Странствование Суэмбахамона
Глава I БЕГСТВО
«Боюсь, моя беда лишь началась».
В. Шекспир «Ромео и Джульетта».— Сокол взлетел!
Хотя принёсший известие уже давно ушёл, страшные его слова всё ещё продолжали звучать в ушах Суэмбахамона.
Итак, всё раскрыто! Дело только во времени! Придут ли они через два часа или через несколько дней — всё равно!
Сперва позор слухов, гнев фараона и всемогущего верховного жреца Амона — настоящего владыки страны. Потом — медленная пытка суда, в котором, может быть, будут восседать его бывшие подчинённые, а затем — кол! Деревянный кол, раздирающий внутренности, долгие муки, невыносимая, всё сжигающая жажда и позорная, без погребения, без мумии и гробницы смерть!
Зачем, зачем он польстился на мёртвые сокровища давно мёртвых владык страны Хапи? Это они мстят за нарушение их вечного покоя, за ту страшную участь, которая ожидает всякого египтянина, лишённого погребения.
Но почему он думает о суде? Почему он потерял свою рассудительность, которой так славился? Разве не было предусмотрено то, о чём ему сейчас сообщил, сам того не ведая, вестник?
Нет, он, Суэмбахамон, всегда тщательно обдумывал всё, что бы ни делал. И случайное раскрытие было тоже предусмотрено и продумано им. Значит, надо только следовать заранее составленному плану. Разве не стоит на Ниле давно подготовленная для бегства барка? Только быстрей, только не терять драгоценного времени!
Теперь к помощнику градоправителя великого города Фив, казалось, вернулось его обычное спокойствие. Не спеша, как всегда, величаво он поднялся с кресла, подошел к окну и слегка хлопнул в ладоши.
— Упряжку с Быстрым Меру и Великолепным к выходу из сада! — приказал он вбежавшему молодому рабу.
Что будет с женой и с детьми? Об этом он подумает в дороге. Сейчас важно одно: быстрее оказаться на корабле! И побыстрее отплыть!
Суэмбахамон позволил себе только чуть — чуть ускорить шаги, когда проходил по саду, ещё полному утренней свежести. Никто не должен догадаться, что он куда — то спешит; ищейки потом будут докапываться до каждой мелочи, но ничто не должно навести их на след! Жаль только, что он не сможет попрощаться с детьми. Ведь он никогда их уже не увидит! Мгновенная судорога сжала горло Суэмбахамона. Но всё, что он делал, он делал для них! И такова судьба!
У задних ворот в почтительной позе стоял Нури, домоправитель. Он, конечно, не мог не проводить своего господина. Ну что ж, пусть он знает, куда Суэмбахамон направляется так рано утром.
— Хочу искупаться в священном Хапи. Пусть госпожа завтракает без меня!
Управляющий был слишком хорошо вышколен, чтобы выразить своё удивление причудой господина. Он согнулся в глубоком поклоне:
— Да, господин! — И нерешительно добавил: — Госпожа Реннеферт будет огорчена…
Не отвечая ему, вельможа вскочил на колесницу, принял из рук раба — конюха поводья, быстрым движением послал коней вскачь.
Улицы столицы были ещё почти пусты. Лишь изредка мимо Суэмбахамона мелькали испуганные грохотом колесницы водоносы и мелкие торговцы со своими нехитрыми товарами, нагруженными на терпеливых маленьких ослов.
Длинные высокие стены, ограждавшие дворцы с их службами и большими садами, постепенно стали уступать место более скромным домам чиновников, а затем появились и совсем бедные низкие лачуги. Повеяло свежестью: воды Нила, прежде отгороженные от дороги дворцовыми участками, теперь беспрепятственно овевали своим животворным дыханием.
Хотя движение на дороге не стало более оживлённым, помощник градоправителя продолжал нещадно гнать коней: жалеть их не приходилось, а кто бы ни увидел его на этой дороге, всё равно не добавит ищейкам ничего нового. Трудное начнётся дальше!
Ещё несколько минут бешеной скачки, и Суэмбахамон начал придерживать лошадей. Вот и место, давно избранное им «для несчастья».
Торопливо сойдя с колесницы, он привязал коней к стволу высокой пальмы и спустился к воде. Если посланные везира не явятся к нему в дом в течение двух часов, то первую тревогу поднимут его домашние. Следовательно, в его распоряжении немногим более двух часов. Надо скорее уйти отсюда!
Суэмбахамон разделся и сложил свои одежды аккуратной кучкой. Всё это будет не раз осматриваться и проверяться; поэтому малейшее отступление от обычного вызовет добавочные подозрения.
Так, всё в порядке! Конечно, удивит само купание: вельможа, один, без слуг, отправился в такое пустынное место! Но и Реннеферт и слуги подтвердят, что в последнее время он иногда проделывал такое. Вернее всего, сочтут за обычную причуду, а тогда и гибель его припишут какой — нибудь случайности. А всё это оттянет и запутает следствие.
Теперь другая одежда. Из — под обломков камней, лежавших на берегу, вельможа вытащил скромное одеяние ремесленника. Оно немного пожелтело, тем лучше… Только бы не наткнулся сейчас на него какой — нибудь маджай[1]: такое переодевание, конечно, возбудило бы его любопытство, а может быть, и подозрения. Скорее, как можно скорее! Теперь надо вымазать лицо и руки илом священной реки…
Взгляд помощника градоправителя упал на массивные кольца на пальцах. Как трудно они снимаются! Сюда их, в набедренную повязку. Скорее, возможно скорее!
Через две минуты, бросая вокруг боязливые взгляды, переодетый до неузнаваемости вельможа быстро отошёл от места, ставшего опасным. Один из жеребцов упряжки, Великолепный, внезапно вскинул голову и протяжно заржал, как бы прощаясь с хозяином. Скорбь охватила сердце. Хотя Суэмбахамон много раз мысленно представлял себе это бегство, он никогда не думал, что последней каплей горечи окажется вот это ржание коня!
Он двинулся по берегу, как бы направляясь в Фивы. И это тоже было продумано заранее: если поверят, что он утонул во время купания, то тело будут искать ниже по течению.
Если ищейки-маджаи будут разыскивать преступника, то, конечно, среди выходящих из города, а не входящих в Фивы.
Но удача в этот день не покидала Суэмбахамона. Не было видно ни маджаев, скачущих по дороге и встревоженно озирающих прохожих, ни его слуг, плывущих в лодках. Всё кругом было спокойно и обыденно.
А через полчаса он встретил того, о ком мечтал, не смея особенно надеяться, потому что это было самым слабым звеном в его тщательно продуманном плане, — старого рыбака. Тот сидел у лодки, печально рассматривая свой скудный улов.
— Перевези меня на берег Запада, отец, — попросил он, — мне срочно надо быть там. Я хорошо заплачу!
Старик сперва посмотрел на него недоверчиво, но получив вперёд два медных кольца, успокоился и обрадовался неожиданному приработку.
Вскоре лодчонка уже пересекала Нил. Рыбак ни о чём не расспрашивал Суэмбахамона, чему тот был очень рад. Вероятно, он принял его за подгулявшего вчера ремесленника, потому что, высадив его на западном берегу, наставительно сказал вслед:
— Помни, палка надсмотрщика любит гулять по спине пьяницы!
Суэмбахамон постарался придать лицу виноватое выражение и быстро удалился от берега. Но как только он увидел, что перевозчик отправился в обратный путь, то вернулся и через несколько минут уже стоял около своего корабля.
Это была небольшая быстроходная барка для путешествий по Нилу, внешне ничем не примечательная. Экипаж её состоял из двух особо доверенных рабов, трёх матросов и кормчего. А в двух небольших, тяжёлых сундучках, заботливо спрятанных на её борту, заключалось теперь всё богатство беглеца.
Кормчий Иринефер, казалось, совсем не удивился появлению своего господина в такой необычной одежде. Он молча склонился перед Суэмбахамоном, всем своим видом давая понять, что ждёт приказаний.
— Немедленно отплываем. Направление — Дельта! — отрывисто сказал помощник градоправителя. — Я отдохну в каюте.
Пока Суэмбахамон переодевался в каюте с помощью раба Кени, причальные канаты были отвязаны, и барка устремилась в путь. Беглец улёгся на ложе и попытался заснуть, но сон всё не шёл — слишком велико было возбуждение.
Суэмбахамону так никогда и небыло суждено узнать, что его бегство было напрасным. Следствие по поводу разграбления царских могил началось только через месяц, когда все разговоры о его гибели в водах Нила уже стихли. Никто из допрашиваемых не назвал его имени, потому что они его не знали, а те, кто знал, сумели уклониться от следствия. Он не знал, что его жена Реннеферт и дети были обласканы фараоном после такой неожиданной и нелепой гибели главы семьи.
Суэмбахамон так никогда и не узнал, что бежал он напрасно!
Глава II ГРАБИТЕЛИ ЦАРСКИХ МОГИЛ
«Был приведён Амонпанефер, сын Инхернахта, его мать Мери, эфиопка. Он был каменотёсом дома Амона, находящимся под начальством, верховного жреца Амона. Он был допрошен при помощи битья батогами, его ноги и руки были скручены.
Он был допрошен. Он сказал: „Я пришёл к могилам Запада Города вместе с грабителями, которые были вместе со мной у могил Запада Города. Мы унесли серебро и золото, которое мы нашли в этих могилах, и жертвенные сосуды, которые мы нашли в них. И мы притащили наши медные ломы в своих руках, и мы открыли саркофаги медными ломами, которые были в наших руках. И мы вынесли гробы, в которых было золото, и мы разломали их, и мы предали их ночью огню внутри могилы. И мы собрали золото и серебро, которое мы обнаружили в них и мы похитили его и разделили его между собой“».
Протокол допроса обвиняемых в ограблении гробниц. 16 год Рамсеса IX.Лёжа у себя в каюте, Суэмбахамон мысленно перебирал все звенья злосчастной цепи событий, начавшихся так невинно и закончившихся его бегством.
Всё началось с того, что Павераа, правитель Западной части Фив, начальник охраны всех царских кладбищ, как — то показал ему массивный анх на изящной, но тоже массивной цепи. Обе вещи были из золота с невиданным дотоле Суэмбахамоном красивым розоватым оттенком. Он не был, как некоторые вельможи, особым любителем или знатоком старины, но невольно отметил и древность изделий, и особый, присущий и анху и цепи, энергичный и грубоватый стиль работы. Особенно же привлёк его необычный цвет металла.
Хотя Суэмбахамон и скрывал это, настоящей страстью и главным влечением в его жизни было золото. Блеск и особая приятная тяжесть этого драгоценного металла чаровали его, и он мог часами сидеть, перекладывая из ладони в ладонь массивный золотой слиток, любоваться им, по временам осторожно его поглаживая.
Когда он, заворожённый цветом золота, спросил Павераа, откуда у него такие вещи, начальник некрополя ответил неопределённо, что это чей — то подарок, кого — он не помнит. А в конце дружественной беседы, длившейся около двух часов, вдруг сказал:
— Мне показалось, что тебе понравился анх. Прими его от меня в подарок, я буду рад, если ты согласишься. Но прошу об одном: не надевай его при торжественных выходах!
«Здесь — то я и должен был заподозрить что — то неладное, — размышлял далее Суэмбахамон. — Если бы я отказался от такого щедрого и неожиданного подношения, всё пошло бы по — другому. Но, увы, я принял анх!»
Да! Старинный «знак жизни» сыграл роль приманки, и он, как глупая рыба, проглотил её и оказался на крючке. Теперь опытному рыболову оставалось только немного поводить добычу, перед тем как тащить из воды. А Павераа был опытным ловцом душ.
Когда через месяц по столице поползли слухи о том, что неизвестные грабители взломали гробницу царевны Тахордуэнист и расхитили вещи, Суэмбахамон испугался. Теперь он понял, откуда был анх. Он запрятал драгоценность в тихом уголке своего загородного сада и с трепетом стал ждать неприятностей.
Ничего, однако, не случилось. Слухи о грабеже постепенно стихли, а вскоре все Фивы заговорили о ссоре начальника некрополя и наместника города Небмаатранахта. Причины её были неясны, и остроумцы столицы изощрялись в самых разнообразных догадках. Сам наместник как — то доверительно сказал Суэмбахамону, что подозревает Павераа в омерзительных делах.
Приблизительно ещё через месяц плечистый и высокий детина с неприятным злобным лицом добился приёма у заместителя градоначальника. Он сказал, что у него срочное дело и секретное сообщение. Когда писец, повинуясь знаку Суэмбахамона, вышел, то посланец положил к ногам вельможи небольшой свёрток и, шепнув: «Привет от Павераа», исчез.
Суэмбахамон с трудом доставил домой этот свёрток. По его тяжести он уже понимал, что в нём находится. Закрывшись в спальне и приказав себя не тревожить, вельможа вскрыл его. В, нескольких слоях полотна было завёрнуто десять кирпичиков золота. Все они были очень высокой пробы, очевидно, вещи, пошедшие на переплав, были взяты из древних гробниц тех времён, когда не употребляли позорящих драгоценный металл сплавов.
Суэмбахамон был обрадован вдвойне. Во — первых, он увеличил свои сокровища. С нежностью укладывал вельможа кирпичики в огромный ларь кедрового дерева, стоявший около его ложа. Во — вторых, хотя на них не было знака «нефер» — «доброе», — указывавшего на то, что золото прошло проверку в государственной сокровищнице, всё же это был металл, а не изделие из него. Следовательно, размышлял помощник градоправителя, уличить его никак нельзя. В этот вечер он был особенно ласков со своими домашними.
Через два дня Суэмбахамона пригласил к себе в гости начальник закромов фараона Мааннахтуф. Только когда любезный хозяин, показывая гостю сад, привёл его в уединённую беседку, где сидел Павераа, и, извинившись, покинул их, помощник градоправителя понял, в чём дело.
Павераа был на этот раз немногословен и энергичен. Он уже не разливался в длинных речах, как в предшествующий раз.
— Получил ли ты золото, которое я послал тебе с Хонсуэмхебом? — спросил начальник некрополя без всяких приветствий.
— Да! — ответил смущённо Суэмбахамон, поняв, что посетивший его детина и был какой — то Хонсуэмхеб.
— Хорошо! Каждый месяц он будет доставлять тебе на дом такое же количество — по десять дебен[2] золота. Подумай: как и где ты будешь встречаться с ним. Вот как высоко ценю я нашу дружбу. Но, конечно, знать о ней не должен никто, это ни к чему. Кстати, как относится ко мне Небмаатранахт?
С несвойственным ему запинанием помощник правителя города рассказал Павераа о своей беседе с чати[3].
— Ну, в этом ничего нового для меня нет, — заметил хладнокровно начальник некрополя, — но если ты, почтенный Суэмбахамон, услышишь от Небмаатранахта что — либо важное для меня, ты, конечно, не откажешься сообщить мне об этом, как другу?
И затем, пригнувшись, почти касаясь лица собеседника, Павераа добавил тихо:
— Не бойся! Никто и никогда не узнает, откуда у тебя это золото! Если же вдруг, сверх ожидания, возникнет какая — то опасность, я пришлю тебе гонца со словами: «Сокол взлетел!». Запомнил? «Сокол взлетел!» — это будет сигнал опасности. А теперь — прощай! Не следует, чтобы нас видели вместе!
Начальник некрополя бесшумно исчез за виноградными лозами, оплетавшими беседку, а Суэмбахамон ещё долго сидел на скамье, взволнованный и разозлённый.
Из него сделали платного соглядатая! Он, один из вельмож двора фараона, чья жена — певица великого бога Амона, стал шпионом у грабителя, у гнусного осквернителя царских могил! Может быть, завтра осквернители проникнут в гробницы его собственных предков! Нет, конечно, они этого не сделают, Павераа такого не допустит! Уж он — то знает, чьи могилы будут грабить, а может быть, и сам указывает — какие! Не в его интересах раздражать Суэмбахамона, недаром он так щедро вознаграждает его за молчание. Да, именно за молчание! Ведь он, Суэмбахамон, ничего полезного ему не сделал, даже не мог сказать ничего нового!
Краска вернулась на щёки вельможи. Он глубоко вздохнул, сорвал цветок, рассеянно его понюхал, мысли потекли спокойнее.
Да, осквернение гробниц — дело ужасное, поступок, который мерзит небесам. Но можно ли назвать Павераа первым, кто осмелился на такое?! А сам он, Суэмбахамон, ни разу не коснулся (и не коснётся!) своими руками чужого праха. Это делают другие, на их плечи и головы и ложится тяжесть греха. Золото, приходящее к нему, неизвестно какого происхождения. Может быть, Павераа даже отдаёт ему свои слитки, доставшиеся ему в наследство!
Окончательно успокоившись, Суэмбахамон вышел из беседки и с любезной улыбкой на губах отправился разыскивать Мааннахтуфа. На пиру он был весел и разговорчив, но вина выпил более, чем обычно.
Однако разговор с начальником некрополя не выходил из головы Суэмбахамона. Хитрый и трусливый, он стал вынашивать план своего спасения на случай, если эта позорная история откроется и его имя будет смешано с грязью.
Среди других решений лучшим ему казалось тайное бегство в Дельту, под покровительство Несубанебджеда. Обстоятельства, казалось, благоприятствовали ему. Повелитель Нижнего Египта, могущественный фараон Дельты Несубанебджед после многочисленных подарков и кое — каких услуг вот уже два года называл себя другом фиванского вельможи и непрестанно письмами и гонцами звал его к себе в гости. Однако Суэмбахамон не торопился расстаться с родиной. Причиной тому было не только время, постепенно рассеявшее его страхи, но и золотой ручеёк, регулярно отяжелявший его сундуки.
Два раза помощник градоправителя узнавал, что Небмаатранахт засылал в некрополь своих шпионов, и сообщал об этом Павераа через верного Хонсуэмхеба. Не удивительно, что ищейки пропадали бесследно. Правитель города не понимал: почему срывается задуманное, и приходил в неистовство, но заподозрить своего помощника не смог.
И всё — таки содеянное вскрылось! Каким образом?
Суэмбахамон беспокойно заворочался на своём ложе… Впрочем, какое это имеет теперь значение? Сейчас важно одно: быстрее достигнуть владений Несубанебджеда. Только там он будет в безопасности.
Интересно: кто будет судьями при расследовании грабежа гробниц?
Конечно, сам Небмаатранахт, затем великий дворецкий, опахалоносец фараона Иниса, ещё кто — то из царских писцов… Суэмбахамон вспомнил клятву, которую должен был принести всякий выступающий по такому судебному процессу. Торжественные и суровые слова зазвучали в его ушах: «Как существует Амон, как существует правитель, да живёт он, здравствует и благоденствует! Если будет обнаружено, что я общался с грабителями из числа этих грабителей, да буду я изувечен в моём носе и ушах и да буду я посажен на кол!»
Холодный пот покрыл всё тело Суэмбахамона. Видение суда устрашило его. Беглецу показалось, что даже корабль замедляет свой ход. Скорее, скорее бы выбраться из пределов Египетского царства!
В дверь каюты просунулась голова раба Пенну:
— Угодно ли господину обедать?
После молчаливого кивка Суэмбахамона раб исчез и скоро вернулся с несколькими блюдами: две холодные жареные утки, овощи, фрукты и кувшин со сладким вином.
Только после первой чаши и ложки редьки в меду вельможа почувствовал острый голод и вспомнил, что ещё ничего сегодня не ел. Все кушанья показались ему необыкновенно вкусными, и блюда скоро опустели. Отяжелевший от еды и вина Суэмбахамон снова прилёг на ложе и незаметно для себя уснул.
Спал вельможа долго. Когда он проснулся, в каюте уже было темно. Покряхтывая, Суэмбахамон выбрался на палубу. Корабль продолжал свой неустанный бег на север; рулевой чуть слышно мурлыкал себе под нос незатейливую песенку.
Всё вокруг было тихо и безмятежно. Медленно проплывали назад тёмные купы рощ на берегах, иногда сверкали одинокие огоньки селений. Полный Неферхотеп-Хопсу[4] спокойно сиял с неба. Серебрился под его лучами Хапи.
И вдруг сердце Суэмбахамона сжала острая тоска, она была почти физически ощутима, как боль. Ведь через несколько дней он навсегда расстанется с этим привычным миром, в котором он родился, вырос и надеялся умереть! Никогда, никогда больше не увидит он Хапи, не напьётся его сладкой воды. В удачу вельможа не верил. Такие поступки не прощаются!
Суэмбахамон резко повернулся и вошёл в каюту. Он впервые почувствовал на своих глазах горькие слёзы изгнанника.
Глава III ПЛЕННИКИ ОКЕАНА
«Ладьи, чьи подняты ветрила, Плывут, куда Судьба судила
И Рок слепой.
А в кормы их стучатся волны, И дует ветер грудью полной
В их лёгкий рой.
— Плывём, — нам скажут капитаны, — Мы — в Индию, в чужие страны,
Мы — в Тетуан, На Кипр, где солнце ярко светит…
— И в страны мертвецов! — ответит
Им Океан».
Валерий Брюсов. «Океан»Суэмбахамон в простой льняной одежде сидел на корме корабля под навесом из пёстрой ткани и безучастно смотрел на тихо колышащиеся волны. Океан вот уже несколько дней был необычайно тих, почти зеркален. Солнце стояло прямо над головой, в зените, было очень жарко, но лёгкое движение воздуха умеряло духоту.
Прошло уже больше двух лет с того беспокойного утра, когда вельможа покинул такую далёкую теперь египетскую столицу.
Старую истину «друзья познаются в беде» Суэмбахамон скоро проверил на собственном опыте. Фараон Дельты, так хорошо относившийся к нему, пока он был вельможей в Фивах, изменил своё поведение довольно быстро. Сперва владыка Нижнего Египта принял Суэмбахамона, как говорится, с распростёртыми объятиями. Очевидно, он подозревал, что египтянин явился к нему с каким — то важным и тайным дипломатическим поручением. Были и тайные аудиенции, и пышные многолюдные пиршества. Однажды Несубанебджед даже прозрачно намекнул, что младшая из его дочерей — стройная голубоглазая царевна — согласна стать женой дорогого гостя.
Но время шло. Суэмбахамон никак не отозвался на лестное предложение, и это, вероятно, было первым толчком для подозрений.
Затем было замечено, что за три месяца с лишним к гостю не прибыло ни одного гонца из Фив, не отправил и он ни одного письма в столицу. Для тайного, но полномочного представителя двора это было немыслимо.
Хотя владыка Нижнего Египта не смог ничего определённого выпытать у Суэмбахамона, а его соглядатаи — у его слуг, положение вещей говорило само за себя: вельможа либо был изгнан, либо бежал от гнева фиванского владыки. После этого Суэмбахамон перестал существовать для фараона. Его пребывание в стране терпели, и только. Уже не было ни доверительных разговоров, ни простых аудиенций при царских выходах.
Вот тогда — то никому не нужный и ничем не занятый Суэмбахамон начал совершать долгие прогулки по зарослям Дельты на небольшом челноке. Сопровождал его только раб Пенну, сидевший на вёслах.
Однажды, забравшись далее обычного, Суэмбахамон наткнулся на небольшую группу моряков, отдыхавших около вытащенного на песчаный берег корабля. Египтянин при помощи Пенну, владевшего многими языками, разговорился с капитаном — невысоким жилистым мужчиной средних лет. Его густая чёрная борода, горбатый, как клюв ястреба, нос, сверкающие глаза и быстрые жесты выдавали в нём финикиянина. Действительно, как скоро выяснилось, Баал-Шамим был уроженцем великого города Тира, много плававшим и много повидавшим.
Финикиянин умел рассказывать. Перед зачарованным Суэмбахамоном, жадно слушавшим его, вставали волны «Великой зелени», с шипением накатывавшиеся на низкие борта кораблей, свежий запах морского ветра, оставлявший лёгкий привкус соли на губах мореходов, узкая полоса берега, непрерывно сопровождавшая их слева… По словам Баал-Шамима, он неоднократно уходил на своём судёнышке далеко вдоль побережья Ливии, успешно торговал с прибрежными племенами и всегда возвращался с большой прибылью.
— Почему бы господину не принять участие в наших оборотах? — наконец ласково спросил он, заглядывая в лицо собеседника. — Гость великого царя Дельты спокойно наслаждался бы охотой и празднествами; все хлопоты и тревоги достались бы нам. Единственно, что требовалось бы от господина — это немножко денег, которые через несколько месяцев вернулись бы к нему с лихвой…
Суэмбахамон задумался. Драгоценности, главным образом камни, привезённые им с собой, расходились здесь быстро, слишком даже быстро. Что будет с ним, когда все его ценности уйдут? И у кого он сможет просить здесь помощи? Почему не рискнуть? Если он и потеряет, то лишь приблизит на несколько дней неминуемое!
— Хорошо, я согласен! — отрывисто сказал он. — Завтра я привезу тебе деньги, если ты будешь ещё здесь!
Баал-Шамим, низко кланяясь, уверил вельможу, что он готов ждать ещё трое суток. «После этого, — прибавил он с огорчением, — мы должны будем отправиться в путь, чтобы не терять времени благоприятных ветров».
На обратном пути Пенну, ставший во время изгнания в какой — то степени доверенным лицом своего хозяина, попробовал было убедить Суэмбахамона, что финикиянам вообще не стоит доверять, а уж этому бродяге из зарослей в особенности, но вельможа сердито оборвал его и приказал молчать.
На следующий день Суэмбахамон всё с тем же Пенну привёз Баал-Шамиму мешочек с полусотней золотых колец и небольшой, но чистой воды рубин. Он уже загорелся надеждой на обогащение и за ночь трижды увеличивал предназначенную им первоначальную сумму.
Финикиянин два раза тщательно пересчитал кольца и задумался.
— Здесь слишком много, господин, — сказал он наконец с явным сожалением. — Мой корабль небольшой и не сможет взять столько товаров. А доверить твои деньги ещё кому — нибудь я не решусь. Поэтому я возьму у тебя только половину и этот драгоценный камень. Если всё будет благополучно, — финикиянин благоговейно коснулся рукой висевшего у него на шее идольчика, — и мы вернёмся с прибылью, то тогда можно будет купить другой корабль, побольше…
Суэмбахамон с неохотой взял отложенные Баал-Шамимом двадцать колец и пожелал мореходу счастливого ветра.
— Как только мы возвратимся, я явлюсь к тебе, господин, с полным отчётом! Не беспокойся, я хорошо знаю, где ты живёшь. А за доброе пожелание — спасибо! Да помогут нам могучие боги моря и ветра!
Возвращаясь, Пенну ворчал вполголоса, но так, чтобы его господин мог слышать всё сказанное им:
— До чего же хитёр этот финикиянин! Вернул половину — больше взять не могу! Мошенник хорошо рассчитал, что такие слова вызовут доверие. Теперь остаётся только готовить сотню мешков для прибыли — по три на каждое кольцо. Боюсь, что ждать придётся слишком долго!
Суэмбахамон рассеянно смотрел на медленно скользившую мимо лодки зелёную стену высоких тростников и слегка улыбался. Он почему — то был уверен в честности Баал-Шамима.
Теперь дни изгнанника потекли по — иному. К тоскливым думам о прошлом прибавились размышления о том, где в настоящее время находится корабль финикиянина, как проходит торговля и что привезут мореходы из этого путешествия. Суэмбахамон очень досадовал, что не расспросил Баал-Шамима о предполагаемом маршруте подробно. Он два раза призывал к себе своего кормчего Иринефера и долго беседовал с ним, но тот,
всю жизнь плававший только по Нилу, не мог сообщить хозяину ничего нового и интересного.
Через три месяца, вопреки ожиданиям Пенну, Баал-Шамим вернулся. Вечером, когда уже стемнело, он появился перед домом Суэмбахамона с двумя матросами, нёсшими объёмистые мешки. С низкими поклонами мореход разложил перед вельможей их содержимое: пучки прекрасных страусовых перьев, несколько свёртков пёстрых сидонских тканей, ожерелье из крупных янтарных бусин, коробочку с ароматами и, наконец, два тяжёлых мешочка с золотым песком.
Фиванец сиял. Его доверие и надежды полностью оправдались. Он вынул пригоршню золотых колец и, не считая, щедрым жестом протянул их финикиянину. Но тот, отступив на шаг, покачал отрицательно головой:
— Нет, господин, мне не надо награды! Пока не надо! — поправился он. — Если ты намерен продолжать торговлю, то сейчас понадобятся большие деньги. Надо покупать другой, большой корабль. А потом мы сочтёмся!
Суэмбахамон думал недолго. Размах предложения привлекал его. Он поставил единственное условие: с Баал-Шамимом должен отправиться и его кормчий — египтянин; пусть он привыкнет к дальнему плаванию по «Великой зелени».
Когда разговор зашёл о сумме, необходимой для покупки корабля, финикиянин уже не уменьшал предлагаемого, а наоборот, просил дать побольше.
— Чем больше у меня будет денег, тем лучший корабль мы сможем купить, — убеждал он. — Купить посредственное судно — будет больше риска потерять и его, и меня. Кроме того я хочу в этот раз проплыть дальше — до нового города, основанного недавно моими земляками далеко на западе. Там, говорят, можно приобрести совершенно диковинные веши…
Новый договор был торжественно скреплён чашей вина, и Баал-Шамим ушёл, нагружённый золотом и сопровождаемый Иринефером. Последний был очень обрадован новым поручением хозяина. Сидеть в полной праздности ему уже давно надоело.
Суэмбахамон предусмотрительно поторопился сообщить о своём торговом предприятии владыке приютившей его страны. Он понимал, что вездесущие шпионы царя рано или поздно всё равно донесут ему о происшедшем. Было готово у фиванца и умягчительное преподношение — янтарное ожерелье. Он только колебался: кому подносить его — самому царю, его старшей жене или голубоглазой царевне. «Женское воздействие, несомненно, сильнее, — размышлял вельможа, — но подарок, поднесённый одной женщине, конечно, возбудит зависть и злобу другой, а это опаснее расположения». Наконец он мудро решил, что царь Дельты сам лучше разберётся, кому следует передать полученное им диковинное украшение.
Очевидно, что — то уже дошло до ушей Несубанебджеда, и его любопытство пробудилось. Поэтому аудиенция была получена очень быстро. Янтарное ожерелье — вещь необычайно редкая и ценная в этих краях — было встречено весьма благосклонно. С таким же расположением и пониманием отнёсся царь и к намерению Суэмбахамона расширить торговые операции. «Только, — подчеркнул он, — в казну должен поступать определённый небольшой налог после каждой удачной экспедиции». После этих слов фиванец был отпущен. По дошедшим потом до него слухам, драгоценный подарок достался одной из младших жён повелителя.
Уже после ухода гостя владыка Дельты вспомнил, что так и не намекнул ему о странных вестях, дошедших до него из Фив: Суэмбахамона там считают утонувшим. Но потом, подумав, царь решил, что так получилось даже лучше.
Результаты второго плавания превзошли все ожидания: Суэмбахамон стал теперь по — настоящему богатым человеком. Правда, плавание длилось значительно дольше: мореходы вернулись только через десять месяцев. Иринефер был в полном восторге и от нового корабля, и от плавания и несколько вечеров подряд рассказывал своему господину происшествия, казавшиеся тому волшебными сказками. Особенно красочно описывал старый кормчий торжища Нового города с их разноязыкими участниками и всевозможными, часто диковинными товарами. По его словам, несмотря на молодость, этот город уже стал важным торговым центром.
Баал-Шамим, очевидно, преднамеренно задержался со своим посещением. Финикиянин явно выжидал, когда Иринефер расскажет Суэмбахамону всё и эти рассказы произведут желаемое воздействие. Начал он с неприятного: напрямик объявил, что желает за свои труды и посредничество получать четвёртую часть от всей прибыли.
Суэмбахамон нахмурился и гневно посмотрел на морехода. Мысль о том, что ему придётся расстаться хотя бы с четвертью полученного, показалась ему невыносимой. Дух жадности, некогда в Фивах сосредоточенный только на золоте, теперь распространился на всё.
Баал-Шамим, заметивший, как изменилось лицо фиванца, добавил с приятной улыбкой:
— Но тебе нет нужды об этом заботиться, господин! Всё, причитающееся мне, я уже удержал, когда отдавал твою большую, — он подчеркнул выразительным жестом рук, насколько часть Суэмбахамона превосходила его, — твою большую долю честному Иринеферу. Всё, что прислано тебе, — это твоё и только твоё!
Суэмбахамон долго молчал. В нём боролись радость, что всё полученное останется у него, и горькое сознание, что прибыль могла быть ещё больше. Кроме того, ему было неприятно, что торговец всё рассчитал. А Иринефер, хотя и видел всё, но ничего не понял, значит, как его доверенное лицо, кормчий был бесполезен. Вероятно, именно в эту минуту у вельможи и зародилась первая, ещё неясная мысль о личном участии в плавании.
Наконец он овладел собой, поблагодарил финикиянина и спросил, когда и куда тот думает отправиться в следующий раз.
Баал-Шамим понял, что самый опасный момент их встречи уже прошёл, и быстро заговорил:
— Надо повторить плавание в Карт-Хадашт[5]! Теперь я знаю, какие товары там пользуются наибольшим спросом, и мы можем загрузить оба корабля именно ими. Но надо торопиться, скоро этот путь станет известен всем мореходам и в гавани Нового города будет тесно от прибывших кораблей!
— Хорошо! — согласился Суэмбахамон. — Начинай готовиться! Сколько нужно тебе для этого денег?
Необходимая сумма была вручена Баал-Шамиму, и он удалился. Затем вельможа призвал к себе Иринефера, их беседа опять затянулась до полуночи, после неё Суэмбахамон и принял окончательное решение о своём участии в предстоящем плавании.
Он снова сумел получить аудиенцию у царя Нижнего Египта, на которой объяснил, что хочет совершить плавание вдоль Ливийского побережья. Мысль эта понравилась владыке Дельты чрезвычайно. Правитель сам втайне мечтал о возрождении былого могущества Египта. Но сил для этого у него пока не было. Поэтому любое предприятие, каким — то образом увеличивавшее богатство и мощь его царства, получало полное его одобрение.
Когда Баал-Шамим узнал о намерении фиванского вельможи плыть вместе с ним, он пришёл в ужас. Чуть не плача, он долго убеждал Суэмбахамона отказаться от этого опрометчивого желания, долго говорил об опасностях, ожидающих их, о трудностях и лишениях. Но все эти лившиеся потоком слова финикиянина только укрепляли непреклонность Суэмбахамона. Наконец, после торжественных воззваний к дюжине финикийских и египетских богов и богинь, чтобы они сняли с его головы всякую ответственность за жизнь и здоровье вельможи, Баал-Шамим согласился. Было условлено, что Суэмбахамон поплывёт на корабле финикиянина «Цалим Баал», а «Амон доволен» — второй корабль — поведёт Иринефер.
Плавание оказалось на редкость спокойным и благополучным. После первых двух трудных дней египетский вельможа привык к качке. Как выразился Баал-Шамим, у него были прирождённые «морские ноги». Головным шёл корабль финикиянина, а за ним, в некотором отдалении, «Амон доволен».
Суэмбахамон целые дни проводил на корме судна, сидя под полосатым тентом и глядя на волны, проходившие мерной чередой. Зрелище это очень нравилось ему. Попутный ветер, надувая паруса, быстро гнал корабль вперёд, задорно посвистывая в снастях. На душе у ’фиванца было спокойно и бездумно легко. На ночь подходили к берегу, устраивались в какой — нибудь спокойной бухте и высаживались для ночлега в устье говорливого ручья или небольшой реки. Иногда появлялись местные жители, и устраивалось торжище. Вначале Суэмбахамон прилежно наблюдал за всеми процедурами обмена и старался высчитать свою долю, но потом убедился, что это чрезвычайно трудно, и махнул на всё рукой. Заметив это, Баал-Шамим успокоился, и их отношения снова стали дружественными, а со стороны финикиянина искательно — почтительными.
Окрестности и природа Нового города очень привлекли египтянина, и он начал серьёзно подумывать: не обосноваться ли ему здесь навсегда. Это случилось ранним утром, когда корабли подошли к Карт-Хадашту и перед его взорами раскрылось незабываемое зрелище. На большом полуострове, соединённом с материком узким перешейком, высился исполинский холм. На вершине его и стоял собственно город — небольшая кучка белых зданий, казавшаяся совсем ничтожной. Со стороны материка город был ограждён грубо сделанной, но достаточно мощной стеной. Ниже Бирсы — так называлась эта часть города — красивые рощи сбегали вниз по склону холма. На перешейке тоже стояли какие — то здания, очевидно, связанные с гаванью, — возможно, склады. Свежий ветерок, наполненный сладким запахом деревьев и трав, шёл от этой земли, радостно смеялось утреннее солнце, небо было высоким и синим, — все это наполнило душу Суэмахамона удивлением и восхищением.
Стоявший рядом с ним Баал-Шамим, словно угадавший мысли фиванца, вздохнул и произнёс:
— Вот где хотел бы я кончить свои дни! Если разбогатею, то обязательно поселюсь здесь и выстрою себе прекрасный дом вон там, — он указал рукой на северный склон холма. — Подумать только, что Карт-Хадашту всего тридцать лет. Он ещё совсем младенец, этот город. Но он вырастет и превратится в гиганта. Со временем он перерастёт и свою мать — могучий Тир. Поверь мне, господин, этому новорождённому суждено большое, может быть, даже великое будущее!
Когда корабль приблизился к гавани, Суэмбахамон заметил, что природа словно позаботилась о безопасности Карт-Хадагдта со стороны моря: везде поднимались крутые, почти недоступные утёсы. Вход в гавань — единственное удобное место для высадки — легко можно было защитить двумя — четырьмя башнями. А уязвимая часть — подход с материка — уже был укреплён защитной стеной.
Когда «Цалим Баал» и «Амон доволен» вошли в гавань, то Суэмбахамон поразился числу стоявших там кораблей. Да, город несомненно расцветёт, если уже сейчас он привлекает к себе стольких торговцев!
Финикиянин сразу же сошёл на берег, а Суэмбахамон остался на борту. Он наблюдал за деловой суетой, царившей в гавани, и впервые за путешествие почувствовал усталость и скуку. Нет, он не рождён для торговли! Мысль о том, что он должен вот так же бегать, пересчитывая тюки и мешки, потея от усердия, показалась ему отвратительной. Может быть, ему и суждено быть странником, но торговцем он не станет никогда! Напрасно он, вельможа по рождению и званию, опустился до участия в таких низменных делах, лучше было бы по — прежнему давать мореходу деньги, а самому оставаться в стороне. Со вздохом пошёл он в свою каюту.
Через два часа, однако, его настроение изменилось. Явился Баал-Шамим, сопровождаемый вежливым молодым человеком — придворным царя Карт-Хадашта. Последний с низкими поклонами объявил египетскому вельможе, что его господин приглашает Суэмбахамона к себе в гости на всё время пребывания в городе. Очевидно, Баал-Шамим за эти два часа успел сделать многое.
Переодевшись в праздничное одеяние, Суэмбахамон вместе с придворным — его звали Адгербаалом — отправился в город.
Чем выше они поднимались по склону холма, тем шире и величественнее становился вид на окрестности. Сине — зелёные воды залива, золотой песок кос, кое — где врезавшихся в них, молодая зелень дубов — всё привлекало взоры Суэмбахамона. На ходу он сорвал травинку и, растерев между пальцами, с наслаждением нюхал её. Сказывалась тоска по земле, порождённая долгим плаванием.
Царь, — или, вернее, князь Карт-Хадашта принял египетского гостя с необычайным радушием:
— К нам не так уж часто попадают такие знатные лица. А вельможу, занявшегося торговлей, я вообще встречаю первый раз в жизни! Благополучие и расцвет нашего города целиком зависят от торговли, — он на мгновение запнулся и добавил тоном примерного ученика, — и от нашего владыки царя Тира, конечно! Поэтому мы рады приветствовать у себя такого гостя, как ты!
Князь сдержал слово. Гостю было отведено во дворце три комнаты и приставлено к нему несколько расторопных слуг. Суэмбахамона развлекали изо всех сил: несколько пиршеств, на которых выступали настоящие тирские танцовщицы, жонглёры и акробаты, загородные прогулки.
Один раз ему даже показали невиданного зверя пустыни: на длинных, словно ходули, ногах покоилось мешковатое туловище со странным горбом посередине[6]. Маленькая голова на причудливо изогнутой шее мерно покачивалась в такт шагам. Финикияне называли его «гимел». Больше всего поразило и развеселило фиванца своеобразное поведение животного: когда слуга нарочно разозлил его, гимел двумя меткими плевками залил дерзкого с головы до ног клейкой зеленоватой слюной.
— Гимел — неоценимый помощник при странствиях в пустыне, — объяснил Адгербаал, всюду сопровождавший Суэмбахамона. — Он ест самые жёсткие колючки и может обходиться без воды семь — восемь дней. Он чувствует приближение песчаной бури за несколько часов. К езде на нём, правда, надо привыкнуть, потому что его размашистый бег вызывает у седока чувство качки, совсем как на морском корабле. Не хочет ли господин испытать быстроту и надёжность гимела?
Но Суэмбахамон, взглянув на свою белоснежную одежду, отказался. Ему почему — то казалось, что животное сразу сбросит его на землю и безжалостно оплюёт.
Через несколько дней появился довольный Баал-Шамим с известием, что все привезённые товары удачно проданы. Теперь надо решить: что покупать для обратного путешествия. И здесь, во время этого разговора, начался новый крутой поворот в жизни египетского изгнанника.
Князь Карт-Хадашта, присутствовавший при беседе Суэмбахамона с мореходом, заметил, что торговля с Дельтой становится уже распространённым занятием и поэтому приносит мало доходов. Надо искать новые пути и новые места. Наиболее смелые моряки совершали уже плавания к Туманным островам[7] и даже далее, к берегам моря, где рождается янтарь. Вот куда надо направлять теперь корабли!
Баал-Шамим, неутомимый бродяга и в душе искатель приключений, сразу загорелая. Олово, в изобилии добывавшееся на Туманных островах, пользовалось во всех странах Внутреннего моря большим спросом. Привезти оттуда большой груз этого металла — означало для финикиянина быстрое и окончательное обогащение. После этого он мог спокойно поселиться в Новом городе; будущее его было бы обеспечено. Правда, путь к этим островам был далёк и опасен: корабли должны были выйти за Столбы Мелькарта[8] и плыть по Внешнему морю[9]. Но опасность подстерегает моряка всюду: утонуть можно и в самой безопасной гавани, пираты могут захватить судно именно в водах Внутреннего моря, — за Столбами Мелькарта их нет.
И Баал-Шамим стал уговаривать Суэмбахамона решиться на новый маршрут.
— Господин будет спокойно гостить в Карт-Хадаште, а мы совершим плавание за оловом на Туманные острова. Возможно, там мы сможем приобрести и немного янтаря — это будет совсем удачно. А после распродажи привезённого в Карт-Хадаште корабли доставят господина домой, в Дельту. Князь прав — надо плыть на Туманные острова!
После недолгих уговоров Суэмбахамон согласился; возможность большой наживы привлекала и его.
Баал-Шамим сразу же развил кипучую деятельность. Палубы обоих кораблей были зашиты досками — волны Внешнего моря были огромными и могли легко захлестнуть судно. Он сумел договориться с опытным кормчим Арнтом Алетной, уже побывавшим на Туманных островах, — проще говоря, сманил его за небывало высокую оплату. Готовились большие запасы пищи и воды, были приобретены самые интересные, по мнению знатоков, товары для обитателей далёких стран.
Через две недели корабли были готовы к отплытию.
В последние дни египтянином снова овладела тоска по родине. Его неудержимо тянуло в родной дом в Фивах. Суэмбахамон почти лишился сна и в часы долгой бессонницы всё время размышлял: каким образом он мог бы получить прощение фараона и вернуться к покинутой им семье.
Решение пришло неожиданно: он должен сам возглавить экспедицию на Туманные острова! После такого путешествия, обогащенный опытом и деньгами, он, конечно, сможет добиться аудиенции у владыки Египта и вымолить себе прощение! Если же он привезёт с собой ещё и несколько хороших кусков янтаря, то половина двора будет на его стороне, едва он их покажет. А сколько дней он сможет развлекать фараона рассказами о своих приключениях! Итак, решено: он плывёт с Баал-Шамимом!
Когда Суэмбахамон объявил о своём намерении князю Карт-Хадашта, тот воспринял его слова совершенно спокойно, словно речь шла о небольшой загородной прогулке. Правитель Нового города только просил египтянина на обратном пути обязательно остановиться у него, что и было обещано.
Баал-Шамим, услышав о решении, слегка усмехнулся и заметил, что господин скоро станет настоящим «князем моря». Суэмбахамон, не понявший остроты финикиянина, счёл полезным пропустить его слова мимо ушей.
На этот раз Суэмбахамон захотел плыть на «Амон доволен» вместе с Иринефером.
До Столбов Мелькарта корабли дошли за десять дней вполне благополучно. Когда высокие стены пролива медленно расступились, открывая путь во Внешнее море, а затем растаяли позади, сердце Суэмбахамона ёкнуло. Шедшие ровной чередой огромные валы Внешнего моря метали корабль, как щепку, и только теперь египтянин осознал, на какое рискованное и опасное дело он решился. Да, это была вовсе не «Великая зелень», как называли египтяне оставшееся позади море, или Внутреннее море, как справедливо говорили о нём финикияне. Здесь всё было иным — грандиозным и по — настоящему страшным!
Когда Суэмбахамон, плывя по «Великой зелени», не видел берегов, он сознавал, что они где — то здесь, рядом, он чувствовал их. А тут была равнина неба и равнина моря — безбрежность и бесконечность, от которой зарождался в душе цепенящий страх. Хотелось уткнуться лицом в палубу, чтобы ничего не видеть и не слышать. Не помогал и вид второго корабля — на могучей груди океана он выглядел ничтожно, как след мухи на царском обелиске!
Ещё через день плавания вдруг пришла беда.
Буря нагрянула совершенно неожиданно. Резко усилился северный ветер, по небу понеслись тяжёлые тучи, извергавшие потоки дождя. Сразу исчез из вида корабль Баал-Шамима. Повинуясь резким крикам кормчего, матросы спустили паруса, но и это не помогло. «Амон доволен» стал беспомощной игрушкой ветра и волн, его со страшной быстротой куда — то несло. Суэмбахамон, закрывшийся в каюте, то жарко молился о спасении, то впадал в полуобморок, полузабытьё.
Когда через сутки буря утихла, кормчий и Иринефер пришли к владельцу с неутешительными вестями. Их отнесло далеко к югу, туда, где, по словам кормчего, никто никогда не бывал. Баал-Шамим или погиб, или безвозвратно потерялся. Волны смыли трёх матросов, сам корабль был сильно повреждён. Оставалось только ввериться покровительству богов и ждать чуда.
Наступил штиль, вновь поднятые паруса беспомощно повисли, но «Амон доволен», повинуясь какому — то загадочному течению, продвигался к югу. Солнце поднималось в небо всё выше, жара становилась непривычно тяжкой. Хорошо ещё, что воды и припасов на борту оставалось много. Всё же по предложению кормчего рационы были сокращены. Суэмбахамон теперь проводил все дни на палубе. Беспредельная ширь океана угнетала и раздражала его.
Вот и теперь он снова безучастно смотрел на бесконечный ряд волн. Любимый свиток папируса с рассказом о странствованиях Синухета был отложен в сторону: чтение уже не успокаивало его.
Тихо подошёл Иринефер, поклонился и, стараясь сохранить бесстрастность голоса, сообщил:
— Господин, кормчий Арнт говорит, что надвигается новая буря! Что мы должны делать?
Глава четвёртая ПРИШЕЛЬЦЫ ИЗ-ЗА МОРЯ
«И вот действительно пересекли они море и пришли туда…»
Пополь-ВухГустые заросли манговых деревьев вплотную подступали к волнам залива, который через две тысячи лет будет называться Мексиканским; из — за переплетения листвы и воздушных корней почвы видно не было. И только в одном месте, где, широко разлившись, в залив впадала река, на берегах небольшой бухты белел под утренним солнцем и искрился мириадами блёсток мелкий песок.
Именно туда, неспешно набегая одна за другой, ласковые воды залива подталкивали странное растрёпанное сооружение из тростника. Это была папирусная лодка, в которой неподвижно лежали два человеческих тела: мёртвые или живые?
Наконец, лодка ткнулась носом в песок — первые частицы земли Американского континента. Некоторое время она словно колебалась: остаться ей здесь или снова пуститься в плавание, пока особенно сильная волна не вытолкнула её наконец на песок.
…Суэмбахамон с трудом выбирался из забытья… Что — то властно притягивало его к себе, не давало вновь погрузиться в чёрную, всепоглощающую бездну. Не сразу дошло до его сознания, что же его так тревожило… Но в конце концов он понял или, вернее, почувствовал: это был запах свежей, разогретой солнцем зелени и блаженный, неимоверно волнующий, пресный дух речной воды. Его мучила невыносимая жажда. Пить, пить! Где — то рядом вода, речная вода, которую можно пить…
Египтянин, напрягая силы, приподнялся и увидел совсем близко устье реки. Он с трудом перевалился через борт лодки и пополз по песку. Десяток шагов, отделявших, его от речного берега, показался ему чуть ли не целой пустыней. Извиваясь как червь, он дотащился до края бухты и, погрузив лицо в воду, запах которой сводил его с ума, принялся пить. Иссохшее тело требовало жидкости, и Суэмбахамон, не довольствуясь жадными глотками, влез в реку, чтобы все его поры впитывали драгоценную влагу.
Удовлетворив наконец жажду, Суэмбахамон выбрался на горячий песок и, закрыв глаза, блаженно задремал. Силы и сознание его восстанавливались на удивление быстро. Уже через полчаса он почувствовал голод и, опираясь на локоть, приподнял голову, осматривая окрестность. Где же он и как сюда попал?
Ни река, ни обступавшая её буйная растительность не были знакомы египтянину. Окружающее отдалённо напоминало ему могучие леса страны Пунт[10], о которых он, фиванский житель, читал когда — то в описании плавания кораблей царицы Хатшепсут. Но «Амон доволен» плыл вовсе не в том направлении… И где тогда сам корабль?
Теперь Суэмбахамон отчётливо мог припомнить, с чего всё это началось. Он сидел на своём обычном месте, когда Иринефер сказал, что приближается буря.
Ветер затих совсем, необозримая водная поверхность, казалось, замерла в напряжённом ожидании чего — то необычного, небывалого. Около корабля не было видно ни обычных рыбьих стаек, ни охотящихся на них птиц. Всё вокруг было безжизненным. Лишь «Амон доволен» медленно продвигался вперёд, повинуясь какому — то неведомому течению. Солнце быстро клонилось к западу, погружаясь в марево, казавшееся египтянину гигантским слитком красного золота. Духота заметно усилилась.
Матросы быстро спустили оба паруса, по возможности тщательно закрыли на палубе все отверстия, кроме одного трюмного люка, и молча ждали новых приказаний кормчего. Но он, казалось, забыл обо всём, он стоял на носу судна и задумчиво глядел вдаль.
Духота и зловещая тишина словно всё усиливались. Суэмбахамон дышал с трудом, клейкий пот покрывал всё его тело. Теперь и он ощущал какой — то неопределённый страх, стремление куда — то бежать от непонятного надвигающегося бедствия. С трудом подавив это желание, он окликнул кормчего. Тот наконец очнулся от задумчивости и, отдав краткое приказание ближайшему моряку, не спеша подошёл к хозяину корабля.
Матрос, нырнув в люк, вынес оттуда небольшой мешок и поднёс его кормчему. В ответ на недоуменный взгляд Суэмбахамона тот угрюмо сказал:
— Сейчас начнутся волны, а потом уже появится ветер. Если нас не опрокинут первые же валы, не захлестнут корабль с головой, то буря подхватит его и унесёт с собой. Сколько она будет продолжаться и где мы окажемся — не знаю. Поэтому надо, чтобы все были сыты и крепки. Я раздам сейчас по горсти сушёных финикийских ягод[11] каждому…
Кормчий сунул руку в мешок и, вытащив большую горсть слипшихся фиников, сунул её Суэмбахамону. Затем, наделив Иринефера и себя, приказал матросу раздать ягоды всем остальным.
Суэмбахамон почти с отвращением жевал пресно — сладкие плоды, выплёвывая косточки. Есть ему не хотелось вовсе, но он понимал, что сейчас вся надежда на кормчего и его приказаниям надо подчиняться беспрекословно. Те же чувства, очевидно, владели и Иринефером. Моряки, наоборот, неожиданно получив сладости, ели охотно и даже немного оживились.
Между тем зеркальная дотоле поверхность океана начала волноваться. С востока пошли сначала небольшие мелкие волны, и вода словно закипела. Но ветра по — прежнему не было; воздух был так плотен, что его, казалось, молено было резать ножом. Но скоро барашки превратились в небольшие валы, на которых судно подскакивало и кренилось то в одну, то в другую сторону.
— Гляди на восток, хозяин, — сказал кормчий, — сейчас там появится туча. Через час мы уже будем либо у бога смерти, либо буря подхватит нас и где — то выбросит на берег!
Пронёсся лёгкий порыв ветра, взметнув полы одежды Суэмбахамона, и снова всё затихло. И в этой страшной, давящей тишине белые гребни валов, поднимавшихся всё выше, казались от заходившего солнца кроваво — красными. «Корабль шёл последнее время на юг, а теперь его повернуло на запад, — вдруг понял вельможа, — значит, он приближает ся к входу в подземный мир[12], где нас ждёт страшный змей — пожиратель Апоп. „Иди с миром на запад“, — поют, провожая покойного. Итак, мы у врат смерти! Да поможет нам великий Амон-Ра!»
Суэмбахамон опустился на колени и начал горячо молиться. Его примеру сразу же последовал Иринефер. Кормчий с презрением взглянул на них — «как эти египтяне боятся смерти!» — и снова уставился на восточную часть небосвода.
Острый глаз моряка уже заметил там чёрную, быстро надвигавшуюся полосу. Туча неслась к ним, как чудовишная птица, всё шире раскрывая свои крылья. От света только что окунувшегося в волны солнца верхушка тучи отсвечивала медно — красным. Вот туча закрыла уже четверть небесного свода; в её чудовищной черноте то и дело вспыхивали молнии, но грома ещё не было слышно. Ниже тучи тянулась мутная косая полоса ливня, колебавшаяся из стороны в сторону, словно по океану ходила гигантская метла.
И вдруг обрушился резкий ветер. Он крепчал с каждым мгновением, забивая лёгкие и мешая дышать. Кормчий схватил Суэмбахамона и потащил к люку, вслед за ними последовал испуганный Иринефер. Они спустились в трюм, где уже находились все остальные, плотно закрыли отверстие, и последние частички света исчезли, поглощённые густой, давящей тьмой.
Страшный вал поднял корабль на неизмеримую высоту и тут же сбросил его в какую — то пропасть. Корпус затрясся, затрещал, словно готовясь развалиться, и Суэмбахамон уже представил себя в кипящей чёрно — зелёной бездне. Но новая волна снова подхватила судно и понесла его. Бешеное завывание ветра, словно сорвавшегося с цепи, заглушало все остальные звуки: стоны, молитвы и проклятия моряков, шум ливня и сухой треск близких молний, бичевавших океан. Мачты, руль и снасти были мгновенно снесены, и «Амон доволен» превратился в беспомощную игрушку ветра и волн.
…Чудовищный ураган продолжался двое суток. В короткий перерыв затишья, начавшийся внезапно и так же кончившийся — бывалые мореходы называли его око бури, — кормчий поднялся на палубу, но не возвратился. То ли его смыло неожиданной волной, то ли схватили морские чудовища, поднявшиеся из глубины, — никто не знал, да, по правде сказать, особенно и не заботился.
Когда наконец буря утихла и Суэмбахамон поднялся наверх, он был поражён. Сидя в трюме, египтянин каждый час ждал, что корабль вот — вот будет выброшен на берег или они вступят в мрачную загробную область, где услышат страшные голоса богов. А теперь он видел всё тот же бесконечный, опостылевший океан без всяких признаков земли. Куда же нёс их этот ураган? Неужели «Амон доволен» всё время ходил по большому кругу, вместо того чтобы нестись вперёд?
Он огляделся. По — прежнему бесконечной чередой шли волны, по — прежнему корабль, подгоняемый ветром, двигался вперёд. Тоска сжала сердце изгнанника. Куда влекут его боги, с какой целью?
Иринефер, взявший теперь на себя командование кораблём, хлопотал с матросами над установкой временной мачты. Из двух больших вёсел, хранившихся в трюме, составили треугольник и по возможности крепко увязали верёвками. Вместо паруса — полосатый тент. Скорость судна заметно увеличилась. Подкрепились остатками еды. Выпили по последней чаше пресной воды. Истомлённые матросы разлеглись на досках палубы и погрузились в сон: сказывалось прошедшее напряжение. Иринефер приблизился к Суэмбахамону. Его смуглое, обветренное лицо было тревожно.
— Что же мы будем делать, господин? Воды совсем нет, а из еды остался только мешок ячменной муки и полмешка сушёных фиников. Мы ведь находимся в открытом море уже больше двадцати дней!
— Не знаю, — беспомощно сказал вельможа. — Ты — кормчий, тебе и решать…
Иринефер отошёл от хозяина, уселся и глубоко задумался. Он тоже не знал, как надо поступать в таких случаях. Всю свою жизнь Иринефер плавал по великому Хапи, там всё было бы просто: пресная вода, рыба, а главное — рядом берег, на который можно высадиться в минуту опасности!
Так ничего и не решив, Иринефер встал и начал бесцельно бродить по кораблю. Удивительно, что «Амон доволен» выдержал такой ураган, честь и слава выстроившим его мастерам! Но следующей, даже небольшой, бури корабль уже не перенесёт!
…Последовавшие затем дни помнились Суэмбахамону смутно и отрывочно, какими — то отдельными, яркими, но не связанными между собой картинами… Сошедший с ума матрос, безостановочно бегавший по палубе и что — то кричавший… Крупные капли росы на какой — то деревянной поверхности, которые он жадно слизывал распухшим, неповоротливым языком… Блаженный, необъяснимо желанный вкус сырой рыбы, кусочки которой совал ему в рот Иринефер… Яркие незнакомые звёзды на ночном небе и указывающий на них удивлённо кормчий… Что же было потом, и где он сейчас?.
Суэмбахамон встал, огляделся.
В нескольких десятках шагов от себя он увидел папирусную лодку и узнал её: она была на борту корабля «Амон доволен». Теперь в его сознании всплыло и воспоминание, что он из неё выполз к реке. Значит, на ней приплыл он к этому незнакомому берегу. Египтянин невольно взглянул на океан, ища корабль. Но поверхность океана была совершенно пустынна.
Новый страх охватил странника: неужели он здесь совершенно один? Пошатываясь от слабости, египтянин двинулся к лодке, подошёл и отпрянул в ужасе. На дне с закрытыми глазами лежал страшно исхудавший, похожий на мумию, мёртвый Иринефер; его губы, растянутые в неестественной улыбке, обнажали ещё крепкие жёлтые зубы.
Суэмбахамон со страхом и жалостью несколько минут смотрел на своего верного кормчего. Иринефер умер! Вдвоём им было бы значительно легче, да и жизненный опыт его значит много. Какая жалость, что он умер!
Вдруг неожиданная новая мысль блеснула в мозгу египтянина. Может быть, Иринефер не умер, а просто в обмороке, как это было недавно с ним самим? Он пощупал его тело, оно было тёплым, он, казалось, ощущал даже слабые, едва слышные удары сердца. Воды! Воды! Вот, что сейчас требуется…
Схватив лежавший в лодке черпак, Суэмбахамон, преодолевая собственную слабость, двинулся к реке. Принеся воду, он стал лить её тонкой струйкой в рот Иринефера. Какова была его радость, когда, казалось, безжизненный кормчий начал, давясь, глотать жидкость. Веки кормчего затрепетали, силясь открыться… Внезапно чья — то отвратительно пахнувшая ладонь зажала рот Суэмбахамона; он почувствовал, что его руки тянут за спину. От потрясения, страха и слабости египтянин потерял сознание.
…Через тринадцать дней египтянин Суэмбахамон, бывший помощник градоправителя Фив, был торжественно принесён в жертву неведомым ему богам этой знойно — душной земли, так не похожей на родную Кемт.
Отчаянно боровшийся со жрецами Иринефер умер несколькими минутами позже…
Примечания
1
Маджай — полицейский.
(обратно)2
Один дебен — 91 грамм.
(обратно)3
Чати — везир, начальник города Фив.
(обратно)4
Бог Луны в фиванском пантеоне.
(обратно)5
Карт-Хадашт — Карфаген.
(обратно)6
Верблюд был неизвестен древним египтянам.
(обратно)7
Туманные острова — Британские острова.
(обратно)8
Столбы Мелькарта — Гибралтар.
(обратно)9
Внешнее море — Атлантический океан.
(обратно)10
Пунт — страна, находившаяся на восточном побережье Африки, вероятно, в районе современного Сомали.
(обратно)11
Речь идёт о финиках.
(обратно)12
По представлениям древних египтян, загробный мир находился на западе.
(обратно)
Комментарии к книге «Странствование Суэмбахамона», Ростислав Васильевич Кинжалов
Всего 0 комментариев