«Охота на орлов»

Охота на орлов (fb2) - Охота на орлов (пер. Сергей Николаевич Самуйлов) (Орлы Рима - 2) 1899K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бен Кейн

Бен Кейн Охота на орлов

Посвящается Селине Уокер, одной из лучших редакторов. Благодарю!

© Самуйлов С.Н., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Действующие лица[1]

Римляне и их союзники

Луций Коминий Тулл – ветеран, центурион; ранее служил в Восемнадцатом легионе, ныне – в Пятом

Марк Красс Фенестела – опцион, или заместитель Тулла*

Марк Пизон – один из солдат Тулла

Вителлий – еще один солдат Тулла, друг Пизона

Сакса – солдат Тулла, друг Пизона

Метилий – солдат Тулла, друг Пизона

Амбиорикс – галл, слуга Тулла

Дегмар – из племени марсов, слуга Тулла

Луций Сей Туберон – римский аристократ, ныне легат легиона и враг Тулла*

Септимий – старший центурион Седьмой когорты Пятого легиона, начальник Тулла*

Флаволей Корд – старший центурион, Вторая когорта Пятого легиона

Кастриций Виктор – старший центурион, Третья когорта Пятого легиона

Прокулин – старший центурион, Шестая когорта Пятого легиона

Германик Юлий Цезарь – внучатый племянник Августа, племянник Тиберия, имперский правитель Германии и Трех Галлий*

Тиберий Клавдий Нерон – император, преемник Августа*

Август – некогда звавшийся Гаем Октавием, преемник Юлия Цезаря, первый римский император. Умер в конце 14 года после более чем сорокалетнего правления*

Авл Цецина Север – военный правитель Нижней Германии*

Луций Стертиний – один из военачальников Германика

Калусидий – простой солдат, выступающий против Германика*

Бассий – примипил Пятого легиона

Гай и Марк – солдаты-мятежники

Эмилий, Бенигнус, Гай – солдаты, с которыми Пизон играет в азартные игры

Публий Квинтилий Вар – погибший наместник Германии, которого обманом заманили в западню, закончившуюся для римлян страшным поражением в 9 году*

Германцы и прочие

Арминий – военный вождь германского племени херусков, организатор разгрома легионов Вара, заклятый враг Рима*

Мело – заместитель Арминия

Туснельда – жена Арминия*

Осберт – один из воинов Арминия

Флав (Флавий) – брат Арминия*

Ингломер – дядя и недавний союзник Арминия, военный вождь значительной части племени херусков*

Сегест – отец Туснельды, союзник Рима, военный вождь части племени херусков*

Сегимунд – сын Сегеста, брат Туснельды*

Артио – девочка-сирота, спасенная Туллом в первой книге трилогии

Сирона – женщина из племени галлов, нянька Артио

Скилакс – собака Артио

Пролог

Осень 12 года н. э. Рим

Центурион Луций Коминий Тулл с трудом удержался от ругательства. После случившейся три года назад бойни в лесу жизнь складывалась по-разному, чаще просто отвратительно. Любая мелочь вызывала воспоминания о вопящем хаосе, грязи и крови тех дней, когда германцы, напав из засады, стерли с лица земли три легиона – в том числе и его, Тулла, легион. На этот раз воспоминания вызвал накрывший Рим ливень. Немощеную улицу заливала, проникая в сандалии и пачкая ноги, жидкая грязь.

Тулл закрыл глаза и снова услышал звучные боевые кличи германских воинов, от которых кровь стыла в жилах. ММММММММ! ХУУУУММММММММ! От боевого рева, который издавали спрятавшиеся среди деревьев враги, храбрость его солдат скисала, как молоко на полуденном солнце. Завывания варваров еще можно было выдержать, их Тулл слыхал не раз; но теперь слух терзали еще и пронзительные крики боли, призывания матерей, предсмертные хрипы и кашель. Над головами густо и со свистом летели копья; калеча и убивая, они пронзали щиты и тела. Хлопали кожаные ремни пращей, камни звонко ударяли по шлемам, мулы пронзительно вопили от ужаса. Сам он хриплым от напряжения голосом орал приказы…

Тулл открыл глаза, но продолжал видеть перед собой не суетливую городскую улицу, а залитую грязью лесную дорогу. Она тянулась миля за милей по нескончаемому дремучему лесу, чередующемуся с предательскими болотами. Земля под вековыми деревьями была покрыта брошенным и потерянным оружием, снаряжением и телами людей. Легионеров. Его легионеров. До внезапного нападения он и допустить не мог, что вся его когорта – более четырех сотен солдат – будет уничтожена противником, вооруженным в основном метательными копьями. А если б кто-нибудь предположил, что подобным образом можно истребить три легиона, Тулл счел бы его окончательно спятившим.

Теперь он стал умнее и не судил так опрометчиво.

Жестокий урок и проистекшие из него последствия потрясли и озлобили его. Орел легиона был утерян, так что Восемнадцатый распустили. Такая же судьба постигла Семнадцатый и Девятнадцатый легионы. Его самого и остальных выживших распределили по другим легионам, расквартированным на Рейне. Последним унижением стало его разжалование из старшего центуриона в простые. В свете приближающейся отставки это можно было считать крахом воинской карьеры. Вмешательство Луция Сея Туберона, его личного врага, занимавшего в то время должность сенатского трибуна, и привело к позорному понижению Тулия в чине на закате военной службы. Если б не Туберон, размышлял Тулл, он мог бы еще командовать когортой…

– Тулл!

Он вздрогнул от неожиданности, недоумевая, кто мог узнать его здесь, в сотнях миль от того места, где ему надлежало находиться.

– Тулл!

Улица была заполнена народом, а воздух – обычными повседневными звуками: лавочники наперебой заманивали покупателей, пара дворняжек дралась из-за куска мяса, прохожие добродушно поддразнивали друг друга. Но уличный гомон снова прорезал пронзительный женский крик:

– Тулл!

Потребовалось все самообладание, чтобы никак не среагировать на окрик. «Ни одна живая душа в Риме меня не знает, – сказал он себе в сотый за этот день раз. – Ну, может, и есть такие, но шансы встретить кого-то из них ничтожны. Я – не более чем гражданин в море таких же граждан, спешащих по своим делам. Имперским чиновникам неведомо, кто я; им дела нет, чем я занят в городе. Если остановят стражники, можно что-нибудь соврать. Я – ветеран, ставший торговцем, приехал в Рим со старым товарищем – посмотреть триумф Тиберия, и ничего более».

Крепкий пожилой мужчина с тяжелой челюстью и короткой солдатской стрижкой, Тулл все еще был по-своему красив. Некогда белая туника явно помнила лучшие времена. Украшенный металлическими бляхами пояс выдавал в нем солдата или, что предпочтительнее, бывшего солдата. Марк Красс Фенестела, его рыжеволосый спутник, был в отличие от Тулла достаточно уродлив, худощав и жилист. Его пояс также указывал на человека с военной подготовкой.

– Вот и ты, Тулл, – произнес женский голос. – И где, во имя Гадеса, тебя носило?

Центурион со скучающим видом повернул голову и окинул взглядом прохожих. Тот Тулл, которого окликала, похоже, жена, оказался приземистым увальнем, в два раза моложе его и вдвое шире в обхвате. Женщина была немногим лучше – краснощекая, неряшливого вида толстуха с тяжелой грудью стояла возле прилавка открытой харчевни. Тулл расслабился, а Фенестела прошептал ему на ухо:

– Какая жалость, что она звала не тебя! Набил бы брюхо, а там и взобрался бы на нее, если б повезло…

– Отвяжись, пес. – Тулл, улыбнувшись, оттолкнул своего опциона. Различие в чинах давно стерли долгие годы совместной службы, испытания и ужасы, которые многим и не снились. Фенестела называл его центурионом только в присутствии других солдат либо когда был недоволен Туллом.

Двое товарищей продолжили путь, продвигаясь к центру города. Несмотря на ранний час, узкие улицы были запружены народом. Друзья знали, что жизнь в Риме кипит и днем и ночью, но предстоящий сегодня в честь наследника императора триумф заставил покинуть свои жилища всех, кто мог ходить, хромать и ковылять. Молодежь и старики, бедные и богатые, больные и увечные устремились поглазеть на воинское шествие, получить бесплатные угощение и вино, которые раздавались на подобных зрелищах.

Они прошли по Булочной улице, вдыхая упоительный аромат горячего хлеба, потом – по Плотницкой, где эхом отдавались визжание пил и удары молотков. Тулл задержался у оружейной лавки на Кузнечной улице, жадно разглядывая выставленные напоказ прекрасные мечи. Они не обратили внимания на зазывал со Двора переписчиков, предлагавших услуги грамотеев, мастерски управлявшихся с табличками и стилом. Их взгляды привлекли соблазнительные женские фигуры у борделей на Аллее шлюх, но друзья продолжали путь.

– Мы безумцы, что пришли сюда, – проворчал Фенестела, качая в замешательстве головой перед внушительным входом в большие публичные бани; рядом располагалась громадная раскрашенная статуя Августа. – И все же я рад, что пришли. Место просто чудесное.

– В преисподнюю этот запрет властей, вот что я скажу, – ответил Тулл, подмигивая. – Каждому следует увидеть этот город из мрамора хотя бы раз в жизни – ну и триумф, если есть возможность. После всего, через что мы с тобой прошли, у нас есть право видеть и то и другое.

Он говорил вполголоса; в такой манере они общались с тех пор, как отклонились от официального задания – набрать рекрутов в свой новый Пятый легион Жаворонков в Нарбоннской Галлии, в сотнях миль к северу от Рима. Несколько дней ветераны безрезультатно до хрипоты зазывали добровольцев в разных городках, после чего Тулл предложил совершить путешествие в Рим на триумф Тиберия. Триумф тот получил за свои победы в Иллирике, одержанные несколько лет назад.

Поступая таким образом, товарищи не только пренебрегали полученным заданием, но и нарушали императорский указ о пожизненном запрете для всех выживших посещать Италию. «Но разве кто-то что-то узнает», – сказал Тулл. Уже через месяц они будут в Нарбоннской Галлии и, трудясь денно и нощно, наберут нужное количество рекрутов. А когда вернутся в лагерь своего легиона в Ветере, на Рейне, с требуемым числом новобранцев, никаких вопросов к ним не возникнет.

Соблазнить Фенестелу оказалось легко: как и Тулл, он никогда не бывал в столице империи и не видел триумфа.

– Попробуйте наилучшие в Риме вина! – раздался призыв слева. – Подходите и поднимите тост за Тиберия, героя-завоевателя!

Тулл оглянулся. Владелец постоялого двора, а может, кто-то из его помощников, стоял возле бочки у входа в заведение, призывно размахивая руками.

– Может, выпьем по-быстрому? – спросил Фенестела, задумчиво почесывая рыжую, с седыми клоками, бороденку.

– Нет, – твердо ответил Тулл. – Вино окажется не лучше уксуса, и ты сам это знаешь. Начнем – не остановимся, а потом и заплатить за жилье будет нечем.

Фенестела скорчил унылую гримасу.

– Ну да, а еще с вина постоянно отлить хочется.

Указания, полученные ими от хозяина недорогой гостиницы – безымянного заведения у подножия Авентинского холма, – помогли достаточно быстро добраться к Большому цирку. «Уже там, – сказал хозяин, – они сами решат, откуда им лучше смотреть триумфальное шествие». На Марсовом поле, расположенном вне стен города, можно в полной мере насладиться зрелищем сбора и построением шествия, но сам триумф как таковой будет происходить в пределах городских стен. Главный городской рынок, на котором торговали домашним скотом, оборудовали достаточным количеством временных мест для зрителей, однако желающим сидеть следовало отправиться туда на рассвете. Гораздо больше зрителей вмещал Большой цирк, но он располагался на значительном удалении от того места, где должны были происходить ключевые события триумфа. Кроме того, там часто случались беспорядки. Римский форум или Капитолийский холм выглядели сами по себе предпочтительнее, но на первом существовала опасность попасть в настоящую давку, а на второй допускали только специально приглашенных гостей. «Впрочем, вы ребята крепкие, не то я посоветовал бы поберечь бока да поостеречься буянов и воришек», – быстро добавил хозяин гостиницы.

И Тулл, и Фенестела хотели наблюдать за процессией с возможно более удобного места, поэтому решили отправиться к Римскому форуму, который произвел на них неизгладимое впечатление днем ранее. Однако они быстро поняли, что толпы народа и стражники, перегородившие улицы по пути следования шествия, помешают им добраться до места назначения к нужному времени, до прохождения Тиберия. Им требовался проводник.

Заметив на углу улицы топтавшегося без дела остроглазого мальчишку, Тулл щелкнул пальцами:

– Эй, ты! Хочешь заработать монетку?

В молодые годы Тулл страдал оптимизмом, ему нравилось видеть в людях только хорошее. Те времена давно прошли. Потрясение, вызванное предательством Арминия, коварная ловушка, в которую тот заманил легионы Вара, и позор, пережитый Туллом и его уцелевшими товарищами, заставили его изменить взгляд на мир к худшему. Никому нельзя верить, пока человек не докажет, что достоин доверия. Вот почему, следуя за мальчишкой, центурион держался настороже, готовясь в любой момент отразить нападение городских подонков.

Вопреки ожиданиям проводник не пытался обмануть, а быстро и толково провел друзей по лабиринту переулков и задворков к улице, которая, по его словам, выходила к восточной стороне форума. Гул толпы, крики, звуки фанфар и барабанов, слышные в отдалении, скрип колес повозок и топот тысяч ног подтверждали, что мальчишка не обманул и действительно доставил их, куда требовалось, – и как раз вовремя. Одарив взрослых триумфальным взглядом, он протянул руку ладонью кверху.

– Мои деньги.

Тулл вручил проводнику оговоренную плату и пробормотал скупые слова благодарности, но мальчишка уже исчез – так же быстро, как и появился.

– Он тут все закоулки знает, – сказал Фенестела.

– Денарий мы потратили не зря, – сделал вывод Тулл, продолжая путь. – Давай посмотрим, где сейчас процессия, а потом решим, где разместиться.

По мере того как они продвигались к форуму, толпа густела. Привычные к ближнему бою, Тулл и Фенестела без труда пробирались вперед, работая плечами. Особо усердствовать не приходилось – мало кто отваживался мешать их продвижению. Если таковые все же находились, то, посмотрев Туллу в глаза, они быстро отступали. Вскоре друзья достигли места, откуда открывался вид как на левую сторону форума с въездом на него – головные части триумфального шествия как раз вступали на площадь, – так и на правую, вдоль форума и до самого подножия Капитолийского холма. Вершину Капитолия венчал великолепный, с золоченой крышей храм Юпитера, конечный пункт триумфального шествия Тиберия.

Служители империи, вытянувшись рядами по обе стороны форума, сдерживали напирающую толпу. Мальчишки, вроде недавнего проводника Тулла и Фенестелы, то и дело проскальзывали между ними, выскакивали на улицу и кричали: «Тиберий! Тиберий!» Зрители со смехом наблюдали за тем, как строгие хранители порядка пытаются ловить шустрых голодранцев. В конце концов нарушителей окружили и надавали тумаков, обеспечив на время пристойное с их стороны поведение.

Процессия приближалась, приковывая взгляды зрителей, в том числе и Тулла с Фенестелой. Воздух наполняли приветственные крики, возгласы восторга и восхищения.

– Всю жизнь мечтал увидеть триумф!

– Ты мне мешаешь!

– Ну так подвинься, брехливый ублюдок! Я пришел сюда раньше.

– А что это там на первой повозке?

– Оружие и доспехи.

– А где золото и серебро? Хочу я их видеть.

– Пленники! Где они?

– Тиберий! Покажите нам Тиберия!

Тулл и сам удивился, ощутив нарастающее волнение, хотя удивляться, в общем-то, было нечему. Он провел жизнь в армии, и участие в триумфальном шествии стало бы славным венцом его карьеры. Такая честь вовсе не была чем-то невообразимым, поскольку они с Фенестелой служили некоторое время под командой Германика, внучатого племянника Августа, и принимали участие в войне в Иллирике. Горечь старых обид напомнила о себе. Пониженный в звании и переведенный в другой легион, он не имел никаких шансов на участие в триумфе. Какое падение после той бойни в Германии три года назад… Тулл твердо решил не опускаться до жалости к себе. Забудь, что было. Наслаждайся зрелищем.

На протяжении сотен лет триумфы служили основным развлечением и важнейшим событием, которым возвращающиеся с войны полководцы баловали народ Рима, но в правление Августа эти торжества оказались не в чести. Полный триумф не устраивался уже более трех десятилетий, и даже если б Тулл бывал в Риме, свидетелем этого зрелища он не стал бы. Причина, как все знали, заключалась в том, что на небосводе столицы дозволялось сиять только одной звезде – звезде императора.

Неслучайным было и то, что, когда Август наконец разрешил награждение триумфом, первым этой чести удостоился его преемник, Тиберий. Нельзя сказать, что у Тулла были возражения по поводу выбора Августом. Почти десять лет назад он служил под началом Тиберия в Германии и знал его как настоящего вождя, заботливо относившегося к солдатам. А большего от полководца и требовать нельзя, подумал Тулл, с неприязнью размышляя об Августе и несправедливом указе, запрещавшем им с Фенестелой приезжать в Италию.

С громким металлическим лязганьем появились дюжины запряженных быками повозок; все они были заполнены оружием и доспехами покоренных Тиберием иллирийских племен. Тысячи копий, мечей, кинжалов, несчетное множество шестиугольных щитов, шлемов. Гром рукоплесканий и приветственных криков стихал – демонстрация трофеев проходила довольно монотонно, повозки мало чем отличались одна от другой. Новый всплеск энтузиазма вызвал показ стендов с картами завоеванных земель и макетами укреплений, взятых солдатами Рима; для показа наиболее драматических эпизодов кампании провезли большие живописные полотна.

Неудивительно, что наибольший восторг и интерес вызвала демонстрация серебряных монет и драгоценностей. Одобрительным гулом встретил народ вереницы жертвенных животных – быков, овец и свиней, которых вели жрецы. Их осыпали благословениями, просили молить богов о покровительстве Тиберию. Тулла позабавили негромкие замечания некоторых острословов, рассуждавших о том, какой именно кусок жертвенного мяса они хотели бы заполучить себе.

Возбуждение толпы достигло предела с выходом первых пленных. Из складок туник извлекались гнилые фрукты, куски битой черепицы, осколки горшков и даже ошметки полусухого собачьего дерьма. Когда пленники подошли ближе, на них обрушился залп из всех этих метательных снарядов.

– Они же люди, а не животные, – возмутился Тулл. – И притом храбрецы.

– Мне ли забыть это? – Фенестела оттянул ворот туники, обнажив красный рубец у основания шеи.

– О, боги! – воскликнул Тулл. – Я помню тот день. Копье, да?

– Да. – Фенестела бросил злобный взгляд на ближайшую повозку. В ней везли пленных вражеских воинов; несмотря на обстрел гнилыми фруктами, они сохраняли на лицах гордое выражение, не гнули спины и смотрели на римлян презрительно. – А как по-моему, так подходящее обращение для этих сучьих выродков.

Настроение зрителей изменилось, когда пленных воинов сменили повозки с захваченными женщинами и плачущими детьми. Зрители отводили глаза, просили о снисходительном обращении с несчастными, бормотали молитвы. Тулл почувствовал, что его переполняет презрение к окружающим согражданам. «Эти люди взяты в плен на войне, которая велась от вашего имени, во имя Рима. Смотрите правде в лицо».

Настроение его сменилось при появлении знатнейших пленников, и среди них Батона из рода Дезидиатов, предводителя длившегося три года восстания. Широкоплечий, высокий, облаченный в полные воинские доспехи, Батон в ответ на рев толпы потряс поднятыми вверх кулаками. Опутывавшие его запястья цепи зазвенели.

– А этого казнят? – спросил Тулл у соседа, по виду преуспевающего торговца.

– Тиберий объявил, что он будет жить, потому что позволил нашим войскам уйти из окружения под Андретиумом, и сдался он на почетных условиях.

Тулл постарался скрыть удивление.

– Какой он великодушный, Тиберий…

– Боги благословили и сохранили его. Он решил, что Батон будет жить в Равенне, со всеми возможными удобствами.

– Ты слышал? – негромко спросил Тулл у Фенестелы, когда торговец отвернулся. – С грязным варваром обходятся лучше, чем с нами.

– Я больше ничему не удивляюсь, – скривился опцион.

Огорченный обидным открытием, Тулл, тем не менее, горячо приветствовал Тиберия, когда тот въехал на форум на колеснице, запряженной четверкой великолепных белых жеребцов. Народ разразился приветственными криками, воздух задрожал от рукоплесканий, криков и барабанного боя. Облаченный в пурпурную тунику и тогу полководца-триумфатора, с нарумяненным лицом, Тиберий в одной руке держал скипетр, в другой – лавровую ветвь. Мясистый подбородок и длинный нос не добавляли ему красоты, но в этот поистине принадлежавший ему день он выглядел вполне величественно. Позади Тиберия стоял раб, обязанностью которого было держать лавровый венок над головой триумфатора на протяжении всего праздничного действа.

– Тиберий! Тиберий! Тиберий! – скандировала толпа.

Вероятность того, что Тиберий узнает Тулла – второго когда-то представляли первому – и задастся вопросом, что центурион делает в Риме, была совершенно ничтожна, и все же Тулл опустил глаза, когда преемник императора проезжал мимо. Чего центурион не ожидал, так это того, что племянник Тиберия, Германик, с которым Тулл был тоже знаком, появится верхом на коне сразу за колесницей триумфатора. Лицо у высокого мощного Германика было спокойное, благожелательное; подбородок твердый, волосы густые, каштановые. Даже в обыденной жизни он производил на окружающих сильное впечатление, а в сверкающих позолоченных доспехах казался почти богом.

В какой-то момент Тулл поднял взгляд и обнаружил, что смотрит прямо на Германика, который не сводит с него глаз и хмурится. Мгновение спустя Германик отчетливо произнес:

– Я тебя знаю!

Тулл обомлел, словно новобранец, на которого заорал центурион. К его ужасу, процессия приостановилась по какой-то причине, и вместо того, чтобы проехать мимо, Германик осадил коня как раз напротив. Центурион было хотел пригнуться, развернуться и бежать, но силы оставили его.

Фенестела тоже увидел Германика и, отвернув лицо, вцепился в руку Тулла и прошептал:

– Пора убираться отсюда!

Прикосновение приятеля заставило Тулла очнуться.

– Ты! Центурион!

Он мог сделать вид, что не услышал, отвести взгляд в сторону и ждать, пока Германик с процессией двинется дальше, не успев отдать приказа схватить его. Мог попробовать бежать, бежать как крыса, застигнутая в сточной канаве, спасаться от преследования, но мог и остаться на месте и, как подобает мужчине, приветствовать Германика.

Не отвечая на отчаянный призыв Фенестелы, он расправил плечи и посмотрел в строгие глаза всадника:

– Ты обращаешься ко мне, господин?

– К тебе. Ты служишь на Рейне, ведь так?

– У тебя прекрасная память, господин, – отвечал Тулл, испытывая горячее желание провалиться сквозь землю. Если Германик вспомнит, о чем они с ним беседовали, то есть о ловушке Арминия и уничтожении войска Вара, то ему, Туллу, несдобровать. Нарушение императорского запрета – тяжкое преступление.

– Бежим! – горячо шептал Фенестела.

– Мы встречались там в прошлом году, – сказал Германик.

– Да, господин. Это честь для меня, что ты помнишь. – Краем глаза Тулл заметил, что колесница Тиберия двинулась. Центурион мысленно вознес молитву богам.

– Подойдешь ко мне, когда жертвы будут принесены. Встретимся перед курией.

– Конечно, господин.

Слабая надежда на то, что удастся улизнуть до назначенной встречи, тут же испарилась: Германик кивком головы отдал приказ двум преторианцам, и те сразу же направились сквозь толпу в направлении Тулла. «Вот дерьмо, – подумал центурион. – Он знает, что меня не должно быть ни в Италии, ни тем более в Риме».

– Уходи, – приказал Тулл Фенестеле. – Он тебя не заметил.

– Я от этих павлинов не побегу, – заявил Фенестела, рассматривая начищенные до блеска доспехи и шлемы преторианцев.

– Фенестела…

– Я останусь с тобой, центурион. – Фенестела упрямо выдвинул подбородок.

«Дурак я, – подумал Тулл. – Заносчивый, ограниченный дурак. И Фенестела такой же. Пережить все, что нам устроил Арминий со своими псами, и вот теперь попасться одному из своих же…»

Он уже явственно слышал, как им зачитывают смертный приговор.

Два часа ожидания неподалеку от входа в курию показались Туллу вечностью. Словно во сне, он равнодушно наблюдал за тем, как уводят пленников, которых должны были казнить у подножия Капитолия, как Тиберий поднимается по холму к храму Юпитера, слышал шум толпы, наблюдавшей за церемонией в Храме, смотрел на раздачу хлеба и вина простонародью. Даже прохождение маршем солдат за колесницей Тиберия – та часть празднества, которую он хотел увидеть больше всего, – не подняло настроения. Центурион винил себя в том, что втянул Фенестелу в неприятности, и широкими шагами под бдительными взорами невозмутимых преторианцев мерил пространство перед входом в курию.

В какой-то момент мелькнула мысль убить преторианцев и бежать, но Фенестела, с которым он поделился своими соображениями, моментально образумил товарища.

– Ты думай наперед. Даже если мы с ними справимся, что маловероятно, учитывая отсутствие у нас оружия, за нами погонится весь городской гарнизон. За наши шансы я и гроша ломаного не дам. Сядь, успокойся и молись. Это лучшее, что нам остается.

Фенестела никогда не был горячим приверженцем молитв, и это подсказало Туллу, чего его спутник ожидает от Германика. В конце концов центурион последовал совету товарища и постарался успокоиться. При этом он чувствовал себя убийцей, ожидающим оглашения приговора.

Германик появился внезапно и тихо, застав Тулла врасплох. Сопровождал его всего один всадник, но великолепные доспехи не оставляли сомнений в статусе этого человека. Внешний вид, рост и харизма Германика обличали крупного военачальника и необычайно воздействовали на окружающих его людей. Тулл тут же вскочил и весь обратился во внимание: вытянулся, выпрямил спину и расправил во всю ширь плечи.

– Господин!

– Господин! – Фенестела зеркально повторил позу и приветствие центуриона.

– Имя? – спросил Германик.

– Центурион Луций Коминий Тулл, господин, служу в Седьмой когорте Пятого легиона.

– Кто это? – Не сводя взгляда с Фенестелы, Германик легким движением соскользнул с коня. Сопровождающий принял поводья и повел жеребца к ближайшему источнику.

– Мой опцион, господин. Его имя Фенестела.

Германик окинул Фенестелу беглым взглядом.

– Ну и урод же…

«Это я могу его так называть, а не ты», – подумал Тулл, обидевшись за товарища.

– Так и есть, господин, но он верен и отважен. Лучшего солдата я не встречал.

– Высокая оценка от центуриона с… Сколько лет отслужил?

– Тридцать, господин. – «И сегодня они все пошли прахом», – подумал Тулл.

Германик поднял бровь:

– Почему не ушел в отставку?

– Ты знаешь, как это бывает, господин. Армия – моя жизнь. – Простота обращения Германика заронила в душу Тулла надежду. Может, он не помнит подробностей их беседы, может, забыл, что Тулл участвовал в той битве, стоившей Вару трех легионов…

– Действительно…

Германик молча прошелся. Тулл снова почувствовал тревогу.

– Насколько я понимаю, солдатам, служившим в Семнадцатом, Восемнадцатом и Девятнадцатом легионах, запрещено появляться на земле Италии.

Произнесено это было негромким голосом, но под ногами Тулла словно разверзлась пропасть. Он назвал своим Пятый легион, но Германик все знал.

– Да, господин, я знаю. Им запрещено.

– И все же вы оба здесь. – Голос Германика стал холоден, как лед. Он подошел к Туллу, возвышаясь над ним, как башня.

– Да, господин. – Как ни трудно это далось, Тулл не отвел взгляд от лица Германика.

– Ваша участь предопределена.

– Да, господин, – согласился Тулл.

– Так почему вы в Риме?

– Мы хотели увидеть столицу, господин, но еще больше – стать свидетелями триумфа Тиберия. Мы оба служили в Иллирике, господин; всего год, но мы там служили.

– Слава этого триумфа сотрет позор случившегося в Германии.

– Что-то вроде того, – пробормотал Тулл, до сих пор не вполне отдававший себе отчет в том, какие именно рассуждения стояли за его желанием приехать в столицу.

– Расскажи мне еще раз, как ты и твои люди попали в засаду.

Воспоминания, которые Тулл с радостью бы похоронил, были еще слишком свежи. Горечь утраты боевых соратников, тщательно спрятанная в глубине души, терзала, как кровоточащая рана. Позор потери легионного орла жег раскаленным железом. И вот сейчас ему предстояло рассказать обо всем… Впрочем, ничего другого, как подчиниться, не оставалось – ведь Германик был одним из самых могущественных людей в империи.

Тулл изложил свои подозрения насчет Арминия, впервые появившиеся после разговора, подслушанного его слугой, Дегмаром, и в полной мере подтвердившиеся далее. Рассказ получился невеселый: Вар дважды отказался выслушать его; Арминий солгал о восстании племени ангривариев против Рима; наместник решил выступить против них и приказал войску сойти с торного пути, ведущего в Ветеру, на узкую лесную тропу; первые нападения и непрекращающийся ужас последующих дней.

Тулл описал непрерывные изматывающие атаки противника. Потери римлян росли. От боевого рева врагов кровь стыла в жилах. Дождь не прекращался, и все вокруг лежало в грязи. Боевой дух легионеров мало-помалу таял. Сначала потеряли одного орла, потом второго – его, Тулла, Восемнадцатого легиона. Постепенно становилось ясно, что спасения нет.

Центурион помолчал – от страшных воспоминаний перехватило дух. Потом, сделав над собой усилие, продолжил, рассказав, как умудрился вывести из кровавого кошмара пятнадцать легионеров. Бойня закончилась. С помощью Дегмара они вышли на безопасную тропу к Ализо, римскому форту, и, соединившись с гарнизоном форта, двинулись к Ветере, где располагался лагерь легиона, и благополучно его достигли. Закончив рассказ, Тулл тяжело перевел дыхание. Те дни, худшие дни его жизни, врезались в память центуриона, как буквы эпитафии в надгробный камень римского патриция.

Германик долго молчал. Потом спросил:

– Сколько людей уцелело?

Тулл почесал в затылке.

– Думаю, господин, меньше двух сотен. Не считая тех, кто попал в плен к германцам.

Германик перевел взгляд на Фенестелу. Весь рассказ Тулла опцион прослушал с мрачным лицом.

– Что скажешь? Все произошло так, как изложил твой центурион?

– Так точно, господин, за исключением того, что все было еще страшнее. Гораздо страшнее, – ответил тот, кивая головой.

Вновь наступила тишина. Ни Тулл, ни Фенестела не смели прервать молчание.

Тулл искоса бросил на своего соратника благодарный взгляд и снова пожалел о том, что опцион не выполнил его приказа исчезнуть. В глубине души центурион был рад, что товарищ остался с ним. Фенестела был преданнейшим из друзей и оставался рядом всегда, что бы ни случилось. Встреча с палачом будет их последней битвой.

Но оказалось, что допрос еще не закончен.

– Насколько я помню, ты был старшим центурионом? – строго спросил Германик.

– Да, господин. Вторая когорта Восемнадцатого легиона.

– Теперь ты в другом чине.

– Так точно, господин. Понижен в звании после разгрома. – Тулл решил не упоминать о Тубероне, сделавшем все для его смещения с должности. Какой смысл…

К великому облегчению Тулла, Германик воздержался от комментариев.

– Сколько фалер ты получил?

Расспросы о наградах всегда вызывали у Тулла чувство неловкости.

– Девять или десять, господин, около того.

– Одиннадцать, господин, – вставил Фенестела, – и каждую заслуженно.

– Спасибо, опцион, – произнес Германик сухо.

Фенестела покраснел и отвернулся. Потом Германик уставился на Тулла изучающим взглядом и смотрел так долго, что центурион не выдержал и отвел глаза. «Огласи свой приговор и покончим с этим», – хотел сказать он.

– Мне кажется… – Германик помедлил.

Сердце бухнуло. Тулл опустил глаза и уставился в землю.

– Мне кажется, немногие смогли бы сделать то, что сделал ты.

Смущенный, Тулл поднял глаза и встретился с взглядом Германика.

– Господин?..

– Я принимаю людей такими, какие они есть. Ты кажешься мне прямым человеком, к тому же отважным и прекрасным командиром. Я верю тебе и твоим словам. Казнить тебя – значит напрасно потратить твою жизнь и лишить империю верного сына.

– Я… – начал было Тулл и умолк.

Германик усмехнулся.

– Тебя не казнят и не накажут за нарушение запрета, центурион, и твоего опциона тоже. На твоем месте я тоже приехал бы в Рим, чтобы увидеть такое зрелище, как триумф Тиберия – первый триумф за тридцать лет.

– Да, господин. Благодарю, господин, – выдавил Тулл.

– Мое милосердие не совсем бескорыстно. Император, да благословят его боги, собирается назначить меня правителем провинций – Трех Галлий и Германии. Мне потребуются хорошие солдаты. Надежные командиры, такие как ты. – Тулл изо всех сил старался не выдать удивления и радости, а Германик продолжал: – Унижение, которому мы подверглись из-за Арминия, не может быть забыто. И оно не будет забыто. Я поведу мои легионы за Рейн, и мы вернем все, что потеряли. Я говорю не только о землях и богатствах, но и о трех орлах. Вы поможете мне в этом? Хотите принять участие в мщении Рима?

– Для меня это будет честью, господин, – произнес Тулл и тут же услышал одобрительное ворчание Фенестелы.

– Хорошо. – Германик хлопнул центуриона по плечу. – Я найду тебя, когда приеду на границу. Скорее возвращайтесь к своим обязанностям в Пятом легионе, договорились?

– Конечно, господин. – Тулл изумленно смотрел, как Германик подзывает коня, садится верхом и уезжает. Преторианцы последовали за ним.

У центуриона тряслись колени. Он тяжело сел на крыльцо ближайшей лавки. Фенестела же чуть не пустился в пляс.

– Кто бы мог подумать, а?

– Да уж, – пробормотал Тулл, размышляя о том, как в один миг он избежал неминуемой смерти и получил похвалу самого внучатого племянника императора, а главное, что теперь у него появилась возможность вернуть себе честное имя. Как такое могло случиться?

Воистину, боги улыбались ему в этот день. Мало того, у Тулла возникло вдруг предчувствие, что ровно такого же благоволения он заслужит, когда отправится мстить и охотиться за орлом своего старого легиона.

Часть первая Конец 14 года нашей эры Город Ара Убиорум, Германская граница

Глава 1

В конце лета на германской границе, в громадном временном лагере возле городка Ара Убиорум, были собраны четыре приписанных к данной местности римских легиона – Первый, Пятый, Двадцатый и Двадцать первый. Проведя большую часть дня на продуваемом всеми ветрами плацу возле лагеря, где муштровал подчиненных, Тулл решил наведаться в «Сеть и трезубец», свою любимую пивнушку. Располагалась она в раскинувшейся недалеко от лагеря палаточной деревне. Учебные маневры и расписанные на год вперед штабные планы свели половину войск провинции в одно место – недалеко от границы с германцами, у Ара Убиорума. Как обычно, армию сопровождала целая орда попутчиков – торговцы всех мастей, содержатели гостиниц, продавцы продуктов, шлюхи, предсказатели и прочие. Рядом с армейским лагерем они разбивали свой, предоставляя шестнадцати тысячам легионеров товары и услуги разного рода.

Когда центурион, усталый, с пересохшим горлом, добрался до харчевни, его любимое место оказалось занятым. Но он и виду не подал – за место ведь не плачено – и уселся неподалеку на свободную скамью. Пивнушка нравилась ему по нескольким причинам: помещалась она в маленькой палатке рядом с приличным борделем и не бросалась в глаза. Владелец ее был отставным солдатом – служил когда-то опционом, – не давал спуску перебравшим клиентам и сохранил недоброе чувство юмора. Вином он торговал приличным, да и еду предлагал неплохую.

Цены на то и другое выставлялись выше обычных, что не устраивало простых солдат, и харчевню посещали в основном командиры разных рангов. Тулла, прослужившего едва ли не всю жизнь в легионах, такое положение дел устраивало вполне. Он любил своих подчиненных, среди которых попадались и изрядные мерзавцы, любил центурию, которой командовал последние пять лет, но по исполнении обязанностей предпочитал расслабиться. Коротко говоря, в часы досуга он не терпел присутствия рядом рядовых легионеров.

Оказавшись поначалу без компании, Тулл загрустил. Дела шли совсем не так, как в Восемнадцатом. Да и могло ли быть иначе? Там он отслужил пятнадцать лет, стал командиром Второй когорты, одним из высших центурионов во всем легионе. Да что говорить, ведь он знал по имени каждого центуриона и едва ли не всех младших командиров в Восемнадцатом. «Я был уважаемым человеком, – мрачно думал он, – а теперь обычный центурион в Седьмой когорте легиона, который едва знаю…» Да чтоб ее, эту Седьмую когорту! Большинство центурионов легиона были моложе его лет на десять. Особенно обидно было видеть зеленых юнцов, занимающих более высокие должности.

Добрая половина этих центурионов относилась к Туллу достаточно уважительно, но нашлась и дюжина таких, которые с самого начала настроились против. Пришлось привыкать и к надменным взглядам, и к ядовитым замечаниям. Порой они выходили за грань дозволенного, но Тулл по мере возможности избегал открытых столкновений, хотя такая сдержанность и не всегда давалась легко. Злости и ярости в нем накопилось немало, однако центурион решил придержать их для настоящих врагов, для тех, кому он готовил мщение, – Арминия и германских племен.

Будущее в этом отношении выглядело многообещающим. Германик, как и говорил, теперь стал правителем, и ему предстояло провести перепись населения во всей огромной провинции, а это означало, что в текущем году войны в Германии не будет. Весной, однако, обстановка могла измениться. Согласно ходившим в лагере слухам, форсировать Рейн планировалось большими силами до восьми легионов, и на милость империи ее врагам рассчитывать не приходилось.

Осушив одним глотком кубок, Тулл с блаженством ощутил тепло прокатившейся к желудку волны. Купленный кувшин уже опустел, и он повернул голову, отыскивая взглядом подавальщицу.

Первой к нему подошла худая женщина с ужасными зубами, имени которой он никак не мог запомнить.

– Еще вина, – сказал Тулл.

– Да, господин. – Она взяла кувшин и тут же удалилась.

«Пить лучше поменьше, – подумал Тулл. – Ночь может оказаться длинной».

– Разбавь четыре к одному, – крикнул он в сторону буфета.

Служанка обернулась, подняла бровь, но вернулась с кувшином разбавленного вина.

Время текло неспешно. Несколько центурионов и опционов из Шестой когорты позвали Тулла за свой стол. Завязалась беседа, и уже через час ветеран забыл о своем благом намерении. Он выпил еще кувшин и уже подумывал о третьем, когда появился Фенестела.

– Я угощаю.

Тулл поднял руки вверх:

– Как пожелаешь.

Фенестела вернулся с тремя кувшинами.

– Там полно народу, – пояснил он. – Это чтобы не стоять лишний раз в очереди.

Один кувшин опцион подтолкнул по столу к командирам из Шестой когорты, а два других поставил между собой и Туллом. Они чокнулись и выпили.

– Да приведет нас Германик к победе. Да отвоюем мы потерянных орлов, – сказал Тулл, снова чокаясь с Фенестелой. – А может, убьем или захватим Арминия.

– Может быть. За весеннюю кампанию.

Они снова выпили.

– Набором доволен? – спросил Тулл. Он оставлял Фенестелу отвести людей назад в лагерь и проконтролировать исполнение последних дневных обязанностей.

– Да. Жалуются, что занятия слишком долгие, что вода есть только холодная, а им хочется мыться в горячей… Все как обычно. Больше других новички ноют.

– Ничего не меняется, – усмехнулся Тулл.

– Пизон снова вызвался в часовые.

– Благодарение богам, что мы умудрились сохранить его и Вителлия. – Эти двое чем-то напоминали Туллу их с Фенестелой. Внешне они являли собой две противоположности: Пизон – высокий, добродушный и покладистый, Вителлий – низенький, язвительный и резкий; но были верными друзьями и отличными солдатами.

– Они оба хорошие ребята.

– Это точно. – После разгрома Тулл хотел оставить при себе всех уцелевших солдат его когорты, но у армии свои законы. Если б не Цедиций, бывший префект лагеря в Ализо, а теперь добрый друг, Тулл не сохранил бы ни одного человека из прежней команды. Даже Фенестелу. Он отогнал от себя невеселые мысли. Фенестела с ним, Пизон с Вителлием тоже. Это важнее, чем понижение в звании.

Большинство его нынешних парней вполне годились для воинской службы, и лишь сравнительно немногие – в основном новички – оказались не приспособленными к армейской жизни. Новобранцев загоняли в армию в период паники, наступившей после предательства Арминия и разгрома легионов Вара. Сначала император призвал добровольцев пополнить ряды легионов, но результат оказался более чем скромным. Тогда Август произвел принудительный набор, и тысячи невольных призывников влились в рейнские легионы. Их распределили по всем частям – где-то оказалось больше, где-то меньше. Тулл благодарил богов, что в его центурии таких насчитывалось всего лишь человек двадцать пять.

Центурион поднялся, следуя зову мочевого пузыря.

– Я сейчас вернусь, – наказал он Фенестеле. – Держи мое место.

Возвращаясь, Тулл с неудовольствием отметил, что в двух столах от них расположились четверо центурионов Второй когорты и несколько центурионов и младших командиров из Первой. Называть их врагами он бы не стал – отношения с ними были не настолько плохи… «Скорее соперники», – решил Тулл, опускаясь на скамью напротив Фенестелы, который сидел спиной к новым гостям.

– Ты видел… – начал было Тулл.

– Да, – ответил Фенестела, морщась. – Меня эти хренососы не заметили.

– И меня.

Тулл решил, что это к лучшему, и пригнул голову. Драться вдвоем против десятерых бессмысленно, не говоря уже о том, что подобное поведение непозволительно центуриону. Чего ему никак не хотелось, так это закончить карьеру в когорте низшего ранга, и тем более – рядовым солдатом.

– Послушаем, о чем они болтают.

Тулл навострил уши. Как обычно, в пивнушке было шумно: громкие разговоры прерывались вдруг пением, криками и хохотом. Им повезло, что двое молодчиков, расположившихся между их столом и столом из недоброжелателей, говорили друг с другом шепотом. Похоже, решают, в какой бордель пойти, решил Тулл.

Собравшиеся центурионы обсуждали предстоящую весной кампанию.

– Славно будет выбраться из лагеря и преподать германским дикарям урок. Слишком долго им многое сходило с рук, – заявил Флаволей Корд, мужчина с полным лицом и глубоко посаженными глазами. Он был старшим центурионом Второй когорты; раньше такую же должность в Восемнадцатой занимал Тулл. Мысль об этом больно ранила его, тем более что Корд считался хорошим командиром и пользовался уважением солдат легиона. При всяком удобном случае он с удовольствием напоминал Туллу, что, по его мнению, зачислять в легион Жаворонков некоторых опозорившихся солдат Вара было неправильно.

– У нас-то кулак будет покрепче, чем у Вара, – заявил Кастриций Виктор, старший центурион Третьей когорты, главный приспешник Корда. Здоровый, как бык, с темпераментом дикого буйвола, он наводил страх и на своих солдат, и на младших командиров. Невыдержанный крикун и грубиян, он, по мнению Тулла, стал центурионом лишь благодаря физической силе и храбрости. – Это будет нетрудно, – добавил Виктор, фыркая.

По заведению пронесся гул одобрения; особенно горячо поддержали Виктора младшие командиры, сидевшие с ним за одним столом, – опционы, сигниферы-знаменосцы и тессерарии, помощники опционов, ведавшие организацией караулов и передачей паролей часовым.

– Пусть бы эти дикари попробовали застигнуть врасплох нас, – продолжал Корд. – Семнадцатый, Восемнадцатый и Девятнадцатый, должно быть, спали на ходу, если попали в такую засаду.

Подобные рассуждения показывали, что эти люди были совершенно не осведомлены о случившемся в Тевтобургском лесу. Тулл подавил приступ ярости. Если устроить скандал, ничем хорошим это не закончится.

– Как будто такое не могло случиться с ними, – пробормотал Тулл.

– Вот именно, – пылко поддержал его Фенестела.

Тулл продолжал ловить слова, долетающие от других столов. Тема разговора вскоре изменилась – центурионы делились мнениями о недавних беспорядках в среде легионеров. Некоторые из присутствующих считали эти беспорядки серьезными основаниями для беспокойства, но Корд и Виктор криками заставили их замолчать.

Еще раньше до Тулла доходили разговоры о брожении в легионах, но о недовольстве среди своих подчиненных он ничего не знал.

– Ты что-нибудь слыхал? – спросил он Фенестелу.

Тот замялся. Уже начиная тревожиться, Тулл ударил ладонью по столу.

– Говори!

– Успокойся.

Кто-то другой из подчиненных за такие слова схлопотал бы от Тулла по физиономии. Но с Фенестелой они служили очень давно.

– Говори, – потребовал центурион.

– Были сходки. И некоторые из наших принимали в них участие. Меня там не было, – доложил Фенестела.

– Что за сходки?

– Насколько я понял, обсуждали требования увеличить жалованье и уволить старых солдат. Участвовали, за редким исключением, только рядовые легионеры. Как можно догадаться, самые активные на этих сходках – призывники. Говорят, ко всем этим делам имеют отношение и люди из Двадцать первого Стремительного, но, может, это сплетни.

– Почему, во имя Гадеса, ты не сказал мне об этом раньше?

– То, что солдаты собираются, еще ничего не значит. Это как испарения, поднимающиеся от кучи дерьма зимним утром: вони много, а причин для беспокойства нет.

– Об этом мне судить. Сколько наших солдат посещают сходки?

– Несколько призывников, – ответил Фенестела. – Шесть, может, десять.

– Во имя всех богов, Фенестела! – вскипел Тулл.

Опцион виновато пожал плечами:

– Наверное, мне стоило сказать тебе об этом раньше.

– Конечно, стоило, болван. С этой минуты я хочу знать все, каждую мелочь, ясно?

– И это говорит человек, который утаивал от меня свои подозрения насчет Арминия до той самой ночи, когда мы выступили к Ветере, – проворчал Фенестела и поднял ладонь, удерживая Тулла от ругательств. – Ладно-ладно. Буду докладывать все, что узнаю.

– Хорошо.

Тулл отхлебнул вина и спросил себя, не теряет ли он нюх? Лет пять назад такие случаи не прошли бы мимо его внимания. Наверное, виной всему его новая привычка сторониться своих солдат. Конечно, можно найти причины для оправдания: от новобранцев одни только хлопоты, много писанины, встречи с квартирьерами и прочие заботы отнимают время… Но в глубине души Тулл знал, что дело не в этом. Просто теперь он старался не привязываться к солдатам, даже если это были простые и открытые, располагающие к себе люди. Гибель почти всей когорты, всего легиона оставила в душе зияющую рану, которая никак не заживала. Всякий раз, когда казалось, что рана начинает затягиваться, он вдруг вспоминал о погибших товарищах и потерянном орле – и сердце снова обливалось кровью.

Тулл стиснул кубок в ладонях. «Настанет день, и я отомщу за свою когорту и весь легион, – мысленно поклялся он. – Все наладится, когда Арминий будет убит, его войска разгромлены, а орел Восемнадцатого возвращен. Германик приведет нас к победе, я верю в это», – твердил себе Тулл.

– Так-так, да это же Тулл, герой Тевтобургского леса!

Над Туллом нависла чья-то тень. Он поднял взгляд и увидел перед собой пухлое, глумливо усмехающееся лицо Корда.

– Я не герой, – сказал Тулл, испытывая сильнейшее желание вбить зубы Корда в его же глотку.

– Я немного преувеличил. Здесь Тулл, центурион, который сумел сохранить десять солдат из целой когорты! – крикнул он своим товарищам.

Фенестела поднял руку, чтобы помешать Туллу подняться, но было уже поздно.

– Их было пятнадцать, – внятно произнес Тулл в самое лицо Корда, так что тот непроизвольно отступил на шаг. – Пятнадцать.

Корд побагровел.

– Остановись, Тулл! Ты забываешься, я выше тебя по званию!

– Прости, господин, – с виноватым видом сказал Тулл.

– Ты наглый пес!

Тулл наклонился и прошептал Корду на ухо:

– Тебе нравится мучить меня, но я готов поставить на кон свое годовое жалованье, что ты не выбрался бы из того леса. Ты там обделался бы и забился под корягу – я видел, как многие это делали, – или покончил с собой, потому что у тебя духу не хватит умереть в бою.

– Да как ты смеешь! – с ненавистью прошипел Корд.

Тулл окинул палатку взглядом. Все присутствующие смотрели на них. «Хорошо», – подумал он.

– Как и все командиры легиона, в кампании будущего года я очень надеюсь на твое мудрое руководство. – Тулл увидел, что люди одобрительно закивали, некоторые подняли кубки. В отличие от Фенестелы, Виктора и остальных за его столом никто не знал о противостоянии Тулла и Корда. Центурион тоже поднял кубок: – За нашего полководца, Германика, и за победу над варварами!

С громкими возгласами одобрения командиры вставали, поднимали кубки и скандировали:

– Германик! Германик!

Корд с кислой миной поддержал тост Тулла. Отправляясь в отхожее место, он бросил на соперника злобный взгляд, но центурион не обратил на это внимания.

– Этот круг, я полагаю, за мной, – пробормотал он, усаживаясь на место и пересказывая Фенестеле, что нашептал на ухо Корду. Опцион невесело усмехнулся:

– Он тебе этого не забудет.

– Наверное, нет, – согласился центурион; он был еще слишком сильно зол, чтобы всерьез принять замечание Фенестелы. – Но я не намерен молча сносить оскорбления. Отступление из этого леса с тобой и остальными уцелевшими было труднейшим делом за всю мою жизнь. И именно им я горжусь сильнее всего, хотя должен был спасти больше людей.

Фенестела сложил руки на груди.

– Никто не смог бы сделать больше, чем ты, Тулл. Никто. Любой, кто был рядом с нами, повторит тебе это.

Слова опциона не убедили Тулла, но он кивнул. Чувствуя состояние товарища, Фенестела до краев наполнил его кубок.

– За павших товарищей. Может, мы еще встретимся с ними когда-нибудь.

Скорбь сдавила грудь.

– Да, когда-нибудь встретимся, – негромко сказал Тулл и выпил.

Мимо харчевни галопом промчалась лошадь; тяжело молотя копытами землю, она несла всадника по направлению к дороге. Подобная спешка, достаточно необычная в мирное время, привлекла внимание. Кто-то повернул голову, кто-то прислушался. Прозвучали вопросы и предположения; один опцион подошел к пологу и высунул голову из палатки.

– Похоже, дело важное и срочное, – объявил он.

Интерес к событию угас не сразу – командиры продолжали обсуждать происшествие, хотя шум в харчевне понизился до обычного. Обсуждение причин, заставивших всадника мчаться с такой скоростью, продолжалось еще некоторое время. Позднее Тулл вспоминал, что предсказать привезенное им страшное известие не смог никто.

Немного погодя от дороги, ведущей в лагерь, донеслись громкие голоса и крики. На этот раз выйти и посмотреть, что происходит, решил один из центурионов. Сердце пробило двадцать раз, прежде чем он вернулся, мало кем замеченный. Лицо центуриона было белее сенаторской тоги. Тулл толкнул Фенестелу и кивнул на центуриона, который перевел дыхание и произнес:

– Август умер.

Тулл почувствовал легкое головокружение. Физиономия ошарашенного Фенестелы приобрела почти комическое выражение. Но услышали слова центуриона далеко не все, и тогда он заревел:

– АВГУСТ УМЕР! ИМПЕРАТОР, ДА УПОКОЯТ БОГИ ЕГО ДУШУ, СКОНЧАЛСЯ!

Разговоры замерли. Кто-то уронил на пол кубок. Веселая мелодия, которую наигрывал флейтист, оборвалась на протяжной фальшивой ноте.

– Откуда это известно? – требовательно спросил Тулл. Его поддержала дюжина голосов.

– Говорят, новость только что получили из Рима, – ответил центурион. – Сразу после смерти императора во все части империи отправлены гонцы. Им приказано скакать день и ночь.

Поднявшийся в харчевне гвалт вторил крикам, доносившимся снаружи. Одни, обхватив голову руками, опускались в отчаянии на скамьи. Другие, не таясь, плакали. Кто-то молился. Более стойкие наполняли кубки и поднимали их в память о покойном императоре, сопровождая экстравагантными тостами.

– Во имя всех демонов преисподней, – прошептал Тулл, вдруг ощутив слабость, словно после двадцатимильного марша. Август запретил ему приезжать в Италию, но был по-настоящему хорошим правителем и пребывал у власти сорок пять лет. – Мне уже казалось, что он вечен.

– Не только тебе одному. Многие так думали, – кивнул Фенестела.

Выглянув из палатки, Тулл обратил внимание на стоящую снаружи группу легионеров. Тронувшее всех горе как будто не коснулось их. Наоборот, они деловито договаривались о чем-то, сойдясь вплотную и почти касаясь друг друга головами.

По спине Тулла побежали мурашки. Годы службы научили его за версту чуять неприятности.

– Они что-то замышляют, – шепнул он Фенестеле.

Тот не стал успокаивать друга, но согласно кивнул:

– Я тоже так думаю.

Вечер отдыха, от которого Тулл мог ожидать по большей части приятных впечатлений, растаял, как иней на утреннем солнце. Беда приближалась – он чувствовал это кожей.

Потому что император умер.

Глава 2

Вечером следующего после ужасного известия о смерти императора дня легионер Марк Пизон отдыхал в своей палатке, которую делил с еще семью солдатами. Усталость ломила тело, и виноват в этом был центурион Тулл с его бесконечными маршами и учебными боями. Но спать пока не хотелось. Тем не менее, как он хорошо знал, если лежать, не шевелясь, на теплом шерстяном одеяле, при мерцающем свете стоящей на полу масляной лампы, под негромкий разговор товарищей, сон непременно придет.

Пизон уловил легкое похрапывание – по крайней мере один солдат уже спал. Двое ближних к нему легионеров негромко беседовали, то и дело прикладываясь к меху с вином. Пизон поднял светильник с пола, чтобы посмотреть в дальний конец палатки. Вителлий, его ближайший друг, лежал с закрытыми глазами. Еще двое склонились над доской для игры в латрункули. Одного солдата, тоже друга Пизона, на месте не было. Он мог бродить где угодно – пошел в отхожее место, заглянул в другую палатку, отправился на поиски вина и закуски… Единственным возможным партнером для участия в азартной игре был Вителлий.

– Нет желающих сыграть в кости? – бодро вопросил Пизон.

Никто не ответил.

– Как насчет в кости перекинуться? – не унимался он.

Уже уснувший солдат перестал храпеть и, бормоча что-то невнятное, перевернулся на бок, спиной к Пизону.

Вздохнув, тот обратился к пьющим вино:

– Не интересуетесь?

– Ты же знаешь, у меня денег нет, – сказал один.

– Ни за что. Ты всегда выигрываешь, пройдоха, – отрезал второй.

Пизон внимательно посмотрел на играющих в латрункули.

– А у вас деньги есть?

– У нас и без тебя интересно, – услышал он в ответ. – Может быть, позже.

Расстроившись, Пизон уставился на дремавшего Вителлия.

– Пссст! Теллий!

Вителлий замычал во сне.

– Теллий! Просыпайся.

Полное лицо легионера скривилось; потерев кулаками глаза, он раздраженно проворчал:

– На самом интересном месте… Я почти затащил в постель ту рыжую шлюху из «Рощи Бахуса».

– Она тебе не по карману, – фыркнул Пизон. «Роща Бахуса» была одним из лучших борделей в палаточном городке, раскинувшемся рядом с лагерем, а рыжая считалась самой лучшей шлюхой в заведении. Любой солдат в легионе мечтал переспать с ней, но лишь немногие могли позволить себе такое удовольствие.

– Дурень, это же во сне, – возразил Вителлий. – А ты разбудил меня… Что тебе надо?

– Сыграть в кости. Но только не с ними, – он обвел рукой товарищей по палатке. – Придется поискать в другой компании или даже в другой центурии.

– Помнится мне одна ночка, когда ты заигрался в кости, – криво усмехнулся Вителлий. – Кончилась она плохо.

– Давно это было, – бросил Пизон. Он тогда выиграл все деньги у одного солдата, и случилось это незадолго до гибели легионов Вара. Проигравший так разозлился, что напал с группой приятелей на Пизона, Вителлия и еще одного их спутника. Если б не Тулл, синяками они не отделались бы – могли забить до смерти. – Больше ведь такое не повторялось, разве не так?

– Вроде так.

– Так ты идешь? Вообрази, сможешь позволить себе рыжую… Если выигрыша не хватит, добавлю из своих – для друга не жалко. – Пизон подмигнул.

– Ладно-ладно. – Вителлий, кряхтя, поднялся.

Пизон выпрямился во весь рост, пригнув голову, чтобы не упираться в свод палатки, и перешагнул через игроков в латрункули. Задержав дыхание, засунул руку в вонючую кучу сандалий, лежавших у выхода, и вытащил свою пару. Надев сандалии, проверил свой кошель. Там лежали игральные кости, изготовленные из хвостовых позвонков овцы и весившие ровно столько, сколько нужно, а также горсть медных ассов и одинокий серебряный денарий, с которого на Пизона смотрел мясистый профиль Тиберия. «Более чем достаточно для игры», – решил легионер. Шестерки выпадают далеко не всегда – бросать кости искусство далеко не точное, – а следующего жалованья ждать еще целых два месяца.

– Готов? – спросил он Вителлия.

– Я готов с тех пор, как ты меня разбудил, – пробурчал тот и вышел из палатки вслед за Пизоном. – Куда идем?

– Сначала вдоль нашей линии.

– Почему бы не пойти сразу к палаткам Второй центурии? – спросил Вителлий и, понизив голос, добавил: – Слыхал, там будет сходка.

Пизон бросил на друга предупреждающий взгляд; тот пожал плечами. Оба знали, как и все в легионе, что внезапная смерть Августа породила нарастающее брожение в армии; в солдатской среде то и дело заговаривали о размере жалованья и условиях службы. Тайная сходка – не лучшее место для поисков партнеров по игре в кости, но Пизон поговорил с солдатами своей центурии на предмет наличия денег и понял, что компанию для игры сможет найти только в других подразделениях.

– Если мы будем шататься возле того места, где они собираются поговорить сам знаешь о чем, добром это не кончится. Я не хочу, чтобы командир Второй центурии снял мне голову с плеч. Это может сделать и Тулл, если узнает, куда мы попали.

– Мы будем осторожны, – пробормотал Вителлий, обследуя содержимое своего кошеля.

Пизон решил сначала попытать удачи в палатках своей центурии, но всюду, куда он ни совал голову, получал отказ. Не обращая внимания на слова Вителлия «я же говорил тебе», легионер зашагал к палаткам Второй центурии, расположенным недалеко от линии палаток их подразделения. Было еще совсем светло, осенние холода пока не наступили, и многие солдаты проводили досуг на открытом воздухе – болтали, выпивали, чинили снаряжение. Обычная для вечернего лагеря картина, но Пизон чувствовал, что в воздухе висит некое напряжение.

Солдаты хмурились, беседовали вполголоса. Стоило остановиться и задержать взгляд на ком-то, как на тебя бросали косые взгляды. Вскоре Пизон начал понимать, что нынешний вечер – не самый удачный для азартных игр. Вообще-то легионеры охотно играли с ним – Пизон умел смешить людей и даже проигрывать ему было не так уж неприятно. Тем не менее он соблюдал меры предосторожности и воздерживался от вина, если собирался играть.

Пизон обошел стороной палатки командиров Второй центурии. Ничего плохого они с Вителлием не делали, но от начальства всегда лучше держаться подальше. Некоторые центурионы и опционы видят смысл жизни в выискивании всяческих нарушений, совершаемых подчиненными.

Возле двух солдатских палаток, по виду набитых до отказа людьми, прогуливалась пара легионеров. Сначала Пизон не придал этому значения, но, когда они с Вителлием приблизились, легионеры встали у них на пути, как привратники, не допускающие в гостиницу нежелательных клиентов. Пизон узнал в них двух братьев-близнецов, похожих друг на друга как две горошины из одного стручка: волосы цвета воронова крыла, гладкая кожа и крепкие фигуры. Оба пользовались в когорте немалой популярностью.

Сегодня вечером манеры братьев гостеприимством не отличались.

– Чего надо? – спросил один.

Пизон взглянул на Вителлия, который поднял руки в умиротворяющем жесте.

– Слыхали, здесь вроде бы сходка намечается… Хотели узнать, о чем люди говорят.

– Я думал, здесь можно в кости сыграть, – добавил Пизон.

Близнец, задавший вопрос, немного расслабился.

– Вы из какой центурии?

– Наш командир – Тулл, – ответил Пизон и добавил на всякий случай: – Придирчивый сукин сын.

– Все они такие. Ублюдки, – согласился близнец.

– Хренососы, – добавил его брат. – Заходите, если сможете, там народу полно. Да держите рот на завязочке, что бы ни услышали. Понятно?

– Ясно, ясно…

Бормоча слова благодарности, Пизон с Вителлием нырнули в палатку.

Давка внутри была такой, что им пришлось протискиваться и расталкивать всех плечами. В палатке, рассчитанной на восьмерых, Пизон насчитал больше дюжины легионеров. Посреди палатки оставался свободным маленький участок пола с несколькими масляными светильниками, озарявшими собравшихся мерцающим оранжевым светом. Пизон опустился на пол, почти прижавшись к Вителлию щекой к щеке. Он тут же узнал трех солдат из их центурии и приветствовал их кивком; они ответили тем же.

Речь держал легионер с костистым лицом и запавшими щеками. Пизон его не знал. Говорил он четко, делая паузы, чтобы суть сказанного доходила до слушателей. Пизон навострил уши, уже догадываясь, что услышит.

– Повторяю, это не может быть совпадением, – говорил незнакомец. – Такие вещи не происходят сами по себе, без серьезной причины. Последний раз штандарты развевались против ветра незадолго до смерти Друза, да упокоят боги его душу. И потом наступили тяжелые времена, не так ли?

В ответ раздались ропот одобрения и негромкие молитвы.

– Вчера патруль из Первой когорты попал под дождь из небесных камней. Они были красными, как кровь, – продолжал оратор. – Страшные времена настают.

– Похоже, что так, – сообщил солдат, стоявший у самого выхода из палатки. – Я слышал, что парни из Стремительного пошли купаться на Рейн и видели среди деревьев на том берегу крадущиеся тени, но это были не варвары.

Пизон сам не знал, стоит ли верить подобным байкам, но люди вокруг касались амулетов, бормотали молитвы и просили защиты у богов, так что трудно было не поддаться общему настроению. Даже Вителлий, самый здравомыслящий из его друзей, нахмурился.

– Говорю вам, пора что-то делать, – настаивал Костистый. – Август и не собирался давать нам то, что мы заслужили и что наше по праву. Он был слишком занят написанием своей биографии и размышлением о том, как превратиться в бога. – Послышались смешки, но бóльшая часть слушателей напряглись. Оратора, однако, никто не остановил. – Тиберий должен знать, что с солдатами необходимо считаться. Мы имеем право на нормальное обращение, разве не так? На достойное жалованье, на командиров, которые видят в нас не рабов, а людей, на увольнение, когда срок службы закончен. Мы что, хотим слишком многого?

– Нет! – зароптали легионеры.

Оратор, усмехаясь, поднял руки:

– Тише, братья. Держите себя в руках. Не хватало нам центуриона или другого ублюдка, который придет на шум вынюхивать, что здесь происходит.

– Что же нам делать? – спросил солдат с редкими седыми волосами. – Я уже пять лет талдычу своему центуриону, что мой срок службы истек. Но записи утрачены, я ничего не могу доказать, и он смеется мне в лицо.

– Меня призвали после бойни в Тевтобургском лесу, – выступил другой легионер. – Призвали на определенный срок, дольше которого меня не имеют права задерживать даже на день. Но почему-то никаких документов на меня найти не могут. Если центурион меня так и не отпустит, то буду служить до пятидесяти лет.

Похожие истории и жалобы посыпались, перекрывая друг друга, и уже через минуту стало невозможно разобрать ни слова. Оратор слушал и смотрел с явным удовлетворением, дожидаясь, когда люди выскажутся и успокоятся.

– Я вам скажу, что нам следует делать, – наконец сказал он, понизив голос до доверительного шепота.

Пизон посмотрел на лица окружавших его людей; они дышали мрачной решимостью. Неизвестный был хорошим оратором, и это делало его опасным человеком.

– Если мы намерены победить, нам потребуются не только все солдаты в Пятом, но и все солдаты в остальных легионах. Я со своими друзьями, так сказать, проверяю воду каждый день – и, доложу вам, время пришло. Во всем треклятом лагере не найдешь ни одного довольного легионера! У каждого из вас есть знакомые в других легионах. Идите и поговорите с ними так, как мы разговаривали сегодня. Скажите, что всем нам следует держаться вместе.

Люди кивали и улыбались. Им нравилось то, что они слышали. Пизону стало не по себе.

– Предположим, остальные легионы поддержат нас. Что потом? – спросил седой солдат. – У командиров для нас один ответ, и нам он придется не по вкусу.

В глазах легионеров заметалось беспокойство, но оратор, не давая страху завладеть душами людей, торопливо заговорил.

– Для командиров – вот что! – прошипел он, имитируя удар кулаком. – И вот! – Он поднялся и ударил о землю подошвой подкованной сандалии. – А если и тогда не захотят нас слушать, то отведают вот это!

К полному изумлению Пизона, Костистый движением обозначил колющий удар гладием, несколько раз отведя локоть назад и резко выбрасывая руку вперед. Низкий одобрительный звериный рык легионеров сопровождал эту яростную пантомиму. Костистый хищно оскалился. Зрелище было неприятное.

– С осторожностью выбирайте тех, с кем будете говорить, – наставлял оратор. – Если командиры что-то узнают, вас высекут до полусмерти – и это в лучшем случае. И всё же не медлите. Такие вещи невозможно долго хранить в тайне. Кто-нибудь проболтается, и дело будет загублено. – Он окинул взглядом лица легионеров. – Вы со мной?

– Да, – хором ответили все. Пизон присоединился к прочим, дабы не вызвать подозрений. Он заметил, что Вителлий поступил так же.

– Тогда идите, – велел Костистый. – Сейчас самое время, другого не будет. Встретимся завтра, здесь, в этот же час. С помощью богов скоро четыре легиона ответят на наш призыв.

Играть в кости расхотелось, и Пизон не возражал, когда Вителлий предложил вернуться в палатку. Они вышли вместе с остальными на улицу, стараясь не встречаться взглядом с Костистым и близнецами, все еще дежурившими возле палаток. Когда друзья достаточно отошли к расположению своей центурии, Пизон негромко спросил:

– Как думаешь, это серьезно?

– Согласен, жалованье у нас небольшое, хотелось бы прибавки, но затевать мятеж?.. Это же безумие.

– Такие центурионы, как Тулл, – редкость, – ответил Вителлий. – Он один на десять тысяч, Пизон. Есть достойные командиры, их немало, но большинство – отбросы. В большой бочке всегда много гнилых яблок. Ты таких типов знаешь. Септимий, командир когорты, или мерзавец по прозвищу Принеси-мне-другую.

Центурион, имевший обыкновение ломать виноградную палку о спины подчиненных и требовавший, чтобы ему тут же принесли другую, был известен всему лагерю. Пизон благодарил богов, что не у него служит.

– Кажется, его зовут Луцилий?

– Ага. Неудивительно, что солдаты настроены выбить из него демонов преисподней или сделать кое-что похуже.

– Одно дело говорить об этом, и совсем другое – делать, – возразил Пизон.

Вителлий хлопнул его по спине:

– Ты хороший человек, Пизон. Даже иногда слишком хороший. Если б я служил у такого, как этот любитель ломать ветки о солдатскую спину, при случае точно загнал бы клинок ему меж ребер.

Откровения Вителлия ошарашили Пизона не меньше, чем призывы Костистого к открытому мятежу.

– Ты хочешь принять в этом участие? – прошептал он.

– Я этого не говорил, – возразил Вителлий. – Но если б не Тулл был моим центурионом, то, возможно, принял бы. А тебе замысел не понравился?

– Конечно, нет! Тулл спас нас в лесу. Если б не он…

– Успокойся. Я тоже там был, ты забыл? – отрезал Вителлий.

– Не забыл. – Пизон отогнал возникшие перед глазами картины гибели боевых товарищей.

– Я никогда не подниму руки на Тулла, – сказал Вителлий. – Никогда. Хотя бо`льшая часть остальных командиров и взгляда доброго не стоит.

– Но не убивать же их за это!

– Ничем хорошим это кончиться не может. – Вителлий, поджав губы, задумался. – Как бы то ни было, Тулл должен все узнать.

Напряжение, давившее на плечи Пизона, исчезло. Он готов был бежать к командиру прямо из палатки, в которой состоялась сходка, но потом им овладели сомнения – а возможно ли доверять Вителлию? Теперь сомнения рассеялись, и для Пизона это стало огромным облегчением, причем не только потому, что они были старыми друзьями.

Далее им предстояло раскрыть план Костистого перед Туллом, и мысль об этом пугала их больше, чем сам мятеж.

Глава 3

Арминий возвращался домой. Весь день и всю ночь он провел в священной дубовой роще, расположенной возле поселка. Солнце только что взошло. В такое утро, прохладное, ясное и немного сырое, одного лишь глубокого вдоха хватало, чтобы понять – осень близко, до нее рукой подать. В голубом небе носилась, то ныряя, то взмывая вверх, стайка стрижей, и их печальные крики возвещали о скором отлете.

Арминий едва не шатался от недосыпания. Ночью он накачался ячменным пивом, и голова теперь гудела, как барабан. Но гораздо хуже было то, что за всю ночь бдения бог грома Донар так и не явил никакого знамения – ни доброго, ни тревожного. Арминий боролся с разочарованием. С какой стати бог должен являть ему знамение? Такие вещи по заказу не происходят. Да и не был он ревностным почитателем божеств. В отличие от большинства соплеменников, считавших посланием свыше каждый раскат грома или пургу, Арминий относился к таким вещам со скепсисом.

Несмотря на весь свой цинизм, он не забыл ни кровавый обряд, который наблюдал в детстве, ни бешеную бурю, разыгравшуюся пять лет назад в Тевтобургском лесу, когда он заманил римлян в ловушку. Тогда погода сыграла немалую роль в уничтожении врагов. Арминий разработал детальный план, собрал большие силы, и его союзники жаждали римской крови. Он был уверен в успехе, и даже силы природы пришли на помощь, обеспечив ему победу. И последнего римского орла он нашел каким-то сверхъестественным образом. Его конь испугался ворона, рвавшего труп легионера, и сбросил Арминия в грязь, перемешанную с кровью. Там он и наткнулся на золотого орла, завернутого в римский плащ. Вслушиваясь в громкие крики недовольного ворона, Арминий почти верил, что бог грома одобряет его действия. Возможно, падение с лошади было знамением Донара?..

Знамений не было пять долгих лет.

Римляне больше не переходили реку, которую они звали Рейном. Но это скоро случится. У Арминия было много лазутчиков в поселках, раскинувшихся по западному берегу реки, и он получал столько донесений по самым разным случаям, что они не могли не содержать какой-то доли правды. К весне снова придется поднимать племена и убеждать вождей становиться под его команду. Авторитет Арминия среди соплеменников сомнению не подлежал, и он мог бы обойтись без божественного одобрения, но поддержка Донара была бы не лишней.

«Дай мне знак, о Великий, – попросил Арминий. – И поскорее».

За густо покрытыми листвой буками и грабами уже виднелся поселок. Оттуда доносились пронзительные крики играющих детей и мычание перегоняемых на новое пастбище коров. Слева слышался стук топоров – кто-то рубил дрова; справа доносился смех работавших на овощных грядках женщин. В любой момент Арминий мог повстречать родичей; важно было выглядеть достойно, как подобает вождю. Он протер припухшие глаза, стряхнул со штанов комья присохшей грязи и усилием воли придал себе бодрости.

Рослый, крепкий мужчина в самом расцвете сил, Арминий был не то чтобы красив, но производил сильное впечатление внушительной внешностью. Копну черных волос дополняли черная же борода и квадратный подбородок, а пристальный взгляд серых глаз могли выдержать немногие мужчины. Как военный вождь племени херусков, он был одет в темно-красную тунику, штаны, сотканные из наилучшей шерсти, и зеленый плащ, украшенный бахромой. С обшитой золотом перевязи свисал длинный кавалерийский меч, который римляне называли «спата». Клинок сам по себе был настоящим произведением оружейного искусства. Отковали его из лучшей стали, какую только можно купить за деньги, рукоять выточили из палисандрового дерева, а навершие – из слоновой кости. Меч был и гордостью, и радостью вождя. Многих римлян сразил он этим мечом – и сразит еще больше, когда придет время.

Появившись из-за деревьев, как он уже много раз делал за долгие годы, Арминий подобрался и пошел упругим шагом, словно и не бодрствовал всю ночь, а отлично выспался. Его вскоре заметили – из священной рощи вела только одна тропа. Воины, стоявшие у дверей своих длинных домов и группками на улице, засыпали Арминия вопросами. Говорил ли с ним Донар? Означает ли смерть императора Августа, что боги Рима теряют былую силу? Когда легионы начнут наступление?

Успокаивая сородичей уверенной улыбкой, Арминий объяснил, что смерть Августа, несомненно, стала даром богов, что римляне так или иначе по весне перейдут Рейн. Новый император захочет отличиться, наказать германцев.

– Только так он сможет отомстить за то, что мы сделали с глупцом Варом. Но мы проучим их, верно? Устроим римлянам хорошую порку, чтобы они больше не совались сюда!

Воины одобрительно ревели и пропускали Арминия без дальнейших расспросов, за что он был им благодарен. Усталость и похмелье совсем не способствовали красноречию, которым обычно отличался вождь. Ему хотелось лишь добраться до постели и уснуть на несколько часов, забыв обо всем на свете. Если его жена Туснельда окажется дома, он пригласит ее на время присоединиться к нему. Нет для мужчины вернее способа быстро и крепко заснуть, как посеять семя в лоно женщины.

Надежда возлечь на ложе с Туснельдой окрепла, когда он услышал ее пение в их длинном доме, расположенном в центре поселка. Арминий ускорил шаг. У Туснельды были длинные, густые, вьющиеся каштановые волосы и божественно красивое лицо, и все воины-херуски завидовали своему вождю. Арминий возжелал ее, как только увидел в первый раз, а случилось это несколько лет назад на всеобщем собрании союза племен. То обстоятельство, что она была дочерью Сегеста, другого вождя херусков, соперника Арминия, только усилило страсть. К тому времени, когда Сегест узнал об их любовной связи, Туснельде было уже все равно, одобрит отец их союз или нет.

Сегест возражал против их брака, а потому, что неудивительно, отказывал Арминию в совместной борьбе против римлян. Войдя в дом, вождь пожал плечами. Что ж, если цена Туснельды – отказ Сегеста от союза, то он, Арминий, выиграл. Заручиться поддержкой еще одной части народа херусков было бы неплохо, но есть и другие племена, которые помогут бороться с захватчиками. А Туснельда только одна.

Он увидел ее около очага, расположенного в дальнем конце длинного дома, возле постели. Ее глаза засветились от радости, и в жилах Арминия заволновалась кровь.

– Ты вернулся. – Она отошла от очага с кипевшим на нем горшочком тушеного мяса. – Выглядишь усталым.

– Ну, не настолько уж я и устал. – Он заключил жену в объятия, и они слились в поцелуе, долгом и жарком. Его руки отправились в соблазнительное путешествие по ее спине, ягодицам, животу, поднимаясь постепенно к груди. Туснельда не отталкивала его, и Арминий решил, что пора переходить к делу.

– Пойдем в постель, горшки подождут.

– Рабы услышат, – возразила она, смеясь и поглядывая в другой конец дома. За открытыми дверями старик и девушка подбирали вилами сено с земли и складывали его у загона для животных. – И увидят.

– Ну и что? – ответил Арминий. – Они знают достаточно, чтобы не глазеть на нас.

– Здесь светло, – возразила Туснельда, заливаясь румянцем.

– Ты не жаловалась на свет, когда мы занимались этим в лесу или на берегу реки, – мягко уговаривал ее Арминий.

– Тогда поблизости никого не было.

– Идем, – настаивал он, поглаживая ее кончиками пальцев по щеке и, что ей особенно нравилось, нежной шее. Туснельда сдалась еще до следующего поцелуя, и он подвел жену к низкому ложу, устроенному у самой стены.

Она уже собиралась лечь на устланное тканью и одеялами соломенное ложе, когда кто-то вошел в длинный дом твердой, решительной походкой. Арминий сделал вид, что ничего не слышит, но Туснельда мягким движением коснулась пальцем его губ, заставив обернуться. Увидев Мело, своего ближайшего помощника и доверенного заместителя, Арминий воздержался от резкого замечания.

– Что случилось?

– Я звал у дверей, никто не ответил, – сказал в свое оправдание Мело.

На первый взгляд обычный человек – среднего роста и сложения, с длинными каштановыми волосами и привычной для германцев бородой, – он был тверд, как гранит, и являлся одним из искуснейших воинов племени. Меч, висевший на его поясе, отправил к праотцам больше римлян, чем даже клинок Арминия.

– Всё в порядке, – успокоил его Арминий, отступая от Туснельды; та оправила одежду и вернулась к горшку с тушеным мясом. Вождь подошел к Мело. – Без веской причины ты не заявился бы.

– Сегест едет.

Такого Арминий не ожидал.

– К нам в деревню?

– Похоже на то. Воин из соседнего поселка прибежал предупредить нас о его приезде. Сегеста сопровождает почетная стража, больше никого.

Потрясенное лицо Туснельды говорило о том, что даже для нее приезд отца стал неожиданностью.

– И что за игру задумал этот старый козел? – произнес Арминий.

– Кто знает? – вопросом на вопрос ответил Мело.

– Может, просто едет навестить меня, – предположила Туснельда. – Я у него единственная дочь.

– Но приехать без предупреждения?.. Здесь что-то не так. – Арминий посмотрел на Мело. – Собери пятьдесят человек и вышли на разведку: от поселка и до того места, где сейчас находится Сегест. Пусть проверят, не прячется ли кто в лесах. Всем остальным стоит приготовиться к бою.

Туснельда нахмурилась:

– Это необходимо?

– Любовь моя, отец он тебе или нет, доверять ему нельзя, – ответил Арминий. – Не забыла, что именно он пытался предупредить Вара?

– То были только слухи, – не очень уверенно возразила Туснельда.

– Может быть, но подобный поступок вполне в характере твоего отца. У Рима мало столь верных союзников, как Сегест.

В ответ Туснельда тяжело вздохнула.

Мело ушел исполнять приказы, а Арминий умылся и переменил одежду. Появление тестя ничего хорошего не сулило. Может, он и стар, но разум сохранил ясный и коварный.

Сопровождаемый охраной, Сегест прибыл в деревню ближе к полудню. Разведчики Мело не обнаружили ничего подозрительного, и у Арминия было достаточно времени, чтобы подготовиться к приезду гостя. Над кострами под присмотром подростков жарились на вертелах шесть зарезанных поросят. На помост, устроенный в центре площади для собраний, вкатили бочки с пивом. Пришел со своей свитой верховный жрец племени, высокий белобородый старик в темно-зеленом облачении. Собравшиеся здесь же лучшие воины Арминия демонстрировали прекрасные доспехи, похвалялись оружием и расписывали во всех красках свои боевые подвиги, включая в рассказ элементы борьбы. Выставляя напоказ силу своего вождя, они подчеркивали его способность противостоять любой предательской вылазке. Туснельда, одевшись в лучшие наряды, оставалась в длинном доме Арминия, готовая явиться на зов мужа. Сам он играл в кости с Мело за столом, стоявшим у дверей, и делал вид, что ему ни до чего на свете нет дела.

– Ха! Я снова выиграл! – воскликнул Мело. – Ты должен мне две монеты серебром.

Арминий посмотрел на кости; у Мело выпало пять и четыре.

– У меня ведь было десять, нет?

Мело фыркнул:

– Если б это был кто-нибудь другой, я бы назвал его жуликом. У тебя выпало восемь.

– Мне сейчас не до игры.

– Понятно. Мне стоит этим воспользоваться. – Мело подвинул кости к Арминию. – Твоя очередь бросать.

– Неужели он приехал просто навестить дочь? Наверняка нет.

– Может, собирается изъявить тебе верность? – Предположение было настолько маловероятным, что оба невесело усмехнулись, и помощник продолжил: – Старый пес что-то затевает. Но у тебя будет время выведать его намерения.

– Ах, Мело, без тебя моя жизнь была бы намного тяжелее, – сказал Арминий совершенно искренне. – Держи. – Он положил на стол две серебряные римские монеты, с удовлетворением подумав, что только они и есть последний след римского влияния к востоку от реки. – Твой выигрыш. В следующий раз я верну их – и еще твои прихвачу.

– Размечтался, – осклабился Мело.

Они заговорили о германских племенах – какие откликнутся на призыв Арминия бороться с Римом, а какие нет. Удастся ли перетянуть на свою сторону колеблющихся? Сколько копий пришлет каждое племя, останутся ли они под командованием Арминия на весь сезон военных действий? Обескураживало то, что ни на один вопрос не было однозначного ответа. Несмотря на обещание помощи от остальных военных вождей, твердо рассчитывать на нее не приходилось – нарушение клятвы было обычным делом. Нравилось ему это или нет, но до весны Арминию предстояло побывать у каждого своего союзника.

Догадка посетила вождя, когда Сегест со спутниками уже появились в виду деревни.

– А может, старик едет повидаться с Ингломером? – прошептал он.

– Возможно, – согласился Мело, сдвинув брови, – если он уже слышал новости о нем.

– Должен был слышать. – Пять лет назад Ингломер, вождь третьего крупного племени херусков, помог разбить войско Вара, но Арминию пришлось приложить немало усилий, чтобы добиться его согласия незадолго до сбора урожая. – Молва летит, как птица; сам знаешь, как это бывает.

– Да, вполне возможно. – Мело внимательно рассматривал подъезжающих всадников, которых было около двух десятков человек. Все – воины, в середине – Сегест. – Может, ты и прав. Сегесту не понравится, если Ингломер снова выступит с нами.

– Вот и он. – Арминий поднялся. – Добро пожаловать, Сегест, защитник Рима!

Воины Арминия сопроводили приветствие своего вождя сердитым ворчанием – они не одобряли приверженности Сегеста союзу с Римом.

Лица прибывших с Сегестом воинов побагровели от возмущения. Они расступились, пропуская своего вождя к Арминию. Сегест улыбался, но в его глазах полыхал гнев. Не столь крепкий, как пять лет назад, совсем седой, практически беззубый, он сохранил представительный вид и был одет в тунику и штаны из прекрасного сукна, а его меч на перевязи ничем не уступал клинку Арминия.

Гость остановился в десяти шагах от хозяина и, едва заметно кивнув, громко и отчетливо произнес:

– Приветствую тебя, Арминий, клятвоотступник.

Вождь поднял руку, чтобы унять гневный ропот своих воинов.

– По-моему, клятва, принесенная ненавистному хозяину, не является действительной. Лишь договор, заключенный равными, обязателен для исполнения.

Все поняли, что Арминий обвиняет Сегеста и подобных ему вождей в сделке с завоевателями, в том, что они превратились в послушное орудие в руках римлян. Воины Сегеста заволновались, с трудом сдерживая ярость, но понимая, что любое ложно истолкованное движение обойдется им слишком дорого.

Сегест показал себя игроком более опытным и хитрым.

– Многие согласятся, что клятву, принесенную перед богами, следует неукоснительно соблюдать, независимо от того, кому она принесена. Моя совесть чиста! Я соблюдаю клятву, данную Риму, больше пятнадцати лет и горжусь этим!

– Соблюдаешь и гордишься, – презрительно произнес Арминий и пренебрежительно махнул рукой. – Мы можем играть словами до самого заката, Сегест. Я не глупец и понимаю: ты приехал не за тем, чтобы убеждать меня. Опять же, я не настолько самонадеян, чтобы попытаться перетянуть тебя на свою сторону. Я просто говорю: добро пожаловать. Как отец моей жены ты здесь дорогой гость.

– Благодарю тебя, Арминий. – Сегест наклонил голову немного ниже, чем в первый раз. – Как моя дочь?

– Посмотри сам. – Арминий повернул голову и позвал: – Жена! Покажись.

Когда Туснельда вышла из дома, у всех перехватило дыхание. Ее вид наполнил Арминия гордостью и желанием. Роскошные волосы блестели на солнце; она была прекрасна и заметно превосходила красотой всех женщин племени. Длинное зеленое платье, незатейливое и скромное, не могло скрыть соблазнов обворожительного тела. В ушах и на запястьях сверкало золото, а шею украшало бесценное ожерелье из полированного янтаря.

Туснельда улыбнулась Арминию, и сердце у него ухнуло куда-то вниз. Отец удостоился легкого наклона головы, означавшего только уважение к родителю.

– Добро пожаловать, отец.

– Дочь! – Глаза Сегеста засветились от счастья. – Рад тебя видеть.

– И я рада, отец. – Туснельда говорила приветливо, но Арминий с облегчением заметил в ее голосе обеспокоенность. – Ты останешься на ночь? В твою честь готовится пир.

– Я польщен. Благодарю тебя, – ответил Сегест, немного расслабившись. – Наш утренний поход был непродолжителен, но я уже немолод. На чужом ложе бока отлежишь…

– Наш дом – твой дом, – следуя законам гостеприимства, сказала Туснельда. – И будет твоим так долго, как только пожелаешь.

– Ты хорошая дочь. Мы должны уехать завтра или днем позже.

– Хочешь заехать еще куда-то? – поинтересовался Арминий.

Туснельда перестала улыбаться, а Сегест прищурился и, помолчав, ответил:

– Хочу.

– Отсюда ты поедешь к Ингломеру?

– Да.

– С какой целью? – уже недружелюбно спросил Арминий.

– Это мое дело и Ингломера, – твердо ответил Сегест.

– Ты попробуешь разорвать заключенный нами союз.

– Это твои слова, не мои. – Сегест оскалился, как волк.

– Зачем же еще тебе с ним встречаться?

– Вождь не может пригласить к себе другого вождя, своего старого друга и соратника?

– Не играй со мной! – Арминий почувствовал, что сейчас выйдет из себя.

– Прекратите! – велела Туснельда. – Я не потерплю споров.

– Прости, дорогая супруга. Я умолкаю. – Арминий широко улыбнулся той улыбкой, которой не раз вводил в заблуждение окружающих.

– И я молчу. – Искренности в улыбке Сегеста было не больше, а фальши – не меньше.

– Идем, отец. – Туснельда взяла его за руку. – Давай поговорим. Я хочу узнать новости из дома. Как там мать? Как чувствуют себя братья и сестры?

– Все, как ты и думал, – негромко произнес Мело, когда отец с дочерью отошли на значительное расстояние.

– Да, – задумчиво согласился Арминий. – Этот подонок едет к Ингломеру, чтобы отравить его слух ядовитыми словами.

– Нам не остается ничего другого, как прикончить его, – сказал Мело. – Учитывая, что у Туснельды с ним не самые сердечные отношения, место в ее постели ты потеряешь на год.

– Или больше, – согласился Арминий, мрачно ухмыляясь. – Есть другой способ, получше, и он не восстановит против меня Туснельду.

– Что за способ?

– Взять ублюдка в заложники. Не дать ему увидеться с Ингломером и не позволить вернуться к своим, чтобы строить против меня новые козни.

– Ты предлагаешь задержать крикуна на какое-то время? – Глаза Мело округлились. – Он нас всех с ума сведет!

– Я предлагаю взять его в заложники не навсегда. Отпустим в следующем году, когда закончатся военные действия. Люди будут под впечатлением от наших новых побед над римлянами, и его никто не станет слушать.

– А охрану… – Мело провел пальцем по горлу.

– Нет, мы не должны возбуждать злобу таких людей, как Ингломер. Он наш союзник, но также и друг Сегеста. Надо просто напоить его воинов сегодня вечером и разоружить. Потом объясним Сегесту, как обстоят дела. Оставим ему пару воинов для компании, остальных отправим домой.

Мело одобрительно кивнул:

– Прекрасный план.

– Завтра утром Сегест уже не будет так спесив, – сказал Арминий, улыбаясь. Убрав с дороги тестя, можно будет заняться объединением всех племен для борьбы с Римом.

«Придет весна, – думал он, – и у меня снова будет двадцать тысяч копий. Германик с его легионами не знает, что его ждет».

Глава 4

Тулл возвращался в расположение части, проведя вечер в палатке друга. Выпитого вина оказалось достаточно, чтобы примирить его со всем светом, и теперь он пребывал в состоянии удивительно благодушном. Мир всегда выглядит лучше после вечерней выпивки в подходящей компании. Приятное тепло разливалось по желудку, но не заметить очевидного было невозможно: легионеры возле палаток вели себя тише обычного. В обычный вечер они бы сидели, стояли и болтались у палаток, переругиваясь, обмениваясь сальными шутками и громко разговаривая. Нынче ничего подобного не наблюдалось.

Тулл привык к тому, что обычно солдаты избегают его взгляда, но сейчас, проходя мимо каждой группки легионеров, чувствовал, как они смотрят ему вслед. Если он поворачивал голову, солдаты быстро отводили глаза и принимались отыскивать что-то интересное вдалеке или изучать язык пламени лагерных костров. Туллу такое их поведение не очень понравилось, но приставать к каждому встречному легионеру он не собирался и просто продолжал путь, делая вид, что не замечает необычного внимания к своей персоне.

Скорее всего, обеспокоенность легионеров вызвала новость о внезапной смерти императора Августа. Тулл уже видел нечто подобное раньше – это было в страшный год разгрома в Тевтобургском лесу. Тогда охватившие людей упадок духа, мрачный взгляд на будущее и тревожное настроение были вызваны перенесенным поражением, а не смертью императора, но сейчас воздух в лагере пронизывала такая же злость. Чувствуя опасность, Тулл снова и снова задавался вопросом, не связано ли это со слухами о брожении в среде легионеров, и молил богов, чтобы его опасения были напрасными.

Ни в коей мере не улучшало ситуацию бездействие Авла Цецины Севера, правителя Нижней Германии. Тулл не мог понять, почему Цецина ничего не предпринимает. Центурион всегда предпочитал решимость нерешительности. Север не выступил со страстной речью, восхваляющей правление Августа, не стал прочить блестящее будущее Тиберию, взявшему в крепкие руки кормило имперской власти, и фактически не сделал ни одного заявления. Он даже не приказал провести парад в честь покойного императора, что подняло бы легионерам дух и дало повод для торжества с обильными возлияниями. Германик что-нибудь предпринял бы, но он находился далеко, в Галлии Белгской, и занимался сбором сведений, необходимых для правильного налогообложения.

Дурные предчувствия усугублялись появлением в лагере предсказателей, слетевшихся, как вороны на падаль. Они бродили между рядов палаток, навязчиво предлагали свои услуги и бубнили, что империю ждут смутные времена. Тулл, некогда получивший от одного прорицателя поразившее его откровение, тем не менее придерживался мнения, что подавляющее большинство людей этой профессии – законченные шарлатаны. Днем раньше он лично прогнал одного проходимца от палаток своей центурии, лупя его витисом, жезлом центуриона из срезанной виноградной лозы, пока руки не устали, после чего велел часовым поступать так же с любым предсказателем, который попадется им на глаза.

Заметив двух человек, тихо беседовавших возле его палатки, Тулл удивился и подумал, уж не прорицатели ли это, подкарауливающие клиента. Ускорив шаг, он взял витис на изготовку.

– Если это снова тот глупец, – пробормотал он под нос, – я ему задницу надеру.

Но, к удивлению центуриона, его дожидались Пизон с Вителлием.

– Зачем вы здесь? – прорычал Тулл. – Мечтаете о наряде в патруль?

Пизон натужно засмеялся.

– Нет, центурион.

– Тогда убирайтесь. Я устал.

Легионер переступил с ноги на ногу, но остался на месте. Тулл уже готов был повысить голос, когда Пизон прошептал:

– Можно поговорить с тобой с глазу на глаз?

Просьба была необычной, но двое друзей, как заметил Тулл, сильно нервничали.

– Ладно. – Центурион бросил взгляд по сторонам, убеждаясь, что поблизости никого нет. – Садитесь. – Сам он уселся на трехногий табурет, такой же, какой оставил – со многим другим – в Тевтобургском лесу. Двое легионеров уселись на землю, скрестив ноги, по другую сторону догорающего костра. – Говорите.

Пизон взглянул на Вителлия, тот кивнул. Ободренный, солдат заговорил:

– Не знаю, как и сказать, центурион, кроме как напрямую. – Он понизил голос до шепота. – Речь идет о мятеже.

– О мятеже? – Тулл облизнул внезапно высохшие губы. За тридцать лет, проведенных в армии, он впервые столкнулся с угрозой мятежа лично. Так вот почему в лагере такое настроение… – Рассказывайте все с самого начала.

Рассказ о тайной сходке, на которую попали его легионеры, центурион выслушал молча. Пизон несколько раз повторил, что они всего лишь хотели сыграть в кости. Наконец Тулл остановил его и объяснил, что считает их верными солдатами – иначе зачем бы они к нему пришли?

Когда Пизон сообщил, что на сходке присутствовали три легионера из их центурии, Тулл прервал его, подняв ладонь. Новость его не удивила – в каждом подразделении можно найти недовольных, – но задела сильно.

– Назови их имена.

Поколебавшись, Пизон подчинился.

– Только трое? – спросил Тулл. Он думал о том, что под его началом гораздо больше призывников и уставших ветеранов. Фенестела говорил о шести и даже десяти.

– Мы видели только троих, центурион, клянусь жизнью.

Велев Пизону заканчивать рассказ, Тулл уставился на рдеющие угли костра. Что же делать? Мрачные мысли охватили его, когда легионер упомянул, что Костистый направляет людей вербовать как можно больше сторонников. Что, если уже слишком поздно, размышлял он, тыча в догорающие поленья витисом, пока искры не взвились в темнеющее небо. А если не поздно, какой план действия избрать?

Схватить Костистого, его приспешников и трех легионеров собственной центурии – для начала неплохо и лучше, чем ничего. Раз центурионы других когорт слепы, глухи и немы, надо довести до их сведения истинное положение дел в лагере. Молниеносные действия верных подразделений под покровом ночи – и уже к утру руководители заговора будут обезврежены, а мятеж подавлен в зародыше.

Но чтобы осуществить это, нужно убедить в существовании заговора Септимия, старшего центуриона, а после него – трибуна. Если и это удастся, то перед ним встанет непосильная задача: заставить действовать легата Туберона.

С самого его появления в жизни Тулла – а было это пять лет назад – Туберон стал настоящей занозой в заднице. Для детей аристократов начинать военную карьеру с должности легионного трибуна в возрасте двадцати лет или немного старше – дело обычное, но отец Туберона дружил с императором, и его отпрыска назначили на эту должность в нежном семнадцатилетнем возрасте. В дальнейшем неосмотрительные действия юнца и отказ прислушиваться к советам Тулла привели к восстанию одного из германских племен против Рима. Из ловушки, устроенной Арминием, тупоголовый сопляк спасся только благодаря заботам опекавшего его ветерана, тоже центуриона и друга Тулла. За прошедшие годы Туберон поднялся до звания легата и получил назначение в Пятый легион.

Но даже если б Туллу удалось пройти Туберона, перед ним возник бы Цецина, возвышавшийся над прочими, подобно Юпитеру, восседающему на троне над другими богами. Успех столь сложного дела казался невероятным, и Тулл готов был застонать от отчаяния. Но на него смотрели Пизон и Вителлий, и он ничем не выдал своих переживаний.

– Вы хорошо сделали, что пришли ко мне с этими новостями. Держите ушки на макушке. Услышите что-нибудь еще, срочно докладывайте мне.

Он кивнул – ступайте.

Вителлий поднялся и отдал честь, собираясь уйти, но Пизон помедлил.

– Что ты собираешься делать, центурион?

В другое время Тулл закатил бы ему оплеуху, но Пизон заслужил лучшее обращение.

– Мне нужны доказательства. Я вам верю, но ваших слов недостаточно, чтобы убедить легата Туберона и таких, как он, что клоаку вот-вот прорвет. Собираюсь малость походить, послушать, до утра время у меня есть. Благодаря вам я знаю, с чего начать.

Похоже, ответ не убедил Пизона, да и сам Тулл не был уверен в успехе столь неопределенной тактики. Но протестовать легионер не осмелился.

– Ладно, центурион. С твоего позволения, мы пойдем. – Они зашагали по направлению к своим палаткам.

Тулл отправился на поиски Фенестелы. Ему нужен был человек, с которым можно поговорить. И еще ему нужно было вино.

Много вина.

На следующее утро, незадолго до восхода солнца, Тулл пробирался по узкому проходу между задними перегородками стоявших в два ряда палаток; в одном ряду размещалась центурия Тулла, в другом – еще одна центурия его когорты. Хоронясь в таких проходах, очень удобно подслушивать разговоры легионеров. Не то чтобы он прибегал к такому фокусу часто, но временами это бывало полезно, а то и необходимо. Горнисты еще не протрубили подъем, но они с Фенестелой уже подняли своих солдат, и в палатках слышались возня и разговоры. Тулл приказал подготовиться к двадцатимильному маршу, а значит, им нужно было быстро подняться и позавтракать, чтобы выступить уже через час.

Как он и ожидал, разговоры по большей части сводились к жалобам на предстоящий марш. Улыбаясь, Тулл слушал, как честят его и Фенестелу. Подобные разговоры естественны, на них не стоило обращать внимания. А вот вопросы о том, почему их центурия отправляется на марш, а остальные – нет, ему не нравились. И все же они не являлись поводом врываться в палатку, поэтому он продолжал пробираться по проходу, осторожно переступая через растяжки и надеясь, что никаких мятежных разговоров не услышит. С каждым следующим шагом он приближался к палатке, где жили три легионера, имена которых назвал Пизон, и на сердце становилось все тревожнее.

– Ты где об этом услышал? – донеслось изнутри.

Вопрос был задан таким тоном, что Тулл остановился как вкопанный.

– На сходке, – ответил другой голос, и Тулл узнал призывника, служившего пять лет.

– Опасное дело – собираться без разрешения, – заметил первый голос.

– Может быть, но об этом никто не узнал… Вы бы послушали того парня. Большая часть четырех легионов готова выступить. И нам бы следовало. Он сказал, что любого командира, который попробует остановить нас, можно хорошенько побить или сделать с ним что-нибудь похуже.

– Но только не Тулла, надеюсь? – запротестовал первый голос. – Он суров, но центурион хороший.

– Если у него есть хоть капля разума, отступит и смолчит, – возразил призывник. – Тогда ему ничего не сделают.

– Тулл смолчит? Ха! – Первый легионер невесело рассмеялся. – Я на него руки не подниму. Никогда.

– И я, – вмешался третий легионер; еще один голос поддержал его, и Тулл воспрянул духом.

– Глупцы, – выругался призывник. – Забудьте о Тулле. Вспомните о ничтожном жалованье, о том, что с вами обращаются как с рабами.

– Я с тобой, – сказал пятый голос. Остальные смолчали.

Действовать одному или позвать на помощь Фенестелу. Может, лучше уже ничего не делать?

И тут центурион решил, что лучшего случая не представится. Он не вооружен, но и солдаты тоже, и они не ожидают его появления. В бою внезапное действие часто приносит победу. Тулл пролез между палатками и, оказавшись напротив входа, постучал витисом по кожаному верху.

– Выходите, мошенники! Выходите немедленно!

Солдаты один за другим появились из палатки. Лишь двое осмелились поднять на него глаза, и только один был вооружен – призывник. Это он со своим приятелем убеждал остальных присоединиться к заговору. У них ничего не вышло, а значит, преимущество было на стороне Тулла.

– Стройся! – скомандовал центурион. – Здесь, перед палаткой! Шевелись!

Восемь легионеров построились неровной шеренгой. Остальные солдаты центурии с недоумением наблюдали, как Тулл прохаживается перед строем, сверля каждого ледяным взглядом.

– Ты говорил о мятеже, так? – Центурион остановился перед призывником, на поясе которого висел кинжал. – Так? – Тулл держал витис наготове в правой руке; он был уверен, что успеет ударить солдата в солнечное сплетение, если глупец надумает выхватить клинок. – Говори, если не хочешь ближайшие шесть месяцев чистить в лагере отхожие места!

Призывник на глазах сник, как цветок в знойный день без воды.

– Мы только разговаривали, центурион.

– Неужели? – Продолжая держать витис на изготовку, Тулл повернулся лицом ко второму заговорщику, бородатому ветерану: – А как насчет поколотить центурионов или сделать с ними что-нибудь похуже?

К чести ветерана, тот не опустил глаз.

– Это говорит гнев, центурион. Люди недовольны условиями. Что до меня, то я служу уже двадцать четыре года. Мне немного осталось до отставки, но есть другие солдаты, которые в гораздо худшем положении.

– Если ты говоришь правду, то есть нарушения и недостатки, которые следует исправить, – ответил Тулл, кивая. – Но это не дает права ни тебе, ни любому другому легионеру затевать мятеж. Мятеж! – Он сурово смотрел на ветерана. Тот наконец не выдержал и опустил голову. Его примеру последовал и призывник. – Если я еще раз услышу хотя бы шепот на этот счет, вы будете маршировать на парадном плацу, пока не упадете. И не будет вам ни отставки, ни увеличения жалованья, потому что вы просто сдохнете от изнеможения! Сейчас вы двое получите по десять ударов кнутом и будете чистить нужник центурии, пока лагерь не снимется с места. Каждые три дня вы будете совершать марш на двадцать миль под надзором Фенестелы. Я ясно выражаюсь?

– Да, центурион, – уныло ответили легионеры.

– Громче! – взревел Тулл, ударяя витисом по плечу ветерана, а потом – по плечу призывника, и еще раз, и еще…

– Да, центурион! – завопили все восемь легионеров.

– А теперь пошли в свою палатку!

Тулл повернулся к ним спиной и не спеша пошел прочь, уверенный, что укротил смутьянов. Радость омрачилась мыслью о том, что победа была неполной и временной. Похоже, у людей существовали серьезные основания для недовольства, и угроза мятежа не миновала. Разговоры вроде того, что он подслушал, разойдутся по всему лагерю, и командиры знать о них не будут. Болезнь распространяется быстро, а мятежные разговоры – еще быстрее. Тулл решил, что теперь доказательства у него есть.

Настало время передать дело наверх.

Глава 5

Рассказав Фенестеле и другим младшим командирам центурии об услышанном, Тулл направился к Септимию. Он предпочел бы действовать через голову старшего центуриона, но привык соблюдать субординацию. Циничный тип с вечно недовольной физиономией и щетинистыми седыми волосами, Септимий терпеть не мог всех, кто был выше его рангом. Вынужденный по очевидным причинам сдерживать свои порывы, он получал особое удовольствие, унижая Тулла, который превосходил когда-то его в чине. Тем не менее к сообщению об угрозе мятежа командир отнесся с полной серьезностью, а потом заявил, что и другие центурионы тоже приходили к нему с подобным предупреждением.

– Я велел им задать взбучку своим солдатам, как это сделал ты. – Септимий помахал воображаемым кнутом. – Десять-двадцать ударов у кого угодно дурь из головы выбьют.

Похоже, подумал Тулл, толку от разговора не будет.

– Может, стоит сообщить старшему трибуну? Или даже легату?

Септимий посмотрел на него тяжелым взглядом.

– Я командую когортой, а не ты. Понял?

– Понял, старший центурион, – ответил, проглатывая обиду, Тулл.

Септимий дернул подбородком:

– Свободен.

Тулл повиновался, с горечью вспоминая, как ровно таким же образом и Вар несколько лет назад не пожелал прислушаться к его предупреждениям. Терзаемый сомнениями, он возвращался в свою палатку. Может быть, ему все же следовало действовать в обход Септимия… Тулл продолжал взвешивать разные варианты, когда заметил показавшегося в конце улицы Туберона. Один вид самоуверенного, надменного легата отрезвил Тулла и открыл ему глаза на истинное положение дел. Если у него было мало шансов убедить в опасности мятежа Септимия, то с легатом Тубероном их просто не существовало.

Прикинув, что с Тубероном, при сохранении нынешнего курса, встретится шагов через полтораста, Тулл выругался про себя. Смягчить надвигающееся столкновение ему было нечем и некем, а компанию Туберону составляли лишь несколько штабных командиров. Группа ехала не торопясь, но рядовые легионеры спешили убраться с дороги, и самым примечательным на общем фоне оставался шлем центуриона.

Едкого замечания было не избежать. Тулл прикинул варианты. Можно нырнуть между палаток и выйти на другую улицу, и Туберон его не увидит. Такой маневр немного удлинит путь. Возмущение, однако, вызывала сама унизительность ситуации. Ему что же, до конца службы ходить на цыпочках и прятаться от таких сопляков, как Туберон? Вопрос так и остался без ответа, когда центурион, сжав зубы, решительно двинулся навстречу легату.

Шагов за двадцать до места предполагаемой встречи Тулл получил неожиданный удар в бок и споткнулся. Развернувшись, он увидел легионера с метлой в руках, оказавшегося после столкновения с ним на земле.

– Ты что вытворяешь, глупец? – гаркнул центурион.

– Прости, – пробормотал солдат, поднимаясь. Увидев, что толкнул командира высокого ранга, бедняга побледнел. – Тысяча извинений, господин. Не заметил.

– Понятно, – с сарказмом протянул Тулл. – Метешь?

Смутившись еще сильнее, легионер поднял метлу.

– Я шел боком, центурион, и…

– И не видел меня, я понял, понял. – Тулл размышлял, стоит ли наказывать солдата за этот проступок. Судя по всему, он отслужил лишь несколько лет и теперь здорово испугался – еще бы, толкнул одного из старших командиров… Похоже, столкновение было чистой случайностью, и усугублять напряженность в лагере бессмысленным наказанием не имело смысла. – Смотри, чтобы подобное не повторилось.

Легионер уставился на него:

– Центурион?

– Я говорю, убирайся!

– Есть, центурион. Благодарю, центурион. – Легионер отдал честь и сделал несколько шагов к проходу между палатками.

– Что здесь происходит? – раздался громкий голос Туберона.

Солдат обернулся, и на его лицо легла новая печать ужаса. Вытянувшись по стойке «смирно», он отчеканил:

– Центурион отпустил меня, господин.

«Будь проклята моя гордыня, – подумал Тулл. – Вот уж чего мне следовало избежать». Обернувшись, он увидел в десяти шагах от себя Туберона. Легат был олицетворением молодого римского аристократа – голубоглазый блондин с вьющимися волосами и чеканным профилем, в сверкающих дорогих доспехах. Полные губы презрительно кривились всякий раз, когда легат встречал Тулла, и к этому добавлялся злобный взгляд. Не в первый уже раз центурион пожалел о том, что Туберон не погиб в ловушке Арминия или хотя бы не встретился ему в той бойне. Тулл не сомневался, что сопляк перетрусил бы до ужаса, обмочился и прятался бы до конца резни, пока вокруг гибли его солдаты. Будь Тулл очевидцем его позорного поведения, Туберон никогда не стал бы настаивать на его понижении в звании.

Однако он не погиб, и на глаза Туллу во время той битвы в лесу не попался. Каким-то образом этот кусок дерьма заслужил репутацию одного из героев бесславного сражения и теперь снова совал свой нос куда не надо.

– Ничего не произошло, легат, – произнес Тулл.

– Об этом мне судить.

Центурион сделал медленный и глубокий вдох – перед глазами уже поднимался красный туман злости.

– Итак, что натворил этот недоумок? – Туберон указал пальцем на легионера, который сразу скорчился, словно его ударили палкой.

– Он просто подметал, легат, – ответил Тулл. – Не смотрел по сторонам и налетел на меня. Вот и всё.

– Вот и всё?! – Брови Туберона поползли вверх, и он оглянулся на штабных командиров, которые поспешили изобразить на лицах потрясение. – Простой солдат сбивает центуриона, а ты говоришь «вот и всё»?

– Он не сбил меня с ног, легат, – возразил Тулл, всем сердцем желая замять случившееся. Его охватывало раздражение. Внимания требовали вещи посерьезнее, вроде зреющего мятежа, о котором он не мог теперь и заикнуться.

– Я видел, что случилось, и говорю то, что знаю, – отрезал Туберон, смакуя каждое слово. – Какое наказание ты назначил этому идиоту?

«Какое бы наказание я ни назвал, достаточным оно не будет», – подумал Тулл. Если совру и щенок поймает меня на лжи, заплатить придется мне. За прошедшие годы центурион видел от Туберона много гадостей.

– Я не наказывал его, легат. В его поступке не было злого умысла.

– Вы слышите? – вскричал Туберон, уставившись на Тулла буравящим взглядом. – И какой пример ты подаешь, отпуская легионера после такого проступка?

«Думаю, мой пример научил бы солдат уважать командиров», – мысленно произнес Тулл, а вслух процедил сквозь зубы:

– Я решил, что случившееся не имеет значения, легат.

– Все больше и больше убеждаюсь, что решение понизить тебя в звании было правильным, центурион, но, если ты не хочешь завершить карьеру рядовым, тебе следует действовать умнее.

– Да, легат, – бесстрастно согласился Тулл, глядя в пространство поверх правого плеча Туберона.

– Он твой подчиненный?

– Нет, легат.

– Скажи его центуриону, что я велел выпороть солдата. Не менее двадцати ударов. – Уже трогая коня, Туберон повернул голову и бросил: – Проследи, чтобы мое распоряжение исполнили, центурион. Если не подчинишься, я найду тебя.

«Свались с коня и сломай себе шею», – мысленно пожелал легату Тулл.

– Так точно, легат, – ответил он вслух и, сочувственно глядя на легионера, спросил: – Кто твой центурион?

– Септимий.

– Ясно. – Дело оборачивалось худо; большинство центурионов согласились бы не усердствовать в наказании провинившегося, но с таким поборником дисциплины, как Септимий, договориться было невозможно. И все из-за пустяка. Нет лучшего способа посеять злобу и неприязнь в сердцах простых солдат, как определить несправедливое наказание. Так или иначе, приказ Туберона подлежал исполнению. Вот такие случаи и ведут к возмущениям, размышлял Тулл, стараясь подавить чувство бессилия и тревоги.

Последний шанс предупредить начальство о зреющем мятеже растворился на глазах. Оставалось только наблюдать за тем, что произойдет в ближайшие часы и дни, и молиться, чтобы Костистый и его сторонники не преуспели в своих усилиях подвигнуть на бунт солдат четырех легионов. И вновь взыграло самолюбие. «А какая польза от твоих молитв? – спросил циничный голос. – Разве они помогли тебе пять лет назад в Тевтобургском лесу?»

И тут же одному голосу возразил другой: «А ведь ты выжил в той кровавой мясорубке. Ты и пятнадцать человек, а также мальчик и собака. Быть может, в те страшные, заполненные грязью и смертоубийством дни Фортуна услышала твои мольбы?» «Пожалуй, будет не вредно снова попросить ее о помощи», – подумал центурион и, не теряя времени, мысленно обратился к богине со словами прочувственной молитвы.

Отправив легионера к Септимию, Тулл смог наконец повести своих солдат на марш. Широкая дорога, открытый простор и мерный ритм шагов стали приятной сменой затхлой, гнетущей атмосфере лагеря. Солнце заливало местность теплыми лучами, окрашивая ее ласковым неярким осенним светом. Растущие вдоль дороги кусты ежевики покрывали крупные черные ягоды; за ежевичными зарослями расстилались поля пшеницы и ячменя. Местные жители готовились к уборке урожая.

Солдаты шагали бодро, и озабоченность Тулла понемногу рассеивалась. Двадцать миль легионеры проходили обычно за шесть часов, и как ни поругивали они между собой центуриона, но в конце похода у них еще остались силы затянуть песню. Тренировки давали результат, и солдаты были в хорошей форме, хотя, конечно, устали. Физические нагрузки плохо сочетаются с мыслями о мятеже. Вот придут, снимут поклажу и доспехи с плеч, помоются и поедят, а потом будут просто счастливы посидеть у костра и завалиться спать.

Тулл всю дорогу проехал верхом – в последнее время он мало ходил на маршах, – но тоже чувствовал усталость. Побаливала поясница, а тупая боль между лопаток требовала внимания человека, сведущего в массаже. Но центурион сохранял прямую посадку в седле и на протяжении всего марша разъезжал вдоль колонны, наблюдая за солдатами.

– Хорошо справляетесь, ребята, – подбадривал он легионеров, проезжая от хвоста к голове колонны. – Сегодня вечером каждый получит по чаше вина.

Обещание встретили радостным криком даже те, кого Тулл застал врасплох в палатке на рассвете. «С ними все будет в порядке», – с тайной гордостью подумал центурион. – Они бунтовать не станут.

Тулл лелеял это чувство примерно с полмили, пока колонна не приблизилась к огромному плацу, устроенному возле лагеря. Обычно в это время суток просторная площадка пустовала, но сейчас была запружена народом. На первый взгляд на ней теснились тысячи легионеров. Все затаенные опасения Тулла мгновенно ожили и всколыхнулись. На парад сборище не походило – ни одного штандарта когорт, ни одного легионного орла. Мало того, между подразделениями не было никаких интервалов. Перед собой Тулл видел толпу, причем толпу рассерженную, как он понял по первым долетевшим до его слуха крикам.

– Стой! – скомандовал Тулл. – Опцион, ко мне. Дегмар, ты тоже.

Подбежав к центуриону, Фенестела тихонько присвистнул:

– Клянусь задницей Вулкана, они сделали это. Взбунтовались-таки, дурни безмозглые…

Слова Фенестелы подтвердили мысли центуриона, что не добавило последнему настроения. Тулл поскреб щеку, размышляя, что предпринять.

Дегмар, невысокий, жилистый черноволосый воин, наблюдал за происходящим с недоумением и как будто интересом. Перед самым разгромом в Тевтобургском лесу он стал слугой и телохранителем Тулла, и все эти годы, вплоть до сегодняшнего дня, следовал за центурионом как тень.

– Какие будут приказы? – спросил он.

Есть два пути, размышлял Тулл. Первый – и самый простой – провести подчиненных мимо сборища прямо к палаткам. Потом можно послать Фенестелу или другого младшего командира выяснить, что происходит, а самому тем временем оценить обстановку в лагере. Второй вариант – вести центурию к толпе. Там сразу станет понятно, насколько серьезна ситуация. Но, если это действительно мятеж, он рискует утратить контроль над центурией.

Тулл окинул взглядом колонну. Видно было, что солдатам не терпится узнать, что происходит на плацу. Но они сохраняли строй, и сердце Тулла сжалось. Как ни старался он сохранять дистанцию, эти люди уже стали дороги ему. По большей части они были хорошими, дисциплинированными солдатами. Он был почти уверен, что, как бы дерьмово ни пошли дела, легионеры последуют его приказам. И все же Тулл не хотел подвергать их испытанию. Нагоняй, полученный от него восемью легионерами, еще был свеж в памяти солдат, а реакция на происходящее могла оказаться непредсказуемой.

– Мы все возвращаемся в лагерь, – скомандовал Тулл.

Фенестела сузил глаза:

– Из-за утреннего происшествия?

– В основном – да.

– Мудрое решение.

Замечание Фенестелы развеяло последние сомнения центуриона относительно того, что он избрал слишком осторожный путь. Раздумал Тулл и посылать в разведку Дегмара – преступая закон, бунтовщики склонны обращать ярость против тех, кто не с ними, да и необходимости рисковать безопасностью подчиненного пока не было.

– Приготовьтесь, братья! – гаркнул он. – Возвращаемся в лагерь.

По колонне прошло движение. Тулл не знал, что оно означает – радость или возмущение, и сердце его екнуло. Исполнят ли легионеры команду?

– Хорошая новость, центурион. Я уже голоден, как волк, – отозвался Пизон.

Раздался взрыв смеха.

– И я, центурион! – поддержал друга Вителлий. – У меня там мех вина, который давно следует прикончить.

В мгновение ока солдаты воспрянули духом, и настроение изменилось на радостно-приподнятое. Тулл подождал, пока легионеры угомонятся, и объявил, что каждый получит не по одной, а по две чаши вина.

Ответом ему были восторженные крики.

Тулл быстро повел центурию к воротам лагеря, надеясь, что мысли о даровом вине отобьют у солдат интерес к происходящему на плацу.

– Сколько лет нам не повышали жалованья? – донесся крик из гущи собравшихся.

– Двадцать! – ответил чей-то голос.

– Больше! – завопил другой.

– По крайней мере, двадцать пять! – добавил третий.

– Вот и думайте! – снова донесся голос первого. – Как же мало империя заботится о нас, если допускает такое… Мы охраняем ее границы, сдерживаем варваров. Мы страдаем от ран и отдаем жизнь во имя империи, а в награду получаем жалкие гроши и службу до самой смерти от старости. Почему мы должны терпеть такую несправедливость?

Солдаты отвечали гневным, поднявшимся до небес ревом.

Тулл почувствовал облегчение – его солдаты прислушивались к речам, но продолжали маршировать к лагерю. Центурион оглянулся. Люди на плацу грозили кому-то кулаками и даже обнаженными мечами. Ситуация становилась опасной и неуправляемой. Нужно посоветоваться с Цециной.

Необходимо принять меры, а иначе прольется кровь.

Глава 6

Тулл повел своих людей прямо к главным воротам лагеря – вопреки правилам, они не охранялись – и оттуда прямо к принципии, штаб-квартире всех собранных в лагере легионов.

Дела обстояли даже хуже, чем он мог себе вообразить. В собрании на плацу приняли участие далеко не все солдаты. Группы по двадцать-тридцать человек разбрелись по всему лагерю, распевая песни и поджигая палатки командиров. Многие выглядели пьяными, и Тулл предположил, что склады провианта, где хранились в том числе и запасы вина, уже разграблены. Идущая строем дисциплинированная когорта вызвала град насмешек и даже камней. Хуже всего пришлось одному бедняге-опциону – мятежники вытащили его из палатки и принялись избивать. Быстрое вмешательство Тулла и его солдат заставило бунтовщиков бежать. Побитый опцион тяжело поднялся с земли.

– Что, будь оно проклято, здесь происходит? – спросил Тулл, прерывая благодарственные излияния несчастного.

– Все началось вскоре после завтрака, центурион. Кто говорит, что в Двадцать первом, кто – в Пятом. Начали с командиров. Оскорбляли, унижали, в общем, сам понимаешь. – Опцион вытер бегущую из разбитого носа кровь. – Дела пошли из рук вон плохо, когда какой-то дурак-центурион – ты уж прости меня – обнажил меч. Они набросились на него, как стая изголодавшихся волков, и изрубили на куски.

Тулл слушал опциона с нарастающим гневом и ужасом. Марш был ошибкой. Ему следовало пренебречь приказом Септимия и дойти до Цецины. Но разве правитель обязательно стал бы его слушать? Вар, например, не послушал, Септимий тоже, а чем Цецина лучше? В любом случае, ничего исправить нельзя. Дегмару пора уезжать.

– Дегмар, – позвал Тулл.

Воин возник рядом как призрак.

– Я здесь.

– Ты должен покинуть лагерь.

Новость не обрадовала германца.

– Я здесь, чтобы охранять тебя.

– Тебе лучше уехать – по крайней мере, до тех пор, пока здесь все не успокоится.

– Если ты приказываешь, я повинуюсь.

– Я приказываю. – Времени на объяснения не было; оставалось только надеяться, что Дегмар все поймет сам. – Вернешься через несколько дней.

– А если ты погибнешь?

Тулл не стал обращать внимание на сердитое шипение Фенестелы и неожиданную реакцию опциона. Отношения между центурионом и Дегмаром были сложные, скорее родственные; обычно они вели себя как два товарища, но чаще – как заботливый отец и своенравный сын. Ни в коем случае это не были отношения хозяина и слуги. После поражения от Арминия Тулл часто думал о том, что Дегмара ждет дома беременная жена. Из случайной встречи с торговцами из племени марсов на римском берегу реки они узнали, что она умерла во время родов и спасти ребенка не удалось. Тулл предложил Дегмару съездить домой, побывать на их могиле, но тот отказался, сказав только: «Она ушла. Я остаюсь с тобой».

Теперь Тулл пожал плечами:

– Если я погибну, ты будешь свободен и сможешь возвратиться к своему народу.

Дегмар уставился на центуриона немигающим взглядом темных глаз.

– Тогда попробую заняться охотой. – Он слегка склонил голову в знак уважения и направился к воротам лагеря.

Уход Дегмара снял часть груза ответственности с плеч Тулла. Он посмотрел на опциона.

– Пройдусь к принципии. Какая там обстановка?

– Там забаррикадировался Цецина, центурион. Насколько я знаю, легатов, префекта лагеря и трибунов мятежники схватили и держат под арестом в их же палатках.

Тулл потер переносицу. Попробовать выручить старших командиров Пятого легиона – или сразу направиться к Цецине, поддержав его своей центурией? Пожалуй, лучше придерживаться первоначального плана: Цецина – военный правитель провинции и знает, что делать.

Принципию защищали стражники правителя и легионеры, собравшиеся из разных центурий; когда Тулл подъехал, их было около трех сотен. Большинство копали ров и насыпали вал, остальные охраняли. Напряженные лица и обнаженные клинки охранников лучше всяких слов говорили о преобладающих настроениях в штаб-квартире лагеря.

Правитель провинции располагался в большой палатке, заменявшей в данном случае командный пункт, строящийся в каждом долговременном лагере. Здесь находились по меньшей мере с десяток центурионов, на лицах которых виднелись следы побоев. Среди них Тулл увидел своих товарищей по Пятому легиону, а также Корда и Виктора. Септимия не было. Тулл надеялся, что он и другие командиры – всего около сорока человек – выжили. Не все они были хорошими начальниками, но и смерти от рук бунтовщиков он им не желал.

– Ты – Тулл? Тот, кто выжил в Тевтобургском лесу? – К нему подошел Цецина, высокий мужчина с покатыми плечами, высоким лбом и крючковатым носом. Голос у него оказался неожиданно высоким. – Я слышал о тебе.

Тулл не знал, к добру это или к худу, но вытянулся и отдал честь:

– Это я, господин. Сейчас я центурион Седьмой когорты Пятого легиона.

– Мне сказали, – Цецина глянул на центуриона, сопровождавшего Тулла от входа в принципию, – что ты привел всю свою центурию. Значит, она не приняла участия в мятеже.

Тулл почувствовал, что на него смотрят двести пар глаз.

– Это так, господин. Они остались верны присяге.

– Значит, ты прекрасный командир и заслуживаешь награды, – с чувством сказал Цецина. – Лишь немногие привели с собой хоть сколько-нибудь легионеров. – Он бросил на собравшихся центурионов тяжелый взгляд. – И никто не привел с собой все свое подразделение.

– Мои люди в твоем распоряжении, господин, – отчеканил Тулл и склонил голову, с гордостью думая о том, что, в конце концов, его парни не так уж и плохи.

– У нас следующий выбор, – обратился Цецина к присутствующим. – Можем остаться здесь и ждать, когда придет Германик, – а он наверняка придет, когда узнает о случившемся. Я могу попробовать поговорить с мятежниками и выслушать их требования. Можно попытаться освободить легатов и трибунов. Можно даже напасть на бунтовщиков, хотя, думаю, это будет неразумно.

Ни один из командиров не спешил высказывать своего мнения, и это не удивило Тулла. Высокая должность Цецины пугала даже центурионов, да и шок от восстания подчиненных был еще слишком свеж.

– Так что, никто не выскажет свою точку зрения? – спросил Цецина, нахмурившись.

– Лучше всего остаться здесь, господин, – решился Корд. – Этих шлюхиных детей слишком много, чтобы мы могли что-то сделать.

Командиры одобрительно закивали, негромко выражая согласие.

Цецина недовольно поморщился.

– Может, вы и правы… – начал он.

– Цецина! – донесся крик снаружи. Правитель сделал непроизвольное движение, все присутствующие вздрогнули и посмотрели на вход в палатку.

– Покажись, Цецина!

– Цецина! Цецина! Цецина! – ревели из-за вала сотни глоток.

– Не выходи к ним, господин! – крикнул один из центурионов. – Они убьют тебя.

Цецина расправил плечи.

– Кем же я буду, если не выйду? – Он назвал несколько имен. – Пойдете со мной. Ты тоже, Тулл.

Смущенный выбором Цецины – остальные командиры были выше его званием, – центурион подчинился распоряжению правителя.

– Цецина! Цецина! Цецина! – Рев сотен глоток нарастал.

Тулл перехватил вопрошающий взгляд Фенестелы и пожал плечами. Может, судьба и определила ему умереть здесь от руки соратников-легионеров. Он надеялся, что этого не произойдет. Страшила не смерть, а то, что не получится отомстить Арминию и вернуть легионного орла.

– Цецина! Цецина! Цецина!

Центурион, дежуривший у входа в палатку, замялся, когда Цецина отдал приказ откатить повозку, перегораживающую проход.

– Делай, как сказал! – скомандовал Цецина.

– Слушаюсь, господин, – ответил тот. По его приказу дюжина легионеров навалилась на повозку, сдвинув ее на десяток шагов.

– Довольно, – остановил солдат центурион и отдал Цецине честь. – Господин, мне сопровождать тебя с группой солдат?

– Моих легионеров тоже можно взять, – предложил Тулл.

– Почетной стражи будет достаточно, – ответил Цецина. – Возьми дюжину своих людей, Тулл.

Тот мысленно выругался. Одно дело – если он погибнет от рук разъяренной толпы, другое – подвергать опасности своих солдат. Однако приказ был ясен.

– Фенестела! Отбери одиннадцать человек и приведи сюда.

– Цецина! Цецина! Цецина!

Немного погодя Фенестела уже подошел с отобранными легионерами-ветеранами, среди которых были Пизон и Вителлий.

– Я пойду впереди, господин, – вызвался Тулл.

– Очень хорошо. – Цецина поправил свой красный пояс, смахнул воображаемые пылинки с начищенного панциря. – Да помогут нам боги.

– Цецина! Цецина! Цецина!

– Никому не касаться меча, господин, и не делать угрожающих движений, – посоветовал Тулл Цецине. – Нельзя накалять обстановку.

– Понимаю. Делайте, как сказал Тулл, – скомандовал наместник сопровождающим.

– Стоять и не двигаться, пока не скомандую, – предупредил своих солдат Тулл. – Понятно?

– Так точно, центурион. – Легионеры явно чувствовали себя не в своей тарелке, но держались решительно.

– Следите за мной, – велел Тулл.

Дав совет Цецине, он сам едва сдержался, чтобы не обнажить меч. Пришлось собрать все самообладание. Толпа вполне могла напасть на них, как только они появятся, но выходить с оружием на изготовку значило самим провоцировать нападение.

Их встретили оскорбления, презрительный свист и улюлюканье. Вид разъяренной толпы внушал ужас. У выхода собралось, по крайней мере, пятьсот бунтовщиков. Многие держали в руках обнаженные мечи с обагренными кровью клинками. На лицах читались ожесточенность и решимость идти до конца.

Здесь были самые решительные, яростные и кровожадные из мятежников, решил Тулл. Он скомандовал своим солдатам выйти вперед и встать в линию перед Цециной и другими начальниками. Чтобы исполнить подобный приказ, требовалась подлинная отвага. Перед легионерами Тулла сгрудились заводилы из всех четырех легионов, и видно было, что они готовы снова пролить кровь.

Легионер со впалыми щеками и костистым лицом выступил на три-четыре шага из рядов своих товарищей. Очевидно, это и был главный зачинщик мятежа, о котором рассказывал Пизон. Сразу за ним встали еще трое. Тулл узнал близнецов, описанных Пизоном и Вителлием; третьим был солдат хрупкого сложения с редкими волосами и вислым мясистым носом.

– Если дело повернется дерьмово, – пробормотал Тулл ближайшему легионеру, – то этих четверых убьем первыми. Передай другим.

Конечно, это их не спасло бы, но, по крайней мере, задержало бы остальных врагов и позволило Цецине отступить и укрыться.

Бунтовщики увидели Цецину, и рев усилился. Костистый и его ближайшие сообщники обменялись победными взглядами. «Еще бы», – подумал Тулл. Рядовой легионер никогда не разговаривал с правителем провинции и не горел желанием встречаться со столь высокопоставленным чиновником – слишком велика была дистанция. С этого момента все перевернулось с ног на голову, и ничто уже не казалось невозможным.

Цецина был кем угодно, но только не слабаком. Не обращая внимания на предостерегающее движение руки Тулла, он вышел вперед и остановился в десятке шагов от предводителей мятежа. Наступила тишина.

– Я здесь! – крикнул Цецина. – Чего вы от меня хотите?

– Наши требования просты, – ответил Костистый. – Мы хотим увеличения жалованья – оно должно быть достойным, запомни. Срок службы надо сократить до шестнадцати лет, как было исстари. Всем солдатам, уже отслужившим двадцать лет, разрешить увольнение в отставку. Вот и всё. – Он удовлетворенно кивнул своим товарищам и скрестил руки на груди.

– Хоть я и правитель, но у меня нет полномочий на принятие таких решений, – ответил Цецина. Он хотел продолжить, но его слова заглушил шквал оскорблений и яростный рев толпы.

Когда шум затих, заговорил Костистый.

– Это твой окончательный ответ? – презрительно спросил он.

– Я не пытаюсь вас обмануть. Поймите, что не в моей власти принимать столь ответственные решения. Здесь необходимо вмешательство императора, – объяснил Цецина.

Ответом снова было недовольное улюлюканье.

– Не притворяйся, что у тебя нет власти или влияния! – крикнул Костистый и указал на Цецину пальцем. – Вы, проклятые сенаторы и всадники! Вы такие гордые и могущественные, такие великолепные… Вы держите нас за дураков, с которыми можно обращаться, как с рабами. Поймите, что теперь это в прошлом. Тащите пленника!

Из толпы вышло четверо легионеров, волоча связанного по рукам и ногам центуриона. Тот поднял голову, и у Тулла перехватило дыхание – он узнал Септимия. Центуриона сильно избили, под глазами у него расплывались синяки, но это был он.

Костистый взял меч и встал возле Септимия.

– У тебя есть что сказать, мразь?

– Отпустите меня, – простонал центурион. Его взгляд уперся в Цецину. – Не дайте им убить меня, прошу, господин.

Тулл сжал кулаки. Септимий, конечно, мерзкий тип, но такого обращения не заслужил.

– Как трагично, – с издевкой произнес Костистый. – Что скажешь, правитель? Ты выполнишь наши требования?

Помедлив, Цецина заговорил:

– Я уже объяснил вам. Без разрешения императора не имею права. Но я сделаю все возможное, чтобы ваши требования рассмотрели с должным вниманием.

– Вы слышите! – закричал Костистый, обернувшись к толпе, и продолжил с издевкой: – С должным вниманием! Нам этого достаточно?

– Нет!!! – взревели бунтовщики. Налившиеся кровью лица, вздутые вены на шеях и сверкающие обнаженные мечи говорили о том, что эти люди в бешенстве. Костистый и троица его приспешников принялись кривляться и паясничать, заводя толпу.

Тулл сдвинулся к Цецине:

– Если ударить прямо сейчас, господин, то можно перебить легионеров, удерживающих Септимия, и вытащить его.

Цецина посмотрел влево, вправо, обвел взглядом толпу.

– Мы можем сделать это прямо сейчас, господин, – повторил Тулл.

– Они нас убьют, – только и ответил Цецина.

В душе Тулла поднялась волна ярости. Он не был уверен, что спасет Септимия, но попытаться они были обязаны.

– Господин…

– Отставить! – приказал Цецина.

– Спасите меня, господин! Спасите! – Каким-то образом Септимий вырвался из рук державших его легионеров и попытался сделать шаг, но упал на одно колено. Лицо его исказилось ужасом, взгляд метнулся к Цецине: – Помогите, умоляю, господин!

Тот отвел глаза.

Несмотря на всю свою выдержку, Тулл положил ладонь на рукоять меча.

То ли Костистый заметил движение Тулла, то ли уже принял окончательное решение, так и осталось неясным. С ужасающей быстротой он оказался за спиной Септимия и нанес колющий удар, вложив в него все свои силы. Удар оказался настолько мощным, что клинок прошел сквозь тело центуриона и вышел из груди, обагренный кровью. Септимий обвис, как поросенок на вертеле, глаза его широко раскрылись в агонии, лицо исказила предсмертная гримаса. Костистый уперся подкованной сандалией в спину пленника и толкнул тело вперед. Кровь ударила струями из разверстых ран на спине и груди Септимия. Когда центурион ничком свалился на землю, он был уже мертв.

– Наши требования должны быть выполнены! – прокричал Костистый, подняв вверх меч. – Не сделаете этого – такая же участь ждет всех вас!

– Смерть! – выкрикнул из толпы какой-то легионер.

Подобно тому, как один камень рождает обвал, его голос вызвал дружный рев сотен мятежников:

– Смерть! Смерть! Смерть!

Забыв о приличиях, Тулл начал теснить Цецину к проходу в принципию.

– Внутрь, господин. Немедленно! – Правитель провинции не сопротивлялся, остальные командиры спешили за ним нестройной кучкой.

– Фенестела, всем назад! – крикнул Тулл, молясь богам, чтобы его солдат не разорвали в клочья.

К его огромному облегчению, мятежники не атаковали. Фенестела и остальные отступили в принципию, и вход снова перегородили повозкой. Через вал доносились оскорбления, презрительные насмешки и издевательства:

– Трусы! Шлюхины дети с гнилыми потрохами! Неженки! Выходите и сражайтесь!

– Проклятье, чуть до сшибки не дошло, – произнес Фенестела. – Если б еще малость помедлили, были бы уже на полпути в преисподнюю.

– Для Септимия доброе слово найти трудно, но такой участи он не заслужил, – сказал Тулл.

– Ты знаешь, что Костистый был одним из солдат Септимия?

Тулл почувствовал, как в груди снова полыхнул гнев.

– Его убил собственный солдат?

– Да. Я почти уверен, что близнецы и толстоносый тоже служили в центурии Септимия.

Тулл длинно и замысловато выругался. Надо запомнить их лица, подумал он.

– Что будем делать дальше? – вполголоса спросил Фенестела, наблюдая за Цециной; по тону опциона было ясно, что он думает о поведении правителя.

– Цецина был прав, когда удержал меня, – признался Тулл, совладав с гневом. Фенестела удивленно посмотрел на товарища. – Нас просто перебили бы, и больше ничего. И могут еще перебить, если не получим подкрепления.

Фенестела покивал головой и сплюнул.

– Страшная вещь – смотреть, как человека убивают у тебя на глазах. Даже если это Септимий.

– Да, – согласился Тулл. Искаженное ужасом лицо центуриона стояло перед его внутренним взором. Еще один человек, за которого надо отомстить, подумал он.

– Что дальше?

– Пошлют гонцов в Рим, если еще не послали, и к Германику. Мы закончим ров и вал – и будем удерживать позицию. В середине ночи можно пойти на вылазку и пошарить по складам, взять воды и еды, чтобы продержаться какое-то время. Потом будем ждать. Вот и все, что мы можем сделать.

– Лучше бы Германику поскорее прибыть сюда.

«Фенестела прав, – подумал Тулл, прислушиваясь к воплям бунтующих легионеров. – Если Германик не поспешит, он найдет здесь только трупы».

Глава 7

В большом летнем лагере прошло три дня. Пизон с товарищами часто стояли в карауле, наблюдая за окружавшими лагерь мятежниками. Успокаивало лишь то, что попыток нападения на принципию те не предпринимали. Бóльшую часть времени бунтовщики были заняты поисками вина, словно задались целью выпить в лагере все до капли. Когда стало окончательно ясно, что штурма не будет, моральный дух в принципии значительно окреп. Мятежники пьянствовали, и Пизон с Вителлием не возражали, когда Тулл посылал их по ночам принести воды и стащить что-нибудь из пищи.

Каждый день Цецина отправлял несколько всадников на розыски Германика, постоянно повторяя, что схватить могут одного, двух, но не всех гонцов: кто-нибудь доберется и Германик вскоре узнает об их бедственном положении.

Эти рассуждения мало убеждали Вителлия.

– Как Германик сладит с бунтовщиками? – спрашивал он у Пизона снова и снова. – Другого способа, как удовлетворить их требования, не существует. Но он вряд ли пойдет на уступки.

Пизон не отвечал, но помнил, как Тулл говорил, что Германик знает, что делать, – и этого было достаточно. Оставалось только ждать появления полководца. Вот почему легионеру не понравилось, когда на четвертый день рано утром Тулл дал им задание покинуть принципию и разведать, что творится в лагере и каковы намерения бунтовщиков.

– Это будет не слишком опасно, – заявил Тулл. – Дурни поставили всего лишь двух часовых с тыла принципии и по ее сторонам. Проскочить мимо нетрудно.

– Не так уж легко, центурион, – возразил Пизон; из осторожности он осмелился не согласиться с Туллом. – Что, если нас узнают?

– Наденьте плащи с капюшонами. Избегайте расположение Пятого легиона. Идите и посмотрите, что происходит возле палаток других легионов. Если заметите знакомые лица, двигайтесь в другом направлении. Довольно трудно привлечь к себе внимание в лагере из семнадцати тысяч человек.

Центурион был прав.

– Хорошо, – согласился Пизон.

– Вот и славно. У вас все получится. – Тулл положил руку ему на плечо. – Я пошел бы с вами, но Цецина запретил. Говорит, я нужен ему здесь.

– Кто-нибудь еще идет? – спросил Вителлий.

– Еще шестеро из нашей центурии, – ответил Тулл. – Все будут передвигаться парами. Большие группы привлекают больше внимания. Надеть туники, пояса, мечи и плащи с капюшонами, больше ничего не брать. Я скоро вернусь. – Кивнув, Тулл оставил их одних.

Пизон и Вителлий обменялись многозначительными взглядами.

– Хуже, чем в лесу, не будет, – пробормотал последний.

Слабое утешение, подумал Пизон. Опознают – забьют до смерти как предателей.

– Готов? – прошептал Пизон. Они уже перебрались через вал и ров, окружавший принципию. Видно никого не было, но обстановка могла быстро измениться, даже в столь ранний час. Не все мятежные легионеры спят до полудня.

– Готов.

Они зашагали на север. Пизон хотел как можно скорее оказаться подальше от палаток Пятого легиона, расположенного возле южных ворот лагеря. Кроме горстки старых товарищей по Восемнадцатому, он никого не знал в остальных трех легионах – и был только рад этому.

– Капюшоны будем накидывать или нет? – спросил шагавший рядом Вителлий.

– Сердце говорит «да», а голова – «нет», – ответил Пизон. – Сейчас ведь не холодно.

Вителлий опустил руку.

– Наверно, ты прав… А в капюшоне вид страшнее, правда?

– Да уж, клянусь богами. – Пизону приходилось делать над собой усилие, чтобы не трогать рукоятку меча. Теперь он незаметно потер висевший на шее амулет в форме фаллоса. – О чем поговорим? Молча идти нельзя – выглядит подозрительно.

– Нет ничего проще, – ответил, усмехнувшись, Вителлий. – Охота, выпивка и шлюхи – об этом можно говорить часами. А если кости добавить, то еще дольше.

– Начинай.

– Ладно. – И Вителлий пустился в долгое повествование о трехдневной пьянке, которую устроил однажды с Афером и еще двумя приятелями по Восемнадцатому.

При упоминании имени Афера сердце Пизона сжалось. Он был его первым другом на армейской службе. Теперь его кости гнили в лесу, как и кости многих тысяч легионеров. Афер погиб, но перед этим успел спасти жизнь Пизону, и тот постоянно помнил о друге. Как бы там ни было, Вителлий подавал историю просто уморительно, и слушатели обычно покатывались со смеху и расплескивали вино. Грубый солдатский юмор позволил на время забыть об опасностях, которым они подвергались.

Выйдя на широкую улицу между палатками, они взяли курс на северо-западную часть лагеря. Сколько хватало взгляда, пространство было занято аккуратными рядами палаток из крашенных дубовой корой козлиных шкур. Десятки, сотни, тысячи палаток, и в каждой – легионеры. В самих палатках не было ничего необычного, скорее наоборот. Их внешний вид и расположение было привычно глазу Пизона, но мысль о том, насколько они с Вителлием здесь чужие, наводила тоску.

Солдаты стояли у палаток, беседуя, готовя что-то на кострах, или валялись на одеялах в палатках, и все они были мятежниками. Вителлий продолжал бубнить за спиной, но Пизон почти не слушал. Взгляд его скользил по ближайшим к ним легионерам. Вот один вышел из палатки и потягивается, другой бьет кресалом по кремню, высекая искру над сложенной растопкой костра, третий, скребя щетину на подбородке, дружески кивает им с Вителлием, – но все эти люди для них больше не товарищи. Они бунтовщики, готовые выпустить кишки каждому, кто остался верен присяге. Они – враги.

– Есть хочешь? – спросил Пизон, уловив знакомый запах каши.

Недовольный тем, что его перебили, Вителлий раздраженно посмотрел на друга.

– Я перед выходом перекусил. Решил, что до вечера такой возможности может не представиться. А ты?

– Ни крошки не проглотил. По правде говоря, в рот ничего не лезло, – признался Пизон. – Зато теперь – надо же! – голоден, как волк.

– Придется потерпеть, – прошептал Вителлий, злорадно улыбаясь. – И чтобы я не слышал твоего нытья, понял? Сам виноват.

– Да пошел ты, – шутливо ругнулся Пизон и дал Вителлию тумака. Оба засмеялись.

– Хотите поесть? – донеслось до них.

От страха пересохло в горле. Какая неосторожность… Разболтались так, что их подслушали. Пизон медленно обернулся. В пятнадцати шагах от них над костром склонился крепкий коренастый солдат в заляпанной тунике. Из поставленного между пылающих поленьев закопченного горшка валил пар.

– Что готовишь? – выдавил из себя Пизон.

– Кашу, как и все прочие сукины дети в этом лагере, – ответил солдат с невеселой усмешкой. – А вы, видать, стояли на часах у главных ворот, да? Ваши товарищи по палатке наверняка слопают все кашу, пока доковыляете. Везде одно и то же. Мои так называемые друзья, – он ткнул пальцем в палатку у себя за спиной, – точно так поступили со мной две ночи назад… Короче, добро пожаловать на угощение.

– Ты великодушный человек, – поблагодарил Вителлий. – Но тебе самому не достанется. Мы уж перехватим где-нибудь ломоть хлеба.

– На всех хватит. – Коренастый пнул носком сандалии лежавший у костра мешок. – Я вчера набрел на склад провианта, каким-то чудом уцелевший от грабежа; унес оттуда мешок крупы и пол-окорока. Мяса вам не достанется, но по чашке каши выделю.

Пизон посмотрел на Вителлия, тот взглянул на него. Что он хочет сказать – «почему бы нет?» или «уйти будет подозрительно»? Уточнить Пизон не осмелился, а потому улыбнулся коренастому:

– Спасибо, брат. Не откажусь.

– Бродить туда-сюда по валу – дело скучное; иногда кажется, что само время засыпает. Там и посмотреть не на что, кроме как на трупы центурионов во рву… Давайте знакомиться. – Коренастый протянул мясистую ладонь. – Гай.

– Пизон. Моего друга зовут Вителлий. – Обстановка в лагере хуже некуда, подумал Пизон, если во рву за валом до сих пор лежат трупы убитых центурионов. Сколько же их погибло?

Гай дружески оскалился:

– Германика не видать?

Пизон встревожился. Гай думает, что они всю ночь провели на часах.

– Никаких вестей.

– Понятно. Слышал, когда он появится, велено поднимать на ноги весь лагерь. Наши предводители хотят, чтобы его вышли приветствовать все.

– Это будет правильно, – согласился Пизон, пряча от Гая дрожащие пальцы.

– Хотел бы я увидеть лицо Германика, когда он узнает, сколько нас, – сказал Гай, наполняя кашей видавшую виды красную чашку и передавая ее Вителлию. – Четыре полных легиона, не считая кучки отщепенцев, сохранивших «верность».

– Ублюдок обделается в свои надушенные подштанники, – поддержал Вителлий, с благодарным кивком принимая чашу.

Хмыкнув, Гай передал чашку и Пизону, сердце которого бухнуло при упоминании о сохранивших «верность».

– Своя ложка есть?

– Есть. – Пизон порылся в кошеле, довольный, что не снял его с пояса перед выходом из принципии. Зачерпнув каши и подув на дымящуюся ложку, он отправил содержимое в рот. – Вкусно.

– Можешь не врать, – усмехнулся Гай. – Дерьмо на вкус везде одинаково. Но брюхо набить можно.

– Минуту назад мы на такое и рассчитывать не могли. Благодарим тебя, – сказал Пизон.

Гай довольно кивнул.

– После завтрака отправитесь по койкам?

– Скорее всего, – ответил Вителлий. – Не похоже, что какой-нибудь треклятый центурион или опцион нас остановит.

– Прямо как в элизиуме. Ни одна треклятая труба не поднимает тебя до того, как первый воробей зачирикает, – сказал Гай, смеясь, и, посуровев, спросил: – Вы что сделали с вашим центурионом?

– Устроили хорошую трепку, – солгал Пизон. – Думаю, когда мы закончили, у него ни одного ребра целого не осталось. – Гай пристально смотрел на Пизона, и тот почувствовал, как учащенно забилось сердце. – А вы со своим?

– Убили. Еще в первый день.

«О боги», – мысленно взмолился Пизон. К счастью, на помощь ему тут же пришел Вителлий:

– То еще дерьмо, наверно?

– Один из худших. Из тех, кто избивает солдата за то, что пряжка ремня не сверкает на солнце. Забавно то, что дуралей мог спастись. Когда все началось, мы его убивать не собирались. Сказали, что лагерь в наших руках и ему лучше исчезнуть, а он, видать, не поверил. Рассмеялся нам в лицо. Понятно, нас такое возмутило, а когда он еще и взялся за свою палку, мы… – Гай помолчал и сплюнул в костер; слюна зашипела на поленьях. – К концу дела дырок в нем было больше, чем в сите для вина. И вот что я вам скажу – туда ему и дорога.

– Не велика потеря, – согласился Пизон и сам удивился своим словам. Служить под началом такого командира наверняка сущий кошмар. Другое дело – Тулл: не просто хороший центурион, но и порядочный, честный человек.

– В нашем легионе были такие командиры, – проворчал Вителлий. – С ними быстро управились.

– Говорят, всего убили, по крайней мере, двадцать центурионов и одного трибуна. Вы об этом слышали? – спросил Гай.

– Да, – ответил Пизон и добавил для достоверности: – Только цифры немного меняются – в зависимости от того, кто рассказывает.

– И сколько вина он выпил, – добавил Вителлий, подмигивая. – Некоторые полагают, что на двадцать миль в округе не осталось ни одного командира, не считая тех, кто укрылся в принципии.

Все засмеялись.

– Слышали о центурионе из Стремительного? – спросил Гай.

– Сейчас столько всяких историй рассказывают, – ответил Пизон. – Ты о чем говоришь?

– О крысе, которая добавляла в поклажу легионеров перед маршем свинцовые бруски, чтобы груз была в полтора раза выше установленного.

– Слыхал про такое, – подтвердил Вителлий, кивая. – Та еще подлянка.

– Он свое получил, – с гордостью сообщил Гай. – Отправился искупаться в Рейне – с привязанными к подошвам свинцовыми брусками. Оказалось, мерзавец хороший пловец – долго не тонул. В конце ребята сделали его мишенью для дротиков.

– Такой смерти не позавидуешь, – ляпнул Пизон, не подумав.

– Похоже, он заслужил ее, – вставил Вителлий.

– Заслужил. И он, и остальные, – поддержал Пизон и заметил, что в глазах Гая мелькнул огонек недоверия. Он проглотил последнюю ложку каши и извиняющимся тоном сказал: – Не знаю, как ты, Теллий, а мне пора на боковую. Спасибо еще раз, Гай.

Кивая в ответ на благодарность, тот осмотрел Пизона с ног до головы.

– Вы из какого легиона?

– Из Двадцатого, – соврал Пизон, не зная, какой легион лучше назвать.

– Из какой когорты?

Простой вопрос застал врасплох, как камень, выпущенный из пращи. Гай знал людей из одной-двух когорт, может быть, из нескольких – и пытался поймать гостей на лжи. Если ошибиться, ткнуть пальцем не туда, их разоблачат еще до того, как в чашках высохнут остатки каши.

– Из Десятой, – прохрипел Пизон; во рту у него пересохло от страха, поэтому слова дались ему с трудом.

На лице Гая напряжение сменилось разочарованием.

– У меня были приятели в Третьей и Четвертой.

– Может, я их видел, но не знаком. Сам знаешь, как это бывает.

– Знаю, – сухо бросил Гай и обернулся к палатке: – Марк! Ты как-то говорил, что у тебя знакомые в Десятой когорте Двадцатого?

– Парочка, может, найдется, – донесся ответ.

В отчаянии Пизон был готов возроптать на богов. Почему он? Почему сейчас? Он бросил быстрый взгляд на Вителлия – что делать? Если бежать, Гай с товарищами бросятся в погоню, как свора гончих за зайцами. Если остаться, их разоблачат как обманщиков и расправа не заставит себя ждать. Как говаривал дедушка Пизона, они с Вителлием оказались между Ганнибалом с его армией и глубоким синим морем. «Другими словами, положение тяжелое», – горько подытожил Пизон.

– Иди сюда, Марк, – позвал Гай.

– Я сплю, – ответил недовольный голос.

– На минуту, – попросил Гай, улыбаясь Пизону улыбкой, которая напомнила бедняге оскал акулы, виденной им когда-то в сетях рыбака.

– Ладно, ладно, – проворчал Марк из палатки.

– Вы должны знать друзей Марка, – предупредил Гай, ставя чашки на землю.

Пизон кивнул с деланной радостью. «Я не такой глупец, чтобы остаться здесь и умереть», – подумал он. Напряженная поза Вителлия напоминала стойку пса, встретившего незнакомую собаку; казалось, он тоже готов сорваться с места. Если сейчас зарубить Гая, то они успеют пробежать тридцать шагов, пока Марк выберется из палатки или кто-то другой поймет, что происходит. Нырнуть на другую улицу, а потом затеряться меж рядов палаток и пробираться к принципии.

План, что и говорить, рискованный. Если не убить Гая сразу, завяжется рукопашная против превосходящих сил врага. Бежать по задворкам через веревочные растяжки палаток невозможно – там даже шагать трудно. Так или иначе, они просто получат отсрочку перед неминуемым концом. Если вырваться на открытое пространство, путь преградят встречные легионеры. Даже если опередить преследователей, то у самого вала принципии их будут поджидать вражеские часовые.

«Ганнибал или море», – размышлял Пизон. Сердце стучало как молот, во рту пересохло. Море или Ганнибал?

– Держите его!

Все повернули головы на крик, донесшийся с конца улицы. Вслед за ним послышался топот ног бегущего человека.

– Остановите его! Он бежит к принципии!

Суматоха отвлекла внимание Гая от Пизона и Вителлия, и Пизон уже решил, что им самое время исчезнуть, но вид преследующей беглеца толпы заставил его отказаться от этой затеи. Легионеры легко могли разделиться и пуститься в погоню за всеми жертвами.

Следовало оставаться на месте, и тут Пизон с ужасом увидел, как Вителлий вытаскивает меч из ножен, – и поймал себя на том, что повторяет действия друга. Так и следовало действовать, если они хотели доказать, что принадлежат к мятежникам, и отмести все вопросы Гая.

– За мной, братья! – закричал тот, выбегая на середину улицы. – Не позволим ублюдку спастись!

Пизон занял позицию справа от Гая, поближе к противоположной линии палаток. Вителлий держался возле друга. Товарищи Гая, среди которых, вероятно, был и Марк, вскоре присоединились к ним, вооружившись мечами и щитами. На помощь спешила еще дюжина легионеров. Через мгновение улица оказалась перегороженной сплошной шеренгой солдат. У Пизона вспотели ладони, когда он увидел, что беглец – судя по количеству фалер и прочих знаков отличия, центурион – бежит прямо на него. Сможет ли он убить человека, чтобы спасти собственную шкуру? Пизон не знал ответа, но кровожадные лица преследователей центуриона говорили о том, что ему предстоит сделать выбор.

Через двадцать шагов.

Через восемнадцать.

– Ну, давай, подонок, – крикнул Гай, и жилы на его шее вздулись. – Здесь тебе не пройти!

Через шестнадцать.

Ком встал в горле. Пизон с трудом сглотнул и до боли сжал пальцы на рукояти меча.

Через четырнадцать.

– Выпустим из него кишки! – крикнул один из преследователей. – Он убил часового у палатки.

Гай и его товарищи взревели, словно дикие звери. Вителлий присоединился к ним, и Пизон, к своему стыду, тоже. Теперь центурион подбежал так близко, что можно было рассмотреть оспинки на его щеках, пот, струящийся по лбу, и даже цвет глаз – светло-серый.

Осталось восемь шагов. Пизон напрягся. Он убьет центуриона, раз нет выхода. Тот обречен – зачем же гибнуть Пизону и, возможно, Вителлию?

Центурион победил страх или, возможно, смирился с участью. Он перешел на шаг и, выдвинув вперед левое плечо, а правой рукой занеся окровавленный гладий, двинулся на Пизона. Того охватила паника. Похоже, что через мгновение он умрет. Как и у центуриона, у него не было щита, а без него отразить удар очень сложно.

– Умри, мразь! – завопил Гай, бросаясь вперед.

Центурион слишком поздно оторвал взгляд от Пизона, чтобы отразить нападение. Глаза его широко раскрылись – сначала от неожиданности, потом в них появилось выражение ужаса и боли. Меч Гая глубоко вошел в пах центуриона. Из его губ вырвался мучительный стон, и следом раздался звук удара – Гай и центурион столкнулись грудь о грудь. Легионер с размаху нанес удар головой в лицо центуриона, и кровь брызнула из разбитого носа несчастного.

Гай схватил противника за плечо левой рукой и, не давая ему упасть, погрузил свой клинок еще глубже в тело врага.

– Как тебе это понравится, негодяй?

Ответом был низкий, утробный предсмертный стон умирающего человека. Он оказал на окружающих мятежников то же действие, какое производит на хищных зверей на арене цирка стон брошенного им на съедение преступника. Легионеры набросились на умирающего, нанося ему беспорядочные удары по шее, туловищу, рукам и ногам.

Остолбенев от ужаса, Пизон смотрел на происходящее.

– Бежим! – услышал он в самом ухе горячий шепот Вителлия.

Пизон медленно приходил в себя. Голова болела, словно после попойки перед глазами плыло. Он тупо уставился на Вителлия.

– Что?

– Нас убьют следующими. Идем, – Вителлий взял его за правое запястье железной хваткой.

Сгорая от стыда, Пизон повернулся и побежал.

Глава 8

«Фортуна благосклонна к Пизону и Вителлию», – так думал Тулл, слушая тем же вечером доклад двух друзей. А еще их спасла жажда крови, обуявшая Гая и его приятелей. Приятелей никто не преследовал. Через сотню шагов парочка резко свернула налево, потом направо, еще раз направо и оказалась далеко от места, где совершилась кровавая расправа. Пизон решил замедлить шаг. Спешащие привлекают внимание, на идущих спокойно посмотрят один раз, не более. Так и вышло. Ободренные успехом друзья решили продолжить разведку, справедливо полагая, что центурион не похвалит, если они вернутся до вечера. Поскольку у приятеля Гая, Марка, имелись знакомые в Двадцатом легионе, они двинулись в расположение Первого.

Там все шло нормально, и еще утром друзья успели понаблюдать за соревнованием борцов, устроенным скучающими бунтовщиками. Зрелище привлекло большую толпу зевак и торговцев вином и пищей из-за стен лагеря. Здесь можно было сколь угодно долго бродить среди зрителей, прислушиваясь к разговорам.

Из донесений Пизона и Вителлия следовало, что дела плохи. Сказанное Гаем казалось правдой – почти все солдаты Первого, Пятого, Двадцатого и Двадцать первого легионов примкнули к мятежу. Примерно пятьдесят легионеров составляли ядро заговора; к ним относились Костистый, Толстоносый и пара близнецов. С десяток центурионов погибли. Еще больше старших командиров содержались под стражей в своих палатках. И это не считая убитого трибуна.

Поговаривали, что насилие выплеснулось за стены лагеря. Погибли несколько мирных жителей, отмечались случаи насилия над женщинами. Ходили даже слухи о нападении на ближайший город, Ара Убиорум. Единственной обнадеживающей новостью было то, что, судя по всему, ни одного из гонцов Цецины мятежники не перехватили.

По мнению Тулла, это означало, что Германик уже знает о случившемся и скоро появится. И что тогда? Об этом оставалось только догадываться. Мятежники явно не станут падать на колени и, как покорные овечки, подставлять горло под карающий меч. Значит, предстоит новое кровопролитие.

И сколько еще жизней оно унесет?

С разрешения Цецины Тулл продолжал ежедневно высылать разведчиков в лагерь. На пятый день Пизон вернулся раньше обычного и принес весть о приближении сил Германика. Обрадованный Тулл повел Пизона прямо к Цецине, который находился в своей палатке с примипилами – высшими центурионами четырех легионов.

Цецина сначала тоже обрадовался, но тут же встревожился.

– Вообразите, что будет, если на него нападут мятежники. Наместник не должен входить в лагерь, пока здесь не будет безопасно! Его нужно предупредить – и сделать это незамедлительно.

– К нему отправлюсь я, господин, – вызвался Тулл. – Думаю, пройду, притворившись ветераном.

Цецина изучающе посмотрел на центуриона.

– Мятежники сочувствуют солдатам, служащим слишком долго, не так ли?

Откровенный вопрос заставил примипилов удивленно переглянуться, но Тулл согласно кивнул.

Для центурионов служить до пятидесяти лет было делом обычным, но рядовые легионеры, поступавшие в армию в восемнадцать-девятнадцать лет, обычно выходили в отставку в возрасте сорока трех или сорока четырех лет. Небрежное хранение записей и недостаточное количество новобранцев вело к тому, что сроки службы нарушались нечестными командирами. Неудивительно, что солдаты негодовали и обвиняли Цецину в потворстве нарушителям закона.

– С твоего разрешения, я пойду с моим опционом и двумя десятками солдат.

– Делай как считаешь нужным. Но обязательно перехвати наместника до того, как он въедет в лагерь. Его наверняка сопровождает свита, однако, учитывая, что он несется как демон, она будет небольшой. Дело может легко обернуться к худшему, а я не хочу нести ответственность за смерть императорского наследника. Мне и этого проклятого мятежа хватит.

Тулл невольно вздрогнул. Если Германика убьют, виновным объявят его, и тогда смертный приговор неизбежен. Погибшие солдаты останутся неотмщенными, а орел Восемнадцатого легиона так и не будет найден. Он расправил плечи.

– Я доставлю наместника к тебе, господин. Жизнью клянусь.

Идти по лагерю не в форме центуриона, притворяясь рядовым легионером, было непривычно. Тайный приезд с Фенестелой в Рим стал едва ли не единственным такого рода случаем. Тогда им потребовалась некоторая привычка, но риск не шел в сравнение с нынешним. Здесь, в лагере, полном солдат, Тулла не оставляло ощущение, что в нем едва ли не на каждом шагу узнают командира. На всякий случай он опустил на голову капюшон плаща и шел, глядя в землю, предоставив Пизону с товарищами выбирать маршрут. Под плащами они прятали мечи, но доспехов не надел никто – мятежники ими практически не пользовались, так что панцири сразу привлекали внимание.

По мере того как они продвигались в направлении северных ворот, Тулл посматривал по сторонам, наблюдая за происходящим. Ожидалось, что именно там, в районе северных ворот, появится Германик. На первый взгляд обстановка в лагере была спокойной. Палатки легионеров стояли на своих местах. Кое-где сохранились и боевые штандарты легионов. Правда, местами стройный армейский порядок нарушался. Тулл присмотрелся и понял, что бóльшая часть палаток центурионов уничтожена. При более внимательном взгляде обнаружилось, что их либо разорвали в клочки, либо сожгли. Тут и там на земле виднелись темные, расплывшиеся пятна крови – свидетельства совершенных преступлений. Повсюду валялся мусор – разбитые амфоры из-под вина, осколки тарелок, кожура от сыра, сандалии с порванными ремнями; предметы из разграбленных командирских палаток – окованный железом сундук, лежащий на боку, не до конца скатанный дорогой ковер, массивная железная стойка с крючками для двух дюжин масляных ламп. Запах мочи и фекалий указывал на то, что некоторая часть легионеров перестала считать приоритетом посещение по нужде отхожих мест.

Если сам лагерь еще казался обычным, то населявшие его солдаты напоминали сброд. Мятежные легионеры бродили вдоль палаток или шлялись по главным улицам большими шумными группами. Многие были пьяны. Неуправляемые толпы двигались в том же направлении, что и Тулл с его людьми, и из подслушанных разговоров становилось понятно, что они хотят увидеть Германика и изложить ему свои требования.

Никто не обращал внимания на людей из отряда Тулла, и вскоре они достигли северных ворот, где образовалась очередь из желающих выйти за пределы лагеря. Солдаты передавали друг другу, что все должны собраться на парадном плацу как можно скорее, дабы Германик смог удостовериться в огромном численном превосходстве восставших. Тулл велел Пизону забраться на одну из сторожевых вышек у ворот. Вскоре легионер вернулся и сообщил:

– Центурион, приближается группа всадников. Они примерно в миле от лагеря.

– Похоже, это Германик. – Сердце заколотилось быстрее. Чутье подсказывало, что наместник может угодить в ловушку, и Тулл прикидывал, успеет ли встретить Германика до того, как тот окажется на плацу. С другой стороны, захочет ли наместник, известный своим решительным нравом, прислушаться к советам Тулла? Кроме того, поспешить навстречу Германику значило обнаружить перед мятежниками присутствие его, Тулла, отряда.

– Идем к помосту, – велел центурион Пизону и остальным легионерам. – Как можно быстрее. Старайтесь не смотреть в глаза окружающим.

Люди, стремящиеся к цели, всегда двигаются быстрее тех, у кого ее нет. Кроме того, солдаты Тулла в отличие от мятежных легионеров были трезвы. Просочившись группами сквозь толпу, они собрались у невысокого помоста, на который во время смотров и парадов поднимались старшие командиры. Несколько пьяных скандалистов попытались зацепить солдат Тулла, но их обошли стороной, не вступая в ссору. Центурион приказал своим людям не подходить вплотную к помосту, потому что там уже стояли Костистый, Толстоносый и близнецы. Окружавшие их мятежники были трезвы и, казалось, готовы к возможным неприятностям.

Все ждали появления Германика. Казалось, время остановилось. Тулл старался не поднимать головы, говорил мало, но чутко ловил каждый звук. Его приятно удивило, что вера в справедливость своих требований сочеталась у восставших с искренней преданностью Германику. Еще он отметил для себя, что вожди мятежников не стали подниматься на помост, оставив его свободным для наместника.

– Он даст нам то, чего мы хотим, – высказал свое мнение легионер с тяжелой челюстью, стоявший справа от Тулла.

– Точно, – согласился его товарищ с лицом, которое казалось вдвое уже, чем физиономия первого. – Германик – честный человек и прекрасный военачальник, это каждый знает.

– Он даст то, что принадлежит нам по праву, – громко заявил Толстоносый. – А иначе я ему не позавидую.

– В этом нет нужды, – возразил легионер с тяжелой челюстью, но бóльшая часть стоявших поблизости солдат поддержали Толстоносого.

Тулл бросил на Фенестелу, стоявшего в нескольких шагах слева, многозначительный взгляд. «Дело может плохо обернуться», – произнес он одними губами. «Я готов, – беззвучно ответил Фенестела, – люди тоже». Тулл склонил голову, потом пощупал рукоять меча под плащом, проверяя, удобно ли тот расположен на поясе. Оставалось только молиться. Тулл нечасто обращался к богам, но в трудные, как этот, моменты молитва помогала почувствовать себя уверенней. «Фортуна, великая богиня, – попросил он, – сохрани этих людей в спокойствии, а моих солдат живыми. Пусть Германик скажет, что нужно, и с миром покинет это место».

– Идет! – донеслись голоса со стороны дороги, ведущей к северным воротам. По толпе прокатилась волна возбуждения. Люди толкались и наваливались друг на друга, чтобы увидеть наместника, и Тулл вместе с ними. С приближением Германика толпа растянулась и поредела. Что характерно, мятежники и не попытались представить себя наместнику в достойном виде или организовать нечто вроде почетного караула.

Высокий и представительный, в поле зрения появился Германик. Голова его была обнажена, взгляд суров, дорогие доспехи ослепительно блистали. По толпе пронесся коллективный вздох восхищения. Наместника сопровождали три человека – два кавалериста и штабной командир. «Смелости ему не занимать – явиться в такое место с крошечным эскортом», – подумал Тулл, не в первый уже раз проникаясь восхищением к этому человеку. Другое дело, можно ли считать такое поведение благоразумным и мудрым? Воздух над плацем сочился тревогой и опасностью. Оставалось только надеяться, что прославленная отвага и ораторское искусство наместника помогут ему остаться в живых – если же дело повернется к худшему, одних людей Тулла просто не хватит.

– Где ваши штандарты, солдаты Рима? – громогласно вопросил Германик, возвышавшийся благодаря своему огромному росту над окружающими легионерами. Поднявшись на помост, он выглядел настоящим великаном. Эскорт остался внизу. – Я хочу видеть штандарты, хочу знать, с какими частями и подразделениями говорю.

– Мы достаточно хорошо слышим тебя и без штандартов, – дрожащим от злобы голосом возразил Костистый.

Германик не уступил.

– Поднимите ваши штандарты, – крикнул он. – Ведь вы гордитесь своими частями?

– Гордимся! – ответили с десяток голосов.

– Не слушайте его, – распорядился Костистый, обернувшись к толпе.

– Если гордитесь, покажите мне ваши штандарты! – настаивал Германик.

Костистый и его приспешники в бессильной ярости смотрели, как один за другим над толпой поднимаются штандарты – первый, второй, дюжина, две; вскоре они уже были повсюду, центурии и когорты обозначили себя. Германик удовлетворенно кивнул.

– Хорошо знать, с кем говоришь, – произнес он, четко выговаривая слова. – Вы меня знаете. Я – Германик, имперский наместник провинции Германия и Трех Галлий и наследник императора Тиберия, да славится его имя! Я также ваш командующий.

Ропот недовольства и колючие замечания насчет родословной Германика, раздавшиеся из толпы, почти сразу смолкли, к удивлению Тулла и к злости Костистого и его приближенных.

– Сегодня я приехал, чтобы поговорить с вами о многих вещах, – продолжал Германик. – И прежде всего – об Августе, нашем благословенном отце, которого больше нет с нами. – Он улыбнулся, услышав из толпы несколько выкриков в честь покойного императора. – Человек незнатного происхождения, он своим трудом создал империю, равной которой нет в целом мире. За последние полвека его легионы – то есть вы, отважные солдаты, – одержали неисчислимые победы и завоевали во имя его обширные земли. В последние годы вы следовали за наследником Августа, Тиберием, в славных походах в Германию и Иллирику. Ваша доблесть, ваша жертвенность, ваша кровь сделали все эти достижения возможными! И эта провинция – нет, вся империя – сегодня живет в мире благодаря вам.

Легионеры кивали, шептали «так, так», но ни один не ответил привычным приветственным криком на похвалу, слишком похожую на лесть.

– Получив известие о здешних беспорядках, я поспешил сюда, – говорил Германик, шагая по помосту. – Рим полагается на вас. Вы – та сила, которая стережет северные границы. Что с вашей дисциплиной? Где повиновение? Где ваши командиры?

Тулл был готов к многоголосому реву, накрывшему плац, а вот Германик – нет. Казалось, он оторопел, когда легионеры принялись срывать с себя туники, выставляя напоказ шрамы, рубцы и другие следы штрафных наказаний. Ободряемые Костистым, Толстоносым и близнецами, полуголые солдаты устремились к помосту, громко выкрикивая жалобы и обиды.

– Наш центурион бил нас смертным боем каждый день! Посмотри! Это следы раскаленной кочерги! За то, что яма в отхожем месте была недостаточной глубины!

– Мой центурион брал взятки за освобождение от обязанностей часового! Кто не мог заплатить, того избивали бичами!

– Все это тяжкие обвинения, и все они будут расследованы, – отвечал Германик, овладев собой. – Не могу поверить, что каждый центурион виновен в такого рода преступлениях.

– Поэтому мы убили только худших из них, – крикнул Костистый, которого поддержали одобрительным гулом.

Далее последовала лавина жалоб с перечислением злоупотреблений и тягот, выпадавших на долю солдат. Копка рвов, заготовка дров, переноска бревен, рубка леса, строительство нужников и очагов – и все это зачастую делалось, как жаловались легионеры, даже когда не было прямой необходимости. Центурионы понуждали к тяжелому труду, чтобы солдаты «не бездельничали», а если подчиненные не повиновались, применяли самые жестокие наказания.

– И за все это мы получаем гроши! – кричал Костистый. – Если б нам хоть платили… В последние годы жалованье выдают с задержкой, иногда по нескольку месяцев. Про тех, кто годами ждет заслуженной отставки, я уже и не говорю.

– Взгляни сюда, на этого солдата, Германик! – крикнул один из близнецов. – У него во рту зубов не осталось! Он уже тридцать пять лет служит легионером, и он не один такой!

– Или что, так и умереть в доспехах? – добавил второй близнец. Рев возмущения снова повис над плацем, а беззубый легионер стал одним из героев дня.

– Все эти обстоятельства также надлежит расследовать, – отвечал Германик ровным голосом. – Даю вам свое слово, что каждый случай будет записан и разобран. Что вы на это скажете?

Некоторых ответы наместника, похоже, удовлетворили, но таких было явное меньшинство.

– Обещания мало что значат, – возразил Костистый. – Мы хотим, чтобы на наши требования ответили сейчас.

– Оденься в пурпур, Германик! – завопил вдруг первый близнец. – Сорви его с жирного дурака Тиберия!

– Тиберий – старик, у него кочан капусты вместо головы. Ты должен быть императором, Германик. Иди на Рим – и мы поможем тебе! – поддержал второй близнец.

Взглянув на Германика, Тулл прочел на нем возмущение и негодование. Но легионеры ничего не заметили.

– Германик! – принялись они выкрикивать снова и снова. – ГЕРМАНИК!

Германик спрыгнул с помоста, но мятежники подступили к нему, не давая прохода. Охранники наместника потянулись к мечам, но он гаркнул на них, запрещая касаться оружия. В воздухе запахло бедой.

– Собери людей и следуй за мной, – велел Тулл Фенестеле и двинулся сквозь давку, раздвигая толпу плечами и локтями. Неразбериха была полная: одни легионеры кричали за Германика, другие – против, третьи угрожали разорением ближайшего города, четвертые – походом на Рим. Всего за двадцать стуков сердца Тулл приблизился к Германику настолько, что мог бы коснуться его рукой. Но здесь центурион остановился. Перед наместником стояли двое мятежников с обнаженными мечами в руках. Одно неверное движение, и преемник императора может погибнуть. Трое охранников наместника находились прямо за его спиной, но были совершенно беспомощны, стиснутые со всех сторон напиравшей толпой.

– Поднимись на помост, господин, – прорычал один из мятежников. – Прими честь, которую тебе оказали.

– Я этого не сделаю! Я лучше убью себя, но не нарушу присягу императору! – Размашистым движением Германик выхватил меч из ножен.

Неподходящее место для театральных сцен, подумал Тулл, когда два легионера крепко вцепились в правую руку наместника, не позволяя тому двигаться.

– Меня зовут Калусидий, – выдохнул прямо в лицо Германику третий солдат. – Думаю, этот будет поострее твоей игрушки. – Под рукоплескания солдат он протянул командующему свой меч – обычный солдатский гладий с отполированной от долгого использования рукоятью и отточенным, смазанным маслом лезвием. – С радостью позволю тебе им воспользоваться.

– Я сам выберу время своей смерти, – рыкнул Германик. – Я – не ты.

Его надменный тон охладил пыл легионера, который опустил оружие. Но укротить Костистого оказалось не так просто.

– Не дергайся, наместник. Докажи свою преданность – убей себя. – Он усмехнулся. – Давай!

– Давай! – поддержала сотня голосов.

– Плакать не станем, – добавил Толстоносый. – Чем больше патрициев превратится в грязь, тем лучше.

Тулл наблюдал за окружающими его людьми, как парящий в небе ястреб наблюдает за мышами на поле. Он видел, как меняется в ходе действия выражение лиц людей – от ярости к ужасу, от неопределенности к злости и снова к робости. Теперь центурион отметил в глазах некоторых жажда крови. Достаточно одного слова Костистого или его сообщников, и на Германика обрушатся яростные удары кулаков и мечей.

Тулл мгновенно пришел в движение:

– Фенестела! За мной!

Несколько шагов – и они уже за спинами солдат, удерживающих Германика. Несмотря на давку, Тулл сумел вытащить меч. Уткнувшись его острием в спину ближнего легионера, он прошипел:

– Отпусти наместника. Выполняй, или я разрежу твою правую почку надвое.

– Ты слышал? – спросил Фенестела у второго солдата, проделав то же, что и Тулл.

Растерявшиеся легионеры подчинились. Пока стоявшие поблизости старались понять, что происходит, Тулл прошептал что-то на ухо Германику, оттесняя его подальше от Костистого, Толстоносого и близнецов. Предупрежденные Фенестелой двадцать солдат Тулла выстроились узким клином перед своим командиром и его спутником. Три охранника Германика заняли место в заградительном построении. Они успели отойти на двадцать шагов, когда Костистый с товарищами спохватились и принялись выкрикивать угрозы и оскорбления. Через пятьдесят шагов они услышали, как кто-то требует схватить и задержать Германика.

Тулл набросил свой плащ на плечи протестующего Германика и спрятал его лицо под капюшоном.

– Прости, господин, но тебе придется пойти со мной, – пробормотал он и тут же гаркнул солдатам: – Вперед!

Они были в сотне шагов от помоста, и людей вокруг стало заметно меньше, когда Костистый наконец сумел собрать отряд для погони за Германиком. Над толпой зазвучали громкие крики:

– Держи его! Если захватим Германика, наши требования выполнят!

Но легионеры, на тот момент окружавшие отряд Тулла, либо не слышали, либо были пьяны – и не проявили интереса к преследованию быстро продвигавшегося клина. Любопытных взглядов хватало, но не более того. Тем не менее, откинуть капюшон Тулл не позволял Германику до самой принципии.

– Клянусь всеми богами, – воскликнул наместник, узнав Тулла. – Это ты!

– Я, господин, – сказал центурион, сразу обеспокоившись, не станет ли Германик упоминать о встрече в Риме. Наместник простил его, но чем меньше людей будет знать об этой истории, тем лучше. – Извини, что вынужден был вот таким образом доставить тебя сюда.

– Не надо извиняться, центурион. – Германик подался к нему. – Какая удача, что во время нашей последней встречи я сделал именно то, что сделал. – Тулл с облегчением вздохнул, услышав столь деликатное описание той памятной встречи. Германик продолжил: – Похоже, я обязан жизнью тебе и твоим людям. И уж наверняка – свободой.

– Я просто исполнил свой долг, господин.

– Ты сильно рисковал, но, когда дела грозили пойти из рук вон плохо, проявил решительность и инициативу. Прими мою благодарность, центурион.

– Спасибо, господин.

– Как приятно сознавать, что рядом со мной находятся такие люди… Похоже, обстановка здесь должна значительно ухудшиться, прежде чем начнет улучшаться.

– Опять прольется кровь, господин? – Тулл нахмурился, услышав подтверждение своих худших опасений.

– Наверняка, центурион. Даже если мятежники сдадутся, их главарей придется лишить жизни. Как говорил мой отец, лучший способ борьбы с гангреной – решительный удар ножа. – Глаза Германика походили на две застывшие льдинки. – Если этого не сделать, гниение быстро охватит весь организм.

– Как скажешь, господин, – согласился Тулл.

Мысль о том, что придется убивать своих товарищей-солдат, привела его в ужас. Но что ему оставалось, кроме как повиноваться?

Глава 9

Германик в сопровождении старших центурионов удалился в самую большую палатку, и следующей новостью, которую узнал Тулл, было известие о появлении Туберона, скрывавшегося все это время за пределами лагеря. Новость повергла центуриона в уныние. Туберон спасся, распоров заднюю стенку своей палатки и переодевшись простым легионером. Теперь он объявился в принципии.

– Не знаю, как так получается, но этот червяк всегда вылезает из дерьма героем, – проворчал Тулл Фенестеле.

– Вернее не скажешь, – согласился опцион и сплюнул.

– Для них один закон, для нас другой, так?

Фенестела невесело усмехнулся. Мысли у них, как всегда, шли в одном направлении.

– Так всегда было, и так всегда будет.

– Слышал, там было жарко, – донесся до них голос.

Тулл обернулся и увидел в десяти шагах у них за спиной старшего центуриона Корда, на полном, бледном лице которого отпечаталась озабоченность. «Вот только этого мне сейчас не хватало», – подумал Тулл, вспоминая их недавнюю стычку в «Сети и трезубце».

– Вполне себе.

– Говорят, ты спас наместника.

– Говорят. – Тулл перевел взгляд на Фенестелу, ожидая какого-нибудь едкого замечания.

– Ты затесался в толпу из тысяч разъяренных легионеров, убивших своих центурионов, и ухитрился вывести оттуда Германика, – продолжал Корд. – Отличная работа.

Тулл озабоченно посмотрел на Корда. Что за игру он затеял?

– Не хочется и думать, что было бы, если б наместник погиб. Мы все в долгу перед тобой.

– Любой другой сделал бы то же самое, – буркнул Тулл.

– Однако не сумел, – заключил Корд и, дружески кивнув Туллу, зашагал прочь.

– Негодяй, – пробормотал Фенестела. – Я верю ему не больше, чем помойной крысе. Что это он задумал?

– Понятия не имею, – ответил Тулл. – Может, изменил свое мнение обо мне?

Опцион недоверчиво хмыкнул.

– Хочу вина. – Лишь теперь, после разговора с Кордом, Тулл в полной мере осознал, какой опасности подвергался. – Попробуй добыть у квартирмейстера. И чтобы хватило всем солдатам, которые были с нами.

– Сразу приходят на ум слова «выдавить кровь из камня».

– Скажи, что это для человека, который спас наместника. – Тулл подмигнул опциону и, достав из кошеля золотой, протянул его Фенестеле. – Это поможет ему быстрее найти ключи от склада. Хочу приличного вина, и побольше.

Фенестела подмигнул в ответ:

– Я поторгуюсь с мошенником.

Тулл подошел к двадцати легионерам, ходившим на вылазку с ним и Фенестелой, и, поздравив с выполнением задания, сказал, что они с Германиком гордятся ими.

– Это настоящее дело – спасти жизнь преемнику императора. Такой шанс выпадает раз в жизни.

Они улыбнулись в ответ скупыми улыбками солдат, прошедших огонь и воду. Боя как такового не случилось, но риск лишиться жизни был не меньше, чем в самом ожесточенном сражении, и каждый это понимал.

– Все центурионы, ко мне! – позвал Цецина. Он стоял у входа в шатер командующего. По одну руку от него был Германик, по другую – Туберон.

Тулл двинулся на зов – и был приятно удивлен знаками внимания, которые оказали ему другие центурионы: они кивали, бормотали поздравления и даже приятельски хлопали его по спине. Даже те, кто раньше избегал его, пренебрегал им, проявили уважение. Может быть, пятно, легшее на его репутацию после позора Тевтобургского леса, все же не окажется таким уж несмываемым. Хотя, конечно, радовались его успеху не все: Виктор, похожий на буйвола подручный Корда, был среди тех, кто не сказал ни слова. Наоборот, он побагровел от ярости, когда Туллу позволили занять место впереди, вместе со старшими командирами.

– Нам оказал честь своим присутствием Германик Юлий Цезарь, наш наместник, – объявил Цецина.

Центурионы были хорошо вышколены и поняли, что им представляют их главнокомандующего. Они громко приветствовали наместника.

– Представляю вам имперского наместника, – провозгласил Цецина и, поклонившись Германику, отступил назад.

Вновь раздались приветственные крики.

Высокий и представительный, Германик шагнул вперед и поднял руки, призывая всех к спокойствию.

– Боюсь, время ликовать еще не настало. Я все видел собственными глазами, оценил серьезность положения, – он благодарно кивнул Туллу, – и считаю, что единственный способ утихомирить легионеров – согласиться на их требования; по крайней мере, на основные. Понимаю, что эта идея вам нравится не больше, чем мне, но других путей я не вижу. Предлагаю послать вождям мятежников письмо.

Германик посмотрел на Туберона, которого распирало от гордости.

– Легат Туберон пришел ко мне с идеей: послать письмо, якобы одобренное Тиберием. Оно разрешает отставку легионерам, отслужившим двадцать и больше лет. Солдаты, отслужившие от шестнадцати до двадцати лет, считаются уволенными условно, их обязанность – участвовать в боевых действиях, если потребуется, на протяжении следующих четырех лет после увольнения из легиона. Их официальное жалованье удваивается. Жалованье всех легионеров увеличивается наполовину.

Тулл увидел, что на лицах всех центурионов отразилось недоверие. Он подумал, что мятежники тоже неглупы. Все знают Тиберия как твердого и осмотрительного императора. Он не станет предлагать столь великодушные условия просто так. Интересно, скажет ли кто-нибудь об этом прямо?

Германик, будучи наблюдательным человеком, уловил общее настроение.

– Что такое? Говорите, – приказал он, переводя взгляд с одного лица на другое. Наконец остановился на Тулле: – Ну?

Центурион глубоко вздохнул.

– Они на это не купятся, господин. Понятия не имею, что думает император, да будет он вечно благословен, но сомневаюсь, что он пошел бы на такие уступки по первому требованию. Мятежники наверняка решат так же.

Никто из центурионов открыто не одобрил мнение Тулла, и его сердце замерло.

Германик сжал губы, но возражать не стал. Цецина состроил гримасу, а по лицу Туберона от гнева пошли красные пятна. Германик снова обвел взглядом центурионов.

– Кто из вас такого же мнения?

– Я, господин. – К удивлению Тулла, это был Корд. – Они ожидают, что с ними будут торговаться, но никак не согласятся сразу уступить их требованиям.

На этот раз остальные центурионы ворчанием одобрили слова Корда, но совсем немногие осмелились поднять взгляд на Германика. Тулл подумал, что это неудивительно. Он надеялся, что поступил правильно, высказав свое мнение. Вообще, только глупцы не согласятся с высокопоставленным чиновником, тем более – с преемником императора.

– Можете прямо сейчас предложить мне другие способы? – спросил Германик.

Ответом была звенящая тишина. Только крики пьяных легионеров доносились из-за пределов принципии.

«Мы можем сидеть и ждать, – рассуждал Тулл. – Можно собрать вспомогательные части из местных племен и попробовать подавить мятеж». Но он считал, что сказал уже достаточно, и не хотел брать на себя роль козла отпущения. Если Германик воспринимает его, Тулла, всерьез, то Туберон относится предвзято, а Цецина в любой момент может изменить свое отношение. Да и Германик тоже слишком долго пренебрегал Туллом. Центурион не хотел рисковать расположением заново обретенного могущественного покровителя. А потому крепко сжал губы.

– В таком случае следует заняться письмом, – объявил Германик. – Может, боги помогут, и мы сможем покончить с этим безумием.

Надежда на помощь богов не оправдалась. Через несколько часов после того, как письмо под флагом перемирия было доставлено вождям мятежников, возле принципии собралась огромная толпа. Многие легионеры были пьяны, и все вне себя от ярости. Они вопили, вызывая Германика, и тот явился в сопровождении Тулла и всей его центурии. На глазах наместника мятежники разорвали письмо, называя его подлогом. Легионеры еще раз огласили свои условия и потребовали, чтобы «к ним относились с уважением, которого они заслуживают». В противном случае Костистый обещал спалить принципию дотла. «Вместе с наместником!» – прокричали близнецы, и это вызвало бурный восторг собравшихся.

Разъяренные бунтовщики не стали ждать ответа. Продолжая изрыгать угрозы и проклятия, они ушли.

– Чтоб их проглотила преисподняя! Такая наглость непростительна, – прорычал Германик и взглянул на Тулла, который поспешил сделать непроницаемое лицо. Наместнику не станешь говорить: «Я же предупреждал».

– Ты был прав, – признал Германик, помолчав. – Они не глупцы.

– Так точно, господин, – подтвердил Тулл ровным голосом. – Но в конце концов они заплатят за все.

– Согласен, но давай о насущном: что делать теперь? – спросил Германик.

Тулл не понял, является ли вопрос риторическим, однако на всякий случай решил промолчать.

– Я могу обещать им увеличение жалованья после того, как они вернутся в казармы, – сказал Германик. Взглянув на Тулла, он спросил: – Это поможет?

Наместник не сводил с него глаз, и центуриону пришлось отвечать. Жалея, что не умеет лгать, Тулл негромко сказал:

– Людям нравится держать монеты в руках, господин, а не выслушивать обещания об их раздаче в будущем.

– Я имперский наместник, – повысил голос Германик, твердея лицом. – Я не собираюсь перед ними унижаться, понятно?

– Понятно, господин, – ответил Тулл, а сам подумал, что наместнику придется дать что-то существенное, иначе снова прольется кровь.

– Проводи меня в шатер, – приказал Германик. – Я должен подумать, как лучше действовать.

– Слушаюсь, господин, – ответил Тулл и зашагал впереди наместника, надеясь, что благие мысли посетят Германика раньше, чем мятежники потеряют терпение.

Надежды оказались напрасными. То ли не сумев унять гордыню, то ли просто не найдя лучшего решения, Германик собрался сообщить мятежникам, что жалованье в легионах будет увеличено, когда они вернутся в свои постоянные лагеря. Тулл получил приказ передать это предложение восставшим на следующее утро. Центурион не удивился, когда Костистый с товарищами сразу же отверг предложение наместника. Багровый от ярости, предводитель своими воплями довел бунтовщиков до неистовства. В легионеров Тулла полетели оскорбления, а потом и камни. Тулл твердым голосом велел центурии сомкнуть ряды и обнажить мечи. Возникло противостояние: обе стороны были на взводе и изготовились к схватке, но до кровопролития дело не дошло. Тулл хотел бы отвести своих солдат обратно, под прикрытие рва и вала принципии, но должен был получить ответ мятежников Германику.

– Вы принимаете условия? – крикнул он.

Костистый вышел из-за охранявших его товарищей и подошел к стене щитов легионеров; между ним и Туллом было не более дюжины шагов.

– Скажи своему наместнику, – прошипел он, не обращая внимания на острия мечей, направленные ему в грудь, – что ему лучше выйти к нам с таким предложением, которому мы действительно поверим. У него есть время до заката солнца.

– А иначе что? – запросто спросил Тулл.

– А иначе я поведу на принципию четыре легиона, – отчеканил Костистый. – Посмотрим, сколько вы сумеете продержаться.

Германик пришел в неописуемый гнев, когда Тулл сообщил ему ответ мятежников.

– Что сказал этот пес?! – взревел он, как центурион на параде.

Тулл повторил и, хотя это было нелегко, добавил, глядя в глаза Германика:

– Ты должен дать им ответ до заката.

– До заката? Я, имперский наместник, должен давать ответ этому сброду? Я, племянник императора, должен общаться на равных с подонком, который недостоин чистить мою обувь? – Германик издал короткий нервный смешок, всем видом изображая недоумение. Но в глазах его горели искры гнева, и, когда он переводил взгляд с одного командира на другого, все они, включая Туберона, быстро опускали лица.

– Обстановка ужасная, господин, – произнес Цецина.

– О, Юпитер Величайший, она невыносима! – закричал Германик, меряя шагами шатер. – Нестерпима!

Никто не смел вставить ни слова.

«Если б у них было время до утра», – думал Тулл. Под покровом ночи он провел бы отряд отборных легионеров и убил Костистого и других предводителей мятежа. Дело опасное, но вполне возможное. Однако при свете дня это предприятие граничило с самоубийством. Больше всего на свете Тулл ценил жизнь своих солдат, поэтому он не сказал ни слова. Германик не глупец и должен понять, что его загнали в угол.

– Что мы можем сделать? – требовательно спросил наместник, обводя взглядом присутствующих.

Все неожиданно углубились в рассматривание пряжек на ремнях и сандалий. Кто-то притворно покашливал. Гордость не позволяла Туллу прятать взгляд, и он посмотрел в глаза Германика, когда наместник остановился перед ним.

– Не напасть ли на предводителей мятежа? Что, если отсечь гидре все ее головы? – Вблизи Германик казался просто гигантом, он нависал над Туллом, глядя на него сверху вниз.

– Я сделаю это, если прикажешь, господин, – спокойно ответил центурион.

Германик усмехнулся.

– Идея тебе не нравится?

– Нас слишком мало, господин. Даже если мы проберемся к месту, где находятся главари мятежа, нас разорвут на части. В любом случае толпа затем ринется сюда, на штаб-квартиру. – Насчет последнего Тулл не был уверен, но он не желал класть жизни своих солдат на алтарь гордости Германика.

Тот обдумал его слова и глубоко вздохнул.

– Ночью мы могли бы достичь успеха, но не днем.

– Я тоже так думаю, господин, – сказал Тулл, стараясь не выдать облегчения.

Германик развернулся и подошел к Туберону.

– Сегодня редкий случай, когда ты молчишь, легат. Что предложишь?

Туберон выпятил грудь.

– Я был бы счастлив возглавить нападение на предводителей бунтовщиков, господин, но, как ты сам сказал, это слишком опасно.

Германик насмешливо кивнул и отошел от легата.

– Кто еще выскажется?

Некоторое время все молчали. Тулл чувствовал, как нарастает раздражение. Почему он снова должен говорить? Здесь присутствуют начальники, которые гораздо выше его по званию. Племянник он императора или нет, имперский наместник или нет, но с ним необходимо говорить.

В конце концов Цецина собрался с духом:

– Насколько я понимаю, господин, у нас есть только один выход.

Германик развернулся к нему, напряженно вглядываясь в лицо Цецины:

– Какой?

– Надо отдать мятежникам жалованье, господин, – сказал Цецина. – По-моему, это единственное, на что они согласятся.

– Единственное! Единственное! – Лицо Германика пошло красными пятнами, на шее вздулись вены.

– Да, господин, – ответил Цецина, нервно покусывая губы.

Наместник поднял над головой стиснутые кулаки и застонал от гнева. Все смотрели на него, не смея говорить.

– Если нас перебьют, мятеж продолжится, – вдруг произнес Германик бесстрастным голосом. – Восстановить порядок необходимо, даже если для этого придется идти на уступки мятежникам.

Все закивали, послышалось бормотание «да, господин». Тулл молча вознес благодарность богам.

– Сомневаюсь, что у меня хватит денег заплатить каждому солдату в четырех легионах то, что ему положено, – заявил Германик, горько усмехаясь. Он перевел взгляд на Цецину, потом на присутствующих легатов. – Мне придется просить у вас заем.

Тулл исподтишка наблюдал, как высшие командиры скрепя сердце соглашались помочь наместнику деньгами. «Германик этого не забудет», – думал он. Для имперского наместника и члена императорской семьи трудно придумать большее унижение, чем необходимость просить финансовой помощи у подчиненных.

– Хорошо, – сказал Германик, выражая благодарность легким наклоном головы. – Судя по всему, у нас будет достаточно денег, чтобы успокоить этих взбесившихся псов. Теперь легионы вернутся в места расположения? – спросил он у Тулла, найдя его взглядом.

– Я полагаю, да, господин.

– Пока это все, что мне нужно. – Наместник сделал паузу, а потом добавил ледяным голосом: – Правосудие свершится позже.

Глава 10

– Боги, как я ненавижу эту дыру! – Голос Сегеста донесся из длинного дома, в котором он был заперт со дня своего приезда. – Донар, забери Арминия, шелудивого пса!

Арминий, стоявший на лужайке поблизости, хохотал. Смеялся Мело, смеялись десяток воинов, вышедших поутру размять кости и поупражняться с копьями и мечами. Это были не простые воины, а лучшие из дружинников Арминия.

– Хочешь, чтоб он заткнулся? – спросил один из стражников, стоявших у дверей дома, служившего тюрьмой у Сегеста.

– Пусть себе. Мне нравится слушать его стенания, – ответил Арминий, вызвав еще один взрыв хохота. – Они напоминают мне, что я поступил правильно. Если б я отпустил его к Ингломеру, по весне мы недосчитались бы четырех тысяч копий.

– У меня голова болит от его криков, – заявила Туснельда, появившаяся со стороны леса с корзиной свежесобранных грибов. – За полмили слышно.

– Как ты можешь говорить такое о своем отце? – с деланной серьезностью вопросил Арминий и едва успел увернуться от запущенного в него гриба.

– Я уважаю своего отца, но слышать эти стенания от зари до зари просто невыносимо. Ты не мог бы держать его где-нибудь подальше?

Арминий с самого начала хотел, чтобы Сегест содержался там, где было легче организовать охрану. Шутки шутками, но за несколько дней заключения старик утомил всех своими криками и жалобами.

– Думаю, беднягу можно перевести в один из домов на окраине поселка. Только ради тебя, – поддержал Арминий жену, пытаясь обнять Туснельду за талию.

Она увернулась от него с поразительной ловкостью.

– Убери руки! И не прикасайся ко мне, пока это не кончится!

Арминий ухмыльнулся ей вслед, Мело захохотал. Воины тоже прятали улыбки. Вождь делал вид, что не замечает их. Он стал мишенью для шуток, но это неплохо; пусть все знают, что Арминий такой же человек, как и любой другой.

– А как насчет чашки жареных грибов? – крикнул он жене.

– Сначала убери его отсюда, – последовал твердый ответ. Мгновение спустя дверь за Туснельдой со стуком захлопнулась.

Мело и воины снова захохотали, и Арминий сказал:

– Придется ходить голодным, пока не переведем Сегеста. Ну и женщина…

– Тогда сделать это надо побыстрее, – заявил Мело. – Я отсюда вижу, как у тебя штаны расперло.

Воины снова прыснули, Арминий тоже усмехнулся.

– Ладно, сначала позанимаемся, потом переведем.

Некоторое время они упражнялись: бегали вокруг поселка, поднимали обрубки бревен, бились на мечах. Арминий дрался с Мело, когда его внимание привлекло движение на дороге, ведущей на запад, к Рейну. Мальчишки, девчонки и увязавшиеся за ними щенки прыгали вокруг группы приближающихся всадников. «Интересно, – подумал он, – почему детишек всегда тянет к гостям и незнакомцам?»

Спешить и выяснять, кто приехал, было ниже его достоинства. Да и нужды не было, потому что прибывшие направлялись к центральной площади поселка. Тем не менее он исподтишка наблюдал за гостями, что позволило Мело нанести ему пару ударов плашмя.

– Хватит! – крикнул Арминий.

– Отведи взгляд от врага, и он тебя достанет, – предупредил Мело, хитро посматривая на вождя.

– Отвяжись. Я тебя в любое время достану.

Вытерев лицо рукавом туники, Арминий ждал, когда гости подъедут к ним. Он не стал вкладывать меч в ножны и держал его в опущенной руке. Поза довольно невинная, учитывая упражняющихся вокруг воинов, но в то же время показывающая, что он готов ко всему. За пятьдесят шагов Арминий узнал копну непослушных светлых волос, которая могла принадлежать только одному человеку, и, приставив ладонь к губам, крикнул:

– Сегимунд!

В ответ всадник поднял руку, и Арминий ухмыльнулся:

– Много лет не виделись… наверное, с Тевтобургского леса.

– Немного странно, что он приехал сразу после того, как мы задержали его отца, – заметил Мело.

– Не будь таким подозрительным, – ответил Арминий. – Сегимунд с нами заодно. Без его поддержки сплотить племена будет гораздо труднее. Вспомни, кстати, что он сделал с Варом. – Арминий не знал наверняка, было ли последнее правдой – никто не видел, кто именно изуродовал тело римского военачальника, – но все твердили, что сделал это Сегимунд.

– Кровь связывает крепче, чем вода, – возразил Мело, хмурясь.

– И все-таки мой брат Флав и я не выносим друг друга. И если б мне пришлось выбирать, чью жизнь спасать, его или твою, я бы тысячу раз выбрал тебя, – твердо сказал Арминий. – Сегимунд был с нами в лесу, а Сегеста там не видели, разве не так?

– Так.

– Значит, оставь свое недоверие. Полагаю, ему захочется повидаться с отцом, но приехал он, чтобы поговорить со мной. – Арминий убрал меч в ножны и сделал несколько шагов навстречу к гостям. – Добро пожаловать, Сегимунд! Давно не виделись.

– Годы летят быстро, да? – Сегимунд, высокий мужчина в темно-зеленом, с капюшоном, одеянии жреца, спешился и подошел к Арминию, раскидывая руки. Они обнялись.

– Рад тебя видеть, – сказал Арминий, отстраняясь, и оглядел Сегимунда.

– И я рад. Вижу, в твоей бороде седые волосы?

Арминий сокрушенно вздохнул:

– Вполне возможно. И у тебя тоже.

– Никто из нас не может остановить ход времени. – Сегимунд сделал важное лицо. – Как думаешь, седина добавляет мне властности?

– Как будто тебе это надо… Люди и так всегда слушаются жрецов.

– Не всегда. Нужно иметь нечто, кроме зеленого капюшона или, скажем, звания вождя, чтобы завоевать сердца и умы людей. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

– Да, наверно. – Арминий улыбнулся. – Хорошо, что приехал. В ближайшие месяцы мне снова потребуется твоя помощь.

– Я подумал, что нам с тобой будет полезно посоветоваться. Это правда, что Германик хочет начать против нас новую войну?

– В тавернах и борделях Ветеры легионеры только об этом и говорят. Он поведет через реку восемь легионов и соответствующие вспомогательные силы. Утешает одно. Сообщают о том, что в одном из двух лагерей случился мятеж. Германику предстоит разобраться с этим до весны, но на некоторые части он уже не сможет полностью полагаться, и это нам поможет.

Сегимунд выглядел озабоченным.

– Даже если некоторые легионы не внушают ему доверия, у него будет около пятидесяти тысяч солдат.

– Знаю, – мрачно согласился Арминий. – И если мы не хотим, чтобы они опустошили нашу землю, все племена, живущие по эту сторону реки, должны выступить на бой. Ты поможешь?

– Конечно! Сделаю все, чтобы римская калига не пригнула наши шеи.

Арминий только теперь заметил морщинки и следы усталости на лице Сегимунда.

– Прости, ты, наверное, устал с дороги. Идем. Остановишься у меня с Туснельдой. Мело позаботится о твоих спутниках.

– Благодарю. – Сегимунд обвел взглядом поселок, потом посмотрел на Арминия. – До меня дошли слухи, что отец мой тоже здесь.

Арминий вспомнил о подозрениях Мело, но никаких следов обиды на лице Сегимунда не заметил.

– Это правда. Он приехал несколько дней назад якобы повидать Туснельду. На самом же деле собирался встретиться с Ингломером и настроить его против меня.

– Я слышал, что Ингломер встал на твою сторону; ты немало потрудился для этого. Что заставило тебя решить, что мой отец хочет перетянуть Ингломера под руку Рима?

– Он мне сам достаточно сказал, – фыркнул Арминий. – Ты же знаешь, Ингломер – человек непостоянный. Мне понадобились годы, чтобы склонить его на свою сторону. И я не допущу, чтобы твой отец разрушил то, что я с таким трудом создал. Сегест останется моим пленником, но не беспокойся, все удобства я ему предоставлю.

Лоб Сегимунда прорезала неглубокая морщина.

– Сколько времени ты собираешься его удерживать?

– Пока не закончатся боевые действия в будущем году.

– К тому времени его советы Ингломеру не потребуются.

– Правильно. – Арминий снова посмотрел в глаза Сегимунду, чтобы понять его чувства, но не заметил ничего, что говорило бы о недовольстве или гневе.

Сегимунд долго молчал, потом произнес:

– То, что ты сделал, – к лучшему.

Арминий, сам того не ожидая, с облегчением вздохнул:

– Рад, что ты так считаешь.

– А чего еще ты ждал? – Сегимунд крепко сжал его руку и спросил: – Ты не против, если я встречусь с ним?

– Пожалуйста, тебе не надо спрашивать разрешения. Проводи с ним столько времени, сколько хочешь, – ответил Арминий, разводя руками. «Может быть, старый пес на некоторое время успокоится, – подумал он, – и для всех это будет благословением богов».

Сегимунд не стал задерживаться у отца, и это понравилось Арминию. В доме он любезно общался с Туснельдой, очаровав ее комплиментами, а по вечерам внимательно слушал Арминия, излагавшего свои планы, и делал замечания. Воины тоже тянулись к Сегимунду, завороженные необычным жрецом, который может и побороться с ними, и выпить.

На следующую ночь Арминий взял Сегимунда с собой в священную рощу. Долгие тревожные часы ожидания во тьме скрасили ячменное пиво и одеяла. Арминий не увидел ничего; он то спал, то впадал в беспокойное забытье. Постукивали ветви деревьев, ветер срывал последние листья, ухали совы, в подлеске копошились мыши. Сегимунд бродил по поляне, ожидая знака, но Донар молчал. Незадолго до рассвета Арминий окончательно разочаровался и решил, что никакого знамения они не получат. Чувствуя жжение в глазах, ворчание в желудке и ломоту в онемевших членах, он жестом предложил Сегимунду покинуть священную рощу.

Тот в ответ отрицательно покачал головой.

Арминий уже решился заговорить и спросить почему, но жрец знаком велел ему хранить молчание.

«Крррук».

Волосы на голове вождя зашевелились. Только одна птица издает такой звук.

«Крррук. Крррук». – Он повернул голову и увидел не одного, а двух воронов, слетавших с самого высокого дуба из тех, что окружали священную рощу. В округе этих птиц хватало, но он никогда не видел их в самой священной роще. Сначала один, а затем и другой ворон подлетели и опустились на алтарь из грубо отесанных камней, стоявший в центре поляны. Арминий почувствовал, что от волнения у него чуть не остановилось сердце.

Птицы принялись постукивать по камню своими мощными клювами. «Конечно, – подумал Арминий. – Здесь приносят жертвы, и на алтаре могли остаться сгустки свернувшейся крови и еще что-нибудь, вполне пригодное на корм воронам». И тем не менее, было что-то необычное в том, что птицы слетели на алтарь именно сейчас, когда они с Сегимундом оказались в священной роще. Жрец, похоже, придерживался того же мнения, поскольку губы его шевелились в горячей молитве.

Арминий зажмурился и тоже начал молиться. «Великий Донар, благодарю за этот знак внимания. Я зарежу здесь прекрасного барана в твою честь еще до захода солнца. Взамен я прошу твоей помощи в объединении всех племен. Они должны последовать за мной в бой, чтобы разбить римлян раз и навсегда. Пусть мои слова и слова Сегимунда падут в уши вождей, как весенний дождь на молодой ячмень, и когда придет время, позволь нам перебить римских легионеров, как мы сделали это для тебя в лесу!»

«Крррук. Крррук».

Вздрогнув, Арминий открыл глаза. Ближний ворон склонил голову набок. Красная нитка сукровицы тянулась от его клюва к алтарю. Черная бусинка глаза уставилась на него, словно говоря: «Вот моя цена». Крутанув шеей, ворон подбросил кровавый сгусток. Темно-красный, он на мгновение завис в воздухе, затем исчез в горле птицы.

«Крррук. – В голосе птицы явно слышалось удовлетворение. – Крррук».

«Крррук». – Второй ворон отвечал с другого края алтаря тем же.

«Донар считает, что дело, затеянное мной, достойно внимания», – думал Арминий. Правильно ли он истолковал смысл знамения? Вождь посмотрел на Сегимунда, глаза которого все еще были закрыты, а губы шевелились в страстной молитве. Арминий, желая выглядеть в глазах бога точно так же, склонил голову и зашептал молитву. Некоторое время он не двигался. Даже когда колени начали болеть, а в пояснице появилась ломота, вождь терпел.

Тяжелое хлопанье крыльев дало понять, что птицы улетели.

– Они улетели, – сказал Сегимунд мгновение спустя.

Арминий внимательно посмотрел в лицо жреца.

– Их послал Донар?

– Да, – в голосе Сегимунда звучала уверенность.

– Что значит их появление?

– Пока я не знаю наверняка.

– Они должны быть добрым знамением.

– Возможно. Мне надо подумать над этим.

Показывать свое недоумение значило выразить слабость. Хотелось схватить Сегимунда и трясти, чтобы он немедленно выложил свои соображения. Вместо этого Арминий только сдержанно кивнул:

– Понимаю.

– Пора возвращаться. Я отдохну, а потом схожу к отцу, – сказал Сегимунд.

– Конечно. – Стараясь скрыть раздражение, вождь собрал фляги из-под пива и скатал одеяла. Похоже, Донар одобрил его замыслы, поэтому, когда они шли назад в поселок, отказ Сегимунда в толковании знамения все больше заботил Арминия, как прыщик, который нельзя чесать.

Неужели жрец ведет двойную игру?

Глава 11

Германик не соизволил присутствовать при передаче Туллом и его людьми денег торжествующим мятежникам. Как только центурион остановил запряженную мулом повозку и слез с нее, началась свалка; легионеры карабкались наверх, хватали мешки с деньгами или потрошили их кинжалами. Мятежники горстями бросали монеты в толпу окружавших повозку солдат, и дождь денариев и сестерциев падал на их головы.

Тулл с отвращением наблюдал за этой картиной.

– Они позорят честь легионера, – проворчал он.

– Если б им раньше заплатили то, что надлежит, всего этого могло и не случиться, – ответил Фенестела.

В этом заключается горькая правда, подумал Тулл, но восставать против командиров, тем более убивать центурионов, означает переходить грань дозволенного. Военная дисциплина должна оставаться нерушимой, иначе мир погрузится в кровавый хаос.

И за случившееся должно наступить возмездие.

Тулл не хотел заглядывать наперед.

На следующий после раздачи денег день Германик приказал Пятому и Двадцать первому легионам выступить в Ветеру, где находились их постоянные квартиры. Костистый и его сообщники не возражали и согласились на прекращение беспорядков, формально легионы возвратились к обычной повседневной службе. Однако Тулл чувствовал, что это лишь видимость. Пережитый опыт внезапного безжалостного бунта нарушил мерное течение армейской службы, которая одна составляла весь смысл его жизни. И центурион был не одинок в своих ощущениях; мятеж оставил глубокий след в душе любого легионера или командира. Привычный порядок, являвшийся в армии фундаментальной основой ее существования, был разрушен.

Отсутствие порядка чувствовалось во всем, начиная с косых взглядов, которые легионеры бросали на командиров, и заканчивая острой нехваткой центурионов и загаженностью территории лагеря. Мусор можно было убрать, из лагеря можно было уйти, но требовалось нечто гораздо большее, чтобы восстановить доверие между командирами и солдатами. И Тулл сомневался, что его вообще можно вернуть.

Приятной новостью стало известие о том, что Дегмар вернулся из-за реки и скрывался какое-то время в палаточном городке торговцев и шлюх возле лагеря. Центурион был рад снова увидеть своего подопечного. Дегмар принес с собой слухи, собранные среди торговцев, о том, что один из орлов, утерянных в Тевтобургском лесу, передан племени марсов, к которому принадлежал сам слуга Тулла. Это сообщение заинтриговало центуриона, и он решил при первой возможности передать его Цецине или даже Германику.

Переход до Ветеры растянулся более чем на шестьдесят миль. На этот раз на марше не было слышно ни солдатских песен, ни шуток. Зато было достаточно времени подумать. Несомненно, что большинство погибших командиров не пользовались популярностью у солдат. Подавляющее их большинство занимались денежными поборами и вымогательством, брали взятки. Некоторые, может, и заслуживали смерти, но никак не от рук взбунтовавшихся солдат. В убийствах оказалось замешано столько легионеров, что покарать всех было невозможно, но если жизнь вернется в нормальное русло, то наказать кого-то все-таки придется. Речь шла прежде всего о заводилах, таких людях, как Костистый, Толстоносый и близнецы.

Германик прав, размышлял Тулл. Гнилые яблоки надо удалить из бочки, чтобы зараза не распространялась; тогда остальные плоды будут храниться долгие месяцы. С людьми действует тот же принцип, только следовать ему нужно жестче и решительней. Костистый и его дружки должны умереть. Жизнь – Тулл частенько говорил это Фенестеле – жестока.

По возвращении в Ветеры стало окончательно ясно, что от заразы следует избавиться как можно быстрее. Солдат из своей центурии Тулл приручал кнутом и пряником – заставлял регулярно упражняться, но и поощрял вином, заботился о питании, и легионеры отвечали верностью и послушанием. Однако в остальных центуриях когорты дела обстояли хуже. Костистый со сподвижниками продолжали нагнетать напряжение в частях легионов – как в Пятом, так и в Двадцать первом. Недовольством и расхлябанностью были заражены всего несколько когорт, но они тлетворно влияли на целых два легиона, и это вызывало серьезную озабоченность высших командиров.

Легионеры не обращали внимания на пение труб по утрам, по сигналу которых им следовало вскакивать с постелей. Повседневные поручения, такие как рубка леса и доставка дров, либо не выполнялись, либо занимали времени вдвое больше обычного. Вместо того чтобы патрулировать укрепления лагеря, как того требовал устав, часовые дремали на наблюдательных вышках. Младшим командирам вообще не повиновались; даже центурионам с трудом удавалось добиться исполнения приказов. Туллу не нравилось признаваться в этом самому себе, но он понимал, что не полностью владеет ситуацией в своей новой центурии, которой раньше командовал Септимий. Однако он не прекращал усилий по наведению порядка среди подчиненных. Его восстановили в прежнем звании, и это было знаком расположения со стороны Германика, а такие знаки не стоит недооценивать – они выпадают нечасто.

По лагерю ползли слухи о легионах, восставших в других частях империи, о легатах, зарезанных в собственных постелях, о том, что Германик направляет в Ветеру вспомогательные войска, чтобы отомстить мятежникам. Торговцы из палаточного городка передавали известия о волнениях германских племен по ту сторону реки. Казалось, даже боги недовольны. От ветра и проливных дождей полегли остатки урожая зерновых, а на одной из местных ферм во время отела сдохла корова – когда ей вскрыли брюхо, то извлекли на свет пару уродливых, сросшихся грудями телят.

В нормальных условиях такое проявление божественного вмешательства заставило бы глубоко задуматься солдат, в массе своей суеверных, как и обычные люди. Но теперь их недовольство только усилилось. Последнее подтверждение того, что дальше тянуть нельзя – как будто Тулл нуждался в каких-то подтверждениях, – было получено с новостями из Ара Убиорум, где располагался лагерь, еще служивший местом размещения Первого и Двадцатого легионов, принимавших участие в мятеже вместе с Пятым и Двадцать первым.

Тулл как раз находился в конторе квартирмейстера, перечисляя необходимое его подчиненным снаряжение, когда в дверь влетел ветеран, один из помощников квартирмейстера. Зубов во рту у ветерана было не больше, чем в пасти у новорожденного ягненка.

– Во имя Юпитера, вы новости слышали? – Заметив Тулла, он сконфузился, быстро отдал честь и пробормотал: – Прошу прощения, старший центурион, я тебя не заметил.

– Ничего страшного. – Тулл остался доволен; солдат отдал ему честь, как и надлежит, а этого удостаивались немногие командиры. Он обвел взглядом квартирмейстера и присутствующих. – Мы все хотим знать, что случилось. Говори.

– Из Ара Убиорум по реке только что пришел корабль. В последние дней десять там было жарче, чем в преисподней. Германик уехал в Верхнюю Германию умиротворять легионы, а в это время в лагерь из Рима прибыла сенатская комиссия. К тому времени, когда Германик вернулся, солдаты были в панике. Они думали, что комиссия приехала казнить зачинщиков мятежа, поэтому ворвались в принципию и захватили легионных орлов. А потом взяли в заложники жену Германика и его сына-младенца.

«Проклятые глупцы», – подумал Тулл, закрывая глаза.

– Они не пострадали? – спросил он.

– Благодарение богам, нет, старший центурион, – ответил ветеран. – Солдаты любят Агриппину и Калигулу слишком сильно, чтобы навредить им. Когда их освободили, Германик в целях безопасности отослал их в Августу Треверорум. Легионеров потрясло, что он доверил свою семью не римлянам, а чужакам, пусть даже и верным. Когда на следующий день Германик обратился к солдатам и упрекнул, что они не выполняют свой долг перед Римом, те сразу повиновались и сдались. Зачинщиков мятежа схватили и передали легатам легионов.

– Полагаю, их казнили? – спросил Тулл, холодея от мысли о том, скольких предстоит казнить здесь, в Ветере.

На лицо беззубого ветерана легла тень.

– Говорят, казнили около сотни, старший центурион. Арестованных заставили подняться на помост и встать перед своими бывшими соратниками. Трибун зачитывал приговор и спрашивал у легионеров, виновен такой-то или нет. Если солдаты решали, что виновен, его сталкивали с помоста в толпу, и легионеры сами убивали его.

Представить творившуюся там дикую картину было нетрудно. Тулл почти слышал мольбы о прощении одних и звериный рев охваченных жаждой крови других.

– И то же самое будет здесь? Что сказал посыльный?

В наступившей тишине было слышно, как солдат нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Не знаю, господин.

Зато Тулл знал. Германик не мог и не хотел покарать два легиона и оставить без наказания два других. Приказав квартирмейстеру доставить все необходимое на следующий день и пригрозив неприятностями за неисполнение, центурион ушел. Пришло время поговорить с остальными командирами его когорты и солдатами.

Новости распространялись быстрее, чем пожар на сеновале. Повсюду Тулл видел группки легионеров, переговаривающихся негромкими голосами. Люди ходили от казармы к казарме, вызывая товарищей. За время мятежа он привык к возмущенным взглядам, но сейчас, за время короткой прогулки, перехватил их не менее дюжины. Кто-то даже бросил в спину «проклятый центурион», но пока он оборачивался, солдат уже нырнул в двери своей казармы. Тулл решил было последовать за ним и найти обидчика, но тут же понял, что рисковать не стоит. Уверенности в успехе поисков не было, а бессмысленное вторжение в чужую казарму могло только накалить обстановку. Меньше всего он хотел вызвать вспышку недовольства, которая вызывала бы еще один мятеж.

Тулл кожей чувствовал злобные взгляды, которыми провожали его из крошечных окошек, замечал, с какой неохотой ему уступали дорогу или с небольшой, но все-таки задержкой отдавали честь. Беда надвигалась. Насилие стало неизбежным. Единственное, чего не знал Тулл, так это чья кровь прольется – командиров, рядовых легионеров или тех и других. Сомнений уже не оставалось: разбираться с заводилами мятежа нужно немедленно.

В такой гнетущей обстановке кое-как прошли десять дней. Каждое утро Цецина собирал старших командиров, центурионов и знаменосцев на доклад. Все, включая Тулла, говорили только одно. В лагере установилось странное затишье. Командиры Пятого и Двадцать первого легионов не осмеливались требовать слишком многого от солдат, которые, в свою очередь, не допускали крайностей. Тулл говорил, что это напоминает ему ситуацию в доме, где живет большая и непредсказуемая собака. Все идет прекрасно, пока собака не решит, что ей угрожают; вот тогда она может укусить. Жить в таком доме – значит ходить на цыпочках, постоянно оглядываясь через плечо. По мнению Тулла, разобраться со зверем можно только одним способом, причем отнюдь не ласковыми уговорами и не поглаживанием чудища по башке.

Тем не менее, Цецина был готов терпеть такое положение дел и дальше. Как заявил правитель, без разрешения Германика он не имеет права на решительные действия.

– Я отправил гонцов за указаниями, – сообщил Цецина командирам. – Пока не поступят распоряжения наместника, ничего предпринимать не будем.

Последовали мрачные комментарии вроде того, что их убьют прямо в постелях, но слово Цецины было законом, поэтому центурионы повесили головы и принялись молиться тем богам, которых сочли подходящими для такого случая.

Тулл не молился. Он продолжил заниматься со своей новой центурией – бывшими солдатами Септимия, занимая ее время длительными упражнениями, маневрами и маршами. Когда легионеры жаловались, что солдаты в других когортах этим не занимаются, он говорил, что собирается сделать из них лучшую центурию во всем проклятом легионе. Сочетая лесть, вино и обеды со свежим мясом, Тулл обхаживал их, как торговец обхаживает потенциального покупателя. Пока срабатывало, но он понимал, что солдаты не будут вечно исполнять только его приказы. Все, что Тулл мог сделать с теми легионерами когорты, которые активно участвовали в мятеже, это приставить к ним соглядатаев, таких как Фенестела, Пизон, Вителлий и еще дюжину других. Он привык беречь людей, служивших с ним в Восемнадцатом легионе, и перевел их из прежней центурии в новую.

Такая жизнь изматывала, и каждые несколько дней Тулл позволял себе отдых, чтобы дать выход накопившейся усталости. Поздно ночью, когда все легионеры засыпали в казармах, он шел в поселок, в таверну под вывеской «Бык и плуг», свое любимое заведение. Там жила Артио, девочка, которую он спас от смерти в Тевтобургском лесу. Сам он ухаживать за ней не мог, а потому доверил дитя Сироне, хозяйке таверны, вздорной галльской женщине с золотым сердцем.

У Тулла не было детей, и за последние пять лет Артио стала дорога ему, словно родная дочь. Считалось, что имя свое она получила в честь богини, священным животным которой являлся медведь. Тулл часто думал, что именно поэтому девочка обожает сладкое, в особенности мед. Она была непоседливой и очень смышленой для ребенка ее лет, чем Тулл втайне гордился. Характер имела настойчивый и твердый, и Сирона любила приговаривать, что счастлив будет тот мужчина, который женится на ней.

В обычных обстоятельствах Тулл часто навещал Артио, когда был свободен от службы, но в нынешнее неспокойное время после возвращения из летних лагерей это было невозможно. В лучшем случае он мог позволить себе быстро заглянуть в ее спальню, крохотную комнатку над гостиной таверны на втором этаже, и то среди ночи.

На одиннадцатую ночь после получения новостей из Ара Убиорум о казни мятежников он так и поступил. Артио быстро засыпала, и сейчас она лежала, рассыпав длинные каштановые волосы по подушке, а ее пес Скилакс посапывал возле кровати девочки. Тулл смотрел на Артио, и сердце его сжималось от нежности и грусти. «Как время-то летит! – думал он, чувствуя себя стариком. – Она была совсем крошкой, когда я нашел ее». Центурион посмотрел на Сирону, поднявшуюся в спальню вместе с ним, и прошептал:

– Быстро растет.

– Цени время, пока она дитя, – ответила Сирона с грустью в голосе. – Сегодня они дети, а завтра, глядишь, взрослые.

«Трудно поверить, что у Сироны трое взрослых сыновей», – размышлял Тулл, восхищаясь ее привлекательными чертами и густыми вьющимися волосами. За прошедшие годы он несколько раз делал ей предложение – и всякий раз получал отказ. «Я уже стала вдовой один раз, – твердо отвечала она, – и не собираюсь снова выходить за военного».

От воспоминаний отвлекла трущаяся о колено голова и рассекающий воздух хвост. Улыбнувшись, Тулл склонился и потрепал проснувшегося Скилакса по шее.

– Хороший мальчик.

Спасая Артио, он захватил и чуть живого щенка, которого девочка назвала Скилаксом. С тех пор эти двое стали неразлучны.

В этот момент Артио открыла глаза и, увидев силуэт Тулла возле дверей, выскочила из постели и бросилась к нему на руки, визжа:

– Тулл!

Центурион крепко обнял ее, потом поставил на ноги и с притворной строгостью посмотрел на девочку.

– Тебе давно пора спать.

– Тогда не стой у меня в дверях и не сплетничай с Сироной, – последовал быстрый ответ.

– Ты права. Но раз уж проснулась, мы можем поговорить, – сказал Тулл, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Сироны. – Только для начала вернись в постель.

Опустившись на табурет, он слушал ее торопливое и звонкое щебетание – о новых сандалиях, о пойманных Скилаксом диких птичках и о ее друзьях. После отравленной злобой и подозрительностью атмосферы лагеря это было как глоток свежего воздуха. Вскоре Артио принялась зевать. Поцеловав девочку на прощание, пообещав вскоре прийти и потрепав Скилакса, Тулл оставил их засыпать и вышел.

Ступая осторожно, чтобы не топать, по доскам пола, центурион двинулся к крутой лестнице, ведущей со второго этажа в гостиный зал таверны. Шум голосов посетителей стал слышнее. Он спустился до середины лестницы, когда входная дверь отворилась и со стуком захлопнулась.

– Тулл! Ты здесь? – В гомоне гостей прозвучал знакомый голос Фенестелы.

Внезапный страх охватил центуриона. Неужели снова мятеж?

Он поспешил вниз и привлек внимание Фенестелы взмахом руки. Многие посетители таверны были простыми легионерами; по какой бы причине Фенестела здесь ни появился, выделяться из толпы не стоило.

Сделав десяток шагов, опцион оказался рядом.

– Хорошо, что ты здесь.

– А где еще мне быть? – спросил Тулл и добавил – больше для окружающих: – Выпьешь вина?

– Благодарю, – ответил Фенестела и, придвинувшись ближе, зашептал: – Цецина зовет на собрание. Всех центурионов, всех опционов, тессерариев и сигниферов двух легионов; все должны собраться у него в принципии.

– Утром?

– Сейчас.

Не будь Фенестела совершенно серьезен, Тулл решил бы, что приятель шутит. И как идти на собрание? В тунике и с одним кинжалом?

– В этот час, посреди ночи?

Фенестела почти коснулся его уха губами:

– Меньше часа назад от Германика прибыл гонец.

Тулл, успевший до этого выпить две чаши вина, теперь враз протрезвел.

Центурион привык ходить по прямым, широким улицам лагеря в темноте – но при свете факела. Сейчас они пробирались в полной темноте, стараясь, чтобы ни одна живая душа их не услышала. Однако приказ Цецины не оставил выбора – добраться до принципии незамеченными. По пути к пункту назначения они с Фенестелой несколько раз сталкивались с крадущимися фигурами и хватались за кинжалы, но тревога оказывалась ложной – то были командиры разных рангов, направляющиеся туда же, куда и они. Казалось, все легионеры погрузились в глубокий сон, за исключением часовых у ворот лагеря, которые приняли Тулла с Фенестелой за подгулявших солдат.

У входа в принципию телохранители Цецины потребовали назвать их имена, чины и части. Один из командиров подтвердил их личность, после чего им было позволено войти. С такими мерами предосторожности Тулл сталкивался впервые.

– Что бы Цецина ни сказал, ничего хорошего мы не услышим, – прошептал он Фенестеле.

После ночной темноты свет в главной зале штаб-квартиры лагеря ослепил. Здесь горели сотни масляных ламп; они свисали на цепях со стоек, стояли в нишах стен, и в зале было светло, как днем. Свет играл на золоченых орлах и штандартах двух легионов, извлеченных из святилища, где они обычно хранились, и расставленных вдоль задней стены зала. Тулл подумал, что Цецина сделал это для поднятия духа командиров, и сердце невольно сжалось – вспомнилось последнее посещение этого зала за несколько месяцев до ловушки, устроенной Арминием. Штандарты олицетворяли отвагу, гордость и заслуги каждой части, каждой когорты, каждого легиона. Солдат должен сделать все от него зависящее, чтобы сохранить свое боевое знамя. Можно потерять руку, ногу, даже жизнь, но нельзя отдать штандарт врагу. О боги, как хорошо Тулл это знал; все эти годы каждый день он переживал свой позор. Глядя на орла Пятого легиона, центурион постарался вызвать в своей душе хотя бы толику того уважения, которое питал к орлу Восемнадцатого.

В зале уже собрались сотни людей, а прибывающие продолжали входить. В каждом легионе было шестьдесят центурий, в каждой центурии – центурион, опцион, тессерарий и сигнифер. Если считать музыкантов – а среди приглашенных Тулл заметил и их, – набиралось свыше пяти сотен человек. Попались ему на глаза и Корд с Виктором и их приближенными. Большинство, кроме, конечно, Виктора, молча поприветствовали его.

Цецина вышел в зал из святилища, где хранились штандарты, в сопровождении легатов и трибунов. Когда старшие офицеры подошли к легионным орлам и повернулись к собравшимся, в зале наступила тишина. Несмотря на ночной час, правитель и его спутники вышли при полных регалиях, указывающих на занимаемые ими должности. Свет масляных ламп ослепительными лучами отражался, как от зеркала, от начищенных доспехов Цецины. Выглядел он великолепно от макушки до пят, как и следует выглядеть столь важному человеку, и всем своим видом уведомлял о важности и срочности того, что собирался сообщить.

– Все собрались? – Голос Цецины полетел над залом и достиг входа, где стояла дюжина телохранителей правителя. Получив утвердительный ответ, он велел запереть двери и обвел взглядом собрание. – В эти печальные и смутные времена вы – единственные солдаты, кому я могу доверять в Пятом и Двадцать первом. Я собрал вас здесь, чтобы сообщить о письме Германика, которое недавно получил. Вскоре он сам прибудет сюда с сильным эскортом. – Присутствующие стали обмениваться взглядами, почувствовав облегчение, но голос Цецины остался тверд. – Кроме того, Германик ожидает, что до его приезда я казню всех изменников, иначе он сделает это сам.

– Я так и знал, – шепнул Тулл Фенестеле. Одна его часть испытала облегчение: ведь необходимая жестокость восстановит порядок, без которого нормальное продолжение жизни невозможно. Но другой частью он ощутил себя худшим из преступников, ибо предстояло убивать своих товарищей, и другого выхода не было.

– Передо мной и вами лежит тяжелый выбор, – продолжал Цецина. – Мы можем выполнить поручение – или можем ждать, когда Германик приедет и сделает все за нас. Думаю, вы и сами понимаете, какой выбор для нас предпочтительней. Мы займемся этим завтра. Под «займемся этим» я имею в виду, что мы перебьем отъявленных мятежников.

Последние слова Цецины утонули в общем молчании. Несколько тяжелых биений сердца стояла гнетущая тишина.

Тулл прочистил горло.

– Кто должен умереть, господин?

Люди расступились – посмотреть на задавшего вопрос и явить его Цецине. Получилось неприятно. «Ах вы, псы, – подумал Тулл. – А ведь это касается нас всех».

– Уместный вопрос, – заметил Цецина. – Ответ прост: все вы, от старшего центуриона до музыканта, должны определить, кто из солдат ваших частей наиболее виновен. Обсудите это сейчас, придите к соглашению и составьте списки. В некоторых центуриях окажется больше изменников, чем в других, – тут ничего не поделаешь. Жизненно важно, чтобы мы разом обрубили с дерева все мертвые ветви.

«Мы обрубили, – с горечью подумал Тулл. – Патрицию пачкать руки в крови не пристало – это наш удел».

– Когда это будет сделано, господин? – спросил Корд.

– В полдень, когда солдаты готовят пищу. Вы должны заранее предупредить легионеров, которые будут вам помогать. – Цецина едва заметно и холодно улыбнулся. – Еще вопросы?

Вопросов больше не было.

– Я вернусь через час; к этому времени списки должны быть готовы, – распорядился правитель. – У входа вы найдете таблички и стили для письма.

Старшие командиры вышли через дверь в боковой стене, оставив собравшихся в атмосфере мрачной неизбежности предстоящего выбора. Люди прятали глаза, но Тулл с Фенестелой обменялись быстрыми взглядами.

– Никогда бы не подумал, что предстоит пережить такое, – пробормотал опцион и выдал такое проклятье, от которого человек, услышавший его, тут же поседел бы.

– Я тоже, но ситуация напоминает гнойник, который необходимо вскрыть. Кроме того, Цецина отдал приказ, – возразил Тулл, чувствуя гнев, горечь и обиду. – Могу назвать тебе первые четыре имени для списка.

– Костистый, Толстоносый и близнецы, – сам назвал Фенестела и выругался. – Схожу за табличкой и стилем, – сказал он и встал в очередь.

Во рту у Тулла было кисло и неприятно. Им с Фенестелой предстояло составить список людей, которых надлежало убить.

Как до этого могло дойти?

Глава 12

К тому времени, как чрезвычайное собрание у Цецины завершилось, наступила третья стража. Правитель отпустил командиров, на прощание напомнив, что они должны отобрать лучших легионеров и напасть на тех, кто значился в списках, по единому сигналу.

– Боги с нами, – заверил Цецина, когда двери отворились. – Правое дело всегда победит.

Громкие слова да вздорные речи, думал Тулл, ворочаясь в постели. Из его старой центурии в список не попал ни один легионер, но остальные центурионы его когорты составили список из тридцати восьми имен. Само собой, одними из первых в них значились Костистый и его ближайшие сподвижники. Даже общее количество приговоренных оказалось у них меньше, чем в других когортах – кое-где речь шла о пятидесяти и даже шестидесяти подлежащих уничтожению мятежниках, – но это не освобождало от понимания того, что их ждут впереди ужасные и кровавые события. Тулл взвалил на себя обязанность избавить свою центурию – бывшую ранее под началом Септимия – от осужденных на смерть людей.

Остаток ночи он не сомкнул глаз.

День, однако, не принес облегчения. Разбитый, с покрасневшими глазами, Тулл еще раз все обдумал и решил вновь довериться Пизону и другим надежным ветеранам своей старой центурии, переведенным теперь в новую. Полностью положиться на легионеров, которыми прежде командовал Септимий, Тулл не мог. Он не верил, что они смогут быстро и точно исполнить его приказы, а потому рассказал о плане Цецины только старым боевым товарищам, подождал, пока они переварят услышанное, и добавил, что неизбежное должно произойти. Некоторым настолько не понравилась затея Цецины, что Тулл уже хотел было не брать их на задание, но потом решил, что они могут не убивать.

Теперь предстояло дожить до полудня. Есть не хотелось; казалось, если что-то попадет в желудок, то тут же вернется обратно. Похоже, бóльшая часть его людей чувствовала то же самое. Тулл приказал центурии заняться повседневными воинскими упражнениями под руководством нового центуриона и опциона, сменившего Фенестелу, на парадном плацу. Около часа он провел, обходя казармы своей когорты, сторожа, по своему обыкновению, легионеров и переговариваясь со встречными командирами, которые сообщали, что все верные присяге солдаты уже знают о плане Цецины.

Как и боевые товарищи Тулла, в основном они все согласились на выполнение этого отвратительного поручения. Некоторые нервничали – по крайней мере, так показалось Туллу, – но обреченные мятежники как будто ничего не замечали. Что будет, когда прозвучит сигнал Цецины, об этом оставалось только гадать.

Тулл не думал об остальных командирах, которым предстояло то же дело в когортах Пятого и Двадцать первого легионов. У него свои заботы, у центурионов других частей – свои. Убедившись, что все привлеченные им люди готовы действовать, он направился в свою старую когорту.

Время на площадке для воинских упражнений летело быстро. Ничто так не помогало провести его, как скучные монотонные передвижения вперед-назад, формирование боевых построений и учебные тактические бои. Обычно Тулл только наблюдал, но в это утро он сам принял участие в строевых упражнениях. Центурион хотел, чтобы у него не было возможности думать. Истекая потом, чувствуя, как работают мышцы, он маршировал, одновременно выкрикивая приказы, – и забывал о предстоящей кровавой работе. Вверх-вниз, вперед-назад, левой-правой… Все как в годы далекой молодости. Приятно было сознавать, что он еще достаточно крепок, чтобы ни в чем не уступать легионерам. «Со мной еще не все кончено», – с гордостью думал Тулл. Он настолько увлекся, что был слегка удивлен, когда из казарм явился Фенестела и подошел к нему.

– Уже почти полдень.

Тулл взглянул на солнце, показавшееся из-за гряды облаков. Фенестела прав.

– Пора возвращаться. – Приказав солдатам закончить занятия, он прошелся вдоль шеренги, всматриваясь в ждущие лица легионеров. – Вот что, бездельники. Со времени мятежа дела наши изменились к худшему, не так ли? – Солдаты согласно заворчали. – Мне не больше вашего хочется исполнять то, что нам велели. Но исполнить надо. Давайте покончим с этим.

Никто не ответил. Он и не ждал ответа; но никто и не возразил. Его солдаты стояли перед ним и выглядели пусть и напряженными, но готовыми действовать. Тулл хотел приободрить их.

– Вы со мной? – крикнул он.

– Да, старший центурион, – выкрикнул Пизон.

– И я тоже, – сказал Вителлий.

Их поддержал еще десяток голосов, потом еще и еще. Тулл не был уверен, что все ответили, но большинство солдат подали голос. Не время было яростно орать, как перед битвой. Они шли за ним в дни мятежа – и сейчас стояли здесь, готовые к бою, готовые выполнять его приказы. Этого было достаточно.

– Обычное походное построение. Следите за мной и будьте готовы исполнять мои приказы. Я укажу людей, которые должны умереть. Действуйте решительно и быстро. Боги нам помогут. Эти сучьи дети и понять не успеют, что происходит, как будут уже мертвы.

Возвращение в лагерь, обычно сопровождавшееся веселыми шутками, на этот раз проходило в полном молчании. Подбитые железными гвоздями сандалии хрустели по щебню дороги. Скрипели кожаные ремни, на начищенных доспехах играли солнечные лучи. Из-за лагерного вала доносились голоса людей и животных. Кто-то звал товарищей, командир отдавал распоряжения, недовольно кричали мулы – так было всегда. Тулл прислушивался, облизывая пересохшие от волнения губы, но улавливал лишь обычные звуки повседневной суеты большого лагеря.

Они прошли под аркой главных ворот, и Тулл повел солдат к казармам их когорты. Улицы были относительно свободны, но по лагерю бродило много солдат. Общий упадок дисциплины означал, что далеко не все легионеры окажутся на своих квартирах в обеденное время, когда прозвучит сигнал. Многие, конечно, придут, чтобы поесть, но некоторые могут и не появиться, в том числе и те, кто приговорен к смерти.

«Если шлюхиных детей не окажется на месте, будем охотиться за ними», – размышлял Тулл. О том, что мятежники могут сплотиться, осознав угрозу, он старался не думать.

У казармы, занимаемой бывшей центурией Септимия, они разделились. Фенестела повел половину отряда к дальнему концу длинного каменного барака; Тулл со второй половиной остался у ближайшего входа, расположенного рядом с квартирой центуриона. В узком пространстве между казармой когорты Тулла и соседней казармой в хорошую погоду обычно собирались на отдых легионеры. Сегодня было то же самое. Их встретили равнодушными взглядами, но могли проявить и интерес, если б они не разошлись, как обычно, по квартирам. Как правило, легионеры в полном вооружении не топтались возле своих казарм.

Тулл, нервничая, отсчитывал удары сердца – двадцать… тридцать… Его солдаты переминались с ноги на ногу. Фенестела сверлил лицо командира взглядом. Двое легионеров, занятых игрой в кости, перестали играть и принялись рассматривать собравшихся солдат Тулла; они начали хмуриться. «Проклятье, – подумал Тулл. – Сейчас поймут». Он уже открыл рот, готовясь отдать приказ зайти в казарму, но тут зазвучали трубы – громко и призывно. Сигнал повторился многократно; то был не обычный призыв на обед, а боевая песнь, звучавшая, как правило, на парадном плацу или на поле боя.

На лицах легионеров, бродивших возле казарм, отразилась растерянность. Растерянность, а потом страх.

– Растянуться и перекрыть проход. Мечи наголо, щиты на изготовку! – крикнул Тулл.

Он слышал, как Фенестела уводит свой отряд за смежную казарму, видел старого знаменосца Септимия, показавшегося в дверях их квартир; тот рысцой подбежал к Туллу. Потом в дальнем конце коридора, образованного двумя казармами, показался тессерарий, явно поджидавший Фенестелу.

Все разговоры в коридоре прекратились. Кости и стаканчики остались нетронутыми. Солдаты перестали толкаться; те, кто чистил оружие, отложили масляную ветошь.

– Что происходит? – крикнул кто-то за спиной у Тулла.

Тот не обратил внимания на окрик и сурово кивнул сигниферу. Они уже всё обговорили – и прошлой ночью, и на рассвете.

– В твоем списке девять имен, правильно?

– Так точно, старший центурион. – Сигнифер был бледен, но держал себя в руках. – Четверо из них отсутствуют.

Тулл уже понял, о ком идет речь. Ему хотелось закричать.

– А остальные пятеро?

– Трое у меня за спиной, старший центурион. Коренастый и второй, рыжий, который с ним борется, и еще солдат, прислонившийся к стене казармы и хлебающий из кувшина. Остальные в своих комнатах в конце казармы. Думаю, лежат.

– Об этих двух позаботится Фенестела. Мы разберемся с этими тремя снаружи. Возьми на себя придурка с кувшином. – Тулл повернул голову к солдатам: – Восемь человек за мной, восемь остаются с сигнифером. Остальные – следите, чтобы никто не ушел. Никто! Вперед!

Тулл направился прямиком к коренастому легионеру с его рыжим товарищем. Пизон, Вителлий и шестеро остальных легионеров не отставали ни на шаг. Солдаты разбегались перед ними, не смея пикнуть или задать вопрос. До приговоренных оставалось двадцать шагов, когда парочка поняла, что происходит. Оба бросились к дверям казармы, надеясь добраться до оружия.

Тулл догонял врага бессчетное количество раз, когда на поле боя неприятель не выдерживал натиска и бежал. Убивать в таких случаях было легко, и рыжий упал, так и не добежав до двери. Тем временем Пизон с Вителлием закололи коренастого. Стоя над трупами своих жертв, все трое переглянулись. Тулл хотел что-то сказать, потом передумал. Слова были лишними.

Сигнифер тоже справился с заданием. По стене казармы тянулся кровавый след от сползшего мертвого тела. Вскоре из казармы вышел Фенестела с окровавленным мечом в руке и мрачно кивнул Туллу.

– Четверо оставшихся – это Костистый, Толстоносый и близнецы, правильно? – спросил Тулл у опциона.

– Так точно, старший центурион. Они пронырливы, как воры.

– Где они?

– Одним богам известно, старший центурион, – виновато ответил сигнифер. – Знаю, что проводили время с приятелями в Восьмой когорте, но сейчас они могут быть где угодно.

– Во имя преисподней, что вы натворили? По чьему приказу это сделано? – Легионеры из казармы поняли, что на них никто нападать не собирается; вопросы и обвинения посыпались со всех сторон: – Убийцы!

Тулл развернулся, испугав солдат мрачным взглядом. Они разом затихли.

– Эти люди – заводилы недавнего мятежа. Они – изменники! – крикнул он, указывая мечом на мертвые тела. – И вы знаете это. Я знаю. Цецина знает, и Германик тоже. Поймите, с их смертью закончатся беспорядки. Останутся только верные присяге, их наказывать будет не за что. – Тулл надеялся, что последние слова окажутся правдой.

Некоторые легионеры смотрели на него, но большинство понурились. Их подавленное настроение и опущенные плечи говорили о том, что, по крайней мере, с этой когортой неприятностей больше не будет.

– Расходитесь, – приказал Тулл. – И не показывайтесь, пока все не успокоится. Фенестела, собери людей. – Сигниферу он, хмурясь, сказал: – Необходимо немедленно начать поиски.

Тулл не был готов к картинам массового убийства, которые они увидели по всему лагерю. Сразу стало понятно, что не все пошло по плану и не всех главных участников мятежа удалось застать врасплох. Тулл был привычен к боям, его не потрясали поля сражений, покрытые телами и залитые кровью. Он научился не слышать ужасные крики раненых. Но никогда раньше ему не доводилось видеть и слышать такие вещи в стенах римского лагеря.

Трупы лежали всюду: на улицах, в проходах меж казарм, на порогах зданий. Пятна и брызги крови обозначали места, где люди умерли или были ранены. Кровавые следы на камнях улиц и размазанные пятна на стенах говорили о том, что раненые пытались спастись от преследователей и ползли в какое-нибудь место, чтобы там умереть. По лагерю были слышны крики и стоны раненых и умирающих. Кто-то оплакивал друзей, кто-то звал мать.

Мимо промчались три лошади, вырвавшиеся из стойла; копыта громко стучали по мостовой. Группами по два-три человека бегали взад-вперед легионеры, быстро проходили кучки невооруженных полуголых солдат. За некоторыми гнались; другие убегали невесть от кого, поддавшись панике. Во главе небольших отрядов шли командиры; трудно было сказать, куда они ведут солдат и для чего.

Казалось, никто не понимал, что происходит.

Ноздрей Тулла достиг запах горящего дерева, который ни с чем не спутаешь. Он оглянулся в поисках источника дыма и увидел, что клубящиеся столбы поднимаются со стороны принципии. «Неужели какой-то глупец поджег штаб-квартиру?» – подумал Тулл. Некоторое время он колебался, потом решил придерживаться своего плана действий. Вокруг полно людей, чтобы погасить пожар, но, если не выследить Костистого с остальными, они могут уйти.

Тулл пока не знал, как разыщет четырех легионеров в этой неразберихе, но он не мог забыть, с каким наслаждением Костистый убил Септимия. Сын шлюхи должен заплатить за это, и Тулл намеревался осуществить правосудие любой ценой.

В казармах Восьмой когорты беглецов они не нашли; ситуация здесь уже была под контролем командиров. Из зданий выносили тела убитых, было много раненых. Усталый центурион рассказал Туллу, что мятежники вооружились и оказали сопротивление. Небольшая группа прорвалась сквозь ряды его легионеров.

– Мои парни уложили почти всех из списка. Они не горели желанием преследовать их, – сказал центурион, пряча глаза.

Найти Костистого в огромном лагере – надежды мало, и Тулл решил двигаться к принципии, чтобы помочь в тушении пожара. Но когда они вышли на главную улицу лагеря, план центуриона внезапно оказался нарушенным. Он бросил взгляд в сторону главных ворот, расположенных примерно в сотне шагов от отряда Тулла. Там шел яростный бой: бойцы набрасывались друг на друга, мелькало оружие, доносились вопли боли и боевые выкрики, сливаясь в привычный шум сражения. Стражники старались сдержать толпу солдат, рвущуюся из лагеря, сразу понял Тулл; однако стража явно проигрывала схватку.

– К воротам! – взревел центурион. – Они убивают наших братьев у ворот!

К тому времени, когда Тулл с солдатами подоспел к воротам, в живых остались только два стражника. Они упали от изнеможения, когда Тулл с товарищами ударили в спину нападавшим. Некоторые из мятежников услышали их приближение и развернулись, но остальные думали только о том, как оказаться за стенами лагеря. Легионеры Тулла ударили по врагу, сшибая мятежников умбонами щитов и пронзая упавших короткими колющими ударами. Они были взбешены расправой над немногочисленной стражей ворот и не нуждались в понукании.

Тулл тоже разозлился. Он встретил выставленный щит смуглого мятежника мощным ударом своего щита, направив его снизу вверх. Отдача удара прокатилась сквозь дерево и металл, и центурион ощутил боль в руке, но его противнику досталось куда сильнее. Верхняя кромка щита ударила его хозяина в лицо, выбив пару зубов. Он еще выплевывал кровь сквозь разбитые губы, когда Тулл погрузил клинок ему в горло.

Вытаскивая меч из плоти врага, он зажмурил глаза. Из раны ударила кровь, забрызгав верх его щита и щеки, а потом мятежник пропал из поля зрения. Сделав еще шаг вперед, Тулл оказался в гуще боя, окруженный мятежниками.

– Ко мне! – закричал он.

Тут центурион почуял позади себя движение, но он был слишком занят, коля, рубя и сея вокруг себя панику, чтобы посмотреть, кто это. От меча Тулла пал один из близнецов; потом он убил еще одного знакомого легионера. Затем ранил еще двоих – и вдруг увидел, что оказался по другую сторону рукопашной, пройдя ее насквозь. Он посмотрел по сторонам, надеясь увидеть Костистого. Ни его, ни Толстоносого он не увидел и изрыгнул проклятие.

Его внимание привлек топот сандалий на дороге, ведущей из лагеря. По ней бежали два вооруженных человека, удаляясь от места схватки. Тулл знал наверняка, что один из них – Костистый, а второй – либо Толстоносый, либо оставшийся в живых близнец.

– Фенестела! Пизон! Хватайте пилумы! – велел он и, бросив окровавленный меч в ножны, подобрал со щебня брошенное копье и побежал следом за мятежниками. Центурион не надеялся догнать их, но рассчитывал сократить расстояние до дальности прицельного броска, которая составляла около семидесяти шагов.

Он сделал рывок, нагоняя беглецов, и понял, что настало время метнуть пилум. Сейчас или никогда. Тулл резко остановился, принял нужную для броска позу, выставив левую ногу вперед, и отвел правую руку с пилумом назад. Зажмурив левый глаз, поймал цель, отвел правую руку еще дальше и изо всех сил метнул. Копье пошло вверх, набирая высоту. Тулл молил богов, чтобы оно нашло свою цель. «У меня больше нет сил, – думал он. – Пропади оно все пропадом».

Но, к удивлению Тулла, пилум, почти отвесно упав с высоты, вонзился в голень одного из легионеров. Рана была не смертельная, но это не имело значения. Беглец с пронзительным криком упал. Его товарищ оглянулся через плечо, и Тулл узнал Толстоносого. Он молил богов, чтобы упавший оказался Костистым.

Толстоносый что-то крикнул на бегу своему товарищу, но не помог и останавливаться не собирался.

«И этот мерзавец бросит умирать своего раненого товарища?» – подумал Тулл.

Кто-то пробежал мимо центуриона, хрустя сандалиями по щебню, и остановился шагах в двадцати впереди центуриона. Это был Пизон; моментально изготовившись к броску, он, крякнув, запустил свой пилум в небо по крутой дуге. Фенестела пробежал еще дальше и тоже метнул копье.

Бросок Пизона был настолько силен, что копье вонзилось в землю перед Толстоносым. Тот заверещал от ужаса и скакнул в сторону, споткнувшись со страху, и в этот момент пилум Фенестелы, упавший с небес, как удар молнии, поразил его между лопаток. Толстоносый всем телом рухнул на землю.

– Хоть ты и промахнулся, Пизон, твой бросок достоин атлета на Олимпийских играх, – сказал Тулл. – А ты попал случайно, Фенестела!

Опцион по привычке поскреб подбородок:

– А с чего ты взял, что я не брал в расчет бросок Пизона?

– Ха! Что ж, расчет оказался верен. – Тулл с облегчением посмотрел в сторону ворот – бой там уже закончился. – За мной, – скомандовал он, и все трое побежали за раненым легионером. Тот сумел извлечь пилум из голени и теперь изо всех сил хромал по направлению к поселению, видневшемуся вдали. Путь его был отмечен пятнами крови. Он на ходу оглянулся, и преследователи поймали отчаянный взгляд. Это был Костистый. Очень скоро они догнали его, и Тулл зашел спереди, преграждая путь, а Фенестела с Пизоном остались сзади.

Костистый бросил звякнувший меч на камни и поднял руки.

– Я сдаюсь. Не убивайте меня, молю! – Его голос дрожал от страха.

Тулл испытывал глубокое отвращение к этому человеку. Ни о какой пощаде за то, что он натворил, не могло быть и речи.

– Ты хладнокровно убил Септимия, мразь, и ожидаешь для себя милосердия?

Под яростным взглядом Тулла мятежник вздрогнул.

– Прости, центурион. Септимий был хорошим человеком и не заслуживал такой смерти.

– Здесь ты ошибаешься. Септимий был первостатейным дерьмом.

Костистый удивленно заморгал.

– Но в то же время ты прав. Такой смерти он не заслужил. И многие не заслуживали того, чтобы умереть от рук хладнокровных убийц. Это дерьмовая смерть. – Тулл спокойно извлек меч из ножен и коснулся его острием кожи под подбородком Костистого.

– Я… – начал Костистый, но продолжить не смог. Острие меча Тулла прошло сквозь кожу, мышцы, вены и хрящи, легко разрезая все на своем пути. Клинок дрогнул, уперся в позвоночник и остановился.

Тулл смотрел в широко раскрытые, наполненные ужасом глаза Костистого и слышал странные сдавленные звуки, слетавшие с его губ. В отношении других убитых им мятежников он мог бы почувствовать сострадание, но оно не распространялось на этого человека. Тулл был доволен, что причинил ему страдания. Если б не он, то Септимий и многие другие, в том числе и принявшие участие в мятеже, были бы живы.

– Сдохни, мразь. – Тулл держал бунтовщика на клинке, пока тот не испустил дух, а затем ударом ноги швырнул труп на землю. – Что со вторым близнецом? – спросил он. – Его кто-нибудь видел?

– Он мертв. Я видел, как он упал, – ответил Фенестела.

Вся ярость Тулла ушла, как кровь из перерезанного горла Костистого. Тот лежал у ног Тулла – жалкая фигурка, напоминающая сломанную детскую игрушку. Чувствуя, как внутри шевельнулась жалость, центурион подумал, что этот человек не был игрушкой – он просто сошел с правильного пути и жизнью заплатил за свою ошибку.

– Когда-нибудь в бою он мог спасти мне жизнь, – прошептал Тулл. – А я убил его.

– Ты сделал, что должно, – возразил Фенестела.

Центурион быстро взглянул на него.

– Да, клянусь богами. Но на этом лучше остановиться.

«Если мы не остановимся сегодня, – подумал он, – то все превратимся в чудовищ».

Глава 13

Начинало смеркаться, когда Арминий шагал по одной из тысяч тропинок, ведущих через лес к поселку. С одного его плеча свисал колчан, на другом он нес лук; в руках Арминий сжимал охотничье копье с широким наконечником. Башмаки были измазаны грязью, а с пояса свисала пара кроликов – зверьки подпрыгивали при ходьбе, словно были еще живые. «Не слишком богатая добыча для целого дня, проведенного на холоде в осеннем лесу», – думал вождь, поплотнее натягивая капюшон плаща на мерзнущие уши. И кроликов он добыл не стрелами – они угодили в силки, расставленные несколькими днями ранее.

Зверье в лесу словно попряталось. Олени, кабаны и пернатая дичь почти не попадались на глаза. Следы были – встречались кучки свежего помета, сломанные и потревоженные ветки, подъеденная трава. Но в пределах выстрела из лука никто не появлялся. Дважды ему удавалось подобраться достаточно близко к кому-то большому – и каждый раз зверь уходил, как только он собирался выстрелить. На опушке Арминий видел силуэт изюбря на фоне неба, но животное учуяло запах или заслышало охотника, когда тот попытался подобраться ближе, и убежало. Бить пернатую дичь стрелами даже для бывалого лучника нелегко, а Арминий себя таковым не считал. Он безвозвратно отправил в листву семь стрел, после чего отказался от дальнейших попыток.

Неудачная охота вовсе не означала, что Донар или Тамфана, богиня дерев, сердятся на него. Он все же добыл двух кроликов, а охота является одним из труднейших искусств, которыми может овладеть человек. Юность – а именно это время более всего подходит для изучения основ охоты – Арминий провел в Риме. Отец отослал его в столицу империи в качестве заложника, и он старался узнать как можно больше о враге. Потом поступил на службу в римскую армию и постигал искусство войны. «Вот в этом я мастер, – подумал вождь с холодным удовлетворением, – и еще умею договариваться с людьми. Когда говорю, они слушают».

Он постоянно стремился заручиться поддержкой новых союзников – и сейчас принялся размышлять о своей недавней поездке к племени ангривариев, которая прошла успешно. Поздней весной они пришлют своих воинов, которые поддержат войско Арминия. То же самое сделают и верные марсы. С самого начала было ясно, что оба эти племени, ненавидящие римлян, снова помогут ему, но сердце Арминия грело то, что их военные вожди принесли клятвенное обещание еще до того, как выпал первый снег. Если до зимы вернется мягкая погода, то он еще съездит на запад, к бруктерам, и на юг, к хаттам. Там он надеялся найти новых союзников. Арминий надеялся, что Сегимунд уже подготовил эти племена к его приезду.

И все же… Все же…

Воспоминание о двух воронах в священной роще было еще свежо в его памяти, как и неспособность – или нежелание? – Сегимунда истолковать их появление. Все, что смог Арминий вытянуть из жреца, ограничилось расплывчатым: «Вороны – посланцы Донара, они летают повсюду, покорные его воле, и иногда невозможно истолковать значение их появления».

Показалось ему или нет, что толкование Сегимунда стало еще более двусмысленным после того, как жрец поговорил с отцом? И что Сегест, который был взбешен своим задержанием, вдруг неизвестно почему стал образцовым пленником? Еще недавно старик был невыносим, размышлял Арминий, ныряя под арку из сплетенных ветвей ежевики, нависавшую над упавшим стволом старого дерева…

Он напоролся голенью на незаметный сухой сучок, вскрикнул и замер, стараясь удержать равновесие. По левой ноге от раны волнами поднималась боль. Арминий перебрался через ствол, уронив копье и стараясь не упасть лицом в грязь.

«Вжжжик». – Над его головой пролетела стрела.

Арминий распростерся на влажной холодной земле. Он не слышал ни окриков, ни извинений от охотника, случайно спустившего тетиву. Вокруг было тихо, а это значило, что стрела предназначалась ему. Если б он не задел сучок и не перевалился за ствол, стрела могла попасть в цель. Мозг лихорадочно работал. Кто, во имя Донара, пытается его убить? И так близко от поселка?

Тихие голоса, донесшиеся слева – именно оттуда прилетела стрела, – позволили понять, что стрелок был не один. Сколько их – двое, трое или больше? На лбу Арминия выступил пот. Мело и остальные его воины – сотни крепких бойцов – в поселке; в данной ситуации это все равно что в Риме, и помочь ему некому. Если он поднимется, стрелок снова спустит тетиву. И его товарищи тоже, если у них есть луки. К тому времени, когда Арминий стащил свой лук с плеча, в него выстрелили еще раз, а нападавшие перебежали поближе. У них были и копья.

Враги тихо переговаривались. Трещали сучья. Шаги слышались все ближе.

С нарастающей яростью Арминий думал, что не собирается расставаться с жизнью, валяясь в грязи, как червяк. Надо драться – тогда у него есть надежда попасть в зал славы, где пируют погибшие воины. Вождь постарался скорее снять колчан, отложил лук и снял с пояса кроликов – они будут мешать биться копьем. Моля богов о достойной смерти, он, опираясь на копье, поднялся на колени. Быстро осмотревшись влево, вправо и назад, насчитал шесть подбиравшихся к нему фигур. Никого из этих людей он не знал. До них оставалось не более двадцати шагов, и у Арминия сжалось сердце. Это не была чья-то страшная ошибка. Его действительно хотели убить.

«Вжжжик».

Стрела прошла сквозь тунику, оставила на его левом боку широкую кровоточащую рану и исчезла в подлеске. Арминий инстинктивно пригнулся, но тут же поднял голову, чтобы не упускать противника из виду. Еще один человек был вооружен луком, остальные – только копьями. Если побежать к поселку, его легко подстрелят. То же случится, если напасть на одного из копейщиков. Приняв решение, Арминий выскочил из-за ствола и бросился на лучника, только что выстрелившего в него. Оскалив зубы и держа копье наперевес, он издал пронзительный, отчаянный боевой клич.

Стрела второго лучника пролетела мимо и вонзилась в морщинистый ствол старого бука. Первый, на которого бросился Арминий, от страха замешкался и никак не мог нащупать в колчане стрелу. Арминий успел пробежать десять шагов, пока враг нашарил ее, и еще шесть, пока наложил стрелу на тетиву и сумел наполовину натянуть лук и в спешке выстрелить. Арминий загодя пригнулся, и стрела пролетела над головой. Используя момент, он вонзил копье в живот противника. Стрелок сначала выдохнул от удара, а потом пронзительно вскрикнул от боли. Арминий резко вырвал копье из тела, а когда лучник упал, корчась в грязи, огляделся, готовясь к продолжению схватки.

Копейщики бежали к нему, второй лучник готовился выстрелить. Бросив копье, Арминий схватил поверженного врага за плечи и рывком поднял с земли, заслоняясь им, как щитом. С плотоядным чавканьем стрела вошла в плоть умирающего, и его тело судорожно дернулось. Арминий старался действовать предельно быстро. Он тут же бросил дважды убитого лучника на подбегавших копейщиков, развернулся и побежал.

Пара быстрых ног давала шанс оторваться от преследователей, но с каждым прыжком он чувствовал, как рвется кожа на боку вокруг раны. Хотя оставшийся в живых лучник и промахнулся несколько раз, стрела могла вонзиться в сердце в любое мгновение. Только б добраться до опушки леса… Он уже пробежал двадцать шагов и, посчитав, что лучник должен быть готов выстрелить, внезапно прыгнул вправо и перескочил через поваленное дерево. Стрела просвистела слева, и Арминий почувствовал огромное облегчение.

Он пробежал еще тридцать шагов, а лучник все не стрелял. Арминий слышал громкие ругательства и топот за спиной – его преследовали копейщики. Густой подлесок и упавшие старые деревья не позволяли оглянуться на бегу – слишком велика была опасность оступиться, споткнуться и упасть. Вождь пронесся еще шагов десять и уже начал думать, что оказался вне пределов досягаемости для лучника. Он добежит до опушки, там громким криком позовет на помощь, и каждый, кто услышит, поспешит ему на выручку. Преследователи испугаются. Он останется жить.

«Вжжжик».

Правое бедро взорвалось невыносимой болью, какой Арминий никогда не испытывал. Споткнувшись, он остановился. Сзади донеслись торжествующие крики. Шипя от боли и балансируя на левой ноге, вождь посмотрел вниз. Зазубренный наконечник стрелы, пройдя сквозь штанину, вышел из передней части правого бедра, а хвост с оперением торчал сзади. Ни обломать стрелу, ни тем более вытащить ее времени не было. Даже если попробовать, боль отнимет силы.

Теперь Арминий мог только хромать. Он оглянулся, и все его надежды рухнули. Копейщики были менее чем в пятидесяти шагах, лучник – чуть дальше. Все пятеро спешили к нему.

Теперь из оружия у него остался только кинжал с коротким лезвием, бесполезный против врагов с копьями и луком. Тем не менее он выхватил его и развернулся лицом к убийцам. «Какая бессмысленная смерть», – пронеслась в голове горькая мысль. После всего совершенного, после сокрушительного удара по римским легионам он закончит жизнь, как раненый олень, и не сможет помешать тем, кто его прикончит.

За спиной зашелестела листва. Морщась от боли, Арминий попытался повернуться, чтобы лицом к лицу встретить врага, каким-то образом оказавшегося между ним и поселком. До того как упасть на землю, он успел заметить хрупкую фигурку в арке и услышал звон спущенной тетивы. Стрела прошла мимо и через мгновение угодила в горло переднего копейщика, который рухнул, не издав ни звука.

– МММ! УУУМММ!

Высокий тон указывал на юнца, но это был именно боевой клич, знакомый большинству племен. Его подхватил второй голос, находившийся недалеко от первого, и сквозь окутавшие его дурманящие волны боли Арминий расслышал звук еще двух выпущенных стрел, пролетевших над ним. Одна из них ранила следующего копейщика. Спасители не прекращали повторять боевой клич пронзительными голосами, перемежая его с оскорблениями и выкриками, сравнивавшими нападавших со свиньями, крысами и прочими животными.

– Отдайте его нам! – крикнул один из копейщиков. – Вас это не касается!

– Как это не касается? – возразил паренек, стоявший над Арминием. – Он – мой вождь, а вы пытаетесь убить его. Убирайтесь в то сраное болото, которое вы называете домом, пока мы не утыкали вас стрелами, как ваших друзей.

Мальчишка хорохорился, но голос его дрожал.

У Арминия перед глазами плыли какие-то вспышки, к горлу подступала тошнота, но отчаянным усилием воли он заставил себя сесть. Его спасителями оказались два подростка, один с взъерошенными волосами, другой невысокий, но плотный; оба уже вступили в пору взросления и были вооружены большими луками, какие используют настоящие воины. Вдвоем они выступили против четверых, один из которых был ранен в руку. К сожалению, лучник не пострадал и теперь готовился выстрелить в Арминия. Наложив стрелу на тетиву, он повел луком, целя в лицо. «Все, – подумал Арминий. – Мне конец».

«Вжжжик».

Лучник рухнул навзничь – из груди его торчала стрела.

– Держи. – Подросток, только что убивший лучника, ногой подвинул охотничье копье. Используя его как костыль, Арминий, не обращая внимания на острую боль в бедре, поднялся. По внутренней стороне правой ноги стекала теплая кровь. Он смог держать равновесие, опираясь на здоровую ногу, и поудобнее перехватил копье.

Оставшиеся три копейщика – один из них раненый – заколебались, когда парень, убивший лучника, наложил на тетиву следующую стрелу. Теперь против них были два лука и копье Арминия. Не зная, на что решиться, они переглянулись.

– Подходите, ублюдки, – прорычал Арминий. – По крайней мере, один из вас умрет, если не все вы.

Оскорбление могло подвигнуть копейщиков на нападение, но тут донеслись голоса людей, спешивших на помощь из поселка. Убийцам стало ясно, что довести дело до конца им не удастся. Развернувшись, они бросились бежать.

«Вжжжик!» – Вслед им понеслась стрела, но на этот раз юный лучник промахнулся.

– Пусть убираются, трусы, – выговорил Арминий, с трудом ворочая языком.

Мир вокруг него завертелся, перед глазами все поплыло. Он упал бы, но первый подросток схватил его за левую руку и помог устоять на ногах. Собственная голова казалась Арминию слишком большой и тяжелой для плеч, но он смог посмотреть на своего спасителя, успел признать в нем внука Тудра, который был одним из наиболее доверенных людей его отца, произнес: «Благодарю…» – и полетел в бездонный черный колодец.

Первым, что увидел Арминий, открыв глаза, было лицо Туснельды. Глаза покраснели, щеки ввалились – она определенно плакала. Жена смотрела поверх Арминия на кого-то, стоявшего по другую сторону ложа. Сам вождь лежал навзничь и, посмотрев вверх, узнал крышу своего длинного дома.

– Ты очнулся! – радостно вскрикнула Туснельда.

Арминий пошевелил языком в пересохшем рту.

– Кажется, да, – с кривой усмешкой сказал он. – Дай воды, пожалуйста. Я долго был без сознания?

– Наверное, час. – Она промокнула его лоб влажной тряпицей. – Достаточно долго, чтобы жрец успел извлечь стрелу.

Смутные воспоминания о боли еще более сильной, чем от полученного ранения, всплыли в голове. Он провел правой рукой по бедру и нащупал плотную повязку. От раны волнами распространялась пульсирующая боль, не такая острая, как раньше, но неприятная.

– Стрела вышла легко?

– Достаточно легко, – произнес знакомый голос.

Арминий повернул голову и, оскалившись, посмотрел на Мело.

– Ну, и где вы были?

Помощник сделал виноватое лицо.

– Я прибежал, как только услышал о нападении.

– Кого-нибудь из них поймали? – Мело покачал головой, и Арминий добавил: – Есть соображения, кто это был?

– Это были херуски, такие же, как мы, это я точно знаю. – Глаза Мело сверкнули. – Кто это мог быть, как не люди Сегеста?

– Убить меня не значит освободить Сегеста, – возразил Арминий.

– Может, они пришли, чтобы попытаться выручить его, но наткнулись на тебя, рыская вокруг поселка. Кто-то сгоряча пустил стрелу, ну а дальше пошло-поехало…

Вполне разумное объяснение, подумал Арминий, сдерживая разгорающийся гнев. Стиснув зубы от пронзившей бедро боли, он заставил себя сесть.

Туснельда положила ладонь ему на грудь:

– Ты должен остаться в постели.

– Я должен поговорить с твоим отцом, – отрывисто бросил Арминий. – Ты знала о его людях? – Туснельда убрала руку, и ее глаза наполнились болью. Он тут же почувствовал раскаяние. – Мне не следовало говорить это.

– Да, не следовало! – Она выпрямилась и отступила от ложа. – Делай как знаешь. Пусть рана снова кровоточит. Мне все равно.

Она вышла. Арминий смотрел ей вслед.

– Тебе лучше полежать и отдохнуть. Сегест может подождать, – посоветовал Мело.

– Помоги мне встать, – велел вождь. – Уж я устрою старому ублюдку хорошую трепку. – Он усмехнулся. – Вернее, трепку устроишь ты, а я посмотрю.

Раненая нога доставляла такие неудобства, что ему пришлось обратиться за помощью, даже не дойдя до двери. И даже обняв одной рукой широкие плечи Мело, он потратил втрое больше, чем обычно, времени, чтобы дохромать до длинного дома, в котором содержали Сегеста. Восемь воинов, стерегущих узилище, вытянулись перед вождем, озабоченно глядя в его лицо.

Арминий пренебрежительно махнул рукой и, понизив голос, чтобы не услышал Сегест, добавил:

– Я получал более серьезные порезы, когда точил меч.

Воины смотрели на него с сомнением.

– Есть новости?

– Никаких, – ответил первый воин. – Поел, потом прогулялся. Сейчас, похоже, лег подремать. Этим и занят большую часть времени.

– Мы его разбудим, – недобро усмехнулся Арминий. – Принесите бадью с водой.

Второй воин бросился выполнять поручение, а вождь опустился на низкую скамью, на которой обычно сидели стражники, и прикрыл глаза. Надо немного отдохнуть, чтобы не выглядеть перед Сегестом совсем уж дерьмово.

К тому времени когда воин вернулся с видавшей виды деревянной бадьей, наполненной водой, Арминий немного собрался с силами. Запорный брус осторожно сняли с крюков и положили на землю. Дверь отворилась с неизбежным легким скрипом, но внутри никакой тревоги это не вызвало. Один из часовых прошмыгнул внутрь, потом вернулся и сообщил, что Сегест еще спит. Однако двое его людей бодрствовали.

– Они будут вести себя спокойно, если понимают, что для них хорошо, а что плохо, – тихо сказал Арминий. – Как только войдем, свяжите их. Если потребуется, заставьте их молчать.

Они на цыпочках вошли в дом – все десять человек. Люди Сегеста, похоже, встревожились, и один спросил, что, во имя Донара, им надо, но воины Арминия бросились вперед, повалили их и заткнули рты еще до того, как те успели поднять шум. Вождь с огромным удовлетворением увидел, что Сегест продолжает мирно похрапывать, не слыша звуков потасовки. Старик лежал на тюфяке, набитом соломой, наполовину укрывшись одеялом. Из его раскрытого рта вырывались громкие утробные звуки, по щеке сползала струйка слюны.

Они подобрались вплотную и встали над ним. Воин с бадьей взял ее на изготовку. Арминий на секунду задумался, глубоко вздохнул, пытаясь удержать боль, волнами расходящуюся от раны в бедре. Мысль о врагах, устроивших охоту на него, придала сил. Он понял, что готов, и кивнул.

Содержимое бадьи водопадом хлынуло на Сегеста. Старик вскочил, взревев от неожиданности и испуга. Воины Арминия захохотали, но сам вождь сохранил невозмутимое выражение лица.

Отплевываясь и вытираясь, Сегест наконец уставился на Арминия:

– Зачем ты это сделал, ублюдок?

– Я собирался задать тебе тот же вопрос. – Арминий указал на забинтованное бедро.

Сегест бросил взгляд на его ногу и снова поднял голову:

– Не понимаю… Ты о чем говоришь?

– На меня недавно напали… возле поселка. Шестеро воинов, все – херуски. – Что-то мелькнуло в глазах Сегеста. – Ага! – воскликнул Арминий. – Это были твои люди! Пришли освободить тебя, да?

– Ты бредишь. От раны горячка началась.

– Нет, еще не началась…

Арминий кивнул самому рослому из своих воинов. Тот нагнулся, схватил Сегеста за грудки и швырнул его на пол. Пленник закричал от боли и попытался отползти в сторону, но сильный удар ногой в живот вышиб весь воздух из его легких, и он упал на бок, широко открыв рот, не в силах вдохнуть.

Арминий жестом отстранил воина и подождал, пока Сегест сможет сесть.

– Ты просил Сегимунда прислать отряд тебе на выручку?

– Да.

– Я так и знал, – крикнул Мело.

– Я не стал бы горевать, если б тебя убили, но такого приказа у них не было, – сказал Сегест.

Старик, похоже, говорил правду, но ярости Арминия от этого не убавилось. Если б людей Сегимунда не было в лесу, никакого нападения и не случилось бы.

– Приведите сюда его людей, – распорядился вождь.

– Они ничем не провинились, – прохрипел Сегест, когда подручные Арминия притащили его соплеменников.

– Будь у них малейшая возможность, они убили бы меня, как и те в лесу, – бросил вождь и посмотрел на Мело. – Кончай с ними.

Сегест закричал, протестуя, пленные замычали от ужаса; все это продолжалось несколько мгновений. Потом из горла одного из несчастных хлынула кровь, и шум несколько уменьшился. Безжизненное тело свалилось на пол, а Мело мгновенно подошел ко второй жертве и с быстротой и точностью мастера перерезал ей горло. Поток свежей крови хлынул на земляной пол. Второе тело рухнуло на первое перед Сегестом; Арминий, хромая, подошел и посмотрел старику в лицо.

В глазах Сегеста бушевало пламя, и в душе вождя шевельнулся страх. «Лучшая тактика – наступление», – решил он.

– Ну же, давай! Раненый или нет, я тебя свалю!

Сегест обмяк, как проколотый ножом мех с вином.

– Делай, что должно. Надеюсь, Туснельда никогда не подарит тебе ребенка, тем более сына.

Будь в тот момент у Арминия в руках оружие, он убил бы старика на месте – ярость просто захлестнула его. Вождь глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз, стараясь успокоиться. Потом ухватился за руку Мело:

– Выбей из него дерьмо. Не спеша, с толком. Сломай пару костей, но не убивай. И не оставляй избитым, чтобы он впоследствии не подох. – Арминий говорил достаточно тихо, чтобы Сегест не мог услышать.

Нападение в лесу было случайностью, решил вождь, и Туснельда никогда не простит ему смерти своего отца. А вот ее недовольство – дело совсем другое, и он вполне мог бы его перенести. В конце концов, разве люди Сегеста не напали первыми?

– Чтоб Донар забрал тебя! – крикнул ему в спину старик.

Арминий не ответил и не стал задерживаться, чтобы понаблюдать за расправой над пленником. Он чувствовал, как покидают его силы. Надо отдохнуть и на уютном ложе поразмыслить о том, как быть с Сегимундом.

Близкий враг может быть не менее опасен, чем далекий.

Глава 14

Двумя днями позже Тулл наблюдал за прибытием Германика в Ветеру. Статный, с прямой спиной и каменным лицом, тот скакал впереди; за ним следовал сборный вспомогательный отряд из более чем двух тысяч воинов. Обращение к помощи солдат-неримлян было молчаливым упреком Цецине и каждому легионеру в лагере. Утешением мог служить тот факт, что содействие союзников больше не требовалось; день кровавого возмездия, начавшийся с призывного сигнала труб, положил конец неповиновению в войске. Два легиона потеряли около шести сотен убитыми. Большинство были мятежниками, но в жестокой схватке пало и около пятидесяти верных присяге легионеров. Объезжая лагерь, в котором повсюду виднелись следы убийств и разрушений, опечаленный Германик назвал случившееся прискорбным событием.

– Цена оказалась непомерно высока, лекарство – слишком горьким, – упрекнул он Цецину и бросил укоризненный взгляд на остальных присутствующих старших командиров. – В такого рода делах требуется более строгий контроль.

Правитель покраснел и принялся бормотать извинения. Остальные, включая Туберона, потупились, рассматривая пряжки ремней и рукояти мечей.

Тулл хотел сказать, что бойню устроили по его, наместника, приказу, но прикусил язык. Расправа над мятежниками была необходимым злом, и еще неизвестно, какой результат дали бы некие иные методы.

– По крайней мере, вопрос закрыт, – сказал Германик, вторя мыслям Тулла, и направился к одной из лестниц, ведущих на окружавшую лагерь крепостную стену. Все последовали за ним.

Облокотившись о верх стены, Германик устремил взгляд на восток, и Тулл последовал его примеру. За глубоким защитным рвом пологий травянистый склон уходил к холму, на котором стояла Ветера. У его подножия раскинулись разделенные межами поля. Тут и там виднелись домишки и сараи, но прежде всего внимание привлекала широкая серебристая лента реки Рейн.

Когда-то ее дальний берег был знакомой, исхоженной вдоль и поперек территорией, но после бойни, устроенной Арминием в лесу, римские войска редко переходили реку. Последний раз Тулл побывал там более двенадцати месяцев назад, и то была всего лишь вылазка глубиной в несколько миль от моста. Некоторые солдаты считали, что довольно и этого, но бóльшая часть легионеров – даже такие люди, как Корд и Виктор, – сходилась на том, что господство Рима в этом районе необходимо восстановить. Нечего и говорить, что Тулл буквально горел желанием поучаствовать в боевых действиях на дальнем берегу и не мог дождаться наступления весны и начала обещанной Германиком кампании.

– Прекрасная погода для этого времени года, а? – спросил наместник, посмотрев в чистое небо.

– Намного мягче, чем обычно, господин, – согласился Цецина.

– Я плохо знаком с сезонными изменениями в этих краях. Такое бывало раньше?

– Случалось, господин. Но сохранится ли такая погода, точно сказать невозможно, – ответил правитель. Похоже, они продолжали уже начатый раньше разговор.

– И все же интересно, надолго ли она установилась? На месяц? – Германик обращался уже не только к Цецине, но ко всем присутствующим.

Наместник прошелся взад-вперед; остальные смотрели на него. Бросалось в глаза, насколько он выше окружающих. Размышляя о чем-то, Германик постукивал ногтем указательного пальца по зубам.

– Мятеж и его последствия дóлжно преодолеть, оставить в прошлом. Этой цели не достичь, если просидеть зиму в казармах. Результат скорее будет противоположный.

Тулл мысленно согласился с ним. В холодные зимние месяцы обязанностей у солдат меньше, у них появляется время предаваться пустой болтовне и потакать собственным слабостям. Он весь обратился в слух.

– Я предлагаю быстрый рейд за реку, – объявил Германик; его пронзительный взгляд скользнул по лицам командиров. – Переправа, маршевый бросок и атака первого попавшегося враждебного племени. Ничто так не объединяет солдат, как общий враг. По-моему, одни из ближайших – марсы?

– Да, господин, – подтвердил Цецина. – Полагаю, ты поведешь людей из мятежных легионов?

– Ты читаешь мои мысли. Не всех солдат из четырех легионов, но бóльшую часть. Десять-двенадцать тысяч легионеров и столько же вспомогательных сил. Этого будет достаточно.

От слов Германика сердце Тулла разве что не пустилось в пляс. Марсы входили в объединенные силы Арминия. Они заслуживали наказания, и это было не единственной причиной радостного возбуждения центуриона.

– Господин! – обратился он к наместнику.

– Говори, – разрешил Германик, делая приглашающий жест рукой.

– У меня есть слуга из марсов, господин. Недавно он пересказал мне слухи о том, что один из трех потерянных орлов находится в его племени.

Глаза у Германика заблестели:

– Это так?

– Да, господин. Только он не знает, из какого легиона этот орел.

– Не имеет значения, – вскричал Германик, обводя взглядом командиров. – Будем надеяться, что эта история – правда, и мы вернем орла, даже если нам придется перебить всех марсов.

От этих слов Тулл вздрогнул как от боли. Приговор, вынесенный народу Дегмара, должен быть суров, но он никак не ожидал, что все племя может оказаться приговоренным к смерти. Какая-то часть его – да, но неужели родители и сестры Дегмара, о которых он как-то упоминал, тоже заслуживают смерти? Невинные гибнут постоянно, возразил себе Тулл. И семья Дегмара не относится к друзьям Рима.

Туберон, похоже, прочитал его мысли.

– Держи своего пса-слугу на коротком поводке. А еще лучше, заставь его молчать, – сказал он с недоброй улыбкой. – Меньше всего нам нужно, чтобы марсов предупредили о нашем приближении.

Тулл заметил, что все пристально смотрят на него. И внимательнее остальных – Германик.

– Для беспокойства нет причин, господин. Мой слуга – человек верный. Если б не он, мы не добрались бы до Ализо.

– Ты принимаешь на себя ответственность за его действия? – требовательно спросил Туберон.

– Принимаю, легат, – ответил Тулл. – Я за ним присмотрю.

Похоже, Туберон хотел потребовать более веских заверений, но Германик поднял руку:

– Слова центуриона достаточно.

Туберон подчинился, а Тулл почувствовал злость. Он поставил на кон свою репутацию, возможно, саму жизнь, но кто знает, сохранит ли Дегмар верность, особенно если речь пойдет о жизни его семьи. Наилучшим решением, заключил Тулл, будет исполнение обещания. Дегмара нужно удержать от опрометчивых поступков до самого последнего момента, когда предпринять что-то будет уже слишком поздно.

– Когда выступаем, господин? – спросил Тулл у Германика.

– Легионы из Ара Убиорум придут через три-четыре дня. Объединенные силы смогут выступить через день после их прибытия.

Когда все закончится, подумал Тулл, можно будет освободить Дегмара от клятвы. Ведь никто не пожелает служить тому, кто истребил его народ.

Вернувшись в казарму, Тулл сразу же вызвал Дегмара. Центурион занимал иные, чем во время службы в Восемнадцатом легионе, комнаты – понижение в должности неизбежно влекло переселение, – но сберег для себя многие привычные предметы обихода, а также личные вещи. В мрачные месяцы, наступившие после разгрома, эти мелочи скрасили жизнь. Особенно сильно они проявлялись в спальне, самой уединенной из комнат; в остальных всегда толпились разного рода посетители.

Шерстяные половики, купленные на местном рынке. Деревянная подставка для доспехов, плечики которой блестели, отполированные кольчугой. Небольшой алтарь по пояс высотой, украшенный крошечными фигурками – среди них отец и дед Тулла, – стоял в противоположном кровати углу. Ложе было застелено поношенным солдатским одеялом, которое центурион предпочитал любому красивому покрывалу. Пара простых табуреток, одна против другой, расположились по обе стороны низенького стола, на котором нашлось место для кувшина, двух чаш и набора игральных фишек из слоновой кости.

Перейдя из спальни в скромно убранную комнату, служившую одновременно гостиной и кабинетом, Тулл прошелся из угла в угол, раздумывая над тем, как лучше сообщить Дегмару важные новости. Он еще не пришел к какому-либо решению, когда в дверь резко стукнули. Порог переступил воин-марс.

Тулл улыбнулся – даже Фенестела сначала выкрикивал свое имя, а потом входил; гордый Дегмар же придерживался собственных правил. Он никогда не называл Тулла господином. Остальные римляне считали такое поведение вызывающим, но не Тулл. Отношения между германскими военными вождями и их воинами были другими, нежели у римлян. Дегмар слушался его из уважения, невзирая на чин.

– Ты звал меня?

– Да. – Тулл всматривался в лицо Дегмара, стараясь понять, знает ли он уже о предстоящем набеге, и с облегчением понял, что не знает.

– Тебе надо почистить сандалии или отполировать доспехи?

– Нет.

Дегмар пробежал глазами по комнате.

– Где твой меч? Ты вроде говорил, что его надо наточить.

– Дело не в нем. Мне надо поговорить с тобой, сообщить кое-что…

Темные глаза Дегмара остановились на лице Тулла.

– Звучит серьезно.

– Так оно и есть. – Как же все-таки смягчить удар? Ответа Тулл не находил. – Германик приказал срочно готовиться к вылазке за Рейн. Пойдут двадцать пять тысяч человек. Половина из них – легионеры из Двадцатого и Двадцать первого и из легионов, расквартированных в Ара Убиорум, остальные – вспомогательные войска. Поход задуман специально для того, чтобы сплотить солдат после мятежа.

Если Дегмар и был удивлен, то сумел скрыть это.

– Я буду сопровождать тебя?

– Да, но ты здесь по другой причине. – Проклятье, остается только сказать напрямую… – Германик приказал напасть на селения марсов.

В глазах Дегмара зажглась тревога.

– Какие?

– Ближайшие.

– А люди – их захватят в рабство или?.. – Дегмар не закончил вопрос.

Тулл покачал головой.

– Мне жаль.

Наступила тишина. Дегмар, играя желваками на скулах, уставился в пол.

– Я должен идти, – наконец сказал он. – Их нужно предупредить.

– Ты знаешь, что я не могу позволить тебе этого.

Дегмар шагнул к Туллу.

– Почему мои родители и сестры должны умереть? Они ничего не сделали Риму!

– Знаю, – сказал Тулл, разрываясь между жаждой мести и сочувствием к марсу.

– А женщины, дети, старики – они что сделали? – Голос слуги дрожал от гнева.

– Марсы поднялись против Рима. Их воины принимали участие в избиении римлян в ловушке, устроенной Арминием.

– Конечно, принимали! – выдохнул Дегмар. – Почему бы им не принимать? Ты и такие, как ты, были завоевателями, чужеземцами, пришедшими за Рейн. А мы там не чужие. Мы жили среди других племен, как свободные люди, а не подданные какого-то там сраного императора. Что вообще значит это слово? Подчинение. Римский башмак на нашей шее. Законы. Налоги. И больше ничего, насколько я понимаю.

Тулл давно знал об антипатии Дегмара к римлянам и Риму и научился не замечать ее. Воин служил ему, а не старшим командирам и не императору. Тем не менее его мнение, выраженное столь просто и сильно, до некоторой степени потрясло Тулла. Вместе с тем центурион не мог не признать, что и его ответ на угрозу мог бы быть таким же.

– Рим таков, каков есть…

– Вот ему, Риму! – крикнул Дегмар, сопровождая свои слова непристойным жестом. На мгновение Туллу показалось, что марс сейчас ударит его или выбежит из комнаты. Но Дегмар вдруг поник, опустил плечи. – Пока набег не закончится, меня будут держать здесь как пленника?

– Ты можешь дать мне слово, что не убежишь?

– Почему я должен давать слово? – крикнул Дегмар, гневно сверкая глазами. – Все из живущих, те, кого я люблю, вскоре умрут благодаря Германику. – Последнее слово он произнес с ненавистью.

Отчаяние марса подсказало быстрое и неожиданное решение.

– Я связан долгом и обязан подчиняться приказам наместника, и ты это знаешь. Поселения марсов будут разрушены, и тысячи людей погибнут. Но это не значит, что несколько человек не смогут спастись.

Дегмар подозрительно посмотрел на Тулла:

– Я не понимаю…

– Твоя верность мне на протяжении последних лет налагает на меня определенные обязательства. – Они были одни, но Тулл все равно понизил голос: – Я помогу тебе перевезти семью в безопасное место до нападения. Когда мы это сделаем, ты сможешь остаться с ними.

В глазах Дегмара мелькнуло удивление, потом – недоверие.

– Почему ты делаешь это для меня?

– Ни я, ни мои люди не смогли бы добраться до Ализо после бойни в лесу.

– Подумаешь! Я был всего лишь проводником.

– Нет, – возразил Тулл. – Я уже говорил тебе. Ты не был обязан разыскивать нас после боя, но разыскал. Потом ты спас меня и многих других. Этого было более чем достаточно, чтобы расплатиться со мной за твое освобождение из рук узипетов.

– Вести тебя несколько дней по лесным тропинкам – это чепуха. Я могу расплатиться с тобой единственным способом – спасти твою жизнь в бою, – возразил Дегмар с упорством, которое проявлял постоянно, когда заходила речь на эту тему.

– Тогда считай, что я помогаю тебе в оплату за твои услуги проводника, – сказал Тулл с улыбкой. – Что до твоего обязательства спасти мне жизнь в бою, то тебе придется отложить его до тех времен, когда мы расстанемся. По-другому никак не получится.

– А если тебя схватят? Если кто-нибудь – например, Туберон – узнает, что… – начал Дегмар.

– Вот и давай позаботимся о том, чтобы о наших задумках никто не узнал, ладно?

Намеренно беззаботный тон не означал, что Тулл был полностью уверен в успехе. Обнаружить семью Дегмара, когда поблизости собираются легионы, не позволить им предупредить друзей и соседей о надвигающейся опасности, а затем незаметно для обеих сторон переместить несколько человек в безопасное место – все это представлялось невозможным и едва ли не безумным. И все же Тулл собирался попробовать.

Ради Дегмара.

Глава 15

Пизон расположился у стойки таверны «Бык и плуг», ставшей для него вторым домом после кровавой расправы над мятежниками. Заведение было битком набито легионерами, командирами и немногочисленными представителями гражданского населения. Все столики оказались занятыми, и стоявшие посетители толкались, как те несчастливцы, что угодили в трюм корабля работорговца. Трио музыкантов в углу напрасно состязалось с шумом пьяных песен и громкого гомона. Хозяйка таверны, Сирона, сновала вдоль стойки, с улыбкой подавая вино и еду и глаз не сводя со своих клиентов.

– Еще вина, – потребовал Пизон, стукнув кубком по стойке. – Больше вина!

Вителлий сердито посмотрел на него. Он, как всегда, проявлял бóльшую, чем Пизон, сдержанность и теперь схватил друга за руку, не дав ему еще раз ударить по стойке.

– Тебе не хватит?

– Нет, – бросил Пизон. – Не хватит.

Вителлий взглянул на Сирону – та с сердитым лицом направлялась в их сторону, держа в руках полный кувшин.

– Воды добавила?

– Добавила, – сварливо ответила она. – Пять к одному.

– Отлично, – одобрил Вителлий, выложив на стойку вдвое больше монет, чем требовалось. – Сдачи не надо.

– Пять к одному? – оскорбился Пизон. Вино было разбавлено сильнее, чем к тому привыкли легионеры, тем более он сам. Но лицо Сироны из сердитого стало грозным, и Пизон, хоть и был пьян, понял, что дальнейшие возражения закончатся тем, что вино выльют ему на голову. Он проглотил гордость и больше ничего не сказал.

Сирона поставила кувшин перед Вителлием, а не перед Пизоном и смахнула монеты на ладонь.

– Это ваша последняя выпивка. Вы оба пьяны. А ты, – она недружелюбно посмотрела на Пизона, – в особенности.

Уязвленный легионер начал было протестовать, но получил от Вителлия резкий удар в бок.

– За что? – вскинулся он.

Приятель не обратил на его протесты никакого внимания.

– Как скажешь, Сирона. Мы допьем это и уйдем. Так, Пизон?

– Наверно, – мрачно пробормотал тот.

Сирона скривила губы и отошла.

– Да что с тобой такое? – спросил Вителлий. – Вот добьешься, что пускать больше не станут…

– Она не посмеет, – изрек Пизон с презрительной усмешкой.

– Почему это? Клиентов у нее более чем достаточно, и сыновья – ребята здоровые. Если скажет, что ты – нежеланный гость, больше сюда не войдешь. – Вителлий кивнул в сторону двух вооруженных дубинками здоровяков у дверей. Когда Пизон презрительно фыркнул, Вителлий добавил: – Глупец, она дружит с Туллом. Здесь живет Артио, не забыл? Сирона одно слово скажет Туллу, и ты получишь наряд вне очереди и забудешь путь сюда.

– Ладно, – проворчал Пизон и нетвердой рукой наполнил себе кубок, расплескав вино на прилавок. Кивнув Вителлию, он одним глотком почти полностью осушил кубок. По желудку разлилось приятное тепло, но оно не помогло Пизону избавиться от воспоминания о том, как он едва не убил убегавшего центуриона. Перед глазами стояли лица мятежников, которых убивали они с Туллом. На этих лицах застыли неприкрытый ужас и неверие в то, что их же товарищи напали на них. Воспоминания были настолько яркими и причиняли такую невыносимую боль, словно это случилось только что. Пизон повесил голову, уставясь в посыпанный опилками пол и размышляя, стошнит его сейчас или нет. Секунду спустя желудок успокоился.

– Думал, что хуже, чем в лесу, уже не будет.

Вителлий сочувственно посмотрел на друга.

– Я тебя понимаю, но те люди должны были умереть. Если б мы на это не пошли, они стали бы язвой на теле легиона, которая постоянно болит и доставляет всяческие неприятности. Я это знаю. Ты это знаешь. Все это знают.

– Но из нас сделали палачей.

– Ты разве не понимаешь, что со стороны Германика это было мудрое решение? Если б он поручил сделать то же самое вспомогательным войскам, каждый легионер здесь, на границе, до конца жизни потерял бы доверие к союзникам. Теперь, когда мы стали соучастниками расправы, нам остается только забыть об этом печальном происшествии. Жить дальше, оставив его в прошлом, – ничего другого нам не остается.

Пизон подумал, что рассуждения Вителлия не лишены смысла, но чувство стыда за содеянное не проходило. Этот стыд, как в зеркале, он видел и в глазах Вителлия, и в глазах остальных своих товарищей. Легионер снова налил вино в кубки, опустошив кувшин.

– И сколько времени нам потребуется, чтобы забыть?

– Не знаю, – ответил устало Вителлий. – Но это случится. Представь, что у тебя разбито сердце. Рано или поздно в конце концов оно излечится. Все, что нужно, – время.

Пизону никогда не разбивали сердце, но, не желая признаваться в этом, он проворчал что-то в знак согласия, допил остатки вина и со стуком поставил кубок на стойку.

– Если нас не хотят здесь больше обслуживать, пойдем куда-нибудь еще. Не хочу возвращаться в казарму.

Вителлий вздохнул.

– Нельзя постоянно топить печаль в вине. Рано или поздно Тулл или Фенестела тебя застукают.

– Не смогу заснуть, если не напьюсь, – жалобно промямлил Пизон, тут же возненавидев себя за эти слова.

– Надо найти другой способ, – хмуро ответил Вителлий. – Я не хочу отправиться в преисподнюю из-за того, что ты с похмелья не успел меня прикрыть.

Слова друга больно ранили Пизона. В бою каждый легионер прикрывал товарища, стоящего слева от него. Пизон прикрывал Вителлия, в свою очередь один боец из их палатки прикрывал Пизона, и так далее.

– Такого никогда не случится!

– В последние несколько дней калека с костылем и то смотрелся бы в строю лучше тебя, – напрямую заявил Вителлий.

Щеки Пизона покрылись красными пятнами. Его друг сказал правду. Если им придется драться в ближайшее время, да еще прикрывать друг друга… Вскипев от обиды и гордости, он крикнул:

– Во имя богов, оставь меня в покое!

– С чего бы это? – Вителлий смотрел на него понимающе, но жестко. – Ты – мой друг. Мой товарищ. Мой долг – присматривать за тобой, где бы мы ни находились. Если я говорю «хватит», то тебе действительно пора остановиться.

Пизон, уже слишком пьяный, выслушал слова наставления, стараясь постичь их смысл. Потом кивнул. Оказаться виновным в гибели такого друга, как Вителлий, – это хуже, гораздо хуже всех текущих неприятностей. Он и нынешние ночные кошмары соглашался встречать только в компании с Бахусом, который, кстати сказать, не лучшим образом справлялся со своими обязанностями и страшных видений не отгонял.

– Ладно. Останавливаюсь.

– Вот и молодец. – Вителлий по-братски обнял друга за плечи. – Ну что, пойдем домой?

Провожаемые сердитым взглядом Сироны, они начали пробираться между столиками к выходу. Им оставалось не более дюжины шагов, когда дверь распахнулась настежь и на пороге появился легионер. Увидев своих товарищей – компанию солдат за столом в центре зала, – он громко крикнул:

– Отправляемся за Рейн, братья!

Разговоры прекратились. Легионеры уставились на него. Немного озадаченный, солдат повторил свои слова. Наступила полная тишина. Воодушевленные предоставленной возможностью, музыканты заиграли веселую мелодию, но на них тут же зашикали.

– Говори всё! – потребовал Пизон. – Какие новости ты принес?

– Германик говорит, что погода слишком хороша и упускать такую возможность нельзя. Мы должны внезапно напасть на врага. – Зал отозвался на новость с недоумением и удивлением; начинать боевые действия после уборки урожая – о таком большинство присутствующих слышали впервые. – Большинство частей из четырех… – здесь солдат замялся, не желая произносить слово «мятежных», и решил заменить его, – местных легионов и столько же вспомогательных сил союзников. Выступаем, когда прибудут войска из Ара Убиорум, через три-четыре дня.

– Убей германскую мразь! Убей!

Пизон не заметил, кто первым бросил клич, который поддержали с неистовой яростью люди, жаждущие настоящего дела. В мгновение ока все посетители таверны объединились в громком боевом кличе:

– Убей! Убей! Убей!

Крик преследовал приятелей и на улице. Они слышали его даже в конце главной улицы викуса, где такой же клич несся навстречу им из других питейных заведений поселка. Группа солдат, шагавшая впереди Вителлия с Пизоном, нараспев кричала:

– Германик! Германик!

Пизон чувствовал, как с каждым шагом дурное настроение покидает его. Немного погодя он обратился к Вителлию:

– Ты чувствуешь?

Тот вопросительно посмотрел на друга.

– Не знаю, как объяснить, но воздух… Дышится легче.

Вителлий бросил взгляд вдоль улицы, оглянулся назад. Повсюду радостно вопили легионеры, многие хором выкрикивали: «Германик!» или «Убей!», слышались возгласы: «Отомстим за Вара!» Многие молились вслух, благодаря богов, пославших им такого предводителя, как Германик.

– Да, – сказал Вителлий и улыбнулся. – Я понимаю, о чем ты.

– Общий враг – как раз то, что нам нужно, – изрек Пизон, хлопая друга по спине.

Жизнь вновь обрела какой-то смысл.

Глава 16

После объявления, сделанного Германиком, прошло десять дней; на огромный временный лагерь, устроенный в тридцати милях к востоку от Рейна, опустилась ночь. Тулл находился в своей палатке; Дегмар и Фенестела сидели рядом. Напротив расположились Пизон, Вителлий и еще два старых солдата Тулла из Восемнадцатого – Сакса и Метилий.

Пизон с Вителлием смотрели на командира выжидающе. Сакса и Метилий выглядели озадаченно. После того как Тулл перестал быть их центурионом, они видели его и своих бывших боевых товарищей от случая к случаю. Армейская жизнь вообще не располагает к посиделкам. Сакса напоминал медведя с густой каштановой гривой. Метилий был сухопар, лицо имел худое и веселое, и создавалось впечатление, что он не может быть сильным бойцом. Верно, однако, было противоположное.

Повышение Тулла в должности и заново обретенное уважение в командирских кругах позволили договориться о переводе в его центурию Саксы и Метилия. Он надеялся, что узы, связавшие их в Восемнадцатом, не ослабли, потому что собирался обратиться к ним с просьбой, которая противоречила всему, во что они верили и за что сражались. Фенестела, уже знавший все, был за, в согласии Пизона и Вителлия Тулл практически не сомневался, но в отношении Саксы и Метилия уверен не был.

– Вы, должно быть, раздумываете, зачем я вас собрал, – начал он. Все четыре легионера кивнули в знак согласия. – Я скажу, но вы должны поклясться, что никогда не станете говорить об этой встрече, кроме как друг с другом. Я хочу сказать, что если вы не готовы принять такую клятву, то должны сейчас же уйти.

Легионеры растерянно переглянулись, но остались на местах. Через несколько секунд они уже принесли требуемую клятву.

Несколько успокоившись, Тулл начал:

– Вы помните Дегмара? – Вопрос был обращен к Саксе и Метилию, потому что Пизон с Вителлием видели германца каждый день.

– Да, центурион, – ответил Сакса, кивнув Дегмару, как равному. – Это он вывел нас к Ализо.

– Правильно. Если б не Дегмар, наши кости были бы сейчас разбросаны по лесу, как кости многих бывших товарищей.

– Ты марс, так ведь? – напрямую спросил Метилий у Дегмара.

– Так, – гордо ответил тот.

– Полагаю, это отчасти объясняет, почему мы здесь, центурион, – заметил Метилий, проницательно глядя на Тулла.

– Я помню, насколько ты сообразителен, – усмехнулся Тулл. – Все мы знаем, что случится завтра. – Лицо Дегмара исказилось судорогой, и центурион возблагодарил богов за то, что еще в день отправления из Ветеры догадался приставить к нему двух воинов.

Цель войска Германика – поселения марсов, разбросанные в радиусе пяти миль – располагалась по другую сторону обширного леса, на расстоянии быстрого перехода. Разведчики Цецины, две когорты легковооруженных воинов из союзных племен, на закате отправились в лес для поиска проходов. Остальные силы должны были выступить на рассвете и сразу двигаться к поселкам. Приказ звучал жестоко: не щадить никого – ни мужчин, ни женщин, ни детей. По завершении резни всю местность следовало предать огню и мечу. Германик распорядился, чтобы от племени марсов по возможности не осталось и следа.

– Мы никогда не сможем полностью расплатиться с Дегмаром, – продолжал Тулл. – Однако сегодня ночью я хочу хотя бы частично погасить свой долг. Мы втроем, – он указал на германца и Фенестелу, – собираемся найти его семью. Потом мы поможем им спастись и вернемся в расположение наших войск до рассвета.

Выражение лиц четырех легионеров на протяжении краткого выступления центуриона менялось от недоверчивого до ошеломленного.

Первым овладел собой Пизон:

– Как ты выйдешь из лагеря, центурион?

Тулл подмигнул ему.

– Нельзя во всем полагаться на вспомогательные войска, Ализо, – сказал я одному из трибунов. – Он дал мне разрешение произвести разведку местности. – Взгляд центуриона пробежал по лицам товарищей. – Я не могу просто приказать вам следовать за мной. Вместо этого прошу вспомнить, что сделал Дегмар для каждого из нас пять лет назад, Ализо и, исходя из этого, принять решение.

– Дегмар меня и после выручал, центурион. Я иду, – сразу сказал Пизон, дружески глядя на германца.

– И я, – добавил Вителлий.

Тулл с признательностью кивнул им, потом посмотрел на Саксу с Метилием.

– Итак?

– Прошу прощения, центурион, но ты сошел с ума, – заявил Сакса. Он помолчал, заставив сердце Тулла замереть, потом добавил: – Я не в восторге от этих варваров, особенно после того, что случилось с Варом, но Дегмар спас нас, а долг есть долг. Я помогу.

Метилий фыркнул:

– Я не упущу возможности позабавиться. Куда вы – туда и я.

Выходило, что принять участие в опасном деле согласны все. Тулл поверить не мог в такую удачу, но понимал, что радоваться рано. Семеро против целого племени. Семерка, которой предстояло сохранить миссию в тайне от своих или столкнуться с самыми суровыми последствиями.

Всерьез рассчитывать на успех не приходилось.

Стояла холодная, ясная ночь; селения марсов лежали впереди, на восток от леса. Это, разумеется, не означало, что они могли легко пройти по прямой сквозь лесную глушь, и Тулл был доволен, что их ведет Дегмар. Если б повел он сам, они заблудились бы уже через несколько сотен шагов. Следуя за воином-марсом, группа пробиралась в обход зарослей ежевики, между могучих буков и скальных дубов, переходила ручьи. Семерка двигалась цепочкой, по одному друг за другом: впереди шел Дегмар, за ним – Тулл и легионеры; замыкающим, как обычно, – Фенестела. На открытых пространствах лунный свет превращал их тени в большие черные силуэты, и они походили на призраков, спешащих куда-то по своим делам.

Несколько раз солдаты натыкались на отряды разведчиков из союзных племен, и те требовали назвать пароль, но всякий раз Тулл оказывался за плечом Дегмара и шептал нужные слова. Кому-то их появление в лесу казалось странным, но присутствие центуриона снимало все сомнения. Шаг за шагом продвигались они все дальше по узким тропинкам вслед за Дегмаром. Определить время помогало только движение луны по звездному небу. По расчетам Тулла, они шли уже около двух часов, когда марс внезапно остановился. Тулл всмотрелся во мрак ночи, но ничего не увидел впереди.

– Что такое?

– Деревня близко. Вам лучше снять доспехи здесь.

– Как мы снова найдем их? – с тревогой и беспокойством спросил Тулл. Если из поселка за ними устремится погоня, это еще не страшно, но объяснять утром начальству, где он и его люди оставили доспехи, – об этом и помыслить было невозможно.

Дегмар указал на дуб, росший недалеко от тропы. На некотором расстоянии от земли в стволе зияла большая расщелина.

– Когда я был мальчишкой, в него ударила молния. Здесь мы собирались с друзьями. Я могу найти его с закрытыми глазами и в темноте, и в туман, и в снег.

Тулл уже вел своих людей к подножию дерева.

– Снимайте доспехи, но только как можно тише.

Союзных разведчиков поблизости вроде не было, но эти мгновения их пути представлялись едва ли не самыми опасными. Даже идиот заподозрил бы, что дело неладно, увидев, как они освобождаются от снаряжения.

Повезло: семерка разделась до туник и им никто не помешал. Солдаты оставили при себе только пояса с мечами и кинжалами. Дегмар провел их к ближайшему болоту, где легионеры, помогая друг другу, щедро измазались грязью и двинулись дальше. Теперь Дегмар шел гораздо медленнее, часто останавливался, прислушивался и вглядывался во тьму.

В тихом воздухе потянуло приятным запахом дымка – признак близости деревни. Тулл уже рассмотрел очертания какой-то постройки, когда марс снова замер и, наклонившись, прошептал на ухо Туллу:

– Я подведу вас как можно ближе к дому родителей, но для этого мы сейчас должны вступить в поселок. В каждом доме есть собака. Наверняка какая-то из них залает, почуяв нас, и к ней присоединятся остальные.

– А если жители проснутся? – Тулл уже вообразил, как из домов выскакивают десятки воинов.

Даже темнота не скрыла улыбку марса.

– Есть одно обстоятельство в нашу пользу. Вчера в деревне устраивались игры в честь местной богини, и до позднего вечера все гуляли на праздничном пиру. Само собой, перепились. Видит Донар, они сейчас в беспамятстве. Если кто и проснется, то, скорее всего, даст собаке хорошего пинка, а не станет осматриваться.

Тулл немного успокоился и повернулся к Пизону, чтобы коротко передать разговор с Дегмаром. Пизон сделал то же самое, и новость пошла по цепочке. Центурион велел легионерам обнажить кинжалы.

– Мы готовы, – сказал он Дегмару; германец уже держал нож в руке. Какая страшная прихоть судьбы, подумал Тулл: ради семьи германец готов убивать соплеменников.

Следуя курсом, параллельным первому длинному дому, они прошли несколько десятков шагов, когда где-то вдруг тявкнула собака. Другая ответила, и первая тут же оглушительно залаяла. К ней присоединилась третья, в соседнем доме. Дегмар замер на месте; легионеры последовали его примеру. Тулл с пересохшим ртом уставился на дверь дома. Десять биений сердца, двадцать… До них донесся недовольный голос. Собака притихла, но ненадолго. Тулл услышал тяжелые шаги, глухой удар и проклятия – похоже, проснувшийся налетел на что-то в темноте. Еще один удар, уже мягче… жалобное поскуливание. Продолжая ругаться, хозяин затопал в обратном направлении, шумно выпустил газы и упал на ложе.

Забавный эпизод облегчил напряжение. Вторая собака успокоилась, и Дегмар сделал знак следовать дальше. Дробя сандалиями комья земли, они шли по грядкам, с которых уже собрали урожай. Мимо еще двух домов проскользнули, не потревожив ни животных, ни людей. Дегмар шепнул Туллу, что следующий длинный дом принадлежит его родителям, а за ним находится дом его старшей сестры. Не успел он договорить, как в доме родителей подала голос собака.

– Ждите здесь, – прошипел Дегмар. – Я не задержусь.

Да уж постарайся, подумал Тулл, в очередной раз ощутив приступ тревоги, и приказал Пизону и остальным прижаться к стене дома – так их было не видно – и внимательно наблюдать за поселком. Сам он сделал то же самое. Даже в темноте центурион чувствовал себя человеком, который пришел в баню помыться, но перепутал двери и оказался голым на оживленной улице.

Тревога почти переросла в панику, когда в пятидесяти шагах от них, на открытом месте, он увидел столы и скамьи, а между ними и на них – распростертые фигуры спящих. Надеясь, что Дегмар прав и они мертвецки пьяны, Тулл, затаив дыхание, наблюдал за храпящими германцами. Ни один не шевелился, а мгновение спустя перестала тявкать и собака в доме родителей Дегмара. Не сводя глаз с дрыхнущих марсов, Тулл подумал, что пес узнал сына хозяев. Он пробежал глазами по ближним домам и снова уставился на площадку со столами. Сжимая кинжал и считая, как обычно, удары сердца, чтобы знать, на сколько задерживается Дегмар, Тулл ждал.

Двадцать ударов… Он почти досчитал до пятидесяти, когда из дома послышалось приглушенное восклицание. Тулл напрягся, но крика не последовало – только невнятные голоса. Внутри разговаривали. Похоже, Дегмар отыскал родителей. Теперь центурионом овладела новая тревога: вдруг отец и мать Дегмара решат предупредить других жителей деревни? Нужно лишь громко позвать на помощь – и соседи проснутся, пьяны они или нет.

– Будьте готовы отступать по моему приказу, – шепнул он Пизону.

Сто ударов сердца. Тулл уже сомневался, что Дегмару удастся уговорить своих родителей на побег. Легионеры тоже забеспокоились и вздрагивали от любого звука. Опасность возрастала с каждым мгновением.

В доме справа от Тулла со стуком отворилась дверь. Центурион пригнулся, перехватив кинжал поудобнее. Из длинного дома напротив вышел, покачиваясь, кто-то высокий, но определенно не сестра Дегмара. Громкая отрыжка нарушила тишину, и некто – это был мужчина – сделал несколько шагов в направлении притаившихся легионеров. Бормоча под нос, как это умеют только пьяные, человек принялся стягивать штаны. Мгновение спустя струя мочи дугой повисла в воздухе, вслед за чем последовал глубокий вздох облегчения. Мужчина мочился долго – прошло не меньше шестидесяти ударов сердца, – и Тулл уже начал подумывать, что это никогда не кончится. Наконец, опустошив мочевой пузырь, германец натянул штаны.

В этот момент Дегмар, ни о чем не подозревая, вышел из дома, ведя за собою нескольких человек.

Даже будучи нетрезвым, мужчина сразу заметил их и обратился к ним на германском. Дегмар напрягся и прошипел что-то. Его ответ не удовлетворил соседа, потому что он повторил вопрос и сделал несколько шагов к Дегмару, который – как показалось Туллу – велел ему убираться. Незнакомец не обратил на совет внимания и повторил вопрос. Дегмар отмахнулся, жестом дав понять, что не желает разговаривать. Очередное требование прозвучало громче и требовательнее.

Тулл лихорадочно соображал. Если ничего не предпринять, сосед поднимет тревогу. Это в том случае, если другие германцы уже не проснулись. Значит, остается убить его и надеяться, что родители Дегмара не поднимут крик. Решив, что это наилучший выбор, Тулл сделал Пизону знак следовать за ним.

Сделав десять шагов, он оказался достаточно близко от неугомонного соседа и увидел, что тот гораздо моложе его и сильнее. К несчастью для германца, тот слишком набрался на деревенском празднике, поэтому успел только разинуть рот, когда Тулл скользнул к нему, как мстительный ночной дух. Свои последние слова – снова в вопросительном тоне – он промычал уже в ладонь Тулла, накрывшую его рот на те пару мгновений, которые понадобились центуриону, чтобы перерезать ему горло. Пизон, стараясь не попасть под струи крови, для верности дважды ударил его кинжалом в грудь.

Даже опуская убитого на землю, Тулл не сводил глаз с дома, из которого тот вышел, и со спящих на площадке германцев. Никто не появился, никто не пошевелился у столов и скамеек. «Долго ли еще удача будет с нами», – мелькнуло в голове у Тулла. Он поспешил к Дегмару, рядом с которым стояли мужчина и две женщины – родители и одна из сестер, как понял Тулл.

– Этого не жалко, – сказал Дегмар, упреждая объяснения римлянина. – Ублюдок постоянно воровал кур у моей матери. Если б не был замечен в воровстве, мог бы сделать предложение моей младшей сестре.

Родители и сестра Дегмара смотрели на Тулла с омерзением, и центурион понял, что они придерживаются другого мнения о совершенном им убийстве.

– Мой отец, – сказал Дегмар, указывая на постаревшую и уменьшенную копию самого себя; старик насупился еще больше и изрыгнул проклятие. – Моя мать. – Прекрасно сложенная женщина с длинными волосами посмотрела на Тулла с ледяным презрением. – Моя младшая сестра. – Последняя, привлекательная, молодая женщина в темном плаще, фыркнула и отвернулась.

– Рад знакомству, – сказал Тулл на хорошем германском. – Мы должны поскорее уйти отсюда.

Отец Дегмара сплюнул на землю.

– Я бы вел себя так же, – опередил центурион открывшего было рот Дегмара. – Веди свою вторую сестру.

Дегмар ушел. Тулл со своими людьми остался охранять его семью. К общему облегчению, германец быстро вернулся с мужчиной и женщиной; те выглядели ошеломленными, сердитыми и недовольными. На руках у женщины спал закутанный в одеяло ребенок – единственный, кто не разделял общей тревоги и озабоченности.

Именно в этот момент отец Дегмара начал препираться с сыном. Муж старшей сестры тоже вступил в спор. Все уговоры Дегмара оказались тщетны. Тулл с нарастающей тревогой следил за ними. С каждым ударом сердца, с каждой гневной фразой ситуация становилась опаснее. И тут ему в голову пришли две ужаснувшие его мысли. А не затеял ли все это сам Дегмар, рассчитывая, что Туллу с его людьми не останется ничего, как бежать из поселка? И не привел ли он их сюда на погибель?

Тулл услышал звук сильного удара и увидел, как отшатнулся отец Дегмара, держась за щеку. Дегмар, тяжело дыша, снова занес руку.

– Мы уходим сейчас же, – прорычал он. – Уходим все.

Туллу сразу стало стыдно, что он сомневался в Дегмаре. Отец германца кротко кивнул; его свояк покраснел, но спорить перестал. Мать тихо всхлипывала, младшая дочь утешала ее; старшая баюкала младенца, словно вокруг ничего не происходило, и прогуливалась туда-сюда.

– Кто там? – донесся голос от столов.

«Чтоб оно все провалилось в преисподнюю», – подумал Тулл и знаком велел легионерам собраться в группу.

– Не твое дело, пьяница. Отправляйся спать, – ответил Дегмар.

– Сам ты пьяница!

– Идите! Быстрее! – прошептал слуга центуриона, подталкивая родителей и сестер. – К расщепленному дубу!

– Пизон, Вителлий, Сакса, Метилий, идите с Дегмаром. Мы за вами чуть позже, – шепнул Тулл. – Увидимся у дерева.

С видимым облегчением легионеры последовали приказу. Фенестела остался возле Тулла, наблюдая за человеком, окликнувшим их. До него было шагов пятьдесят, и он будил собутыльников, часто посматривая в сторону, где стоял Тулл с Фенестелой.

– Есть множество мест, где мне хотелось бы сейчас очутиться, – пробормотал опцион. – А за свои доспехи я отдал бы годовое жалованье.

– Тебе без них будет легче бежать, – утешил его Тулл, фыркнув от смеха.

Шутки шутками, но положение было серьезное. Заметивший их воин разбудил еще четырех человек. Они с трудом поднялись на ноги, а первый продолжал пинать спящих, стараясь их расшевелить. Тулл не питал иллюзий – стольких им не одолеть. Пьяные или нет, они просто задавят их с Фенестелой.

– Лучше отходить, – сказал он опциону, стараясь не замечать стекавший по спине пот. – Иначе тут мы и останемся. Давай ты первый.

Успокаивало, что никто не бросился за ними в погоню. Тулл старался двигаться как можно быстрее, не теряя при этом тропы. Он часто оглядывался, но никто их не преследовал, если не считать лая собак внутри длинных домов. Тулл питал отвращение к лесам со времен ловушки, устроенной Арминием, но сейчас был по-настоящему рад оказаться в лесной чащобе, в окружении морщинистых стволов и под покровом нависающих над головой крон.

Дегмара, его семью и четырех легионеров они нашли у расщепленного дуба, с которого началась самая опасная часть вылазки. Германцы и римляне неприязненно взирали друг на друга; между ними лежала груда доспехов. Тулл встал возле нее.

– Получилось. Все молодцы.

– Я им не доверяю, центурион, – сказал Сакса, сверкнув глазами. – Особенно отцу.

– А они не доверяют тебе, – возразил Тулл.

Он не заметил, кто двинулся первым, но сразу несколько рук потянулись к рукоятям мечей.

– Прекратить! – крикнул центурион. – Вы все, надевайте доспехи, да поживее и чтоб ни звука! – Он с облегчением увидел, что легионеры повинуются, и общее напряжение сразу же спало. Тулл посмотрел на Дегмара: – Тебе лучше уйти.

Они встретились взглядами. И в этот миг, короткий как вспышка молнии, все чувства обнажились. Симпатия, неприязнь. Доверие, отчуждение. Дружба, вражда. Здесь даже была любовь – и ненависть.

– Итак, вот чем все закончилось, – сказал Тулл, вздохнув. – Хотел бы я, чтобы жизнь сложилась по-другому.

– И я, – ответил Дегмар.

– Думал, ты собираешься поднять против нас всю деревню…

Марс усмехнулся:

– Я размышлял об этом.

Тулл с гордостью подумал, что правильно прочитал его намерения.

– Что тебя остановило?

– Моя клятва и понимание того, что, если даже я помогу своим соплеменникам бежать, римляне станут преследовать их до самого конца.

И снова Тулл был благодарен Дегмару за то, что германец имеет понятие о чести. Теперь его интересовало, не отправится ли тот опять в деревню, когда он с легионерами уйдет. Если на рассвете поселок окажется пуст, а Дегмар исчезнет, обвинение падет на Тулла.

Откуда-то слева донесся хруст сломавшейся под ногой сухой ветки, за ним еще и еще. Тулл облегченно выдохнул – вот и всё.

– Это вспомогательные отряды, – прошептал он Дегмару. – Уходите, иначе вас схватят.

В глазах Дегмара отразилось разочарование, и Тулл убедился, что воин-марс собирался предупредить соплеменников. Теперь он не станет рисковать и подвергать опасности свою семью. Дегмар был кем угодно, только не глупцом.

– Не думаю, что мы снова встретимся, – сказал Тулл, чувствуя приступ тоски. – Благодарю тебя за службу.

– Я все еще у тебя в долгу, – проворчал Дегмар. – Когда-нибудь я отыщу тебя.

– Да помогут тебе боги, – сказал римлянин, протягивая руку. – Встретимся в более счастливые времена.

Они крепко пожали друг другу руки, и Дегмар повел свою семью прочь, направившись на юг.

Несмотря на то что предприятие увенчалось полным успехом, Тулл ощутил глубокую печаль. Он не знал, что гнетет его больше: потеря верного друга или тот факт, что на рассвете ему предстоит принять участие в убийстве невинных людей.

Глава 17

Остаток ночи Тулл провел, проверяя патрули в холодном предрассветном тумане, устанавливая связь с подходившими вспомогательными частями и пытаясь хоть малость вздремнуть. К тому времени, когда небо на востоке окрасилось в розовые и алые тона, он устал, проголодался и был крайне раздражен. Тем не менее когорта нашла его, а раскинутая Германиком «сеть» затянулась вокруг деревни марсов, не подозревающих о том, что происходит.

На рассвете Тулл провел собрание своих центурионов и повторил распоряжение Германика о том, что выживших германцев быть не должно. Вопросов никто не задавал, но он увидел, что его собственное неудовольствие таким приказом отразилось на лицах некоторых командиров. «Одно дело – поступать так в бою, – думал Тулл, – и другое – стереть с лица земли деревню, еще вчера отмечавшую праздник». Но что им оставалось, как не следовать приказу? Он постарался ожесточить сердце, припомнив орды варваров, волнами накатывающихся на его воинов в лесу, покрытые кровью и утыканные дротиками тела легионеров, распростертые в грязи, и пронзительные крики раненых.

Марсы не были миролюбивым народом; они славились гордостью и воинственностью и охотно приняли участие в восстании Арминия. Старики забыли о своих годах и убивали римлян не хуже молодых. Их женщины рожали детей, которые могли принять участие в дальнейшей борьбе против Рима. И даже дети могли сражаться, а потом наплодить новых членов племени, то есть новых врагов империи. Все они должны умереть.

Понемногу совесть Тулла успокоилась. Участь марсов станет убедительным посланием каждому германскому племени, и особенно тем, кто был союзником Арминия пять лет назад.

«Брось вызов Риму – и такова будет твоя судьба», – думал Тулл.

Все это он повторил своим людям. Они горели желанием отомстить за своих товарищей, коварно преданных и убитых. Должна пролиться кровь, реки крови, прежде чем их неотомщенные души обретут покой.

Тулл обрадовался, когда трубачи подали сигнал на выдвижение. Обрадовался тому, что часы ожидания закончились. Прошло столько времени – и вот наконец он получил возможность отомстить за своих павших солдат.

Однако по мере приближения к обреченному поселку марсов его настроение снова пошло вниз. Похоже, Дегмар был прав насчет праздника и количества выпитого, потому что на самом подходе к деревне они никого не заметили, кроме детей. Заметив появляющиеся из леса шеренги легионеров, те бежали друг к дружке, крича от страха, забыв об играх и порученных их заботам животных – овцах, козах, коровах. Встревоженные этой суматохой женщины с воплями выскакивали из дверей длинных домов. А уже потом – и слишком поздно – появлялись мужчины-воины. Они выходили, шатаясь, из домов или поднимались с земли, на которой спали, потрясенно смотрели на приближающихся римлян и начинали шарить вокруг глазами в поисках оружия. И, схватив первое, что попалось под руку, уже несколько мгновений спустя бросались на врага. Хриплыми с перепоя голосами германцы пытались затянуть боевой клич, но он получился нестройным и совсем слабым. В последний раз, когда Тулл и легионеры слышали его, римляне тряслись от страха, а некоторые рыдали. Сейчас они хохотали. Глумились. Плевались.

Центурионы в один голос скомандовали остановиться. Когда германцы подбежали на расстояние пятидесяти шагов, последовал копейный залп. Против такого количества врагов его эффект оказался смертоносным – земля покрылась телами убитых и умирающих германцев. Уцелели лишь немногие, и они с отчаянием обреченных ударились о стену римских щитов, надеясь спасти свои семьи. Все пали, не убив ни одного легионера. «Умирают как мужчины, – думал Тулл, – но ради чего?» Если б он оказался на их месте, скажем, с Сироной, то не задумываясь бежал бы куда подальше. «Ты стареешь, – упрекнул себя Тулл. – Прекрати».

Быстрая и напрасная гибель соплеменников сломала остатки боевого духа марсов так же быстро, как ребенок ломает прут. Собрав женщин и детей, они побежали от наступавших римлян. Им вслед неслись презрительные крики:

– Эй, куда вы? Далеко не уйдете! На той стороне деревни вас ждет приятная неожиданность!

– Держать строй! – гаркнул Тулл. Его люди готовы были броситься в погоню, как кошки за мышами. Мрачная правда заключалась в том, что необходимости в преследовании не было. – Держать щиты. Обнажить мечи. Шагом, вперед – марш!

Достигнув первого длинного дома, шеренга разорвалась. Отряды легионеров получили приказ обыскать дома в поисках тех жителей, которые не успели бежать. Тулл с остальными солдатами продолжал двигаться по деревне, то и дело находя и убивая воинов-германцев. Прошло совсем немного времени, когда он услышал первый пронзительный крик – кричала женщина, возможно даже, девочка. Центуриона замутило, но он не стал вмешиваться.

В жестоких условиях войны изнасилование было обычным делом. То, что сейчас происходило в первом длинном доме, повторится десятки раз по всему поселку. Тулл не мог остановить насилие, как не мог остановить морскую волну. «Не расслабляйся, – повторял он. – Изо всех сил следи за солдатами. Сделай все, чтобы не было потерь. Крепись. Вскоре это закончится».

Тулл уговаривал себя так, но ему казалось, что в этой деревне они уже целую вечность. Он устал от вида тел, жалобных криков раненых, едкого зловония горящей плоти, исходящего из пылающих домов. Повсюду лежали убитыми мужчины, женщины, дети, седобородые старики и древние старухи – ничком и навзничь, скорчившись на боку, кучками и парами, сомкнув навсегда смертные объятия. Над лужами смердящей крови роились мухи. А в небе собирались вороны, чернокрылые вестники беды.

Даже домашние животные не избежали истребления. Собак убивали походя. Курам сворачивали шеи или бросали, кудахчущих, в двери горящих домов. Свиней протыкали копьями, и они пронзительно визжали. Лошадь с распоротым брюхом ходила сужающимися кругами, путаясь в собственных кишках и наматывая их на копыта. Хохочущие солдаты охотились в загонах на овец, нанося беспорядочные удары, так что шерсть животных окрашивалась в багровый цвет к тому моменту, когда они падали.

Около полудня бойня завершилась. Лица солдат покрылись гарью и кровью. Они садились на землю, озираясь безумными глазами, хлебали найденное в домах пиво и спорили, кто больше убил и совершил других гнусных дел. Тулл отдал распоряжение своим командирам, и они спокойно и методично восстановили управление когортой, подобно тому как опытный наездник укрощает разгоряченного коня. Прибыл гонец, который привез распоряжение Германика двигаться к следующей деревне, расположенной примерно в пяти милях. До конца дня оставалось еще достаточно времени, чтобы добраться туда и предать мечу всех обитателей. Исполнив поручение, гонец ускакал.

Наконец контубернии и центурии под руководством командиров из когорты Тулла принялись строиться. Он наблюдал за построением, прислонясь спиной к стене длинного дома, казавшегося несколько меньше остальных и располагавшегося на окраине поселка, словно жившие в нем люди не желали ни с кем близко соседствовать. Его не спалили, но выбитая дверь и пара мертвых овец во дворе говорили о том, что захватчики здесь побывали.

Во всяком случае, Тулл так думал.

Несмотря на крики командиров, топот сандалий и разговоры солдат, он услышал тихий плач – так рыдает от страха ребенок. Звук был чем-то или кем-то приглушен, и это сразу привлекло внимание. Тулл мог ничего и не делать, остаться на месте, но другие легионеры тоже услышали этот тихий плач. Один из центурионов попросил разрешения послать в дом солдат.

– Я сам, – ответил Тулл. – Пизон, Вителлий, ко мне! – крикнул он.

Оба легионера подошли к нему; лица их были покрыты потом и грязью, как и у остальных. У Вителлия оказалась расцарапанной щека – угадывались следы женских ногтей. Тулл выбросил из головы всплывающую картину.

– Идем со мной.

Центурион пошел первым. Он осторожно шагнул в дом, держа меч на изготовку, а щит – достаточно высоко на тот случай, если кто-то метнет дротик в лицо. Ничего не случилось, и центурион помедлил, давая глазам привыкнуть к полумраку помещения. Это было типичное крестьянское жилище с утоптанным земляным полом. Пустые загоны для скота занимали пространство справа от входа, а жилая часть с низкими ложами и каменным очагом располагалась слева. С потолочных балок свисали засушенные травы и куски копченого мяса. Грабли, молоты, метла из прутьев, пила и два топора стояли у противоположной входу стены или свисали с вбитых в нее деревянных штырей.

Тулл сделал несколько шагов вперед, позволив войти Пизону с Вителлием.

– Обыщите загоны, – прошептал он. – Будьте внимательны.

Не обращая внимания на их удивленные взгляды, центурион двинулся в жилую часть, ступая легко и скользя взглядом по помещению. Никаких признаков жизни. Через каждые несколько шагов он останавливался и слушал. Ничего, кроме ворчания Пизона и Вителлия да скрипа плетеных загородок, которые они двигали. Возле очага Тулл заметил, что им пользовались сегодня утром – в золе еще оставались рдеющие угольки. Что-то вроде бульона томилось в горшке, который свисал над очагом с железного треножника. В желудке у Тулла заворчало. Он не ел много часов.

Похоже, тот, кто готовил, уже убежал. И тот, кто предупредил его об опасности, – тоже. Тулл прислонил щит к деревянному столбу и подобрал черпак. Зачерпнув из горшка, он подул на варево, чтобы остудить его. Бульон оказался вкусным – овощи с травами и кореньями, подумал центурион, снова потянувшись к горшку.

Из-за спины донесся едва слышный звук, словно сандалия зацепила земляной пол, – и Тулл насторожился. Повернулся, держа в правой руке меч, а в левой – черпак и чувствуя себя полным дураком. Погибнуть оттого, что голод взял верх над осторожностью, – ничего хуже и придумать нельзя. К его огромному облегчению, он не увидел ни огромного воина с копьем наперевес, ни разъяренной женщины с кухонным ножом. И все же кто-то здесь был – в этом Тулл не сомневался. Положив черпак, он, крадучись как кошка, двинулся к лежакам. Их было шесть; они стояли по три в ряд с узким промежутком между изголовьями первого ряда и изножьями другого.

«Неподходящее место, чтобы прятаться», – подумал Тулл, заметив меж двух постелей фигурку, укрытую старым одеялом, и вторую – между двух других. Только простак мог надеяться, что его здесь не найдут. Наверно, вломившиеся в дом легионеры уже потеряли рассудок от выпитого. Он потрогал первую фигурку острием своего меча и велел по-германски:

– Вылезай. Сейчас же.

Неизвестный неохотно зашевелился, и одеяло сползло на пол, открыв веснушчатое лицо девочки лет десяти. На ней было бесформенное платье, ноги – босые. Но даже одетая в тряпье, она гордо посмотрела на Тулла, хотя центурион видел страх в ее глазах. Девочка встала и тихо позвала того, кто прятался через проход от нее.

Из-под второго одеяла торчал задник изношенной обувки.

– Поднимайся на ноги.

Послышался вздох, какой обычно издают старики, когда у них болят суставы, и одеяло упало на пол. Старуха с лицом, изрезанным мелкими морщинками, со спокойной покорностью посмотрела на Тулла.

– Убей нас, и дело с концом.

Тулл протянул руку и помог ей подняться. Выпрямляясь, старуха охнула от боли. К удивлению центуриона, она усмехнулась:

– По крайней мере, бедро перестанет мучить, когда помру.

Тулл подумал, что только глупец станет прятаться в таком ненадежном месте – или ребенок, который не может бросить свою хромую бабушку. Теперь все понятно.

– В загонах ничего, центурион, – доложил Пизон, подходя с Вителлием к Туллу. Он посмотрел на пленниц; на добродушном лице легионера была написана досада. – Хочешь, я их прикончу?

Если девочка и старуха и не понимали латыни, то по тону догадались, о чем речь. Девочка бросилась к бабушке и обхватила ее ноги. Старуха что-то пробормотала – Тулл не разобрал точно, но это могло быть «будет не больно».

– Убить их, центурион? – повторил вопрос Пизон. Вителлий стоял наготове рядом, лицо его, как маска, ничего не выражало.

«Неужели и я такой же? – спросил себя Тулл. – Кто мы есть? Убийцы беспомощных и слабых?»

Он взглянул на девочку – она была того же роста, что и Артио, – и на старуху, которая и мухи убить не могла, не то что угрожать легионеру.

– Нет, – проворчал он. – Вителлий, присмотри за ними. Пизон, идем со мной.

Как и в других длинных домах, стены этого жилища в основе своей имели плетень из тонких веток, заправленных между вкопанными в землю деревянными столбами. На плетень с обеих сторон толстым слоем набрасывали раствор из глины, замешанной с землей, навозом и рубленой соломой. Тулл выбрал место в задней стене дома и ударил в него пяткой. Поднялось облако коричневой пыли; он ударил еще раз, сломав несколько веток. Расширив дыру с помощью меча, убедился, что девочка сможет пролезть туда. Выглянув наружу, Тулл остался доволен – до линии леса было всего двадцать шагов.

– Расширь, чтобы старуха могла пройти, – приказал он Пизону. – И побыстрее. – Тот с довольным видом и явной охотой поспешил выполнить приказ.

– Теперь вы должны уйти, – сказал он пленницам. – Через дыру в задней стене. Лес близко. Наши солдаты больше не окружают деревню, так что можете спастись.

Они недоверчиво смотрели на него.

Тулл повторил свои слова. В этот момент запели трубы, подавая сигнал к выступлению, и он добавил:

– Торопитесь! Кто-нибудь может войти. И они не будут столь милосердны.

– Милосердны? – прошипела девочка, и ее глаза стали безумными от ненависти. – Вы вырезали всех жителей деревни – и говорите о милосердии?

– Торопитесь, – повторил Тулл, указывая мечом на дыру.

Бабушка что-то прошептала на ухо внучке, и та успокоилась. Они направились к дыре в задней стене дома. Пизон, уступая им дорогу, протянул ломоть хлеба.

– Он вам нужнее, чем мне, – сказал легионер на ломаном германском.

Казалось, девочка снова хочет гневно возразить, но старуха с благодарностью взяла хлеб и помогла внучке выбраться наружу. Потом, пролезая в пролом, оглянулась на Тулла и, перед тем как исчезнуть, кивнула ему.

Центурион почувствовал, что вроде бы стал немного чище. Он посмотрел на Пизона и Вителлия, которые выжидающе смотрели на него.

– Никому об этом ни слова, понятно? Ни единого. Если я от вас хоть шепот услышу, пожалеете, что родились. Понятно?

– Так точно, центурион, – пробормотали оба.

– Ступайте, – приказал Тулл.

Он выходил из дверей длинного дома, когда подъехал Туберон со своей обычной свитой. Как всегда при виде Тулла, легат презрительно скривил губы.

– Я приехал проверить твою когорту, центурион, а ты шаришь по лачугам в поисках поживы, как последний солдат… Какой весомый вклад в дело чести легионов!

Штабные командиры из свиты Туберона послушно засмеялись, и Тулл с трудом смирил свою гордыню, из-за которой всегда страдал.

– Я не шарил по лачуге, легат. Я услышал что-то внутри и пошел проверить.

– Это более похвально. Скольких же ты убил?

– Ни одного, легат, – ответил Тулл с выражением сожаления на лице. – Должно быть, бродячая собака забралась в дом. Там, в задней стене, дыра.

– Собака? – В голосе Туберона слышалось недоверие. Он пристально посмотрел на Пизона и Вителлия. – Кто-нибудь из вас видел эту собаку?

– Нет, легат, – ответил Вителлий, – но я слышал ее.

– Я тоже слышал ее, легат, – уверенно соврал Пизон.

Туберон сжал губы. Он был недоволен, но продолжил разговор с Туллом:

– Пора уходить отсюда, центурион. Твои люди готовы?

– Готовы, легат.

– Я знаю, что следующая деревня больше этой. Мы должны хорошо поработать. Чтобы все ублюдки-марсы еще до наступления ночи валялись в грязи. Я рассчитываю, что твоя когорта сыграет свою роль в этом деле.

– Обязательно, легат, как всегда, – подтвердил Тулл, надеясь, что на этот раз их ждет бой, а не еще одно избиение невинных.

Туберон высокомерно посмотрел на него и поехал к следующей когорте.

Тулл пытался найти утешение в том факте, что он спас две жизни. Но перед лицом того, что они сотворили и что им еще предстоит сотворить в нескольких милях отсюда, это оказалось невозможным. Центурион знал, что ближайшие дни будут не лучше. Оставалось только взвалить эту ношу на себя – и нести, делая вид, что ничего особенного не случилось.

Возможно, это массовое убийство будет иметь положительное последствие, решил Тулл. Смертоносная разрушительная кампания Германика может привлечь внимание Арминия, как привлекают лису, вышедшую на охоту, крики раненого кролика.

К разочарованию Тулла, в ближайшие дни Арминий с его воинами-германцами так и не появился. Не встречая сопротивления, легионы и вспомогательные войска опустошили все поселения марсов, какие нашли. Слухи о вторжении римлян распространялись быстро, и к моменту их приближения многие деревни оказывались покинутыми. Тулл втайне радовался этому, хотя допускал, что не только он испытывает те же чувства.

Никаких следов орла, о котором говорил Дегмар, они не обнаружили. Множество вождей и жрецов умерли под пытками по приказу Германика, утверждая, что ничего не знают. Тулл решил, что либо они говорили правду, либо считали орла трофеем, за который не жалко отдать жизнь. Таким образом, провал попыток определить местонахождение хотя бы одного золотого штандарта – Тулл, конечно, предпочел бы, чтобы это был орел Восемнадцатого, – рассеял надежды на его возвращение.

Кампания растянулась на месяц, и за это время Тулл выпил много вина.

Жестокая тактика римлян заставила местные племена бруктеров, узипетов и тубантов взяться за оружие. Им недоставало сил, чтобы сойтись с тяжеловооруженными легионерами в открытом бою, и они нападали на римлян на их обратном пути к Рейну, пытаясь вызвать панику среди легионеров. Атаковали, как делал Арминий, в лесистой местности, где легионы не могли построиться в свои обычные порядки. За два дня на колонну, растянувшуюся на целую милю, было совершено полдюжины нападений. Десятки легионеров погибли и получили ранения, но дисциплина сохранялась на высоком уровне, и это не позволяло германцам добиться серьезного успеха. На третий день, поняв, что войско Германика выходит из леса на открытое пространство и будет в относительной безопасности, германцы атаковали большими силами, нанося основной удар в хвост колонны.

В тот день строевые порядки римского войска замыкал согласно очереди Двадцатый легион, так что Тулл только по рассказам узнал о случившемся. Ошеломленные сильным натиском противника шеренги Двадцатого дрогнули. Римляне несли тяжелые потери, и дело могло кончиться печально, когда Германик, узнав о происходящем, прискакал, чтобы взять управление боем на себя. Его призыв к легионерам Двадцатого «обратить вину в славу» возымел невероятный результат. Германцы были отброшены, а войско получило возможность остановиться и оборудовать на ночь укрепленный лагерь.

Чем ближе был Рейн, тем реже неприятель беспокоил легионы, и войско безопасно переправилось на западный берег, чтобы отдохнуть в лагерях. Боевой дух был высок, и по завершении экспедиции в легионы вернулось старое боевое товарищество. После мятежа Германик стал внимательнее к нуждам солдат и отправил в отставку немало отслуживших свой срок ветеранов. Он также устроил игры, растянувшиеся на несколько дней. На празднество в изобилии привезли еды и вина. Эти неожиданные щедроты подействовали на солдат как весенний дождь на молодые посевы. Между тем подступил срок выплаты жалованья за четыре месяца, к которому Германик добавил значительную премию из собственных средств. Свершив все это, наместник отбыл в Рим, дабы доложить Тиберию о возобновлении нормальной жизни в Ветере.

Цецине он оставил инструкции, которые вскоре были доведены до Тулла и других центурионов. Легионам надлежало готовиться к большой кампании, которая начнется следующей весной. Чтобы командиры и легионеры не ослабевали в трудах, последние слова инструкции Германика повторялись в конце каждого собрания и каждой сходки на протяжении всех следующих месяцев: «Вар и его люди будут отмщены. Арминий и племена, уничтожившие три легиона, заплатят за это. Потерянные орлы будут найдены, а наша честь – восстановлена».

Эти слова Тулл повторял, преклоняя колени перед алтарем в своей спальне.

– Мои солдаты будут отомщены. Арминий и племена, убившие их, заплатят за это. Орел Восемнадцатого будет найден, и моя честь – восстановлена. Даруй мне это, великий Марс, и ты получишь все, что хочешь.

И всякий раз, помолчав, Тулл добавлял:

– Включая мою жизнь.

Часть вторая Весна, 15 год нашей эры Территория херусков в глубине Германии

Глава 18

Арминий снова проснулся до рассвета. Обычно он спал дольше, но сейчас его это не заботило. Зима, темная, холодная, с ее недостатком солнечного света и однообразными унылыми пейзажами, тянувшаяся долгие месяцы, вгоняла его в тоску. Приход весны в сопровождении радостного пения птиц возвращал к жизни. Он выскользнул из-под медвежьей шкуры и одеял, стараясь не разбудить беременную Туснельду. С нежностью посмотрев на спящую жену, оделся и направился в священную рощу.

Несколько часов спустя, услышав ворчание в желудке и чувствуя постанывание в правом бедре, вождь возвращался в поселок. Как всегда, Арминий перекинулся несколькими словами со стражей, стерегущей Сегеста, узнал, что старик проснулся и раздражен больше обычного. Сегест долго выздоравливал после того, как его избили, и в те дни жаловался мало, но в последнее время все переменилось. Арминий со злорадством слушал, как пленник ворчит, чтобы от него все отвязались.

Его собственная рана зажила, об этом позаботился жрец. На полное выздоровление ушли месяцы, и, по правде сказать, правая нога уже не была прежней. Жрец сказал, что так оно, скорее всего, и останется. Арминий старался изо всех сил, выполнял упражнения, которые показал жрец, и массировал ногу. Усилия отчасти окупились – занятия с Мело и остальными воинами теперь давались легче. Никто об этом не говорил, но сам вождь знал, что теперь его нельзя считать опасным бойцом.

«Придет день, и я им покажу», – сказал себе Арминий. Отбросив невеселые мысли, он шел по дорожке, отвечая на многочисленные приветствия. Остановился поболтать со старым другом отца, похвалил двух малышек, гнавших стадо на пастбище. К концу пути он снова был в хорошем настроении, а густой аромат жареной с грибами свинины вызвал у него широкую улыбку. Туснельда готовила завтрак.

Он вошел в дом и сразу приложил палец к губам, запрещая рабам, возившимся со скотиной, говорить, а собаку легонько стукнул по голове, чтобы молчала. Туснельда возилась у очага спиной к дверям. Она была занята – то помешивала на сковороде, стоявшей на огне, то занималась тестом, лежавшим на большом плоском камне, который служил рабочей поверхностью. Арминий подобрался к ней на полдюжины шагов, пока она заметила его и, ахнув, всплеснула руками.

– Я говорила тебе так не делать! Это плохо для ребенка! – бранилась Туснельда. Счастливое лицо жены не сочеталось с ее словами, и она не сопротивлялась, когда Арминий обнял ее сзади, осторожно положив ладони на большой живот.

– Мой сын – воин! Его так просто не испугаешь, – сказал Арминий.

– Ты знаешь, что это сын? – Она подняла руку и потрепала его волосы.

– Конечно, – ответил Арминий, касаясь носом ее щеки. – Он – мой первенец. Кем же еще он может быть?

– Повитуха сказала, что будет девочка.

– Откуда она знает? – Арминий осторожно повернул жену лицом к себе. Закрыв глаза, они поцеловались. Мгновение спустя Туснельда отстранилась, и Арминий воскликнул: – Эй!

– Мясо чуть не подгорело, – заметила она, смеясь и помешивая в сковороде. – Ты проголодался?

– Как волк.

– Я так и думала. Ходил в рощу?

– Да.

Она внимательно посмотрела ему в глаза, словно пытаясь угадать результат посещения священной рощи.

– Я ничего не видел, – сказал Арминий, небрежно махнув рукой. – Ну да ладно, не важно. Не может бог подавать знаки каждый раз, когда я туда прихожу, как ты думаешь?

– Думаю, что нет.

– Ингломер с нами, его народ тоже. После римского нападения прошлой осенью за нас и марсы. Ангривариев не придется долго уговаривать, как и остальных. Мне надо навестить вождей, но к концу весны у нас будет достаточно воинов, чтобы справиться с Германиком.

Жена нахмурилась:

– Ты скоро уедешь.

– Делать нечего, любовь моя. Но через месяц я вернусь.

– Вернешься ненадолго, а потом на все лето уедешь воевать.

– Ты знала, за кого выходишь замуж, – твердо сказал Арминий. – Риму нужно преподать еще один урок, если мы не хотим взвалить на себя римское ярмо и платить им дань.

– Если ты добьешься успеха, наступит ли этому конец? Римляне никогда больше не перейдут реку? Или ты каждое лето должен будешь уходить на войну и наступит год, когда ты не вернешься? Я останусь вдовой, а у твоих детей не будет отца. – Туснельда уже плакала, не замечая, что от подгоревшего мяса поднимается дымок.

Он шагнул к ней, но жена отодвинулась.

– Не надо!

Рассердившись, Арминий повернулся к двери.

– Подожди. Мясо готово.

Вождь колебался. Хотелось уйти, и пусть она увидит, что готовила напрасно, – этим он отплатил бы за ее слова. Однако поступить так означало расширить трещинку, уже появившуюся между ними. Взаимная обида могла растянуться на дни и даже дольше. Их любовный союз уже переживал подобное раньше. Арминий решил, что лучше остаться.

– Благодарю, – сказал он примирительным тоном. – Пахнет вкусно.

– Я отвлеклась, и блюдо подгорело, – засмеялась она.

– Ничего страшного, любовь моя. Идем, поешь со мной. Тебе надо есть за двоих.

Она покачала головой: нет.

– Плохо себя чувствуешь?

– Пройдет. – Жена подтолкнула его к столу. – Садись. Я посижу с тобой.

– Я – счастливый человек, – заявил Арминий, когда она наложила полную чашку и поставила перед ним на стол. – Ты не только хорошо готовишь, но и красавица, и носишь моего сына.

Его лесть сработала, и Туснельда присела на табурет возле мужа.

– Ты не один такой везунчик. Мой муж – прекрасный благородный человек и величайший вождь на свете. Человек, который объединяет племена.

Они снова поцеловались. Наконец Туснельда отстранилась.

– Ешь, а то остынет.

– Добавила дикого чеснока, – сказал Арминий, прожевывая первую порцию. – Вкусно.

– Я старалась, чтобы было вкусно, – улыбнулась Туснельда.

– Ты сделала гораздо больше. – Он пожал ее руку.

Они продолжали болтать; то было общение двух людей, знающих друг друга как самих себя.

Арминий подчищал миску, когда снаружи донесся тревожный окрик. Вытерев губы рукавом туники и делая вид, что не замечает неодобрительного взгляда Туснельды, он поцеловал ее в макушку и направился к двери.

– Спасибо за еду.

Выйдя из дома, Арминий сразу увидел Осберта, одного из лучших своих воинов. Коренастый, с бочкообразной грудью, любитель выпить и подраться, Осберт захватил одного из орлов Вара в Тевтобургском лесу. Мрачное выражение его лица говорило о многом, и Арминий тихо выругался. Жизнь имела свойство портиться, не успев как следует наладиться, но это не значило, что его, Арминия, можно легко вышибить из седла. Он приветственно поднял руку:

– Эгей, Осберт! Меня ищешь?

– Да. Только что приехали два воина-хатта.

Земли хаттов лежали на некотором удалении к югу и юго-западу от херусков. «Встреча с ними не была чем-то необычным, хотя и каждый день они не приезжали», – с тревогой подумал Арминий.

– Какие вести привезли?

– Плохие. Германик воспользовался сухой погодой и заранее перешел реку с большим войском.

– Я сейчас же встречусь с ними. – Не обращая внимания на боль в бедре, Арминий зашагал рядом с Осбертом.

Большая толпа из мужчин, женщин и детей собралась на центральной площади. Люди расступились, освобождая дорогу Арминию и Осберту. Пройдя сквозь толпу, вождь увидел Мело, сидящего с двумя воинами. Оба хатта были забрызганы грязью и измождены, а один еще и ранен. Лица их выражали уныние. Никого из них Арминий раньше не встречал, но, когда они приветствовали его, не удивился. Он был хорошо известен всем племенам.

– Арминий, – хрипло произнес тот, что не был ранен, – рыжебородый молодой воин невысокого роста.

– Рад встрече, – сказал его товарищ, воин с широким лицом и вислыми усами. Его одежда так густо покрылась кровавой коркой и пятнами, что Арминий понял – часть крови принадлежит врагу.

– И я рад. Добро пожаловать в нашу деревню, – ответил Арминий, наклоняя голову. – Уже позвали жреца, чтобы осмотреть рану?

– Да, – ответил Мело.

– Я скакал день и ночь, чтобы добраться сюда, – сказал воин с вислыми усами. – Жрец сможет осмотреть меня, когда мы сообщим тебе новости.

– Германик напал на ваш народ, – произнес Арминий.

Лицо рыжебородого исказилось гримасой ярости.

– Да. Разделил свое войско и ударил с двух сторон. На каждом направлении наступали по пять легионов или около того. – Арминий обменялся с Мело озабоченными взглядами, а рыжебородый продолжал: – Разведчиков вперед они не высылали. Мы узнали о нападении за несколько часов до того, как римляне начали окружать наши поселки.

– Никто не ожидал, что война в этом году начнется так рано, – сказал Арминий, благодаря богов, что земли его народа лежат гораздо дальше от берегов Рейна. – Коварные римские ублюдки…

– Все воины, кто мог сражаться, пошли им навстречу. – Глаза рыжебородого наполнились печалью. – Мы оставили без защиты наши дома.

– Перед лицом превосходящих сил противника такая тактика иногда является лучшей, – заметил Арминий.

– Возможно, но нас отбросили за реку Адрана, – последовал горький ответ. – Римляне напали на наши деревни, как волки – на оставшиеся без пастухов стада. Тысячи наших женщин и детей перебиты или уведены в рабство. – Голос рыжебородого пресекся, но он справился с собой. – Наша контратака поначалу имела успех, но нас снова заставили отступить – римляне использовали лучников и катапульты.

Наступила тишина; Арминий ждал. Трагедии такого размаха бьют больно.

Помолчав, рыжебородый продолжил рассказ:

– Некоторые воины думали, что с Германиком можно договориться. Мы спорили несколько часов, а потом отправили посольство в римский лагерь. – Последовал глубокий вздох. – Глупо было даже рассчитывать на то, что он станет вести переговоры. Этот пес с ходу отверг наше предложение. Германик сказал, что пришел воевать, а не заключать мир. Эта новость лишила многих из нас надежды. Около половины племени сдалась безо всяких условий, остальные ушли в лес и спрятались.

– Ужасно, – сказал Арминий. – Может, боги помогут вам в этот тяжелый час.

– Никаких богов мы не видели, когда римляне напали, это я тебе точно говорю, – гневно возразил рыжебородый. – Закончив убивать, они уничтожили все запасы продовольствия и сожгли дотла все поселения, включая нашу столицу, Маттий. Наш народ лишился всего.

– Херуски отправят вам все, что смогут собрать: пищу, одеяла, оружие, лекарства, – сразу сказал Арминий. – Сотня моих воинов отправится с вами в земли хаттов и останется там, пока для всех не будет построено жилище.

– Ты действительно великодушен. Благодарим тебя. – Рыжебородый наклонил голову. То же сделал воин с вислыми усами.

– Дай-ка я угадаю последующие действия Германика, – продолжил Арминий. – Он собирается нанести удар с юга по нам, херускам.

– И я так думаю, – сказал рыжебородый. – Ты знаешь старый лагерь, построенный легионами Друза?

– Знаю. – Это укрепление, построенное поколение назад на одном из притоков реки Визургий, было заброшено уже много лет. «Сильная позиция на холме делала его почти неприступным, – думал Арминий, – но гораздо важнее было то, что лагерь располагался рядом с землями херусков».

– Римские разведчики уже заняли его.

Эта новость вызвала у Арминия настоящую тревогу. Если все римское войско начнет стягиваться к старому лагерю Друза – а это казалось вероятным, – значит, Германик готовится напасть теперь на его народ. – Это все, что вы хотели сообщить мне?

– Да, – ответил рыжебородый. – Никто не пожелает своему худшему врагу того, что случилось с хаттами.

– Тогда теперь моя очередь поблагодарить вас, – сказал Арминий и повернулся к Мело: – Отправь гонцов во все поселки. Все воины, способные держать оружие, через два дня должны быть готовы к бою. И я хочу, чтобы все старшие военные вожди завтра были здесь.

Арминий еще не закончил говорить, а Мело уже встал и отправился исполнять приказ. Вождь херусков снова посмотрел на воинов-хаттов.

– Вы истощены и скорбите по своим любимым. Отдыхайте. Позже мы еще поговорим.

Рыжебородый и вислоусый благодарно поклонились ему, и их увели. Арминий поднял руки, успокаивая огорченных и встревоженных людей.

– Не пускайте страх в свои сердца! – крикнул он. – Вспомните, что я сделал с римлянами в прошлый раз, когда они оказались в наших руках!

Лица зажглись надеждой.

– То были благословенные дни!

– Боги улыбались нам.

– Похоже, ублюдки плохо усвоили урок, который мы им преподали пять с половиной лет назад. Придется учить их снова! Земля пропитается их кровью, а леса выстелют их мертвые тела. Наши воины вернутся нагруженные добычей. Победа будет за нами! – Арминий поднял сжатый кулак, и люди радостно закричали – не так громко, как ему хотелось бы, но достаточно дружно, чтобы понять, что рассказ о печальной судьбе хаттов не сломил их боевой дух.

Арминий вовсе не был так уж уверен в победе, как хотел показать. Римляне слишком близко, и ему удастся поднять лишь воинов-херусков, да еще людей Ингломера. Общая численность войска может составить до девяти тысяч копий – крайне мало для того, чтобы биться со всеми легионами. По расчетам Арминия, ему требовалось, по крайней мере, вдвое больше воинов.

Страх, настоящий страх, какого Арминий не испытывал много лет, проник в его сердце.

Глава 19

Лошадь Тулла мотнула головой и игриво укусила за ухо соседнего коня. Тот не поддержал игры, попытался увернуться и укусить в ответ. Тулл и второй всадник – а это был не кто иной, как Флавий, брат Арминия, – успокоили скакунов, натягивая поводья и восстанавливая порядок. Оба они с тремя турмами из вспомогательных войск скрывались в лесу на некотором расстоянии от поселка Арминия. До восхода солнца оставалось немного времени; четыре дня прошло после того, как римское войско ушло на запад, оставив только их – последний вооруженный отряд Рима – в этой местности.

Опасаясь попасть в тяжелое положение в глубине земли варваров, Германик решил не наносить удара по поселкам херусков, не перерезать подъяремную вену Арминия. Вместо этого он увел воодушевленные легионы в лагеря. Но небольшой отряд наместник оставил. Раздосадованный собственной осторожностью и отводом войск, он приказал совершить дерзкий рейд и освободить Сегеста. В таком деле залогом успеха была быстрота, поэтому выбор пал на конников.

В лесу остался Флавий, сохранивший верность Риму, и с ним две турмы его воинов и турма хавков. Его выбрали из-за благородства происхождения и родства с Арминием, а хавки – потому что в отличие от всадников Флавия не вызывали подозрения у местного населения, разъезжая группами по два-три человека и посещая для разведки поселки. Тулл был с ними, потому что он остался одним из немногих старых командиров, знающих Арминия в лицо. Поначалу назначение Флавия вызвало у центуриона недовольство – в конце концов, тот был братом Арминия. Но потом, после того как Флавий объяснил, почему он сохранил верность Риму, а его брат – нет, Тулл изменил свое отношение к нему.

– Мы с Арминием никогда не ладили, даже в детстве. Для него обещание ничего не значило и до сих пор не значит. Я отношусь к клятвам совсем по-другому и лучше умру, чем отступлю от данного слова. – Флавий посмотрел на Тулла и выдержал его долгий взгляд.

После того разговора Тулл решил, что Флавий говорит правду, и проникся к нему уважением.

Долго прятать девяносто человек и лошадей невозможно, и они скакали две ночи подряд, под покровом тьмы, преодолев расстояние от последней стоянки Германика до окрестностей поселка Арминия. Удача сопутствовала им, и никто не заметил отряд во время дневных стоянок в лесу. На третье утро группы хавков отправились на разведку местности; следовало узнать, с какими вражескими силами они могут столкнуться. Хавки вернулись с хорошими новостями. Сегест все еще сидел взаперти, а бóльшая часть воинов Арминия отсутствовала. Плохая новость заключалась в том, что самого вождя херусков на месте не оказалось – он разъезжал по селениям соседних племен. Еще один приказ Германика – убить Арминия, если получится, – выполнить было невозможно. Тулл расстроился, но ничего поделать не мог.

Наступило утро четвертого дня; солнце еще не взошло, но до его появления оставалось недолго. На деревьях вовсю распевали птицы. Небо на востоке окрасилось оранжево-красным заревом, ночная прохлада отступала. Тулл склонил голову сначала в одну сторону, потом в другую, разминая мышцы шеи. Скорее бы уж трогаться. Из-за отъезда Арминия присутствие здесь самого Тулла выглядело ненужным, но центурион был рад, что находится вместе с отрядом. Их успех станет болезненным ударом по Арминию, по его гордости. Все лучше, чем ничего. Боялся ли он неудачи? Тулл не задумывался об этом, разве что попросил Марса не позволить врагам пленить его. Лучше смерть.

– Готов? – спросил Флавий. Угловатый, светловолосый – из-за них он и получил римское имя, – но покрытое шрамами лицо точь-в-точь как у Арминия. Напряженный и пронзительный взгляд его единственного глаза выдерживал не каждый. Таким взглядом выигрывают бой до его начала.

– Повтори еще раз план действий, – ответил Тулл.

– До поселка две мили. Идем рысью. На окраине разделимся. Хавки поедут между домов слева, одна из моих турм – справа. Я со своей второй турмой окружаю дом, в котором содержится Сегест, – там уже будет один из хавков, он покажет. Ты едешь со мной.

– Мы убиваем стражников, охраняющих Сегеста, и освобождаем его, – добавил Тулл. – Всех лошадей, каких найдем, надо угнать, дома обыскать. – Германик распорядился искать штандарты и прочие ценности, утраченные в Тевтобургском лесу. Ходили слухи, что вождь херусков наградил тремя орлами своих союзников, но Тулл все еще надеялся, что это не соответствует истине.

– Всё так, – согласился Флавий. – Воины должны держать себя в руках, иначе дело окажется под угрозой срыва. Если помощник Арминия, Мело, в поселке, он может поднять воинов.

– Твои люди будут повиноваться приказам? – спросил Тулл. Когда начинает литься кровь, солдатам бывает трудно остановиться, а дисциплина во вспомогательных войсках гораздо слабее, чем в легионах.

– Будут, иначе им придется иметь дело с этим, – мрачно ответил Флавий, положив ладонь на рукоять меча. – Вождь, командующий хавками, поклялся, что его воины будут исполнять приказы. Если все пойдет по плану, мы уйдем отсюда в течение часа.

Тулл кивнул. «Все, что от меня требуется, это не свалиться с лошади и не получить удар копьем», – подумал он. Есть ли шанс найти в поселке орла? Может быть, их орла… Мысль эта захватила его настолько, что приказ Флавия о выступлении стал для него облегчением.

Тулл уже бывал в этой местности раньше, когда служил под началом Тиберия, но тогда его сопровождало гораздо больше бойцов. Проезжая мимо полей и жилищ, Тулл подумал, что девяносто всадников – ничтожный отряд по сравнению с той силой, которую может выставить крупный поселок. Оставалось надеяться, что разведчики сообщили точные сведения и бо`льшая часть воинов Арминия отсутствует. Тулл не хотел в этом признаваться, но находиться в окружении воинов из союзных племен, а не в окружении легионеров ему было неуютно. Однако жребий брошен, так что сомнения стоит отринуть.

Час был ранний, и благодаря этому мало кто заметил появление отряда, хотя, наверное, дремлющие на своих лежаках задумались о том, что значит этот топот копыт. Случайный встречный, гнавший корову или овец на пастбище, или женщина, несущая воду из колодца, молча провожали взглядом спешащих всадников. Какой-то германец приветствовал их громким криком, но ему никто не ответил.

Тулл скакал впереди, рядом с Флавием. Для него подобрали спокойного гнедого. «Мне нужна выносливая лошадь, способная скакать весь день, которая будет меня слушаться», – так он сказал старшему конюху, и тот пока что вел себя примерно.

– Хороший мальчик, – ворчал Тулл, почесывая потную шею коня. – Осталось немного.

Поначалу их появление не вызвало тревоги. Люди, выгонявшие скот из поселка, приветственно кричали. Даже застигнутый врасплох старик, присевший на корточки возле навозной кучи, поднял руку. Тулл не питал сочувствия к этим, обреченным на смерть людям, народу Арминия – херускам. Мужчины, женщины, дети – у всех них руки были в римской крови. В крови солдат Тулла.

Хитроумный Флавий довел внезапность нападения до предела, отдав приказ браться за оружие только после того, как всадники достигнут первых длинных домов.

– Разделиться! – крикнул он, показывая налево и направо, и, скомандовав своей турме: «За мной!», поскакал к центральной площади.

У Тулла копья не было, а меч он вытаскивать не стал, поскольку кавалеристом себя не считал и просто скакал вперед. Если придется драться, он спешится. Сидя верхом, Тулл был уязвим и поэтому старался держаться поближе к Флавию, позади него. К счастью, по пути к дому Сегеста воинов они не встретили. Зазевавшийся подросток, не успевший убраться с дороги, был походя зарублен, а женщине, показавшейся в дверях своего дома, метко брошенное копье попало в живот. Больше никого они не видели. У дверей темницы Сегеста стояли четверо стражников, но шансов выжить при встрече с тридцатью всадниками, готовыми к нападению, у них не было. Стражей накрыло градом копий, пущенных с убийственной силой, и они полегли – кто мертвый, кто умирающий.

Всадники спешились, передав поводья трем назначенным присматривать за лошадьми воинам. Флавий уже спешил к двери, держа в руке обнаженный меч.

– Готов? – Он обменялся взглядом с Туллом, после чего нырнул внутрь.

Помещение провоняло гнилой соломой, по`том и сыростью. Никакой мебели, если не считать постели в одном углу, стола и табурета, не было. Именно табурет и сжимал в поднятой руке Сегест, очевидно услышавший шум снаружи и заподозривший что-то неладное.

– Давайте, подходите, трусы! – прорычал он.

– Спокойно, – сказал Флавий, опуская меч и делая знак Туллу убрать оружие. – Мы пришли освободить тебя.

– Что? – В слезящихся глазах Сегеста перемешались надежда и подозрение, но табурет он опустил. – Флавий? Ты ли это?

– Это он, а я старший центурион Тулл, – сказал Тулл по-латыни, сделав шаг на то место, куда падал свет через дымовое отверстие в крыше. Он откинул плащ, и на его груди засверкали фалеры. Вся напускная храбрость Сегеста тут же улетучилась, и на изможденном, изрезанном морщинами лице проступила улыбка.

– Послание Сегимунда дошло…

– Да. Твоему заключению конец. Идем, – кивнул Флавий.

– Нам сказали, что Арминий в отъезде, – вмешался Тулл. – Это правда?

– Правда. Сын шлюхи уговаривает вождей встать на его сторону. – Сегест сплюнул на пол.

Новость не была неожиданной, но вызвала у Тулла горькие чувства.

– Однако моя дочь, жена Арминия, здесь, – сообщил Сегест. – И она носит его ребенка.

Перед Туллом открывались новые возможности.

– Они счастливы в браке?

– Они вели себя словно помешанные, с тех пор как встретились. Мое неодобрение ничего для них не значило. – Сегест снова сплюнул. – Для вас, римлян, Арминий – клятвопреступник, но для меня – похититель дочери.

Тулл решил, что ее нужно захватить. Если б кто-нибудь взял в заложники Артио, самое дорогое для него существо, он сошел бы с ума. Флавий, похоже, пришел к тому же выводу.

– Она в своем доме? – спросил он.

– Думаю, что да, – ответил Сегест.

– Отведи нас туда. Сейчас же, – потребовал Флавий.

– С удовольствием, – самодовольно сказал Сегест.

Выйдя из дома, Тулл с радостью предоставил своего гнедого в распоряжение ослабевшего Сегеста. Ведя коня в поводу, он беседовал со стариком, а тот указывал Флавию и его воинам дорогу между длинными домами. Вокруг царил хаос – одни дома подвергались разорению, другие уже горели. В воздухе висел дым и смрад горящей плоти. Визжали женщины, звали товарищей мужчины, плакали дети. Союзников римлян можно было опознать только по тому, что они скакали верхом, бросаясь то туда, то сюда, убивая и сея панику.

Туллу безнаказанное убийство удовольствия не доставляло, хотя он чувствовал удовлетворение при виде каждого убитого воина и радовался найденным римским штандартам. И того и другого было предостаточно, но легионных орлов не нашли. Сегест казался расстроенным происходящим кровопролитием, и когда Тулл заметил ему это, старик ответил:

– Знай, что я стал союзником Рима не потому, что ненавижу своих соплеменников, но потому, что мир лучше войны. Если б Арминий не сделал то, что сделал, этого не случилось бы. Наша земля жила бы в мире.

– И более четырнадцати тысяч легионеров сейчас были бы живы, – горько вставил Тулл.

Сегест понимающе сузил глаза:

– Ты служил в одном из тех трех легионов! Ты был там?

– Служил и был. Как и ты, я хотел предупредить Вара накануне засады. – Сегест пораженно смотрел на него, и Тулл продолжил: – У меня были подозрения насчет Арминия, но не было доказательств, ничего существенного, чтобы предъявить Вару. Возможно, если б я смог поговорить с ним сразу после тебя, события развивались бы по-другому; но он уехал на охоту, когда я добрался до его палатки. А потом в течение нескольких дней у меня не было возможности добраться до него. Но даже если б я поговорил с ним, он не обратил бы на мои слова никакого внимания.

– Сладкие речи – лучшее оружие Арминия. Благодаря им он брал верх и над мужчинами, и над женщинами, – проворчал Сегест сердито и указал на дом слева от них: – Она здесь. Интересно, как поведет себя Арминий, когда узнает, что его беременная жена находится под опекой Рима?

– Мой брат любит Туснельду и всегда хотел наследника. Думаю, он будет в бешенстве, когда узнает, что потерял их, – сказал Флавий, и его глаза сверкнули.

Он отдал приказ, и дюжина воинов ворвались в дом. Оттуда донесся возмущенный крик, потом другой. Вскоре воины показались в дверях вместе с Туснельдой, которая лягалась и сопротивлялась, как дикая кошка, так что четверым мужчинам приходилось держать ее. У одного на щеке красовалась кровоточащая царапина, второй хромал.

– Она отважна, – заметил Флавий.

– Да, – согласился Тулл. Он не сочувствовал Туснельде, жене своего ненавистного врага. Теперь им предстояло добраться до ближайшего расположения римских войск, но прежде уйти от погони, которую неизбежно отправят по их следу. Зато они не только освободили тестя Арминия, но и нанесли гордому германцу еще более болезненный удар. Теперь его ярости не будет границ, и когда он в следующий раз столкнется с войсками Германика, то не станет держаться сзади.

Повторения бойни, которую вождь херусков устроил в лесах и болотах, не будет, с облегчением думал Тулл. Восемь легионов Германика разгромят Арминия и его союзников.

Глава 20

Арминий гнал коня. По его расчетам, до поселка оставалось меньше трех миль, и он уже узнавал изгибы и повороты лесной дороги. Вон там, чуть левее, в речушке, хорошее место для рыбалки. Вдали уже показался невысокий холм, облюбованный местными жрецами.

Некоторое время вождь скакал, как шальной, и его конь начал пошатываться на бегу. Изо рта животного сбегала слюна, на шее выступила пена. Бока избороздили струи пота, но Арминию было наплевать. Плети не нашлось, и когда конь сбивался с шага, он лупил его по крупу мечом. Если скакун сдохнет под ним – пусть. Добраться до поселка как можно скорее – только об этом думал Арминий.

За последние два дня под ним уже пал один конь, и нескольких вождь довел до изнеможения. Воины его отряда давно отстали, но он не обратил на это внимания.

– О, будь ты проклят! – закричал Арминий, снова ударяя коня по крупу; животное взвилось от боли, но прибавило ходу, хотя и ненадолго. Вождь хотел ударить снова, но конь начал спотыкаться, и он передумал. Ферм поблизости не было, и если конь падет, то он потеряет драгоценное время, пытаясь найти свежую лошадь или добираясь до селения пешком. Оставалось ехать медленнее, чем ему хотелось.

Новости о похищении Туснельды и освобождении Сегеста не могли застать его в худшем месте. Он находился на дальнем берегу реки Эльба, в гостях у племени семнонов, которые жили к востоку от земель херусков. Сначала Арминий легко отнесся к тому, что вождь семнонов уехал поохотиться дальше на восток. Потом присланный Мело воин разыскал его и сообщил страшные вести. Вождь до сих пор помнил страх в глазах гонца – тот боялся его, Арминия, гнева – и слышал переданные ему слова Мело, от которых кровь стыла в жилах. «Твой брат Флавий напал на деревню. Твоя жена похищена, а Сегест освобожден. Наших лошадей угнали, но я послал погоню». Ярость застлала глаза, в голове оглушительно застучало, мир вокруг померк. «Туснельда!» – рвалось с языка.

«Мело ошибся», – твердил он себе. Глупец залил мозги пивом, и это все привиделось ему в бреду. Но обмануть самого себя не удалось. Он знал, что Мело предан и привязан к нему больше, чем другой воин. Скорее звезды упадут с небес, чем он отправит такое сообщение по ошибке. Арминий стиснул зубы. «Я найду тебя, Флавий, братец, – думал он, – и вырежу твое бьющееся сердце, но не раньше, чем заставлю тебя сожрать собственные яйца».

Теперь он уже увидел первые длинные дома. Шансов на то, что Мело выручил Туснельду, было мало, и все же сердце забилось быстрее.

– Давай же, ты, тварь, – крикнул Арминий, ударяя коня. На этот раз животное никак не отреагировало на удар, и, несмотря на все раздражение, Арминий понял, что конь выбился из сил. Он спрыгнул на землю и побежал.

– Мело? Где Мело? – прокричал вождь, проносясь мимо удивленной женщины, несшей воду в бадьях. Он пробежал так быстро, что не услышал ее ответа и повернул к своему жилищу.

Вместо дома его встречали обугленные руины. Стены сохранились, уцелели и дубовые стропильные фермы на торцах здания, на которых некогда покоилась крыша, но это было все. Даже двери сгорели. Запах горелой плоти – то ли животных, то ли людей – пропитал воздух. Потрясенный, Арминий упал на колени, сгорбившись и повесив голову, и заплакал так горько, как никогда прежде не плакал. Слезы неудержимо текли по его щекам.

– Туснельда, – горько прошептал он.

Арминий мог ждать от римлян всего, только не этого нападения. «Должно быть, узнали, что моих воинов здесь нет и сам я в отъезде», – решил вождь. Он представил себе, как все происходило. Флавий заранее выслал разведчиков к поселку и, обнаружив, что тот почти беззащитен, налетел на него, не только забрав Сегеста, но и захватив более ценный приз – Туснельду.

– Ты здесь, – донесся знакомый, но хриплый голос.

Арминий повернулся и застыл, пораженный. Мело трудно было узнать. Левая рука обмотана грязными тряпками, лицо покрыто грязью и по`том, спутанные волосы торчат в разные стороны, под глазами – багровые синяки, одежда запачкана кровью и грязью. Он сильно хромал и больше походил на труп, чем на живого человека. Арминий поднялся.

– Какие новости?

Мело покачал головой, и вождю показалось, что все его существо пронзила боль.

– Мне жаль, – сказал Мело. – Я послал пеших воинов за Сегестом и Туснельдой сразу после того, как вернулся из деревни моего дяди, а сам занялся поисками лошадей. На это ушла бóльшая часть дня. Потом мы скакали за ними день и ночь, но римляне успели уйти слишком далеко, а Германик в тридцати милях от поселка оставил пять когорт, которые дожидались Флавия. Я все равно напал на них – и потерял больше половины своих людей. Думал повторить нападение, но это было равносильно самоубийству.

Арминий сжал кулаки, глубоко вздохнул, расслабил пальцы.

– Расскажи мне все. Не упускай ни одной мелочи. – Не перебивая Мело, он выслушал его рассказ от начала до конца.

– Мне надо было остаться в селении. Если б я был здесь, то, возможно, сумел бы спасти ее, – сказал Мело, с мукой глядя на Арминия. – Прости меня.

– Разве были причины, по которым ты не мог поехать к дяде? – Слова застревали у Арминия в горле, так велико было его чувство собственной вины. Почему его здесь не было? – Боги, теперь она уже на римском берегу Рейна… Вместе с ее отцом.

– Да. – Мело встретился с Арминием взглядом. – Хочешь, чтобы я собрал отряд и посмотрел, нельзя ли выручить ее?

Арминий вздохнул.

– Ты хороший человек, Мело. Ничего не хотелось бы мне сильнее, но подумай о силе римского войска на западном берегу Рейна. Мы просто погубим себя, погубим воинов, которых приведем с собой. Туснельду сразу повезут в Рим, как трофей. Римляне сделают все, чтобы я никогда не увидел ее и чтобы мой сын вырос без отца… – Объятый страшной тоской, Арминий закрыл глаза.

Мело положил руку ему на плечо, и вождь вдруг почувствовал, как к нему возвращаются силы, а сознание проясняется. Положение могло оказаться гораздо хуже. Потери, понесенные во время нападения, были сравнительно невелики. Если б Германик атаковал большим войском, это было бы катастрофой. Но римский военачальник этого не сделал – и тем самым допустил непростительную ошибку. Арминий позволил себе вновь ощутить ярость, и она наполнила каждую клетку его тела.

– Я возобновлю войну против Рима, и не предательскими методами, не против беременных женщин, не под покровом тьмы, но с честью, напав на их солдат при свете дня. Если наши соплеменники любят свою землю и заветы предков больше, чем жизнь под пятой у Рима, они последуют за мной. Я поведу их к славе и свободе, а не как Сегест, – Арминий выплюнул это имя, – который не даст им ничего, кроме позора и рабства. Помоги мне, великий Донар, и я убью не только Сегеста, но и своего ублюдка-брата, и Германика тоже, – поклялся он голосом, дрожащим от гнева. – И каждого легионера, и их союзника, которые встанут на нашем пути.

Так мщение стало единственным смыслом жизни Арминия.

Глава 21

В животе гуляла буря. Болели глаза. Пизон посмотрел на главный парус. Какое-то время тот вяло свисал с мачты, затем встрепенулся – и снова обвис. Мгновением позже картина повторилась. И еще раз. Воздух гладил Пизона по щеке. Наконец-то поднялся ветер. Стоя у мачты, среди товарищей, легионер наблюдал за тем, как огромный конопляный прямоугольник то вздымается и устремляется вперед, то бессильно опадает. Вот он снова наполнился ветром, помогая обливающимся по`том гребцам и гоня длинное плоскодонное судно в Германское море. Менее месяца прошло с тех пор, как они захватили жену Арминия и освободили его тестя, а Германик, не откладывая дело в долгий ящик, предпринял новое наступление на приграничные вражеские земли. Вторжение планировалось с трех направлений.

Легиону Пизона не повезло: им предстояло пройти вдоль северного побережья, высадиться в защищенном устье реки Амисии и уже оттуда двинуться в глубь территории. Он бросил печальный взгляд на Флево Лакус, озеро, бывшее частью устья Рейна, которое они преодолели накануне на веслах. Населенные чайками скалистые берега, так не понравившиеся ему тогда, теперь выглядели куда как привлекательнее сине-зеленых волн и пустынных просторов по обе стороны. Его чувства разделяли и другие, и лицезрение недовольных физиономий вокруг доставляло Пизону какоето мрачное удовольствие. В репликах легионеров упоминались штормы и морские чудовища. Во всех двух центуриях, которые каким-то чудом удалось поместить на судно, не нашлось бы и одного довольного своей судьбой солдата. Даже стоик Вителлий незаметно потирал висевший на шее бронзовый амулет.

Стоявшие, как обычно, рядом, Тулл и Фенестела сохраняли невозмутимый вид, но так оно и должно было быть. «Даже если они только притворяются, что не боятся, – размышлял Пизон, – это не имеет значения». Их спокойные лица и уверенные голоса придавали людям уверенности в любой ситуации.

Разбившаяся о корпус волна окатила всех, кто находился в тридцати шагах от носа, ледяной водой. В ответ на раздавшиеся тут и там стоны и проклятия капитан, старый морской волк с седыми волосами, только рассмеялся.

– Это мелочи по сравнению с тем, чем в нас может запустить Нептун.

– О боги, и что нам делать? – вопросил, ни к кому отдельно не обращаясь, Пизон.

– Исполнять приказы, – ответил Вителлий.

– Как всегда, – добавил Сакса. – Только этим и занимаемся.

– Такова солдатская доля. – Метилий обвел товарищей взглядом. – Но зато мы снова вместе, а ведь это самое главное.

Все закивали. Пизон даже выдавил что-то вроде улыбки. Здесь, в этом опасном и коварном море, замысел Германика – отомстить за уничтожение легионов Вара – отходил на второй план. Когда чувствуешь, что можешь в любой момент пойти ко дну, на первый выходят друзья и товарищи. После операции по спасению семьи Дегмара Пизон и Вителлий все больше времени проводили в компании Саксы и Метилия, парней надежных и достойных. Они и палатку делили одну на четверых – так вышло, что в контубернии Пизона и Вителлия не хватало двоих.

Пизон ближе сошелся с Саксой, тоже любителем поиграть в кости, а что касается Метилия, то его отличали невозмутимость и добродушие. «Лучше утонуть вместе с ними, – думал Пизон, – чем оказаться в пасти морского чудовища в одиночку».

Еще одна волна, больше предыдущей, обрушилась на судно, покрыв всех с головы до ног мелкими брызгами. На этот раз среди стонов и проклятий громче всех звучали обращения за милостью к богам. Пробормотав собственную молитву, Пизон обдернул накидку, запоздало пытаясь уберечь от воды кольчужную рубаху.

– Все равно заржавеет, как ни старайся и что ни делай, – изрек Вителлий. – К тому же Тулл не даст нам времени почиститься, пока не вернемся в Ветеру.

– Если вернемся, – хмуро добавил Сакса.

Судно качнулось – очередная волна ударила в левый борт. В животе все перевернулось, и Пизон забыл про доспехи. Все его силы уходили на то, чтобы противостоять тошнотворным позывам, но эту битву он скоро проиграл. Выплеснувшееся содержимое желудка осталось на сандалиях, и утешаться оставалось лишь тем, что многие другие – в том числе Метилий и Сакса – опередили его в этом. Вителлий держался дольше всех, но в конце концов кисловатая вонь блевотины и непрекращающаяся качка оказались сильнее.

– Ха! Так ты тоже не моряк, – заметил Пизон.

Вителлий вытер с губ мерзкую слизь и стряхнул ее с пальцев. Под ногами уже плескалась отвратительная лужа из морской воды, мочи, блевотины и кое-чего похуже.

– Я себя им и не называл. – Он метнул в Пизона хмурый взгляд.

– Как думаешь, Тулла вырвет?

Они посмотрели на центуриона – и не поверили своим глазам: Тулл с аппетитом вгрызался в краюху хлеба, успевая в промежутках между укусами вести беседу с капитаном. А вот сидевший рядом Фенестела вид имел нездоровый и смотреть старался куда угодно, только не на хлеб в руке командира.

– Не вырвет, – ухмыльнулся Пизон. – Ставлю пять денариев. Кто ответит?

Ответом были непристойные комментарии и советы насчет того, что именно можно сделать с монетами. Пизон не обижался. С Туллом, несокрушимым центурионом, против которого бессильны даже стихии, беспокоиться не о чем. Теперь легионер знал – корабль не утонет, потому что на борту Тулл. Пизон не собирался во всеуслышание бросать вызов низкому серому небу и даже сообщать о своей догадке вслух – он не дурак, – но присутствие Тулла воспринимал как данное небом поручительство, что их путешествие завершится успешной высадкой на сушу.

Пизон надеялся, что удача распространится на всю флотилию – десятки суденышек с солдатами, оборудованием, лошадьми. Если так случится, если боги будут милостивы, вероломные германцы даже не поймут, что на них свалилось. А ведь все произошло после того, с намеком на юмор подумал Пизон, как их перестало тошнить.

Уже через два дня и две ночи убеждения Пизона подверглись хорошему испытанию.

Разбушевавшееся море и штормовой ветер разметали флот, гоня корабли получше вперед и ввергнув суда постарше и похуже в бесконечные проблемы. Поначалу Пизон возблагодарил судьбу за то, что его не отправили на одну из полуразвалившихся посудин, оставшихся в строю со времен морских кампаний Друза, а потом повторил те же благодарности с удвоенной страстью, когда увидел, как пошел ко дну один из кораблей. Со временем он и его товарищи даже привыкли к разносящимся над водами отчаянным воплям тонущих бедолаг. В их новеньком, только что построенном корабле обнаружилась в какой-то момент течь, но постоянное вычерпывание воды помогло остаться на плаву. Промокший до костей, вымотанный качкой и умирающий от жажды, словно после долгого марша в жаркий летний день, Пизон и его товарищи выдержали все испытания.

Прошло еще четыре дня, прежде чем последний несчастный сошел на берег, а на следующий прошла последняя перепись. После ее окончания по войскам, словно лесной пожар, распространилась печальная новость: девять кораблей и семьсот моряков и солдат отправились на морское дно. Примерно такое же впечатление произвело и известие о гибели нескольких больших транспортных судов, груженных зерном и вином. Канули в пучину также десятки лошадей. Мало того, при разгрузке в тот же день утонули несколько легионеров. Большинство видели причину их смерти в тяжелых доспехах, снять которые им не позволили. Так или иначе, в лагере воцарилось мрачное настроение.

Восприимчивый к такого рода вещам после прошлогоднего мятежа, Тулл купил у местного жителя, хавка, жирного барашка и принес его в жертву на глинистом берегу, во весь голос возблагодарив Нептуна за раскинутую под ними спасительную сеть.

Другие центурионы не стали медлить и тут же последовали примеру Тулла, а когда Германик распорядился выдать легионерам вина, настроение стало меняться. Были довольны и хавки, давние и верные союзники римлян, – их овцы раскупались десятками.

Вечером, на закате солнца – даже погода улучшилась, – воздух наполнился ароматом жаренной на углях баранины и голосами довольных, полупьяных солдат.

Ночь прошла весело, и утром, хотя у многих раскалывалась голова, когда протрубили трубы и командиры принялись вытаскивать легионеров из-под одеял, жалоб и возражений было на удивление мало.

– Германик приказал для начала совершить марш, а потом заняться делом. Не плескаться в море мы сюда прибыли и не ракушки собирать на берегу, – гремел Тулл, – а найти племя, убившее наших товарищей, и уничтожить под корень. – Его люди отвечали одобрительными криками.

Пизон пребывал в оптимистическом настроении. Мир видится в лучшем свете, когда под ногами твердая земля, одежда сухая, а желудок полон. Войско представляло немалую силу и находилось на значительном расстоянии от границ хавков, и хотя легионеры маршировали в боевом порядке, опасаться внезапного вражеского нападения не приходилось, да и многие их воины служили в легионах. В отсутствие сладкоголосого Арминия сбивать их с толку было некому.

После трехдневного марша безопасная территория хавков осталась позади. Следующей на пути армии была земля ампсивариев, живших по берегам текущей на юг реки Амисии. Как заверили римлян разведчики союзной конницы, проблем от племени ожидать не стоило. Посланцы ампсивариев уже спешили навстречу легионам с заложниками и заверениями в верности Риму.

– Если и дальше все будет так же легко, то нам, пожалуй, стоило поберечь обувку и спуститься вниз по реке, – заметил Пизон вечером четвертого дня и, предвидя реплику Вителлия, поднял руку: – Знаю-знаю, слишком много судов нуждается в ремонте.

– И где тебе было бы желательно подвергнуться нападению, на земле или на воде? – поинтересовался всегда осторожный Сакса. – Мы вот-вот достигнем территории бруктеров. Если не забыл, это они в свое время устроили засаду Друзу на реке Амисии.

– Марши – да, это ярмо. – Пизон указал глазами на заплечный мешок. – Приятно помечтать о прогулке налегке.

– Может, тебе стоило пойти на флот, а, Пизон? – Как частенько бывало, Тулл появился как будто ниоткуда. – Я видел, с каким удовольствием ты смотрел на волны во время нашего путешествия.

Пизон покраснел, а его товарищи заухали и захохотали.

– Мне и в легионе хорошо. И с ярмом.

– Это я и хотел услышать, – усмехнулся центурион и поехал дальше.

– Ты всегда можешь перейти на речной флот, – напомнил Вителлий и подмигнул Метилию и Саксе. – Штормов, как в открытом море, там не бывает. И в океан ходить не придется.

– Отстань. Лучше скажи, почему ты сам не стал моряком?

– Я – пехота, и другого мне не надо. – Вителлий дернул плечами, и в мешке звякнули горшки и сковородки.

– Напомню, когда ты в следующий раз начнешь жаловаться на волдырь или стертую шею, – с видом триумфатора заявил Пизон. В центурии Вителлий славился тем, что постоянно и громче всех жаловался.

Сакса и Метилий хихикнули, Вителлий нахмурился. Пизон ухмыльнулся. Вот такие мгновения, по его мнению, украшали жизнь. Он был в компании друзей, наслаждался шутками и чувствовал себя беззаботным юнцом. Да, верно, они несли тяжелый груз и потели, как мулы, но погода была приятная и не слишком жаркая. Кормили хорошо – каждый день давали много мяса, а Тулл, как и полагается заботливому центуриону, следил за тем, чтобы вечером они получали вино.

Да, будут сражения – без этого не обойтись, – но Пизон знал, что они пройдут на условиях, определенных Германиком. Когда все три части армии, идущие из различных крепостей на Рейне, соединятся, она будет иметь численное превосходство над любым противником.

«Мы отомстим, – подумал Пизон, с болью вспоминая Афера и двух их товарищей, павших в Тевтобургском лесу. – Арминий может из шкуры лезть, но мы уложим в грязь всех его воинов. Рим выйдет победителем», – пообещал он себе. И самое главное, они вернут орла Восемнадцатого легиона.

Через несколько дней Пизон помогал копать защитный ров для ночного лагеря. Для половины солдат армии, ведущей кампанию, эта работа была самой нелюбимой, но ждущей солдат каждого после марша. Очередь Пизона пришлась на вторую половину дня. Работа предстояла долгая, мышцы уже ныли, но на настроение это никак не влияло. Сакса напевал песенку о популярном борделе, с каждым ударом кирки выкрикивая самую непристойную строчку припева.

Песенку подхватывал весь контуберний, причем Вителлий и остальные с удовольствием вставляли что-то свое. Привлеченные энтузиазмом четверки, к ней присоединялись и другие. Прохаживавшийся вдоль рва Тулл едва заметно улыбался. Пизону даже показалось, что однажды он слышал, как популярную мелодию насвистывает Фенестела.

Кампания началась хорошо, решил Пизон. Их появление с севера стало неожиданностью для бруктеров, чьи военные силы находились в глубине территории племени. Селения выглядели покинутыми, поддавшиеся панике жители бежали в прилегающие леса. Сопротивление сводилось к отдельным стычкам, по большей части неэффективным. Лишь днем ранее бруктеры подвиглись на что-то серьезное, но их атаки были отбиты с большими потерями для нападавших. Пизон даже не видел самого сражения, потому что целью варваров была другая часть марширующей колонны.

Более обнадеживающие новости, быстро распространившиеся среди солдат, принесли вернувшиеся с юга разведчики-хавки. Две другие части армии Германика – одна под командой Цецины, вторая под началом легата Стертиния – уже соединились и находятся примерно в двадцати милях. Совместными усилиями они уже опустошили несколько германских деревень и убили сотни воинов. «Если дела и дальше так пойдут, – подумал Пизон, – появится шанс вернуться в Ветеру до сбора урожая».

Энтузиазма хватило ненадолго – Германик не собирался вести свою огромную армию в лагеря в ближайшее время. На то, чтобы преподать урок поднявшимся против Рима племенам – даже с учетом того, что легионы брали верх в каждой схватке, – требовалось время. «Пробудем здесь до осени, – сказал себе Пизон. – Придется привыкать».

Сакса дошел до последней строчки своей песенки, в которой герой – естественно, легионер – поставлен перед выбором: уйти на войну с товарищами или остаться с грудастой и благосклонной шлюхой. Понимая, что каждый солдат в радиусе пятидесяти шагов замер в ожидании, забыв про лопату и кирку – рискованный маневр, учитывая близость Тулла, – исполнитель взял паузу. И тут Пизон заметил самого центуриона, стоящего, подбоченясь, с непривычно широкой ухмылкой на лице – явным дозволением закончить песенку.

Сакса проревел последнюю строчку – не открыв при этом какой-то новой истины, но напомнив легионерам то, что они слышали тысячу раз: хороший трах незабываем, но заканчивается быстро, а вот друзья остаются навсегда, до самой смерти. Слушатели разразились благодарными криками.

– Надеюсь, он пришпилил ее как положено, прежде чем выйти за дверь, – подал голос Вителлий.

Шутка была старая, но успех имела всегда.

– Хорошо спел, Сакса, – сказал Тулл. – А теперь – за работу. Это всех касается, черви! – Он многозначительно постучал витисом по правому наголеннику; жест был понятен всем, и солдаты взялись за орудия.

Тулл прошел взглядом вдоль рва и тоже вернулся к привычному обходу.

За работой легионеры негромко переговаривались. Центурион разрешал это, но только при условии, что болтовня не мешает делу.

Пизон и его товарищи были ветеранами и в понукании не нуждались. Построить лагерь, возвести палатки – и сбросить наконец оружие и тяжеленные доспехи.

Ров закончили полностью, защитный вал – наполовину, когда Тулл приказал принести колышки и установить наверху частокол. На марше каждый уже приготовил по две деревяшки длиной в полруки. Вбитые в землю и связанные веревкой, они образовывали дополнительное препятствие на пути возможного противника.

Носить колышки куда как легче, чем трамбовать грунт на вершине вала, что вызывало порой соперничество между товарищами по палатке, которые откладывали кирки и мчались за деревяшками. В данном случае победителями забега оказались Пизон и Вителлий.

Тулл стоял неподалеку, так что Сакса, Метилий и остальные отправились на вал, бросая хмурые взгляды на удачливую парочку.

Набрав охапку колышков, Пизон шел по рву, когда со стороны легионеров из охранения шагах в двухстах пятидесяти от него донеслись звуки веселья. Накануне эти люди работали в лагере, а теперь, согласно очереди, охраняли работающих. Пизон бросил взгляд в сторону Тулла – прежде чем расслабиться, всегда стоит убедиться, что не получишь за это выговор. Действительно, центурион, внимание которого тоже привлекло веселье, уже выбрался изо рва и смотрел вдаль, пытаясь понять, что там происходит.

К этому времени его примеру последовали многие. Оказывается, в лагерь пришли два курьера. И, конечно, их прибытие уже породило массу слухов.

– Боги дали знак – победа придет к нам летом, – вещал кто-то. – Арминий мертв – зарезан своими.

– Ангриварии перешли на нашу сторону… или казуарии. А может, и те и другие.

Пизон невольно ухмыльнулся. Слухи нарастали и звучали все необычнее. «Если правда не откроется, – подумал он, – кто-нибудь объявит о присутствии среди нас Тиберия, приведенного самим Меркурием».

Легионер фыркнул. Боги никого не приводят, даже правителей империи. Императоры не посещали даже свои далекие провинции; с какой же стати им рисковать жизнью в варварских землях? Веселье, скорее всего, вызвано чем-то банальным. Может быть, в селении нашли сотню бочек германского пива…

А потом Пизон услышал слово «орел», и его сердце едва не остановилось, а взгляд метнулся в сторону Тулла. Утрата славного штандарта Восемнадцатого легиона стала для него тяжелейшим ударом. Вот и сейчас кровь отхлынула от лица центуриона. Пизон снова повернулся к вестникам, двум мужчинам на взмыленных конях. Они скакали прямиком к входу в лагерь.

У Пизона отвалилась челюсть, когда Тулл встал на пути гонцов, которым пришлось резко остановиться, чтобы не налететь на центуриона.

– С дороги! – крикнул первый всадник. – У нас важные новости для самого правителя.

Тулл как будто оглох. Не обращая внимания на протесты гонца, он взял в руки поводья.

– Какие новости?

Всадники переглянулись, потом первый пожал плечами:

– Господин, у бруктеров нашли орла.

День был теплый, и солнце припекало спину, но Пизон все равно поежился. Вокруг него уже перешептывались и возносили молитвы легионеры. Кто-то – Вителлий? – упал на колени.

– Из какого легиона? – строгим командирским голосом спросил Тулл.

– Из Девятнадцатого, господин.

Тулл выпустил поводья и отступил в сторону.

– Чудесная новость, – спокойно и негромко сказал он.

Недовольное лицо первого вестника немного смягчилось.

– Вы были в Семнадцатом или Восемнадцатом, господин?

Тулл вскинул голову, и в его глазах вспыхнула гордость.

– В Восемнадцатом.

– Отличный легион, – кивнул всадник. – Может, и его орла теперь найдем.

– Это лишь дело времени, – уверенно сказал центурион. Он сделал еще один шаг в сторону, пропуская гонцов, и повернулся к своим людям: – Слышали, братья? Один орел прилетел домой – скоро и два других вернутся. Рим покоряет!

– Рим покоряет! – донеслось с вала и изо рва.

Слезы радости побежали из глаз Пизона; он кричал и кричал, пока не охрип.

Глава 22

Прошло несколько дней. Тулл стоял под теплыми лучами предвечернего солнца недалеко от огромного командного шатра Германика. Распоряжение прибыть к командующему «как можно скорее» он получил совсем недавно, и у слуги центуриона, Амбиорикса, почти не оставалось времени, чтобы почистить шлем, фалеры и перевязь Тулла. Хотя они находились в полевых условиях, а не в казармах, соблюдение уставных требований никто не отменял.

Центурион окинул себя критическим взглядом и вздохнул. Старый Амбиорикс с его негнущимися пальцами неохотно выполнял обязанности, которые годами лежали на плечах Дегмара, и не успевал начищать снаряжение до парадного блеска, но теперь уже Тулл ничего не мог с этим поделать. Выбросив из головы мысль о состоянии доспехов, он снова задумался над тем, зачем мог понадобиться Германику.

Вокруг шатра командующего кипела жизнь; по периметру его охраняла двойная центурия легионеров, в ставку и из нее непрерывно текли потоки прибывающих и убывающих командиров, рабов, гонцов. Не только Тулл ожидал приема – перед ним стояли еще трое: Туберон, командир из вспомогательных отрядов и дородный лысеющий торговец. Тулла не удивляло, что Туберон игнорирует всех – так вели себя большинство высокопоставленных командиров. Со своей стороны, сам он не собирался беседовать с германцем из вспомогательных войск, который походил на воинов из племени убиев. Если не считать Дегмара и до известной степени Флавия, отношение Тулла к германцам навсегда испортилось после засады в лесу. Что касается купца, то выглядел он как типичный торгаш – угодливая улыбка, гнилые зубы и готовность продать за барыш что угодно, даже родную мать.

Если б Туллу предоставили право выбирать собеседника, он с радостью побеседовал бы со старшим дежурным командиром охраны – солидным центурионом, которого Тулл знал наглядно. Однако тот надзирал за подчиненными и осматривал входящих в шатер. Тулл поправил ремень перевязи, чтобы не натирал кожу у основания шеи, и решил, что сможет переговорить с ним позже. Пока же можно наслаждаться солнечным теплом и размышлять.

Если повезет, Германик раскроет кое-что из своих планов. Кампания застопорилась, и Тулл не мог дождаться возобновления боевых действий. Возвращение орла Девятнадцатого легиона вновь разожгло огонь в его душе – каждую ночь центуриону снилось, что орел Восемнадцатого найден, а Арминий убит. Тулл подумал, что, возможно, говорить о приостановке кампании неправильно. Такой армии, как у Германика – а в ней насчитывалось сорок пять тысяч человек, да еще много сотен лошадей и мулов, – ежедневно требовалось невероятное количество продовольствия. Большие отряды легионеров и конные партии вспомогательных войск обшаривали окрестности в поисках скота и запасов хлеба, и все же провианта не хватало.

Германик опасался, что Арминий с союзниками нападет в тот момент, когда припасов для отступления будет недостаточно, и приказал войскам устроить временные укрепления у берегов реки Лупия. Этот водный путь вел на запад, мимо сожженных фортов Ализо и других поселков и дальше к Рейну и границе империи. В Ветеру заранее были отправлены гонцы с приказом со всей возможной поспешностью отправлять по реке баржи с зерном вплоть до возвращения войска в лагерь. Хотя некоторые уже прибыли в расположение армии, продовольствия для продолжения наступления на восток пока не хватало.

Рядовые солдаты не разделяли стремления Тулла к активным действиям. И он не винил их. Крупных сражений не происходило, потерь они не несли, но армия располагалась в глубине вражеской территории. Находясь в безопасности громадного лагеря, легионеры могли немного расслабиться, пусть даже питание не всегда приходилось им по вкусу. Как всегда строгий, центурион не позволял своим людям благодушествовать; каждой центурии в его когорте хотя бы полдня приходилось упражняться в боевом искусстве или маршировать.

– Здесь не казармы, вы, куски дерьма, – говорил он, когда на рассвете легионеры, зевая, выбирались из палаток. – Каждый мужчина, женщина и ребенок на сотни миль вокруг желает нашей смерти. Если вы в каждое мгновение каждого дня не будете начеку, какой-нибудь безродный пастух приколотит вашу голову к дереву.

«ММММММ! УУУММММ!»

Этот боевой клич снова зазвучал в голове Тулла. Уши наполнились воплями его людей, хищным свистом летящих копий и хлопаньем пращей, отправляющих камни в полет. С низких туч, висящих над головой, лил дождь, и он чувствовал перемешанную с кровью и песком грязь, проникающую в сандалии. Упал еще один легионер, пронзенный копьем врага. Фенестела орал, приказывая закрыть образовавшуюся брешь, и Тулл слышал собственный голос. Сорванный и хрипящий, тот призывал солдат стоять твердо: «Держать строй или все мы покойники!»

– Центурион?

Тулл провел ладонью по векам и увидел перед собой не занесшего копье варвара, а вспотевшее лицо торговца в несвежей, покрытой влажными пятнами тунике. Несмотря на давешнее презрение, центурион был благодарен торгашу, и все же тот обладал настолько отталкивающей внешностью, что римлянин не сдержался и рявкнул:

– Что?

– С тобой всё в порядке, господин?

– Конечно, будь ты проклят. А что? – Тулл бросил взгляд на Туберона и командира конников, которые стояли поодаль. Похоже, они не заметили ничего необычного, и центурион почувствовал огромное облегчение. Он представил себе, какие комментарии могли последовать, особенно от Туберона.

Торгаш на шаг отступил, улыбка его поблекла.

– Ты разговаривал сам с собой.

– Чепуха. – Тулл посмотрел на доброжелателя своим самым строгим командирским взглядом и с удовлетворением отметил, что тот поспешил убраться подальше.

Мысли снова устремились в прошлое. Сейчас они так близко от того места… Карты у него не было, остались только смутные воспоминания о местности, по которой Дегмар вел их к Ализо. Но за несколько дней тренировочных маршей Тулл успел разглядеть множество знакомых примет. Разведчики тоже доносили, что место битвы совсем недалеко. Если говорить честно, близость останков такого количества людей, которых Тулл когда-то знал, лишала сна. Волосы зашевелились на его голове. Не захочет ли Германик еще раз услышать его рассказ о ловушке? Возможно…

– Старший центурион Тулл! – У главного входа в шатер стоял штабной офицер с властным лицом. Он позвал снова: – Старший центурион Тулл!

Тулл поднял руку:

– Это буду я, господин.

– Имперский наместник ждет.

Командир из вспомогательных войск привык, что граждан принимают прежде союзников, и его лицо осталось бесстрастным, но торговец с сожалением вздохнул. Проходя мимо рассерженного Туберона, Тулл сохранил невозмутимое выражение лица, но внутри него все тряслось от смеха. «Получи, сукин сын», – думал он. Подойдя к штабисту, центурион отдал честь.

– Я готов, господин.

– Здесь, должно быть, ошибка!

Визг Туберона заставил штабного офицера обернуться:

– Господин?

– Я – легат! – закричал Туберон. – А этот человек всего лишь центурион.

– Старший центурион, легат, – предельно вежливо поправил Тулл, упиваясь тем, что его замечание лишь усугубило ярость выскочки.

– Прошу прощения, легат, – сказал штабист Туберону. – Наместник предупрежден, что ты здесь. Он велел, чтобы прошел Тулл.

Рот Туберона захлопнулся.

– У тебя сообщение для наместника, легат? – заботливо поинтересовался штабной.

– Я… – начал Туберон и замешкался. Мгновение спустя он пробормотал: – Я подожду.

– Как пожелаешь, легат. – Штабист отдал честь и повернулся к Туллу, который готов был поклясться, что на его лице с поднятыми бровями было написано: «Ох уж эти мне старшие командиры». Затем он склонил голову: – Следуй за мной, центурион.

Тулл бросил взгляд на Туберона – тот всматривался вдаль. Но удовольствие от этого не уменьшилось.

Сопровождающий провел его через просторную, хорошо обустроенную переднюю, в которой за столами трудилось множество писарей. Здесь же находились рабы, ожидающие поручений. Никто не обратил внимания ни на Тулла, ни на его спутника. Следующие два отдельных помещения оказались заполненными коллегами штабного офицера – они работали. Здесь Тулл привлек несколько любопытных взглядов, и это снова заставило его задуматься над тем, что приготовил для него Германик.

– Я слышал, ты был в Тевтобургском лесу, – сказал штабист, словно услышав мысли Тулла. Говорил он с уважением – в отличие от большинства комментаторов, которых Тулл наслушался за последние годы. – Ты сумел вывести несколько своих солдат.

Застарелая горечь шевельнулась в душе центуриона.

– Не слишком много.

– Ты сделал больше остальных, о которых я слышал. Даже Туберон спас всего восемь или девять человек.

Тулл насилу сдержался от гневной отповеди – Туберона и солдат Семнадцатого спас один из опционов – и только больно прикусил губу. Медный привкус крови наполнил рот, и в ответ он лишь проворчал что-то неразборчивое.

Его провожатый ничего не заметил.

– Там действительно пришлось так туго, как рассказывают?

– В десять раз хуже, – прохрипел Тулл.

– Посетить такое место – дело чести, – заявил штабист и добавил: – Я не согласен с теми, кто утверждает, что это навлечет на нас беду. Пусть прошли годы, но павшие римляне заслуживают погребения.

Эта неожиданная искренность привела Тулла в замешательство, и он так и не успел ответить. Они остановились у входа в последнюю секцию шатра. Дорогу им преградили два телохранителя с непроницаемыми лицами, словно высеченные из гранита.

– Старший центурион Тулл, Седьмая когорта Пятого легиона, вызов к наместнику, – объявил штабной.

Телохранители глазами обшарили Тулла от макушки до пят. Один из них издал нечленораздельный звук, который мог означать что угодно – от «так точно» до «мне насрать» – и исчез за перегородкой. Центурион привык к такому поведению телохранителей высших военачальников, но это никогда ему не нравилось. Когда второй охранник снова уставился на него, Тулл ответил жестким, как кремень, взглядом. «Может, по сравнению с тобой я и старик, но за твое жалованье, куча ты дерьма, заставил бы тебя побегать», – подумал он.

– Наместник ждет, – произнес, вернувшись, первый телохранитель и отвел занавес на входе.

Штабной офицер жестом показал Туллу, что можно входить.

Тот нервничал так же сильно, как в тот день, когда на триумфе Тиберия его узнал Германик. Глядя строго перед собой, он вошел, печатая шаг, как на парадном плацу, – высоко поднимая ноги, развернув плечи и выпятив грудь, и остановился перед Германиком по стойке «смирно». Тот сидел за столом из розового дерева, инкрустированным серебряными накладками. Перед ним, возле правой руки, лежали документы; левее – чернильница и простое железное стило. Выглядел Германик постаревшим и более уставшим, чем обычно, но в его глазах и твердых очертаниях подбородка по-прежнему читалась непреклонная воля.

– Старший центурион Тулл, – доброжелательно произнес наместник.

– Господин!

– Никому нас не тревожить, – приказал Германик телохранителю. – Вольно, Тулл. Присаживайся.

– Моей кольчугой – да на дерево, господин, – запротестовал Тулл. Стальные кольца царапали все, к чему прикасались.

– Садись, – велел наместник. – Не обращай внимания.

Стул из эбенового дерева на вид стоил небольшого состояния, но Тулл не собирался спорить с одним из самых могущественных людей империи. Придержав ножны рукой, чтобы не сползали за спину, он уселся.

– Благодарю, господин.

Германик повел рукой в сторону туалетного столика справа от себя, на котором стоял кувшин.

– Вина?

Тулл собирался отказаться – он часто встречался с Германиком, но для этой беседы хотел сохранить ясную голову. Однако после разговора со штабным офицером ему было не по себе.

– Выпью, господин. Благодарю тебя. – Ему стало неловко, когда Германик поднялся и взял кувшин. – Позволь мне, господин, – сказал Тулл, привстав со стула.

Германик рассмеялся.

– Сядь. Я и сам в состоянии налить вина.

В смущении центурион наблюдал, как Германик наполняет два изящных кубка из синего стекла и передает один из них ему.

– Благодарю, господин. – Тулл с восхищением разглядывал поверхность стекла, украшенную изображением двух сражающихся гладиаторов.

– Прелестная вещица, а?

– Поразительное сходство, господин.

– Так и должно быть – сообразно цене, уплаченной за каждый. – Германик весело поднял брови, заметив, как бережно Тулл держит кубок. – Пей, центурион, и не беспокойся о посуде.

Набравшись духу, тот пригубил вино. Это был прекраснейший напиток, который ему доводилось пробовать, – с насыщенным вкусом, сухим землистым ароматом и отзвуками роз и трюфелей.

– Оно тебе нравится? – Германик с улыбкой смотрел на Тулла.

– Разве не заметно, господин?

– Ты выглядишь как человек, умирающий от жажды.

– Я никогда не пил ничего лучше, господин. – Тулл опустил кубок.

– Пей, центурион, пей! Ты заслужил это. – Германик сделал глоток из своего кубка.

Тулл смаковал второй глоток даже дольше, чем первый.

– Восхитительно, господин.

Германик выглядел довольным.

– Ты уже видел орла Девятнадцатого?

– Я отдал дань уважения и посетил святыню в штаб-квартире, господин. – Тулл хотел остаться один и надолго задержался после ухода старших командиров. Орел был поцарапан, древко сломано, несколько молний утеряно, но от него ощутимо исходило величие. Наедине с орлом горькие чувства прорвались наружу. Он стоял на коленях и плакал, горюя по погибшим солдатам своей центурии. По своей когорте и всему легиону. По всей армии Вара. По утраченному орлу своего легиона. По матери Артио и даже по несчастному, обманутому Вару. Плакал, переживая позор всего случившегося. Потому что выжил, когда столь многие погибли. Плакал по потерянным в этой ловушке солдатам, которых не смог спасти. И не в первый раз подумал, что, возможно, для него было бы лучше умереть там…

– Должно быть, ты расстроился, увидев его. – Голос Германика прозвучал мягко.

– Я радовался и в то же время горевал, господин, если ты понимаешь… если ты понимаешь, о чем я.

– Наверное, тебе хочется, чтобы нашли орла Восемнадцатого.

– Да, господин, – вздохнув, согласился Тулл.

Германик стукнул по столу кулаком.

– Твой орел будет найден. Это только начало.

– Рад слышать, господин.

Наступило молчание, в течение которого все мысли Тулла вертелись вокруг одного вопроса: по какой причине его вызвал Германик? Центуриону надоело строить предположения.

– Думаю, ты приказал мне явиться не для того, чтобы узнать мое мнение о вине, которым ты угощаешь, господин.

Германик захохотал. Тулл почувствовал себя неуютно, не понимая, что происходит.

– Больше б таких командиров, как ты, Тулл, сделанных из того же материала… Они виляют хвостом и пресмыкаются передо мной. А мне всего лишь хочется услышать их мнение.

– Понимаю, господин. – «У кого хватит духу винить их?» – размышлял он. Несмотря на слова Германика, с членами правящей фамилии следовало разговаривать осмотрительно. Неосторожно высказанное мнение – и карьера человека (и даже его жизнь) могла внезапно оборваться.

– Ты прав, конечно, – сказал Германик. – Я пригласил тебя, чтобы попросить об одолжении.

Как любят богатые и власть имущие делать вид, будто у нас есть выбор, думал Тулл. Несмотря на разыгрываемую Германиком дружбу, старый вояка не питал иллюзий насчет их отношений. Он был слугой, а Германик – хозяином. И все же, учитывая слова штабного офицера, Тулл мог надеяться, что предложение наместника окажется не таким уж неприятным.

– Для меня империя значит все, господин. Если смогу, выполню.

– Я рассчитывал услышать именно такой ответ. – Лицо Германика помрачнело. – Хочу посетить места, где Арминий устроил ловушку.

– Туберон тоже был там, господин, – смутившись, сказал Тулл. – Он выше меня по званию.

– Он молод. Слишком молод.

– Но…

– Доказательств у меня нет, но я не совсем уверен, что можно доверять рассказам Туберона о случившемся. – Тут Германик предостерегающе выставил палец. – Это должно остаться между мною и тобой, понимаешь?

– Да, господин, – ответил Тулл, испытывая одновременно и волнение, и отчаяние. Наконец-то появился еще один человек, который знает или подозревает, что Туберон – лжец. Тулл не ведал, по какой причине Германик не уличает Туберона открыто – из-за недостатка доказательств или потому, что империи нужен высокородный герой. «Скорее всего, – с горечью думал он, – верно последнее предположение». Туберон являлся одним из высших командиров, прошедшим суровые испытания благодаря доблести, отваге и высокой нравственности. Обвинить его во лжи немыслимо.

– Итак, ты отведешь меня к месту сражения? Я хочу посмотреть, где и откуда нападали германцы и, если тебе известно, где погибли Вар и его командиры.

Когда до Тулла в полной мере дошло, чего от него требуют, он заколебался. Раньше центурион и представить не мог, что вернется туда, где погибли его солдаты, – считалось, что посещение политых кровью мест до добра не доводит. Каково оно будет – показывать другим, где в первую ночь разбивали лагерь промокшие, промерзшие, жалкие, не знающие, что их ждет, легионеры? Они увидят побелевшие, разбросанные по длинному коридору смерти кости его людей, дойдут до места, где был утерян орел легиона, где гордость Восемнадцатого опозорили и втоптали в грязь. Тулл понял, что не может произнести ни слова.

– Понимаю, для тебя это мучительно. – Спокойный голос Германика вывел Тулла из оцепенения. – Если не желаешь помочь, я не буду настаивать. И последствий не будет. Никаких. Пусть Юпитер поразит меня, если я лгу.

Видя перед собой серьезное, честное лицо Германика, Тулл думал, что тот прекрасно понимает главное: именно из-за его высокого положения никто и не подумает ответить отказом. Тем не менее, правитель предоставил ему возможность выбора – и сделал это искренне. Тулл откашлялся.

– Неплохо было бы отыскать останки моих людей, господин, и достойно похоронить их.

– Все наши павшие заслуживают того же. Я намерен возвести курган на месте сражения, освященный могильный холм, который увековечит память о погибших.

Их взгляды встретились. Помолчав, Тулл кивнул:

– Почту за честь, господин, показать тебе, где все произошло.

Глава 23

Обливаясь потом, Арминий рывком сел на ложе. Сердце выпрыгивало из груди.

– Туснельда! – пронзительно крикнул он.

Жены нигде не было видно, и его снова охватила тоска. Он изрыгнул проклятие, потом еще и еще. Туснельда потеряна навсегда, вместе с ребенком – его сыном, если только он не ошибался. Арминий ударил себя в лоб сжатыми кулаками, но боль не облегчила скорби. «Я убью себя», – подумал он. Казалось, выход найден, но Арминий тут же отбросил мысль о смерти. Он покончит со своими мучениями, но не со страданиями Туснельды. Кроме того, самоубийство сделает невозможной месть Германику. Арминий решил, что должен жить. Скорбь и ярость, сливаясь воедино, плавились в пламени души. Жить и готовить возмездие. Несколько успокоившись, он вытер ладонью пот со лба.

В голове мутилось; давали себя знать еженощные попойки, которым он предавался со дня похищения жены. Обильные возлияния позволяли забыться сном. Погружаясь в дрему, Арминий видел бесконечные вариации кошмаров, в которых Туснельду похищали, ранили и даже насиловали гогочущие легионеры, а он смотрел и никак не мог вмешаться.

«Будь оно все проклято», – думал Арминий. День только начинался, а он уже обессилел. Слабый свет, проникавший в его палатку из невыделанных шкур, подсказывал, что час еще ранний, но вождь не стал ложиться. Горький опыт научил: заснув снова, он и Туснельду не вернет, и не получит того забвения и освобождения от воспоминаний, которого так жаждет. Откинув одеяло с ног, Арминий протер воспаленные, словно забитые песком глаза. Отвратительное настроение обеспечено на весь день. Он отхлебнул вина, чтобы избавиться от мерзкого запаха изо рта, и принялся выбираться из палатки.

– Во имя Донара! – Вождь от неожиданности подпрыгнул, увидев коренастую фигуру Мело, который стоял, уперев руки в бока, в десяти шагах от палатки. Оставалось только надеяться, что заместитель не слышал его крика.

– Кошмары? – спросил Мело.

Он был одним из лучших – и немногих – друзей, но Арминий ответил не сразу. Вождь не любил показывать свою уязвимость, особенно теперь, когда перед ним стояла серьезная задача. Однако по выражению лица Мело он понял, что смысла врать нет, и скривил лицо.

– Ты слышал?

– Трудно было не услышать.

Арминий возблагодарил богов, что в пределах сотни шагов от его убежища находилась только палатка Мело.

– Мне снилась Туснельда.

– С любым происходило бы то же самое, – пробормотал Мело. – Знаю, что это не поможет, но я тебе сочувствую.

Арминий не смог улыбнуться – он не смеялся с момента похищения Туснельды, перевернувшего его мир, – но кивнул в знак признательности.

– У меня хорошие новости.

– Нашел приличное пиво вместо той мочи, которую я был вынужден хлестать с тех пор, как мы покинули поселок?

– Вижу, чувство юмора покинуло тебя не совсем, – усмехнулся Мело. – А то в последние дни я уже начал сомневаться.

– Пошел ты, – беззлобно ответил Арминий. – Какие новости?

– Разведчики вернулись. Они почти добрались сюда прошлой ночью, но опустившаяся темнота вынудила их разбить лагерь. Как только рассвело, двинулись в путь.

– Где они? – Арминий вытянул шею, взгляд стал пронзительным, как у ястреба. – Почему не привел их сюда?

– Знал, что ты будешь дерьмово выглядеть.

Не обращая внимания на упрек, Арминий спросил:

– Что говорят?

– Они расскажут лучше меня. – Пропустив мимо ушей нетерпеливое шипение Арминия, Мело правой рукой приподнял деревянное ведерко с водой. – Следовало бы вылить тебе это на голову, но ты бы сильно рассердился, и мне пришлось бы привести тебя в чувство. Вымой лицо, смени тунику – и станешь больше похож на вождя, чем на пьяницу. Вот тогда я тебя отведу к разведчикам.

Если б перед ним стоял не Мело, а кто-то другой, Арминий вбил бы зубы ему в глотку – или, по крайней мере, попытался это сделать. В душе он сожалел не только о вчерашнем, но и вообще о своем поведении в последнее время. Мело прав. Он, Арминий, совсем раскис, позволил горю взять верх. Если продолжить в том же духе, можно потерять уважение присоединившихся к нему соплеменников и всякую возможность отмщения в этом году. Даже мысль об этом была невыносима. Оставалось только последовать совету Мело.

Пока Арминий приводил себя в порядок, они и словом не обмолвились. Но когда он надел свежую рубаху и пригладил пальцами мокрые волосы, Мело окинул его одобрительным взглядом. Пристыженный, вождь сделал вид, что не заметил этого взгляда, и устремился за своим помощником. Потребовалось совсем немного времени, чтобы добраться до центра раскинувшегося в лесу палаточного лагеря. Арминий был благодарен Мело, что тот привел его в чувство. Здесь собрались воины не менее четырех племен, восставших против римлян. Пятое племя, тенктеры, должно появиться со дня на день, и тогда под его началом окажется около пятнадцати тысяч копий. Таких сил недостаточно, чтобы встретиться с армией Германика в открытом бою, но их вполне хватит для налетов на фланги и тылы и нанесения врагу значительного ущерба. Если это удастся, к нему присоединятся другие племена, как уже было шесть лет назад, и тогда они смогут нанести сокрушительный удар.

Он еще раз убедился в мудрости Мело, когда из палаток стали появляться воины. Вождя они приветствовали радостными улыбками.

– Ну что, заманим римлян в западню? С нами боги, Арминий! Они наблюдают за нами и улыбаются. Скоро мы ударим по легионам.

Арминий сбоку поглядывал на Мело, а тот делал вид, что не замечает вопрошающих взглядов. Наконец вождь не выдержал:

– Ты скажешь мне или нет?

– Говорят, лучший рыболов тот, кто умеет запастись терпением, – ответил Мело, подмигнув. – Потерпи еще немного.

Его так и подмывало заехать Мело по уху, но замечание о терпеливом рыболове заставило держать себя в руках. В то же время, словно в предчувствии хорошего улова, сердце учащенно забилось.

Весть о прибытии разведчиков уже распространилась по лагерю. Они стояли в окружении толпы воинов-херусков.

– Рассказывайте, что видели! – кричал кто-то.

– Где эти проклятые римляне? – требовательно вопрошала целая дюжина голосов.

– Мы расскажем Арминию, и больше никому, – следовал ответ.

Мело проталкивался сквозь сборище, Арминий шел следом. В центре толпы стояли три человека. Выглядели они довольными, и надежда вождя окрепла. Разведчиков он отправил несколько дней назад, поручив определить местонахождение армии Германика и направление ее следования.

Разведчики встретили вождя широкими улыбками. Воины не кланялись, не отдавали честь – в племени это не было принято, – но в их глазах читалось уважение.

– Арминий, – хором произнесли они имя вождя.

– Рад встрече, – ответил тот, чувствуя, как впервые со дня похищения Туснельды на его лице пробивается улыбка. – Какие новости?

– Германик возле того места, где мы разбили Вара, – ответил самый старший из воинов, с перебитым носом и взлохмаченными волосами. Арминий помнил его с детских лет.

По толпе пробежал вздох возбуждения.

– Что он там делает? – требовательно спросил вождь.

– Похоже, его солдаты собираются похоронить своих мертвецов – вернее, то, что от них осталось, – ответил Лохматый, усмехнувшись.

Воины захохотали.

– Как думаете, они сумеют снять все черепа, приколоченные к деревьям? – крикнул кто-то.

Последовал новый взрыв смеха. Арминий не прерывал веселья, укреплявшего боевой дух воинов. Он подождал, пока все отсмеются.

– Вся армия с ним?

– Вся. – Лохматый сразу помрачнел. – Восемь легионов и много тысяч союзного войска.

На лицах значительной части собравшихся появилась неуверенность, и Арминий взревел:

– Тем больше убьем! Я собираюсь заманить их в новую ловушку. Увязнув в болоте, они бросят повозки и метательные орудия, как уже делали это раньше. От нашей боевой песни у римлян кровь застынет в жилах, ваши копья затмят небо над их головами. Римские орлы один за другим окажутся у нас в руках. С благословения Донара мы будем атаковать, пока они не сломаются и побегут. И когда это случится, они погибнут – все до последнего. – Он мрачно усмехнулся и продолжил: – Может, сохраним жизнь нескольким несчастным, чтобы донесли весть до своих лагерей.

Воины одобрительно закричали, и Арминий понял, что убедил свою часть племени херусков. Его собственная уверенность крепла благодаря энтузиазму воинов. Теперь предстоит убедить остальных вождей действовать в согласии с его планом, и это будет не очень трудно. Разве их присутствие в лагере не означает, что они уже заодно с ним? Арминий не собирался беседовать с каждым по отдельности; лучше собрать всех вместе, чтобы сразу принять решение. Чем быстрее вожди объединятся под его руководством, тем скорее будет нанесен удар по римлянам. «И только это имеет значение», – думал вождь, перед внутренним взором которого постоянно стоял немеркнущий образ Туснельды.

Полдень едва миновал, лазурное небо было безоблачно, и солнце палило вовсю. Над головою носились стрижи, пронзительными криками напоминая, что лето в разгаре. Примерно с десяток вождей собрались кружком у палатки Арминия; они удалились от суеты лагеря, но не могли спрятаться от жары, которая нарастала с самого рассвета. День обещал стать самым жарким в году. Арминий смотрел на мокрые от пота недовольные лица и чувствовал, как капли влаги стекают с шеи на спину. В голове назойливо вертелись две мысли: что следовало перенести собрание на вечер и что он был слишком самоуверенным, рассчитывая легко уговорить вождей.

Начало разговора обнадеживало. Арминий объявил, что армия Германика неподалеку. Его слова встретили радостными криками. Вождям понравился и план западни для римских легионов. Однако сведения о численности войска наместника резко убавили пыл собравшихся. Потом начался спор, который то вспыхивал, то затихал, не приводя ни к какому решению. Никто не предложил разойтись по своим землям, но в знойном воздухе явственно ощущалась угроза подобного исхода.

Арминий хотел было снова взять слово, но решил, что сейчас наступил именно такой момент, когда более ценно умение молчать. Нравится ему или нет, вожди должны высказать свое мнение. «Я не их правитель», – подумал он не без сожаления.

Вперед выступил тощий, как палка, вождь узипетов.

– Я считаю, что будет безумием напасть на врага, превосходящего нас по силе более чем в три раза, тем более что враг этот – проклятые римляне. – Он безжалостно дернул себя за ус. – В открытом бою каждый легионер стоит трех наших воинов, а может, четырех.

– В неудачный день и пяти, – проворчал кто-то.

– Я не имел в виду сражение с ними лицом к лицу… – начал Арминий, но Тощий оборвал его:

– Конечно, конечно. Ты говоришь о том, чтобы сеять панику и загонять их в болото, но это легче сказать, чем сделать. У нас около двенадцати тысяч копий?

– Когда придут тенктеры, будет пятнадцать тысяч, – ответил Арминий, но Тощий снова не дал ему говорить:

– Двенадцать, пятнадцать тысяч – какая разница? Мы не сможем одолеть такое огромное войско. Представьте себе кучку мальчишек, которые пытаются отвести стадо трофейных быков туда, куда животные не желают идти.

– Непосильная задача, – согласился один из вождей ангривариев, которого Арминий всегда считал надежным союзником.

– Значит, позволим им беспрепятственно идти по нашим землям, безнаказанно убивать и насиловать?

Арминию хотелось кричать, но он прикусил губу. В таких ситуациях гнев ни к чему хорошему не приведет. Лучше оставаться внешне спокойным, делая вид, что выслушиваешь их соображения, и воздерживаться от выступления, пока не представится подходящий момент.

– Мы можем подождать, пока к нам не присоединится больше племен, – предложил Тощий.

Большая Челюсть выглядел довольным.

– Ты говоришь, тенктеры подойдут со дня на день?

– Пять тысяч воинов, – ответил Арминий. – Если придут маттиаки, будет даже больше.

Эти слова заставили некоторых вождей заулыбаться.

– А как насчет хаттов? – не позволяя общему настроению заметно улучшиться, задал вопрос Тощий. Кампания возмездия Германика нанесла страшный удар по племени хаттов. Никто не знал, сколько их уцелело.

Арминий почувствовал тяжесть обращенных на него взглядов; вынести это оказалось непросто.

– До меня дошло слово одного из вождей хаттов. Он обещал четыре десятка копий, может быть, сотню, – произнес Арминий, внутренне проклиная себя за эти слова. По сравнению с римской ордой подобные цифры звучали смешно.

Тощий поджал губы.

– Возможно, нам следует разойтись по поселкам.

Ни один голос не прозвучал в поддержку, но никто и не укорил его. Арминий увидел, что вожди колеблются, и сдерживаемая им ярость вырвалась наружу.

– Думаете, Германик оставит вас в покое? – закричал он. – Вы уже забыли, какая участь постигла марсов и хаттов, о которых мы только что говорили? Германик не желает договариваться с нами. Он пришел, чтобы мстить! Сын шлюхи намеревается уничтожить нас по частям, а уцелевших обратить в рабов. Он хочет вернуть двух орлов и остальные штандарты, которые я подарил вам. А вы собираетесь разбежаться, как побитые шавки, и попросту отдать все, чего он хочет? Неужели вы так низко пали?

– Это оскорбительные слова, Арминий из племени херусков. – Большая Челюсть встал, предупреждающе тыча указательным пальцем. – Будь осторожен! Кого ты обвиняешь в трусости?

– Я не собирался высказывать неуважения. – Арминий слегка склонил голову.

– Но прозвучало это именно так, – возразил Большая Челюсть, и многие вожди поддержали его слова согласным ворчанием. – На нашем собрании никто в лицо не назвал тебя пьяницей, хотя в лагере люди так и говорят.

Потеряв выдержку, Арминий потянулся к рукояти меча, но сумел остановить губительный порыв. «Следи за собой», – подумал он, почесывая живот. Большая Челюсть между тем продолжил:

– Каждый из присутствующих здесь вождей понимает твою скорбь, Арминий, но если ты продолжишь искать утешение на дне кружки, знай, что мы за тобой больше не последуем.

Хмурые лица вождей, стоящих в кругу, подтверждали, что Большая Челюсть точно передал их настроение. Совет Мело, похоже, запоздал, подумал Арминий. Я рискую потерять все.

– Ты говоришь правду, – согласился он, придавая нотки покорности. – Скорбь совершенно поглотила меня. Я слишком много пил. Этим утром Мело сказал мне то же самое. Услышать подобное от вас еще тяжелее. – Он посмотрел на вождей, встречаясь с каждым взглядами. – Ни одна капля вина не смочит мои губы, пока не завершится эта летняя кампания, клянусь вам в этом.

– Твои слова радуют мое сердце, – сказал Большая Челюсть. Остальные одобрительно загомонили, и даже Тощий слегка кивнул Арминию. Он их еще не потерял. Пока не потерял. Арминий вознес горячую молитву Донару: «Помоги мне снова, о, бог грома!»

– Я хочу сказать, что вы… мы не можем сидеть и ничего не делать, – продолжил настаивать он. – Если не будем действовать, Германик станет нападать на одно племя за другим, пока не сотрет нас с лица земли. Согласен, что у нас недостаточно сил для прямого столкновения с римлянами – я тоже не глупец, – но мы должны как-то ответить. Если не сделаем этого, империя нас проглотит. Тогда наша участь – жить с римской сандалией на шее, как галлы и другие племена, а император навсегда запустит руку в наши кошели. Вы этого желаете?

Арминий понимал – еще есть угроза, что вожди не последуют за ним. Он смотрел в их глаза. Сердце его стукнуло дюжину раз, потом еще десяток. Во рту пересохло.

– Я не желаю становиться рабом Рима, – сказал наконец Большая Челюсть. – Мои воины будут сражаться вместе с тобой.

К удивлению Арминия, следующим его поддержал Тощий:

– И мои.

После его слов заговорили все разом. Вожди не кричали от радости – учитывая неравенство сил, это было неудивительно, – но на их лицах читались настрой и решимость. Они будут рядом с Арминием в предстоящей борьбе.

Ему пришлось нелегко, но теперь его сердце пело.

Глава 24

Погода стояла хорошая. Тулл с Германиком и большим отрядом легионеров и конников отправлялись из лагеря армии к месту засады Арминия. Но потом, словно ниоткуда, в небе появились серо-черные облака, сулившие грозу. Приближающееся ненастье разворошило в глубине памяти яркие ужасные воспоминания. Поневоле казалось, что боги наблюдают за ними, как в те страшные дни. «Тогда они, сложив руки, взирали на то, как мы бьемся за свои жизни, – с привычной горечью думал Тулл. – И видели, как почти все мы погибли…»

Чье-то покашливание вернуло его к действительности, и он оглянулся через плечо. Позади маячил, сверля его пристальным взглядом, один из штабных Германика – не тот, который провожал его на аудиенцию.

– Имперский наместник ждет!

Тулл посмотрел мимо него на Германика, который действительно ждал, но не проявлял нетерпения. Там же находился Цецина, а также Стертиний, Туберон и почти все легаты и трибуны армии. Всякий, занимавший более или менее ответственный пост, желал быть в числе первых посетителей места сражения. Не считая Германика, Тулл не дал бы ни за одного из них и ломаного гроша. Люди, которые чего-то стоили, находились у него за спиной, – Фенестела, Пизон, Сакса и Метилий. Остальных уцелевших из его центурии в Восемнадцатом он тоже взял с собой, вызвав удивление среди телохранителей Германика. «Плевал я на них, – думал Тулл. – Они не были в преисподней, через которую мы прошли. Им не пришлось вынести того, что выпало на нашу долю».

Днем ранее разведчики прочесали окружающую местность и повторили рейд на рассвете, чтобы убедиться в отсутствии враждебных варваров. Никто из разведчиков не был здесь шесть лет назад, и они понятия не имели, в какой части поля боя находятся, но докладывали о невероятном количестве скелетов, начиная с этого места и далее. Тулл тоже не был уверен, куда именно он привел отряд, потому что сейчас они пришли с запада, а не по той дороге, по которой он шел с Варом и его обреченными легионами.

Центурион еще раз обвел взглядом местность. Слева от него начинался поросший лесом пологий подъем, справа растительность редела. Заметив характерные цветки зверобоя, он подумал, что, похоже, дальше должно быть болото. Наличие большого количества костей подтверждало, что они добрались до места, где легионы угодили в ловушку Арминия. Оставалось только двигаться вперед, чтобы узнать больше. Их ожидала мрачная картина, о чем он старался не думать в грезах о возвращении орлов. Центурион уже почти видел призраков, наверняка обитавших здесь.

– Ты готов, Тулл? – донесся голос Германика.

– Да, господин. – Он встряхнулся и мысленно вознес молитву: «Я пришел сюда почтить своих людей и павших товарищей. Позвольте нам найти их останки и достойно похоронить, они это заслужили». – Следуйте за мной, господин. – Германик, за ним Цецина и остальные направились к нему, а Тулл посмотрел на Фенестелу и своих легионеров. – Держитесь рядом. – Те в ответ хмуро кивнули.

Тулл уверенно шагал вперед; Германик шел рядом. Фенестела и трое друзей двигались справа и слева от них, держа щиты с мечами на изготовку. Остальные шли следом; с флангов их прикрывали телохранители Германика и ветераны Тулла из Восемнадцатого. Несмотря на множество людей, шуму они почти не производили. Глухой топот подбитых гвоздями сандалий по траве и грязи, негромкие обрывки фраз, позвякивание кольчуг – и больше ничего.

«Все они тоже боятся», – размышлял Тулл, смаргивая с ресниц капли пота. Мимолетный разрыв в облаках пропустил сноп солнечных лучей, пронзивший темную зелень листвы. Пыль от растоптанной грязи вилась и носилась над головами в бликах света. Где-то вдали по стволу дерева застучал дятел. Звук радовал, потому что этой птице благоволил Марс, но Тулл оставался начеку.

– Ты заметил, как тихо в лесу, господин? – спросил он Германика.

Наместник вскинул голову.

– Слышу только дятла, и то неблизко. Здесь, наверное, много поющих птиц. И оленей, и кабанов…

– Следов не видно, господин.

– Значит, животные сторонятся этого места, – ответил Германик, нахмурившись.

Тулл не удивлялся. Когда-то лес кишел птицами и зверьем. После бойни сюда наверняка слетелись тучи воронья и других падальщиков, задержавшихся здесь на много дней. Огромное количество трупов привлекло волков и медведей. Если дикие кабаны не отличались привычками от своих домашних собратьев, то и они присоединились к кровавому пиршеству. Зверье объело тела до костей, а потом здесь остались только призраки. Похоже, они до сих пор тревожат это место, поэтому не видно живности. У Тулла по коже поползли мурашки, и центурион прибавил шаг, желая избавиться от тревожного чувства.

Он заранее настраивался на встречу с приметами сражения и все же испытал потрясение, когда на глаза ему попался первый погнутый пилум. Ничего необычного в оружии не было – таких за свою карьеру Тулл видел тысячи, но это ржавое копье погнулось, потому что угодило в цель. И произошло это именно здесь. Нахмурившись, он показал его Германику. Оба внимательно осмотрели землю под ногами.

– Никаких следов человека, в которого он попал, – спокойно заметил Германик.

– Варвары наверняка унесли своих убитых и раненых, господин, – пояснил Тулл. – Только трупы римлян остались лежать и гнить.

Лицо наместника посуровело.

– Конечно.

Несмотря на густую растительность, находки пошли густо одна за другой. Римляне видели сломанные фрамеи – смертоносные копья, столь любимые германскими воинами, – и бессчетное количество дротиков. Повсюду валялись римские дротики – целые, сломанные, треснувшие, гниющие в земле. Гладии, обнаженные и в ножнах, сваленные кучами, словно их несли, а потом бросили. Бронзовые горшки, которыми пренебрегли сборщики трофеев, валялись тут и там, почерневшие от времени, словно выпавшие из повозки кузнеца. Встречались чашки и тарелки из самосской керамики, целые и разбитые, и просто мелкие осколки посуды. Заржавевшие кирки со сгнившими рукоятями. Застежки плащей. Потерявшее форму сито для вина. Жезл прорицателя без ручки. Половина покрытия щита – остальную кожу кто-то съел.

Больше всего потрясали скелеты. Прежде Тулл много раз видел человеческие кости в старых могилах, переносившихся по какой-либо причине, на полях былых сражений, которые довелось посетить, но никогда – в таком невероятном количестве. Тем более что они принадлежали солдатам, которых он знал. Сразу бросалось в глаза, что кости – человеческие. Побелевшие от времени, они лежали повсюду, местами образовав такой толстый покров, что невозможно было пройти, не наступив на них. Скелеты лежали на боку, навзничь, ничком; некоторые в позе эмбриона, словно пытались спрятаться от нападавших.

У некоторых костяков отсутствовали конечности. Еще больше пугали скелеты без черепов. На некоторых еще сохранились шлемы и доспехи, и выглядели они как демоны. Стиснув зубы, Тулл заставил себя всматриваться в пустые глазницы и оскалившиеся рты с коричневыми пеньками сгнивших зубов. Этих людей, брошенных своими товарищами, на шесть лет оставленных на растерзание диким зверям, ветру, дождю и снегу, следовало почтить, хотя бы склонив голову и молча приветствуя их.

На лицо Германика легли глубокие морщины. Он переходил с места на место, рассматривая груды костей и поднимая попадавшееся оружие.

– Ты знаешь, где мы? – спросил он, немного погодя.

– Я видел чехол щита с эмблемой Семнадцатого легиона, господин, но это мало о чем говорит, – ответил Тулл. – Повозок нет, и никаких следов гражданских – значит, бой здесь происходил на второй или третий день.

– Потому что Вар велел вам оставить обоз и построиться в правильную колонну, без гражданских?

– Да, господин. – Тулл вспомнил запах горевшего оливкового масла, услышал вопли и стенания торговцев, женщин и раненых в то утро, когда они уходили. – Мы бросили их умирать. У нас не оставалось выбора. Если б они шли с нами, все мы до последнего погибли бы.

– Благодарение богам, мне никогда не приходилось делать такой выбор… – Лицо Германика побледнело. – Должно быть, тебе пришлось бросить раненых легионеров.

– Нет, господин. – Тулла резанула скорбь, острая, как лезвие. – Я лично прикончил многих, чтобы над ними не надругались варвары.

– Ты отличный командир, Тулл. Ты заботишься о своих солдатах.

Покраснев от смущения, центурион услышал, как Фенестела согласно ворчит, и снова пожалел, что не сумел вытащить из этой переделки побольше людей.

– Любой другой сделал бы то же самое, господин.

– Нет. – Германик кивнул в сторону Цецины, Туберона и других, болтающих группками по двое-трое и глазеющих на скелеты с пугливым любопытством. – Ты сделал больше остальных, которые могли бы, но не сумели. Насколько мне известно по рассказам очевидцев, группа легионеров, которую вывел ты из ловушки Арминия, была самой многочисленной. Гордись этим.

Впервые Тулл и Германик посмотрели в глаза друг другу не как гражданин и отпрыск правящего дома, не как центурион и командующий, но как солдаты, как равные. Что-то заставило центуриона оглянуться на Фенестелу, Пизона и остальных. «Проклятье, – подумал он с нарастающей гордостью. – Похоже, я все же сделал что-то достойное».

– Благодарю, господин.

– Покажи мне все поле боя. Потом начнем хоронить павших.

– Слушаюсь, господин. – Тулл направился на север, благодаря судьбу за то, что его погибшие соратники по оружию наконец обретут покой.

«Я иду, чтобы отыскать вас, братья», – думал центурион.

Два долгих дня прошло с тех пор, как Тулл привел Германика на место сражения.

Надежды найти своих павших солдат почти угасли, но он с Фенестелой и ветеранами не прекращали поиски. Время шло. Они не могли оставаться здесь вечно. Половина легионеров копала огромные братские могилы, остальные были заняты охраной места захоронения от возможного нападения. Когда похороны состоятся, Германик продолжит кампанию возмездия против враждебных племен.

Тулл брел по лесу, отводя витисом свисавшие ветки и раздвигая густую траву. Он увидел столько скелетов, что, казалось, хватило бы на половину преисподней, но желанной цели пока не достиг. За шесть лет на костяках легионеров не осталось ничего, кроме ржавых кольчуг и пластинчатых доспехов. Они так и лежали вдоль всей проклятой дороги, под деревьями и в болоте. Опознать кого-либо персонально не представлялось возможным. Разочарование и тоска нарастали с каждым часом. Предпочтительнее всего было бы найти штандарт какой-нибудь части. Похоже, все хоть немного ценное унесли после боя, а оставленное сгнило. Ни одного знамени не нашли.

Осмотр нижней части шейных ремней позволил прочесть множество нацарапанных на них имен, но знакомых не встречалось. Тулл уже начал подумывать, не смириться ли с неудачей и присоединиться к остальным воинам Германика, продолжавшим копать могилы для захоронения. Они посвятят одну из могил своим павшим братьям и совершат над ней положенный ритуал. Такой выход далек от идеального, но лучше, чем оставить солдат Восемнадцатого совсем без погребения.

Рука потянулась к керамической фляжке. Рядом протекал ручей, но Тулл сделал всего два глотка. Старые привычки живучи. Он воспользовался остановкой, чтобы посмотреть, чем заняты остальные. Пизон ходил среди деревьев слева от него; неподалеку бродили Вителлий, Сакса и Метилий. После операции по спасению семьи Дегмара четверка стала неразлучной. Это радовало сердце командира.

– Нашел что-нибудь, Пизон? – окликнул он.

– Нет, центурион.

Тулл разочарованно вздохнул:

– Продолжай искать.

Приглушенное проклятие, донесшееся справа, заставило его повернуться. Фенестела пробирался по склону сквозь заросли кустарника к болоту; там был самый труднопроходимый и грязный участок. Бормоча грязные ругательства, он поднимался с земли.

– Сандалию потерял? – спросил Тулл.

– Я споткнулся о скелет и перелетел через него.

Такое с каждым из них случалось.

– Повредил что-нибудь?

– Только свою гордость.

Усмехнувшись, Тулл заткнул фляжку пробкой и повесил ее на место с правого боку. С витисом наперевес он сделал шаг вперед, всматриваясь в траву под ногами. «Будь добра, Фортуна, – просил он, – хотя бы в этот раз».

Фенестела снова громко выругался.

– На этот раз шлепнулся на задницу? – крикнул Тулл.

– Центурион!

Голос опциона прозвучал так взволнованно, что Тулл вскинул голову и уставился на Фенестелу. Даже на расстоянии видно было, что тот напуган.

– Что?

– Иди, взгляни.

Нежелание Фенестелы объясниться заставило Тулла направиться в его сторону. Уже через три дюжины шагов он увидел, что опцион стоит у массивного ствола упавшего дерева.

– Я пробирался в обход и не видел этого бедолагу, – пояснил Фенестела, указывая на скелет, лежавший под растущей от ствола ветвью. – Похоже, он заполз сюда умирать.

– Нашел укромное место, чтобы испустить дух, – заметил Тулл. – Что еще ты нашел?

Фенестела указал пальцем.

Тулл наклонился ниже. Ржавый пластинчатый доспех, заплесневелые кожаные ремни и все еще красивые позолоченные накладки пояса – такое он видел раньше тысячу раз, но Фенестела позвал командира не из-за них. Он поднял шлем, снятый опционом с черепа, и осмотрел назатыльник. Надпись с именем отсутствовала. Тулл склонился, чтобы положить шлем возле владельца, и взгляд его упал на что-то серебряное. Он уставился на предмет, лежавший под скелетом.

– Это? – спросил, указывая пальцем.

– Да.

Тулл понял, что видит серебряный наконечник копья, служивший некогда навершием штандарта центурии. Сердце его учащенно забилось. Этот солдат, похоже, не был знаменосцем, потому что доспехи носил не усиленные. Значит, он подобрал штандарт возле павшего сигнифера и попытался спрятать его в надежном месте. «Во всяком случае, это у него получилось», – с грустью подумал Тулл, потому что варвары не нашли знамя центурии. Раненый легионер не сумел уйти далеко. Центурион надеялся, что он недолго страдал, слушая крики гибнущих товарищей.

Тулл перевернул скелет на правый бок. Древко ниже копейного наконечника сгнило, но на его месте остались лежать отличительные диски и полумесяцы из медного сплава, украшавшие штандарт центурии. Некогда золотисто-коричневые, теперь они позеленели и оказались вдавлены в землю весом солдатского тела. Линия металлических точек подсказывала очертания посеребренных подвесок, ранее свисавших с перекладины по обе стороны штандарта.

Центурион подобрал один из дисков и счистил грязь с его поверхности. Тот оказался гладким, и Тулл почувствовал сильное разочарование. Такими же безликими были второй и третий диски, но с четвертым наконец повезло. Соскребая ногтем грязь с вогнутой поверхности, Тулл жадно разбирал проступающие выпуклые буквы: «COHIILEGXIII. Вторая когорта Восемнадцатого легиона». Перечитывая надпись снова и снова, он слышал удары сердца, которые гулко отдавались в ушах. Штандарт принадлежал одной из центурий его когорты, а это значило, что некоторые из скелетов вокруг являлись останками его легионеров. Определить наверняка, в какой именно центурии они служили, было невозможно. Глаза центуриона наполнились слезами, все вокруг стало расплывчатым.

– Ну, что там? – В голосе Фенестелы звучало нетерпение.

Не говоря ни слова, Тулл протянул ему диск.

– Юпитер, – выдохнул опцион. – Всемогущий Юпитер…

Тулл поднял следующий диск – пустой, другой – тоже, третий – опять без надписи. Наконец остался последний, перед самой рукоятью; такие приделывали почти все сигниферы, чтобы легче было носить штандарт. Центурион вытащил из земли диск вместе с рукоятью и постучал ими по одному из своих наголенников, сбивая комья земли.

Сначала Тулл внимательно осмотрел рукоять. Выточенная из обычного материала, оленьего рога, она отличалась колпачком из серебряной фольги, покрывающим торец рукояти.

– Гляди, – сказал он внезапно севшим от нахлынувшего чувства голосом.

Румяное лицо Фенестелы побелело.

– Это же наш штандарт. Наш штандарт…

Юлий, их сигнифер, лично изготовил покрытие из серебряной фольги, сделав рукоять столь же уникальной, как шрамы на теле человека. Центурион и опцион обменялись взглядами, наполненными невыразимой скорбью, и Тулл перевернул последний из дисков, который держал в руке. «CENT – I», – прочитал он. Боль и ужасающие воспоминания вновь захлестнули его. Из глаз на буквы упала слеза, и где-то в глубине души Тулл удивился, что она не кроваво-красная.

– Не припоминаю, чтобы видел гибель Юлия… Он ведь был с нами в последний день, разве нет?

– Был, – подтвердил Фенестела. – Я тоже не могу вспомнить, как он погиб. Наверное, кто-то подхватил штандарт, когда Юлия убили, и попытался скрыться с ним.

– Нам уже пора уходить. – Охваченный чувством вины, Тулл склонился и дотронулся до черепа мертвеца. – Ты сделал все, что мог, брат. Теперь покойся с миром. Штандарт снова у нас.

Выпрямившись, он обнаружил, что все солдаты в пределах видимости смотрят в их сторону. Неудивительно, что они встревожились, когда Фенестела позвал центуриона. Тулл приложил ладонь ко рту.

– Мы нашли штандарт нашей центурии. Ступайте осторожнее, братья. Каждый скелет, лежащий здесь, был нашим товарищем.

Едва последние слова слетели с губ Тулла, как долго сдерживаемые горестные чувства захватили его с силой штормовой волны, ударившей в стену бухты. Он преклонил колено возле скелета и содрогнулся от рыданий. Тулл слышал, как рядом плачет Фенестела, человек, никогда не предающийся унынию.

Наступило долгое молчание.

Усилием воли Тулл наконец справился с болью. Поднявшись на ноги, он приказал легионерам приступать к скорбному делу погребения павших товарищей.

Начали они до полудня. Теперь солнце клонилось к горизонту, а у Тулла стонали от боли все части тела. Руки, плечи, бедра, спина… особенно спина. Из-за многочасовой работы киркой на обеих ладонях образовались волдыри, вскрывшиеся и кровоточащие. Шейный платок, которым он обмотал голову, насквозь пропитался по`том, туника под кольчугой быстро прилипла к спине. Волны усталости швыряли центуриона из стороны в сторону, и в конце концов ему пришлось остановиться. Тулл подумал, что сделал достаточно, желающих и способных продолжить работу хватает. Все его ветераны с мрачным упорством продолжали рыть братскую могилу. Не требовались ни понукания, ни витис. За все время работы центурион не услышал ни единой жалобы, не увидел ни одного человека, прекратившего копать, – разве что ради глотка воды.

Долго отдыхать Тулл не смог – не умел сидеть сложа руки. Шесть лет он ждал, когда представится возможность сделать что-нибудь для погибших товарищей. Теперь этот момент настал. Махать киркой он был не в силах, поэтому стал переносить скелеты, заворачивая их в одеяла и с величайшим благоговением укладывая в могилу. То была волнующая и жуткая работа; всякий раз он не мог отделаться от раздумий, останки какого легионера несет.

От напряжения грудь свело судорогой боли, но Тулл не обращал внимания. Он не позволит себе стоять и смотреть, даже если умрет от переутомления. «Это мои люди, проклятье, мои люди. Я не сумел сберечь их при жизни, но могу проводить в могилу и прочесть молитву над останками. Позволь мне сделать это, Марс, слышишь? Фортуна, ты слушаешь меня? Я должен это сделать. И в следующий раз, Арминий, когда ты появишься, дела пойдут иначе. Я буду готов».

Глава 25

Прошел месяц. Германик продолжал мстить местным племенам. Армия шла все время на восток, отыскивая и уничтожая поселения. Остальных орлов не нашли, Арминий не объявлялся, но Тулл не терял надежды. Повернув лошадь направо, он съехал с дороги.

– Продолжаем движение.

– Центурион остановился, чтобы еще раз отлить, – подал голос один из легионеров.

– Опять вина перепил, – добавил другой. Тулл сделал вид, что не слышит; люди могут болтать все что угодно, пока исполняют приказы. Ему не было нужды опустошать мочевой пузырь, солдаты сами это понимали.

Под его пристальным взглядом центурия маршировала, вытаптывая траву. К тому времени, когда пройдет вся огромная армия, под ногами не останется ничего, кроме сухой земли, истолченной в тонкую пыль. По мнению Тулла, одно из преимуществ нахождения в авангарде заключалось в том, что им не приходилось дышать пылью, поднятой в воздух десятками тысяч ног. Другое – в осведомленности о происходящем впереди как за счет обзора местности, так и благодаря регулярным донесениям конной разведки.

Тулл вытянул шею, высматривая жезл Фенестелы, но не смог разглядеть его над качающимися рядами шлемов, укладок и копий. В тысячный раз за свою карьеру он подумал о том, какое это неудобство, что по армейскому уставу опцион обязан находиться позади центурии, в то время как центурион должен ехать или идти впереди. Общение с Фенестелой могло бы скрасить рутину долгих ежедневных переходов. Вместо этого Туллу приходилось довольствоваться такими немногими минутами, как сейчас, когда он покинул строй, чтобы перемолвиться с опционом парой слов. Несмотря на недовольство, он знал, что такое размещение командиров имело смысл. В случае нападения на колонну роль Фенестелы в тылу центурии имела жизненное значение, как и его, Тулла, нахождение впереди.

Фенестела заметил своего командира и поднял свой жезл, приветствуя его.

– Всё в порядке, опцион? – спросил Тулл.

– Так точно, центурион. – Фенестела сделал быстрый поворот направо и прошел несколько шагов по разрыву между последней шеренгой и следующей центурией. Свернув налево, он продолжил маршировать рядом со своими легионерами, а Тулл тронул лошадь и поехал возле опциона. Они проделывали такое раньше бесчисленное количество раз.

Фенестела заговорил первым:

– Есть новости от разведчиков?

– Никаких. Говорят, местность пуста, – ответил Тулл, хмурясь.

Неудивительно, что варвары укрылись в лесах, и Арминий со своими воинами избегает открытого столкновения, но, боги, какая ж досада. Разорение пустых поселков служило слабым утешением, тем более что оставшихся орлов варвары наверняка спрятали в пещере или где-нибудь еще, подальше от римлян. Нападения случались, в основном засады на разведчиков и отряды, отправлявшиеся за провиантом, но они заканчивались без серьезных последствий. Потеря горстки легионеров там и дюжины союзных варваров тут значили для армии Германика не больше, чем укус осы для медведя.

– Сколько дней мы ищем Арминия?

– Тридцать один. – Тулл посмотрел на поля, покрытые стерней, тянущиеся слева от колонны. Урожай собрали и по большей части спрятали от римлян. Лето шло на убыль. Как бы ни велика и неуязвима была армия, она не могла оставаться здесь, в сотнях миль от Рейна, слишком долго. Поставки продовольствия скоро начнут сокращаться, и только глупец станет дожидаться на вражеской территории их полного прекращения. – Тридцать один гребаный день.

– Мне уже хочется, чтобы Арминий напал, – сказал Фенестела.

– В армии все так думают. Время работает на них, не на нас. Хитрому ублюдку не нужно волноваться о провианте или наступлении осени.

Фенестела вскинул голову:

– Германик решил, когда мы вернемся в лагерь? – Тулл присутствовал на собрании старших командиров сегодня на рассвете, но об этом пока речь не вели.

– Нет. Он расстроен, как и все мы, и желает до возвращения домой одержать победу.

– Этого всем хотелось бы, – буркнул Фенестела.

– Точно, – с горячностью поддержал Тулл, словно по его желанию германцы могли возникнуть из воздуха. И от желания Фенестелы ничего не зависело. Казалось невероятным и даже безрассудным, но Тулл почти мечтал, чтобы Арминий устроил еще одну ловушку. Тогда, по крайней мере, у них появится возможность встретиться лицом к лицу.

Надежды оказались напрасными. День прошел без происшествий, как и тридцать предыдущих.

Ситуация изменилась на тридцать третий день. То ли Арминий собрал достаточно воинов, то ли римляне зашли слишком далеко, неизвестно, – но варвары принялись изводить легионы набегами. С рассвета до сумерек они совершали внезапные нападения на марширующую колонну – сначала на разведчиков, затем на авангард, потом на обоз и арьергард. Варвары стремительно нападали и быстро отходили, избегая преследования римлян.

Барритус – глубокий горловой напев германцев – заставлял легионеров нервничать, особенно если нападения не происходило. Временами из-за деревьев следовал залп копий. Римляне несли незначительные потери – несколько раненых и случайно убитых, – но угроза, нависшая над армией, явно нарастала. Никто понятия не имел, когда произойдет следующее нападение, и это держало всех, от Тулла до последнего рядового, в напряженном ожидании весь день.

Наступление ночи не приносило римлянам покоя. Казалось, варвары неистощимы на коварные выдумки. В первую ночь они непрерывно тянули свою боевую песнь; на следующую в течение нескольких часов забивали свиней недалеко от лагеря; на третью группки воинов, вымазав руки и лица сажей, проникли через стены в лагерь и перерезали глотки полудюжине часовых.

«Примечательно, насколько эффективны эти постоянно досаждающие уловки, – жаловался Тулл Фенестеле. – Солдаты устали, раздражены и вздрагивают от малейшего шума». Начались разговоры про бедняг, отошедших ночью помочиться, которых по возвращении закололи их же товарищи, и про перетрусивших солдат, которые куда-то пошли, да так и не вернулись.

– Всё как тогда, шесть проклятых лет назад, – ворчал Фенестела, сплевывая в огонь, который отвечал недовольным шипением. По обоюдному согласию в эту тему они не вдавались.

Тулл изо всех сил боролся с упадком боевого духа. Каждый день он разъезжал вдоль когорты, ободряя солдат и призывая их держаться и не обращать внимания на варваров, чье пение сравнивал с воем диких собак, причем последнее считал более благозвучным. Каждый вечер центурион обходил линии палаток, повторяя наставления, делясь своим вином и раздавая похвалы всякому, кто отличился в последних схватках.

Прошло еще несколько тревожных дней. Стояла удушливая жара. Армия Германика ползла на восток, как гигантская змея, со всех сторон осаждаемая стаями мелких кусачих грызунов. Войско обезумело от непрерывных и неослабевающих нападений врага, но неумолимо двигалось вперед.

На тридцать девятое утро Тулл со своей когортой шел не в авангарде. Наступила очередь Двадцать первого легиона, в то время как Пятый шагал в основной колонне – впереди других легионов, но позади всего остального, что входило в состав армии. Даже повозки старших командиров следовали перед ними, и Тулл слышал, как его люди выражают недовольство. «Мягкая постель Германика, его личные запасы вина важнее, чем мы, солдаты, – жаловался бывший призывник. – Так нечестно».

– Привыкай, глупый. И благодари богов, что мы не в самом хвосте и не глотаем пыль из-под ног еще тридцати тысяч человек, – высказался Пизон, заставив Тулла улыбнуться.

С безоблачного неба нещадно палило солнце. Наступившая жара иссушила всю местность. Потрескавшуюся землю на полях покрывали бурая трава и жнивье. Даже листья на деревьях пожухли и свернулись от зноя. За колонной оставалась устланная сухой пылью дорога, а в реках упал уровень воды. Обеспечение водой стало первостепенной ежедневной необходимостью. Десяткам тысяч людей и животных требовалось невероятное количество воды. Зная об этом, Арминий велел своим воинам отравить водные потоки трупами овец и крупного рогатого скота. Повозки заполнялись солдатами, страдающими от рвоты и поноса.

Посматривая на свою фляжку, Тулл думал, что только чистое везение бережет его людей от отравления. Он боролся с искушением одним махом осушить ее. От доспехов исходил горячий воздух. Шлем с кольчугой, казалось, потяжелели вдвое. Как бы он ни поправлял шарф, перевязь продолжала впиваться в шею. Спина болела, старая рана в левой икре временами ныла. Острый запах собственного пота и вонь мокрой шерсти от туники неотвязно преследовали его и уже въелись в ноздри. Прищурившись, Тулл посмотрел на зловещий, раскаленный добела солнечный диск, надеясь, что тот опускается к горизонту. Но с последнего раза он снизился едва заметно. Центурион прикинул, что полдень миновал четыре часа назад, а это значило, что им предстоит еще два или три часа пути.

Когда колонна в очередной раз остановилась, Тулл тяжело вздохнул. Такие остановки, как правило, случались по множеству причин и считались нормальными, но сильно раздражали. Может, авангард уперся в реку или другое препятствие… Мулы могли запаниковать, или у повозки ось сломалась… Возможно, Германик захотел на что-то взглянуть…

Его люди не разделяли недовольства центуриона. Для них остановка означала возможность перевести дух. Легионеры еще больше обрадовались, когда Тулл велел снять с плеч поклажу. Послышались шутки, солдаты вытирали пот, пили воду. Некоторые попросились по малой нужде, и Тулл позволил им покинуть строй. Насколько хватало глаз, остальные использовали передышку так же; ничто не предвещало опасности. По обе стороны дороги тянулись безжизненные поля. Несколько пичуг порхали в знойном воздухе. Тулл слез с лошади и позволил ей пощипать жухлую траву.

Время шло. Горячее марево дрожало в воздухе, местность в отдалении выглядела смазанной. От земли, утрамбованной их сандалиями, поднимались волны тепла. Тяжело хлопая крыльями, пролетела одинокая ворона. Где-то впереди заревели мулы. Благодушное настроение, охватившее солдат Тулла сразу после остановки, улетучилось. Теперь люди стояли, опершись на копья, истекали пóтом и отгоняли мух, которые тучами висели над их головами.

Армия все еще не начала движение. Никаких известий о причине остановки не поступало. Тулл пока не тревожился. Он разрешил солдатам снять щиты со спин и поставить их на твердую землю. Каждый третий легионер получил возможность присесть, если пожелает. Отдыхать они будут по очереди.

– Поешьте чего-нибудь, если голодны. Отлейте еще раз. Облегчите кишечник. Но оставайтесь настороже, черви, – посоветовал он и поехал вдоль когорты.

Все шло как следует, а это уже обнадеживало. Тулл останавливался, чтобы поприветствовать знакомых и сказать несколько ободряющих слов их товарищам. Его центурионы воспринимали отсутствие известий с той же покорностью, что и он. Ничего сделать они не могли – и просто жарились на солнце и ждали.

Когда впереди неожиданно запели трубы, Тулл беседовал с командиром Пятой центурии. Ошибки быть не могло – они подавали сигнал «вижу врага».

– Следи за людьми! – приказал Тулл, отъезжая от центуриона, и поскакал вдоль колонны, командуя: – Поклажу на обочину! Снять чехлы со щитов! Приготовить копья!

Подъехав к Первой центурии, центурион увидел, что Фенестела уже поднял солдат на ноги и ждет дальнейших распоряжений. Тулл удовлетворенно кивнул опциону.

– Из авангарда вестей не поступало?

– Ни слова, – Фенестела откашлялся и сглотнул слюну. – Что думаешь?

– Кто его знает… Может, всего несколько горячих голов, а может, крупное нападение. – Тулл всматривался вдаль: блестели на солнце доспехи, перемещались гребни командирских шлемов, но вся колонна не двигалась. – Думаю проехать вдоль строя. Высшие командиры больше знают.

– Я послежу за людьми.

Уверенность в надежности Фенестелы развеяла последние сомнения Тулла.

– Скоро буду.

Не успев далеко отъехать, он заметил вестового, скакавшего ему навстречу. Солдаты стоявшей впереди Шестой когорты уже снимали с плеч поклажу и лишнее снаряжение и складывали по обе стороны дороги. Встревоженный, Тулл потянул поводья и подождал, пока всадник подъедет ближе. Тот резко осадил коня и отдал честь.

– Центурион, разведчики и фуражиры попали в засаду. По какой-то причине конница запаниковала и поскакала назад – прямо на авангард.

Сообщение это совсем не понравилось Туллу.

– Как действовал Двадцать первый?

– Похоже, они тоже перепугались, центурион. Не удержали строй. Варвары усилили натиск и нанесли легиону большой урон. Двадцать первый отступает по левому флангу, удаляясь от армии.

С растущей тревогой Тулл переваривал услышанное. Частям предписывалось без четкого приказа не отделяться от основных сил.

– Почему они так сделали?

На лице вестового появилось отсутствующее выражение.

– Что приказано нам? – требовательно спросил центурион.

– Весь Пятый должен сейчас же двинуться по обеим сторонам колонны к месту нахождения Германика. Наместник поведет легион в сражение. С твоего разрешения, центурион, я должен передать приказ дальше.

– Скачи. – Тулл развернул лошадь. Это удача, что вокруг открытая местность. Его когорта сможет двигаться параллельно дороге. Сейчас все зависело от скорости продвижения.

Вернувшись к Фенестеле, Тулл велел передать приказ Германика в следующую центурию и далее. Его люди построились – половина слева и половина справа от дороги, чтобы проследовать мимо частей, остающихся на месте. Затем они медленно двинулись вслед за Шестой и остальными когортами, находящимися впереди. Нервничая от нетерпения, Тулл то и дело приподнимался в седле, но не мог разобрать, что происходит ближе к голове колонны. Он стиснул зубы и решил набраться терпения.

По мере продвижения его когорты смятение, которое центурион наблюдал в рядах колонны, нарастало. Зачинщиками были старшие командиры, затеявшие споры друг с другом. Легаты обвиняли всех вокруг, кроме себя, в том числе и трибунов, маячивших в стороне. В самой гуще событий Тулл заметил Туберона, выступавшего со своей теорией, что и почему пошло не так. Его почти никто не слушал.

Дальше они шли мимо повозок с метательными орудиями. Здесь деревья подступали к дороге ближе, так что приходилось петлять между телегами с разобранными баллистами и катапультами. Теперь его люди продвигались со скоростью улитки, и у Тулла появилась возможность подслушать разговоры артиллеристов, которые называли легионеров авангарда глупцами и жаловались, что почти не используют свое тяжелое вооружение. Даже их мулы злились, кусали друг друга и старались лягнуть всякого, кто оказывался слишком близко.

Меньше всего Туллу понравилось то обстоятельство, что артиллеристы почти не обращают внимания на окружавший их лес. Между тем некоторые из них понимали, что следующая атака противника может быть произведена именно здесь. Тулл посоветовал командирам выставить охрану. У центуриона не оставалось времени убедиться, последуют ли они его совету, потому что когорта двигалась дальше. Отставание от Шестой считалось недопустимым.

В следующих частях, кавалерийских, дела обстояли не лучше. Здесь всю вину возлагали на разведчиков, от которых «только и требовалось, что ехать впереди армии». И здесь за лесом никто не следил. Снова пришлось переговорить с командирами. Пехота с конницей всегда недолюбливали друг друга, поэтому его замечания встречали по большей части с плохо скрытым пренебрежением.

Деревья подступили к дороге с обеих сторон, когда издалека донеслись знакомые звуки боя – крики, сигналы труб и звон оружия. Шестая когорта ускорила шаг, и Тулл приказал своим солдатам двигаться быстрее. Они шагали мимо взволнованных саперов и лагерных землемеров, которые подгоняли их ободряющими криками.

– Только и могут, что кричать, – услышал Тулл замечание Пизона. – В бою от кирок и молотков толку мало.

– Возьми у землемера инструмент, раскрути над головой и запусти во врага – может, свалишь одного-двух, – сострил другой солдат, вызвав короткий смешок.

Несмотря на неразбериху, Туллу не терпелось снова встретиться с врагом.

– Проделаем Арминию и его дикарям новые дырки в задницах! – крикнул он. – Так, братья?

– ТАК!

Дружный рев поднялся в выгоревшее небо и растаял.

Вскоре деревья уступили место низкой траве и дроку; слева виднелся поросший дубами невысокий холм. Невозможно было сказать, прячется там кто-нибудь или нет. По центру и справа Тулл увидел римские части, пребывающие в явном замешательстве. Он не успел выяснить почему, так как поджидавший их командир приказал когортам разделиться. Шеренга за шеренгой Шестая свернула направо, и Туллу приказали следовать за ней. Когда он поинтересовался о плане действий, ему ответили, что вскоре последуют дальнейшие распоряжения.

Шум сражения становился громче. Теперь Тулл мог различить пронзительные крики и дикое ржание раненых лошадей. Он сотни раз бывал в сражениях, но не смог справиться с судорогой, которая свела желудок. Скоро начнут гибнуть люди – не только враги, но и римляне. И его солдаты тоже. Если Арминий сделает, как задумал, то к закату все они лягут лицом в грязь.

С нарастающим волнением Тулл подумал, что этого нельзя допустить. Это не должно случиться.

А потом откуда-то справа от них прозвучал сигнал к отступлению.

Глава 26

Пизон всматривался вдаль. Его беспокоило, что сигнал к отходу прозвучал еще до того, как они увидели хотя бы одного германца, ровно тогда, когда Тулл приказал когорте построиться и приготовиться к бою. Пизон со своими товарищами стоял в первом ряду, и это позволяло ему видеть происходящее перед ними. Они могли продвинуться чуть дальше, чем масса легионеров справа, которые, казалось, пребывали в полном смятении. Их ряды колебались, небольшие группы солдат отрывались от строя и направлялись в тыл. Пизона смущало и озадачивало происходящее, так же себя чувствовали его друзья.

– Что, во имя Гадеса, происходит? – спросил он Вителлия.

– По-моему, толком никто и не знает, – хмуро проворчал Вителлий.

В пятнадцати шагах впереди, приложив ладонь козырьком к глазам и наблюдая за происходящей неразберихой, восседал на лошади Тулл. Все смотрели на него.

– Тулл не понимает, что делать, – сказал кто-то во втором ряду. В голосе звучал испуг. Легионеры вокруг зароптали.

Пизон знал, как быстро распространяется паника. Плюнув на дисциплину, он круто развернулся и, зло уставившись на говорившего – им оказался бывший призывник, – с угрозой сказал:

– Заткнись, мразь. Тулл всегда знает, что делать.

– Я хотел только… – начал тот, но Пизон оборвал его:

– Тулл шесть лет назад вывел нас из леса, когда никто не мог этого сделать. И здесь мы с ним не пропадем.

Легионеры, побывавшие в Тевтобургском лесу, громко выразили свое одобрение. Остальные солдаты не сомневались в Тулле, и страхи призывника начали рассеиваться. Трубы справа от них продолжали реветь, и многих это сильно беспокоило.

– Если они решат отступать, то даже Тулл навряд ли поведет нас вперед, – сказал Пизон Метилию, стоявшему справа от него.

– Одни мы мало что сделаем, – ответил тот, хмурясь. – Кроме того, если б сигнал к отступлению подали по ошибке, то не стали бы повторять раз за разом. Может, они и правы, что испугались.

У самого Пизона готовность к бою начала ослабевать. Он глянул на Вителлия и Саксу, стоявших слева.

– Думаю, будем стоять, покуда Тулл не прикажет иное, – огрызнулся Вителлий.

– Правильно, – согласился Пизон, чувствуя вину за то, что усомнился в их командире пусть даже на миг.

Послышался мерный стук копыт; к строю галопом подскакал всадник. Когорту охватило радостное возбуждение.

– Германик! Это Германик! Командующий здесь!

Пизон воспрянул духом, как только увидел Германика на великолепном сером жеребце. Блистательный в своих богато украшенных доспехах, с красным кушаком и в гребенчатом шлеме, он был воплощением полководца. Германик осадил коня перед когортой, дружески кивнул Туллу и обратился к легионерам:

– Солдаты славного Пятого легиона!

Легионеры закричали и ударили древками копий по металлу щитов. Германик нетерпеливо взмахнул рукой, успокаивая их.

– На ваших товарищей из Двадцать первого, справа от вас, навалились враги. Вы сейчас же направитесь к ним на помощь; первые шесть когорт уже там. Отбросьте врага! Убейте как можно больше варваров. Продолжайте наступление. За Рим! – Германик поднял сжатый кулак.

– За Рим! За Рим! – закричали Пизон и его товарищи.

Германик сказал несколько слов Туллу и ускакал, направляясь налево, к остальным когортам Пятого легиона.

– Бой, братья, будет тяжелый, ближний, – крикнул Тулл, проезжая перед строем. – Положите копья и обнажите мечи.

Сердце Пизона застучало быстрее.

– Бывал в таких передрягах? – спросил он Вителлия, когда они по приказу Тулла перестраивались в колонну по восемь человек.

– Бывал однажды.

– И как?

– Перебили ублюдков. – Вителлий недобро усмехнулся, и Пизон почти успокоился. Когда Тулл отдал приказ «бегом вперед», он побежал со всеми.

После дневного перехода по жаре бежать в доспехах было невероятно тяжело. Пизон привык тащить щит за спиной, но нести его на бегу – совсем другое дело. Он прижал щит поближе к телу – стало немного легче. Стиснув зубы, легионер бежал. Еще сотня шагов – и застонали бедра. Пот ручьями лил по спине, язык прилип к пересохшему нёбу. Всякий раз, как он ударял левой ступней в землю, в кожаной фляге булькала вода, напоминая, что она близко, но попить нельзя. Может пройдет несколько часов, прежде чем удастся сделать глоток. Если дела пойдут плохо, вода ему вообще не понадобится. Пизон постарался выбросить неприятную мысль из головы. «Сосредоточься на происходящем, – велел он себе. – На “здесь и сейчас”».

Через двести пятьдесят шагов Тулл поднял руку:

– Сбавить ход. Продолжаем двигаться шагом.

Пизон перевел дух. У всех его товарищей горели лица; все, как и он, обливались пóтом. Теперь они были недалеко от места сражения, до них долетали людские крики и звон металла о металл, но врага они пока не видели. Когорты, подоспевшие раньше них, уже растворились в сумятице боя. Перед ними, развернувшись вперед и вбок, вела бой какая-то римская когорта – возможно, из Двадцать первого. Слышались крики командиров и вой германских воинов. Часть когорты отражала нападение варваров. Слева от нее виднелись деревья, справа – болото. Пизон сразу понял замысел врага, и его страх вернулся. Он толкнул локтем Вителлия:

– Напоминает что-нибудь?

– Да, – прорычал тот. – Арминий, должно быть, здесь.

– Враги теснят наших товарищей в болото, – крикнул Тулл. – Этого нельзя допустить! Вы со мной?

– Да! – закричала когорта.

Тулл хитро посмотрел на солдат и слез с лошади. Развернув ее мордой в тыл, он шлепнул животное по крупу, и лошадь легким галопом поскакала прочь.

– Я ее потом найду, – сказал Тулл и, подойдя к Пизону с товарищами, велел: – Дайте место.

Радостно ухмыляясь, легионеры раздвинули ряд. Тулл встал между Пизоном и Вителлием. Трубач центурии занял место во втором ряду за Туллом.

– Щит! – Из задних рядов вперед быстро передали щит для центуриона. – Направление влево, вдоль линии деревьев, – крикнул Тулл. – Передайте задним. За мной!

Когда-то Пизон удивлялся тому, что легионеры сближаются с врагом шагом. Теперь он знал, что Тулл – хитрюга. Бросок эффективен на короткой дистанции, но если начать бег издалека, то у людей не останется сил для боя.

– Одним богам известно, что мы там увидим, – громко говорил Тулл. – Будьте готовы ломать построение, когда подберемся ближе, строиться по четверо или по восемь в ряд. Если получится, держитесь своих товарищей по палатке. Будьте внимательны. Идем!

Пизон водил языком внутри рта, стараясь найти хоть частицу влаги. Напрасно. Его взгляд скользил по кромке леса и по рядам легионеров, отступающих в болото. Наконец он увидел врага: мечущиеся в лесу фигуры в рубахах и штанах под прикрытием деревьев бросали копья в римлян. Желудок судорожно сжался.

– Быстрей! Мечи на изготовку! – взревел Тулл.

Они побежали. Теперь деревья были ближе, Пизон различал буки, грабы и дубы. В таких же зарослях шесть лет назад прятались орды Арминия. Под зеленью листвы, между стволов, мелькали все новые и новые враги. Все они были вооружены копьями. Щиты несли немногие; мечей, доспехов и шлемов почти не было видно. Пизон чувствовал тревогу. Германцы – отважные бойцы, их копья отправили в преисподнюю многих его друзей…

Тулл не повел их прямо на врага. Пизон понял, что в этом случае фронт наступающей когорты был бы слишком узким и они облегчили бы положение лишь ближайших к ним легионеров Двадцать первого. Вместо этого солдаты Тулла побежали вдоль кромки леса, видя справа от себя все больше и больше своих прижатых к болоту товарищей. Маневр был рискованный – они подставляли левый бок варварам, которые сразу начали метать в них копья. Сначала их было немного и они не долетали, но дикари быстро переместились из чащи леса к краю на дальность броска. Они затянули барритус, а вслед за ним полетела волна копий.

Позади Пизона кто-то закричал. Щит грянулся об землю, следом со стуком упало тело. Еще один солдат крикнул громко, как ребенок. В отличие от первого он продолжал кричать. «По крайней мере, бедняга жив, – думал Пизон, стараясь держать щит повыше и смотреть под ноги. – Будь добра ко мне, Фортуна, – молил он, – и я буду добр к тебе».

Они пробежали еще сотню шагов. Копья летели быстро и густо, вонзаясь в щиты, раня и убивая легионеров. Ободренные варвары начали выходить из-за деревьев. Казалось, Тулл ждал этого момента.

– Стой! – крикнул он. – Поворот налево! – Трубач повторил его команду для остальных центурий.

Пизон с удовольствием выполнил приказ. Вителлий, который на бегу не переставал браниться, громко воздал хвалу Марсу. У Сакса и Метилия был вид людей, которые сами не верят тому, что живы.

– Плечом к плечу, братья! – крикнул Тулл. – Теснее строй! – Трубач протрубил и эту команду.

Пизон сдвинулся ближе к центуриону, Метилий встал плотней к нему. Пизон ощутил уверенность и спокойствие. Они не смогут держать щитовую стену среди деревьев, но сейчас он был доволен.

– Готов? – шепнул Тулл ему на ухо.

– Да, центурион.

– Молча идем вперед, – скомандовал Тулл. – Пошли!

Наступление римлян германцы встретили негодующими воплями. Снова полетели копья, несколько солдат были ранены. Опять над лесом понеслось:

«ММММММ! УУУМММ!»

– Спокойно, братья, – приговаривал Тулл. – Сохраняйте спокойствие.

Его твердый голос вселял в легионеров уверенность. Они продолжали шагать. До варваров осталось пятьдесят шагов, сорок… Тулл велел солдатам сохранять молчание. Пение германцев начало стихать, потом прекратилось. То же случилось и с градом копий. Сердце Пизона радостно застучало. Испугались, подумал он.

На тридцати шагах Тулл взревел:

– Рим! – и грохнул мечом по щиту. – Рим!

– Рим! – грянули Пизон и легионеры. – Рим!

Двадцать пять шагов. Они продолжали кричать. Передние варвары начали переглядываться. Один сделал шаг назад. Другие повторили его движение.

Реакция Тулла была мгновенной, как бросок змеи:

– Вперед!

Пизон бросился на врага одновременно с Туллом, краем глаза заметив, что Метилий сделал то же самое. Щит Пизона, только что казавшийся таким тяжелым, стал легким, как перо. Горевшие мышцы ног вдруг окрепли, как сталь. Живот свело от нервного спазма, но он не замечал этого. Все больше германцев, поддавшись панике, бежали прочь. Многие остались встретить врага, но их решимость угасла, когда они поняли, что значительная часть товарищей покинула их.

Прямо перед Пизоном четверо германцев решили оказать сопротивление. Тулл нацелился на одного. Пизон выбрал другого, ударив его в грудь щитом и отбросив на несколько шагов. Германец пытался удержаться на ногах и пронзить Пизона копьем, но меч легионера уже глубоко вошел в его живот. С гортанным вскриком варвар выронил копье и ухватился рукой за торчащий из тела клинок. Пизон резко вырвал меч, почти отрезав пальцы врага. Тот мешком, словно в его теле не было костей, рухнул на землю.

Пизон высматривал следующего врага. Тулл убил своего противника, Метилий приканчивал третьего. Четвертый метнул копье и теперь убегал. Пизон нагнал его через двадцать шагов и с силой всадил меч между лопаток. Рубаху залила кровь, враг упал лицом вперед и засучил ногами по покрытой мхом земле, словно попавший в силок кролик. Быстрый удар в основание шеи оборвал конвульсии. Тяжело дыша, Пизон огляделся по сторонам. Варвары повсюду бежали. В ушах стучала кровь, восторг пьянил. Вот она, победа!

Он сделал несколько шагов за бегущим противником.

– Стой! – остановил его приказ Тулла. Пизон обернулся. Центурион окровавленным мечом указывал на него. – Назад. Если преследовать, они могут вернуться. Мы дали им хороший урок. Если захотят еще, то знают, где нас искать.

Недовольный Пизон подошел к Вителлию. Тот ухмыльнулся:

– Трудно утолить жажду крови, да?

– Так приятно видеть, что ублюдки бегут, – ответил легионер, вытирая меч о рубаху мертвого германца.

Удовольствие от битвы не ослабевало на протяжении всего дня. Варвары нападали еще несколько раз, но их атакам не хватало напора, и легионеры Пятого легко отражали наскоки. Каждый успех добавлял солдатам Тулла уверенности, и, встречая последнее нападение, они уже свистели и кричали врагам оскорбления. Пизон заметил, что насмешки сделали свое дело: варвары метнули копья, даже не ранив ни одного легионера, после чего окончательно растаяли среди деревьев.

Тот вечер в римском лагере был радостным. Счастливцы, у которых осталось вино, напились допьяна. Настроение еще более поднялось, когда пришли новости из штаб-квартиры. Кампания текущего года закончена. На рассвете армия разделялась. Цецина и Стертиний вели свои войска назад к Рейну разными дорогами, в то время как Германик направлялся к кораблям, оставленным возле устья реки Амисия. Войско Цецины оказывалось самым большим – четыре легиона, включая Пятый. Получив счастливое известие, Пизон и его товарищи пели песни до глубокой ночи.

Но, как напомнил им Тулл перед сном, война еще не выиграна. Орла Восемнадцатого вернуть не удалось. У Арминия осталось много воинов, и они не побеждены.

– Они будут провожать нас домой, подобно стае волков, идущих за хромым оленем, – заявил Тулл, и огонь плясал на его морщинах, добавив жесткости лицу центуриона. – Пока ваши сандалии не застучат по мосту, ведущему в Ветеру, оставайтесь настороже, братья. До самого последнего момента.

Глава 27

– Копайте. – Арминий указал пальцем на большой курган. – Копайте!

С ним была толпа воинов, человек двести или больше, и все они рьяно принялись за работу. Лопаты легко входили в свежевскопанную землю; со всех сторон возведенного легионерами Германика кургана росли груды земли. Большой камень с вырезанной на нем надписью, венчавший вершину могильника, уже валялся под ногами, разбитый по приказу Арминия на сотни осколков.

Он наблюдал за тем, как воины уничтожают курган, и только по мерному постукиванию ноги можно было понять, что в нем кипит гнев. После неудачной попытки загнать Двадцать первый легион в болото его люди несколько дней залечивали раны. Арминий не удивился, что Германик принял решение отправиться в долгий путь назад к Рейну, но понимал теперь, что может упустить последнюю возможность в этом году нанести чувствительный удар Риму и отомстить за Туснельду. Эта мысль терзала Арминия, как терзает немощного старика болезненная пролежень, как глубоко засевшая заноза, которая день и ночь напоминает о себе пульсирующей болью.

Осквернение могильника, воздвигнутого солдатами Германика, не утоляло этой боли, но он получал от него удовлетворение и размышлял о том, что оно станет посланием Риму. Наблюдая за тем, как воины начинают выбрасывать кости из огромной ямы, он думал, что эта земля не принадлежит Римской империи. Легионеры не имеют права насыпать здесь курганы. Именно здесь он лишил пятнадцать тысяч римлян всего: жизни, оружия, штандартов, даже их гордости. Останки заслуживают лишь того, чтобы оставить их заботам стихий, воронам и волкам. Рано или поздно кости сгниют и от чужаков не останется ничего. Уцелеют только черепа, которые он велел приколотить гвоздями к деревьям, и они долгие годы будут служить предостережением. Вторгнетесь на эту землю – погибнете. Разгневаете племена – и такая же судьба постигнет вас.

Над головой, словно Арминий сговорился с Донаром, каркнул ворон. Птица кружила высоко в небе – отчетливый темный силуэт с трепещущими на ветру кончиками крыльев. Вождь не был уверен, что ворон наблюдает за ним и его воинами, но, похоже, дело обстояло именно так. Недалеко от этого места по окончании бойни, устроенной им шесть лет назад, похожая птица привела его к последнему из трех легионных орлов. С некоторых пор, и особенно после похищения Туснельды, Арминий начал сомневаться в отношении к нему бога грома. Но сегодня, увидев вещую птицу, он уже точно знал, что Донар улыбается ему с небес.

Будь у Арминия время, он остался бы тут до зимы и уничтожил бы все, до последнего кусочка, напоминания о том, что здесь побывали римляне. Просеял бы всю землю и собрал осколки горшков, обломки оружия, звенья кольчуг и куски доспехов, сжег бы все вещи, сделанные из дерева. На очень сильном огне можно спалить дотла даже кости легионеров, их мулов и лошадей…

Он потер ладонью уставшие глаза. Наверное, настанет день, когда память о Варе и его уничтоженных легионах сотрется сама собой. Сейчас до`лжно решить, на какую из трех армий Германика следует напасть. Они всего лишь в нескольких днях пути на запад. Медлительные, отягощенные метательными орудиями и обозами римляне не успеют уйти далеко, и если не задерживаться в этом лесу костей, то можно быстро нагнать врага.

Арминия злило, что не хватает воинов для преследования и уничтожения всех легионов; с другой стороны, разделение сил Германика было ему на руку. Вождь чувствовал, что если правильно выбрать место и подкараулить противника, то победа будет обеспечена. Уничтожение двух, трех, а может, и четырех легионов не опрокинет империю, но от такого удара она содрогнется до основания и трон цезарей в далеком Риме покачнется. За многие годы после своей победы в этих лесах Арминий всякий раз с удовольствием слушал рассказ об отчаявшемся Августе, который ночами бродил по коридорам, стучался лбом о стены и кричал: «Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!» Повторить эту бойню, снова поглумиться над врагом – значит устроить жестокое испытание для преемника Августа, Тиберия.

«Тиберий уже далеко не молод», – думал Арминий. Он – старик, со всеми болячками, заботами и хлопотами старика. Груз власти и ответственности может оказаться слишком тяжелым для его согбенной спины. Арминия охватило возбуждение, нервы напряглись. Если он в течение месяца перебьет тысячи легионеров, то захватнические войны Тиберия в Германии прекратятся – это неизбежно, как сама смерть. Легионы будут оставаться на своей стороне Рейна, как спрятавшиеся в свои конуры побитые собаки.

Широкая улыбка пришла на смену мрачному настроению, охватившему Арминия после неудачной атаки. Настало время снова собрать вождей и решить, какую из вражеских армий они уничтожат.

– Я считаю, что мы должны преследовать Германика. Только представьте – мы убьем родственника императора! – сказал Тощий уверенным голосом. Он обвел взглядом собравшихся вождей, сидевших вокруг костра в центре лагеря Арминия. Всего несколько голосов поддержало его, и Тощий нахмурился: – Разве мы можем отправить Тиберию более убедительное послание?

– У империи нет недостатка в способных полководцах, – заметил Арминий, про себя желая Тощему заткнуться, слушать тех, кто поумней – в частности, его, – и предоставить им принимать решения. – Одним больше, одним меньше – это не играет роли в их политике здесь и не имеет значения, благородных кровей Германик или нет.

– Ты говоришь так, Арминий, потому что желание отомстить за Туснельду огнем горит в твоем сердце. – Тощий сделал жест рукой, который можно было истолковать и как сочувственный, и как осуждающий. – Но не все смотрят на мир так, как ты. Если Тиберий потеряет Германика, столь дорогого ему, он навсегда потеряет аппетит к завоеваниям.

– По моему мнению, горюющий Тиберий пошлет даже большие силы против нас. Не забывай также, что с Германиком идут два легиона. Сомневаюсь, что даже твои воины смогут уничтожить более восьми тысяч легионеров, – сказал Арминий, стараясь убедить вождей в своей правоте. Ингломер, его дядя, с одобрением смотрел на Арминия. Некоторые вожди утвердительно ворчали, но многие советовались между собой. Арминий почувствовал, что в нем просыпается гнев. Почему он каждый раз должен убеждать их в том, что следует делать? – Мы должны нанести один разящий удар, как шесть лет назад.

– А я говорю, что мы можем нанести два удара! Мои воины в состоянии справиться с Германиком и его войском. Бóльшая часть наших сил останется с тобой и нападет на одну из двух римских армий. – Вожди согласно закивали, и Тощий осклабился: – Что ты скажешь на это, Арминий?

«Будь ты проклят, глупец! Ты заведешь своих воинов в ловушку или пойдешь в лобовую атаку и всех их погубишь», – хотел сказать Арминий, но сдержался, обдумывая наилучшую линию поведения. На первый взгляд все они равны – вождь херусков и другие вожди, хотя именно он, Арминий, наиболее искушен в искусстве войны – до известной степени. Именно он до самой последней мелочи разработал план западни для Вара. Тем не менее если он ткнет Тощего носом в грязь, то лишится не только его поддержки, но и поддержки других вождей.

– Ты сильный мужчина и храбрый воин, – сказал Арминий. – Но и Германик – чтоб ему провалиться – отличный военачальник и не раз доказывал это, начиная с неожиданного нападения на хаттов и заканчивая похищением Туснельды и освобождением Сегеста.

Тощий высокомерно вытянулся.

– Значит, я недостаточно умен, чтобы сражаться с ним?

– Я этого не говорил, – возразил Арминий, про себя подумав, что это именно так, и добавил со льстивой улыбкой: – Ты – великий вождь, но не получил военной подготовки, тех знаний тактики, которыми обладает Германик.

– Ни один из вождей не получил – и все же мы били римлян в прошлом. Ты не единственный, кому это удавалось, – уколол Тощий, вызвав смех вождей.

Уязвленный, Арминий хотел спросить, кто же тогда уничтожил три легиона, но вместо этого поднял руки ладонями вперед в умиротворяющем жесте.

– Конечно, не единственный. Но речь идет и о дисциплине тоже. Именно этому мне пришлось учиться, когда я жил у римлян. У тебя замечательные воины, ведь они всегда первые в любом бою, разве не так?

Все поняли, о чем говорит Арминий. Узипеты, горячие головы, никогда не дожидались команды атаковать. Тут и там послышались смешки, а Тощий покраснел.

– Их храбрость несомненна, но если они нападут на Германика в неподходящий момент, то погибнут так же, как Вар с его легионами. Мне нужен ты и твои люди, – продолжал херуск, мешая правду с лестью. – Оставшись без вас, мы будем слишком слабы и не сможем помешать римлянам поступать так, как им заблагорассудится.

Тощий хмыкнул:

– Не знаю, почему вы беспокоитесь. У Германика не было бы ни единого шанса.

Они смотрели друг на друга, и ни один не хотел уступать. «Если я продолжу в том же духе, – думал Арминий, – Тощий заберет своих воинов и уйдет». В этом предприятии у вождей не было ничего общего, кроме ненависти к врагу. У римлян такой проблемы не возникало: легионеры присягали императору и служили под началом любого поставленного над ними полководца.

– Я все сказал, – громко заявил он. – Что думают остальные? Следует ли нам разделить силы или держаться вместе?

– Я всего лишь хочу, чтобы Германик никогда больше не досаждал нам, – заявил Тощий, выпячивая свою куриную грудь.

Арминий спрятал улыбку, вызванную напыщенной позой Тощего. Время для потехи не настало, бой еще не выигран. С затаенным нарастающим напряжением он наблюдал, как вожди собираются небольшими группками. «Будь со мной, великий Донар, – молил он. – Мне нужна твоя помощь и их поддержка тоже. Я не справлюсь с одним своим племенем».

К тому времени, когда вожди закончили совещаться, Арминию казалось, что прошел целый день. Слово взял Большая Челюсть, вождь ангривариев:

– Неразумно было бы разделять наши силы, а Германик – умелый военачальник с двумя легионами и конницей. Узипетам следует остаться здесь, с нами.

– Вот как? – воскликнул Тощий. – Почему?

– Пока едины, мы сильны. Германик может порознь разбить любого из нас, даже Арминия.

Большая Челюсть бросил взгляд на вождя херусков, который тут же подтвердил:

– Это правда.

– Ты можешь потерпеть поражение, – добавил Большая Челюсть под общее одобрительное ворчание.

– Такого никогда не случится! – Тощий снова выпятил грудь. – Мы что, ручные собачки Арминия, чтобы делать все по его желанию?

Большая Челюсть усмехнулся.

– Арминий, может, и заносчив, как петух… – При этих словах все засмеялись, и Арминий захохотал вместе со всеми, а Большая Челюсть продолжил: – …Но разве ты видел, чтобы он сейчас подходил к нам и говорил, какое принять решение? Мы свободные люди, как и ты. Мы сами решаем.

– Это так, – признал Тощий, покраснев еще больше.

– Итак, ты с нами? – напрямую спросил Большая Челюсть.

Тощий заколебался, и Арминий затаил дыхание.

– Я с вами, – наконец заявил Тощий. – Двадцать голов умнее, чем одна, так я полагаю.

Арминий перевел дух. «Благодарю тебя, Донар, за то, что убедил остальных потрудиться для меня». Он не сомневался, что, если б продолжил спорить с Тощим, тот назло ему совершил бы самоубийственную попытку разбить Германика. Возможно, он и преуспел бы, но Арминий сильно сомневался в этом.

– Так на кого нам следует напасть, на Стертиния или Цецину? – спросил Большая Челюсть не у Арминия, а у всего собрания.

По мнению Арминия, выбор был очевиден. У Цецины самая большая армия, четыре легиона и значительное количество вспомогательных войск. Кроме того, он направлялся в труднопроходимую местность с множеством лесов и болот. Конечно, правитель намеревался воспользоваться деревянной дорогой, построенной пятнадцать лет назад другим римским военачальником. Но в отличие от Арминия Цецина не знал, что дорога в значительной степени разрушена и что местность благоприятна для устройства засады. Арминий собирался настаивать, что им следует пойти за Цециной, но чувствовал гордую настороженность вождей и был обижен словами о собственной заносчивости, а потому решил выждать.

– Лучшее, что мы можем сделать, – это напасть на Цецину, – заявил Большая Челюсть, посмотрев сначала на Арминия, а затем на остальных вождей. – У него самая большая армия, но местность, по которой он пойдет, позволяет нам затаиться и ждать. От деревянной дороги уцелели лишь отдельные участки, так мне говорили. По ней невозможно перемещать метательные орудия или повозки. Мы можем напасть в любое время, пока эти глупцы будут стараться построить новую дорогу.

Вождям речь очень понравилась, они улыбались и кивали друг другу. Тощий хранил независимый вид, но не возражал.

– Что скажешь, Арминий? – спросил Большая Челюсть.

– Я выбираю нападение на Цецину.

– Кто-нибудь хочет напасть на Стертиния? – Большая Челюсть обвел взглядом собрание. – Нет? Значит, принимаем решение. Давайте пойдем за Цециной и выберем правильный момент для нападения на него и свору легионеров. Четыре орла – это прекрасный улов!

Начался шутливый спор о том, какому племени следует обзавестись орлом. Большая Челюсть с усмешкой наблюдал за спорщиками. Арминий сбоку подошел к нему.

– Спасибо, – шепнул он ему.

– Уничтожить армию Цецины – значит послать ясное предупреждение в Рим. Чтобы добиться этого, нам потребуется каждое копье. – Большая Челюсть строго смотрел на Арминия. – И все-таки жаль, что узипеты не пойдут за Германиком.

– Я не согласен.

– Ты не наш царь, Арминий. Ты нами не правишь.

– Я знаю. Я…

Большая Челюсть оборвал его:

– Может быть, ты и лучший военачальник среди нас, но слишком часто ведешь себя так, словно только у тебя одного есть мозги.

Очень редко бывало, чтобы Арминий не находил слов для ответа, но тут не сумел возразить. После неловкого молчания он произнес:

– Прости.

– Оставь извинения при себе, – бесцеремонно махнул рукой Большая Челюсть. – Научись обращаться с нами как с равными себе, а не с подчиненными, или херускам придется воевать с римлянами отдельно от остальных.

Повернувшись, Арминий наткнулся на злобный взгляд Тощего. Обиженный его упреками, он собирался ответить непристойным жестом, но сдержался и с достоинством кивнул ему, как равному. Лицо Тощего потемнело, и он отвернулся. «Я снова завоюю его доверие», – решил Арминий. Вмешательство Большой Челюсти показало, насколько шатко его положение. Он понятия не имел, что вождей раздражает его поведение. В будущем следует вести себя более гибко. Без союзников отомстить за Туснельду и разбить римлян будет невозможно.

И все-таки, думал Арминий с радостным волнением, силы племен не разделились. Вскоре легионы Цецины ощутят на себе всю мощь германцев, и новость об их истреблении потрясет Рим до основания.

Глава 28

– Чтоб тебя, – выругался Тулл, разглядывая изломанные, торчащие остатки настила, уходящего вдаль и теряющегося в мешанине вереска, можжевельника и грязи. Центурион шел назад в Ветеру с армией Цецины, и это жалкое подобие проложенной через болото гати рассматривалось как дорога для легионов, но и слепому было ясно, что она разваливается на куски. Римляне называли такого рода сооружения Длинными Мостами, однако теперь Тулл видел, что от него осталось одно название. Похоже, никто не приложил к нему рук с тех пор, как пятнадцать лет назад эту дорогу проложили легионы Агенобарба.

Солнца не было; центурион не видел его уже несколько дней. Плотный полог облаков закрывал небо, давил сверху и замазывал окружающий пейзаж унылым серым однообразьем. Мелкий дождь не прекращался, временами сменяясь моросью. «Иууи. Иууиии. – Откуда-то слева доносился пронзительный плач журавля. – Иууиии». Тулл нахмурился. Скорее всего, глупая птица звала милого – или, может быть, спрашивала, что он, Тулл, тут делает. «Я следую за своим командиром», – ответил римлянин. «Ты уже побывал однажды в похожем месте, когда шел за другим своим командиром, – напомнил циничный внутренний голос. – За Варом». Мрачные воспоминания зашевелились в голове Тулла, и он помрачнел еще больше.

О катастрофическом состоянии дороги разведчики донесли до авангарда еще раньше. Тулл надеялся, что они ошиблись или, по крайней мере, сгустили краски, но теперь видел, что их оценка была верной. Хмурые лица других старших командиров Пятого легиона, стоявших рядом, говорили о том, что они разделяют его чувства.

– Чтоб тебя, – выругался Тулл и, помедлив, повторил: – Чтоб тебя!

Корд сердито посмотрел на него:

– Проклятия никуда нас не приведут.

– Может, и не приведут, но я согласен с Туллом, – усмехнувшись, сказал Бассий, примипил. Сухопарый, с худощавым лицом и губами, изуродованными ударом меча, он был человеком жестким, отважным и популярным в армии. Бассий всегда относился к Туллу с уважением и в его глазах стоял очень высоко. – Провались оно все в преисподнюю. И обратно.

Корд, как и все, кипевший от злости, рассмеялся.

– Придется строить заново. Все или бóльшую часть, – заметил Бассий. Он взглянул на Тулла: – Как думаешь?

Несколько центурионов, стоявших выше него, явно остались недовольны тем, что спрашивают не у них, но Тулла это не заботило. Он сделал несколько шагов по настилу. Из гнилых бревен тотчас выступила бурая влага, и центурион почувствовал, как они погружаются в полужидкий грунт, на котором лежал настил. Осторожно, каждый раз выбирая, куда поставить ногу, Тулл прошел шагов пятьдесят. На некоторых участках настила бревна сгнили начисто. Уцелевшие то и дело ломались под его весом. Сохранившиеся участки настила выглядели неровными и ненадежными, и Тулл уже понял – оснований надеяться, что дальше к западу их состояние улучшится, нет. По данным разведчиков, эти поросшие лесом, изрезанные множеством ручьев холмы тянулись еще на много миль.

Тулл вернулся к нетерпеливо ожидавшему его Бассию:

– Ну?

– Разведчики правы, примипил. Несколько солдат, может быть, центурия или две, смогут пройти, но не больше. – Тулл представил, как ноги по колено уходят в чавкающую трясину, как паникуют мулы, по брюхо увязшие в бурой болотной жиже. Хотя шагать пешим было нелегко, он правильно сделал, что отправил свою лошадь в обоз. – Легионеры смогут пройти, но повозки, особенно те, что с метательными орудиями, не пройдут. Что касается настила, то…

В угрюмом молчании они оглядели окрестности. Вокруг лежало болото, заросшее мхом и зверобоем, изрезанное бесчисленными речушками и ручьями. За болотом высились пологие лесистые холмы, которые могли кишеть враждебными племенами. На восток и юг – то есть там, откуда они пришли, – на сотни миль не было ничего, кроме чужой территории. На севере лежало море, но у Германика едва хватало кораблей, чтобы переправить свою часть армии по прибрежным водам в безопасное Флевонское озеро. Армии Цецины не оставалось ничего, кроме этого сгнившего настила. «А там, в глубине болота, его может вообще не быть», – размышлял Тулл. Германцы могли разрушить настил полностью.

– Полагаю, Арминий со своей сворой наблюдает за нами даже сейчас, – сказал Бассий.

– Скорее всего, примипил, – согласился Тулл. Он умел чувствовать врага и сейчас почти слышал сквозь сырой, наполненный комарами воздух биение напитанных ненавистью сердец. – Это только вопрос времени, когда они покажутся перед нами.

– Пусть приходят, – хмурясь, ответил Бассий и посмотрел на остальных командиров. – Нравится вам это или нет, но эта задница станет нашим домом на несколько ближайших дней, братья. Цецина прикажет нам строить лагерь вон на том ровном участке слева, или я ничего не понимаю в военном деле.

– Нам потребуется много бревен, примипил. Мне осмотреть ближайший лесок? – предложил Тулл. – Может, удастся оценить силы германцев…

– Хорошая мысль, – ответил Бассий, одобрительно кивая. – Корд, проверь настил до конца первого участка. Четырем из оставшихся когорт выстроить заслон вдоль ровного участка, двум слева и двум справа. Остальным начинать рыть укрепления.

Перед тем как выступить к лесу, Тулл прошелся вдоль своей когорты и обратился к людям. Немногим понравилась перспектива подносить себя врагу на блюдечке, как они собирались сделать. Тулл напомнил легионерам о том, что происходило, когда воины Арминия в последний раз пытались столкнуть римлян в болото.

– Мы обратили их в бегство, разве не так, братья? Заставьте их убегать в лес, поджав облезлые хвосты. Если хотя бы один из ублюдков покажется, сделайте с ним это. Мы не позволим этим червям помешать нашей встрече со шлюхами из Ветеры, правильно?

– Не позволим! – взревели солдаты. Кто-то хохотал, другие делали непристойные жесты. Тулл не был уверен, на что они намекают – на то, что они сделают со шлюхами, или на то, что собираются сделать с воинами Арминия, но это не имело значения: легионеры взбодрились. Когда они сняли поклажу с плеч и он велел выступать, все охотно последовали за ним.

Из-за неровностей и болотистости местности продвигались медленно; не помогало даже построение по две центурии в ширину и три в глубину. Передние шеренги превращали заболоченные участки в непроходимую трясину, и задним приходилось ее огибать, хотя это осложняло управление и делало когорту более уязвимой при атаке противника.

После трех сотен шагов тяжелого пути от кочки к кочке и по лужам стоялой воды, холодной, коричневой от торфа, Тулл приказал остановиться. Из-под его шлема ручьями тек пот, сердце бешено колотилось. Его люди чувствовали себя лучше, ведь каждый из них был моложе его не меньше чем на десять лет, но жалеть себя времени не было. Вместо этого Тулл внимательно рассмотрел линию деревьев, поднимавшихся на пологом склоне в сотне шагов от них.

Уже через несколько биений сердца он заметил воинов, прячущихся между буков и грабов. Появление неприятеля неожиданностью не стало, но сердце все-таки замерло. Чутье подсказывало – Арминий тоже может быть здесь.

– Видите их, братья? – негромко спросил он легионеров. – Ни звука. Шагом продвигаемся еще на сотню шагов. Передать другим.

Отступать теперь значило совершить ошибку. Жизненно важно, чтобы германцы поняли – легионеры не испугались, они готовы к бою, готовы сделать все, чтобы пересечь болото. Такое поведение накануне сражения часто приносило богатые плоды. Представление напоминало поведение двух забияк в таверне, которые ходят по кругу, уставившись друг на друга, и раздумывают, бить или не бить. «И не всегда решающее значение имеет рост или умение бойца, – размышлял Тулл, – хотя они и немаловажны». Подчас присутствие духа у одного из соперников вообще предотвращает схватку. Но для этого требуется подойти к противнику ближе, чтобы посмотреть ему в глаза. В их случае предстояло тащиться по грязи вверх по склону, с каждым шагом теряя силы и предоставляя все больше преимущества врагу.

Вскоре Тулл начал сомневаться, что мысль о продвижении вперед была удачной. Чем ближе они подходили, тем очевиднее становилась вероятность того, что им навяжут бой. На этой труднопроходимой местности почти невозможно было построить обычную стену щитов. Если из-за деревьев выскочит достаточное количество воинов, то нет уверенности, что его люди устоят под ударом.

Едва Тулл скомандовал остановиться, из леса шагнула вперед одинокая фигура. Огромного роста варвар с длинными светлыми волосами был совершенно гол и нес в руках дубину. Выкрикивая оскорбления, он шагал прямиком к римлянам. Между ними оставалось около сотни шагов.

– Боги, у него член как у мула! – закричал Тулл.

Как он и надеялся, его люди загикали и заревели.

– Спускайся к нам! Мы укоротим его до нужного размера! – кричал Пизон.

– Или вообще отрежем! – орал Вителлий. Похожие шутки неслись со всех сторон.

Обладатель примечательного мужского достоинства либо не слышал, либо не понимал оскорблений. Он приближался к римлянам, изрыгая что-то на своем языке, и, колотя в грудь кулаком, размахивал дубиной, суля любому, кто подойдет, немедленную смерть. И хотя он был один, а легионеров Тулла – сотни, с каждым шагом он неотвратимо надвигался на врага. Крики легионеров начали стихать.

Соплеменники великана почувствовали замешательство римлян. Первыми, выкрикивая оскорбления в сторону римлян, выскочили еще семеро берсерков. Потом группами по три-четыре человека из леса принялись выходить остальные воины. Вскоре их было уже пятьдесят, потом сто. Двести. Четыреста. Пятьсот. Как крысы, которые лезут из горящего амбара, с тревогой думал Тулл. Высокие и низкие, толстые и худые, беззубые старики и розовощекие юнцы, они были одеты в домотканые рубахи и вышитые штаны. Многие несли щиты, шестиугольные или круглые, украшенные цветной росписью. У некоторых голову защищал шлем. Совсем немногие держали в руках мечи. Лишь около дюжины воинов могли похвастать наличием кольчуги.

У каждого было при себе несколько копий. Тулл знал, какую опасность представляет это универсальное оружие, которое можно и метать с близкого или дальнего расстояния, и использовать в рукопашной.

«ММММММММ! УУУМММММММ!» – Тысяча глоток одновременно затянула боевой напев.

Тулл шепотом ругнулся. До этого момента силы были более или менее равны. Еще несколько биений сердца, и баланс изменится в пользу варваров.

– УУМММММММ! УУУМММММММ!

Голый великан ухмыльнулся, увидев, что масса воинов двинулась за ним, и зашагал к римлянам быстрее. Ускорили шаг и его соплеменники.

Теперь уже Тулл встревожился по-настоящему. До берсерка оставалось пятьдесят шагов. Когда великана догонят сородичи, они бросятся на врага. Если это произойдет, начнется кровавый хаос. Когорты на лагерном участке будут наблюдать, как разыгрывается драма, но не успеют прийти на помощь до того, как его людей перебьют. Возможно также, что из леса выйдут еще тысячи воинов, которые станут угрожать всему легиону.

– Две передних шеренги, приготовить копья! Кто уложит громилу, заработает амфору хорошего вина. По моей команде, – сказал Тулл, поворачивая голову налево и направо. – Передайте дальше, быстро!

Между тем берсерк развязной походкой приблизился еще на пять шагов. Татуировки на мускулистом теле прыгали на каждом шагу; огромный член, который мог бы служить пародией на гениталии обычного мужчины, мотался из стороны в сторону. Обратив внимание на Тулла, возможно, из-за гребенчатого шлема, он указал на центуриона дубиной.

– Бейся! – взревел дикарь на ломаной латыни. – Выходи и бейся!

– У меня нет желания быть забитым до смерти твоим мерзким членом! – крикнул Тулл по-германски. Он повторил те же слова и на латыни, и все легионеры, расслышавшие ответ, захохотали.

Берсерк побагровел и пошел на центуриона.

– Бейся, трус!

Тулл посмотрел на своих солдат. Первые две шеренги стояли наготове, каждый воин отвел назад правую руку с копьем.

– Бросай! – взревел Тулл.

Великан наконец сообразил, что ему грозит опасность. Он остановился. Сделал шаг назад, еще один. Но в воздухе уже висели два десятка копий. Наблюдая за ними, Тулл подумал, что расстояние до хрена с членом шагов сорок. Для точного прицельного броска предел – тридцать шагов. Бросок по дуге сокращал эту дистанцию. Когда копья достигли высшей точки и устремились вниз, к земле, у Тулла от волнения свело живот.

Спустя мгновение он уже облегченно хохотал. Не меньше трех копий угодило в берсерка. Два вонзились в живот – одно повыше, другое пониже, а третье угодило в правую руку выше локтя. Дикарь выронил дубину, завопил от боли и гнева и ухватился левой рукой за древки, торчащие из живота. Потом ноги его подогнулись, и он упал на одно колено, застонав от боли, которую причиняли острия копий.

Пронзительные крики берсерка заставили остановиться орду шедших за ним варваров. Тулл облегченно выдохнул, хотя опасность еще отнюдь не миновала.

– Третья шеренга, передать копья вперед! – крикнул Тулл. – Первая, готовься!

Последовал еще один залп копий. На этот раз в поверженного берсерка попало только одно из них, но оно пронзило его насквозь, угодив в грудь. Разочарованный ропот пронесся по толпе варваров, когда окровавленное тело упало навзничь в болото, а торчавшие из него копья уставились древками в небо, словно частокол.

– Обнажить мечи. Смотреть вперед, – скомандовал Тулл. – Отступаем медленно и осторожно.

Не сводя глаз с врага, они принялись отходить туда, откуда пришли. Отступали даже медленнее, чем наступали. Возможности оглянуться не было, люди отступали и бранились; многие подвернули голень или повредили колено. Один глупец получил колотую рану в ягодицу, наткнувшись на меч товарища из заднего ряда.

Тулл не обращал на это внимания, поскольку преследования не было, а когда они спустились со склона, германцы скрылись в лесу, забрав тело берсерка с собой. По крайней мере, дюжина легионеров претендовала на то, чтобы получить вино от Тулла за попадание в великана. Командир расхохотался и заявил, что центурия получит четыре амфоры и поделит по своему усмотрению, по амфоре за каждый меткий бросок.

– Конечно, после того как мы вернемся в Ветеру, – добавил Тулл. Несмотря на это отрезвляющее заявление, солдаты радостно закричали.

На подходе к остальным когортам его ждал Бассий с небольшим эскортом.

– Ситуация была рискованная, – сказал примипил.

– Я бы сравнил ее с пинком по осиному гнезду, примипил, – спокойно ответил Тулл. – Не самый разумный поступок.

– С берсерком ловко получилось.

Тулл покинул строй и знаком велел когорте продолжить движение, после чего понизил голос:

– Если б не убили его, мы оттуда не вернулись бы.

– Правильно сделал. Ты успел заметить, сколько их?

– По моим подсчетам, около тысячи, примипил, но, похоже, в лесу оставалось куда больше. Арминий не начнет, пока у него не будет достаточных сил. Шесть лет назад у него было от пятнадцати до двадцати тысяч копий.

В их положении приходилось рассчитывать, что врагов будет гораздо больше. По числу легионеров Цецина имел преимущество перед Варом, однако в западне полагаться на численное превосходство неразумно. «У Арминия появлялась возможность повторить прошлый маневр, – размышлял Тулл. – Дорога через Длинные Мосты – удобное место для нападения из-за болот, которые тянутся на многие мили вокруг. Если сломить боевой дух легионов, то бежать им будет некуда».

– Меня всегда интересовало, как им удалось сбить с толку Вара, – сказал Бассий. – Теперь я начинаю понимать.

Тулл почувствовал, как всколыхнулась застарелая ненависть к Арминию.

– С нами такое не повторится! – выкрикнул он и добавил: – Примипил.

Бассий, казалось, повеселел.

– Я рад, что ты служишь в моем легионе. – Он одобрительно кивнул Туллу и тут же посерьезнел. – Лагерь сам собой не построится. Цецина прислал приказ продолжить то, что мы начали. Бери своих людей и копайте вон там, у Шестой когорты. Позже поговорим. Будет собрание старших командиров, в том числе старших центурионов.

– Слушаюсь, примипил, – ответил Тулл.

В тучах неожиданно появился просвет, и на мокрую землю упали лучи предвечернего солнца. Почти сразу дождь ослабел и прекратился. Эффект был потрясающий. Вся местность, мгновение назад казавшаяся враждебной, преобразилась и теперь смотрелась вполне дружелюбной. В глубине болота довольный тетерев затянул: «Ку-куку-кукирру». Где-то насвистывал легионер. Другой шутил. Солдаты не пали духом, и Тулл улыбнулся.

Он посмотрел вверх, на холм, где они убили берсерка, и хорошее настроение улетучилось так же внезапно, как и появилось. Вдоль линии деревьев выстроилась бесконечная шеренга варваров. Такой же строй застыл и на холме по другую сторону болота. С досадой чувствуя, что по спине струится холодный пот, Тулл подумал, что их, должно быть, тысячи четыре. И, что хуже всего, это только часть войска Арминия.

Издалека казалось, что воины стоят совершенно неподвижно. Само их присутствие было достаточной угрозой и ясным посланием каждому римлянину, находившемуся внизу, в болоте.

Мы убьем вас всех.

Глава 29

Ночь во второй раз опустилась на огромный римский лагерь после того, как армия Цецины прибыла к началу Длинных Мостов. Спорый и холодный моросящий дождь не унимался. Облака закрыли луну и звезды, как перед этим солнце, и дни сделались похожими один на другой. Только костры, разложенные перед солдатскими палатками, давали слабый свет, да еще маленькие масляные светильники внутри них. Пизон тащился по грязным улицам лагеря к палатке, в которой устроили временный госпиталь. Слабый свет, неровная раскисшая земля и торчащие камни удлинили дорогу от палаток его когорты до госпиталя, по крайней мере, втрое. Он утешал себя мыслью о раненом Саксе, который будет рад его приходу, а еще больше – о вине, булькавшем в кожаной фляге у него за плечом.

Из-за вала доносилось пение германцев; воины Арминия непрерывно тянули свой барритус. Пизон старался не слушать это тревожащее враждебное завывание, но получалось плохо. «Чтоб их забрала преисподняя, и побыстрее, – думал он. – И да не позволят боги нашим часовым заснуть». Дойдя до входа в госпитальную палатку, Пизон пропустил двоих с носилками, на которых лежало тело легионера, и не удержался – склонился над покойником, посмотреть, не Сакса ли это или кто-нибудь из знакомых солдат.

К своему стыду, Пизон почувствовал облегчение, когда увидел незнакомое лицо. Он порылся в своем кошеле.

– Подождите. – Носильщики посмотрели на него недовольно, но остановились. Достав денарий, солдат пробормотал: – Ему надо будет заплатить лодочнику.

– Ты хороший человек, – сказал носильщик постарше, ветеран, годившийся Пизону в отцы. – Клади.

Прикасаться к еще теплым губам трупа было неприятно, но за прошедшие годы Пизон делал это много раз для своих товарищей. Он положил монету на окровавленный язык и поднял нижнюю челюсть мертвеца, закрыв ему рот.

– Пусть будет быстрым твое путешествие. Дай этому мерзкому Церберу пинок за меня.

Носильщики дружески кивнули ему и продолжили свой путь. Пизон знал, куда они направляются – к огромной яме возле одной из стен лагеря. Ее выкопали прошлым днем, еще до того, как завершили работы на укреплениях, и на дне ямы уже набралось воды по пояс. В ней плавали тела более чем пятисот легионеров, погибших в сегодняшних стычках. Друзей Пизона среди них не было, за что он благодарил богов, но из центурии Тулла погибли два человека, а всего в когорте пало до пятидесяти солдат. Германцы атаковали весь день – как легионеров, таскающих бревна, так и тех, кто восстанавливал пришедший в негодность настил.

«Я жив и невредим, – думал Пизон, – как и остальные мои друзья, кроме Саксы». Копье германца пробило левое предплечье его товарища, когда тот рубил дерево. Саксу не повезло, но такую рану можно залечить. «Надо быть благодарным», – размышлял Пизон. Остальным повезло куда меньше.

В госпитальной палатке его встретила стена теплого спертого воздуха, смешанного с сильными запахами. Острый аромат уксуса помогал справиться с вонью мочи, дерьма, крови, мокрой шерсти и мужского пота. Стараясь дышать ртом, Пизон шагал вдоль рядов раненых, перевязанных людей, отыскивая глазами Саксу. Как и их здоровые товарищи повсюду в лагере, несчастные лежали на одеялах, постеленных на сырую землю. Многие спали, либо опоенные маковым соком, либо впав в забытье от страданий. Другие слабо стонали. Несколько человек тихо беседовали с соседями. Кто-то мычал мотив известной походной песни, начиная ее снова и снова. Один бредил, повторяя: «Мама… мама… мама». Пизон взглянул на него и пожалел, что сделал это. Плотная повязка покрывала правый глаз солдата, но темно-красная кровь продолжала сочиться сквозь нее из раны. Несчастного, должно быть, терзала мучительная боль.

Пизон чувствовал себя беспомощным и расстроенным. Он не мог ничего сделать для этого солдата, кроме как молиться. Равно как и за всех бедолаг, мимо которых проходил. Если б от этого была польза… Стиснув зубы, он двигался дальше.

– Сакса?

– Стой! – Несмотря на строгий голос, вставший на пути Пизона лекарь едва не падал от усталости. Болезненное лицо приобрело восковой оттенок, вокруг запавших глаз залегли темные пятна. Некогда кремовая туника стала красной от брызг крови, и руки до локтей покрывали кровавые пятна. – Ты что здесь делаешь?

– Ищу товарища, господин.

Заметив флягу с вином на плече Пизона, лекарь хмыкнул:

– Собираешься усыпить его, напоив допьяна?

Слишком поздно Пизон сообразил убрать флягу за спину. Он постарался изобразить обаятельную улыбку.

– Ты поймал меня, господин. Моего друга сегодня ранили. Я думал, капля вина ему не повредит.

– Здесь госпиталь, а не таверна, – возразил костолом и указал на вход. – Вон. Твой друг найдет тебя, когда поправится.

– Я побуду с ним совсем недолго…

– Вы все так говорите. А спустя полстражи мои санитары должны вытаскивать посетителя, и больной остается пьяным, как молодой аристократ в день, когда надел тогу… Вон!

– Я был в Восемнадцатом, господин. И мой друг тоже, – сказал Пизон, пропуская мимо ушей приказ лекаря. – После той бойни я поклялся, что никогда не покину товарища, не дав ему сначала почувствовать вкус вина.

Костолом нахмурился.

– Здесь нет покинутых. Мы всем оказываем помощь.

– Я знаю, господин, но… – Пизон не хотел говорить о том, что может случиться через несколько дней. Это значит искушать богинь, а греческие сучки и в лучшие времена не отличались постоянностью.

Лекарь вздохнул и отступил в сторону.

– Давай, быстро. Ему можно выпить несколько добрых глотков, и всё.

– Благодарю, господин.

Не дожидаясь, пока лекарь передумает, Пизон проскочил мимо него и возобновил поиски среди раненых. Сакса лежал в двадцати шагах дальше, раненая рука была замотана в чистые куски разорванной туники. Похоже было, что он спит. Пизон похлопал его по ноге:

– Пить хочешь?

Сакса дернулся и проснулся, потом уставился на Пизона и широко улыбнулся.

– Как ты сюда пробрался? Лекарь сварлив, как старая шлюха.

– Ш-ш-ш-ш, – зашипел на него Пизон, знавший, что костолом неподалеку. – Он не такой уж и плохой. Даже разрешил мне побыть с тобой немного. Тебе можно принять чуточку этого. – Он снял флягу с плеча и вытянул пробку.

– Ты – чудо… Дай сюда! – Сакса протянул здоровую руку. Пизон поддержал дно фляги и приподнял ее, чтобы друг мог пить. Кадык задвигался – раненый сделал два-три крупных глотка. – О, боги, как хорошо, – выдохнул он, отваливаясь.

Пизон наблюдал за лекарем, пряча флягу, чтобы ее не было видно.

– Может, достаточно?

– Умник… Верни назад!

Сакса угомонился, когда Пизон дернул головой в сторону лекаря, и вытянулся на одеяле.

– Вот теперь хорошо. Благодарю, брат.

– Как ты себя чувствуешь?

– Рука болит. Сначала проткнули копьем, потом промывали уксусом… Лекарь сказал, через месяц смогу выполнять легкие работы. Полностью залечится за два месяца. Если, конечно… – Сакса запнулся. – Как там дела снаружи?

– Прекрасно, – соврал Пизон.

– Ты не должен ничего от меня скрывать, – сказал Сакса, нахмурившись. – Плохо?

– Не так плохо, как в первый день с Варом, – тихо ответил Пизон. – Мы потеряли четыреста или пятьсот человек.

– Надеюсь, их тени не сильно задержатся в этой заднице… Много германцев убили?

Пизон замялся.

– Говорят, сотню, может, больше.

Сакса выругался.

– Скажи мне, что удалось восстановить приличный участок настила, по крайней мере.

– С милю.

– Всего-то? – вскинулся Сакса. На его крик повернулись головы, в том числе и лекарь – он неодобрительно смотрел на обоих.

– Завтра сделаем больше, – сказал Пизон, протягивая ему флягу. – Глотни напоследок. Меня все равно скоро выгонят, даже если захочу остаться.

Сакса присосался к фляге, как новорожденный к материнской груди, потом с неохотой вернул ее Пизону.

– Сегодня ночью ты будешь спать крепко.

Сакса поднял глиняную посудину, лежавшую рядом с ним, и подмигнул Пизону:

– Я даже помочиться могу, не выходя на дождь.

– Надеюсь, ты воспользуешься всеми созданными удобствами, – смеясь, сказал Пизон. Он сжал здоровую руку друга. – Увидимся снова завтра вечером.

– Ты таскаешь бревна или строишь дорогу?

– Тулл велел работать на дороге.

– Сегодня много раз нападали?

– Да, много.

Лицо Саксы помрачнело.

– Останься в живых.

– Останусь. И ты тоже. – Они обменялись крепким рукопожатием.

Пизон вышел, не оглядываясь, и побрел к расположению своей центурии в скверном настроении. Удовольствие от встречи с другом было испорчено словами, которыми они обменялись на прощание. Сакса разделял его озабоченность атаками варваров, которые наверняка будут усиливаться, а значит, и потерь станет больше. Но не может же их снова постигнуть та же судьба. Или может? Ему не удавалось отделаться от предчувствия, что Арминий собирается повторить свой успех шестилетней давности. В памяти всплывали старые ужасные воспоминания: потрясение от первого нападения германцев, долгие мили грязной дороги, укрытой мертвыми телами, страшные крики обозников, оставшихся в беззащитном лагере… Пизон помотал головой, прогоняя видения, выругался и отхлебнул вина из фляги. Выпивки хватит, чтобы заснуть без сновидений.

Из ближней палатки донесся хохот.

– Чтоб тебя, Бенигн! – послышался голос. – Давай плати.

Послышалось недовольное ворчание, утонувшее в хоре громких голосов.

– Эмилий выиграл, слышишь, пес? Отдай человеку его деньги. По-честному – так по-честному, Бенигн. Ты проиграл.

Пизон заколебался, его пальцы нащупали очертания двух пар костей на кошеле. Немного поиграть – вот что нужно, чтобы развеять все тревоги. А если удастся выиграть несколько монет, так еще лучше… Шлепнув ладонью по мокрой коже палатки, он крикнул:

– Эй, братья! Найдется место для еще одного игрока?

После короткого молчания кто-то ответил:

– Не вижу, почему бы и нет.

Пизон подождал, пока откинут полог. «Фортуна, будь благословенна ко мне», – молился он.

– Ага. – В тусклом свете масляных ламп Пизон разглядел жилистого легионера. – Заходи, друг.

– Спасибо. – Он скользнул за хозяином внутрь. В теплой палатке было уютно, как в его собственной. Все пространство занимали восемь человек и их снаряжение. Оружие и пластинчатые доспехи были свалены у входа, но те, у кого были кольчуги, сидели в них. Никто не снимал сандалии.

– Вы готовы к бою, – заметил Пизон.

– Наш центурион настоял. Он заставил бы нас и чашки на головы надеть, только в них спать неудобно, – проворчал впустивший его жилистый солдат. – Зараза…

Пизон пожалел, что отпустил комплимент насчет готовности.

– Все центурионы – мастера давать такие указания.

– Не сомневаюсь, твой такой же… Найди, где сесть. Я – Эмилий, кстати. Второй центурион, Восьмая когорта. – Жилистый опустился рядом с рослым солдатом, лицо которого было изрыто оспой. – Этот увалень – Бенигн. Расстался со своими последними монетами.

– Ничего удивительного, – фыркнул один из четырех легионеров, сидевших напротив, человек с худым лицом и крючковатым носом. – Я – Гай.

– Но ты можешь звать его Носатый, – сказал сосед Гая, мужчина с короткой щетинистой бородкой.

Носатый ткнул его локтем под ребра.

– Заткнись, Волосатый.

Пизон не подал виду, что его удивило это прозвище. Интересно, почему никто не додумался использовать его для Фенестелы…

– Меня зовут Пизон. Я из Первой центурии Седьмой когорты. – Он сел рядом с Носатым, напротив Эмилия. После того как остальные четверо представились, Эмилий протянул руку и встряхнул флягу Пизона.

– Это то, что я думаю?

– Да. – Зная, что вино сейчас будет выпито, Пизон сначала приложился к фляге, потом передал центуриону. Фляга пошла по рукам; посыпались жалобы от тех, кто сидел дальше других, что им не достанется.

– Неплохо. – Эмилий вытер губы. – Благодарю. – Остальные поддержали его.

– Гость не должен приходить с пустыми руками, – сказал Пизон, нашаривая в кошеле свою вторую пару игральных костей. Бенигн сразу подобрал их с пола палатки и подозрительно осмотрел.

– Утяжеленные?

– Нет, – возразил Пизон, благодаря богов, что не достал первую пару, которую прятал в гнезде на дне кошеля – у них были утяжелены нужные грани.

Бенигн бросил кости; выпало четыре и три. Он заворчал и бросил снова. На этот раз выпало пять и один, но он метал еще несколько раз, пока не передал кости обратно Пизону.

– Подходящие.

– А как насчет твоих? – с вызовом спросил Пизон. Они недружелюбно уставились друг на друга, и в палатке повисло напряженное молчание.

– Не бойся. Мы никому не позволим обманывать нас, – сказал Эмилий, успокаивающе подняв ладонь.

– Конечно, – ответил Пизон, улыбаясь. – Но я не обманщик.

– Не принимай близко к сердцу, – посоветовал Носатый. – Мы с тобой только что познакомились.

Пизон вздохнул.

– Мошенники не приносят с собой вино – по крайней мере, те, которых я встречал, – пошутил он и обрадовался, когда солдаты засмеялись. Обстановка разрядилась, напряжение ушло. – На что играем? – спросил Пизон, перебирая содержимое кошеля. На память он знал, что там есть четыре денария, десять сестерциев и пригоршня мелких монет. Если играть внимательно, хватит, чтобы провести за игрой пару часов.

– Начнем по маленькой. У бедняги Бенигна не осталось ничего, кроме костлявой задницы, на которой он сидит, – сказал Эмилий, подмигивая. Бенигн сердито заворчал, но не возражал, когда было решено делать ставки по ассу с человека.

Волосатый торжествовал первым, потом настала очередь Носатого. Пизону повезло в третьей и четвертой игре, но Эмилий одержал верх в пятой. К радости Бенигна, тот выиграл три раза подряд, вернув почти все, что проиграл до этого. Они продолжали игру, причем никто особо не вырывался вперед. Эмилий достал небольшой кусок твердого сыра, Носатый – немного оливок. Атмосфера установилась компанейская, разговоры велись неспешные, солдаты сравнивали мозоли на руках – у кого больше – и ругали всех, начиная с центурионов и кончая Цециной и его конниками, которые домой едут верхом, а они, пехота, должны идти. Об Арминии и германцах некоторое время никто не вспоминал, но эта тема неизбежно должна была всплыть рано или поздно.

– Вы где сегодня были? – спросил Эмилий у Пизона. – Лес валили, как и мы?

– Да. Работа жуткая, но восстанавливать дорогу ничуть не лучше. Там германцы нападают почти так же часто.

– В вашей части большие потери? – поинтересовался Волосатый.

– Как без них… В моей центурии погибли двое. Товарища ранили… правда, не очень тяжело, – отвечал Пизон. – Я как раз шел от него, когда остановился возле вашей палатки. А в вашей когорте?

– Шестьдесят семь погибших и вдвое больше раненых, – сообщил Эмилий, с горечью кривя губы. – Говорят, во всем Пятом нашей когорте досталось больше всего.

– Мне жаль, – посочувствовал Пизон, понимая, что потери их когорты сравнительно легкие.

Эмилий обвел взглядом своих семерых товарищей.

– Наш контуберний сегодня помиловали боги, так, братья? Мы все здесь. Руки, ноги, яйца и прочее в порядке.

– Надолго ли? – буркнул Бенигн. – Уверен, мы идем прямо в западню.

– Мы уже в ней, ты, бычина. – Волосатый зло посмотрел на товарища. – Или не заметил?

– Отвали. – Бенигн взялся за свой амулет в форме фаллоса. – У меня плохие предчувствия. Не нравится мне это место. И всё эти проклятые Длинные Мосты… Очень похоже, что мы направляемся к воротам преисподней и собираемся переправляться через Стикс.

Все разом заговорили.

– Это так.

– Ты прав.

– Зачем Цецина вообще нас сюда завел? Будто Арминий подсказал ему, куда идти…

– Дела не настолько плохи, братья, – заявил Пизон.

– Вот как? – вскинулся Носатый. – По правде говоря, некоторые из нас вполне могли лежать в той проклятой яме у стены. К завтрашнему вечеру половина нашего контуберния точно там будет, если только Фортуна не повернется к нам лицом. Старая продажная сучка…

– Послушайте, я служил в Восемнадцатом… – начал Пизон.

– Да? – прервал его Эмилий. – По возрасту вроде не скажешь.

– Я тогда был зеленым новобранцем.

– И все же служил? – Бенигн недоверчиво смотрел на него.

– Богини Судьбы отвели от меня взгляд, я так думаю, – сказал Пизон. – Кроме того, у меня центурионом Тулл. Вы о нем слышали?

Все согласно закивали, а Эмилий сказал:

– Многие считают Тулла лучшим центурионом в легионе. Даже лучшим, чем примипил.

– Я бы с этим согласился. Как и все из его центурии, – ответил Пизон с горячностью.

– Наверное, он получше нашего, – продолжал Бенигн. Он смерил Пизона взглядом и добавил: – Жалко, что мы не разобрались с ублюдком во время мятежа.

Никто не поддержал заявления Бенигна, но Пизон заметил, что двое солдат кивнули.

– Благодарение богам, с этим закончено, – сказал Волосатый, фальшиво улыбаясь. – Сейчас важнее, где мы находимся. Что нам делать?

– Уходить отсюда по настеленной дороге, – ответил Пизон, уверенный, что другие возможности даже не стоит обсуждать.

– Почему бы не встретить дикарей лицом к лицу на ровном месте? – Волосатый ударил кулаком о кулак. – Раздавить их – вот что нам нужно сделать!

– Во-первых, здесь недостаточно места, чтобы построить целую армию, – начал Пизон. – Во-вторых, Арминий слишком хитер, чтобы выводить своих людей из-под защиты деревьев. Легионы Вара он уничтожил другим способом. – Он окинул взглядом лица солдат. К сожалению, слушали они его с недоверием. – Германцы не могут разбить нас в открытом бою.

– Именно об этом я и говорю. Уцепиться за ровный участок – и тогда бояться нам нечего, – самодовольно сказал Волосатый с видом убежденного человека, которого не интересует мнение несогласных с ним. Большинство его товарищей одобрительно заворчали, громче других Бенигн и Носатый. – Я по этой дороге не пойду, – продолжал Волосатый. – Она приведет всех к смерти. Если германцы не истребят нас, то убьет болото. – Солдаты снова одобрительно загомонили.

– И многие из вас так думают? – спросил Пизон.

– Очень многие, – ответил Эмилий, наконец вступая в разговор. – Наверняка ты и твои товарищи думаете так же.

– Только не в моей центурии. Тулл спас слишком многих из нас в проклятом лесу. Даже если эта дорога ведет в преисподнюю, мы пойдем за ним по ней. Думаю, и остальная когорта останется… – Пизон чуть было не сказал «верной присяге», но вовремя спохватился, уловив нехороший блеск в глазах Эмилия, и закончил: – …С ним.

– Я не был бы так уверен, – покачал головой Эмилий.

– С тех пор как мы разбили лагерь, разговоры ведутся без умолку, – добавил Бенигн. – С нами согласен почти весь Пятый, и в Двадцать первом недовольных хватает.

– До этого не дойдет, – сказал Пизон, равнодушно махнув рукой. Но про себя с тревогой подумал: как он не заметил, что недовольство достигло такой степени?

Все это слишком напоминало недавний мятеж.

Глава 30

Арминий стоял среди деревьев в том месте, где они ближе всего подходили к огромному лагерю римлян. С ним были Мело, его дядя Ингломер и Большая Челюсть; десяток лучших воинов Арминий расположил по обе стороны от вождей. Темнота скрывала их от глаз врага, находившегося в двух сотнях шагов. Но и Арминию она позволяла видеть лишь очертания оборонительных сооружений римлян. Он следил за часовым, прогуливающимся по гребню вала, но больше ничего рассмотреть не мог. Благодаря громкому пению, доносившемуся из лагеря его соплеменников – Арминий всеми силами поощрял его, – звуки из лагеря римлян до них не долетали.

«Не важно, – думал Арминий. – Ублюдкам не удастся выспаться. Пусть жарятся в собственном страхе. Утром мы возобновим бой».

– Почему бы нам не напасть через несколько часов? – донесся слева голос Ингломера. – В ночные часы дух человеческий слабее всего.

– Неплохая мысль, – согласился Большая Челюсть. – Мои воины готовы.

– И мои, – сразу же отреагировал Ингломер.

«Тебя не было со мной шесть лет назад, дядя. Время шло, а ты не спешил объединить наши силы; теперь же ты вдруг захотел быть в первых рядах при любом нападении», – думал Арминий, чувствуя, как долго сдерживаемый гнев начинает бурлить в нем. Вслух же он громко сказал:

– Мои люди тоже готовы, но нападение этой ночью было бы ошибкой.

– Римляне еще не пришли в себя после того, что мы им устроили, – бросил Ингломер. – Наши воины перебили не менее полутысячи ублюдков.

– При всем уважении, дядя, им не надо приходить в себя. В армии Цецины почти двадцать тысяч человек. Мы уничтожили одну сороковую часть этого войска. Этого слишком мало, чтобы сломить их боевой дух.

Ингломер фыркнул, но даже в темноте вождь херусков видел, что Большая Челюсть придерживается того же мнения, что и он, Арминий. Начало положено.

– Давай сначала утомим их, дядя. Не дадим спать. Не позволим восстанавливать дорогу, и пусть они начинают заново каждое утро. Станем нападать на работающих в лесу и на солдат, укладывающих настил. Будем угонять мулов и лошадей; может, украдем несколько штандартов…

– Это слова безбородого юнца, у которого яйца еще не выросли, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу, – издевательски процедил Ингломер. – Ты сомневаешься в храбрости своих воинов? Или из-за потери жены стал такой боязливый?

Если б у Ингломера не было более четырех тысяч воинов, Арминий заколол бы его на месте, настолько сильна была его ярость. Он стиснул зубы и уставился на римский лагерь.

Мело сделал к ним шаг.

– Арминию нет нужды доказывать свою храбрость перед кем-либо, Ингломер. Вполне достаточно того, что он сделал шесть лет назад. – И добавил едким тоном: – Не припомню, чтобы ты и твои воины были рядом, когда мы уничтожали легионы Вара.

– И я не припомню, – согласился Большая Челюсть.

– Ты сомневаешься в моей храбрости? – Ингломер задохнулся от возмущения.

– Скорее в твоей верности, – ответил Мело.

– Следи за своим языком, – крикнул Ингломер.

– Или что? – поинтересовался тот.

Арминий понял, что пора их разнимать, и повернулся до того, как были произнесены непростительные слова.

– Успокойтесь. Не будем ссориться.

– Мело ходит по тонкому льду, – прорычал Ингломер.

«Ты тоже, самонадеянный глупец, – подумал Арминий. – Мело всего лишь сказал правду. Ты моя плоть и кровь, но не поддержал меня при нападении на Вара. И теперь у тебя хватает наглости сомневаться в моей отваге?» Но Арминий понимал, что высказать все это вслух означало лишиться с таким трудом добытой поддержки дяди. Поэтому он хлопнул по плечу сначала Ингломера, потом Мело и сказал:

– Сегодня был длинный трудный день. Выдержка слабеет, когда человек устает. Раздоры между нами выгодны лишь римлянам. – Арминий пристально взглянул на Мело, подсказывая ему, что надо исправить положение.

– Это правда, – согласился его помощник. – Я вел себя опрометчиво, Ингломер. У меня нет причин сомневаться в твоей храбрости. Давай останемся союзниками. – Он протянул правую руку.

Ингломер молча смотрел на Мело и не двигался. Прошло мгновение, другое… «Заставь его подать руку, великий Донар, – просил Арминий. – Мне нужны его воины».

– У нас общий враг, Ингломер, – напомнил Большая Челюсть. – И нам предстоит многое сделать в ближайшие дни.

Тот перевел взгляд на Большую Челюсть, потом снова на Мело.

– У нас общий враг, – повторил он, наконец пожимая руку обидчика. Арминий протянул ладонь Ингломеру, и они тоже обменялись рукопожатием. Вождь херусков вовсе не избавился от недоверия к дяде. И жест Ингломера ничего не значил; но все-таки он не ушел. Он все еще хотел разгромить римлян.

– Мои воины собираются отвести потоки, бегущие в болото, – сообщил Арминий. – Утром римляне обнаружат, что вся их сегодняшняя работа пошла насмарку. Они падут духом, и вот тогда мы нападем на них.

Большая Челюсть засмеялся.

– Мои люди помогут.

– Лучше было бы напасть сейчас, – проворчал Ингломер. – Но, полагаю, это можно будет сделать и на следующую ночь. – И он с важным видом удалился, не предложив помощи своих воинов.

– Почему он просто не откажется от этой затеи? – пробормотал Арминий. – Напасть на римские укрепления так же неразумно, как и биться с ними на открытом месте. Вы оба понимаете это. Я понимаю это. Почему же не понимает он?

– Ингломер жаждет такой же славы, какую завоевал ты, – предположил Мело.

– Он не хочет, чтобы с ним обращались как с твоим подчиненным. Он тебе ровня, Арминий, так же как и я. Помни о том, что я сказал, – объяснил Большая Челюсть и, дружески кивнув, зашагал прочь. – Мои воины будут готовы, как только приготовятся твои, – добавил он через плечо.

Арминий смотрел в ночную тьму и думал. Союз пока держался, но требовалось совсем немногое, чтобы он рухнул и распался на тысячу осколков, как глиняный кувшин, упавший на мостовую.

Наступил рассвет. Арминий, не прячась, стоял возле начала деревянной дороги. Тыльной стороной ладони он протер усталые глаза. На ладонях после растянувшейся на всю ночь работы запеклась корка грязи. Оставаться на месте становилось опасно. Вражеские часовые еще не заметили их, но туман, укрывающий болото, начал рассеиваться, и в лагере уже пропели трубы, поднимая легионеров с их одеял. Арминий прошелся вдоль болота, оценивая труд своих воинов. Необходимости в этом не было, но он с мстительной радостью снова и снова смотрел на бескрайнюю трясину. Пусть бы римляне увидели сейчас его и воинов…

– Ну как, мы сделали достаточно? – спросил он у Мело, который стоял по колено в воде и заступом подчищал края канала, ведущего от широкого ручья к участку еще годного для использования настила.

Мело выпрямился и окинул взглядом дорогу, уже на целую ладонь покрытую грязной бурой водой.

– Я бы сказал, что этой ночью мы потрудились хорошо. Сегодня солдаты Цецины никуда не уйдут, разве что в преисподнюю, – ответил он, хищно улыбаясь.

От вала, окружавшего римский лагерь, долетел тревожный крик. К нему тут же добавился другой. Слова были неразборчивы, но тон – вполне понятен.

– Нас заметили, – сказал Арминий. – Лучше возвратиться в лес. Цецина может выслать одну или две когорты.

Резко свистнув, он сделал знак своим воинам собираться. Они уже хотели уходить, когда Мело развернулся.

– Маленький подарок римлянам, – крикнул он и, спустив штаны, направил струю мочи в воду. Воины поспешили присоединиться к нему, и Арминий усмехнулся. Скоро плоды их усилий зальют деревянную дорогу.

– Надо было покрыть дерьмом весь участок дороги, – заявил широкоплечий воин, когда они уже шагали назад к деревьям. – Представьте, что им пришлось бы пробираться сквозь это!

– Завтра сделаем? – предложил Мело, подмигнув.

Воины поддержали его веселыми криками. Из-за деревьев навстречу им устремилась боевая песнь. Она росла и ширилась, дерзкая, вызывающая, вселяющая ужас во врага. Пусть римляне приходят – их ждет еще один день в грязном болоте и неминуемая смерть.

Арминий оглянулся в последний раз. Насколько хватало глаз, гать была затоплена. Перемалывать врага день и ночь, мешать каждому его шагу – эта тактика работала. Волки не стараются сразу завалить лося – он слишком силен. Вместо этого они преследуют его до изнеможения, и только когда он выбивается из сил и не может больше бежать, нападают со всех сторон, впиваются в его бедра и шею и валят. И только тогда вожак разрывает глотку жертвы и выпускает ее дух вон.

– Ты умрешь здесь, Цецина, – прошептал Арминий, когда первые легионеры вышли из ближайших ворот лагеря. – Как Вар умер в лесу.

Глава 31

Потрясенный и злой, Тулл стоял на самом верху лагерных укреплений. Стараниями германцев земля превратилась в настоящее болото. У трех когорт, отправившихся в погоню за вражескими воинами, не было ни малейших шансов догнать варваров, перенаправивших водные потоки. Люди в рубахах и штанах легко уходили от тяжеловооруженных легионеров. И дикари, еще находившиеся в поле зрения Тулла, знали это; многие из них выкрикивали оскорбления и насмешки в сторону римлян.

Тулл видел, как один из варваров остановился, повернулся и опустошил свой мочевой пузырь в один из потоков, призывая товарищей сделать то же самое. Никто к нему не присоединился. Один из германцев – вероятно, их вождь – наблюдал за шутником, забавляясь и выкрикивая одобрительные слова, потом похлопал его по плечу, и все они отправились назад, под защиту деревьев. На расстоянии трудно было определить, кто именно руководил действиями германцев, но Тулл был почти уверен, что это Арминий. «Очень похоже на него – задерживаться до последнего момента», – подумал центурион и пожалел, что стрелометы не здесь, на укреплениях, а лежат в повозках, разобранные и бесполезные.

Из-за деревьев снова долетел нудный барритус, и Тулл выругался. Как и многие другие легионеры, он не выспался именно из-за этого непрерывного пения, длившегося всю ночь и звучавшего как насмешка. Может, это только казалось его затуманенному, уставшему от недосыпания мозгу. Он плюнул через вал в сторону германцев.

– Безусловно, Арминий, ты умный ублюдок. Но не думай, что с нами уже покончено.

Несмотря на решительный тон, которым Тулл произнес эти слова, положение римлян значительно ухудшилось. Прошлой ночью Цецина отдал приказ выступать на рассвете, но продвижение по только что затопленной дороге – совсем не то, что марш по сухому, отремонтированному пути. Положение усугублялось тревожными новостями, которые Туллу сообщил накануне вечером Пизон.

Центурион видел, что его подчиненные, учитывая все обстоятельства, не потеряли присутствия духа, но не знал о настроении солдат во всем легионе – и вот Пизон принес плохие вести. Этот солдат был не из тех, кто способен состряпать целую историю на пустом месте, поэтому, когда он начал рассказ во второй раз, Тулл послал Фенестелу пройтись вдоль палаток и посмотреть, есть ли такие младшие командиры, что еще не спят. Настроение его упало, когда Фенестела вернулся и подтвердил, что Пизон говорит правду.

Опцион сообщил: добрая часть легионеров Пятого снова толкует о восстании. Ходили слухи, что такое же положение сложилось и в Двадцать первом. Туллу не хотелось прерывать отдых Цецины даже с такими срочными вестями, и центурион решил подождать до утра. Всю ночь он размышлял. Если выявить и убить заводил, как прежде, то это разрушительно подействует на боевой дух легионеров. В любом случае, им дорог каждый человек, способный держать меч, иначе они никогда не вырвутся из этого проклятого места.

Тулл отказался от попыток заснуть и еще до рассвета вышел, чтобы обойти укрепления и поломать голову над ситуацией, в которой они оказались. В такие моменты помогает озарение, но в голову ничего не приходило, кроме одного: быстрой постройки новой дороги – или вмешательства богов, которые вдруг решат уничтожить орду Арминия. Цецина должен услышать рассказ Пизона.

– Лучше побыстрее покончить с этим, – пробормотал центурион.

Он не знал, как командующий отреагирует на несчастье с гатью. Следует ли им выступать, невзирая ни на что, или остаться и начать восстанавливать дорогу заново? Спускаясь с укреплений и стуча сандалиями по деревянным ступеням, он думал о том, что, какое бы решение ни принял Цецина, сегодня атаки германцев будут более яростными, чем вчера. Тулл печенкой чувствовал, что Арминий готовится бросить на них все свои силы.

Если Пятый и Двадцать первый взбунтуются, катастрофа неизбежна.

В среде высших командиров Цецина был ветераном; он служил в легионах уже более сорока лет. Невысокий, коренастый, с короткими седыми волосами, правитель был человеком беспокойным и непоседливым и предпочитал во время беседы расхаживать и говорить громко. Тулл услышал его зычный голос в глубине шатра задолго до того, как увидел. Цецина устал и был раздражен, но, увидев Тулла, скупо улыбнулся.

– Подождите, подождите. – Он махнул рукой, отгоняя штабных офицеров, обступивших его вокруг большого стола в центре командной палатки. – Это хорошо, Тулл, что ты заметил тех воинов.

– Я был на валу, господин, – скромно ответил центурион. – К сожалению, посланные тобой когорты их не догнали.

– А я на это и не рассчитывал, но на действия германцев следует отвечать. – Похоже, Цецина собирался поговорить о состоянии дороги, но вместо этого протянул Туллу полный стакан вина. – Не волнуйся, оно хорошо разбавлено.

– Тогда будем здоровы, господин. Благодарю. – Тулл пригубил вино. Даже разбавленное, оно было превосходно и имело прекрасный насыщенный аромат; ничего, конечно, похожего на то, чем угощал его Германик, – но то вино было лучшим из всего, что когда-либо пил Тулл. Он посмотрел на Цецину, который осушил свой стакан до дна. «Будь оно проклято, – подумал Тулл. – Ночь была длинная, а день будет еще длиннее». Отбросив сомнения, он выпил и не стал отказываться, когда Цецина предложил налить еще. – Оно вкусное, господин.

– Сегодня вечером я пошлю немного в твою палатку. – Центурион стал было возражать, но Цецина только махнул рукой. – Чем больше мы пьем, тем меньше весят наши повозки, так? Мы должны заботиться о бедных мулах.

Тулл улыбнулся.

– Как скажешь, господин.

– Судя по тому, как ты восхищаешься моим вином, ты пришел не для того, чтобы о чем-то просить. – Покрасневшие глаза Цецины, острые, как всегда, уставились на Тулла. – Зачем явился в такой ранний час?

– Один из моих людей сообщил мне кое-что прошлой ночью, господин. – Цецина нахмурился, и Тулл объяснил. Закончив, он добавил: – У меня нет доказательств, что легионеры Двадцать первого тоже недовольны, но, если верить слухам, так оно и есть. Я решил, что ты должен знать это.

Цецина размял переносицу большим и указательным пальцами.

– Опять плохие новости.

– Прости, господин.

– Не извиняйся. Это твоя обязанность – сообщать мне о таких вещах. Итак, насколько реальна угроза? Какие настроения в твоей когорте?

– Мои люди надежны, господин, – гордо ответил Тулл. – Что касается остальных, трудно сказать наверняка. В таких условиях люди становятся изменчивы, как волна, – то вверх, то вниз. В один момент они все могут по приказу пойти в атаку, а в другой – встанут как вкопанные… Сам знаешь, как это бывает.

– Полагаю, это во многом зависит от того, как пойдут дела сегодня. – Лицо Цецины помрачнело. – Насколько силен разлив?

– Очень силен, господин. Вся вчерашняя работа насмарку, или я в этом ничего не понимаю.

– Проклятый Арминий!

– Если б я знал, где расположен его лагерь, то попросил бы пару когорт и ночью напал бы на него. Если убить Арминия, союз может распасться.

– Такое предприятие может легко провалиться, а я не могу терять таких командиров, как ты, – сказал Цецина. – Ты ведь бывал здесь раньше, когда служил под началом Вара?

– Это так, господин, – угрюмо ответил Тулл.

Цецина потер глаза.

– Должно быть, я все-таки немного поспал прошлой ночью, потому что видел его.

Кровь в жилах у Тулла похолодела.

– Вара, господин?

– Да. Я услышал голос, зовущий меня. Во сне я проснулся и вышел из палатки. Лагеря не было, только зловонное болото вокруг. Из его середины доносился высокий завораживающий голос; я не видел, кто или что зовет меня. Я ждал, обмерев от страха, и наконец из глубины поднялась бледная фигура. Призрак начал приближаться ко мне, скользя над болотами. Когда он приблизился, я исполнился ужаса. Это был Вар. Плоть его гнила и кровоточила, в груди зияла рана, но это был Вар. Он протянул руку и позвал меня с собой.

– Что же ты сделал, господин? – спросил Тулл, зачарованный и ошеломленный рассказом.

– Я словно примерз к месту, – ответил Цецина. – Только когда его холодная рука коснулась моей, чтобы утащить меня с собой, я нашел в себе силы оттолкнуть покойника. «Возвращайся туда, откуда пришел», – крикнул я и повернулся, чтобы бежать. И проснулся… – Правитель издал неприличный звук. – Какой уж сон после таких видений.

– Это уж точно, господин, – согласился Тулл, стараясь отогнать от себя мысль, что ужасный сон Цецины мог быть послан богами.

– Что бы ты сделал? – пробурчал тот.

Тулл озадаченно посмотрел на него:

– Господин?

– Если б ты командовал армией, что стал бы делать дальше?

«Для Цецины, военачальника, который командует четырьмя легионами, рассказывать сон о Варе было делом необычным», – подумал Тулл. И сразу после этого спрашивать совета – что ж, это показывает, насколько Цецина обеспокоен. Нельзя допустить, чтобы он пал духом, твердо решил центурион.

– На сколько дней нам хватит провизии, господин?

– На семь. И вдвое дольше, если наполовину урезать рацион.

– Значит, искать другую дорогу назад к Рейну – не лучший выбор, господин.

Цецина в знак согласия кивнул.

– В таком случае, – начал Тулл, выставив вперед подбородок, – у нас два пути, господин: восстановить поврежденный участок дороги, одновременно сдерживая варваров, – завтра или послезавтра мы сможем пройти через топь по вновь отстроенной дороге; или выступить прямо сегодня и идти по пустоши справа от лагеря. В обоих случаях мы не знаем, как поведут себя Пятый и Двадцать первый.

– Что хуже – остаться здесь и проводить работы, постоянно подвергаясь нападениям, или идти через топи, ожидая нападения противника? – угрюмо спросил Цецина.

– Что бы мы ни предприняли, это надо делать сегодня утром, господин, – сказал Тулл с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал. – Полагаю, сегодня надо ждать особенно яростных нападений, и Пятый с Двадцать первым могут не выдержать давления. Если будем двигаться, они, скорее всего, устоят. – «Пусть эти мои слова будут правдой, великий Марс», – молился Тулл про себя.

Помолчав, Цецина заговорил.

– Я принял решение. Мы выступаем сегодня – и идем по ровной местности. Римская доблесть поможет нам пережить это испытание, и боги помогут нам, – сказал он. – Так должно быть.

Глава 32

Тулл стоял во главе своей когорты на широкой открытой площадке между лагерными стенами и внешними укреплениями лагеря. Перед ним располагались первые шесть когорт Пятого легиона, за ними – еще три. Он не видел ничего, кроме спин солдат стоявшей перед ним когорты, пустых улиц лагеря слева и земляного вала справа, и изнывал от нетерпения.

– Почему мы не выступаем? – ворчал себе под нос центурион.

Следуя приказу Цецины, четыре легиона построились в обычном порядке, когорта за когортой, заняв все пространство между валом и лагерной стеной. Первый легион стоял впереди, поэтому и должен был идти первым, вместе с отрядом вспомогательной конницы. Им предстояло двинуться по пустынной местности, прилегающей к разрушенной дороге Длинных Мостов. Легион с союзной конницей благополучно выступил из ворот более часа назад. Следующим стоял Двадцать первый, которому предстояло сформировать левый фланг войсковой колонны. Пятый должен был занять правый фланг, но его выступление что-то задерживало, и беспокойство Тулла нарастало.

Цецина со старшими командирами и немалым эскортом уже приготовился следовать за Пятым. Обоз, повозки которого были загружены не только провизией, снаряжением и метательными орудиями, но и ранеными, шел за Цециной, а замыкал колонну с тыла Двадцатый легион.

Ожидание становилось невыносимым. Тулл не мог покинуть свое место, как не мог сделать это и Фенестела, стоявший у задней шеренги когорты. Обоим предстояло подгонять солдат, когда придет время выступать. Тулл взглянул налево и заметил подходящего легионера.

– Пизон!

– Центурион?

– Сбегай и посмотри, что делается за стеной. Быстро!

– Слушаюсь, центурион! – Пизон бросился к ближайшей лестнице. «Топ, топ, топ», – застучали по лестнице его сандалии. Наверху он прислонил копье к валу и поднял ладонь, заслоняя глаза от света. Тулл наблюдал за ним с растущим нетерпением.

– Ну? – Солдат молчал. – Пизон!

Тот уныло посмотрел вниз.

– Что там такое? – спросил Тулл.

– Первый уже скрылся из виду, центурион, но Двадцать первый… он… – Солдат запнулся.

Тулл сообразил, что он собирается сказать и какие катастрофические последствия его слова могут иметь для окружающих легионеров – всех, кто мог его услышать, – и гаркнул:

– Назад!

К тому времени, когда Пизон спустился с укрепления, Шестая когорта начала движение к воротам. Тулл отошел от своих солдат, сделал знак Пизону приблизиться и пристально посмотрел на него. Бывалый солдат выглядел испуганным.

– Во имя преисподней, что ты там увидел? – прошептал Тулл.

– Двадцать первый не пошел за Первым к Рейну, центурион. Он свернул и двинулся направо, к большой пустынной равнине.

Тулл изрыгнул богохульство. Сейчас он отдал бы годовое жалованье за коня, чтобы догнать Двадцать первый легион и попытаться образумить старших офицеров. Но как ни горька была досада, ему пришлось проглотить ее. Даже если б конь нашелся, вмешательство одного центуриона вряд ли подействовало бы. Легион на марше невозможно остановить без сигнала труб, а на него рассчитывать не приходилось; похоже, подчиняться отказывался весь Двадцать первый легион.

Тревога нарастала. Когда Пятая когорта увидит, как ведут себя ее товарищи, она, вероятнее всего, последует их примеру, а не пойдет за Первым по предписанному пути следования. Может быть, уже слишком поздно – первые пять когорт вышли за ворота, и неизвестно, что будет дальше. Действовать нужно немедленно.

– Фенестела! – крикнул Тулл.

– Центурион?

– Останешься здесь. Твое место займет тессерарий.

– Слушаюсь, центурион!

– Удерживайте шаг, – приказал Тулл ближайшим к нему легионерам.

Придерживая меч за рукоять, чтобы не колотился по ноге, он побежал к воротам. Шедшая следующей Шестая когорта встретила его удивленными взглядами. Простые солдаты не смели задавать вопросы, но центурионы интересовались:

– Эй, Тулл! Не терпится добраться до германцев? Куда спешишь? Потерял свою когорту?

Он скалился, бормотал что-то невнятное и бежал дальше, проклиная на бегу тяжесть доспехов, свой преклонный возраст и изношенное тело. Спина болела, колени тоже, начала стонать старая рана в левой икре. Но он должен был добраться до передовых шеренг легиона, потому что еще оставался шанс не дать ему последовать за Двадцать первым.

Ворота были заполнены солдатами Пятой когорты, и ему пришлось прокладывать путь, расталкивая легионеров. Люди громко ругались, потом оборачивались и, увидев знаки отличия центуриона, торопливо извинялись. Не обращая внимания, Тулл продолжал пробиваться вперед, но, когда выбежал за ворота, сердце его упало. Все было напрасно. Не собираясь следовать за Первым легионом к Рейну, Пятая когорта рассыпалась на неорганизованные группы. Сотни легионеров топтались возле укреплений, не обращая внимания на приказы своих командиров. По крайней мере, один отряд уходил следом за мятежным Двадцать первым легионом. Несколько сигниферов стояли возле аквилифера – знаменосца, несущего орла легиона, – и спорили о чем-то. «Глупцы обсуждают, что делать, – подумал Тулл, – и не думают об угрозе со стороны германцев».

Тулл попытался отыскать взглядом повозку старшего центуриона Пятой когорты – его вмешательство могло бы помочь, – но надежды оказались тщетными. Как только шеренги выходили из ворот, они тут же ломали строй и сметали с пути немногочисленных старавшихся остановить их центурионов.

– Вы за это заплатите, псы, – закричал Тулл расходящимся в стороны солдатам. – Бегство вас не спасет. Арминий еще до заката сдерет с вас ваши жалкие шкуры!

Какие-то остатки дисциплины в солдатах еще сохранялись. Они прятали глаза, проходя мимо Тулла, но тот уже понял, что переубедить людей, вырвавшихся из лагеря, не удастся, и бросился назад к воротам, рассчитывая помешать следующей, Шестой, когорте рассыпаться, как солома на ветру. Однако спустя несколько мгновений Тулл понял, что и эта надежда потеряна. Словно чувствуя что-то, легионеры рвались из ворот наружу. Их командир, толстощекий центурион с багровым лицом по имени Прокулин, остановился, увидев Тулла, пробивавшегося назад, в лагерь, и его лицо стало еще темнее, когда Тулл объяснил, что происходит. За это короткое время центурия Прокулина вышла из ворот, и он тут же утратил контроль над нею.

– Все нормально, старший центурион? – спросил, подойдя, центурион Второй центурии.

– Что мне делать? – прошептал Прокулин Туллу.

– Тебе не справиться; это все равно что пытаться остановить волну. Оставайся со своими людьми. Старайся собрать их вместе и будь готов, когда зазвучит призыв снова присоединиться к войску. Если ты не приведешь их обратно, Арминий и его воины перебьют вас всех, – предупредил Тулл. Прокулин кивнул и поспешил за своими людьми.

Тулл ринулся вперед, в бурлящую толпу легионеров. Ему нужно добраться до своих солдат, иначе они последуют за этими – как овцы, тянущиеся за теми, кто идет впереди стада.

– Дайте дорогу, ублюдки, – ревел он, лупя витисом по шлемам, рукам и спинам. – Дайте дорогу!

Его собственная центурия как раз подошла к воротам, когда Тулл прорвался сквозь Шестую когорту и снова оказался в лагере.

– Стой! – взревел он своим лучшим парадным басом. – Стой!

Фенестела, занимавший обычное место Тулла, повторил приказ.

После мгновенного замешательства передний ряд остановился. Второй отреагировал быстрее и замер на месте. Дальше все пошло как по маслу – каждый ряд замирал, сделав один-два шага. Тулл рассказал Фенестеле о хаосе, творящемся по другую сторону ворот; опцион длинно и грязно выругался.

– Эти ублюдки-мятежники погубят нас всех!

– Будем надеяться, что нет. – Тулл шарил взглядом позади своей когорты, рассматривая центурии в задней части колонны. Сумеет ли он удержать остатки легиона? Решение пришло моментально: – Восьмая, Девятая и Десятая когорты захотят уйти с другими, а не оставаться с нами. Лучший способ остановить гниль – идти к примипилу Двадцатого.

– Значит, мы уходим от ворот?

– Сделай это прямо сейчас. Держи людей в кулаке. Расскажи им, как мы собираемся перебить германских ублюдков. И жестко обрывай каждого, кто хотя бы намекнет на присоединение к мятежникам. Смотри, чтобы остальные центурионы делали то же самое. – И Тулл оставил Фенестелу исполнять его распоряжения.

Ему предстояло более важное дело.

Время шло; должно быть, минуло уже больше часа, Тулл не знал этого наверняка. Восьмая, Девятая и Десятая когорты Пятого присоединились к остальным солдатам своего легиона и вслед за легионерами Двадцать первого побрели по обширной болотистой пустоши, раскинувшейся за стенами лагеря. Благодаря вмешательству Тулла Двадцатый легион, остававшийся в стенах лагеря, сохранил порядок построения. Вместе с когортой Тулла Двадцатый ждал, когда Цецина, его свита и обоз последуют за сохранившим верность Первым легионом к Рейну. После этого должен был выступить Двадцатый, формируя арьергард. А мятежные Пятый и Двадцать первый пусть остаются там, где они находятся, приказал Цецина. «Они достаточно быстро придут в чувство, когда увидят, что мы уходим», – сказал он.

Решение было рискованное, но никто не мог предложить ничего лучше. Задерживаться и пытаться переубедить мятежных солдат было бы слишком опасно – германцы могли напасть в любой момент.

Тулл предложил, чтобы его когорта шла впереди Двадцатого легиона, и Цецина согласился. Слишком поздно центурион сообразил, что оказался в колонне позади обоза. Даже в обычных условиях это место считалось самым неприятным – приходилось вдыхать разнообразные ароматы и шагать по дерьму. Но в этот день солдатам его когорты предстояло еще и толкать повозки, если те застрянут в грязи.

«Если», – грустно подумал Тулл. Скорее не «если», а «когда». Колонна не успела пройти и полмили, как ее медленное, словно у улитки, продвижение полностью прекратилось. Тулл подбежал к последней повозке, телеге с низкими бортами, нагруженной разобранными стрелометами.

– Что происходит? – спросил он у возницы, крошечного старичка с редкими седыми волосами на голове.

– Повозки впереди остановились, господин, – подобострастно и вместе с тем лукаво ответил тот.

– Это я вижу, – ядовито заметил Тулл. – Почему они не двигаются? Потому что повозки перед ними стоят? – произнес он, упреждая пояснения седого.

– Полагаю, именно поэтому, господин. – Седой поудобнее устроился на своем сиденье, держа поводья в одной руке и ковыряя в носу указательным пальцем другой; казалось, ему совершенно неинтересно происходящее вокруг. – Именно поэтому.

Тулл почувствовал раздражение, но тут же решил, что отношение старика к действительности понятно и даже практично. Он не мог поехать, пока не двинется повозка перед ним. Тонкий, как тростинка, и старый, он даже помочь был не в силах, если колеса увязнут в грязи. Он и бежать не мог от германцев, не то что защищаться. Тулл предоставил вознице продолжить изыскания в носу, а сам двинулся по трясине вдоль повозок. Многие из них уже застряли в грязи.

Вскоре он понял, что дальше можно не ходить. Все, что было в обозе на колесах, окажется по ось в грязи. Потребуется его когорта и значительная часть легионеров из Двадцатого, чтобы откопать повозки, а это займет немало времени. «Даже если б мы захотели, то не смогли бы предоставить Арминию лучшей возможности для нападения, – горько подумал Тулл. – Не лучше ли было заняться восстановлением дороги? Он видел группы солдат из Двадцать первого и Пятого, бредущих по размокшей земле, и ругался не переставая. Если у Арминия хватит ума разделить свои силы и ударить одновременно и по обозу, и по дезорганизованным мятежникам…

«Будешь так думать, руки сами опустятся», – сказал себе Тулл и прибавил шагу, чтобы быстрее вернуться к своей когорте.

– Плохи дела? – Седой все так же сидел на своем месте, но раскопки в носу завершил. Теперь у него на коленях лежала устрашающего вида дубинка, конец которой был усажен устрашающими железными шипами.

– Да, довольно плохи, – ответил Тулл и кивнул на дубинку: – Собираешься драться?

– Моя жена на двадцать пять лет моложе меня. Она греет нашу постель в Ветере. – Седой подмигнул: – За это стоит драться, так ведь?

– Несомненно, – ответил центурион, удивленный и тронутый отвагой старика. – Я сейчас вернусь. Мы скоро выдернем твою телегу из грязи.

«УУУМММ! УУУМММ!»

– Ублюдки! – бросил Тулл, отходя от телеги и осматривая склон слева от себя в поисках противника. Вскоре он заметил фигуры среди деревьев. Германцы собирались по обе стороны обоза, и когорты не успевали перестроиться в боевой порядок. Бой будет неорганизованный и, значит, более жестокий, чем обычно. – Фенестела!

– Я здесь, центурион!

– Из четырех-пяти повозок как минимум одна уже увязла, – сказал Тулл. – Потребуются сотни людей, чтобы сдвинуть их.

– И все это придется делать, отражая атаки варваров, – заметил Фенестела, кривя губы. – О, Фортуна, чем мы разгневали тебя?

– Этой старой шлюхе не угодишь.

Покорный судьбе, опцион пожал плечами.

– Какие будут приказания?

– Три центурии слева от повозок и три вправо. Мы должны успеть прикрыть обоз до того, как ударят варвары. Это позволит легионерам из Двадцатого подойти и под нашей защитой выкапывать повозки.

– А если германцы нападут на Цецину?

Они молча посмотрели друг на друга. Тулл погрыз ноготь.

– Похоже, Арминий так и сделает, – ответил он, представив, как сотни германцев лавиной накатываются на правителя и его эскорт. – Собери центурию. И побыстрее.

– Этого будет достаточно?

– Если взять больше, мы не доберемся туда достаточно быстро.

Фенестела кивнул и убежал.

Начался мелкий дождь. Он быстро перерос в сильный сплошной ливень, под которым люди почти сразу промокли до нитки. Над головами грянул гром. Небо разорвали ослепительные вспышки молний. Барритус германцев грянул с новой силой, гораздо громче, чем прежде. Знакомая и оттого вдвойне неприятная сцена. Воины Арминия приближаются, подумал Тулл, и их будет очень много.

И драться предстоит не за обоз, а за собственные жизни.

Глава 33

– Бегом! – проревел Тулл. – Бегом, мать вашу!

Пизон был чуть позади своего командира и шевелил ногами изо всех сил. Вперед они двинулись только что – и сейчас бежали вдоль вереницы повозок к тому месту, где во главе колонны Двадцатого легиона должен был находиться Цецина. В сандалиях хлюпала жижа, перевязь ерзала и сползала с правого плеча, в опущенной левой руке Пизон тащил щит. И все же он не мог допустить, чтобы его центурион – как-никак старик – бежал быстрее его. И от своих товарищей, Вителлия и Метилия, бегущих впереди, он отставать не собирался. Еще три шеренги солдат – вся остальная центурия – месили ногами грязь слева от него. Нам надо держаться вместе, думал Пизон, как и шесть лет назад.

Струи дождя барабанили по шлему, почти оглушая его. В небе гремел гром, со всех сторон доносились пронзительные крики и дикий боевой напев германцев. Расслышать хоть одно слово Тулла или кого-то из центурионов было невозможно, если только его не орали тебе в ухо.

– Куда мы бежим? – завопил Пизон.

– Что? – крикнул Метилий, не оборачиваясь.

– Куда… мы… бежим? – повторил Пизон медленнее и громче.

Они продвигались вдоль длинного обоза, постоянно останавливаясь для отражения атак германцев. Копья метнули во время первого нападения, и с ними пришлось проститься. Пизон уложил трех вражеских воинов; болезненный кровоточащий порез на левой щеке напоминал о перерубленном в стычке германском копье. Вителлий при каждом удобном случае жаловался на сломанный нос, в первой же сшибке размозженный брошенной дубинкой варвара. Ни один из уже погибших пятерых легионеров не был его товарищем по палатке, за что Пизон благодарил богов.

Вопрос остался без ответа, и он прокричал его снова, бросив вызов давящему серому небу и ненавистному проливному дождю.

Вителлий ненадолго сбавил шаг.

– Я слышал, Тулл говорил, что Цецина в опасности. Вот туда мы, должно быть, и направляемся.

Пизон выругался и постарался держаться поближе к спине товарища.

Они не останавливались, чтобы перевести дух, прислонившись спиной к повозке, и не пытались извлечь телеги из грязи. Тулл уводил отряд от прикрытия, которым могли служить застрявшие повозки. Уж не лишился ли центурион разума, спрашивал себя Пизон. Неужели они должны спасать Цецину ценой собственной жизни?

Вдруг из ниоткуда с пронзительным ржанием выскочила темно-гнедая лошадь. Она пронеслась между Вителлием и Пизоном, едва не растоптав их. Последний успел заметить струйки слюны на ее губах и кровь, бегущую из глубокой раны в левом бедре. Седока на лошади не было.

Пизон не сразу понял, что происходит, но потом мимо пронеслись вторая и третья лошади; обе скакали галопом, только в разных направлениях. На одной сидел воин из союзных племен; лицо его побелело от ужаса, он изо всех сил вцепился в гриву животного. Ближайшие к ним конники могли быть только из сопровождения Цецины. «Мы бежим туда, откуда бегут они», – подумал Пизон, чувствуя в горле жгучий вкус желчи.

Послышались знакомый звук удара металла о металл и вопли людей. Сквозь пелену дождя за плечами Вителлия и справа от себя Пизон видел скопления германских воинов. Еще дальше, за ними, виднелись немногочисленные римские всадники; бо`льшая же часть эскорта сражалась пешими; германцы значительно превосходили римлян числом. И вот шестьдесят чудаков спешат туда, чтобы не позволить Арминию убить Цецину… Пизон уже чувствовал горький жгучий вкус желчи во рту.

– Быстрее! – ревел Тулл. – Мы нужны правителю!

Не веря собственным глазам, Пизон смотрел, как центурион уходит вперед.

– Да у него сердце лопнет, – заорал Вителлий, но тоже прибавил шагу. То же сделали и легионеры в шеренгах справа от Пизона.

Разинув рты, бряцая доспехами, обливаясь по`том, они гнались за Туллом, как охотничьи собаки за зайцем. Не желая позориться перед командиром и стыдясь возможности отстать, Пизон заставил себя бежать быстрее. Он выдержит, пусть даже умрет. Грязь покрыла ноги, забрызгала лица и руки, но они прорывались через трясину. Комок земли угодил Пизону в рот. Он с отвращением выплюнул его – и чуть не сломал себе шею, налетев на большую кочку, поросшую болотным розмарином.

Через несколько сотен шагов Тулл отдал приказ остановиться и оправиться. Пизон чуть не заплясал от облегчения. Не думая о том, что его может поразить вражеское копье, он бросил щит на землю и сам рухнул возле него; грудь вздымалась, как кузнечные мехи, а мышцы ног сводило от боли. Солдат слышал, как вокруг падают от изнеможения и другие легионеры. Потом, когда дыхание восстановилось, страх вернулся, и он осмотрелся. Казалось, что они находятся на острове. Со всех сторон шел бой – кучки легионеров и отряды всадников схватывались с германцами; и те и другие старались одолеть друг друга. Казалось, их никто не видит. «Это ненадолго», – подумал Пизон. Они находились на открытом месте, и их было совсем немного.

– Кто-нибудь видит Цецину? – крикнул Тулл. – Или людей из его охраны?

Все стали всматриваться в сутолоку сражающихся.

– Нет, центурион.

– Я его не вижу, центурион.

– И я не вижу, центурион.

– Будь оно все проклято… По милости богов, он еще жив, – сказал Тулл, отдуваясь, и посмотрел на легионеров. – Встать! Построиться в шеренги по двенадцать человек, пять или шесть шеренг в глубину. Сигнифер, станешь за мной. Держитесь плотнее друг к другу. Когда двинемся, ветер должен дуть в спину. – К удивлению Пизона, центурион подмигнул ему.

Они построились, Тулл встал в центре первой шеренги. Пизон занял свое место справа от командира, Вителлий встал слева – это были их постоянные места в боевом строю. Пизон почувствовал прилив гордости. Проклятье, он все еще жив!

– Двинулись вперед! – крикнул Тулл. – Вдохнули и представили, что вы трахаете самую красивую шлюху, какую можете вообразить.

Пизон набрал полные легкие воздуха и представил себе белокурую богиню, которая работала в самом дорогом борделе в Ветере. Она звала себя Дианой. Охотницей. Пизон видел ее множество раз, но позволить смог только однажды, когда сорвал большой куш, сделав ставку на бой гладиаторов.

– Вошел на выдохе! – приказал Тулл.

Легионеры взревели, как звери.

– Вдохните еще раз. Она говорит, что у нее никогда не было такого любовника.

Пизон втянул воздух вместе с остальными.

– Выдохните и представьте, что извергаете семя в ее лоно, – проревел Тулл.

Диана лежала под Пизоном, улыбаясь, обхватив ногами его ягодицы. Солдат заревел, выдыхая воздух. Сначала он смутился, но тут же оскалился, услышав такой же рев вокруг себя.

– Ну как, лучше себя чувствуете, братья? – спросил Тулл.

– Да!

– Я тоже! – Тулл захохотал. Все легионеры засмеялись – звук был заразителен.

– Ты кому вставлял, центурион? – донесся голос из задних шеренг.

Легионеры подавились от смеха, а Пизон навострил уши. Если Тулл и ходил к шлюхам, то делал это так, чтобы никто не видел.

– Не твое дело, – гаркнул Тулл. – Но, могу доложить, визжала она, как фурия.

Пизон и остальные легионеры приветствовали слова центуриона громкими радостными криками.

Тулл шагал вперед, и центурия следовала за ним. Примерно сто пятьдесят шагов отделяли их от ближайших варваров, которые были всецело поглощены боем и приближения центурии не замечали. Пизон сжал рукоять меча так, что костяшки пальцев побелели, а фантазии о Диане улетучились. «Держись поближе к Туллу, и все будет хорошо», – повторял он себе снова и снова. Но внутреннему монологу мешала боль, которой напоминал о себе переполненный мочевой пузырь.

«Уи-оуи! Оуи!» – Из-под ног Пизона с заполошным писком метнулся в небо чибис. Легионер невольно отпрянул и, несмотря на кольчугу, больно ударился об умбон на щите идущего вслед за ним солдата.

Он быстро занял прежнее место в строю, но спина болела, а по щекам разлилась краска стыда. Посыпались шутки, его дразнили, над ним издевались, насчет смелости самого Пизона и его родителей проходились кто как мог.

– Все нормально? – спросил Тулл краем губ.

– Да, центурион, – ответил Пизон, радуясь тому, что мочевой пузырь его не подвел.

На расстоянии восьмидесяти шагов последний воин в толпе германцев повернулся, чтобы сплюнуть на землю. И в изумлении уставился на римлян, а потом закричал, подавая сигнал тревоги.

– Ускорьте шаг, братья, – крикнул Тулл, – но не сбивайтесь с ноги!

К тому времени, когда с десяток варваров собрались в кучку, чтобы встретить их, Тулл с центурией успел пройти половину расстояния до врага. Когда оставалось тридцать шагов, к бою оказались готовы два десятка германцев. В самой толпе сражающихся их было великое множество, но по какой-то причине – то ли из-за сумятицы боя, то ли из-за упорного сопротивления римлян – совсем немногие развернулись, чтобы встретить солдат Тулла.

На расстоянии двадцати пяти шагов центурион велел легионерам замедлить шаг.

– Поднять щиты! Сомкнуть строй! Вперед!

Дыхание Пизона отражалось от внутренней стороны его щита; горячее и быстрое, оно было наполнено зловонием чеснока, съеденного днем раньше. Между пальцами ног хлюпала жидкая грязь, перемешанная с надоедливыми крошками гравия. От ушиба щитом болела спина. Но он не спускал глаз с ближайших к нему варваров. Многие из них смотрели на Тулла – по шлему с поперечным гребнем они безошибочно определили командира. Особое внимание Пизона привлекли трое. Двое были плотными мужчинами, обнаженными по пояс, похожими друг на друга и с татуировками, обвивающими руки, – возможно, братья; а третий – прыткий маленький ублюдок в кольчужной рубахе с раскрашенным щитом и прекрасным мечом. Пизон чувствовал, что каждый из них опасен, и если они убьют Тулла, то вся центурия отправится в преисподнюю.

– До варваров осталось пятнадцать шагов.

– Теллий! – крикнул Пизон.

– Что? – спросил его товарищ.

– Видишь тех двух недоносков с татуировками и маленького засранца в кольчуге и с чудны`м щитом?

Сердце Пизона три-четыре раза ударилось о ребра, прежде чем Вителлий ответил:

– Вижу.

Осталось десять шагов.

– Они собираются напасть на центуриона, – сказал Пизон. – Присматривай за ними.

– Ладно.

Шесть шагов.

Тулл что-то проворчал – то ли презрительно, то ли в знак благодарности, Пизон так и не понял, – а потом крикнул:

– Мечи на щиты – и бей!

«Клац!» – Шестьдесят мечей легли на верхние кромки щитов. Братья стояли ближе всех к Пизону, тогда как коротышка был поближе к Туллу с Вителлием. Мочевой пузырь Пизона угрожал лопнуть. Если он обмочится – ничего, главное – прикрыть Тулла.

Варвары завопили, подбадривая друг друга, и бросились на них.

Во рту у Пизона пересохло, сердце бухало, как молот. Крепче сжав меч, он решил заняться первым братом, у которого усы подлиннее. Туллу предстояло столкнуться со вторым братом, а Вителлий должен был прикончить коротышку. Сам Пизон рассчитывал, что стоявший слева от него легионер отразит натиск варвара справа. Так действует щитовая стена. По крайней мере, в теории.

«Бам. Бам. Бам». – Знакомый звук щитов и умбонов, бьющихся друг о друга и о плоть, накрыл все. Люди уже ревели от боли, от усилий, с которыми они пытались протолкнуть свои щиты вперед и вывести противника из равновесия. А потом с быстротой молний над боем понеслись пронзительные крики раненых и умирающих – мечи погрузились в тела людей.

Расчет Пизона оказался верным. Братья и коротышка хотели убить Тулла, и совместная сила их ударов – двух копейщиков и одного мечника – была такова, что центурион не мог отразить их. Ему пришлось нырнуть под щит, и он мог лишь защищаться. Тем временем братья старались достать центуриона, нанося удары поверх его щита. Чтобы оценить происходящее, Пизону потребовалось шесть ударов сердца. Пригнувшись, он вонзил меч в единственную часть тела первого брата, которую видел, – в бок, над поясом его украшенных вышивкой штанов. Брызнула кровь; Пизон почувствовал, что его клинок проскрежетал по тазовой кости, и первый брат завопил от ужасной боли.

Легионер провернул меч, ощутил, что снова задел кость, и вырвал из тела покрытый кровью клинок. Всякий другой на месте первого брата рухнул бы, но германец намеревался убить Тулла любой ценой. Шипя от боли, он снова ударил копьем поверх щита центуриона.

Наконечник угодил в кольчугу Тулла, куда именно, Пизон не видел, но командир взревел, как бык. Должно быть, он ударил в ответ, потому что кто-то совсем рядом – но не первый брат – издал придушенный крик. Первый, рыча, вытягивал свое копье. Пизон уже собирался пырнуть его снова, но тут что-то со страшной силой ударило его по макушке. Из глаз посыпались искры, и силы покинули Пизона. Он опустился на одно колено, стараясь прикрыться щитом. Его мочевой пузырь опорожнился сам собою. Кто-то победно вопил над ним.

«Мне конец, – подумал Пизон. – Кто бы это ни сделал, он наверняка раздробил мне череп». Солдат думал об этом почти равнодушно. В носу стоял сильный запах собственной мочи. Второе колено задрожало от слабости, и он чуть не упал лицом вниз. Добивающего удара не последовало, и это озадачило его. Голова гудела и кружилась; то теряя сознание, то приходя в себя, он тупо смотрел на топчущиеся ноги, месившие грязь прямо перед ним. В грязи лежал окровавленный труп, и ноги то и дело наступали на него. Все было покрыто грязью, но он увидел оружие – два копья и римский меч. На веточке вереска раскачивалась крохотная пичуга, совершенно не обращавшая внимания на творившееся вокруг кровопролитие.

Рядом, справа от Пизона, двигались вперед-назад ноги в украшенных вышивкой штанах. Первый брат? Он попытался сосредоточить взгляд на штанах. Германец все еще дрался с Туллом.

Меч Пизона по-прежнему лежал рядом, ослабевшие пальцы так и не выпустили рукоять. Он смотрел на клинок, и в помутневшем сознании созревала мысль о необходимости что-то сделать. Пизон оторвал меч на ладонь от земли. Потом еще на ладонь. Сосредоточил взгляд на штанах. Еще приподнял меч и напряг мышцы. Толчок. Касание. Лезвие прошло сквозь ткань в икру владельца штанов. Удар был несильный, но верный. Отточенный клинок глубоко вошел в плоть. Пронзительный крик резанул по барабанным перепонкам; владелец штанов пошатнулся и вырвал меч из пальцев Пизона.

Силы окончательно оставили легионера. Со всех сторон нахлынул белый свет, и Пизон сдался ему.

Глава 34

Неподалеку, в гуще боя, находился и Арминий. Пот струился со лба и заливал глаза. Сморгнув соленую каплю, он встретил удар вражеского щита. Его ивовый щит треснул, и противник, легионер с искаженным яростью лицом, довольно зарычал. Он еще удовлетворенно смотрел на Арминия, когда меч вождя скользнул над верхней кромкой щита римлянина и вонзился ему в левый глаз. С тихим, почти неслышным хлопком глазное яблоко лопнуло, разбросав капли жидкости. Сталь прогрызла кости, пронзила мозг, и легионер умер еще до того, как Арминий вытащил меч.

– Смени! – крикнул он. Не хотелось выходить из боя, но треснувший щит был верным залогом быстрой смерти от руки следующего врага. Пришла пора стоящему сзади воину быстро подменить товарища.

– Меняю! – крикнул Осберт, находившийся в следующем ряду.

Этот маневр они отрабатывали десятки раз; Арминий наполовину развернулся, держа щит вплотную к телу. Осберт, выставив свой щит вперед, проскользнул слева от Арминия, позволив вождю в то же время отступить.

– Донар! – завопил Осберт, заставив вздрогнуть легионера, оказавшегося перед ним. Испустив победный вопль, он ударил противника копьем в шею. Из страшной раны фонтаном ударила кровь, и легионер упал на своего убитого товарища. – Донар! – снова завопил Осберт.

Довольный тем, что его воины держатся, Арминий побрел в поисках нового щита. Вокруг валялось много брошенных ранеными или убитыми бойцами. Он подобрал приглянувшийся и, пользуясь возможностью, отступил назад, чтобы осмотреться. Когда глаза застилает кровавый туман, легко забыть обо всем, дай только меч напоить. Арминий немного отдалился от места боя; запал его остыл, и он посмотрел налево. Кажется, дела там шли неплохо. Он видел, что клин германцев глубоко проник в шеренги римлян, старшего командира сшибли с коня, и остальные всадники начали паниковать. Лошади метались, люди кричали и падали в жидкую грязь.

Прямо перед Арминием шесть легионеров и несколько спешенных конников сбились в кучку, оказывая сопротивление, но их одолевал превосходящий по численности отряд, ведомый Осбертом. Римляне уже уступали, а когда Осберт швырнул в толпу отрубленную голову, враги дрогнули и побежали. Германцы с мстительными криками погнались за ними. Арминий улыбнулся.

Теперь надо найти и убить Цецину, подумал он, и тогда шансы на полную победу возрастут. Вот только сделать это было непросто. Сражение складывалось удачно, но мешала полная неразбериха. Проливной дождь ограничил видимость до пятидесяти шагов и даже меньше, а грязь мешала одинаково и одним и другим. Его обезумевшие от боя воины вряд ли узнают Цецину, а если узнают, не найдут Арминия, чтобы сообщить ему, даже если захотят. Все, что он мог сделать, это проследить за уничтожением всех римлян на этом небольшом участке с надеждой, что Цецина окажется среди них. После этого можно будет и уходить.

Арминию оставалось только верить, что остальные вожди – Ингломер, Большая Челюсть, Тощий и прочие – сделают то, о чем он их просил. Надо не только напасть на обоз и солдат двух отделившихся от колонны легионов, но и захватить всех легионных орлов. «Отберите хотя бы одного, – сказал вождям Арминий, – и вы отрежете легиону яйца». Он надеялся, что они доведут эти слова до воинов и что соблазн безнаказанно пограбить обоз будет не слишком велик.

– Рим!

Этот крик и последовавший за ним грохот столкновения тел и щитов раздался совсем недалеко, и Арминий повернул голову. Отвлекшись, он не посмотрел вовремя направо – и допустил ошибку, за которую тут же себя отругал. Отряд врага неопределенной численности только что врезался в скопление его воинов. Кто-то должен был видеть приближение римлян, потому что они атаковали в полном боевом порядке, хотя теперь и заметно изогнутом. Арминий мрачно и упорно наблюдал за развитием схватки. На дальнем от него фланге атакованных германцев римляне бились яростно, словно их силы удвоились. Над его воинами нависла угроза окружения.

– Ты, ты и ты! – Арминий криком привлек внимание ближайших к нему воинов. Десять, двенадцать, пятнадцать человек кольцом встали вокруг. – Идем со мной, – скомандовал он твердым голосом.

Над головами раздался раскат грома. Дождь припустил с новой силой, и лужи застоявшейся воды словно закипели. Люди пробирались напрямик, разбрызгивая грязную жижу, и та взлетала высоко, а потом падала на стебли вереска и болотный мох. Листья осоки ложились и приминались под ногами воинов, затем выпрямлялись вновь. Когда из нее выдирали ноги, трясина издавала недовольные чавкающие звуки. Колючки можжевельника ранили руки и ноги. Арминий ругался, пробираясь вперед, – медленно, слишком медленно…

Не везло – командир римлян заметил их приближение. Когда Арминий подобрался ближе, их уже ждали десять легионеров, построившихся в маленькую щитовую стену. Под тяжестью доспехов они по колено погрузились в грязь – и все же являли собой устрашающее зрелище. «Колебаться – значит погибнуть», – подумал Арминий и приказал четырем воинам зайти во фланг противнику, остальных же повел вперед, построив небольшим клином. Этой тактике он научился в легионах.

– Донар!

Воин слева от него выскочил из строя и первым напал на римлян. Пронзенный двумя мечами, он упал, так и не успев вонзить копье в римскую плоть. Но его жертва позволила Арминию невредимым приблизиться к врагу и убить легионера. Воин справа от вождя забрал жизнь другого – правда, и сам получил смертельную рану.

Арминий шагнул в образовавшуюся брешь, не заботясь об окружавшей его опасности. Повернувшись, он нанес колющий удар в поясницу легионера, пониже доспехов. Сделав три шага, подрубил ноги следующего римлянина, нанеся удар снизу. Еще один легионер наполовину развернулся к Арминию, глядя безумными глазами, и вождь вонзил меч ему в горло. Римлянам пришлось отбиваться со всех сторон; их было меньше, но они не сдавались и уложили еще двух воинов Арминия и покалечили третьего, пока все не погибли.

– Хорошая работа, – сказал Арминий своим десяти уцелевшим воинам. Он не был уверен, что у них хватит сил продолжить бой в таком же духе, но ничего другого не оставалось, иначе о плане захвата Цецины пришлось бы забыть. – Сможете сделать то же самое еще раз?

Покрытые грязью и коркой крови бойцы согласно кивнули.

– За мной. – Арминий шагнул вперед.

– Ко мне! – донесся крик на латинском. – По три человека из задних рядов, повернуться! Подберите все копья, какие сможете. Шевелитесь, черви!

Голос показался знакомым, но в горячке боя Арминий не мог вспомнить откуда. Он вел своих воинов к отряду римлян, отделившихся от рядов легионеров. «Проклятые ублюдки», – думал вождь. Даже в этих невыносимых условиях их дисциплина впечатляла. Шесть легионеров были готовы схватиться с германцами; в середине строя стоял ветеран-центурион.

Отряды сближались мерным, осторожным шагом. Никто не кричал, никто не бежал. Потеря единственного бойца из-за подвернувшейся лодыжки в такой момент определяла, чем закончится бой – победой или поражением. Арминий спокойным голосом подбадривал воинов и видел, что центурион делает то же самое.

– Давай нападем, – пробормотал один из воинов Арминия, когда до врага оставалось пятьдесят шагов. – Они запаникуют…

– Они не запаникуют, – ответил Арминий. – Продолжаем идти.

– Но их доспехи… – начал воин.

– Я знаю, – оборвал Арминий. Их численное превосходство уравновешивалось доспехами и изогнутыми щитами римлян. – Когда сблизимся, все разом бросаем копья. Потом вы трое заходите слева, а вы трое – двигайтесь вправо. Зайдите им в тыл, пока мы станем отвлекать их.

– Хорошо, – хищно ухмыльнулся воин.

План был простой, но Арминий решил, что лучше так, чем биться с римлянами на их условиях. Даже когда легионеры до половины икр завязли в грязи, сталкиваться с ними лицом к лицу нежелательно.

А вот следующего маневра римлян Арминий не ожидал. Центурион выкрикнул приказ, и легионеры метнули копья – с тридцати шагов. Поднять щиты германцы успели, но внезапность принесла плоды – двое воинов рухнули на землю, корчась от боли.

Вождь ощутил первые сомнения и тут же обругал себя за них. Отступить теперь – значит опозориться. У него все еще было на двух воинов больше, чем у врага, и преимущество в скорости и подвижности. Даже в грязи они могли бегать вокруг этих легионеров. Все закончится быстро. Как взвоют остальные римляне, когда под ноги им упадет сначала шлем их центуриона, а потом и его отрубленная голова. Арминий продолжал надвигаться на врага.

– Бросай! – крикнул он на расстоянии двадцати шагов.

Не у всех его воинов были копья, чтобы метнуть во врага, но с полдюжины взлетели в свинцовое небо. Спустя мгновение германцы повторили бросок. Копья упали на римлян, как прожилки черных молний. Первое вонзилось в щит, пять воткнулись в землю или скользнули по шлемам и доспехам. Одно копье из второго залпа вонзилось легионеру в ступню. Тот завизжал, как поросенок, которого режут, но его товарищ вытащил острие, и раненый занял место в строю.

– Вперед! – закричал Арминий, переходя на бег. Если двигаться достаточно быстро, легионер с копьем в щите будет достаточно беспомощен, а раненый еще не придет в себя от боли. – Пошли! – скомандовал Арминий воинам, которые должны были зайти с двух сторон.

– Поднять щиты! – приказал командир римлян, судя по шлему, старший центурион. – Держим!

Его голос снова всколыхнул память вождя. Он всмотрелся в лицо командира – твердый подбородок, стальные глаза… И вдруг вспомнил. Это же Тулл, с которым он встретился впервые возле Рейна, когда ловили медведя для травли на арене! Постаревший на шесть лет, и морщин добавилось, но это все-таки Тулл…

Арминий усмехнулся. Казалось неудивительным – и даже естественным, – что именно этот человек выжил в ловушке. Но сегодня время Тулла пришло. Правда, убить его будет трудно. «Лучше это сделать мне», – подумал Арминий, меняя направление бега так, чтобы оказаться прямо перед центурионом.

Вождь увидел, как сверкнули глаза римлянина, – тот заметил воинов, обходивших его отряд с флангов.

– Стройся прямоугольником! – проревел Тулл. – Вителлий, в середину!

Как раз к моменту приближения германцев римляне перестроились, образовав три шеренги по два человека. Тулл стоял в первой паре, солдат, оставшийся без щита, – в середине строя в качестве резерва.

Арминий нанес яростный удар прямо в лицо Тулла. Центурион прикрылся щитом и не глядя сделал ответный выпад. Арминию пришлось отпрыгнуть, чтобы не оказаться пронзенным мечом. Римлянин подобрался, ожидая следующего наскока варвара. Мгновение они смотрели друг на друга, потом Тулл нахмурился.

– Арминий?

– Ты таки выбрался из леса.

– Не благодаря тебе! – Тулл изо всех сил наотмашь ударил, целясь в голову Арминия.

Уйти от меча было невероятно сложно, но вождь увернулся в сторону и услышал свист рассекаемого воздуха – лезвие прошло возле его левого уха. Он ответил выпадом, который Тулл снова принял на щит.

– Я долго ждал этого мгновения, – крикнул он. – Готовься отправиться в преисподнюю!

– Тебе не взять меня, старик.

Арминий поднял щит, целясь копьем в левую ногу Тулла. Удар! Центурион вовремя убрал ногу. Последовал ответный тяжкий удар, и меч римлянина обрушился на навершие щита Арминия, вызвав резкую боль в руке.

– Клятвопреступник! – Тулл ударил железным умбоном щита в щит Арминия, отбросив его назад.

Он не мог развивать свою атаку, не покинув безопасного места в строю, поэтому Арминий перевел дух и снова напал на Тулла. Удар! Копье Арминия прошло сквозь оперение на гребне шлема Тулла, не причинив тому вреда. Следующим ударом херуск угодил в чело шлема центуриона, затупив острие копья и заставив врага вскрикнуть от боли. Многие зашатались бы и погибли от следующих один за другим ударов, но у Тулла откуда-то взялись силы для могучего удара мечом. Выругавшись, Арминий качнулся в сторону и прикрылся щитом, на котором меч Тулла оставил глубокую борозду.

Оба, переводя дыхание, с ненавистью смотрели друг на друга. Арминий бросил взгляд по сторонам. Увиденное ему не понравилось. Два легионера Тулла лежали раненые или убитые, но пали и четверо его воинов. Германцы еще превосходили римлян числом, их было семеро против пятерых, но нападение на сомкнутый строй, как показали потери, было связано с большим риском. «Они еще могли одолеть врага – и одолели бы, – зло подумал Арминий, – но лишь с большими потерями». У него останется слишком мало людей, чтобы напасть на следующий отряд врага, расположенный за спиной Тулла и защищающий группу высших командиров. «Я вернусь, собрав побольше воинов, – решил он. – И покончу с этим раз и навсегда».

– Готов продолжить? – издевательски бросил Тулл.

– Скоро продолжим, – презрительно ответил Арминий, разворачивая своих воинов, тех, кто уцелел или был только ранен.

– Возвращайся! – крикнул центурион им вслед через болото. – Предатель!

Унижение жгло Арминия, как раскаленное железо. Чувствуя его гнев, люди молча шли за ним.

К тому времени, как вождь собрал достаточно воинов для повторного нападения на Тулла и его солдат, стало ясно, что следующей атаки не будет. Ситуация снова изменилась; под громкие звуки труб легион, шедший в авангарде колонны, по приказу Цецины вернулся на помощь своим окруженным германцами товарищам. Растерявшиеся воины начали отступать, ища себе более слабых противников, и вскоре Арминий понял, что они правы. Вернувшийся легион наступал в полном боевом порядке, пересекая дорогу, и через короткое время положение его войск стало бы угрожающим, а тяжелые потери – неизбежными. Взбешенный необходимостью закончить сражение, вождь отдал приказ отступать, по пути грабя обоз.

Не все пошло наперекосяк, сказал он себе. Цецина вполне мог оказаться среди убитых, многие его старшие командиры погибли. Римляне понесли тяжелые потери, удалось захватить много штандартов когорт…

Но все эти успехи не могли заглушить презрительный смех Тулла, оставшийся в ушах Арминия.

Глава 35

Пизон очнулся и застонал. В голове пульсировала такая боль, которую он не испытывал после самого страшного похмелья. Рот был забит грязью с песком, и какие-то капли – может быть, дождя – стучали по лбу, щекам и шее. Он плыл над землей, и его то приподнимало вверх, то опускало вниз. Он не умер, потому что чувствовал сильное неудобство. К тому же в преисподней не бывает дождя – по крайней мере, ему так говорили. Он открыл глаза. Над ним все еще висели тучи, небо осталось серым и унылым. С обеих сторон мимо проплывали кусты можжевельника и прочей болотной растительности. И отовсюду доносились знакомые звуки походной колонны – звяканье кольчуг, скрипение кожи и шлепанье ног по грязи.

Пизон закашлялся, выплюнул песок изо рта и нащупал пальцами ветки, покрытые одеялом. «Я на самодельных носилках», – подумал он и похолодел от страха. Может, его взяли в плен? Подняв глаза, легионер тут же почувствовал облегчение: над ним маячили две спины в плащах, а над плащами – римские шлемы характерной формы.

– Я очнулся, – прохрипел он.

Вителлий повернулся и краем губ сказал:

– Добро пожаловать обратно.

Метилий тоже обернулся:

– Ты некоторое время был без сознания.

Пизон не слышал боевого пения врагов и звуков сражения, но это еще ничего не значило.

– А германцы? Они…

– На сегодня бои закончены, – сказал Метилий. – Как ты себя чувствуешь?

Пизон осторожно потрогал кожу на голове и обнаружил большую и мягкую опухлость на макушке, очень болезненную.

– Череп гудит так, будто Тулл целый час колотил по нему своим витисом, но, думаю, жить буду.

– Твой шлем разбит всмятку, – сообщил Вителлий. – Нам пришлось повозиться, чтобы снять его.

Пизон вспомнил, как упал и как нанес последний удар.

– Что с Туллом?

– С ним все хорошо, – ответил Метилий.

– Благодаря тебе, – добавил Вителлий.

Позади левого глаза Пизона вспыхнула боль, словно игла вонзилась, и он застонал.

– Я его спас? – спросил он.

– Так он говорит. Ты ранил воина, который собирался пронзить его. И центурион получил возможность убить ублюдка.

Закрыв глаза, Пизон переваривал эту новость. Тулл обязан ему жизнью. Втайне он гордился собой.

– Ты уже можешь встать и идти? – спросил Метилий. – А то руки отрываются тебя тащить.

– Оставь его в покое, – укорил товарища Вителлий – спокойно и сдержанно. – Скоро разобьем лагерь.

Метилий презрительно фыркнул:

– Лагерь?

– Ты знаешь, о чем я, – огрызнулся Вителлий.

– Что не так? – обеспокоенно спросил Пизон.

– Ничего, – ответил Вителлий, хотя по его голосу было ясно – что-то случилось. – Лежи спокойно. Отдыхай. Позже объясним.

«Я не могу сражаться, – думал Пизон. Упадок сил и боль не позволяли размышлять. – Я не могу даже ходить». Его потряхивало, лежать было неудобно, но он снова погрузился во тьму.

Было темно, когда Пизон снова пришел в себя. На лицо все так же падали капли дождя. Его накрыли одеялом, но и под ним он промок до нитки. От него не пахло мочой – значит, кто-то его переодел. К удивлению Пизона, эта мысль не вызвала у него стыда. Больше занимало то, что он лежит на земле, на открытом воздухе. Вителлий, Метилий и остальные его товарищи по палатке сгрудились возле жалкого костра в нескольких шагах поодаль. Сделав усилие, Пизон оперся на локоть.

– Где наша палатка?

Шесть лиц повернулись к нему.

– Проснулся! – сказал Вителлий, подходя к товарищу.

– Вот и ты, – ухмыльнулся Метилий.

Пизон обвел рукой площадку:

– Почему мы ночуем под открытым небом?

– Посмотри вокруг, – ответил Вителлий.

Пизон огляделся. Ни единой палатки. С обеих сторон и перед ними группы легионеров сидели вокруг костров или лежали на грязной земле, как он.

– Где обоз? – спросил Пизон.

– Его больше нет, – проворчал Вителлий.

– Больше нет, – повторил Пизон. – Но там же был Сакса вместе с остальными ранеными…

Даже в темноте было видно, как изменились лица его товарищей. Некоторые снова повернулись к костру. Вителлий ругнулся. Метилий рассматривал разбитые ногти на пальцах рук.

Пизон упал духом, вспомнив, что так же они вели себя, когда попали в ловушку Арминия.

После долгого молчания Вителлий заговорил:

– Пока мы спасали Цецину, германцы большими силами напали на обоз. Когда вернулся Первый легион – уже после того, как тебя ударили по голове, – варвары, сражавшиеся с нами, устремились туда же. Тулл повел нас к обозу посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать, но повозки были уже разграблены. Мы понесли большие потери и отступили.

– Сакса… – начал было Пизон.

– Уверен, он умер с мечом в руке, – вздохнув, сказал Вителлий.

Пизон вспомнил, как Сакса хлебал вино, которое он принес ему. Разве это было не вчера? Злые, горькие слезы наполнили глаза. Смахнув их, Пизон спросил:

– А наши палатки? Метательные орудия?

– Все захвачено или уничтожено, – ответил Вителлий. – У нас остались только те продукты, которые были при себе, и больше ничего.

– А моя поклажа? – с тоской спросил Пизон, чувствуя голод. – У меня ничего не осталось.

– Мы подобрали нашу поклажу, но не твою. Заметь, я спас твое одеяло и зерно. Его еще не всё съели. – Метилий хихикнул.

– Ублюдки! – закричал Пизон.

– Не слушай его, – подмигнул Вителлий. – Мы делимся едой. Конечно, огонь слабоват, и, чтобы испечь хлеб, слишком сыро, но есть горшок похлебки. Хочешь немного?

– Хочу. – Пизон собирался упрекнуть Метилия, что тот обокрал его, но передумал. – То, что вы сделали, Теллий… и Метилий… я хочу сказать… носилки… и тащили меня много миль…

– Не меньше пяти, – перебил Метилий. – Но показалось, что все десять.

– Я погиб бы, если б не вы. – Пизон переводил взгляд с одного на другого. – Благодарю.

– Не только мы, – возразил Вителлий. – Остальным пришлось нести нашу поклажу, пока мы тащили твою жирную задницу.

– Я благодарен всем, – сказал Пизон севшим голосом.

Вителлий кивнул; оба понимали, что означает этот кивок. Шесть лет назад Пизон спас Вителлия в лесу. Сегодня тот вернул долг.

– Ты сделал бы то же самое для каждого из нас, – сказал Метилий.

– Для каждого, кроме тебя, толстый ублюдок. – Пизон заулыбался, услышав, как товарищи подхватили шутку и начали подсмеиваться над Метилием, который постоянно жаловался на склонность к полноте.

– Пошли вы все, – сказал Метилий; огонь освещал его смеющееся лицо. – Я думал, тебя и дальше придется нести, но ты, похоже, полностью выздоровел. – Он уже держал чашку, от которой поднимался пар. – Если хочешь есть, поднимай зад.

– Иду-иду, – заворчал Пизон. Голова закружилась, боль за глазницами усилилась. Он глубоко вдохнул.

– Оставайся на месте. – Вителлий коснулся ладонью его груди.

– Все хорошо, – соврал Пизон и, стиснув зубы, подавил боль и тошноту.

Вдохнув несколько раз, он сначала встал на колени, а потом поднялся на ноги и с помощью Вителлия, осторожно ступая, добрался до костра. Когда он сел, голова опять закружилась, но Метилий поддержал его, протянув руку. Пизон заметил, что все смотрят на него. Шесть лиц, покрытых грязью и высохшей кровью. Боги, ведь он любит их, эти изможденные лица… Это его товарищи. Его братья. Его семья. Для него они значат больше, чем кто-либо другой в этом мире, не считая Тулла и Фенестелу. И они все еще живы…

– Держи. – От чашки в руке Метилия шел аппетитный запах. Из нее выглядывала ручка ложки. – Это моя, смотри не потеряй.

Пизон никогда не любил похлебку из полуразмолотого зерна или крупчатки. Ее ели в самых суровых условиях, когда нельзя было испечь хлеба, и на вкус она была хуже самой плохой овсяной каши. Однако кто-то добавил в похлебку чесноку. И нос уловил аромат душицы.

Пизон протянул руку к чашке – и тут же ощутил приступ тошноты.

– Не могу. Меня стошнит. Сами съешьте.

– Эти жадные шлюхины дети уже все сожрали бы, если б я им позволил, – сообщил Метилий. – Но я сберег ее для тебя. А они пусть представят себе, что угощаются сыром.

Вокруг костра засмеялись.

– И оливками, – сказал Вителлий. – И вином.

Пизон снова подумал о Саксе и помрачнел.

– Где мы сейчас?

– Все еще на дороге Длинных Мостов, – ответил Метилий.

– А германцы?

– Бóльшая часть осталась у обоза, как стервятники у падали. Самые дисциплинированные шли за нами; позже, несомненно, подтянутся и остальные. – Вителлий глянул на Пизона. – Есть и хорошие новости: дураки из нашего легиона опамятовались и присоединились к колонне. И Двадцать первый тоже. Перепугались, вздрагивают от каждого звука, но они здесь, в лагере.

– В лагере? – эхом отозвался Метилий. – Какая неуместная шутка. Помню…

– Не надо, – предупредил Пизон – в голову уже лезли мрачные воспоминания. – Мы все это помним.

Глава 36

В тот день, отогнав германцев, легионеры прошли около десяти миль, прежде чем Цецина отдал приказ разбить лагерь. Расстояние, которое они преодолели, равнялось половине обычного дневного перехода, но, по мнению Тулла, этого было достаточно. Армия не была уничтожена, и, если не считать потери обоза, не понесла тяжелых потерь. Его беспокоило, что валы не столь высоки, как надлежит, а ров всего по колено глубиной, но тут уж ничего не поделаешь, потому что почти весь инструмент остался в обозе. Тулл утешался тем, что, по крайней мере, входы в лагерь сами собой являлись ловушками. Стены с каждой стороны заходили одна за другую, образуя узкий коридор, который пришлось бы преодолеть неприятелю, и он был перегорожен валом из веток. Пока часовые бодрствуют, ночь пройдет без происшествий.

Тулл устал. Устал до предела сил. Ходьба, бег и сражение на болотистой местности лишают человека сил гораздо быстрее, чем в обычных условиях. Он выдержал, потому что должен был выдержать. От него зависела судьба солдат, и Цецина мог погибнуть, если б они не подоспели. «О боги, – подумал Тулл. – Теперь я за это расплачиваюсь». Каждая клеточка тела стонала, болела и пульсировала. Казалось, он весь пропитался своим по`том и чужой кровью.

Пожалуй, лишь один только раз центурион устал еще больше – в страшном бою на выживание в ловушке Арминия, после которого был еще похожий на бегство марш до Ализо… Тулл отогнал воспоминания. Размышления о том кошмаре ничего не дадут. Не стоит думать и о легионном орле, которого прячут где-то в этой проклятой земле. Лучше заняться делами насущными: прежде всего убедиться, что раненым оказана помощь, что остальные пребывают по возможности в бодром настроении и что каждый солдат хоть что-то поел и попил.

Тулл уже обошел половину когорты и прервал обход только потому, что побоялся, как бы тело не отказалось вдруг служить. Решив, что короткий отдых не повредит, он уселся на сложенном одеяле, глядя на шипящий в костре валежник. Несмотря на сырость, голодное ворчание в желудке и скудное тепло от мокрых дров, центурион и впрямь почувствовал себя лучше. Другое дело – удастся ли встать. Кряхтя и гримасничая от острой боли, вызванной движением суставов и мышц, Тулл поднялся. Подвигал бедрами в одну и другую сторону, стараясь расслабить сочленения, пока они не застыли намертво. Это помогло, но лишь отчасти. Суставы были не так подвижны, как, скажем, год назад. Уже не в первый раз Тулл пожалел, что не ценил молодость, как она того заслуживала. Физическое здоровье тогда просто было, и всё, за ним не приходилось ухаживать. Выздоровление от ран проходило само собой и не требовало особых усилий. «По крайней мере, я поумнел, – сказал себе Тулл. – А тогда был дураком». «Если это так, – усмехнулся внутренний голос того, молодого Тулла, – то что, во имя преисподней, ты тут делаешь?»

Ответа не нашлось.

Центурион старался не поддаваться унынию. Потери значительные, однако не катастрофические. Арминий не погиб, но его замысел убить Цецину сорван. Обоз потерян, но вся армия, включая мятежные легионы, собралась на этом месте. Моральный дух невысок, но и до отчаяния далеко. Тулл хотел надеяться на лучшее, но знал: еще один день тяжелых боев, и легионеры могут сломаться.

– Ты что-нибудь ел? – послышался голос Фенестелы, а затем и сам он появился из темноты.

– Моя еда осталась в обозе. Вместе со старым Амбиориксом, – ответил Тулл. Хорошо, если галл умер быстро… Ноздри его зашевелились. – Ты что там прячешь?

Фенестела вытащил из-за спины аппетитный кусок окорока.

– Вот что.

Рот Тулла наполнился слюной.

– Ты где раздобыл его, собака?

– У меня свои источники. – Это был обычный ответ Фенестелы. Он принялся нарезать мясо, орудуя кинжалом. – Держи.

– Клянусь задницей Юпитера, это вкусно, – сказал Тулл, усердно работая челюстями.

– Голодный человек – никудышный критик, – усмехаясь, ответил Фенестела. – Это мясо видало лучшие времена. Но пусть уж такое, чем ничего.

Дальше они не разговаривали, пока не съели всё до крошки.

– Как там люди? – спросил Тулл. Он отвечал за всю когорту, но между ним и Фенестелой «люди» всегда означало его центурию.

– В холоде, в сырости и в голоде. А так не слишком плохо. – Фенестела посмотрел серьезно. – Не волнуйся. Они пойдут за тобой и будут биться. Но они оценили бы, если б ты заглянул к ним.

Тулл довольно рыгнул.

– Скоро зайду.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Нет. Посиди у огня. Отдохни. – Фенестела начал протестовать, но Тулл прорычал: – Ты устал не меньше меня, если не больше. Воровать провизию – утомительное занятие, как мне говорили.

– Ха! За такие слова вызывают на поединок.

– Мы с тобой слишком стары для этого, – сказал Тулл, подталкивая опциона к своему одеялу. – Останься. Сядь. Это приказ.

– Слушаюсь, центурион, – шутливо ответил Фенестела, но взгляд его был полон благодарности. – Я приберегу это до твоего возвращения. – Неизвестно, откуда у него в руке появился маленький кожаный мех. В нем что-то весело и притягательно булькнуло. – На вкус как уксус, но внутри от этой штуки разливается тепло.

– Я знал, что правильно делаю, продвигая тебя в опционы, – сказал Тулл, усмехнувшись.

Может, ему все-таки удастся немного поспать.

Оставив Фенестелу у огня, Тулл побрел по грязи, разбирая дорогу в отсветах солдатских костров. Как всегда, он коротко переговорил со всеми центурионами и встречными солдатами, чтобы убедиться, что те не пали духом. Тулл не знал, поступают ли так же командиры в других когортах, но надеялся на это. Только случайность или прихоть Фортуны спасла глупцов из Двадцать первого и Пятого от полного уничтожения.

Побывав во всех центуриях, кроме одной, и пообщавшись со всеми центурионами, он шел теперь к тому месту, где размещалась его личная часть. После товарищеского общения с людьми страшная усталость немного отступила. Тулл шагал между контуберниев, отвечая на шутки и хваля отличившихся в бою солдат. Его тронуло, что многие, несмотря на скудость рациона, предлагали ему пищу и вино.

– Я уже хлебнул, парни, да и отнимать последнее у таких негодяев, как вы, это уже слишком, – ворчал он, а солдаты в ответ смеялись.

– Сегодня было трудно, братья, а завтра будет еще труднее. Наши потери разожгли аппетит варваров, – говорил Тулл каждой группе легионеров. – Многие из нас получат ранения. Некоторые присоединятся к нашим товарищам в Гадесе. Просто держитесь вместе, и мы выберемся из этой топи. Я буду с вами на каждом шагу этого проклятого пути. И мой витис будет со мною, так что глядите!

Обычно, когда Тулл упоминал свою палку из виноградной лозы, солдаты вздрагивали, смотрели сердито или отводили глаза, но в этот вечер они отвечали громкими возгласами одобрения. Довольный, он шагал к своей центурии, подходя наконец к контубернию, в котором числились Пизон и Вителлий. Перед тем как приблизиться, постоял в темноте, наблюдая за семью солдатами, беседующими у костра.

Тулл всегда был против того, чтобы заводить любимчиков среди легионеров, но те, что служили с ним в Восемнадцатом, занимали в его сердце особое место. Долговязого Пизона и его друга, острого на язык Вителлия, Тулл ценил выше остальных, и действия Пизона в этот день только подтвердили его правоту. Саксу и Метилия он также числил на особом положении, поскольку они помогали спасать семью Дегмара.

Бедняга Сакса… Как и Амбиорикс, седой погонщик, он погиб. Каждого, кому не повезло оказаться в обозе, постигла та же ужасная судьба. Если Сакса и Амбиорикс не стали пищей для червей, то сейчас их мучают варвары… Тулл надеялся, что они уже мертвы.

– Приветствую, братья, – сказал он, выходя на свет. Солдаты начали вставать, но командир махнул рукой: – Отдыхайте спокойно.

Они улыбались ему и смотрели, как щенки, – и сердце Тулла растаяло.

– Как прошел день? – спросил он, подходя к потрескивающему костру.

– Нормально, центурион.

– Неплохо, центурион.

– Бывало и хуже, центурион.

Тулл глянул на Вителлия – тот помалкивал.

– А у тебя?

– Я насквозь промок, центурион. И полуголодный. Нос мне разбил какой-то ублюдок, – отвечал Вителлий, сердито глядя на Тулла. – Спереди я поджарился, спасибо огню, а спина замерзла… Ах, да, Сакса мертв. Ну а так со мной все прекрасно, центурион. Благодарю за заботу.

К удивлению легионеров, Тулл захохотал.

– Ты честен, как всегда, Вителлий. Я мало чем могу тебе помочь.

– Я и не думал, что можешь, центурион, – пожал плечами легионер.

– Готов к завтрашнему дню? – спросил Тулл.

– Ты знаешь, что готов, центурион.

Командир с удовольствием посмотрел на него и повернулся к Пизону:

– Как твоя голова?

– Болит, центурион. – Пизон криво улыбнулся.

– Шагать сможешь?

– Да, центурион, и сражаться.

– Ты хороший человек. Если б не ты, то… – Тулл обнаружил, что ему не хватает слов. – …Меня здесь бы не было. Благодарю.

– Каждый из нас сделал бы то же самое, – возразил Пизон.

– Может быть, но сегодня это сделал ты. Ты спас мне жизнь. – Тулл смотрел в глаза своему бойцу. – Я этого не забуду.

Тот сдержанно кивнул.

– Центурион.

– Теперь я вас оставлю, – сказал Тулл. – Отдохните. Завтра будет не до шуток. На всякий случай спите в доспехах. Арминий хитрее лисы.

Когда Тулл шел назад к Фенестеле, мысли его были заняты вождем херусков. Казалось невероятным встретить Арминия спустя долгие годы, и очень обидно было скрестить с ним оружие, терять из-за него людей – да так и не убить шлюхиного сына. «Должно быть, богини судьбы сидят там наверху, смотрят на меня и все еще смеются, – подумал Тулл, зло посмотрев на небо. – Жалкие греческие сучки… Вы разделили нити наших судеб на шесть лет, потом свели их вместе, и они соприкоснулись, и снова разделили – еще до того, как я получил возможность уложить продажную тварь в грязь… Дайте мне еще один шанс, и я его не упущу», – пообещал он.

Тулл крепко спал и видел чудесный сон, в котором присутствовала Сирона. Ему наконец-то удалось уговорить ее, и она легла с ним в постель, когда в грезы ворвался громкий крик. Во сне получалось так, что кто-то кричит за дверями комнаты Сироны или на лестнице, ведущей в гостиную таверны. Тулл постарался не обращать внимания и поцеловал Сирону. «О боги, как долго я этого ждал», – прошептал он.

Она улыбнулась:

– И я тоже.

Чья-то рука легла Туллу на плечо и принялась трясти.

– Проснись! – потребовал голос.

Сирона исчезла. Вместо ее теплой кровати Тулл лежал ничком в каком-то навозе и под сырым одеялом. Он был в доспехах, холодных и неудобных, но тому, кто будил его, не было дела до его чувств.

– Пропади оно все пропадом, да вставай же! – звал голос.

Отдыха как не бывало. Присмотревшись, Тулл понял, что урод, так грубо оборвавший прекрасный сон, есть не кто иной, как Фенестела. Открыв глаза, центурион увидел опциона, стоявшего рядом с ним на коленях.

– Что такое? – Дыхание заклубилось в холодном воздухе.

– Я не уверен…

Тулл ругнулся. Было совершенно темно, середина ночи, но Фенестела не стал бы будить его без причины. Он сел, в спине хрустнуло, и Тулл поморщился.

– Говори.

– Прислушайся.

Центурион повиновался. Он не ожидал услышать что-то необычное в этот глухой час. Одинокий крик совы. Возможно, звуки из расположения конников или рев мулов. Шаги часовых возле вала, и больше ничего. Поэтому ржание лошадей и топот копыт сразу привлекли его внимание. Доносились и глухие тревожные крики. В голове окончательно прояснилось. Он вскочил.

– Откуда это доносится?

Фенестела показал направо, туда, где располагалась кавалерия.

– Сам-то посмотрел?

– Я сперва пришел к тебе.

Обычное дело – ждать приказов, дожидаться сигналов труб… В армии не принято проявлять инициативу. Но только не в таких случаях. Нерешительность против такого противника, как Арминий, равнозначна смерти.

– Я подниму людей, а ты разбудишь всех центурионов в когорте. Скажи, чтобы приготовили легионеров к бою, и пусть ждут моего сигнала к наступлению – сначала два зова трубы, потом, после промежутка, еще один. Если сигнала не будет, пусть остаются на местах до следующих распоряжений.

– А остальные когорты?

«Поднимать по тревоге весь легион – значит терять время, – подумал Тулл. – Быстрая контратака – лучший способ борьбы с нападением».

– О них пока не беспокойся. Иди.

Фенестела исчез во тьме. Тулл оправил кольчугу, потянув ее вниз под поясным ремнем, и ножны, которые сдвинулись чуть ли не за спину. Посмотрев вокруг, нашел свой подшлемник и шлем. Надел их, взял видавший виды щит. Готов. Центурион направился к первому контубернию – темной массе жмущихся поближе друг к другу тел – и ткнул ближайшего солдата носком ноги.

– Вставай, червяк!

На первый призыв легионер ответил храпом. Тулл отвел ногу и сильно пнул солдата в бок. Тот перевернулся и ударился о соседа. Оба вскочили, ругаясь.

– Встать! – заревел центурион. – Быстро!

Солдаты засуетились, извиняясь и хватая оружие. Тулл наблюдал, пока не убедился, что все пришли в себя и готовы действовать, потом пошел к следующему контубернию. Там уже проснулись от шума и поднимались. К тому времени, когда он достиг последних мест отдыха, солдаты уже ждали его в боевом строю. Тулл одобрительно кивнул им и приказал центурии строиться в колонну. Фенестела вернулся, выполнив задание, и занял свое место в хвосте построения.

Тулл обратился к своим людям:

– Неясно, что там происходит, но вы слышите шум. – Он выждал, позволяя тревожным крикам говорить за себя. – Вот туда мы и направимся – посмотреть, не проник ли враг в лагерь.

Солдаты переминались с ноги на ногу. Некоторые казались испуганными. Большинство нервничали, но Тулл ожидал этого. В целом легионеры были настроены решительно, особенно Вителлий с Метилием. Даже Пизон стоял в строю и смотрел вперед затуманенными глазами. Тулл чувствовал гордость за своих людей.

По мере их продвижения во тьме ночи шум, доносящийся от расположения кавалерии, усиливался. Казалось, он распространяется по лагерю. Свежий пот выступил на лбу.

Какую еще пакость задумал Арминий?

Глава 37

– Варвары напали! Арминий здесь! Бежим!

Холодный ночной воздух звенел от воплей и криков. Легионеры с оружием наготове метались туда-сюда, спрашивая друг у друга и у товарищей из соседних частей, что происходит. Некоторые продолжали спать, невзирая на шум, – то ли от изнеможения, то ли от выпитого вина, то ли от того и другого. Центурионы и младшие командиры переходили от одной группы к другой, уговаривая солдат успокоиться и приготовиться к бою.

Насколько видел Тулл, шагая от своей центурии, очень немногие солдаты обращали внимание на призывы начальников. То, что творилось вокруг, он не назвал бы паникой, но до нее было недалеко. Раздражение нарастало, но центурион не останавливался. Всякое вмешательство и попытка успокоить людей заняли бы время и вряд ли закончились успешно. Всего несколько часов назад солдаты Пятого легиона показали, насколько они малодушны. Разузнать все о возможном нападении было гораздо важнее, чем пытаться восстановить порядок, но если обстановка накалится еще больше…

«Прекрати! – велел себе Тулл. – Сосредоточься. Выясни, что происходит. Если враг в лагере, он вызовет остальную свою когорту и будет сдерживать ублюдков, пока не подоспеет Цецина». Они прошли расположение Пятого легиона и теперь двигались через толпу перепуганных галлов из вспомогательных частей. Некоторые из них изготовились к бою, но десятки людей бежали к самым дальним воротам лагеря. Разозленный их трусостью, Тулл велел своим людям построиться клином. Никто не захочет биться об умбоны щитов и еще меньше – получить удар мечом плашмя.

Наконец они дошли до участка, где размещалась конница; дальше уже высилась лагерная стена. Тулл, находившийся на острие клина, замедлил шаг. Глаза привыкли к темноте, но он не видел ничего, кроме очертаний скромного земляного вала, насыпанного прошлым вечером. Может быть, слабость этого укрепления заметили остроглазые разведчики германцев, и поэтому Арминий велел атаковать, размышлял Тулл. Но, сколько он ни всматривался, никаких варваров, карабкающихся через стену, пересекающих пространство между валом и расположением римских войск, видно не было.

Невдалеке центурион заметил конников, которые вели себя достаточно спокойно, и это тоже было странно. Он подошел к ним поближе. Группа из пяти человек седлала лошадей. Один увидел его шлем, и все отдали честь и вытянулись перед ним.

– Есть какие-нибудь сведения о противнике? – спросил Тулл. Конники озадаченно переглянулись, и он, раздражаясь все больше, уточнил: – Внутри лагеря?

– Насколько знаю, нет, центурион, – ответил один.

– Да что здесь происходит? – рассердился Тулл. – Мой опцион и я проснулись из-за шума, который доносился отсюда. Стук копыт, крики… Это было похоже на нападение. – Конники смотрели на него, как бараны, и Тулл рассвирепел: – Говорите – или я засуну этот витис кому-нибудь туда, где солнце не светит!

– У одного парня из другой турмы очень нервная лошадь, центурион, – заговорил первый конник. – Она испугалась грома, так мы слышали. Он пытался ее успокоить, но глупое животное оборвало повод и поскакало вниз по улице в центре лагеря. – Он указал в том направлении, откуда пришел Тулл.

Объяснение было настолько очевидным, что центурион понял: именно так все и случилось. Внутри стен никаких врагов нет, и вся эта неразбериха началась из-за перепуганной лошади. Несмотря на всю серьезность ситуации – одним богам известно, как распространяется паника, – Тулл чуть не расхохотался. Он предупредил конников, что если им дороги их шкуры, то стоит получше присматривать за лошадьми, и повел свою центурию к валу. Обходившие стену часовые – по двести шагов в ту и другую сторону – были на месте и сообщили, что никаких варваров не видели.

Завершив расследование, Тулл прислушался. Тревожные звуки разносились уже по всему лагерю, и Тулл выругался. Возможно, воины Арминия атаковали какой-то участок укреплений, но, принимая во внимание то, что он успел узнать, скорее верилось в то, что панику среди солдат посеяла испуганная лошадь. После всех испытаний, выпавших на долю римлян днем, легко было представить, как переполошились изможденные солдаты четырех легионов. Шум поднялся такой, что стало ясно – лагерь на грани хаоса.

Судьба армии балансировала на лезвии ножа. Если солдаты побегут из лагеря, то либо сгинут в трясине, либо падут под ударами варваров. Даже если воины Арминия не готовы к такому неожиданному развитию событий, скоро они поймут, что им помогают сами боги, и воспользуются положением. Когда рассветет, дезорганизованные и перепуганные легионеры станут легкой добычей варваров. «Ворота, – подумал Тулл. – Все ворота должны быть под охраной».

Одни ворота – те, что за спиной, – можно было вычеркнуть из списка. Именно отсюда ожидалось предполагаемое нападение, поэтому и самый тупой солдат через них спасаться не будет. Оставалось трое ворот: двое на коротких сторонах лагеря и одни – на дальней, длинной стороне, напротив того места, где стоял Тулл. Пока он пытался решить, что делать, вопли в ночном лагере усилились. «По две центурии на ворота хватит», – подумал Тулл.

Он вернется к своей когорте и разделит ее на три части, как раз по две центурии в каждой. Одна пойдет с ним на север к воротам, которые находятся за штаб-квартирой; заодно он предупредит Цецину о происходящем. Две другие направятся к восточным и южным воротам. Тулл отдал приказ выступать, но растущее отчетливое предчувствие беды не оставляло его, пока они шагали.

Если не поторопиться, будет слишком поздно.

Легко сказать… Главные улицы лагеря были забиты перепуганными и агрессивными легионерами, спорящими и дерущимися друг с другом. Выругавшись, Тулл решил свернуть и повел своих людей по тропинкам между контуберниями. Толпы возбужденных солдат собирались и здесь, но обойти их было легче. Тулл с центурией достиг расположения своей когорты без происшествий. Объединив своих людей со Второй центурией, он послал остальные четыре под командой двух самых опытных центурионов к восточным и южным воротам. Сделав это, Тулл направился к штаб-квартире.

Казалось, потребовался целый век, чтобы добраться до центра лагеря. Большой шатер командующего был потерян вместе с обозом, как предположил Тулл. Вместо него установили прямоугольником шесть простых солдатских палаток, и внутри собрались десятки командиров, а снаружи ходили охранники. Мимо, в сторону ворот, бежали сотни легионеров, и никто не пытался остановить их.

Скомандовав построение в плотную колонну, Тулл пробился сквозь паникующие толпы к штаб-квартире. Цецину он обнаружил в окружении дюжины или более легатов и трибунов. Их возбужденные голоса и тревожные лица говорили сами за себя. Тулл подошел поближе к собравшимся и остановился послушать.

Выражение лица Цецины менялось по мере того, как он выслушивал противоречившие один другому советы разных командиров. Один легат хотел взять все ближайшие когорты и вести их навстречу нападающим. Второй считал, что весь лагерь необходимо перегородить оборонительным кордоном по оси с севера на юг. Старший трибун – им оказался Туберон – объявил, что надо построить все легионы в боевой порядок на внутреннем пространстве лагеря и атаковать неприятеля. Еще один трибун предложил отступить назад до твердой земли.

Слушать это все Тулл больше не мог.

– Я должен поговорить с командующим Цециной! – крикнул он, проталкиваясь вперед.

К нему оборачивали лица, на которых читались потрясение, гнев и недоверие. В глазах Туберона Тулл прочитал настоящую ненависть. Думать, какое наказание ждет его за столь дерзкое вмешательство, было уже поздно. Он остановился перед Цециной и отдал честь.

Правитель, уставший, но уже облаченный в доспехи, равнодушно посмотрел на него:

– Что это значит?

– Я знаю, что происходит, господин.

– Ха! – вскричал Туберон. – Вы это слышали? Тулл знает, что происходит, хотя это и так каждому понятно, как и то, что у нас на лицах есть носы.

Цецина повернул голову к охране:

– Стража!

– Мудрое решение, господин, – сказал Туберон ехидным голосом.

От замечания трибуна у Тулла кровь закипела в жилах, но опасность была слишком велика, чтобы отвечать на обиду.

– У меня срочное сообщение, господин, – сказал он Цецине. – Позволь объяснить.

Цецина раздул ноздри, но махнул рукой четырем появившимся стражникам.

– Говори, быстро.

– Нападения нет, господин. – Старшие командиры недоверчиво зашумели, Туберон даже крикнул: «Лжец!», но Тулл продолжал, не обращая внимания: – Все началось из-за лошади, которая испугалась грома. Животное оборвало повод и поскакало по спящим солдатам. Паника началась, когда они проснулись и вообразили, что среди них находятся воины Арминия. Люди бегут от расположения кавалерийских частей у западных ворот. Неразбериха усиливается, люди не могут понять, что происходит, и страх, как зараза, охватывает весь лагерь. Солдаты пытаются добраться до самых удаленных ворот, господин. Это всё.

– Это бред сумасшедшего, господин, – заявил Туберон. – Все солдаты вокруг говорят о нападении врага!

Часть командиров, к огорчению Тулла, согласно закивали. Центурион посмотрел на Цецину. О себе он не думал, но судьба армии висела на волоске.

– Откуда ты знаешь? – спросил Цецина.

Как можно скорее Тулл пересказал все, что случилось после того, как его разбудил Фенестела. Цецина молча слушал. К удивлению Тулла, слушали и старшие командиры; ни один не заговорил, пока он не закончил. Снаружи доносились панические крики и топот ног.

– Кто-нибудь из здесь присутствующих видел врага внутри укреплений? – спросил Цецина.

Никто не ответил.

– Ни один из вас? – Цецина обвел глазами собравшихся. – Кто-нибудь разговаривал с солдатом, видевшим нападающих?

Теперь уже некоторые командиры выглядели озадаченными. Даже Туберон, судя по его виду, чувствовал себя неуютно.

Цецина нахмурился.

– Похоже, ты прав, – сказал он, к огромному облегчению Тулла. – Проведи меня к северным воротам.

– Слушаюсь, господин. Могу я внести предложение?

– Любое.

– Отправь к каждым воротам по орлу. Они помогут поднять дух людей.

– Прекрасная мысль.

Цецина отрывисто отдавал приказы, отправляя легатов с орлами и эскортом к восточному и южному входам в лагерь. Орла Пятого легиона вынесли из палатки командующего, чтобы нести впереди Цецины. Аквилифера найти не смогли, поэтому нести орла доверили Вителлию. Он нес золотую птицу за Туллом, высоко подняв ее в воздух, и обычно сердитое лицо легионера озаряла широкая довольная улыбка. Четверо солдат, включая Пизона, шли с горящими факелами по сторонам от Вителлия, чтобы все могли видеть орла. Гордость переполняла Тулла – у него за спиной несли штандарт легиона, но если б это был орел Восемнадцатого, он гордился бы еще больше.

Толпа солдат, двигаясь к северным воротам, стала гуще, но при виде орла им уступали дорогу. Тулл снова использовал построение клином и, с Цециной за спиной, проложил путь к участку лагеря, занятому Пятым легионом. Оттуда он повел отряд через линии контуберниев к северным воротам. На расстоянии ста пятидесяти шагов от ворот центурион остановился.

У выхода из лагеря собралась огромная толпа легионеров, занявшая все пространство между валом и тем местом, где обычно располагались палатки. Несмотря на испуганные крики, раздающиеся в ночи, солдаты не спешили уходить из лагеря.

– Возможно, время еще есть, господин, – сказал Тулл Цецине. – Они не могут решить, что делать.

– Одно дело носиться в панике по лагерю, и совсем другое – бежать в темноту за стенами, – сказал Цецина. – И все же нам лучше побыстрее идти туда, пока они не передумали.

Даже при скудном освещении было видно, что здесь толпа гораздо плотнее, чем где-либо еще. Существовала вероятность, что паникующие люди бросятся вперед, а это значило, что план Тулла разместить перед воротами две центурии становился невыполнимым, по крайней мере без пролития крови. Но он был против последнего, потому что тогда ситуация переросла бы в полный хаос.

– Давай пройдем вдоль вала, господин. Так мы попадем прямо к выходу.

Цецина посмотрел на него. Проход наверху земляного вала был достаточно широк, чтобы встать двум легионерам в ряд, но не больше.

– Возьмем несколько человек?

– Да, господин. Ты, я, солдат с орлом и, может быть, еще дюжина. Им нужно видеть тебя и штандарт, а не моих легионеров.

– Если толпа рванет вперед, мы погибнем.

– Это так, господин. Но если мы попробуем пробиться сквозь толпу, то они запаникуют и погибнет еще больше людей, в том числе, возможно, и мы. – Тулл ответил на пристальный взгляд Цецины своим твердым взглядом.

Спустя мгновение правитель кивнул:

– Веди.

Фенестеле очень не понравился план Тулла.

– Они изрубят вас на кусочки.

– Может, и не изрубят, – возразил Тулл.

– А может, изрубят, – настаивал опцион, хмурясь. – Но вы все равно сделаете это.

– Да, – ответил Тулл.

– Я пойду с тобой.

– Ты должен остаться с людьми. Если дело обернется плохо, им понадобится человек, который вытащит их из этого дерьма.

– Для этого нужен ты, а не я. – Фенестела с болью посмотрел на Тулла и после паузы сказал: – Я остаюсь. Но тебе лучше вернуться, слышишь?

Центурион сжал его плечо и пошел поговорить с командиром второй центурии. Договорились так: если Тулл свистнет, обе центурии должны пробиваться к воротам и пытаться спасти Цецину и орла. Он, казалось, придерживался того же мнения, что и Фенестела, и считал план рискованным, но нехотя кивнул в знак согласия.

Пизон, Вителлий и еще десять солдат, отобранных Туллом, молча построились за ним и Цециной.

– Держите факелы выше, – гаркнул центурион. – Я хочу, чтобы орел был первым, что они увидят.

Головы начали поворачиваться в тот момент, когда они поднимались к проходу, идущему поверх вала, воздвигнутого выше человеческого роста, и отряд появился из темноты при свете факелов. По предложению Тулла, Цецина снял свой красный плащ, и его доспехи блестели и сверкали, привлекая взоры легионеров.

– Ваш командующий здесь! – крикнул Тулл. – Цецина здесь!

Толпа громко ахнула. Некоторые приветствовали правителя, но бóльшая часть солдат выкрикивала оскорбления.

Тулл дошел до конца прохода и остановился у ступеньки лестницы, ведущей вниз, к воротам. Часовых не было видно, а завал из веток, перегораживавший вход, оказался сдвинутым в сторону.

Цецина шагнул вперед.

– Храбрые солдаты Рима! – крикнул он.

– Убирайся в преисподнюю, Цецина, – донесся голос.

– Храбрые солдаты Рима! – повторил правитель. – Враг не нападал на лагерь.

– Так мы тебе и поверили!

– Мы слышали его собственными ушами!

– Это была лошадь, говорю я вам. Лошадь, испугавшаяся грома, – кричал Цецина. – Центурион Тулл побывал на месте, где якобы произошло нападение. Он не обнаружил ничего необычного. Варваров здесь нет, они там! – прокричал он, театрально показав за стены лагеря. – Шаг наружу – это шаг к гибели, братья!

– Я знаю, где у меня больше шансов выжить, и это не здесь, – заявил легионер с угрюмым лицом, стоявший ближе всех к выходу.

– Мне что, лечь на вашем пути, чтобы остановить вас? – крикнул Цецина. Видно было, что он раздражен.

Толпа издала какое-то звериное рычание.

– Я бы не стал этого делать, – заметил Угрюмый.

Этот сукин сын станет первым камнем, с которого начинается обвал, решил Тулл. Он покинет лагерь, остальные последуют за ним, и если Цецина окажется на их пути, его убьют не задумываясь, как убивали других командиров во время прошлого мятежа.

– Дай мне, – прошипел он, выхватывая орла из рук пораженного Вителлия. – Рим! – заревел Тулл, прыгая через ступеньку вниз по лестнице. От неожиданности ближние легионеры подались назад. Центурион слышал, как кто-то спускается за ним; оглянувшись, он с удивлением увидел Цецину.

Размахивая орлом, как оружием, Тулл пробивался к воротам.

– Дорогу! Дорогу! – повелительно кричал он.

Как бы ни был разгневан солдат, проявить неуважение к орлу легиона он не может. Воплощение гордости, отваги и славы, орел требует почтительного отношения. Толпа расступилась, с благоговением взирая на золотую птицу. Тулл не останавливался, пока не добрался до середины выхода. Цецина подоспел чуть позже и встал рядом. Тулл вонзил заостренный конец древка в грязную землю и развернул штандарт лицом к толпе. Поняв, что от них требуется, Пизон и остальные солдаты с факелами встали на валу по обе стороны от ворот, освещая происходящее.

– Видите эту величественную птицу? – крикнул Тулл. – Она принадлежит славному Пятому легиону!

Как он и ожидал, легионеры взревели:

– Пятый! Пятый!

– Вы ведь не хотите, чтобы она попала в руки врага? – выкрикнул Тулл, и у него самого волосы на загривке зашевелились от такой мысли.

– Ни за что! – кричали легионеры.

– Слушайте меня! Я много лет служил в Восемнадцатом. Я вижу, как вы киваете. Вы знали людей, служивших со мной. – Тулл увидел в толпе несколько знакомых лиц. – Как вам известно, Восемнадцатый был одним из легионов, уничтоженных вонючей крысой Арминием. Мне повезло – я выбрался из ловушки. Я и пятнадцать моих парней. – Застарелая вина шевельнулась в душе Тулла: он мог бы спасти больше, мог бы каким-то образом не допустить потери орла.

– Ты – центурион Тулл? – подал голос Угрюмый. – Да, это ты.

По толпе прошелестел вздох, удививший Тулла. «Они меня знают», – подумал он.

– Люди говорят, что ты спас больше солдат, чем кто-либо другой, – сказал Угрюмый; его сердитый тон сменился уважительным.

– Это правда! – неожиданно закричал Пизон. – Центурион Тулл спас нас, когда никто не мог этого сделать.

Угрюмый посмотрел вверх, на Пизона, потом снова перевел взгляд на Тулла.

– Этот командир имеет право на несколько слов, – заявил он. – Что скажете, братья?

– Да, – закричали несколько голосов.

Тулл бросил взгляд на Цецину, немного смущенный тем, что оказался в центре внимания вместо командующего, но тот сделал ему знак говорить. Центурион облизал пересохшие губы. От его слов зависела жизнь каждого из них. Найдет нужные слова – и несчастные легионеры вернутся в лагерь. Скажет не то – и они с Цециной погибнут под ногами солдат, которые, как море, хлынут в ночную тьму, а утром все четыре легиона будут уничтожены.

«Скажи им правду, – велел он себе. – Скажи все, как есть».

– Позор потери орла Восемнадцатого легиона мучает меня каждый день. Орел снится мне по ночам. Я вижу его всякий раз, когда поднимаю глаза на эту величавую птицу и на другие, принадлежащие легионам этого лагеря.

– А где наш орел? – послышался голос. – Где орел Двадцатого?

Над толпой поднялся крик.

– А Двадцать первого?.. Где орел Первого?..

Тулл указал рукой:

– Один – у восточных ворот, другой – у южных. Их отнесли туда для того же, для чего мы доставили эту птицу сюда, – разбудить вашу гордость. Остальные штандарты остались в штаб-квартире.

Угрюмый выглядел довольным. Легионеры кивали. Некоторые даже улыбались.

Тулл положил ладонь на грудь.

– Уйдете из этого лагеря, братья, – и, говорю я вам, погибнете. Арминий там, снаружи, и с ним тысячи воинов. Он ждет, когда вы выйдете и будете бродить по колено в грязи. Оставите лагерь – и вы обречены. Ваши орлы достанутся врагу, и вы навечно покроете себя позором. Вы этого хотите?

– Нет!!!

– Хотите, чтобы ваши кости гнили в болоте? Чтобы ваши головы были приколочены гвоздями к стволам деревьев?

– Нет!!! – ревели легионеры в ответ.

– Тогда возвращайтесь на свои места. Отдохните, сколько успеете. Утром Цецина поведет нас за стены, к победе.

– А что насчет врагов в лагере? – спросил Угрюмый.

– Прислушайтесь, – предложил Тулл. – И скажите мне, если услышите звуки боя. – «Боги, сделайте так, чтобы все утихло», – молился он, пока толпа молчала, ловя каждый звук. Сердце стукнуло дюжину раз; вдали слышались крики, но в них не звучало страха или тревоги. Ни единого звука сражения – ни удара мечом по щиту, ни криков умирающих от острого железа.

Угрюмый долго и тяжело смотрел на Тулла, потом кивнул:

– Должно быть, это все-таки была лошадь… Проклятье, братья, нас одурачила какая-то драная кобыла!

Легионеры смущенно засмеялись, потом хохот накрыл толпу, и напряжение начало спадать. Угрюмый повернулся и пошел сквозь толпу.

– Назад, по местам, братья! – кричал он. – Завтра будет длинный день.

Он продолжал выкрикивать эти слова, проталкиваясь между легионерами. Несколько мгновений ничего не происходило. Сердце стучало в груди Тулла как молот: сумел ли он убедить достаточное число солдат?

Центурион развернул штандарт, чтобы огонь факелов отражался от величественной золотой птицы. Такой же орел украшал утраченный штандарт Восемнадцатого; птица была изображена с выпяченной вперед грудью, крылья, поднятые за спиной, окружал позолоченный венок. Полураскрытый клюв и взгляд пронзительных глаз вызывали потрясающее чувство гордости и силы. Воплощение славы и гордости легиона, орел требовал – и ожидал – уважения.

С сотен губ слетел почтительный вздох, и легионеры начали понемногу расходиться. Большинство старались не встречаться взглядами с Туллом и Цециной.

Прошло довольно много времени, прежде чем центурион с командующим остались перед воротами одни; над входом все так же стояли люди Тулла с факелами. Только земляная площадка, утрамбованная тысячами подкованных сандалий, свидетельствовала о том, что недавно здесь стояла огромная толпа.

– Хорошая работа, – сказал Цецина. По бледному лицу было видно, что напряжение отпускает его.

– Спасибо, господин. – Тулл исподволь рассматривал правителя. Одну беду предотвратили, другая в виде поджидающих орд Арминия была неизбежна. Сейчас руководство Цецины было необходимо легионам как никогда. – Есть какие-нибудь мысли о наших дальнейших действиях, господин?

К Цецине вернулось самообладание, и он недобро усмехнулся.

– Враг наверняка знает, что в лагере беспорядки. Пусть думает, что мы слишком напуганы и не выйдем из лагеря. Пусть считает, что легионеры сбились в стадо, как перепуганные овцы. Позволим ему на рассвете атаковать нас здесь. – Он обвел рукой вал и пространство за ним внутри лагеря. – Когда они преодолеют укрепления и хлынут в ворота, то найдут нас – мы будем ждать.

«А ведь пережитый у ворот хаос не лишил Цецину ни решимости, ни отваги», – с радостью подумал Тулл.

План был хитроумный.

Глава 38

Пользуясь копьем, как слегой, Арминий пробирался через болото к лагерю. Мело с группой лучших воинов сопровождал его; до этого они провели несколько часов в темноте поблизости от римских укреплений. Привлеченный сначала шумом – криками и воплями испуганных людей, но больше всего ржанием и топотом лошадей, – Арминий решил задержаться, потому что паника в стане врага нарастала. Причина распространившейся тревоги была неясна, но потом маленькие группы пеших перепуганных легионеров начали выбираться из северных ворот, и стало понятно, что в лагере начался хаос.

Опасаясь возможной ловушки, Арминий сдерживал своих рвущихся в бой воинов. Вместе с Мело он подобрался поближе к северным воротам лагеря. Конструкция стен у входа не позволяла им видеть происходящее внутри, но у него была возможность получить представление о том, что там делается, прислушиваясь к крикам и громким разговорам, долетавшим из-за вала.

«Какая жалость, что я не убил Тулла шесть лет назад», – думал Арминий. Центурион оказался упорным человеком. Сначала он сорвал его планы на поле боя, а теперь одержал верх над толпой перепуганных легионеров у ворот, рассказав об орле своего легиона и заявив, что они не должны уступать своих штандартов врагу. Все это бесило Арминия, и в то же время он не мог не восхищаться этим человеком. Поняв, что Цецина тоже там, вождь херусков вознамерился было ворваться в ворота и убить и Тулла, и командующего заодно, но Мело ему не позволил. Арминий проклинал его, но когда предрассветные лучи осветили небо на востоке, вынужден был признать, что заместитель был прав. Они могли достичь успеха, но если б, по крайней мере, часть легионеров оказала сопротивление, дело кончилось бы для них плохо.

Смерть не страшила Арминия; после похищения Туснельды вождь начал искать ее в бою, стремясь обрести освобождение от страданий. Он позволил Мело убедить себя, потому что без него, Арминия, признанного всеми вождя, которому благоволят боги, даже нападение на потрепанные легионы могло закончиться для союза племен поражением и распадом. Но с ним успех обеспечен. Легионеры в ужасе – доказательства этому Арминий слышал собственными ушами. Когда они наконец выйдут из своего лагеря, тысячи воинов-германцев нападут на них, и последние остатки храбрости покинут римлян, как это случилось с Варом и с теми несчастными, которые следовали за ним.

Горько было сознавать, что, несмотря на все величие предстоящей победы, Туснельда и их ребенок никогда не вернутся домой. Его опасения окрепли после того, как он получил вести с западного берега Рейна. Сколько бы римлян он ни убил, она ушла навсегда – Туснельду отправили в Рим в качестве почетной пленницы. Арминий стиснул зубы так, что челюсти свело. «Германик, ты ублюдок, – подумал он. – Хладнокровная бессердечная тварь. Когда-нибудь я поймаю тебя – и, клянусь богами, ты пожалеешь, что родился на свет».

– Мы почти пришли. – Голос Мело оторвал Арминия от раздумий. Тот подавил гнев. Настало время спокойствия и самообладания. – Хочешь, чтобы я поднял остальных?

– Да. Пусть придут все вожди. У нас мало времени. Цецина вскоре захочет выступить, пока его людей окончательно не покинула решимость.

– Сегодня будет еще тот денек, я это чувствую, – сказал Мело, хлопнув Арминия по спине, перед тем как исчезнуть в предрассветном тумане.

Спустя час у Арминия собрались вожди. Настроение у всех было приподнятое. Воодушевленный рассказом вождя херусков о панике в стане врагов, Ингломер предложил атаку на римский лагерь всеми имеющимися силами. К неудовольствию Арминия, остальным вождям мысль понравилась, и они одобрительно заревели, подняв лица к свинцовому небу. Арминий снова и снова убеждал их, что сходиться с легионерами в открытом бою опасно.

– Почему бы не позволить им выйти из лагеря на болотистую, труднопроходимую землю? Там они будут легкой поживой.

Его возражения и предложения не хотели слушать. Даже Большая Челюсть, который раньше соглашался с Арминием, хотел ударить по римлянам.

– Они, как младенцы, обмочили штаны, ты сам это сказал, – заявил он громко. – У них слабые укрепления. И, что еще лучше, все легионеры в одном месте.

– Можно будет легко забрать орлов, – сказал Ингломер. – Только представь себе.

Вожди принялись кричать.

– Я возьму себе одного!

– Нет, если мои воины будут первыми!

– Я хочу двух!

Арминий наблюдал за оскалившимися вождями, наскакивающими друг на друга, словно юнцы у бочки краденого пива, и его дурные предчувствия только усилились.

– Нет необходимости нападать на лагерь, – повторил он. – Пусть ублюдки выйдут на болото. Мы сможем убивать их в свое удовольствие.

– Такое малодушие не в твоем характере, племянник, – насмешливо сказал Ингломер. – Мы перебьем их, как цыплят, неужели ты не понимаешь?

Оскорбление глубоко ранило Арминия. Он пристально посмотрел на дядю, потом на Большую Челюсть, который пришел в восторг от идеи перебить римлян, как рыбу острогой в пруду. Тощий и остальные вожди кивали и изображали, как они будут пронзать легионеров. Арминий понял, что нападение состоится с ним или без него. В какой-то момент вождь ощутил отчаяние и беспомощность, а потом решил все обдумать.

Если он прикажет, бóльшая часть его воинов воздержится от нападения. Это примерно пять с половиной тысяч копий, значительная и весьма важная доля всего войска. Обученная, вооруженная лучше многих, состоящая в основном из ветеранов. Ее отсутствие скажется на ходе битвы, возможно, даже предрешит победу римлян. А если подобное случится, то вероятно повальное бегство, которое будет сопровождаться тяжелыми потерями. Кроме того, что поражение стоило бы многих человеческих жизней, были и другие соображения. Германцы сами по себе отважны, но в случае поражения теряют интерес к продолжению борьбы с врагом. Они разойдутся по своим поселкам, и никаких надежд на изгнание Цецины с его армией не останется. Все усилия Арминия закончатся ничем.

Он наблюдал за Большой Челюстью, размышляя, почему вождь ангривариев не думает так же.

– Нападем на них на открытом месте, и добьемся большего успеха, – сказал Арминий, решив попробовать еще раз. – Вчера мы только начали.

– Ударим прямо сейчас, когда они ослабли от недостатка сна и все еще напуганы взбесившейся лошадью, – и победа будет за нами, – твердил Большая Челюсть.

– Он прав, – объявил Ингломер уверенным голосом. – Ты с нами?

Внимание всех вождей обратилось к Арминию. Он посмотрел на Мело, который выждал, а потом раздраженно пожал плечами.

– Мои воины тоже пойдут в бой. Не хочу постоянно слышать, что слава досталась вам или как вы победили в этот день, – бросил он Большой Челюсти. – Это касается и тебя, дядя.

– Мы можем поделиться славой, – заявил Большая Челюсть, оскалившись.

– В самом деле, – согласился Ингломер, но он не улыбался, а смотрел на Арминия, и в глазах его горел гнев.

Вождь херусков ответил ему тем же. «Я знаю, о чем ты мечтаешь, – думал он. – Ты надеешься надеть мантию». Будь ситуация другой, Арминий сказал бы это вслух, возможно, даже вызвал бы Ингломера на поединок. Но сейчас лучше подождать, когда закончится день, когда завершится битва и будут подсчитаны потери. Если замысел дяди увенчается успехом, это будет настоящим вызовом авторитету Арминия. Если нападение увенчается провалом – что, скорее всего, и случится, – он железной рукой поставит Ингломера на место.

«Чтобы мост перейти, надо до него дойти, – подумал Арминий. – Сначала сокруши римлян».

Рассвет уже наступил, и воины Арминия собрались вокруг него. Многие принесли связки хвороста и охапки вереска. Другие тащили грубо сколоченные лестницы – результат работы по исполнению приказа о подготовке к нападению. Хворост и вереск предназначался для заполнения римского оборонительного рва, чтобы быстро подняться на вал.

Арминий снова изучал лагерь врага. Дождь наконец прекратился, и теперь легче было рассмотреть маячивших на валу часовых. Слабые струйки дыма, поднимавшиеся к небу из-за стен, обозначали разложенные солдатами костры. Оттуда долетали отдельные голоса, но признаков какой-нибудь активности заметно не было. «Возможно, Ингломер прав», – подумал Арминий. Он рассчитывал, что к этому времени легионеры уже соберутся у северных ворот и выступят по направлению к лесной дороге.

Никого не было видно. Не доносилось ни единого звука, говорившего о том, что легионеры готовятся к маршу. Четыре с половиной тысячи человек производят много шума, а если умножить это количество в четыре раза, невозможно построить столько солдат в полной тишине.

– Они напуганы, – сказал Арминий стоявшему рядом Мело. – Должно быть, сбились в кучки, как дрожащие щенки, и надеются, что мы уйдем.

– Не уверен, – ответил Мело, хмурясь. – Что, если это ловушка?

Та же самая мысль беспокоила Арминия с того момента, как был принят план Ингломера, но он старался отмахнуться от нее – и отмахивался до сих пор.

– Мы почти ничего не можем сделать. Атака вот-вот начнется.

– Ты можешь удержать наших людей.

– Половина из них не станет слушать. Посмотри на них – они жаждут крови. Другая половина назовет меня трусом. Если нападение пройдет успешно, а я останусь в стороне, самый последний воин скажет, что меня надо заменить другим вождем. – Арминий почти убедил себя. – Мы должны идти вперед вместе с остальными.

– Мне это не нравится, – сказал Мело. – Слишком спокойно.

Арминий понимал, о чем говорит его помощник, но с обеих сторон от себя он уже видел воинов, выходивших из-под деревьев: люди Ингломера и других вождей пришли в движение. Его собственные воины переминались с ноги на ногу и посматривали на него, ожидая приказа к выступлению.

С каждым прошедшим мгновением возрастала угроза, что кто-то возьмет решение на себя, и это тоже подорвет его авторитет.

– Надеюсь, ты ошибаешься. Во всяком случае, уже слишком поздно.

Мело еще больше помрачнел, но зашагал вперед вместе с остальными. «Более верного соратника у меня нет, – с гордостью подумал Арминий. – Если б каждый мой воин был сработан из того же материала, что и Мело, я разбил бы римлян пять раз подряд».

Уже полностью рассвело, и теперь они находились в поле зрения вражеских часовых. Ободряемые Арминием и другими вождями, воины толпами текли со склонов холма к римскому лагерю. Они прошли, наверное, треть пути, когда с ближайшей стены прозвучал тревожный крик. У Арминия екнуло сердце, но общего сигнала тревоги не последовало. Он видел пятерых часовых, наблюдавших за ними. Они кричали во весь голос и были сильно напуганы. Арминий приободрился.

– Эгей! – взревел он, обращаясь к своим воинам. – Давайте быстрей!

К тому времени когда воины прошли еще три сотни шагов, двое римских часовых покинули свои места. Ингломер и Большая Челюсть были правы, решил Арминий. Он не собирался терять лицо и ждать, когда они разгромят Цецину. Вождь перешел на бег, призывая своих воинов следовать за ним. Когда те затянули барритус, он с удовольствием присоединился к ним.

«ММММММММ! УУУММММММММ!»

Весь забрызганный грязью, увязая в ней по колено и тяжело дыша, Арминий оглянулся. Они преодолели уже две трети расстояния до лагеря. Несколько воинов упали, подвернув ногу или обессилев, но громадное большинство двигалось с ним, с искаженными лицами повторяя вновь и вновь боевой клич. С вала исчез третий часовой, и против тысяч Арминия остались двое легионеров. Они продолжали звать на помощь, но их трясло от страха. Из лагеря доносилось что-то похожее на тревожные крики. Кровь стучала в ушах, в ладони плотно и надежно лежала рукоять меча. Осталась сотня шагов.

– Вперед! – кричал Арминий с растущим воодушевлением. – Через ров и на стену!

На семидесяти шагах один из часовых метнул копье. Оно взвилось в воздух – бросок был отличный – и вонзилось в землю рядом с Осбертом, который в ответ проревел проклятие. Второй часовой выждал, пока германцы подбегут поближе, прежде чем метнуть копье. Но бросок вышел слабым, оружие упало сразу за рвом. Воины обрушили на часового оглушительный шквал оскорблений, после чего двое последних часовых исчезли из виду. Из лагеря продолжали доноситься панические крики.

– Что ты думаешь? – спросил Арминий у бегущего справа от него Мело.

– Скажу, когда заберемся на вал, – коротко бросил тот.

– Ты уж поверь, – возразил вождь, уже охваченный жаждой кровопролития, – они в ужасе!

– Может быть. – Мело бросил свою охапку хвороста в ров и принялся отдавать указания воинам: – Кладите их поверх моей! Ты, наваливай другую кучу вон там! Через каждые двадцать шагов. Шевелись!

Прошло совсем немного времени, и во многих местах ров был завален. Воины перебегали по этим зыбким гатям и прислоняли лестницы к валу. Арминий был в гуще воинов. Казалось невероятным, что они подобрались вплотную к оборонительным сооружениям римлян, пусть даже незащищенным. В глубине души Арминий еще ждал волны копий, со свистом вылетающей из-за вала, но ничего не происходило. Даже перепуганных часовых нигде не было видно, а панические крики в лагере не прекращались. Он действительно начинал верить, что римляне потеряли надежду. Один из воинов уступил ему право подняться по лестнице. Он будет одним из первых, кто взберется на вал.

Бросив меч в ножны, держа копье и щит в левой руке, вождь ступил на первую перекладину лестницы. На вторую. Третью. По обе стороны от него воины, в том числе Мело и Осберт, быстро поднимались по лестницам. «Надо немного остудить их, – подумал Арминий, – заставить быть осмотрительными». Первым делом следует захватить плацдарм, а потом освободить один из проходов в лагерь. После этого можно приступать к бойне.

– Арминий!

Тон Мело заставил Арминия взлететь по лестнице, словно за ним гнались все демоны преисподней. Он вцепился правой рукой в гребень вала, чтобы подтянуть тело и перевалиться через укрепление, когда уши его наполнились знакомыми, ужаснувшими его звуками.

«Трам-тарам. Трам-тара-рам. – Во всех частях римского лагеря запели трубы. Они пели снова и снова: – Трам-тарам. Трам-тара-рам. Трам-тарам. Трам-тара-рам».

Не веря своим ушам, Арминий встал и подошел к уже взобравшемуся на вал Мело. Желудок свело тошнотворным позывом. Вместо хаоса он увидел когорты легионеров, построенные одна за другой в строгом порядке. Они ждали. Наблюдали. И были готовы.

Глава 39

Как и все солдаты армии Цецины, Пизон стоял со своими товарищами, устремив взгляд на верхнюю кромку оборонительного вала и ожидая появления врага. Нервы его были напряжены, тупая ноющая боль за глазницами не проходила. Прошел, быть может, час, как они построились, но казалось, что минула вечность. Приказ Цецины им передали до рассвета, и Тулл быстро построил солдат в боевой порядок. Теперь все когорты Пятого располагались на внутренней границе пространства от вала до собственно территории лагеря. Они стояли в боевом строю, повернувшись лицом к северным воротам. Сравнительно невысокий вал как раз скрывал их от глаз неприятеля. Как доверительно сообщил Тулл, по легиону на каждую стену. Этого более чем достаточно.

«Учитывая степень испуга, царившего несколько часов назад, странно было чувствовать решительный и бодрый настрой легионеров, буквально витавший в воздухе», – размышлял Пизон. Обращение Цецины, которое он прокричал, сидя на лошади и разъезжая перед солдатами, гвоздем сидело в голове. «Подумайте о своих любимых, ждущих вас в Ветере, и о встрече, которую они вам устроят, – кричал командующий. – Вспомните победы, которые мы одержали этим летом. Победите в сегодняшней битве, и вы покроете себя славой. О вашей доблести станут говорить будущие поколения!»

«Вдохновляющие речи хороши и полезны, но есть еще кое-что, позволяющее тверже стоять на земле, и это – плечи твоих товарищей, с которыми ты в строю», – думал Пизон. Он с благодарностью посмотрел на Вителлия и Метилия. Рядом с ними легионер чувствовал себя в безопасности, но это не значило, что ему нравится ждать, пока во рту не пересохнет, в животе не сведет от голода, а сам он весь не покроется от волнения холодным потом. Кроме того, мочевой пузырь, который он не так давно опустошал, снова наполнился и мышцы сводило от напряжения. Когда часовые на северной стене тревожно закричали, Пизона переполнило чувство облегчения. Конечно, он, как всегда, боялся, но муки ожидания кончились.

– Они идут, – сказал Пизон. – Наконец-то.

– Я думал, варвары не клюнут на удочку Цецины, – пробормотал Вителлий, хмурясь.

– Они клюнули, так что радуйся. – Метилий толкнул Вителлия в бок.

– Радоваться? – буркнул тот. – Тысячи шлюхиных сынов собираются перескочить через эту стену и наброситься на нас!

– Лучше здесь, чем на болоте, сварливый ты ублюдок, – уколол Пизон.

– Слушайте, черви, – прошипел Тулл. Он бдительно прохаживался вдоль строя, угрожающе держа свой витис шишковатым концом вверх на уровне их глаз. – Слушайте.

Сначала Пизон не слышал ничего, кроме гулких ударов своего сердца о ребра, обычного поскрипывания кожаных ремней и звяканья кольчуг на товарищах. Потом между тревожными выкриками часовых он услышал голоса людей, доносившиеся из-за северной стены.

– Приготовьтесь, – сказал Тулл как можно тише, но чтобы все услышали. – И чтобы ни один из вас не издал ни единого звука, пока я не прикажу. Если я услышу что-то громче пуканья мыши хотя бы от одного человека, я всем вам сделаю еще по одной дырке в задницах. – Центурион говорил, многозначительно поводя витисом перед их лицами. Никто не посмел и пикнуть, и Тулл плотоядно улыбнулся. – Спокойно, братья. Когда эти дикари появятся, их будет ждать такой неприятный сюрприз, какого они не видали за всю свою паршивую жизнь.

Пизон сосредоточился на часовых; только по ним он мог определить, насколько близко враги. Вскоре двое из них с хриплыми криками бежали со своих мест, стуча сандалиями по ближайшей лестнице. Оказавшись на земле, они перестали изображать панику и встали в строй. Трое оставшихся часовых продолжали кричать, указывать руками и призывать на помощь богов. «Любой из них мог бы стать актером», – подумал Пизон, даже немного, несмотря на страх, позабавившись.

«МММММММММ! УУУМММММММ!»

Когда зазвучал ненавистный боевой клич врага, у Пизона задергалась щека.

– Ублюдки, – прошипел Метилий краешком рта.

Пизон чувствовал, как Вителлий переносит вес тела с одной ноги на другую, а солдат за его спиной сдерживает кашель. В центурии слева от них закричал какой-то легионер. К нему сейчас же подскочил центурион с витисом в руке. «Бум-бум». – Негодяй замолк. Пизон тайком оглянулся. Лица у его товарищей были хмурые, жесткие – и потные. На некоторых читался страх. Другие дрожали от ужаса. Но и те и другие молчали. «Это потому что Тулл со своим витисом может быть где угодно, – подумал Пизон. – Может появиться перед строем, сбоку или сзади – нельзя угадать, где он окажется в следующее мгновение».

Третий из пяти часовых развернулся и побежал вниз, и Тулл – он снова оказался перед строем – поднял руки.

– Это сигнал, братья, – сказал центурион и скорчил гримасу. – Давайте как можно жалостливей!

После напряженного ожидания было так приятно сделать хоть что-то. Легионеры принялись вопить; поднялся гвалт.

– Германцы идут! – кричал Пизон. Возле него Вителлий хрипел так, словно ему перерезали горло.

– Бегите! – вопил Метилий. – Бегите!

В имитации паники приняла участие только треть всех когорт. Так приказал Цецина. «Мы не должны перестараться», – сказал он. Тем не менее шум стоял оглушительный и напоминал панику, охватившую лагерь ночью. У Пизона болели барабанные перепонки, даже когда он сам кричал. Трудно было не почувствовать хотя бы толику того страха, который они изображали для врага. Пизон видел, как двое последних часовых метнули свои копья – это тоже было условлено – и убежали.

– Бежим к восточным воротам! – кричал Пизон, почти желая убежать туда.

Теперь Тулл стоял к ним спиной и, как ястреб, смотрел на вал. Запал у Пизона прошел, и, как он видел, его товарищи тоже выдохлись. Все смотрели туда же, куда и центурион. Сердце Пизона гулко стучало. В воздухе еще висели панические крики, издаваемые другими центуриями, но легионер уже слышал грубые голоса, доносившиеся со стены. «Топ-топ-топ». – Звуки раздавались вдоль всей линии укреплений. Слышались гортанные команды. Они устанавливают лестницы, думал Пизон. Сейчас полезут наверх.

– Вот и они, братья, – прошипел Тулл. – Ждите сигнала труб.

На гребне вала возникла первая фигура, и Пизон, не сдержавшись, охнул. Рядом хихикнул Вителлий:

– Опять обмочился?

Ближние к ним легионеры фыркнули.

– Ублюдки. Это с каждым может случиться, – буркнул Пизон, но покраснел.

К первому варвару присоединились четверо других. За несколько биений сердца их число утроилось. Воины стояли на валу, в замешательстве рассматривая поджидающие их легионы.

«Трам-тарам. Трам-тара-рам. Трам-тарам. Трам-тара-рам». – Громко и протяжно запели трубы, призывая всех легионеров к оружию. Тулл отдал приказ обнажить мечи и встать плотнее.

На верху укреплений скапливалось все больше и больше варваров, и те, кто забрался первым, начали спускаться по ступеням. Они не были глупцами и ждали, когда товарищи присоединятся к ним. Опытные воины и вожди сбивали их в большие отряды. Берсерки рычали угрозы и колотили себя кулаками в грудь. Но Тулл пока не отдавал приказа. Пизон обвел взглядом другие стены; через них тоже перелезало бесчисленное множество врагов. О боже, как он был рад, что в лагере собрались все четыре легиона!

– Надо отдать должное этим шлюхиным детям, – заявил Вителлий. – В храбрости им не откажешь.

– Да уж, – с чувством отозвался Пизон. – Я бы ни за что сюда не спустился.

Метилий оскалил зубы:

– Когда они собираются командовать атаку?

– Чем больше этой мрази соберется внутри, тем больше их мы раздавим о стены, – крикнул Тулл. – Никому не дадим уйти, правильно?

Пизон и его товарищи яростно взревели.

Вскоре перед Туллом и его когортой собрался отряд в несколько сотен германцев. С каждой секундой к нему прибавлялись десятки воинов. «Копья сейчас пригодились бы, – подумал Пизон, – но копий у римлян не было – их использовали во вчерашнем сражении». Предстоял ближний бой, лицом к лицу, в котором работают мечами и щитами. Кровавый, жестокий и беспорядочный.

Люди с обеих сторон были готовы биться насмерть.

Глава 40

Трубы взревели снова; Тулл качнулся, положил свой витис на землю и обеими ногами вдавил в грязь. Отполированная ладонями палка из виноградной лозы была предметом его гордости, он не расставался с ней с тех пор, как стал центурионом, – но в бою ей не место. Возможно, когда все кончится, он и найти ее не сможет, но сейчас это беспокоило его меньше всего.

Тулл смотрел на варваров, сгрудившихся перед ними. «Может, я сегодня и умру, но Фортуна явно нам благоволит, – думал он. – Арминий просто глупец, если привел своих воинов в замкнутое пространство».

Грудь сдавило, желудок свело спазмом, но он был готов. Пизон стоял по одну сторону от него, а Вителлий с черно-синим сломанным носом – по другую. Они все были здесь – и Метилий с остальными ветеранами Восемнадцатого, и его солдаты из Пятого. Сейчас каждый из них был дорог Туллу – даже заговорщики, бунтовавшие в прошлом году. Ради них он был готов на все. Сражаться, истекать вместе с ними кровью, вытаскивать их из проклятого болота… Если б потребовалось, он отдал бы жизнь за любого солдата из своей центурии.

И все же Тулл надеялся, что сегодня до этого не дойдет. Варвары получат жесточайший урок.

– Поднять щиты, мечи на изготовку, братья! Вперед, пошли!

Они двинулись вперед в едином строю, щит к щиту; лезвия мечей выступали между кромок щитов, как зубья. Тулл слышал, как с обеих сторон центурионы повторили его приказ. В ответ германцы завопили и принялись колотить древками копий по щитам, стараясь довести себя до исступления перед броском на непроницаемую стену из дерева и металла.

Обе стороны разделяли двадцать пять шагов. Раздался крик, и многие германцы метнули копья. Высоко и низко, по дуге и прямо, они полетели в легионеров. Тулл гаркнул передней шеренге присесть за щитами, а солдатам следующей поднять их. Копья ударили еще до того, как он выкрикнул последние слова. Послышались крики боли и проклятия. О землю грянулись тела и щиты. Во второй или третьей шеренге кого-то вырвало; через мгновение Тулл учуял едкий запах желчи. Из второй шеренги долетели отчетливые звуки, означавшие, что кто-то простился с жизнью – шумный резкий выдох, потом удар тела о землю.

– Щиты у всех есть? – крикнул Тулл. – Если у кого нет, возьмите у упавшего сзади. Раненым остаться. Готовы?

– Да, центурион, – откликнулись десятки голосов.

– Вперед! – Тулл был разочарован, что не видит знакомых лиц среди варваров. Встретить Арминия снова было бы невероятной удачей, но он тем не менее надеялся на это.

Германцы не стали ждать, когда римляне доберутся до них. С боевым кличем они ринулись вперед всей толпой. Перед глазами Тулла замелькали искаженные ненавистью лица, раскрашенные щиты и занесенные для удара копья.

– Стой! – гаркнул он. – Держи строй!

Его всегда удивляло, что человек способен помнить не только то, что было перед боем, но и сам хаос ближнего боя. Свевский узел на голове варвара – неуместный, потому что племя свевов не воевало с Римом. Щит с гипнотическими черными спиралями на синем фоне. За спиной Тулла один солдат повторял: «Ублюдки. Ублюдки. Ублюдки». Редкие, почему-то напомнившие могильные камни зубы в разинутой пасти седобородого вопящего воина. Или усы, каких Тулл никогда не видел, – длинные, густые, заплетенные на концах в косички, украшавшие лицо вождя.

С оглушительным грохотом волна германцев ударилась о стену римских щитов. Возле Тулла Пизон командовал сам себе: «Следи за ним. Ударь вниз в его левую стопу. Вот так!» Центурион тяжело дышал открытым ртом. Он вонзил меч глубоко в глотку седобородого; хрустнули зубы, брызнула кровь. Левую ногу Тулла запачкала кровавая слюна, он с трудом вырвал меч из трупа. Седобородый упал в лужу собственной крови.

Его место сразу занял высокий воин с дубиной. Оскалившись, он размахнулся, чтобы нанести смертельный удар по голове Тулла. Центурион резко повернул корпус влево. Что-то разорвалось в боку – возможно, мышца, – и дубина грянула в кромку его щита, чуть не выбив его из руки. В следующее мгновение Тулл мог погибнуть, но Вителлий был на месте и так глубоко вонзил меч в грудь воина с дубиной, что перекрестье клинка ударилось о ребра.

Попытка поднять щит вызвала острую боль в руке – удар повредил мышцы предплечья, – но биться без щита равносильно смерти. Стиснув зубы, Тулл занял свое место. Оценить, что происходит вокруг, или просто поблагодарить Вителлия – на это времени не было; прямо на него бежал здоровенный бородач. Ненависть к Арминию и всем этим проклятым германцам вскипела и опала. Преодолев боль, Тулл саданул противника умбоном щита в живот. Германец не ожидал такого удара и ответил лишь протяжным «у-уффф», выпустив весь воздух из легких. Отточенным движением Тулл левой рукой отвел щит, а правой вонзил меч бородачу в живот, провернул его и вырвал обагренный кровью клинок из тела. Бородач опустился на колени, с губ его слетел слабый, жалобный стон.

Тулл убил и следующего варвара, но, чтобы справиться с очередным, ему понадобилась помощь Пизона. Тугие щупальца боли сдавили грудь, левая рука почти не слушалась, а перед глазами плясали черные точки. Жизнь ему спас перерыв, наступивший в сражении, – обе стороны отступили на несколько шагов по молчаливому взаимному соглашению, чтобы перевести дух. Железная кромка щита смялась от удара дубины, но он еще годился для боя. Тулла больше тревожило другое: сможет ли он пользоваться левой рукой. Чувствуя, что силы уже не те, центурион решил занять место во второй шеренге. Иначе следующей сшибки ему не пережить. Мысль была горькая, как цикута; никогда еще он не переставал сражаться так скоро.

– Ты в порядке, центурион? – прозвучал возле уха голос Пизона.

– А? – Тулл уставился на солдата. – Конечно, в порядке.

– Они испуганы, центурион. Смотри, – Пизон кивнул в сторону германцев.

Тулл взглянул. Стоявшие напротив варвары, численность которых заметно убавилась, выглядели растерянно. «Неудивительно», – подумал центурион. Земля была устлана телами их товарищей, а оставшихся в живых прижали к стене. Тулл посмотрел влево и вправо вдоль вала. Слева бой еще кипел, справа наступила передышка. Германцы там тоже понесли тяжелые потери. Легионеры, стоявшие перед ними, пели, но варвары в ответ не гудели свой боевой клич. На валу Тулл заметил германцев, карабкающихся по лестницам. «Отступают, – решил он. – Теперь наш черед. Один мощный удар, и мы размажем их по стене», – с воодушевлением подумал Тулл. Он поднял щит – и судорожно выдохнул от боли в предплечье, к которой прибавлялась пронзительная боль в поврежденной боковой мышце. «Я могу командовать. Все закончится быстро».

– Готовы, братья? – крикнул он.

– Готовы, центурион!

– Видите их, братья? Они устали. Напуганы. Половина их товарищей мертвы благодаря вам. Готовы покончить с остальными? – Солдаты согласно заревели, а Тулл принялся колотить мечом по умбону щита – раз, два, три. – Вперед!

Он повел своих людей медленным, но решительным шагом, и противник не выдержал еще до того, как легионеры приблизились. Отталкивая и пихая друг друга, одни германцы в панике побежали к ближайшим воротам, другие полезли по лестницам на верх вала, чтобы спрыгнуть за стену лагеря. И лишь немногие решили сразиться, прижавшись спиной к земляному укреплению; они либо были слишком горды, чтобы бежать, либо, как решил Тулл, жертвовали собой ради спасения товарищей. Он подождал, пока легионеры прикончат оставшихся, а потом повел центурию вправо, к северным воротам. Все внутреннее пространство лагеря, прилегающее к северной стене, представляло собой мятущуюся толпу отступающих германцев, на которых со всех сторон нападали легионеры из когорт Пятого легиона. Его солдаты окунулись в этот водоворот, и Тулл утратил контроль над ними.

«Так и должно было случиться», – думал центурион, посматривая на забрызганные кровью лица легионеров. Он нутром чуял, что победа будет за ними. Тулл уже не раз видел, как бегут варвары. Сейчас их выдавят из ворот на болото, и бойня продолжится там. И все же где-то в мозгу сидела навязчивая мысль: неужели Арминий не подготовил никакой ловушки? Что, если сейчас по бесформенной толпе легионеров, выбегающих из лагеря, нанесут удар из засады?

Тулл не успокоился до тех пор, пока не поднялся на вал и не осмотрел окрестности лагеря. Лишь после этого все его сомнения ушли. Он видел лишь спины бегущих варваров и толпы легионеров, гнавших врага по горячему следу. По всему болоту были разбросаны копья и щиты. В грязных лужах лицами вниз плавали трупы; тела лежали, застряв в кустах можжевельника. Отчаянно кричали раненые, увязшие в трясине или обессилевшие от потери крови. В небе уже висели вороны. «Почему стервятники прилетают так быстро? – размышлял Тулл. – Что ж, здесь их ждет настоящий пир, это уж точно».

И пусть среди убитых будет Арминий.

Глава 41

Радостно крича, Пизон с товарищами гнались за убегающим врагом. Тулл с Фенестелой спокойно шли следом. В погоню за побежденными бросились почти все легионеры, так что в лагере почти никого не осталось. «Похоже, – думал Пизон, – все центурионы послали своих солдат преследовать неприятеля, как охотники спускают с поводков своры гончих». Центурия Тулла сразу рассеялась, но Пизон с друзьями держались рядом.

Гоняться за людьми и убивать их в спину – жестокая и изнурительная работа, но Пизону было наплевать. Он убивал шлюхиных детей, которые месяцами изводили армию, уходили от открытого боя, охотились за ним и его братьями на болотах, убили Саксу. Наверняка многие из них участвовали в ловушке Арминия шесть лет назад. По мнению Пизона, они вполне заслуживали той участи, которая их постигла.

Вместе с сотнями других легионеров он и его товарищи протиснулись через северные ворота и пустились в погоню за германцами. Бóльшая часть варваров бежала по болоту, но некоторые пытались найти спасение на гати. Легионеры веселились, наблюдая за тем, как германцы спотыкаются о сломанные стволы и торчащие бревна и падают в лужи, образовавшиеся под поврежденным настилом. С толпой других римлян они побежали туда и изрубили в куски даже тех, кто просил о милосердии. Крепкие воины, седобородые старики, зеленые юнцы – не имело значения. Убивали всех. Пизон прикончил старика, который годился ему в дедушки, и другого, который мог бы быть его младшим братом. Метилий занялся берсерком с поврежденным коленом. Он хохотал над воином, который сидя напрасно пытался нанести удар по врагу. Танцуя вокруг берсерка, Метилий наносил ему колющие удары в грудь и в спину, но не убивал. «Давай, великан, – дразнил он его на языке германцев. – Ты можешь достать меня». Берсерк бросался телом вперед, отчаянно стараясь дотянуться до врага копьем. Ухмыляющийся Метилий подождал, когда варвар шлепнется в грязь ничком, оседлал его и прикончил точным ударом, загнав меч в основание черепа.

Погоня продолжалась несколько часов, так долго, что легионеры останавливались отдохнуть и попить воды. Некогда пугающее место с чуждым пейзажем, полное врагов и криков странных птиц, теперь болото принадлежало им. Они углубились далеко, беспощадно преследуя варваров. Иногда беглец останавливался, чтобы драться за жизнь, иногда к нему присоединялись товарищи. Эти попытки привлекали внимание легионеров, которые спешили со всех сторон, словно мухи на кучу свежего дерьма. Окруженные, варвары погибали, зачастую даже не сумев ранить противника.

Естественно, победители не уходили, не обыскав мертвые тела в поисках ценностей. По мнению Вителлия, это была одна из заслуженных наград после победы, и он брался доказать это любому. У многих варваров были кошели, но содержимое большинства из них оказывалось скудным, всего несколько медных монет. Легионеры радовались, находя серебряные браслеты или подвески в виде молотов – их было много. Вителлий, радостно смеясь, снял золотой обруч с шеи вождя.

– Это стоит годового жалованья! – Он отпрыгнул – рука жертвы шевельнулась, с грязных губ сорвался слабый стон. – Так ты еще жив! – Ухватив вождя за волосы, Вителлий погрузил его голову в ближайшую лужу. Пизон ошеломленно наблюдал за происходящим. Вскоре вождь перестал дергаться.

– Тебе не стоило так поступать с ним, – сказал Пизон.

Вителлий недовольно посмотрел на него.

– Тебе что за дело? Он сделал бы с тобой то же самое или что-нибудь похуже.

Это правда, подумал Пизон, но хладнокровное убийство вождя начисто лишило его жажды крови. Он посмотрел на солнце, которое то и дело выходило из-за рваных туч. Полдень давно миновал. Скоро начнет смеркаться. Пизон видел, что легионеры останавливаются и начинают возвращаться к лагерю.

– Как далеко мы ушли? – спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь.

– На три мили, – ответил Вителлий.

– Мили на четыре, может, на пять, – поправил Метилий.

Со всех сторон полетели замечания и поправки, но в целом получалось от трех до шести миль.

– Пора подумать о возвращении, а? – предложил Пизон. – У меня нет желания ночевать здесь.

Посыпались неизбежные шуточки, но большинство легионеров согласно кивали. Вителлий поднял свой обруч так, чтобы солнце заиграло на золоте.

– Я с тобой, Пизон. Не хочу потерять это в темноте.

– Смотри, не потеряй, – предостерег тот. – Я собираюсь выиграть его у тебя в кости.

Все захохотали, а Вителлий сделал непристойный жест рукой и постучал пальцем по обручу, который уже надел на шею.

– Когда продам его золотых дел мастеру, куплю себе новый меч. Остальные деньги потрачу на вино и на шлюх. Если окажетесь рядом, можете все рассчитывать на чашу вина, но не больше!

Каждый солдат из их контуберния собрал достаточно, чтобы пьянствовать несколько ночей подряд, а некоторым, как Вителлию, повезло еще больше. По пути к лагерю те, кому досталось меньше, немилосердно дразнили более успешных товарищей. После долгожданной победы всеми овладело радостное, как в день выплаты жалованья за четыре месяца, настроение. Легионеры смертельно устали и перепачкались в грязи и крови; не было вина и почти не было еды, но германцев разгромили, и перед ними открывался путь к Рейну. Возможно, Арминий и соберет воинов, но, учитывая потери варваров, это казалось сомнительным.

– Посмотри, – сказал Вителлий, протягивая руку.

Пизон вгляделся. В десятке шагов слева от них лежал на боку воин. Туника на спине была залита кровью; возле неподвижных пальцев лежало копье. На одном из запястий блестело серебро. Пизон устал, и его не привлекла возможность увеличить добычу. Он продолжал шагать, бросив:

– Успокойся.

– Браслет, кажется, большой, – возразил Вителлий, обнажая меч. Он свернул и зашлепал по грязи.

Пизон только поднял глаза к небу, но не остановился. Остальные шли за ним. Уже начались споры, чья очередь готовить обед из оставшихся продуктов, когда их догнал сдавленный крик. У Пизона сжалось сердце. Он обернулся. Можжевеловый куст мешал, но он видел, как Вителлий наносит колющий удар вниз. Пизон расслабился. Воин оказался живым и закричал; Вителлий добивал его.

– Все нормально? – окликнул Пизон.

Ответа не последовало. Вителлий нанес еще удар и выпрямился. Лицо его свело судорогой.

– У шлюхиного сына был нож.

Пизон уже бежал к нему, но Вителлий тут же упал. Германец лежал на спине – теперь он уже точно был мертв, но с кинжалом в руке. В нескольких шагах от трупа сидел Вителлий с искаженным от боли лицом, держась обеими руками за промежность; грязь между его вытянутых ног была зловещего темно-красного цвета. Пизон упал на колени, срывая с шеи свой шарф – единственную вещь, которую можно было использовать для перевязки.

– Куда он попал?

Лицо Вителлия было пепельно-серым.

– Выше, в бедро. Держал нож наготове… наверное, надеялся, что какой-нибудь дурак перевернет его, как это сделал я. Даже удара не увидел, только почувствовал сильную боль.

– Дай взглянуть.

Вителлий отнял свои руки, залитые кровью, и Пизон сдвинул усаженные металлическими бляшками кожаные ленты, свисавшие с пояса друга. Он осторожно поднял край туники Вителлия – и с трудом сдержал крик отчаяния. Кровь, ярко-красная кровь, била струей из глубокой раны в правом бедре Вителлия. Пизон не был хирургом, но понял, что, по всей видимости, перерезана артерия.

– Что ты там видишь? – простонал Вителлий.

– Твой разбойник еще на месте. Яйца тоже, – ответил Пизон, складывая пропитанный по`том шарф в толстую прокладку и изо всех сил прижимая ее к ране.

– С ним все в порядке? – Подбежал Метилий с искаженным от тревоги лицом.

– Все прекрасно, – бодро ответил Пизон и одними губами дал понять Метилию: «Дело плохо».

Вителлий застонал:

– О боги, больно…

Прокладка из шарфа Пизона насквозь пропиталась кровью.

– Дай мне что-нибудь, – бросил он Метилию. – Твой шарф. Что угодно!

Вителлий лег спиной в грязь.

– Надо было слушаться тебя. Не следовало трогать ублюдка. Одного золотого обруча хватило бы кому угодно.

– Не бери в голову, – сказал Пизон, заменяя свой шарф шарфом Метилия. Они обменялись встревоженными взглядами.

– Браслет хоть того стоил? – беззаботным голосом спросил Пизон.

– Я его еще не снял, – попытался улыбнуться Вителлий.

Пизон обеими руками прижимал шарф к ране Вителлия. Он знал, что так хирурги останавливают кровотечение, но толчки крови, просачивающейся сквозь пальцы, и растущая лужа между ног Вителлия говорили о том, что это не работает.

– Пояс, мне нужен кожаный пояс или ремень, – сказал он Метилию. – И кусок палки толщиной с палец.

– Обвязать вокруг ноги? – Метилий уже расстегивал пряжку пояса. Он отцепил ножны с мечом, протянул перевязь и закричал остальным легионерам: – Идите сюда! Найдите крепкую палку длиной с предплечье. Пизону нужно для Вителлия. Быстрее!

– Я не хочу умирать, – бормотал раненый.

– Ты и не умрешь, – возразил Пизон, но сам подумал, что друг умрет, если не затянуть ремень вокруг ноги. – Помоги, – велел он Метилию. – Держи шарф на ране и прижимай изо всех сил. – Когда Метилий выполнил приказ, Пизон завел ремень под ногу Вителлия и подтянул как можно выше, прямо к паху. Он чувствовал, что начинает паниковать. Кинжал проник так глубоко, что было неясно, принесет ли туго затянутый ремень хоть какую-нибудь пользу. Огромная лужа на земле пугала. – Где эта долбаная палка? – заорал Пизон.

Легионер трижды обмотал ремень вокруг ноги, кладя слой на слой и стягивая изо всех сил.

– Что-нибудь изменилось? – спросил он Метилия.

Тот пощупал, хмурясь.

– Немного.

Пизон еще потянул концы узла, так что мышцы заболели.

– А теперь?

– Так лучше.

– Положи палец на узел, – велел Пизон, продолжая тянуть за концы. Метилий проверил пальцем, туго ли натянута кожа. – Клади руку обратно на рану, – отрывисто командовал Пизон. – Что ты чувствуешь сейчас?

– Кровь идет быстрее после того, как ты затянул ремень, – мрачно ответил Метилий.

Пизону хотелось кричать. Узлы после затягивания всегда ослабевают. Чаще всего это не имеет значения, но сейчас каждая секунда была на счету. Он уже хотел снова кричать, требуя палку, но какой-то солдат прибежал, поскальзываясь, остановился возле него и протянул кусок ветки можжевельника.

– Это все, что я смог найти, – виноватым голосом сказал он.

– Срежь эти проклятые шипы. Быстро! – крикнул Пизон. Он взглянул на Вителлия и пожалел, что сделал это. Друг закрыл глаза, и слабое движение груди говорило о том, что он еще жив, но угасает. – Теллий… Теллий?

Ответа не было.

– Палку. Быстро, не то будет поздно! – Как можно быстрее Пизон просунул еще колючий кусок дерева под перевязь и принялся проворачивать ее на себя. Один, два, три оборота. Кожаный ремень туго натянулся, но он не останавливался. Четыре оборота. Пять. Он быстро посмотрел на Метилия. – Кровотечение остановилось?

– Думаю, да. – Тот вдруг широко улыбнулся. – Да. Я ничего не чувствую.

На всякий случай Пизон сделал еще один полный оборот и засунул конец палки под ремень, чтобы тот не двигался. «Эскулап, – молил он, – прошу тебя, сделай так, чтобы это помогло». Затем взял холодную руку Вителлия в свою.

– Теллий?

Вителлий не отвечал. Испуганный Пизон наклонился и посмотрел в лицо друга. Лицо Вителлия стало восковым; так выглядит мертвый или умирающий человек. Дрожащими пальцами Пизон коснулся внутренней стороны запястья раненого друга.

– Он… – выдавил Метилий.

Пизон зажмурил глаза и попытался полностью сосредоточиться на ощущениях кончиков пальцев. Уловив слабое биение, он воспрянул было духом, но почти сразу же утратил надежду. С каждым ударом уставшего сердца пульс становился слабее и слабее.

Раздираемый жалостью и отчаянием, Пизон держал палец на дрожащей жилке, пока наконец она не замерла. Онемев от горя, молча проклиная себя, легионер опустил голову на грудь.

– Умер, – тихо сказал Метилий.

– Да, – прошептал Пизон.

Никто не сказал больше ни слова. Всех охватило горе. Пизон плакал. Метилий опустился рядом с ним, положил ладонь на неподвижную руку Вителлия. Товарищ, принесший палку, и остальные легионеры смотрели на них в мрачном молчании.

Время шло. Над головами каркнул ворон, ему ответили сородичи. Вдали перекликались возвращавшиеся в лагерь легионеры. Как бы хотел Пизон увидеть того, кто лежит перед ним, среди тех солдат… Они были хорошими легионерами, несомненно, но среди них не было Вителлия, с которым он прошел через многое. Не было больше Вителлия, тащившего его вместе с Метилием много миль по болоту.

Теплое солнце принялось греть им спины. После ужасной погоды последних дней он должен был радоваться. Но Пизон негодовал. «Боги как будто глумились над их другом, смерть которого оказалась столь глупой и бессмысленной», – думал он.

Наконец Метилий нарушил молчание:

– Нам лучше возвратиться.

Пизон шевельнулся, но не встал.

– Идем, – сказал Метилий. – До лагеря далеко, а нам еще нужно сделать носилки для него.

– Почему именно Вителлий? – с горечью спросил Пизон.

– Его время пришло. Вот и всё, что тут говорить. – Метилий бережно положил ладонь на плечо Пизона. – Постарайся не задумываться над этим, иначе с ума сойдешь.

Метилий прав, решил Пизон, стараясь справиться с терзавшей его печалью. Смерть Вителлия не была правильной или неправильной. Она просто была. Богини судьбы перерезали нить его жизни сегодня – не завтра, не в следующем году и не через три десятка лет. Если б варвар с кинжалом не убил его, то это сделал бы кто-нибудь другой. Он, Пизон, еще жив, живы Метилий и остальные. Тулл и Фенестела тоже живы.

В вонючем бесконечном болоте только этот факт имел значение.

Глава 42

Настала ночь. Арминий сидел на одеяле у костра и точил меч. Огонь давал мало света, и заниматься этой монотонной бездушной работой не было большой необходимости, но ему требовалось что-то, способное отвлечь от мыслей о случившемся. Мех с вином был первым средством, заточка меча – вторым. Прежде всего он удалил запекшуюся кровь мокрой ветошью. Вычистить сукровицу с перекрестья, где соединялись клинок и рукоять, не удавалось – она въелась в металл, – но Арминий считал эти грязные пятна ржавчины частью самой сущности меча. Он не хотел удалять все доказательства того, что этим мечом ранили и убивали людей.

Прищурившись, вождь посмотрел вдоль лезвия, высматривая зазубрины, остающиеся после ударов по металлу – мечам, кромкам щитов, шлемам, – и, найдя три близко расположенных, принялся постукивать точильным камнем по этому месту, нанося точные, сильные удары и держа точило именно под тем углом, который требовался. Шесть ударов в одну сторону, шесть обратно. Арминий снова проверил клинок – две зазубрины исчезли, но третья осталась. Он сосредоточился на этом участке лезвия и трудился долго, пока не избавился от изъяна. Потом, перевернув клинок, принялся за другую сторону. Занятие приносило удовлетворение и требовало полной сосредоточенности – и, сколько бы раз он им не занимался, было не в тягость, а в радость.

– Вот ты где, – сказал Мело, появляясь из темноты.

Арминий хмыкнул, но взгляд не поднял. Следовало бы обсудить их закончившееся разгромом нападение, но ему не хотелось. После таких событий полезно посидеть вот так, с пустой головой. Он поднял меч, направив его острием к огню, и принялся высматривать другие изъяны.

– Пить хочешь? – спросил Мело.

– Нет. – Заметив щербинку на лезвии, Арминий занялся ею.

– Голоден?

– Нет. – Точильный камень негромко шуршал, скользя по стали, – вперед-назад, вперед-назад.

– Хочешь поговорить?

– Нет. – Арминий продолжал водить точилом по клинку. Потом провел по нему пальцем и не почувствовал ничего, только гладкую сталь. Меч был отточен. Вновь направив оружие на огонь, он посмотрел вдоль клинка.

– Арминий.

Он не отвечал.

– Арминий. – Голос Мело стал настойчивей.

Вождь поднял голову и посмотрел на своего заместителя холодным взглядом.

– То, что случилось сегодня, – не твоя вина.

Вопреки желанию, он не справился с яростью.

– С самого начала было ясно, что вся эта затея закончится бедой. Бедой и закончилась!

– Ты не виноват; ты пытался не допустить нападения.

– Пытался? Какая польза от этого тем шлюхиным детям, которые лежат сейчас там? – Арминий сердито махнул рукой в сторону болота. – Сколько их погибло?

Мело пожал плечами:

– Пока никто не знает. Не меньше шести-семи тысяч.

– Напрасные потери! Их уже не будет с нами в следующем году, даже если мне удастся снова поднять племена. – Арминий кривил губы. – Сколько погибло херусков?

– Три-четыре сотни. Погибло бы гораздо больше, если б ты побежал, как Ингломер.

– Неверный пес даже попытки не сделал удержать своих людей вместе. Надо было выпотрошить его еще утром и забрать его людей под свое начало…

Мело поднял бровь:

– Ты действительно думаешь, что они пошли бы за тобой после этого?

– Возможно, нет, но это могло вообще предотвратить нападение. Донар наказал остальных вождей за то, что они – твердолобые глупцы, за то, что слушали Ингломера! – Арминий бросил на землю меч и точильный камень и, хмурясь, уставился на огонь.

Мело посмотрел на него, потом сказал:

– Это уже произошло. С этим покончено.

Арминий сжимал кулаки, пока костяшки пальцев не побелели. И расслабил пальцы, только когда они начали неметь.

– Как обидно видеть, что раздумья долгих месяцев закончились ничем… Знать, что тысячи отважных парней погибли напрасно… И все из-за того, что мой дядя является – или являлся – пустоголовым самоуверенным дураком. – Он вскинул голову. – Есть о нем какие-нибудь вести?

– Нет.

– Собаке – собачья смерть.

– Что насчет римлян? Они пока не в безопасности. До реки три дня ходу по открытой местности.

– Не все такие, как ты, Мело, – ответил Арминий. – Наши воины лучшие в этих землях, но я сомневаюсь, что у них хватит духа на еще одно нападение. И нет никаких шансов, что в нем примут участие остальные племена, – их только что разгромили, за ними гнались, они были на волосок от смерти. Даже если наши люди пойдут вместе с нами на Цецину, четыре тысячи копий мало что могут сделать против четырех легионов. Наша война закончена до следующей весны.

– Полагаю, ты прав, – сердито согласился Мело.

Горечь снова наполнила душу Арминия, и он пнул пылающее бревно, торчащее из костра. В ночное небо взвились оранжево-белые искры. «Прости меня, Туснельда, – подумал Арминий. – Я обманул тебя дважды. Не защитил от врага тебя и нашего нерожденного ребенка. А теперь потерпел неудачу, пытаясь отомстить за тебя…»

– Они вернутся в следующем году, – сказал Мело. – Этой зимой во всех длинных домах станут говорить о судьбе марсов и хаттов. Набрать новых воинов будет нетрудно. Ты поведешь новую армию.

Арминий подумал, что это правда. Племена потерпели поражение, но это не значит, что они полностью разгромлены и что навсегда утратили храбрость.

– Арминий! – Из темноты выскочил Осберт; руки его были обагрены кровью, вокруг глаз залегли черные морщины. – Ингломер вернулся. Он тяжело ранен.

– Отведите меня к нему, – велел Арминий, вкладывая меч в ножны. – Может, я закончу то, что не доделали римляне.

Мело беспокойно взглянул на него.

– Если так надо, позволь заняться этим мне или Осберту. Подобные вещи делают в ночной темноте и без свидетелей.

– Тебе вообще лучше быть где-нибудь подальше, – добавил Осберт.

Арминий с одобрением посмотрел на них.

– Давайте посмотрим, как обстоят дела, а потом примем решение.

На участке лагеря, занятом воинами Арминия, дела обстояли не так уж плохо. У них не было палаток – из-за римского преследования их не было ни у кого, – но они сохранили оружие и гордость. В других местах положение было иное, и прогулка до стоянки Ингломера не была приятной. В лагерь продолжали подходить группы отставших; их раны, изнуренные лица, отсутствие щитов и копий наглядно свидетельствовали о том, что на долю этих людей выпали тяжелые испытания. Повсюду между деревьями лежали раненые и умирающие. Несколько человек, сведущих в знахарском ремесле, трудились без отдыха, перевязывая, прижигая раны и поднося раненым целебные отвары. В больших кучах лежали тела тех, кого не удалось спасти, кто испустил дух, так и не получив помощи. В лесу больше не гудел барритус – его сменили неумолчные протяжные стоны и голоса, требующие тряпок и горячей воды.

Арминий шагал, не поднимая головы. Он уже понял состояние воинов. Завтра надо будет пройтись здесь снова, воздавая хвалу их отваге и выражая сочувствие. Требуется сделать все, чтобы поражение не истощило их ненависти к Риму, посеять ростки новой надежды в усталых, тоскующих душах.

Имени Арминия было достаточно, чтобы их сразу пропустили под просторный навес Ингломера, устроенный из одеял и шкур. Тем не менее два воина шли впереди и двое – позади них, что заставило Арминия, Мело и Осберта переглянуться. Похоже, что недоверие, которое он испытывал к дяде, было взаимным.

Ингломер неподвижно лежал на спине; плотная повязка охватывала его левое бедро, еще одна покрывала верхнюю часть головы.

– Какая приятная неожиданность, – прохрипел он, когда Арминий приблизился.

Бородатый жрец в балахоне, поивший раненого отваром шиповника, узнал Арминия и отошел в угол.

– Ингломер устал и нуждается в отдыхе, – сказал он оттуда, собирая свои горшки и инструменты.

Слабо кивнув, Ингломер велел двум воинам, шедшим перед Арминием, встать справа и слева от него. Два воина сзади остались на своих местах.

– Племянник пришел позлорадствовать?

Арминий с удовольствием сделал бы это, но он знал, что высокомерием разрушит надежду на сохранение союза с Ингломером. Во всем, что касается борьбы с Римом, Арминию требовался его дядя. Широко известный и уважаемый вождь, он располагал тысячами копий в той части племени херусков, которой управлял. У Арминия не было ни времени, ни сил для того, чтобы просто подчинить их себе.

– Я пришел потому, что мы родня. Ты серьезно ранен?

– Жрец говорит, что рана чистая. Я буду хромать, когда она заживет, но сражаться смогу. – Ингломер смотрел на него колючим взглядом. – Тебе больше нечего мне сказать?

– Решение о нападении на римский лагерь этим утром не было мудрым, но его приняло большинство. Я должен был уважать его. – Арминий хорошо умел лгать, но сейчас его искусство проходило настоящее испытание. Ингломер изучал его взглядом, и Арминий ждал, слегка волнуясь.

Наконец морщины на лице дяди слегка разгладились.

– Приятно сознавать, что ты умеешь быть кротким. Это может удивить тебя, но и я умею. Теперь уже ясно, что утреннее нападение было обречено на провал. Нам следовало ждать, пока римляне не выйдут из-за своих укреплений, как ты и предлагал. Меня огорчает гибель столь многих воинов, которые пали еще до того, как я сообразил, что происходит. Их смерти навсегда останутся на моей совести.

Арминий не заметил никаких следов лукавства на лице Ингломера, и его подозрения слегка ослабли.

– Я тоже горюю о них. Это был жестокий урок.

– Из-за меня потеряна последняя возможность нанести поражение римлянам в этом году, – с горечью сказал Ингломер.

«Ты прав», – подумал Арминий, чувствуя, что ненависть к дяде снова начинает разгораться в нем. Но он понимал, что сотрудничество необходимо продолжить, поэтому подавил гнев.

– С приходом весны у нас появятся новые возможности. Каждое племя, которое сражалось сегодня, захочет отомстить за своих павших. С благословения Донара они помогут нам разгромить римлян раз и навсегда.

– Племенам нужен предводитель, – начал Ингломер и закашлялся.

Арминий терпеливо ждал, но мысль его лихорадочно работала.

– Им нужен единый предводитель, – сказал наконец его дядя. – Ты станешь этим человеком. Ты доказал, чего стоишь, шесть лет назад, когда собрал племена вместе и уничтожил Вара и его армию. Именно ты собрал нас снова этим летом. Если б ты настоял на своем, то голову Цецины приколотили бы к ближайшему дереву нынче же ночью, а трупами его легионеров выстлали бы болото на десять миль в округе.

– Твои слова звучат музыкой для моих ушей, дядя. Значит, ты пойдешь со мной, когда римляне вернутся?

– И я, и мои воины, – твердо заявил Ингломер. Он протянул Арминию правую руку, и они обменялись крепким рукопожатием.

Арминий облегченно вздохнул. Поддержка Ингломера поможет убедить остальных вождей в возобновлении союза. Такие вожди, как Большая Челюсть и Тощий, вернутся к нему. Он снова получит возможность одержать победу – теперь уж окончательную – над римлянами, и если получится, Туснельда будет отомщена. Цецина умрет, и Германик тоже.

Он совершит это – и отдохнет.

Но не раньше.

Глава 43

Стояло раннее утро, рассвет только что наступил. Капли росы мерцали и блестели на низкой траве, кустах можжевельника и прочей болотной растительности. В четверти мили от римского лагеря Пизон и его товарищи молча стояли вокруг тела Вителлия. Рядом лежали лопаты. Их руки почернели от грязи, лица покрылись по`том – они выкопали ему могилу. У их ног лежал неузнаваемый Вителлий – завернутое в одеяло тело, перетянутое кожаными ремнями. Несмотря на неподвижность мертвеца, он оставался их другом. Их братом. Никто не хотел сделать первое движение.

– Неправильно, кажется, хоронить его посередине неизвестно чего, – сказал Пизон. Они спорили об этом со вчерашнего дня, после того как Вителлий умер. – Он должен лежать на воинском кладбище в Ветере вместе с другими солдатами. Я бы хотел когда-нибудь лечь рядом с ним.

– Я бы тоже этого хотел, но не получится, – вздохнул Метилий. – Даже если Тулл разрешит, доставить тело Вителлия к Рейну почти невозможно.

Солдаты покивали головами в знак сожаления, но Пизон не сдавался:

– Мы можем сделать носилки, подобно тем, что вы делали для меня. И отнести его домой.

– Это будет ни на что не похоже. Тулл нам сочувствует – ты слышал, что он говорил о Вителлии до того, как мы покинули лагерь, – но он не может позволить подобного. Каждый контуберний, потерявший товарища, начнет просить о том же; и что тогда получится? – спросил Метилий. – Может, Арминий и разбит, но мы все еще на вражеской земле. Армия должна двигаться в боевом порядке, Пизон.

– Я знаю, знаю. Но Вителлий спас мою задницу в Ализо, когда солдаты из другого легиона хотели расправиться со мной, а в лесу я отплатил ему тем же. С тех пор мы присматривали друг за другом. Он был моим братом… – Пизон не выдержал и снова заплакал.

– Прекрасная речь, – грубовато отметил Метилий. – Теллий обладал едким чувством юмора – некоторые даже сказали бы, злым. Я так и не смог понять, как к нему относиться, но одно знал наверняка: он был верным товарищем. Когда дела шли дерьмово, а Вителлий оказывался рядом, не было солдата лучше. Нам будет тебя не хватать, Вителлий, брат.

У Пизона горло сдавило от переполнявших его чувств, и он слушал, как остальные прощаются с покойным.

– Прощай, брат.

– Легкой дороги на ту сторону, брат.

– До встречи, брат.

Пизон был еще не готов проститься с другом, но остальные уже принялись просовывать веревки под тело. У легионера ком стал в горле, но он начал помогать. Теперь во всем их контубернии осталось шесть человек, и они могли, разбившись на пары, опустить тело в могилу. Когда все было готово, Метилий скомандовал:

– Раз, два, три. Взяли!

Они подняли тело Вителлия на уровень колен и, шаркая сандалиями, поднесли к могиле. Когда тело повисло на веревках над ямой, они помедлили и заглянули вниз. Дно могилы покрыла черная просочившаяся жижа, которая казалась совсем нежелательной в месте последнего упокоения. Солдаты обменялись напряженными взглядами.

«Делать нечего», – подумал Пизон, усилием воли подавляя печаль, и обвел глазами товарищей.

– Теллий уже переправился через Стикс. Это всего лишь место, где будут лежать его кости, чтобы звери не растащили их и варвары не надругались над ними.

Все согласно кивнули.

– Готовы? – спросил Пизон.

Они принялись мало-помалу травить веревки, опуская товарища в могилу. Мягкий всплеск – и ослабшие веревки дали знать, что тело достигло дна. Пизон понимал, что его друг умер, ушел, что Вителлий истек кровью у него на руках, – и все же вытащить измазанную жидкой грязью веревку оказалось самым трудным делом за всю его жизнь. Чувство было такое, будто он совершает страшное предательство. Поддавшись этому чувству, Пизон вытащил из кошеля золотой обруч и протянул его к могиле. Он снял дорогое украшение с шеи Вителлия, поскольку знал, что друг не обрадуется, если оно пропадет зря. Теперь Пизон не был уверен, что поступил правильно.

– Бросить его туда?

Все удивленно посмотрели на Пизона.

– У него была монетка, чтобы заплатить лодочнику, – сказал Метилий, помедлив.

– Он ему не пригодится, – заявил один из товарищей.

Все согласно закивали, и Пизон, помолчав, сказал:

– Я куплю Теллию надгробный камень, а нам – столько вина, что можно будет купаться. Можно и на шлюх потратиться, если вы не считаете, что это будет чересчур. Он ведь одобрил бы, как вы думаете?

– Насчет камня – да. Насчет остального – не уверен. Теллий крепко держался за свой кошель, – сказал Метилий с лукавой улыбкой. – И это значит, что нам следует продать его и как-нибудь потратить деньги. А стоны и причитания Теллия о том, что мы промотали его добро, будут долетать к нам и из преисподней.

Все засмеялись, и вопрос был решен. Пизон снова спрятал обруч.

Метилий знаком попросил принести лопаты и передал одну Пизону. Стараясь не думать, тот набрал горку земли на плоскую поверхность лопаты, подождал, пока товарищи не бросят несколько лопат в могилу, и только потом сделал то же самое. Мягкий удар обозначил падение. Пизон хотел заглянуть в могилу, но не смог бы вынести вида обернутого одеялом тела, которое скрывалось под комьями земли. Он набрал еще лопату. Грунт постепенно заполнял могилу.

Они работали в мрачном молчании, пока на месте, где упокоился Вителлий, не остался только прямоугольник свежей земли. Метилий и Пизон уплотнили его лопатами, а один из легионеров установил продолговатую деревянную табличку, которую изготовили сами. На ее лицевой стороне Пизон, используя добела раскаленный кончик кинжала, выжег имя и возраст Вителлия. Строчкой ниже он написал номер центурии, когорты и легиона.

Пизону казалось, что этого недостаточно, но места на табличке больше не было. Что еще хуже, через пару лет стихии уничтожат этот кусок дерева. Могила Вителлия затеряется навеки.

Такая судьба казалась жестокой.

Прошло три дня. Пизон совсем выбился из сил. Прекрасная погода, хорошая дорога под ногами и горячее желание поскорее добраться до Ветеры позволили армии покрыть двадцать пять или даже двадцать семь миль за этот день. Когорте Тулла выпала очередь трудиться на устройстве лагеря, а это означало два часа земляных работ по окончании изнурительного перехода. Теперь Пизон сидел с товарищами на одеялах у костра, сгорбившись, равнодушно глядя на огонь и ожидая, когда поспеет жидкая похлебка, заменявшая им ужин. Несмотря на долгий путь, нехватку пищи и отсутствие крова, день выдался хороший. Противника видно не было. Еще два-три перехода, и они, если верить тому, что говорят, достигнут моста через Рейн. Пизон чувствовал себя уверенней, хотя не переставал думать о Вителлии, который лежал, окоченевший и холодный, в своей одинокой могиле.

– Долго еще? – спросил Метилий, указывая подбородком на горшок, висевший над костром.

Пизон нагнулся над горшком и помешал содержимое. Потом снял пробу и добавил щепотку соли.

– Еще немного. Хорошую готовку не подгонишь, как говорила моя матушка.

– Послушный мальчик, – усмехнулся Метилий. – Давай поделим пожитки Теллия, пока ждем.

Разговоры у костра прекратились. Все наблюдали за Метилием, который разворачивал три одеяла. Они несли их по очереди весь день. В первом оказались ржавая кольчуга Вителлия и грязное вонючее белье, которое он носил под штанами. Во втором одеяле нашлись подшлемник и шлем, перевязь, пояс, фартук из кожаных лент с бляхами и видавший виды меч. Кухонные принадлежности и предметы ухода находились в третьем одеяле.

Каждая вещь напоминала Пизону о друге. Вот Вителлий облачается утром, жалуясь на вес своих доспехов, разговаривает с собой, стряпая над костром, или поправляет редеющие волосы старым двусторонним гребнем… Пизон посмотрел через плечо, почти ожидая увидеть Вителлия и услышать его гневные жалобы на то, что они бросили его проклятое снаряжение без присмотра.

Он ничего не услышал, и печаль снова охватила его.

Метилий положил свой шлем на одеяло и примерил шлем Вителлия, который был легче и современнее.

– Мне достаточно, – сказал он спокойным голосом.

Тоскующий Пизон поначалу не хотел принимать участия в дележке и смотрел, как товарищи по очереди меняют вещи из своего снаряжения на предметы, принадлежавшие Вителлию. Его складной нож и ложка были редкими вещицами и ушли первыми; потом забрали большой бронзовый котелок, в котором было удобно тушить мясо. Кто-то взял пояс и фартук, кто-то – лопаточку, ложечку для чистки ушей и пилку для ногтей.

– Твоя очередь, – сказал Метилий Пизону.

Тот нагнулся и сначала взял гребень Вителлия, который по какой-то непонятной причине больше прочих вещей напоминал ему о друге, а потом и его меч.

– Теллий собирался избавиться от него. Лезвие совсем износилось, – сказал Метилий.

– Рукоять совсем целая. Одним богам известно, как он мог позволить себе такую вещь, – возразил Пизон, поглаживая пальцами пожелтевшую слоновую кость и представляя Вителлия как живого. – Я могу заказать новый клинок. И вещь будет как новая.

– Теллию это понравилось бы, – согласился Метилий, и все закивали головами.

Некоторое время они сидели и смотрели на оставшиеся предметы, а потом с общего безмолвного согласия скатали одеяла и отложили в сторону. Эти вещи им не понадобятся; утром они останутся здесь, а солдаты пойдут дальше. Память о Вителлии будет жить в их сердцах и мыслях – и в тех предметах, которые они себе взяли.

Острая тоска, терзавшая Пизона с момента смерти друга, после дележки его наследства вдруг отступила. С удивлением чувствуя облегчение, он посматривал на товарищей и видел, что им тоже полегчало.

Вителлий ушел, но, как и Сакса и остальные, он никогда не будет забыт.

Глава 44

Лошадь Тулла потерялась вместе с обозом, и ему пришлось идти пешком от самого лагеря, возле которого они разгромили варваров Арминия. Ужасно болели колени, поясницу словно разламывало изнутри, но ничто не могло заставить его покинуть место во главе когорты. Сегодня Пятый легион шел в авангарде, и около часа назад Тулл вышел на покрытую щебнем дорогу. Это означало, что передовые когорты приближаются к первому мосту. Близилась Ветера, наступал конец мучениям. С восхода солнца они прошагали двадцать с чем-то миль, поэтому, по расчетам, могли достичь Рейна, а за ним – лагеря. Несмотря на тяжелый переход, совершенный натощак, солдаты почти не жаловались, а если и жаловались, то мало.

После одержанных побед моральный дух был высок и продолжал крепнуть день ото дня, по мере того как войска шли, не подвергаясь нападениям. Прошлым вечером разведчики донесли, что германцев нет на мили вокруг, и эта новость вызвала в лагере ликование. Представлялось вполне вероятным, что на этот год Арминий и его союзники отказались от продолжения войны. Сам Тулл чувствовал себя все уверенней, но оставался начеку. Они еще не дома.

Перед заключительным переходом он поговорил с центурионами когорты. Необходимо соблюдать дисциплину, каждый здоровый солдат должен быть готов к бою. Люди могут петь, но, пока они не ступят на западный берег, всем следует оставаться в боевой готовности. Тулл думал, что он, быть может, слишком осторожничал, учитывая открытую с обеих сторон местность и отсутствие противника, но лучше так, чем позволить Арминию еще раз застать их врасплох.

Вскоре показалось здание, в котором размещались часовые, охранявшие переправу через реку, и сердце Тулла радостно забилось.

– Теперь Арминий не сунется, братья. Мост показался!

Ему ответили громкие радостные крики легионеров. Даже Пизон, утративший веселость после гибели своего товарища, Вителлия, преобразился.

Центурион поймал себя на том, что широко улыбается. Они сделали свое дело. В этом году никто из его солдат больше не погибнет. Они еще не вернули орла его легиона, но в следующем году вернут. И тогда с Арминием будет произведен окончательный расчет.

Колонна подходила к мосту. Две центурии, охранявшие переправу, выстроились вдоль дороги и приветственно кричали возвращавшимся солдатам:

– Добро пожаловать, братья!

– Вы храбрецы, все до одного!

– Хвала богам!

Тулл отдал честь в ответ на приветствие их центурионов, которые выглядели немного смущенными. Как выяснилось позже, встревоженные часовые приняли подходивший легион за орду германцев и начали рубить мост топорами. Только вмешательство Агриппины, жены Германика, находящейся на последних днях беременности, удержало их от разрушения моста.

Несколько мгновений спустя Тулл с удовольствием увидел и саму Агриппину, стоявшую на подступах к мосту. Величественная, со спокойным лицом и мелодичным голосом, она была облачена в одежды, вытканные из лучшей шерсти. Красные кораллы, оправленные в золото, украшали ее шею и запястья, волосы были уложены по последней моде. Позади Агриппины стояли две служанки и несколько телохранителей. Она была олицетворением римской матроны и женщины из царствующего дома. Тулл подумал, что Агриппина поступила мудро, появившись здесь. Войску это понравится.

Когорты подходили все ближе, и до них долетел голос Агриппины:

– Приветствую вас, храбрые солдаты Рима. Долгим был ваш поход, вы перенесли много суровых испытаний. Вы вернулись с победой, покорив варварские племена, угрожавшие империи. Переходите мост и возвращайтесь в казармы. Там вас ждут пища и вино, приготовленные по распоряжению моего мужа, Германика.

Легионеры радостно кричали.

– Добрая госпожа, Германик вернулся? – спросил Тулл, проходя мимо Агриппины.

Тень скользнула по ее лицу.

– Еще нет.

– Да благословят его боги и да защитят его. Он скоро приедет, вот увидишь, – подбодрил ее Тулл.

– Гер-ма-ник! Гер-ма-ник! Гер-ма-ник! – выкрикивали солдаты когорты. Клич подхватили остальные войска, и вскоре воздух задрожал от рева легионов.

Когда Тулл оглянулся, Агриппина улыбалась.

Дела пошли еще веселее, когда они пересекли реку по второму мосту и вступили в поселок. К удовольствию Тулла, Артио встречала его в шумной толпе вместе с Сироной и Скилаксом. Радостно визжа, она бросилась к нему; за ней, задрав хвост, несся Скилакс.

– Мы получили известие, что армия попала в ловушку. Я так испугалась, – кричала Артио, обнимая Тулла за пояс и шагая рядом с ним. – Но ты здесь. Ты живой.

– Живой, – отвечал Тулл внезапно севшим голосом. Немного стесняясь, он взъерошил ей волосы. – Рад тебя видеть, но сейчас иди. У меня есть обязанности, которые надо исполнять.

Артио отстранилась, сделав капризное лицо.

– Ты придешь в таверну вечером?

Тулл знал, что каждый солдат в каждой шеренге слушает их разговор. Он был человеком скрытным и в обычных обстоятельствах отмахнулся бы от Артио. Однако день был необычный. С тех пор как вернулся из Ализо шесть лет назад, Тулл не испытывал такого пьянящего чувства легкости. Они прошли сквозь самое сердце бури, смотрели смерти в глаза, и бóльшая часть их выжила. Его люди шли за ним, живые. С ним была Артио, красивая, со свежим радостным личиком. Сирона казалась довольной и, видят боги, выглядела прекрасно. Жизнь была хороша.

– Приду, – пообещал Тулл, протянул ладонь, коснулся щеки Артио и послал улыбку Сироне. – Дай мне несколько часов, и я приду.

– Обещаешь? – требовательно спросила Артио.

Кто-то рядом хихикнул – то ли Метилий, то ли Пизон.

Тулл был настолько счастлив, что не обратил на это внимания.

– Клянусь, – вымолвил он.

От автора

Я много лет собирался написать повесть о засаде в Тевтобургском лесу – надеюсь, вы уже прочитали – или еще прочитаете – книгу об этих событиях, которая называется «Орлы на войне». Закончившееся трагически, это событие не означало конца вторжения Римской империи в Германию. После периода зализывания ран Рим решил отомстить. Для его власть имущих немыслимо было оставить без ответа массовое убийство, устроенное Арминием.

По множеству причин для того, чтобы предпринять ответные действия, Риму потребовалось несколько лет. Кровопролитная война в Паннонии (грубо говоря, современная Хорватия и Сербия) закончилась только в 9 году н. э. Надо было переместить легионы на Рейн и основать новую провинцию. Только к 14–15 годам н. э. Рим подготовился к нападению. В этой книге я постарался воспроизвести события тех двух лет, придерживаясь исторических сообщений, дошедших до нас. Хочу принести извинения за допущенные ошибки.

Многие герои книги были реальными людьми; к ним относятся Авл Цецина Север, Германик, Луций Сей Туберон, Стертиний, Публий Квинтилий Вар, Арминий, Друз, Цедиций, Сегест, Сегимунд, Туснельда, Флавий, Агриппина, «Сапожок» (будущий император Калигула) и Батон. Даже нижние чины, такие как Марк Красс Фенестела и Калусидий, существовали на самом деле. Скилаксом звали пса в одной римской пьесе. Центурион Тулл – лицо вымышленное; также я придумал Мело, Дегмара, солдат из центурии Тулла, Сирону и Артио. Последние два имени принадлежат древним богиням галлов.

Разочаровывает то, что до нас почти не дошли имена германцев. Мне пришлось придумывать имена «Осберт» и «Дегмар». Поскольку я брал за основу имена из эпохи темных веков, надеюсь, они звучат как подлинные. Ясно, что Арминий, Ингломер и Сегимунд – это романизированные версии германских имен. Возможно, что Арминия звали «Армин» или «Эрмин» – мы не знаем наверняка. Когда я писал «Орлы на войне», мой издатель убедил меня использовать имя «Арминий»; надеюсь, оно не звучит слишком по-римски.

После катастрофы в Тевтобургском лесу был объявлен широкий призыв в легионы. Солдатам, выкупленным у германцев семьями, запретили возвращаться в Италию; я придумал, что этот запрет распространялся на всех выживших. Во время мятежа 14 года центурион Септимий был убит на глазах у Цецины, и остальные центурионы погибли так, как я описал. Невероятное прозвище Принеси-мне-другую, или cedo alteram на латыни, носил один центурион как раз в то время.

Я никогда не видел сиамских близнецов в период моей работы ветеринаром, но мой старый друг извлекал мертвых сросшихся ягнят в начале 2015 года. Выглядели они ужасно, и две тысячи лет назад люди неизбежно принимали подобное уродство как знак недовольства богов. Обращение Германика к мятежникам, их ответ, демонстрация голых десен беззубого, предложение Калусидием своего меча и т. д. – реальные события. Современники подтверждают существование письма Германика Цецине, в котором первый требует уничтожения вождей солдатского мятежа. Сообщается и о захвате в заложники Агриппины и Калигулы. Описание Светонием реакции Августа на гибель легионов в 9 году н. э. столь драматично, что я был просто обязан использовать его где-нибудь.

Кампания Германика в Германии описана современными авторами; они же упоминают его слова «огнем и мечом» и «обратить вину в славу». Тысячи марсов были убиты осенью 14 года н. э., и та же судьба постигла хаттов весной 15 года н. э. Старый лагерь Друза некоторое время занимали войска Германика. Нет доказательств, что Сегимунд был вовлечен, но операция по спасению Сегеста проводилась на самом деле, и в ходе нее неожиданно попала в плен беременная Туснельда, хотя мы не знаем, насколько большой римский отряд это сделал. Не упоминается, что там был Флавий, но я посчитал уместным вставить его в главу. Слова Сегеста после освобождения и реакция Арминия на ужасные новости описаны в древних текстах.

Военная кампания 15 года н. э. проходила именно так, как я описал. Хотя вы не найдете этого в моих книгах, короткое упоминание о типах тяжелого римского вооружения на широких платформах – не выдумка. Больше по этому вопросу ничего сказать не могу. Германик пренебрег обычаем не посещать место засады Арминия; его туда отвели ветераны, пережившие катастрофу. Мое описание этого места достаточно реально, поскольку я произвел исследование того, как разрушаются тела людей, одежда и оружие с течением времени.

Тяжелейший переход Цецины вдоль дороги Длинных Мостов имел место, так же как и повторный мятеж двух легионов. Воины Арминия разрушили дорогу и напали на войско римлян, едва не убив Цецину. По моей прихоти жизнь командующего спас Тулл. Вар вполне мог присниться Цецине, а римские легионеры вполне могли впасть ночью в панику из-за испугавшейся лошади. Нам сообщают, что Цецина остановил солдат, угрожая лечь в воротах, но я предпочел Тулла с орлом, одержавшего верх над мятежниками.

О хитрости римлян, изобразивших испуг и не желавших выходить из лагеря, сообщают письменные источники, как и о провалившейся атаке германцев. Имели место и обращение Арминия к вождям, и речь Цецины перед солдатами накануне боя в лагере. Мы не знаем, как римские легионеры прощались со своими павшими товарищами, но в эмоциональной сцене из рассказа Джорджа Макдоналда Фрейзера «Надежно пристанище вдали» мы хорошо видим, как это делалось во время Второй мировой войны в Бирме в середине XX века. Я полагаю, что подобные вещи не сильно меняются с течением времени, поэтому заставил Пизона с легионерами делить вещи Вителлия так же, как это делал Макдоналд Фрейзер и его друзья. Существует свидетельство, что Агриппина предотвратила разрушение моста через Рейн часовыми, когда армия Цецины возвращалась из похода, – еще одна историческая жемчужина, которой я не мог пренебречь.

Есть так много деталей, которые стоило бы упомянуть… Я хочу, чтобы ты, читатель, знал, что многие из предметов, упомянутых в книге, существуют на самом деле, поскольку археологические находки весьма богаты и разнообразны. К ним относятся сита для вина, покрытия щитов, стаканы с изображением гладиаторов, складные ножи и ложки, маникюрные наборы, свистки (хотя и неизвестно, пользовались ли ими в бою), колья, которые тащили легионеры на себе во время переходов, и деревянные водостоки в казармах.

Судя по источникам, центурионы называли своих солдат «парни» и «братья». В жертву приносили животных; туши потом рубили, а мясо раздавали бедным. Некоторые не верят, но римляне ругались – очень много ругались! Бесчисленные непристойные граффити в Помпеях и дошедшие до нас похабные стишки подтверждают это. Самым обычным распространеным ругательством было слово «п…да». Сюда же можно отнести слово «х…сос». «Трахать» было менее распространено, хотя в латинском есть слово futuere, которое и обозначает «трахать». Я чаще употребляю «трахать», чем слово на букву «п», но это всего лишь уловка, чтобы реже краснеть.

Несмотря на многие неточности, я наслаждался телесериалом «Спартак: кровь и песок». Меня захватил его архаичный язык, отсюда мое использование слова «благодарю». Словосочетание «в грязь» – дань великому автору мрачных фэнтези Аберкромби. Выражение «плечом к плечу» может быть применено и к римским солдатам, но я хотел в этой книге воспеть хвалу современным воинам, которые играют в регби за Ирландию. Хэштег ShoulderToShoulder используется в социальных сетях для выражения поддержки ирландской сборной. В книге «Орлы на войне» я также использую выражение «восстань и сражайся», командный призыв Мюнстера. Ленстер – моя провинция – будет упомянут в следующей книге с его более трудным для использования «Вперед, ребята в голубом!».

Насколько мне известно, нет подтверждений того, что племя свевов участвовало в боях в Германии в 9–16 годах н. э., но в любой книжке по этому периоду есть иллюстрации со свевскими воинами, и это забавляет меня бесконечно. Думаю, привлеченные художники не могли удержаться. Чтобы не изобразить знаменитый «свевский узел», который является единственным известным нам стилем прически у германцев, я поместил свевского воина в сцене финальной битвы забавы ради.

Хотя мы знаем, как упражнялись римские легионеры и какие тактики применяли в бою, многое остается для нас неизвестным. Построение клином использовали. Построение «пилой» – тоже. Я благодарен Гарри Фитцджералду из Двадцатого Победоносного легиона в Деве за то, что он в теории объяснил мне, как человек мог проскользнуть из передней шеренги во вторую, не подставляя себя под удар врага; я использовал это движение для Арминия в его нападении на позиции Цецины. Чуть позже в книге Арминий держит копье в той же руке, что и щит, – я не сумасшедший, это действительно возможно.

Когда вы пытаетесь восстановить жизнь давно прошедшей эпохи, полезно поездить по местам и целым областям, где происходили исторические события. Я три раза побывал на северо-западе Германии. Там много музеев, самый выдающийся из них в Ксантене, это историческая Ветера. Искренне советую посетить парк, в котором есть точная реконструкция трехэтажных ворот, ведущая в город; значительной части стены, а также мастерских и постоялого двора. Есть даже римская таверна и ресторан, в которых вы можете попробовать блюда, приготовленные по древним рецептам. Недалеко к востоку находится один из лучших римских музеев, которые я посещал, а именно в поселке Халтерн-ам-Зее. Сотня километров в глубь материка – и вы окажетесь в Калькриде, где, как многие думают, произошла битва в Тевтобургском лесу. В Кельне, Майнце и Бонне есть большие римские музеи, но вам придется совершить короткое путешествие вниз по Рейну.

Еще один способ проникнуть в прошлое – древние тексты. Если б не Тацит, Флор, Веллий Патеркул, Кассий Дион и Плиний, то написать эту книгу было бы гораздо труднее. К их трудам, в которых Рим возвеличивается, а деяния римлян чаще всего оправдываются, следует относиться критически, но с точки зрения деталей той жизни, которая текла две тысячи лет назад, они бесценны. Билл Тейер, американский академик из Чикагского университета, оказал мне помощь, и я должен поблагодарить его здесь. Его веб-сайт LacusCurtius имеет английский перевод почти всех дошедших до нас римских текстов. Без них у меня ничего не получилось бы. Вы можете найти их здесь:

Книги по теме тоже совершенно незаменимы. Библиография тех, что я использовал при написании данного романа, будет даваться со ссылками на страницы; пока же назову важнейшие в алфавитном порядке: М. К. Бишоп «Справочник легионера крепости»; М. К. Бишоп и Д.С.Н. Коулстон «Древнеримское военное снаряжение»; Питер Коннолли «Греция и Рим в состоянии войны»; Адриан Голдсуорти «Вся римская армия»; Адриан Мёрдока «Величайшее поражение Рима: резня в Тевтобургском лесу»; Линдсей Пауэлл «Жаждущий славы: нерассказанная история Друза-старшего, Германика» и «Римский солдат против германского воина»; «Катастрофа Вара» (коллектив авторов), специальное издание журнала «Войны древности». Я хотел бы упомянуть издательство «Оспри и Карвансарай», публикациями которого часто пользовался, и неизменно полезный «Оксфордский классический словарь».

Благодарю, как всегда, членов за их острые ответы на мои нелепые вопросы. Пола Харстона и легионеров из Roman Tours UK/Legion ХХ Deva Victriх за то же самое – за людей и материалы, предоставленные для оформления обложки этого и других изданий трилогии. Хочу сказать спасибо Эрдану Мердоку и Линдсею Пауэллу, уже упомянутым выше, за их терпение, знания и великодушно потраченное время. Они были очень добры и прочитали обе книги. Эту и предыдущую, внесли поправки и помогли советом. Вы оба истинные джентльмены.

Я в долгу перед целым легионом людей из моего издательства «Рэндом хаус». Селина Уокер, мой прекрасный редактор, упомянутая в начале этой книги, обладает поразительно зорким взглядом. Она научила меня многому в деле написания книг. Спасибо тебе, Селина. Роза Тремлетт, Аслан Бирн, Натаниэль Алькарас-Стэплтон, Кэролайн Слоун, Дэвид Пэрриш и Лиззи Гейсфорд, спасибо вам! Вы столько сделали, чтобы моя книга получилась хорошей. Я также благодарен моим зарубежным издателям, в особенности коллективу «Эдисьонес Б» из Испании. Следует назвать и другие имена и поблагодарить этих людей: Чарли Вайни, моего замечательного агента; Риченду Тодд, редактора рукописи, настоящую звезду; Клэр Уэллер, моего спортивного тренера, постоянно следящего за моим физическим состоянием; Артура О’Коннора, старого друга, за критику и одобрение моих трудов.

Остается поблагодарить только вас, мои прекрасные читатели. Вы заставляете меня работать. За что я вам очень благодарен. Все что угодно, только бы не возвращаться к ветеринарии! Ваши электронные письма, приходящие со всего мира, и контакты в «Фейсбуке» и «Твиттере» осветили мою жизнь; пожалуйста, продолжайте общаться со мною. Я часто рассылаю книги со своею подписью и римские лакомства в подарок, так что держите глаза открытыми! Хочу обратить ваше внимание, что отзывы на прочитанные вами книги, будь то на сайтах «Амазон» (желательно использовать британский сайт), «Гудридс», «Уотерстоунз», «Айтьюнз» или других, также являются для меня помощью. Отзывы не должны быть длинными или сложными.

Все отзывы, отправленные на эту книгу в течение двенадцати месяцев после ее выхода в Соединенном Королевстве (март 2016 года), могут претендовать на экземпляр из ограниченного издания «Охоты на орлов», подписанный автором. Если хотите получить его, отправьте электронное письмо на адрес, приведенный ниже; по нему вы уже отправляли ваш отзыв. Пожалуйста, укажите имя пользователя, сайт, на котором оно используется, и ваш электронный адрес. Я сделаю все остальное. Спасибо вам!

И наконец, но определенно не в последнюю очередь, я хочу выразить благодарность Сейру, моей любимой жене, и Фердии и Пиппе, моим прекрасным детям, за безграничную любовь и радость, которые они принесли в мой мир.

Глоссарий

Ацетум – кислое вино, универсальный напиток, которым снабжали легионеров. Этим же словом обозначают уксус, самое распространеное средство дезинфекции у римских хирургов. Уксус отлично убивает бактерии, и его широко применяли в западной медицине вплоть до конца XIX века.

Адрана – река Эдер (Эддер).

Асклепий, Эскулап – греко-римский бог врачевания.

Агенобарб, Луций Домиций – военачальник, сменивший Тиберия на посту наместника Германии где-то между 6 г. до н. э. и 2–3 гг. н. э.; он воевал в Германии дольше других римских командующих, построил алтарь на восточном берегу Эльбы и удостоился триумфа за свои заслуги. Его армия также построила Длинные Мосты (см. соотв. прим.).

Альбис – река Эльба.

Ализо – римский форт на реке Лупия, возможно, современный нам Халтерн-ам-Зее.

Амисия – река Эмс.

Амфора – сосуд из глины с двумя ручками, узким горлом и заостренным дном для хранения вина, оливкового масла и других продуктов. Бывали разных размеров, некоторые выше человеческого роста; амфоры широко использовали для перевозки продуктов на большие расстояния.

Андретиум – Муч, деревня в современной Хорватии.

Аквилифер – знаменосец, несущий орла (aguila) легиона. Дошедшие до нас изображения показывают аквилиферов с обнаженными головами, и некоторые считают, что так они ходили всегда. Однако в бою это было бы слишком опасно; вероятно, что аквилиферы все же надевали шлемы. Неизвестно, носили они шкуры животных, как сигниферы, или нет, но мы считаем, что носили. Доспехи у них были усиленные, а щит – маленький, чтобы можно было нести на себе, не используя руки. В период ранней империи орла изготавливали из золота и укрепляли на заостренном конце древка, чтобы можно было вонзить в землю. Иногда на древке были ручки, чтобы удобнее было носить. Даже поврежденного орла восстанавливали, но не уничтожали. В случае потери орла в бою римляне должны были любой ценой вернуть штандарт, как видно из этой книги (см. также Легион и Сигнифер).

Ара Убиорум – Кельн.

Ардуэнна Сильва – Арденнский лес.

Асс – мелкая медная монета, четверть сестерция, шестнадцатая часть денария.

Асцибургиум – Моерс-Асберг.

Аугуста Треверорум – Трир.

Аугуста Винделикорум – Аугсбург.

Аурей – золотая монета, равная двадцати пяти денариям. До периода ранней империи упоминается редко.

Бахус – римский бог вина и опьянения, ритуального безумства и одержимости. У греков – Дионис.

Баллиста – римская катапульта, похожая на огромный лук на платформе; стреляла либо огромными стрелами, либо камнями; отличалась точностью и силой выстрела.

Барритус – боевой напев, речитатив германских воинов.

Бонна – Бонн.

Большой цирк – огромная арена для состязаний колесниц, расположенная между Палатинским и Авентинским холмами в Риме; существовал уже в 7–6 вв. до н. э.

Ветера – Ксантен.

Виа претория – преторианская дорога, одна из двух главных улиц-дорог в любом римском лагере. Она соединяла ворота, устроенные в двух длинных стенах прямоугольного укрепления. Вторая главная дорога – Виа приципия – вела от главных ворот к принципии в центре лагеря.

Викус – римское название поселения, не имеющего статуса города.

Виндонисса – Виндиш.

Визургис – река Везер.

Витис – палка центуриона. Играла роль знака отличия и средства наказания. См. Прим. авт. о центурионе по прозвищу Принеси-мне-другую.

Вулкан – римский бог разрушительного огня, которого часто молили о предотвращении пожаров.

Всадник – знатный римлянин, стоял на одну ступень ниже сенатора. Мог подняться вверх в сословие сенаторов, но сделать это было нелегко.

Галлия Белгская и Галли Лугдунская – две из четырех галльских провинций, учрежденных Августом. Другими двумя были Галлия Аквитанская и Нарбоннская Галлия. Три из четырех составляли Три Галлии (см. ниже).

Германия – в 9–16 гг. н. э. римляне рассматривали земли вдоль Рейна как две провинции: Германия Нижняя и Верхняя. Территории к востоку от Рейна известны как Свободная Германия, или просто Германия.

Гладий – меч римского легионера. Ко времени раннего принципата республиканский «испанский гладий» с его расширяющимся клинком был заменен так называемым «майнцским» гладием (назван так из-за обилия подобных находок в районе Майнца). У последнего был короткий стальной клинок длиной 400–500 мм, имевший форму удлиненного лепестка, ширина менялась в пределах от 54–75 мм до 48–60 мм, заканчивался клинообразным острием длиной от 96 до 200 мм. Меч был хорошо сбалансирован, им было удобно и колоть, и рубить. Фигурную рукоять вытачивали из бычьей кости, с конца на нее надевали навершие, а перед клинком – перекрестие; они изготавливались из дерева. Ножны делали из нескольких слоев дерева и обтягивали кожей, по кромке и на острие крепились накладки из медного сплава. Легионеры носили гладий на правом боку, центурионы и старшие командиры – на левом. Вопреки расхожему мнению, гладий легко вытаскивать из ножен правой рукой, тем более что левая занята щитом.

Гадес – римская преисподняя и бог подземного царства.

Германское море – Северное море.

Доблесть – наивысшая добродетель в Древнем Риме. Подразумевала храбрость, безупречность и мужественность.

Данубий – река Дунай.

Денарий – основная монета Римской империи. Чеканилась из серебра, равнялась четырем сестерциям или шестнадцати ассам. Менее распространенный аурей равнялся двадцати пяти денариям.

Длинные Мосты – деревянная дорога, построенная через болотистую местность в северо-западной Германии (см. также Агенобарб, Луций Домиций).

Донар – бог грома у германцев, один из племенных богов, которому продолжали поклоняться в начале I в. н. э.

Друз – Нерон Клавдий Друз, брат будущего императора Тиберия. Родился в 38 г. до н. э., воевать начал с двадцати трех лет. Через три года Август доверил ему завоевание Германии. В 12–9 гг. до н. э. вел последовательное и успешное завоевание земель за Рейном, умер после падения с лошади в конце одной из кампаний.

Иллирик (Иллирия) – римское название земель, которые лежат через Адриатическое море от Италии; включали нынешние Словению, Сербию, Хорватию, Боснию и Черногорию. Иллирик включал в себя и область, известную как Паннония, которая стала римской провинцией в первой половине I в. н. э.

Интервал – широкая свободная полоса земли внутри римского лагеря или форта. Была нужна для защиты палаток и казарм от метательных снарядов противника и для построения войск и патрулей.

Калиги – в Древнем Риме солдатская обувь, полусапоги, покрывавшие голени до половины. Состояли из кожаных чулок и сандалий с ремнями; толстая подошва была покрыта шипами.

Когорта – часть, по численности составляющая одну десятую легиона. Состояла из шести центурий, каждая номинально по восемьдесят человек. Центурией командовал центурион. Центурион, командовавший Первой центурией, считался старшим (чин Тулла); за ним по старшинству следовали центурионы Второй, Третьей и т. д. центурии. Когорты размещались в той же последовательности старшинства, так что центурионы Первой когорты, например, стояли выше в табели о рангах, чем центурионы Второй когорты, которые, в свою очередь, могли командовать центурионами Третьей и т. д. (см. также Центурион, Центурия, Легион, Легионер).

Конфлуэнтес – Кобленц.

Контуберний – группа из восьми легионеров, которые живут в одной палатке или комнате в казарме, готовят и едят вместе (см. Легион).

Капитолийский холм – один из семи холмов Рима, на вершине которого стоял огромный храм с золоченой крышей, посвященный триаде богов – Юпитеру, Юноне и Минерве.

Латрункули – римская стратегическая игра. Играли двое фишками на специальной доске. Информации о ней мало, правил мы точно не знаем.

Лаугона – река Лан.

Легат – командир легиона, человек сенаторского достоинства, чаще всего достигший тридцатилетнего возраста. Легат подчинялся правителю провинции (см. Легион).

Легион – крупнейшая самостоятельная часть римской армии. В полном составе включал в себя десять когорт, по четыреста восемьдесят легионеров в каждой. Когорта делилась на шесть центурий по восемьдесят человек. Каждая центурия состояла из десяти контуберниев по восемь человек. Во главе центурии стоял центурион, ему помогали три младших командира: опцион, сигнифер и тессерарий (см. соотв. прим.). Каждая центурия и когорта имела свой штандарт; у каждого легиона был орел. Легионом командовал легат, его заместителем был старший из шести трибунов. Префект лагеря, бывший примипил, был третьим по старшинству в легионе, после него – мы не знаем точно, в каком порядке, – следовали пять младших трибунов и примипил. Каждому легиону придавалась тысяча двести кавалеристов (см. Турма). На практике ни в одном из легионов не бывало полного состава. Причинами были болезни, отлучки по служебным поручениям, а в военное время – боевые потери.

Легионер – профессиональный римский пеший солдат. Он являлся гражданином Рима и вступал в армию по достижении 16–17 лет, иногда позже, после 20 лет, и приносил присягу верности императору. В 9 г. н. э. срок службы составлял двадцать лет, еще пять лет солдат служил как ветеран. Жалованье платили три раза в год, из него вычитали за пропитание и снаряжение. Поверх туники, чаще всего вытканной из белой шерсти (реже красной), легионер, вероятнее всего, надевал нечто вроде стеганой фуфайки, которая гасила силу вражеского удара по доспехам. Далее шла кольчужная рубаха, или знаменитый доспех из железных пластин, так называемая lorica segmentata. Шейные шарфы изображены на колонне Траяна и прочих фризах, но до наших дней не дошел ни один. Мы не знаем, использовали их легионеры постоянно или нет. Носили и солдатские пояса, обычно покрытые маленькими посеребренными бляшками. С пояса свисал «фартук» из четырех или более кожаных полос, тоже усаженных металлическими заклепками или бляхами. Он служил украшением и защищал пах. В начале I в. н. э. использовали различные типы шлемов, сделанные из железа, бронзы или латуни, иногда с декоративными элементами из меди, олова или цинковых сплавов. Для защиты легионер использовал щит. Из наступательного оружия – гладий, пилум и кинжал (см. соотв. прим.). Все снаряжение весило около 20 кг. Когда легионер собирал свою поклажу, включавшую также одеяло, горшок для приготовления пищи, запас зерна и инструменты, то ее вес мог составлять более 40 кг. Тот факт, что легионеры должны были проходить двадцать миль за пять часов, тащя на себе этот вес, говорит о высоком уровне их физической подготовки. Неудивительно, что подкованные сандалии легионеров быстро снашивались.

Литуус – узорная бронзовая эмблема профессиональной принадлежности, которую носили прорицатели-авгуры. Посмотрите на посох современного епископа, и вы поймете, что ничего не изменилось.

Лупия – река Липпе.

Марс – бог войны. Все тяготы и издержки войны связывались с его именем. Немногие римские командиры пошли бы на войну, не посетив храм Марса и не испросив у него защиты и покровительства.

Маттий – племенная столица хаттов. Точное местоположение неизвестно, но находилась возле реки Адрана (Эдер), возможно, возле современного Фрицлара.

Меркурий – римский бог всяческого движения, вестник богов.

Могонтиакум – Майнц.

Нептун – бог моря.

Новаезиум – Нойс.

Опцион – следующий после центуриона командир, его заместитель в центурии (см. также Легион).

Пилум – римское метательное копье, дротик. Состоял из древка длиной 1,2 м и железного стержня длиной 0,6 м с маленьким пирамидальным острием. Пилум был довольно тяжел, весь вес при ударе по цели концентрировался на острие наконечника, придавая ему высокую пробивную способность. Он мог пробить щит и поразить противника, а если просто застревал, то пользоваться щитом становилось невозможно. Бросали пилум на расстояние до тридцати шагов, но прицельная дальность не могла превышать пятнадцати.

Преторианцы – изначально эскорт командующего армии (во времена республики). Август в 27 г. до н. э. учредил постоянные преторианские части. Некоторые из них оставались в Риме для защиты города, другие были рассредоточены по ближайшим населенным пунктам – возможно, по политическим соображениям.

Примипил – старший центурион легиона, возможно, одновременно старший центурион Первой когорты. Должность невероятно значительная; дослужиться до нее мог ветеран, достигший сорока или пятидесяти лет. Когда примипил выходил в отставку, он получал право на переход в сословие всадников (см. также Легион).

Принципия – штаб-квартира римского лагеря, располагалась на пересечении Виа принципия и Виа претория (см. соотв. прим.). Она была административным центром и местом, где хранились штандарты частей, размещенных в лагере. Через главный вход можно было попасть во внутренний мощеный двор с колоннадой, куда выходили двери помещений принципии. Главными из них были огромный зал с высоким потолком, украшенный статуями, и хранилище со штандартами, а также подвал с казной, из которой выплачивалось жалованье солдатам. В зале производились смотры и собирались старшие командиры, принимающие решения.

Римский форум – главная публичная площадь в древнем Риме, окруженная огромными зданиями, с видом на храм Юпитера на Капитолийском холме. Форум был сердцем Рима, центром религиозной, коммерческой и церемониальной жизни.

Самосская керамика – обычная для Древнего Рима глянцевая красная керамика.

Сестерций – монета из латуни, стоила четыре асса, или четверть денария, или одну сотую аурея. Ее еще называли «две с половиной монеты», потому что в древности она равнялась двум с половиной ассам.

Судьбы – греческие богини, определяющие участь человека. Среди римлян уверенность во всесилии судьбы была не столь крепка, как у других народов древности, поэтому мои герои высмеивают этих греческих богинь.

Сигнифер – знаменосец, младший командир. Очень уважаемый чин; в центурии был один сигнифер. Часто носил усиленные доспехи и шкуру животного поверх шлема, плеч и спины, причем выделанная морда хищника служила декоративным элементом и была откидной. Щит имел гораздо меньший, чем скутум. Штандарт, или сигнум, состоял из деревянного шеста с раскрытой ладонью или наконечником копья в обрамлении пальмовых листьев в навершии. Ниже находилась перекладина, с которой свисали металлические украшения или куски раскрашенной кожи. Штандарты украшались чеканными дисками, полумесяцами, изображениями носов кораблей и корон, которые символизировали заслуги воинской части и являлись знаками отличия одной центурии от другой (см. также Легион).

Скутум – римский щит. Имел удлиненную овальную форму высотой около 1,2 м и шириной 0,75 м. Изготавливался из двух слоев древесины так, чтобы волокна слоев располагались под прямым углом друг к другу, затем покрывался холстом либо парусиной и кожей. Щит был тяжелым, весил от 6 до 10 кг. В центре крепилось большое металлическое навершие – умбон, за которым изнутри щита торчала горизонтальная рукоять. Снаружи щит часто украшали росписью.

Спата – римский кавалерийский меч, гораздо длиннее гладия.

Стикс – река в преисподней, через которую приходится переправляться мертвым и платить лодочнику за перевозку; отсюда обычай класть в рот покойнику монетку.

Тамфана – древнегерманская богиня деревьев.

Тессерарий – один из младших командиров центурии, в круг его обязанностей входила организация караульной службы. Название происходит от тессеры – таблички, на которой записывали пароли на текущий день.

Три Галлии – три из четырех галльских провинций управлялись имперским наместником Германии – Белгская, Лугдунская и Аквитанская.

Трибун – старший штабной офицер в легионе. За время правления Августа количество трибунов в легионе (6) не изменилось, но один из них являлся старшим над остальными. Этот трибун назначался из сенаторского сословия и был вторым (после легата) высшим командиром легиона. Зачастую на этой должности оказывался патриций, не достигший и двадцати лет; он задерживался на ней не более чем на год. Остальные трибуны были постарше годами и принадлежали к сословию всадников. Они служили на своих постах долго и имели большой военный опыт.

Триумф – торжественное шествие римского военачальника, одержавшего значительную военную победу. Начиналось на Марсовом поле вне стен Рима и двигалось к храму Юпитера на Капитолийском холме.

Турма – отряд из тридцати всадников. В годы раннего принципата каждому легиону придавалось сто двадцать всадников. Они делились на четыре турмы, каждой командовал декурион. Кроме того, к легиону добавляли отряд вспомогательной кавалерии из пятисот человек, который называли «алой». Командовал отрядом префект из сословия всадников.

Фалера – нагрудный знак в виде декорированного диска, награда за храбрость, которую получали и носили на портупее поверх доспехов римские командиры. Изготавливалась из бронзы, серебра и золота. Я видел одну из стекла. Солдат награждали шейными обручами, браслетами и кольцами.

Флево Лакус – Зейерзее, теперь часть пресного залива Эйсселмер в Нидерландах.

Фортуна – богиня удачи и доброй участи. Все божества были капризны, но эта – особенно.

Фрамея – копье у германцев, длинная пика с коротким узким железным лезвием. Была страшным оружием. Применялась в сочетании со щитом. Им наносили удары либо метали во врага.

Центурион – центурионы являлись хребтом римской армии и назначались из самых дисциплинированных и отважных солдат, которые, таким образом, переходили в разряд командиров (см. Легион).

Центурия – основное подразделение в римской армии. Первоначально насчитывала сто человек, к I в. н. э. сократилась до восьмидесяти и состояла из десяти подразделений по восемь человек, которые назывались контуберниями (см. Контуберний, Легион).

Цербер – чудовищный трехглавый пес, стерегущий вход в Гадес – преисподнюю. Он впускает мертвых, но никого не выпускает.

Цивитас Неметум – Шпейер.

Юпитер – часто называемый «Наилучший и Величайший». Самый могущественный из римских богов, ответственный за погоду, особенно за бури. Был братом и мужем Юноны.

Примечания

1

Лица, отмеченные звездочкой, упоминаются в исторических хрониках.

(обратно)

Оглавление

Действующие лица[1]

Пролог

Часть первая Конец 14 года нашей эры Город Ара Убиорум, Германская граница

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

Часть вторая Весна, 15 год нашей эры Территория херусков в глубине Германии

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

От автора

Глоссарий Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg