«Сладкая улыбка зависти»

Сладкая улыбка зависти (fb2) - Сладкая улыбка зависти (Галантный детектив - 6) 1274K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марта Таро

Марта Таро Сладкая улыбка зависти

© Таро М., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Глава первая Деликатное дело

Павловск

5 декабря 1816 г.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна ненавидела дождь. Да и с чего его любить, коли сыро, холодно и колени болят? Не погода, а наказание Господне! Ну а в нынешнем декабре природа и вовсе сошла с ума: вместо мороза – льёт, как из ведра. Государыня отогнула штору на окне кабинета, и у неё защемило сердце: парк, безлистый и озябший, тихо угасал за покрытой седою рябью излучиной Славянки.

«Вот и ещё один год уходит, много ли их у меня осталось?»

Мысли были печальными, как серая безнадёжность за окном, да и предстоящий визит не добавлял радости. Утром императрице передали послание от графа Кочубея. Тот просил аудиенции. Мария Фёдоровна не помнила уже, когда в последний раз видела здесь этого царедворца: граф избегал визитов в Павловск. Друг юности императора Александра, Кочубей был искренне предан своему государю и никогда не стал бы без крайней нужды рисковать его расположением. Старший сын Марии Фёдоровны царствовал уже пятнадцать лет, но всё ещё очень ревниво относился к вмешательству матери в свои дела. Внешне всё казалось почтительным и благопристойным, но знающие люди старались, от греха подальше, обходить подводные камни стороной. Кочубей же был одним из самых знающих.

«Что-то случилось? – размышляла Мария Фёдоровна. – Но из дворца вестей нет, значит, не там…»

Соглядатаи у Марии Фёдоровны имелись везде: на половине сына, у невестки – императрицы Елизаветы Алексеевны, в доме Марии Нарышкиной – фаворитки Александра. В Павловск слетались весточки из Государственного совета, министерств и дворцовой канцелярии. Покойная свекровушка – Екатерина Великая – научила Марию Фёдоровну выживать, и теперь (на старости лет) вдовствующая императрица была более чем когда-либо уверена, что сохранить власть можно, лишь зная всё и вся.

– Его высокопревосходительство граф Кочубей, – доложил лакей.

– Проси…

Нежданный гость прошёл в кабинет. Всё ещё стройная фигура графа была затянута во фрак, а поверх белого шейного платка красовался узкий чёрный галстук. Эту английскую моду Мария Фёдоровна не любила, но виду не подала, хоть на языке так и вертелось ехидное замечание о «лишних шнурках». Наоборот, протянула Кочубею руку.

– Рада видеть вас, Виктор Павлович. Супругу-то где оставили?

– С дамами в гостиной, ваше императорское величество…

Мария Фёдоровна только сейчас заметила в руках у гостя небольшой сафьяновый портфель. Ну точно, предчувствия не обманули! Наверняка что-то важное. Значит, нечего тянуть кота за хвост… Отбросив любезности, императрица перешла к делу:

– Вы хотите мне что-то сообщить?

Кочубей с готовностью подтвердил:

– Да, ваше императорское величество. Простите великодушно, что побеспокоил, но дело настолько деликатное…

– Садитесь и рассказывайте!

Мария Фёдоровна опустилась в кресло у круглого чайного столика и указала Кочубею на соседний стул.

– Ваше императорское величество, я по долгу службы в Государственном совете ведаю в том числе и делами духовными. Всё, что связано с сектами и запретными культами, подлежит тщательному расследованию…

Граф открыл портфель и выложил на скатерть пудреницу, зеркальце в оправе из позолоченного серебра и несколько колец. Императрица мгновенно узнала вещи. Да и как она могла их не узнать, если выбирала сама?

– Откуда это у вас?

– На Охте убили одну француженку. Сомнительная личность – полиции она была известна под именем Клариссы. Так вот эти вещи нашли в её доме. Сия иностранка оказывала услуги богатым дамам, тем, кто… как бы это сказать… предпочитает женскую ласку. Но это было бы ещё полбеды. Хуже всего то, что Кларисса занималась чёрной магией. Ходят слухи, что она брала дорого, но зато результат всегда оказывался успешным.

Мария Фёдоровна побледнела.

– Вы думаете, что кто-то мог заказать у этой чернокнижницы обряд на государя?

Кочубей явно смутился, но всё-таки признал:

– Здесь в основном вещи, принадлежащие Елизавете Алексеевне: зеркало и пудреница отмечены её вензелем, а рубиновое кольцо и золотую печатку я сам видел на пальцах императрицы.

Граф замолчал. Мария Фёдоровна его понимала, обсуждать несчастный брак венценосной четы было делом не только неприличным, но и опасным. Она сама когда-то немало постаралась, чтобы рассорить сына с его молоденькой женой, о чём теперь, в общем-то, жалела. Свято место пусто не бывает, а княгиня Нарышкина, сделавшись официальной фавориткой государя, имела наглость тягаться властью не только с бессловесной Елизаветой Алексеевной, но и с самой вдовствующей императрицей. Понятно, что законная жена давным-давно не в чести, сидит взаперти на своей половине или по богадельням и приютам ездит, так неужели же бедняжка решилась на крайнее средство и хочет вернуть мужа ценой приворота? На лбу Марии Фёдоровны проступили бисеринки пота: она прекрасно знала, чем заканчиваются такие вещи. Тот, кого приворожили, мог тяжко заболеть, спиться, да и просто погибнуть.

«Кто посмел?!» – застучала в висках ярость, но произнести вслух свой вопрос Мария Фёдоровна не решилась.

Кочубей виновато отвёл глаза, но он-то уже всё сказал. Как говорится, предупредил! Граф хотел, чтобы решение приняла императрица. С одной стороны, это было справедливо: он пришёл к матери – женщине, по праву рождения обязанной оберегать своего сына, но с другой стороны – он поставил на кон жизнь и судьбу несчастной Елизаветы Алексеевны.

Конечно, Мария Фёдоровна не отрицала, что очень виновата перед невесткой, но и сама её простить не могла. Дело было не в ревности, хотя своего первенца мать ревновала всегда и ко всем. Вдовствующая императрица не прощала невестке тех нескольких лет, когда Екатерина Великая носилась с юной Елизаветой, как с писаной торбой, прославляя её небесным ангелом и светом очей. Слишком хорошо помнила Мария Фёдоровна, как тогда помыкала свекровь ею – законной преемницей, женой цесаревича Павла, как давала понять, что уже нашла ей замену. Зависть к юной невестке за несколько лет испепелила Марии Фёдоровне всю душу. Не дай бог никому так страдать!

«Отправить Кочубея к Александру? – спросила себя императрица. – Пусть выполняет свой долг…»

Искушение было таким сильным, что Мария Фёдоровна не стала ему противиться. Она уже мысленно подбирала обличающие фразы, когда взгляд её упал на одно из колец. Оно было необычным: на золотом ободке сидела бабочка с сапфировыми крылышками, а вокруг неё (выложенные мелкими рубинами) горели языки пламени.

– Чье это? Я такого у Елизаветы не видела…

– Кольцо опознали как подаренное в Вене графом Каподистрией фрейлине Струдзе, – отозвался Кочубей.

– Как «опознали»?! Вы что – уже кому-нибудь показывали эти вещи?

Кочубей неловко повел плечом. Разговор его явно тяготил.

– Ваше императорское величество, я не могу подменить собой полицию. Произошло убийство, ведётся расследование. К счастью, генерал-губернатор проявил завидное благоразумие и решил пока – конечно же, временно – передать все полномочия в мой Департамент гражданских и духовных дел. Решающим аргументом для него стала не только принадлежность вещей, но и само подозрение на связь убитой француженки со знатными греками.

Граф замолчал, но Мария Фёдоровна его уже поняла: в деле об убийстве всплыли имена статс-секретаря Министерства иностранных дел Каподистрии и фрейлины Роксандры Струдзы. Невестка Елизавета обожала Струдзу, но вдовствующая императрица эту набожную фанатичку не любила, уж слишком та была умна и хитра. Втерлась в доверие к Александру Павловичу, завлекала его долгими философскими беседами, в Европе познакомила с «провидицей» Крюденер. Это по их наущению российский император не расставался со Священным Писанием и пропадал в церквах!

– Так значит, это кольцо принадлежит Роксане? – сделав вид, что не заметила неловкости визитёра, спросила Мария Фёдоровна. Она когда-то из вредности «потеряла» в имени фрейлины две зубодробительные согласные, а следом и все дворцовые подхалимы стали называть фрейлину Струдзу усечённым именем.

– Именно так, ваше императорское величество. Я надеялся попросить совета. Вещи Елизаветы Алексеевны, как, впрочем, и кольцо её фрейлины, могли быть украдены. Возможно, что кто-то из близкого окружения императрицы имеет склонность к… э-э-э… – Кочубей опять запнулся, но, опустив глаза, всё-таки закончил: – К тем сомнительным услугам, которые предлагала мадам Кларисса. Подобное стоит изрядных денег. Нельзя исключить, что преступница, а я почти не сомневаюсь, что это – женщина, воровала для расчёта с француженкой.

Наконец-то Мария Фёдоровна поняла, к чему граф клонит. Она в своё время сама настояла, чтобы фрейлины у них с невесткой были общие, и отлично помнила тех, кто сейчас постоянно находился при Елизавете Алексеевне.

– Роксана Струдза, княжна Туркестанова, камер-фрейлина Сикорская и две новенькие: Ольга Черкасская и молоденькая графиня Белозёрова, – перечисляла императрица. – Вы считаете, это кто-то из них?

– Я склоняюсь к тому, что злодейка – из числа фрейлин или горничных Елизаветы Алексеевны. – Кочубей сделал паузу, ожидая вопросов, но императрица промолчала. Пришлось графу самому раскрыть карты: – Мне поставить государя в известность сегодня же или подождать?

Мария Фёдоровна задумалась. Она могла сейчас одним словом уничтожить невестку, но шевельнулась совесть, зашептала, что хватит уже брать грех на душу, пора угомониться. А самое главное, чему теперь завидовать? Тому, что Елизавета Алексеевна – соломенная вдова при живом муже? Старая императрица подняла глаза и успела поймать острый проницательный взгляд – Кочубей, похоже, видел её насквозь. Да только зря он обольщается: она его сейчас очень удивит…

– Не стоит спешить! – тон Марии Фёдоровны стал строгим и назидательным: – Дело это слишком деликатное, чтобы можно было без веских доказательств заявлять о подозрениях. Нужно сначала добыть улики, а потом уже идти к государю.

– Конечно, конечно, – с заметным облегчением согласился Кочубей, но тут же поскучнел. – Я лично буду контролировать дознание, но даже если мы не найдём злоумышленников, придётся доложить императору. – Следующая пауза тянулась бесконечно долго, но граф всё-таки изрёк: – Самое позднее – через неделю.

Если Мария Фёдоровна и имела по этому поводу какое-нибудь мнение, то оставила его при себе.

– Вот и отлично, контролируйте своё дознание, а я дам вам помощницу, – сообщила она Кочубею.

Граф явно удивился:

– Кого же, ваше императорское величество?

– Фрейлину Орлову! Я временно переведу её к Елизавете Алексеевне. Подождите здесь, я пришлю Агату, и вы всё сами ей расскажете.

Вдовствующая императрица попрощалась с гостем и поспешила в зал, где царского выхода уже ожидали несколько дам, но прежде чем начать представления, Мария Фёдоровна поманила к себе хрупкую русоволосую фрейлину средних лет.

– Агата, ступайте в мой кабинет. Там ждёт граф Кочубей. Он введёт вас в курс одного деликатного дела, – шепнула императрица и, лукаво улыбнувшись, добавила: – Хватит отдыхать, пора за дело – эта загадка по плечу только вам! Кстати, вы уж поспешите, а то я с ума сойду от нетерпения, ожидая развязки…

Глава вторая Ольгина любовь

Двумя месяцами ранее

Нетерпение гонит Ольгу вперёд. Ветер рвет с её волос шляпку, и чудо французской моды улетает куда-то в бурелом. Скорее!.. Ольга должна победить в этой скачке – доказать князю Курскому, что она ему ровня. До поворота осталось совсем чуть-чуть, а там уже видна прямая дорога к имению крёстного. Рыжий Лис обогнал чёрного, как ночная тьма, жеребца князя Сергея. Лиса не нужно погонять, тот родился победителем и сейчас летит как ветер, даже быстрее ветра…

Ольга оглядывается – хочет понять, где же сейчас её соперник. Курский отстал, да так безнадёжно, что кажется в зелёной лесной тени крохотным тёмным пятном. Ольга победила! Теперь даже можно придержать Лиса, чтобы не обижать соперника. Зачем? Ведь мужчины так горды и самолюбивы. Княжна вновь смотрит вперёд. Но, Боже милосердный, что это?!. Толстая ветвь старого дуба склонилась над самой тропинкой… Удар, боль и темнота… а потом тёплые объятия – князь Сергей несёт её на руках.

– Где больно, Холли? Скажите, ради бога! – всё время повторяет он.

Больно везде, но разве это так важно, когда полные сочувствия глаза цветут у твоей щеки двумя яркими васильками? Ольга больше не в силах таиться. Если она сейчас не признается, её сердце разорвётся от этого невероятного, обжигающего чувства.

– Я люблю вас, – шепчет Ольга и понимает, что её услышали: объятия князя Сергея становятся теснее.

Он взбегает на крыльцо, потом идёт в спальню. Почему же Курский медлит с ответом? Неужели он не разделяет её чувств? Не может быть, ведь улыбка Сергея полна нежности. Он укладывает Ольгу на постель, сам опускается на одно колено…

– У кого мне просить твоей руки?

Какой простой вопрос! Конечно же, у брата – Алексей опекун всех своих сестёр. Ольга объясняет это жениху. Но почему он так изменился в лице, откуда взялись эти страшные слова, зачем Сергей уходит? Сердце леденеет от ужаса и замирает. Что дальше? Смерть?..

Ольга просыпается. По её щекам текут слёзы, подушка мокрым-мокра, а у кровати стоит перепуганная сестра Лиза.

– Холли, что с тобой происходит? Ты так рыдала, что перебудила весь дом.

У Ольги нет сил что-то объяснять, да и расстраивать сестру не хочется – та ведь на сносях – но уж лучше всё рассказать самой, ведь Лиза (с её-то способностями) непременно узнает правду. Если рассказать, так, может, хоть что-то останется в тайниках души, не будет вытащено на всеобщее обозрение и до косточек перемыто на семейном совете.

– Ты хочешь знать? – спрашивает Ольга. Взгляд сестры тверд – Лиза уже не отступит. Значит, надо признаваться. Ольга вздыхает и сдается: – Ну тогда слушай…

Лиза Печерская не могла в это поверить. Да разве такое бывает? Целый клубок немыслимых совпадений… Её младшая сестра в далёком южном имении влюбилась в человека, ставшего на пути их брата, Алексея, в Лондоне. Впрочем, чему удивляться? Лиза лучше всех знала, что в жизни случайностей не бывает. Их невестка Катя, считавшая своего мужа погибшим, а себя вдовой, дала согласие на второй брак. К счастью, появившийся в Лондоне Алексей успел вмешаться и остановить венчание. Катя все эти годы терзалась – винила себя, что разбила сердце несостоявшемуся жениху Сергею Курскому, а тот, оказывается, всего лишь через три месяца после фиаско с венчанием сделал предложение самой младшей из светлейших княжон Черкасских… Но и сестра хороша! Почему молчала целых два года? Что за ребячество?.. Но как её ругать, ведь Ольга так несчастна…

Лиза заглянула в печальные серые глаза и примирительно сказала:

– Нам Алекс рассказал об этом скандальном венчании ещё в Лондоне. Да и Катя тогда очень переживала. Она считала Курского близким другом и приняла его предложение, лишь поддавшись на уговоры великой княгини Екатерины Павловны.

– От этого никому не легче, – всхлипнула Ольга. – Понимаешь, Курский уже дал мне слово. Я и представить не могла, что он не знает моей фамилии. Крёстный рассказал Сергею, что со мной живет тётя, и назвал её фамилию: «Опекушина». Всё рухнуло, когда князь задал вопрос, у кого просить моей руки, и я назвала имя брата. Сергей переменился в лице – побледнел аж до синевы, а потом сказал, что Алексей Черкасский никогда не даст согласия на этот брак. Сергей сразу же уехал, разорвав все связи, но я знаю, что была бы с ним счастлива…

Ольга зарыдала в голос. Такой Лиза сестру ещё не видела. Откуда это отчаяние, ведь прошло уже два года? Любое горе должно было притупиться… И где Ольгин разум?

– Холли, ты ещё так молода, тебе нет восемнадцати, а тогда ты и вовсе была ребёнком, да и знакомы вы были меньше двух недель. – Лиза говорила мягко, но настойчиво.

Но Ольга не хотела ничего слушать.

– Сергея я буду любить всегда, – твёрдо заявила она, – мои чувства не изменятся. Они же не изменились за прошедшие годы.

– Но в любви нужны двое! Князь Сергей – взрослый мужчина, ему в пору вашего знакомства уже было лет двадцать восемь, а сейчас – все тридцать. За прошедшие годы, насколько я знаю, он не сделал ни одной попытки примириться с Алексеем, хотя именно Курский виноват в том скандале с венчанием. Нет, Холли, тебе придётся смириться: этот человек для тебя потерян!

– Ну и пусть, значит, я останусь старой девой. Получу своё наследство, вернусь в Ратманово и заживу там тихой жизнью…

Подобное заявление явно не выдерживало никакой критики, и Лиза хмыкнула.

– Холли, я слишком хорошо тебя знаю и не верю, что ты погрузишься в траур и будешь сидеть у пруда, перебирая чётки. Признайся, ты хочешь дождаться приезда князя Курского в имение и начать всё сначала!

– Не знаю… Я пока об этом не думала, – протянула Ольга, опуская глаза. – Сергей – наследник барона Тальзита, ему следует навещать дядю, ну а потом Троицкое отойдёт единственному наследнику.

Лиза рассердилась:

– Тебе должно быть стыдно, ведь ты думаешь о том, что будет после смерти твоего крёстного! – воскликнула она, но сразу же остыла. Вспомнив собственную юность, графиня не решилась давать советы младшей сестре и примирительно сказала: – В любом случае надо поговорить с Алексом и Катей, в конце концов, тебе не сделали предложение только из-за них.

– Я никого не обвиняю, – парировала Ольга, – я люблю брата и с Катей подружилась. Если я всё им расскажу, они расстроятся и станут винить себя за отказ князя Сергея жениться на мне.

– Может, ты права, а может, и нет. Скорее всего, Алекс взбеленится, но потом отойдёт – ведь он тебя любит. К тому же, как твой опекун, брат должен знать о том, что произошло между тобой и Курским. Более того, Алекс обязан это знать!

– Ты так считаешь? – уныло спросила Ольга, сама в глубине души понимавшая, что сестра права.

– Да, я так думаю! Давай сделаем так: ваш отъезд в Петербург назначен на послезавтра. Я попрошу у Алекея разрешения оставить тебя ещё на неделю, а ты в ответ всё им с Катей расскажешь.

– Значит, завтра?.. Молчать тяжко, но рассказывать – просто невыносимо. Я не смогу!

Но Лиза не собиралась уступать:

– Холли, ты всё сможешь, а потом тебе сразу станет легче, – твёрдо сказала она.

Ольга сильно в этом сомневалась, но выбирать уже не приходилось – дав слово, она всегда его держала… И зачем только всё открылось? А самое главное, как отнесётся к её признаниям Алексей?

Отпуск светлейшего князя Алексея Черкасского заканчивался. Давно лелеемое им желание – выйти в отставку и уехать с семьёй в своё южнорусское имение Ратманово – в очередной раз не исполнилось. Неделю назад фельдъегерь привёз от государя пакет с приказом о назначении генерал-майора Черкасского командиром лейб-гвардии Гусарского полка. Приказы не обсуждаются, и, ответив императору благодарственным письмом, Алексей засобирался в Петербург. Дав жене неделю на сборы, он наслаждался последними днями в компании многочисленных домочадцев: трёх сестёр, двух зятьёв, тётушки Апраксиной, детей и племянников. Со своего места во главе стола Алексей любовался прекрасным лицом своей княгини, сидевшей напротив, и прислушивался к разговору зятьёв: Александра Василевского и Михаила Печерского, споривших об освобождении крестьян.

– Сильных духом и умных, способных устроить жизнь своей семьи вне села среди мужиков немного. Такие все наперечёт и уже давно отпущены на оброк. Им смело можно давать волю, и они будут процветать. Но остальные способны жить только на земле, освобождать их без надела – значит, оставить без куска хлеба. Сейчас помещик даёт им землю, спасает во время неурожаев, отвечает за их жизнь и здоровье, – горячился Михаил. – А что им делать без этой опеки?

– Нужно всех освобождать, хотят – пусть уходят, не хотят – пусть остаются, – не соглашался Александр. – Я уже так и сделал в своём Добром – ушли единицы. Все остальные остались и так же работают на моих полях, только получают за это плату. Я и раньше давал всем зерно, сено и молодняк, а теперь плачу этим же за работу, только не общине, как раньше, а разбираю, кто сколько сделал. Сразу появились старательные и хваткие, они богатеют на глазах, а лодыри и пьяницы пусть им завидуют.

В их спор Алексей не вмешивался, вопрос был болезненным и не имел готового ответа. Сокрушив Наполеона, император Александр наконец-то смог вернуться к мечтам своей либеральной юности. Он захотел дать крестьянам свободу, но, кроме молодых офицеров, побывавших с армией за границей, его желания не разделял никто. Дворянство стояло насмерть, заявляя, что этот шаг приведёт к голодным бунтам и погубит Россию. Государя беспощадно осуждала и узколобая провинция, и обе столицы. Для Алексея не было секретом, что друг его детства, тот, кого ещё год назад с восторгом именовали Александром Благословенным, теперь метался от идеи к идее, пытаясь найти выход, и всё сильнее увязал в трясине противодействия и неудач.

Сам Черкасский поступал так же, как и его зять Михаил: всех сильных и хватких мужиков он давно отпустил на оброк. Каждому, кто приходил с просьбой о выкупе семьи, князь давал вольную, не спрашивая денег. В качестве платы брал с вольноотпущенников обещание хранить договор в секрете, чтобы не смущать иных – не способных прокормиться самостоятельно.

Алексей вгляделся в лица близких. Сёстры Лиза и Элен внимали спору своих мужей, Катя что-то говорила тётушке Апраксиной, и лишь сидевшая рядом с ним Ольга казалась непривычно тихой. Что с ней такое? Глаза опущены, сидит молчком, да и за ужином так ничего и не съела.

– Холли, что-то случилось? – спросил Алексей. – Что тебя мучает?

Ольга подняла глаза, закусила губу, как будто на что-то решаясь, а потом прошептала:

– Алекс, мне нужно с тобой поговорить.

– Что-то срочное?

– Нет, просто нужно – и все…

– Хорошо! Ужин уже закончен, когда все пойдут в гостиную, приходи в мой кабинет, там и побеседуем.

Ольга горестно вздохнула:

– Мне и Катя нужна, я хочу говорить с вами обоими.

– Так серьёзно? Катя нужна тебе, чтобы защититься от меня?

– Нет, просто в этом деле нужны вы оба, – упёрлась сестра.

– Хорошо, – сдался Алексей, – мы позовем и Катю. Я теперь места себе не найду, пока ты не скажешь, в чём дело.

Хозяйка дома поднялась из-за стола, приглашая всех в гостиную. Алексей подошёл к жене, что-то шепнул ей на ухо и, вернувшись к Ольге, повёл сестру в кабинет. Эту уютную комнату князь сохранил такой же, какой она была при жизни их отца. Только теперь напротив большого портрета мачехи Алексея, стоявшей в окружении четырёх дочек на фоне пышных цветников Марфина, висел и портрет Кати, написанный лучшим английским художником Лоуренсом. В простом белом платье с каштановой косой, дважды обёрнутой вокруг головы, Катя сидела на диване в гостиной лондонского дома вместе с детьми: шестимесячной дочкой и четырёхлетним сыном. Художник уловил трогательную сущность своей модели, которую так обожал её муж. Лоуренс написал милую девушку из русской усадьбы, встреченную Черкасским студёным зимним вечером накануне войны. С привычным умилением Алексей взглянул на портрет и прошёл к своему столу.

– Садись пока, сейчас и Катя придёт, – предложил он сестре. – Будешь ждать или скажешь, что случилось?

– Я подожду… – Ольга трусливо оттягивала неизбежное.

Она села в кресло напротив брата и приготовилась ждать. Но через мгновение лёгкий стук в дверь возвестил о приходе хозяйки дома.

– Это я, – сообщила Катя, – вы хотели меня видеть?

– Да, милая! Сестра озадачила меня, сказав, что хочет говорить с нами обоими, – объяснил ей муж и повернулся к Ольге: – Ну, мы оба здесь. Говори…

– Я должна рассказать вам о том, что случилось два года назад в Ратманове, когда я оставалась там одна с тётушкой Опекушиной.

Алексей побледнел и вскочил с места.

– Это связано с тем падением, о котором написала нам тётка?

– И да, и нет. Я хочу рассказать вам о человеке, с которым была на прогулке в тот день, когда упала, – о племяннике барона Тальзита. Крёстный сам представил мне своего наследника. Вышло так, что этот человек мне очень понравился, я даже полюбила его и люблю до сих пор.

– Ну, Холли, разве можно так пугать! – отмахнулся брат. – Это – первая любовь, тебе было лишь пятнадцать, ты вырастешь, выйдешь в свет и встретишь достойного человека. Первая любовь всегда проходит.

– А у Кати прошла? – напомнила Ольга.

– Кате было на два года больше, чем тебе, а это – огромная разница. Пойми, взрослый мужчина не посмотрит на ребёнка. Девушка должна хотя бы подойти к порогу женственности, чтобы понравиться мужчине. Понятно, что тот человек не принял твои чувства всерьёз. Возможно, если вы встретитесь сейчас, всё будет иначе.

– Ничего уже не изменится, – тихо сказала Ольга. – Он был готов сделать предложение, но, когда узнал, что я – твоя сестра, взял свои слова обратно.

– Как?.. – не понял Алексей. – Что всё это значит?.. Кто он?

– Его зовут Сергей Курский, – безнадежно призналась Ольга и заплакала.

Катя, до этого молча стоявшая у стола, кинулась к золовке и обняла её.

– Не плачь, дорогая, всё устроится! Твой брат поговорит с князем Сергеем и уладит это дело.

– О чём я должен с ним говорить?! – взорвался Алексей. – О том, что этот человек собирался условиться с моей пятнадцатилетней сестрой о будущем супружестве, не поставив меня в известность? Да я должен вызвать его на дуэль!

– Пожалуйста, не нужно, Сергей не виноват! – вскричала Ольга, слёзы ручьём бежали по её щекам. – Князь не стал бы даже заикаться об этом, но я испугалась, что он уедет и не узнает о моих чувствах. Я сама призналась, что люблю его.

– Час от часу не легче! – поразился Алексей. – И что было потом?

– Ничего… – всхлипывала Ольга. – Он был готов сделать предложение и осведомился, у кого просить моей руки. Крёстный, представляя тётушку Опекушину, назвал меня её племянницей, а моей фамилии не произнёс. Сергей не знал, что я Черкасская. Поэтому, когда я объяснила, что ты – мой опекун, князь был потрясён, а потом признался, что он – тот человек, которого ты меньше всего хотел бы видеть среди своей родни, и сразу же уехал…

– Ну, в этом Курский был прав! Хорошо, что он сам всё понял и оставил тебя в покое.

– Но я люблю его! Два года прошло, а мои чувства всё те же, мне никто, кроме него, не нужен!

Алексей в растерянности глянул на жену, та оставила Ольгу и подошла к нему.

– Чего ты от неё хочешь? – тихо спросила Катя.

– Чтобы выбросила Курского из головы!

– Но это невозможно, нельзя требовать от человека того, что свыше его сил. Она не сможет перестать любить по твоему приказу.

– И что же мне теперь делать? – поинтересовался Алексей.

– Ты должен поговорить с Курским, спросить о его чувствах. Пока Ольга уверена, что их любовь была взаимной, она не посмотрит ни на кого другого.

– Господи! Ну почему я должен это делать?! Давай оставим всё как есть!

– Ты – её брат и опекун, – твёрдо сказала Катя, – если ты не хочешь это делать, я поговорю с князем Сергеем сама!

Гневная гримаса, исказившая лицо её мужа не оставила сомнений в его чувствах.

– Нет уж, уволь, я сам как-нибудь справлюсь с делами своей семьи.

– Вот и прекрасно, а сейчас пообещай это Ольге!

С видом узревшего красную тряпку быка Алексей тяжело вздохнул, но всё-таки сказал:

– Холли, я поговорю с Курским. Если он разделяет твои чувства, я не буду стоять на вашем пути.

– Правда?.. – сквозь слёзы спросила княжна.

– Я обещаю! По-моему, я ещё ни разу тебя не обманул, – рассердился Черкасский и, уже не сдержавшись, крикнул: – Идите обе, оставьте меня одного!

Поняв, что сейчас лучше отступить, Катя обняла золовку и повела к двери. Алексей остался один. Он взял из витрины самую большую из отцовских трубок, нашёл в шкатулке табак и закурил. Признание сестры выбило князя из колеи. Он до сих пор так и не смог изжить постыдное ревнивое чувство к красавцу-дипломату, за которого Катя чуть было не вышла замуж. Умом Алексей всё понимал и верил жене, объяснившей, что она считала князя Сергея лишь другом, но чувства не ладили с разумом. Ревность шептала, что жена всё-таки нашла другого мужчину, способного его заменить.

«Да, ревность – плохой советчик, – размышлял Алексей, – но как от неё избавиться? Мы все – образованные светские люди, а чувствуем то же, что и бедняга-матрос, вернувшийся из плавания и узнавший, что его подруга ушла к боцману».

Впрочем, собственные чувства могли и подождать, ведь решалась судьба младшей сестры. Ольга всегда была в семье любимицей, её лелеяли и баловали, а теперь старший брат собирался лишить её самой заветной мечты. Но князь не считал Ольгу взрослой, он предполагал, что дитя поплачет и забудет, так что незачем осложнять жизнь всей семье из-за глупого ребячества.

Алексей, конечно же, дал слово, но он возвращался в Петербург, а Курский жил в Лондоне, и неизвестно, сколько времени пройдёт, прежде чем они встретятся. А пока хорошо бы найти сестре занятие… Фрейлина! Это почётная, но нелёгкая служба. Самое время сделать Холли фрейлиной!

Нащупав выход из положения, Алексей повеселел. Императрица-мать слишком властна и деятельна, чтобы отдавать сестру в её власть. Оставалась лишь Елизавета Алексеевна. Решив поговорить с императрицей и попросить самого Александра Павловича о месте фрейлины для сестры, Алексей выбил трубку и отправился в спальню, где собирался ещё раз поговорить с женой.

Катя лежала в постели. Два светлых, как серебро, глаза в игольчатой раме угольно-чёрных ресниц пристально уставились на мужа. Похоже, что увиденное княгиню не устроило, и она вновь завела прежний разговор:

– Бедная Ольга просто в отчаянии!.. Она не хочет ехать с нами в столицу, просит оставить её с Лизой.

Алексей хмыкнул:

– Пусть остаётся! В Москве с Курским она точно не встретится.

– Но ты при случае поговоришь с князем Сергеем?

– Поговорю, но пока эта встреча в обозримом будущем не планируется, я решил сделать Ольгу фрейлиной. Императрица Елизавета Алексеевна – чудесная женщина, я уверен, что она тепло отнесётся к сестре и возьмётся её опекать.

– Фрейлина императрицы? Большая честь для девушки! – оценила Катя, но муж уловил в её голосе нотки сомнения.

– Вот именно – большая честь для девушки и для её семьи! – твёрдо выдержав взгляд жены, подтвердил Черкасский. – К тому же Ольга увидит всех лучших женихов страны, возможно, она передумает и не будет искать встреч с Курским.

– Ну, на это надеяться не стоит, твоя сестра – человек верный и цельный, да и чувство у неё сильное.

– Ты тоже – цельный и верный человек, и чувства у тебя сильные, но ведь ты забыла меня, когда собралась замуж за того же Курского, – не удержался Алексей.

– Я тысячу раз тебе всё объясняла! – обиделась Катя. – Моя любовь принадлежала тебе, а Сергей был лишь другом…

Обида так явно читалась на лице жены, что Алексей сразу же сдался:

– Ну, хорошо! Виноват. Прости, ревность мучает. Разумом всё понимаю, а с сердцем справиться не могу.

Вздохнув, Катя попросила:

– Не омрачай нашу жизнь чёрными мыслями.

– Я постараюсь, – пообещал ей Алексей, ложась рядом, – только ты напоминай почаще, что принадлежишь лишь мне.

– Только тебе!..

Катя хотела ещё что-то добавить, но рука Алексея легла на её грудь, а его твердые губы запечатали ей рот. Зачем слова, когда двое любят? Всё остальное могло подождать до завтра. Пусть же последняя ночь в Москве окажется счастливой.

Москва ещё радовала глаз трепещущим золотом листвы, а в Петербурге ледяной дождь поливал чёрные скелеты облетевших веток. Алексей, легкомысленно не надевший шинель, в дороге изрядно продрог, но пока лакей вёл его по анфиладам Зимнего дворца до кабинета императора, Черкасский согрелся, приободрился и стал поглядывать по сторонам в надежде увидеть старых знакомых и друзей. В приёмной государя сегодня было на удивление пусто. Дежурный флигель-адъютант сообщил, что к императору с докладом прибыл граф Аракчеев.

«Понятно, почему все разбежались, никто не хочет лишний раз встречаться с этим упырём», – сообразил Алексей.

Аракчеева при дворе не любили, а если называть вещи своими именами, то просто ненавидели. Вся царская родня, включая обеих императриц и многочисленных великих князей, на дух не переносила военного министра. Впрочем, опасаясь подлого нрава и абсолютной беспощадности Аракчеева, все его недоброжелатели предпочитали помалкивать.

Неотесанный сын мелкопоместного дворянчика из Новгородской губернии покорил императора своей безграничной, не рассуждающей, собачьей преданностью. Выполняя хозяйские поручения, Аракчеев не щадил ни себя, ни тех, кто попадался на его пути. Запугивая, наказывая и унижая всех и вся, военный министр добивался беспрекословного выполнения монаршей воли, а к самому государю выказывал восторженное раболепие. Глядя на деревенские повадки «обезьяны в мундире», при дворе сначала потешались. Но вскоре изумлённые царедворцы обнаружили, что либеральный, европейски воспитанный Александр Павлович не только не брезгует «дуболомом» Аракчеевым, но и всячески поощряет его. Общество призадумалось, а потом сделало выводы. Теперь все заискивали перед военным министром, а самым верным средством решить нужное дело считался подарок, направленный его любовнице – крестьянке Минкиной.

Алексей Черкасский – светлейший князь и друг детства императора – в помощи Аракчеева не нуждался, но, зная, что временщик считает конкурентами всех, к кому государь проявил хоть малейшую благосклонность, старался избегать военного министра. Сейчас Алексей отошёл подальше от двери кабинета и встал в нише окна, надеясь, что Аракчеев пройдёт мимо и с ним не придётся беседовать. Но этим надеждам не суждено было сбыться: через четверть часа военный министр вышел из кабинета и, увидев стоящего у окна Алексея, сразу же направился к нему.

– Князь, как приятно снова видеть вас во дворце! – бодро отрапортовал Аракчеев. – У его императорского величества так много планов насчёт армии! Все хорошие командиры – на вес золота, а таких, как вы, – вообще единицы!

Слишком много комплиментов… С чего бы это? Надо держать ухо востро! Алексей ответил сугубо официально:

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, я очень признателен государю за новое назначение.

– Кому, как не вам?! Ваши заслуги неоценимы! – расплылся в улыбке Аракчеев (похоже, намекал и на своё участие в этом судьбоносном решении). К счастью для Алексея, флигель-адъютант прервал неприятный разговор, пригласив Черкасского в кабинет.

– Алексей! Рад тебя видеть! – воскликнул государь. – Как твоя княгиня?.. Как сёстры?..

Вот и подвернулся удобный случай, и Черкасский поспешил им воспользоваться:

– Благодарю, ваше императорское величество, всё хорошо. Вы изволили вспомнить о моих сёстрах. Младшей из них, Ольге, скоро исполнится восемнадцать, и я нижайше прошу о милости – принять её фрейлиной к императрице Елизавете Алексеевне.

Александр Павлович с пониманием кивнул.

– Конечно, я буду рад, но советую тебе самому поговорить с Элизой.

Как просто всё решилось! С домашними проблемами было покончено, и Алексей с радостью выкинул их из головы. Теперь его волновало главное – новое назначение. В стране затевалась военная реформа, и Черкасский хотел понять, какие задачи в его Гусарском полку император считает первоочередными. Александр Павлович объяснил:

– Я решил, что гусаров нынешняя реформа не коснётся, для гвардии военные поселения не предусмотрены, так что твоя задача – боеспособность. Вспомнишь весь свой богатый опыт. Сделаешь из полка образчик современной лёгкой кавалерии, такой, чтобы Наполеон на острове Святой Елены съел от зависти свою треуголку. Я оставляю за собой гвардейские полки и столичный гарнизон, а всех остальных перевожу в военные поселения.

«Понятно, что делал здесь Аракчеев, – расстроился Черкасский, – военные поселения – самое жуткое и утопичное из того, о чём говорилось в последнее время».

Как будто подслушав его мысли, император сказал:

– Ты думаешь, я не понимаю, что из моих солдат не получится дельных хлебопашцев, а ратные навыки они растеряют? Я всё понимаю, но должен либо содержать восьмисоттысячную армию, либо думать об освобождении крестьян. Те полки, которые будут сами себя кормить, сэкономят казне огромные средства, и я смогу выкупать землю для освобождаемых крепостных. Ты сам-то как поступаешь со своими крестьянами?

Черкасский рассказал о своём решении, и император его похвалил. Александр Павлович ещё немного поговорил с Черкасским о гусарах, а потом отпустил его, посоветовав прямо сейчас и повидаться с Елизаветой Алексеевной.

На половине императрицы Черкасского встретила невзрачная фрейлина в светло-сером платье.

– Что вам угодно, сударь? – осведомилась она, окинув визитёра суровым взглядом.

«До чего же неприятна, – оценил Алексей, – мало того, что некрасива, да ещё и смотрит, как тюремщик».

Дама ждала ответа, и он представился:

– Светлейший князь Черкасский. Я пришёл сюда сразу после аудиенции у государя, его величество посоветовал мне немедленно повидать императрицу.

Услышав титул гостя, дама тут же заулыбалась, а голос её сделался елейным.

– Ваша светлость, извольте обождать, я сейчас доложу.

Она бросила на Черкасского нежный взгляд и скрылась за дверью.

«Откуда она? – изумился Алексей. – У неё повадки трактирной подавальщицы. Может, не стоит присылать сюда Холли?»

Но менять решение было уже поздно. Дверь распахнулась – и в приёмной появилась сама Елизавета Алексеевна.

– Алексей, как я рада вас снова видеть! – воскликнула она, протягивая князю обе руки, – проходите скорей, расскажите, где вы пропадали всё это время.

Черкасский с грустью отметил, что красота императрицы стала ещё воздушнее: Елизавета Алексеевна похудела, и черты её прекрасного лица сделались совсем тонкими. Теперь государыня, как никогда, походила на ангела, случайно забытого на Земле. Придворные давно шептались, что Елизавета Алексеевна тает от сердечной боли. Похоже, так оно и есть! Стараясь не выказать ни удивления, ни печали, Черкасский сел в предложенное императрицей кресло, рассказал о себе и своих домашних, а потом объяснил, зачем пришёл:

– Ваше императорское величество, государь милостиво пообещал место фрейлины для самой младшей из моих сестёр и предложил самому попросить вас оставить княжну Ольгу при вашей особе.

– Конечно, я буду рада такой фрейлине. Я много пишу и люблю книги, мне нужна чтица. Княжна Ольга прекрасно справится с такими обязанностями, – сразу всё поняла Елизавета Алексеевна и пообещала: – Я буду опекать вашу сестру и помогу ей сделать хорошую партию.

А вот это уже было лишним: упорствуя в своих заблуждениях, Холли всё равно ни на кого глядеть не станет и может по глупости обидеть государыню. Впрочем, почему бы заранее не предупредить императрицу о невозможности брачных планов для княжны Черкасской? В этом случае даже не придётся лгать, можно сказать лишь часть правды. Два года назад сестра упала с лошади, и тётка тогда написала, что доктор недвусмысленно заявил о травме женских органов. Надо использовать это ради блага самой Ольги.

– Благодарю, ваше императорское величество, – произнёс Алексей: – Однако вынужден предупредить вас, что два года тому назад моя сестра упала с коня, и тогда доктор сказал, что она, вероятно, останется бездетной. Может статься, почётная обязанность служить вам окажется главной целью в жизни княжны Ольги.

– Бедная девочка, – вздохнула императрица. – Но доктор же не поставил окончательного диагноза?

– Нет, он говорил о возможных последствиях.

– Давайте надеяться на лучшее, и тогда у княжны всё будет хорошо. Привозите девушку дней через десять. Две мои фрейлины выходят замуж и покидают дворец, их места освобождаются.

Алексей поблагодарил и откланялся. Толкнув дверь, он вдруг обнаружил, что давешняя фрейлина-дурнушка как будто бы отскочила в сторону.

«Неужто за Елизаветой Алексеевной шпионят? – задумался Черкасский. – А если и так, то кто приставил соглядатаев?.. Вдовствующая императрица?.. Это возможно: Мария Фёдоровна ненавидит невестку».

Пообещав себе ещё до представления сестры ко двору разобраться, для кого шпионит подозрительная фрейлина, Алексей покинул Зимний дворец.

Глава третья Камер-фрейлина Сикорская

Наконец-то в Зимнем дворце затопили печи. Фрейлинские комнаты на антресолях прогревали за счёт вытяжных труб, но тепла вполне хватало, и согревшаяся Сикорская даже сбросила с плеч тёплый деревенский платок. Пора было ложиться спать, но она ещё не знала, чем закончить очередной отчёт для Аракчеева. Её задача казалась простой – сообщать всё о Елизавете Алексеевне, но на деле писать было нечего. Императрица не только слыла, но и впрямь была безупречной. Она занималась благотворительностью, переписывалась с матерью и читала. И все! Сикорская всеми правдами и неправдами пыталась выудить из пресной жизни государыни хоть какие-то новости. Но камер-фрейлине приходилось довольствоваться всякими мелочами: «получена депеша от такого-то… государыня отказалась от ужина…»

Сегодня это вдруг показалось невыносимым. Что ей теперь – всю оставшуюся жизнь высасывать из пальца всякую чушь?! Наталья положила перо и задумалась. Дела её складывались отнюдь не так, как прежде мечталось. Когда после стольких мытарств и унижений она наконец-то попала во дворец, Сикорская надеялась, что ещё чуть-чуть – и судьба преподнесёт новоявленной камер-фрейлине свой главный подарок в лице богатого и титулованного мужа. Но прошёл год, катился к закату второй, а мужа даже не предвиделось. Все достижения Натальи сводились к маленькой комнатке, скудному гардеробу (совсем позорному на фоне роскошных платьев других фрейлин) и бесконечным отчётам Аракчееву.

Алексей Андреевич приходился Сикорской кузеном. Мать Натальи была самой младшей из сестёр Ветлицких. Семья хоть и дворянская, но из захудалых, да и отсутствие приданого очень сузило круг желающих взять этих девиц в жёны. Когда старшая из сестёр, Елизавета Андреевна, вышла замуж за бедного, имевшего всего двадцать душ, помещика Аракчеева, в семье это сочли большой удачей. Больше никому из сестёр так не повезло, и Прасковье Ветлицкой пришлось довольствоваться отставным прапорщиком Дибичем, вышедшим в отставку по ранению. Молодожёны уехали на родину мужа в Лифляндию и с тех пор еле сводили концы с концами.

Все надежды Прасковья возлагала на единственного сына, а трёх дочерей считала обузой. Девчонок она держала жёстко, утверждая, что чем больше те будут работать по дому, тем лучше потом смогут вести хозяйство в семье мужа. Прислуги у Дибичей отродясь не было, и дочери трудились день и ночь, только что в поле не ходили. Наталья часто спрашивала себя, в какие семьи мать собиралась отдать их замуж, пока не догадалась, что Прасковья о судьбе дочерей вовсе не думает.

Впрочем, самой Наталье судьба всё-таки помогла – дала шанс выбиться в люди: в трёх верстах от их дома купила имение богатая вдова Валентинович. У этой добродушной и слезливой толстухи росли две дочки. Вдова приглашала иногда бедную соседку поиграть со своими девочками. Тогда Наталья приходила в большой, полный слуг дом, наедалась досыта и даже получала в подарок старое платье, а то и шляпку или шаль. Обе девочки Валентинович выросли донельзя избалованными красавицами, и, хоть сердце у обеих было доброе, они, не отдавая себе отчёта, обращались к Наталье снисходительно. Барышни жалели бедную, плохо одетую, да к тому же некрасивую подругу, оскорбляя этим Наталью до глубины души. Белокурым куклам с точёными носиками и прелестными голубыми глазками просто не дано было понять, что чувствует девушка, видя в зеркале скуластое лицо с носом картошкой, грубым мужским ртом и тусклыми серо-зелёными глазами. Красавиц-сестёр вместе с их щедрой матушкой Наталья ненавидела до дрожи, но каждый день бежала в поместье, даже если её там и не ждали. Ведь эти визиты давали бедной замарашке надежду вырваться из беспросветной нищеты.

Когда умер отец, Наталье уже исполнилось двадцать три. Единственный братец – свет материнских очей – сразу же сбежал в Вильно и, женившись на купеческой дочке, больше не вспоминал о брошенных в деревне родных. Тогда в доме закончились деньги и семья начала голодать. Наталья поняла, что нужно уносить ноги, и напросилась к Валентиновичам помогать с шитьём приданого к свадьбе старшей из дочерей. Голубоглазая барышня выходила замуж за промотавшегося, но красивого польского графа.

Наталью поселили в узкой комнатенке под крышей, где она весь день подрубала салфетки и простыни, собранные мадам Валентинович в приданое. Гости уже начали съезжаться на свадьбу, и Наталья приглядывалась к ним, выбирая свою возможную жертву. Взрослые мужчины – друзья жениха – были ей не по зубам, но семнадцатилетний кузен сестёр Валентинович, приехавший на свадьбу из Митавы, мог, пожалуй, и попасться на крючок. Наталья очень рассчитывала на его почти детскую наивность.

Она старалась быть с юношей поласковее: заводила разговоры, подавала чай, угощала пирожными, добытыми на кухне. Станислав, безмерно робевший в обществе гостей-офицеров, быстро привык к «доброй» приживалке и стал ей доверять. Накануне свадьбы друзья жениха устроили во флигеле мальчишник, где напоили беднягу Станислава «до поросячьего визга». Тот, шатаясь, вывалился во двор и, пройдя с десяток шагов, упал на землю, не в силах подняться. Когда чьи-то руки натужно потащили его, юноша в последний раз открыл глаза и ещё успел узнать скуластое лицо и толстый нос, больше он ничего не помнил. Тем страшнее оказалось для него пробуждение: стоя в ногах постели, разгневанная тётка вопила на весь дом. Мадам Валентинович кричала, что племянник опозорил её седины и испортил свадьбу. Бедный Станислав всё никак не мог понять, в чём же он провинился, пока не увидел сидящую на полу безутешную Наталью в разорванном платье и яркие пятна крови на собственных панталонах. Испачканная простыня стала для мадам Валентинович последним аргументом.

Почтенная дама не собиралась порочить доброе имя своей семьи, и сразу же после венчания её дочери с красавцем-графом ксёндз потихоньку, в присутствии лишь управляющего поместьем и домоправительницы, обвенчал Станислава Сикорского с Натальей Дибич. Первые молодожёны пировали вместе с тремя сотнями гостей в большом доме, а вторых усадили в двуколку и отправили в Митаву к родителям жениха.

Сказать, что Наталье Сикорской в доме её мужа не обрадовались – значит, не сказать ничего. Свёкор со свекровью с ней не разговаривали, они не смягчились даже после рождения внука – Бронислава, да и от молодого мужа толку не было. Он сразу же отдалился от Натальи, начал пить и пропадать из дома. Это должно было плохо кончиться, и когда тело Станислава, утонувшего по пьянке в озере, привезли домой, Наталья не удивилась и не опечалилась. По крайней мере, за всё время семейной жизни она ни разу не голодала, а самое главное, мадам Сикорская сумела вырваться из-под гнёта своей жестокой матери.

С условием, что вдова оставит Бронислава и уедет, свёкор предложил Наталье немного денег. Сикорская, не задумываясь, согласилась и на следующий же день уехала в Новгородскую губернию, в маленькое имение на берегу озера, где скромно проживала её тётка – мать так стремительно вознёсшегося военного министра Аракчеева.

Елизавета Андреевна встретила племянницу радушно. Расспросив Наталью о матери, Аракчеева сочувственно вздохнула, но радостный блеск, мелькнувший в её глазах, выдал тайное злорадство. Сикорская тётку не осуждала, она ведь понимала, что её мать в жизни ни у кого не вызвала тёплого чувства. Впрочем, скоро выяснилось, что скверный характер у сестёр Ветлицких – черта семейная: тётка оказалась не лучше матери. Такая же жестокая и эгоистичная, Аракчеева отличалась ещё и безмерным чванством. Кичась положением, добытым для семьи сыном-министром, она возомнила себя важной барыней, а племянницу определила на роль бесплатной служанки. Но Сикорская не роптала: покорно сносила и тёткины причуды, и её дурное настроение, не говоря уже о грубости. Наталья лишь умоляла старуху сделать божескую милость и попросить Алексея Андреевича о месте фрейлины при дворе.

– Да как же ты сможешь там жить? – отмахивалась Аракчеева. – Ты языков не знаешь, политесу не обучена, тебя засмеют, опозоришь нашу семью.

– Я по-французски говорю, у Валентиновичей научилась, там же и манеры усвоила, – упорствовала Наталья. – Христом Богом клянусь, я уж отслужу и братцу Алексею, и вам! Все его и ваши поручения выполнять буду.

Хитрая старуха смекнула, что иметь глаза и уши в доме сына будет совсем нелишним, но признаваться, что у неё не хватает влияния, не спешила. Аракчеева долго увиливала от ответа, но однажды (взвесив будущие выгоды) сказала:

– Ко двору ты можешь попасть лишь одним путем: если поедешь в Грузино и поклонишься в ноги Минкиной. Если эта дрянь за тебя словечко замолвит, мой сын ей не откажет. Я тебе лошадь дам, к вечеру на месте будешь. Письмо Алексею я напишу, а уж как ты с этой тварью договоришься – решай сама, тут я тебе не помощница.

Обрадованная Наталья облобызала тёткину руку и бросилась собираться. Спрятав на груди драгоценное письмо, она села наконец в тряскую кибитку и к вечеру того же дня добралась до Грузина.

Показушник Аракчеев начал военную реформу с собственного имения и объявил Грузино образцовым военным поселением. Увиденное здесь и впрямь поражало: ряды одинаковых, словно горошины, домов выстроились по линейке вокруг широкого плаца. Подстриженные под шары деревца казались близнецами. Эта военная деревня удивляла порядком, чистотой и… жуткой, почти могильной тишиной. Птицы не пели, собаки не лаяли, коровы не мычали, да и люди как будто вымерли.

«Что за чудо такое? – испугалась Сикорская. – Не зря тётка утверждала, будто её сынок сильно крут. Видать, все его так боятся, раз попрятались».

Кибитка прогромыхала по булыжной дороге и покатила через двор – прямиком к громадному дворцу с мраморным портиком о восьми колоннах. Напротив (через двор) стоял новый двухэтажный дом.

«Здесь Минкина и живёт. Пока графа в поместье нет, она всем тут заправляет», – вспомнила Наталья рассказ тётки.

Аракчеева много и с нескрываемой яростью говорила о «змее» и проклинала тот день, когда её несчастный сын купил у разорившегося соседа имение со всей дворней, среди которой оказались и кучер Минкин с молодой женой Настасьей. Тётка утверждала, что в «змее» текла цыганская кровь, поскольку Минкина оказалась чернява, смугла, а в постели до того горяча, что дворовые мужики, коих она перепробовала всех до единого, с ума сходили по этой деревенской Клеопатре. Аракчеев, слывший мужчиной с большими потребностями, конечно же, не пропустил знойную красотку и допустил её до своего ложа. Тут уж Настасья постаралась, ублажила барина, как в раю, только никто разомлевшего министра не предупредил, что его новая наложница умна и хитра, а когда тот это понял, жить без Настасьюшки уже не мог.

Сёстры Ветлицкие, все как одна, были некрасивы и свою грубую, топорную внешность передали детям. Глядя на портрет графа Аракчеева, Сикорская с сожалением убедилась в своём с ним семейном сходстве. Она-то прекрасно понимала, что пережил почти уродливый, по светским меркам, братец, когда красавица Настасья стала перед ним преклоняться. Хитрая крестьянка задела самое глубинное – оскорблённое самолюбие бедного некрасивого человека, пробивавшегося в жизни через такую грязь, что богатеньким красавцам и не снилась.

Тётка рассказывала, как по ночам Минкина ложилась спать на подстилке под дверью, охраняя покой и сон Аракчеева. Хитрая наложница ловила каждый его взгляд и, если видела хоть малейшее недовольство, заливалась слезами, а потом часами, стоя на коленях, вымаливала прощение. Но самым главным оказалось то, как она относилась к своему любовнику: с рабским почитанием. Она стелилась перед Аракчеевым так же, как тот перед своим венценосным хозяином.

«Бедный братец! Ползать на брюхе – занятие не слишком приятное, – часто думала Наталья, – а если перед тобой самим никто не ползает, то и совсем невыносимое. Этак затоскуешь, да и вообще с ума сойдёшь. Но когда такая вот Минкина трепещет перед властелином, присесть не смеет в его присутствии, спит под дверью – тут уж совсем другое дело. При таком раскладе уязвлённая душа поправится, вздохнет с облегчением: не только её сапогом в морду тычут, но и она в своём праве изгаляться».

Наталья велела кучеру ехать к дому метрессы. Кибитка остановилась у крыльца. Неизвестно откуда выбежали молчаливые дворовые, открыли дверцу, помогли гостье спуститься, а мажордом в расшитой золотом ливрее осведомился, что доложить барыне.

– Хозяйская кузина Сикорская прибыла с письмом от матушки Алексея Андреевича, – сообщила Наталья.

Её проводили в дом и попросили подождать в большой гостиной. Такой роскоши Наталья прежде не видела. Мебель блестела позолотой и переливалась алым шёлком, на мраморном столе красовалась неподъёмная – размером с овцу – оправленная в серебро богемская ваза, а на противоположных стенах комнаты в одинаковых пышных рамах висели два портрета. Графа Аракчеева, изображённого в чёрном мундире, Сикорская узнала сразу, а со второго полотна зазывно улыбалась знойная брюнетка. Крупные, как сливы, влажные глаза под дугами чёрных бровей, прямой нос и маленький рот с пухлой нижней губой скорее подошли бы древней римлянке. Это, как видно, понимала и сама женщина, поскольку (судя по причёске и костюму) изображала Венеру.

«Дал же Бог ведьме такую красоту, – подумала Наталья. – Одним – всё, а другим – ничего».

Привычная волна чёрной зависти зародилась в душе, начала закипать, но этого нельзя было допустить. Вдруг Минкина почувствует неискренность гостьи и откажется помогать?

Но как расположить к себе эту всесильную крестьянку?.. Наталья глубоко вздохнула, собрала волю в кулак и, наклеив на лицо сладкую улыбку, остановилась у портрета черноглазой красотки. В коридоре послышалась тяжёлая поступь, дверь отворилась – и в комнату вплыла сильно располневшая невысокая женщина в белом шёлковом платье. Она просто утопала в алмазах: колье широким полумесяцем возлежало на пухлой груди, крупные серьги оттягивали мочки ушей, на каждой руке болталось по браслету, а все короткие пальцы покрывали перстни. Даже Сикорской, не знавшей толку в дамских нарядах, это показалось чересчур. Но, похоже, Минкина сама себе нравилась, раз лучезарно улыбнулась и сказала:

– Вы уж на портрет-то мой не глядите, восемь лет прошло, как его сделали. Я постарела и теперь не та, что раньше.

– Вы не изменились, даже, по-моему, стали ещё красивее, – беззастенчиво солгала Сикорская, вглядываясь в одутловатое лицо бывшей Венеры.

– Ах, да что вы! – отмахнулась Минкина, но Наталья догадалась, что комплимент оценен. Графская метресса перешла к делу: – Мне сказали, что вы с весточкой от матушки его сиятельства прибыли?

– Да, я привезла письмо тётушки графу Алексею Андреевичу, – мягко подчеркнув своё родство с Аракчеевым, сообщила Наталья. – Когда он сюда пожалует?

– Ждем-с его сиятельство дней через десять, – сообщила Настасья. – Не угодно ли вам будет погостить?

– Конечно! Премного благодарна…

Наталья даже не подозревала насколько преуспеет. Её лесть оказалась золотым ключиком к сердцу Минкиной, а вторым помощником стала водка. Аракчеевская метресса пила беспробудно, а напившись, совокуплялась то с собственным кучером, то с лакеями, выбирая тех, кто поздоровее. Сикорская не уступала новой подруге ни в выпивке, ни в распутстве, чем заслужила её полное доверие.

Развеселая жизнь двух молодок закончилась, когда в Грузино прибыл Аракчеев. Всемогущий кузен принял Наталью лишь на следующий день после приезда. Почти сутки провела Сикорская в одиночестве. Минкина исчезла и в своём доме больше не появлялась, но, когда граф позвал, за Сикорской пришла сама. Метресса разительно переменилась. Тёмно-синее платье с белым воротничком подчёркивало «скромность» своей хозяйки. Волосы Минкиной прикрывал пышный чепец. Впрочем, этот наряд фаворитке явно шёл: в нём она казалась моложе и стройнее, а лицо в обрамлении белых кружев волшебным образом утратило одутловатость.

– Пойдём скорее, граф хочет тебя видеть, – сказала Минкина, схватив Наталью за руку. – Я уже за тебя словечко замолвила, теперь соглашайся на всё, чего он потребует: наш батюшка страсть как не любит, чтобы ему перечили или вопросы задавали.

Женщины перешли двор и поднялись на крыльцо грузинского дворца. Чувствовалось, что он построен совсем недавно: стены пестрели ярким штофом, на расписных потолках по голубому небу летали греческие богини и кувыркались амуры, да и вся обстановка – мебель красного дерева, ковры, гардины и люстры – была явно новой и, как поняла Сикорская, дорогущей.

«Вот уж братцу повезло, – с привычной завистью оценила Наталья, – надо же как – из грязи в князи! Сейчас бы двадцать душ крепостных на троих братьев делил, если б вовремя наследнику престола на глаза не попался».

Минкина ввела Наталью в большую комнату, где за огромным столом сидели двое: Аракчеев и растерянный подросток. Мальчика, которого Минкина с гордостью именовала дворянином Михаилом Шумским, гостья уже видела. Он был довольно миловиден, но совсем не походил ни на жгучую брюнетку Настасью, ни на Аракчеева.

Наталья прошла вслед за Минкиной к столу. Метресса низко поклонилась Аракчееву и доложила:

– Вот, батюшка, ваше сиятельство! Привела родню вашу. Сестрица письмо от маменьки вам привезла.

– Здравствуйте, кузина, – любезно изрёк Аракчеев, указав гостье на стул. – Которая из моих тёток приходится вам матерью?

– Прасковья Ветлицкая, ваше сиятельство, в замужестве Дибич. Тётушка Елизавета Андреевна, когда я у неё гостила, была так добра, что дала мне рекомендательное письмо к вам.

Наталья протянула графу конверт и замолчала, скромно потупив глаза.

– Прочту после, – решил Аракчеев, откладывая конверт в сторону. – Давайте обедать, и вы мне сами расскажете, как и где жили и чего хотите теперь.

Сикорскую усадили за стол рядом с графом – напротив испуганного мальчика. По знаку Минкиной слуги начали разносить блюда, сама фаворитка скромно стояла у двери, всем своим видом изображая покорность и раболепие. С собачьей преданностью ловила она взгляды Аракчеева, но, на вкус Сикорской, явно перебарщивала. Впрочем, Аракчеев казался вполне довольным.

«Вот так и нужно к сильным мира сего подлизываться, – поняла Наталья, – льстить без меры да изображать ежеминутно преданность и раболепие. Если такая деревенщина, как Настасья, смогла устроиться, я – дворянка – должна достичь большего».

До каких высот она собирается взлететь, Сикорская пока не знала, главное – попасть ко двору.

– Расскажите о себе, кузина, – предложил Аракчеев, и Наталья заметила, как сидящий напротив мальчик явно повеселел, ведь его грозный отец перенёс своё внимание на кого-то другого.

– Наша семья жила в Лифляндии. Батюшка уже умер, а мама с двумя моими сёстрами до сих пор там живёт. Я была замужем, но мой супруг умер и мне пришлось вернуться на родину предков. Ваша драгоценная матушка приютила меня, она же посоветовала просить ваше сиятельство о милости – определить меня на место фрейлины при царском дворе.

– Но эта ваканция – лишь для девиц! Таков порядок, а вы уже были замужем.

– Я слышала, что при дворе имеются и другие возможности, – в отчаянии пролепетала Сикорская, вдруг осознавшая, что план её рушится. – Я хорошо шью, могу укладывать волосы. Может быть, камеристкой?

– Нужно подумать, – спокойно заметил Аракчеев, разрезая бифштекс. – Это будет стоить мне больших хлопот. Дамы – существа тонкие и донельзя суеверные, и обе императрицы не исключение: вдовы среди царской прислуги не в чести. Н-да, сложно будет, но, раз мы – родня, придётся мне постараться.

– Я отслужу! – уловив намёк, поклялась Сикорская. – Всё, что нужно вашему сиятельству или кому-то из родных, делать буду с радостью. Родня для меня – всё!

Аракчеев милостиво кивнул и вынес решение:

– Я рад, что вы так преданы семье. После обеда я напишу письмо матери, поезжайте к ней. Я дам денег, пусть вам сделают новый гардероб, а через месяц приезжайте в столицу – в мой дом на набережной Мойки. Там и поговорим.

Сообразив, что пора откланяться, Сикорская поднялась, льстиво отблагодарила хозяина дома за проявленное к ней участие и отправилась собирать вещи. В дверях она заметила, как Минкина явственно подмигнула и тут же вновь скромно потупилась. Уезжала Наталья на заре, к задку её экипажа привязали большой сундук с подарками для Елизаветы Андреевны, а на дне баула самой Сикорской лежал отрез тёмно-синего бархата, подаренный на прощание Минкиной.

– Давай, подруга, приезжай в Петербург, там и встретимся, я ведь зимой в столице живу, – шептала Настасья, обнимая на прощанье Сикорскую. – А коли затоскуешь, сюда давай, я тебя повеселю.

– Спасибо за все! – впервые в жизни искренне поблагодарила кого-то Наталья. – Я обязательно приеду. Как всё с местом устроится, так и жди…

Но выполнить своё обещание Сикорская не смогла. Прибыв в столицу, она узнала от Аракчеева, что тот раздобыл для неё место камер-фрейлины с обязанностью надзирать за гардеробом императрицы Елизаветы Алексеевны и что взамен «дорогой кузине» придётся сообщать своему благодетелю мельчайшие подробности того, что происходит в покоях государыни.

Сопровождая Елизавету Алексеевну в больницы и богадельни, Наталья подслушивала разговоры, следила, с кем говорит императрица и кого отличает. Перебрав царские наряды, новая камер-фрейлина с удивлением обнаружила, что Елизавета Алексеевна очень скромна, подолгу носит одни и те же платья, а все положенные ей средства отдаёт на нужды неимущих. Наталью приставили следить за ангелом!

Сначала Сикорская думала, что «кузен» быстро потеряет к ней интерес и перестанет спрашивать доклады, но Аракчеев каждый вечер присылал к условленному часу своего человека и забирал Натальины писульки. Вот и сегодня до отправки донесения оставалось менее часа, а писать было нечего. Императрица приняла лишь одного человека – светлейшего князя Черкасского, да и то – визитёр пришел просить о месте фрейлины для своей сестры. Наталья вспомнила чеканную красоту лица гостя и его высокую фигуру. В гусарском мундире князь был изумительно хорош.

«Красавец и богач, ну и сестрица – небось очередная “принцесса”», – поняла Сикорская, чем окончательно испортила себе настроение. Она ненавидела молодых красоток до яростной дрожи в сердце.

Наталья вновь посмотрела на листок бумаги, где сиротливо темнели две строки, и быстро дописала, что её императорское величество встречалась со светлейшим князем Черкасским, присланным к ней государем. Князь просил за свою сестру, которую император изволил назначить фрейлиной. Поставив число и закорючку вместо подписи, Сикорская сложила лист и сунула его за корсаж. Сама не зная почему, Наталья решила, что разговор о том, будто новая фрейлина не сможет найти мужа из-за бесплодия, передавать Аракчееву не станет. На сей раз «любезный кузен» обойдётся: эти сведения нужно оставить в собственной копилке, вдруг это когда-нибудь пригодится. А бумага… Что ж, она ведь всё стерпит – и недомолвки, и обман, и даже мошенничество.

Глава четвёртая Страхи и искушения

Пальцы механически скользили по бумаге, разглаживая её сгибы. Фрейлина Струдза не хотела перечитывать злополучное письмо. Зачем, когда и так всё ясно? Общие фразы, изящные обороты, любезность и… более ничего. Ни слова, ни намёка на чувство. Обиднее всего оказалась подпись: «Преданный вам граф Каподистрия». «Иоанна» для неё больше не было! Вот оно – подтверждение старой истины, что в жизни долг и счастье никогда не ходят рядом.

Фрейлина бросила письмо в ящик стола (никчемная бумажка, лучше бы оно и не приходило вовсе!) и задумалась. Был ли у неё шанс сохранить счастье? Ещё год назад Роксандра сказала бы, что это в её силах, более того, она знала, что так и случится, поскольку заслужила это счастье всей своей жизнью. Но в Вене всё рухнуло. В городе, где три армии праздновали триумф, Роксандра Струдза переживала горечь поражения.

«После того, что мы испытали вместе, это казалось таким пустяком. Я же вижу людей насквозь, как я могла допустить такой промах – забыть о мужском самолюбии?»

Ответ казался тривиальным – счастье разрушила гордыня. Зря Роксандра поверила, что стала хозяйкой своей судьбы… Господи, как же тяжело шла она к успеху! Сколько ума, хитрости, да и просто изворотливости это потребовало, скольких лет! Если бы Роксандра всё это использовала для собственного блага, она уже давно оказалась бы счастливой матерью десятка детей и женой самого блестящего дипломата Европы. Как несправедливо: вскарабкаться по отвесным скалам на величайшую вершину и… замерзнуть там среди блистающих льдов.

Роксандра не помнила тех лет, когда её семья жила в Константинополе. О роскошном дворце с видом на Босфор и баснословном богатстве девочка судила лишь по рассказам матери. Может, это и было правдой, но, скорее всего, являлось преувеличением – сказкой, особенно прекрасной на фоне российских мытарств. Как бы то ни было, но, когда семейству Струдза пришлось бежать, оставив всё имущество в Османской империи, вывезти с собой смогли так мало, что это сразу опустило бывших молдавских господарей на один уровень с обедневшими российскими дворянами. Отец сломался первым, матери хватило сил дать всем детям блестящее образование, но смерть младшей дочери и первенца-сына её добила. Вот и пришлось Роксандре стать главой семьи, без неё у сестры и, самое главное, у брата не было шансов выбиться в люди.

«Лишь ум и знания вывели меня на самый верх, с лица-то взять было нечего», – трезво признавала Роксандра.

Возможно, она перегибала палку – была к себе слишком строга, в конце концов греки дружно хвалили её гордый орлиный профиль и огненные глаза. Жаль только, что комплименты не приносят счастья.

«Женщине не стоит походить на орлицу, – мелькнула печальная мысль. – Иоанн практически в открытую сказал мне об этом».

Казалось, зачем мучить себя, вспоминая прошлое, но ведь нужно было принять самое главное решение в жизни. Сейчас важно понять, как вернуть счастье. Или теперь предстоит жить лишь умом?.. Когда же Роксандра ошиблась, решив, что ухватила за золотое перо птицу счастья?

Места фрейлины Струдза добилась сама – шаг за шагом шла она от одной сиятельной дамы к другой, входила в доверие, становилась сначала нужной, а потом и необходимой. Умом и знаниями выслужила она нужные рекомендации и оказалась при дворе. К счастью, в то время императрица Елизавета Алексеевна искала утешения в вере, да и сам государь нуждался в духовной опоре. Вот тогда и пригодилась фрейлина Струдза: ни у кого не было таких познаний в христианских учениях, никто не знал так Священного Писания. Роксандра сделалась доверенным лицом царской четы и оказалась на вершине.

«Любил ли меня Иоанн хоть когда-нибудь? – спросила она себя. – Или только использовал?»

С главой российской дипломатии графом Каподистрией Роксандра познакомилась через свою родню – князей Ипсиланти. Четверо орлов-братьев были воинами и «учёность» Роксандры считали блажью, а вот с графом Иоанном она сразу же заговорила на одном языке. Они понимали друг друга с полуслова. Каподистрия оказался блестяще образованным человеком, но и Струдза ему не уступала, к тому же оба были в России чужаками. Когда Каподистрия заговорил о своей мечте освободить Грецию от турецкого ига, он нашёл в лице Роксандры преданного соратника. Для этого рыцаря она была готова на всё.

Бок о бок трудилась пара, шаг за шагом шла к своей святой цели, и неизвестно ещё кто оказался успешнее, склоняя умы российского общества к нужному мнению. Они оба взлетели на гребень успеха – Иоанн стал первым помощником императора в делах бурлившей Европы, а Роксандра заняла место незаменимого советчика Александра Павловича в его духовных исканиях. Два блестящих отпрыска Греции просто обязаны были соединить свои судьбы. Они оказались достойны друг друга, и, хотя виделись мало (Каподистрия следовал за императором в его поездках по Европе, а Роксандра оставалась с императрицей), связь их становилась только крепче. Сколько писем написали они друг другу! Вот и предложение руки и сердца прилетело Роксандре из далёкой Швейцарии.

«Я должна была настоять на скорейшем венчании, – с грустью признала Струдза. – Отбросить все сомнения и довести дело до конца».

Правда, если уж быть совсем честной, Иоанн как раз настаивал на обратном. Ему Роксандра нравилась именно на месте фрейлины. Удача к тому времени отвернулась от Каподистрии. Что произошло между её женихом и императором Александром, Роксандра так никогда и не узнала, но государь явно охладел к графу Иоанну и начал больше привечать немца Нессельроде, устроив, в конце концов в Министерстве иностранных дел настоящее двоевластие.

Что должна была сделать в таком случае любящая невеста? Помочь милому! Роксандра поступила по зову сердца и… всё проиграла. Даже рискуя перейти грань дозволенного, она смогла убедить императора в незаменимости своего жениха. Каподистрии в Швейцарию отправили приглашение на Венский конгресс, граф туда прибыл… но не смог простить невесте этого «унижения». Когда они встретились, Иоанн ни разу не обмолвился о своей обиде, но и ни одного тёплого слова не прозвучало более из его уст. Всё стало явным, когда он подарил Роксандре символичное кольцо: на тонком золотом ободке сгорала в рубиновом огне бабочка с сапфировыми крылышками.

«Надо было сделать вид, что не поняла намёка. Иоанн не смог бы забрать обратно официально сделанное предложение. Кто меня тянул за язык?.. Предложила дружбу… Господи, какая же дура!»

Роксандра выдвинула ящик стола и достала красную коробочку с роковым подарком.

«Всё продумал, даже коробка, и та – как огонь», – с раздражением подумала Струдза, открывая крышку.

Сапфиры казались тёмными, почти чёрными, а рубины полыхнули в отсветах свечей, будто языки пламени.

– Вот так и мое счастье – взяло и сгорело, – прошептала Роксандра.

Звук собственного голоса показался ей странным – как будто неживым. Что-то во всём этом было мистическое. В памяти всплыли воспоминания юности, когда после смерти сестры к юной Роксандре стали приходить видения, а потом она услышала голоса. Тогда это, наверное, спасло её разум, а может, и жизнь. Эти силы явно не имели отношения к святости, но Струдза ни о чём не жалела.

«Они спасли меня тогда, может, помогут и теперь?..»

Мысль была смутной. Чего Роксандра хотела? Вернуть любовь графа Иоанна? Но этой любви, похоже, никогда и не было, раз она так легко исчезла под напором гордыни.

«Ну и пусть, главное – вернуть жениха, а потом всё как-нибудь исправится», – искушало сердце.

Прежде Роксандра служила семье, потом своей истерзанной Родине и своему мужчине, но никогда ничего не делала для себя. Может, пора начать, пока не стало слишком поздно? Ведь мужчину можно приворожить. Вон «провидица» Татаринова, собирающая половину высшего общества на свои бдения в Михайловском замке, не таясь, берётся за такие дела.

«Нет, к Татариновой нельзя! Теперь все чуть ли не поголовно к ней ездят. Не дай бог, о моём визите станет известно», – остановила себя Струдза.

Она задумалась. В столице вовсю шептались о француженке с Охты. Сплетни об её притоне давно ходили в свете, но в царском дворце о нём слыхали лишь единицы. А вдруг это спасение?.. Может, попробовать?..

Елизавете Алексеевне вновь нездоровилось. Фрейлины сочувствовали государыне, наперебой предлагали ей свои услуги, но императрица неизменно отказывалась и отпускала их всех отдыхать. Сегодня фрейлины освободились совсем рано, и Варвара Туркестанова не смогла устоять перед искушением в кои-то веки развеяться и отправилась на приём к княгине Голицыной. С хозяйкой дома они приятельствовали уже лет пятнадцать, но в модном литературном салоне экстравагантной княгини Ады фрейлину привлекало отнюдь не изысканное общество и не умные разговоры – в этом она сама могла дать фору любому из гостей. Варвара ехала на приём в надежде повидать мужчину, от которого совсем потеряла голову.

Владимира Голицына она помнила с его детства, мальчик часто появлялся в домах этого разветвлённого княжеского семейства, а Варвара дружила с десятком его кузин. Она и не заметила, как милый ребёнок вырос и превратился в весёлого и остроумного красавца, а потом Владимир ушёл на войну и вернулся героем. Вся грудь его парадного мундира блистала орденами, а лёгкая хромота из-за ранения в щиколотку даже придавала ему какой-то романтический шарм. Варваре никогда не приходило в голову, что этот голубоглазый двадцатилетний Аполлон может посмотреть в её сторону, и она не поверила своим ушам, когда однажды Владимир пригласил её на вальс и признался в любви:

– Барби, я давно люблю вас и таскался с визитами к родне в надежде, что вы приедёте в гости к тёткам или кузинам. Я мечтал, что вернусь героем и вы наконец-то увидите меня в истинном свете.

Княжна тогда, может, впервые в жизни не нашлась, что сказать. Она посмотрела в яркие голубые глаза своего поклонника и прочла в них такое восхищение, какого ещё никогда не встречала. Сердце её дрогнуло. Наверное, Варваре не стоило давать такую слабину, но как можно в сорок лет, когда ты уже смирилась с тем, что никто и никогда тебя не полюбит, не отозваться на столь сильное чувство? Варвара не смогла устоять, а новый поклонник со всем пылом молодости бросился её завоевывать. Шаг за шагом пробирался он всё дальше и дальше, а когда они оказались в постели, отступать стало уже некуда. Молодой пыл и неудержимая страсть Голицына сразили Варвару, неприступная крепость пала и теперь лежала в руинах: княжна до беспамятства влюбилась.

Вот только счастье её оказалось недолгим. Варваре и в голову не могло прийти, что молодой любовник не знал того, что при дворе было известно каждому: княжна Туркестанова – любовница императора Александра. Эта связь началась три года назад после отъезда за границу Марии Нарышкиной – фаворитка повезла на воды свою больную дочку, а государь, немного поскучав, обратил внимание на высокую, стройную и черноокую княжну Туркестанову. Варваре это, конечно, польстило, но все её иллюзии рассеялись, когда дело дошло до близости. Она-то надеялась хотя бы на симпатию, но у императора не было к ней ни малейших чувств. То, чем он занимался с Варварой, нельзя было назвать «постелью», Александр Павлович приходил справить нужду и не скрывал этого.

«По крайней мере, я любовница государя, – успокоила себя Туркестанова. – Конечно, фавориткой я уже не стану, но хоть что-то».

Утешение было слабым, но что она могла изменить? Варварины годы неумолимо катились к сорока, связь с императором всем при дворе была известна, княжна думала, что это придаёт ей в глазах Владимира ещё большее очарование: ему было лестно тягаться с самодержцем.

Отрезвление оказалось ужасным. Полный романтических чувств, Голицын пробрался на антресольный этаж, надеясь сделать Варваре сюрприз. Но удивили его: из комнаты возлюбленной, не скрываясь, вышел император Александр, а когда Владимир приоткрыл дверь и заглянул внутрь, увиденное не оставило у него никаких сомнений в том, чем только что занималась княжна Туркестанова. Бедняга ворвался в комнату и устроил Варваре скандал. Оскорбления одно страшнее другого сыпались на её бедную голову. Последними словами были:

– Не смейте ко мне приближаться. Я презираю вас!..

Княжна даже не представляла, что будет так страдать. Ей казалось, что она трезво смотрит на вещи и понимает, что почти двадцатилетняя разница в возрасте неминуемо приведёт к разрыву. Но, оказывается, разум и сердце не всегда могут договориться. Отчаяние сводило с ума, жить не хотелось. Не раз и не два уже приходили мысли о самоубийстве. Принять яд и уйти навсегда, не мучиться…

Как Варвара прожила две недели, да и ещё смогла выполнять свои обязанности так, что никто ни о чём не догадался, она до сих пор не понимала, но одно знала твёрдо: если не вернёт Владимира, то яда ей не миновать. Пора было что-то делать, хотя бы попробовать поговорить с ним.

«Ада – ему родня, он любит бывать в её салоне», – вдруг вспомнила княжна.

Нужно ехать! Решившись, Варвара подошла к окну и выглянула на улицу. К счастью, дождя не было. Авдотья Голицына жила почти рядом с дворцом – на Миллионной улице – и до её дома можно было дойти пешком. Княжна надела своё лучшее платье из пурпурного бархата, шляпку в тон и закуталась в тёплую тальму.

«Господи, помоги!» – попросила она, перекрестилась и выскользнула за дверь.

В салоне «княгини-полуночницы», как звали Голицыну в свете за привычку начинать свои приёмы позже всех в столице, народу оказалось немного: Варвара приехала одной из первых. Хозяйка – необычайно яркая в алом шёлковом платье, с каскадом чёрных локонов, сбегающих на плечи, – обрадовалась подруге и усадила её рядом.

– Барби, что с тобой? Ты вроде похудела… Не больна ли?

Неужели её страдания так заметны? Варвара постаралась ответить бодро:

– Нет, со мною всё в порядке, это государыня нездорова, вот мы все и переживаем.

Княгиня сочувственно зацокала языком и разразилась длинной тирадой о пользе пребывания на немецких лечебных водах. Подругу Варвара слушала в пол-уха – её интересовал лишь любовник. Стали появляться гости, хозяйка оставила княжну и занялась вновь прибывшими. Наконец в дверях мелькнули знакомые золотистые кудри. Владимир Голицын в чёрном с золотом мундире был так красив, что сразил Варвару наповал. Она даже прикрыла глаза, не в силах глядеть на своего кумира, а когда открыла их, Голицына в зале не оказалось.

«Где он? – ужаснулась княжна. – Увидел меня и ушёл?»

Варваре стало безразлично, что подумают гости и что скажет хозяйка. Она рванулась к двери. Туркестанова выскочила на лестничную площадку в тот миг, когда её любовник уже надевал шинель. Голицын заметил Варвару, и его взгляд полыхнул такой ненавистью, что княжне пришлось опереться о колонну. Хлопнула дверь – Владимир ушёл.

– Ну что, так и будешь здесь стоять? – прозвучал за спиной Варвары певучий голос.

Туркестанова обернулась. Княгиня Авдотья взирала на неё с нескрываемым скептицизмом.

– А что мне делать?

– Вольдемар сох по тебе с детства. В нашем возрасте нужно ценить такую верность…

Похоже, что Авдотья ничего не знала, а может, делала вид, что не в курсе отношений Варвары со своим родственником. Княжна так устала бороться с судьбой, а сил что-либо скрывать у неё уже не осталось, и она призналась:

– Ада, ты не понимаешь! Я тоже люблю его, а он не желает меня больше видеть!

– Да ты что? – изумилась княгиня. – Но почему он вдруг так переменился?

– Он узнал обо мне и государе!

– Ах…

Голицына на мгновение задумалась, но потом спросила:

– И ты собираешься оставить всё как есть?

– А что я могу поделать?

– В Италии такие дела решаются в два счёта, – отозвалась Голицына.

Княгиня Ада прожила за границей лет десять и, наверное, знала, о чём говорит, но Варваре от этого было не легче. Слёзы брызнули из её глаз.

– Тихо, тихо, перестань, – испугалась хозяйка дома, она метнула взгляд в распахнутые двери салона, к счастью, никто из гостей пока не заметил ни истерики княжны Туркестановой, ни ухода хозяйки. Голицына увела Варвару в сторону так, чтобы их не было видно из салона, и зашептала: – Барби, прекрати. Мы всё с тобой устроим. Я знаю одну француженку, она чего только ни делает, а уж мужчину вернёт в два счёта. Сегодня у меня гости, но если ты сможешь приехать завтра…

– Я могу! Мое дежурство – с утра, в пять пополудни я освобожусь!

– Вот и славно. Приходи ко мне, и поедем с тобой на Охту.

Княгиня проводила Варвару до дверей и отправила во дворец в своём экипаже. Всю обратную дорогу фрейлина Туркестанова спрашивала себя, во что она опять умудрилась ввязаться? Впрочем, отступать ей всё равно было некуда: если не приворот – значит, яд! Только от одной мысли об этом сердце пронзал жестокий холод.

Глава пятая При дворе

В Москву нагрянули холода, и дождь исполосовал стены домов грустными тёмными разводами. Если бы Алексей был суеверным, то мог бы подумать, что сам привёз ненастье из Петербурга. Впрочем, погода уже не огорчала Черкасского, как прежде, у князя появился другой повод для волнения: в его семействе назрел бунт, который он старался подавить с наименьшим ущербом для собственной совести.

– Фрейлина императрицы – это большая честь, – твёрдо изрёк Алексей, глядя в мятежное лицо младшей сестры. – Я понимаю твои чувства: тебя не спросили, но я дал слово быть хорошим опекуном и сделаю всё для твоего счастья. Юность смотрит на мир иначе, чем зрелость, ты ещё полна иллюзий, а я свои растерял под Аустерлицем, оттого и поступил по собственному разумению. Фрейлина может покинуть дворец, лишь выйдя замуж, других случаев не предусмотрено, возможны также болезнь или бесчестье, но я надеюсь, что тебя минует и то, и другое.

– Но почему, Алекс?! Почему ты так со мной поступил? Ты ведь обещал совсем другое!

– Я дал слово при встрече поговорить с князем Сергеем и узнать о его отношении к тебе. Не уверен, что ответ этого человека тебе понравится. Но в любом случае – Курского сейчас в России нет! Я написал барону Тальзиту и спросил у старика, как поживает и где обретается его наследник. Так вот, князь Сергей по-прежнему служит при посольстве в Лондоне и он не женат. Только это и дает мне возможность задать ему не совсем приличный вопрос о личных делах.

– Правда?! – обрадовалась княжна. – А что ещё крестный сообщил?

– Он написал, что твоя подруга Мари Белозёрова помолвлена с наследником Уваровых. Будущий жених привёз в Италию письмо для её бабушки, а Мари как раз там жила. Теперь семья объявила о помолвке. – Алексей выдержал паузу и наконец-то открыл припасённый напоследок козырь: – Кстати, барон сообщил, что вторая из двух твоих подруг, Натали, скоро будет представлена ко двору и получит место фрейлины.

– Да что же ты раньше этого не сказал? – обиделась Ольга. – Ты нарочно это сделал!

– У меня тоже есть свои маленькие слабости, одна из самых невинных – привычка дразнить младших сестёр.

– Алекс, ну как тебе не стыдно?! Ты дразнишься, а Холли не до шуток, – укорила брата Лиза Печерская. До сих пор она в разговор не вмешивалась, но тут уж не выдержала.

– Считайте это платой за мои преждевременные седины из-за ваших проделок. Но не станем уклоняться от темы. Я надеюсь, что дело решено, и завтра утром мы сможем выехать в столицу?

Графиня Печерская уже открыла рот, чтобы пообещать брату всё, что он хочет, но её младшая сестра и не думала сдаваться:

– Как же ты собираешься поговорить с князем Сергеем, если он служит в Лондоне, а мы станем жить в Санкт-Петербурге? – спросила она брата.

– Мы подождём Курского при дворе. Он дипломат, значит, обязательно когда-нибудь приедет в Министерство иностранных дел. Если к тому времени он не будет женат, обещаю, что поговорю с твоим избранником. Но на этом – всё! Собирайся! Меня ждут в полку, так что утром выезжаем, – заявил Алексей и не удержался от колкости: – Позвольте мне немного отдохнуть в мужском обществе. Я поеду в клуб, вернусь поздно, так что встретимся за завтраком. Пусть накроют к шести.

Черкасский вышел. Лиза дождалась, чтобы звук его шагов затих в коридоре, и шепнула младшей сестре:

– Я знаю, кто сможет вызвать князя Сергея в Петербург. Дядя моего Мишеля – действительный статский советник Вольский – большой чин в Министерстве иностранных дел. Дядя сейчас в Москве. Завтра у меня последний спектакль. Вольский обещал быть в театре, я расскажу ему о нашем деле и попрошу о помощи. Только, пожалуйста, никому не говори об этом! Я тоже обещаю молчать, даже Мишелю не скажу.

– Какая же ты умница! – восхитилась Ольга. – Конечно, я не проболтаюсь, ведь Алекс меня убьёт, если узнает.

Лиза не стала объяснять, почему решилась на столь рискованный шаг. Просто она вспомнила свои семнадцать лет. Сколько же дров она тогда наломала!.. Графиня обняла сестру и повела её укладывать вещи. Впрочем, толку от Ольги было мало. Княжна думала лишь об одном: понравится ли князю Сергею при встрече. Пришлось Лизе всё решать самой…

Рано утром Алексей увёз младшую сестру, а Лиза начала готовиться к своему последнему спектаклю. Её беременность давно стала заметной, и костюм Розины из «Севильского цирюльника» перешивали уже дважды. Теперь примадонна выходила на сцену, накинув на плечи белую испанскую мантилью. Лёгкое и широкое, это кружевное полотно скрывало округлившийся живот, а зрители считали, что видят часть костюма. Лизе было жаль покидать сцену. Казалось, что её голос стал богаче оттенками, а главное, сильнее. Но что делать? Выбирать не приходилось…

Лиза подставила плечи горничной, державшей на вытянутых руках чёрную бархатную тальму, и в последний раз посмотрела в зеркало. Сегодня ей хотелось быть особенно красивой, чтобы зрители надолго запомнили её прощальный спектакль. Стук в дверь предупредил о приходе мужа.

– Волнуешься? – участливо спросил Михаил, заметив печаль в глазах жены. – Но ведь ты поёшь бесподобно! Публика, как всегда, сойдёт с ума от великой Кассандры Молибрани.

Лиза вздохнула:

– В последний раз! Я не представляю, как смогу обойтись без сцены…

– Вот родишь, тогда и посмотрим.

Михаил ободряюще улыбнулся и поторопил жену. Времени до начала спектакля оставалось мало…

…Граф Печерский оказался прав: спектакль прошёл с оглушительным успехом. Всю сцену давно завалили цветами, а капельдинеры всё несли и несли огромные букеты и многочисленные цветочные корзины. Лиза в последний раз вышла на поклоны. Она наслаждалась единым порывом огромного зала и грохотом несмолкающих аплодисментов – хотела запомнить этот миг навсегда. На глаза навернулись слёзы, и со сцены пришлось уйти. В кулисах муж подхватил Лизу под руку и повёл в гримёрную.

– Милая, ты – величайшая из певиц, и я обещаю, что ты обязательно вернёшься на сцену, – сказал он.

Это подействовало: Лиза постепенно успокоилась, потом вспомнила о данном сестре обещании и спросила:

– Дядя пришёл?

– Да, он уже ждёт нас в гримёрной, сейчас увидишь.

Михаил распахнул дверь ярко освещённой большой комнаты, выделенной театром на время выступлений Кассандры Молибрани. Действительный статский советник Вольский ждал здесь своих племянников.

– Лизанька, ты пела божественно! – увидев примадонну, воскликнул он. – Я никогда не слышал ничего столь выдающегося. А как ты играла – весь зал жил лишь тобой одной!

Графиня явно обрадовалась:

– Спасибо, дядя! Я знаю, что вы объездили весь мир и бывали во многих театрах. Ваша похвала дорогого стоит.

Лиза прошла к зеркалу и стала откалывать парик. Как бы между делом, она попросила мужа:

– Мишель, пожалуйста, уладь все оставшиеся дела с дирекцией театра, а мы с дядюшкой подождём тебя здесь.

Граф кивнул и отправился получать деньги за спектакль, как делал до этого уже много раз, а Лиза обратилась к Вольскому:

– Дядя, у меня к вам есть секретное дело. Давайте, я всё расскажу, а вы решите, сможете ли помочь.

– Хорошо, – удивился заинтригованный дипломат.

– Моя младшая сестра Ольга два года назад влюбилась в князя Курского – он работает при посольстве в Лондоне. Ольга была слишком молода, и князь Сергей не смог взять на себя никаких обязательств, а потом уехал к месту службы. Теперь сестру представляют ко двору, и она будет фрейлиной императрицы, но Ольга мечтает вернуть прошлое. Её чувства не остыли, хотя о Курском она давно ничего не слышала. Не будет ли по вашему ведомству оказии, чтобы князь приехал в Санкт-Петербург?

Вольский изумился. Какие же совпадения бывают в жизни! Неделю назад графом Нессельроде – стремительно набиравшим влияние управляющим Иностранной коллегией – было принято решение создать в Англии резидентуру. За блестящей графиней Ливен хотели оставить высший свет и английское правительство, а помощнику посланника Курскому решили поручить сбор сведений о новинках вооружения и английских заводах. Князю Сергею уже направили вызов – его ждал Нессельроде, а эту встречу как раз и должен был подготовить Вольский. Но не объяснять же всё это племяннице!..

Однако Лиза ждала ответа, и старый дипломат признался:

– Мне нет нужды что-то придумывать: князь Курский и так скоро прибудет в Петербург.

Графиня просияла:

– Ах, дядя, вы сняли камень с моей души! Я так хочу, чтобы наша Холли была счастлива!

– Дай-то бог…

В гримерную вернулся Михаил, и Вольский стал прощаться:

– Ну всё, мои дорогие! Здоровья вам и удачи… Пишите! Сюда я теперь долго не приеду.

Печерские проводили старика, а вскоре лакей сообщил, что цветы уже загружены в экипаж и можно отправляться. Лиза ехала домой с лёгким сердцем. То, что Курского вызвали в российскую столицу ещё до того, как она обратилась к дяде со своей просьбой, укрепило графиню во мнении, что Холли помогает сама судьба.

– Ну, Холли, тебя непременно признают первой красавицей двора! – воскликнула княгиня Черкасская, разглядывая золовку. Ольга как раз примеряла новое платье. Этот наряд цвета льда, вместе с десятком других, доставили сегодня из столичного магазина «Луиза де Гримон», открытого недавно на Невском проспекте.

Катя прикинула, что на первые два месяца дебюта её золовки при дворе нарядов хватит. Все платья Ольге очень идут – вон как она радуется. Просто светится от удовольствия.

– Спасибо тебе, Катюша! – сказала княжна и призналась: – Мне даже не верится, что это я. Хотя такие платья любую девушку сделают красоткой.

Ольга любовалась переливами бледно-голубого шёлка, тот оттенил её серые глаза, сделав их сверкающими, как звёзды. Да и покрой у всех нарядов был таков, что фигура казалась в них просто великолепной. Неужто Ольга и впрямь так хороша, или это самообман? Катя развеяла её сомнения:

– Какая же ты красавица! Кожа белая, а волосы, как шоколад. Да и разрез глаз необычный: глаза большие и в то же время немного раскосые, как у восточных красавиц. Вот увидишь, отбоя от поклонников не будет. Придётся Алексею ходить с пистолетом, – засмеялась княгиня, но, поймав в зеркале укоризненный взгляд, подняла вверх обе руки. – Сдаюсь! Больше не стану говорить такое, пока ты сама не разрешишь.

– Вот ты шутишь, – оскорбилась Ольга, – а Лиза написала, что князь Сергей скоро прибудет в Петербург. Я так боюсь ему не понравиться!

Катя в отчаянии всплеснула руками.

– У меня просто нет слов! – сказала она. – От тебя невозможно оторвать глаз, а ты мучаешься вопросом, понравишься ли мужчине. Ты не можешь не понравиться! Ты красива, как ангел, и так же добра! Кого же ещё любить, если не тебя? – Детская неуверенность в собственных силах, никак прежде Ольге не свойственная, расстроила княгиню, и она прикрикнула: – Всё, Холли, пора собираться! К пяти часам нас уже ждут во дворце.

Ольга жалобно вздохнула и окончательно сникла. Просто беда с ней!.. Катя растерялась. Как привести золовку в чувство? Как её ободрить?.. Оставалось одно – посоветоваться с Алексеем.

Три часа спустя давно одетый в парадный мундир князь Алексей по-прежнему пребывал в одиночестве.

«Опоздаем! – злился он. – Свяжешься с женщинами – попадёшь впросак!»

И только когда остатки его терпения лопнули, как мыльные пузыри, дверь наконец-то отворилась – и в гостиную торжественно вплыла Катя в кружевном придворном платье со шлейфом. Она улыбнулась, отступила в сторону и, театрально выставив руку, произнесла:

– Ваша светлость, позвольте представить первую красавицу двора – светлейшую княжну Черкасскую.

В дверях стояла Ольга. Она сверкала, как бриллиант!

Алексей запаниковал:

– Катя, а может, её одеть поскромнее? Она какая-то очень яркая…

– И что ты прикажешь мне сделать? – лукаво осведомилась княгиня. – Ольга ярка от природы, смыть эти краски я не могу.

В тоне жены прозвучали нотки упрямства, и князь сразу же сдался:

– Ну ладно, уговорила! Поехали скорее, иначе опоздаем.

Черкасский взял жену под локоть и повёл к экипажу. Ольга поспешила за ними. Княжна поймала себя на мысли, что её бросает то в жар, то в холод, да и руки противно задрожали. Похоже, что она совсем раскисла… Ольга крепко сжала кулаки, стараясь успокоиться. Нельзя терять присутствие духа! В её жизни нет места слабости. Княжна Черкасская должна переиграть судьбу, и она обязательно это сделает!..

Черкасские напрасно беспокоились: они приехали даже раньше, чем нужно, и теперь, не спеша, шли за лакеем, провожавшим их к Георгиевскому залу. Дворец поразил Ольгу: всё здесь оказалось грандиозным. Белая в бронзе и зеркалах лестница, а потом – анфилады бесконечных роскошных комнат. Наконец лакей распахнул высокие резные двери, и Черкасские вошли в торжественно-прекрасный зал. Множество окон, разделённых белыми колоннами, орнамент на потолке, повторяющий рисунок паркета, два ряда огромных люстр создавали такую перспективу, что зал, казалось, стекался к тому месту, где на крытых алым бархатом ступенях возвышался трон.

«Интересно, а сегодня государь будет на нём сидеть?» – задумалась Ольга.

Волнение её унялось, страх растаял, и княжна с любопытством глядела по сторонам. В зале несколькими группами стояли гости, окружавшие молоденьких барышень. Ольге показалось, что за спиной высокой старухи в пышном берете с пучком страусовых перьев мелькнули золотые кудри подружки Натали – младшей из графинь Белозёровых, внучатой племянницы крёстного. Но старуха заслонила свою подопечную, и Ольге пришлось усмирить любопытство (не подниматься же на цыпочки, как маленькой). Княжна благонравно опустила глаза и встала рядом с невесткой.

Церемониймейстер с резным жезлом в руках вошёл в зал и предложил всем гостям встать с правой стороны длинной ковровой дорожки. Он стал выкликать имена дебютанток, и Ольга с изумлением услышала, что её назвали первой. Алексей подхватил жену и сестру под руки и провёл их поближе к ступеням трона.

– С тебя начинается представление, – шепнула золовке Катя, и Ольга так разволновалась, что даже позабыла о своей подруге, но Натали закричала сама:

– Холли! Я тоже здесь!

Ольга обернулась и послала ей улыбку, но Алексей увлёк сестру вперёд.

– Не задерживайся! Скоро выйдет царская чета.

И впрямь, церемониймейстер мгновенно расставил новых фрейлин и их родственников вдоль красной дорожки, ведущей от входа в зал к тронному месту. Пересчитал и, довольный результатом, отошёл к боковой двери.

– Его императорское величество Александр Павлович и её императорское величество Елизавета Алексеевна! – провозгласил он.

Двери распахнулись, и в зал вошла прекрасная пара. Немолодые. Далеко за тридцать. Высокий, широкоплечий мужчина в чёрном мундире вёл под руку тоненькую, как былинка, белокурую женщину в простом светлом платье. Ольга вместе со всеми дамами опустилась в глубоком реверансе и не поднимала глаз, пока царская чета не остановилась рядом с ними. Церемониймейстер назвал её имя. Сквозь ресницы княжна увидела, что рядом выпрямилась невестка, но Ольга, как её учили, осталась склонённой.

– Встаньте, мадемуазель, – прозвучало над её головой.

Ольга поднялась, и как будто попала в столп солнечного света: ей ласково улыбался император. Лицо Александра Павловича показалось княжне очаровательным.

– Время идёт, Алексей! Вот и твоя младшая выросла. Казалось, мы только вчера среднюю сестрицу в Англии замуж выдавали, а уже и этой пора жениха искать, – сказал государь.

– Я очень рада, что вы станете моей фрейлиной, – добавила императрица. Елизавета Алексеевна, ободряюще улыбнулась Ольге и протянула ей бриллиантовый шифр – приколотую к голубому банту брошь с выложенными алмазами буквами «Е» и «М».

Церемониймейстер назвал имя другой девушки, и царская чета перешла к следующей группе гостей. Натали Белозёрову представили третьей. За головами царедворцев Ольга разглядела мать подруги – графиню Софью, и незнакомую величественную старуху. Княжна успела заметить, как императрица улыбнулась Натали и как девушка расцвела.

«Елизавета Алексеевна словно ангел – всех ободряет. Наверное, будет легко ей служить», – с надеждой подумала Ольга.

Царская чета переходила от одной фрейлины к другой. Наконец представление закончилось. Елизавета Алексеевна взяла под руку государя, и они направились к той же двери, из которой вышли. Ольга вновь присела в низком реверансе, но успела поймать лукавый взгляд императора, брошенный князю Черкасскому. Двери за царской четой захлопнулись, и все заговорили свободнее.

– Государь, наверное, никогда не забудет твоей шутки, – тихо попеняла мужу Катя. – Каждый раз, как меня видит, обязательно тебе подмигивает!

– А как Алекс пошутил? – полюбопытствовала Ольга.

– Когда твой брат представлял меня государю, он сказал, что я – «его княгиня», – хмыкнув, объяснила Катя.

– Я сказал правду, и император оценил шутку, раз до сих пор её помнит.

Ольга поискала взглядом свою подругу и спросила:

– Здесь Натали Белозёрова. Можно я к ней подойду?

– Давайте подойдём вместе, – решил Алексей, – я давно не видел Соню и её девочек.

Черкасские двинулись к окну, где стояли Белозёровы. Графиня Софья сияла.

– Я очень рада, что у Натали появится во дворце подруга, – призналась она. – Теперь, когда наша Мари выходит замуж, боюсь, моей младшей дочке будет одиноко. – Графиня замолчала, но вдруг, что-то вспомнив, спросила: – Холли будет жить во дворце или дома?

– Нам сказали, что всем фрейлинам обязательно выделяют комнаты, но, если у них нет обязанностей на текущий вечер, они могут уехать домой. Утром, до выхода обеих императриц, фрейлины обязаны вернуться, – объяснила Катя. – Я думаю, что Холли в основном станет жить дома.

– Я тоже так решила для Натали. Только вот мой папа в Италии совсем плох, боюсь, мне придётся уехать. Уговариваю матушку не возвращаться в Москву, а пожить в столичном доме, но она колеблется, – вздохнула графиня.

– Не могу! У меня в Москве слишком много обязательств, – пробасила её свекровь.

В разговор вмешалась Катя:

– Натали может приезжать к нам. Да и того проще – пусть поживёт, пока вы не вернётесь из своей поездки.

Белозёрова обрадовалась:

– Вот спасибо! Как хорошо всё устраивается: и матушку домой отпустим, и я буду спокойна.

Заметив, что они остались в зале одни, оба семейства распрощались. Ольга еле вытерпела поездку в экипаже. Дома она улучила момент и, оставшись с невесткой наедине, бросилась ей на шею.

– Катюша! Как же ты это придумала? Ведь если Натали станет жить у нас, то князь Сергей обязательно сюда придёт!

– Потому и придумала, что хорошо знаю Курского. Он – человек благородный и, чтобы ни думал обо мне и Алексее, племянницу свою в одиночестве не бросит, – объяснила Катя и уже строже закончила: – Но дальше ты уж сама разбирайся, сводничать я не стану. Это нехорошо!

– Спасибо тебе, милая, я обязательно справлюсь… Надеюсь, что справлюсь!

Катя ободряюще улыбнулась, но, решив не развивать больше скользкую тему, попрощалась и вышла. Княгиня сильно сомневалась, что у Сергея Курского и её собственного мужа хватит благоразумия переступить через уязвлённую гордость.

«Будь что будет! – подумала она, – Холли достойна счастья, и раз она уверена, что ей нужен только Курский, пусть уж девочка его получит. Знать бы ещё сколько воды утечёт и сколько раз деревья сбросят листву, провожая уснувшее лето, прежде чем это мечта исполнится».

Глава шестая Трудный разговор

5 декабря

Бесконечный парк, газоны в облетевшей листве и белесая дымка дождя – картина навевала меланхолию. И так тошно, а тут ещё и природа грусти добавляет. Граф Кочубей отвернулся от окна и взглянул на свой портфель. Убрать вещи или оставить? Ситуация казалась очень скользкой. Виктор Павлович не зря обратился к императрице-матери. Отношения августейших супругов не ладились так давно, что предсказать ответ императора на обвинение в адрес Елизаветы Алексеевны не составляло труда: он разведётся с супругой и отправит бедняжку домой к матери. А потом что? Княгиню Нарышкину на трон?

«Упаси Бог от такой напасти, – ужаснулся граф и перекрестился. – Только панны нам в императрицах и не хватало. Тогда вся Польша тут кормиться будет!»

Возможно, он преувеличивал, но Нарышкину граф не любил (в чем, впрочем, был совсем не одинок), дама сия оказалась на редкость легкомысленной, да и, честно сказать, недалекой и никак не могла равняться с умницей Елизаветой Алексеевной. Пока у царской четы сохранялось текущее статус-кво, оставалась надежда на примирение, тем более что ни для кого не было секретом, как Елизавета Алексеевна жаждет воссоединения с мужем.

«Неужели такая женщина могла решиться на приворот? – в очередной раз спросил себя Кочубей. Он вспомнил тонкое, почти прозрачное лицо императрицы, на котором остались одни грустные голубые глаза, и сразу же отверг эту мысль. – Нет, это невозможно! Только не она».

Впрочем, догадки и домыслы были ему не по чину, его оружие – сведения, улики и доказательства. Кочубей покрутил в руках кольцо с горящей в огне бабочкой, кинул его в портфель, а потом сгреб и остальное. Тут стукнула дверь, и в кабинет вошла хрупкая дама в лиловом платье. Уже немолодая – скорее всего, под сорок – она казалась простой и милой. У плеча на голубой ленте поблескивал бриллиантами шифр – фрейлина… Граф давно знал Орлову, и для него не было тайной, что императрица поручает этой даме самые деликатные дела. Орлова улыбнулась, и её умные голубые глаза потеплели.

– Здравствуйте, Виктор Павлович! Государыня сказала, что вы хотите ввести меня в курс какого-то дела.

Без лишних слов прошла она к столу, села в кресло, где прежде сидела императрица, и сказала:

– Я слушаю…

Кочубей на мгновение задумался. С чего же начать? Наверное, следовало рассказать о мадам Клариссе. Он так и сделал:

– Дело в том, Агата Андреевна, что на Охте нашли убитой одну француженку. Дама сия была особой сомнительной. Лет десять назад приехала вроде бы в гувернантки, но осела в столице и устроила здесь… – Кочубей вновь, как и с императрицей, запнулся (дамы всё-таки), но закончил: – В общем, её заведение предназначалось для женщин.

Орлова даже бровью не повела, и граф так и не понял, разгадала ли она его намёк. Впрочем, сейчас это было не так важно, и он перешёл к главному:

– Есть в этом деле ещё одна деталь – мадам Кларисса практиковала чёрную магию: ворожбу, порчу, привороты всякие. Брала дорого, но говорят, что результат гарантировала.

– Кто говорит? – уточнила Орлова, и граф удивился:

– В каком смысле?

– Кто сказал, что она гарантировала результат?

– Полиция нашла двух служанок – девицы у неё работали. Они-то и сказали. Девиц сразу после убийства арестовали, но их пришлось отпустить: они показания дали, где были во время совершения преступления. Выяснилось, что обе ездили в имение Грузино ублажать аракчеевскую метрессу.

Кочубей, смутившись, замолчал, но фрейлина осталась невозмутимой. Напомнила:

– Я перебила вас, простите. Вы говорили, что Кларисса занималась ворожбой и преуспевала в этом.

– Да! Девицы эти, кстати, обе француженки, показали, что желающих воспользоваться её услугами было хоть отбавляй, и, понятное дело, заговоры делались на мужчин. Вы в этом разбираетесь, Агата Андреевна?

Фрейлина мягко улыбнулась, теперь в её глазах запрыгали смешинки.

– Я думаю, бывший министр внутренних дел знает, что я гадаю на картах Таро.

Орлова попала в точку. Кочубею было известно о привычке Марии Фёдоровны в сложных ситуациях прибегать к картам, и делала она это с помощью Орловой, вот только узнал он об этом не из донесений, а от собственной жены – статс-дамы вдовствующей императрицы. Впрочем, делиться своими мыслями с фрейлиной-шутницей Виктор Павлович не собирался и поспешил вернуться к делу:

– Вы уж, Агата Андреевна, будьте великодушны, возьмите эту шараду на себя. Честно сказать, я в такую чушь, как заговоры, совсем не верю. Однако это дела не меняет – Клариссу всё равно убили.

– Как это случилось?

– Зарубили топором… Как будто убийца обезумел. Охтинский частный пристав высказал предположение, что ударов нанесли больше десятка: на месте головы осталось кровавое месиво.

Фрейлина явно насторожилась.

– Тогда как вы узнали, что убили именно Клариссу?

– По волосам (она красила их в цвет апельсина) и по большому родимому пятну на лопатке. Обе девицы показали, что оно у неё есть, вытянутой формы, тёмно-малиновое.

Орлова задумчиво кивнула, и граф продолжил:

– Убитую нашли рядом со столом с оплывшими ритуальными свечами, из чего я делаю вывод, что убила её одна из заказчиц. Я не сомневаюсь, что убийца – женщина. Может, ей ворожба не помогла и она пришла требовать возвращения оплаты. Кларисса не согласилась, слово за слово…

– Тогда топор к приходу убийцы должен был лежать в комнате, что маловероятно, а если орудие убийства принесли с собой, это уже не похоже на умопомрачение во время ссоры, – заметила фрейлина и уточнила: – Где полиция нашла топор?

– В том-то и дело, что он на месте преступления не найден. Убийца унесла его с собой или спрятала где-то снаружи. В доме топора нет.

– Вы абсолютно уверены, что убийца – женщина? – уточнила Орлова и добавила: – И, кстати, если орудие убийства не нашли, почему вы решили, что это именно топор?

– По форме ран! Их мог оставить именно топор, а что до пола убийцы, так тут и думать нечего: покойница впускала к себе лишь дам.

– А мужчин в её окружении совсем не было? Кто ей дрова колол, печи топил?

Кочубей поздравил себя с такой помощницей – цепкая и рассуждает чётко.

– С домашними делами женщины сами справлялись, а вместо дров они уголь покупали.

– Вы правы в том, что множество беспорядочных ударов, скорее, нанесла бы женщина. Мужчина уверен в своей силе, он бьет и смотрит на результат, а женщина, только начав, станет бить, не разбирая, – признала Орлова. – Впрочем, женщины тоже разные бывают, иные – хладнокровнее любого мужчины. К тому же не нужно исключать, что вам отводят глаза – хотят навести на ложный след, вот и выдают мужчину за женщину.

Фрейлина всё время отвлекала Кочубея, не давая перейти к главному, и граф стал потихоньку раздражаться.

– Это всё мелочи, Агата Андреевна, – сказал он. – Проломили голову сомнительной француженке… Да разве я стал бы из-за этого государыню беспокоить? Дело вот в этом!

Кочубей открыл портфель и вновь выложил на стол пудреницу и зеркало, а потом кольца. Орлова внимательно их осмотрела. Наконец спросила:

– Где вы нашли вещи Елизаветы Алексеевны?

– В ящике того стола, на котором стояли оплывшие ритуальные свечи.

– А кольцо Струдзы?

– Там же, – отозвался Кочубей и уточнил: – Откуда вы знаете, что кольцо принадлежит именно ей?

– Я была в Вене, когда Струдза его получила в подарок от графа Каподистрии, а поскольку пара сразу же расторгла помолвку, то это кольцо наделало много шума.

Орлова взяла в руки тонкий золотой ободок с сапфировой бабочкой и повернула его к свету. Рубины сверкнули красным огнем. Фрейлина с отвращением отбросила кольцо.

– Даже жутко, – сказала она. – Только мужчина мог быть так жесток, придумав подобную гадость. А всего-то дело в уязвлённом самолюбии. Впрочем, это не важно… – Орлова задумалась, а потом спросила: – Полиция обнаружила деньги и другие ценности?

– Нет, всё исчезло.

– А вот эти вещи лежали в ящике стола, можно сказать, на самом виду?

– Именно так, – подтвердил Кочубей. – Очень смахивает на подставные улики.

– И вы хотите, чтобы я, не поднимая шума, понаблюдала за Роксаной? – осведомилась Орлова.

Граф поправил ее:

– Нет, Агата Андреевна, не только. Дело гораздо серьёзнее. Все знают, что Роксана – доверенная фрейлина императрицы Елизаветы. Вы же понимаете, что Струдза могла действовать по её наущению… Отношения между государыней и её супругом оставляют желать лучшего. Возможно, что императрица от отчаяния могла пойти на крайние меры…

Кочубей никак не мог решиться назвать вещи своими именами, а фрейлина не хотела ему помогать. Её лицо посуровело, и улыбка больше не играла в глазах. Молчание становилось всё тягостнее, и Кочубею показалось, что он выглядит нашкодившим мальчишкой. Наконец Орлова соизволила произнести:

– Я давно знаю её императорское величество. Елизавета Алексеевна скорее умрёт, чем причинит вред своему супругу. К тому же императрица, хоть и отдаёт свои личные деньги на благие дела, но не настолько стеснена в средствах, чтобы расплачиваться за ворожбу кольцами и пудреницей.

Граф повеселел: в этой опасной ситуации у него появился настоящий союзник. Теперь осталось добиться того, чтобы Орлова взялась за это дело.

– Вы поможете мне, Агата Андреевна? Я ведь дров наломаю, если сам к императрице полезу.

Но фрейлина мириться не спешила. Спросила иронично:

– Так чего же вы от меня хотите? Чтобы я нашла при дворе убийцу этой француженки или чтобы выяснила, кто и на кого заказал приворот?

Да уж, не в бровь, а в глаз! Язык у Орловой оказался змеиным, но деваться Виктору Павловичу было некуда, и он сдался:

– Мне будет достаточно подтверждения, что ни императрица, ни дамы из её окружения не совершали ворожбы против государя.

Орлова явственно хмыкнула:

– Тогда уж «за»! – Увидев непонимание в глазах графа, она засмеялась: – Мужчину привораживают к себе, какое уж тогда «против»…

– Ну, вы меня поняли! – рассердился Кочубей и строго напомнил: – Однако вы так и не ответили на моё предложение.

– Разве? – удивилась Орлова. – Знаете, Виктор Павлович, давайте сделаем так…

Фрейлина принялась излагать свой план. Раздражение и обида Кочубея постепенно растаяли, и вскоре он покинул Павловск в прекраснейшем расположении духа, а Орлова отправилась собирать вещи (она перебиралась в Зимний дворец). Уезжая, граф сказал главное: сроку у них – всего неделя.

«С чего же начать? – спросила себя Агата Андреевна, устроившись на подушках дворцовой кареты. – Я же вчера видела всех подозреваемых на балу у Лавалей. Там ещё случилось что-то особенное, связанное с фрейлинами».

Она попыталась вспомнить вчерашнее происшествие, вызывая в памяти лица фрейлин. Струдза так и простояла весь вечер рядом с Елизаветой Алексеевной, а вот княжна Туркестанова и некрасивая камер-фрейлина нашли себе кавалеров. Варвара танцевала с молодым Голицыным, но кто же пригласил Сикорскую? В памяти всплыли светлые волосы и породистое лицо. Кем был этот щеголеватый красавец?..

За окном экипажа поплыли улицы российской столицы. Хорошо, что добрались засветло: надо ещё многое успеть, времени-то – совсем в обрез.

Глава седьмая Сергей Курский

Тремя днями ранее

До утонувшей в ледяном дожде российской столицы князь Сергей добрался на удивление быстро. Сразу после выхода из устья Темзы в паруса его корабля подул попутный ветер, и барк легко, будто скользя, полетел по свинцовым волнам Ла-Манша. Это везение не оставило путешественников ни в Северном море, ни в Балтике, и на пятый день корабль вошёл в чёрно-синие воды Невы.

В Петербурге Курский не показывался два года, хотя ему казалось – все двадцать. Впрочем, большой разницы не было: в столице изменений не наблюдалось. Петербург был по-прежнему горд, прекрасен и холоден, как вечные льды Севера… Может, хоть в министерстве какие-то новации? Иначе зачем его вызвали? Граф Ливен, передавая Сергею предписание, удивлённо спросил:

– Вы ожидаете перевода?

– Нет, ваше высокопревосходительство, я даже не представляю, с чем может быть связан этот вызов.

– Я, конечно, понимаю, что молодой человек должен делать карьеру, – вздохнул посланник, – но мы с супругой привыкли на вас рассчитывать…

Курский, как мог, успокоил своего начальника и отплыл в Россию на первом же корабле. И вот наконец Петербург. Что за сюрприз ждёт здесь Сергея?

У князей Курских в столице не было собственного дома, и Сергей собирался остановиться в доме старшей сестры. Соня потеряла мужа под Аустерлицем и с тех пор считала своей миссией материнство. Младшего брата она пыталась опекать так же, как и своих дочерей. Сергей сестру искренне любил, смотрел на её причуды сквозь пальцы и теперь с радостью ждал встречи.

Курский поднялся на крыльцо облицованного серым гранитом трехэтажного дома. Простой и лаконичный, он выделялся изящной красотой даже среди дворцов Английской набережной. Почтительный лакей открыл Курскому дверь и принял шинель.

– Что графиня, дома? – осведомился Сергей.

– Как же-с, изволят вашу светлость ожидать…

Князь поспешил в большую гостиную первого этажа. Соня устроилась в нише высокого окна и читала письмо. Бледный отсвет осеннего утра золотил белокурую голову сестры, и Курский с грустью заметил проблески седины в её проборе. Услышав шаги, Соня подняла голову и просияла.

– Слава богу, ты приехал пораньше! – воскликнула она и кинулась брату на шею.

Сестра забросала Сергея вопросами о дороге и самочувствии, о его бледности и худобе, но потом опомнилась и вспомнила о деле:

– Как удачно всё складывается! Я устрою тебя здесь, а сама уеду к родителям. Думаю отправиться морем, иначе осенние дороги меня просто убьют. Корабль на Неаполь уходит послезавтра…

– Погоди! О чём ты? Мы бог знает сколько не виделись, а ты хочешь меня сразу бросить?

– Ох, прости великодушно! Просто у меня голова кругом идёт от всех забот, – повинилась Соня. – Но я всё равно безумно рада тебя видеть, и ты прекрасно это знаешь.

– Но объясни, к чему такая спешка – что-то случилось? Мне мама ничего не писала…

– Вот письмо, только что принесли, и это уже второе за неделю. А ты свои, наверное, просто не успел получить: уже уехал из Лондона, когда они пришли. У папы открылось кровотечение, и наши родители переезжают с побережья на озеро Комо. Там появился новый врач, доктор Шмитц, мама пишет, что он ставит на ноги даже самых безнадёжных. Но его условие – пациент должен жить в горах. Родители просят меня приехать. Боятся! С ними живёт Мари, да и жених моей дочки должен помочь с переездом, но мама стоит на своём – хочет, чтобы приехала я.

Сергей взял листок и углубился в чтение. Мать поступала деликатно, оставляя решение за Соней, но всё письмо было пронизано тревогой. Лучше всего было бы поехать в Италию им обоим, но этот срочный вызов не сулил Сергею ничего хорошего. Встреча с Нессельроде могла означать лишь одно – новое назначение, а значит, об отпуске не стоило и заикаться. Курский отложил письмо и глянул на сестру. Соня командовала двумя горничными, расставлявшими на столике чайный сервиз.

– Только не предлагай мне чаю, – попросил Сергей, – я приехал из Англии, так что сама понимаешь – чая уже обпился. Прикажи подать рюмку водки, сала с ржаным хлебом, да моченых яблок.

– С такой закуской ты одной рюмкой точно не обойдёшься, – хмыкнула Соня, – одну под сало, одну под яблоки.

– Вот видишь, ты сама всё знаешь! Учёного учить – только портить…

– Тогда жди. – Графиня отправилась отдавать распоряжения.

Сергей откинулся в кресле и закрыл глаза. В Сониной гостиной было так тепло и уютно, казалось, что ничто не должно волновать хозяев этого прекрасного дома, но жизнь рассудила иначе. Сестру ждало длительное и тяжёлое путешествие, а Сергей не мог помочь ни ей, ни родителям. Он вдруг вспомнил о младшей племяннице.

«А Натали? Почему Соня ничего не сказала о дочке? Отправила её к свекрови в Москву?»

Дверь отворилась, и вернувшаяся сестра поставила на столик серебряный поднос с запотевшим графином и тарелкой, полной ржаного хлеба и сала. Там же оказалась и плошка с мочеными яблоками.

– Вот твой заказ, а я уж, если ты не против, по-английски чаю попью, – улыбнулась Соня.

– Да, родная! Спасибо тебе…

Сергей налил в рюмку водки и взял мочёное яблоко. Выпив, он напомнил сестре:

– Ты ничего не сказала мне о Натали. Где она?

– Мы с её бабкой представили Натали ко двору, теперь она – царская фрейлина. Девочке повезло, что она осталась в покоях Елизаветы Алексеевны, а не попала к императрице-матери.

– Значит, Натали не сможет поехать с тобой?

Соня расстроенно вздохнула:

– А что я могу поделать? Свекровь отказалась жить здесь. У неё в московском доме настоящая богадельня: полным-полно юродивых и странниц. Старуха приезжала сюда лишь на два дня и по окончании торжеств сразу же отправилась обратно. Никакие уговоры не помогли – после гибели сына она так и не оправилась, теперь вся её жизнь – около икон. Но ты не волнуйся, меня выручили Черкасские. Вне дворца Натали будет жить у них. Её подружку, княжну Ольгу, тоже представили ко двору, и она тоже стала фрейлиной, теперь девочки всё время будут вместе. Так что за Натали я спокойна, ну, а ты как-нибудь справишься сам.

Впервые за два года прозвучало это имя. Княжна Ольга! Курскому показалось, что сестра вонзила в его сердце иглу. Сергей так старался забыть тоненькую девушку с раскосыми серыми глазами. Искренняя и тёплая, она смогла сотворить чудо – вытянуть князя Курского из ямы стыда и отчаяния, вернуть ему гордость и уверенность. А чем отплатил он? Предал светлого ангела… Но сейчас, когда Соня, сама того не ведая, всколыхнула мучительные воспоминания, из глубины памяти всплыло Ольгино личико. Княжна глядела на Сергея с изумлением и недоверием, как будто спрашивала, как он мог так с ней поступить. Хотя если уж быть честным, то нужно признать, что князь Курский предал тогда себя самого.

«А что я мог сделать? Ей не было и шестнадцати. Черкасский и так меня не жалует, пришлось бы драться на дуэли…»

Впрочем, уговаривать себя можно было сколько угодно, но легче от этого не становилось. Сергей проверил это на собственном опыте. Та нежная девочка из южного поместья излечила его, рядом с ней стало неважным всё то, что рвало душу в Лондоне, а Катя Черкасская, по которой Сергей вздыхал целых два года и на которой чуть было не женился, как-то вдруг забылась. Он ведь тогда поверил, что готов провести с Ольгой всю жизнь. Ну почему девушка, посланная самой судьбой, должна была оказаться сестрой единственного человека, не желавшего видеть князя Курского среди своей родни?!

«Как несправедлива жизнь: поманит счастьем – и обведёт вокруг пальца…»

Озабоченный голос сестры напомнил Сергею, что он в комнате не один.

– Серж, что случилось? – вопрошала Соня. – Почему ты побледнел? Не здоров?..

– Просто задумался о родителях…

Курский выпил залпом ещё одну рюмку, подцепил вилкой кусочек сала и, подумав, вновь взялся за графин. Новость о том, что его Холли выросла и уже представлена ко двору, ошеломляла. Вновь вспомнилось то ужасное падение. В этом ведь тоже была вина Сергея – нечего было устраивать состязание. Курский нёс Ольгу на руках, моля Всевышнего сохранить жизнь и здоровье этому хрупкому ангелу. Чуть слышный, как шелест травы, шёпот поразил Сергея в самое сердце:

– Я люблю вас…

Он – взрослый, битый жизнью человек – вдруг, как дитя, поверил в чудо, но счастлив был лишь несколько минут.

– У кого мне просить твоей руки? – спросил Сергей и получил убийственный ответ: прозвучало ненавистное имя. Удар оказался так силён, что Курский не смог его выдержать. Как лавина с горы, хлынули признания:

– Знаешь, я, наверное, последний из людей, которых Алексей Черкасский захотел бы видеть среди своей родни. Ведь я чуть было не женился на Кате.

Сергей рассказал историю позорно отменённой свадьбы. Ольга слушала и становилась всё бледнее, но так и не заплакала. Она не спрашивала, что будет с ними дальше, как видно, смирилась с неизбежным. Сергею показалось, что если он немедленно не уйдет, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Уже через четверть часа он покинул поместье дяди, и с тех пор ни разу не слышал имени княжны. Это помогло ему хоть как-то наладить свою жизнь. Так что же будет с ним теперь?

«Какой стала Ольга? – шепнуло искушение. – Посмотреть бы…»

Наверное, это было безумием, но Курский вдруг понял, что не вернётся в Англию, пока не увидит княжну.

«Но ведь из-за того, что Натали живёт в их доме, Черкасским придётся меня принимать, – вдруг понял Сергей. – Чтобы ни думали обо мне князь Алексей и Катя, они не могут запретить мне видеться с племянницей. Но Холли!.. Вдруг она не захочет меня видеть?»

Стараясь не выдать своего волнения, Курский спросил у сестры:

– А когда же приедет Натали? Надеюсь, до твоего отъезда она поживёт дома?

– Не беспокойся! Она приедет к ужину. Кстати, ты ничего не рассказал мне о том, зачем на сей раз приехал.

– Сам не знаю! Получил приказ явиться к Нессельроде. Скорее всего, новое назначение. Надеюсь, не в Тмутаракань. Но, если честно, сейчас мне новаций не нужно – я бы с удовольствием взял отпуск и поехал с тобой, а тут этот вызов.

– Не спеши, – посоветовала практичная Соня, – когда всё узнаешь, тогда и решишь, что делать. Я не отказалась бы от твоей компании, да и родители обрадовались бы.

Брат обнял её и напомнил:

– Где твой завтрак? На корабле готовили сносно, но это не идёт ни в какое сравнение с твоими блинами.

– Ты – низкий льстец, но всё равно очень приятно это слышать, – засмеялась графиня.

Она взяла брата под руку и повела в столовую. За завтраком Сергею пришлось очень стараться, чтобы не потерять нить разговора, ведь все его мысли теперь были заняты тоненькой сероглазой девушкой.

Глава восьмая Новое назначение

Действительный статский советник Вольский ожидал Сергея в длинной галерее у входа в приёмную графа Нессельроде и, увидев, поспешил на встречу.

– Добрый день, ваша светлость, – поздоровался он и предложил: – Войдём к его высокопревосходительству вместе.

– Может, вы расскажете, зачем меня сюда вызвали? Новое назначение?

– Не совсем так… Место работы у вас остается прежним, но обязанности поменяются, – обтекаемо сказал Вольский. – Пусть наш управляющий сообщит вам о своих намерениях лично.

Поняв, что из старого дипломата он больше ничего не вытянет, Сергей замолчал и вслед за Вольским вошёл в приёмную. Дежуривший у дверей молодой порученец сразу же побежал с докладом, а через мгновение появился вновь и любезно пригласил дипломатов войти. Сергей уже видел Нессельроде, сопровождавшего императора Александра в Лондоне, но на приём к управляющему Иностранной коллегией попал впервые. Этот сухощавый немец, со своим выдающимся носом-клювом и круглыми очками, сильно походил на сову. Дай бог, чтобы и умён был так же, как этот древний символ мудрости.

Увидев подчинённых, Нессельроде приветственно кивнул.

– Добрый день, господа, прошу проходить и садиться, – с сильным акцентом произнёс он по-русски, – пожалуйте вот в эти кресла.

Дипломаты сели напротив друг друга по обе стороны приставного столика из карельской берёзы. Теперь между ними и хозяином кабинета расстилалось зелёное поле широкой столешницы. Сергей скользнул взглядом по разложенным на ней бумагам. В глаза ему бросились два одинаковых белых конверта с гербовыми печатями.

«Загадка, – размышлял князь, – что они задумали? Не сомневаюсь, что всё это спланировал хитрец Вольский».

Нессельроде положил один конверт на другой и придавил их сверху ножом для разрезания бумаг. Граф со значением посмотрел на обоих дипломатов и сообщил:

– Князь, я вызвал вас из Лондона, чтобы поручить задание чрезвычайной важности. Англия становится опаснейшим соперником нашей великой державы, британская армия перевооружается, флот растет, и у этой страны слишком много военных новшеств. Мы должны иметь такое же вооружение и такие же корабли. Супруги Ливен будут по-прежнему заниматься политическими отношениями между державами, а вам придётся сосредоточиться на поиске военных секретов нашего соперника. В министерстве это направление будет курировать Николай Александрович Вольский, которому государь пожаловал чин тайного советника.

Нессельроде протянул Вольскому верхний из двух конвертов и изобразил на лице некое подобие улыбки.

– Пожалуйста, мой друг, прочтите это после того, как мы обсудим задание князя Курского.

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, – поклонился Вольский, принимая конверт. – Я приложу все силы, чтобы оправдать высокое доверие его императорского величества.

– Расскажите князю, чего мы от него хотим, – поторопил Нессельроде.

Новый начальник обратился к Сергею:

– Ваша светлость, нас интересует всё: количество и состав вооружений, их дислокация, заводы и верфи. Нам нужны чертежи и описания оружейных новинок, а самый острый для нас сегодня вопрос – корабли на паровом ходу. Слухи о том, что Англия строит такие фрегаты, циркулируют уже полгода. Вы должны проникнуть в эту тайну. Раздобудьте чертежи. На Адмиралтейских верфях наши военные разберутся со всеми тонкостями, но сначала нужно понять, не водит ли нас противник за нос.

– Я понял… – задумчиво протянул Курский и признал: – Действительно, в Англии сейчас заметный подъем, заводы и фабрики растут, как грибы после дождя. Но пароходов я не видел. Говорят, их делают в Америке.

– В любом случае мы не должны отставать, – заявил Вольский. – Вам придётся изрядно постараться! Если понадобится, съездите и в Америку.

– Князь, государь надеется на вас, – вновь улыбнувшись одними губами, сообщил Нессельроде, – вам пожалован чин действительного статского советника, считайте это авансом за будущую нелегкую службу.

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, – отозвался Курский. – Для меня это честь.

– Я не сомневаюсь, что такие славные сыны отечества оправдают доверие государя, – высокопарно изрёк Нессельроде и закончил аудиенцию: – Князь, дальнейшие указания получите у тайного советника Вольского.

Дипломаты откланялись и с конвертами в руках вышли в приёмную.

– Ну что, надо бы отпраздновать наши чины, – предложил Вольский. – Для меня это тоже сюрприз, я думал, что мы лишь обсудим ваше задание.

– Желательно совместить и то, и другое. Я живу в доме сестры, графини Белозёровой, мы могли бы поговорить там.

– Если мы с вами попросим уединения, графиня с домочадцами будут поставлены в неловкое положение, – возразил Вольский. – Я живу один в квартире на Невском, это в двадцати минутах езды отсюда. Приглашаю вас к пяти часам на обед. Приходите!

Старый дипломат взял перо со стола дежурного и, написав свой адрес, передал бумагу князю.

– Жду…

Попрощавшись со своим новым начальником, Сергей отправился домой. В карете он сломал печать и вскрыл конверт. Внутри лежал высочайший указ о пожаловании ему чина действительного статского советника. Это и впрямь было большим авансом. Ещё час назад в этом чине находился Вольский, а уж тот играл в министерстве одну из ключевых ролей. Значит, новое задание князя Курского действительно было важным. Как ни жаль, но о личных делах теперь придётся забыть. Нужно возвращаться в Лондон… Вновь вспомнилось нежное личико с раскосыми серыми глазами.

«Я должен хотя бы увидеть её, – понял Сергей, – только узнать, какой она стала».

Оставалось лишь надеяться, что он сможет это сделать…

Пустоватая холостяцкая «берлога» Вольского отлично подошла для беседы двух дипломатов, волей судьбы ставших ещё и разведчиками. Скромно обставленной просторной квартире явно не хватало женской руки. Всё в ней стояло на своих местах, было очень чисто, чинно и… скучно. Вольский провел гостя в столовую – квадратную комнату с тёмной мебелью и фиолетовыми портьерами:

– Прошу к столу, ваша светлость, у меня кормят по-русски, такой уж обычай завела моя супруга.

«Так он женат, – удивился Курский. – Зачем же живёт один? Странно».

– Моя супруга и дочери остались в Москве, – как будто подслушав его мысли, объяснил Вольский. – Я всё время в разъездах, а супруге лучше быть рядом с нашими внуками. А я уж тут один как-нибудь обойдусь.

Обругав себя за то, что его мысли можно прочитать по лицу, Сергей прошёл к столу. На белой скатерти красовалась большая кулебяка, стояли тарелки с холодным мясом и заливной рыбой. Были тут и плошки с разносолами.

– Подавай! – крикнул Вольский, обращаясь куда-то в сторону двери, и объяснил гостю: – Сейчас лакей принесёт утку с кашей, и больше нам никто не помешает.

Вольский давно готовился к разговору с князем Сергеем. Мудрый дипломат прекрасно понимал, почему так успешно работает посольство в Лондоне. Понятно, что непревзойдённая графиня Ливен умудрилась обворожить всех, включая принца-регента, но для того, чтобы дипломатическая миссия работала как часы, этого мало. А из Лондона донесения приходили день в день, казённые суммы расходовались исключительно по делу, и за всем этим великолепным порядком стоял Курский. К тому же от князя Сергея стали поступать записки о развитии торговли и промышленности в Англии. Николай Александрович был удивлён точностью его суждений – логика у князя оказалась безупречной.

Вольский разлил по стопкам водку из расписного штофа с золотой пробкой, дождался, когда слуга, наполнив тарелки, ушёл, и предложил тост:

– Давайте выпьем за сегодняшние назначения. Я считаю, что они подчёркивают важность нового направления. Надеюсь, что мы общими силами сделаем его успешным!

Оба выпили, и Вольский, как бы подводя черту под праздничной стороной ужина, перешёл к делу:

– Ваша светлость, вам придётся начинать с нуля. До сих пор все дела в посольстве крутились вокруг салона нашей блистательной Дарьи Христофоровны и обмена официальными бумагами. У вас пока нет помощников. Придётся вам искать их на месте. Кого купите за деньги, кого по дружбе. Болтуны тоже очень полезны, им и платить не надо, те сами хотят, чтобы их слушали. Средства на эти цели уже приготовлены, что-то увезёте с собой, остальное получите через посольство.

– Да, не очень-то почтенное занятие, – признал Сергей, вдруг осознавший, чего от него ждут, – расспрашивать друзей, а потом выдавать их откровения в рапортах.

– Не нужно смотреть на это столь пессимистично, – посоветовал Вольский, – ваша служба слишком важна для Отечества. Вспомните историю графа Чернышёва, тот, конечно, еле ноги унёс из Парижа, но зато успел многое сделать: у нашего государя была подробнейшая информация о французской армии. А сколько жизней это спасло!

– Но у нас с Англией нет войны, и мы никого не спасаем.

– Вооружение – вещь тонкая и небыстрая. Нужно не только придумать новинку, но ещё и испытать её, поставить на производство, вывести в серию, а только потом армия и флот начнут получать пушки и корабли. А ведь можно и в тупик угодить: не заметить недостатка в новой конструкции, а тот вылезет на поле боя. То, чем будете заниматься вы, даст стране двойную выгоду. Российские производители вооружения будут проверять вражеские идеи очень придирчиво, и через сито их скептицизма пройдёт лишь то, что действительно ценно, а наши, проверяя, напитаются новыми идеями. Зачем всё время изобретать колесо?

– Вы, оказывается, философ, ваше высокопревосходительство, – засмеялся Курский. – Сдаюсь! Вы меня убедили.

– Вот и отлично! – обрадовался тайный советник. – Только зовите меня, пожалуйста, Николаем Александровичем. По чину – слишком официально, а ведь нам теперь придётся работать вместе.

– Благодарю. Но и вы тогда зовите меня по имени.

– Конечно, – пообещал Вольский и заговорил о деталях предстоящей работы.

Пока что опереться было не на кого, да и не на что, а требовалось объять необъятное, но, всмотревшись в умное и волевое лицо своего молодого подчинённого, Николай Александрович вдруг поверил, что они обязательно справятся. Такие глаза, как у Курского, – умные и проницательные – встречаются редко… даже очень редко.

Глава девятая Второй шанс

Ветер пробирал до костей, да и темень оказалась такой, что хоть глаз выколи. Невский подсвечивал свет из окон и факелы с фасадов домов. Впрочем, Сергею это было лишь на руку: так легче думалось. Впереди ждало новое рискованное задание. Как-то он справится? Разберётся ли в чертежах и строении машин?.. К счастью, Вольский предложил сначала подучиться – присмотреться к работе мастеров на Адмиралтейских верфях, проехаться по оружейным заводам и лишь после этого приступить к выполнению поручения.

– Месяца вам хватит, – прикинул Николай Александрович, а Сергей обрадовался – значит, он пока останется в Петербурге и сможет видеть Ольгу.

Сейчас, в холодной темноте кареты, все мысли Курского были только о ней: «Милая, как же ты меня встретишь? Конечно, я повел себя как дурак, но тогда удар был слишком силен, и, главное, это произошло слишком скоро после злополучной несостоявшейся свадьбы».

Сергей вздохнул. Уж он-то лучше всех знал, что оправился от безмерного унижения только благодаря Ольге. И чем он ей отплатил? Должен был ноги целовать, а вместо этого – сбежал. Всё от малодушия – не захотел объясняться с мужчиной, взявшим над ним верх в борьбе за женщину. Какая теперь разница, что для Черкасского Катя была судьбой, а для Сергея – лишь увлечением? Тогда его ущемлённое самолюбие не могло смириться с публичным унижением. Но теперь…

«Господи, пошли мне удачу, пусть Холли простит меня», – мысленно попросил Курский.

Карета остановилась у крыльца, и лакей поспешил отворить Сергею дверь. Принимая у барина шубу, доложил:

– Ваша светлость, графиня – в гостиной, её сиятельство и барышни уже отужинали.

– Хорошо…

Погруженный в свои мысли, Сергей даже не понял слов лакея и привычно направился к гостиной. Уже в дверях его насторожил громкий смех, а потом два звонких голоса, перебивая друг друга, повели рассказ о какой-то вредной фрейлине. Поняв, кого сейчас увидит, Курский замер… Да где же Холли?! Увиденное сразило его наповал: в кресле у камина, уютно закутавшись в шаль, сидела ослепительная красавица. От неё невозможно было оторвать глаз… Но куда исчезла трогательная, чуть угловатая юная девушка? С ней было так хорошо и просто… А эта блестящая фрейлина, конечно, хороша, но ведь абсолютно недосягаема!

Поражённый, Сергей не видел никого, кроме Ольги, но зато его заметили все остальные.

– А вот и Серж, – обрадовалась Соня. – Знакомься, дорогой! С Натали приехала её подруга – светлейшая княжна Черкасская.

– Мы знакомы, – сообщила Ольга, окинув равнодушным взглядом вошедшего, – виделись два года назад в имении крёстного.

Сергей не мог поверить, что этот ровный голос принадлежит его нежному ангелу, ведь у прежней Ольги всё было написано на лице. А эта снежная королева смотрит на князя Курского, как на пустое место! Сергей не был к этому готов. Столько мечтать, и получить лишь равнодушный кивок?!

– Сергей!.. – с укоризной произнесла Соня.

Осознав, что ведёт себя неприлично, Курский подтвердил:

– Да, княжна права, мы и впрямь встречались у дяди. Только теперь её светлость повзрослела. Просто узнать невозможно!

– Время идёт, девочки выросли, представлены ко двору, – поддержала его сестра. – Кстати, пока тебя не было, они рассказывали мне о свите императрицы.

– Остальные фрейлины гораздо старше нас. Камер-фрейлина Сикорская, наверное, ровесница вам, дядя, а обергофмейстерина – вообще старуха, – простодушно заметила Натали. Она обняла Сергея. – Как я рада, что хоть вы приехали, ведь мама хочет меня бросить!

– Я пробуду в столице ещё месяц, а может, даже два, – пообещал Курский. – У меня дела в министерстве, а потом я уеду в Лондон.

– Может быть, мама успеет вернуться до вашего отъезда?

– Вряд ли, дорогая! – вздохнула графиня. – Если с дедушкой всё обойдётся, я вернусь месяцев через пять, а ты пока поживёшь у Черкасских.

Натали по-детски надула губки, Соня кинулась успокаивать дочь, но Сергей их уже не слушал. Всё его внимание захватила бесстрастная сероглазая гостья. Твёрдо выдержав его взгляд, Ольга даже бровью не повела. Что это значит, чёрт побери?! Похоже, её занимает только спор Белозёровых, что, впрочем, немудрено: в голосах матери и дочери появились истеричные ноты. Княжна поспешила вмешаться:

– Натали, не расстраивай маму! Мы отлично проведём время, ожидая её возвращения. Служба у нас нетрудная, императрица – ангел. Она так добра и внимательна. К тому же Катя обещала вывозить нас на балы. Вот увидишь – будет очень весело!

«Понятно! Значит, они собираются выезжать. Не знаю, как Натали, а княжна наверняка быстренько выскочит замуж», – разволновался Сергей. Сам он явно не входил в круг претендентов на её руку и сердце.

А ведь всё можно было решить ещё два года назад, но он струсил. Вот теперь и получи! Сергей мысленно чертыхнулся.

Княжна Ольга кинула взгляд на стрелки каминных часов и объявила:

– Спасибо за любезный приём, Софья Ивановна, но мне пора, Катя, наверное, уже беспокоится.

– Конечно, дорогая, сейчас подадут экипаж. С тобой поедет мисс Даун, а Серж вас проводит, – пообещала графиня и выразительно посмотрела на брата.

– Ты довезёшь княжну?

– Буду счастлив! Сейчас распоряжусь об экипаже и вернусь за вами.

Сестра, сама того не подозревая, дала Сергею шанс. Он-то прекрасно знал, что гувернантка по-русски не понимает, и, если говорить на родном языке, всё сказанное останется между ним и Ольгой.

«Объяснюсь – и будь что будет! – решил он. – Коли не судьба – значит, придётся смириться…»

Но сердце не хотело смиряться. Да и зачем? Разве всё потеряно?.. Вовсе нет! Маленький искренний ангел никуда не ушёл, он просто вырос.

К крыльцу подкатил экипаж, и Сергей вернулся в гостиную.

– Мы можем ехать, – сообщил он сестре. На княжну Курский старался не глядеть.

– Отлично, мисс Даун сейчас спустится, а Холли уже готова. Мы с Натали вас проводим.

Графиня поднялась и, подхватив под руки обеих девушек, двинулась к холлу. У дверей уже ждал лакей с синим бархатным плащом в руках. Курский взял плащ и накинул его на плечи Ольги. Он чуть дольше положенного задержал пальцы на её обнажённом плече, но княжна как будто и не почувствовала его прикосновения.

«Да что же это! – поразился Сергей. – Она холодна, как мрамор».

Но кожа Ольги была такой тёплой и гладкой, что он против воли представил, как его пальцы спускаются ниже, скользят по спине… бегут вдоль цепочки хрупких позвонков… добираются до талии… ещё чуть-чуть и… Тело послало Сергею явный сигнал, что он заигрался.

«Только не это! Не дай бог, Соня заметит».

Стараясь совладать с так некстати подступившим возбуждением, Курский отступил за спину княжны. На его счастье, внимание женщин отвлекла мисс Даун – сухонькая старушка, много лет живущая в доме Белозёровых. Та спускалась по лестнице, громко восхищаясь тем, какими красавицами стали обе девушки и какие они теперь важные особы. Сергей, не выходя из тени, коротко поздоровался с англичанкой.

Княжна, попрощавшись с подругой и её матерью, двинулась к выходу. Сергей запахнул шинель, наброшенную ему на плечи услужливым лакеем, и, пропустив вперёд мисс Даун, двинулся следом. Подождав, пока женщины устроятся на заднем сиденье, Курский поднялся в карету, сел напротив Ольги и дал приказ трогать.

«Как начать разговор? – размышлял он. – Ведь Холли не заговорит первой».

Вдруг удачная мысль пришла ему в голову. Всё было очень просто: нужно только спросить её о бароне Тальзите. Ольга не сможет промолчать, ведь вопрос совсем безобиден.

– Ваша светлость, – начал Сергей, – я, возможно, пропустил начало разговора, но вы ничего не сказали о моём дяде, а ведь он приходится вам крёстным. Вы давно с ним виделись? Как он поживает?

– Когда я полгода назад уезжала из Ратманова, крёстный был здоров, – отозвалась княжна.

В сумраке кареты Сергей не видел её лица, но ровные интонации голоса не оставляли сомнений в её невозмутимости. В это было невозможно поверить – девушка говорила с ним, как с первым встречным. Нет уж, дудки, это у неё не получится! Если Сергей не забыл влюблённую девочку, то пусть и эта мраморная Венера вспомнит свои былые чувства. Князь чуть наклонился вперёд, пытаясь поймать в темноте Ольгин взгляд, и со значением сказал:

– Я помню то лето в мельчайших подробностях, все эти годы воспоминания согревали мне сердце.

Сергей замер. То, что он сказал, выдало его с головой, он открыл своё сердце и сейчас был беззащитен. Ещё одной равнодушной фразы ему не перенести! Но Ольга молчала, и это вселяло надежду. Значит, и она тоже помнит! Сергей понимал это так ясно, как будто княжна призналась сама.

– Как ни странно, это были самые светлые воспоминания моей жизни, – добавил он.

– Не могу сказать того же о себе, – процедила Ольга.

Курский взмолился:

– Я причинил вам боль, но, пожалуйста, простите меня и позвольте всё исправить!

В его голосе было столько чувства, что мисс Даун, похоже, задремавшая под стук колес, явно забеспокоилась. Она шумно завозилась на своем месте.

– Вы отказались от меня! – возмутилась Ольга. Теперь в её голосе уже не осталось равнодушия. – Вы разбили мне сердце! Разве такому человеку можно верить?

– Попробуйте! Разрешите мне вас видеть. Ну, хотя бы не гоните. Смотрите на меня непредвзято, как на других мужчин, ищущих вашего внимания. Давайте начнём всё сначала…

Ожидая ответа, Сергей затаил дыхание. Ольга молчала так долго, что он уже отчаялся.

«Откажет!» – стучало в его голове.

Наконец княжна чуть слышно вздохнула и разрешила:

– Ну, хорошо…

– Я буду за вас бороться! – выпалил Курский.

В разговор вмешалась обеспокоенная мисс Даун. Она принялась рассуждать о причудах осенней погоды, княжна любезно ей отвечала, и даже Сергею пришлось вставить какую-то реплику. За этой «глубокомысленной» беседой они добрались до дома Черкасских на Миллионной улице. Сергей помог дамам спуститься с подножки и отворил перед ними дверь. Он впервые попал в этот дом и с любопытством оглядел двусветный холл. Широкие коридоры разбегались отсюда в две противоположные стороны, и сейчас по одному из них кто-то шёл. Лёгкие шаги стремительно приближались, и из темноты появилась высокая изящная дама. Это была сама хозяйка дома.

– Катюша, я вернулась! – воскликнула Ольга. – Князь Сергей и мисс Даун проводили меня.

– Добрый вечер, князь, мисс Даун, – с улыбкой произнесла светлейшая княгиня Черкасская. – Спасибо, что привезли Холли домой.

Догадавшись по её интонациям, что хозяйка дома благодарит прибывших за любезность, мисс Даун затрещала по-английски, расхваливая на все лады как Ольгу, так и свою питомицу Натали. Но князь взял старушку под руку и, попрощавшись с Черкасскими, направился к выходу. Сергей уходил, хотя больше всего на свете хотел бы остаться. А ещё он хотел завоевать Ольгу… ну и всё остальное он хотел тоже.

Глава десятая Бал у Лавалей

Горничная подколола упругий каштановый локон и гордо улыбнулась, ожидая восторгов княжны, но Ольга так и застыла у зеркала, уставившись в него невидящим взглядом. Мыслями она была слишком далеко.

Княжна боялась праздновать победу, хотя всё вышло, как по писанному. Сергей увидел именно то, что и было задумано: полную достоинства красивую и равнодушную фрейлину императорского двора. Её несостоявшийся жених сначала даже не смог скрыть изумления, а провожая, не только стал выяснять отношения, но и пообещал за неё бороться.

«Интересно, что он задумал?» – всё пыталась понять Ольга. Впрочем, зачем гадать? Нужно подождать бала…

– Вам не нравится? – обиженный голос Домны вернул княжну с небес на землю. Горничная никак не могла сообразить, что же не так, но на всякий случай предложила: – Может, узел переколоть?

Ольга вгляделась в своё отражение. Блестящие каштановые локоны струились вдоль щёк, а узел на макушке трижды перевили мелкие косы.

– Спасибо, Домна! Красиво получилось.

Повеселевшая горничная помогла Ольге надеть белое атласное платье и натянуть перчатки. Наряд был хорош – простой и лаконичный. Может, даже слишком простой для столь высокого общества. Но сомнения Ольгу не мучили. Ей было неважно, понравится ли она свету, ведь её интересовал лишь один-единственный человек. Тот любил её робкой сельской барышней, так пусть он вновь увидит её прежней. Если для того, чтобы узреть князя Курского у своих ног, придётся заплатить неуспехом в обществе, то Ольга к этому готова.

– Холли, поспеши! Белозёровы уже приехали, – заглянув в дверь, сказала Катя. – Мы ждём тебя внизу.

– Иду…

Домна закутала причёску хозяйки ажурным шарфом, помогла надеть соболью ротонду, и Ольга побежала вниз. Белозёровы уже сидели в своей карете, а Черкасские ждали лишь её. Пути было всего чуть-чуть, и экипажи вскоре остановились перед домом графа Лаваля в самом начале Английской набережной.

Дом оказался большим и очень красивым – множество колонн, высокие окна с полукруглыми розетками, гранитные львы у крыльца. Настоящий дворец!.. Но зато внутри творилось что-то невообразимое. Такого столпотворения Ольга не ожидала. Гости поднимались по лестнице сплошным потоком. Пёстрая и блистающая людская река мгновенно поглотила дебютанток и их родных. Шитые золотом мундиры и чёрные фраки, модные платья дам, перья и драгоценности – всё было броско, ярко и роскошно. Ольге вдруг показалось, что они с Натали потеряются на фоне этих блестящих красавиц. Подруга тоже была в белом шёлковом платье, с бутонами роз на белокурой головке.

«Ну хоть Натали не затеряется, она такая прелестная, – оценила княжна, – а вот я зря отказалась от цветов. Надо было слушать Катю, когда та предлагала для волос камелии».

Но жалей – не жалей, всё равно уже ничего не исправишь. Людская река развернулась и выбросила Черкасских к дверям бального зала, где встречали гостей хозяева. Высокий сухощавый граф Лаваль, торжественно-нарядный в парадном дипломатическом мундире, нежно держал за руку свою не слишком красивую, но весьма элегантную супругу.

– Очень приятно, милая, – сердечно улыбнулась Ольге хозяйка дома, – наша дочь Катрин – ваша ровесница, тоже недавно начала выезжать. Надеюсь, что вы подружитесь.

– Благодарю! Я буду очень рада, – успела ответить Ольга, пока брат не увлёк её в зал.

Войдя, они сразу же оглохли: смех и разговоры сотен гостей слились в один сплошной неумолчный гул. Бальный зал был уже полон. Черкасские и Белозёровы медленно продвигались среди толпы. Найти здесь свободное место казалось просто немыслимым. Первой заметила свободный пятачок у одного из окон графиня Софи. Потянув за собой дочь, она устремилась туда.

– Слава богу, а то я уж думала, что нам придётся поставить девочек на проходе, – с облегчением сказала Софья Ивановна. – Такое впечатление, что сюда пожаловал весь город.

– Да уж, не протолкнуться, – вздохнул Черкасский. Женившись, светлейший князь совершенно разлюбил балы.

– Зато наших дебютанток увидят все, – резонно заметила Катя. – Первый танец они танцуют с тобой и кузеном Никитой, на второй могут поменяться кавалерами, дальше, я думаю, наших красавиц уже оценят по достоинству, и все танцы у них будут разобраны.

Графиня Софи мысленно поздравила себя с такими союзниками, как Черкасские. У князя Алексея имелось двое неженатых кузенов и множество молодых офицеров-подчинённых. В такой компании её дочка точно не останется подпирать стену в бальном зале.

Шум у дверей возвестил о появлении царской четы. Государь вошёл в зал, ведя под руку хозяйку, а граф Лаваль сопровождал императрицу. Обе пары прошли на середину зала, давая сигнал к танцам. Объявили полонез, и гости стали занимать свои места позади августейших особ. Ольга заметила спешащего к ним кузена Никиту, тот должен был танцевать с ней, а Алексей – с Натали.

Никита пробрался сквозь толпу, поздоровался и вдруг, спутав все планы, попросил у графини Софи разрешения пригласить на танец её дочь.

– Пожалуйста, – согласилась озадаченная Белозёрова.

Натали ушла танцевать. Получалось, что Ольге придётся танцевать с братом. Она уже протянула Алексею руку, но услышала за плечом знакомый голос:

– Ваша светлость, вы позволите мне пригласить вашу сестру?

Княжна обернулась. На неё пристально смотрел Сергей Курский. Сегодня он, как и большинство мужчин, был во фраке. Чёрное ему очень шло: оттеняло голубые глаза и пшеничные кудри. Курский, бесспорно, был самым красивым мужчиной в этом зале, даже Алексей не мог с ним сравниться. Ольга с мольбой посмотрела на брата и успела заметить, как тот, высокомерно выгнув бровь, прижал к себе локоть жены. Пауза показалась всем бесконечной, но Черкасский всё-таки ответил:

– Если Холли не возражает…

– Я согласна, – подтвердила Ольга, отвечая на немой вопрос нежданного кавалера, и, взяв Сергея под руку, отправилась танцевать.

Казалось, что весь зал смотрит лишь на них двоих. Кровь бросилась Ольге в лицо, сердце забилось где-то в горле, но княжна храбро шла вперёд. Она чуть скосила глаза и наткнулась на пристальный взгляд Сергея.

– Спасибо, Холли, что согласилась потанцевать со мной, – сказал он.

– Не за что…

Курский подвёл её к длинной шеренге пар, выстроившихся для полонеза, и, взяв за руку, встал с ней рядом. Заиграла музыка. Ольга посмотрела в лицо своему кавалеру и… утонула в море нежности. Что Сергей делает?! Да разве можно так смотреть ей в глаза на виду у нескольких сотен гостей?! Ольга не знала, попадает ли в такт, да и вообще, на каком свете находится: она растворилась в этой всепоглощающей нежности. Как же это было упоительно!.. Жаль только, что волшебство закончилось вместе со смолкнувшей музыкой.

«Что это? Почему так быстро? Мы даже ничего не сказали друг другу, а второй раз он меня уже не пригласит», – Ольга чуть не заплакала.

Потупив глаза, она шла к окну, где стояла лишь графиня Софи. Алексей танцевал с женой и сейчас вёл Катю с другого конца зала. Князь Сергей вдруг замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.

– Я не смогу ещё раз пригласить тебя, – тихо сказал он. – Чтобы не дать повода к сплетням, мне придётся танцевать с другими, но для меня бал закончен.

Ольга не знала, что сказать, впрочем, она всё равно уже не успела бы это сделать: их пара подошла к графине Белозёровой одновременно с Натали, которую вёл князь Никита.

– Благодарю вас, княжна, – услышала Ольга традиционную фразу своего кавалера и лишь кивнула.

К счастью, никто её смущения не заметил, Никита позвал кузину на следующий танец, а Курский пригласил Натали. Заиграли мазурку. Последовала череда сложных фигур. В них Ольга дважды встречалась с князем Сергеем, но эти мгновения были так кратки…

– Холли, ты меня слышишь? – пробился сквозь её размышления голос кузена.

Ольга поняла, что упустила нить разговора, и виновато переспросила Никиту:

– Прости, я за музыкой не расслышала. Что ты сказал?

– Какие планы у Белозёровой насчёт младшей дочери? – повторил свой вопрос Никита.

Ольга с удивлением воззрилась на него. Лицо кузена сделалось каким-то растерянным и странно напряжённым. С чего бы это?

– Графиня завтра уезжает самое меньшее на полгода, Натали будет жить у нас, – объяснила она и полюбопытствовала: – А зачем ты спрашиваешь?

– Натали всегда мне нравилась, даже когда была маленькой…

Господи, ну это надо же! Понятно, что все Черкасские давным-давно знакомы с внучатыми племянницами барона Тальзита и привыкли летом ездить друг другу в гости из Ратманова в Троицкое и наоборот. Но Ольге и в голову не приходило, что «великовозрастный» Никита мог посмотреть на юную Натали глазами мужчины. А ведь и подруга не раз и не два заводила разговоры о кузене. Как можно было не понять?! Всё лежало на поверхности, а занятая собой Ольга ни о чём даже не догадывалась.

Хотя… почему бы и нет? Никита богат. Его карьера в Министерстве иностранных дел продвигается успешно. В конце концов, он красив. Интересно, что думает по этому поводу Натали, а самое главное, что решит её мать? Но что бы там ни замыслила графиня Софи, Никита Черкасский – человек уважаемый, и, если он решится на предложение до отъезда графини, той, по крайней мере, придётся дать ответ. И Ольга рискнула:

– Если ты уверен, то, по-моему, у тебя есть шанс. Приезжай до полудня. Графиня Софи ещё будет дома.

Брови Никиты сошлись в одну линию, лицо затвердело, но он почти сразу же улыбнулся:

– Спасибо за подсказку! Я попробую, и дай бог, что бы ты оказалась права.

С последними аккордами мазурки Никита поцеловал Ольге руку, и ей показалось, что он не просто выполнил фигуру танца, а поблагодарил её.

Катя, как в воду глядела. Дебютанток оценили по достоинству, со всех сторон к ним спешили кавалеры, и вскоре их бальные книжки были заполнены до отказа. Но Ольга могла думать лишь об одном человеке. Она неотрывно искала взглядом высокую фигуру князя Сергея. Тот дважды танцевал с какими-то незнакомыми дамами, а потом пригласил княжну Туркестанову. Ольга прекрасно понимала, что Барби старше Сергея, но та была так обаятельна, её жизнерадостность била через край… Ревность оказалась очень неприятным чувством, а самое главное, слишком унизительным. Впрочем, мучилась Ольга недолго: к её удовольствию, князь догадался пригласить на танец камер-фрейлину Сикорскую.

«Ну, эта дурнушка его явно не заинтересует», – Ольга почувствовала облегчение.

Вскоре императорская чета покинула бал, и княжна совсем успокоилась. Ревновать стало некого и не к кому: Сергей незаметно исчез из зала, а вместе с Елизаветой Алексеевной уехали и все её фрейлины, кроме новеньких – самой Ольги и Натали Белозёровой.

Глава одиннадцатая Тайны фрейлинских спален

6 декабря

Орлова ожидала Елизавету Алексеевну в гостиной, выходившей окнами на Неву. С тех пор как вдовствующая императрица в прошлом году вновь перебралась в Павловск, её фрейлины редко попадали в Зимний дворец, а в личные покои супруги императора – и вовсе никогда. Орлова с любопытством присматривалась к обстановке. На всём здесь лежал отпечаток заброшенности: гардины с обоями пора было обновить – слишком уж те выцвели, зеркала потускнели, а кое-где пошли пятнами, позолота на рамах облезла. Агата Андреевна лицезрела явное воплощение опалы. Впрочем, может, она и перебарщивала в своих подозрениях. Возможно, с ремонтом не спешили из-за слабого здоровья императрицы.

«Жаль бедняжку, столько лет в загоне. Когда-нибудь её муж спохватится, да поздно будет», – размышляла Орлова.

При всей своей преданности императрице-матери фрейлина любила и Елизавету Алексеевну. Они были почти ровесницами, и Агата Андреевна с сочувствием наблюдала за драматическими перипетиями жизни молодой императрицы. Бедняжка! Изысканная красота и душевная тонкость принесли ей лишь страдания. С ней обошлись так несправедливо: муж не пропускал ни одной юбки, а свекровь изводила ревностью. Именно Мария Фёдоровна первой намекнула в царской семье, что рождённая невесткой девочка – вовсе не от Александра. Несчастная малышка уже шестнадцать лет, как лежала в могиле, а её мать всё ещё жила в опале, и оставалось лишь молиться, чтобы судьба Елизаветы Алексеевны переменилась.

В коридоре послышались голоса, и в комнату вошли две фрейлины. Первой, гордо вскинув темноволосую голову, вплыла Струдза, а из-за её спины выступила Туркестанова. Увидев Орлову, обе удивились.

– Агата? Какими судьбами?..

– Я привезла её императорскому величеству письмо от Марии Фёдоровны, – сообщила Орлова.

Они с Кочубеем решили придерживаться версии с благотворительностью. Императрица-мать передала с Орловой пожертвование на детский приют Елизаветы Алексеевны, а сама фрейлина должна была помочь «правильно» распределить эти средства, а потом привезти Марии Фёдоровне отчёт. По прикидкам Орловой, она, не вызывая подозрений, могла прожить в Зимнем дворце самое малое месяц.

Дверь вновь отворилась, и в комнату вошла приземистая шатенка лет тридцати. Серое платье сидело на ней так плохо, что дама походила на колоду. Орлова знала об этой особе понаслышке. Однако ей было известно главное: камер-фрейлина Сикорская – кузина всесильного военного министра.

– Поосторожнее с ней, Агата, – сказала вдовствующая императрица.

Больше она ничего не добавила, но Орловой и не требовалось объяснений. Понятно, что в апартаментах Елизаветы Алексеевны камер-фрейлина служила глазами и ушами своего пресловутого родственника. Интересно, как она себя поведёт? Сикорская улыбнулась, отчего сделалась гораздо милее – её грубо слепленное лицо стало мягче и женственней – и спросила:

– Её императорское величество ещё не выходила?

Струдза ответила без особой любезности, но вежливо:

– Нет пока… Кстати, Натали, вы знакомы с фрейлиной Орловой?

Сикорская заулыбалась ещё шире и, обращаясь к Агате Андреевне, сказала:

– Я – камер-фрейлина Сикорская.

– Очень приятно, – отозвалась Орлова.

Для полноты картины не хватало двух молоденьких фрейлин, принятых совсем недавно. Может, они сегодня не дежурят? Шелест платьев и шум шагов возвестили о том, что барышни всё же не опоздали.

– Доброе утро, – провозгласила высокая сероглазая шатенка. Маленькая блондинка вторила ей, словно эхо.

Струдза представила барышень Орловой. Шатенка оказалась светлейшей княжной Черкасской, а голубоглазая блондинка – графиней Белозёровой.

«Ольга совсем не похожа на свою сестру», – мысленно признала Орлова (с Лизой Печерской фрейлина в последний раз виделась в Москве три месяца назад).

Княжна оказалась на удивление яркой: белокожая, с прозрачным румянцем на высоких скулах, тёмно-серые глаза отливают синевой, и всё это в раме блестящих шоколадных волос. Ничего не скажешь – хороша! Её златокудрая подруга – прелестная, как фарфоровая пастушка – на фоне Ольги сильно проигрывала.

Услышав фамилию новой знакомой, княжна не выказала волнения. Значит, Лиза ничего ей об Орловой не говорила, и поскольку графиня Печерская осталась в Москве, значит, в ближайшее время уже ничего и не расскажет. Сейчас это оказалось даже кстати, оставалось надеяться, что и старший брат не станет делиться с Ольгой историей своего знакомства с Орловой.

Впрочем, раз все подозреваемые в сборе, пора приниматься за дело. Но начать нужно с императрицы. Как будто подслушав её мысли, из спальни вышла Елизавета Алексеевна.

«Господи, да она просто тает», – расстроилась Орлова.

На вчерашнем балу Агата Андреевна не отходила от императрицы-матери и близко к Елизавете Алексеевне не приближалась, а сегодня – глаза в глаза – её вид показался Орловой удручающим. Государыня направилась прямо к ней и, тепло улыбнувшись, сказала:

– Рада вашему приезду, Агата! Матушка предупредила, что отпускает вас мне в помощь по делам с приютом. И деньги прислала. Как это любезно с её стороны!

– Да, ваше императорское величество. Я имею указания от Марии Фёдоровны помочь в распределении пяти тысяч.

Голубые глаза императрицы засияли, и она сразу же предложила:

– Ну, раз так, то мы поедем в приют прямо сегодня!

Елизавета Алексеевна окинула взглядом своих фрейлин и обратилась к Сикорской:

– Натали, обергофмейстерина давала какие-нибудь поручения на утро?

– Сегодня должны были разбирать бальные туалеты и проверять бельё, – отозвалась камер-фрейлина.

– Ну, для этого много народу не нужно, – сказала императрица и тут же решила: – Сделаем так: со мной поедут Роксана, Барби и Агата, а новенькие после завтрака могут вернуться домой. До завтрашнего дня вы мне не понадобитесь.

Орлова мысленно чертыхнулась. Из пяти подозреваемых на глазах останутся лишь двое. Впрочем, не совсем так: Кочубей настаивал и на проверке самой императрицы. В позиции графа была своя правда: не нужно заранее отказываться ни от каких версий. Итак: Туркестанова и Струдза… А может, Елизавета Алексеевна?

В приюте Елизавета Алексеевна долго беседовала с управляющей – угодливой и до приторности сладкой остзейской немкой. Княжну Туркестанову императрица посадила рядом – делать записи. До делёжки привезённых Орловой пяти тысяч дело ещё не дошло, и Агата Андреевна на вполне законных основаниях не участвовала в разговоре. Всё её внимание было приковано к фрейлине Струдзе, и от Орловой не укрылось, что та выскользнула за дверь.

«Наверное, в сад вышла, – сообразила Орлова, – больше ей деваться некуда».

Садом тут называли обнесённую живой изгородью площадку для игр. Орлова взглянула на императрицу, та была увлечена разговором, Туркестанова не сводила с государыни глаз. Можно ненадолго отлучиться – никто не заметит. Агата Андреевна вышла в ту же дверь, что и Струдза, и поспешила на улицу. Вишнёвую шляпку и тёмный длинный капот Орлова заметила по другую сторону живой изгороди. Струдза сидела на одной из скамей. Даже издали было видно, что фрейлине не до веселья: её обычно гордая голова сейчас поникла, будто у засыхающего цветка. Что же так опечалило гречанку? Орлова подошла к скамье и спросила:

– Роксана, вам нездоровится? Может, нужно помочь?

Струдза дёрнулась, как от удара, но тут же взяла себя в руки. Голова в вишневой шляпке гордо поднялась, а голос внучки Молдавского господаря прозвучал на удивление ровно:

– Благодарю вас, Агата! У меня всё хорошо, просто душно стало – печи сильно натопили.

– Ну да, понятно…

Орлова не знала, как подступиться к главному. Упомянуть о Вене? Пожалуй, это могло бы помочь…

– Я тут вспоминала, как мы жили в Вене. Да… Блистательное было время! – Осторожно нащупывая нужный тон, начала Агата Андреевна. – В каком восторге все тогда пребывали… Жаль, что мне пришлось уехать, но зато я оказалась в Париже, когда вместе с государем над договором о Священном союзе работал ваш брат. Я восхищалась им – такой молодой человек и какие блестящие способности!

Агата Андреевна прекрасно знала, как обстояло дело на самом деле, но она надеялась разговорить собеседницу. В этом вопросе Струдза не решится лгать (слишком уж это рискованно) и скажет правду. Так оно и получилось:

– Ну, заслуги моего брата сильно преувеличены, его участие в этом эпохальном деле свелось к простой переписке текста. Черновик договора государь набросал лично, а сообразно дипломатическим традициям его отшлифовал граф Каподистрия.

Вот разговор и свернул в нужное русло. Значит, надо ковать железо, пока горячо!

– Я этого не знала. Теперь всё понятно! Граф Иоанн… Величайший дипломат! – воскликнула Орлова. – Кстати, мне говорили, что вы помолвлены.

Струдза побледнела. Её смуглая кожа сделалась серой, а в глазах застыла боль, но фрейлина всё-таки смогла ответить:

– Уже нет… Елизавета Алексеевна была так добра, что устроила мой брак с графом Эдлингом – министром иностранных дел Великого герцогства Веймарского.

– Простите, великодушно! Я по незнанию причинила вам боль, – повинилась Орлова.

Бледность собеседницы подтверждала её догадку, но Струдза держалась стойко:

– Ничего страшного! Мы с графом Иоанном расстались по взаимному согласию, сохранив дружеские отношения. Вы же понимаете, что я – единственная опора младших сестры и брата, я должна думать и об их будущем.

Орлова сочувственно кивнула.

– Это так понятно! Поправьте меня, если я ошибаюсь, но граф Эдлинг у веймарского герцога не только министр, но и гофмаршал?

Струдза улыбнулась так вымученно, что Агате Андреевне стало её жаль, но гордая гречанка не сдавалась:

– Да, так оно и есть. Граф – партия во всех отношениях блестящая, тем более для такой, как я.

– Ну, вы к себе несправедливы, – возразила Орлова. – Вы – личность выдающаяся, я не знаю других женщин со столь обширными познаниями. Думаю, что честь будет оказана как раз графу Эдлингу.

Горькая улыбка тронула губы Струдзы. Сил притворяться уже не осталось, и она спросила:

– Агата, много ли вы знаете мужчин, выбравших немолодую, но образованную бесприданницу взамен хорошенькой бестолковой юной куколки с набитым кошельком? Лично я таких не знаю.

– Но ведь вы сами сказали, что помолвлены, значит, граф – исключение из общего правила?

– Это была идея Елизаветы Алексеевны. Она попросила содействия у великой княгини Марии Павловны – супруги герцога Веймарского, и вот – я получила предложение. Редко кто может перечить своему суверену, и граф Эдлинг здесь не исключение. Впрочем, я надеюсь стать ему хорошей женой.

Орлова об этой помолвке слышала впервые. Как видно, Елизавета Алексеевна по доброте душевной решила подсластить любимой фрейлине горькую пилюлю разрыва с предыдущим женихом. Струдза, угадавшая мысли собеседницы, с иронией подсказала:

– Вы же понимаете, что умная женщина не станет дважды наступать на одни и те же грабли. Я слишком долго была помолвлена в первый раз, чтобы не сократить вторую помолвку до возможно приличного минимума. Через две недели я покидаю службу у государыни и уезжаю в Веймар. Свадьба назначена на конец января.

– Примите мои поздравления, – откликнулась Орлова.

Больше она ничего сказать не успела, поскольку в дверях появилась Елизавета Алексеевна в сопровождении немки-управительницы и княжны Туркестановой. Фрейлины поспешили им навстречу. Императрица объявила, что на сегодня дела в приюте закончены. К крыльцу подкатил экипаж, и все расселись по своим местам.

– Пообедаем, а потом просмотрим списки, – распорядилась государыня. – Барби всё записала, и вы, Агата, сможете ознакомиться с перечнем необходимого.

Орлова пообещала, что так и сделает, но планам Елизаветы Алексеевны не суждено было сбыться: по прибытии во дворец, императрица почувствовала уже привычную слабость. Пришлось ей лечь.

– Давайте мне ваши списки. Я посмотрю их в своей комнате, – предложила Орлова княжне Туркестановой.

– Конечно, забирайте!..

Агата Андреевна поспешила к себе. Ещё до войны с французами вдовствующая императрица отвела Орловой самую большую из фрейлинских комнат. Переехав в Павловск, Мария Фёдоровна настояла, чтобы за всеми её фрейлинами сохранили их комнаты во дворце. Спальня Агаты Андреевны находилась в самом конце коридора, а дверь в неё очень удачно располагалась за выступом стены. Отсюда было удобно наблюдать за комнатами других фрейлин.

Сейчас Орлова зашла к себе, бросила на стол принесённые бумаги и достала из саквояжа шёлковый кошелёк. Там среди десятка монет и свёртка ассигнаций лежало кольцо с сапфировой бабочкой.

«Вот и посмотрим, насколько лёгким оказался разрыв помолвки, – прикинула Орлова. – Что-то не слишком верится в такое самоотречение».

Агата Андреевна достала кольцо, отнесла его к двери комнаты Струдзы и, воткнув золотой ободок в дверную щель, вернулась на свой наблюдательный пост. По её расчётам, фрейлины должны были скоро разойтись по своим комнатам. Она очень надеялась, что Струдза придёт одна. Наконец в коридоре раздались шаги.

«Кто?» – спросила себя Орлова. Выглянуть она не решилась – посмотреть можно будет лишь тогда, когда пришедшая фрейлина начнёт открывать свою дверь и повернётся к концу коридора спиной.

Глухой стук озадачил Агату Андреевну. Она выглянула из-за угла и увидела лежащую Струдзу. Та упала в обморок на пороге своей комнаты. Орлова кинулась к ней, но фрейлина зашевелилась. Как видно, приходила в себя. Агата Андреевна вновь отступила в своё убежище. Ещё несколько мгновений – и в скважине заскрежетал ключ, потом хлопнула дверь.

«Ну и что же всё это значит?» – спросила себя Орлова.

Неужели Струдза могла так рисковать в преддверии столь почтенного замужества? И за что она расплатилась этим кольцом? Вопросы, вопросы…

Агата Андреевна вернулась в свою комнату. День выдался не из лёгких, она изрядно устала. Может, сразу лечь спать? Орлова постояла у постели, но всё-таки прошла к маленькому письменному столику и достала лист бумаги. Агата Андреевна так давно не была в этой комнате, что чернила в склянке должны были высохнуть, но пробка оказалась притертой, и Орлова смогла заполнить чернильницу. Фрейлина взяла перо и написала первое имя.

«Струдза». Что мы о ней знаем точно? Что её кольцо найдено на месте преступления. Возможно, что рассказ о немецком женихе – ложь, а на самом деле Струдза по-прежнему влюблена в графа Иоанна и хочет его вернуть. Поразмыслив, Орлова начертила стрелку и написала рядом: «кольцо».

Им Струдза могла расплатиться за услугу, или, наоборот, кольцо могли использовать во время обряда, но куда логичнее, если заговоренная вещь находится у того, кто сделал заказ. К тому же, если во время заговора и используют какой-то предмет, то он должен принадлежать «мишени». Так что же получается? Мадам Кларисса сделала заговор на саму Струдзу?

Орлова не смогла придумать, кому это могло понадобиться. Неужто фрейлина императорского двора могла чем-то насолить держательнице борделя? Вспомнились гордые повадки Струдзы, её глубокая, истовая вера. По правде говоря, Орлова даже не могла представить, что гречанка осмелится войти в этот притон. Что же тогда получается? Заговор сделали как раз на Роксану? Кто-то украл кольцо и отнёс его ворожее для чёрных ритуалов?

– И кто же это у нас такой «добрый»? – спросила себя Орлова.

Голос её в тишине комнаты оказался на удивление громким. Не разбудить бы соседок, ведь стенки комнат у фрейлин совсем тоненькие. Как будто подтверждая её мысль, в соседней спальне послышался тихий смех, а потом… Орлова лишний раз убедилась, что возраст женской страсти не помеха. Хозяйкой соседней комнаты была Туркестанова, ну, а кем был её мужчина, догадаться было несложно, ведь император Александр даже не считал нужным скрывать, что заглядывает по ночам в комнату княжны Варвары.

«Ну надо же, до чего чудна жизнь: муж ходит к любовнице, а его жена эту женщину искренне любит», – размышляла Агата Андреевна, удивляясь выбору императора, ведь фрейлина Туркестанова, хотя и славилась своим задорным обаянием, годами-то была старше его собственной жены.

Тем временем любовники за стенкой, похоже, утолили страсть: вновь зашептались два голоса, а потом раздался смех.

«А ведь мужской голос совсем и не похож на императорский», – вдруг поняла Орлова.

Сколько же всего интересного она узнала за неполные сутки! Только вот пригодится ли ей всё это? Голоса в соседней спальне переместились к выходу, по всему выходило, что любовник собрался уходить. Агата Андреевна на цыпочках подкралась к двери и чуть приоткрыла её. Света в коридоре было мало, а свечу в своей комнате Орлова потушила.

В соседней двери щёлкнул ключ. Раздался звук поцелуя, прошелестело женское «люблю». Потом дверь захлопнулась, и мужчина, закутанный в длинный чёрный плащ, двинулся по коридору. Сказать, что Орлова удивилась, значит не сказать ничего, ведь из комнаты давно разменявшей четвёртый десяток фрейлины Туркестановой вышел гусар Владимир Голицын. По возрасту этот красавец годился любовнице в сыновья. Ну что тут скажешь?! О времена, о нравы!..

Агата Андреевна тихо прикрыла дверь и наконец-то забралась в постель. Всё! На сегодня хватит. Утро вечера мудренее.

Глава двенадцатая Восковая кукла

7 декабря

Накануне Агата Андреевна так и не смогла решить, кого же из двух подозрительных фрейлин она возьмёт в оборот первой, и решила положиться на свой редкостный «нюх». Она искала какую-нибудь зацепку: слово, деталь одежды, взгляд или улыбку – то, что подтолкнёт её в нужном направлении. Появившись утром в приёмной, Орлова заняла место у окна, откуда она могла незаметно наблюдать за фрейлинами. Княжна Варвара сияла, как полная луна на летнем небосклоне. Её томный и нежный взгляд говорил сам за себя – так смотрят лишь влюблённые женщины. А вот Струдза, напротив, казалась бледной и печальной.

«Какие уж тут зацепки? Всё тривиально: взаимная любовь радует, а несчастная изводит, разъедая душу», – рассудила Орлова и вновь пригляделась к женщинам, но ничего подозрительного в глаза ей не бросилось.

Обе фрейлины были одеты так же, как и всегда: Варвара – в желудёвый бархат, а Струдза – в вишнёвый шёлк. Фасоны – неброские. Никаких украшений, кроме алмазных шифров. Единственным, что могло хоть как-то сойти за новшество, была кружевная косынка на плечах Струдзы.

«Откуда такая скромность? Она же никогда не прятала грудь. Да и с чего бы ей это делать, если даже Туркестанова не прячет, а она старше лет на десять?» – задумалась Агата Андреевна.

Обе её подозреваемые что-то тихо обсуждали у окна, и Орлова решила к ним присоединиться.

– Доброе утро, дамы, – сказала она и протянула Туркестановой стопку листов. – Спасибо, Барби, я всё поняла. Вы очень толково расписали детали.

– Не за что, – откликнулась Туркестанова и заспешила: – Нужно положить список в бювар императрицы.

Она вышла, и Агата Андреевна успела заметить быстрый взгляд, брошенный ей вслед Струдзой. Та, похоже, испугалась. Видно, в её планы не входило оставаться с Орловой наедине. Чего же Роксана так боялась? Она уже повернулась, чтобы отойти, косынка на её шее от резкого движения колыхнулась, и стало понятно, что скрывает эта женщина: за корсаж платья сбегали две золотые цепочки.

«Одна для креста, а вторая?» – озадачилась Орлова, и тут же поняла, в чём тут дело: на второй подвешено кольцо, которое нельзя надеть на палец, а в комнате оставить страшно.

Она придержала Струдзу за локоть и тихо спросила:

– Роксана, что вы делали у мадам Клариссы на Охте? Я вам сразу скажу, что отпираться бесполезно, а от вашего ответа теперь зависят ваша честь и судьба.

Струдза посерела и оперлась руками о подоконник – казалось, что она вот-вот лишится чувств. Агата Андреевна встала так, чтобы закрыть её собой, и поторопила:

– Скорее рассказывайте! Сейчас уже императрица выйдет.

– Откуда вы знаете о поездке на Охту? – прошептала Струдза, а потом её вдруг осенило: – Это вы воткнули кольцо в мою дверь?

– Я!

– Но где вы его взяли?

– Полиция нашла кольцо рядом с телом убитой француженки, а разобраться в этом деле мне поручила вдовствующая императрица. Теперь вы понимаете, что стоит на кону?

– Не может быть! Это какая-то жуткая мистификация!

– Ваша бабочка – слишком приметна. Кольцо сразу опознали, поэтому Мария Фёдоровна и поручила мне, не поднимая шума, всё выяснить. Скандал никому не нужен!

Лицо Струдзы, только что землисто-серое, залилось бордовым румянцем.

– Императрица-мать считает, что это я убила ворожею?

– Я не знаю, – вздохнула Орлова. – Мария Фёдоровна не поделилась со мной своими соображениями. Расскажите-ка лучше всё сами. В конце концов, если я найду убийцу, обнародовать подробности дела совсем не обязательно. Обещаю, что, если ваша история не связана ни с убийством, ни с чёрной магией, я оставлю всё без огласки.

Обычно невозмутимое лицо Струдзы исказило страдание. Она подавленно молчала, а Орлова не торопила её. Ждала. Наконец гречанка решилась:

– Агата, клянусь, что я в подобных злодеяниях не повинна. Более того, я и в доме у этой Клариссы не была. Хотела к ней обратиться, это я признаю, но не решилась. Ни для кого не секрет, что я любила и люблю графа Иоанна. Он сделал мне предложение, а потом счёл, что я оскорбила его самолюбие, и намекнул мне об этом. Я не смогла перенести унижения и сама отпустила его, предложив остаться друзьями. Кольцо с бабочкой – тот самый намёк на угасшее чувство.

Орлова подсказала:

– Зная, что скоро придётся стать женой другого, вы решили сделать последнюю попытку вернуть Каподистрию?

– Да, так оно и было! Я слышала о мадам Клариссе: горничные при дворе пользовались её услугами и мне дали адрес. Но когда я туда приехала, то увидела у ворот очень дорогой экипаж. Четверня цугом на Охте – дело невиданное. Я решила дождаться и посмотреть, кто приехал сюда с такой помпой, и спряталась за забором. Из дома вышли две женщины, и, к моему удивлению, я их узнала: хозяйкой кареты оказалась Авдотья Голицына, а рядом с ней шла наша Варвара. Я испугалась огласки и сбежала, а потом обнаружила, что из моей комнаты пропало кольцо.

Орлова уже предвидела такой поворот событий и только уточнила:

– Когда пропало?

Струдза виновато пожала плечами:

– Точно не знаю. Я бедна, драгоценностей у меня практически нет, соответственно, нет и привычки проверять их сохранность. Я долго не заглядывала в ящик стола и обнаружила пропажу лишь позавчера. Увидев кольцо в двери, я испугалась до обморока.

Их разговор прервал выход императрицы. Начался ритуал приветствий. Здороваясь со Струдзой, государыня забеспокоилась:

– Роксана, вам нездоровится?

– Простите, ваше императорское величество! Это просто слабость… Наверное, из-за влажной погоды.

– Ну конечно же! Опять дождь, и это – в декабре! Я тоже сегодня никуда не поеду, да и на прогулку выходить не стану. Почитаем книги, а может, я займусь письмами. Вы, Роксана, идите и ложитесь, пусть сегодня со мной останется молодежь, а остальные – свободны.

Елизавета Алексеевна улыбнулась польщённым Черкасской и Белозёровой и направилась в малую столовую. Молоденькие фрейлины поспешили за ней.

– Пойду к обергофмейстерине. Узнаю, что она планировала на сегодня, – сообщила Сикорская и поспешила вслед за уже вышедшей Струдзой.

– Нежданный выходной, – обрадовалась княжна Варвара. – Можно в гости съездить.

Орлова зацепилась за её последнюю фразу:

– Вы ведь поедете к Авдотье Голицыной? – спросила она.

– Откуда вы знаете? – изумилась Туркестанова. Её глаза утратили томный блеск и сейчас казались круглыми, как блюдца.

– Но вы ведь именно с ней ездили к мадам Клариссе на Охту.

Княжна переменилась в лице. По-детски приоткрыла рот и затихла.

Теперь уже не приходилось сомневаться, что Орлова попала в точку.

– Расскажите мне всё, – предложила Агата Андреевна.

– Зачем?..

– Чтобы спасти свою голову. Я имею полномочия от императрицы-матери без огласки разобраться в этом сомнительном деле. Вы сами понимаете, что царской семье не нужны разговоры об убийстве, связанном с фрейлинами.

На лбу княжны Варвары выступил крупный пот, а руки заходили ходуном.

– О каком убийстве вы говорите?

– Мадам Кларисса. Её зарубили топором.

– Но это не я! Когда мы оттуда уехали, она была жива. Спросите у Авдотьи, она подтвердит мои слова.

– Я спрошу, – пообещала Агата Андреевна и, как только что поступила со Струдзой, предложила: – Расскажите мне правду. Если я пойму, что ваш визит к француженке не касался государя, я найду, как объяснить это вдовствующей императрице.

Варвара вцепилась в руку Орловой и зашептала:

– Поверьте, я никогда ничего не делала и не замышляла против Александра Павловича. Я ценю ту честь, которую он мне оказывает, и не могу ему вредить.

– Тогда что вы делали на Охте?

– Дело касалось одного молодого человека.

– Вы говорите о Владимире Голицыне? – подсказала Орлова.

Смекнув, что Агата Андреевна знает всё, княжна призналась:

– Вы правы, дело именно в нём. Владимир с детства был увлечён мною, а два месяца назад мы объяснились. Я знаю, что грешна, знаю, что у нас нет будущего, но я люблю этого мальчика, и каждая минута рядом с ним для меня – счастье. Вы-то понимаете, что связывает меня с государем. Об этом судачат все, кому не лень. Я была уверена, что и Владимиру это известно. Однако он ничего не знал, а когда понял что к чему, бросил меня. Я должна была его вернуть! Поймите, иначе я наложила бы на себя руки!

Орлова задумалась. У Туркестановой имелась свидетельница. С княгиней Авдотьей придётся поговорить, но Агата Андреевна и так уже знала, что влюблённая Варвара ей не солгала. Доказательством этому служило вчерашнее свидание. Неясными оставались всего лишь два вопроса, и Орлова их задала:

– Чем вы расплатились за приворот, сделанный на Владимира Голицына?

Княжна покраснела.

– У меня не было денег, за обряд платила Авдотья.

– Она сможет это подтвердить?

– Скорее всего, она станет меня выгораживать, – призналась Туркестанова, – но я попрошу её сказать правду.

– А теперь самое главное: как всё это происходило?

– Кларисса слепила восковую куклу, а я принесла шейный платок Владимира…

Туркестанова запнулась, попыталась ещё что-то сказать и не смогла – закашлялась.

Агата Андреевна не знала, настоящим ли был кашель или притворным, но её это уже не волновало, она услышала главное – приворот делался на восковую куклу. Это было ещё полбеды – с такой ворожбой можно справиться. Впрочем, разбираться с жизнью и любовными связями молодого гусара Орлова не собиралась. Если Варвара не врёт, а это, похоже, так и есть, её амуры никого не касаются. Но с другой стороны, заговорённым амулетам во дворце точно не место.

– Вы слишком сильно рискуете. Если у вас найдут эту куклу, что подумают? – шепнула Агата Андреевна.

Задумчивость на лице Туркестановой показала, что намёк понят. Княжна явно испугалась: глаза её заметались, а на лбу проступили капельки пота.

– Что же мне делать?

– Я слышала, что в таких случаях куклу нужно растопить.

– Да, француженка так и сказала, что, если любовник мне надоест, нужно только растопить куклу в чашке с кипятком и при этом трижды сказать: «Отпускаю тебя», – вспомнила Туркестанова.

– Ну вот видите, вы знаете, что нужно делать, – подбодрила её Орлова.

Княжна рванулась к двери, а Агата Андреевна осталась в приёмной, Ей-то уж точно не хотелось участвовать в магических ритуалах. Лучше она подведёт итоги сделанному. Обе подозреваемые, конечно же, не были святыми, но зато смогли оправдаться в главном. Никто из них не собирался вредить императору, и, хотя обе были бедны, Орлова не могла представить их воровками.

«Что там сказала Струдза? – вспомнила она. – Горничные во дворце знали о заведении мадам Клариссы. Надо бы выяснить имена этих девиц».

Агата Андреевна отправилась в свою комнату за шубой. Она собиралась нанести визит графу Кочубею. Как же удачно, что императрица дала ей выходной!

Глава тринадцатая Во сне и наяву

Как же хорошо, что императрица оставила сегодня лишь молодых фрейлин! Ольге показалось, что даже воздух в кабинете Елизаветы Алексеевны стал легче и прозрачнее. Конечно, это отдавало самой настоящей мнительностью, но княжна ничего не могла с собой поделать. Общество старших фрейлин её тяготило, и дело было не в камер-фрейлине Сикорской, о которой брат уже давно Ольгу предупредил. С этой женщиной всё было ясно: она шпионила за императрицей для своего могущественного родственника. Алексей посоветовал им с Натали смотреть на камер-фрейлину, как на неизбежное зло. Гораздо сложнее Ольге было с Роксаной. Струдза была так величава, так набожна и так высокоморальна, что любая «обычная» женщина на её фоне смотрелась легкомысленной пустышкой. Впрочем, кто сказал, что это неправда?

«Вот Барби по возрасту старше Роксаны, но зато проще и понятнее, да и веселее, – мысленно разбирала Ольга характеры старших фрейлин. – Надо бы у Натали спросить, что она думает по этому поводу».

Ольга посмотрела на подругу – та читала Елизавете Алексеевне английский роман «Гордость и предубеждение». Невестка Катя привезла точно такую же книжку из Англии, и Ольга её уже прочла. Роман был хорош: его героиня оказалась умной и бесстрашной. Взгляд княжны скользнул по утомлённому лицу императрицы – та слушала, прикрыв глаза, будто не хотела видеть чтицу, хотя прелестное личико Натали никому не могло испортить настроения. Фрейлина Белозёрова за последние дни необычайно похорошела.

«Вот и не верь, когда говорят, что любовь женщин красит».

Скоропалительная помолвка Натали оказалась для Ольги почти такой же неожиданной, как и для графини Софи. Давая кузену совет, княжна до конца не верила, что тот появится в доме Белозёровых, но Никита решился. Об одержанной им победе Натали рассказывала всем, кто только соглашался слушать, ну а лучшей подруге – уже, наверное, раз сто. Так что, как было дело, Ольга помнила в мельчайших подробностях. Ранний гость застал Софью Ивановну готовой к отъезду, но всё же упросил выслушать его. Графиня не смогла отказать, но, когда узнала, чего Никита хочет, перепугалась.

– Как можно решать такой вопрос на ходу?! – вскричала она. – Это совершенно невозможно!

Но тут в разговор вмешалась её дочь, и Белозёрова узнала, что Натали, оказывается, с детства влюблена в князя Никиту и что раз тот отвечает ей взаимностью, то лучшего счастья ей и не надобно…

Спор матери с дочерью оказался столь горячим и громким, что на крик прибежал Сергей Курский и со свойственной дипломатам ловкостью предложил компромисс: графиня Софи даёт согласие на помолвку дочери, но жениху придётся съездить в Москву и добиться разрешения на этот брак от бабушки невесты.

– Не обольщайтесь, легко вы её благословения не получите, – мстительно заявила сдавшаяся под напором родных графиня Софи и вдруг заплакала: – И с кем я теперь останусь?

– Ну, Соня, о чём ты говоришь? Стыдно… – зашептал ей на ухо брат.

Князь Сергей увёл сестру из кабинета, а жених с невестой остались одни.

– Вы, правда, меня любите? – спросил Никита.

– Давным-давно! А вы разве этого никогда не замечали?

– Не смел. Ведь я почти вдвое старше вас. Мне всегда казалось, что я для вас – дряхлый старик.

Вместо ответа Натали его поцеловала.

Когда подруга доходила в своём рассказе до этого места, на глаза её набегали слёзы, и Ольга тоже тянулась за платком. Как же всё это было прекрасно!

«А у меня самой, может, ничего и не получится», – призадумалась княжна.

Нельзя сказать, чтобы что-то у неё шло не по плану. Нет, внешне-то всё было как раз прекрасно: Курский ежедневно приезжал к ним в дом, привозил цветы, вёл интересные беседы и даже как будто наладил отношения с Алексеем, но самого главного до сих пор так и не случилось – Сергей не сделал предложения. Конечно, можно было сказать, что Ольга хочет слишком многого, но ведь Никите хватило одного дня, чтобы принять решение, а Курский всё тянул. Не мог понять, чего хочет?

«Я просто слишком устала ждать, – вдруг поняла княжна, – терпение на исходе. Не сорваться бы, не наделать глупостей, как в прошлый раз».

Пока Ольге удавалось не выходить за рамки выбранной роли. Она была с Сергеем любезна, в её поведении не нашлось бы даже намёка на кокетство, и при этом она всегда казалась очаровательной. Катя не могла нарадоваться, видя, как строптивая золовка меняет один наряд на другой.

– Ты – самая красивая из нынешних дебютанток, – часто повторяла Катя, да только Ольге хотелось услышать эти комплименты совсем из других уст.

Натали перевернула страницу романа и замолчала, но императрица приоткрыла глаза и попросила:

– Читайте дальше, я не сплю.

Серебристый голосок зажурчал вновь, повествуя о гордости мужчины и предубеждении женщины, но парочка книжных героев уже свернула на дорогу к свадьбе, а у Ольги с Сергеем всё не ладилось.

«Он стал слишком грустным, и в глазах у него стоит тоска. Неужели это из-за меня?.. Может, нужно поговорить с ним?.. Но что я скажу? Я уже однажды признавалась в любви и получила два года терзаний. – Княжна была готова бороться, но с чем или с кем – не знала. – Поговорю с Сергеем, вызову его на откровенность», – наконец-то решила она и сразу же успокоилась.

Натали читала о том, с каким безупречным достоинством скромная английская девушка победила знатную старуху, решившую её подмять. Ольга тоже не станет пасовать перед трудностями. Она всё сможет! Она обязательно справится! И Сергей Курский сделает то, что был должен сделать ещё два года назад.

Князь Курский выпил второй бокал крепкого английского бренди. Лондонские привычки в зимнем Санкт-Петербурге смотрелись глупо, но и не выпить Сергей тоже не мог. Уже несколько дней его мучили кошмары. Сначала только в снах, а теперь и наяву. Мысли о странной некрасивой женщине, с которой у него на последнем балу вышла размолвка, не оставляли Сергея. Во сне камер-фрейлина ликующе улыбалась ему и всё звала к себе, раскрывая навстречу объятия, а днём мысли об этой женщине не шли из головы. Почему-то казалось, что нужно разыскать Сикорскую и поговорить, хоть было непонятно, о чём с ней вообще можно было разговаривать.

«Наверное, дело в том, что я повёл себя грубо, – размышлял Сергей. – Я был так счастлив, когда танцевал с Холли, а слова Сикорской всё разрушили, вот я и сорвался. Просто нужно извиниться перед камер-фрейлиной».

Курский закрыл глаза и вернулся мыслями к тому мгновению, когда на его ладонь легли тонкие пальцы Ольги. Они были тёплыми и чуть-чуть дрожали. Сергей так любил свою выросшую девочку и отдал бы всё на свете, чтобы этот танец не кончался. Ему казалось, что и Ольга тоже это чувствует, ведь в её глазах светилась нежность. Сергей уже хотел признаться, как тосковал все эти годы и как скучал, но танец вдруг закончился.

Все шансы князя Курского на этом балу были истрачены. Сергею ещё предстояло танцевать с племянницей, что он и сделал. Это оказалось последним удовольствием. Потом Сергей приглашал жён коллег-дипломатов. Дамы мило щебетали, а он отделывался междометиями, не выпуская из вида свою Ольгу. Она была так хороша, что все головы поворачивались ей вслед, а по залу летел шёпоток восхищения. Как же хотелось Сергею поговорить о своей красавице! Но с кем?..

Вдруг удачная мысль пришла в его голову: «Фрейлины! Холли теперь – одна из них, значит, можно будет, не нарушая приличий, поговорить о ней с подругами».

Курский поискал глазами фрейлин. Три женщины с алмазными шифрами, приколотыми к ярким голубым бантам, стояли в конце зала. Самая старшая – черноволосая и темноглазая княжна Туркестанова – что-то весело говорила строгой Роксане Струдзе.

«Можно потанцевать с Варварой», – сообразил Курский и поспешил к компании фрейлин.

– Княжна, позвольте пригласить вас, – галантно склонив голову, сказал он.

– Охотно… – отозвалась Туркестанова, протягивая ему руку.

Танец оказался кадрилью, пришлось выполнять сложные фигуры и толком поговорить об Ольге так и не удалось. Сергей проводил Туркестанову к подругам. Наверное, лучше всего ему было бы тотчас же уехать, но как только он захотел откланяться, княжна задержала его и принялась расспрашивать о жизни в Лондоне своей доброй подруги – графини Ливен. Варвара искренне радовалась успехам прежней знакомой и требовала всё новых подробностей.

Вновь зазвучала музыка, к их компании подошли два офицера. Одного из них – пригласившего Туркестанову Владимира Голицына – Сергей знал, а второго – того, кто увёл Роксану Струдзу, – видел впервые. Курский остался наедине с некрасивой темноволосой дамой – камер-фрейлиной Сикорской.

«Придётся танцевать, – с раздражением понял он, – не могу же я оставить её здесь одну».

Сергей пригласил неприятную даму.

Музыканты играли вальс. Курский обнял талию камер-фрейлины и закружил её в танце, но тут же понял, что вальсирует женщина плохо. Это оказалось истинным наказанием! Камер-фрейлина сбивалась с шага, а её некрасивое лицо сделалось сумрачным и жёстким. Ещё чуть-чуть – и всё это кончится ужасным конфузом. Сергей медленно повернул Сикорскую к краю площадки и остановился у колонны.

– Здесь так жарко! Не хотите ли пройти ближе к террасе, там поприятнее, – предложил он, уже не зная что делать.

– Конечно, – так же коротко, как и раньше, ответила камер-фрейлина и крепко вцепилась в его локоть.

Осторожно лавируя меж гостями, Курский вел её к балконным дверям, спрашивая себя, что делать дальше.

Но светская привычка всегда быть любезным выручила и на сей раз. Сергей улыбнулся даме и спросил:

– Вам нравится у Лавалей?

– Да…

– А хозяйкину коллекцию вы уже видели? Мне говорили, что у неё прекрасное собрание античных артефактов. – Князь ухватился за первую попавшуюся тему, но, взглянув в растерянное лицо собеседницы, пожалел о своём вопросе, похоже, что дама не поняла, о чём её спросили. Нужно было спасать положение, и он выпалил:

– Вы откуда родом?

– Мой кузен – граф Аракчеев, – невпопад заявила дама, но по её тону стало понятно, что она надеялась поразить собеседника.

– Прекрасное родство, – откликнулся оторопевший Сергей.

– Если вам нужна протекция или помощь в делах, я готова помочь, – сообщила Сикорская. – Вы можете рассчитывать на меня.

У Сергея было такое впечатление, что на него выплеснули ушат с помоями. Высказывание оказалось таким недвусмысленным, что он не поверил собственным ушам. Однако в присутствии царской четы он не мог повернуться спиной к фрейлине императрицы: это означало бы вызвать скандал. Но и пропустить мимо ушей оскорбительное предложение он тоже не мог.

– Благодарю, сударыня, но я, как и все уважающие себя мужчины, свои дела решаю сам, – сказал он, останавливаясь у приоткрытого окна. – Если бы я использовал протекцию женщин, я бы перестал себя уважать.

Фрейлина молчала. Он глянул ей в лицо и вдруг понял, что на глаза Сикорской навернулись слёзы. Господи, только не это! Истерика на балу – настоящий кошмар!

– Успокойтесь, прошу вас, – тихо сказал Сергей, протянул даме свой платок и мягко пожурил: – Вы не должны были такое говорить, для мужчины это оскорбительно.

– Вы не так меня поняли, – отозвалась камер-фрейлина, прижимая платок к уголку глаза. – Я в столице всего лишь год, а до этого жила в Лифляндии, там совсем другие обычаи. Я не думала, что обижу вас.

Со слезами она вроде бы справилась, а сейчас легонько промокала платком веки. Сергею сделалось неловко. Эта женщина, по меньшей мере, его ровесница, а может, даже и старше. Она некрасива, её дурно сидящее бархатное платье явно сшито в провинции. Похоже, что родство с Аракчеевым – её единственный козырь. Возможно, она высказалась по глупости?

– Давайте забудем об этом недоразумении, – предложил Сергей, – расскажите мне о вашей службе. Тяжело быть фрейлиной императрицы?

– Я камер-фрейлина, моя обязанность – наблюдать за другими, – хвастливо сказала Сикорская, и князь пожалел, что вообще начал этот разговор. – Я строго спрашиваю с фрейлин за нерадивость.

Сергей представил, как эта грубая деревенская тётка отчитывает его Холли, и ему захотелось сразу же придушить камер-фрейлину.

– Надеюсь, что светлейшая княжна Черкасская и графиня Белозёрова, которая к тому же приходится мне племянницей, не попадают под вашу тяжёлую руку? – жёстко спросил он и так посмотрел на Сикорскую, что та поёжилась. – Обе эти девушки мне дороги, и я не хотел бы узнать, что их кто-то расстроил.

– Вы мне угрожаете?

– Вы меня не так поняли. Вы просто ещё не знаете местных обычаев. Девушки из знатных родов служат фрейлинами лишь до замужества, и их семьи – все как одна очень влиятельные – хотят, чтобы дочери в будущем вспоминали проведённое при дворе время с удовольствием. Никто не обрадуется, если княжнам и графиням станет читать нотации нетитулованная дама. Черкасские и Белозёровы – не исключение.

Это уже было прямым оскорблением. Сикорская побледнела и злобно глянула на князя оловянными, как стёртые пуговицы, глазами. Дело становилось совсем поганым. К счастью, царская чета поднялась со своих мест и стала прощаться с хозяевами.

– Государыня уезжает. Вам не нужно присоединяться к ней? – спросил Сергей.

– Да, мне пора, – с облегчением сообщила Сикорская. – Проводите меня.

Она ухватила Курского за локоть и пошла вместе с ним к тому месту, где уже стояли другие фрейлины. Вскоре все они ушли вслед за императрицей.

Больше Сергей не танцевал, а наблюдал за своей красавицей Ольгой. Постепенно его настроение улучшилось, и он забыл глупую стычку. Почему же теперь мысли всё время возвращались к этому неприятному разговору, а суровое лицо камер-фрейлины Сикорской постоянно всплывало в памяти?

«Надо извиниться и сделать подарок», – вдруг понял Курский.

Наконец-то решение было найдено, а душевное равновесие принесло покой. Князь поставил бокал с бренди на столик и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Сошедший на него сон оказался прекрасным: Сергей шёл рядом с Ольгой по саду дядиного имения. Они были так счастливы! Хохоча и помогая друг другу, они пролезли сквозь разросшийся куст сирени и оказались на лужайке, окружённой со всех сторон живой изгородью. Там, похотливо улыбаясь, стояла камер-фрейлина Сикорская. Она шагнула им навстречу, и Ольга пошла вперёд, а Сергею показалось, что его как будто связали по рукам и ногам. Раскалённый канат впивался в кожу. Это было невыносимо! Ольга шла навстречу этой мерзкой женщине, а он не мог остановить свою любимую, вместо слов из горла вырывался дребезжащий смех. Сикорская вытянула руки, как будто обнимала Ольгу, и из её пальцев выскользнули змеи, они переползали на плечи и грудь девушки, прятались в складках её платья. Ольга кричала – звала Сергея. Крики перешли в рыдания, а он не мог ничего сделать – спелёнатый по рукам и ногам, лишённый движения и языка и, самое главное, воли, Курский мерзко смеялся.

Сергей со стоном проснулся. Холодный пот покрыл его спину, а сердце колотилось в груди, словно заведённое. От страха князь даже не решился заговорить – таким ярким оказалось видение, когда вместо слов из его горла вылетал мерзкий смех. Наконец он кашлянул, потом попробовал произнести своё имя. Слава богу, это ему удалось. Весь приснившийся ужас оказался обычным пустым кошмаром.

«Это случайность», – решил Курский.

Он взял со стола книгу и открыл её. Надо что-нибудь почитать – это успокаивает… Но ужасный сон всё не шёл из головы. Сергей попробовал закрыть глаза, и вновь камер-фрейлина шла навстречу его невесте и, протянув руки, выпускала на неё множество змей, а он, скованный огненными путами, ничего не мог сделать, лишь мерзко хихикал. Такие наваждения бывают у маленьких детей, но он же не ребёнок, а взрослый и сильный мужчина…

Курскому показалось, что он сходит с ума. Сергей не спал, но все его мысли занимала неприятная камер-фрейлина. Призывно улыбаясь, она звала его к себе, от чего её грубое лицо с носом-картошкой делалось ещё шире.

«Надо извиниться», – признал Курский.

Вчера в клубе он выиграл кучу денег и собирался купить Ольге подарок. Но это могло подождать. Нужно взять выигрыш и вместе с извинениями отдать Сикорской. Сергей выпил очередной бокал, достал из шкафа кожаный кошель с золотом и поехал в Зимний дворец.

Сказав лакею, что у него есть личное дело к камер-фрейлине, князь остался ждать в сводчатой галерее у подножия парадной лестницы. Приближение Сикорской он почувствовал, как только эта женщина ступила на верхнюю площадку. Опять показалось, что его воля связана, что он должен немедленно поговорить с камер-фрейлиной.

Но вот Сикорская спустилась по ступеням и подошла к Сергею. Она была именно такой, как в его сне, с похотливой улыбкой на широком, как блин, лице. Не в силах отвести глаз, но и не решаясь смотреть в это страшное лицо, Курский молчал. Камер-фрейлина, как будто так и должно, властно положила руку на сгиб его локтя и повела за собой по лестнице. Они шли молча. Сергей не понимал, куда они идут, пока женщина не толкнула дверь и не втянула его за собой в маленькую комнату, где, кроме постели, трюмо и двух платяных шкафов, ничего не было. Курского, как магнитом, тянуло к этой кровати, он уже сделал шаг, но резкий голос разрушил наваждение:

– Вы должны извиниться и загладить свою вину, – заявила камер-фрейлина.

– Да-да, конечно, – согласился Сергей и послушно вытащил из кармана шинели кошель. – Прошу вас простить меня и принять это в знак примирения.

Взвесив золото на ладони, Сикорская объявила:

– Хорошо, вы прощены!

Она вся сияла довольством, и это выражение неприкрытого торжества, написанное на её лице, было таким отвратительным, что Курский наконец-то протрезвел.

«Господи, – взмолился он, – вразуми!»

Он вдруг на мгновение почувствовал свободу и, пробормотав, что считает недоразумение исчерпанным, вышел из комнаты. Не оглядываясь, Сергей побежал к лестнице, потому не заметил ни слегка приоткрытой соседней двери, ни пристального взгляда голубых глаз. Немного поплутав в служебных коридорах, князь нашёл спуск в полуподвал, а потом и выход на улицу. Выскочив на набережную Невы, Сергей пошёл в сторону дома Черкасских. Ледяной ветер остудил его разгорячённое лицо и протрезвил сознание. Истина стала перед Курским во всём своём отвратительном обличье. Он сходил с ума! От этого ужасного открытия некуда было деться. Чёрное отчаяние рухнуло на Сергея, закрутило, потянуло в бездну, и тогда, как звезда среди ночной мглы, всплыло в памяти лицо любимой.

«Холли, спаси меня, – попросил Курский, – выведи меня к свету».

Глава четырнадцатая На месте преступления

8 декабря

Наконец-то Курский сделал то, что должен был сделать давным-давно. Специально подгадав, чтобы Ольги не было дома, он приехал к её брату. Сергей не знал, как сложится разговор с Черкасским, но сдаваться не собирался.

Гостя Алексей принял в кабинете.

– Слушаю вас, – сказал Черкасский, старательно изображая любезность.

Сергей чётко повторил давно отрепетированную фразу:

– Ваша светлость, позвольте мне просить руки княжны Ольги. Я давно люблю её и только по малодушию не поговорил с вами ещё два года назад. Я богат, недавно пожалован чином действительного статского советника. Если хотите, я подробно расскажу о том, чем владею. Я наследую двум родам – Курским и Тальзитам.

Почувствовав, что дальше можно и не продолжать, Сергей замолчал. Слово было за Черкасским, но тот не спешил с ответом – о чём-то размышлял, как будто гостя в его кабинете и не было. Наконец соизволил высказаться:

– Знакомство наше началось неудачно, и хочу сказать прямо, что вы поступили разумно, не сделав предложения два года назад. Я бы его не принял! Во-первых, Ольга была слишком молода и не могла мыслить здраво, а во-вторых, лично для меня это оказалось бы неприемлемым. Но теперь время прошло, всё встало на свои места, да и сестра выросла. Бабушка перед смертью взяла с меня слово, что я разрешу сёстрам выйти замуж по их желанию, поэтому слово за Холли. Но всем женихам моих сестёр я ставлю условие: наследство их родителей и бабушки остаётся в полном распоряжении княжон Черкасских, а я как брат и опекун даю за каждой из них приданое в сто тысяч золотом. Если вы согласны, то дальше дело за сестрой.

– Я принимаю любые условия, – обрадовался Сергей. – Благодарю вас!

– Вы можете вернуться сюда вечером или сейчас поехать во дворец. Холли сегодня дежурит.

– Я поеду к ней…

Впервые за всё время их разговора на губах Черкасского проступила улыбка.

– Бог в помощь!..

Первый бастион Сергей взял.

Хоть он и пообещал Черкасскому, но ехать в Зимний дворец Сергею не хотелось. Ставшая мерзким наваждением камер-фрейлина никак не шла из головы. А если он её снова встретит? От этих страхов стало ещё тяжелее.

«Нет, так нельзя больше жить! Надо собраться с силами и вернуть в душу гармонию», – размышлял Сергей.

Он ведь мужчина! Или нет, и всё дело в слабости? Он ведь и к Ольге бежит за спасением – думает, что рядом с девочкой-ангелом сможет вновь обрести себя… Стыдно-то как! Никогда в жизни князь Курский ещё так себя не презирал. Хотелось выть.

«И это жених, готовый сделать предложение самой прекрасной девушке на свете!» – кольнула совесть.

Это подействовало: в душе шевельнулась потерянная гордость, а за ней проснулось и мужество. Нужно встряхнуться! Ведь он ещё даже не знает, какой получит ответ. Курский так надеялся на «да». Бешеным усилием воли он изгнал из головы мысли о вчерашнем визите к камер-фрейлине. Сергей едет делать предложение руки и сердца своей любимой, и никто не сможет свернуть его с этого пути!

Как и вчера, князь сообщил лакею, что прибыл по важному делу к фрейлине, только теперь назвал имя Ольги Черкасской. Слуга предложил либо подождать в галерее, либо пройти на второй этаж до апартаментов императрицы.

– Я поднимусь, – решил Курский.

Лакей повёл Сергея сначала по лестнице, а потом по длинной анфиладе комнат. Они остановились у белых дверей с тонкой золочёной резьбой. Лакей прошёл внутрь. Почти сразу же из апартаментов выпорхнула Холли. Она явно волновалась.

– Сергей! Что случилось?

Господи, можно же было предвидеть, что она испугается! Вот же болван!

– Всё хорошо, не нужно волноваться. Я приехал сюда, потому что князь Алексей разрешил мне поговорить с вами. Давайте отойдём в сторонку.

Ольга опустила глаза и молча прошла к окну. Тяжёлые гардины из золотистого бархата и вид на почти чёрную декабрьскую Неву стали великолепным фоном для её тонкого профиля. Княжна бросила на Сергея выжидающий взгляд, но торопить не стала.

Куда делись все заготовленные слова? Они куда-то исчезли, и Сергей сказал то, что жило в его сердце:

– Ангел, выходите за меня замуж!

Похоже, что Ольга не поверила. На её лице мелькнуло изумление, потом она застыла… Но вот глаза её вспыхнули, а потом увлажнились, а робкая улыбка показалась Сергею радугой после дождя. Он протянул Ольге руку и спросил:

– Да?

– Да!

И всё сразу стало хорошо и просто. Они вновь были вместе, теперь уже навсегда. Сергей раскрыл объятия, Холли прижалась к нему, а потом он её поцеловал. Исчезли он и она, а появились двое, ставшие одним целым. Такое с ними было впервые. Может, это и называется счастьем? Впрочем, совсем неважно, как обозначить это удивительное чувство, главное, чтобы оно не исчезло.

Агата Андреевна уже давно пребывала в полной уверенности, что уж её-то удивить невозможно, но сейчас она растерялась. Полускрытая складками золотистых гардин, в двух шагах от апартаментов императрицы, целовалась с посторонним мужчиной княжна Черкасская. Молоденькая фрейлина явно напрашивалась на неприятности: если кто увидит, ей сразу же начнут мыть кости, а дворцовые сплетни хуже змей – жалят больно, а часто и смертельно.

Орлова приоткрыла дверь и звучно ею хлопнула. Хитрость сработала: парочка оторвалась друг от друга, и оба нарушителя приличий глянули в сторону Агаты Андреевны. Лица у них были такими счастливыми, что у Орловой отлегло от сердца: она сразу поняла, что видит жениха и невесту, а предложение руки и сердца сделано и принято минуту назад. Ольга схватила своего кавалера за руку и потащила его к Орловой.

– Агата Андреевна, позвольте представить вам моего жениха – князя Сергея Курского, – сказала она.

Орлова протянула новому знакомцу руку. Похоже, что она этого молодца уже видела. Но где? Такую броскую внешность, как у князя, забыть сложно. Курский нежно улыбнулся невесте, и Орлова узнала эту улыбку.

– Я видела вас у Лавалей, – заявила Агата Андреевна. – Вы танцевали с Холли.

– Так и было, – подтвердила сияющая Ольга и тут же напомнила: – Князь Сергей танцевал и с Барби, и даже Сикорскую пригласил.

С лица её жениха будто стекли краски, только что яркое, оно стало бледным, а глаза словно выцвели. Княжна стояла с ним рядом и не видела этой метаморфозы, но от взгляда Орловой нечего не укрылись.

– Холли, мне нужно идти, я приеду вечером, – сообщил князь невесте, поцеловал ей руку, попрощался с Орловой и быстро пошёл к выходу.

Орлова не могла поверить собственным глазам: эту стремительную походку с ритмичным стуком каблуков она тоже узнала. Мужчина вот так же прошёл вчера по коридору из комнаты Сикорской. И как это теперь понимать?..

Ольга вернулась в покои императрицы, а Агата Андреевна, сославшись на головную боль, ушла к себе.

Орлова прилегла на кровать и закрыла глаза. И мгновенно одна за другой в памяти всплыли картины её вчерашней поездки. В доме Кочубеев на набережной Фонтанки она задержалась недолго. К счастью, Виктора Павловича не пришлось долго упрашивать, и тот согласился отвезти её на место преступления. Он отправил вперёд посыльного, и когда они добрались до Охты, перед аккуратным домиком в немецком стиле (с тёмными балками на белёных стенах) их уже ждал местный частный пристав. Черноусый здоровяк стоял на крыльце и вертел в руках круглый навесной замок, дверь в дом была приоткрыта.

– Здравия желаю, ваше сиятельство! – гаркнул пристав и уже тише добавил: – Капитан Сысоев, к вашим услугам.

Кочубей вышел из экипажа, помог спуститься Агате Андреевне и распорядился:

– Ну показывайте, где тут у вас место преступления.

– Сюда, пожалуйте.

Пристав прошёл вперёд, за ним шагнул граф, шепнув на ходу Орловой:

– Вы за мной – и не отставайте.

Но фрейлина всё же задержалась на крыльце: она только сейчас заметила, что окна в доме заколочены. Похоже, что полиция именно так решила проблему с охраной теперь пустующего дома.

– Агата Андреевна! – донеслось изнутри, и Орлова поспешила вслед за графом.

Она догнала его в узком коридоре, света здесь почти не было и единственным, что фрейлина различала, оказался силуэт здоровяка-пристава. Но вот распахнулась дверь, и солнечные лучи из окон проникли в коридор. Граф шагнул в комнату, за ним – Орлова, пристав вошёл последним.

– Где убили Клариссу? – спросил Кочубей.

– Здесь, у камина. Она лежала лицом вниз. Вон на решётке кровь осталась.

Приглядевшись, Орлова увидела бурые разводы на бронзовой сетке экрана. Тот валялся (один угол в камине, а другой – снаружи). По всему выходило, что жертва сидела в кресле, а когда её ударили сзади, рухнула вперёд, уронив экран. Кочубей присел, осматривая решётку, а Орлова огляделась по сторонам. Комната была обита малиновым штофом. Над камином висело огромное зеркало в пышной раме, её завитки и вся имевшаяся в комнате мебель сияли позолотой.

«Потуги на роскошь, а вкуса не хватает, – отметила Орлова. – Панели-то на стене дубовые, тогда уж либо позолота, либо дерево».

Впрочем, это были такие мелочи, что можно было и не придираться. Важнее оказалось другое: комната никак не подходила для заведения, предлагающего дамам изощрённые удовольствия. Она выглядела, как гостиная в доме провинциального семейства с большими претензиями.

– Смотрите, вот она – эта чертовщина, – напомнил о себе Кочубей.

Он показывал в тот угол, который Орлова не видела из-за спинки кресла. Фрейлина обошла вокруг и заметила крохотный столик с крышкой из розоватой яшмы, на нём чудными разноцветными кляксами расплылись обгоревшие свечи.

«В центре зелёная, а вокруг пять белых, – отметила Орлова, – похоже, из белых свечей выстроили звезду, а зелёную поставили в центре».

Агата Андреевна прошла к столу и убедилась, что права – на яшме ещё выделялись следы линий, проведённых мелом, а в них угадывалась именно звезда.

Кочубей уточнил у пристава:

– Кольца и серебро где нашли?

– Так вот в этом же столике они и лежали.

Исправник потянул за ручку выдвижного ящика и вдруг переменился в лице:

– Гляди-ка, не всё заметили!

Он протянул руку, но его опередил граф. Тот что-то проворно выхватил из ящика и заявил полицейскому:

– Я сам приобщу это к делу.

Кочубей сунул свою находку в карман, а на лице пристава отразилось такое изумление, и Орлова сочла за благо вмешаться:

– Виктор Павлович, по-моему, здесь обстановка не подходит…

– В каком смысле? – удивился граф, но, сообразив, на что намекает фрейлина, огляделся по сторонам и согласился: – Да, действительно!

Капитан Сысоев явно перестал что-либо понимать, он лишь переводил взгляд с фрейлины на графа, и Кочубей пожалел его:

– Вы в рапорте писали, что дом служит заведением для утех богатых дамочек.

– Так точно! Сведения такие давно были, ну и те две француженки, которые хозяйку мёртвой нашли, всё сами рассказали. Протоколы допросов у меня подшиты, могу предоставить…

– А где сейчас эти девушки? – вмешалась Орлова.

– Не знаю, мы их отпустили. Они могли отправиться на все четыре стороны, – раздражённо отозвался пристав.

Сысоева можно было понять: мало того, что собственное начальство навязало ему вельможу – члена Государственного совета, да к тому же графа, так тот ещё зачем-то притащил с собой неизвестную даму, а она имела наглость совать нос в расследование. Агата Андреевна прочла всё это в злобном взгляде пристава. Ну ничего, не таких укрощали!.. Голос Орловой сделался ещё мягче, а тон обходительнее:

– Возможно, девушки ухали обратно во Францию?

– Да кто их знает!

– А когда вы арестовали француженок, вы забирали их паспорта?

– Ну да, а потом отдали.

– Раз документы были у них на руках, наверняка эти француженки уже уехали, – вмешался Кочубей.

– А вещи? Они ведь не могли вернуться в дом, где полиция заколотила окна досками, а на дверь повесила новый замок.

– Конечно, не могли, – подтвердил Сысоев. На лице его читалось полное пренебрежение к умственным способностям назойливой дамы.

– Но девушки их положения вряд ли смогут так легко расстаться с нажитым – добра у них немного, и они обычно ценят каждую мелочь. Француженки должны были умолять вас открыть для них дом, чтобы они забрали свои вещи.

Пристав задумался, а граф явственно хмыкнул:

– Ну что, капитан, просились они в дом или нет?

– Никак нет, ваше сиятельство.

– Я так понимаю, сударыня, что вы намекаете на наличие чёрного входа? – спросил Кочубей.

– Здесь больше нет никакой двери! – вмешался пристав.

Орлова огляделась по сторонам и спросила:

– А другие комнаты где?

– В конце коридора – кухня, а левее, все по одну сторону, – три спальни.

Не дожидаясь других вопросов, Сысоев вышел в коридор и принялся распахивать двери. Первая спальня выглядела побогаче, но и в ней особой роскоши не было, а две следующие оказались и вовсе спартанскими: кровать да шкаф – больше ничего. Постели в этих клетушках явно были смяты, как будто кто-то на них спал, а потом торопился уйти, поэтому и не заправил. Шкафы зияли пустотой. В большой спальне кровать под вязаным покрывалом оказалась аккуратно застеленной, но из шкафов кто-то выбросил платья и женское бельё.

– Это вы так постарались с обыском? – спросил у исправника Кочубей.

– Нет, у нас всё аккуратно было. Я сам на обыск сюда выезжал. В одежде карманы проверили и оставили всё висеть на местах, бельё, конечно же, с полок сняли, но потом его в одну стопу собрали.

– Ну вот вам и ответ насчёт второго хода. Ваши француженки вернулись сюда без спроса и забрали не только своё, но и хозяйкино добро, – заметил Кочубей.

Он подошёл к шкафу и принялся выстукивать заднюю стенку. Слева звук был глуше, чем справа. Граф втиснулся в шкаф и теперь рассматривал щели. Довольное «ух ты» подсказало остальным, что он что-то нащупал. Кочубей вынул какую-то планку, и одна из досок задней стенки тут же упала ему в руки.

– А вот и тайник, только искать в нём больше нечего, – заметил Виктор Павлович, отступив в сторону.

Открывшаяся в шкафу ниша и впрямь была девственно чистой.

– Так как же эти вертихвостки сюда прошли? – спросил растерянный Сысоев.

– Искать надо! – раздражённо огрызнулся граф.

– Мне кажется, нам следует вернуться в гостиную, – сказала Орлова. – Вы заметили, что там дубовые панели есть лишь на одной из стен?

– И что? – удивился Сысоев.

– Обычно, если стены в комнате обшивают панелями, то делают это на трёх из них, тогда свободными остаются лишь окна.

Пристав сразу же вылетел из комнаты.

– Как же вы наблюдательны, Агата Андреевна, – заметил Кочубей.

– Я думаю, что за панелями должно быть спрятано секретное помещение, где дамам предоставляли пресловутые утехи.

Орлова не ошиблась. Уже в дверях гостиной они поняли, что Сысоев нашёл вход в тайный салон: пристав развернул угловую деревянную панель вокруг своей оси, открыв проход ещё в одно помещение. Чтобы попасть туда, всем пришлось нагнуться. Комната оказалась не слишком большой, зато вся она была увешана зеркалами, и это зрительно добавляло ей пространства. Из мебели здесь имелись лишь шкафчик чёрного дерева и широкая кушетка. Пристав распахнул дверцы шкафчика, внутри стояли ряды склянок. Смесь резких запахов разлилась в воздухе.

– Благовония!.. – констатировал Сысоев.

Но внимание Кочубея уже было приковано к широкой щели в углу. Как видно, француженки торопились и, уходя, неплотно задвинули одну из панелей. Граф толкнул панель, и та легко отъехала куда-то за стену. Впереди темнел узкий коридор.

– Сейчас! Я мигом свечу зажгу, – пообещал Сысоев и вышел обратно в гостиную. Провозился он довольно долго, но вернулся с зажжённым огарком в руке.

Пристав шагнул в коридорчик и осветил его. Впрочем, идти здесь было некуда. Капитан сразу упёрся в стену, на той красовался массивный засов, но сама дверь не просматривалась.

Сысоев подошёл к стене и загремел засовом, а потом надавил на него, но стена не двигалась.

– На себя тянуть нужно, – подсказала Орлова, указав на железные полосы, вмурованные в пол. – Полозья-то внутрь идут.

Пристав ухватился за скобу и потянул стену на себя, та послушно сдвинулась, а потом что-то щёлкнуло, и стена чуть развернулась, открыв выход на задний двор. Совсем близко от него виднелся угол сарая, а за ним – калитка в заборе. Даже отсюда было видно, что она закрыта на большой чугунный крюк.

– Снаружи такой открыть ничего не стоит, – озвучил общую мысль Кочубей и добавил: – Вот так к этой Клариссе убийца и пришёл. Вы, капитан, где опрос соседей делали? Небось на улице?

– Так точно, – отозвался побуревший от смущения пристав.

– И, конечно, никто ничего не видел и не слышал?

– Да…

– Теперь вам придётся сделать опрос в переулке, – распорядился граф и обратился к Орловой: – Поедемте, Агата Андреевна. Нам здесь больше делать нечего.

Кочубей придержал фрейлину под локоть и потянул за собой. Скоро они уже сидели в экипаже. Кучер тронул лошадей, и лишь тогда граф показал Орловой то, что выхватил из ящика стола перед носом у пристава. На его ладони лежал оправленный в золото крохотный портрет императора Александра.

– Вот, полюбуйтесь, – сказал граф, протянув вещицу Орловой. – У меня есть точно такой же. Несколько миниатюр было написано лет десять назад. Государь дарил их лишь самым близким.

Виктор Павлович тяжело вздохнул. Орлова молчала. Что можно было сказать, когда начинали сбываться самые ужасные предположения? Всю дорогу до Зимнего дворца Агата Андреевна пыталась нащупать хоть какое-то решение, ей сгодился бы даже намёк, но и его не было. Экипаж остановился у подъезда Зимнего дворца. Кочубей разрешил фрейлине забрать миниатюру с собой и распрощался.

Поднявшись к себе, Орлова долго рассматривала портрет государя. Кому он подарил эту миниатюру? Жене, любовнице или душевному другу?..

Понадеявшись, что утро поможет ей с разгадкой, Агата Андреевна заснула. Но утро не только не оправдало её ожиданий, а наоборот, всё усугубило, подкинув Орловой новый сюрприз: жених княжны Ольги тайно бывал у Сикорской.

– Но как же подобные шашни могут быть связаны с убийством? – спросила себя Орлова.

Впрочем, вопрос был риторическим, за столько лет жизни при дворе Агата Андреевна давно усвоила, что как раз шашни слишком часто приводят к убийствам.

Орлова разыскала в ящике стола свой лист с именем Струдзы и нарисованной стрелкой, начертила ещё два квадратика и написала в них: «Сикорская» и «Черкасская с Белозёровой».

«У Туркестановой есть алиби – та была у француженки вместе с княгиней Голицыной», – вспомнила Орлова, но, хорошенько поразмыслив, нацарапала ещё один квадрат и вписала туда имя княжны Варвары. Итак, на третий день расследования у неё всё ещё оставалось пятеро подозреваемых (не считая императрицы).

«Ну и кто же из них?»

Ответа Агата Андреевна не знала. Пока…

Глава пятнадцатая Визит к прорицательнице

Что же всё-таки не так? Ответа у Ольги не было, а вот сердце заходилось от тоски. Вечер, который должен был стать радостным и счастливым, отдавал грустью. Сергей не отходил от неё, не отрывал от Ольги глаз, но в его взгляде сквозило что-то болезненное, он льнул к ней, как ребёнок, спешащий за утешением и защитой к матери. Куда исчез полный жизни и сил человек? Сергей любил – это Ольга понимала без слов, но чувство тревоги не исчезало.

Сегодня ужин давали в малой столовой. Собрались лишь свои, и хозяйка дома предпочла уют этой светлой комнаты огромному зеркальному пространству парадной столовой. Получилось тепло и мило, но в то же время торжественно. Стол под кружевной голландской скатертью, вазы с белыми оранжерейными розами, столовое серебро с бабушкиными вензелями и новый английский сервиз – это было как раз то, что нужно для камерного семейного торжества. Проверив сервировку, довольная Катя поправила цветы в вазах и поспешила в гостиную. Здесь уже собрались все Черкасские, Натали Белозёрова и, конечно, виновник торжества – жених. Ждали лишь кузена Никиту.

Наконец появился и он. Ольга привычно отметила, что мужчины в роду Черкасских схожи фигурами. Высокие, широкоплечие, с длинными сильными ногами и походкой охотников. Напоминали они друг друга и чёткими, правильными чертами, но на этом сходство заканчивалось, ведь Алексей был очень ярким и смуглым брюнетом, а Никита – белокожим шатеном. Впрочем, сегодня Никита затмевал всех сияющей улыбкой и блеском ореховых глаз. Пришлось Ольге признать, что и её красавец-жених на фоне счастливого кузена выглядит грустным и утомлённым.

«Может, Сергей пожалел о сделанном предложении?» – спросила она себя.

Ольга покосилась на жениха, тот поймал её взгляд и ответил нежной улыбкой. Нет, Сергей явно ни о чём не жалел. Тогда в чём же дело?

Прервав её размышления, хозяйка пригласила всех ужинать. Курский предложил невесте руку, и они вместе пошли к столу.

«Он не рискнул прижать меня к себе или шепнуть на ухо нежное слово», – с жёсткостью хирурга препарировала Ольга поступки своего жениха.

В любой другой вечер она напрямую спросила бы Сергея о причинах его тайной грусти, но сейчас, когда брат должен был объявить об их помолвке, княжна не решилась на такой опасный разговор.

Все заняли свои места. Ольга сидела между братом и женихом, напротив неё расположились Натали с Никитой. Вот у кого всё было просто и ясно, оба они лучились от счастья. Ольга загляделась на них, и вдруг тёплая рука Сергея накрыла её пальцы.

– Я люблю тебя, – шепнул жених, – с первого взгляда и навсегда…

Волны нежности омыли душу, а к глазам подступили слёзы. Господи, как же хорошо! Зачем мучиться сомнениями, зачем притягивать к себе зло? Они с Сергеем любят друг друга, и это главное, а остальное постепенно наладится…

Лакеи разлили шампанское, и Алексей, подняв свой бокал, попросил всеобщего внимания.

– Дорогие мои, я счастлив объявить, что сегодня князь Курский попросил руки моей младшей сестры, и я дал согласие на этот брак. Однако княжны Черкасские всегда делают свой выбор сами, поэтому решение остаётся за Холли.

Все повернулись к Ольге. Сияли улыбки, играло в бокалах золотистое «Клико», похоже, никто, кроме самой княжны, не сомневался в ответе. Впрочем, что бы Ольга сейчас ни думала, утром она уже сказала своё «да». Оставалось одно – держать слово. Ольга улыбнулась родным и сообщила:

– Я приняла предложение князя Сергея. Я уверена, что мы будем счастливы.

Она подняла свой бокал и чокнулась с братом, а потом повернулась к жениху. Тот шепнул ей «спасибо», и его глаза увлажнились.

«Мне всё померещилось, – с облегчением признала Ольга. – Я всё навыдумывала. Вот глупая!»

После брата взял слово жених. Сергей вспомнил первую встречу с невестой и признался, что за два года его чувства лишь окрепли. В словах князя сквозило восхищение, а в его взгляде цвела нежность, и Ольга наконец-то поверила своему счастью.

Все домашние вновь и вновь поздравляли её, пожелания их были искренни и остроумны, и ужин прошёл необычайно тепло. Потом все перешли в гостиную. Натали решила поиграть на новом английском рояле, её жених взялся переворачивать ноты, Алексей с Катей тихо беседовали у камина, а Ольга, умирая от счастья, устроилась рядом с женихом в нише меж двух колонн. Она прижалась к плечу Сергея, а тот с нежностью поглаживал её руку.

«Спросить?» – искушал Ольгу ум, но сердце не хотело рисковать. Все сложности – потом, а сейчас пусть останутся лишь нежность взглядов и тёплая рука на её пальцах.

Время пролетело на удивление быстро. Натали захлопнула крышку рояля, а Никита собрал ноты.

– Холли, мне пора, – сказал Сергей. Он поцеловал невесте руку, а потом прижал её ладонь к своей щеке.

Неужели в его глазах вновь мелькнула печаль? Ольга не могла больше мучиться неведением.

– Мне кажется, что вас что-то гнетёт. Это из-за нашей помолвки? – спросила она. – Вы не уверены в своём решении?

Теперь в глазах Сергея застыла боль. Он постарался улыбнуться, но и улыбка вышла грустной.

– Наша любовь и наша помолвка – единственное, в чём я абсолютно уверен, – признался он. – Вы волнуетесь за меня? Я тронут, но для ваших переживаний нет причин.

Курский попрощался с хозяевами дома и попросил невесту проводить его до крыльца. В пустом вестибюле он поцеловал Ольгу. Это было так упоительно, и вновь, как утром во дворце, они не могли оторваться друг от друга.

Раздавшиеся голоса отрезвили их. Сергей отпустил невесту и быстро вышел, а Ольга спряталась за колонну, ведь её щёки горели, а дыхание сбивалось.

В вестибюле появились Алексей и Никита.

– Ну, не знаю! Конечно, эта Татаринова во всеуслышание объявляет себя любимой предсказательницей императора, но ты моё отношение к подобным вещам знаешь – я во всю эту мистику не верю! – с раздражением заявил Алексей.

– Но ты уж и меня пойми, – сопротивлялся Никита. – Я люблю прекрасную девушку и собираюсь на ней жениться, и при этом мы оба с тобой знаем историю моего отца. Ты же помнишь, ещё совсем недавно мой брат Ник утверждал, что ни мне, ни ему вообще нельзя жениться!

– Но теперь-то он так не думает!

– Перед этим Нику в Париже погадала одна дама, она и объяснила, что на нём нет печати безумия. Я бы тоже хотел убедиться в чем-нибудь подобном.

Лакей подал Никите шинель и треуголку. Тот оделся и пожал кузену руку.

– Ты не беспокойся, Алекс. Теперь так принято. У Татариновой в Михайловском замке очереди выстраиваются из желающих узнать свою судьбу, это даже считается модным.

– Ну, как знаешь! Может, ещё передумаешь… – отозвался Алексей, хлопнул кузена по плечу и отправился обратно в гостиную.

Никита натянул перчатки и уже взялся за ручку двери, когда услышал:

– Возьми меня с собой. Для меня это вопрос жизни и смерти!

Из-за колонны выступила Ольга. Она смотрела так умоляюще, что кузен не смог ей отказать.

– Ладно, – сдался Никита, – но я собирался поехать туда утром, а ты в это время должна быть при дворе.

– Завтра я как раз свободна. Елизавета Алексеевна чередует молодых фрейлин и тех, кто в возрасте. Мы с Натали должны приехать к трём пополудни.

– Ну тогда жди, я заеду за тобой к десяти часам. Будешь готова?

– Конечно!

Никита уехал, а Ольга всё стояла, не в силах оторваться от колонны. На самом деле ей было страшно.

Утром Ольга и Никита отправились на приём к самой модной прорицательнице Санкт-Петербурга. Татаринова – дочь бывшей няни умершей великой княжны – благодаря материнской привилегии занимала комнаты в Михайловском замке. Здесь же она принимала всех своих многочисленных почитателей. Ольга поднялась по ступеням со смешанным чувством. Сказать по чести, Михайловский замок ей не нравился. Со своим подчёркнутым аскетизмом и красными стенами дворец производил тягостное впечатление. Хотя, может, это было лишь предубеждением – всё-таки здесь произошло злодейское убийство императора Павла. Как бы то ни было, но на пороге замка руки у Ольги затряслись. Впрочем, внутри дворец оказался даже нарядным, и княжна немного успокоилась. Великолепная мраморная лестница привела Черкасских на второй этаж. Лакей повёл их через полупустые залы с высокими расписными потолками. Красные стены сменялись белоснежными, их чистота оттенялась золочёной резьбой. Наконец слуга остановился у одной из дверей и, попросив обождать, отправился с докладом.

– Ты пойдёшь со мной? Или нас будут принимать по одному? – прошептала Ольга.

– Я не знаю, – признался Никита, – но в любом случае я буду за дверью. Ты сможешь позвать меня.

– Спасибо!

Ольга сама не знала, чего хочет. Конечно, говорить с пророчицей с глазу на глаз было бы проще, но всё-таки боязно.

– Прошу пройти светлейшую княжну Черкасскую, – провозгласил лакей, появляясь в дверях. – Мадам ждёт вас.

Ольга вошла в комнату – и оказалась в темноте: несмотря на ясно утро, окна были плотно зашторены.

– Прошу вас, проходите к столу, – предложил мелодичный голос, – садитесь в кресло напротив меня, чтобы я могла видеть ваше лицо.

Толстая красная свеча освещала лишь письменный стол, и, только хорошо приглядевшись, княжна увидела сидящую за ним красивую даму лет под сорок, одетую в тёмный бархат. Пророчица ласково улыбалась Ольге и манила её рукой. Княжна подошла и села в указанное кресло.

– Что привело вас ко мне? – спросила Татаринова и, не дожидаясь ответа, заговорила сама: – На самом деле я вам не нужна – вы всё знаете сами, у вас внутри цветёт светлое равновесие. Вы женщина особенная, такие – редкость, вы белый маг, если, конечно, понимаете, о чём я говорю.

– Нет, я не понимаю!

– Струнами своей души вы можете улавливать отзвуки чужих чувств. Просто вы в это не верите. Не научились ещё слушать свой внутренний голос. Но раз уж пришли, давайте вместе посмотрим, что вокруг вас творится.

Пророчица накинула на голову тёмный монашеский плат, сняла нагар с красной свечи и стала молиться. Пока Ольга слышала лишь привычные с детства «Отче наш» и «Богородицу», ничего необычного, а тем более страшного не происходило. Наконец Татаринова перекрестилась и произнесла: «Аминь».

– Я уже вижу тени тех, кто играет важную роль в вашей жизни. Я стану называть вам имена. Вы говорите мне, кем они вам приходятся, а я скажу, что ожидает этого человека и как будут складываться ваши отношения.

– Хорошо, – кивнула Ольга.

Пророчица закрыла глаза и сразу назвала главное имя:

– Сергей!

– Это мой жених.

– Он в большой беде. Его сердце разрывается от любви к вам, но он связан по рукам и ногам, замотан раскалённой верёвкой. А в голове у него звучат приказы. Ищите женщину. Она возжелала вашего жениха и приворожила его. Пока он не освободится, жизни, а тем более счастья вам с ним не будет.

– Но как это сделали?

– Его приворожили на восковую куклу. Не бойтесь, этот заговор не смертелен, но если ваша соперница успеет сделать приворот на месячную кровь, как она того хочет, то возможности вырваться у Сергея уже не будет. В этом случае освобождение придёт лишь со смертью. А сейчас вам нужно разыскать восковую куклу и растопить её, трижды сказав при этом: «Отпускаю тебя».

– Но как же я найду куклу, да и где мне искать? – растерялась Ольга.

– Найдёте! Слушайте свой внутренний голос.

Татаринова надолго замолчала. Она сидела, не открывая глаз, а потом сказала:

– Наталья!

– Это моя подруга, – объяснила княжна.

– Странная у вас подруга: связана с близким вам мужчиной и откровенно вас не любит, – саркастически заметила пророчица. – Настоящей ненависти у неё к вам пока нет, только раздражение. Она каждый день видит вас и всему завидует.

– Но чему завидовать? – поразилась Ольга.

– Красоте, нарядам, успеху у мужчин, – перечисляла Татаринова.

– Вы ошибаетесь, Натали не может мне завидовать, она сама красива, да и наряды у неё не хуже моих.

– Детка, я никогда не ошибаюсь, – рассердилась Татаринова. – Эта Наталья завидует не только красоте и богатству, она ещё хочет получить и вашего мужчину. Попробуйте проверить и увидите, что я права. Тени мне сказали, что сейчас в вашей жизни важны лишь эти два человека. Впрочем, такой пары вполне хватит и для самых страшных бед.

Женщина сняла с головы чёрный плат и, помолчав, сказала:

– Идите, милая, и больше не ищите ничьей помощи. Вы по своей природе ангел-хранитель, и в этом ваше преднзначение.

Дав понять, что разговор окончен, пророчица поднялась. Ольге осталось лишь распрощаться. Она вышла в зал, где её ждал Никита. Княжна была так потрясена, что даже не поняла, чего от неё хочет кузен. Тому даже пришлось встряхнуть её.

– Холли! Очнись! Ты слышишь меня? – воскликнул Никита.

– Да… Что случилось, чего ты кричишь?

– Хочу убедиться, что ты поняла меня. Стой у окна и жди.

Но Ольга осталась у двери. Она всё пыталась понять, где ей искать злополучную восковую куклу и что за женщина возжелала её жениха. Ведь поверить в предательство подруги, которую она знала и любила с детства, Ольга не могла. Одно пророчица угадала точно: Натали стала невестой её кузена – мужчины, связанного с Ольгой. Знать этого Татаринова не могла.

До княжны вдруг дошло, что Никита, оказывается, неплотно прикрыл дверь и она слышит его разговор с Татариновой.

– Что, князь, сомнения ко мне привели? – спросила пророчица. – Я даже искать никого не буду, сразу задайте свой вопрос, я на него отвечу.

– Я должен знать, был ли мой отец в конце жизни безумен, и, если это так, откуда взялась эта душевная болезнь? У нас в роду до него никогда сумасшедших не было.

– Василий! – назвала имя Татаринова. – Он до сих пор не может успокоиться, слишком много злодеяний на его совести. Я чувствую, как он страдает: сейчас этот человек стоит по пояс в зловонной жиже. Его разум помутила женщина. Она опоила его травами и сделала покорным рабом.

Изумлённый Никита молчал. Пророчица сказала:

– Идите с Богом, князь, нет на вас никакой болезни, и впереди у вас долгая и счастливая жизнь, девушка хорошая вас любит, детки у вас будут. Смотрите вперёд, а о прошлом не вспоминайте.

Никита поблагодарил и вышел из комнаты. Увидев Ольгу, подхватил и закружил её.

– Холли, ты даже не представляешь, как я счастлив! – воскликнул он, но потом вдруг вспомнил, зачем приходила сюда кузина. – Ну, а ты получила ответ на свой вопрос?

– Да… Спасибо, что привёл меня сюда.

Княжна была искренна, и пусть ответ Татариновой породил ещё больше вопросов, зато Ольга теперь знала, что у неё есть враг и что Сергея нужно спасать.

Погрузившись в размышления, она даже не заметила, как экипаж довёз их с кузеном до дома Черкасских.

– Холли, я не стану к вам заходить, – предупредил Никита, – поеду собираться в Москву. Надо получить согласие на мой брак у старой графини Белозёровой.

Ольга пожелала кузену удачи и простилась. Как хорошо Никите – у него всё было просто и ясно! Чего никак нельзя было сказать о самой Ольге.

Глава шестнадцатая Трагичные открытия

Во дворце Ольга застала настоящий переполох: фрейлины хлопотала вокруг Елизаветы Алексеевны. Государыне нездоровилось, её мучили боли в сердце и слабость, но она упрямилась и рвалась в Смольный институт, ведь этот визит планировали заранее, и воспитанницы императрицу ждали. Когда же её одели к выходу, Елизавета Алексеевна сделала лишь с десяток шагов и вновь прилегла – сил-то не было. Струдза уговорила её почитать Евангелие. Ровный низкий голос с чуть слышным греческим акцентом успокаивал и навевал сон, и вскоре императрице стало легче, но дворцовый медик пока не разрешил ей вставать.

Елизавета Алексеевна осталась в постели и, чтобы скоротать время, решила написать матери. Она окликнула Ольгу и поручила ей принести из кабинета резной ларец с перепиской, а потом достать из кладовой дорожный кедровый сундучок с письменными принадлежностями. Княжна отправилась выполнять указание. Ларец она нашла сразу – тот стоял на видном месте, а вот в кладовую идти одной было бесполезно. Во-первых, ключ от неё хранился у обергофмейстерины, а во-вторых, там на многочисленных полках располагался сонм вещей, и найти среди них кедровый сундучок Ольга не смогла бы.

«Поищу Волконскую, – решила она, – обергофмейстерина и кладовую откроет, и сундучок найдёт».

Княжна разыскала почтенную даму в малой столовой, где обычно сервировали обеды для императрицы. Волконская собственноручно переставляла со стола на поднос блюда и накрывала их серебряными крышками, как видно, собиралась отправить всё это в спальню, где лежала государыня.

– Ваша светлость, – окликнула княгиню Ольга, – Елизавета Алексеевна послала меня в кладовую за дорожным кедровым сундучком.

– Ох, как же не ко времени – всё остынет! – нахмурилась обергофмейстерина, но тут же сменила гнев на милость: – Пойдёмте, только поскорей. Я помню, куда переставила сундучок на прошлой неделе.

Они подошли к кладовой, Ольга высоко подняла захваченный в столовой канделябр, а обергофмейстерина сняла с пояса связку ключей и открыла дверь.

– Письменный прибор я поставила на нижнюю левую полку. Посветите сюда, – велела Волконская.

Княжна послушно пододвинула канделябр, но ничего похожего на кедровый сундучок на полке не было.

– Как же так? Он был здесь, – удивилась обергофмейстерина, – я точно помню.

Ольга посочувствовала бедняжке. Старая дама явно расстроилась. Память подводит – это не шутки. Княжна высоко подняла подсвечник и стала осматривать полки. На самой верхней ей бросился в глаза угол массивного деревянного ларца. Она встала на цыпочки, подхватила свободной рукой его тяжёлый край и потянула, а потом опустила находку на маленький столик, притулившийся в уголке.

– Не он? – спросила Ольга, откинув крышку, и сразу поняла, что видит не письменный, а туалетный набор: в углублениях лежали расчески с золочёными ручками и мыльница с крышкой, часть отделений в ящичке зияла пустотой.

Княжна повернулась к обергофмейстерине и испугалась: белая как мел Волконская с ужасом смотрела на ларец.

– Что случилось, вам плохо?! – воскликнула Ольга.

– А где пудреница, зеркало и флакон для духов? – тихо спросила старая княгиня.

– Я не знаю! Может, они на верхней полке остались? Выпали случайно… Я сейчас посмотрю.

Ольга поднялась на цыпочки и попыталась заглянуть на полку. Но та была слишком высока, зато княжна увидела край ещё одного деревянного ларца, больше похожего на сундук. Насколько смогла, Ольга вытянула руки и, ухватив находку кончиками пальцев, потянула сундучок на себя. Тот пододвинулся к краю полки, и княжна, изловчившись, спустила его вниз. Отрыв крышку, Ольга увидела небольшой бювар, серебряную чернильницу, несколько перьев, коробочки для воска и песка, а в самом углу – изящную печатку с позолоченной ручкой.

– Слава богу! Здесь всё на месте, – обрадовалась обергофмейстерина, – идите, милая, отнесите сундучок её величеству, а потом захватите поднос, который я оставила в столовой, а я пока найду туалетные принадлежности, видно, их случайно куда-то переложили.

Ольга подняла свою находку и, оставив Волконской канделябр, вернулась к императрице. Заподозрив, что позолоченные вещицы исчезли не случайно, старая княгиня, начала проверять всё подряд. Часа через два она выявила пропажу чуть ли не сорока серебряных вещей. Такого за всю её долгую службу ни разу не бывало. Так что же получается? Кто-то подобрал ключи к этой кладовой?

– Господи, какой позор! – простонала Волконская.

Чуть ли не час просидела она за столом, выверяя список пропавших вещей, потом прошла в свой кабинет и, поразмыслив, решила поговорить с Орловой. Теперь обергофмейстерина поняла, зачем вдруг императрица-мать прислала в Зимний дворец свою доверенную фрейлину. Значит, Марии Фёдоровне стало известно о кражах… Или нет? А вдруг это только совпадение?.. Волконская вспомнила о драгоценностях короны, хранящихся в золотой комнате покоев императрицы, и у неё от ужаса прихватило сердце.

К вечеру Елизавете Алексеевне стало получше, сердце её больше не билось, словно пойманная птичка, а на щеках даже проступил нежный румянец. Наконец-то государыня смогла заняться делами и первым делом она хотела распланировать траты на приют. Императрица позвала в свою спальню Орлову и Туркестанову, велела принести сделанные записи и предложила:

– Сделаем так: Барби начнёт перечислять имущество, о котором просят в приюте, а Агата станет подсчитывать суммы.

Фрейлины расположились по обе стороны от её кровати. Туркестанова называла позицию из своего списка, императрица с Орловой обсуждали, сколько это может стоить, а затем Агата Андреевна записывала цифру. Дело спорилось, и скоро перед Орловой выстроились три столбца цифр: в первый она записала траты необходимые, во второй – желательные, а в последний – то, без чего можно было и обойтись.

После подсчётов выяснилось, что подарок Марии Фёдоровны покрывает затраты в первой и второй колонках, и ещё кое-что останется на необязательные покупки.

– Ваше императорское величество, извольте посмотреть, что вышло, – попросила Орлова и протянула императрице листок. Но Елизавета Алексеевна устало прикрыла глаза.

– Расскажите сами, – попросила она.

Агата Андреевна предложила выбранный ею порядок трат и перечислила, что они смогут купить. Императрица со всем согласилась, попросила княжну Варвару переписать список с учётом имеющихся возможностей и отпустила фрейлин. Туркестанова собрала свои бумаги и отправилась в кабинет. Агата Андреевна осмотрелась по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, поспешила за ней.

– Барби, я хотела бы поговорить, – сказала Орлова.

– Что-то ещё? – поморщилась Туркестанова. – Я вашу мысль поняла и перепишу список так, как вы сказали.

– Список здесь ни при чём. Я хотела кое-что показать вам.

Орлова подошла к письменному столу, за который уселась княжна Варвара, и выложила перед ней миниатюру с портретом императора. Агата Андреевна не отрывала глаз от лица Туркестановой в надежде, что та от неожиданности не сумеет скрыть истинные чувства. Так и получилось, вот только ответ Орлову озадачил. Варвара должна была подтвердить, что миниатюра принадлежит императрице, но Туркестанова ахнула и всплеснула руками.

– Господи, спасибо, что услышал мои молитвы! Я спасена!.. Где вы нашли портрет, Агата?

Ну ничего себе – поворот событий! Впрочем, Орлова сразу же нашлась:

– Там, где вы его потеряли!

– А где?

Глаза княжны Варвары сияли, лучезарная улыбка молодила смуглое лицо. Ну и актриса! Или она не кривит душой?

Туркестанова схватила миниатюру и прижала её к сердцу. Радость княжны казалась такой незамутнённой и по-детски искренней, что Орлова даже заколебалась в своих подозрениях.

– Миниатюру нашли в доме убитой француженки, и есть серьёзные подозрения, что ею расплатились с мадам Клариссой за определённую услугу, – сухо сказала она.

Княжна Варвара страшно перепугалась: её только что сиявшее лицо сделалось вдруг оливково-серым, а губы затряслись.

– Агата, вы же не думаете, что я могла продать портрет государя, чтобы приворожить молодого любовника? Я не сумасшедшая! Мне почти сорок лет, из них пятнадцать я – при дворе. Неужели вы верите, что я могла решиться на подобное безрассудство там, где даже у стен есть глаза и уши? Только один намёк моих недоброжелателей государю – и меня ждёт крепость! Изгнание тогда покажется небесной милостью.

Орлова молчала. Она понимала, что княжна Варвара права. Но как же тогда попала миниатюра в дом французской ворожеи?

– Вы считали, что потеряли миниатюру?

– Если честно, то я не знала, что и думать. Государь подарил мне медальон два года назад, но вы понимаете, что, щадя чувства императрицы, я никогда не решилась бы его надеть. Елизавета Алексеевна всегда была ко мне добра, и её отношение совсем не изменилось, когда…

Княжна Варвара запнулась, но Орлова и так всё поняла, сама-то она не сомневалась, что покинутая мужем императрица не может не знать о связи Александра Павловича с фрейлиной Туркестановой. Впрочем, сейчас речь шла не о чувствах, на кону стояли свобода и жизнь княжны Варвары.

– Значит, вы портрет не носили? – уточнила Орлова.

– Никогда! Я хранила его в шкатулке. Драгоценностей у меня мало, так что я их ношу каждый день. Вечером всё снимаю и складываю в фарфоровую чашку – память о родительском доме. Так что в шкатулку я заглядывала редко и обнаружила пропажу миниатюры только вчера.

– Но если вы портрет не вынимали, почему же считали, что я могла его найти?

Туркестанова покраснела так, как это бывает лишь с юными барышнями – пунцовыми стали сначала щёки, следом лоб с плечами, а потом и грудь.

– Я показывала миниатюру Роксане, – призналась она. – Всего один раз, месяца полтора назад. Обнаружив пропажу, я никак не могла вспомнить, клала ли портрет обратно в шкатулку или нет.

– Понятно… – протянула Орлова.

Интересные существа женщины: берегут чувства обманутой жены, но хвастаются своими победами перед её ближайшей подругой. Макиавелли мог бы поучиться у трогательно прекрасных и благородных фрейлин российского двора!

– Агата, вы отдадите мне портрет? – взмолилась Туркестанова. – Вдруг государь захочет его увидеть, а мне нечего сказать… Вы понимаете, что меня тогда ждёт?

Княжна Варвара казалась такой жалкой. Умная сорокалетняя женщина, как юная дурочка, запуталась в своих интригах и любовниках. Но вдруг она говорит правду? Тогда получается, что миниатюру из её шкатулки украли точно так же, как кольцо Роксаны – из ящика стола. Это уже укладывалось в определённую схему, и Орлова решилась:

– Я верну вам портрет, если получу на это разрешение.

– От кого? – ужаснулась Туркестанова. Её щёки вновь залила бледность.

Агата Андреевна не успела ответить – в дверях показался лакей, в руках он держал маленький конверт. Подойдя к Орловой, он вручил ей письмо и сообщил:

– Сударыня, вам – от её сиятельства обергофмейстерины Волконской.

В записке оказалась лишь одна строчка: княгиня Волконская просила Орлову срочно зайти в её кабинет. Слово «срочно» было густо подчёркнуто. Поистине, сегодняшний день был полон сюрпризов! Агата Андреевна поспешила в соседнее крыло дворца и скоро постучала в нужную дверь.

– Войдите…

Хозяйка кабинета склонилась над исписанным листом, как будто что-то проверяя. Вид у обергофмейстерины был неважным: бледность и лихорадочный блеск глаз её явно не красили.

– Ваша светлость, что случилось? – вместо приветствия выпалила Орлова и покраснела, уж больно по-детски это получилось.

Но Волконской было не до церемоний. Та протянула фрейлине лежащие на столе листы.

– Вот список пропавших из царской кладовой вещей. Как видите, он весьма внушительный.

Орлова пробежала взглядом по названиям. Как и ожидалось, там фигурировали и пудреница, и зеркало.

– Помогите мне, Агата! – взмолилась Волконская. – Все знают, что вы разговариваете с картами. Пусть они назовут имя вора.

Господи боже! Старуха, а ведёт себя, как дитя малое… Агата Андреевна уже хотела резко отказать, но вдруг прикусила язык. Да ведь обергофмейстерина проверяет её! Хочет понять, не из-за краж ли прислали Орлову в Зимний дворец.

– Боюсь, что карты здесь не помогут, – уже миролюбиво заметила фрейлина, – но я постараюсь найти вора. Вы будете первой, кто об этом узнает, а сейчас позвольте мне пройти к себе и в тишине поразмыслить над вашим списком.

– Я буду ждать!..

Понятно, что размышлять Орлова не стала, а, захватив список, поехала к Кочубею.

Прочитав записи обергофмейстирины, Виктор Павлович выразительно хмыкнул.

– Ну надо же, сколько наворовали! А найдены лишь пудреница и зеркало, да три кольца. Кстати, в списке нет миниатюры, значит, та хранилась отдельно от других похищенных вещей.

– Да уж! Совершенно в другом месте, поскольку принадлежит фрейлине Туркестановой.

Кочубей соображал быстро.

– Как княжна Варвара объясняет потерю миниатюры? – спросил он.

– Так и объясняет, что портрет исчез из её шкатулки. Туркестанова миниатюру по понятным причинам не носила, хватилась её лишь вчера. Так что наш вор не брезгует ни кладовой, ни комнатами фрейлин. Нужно будет узнать, не пропадали ли ценные вещи у других дам.

Орлова пересказала Кочубею свой разговор с Роксаной Струдзой и с княжной Туркестановой.

– С этими дамами всё понятно, но кто же тогда у нас остаётся? – спросил Виктор Павлович.

– Из фрейлин – Ольга Черкасская и Натали Белозёрова, потом ещё есть камер-фрейлина Сикорская. Нельзя исключать и обергофмейстерину Волконскую и нескольких, пока безымянных, служанок, о которых мне рассказала Роксана.

Кочубей с ней не согласился:

– Смешно подозревать княгиню Волконскую: мы с вами оба знаем её давным-давно. Старушка могла воровать царское серебро лишь в одном-единственном случае – если бы сошла с ума. Ничего подобного за ней пока не наблюдается, значит, не станем впустую тратить время, подозревая первую даму двора.

– Молоденьких фрейлин тоже можно отсеять, – заметила Орлова. – Они при дворе без году неделя, а здесь действует уверенный в себе человек. К тому же таким юным барышням нечего делать в заведении мадам Клариссы.

Кочубей выразительно выгнул бровь и кивнул на листки с перечнем пропавшего.

– Вы же сами мне только что сказали, что кражу обнаружила обергофмейстерина, но при ней в тот момент находилась Ольга Черкасская. Совпадение? Вор обычно пытается отвести от себя подозрения, а это как раз похоже на такую попытку.

– Но Ольга просто в силу возраста не может быть связана с убитой Клариссой.

– Вы в этом уверены? А зря! Утром ваша невинная овечка отметилась в Михайловском замке у Татариновой, а это ненамного лучше, чем французская ведьма с Охты. Что княжна Ольга могла делать у этой «провидицы»? Если просто гадала, то это один разговор, сейчас многие этим балуются, но если за приворотом пришла, так это совсем другое. Мадам Клариссы больше нет, и княжне приходится искать другую ворожею.

Кочубей говорил убедительно, и Агата Андреевна поймала себя на мысли, что ещё чуть-чуть – и они докатятся до полного бреда. Станут обсуждать, как одна из хрупких и изящных, словно фарфоровые статуэтки, юных фрейлин разнесла голову сомнительной француженке.

Меж тем Кочубей излагал свой план поимки вора. Всё сводилось к тому, что придётся ловить «на живца». Граф собирался подкинуть в кладовую Елизаветы Алексеевны что-то особо ценное, а потом с помощью обергофмейстерины и Орловой разоблачить злоумышленника.

– Давайте встретимся с Волконской, я хочу обсудить с ней этот вопрос, – закончив, сказал Кочубей и уточнил: – Что думаете, Агата Андреевна?

– Я согласна. Поставьте меня в известность, когда соберёте вашу ценную «приманку», а пока мне нужно возвращаться во дворец.

Она попрощалась с графом и уже направилась к двери, когда вдруг вспомнила о просьбе Туркестановой.

– Виктор Павлович, я могу вернуть миниатюру княжне Варваре? Вы понимаете, насколько это для неё важно?

– Боится, что государь потребует обратно?

Самой Орловой это в голову не приходило, но она сочла за благо поддакнуть:

– Вы совершенно правы. Варвара места себе не находит от страха.

– Нечего было хвостом крутить и молодых привораживать! – мстительно заметил граф, но потом уступил: – Да чёрт с ней, отдайте.

Агата Андреевна вернулась во дворец и сразу же прошла в кабинет императрицы, но Туркестанову там не застала.

«Небось рыдает в своей комнате», – поняла Орлова.

Она угадала: княжна Варвара лежала на постели и заливалась слезами. Орлова отдала ей миниатюру, выслушала перемежаемые всхлипами слова благодарности и, устав от этой драмы, наконец-то ушла. В покоях императрицы сейчас дежурили молодые фрейлины, и Агата Андреевна смогла вернуться к себе. Она прилегла на кровать и задумалась. Ольга Черкасская её изрядно удивила. Зачем этой девочке понадобилась Татаринова? Как ни старалась, Орлова так и не смогла найти хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение, но Ольга действительно ездила в Михайловский замок к Татариновой.

«Может, Татаринова права, когда говорит, что я – белый маг? – рассуждала Ольга. – Значит, нужно набраться храбрости и наконец-то объясниться с Сергеем. Я посмотрю в его глаза и всё пойму. Но разве в присутствии родных это возможно? Сам же он никогда не сделает ни единой попытки остаться со мной наедине. Так что же – я упущу свой шанс?»

Подобные мысли пришли к ней не на пустом месте, а потому, что вместе с Никитой и Натали в Москву решили отправиться и брат с невесткой. Катя не соглашалась оставить без присмотра доверенную ей матерью Натали, а Алексей просто не мог лишний раз расстаться с женой. С Ольги взяли слово, что она две недели поживёт во дворце. Ради счастья подруги княжна могла вытерпеть любые неудобства, поэтому с готовностью согласилась, а теперь внезапно осознала, что никому не покажется большим грехом, если она станет выбираться по вечерам домой для встреч с женихом, а ночевать будет во дворце.

Натали уже отпросилась у императрицы и уехала, а Ольга всё ещё дежурила в приёмной, ожидая, вдруг Елизавете Алексеевне что-то понадобится. Остальные фрейлины разошлись по своим комнатам, было тихо и ничто не мешало думать. Раз за разом возвращалась княжна к разговору с Татариновой.

Провидица сказала, что Ольге надо научиться слышать свой внутренний голос. Но как пробудить свои способности? Княжна пристально вглядывалась в лица окружающих, всё хотела понять, что чувствует, общаясь с ними. Но ничего нового, кроме того, что Туркестанова не только умна, но и добра, а камер-фрейлина Сикорская, хоть и улыбается, но глаза у неё при этом холодные, Ольга не открыла. Все выглядело так же, как обычно, и ни малейших намёков, кто же её враг, не просматривалось. Высказанную провидицей идею, что Натали Белозёрова могла желать ей зла, княжна отмела сразу. Нет! Так не бывает – это просто невозможно!

Часы на камине пробили десять. Дежурство княжны Черкасской закончилось. Она поднялась в свою маленькую комнату на антресольном этаже, где пока ещё ни разу не ночевала. Посмотрев на развешанные в шкафу платья, Ольга решила привезти ещё две-три штуки из дома. Она надела бархатную шляпку, накинула соболью ротонду и вышла в коридор, где столкнулась с камер-фрейлиной. Ольга уже хотела извиниться, но слова застряли в горле. Сикорская смотрела на неё с неприкрытой злобой. Её узкие оловянные глазки дышали враждебностью. Но с чего? Ведь Ольга никогда с этой женщиной не ссорилась. Откуда взялась эта ненависть? Впрочем, разбираться княжне не хотелось. Она сухо попрощалась и собралась пройти мимо.

– Куда это вы собрались на ночь глядя? – саркастически процедила Сикорская.

– Моё дежурство закончилось, я свободна.

– Да уж, вы всем показали, насколько «свободны»! Такое поведение можно назвать непристойным. Как вы посмели так себя вести? Назначить свидание мужчине на пороге спальни императрицы! Да это ни в какие рамки не лезет!

– А вот это уже не ваше дело! Вы не должны мне указывать! – отрезала взбешённая Ольга.

Княжна обошла стоящую на её дороге камер-фрейлину и двинулась по коридору.

– Нечего нос задирать, – услышала она жёсткий голос Сикорской. – Вас государыня держит из милости, только по доброте своего сердца. Вы же убогая! Я сама слышала, как князь Алексей, выпрашивая вам место, рассказал, как вы упали с лошади и стали бесплодной. А раз мужа у вас не будет, придётся вам всю жизнь подавать здесь тарелки и искать нюхательные соли.

Ольге показалось, что её ударили прямо в сердце. Кровь зашумела в ушах, и мерзкий голос стал эхом отдаваться в мозгу. «Государыня держит из милости, – шипели змеи в её голове. – Убогая!.. Бесплодная!.. Мужа не будет!..»

Ольге казалось, что её ставшие ватными ноги сейчас подкосятся и она упадёт прямо на глазах этой мерзавки. Выражения торжества на скуластом лице Сикорской княжна просто не пережила бы. Только не это! Что угодно, только не это!.. Всё так же прямо держа спину, Ольга сделала один шаг, потом другой. Гордость удержала её на ногах, княжна еле дошла до лестничной площадки и там уже вцепилась в перила. Как она очутилась в экипаже, Ольга не помнила и пришла в себя лишь у родного крыльца.

С трудом поднявшись в свою спальню, она рухнула на кровать. Мужество оставило Ольгу, уступив место отчаянию. Под сердцем пекло так, что казалось, ещё чуть-чуть – и всё внутри неё превратится в чёрные уголья.

«Почему Алексей говорил о моём здоровье с императрицей, а мне самой ничего не сказал? – терзалась Ольга. – Да, у меня болела спина, я долго не чувствовала ног, но потом-то всё это прошло».

Вспомнилось, как бережно внес её Сергей в дом крестного, и лучик нежности на краткий миг пробил чёрный кокон отчаяния. Мелькнул и тут же погас. В памяти всплыли почти забытые слова доктора. Тогда он дал Ольге настойку опия, и она уже засыпала, когда в дверях прозвучал невнятный вопрос тётки, а потом – ответ врача:

– Боюсь, что отбиты все женские органы.

Неужели это правда? И она не сможет родить? Ольга представила лицо своего жениха, а потом – его волевой сестры. Семейство Курских ждёт, что Сергей наконец-то женится и у рода появится наследник. А Ольга не сможет исполнить их законное желание. Из-под закрытых век сами собой потекли слёзы… Всё безнадёжно… Из этого тупика нет выхода!

Застонав от отчаяния, княжна вдруг смолкла. Почему она поверила Сикорской? Та могла сгустить краски, да и доктор, приезжавший в Ратманово, отнюдь не столичное светило, а обычный сельский врач. Он мог и ошибиться. Но как узнать правду? Ольга могла придумать только один способ проверить свою догадку.

«Я должна соблазнить Сергея и понять, смогу забеременеть или нет. А вдруг это просто недоразумение, ведь я чувствую себя здоровой?»

Ольга села на кровати и вытерла мокрые глаза. Пока есть хоть один шанс, она станет бороться! Вера в себя дала ей сил, надежда осушила её глаза, а любовь вернула к жизни. Ольга не позволит тоске и отчаянию сломить себя – только не теперь, когда она нашла выход!

Глава семнадцатая Тайное свидание

Курского заела тоска. Страшная женщина никак не хотела покидать его мысли, она звала его к себе, тянула, а он почему-то знал, что должен ей подчиняться. В такие минуты спасали лишь мечты о Холли. Как светлый ангел, возникала она из страшной тьмы, и чёрная женщина смолкала.

Черкасские уехали в Москву, отправив Ольгу жить во дворец, но та – умница какая! – прислала Сергею записку, что ждёт его вечером на Миллионной улице. Свидание она назначила на одиннадцать. Время тянулось нескончаемо долго – мучило неспешностью, а в мозгу раз за разом всплывала женщина с некрасивым скуластым лицом. Это становилось невыносимым! Наконец время смилостивилось над Сергеем, и он смог отправиться к своему ангелу.

Курский только показался в дверях, как к нему сразу бросилась Домна – горничная его невесты.

– Ваша светлость, – затараторила девушка, – вы уж извольте в спальню к барышне пройти. Нездорова она.

– Что случилось? – перепугался Сергей и, не снимая шинели, бросился к лестнице. – Доктор был?

Пытаясь обогнать Курского, горничная скакала через ступени и отвечала крайне туманно, а в итоге объявила:

– Барышня сама вам всё скажет.

Домна толкнула одну из дверей и пригласила:

Вот сюда, извольте…

Она пропустила Сергея внутрь и, повернув ключ в замке, стала на страже. На её счастье, других слуг поблизости не было, и Домна перекрестилась. Не дай бог, княгиня прознает о тайном свидании, а ещё хуже – коли узнает сам князь. Вот тогда не сносить им с барышней головы. Домна в мыслях попросила у Богородицы защиты. Что ещё она могла сделать? Только молиться.

Сергей молил всех святых исцелить его Холли. Та лежала бледная, с закрытыми глазами. Ему даже показалось, что она умирает. Поняв, что вот-вот потеряет своего ангела, Курский рухнул на колени.

– Холли, ответь мне. Что с тобой? – умолял он, целуя бледную и холодную руку. – Скажи хоть слово.

– Мне сегодня стало плохо, – прошептала Ольга.

Услышав её голос, Сергей поднял голову и поразился. Серые глаза на осунувшемся лице стали огромными. В них стыла боль. Но Ольга заговорила, и отчаяние сменилось надеждой. Курский сбросил шинель прямо на пол, сел на кровать рядом с невестой и, закутав её в одеяло, устроил на своем плече. Блестящие кудри цвета спелого каштана закрыли рукав его чёрного фрака и рассыпались по белому шёлку одеяла.

– Расскажи, пожалуйста, что случилось, – попросил Сергей, целуя влажные ресницы.

– Я поссорилась с камер-фрейлиной и приехала домой уже расстроенная. Чтобы прийти в себя, я прилегла и, похоже, задремала. Вернее, это было странное ощущение, как будто я скользила по тонкой грани между сном и явью и видела, как Сикорская тянет ко мне руки, будто хочет задушить, а из её пальцев выползают змеи. Я плакала и просила тебя помочь, но ты был спелёнат огненным канатом и не мог пошевелиться. Я знала, что Сикорская задушит меня, но в последний момент проснулась.

Сергей онемел от ужаса. Ольга видела тот же сон, с которого начался и его кошмар. Значит, невеста читает его безумные мысли? Неужели он гибнет сам и тащит за собой в пропасть бедную девочку? Курский молчал, не в силах говорить, да и что делать он тоже не знал. Сергей лишь сильнее прижал невесту к себе и поцеловал её губы. Он уже не мог оторваться, его поцелуй становился всё жарче, Ольга сейчас казалась ему той соломинкой, за которую цепляются на краю стремнины. Девочка-ангел спасала его, но неужели ценой собственной жизни?

– Холли, – шептал Сергей между поцелуями, – никогда не оставляй меня… Слышишь?!

– Я хочу стать твоей женой, – призналась княжна и тихо добавила: – Сейчас!..

То, о чём ещё полчаса назад не могло быть и речи, в этот миг показалось Курскому правильным, более того – это было единственным выходом. Сделав Холли своей, он уже не сможет ей изменить. Чувство долга перевесит всё остальное, и он даже под страхом смерти не предаст доверия жены. Ухватившись за эту мысль, Сергей принял решение, и лишь запоздалые сомнения, не приносит ли его юная невеста себя в жертву, заставили его спросить:

– Ты уверена?

– Совершенно!..

Ольга потянула за узел его галстука, а потом расстегнула пуговицы рубашки. Её движения были робкими, она лишь чуть-чуть задевала его кожу, но от каждого прикосновения кровь вскипала в жилах Сергея. Это было странное чувство: он благоговейно преклонялся перед Ольгой и так же страстно её желал. Весь его прежний опыт исчез, всё для него теперь было впервые: так возвышенно-прекрасно, так остро и так возбуждающе. Курский до дрожи хотел свою Холли. Он целовал её и никак не мог оторваться от сладких губ. Ольга сама развязала розовый бант на кружевах сорочки и развела в стороны края лифа, открыв грудь.

– Да?.. – как в день объяснения во дворце, повторил Сергей.

– Да!

Страсть уже завладела ими, словно лавина, неслась она, сметая всё на своём пути. Белые ноги Холли – такие изящные и длинные, с тонкими щиколотками – оказались самим совершенством. Разве такое вообще бывает? Безупречно круглые гладкие колени стали даром небес, а когда губы Сергея коснулись атласной кожи бёдер, кровь его взорвалась. Одежда полетела на пол – и он вновь смог дышать, лишь когда прижался грудью к тёплому телу Холли.

– Спасибо за царский подарок, – шепнул он.

Тело невесты отзывалось на каждую его ласку, на каждый поцелуй, её кожа горела под его пальцами. Ольга выгибалась навстречу его губам и рукам. Сергей погладил её лоно и поймал отголосок чуть заметной чувственной дрожи. Он приподнялся и, прижавшись губами к уже припухшему от его поцелуев рту, вошёл в теплую глубину женского тела.

Они стали одним целым, и это было упоительно… К звёздам они тоже улетели вместе. Невероятное смешение нежности и страсти обрушилось на обоих. Это было больше, чем наслаждение. Это была любовь!

Не размыкая объятий, Сергей откинулся на подушки и бережно положил на своё плечо голову Ольги. Впервые в жизни он не знал что сказать. Но слова нашли его сами:

– Я тебя люблю!

– Я тоже люблю тебя, – серьёзно ответила его невеста, и Сергею показалось, что в её глазах блеснули слёзы.

– Почему ты плачешь? – удивился он.

– Это от счастья! Я очень рада тому, что сейчас случилось. Спасибо тебе!

– Это я должен благодарить тебя за доверие. Я даже мечтать не мог…

– А я вот решилась, – задумчиво сказала Ольга.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – забеспокоился он.

– А ты? – чуть слышно спросила Холли.

– Я? – испугался Сергей. – А что могу рассказать я?

– Не знаю. Скажи, почему мне казалось, что у нас не всё ладится?

– Ты ошиблась… У нас всё хорошо! Просто я не решался сказать тебе об отъезде в Лондон. Я получил мой чин авансом, мне его нужно ещё заслужить. Я хочу, чтобы мы венчались в Англии. Твой брат собирался весной по делам приехать в Лондон, я уговорю его привезти всю семью и сыграть свадьбу там.

Ольге пришлось признать, что жених так и не захотел поговорить с ней откровенно. Но, может, пророчица ошиблась?.. Или приворот не оказал на него сильного действия, и Сергей просто ничего не чувствует. Княжна так и не продвинулась в своих догадках дальше того, что сказала ей Татаринова, да и в откровениях этой дамы она уже начала сильно сомневаться. То, что предлагал Сергей, звучало разумно, а самое главное, в этом был выход. Если женщина, приворожившая Сергея, находится в Петербурге, а это, похоже, именно так, то из-за его отъезда злодейке, чтобы получить желаемое, придётся пересекать два моря. Да и у Ольги будет время подумать о том, как ей жить дальше.

– Мне нравится твоё предложение! Я ещё нигде не бывала, начну свои путешествия с Англии. Все едут в свадебное путешествие после венчания, а я поеду до него.

– Я считаю, что мы поженились сегодня, – возразил Сергей, – и твоё путешествие будет настоящим свадебным. Только вот…

– Что – вот? Почему ты замолчал?

– У нашего свидания могут быть последствия, – объяснил Сергей. – Обещай мне, что, если забеременеешь, тут же пришлёшь письмо по дипломатической почте через моего начальника – тайного советника Вольского. Я сразу же вернусь, тогда обвенчаемся здесь.

– Я бы очень хотела, чтобы это случилось, – вздохнула княжна.

– Я тоже был бы счастлив, но надеюсь, что всё пойдёт по моему плану и мы обвенчаемся в Лондоне.

В дверь постучали.

– Это Домна, – огорчилась княжна, – тебе пора уходить. Горничная выведет тебя по чёрной лестнице. Я не хочу, чтобы Алексей узнал о том, что было между нами.

– Я, пожалуй, тоже, – улыбнулся Сергей, – мне не стыдно, но не хотелось бы, чтобы тебе читали нотации.

– Они не будут читать нотации. Алексей точно не будет – он вызовет тебя на дуэль. А я не хочу, чтобы мой брат и муж стреляли друг в друга.

Ольга в последний раз обняла своего любимого и легонько отстранила его. Сергей поцеловал её припухшие губы и поднялся с постели. Он быстро оделся и повернулся к невесте.

– Ты обещала!

– Да!.. А теперь иди, Домна ждёт за дверью.

Горничная и впрямь топталась у порога. Увидев князя, она приложила палец к губам, призывая того не шуметь, и быстро пошла к торцу коридора, где открыла незаметную дверку в стене.

– Сюда, ваша светлость, – прошептала она и, взяв приготовленный ночник в одну свечу, шагнула на узкую винтовую лестницу.

Сергей пошёл за ней. Не встретив никого из слуг, они благополучно спустились до первого этажа. Горничная отодвинула засов и выпустила князя на улицу. Он оказался в узком переулке, выходящем одним концом на Миллионную улицу. До дома его сестры на Английской набережной было минут двадцать хода, и Сергей отправился домой. Холодный ветер с Невы рвал полы его шинели, швырялся каплями дождя, перемешанного со снегом, но Курский этого не замечал. Он был счастлив. Холли вывела его к свету. Девочка-ангел, его сокровище, вернула в жизнь Сергея надежду и любовь. Теперь он уже не сомневался в том, что сможет осуществить свой план. С Холли у него всё получится!

Глава восемнадцатая Приворот

Ничего-то у Натальи не получалось. Видно, Бог проклял сестёр Ветлицких, раз не даёт их детям выбраться из бедности и унижений. Сикорская пыталась себя успокоить: «Зачем ныть? Вон братец Алексей Андреевич до каких высот поднялся – второй человек в империи. Нет никакого проклятия, нужно лишь не теряться и идти к выбранной цели. Хоть по головам!»

Зря она связалась с этой «провидицей», толку от её заклятий, как от козла – молока. Впрочем, здесь Наталья явно перегибала палку: ей пришлось согласиться на самый простой приворот из-за денег, ведь ни на что другое средств у неё всё равно не было.

Татаринова стоила баснословно дорого. Была б жива мадам Кларисса, приворот обошёлся бы Наталье вдвое, а то и втрое дешевле. К тому же француженка не брезговала брать в оплату вещи, в то время как аристократка Татаринова принимала лишь золото и ассигнации. Вот и приходилось Сикорской терять кучу денег у ростовщиков. Да, жаль Клариссу, уж очень та была полезна!

С француженкой Наталью познакомила Минкина, приехавшая как-то ненадолго в Санкт-Петербург. Тогда Настасья прислала во дворец исписанный каракулями листочек, где предлагала «оживить былую дружбу». Помня, кому обязана своим возвышением, Сикорская не рискнула отказаться, да и воспоминания о пребывании в Грузине всё ещё будили в её теле сладкое томление. С тех пор не то что троих сразу – даже одного мужчины в её жизни не было. Тем же вечером камер-фрейлина отправилась в красивый новый дом на набережной Мойки, построенный не так давно братцем Алексеем Андреевичем. Минкина ждала её. Хозяин дома отсутствовал, а Настасья уже изрядно выпила. Лицо её побурело, глаза лихорадочно блестели.

– Здравствуй, подруга, – весело сказала она, троекратно целуясь с Натальей. – Поедем веселиться! В доме, сама понимаешь, нельзя: предадут, сволочи, всё расскажут да ещё и от себя прибавят. Но я запреты обойду, любого вокруг пальца обведу и уж себе в удовольствии не откажу!

Кучеру Василию – одному из тех троих, кого Наталья так часто вспоминала холодными ночами в Зимнем дворце – велели заложить карету, и Минкина объявила слугам, что едет с сестрицей барина за покупками. Экипаж сначала покатался по Невскому, а потом углубились в узкие улочки Охты. Наконец Василий остановил карету у небольшого дома с тёмными балками на белёных стенах.

– Приехали, – сообщил он, открывая дверцу, и так улыбнулся Сикорской, что по её спине пробежала дрожь предвкушения.

– Чего скалишься? – ревниво прикрикнула Минкина. – Когда разрешу, тогда и будешь зубами сверкать, а пока сиди тихо.

Метресса прошла в услужливо распахнутую дверь, Сикорская последовала за ней. Настасья уверенно двигалась в тёмной прихожей и в узком коридоре. Дом был похож на жилище небогатого чиновника, и камер-фрейлина пока не могла понять, что же они здесь забыли. Но вот Настасья толкнула дверь, и Сикорской показалось, что они попали в другой мир. В комнате, заставленной великолепной французской мебелью, восседала ярко накрашенная немолодая дама. Её нарумяненные щёки испещрили морщины, ярко-рыжие волосы своей пышностью и симметричными локонами походили на парик, а сильно обнажённая грудь давно потеряла форму и колыхалась в низком вырезе платья, как растаявшее желе. Рядом с рыжей на полу сидели две полуобнажённые девицы и покрывали красной краской ногти на её руках.

– Ах, какая радость! – с сильным акцентом воскликнула рыжая, вскочив при виде гостей. – Как давно вас, матушка, не было! Ждем-ждем…

Полунагие служанки отступили к стене и скромно встали, потупив голову.

– Да уж, мадам Кларисса, я всё в делах и в делах, о своём отдыхе и подумать некогда, – громко сообщила Минкина.

– Нельзя о себе забывать, ваше превосходительство, – заворковала дама. – Как же тело не ублажить? Никак невозможно… Вы и гостью с собой привезли?

– Это моя подруга, мадам Наталья. Вы уж ей всё, что она захочет, предоставьте, я плачу, – сообщила Минкина.

– Конечно, конечно!.. Мы рады мадам Наталье, – сообщила рыжая и любезно растянула в улыбке ярко-красные губы. – Что прикажете для вашего превосходительства?

– Я после подруги зайду, а пока нам с вами поговорить нужно, – сказала Минкина и повернулась к Наталье. – Иди с девицами, ни от чего не отказывайся, это мой тебе подарок.

Одна из молчаливых прислужниц прошла в угол комнаты, что-то там нажала и повернула деревянную панель, открыв проход в соседнее помещение. Сикорская двинулась за ней. В увешанной зеркалами комнате без окон почти не было мебели. Лишь посреди стояла широкая кушетка, да у стены притулился небольшой шкафчик.

– Позвольте, барыня, вашу шубку и капор, – ласково залепетала одна из девушек с таким же акцентом, как у мадам Клариссы, а вторая молча потянула камер-фрейлину за рукав.

«Да они француженки, – поняла Наталья, – видать, здесь обустроили особое заведение для таких, как Настасья».

Сикорская решила не показывать того, что знает французский, пусть считают её такой же деревенщиной, как Минкину. С детства усвоив, что молчание – даже не золото, а главное средство выживания, Наталья лишь тупо глядела на заморских шлюшек, снимающих с неё одежду.

– Мы вам всё тело умастим, разомнём, погладим, – ворковала француженка. – Мадам Натали останется довольна. Я буду спрашивать, нравится ли, а вы мне говорите, чего вам хочется.

– Хорошо, – согласилась Сикорская, пока не понимавшая, что ей должно понравиться.

Женщины быстро справились с её одеждой и потянули Наталью к кушетке, накрытой белоснежной простынёй.

– Прошу вас, ложитесь на спинку, мы вас сейчас цветочной водой оботрём, а потом душистыми маслами умастим, – льстиво приговаривала француженка, – тело ваше совсем молодое станет.

«Да, тело омолодить не мешало бы, – подумала Сикорская, – грудь обвисла, талия заплывает».

Она вдруг поверила этим подозрительным девицам, что те смогут совершить чудо и вернуть ей прежнюю фигуру. Наталья легла на кушетку и закрыла глаза. Француженки слаженно двигались вокруг неё. Сначала по коже Сикорской заскользили влажные салфетки, и она почувствовала запах сирени. Было так приятно, руки женщин оказались нежными и ласковыми. Когда они стали наносить на тело что-то прохладное, запахло травами и медом. Потом француженки массировали Сикорскую, и она таяла, ведь это оказалось более чем приятно и необычайно чувственно. Женщины ласкали грудь Натальи, её живот и бёдра, а потом проворные руки оказались у неё между ног. Тяжёлая волна желания зажгла Наталье кровь. Мгновенно вспомнились оргии в Грузине. Роскошное было время!

– Она уже готова, – сказала ранее молчавшая женщина по-французски и предложила напарнице: – Спроси её.

– Мадам хочет, чтобы всё было как с мужчиной или как с женщинами? – по-русски осведомилась служанка.

«Настасья сказала не отказываться ни от чего, – вспомнила Сикорская, – значит, нужно соглашаться на всё».

– Пусть будет и так, и так, – ответила она.

– Хороший выбор, – согласилась француженка и, перейдя на родной язык, объяснила товарке: – Она хочет и то, и другое. Займись грудью, а я сделаю остальное.

По телу Сикорской летали умелые руки, а ласковые губы раздували горевший в ней огонь. Наталья не открывала глаз, наслаждаясь предвкушением, внутри неё зародилась жаркая дрожь. Камер-фрейлина извивалась, стремясь к последнему острому восторгу, но ей не хватало привычной полноты мужской плоти внутри себя. Как будто поняв это, француженка что-то ввела в её лоно. Удовольствие сделалось полным. Наталья выгнулась дугой и закричала от наслаждения.

– Замечательно, мадам, – проворковала француженка. – Мы рады, что доставили вам удовольствие, надеюсь, что вы будете часто посещать наш дом.

– Да, благодарю, – не открывая глаз, ответила Сикорская, всё её тело растворилось в истоме, и она даже не представляла, что сейчас ей нужно будет вставать.

Но француженки быстро её посадили, ловко одели и, взяв под руки, вывели в гостиную, где о чём-то тихо беседовали Минкина и мадам Кларисса. Сикорская услышала лишь последние слова: «Теперь уже навсегда…» и увидела, как в кармане француженки исчез объёмный кошелёк.

– Ну что, подруга, ты так кричала, видать, хорошо тебя мамзели побаловали, – сказала Настасья, – теперь мой черёд.

Она прошла в зеркальную комнату и закрыла за собой потайную дверь.

– Садитесь к огню, мадам Наталья, – любезно предложила хозяйка дома, – отдохните. Мои девочки знают своё дело, после них все косточки у дам поют.

Камер-фрейлина уселась в мягкое кресло и вытянула ноги. Привычка подслушивать и выведывать уже стряхнула с неё прежнюю истому, и Сикорская осторожно спросила:

– Это ведь не все услуги, которые вы оказываете дамам?

– Вы очень догадливы, – заулыбалась мадам Кларисса, – мы помогаем нашим гостьям во всех их заботах. Наше удовольствие безопасное, не то что с мужчинами. А если нужно от последствий мужской страсти избавиться – это мы тоже делаем, и наоборот – если дама к мужчине симпатию имеет, а он нет… Бывает, соперница на пути стоит… Почему же не помочь, если, конечно, кто-то сможет оплатить мою помощь…

«Плод травят и ворожат, – поняла Сикорская. – Но что значит – убрать с пути соперницу? Похоже, что эта рыжая карга не остановится и перед убийством».

Нельзя сказать, что Сикорскую это покоробило. Каждый зарабатывает себе на жизнь как может, а вот Минкина, похоже, не зря так долго в фаворитках у кузена ходит – дело попахивает приворотом.

– Позвольте уточнить, вдруг мне ещё захочется сюда прийти – сколько вы берёте за такое удовольствие, как сегодня?

– Ах, для хороших дам я делаю это почти бесплатно, – закатила глаза мадам Кларисса, – всего червонец. Вот если вы захотите что-то действительно сложное, тогда уж нужно будет договариваться.

Для Сикорской и десять рублей были значительной суммой, но она, не моргнув глазом, уставилась на хозяйку этого странного салона и осведомилась:

– Что, например?

– Молодой человек вам понравился, а он к вам симпатию не проявляет, – подсказала мадам Кларисса, – можно горю помочь. Разные способы есть. Вот, например, помогает, если на восковую куклу приворот сделать. За это я меньше ста рублей не беру. Другие способы тоже имеются, совсем уж намертво мужчину привязать можно, до самой смерти, но это уже много дороже. Если надумаете, тогда и поговорим.

Деньги с недавних пор перестали быть для Натальи непреодолимой преградой, и она кинула пробный камень:

– Мадам, жаль отдавать живые деньги за удовольствия, но тётушка оставила мне в наследство много дорогих безделушек, а я в них не нуждаюсь. Продать бы хоть часть!.. Нет ли у вас надёжного человека?

– Я всё понимаю, многие дамы не хотят у своих мужчин деньги просить, – закивала француженка, – поэтому я сама беру вещи и даю за них хорошую цену. Приносите ваши безделушки и моих девочек не забывайте, они всегда к вашим услугам. Ну, а я, случись что серьёзное, с удовольствием помогу.

За стеной послышались хриплые стоны Минкиной, и мадам Кларисса возвела глаза к небу.

– Её превосходительство – очень страстная дама. Мы всегда радуемся, когда она нас посещает, но вы можете приходить и без неё. Когда вам угодно. Все дамы для нас – как родные.

Наталья не заставила себя долго ждать и появилась на Охте ровно через неделю. Она принесла серебряную шкатулку с опаловой бабочкой на крышке, набор из шести чайных ложечек в дорожном футляре и два позолоченных подстаканника. Кларисса и впрямь дала за всё это хорошую цену, и Сикорская сразу же проторила к ней тайную дорогу. Всё складывалось так удачно! Почему же, когда Наталья наконец-то смогла выбрать себе мужчину и ей понадобилась помощь, мадам Клариссу убили?!

Встреча на балу у Лавалей перевернула камер-фрейлине всю жизнь. За один вечер Наталья поддалась самому большому искушению в своей жизни и получила несмываемое оскорбление. Курский, выбравший её среди множества дам и пригласивший на танец, был так хорош собой и дружелюбен, а самое главное, он был холост и богат.

Казалось, что судьба вдруг улыбнулась Наталье.

Когда князь Сергей пригласил Туркестанову, Наталья не удивилась. Аракчеев ещё год назад предупредил кузину, что император по ночам захаживает в комнату этой немолодой фрейлины.

– Ничего серьёзного! Так, потянуло старого коня на южную кровь, – заметил братец, но сразу предупредил: – Это неважно, ты должна сообщать мне обо всех шагах княжны Варвары.

Сикорская послушно докладывала, в том числе и о мужчинах, желающих чего-то добиться с помощью черноглазой фрейлины. А таких вокруг Туркестановой за последнее время появилось немало. Наталья доподлинно не знала, помогла ли княжна хоть кому-нибудь, но о тех, кто подолгу разговаривал с ней во дворце или на прогулках, исправно сообщала в отчётах. Глядя, как живо болтает Туркестанова с пригласившим её князем, камер-фрейлина так и решила, что Курский – очередной проситель. Когда же он пригласил на танец её саму, Сикорская окончательно в этом уверилась. Видимо, князь знал о её родстве с Аракчеевым. Никто никогда не приглашал Наталью танцевать, мужчины даже не смотрели в её сторону. Что могло измениться?

«Значит, ему что-то очень нужно, – решила Сикорская. – Что ж, я помогу этому красавчику, но за это возьму свою цену».

Когда же Курский тактично помог ей выйти из неловкой ситуации с вальсом, а потом был так любезен, так приятно улыбался, в душе камер-фрейлины зажглась сумасшедшая по дерзости надежда… Почему бы и нет?.. Она тоже имеет право на счастье. Как хорошо им будет вместе! Наталья станет помогать князю, понадобится – на колени рухнет перед братцем за своего мужчину.

Воображение мгновенно нарисовало блистательную перспективу: Наталья выручает Курского, а тот женится на ней… Стать княгиней!.. Чтобы эти высокомерные аристократки поджали наконец-то свои хвосты и стали заискивать. Ничего так не хотелось Наталье, как почитания. Перестать быть «никем»! Чтобы весь мир наконец-то увидел Сикорскую… нет, княгиню Курскую! За этот шанс она была готова пойти на всё! Поэтому и сообщила кавалеру, что она – кузина Аракчеева и готова помочь князю Сергею в его делах.

Дальнейшее оказалось катастрофой: Курский не только высмеял её, но и припугнул. Такого унижения Наталья не испытывала даже в юности, когда мадам Валентинович с ласковым сочувствием разглядывала надетые на ней обноски собственных дочерей. Ненависть сжигала Наталью, и она еле дождалась утра. Набив карманы трофеями из императорской кладовой, Сикорская поспешила на Охту. Вот только рядом со знакомым домом она обнаружила городового, наблюдавшего за бригадой плотников. Те забивали досками окна мадам Клариссы. Наталья тут же юркнула в короткий – всего лишь на четыре дома – соседний переулок и прошла по раскисшей дороге к первому двору. Дом оказался бедным, забор выцветшим, дровяной сарай в углу двора настолько покосился, что в любой миг мог рухнуть. Сикорская толкнула калитку и вошла. Заметив гостью, из распахнутых дверей сарая показалась измождённая женщина.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Вы уж извините, но я пришла к вашей соседке, мне заклад нужно выкупить, а там дом заколачивают…

Женщина сочувственно вздохнула и подсказала:

– Пропал ваш заклад: старуху-то ведь убили. Полиция на этих двух шлюх думает – арестовали обеих.

– Да что вы? – поразилась Сикорская.

– Так оно и есть…

Измождённая соседка в подробностях рассказала камер-фрейлине, как кричали француженки, обнаружив накануне тело своей хозяйки, как приехала полиция, как увозили в участок арестованных девиц. Всё уже стало ясным, но уйти, недослушав, было неудобно, пришлось Сикорской выдержать долгий, изобилующий мелкими подробностями рассказ. Наконец она смогла распрощаться и, выйдя через переулок на соседнюю улицу, поспешила во дворец.

Сказать по правде, Наталья не знала, что теперь делать. Её план рассыпался в прах. Она ведь решила приворожить Курского, а что же теперь? Кто заменит ей мадам Клариссу? Самое интересное, что ответ нашёлся на удивление быстро: Наталья просто подслушала разговор Елизаветы Алексеевны с её любимицей Струдзой. Гречанка осуждала Татаринову, а императрица защищала «провидицу», ссылаясь на восторженные отзывы уверовавших в неё царедворцев.

– В Михайловском замке каждый день стоит очередь из страждущих, – рассуждала Елизавета Алексеевна. – Если бы Татаринова не была так сильна, разве люди пошли бы к ней?

«Вот эта хваленая провидица и сделает приворот», – решила Наталья.

Рассудив, что ранним утром у неё будет больше шансов попасть на приём, чем вечером, Сикорская приехала в Михайловский замок, когда часы начали бить восемь. Она рассчитала верно – никого из посетителей в коридорах не оказалось, но зато пришлось ждать чуть ли не час, пока Татаринова соизволит её принять. Наконец Сикорской предложили пройти в полутёмную комнату с одинокой свечой на столе.

– Я слушаю вас, – произнёс из полутьмы певучий голос.

– Мне нужно приворожить мужчину так, чтобы он стал тряпичной куклой в моих руках, а я властвовала бы над ним безраздельно, – объяснила камер-фрейлина.

– Это возможно, – согласилась «провидица», – только приворот – дорогое удовольствие. Восковая кукла – двести рублей, и этот способ – простейший. Зато вам не слишком сильно расплачиваться придётся, а вот если навсегда, на месячную кровь, тогда уж я меньше тысячи не возьму – головой рискую, да и вам с тем мужчиной придётся платить страшную цену.

– Какую? Я в этой жизни ничего не боюсь, вы только объясните, чего ждать, чтобы я могла всё взвесить.

– У всех по-разному бывает, да только смерть вокруг таких пар бродит. Вот одна панночка лет десять назад ко мне приходила, очень высоко взлететь хотела. Сделала я ей такой приворот, мужчину она получила, да только детки от этой связи долго не живут.

– А восковая кукла – верное средство? – уточнила камер-фрейлина, взявшая с собой лишь две сотни и не имевшая выбора.

– Да, средство хорошее, нужно только, чтобы какая-нибудь вещь от этого человека у вас была. Есть?

– Да, у меня остался его платок, – подтвердила Сикорская.

– А деньги? – осведомилась Татаринова.

Камер-фрейлина протянула ей ассигнации и попросила:

– Возьмите! Только сделайте сейчас же.

– Конечно. Садитесь пока, я должна приготовиться.

Наталья наблюдала, как Татаринова достала из низкого резного шкафчика фарфоровую банку, маленькую медную мисочку и небольшую жаровню, где под решёткой стояла толстая зелёная свеча. Потом она вышла и вернулась с кипящим чайником в руках.

– В этой банке лежат кладбищенские травы, вам придётся достать их и насыпать в чашку самой, мне к ним прикасаться нельзя, это – ваша сила, – объяснила ворожея.

Открыв крышку, Наталья зачерпнула горсть сухих трав и листьев. Она взяла столько, сколько смогла захватить.

– Кидайте в миску, – велела Татаринова.

Камер-фрейлина разжала пальцы, и травы лёгкой горкой свалились на дно миски, а ворожея залила их кипятком и поставила миску на огонь маленькой жаровни.

– Пока отвар будет доходить, можно сделать куклу, – объяснила Татаринова, – но у меня уже есть заготовленные. Давайте платок!

Она выдвинула ящик стола и достала плоскую шкатулку. Там, прижав к телу крохотные ручки, лежало с десяток кукол из белого воска, на груди у них алели вырезанные из игральных карт сердечки. Мадам Кларисса вытащила одну, оторвала уголок от платка князя Курского и вдавила его в воск под бумажным сердечком. Потом достала из шкатулки толстую красную нить и обмотала кукле руки и ноги.

– Я связываю его волю, и теперь, если он станет противиться вам, у него либо будут случаться разные беды, либо на него свалятся болезни, а в самом худшем случае – он может умереть. Вы готовы к этому?

– Готова, – твёрдо ответила Сикорская, подумав, что, даже если князь Сергей умрёт, он заслужил это своим поведением. Не стоило так к ней относиться!

– Ну, что же, начнём! Вот видите – на дне шкатулки лежит большая игла? – кивнула на стол Татаринова. – Доставайте её и берите в руку.

Сикорская повиновалась, она была совершенно спокойна, весь ритуал доставлял ей странное удовольствие.

«Власть! – догадалась она. – Я всегда хотела власти, а теперь получаю её».

– Как зовут вашего мужчину? – спросила ворожея.

– Князь Сергей Курский, – ответила камер-фрейлина.

– Достаточно имени, а теперь сосредоточьтесь и думайте о нём.

Татаринова заговорила нараспев – твердила заклинания. Она призывала тех, чьи имена звучали страшно и дико, и просила их помощи. Наталья послушно представляла князя Курского таким, каким он был на балу, но из-под полуопущенных век успевала наблюдать и за ворожеей, Татаринова сняла медную миску с жаровни и опустила на стол.

– Макайте иглу в воду, а потом колите острием в сердце куклы, – велела она Наталье.

Назвать эту тёмную густую жижу водой было сложно, но Наталья не стала спорить, а обмакнула конец толстой иглы в миску и со всей силы проткнула бумажное сердечко куклы.

Ворожея подала ей платок с отрезанным уголком и велела макать в миску и обмазывать куклу. Поборов страх, Сикорская выжимала платок над воском и размазывала по нему жижу, а Татаринова бормотала, призывая себе в помощь непонятные существа со странными именами. Когда кукла сделалась тёмно-коричневой, ворожея подняла руки к небу и воскликнула:

– Пусть кипит в жилах Сергея кровь, пусть Наталья голову ему замутит! Не ешь, не спи, не пей, к Наталье иди скорей!

Она опять призывала духов, называя их имена с благоговейным придыханием.

– Оторвите большой кусок от нижней юбки, – велела Татаринова и, взяв из рук камер-фрейлины белый лоскут, расстелила его на столике, а потом объяснила: – Теперь заверните куклу сначала в платок, а потом в часть юбки и храните всё вместе в своей постели. Мужчина скоро придёт к вам. Обещаю!

Сикорская забрала куклу и спросила:

– Значит, либо по моей воле – либо смерть?

– Не совсем так: либо несчастья, либо вы. Смерть – крайний случай, приворот на куклу смерти не гарантирует.

– Пусть так, – согласилась Наталья и ушла.

Сначала всё шло, как по писаному: Курский сам пришёл во дворец с визитом. Когда Сикорская шла с ним по коридорам, князь был покорным, как агнец, ведомый на заклание. Наталья думала, что сразу же уложит Сергея в постель, но он вдруг стал совать ей деньги. Сикорская ещё ни разу в жизни не отказалась от денег и на сей раз не смогла устоять перед искушением. Князь же как будто проснулся, а потом и вовсе сбежал. На следующий день Наталья увидела, как он целуется с Ольгой Черкасской.

«Права была Роксана, назвав Татаринову мошенницей, – поняла Сикорская, – ничего-то её приворот не стоит».

Камер-фрейлина пришла в такое бешенство, что чуть было не разорвала восковую куклу в клочья, остановило её лишь воспоминание о заплаченных деньгах. Впрочем, почему это она должна подарить Татариновой свои средства? Еле дождавшись окончания дежурства, Наталья вновь отправилась в Михайловский замок.

– Моя драгоценная, я вас предупреждала, что восковая кукла – самый слабый из всех приворотов, – выслушав её претензии, сообщила Татаринова. – Разве я вам этого не говорила?

– Но ваш обряд совсем не подействовал. Князь Сергей пришёл ко мне лишь один раз и сразу же сбежал.

– Вот как? Он, наверное, явился не с пустыми руками? – полюбопытствовала ворожея.

– Он принёс деньги, – ответила Наталья и, почувствовав, что нужно сказать правду, призналась: – Он принёс много денег.

– Он откупился от вас! Вы не должны были брать деньги, по крайней мере, пока не затащите его в свою постель. Вы сами всё испортили.

– Этого вы мне не говорили! Нужно было предупредить меня заранее. К тому же вы обещали, что мужчина всё время будет слышать мой голос. А он ничего не слышит.

– Он слышит, – возразила Татаринова, – просто у него сильная воля, и, скорее всего, он имеет поддержку. Обычно это бывает любовь женщины.

– Да, такая девушка есть, – неохотно признала Наталья и сдалась: – Хорошо, сделаем приворот ещё раз, но уже на всю жизнь.

– Вот так бы и сразу. Только сегодня мы начать не сможем. Нужно, чтобы установилась ваша связь с Луной. Соберите несколько капель месячной крови, обязательно чётное число, а потом залейте их водой со льда и принесите склянку мне. Ну, и тысячу рублей, конечно.

– У меня как раз сегодня начались месячные…

– Прекрасно! Сделайте всё так, как я сказала, но главное, не забудьте деньги.

Признав, что деваться ей некуда, камер-фрейлина простилась с ворожеей и вернулась во дворец, и вот теперь она возвращалась к Татариновой с деньгами, вырученными за полгода продажи царских безделушек, и маленьким серебряным флаконом из походного туалета государыни.

Сегодняшний вечер оказался решающим. Наталья должна была вырвать у судьбы красавца-князя, и хоть сумасшедших денег, запрошенных ворожеей, было очень жаль, но игра стоила свеч. Сикорская очень хотела стать княгиней!

Наталья отпустила извозчика на соседней улице и до Михайловского замка дошла пешком.

– А вот и вы, – улыбнулась ей Татаринова.

Сегодня ворожея сидела у маленького столика. В центре его Сикорская увидела толстую зеленую свечу, вокруг которой мелом была нарисована заключённая в круг странная перевёрнутая звезда. На концах звёздных лучей стояли тонкие белые свечи. Что-то подобное Наталья уже видела в доме на Охте.

«Что ж, тем лучше! Значит, на сей раз меня не обманут», – рассудила она.

Начав с зелёной, Татаринова зажгла все свечи. Когда их огоньки заплясали в темноте, ворожея повернулась к Наталье.

– Я готова, – сказала она, – но деньги вперёд.

Сикорская выложила на стол пачку ассигнаций. Татаринова пересчитала их и убрала в ящик стола, потом вернулась к перевёрнутой звезде и спросила:

– Вы принесли то, что были должны?

– Да, возьмите. – Наталья протянула ворожее серебряный флакончик.

– Очень хорошо…

Татаринова поставила флакон у основания толстой зелёной свечи и начала читать заклинания, а потом повела флаконом по одному из лучей нарисованной звезды и, переместив его в основание свечи, стоящей в нижнем луче, продолжила своё бормотание. Так и передвигала она флакон от луча к лучу. Наконец, замкнув круг перемещений, флакон вновь очутился рядом с зелёной свечой. Татаринова возблагодарила духов со странными именами и отдала заговорённую воду Наталье.

– Ну, теперь дело за вами. Вылейте всё это в бокал тому, кого выбрали, и он будет вашим до гроба, – объяснила ворожея. – Кстати, сейчас вы можете сменить объект желания. Но уж будьте милосердны, растопите восковую куклу, отпустите предыдущего мужчину на волю.

– Я ничего менять не буду, – отказалась Сикорская.

– Это уж как угодно, матушка!

Камер-фрейлина спрятала драгоценный (в буквальном смысле этого слова) флакончик в карман салопа и поспешила во дворец. Осталось лишь подкараулить князя Курского и опоить его. Вот только как это сделать? Надеяться, что тот придёт навестить Черкасскую, ведь княжна теперь собиралась жить во дворце. Вот тогда камер-фрейлина Сикорская и захлопнет свой капкан, вырвав главный приз из рук соперницы!

Глава девятнадцатая Горькое разочарование

10 декабря

Следующим утром Сикорская пришла в приёмную императрицы раньше всех. Она искала соперницу. Приготовилась следить за княжной – другого способа подобраться к князю Курскому у камер-фрейлины не было. Но первой явилась подозрительная чужачка Орлова, следом княжна Туркестанова, а за несколько минут до десяти во всём блеске своей томной южной гордыни в комнату вплыла Роксана Струдза. Но обе новенькие фрейлины по-прежнему отсутствовали.

«Белозёрова, понятное дело, ещё не вернулась из Москвы, а почему нет Черкасской? – спросила себя Наталья. – Эта девица не отпрашивалась! Я не могла пропустить её письмо».

Сикорская получала все письма, приходившие от фрейлин. Записки Черкасской она не видела. Неужели кто-то другой стал получать письма, минуя её? Наталья поёжилась. Если она не будет читать всю переписку, приходящую в приёмную императрицы, кузен рассердится.

Ссориться с Аракчеевым в этой стране не хотел никто, а уж Наталья – меньше всех. Она решила потом аккуратно выяснить, что же случилось с соперницей, а сейчас, любезно улыбнувшись, подошла к фрейлинам.

– Здравствуйте, дамы! – сказала она. – Сегодня в планах визит в Смольный институт. Вы уже знаете, кого государыня возьмёт с собой?

– Её императорское величество вчера сказала, что поедут все, кто захочет, – ответила Туркестанова. – Воспитанницы подготовили спектакль, по-моему, будет Шекспир. Теперь для старшеклассниц кроме балета ставят ещё и обязательные спектакли на языке оригинала. Шекспира, естественно, будут представлять по-английски.

Веселый блеск в глазах Варвары подсказал камер-фрейлине, что княжна специально рассказывает ей про язык представления. Сикорская в который раз мысленно чертыхнулась и пожалела, что, пока была жива Кларисса, так и не решилась навести порчу на мерзкую Туркестанову. Но тут же одёрнула себя, вспомнив расценки «провидицы». Если так сорить деньгами, на имение не накопишь. Собственное поместье было второй золотой мечтой Натальи (конечно, после богатого мужа). Но тут же в голову пришла шальная мысль: «А зачем мне копить деньги? Я стану княгиней, и все богатства мужа будут принадлежать и мне».

Наталья слышала, что князь Курский – единственный наследник родителей. Его племянница Натали с глупым хвастовством юности часто трепала языком направо и налево. По рассказам девчонки выходило, что её дядя уже сейчас очень богат, и, хотя у него пока нет в столице собственного дома, но как только князь Сергей женится, счастливые родители подарят ему имение в Павловске и большую часть своего состояния.

Курский явно был лакомым куском, но всё никак не шёл на сближение. Как дать ему заговорённую воду, если он не показывается на глаза?! Настроение у камер-фрейлины совсем испортилось. Надо бы найти предлог, чтобы остаться во дворце, а не тащиться в Смольный… Подойти к обергофмейстерине и спросить о срочных поручениях?.. Наталья уже собралась идти искать старуху Волконскую, когда служанка распахнула дверь и в приёмную вышла Елизавета Алексеевна. Сегодня она надела закрытое платье из тёмно-синего бархата, украшения её, как всегда, оказались скромными – нитка жемчуга и крохотные сережки. Императрица улыбнулась присевшим в реверансе фрейлинам и, сделав им знак подняться, сообщила:

– Дамы, сразу же после завтрака мы едем в Институт благородных девиц. Я возьму всех, у кого нет срочных дел во дворце. Кстати, сегодня я получила письмо от императрицы-матери, та предлагает мне выбрать одну из моих фрейлин для поездки в Берлин. Через месяц наша делегация отправляется за невестой великого князя Николая Павловича – принцессой Шарлоттой Прусской. Её императорское величество и я должны выделить по одной своей фрейлине, чтобы новая невестка как можно раньше начала привыкать к укладу российского двора. Может, кто-нибудь из вас сам захочет поехать?

Фрейлины переглянулись, но промолчали. Елизавета Алексеевна была добра и милостива, а если уехать сейчас в Берлин за новой великой княгиней, появлялся риск угодить под перевод к новому двору. Это явилось бы понижением в статусе. Все всё прекрасно понимали, но не говорить же об этом вслух! Оценив молчание, государыня вздохнула.

– У нас ещё есть время, – сказала она. – Я подумаю и выберу кого-нибудь, ну а пока завтракаем, вы должны решить, кто хочет ехать со мной в Смольный.

Елизавета Алексеевна отправилась в малую столовую, фрейлины двинулись за ней, и лишь Сикорская отправилась в противоположную сторону в поисках обергофмейстерины. Волконскую она обнаружила в её крохотном кабинете в противоположном крыле дворца. Увидев камер-фрейлину, княгиня вопросительно подняла брови над стеклами круглых очков.

– Ваше высокопревосходительство, у меня записано, что сегодня должен прийти скорняк. Пора проверять шубы её императорского величества, – заявила Сикорская и уточнила: – Вы кому поручили это дело?

– Старшей горничной Лентуловой, – вспомнила обергофмейстерина.

– Позвольте мне за ней проследить, – предложила Сикорская. – Меха государыни представляют такую ценность, что я не рискнула бы оставить всё на усмотрение горничной.

– Старшей горничной! – поправила старуха. – К тому же Лентулова очень опытна, последние пятнадцать лет за меха отвечала именно она. Но если вы сами хотите заняться этим делом, пожалуйста, я не против, лишняя пара глаз никогда не помешает. Хотя мне докладывали, что в этом году моли в кладовых не было, но, как говорится, лучше уж перепроверить.

Наталья во всём с ней согласилась, пообещала проследить за работой скорняка и отправилась искать остальных фрейлин. Выйдя в приёмную, она застала их уже одетыми на выход. Ждали лишь императрицу, надевавшую ротонду. Поймав через зеркало вопросительный взгляд Елизаветы Алексеевны, Сикорская доложила:

– Ваше императорское величество, обергофмейстерина поручила мне следить за проверкой ваших мехов. Скоро прибудет скорняк.

– Жаль, что вы не увидите спектакль, – посетовала императрица. – Но раз вы остаётесь, выполните тогда и моё поручение. Я пригласила к обеду помощника министра просвещения князя Ресовского. Если мы задержимся, развлеките его. Я ещё не знакома с этим молодым человеком, хотя его начальник – министр Голицын – очень князя хвалит. Не хотелось бы начинать знакомство с неучтивости.

– Я всё сделаю, – пообещала Сикорская, и тут же подумала, что будь она на месте Елизаветы Алексеевны, то уж точно не стала бы волноваться о мнении людей, ожидавших в приёмной.

Государыня и фрейлины уехали, а Наталья отправилась в меховую кладовую, где уже трудились придворный скорняк и старшая горничная Лентулова. Оба они оторвали взгляд от разложенной на столе горностаевой порфиры и с недоумением уставились на Сикорскую.

– Я зайду, когда вы будете заканчивать, – сообщила камер-фрейлина, которая и не собиралась терять время, вдыхая пыль со старых шуб.

Она выскользнула из меховой кладовой и отправилась к дорожной. Все, что смогла украсть, Сикорская взяла именно с её полок. Елизавета Алексеевна была очень слаба здоровьем и уже объявила государю, что больше выезжать за пределы России не станет. Камер-фрейлина не знала, что ответил на это император, но сама решила: раз дорожные вещи Елизавете Алексеевне больше не понадобятся, то и пропаж долго не хватятся. Сегодня она собиралась пополнить свои запасы, так сильно оскудевшие после визита к «провидице». Наталья достала из кармана изготовленный по слепку ключ и повернула его в замке. Она давно задвинула на верхнюю полку кожаный футляр с шестью позолоченными вилками и теперь быстро нащупала свою добычу. Достав вилки, Сикорская засунула их в специально пришитый на нижней юбке карман.

«Вот и отлично, – прикинула она, – через неделю возьму ножи, а потом всё отнесу скупщику. Эх, жаль Клариссу! Без неё столько денег потеряю».

Камер-фрейлина повернула в замке ключ и пошла по коридору, стремясь поскорее попасть в свою комнату, но тут из-за угла появилась обергофмейстерина. К счастью, она ещё была далеко, а Наталья почти поравнялась с дверью меховой кладовой. Сикорская тут же нырнула в ярко освещённую комнату.

– Я хочу посмотреть, как вы проверяете горностая, – сообщила она скорняку и Лентуловой. – В этом году здесь была моль!

– Не было здесь моли, – пробурчала себе под нос старшая горничная, но возразить камер-фрейлине не решилась.

Пришлось Сикорской почти два часа наблюдать за тем, как придворный скорняк раздувает волоски меха, проверяя мездру. Наконец Наталья решила, что может смело докладывать обергофмейстерине о завершении проверки, и удалилась в свою комнату. Футляр с вилками она спрятала в шкафу для белья, засунув его под стопку заношенных нижних юбок. Слава богу, сегодня всё обошлось, но, кажется, пришло время поумерить аппетиты.

«Возьму ещё ножи, а потом сделаю большой перерыв», – решила Сикорская.

Дело было сделано, теперь можно и поручение императрицы выполнить. Уже наступило время обеда, а Елизавета Алексеевна ещё не вернулась. Сикорская прошла в приёмную – искать помощника министра. Тот сидел, развалившись на лёгком белом стуле, и, ожидая государыню, откровенно скучал. Князь оказался красавчиком. Похоже, он был моложе Натальи. Его смуглое тонкое лицо намекало на примесь восточной крови, а привычное высокомерие и холодный взгляд больших чёрных глаз не сулили окружающим ничего хорошего. Увидев входящую камер-фрейлину, помощник министра поднялся и галантно поклонился. Он даже улыбнулся, от чего его лицо сделалось очаровательным.

– Добрый день, сударь, – обратилась к нему Сикорская, не пропустившая ни одного нюанса из этих превращений. – Я – камер-фрейлина императрицы Наталья Сикорская. Государыня предупредила меня, что ждёт вас к обеду, но также она сообщила, что, возможно, задержится. Я должна позаботиться о том, чтобы вы не скучали.

– Благодарю покорно, сударыня! Позвольте и мне представиться: князь Иван Ресовский, помощник министра просвещения.

– Очень приятно. Не хотите ли до приезда государыни выпить чаю? – осведомилась камер-фрейлина.

По лицу собеседника она поняла, что у того нет ни малейшего желания пить с ней чай, но, как видно, воспитали князя безукоризненно, поскольку, натянув на лицо широкую улыбку, Ресовский поблагодарил и согласился. Фрейлина позвала гостя к маленькому столику, а сама отправилась за чаем. Когда же вслед за горничной, несущей поднос, она вернулась в приёмную, князь ждал её у окна, и его стройный силуэт чётко выделялся на фоне затенённого сумерками стекла. Да уж, Ресовский – настоящий красавец, хоть для мужчины и тонок костью. Прикинув, что стоило бы узнать побольше об этом новом знакомце, Сикорская подождала, пока горничная расставит на столе чашки, и предложила:

– Пожалуйте, будем пить чай.

Князь пододвинул Наталье стул, дождался, пока она сядет, и лишь после этого уселся сам. Сикорская подала ему чашку и завела дежурный разговор, обсуждая тёплое начало зимы и отсутствие снега. Ресовский отвечал ей любезно, но явно хотел ограничиться лишь ничего не значащими фразами. Можно было, конечно, начать задавать вопросы о личном, но Наталья на это не решилась. При всём его томном изяществе в помощнике министра проступало что-то очень опасное, и раздражать его явно не стоило.

Но вот по коридору забегали слуги – верный признак того, что вернулась императрица. И точно, Елизавета Алексеевна вошла в приёмную, где сразу заметила Ресовского, а рядом с ним – свою камер-фрейлину. Государыня явно оценила чайный сервиз, раз с улыбкой сказала:

– Добрый день, князь! Я рада, что мадам Сикорская хорошо выполнила моё поручение и вы не скучали. Надеюсь, что вы не перебили аппетит и пообедаете со мной.

– Почту за честь, ваше императорское величество, – поклонился Ресовский.

– Пройдёмте в столовую. Я хотела бы вас расспросить о новых приютах для девочек, которые открываются весной в Москве и Ярославле.

Императрица повела князя в столовую. Фрейлины остались в приёмной. Стало понятно, что Елизавета Алексеевна настроена обсудить с Ресовским очередной благотворительный проект, а своей свите даёт возможность отдохнуть. Так оно и вышло: как только за государыней закрылась дверь, фрейлины направилась в свою маленькую столовую. Пожалев, что из-за дурацких шуб не смогла пообедать в одиночестве, Наталья пошла вместе со всеми. Теперь придётся выслушивать «умные» разговоры этих вертихвосток. Впрочем, в этой болтовне можно было выудить хоть что-то полезное. Решив выяснить, куда девалась Черкасская, камер-фрейлина заговорила:

– Что-то ваша любимица отсутствует на службе, не уведомив об этом ни меня, ни обергофмейтерину. Как только Черкасская появится, придётся ей сделать выговор.

Стрела попала в цель: лица у всех фрейлин стали жёсткими, и отповедь не заставила себя ждать:

– По-моему, княжна Ольга служит фрейлиной у её величества, а не у вас, – сухо заметила Роксана Струдза. – Вы отсутствовали во дворце вчера вечером, иначе знали бы, что Холли сообщила государыне о своей помолвке с князем Курским. К сожалению, тот вынужден уехать к месту службы в Лондон, и её величество разрешила княжне пропустить сегодняшний день, чтобы проводить жениха на корабль. Холли не увидится с Курским до самой свадьбы, а это будет не раньше мая.

Сикорская побелела, но стойко выдержала удивлённые взгляды фрейлин. Её план провалился, и это после того, чего он ей стоил! Как это оказалось неожиданно и больно, а ещё ей стало до безумия жаль денег. А всё из-за кого?! Будь проклята ненавистная княжна Ольга!

Глава двадцатая Смена планов

Ольга плакала. В душе её не было ни отчаяния, ни боли, а светлая печаль лишь чуть-чуть сжимала сердце, но слёзы всё равно бежали из-под закрытых век. Ведь ещё совсем недавно они с Сергеем вновь были одним целым, дышали друг другом и не могли оторваться от любимых губ. Всё это оказалось даже упоительней, чем прежде. Но пришёл вечер, жених надел на Ольгин палец обручальное кольцо со звёздчатым сапфиром, в последний раз обнял её и ушёл собираться в путь. Он объяснил, почему так резко поменял свои планы и не может остаться на два месяца, как обещал прежде. Ольга всё понимала: срочное задание, последний в этом году корабль из Петербурга (иначе придётся ехать через всю Европу), но не могла представить, как она проживёт без Сергея почти полгода.

«Любовь и разлука! Наверное, одной без другой не бывает», – признала Ольга… и зарыдала в голос.

Как можно отнимать счастье, когда оно только-только затеплилось, будто тонкая свеча на ветру? Зачем им дипломатическая карьера, важные задания, чины и должности, если нельзя быть рядом? Жених уговаривал Ольгу, что время пролетит быстро, но в его глазах стояла неизбывная печаль.

– Скоро всё изменится, Холли, – обещал Сергей. – Не успеешь оглянуться, как уже наступит весна, и ты начнёшь собираться в путь. Ты ведь никогда ещё не путешествовала по морю?

– Нет…

– Я уверен, что тебе понравится. Поплывёшь через Балтику в Северное море, а там уже и до Британии недалеко.

Разговор получился каким-то детским, будто взрослый мужчина утешал малого ребёнка. И это после того, что было часом ранее. Ольга погладила кончиком пальца сапфировую сферу на золотом ободке. У этого камня не было граней, он был гладко отшлифован, и в его центре играла перламутровыми светом тонкая белая звезда.

– Это будет твоим талисманом. Он сохранит нашу любовь и вновь соединит нас, – сказал Сергей.

Дай бог, чтобы всё получилось так, как пообещал ей жених! Ольга вытерла слёзы и села в постели. Уже четверть часа, как за женихом захлопнулась дверь. Пора подниматься! Всё равно нужно возвращаться во дворец. Сегодня княжна уже не скрывалась от прислуги, а лишь наказала Домне, чтобы их с Сергеем не тревожили. Горничная прекрасно справилась – никто из слуг даже не зашёл в их коридор, а когда Сергей уходил, никто не попался ему на глаза. Можно было бы остаться дома. Погрустить. Пожалеть себя. Но раз обещано брату жить во дворце, значит, так тому и быть.

Ольга позвала горничную. Домна помогла ей одеться и причесала, собрав волосы в косу. Осталось лишь приколоть к бархату платья фрейлинский шифр и можно ехать.

Елизавета Алексеевна давно отобедала и ушла в свой кабинет писать ежедневное письмо матери. Ольга постучала в дверь и, услышав приглашение, вошла.

– Ваше императорское величество, разрешите мне приступить к своим обязанностям.

– О-о-о! Наша невеста! – обрадовалась императрица. – Поздравляю с помолвкой, и, хотя мне будет жаль с вами расстаться, но что поделаешь, я желаю вам счастья. Подойдите сюда.

Княжна шагнула к столу, ожидая приказаний. Государыня открыла малахитовую шкатулку с золотым двуглавым орлом на крышке и достала овальный портрет в рамке, усыпанной бриллиантами.

– Когда вы покинете меня, то сдадите фрейлинский шифр, но я хочу, чтобы у вас остались воспоминания о днях, проведённых при дворе, поэтому и дарю вам свой портрет. Вы сможете носить его на том же голубом банте, где раньше носили шифр.

– Вы так добры! – воскликнула Ольга, и на её глаза навернулись слёзы. – Я ещё ничего не сделала…

– Это не важно! Вы же прослужите ещё несколько месяцев, прежде чем я отдам вас мужу, – улыбнулась Елизавета Алексеевна.

Она отдала Ольге портрет и отпустила её (вечером государыня опять собиралась обсуждать вопросы благотворительности и в услугах молоденьких фрейлин не нуждалась). Ольга вышла в приёмную. Когда она заходила к императрице, комната была пустой, а теперь в ней ожидали двое чиновников. Тот, что постарше, – невысокий плотный брюнет с крупной головой и брезгливым выражением остроносого лица – расселся в кресле, вытянув вперёд ноги в начищенных до лоснящегося блеска чёрных туфлях. Он щеголял в наимоднейших английских брюках и длинном сюртуке в талию, в то время как его спутник прибыл во дворец, одетым в соответствии с придворным протоколом: в белых чулках и панталонах до колен. Зато немодный молодой человек оказался редкостным красавцем. Его чёрные кудри и большие тёмные глаза могли принадлежать как итальянцу, так и уроженцу Кавказа или выходцу с азиатских окраин империи. Изысканную красоту этого мужчины портило лишь выражение лица. Капризное и высокомерное и, что самое неприятное, – явно привычное.

Рядом с визитёрами топталась камер-фрейлина Сикорская. Когда появилась Ольга, она как раз что-то им втолковывала. Увидев вышедшую из кабинета княжну, Сикорская воскликнула:

– Господа, её императорское величество освободилась! Я сейчас доложу о вас.

– Сначала обо мне! – приказал большеголовый щеголь, – министр идёт на приём раньше помощника.

«Так это и есть пресловутый князь Голицын, обер-прокурор Синода и министр просвещения, – поняла Ольга. – Не очень-то приятная личность».

Она шагнула в сторону, пропуская в кабинет Сикорскую, и отправились искать обергофмейстерину. Волконская сообщила, что видов на Ольгу не имеет, и отпустила её отдыхать. Княжна уже собралась подняться в свою комнату, когда её окружили фрейлины.

– А вот и наша невеста, – лукаво сказала княжна Туркестанова, загораживая собой проход. – Похоже, что она задумала сбежать, не приняв наших поздравлений.

– А мы ей этого не позволим, – улыбнулась Роксана Струдза.

Она взяла Ольгу за один локоть, за другой ухватилась княжна Варвара, Орлова встала сзади, и вся компания направилась в комнату фрейлин.

– Что вам подарила государыня? – полюбопытствовала Струдза. – Мы знаем, она готовила вам подарок, но что – было секретом.

– Свой портрет. Елизавета Алексеевна сказала, что хочет, чтобы у меня осталась память о времени, проведённом здесь.

– Мы тоже хотим того же, – заметила Туркестанова. – Поэтому и заказали для вас копию шифра.

Варвара подошла к угловому шкафу и достала оттуда шёлковый мешочек. Развязав шнурки, княжна вытряхнула на ладонь золотую монограмму двух императриц (копию фрейлинского шифра).

Слёзы опять потекли по Ольгиным щекам.

– Спасибо. Вы так добры ко мне!

Фрейлины захлопотали – старались успокоить и развеселить.

– Ну, не все здесь так добры, как вы говорите, есть и исключения, – с насмешкой заметила Туркестанова, – думаю, одна камер-фрейлина даже рада, что рядом с ней не будет больше красивых молодых лиц.

– Бог ей судья, – стараясь сгладить неудачную шутку, вмешалась Роксана. – Итак, Холли! Когда же свадьба?

– Я должна выйти замуж в мае или июне. Свадьба состоится в Лондоне. Мой жених из-за служебных дел не смог больше оставаться здесь. Он уже отплыл в Англию, – объяснила Ольга.

Фрейлины сочувственно заохали:

– Так вы теперь разлучены? Бедняжка!.. – воскликнула Орлова. – Но ничего, время пролетит быстро. Не успеете оглянуться, как пройдет зима, и за вами придёт корабль, который повезёт вас к прекрасному принцу.

– Ах, скорее бы! Сергей только уехал, а я уже скучаю.

Фрейлины наперебой пересказывали свадебные истории, приключившиеся с их знакомыми и родными, и княжна наконец-то успокоилась, а потом и вовсе развеселилась. Они так хохотали, что у Ольги совсем отлегло от сердца и прежние страхи показались ей детскими. Всё хорошо, и мир прекрасен! Время пролетит быстро, и она получит наконец свой приз, а пока будет радоваться жизни и шутить в компании своих замечательных подруг.

Не до шуток было только камер-фрейлине. Чёрт бы побрал эту обязанность вечно подслушивать! Стоя под дверью, Сикорская старалась притушить злость, нахлынувшую на неё после рассказа княжны. Получалось, что Наталья так и не смогла воплотить в жизнь свой план, и её законная добыча только что ускользнула за море. Столько трудов и столько денег! И всё напрасно!.. Две чёрные волны – ненависть и отчаяние – схлестнулись в душе Сикорской. Ей вдруг показалось, что на сердце упал шершавый неподъёмный камень, и даже почудилось, что она вот-вот умрёт. Но ничего не случилось: сердце продолжало биться, глаза видели запертую дверь фрейлинской, а в ушах звенел весёлый смех ненавистной соперницы.

Надо немедленно уйти! Если Наталью обнаружат, к отчаянию добавится ещё и чувство унижения. Ступая на цыпочках, камер-фрейлина прошла по коридору, а повернув за угол, побежала. Только оказавшись в спасительной тиши своей комнаты, она задумалась. Сикорская вновь вспомнила рассказ соперницы: князь Сергей уехал, назначив дату свадьбы.

Теперь Курский уже не решится взять назад данное слово. Помолвку может расторгнуть лишь семья девушки, да и то, если на это есть серьёзные основания. Пришлось признать, что Курский потерян окончательно… Зачем только Наталья связалась с восковой куклой? Сразу надо было действовать наверняка! А теперь не будет ни титула, ни имения, ни богатства. Всё это мог дать только брак с князем.

«Но почему? Неужто я проклята, раз мне всегда не везёт?» – терзалась Сикорская.

Признав своё поражение, она подошла к кровати и достала из-под перины завернутую в оборку восковую куклу и серебряный флакончик.

«Выбросить, что ли? – прикинула Наталья. – Всё равно толку ни от куклы, ни от заговорённой воды теперь уже не будет».

И вдруг в памяти всплыла фраза, сказанная Татариновой. Ведь сейчас можно сменить объект приворота. А если так, то ещё не всё потеряно – нужно просто найти другого жениха. Разве мало при дворе неженатых богатеев? Кому вообще сдался этот Курский? Просто Наталья ненадолго поддалась иллюзиям, а потом чувству мести. Это и погубило весь план. Нужно трезво выбрать «мишень» и руководствоваться одним лишь разумом. Жених должен отвечать самым простым требованиям: быть титулованным, богатым и холостым.

Наталья повеселела. Как хорошо, что она ещё не успела истратить содержимое флакона. В приёмной императрицы как раз сейчас сидели двое мужчин, и, что самое интересное, оба они были князьями, богатеями и холостяками. Правда, про министра Голицына ходили упорные слухи, что тот предпочитает мужчин, но это Сикорскую не волновало. Она, вообще-то, не собиралась лезть в личную жизнь мужа, достаточно того, что он даст ей титул и деньги. Камер-фрейлина повертела в руках флакон, потом сунула его за корсаж и отправилась в приёмную.

«Кого удастся напоить, того и выберу, – решила она, – хотя Ресовский моложе и красивее. Но не стану же я требовать от судьбы слишком многого».

Наталья уже направилась к выходу, когда вспомнила о восковой кукле. Можно было её растопить, бросить в огонь или утопить в чёрной воде ещё не замерзшей Невы, но желание досадить сопернице пересилило. Пусть кукла всё так же лежит в её постели, пусть Курского мучают мысли о фрейлине Сикорской, а его невеста пусть страдает, не понимая причин метаний своего жениха. Злобно хмыкнув, камер-фрейлина спрятала куклу под перину и отправилась воплощать свой новый замысел в жизнь.

В приёмной императрицы она застала одного князя Ресовского, аудиенция министра просвещения, по-видимому, затянулась.

– Его высокопревосходительство ещё не вышел?

– Нет! – отозвался Ресовский, и Наталья уловила нотки раздражения в его голосе.

«Похоже, что этот красавчик не любит собственного начальника, – поняла она, – и к тому же устал. Сейчас самый подходящий момент!»

Сикорская изобразила любезнейшую улыбку и спросила:

– Не изволите ли выпить чаю или кофе? Может быть, принести брусничный морс?

Ресовский поморщился, но её заботу всё-таки принял:

– Воды, если вас не затруднит.

– Конечно, сейчас принесу!

Сикорская метнулась в столовую. Взяв из буфета золочёный богемский бокал, наполнила его водой из графина, а потом добавила в него содержимое маленького флакона. Наталье показалось неприличным нести бокал в руках, и она кинулась искать хотя бы маленький поднос. Круглый, размером со сложенные вмести ладони, тот нашёлся довольно быстро. Камер-фрейлина поспешила в приёмную. К счастью, Ресовский по-прежнему сидел в одиночестве.

– Прошу вас! – провозгласила Сикорская, протягивая князю поднос.

– Благодарю…

Ресовский взял бокал. Наталья не мигая смотрела, как он пьёт. Князь выпил всё и, улыбнувшись, вернул бокал обратно. Сикорская ещё не успела уйти, как дверь кабинета распахнулась, и императрица вместе с Голицыным вышла в приёмную.

– Прошу вас князь, проходите, – обратилась Елизавета Алексеевна к Ресовскому.

Мысленно поздравив себя с таким везением, Наталья кинулась в столовую. Нужно было убрать посуду. Камер-фрейлина протерла бокал носовым платком и убрала его в буфет, а поднос вернула на прежнее место. Все мысли Сикорской были о том, что она всё-таки смогла победить ненавистную княжну Ольгу, отравив этой красотке всю её будущую семейную жизнь.

Глава двадцать первая Святая Ксения

11 декабря

Письмо из Италии принесли в дом Черкасских утром, и дворецкий счёл за благо переправить его во дворец княжне Ольге. Новости с озера Комо оказались нерадостными: родным старого князя Курского объявили, что тот безнадежен. Знаменитый доктор Шмитц пообещал больному не более трёх месяцев жизни. Резонно посчитав, что потом семью будет ждать годичный траур, графиня Софи предлагала Черкасским поскорее обвенчать Натали с князем Никитой. Сама она собиралась сделать то же самое в Италии для старшей дочери и наследника Уваровых. В конце письма эта предусмотрительная дама сообщала, что написала устрашающее послание своей свекрови с требованием покинуть наконец свой дом-монастырь и, переехав в столицу, заняться делами внучки. Графиня выражала желание, чтобы её дочь оставалась фрейлиной до замужества и попросила отставки лишь накануне свадьбы.

«Катя с удовольствием всё устроит, а я буду ей помогать», – решила Ольга. Стало грустно, ведь Натали должна была вот-вот обрести своё счастье, а ей самой предстояло ещё ждать и ждать. Из-за таких мыслей проснулась совесть. Как можно завидовать счастью подруги? Стыд и срам!

Стрелки часов приближались к десяти, пора было собираться к выходу императрицы. Горничной во дворце не было, Ольга слишком долго провозилась с причёской и пришла в приёмную последней. Все фрейлины уже собрались. Особняком у окна застыла Сикорская. Она мельком глянула на вошедшую Ольгу и отвернулась. Взгляд её оказался таким злобным, что княжна вдруг вспомнила свой страшный сон и поёжилась. А может быть, всё это ей только кажется, и дело как раз в том, что это сон породил страх?

Ольга поймала себя на том, что не поздоровалась, и поспешила исправить оплошность. Фрейлины дружно ей ответили, и тут же дверь спальни распахнулась, и в приёмной появилась императрица. Сегодня Елизавета Алексеевна выбрала тёмно-лиловое, почти чёрное платье с большим кружевным воротником. Тонкая, как тростинка, она казалась эфемерной – каким-то неземным существом, Ольга суеверно подумала, что зря императрица носит тёмное.

«Лучше, пусть ходит в светлом! Светлое – это радость и надежда, а тёмное – монашество и горе».

Впрочем, кто может быть государыне судьёй? Да и самой Ольге нечего путаться в суевериях. Не станешь думать о плохом – не притянешь к себе беду!

От тяжких мыслей княжну отвлекла императрица, сообщившая, что после завтрака собирается в лавру и хочет взять с собой лишь одну из фрейлин. Взгляд Елизаветы Алексеевны пробежался по лицам присутствовавших дам и остановился на Ольге. Она вгляделась в лицо княжны и, как будто что-то взвесив, сказала:

– Я возьму Холли, а остальные до обеда свободны.

Фрейлины согласно закивали, а государыня прошла в столовую, где её ждал завтрак.

– Поздравляю! – шепнула Ольге княжна Туркестанова. – Её императорское величество ездит на могилы дочерей лишь с очень близкими людьми.

– Подумаешь, какая честь – съездить на кладбище! – заскрежетал за их спинами саркастический голос. – Кому нужна столь почётная обязанность? Мы уж лучше с живыми встречаться будем.

Ольга обернулась и взглянула в оловянные глаза Сикорской. В них горела лютая ненависть.

– Наталья, не надоело вам злобствовать? – раздражённо спросила Струдза. – Вы так скоро подавитесь собственным ядом!

Камер-фрейлина промолчала, а Ольга застыла. Её поразило имя Сикорской. Наталья! Всё лежало на поверхности. Как можно было не вспомнить такую простую вещь? Вот кто, оказывается, ненавидит её! Вот какая женщина возжелала её жениха! Ольге вспомнилось лицо камер-фрейлины, когда Сергей пригласил ту на танец. У Сикорской было странное выражение: сначала растерянное, а потом озабоченное. Стоя у колонны, камер-фрейлина долго разговаривала с Сергеем. Господи, почему же Ольга сразу не догадалась, ведь провидица назвала ей имя?! Княжна застыла, уставившись на соперницу. Их взгляды встретились, и Ольга вдруг поняла, что Сикорская обо всём догадалась. В глазах камер-фрейлины заметался страх, но она гордо вздёрнула подбородок и вышла из комнаты.

Варвара Туркестанова предложила всем позавтракать, фрейлины поддержали её, и лишь Ольга отказалась, сообщив, что подождёт государыню здесь. Княжне хотелось остаться одной.

«Нужно найти восковую куклу. Скорее всего, камер-фрейлина прячет её в своей комнате – там никто, кроме неё самой, не бывает».

Как придумать предлог и попасть к Сикорской? Это было трудно, ведь камер-фрейлина почти не отлучалась из дворца, а если и уезжала, то никогда заранее о своих планах не сообщала. Может, попросить помощи у Роксаны или Туркестановой? А может, у Орловой? Княжна так ушла в свои мысли, что пропустила возвращение императрицы и опомнилась, лишь увидев её перед собой.

– Холли, я вижу, что у вас что-то случилось, – ласково сказала Елизавета Алексеевна. – Пойдёмте вниз, а в экипаже вы мне расскажете, что вас так гнетёт.

Ольга поспешила за ней, пытаясь сообразить, что же теперь делать. Лгать императрице не хотелось, ведь ничего, кроме добра, княжна от Елизаветы Алексеевны не видела, но и говорить правду тоже было страшно. Рассказать государыне о том, как невенчанная отдалась жениху в попытке забеременеть, было просто невозможно. Точно так же нельзя было говорить и о привороте. Оставался один-единственный выход – сказать лишь часть правды. Вспомнились слова камер-фрейлины. Та в запале крикнула, что Елизавета Алексеевна знает о бесплодии княжны Черкасской. Вот об этом и нужно вести разговор.

Вслед за государыней Ольга уселась в карету. Экипаж тронулся.

– Ну, так как, Холли, есть у вас силы всё рассказать, или мне придётся догадаться самой? – спросила Елизавета Алексеевна.

– Я расскажу, – пробормотала Ольга. – Да вы уже и так это знаете от моего брата. Он только мне ничего не рассказывал. Если бы я знала, что после полученной два года назад травмы стану бесплодной, то никогда бы не приняла предложение князя Курского. Это бесчестно – лишать род наследника!

Елизавета Алексеевна побледнела, и Ольга вдруг поняла, что ударила императрицу в самое сердце.

– Простите великодушно… – пролепетала она.

– Не нужно извиняться, я и сама так думаю, – чуть помолчав, ответила Елизавета Алексеевна. – Но примите мой совет: не спешите с разрывом помолвки. Возможно, что всё не так страшно, или жизнь сама подскажет выход. Я так понимаю, что вы собираетесь отказать князю Сергею?

– Возможно! Пока я не приняла окончательного решения, но это меня страшно мучает. Наверное, я всё же откажу Курскому, а потом попрошу ваше императорское величество об отставке и уеду в наше южное имение.

Государыня легонько вздохнула и примирительно сказала:

– Не нужно торопиться с выводами! Зачем так убиваться лишь потому, что родные не сказали вам о вердикте врачей? Давайте поступим иначе: поезжайте с нашей делегацией в Берлин, принцесса Шарлотта – ваша ровесница, и вы легко найдёте с ней общий язык. Мы вновь поговорим, когда вы вернётесь. Если станете настаивать, я отпущу вас.

Елизавета Алексеевна мягко улыбнулась и похлопала Ольгу по руке. Возражать государыне было невозможно, оставалось лишь согласиться. Княжна поблагодарила и тут же поймала себя на мысли, что решение, предложенное Елизаветой Алексеевной, выглядит даже заманчиво. Ольга ещё нигде не была и, прежде чем запереться в Ратманове, хотела бы посмотреть на Европу.

Карета остановилась. Спрыгнув с запяток, лакей открыл дверцу. Ольга спустилась с подножки и помогла выйти государыне. Потом она огляделась по сторонам и удивилась. Княжна Черкасская не раз бывала в Александро-Невской лавре, но такого места в ней не помнила. Здесь тоже стояла большая церковь, имелась и ограда, но они казались совсем незнакомыми.

Поймав её удивленный взгляд, императрица объяснила:

– Я не хотела, чтобы во дворце знали, что я сюда езжу. Об этих поездках знает лишь Роксана Струдза, да теперь вы. Это Смоленское кладбище. Здесь похоронена женщина, которую в народе считают святой. Юродивая Ксения помогала строить вот эту церковь, а теперь похоронена рядом. Говорят, что просьба, произнесённая на её могиле, всегда выполняется. Пойдёмте, я проведу вас.

Императрица взяла Ольгу под руку и уверенно пошла по дорожкам кладбища. Привычно сворачивая с тропинки на тропинку, она привела Ольгу к простому земляному холмику, в изголовье которого стоял обычный дубовый крест с уже стёршейся надписью. Перед ним на коленях стояли две женщины, и Елизавета Алексеевна отступила в сторонку, чтобы дать им время закончить молитву. Княжна с удивлением разглядывала скромную могилу святой и вдруг поняла, что около креста земли меньше, чем на другом краю могилы, и вообще – было такое впечатление, что края у холмика разрыты.

«Землю берут люди, – поняла Ольга, – накопают понемногу и уносят с собой».

И впрямь, одна из двух женщин, стоявших на коленях, вынула кисет и насыпала в него немного земли. Паломницы перекрестились, встали с колен и отошли от могилы по тропинке, противоположной той, по которой вела княжну Елизавета Алексеевна.

– Пойдёмте, Холли, – позвала императрица, – просите у святой Ксении всё, что для вас важно. Она обязательно поможет.

Они приблизились к могиле. Елизавета Алексеевна опустилась на колени и, закрыв глаза, стала тихо молиться. Потом она смолкла и, не открывая глаз, застыла, погрузившись в свои думы. Ольга тоже закрыла глаза и вернулась мыслями к тому, что жгло душу. Императрица советовала просить то, что больше всего хочешь, и, хотя Ольга понимала, что её желание, скорее всего, никогда не исполнится, мысленно попросила: «Святая Ксения, дай мне женское счастье, верни любимого и подари ребенка!»

Княжна открыла глаза и увидела, что Елизавета Алексеевна сняла с пальца кольцо с крупным бриллиантом и, разрыв пальцами холодную комковатую землю, положила в маленькую лунку кольцо, а потом засыпала.

– Я иногда так делаю, – объяснила императрица, – не знаю, зачем, но чувствую, что так нужно.

Княжна кивнула, она тоже почему-то знала, что это правильно. Ольга сняла с пальца подарок жениха и, выкопав лунку, положила в неё кольцо со звёздчатым сапфиром.

– Вот и хорошо, – заметила Елизавета Алексеевна, – а теперь пойдёмте к экипажу.

Они двинулись по той же тропинке, по которой до них ушли паломницы, и через две-три минуты уже свернули на главную аллею кладбища, когда императрица вдруг вспомнила:

– Холли, вы не набрали земли! У меня-то она есть, я ношу её с собой в ладанке, и вам нужно сделать то же самое. Вернитесь, наберите немного в носовой платок, а я вас здесь подожду.

Ольга послушно отправилась обратно и вскоре оказалась у могилы святой. Там уже стояла высокая худая женщина в красной юбке и зелёной кофте. Выцветший платок покрывал её голову. Ольга нерешительно остановилась, ожидая, когда женщина помолится и уйдёт, но та посмотрела в её сторону и поманила к себе.

– Землю набрать забыла, милая? – спросила она и протянула Ольге завязанную узлом маленькую тряпицу. – Возьми, я для тебя набрала.

Ольга поблагодарила, взяла узелочек и поспешила обратно. В аллее она нашла Елизавету Алексеевну, та взяла княжну под руку, и они направились к карете. Вернувшись во дворец, императрица объявила, что станет принимать просителей, и велела Ольге отдыхать. Значит, можно было выбраться домой! Сегодняшняя поездка на кладбище странно взволновала княжну. В маленькой фрейлинской на антресолях она точно не найдёт покоя. Ольга отправилась на Миллионную.

Добравшись до своей спальни, княжна достала из кармана маленький узелок и решила пересыпать землю в ладанку, как посоветовала императрица. Ольга развязала края тряпицы и стала осторожно пересыпать землю, когда почувствовала под пальцами что-то твёрдое. Она вытряхнула предмет на ладонь и… оторопела. Чуть припудренное землёй, в её руке лежало кольцо со звёздчатым сапфиром.

«Что же это такое?! Ведь я сама закопала его, – поразилась Ольга. – Наверное, та женщина случайно зачерпнула в этом месте земли и не обратила на кольцо внимания».

Княжна пересыпала землю в ладанку, положила её на столик рядом с изголовьем кровати, а потом вымыла кольцо и надела на палец. Сил ни на что больше не было, оставалось только лечь спать. Ольга позвонила, вызывая горничную. Домна пришла со стопкой выглаженных нижних юбок в руках.

– Сейчас, барышня, – сказала она, – бельё уберу, и будем раздеваться.

Ольга села перед туалетным столиком, поглядела на белую звезду в глубокой синеве сапфира и задумалась. Освободившаяся от юбок Домна принялась выбирать шпильки из её причёски.

– Ты слышала про святую Ксению? – спросила Ольга.

– Да кто же в этом городе про матушку не слышал? – удивилась Домна. – Она всем простым людям помогает: кого лечит, кому удачу в делах посылает, к ней, почитай, половина Петербурга на могилку ходит.

– А что, икон её нет? – уточнила княжна.

– Ну почему же нет? Их на Смоленском кладбище старый монах рисует, он когда-то сам видел, как матушка по ночам кирпичи на стены церкви на своих плечах носила.

– И у тебя такая икона есть?

– У меня нет, а вот у Лукерьи имеется. Та долго болела, а как стала мешочек с землей на теле носить да матушке Ксении молиться, так сразу выздоровела. На своих ногах теперь Лукерья ходит.

– Домна, принеси мне эту икону, – попросила Ольга.

Горничная отправилась на поиски и вернулась, прижимая к груди что-то, завёрнутое в чистый рушник. Княжна осторожно развернула вышитый крестиком холст и поставила икону на стол. С квадратной деревянной доски смотрела очень худая женщина в красной юбке и зелёной кофте. Теперь Ольга знала, кто вернул ей обручальное кольцо. Это сделала сама Ксения Петербуржская. Что это, если не чудо?

Глава двадцать вторая Левретка императрицы

12 декабря

Начиналось чудесное время – целая череда празднеств. До самого Рождества столичное общество будет ездить с бала на бал, развлекаясь, флиртуя и интригуя. Сегодня ожидался первый, но зато самый торжественный бал: его давали в Зимнем дворце от имени царской четы.

Орлова разложила на постели два своих парадных туалета (лавандовый атлас и жемчужно-серый шёлк) и сейчас выбирала, что же надеть.

«У Лавалей я была в сером, значит, лаванда», – решила она и убрала лишний наряд в шкаф.

Агата Андреевна ловко затянула корсет. Она давным-давно обходилась без горничной и действовала, можно сказать, механически. Руки расчёсывали волосы, скручивали их в тугой пучок, закалывали, а мысли унеслись всё к тем же нерешённым проблемам. Отпущенная Кочубеем неделя заканчивалась, а результата как не было, так и нет. Впрочем, Орлова надеялась, что посредством исключения всё-таки вычислила единственную подозреваемую. Но доказательства! Их как раз и не было. Впрочем, не одна Агата Андреевна потерпела фиаско: Кочубей в этом деле тоже оказался не на высоте: пока Виктор Павлович готовился ловить воровку «на живца», из дорожной кладовой успела исчезнуть дюжина серебряных вилок в кожаном футляре. Это установила княгиня Волконская, проверявшая теперь злополучную кладовую каждый божий день. Второй ошибкой Кочубея стало то, что он посвятил обергофмейстерину в тайну миссии Орловой, и теперь княгиня по поводу и без повода кидалась разыскивать Агату Андреевну, чтобы излить хоть на чью-то голову своё крайнее беспокойство.

– Вы не поверите, но меня как будто что-то толкнуло. Дай, думаю, пока не найдут вора, стану каждый день проверять наличие ценностей. И ведь как в воду глядела! Всё на местах, а вилок-то нет, – жаловалась Волконская. – Это какую же наглость нужно иметь, чтобы сразу после проверки опять идти воровать?!

– Похититель не знает, что вы обнаружили пропажу ценностей, – объяснила Орлова.

– Но кто же это, в конце концов? Агата, я не могу ни есть, ни спать – такого позора за всю мою долгую жизнь при дворе ещё не было!

– Скоро всё выяснится, – обещала Орлова, но по глазам обергофмейстерины видела, что та ей не верит.

Саму Агату Андреевну больше занимал конфликт между камер-фрейлиной и княжной Черкасской. Сквозь тонкую стену Орлова прекрасно расслышала всю их перебранку, затеянную в коридоре. Считая, что свидетелей у разговора нет, камер-фрейлина сбросила привычную маску. С каким удовольствием рассуждала Сикорская о бесплодии княжны! Её ненависть к Ольге стала настолько очевидной, что Агата Андреевна даже испугалась: вдруг камер-фрейлина бросится на княжну с кулаками? Но, как оказалось, Ольга смогла за себя постоять.

«Поступки Сикорской подтверждают, что та завистлива и жестока, к тому же она явно рассчитывает на покровительство кузена. Отсюда и её безоглядное хамство, – размышляла Орлова. – Ну, а почему бы и нет? Наталья шпионит для Аракчеева, а значит, вправе рассчитывать на его покровительство».

Агата Андреевна положила на комод щётку для волос, со всех сторон проинспектировала в зеркале свою аккуратную причёску, но, вместо того чтобы заняться платьем, шагнула к письменному столу и достала из ящика исчирканный листок. В нём оставалось лишь две фамилии: Сикорской и Черкасской. Уже не было сомнений, что эти женщины делили одного мужчину. Если приворот сделан на князя Курского (а Орлова не могла себе представить другой причины, по которой этот красавец мог появиться в комнате камер-фрейлины), то снять заклятье могла лишь ворожея. Ольге нет нужды прибегать к подобным ухищрениям, ведь жених её любит – такое чувство спрятать невозможно. Однако княжна была на приёме у Татариновой. Зачем? Скорее всего, невеста заметила необычное поведение Курского, или тот сам ей пожаловался на мучительные видения и голоса. Чего Ольга просила у Татариновой? Объяснений или помощи?

«Кочубей хотел ловить преступницу на живца, – вспомнила Орлова идею своего соратника, и тут же новая мысль пришла ей в голову: – Пожалуй, это уже не понадобится. Нам поможет княжна Ольга. Сейчас нужно следить за ней, а не за Сикорской».

Наконец-то появился шанс получить доказательства. Орлова натянула своё лавандовое платье, приколола к плечу фрейлинский шифр и поспешила в покои императрицы. Скоро начнётся бал.

Фрейлины уже собрались. Вот и отлично! Прекрасная возможность понаблюдать… Не заходя в приёмную, Агата Андреевна скользнула в приоткрытую дверь столовой и отступила подальше в тень. Отсюда, оставаясь невидимой, она видела всех. Ольга беседовала со Струдзой и Туркестановой. Она казалась спокойной и любезной, но те взгляды, которые княжна время от времени бросала на камер-фрейлину, не оставляли никаких сомнений в Ольгиных чувствах. Впрочем, застывшая у окна Сикорская отвечала тем же – её глаза были полны ненависти. Настоящий поединок двух волевых натур! Кто же из этих женщин сильнее?..

Похоже, камер-фрейлина сдалась первой. Она вдруг двинулась к выходу из приёмной и направилась прямиком в ту столовую, где пряталась Агата Андреевна.

«Ох!» – опешила Орлова и метнулась за ближайшую гардину.

Камер-фрейлина, в отличие от неё, прятаться не собиралась. Та чётко знала, куда шла. Стукнула дверца буфета, а потом загремела переставляемая посуда. Что же можно искать тут в кромешной тьме? Однако Сикорская знала, что делает. Её радостный возглас, прозвучавший вдруг в полной тишине, показался Орловой неправдоподобно громким:

– Слава богу!

Хлопнула дверца буфета, раздались шаги, и Сикорская появилась в просвете двери. Она крутила в руке какую-то вещицу – похоже, серебряную, но что именно, Орловой было не разглядеть. Камер-фрейлина ринулась к лестнице, ведущей на антресольный этаж.

«К себе побежала, добычу прятать, – рассудила Агата Андреевна. – Значит, нужно сегодня же попасть в её комнату. Бал – самый подходящий момент. Сикорская будет в зале, а я попрошу начальника охраны вскрыть её комнату».

В приёмной раздался голос Елизаветы Алексеевны, и Орлова незаметно присоединилась к остальным фрейлинам. На сегодняшнем балу у неё было особое задание, и поручила она его себе сама. Теперь всё зависело от княжны Ольги.

Ольга следила за камер-фрейлиной Сикорской. Княжна себе просто удивлялась: она совсем не волновалась, действовала хладнокровно и собранно, не колеблясь. Она защищала любимого, и уже не имело никакого значения, на что ей придётся для этого пойти.

Сначала Ольга узнала, где камер-фрейлина прячет ключ от комнаты. Тонкие бальные платья не имеют карманов, и княжна предположила, что сопернице придётся спрятать ключ в укромном месте. Ольга затаилась за выступом коридорной стены и углядела, как камер-фрейлина отогнула часть плинтуса у одного из пилястров рядом с лестницей. Дождавшись, когда шаги Сикорской стихнут, княжна вышла из своего укрытия и стала искать тайник. Скоро она нащупала незакреплённый плинтус и, отодвинув его от стены, увидела лежащий в углублении ключ.

«Вот и славно! – обрадовалась Ольга. – Теперь осталось лишь ускользнуть с бала, и я смогу разыскать проклятую куклу».

С этой минуты она не могла больше думать ни о чём другом. Ольга отвечала на вопросы фрейлин, ловила полные ненависти взгляды Сикорской, застывшей в нише окна, но мыслями была рядом с найденным ключом. Камер-фрейлина вдруг сорвалась с места и выбежала из приёмной. С чего бы это вдруг? Решила перепрятать ключ? Но вряд ли у неё много тайников…

В приёмную вышла Елизавета Алексеевна. Великолепное голубое платье очень шло императрице, а бриллиантовая диадема и широкое ожерелье придавали царственность её воздушной фигуре. Пригласив фрейлин следовать за собой, государыня направилась к парадным залам. Они долго шли по анфиладе дворцовых комнат, пока императрица не остановилась перед закрытыми дверями. Фрейлины выстроились за спиной Елизаветы Алексеевны, и тут их догнала Сикорская.

– Простите, ваше императорское величество, у меня перчатка порвалась, пришлось заменить, – сказала она.

Елизавета Алексеевна лишь кивнула, но Ольга могла поклясться, что перчатки на руках Сикорской были те же самые. Неужели камер-фрейлина всё-таки что-то заподозрила и перепрятала ключ?

Ждала императрица недолго. Уже через несколько минут к ней присоединился Александр Павлович. Он поздоровался с женой и дал знак стоящему у дверей лакею. Тот тихо постучал по створке, подавая сигнал, а церемониймейстер в зале провозгласил:

– Его императорское величество Александр Павлович и её императорское величество Елизавета Алексеевна.

Двери распахнулись, императорская чета вступила в зал. Они прошли вдоль рядов склонившихся в приветствии гостей. Ольга из-за плеча государыни разглядывала приглашённых. Многих из тех, с кем беседовал император, она не знала и выделила только людей, бывавших в доме её брата, и тех, кто приходил к императрице.

Церемониймейстер объявил полонез – танец, открывавший все балы. Пары стали выстраиваться рядами. Ольга наблюдала, как государь встал в первой паре с Елизаветой Алексеевной и как к ним присоединились многочисленные гости. К фрейлинам стали подходить кавалеры. Самым первым оказался князь Ресовский, который, к всеобщему изумлению, пригласил на танец камер-фрейлину. Сикорская гордо улыбнулась, отчего её скуластое лицо сделалось ещё шире, и подала кавалеру руку. Наконец-то наступил подходящий момент, и теперь Ольга могла исполнить задуманное: полонез с его торжественными проходами и множеством фигур длился достаточно долго.

«Господи, помоги мне!» – мысленно попросила княжна и, стараясь не привлекать внимания, потихонечку двинулась вдоль стены к двери.

Как только она выскользнула из зала, то сразу же побежала. Ольга взлетела на антресольный этаж и отодвинула плинтус. Хвала Господу! В углублении лежал ключ. Повернув его в замке, княжна вошла в комнату камер-фрейлины и тихо прикрыла за собой дверь. Сикорская, как видно, торопилась и, уходя, забыла потушить свечу. Ольга осмотрелась по сторонам. Комната оказалась маленькой, из мебели здесь стояли лишь стол со стулом, кровать и два шкафа: большой – для верхней одежды и платьев, и маленький – для белья.

«Где Сикорская прячет куклу? – гадала княжна. Самым простым решением ей показалось белье. – Кукла должна быть небольшой, значит, её легко спрятать под нижними юбками».

Стараясь действовать аккуратно, Ольга перебирала стопки нижних юбок и сорочек, сложенных на полках, но ничего похожего на восковую куклу ей не попалось. Княжна перебрала почти всё и решила поискать в большом шкафу, как вдруг среди старых заношенных нижних юбок, сложенных, как видно, на выброс на самом дне шкафчика, она что-то нащупала. Предмет был холодным. Ольга потянула его к себе и поразилась: она держала в руках серебряный флакончик для духов. Крохотная изящная бутылочка очень подходила к щёткам и расчёскам, попавшимся княжне на глаза в дорожной кладовой. Тогда обергофмейстерина страшно испугалась, заметив, что в ларце с туалетным набором не хватает нескольких вещей. Так вот куда они подевались! Камер-фрейлина Сикорская оказалась обычной воровкой и обкрадывала свою благодетельницу.

«Вот это да! – поразилась Ольга. – И как же теперь поступить? Я не могу пойти к Волконской и сказать, что обыскивала комнату камер-фрейлины и обнаружила ворованную вещь».

Княжна подняла стопку старых юбок и увидела в углу шкафчика кожаный футляр. В нём, плотно прижатые друг к другу, лежали позолоченные вилки.

«Ну и дрянь же эта Сикорская!» – подумала Ольга.

Нужно было что-то делать, но ведь она ещё не нашла то, за чем пришла, – восковую куклу. Княжна оглянулась по сторонам. Её время истекало. Положив стопку юбок на место, она закрыла дверцу маленького шкафа и двинулась к большому. Его Ольга осмотрела быстро – тот был почти пуст, в карманах одежды тоже ничего не было. Оставалось проверить постель. Откинув покрывало и подняв подушки, Ольга принялась шарить под периной. Ей повезло, у самого изголовья она наткнулась на сверток. Кусок измазанной ткани облепил что-то мягкое. Ольга развернула тряпку и увидела маленькую копию человека, обмотанную красной ниткой. На левой стороне груди заляпанной грязью фигурки краснело вырезанное из игральной карты сердечко. В самом его центре зияла дыра.

«Вот она!» – обрадовалась Ольга.

Она положила на место подушки, поправила одеяло и, убедившись, что следов её присутствия не осталось, выбежала в коридор. Спрятав ключ под плинтусом, Ольга проскользнула в свою комнату, засунула восковую фигурку в карман ротонды и, чтобы оправдать в глазах общества нежданную отлучку, взяла со стола как будто бы забытый веер.

Ольга уже почти дошла до лестницы, когда ей под ноги метнулось грациозное белоснежное создание.

«Опять Роза сбежала, теперь весь дворец с ума сойдёт, пока её поймают», – узнав собачку императрицы, расстроилась княжна.

– Роза, иди ко мне, милая! – позвала Ольга.

Собачка с готовностью подбежала и встала на задние лапки.

Ольга взяла левретку на руки, собираясь отнести её вниз, но вдруг дерзкая мысль изменила её планы.

«Если запереть собачку в комнате Сикорской, все посчитают, что Роза сама туда случайно забежала, а камер-фрейлина этого не заметила. Придётся охране открывать дверь запасным ключом. Главное, чтобы Роза громко лаяла и сидела в шкафу на нужной полке».

Княжна вновь открыла комнату Сикорской и посадила собачку на стопку заношенных нижних юбок, прикрывающих ворованные сокровища.

– Шуми громче, моя хорошая, – попросила Ольга и захлопнула дверцу шкафа.

Выполняя её просьбу, Роза залилась громким лаем, а княжна, заперев комнату соперницы, поспешила на бал. Как только её шаги затихли на лестнице, из-за угла коридора показалась Орлова. Заслышав лай собачки, она усмехнулась.

«Вот молодец, девочка, – оценила Агата Андреевна. – Такой подарок нам сделала!»

Ольга не зря посадила левретку императрицы в комнату соперницы, это могло означать лишь одно: княжна нашла там краденые вещи. Теперь осталось подготовить финал, а для этого Орловой требовался человек, танцующий сейчас на балу этажом ниже. Для блестящего, а главное, своевременного завершения этой драмы ей требовался граф Кочубей. Им оставалось лишь одержать победу.

Глава двадцать третья Изгнание камер-фрейлины

Наталья праздновала победу. Конечно, кроме Ресовского, её более никто не пригласил, но и этого было достаточно. Главное, что она окончательно убедилась в действии приворотного зелья. Танцуя, князь был так разговорчив, даже пытался рассказать Наталье о службе и родовитых предках. Ресовский, оказывается, недавно унаследовал состояние отца, а за год до этого получил огромное наследство деда со стороны матери. Князь хвастался, что уже стал правой рукой могущественного обер-прокурора Святейшего синода и министра просвещения Голицына, а с тем по влиянию мог тягаться лишь кузен Аракчеев.

В ответ Сикорская решила взять быка за рога и повела себя абсолютно недвусмысленно. Танцуя, она старалась задеть кавалера бедром и со значением пожимала ему руку. Ресовский томно улыбался, но огонёк страсти в его глазах так и не вспыхнул, так что Наталья и не поняла, оценил ли князь её посылы.

Слабая здоровьем императрица после нескольких танцев покинула бал, разрешив своим фрейлинам остаться. С ней ушли только Струдза и Орлова, княжны Черкасская и Туркестанова танцевали, так что наблюдать за камер-фрейлиной было некому, и Наталья решила этим воспользоваться.

«Нужно поговорить с Ресовским напрямую. Приворот уже сделан, так что деваться ему некуда. Пусть даст прямой ответ».

Сикорская оглянулась по сторонам. Объект своего вожделения она обнаружила рядом с министром просвещения. Нарушить их разговор камер-фрейлина не решилась. Но если подойти поближе, можно дождаться удобного момента и отозвать Ресовского в сторонку. Наталья пробралась вдоль стены, встала за колонной и, стараясь определить, о чём идет разговор, занялась привычным делом – стала подслушивать. Но ничего интересного она не узнала, разговор оказался обычным торгом двух помещиков:

– Продай мне твоего Тимоху, Жан, – предлагал министр, – и тогда проси всё, что хочешь.

– Пока не могу, Александр Николаевич, погодите хоть годок, – возражал Ресовский.

– За год я другого, ещё лучше, найду, – не соглашался Голицын, – а ты многие возможности упустишь.

– Надеюсь, что ваше высокопревосходительство довольны моей работой на ниве просвещения? Прежде от вас нареканий не было, – явно обиделся Ресовский.

– Пока доволен, – буркнул Голицын, и камер-фрейлина услышала стук каблуков, а потом увидела обер-прокурора, идущего к выходу из зала.

Сикорская замерла. Какой удачный случай: нужно лишь чуть-чуть подождать, а потом выйти из-за колонны. Главное, чтобы Ресовский не отправился вслед за своим начальником. Но, к её радости, князь стоял на месте. Похоже, что мысли его были невеселыми: из-за колонны долетел тихий вздох. Наконец камер-фрейлина решила, что уже можно показаться, и, выйдя из своего убежища, весело произнесла:

– Ваша светлость, разве на таком прекрасном балу можно печалиться?

Ресовский поднял голову и жёстко глянул на беспардонную нахалку, посмевшую нарушить его уединение, но, увидев, что это Сикорская, улыбнулся.

– Я не опечален, а озабочен, – ответил он, – начальник, похоже, не очень мною доволен. Мне следует внести изменения в своё поведение.

Сикорская чётко слышала, что министр сказал князю прямо противоположное, но промолчала. К чему доискиваться правды? Она пришла сюда не за этим. Наталья задумала додавить свою жертву.

– Князь, мне кажется, мы с вами в последнее время подружились, – заметила она.

– Я тоже так считаю, сударыня, – подтвердил Ресовский.

– Поэтому я хотела бы как с другом поделиться с вами своими мыслями.

– Рад выслушать, а если смогу, то и помочь, – галантно отозвался собеседник.

– Вы, возможно, не знаете, но я – кузина Аракчеева. Это он предоставил мне место камер-фрейлины. А матушка Алексея Андреевича, которая приходится мне родной тёткой, спит и видит удачно выдать меня замуж. Приданое у меня не слишком большое: пять тысяч серебром. Однако, как говорит моя тётя, наши родственные связи стоят гораздо больше. Помогите мне выбрать достойного человека. Моя должность позволяет служить при дворе и после замужества, а это не только доход, но и влияние.

– Ну, какое же влияние может быть рядом с императрицей, когда муж её давно игнорирует? – скептически заметил Ресовский, и камер-фрейлина с радостью осознала, что он не отверг её предложение сразу, а как будто бы оценивает его.

– Нет, ваша светлость, вы не правы: буквально на днях произошёл перелом в их отношениях. Императрица прислала Софи – государевой дочке от Нарышкиной – свой портрет и благословение. Александр Павлович был так тронут, что теперь очень любезен с женой. Вы видели, как нежно он себя вёл сегодня?

– Да, это все заметили, но я не знал, в чём причина сей разительной перемены, – отозвался Ресовский, – а дело, оказывается, в такой ерунде… Мудрый шаг. Не подозревал, что императрица так умна.

Камер-фрейлина прекрасно знала, что Елизавета Алексеевна сделала этот жест по доброте душевной, но говорить об этом не стала. Зачем обсуждать других, пусть и августейших особ, когда не решены собственные дела? Сикорская вгляделась в лицо князя и спросила:

– Ну, как, поможете мне с выбором?

– Я подумаю и сообщу вам своё мнение, – ответил Ресовский. – Я уверен, что мы подберём для вас подходящий вариант. А сейчас позвольте откланяться. Я вижу, что мой начальник собирается уезжать. Пойду провожу его.

Ресовский отправился вслед за министром, а камер-фрейлина, выйдя через боковые двери, пошла к себе в комнату. Душа её пела от восторга. Как удачно всё сложилось! Князь понял её однозначно и при этом не отказал. Взялся обсуждать предложение. Конечно, по знатности рода они не были ровней, но Ресовского гонит к Наталье приворот, да и родственные связи с Аракчеевым его явно впечатлили. А что касается пяти тысяч, то ещё два месяца – и у Натальи соберётся такая сумма. Кладовая ещё полным-полна. Надо будет завтра же отвезти добычу к ростовщику. Задумавшись, Сикорская поднялась по лестнице на антресоли, свернула во фрейлинский коридор и вдруг, будто налетев с разбега на стену, остановилась.

Дверь её комнаты кто-то распахнул настежь, а внутри было светло, как днём. У стола стояла императрица со своей мерзопакостной собачонкой на руках, рядом с ней – фрейлина Орлова, у шкафа, где Наталья прятала украденные вещи, что-то рассматривал граф Кочубей. Боясь выдать своё присутствие, Сикорская перестала дышать. Она услышала, как граф обратился к Елизавете Алексеевне.

– Ваше императорское величество, дело совершенно ясное: из кладовой давно пропадают вещи – обергофмейстерина советовалась со мной по этому поводу. Я стал разрабатывать план по поимке вора, но сегодня, когда из-за собачки начальнику караула пришлось вскрыть дверь в эту комнату, я даже не надеялся, что мы найдём доказательства моей правоты. К счастью, ваша левретка помогла нам.

Лицо императрицы исказила гримаса брезгливого отвращения.

– Это невозможно простить! Сикорская должна немедленно покинуть дворец, – твёрдо сказала она. – Мне всё равно, что скажет Аракчеев! Я сама поговорю с государем об этом мерзком случае.

Животный ужас, накрывший Наталью при одном упоминании имени грозного кузена, опалил всё внутри. Бежать! Немедленно бежать! Она сделала шаг назад, надеясь уйти незамеченной, но её движение привлекло внимание собачки. Роза повернула головку в ту сторону, где пряталась Сикорская, и залаяла. Наталья вдруг осознала, что светлое пятно её платья слишком заметно в темноте коридора, и поняла, что поимки не миновать. Граф Кочубей рванулся к Наталье и, взяв за руку, потащил её в освещённое пространство комнаты.

– Извольте объясниться, сударыня, – рокотал он, подводя Сикорскую к императрице. – Откуда в вашем шкафу вещи, принадлежащие её императорскому величеству?

– Мне их подкинули! – огрызнулась Сикорская. – Я не знаю, кто меня оболгал и подбросил мне эти предметы, но я буду жаловаться!

– Вы сейчас же покинете дворец! – приказала Елизавета Алексеевна. – Граф за этим проследит. Вам предоставят экипаж и довезут туда, куда скажете. Это всё!

Унося на руках собачку, императрица развернулась и вышла из комнаты. Орлова поспешила за ней. Кочубей отпустил руку Натальи и приказал:

– Собирайтесь, у вас есть четверть часа. Берите лишь то, что сможете унести, остальные вещи вам пришлют по адресу, который вы сообщите.

Сикорская молча подошла к шкафу и вынула тёмный вдовий салоп. Она натянула его поверх бального наряда, связала в узел два повседневных платья, несколько рубашек и юбок. Она сменила бальные туфли на крепкие ботинки и, холодно глянув на Кочубея, сказала:

– Я готова. Вы сами проводите меня до экипажа?

– Угадали… – отозвался граф.

Они шли по коридорам, и Сикорская сквозь ресницы наблюдала, как Кочубей поглядывает на неё. Наталья про себя усмехнулась: если бы её провожатый знал, что все деньги, которые она добыла, продавая вещи императрицы, зашиты в подкладку старого вдовьего салопа, он бы его отнял, а так бывшая камер-фрейлина без помех уносила с собой более четырех тысяч рублей. Кочубей привёл Наталью в караульное помещение и, вызвав кучера, велел тому заложить лошадь и отвезти даму туда, куда она пожелает.

Когда Сикорская села в экипаж, граф развернулся и ушёл обратно в подъезд. Наталья могла отправиться лишь в одно-единственное место, и она велела кучеру ехать на Охту. После полуночи прошло уже более четырех часов, когда Сикорская добралась до дома мадам Клариссы. Отпустив возницу, Наталья зашла с переулка во двор, нащупала нужное место на стене дома и надавила. Потайной ход открылся. Уже через минуту Сикорская расположилась в хозяйской спальне.

«Теперь спать! – велела она себе. – Чай не впервой в грязи валяться. Но только в этот раз это отнюдь не конец: Ресовский уже не сбежит, да и Минкина меня любит, без помощи не оставит».

Крепко подбив отсыревшие в нетопленном доме подушки, Наталья кинула поверх покрывала два одеяла из соседних комнат, легла, закрыла глаза и сразу же провалилась в черноту изматывающего кошмарами сна.

В Зимнем дворце о позорном происшествии с камер-фрейлиной пока знали лишь те, кто беседовал с Сикорской в её комнате, да ещё один человек. Вот его-то и поджидали в караульном помещении граф Кочубей и фрейлина Орлова. Сидели они в караульне с самого отъезда воровки, давно перебрали всевозможные темы для разговоров и теперь молчали.

– Эх, надо было мне с вами поспорить, Агата Андреевна, – прервал паузу Кочубей. – Не верю я, что Сикорская решится на такую наглость.

– Посмотрим, – отозвалась Орлова, но потом смилостивилась над «неверующим Фомой» и подсказала: – Вы помните, что сделал Аракчеев с собственной молодой женой, когда узнал о её нечистоплотном поступке? А ведь бедная графиня всего-то приняла небольшое денежное подношение.

– Ну помню: он жену выгнал!

– Вот именно! А Сикорская ему всего лишь кузина, да к тому же она обворовывала не кого-нибудь, а императрицу. Аракчеев с такой родственницы шкуру спустит, а может, и вовсе на каторгу отправит. Так что не сунется к нему Сикорская. Другой родни у неё в столице нет, подруг у этой ведьмы отродясь не было, так что путь ей один – в дом мадам Клариссы. Если она знает о существовании тайного входа, а я думаю, что так оно и есть, то, считай, мы с вами уже определили того, кто открыл убийце дорогу.

Кочубей с сомнением приподнял брови.

– А почему вы уверены, что сама Сикорская не убивала? – спросил он.

– Давайте подождём возвращения нашего «возницы», – предложила Орлова. – Вдруг я всё-таки ошибаюсь, а вы выиграете наш спор…

Кочубей согласился. Впрочем, ждать им пришлось недолго: вскоре появился замаскированный под кучера городовой.

– Ну что? – нетерпеливо спросил граф.

– Как вы и предупреждали, ваше сиятельство, дама поехала на Охту. Остановить велела, не доезжая одну улицу до нужного дома. Я сделал вид, что развернулся в обратную сторону, а сам чуть погодя двинул следом. В нужный двор она зашла не в калитку, а через сад с переулка. Повозилась чуток у стены и как будто бы растворилась. Света внутри не зажигала. Я подождал с полчаса, а потом поехал обратно.

– Молодец! Теперь иди отдыхай. Завтра сообщу твоему начальству, чтоб наградили тебя за верную службу!

– Служу Царю и Отечеству! – обрадовался городовой, он распрощался и вышел, а граф Кочубей склонил перед фрейлиной голову.

– Ну что ж, Агата Андреевна, снимаю шляпу! Может, вы теперь мне объясните, что нас ждёт дальше?

Глава двадцать четвёртая Венчание у гроба

Что дальше?.. Ольга развернула измазанный кусок бязи и с отвращением посмотрела на куклу. Эта крохотная восковая фигурка уже принесла столько зла! Вспомнились слова Татариновой. Та предлагала растопить воск, трижды повторив: «Отпускаю тебя».

Княжна поставила на стол широкую чашу для умывания и налила в неё кипяток из выпрошенного на кухне чайника, развернула грязный лоскут, перекрестилась и, повторив нужные слова, бросила восковую куклу в горячую воду. На её глазах фигурка начала оплывать, а потом превратилась в белёсый рыхлый налёт, затянувший всю поверхность воды. Среди этой мути сиротливо плавало пробитое сердечко, а со дна тускло краснела скрученная нитка. Сразу же стало легче – наконец-то любимый свободен от подлых козней опасной женщины.

– Будь счастлив! – глядя на пробитое сердечко, прошептала Ольга. – Теперь твои путы разорваны, ты должен жить полной жизнью.

Она боялась даже подумать о том, что для неё в этой жизни не окажется места. Нужно надеяться! А для этого – взять себя в руки и успокоиться. Постепенно это удалось, и Ольга задумалась, как уничтожить следы того, чем она сейчас занималась. Печей в комнатах фрейлин не было, лишь вдоль стен проходили широкие вытяжные трубы с нижних этажей, поэтому сжечь остатки воска и тряпки Ольга не могла. К счастью, Нева из-за тёплой зимы так и не встала и по-прежнему темнела в гранитной раме парапетов. Княжна накинула на плечи шубку и побежала к служебной лестнице. Слава богу, по пути она никого не встретила и беспрепятственно выбралась на улицу.

Спустившись по гранитным ступеням, Ольга глянула в чернильно-синюю воду. Порывы резкого ветра гнали по ней серебристую рябь. Не зная, что нужно говорить, княжна обратилась к реке на свой лад:

– Пожалуйста, унеси весь этот ужас в море, утопи его в самой глубине, чтобы он никогда больше оттуда не поднялся.

Размахнувшись, Ольга бросила в воду измазанное тряпьё, туда же вылила содержимое чаши, а потом швырнула и её саму.

«Завтра же привезу из дома новую миску! Пусть в моей комнате всё будет чисто».

– Холли!

Княжна обернулась на крик, к ней спешила Орлова.

– Пойдёмте скорей! – воскликнула Агата Андреевна. – Вы знаете последнюю новость? Сикорская оказалась воровкой, и её выгнали!

– Мне всегда казалось, что камер-фрейлина что-то скрывает. Только я не думала, что она ворует. Как это выяснилось? – стараясь не выдать своей радости, отозвалась Ольга.

Орлова повторяла ей то, что ночью обговорила с Кочубеем, а сама наблюдала. Княжна и бровью не повела, как будто и не она устроила весь этот ночной переполох. Ничего не скажешь – молодец! За разговором они дошли до приёмной, где собрались остальные фрейлины.

– Агата, мы не знаем, что делать! – пожаловалась Орловой княжна Варвара. – Недавно приходил государь, долго беседовал с супругой и ушёл очень расстроенный, а Елизавета Алексеевна заперлась в спальне и просила её не беспокоить.

– Наверное, ей это неприятно, – предположила Ольга – Это так мерзко, когда у тебя крадут.

– Да уж, ничего хорошего, – согласилась Струдза. – У меня однажды на ярмарке срезали ридикюль, так я потом ходила как оплеванная. Денег там было совсем чуть-чуть, но уж очень всё это оказалось унизительным.

Фрейлины принялись вспоминать подобные истории, а княжна задумалась. Женщина, покусившаяся на её счастье, поплатилась крахом всей своей жизни. По крайней мере, Ольга была отомщена, но восторга почему-то не чувствовала. А ещё говорят, что месть сладка! Оказывается, радость мести – лишь на мгновение, а потом приходит равнодушие. Так, может, и не стоит тратить силы на месть?

Княжна вдруг поняла, что потеряла нить разговора. Нельзя, чтобы фрейлины это заметили. К счастью, остальным было не до Ольги, они обсуждали князя Ресовского. Тот вчера всех удивил, пригласив на танец камер-фрейлину.

– Что вы, Роксана! – горячилась Туркестанова. – Ресовский вообще никогда на балах не танцевал (вы же прекрасно знаете причину такого поведения!) и вдруг он приглашает Сикорскую, да ещё в тот день, когда камер-фрейлину выгоняют из дворца. На лицо явный расчет: дело в её родстве с Аракчеевым. Князь решил переметнуться от министра Голицына к более сильному покровителю, и вдруг – такой конфуз!..

– Возможно, что это случайность, а камер-фрейлину он пригласил, чтобы никто не подумал, что его потянуло к женщине, ведь Сикорская – дурнушка, – засмеялась Струдза.

– А почему он не может танцевать с красивыми? – удивилась Ольга.

Старшие фрейлины переглянулись и закатились от смеха. Княжна тут же догадалась о причине их веселья и вспыхнула.

– Не обижайтесь, дорогая, – вытирая слёзы, повинилась Роксана, – но весь Петербург знает, что друзья обер-прокурора Священного синода не любят женщин, а предпочитают исключительно мужское общество. Государь наш на этот счет очень либерален: сам ценит дам, но и тех мужчин, кто не совпадает с ним во вкусах, не притесняет. Половина высших сановников любят друг друга.

В разговор вмешалась Орлова и тактично сменила тему, дав Ольге возможность успокоиться. Но это оказалось не так-то просто, княжну потянуло домой. Она вдруг осознала, что её услуги пока императрице не требуются. Так почему же не вернуться на Миллионную? Ольге очень хотелось вымыться – казалось, что её руки до сих пор горят от прикосновений к проклятому воску. Разыскав обергофмейстерину и сославшись на головную боль, княжна отпросилась. Волконская отпустила её и даже вызвала к крыльцу дежурный экипаж.

В тёплой ванне Ольге стало легче, а следом улучшилось и её настроение. Приятная истома окутала тело, все мысли куда-то исчезли, в душе разлился покой. Но вдруг резкая боль располосовала Ольгин живот, потом ещё и ещё раз. Княжна вцепилась в края ванны. Она боялась упасть в обморок и утонуть, но страшнее было другое – Ольга теперь точно знала, что рано обрадовалась. Уже поверженная, Сикорская отомстила ей из той ямы, куда только что рухнула. Правда была на стороне камер-фрейлины: Ольга оказалась неспособной зачать ребёнка.

Когда экипаж княжны Черкасской свернул на Миллионную улицу, на Невский проспект со стороны Охты выехала ямская пролётка. Закутавшись во вдовий салоп, в ней восседала Сикорская. Наталья ехала в дом князя Ресовского, гадая, знает ли тот об её изгнании. Хотя, по большому счёту, разницы не было. Если не знает сейчас, то узнает завтра…

Пролётка остановилась у крыльца сероватого трехэтажного дома с белыми мраморными пилястрами по фасаду. Сикорская расплатилась с ямщиком и постучала в дверь. Худой лакей в зелёной ливрее открыл ей и осведомился, что даме угодно.

– Я приехала к его светлости, – сообщила Сикорская. Она успела заметить презрительный взгляд, брошенный слугой на вдовий салоп, и её тон сделался высокомерно-жёстким: – Доложи барину, что прибыла госпожа Сикорская. Да пошевеливайся!

– Слушаюсь, – промолвил слуга, но его смирение не обмануло Наталью – лакей очень сомневался, что их барин захочет говорить с такой оборванкой.

Однако, вернувшись, слуга повёл себя гораздо любезней:

– Шубу не изволите снять? – осведомился он. – Я приму.

– Не нужно, – отказалась Сикорская, не желая рисковать деньгами. – Здесь не жарко.

– Как же! Не жарко… – пробурчал лакей, но пригласил гостью проследовать в кабинет.

Он отворил дверь, и Наталья прошла в комнату. Сидевший за столом Ресовский, поднялся ей навстречу.

– Чем обязан, мадам? – спросил он и пригласил: – Проходите… Вот в это кресло пожалуйте.

Сикорская огляделась по сторонам и оценила тяжёлую дорогую мебель с бронзовыми накладками в виде стрел и мечей, исполинских размеров письменный стол и глубокие резные кресла. В кабинете не было ни одного портрета или картины, и, несмотря на роскошь обстановки, комната казалась безликой. Наталья села на указанное ей место. Она ждала вопросов хозяина.

– Итак, сударыня?.. – повторил Ресовский.

– Я приехала услышать ответ на своё вчерашнее предложение.

– По-моему, «вчера» разительно отличается от «сегодня», – усмехнулся князь. – Вчера вы были камер-фрейлиной императрицы, кузиной всесильного военного министра, а сегодня я даже и не понимаю, кто вы есть на самом деле.

«Знает, – поняла Наталья. – Да и бог с ним, это не помешает расставить всё по своим местам».

Она подняла на собеседника непроницаемый взгляд и отчеканила:

– Я думаю, что это недоразумение. Меня оболгали, подбросили мне чужие вещи, а навредить хотели графу Аракчееву. Мы с ним потом по-родственному во всём меж собой разберёмся. Я приехала выяснить наши с вами отношения.

– Почему вы считаете, что они у нас есть? – удивился Ресовский. – А тем более после того, что с вами случилось.

– Вы пригласили меня танцевать на вчерашнем балу. Мы потом долго беседовали. Вы обнадёжили меня! – гнула своё Сикорская, хотя и чувствовала, как почва уходит у неё из-под ног.

– Вы перечислили обычные знаки внимания – они ничего не значат! У меня нет обязательств перед вами.

– Но как же так?! – испугалась Наталья. – Вы искали моего общества, дали понять, что имеете на меня виды.

– Да, не отрицаю, виды на вас у меня есть, только боюсь, что они вам не понравятся, – ухмыльнулся Ресовский. – Впрочем, если вы настаиваете, я могу изложить свои мысли.

– Излагайте!

– Я не женат и жениться не собираюсь, но сейчас я – единственный представитель рода. Мне нужен наследник. Если вы в состоянии родить ребёнка, я сделаю своё предложение, если нет – то разговор окончен.

– Я могу иметь детей, я уже родила сына, он живёт с родителями моего покойного мужа, – объявила Сикорская.

– Мне всё равно, какого пола будет ребёнок, в моей ситуации даже лучше, если родится девочка. Я поступлю так же, как поступил Аракчеев со своей Минкиной. Я выдам вас замуж за умирающего человека. Мой управляющий болен чахоткой и долго не проживёт, а потом я из самых благородных побуждений усыновлю или удочерю ребёнка.

– А как же я? – прошептала изумлённая Сикорская. – Ребёнок должен быть законным. Зачем усыновление?

– А вам – много чести! – фыркнул князь. – Но пора заканчивать разговор. Или соглашайтесь, или уезжайте…

Чтобы не разрыдаться у него на глазах, Наталья собрала всё своё мужество. Справилась – не заплакала.

– Я согласна, – прошептала она, но потом, вспомнив ворожею и безумные деньги, заплаченные за приворот, спросила: – Неужели вас совсем ко мне не тянет? Мне казалось, что вы думаете обо мне…

– Да, в последнее время я и впрямь думал о вас и не мог понять почему, пока до меня не дошло, что вы – именно та женщина, кто родит мне наследника. Поняв это, я сразу успокоился. А что касается слова «тянет», то должен вас разочаровать: меня вообще не тянет к женщинам. Даже оплодотворить вас мне будет не так-то просто. Но это всё мы обсудим потом. Приезжайте через два дня, к полудню. Я обвенчаю вас со Смушкевичем и поселю во флигеле. Будете там жить, пока не родите, а потом решим, что с вами делать.

Обозначив, что разговор закончен, Ресовский встал из-за стола. Наталья поднялась вслед за ним и сразу же рухнула обратно – ноги её не держали.

– Мне плохо, ног не чувствую, можно мне уже сегодня остаться здесь? – затравленно прошептала она.

– Через два дня, – холодно повторил Ресовский. – Вас проводят и отвезут, куда скажете, а мне пора к министру.

Он распахнул дверь, окликнул слугу и распорядился:

– Найдите для дамы извозчика и выпроводите её.

Не оглядываясь, Ресовский вышел из комнаты.

Слуга помог Наталье подняться и повёл к выходу. По дороге он успел крикнуть дворовому пареньку, чтобы тот нашёл извозчика, и пока Сикорская дотащилась до двери, парнишка уже отрапортовал, что пролётка ждет у крыльца. Слуга усадил в неё Наталью. Возница принялся разворачивать лошадь, чтобы ехать на Охту, и Сикорская с раздражением узнала в нём того самого извозчика, который вез её сюда. Впрочем, какая теперь разница? Наталья сразу углубилась в свои печальные мысли:

«Господи! Ну почему так не везёт? Зачем я выбрала Ресовского, когда могла опоить при дворе любого? – терзалась она. – К чему была вся эта спешка?»

Ответ Наталья прекрасно знала: дело было в известии, что Курский сбежал. Она просто запаниковала. Сама виновата. Мать ведь всегда твердила, что никогда нельзя спешить, а Наталья всегда поступала назло ей.

Сикорская вдруг впервые с сожалением поняла, что никогда не слушала советов матери. А вдруг мать смогла б спасти Наталью от сделанных ошибок? А может, дело в другом и все её беды от сотворённого зла? Наталья ненавидела собственных родителей, обманом использовала мужа, и даже к сыну была равнодушна. Ведь уехав, она ни разу не вспомнила о ребёнке.

«Я не думала о Брониславе, потому что у мальчика всё хорошо. Дед и бабка любят его, мой сын будет богатым, – оправдывалась Сикорская. – Может, я просто не знаю, как вести себя с детьми? Наша мать всегда была очень суровой».

Наталья задумалась о предложении, сделанном Ресовским. Получить наследника – естественное желание для мужчины, а тем более – богатого и знатного. Но как же она? Неужто у князя хватит жестокости оторвать её от ребёнка и выгнать? Бог весь… Этот лощёный красавчик способен и на большее. Как бы то ни было, дети быстро не рождаются, а за это время можно что-нибудь придумать и обвести Ресовского вокруг пальца. Наталья повеселела, успокоилась, и будущее перестало казаться ей таким беспросветным.

Два дня спустя во флигеле, где помещался безнадёжно больной управляющий Смушкевич, стояли Наталья, немолодой усталый батюшка и князь Ресовский. Жених лежал в постели, лицо его было измождённым, похожим на череп, глаз бедняга так и не открыл.

– Ваша светлость, жених-то без памяти, – неуверенно заметил священник. – Как же венчать его?

– Вы уж постарайтесь, батюшка! – жёстко отрубил Ресовский. – Я думаю, что всё будет по закону.

Священник вздохнул, открыл томик в потёртом окладе, что-то забормотал себе под нос. Не было ни аналоя, ни венцов, всё это походило на бред, однако Наталья не возражала. Она пока была не в том положении, чтобы диктовать условия. Ничего! Она подождёт и, когда придёт время, нанесёт ответный удар и вырвет у судьбы главный приз, а сейчас что ж – можно и промолчать. Надо усыпить бдительность Ресовского. Пусть он успокоится и пустит Наталью в свой дом, а когда она забеременеет, тогда и будет видно, кто станет диктовать условия.

Батюшка протянул Сикорской тонкое оловянное кольцо и предложил:

– Наденьте на палец супругу.

Наталья содрогнулась от омерзения, но продвинула гладкий ободок по холодному пальцу полутрупа, выбранного ей в мужья по капризу судьбы. Батюшка сам надел кольцо на её палец. К счастью, хотя бы оно оказалось золотым. Пробормотав, что объявляет Смушкевича и Сикорскую мужем и женой, поп удалился вместе с князем в соседнюю комнату. Наталья осталась наедине с супругом. Она вгляделась в его лицо, и ей показалось, что новобрачный не дышит.

– Батюшка, гляньте! – позвала Наталья. – Мой муж не скончался ли?

Из соседней комнаты вышел поп, а за ним, убирая в карман сюртука плотный лист, появился Ресовский. Оба они склонились над кроватью и переглянулись.

– Мне кажется, что новобрачная права, – нерешительно признал батюшка, всё ещё пытаясь нащупать пульс на шее у больного, но потом сдался и забубнил: – Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего…

– Пойдёмте, мадам. Батюшка без нас справится, – предложил Ресовский.

Он вывел Наталью из флигеля. Они прошли через двор, и князь открыл дверь своего дома.

– Я так понимаю, что вам не захочется находиться в комнатах, где умер ваш супруг, – иронично заметил он. – Раз так вышло, я ненадолго поселю вас здесь, в свободной спальне, а потом переберётесь во флигель. Можете даже вступить в права наследства после супруга. Все, что там найдёте – ваше.

Ресовский толкнул дверь одной из комнат второго этажа и пропустил в неё Наталью.

– Располагайтесь пока здесь, а у меня – дела. Так что не обессудьте!

Князь ушёл.

Сикорская осталась одна. Это венчание с мертвецом повергло её в ужас. Наталья ведь точно и не знала, надевала она кольцо на руку живому или уже трупу. На мгновение ей показалось, что новый муж утащит её за собой в могилу.

«Я не поддамся страхам, хватит и прежних ошибок, – осадила себя Сикорская. – Теперь я буду жёсткой и собранной. Никакой суеты, никаких страхов, никаких необдуманных поступков».

Это помогло. Поняв, что больше не дрожит, Наталья сняла свой салоп и повесила его в шкаф. Главное теперь – сохранить деньги. Надо сделать так, чтобы никто не догадался про зашитое в подкладке серебро. Она позвала слугу и велела съездить в Зимний дворец, найти начальника караула и забрать вещи камер-фрейлины Сикорской. Убедившись, что экипаж отправлен, Наталья от радости потерла руки – по крайней мере, заносчивые фрейлины узнают, что она живёт не где-нибудь, а на Невском проспекте, в доме одного из лучших женихов России. А дальше будет видно. Сикорская твёрдо знала, что она ещё станет хозяйкой этого прекрасного особняка. У неё родится ребёнок, и князь усыновит младенца как наследника. Ну, а потом мало ли что может случиться?.. Вдруг Ресовский отравится грибами или упадет с лошади?

Наталья представила лицо умирающего князя и заулыбалась. Она ещё насладится этим упоительным зрелищем, вот тогда и шепнёт ему на ухо, что не нужно было обижать Сикорскую. Она ведь не шиш-гола какая-нибудь, она – дворянка, и все обязаны вести себя с ней почтительно!

Глава двадцать пятая Августейшее повеление

Кабинет обергофмейстерины был явно мал, а вот выложенная бело-голубыми изразцами печка – слишком велика, и при закрытой двери эта клетушка сильно напоминала хорошо натопленный предбанник. Однако приоткрыть дверь для доступа воздуха было невозможно: граф Кочубей не хотел афишировать своё нынешнее пребывание во дворце. Оставалось терпеть. Спина Виктора Павловича уже взмокла, а из-под волос то и дело стекали предательские струйки пота.

– Чёрт побери! – пробурчал он себе под нос. – Да где же она пропадает?

Тирада эта относилась к фрейлине Орловой – граф послал ей записку ещё с полчаса назад, но Агата Андреевна почему-то не спешила. Этак можно и совсем свариться! Кочубей попробовал растрясти давно не открывавшееся окно, но это оказалось не просто. Наконец рама хрюкнула и сдалась – внутренняя створка открылась. Помучившись ещё и с внешней, Кочубей наконец-то распахнул окно и с удовольствием вдохнул сырой и холодный воздух.

«Что за зима нынче? Снега, поди, так и не дождёмся», – посетовал он, глядя на мокрую брусчатку. Силуэт Петропавловской крепости еле проступал сквозь сизую дымку дождя.

За его спиною хлопнула дверь, и Кочубей обернулся.

– Добрый день, Виктор Павлович, – улыбнулась с порога Орлова и извинилась: – Вы уж простите, что задержалась. Эта мерзкая история очень расстроила императрицу, и Елизавета Алексеевна третий день недомогает. Да и разговор у неё с государем, похоже, не получился.

Кочубей пододвинул фрейлине кресло и лишь тогда подтвердил:

– Вы правы, этот разговор не получился, как, впрочем, и у меня с государем. Я сообщил его величеству обо всех подробностях дела, умолчав лишь о своём визите к императрице-матери и о вашем участии. Александр Павлович выслушал меня, а потом выразился совершенно однозначно: «Сикорская – человек случайный. Граф Алексей Андреевич даже представить себе не мог, что его протеже окажется воровкой. Аракчеев уже порвал с этой женщиной, и теперь его семья больше не считает её роднёй». Военный министр настолько расстроен всей этой историей, что даже занемог, а поскольку его здоровье драгоценно для Российской империи, то государь предложил мне о несчастной краже просто забыть.

Орлова вздохнула:

– Нельзя сказать, что я удивлена… Но как понять его величество? Кроме кражи есть ещё и убийство. Государь предлагает не искать убийц?

– Не совсем так. Его величество распорядился спустить расследование этого дела туда, где ему и место – на Охту. Пусть пристав бегает. Если тот убийц не найдёт, никто ему претензий предъявлять не станет, а мы с вами, Агата Андреевна, с этой самой минуты – полностью свободны.

– Я служу вдовствующей императрице, и своё задание получила от нее, – напомнила Орлова.

Иронично поднятые брови Кочубея стала ей ответом. Граф выразительно хмыкнул. Поинтересовался:

– Неужто вы полезете в жернова между членами августейшей семьи? На вас это не похоже.

– Не полезу, – усмехнулась Орлова. – Более того, я завтра же сверну все свои дела и уеду в Павловск. Но сегодня мы с вами пока ещё здесь, и ничто не мешает нам обсудить случившееся, как будто бы решение ещё не принято.

Кочубей заулыбался:

– Давайте! Кто первый?

– Позвольте мне. Начну с того, что произошло наутро после выдворения Сикорской. Я уже рассказывала вам обо всём, связанном с отношениями между Курским, его невестой и камер-фрейлиной. Я была уверена, что Сикорская сделала приворот на князя Сергея, а Ольга Черкасская увидела, как с её мужчиной творится неладное, и побежала за помощью к «провидице» Татариновой. Мы не знаем, какой совет получила княжна, но, как бы то ни было, Ольга стала искать подтверждение своим подозрениям. Так она и попала в комнату Сикорской.

Ворованные вещи и разоблачение я опускаю. Вы лучше меня всё знаете. Вернёмся к привороту. Ольга нашла в вещах соперницы восковую куклу. Я следила за дверью княжны и заметила, когда Черкасская вышла с большой миской в руках. Ольга выбралась из дворца по чёрной лестнице. Я собственными глазами видела, как княжна выкинула в Неву какие-то тряпки, потом выплеснула содержимое чаши, а следом в воду полетела и сама посудина.

С самого начала Кочубей слушал фрейлину с явным скептицизмом, однако не перебивал, но тут уже не выдержал:

– Голубушка, вы только увольте меня от дамских суеверий. Ну что это – «восковая кукла»? Это всё равно что перед боем кавалеристам вместо шашек раздать «волшебные палочки».

– Но мы же с вами разбираемся в преступлении, где мотивом является желание заполучить богатого мужа, а орудиями служат как раз те самые восковая кукла и заговорённая вода.

– А откуда вы про воду-то знаете?

– В комнате Сикорской, пока вы успокаивали императрицу, я отвернула пробку с найденного серебряного флакона. Пробка оказалась притёртой, поэтому и сохранила внутри влагу. На донышке ещё были остатки воды.

– Ну и что?

– Я видела, где Сикорская прятала этот флакон. Впрочем, она его могла даже и не прятать, а просто забыть. В буфете малой столовой! Вы понимаете, почему этот флакон там оказался?

Кочубей, как видно, совсем запутался и уже начал сердиться: брови его насупились, а взгляд заледенел.

– При чём здесь буфет?! – гаркнул он.

– Приворот с куклой у Сикорской не задался. По крайней мере, первая жертва – князь Курский – сбежал от неё в чужую страну, да ещё успел сделать предложение другой женщине. У камер-фрейлины оставалась ещё одна попытка – приворот на месячную кровь. Этот ритуал считается очень сильным, но, чтобы всё получилось, заговорённую воду нужно влить в бокал жертвы. Сикорская так и сделала: она кого-то напоила, подав ему стакан или бокал, взятый из этого буфета. Осталось назвать имя второй жертвы, но я думаю, что вы и так его уже знаете.

– Ресовский, – признал граф. – Наша воровка отправилась к нему на следующий же день после изгнания из дворца, а сегодня вновь торчит в его доме с самого полудня.

Агата Андреевна довольно улыбнулась: ещё бы, ведь в точку попала! Поинтересовалась:

– Вы установили за Сикорской постоянную слежку?

– Да, пристав нашёл молодого и толкового помощника городового, переодел парня извозчиком и определил на постой в один из соседних домов.

– В переулок?

– Туда… – усмехнулся оттаявший Кочубей и спросил: – Разбирая вашу теорию, может, вы мне объясните, зачем женщине привораживать приверженца содома? Какой для Сикорской может быть от этого толк?

Орлова лишь развела руками:

– Я и сама в недоумении. Возможно, что сначала камер-фрейлина не знала о пристрастиях князя, а потом менять хоть что-то стало уже поздно. Может, государь и не далёк от истины? Нужно пустить это дело на самотёк, а сделанные Сикорской подлости и так отольются этой дряни горькими слезами. Ресовский – человек жёсткий, если не сказать более. Так что заплатит она и за Струдзу, и за Туркестанову, и за Черкасскую.

– О чём вы?

– Она же специально подкинула на место преступления вещи императрицы и добавила к ним кольцо Роксаны. Пыталась навести подозрения в воровстве на Струдзу. Сикорская знала о предстоящем замужестве Роксаны (а это просто блестящая партия) и страшно ей завидовала. Но скандала не случилось, и камер-фрейлина решила, что полиция не связала найденные вещи с царским двором, и тогда Сикорская совершила главную ошибку: принесла в дом портрет императора.

Кочубей кивнул и, подтверждая мысль Орловой, добавил:

– Мы точно знаем, когда заколотили двери. Так что принести миниатюру в дом мог лишь человек, знающий о существовании тайного хода и при этом вхожий во дворец.

– Вот именно! Сикорская не раздумывая принесла в жертву княжну Варвару, поскольку и ей тоже завидовала. Ведь Туркестанова немолода, но весёлый характер и редкостное обаяние обеспечили ей и привязанность августейшей особы, и страстную любовь молодого красавца.

– Вы хотите сказать, что Сикорской было всё равно, кто из этих двух фрейлин пойдёт «под нож»?

– Она, конечно же, хотела расстроить счастье обеих, но кроме прочего ей понадобился «козёл отпущения» в истории с воровством. Сикорская понимала, что когда-нибудь пропавших вещей хватятся, и постаралась заранее отвести от себя подозрения.

Кочубей задумался. На переносице его проступила глубокая морщина, а взгляд стал отчуждённым. Он как будто что-то мысленно взвешивал. Орлова с интересом за ним наблюдала. Наконец граф окинул её испытующим взглядом и спросил:

– Вы по-прежнему считаете, что Сикорская не убивала француженку?

– Конечно! Если бы камер-фрейлина была убийцей, то никогда не решилась бы оставить на месте преступления вещи, которые могут привести к ней. То, что Сикорская это сделала, говорит о том, что подспудно она за себя не боялась, а значит, и не убивала.

– Тогда как же она узнала о готовящемся убийстве, чтобы подкинуть в дом нужные вещи?

– Её попросили открыть тайный проход в дом.

– И кто же этот злоумышленник?

– Тот, кто удалил на этот вечер из дома Клариссы девушек-прислужниц.

– Минкина? – поразился граф. – Но ей-то зачем убивать ворожею?

– Скорее всего, из-за шантажа.

– Да… Может, вы и правы. Эта деревенская Мессалина явно постаралась бы на корню пресечь действия шантажистки. Ходят слухи о невероятной, даже какой-то звериной, жестокости Минкиной.

– Ну, а графа Аракчеева мы с вами оба знаем. Если бы поступки его любовницы получили огласку, и военный министр вдруг поверил, что она манипулирует им с помощью чёрной магии, конец Минкиной был бы ужасен, – заметила Орлова.

Граф кивнул, здесь и обсуждать было нечего – фрейлина попала в самую точку. Он попросил:

– Вы уж, Агата Андреевна, изложите свою версию полностью.

– Я думаю, что к мадам Клариссе Минкина захаживала давно. Она же привезла в этот дом и Сикорскую. Не будем обсуждать, откуда эти две дамы узнали про тайный ход, это всё равно будет гаданием на кофейной гуще. Мы с вами знаем, что Сикорская ночует в заколоченном доме, пробираясь туда именно тайным путём. Мне кажется, что события развивались таким порядком: Кларисса начала шантажировать Минкину, а та задумала убить француженку. Подобную миссию аракчеевская метресса должна была доверить тому, кто её не подведёт, – преданному лично ей человеку, которому вполне по силам убить старуху.

– Вы намекаете на любовника? – уточнил министр.

– Да, и этот человек полностью зависит от Минкиной. Так что он – молодой и сильный мужчина, скорее всего, из крепостных. Он имеет возможность ездить по городу, ведь Сикорскую нужно было доставить на Охту, а потом вернуть обратно во дворец, пока никто её не хватился.

– Ну понятно! Вы хотите сказать, что искать нужно среди аракчеевских кучеров. Выбирай самого смазливого – не ошибёшься.

– Похоже на правду, – расхохоталась фрейлина. – Как говорится, не в бровь, а в глаз.

– Но я вас перебил. Будьте добры, продолжайте.

Орлова лишь по-детски развела руками.

– Да рассказывать больше и нечего. Минкина попросила камер-фрейлину помочь – открыть для убийцы тайный вход в дом. Сикорская пообещала и тут же смекнула, что может использовать преступление в собственных целях. Когда «кучер» убил француженку, камер-фрейлина подкинула на место преступления вещи императрицы и кольцо Струдзы. Ну, а потом, решив, что полиция ни о чём не догадалась, Сикорская вернулась и добавила «однозначную» улику, не понимая, что уже явно перестаралась.

– Слишком много желаний сразу: и мужчин привораживать, и свою вину на других перекладывать. Тут и у умного преступника ум за разум зайдёт, а наша воровка не семи пядей во лбу: это же надо было догадаться – приворожить женоненавистника! Впрочем, что теперь рассуждать – мы с вами получили однозначный приказ свернуть дознание.

– Не совсем так, – возразила фрейлина. – Я вообще пока никаких указаний от императрицы-матери не получала, а вам было предложено направить дело по инстанции, то есть вернуть его частному приставу с Охты. Капитан Сысоев показался мне человеком толковым. Вы же сказали, что он установил за домом наблюдение, вот пусть и продолжает следить. Рано или поздно Сикорская окажется в острой ситуации и будет вынуждена признаться. Нам надо просто подождать.

Кочубей подумал и согласился:

– Пусть будет так. Я сам поговорю с приставом. Если вдруг он сможет хоть за что-то уцепиться, я тут же об этом узнаю. – Граф сделал долгую театральную паузу, а потом лукаво добавил: – Вы, разумеется, будете знать столько же, сколько и я.

Глава двадцать шестая Роковые письма

Сколько же народу, просто столпотворение! Огромный зал Казанского собора был забит так, что и яблоку негде было упасть. Гости, приглашённые на венчание графини Натальи Белозёровой и светлейшего князя Никиты Черкасского, соседствовали с любопытствующей публикой. Как только зрители смекнули, что церемонию почтила своим присутствием сама императрица Елизавета Алексеевна, количество любопытных, пожелавших лицезреть новобрачных и государыню, стало быстро расти и уже вскоре превысило все разумные пределы. Приглашённые гости, с почтением отступив от членов семьи, государыни и фрейлин, занявших места сразу за спинами жениха и невесты, стояли в центральном нефе. Посторонние теснились меж розовых гранитных колонн в северном и южном приделах. Толпа зевак так уплотнилась, что любопытным пришлось залезать на цоколь колонн, лишь бы всё получше рассмотреть.

Невеста – в брабантских кружевах, с белыми розами на белокурой головке – походила на ангела, а трогательное выражение тихой радости, расцветшее на её лице, делало Натали ещё прелестнее. Она казалась особенно хрупкой рядом со своим высоким и широкоплечим женихом.

Ольга пыталась сосредоточиться на службе, но не могла. Слишком уж тяжело было у неё на душе. Всё внутри давно выболело, и вместо сердца осталась лишь кровоточащая рана. Хотелось лечь, закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Может, тогда эта ноющая боль прекратится?..

«Нужно думать о Натали, – приказала себе Ольга, – мои беды никуда не убегут. Пусть хоть подруга обретёт наконец настоящее счастье».

Венец над головой жениха держал Алексей, а над головой невесты – приехавший из Ратманова барон Тальзит. Ольга, уйдя в свои раздумья, пропустила добрую половину службы и встряхнулась в тот миг, когда батюшка подал молодым золотую чашу, и они по очереди пригубили её.

«Одна чаша – одна жизнь, радости и печали – всё вместе», – терзалась Ольга.

Может, она не права в своём решении написать жениху? Зачем рвать помолвку? Ведь жизни без печалей не бывает. Если оставить всё как есть, у них с Сергеем будет семья, а у семьи будут свои печали и радости. Печаль – бездетность, а радость – это любовь. Сильное и взаимное чувство. Разве этого мало?..

«Печаль – это не мука! Печаль можно перетерпеть, но как вынести ежедневную муку, зная, что по твоей вине любимому придётся нести тяжкий крест? Никто не вправе лишать другого надежды, а рядом со мной её нет».

Отгоняя тяжёлые мысли, Ольга даже тряхнула головой. Куда это годится? Стоять с постным лицом на свадьбе лучшей подруги? Сейчас только радость!..

Батюшка повёл молодых вокруг аналоя, и княжна увидела лицо своей подруги: сосредоточенное и чуть напряжённое. Но вот Натали подняла глаза на жениха, поймала его ободряющую улыбку и просияла.

«Как хорошо!» – растрогалась Ольга, и на её глаза навернулись слёзы.

На высокой, ликующей ноте закончил последний тропарь хор, батюшка благословил новобрачных, а Никита поцеловал Натали.

«Вот и свершилось, – поняла Ольга, – моя лучшая подруга замужем».

Как переплетаются в жизни радость и печаль! Натали нашла своё счастье, а Ольга навсегда останется одна. Сколько ни говори, что стыдно раскисать, что нужно радоваться за подругу, но как успокоить раненое сердце?

«Этак можно и до таких, как Сикорская, докатиться», – мысленно попеняла себе Ольга.

Молодожёнов поздравила императрица, а за ней – родные. Звучали добрые напутствия, цвели улыбки. Государыня простилась и отбыла во дворец, но поток желающих поздравить молодожёнов всё не иссякал. Прошло ещё с полчаса, прежде чем последние гости покинули собор, и молодые смогли отправиться в дом Белозёровых на приём, дававшийся от имени невесты, чтобы через три часа переехать к Черкасским на свадебный бал.

Стараниями Кати всё удалось на славу. Приём для родственников и друзей прошёл камерно и тепло, зато на балу собралось до пятисот гостей. Начались танцы. Ольга была нарасхват, кавалеры наперебой добивалось её внимания, но это княжну лишь раздражало. Всем её поклонникам было далеко до Сергея!

«Если ничего нельзя изменить, значит, нужно смириться и принять жизнь такой, как она есть», – уговаривала она себя.

Как нарочно, куда ни повернись, всё время попадалось на глаза сияющее лицо Натали. Как будто кто-то предупреждал Ольгу: смотри, что теряешь, не рискуй! Ты уже получила от судьбы царский подарок, так не будь же неблагодарной. Не сделай ошибки!..

Поняв, что больше не может оставаться в зале, Ольга захотела тихо уйти, но, дав сигнал к окончанию бала, поднялись молодожёны. Нежный румянец Натали и сияющий взгляд князя Никиты яснее слов говорили, что новобрачных ждёт спальня. После их ухода засобирались и гости. Ольга провожала отъезжающих. Наконец и она смогла подняться в свою комнату.

«Вот моё время и вышло… Откладывать больше нельзя. Я должна отпустить Сергея! Сделать это ради его же счастья, ради него самого».

Как же это оказалось тяжко!.. Ольга подошла к бюро и достала чистый лист. Она так много раз подбирала слова для этого письма, что уже выучила его наизусть, поэтому и написала сразу:

«Дорогой Сергей!

Я не могу стать вашей женой. Когда я принимала предложение, то не знала о себе главного. Зато знаю это теперь. Тогда, во время нашей скачки, упав с коня, я получила серьёзную травму и теперь не смогу иметь детей. Я не имею права обмануть чаяния вашей семьи и оставить древний род без наследников. Возвращаю вам слово и расторгаю нашу помолвку».

Ольга поставила подпись и запечатала конверт. Всё было кончено – она сломала свою жизнь.

Жизнь российского посольства в Лондоне текла размеренно. Дипломатическая почта приходила туда еженедельно. Фельдъегерь привозил опечатанную сумку из Министерства иностранных дел и на следующий день, забрав посылку в Петербург, отправлялся обратно. Даже с поправкой на зимнюю дорогу через Ревель, письмо от невесты должно было прийти ещё на прошлой неделе.

«Значит, не повезло, – размышлял Сергей, – была бы Холли в тягости – мы б сразу поженились, и я привёз бы её сюда».

По приезде в Лондон Курскому и впрямь стало легче, мысли о камер-фрейлине реже приходили в голову, а приступы тяжёлой, безнадёжной тоски ослабли, но всё-таки совсем не исчезли, и князь по-прежнему терзался мыслью, что он стоит на пороге безумия. Спасала лишь служба. А потом вдруг случилось чудо: две недели назад переодевшийся купцом Сергей отправился в порт. Он вышел на улицу и двинулся вдоль ограды посольства в надежде найти кэб. Долго искать не пришлось: прямо за углом стоял свободный экипаж. Курский назвал кэбмену название прибрежной улочки, где в дешёвом трактире назначил встречу самому толковому из своих агентов – молодому инженеру с военной верфи, и устроился на потёртом сиденье. Дорога предстояла долгая. Сергей пригрелся внутри кэба и задремал, и тогда из тёплой черноты под опущенными веками выплыло лицо Ольги. Потом проступили плечи, грудь, а следом и вся фигура. Невеста была именно такой, как на их последнем свидании, – нагой, с распущенными по плечам каштановыми кудрями. Она светло улыбнулась и сказала:

– Отпускаю тебя!..

Ольга повторила это ещё дважды. И чёрная тоска, разъедавшая душу, вдруг растаяла, Сергею стало легко и весело. Такого чувства свободы не было уже давно, Курский даже забыл, что это такое. Он снова стал молодым, здоровым и полным сил, а потом пришла уверенность, что они с Холли будут счастливы.

«Пора действовать!» – решил Сергей.

Если со следующей почтой письма от невесты так и не будет, он найдёт какой-нибудь предлог, чтобы вырваться в Петербург и уговорить Черкасских на скромную свадьбу. Можно поспешить и лично поехать в министерство с докладом.

По придуманной Вольским легенде, Сергей представлялся русским купцом, приехавшим в Лондон закупать торговый корабль. Курский уже стал на верфях своим: познакомился кое с кем из инженеров и мастеров. Каждому из них он сообщил о желании приобрести самое новейшее из новейших чудо техники, не забывая прибавлять, что знаний в кораблестроении не имеет и боится, что его обманут. За возможность «подучиться» у настоящего знатока Сергей предлагал хорошие деньги. Англичане, обычно имевшие весьма предвзятое мнение об умственных способностях иностранцев, заламывали сумасшедшую цену за труд обучать русского. Курский принимал их условия, но платил лишь за чертежи и подробные рисунки. И, хотя о пароходах никто в порту ничего не слышал, курьер еженедельно увозил в Петербург объёмный свёрток с описанием английских технических новинок.

Сергей уже было решил, что слухи о строительстве фрегатов на паровой тяге – всего лишь ложная информация, призванная запугать противников Британии, и собрался написать об этом в министерство, когда в порту ему передали записку. Некий американец попросил «русского купца» о тайной встрече. Заинтригованный, Сергей назвал посыльному место – облюбованный портовый трактир – и в тот же вечер встретился с «мистером Смитом». Американец оказался невзрачным человеком с постоянно бегающими чёрными глазками.

– Я слышал, вы покупаете технические новинки, – заявил «мистер Смит». – У меня имеется кое-что на продажу. Но есть одно условие: купите вы или нет, дело в любом случае должно остаться в тайне.

Курский пообещал и получил сногсшибательное предложение: приобрести чертежи последней американской новинки – двигателя на паровой тяге.

– Никто не должен узнать об этой сделке. Поверьте, в Англии есть весьма могущественные люди, которые тоже ведут переговоры о покупке этих чертежей. Они могут проявить своё недовольство, тогда и вы, и я пострадаем, – шептал Сергею «мистер Смит».

Но как бы ни был напуган американец, жадность его всё-таки пересилила страх, и Курский смог купить вожделенные чертежи. В Петербурге это оценили: очередной фельдъегерь привёз для Сергея письмо от начальства. Вольский сообщал, что за добытые сведения Курского похвалил сам государь. Бумаги уже отправили на Адмиралтейские верфи, где собрали команду для изготовления первого двигателя на поровой тяге. Сергей справился с поставленной задачей и вполне мог попросить небольшой отпуск.

Курский взялся за перо, чтобы написать прошение, но тут в дверь постучали. Мгновение – и в кабинет впорхнула графиня Ливен.

– Серж, надеюсь, вы не забыли, про мой бал? – спросила она и положила на стол конверт. – Вот ваше приглашение. Будет принц-регент, премьер-министр тоже…

Долли Ливен праздновала победу: правитель Британии стал её лучшим трофеем. В Лондоне только и разговоров было о близкой дружбе принца-регента и жены русского посланника. От безмерного внимания к своей персоне графиня стала ещё красивее: в её живых, обычно искрящихся весельем глазах появился томный блеск, а на высоких скулах расцвёл девичий румянец.

Сергей пообещал непременно быть, и супруга посланника удалилась. Курский достал из шкафа свой купеческий сюртук и уже собрался поехать на верфи, когда к нему заглянул озабоченный секретарь.

– Ваша светлость, для вас письмо – обычной почтой сегодня принесли. В канцелярии лежит.

Радость захлестнула Сергея: «Холли написала! Она просто не захотела отправлять письмо с дипломатической почтой, боялась огласки».

Курский сбежал по лестнице и ворвался в канцелярию – большую квадратную комнату, заставленную шкафами. За столом немолодой регистратор вписывал в книгу номера полученных писем.

– Алексей Иванович, для меня что-то есть? – спросил Сергей.

– Да, ваша светлость, вон я письмо отложил, – подтвердил регистратор, указав на одинокий конверт у края стола.

Курский схватил его и сразу же понял, что адрес написан рукой сестры. Разочарование оказалось таким сильным, что Сергей засунул письмо в карман, даже не прочитав. Опять навалилась прежняя тоска. Вдруг и безумие вернётся?

«Нужно больше работать! – приказал себе князь. – Это помогало раньше, поможет и теперь. Вернусь с верфи, напишу Холли. Попрошу её уговорить брата не ждать весны. Зачем нам пышная свадьба?»

Сразу же стало легче, даже настроение вернулось. Не доезжая до верфей, князь остановил кэб. Хотелось просто пройтись, подышать воздухом. Назначенное свидание оказалось плодотворным. Курский возвратился в посольство с подробными расчётами новейшего английского фрегата, который собирались заложить в следующем году. Сергей вошёл в свою комнату и, положив расчёты на стол, сбросил тяжёлый сюртук. Рука скользнула по карману, и под пальцами проступило ребро конверта.

– Сонино письмо!

Курский вскрыл печать. Письмо сестры оказалось на редкость коротким. Соня писала:

«Серж! Приезжай, как только сможешь. Всё очень плохо. Боюсь, что ты можешь и не успеть».

За скупыми строчками сквозило отчаяние. Это было так не похоже на его сильную и волевую сестру. Надо выезжать немедленно. Как удачно, что сегодня добыты материалы по новейшему фрегату, он оказался парусным, и острота с вопроса о строительстве английских боевых кораблей на паровой тяге окончательно сошла на нет. Можно и к отцу уехать.

Сергей запечатал пакет для Вольского, написал прошение об отпуске по семейным обстоятельствам на имя графа Ливена и положил перед собой чистый лист бумаги.

Наконец-то он был готов обратиться к невесте. Чувства рвались на бумагу, но Сергей один за другим рвал листы. Всё выходило как-то не так: то получалось слишком сухо, то слишком страстно, он никак не мог найти верный тон. Лишь с пятой попытки вышло хоть что-то достойное. Да, это было то, что нужно! Курский перечёл написанное и запечатал конверт. Дней через десять Ольга получит письмо. Сергей очень надеялся, что она поймёт и не станет печалиться. Семью ждал длительный траур, и свадьбу придётся откладывать.

Оставив посланнику письмо и свёрток, предназначенный для Вольского, Сергей договорился об отпуске. Корабль, отплывающий в Кале, как раз заканчивал погрузку, и капитан с удовольствием взял на борт ещё одного пассажира. Теперь все мысли Курского были об отце: по большому счёту, письмо сестры не оставляло надежд.

Курскому повезло – он успел. Усталый, обросший и помятый, он вышел из почтовой кареты у ворот родительской виллы спустя двадцать пять дней после отъезда из Лондона. Отец его лежал без памяти, но был ещё жив.

– Болезнь развивалась стремительно, – рассказала Сергею сестра. – Хоть доктор Шмитц и предупредил меня, что папа безнадёжен, внешне этого не было видно. Отец казался таким же, как всегда. Он много гулял, был бодр, даже увлёкся цветоводством: сам посадил вон те клумбы. Но потом всё резко изменилось. Отец начал таять, а теперь уже и не приходит в себя.

Наскоро умывшись с дороги, Курский прошёл к отцу. Старик был так худ, что сын с трудом узнал его.

«Неужели у отца такой тонкий и загнутый нос? А эти ямы на щеках? – терзался Сергей. – Откуда взялись эти иссохшие мощи, если папа всегда был дородным?»

Сергей нашёл стул рядом с кроватью, сел и взял отца за руку. Вдруг холодные пальцы легко пожали его руку, а едва различимый голос прошептал:

– Серж, это ты?

– Я, папа! – обрадовался Сергей, склоняясь к лицу умирающего. – Как вы себя чувствуете?

– Я ухожу… Тебя ждал.

Старик замолчал, Сергей тоже не мог найти слов. Потом он вдруг догадался спросить:

– Вы что-нибудь хотите?

– Побудь со мной, – попросил старик и добавил: – Расскажи о себе.

Сергей начал свой рассказ с Лондона, потом вспомнил о пожалованном чине и новом начальнике и в конце концов рассказал о своей помолвке:

– Вы же помните княжну Ольгу, папа? Она прекрасная девушка, лучше её никого на свете нет!

Старик долго собирался с силами, прежде чем сказать:

– Благословляю вас. Траура по мне не носи… Я хочу, чтобы ты поскорее женился. Оставляю на тебя мать и Соню, и ещё… помогай вместо меня Платону.

– Обещаю!..

Сергей даже не понял, о каком Платоне идёт речь, но спросить не успел. Отец закашлялся и стал задыхаться. В комнату вбежала Софи, а за ней – невысокий рыжеватый человек с лучистыми светлыми глазами. Местная знаменитость – доктор Шмитц. Но Сергей вдруг понял, что ничего уже не поправишь. Предчувствие его не обмануло: к вечеру князь Иван Курский скончался.

Князь Сергей прожил с родными ещё сорок дней. Помянув отца, он попросил у матери разрешения уехать. Надо было вступать в права наследования, возвращаться на службу, а самое главное, он надеялся встретиться и объясниться с Ольгой. Материнское благословение Сергей уже получил.

– Женись и будь счастлив, – сказала мать. – Ты поезжай, а я останусь здесь. Теперь, когда обе её дочки замужем, Соня решила жить со мной, но ты уж там присматривай и за Мари, и за Натали.

– Конечно, можете не сомневаться! Только у меня есть ещё один вопрос. Скажите, кто такой Платон?

– Наш кузен! Эта ветвь рода живёт под Смоленском. Платон небогат, и твой отец каждые полгода посылал ему деньги. Но я не знаю ни адреса, ни сумм.

Сергей успокоил мать:

– Не волнуйтесь, я обязательно со всем разберусь…

Через два дня Курский простился с родными и выехал в Милан, а оттуда через Падую и Грац на Вену. Эта дорога была короче, чем путь через Швейцарию и Брюссель, и Сергей надеялся выиграть во времени не менее двух недель.

Весна в Италии оказалась сказочно прекрасной. Буйство красок радовало взгляд: розовые цветы миндаля, белые – апельсинов, лиловые и жёлтые крокусы в деревенских садиках, бутоны первых роз над лоснящейся зеленью листвы. Солнце было ярким, небо – бездонным, и в душе Сергея поселилось такое же весеннее настроение. Он мечтал об Ольге, о том, как она приедет к нему в Лондон. Размышлял, что надо уже сейчас подыскать дом. Они поживут здесь несколько лет, а потом он выйдет в отставку и вернётся с женой в Петербург. А может, в какое-нибудь из имений?.. Пусть Ольга сама выбирает, где она хочет жить.

Путешествие оказалось на удивление приятным. Сергею ещё не доводилось бывать в Австрии, и он с удовольствием разглядывал пейзажи за окном. Вена ему тоже понравилась. Князь остановился в гостинице и решил заглянуть в российское посольство – узнать последние новости.

– Господин посол выехал в Варшаву встречать делегацию, отправленную за невестой великого князя, – сообщил ему секретарь. – Если вы поспешите, то ещё успеете догнать его высокопревосходительство. Делегация прибудет в Варшаву через три дня.

Сергей поблагодарил за совет, но решил не пороть горячку. Путешествие было на редкость приятным. Зачем его портить?

Курский подарил себе ещё один день в Вене, погулял по нарядным улочкам вокруг дворца Хофбург, а на следующее утро выехал в Краков. Как только Сергей пересёк границу Польши, всё стало привычным и знакомым. На постоялых дворах и в гостиницах говорили по-русски, на почтовых станциях в экипажи впрягали тройки, а в Варшаве он встретил нескольких петербургских знакомых, служивших при дворе великого князя Константина. Они-то и сообщили Сергею, что делегация уже проследовала в Берлин и жизнь в Варшаве вошла в прежнюю колею. Самым приятным последствием этого оказался большой выбор свободных почтовых троек. Решив не терять времени на отдых, Курский выехал в Ковно, а оттуда, через прибалтийские земли, направился в Петербург.

Три недели спустя он вошёл в дверь дома своей сестры, где теперь хозяйничала его племянница.

– Дядя! – радостно вскричала Натали, сбегая по лестнице навстречу Сергею. – Вы от мамы и бабушки?

– Да, я видел их сравнительно недавно. Обе передают тебе своё благословение и приглашают в гости вместе с супругом.

– Мы обязательно поедем, но только попозже, – сказала Натали и покраснела.

– Вот как? Не хочешь ли ты сказать…

– Да, – опустив глаза, призналась Натали. – Мы ещё никому не говорили.

– Ты даже Холли не сказала? Я считал, что вы – самые близкие подруги.

– Как же я могла ей сказать, если она давно уехала?

– Куда?! – Сергей не верил своим ушам.

– В Берлин за принцессой Шарлоттой.

Сергею показалось, что ему дали под дых. Он мог увидеться с Ольгой ещё в Варшаве и не сделал этого! Принцессу Шарлотту ждали в Петербурге в начале июня. Курский не мог столько ждать – служба не позволяла.

«По собственной глупости… Как ещё можно обозначить причину, по которой я разминулся с Холли? Господи! Ну почему между нами всё время что-нибудь да встаёт?»

Курский поднялся в свою комнату и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Всё опять откладывалось.

– Холли, где ты? – тихо спросил он и вздохнул: – Вернись…

Жаль только, что в Берлине его точно не могли услышать.

Глава двадцать седьмая Через всю Европу

Берлин оказался тусклым и скучным. Даже нежная весенняя листва не сделала его лучше. Здесь всё было серым – дома, улицы, вода в реке с шипящим названием Шпрее. Орлова стояла у окна приёмной королевского дворца рядом с Ольгой Черкасской, ожидая аудиенции у принцессы Шарлотты. Судя по лицу княжны, её мысли не слишком отличались от грустных наблюдений Орловой… Серое, серое, серое… Дворец тоже был серым, ветхим и бедным. Вспомнилось прозвище, данное Берлину графом Кочубеем: «Город нищих». Вот уж не в бровь, а в глаз, в наблюдательности Виктору Павловичу не откажешь.

«Сколько времени прошло с нашей последней встречи?» – задумалась Орлова и мысленно посчитала. Оказалось, что больше трёх месяцев.

Они с графом тогда заперлись в комнатушке, отведённой под кабинет обергофмейстерины. Разговор был сложным, но оба прекрасно поняли друг друга, а кое о чём и договорились. Кочубей тогда отправился на Охту инструктировать местного пристава, а Агата Андреевна вернулась к «малому двору», как называли в столице Павловск.

Вдовствующая императрица выслушала её доклад не перебивая, а когда Орлова закончила, спросила о главном:

– Вы уверены, что чёрной магией занималась только Сикорская, и сделала всего лишь две попытки?

– Именно так, ваше императорское величество. Первая жертва камер-фрейлины – Сергей Курский, а вторая – князь Ресовский. Оба – холостяки с большим состоянием и княжеским титулом.

– Чёрная магия в Зимнем дворце? Да это просто скандал!.. А всё от попустительства! В Европе – Крюденер, так и у нас тут же своя ворожея нашлась. Татаринова. Её самое малое – в монастырь запереть, пусть грехи отмаливает, так нет: она на рожон лезет, толпы вокруг себя собирает. Скольких легковерных на свой крючок поймала. И не сосчитать! – рассердилась Мария Фёдоровна. – Мой сын слишком либерально смотрит на такие вещи…

Агата Андреевна молчала. Она давным-давно усвоила, что старой императрице всегда нужны слушатели, но никогда – советчики. Этот разговор не стал исключением: Мария Фёдоровна порассуждала о «провидицах», сектантах и масонах, потом вновь перебрала все изложенные Орловой доводы, по каждому высказала своё мнение и наконец признала, что Орлова не ошиблась: приворотов было два – простой и сложный, и оба удались лишь частично. В первом случае жертву защитила любовь «чистой души», как деликатно выразилась императрица в адрес светлейшей княжны Черкасской; ну а во второй раз всё было ещё проще: преступница приворожила к себе мужчину, не склонного к женской ласке.

– Вот увидите, Агата, сложный приворот выльется во что-то ужасно уродливое. Это всего лишь вопрос времени, – заметила императрица и спросила: – Кочубей сохранит слежку за воровкой?

– Государь распорядился передать дело по принадлежности: охтинскому частному приставу, – аккуратно подбирая слова, отозвалась Орлова.

– Бог с вами, Агата, я не сомневаюсь в преданности Виктора Павловича. Естественно, что он выполнит указание государя. Однако ж пристав не откажется сообщать о расследовании Кочубею?.. Не так ли?

Орлова лишь развела руками:

– Мне это не ведомо.

Похоже, что вдовствующую императрицу её ответ вовсе не впечатлил, раз та потребовала:

– Когда граф станет делиться с вами полученными сведениями, я тоже хочу их знать.

Это уже было приказом, ну, а раз так, то и ответ на него мог быть только один:

– Слушаюсь, ваше императорское величество.

С тех пор от Кочубея не было никаких известий. Агата Андреевна даже стала подозревать, что убийца француженки так и останется неизвестным. Время шло, навалились другие заботы, и Орлова всё реже думала об этом интересном, но уже несрочном деле, к тому же в январе вдовствующая императрица ей сообщила:

– Агата, принцесса Прусская – ваша протеже, так что ехать за ней в Берлин придётся вам.

Государыня имела в виду данную Орловой рекомендацию. Когда решался вопрос, какую из Шарлотт – Уэльскую или Прусскую – выбрать в невесты великому князю Николаю, фрейлина ездила в Лондон и, присмотревшись к наследнице английского престола, сказала твёрдое «нет».

Пришлось Орловой собираться. Ехать в Берлин ей не хотелось, но утешением служило то, что Елизавета Алексеевна предложила в ту же делегацию свою фрейлину Черкасскую.

«Очень удачно», – решила тогда Орлова.

Ольга интересовала Агату Андреевну. Девушка обладала редкой цельностью и душевной силой. Но почему в глазах княжны всё время стояла боль? Для невесты, отбившей своего жениха у соперницы, Ольга выглядела слишком подавленной.

Случай поговорить по душам представился в Варшаве. Вся мужская часть делегации собралась на аудиенцию к великому князю Константину Павловичу, а Орлова подошла к главе делегации – протоирею Музовскому – и сообщила:

– Светлейшая княжна Черкасская доверена моему попечению, и я не могу отвести девицу в такое место, где возникают сомнения в неукоснительном выполнении правил приличия.

Намёк на то, что брат российского императора в открытую живёт с любовницей, был, конечно, довольно жёстким, но Орлова знала, куда бить. Как лицо духовное Музовский не стал спорить и решил дело миром: мужчины отправились во дворец, а женщины – гулять по городу.

Строгое изящество королевского замка и древние дома Старого города, а за углом – барочные дворцы польской знати. Французские платья дам и польские – горожанок. Варшава оказалась пёстрой, яркой и даже кокетливой. Фрейлины гуляли по её улицам и площадям, заглядывали в галантерейные и ювелирные лавочки. Княжна оживилась и впервые за всё время пути на её лице мелькнула улыбка.

– Как хорошо, – признала Ольга. – Солнце светит, весна…

– Ну, конечно же, кто ещё так заинтересован в весне, как вы! – закинула невод Орлова. – Ведь ваша свадьба назначена на июнь?

Ольга мгновенно сникла.

– Свадьбы не будет: в семье моего жениха объявлен траур.

Агата Андреевна посочувствовала, задала кое-какие вопросы и вдруг с изумлением поняла, что княжна точно не знает, умер отец её жениха или нет. Подобный казус можно было списать на то, что Ольга уехала из дома и больше не получает писем, но всё-таки это было странно. Можно ведь и в посольство заглянуть, запрос сделать. Что-то тут концы не сходились с концами. Надо разбираться! С тех по Орлова не спускала с Ольги глаз.

В Берлине прибывшую делегацию поселили в королевском дворце. Прусский двор оказался очень бедным. После роскоши царских резиденций почти пустые сумрачные залы с вытертой обивкой потемневших стен выглядели убогими. Орлова предупредила княжну:

– Холли, нам лучше спрятать все украшения. Оставьте себе фрейлинский шифр, а я приколю нагрудный портрет императрицы-матери. Наполеон разорил Пруссию войной и контрибуциями. Не станем лишний раз раздражать хозяев, подчёркивая их бедность.

На том и порешили. Наутро для визита к принцессе Шарлотте княжна выбрала скромнейшее из своих платьев. Агата Андреевна, сама нарядившаяся в мышиного цвета креп, оглядела её наряд и одобрительно кивнула.

– Принцесса ждёт нас через полчаса, сейчас у неё Музовский. Следом примут нас. Мы выслушаем пожелания её высочества и, если они будут, ответим на вопросы, – объяснила Орлова.

Ольга лишь молча кивнула.

В приёмной – большой комнате с окнами на реку – фрейлин попросили обождать.

– Вы заметили, что здесь всё серое? – как будто подслушав мысли Орловой, вдруг спросила княжна. – Даже вода в реке цветом напоминает тусклый булыжник.

Агата Андреевна не успела ответить: их пригласили в гостиную. Увидев принцессу, Орлова мысленно похвалила себя за предусмотрительность. На Шарлотте серело простенькое шерстяное платье, его единственным украшением служил шёлковый пояс. Не было ни кружев, ни вышивки, ни драгоценностей, и лишь гладкие колечки крохотных серёжек выглядывали из-под каштановых локонов.

– Прошу вас, дамы, проходите, – пригласила принцесса по-французски, – я очень рада, что вы будете сопровождать меня в Россию.

Орловой Шарлотта понравилась. Она унаследовала красоту своей знаменитой матери – Луизы Прусской, и при этом была проста и безыскусна. Глаза принцессы сияли добротой, а её улыбка оказалась по-детски трогательной.

«Ангелочек», – мысленно оценила Орлова и лишний раз поздравила себя с тем, что помогла выбрать для Николая Павловича эту невесту. Рядом с такой девушкой любой мужчина всегда будет чувствовать себя героем.

Шарлотта пригласила фрейлин к столу. За чаем принцесса расспрашивала их о Петербурге, Москве, царском дворе и русских обычаях. Беседа сложилась на редкость приятно, время пролетело незаметно, и Шарлотта явно расстроилась, когда лакей доложил, что для занятий по изучению православия явился протоирей.

– Мне, наверное, никогда этого не освоить, – вздохнула принцесса. – Господин Музовский пытается говорить со мной о вере, а я теряю нить разговора, и потом мне становится стыдно.

– Если вам будет угодно, мы с княжной готовы помочь, – предложила Орлова. – Можно вместе разбирать непонятные места из проповедей.

Шарлотта с радостью согласилась и с тех пор часто приглашала фрейлин к себе. И если с Орловой принцесса и впрямь разбирала трудные места православных канонов, то с Ольгой просто болтала. Агата Андреевна с удовольствием наблюдала, как будущая великая княгиня всё сильнее привязывается к княжне Черкасской.

«Пожалуй, это к лучшему, – признала наконец Орлова. – По характеру Шарлотта мягка и доверчива, и ей просто необходима сильная духом подруга».

Сколько ни говори, что для женщины главное – муж и дети, но для душевного равновесия этого мало. Даже императрицам нужна умная и тактичная наперсница, а княжна подходила на эту роль, как никто другой.

«Ольга никогда не предаст, скорее пожертвует собой, чем изменит дружбе», – мысленно рассуждала Агата Андреевна, поглядывая на сидевших рядом принцессу и княжну. Сама Орлова расположилась за столом (читала последнюю проповедь Музовского), а девушки устроились в креслах у окна. Гостиную принцессы скорее можно было назвать залом. Скудно меблированная, она казалась огромным пустым пространством. Голоса девушек до Орловой не долетали, и она могла лишь догадываться о смысле разговора.

Если судить по лучезарной улыбке, Шарлотта рассказывала фрейлине о своей любви к жениху. В глазах Ольги мелькнула боль, но княжна быстро взяла себя в руки и тепло улыбнулась. Вот он – пример самопожертвования. У самой Ольги на душе кошки скребут, но она заботится о счастье другой женщины.

Ко времени отъезда принцесса так полюбила молодую фрейлину, что почти не отпускала её от себя, вместе с Шарлоттой княжна проверяла укладку приданого, рассматривала сорочки, сшитые в подарок жениху, паковала в сундук памятные вещицы и исполняла множество других поручений.

Наконец, после бала, данного в честь её отъезда в далёкую Россию, принцесса в компании брата Вильгельма выехала в Петербург. Ольгу она усадила в свою карету и от себя не отпускала.

Принц Вильгельм – высокий большеглазый красавец – стал поначалу несмело, а потом всё настойчивей ухаживать за Ольгой. Княжна ему намекнула, что не стоит этого делать, но принц совсем потерял голову. Орлова для себя решила, что подождёт ещё немного, а потом вмешается, но это не понадобилось, Ольга сама нашла нужные слова.

– Молодец, Холли, как тактично вы вышли из положения, – похвалила её Орлова на одной из остановок, но княжна лишь грустно махнула рукой. Похоже, что внимание красивого мужчины, да к тому же принца, ей даже не льстило.

Слава богу, других осложнений в пути не случилось, дорогу можно было считать приятной, ведь кортеж ехал через цветущую весеннюю Европу. В мае они наконец-то прибыли в Петербург. Орлова не стала задерживаться в столице, засобиралась в Павловск. Прощаясь с Ольгой, она сказала:

– Холли, мне кажется, что принцесса Шарлота теперь с вами уже не расстанется. Двор великого князя и его супруги на лето разместят в Павловске рядом с императрицей-матерью, так что мы ещё с вами увидимся. Буду рада, если я смогу быть вам чем-нибудь полезной.

В Зимнем дворце Ольга стала совсем бледной и казалась натянутой струной: ещё чуть-чуть – и не выдержит, разорвёт своё истерзанное сердце. Выслушав Орлову, княжна горячо её поблагодарила, но откровенничать всё же не стала. Видно, уже привыкла справляться со своими бедами в одиночку.

«Как хочет!.. Было бы предложено, – рассудила Орлова. – Посмотрим, что будет дальше. А мне пора в Павловск. Домой».

Как хорошо снова оказаться дома! Алексей и Катя с детьми уехали в Лондон, но на сей раз Ольге не пришлось жить во дворце. На её счастье, из Москвы вернулась графиня Апраксина. Она помогала Лизе с новорождённой дочкой, но теперь малышка подросла, её мать окрепла, и тётушка поспешила к самой младшей из своих питомиц.

– Моя Холли вернулась! – нежно сказала она, целуя Ольгу. – Наконец-то ты дома. Наши не дождались, уехали, а твой жених вообще отплыл два месяца назад.

– Сергей был здесь? – поразилась Ольга. Ей почему-то казалось, что Курский всё ещё находится в Италии.

– Приезжал ненадолго. Его отец умер. Сергей вступил здесь в права наследования, а потом ему нужно было возвращаться к месту службы. Он оставил для тебя письмо.

Старая графиня достала из ящика стола конверт.

– Читай, дорогая. Не стану тебе мешать, – сказала она и вышла из комнаты.

Ольга сломала печать. Сергей писал:

«Милая моя Холли! Я отдал бы всё на свете, лишь бы сейчас обнять тебя. Да, видно, не судьба.

К несчастью, мой отец умер. В семье объявлен траур. Но я считаю, что год – слишком долгий срок. Если бы ты согласилась на скромную свадьбу, мы могли бы обвенчаться летом. Напиши, пожалуйста, что ты об этом думаешь. Я уже поговорил с твоим братом, он возражать не станет.

Целую тебя. Сергей».

Боль разрывала сердце. Полгода страданий! Как Ольга не сошла с ума? Отказав любимому, она своими руками убила надежды на счастье, и вот теперь жизнь как будто издевалась над ней. Зимой Ольга ещё не успела оплакать своё горе, когда из Лондона пришло пронизанное нежностью письмо. Курский писал, что любит и скучает, и лишь в конце письма сообщал, что вынужден уехать в Италию к умирающему отцу. Сергей так и не получил её отказа, и все эти месяцы продолжал считать себя помолвленным. И вот теперь новый удар. Ольга представила, как, добравшись до Лондона, князь находит злополучное послание и читает его. Она даже угадала выражение, которое появится на лице Сергея. Она такое уже однажды видела. Три года прошло, но ужас, отразившийся на лице князя Курского, забыть было сложно.

Ну зачем они тогда устроили эти скачки? Мгновение – и вся жизнь насмарку…

– Нельзя раскисать, – прошептала Ольга.

Нужно найти в жизни хоть что-то хорошее и уцепиться за него, как за соломинку. Надо научиться справляться с болью. Но вместо добрых мыслей пришли горькие. Если бы Сергей не позволил невесте разорвать помолвку, здесь уже лежало бы ещё одно письмо. Он мог бы уговорить Ольгу. Подать знак, сделать хоть что-нибудь!

Второе письмо… Идея была по-настоящему безумной, но Ольга побежала к тётке. Старушка уже готовилась ко сну. Влетев в её спальню, княжна спросила:

– Тётушка, Сергей больше мне никогда не писал?

– Нет, дорогая, – виновато вздохнула старая графиня и с надеждой предположила: – Может, он ждёт твоего ответа на своё послание?

– Возможно…

Чтобы не испугать тётку, Ольга старалась не выдать своего отчаяния. Прощаясь, она даже смогла улыбнуться, но, добравшись до спальни, разрыдалась. Всё было кончено: жених согласился с её решением. Значит, она всё-таки поступила правильно. Оставалось утешаться тем, что она всё сделала по совести. А если называть вещи своими именами, то Ольга пожертвовала собой ради счастья любимого.

С тех пор Ольга запрещала себе думать о прошлом. Она старалась не встречаться ни с кем из тех, кто знал о её прежних чувствах. К счастью, муж увёз беременную Натали в тверское имение, а императрица Елизавета Алексеевна, уступив горячей просьбе принцессы Шарлотты, перевела Ольгу ко двору будущей великой княгини. Это можно было считать подарком судьбы: ведь выносить участливое внимание государыни становилось всё тяжелее.

До венчания принцесса Шарлотта жила в апартаментах Зимнего дворца. В новом доме княжна Черкасская стала для неё и верной опорой, и задушевной подругой. Ольга помогла принцессе заучить «Символ веры» на русском, ведь Шарлотта так и не сумела освоить премудростей языка. Протоиерей Музовский уже отчаялся услышать от её высочества пусть и не правильное, но хотя бы близкое к смыслу произношение, но Ольга часами повторяла с принцессой трудные слова, и, когда наступил торжественный момент православного крещения, наречённая Александрой Фёдоровной, Шарлотта Прусская прочла молитву без запинки.

Ещё через неделю в церкви Зимнего дворца состоялось венчание Александры и Николая. Оно было торжественным и чинным, но все заметили, с какой любовью смотрит на свою хрупкую и грациозную невесту рослый силач Николай, и как нежен её ответный взгляд.

«Дай, Боже, им долгой и счастливой любви, – мысленно попросила Ольга. – Пусть у них будет много детей».

Княжна заметила, как вытерла глаза императрица-мать и как растроганно сверкают непролитые слёзы во взгляде Елизаветы Алексеевны. Юную великую княгиню при дворе полюбили все. В этом враждовавшие больше двадцати лет императрицы оказались едины.

Июль и август Ольга провела в Павловске. Августейшие молодожёны были так счастливы, что казалось, всё пространство вокруг них наполнено светом и радостью. При великокняжеском дворе собралась весёлая молодёжная компания, каждый день устраивали то танцы, то шарады, то прогулки верхом или на лодках. Эта атмосфера счастья сыграла с Ольгой опасную шутку. Ей вдруг стало казаться, что Сергей вот-вот напишет или даже уже написал. Он найдёт нужные слова, и они начнут всё сначала. Ольге так хотелось на это надеяться, что она в конце концов поверила в свои мечты.

Не в силах терзаться неизвестностью, княжна отпросилась в столицу. Александра Фёдоровна отпустила её, наказав обязательно вернуться через день к маскараду. Ольга всю дорогу молилась – просила чуда. Но тётя лишь виновато развела руками. Письма не было. Ольга сникла.

Проплакав всю ночь, утром она долго отмывала лицо ледяной водой, чтобы не пугать тётку своим видом. К счастью, это удалось – старая графиня ничего не заметила. Ольга решила сразу же вернуться в Павловск.

День выдался тёплым, кучер опустил верх коляски, и княжна катила по Невскому, подставив лицо последнему летнему солнцу. Вдруг её как будто что-то толкнуло. Ольга огляделась по сторонам и, как на кончик шпаги, наткнулась на жёсткий взгляд женских глаз. На ступенях красивого серого дома стояла бывшая камер-фрейлина Сикорская. Она с ненавистью глядела на Ольгу, но это было ещё полбеды. Самым ужасным оказалось то, что Сикорская была на сносях.

Глава двадцать восьмая В аду

Если б можно было убивать взглядом, Сикорская с радостью сделала бы это, ведь по Невскому проспекту, уютно устроившись в прекрасном экипаже, катила ненавистная княжна Ольга. В шёлке модного платья переливались оттенки лаванды и сирени, шляпка из золотистой соломки оттеняла блеск каштановых локонов. Черкасская стала даже красивее, чем прежде. Тонкая рука, держащая кружевной зонтик, округлилась, приняв законченную форму, прежде худые плечи сделались точёными, а изящный профиль стал безупречным.

Наталье показалось, что её сердце сейчас лопнет. Она живёт в аду, а её соперница наслаждается благополучием! Сикорская плюнула вслед экипажу и крикнула:

– Будь ты проклята!

Спешащий мимо лотошник с удивлением уставился на злобную брюхатую бабу. Сикорская заметила его взгляд и устремилась к дверям дома.

«Хорошо бы проскочить во флигель, пока никто не видит. Больше нет сил встречаться с этими мучителями!» – размышляла она. Богатый дом на Невском проспекте стал для бывшей камер-фрейлины настоящей западнёй, выхода из которой не было.

Того, что произошло после венчания, Наталья прежде не могла и представить. Когда Ресовский отвел её в спальню, расположенную рядом с собственной, Наталья обрадовалась. Князь хотел от неё ребенка, поселил в своём доме, и это очень обнадёживало. Конечно, он предупредил, что женщины его не интересуют. Сикорскую это даже устраивало: не станет капризничать, утверждая, что она некрасива. Ну а потом дело за ней – надо родить ребёнка и стать незаменимой для его отца. Наталья размечталась о том, как постепенно заберёт власть в свои руки. При таких вкусах Ресовский вряд ли ещё раз решится на связь с женщиной, значит, её ребёнок окажется единственным, что сулит отменные перспективы.

«Пусть бы он пришёл ко мне уже сегодня, – думала тогда Наталья, – чем чёрт не шутит, вдруг ему со мной понравится».

Её размышления прервал стук в дверь. Сикорская откликнулась, а сама призывно изогнулась в кресле, выпятив грудь. В дверях появился Ресовский. В парадном английском фраке, князь был очень хорош. Но кто это с ним? Могучий блондин лет двадцати пяти в ярко-красном камзоле, белых панталонах и блестящих сапогах выступил из-за спины Ресовского… Кучер, что ли? Наверное, кучер – вон как хлыстом поигрывает.

– Добрый вечер, мадам, – хищно улыбнулся Ресовский. – Как и обещал, я вернулся. Кстати, подумав, я решил не откладывать вопрос в долгий ящик. Чем раньше начнём, тем скорее получим результат. Ну а теперь к делу! Познакомьтесь, это – мой Тимоха. Надеюсь, что вы быстро к нему привыкнете и не станете стесняться.

– Как «привыкну»? – прошептала изумлённая Сикорская. – Что вы хотите этим сказать?

– То, что сказал: мой Тимоха будет присутствовать при наших, так сказать, играх.

– Зачем? – Наталья взглянула в наглые глаза здоровяка-блондина и ужаснулась: тот взирал на неё с ненавистью.

– Тимоха, покажи ей, зачем, – распорядился Ресовский, развязывая шейный платок.

Блондин снял свой яркий камзол, закатал рукава рубашки и, подойдя к Наталье, схватил её за волосы.

– Сейчас узнаешь, сука любопытная, – прошипел он в ухо Сикорской и свободной рукой рванул ворот её платья. Лучший Натальин наряд развалился на две половины и синий бархат жалкими лоскутами повис на её плечах. Судьбу платья разделили корсет и рубашка. Блондин был так силен, что без видимых усилий разорвал шнуровку. Когда на жертве остались лишь чулки и туфли, Тимоха швырнул её на ковер.

– Что дальше, барин?..

– Поучи её уму-разуму!

– Это мы с превеликим удовольствием, – обрадовался Тимоха и, размахнувшись, огрел Сикорскую кнутом.

Наталье показалось, что ей прижгли спину калёным железом. Она закричала и получила новый удар.

– Он будет вас бить, пока подаёте голос, – спокойно объяснил Ресовский, – советую заткнуться.

Но Наталья не могла замолчать. Боль казалась невыносимой, и Сикорская кричала, получая всё новые и новые удары. Наконец осознав, что ещё немного – и её забьют до смерти, Наталья постаралась сдержаться и вместо отчаянного крика издала тихий стон.

– Ну, вот, Тимоха, она всё поняла, – заметил Ресовский, – теперь будет лежать смирно и ждать своей очереди. Иди ко мне.

Только теперь Сикорская догадалась, что сейчас произойдёт. Чтобы не видеть, как эти двое станут ласкать друг друга, она закрыла глаза. Спина горела, сама Наталья находилась на грани обморока. Если б она и впрямь потеряла сознание, может, это стало бы облегчением. Но судьба не давала пощады. Сикорская всё слышала, а адская боль в исполосованной коже лишь усиливалась. Наталья не знала, сколько прошло времени, когда могучие руки Тимохи подхватили её с пола и бросили на кровать. Ожидая новых мучений, Сикорская сжалась в комок, но князь грубо раздвинул ей ноги и, навалившись сверху, вошёл в неё. Ресовский таранил ей лоно – хотел сделать побольнее, но, к счастью, уже через минуту всё наконец-то закончилось.

– Ну, вот, сударыня, мы отлично развлеклись, ждите нас завтра. В ваших интересах забеременеть как можно скорее. Боюсь, вы устанете от нашего общества, – объявил князь и хихикнул.

В этом он оказался прав. Ресовский с Тимохой появлялись на пороге спальни ежедневно. Две недели сплошного кошмара! Тимохина ненависть день ото дня становилась всё сильнее, и он истязал женщину с особым рвением. Спина Натальи покрылась коркой, затянувшей рубцы, но поверх старых шрамов Тимоха каждый день клал новые.

Наталья молила Бога, чтобы он послал ей ребёнка, надеясь, что тогда её мучения закончатся. В день, когда должны были прийти месячные, она на свой страх и риск объявила Ресовскому, что беременна, пообещав самой себе, что если это не так, то она просто удавится. К счастью, чутьё не подвело: Сикорская и впрямь забеременела. Князь тотчас же покинул её спальню, а две недели спустя прислал к своей жертве акушерку. Когда та подтвердила беременность, Наталья вздохнула свободно. С разрешения Ресовского она перебралась во флигель покойного управляющего и жила, хоть и убого, но всё-таки подальше от ужасной парочки.

«Теперь они оставят меня в покое, – убеждала себя Сикорская. – Князю нужен наследник, значит, он не станет больше истязать мать, чтобы не повредить ребёнку».

Ресовский, казалось, потерял к Наталье всякий интерес, чего нельзя было сказать о Тимохе. Тот не заходил во флигель, зато внимательно следил за его хозяйкой. Сколько раз он пугал Наталью, бесшумно возникая на её пути, сколько раз махал перед её носом огромной ручищей или хлыстом. Облегчение наступало лишь во время княжеских отлучек. Уезжая, Ресовский всегда брал Тимоху с собой. Но таких поездок за восемь месяцев, прошедших с момента её венчания со Смушкевичем, Наталья насчитала лишь четыре. Всё остальное время блондин-громила сидел дома, вовсю издеваясь над Сикорской.

– Что тебе нужно? – однажды, набравшись храбрости, спросила она у своего врага. – Ты что, меня хочешь?

– Обалдела, уродина? – обиделся Тимоха. – Да на тебя ни один мужик не посмотрит, а уж я – тем более. А хочу я тебе отомстить! Ты, змея подколодная, в наш дом обманом пролезла, и за это тебе придётся заплатить.

– Каким обманом? – испугалась Наталья. – О чём ты говоришь?

– Барин узнал, как ты, дрянь, его опоила. Его министр Голицын к провидице возил, та, как на моего барина взглянула, так сразу и сказала, что водой на месячной крови его приворожили. Теперь он на свободу вырвется, только если ты помрёшь.

– Ошиблась ваша провидица! – в отчаянии крикнула Сикорская. – Никого я не опаивала!

– А мне всё равно – ошиблась или нет! Тебе в нашем доме хоть так, хоть этак не жить, да и отродье твоё наколдованное здесь никому не нужно!

– Не тебе это решать, – испугалась Наталья. – Барину наследник нужен!

– Ему и без наследников хорошо живётся, и семья князю без надобности. У него есть я! Больше нам никто не нужен.

Сикорская ужаснулась. Она растревожила медведя в берлоге. Но как можно было догадаться, что за человек князь Ресовский, и как узнать, что в его доме живёт такое чудовище, как Тимоха? По всему видать, эти двое задумали убить её сразу же после родов. Наталья всё-таки надеялась, что, пока она беременна, они не решатся на душегубство. Но недооценивать силу Тимохиной ненависти было опасно, и Сикорская стала искать хоть какой-то выход.

Натальин живот уже сильно округлился, когда она решилась на крайнюю меру – написала письмо в Грузино, умоляя Минкину встретиться с ней, когда та будет в столице. Каждый день Сикорская поджидала почтальона на улице, чтобы никто в доме не узнал о её переписке, и чуть не задохнулась от радости, получив долгожданный ответ. Ужасными каракулями малограмотной Минкина писала:

«Подруга, мне жаль, что тебя постигла печальная участь. Батюшка наш после разговора с царём велел не упоминать более твоего имени. Но я тебя очень жалею. Приеду в столицу в сентябре и сразу дам знать».

Минкина и впрямь разыскала Наталью сразу по приезде. Женщины встретились и с жалостью посмотрели друг на друга. Наталья вдруг осознала, что Минкина спилась. Её когда-то прекрасная фигура совсем расплылась, а лицо стало багровым. Метресса же с презрением кивнула на огромный живот Сикорской:

– И как это тебя угораздило, мать моя?

Наталье ничего не оставалось, как всё ей рассказать. Она умолчала лишь о заговорённой воде, а всё остальное выложила, как на духу.

– Батюшка Алексей Андреевич сказывал мне, какая скотина этот министр просвещения Голицын, а твой Ресовский – его дружок и ближайший помощник – того же поля ягода, – заметила Минкина. – Одного не пойму: что ты теперь делать будешь?

– Рожу ребёнка, отдам отцу, а сама уйду.

За все кошмарные месяцы, проведённые в доме князя, Сикорская уже смирилась с мыслью, что уйдёт с пустыми руками, если, конечно, не считать мешок с серебряными ложками-вилками, украденными в доме. Ресовский был богат, но он очень боялся огласки своих личных тайн и не счёл нужным взять нового управляющего вместо умершего Смушкевича. Ни за чем в доме теперь не было присмотра, и Наталья этим воспользовалась.

– Может, ты и права, – поразмыслив, согласилась с ней Минкина. – Только куда ты пойдёшь?

– Мне уже всё равно, – грустно призналась Сикорская.

– У меня есть к тебе предложение. Поможешь мне, а я выручу тебя.

– Говори…

– Батюшка наш, похоже, совсем голову потерял, – осторожно начала Минкина. – Чего удумал – решил казну наследницей сделать. Говорит, будто всем государю обязан, хочет просить, чтобы император принял его наследство и сам им распорядился. Неслыханное дело!

– А я чем могу помочь? – удивилась Сикорская.

– У меня денег полно. Батюшка наш такую силу в царстве набрал, что без его ведома теперь ничего не решается. Вот людишки разные, чтобы дела свои протолкнуть, ко мне дорожку и протоптали, знают, что я у батюшки раба послушная, за это он к моему слову прислушивается. Так деньжонки и набрались. Хочу я их теперь с умом вложить.

Минкина замолчала, вгляделась в лицо Натальи, а потом призналась:

– Мне нужно имение хорошее купить. Как раз в тридцати верстах от Грузина такое продается. Но на себя я его оформить не могу – графу сразу донесут, и начнёт он во всём измену подозревать. А на тебя записать – в самый раз. Будешь у меня имением управлять. Тут тебе и жильё, и доход. Я знаю, что ты меня не подведёшь, побоишься. И правильно! Меня нужно бояться!.. – Минкина замолчала и, видно, не дождавшись ответа Натальи, поторопила: – Ну, что скажешь?

Наглая крестьянка даже не понимала, как оскорбила Сикорскую! Но не спорить же с ней, когда другого выхода нет и не предвидится. Впрочем, в жизни всякое случается. Минкина не вечна, а в бумагах владелицей имения будет записана Сикорская. Опасаясь, что «подруга» прочтёт на её лице крамольные мысли, Наталья раболепно улыбнулась и сказала:

– Конечно, дорогая, я согласна.

– Я знала, что так и будет, – обрадовалась Минкина. – Ну тогда слушай, что делать будешь! Торги по имению назначены на послезавтра. Вот тебе адрес поверенного. Это на Охте. Тебя будут ждать завтра. Возьмёшь свой паспорт и поедешь. Поверенный скажет тебе, что нужно сделать.

В своём экипаже Минкина довезла Наталью до въезда на набережную Мойки и там высадила. Остальной путь Сикорская прошла пешком и уже приготовилась взойти на крыльцо, когда её внимание привлёк красивый экипаж. Великолепные кони, крытая лаком коляска, изящный дорогой наряд женщины, опустившей кружевной зонтик и подставившей лицо солнцу… Просто картина!

Знакомое раздражение против богатых красоток поднялось в душе Сикорской, но, когда она поняла, кто сидит в экипаже, у бывшей камер-фрейлины перехватило дыхание. Ольга Черкасская! Роскошная, благополучная, как никогда, красивая.

Наталья плюнула ей вслед. Пробираясь в свой флигель, она размышляла: «Ничего, я тоже поднимусь! А для начала стану помещицей».

Сикорская вдруг поняла: если будет нужно убить, она, не моргнув глазом, убьёт Минкину, но имение не отдаст никому и никогда.

Утром в одном из неприметных домов Охты Сикорская разыскала маленькую обшарпанную контору.

– Мадам, вы пришли насчёт торгов? – осведомился пухлый жуликоватый мужчина в наимоднейшем сюртуке и сапогах с кисточками.

– Именно так! Насчёт торгов… – подтвердила Наталья.

– Деньги уже прибыли, теперь нужен ваш паспорт, – сообщил поверенный.

Сикорская протянула ему документ. Значит, Минкина уже передала этому франту деньги за имение. Хорошо живёт метресса: золота у нее, похоже, куры не клюют. И ведь не боится рисковать, глупая крестьянка! Впрочем, надо признать, что на самом деле Настасья и не рисковала: с любовницей всесильного Аракчеева никто не станет связываться. Представив, какие взятки теперь берёт её «подруга», Сикорская аж передёрнулась от злобы и зависти.

Тем временем, переписав сведения с паспорта, поверенный вернул Наталье документ, а потом протянул аккуратно заполненный листочек:

– Прошу вас, мадам, прибыть по этому адресу завтра к трём часам пополудни. Ваше присутствие обязательно.

«Наконец-то хоть в чём-то повезло, – оценила Сикорская, – только бы дело не сорвалось».

Наталья пришла на Казанскую улицу точно к назначенному времени. У здания Опекунского совета, где должны были проходить торги, беспокойно расхаживал вчерашний поверенный.

– Куда же вы пропали, матушка? Сейчас уже начнут, – выговаривал он, открывая перед Сикорской дверь. – Покойный хозяин имения завещал его воспитательному дому. Куча народу набежала, прикрываются благими делами, а сами хотят урвать кусок пожирней.

Поверенный привёл Сикорскую в большой зал, где перед дубовой конторкой были расставлены два ряда стульев. Сикорская оглянулась и поняла, что в зале она – единственная женщина. Торгов ждали мужчины – немолодые, солидные, и все они неловко отводили взгляд от брюхатой бабы.

У конторки появился седой чиновник в чёрном вицмундире, окинул публику взглядом и, стукнув молотком, объявил торги открытыми. Из его объявления Наталья узнала, что продаётся имение Высокое в Новгородской губернии. Чиновник перечислял земли, леса, жилые постройки. По всему выходило, что поместье – богатое. Вместе с землёй продавались двести пятьдесят крестьянских семей.

«Да такое имение на круглую сумму потянет, – размышляла Сикорская, и в её душе вновь проснулась зависть. – Интересно, скольких же денег Настасья не пожалела?»

Скоро ответ стал известен. Расфранченный поверенный купил имение за сорок шесть тысяч. Хитрец долго молчал, наблюдая, как, начав с двадцати тысяч, сражаются друг с другом покупатели. Прибавляют то триста, то пятьсот рублей. Когда же цена доползла до двадцати шести тысяч, Натальин поверенный накинул сразу двадцать тысяч и победил. Он передал аукционисту паспорт Сикорской и сообщил, что оплатит покупку ровно через час. Пока поверенный ездил за деньгами, Наталья оставалась в зале одна. Раздражённые неудачей соперники удалились, аукционист исчез в глубине коридора, а Сикорская задрала на соседний стул затёкшие ноги и принялась строить планы на будущее.

Идти ей было некуда. В доме Ресовского она боялась даже дышать. Только находясь во флигеле, Наталья переставала вздрагивать от малейшего шороха, но как только выходила во двор, её сердце трепетало от страха. На каждом шагу ей мерещился мучитель Тимоха. В доме на Охте Сикорская тоже не могла надолго задерживаться: боялась, что Ресовский её выследит. Дом убитой француженки стал для Натальи тайным хранилищем. Сюда она перенесла заветный капот с набитой серебром подкладкой и мешок с ложками-вилками.

Если у неё на руках будет документ о праве владения поместьем, Наталья сможет просто исчезнуть. Она родит ребенка уже в имении, а потом решит, сколько ей заплатит Ресовский за своего наследника.

Вернулся поверенный с пузатым саквояжем и побежал к аукционисту оплачивать покупку. Через полчаса франт вернул Сикорской паспорт, а потом вручил купчую.

– Вот и всё, мадам! Получите ваше Высокое, – улыбнулся он. – Желаю удачи! Я еду в свою контору, если хотите, могу подвезти.

– Мне тоже нужно на Охту, – решила Сикорская.

Она рассталась с поверенным у его конторы и, хорошенько поплутав, чтобы сбить любопытных со следа, дошла до дома мадам Клариссы. Наталья спрятала купчую в том же тайнике, где лежали и остальные её ценности, – за выдвижными досками в шкафу хозяйки дома.

«Дело сделано. Соберу вещи, а на заре уйду, – размышляла она. – Ресовский долго спит, Тимоха дрыхнет рядом, никто меня не остановит, а там – ищи ветра в поле…»

Наталья так воодушевилась, что забыла о главном. Об осторожности.

Наталья поднялась в мезонин флигеля, достала из комода наволочку и стала без разбора кидать в неё вещи. Сикорская выдвигала ящики, хлопала дверцей шкафа и за шумом не услышала чужих шагов. Тимоху она увидела уже в дверях спальни.

– И куда же ты собралась, змея подколодная? – с издёвкой спросил мучитель. – Разве ты уже родила барину наследника?

– Я хочу постирать вещи!

– Да что ты? – удивился Тимоха. – Что-то я ни разу не видел, чтобы ты сама вещи в стирку таскала. Ну, пойдём, провожу тебя в постирочную.

Он встал в дверях и теперь испепелял жертву полным отвращения взглядом. На трясущихся ногах дошла Наталья до двери и еле протиснулась с узлом мимо Тимохи. Тот стоял неподвижно, и женщина вдруг поверила, что сможет выпутаться из этого переплёта. Один шаг, теперь второй… Удар между лопаток свалил Сикорскую. Пересчитав лбом все ступени, она приземлилась на каменный пол.

«Он хочет меня убить, – мелькнула последняя мысль. – Почему сейчас? Ведь мне сегодня так повезло…»

Тимоха не спеша спустился с лестницы, покрутил голову бесчувственной женщины, убедился, что шея не сломана, и огорченно хмыкнул. План его не удался, но можно же ещё всё исправить. Тимоха поднял Наталью на руки, отнёс её в главный дом и, положив на диван в гостиной, вызвал экономку.

– Глафира, – объявил он испуганной женщине, – барыня вроде как умирает, так что ты теперь сама с ней разбирайся. Только помни, что барину ребёнок нужен.

Грозно зыркнув на экономку беспощадными голубыми глазами, Тимоха развернулся и ушёл к себе. Ему ещё нужно было придумать, что рассказать хозяину…

…В гостиной испуганная экономка и срочно вызванный доктор стояли над бесчувственной Сикорской.

– Женщина может умереть в любую минуту, а вместе с ней умрёт и ребёнок, – сказал доктор. – Но выход есть: можно попробовать кесарево сечение. Тогда хоть у младенца шанс появится.

– Пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь! Я не хочу брать грех на душу, выбирая, кого спасать, но если вы говорите…

Экономка отдала распоряжения, и скоро во флигеле, куда вновь перенесли Сикорскую, дворовые бабы окатили кипятком большой кухонный стол и привязали к нему бесчувственную Наталью. Доктор, перекрестившись, сделал длинный надрез на её животе. Ещё минута – и из тела роженицы достали маленький красный комочек.

– Мёртвый! – ужаснулась белая, как мел, экономка, уставившись на молчащего младенца.

– Живая! – сообщил доктор, легонько похлопав ребёнка по крохотной спинке.

Раздался слабый, как у котёнка, писк, а потом и обиженный крик.

– Молодец, живучая! – обрезая пуповину, похвалил малышку врач. – Обмойте её и запеленайте, а я займусь матерью.

Доктор принялся зашивать разрез на теле Сикорской. Рассудив, что мать девочки всё равно не жилица, экономка запеленала новорождённую, отнесла её в людскую и отдала недавно родившей Акулине.

– Накорми! – распорядилась экономка, а сама вернулась во флигель.

К вечеру положение дел так и не изменилось: Сикорская в себя не пришла, но и не умерла. Доктор сказал, что теперь всё в руках Божьих, и уехал. Экономка посадила около роженицы одну из дворовых девок, а сама вернулась в дом. Оставалось дождаться барина.

Ресовский вернулся поздно. Ему навстречу вышли капризно надувшийся Тимоха и испуганная экономка.

– Ваша светлость, – доложила женщина, – с барыней из флигеля несчастье случилось. Её нашли без памяти, она умирала. Доктор кесарево сечение ей сделал. Новорождённую спасли, да только барыня до сих пор в себя не пришла.

– Родилась девочка? – спросил Ресовский. – Здоровая?

– Да, ваша светлость, – подтвердила экономка, – такая же, как все дети.

– Где малышка?

– В людской, я отдала её Акулине. Пусть кормит.

– Немедленно принесите ребёнка сюда, – велел Ресовский.

Он дождался ухода экономки, развернулся к Тимохе и прошипел:

– Почему ты не подождал до родов? А если бы с моей дочерью что-то случилось?!

– Я ничего не делал, – открестился Тимоха. – Наоборот, это я девочку спас: шёл мимо флигеля и услышал крик, заглянул – а барыня на полу валяется, и рядом – мешок с платьями. Сбежать хотела змеюка, да Бог ей не позволил ребёнка у отца отнимать.

Ресовский промолчал. Тимоха так и не понял, поверил ему барин или нет. Вернулась экономка с закутанным в домотканые пелёнки свертком. Она откинула ткань с лица девочки и показала её князю.

– Вот, поглядите, ваша светлость!

Экономка, вгляделась в лицо младенца впервые – и сразу всё поняла: девочка родилась от хозяина. На смуглом личике, будто нарисованные тонкой кистью, чернели брови, да и всё остальное оказалось уменьшенной копией тонких черт Ресовского.

– Моя красавица, – нежно сказал князь, забирая девочку из рук экономки. – Ты будешь, как твоя бабушка – Прасковьей. Ты уже сейчас на неё похожа, а когда вырастешь, станешь настоящей звездой.

Поцеловав девочку, Ресовский передал её экономке и распорядился, чтобы для его дочери устроили детскую в самой большой и светлой комнате третьего этажа, на следующий же день наняли к ней гувернантку-англичанку, а Акулину сделали няней. Князь велел закупить для Прасковьи самое дорогое приданое и отпустил озадаченную экономку. Когда та унесла малышку, Ресовский обратился к Тимохе:

– Я удочерю бедную девочку, ведь её родители умерли, – князь сделал многозначительную паузу и со значением уставился на своего любовника. – Роженицу нужно похоронить с почётом. Утром пошлите за хорошим гробом.

– Само собой, – поддакнул Тимоха, – всё сделаем как положено.

Ресовский кивнул. В том, что Тимоха сделает всё «как надо», князь не сомневался, он размышлял о другом. Нужно бы самому уехать из города. На всякий случай, чтобы уж точно не иметь к скверному делу никакого отношения. Может, в Царское Село отправиться? Или в Павловск?

Глава двадцать девятая Новые обстоятельства

Бабье лето расписало Павловский парк самыми яркими цветами: алым, золотом и охрой. Орлова обожала эти тёплые и яркие сентябрьские дни. В конце концов, в один из таких чарующих дней она и сама когда-то родилась. До дня её рождения оставалось всего ничего, но на сей раз гостей ждать не приходилось: в этом году все родственницы (две кузины и двоюродная племянница) уехали за границу.

«Ну и ладно, я уже привыкла», – успокоила себя Агата Андреевна, но грусть всё равно никуда не делась.

Сколько себя ни уговаривай, но одной-то плохо. Опасная штука – одиночество, можно и себя потерять – заблудиться в ледяном сером тумане. Впрочем, кое-кто этого явно не боялся. Вон, пожалуйста, как проводит время императрица-мать: села на скамью, глаза прикрыла – то ли дремлет, то ли думает. Зачем Мария Фёдоровна отправила фрейлин на прогулку, а сама осталась в розарии? Одиночества не хватает?

Агата Андреевна свернула на идущую вдоль реки дорожку, но тут её догнал лакей:

– Сударыня, вам письмо.

Кузины написали? Впрочем, уже пора… Орлова взяла конверт. Она сразу же поняла, что ошиблась – её имя было написано рукой Кочубея. Фрейлина сломала печать и развернула лист. Граф писал:

«Дорогая Агата Андреевна! Надеюсь, что вы ещё не забыли о деле бывшей камер-фрейлины Сикорской. Я не писал вам о нём, поскольку ничего интересного в жизни нашей подопечной не происходило. Я уже сообщал, что её обвенчали с управляющим князя Ресовского. Бедняга-управляющий сильно болел и сразу же после венчания умер. Вы тогда высказали мысль, что Ресовский захотел прикрыть собственный грех. Теперь можно сказать, что вы, как всегда, оказались правы: Сикорская – на сносях.

Но пишу я вам не поэтому. Дело в том, что наша подопечная тайно встречалась с метрессой военного министра – крестьянкой Минкиной. И на следующий же день после этого свидания Сикорская за сорок с чем-то тысяч приобрела на торгах имение.

Приставленный следить за известным вам домом человек обнаружил за выдвижной доской в шкафу свежую купчую. Кстати, в том же тайнике Сикорская прячет и серебро. Ножи, вилки и прочая столовая утварь всё прибавляются. Я и прежде думал, что Сикорская сбежит, как только поднакопит добра, а как узнал о купчей, уверился в этом окончательно. Думаю, это случится в самое ближайшие время. Сикорской нужно успеть до родов.

Вот такие наши новости.

Искренне ваш, граф Кочубей».

Орлова задумалась. Итак, они получили доказательство того, что кузина Аракчеева и его любовница повязаны меж собой, а Сикорская раздобыла большие деньги на покупку имения. Возможно, что ей заплатили за услугу?.. За открытую для убийцы потайную дверь?.. Сорок тысяч?.. Нет, это слишком много. Трудно представить, чтобы крестьянка могла расстаться с такими деньгами за столь незначительную помощь. Шантаж со стороны Сикорской? Возможно! Но есть одно «но»: бывшая камер-фрейлина знает, как её подруга поступает с шантажистами. Значит, остаётся единственный вариант: имение куплено Минкиной для себя, но, скрывая это от грозного покровителя, хитрая крестьянка решила оформить купчую на чужое имя. Повязанная с ней кровью бывшая камер-фрейлина кажется Минкиной вполне надёжным человеком.

«Разве можно делать выводы на основании нескольких фраз из чужого письма? – одёрнула себя Орлова. – Нужно узнать все подробности. Как Сикорская уживается со своим хозяином? Понятно, что она его приворожила, но поставленных целей ведь не достигла – Ресовский обвенчал её с управляющим, значит, сам жениться не собирается. При этом Сикорская беременна и явно не от покойного мужа».

– Нужно ехать к Кочубею, – пробормотала Орлова, сложила письмо и поспешила к императрице.

Услышав её шаги, Мария Фёдоровна открыла глаза, взгляд её стал жёстким. Императрица явно не спала и столь же явно не одобряла вмешательство в свои раздумья.

– Что-то случилось, Агата? – спросила она.

– Да, ваше императорское величество! Вы помните дело камер-фрейлины, уволенной за воровство?

– Ещё бы! – отозвалась императрица. – Как мне не помнить, если я сама отправила вас в Зимний дворец со всем этим разбираться. А в чём дело? Вы наконец-то получили известия от Кочубея?

– Именно так, – подтвердила Орлова и протянула государыне письмо. – Изволите посмотреть?

– Давайте…

Императрица углубилась в чтение. Потом вернула конверт фрейлине и осведомилась:

– Ну и что вы обо всём этом думаете?

– Пока слишком мало сведений, а догадки здесь могут лишь навредить.

– Ну так поезжайте к Кочубею и добудьте сведения! – воскликнула императрица. – Поставьте наконец точку в этом деле!

Орлова мысленно спросила себя, помнит ли императрица о чётком указании своего венценосного сына «не беспокоить Аракчеева». Лицо государыни изображало лишь праведный гнев, но при актёрских талантах Марии Фёдоровны и её опыте дворцовых интриг рассчитывать на истинные проявления чувств не приходилось. Агата Андреевна попрощалась и отправилась в Петербург. Если поторопиться, она доберётся ещё засветло.

Почему так светло, ведь уже наступил вечер? Наталья собрала вещи в наволочку и хотела бежать. А что потом?..

Сикорская не могла вспомнить, что было дальше, и вообще никак не могла понять, что же с ней случилось. Она лежала во флигеле, но не в спальне, а на диване в гостиной. Голова кружилась, а живот горел. Сикорская провела по нему рукой и поняла, что тот стал почти плоским.

«Что-то случилось с ребёнком?» – подумала она и удивилась собственному равнодушию: ни испуга, ни ужаса не было.

Наверное, это из-за вечного страха, а может, дело было в чём-то другом, но Наталья даже почувствовала облегчение. Она вновь стала такой же, как прежде, и могла уйти. Сикорская пошевелилась. Руки и ноги слушались, но слабость была такой, что оторвать голову от подушки не получалось. В дверях показалась дворовая девка Манька. Увидев, что Сикорская пришла в себя, она всплеснула руками:

– Ух ты, а мы думали, что вы помрёте!

– Что со мной? – прохрипела Сикорская

– Доктор вам живот разрезал, чтоб дитя вынуть. Вы уже давно без памяти лежите.

– А что с ребёнком? – встрепенулась Наталья. – Он жив?

– Жива! Девочка у вас. Князь распорядился её в дом перевести, гувернантку ей нанять, а Акулина при ней будет няней.

«Дочь выжила, – поняла Наталья. – Ресовский уже признал её, значит, я ему больше не нужна. Нужно уходить».

Она приказала:

– Помоги мне встать!

– Да что вы, барыня, у вас живот разрезанный, – испугалась Манька. – Вдруг кишки вывалятся?

– Да что ты ерунду мелешь… Делай, что тебе говорят!

Превозмогая боль, Сикорская приподнялась. Манька подхватила её за руки и помогла встать. Сквозь сорочку Наталья прощупала широкую повязку на животе и поняла, что даже может прикасаться к шву руками. Боль оказалась терпимой. Значит, не всё так плохо!

– Разорви простыню и забинтуй мне живот поверх повязки, – велела Сикорская.

Девка послушно распластала полотно на широкие ленты и, сняв с Натальи рубашку, начала бинтовать ей живот. Манька несколько раз порывалась остановиться, но Сикорская не позволяла – требовала накрутить ещё несколько слоев – и унялась, лишь когда от простыни ничего не осталось. Потом Сикорская натянула тёплое шерстяное платье и накинула на плечи шаль.

– Холодно мне… Знобит, – пожаловалась она. – Принеси сверху меховой капот, он в шкафу висит.

Манька скоро вернулась с единственной дорогой вещью Сикорской – лисьей накидкой, крытой тёмно-синим сукном. Девка натянула её на плечи Натальи и с жалостью спросила:

– Ну как, теплее?

– Уже лучше, – кивнула Сикорская. – Только сил совсем нет. Принеси мне что-нибудь поесть. Можешь не спешить, пусть приготовят для меня кашу на сливках.

Манька кивнула и отправилась на кухню. Дождавшись, когда девка исчезнет в дверях большого дома, Сикорская двинулась вслед. Она уже не вспоминала о брошенных вещах – что толку жалеть, если всё равно ничего не сможешь унести. Хватило бы сил пройти через дом на улицу. Держась за стену, Сикорская вышла из флигеля, и, качаясь как пьяная, пересекла двор. Ей повезло. Пока она пробиралась от задней двери к парадному крыльцу, никто её не заметил.

На улице Наталье показалось, что она вот-вот умрёт. Она удержалась на ногах, лишь уцепившись за колонну, но нужно было спешить, ведь за спиной маячила смерть. Пришлось собираться с силами. К счастью, ближайшая извозчичья биржа находилась в двух кварталах, этот путь Наталья могла пройти. Она оттолкнулась от колонны, оперлась на стену и неверным шагом двинулась вперёд. Сикорской показалось, что прошло несколько часов, прежде чем она нашла пролётку и из последних сил крикнула:

– На Охту!

Оставалось только перетерпеть тряску.

Отпустив извозчика у дома мадам Клариссы, Сикорская вдоль забора дошла до калитки, а оттуда – до потайного хода. Она боялась, что не сможет толкнуть потайную стенку, но сил хватило. Добравшись до спальни, Наталья упала на кровать. Сколько пролежала она в этом полусне-полузабытьи, женщина не знала. Похоже, всю ночь. Может, вообще не вставать? Дождаться смерти в тёплой постели… Но, гонимая тревогой, Сикорская всё-таки поднялась и достала из тайника старый салоп, а за ним – мешок с серебром. Какое счастье, что она догадалась оставить здесь и свой паспорт. Сама судьба вела её! Наталья надела салоп с зашитыми в подкладку деньгами и с сожалением посмотрела на свои меха. Мешок с серебряной утварью и так был слишком тяжёлым, если засунуть в него ещё и лису, он станет совсем неподъёмным. Придётся мех бросить.

«Ничего, я куплю себе новый, лучше прежнего», – решила Сикорская.

Пора было отправляться на почтовую станцию. Держась за стену, женщина двинулась к выходу. Это оказалось мучительным, почти что невыносимым: голова горела, крупная дрожь сотрясала всё тело. Наталья оперлась на подоконник и от боли закусила губу. Она прислониться лбом к стеклу. Может, жар хоть чуть-чуть спадёт?.. Вдруг слабый звук невнятного разговора насторожил Сикорскую. Открыв глаза, она увидела у калитки извозчика. Рядом с ним стоял Тимоха.

«Возница продал меня этому упырю», – поняла Наталья.

Ноги её подогнулись, но страх смерти разбудил уже уснувшую волю. Мысли прояснились: «Я жива и просто так этому живодёру не дамся!»

Входная дверь закрыта на засов, а окна заколочены. Могучий Тимоха, конечно же, вломится в дом, но это случится не сразу. За это время можно уйти через потайной ход. Держась за стены и мебель, Наталья доковыляла до коридора и потянула на себя панель. Та не поддалась.

«Сил мало, – поняла Сикорская, – нужна хоть какая-то палка».

Она вспомнила, что в углу салона стояла трость мадам Клариссы, и побрела обратно. Палка оказалась на месте, и в тот миг, когда Наталья её взяла, послышался треск отдираемых досок: Тимоха решил забраться в окно.

Сикорская вернулась в коридор, вставила трость в прибитые к стене скобы и потянула. Не с первого раза, но у неё всё получилось. Панель откатилась вперёд, а потом и повернулась, открыв проход на улицу. Наталья выкинула наружу мешок с серебром, захватила трость и, шагнув во двор, вернула панель на место. Стена дома вновь стала сплошной, а Сикорская заковыляла к калитке. Она сняла крюк, толкнула почерневшие доски и оказалась в переулке. Но вздох облегчения застрял у неё в горле, ведь в двух шагах стоял Тимоха.

– Ах, вот ты где прячешься, шалава подзаборная! – взревел негодяй и потянулся ручищами к шее Сикорской.

Защищаясь, Наталья кинула в своего врага мешок, но тот даже не долетел до Тимохи, а шлепнулся наземь почти что у её ног. Звон серебра заинтриговал палача.

– Что это у тебя? – оскалившись, как цепной пёс, спросил он и вытряхнул серебро.

Увиденное ещё больше разъярило Тимоху.

– Гадина!.. Воровка! – заорал он и шагнул к Наталье. Мгновение – и его руки сомкнулись на её горле.

Негодяй душил Сикорскую, удерживая её на весу. Наталья хватала ртом воздух и всё старалась достать до земли носками ботинок, но Тимоха поднял её слишком высоко. В тот последний миг, когда её лёгкие взорвались от удушья, а сердце почти остановилось, Сикорской показалось, что рядом прогремел выстрел. Больше она уже ничего не чувствовала.

Глава тридцатая Допрос на Охте

То, что Кочубей ей обрадовался, Агата Андреевна почувствовала сразу. Но на её вопросы граф отвечать не стал.

– Зачем наводить тень на плетень? – риторически заметил он. – Я могу судить о деле лишь по отчётам Сысоева. Ни деталей, но тонкостей не знаю, поэтому и предлагаю вам вместе со мной отправиться на Охту. На месте Сысоева и расспросим – вы зададите свои вопросы, а я свои.

Орлова согласилась, и час спустя они подъехали к длинному двухэтажному дому, затерявшемуся в переулках Охты. У входных дверей его нижнего этажа трепетал под порывами ветра выцветший имперский флаг.

– Приехали, Агата Андреевна, – сообщил граф и помог фрейлине сойти с подножки.

Они вошли в длинную комнату с рядком узких решётчатых окон. Под ними расположились три стола, напротив – выстроились шкафы, а в дальней, противоположной от двери, стене темнела массивная дверь (по всем признакам – кабинет начальника). У этой двери, как на часах, застыл молодой человек в короткой серой поддёвке: то ли мастеровой, то ли приказчик. Увидев вошедших, он тут же перекрыл своей спиной доступ к двери и осведомился:

– Что вам угодно, господа?

– Капитан Сысоев где? – спросил граф.

– Он занят допросом, его нельзя беспокоить.

– Мне можно! – заявил Кочубей и приказал: – Сообщи ему, что прибыл член Государственного совета граф Кочубей.

Странный охранник переменился в лице и исчез за дверью, а через мгновение из кабинета выскочил Сысоев.

– Ваше высокопревосходительство! Милости прошу, проходите… И вы, сударыня, пожалуйте. Вас мне сам Бог послал! Я уже засомневался, что мне дальше делать.

Кочубей усадил фрейлину на ближайший стул и спросил у Сысоева:

– Есть новости?

– Ещё какие! Сегодня мадам Сикорская, забрав из тайника серебро и документы, пыталась сбежать, но её перехватил слуга из дома князя Ресовского. Мой Корнеев – тот, что за домом следил (пристав кивнул в сторону маячившего в дверях странного охранника, как будто представляя его важным гостям), еле успел отбить дамочку. Пока за ружьём бегал, этот Тимоха чуть её не придушил. Пришлось Корнееву плечо негодяю прострелить.

– Вот как?! – протянул Кочубей. – Тогда расскажите всё по порядку.

– Корнеев увидел проникшую в тайный ход Сикорскую и засел в сарае – ждал, когда она выйдет. Ночь женщина провела в доме, а утром появился этот Тимоха и стал в дверь ломиться. Корнеев сразу смекнул, что поднадзорная захочет удрать через переулок. Вот он и решил, что, ежели беглянка будет с мешком (а ложки-вилки явно краденые), он её возьмёт с поличным. Сикорская вышла, а тут – Тимоха. Поймал беглянку и душить начал. Пришлось Корнееву за ружьём бежать.

– И где теперь эта парочка? – спросил граф.

– Сикорская в моём кабинете сидит, Тимоха в кутузке заперт. Доктор, когда пулю из его плеча вынимал, столько в него лауданума залил, что преступник нескоро проснётся.

– Но прежде чем негодяя оперировать, вы, надеюсь, узнали, что ему было нужно?

– Конечно! Тимоха заявил, что Сикорская сбежала из дома его хозяина, прихватив столовое серебро, а он пытался вернуть украденное.

Кочубей скептически хмыкнул:

– Ну прямо-таки святой!

– Она уже родила? – вмешалась в разговор Орлова.

Капитан как будто растерялся.

– Живота у неё нет…

– Нам нужно поговорить с Сикорской, – распорядился граф.

Он подал фрейлине руку, и вслед за Сысоевым они пошли в кабинет. В дверях Орлова придержала графа за локоть и прошептала:

– Вы понимаете, чем закончился приворот? Ресовский получил наследника, а его слуга попытался убить мать ребёнка. Князь должен усыновить круглого сироту – ребёнка его покойного управляющего. Всё выглядит на редкость благородно, только Сикорская здесь лишняя…

– Об этом мы с ней и поговорим…

В кабинете они увидели согнувшуюся пополам Сикорскую. Зажав руками живот, она раскачивалась на стуле из стороны в сторону. Лицо женщины было синюшно-бледным, а шея, наоборот, отливала чернотой. Волосы свисали вдоль лица, словно клоки пакли.

Агата Андреевна не поняла, узнала ли их Сикорская. Головы та не повернула, глаз не подняла.

Но Кочубея было не так просто сбить с толку. Он усадил Орлову на стул у окна, а сам сел напротив задержанной. Испепелив Сикорскую взглядом, граф заявил:

– Мадам, вы попали в очень скверную ситуацию. За кражу вещей во дворце вас не арестовали только по милости императрицы. Вам дали уехать, но вы опять взялись за старое. Теперь вы обокрали князя Ресовского. Так что каторги вам не миновать.

Сикорская перестала раскачиваться, бросила взгляд на графа, а потом на Орлову.

– Чего вы от меня хотите? – прохрипела она.

– О чём вы? – удивился Кочубей.

– Вы привели Орлову, значит, чего-то хотите. Что бы это ни было, меняю это на свою свободу.

Голос Сикорской сбивался с хрипа на фальцет, как видно, Тимоха повредил ей связки, да и крепко сжатые на животе руки выдавали её муки. Мужчины, похоже, этого не понимали, но Орлова-то знала, что перед ними только что родившая женщина. Каким бы чудовищем ни была бывшая камер-фрейлина, но сейчас она имела право на сочувствие. Агата Андреевна бросила выразительный взгляд на Кочубея. Тот её намёк понял и, словно так и было задумано, предложил:

– Агата Андреевна, изложите даме наше предложение.

Все повернулись к фрейлине. Теперь приходилось взвешивать каждое слово, ведь Сикорская, несмотря на все муки и почти безнадёжное положение, хорошо владела собой. Перед Орловой сидела достойная противница.

– Вы должны рассказать всё о приворотах и убийстве мадам Клариссы, – сказала Агата Андреевна.

– И что я получу взамен?

– Оставите украденное серебро для возврата его законному владельцу, а сами уйдёте на все четыре стороны.

Сикорская задумалась. Она долго молчала. Её никто не торопил. Наконец бывшая камер-фрейлина посмотрела сначала на графа, потом на Орлову и сказала:

– Вы оба должны поклясться, что за вещи из дворца меня преследовать больше не будут.

– Государыня не захотела возбуждать против вас дело, значит, его и не будет, – отозвался Кочубей.

– Поклянитесь, оба! Иначе я не стану говорить!

– Обещаю, что дела не будет, – процедил граф.

– Вас не станут преследовать, – добавила фрейлина.

Сикорская с облегчением вздохнула и спросила:

– Что вы хотите знать?

– Как вы оказались втянуты в дело с убийством мадам Клариссы? – подсказала Орлова.

– К этой француженке меня привела Минкина. Она часто здесь бывала, и старуха-ворожея с неё много денег вытянула. Однако Кларисса обнаглела и в конце концов зарвалась. Минкина как-то с ней поругалась насчёт заговоров и магии. Настасья утверждала, что старухины привороты не действуют, и пригрозила сдать Клариссу полиции, а та в ответ заявила, что она сама Минкину сдаст. Расскажет в полиции, что крестьянка с военным министром вытворяет. Минкина сделала вид, что погорячилась, а с француженкой даже помирилась. Да только она таких разговоров никому не прощает. Она выманила двух Клариссиных прислужниц в Грузино, а меня и своего конюха Фёдора в ту же ночь сюда прислала. Я должна была потайной ход открыть, ну а Фёдор – сделать всё остальное.

– Откуда вы узнали о существовании второго входа? – уточнил Кочубей.

– К Клариссе многие дамы ездили. Чтобы они друг друга не видели, она одних с крыльца впускала, а других через тайный ход отправляла. Мы с Минкиной через него дважды уходили.

– Понятно! Продолжайте…

Сикорская вытерла проступивший на лбу пот и заторопилась:

– Да нечего особо рассказывать… Фёдор заехал за мной во дворец и привёз сюда, я открыла ему проход в дом. Минкина сказала, чтобы я в карете сидела, но я осталась во дворе. Когда Фёдор вышел из дома и сказал, что всё сделал, я пробралась в гостиную и подкинула в столик вещицы императрицы и кольцо Струдзы. Я уже давно брала разные безделушки из кладовой и боялась, что пропажу вот-вот обнаружат. Мне нужно было отвести от себя подозрения. Потом Фёдор отвёз меня во дворец. Вот и всё.

Граф скептически хмыкнул:

– Всё, да не всё! Вы ведь ещё раз вернулись на место преступления, чтобы подбросить в ящик портрет императора, украденный из комнаты княжны Туркестановой. Кстати, именно эта ошибка и навела на вас подозрения. Вы просто перестарались.

– Знаете старую поговорку, что не ошибается тот, кто ничего не делает? – огрызнулась Сикорская и спросила: – Я могу идти?

– Пока нет. Сейчас ваши показания запишут, вы оставите на них свою подпись и тогда уже пойдёте.

В глазах бывшей камер-фрейлины мелькнуло подозрение, и она напомнила:

– Вы мне обещали!

– Я и не отказываюсь от данного слова, – отозвался Кочубей. – Но показания должны быть оформлены, мы с вами не на прогулке, а в полиции.

Капитан Сысоев усадил за стол помощника пристава, дал тому стопку листов и пододвинул чернильницу с пером. Корнеев собрался записывать показания, но вмешалась Орлова.

– Вы воспользовались приворотом лишь дважды? – спросила Агата Андреевна.

– Вы и это знаете? – удивилась Сикорская, но потом равнодушно подтвердила: – Да, первый раз – с Курским, а потом – с князем Ресовским.

– Что ж, Виктор Павлович, у меня больше нет вопросов, – сообщила Орлова.

– Ну, а у меня есть. Последний. Как вы узнали про тайник в шкафу старухиной спальни?

– Я, когда пришла, чтобы подкинуть в стол портрет императора, то увидела, как там похозяйничали мамзели. Они, когда Клариссино добро забирали, не сочли нужным доску на место поставить, ну а я всё в порядок привела и потом сама тайником пользовалась.

Сикорская ещё сильнее обхватила живот руками и попросила:

– Давайте уж поскорее заканчивать, а то худо мне.

– Ну что, капитан, – обратился граф к Сысоеву. – Какие ваши действия?

– Запишем показания и отпустим даму, а серебро и раненого дворового вернём князю Ресовскому, – сказал частный пристав.

– Тогда не станем вам мешать. Мы с Агатой Андреевной уезжаем, – решил Кочубей.

Устроив фрейлину в экипаже, он уселся сам и велел кучеру трогать.

– Как вы думаете, мы не продешевили? – спросил граф у Орловой.

– Разве у нас был выбор? – отозвалась фрейлина. – Вы не хуже меня помните указание государя. Драгоценное здоровье военного министра не переносит волнений, а уж очередной скандал, связанный с кузиной-воровкой, окончательно выбьет Аракчеева из колеи.

Кочубей расхохотался.

– Конечно, я об этом не забыл и рисковать не собирался, но, может, была хоть какая-нибудь возможность зацепить эту завистливую бабёнку, а мы этот шанс упустили?

Во время допроса Агата Андреевна и сама размышляла на эту тему, но ничего умнее того, что уже сделала, придумать не смогла. Может, если сейчас всё обсудить, нужная мысль сама придёт на ум?

– Как вы думаете, почему Сикорская с такой готовностью дала нам показания на Минкину? – спросила у графа Орлова.

– Потому что мы обещали ей безнаказанность…

– Нет, дело в купчей. Сикорская двумя руками держалась за живот, давая нам понять, что мы измываемся над роженицей, но это было лишь половиной правды: под платьем бывшая камер-фрейлина прятала документы. Я уверена, что имение купила для себя Минкина, но, побоявшись гнева своего строгого любовника, оформила покупку на ту, которой доверяла. Не сомневаюсь, что своими медоточивыми улыбками Сикорская усыпила подозрения этой всемогущей крестьянки. Так что наша подопечная сейчас топила свою «подругу» с дальним прицелом, в надежде, что это хоть как-нибудь дойдёт до Аракчеева, а военный министр сам расправится с обнаглевшей метрессой. Поэтому Сикорская и на письменные показания согласилась.

На лице Кочубея проступила брезгливость. Он размышлял над словами Орловой так долго, что фрейлина уже решила, что разговор закончен, но Кочубей вдруг предложил:

– Давайте-ка поможем Сикорской и отправим её показания кузену.

– Зачем? – удивилась Орлова.

– Я ещё при обыске во дворце догадался, что все её ворованные деньги зашиты в тот старый салоп, что надет на ней сейчас. Ведь в шкафу висел совсем новый капот с лисьим мехом, однако Сикорская ушла в вытертом старье.

Орлова никак не могла уловить его мысль. Граф, похоже, это понял и подсказал:

– Деньги при ней, купчая на имение тоже. Значит, Сикорская направится в свой новый дом. Где находится поместье, знает ещё один заинтересованный человек – Минкина. Останется только принимать пари, кому из этих двух мерзавок больше повезёт. Если Минкина выкрутится, то сама разберётся с предательницей, и тогда будут отомщены и пострадавшие фрейлины, и сама императрица, ну а если Аракчеев покарает свою любовницу, так хоть справедливость восторжествует. Как вам?

Агата Андреевна всё поняла. В том положении, когда руки накрепко связаны, Кочубей нашёл единственную возможность наказать преступниц.

– Блестящая мысль! – признала Орлова. Пусть правосудие осуществится хотя бы частично! Взвесив шансы обеих мерзавок, фрейлина так и не смогла прийти к окончательному выводу, кто из них победит. Ну не пари же на это держать! Впрочем, фрейлина всё же не удержалась. Напророчила: – Помяните мое слово, если и не сейчас, так через несколько лет обе эти женщины плохо кончат.

Кочубей, не веривший ни в магию, ни в мистику, ни в небесную справедливость, лишь пожал плечами, а Агата Андреевна не стала его переубеждать. Жизнь ведь – искусство возможного, а перевоспитание мужчин – дело совсем безнадёжное. Надо заниматься тем, что разумно!

Орлова осталась ночевать в Зимнем дворце, но заснуть так и не смогла: всё думала о предложении Кочубея. Задремала она уже под утро, да и то вскоре проснулась от шума дождя. Ничего не поделаешь. Осень…

Глава тридцать первая Второй шанс

Осень в Ратманове всегда была прекраснейшим временем года, а нынешняя выдалась особенно яркой. Дождей почти не было. Липы в аллеях парка сверкали на солнце, как червонное золото, в саду наливались красными боками твердые кисло-сладкие яблоки, а на террасах благоухали розы. Ольга всегда обожала осень и то, что приехала домой в это прекрасное время года, особенно ценила. Княжне было хорошо и в саду среди яблонь, и в лесу у водопада, и в тиши любимого дома, где теперь жили лишь она и тётушка Апраксина. Печаль в Ольгиной душе постепенно стихла, зарубцевались душевные раны, а потом вдруг пришло понимание, что нужно жить дальше.

В тот день, когда она увидела беременную Сикорскую, княжна не могла рассуждать здраво. Женщина, причинившая ей так много зла, а теперь глядевшая на неё с ненавистью, ждала ребенка! Разве могло быть в жизни хоть что-то более несправедливое? Сердце Ольги вдруг зачастило, потом замерло, а следом зашлось от острой, как игла, боли. Смерть на мгновение заглянула княжне в глаза и… отступила.

– Домой, мне нужно домой, – прошептала Ольга.

Она уже не хотела думать ни о своей гордости, ни о том, что скажут брат и сёстры. Ей было всё равно: воля, силы и достоинство – всё исчезло, растворилось в горе, как сахар в чашке с чаем. Хотелось спрятаться и никого не видеть. Ратманово показалось Ольге землёй обетованной. Уехать, уехать немедленно!.. Вспомнились слова Алексея: «Фрейлина может покинуть двор, только выйдя замуж или вследствие тяжёлой болезни». Мужа у Ольги не было и уже не будет. Оставалась только болезнь. Стыдно было обманывать и императрицу, и великую княгиню, но Ольга знала, что встреча с бывшей камер-фрейлиной оказалась последней каплей, переполнившей чашу её горя. Княжна больше не могла бороться с тоской и при этом выглядеть счастливой и весёлой. Силы кончились.

«Можно хотя бы попросить отпуск, – вдруг поняла Ольга. – Поговорю с великой княгиней, а потом уж – с Елизаветой Алексеевной».

В Павловске Ольга присоединилась к играющей в шарады весёлой компании. Великий князь Николай стоял, раскинув руки, посреди площадки для крикета, а Александра Фёдоровна пыталась угадать, что же это значит. Наконец она сдалась, и тут выяснилось, что великий князь всего лишь хотел изобразить русскую букву «Т». Это так развеселило молодожёнов, что они закатились от хохота. Как же эти двое любили друг друга и как были счастливы!..

Великий князь ушёл играть в мяч со своими адъютантами, а Александра Фёдоровна заметила Ольгу у края площадки и подошла к ней.

– Холли, как хорошо, что вы вернулись пораньше! У меня есть изумительная новость: сегодня был доктор, и он сказал, что я жду ребёнка.

Еще одно счастливое материнство! Но теперь чувство зависти лишь на мгновение кольнуло душу и сразу исчезло, ведь Ольга любила великую княгиню. Вот уж кто был абсолютно достоин счастья! Рождение наследника стало предназначением Александры Фёдоровны, так пусть она оправдает надежды мужа, царской семьи и империи.

– Поздравляю, ваше императорское высочество! Счастья вам и благополучия, и чтобы малыш родился здоровым, – пожелала Ольга.

– Я надеюсь, что будет мальчик! – сияя глазами, воскликнула Александра Фёдоровна. – Ник говорит, что обрадуется и дочери, но я-то знаю, что все ждут от меня наследника.

– Всё получится так, как хотите вы…

Александра Фёдоровна суеверно скрестила пальцы и призналась:

– Я просто рада тому, что беременна, остальное пока не важно.

Великая княгиня сияла от счастья. Не портить же ей сейчас настроение просьбой об отпуске. Но если не сейчас – то когда?.. И Ольга решилась:

– Ваше императорское высочество, позвольте мне обратиться с просьбой, – сказала она. – Можно мне попросить отпуск?

В глазах Александры Фёдоровны мелькнуло сочувствие:

– Вы устали, – вздохнула она. – Конечно, вам тяжело! Проехали половину Европы туда и обратно, столько мне помогали перед свадьбой. Я отпущу вас, только пообещайте, что возвратитесь в марте. Императрица-мать уже предупредила, что рожать ребёнка я буду в Москве. Я хочу, чтобы вы были рядом со мной.

Ольге показалось, что с её души свалился камень. Семь месяцев – это много. Сейчас для неё и день – целая жизнь.

– Конечно! Я обязательно вернусь, – пообещала княжна.

Простившись с августейшей четой, Ольга отправилась в столицу. Ей предстоял тяжёлый разговор с императрицей. Выслушав княжну, Елизавета Алексеевна расстроилась:

– Холли, почему-то мне кажется, что я вас больше не увижу, – грустно призналась она. – Я надеюсь, что ваша судьба сложится хорошо, и вы ещё найдёте своё счастье. Я отпускаю вас. Возвращайтесь ко двору, когда будете к этому готовы. И обещайте мне не принимать скоропалительных решений. Вы же не сказали своим, что написали то злосчастное письмо жениху?

– Нет. Мои родные уехали в Англию задолго до моего возвращения из Берлина, а теперь я собираюсь в поместье, не дождавшись их возращения в Петербург. Пока никто ничего не знает.

– Вот и хорошо! Поезжайте, отдохните и выбирайте свой путь сердцем, а не разумом. В вашем возрасте голова – плохой советчик.

Елизавета Алексеевна отпустила Ольгу, а к вечеру прислала в дом Черкасских прощальный подарок: левретку – дочь своей любимицы Розы. На доставленном вместе с собачкой розовом листке, императрица написала:

«Каждому человеку нужен друг. Её зовут Шерри».

Шерри никого не могла оставить равнодушным. Прелестное белоснежное создание – изящное, нежное и очень доброе. Левретка сразу же признала в княжне свою хозяйку и с тех пор ходила за ней по пятам. В карете, увозившей Ольгу и графиню Апраксину всё дальше на юг, Шерри спала на подушке у ног княжны. Когда же наконец путешественницы прибыли в Ратманово, собачке хватило одного дня, чтобы освоиться в огромном доме. Попривыкнув, Шерри даже стала отпускать свою хозяйку на верховые прогулки. Вот и сегодня так же, как делала это теперь каждое утро, Ольга сказала левретке:

– Побудь с тётушкой, Шерри. Я поскачу на Вороне, ты нас не догонишь.

Собака послушно легла у ног графини Апраксиной, а Ольга подхватила белую креповую юбку новой амазонки и отправилась к конюшне. Столь элегантный наряд был подарком Кати, присланным из Лондона как раз накануне Ольгиного отъезда, и, хотя княжна с иронией думала, что в деревне её английские платья никому не нужны, белую амазонку с голубым шёлковым жакетом полюбила.

Сегодня Ольга собралась к крёстному. Она уже давно порывалась с ним объясниться, но решиться всё никак не могла. Может, хоть сегодня получится?

Барон Тальзит так же, как и все остальные родственники, был уверен, что Ольга – невеста его племянника и свадьба лишь отложена из-за траура по старому князю Курскому. Александр Николаевич очень жалел свою крестницу и уговаривал её потерпеть:

– Ничего, милая, время пролетит быстро, ты и не заметишь, как выйдет положенный срок.

Ольга устала обманывать старика. Но что же ей было делать? Она надеялась, что Сергей сам напишет дяде. Но от Курского писем не было, а клубок лжи и недомолвок всё разрастался. Сегодня Ольга скакала в Троицкое с одной целью – сказать крёстному правду.

Белый дом Тальзитов она увидела издалека. Ольга пришпорила коня и понеслась, пригнувшись к его шее. Вскоре она доскакала до крыльца и уже хотела спешиться, когда звонкий голосок восторженно произнёс:

– Какое красивое платье! Вы, наверное, принцесса из сказки?!

Уцепившись руками за балюстраду, на крыльце стояла темноволосая девочка лет шести-семи. В нарядном ярко-розовом платьице она казалась на редкость хорошенькой. Девочка взирала на Ольгу с благоговейным восторгом.

– Нет, я не принцесса, я – княжна Ольга, – засмеялась девушка. – А ты кто?

– Я тоже княжна, только меня зовут Варя. Но я не такая красивая, как вы, хотя у меня платье тоже новое.

– Оно великолепно, – похвалила Ольга и, спрыгнув с коня на ступени крыльца, спросила: – А где хозяин дома?

– Дедушка сидит в гостиной. Он сказал, что устал от моих приставаний, а я у него почти ничего и не спрашивала.

– Я пойду поговорю с бароном, а ты пока погуляй, – предложила Ольга. – Только к коню близко не подходи.

– Я не боюсь лошадей, у нас тоже был конь, такой же большой, Маркизом звали, – сообщила Варя.

Ольга отдала поводья подошедшему конюху и отправилась в дом искать крёстного. Тальзит и впрямь сидел в гостиной – читал толстую английскую книгу по коневодству.

Ольга расцеловалась с ним и спросила:

– Крестный, что за сюрприз? Два дня назад вы жили один, а теперь у вас есть прелестная гостья в розовом платье.

– Вот уж точно, что сюрприз! Я был поражён, когда посланец от управляющего Курских доставил мне девочку. Он сообщил, что Сергей перед отъездом поручил им разыскать кузена своего покойного отца, князя Платона, и передать тому деньги. Но оказалось, что старый князь недавно умер. Его разорённое войной имение так и не было восстановлено, и князь Платон с единственной внучкой снимал квартиру в Смоленске. Девочка осталась круглой сиротой. Управляющий привёз ребёнка в Петербург и написал Сергею, а тот распорядился отправить Варю ко мне. В письме Сергей сообщает, что просит приютить девочку до его возвращения в Россию.

– Вы получили письмо? – насторожилась Ольга.

– Да, Холли! Но о тебе Сергей не спрашивает, я так понимаю, что он ещё не знает о твоём приезде в Ратманово.

– А можно мне почитать?.. – от смущения Ольга не договорила.

– Конечно, милая!

Барон достал из кармана конверт и протянул его крестнице.

Сергей писал:

«Дорогой дядя, пожалуйста, приютите Варю до моего возвращения в Россию. Её дед, князь Платон, был двоюродным братом моего отца. Платон недавно умер, отец Вари погиб в двенадцатом году под Москвой, а её мать умерла в родах. Люди моего управляющего привезут вам девочку вместе с её гувернанткой. Я заберу Варю, как только приеду домой».

Сергей ничего не писал о помолвке. Значит, он тоже решил никому не говорить о разрыве. Пока это не вызывало особых вопросов, ведь в семье до сих пор носили траур. А может, Сергей не хотел омрачать жизнь своих близких неприятным известием? Как это на него похоже! Сергей всегда оберегал мать, сестру и дядю от любых неприятностей. Но ведь это означало и другое: у Ольги был шанс.

Княжна вернула письмо крёстному и спросила:

– Так с девочкой приехала гувернантка?

– Да. Старушка-англичанка. Впрочем, она, скорее, няня – явно не из учёных. Поговори с ней, если хочешь.

– Я, конечно, поговорю, но вы-то что будете делать с маленьким ребёнком?

– Честно говоря, не представляю. Я справлялся с Мари и Натали, когда они уже подросли, да и тётушки твои мне помогали. А что мне делать теперь с этой крохой?

Но Ольга уже знала ответ. Она не стала ничего взвешивать, не стала размышлять. Ребёнок оказался в беде, как можно было не помочь?

– Присылайте её к нам. Мы с тётей приглядим за Варей, а вы будете приезжать к нам в гости.

Барон согласился сразу и с явным облегчением:

– Земной поклон вам с графиней! Стар я уже. Малые дети капризничают, болеют, балуются… Упаси меня Бог от всего этого.

– Велите заложить коляску, а я пока поговорю с гувернанткой, – предложила Ольга и отправилась знакомиться с англичанкой.

Барон оказался прав: гувернантка была простоватой, но зато явно доброй. Она ласково укачивала задремавшую на солнце девочку. Варя уже не помещалась у неё на коленях, но старушка этого будто не замечала, нежно обнимая плечики ребёнка.

– Здравствуйте, миссис, – обратилась к ней по-английски Ольга. – Я – княжна Черкасская, приглашаю вас и Варю пожить в моём доме. Это недалеко отсюда.

Англичанка ответила тихо, чтобы не разбудить девочку:

– Меня зовут мисс Марк, ваша светлость. Агнесс Марк. С вашей стороны очень великодушно пригласить нас к себе. Барон не понимает, что с нами делать. Он привык жить один, а тут ему привезли нас.

– Собирайте вещи, мы скоро уезжаем, – поторопила княжна.

– Мисс Барби проснётся, – с жалостью отозвалась гувернантка. – Бедняжка плохо спит по ночам. Всё кричит, зовёт деда.

– Давайте, я её подержу.

Княжна осторожно взяла девочку из рук Агнесс и присела на скамью. Варя вздохнула во сне и прижалась головой к Ольгиному плечу.

«Бедняжка, как она настрадалась. У неё был лишь дед, и тот умер. А больше никого на свете нет. Имение разорено, надежды умерли – понятно, что девочка кричит по ночам».

Ольга тихо отвела чёрные кудри, закрывшие лицо Вари, и увидела чуть заметную страдальческую морщинку меж её бровей. Этот ребёнок уже хлебнул горя. Но кто защитит его от бед?

«Мы позаботимся о тебе, милая», – мысленно пообещала княжна, и вдруг ей вспомнился давний разговор с Елизаветой Алексеевной. Императрица говорила о судьбе фрейлины Загряжской, та из-за болезни не могла иметь детей, но обрела семью и прожила счастливую жизнь, удочерив девочку. Неужели и Ольге тоже дан шанс? Впрочем, сейчас её чувства не имели никакого значения, дело было в Варе. Исстрадавшаяся девочка имела право на достойную жизнь. Её погибший на войне отец не смог дать этого своей дочери, значит, те, кто остался в живых, должны сделать это за него.

На террасе появилась Агнесс и сообщила, что вещи уже уложены в коляску. Ольга осторожно разбудила девочку. Варя приоткрыла сонные глаза и вгляделась в лицо обнимавшей её княжны.

– Ты – моя мама! – сказала девочка. – Ты потерялась, потом долго искала меня, а теперь нашла… Правда?..

Боясь расплакаться, Ольга поцеловала чуть заметную морщинку меж Вариных бровей и сказала:

– Я очень долго тебя искала и наконец-то нашла.

Золотая осень, простоявшая в Ратманове на удивление долго, сдалась на милость ноября. Зарядили дожди, рощи растеряли свой золотой наряд, а потом и вовсе оголились.

За прошедшие месяцы Ольга прикипела к питомице всем сердцем. Княжна даже взялась сама учить Варю. Девочке одинаково легко давались и французская грамматика, и арифметические задачки, так что удовольствие от занятий получали и наставница, и ученица. Сегодня девочка особенно отличилась, без запинки ответив на все вопросы, и получила награду – поездку в гости к барону Тальзиту.

Пара орловских рысаков быстро несла экипаж по укатанной дороге. Варя, сидевшая в обнимку с Шерри под меховым одеялом, пригрелась и задремала, а Ольга вспомнила о полученном вчера письме. Любимая подруга, а теперь ещё и кузина, Натали родила сына.

«Будь счастлива, моя дорогая, – мысленно пожелала Ольга. – Пусть все в твоём доме будут здоровы, пусть в нём никогда не будет ни бед, ни печалей».

Словно лёгкая тучка, застилающая солнце, всё-таки кольнула мысль, что у самой Ольги такого счастья не будет, но она запретила себе об этом думать. Зачем? Ничего уже не изменишь, а жить нужно. Значит, надо радоваться каждому дню. Вон ведь как вокруг хорошо! Дождя нет, солнце сияет в безоблачном небе, а рядом сидит девочка, называющая Ольгу мамой. Зачем требовать от жизни чего-то ещё?

Тёмной безлистой стеной встала на пути дубовая роща. Дорога нырнула в неё, как в туннель.

– Мама, смотри, мы плывём по речке меж высокими чёрными берегами! – воскликнула Варя.

– И течением нас принесёт в дом крёстного, – поддержала игру Ольга. – Мы с тобой – две большие рыбы, плывущие в гости.

Девочка, как видно, представила это, потому что расхохоталась, а потом стала беззвучно открывать рот, изображая рыбу. Ольга тоже засмеялась и, подражая шалунье, захлопала губами. Как же им было весело!..

Экипаж свернул на дорогу к усадьбе барона Тальзита. Вскоре показался и сам дом. Его белоснежные стены сверкали на солнце, а из труб валил в голубое небо сизый дым. Кони пробежали по липовой аллее и встали у крыльца.

– Вот и приехали, – сказала Ольга. – Подожди вылезать, я сама тебя раскутаю.

Княжна раскрыла одеяло и, спустившись из экипажа на ступеньку крыльца, протянула руку Варе. Девочка вылезла, не выпуская из рук собачку. Они прошли в жарко натопленный вестибюль.

Конечно, Ольга знала, что когда-нибудь это произойдёт, но всё равно оказалась не готова к тому, что увидела. В дверях, опершись на притолоку, стоял Сергей.

– Здравствуйте, мои дорогие, – сказал он. – Вот я и приехал.

Ольга застыла, как вкопанная. Она не могла сделать ни шагу, язык её больше не слушался, а сердце вдруг страшно зачастило.

«Господи, что же теперь делать? – мелькнула шальная мысль. – Зачем я сегодня сюда приехала?! Сидели бы дома…»

Сергей, как будто и не заметил её смущения. Он подхватил Варю на руки и пошёл с ней в гостиную, левретка с лаем кинулась за ними. Это встряхнуло Ольгу: немного совладав с волнением, она пошла следом. В гостиной кроме Сергея и девочки княжна застала своего крёстного.

– Дядя, у нас гости! Холли привезла Варю, – сказал Сергей, как о чём-то само собой разумеющемся. – А я уже собрался сам к ним ехать.

– Здравствуй, милая, – обратился барон к Ольге, а потом улыбнулся Варе, – и тебя я рад видеть, малышка.

Девочка окинула взглядом всех троих, углядела пылающее от смущения лицо Ольги и заявила:

– Хочу к маме!

Сергей опустил девочку на пол, и Варя метнулась за спину княжны, вцепившись в её юбки.

– Она зовёт тебя мамой? – удивился Сергей.

Ольга лишь кивнула.

– Холли у Вари – мама, а графиня Апраксина – бабушка, – объяснил довольный барон. – Мы все полюбили малышку, да и она к нам привязалась.

– Значит, мне не придётся уговаривать Варю, чтобы удочерить её, – констатировал Сергей. – Надо лишь убедить её маму поспешить со свадьбой. Я думаю, что завтрашний день – самая подходящая дата. Как ты на это смотришь, Холли?

Ольга молчала. Она боялась, что если раскроет рот, то из её горла вырвется слабый смешной писк.

– Ну так как же, Холли? – повторил Сергей и обнял Ольгу. – Скажи «да», дорогая, и мы будем счастливы до конца жизни. Ты, я и наша Варя.

Слёзы навернулись на глаза Ольги и, проглотив комок в горле, она прошептала:

– Да…

Звонкий голосок повторил за ней:

– Да!.. Мама согласилась!.. Завтра будет свадьба! – кричала Варя. – Мы будем жить счастливо! Папа, мама и я!

– Устами младенца глаголет истина! – торжественно провозгласил Сергей, подхватив девочку на руки. – Обещаю вам обеим, что не обману ваших ожиданий.

В ратмановском храме печи начали топить спозаранку, и теперь они раскалились докрасна. Десятки свечей изливали тёплое сияние на царские врата, золочёное облачение батюшки и множество радостных лиц – дворовые из двух поместий еле-еле смогли разместиться в церкви. Жених ждал невесту на крыльце. Ольга подъехала к церкви вместе с тётушкой и Варей.

Сергей не мог отвести от невесты глаз. Она была прекрасна, но за сердце брала другим. Ольга была тёплой и невероятно родной. Сергей повёл невесту к аналою. Старенький батюшка дал им в руки венчальные свечи и начал службу.

Стоя за спиной невесты, графиня Апраксина вытирала слёзы и с грустью размышляла, что годы пролетели, как один миг, вот теперь и младшая из её подопечных выходит замуж.

«Что ж, моя миссия закончена, – признала старушка. – Все выросли, пора и мне на покой. Уеду в Москву. Вернусь в свой пустой дом…»

Вдруг маленькая ручка дёрнула графиню за платье, и Варя тихо спросила:

– Бабушка, а когда у меня родятся братья и сёстры? Скоро?..

– Наверное, через год, – ответила старушка и улыбнулась.

«А как же правнуки? Их уже вместе с Варей восемь, а сколько ещё будет… – подумала Апраксина. – Нет, рано я на покой собралась».

Графиня залюбовалась Ольгиным профилем (в дымке кружевной фаты он был трогательно-нежным) и пожелала своей «младшенькой» много счастья.

Апраксиной вдруг показалось, что княжна чуть заметно улыбнулась.

«Как будто видит кого-то», – удивилась старушка.

Графиня была права. Ольга видела, как вокруг аналоя обошла очень худая женщина в красной юбке и зелёной кофте, перекрестила молодых и растаяла в воздухе…

…Сергей не помнил, как закончилась служба. Батюшка предложил ему поцеловать жену, князь легко коснулся родных губ и шепнул:

– Моя одиссея закончилась.

А потом были тёплые объятия под меховым покрывалом и невероятное счастье…

Глава тридцать вторая Замечательная идея

5 декабря 1817 г.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна обожала снег, особенно такой, как сегодня, – лёгкий, пушистый и крупный; он закрыл невесомым покрывалом бесконечные просторы её любимого парка, превратил в сверкающие кружева чёрные аллеи и перелески. Всё вокруг стало белым. Зимняя сказка – чудо из чудес!

Мария Фёдоровна бросила последний взгляд на заснеженный парк и вернулась к столу, где, разложив листы, её ожидала Орлова.

– Признайте, Агата, что нет ничего красивее, чем Павловск зимой, – заметила императрица и, не дожидаясь ответа, поторопила: – Ну что же вы, читайте.

Орлова подняла первый из двух листов. Это было письмо, присланное ей накануне графом Кочубеем. Агата Андреевна пропустила обращение и фразу с извинениями за долгое молчание и перешла к сути дела:

«Теперь я наконец-то готов сообщить вам о последних шагах нашего расследования. Как и планировалось, я отправил протокол допроса бывшей камер-фрейлины её кузену, присовокупив к сему документу и собственную записку, где сообщал, что это – единственный существующий экземпляр её признаний и что дело об убийстве француженки полицией закрыто.

Сказать честно, я не знал, чего мне ждать. Могло произойти всё, что угодно – от скандала до полного молчания, но, слава богу, обошлось чем-то средним: я получил от графа письмо с благодарностью за проявленную любезность. С тех пор ничего хоть сколько-нибудь значительного не происходило. Метресса, как и прежде, царствовала в своей вотчине, а кузина военного министра поселилась в купленном имении, и отнюдь не бедствовала.

Я уже начал клеймить себя плохим стратегом, однако вчера произошло нечто, изменившее мой взгляд на вещи. Управляющий из новгородского имения переслал мне местную газету с очень интересным объявлением. Направляю её вам. Нужное место я обвёл рамкой. От себя хочу добавить, что из того же источника стало известно, будто прежнюю хозяйку поместья больше никто не видел».

Далее шли слова прощания, и красовалась крупная подпись Кочубея. Фрейлина потянулась за газетой, но серый типографский листок уже взяла Мария Фёдоровна. Она повертела его в руках, быстро нашла помеченное объявление и стала читать вслух:

– Губернская земельная управа уведомляет, что имение Высокое Заозёрской волости Крестецкого уезда перешло во владение дворянского сына Михаила Шумского.

Лицо государыни выразило недоумение, и она спросила:

– И что?

Фрейлина подсказала:

– Так зовут сына Минкиной. Как вы могли заметить, граф Кочубей не назвал в письме ни одного имени, он ожидал, что я сама узнаю персонажей этой драмы.

– Так получается, что крестьянка победила? – уточнила Мария Фёдоровна.

– Похоже, так оно и есть, – подтвердила Орлова и напомнила: – Виктор Павлович пишет, что прежнюю хозяйку больше никто не видел. Значит, Сикорскую либо выгнали, либо и вовсе убили.

Мария Фёдоровна перекрестилась, но тем не менее заметила:

– Никто по ней не заплачет. Это же надо было с чёрной магией связаться! – императрица помолчала, а потом, как будто вспомнив, спросила: – А как дела у фрейлины Черкасской? Она ведь нас очень выручила – настоящая героиня!

Орлова могла лишь догадываться о том, что же в действительности произошло с княжной, а сплетничать не хотела, поэтому и сказала то, что знали все:

– У Ольгиного жениха умер отец, и в семье объявлен траур, так что свадьба отложена. Черкасская попросила у великой княгини отпуск и уехала в южное имение своей семьи.

– Жаль, не повезло девочке, – посочувствовала императрица и вдруг предложила: – Агата, сходите за картами. Посмотрим, что ждёт Ольгу в будущем.

Орловой оставалось лишь подчиниться, и она отправилась в свою комнату за картами Таро.

«Стоит ли сейчас гадать на Холли?» – спросила себя Агата Андреевна.

Если уж быть до конца честной, то гадать она боялась. Орлова привязалась к Ольге и очень хотела ей счастья. В чём Мария Фёдоровна была права, так это в том, как оценила княжну. И впрямь – героиня! Одна, без помощи и советов, выручила любимого, спасла его от беды, и это – в восемнадцать лет.

Орлова достала из шкатулки сафьяновый футляр с заветной колодой и вернулась к императрице. Мария Фёдоровна с нетерпением ждала её и, увидев, сообщила:

– Агата, мне кажется, нам потребуется большой расклад. Я хочу знать все подробности.

Орлова выбрала из колоды «принцессу кубков», а потом долго тасовала карты, снимала, раскладывала по стопкам, вновь соединяла. Наконец она решилась:

– Ваше императорское величество, какой вопрос задаём?

– Что ждёт Ольгу Черкасскую?..

Орлова мысленно попросила у небес удачи и повторила сказанную Марией Фёдоровной фразу, а следом разложила карты. Большой расклад потребовал половины колоды. Агата Андреевна стала открывать карты. Императрица не отрывала глаз от её рук. Перевернув последнюю карту, Орлова вздохнула с облегчением. В раскладе царили добро, благополучие и любовь, и лишь в прошлом маячила карта «смерть», да и та была перевёрнутой, а значит, ослабленной.

– По-моему, всё хорошо… – полувопросительно сказала императрица.

– Слава богу, да! Холли ждёт счастье.

Мария Фёдоровна, прекрасно знавшая смысл и значения карт, сама растолковала расклад:

– В душе у княжны – мир и покой, удача не покидает её, в семье царят благополучие и богатство. Но, Агата, почему вы сказали, что свадьба отложена, если венчание лежит как раз в настоящем?

И впрямь карты показывали, что свадьба уже состоялась.

– Может, князь Курский решил сократить траур? – предположила Орлова.

– Почему нет? В деревне небольшие поблажки в вопросах этикета вполне уместны, – согласилась с ней императрица и вновь вернулась к картам:

– Смотрите, Агата, дети лежат в позиции «неожиданное». Неужто нынче девицы не знают, чем кончается брачная ночь?

– Может, это намёк на сроки? – предположила Орлова. – Беременность может наступить сразу, что удивит молодожёнов.

– Надеюсь, что удивление будет приятным, – хмыкнула Мария Фёдоровна и с радостью закончила: – Ольгу ждёт прекрасное будущее: счастливый союз, хорошее здоровье и целое море любви. Агата, вы когда-нибудь видели столько кубков в одном раскладе?

– Что-то не припомню, – отозвалась фрейлина. Она была очень рада за княжну Черкасскую.

Мария Фёдоровна сама собрала карты и, отдавая их Орловой, спросила:

– Агата, вы помните, какое сегодня число?

– Пятое декабря.

Императрица всмотрелась в лицо Агаты Андреевны и с укоризной покачала головой:

– Не помните?! Ровно год назад я отправила вас в Зимний дворец разбираться с этим странным делом, и вот сегодня оно наконец-то закончено. Вы понимаете, что спасли благополучие царской четы, а учитывая слабое здоровье Елизаветы Алексеевны, возможно, сохранили ей жизнь?

Что можно было на это ответить? Отнекиваться? Смешно. Согласиться со словами императрицы? Самонадеянно. Оставалось лишь молчать, что Орлова и сделала. Впрочем, Мария Фёдоровна и не ждала её ответа.

– Нам нужно отпраздновать победу, – решила государыня. – Афишировать причину застолья мы, конечно, не станем, но бутылку «Вдовы Клико», откроем обязательно.

Какая же это была замечательная идея!..

Глава тридцать третья Из письма княгини Ольги Курской графине Елизавете Печерской

«… Тебе, моя дорогая сестрёнка, я первой сообщаю о замечательном событии, а точнее, о немыслимом счастье. Я жду ребёнка! Господь сотворил это чудо, и все мои страхи остались в прошлом.

Конечно, это изменило наши с Сергеем планы. В своём положении я не решилась ехать в Англию, но моему мужу нужно было вернуться к месту службы, так что он уехал один, а мы с Варей и тётушка остались в Ратманове. Сергей возвратится к нам в середине лета и уже не покинет меня до самых родов. Больше о наших планах писать не буду из суеверия. Знаю, что ты меня поймёшь и извинишь.

Напишу о том, что меня взволновало. Вчера пришло письмо от фрейлины Орловой. Она поздравила меня с законным браком. Признаюсь, меня это изрядно удивило. Я-то считала, что о нашей свадьбе никто не знает. Впрочем, не это было в письме самым интересным. Агата Андреевна сообщила мне новости о судьбе камер-фрейлины Сикорской. Той пришлось оставить новорождённую дочь и уехать в Новгородскую губернию, где преступница бесследно исчезла – похоже, её убили.

Прочитав об этом, я поначалу даже обрадовалась, ведь Сикорская принесла нашей семье столько горя, но потом мне стало жаль эту женщину. Она так и стоит перед моими глазами: со сладкой улыбкой на губах, а в глазах – злоба. Татаринова мне объяснила, что камер-фрейлина сходила с ума от зависти. И я вдруг впервые подумала, как это, наверно, тяжело – быть немолодой и некрасивой, когда вокруг тебя столько прекрасных и юных лиц. Милая Лиза, я знаю, что ты на это скажешь. Зло нельзя оправдать ничем! Я с тобой согласна, но всё-таки… Как бы то ни было, у меня больше нет прежней ненависти к Сикорской. Этой фразой я ставлю точку в нашей с Сергеем драме. Пусть всё уйдёт в прошлое и остаётся там навсегда.

Кстати, если уж разговор зашёл о прошлом, то не могу тебе не сказать о предложении, сделанном мне нашим братом. Алексей сообщил, что я могу жить в Ратманове постоянно и считать себя хозяйкой имения. Он пишет, что очень хотел выйти в отставку и приехать сюда вместе с женой и детьми, но понял, что для Кати это невыносимо. Она так и не смогла забыть о трагедиях, омрачивших её юность, и не в состоянии вернуться в нашу губернию.

Ты знаешь, как я люблю брата и как ему благодарна. Он заменил мне отца. Для меня Алексей – преданный защитник и мудрый учитель. А теперь он делает мне царский подарок. Но я не приму Ратманово. Какие бы демоны ни таились в прошлом, нужно забыть о них и жить дальше. Надеюсь, что Алексей это тоже когда-нибудь поймёт…»

Оглавление

Глава первая Деликатное дело

Глава вторая Ольгина любовь

Глава третья Камер-фрейлина Сикорская

Глава четвёртая Страхи и искушения

Глава пятая При дворе

Глава шестая Трудный разговор

Глава седьмая Сергей Курский

Глава восьмая Новое назначение

Глава девятая Второй шанс

Глава десятая Бал у Лавалей

Глава одиннадцатая Тайны фрейлинских спален

Глава двенадцатая Восковая кукла

Глава тринадцатая Во сне и наяву

Глава четырнадцатая На месте преступления

Глава пятнадцатая Визит к прорицательнице

Глава шестнадцатая Трагичные открытия

Глава семнадцатая Тайное свидание

Глава восемнадцатая Приворот

Глава девятнадцатая Горькое разочарование

Глава двадцатая Смена планов

Глава двадцать первая Святая Ксения

Глава двадцать вторая Левретка императрицы

Глава двадцать третья Изгнание камер-фрейлины

Глава двадцать четвёртая Венчание у гроба

Глава двадцать пятая Августейшее повеление

Глава двадцать шестая Роковые письма

Глава двадцать седьмая Через всю Европу

Глава двадцать восьмая В аду

Глава двадцать девятая Новые обстоятельства

Глава тридцатая Допрос на Охте

Глава тридцать первая Второй шанс

Глава тридцать вторая Замечательная идея

Глава тридцать третья Из письма княгини Ольги Курской графине Елизавете Печерской Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg