«Викинги»

Викинги (fb2) - Викинги (пер. Николай Николаевич Зубков) 874K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Патрик Вебер

Викинги: роман Патрик Вебер

Гибнут стада,

родня умирает,

умрешь и ты сам,

но не умирает

громкая слава

деяний достойных.

Старшая Эдда. Речи Высокого

Кто победил всех врагов своих одного за другим — того я хочу себе в противники.

Сага о Храфнкеле Годи Фрейра

Patrick Weber VIKINGS Frame

Timee-Editiom

Действующие лица

Эта книга — роман, вымышленная история, в которую автор позволил себе ввести действительно существовавших персонажей. Речь ни в коем случае не идет об их биографии.

1944 год

ВЫМЫШЛЕННЫЕ ПЕРСОНАЖИ:

Пьер Ле Биан, студент-историк.

Жозефина, участница Сопротивления.

Морис Шарме, церковный сторож в Руанском соборе.

Марк, участник Сопротивления из одного отряда с Жозефиной.

Леония, старуха целительница.

Жанна, фермерша, соседка Леонии.

Людвиг Штормаи, оберштурмфюрер (лейтенант) СС.

Отто фон Бильц, полковник германской армии.

Кёниг, Шмидт и Ральфмусен, подручные Людвига Штормана.

Рудольф Принц. Его прототипом послужил Герберт Янкун, штурмбаннфюрер (майор) СС, специалист по викингам. В 1931 году защитил докторскую диссертацию, служил в Аненербе.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ:

Вольфрам Зиверс, оберштурмбаннфюрер (подполковник) СС, генеральный секретарь Аненербе.

Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС, начальник РСХА.

X век

ВЫМЫШЛЕННЫЕ ПЕРСОНАЖИ:

Скирнир Рыжий, двоюродный брат Роллона.

Фрея, она же Женевьева, франкская рабыня, похищенная викингами.

Сверр Законник, старый хранитель законов народа викингов.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ:

Рольф Пешеход по прозвищу Роллоп, вождь викингов, первый герцог Нормандский[1].

Карл Ш, король Франции из династии Каролингов, современник Роллона.

Роберт, маркиз Нейстрии.

Королева Огива, дочь Эдуарда I Английского, мать короля Людовика IV.

Людовик IV Заморский, король Франции из династии Каролингов, прозванный так, потому что был изгнан в Англию.

Рауль, король Франции из семьи Робертинов[2].

Пота, жена Роллона.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Людвиг Шторман позволил себе на секунду приостановиться — только затем, чтобы поднять глаза к небу в надежде увидать звездный лучик. Но ему не повезло: ночь была черна, глубока и так же зловеща, как тот холодный лес, по которому они теперь шли. Четыре черных тени пробирались между стволами, как волки, которые гонятся за подраненным оленем. Звери не знают жалости и страха. Они отдаются на волю своего инстинкта и пренебрегают опасностью, когда того требует необходимость. За счет этой отваги, которую слабые люди называют тупой, только и держится порядок в природе.

Теперь Шторман верил, что он сам стал таким хищным зверем, не знающим страха и угрызений совести. В те годы, когда столько молодых людей заглушает скуку пустыми занятиями, он решился поставить свою жизнь под знак Идеала. Этот выбор не принес ему никаких отличий. Он имел счастье родиться в такую эпоху, когда мир переживал настоящую революцию. Переворачивалась страница истории, и все на свете выглядело совсем по-разному до и после того, как ясновидящий вождь совершил свое дело.

Чтобы достичь высоты своих стремлений, он отказался от всего, чем жил с детства. Он отдалился от родителей, которых счел недостаточно горячими патриотами, а главное — от долгой семейной традиции, всегда ставившей в центр жизни религию. Свою религию Шторман выбрал сам: называлась она нацизм. А бога своего он имел счастье видеть живым: звали его Адольф Гитлер.

Никогда не позволял он лукавым сомнениям развратить свой разум. От гитлерюгенда до службы в рядах СС он по всем пунктам соответствовал тому, что ожидало видеть в нем начальство. Как разъяснял Гиммлер, из ста кандидатов в Черный орден принимается лишь полтора десятка. Начальство требовало политической характеристики на родителей, а кроме того, родословной до 1750 года, строжайшего медицинского обследования и характеристики, предоставленной молодежной гитлеровской организацией. Физические требования были неукоснительны, а кроме того, была необходима общая нравственная оценка. Юноша ростом под 190 сантиметров не имел никаких шансов войти в ряды СС, если в жизни вел себя, как лакей. Шторман преодолел все эти испытания так, что был убежден в своей принадлежности к элите. Орден был его символом веры, строем жизни и образом восприятия жизни. Он получил отличие: начальство сочло его достойным вступить в ряды престижной организации Аненербе — «Наследие предков». Этому назначению немало способствовали блестящие университетские успехи по истории и археологии. О его исследованиях глубочайших корней германской расы услышали вплоть до высшего государственного уровня. Сколько бессонных ночей провел он, перелистывая тысячи страниц, чтобы раскрыть истину и сокрушить ложь, распространявшуюся в течение веков? Он знал о коренной противоположности между лесными народами, от которых происходили немцы XX века, и племен пустыни, уже много тысяч лет претендовавших на мировое господство и даже сумевших скрыть истинные истоки своей нации. Он знал о зловещей роли евреев, но знал также, как велика вина христианства в том, что цивилизация лишилась мужества. С тех пор как возраст позволил ему рассуждать, он непрестанно сражался с происками врагов арийского народа.

Теперь он с тремя товарищами бежал во мраке норвежской ночи на свой последний бой. Не время было ни думать, ни вспоминать, однако сам ночной бег как будто звал оглянуться на пройденный путь. Людвиг Шторман пропустил товарищей вперед, а сам замыкал цепочку. Все четверо знали, к какой цели стремятся; всем также было ведомо, какая опасность их ждет. Где-то там, в глухом лесу, за ними погнались другие люди. Их, волков, преследовали те, кто хотел уничтожить все труды, начатые с той поры, как народ решил взойти к истокам своей Истории. Их миссия была опасна, но никто из них не мог и помыслить о том, чтоб обсуждать приказы. От предмета их поисков несомненно зависел исход войны. Ослабленный противоестественной коалицией, связавшей капиталистов с большевиками, подточенный множеством мелких предательств Тысячелетний рейх скоро должен был обрести ключ к спасению. Людвиг улыбнулся. Он был убежден, что дело его жизни послужит правому делу, обеспечит конечную победу. Фюрер будет доволен, и все те, кто даже в берлинских дворцах сомневались в его разысканиях, скоро будут принуждены признать его прозорливость. Нет будущего без Истории, и всегда бывают побеждены те слепцы, которые не желают черпать от своих корней силу для сражений.

— Вон, вон! Я его вижу, оберштурмфюрер!

Макс Кёниг был самым младшим из них. Он бежал быстрее всех, а волчьи глаза, которыми наделила его природа, были способны разглядеть четкие очертания даже в полной темноте. Шторман прибавил скорости и почувствовал, как начинается одышка. Дело еще далеко не сделано. Кёниг все разглядел верно. Перед ними поднимался ничем не примечательный для несведущего человека холмик, поросший можжевельником. Крохотная горка, сглаженная веками, дождями и суровыми скандинавскими зимами. Но Шторман уже немало видел таких. Ошибаться он не мог: это был курган, насыпанный предками, чтобы почтить своих мертвецов. В единстве с природой они родились и на ее совершенстве основали свое благочестие.

— Лопаты достать! Быстро! — скомандовал Шторман, отдышавшись.

Все четверо принялись копать. Затея этих людей могла показаться нелепой, нереальной, но они с таким остервенением стремились к цели, что в их деле проявилось нечто эпическое. Шторман ворочал лопатой бешено, как будто от того вся жизнь его зависела — да так оно, пожалуй, и было. Они были так заняты, что не видели, как полярная сова, наблюдавшая за ними с высокой ветки, повернула голову в другую сторону.

Дальше все случилось быстро. Молодой Кёниг почувствовал, как его лопата с легким стуком во что-то уперлась. Он подозвал Штормана и других товарищей посмотреть на свою находку. Этот камень был, наверное, дверью к сокровищам, много веков спавших под земляным саваном. Но Шторман не успел своими глазами увидеть, что обнаружил его товарищ.

— Стоять! Руки вверх!

Черную, как их мундиры, ночь внезапно затопил свет. Партизанский отряд — человек пятнадцать — окружил четверых эсэсовцев из Аненербе. Шторман подумал, не раскусить ли ему ампулу с цианистым калием, которую он всегда носил с собой. На миг подумал и о том человеке, с которым расстался в нескольких метрах отсюда, который привел его в этот лес. Нет, не вручит он ему свою победу. Да возможно ли, чтобы все рухнуло так близко от цели? Сам не понимая почему, Шторман покорился и поднял руки вверх. Не страх, не малодушие побудили его повиноваться приказу. Может быть — безумная надежда когда-нибудь все же проникнуть в тайну кургана и написать новую страницу славной истории предков — викингов.

Глава 2

Руан, март 1944 г.

Приходило ли в голову Клоду Моне хоть раз посмотреть, как на город спускается ночь? Нет сомнений, нежные отблески звезд на камне чудесно возбудили бы его воображение. Пьер Ле Биан всегда очень любил живопись. Любил он и архитектуру, скульптуру, гравюру, а также всякое прикладное искусство. Этот молодой человек был из тех, для кого прошлое интереснее настоящего, и в его оправдание надо сказать, что весной 1944 года в настоящем не было ничего хорошего. Он обошел каменный корабль, стоящий посередине столицы Нормандии, и подумал: если хорошо вроде бы знакомое здание застать врасплох, у него будет совсем другое обличье.

Ле Биан знал, что сильно рискует, гуляя по городу один в комендантский час. Но с той поры, как разразилась эта дурацкая драка и его профессиональное будущее стало неясным, он был вынужден сам для себя выдумывать все новые поводы для размышлений, поисков и находок. В конце концов он решил, что война не помешает ему работать дальше.

Он оглянулся, убедился, что никто его не видит, достал из кармана и вставил в замок боковой дверцы собора странный инструмент. В семействе Ле Биан, конечно, не любили болтать, что у них был дядюшка-домушник, но вот его уроки вдруг и пригодились. Пьер осторожно пошевелил отмычкой в замке: раз неудачно, другой… С третьей попытки послышался характерный щелчок. Дверь открылась, и Ле Биан быстро прошмыгнул в здание. Молодой человек с виду казался немного постарше своих двадцати. Все детство ему приходилось сносить насмешки товарищей над его неуклюжестью и неспособностью к спорту. Он не любил расчесываться — так и жил со всклоченной черной гривой; из-за нее и светло-голубых глаз Пьер был похож на бретонского моряка, заброшенного в нормандские поля. Подростком Ле Биан вытянулся, как растение, ждущее полива, чтобы достичь настоящей своей высоты. Спортивней он от этого не стал, но относиться к нему стали лучше.

Собор Божьей Матери спал мирным сном: так спят те, кто знает, что время не властно над ними. Низались четки столетий, а собор был все так же великолепен, невзирая на наскоки времени и на безумие людей. Археолог зажег маленький факел, но больше для проформы: он и слепой без малейшего труда прошел бы по зданию, в котором постоянно бывал с малолетства. Воспитание матери-богомолки теперь сильно помогало молодому искусствоведу. Пока он рассеянно слушал проповеди кюре, взгляд его блуждал, между баз колонн в трифории, подымался к перекрестьям стрельчатых сводов и, наконец, терялся в роскошной разноцветной розе, славившей вознесение Богоматери.

Ле Биан направился к часовне святого Романа Малого и осторожно подобрался к цели своих поисков. У него не было никаких причин с чрезмерным почтением относиться к тому, что, если подумать, было просто человеком, умершим тысячу с небольшим лет тому назад. Его запечатленные в камне черты целиком сохранили дикое величие, данное ему скульптором. Археолог машинально положил руку на голову Рол-лону — человеку, который сначала разорил Нормандию, а потом ее же основал. Днем он никогда не решался сделать так: боялся, что сторож от излишнего усердия заругает. Из маленькой заплечной сумки он достал другой предмет — память о дядюшке Никелированном: железную полосу с расплющенным концом. Еще раз посмотрел на каменный силуэт первого герцога Нормандского. Ненадолго дал волю своему воображению: представил себе, что статуя может ожить. Но времени у Ле Биана не было: дело было важное. Он осторожно подсунул свой ломик под тяжелую плиту около статуи, попытался отодвинуть ее. Одолеть сопротивление камня нелегко, тем более, что работать надо было в полнейшей тишине. Инструмент выскользнул из щели, вырвался из рук, и Пьер, не удержавшись, громко чертыхнулся.

— Так-так, значит, мало того, что ты забрался в дом Божий, так еще и позволяешь себе тут ругаться?

Человек, заставший Ле Биана за неположенным занятием возле надгробной статуи Роллона, криво улыбался.

Археолог тотчас узнал сторожа Мориса Шарме: он уже много раз видел его в соборе. Лет ему было чуть-чуть за шестьдесят, но выглядел он старше. Ле Биан подумал, что эта чертова война старит всех, кто с ней соприкоснулся. Сторож ругать его не стал, а положил отечески руку на плечо.

— Ты молодой Ле Биан, не так? — произнес он. — Я твою мать хорошо знаю: из усердных усердная.

Молодой человек не оценил, как высоко по-церковному ставится вера его матери. Только он бы никогда и не подумал, что ее святошество может ему в случае чего помочь.

— Ты, говорят, археолог, — продолжал сторож. — Ну, это не причина забираться в храм и крушить его, как вандал.

— Я студент-искусствовед, — уточнил Ле Биан. — И вовсе я не вандал, просто я занимаюсь ранней историей Нормандии.

— А полиции про это рассказать не хочешь?

— Нет, вы же в самом деле не станете…

Сторож махнул рукой: ему до этого дела нет.

— Я тебя не спрашиваю, что ты ищешь, — сказал Шарме, немного понизив голос. — Только знай, что это ищешь не ты один…

— Как? — удивился юноша. — Что вы хотите сказать? Сюда еще кто-то приходил до меня?

Сторож приложил палец ко рту в знак молчания.

— Тихо… здесь у стен есть уши, да и где их нет в наши смутные времена! Больше я тебе ничего не скажу. Но если ты так увлекаешься старыми камнями, как говоришь, надо бы тебе пройтись возле кладбища Сен-Маклу. Знаешь, это такое место, где самую отягченную грехами душу тянет стать полегче…

— Но я прекрасно знаю это кладбище, — раздраженно возразил Ле Биан. — Перестаньте говорить загадками. Скажите лучше, что вы знаете и о чем не хотите говорить.

Но сторож уже пошел прочь. Проходя маленькими шажочками по галерее, он только еще сказал:

— Знать-то ты его знаешь, но в иное время туда особенно стоит сходить… Например, завтра часа в четыре дня… Выйдешь из храма — не забудь запереть дверь. Господь сквозняков очень не любит!

Глава З

Полковник Отто фон Бильниц повесил телефонную трубку и зло поглядел на нее. Что-то в этой войне ему категорически не нравилось. Конечно, он был никакой не пацифист, а боевой офицер. Семейная традиция требовала, чтобы хотя бы один сын в роду сделал блестящую военную карьеру. Эта роль должна была выпасть старшему брату Фрицу, но он скончался от запущенной болезни груди. С тех пор все надежды родителей обратились на младшего — Отто. Прусское чувство долга у фон Бильнйцев было в крови. Со времен великого Фридриха награды сопутствовали их подвигам и способствовали обогащению семьи. Поражение в окопной войне и вслед за тем падение империи нанесли семейному духу тяжелый удар. Она разочаровалась в пути политического развития Германии. Строгая бабушка Августа вообще потеряла вкус к жизни, видя, как ее любимый старый Берлин превратился в город всех пороков. Горделивую прусскую столицу взяли штурмом женщины, переодетые мальчиками, и мальчики, во всем подражавшие роковым женщинам. Впрочем, и приход нацистов не утешил семейство. В первое время фон Бильницы были уверены, что маршал Гинденбург станет хоть и последним, но прочным оплотом против вульгарных крикунов-расистов в коричневых рубашках. Но мало-помалу неуклонное возвышение герра Гитлера лишило их последних иллюзий. Их мир ушел вместе с падением коронованного орла.

Тем не менее Германии снова пришлось воевать, и, может быть, ей удалось бы смыть позор, пережитый в 1918 году. Память о злосчастном Версальском мире оставила глубокий след в сознании всего народа, а тем паче пруссаков старого закала, убежденных в своем превосходстве над всеми народами.

Отто фон Бильниц был породист и не умел лгать. Он стал. одним из самых приметных людей вермахта. Но его прекрасная репутация в чисто военном плане парадоксальным образом привела к тому, что за ним установился серьезный надзор, и препятствовала его карьере. Нацисты не доверяли осколкам старой Германии, которым ставились в вину и реакционный образ мыслей, и привязанность к религии Так блестящий полковник оказался изгнанным в Руане в тот час, когда его таланты должны были его привести на более опасные, а тем самым — более важные для рейха участки фронта. Сначала фон Бильниц возмущался, чувствовал несправедливость, потом наступила фаза апатии и, наконец, он нашел в своем нормандском житье хорошие стороны. Как опытный военный, он знал, что противник недалеко, на другой стороне Ла-Манша, и надо быть начеку. Как человек традиции, он научился радоваться дарам щедрой на эти дары земли.

Так он выковал себе панцирь, который ничто не могло по-настоящему пробить. Ничто, кроме вести о приезде эмиссаров СС. А именно эту весть принес ему сейчас телефонный звонок. Ему приказывалось со всем вниманием встретить прибывшего в Руан оберштурмфюрера Людвига Шторма-на. Поручалось оказывать ему всемерное содействие и давать все необходимые для успешного выполнения задания сведения. Именно так и выразилось его начальство. Отто бесился: опять вермахту приходится гнуть спину перед этим государством в государстве — СС! Абсолютно преданные своему верховному начальнику Генриху Гиммлеру, до какого бы бреда он ни доходил, эсэсовцы были людьми, с которыми невозможно разумно разговаривать. А для такого пруссака, как фон Бильниц, фанатик из собственного лагеря мог стать еще более опасным противником, чем враг из лагеря чужого.

Скрепя сердце полковник отправил секретаря к новому гостю. Потом сел за стол, взял стопку документов на подпись и ушел в них с головой. Так он и сидел, когда услышал два коротких удара в дверь и ответил машинальным «Ja!»

Соизволив наконец поднять голову, он увидел в двери пресловутого Штормана. Прежде всего полковник сильно подивился возрасту своего посетителя. Он казался слишком молодым, чтобы занимать высокую должность в иерархии у Гиммлера. Помимо же столь юных лет он полностью соответствовал требованиям Черного ордена к своим членам: голубоглазый, белокурый, стрижен точно по образцу, установленному рейхсфюрером — сверху оставлено больше, с боков выбрито. Еще, пожалуй, фон Бильница удивил рост молодого человека: как показалось, меньше, чем у его собратьев. Но тем не менее Шторман в совершенстве воплощал расовый идеал, любимый хозяевами рейха.

Эсэсовец отдал безупречное гитлеровское приветствие и широко улыбнулся полковнику, чуть было не обезоружив его этой улыбкой. Что-то в лице гостя странным образом напомнило ему покойного брата Фрица. Удивительная смесь самой подлинной невинности с несокрушимой волей, которая часто встречается у тех, кто готов горы свернуть, лишь бы достичь избранной цели.

— Господин полковник, — громко сказал Людвиг Шторман, не прогоняя улыбки с лица, — для меня большая честь познакомиться с вами.

— Господин Шторман, — ответил полковник, пристально глядя на него, — простите мне личный вопрос. Вы родом из Пруссии?

Эсэсовца такое любопытство нимало не смутило. Напротив, он расхохотался и ответил:

— Захочешь — не скроешь, верно? Да, я настоящий сын Пруссии, родители сами родились и меня вырастили около Потсдама. Держу пари, что это первая наша общая точка!

— Да, — проговорил фон Бильниц почти с досадой. — Признаюсь, я несколько ностальгирую по своим корням. Хотя здесь, в Нормандии, очень приятно, вы сами убедитесь. Между прочим, в 41-м году сюда приезжал один ваш коллега по фамилии, кажется, Принц. Меня здесь тогда не было, но мне рассказывали, что он с несколькими товарищами очень подробно изучал гобелен из Байё. Предполагаю, вам поручена культурная миссия в том же роде.

В тот же миг улыбка с лица Штормана исчезла. Как все люди его типа, он мог за одну секунду перейти от симпатии к предельной холодности. Настала очередь заговорить о предмете его поручения.

— Речь идет не только о культурной миссии, господин полковник. Я имею честь принадлежать к Аненербе. Как вы знаете, это исследовательско-просветительная организация, которая занимается в первую очередь космологией, археологией, рунами и расовой антропологией.

— Мне известны научные интересы рейхсфюрера Гиммлера, — только и сказал в ответ фон Бильниц. — Но я не вижу, чем могу быть вам полезен. Мои познания в археологии, должен вам признаться, весьма скромны.

Вдруг глаза Штормана лихорадочно заблестели. Он уже не слушал фон Бильница: им, казалось, полностью овладело то поручение, с которым он приехал.

— У нас есть все основания предполагать, что в этих местах нас ожидают важнейшие открытия, — ответил он быстро и уверенно. — Я не прошу у вас ничего, кроме разрешения мне и моим людям работать здесь. Не бойтесь, вы никак не будете связаны с нашими исследованиями. Знайте только, что наши занятия включают работу по делу Антикреста. Об этом я хотел бы вас предупредить на случай, если к вам будут поступать протесты из епархиального управления.

Теперь фон Бильниц уже не старался скрыть враждебность. Он вскочил, сжал кулак и стукнул по столу. Потом поглядел на Штормана — тот не пошевелился — и сел, разъяренный еще и тем, что не сдержал эмоций, обнаружил свои чувства.

— Я не могу ни приказывать вам, ни помогать, — холодно сказал полковник. — Знайте только, что христианская религия в этих местах — по-прежнему важнейшая ценность. Как, впрочем, и для меня, приятно вам или нет.

— Благодарю вас за мудрый совет, — бесстрастно завершил разговор Шторман.

Фон Бильниц простился с гостем. Тот и другой происходили из одних и тех же мест, но их разделяла непроходимая пропасть. Однако полковник не подозревал, что появление СС в зоне его ответственности заставит его покрывать действия, которые он никак не одобрял.

Глава 4

Уже целый час Пьер Ле Биан бродил вокруг кладбища. С того момента, как церковный сторож назначил ему это странное рандеву, археолог считал минуты: как бы не пропустить четвертый час дня. Он вспоминал, как стоит с ломиком в руке, как ему не дали утром довести дело до конца. Но отсрочка не обескураживала его: он был как никогда полон решимости разгадать тайну Роллона.

Ле Биан свернул на улицу Мартенвиль, потом в переулок у дома 184, прошел мимо знакомой с детства витрины похоронного бюро. Молодой человек подумал: трудно придумать более колоритное место для загадочной встречи, нежели кладбище Сен-Маклу. Оно было основано в 1346 году для погребения жертв черной чумы, в 1526-м обнесено галереями. Квадрат под открытым небом оказался окружен четырьмя колумбариями, как монастырский двор. Взгляд Ле Биана скользнул по деревянным панно с изображениями черепов, забавных костей, подков, острых кос и зловещих гробов. На миг он почувствовал себя вовлеченным поневоле в пляску смерти, так что даже голова закружилась. Он перевел дыхание и вгляделся внимательнее. За крестом в самом центре кладбища студент разглядел какую-то фигуру. Еще лучше приглядевшись, он понял, что фигура эта женская.

Было ровно четыре часа. На кладбище не было никого. Ле Биан не колебался ни секунды. Он обошел крест и дружески протянул руку незнакомой девушке. Незнакомка не ответила на его жест: он так и остался с протянутой рукой, и вид у него было довольно глуповатый.

— Не обижайтесь, — сказала незнакомка дружелюбней, чем можно было ожидать по ее отказу от рукопожатия. — Нам лучше не знакомиться. Мне сказали, вы занимаетесь ночными раскопками в самый комендантский час. Рискованно живете, между прочим.

— Сторож в соборе мне сказал, у вас для меня что-то есть, — ответил Ле Биан, не реагируя на ее тон. — Говорите, я слушаю.

Незнакомка кивнула ему, чтобы он шел за ней. Они сделали всего три шага и тут же очутились под густыми липами, где никто не смог бы их случайно заметить. Историк всячески старался не вглядываться девушке в лицо, хотя. ему очень хотелось ее видеть. Ей было лет двадцать пять, никак не больше; черные волосы выразительно оттеняли светлую кожу. Успел он разглядеть и то, что глаза у нее зеленые, отчего лицо становилось решительно симпатичным.

— Я уже сказала, — продолжала она, поправив прядь волос, выбившуюся из-за уха. — Вам лучше не знать, кто я такая и чем занимаюсь. Скажу одно: меня очень интересуют, чего тут шуруют немцы. И вы, кажется, занимаетесь тем же самым…

— Прошу прощения? — удивился Ле Биан. — Что вы хотите сказать? Вы в чем-то меня обвиняете?

Во взгляде девушки промелькнуло раздражение. Видимо, она ждала от собеседника не такого ответа.

— Зачем вы прошлой ночью пытались вскрыть саркофаг? — спросила она сурово.

— А почему я должен отвечать на это незнакомой даме, которая не собирается говорить мне, кто она, чем занимается и почему назначила мне встречу на старом средневековом кладбище? — парировал Пьер тем же тоном.

Рандеву разворачивалось совершенно непредвиденным образом. Чтобы до конца выразить возмущение, Ле Биану оставалось только уйти с кладбища и спокойно отправиться домой, но ему этого совсем не хотелось. Ему даже нравилась эта игра. От негодования, которое так и брызгало из глаз незнакомки, она становилась еще очаровательней, чтобы не сказать соблазнительней.

— Вот вы какой упрямец, — вздохнула она. — Хорошо, я скажу вам, но это на ваш страх и риск.

— Рассказывайте, — ответил он. — Я не боюсь.

— Я работаю на отряд Сопротивления. У нас есть основания думать, что эсэсовцы приехали в Руан заниматься стариной. Всякими тайными знаками, праарийцами и еще бог знает какой ерундой.

— Ерундой? — возмутился Ле Биан. — То, что вы рассказали, очень интересно. Я об этом еще ничего не слышал, но тут нет ничего удивительного. У первых нормандских герцогов осталось для нас еще немало тайн.

Девушка с облегчением взглянула на собеседника. Кажется, до него наконец дошло, насколько важна их встреча. Она посмотрела ему прямо в глаза и опять задала тот вопрос, ради которого и явилась на кладбище:

— Так вы наконец собираетесь мне сказать, чем занимались вчера ночью в соборе?

— Знаете, — ответил Ле Биан столь же серьезно, — у меня дома осталось несколько бутылок очень хорошего бордо. Не удобней ли нам будет потолковать за бокалом с кусочком камамбера?

— Вы что, издеваетесь? — вскинулась девушка.

Но в глазах Ле Биана виделась решимость — он и сам раньше не знал, что на такую способен. Во всяком случае, ее хватило, чтобы девушка опять сдалась:

— Хорошо, — проговорила она, подняв глаза к небу. — Давайте свой адрес. Но я вам не скажу, когда буду, просто ждите меня дома.

— Нет вопросов, — весело ответил археолог. — Приходите когда хотите на улицу Славных Ребят, 36. Буду ждать, найдете вино, сыр и веселую улыбку. А зовут-то вас как?

Девушка, уже уходившая было, обернулась, поколебалась немного и ответила:

— Для вас — Жозефина.

— Жозефина так Жозефина. До скорого!

Глава 5

Прелат не мог прийти в себя. Он ходил большими шагами взад и вперед по кабинету в архиепископском дворце и махал руками. Три посетителя, явившихся к нему на прием, напротив, были совершенно спокойны.

— То, что вы просите, решительно невозможно! — восклицал архиепископ. — Я не могу закрыть собор для верующих, чтобы три сотрудника СС делали там что им згодно! Ни на час не могу!

— Перестаньте, — проговорил Шторман. — Для человека на вашем месте нет ничего невозможного. Дом Божий — это и ваш дом, а значит, вы можете распоряжаться в нем по вашему усмотрению.

Гнев прелата достиг высшей точки. Обычно он всегда владел своими словами и эмоциями, но тут чзгсъ было не произнес слов, о которых потом ему пришлось бы жалеть.

— Господа, — сказал он только, — ни для СС, ни для кого другого я не могу согласиться на вашу просьбу. Поверьте, что я очень сожалею, но это так. Вы вполне могли прийти в наш собор наравне со всеми. К тому же в этот час народу в нем мало, и, если вы желаете, мы могли бы рассказать вам все, что вам нужно знать.

Оберштурмфюрер Шторман повертел головой и раздраженно хмыкнул.

— Как с вами, французами, все сложно! — произнес немецкий офицер. — Вы всегда сначала становитесь на дыбы, а ведь гораздо проще сразу повиноваться.

С этими словами он достал из кармана револьвер и наставил его на прелата.

— Мне не хотелось доходить до этого, но вы меня вынудили, — продолжал он. — Сделайте то, о чем мы вас просим: закройте собор, а мы вас запрем в ризнице на время нашего небольшого визита. Потом, если вы будете готовы к сотрудничеству, а главное, совершенно успокоитесь, вы о нас больше не услышите.

Приказ был немедленно исполнен. Архиепископа заперли в кабинете под охраной одного из эсэсовцев — шарфюре-ра Шмидта. Еще трое направились в помещение сторожевой башни, а оттуда в капеллу Обинье, выходящую в алтарную часть собора. Офицер достал блокнот и отвел своих людей в часовню святого Романа Малого. Когда Шторман подошел к саркофагу Роллона, у него перехватило дыхание. Он закрыл глаза и медленно провел рукой по каменной фигуре. В этом было что-то мистическое: он как будто желал взять себе частицу силы, которую, несмотря на весь груз протекших веков, еще сохранял покойник. Потом он открыл глаза, щелкнул пальцами и приказал своим людям:

— Schnelll[3] Открывайте!

Эсэсовцы Кёниг и Ральфмусен взяли каждый по ломику и принялись поднимать крышку саркофага. Статуя первого герцога Нормандского потихоньку стала съезжать. Двигалась она неуклонно, но очень медленно, так что Шторман не скрывал нетерпения. В соборе гулко звучали его команды, перемешанные с окриками. Он так кричал на своих людей, чтобы они шевелились скорее, что у него самого выступил пот на лбу. Но вот с пронзительным скрежетом крышка сдвинулась так, что стало возможно заглянуть внутрь. Шторман схватил факел, бесцеремонно оттолкнул своих помощников. Свесился над саркофагом и воскликнул:

— Grosser Gott![4]

Глава 6

Камамбер возлежал на кухонном столике, как восседает некий государь в ожидании аудиенции смиренным подданным. Ле Биан, улыбаясь, поставил рядом с сыром бутылку бордо, подобную королеве, повстречавшейся с королем в зеркальной галерее Версаля. Еще раз проверил, правильно ли стоят бокалы относительно королевской четы, но не успел поправить: раздался короткий стук в дверь.

«Уже?» — подумал он с мужским удовольствием видеть, как женщина готова уступить мужскому очарованию. Он открыл дверь. Та, которая назвалась Жозефиной, вошла в прихожую. Она была все так же хороша собой, но очень раздражена: Пьер понял, что первые ее слова будут не слишком любезны.

— Надеюсь, к вам не будут слишком приставать с расспросами, — сказала она язвительно. — Честное слово, никогда не видала столько соседей сразу на лестничной клетке! Что, здешние жильцы привыкли жить в коммуне? Или вы их открыткой известили о моем приходе?

— У нас в доме всегда так, — лениво ответил молодой историк. — Как только началась война, мы решили, что нас это должно касаться как можно меньше. Не всегда, конечно, получается, но, в общем, все стараются жить нормальной жизнью.

Жозефина сняла пальто и небрежно бросила на стул, а глаза подняла к потолку. Ле Биан подумал: ее словно тик схватывает, когда она сердится.

— Нормальной жизнью! — вздохнула она. — А вся Европа в крови и в огне, а Франция стерта с карты мира! Где же у вас с соседями гражданские чувства? Где ваш патриотизм? Вам не совестно?

— Как быть! — отозвался Пьер, не поведя бровью. — Я, правда, хожу в собор по ночам, но вообще сделан не из геройского теста. Но что-то мне подсказывает, что у хороших учителей я мог бы стать и другим.

Он усадил девушку на стул с плетеной спинкой из тонкой тростниковой соломки, доставшийся ему от бабушки: это было почетное седалище для гостей. Все так же улыбаясь, налил ей бокал вина, подал ножик для сыра и отломил ломоть хлеба.

Жозефина смотрела на него взглядом оценщицы, как всегда смотрела на мужчин. Мать научила ее, что на мужчин не надо полагаться. Она могла сколько угодно уважать их, встречаться с ними, даже любить, но ни в коем случае не должна была считать их выше себя. Своими твердыми принципами ее мать, откликавшаяся на красивое имя Амелия, стяжала в округе не слишком приятную репутацию. Как и многим девушкам из хорошей семьи, ей сразу после начала

Первой мировой войны пришлось выйти за условленного жениха — у нее это был наследник богатых судовладельцев. Но в отличие от сестер по несчастью она взбунтовалась, не дожидаясь первых морщин на лице. Прежде всего Амелия сбежала от своего жестокого и властного супруга. Все думали, что она поведет себя тихо, избегая огласки, а она добилась своих прав через суд. В довершенье всего она каким-то образом скрыла свою беременность, а дочь решила воспитывать сама. С этих пор она поклялась никогда не связывать свою судьбу с мужчиной. Правда, несколько лет она прожила с известным в Руане врачом — добрым и заботливым человеком, который все ей прощал, — но второй раз надеть обручальное кольцо решительно отказалась.

Потом ей надоела тихая мещанская жизнь, и она ушла к молодому художнику-бельшйцу, разделив с ним каморку для прислуги на восьмом этаже богатого дома в центре города. Увы, богемная идиллия очень скоро обернулась трагедией. Молодой художник все-таки нашел галерею для выставки своих работ, но его сильно разругали. Это его так надломило, что он предпочел покончить с жизнью. Амелия с Жозефиной опять осталась одна. Она поступила на службу к одному немного эксцентричному адвокату из аристократического рода. Он был всегда одет с иголочки и нисколько не нуждался в женском обществе, но для отвода глаз ему нужна была спутница на званых обедах в городе. Амелия превосходно справлялась с этой ролью и вдобавок исполняла кое-какие секретарские обязанности. То было самое светлое время детства Жозефины. Она привыкла часто менять школы — сначала с каждым новым разрывом своей матери, а после потому, что сама не желала слушаться старших. Почему Амелия оставила своего адвоката, откуда взяла деньги на домик в предместье, куда они переехали, девушка так и не узнала — да, по правде сказать, ей это было и не слишком интересно. Главное, у нее появился собственный дом, а самое главное — своя комната, собственное царство. В учебе Жозефина никогда не блистала и не спешила начать самостоятельную жизнь. Поле деятельности ей предоставила нежданная трагедия — война.

Амелия поплатилась за свою политическую деятельность — за то, что решительно не желала подчиниться нацизму. У Жозефины не было доказательств, но она не сомневалась: кое-кто из жителей города, завидуя свободе ее матери, расквитались с Амелией и выдали ее немцам. Амелию арестовали; через несколько дней Жозефина получила письмо с уведомлением, что ее мать неожиданно скончалась в тюрьме, ожидая допроса — так там было сказано. Девушка осталась совсем одна; она дала зарок продолжить дело матери и оставаться верной ее наставлениям. Жозефина могла свободно выбирать свою судьбу и не заботилась о чужих пересудах. Она твердо решилась жить с поднятой головой, когда множество французов голову склонили.

Жозефина быстро оглядела Ле Биана, который из кожи вон лез, чтобы ей понравиться, и чуть не засмеялась на его неловкость. От чрезмерного усердия студент стал прямо-таки трогателен.

— Героем вас быть никто не просит, — сказала она, прогнав улыбку с лица. — Я хотела бы знать только одно: что вы делали в этой церкви посреди ночи?

— В соборе, — поправил он. — Не в церкви, а в соборе. Как вам винишко — неплохо, да? Я же вам говорил, а вы не верили. У нас в доме жить умеют…

Как воды эстуария Сены в дурную погоду, глаза Жозефины из зеленых стали непроглядно-черными. Ле Биан понял, что время не для шуток.

— Ну что ж, — решился он наконец рассказать. — Я уже несколько лет занимаюсь историей первых герцогов Нормандских. Как вам известно, они были викинги. Предание говорит, что один викинг — будем звать его французским именем Роллон — согласился прекратить грабежи в обмен на владение и безраздельное распоряжение землями, на которых он поселил свой народ. Это и была «Норманния», а ныне Нормандия.

— Если вы собрались читать мне лекцию по истории, — проворчала Жозефина, — то я вышла из этого возраста. Я всегда плохо училась, и сейчас ничего не выучу все равно.

— Тихо, барышня! — сказал Пьер голосом сердитого учителя. — Последние исследования привели меня к выводу, что Роллон унес с собой в могилу какую-то важную тайну — такую, что может перевернуть все на свете и даже небезопасна для духовных властей. Больше того: у меня все причины думать, что эта тайна связана с древней религией викингов…

Жозефина поглядела уже отнюдь не на потолок, а на археолога, и с большим любопытством:

— И что же вы нашли?

— А ничего! — ответил Пьер с неловко преувеличенным огорчением. — На самом деле я успел только одним глазком заглянуть в саркофаг, но там, готов поклясться, ничего не было. Мне только показалось, что там лежало что-то блестящее, да и то я не уверен. Потому что тут-то сторож меня и отвлек… А вы с ним, кстати, хорошо знакомы?

Жозефина отрезала кусочек камамбера, положила его на ломтик хлеба и с превеликим удовольствием откусила.

— Прекрасно! — сказала она, уходя от ответа на вопрос. — Я имею в виду камамбер. А вообще-то очень жаль, что война вас как будто не касается. Зато вашего Роллона она, похоже, сильно коснулась. Всем кругом он понадобился.

— Совершенно верно! — горячо воскликнул Ле Биан. — Мы должны узнать, что там ищут эсэсовцы.

Жозефина вздрогнула и чуть не подавилась последним куском сыра:

— Мы?

— Понимаете, там, у себя в отряде, вы наверняка научились пускать под откос поезда, вырубать электричество и взрывать мосты. Но вот в раннем Средневековье и набегах викингов, я боюсь, вы не слишком разбираетесь…

Жозефина улыбнулась.

— Налейте мне, пожалуйста еще вина. Очень хорошее, — сказала девушка весело. — Беру свои слова назад. Я готова даже выслушать несколько лекций по истории искусства.

— А вы знаете, что я не только в истории силен?

Не успел Пьер произнести эти слова, как уже пожалел о них. «Только я один могу так упустить девушку», — подумал он. Ле Биан проклял и вечную свою бестактность, и голубые глаза, и слишком черные волосы… Он всегда забегал вперед — никак не мог с этим справиться. Но Жозефина, кажется, не слишком рассердилась на его толстый намек. Она просто перевела разговор на другое:

— Так что же вы не спросите вашего друга сторожа? Если там действительно лежит что-то блестящее, он ведь должен знать, правда? А я по нашим каналам разведаю побольше про это пресловутое Аненербе.

Жозефина встала и попрощалась. Она догадалась, что он ей сейчас скажет, и предупредила его вопрос:

— Только не спрашивайте, где вы можете со мной встретиться. Я сама вас найду. Не волнуйтесь, это нетрудно. Особенно если у вас не иссякнет жила превосходного камамбера.

Молодой человек не успел ничего ответить гостье — она уже вышла.

Ле Биан запер дверь и сам себе удивился. У него не было привычки запираться: в их доме все гордились тем, что живут так, словно нет никакой войны. Он поразмыслил и решил, что игра его забрала. Может быть, это был первый жест участника Сопротивления.

Глава 7

Шторман думал, что пробудет в Нормандии дольше, но после такой находки терпеть было невозможно. Он еле успел нанести прощальный визит, фон Бильницу и был очень доволен, что так мало имел дела с его реакционным прусским духом. Он даже задумался, достаточно ли благонадежен этот военный, подозрительно снисходительный и нетвердый к местному населению. Шторман, как всякий эсэсовец, не любил Францию. Он сравнивал ее с публичной девкой: всегда нараспашку, всегда готова отдаться тому, кто сегодня сильнее.

Он поглядел за окно машины, где расстилались леса Вестфалии, и прогнал из головы дурные мысли. Он всегда считал, что опасно держать в уме что-либо слишком неприятное или сомнительное.

Дорога обратно удивительным образом казалась гораздо короче, чем туда: так жаждал Шторман отчитаться перед начальством. Машина свернула вбок на узкую прямую дорогу. Верный привычке, Шторман, как всегда, приезжая сюда, сделал глубокий вдох, завидев издали фасад Вевельсбурга, раскрашенный в черно-белые цвета СС. В этом месте он как будто из самой природы черпал энергию, возрождающую тело и душу. Лишь слабые, вырожденческие умы могли отрицать, что в природе существуют высшие силы, что в некоторых особенных местах к ним можно приобщиться. Предки германцев хорошо это понимали, а в наше время организация СС стала их достойной наследницей.

В замке Вевельсбург, названном по имени рыцаря Вевеля фон Бюрена, располагалась академия командного состава СС. В основе своей это здание восходило к гуннам, но в XVII веке его превратили в приятную загородную резиденцию, хотя и сохранившую отчасти суровость архитектуры. В 1934 г. Гиммлер начал его перестройку, чтобы сделать замок нервным и мистическим центром своего Черного ордена. Больную лестницу ограждали кованые чугунные перила с руническими мотивами; каменные стены были увешаны гобеленами, изображавшими сцены великой германской истории. С течением времени, когда возросло могущество СС, несколько известных художников подарили рейхсфюреру статуи славных немецких предков. Генрих Птицелов соседствовал в коридорах Вевельсбурга с Фридрихом II Гогенштауфеном, Альбрехтом Медведем, со знаменитым Фридрихом Барбароссой.

В замке находилась богатейшая библиотека. Она хранилась на крепких дубовых полках; ее полумонашеские по духу помещения также были украшены рунами. Генрих Гиммлер часто проводил там совещания; он имел обыкновение принимать за круглым столом двенадцать самых заслуженных вождей СС. Получить приглашение туда было великой честью и могло много значить для дальнейшей карьеры.

Архитекторы до того прониклись мистицизмом Черного ордена, что в центре замка устроили культовое помещение, где крепился дух СС. В зале было двенадцать столпов, а пол украшал огромный солнечный диск с двенадцатью лучами — знаменитое Черное Солнце, которому Генрих Гиммлер поклонялся как чистому свету Севера, знамению высшего знания Туле, законной первородной силе белой Европы. Под залой находилась крипта, в которой совершались самые настоящие богослужения. После победы Германии рейхсфюрер мечтал сделать Вевельсбург колоссальным духовно-историческим центром. По его замыслу, здания должны были быть достроены в направлении двенадцати солнечных лучей, открывая вид на Север — на знаменитую погибшую Атлантиду.

Как офицер Аненербе, Шторман был в числе самых усердных исполнителей этого замысла. Почти все время он проводил, роясь в ученых трудах и листая секретные документы. Члены организации занимались тайными опытами ради прогресса знания, которое, к стыду человечества, много веков назад присвоили себе носители опасно упрощенной мысли. Шторман не сомневался: настало время возвести сверхчеловека на подобающую ступень — не на ту, где его держали адепты Дарвина, превратившие человека в пошлого потомка обезьян. Чтобы опровергнуть их, СС располагал весьма значительными средствами — никогда еще от начала науки человечество таких не имело. Они могли рассчитывать не только на финансовые, но и на неисчерпаемые человеческие ресурсы. Шторман с большим интересом следил за весьма поучительными докладами об экспериментах на военнопленных. Например, изучали способность человека переносить холод, погружая пленных в ледяные ванны. Благодаря этим научным исследованиям, рано или поздно станет невозможно отрицать превосходство арийской расы над низшими. Как достойный представитель Нового Порядка, Шторман полагал великим счастьем, что ему выпало жить в столь великую эпоху истории человечества.

Все эти мысли волновали его ум, а сам он между тем прижимал к груди кожаный чемоданчик с печатью в виде двух рунических S, обозначающих победу, и мертвой головы — символа, взятого у прежних королевских гусар. Машина остановилась у крыльца, и Шторман стремительно выскочил из нее. На крыльце показалась хорошо знакомая фигура: его вышли встречать.

— Оберштурмбаннфюрер! — воскликнул младший офицер. — Не стоило беспокоиться, я бы прошел к вам прямо в кабинет.

— Дорогой мой Людвиг, — улыбнулся в ответ Вольфрам Зиверс, — мне очень полезно иногда оторвать голову от бумаг. К тому же, признаюсь, я места не находил себе от нетерпения, узнав о вашем приезде. Ваше донесение было таким… как бы сказать… заманчиво-загадочным.

Офицеры по-братски пожали друг другу руки и вошли в дебри замка. Часовые в черной форме отдали им честь; сухой стук каблуков по мрамору умиротворил душу Штор-мана. Он почувствовал себя дома, среди своих. Зиверс продолжил разговор:

— Но вы только что с дальней дороги — может быть, хотите сначала отдохнуть? Я распорядился убрать вашу комнатку, а на кухне найдется чем перекусить.

— Я не буду заставлять вас больше ждать, — таинственным тоном ответил Шторман. — То, что я привез вам из Нормандии, отлагательств не терпит.

Любопытство генерального секретаря Аненербе разожглось как нельзя сильнее. Он прошел вперед посетителя в коридор, ведущий к своему кабинету, приказал часовому у двери ни под каким видом никого не впускать и пригласил Штормана войти. Тот каждый раз, входя в это помещение, поднимал голову и разглядывал большую гравюру на стене, изображавшую Стоунхендж. Как жаль, что это сокровище мирового значения — в Англии! После победы СС, вне всякого сомнения, сделает его одним из важнейших памятных мест Европы. Шторман изучал выдающиеся работы Германа Вирта, где было доказано, что святилище Стоунхендж, посвященное возрождающемуся солнцу, — нетронутый памятник цивилизации, более древней, чем фараоны. Для рыцарей ордена СС это было еще одним доказательством превосходства лесных народов над народами пустыни.

— Так что же, дорогой мой Шторман, — начал разговор Зиверс. — Не томите меня больше: что за сногсшибательное открытие прячется в вашем чемоданчике?

Шторман, даже не подумавший сесть, открыл два замочка и достал сверток коричневой бумаги. Осторожно положив его на стол, он принялся медленно и терпеливо развязывать веревку. Бумага разворачивалась, и все чаще становился виден блеск золота и драгоценных камней. Но только когда Шторман закончил свою неторопливую работу, стало понятно, что за предмет в свертке. Зиверс широко раскрыл глаза и воскликнул:

— Распятие! Так вы нашли распятие? Где же? В саркофаге Роллона?

— Я бы сказал даже, — мрачно ответил Шторман, — что не нашел ничего, кроме распятия. Саркофаг оказался совершенно пуст: ни намека ни на кости, ни на оружие. Ни одной монетки, ни следа нормандских фибул… Ничего: только это золотое распятие с самоцветами.

— И Антикреста не было? — спросил Зиверс.

— Если Антикрест существует, — понизив голос ответил Шторман, — он не находится в гробнице Роллона.

Вольфрам Зиверс поспешно, но бережно взял распятие в руки и стал его разглядывать с видом знатока.

— Заметьте: вещь сделана превосходно. И по символике своей она — подлинное сокровище для истории европейского искусства.

— Это совершенно несомненно, — вздохнул Шторман, — но не слишком много нам дает. Однако я больше прежнего убежден, что мы идем не по ложному следу.

Эсэсовцы несколько долгих минут молча созерцали распятие, лежавшее на дубовом столе. Атмосфера в комнате была тяжелая; даже семейная фотография Зиверса с женой и сыновьями в кожаных штанах, застывшими в воинственных позах, не делала ее веселей.

— Как бы нам не сбиться с пути, подобно Отто Рану[5], — со значением прошептал Шторман. — Он сделал поиски Грааля и исследования в замке Монсепор смыслом своей жизни. А смотрите, как кончил: полубезумный, обглоданный крысами и насекомыми, на берегу какой-то речки…

— Здесь не может быть никакого сравнения, — строго отрезал Зиверс. — Несчастный Ран был слаб духом, подвержен худшему из извращений; он замарал СС, который оказывал ему всяческое доверие. Его прискорбная история — только лившее доказательство, что мы не можем терпеть в своих рядах никакой слабости.

Зиверс встал. Нервным жестом он велел Шторману запаковать распятие обратно. Сделал несколько шагов к противоположной стене и стал разглядывать портрет фюрера на фоне большой карты Рейха. Несколько раз он шепотом повторил: «Нет, нет, нет», а потом громко вскрикнул:

— Нет! Мы гонимся не за химерой. Наш фюрер доверил нам славную миссию открыть миру глаза на истину и раз навсегда сломить хребет легендам, которыми нас пичкают много веков. Как его ни назови: Антикрест или Божий Молот — мы убеждены, что викинги знали секрет абсолютного оружия, способного победить христианство. Сегодня наш долг — найти и применить его. Мы не отступим. Вам ясно?

— Совершенно ясно, repp Зиверс! — щелкнул каблуками перед начальником Шторман.

Хозяин кабинета взял бутылку шнапса и две рюмки, наполнил их до краев и подал рюмку посетителю.

— Вот, друг мой, — сказал он с улыбкой. — Это утешит вас после всей той гадости, которую вам пришлось там глотать. Я прежде всего имею в виду их кошмарную яблочную водку и вонючие сыры. Но, дорогой мой Людвиг, придется вам туда вернуться… Вы должны продолжить свою миссию и непременно добиться успеха. Это распятие — первый шаг на пути к оружию, которое мы ищем.

— Так точно, господин генеральный секретарь! — с энтузиазмом воскликнул Шторман. — Разумеется, я не опущу рук.

— И еще, — добавил старший офицер. — Перед отъездом прошу вас поговорить с доктором Харальдсеном. Это норвежский профессор, недавно опубликовавший превосходную книгу о викингах. Я думаю, он может сильно помочь вам в поисках. Только предупреждаю вас: наших идей он нисколько не разделяет. Однако я пригласил его в Ве-вельсбург. Полагаю, его знания нам пригодятся.

Шторман залпом осушил свою рюмку и кивнул головой. Теперь ему лишь бы добраться до комнатки и насладиться заслуженным отдыхом. Завтра он послушает, что ему расскажет историк, а потом его опять ждала долгая дорога из страны шнапса в страну кальвадоса

Пьеру Ле Биану оказалось отнюдь не легко отыскать церковного сторожа: он еще был очень неопытен и не знал, как поступают в подобных случаях. После их ночной встречи Морис Шарме словно испарился. Трижды Ле Биан приходил в собор и трижды ему говорили, что сторож, должно быть, отлучился по семейным надобностям. В конце концов студент сел на террасе кафе против собора и, набравшись терпения, делал вид, что читает книгу про великие свершения Артура Шлимана — человека, открывшего Трою. То был один из немногих немцев, который в эти смутные времена казался ему достойным человеком.

И все-таки его терпение было вознаграждено: он увидел невзрачную фигуру сторожа, выходящего из большого здания. Старичок торопливо шел вдоль стены, как будто хотел сам стать одной из теней, растущих на склоне дня. Археолог допил вино, расплатился с официантом и выбежал с террасы. Сперва он шел за Шарме на почтительном расстоянии, но тут же увидел: тот ускоряет шаг. Ле Биан тоже пошел быстрее, но стоило ему на мгновенье отвлечься, как объект его слежки скрылся из вида. Юноша выругался: какого лешего он оглянулся на витрину книжной лавки — он же там все давно наизусть знает? И как же ему теперь догнать того, кто ему нужен?

— Чего тебе еще, Ле Биан?

Старичок, стоявший перед ним, походил больше на учителя, распекающего ученика, чем на Божьего служителя, который намеревается насладиться покоем, заслуженным после долгого дня трудов.

— Я…я не выслеживал вас, — пробормотал оторопелый студент, думая притом, как же многому он должен еще научиться, чтобы следить за другими незаметно. — Я только хотел вас спросить, знаете ли вы, что находится в саркофаге Роллона. Это очень важно для моих занятий. И еще… как бы вам сказать… когда я приподнял крышку, мне показалось, я видел что-то блестящее…

Сторож не ответил. Он взял Пьера за рукав и потащил за собой в проулок, который упирался в маленький фахверковый домик. Если бы это местечко было получше подметено, оно было бы довольно милым, но в то время служило просто помойкой для жителей дома напротив.

— Хорошо иметь глухих прихожан, — пошутил Шарме, — знаешь, что никто тебя не услышит.

Он присел на ступеньку сарая, в котором были навалены деревянные ящики, и знаком велел Ле Биану сесть рядом с ним.

— Если совсем честно, — сказал сторож, кривя рот, — я не пойму, что такое творится в последние дни вокруг этой статуи. Сначала ты ночью залез, а на другой день эсэсовцы все там перевернули.

— Эсэсовцы? — воскликнул Ле Биан. — Что за эсэсовцы?

— Молодой человек, — продолжил рассказ Шарме, — ты понимаешь: мы об этой истории особо не распространяемся. Я знаю только то, что изволил мне сказать архиепископ. Они пришли и заперли его в кабинете на время, пока сами что-то искали.

— Искали? Но что?

Морису Шарме явно не нравилось, что приходится вдаваться в подробности. Вероятно, он и сам не знал, много ли может рассказать из того, что ему известно.

— Мы тут поняли, что они тоже интересовались гробницей Роллона. Представляешь, как мы удивились: ведь прямо через несколько часов после тебя!

— Ради Бога, — умолял юноша, — господин Шарме, скажите, что же там кроется в саркофаге?

Разговор принимал оборот, который сторожу не нравился. Он хотел бы как-нибудь извернуться и уйти, но понял: собеседник его настроен решительно и так просто его не отпустит. А может быть, ему и самому хотелось облегчить душу — рассказать тяготившие сердце секреты…

— Может, это все просто легенда, — прошептал он, — только уже давно говорят, будто гробница эта пуста, тела Роллона там больше нет. Оно, быть может, и не так уж важно, но ты же понимаешь: если узнают, что саркофаг первого герцога Нормандского пуст, это повредит репутации собора, да и всего города.

— Значит, тело уже не там, а может быть, его там и не было. Ну а что там блестело?

— Понятия не имею, — ответил сторож. — Никогда мы не смотрели, что там в гробнице, а как только ты ушел, так сразу и вернули памятник на место. Иные тайны лучше не трогать, чтобы на душе было покойнее.

Ле Биан немножко подумал и сказал, не глядя на старичка, словно сам себе:

— Попалась мне как-то старая книжка: путешествие одного шведа в Нормандию. Между прочим, он там пишет про Роллона: есть будто бы легенда, что он, чуя близкую смерть, ушел из Нормандии и отрекся от Христа… И как только я это прочитал, так мне эти слова в голову и засели: больше я и думать ни о чем не могу. Вот я и осквернил могилу у вас в соборе…

Сторож встал и положил ему руку на плечо. Лицо его осветилось доброй улыбкой. Он ласково сказал:

— Грех молодого археолога, увлеченного безрассудством, Церкви нетрудно отпустить. А вот коли в дело вмешался СС — тут уж игра чересчур опасная. Ты смотри, Ле Биан — героем ты не рожден. А до конца войны еще довольно времени, чтобы заполнить страницы истории и деревенские наши кладбища…

Вернувшись домой, он все твердил про себя эту фразу — дурацкую фразу, заведомо дурацкую: «Героем ты не рожден». Да с каких же пор героями рождаются? Героями становятся, и никак иначе! Но кто сказал, что он хочет стать героем?

Он решительно был сильно не в духе. Вечно голодный кот соседа сверху явился за вечерним подаянием — он его выставил. Взялся было за трактат о раскопках в романских церквях окрестностей Руана, сел с ним на старое канапе — тоже память о бабушке, как и стул на кухне, только в гораздо худшем состоянии. В тот самый миг, когда одна особо мемориальная пружина напомнила о себе, впившись в спину, раздались три коротких удара в дверь. Сердце у Ле Биана подпрыгнуло. Неужели она? Конечно, она, больше некому. Она и есть — какая радость! Жозефина ворвалась живительным порывом воздуха после жаркого летнего дня. Она была так же хороша, как вчера — да как подумаешь, с чего бы ей меняться за такое короткое время?

— Я кое-что узнал про эсэсовцев, — сказал он, безмерно радуясь, что может доложить о плодах своих поисков.

— Ну да, — отозвалась она, не дав ему опомниться. — А мы по своим каналам узнали все на предмет миссии Людвига Штормана и чем занимается его учреждение. Еще мы знаем, что вы с обеда до вечера караулили соборного сторожа на террасе кафе. Конспираторы, согласитесь, бывают и получше вашего.

У Пьера было такое чувство, как будто ему дважды подряд врезали в живот. Мало того, что она знала все (по крайней мере куда больше него) про появление эсэсовцев в соборе, так еще и обругала за неудачный допрос. Даже если бы природа не наделила его чрезвычайным честолюбием, было с чего огорчиться! Жозефина, должно быть, заметила его досаду. Она подошла к нему и сказала совсем другим тоном:

— А не осталось у вас кусочка того отличного камамбера? Я сегодня голодна, как собака.

Ле Биан нехотя открыл шкаф и достал коробку, в которой хранился драгоценный сыр. Он оказался гораздо нежнее, чем ему хотелось бы после такого вступления. Археолог поставил предмет вожделения гостьи на стол и процедил:

— Извините, хлеба сегодня нет.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась Жозефина. — Ладно вам, Пьер, бросьте дуться. Ну да, я была не особо любезна, но пришла-то я к вам с добрыми вестями. Я поговорила о вас кое с кем из нашего отряда. Эта археология, честно, нам совсем не по мозгам! А уж я и вовсе ничего не секу во всяких галлах, египтянах и боге Сократе.

Ле Биан сел, отрезал кусочек сыра и поправил, не переставая жевать:

— Сократ философ, а не бог.

— Ну так я ж и говорю, что в этом не петрю. Вот затем вы нам и нужны. Раз боши этими делами занялись, значит, они важные. А объяснить почему — вот тут ваш выход!

— Выход куда? — спросил молодой человек.

Жозефина вытянула ноги под столом, откинувшись, как

дома после хорошего обеда, и весело ответила:

— Геройствовать не надо, изображать филера тоже не надо. Мы только призываем на помощь ваши знания.

«Вот уже второй раз сегодня меня просят не геройствовать», — подумал Ле Биан. Право, бесит, когда тебя все так стараются поставить на место. Но он постарался никак не выдать раздражения и стал расспрашивать Жозефину:

— Ну а вы как думаете, с чего это СС интересуется нашими старыми герцогами?

— По нашим сведениям, Людвиг Шторман служит в Аненербе. Это такая контора в СС, которая должна доказать расовые теории наци. Мне говорили про всякие чудные вещи, про тайные обряды, про культ предков… Ну, я вам уже сказала, что в этом не смыслю.

Ле Биан встал и открыл другой шкафчик. Атмосфера наконец разрядилась — самое время выпить по стаканчику вина. Он налил Жозефине, потом себе и прикрыл глаза, углубившись в воспоминания.

— Помню, еще до войны встретил я одного немца ученого на конференции по эпиграфике.

Он почувствовал, что слишком специальные термины могут рассердить собеседницу и поспешил тут же перевести:

— Эпиграфика — это наука о надписях на камнях. Как его звали — не помню, хотя он был человек очень воспитанный и приятный. Только вечером мы немножко выпили вместе и он стал мне рассказывать о секретных исследованиях корней германской нации. Говорил мне о работах одного австрийца, Адольфа Ланца; тому удалось убедить в своих теориях, близких к тамплиерским, нескольких богатых промышленников. Погодите секундочку…

Ле Биан прошел в комнату, пару раз чертыхнулся, потом с торжеством вернулся.

— Вот, нашел! — воскликнул он. — Я точно помнил, что все записал к себе в синенькую тетрадочку. Когда я иду на какую-нибудь конференцию, она всегда со мной. Только с начала войны редко приходилось ею пользоваться.

Пьер лихорадочно перелистнул несколько страниц, и вот его лицо вновь озарило победное выражение.

— Вот оно! Еще он мне говорил о Рудольфе фон Зеботтендорфе и его теориях о королевстве Туле — пресловутой Северной Атлантиде. Этот фантазер создал Общество Туле, которое даже сыграло роль в политике, когда боролись против советской республики в Мюнхене. Они думают, что Туле — это и есть та самая Атлантида, погибший континент. И был еще один очень важный человек… постойте, нашел: Гвидо фон Лист. Да-да! Еще один австриец, который отрекся от христианской веры; он верил в магию рунических знаков и полагал, будто гиганты Атлантиды воздвигли те мегалиты, которые мы теперь знаем. Интересно, нет?

— Потрясно, — несколько неуверенно отозвалась Жозефина. — Только я должна признаться, господин учитель, что сама не жуть какая хорошая ученица. До меня дошло одно: эта компания шизиков из С С что-то копает насчет происхождения немцев.

Ле Биан прокашлялся — от долгой речи у него пересохло в горле — и кивнул.

— Ага, — ответил он весело. — Хотят собрать как можно больше фактов, чтобы подтвердить превосходство древней германской расы.

— И что, если так? — спросила Жозефина, невольно зевая. — Это все одна болтовня? Беспокоиться нечего?

Археолог взял последний кусочек камамбера и поморщился.

— Да нет, я думаю, это просто так оставлять нельзя… Они вскрыли гробницу Роллона — ту самую, вокруг которой крутятся все эти загадки. Тратились, рисковали… Я с господами из СС знаком только понаслышке, но они вроде не очень любят терять время зря, так ведь?

— Ты о каких загадках говоришь? — спросила Жозефина. Кажется, она совсем собралась с духом и перешла на «ты», сама того не заметив.

— Пока знать нельзя, но, кажется, твой Шторман — так ведь его зовут? — Шторман твой ушел из храма не с пустыми руками.

Ле Биан как ни в чем не бывало воспользовался моментом и выкинул выканье на помойку. Жозефина встала, собираясь уходить.

— Какое с пустыми! — воскликнула она. — Нам сказали, он клад оттуда вынес — распятие все из золота с драгоценными камнями… Монеты, должно быть, загребет немерено.

— Распятие? — переспросил Ле Биан.

В эту ночь молодой археолог с улицы Славных Ребят в Руане заснул с большим, большим трудом.

Глава 10

Шторман уже терял терпение — впрочем, оно и так, приходилось ему признаться, было не главным его достоинством. Он искал по всему замку, но безуспешно. От чердака до подземелья — нигде никаких следов пресловутого доктора Харальдсена. В отчаянье Шторман кинулся искать его в парк. День выдался ясный; солнце щедро согревало листву. Шторман так наслаждался буколической прогулкой, что чуть было не забыл, кого ищет. Внезапно он завидел в тени большого дуба какую-то фигуру. Это был пожилой человек в рубашке; он сидел на своем пиджаке со стопкой листков и что-то писал на полях. Волосы его уже поседели, но смолоду он был, должно быть, блондином. Уже по маленьким круглым очкам в железной оправе было понятно, что он — знаменитый профессор. Шторман никогда прежде его не видел, но не сомневался, что перед ним тот самый, за кем он охотился уже больше часа.

— Герр Харальдсен, полагаю? — произнес он как-то чересчур по-военному. — Разрешите представиться; оберштурмфюрер Людвиг Шторман. Мне много говорили про ваши замечательные работы о викингах.

— А вы, молодой человек, я вижу, самонадеянны, — с иронией ответил старик. — Так и встали прямо под самым священным Иггдрасилем. Да вы знаете, что на этом вашем дубе держится вся космогония наших предков — викингов? Вокруг него вращаются три мира: Асгард — жилище богов, Митгард — мир людей и Утгард — всех прочих существ.

Шторман улыбнулся такому началу разговора: и ученому, и лишенному подобострастия. Он сел рядом с профессором и сказал:

— Так и есть: вы замечательный человек!

— Позвольте мне прежде сказать вам: я знаю, что вы ищете и зачем позвали меня сюда. Я только старый, несколько тщеславный человек, и мне приятно, что мои труды оценили. Вероятно, мне следовало оставаться дома, работать в своем кабинетике в университете Осло, а не ехать в гости к дьяволу…

Эсэсовец понял, что имел в виду профессор. Чтобы ободрить его, он постарался отойти от привычного солдатского тона:

— Наши мотивы, может быть, и различны, господин профессор, но цели наши совпадают. Мы все хотим восстановить истину о наших предках, проникнуть в тайны тех народов, которые археологи так долго держали в забытых закромах истории.

— Вольфрам Зиверс сказал мне, что вы вернулись сюда из Руана, — перебил его профессор: кажется, он вовсе его не слушал. — Какие же вы привезли новости о славном старике Роллоне?

Напрасно Шторман пытался отойти от своей обычной строгости; непринужденность профессора все равно выбивала его из колеи. До какой степени Зиверс открыл норвежцу цель его поездки? Он решил открыть или хотя бы приоткрыть карты.

— Я нашел саркофаг пустым, — сказал офицер, пристально глядя на профессора, чтобы не пропустить ни малейшего оттенка его реакции. — Вопреки тому, что говорят все, первый герцог Нормандский не покоится в своем соборе.

Харальдсен глубоко вздохнул. Он поднял голову и уставился на ветви дуба, укрывавшего его своей тенью.

— Я, должно быть, действительно очень постарел, — произнес он в ответ. — Слаб становлюсь. Мне очень хочется кое-что дать вам. Вот что это; опять же тщеславие или просто любопытство?

Профессор немного помолчал в нерешительности, опять посмотрел на дерево, потом на собеседника и продолжил;

— Вы свои карты, кажется, выложили — я сделаю так же. Сейчас я занимаюсь комментарием к одному повествованию, над которым работаю уже несколько лет. Как вы увидите, я дал ему форму скандинавской саги, но на самом деле это серьезная работа; она основана на моих многолетних исследованиях о викингах. Там много тайн, и кое-где на них можно посмотреть в щелочку.

— Я увижу? То есть вы мне его отдадите? — удивился Шторман.

Гаральдсен засмеялся странным смешком; и смущенно, и слегка презрительно.

— Отдам? Вы теряете рассудок, молодой человек. Нет, я дам его вам почитать. Прочтите за ночь. Полагаю, вы понимаете по-норвежски? Завтра утром отдайте мне рукопись и скажите, что вы из нее узнали ценного. И в какие двери вам после этого захотелось толкнуться.

Старый профессор передал бумажную стопку Шторма-ну. Офицер бережно взял ее и поблагодарил профессора кивком головы, по-военному строгим, как и прежде. Рукопись оказалась тяжелая. Ночи едва хватит, чтобы это все прочитать…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РОЛЬФ[6] ПЕШЕХОД. НОРМАНДСКАЯ САГА

Рукопись доктора Олафа Харальдсена, профессора истории университета Осло

Книга первая

Ясным июньским утром 911 года королевские бароны собрались в зале совета. Поперек лба Карла III, которого потомство запомнит под прозвищем «Простоватый», пролегла глубокая морщина: у него это был знак тяжкой заботы. Верный своему обыкновению, государь выслушивал каждого из советников, а потом уже высказывался сам. Восьмиугольный зал венчался каменным сводом на восьми толстых столпах, увешанных гобеленами, которые изображали охоту на зайцев и на оленей. Большое деревянное кресло, окованное золотом с крупными драгоценными камнями, служило королевским троном. Рука короля нервно ерзала по подлокотнику, а речь между тем держал маркиз Нейстрии.

— Много слухов ходит по нашей стране, — начал он. — Наши грозные враги, люди Севера, готовятся напасть на нас. Они хотят разграбить наши аббатства, слава о богатстве которых дошла до заморских стран.

— Я все это знаю, Роберт, — ответил король и взмахнул рукой в знак дурного расположения духа. — Рольф и люди его уже давно у наших ворот. Сегодня я собрал вас потому, что желаю прежде, чем дать отпор, выслушать ваши суждения. Да не будет сказано, что король Франции ждет вторжения викингов и не готовится к обороне. Я не желаю поступить, как предшественник мой Карл Лысый, который шестьдесят с лишним лет назад заплатил семь тысяч фунтов серебра, чтобы спасти Париж от осады Рагнара Дикого.

Между тем король Карл III не был славен как воин. Обычно говорили, что он, напротив, предпочитает переговоры и дипломатию звону мечей и потокам крови, проливаемым на полях сражений.

— Карл! — воскликнул один старый сеньор. — Твои бароны, не щадя жизни, будут сражаться, защищая твое королевство. Но эти люди с Севера хуже чертей. Говорят, они способны трижды вставать, сраженные в бою. Ростом они семи футов, руки у них, как медвежьи лапы, и не боли они не страшатся, ни от меча, ни от огня.

От этих слов графа Арнуля все присутствующие содрогнулись. Возможно ли, что существуют такие демоны, а не люди? Молчание вновь прервал Роберт Нейстрийский:

— Верно, — с важным видом подтвердил он, — люди эти грозны, и есть у нас все причины их опасаться…

— Предки наши за то расплатились жизнью, — промолвил старый Арнуль. — Коли не поможет нам Бог, они всех нас лишат Жизни, а после сожгут наши замки, разграбят наши аббатства и обесчестят наших жен.

— Не горячитесь, — мрачно прервал его Роберт. — Не будемте падать духом. Как викинги ни страшны, они всего лишь люди. А коли так, то и мы должны с ними сразиться оружием человеческим. Только отвага и хитрость нятпя помогут нам их победить.

— Государь, — продолжил владетель Нейстрии, — я желал бы представить вам посетителя, от которого мы получим драгоценную помощь в нашей борьбе.

— Но, — пробормотал граф Арнуль, — лишь королевские советники могут быть допущены в тайный совет…

— Молчите, граф! — прикрикнул на него король. — Мы примем посетителя, о котором сказал маркиз Нейстрий-ский. А кто не согласен, тот может покинуть совет!

Тяжкое молчание воцарилось в восьмистолпном зале. Никто не посмел подняться с места. Роберт же почтительно поклонился прежде, чем исполнить королевское пожелание, которое сам же он так умело подготовил. Он подошел к тяжелой дубовой двери и толкнул ее. Через одно лишь мгновенье в проеме явилась изящная фигура, укутанная в длинное полотняное покрывало с большим капюшоном. Вельможа с важным видом подвел незнакомца к трону короля Карла, и все взгляды обратились на него, словно на фокусника, окруженного зрителями, на городской площади в базарный день.

— Государь, — сказал барон, — дозвольте представить вам добрую Женевьеву или, лучше сказать, норманнку Фрею.

Маркиз Нейстрийский осторожно открыл покрывало, и явилась красивая молодая женщина с длинными светлыми волосами. Гостья была одета на манер северных женщин: толстое суконное платье и воротник, подбитый лисьим мехом могли ее защитить от холода. Простоту одежды оттеняла красивая чеканная серебряная застежка в виде птичьей головы, соединявшая стороны одежды.

— Покорнейше приветствую вас, государь, — негромко сказала женщина.

Карл не верил своим глазам. Он поднялся с престола, одернул плащ и машинально погладил массивную золотую брошь с эмалью, сошел вниз и подошел к женщине. Монарх рассматривал ее с любопытством, со всех сторон, обходя кругом, так и сяк наклоняя голову. Точно так он выбирал бы себе коня для охоты. Затем король встал перед посетительницей, взял двумя пальцами за подбородок и, наконец, высказал то, что было у него на душе:

— Что за невиданное сокровище доставил ты нам, Роберт! Эта женщина по виду из северного племени, но она говорит на нашем языке. А я был уверен, что варвары с Севера никак не могут нас понимать…

— Так, государь, — поспешил ответить маркиз Нейстрийский. — Но эта девушка не такая, как все. Она сама вам расскажет, как случилось это дивное диво.

Девушка скромно потупила голову. Король смотрел на нее с удивлением, в котором не обходилось и без вожделения.

— Говори, — сказал он. — Король повелевает тебе.

— Настоящее имя мое Женевьева, а родилась я на берегах Ла-Манша. Когда я была еще маленькой, на мою деревню, что была близ стен одного богатого большого аббатства, викинги совершили кровавый набег. Всех мужчин и стариков перебили до последнего человека. Женщин, обесчестив, почти всех зарезали со страшными муками. А после взяли нескольких, кого пощадили, и многих малых детей, посадили на корабли и увезли в рабство в свои далекие северные государства.

Короля захватила история Женевьевы. Он так просил ее продолжать, словно ни мгновенья не мог вытерпеть, пока она не закончит свое повествованье.

— И стала я простой рабыней, — рассказывала она. — Шло время, девочка подросла и стала взрослой. Я замечала, что мужчины все чаще поглядывают на меня. Сначала я и сама не понимала почему, но видела: моя жизнь стала полегче. Однажды мой хозяин показал меня одному вождю, весьма почитавшемуся в его народе, по имени Бьёрн. Он купил меня и…

Маркиз Роберт заметил, что молодая женщина замялась, и сказал за нее:

— И он сделал ее своей женой.

— Так, — подтвердила Женевьева. — С тех пор меня ста-ли звать Фрея, и я была супругой одного из самых грозных вождей северного народа. Бьёрн оказался для меня очень добрым мужем, но недолго продолжалось наше счастье. Однажды он отправился в суровый поход в ирландскую страну и там погиб в бою. Иные соплеменники его хотели взвалить его смерть на меня: мол я, чужеземка, навела на него неудачу. Это все неправда. Бьёрн просто погиб в засаде, какие устраивают ирландские монахи: когда они чуют нападение викингов, то сажают крепкую стражу на верхушки высоких каменных башен.

Женевьева словно заново переживала каждый миг своего рассказа. В мгновение ока голос ее переходил от веселья к суровости, от счастья к отчаянью. А когда она замолкала, в зале совета царила полнейшая тишина.

— Люди из народа моего супруга хотели принести меня в жертву, — прошептала она, — но мне удалось убежать. По счастью, старая служанка Бьёрна со мной дружила. Хоть ей самой грозила беда, но добрая женщина позволила мне накануне казни уйти из дома… Я осталась нищей изгнанницей. Тогда я решила искать покровительства у другого вождя по имени Рольф Пешеход. Бьёрн всегда говорил мне о нем как о достойнейшем из людей. И он был прав: Рольф оказался очень добр ко мне. Он защитил меня и просил сопровождать его во Францию…

— Он был добр к тебе, а ты явилась сюда предать его? — с упреком спросил король Карл.

Словно охваченная стыдом, Женевьева опустила глаза перед государем и с рыданьем ответила:

— Я ему зла не желаю. Желаю только вернуться на землю предков моих, обрести путь Божий, а главное — почтить память родителей…

— Ты желаешь за них отомстить? — резко спросил король.

— Чтобы говорить о мщении, нужно иметь силу, а Женевьева теперь у слабых!

Эти слова произнес маркиз Нейстрийский мрачным голосом, почти с угрозой. Карл мог бы разгневаться, но он знал, что его вассал говорит правду. Рольф был во Франции, а значит, намеревался грабить королевские земли. И не хрупкой Женевьеве дано повернуть вспять ход вещей.

Книга вторая

Войско выступило на рассвете, чтобы не терпеть жару. Ведь люди Севера, как обычно про них говорили, не имели никакого страха перед всем земным, но солнца они избегали, думая, что его тепло мягчит душу и ослабляет воина. Войско возглавляли двое конных. На первом был шлем, украшенный узором в завитках, и красный плащ, видимый за сто миль крутом. Его звали Рольф. То был норвежец, сын Рёнгвалда, ярла Морё, некогда изгнанный королем Гаральдом Прекрасноволосым. Войско его большей частью составляли датские воины, но были там и некоторые англо-саксы, ибо Рольф не раз живал в Англии.

Он вел коня под уздцы и вспоминал боевые подвиги своих кровных братьев. Сколько раз они отправлялись за море сражаться с врагами? Те думали, что викингов ведет только жажда насилия и вожделенье богатства. Плохо они на самом деле знали народ, который там, средь северных туманов, вел самую трудную жизнь — народ, страдавший от голода, холода и от бедности. Но это был и народ воинов; довольно было ему пересечь море, вынуть из ножен меч — и он собирал такие богатства, о которых трудно и мечтать. Рольф думал о гордом Рагнаре, который полвека назад принял дар трусливого короля франков и положил в карман несколько тысяч фунтов за то, что не тронул добрый королевский город Париж. Глупцы! Рано или поздно все равно настанет день, когда сыны Севера заставят надменную столицу преклонить колени. Может быть, и сам Рольф потерпит неудачу, но он предвосхищал, как возьмет этот город оружием. Вождь вспоминал и то, как первый раз прибыл во Францию, как сражался здесь, как люди его поселились в области Нижней Сены. Он всегда говорил языком оружия, но тут ему пришлось выучить и другой, намного более трудный — язык политики. Он заключил соглашение с архиепископом Руанским, который согласился на сосуществование с людьми Севера в обмен на гарантии мира. И они стали жить в согласии — худом ли, добром ли, только оно не утолило жажды сражений народа, который в грабежах видел главный источник своего существования.

Другой человек, что ехал верхом перед войском, звался Скирнир Рыжий — двоюродный брат Рольфа, подлинное воплощение природной силы. Он всегда сопровождал своего родственника на путях сражений, хотя по характеру ему было непросто ладить с вождем. Рольф был грозным воином, но не менее того искушен и в искусстве переговоров. Скирнир же полагал, что все эти прения — пустая болтовня и трата времени. Этому балабольству он предпочитал мужественный звон мечей о щиты. Он был достойный сын богов Асгарда и Мидгарда, а потому считал себя готовым умереть за них. Врагов своих он презирал глубочайшим образом, а больше всего — христианских монахов, сиднем сидящих на своих богатствах. Никогда он не возьмет в голову, как мужчины решились поклониться хилому божеству, распятому на кресте! Бош викингов показывали мужам пример. Они браво сражались, выпивали и занимались любовью. У христиан Скирнир видел одну слабость и трусость, у норманнских богов — силу и честь. Довольно вспомнить одноглазого Одина с длинной седой бородой. Отец богов по настроению своему мог поражать людей, а мог приходить на помощь. Он хитрец и, чтобы достичь своего, не колеблясь, прибегает к колдовству, а то и оборачивается кем-нибудь. Уж такой-то бог, конечно, не даст себя распять, чтобы искупить какие-то там грехи. Скирнир поклонялся также Бальдру премудрому, Хеймдаллю — стражу мира, а еще Фрею — доброму богу плодовитости. Но больше всех он почитал Тора — воителя. Скирнир полагал, что и сам похож на этого бога войны и силы, который, не задумываясь, становился на сторону простых людей и крестьян, если только они были отважны в бою. Вечером, засыпая, Скирнир часто думал о боге — герое, который, потрясая молотом, поражал всех врагов при страшном грохоте грома.

Два родича принадлежали к одному народу, к одной религии, но к войне относились по-разному. Рольф считал ненужными и рискованными отчаянные схватки, которые заканчивались кровавой баней. Он был скуп на жизни своих воинов. Скирнира же пьянил едкий запах крови, пролитой врагом. Когда бой кончался, он, бывало, даже жалел, что не пал одной из жертв этого дня. Отдать жизнь для него было наилучшим доказательством мужества. Конечно, в конце концов боги его к себе призовут, но он с нетерпеньем ожидал, когда же настанет тот славный день.

— Мы слишком долго ждали, — раздраженно произнес Скирнир. — С тех пор как наши драккары бросили якорь в долине Сены, меч обжигает мне бок.

— Ты знаешь, что я думаю про твое нетерпение, Скирнир Рыжий, — спокойно ответил Рольф. — Ты получил, что хотел: мы направляемся к Шартру и скоро возьмем богатства этого города. И так мы покажем войску французского короля, что не боимся его.

Скирнир взял фляжку с хмельным медом и сделал добрый глоток. Потом утер губы рукой, недоверчиво нахмурился и проворчал:

— Уж давно пора! А то иногда я сам себе казался собакой на цепи перед большим куском мяса.

— Верю, верю, — усмехнулся Рольф. — Только будь ты собакой, как-нибудь сумел бы сорваться с цепи.

Скирнир громко расхохотался. Была и такая черта в характере этого вояки: он мог моментально переходить от дикой ярости к заразительному веселью. Родичи воспрянули духом и отправились дальше. За ними шло войско: несколько сот людей Севера, вооруженных славными длинными мечами с рунами, вырезанными на лезвиях, защищенных шельдрами — круглыми липовыми щитами, которые принято было вывешивать по бортам судна. Еще у них были копья и страшные рогатины, окованные железом — спьёты. Все они были полны решимости следовать за своим вождем до самой Вальгаллы[7].

Книга третья 

Через месяц.

Десять всадников скорым аллюром проскакали в мелколесье. Все они не скрывали радости: бешеная скачка обещала богатую добычу. Лучшие придворные гончие не могли ошибаться: в этой рощице наверняка можно было загнать превосходного зверя. Король со спутниками пришпоривали лошадей; все достали луки и приготовили мечи для последнего удара. То, что они увидели, их не разочаровало: в густых кустах запутался великолепный олень самой лучшей породы с восемнадцатью отростками на рогах.

Король Карл, возглавлявший погоню, пустил стрелу и угодил зверю прямо в грудь. Владыка леса, умученный гонкой с собаками, которые злобно рычали и показывали клыки, попробовал в последний раз скакнуть, но его ноги подогнулись; он зашатался. Король соскочил с коня и вынул из ножен меч. Он подбежал к оленю, уже полумертвому от боли, и воткнул лезвие в подбрюшье. Затем, вынув окровавленный меч обратно, он воздел его к небу и издал победный клич.

— Христом Богом клянусь, — возопил король, — эта прекрасная охота предвещает нам многие победы! Доставьте славную добычу в мой замок: я велю украсить ею большую залу пиров.

Государь еще раз взглянул на останки зверя, который только что, полный величия, царил в глубокой чаще. Затем он вскочил на лошадь, и тут к королю с широкой улыбкой на лице подъехал маркиз Нейстрии, охотившийся вместе с ним.

— Поздравляю вас, государь! — воскликнул вассал. — Счастье вам улыбнулось и послужит вашей славе. Трудно будет нашим врагам отражать такие удары!

— Что нового об осаде Шартра? — спросил Карл. Он был сильно в духе.

— Новости есть, добрые вести! Превосходные даже вести, Ваше Величество! — ответил Роберт Нейстрийский все с той же улыбкой. — Город держится отважно, а викинги, похоже, выдыхаются. Думаю, гордому Рольфу придется протянуть вам перчатку, если он не желает погибнуть под городскими стенами.

Лучшей новости под конец такого утра Карл услышать не мог.

Четыре недели назад люди Севера осадили Шартр, и это дело стало для них катастрофой. Не ждали они, что французских войск будет так много, а главное — что будут они так упорны. Город давно был готов к нападению, и жители успели наполнить свои амбары провиантом. Таким образом, Шартр был вполне в состоянии выдержать войну на истощение и даже, пожалуй, победить в ней. Весть о героическом сопротивлении города облетела страну и сильно переменила мнение о грозных викингах. Отныне они уже не были теми сверхчеловеческими чудищами, какими рисовались прежде: оказалось, и они уязвимы.

Епископ Шартра Гантельм бросил клич вельможам королевства прийти городу на помощь. Среди откликнувшихся были Рихард Заступник — герцог Бургундии, Ма-нассия — граф Дижонский и Роберт — маркиз Нейстрии. Сам же король Карл благоразумно воздержался от участия в сражении. Монарх, как всегда, хотел примирить врагов. С одной стороны, он всегда искал решение в переговорах, с другой — не мешал говорить оружию там, где за ним все же оставалось последнее слово. В этой тонкой политической и военной игре маркиз Нейстрийский играл роль посредника и в то же время деятельно участвовал в боях.

Людям, которым, как полагали, ни один противник был не страшен, кроме богов, перенести такой удар было особенно трудно. Люди Рольфа не привыкли вести сражения в течение долгого времени. Викинги больше любили быстрые набеги и богатую добычу, которую давала им неожиданность. Первым их козырем была быстрота; у них были превосходные кони и грозные драккары, рассекавшие волны. Они скоро нападали и скоро отступали, а больше всего любили опрокинуть противника несколькими повторными ударами. Сыны Одина и Тора возвели эффект неожиданности в ранг высокого искусства; они отыскивали самые незащищенные цели — церкви и монастыри, даже определяли самые благоприятные дни для сражения. Некогда они напали на Париж в день Пасхи, и это было заранее задумано: норманны знали, что в такие дни город более уязвим, чем в будни. Обычно люди Севера, зная, что числом всегда уступают, не принимали открытого боя. Один драккар вмещал пятьдесят человек, а во флоте редко бывало больше десятка кораблей. Норманнское войско числом человек в пятьсот едва ли могло мериться с большими армиями.

Ни одно из привычных правил сражения викингов не сработало при осаде Шартра, и люди Рольфа Пешехода за это дорого поплатились. Они пали духом, у них кончался провиант. Они уже разграбили все окрестные фермы; теперь им, чтобы пополнить запасы, приходилось совершать далекие рейды.

Рольф первым усомнился в том, что эта осада нужна, но он был вождем и должен был всю ответственность взять на себя. Скирнир же Рыжий, которого грядущий разгром никак не ослаблял, лишь громче и суровей упрекал своего родича. Он винил его во всех промедлениях, которые довели их до такой беды. Этим вечером он узнал новость, которая взбесила его черной яростью. Он без промедления явился к вождю. Опрокинув наземь воина, который попытался преградить ему путь, он вошел в шатер и взревел:

— Как ты посмел? Ты довел нас до беды, а теперь хочешь снять осаду? Разве ты забыл, что викинги не сдаются?

— Чти вождя своего, — твердо ответил Рольф, — и исполняй мои распоряжения. Из этой скверной войны для нас нет другого выхода. Битва под Шартром — не наша битва. Отступим и вернемся, когда будем сильнее. А может, пора уже заключить и мир.

В ярости Скринир бросил щит наземь. Он и представить себе не мог, что услышит такое. Сжав кулаки, он подступил к родичу, который даже не шелохнулся. Сколько Скирнир ни глядел на Рольфа с ненавистью, тот так и не отвел глаза.

— Мир заключить? — прокричал Скирнир. — Кроме богов, ни один противник нам не страшен! Никто из викингов не ведает страха! Нынче кажется, будто франки сильнее — это потому, что боги заставляют нас платить за минуты слабости. Довольно их уже было! Надо обрести древнюю доблесть: жечь церкви, грабить монастыри, истреблять без пощады всех, кто станет у нас на пути. Если мы опять огорчим Одина и Тора, они нас накажут за трусость.

Рольф даже не привстал с кресла. Он ждал, пока Скирнир выкричится, а потом ответил с хладнокровием, столь резко отличным от ругани своего родича:

— Скирнир, мне понятен твой гнев. Поверь мне, я его разделяю. Я больше любого желаю победы нашему народу. Но за эти недели у меня было время подумать. Быть может, пора прекратить наши странствия, начать новую эру. Мы достаточно сильны, чтобы договориться с нашими недругами и заставить признать наши права на франкские земли, которые мы уже заняли.

— Договориться с крошкой-королем Карлом? С этим жалким трусом? — чуть не задохнулся Скирнир. — А почему, коли так, не есть у него с руки? Ты не забыл ли, что сказали нам боги? А они сказали ясно: «В тот день, когда Севера люди веру предков своих предадут, наступит время Рангарёк — страшное время Заката богов».

Конечно, Рольф знал это мрачное предсказание. Тысячу раз он слышал рассказы о невиданных катаклизмах, вестником которых станут три подряд страшных зимы без лета. Он в малейших подробностях знал повесть о чудовищном великане, который разом проглотит пылающий солнечный диск. Еще ребенком он не раз и не два содрогался, когда ему рассказывали о битве богов и гигантов, из-за которой мир погибнет в грандиозном пожаре. Да, Рольф знал об ужасной угрозе, но он был уверен, что не подвергает народ этой опасности. В этом он был глубоко убежден, но знал и то, что совершенно бесполезно пытаться навязать это мнение громоподобному рыжему витязю.

— Берегись, Рольф Пешеход! — все громче и грознее гремел Скирнир Рыжий. — Ты вождь, но ты не выше наших законов. Я созову совет. Мы заставим тебя взять Божий Молот, чтоб принести нам победу!

— Нет, никогда! — ответил Рольф с быстротой стрелы, вонзающейся в цель.

Могло ли быть, что Скирнир до того разъярился, что и впрямь потребует этого? Рольф встал наконец с кресла и велел родичу покинуть шатер. Скирнир был доволен, хотя виду и не подал. Наконец-то сила его послужила ему.

Когда младший вождь скрылся из виду, Рольф подумал: для победы придется играть гораздо жестче, чем он полагал. Для того ему была необходима помощь Одина и Тора. Он машинально нащупал тяжелый амулет на груди под рубахой.

Там на цепочке висел Мьёлльнир — молот Тора, бога грозы и сражений. Этот священный молот был неодолимым оружием Тора; он никогда не ломался и всегда возвращался в руки бога, бросившего его…

Рольфа всего охватила тревога, и в этот миг чьи-то губы прикоснулись к его шее. Это было похоже на прохладный ветерок под вечер жаркого летнего дня. Вождь закрыл глаза, чтобы насладиться этим нежданным мигом и провел рукой по длинным волосам, волной падавшим ему на плечи. Тотчас ему ответила нежная ласка. Девичья рука легла на шею, спустилась к пояснице, погладила живот. Роллон почувствовал, как растет в нем желание, как напрягается тело, словно лук, готовый спустить стрелу. Он закрыл глаза и прошептал:

— Да, Фрейя, да, да…

Книга четвертая

Карл даже не обратил внимания на свиток, который положил ему на стол Роберт Нейстрийский. Король был слишком занят изучением только что составленной для него карты леса при замке. Он приставил палец к реке и повел его вверх по течению так же страстно, как направлял вскачь коня через заросли кустов и деревьев.

— Видишь, Роберт, — воскликнул он радостно, — с такой картой мы гораздо лучше сможем охотиться! Я велю сделать такие же для всех лесов возле наших замков и жилищ. То-то поскачем всласть, товарищ мой!

— Государь, — посмел перебить его маркиз, — есть ли у вас время взглянуть на тот свиток, что я вам передал?

Король удивленно взглянул на вассала Да он того свитка и не видал! Как же задавили маркиза эти скучные государственные дела! Викинги сейчас увязли в осаде Шартра, и нет никакой нужды заниматься делами сверх меры. Оставалось только желать, чтобы во Французское королевство надолго вернулось спокойствие… Но Карл понял, что вассал не отступит.

— Хорошо, — сказал король, не скрывая в голосе раздражения, — говори яснее, что у тебя.

— Все разъяснено в этом пергаменте; его нам передала госпожа Женевьева. Мы узнали из него множество подробностей о людях Севера: об их оружии, обычаях, вере…

— Только нам дела до их языческой веры! — промолвил Карл. — Мы-то с вами добрые христиане. Этой чертовщиной заниматься опасно!

Роберт взял пергамент и развернул перед королем. Он знал, что перечить государю бесполезно, и решил убедить его наглядно. Главное было достичь того, к чему он стремился.

— Вы правы, государь, — ответил маркиз спокойно. — Но разве не говорят, что надо узнать врага, чтоб победить его?

Карл кивнул головой. На миг он не нашел слов перед лицом неоспоримого аргумента. Потом жестом пригласил маркиза Роберта присесть на дубовую скамеечку, и тогда королевский советник принялся растолковывать:

— Госпожа Женевьева сообщила нам о боге Торе. Викинги думают, что только он способен противостоять Христу. Тор не только самый грозный из всех их идолов, но и самый почитаемый. Он оберегает порядок от хаоса. Люди Севера верят, что он носит большую рыжую бороду и часто распаляется страшным гневом. Как пишет та же госпожа Женевьева, у Рольфа, как у вождя, есть бесценное сокровище: волшебный молот Тора, который викинги зовут Божьим Молотом. Если вождь решится его применить, победа ему обеспечена, но лишь ценой страшного кровопролития с обеих сторон.

Вначале Карл слушал рассказ вполуха, но мало-помалу заинтересовался. Как все, кто с яростью отвергает суеверия и пророчества, он был очень податлив на них. Роберт почувствовал, что настроение монарха переменилось, но он ни в коем случае не хотел показать, что этому рад. Король, сидевший напротив барона, встал и принялся расхаживать по комнате, описывая большой круг. У него это всегда означало глубокое размышление, и даже некоторое колебание. Он долго молчал и произнес наконец:

— Мне совсем не нравятся эти сказки о вражде Тора и Христа. Мы знаем, что все это глупые суеверия и чертовщина. Но глубокое убеждение не избавляет нас от простейшей предосторожности. Мы должны захватить то, что дикари называют «Божьим Молотом», а каким образом — неважно.

— Это будет очень трудное предприятие, — ответил маркиз, нахмурив брови. — Правда, викинги сейчас слабы, но все равно проникнуть к ним в лагерь и обокрасть вождя, мне кажется, слишком дерзко.

— Так пошлите к ним эту госпожу Женевьеву! — воскликнул король, очень довольный тем, что нашел простое решение для сложной с первого взгляда задачи.

— Эта женщина уже и так для нас много сделала, — промолвил Роберт, чтобы охладить восторг короля. — На мой взгляд, не из той она материи, чтобы исполнить столь тонкое поручение.

Карлу это не понравилось. Он перестал мерить круги по комнате, стиснул кулаки и посмотрел вассалу в лицо.

— Что ж, — произнес он насмешливо, — коль у тебя всегда на все есть ответ — какое ты мне решение посоветуешь?

— Государь, — ответил маркиз. Он понял, что настал момент раскрыть свой план. — Государь, победа под Шартром — всего лишь роздых для нас. Мы знаем: люди Севера вернутся с большей силой, большим числом, а быть может, и с лучшим оружием. И, быть может, настало время навсегда утихомирить наших недругов.

— Купить у них мир, как мой дед? — спросил король, скривившись в сомнении. — Но они все равно потом воротились. К тому же казна королевства пуста, а новые налоги народу едва ли придутся по нраву.

Роберт взял свиток и ответил так просто, что на это нечего было возразить:

— Нет. Надо просто какую-то часть земли франков сделать землей викингов. А Рольф между тем станет вам верным вассалом.

После таких слов Карл уже вовсе не в силах был ходить по своей палате. Он только стоял и долго размышлял: не ослышался ли он — вправду ли ему предложили такую нелепость.

Книга пятая

Перед шатром вождя создался широкий круг. Самые почтенные члены общества стали собираться на сходку после захода солнца. Люди зажгли длинные факелы и принялись наполнять рога пивом и медом. Девушки с длинными русыми косами подносили им ржаной хлеб и жареную рыбу.

Скирнир Рыжий хотел явиться не слишком приметно, но трудно ему было скрыть свою радость. Он столько потрудился, чтобы созвать это собрание тинга! И вот Великий совет наконец состоялся. Теперь витязь готовился присутствовать при своем торжестве.

Скирнир не собирался свергать Рольфа Пешехода — по крайней мере еще не сейчас. Он только хотел напомнить родичу о его обязанностях, о древних обычаях, которые следовало соблюдать. Тинг, без всякого сомненья, вернет народу викингов уважение к себе, принудит вождя к верности вековым ценностям.

Все уже достаточно распалились под действием пива, когда из шатра вышел Рольф. Не глядя на собравшихся, вождь уселся на кресло с украшениями из оленьей кости и протянул свой рог, чтобы ему налили пива. Скирниру не понравился такой выход: ему не хватало торжественности. Именно поэтому он подошел к вождю с непривычным для себя пафосом и произнес ритуальные слова:

— Вождь, вольные люди народа твоего собрались на тинг решить, как быть нам дальше в боях. Послушай их советы и с помощью богов прими решение мудрое, которое приведет нас к победе.

Пока говорил родич, Рольф уже осушил рог пива и велел подать себе второй. Не глядя на Скирнира, он обратился к нему:

— Говори, Скирнир. Думаю, ты первый имеешь для меня совет. Так подай его перед всеми братьями. Чего ты ждешь?

— Пусть будет так, если ты желаешь, — недовольно ответил Скирнир: поведение вождя очень задевало его. — Позор, покрывший нас под Шартром, нужно смыть, а не то погибнет наша слава, перед которой много десятков лет трепещут франкские племена. Ради великой победы ты должен пустить в ход Божий Молот. Тот, которым владеют только наши вожди. Тот, который доверили тебе Один, Тор и Фрейя.

Рольф допил второй рог пива, поднял наконец глаза и, пока ему наливали третий рог, долгим взором обвел собрание. Взгляд его был до того пронзителен, что, казалось, успел проникнуть в тайны души каждого викинга. Когда Рольфу было нужно, чтобы недовольные присмирели, он всегда прибегал к силе своих глаз. Он знал: самые крепкие мужи подчас с большим трудом могут выдержать взгляд, полный уверенности в себе. И теперь он, не мигая, в упор смотрел на каждого из своих людей, многие из которых были ему обязаны и богатством, и честью. Но вождь был достаточно умен, чтобы понимать: благодарность не вечна даже у норманнских воинов, которые приучены взращивать в себе честь и верность, как садовник растит дерево. Рольф переждал еще немного и встал с места, машинально поднеся руку к Молоту Тора. Тот висел у него на груди, совершенно скрытый под его тяжелым плащом.

— Викинги! — заговорил вождь. — По законам нашего народа Скирнир имеет полное право требовать у меня пустить в ход Божий Молот. Но мой долг вождя велит мне отвергнуть это крайнее средство. Боги все сказали ясно. Народ Севера добудет победу, если готов принести своих врагов в жертву. Война окончится нашей победой, но будет безмерно кровавой и для наших недругов, и для нас. Я не могу послать своих братьев на смерть ради победы, которой многие из нас не смогут насладиться.

Рольф остановился. Нужно было дать время, чтобы его доводы дошли до умов. Для викинга жизнь не имела той цены, что для прочих людей. Смерть для них была лишь переходом в славный мир богов — в небесный мир, где храбрейших примут со всеми почестями, и никак иначе. А самых отважных боги даже изберут, чтобы сражаться бок о бок с ними. И все-таки вождь был убежден: нет пользы в победе, если она добыта такой ценой.

— Братья мои, — продолжал Рольф Пешеход, положив руку на рукоять меча. — Нам давно уже знакомы эти земли.

Некоторые из нас даже поселились здесь и обрели благоденствие. Как видно из моего имени, я много походил по свету. Я узнал, что нужно уметь и остановиться. Настало время перевернуть страницу нашей славной истории. Мы должны вступить в торг с королем франков и заставить закрепить за нами земли, на которые мы имеем право. Отныне здесь мы будем дома Мы обратим себе на пользу благодатный климат и все, чем богаты эти места, а они гораздо богаче наших северных мест. Викинги, поселимся на этих землях и построим здесь новую нашу страну!

Собравшиеся были так поражены, что многие даже забыли налить себе еще пива На лицах отразился не столько укор, сколько изумление. Рольф не ошибся: уже давненько иные из норманнов осели здесь, но их положение оставалось непрочным: они могли все потерять с поражением своего войска, а то и с приходом других людей с севера, воюющих с их народом. Скирнир Рыжий не ждал такой речи. Почуяв, что в умах посеяно сомнение, он попробовал обратить собрание в свою сторону.

— Братья мои! — вскричал он. — Вы слышали нашего вождя? Он неправ: викингам не надо останавливаться, они должны не сворачивать со своего пути. Вы знаете, о чем я просил. Не пора ли прибегнуть к Божьему Молоту, чтобы сразиться с врагами, уничтожить их до основанья, отвоевать их добро?

В кругу собравшихся встал старый человек. Его звали Хольмфрид Хилый, хотя в молодости он был самым настоящим гигантом. Он почитался великим мудрецом, и многие не смели произнести свое сужденье, не выслушав прежде его.

— Рольф, — сказал старец дребезжащим голосом, — твое решение кажется нам добрым для народа, но как ты можешь быть уверен, что король Карл согласится вступить с нами в торг? Тем более когда нас разбили под Шартром…

Рольф с облегченьем вздохнул. Вопрос Хольмфрида доказывал, что его речь дошла до народа. Не меняя сурового выражения на лице, он ответил:

— Сейчас, когда я говорю с тобой, наши посланцы трудятся при французском дворе. Они сообщили: король Карл уже принял наше предложение.

Скирнир понял: с каждой минутой его дело все больше теряет опору. Он решился поставить на карту все и призвал тинг поднятием рук проголосовать за то, чтоб пустить в ход Божий Молот. Из всех собравшихся с ним согласилось лишь семь человек. Рыжий витязь с презрением посмотрел на товарищей и прокричал:

— Вы предали своих богов! Знайте: их месть будет страшна. Придет день, и вы получите заслуженное возмездие!

Он пошел прочь, а Рольф глядел ему вслед. Велел подать себе еще рог пива и подумал: теперь осталось лишь подписать договор. Тогда со своим злейшим врагом он будет разговаривать как победитель.

Книга шестая

Бывают такие зрелища, на которые не наглядишься никогда. Надо было только подождать несколько минут, и через окно в боковой стене солнечный луч попал в алтарь. Полоска света, принесенная прелестью чудного майского утра, ласково погладила щеку распятого Христа над перекрестьем трансепта. Каждый раз, как только выдавался случай, архиепископ Реймский старался в этот утренний час прийти в храм. С необычайным чувством восторга Эрве присутствовал при пробуждении Господа — всякий день одним и тем же, но всякий раз новым.

Когда свершилось это маленькое ежедневное чудо, он пошел в ризницу, где повар уже постарался солидно загрузить его на грядущий день. Архиепископ был вовсе не из тех, кто питается одной духовной пищей: он любил предаться греху чревоугодия, и о его непомерном обжорстве было, говорят, известно даже в римских дворцах и храмах. Когда прелат увидал, какой пир ему приготовлен, лицо его просияло: куриные ножки, запеченные с красными яблоками, овсяная каша, ржаной хлеб, мед с пасеки аббатства, твердый сыр, вино из епископского виноградника: все, что нужно для хорошего настроения.

Еще больше он был доволен потому, что пока можно было вовсе не думать о назначенной встрече с королем.

Король с архиепископом, надо сказать, никогда не питали друг к другу особой симпатии, но с течением времени чувство холодного равнодушия перешло в явную неприязнь. Бароны Карла все больше и больше оспаривали его власть. Много было таких, которые упрекали его в нехватке твердости, в том, что он слишком поддавался своим прихотям, а не вел, как должно, дела государства.

Архиепископ Эрве впился зубами во вторую куриную ножку, а в голове его крепли обвинения государю. Ведь в конце концов в жизни всему свое время: ино время делу, ино потехе. И раз сам король этого не понимает, как же семье его не стать лишь тенью того, чем она была когда-то? Архиепископ вздохнул, обмакнул хлеб в меду и подумал о том, как царствовал Карл — великий император, который добился коронования в Риме, который своим величием и славой наполнил землю, долго изнывавшую от анархии и нужды, поклонявшуюся ложным кумирам. Зачем же благородная, чистая кровь Карла Великого так быстро испортилась у его потомков? Слабый Карл III был только бледной тенью своего предка, и прелат знал наперед: необычная встреча, о которой просил его король, даст лишь новое доказательство его слабосилия.

Архиепископ узнал шаги своего служки Мартина: только он так небрежно и быстро ходил по храму, шаркая сандалиями по полу. И он действительно вошел в ризницу — с такой перевернутой физиономией, как будто сейчас в королевстве случилось что-то невероятно страшное. Это тоже была черта характера юноши: он вечно паниковал по самым пустяковым поводам.

— Ваше преосвященство, — насилу выговорил Мартин, — король прие… пожаловал.

Эрве, конечно, при служке ни слова не сказал, но лицо выдало, как ему это неприятно. Разговор уже начинался плохо: королю не хватило деликатности даже дать ему спокойно поесть. Прелат утер рот, встал и, как полагалось по обычаю, пошел встретить гостя.

Короля сопровождали два стражника — им Карл велел остаться в церковном дворе. Он оставил им своего коня, а сам пошел навстречу архиепископу. Тот ждал его на верхней из десяти мраморных ступеней. Король улыбался, а прелат думал: понятно, за чем он приехал.

Чтобы свидание не слишком бросалось в глаза, как оно и следовало, архиепископ выбрал залу для ученых занятий и хранения книг. Комната была невелика, но в ней находилось большое окно, через которое лился мирный свет предполу-денных часов. Посредине стоял большой дубовый пюпитр для монаха-переписчюса, который каждый день прилежно трудился за ним. Карл сел на скамью, прелат предпочел стоять. Человек тонкий и наблюдательный, он давно заметил, что, готовясь к спору, который может оказаться острым, всегда лучше заранее быть выше хоть в чем-то — хотя бы в самой малости.

— Мессир архиепископ, — начал король, не переставая улыбаться, — я прибыл к вам объявить большую добрую новость. В полном согласии с баронами и со всем королевским советом мы решили заключить с викингами мир.

— Мир? — удивился Эрве. — А каким образом? Дорого заплатив им, чтобы они ушли, как поступил ваш покойный дед?

— Нет, — возразил Карл, не теряя спокойствия. — На сей раз, мы уладим дело надолго и предложим им такой договор, от которого они никак не смогут отказаться.

До архиепископа уже доносились вести о переговорах, но о чем в точности трактовалось, он не знал, а потому с большим скепсисом относился к их перспективам.

— Просветите меня, государь, — попросил он. — Мы только что одержали победу при нашем добром городе Шартре. Наш славный епископ Гантсльм смирил орды язычников, жаждавших крови. Не время нам склонять выю, кажется мне.

— Эта победа — лишь передышка, — ответил Карл, насупившись, чтобы дать больше веса своим словам. — Впрочем, все мы знаем, что уже многие люди Севера поселились в нашем королевстве. И мы решили дозволить им жить на этой земле, чтобы она стала их землей — Нормандией, землей людей Севера. Взамен же они обяжутся отражать своих собратьев, если те нападут на земли Франции.

Архиепископ Реймский сел на свое деревянное кресло с резной спилкой в форме башенки. Он молитвенно сложил руки и недоверчиво, скептически поглядел на короля.

— Государь, — произнес Эрве кротко, словно желая, чтобы ему заново объяснили услышанные только что слова — Если я верно проник в смысл ваших слов, вы собираетесь отдать часть своего королевства варварам. Язычникам, которые сами отрицают, что пребывают в любви Господа нашею Иисуса Христа. Я полагаю, вы сами всерьез не думаете того, что сказали.

Карл ожидал этого возражения, но все равно чувствовал себя неловко. Что он мог ответить, когда и так уже с превеликим трудом поддерживал иллюзию, будто это он повел переговоры с викингами, а не Рольф Пешеход диктовал ему свою волю? Какой компромисс мог он предложить, с одной стороны, этим варварам, с другой — непреклонной Церкви? Монарх, как часто с ним бывало на охоте, когда он чуял, что по его следу гонится осмелевший волк, предпочел пришпорить коня и поскакать вперед.

— Ваше преосвященство, — ответил он, притворяясь, будто это и так ясно, — чтобы остаться в земле франков, люди Севера будут обязаны обратиться в христианство, от-рицаясь от язычества и всякого идолопоклонства.

Архиепископ был доволен: его способ давления принес плоды. Он в очередной раз убедился, как слаб человек. Ради этого не жалко было даже завтрака, скомканного преждевременным приездом монарха.

— Так-то лучше, — проговорил он с облегчением. — Не стоит и говорить, что наши Божьи пастыри поведут сих заблудших овец в стадо Господне. В прошлом мы, по образцу предшественника нашего приснопамятного Фулька, много раз отказывались обращать варваров, на сей же раз готовы раскрыть им объятия и принять благосклонно.

Карл встал и поклонился прелату. Из храма он вышел в дурном настроении. Зачем он принял предложение маркиза Нейстрии? Как выпутается теперь из неловкого по-ложеігая, в которое поставил его прелат? Он прошел через всю церковь и вышел на паперть, где ждали его стражники. Не говоря ни слова, они поскакали во весь опор по дороге к лесу, лежавшему вблизи от Божьего храма.

Во главе своего маленького отряда король подскакал к озерку, поросшему цветущими кустами. Приезд монарха спугнул жившего на озерке журавля. Один из воинов, сопровождавших короля, вынул боевой рог и три раза коротко дунул в него. Всего лишь через миг густая листва кустарника тихонько зашуршала Явилась госпожа Женевьева — она вышла довольно изящно, однако король был не в том духе, чтобы любоваться подробностями такого рода. Молодая дама присела в безупречном реверансе, нимало не заботясь о том, что в столь буколической обстановке этот жест может показаться неуместным.

— Госпожа Женевьева, — холодно проговорил король, — я велел позвать вас в это место затем, чтобы сказать вам: мы решили принять условия договора. Земля в низовьях Сены отныне отходит людям Севера Но при том они должны будут дать нам две клятвы: во-первых, обязаться оборонять нас от новых набегов викингов, а во-вторых, они обязуются отречься от своей древней языческой веры и принять единую веру истинную — веру Христову.

Женевьева явилась не затем, чтобы обсуждать королевские слова. Она была всего лишь вестницей, которая писала историю на свой смиренный манер. И все же она, заслышав предложения короля Карла, вздрогнула и подумала про себя: этого Рольф не примет.

Книга седьмая

Много лет назад, разграбив Байё, Рольф взял много людей в плен. Среди них была красивая девушка, которая отзывалась на милое имя Пота. Узнав, что она — не кто иная, как дочь сеньора Беренгера, графа Бессенского, владевшего окрестностями Байё, норманнский вождь еще пристальнее присмотрелся к ней.

Совершенно очевидно, что на решение викинга взять Поту в жены повлияла ее принадлежность к высшей франкской аристократии, но и без любви в этом союзе не обошлось. С течением времени Пота научилась преодолевать удары судьбы и стоять на своем даже тогда, когда дули противные ветры. Соединившись с Рольфом, она избрала новое поле деятельности и решилась оставаться верной супругу до смерти.

С тех пор когда Рольф покидал страну франков и отправлялся в Англию, Пота, само собой, следовала за ним. В этой далекой земле — «за морем» — она и родила того, кто стал предметом ее величайшей гордости: бравого крепыша по имени Вильгельм.

Его рождение пуще прежнего скрепило узы между супругами. И все же Пота не могла остановить течение времени, а тем более удержать чувства своего мужа в клетке его сердца. Как и положено супруге вождя, Поте пришлось научиться закрывать глаза на измены Рольфа. Да и чего было ей бояться? Ни одна из женщин, побывавших на ложе ее супруга, не могла соперничать с ней, а главное — ни одна не дерзнула бы оспорить ее положение.

Появление стройной Фрейи нарушило молчаливое соглашение между супругами. Пота с первой же встречи почуяла, что женщина, которую Рольф взял под крылышко на сей раз, не из тех, с кем мужчины без труда получают удовольствие, а назавтра забывают про них. Видно было, что у красавицы Фрейи была необычайная история, что в глубине души у нее такие трещины, которые делают ее и немощной, и, как ни странно, очень сильной. Что у нее в жизни столько ран и побед, которые сделали эту женщину то обворожительной, то очень трогательной.

Рольф делил с ней, чего не бывало ни с одной из его мимолетных любовниц, свои заботы вождя, так что сделал ее своей самой близкой советницей. Пота ощущала жгучую ревность и вместе с тем страх, как бы соперница окончательно не заняла ее место в сердце супруга. Чем дальше, тем больше она обдумывала, каким бы образом удалить Фрейю из окружения вождя, но так и не посмела перейти к делу. Фрейя заняла в жизни Ролл она до того важное место, что даже его супруге было небезопасно противостоять ей. С тех пор ей оставалось только терпеть и поджидать, как кошка стережет малейшую оплошность мышки, чтобы ее схватить.

Высокородная Пота всегда презирала Скирнира Рыжего. Она терпеть не могла его неотесанность и то, как грубо он обходился со всеми женщинами, которые появлялись в его жизни. Куда уж больше: рассказывали, будто одну несчастную он изрубил топором за то, что она отказала ему. Пота не знала, правдива ли эта страшная история, но Скирнир, во всяком случае, никогда не пытался пресечь эти слухи. Значит, он считал, что этим можно гордиться.

Но в тот день Пота не закрыла дверь перед тем, кого прежде считала злейшим своим врагом. Рольф никогда не посвящал ее в тайны искусства политики, но ей хватало чутья и самой понимать, что приходится, если требует необходимость, заключать самые противоестественные союзы.

Скирнир вошел в шатер Поты и приветствовал ее с вовсе не привычным для себя почтением. Жена вождя посмотрела на него совершенно бесстрастно: переламывать себя она не собиралась. Да она и всегда была из тех, кому не удается скрывать свои чувства.

— Говори, Скирнир, — произнесла она высокомерно. — Раз ты пришел со мной говорить, значит, имеешь нужду.

— Пота, — без околичностей начал Скирнир, — ты должна не дать Рольфу совершить непоправимое. Наш вождь собирается заключить мирный договор с франками.

— Я знаю, — ответила она. — Это превосходная весть для нашего народа — или ты не согласен?

Скирнир огляделся кругом, чтоб убедиться, что их никто не слышит, и продолжил тем же заговорщическим тоном:

— Раскрой глаза, Пота… Коварная Фрейя кружит ему голову, и он уже готов принять два неприемлемых предложения короля франков. Наши враги требуют от нас обещания обратить оружие против наших братьев, которые нападут на их королевство, а главное — обязательства принять христианство.

Пота посмотрела на сурового Скирнира удивленно и чуть не смеясь:

— Наши братья, как ты их называешь, всегда без зазрения совести нападали на нас. Ничего особенно нового в твоем рассказе я не вижу. А что до христианства, его уже многие исповедуют, кто тайно, а кто и явно. Тебе должно быть известно, что и я сама осталась верна Господу Иисусу Христу. Ты знаешь, какому Богу я поклоняюсь, но обращаешься за помощью к женщине, которую презираешь… Должно быть, ты очень слаб, коли дошел до такой крайности!

— Ничего теперь не значат раздоры, которые прежде разделяли нас, Пота, — возразил Скирнир убежденным голосом, который больше походил на его обычную манеру разговора. — Моя забота — лишь о нашем народе и о почитании наших богов. Ты с бешенством думаешь о коварной Фрейе. Значит, интересы у нас общие. Сделай милость, убеди Рол-лона отказаться от этого договора.

— Роллон меня не слушает, ты это знаешь не хуже моего… — проговорила она утомленно.

Скирнир все не признавал себя побежденным. Как опытный охотник 3£ людьми, он знал, что никто в бою не бьется так, как раненый воин. Пота сейчас была подранена и могла теперь только отбиваться. Викинг поправил плащ, готовясь выйти из шатра, но прежде шагнул в сторону жены вождя и еле слышно сказал:

— Убеди его, что Фрейя предательница. Дай ему этот листок: в нем доказательство, что королю Карлу только одно и нужно: лишить нас Божьего Молота.

— Должно быть, фальшивое доказательство?

— Нет, самое неопровержимое, а если его предъявишь ты, оно будет иметь еще больше силы.

Когда Скирнир вышел, Пота какое-то время еще постояла в нерешительности с листом пергамена в руке. Она все ненавидела в этом человеке, и их краткая встреча лишь подкрепила ее чувства. Но в глубине души ей было не по себе: викингу удалось пробудить в ней гордость брошенной, преданной жены. Прошло несколько секунд, и мысли в ее голове закипели. Она вспомнила, как люди Севера напали на город Байе, как перепугалась ее мать, в каком отчаянье был отец, неспособный сдержать их натиск. Она услышала стоны своих братьев, павших под мечами. Почувствовала боль в запястьях, скованных железами. По ее щеке медленно скатилась слеза. Покорившись судьбе, она склонила голову и посмотрела на документ, который держала в руках. Потом начала его читать.

Книга восьмая

С тех пор как лагерь викингов разместился в этих местах, центром всей жизни народа Рольфа Пешехода стала большая поляна, поросшая высокими травами. Пиры, сражения и сходки сменяли друг друга без остановки днем и ночью. Пространство было обширное и хорошо тем, что давало людям Севера вовремя заметить возможное нападение врагов. Как истинные сыны моря, викинги привыкли смотреть вдаль. Больше всего они боялись попасть в какую-нибудь нежданную мышеловку.

В этот час под конец долгого дня солнце только что скрылось за верхушками деревьев. Три человека, ждавшие у большой кучи хвороста, тотчас вскочили. Один взял дымящуюся палку и концом ее зажег костер. Два других викинга подтащили испуганную молодую лань. На шее нежного животного была туго затянута веревка. Лань скакала и билась, пытаясь вырваться из петли, но тщетно. Еще во много раз сильнее перепугалась и с отчаянной силой забилась она, завидев огонь. Но сопротивление было бесполезно и нелепо: судьба ее была решена

В этот самый момент подошел Рольф. Он был одет в синий плащ; его сопровождали самые верные воина, и смех их нарушил торжественность, царившую прежде на поляне, освещенной пламенем костра. Роллон сделал еще несколько шагов вместе со спутниками, потом поднял руку и велел им замолчать. Вождь вынул меч из ножен и подошел к лани. На мгновение поднес руку к Молоту Тора, висевшему на шее, и поднял меч в сторону луны, мирный свет которой начинал освещать эту сцену.

— Тор, Один и все боги Асгарда да подадут нам помощь в грядущих боях! Да принесут нам силу и отвагу, богатство и долголетие!

Когда Рольф произнес эти завораживающие слова, все воины его тоже достали мечи и наставили их остриями в небо. Из сотни грудей вылетел троекратный могучий клич: «Рааа! Рааа! Рааа!».

Дальше все произошло быстро. Рольф, крепко держа меч, бросил взгляд на лань; та уже утомилась и больше не выбивалась. Викинг ударил мечом по шее и отрубил голову с одного раза. Удар был что надо — такой стремительный, что большинство присутствующих едва успело его углядеть. Рольф сделал шаг вперед и подобрал голову лани, лежавшую на земле в луже теплой крови. Он поднял ее за одно ухо. Взял обеими руками и бросил в костер, трещавший среди спустившейся ночи. Люди Рольфа снова испустили троекратный ритуальный клич, а потом кинулись к туше животного. Одни мочили свои мечи в крови, а другие отрывали ломти сырого мяса и с аппетитом жевали их. Рольф не хотел оставаться в стороне: он тоже начал отрезать себе кусок от брюха лани.

Его прервал слуга, с которым явился какой-то человек в длинной красной одежде.

— Вождь, этот человек желает с тобой говорить, — сказал слуга с сомнением в голосе. — Он называет себя посланником франкского короля Карла.

Рольф улыбнулся. Он не ожидал такого посещения в день жертвоприношения. Он подумал: боги, должно быть, большие шутники, раз проделывают подобные штуки. Кивком головы он дал понять слуге, что согласен на встречу. Человек в длинном плаще сделал шаг вперед, чтобы представиться. Как только его лицо осветилось светом костра, вождь викингов сразу же его признал.

— Мы уже знакомы, Рольф, — сказал тот дружелюбно. — Я Франкон, епископ Руанский. Благодарю, что принял меня при таких… как бы сказать… обстоятельствах.

— Верно, — расхохотался викинг, — я не ожидал встретить тебя в самый миг жертвоприношения. Но я думаю, ты достаточно знаком с обычаями моего народа и не такой человек, чтобы гнушаться ими.

Епископ не без тревоги взглянул на костер, где догорала голова лани. Посмотрел и на высокий деревянный столб с узлом Одина, стоявший в стороне.

— И об этом тоже я желал бы говорить с тобой, — ответил он. — Король франков поручил мне передать тебе его условия, чтобы заключить вечный мир между нашими народами.

— Что ж, говори! — нетерпеливо торопил его Рольф.

Франкон и не рассчитывал, что его будут принимать в замке, но не думал, что выполнять свою миссию ему придется на погруженной во мрак поляне посреди леса. Однако он уже хорошо знал, что с повелениями Рольфа спорить не приходится, и покорился добровольно. Вождь викингов отвел его немного в сторону от костра и от своих людей, которые уже начали бепорядочную пирушку, наполняя роги хмельным медом. Рольф сел на деревянную колоду и пригласил Франкона сесть на другую. Епископ вежливо отклонил это предложение и без предисловий перешел к тому, с чем был послан:

— Король Карл распорядился отдать тебе обширные земли от реки Андель до моря. Ты можешь поселится там со своим народом и мудро управлять им. Взамен вы станете вассалами короля Карла и обяжетесь защищать эти земли от новых набегов норманнов. Кроме того, по совету архиепископа Эрве Реймсского, король требует, чтобы весь твой народ обратился в истинную веру Христову и апостольскую.

Рольф погладил себе бороду. Лицо его при этом не выразило никакого чувства: ни приятного, ни неприятного.

— Твое предложение похоже на то, что нам уже известно, — ответил он. — Но у нас есть другие пожелания. Мы хотим всю землю от Эпты до моря. Но ты знаешь не хуже, чем я, что после всех набегов и сражений область эта разорена и нага. Поэтому мы требуем еще землю для добычи, чтобы наш народ мог жить. Эти условия последние и торгу не подлежат.

— Как… — пробормотал королевский посланец. — Как ты смеешь предлагать другие условия королю франков? Славному наследнику Великого Карла?

Рольф хлопнул в ладоши, чтобы ему поднесли рог с медом: от жаркого разговора ему захотелось пить.

— Как я смею спорить? — спросил он с усмешкой. — Да потому и смею, что твой король — всего лишь маленький потомок Великого Карла. Его королевство дает течь со всех сторон, как плохо просмоленный перед боем драккар. Это Карл в нас нуждается — поэтому справедливо, что мы будем ставить условия.

Франкона пробрала дрожь: ночь была не по сезону холодная. Он подобрал длинный плащ и недружелюбно ответил своему непреклонному собеседнику:

— Будь так. Я передам твои слова моему королю, а также архиепископу.

Епископ поклонился Рольфу и пошел прочь. Через несколько шагов он обернулся и сказал:

— При всем при том, условие крещения остается непременным. Бог с тобой да будет, Рольф. Единый Бог — наш Господь.

Рольф глядел вслед прелату, уходившему с поляны. Пламя костра поднималось высоко в небо. Люди Севера гуляли, наполняя рог за рогом меда. Один из воинов схватил служанку; та выбивалась, как пойманная лань. Девушка царапала воину лицо, но тот не желал отпустить добычу. Товарищи хохотали, указывая на длинные кровавые полосы у него на лице, и мяукали по-кошачьи.

Книга девятая

Пота всю ночь мучилась бессонницей. Тяжкие вопросы приходили ей в голову, но ответов она не знала. Она решила поговорить с ним, как только взошло солнце. Страж перед палаткой имел смущенный вид — Пота догадалась, что ее посещение нежеланно. Тем не менее не могло быть и речи, чтобы она отказалась от принятого решения. Страж неловко пытался преградить ей путь в палатку, и она властно сказала:

— Пропусти меня! Или ты забыл, кто я? Я супруга твоего вождя!

Воин, явно непривычный к таким ситуациям, пролепетал в ответ:

— Так ведь мне велено никого не пускать в шатер… ни под каким видом…

В этот самый миг завеса шатра поднялась и вышла Фрейя. Она и не подумала опустить глаза, проходя мимо Поты, но сперва почтительно поклонилась, а потом уже на нее посмотрела. Во взгляде ее не было ни искорки вызова, ни малейшего следа высокомерия. Фрейя знала место, которое занимала в жизни Рольфа с его бурлящей кровью; ей было известно и все хорошее, и все дурное в этой жизни. Ночь, которую она провела с любимым, была прекрасной и жаркой, но женой вождя она не была. Пота к сопернице не обратила ни слова, но никак нельзя решить, почему: из ненависти или просто потому, что ей было нечего сказать.

Когда Рольф увидел вошедшую супругу, он был занят чтением какого-то документа. Он поднял голову и привычно улыбнулся, как всегда, видя Поту наедине. Та поправила прическу, но этот женский жест был вовсе не к тому, чтобы соблазнить Рольфа. Наоборот: когда она заговорила с мужем, в ее голосе было много суровости.

— Рольф, — начала она многозначительно. — Вокруг тебя есть люди, которые тебе желают зла. Несколько мужичин, а главное… главное, одна женщина.

Рольф свернул свиток, который держал в руках, и пристально поглядел жене прямо в глаза. Он подумал: несмотря на все протекшие годы, она нисколько не утратила обаяния. И эта женщина дала ему лучшего из его сыновей — того, кто когда-то станет его наследником под именем Вильгельм. Как раз сегодня вождь викингов решил именно ему завещать ту прекрасную франкскую землю, которую он вот-вот окончательно завоюет.

— Одна женщина, сказала ты? — ответил он. — Подумай прежде, чем продолжать: бывают слова, о которых потом сильно жалеют, но сказанного уже не воротишь.

Пота почувствовала, что силы ее покидают. Мучительный холод пробежал по ней, и она, упав на колени, разрыдалась. Рольф ласково поднял ее и прижал к себе. В отчаянье Пота впитывала каждое мгновенье этих объятий; она желала бы, чтобы они никогда не разжались. Дыхание мужа нежно согревало ей плечи и шею.

— Не плачь, — прошептал Рольф. — Только не ошибись с союзниками. Жена вождя должна их выбирать, как на поле битвы. Малейшая ошибка может стать роковой.

Последние слова викинга можно было понять как почти неприкрытую угрозу, но Пота ее не почувствовала. Она еще теснее прижалась к нему, чтобы каждая частица ее тела точь-в-точь совпала с каждой малой точкой тела супруга. Она все решила — она его не предаст.

— Берегись, Рольф, — решилась она выговорить наконец. — Много их — желающих тебе зла. Они не простят тебе, что ты откажешься от норманнских богов за несколько арпанов земли.

Рольф облегченно вздохнул. Он тотчас отступил от Поты, и она вновь почуяла прежний холод. Викинг посмотрел на нее, как отец, радующийся, что сын его решил идти по правому пути.

— Я ценю твой поступок, — сказал Рольф. — Я очень боялся, что ты скажешь: ведь я же знаю, что обо мне говорят. Я знаю, чего сумасбродный Скирнир хотел от тебя, и знаю, чего тебе стоит не обвинить Фрейю. Через несколько дней мы подпишем договор с королем Карлом. Это будет большая победа для людей нашей крови. Но прежде я хочу собрать всех виднейших людей от народа, чтобы объявить им о моем решении.

Как Рольф Пешеход сказал, так он и сделал. Под вечер он собрал два десятка самых влиятельных из числа своих воинов. На верность некоторых из них он мог положиться, но про других знал, что им доверять не приходится. Прежде всего надо было считаться со Скирниром Рыжим, который, само собой, тоже был приглашен на собрание. Чтобы дать понять родичу, что его происки не остались втайне, Рольф, когда он вошел в шатер, отвел его в сторонку и прошептал на ухо слова, от которых рыжий великан лишился дара речи.

— Я хотел благодарить тебя, Скирнир, — сказал вождь совершенно серьезно. — Благодаря тебе я убедился, что моя жена мне верна. Поверь, я еще смогу тебя отблагодарить.

Скирнир понял иронию своего родича и затем во весь вечер уже не раскрывал рта.

— Товарищи мои! — начал Рольф. — Я собрал вас, чтобы объявить вам о моем решении. Я подпишу с королем Карлом священный договор, по которому Франция уступит нам епископства Руана, Эврё и Лизьё. Эта земля, что простирается от Эпты до моря, будет носить имя Норманнии — земли людей Севера.

Рольф немного переждал. На большинстве лиц засияли широкие улыбки. Но вождь знал, что дальнейшее, пожалуй, встретят не так хорошо.

— Взамен, — продолжал он, — мы обязуемся не нападать на французские войска и защищать наши земли от вторжений других народов Севера. Кроме того, мы получим землю, чтобы брать себе добычу, — Бретань.

Рольф опять сделал паузу как раз тогда, когда все ждали, что он сейчас заговорит о том, чего все боялись. Он опять оглядел членов собрания и продолжил речь:

— Мы обязуемся также принять веру этой земли — веру в Христа. Это наше обещание — непременное условие, чтобы нам уступили землю Норманнии.

На сей раз среди знатных норманнов послышался шум. Это движение было ничуть не похоже на поддержку слов вождя. Рольф хорошо знал своих воинов. Он закончил речь, чуть приметно понизив голос:

— Однако никто не может требовать от человека отречься от своей веры. Мы почитаем многих богов. Может быть, они мирно уживутся и с тем, кому теперь нам велят поклониться. Каждый сам рассудит, как он сможет остаться верен богам наших предков и приспособиться к обычаям своей новой земли.

Лис… Чудовищно хитрый лис — вот какой образ тотчас возник в уме Скирнира, когда он выслушал своего родича. Он кинул кость французам, не требуя невозможного от своего народа. Как говорит норманнская пословица, этот черт в человеческом облике оставил довольными и рыбу, и рыбака. Перед его хитростью оставалось только склонить голову. До поры до времени.

Книга десятая

Никогда еще городок Сен-Клер-на-Эпте не видал такого блеска. Несколько дней назад двор французского короля прибыл сюда и занял все поместья, фермы и жилые дома в округе. Флигель маленького местного замка убрали для приема государя. Королевские войска зорко следили за тем, чтобы в округе не оставалось бродяг и разбойников, которыми кишели эти места.

Кое-кто из деревенских жителей, услышав, что придут люди Севера, перепугался и решил бежать, бросив дома и щедрые, залитые в эту пору водой, луга. Городок наполнился недовольными дурным ночлегом вельможами, угрюмыми солдатами и церковниками из других епархий. Его стало не узнать.

Викинги появились перед Сен-Клером накануне подписания договора. Роллон постарался, чтобы его войско выглядело такой же свитой важного франкского сеньора, как и у всех прочих. Те, кто боялся увидеть страшную орду людей с топорами в рогатых касках, перевели дух. Сразу было видно, что норманны облачились в одежды для новой жизни.

Настал долгожданный день, и люди Севера увидели предзнаменование в стае воронов, с карканьем летавшей вокруг крыш домов и церковной колокольни. Но зачем явились птицы Одина: благословить или осудить предстоящий договор? Каждый толковал знак богов по-своему.

Церемония вассальной присяги должна была поразить воображение. Карл III уселся на деревянном помосте под бархатным навесом с королевскими гербами. Вокруг него стояли первые лица двора и духовенства. Роберт Нейстрийский, стоявший у истока переговоров, с трудом скрывал радость, а Эрве, архиепископ Реймсский, стоял с бесстрастным лицом. Королю Карлу было, кажется, не по себе. Как обычно, он не был уверен в своих решениях и боялся, как бы враги не нашли в них нового повода поднять на него оружие.

Служитель возвестил о прибытии Рольфа. Викинг подошел к помосту один. На нем была одежда знатного человека: длинный красный суконный плащ, перетянутый кожаным поясом, на котором висел кинжал с рукояткой в виде дракона.

Вождь подошел к Карлу и вложил свои руки в его ладони в знак дружбы и покорности. Через этот символический жест Рольф Пешеход фактически становился вассалом монарха. В обмен на обет верности от норманна Карл объявил, что отдает ему все земли между Эптой и морем. К этому он прибавил, что в Бретани Рольф может брать пропитание для своего народа. Притом он дал ему имя Роллон, под которым вождь вошел в большую семью франков и христиан.

Когда обоюдные обязательства были официально подтверждены, слово взял Роберт Нейстрийский. Обычай велел, чтобы новый вассал французского короля целовал ногу своего государя. В лагере викингов никто не ожидал такого требования, и смятение вышло немалым. Как вождь народа Севера может так унизиться перед неприятелем? Это невозможно! Рольф Пешеход ничем не выдал своего недовольства. Он обернулся к своим людям и произнес:

— Скирнир Рыжий! Даю тебе честь вместо меня совершить это деяние.

Великан побледнел. Ему и так нестерпимо было присутствовать на такой церемонии, а теперь родич требует от него поцеловать ногу врага! Гордый викинг сделал вид, что ничего не слышал. Рольф посмотрел на него так властно, как позволяло его положение, но тот, видимо, все не мог решиться уступить.

— Чего ты ждешь, Скирнир? — крикнул Роллон. — Повинуйся! Не забывай: тебе приказывает твой господин — герцог Нормандский!

Скирнир побагровел от ярости и плюнул на землю. Он подошел к королевскому помосту и поднялся к королевскому месту. Как ни пытался держаться Карл, он чувствовал себя еще хуже, чем викинг. Тот не пожелал склониться, чтобы исполнить ритуальный жест, а схватил короля за ногу и поднес ее к своим губам. Не ожидавший такого, Карл потерял равновесие и грохнулся навзничь. Король Франции, лежащий на спине, выглядел дико; никто не знал, как тут быть. Лишь Роберт Нейстрийский тотчас же поднял государя и перед всем смущенным собранием с юмором похвалил новых союзников за пылкость. Неловкость разрешилась в шутку, и все расхохотались. Карл, плохо понимавший, как ему быть, последовал примеру прочих, стараясь показать, что вовсе не разгневан случившимся, а веселится вместе со всеми.

Было условлено, что епископ Франкон окрестит Рольфа, а Роберт Нейстрийский станет его восприемником. Новый герцог Нормандский, которого король уже прозвал Рол-лоном, получил христианское имя Роберт, и вместе с ним был крещен весь его народ. Тогда вождь викингов, ставший франкским сеньором, спросил, каковы главные церкви на его земле. Епископ назвал ему прежде всего соборы в Руане, Байё и Эврё, а затем также аббатства Мон-Сен-Мишель, Жюмьеж, Сент-Уан в Руане и Сен-Дени. Рольф обещал одарить их все, уступив часть полученных им только что земель. Викинги подивились такому обету, а Роберт Нейстрийский не смог сдержать улыбки. Решительно этот дьявол был очень одаренным политиком для такого сурового воина! Фрейя, затерявшаяся в толпе, тоже улыбалась, но по другой причине. Она чувствовала, что теперь ей наконец удалось соединить в одно два сердца, бившихся в ее груди: она могла оставаться верной Франции и преданной норманнам, не изменяя ни тому, ни другому лагерю. Наконец, Пота горделиво выступала рядом с супругом. В этот день она также хотела собрать плоды понесенных ею жертв. Она сделала выбор, осталась верна мужу, и когда-нибудь ее сын станет новым хозяином этих земель.

Наконец король встал и протянул руку в сторону архиепископа Реймсского. Тот подал ему тяжелый золотой крест, усеянный драгоценными камнями. Карл III торжественно подал его Роллону:

— Да последует за сим крестом твое сердце, и весь народ норманнский да идет путем Христовым! Понеси его в норманнскую землю и почитай превыше всего. Забудь своих прежних кумиров, ибо един есть Бог, пославший Сына Своего на землю во искупление грехов.

Рольф взял в руки крест, обернулся к народу и поднял крест к небу точно так же, как несколько недель назад воздымал к небу свой меч у костра. Викинги, до тех пор державшиеся крайне сдержанно, выплеснули свою радость:

— Рааа! Рааа! Рааа!

Рольф поцеловал крест. Он стал первым владетелем в крещеной земле Норманнии. По условиям договора, он становился верным вассалом французского короля, но Роллон решил править своим герцогством по-своему, чтобы она стала независимой и процветающей. Во имя того Бога, которого он принял, и тех богов, от которых не отрекся в сердце своем.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 11

Было очевидно, что с концом рукописи еще не оканчивалась вся эта история. Что же стало с Роллоном, когда он венчался герцогской короной Нормандии?

Поглощенный чтением, Шторман абсолютно не представлял себе, который час. Железная дисциплина, которой подчинялась вся жизнь Вевельсбурга, каждый вечер погружала замок в полнейшую тишину. Здесь, среди этих стен, ночь, как нигде, казалась лакуной, изъятой из времени. Офицер переворачивал страницы рукописи так жадно, словно читал детективный роман, и торопился как можно скорее решить загадку расследования, узнать имя убийцы. Куда клонил Харальдсен? Какие тайны Роллона удалось ему разгадать? А главное — ще конец этой саги, если, конечно, он уже написан?

Непривычный шорох в коридоре вдруг оторвал его от чтения. Шторман вскочил и схватил револьвер. Он тихо направился к двери комнаты, которая, согласно уставу, не была заперта на ключ, уставился взглядом на ручку двери, как на врага перед схваткой. Он уже собрался взяться за нее, как вдруг ручка стала тихонько поворачиваться. Шторман одной рукой крепко сжал револьвер, а другой резко отворил дверь. Он направил ствол в лицо ночному гостю, но так же стремительно и опустил оружие.

— Герр Зиверс! — воскликнул он смущенно. — Я… никак не мог подумать…

— Оставим это. Говорите тихо, — ответил начальник Аненербе и оттолкнул Штормана. — Вы что, решили разбудить весь Вевельсбург?

Оберштурмбаннфюрер, страшно недовольный тем, что подчиненный держал его на мушке, вошел в комнату, подошел к столику, за которым имел обыкновение работать Шторман, и сел на один из двух стульев. Он устало провел рукой по лицу и на несколько секунд застыл в неподвижности.

— Чем могу служить, господин генеральный секретарь? — спросил Шторман, явно все больше приходя в замешательство.

— Прежде всего, сядьте, — проговорил старший офицер. — А потом слушайте меня.

Шторман повиновался, довольный, что получил наконец приказ. Он принадлежал к тем людям, которые, согласно с законами природы, полагают, что главное в жизни — послушание. Как истинный эсэсовец, он знал, что роль подчиненного — исполнять приказы начальства, никогда не стараясь их понять или объяснить, а тем более прекословить.

— Шторман, — начал Зиверс, — время торопит. Скоро все, что у нас есть, может рухнуть.

С этими словами генеральный секретарь опрокинул медное пресс-папье с ручкой в виде свастики, украшавшее стол Штормана. Оно ничего не стоило, но было довольно тяжелым и, упав со стопки бумаг на деревянный стол, глухо стукнуло. Штормана удивил такой странный поступок: он вовсе не привык, чтобы офицер СС так непочтительно обходился с символом партии и рейха, — но не позволил себе никаких замечаний.

— Видите ли, — продолжал Зиверс, устанавливая предмет со свастикой обратно на бумагах, — не один я полагаю, что рейх находится в страшной опасности. Эти угрозы могут погубить нашу мечту, которой мы поклялись верно и честно служить. Объявив войну всем своим соседям, открыв два фронта, наш фюрер, быть может… как бы сказать… имел свои представления о наших силах. Но эти стратегические соображения я оставлю военным: они лучше меня в состоянии о них судить. Зато Германия страдает от других опасностей, более коварных и потаенных. К сожалению, их видят немногие. Мы непрестанно преследуем врагов, и я должен признать, что мы все эффективнее ставим на место низшие расы. Но мы забываем сражаться с самым страшным врагом, противостоящим нам, который стремится увести нас с пути нашей судьбы.

Зиверс резко оборвал себя, и Шторман ощутил то же болезненное чувство, что было у него за несколько минут до того, когда он сидел один в своей комнате. Он не мог выдержать этого молчания наедине, никак не мог его не нарушить:

— О каком враге вы говорите, герр Зиверс?

— О нас самих! — глухо произнес оберштурмбаннфю-рер. — Вот наш самый неумолимый враг. Он один способен поколебать нас на том славном пути, на который мы вступили.

Начальник Аненербе встал, словно ему нужно было набраться сил. Он уставился на портрет Гитлера в простой коричневой деревянной рамочке. Он смотрел, и в его глазах не отражалось никакого чувства к фюреру. Боялся он? благоговел? ненавидел? восхищался? Невозможно было сказать.

— Люди не вечны, Шторман, — продолжил Зиверс. — Но их идеи вечны. Сегодня мы должны действовать четко и бет промедлений. Нам в Аненербе прекрасно известно, что разум отвечает не на все вопросы. Слишком долго наша дорогая Европа страдает в тисках рационального образа мыслей нескольких французских философов-вырожденцев и мазохистского мистицизма приверженцев семитской религии. Мы знаем: корни нашего народа не там. Они глубоко в той земле, на которой мы родились. Мы должны копать все глубже и глубже, чтобы обнаружить их и суметь ими воспользоваться.

В первый раз, войдя в комнатку Штормана, Вольфрам Зиверс взглянул на него. Он заметил, что в панцире готового к повиновению члена СС прятался растерянный человек, который не понимал, чего начальник ожидает от него. Пришла пора объясниться.

— Мы в СС знаем, как выиграть эту войну и дать рейху тысячелетнее господство, — шепотом сказал старший офицер. — Не надо изобретать новых ракет, не надо придумывать хитроумные стратегии в кабинетах военного ведомства. Мы знаем, что у наших предков были другие, куда более радикальные средства для победы над врагами. Сегодня наша задача — найти Антикрест и уничтожить всех, кто нам сопротивляется. Однако в Берлине, даже в самых высших сферах, есть люди, которые думают не так, как мы. Мы с ними носим одну форму, говорим на одном языке, одинаково поднимаем руку в приветствии, но они — наши враги. Вы понимаете, Шторман? Слава богам, есть другие люди, и их все больше, которые разделяют нашу веру и полны решимости принести ей славу и торжество. Для блага нашей родины мы должны работать вместе и черпать в тайнах прошлого силу для будущего. Вы согласны, Шторман?

— Да… конечно, герр Зиверс, — ответил молодой человек, окончательно растерявшись. — Но чего вы хотите конкретно от меня?

Начальник положил ему руку на плечо. Сейчас, и только сейчас, его лицо осветила улыбка.

— Конкретно от вас? Я хочу, чтобы вы нашли абсолютное оружие — то, которое некоторые наши источники называют Антикрестом. Вы идете по следу викингов, и я верю в ваши способности: они велики, я знаю. Если СС раскроет секрет непобедимости викингов, нас ничто не сможет остановить. Откройте для нас Божий Молот, установите настоящую роль Роллона в саге о сыновьях Туле. Но вы, Шторман, должны все делать очень быстро и не давать ни секунды передышки тем, кто хочет вставлять нам палки в колеса. Я даю вам все полномочия. Не смущайтесь ничем: важен только результат. За рейхом гонится свора — мы не должны дать ей загнать себя. Но олень опасней всего, когда ранен. Мы люди лесные, Шторман, не забывайте! От наших предков мы сохранили искусство сражаться в тысячелетних дубовых чащах. Мы не имеем отношения к пустыне и смерти. Мы — воплощение жизни, но чтобы жизнь восторжествовала, сперва мы будем нести смерть.

Шторман счел себя обязанным отозваться на последнюю фразу: он приветствовал начальника, вскинув руку и слишком зычно для ночного времени выкликнув: «Хайль Гитлер!»

— Гитлер? — улыбнулся Зиверс. — Ну что ж, пожалуй. Итак, жду от вас результатов, и помните: ни малейшей слабости! В связи с этим я был вынужден посадить Харальд сена в камеру. Ненадежный человек. Сохраните его рукопись, используйте ее по вашему усмотрению — например, чтобы его допросить.

— Но он приехал сюда как друг… — нерешительно произнес Шторман.

— Я сказал вам, Шторман: никакой сентиментальности. Я на вас полагаюсь — не подведите меня. Мы, несколько человек из СС, отправились в этот бой и уже основательно ввязались в него. Мы решились, и никакой пощады не будет тем, кто не окажется на высоте доверенной ему миссии. Доброй ночи!

Зиверс вышел из комнаты Штормана, даже не взглянув на него. Молодой человек посмотрел на нелепое пресс-папье, стоящее на стопке бумаг. В первый раз он подумал, что свастика, пожалуй, не так крепка, как кажется. Потом он взглянул на рукопись Харальдсена. У него потемнело в глазах: а сам-то он будет ли на высоте своей миссии?

Глава 12

Он уже в третий раз проехал мимо большого дуба и маленькой церковки, укрывшейся под его ветвями. Проходившая навстречу женщина с охапкой соломы посмотрела на него подозрительно. И вправду надо сказать, у Пьера Ле Биана был вид злоумышленника: он носился на велосипеде все время одной и той же дорогой — то туда, то обратно. А ведь в этих местах ничего завидного не было. Деревья в садах росли довольно чахлые; на фермах, стоявших внизу в долине, народ жил явно бедный. Даже коровы, которые паслись на лужайках, были далеко не так хороши, как перед войной. Как и вся искалеченная бедствиями страна, этот утолок Нормандии не спасся от людского безумия.

Теряя терпение, Ле Биан оглянулся, чтобы убедиться, что не прозевал маленькую тропку вдоль реки. Где же может прятаться это чертово местечко под названием «Горбатая Корова»? Ему казалось, будто он все помнит точно — но вот теперь он все никак не мог отыскать тот путь, по которому он ходил когда-то с матерью. А оттого, что он отвлекся, велосипедное колесо не преминуло угодить в яму на самой середине дороги. Выбоина оказалась так глубока, что колесо застопорилось — всего на мгновенье, но этого хватило, чтобы седок потерял управление своей машиной. Заднее колесо резко занесло влево, и Ле Биан, описав дугу, приземлился за несколько метров в высокой траве.

— Тьфу, зараза! — крикнул он, поднявшись и оглядевшись.

Он содрал кожу на локтях и больно стукнулся о землю подбородком. Но ссадина беспокоила его меньше, чем велосипед. Впрочем, машина не сильно пострадала. Он прокатил ее несколько метров, чтобы убедиться, все ли в порядке, и понял, что велосипед едет, но колесо вихляет.

— Жалость какая, такая машина красивая! — послышался голос у него за спиной.

Ле Биан повернул голову и увидел ту самую женщину или девушку, которая косилась на него, когда он ездил туда-сюда под дубом. Молодой человек, отправляясь сюда, собирался держать свои дела в строжайшем секрете, но в его положении лучше было раскрыть карты.

— С машиной ничего страшного, — улыбнулся он в ответ. — Не такое бывало. А вы мне случайно не поможете? Я собирался навестить старушку Леонию, да никак не вспомню, по которой тропке свернуть к ней на ферму.

Девушка внезапно переменилась в лице: она опять насторожилась и недоверчиво спросила:

— А вам от нее чего нужно, от Леонии?

— Да вы не бойтесь, — ответил Ле Биан, изо всех сил стараясь быть как можно более убедительным. — Я ничего плохого не хочу, мне только нужно у нее кое-что расспросить про эти места. Видите ли, я историк…

— Но вы хоть с фрицами не якшаетесь? — прервала его женщина, нахмурившись.

С необычайными осторожностями Ле Биан достал из кармана бумажный пакетик. Он осторожно развязал ленточку на нем и протянул пакетик женщине. Этот подарок он вез для Леонии, но подумал, что половину стоит отдать этой девушке — пусть проводит его к старушке.

— Смотрите, — сказал он, передавая свое сокровище, — это плитка чудного шоколада. Сейчас такого в магазинах не сыщешь, только на черном рынке можно достать. И если немцы проведают про мой маленький промысел, у меня будет пара часиков очень неприятных, будьте покойны.

Едва ли такими доводами можно было успокоить собеседницу, но она не преминула отломить от плитки большой кусок и тотчас засунуть его в рот.

— Помню, когда я был маленький, — стал объяснять Ле Биан, — мать водила меня к Леонии. У меня все время болели уши, и наш доктор прямо сказал, что ничем помочь не может. Осталось только к этой старушке идти — про нее же слава, что она целительница. И самое удивительное, что она мне и впрямь помогла! Все прошло раз и навсегда.

— Это верно, она сильна, Леония-то, — ответила девушка с такой гордостью, как будто говорила о самой себе. — Только тут у нас ее не все любят. Иные даже твердят, будто она ведьма, словно мы в Средние века живем… А я знаю: она бабушка хорошая. Сейчас она глаза потеряла, а все равно видит побольше иных обормотов, которые тут в долине шляются.

Ле Биан радостно вздохнул. Шоколад и детские воспоминания смягчили встречного цербера. А девушка говорила дальше и останавливаться как будто не собиралась:

— В нашей семье ей всегда помогали. Мы ей и дрова все время носим очаг топить, и фрукты, и овощи, даже мясо, если бывает. А чем уж она там промышляет, то не наше дело!

Молодой человек не понял, что означала последняя фраза. У старой Леонии есть какие-то еще секреты? Он сделал вид, что не обратил внимание на проговорку встречной, и крепко взялся за руль велосипеда.

— Ну что, — проговорил он весело, — отведете меня к вашей приятельнице?

— Ммммм, — промычала девушка. Подумав, можно было понять, что это значит: «Ладно, так и быть».

Она указала на густолиственную заросль кустарника и пошла туда, раздвинув ветки. Ле Биану стоило некоторых трудов протиснуть сломанный велосипед сквозь чащу, но все-таки пробился и он. Между прочим, он потревожил снегиря, выбравшего для жилья местечко на ветке недалеко от воды. Речка детства текла перед глазами Пьера. Девушка скорым шагом шла по утоптанной, скользкой от дождей тропке.

— Так вы историк? — спросила она. — А зачем эти историки нужны? Истории рассказывать?

— Ну, можно и так сказать, — улыбнулся Ле Биан. — Только не выдумки, а правдивые истории. Я пытаюсь разобраться, как что когда происходило, как это было на самом деле.

Девушка не сбавила шага, но сильно задумалась. Теперь Ле Биан рассмотрел ее — в первый раз с тех пор, как они повстречались. Трудно было точно определить ее возраст, как и у всех деревенских женщин, не знакомых с парижскими модами и ухищрениями макияжа. Но, скорей всего, она была моложе, чем выглядела. Пьер стал думать о Жозефине. Кажется, между ней и этой, решил он, ничего нет общего. Он даже подумал, что сказала бы Жозефина, увидев, как он так вот идет с незнакомой девушкой у речки в безлюдном месте. Ему бы хотелось, чтобы она его приревновала. Но ничто не позволяло утверждать, что так бы оно и было.

— Так-то все говорят, — подала голос спутница, и Ле Биан очнулся от своих мечтаний. — Мы правду рассказываем — скажите на милость! Так ведь у каждого есть своя правда, почему она должна быть краше или верней, чем у других?

— Наверное, так и есть, — ответил Ле Биан. — А звать-то вас как? Меня Пьером зовут.

— А меня Жанной, — откликнулась спутница, продолжая идти и размышлять, зачем нужны историки.

Наконец ветки стали реже, идти легче. Жанна подобрала палку и развлечения ради делала вид, что отгоняет собак. Пьер все так же упорно толкал свой велосипед.

— Верней сказать, — продолжила мысль Жанна, — историк — все равно, что издольщик: толку никакого, а вид важный. Нам теперь во Франции не историки нужны. Нам нужны храбрые солдаты, бравые ребята. Вот взять брата моего…

Жанна чуть осеклась. Ее замешательство было мимолетным, но достаточно ясным, чтобы Ле Биан его почувствовал. Он не позволил себе ничего спрашивать, понимая, что «ненужный историк» ответа все равно не получит.

— А не пойму я, чего вам надо от бедной Леонии, — переменила Жанна тему. — Ну, если докучать ей будете, так со мной переведаетесь.

— Будьте покойны, я ее сильно не потревожу, — кротко ответил Ле Биан. — Мне только надо бы, чтоб ее знание мне помогло…

Осталось перевалить через маленький холмик — для велосипеда-инвалида не такое легкое дело, — и вот прямо перед носом явилась маленькая лачужка. Она и прежде смотрелась, как кукольный домик, и сейчас почти не переменилась. Низенькие стены белели на фоне зеленой травы, а соломенная крыша сидела на доме, как элегантная дамская шляпка. В ухоженном огородике гавкал сторожевой пес. Самый обычный, в общем-то, вид, только там и сям стояли необычные фигуры: гранитные кресты, гипсовая статуя Христа, ярко раскрашенная голова Девы Марии, каменные длинноухие карлики. И лить одна фигура живого человека среди этого каменного народа: хрупкая женщина в черном на пороге дома.

Глава 13

Автомобиль затормозил у соборного крыльца ранним утром, когда прохожих кругом еще мало. Он постоял совсем чуть-чуть, только чтобы дать выйти двум пассажирам в церковных одеяниях, и тотчас умчался опять. В дверях собора появилась маленькая фигурка церковного сторожа. Старик убедился, что их никто не видит, и провел приехавших внутрь.

Монсеньор Баттисти только что вернулся из долгого путешествия и был утомлен, но послание епископа убедило его, что в Руан следует явиться без малейшего промедления. Ему было шестьдесят пять лет, и он приобрел такой опыт в своей весьма специфической области, что был востребован по всей Европе. Впрочем, он, конечно, являлся не по каждой просьбе — отнюдь нет! Но сейчас дело шло о совершенно особом случае — об очень деликатной проблеме, которая может отозваться катастрофическим образом во всем христианстве. Поэтому, встретив архиепископа в обходе за алтарем, он не скрывал нетерпения узнать подробности. Прелат, встречая гостя, восторженно воздел руки. Лицо его осветила широкая улыбка.

— Монсеньор Баттисти! Какая честь и какая радость принимать вас в доме сем! — воскликнул он.

— Я разделяю то же чувство радости, — ответил прелат из Рима. — И я должен передать вам наилучшие воспоминания и благословение от Святейшего отца. Папа лично настаивал на том, чтобы я отправился сюда не мешкая.

— Очень любезно со стороны Его Святейшества так интересоваться нашими заботами, — заметил архиепископ. — Я знаю, как он занят делами церковного управления. Впрочем, мы знаем, что наш случай действительно достаточно важен, чтобы не мешкая приступить к действию.

Не прерывая разговора, архиепископ прошел в ризницу и предложил гостю чашечку кофе.

— Сейчас все по карточкам, — улыбнулся он, — приходится ужиматься, но у нас сохранился запас хорошего кофе для торжественных случаев и дорогих гостей.

Кардинал огляделся в помещении и ответил, не скрывая нетерпения:

— Кофе я выпью с радостью, но, должен вам признаться, мне не терпится. Не можем ли мы взять чашки прямо на место? Я думаю, Господь простит нам это маленькое небла-гочиние.

Монсеньор Баттисти и его секретарь проследовали за архиепископом и Морисом Шарме в соборный неф.

— Собор восходит еще к римской эпохе, — объяснял по пути архиепископ. — В 769 году здесь торжественно встречали Карла Великого; в IX веке здание сильно повредили викинги. После договора в Сен-Клер-на-Эпте наш первый герцог Нормандский принял здесь Святое крещение, и с тех пор здесь погребались виднейшие члены его династии. Нынешний собор освятил архиепископ Маврилий в присутствии знаменитого герцога Вильгельма незадолго до завоевания Англии.

Посланец Ватикана внимательно слушал рассказ хозяина, а направлялась эта необычная утренняя процессия к капелле Святого Романа Малого. Они остановились перед надгробием Роллона. Все четверо разом перекрестились.

— Вот гробница Роллона, первого герцога Нормандского. Здесь покоится человек, который отрекся от языческих суеверий и обрел веру истинную. Вождь воинов, который пришел из Норвегии и подписал мирный договор с королем Франции, чтобы вместе со своим народом поселиться на нормандской земле.

Монсеньор Баттисти подошел к надгробию с таким видом, словно хотел оценить каждую его деталь, каждую малейшую складочку на герцогском плаще, все украшения на ножнах меча.

— Так вот он, тот Роллон, который стольких привлекает к себе… — прошептал римский прелат. — Дошло до того, что он стал причиной посещения новых язычников из СС…

— Они закрыли гробницу обратно, — поспешил вставить сторож. — Но мы знаем, что ушли они не с пустыми руками.

— Да, — так же поспешно пояснил архиепископ, — они унесли замечательный золотой крест, украшенный драгоценными камнями, о существовании которого мы прежде вовсе не знали.

— И больше ничего? — спросил кардинал. — Никаких костей для своих сатанинских обрядов?

Французский прелат содрогнулся и перекрестился. Страшное слово было сказано. Неужели его храм стал театром борьбы за прославление Сатаны? Но Морис Шарме на сей раз не был скуп на рассказы: он и дальше изложил все, как было.

— Нет, — ответил он вполне уверенно. — Они взяли с собой только крест. Потом они вернули камень на место, но не так, как положено. Уже потом я поставил его куда надо.

Монсеньор Баттисти нагнулся и посмотрел на то место, где крышка опирается на саркофаг.

— Ну что ж, дорогой мой, — сказал он, закрыв глаза, — надо будет снова подвинуть крышечку. Для очистки совести.

— Да как же… — пробормотал сторож. — Эту гробницу никто никогда не вскрывал… Это же святотатство!

Кардинал распрямился и взмахнул рукавом, отметая возражение:

— Раньше никто, а теперь здесь замешан СС. И если вы вызвали самого опытного экзорциста Ватикана, то, надо полагать, готовы слушаться его распоряжений.

Архиепископ сделал круглые глаза и посмотрел на своего служителя с укором. Как можно быть таким бестактным? Не каждый день выпадает честь принимать в Руане такую персону, как монсеньор Баттисти.

— Конечно, мы будем вам повиноваться, — сказал он с пафосом. — А верный и преданный сторож этого храма как раз и займется этим тяжким трудом.

Шарме склонил голову в знак послушания и пошел за ломиком. Ватиканский же посланец меж тем достал из чемоданчика склянку с песком.

Глава 14

Увидев перед собой Штормана, часовой щелкнул каблуками. Он открыл дверь коридора, который вел в камеры подземелья Вевельсбурга. В этой части замка Шторман еще не бывал. Он был удивлен, какая здесь совершенная чистота: ничего общего с тем, как мы привыкли представлять себе тюрьму. Черный орден довел пристрастие к дисциплине и заимствованиям из далекого прошлого до того, что своим казематам придал вид прекрасно ухоженной средневековой башни. На каждой двери красовалось сверху изображение гнутого лука, а на створках — металлические морды разных зверей. Несколько минут Шторман позволил себе развлечься изучением архитектурных подробностей, а затем солдат указал ему на дверь камеры под номером 5.

— Согласно полученному приказанию, заключенному предоставлены стол, стул, бумага и письменные принадлежности, — доложил часовой, а потом прибавил с недовольным видом: — Хотя это все не по правилам.

— Его не надо опасаться, — ответил Шторман. — Господин Харальдсен приглашен сюда в гости.

Офицеру ответил иронический смешок. В глубине камеры смутно виделась фигура норвежца, сидящего за столом. Краем уха он слушал разговор в дверях, но работать притом не переставал. Рука его бежала по бумаге, черный карандаш оставлял строчку за строчкой аккуратным почерком. Всегда уверенный в себе, Шторман почувствовал себя неловко. Он думал, как лучше начать разговор, подыскивал слова. Харальдсен избавил его от неловкости, заговорив сам.

— Не стоит извиняться, — сказал он, не переставая писать и сидя все так же спиной к собеседнику. — Если кого в этой печальной истории стоит ругать, так это меня.

— Вовсе нет! — воскликнул Шторман. — Мое начальство пошло на эти чрезвычайные меры только с целью вашей безопасности.

— Я один во всем виноват, — продолжал скандинав. — Виноват в том, что подумал, будто преступники вроде вас могут иметь дар слова. Глупое тщеславие ученого было польщено, когда я увидел, что моими работами интересуются в самых высших сферах могущественного рейха. Я подумал, что вы стремитесь к прогрессу знания, а оказалось, вы и тут, как всегда, добиваетесь одного: доказать ваше мнимое превосходство, грабя всех остальных без стыда и совести…

Шторман подошел к Харальдсену ближе и заметил: чем ближе он подходил, тем сильнее ученый нажимал на карандаш.

— Я понимаю ваше смятение и даже гнев, — спокойно сказал офицер. — Но идет война, и некоторые решения объяснять не приходится. Здесь ваша безопасность гарантирована, и мы можем продолжить работу.

— Я не буду с вами работать, — отрезал Харальдсен. — Если вы хотите меня допрашивать — сделайте милость. Как тюремщик, вы будете на своем месте. А я посмотрю, до какой степени я смогу выдержать и не проговориться. Кстати, вы дочитали мою рукопись?

— Нет, меня прервали…

— Так верните ее мне! — воскликнул профессор и бросил карандаш на стол.

Он встал и, наконец, встретился с посетителем взглядом. Его лицо было напряжено, на лбу пролегли три большие складки, выражавшие крайнее возбуждение. Прежде он пытался сохранять спокойствие, теперь же был готов на открытый бунт. Он даже готов был впервые в жизни ударить человека, вот только весовые категории с противником у них были слишком разные.

— Отдайте мне рукопись! — продолжал профессор. — Она вам никоим образом не принадлежит. Это результат моей работы. Впрочем, многие подробности, которые я туда вставил, полностью вымышлены. Как я уже вам говорил, я написал сагу по образцу наших древних писателей. Опять все то же тщеславие ученого, который желает нравиться самой широкой публике.

— Лучше расскажите мне о Роллоне, — сказал Штор-ман. — И где окончание вашей книги?

Харальдсен несколько секунд смотрел на него; гнев в его глазах уступил место изумлению. Потом он расхохотался:

— Ха-ха-ха! Я решительно на каждом шагу совершаю открытия. Мне описывали традиционные немецкие допросы как сеансы жесточайшего насилия. А я гляжу на вас в вашей красивой черной, как сама смерть, форме, и мне кажется, что передо мной учительница, которая задает ученику вопросы на экзамене.

— Перестаньте смеяться! — приказал профессору Штор-ман, задетый за живое этой репликой. — Я вполне могу прибегнуть и к другим методам — тогда у вас пропадет охота издеваться над формой СС. Я оставляю вам еще один шанс: расскажите мне о Роллоне и его Божьем Молоте, который у вас упоминается несколько раз. Какова сила этого Молота? И где он находится?

Норвежец не ответил. Он сел на стул, взял карандаш и снова начал писать. При этом он опять повернулся спиной к собеседнику. Шторман был оскорблен. Он подошел к двери и постучал, вызывая часового. Когда тот пришел, офицер обернулся к фигуре за столом и сказал свое последнее слово:

— Не забывайте: эта форма, которая вам кажется такой забавной, — знак моей власти. Хотите вы или нет, вы должны будете мне ответить. И я без зазрения чего бы то ни было прибегну к более жестким мерам.

Дверь затворилась с резким хлопком. Харальдсен выронил карандаш. Он обхватил голову руками и вздохнул. В какое же осиное гнездо он вляпался! Главное — как промолчать, как не выдать того, что он не должен говорить и не успел написать?

Глава 15

Она налила третью рюмку и поставила бутыль на буфет среди банок с компотами и маринованными овощами, потом опять села за стол посредине комнаты, рядом с гостями. Взяла рюмку и подняла, как для тоста:

— Ну-ка, ну-ка, пробуйте-ка эту прелесть: это мой чудный тридцатилетний кальвадос. Он даже в Бретани на рынках известен, — весело сказала Леония. — Боши хоть всю землю до Верхней Вольты и кайенской каторги завоюют — лучше нигде ничего не найдут.

— Спасибо, Леония, — ответил Ле Биан. — А я-то боялся, что обеспокою вас… Очень рад вас опять увидеть. Подумать только, последний раз я здесь был маленьким мальчишкой — плаксой…

Старушка выпила и как будто на минутку призадумалась. Потом ее лицо осветилось улыбкой такой же ясной, как и в прежние годы.

— А я тебя, кажется, припоминаю. Я людей по голосам узнаю. Да и всегда-то я больше на уши полагалась, чем на глаза Как подумаешь, с тех пор, как я ослепла, ничего особенно и не переменилось… Да и вот еще что надо сказать: мои клиенты, когда получат, что хотели, не часто приходят меня навестить. Соседи-то всегда на них будут коситься, что ОІШ ходят к ведьме…

От этого укора у Ле Биана стало тяжело на душе, тем более, что и Жанна расплылась в улыбке. Ловко Леония умыла этого городского субчика!

— Вы правы, Леония, — робко ответил Пьер. — Мы очень виноваты, тем более, что я ведь выздоровел…

— Да я не сержусь на тебя, — весело ответила старушка. — Вот уже много поколений женщины в нашей семье передают друг другу диковинные секреты и старые рецепты. За те времена, что прошли с тех пор, мы вылечили, должно быть, половину жителей Руана и его окрестностей. Иные зовут нас ведьмами, другие — целительницами, знахарками, лесными бабками; кое-кто нас даже считает посланницами дьявола… А что ж тут дьявольского — просто надо слышать, что говорит природа, а не затыкать уши. Жаль, что Бог не послал мне дочки, чтоб я ей передала все, что знаю. Вот потому я, должно быть, к старости и стала болтлива.

Внимательно слушая слова Леонии, Ле Биан вместе с тем невольно рассматривал во всех подробностях удивительное убранство большой комнаты в ее доме. Собственно, она только называлась большой — ведь и весь домик был крохотный. С потолка свешивались сухие древесные ветки вперемежку с косульими ножками, фазаньими перьями и мышиными черепами. В одном из углов у Леонии стоял садовый инструмент и пара деревянных башмаков, прошедших, должно быть, еще прошлую войну. Лохань на столе служила мойкой для посуды; тут же стояли и миски, в которых хозяйка кухарничала. И еще один предмет привлек его внимание, весьма удивив. Изумление отразилось у него и на лице, так что Жанна сочла нужным вставить свое слово.

— К Леонии, бывает, заходят прохожие переночевать, — сказала она торопливо. — Она не богатая, зато душа у нее открытая. Мы тут в деревне все такие.

— Что такое, Жанна? — удивилась хозяйка. — Ты это зачем сказала?

— Твой гость увидел бритву и помазок, вот я и объяснила, зачем они здесь.

Леония ответила не сразу; и Пьер, и Жанна смутились. Потом она заговорила, но очень тихо, как будто для того, чтобы ее выслушали внимательно:

— Я научилась по голосу много понимать, а главное — честный человек или нет. Ты знаешь, Жанна, если господин Ле Биан из города, так он еще не обязательно поэтому плохой человек. А я и у нас в деревне таких сволочей знавала! И потом, я не думаю, что он совсем глупый.

— Так ты что, хочешь ему сказать… — тревожно перебила Жанна.

— Да! — твердо сказала Леония. — Этот дом всегда открыт для тех, кто решил выставить бошей с нашей земли. А кто их здесь тронет? Кто сунется в ведьмино логово? Даже сам их главный болван Адольф, и тот не посмеет.

Ле Биан не ждал, что Леония окажется партизанкой. Будет что рассказать Жозефине, подумал он, но опомнил-ся: все, что с ним теперь происходит, должно оставаться тайной.

— Не бойтесь, — ответил он весело. — Я сумею не проболтаться. А теперь позвольте мне рассказать, зачем я пришел.

— У вас живот болит? — спросила знахарка. — Особенно по вечерам, наверное.

— Живот? — обеспокоился Ле Биан: он всегда боялся, что мелкие, невинные с виду болячки когда-нибудь обернутся большими проблемами. — Да нет… Вовсе нет, я прекрасно себя чувствую, уверяю вас. А что, вы почуяли, что со мной что-то неладно?

Леония встала, чтобы налить еще славного кальвадоса, и с улыбкой ответила:

— Заболит, приходи, посоветуйся, а сегодня я не работаю. Ну, говори, в чем дело, я тебя перебивать больше не буду.

— Ну что ж, — повел речь немного смущенный молодой человек. — Вы давно живете в этих краях: не слыхали ль чего-нибудь о могиле Роллона? Есть ли какие-нибудь тайны, с ней связанные? И что вы знаете про золотой крест, усеянный драгоценными камнями, который был у него в саркофаге?

Старушка внимательно выслушала его, а меж тем наполнила три рюмки. Свою она выпила прежде, чем ответить. Тиканье старых деревянных ходиков, которые Ле Биан прежде и не заметил в нагромождении предметов, наполнявших комнату, стало чуть ли не оглушительным.

— Это очень старая история, — промолвила наконец хозяйка, вытирая сморщенные губы салфеткой. — Если честно сказать, я даже не помню, сколько поколений подряд ее рассказывали в нашей семье. Должно быть, узнали мы ее еще в те времена, когда нас привечали в соборе, а значит, очень, очень давно. Жаль, что я помню ее очень смутно, а годы тоже памяти не прибавляют…

— Что вам говорили про Роллона? — осмелился спросить Ле Биан.

— Да, да, погоди… Вот, вспомнила. Рассказывали мне, что первый герцог Нормандский не имеет места в Божьем доме. Потому что он еще не выкупил цену своих грехов. Но Господь долготерпелив, и когда-нибудь все будет хорошо.

— А вы понимаете, что это все значит? — спросил Ле Биан.

— Я еще очень молода была, — ответила старушка. — Так молода, что не больно-то понимала эти старые истории. Потом тоже другим была голова занята. А сейчас думаю, и кажется мне, что первый наш герцог был веселый малый, но так это же хорошо для него, правда? Я всегда не любила таких, кто корчит святошу: таким часто бывает нужно очень скверные вещи скрывать.

Произнося последние слова, Леонид сдержала зевок. Ле Биан понял, что пора ей дать отдохнуть. Но прежде он задал еще последний вопрос:

— А золотой крест с самоцветами?

— О, — улыбнулась она, — это ты, должно быть, про тот знаменитый клад, о котором говорили все разбойники, что побывали в наших местах. Ты ведь знаешь: в Нормандии в каждом замке, в каждой церкви, в каждом поместье рассказывают про какой-нибудь клад. Если найдешь сокровище нашего славного герцога Роллона, пригласи меня в хороший ресторан на площади Старого Рынка. Всю жизнь о том мечтала.

Ле Биан встал со стула. Он положил руку на плечо Лео-нии и с чувством сжал его.

— Хорошо, — сказал молодой человек, — обещаю вам. С большим удовольствием вас позову, даже если клада и не найду. Сразу, как только боши выметутся!

Глава 16

Чтобы не вызывать подозрений, собор затворил двери в обычный час. Но как только четверо мужчин остались одни в огромной каменной лодке, они тотчас же приступили к тем делам, которые должны были сделать. Операция была тщательно подготовлена, и для ее завершения нельзя было терять не минуты.

Кардинал Баттисти получил вызов из Ватикана: ему было велено не задерживаться долго во Франции. Поскольку с папскими повелениями спорить не принято, он решил этим вечером и даже ночью использовать каждую минуту, чтобы проникнуть в тайну гробницы Роллона.

Монсеньор молитвенно сложил руки перед саркофагом; то же сделал и его личный секретарь рядом с ним. К ним присоединился и архиепископ: он погрузился в молитву. Вскоре подоспел и сторож с ломиком. Шепот молитв еще наполнял капеллу Святого Романа Малого, а Морис Шарме уже всадил железный штырь между гробницей и ее крышкой. Он действовал очень осторожно, чтобы не повредить изваяние; у него получилось сделать так, что крышка двигалась очень медленно. Трое остальных преклонили колени и так стояли, сложив руки у губ, пока сторож работал. Вскоре поскрипывание камня, медленно скользящего по камню, затихло.

Трое священнослужителей закончили молитвы и подняли головы, на ноги же встал только Баттисти. Он взял лампу и погрузил ее внутрь гробницы. Сторож понимал, что не имеет права заглядывать туда вместе с кардиналом, но не удержался — посмотрел и даже воскликнул от изумления:

— Ох!

Архиепископ тоже не вытерпел, встал и так же поразился.

— Однако… — пробормотал он. — Она же пуста!

— Земля еси и в землю отыдеши, — задумчиво прошептал монсеньор Баттисти.

— Что это значит? — воскликнул Шарме, который все не мог прийти в себя. — Не мог же скелет улететь!

Кардинал Баттисти еще посмотрел на гробницу и на пару минут задумался.

— Нет, он не улетел, но с отнятием креста от этой могилы освободились такие силы, о которых мы даже представления не имеем. Древние дали этой гробнице надежную помощь святых сил Божиих. Немцы ее осквернили и пробудили древних языческих бесов…

— Монсеньор, — спросил архиепископ, не вполне уверенный, что правильно понял смысл этих слов, — Вы хотите сказать, что дух Роллона отпущен… что он, быть может, рыщет здесь, сейчас, в этом храме?

— Быть может, сейчас; может, вчера; может, завтра, — озабоченно произнес кардинал. — Я в одном могу вас уверить: когда без почтения относятся к сделанному предками, могут пробудится наидревнейшие духовные битвы. Не забудьте, что эта земля не всегда пребывала под омофором истинной веры.

Монсеньор Баттисти окончил речь. Он отослал трех своих спутников подальше от гробницы и достал из кармана сухие листья букса. Их он рассыпал по полу, очертив ими точный круг. Затем он достал фиал со святой водой из самого Иордана и окропил ею все пространство внутри круга. После этого архиепископ преклонил колени у самой очерченной границы и опять стал безмолвно молиться.

Тогда экзорцист взялся за наперсный крест и протянул его к открытому гробу. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, а затем начал произносить заклинания, после каждого из них надолго замолкая:

— Во имя Божие!

— Сатана и вся черная сила его не одолеют свет веры истинной!

— Изыди, лукавый!

— Сила бесовская, изыди!

Между призываниями он всякий раз, крепко сжав крест, протягивал его в сторону гробнице. Чем дальше, тем более звук его голоса делался зычен, так что под конец заклинания отражались эхом от самых высоких сводов и от самой дальней абсиды.

На улице разразилась гроза. Страшно прогрохотал гром, и потоки воды обрушились на церковные ступени.

Глава 17

Жозефина, запыхавшись, вбежала в «Бар друзей». Она махнула рукой хозяину кафе, Большому Шарлю, который старательно наводил лоск у себя в помещении, и прошла через зал. В конце зала она толкнула дверь и вошла в маленькую комнату всего с четырьмя столиками. Там молодой человек в синей фуражке докуривал чинарик так, словно не хотел потерять ни капельки дыма Задняя комната в «Баре друзей» служила обычно для банкетов, иногда для тайной игры в карты, а иногда и для еще более тайной цели — встреч отряда Сопротивления, в который входила Жозефина Девушка сняла шляпку, повесила плащ на спинку стула и сама уселась напротив молодого человека, твердо зная, что сейчас она имеет право голоса

— Вот что, Марк, не начинай, я сама первая скажу. Да, я знаю, я опоздала, я не должна заставлять тебя ждать. Но и ты, если бы так строго соблюдал все правила, должен был бы отсюда уйти четверть часа назад, меня не дождавшись.

— Это не смешно, Жозефина, — ответил Марк, покачивая головой. — Иногда мне кажется, ты не представляешь себе, как мы рискуем. Думаешь, мы в игрушки играем?

Жозефина погладила собеседника по голове. Она твердо решила не растрачивать зря свой пыл.

— Вот узнаешь, почему я опоздала, и не будешь меня ругать.

— Ну-ну, — скривился молодой человек. — С нетерпением жду твоих чудных новостей. Погоди, я сам догадаюсь. У Гитлера сука ощенилась?

— Нет, — ответила она, не поведя бровью. — По моим сведениям, люди фон Бильница сегодня все утро проводили операцию по заданию СС.

— СС? — чуть не поперхнулся дымом Марк. — А я думал, они друг друга на дух не переносят, эти…

— А вот так! — ответила Жозефина, гордясь своей осведомленностью. — Они делали обыски во всех культурных и церковных учреждениях города: в соборе, в архивах, в библиотеках, в музеях, на дому у коллекционеров. И, кажется, немало взяли.

Чем больше Марк слушал, тем меньше ему верилось. Он бросил бычок на пол и растоптал.

— И что ж это на бошей напало? — проговорил он измученно. — Взяли крест из церкви, теперь принялись грабить музеи. Они что, хотят устроить в Берлине выставку по Нормандии?

Тут Жозефина все-таки рассмеялась:

— Ну, если герру Гитлеру нужен экскурсовод, пусть берет меня, я ему покажу, на что способна нормандка с характером!

Но, поняв, что Марк смеяться не расположен, она продолжила уже серьезно:

— Честно говоря, не могу тебе сказать, что они там ищут, но у них у всех одно имя на устах.

— Слушай, — взвинтился Марк, — кончай тянуть, ладно? Чего ты ждешь? Высадки союзников в Нормандии?

— Роллон! — сказала девушка.

— Роллон?

В комнате на миг воцарилось молчание. Жозефина чувствовала себя уже не так уверенно: у нее, правда, была маленькая зацепка насчет целей этих поисков, но ничего толкового она про них сказать не могла и глубокого их смысла не понимала.

— Да, Роллон, — сказала она устало. — Не знаю, на что им так сдался наш первый герцог, но верно одно: они повсюду копают и что-то ищут про него. Вот мы все смеемся над ботами, а они, может, культурней, чем мы думаем.

— Не нравится мне все это, — пробурчал юноша. — Какая тут культура. Никогда я не видел, чтобы фрицы что-то делали просто так. Дурно это пахнет, даже и не спорь.

На этих словах дверь распахнулась. Хозяин ввел в комнату Ле Биана. Студент чуть было не уронил стул; он казался смущенным и неловким, как всегда, когда не был хозяином положения.

— Жозефина, — недоверчиво произнес Большой Шарль, — этот господин уверяет, что ты ему здесь назначила встречу.

— Так и есть, Фернан, — ответила девушка. — Пусть войдет.

— Что такое, Жозефина! — вскочил со стула Марк. — Совсем сошла с ума, честное слово! Зовешь на нашу сходку людей с улицы! Ты из комендатуры еще никого не приглашала?

Нет худа без добра: от этих слов вся стеснительность Ле Биана пропала — он даже рассердился.

— А это что за грубиян? — закричал он в ответ, только что не засучивая рукава — Я тебе покажу комендатуру!

— Тихо, мальчики, — успокоила их Жозефина — Я взяла на себя пригласить Пьера — я его хорошо знаю, — чтобы он нам растолковал эту странную историю. Он сам историк и археолог. Если кто может нам тут помочь, так это он, а не ты. Ты-то всегда ведь думал, что Верцингеторикс[8] — это такое пиво.

Марк даже не стал отвечать. Обиженный ее словами, он сел и достал из пачки новую сигарету. Закурил и стал исподлобья посматривать на чужака. Жозефина на него не обращала никакого внимания. Она пригласила гостя сесть и позвала Большого Шарля.

— Фернан, — весело сказала она хозяину, — принеси-ка нам кувшин хорошего сидра и три стакана. Мы выпьем за здоровье нашего первого герцога.

Глава 18

Вечное перо подписало последний документ, лежавший в черной кожаной папке с вытисненной фамилией фон Биль-ница. Верный привычке, полковник выровнял стопку бумаг, пять раз стукнув ею по письменному столу. Эта маленькая мания была одним из тех жестов, которые он совершал с самого раннего детства: они его успокаивали. Он родился в семье, где выражение чувств заменялось строжайше исполняемой дисциплиной, и для него никогда не было вопроса, как отделить долг от желания. Он следил за тем, чтобы на параде ни одна голова не нарушила равнения — точно так же не мог он перенести, чтобы какой-нибудь непокорный листок нарушил великолепный строй пачки документов, возвращаемых секретарше. Та прежде, чем войти, трижды тихонько постучала в дверь. Когда же она оказалась на расстоянии вытянутой руки, пруссак, не глядя на нее, протянул ей папку.

— Вы оставили большую комнату в их распоряжении? — сказал он, даже не пытаясь скрыть отвращения в голосе.

— Да, господин полковник. Они там заперлись с восьми часов утра; с тех пор я их не видела. Они велели принести себе вместо обеда колбасы, сыра и питья.

— Ну, если господа эсэсовцы получили свою свининку, я совершенно спокоен, — иронически прошептал фон Б ильниц.

Секретарша не отреагировала на его замечание и вышла из кабинета. Полковник спешно взял карандаш и принялся что-то записывать в маленьком блокнотике. Он написал строчку, другую, третью. Затем прервался и задумался. Он повертел карандаш в руке, потом положил его на указательный палец и мизинец, а двумя другими пальцами надавил, пытаясь сломать. С третьего нажима карандаш переломился, и его половинка впилась фон Бильницу в ладонь. На чистую страницу блокнотика брызнуло несколько капель крови. Полковник дрожащей рукой вывел контуры двух красных рун. Неверное, ярко-красное двойное S.

Глава 19

Шторман в третий раз раскрыл старую Библию. В смысл написанного он не вникал, зато внимательнейшим образом изучал малейшие детали переплета. Может быть, в нем есть тайник, где спрятан какой-то секретный документ? Или на канте вытиснены буквы, образующие тайный код?

Он ничего не нашел, с досадой отложил книгу и посмотрел на трех своих товарищей, поглощенных изучением своих документов. На столе были собраны плоды вчерашних реквизиций. Добычей Шторман был доволен: тут и Библии, и старые городские реестры, гравюры, статуэтки, цветные картинки, проект памятника в честь норманнских подвигов, книги по истории и даже рецепт пирога «по-викингски».

Все, что могло прямо или косвенно относиться к памяти Роллона, было реквизировано. Было, конечно, чему порадоваться, но Шторман был не так прост. Он знал, что в этой куче, похожей на прилавок барахолки, не было ничего научно ценного. И в этот раз от него требовалось не подтверждение расистских теорий. Его задача была гораздо конкретнее: найти секрет мощи древних викингов, — и он не был уверен, что чудесный невод принес нужную рыбу.

Вольфрам Зиверс ясно дал ему понять, что времени совсем нет, что надо срочно найти ответ на поставленный вопрос.

Поэтому он решил как можно скорей покинуть Вевель-сбург и вернуться в Руан вместе с тремя помощниками, счастливо сочетавшими осведомленность в древних текстах с умением вести самый современный допрос. Эрудиция и эффективность: вот именно то, чего СС ожидал от своих людей, которые не должны были ни перед чем останавливаться, если речь идет о достижении поставленной цели.

После допроса Харальдсена ему сначала было немного не по себе, но он быстро понял, что старый трус получил по заслугам, если позволил себя посадить под замок. Сейчас он говорить не хочет, но когда-нибудь непременно поддастся, а пока ему надо закончить рукопись.

— Ну, — проговорил недовольно Шторман, — вы нашли что-нибудь интересное?

— Нет, обештурмфюрер, — ответил Кёниг. — Все тексты бесконечно пересказывают одну и ту же историю. В 911 году доблестный Роллон, явившийся с Севера, заключил мир с Карлом Простоватым в Сен-Клер-на-Эпте. Он был отцом Вильгельма Длинный Меч. Похоронен в Руанском соборе, где находится и по сей день. Единодушно признан основателем Нормандии; как таковой, почитается во всей этой области.

— Это общепринятая версия, — подчеркнул Ральфмусен. — За пределами вариантов множество. Никто не знает точно, где он родился: в Норвегии или в Дании. Неизвестно, кто была его жена: Дудон, Пота или Гизела — дочь Карла III.

— Так, — вступил в беседу Шмидт, — но все сходятся на том, что он отрекся от язычества и принял христианство. С тех пор его люди встали под хоругви Иисуса и согласились защищать окраины Фра цузского королевства от набегов других викингских войск.

Шторман внимательно слушал результаты разысканий своих помощников, но ничего нового для себя не услышал. Он бросил взгляд на старую приходскую книгу, где несколько раз встречалось имя Роллон, и пришел к выводу, что и этот след никуда не ведет. Шторман небрежно бросил ценный документ на стол и повысил голос.

— Что-то тут не клеится! Как объяснить, что в гробнице находился крест? А главное — почему саркофаг был пуст?

— Пожалуй, кое-что у нас есть, оберштурмфюрер, — решился сказать Шмидт.

— Что именно? — спросил офицер.

— Есть человек, у которого мы нашли собрание цветных изображений викингов. Старик, немного странный. Сначала я думал, что он над нами издевается, а потом понял, что у него не все дома. Так вот, он говорил нам об одной женщине. Ее зовут Леония, она много знает об этих местах; поговаривают даже, что она немного ведьма…

Шторман вздохнул. След казался по меньшей мере экстравагантным, но в их положении любая идея могла пригодиться.

— Хорошо, — решил он. — Мы немедленно отправимся к этой женщине. У старых ведьм всегда найдутся интересные тайны…

Глава 20

В тот день под вечер по улице Мартенвиль плыл такой весенний запах, что можно было забыть про то, что есть только одно время в этом году, которое не собирается кончаться, и время это — война. Ле Биан и Жозефина без всякого стеснения пользовались выпавшим моментом беззаботной жизни. Девушка разглядывала витрину магазина, где на почетном месте красовалась синяя шляпка с вуалеткой. Она все любовалась на нее, хотя Ле Биан уже отошел на несколько шагов вперед. Он вернулся к ней, а она все была погружена в созерцание.

— Неужели она тебе нравится до такой степени? — спросил он скептически. — Никак не пойму, почему женщины придают столько важности таким мелочам. Ведь это же всего лишь несколько кусочков ткани.

— Вот у вас, мужчин, как раз из-за этого все и проблемы, — ответила Жозефина, сморщив носик. — Вы до того не интересуетесь подробностями, что в конце концов пропускаете все самое главное.

Ле Биан дважды прокрутил эту фразу в голове, чтобы убедиться, что правильно ее расслышал.

— Это что, очередная шпилька? — спросил он. — Как мы вышли из бара, мне все время кажется, что ты на меня дуешься.

— Да нет, — ответила она беззаботно, — просто ты меня разочаровал, скажем так.

— Ну-ка, ну-ка, объясни, — сказал Ле Биан, остановившись. — Я сразу почувствовал, что тут что-то не то. А я всегда считал так: то, что на сердце, надо выкладывать прямо, а не таить про себя.

Жозефина поняла, что спорить ни к чему, и ей придется сказать все то, чего говорить никак не хотелось. Она усадила его на скамейку и взглянула прямо в глаза:

— А почему ты ничего не сказал про Марка? Ревнуешь?

— Не понял? — проговорил ошеломленный Пьер.

— Все ты понял, — сказала она, не сбавляя тона. — Я просила тебя прийти в бар, чтобы ты просветил нас насчет этого дела викингов, твоего кореша Роллона и всей этой прочей белиберды, в которой мы ничего не понимаем. А ты просто прочел нам лекцию по истории. Еще немного, и мне бы показалось, что я в лицее.

Ле Биан улыбнулся. Раз она так себя ведет, значит, он ей не безразличен. Он осмелел и спросил, чтобы все стало ясно:

— У тебя с Марком что-то есть?

— А почему я должна тебе отвечать? — возмущенно воскликнула Жозефина. — Или у меня и с тобой что-то есть?

Пьер обиделся и промолчал. Он только сильнее вжался в скамейку, припечатавшись спиной к деревянной спинке.

— Ну да, — со вздохом призналась Жозефина. — Было. Было и давно прошло. Теперь мы просто друзья, а прежде всего товарищи по оружию в нашем отряде. Только и всего. Теперь ты доволен?

— Ну а со мной? — опять осмелился спросить Ле Биан. — Есть что-нибудь?

— Так что Роллон? — невпопад ответила Жозефина.

Пьер понял, что сегодня других признаний ждать не

приходится. Он наконец решил рассказать ей, что узнал накануне на загородной прогулке.

— Я ездил за город поговорить с одной старушкой. Когда я был маленький, мать возила меня к ней лечиться. Ее называют знахаркой, немного даже ведьмой… Верно то, что знает про историю нашего края и его жителей много такого, чего большинство нормандцев уже не помнит.

— И даже про Роллона? — воскликнула Жозефина, кое-как пытаясь все-таки сдерживать свое любопытство.

— Она мне сказала странные слова… Дескать, первый герцог Нормандский не имеет места в Божьем доме. Потому что он еще не выкупил цену своих грехов. Но Господь долготерпелив, и когда-нибудь все будет хорошо.

Жозефина подняла глаза к небу.

— Вот чушь так чушь! — бросила она раздраженно. — Нет, я точно думаю, что в этой истории загадка к загадке цепляется. Пожалуй, наши планы минирования железных дорог мне даже больше нравятся.

— Я много думал… — продолжал Ле Биан. — Про то, какой такой груз грехов на Роллоне. Обычно его изображают превосходным человеком, новокрещеным христианином, замечательным государем Нормандии. Так какие же у него могли быть особые грехи? И почему нет ему места в храме?

— Ну и что?

— А то, — ответил Ле Биан, немного понизив голос, — что я порасспросил церковного сторожа — Мориса Шарме, ты его знаешь. Он совершенно не хотел со мной разговаривать, но я понял: его тайна так ему давит на душу, что долго хранить он ее не сможет, не вытерпит…

Ле Биан наклонился ближе к Жозефине, чтобы прошептать ей на ухо то, что недавно узнал. Он был страшно рад своей находке, а вдвойне — потому, что ощущал дыхание девушки на своей щеке. Ему очень хотелось продлить этот миг, но пришлось говорить.

— Саркофаг пуст, — прошептал он. — Немцы забрали золотой крест с камнями, но тела там не нашли.

— Что? Роллона в гробнице больше нет? — переспросила Жозефина. Она не верила своим ушам.

— А может, и никогда не было, — заметил Ле Биан. — Может быть, это и есть смысл слов старой Леонии: Роллон не имеет места в Божьем доме.

Жозефина чуть отодвинулась от спутника, к его великому сожалению. Он почесал себе нос, и черная дума пришла ему на ум.

— Но если твоя Леония столько знает про Роллона, — сказала девушка, — странно, что она еще не в лапах у фрицев. Они же все здесь вытряхнули, чтобы хоть что-то узнать про Роллона и его друзей.

Ле Биан был так рад своему открытию, что и думать забыл о том, что может грозить старой целительнице… Эсэсовцы тоже рвались к новым сведениям о Роллоне. Значит, надо было защитить колдунью с Горбатой Коровы.

— Так надо сейчас же к ней бежать! — воскликнул он.

— Сейчас? — ответила Жозефина. — Да ты с ума сошел. Поздно уже, мы никак не успеем вернуться в город до комендантского часа. Завтра утром я за тобой зайду и поедем вместе.

Глава 21

Черный автомобиль долго ездил туда-сюда по долине, пока обнаружил урочище Горбатая Корова. Четверо пассажиров поставили свою машину на обочине и пошли вдоль реки. Все они кроме Штормана держали в руках револьверы — были готовы отстреливаться в случае засады. Не без труда они навели справки, чтобы разузнать, где живет Леония, и ловушки не исключали. Между тем весть об их прибытии, наоборот, заставила бы спрятаться случайных прохожих, заблудившихся здесь ночным временем…

— Вон тот дом, оберштурмфюрер! Я вижу!

Немцы обошли кусты и оказались перед домиком с садиком. На улице, по всей видимости, никого не было. Прежде чем войти внутрь, Шторман тоже достал револьвер. Все эти жуткие предосторожности враз показались смешны, когда они очутились перед старой Леонией, спокойно сидевшей на стуле посреди комнаты.

— А мне уже говорили, что вы пожалуете в Горбатую Корову, — предупредила она их вопросы. — Я вас по шагам узнала. У вас даже по мягкой земле каблуки стучат, как подковы бешеной кобылы. А мы вас тут не любим, и я вам ничего не скажу, так и знайте!

Шторман усмехнулся: сама как былинка, а с характером; он еще и рта не успел раскрыть, как она встала на дыбы. Но он не подал виду, как ему забавно.

— Это мы будем решать, сударыня, когда вам говорить, — ответил он важно.

— Это вы так думаете, — возразила старушка, не меняясь в лиде. — А я же просто старая слепая женщина, у меня для вас ничего нет.

Шторман взял стул и сел напротив нее.

— Сударыня, — сказал он, — я хотел бы, чтобы вы нам рассказали кое-какие истории. Очень старые рассказы.

— А я вас садиться не приглашала.

— Вы должны знать Роллона, первого герцога Нормандского.

— Понаслышке только.

В другое время разговор между непреклонной старой женщиной и суровым эсэсовцем мог бы быть забавен, но сейчас было не до шуток. И хотя Шторман всегда очень уважал старух, дело было прежде всего.

— Сударыня, — сказал он более строго, — расскажите нам, что вы знаете о Роллоне и что с ним случилось.

— Говорят, он был нормандским герцогом… да я и в школе-то почти не училась, откуда мне знать?

Шторман слегка взмахнул рукой, и один из его людей приставил револьвер к виску Леонии.

— Знаете что, — сказала она хладнокровно, — в мои годы жизнь не очень-то боятся потерять. Это же дело времени. Парой месяцев больше, парой месяцев меньше — особой разницы нет. Все равно я заранее знаю, чем все кончится.

Поняв, что и силой он ничего не добьется, Шторман приказал своим людям:

— Все обыскать! Не пропускать ничего!

Подчиненные принялись переворачивать все в доме вверх дном. Они открывали банки, вырывали страницы из книг, вспарывали подушки, вытряхивали из мешков провизию, били гипсовые статуэтки. Сняли они и кости с потолка.

— Честное слово, — воскликнул Кёниг, — мы в ведьмином логове! В Средние века и не за такое жгли на костре! Наверняка она что-то может сказать про Антикрест…

— Но мы цивилизованные люди, — спокойно возразил Шторман. — А госпожа Леония — разумная женщина, она будет добра все нам рассказать…

— Нечего мне вам сказать, — стояла на своем знахарка.

Один из эсэсовцев взял палку и стал простукивать пол в комнате. Он методично ударял по каждому камню. И вот один из них отозвался глухим отзвуком. Леония чуть дернула головой. Это движение было моментальным, почти неприметным, но Шторман его все-таки увидел.

— Поднимите плиту, Шмидт, — приказал он.

Леония разом вскочила и, несмотря на свою слепоту, кинулась прямо на немца. Борьба была безнадежна, но ста-рушка всеми силами колотила по эсэсовцу сморщенными кулачками. Тот ее грубо оттолкнул. Она пошатнулась, потом схватила кухонный нож и снова бросилась на врага. Прозвучал выстрел, и Леония мягко опустилась на землю. Она была легка, словно сухой листок, упавший с ветки в лесу. Ее убили, потому что она собиралась до конца защищать ненадежное укрытие своей тайны.

Кёниг даже не взглянул на свою жертву. Не теряя ни мгновенья, он поднял камень, достал из-под него кожаную записную книжку и подал Шторману. Ее обложка была украшена узлом Одина.

Глава 22

Когда Жанна увидела скопление крыш, ощетинившихся трубами, у нее засосало под ложечкой. Почему-то у нее всегда было такое чувство, когда она приходила в город. До войны ей случалось ездить туда каждую неделю, на большой базар на площади Старого Рынка: там она помогала отцу продавать фрукты из их садика. Но с тех пор, как началась война, они стали избегать Руана. Клиенты и сами были готовы приезжать к ним за провизией; цены росли, как на дрожжах. Отец Жанны неплохо зарабатывал, нечего и говорить, но лишку брать себе не позволял. Те, у кого не было средств, знали, что он всегда готов дать им рассрочку, а иногда кое-что по мелочи и даром отдать.

Жанна поклялась, что ноги ее не будет в городе, пока не закончится война, но тут дело было очень спешное. И еще сильнее она заторопилась, когда добралась до центра города. Она несколько раз сильней нажала на педали, и позвякивание цепи о щиток велосипеда послышалось чуть громче.

Стояло прекрасное весеннее утро. Девушка свернула с улицы Фонтенеля и поехала по улице Славных Ребят. Она ехала и сама удивлялась: с какой стати она спросила у Леонии адрес Ле Биана? Она в первый раз видела этого молодого человека, да и не особенно любезно с ним разговаривала. Но с того самого дня его облик не выходил из ее мыслей. Доила ли она коров, топила ли очаг, она всегда видела его улыбку, выражение лица довольного мальчишки, с которым он увидел вместе с ней домик Леонии. В первый раз она увидела городского парня, который на нее не смотрел свысока.

Даже во сне этот проклятый человек ее преследовал. Жанна поставила велосипед у стенки, тщательно и крепко привязала его веревкой к водосточной трубе. Время ненадежное — лучше вещи на улице не оставлять. Она позвонила в белую дощатую дверь под номером 36, а сама думала: ей надо на него злиться, что он ворвался в ее жизнь, а не сходить самой с ума, как идиотке.

После того как он к ним приезжал, явились немцы, укокошили бедную Леонию. И вот ей пришлось тащиться в ненавистный город, чтобы сдержать свое слово. Дверь дома оказалась не заперта; Жанна толкнула ее и оказалась в коридоре, выстеленном черной и красной шестиугольной плиткой. Она поглядела по почтовым ящикам, на каком этаже живет Пьер Ле Биан. Проходя мимо зеркала против лестницы, машинально поправила прическу. Когда она поднялась на пару ступенек, вверху хлопнула дверь и по лестнице зазвучали торопливые шаги. Жанна еле успела прижаться к стене; мимо пронесся Ле Биан, даже не взглянув на нее. Он уже был почти на улице, когда она его окликнула:.

— Господин Ле Биан!

Молодой человек оглянулся:

— Жанна? Простите, я вас не заметил. Вы как здесь?

— Да просто так… — соврала она неловко и простодушно, но тут же и поправилась. — А вообще-то нет. Я приехала в Руан, потому что мне с вами надо обязательно поговорить.

Она немного запнулась, как будто ей надо было хорошенько набраться смелости прежде, чем продолжать.

— У нас случилось кое-что… очень серьезное… мне надо вам рассказать.

Ле Биан понял, что Жанна в страшном смятении. Он повернул назад и пригласил ее подняться к нему. Для убедительности он подтолкнул ее рукой в спину, и девичье сердце зашлось. Ле Биан вынул из кармана ключ, открыл дверь квартиры. Жанна изо всех сил старалась не выдать своего волнения, но сама чувствовала, что нош ее не держат. Хозяин предложил ей сесть на стул и вынул из шкафа бутылку сидра.

— У вас на ферме, конечно, и получше найдется, — сказал он шутливо, — а я чем богат, тем и рад: городским сидром.

— Ой, вы такой любезный, — ответила Жанна. Получилось глуповато, и она сама себя тотчас за это отругала.

Ле Биан был ученый; он привык и с девушками общаться умными и учеными. Жанна никогда таких не встречала, но чувствовала свое ничтожество по сравнению с ними. Наступившее молчание было неестественно, и хозяин решил первый задать вопрос:

— Так что, Жанна, что вы, собственно, хотели сказать?

— Они убили Леонию, — ответила она односложно, без всякого выражения.

— Как? Что вы говорите? — воскликнул в ужасе Ле Биан. — Я же говорил вчера, что надо туда отправляться; никогда себе не прощу… А известно, кто это был?

— Немцы, — ответила Жанна. Она уже сказала главное, и ей стало легче. — Они приехали ее допрашивать. Обшарили весь дом, все переколотили, а потом ее застрелили. Наповал. Они бросили тело в пруд, но собака ее нашла…

Ле Биан не знал, что и сказать. Виноват ли он в том, что случилось? Или все это вовсе не из-за него? Он провел рукой по лбу и подумал: нет, вся эта история явно выше его сил.

— Но это не все еще, — сказала Жанна, к которой в отличие от собеседника пришло второе дыхание. — Мне надо вам вот что сказать… Как вы приходили, она все боялась, она сама мне так сказала.

— А почему так? — спросил Пьер. — Леония не все мне сказала?

— Совсем не все! — сказала Жанна, очень довольная тем, что знает больше молодого человека, который ее так волнует. — Она, бедная, очень боялась, что к ней придут выведывать древние тайны. Толком я не знаю, о чем речь, но вот это она мне оставила для вас. Я его не открывала.

Жанна порылась в складках своего передника, потом засунула руку в карман, испугалась было, не потеряла ли послание, пока ехала на велосипеде, и наконец достала белый конверт, на котором неровным почеркам была надписана фамилия Ле Биана.

— Она просила мне передать вам это, если с ней вдруг случится беда. Ну вот, не стало ее, так что сами понимаете…

Вот поэтому я и приехала из дома к вам в город. Это все из-за нашей славной Леонии.

— Спасибо, Жанна, — сказал Ле Биан, разрывая конверт. — Вы очень храбрая девушка.

Жанна не поняла, сделал ли молодой человек, из-за которого сердце ее билось так сильно, ей комплимент. Но большего ждать было уже нечего: Ле Биан весь погрузился в чтение полученного письма.

«Дорогой господин Ле Биан.

Прежде всего простите старуху, которой уже давно не служат глаза, за скверный почерк. Вы своим приходом меня растревожили. Я припомнила и многое уже далекое, и кое-какие недавние встречи. Эти строки вы прочтете или потому, что меня уже не будет и я ничего не смогу вам сказать, или боши заберут то, что я обещала сохранить.

Несколько месяцев тому назад ко мне приезжал один очень приятный господин из норвежского университета. Он занимался Роллоном, его историей и его верой. Он был очень вежливый, а по-французски говорил со смешным акцентом. Я ему, кажется, немножко помогла, кое-что рассказала про наши края. Однажды я получила повестку прийти на почту за посылкой. Посылка была из Норвегии от того самого господина, его фамилия Харальдсен. Я получила эту посылку, в ней был толстый пакет с исписанной бумагой — должно быть, это то самое, что ученые называют манускриптом. Профессор закончил свою работу и, кажется, сам испугался своих открытий.

Моя подруга (старуха Гортензия, она умерла под самый конец зимы) помогла мне — прочитала вслух письмо, приложенное к пакету. Там он объясняет, что решил написать сагу, чтобы слишком серьезные люди не приняли его открытия буквально. Господин Харальдсе прост меня спрятать его писания в надежном месте. Я так и сделала, а на случай, если со мной случится беда, записала, где это место, и положила записку под плиту в полу у себя на кухне.

Теперь ваше дело отыскать посылку. Я ее спрятала на кладбище Сен-Махлу. Там, где Пляска смерти, за черепами.

Хорошо бы вы первый туда поспели и завладели этой тайной. После смерти я уже не обязана молчать. А хранителем этой тайны я выбрала вас. Я с вами проговорила недолго, но по голосу почуяла, что вы человек честный, а меня чутье никогда не обманывало.

Удачи вам.

Леония».

Ле Биан сложил листок и засунул обратно в конверт. Он разом вскочил и принялся распахивать по очереди все дверцы в шкафах на кухне. Наконец он взял жестяную банку с цикорием и засунул письмо туда.

— Жанна, — сказал он закрыв коробку, — я сейчас же должен туда идти. А вы езжайте домой, тут может быть опасно!

— А я с вами хочу пойти… — пролепетала Жанна.

Молодой человек положил руки ей на плечи и ласково сказал:

— Жанна, они способны на все, я не хочу, чтобы вы так рисковали. Вы же знаете, что они сделали с Леонией. Обещаю вам, я дам знать, как идут дела.

В этот момент входная дверь в квартиру распахнулась и сразу же хлопнула. Жозефина ворвалась в кухню, как к себе домой.

— Что такое, Пьер? — нервно заговорила она. — Долго я должна тебя ждать, по-твоему? Нам ехать пора!

— Жозефина, — сказал Пьер, — познакомься: это Жанна, добрая знакомая Леонии. Наши планы меняются. Я тебе все расскажу по дорого, а сейчас нам обязательно нужно идти. Нельзя терять ни секунды.

Он обернулся:

— Извините, пожалуйста, Жанна. Еще раз спасибо за все, что вы сделали. Как хорошо, что Леония могла рассчитывать на вас!

Все это продолжалось лишь пару секунд, но Жанна успела рассмотреть новую гостью. Городская вся из себя, прическа по последней моде. Такие говорят громко и никогда не теряются, что бы ни случилось. Она ее совсем не знала, но ненавидела всеми силами души.

Ле Биаи с Жозефиной шли по улице, а Жанна смотрела им вслед, пытаясь развязать веревку, которой был привязан велосипед, и тут у нее затуманились глаза. По щекам побежали слезы. Ле Биан еще раз обернулся к ней, помахал рукой, но что она плачет — не заметил.

Глава 23

Швейцарский гвардеец, затянутый в потертую форму, безукоризненно отдал честь папскому секретарю и монсеньору Баттисти. Отворились обе тяжелые створки дверей кабинета верховного понтифика. Пий XII сидел в глубине помещения за письменным столом. Его изящная, аристократического вида фигура всегда производила на его собеседников одно и то же впечатление. Папа внушал почтение, смешанное со страхом. Его маленькие круглые очки лишь подчеркивали остроту умного взгляда, не знавшего снисхождения к тем, кто по лени или небрежению не справился с порученной миссией. Папа имел обыкновение делать два дела разом, но на сей раз приход монсеньора Баттисти счел настолько важным, что положил перо.

— Итак, монсеньор Баттисти, — начал он, — какие вести вы привезли из Франции?

— Боюсь, не очень хорошие, Ваше Святейшество. То, что я предполагал и чего опасался, подтвердилось.

Папа предложил посетителю сесть и продолжить доклад. Монсеньор Баттисти, усевшись в кресле, начал сразу с дела:

— Тело Роллона и крест, хранивший его в гробу в Руанском соборе, исчезли. И, что еще хуже…

— Продолжайте, — попросил его верховный понтифик, но кардинал не сразу подобрал слова:

— Дело в том, что дух герцога Нормандского, как я боюсь, связан.

Пий XII сложил руки и нахмурил лоб. Вот этого рода дел он как раз не любил.

— Монсеньор, — ответил он чрезвычайно озабоченно, — вы знаете, что я не большой любитель всех этих темных историй, связанных с магией и суеверием. Религия не имеет нужды в таких ухищрениях, чтобы трогать сердца Однако мне известны ваша четкость и честность. Вы изгоняли беса?

— Конечно да, Ваше Святейшество! — воскликнул Баттиста. — Но я должен признаться, что не почувствовал действия обряда Как будто тень Роллона оставалась в воздухе вокруг нас; как будто мертвеца лишили покоя. По правде говоря, мне трудно объяснить природу смятения, вторгшегося мне в душу, но я предчувствую опасность, тем более…

Кардинал Баттиста на минуту прервался. Видно было, что слова, которые он собирается произнести, даются ему с особенным трудом.

— Что тем более? — спросил папа, явно недовольный таким замешательством.

— Тем более, что пресловутый золотой крест забрали люди из СС. И никто не знает, где он теперь находится.

Понтифик сжал кулак, и словно все узлы его сухого тела напряглись и натянулись. Он встал и подошел к окну.

Пий XII был очень рассудительным человеком и никогда ничего не говорил, не взвесив тщательно каждое свое слово. Он поглядел на площадь Святого Петра, где в этот будний день народу было не очень много. Затем его взгляд устремился вдаль по улице Примирения — так ее соизволил назвать Муссолини, чтобы увековечить мир между фашистской Италией и Папским государством. Не заключила ли Церковь в тот день договор с дьяволом? Или то была необходимая цена, чтобы не пасть от орд безбожных большевиков, готовых по первому знаку слабости затопить всю Европу? Он вновь повернулся к посетителю.

— То, что вы говорите, монсеньор Баттисти, очень важно, — ответил он самым благодушным тоном, который контрастировал с серьезностью самих слов. — Если СС интересуется Роллоном — значит, за этим стоят какие-то темные замыслы. Быть может, даже какое-то языческое богохульство… В это смутное время у нас, к несчастью, мало средств, чтобы бороться с Черным орденом.

— Ваше Святейшество, — ответил Баттисти, — я всего лишь смиренный служитель Божий, овладевший некоторыми приемами экзорцизма. Я не чувствую себя способным противостоять СС. Но архиепископ Руанский рассказал мне кое-что, может быть, для нас интересное…

Тут уже Пий XII даже не пытался скрыть нетерпения:

— Ради Бога, — прервал он кардинала, — перестаньте говорить намеками. Выражайтесь ясно. Если вы мне не расскажете все, что знаете, то и я не смогу сказать вам свое мнение.

— Простите, Ваше Святейшество, — спохватился кардинал. — Руанский прелат говорил мне про одного молодого человека, историка, который занимается жизнью Роллона. Он, кажется, достоин доверия и руководствуется только научными мотивами.

— Научными? — воскликнул папа Пий. — Эсэсовцы тоже произносят это слово для оправдания своих нечестивых изысканий. Нам не нужна такая наука, единственная цель которой — победа над верой.

Последняя фраза папы была похожа на приговор. Баттиста решил, что аудиенция закончена. Он встал и осторожно сделал несколько шагов к двери.

— Монсеньор Баттиста! — воскликнул папа и привстал с места, останавливая его.

Посетитель обернулся и вновь подошел к папскому столу.

— Я вас еще не отпускал, — строго сказал понтифик. — Кажется, вы с доверием относитесь к словам нашего брата из Руана. Стало быть, если я верно читаю между строк вашей мысли, вы намекаете, что этому молодому человеку надо предоставить доступ к одной из наших сокровенных книг…

— Ваше Святейшество, — страстно произнес кардинал, — мне очень жаль, что я смог донести до вас только впечатления и ощущения. Я знаю, вы не из тех, кто позволяет эмоциям руководить собой, но у меня есть внутреннее чувство, что нам грозит очень большая опасность. Я уверен, что бороться надо всеми средствами, которыми мы располагаем.

Услышав эти слова, Пий XII внезапно почувствовал сильную усталость. Он сел в кресло и взял авторучку. На чистом листе бумаге он написал своим правильным почерком с аккуратным наклоном несколько строк. Затем он промокнул бумагу, сложил листок и положил в конверт. Папа дернул шнурок, и дверь отворилась. Вошел секретарь. Он подошел к папе, а тот подал ему документ.

— Мы даже не подозреваем, до какой степени люди Гиммлера готовы на все ради триумфа своей ереси. Я не хочу допустить ни малейшего риска. Возьмите это письмо, передайте директору библиотеки и попросите его не откладывать дела. Объясните ему хорошенько, что это требование экстренное. Получив книгу, отнесите ее монсеньору Баттисти.

Отдав приказ, Пий XII вновь перевел взгляд на кардинала.

— Как только книга будет у вас, поезжайте назад во Францию, встретьтесь с тем человеком и передайте книгу ему. Кстати, как его имя?

— Пьер Ле Биан, Ваше Святейшество, — ответил кардинал, донельзя довольный тем, что папа уступил его желанию.

Верховный понтифик отпустил его кивком головы. Когда Баттисти выходил из комнаты, он на другом чистом листке записал имя Ле Биана.

Глава 24

По пути Ле Биан рассказал Жозефине о письме Леонии и о странной истории норвежской рукописи. Они пошли скорее, но Ле Биан боялся, что они и так уже опоздали. Войдя на улицу Мартенвиль, они точно поняли, что их опередили. Въезд в проулок, ведущий к кладбищу Сен-Маклу, перегораживала большая черная машина. Ле Биан от злобы, что не успел, страшно выругался.

— Погоди, — сказал Жозефина, не желая признать себя побежденной, — еще не все пропало. Раньше них мы не поспели, но можем за ними посмотреть. Одна очень хорошая наша знакомая живет в квартире, откуда видно все кладбище.

Ле Биан не понял ни слова из того, что она сказала, но он уже привык слушаться Жозефину, не задавая особых вопросов. Они вошли в белый каменный дом с коричневыми фахверками и поднялись по лестнице.

— Между прочим, — заметила Жозефина, — эта крестьяночка в тебя, кажется, втюрилась.

— Да с чего ты взяла? — очень удивился Ле Биан. — Просто она хотела нам помочь. Бедняжку потрясла гибель Леонии, вот и все. А потом, я тебе, кажется, ничего не говорил про твоего Марка?

— Ох вы, мужчины! — улыбнулась Жозефина. — Если вы не слепые все, так, значит, хорошо притворяетесь. И вообще — тебе что, неприятно, что на тебя положили глаз? Ладно, потом поговорим. Предупреждаю тебя: Жермена Колюк самая большая сплетница на всей улице, но зато от нее ничто не скроется.

Жозефина дважды стукнула в старую обшарпанную дверь тихонько и один раз посильнее. Пожилая дама в элегантном темно-голубом платье поспешно впустила их.

— Добрый день, госпожа Колюк! — сказала Жозефина тоже довольно торопливо. — Разрешите нам, пожалуйста, посмотреть из вашего окошка на кладбище, нам очень надо.

— На кладбище? — удивленно сказала хозяйка, поправляя прическу. — Вот не знала, что ты интересуешься памятниками старины. Я всегда думала, ты больше любишь встречать мальчиков при выходе из школы, а не учить уроки по истории. Так по крайней мере мне всегда говорила твоя покойная мама.

Жозефина показала ей язык, а потом бросилась на шею:

— Вы страшная сплетница, госпожа Колюк, и язык у вас как у змеи, но я вас так люблю!

— Знаю, знаю, — ответила Жермена. — Да я ведь понимаю: вы хотите посмотреть за четырьмя ботами, которые зачем-то копаются в этом дворике. Честно говоря, я и сама пока не поняла, что они там елозят. Обшарили все кусты, так и рвут их с корнем. Что за безобразие! Будь у меня ружье, уж я бы по ним вдарила из обоих стволов!

Молодые люди встали у окошка так, чтобы их не видно было с улицы. Шторман еще с двумя людьми рылись по разным углам кладбища, а четвертый эсэсовец сторожил вход. Люди в черном методично обследовали все деревянные панели с мертвыми головами. Их пальцы бегали по зловещим рельефам с ловкостью грабителя, подбирающего шифр сейфа.

— Сил нет смотреть! — ругнулся Ле Биан. — Что нам стоило все узнать чуть пораньше!

— Должна признать, на сей раз ты прав, — ответила Жозефина. — Мы можем только убедиться, нашли они то, что ищут, или нет. А потом нам придется признать свое поражение.

— Гляди! — воскликнул Ле Биан, указывая пальцем за окном.

Жозефина и Жермена дружно прищурились, чтобы ничего не просмотреть. Шторман нажал на панель в северо-западном углу кладбища, и она подалась. Немец засунул руку в неглубокую нишу за плитой и вынул большой коричневый пакет. Эсэсовец был страшно рад: это он, как видно, и искал.

— Ну, вот она, — в отчаянье промолвил Ле Биан.

— Кто она? — спросила Жозефина, не понимая, о ком это он.

— Рукопись, которую Харальдсен прислал Леонии. Тайна Роллона.

Дальше все было быстро. Шторман поставил доску на место, и танец смерти пошел своим чередом водить хоровод вокруг всего кладбища. Эсэсовцы вышли из дворика и через проулок прошли на улицу. Их машина умчалась с места в карьер, злюся вожделенные страницы.

А в квартире госпожи Эриссон атмосфера была самая мрачная. Ле Биан беззгмными глазами смотрел на Жозефину и только твердил:

— Теперь, чтобы мы поняли эту тайну, остается надеяться только на чудо…

Глава 25

Черная машина въехала во двор комендатуры; двое часовых у ворот сделали на караул. Шторман бережно прижимал коричневый пакет к себе. Уже несколько раз он перелистывал бумаги, но не позволил себе заглянуть в их содержимое. Для него чтение было интеллектуальным служением, которое для извлечения максимальной пользы должно осуществляться в наилучших условиях. Прежде всего, он обязан был уведомить о своем успехе Вевельсбург. Итак, Харальдсен пытался спрятать от немцев последний плод своих исследований, но это было ему не по силам. Совершенство методов СС получило очередное подтверждение.

Шторман, как он уже привык, поднялся в отведенный ему кабинет, не потрудившись зайти поздороваться с хозяином. Неприязнь между ним и фон Бильницем мало-помалу переродилась в ненависть, так что они даже общались, посылая друг к другу секретарей. О появлении эсэсовцев в Руане ходило много слухов, а когда они вторглись в собор, то стали самыми ненавистными людьми в городе. Фон Бильниц, считавший своим долгом поддерживать порядок, опасался этих толков: они могли еще больше разжечь решимость врагов Германии, которых полковник считал обыкновенными террористами.

Шторман вошел в комнату и закрыл дверь, приказав ни под каким предлогом его не беспокоить. Он положил коричневый пакет на стол, снял телефонную трубку, велел телефонистке набрать нужный номер в Германии, повесил трубку и задумался. Прежде всего он вспомнил о золотом кресте, который оставил в Вевельсбурге. С тех пор как Шторман расстался с крестом, у него появилось странное чувство, которое он никак не мог себе объяснить. Если разобраться, ему казалось, что он действительно лишился чего-то ценного. Это было то же грызущее ум и сердце чувство, которое бывает, когда расстаешься с дорогим человеком и страстно желаешь увидеть его опять. Шторман быстро выгнал эти дурные мысли из головы. Он взял себя в руки: то были непростительные для человека на его месте знаки слабости. Вскоре телефонный звонок окончательно вывел его из этих размышлений.

— Герр Шторман, — объявила телефонистка, — соединяю вас с генеральным секретарем Зиверсом.

— Ja! — ответил Шторман голосом внезапно вернувшегося из грез в реальность человека.

— Подполковник Зиверс, — сказал далекий голос.

— Так точно, подполковник, — ответил младший офицер, — Шторман у аппарата. Докладываю вам о результатах моей работы, как мы договаривались. Мы добыли вторую часть рукописи профессора Харальдсена. Я сию секунду внимательно с ней ознакомлюсь, а потом мы сможем возобновить допрос в Вевельсбурге.

— Это будет затруднительно, — сухо ответил Зиверс. — Профессор Харальдсен сегодня ночью покончил с собой. Идиоты, отвечавшие за его охрану, будут наказаны за халатность.

У Штормана перехватило в горле.

— Но как же это возможно, господин генеральный секретарь?

— Как возможно! Как возможно забыть отобрать у заключенного шнурки от ботинок после прогулки? — злобно ответил оберштурмбаннфюрер. — Как возможно, что охрана забывает самые элементарные положения уставов ордена? Ключевое слово всей этой истории вам придется найти на тех страницах, которые он нам оставил. Ничего другого у нас больше нет.

— И вот еще что, господин генеральный секретарь, — продолжил Шторман. — По нашей информации, в это дело решили вмешаться церковные власти. Из Рима в Руанский собор приезжал экзорцист. Люди в сутанах знают, что мы идем по следу Роллона, но, думаю, еще не знают, зачем.

— Если Ватикан срочно командировал экзорциста, — ответил Зиверс, — это значит, что его власти очень серьезно считаются с нашими исследованиями. Вероятно, на самом высоком уровне. Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что за этим стоит сам папа.

Шторман не ответил. Ему оставалось только выслушать распоряжения начальства. И они не заставили себя ждать.

— Ознакомьтесь с рукописью Харальдсена и раскройте тайну Роллона-язычника. На сегодняшний день я вам полностью доверяю. Я уже говорил вам, что это может изменить весь ход войны.

— Слушаюсь, господин генеральный секретарь. Будет исполнено. Постараюсь оправдать ваше высокое доверие.

— И еще одна деталь, — прибавил Зиверс. — Никакого доверия фон Бильницу! Это типичный аристократ-вырожденец, опасный реакционер, который пытается сопротивляться победе наших идей. Я просил в Берлине начать о нем расследование. Будет очень странно, если в его заплесневелых шкафах не найдется пары-тройки скелетов. Зигхайль!

Генеральный секретарь Аненербе повесил трубку.

Шторман тоже опустил трубку на рычаг. Он снова посмотрел на коричневый пакет, но на сей раз главным чувством в его душе было не любопытство: в его взгляде был страх. А вдруг он не окажется на высоте? А вдруг туман, окутавший эту тайну, так же плотен, так же непроницаем, как тот, что плывет над норвежскими фьордами? Шторман горячо надеялся, что Харальдсен довел свое исследование до конца.

Глава 26

Ле Биан явился в собор, как только его отперли для народа. Он прошел в исповедальню и сел на деревянную скамеечку за ширмой. Там было почти совершенно темно, и ни один звук не нарушал тишины, царившей в Божьем храме. Потом до молодого человека донесся еле приметный отзвук дыхания — и близкий, и отдаленный — с другой стороны перегородки. Как он ни старался, но не мог сообразить, слышал ли его уже тогда, когда сам вошел в исповедальню, был ли там уже кто-то или появился только что. Щелкнуло окошко, разделявшее двух собеседников, и Ле Биан вспомнил, зачем пришел сюда.

— Господин Ле Биан, — произнес голос из-за перегородки с сильным итальянским акцентом. — Простите мой неважный французский, я не смог выучить его, как бы мне хотелось, но знайте, что я очень люблю вашу страну. И еще извините за такое неправильное место встречи, но мне очень важно сохранить свои действия в полной неизвестности.

— По-моему, ваш французский превосходен! Но чем я могу быть вам полезен? — ответил молодой человек, явно смущенный таким предисловием.

— Позвольте вам объяснить. Я приехал из Италии, чтобы вручить вам документ величайшей важности. Не считая нескольких особо избранных, вы будете первый, кто пролистает его за последние триста лет. Знайте, что речь идет о чрезвычайно ценном памятнике, который никогда не покидал библиотеки, в которой покоится последние пятьсот лет. Мы знаем, что вы занимаетесь первыми временами нормандского герцога Роллона. Мы знаем также, что люди из СС имеют с вами одну цель. Может быть, они даже уже опередили вас. Надо сказать, что у них есть такие средства, которыми вы пользоваться не можете. Если вам не помочь. Даже если побуждения у нас разные, я думаю, что мы решаем одну задачу. И мы, и вы хотим помешать, чтобы немцы использовали открытия, которые они сделают, для своих разрушительных целей. И чтобы они еще больше перевернули порядок в нашем дольнем мире.

— Но чем же я могу быть полезен? — повторил Ле Биан. — Боюсь, все это выше моих сил…

— Не будьте скромными, — ответил голос. — Я вам повторяю, что не нужно непременно знать, почему сегодня мы вам доверяем это сокровище. Для нас важны только мир и вера истинная. Используйте наилучшим образом тот ценный инструмент, который мы вручаем в ваше распоряжение, найдите Роллона, лишенного креста, а затем вы отдадите нам эту книгу. Она еще на много веков вернется на полку, которой никогда не должна была покидать, если бы безумие человеческое не ввергло наш несчастный мир в хаос.

Дверь собора открылась и закрылась. Разговор ненадолго прервался. Оказалось, это всего лишь простой верующий зашел на несколько минут для духовного сосредоточения перед работой. Поняв, что никто не будет их подслушивать, человек с итальянским акцентом договорил то, что имел сказать.

— Скоро я выйду из этой исповедальни, — прошептал он. — Хотя вы меня не знаете, я вас попрошу не пытаться увидеть меня: это совершенно ни к чему, а только будет опасно в случае, если дело обернется плохо. Я положу книгу на свое сидение; подождите несколько мгновений, вам останется только зайти и забрать ее. Доброй удачи, и благословение Господне буди на вас.

Ле Биан не успел ничего ответить. Деревянная створка окошечка захлопнулась с таким же стуком, как и открылась, и он опять остался один в темноте. Он услышал, как собеседник выходит из исповедальни, потом шуршащий звук его подошв по плитам собора. Когда звуки смолкли, Ле Биан вышел из исповедальни и зажмурился. Несколько секунд его глазам пришлось привыкать к свету, который начал проникать в собор через большие витражи. Освоившись, он отдернул черную занавеску в центральном отделении исповедальни и увидел на сиденье кожаную сумку. Из нее он достал том в твердом переплете и раскрыл первую страницу. С бьющимся сердцем он разобрал заголовок, каллиграфически выписанный готическими буквами:

«Руническое Евангелие».

Глава 27

Пий XII горячо пожал кардиналу обе руки и пригласил его сесть. Тот, поклонившись верховному понтифику, устроился в кресле. Вездесущий личный секретарь папы подал обоим по стакану воды и вышел из кабинета.

— Рассказывайте. Как прошла встреча? — спросил Пий XII.

— Ваше Святейшество, — озабоченно ответил кардинал, — посланник рейха особенно предостерегал нас, чтобы мы не вступали в игру с противниками Оси. Он еще прибавил, что малейшее вмешательство Ватикана в дела СС приведет к серьезному дипломатическому инциденту, от которого никто ничего не выиграет.

— Они могли нам предъявить какие-то конкретные обвинения? — продолжал расспросы папа.

— Разведка у них поставлена превосходно, — вздохнул кардинал. — Он говорил мне о некоем опасном молодом человеке, который, по их сведениям, связан с отрядом террористов в Нормандии. Насколько я понял, они все о нем знают, но еще хотят посмотреть, какую судьбу для него уготовить. Еще посланник говорил мне, что научно-исторический инстатут СС ведет в Нормандии археологические исследования первостепенной важности.

— Все, что вы мне рассказываете, напоминает мне, как собака показывает клыки, собираясь укусить, — глухо проговорил Пий XII. — Пока что мы имели право на предупреждение, но рано или поздно клыки пойдут в ход.

Кардинал почувствовал, как никогда ему не случалось раньше чувствовать, до чего нехорошо на душе у папы. Он постарался отыскать слова, чтобы его подбодрить.

— Ваше Святейшество, я уверил его, что у нас нет ни малейшего желания вмешиваться в германские дела. Ватиканская дипломатия всегда славилась чувством меры…

— Вы человек хитроумный, — ответил верховный понтифик. — Вы знаете, что пользуетесь полным моим доверием, но в эта времена хаоса, к сожалению, голос Бога не всегда звучит для людей громче других. Много таких в Германии, вплоть до самого высокого уровня, кто хотел бы восстановить пагубный культ древних идолов. Эта безумные еретики не поколеблются вернуть нас на двадцать пять веков назад, чтобы доказать свою так называемую германскую самобытность. У них на устах одно слово — «арийство», и они рыщут по всему миру, чтобы подтвердить свои опасные теории… Вам известно, между прочим, что в 1937 году сам Гиммлер отрекся от христианской религии. Но хуже того: до наших спецслужб дошли слухи о проектах оккупации Ватикана От этой химеры они отказались, но не отступят ни перед чем!

Кардинал не верил своим ушам, с какой яростью папа произносил эта слова. Пий XII всегда был очень уравновешенным человеком и никогда не повышал голоса. Теперь впервые его иссохшее лицо покраснело и покрылось потом. Й все же трудно было понять, какое чувство вызвало в нем такие крайние проявления. Был ли это лишь гнев или еще и страх?

— Они взялись разрушать все ценности, — продолжал понтифик, все не успокаиваясь, — и Римская Апостольская церковь для них теперь — следующий враг, которого надо уничтожить. Один Бог знает, каких еще бесов они готовы пробудить, чтобы достичь своей цели… Но Рим не сдастся. Престол Петров будет под защитой сил небесных, как в те времена, когда язычники, желавшие сокрушить веру истинную, бросали наших братьев львам на арене. Наше право и святая истина за нас!

Пий XII, казалось, весь, до последнего нерва, вложил себя в те слова, которые произносил. Он замолчал и уставился прямо перед собой; его взгляд словно уходил в пустоту, далеко за стены кабинета. Кардинал, чувствуя себя несколько неловко, поклонился и оставил папу наедине с его вопросами. Секретарь принес в кабинет новый стакан с водой.

Глава 28

Гюстав Мушро подбежал к «Бару друзей». Отдышавшись, он вошел в помещение и спросил Большого Шарля голосом, еще срывающимся от долгого бега — а он давно уже не бегал:

— Привет, Шарль. Ты не видал Ле Биана?

— Привет, Гюстав, — ответил со смехом хозяин кафе. — Ты, похоже, сейчас дух испустишь. Как будто за тобой ревнивый муж гонится, честное слово!

— Ладно тебе, дело серьезное! Так ты не знаешь, где он?

— Не волнуйся, скоро должен тут быть паренек. Он мне говорил, что сначала зайдет в бар, а потом домой. Давай, присаживайся. Я тебе сейчас рюмку яблочной налью — надо же в себя прийти.

Гюставу как будто полегчало. Он сел на стул и отдышался с тяжелым пыхтением. Но отдыхал он недолго: тут как раз вошел Ле Биан с кожаной сумкой под мышкой. Встретить своего консьержа в баре Большого Шарля студент никак не ожидал.

— Господин Мушро? — воскликнул он. — Вы-то здесь как?

— Тебя выручить, дурачокі — ответил тот взволнованно. — Тебе домой ходить нельзя. Там боши приходили, да не какие-нибудь — самые черные, настоящие эсэсовцы. О тебе расспрашивали, где ты есть. Я сказал, что не знаю ничего, что ты, бывает, на несколько дней пропадаешь — работаешь.

Ле Биан побледнел. Он совершенно явно был еще не готов изображать из себя героя. Он вспомнил свою квартиру, все, что он там спрятал. Тотчас же пришла на память и жестяная банка, где лежало письмо от Леонии. Он обругал себя, что не унес письмо с собой.

— Тогда они высадили дверь и обшарили всю квартиру, — продолжал консьерж, словно угадав мысли молодого человека. — А нашли ли что — не спрашивай, не знаю.

— А дальше что? — спросил Ле Биан. Он все еще не мог опомниться.

Большой Шарль подумал: дело поворачивается так, что ему, пожалуй, пора вмешаться. Он увел обоих посетителей в заднюю комнату своего бара.

— А дальше, — ответил он, — надо быть очень осторожным. Самое главное — бросьте оба болтать языком. А еще мы подыщем спокойное место, где наш друг Пьер сможет перевести дух.

— Мне из города уезжать нельзя! — воскликнул Ле Биан, вдруг вернувшись к реальности.

— А кто сказал уезжать? — удивился хозяин кафе. — Останешься ты себе в нашем прекрасном Руане. Мало, что ли, на улицах старого города погребов и подвалов?

Ле Биан выпил залпом рюмку водки и на секунду задумался.

— Мне нужно место потаенное, но чтоб там было электричество и нормальный стол разложить бумаги. Мне там надо будет поработать с одной древней книжкой…

— Вот как? — воскликнул Гюстав. — А не хочешь еще ванну, душ и газовую плиту последней модели?

— Во дает! — шутливо сказал Шарль. — Его чуть боши не поймали за задницу, а у него все мысли о старых книжках! Вот уж верно другого такого парня не сыщешь!

Но молодой человек, как ни странно, был в превосходном настроении. Ему сейчас рассказали, что за ним гонятся немцы, что путь домой ему закрыт, а он чувствовал себя так хорошо, как уже давно не бывало. Мало того, что у него был ключ к разгадке — он еще и заработал галуны участника Сопротивления. И Жозефина об этом узнает!

Глава 29

Машина СС въехала во двор комендатуры. Она остановилась перед подъездом; четыре человека разом выскочили из нее и размеренным шагом поднялись по ступенькам. У входа стоял фон Бильниц. Он обратился к Шторману, который проходил мимо, даже не глядя на него:

— Судя по вашему хмурому виду, господин Шторман, охота ваша не слишком удалась. Может быть, вы все-таки бросите свои химеры с Антикрестом?

— Я, полковник, нахожу ваше поведение чрезвычайно подозрительным, — сухо парировал оберштурмфюрер. — Мне даже кажется, вы чуть ли не рады тому, что враг рейха в этом городе остался на свободе.

— Вы ошибаетесь, — ответил офицер. — Я честный солдат, и как солдат не меньше вашего желаю победы своей стране. А потому я исполняю приказы начальства, даже если не полностью разделяю убеждения начальников.

Шторман весь напрягся. Ему стоило больших усилий не сказать полковнику все, что было на душе. Постояв, он обернулся и надменно посмотрел на пруссака.

— Берегитесь, фон Бильниц, — сказал он. — За вами пристально следят на очень высоком уровне. Я бы на вашем месте не играл с огнем. Вы принадлежите к тому косному миру, который весь в прошлом. А мы, хотите вы или нет, воплощаем славное будущее Германии.

— И притом ворошите старые суеверия? — возразил фон Бильниц. — Ваши поиски дурно пахнут. Я бы даже назвал их никчемными и опасными.

— Так или иначе, — ответил Шторман, — вы мне мешаете. Вы принадлежите к людям, которые связали свою верность с устаревшими ценностями вроде семитской религии. Я уверен, что вы больше готовы доверять архиепископу, чем соотечественнику из Черного ордена. Повторяю вам: берегитесь, любезный! Борьба вошла в решающую фазу, и мы не потерпим предателей. Но вам еще не поздно проверить свою совесть.

Фон Бильниц схватил Штормана за шею и сжал так, что тот чуть не задохнулся. Потом он отпустил эсэсовца.

— Никогда больше не называйте меня предателем! — выкрикнул фон Бильниц, не помня себя от гнева — В другое время за такое оскорбление вы бы мне дорого заплатили, так и знайте!

Шторман отскочил, потер кадык и оправился. Потом он посмотрел полковнику в глаза

— Знайте: мы расправимся со всеми террористами, которые суют нам палки в колеса Будь они церковные или светские — нам нет дела Они заплатят за свое безумство. Вспомните, что сказал рейхсфюрер на собрании генералитета СС в Позене 4 октября прошлого года: «Закон природы таков: хорошо то, что твердо; хорошо то, что сильно; хорошо для будущего то, что способствует борьбе за существование телесно, душевно и духовно. Наши принципы — кровь, отбор и долгое будущее». Обдумайте эти слова, фон Бильниц: в них многое сказано. А теперь я хочу, чтобы меня больше не тревожили. Меня ждет работа.

Шторман повернулся к фон Бильницу спиной, а тот горько пожалел, что так обнаружил при всех свою вражду с ним. Он знал, что так или иначе им все равно придется существовать вместе, и подозревал, что пойти на компромисс все равно придется ему.

Глава 30

Снова открылась дверь подъезда, и снова, как всякий раз, сжалось сердце Ле Биана. Он беспокойно посмотрел на подвальную лестницу, но тут же и успокоился. Эту пару ног он узнал бы из тысячи: по лестнице грациозно спускались длинные ноги Жозефины. Она так улыбалась, что Ле Биан поневоле подумал: ей, пожалуй, нравится новое необычное положение. Он, Ле Биан, день и ночь сидит запертый в подвале у кого-то из их товарищей, а она бегает по городу, свободная, как ветер. Убежище студента находилось на улице Бефруа. Оно было сравнительно просторно и даже могло бы показаться довольно удобным, если бы в нем не валялось умопомрачительное количество всяких никому на свете не нужных предметов. Старые велосипедные колеса без половины спиц, горы ящиков для яблок, пустые бутылки, покрытые пылью, напоминавшие о довоенном изобилии — таково было убранство подземного укрытия. К счастью, Ле Биану удалось устроить для себя небольшой спальный уголок между двумя стопками ящиков, а главное — ему дали стол, стул и лампу, чтобы он мог продолжать работу. Немного фантазии — и его подземелье покажется филиалом Национальной библиотеки…

— Привет, Пьер, — весело сказала Жозефина. — Я тебе принесла пироженце с кремом. Съешь обязательно, а то, если все дальше так пойдет, нам скоро придется жрать топинамбуры и кошачье сало.

— А ты нашла книгу фон Листа, о которой я тебя просил? — ответил он, даже не взглянув на лакомство.

— Какой же ты гад! — воскликнула она, сразу обозлившись. — Я ношусь по всему городу, ищу ему то, что ему угодно. Я его кормлю. Он ругается — я слушаю. Ни в чем ему не перечу. А ты не думал, что мне может надоесть?

— Нет, не думал, — ответил он насмешливо. — Я же вам нужен — тебе и твоему так называемому отряду…

Тут Жозефина уже всерьез рассердилась. Она швырнула пирожное на стол и закричала:

— «Так называемому»? Ну, ты и сволочь, Ле Биан! Да без этого так называемого где бы ты сейчас спрятался? Тебя же боши чуть не схватили!

— Ну да, а если бы я вас не встретил, мне бы и прятаться не пришлось.

— Ага, — презрительно ответила Жозефина. — Никто тебя не заставляет любить родину. На всякой войне бывают герои, а бывают трусы.

Ле Биан встал и подошел к Жозефине. Он ласково погладил ей волосы, а она его не оттолкнула.

— Прости меня, — тихо сказал он. — Я нервничаю, потому что никак не могу разгадать тайну этой проклятой книги. А притом мне кажется, что в ней-то и лежит ключ ко всей этой истории.

Жозефина подвинула стул и села за стол. Она развернула сверток, вынула пирожное и с очаровательной улыбкой лакомки поднесла ко рту.

— Хорошо, господин учитель, — сказала она с набитым ртом. — Тогда объясните мне все сначала. Кажется, я пропустила несколько уроков.

Ле Биан улыбнулся. Он тоже сел и подвинул книгу ближе к себе, чтобы Жозефина не испачкала ее кремом от нормандского пирожного.

— Ты видишь уникальную вещь, — начал он, словно читая лекцию внимательным слушателям. — Это Четвероевангелие; они, конечно, все традиционные, но это не похоже ни на один известный список Евангелия. Оно написано рунами — древним письмом викингов. Других таких примеров я не знаю, а я их Бог знает сколько держал в руках. В общем, это очень древняя рукопись с миниатюрами, вероятно, переписанная какими-то монахами. Скорее всего, она древнее изобретения книгопечатания. Насколько я сам видел и знаю, склонен был бы ее датировать предположительно X веком — тем временем, когда викинги Роллона поселились в наших местах и многие из них еще не знали латинского алфавита. Вероятно, было задумано распространять Евангелие среди людей Севера, чтобы помочь их обращению в христианство. Но ты, конечно, спросишь меня, откуда я знаю, что Евангелие нормандское.

— Да нет… ну да… почему же? — пробормотала Жозефина, никак не ожидая, что ее о чем-нибудь спросят.

— Это очень просто, — продолжал Ле Биан. — Просто, а вместе с тем сложно. Сейчас скажу. Некоторые отрывки в книге написаны по-латыни. Простым глазом трудно разглядеть, но я смотрел через лупу и, насколько могу судить, чернила там другие. И я вовсе не удивлюсь, если латинские записи окажутся более поздними, чем рунический текст. Но там есть еще кое-что и похлеще, и вот этого я уже не понимаю…

— Чего ты не понимаешь? — перебила его Жозефина уже сама. Видно было, что ей все интереснее слушать.

— В конце кодекса, на странице, которая, должно быть, первоначально была пустой, есть странная таблица — что-то вроде конкорданса. Там пять латинских букв и пять соответствующих им рун, но не видно никакой логики: на самом деле они друг другу никак не соответствуют. Смотри:

Уже несколько часов ломаю голову над этой страницей и не могу понять, что бы это значило.

Жозефина взяла книгу и тоже принялась внимательно рассматривать последнюю страничку. Она вглядывалась и в знакомые буквы, и в те значки, которые для нее были не понятнее китайских иероглифов.

— И еще есть коротенькая запись вот тут, на заглавной странице внизу. Смотри:

Это мог бы быть какой-то шифр, но не такими рунами! Они ни к чему не относятся. Как я думаю, это буквы из футарка — первого рунического алфавита, придуманного около IV века. Потом появился упрощенный вариант из шестнадцати знаков вместо двадцати четырех.

Девушка ниже наклонилась над книгой и прищурилась.

— Смотри-ка, — сказала она очень тихо, очевидно, задумавшись. — Тут такие смешные черточки. Вот эта шляпка вверху, да и эта сбоку, пожалуй.

— Ну да, — раздраженно ответил Ле Биан. — Это руны. Буквы такие, сколько можно толковать?

— Я не тупая, — ответила Жозефина, тоже рассердившись. — Я только хочу сказать, что эти черточки зачем-то, не знаю зачем, пририсовали позже. Сразу видно, что ты никогда не подделывал отметки в дневнике. А я хорошо навострилась переделывать нолик на шестерку, а четверку на семерку. Поупражняться только надо.

— Погоди-погоди! — возбужденно воскликнул молодой археолог. — Ты о чем говоришь? О крышечке над руной Одала  и о стрелке над руной Тюра ? Без них получается X и L. Но тогда руна Манна  — это М, руна Иса I — она и так I, ну а руна Кена, <, похожа на повернутое V. Выходит пять букв: M-L–X-V–I. A MLXVI — это 1066. Во, дела!

Жозефина только что взяла новое пирожное, чтобы отпраздновать свою археографическую викторию. Дожидаться друга ей было уже не под силу.

— 1066! — воскликнул Ле Биан. — Ты понимаешь? Это же год кометы Галлея!

— Кометы? — переспросила Жозефина. — А почему уж сразу не полета на луну?

— Ничего ты не понимаешь, — восторженно отвечал Ле Биан. — 1066 год — это год завоевания Англии Вильгельмом Завоевателем, прямым потомком первого герцога Нормандского.

— А! — воскликнула девушка. — Это даже я знаю. Они там крепко поколошматили джон-булей и убили их короля Георга или Эдуарда, как бишь там его. Должно быть, я в тот день не прогуляла урок, вот и запомнила.

— Не Георга и не Эдуарда, а Гарольда, — уточнил Ле Биан. — Рассуждаем дальше: Евангелие относится ко времени правления Роллона; для простоты скажем — 911 год. А позднейшие приписки, должно быть, сделаны на полтора столетия позднее, в 1066-м. Но оно все время оставалось в одном семействе, в роду герцогов Нормандских.

Жозефина вытерла руки полотенцем и скривила губки:

— Отлично. Ну и что это нам все дает?

Ле Биан встал с места и взял девушку за обе руки, словно намереваясь попросить о чем-то очень-очень важном.

— Жозефина, — сказал он торжественно, — ты должна мне помочь. Мне совершенно необходимо посмотреть на гобелен из Байё. Но только не на копию, обязательно оригинал. Его надо рассмотреть как можно внимательнее.

В это же самое время в руанской комендатуре Шторман снял плащ и подошел к большому письменному столу. Он развернул коричневый сверток и достал оттуда стопку бумаги. Один из его людей поднес ему стакан чая. Шторман удобно уселся на стул, поднес чай к губам, надел маленькие круглые очки и уставился на первую страницу. Через несколько секунд он тихонько проговорил:

— Ну ладно, старый висельник Харальдсен, где бы ты ни был теперь, пора нам с тобой потолковать…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. РОЛЬФ ПЕШЕХОД. НОРМАНДСКАЯ САГА

Рукопись доктора Олафа Харальдсена, профессора истории университета Осло

Книга одиннадцатая

Лондон, 923 г.

Две вороны яростно дрались за кусок свиной шкуры. Одна, покрупнее ростом, уже было победила, но тут на пир без приглашения явился черный кот и показал, кто здесь главный. Птицы улетели, не дождавшись даже объедков. Вдоль Темзы шли высокая женщина с грустным лицом и мальчик-подросток. Они остановились ненадолго, молча посмотрели на эту сцену и продолжили свой путь.

— Видите, сын мой, — сказала женщина, — сама природа дает нам важные уроки. Эти вороны — узурпаторы. Одну зовут Роберт, и царство ее продлилось не долее, чем взмах крыла. Вторая же ворона — Рауль, другой разбойник, что мнит теперь себя воцарившимся над землями вашего отца…

— А кот? — спросил мальчик (его звали Людовиком). — Он кто, по-вашему?

Королева Огива отвечала сыну, и лицо ее посуровело:

— Этот кот — вы, милый мой Людовик. Однажды вы вернетесь на французскую землю и призовете к ответу тех, кто изгнал нас из отцовского королевства. Они думали, что покончили с династией Каролингов, но не знают, что наш род никогда не признает себя побежденным. Бог не попустит совершиться такой несправедливости.

— Но если Бог с нами, — осмелился сказать в ответ Людовик, — как вы объясните, что мой отец Карл томится в мрачном и сыром каземате крепости Перонна?

Королева Огива остановилась и посмотрела на сына с гневом.

— Ваш отец совершил множество грехов, — сурово сказала она — Он столковался с нашими врагами, северными язычниками, и распустил своих баронов. Его время прошло — пришло ваше время. Даю слово Огивы, дочери короля Эдуарда Английского, что я верну вам ваш престол и вы восстановите нашу семью в ее законных правах. Пусть Робертины трепещут в своих замках и захваченных у нас доменах — час их пробил.

Людовик услышал за спиной тихое урчанье. На берегу реки, удобно улегшейся среди высоких трав, кот доедал свою добычу, а вороны завистливо смотрели на него. Мальчик подумал: чтобы свергнуть короля Рауля, ему нужно еще много смелости, много сил, но главное — союзников с сильным войском.

Многие на французской земле думали, что время Каро-лингов прошло и наступило время Робертинов. Новая династия уже не раз проявляла отвагу, успешно отражая викингов — дикарей, понимающих только язык силы. В этих битвах потерял свою жизнь Роберт; переселение Рольфа Пешехода с его людьми ничего не изменило. Людовик вздохнул. Он решился изо всех сил сражаться с теми, кто притворился, будто служит Богу, но нимало не отрекся и от своих кумиров.

Книга двенадцатая

Кнут Молодой, как всегда, сразу принялся возмущаться.

— Кто это придумал назначить нашу сходку в таком месте! Да в эти норы даже крот не полезет! Холодно, сыро, к тому же еще и ни зги не видно.

— Молчать!

Скирнир Рыжий так грозно прервал молодого воина, что никто и помыслить не мог возразить. Десять человек проследовали за рыжеволосым гигантом в тупик по узкому извилистому подземному ходу, лишь местами выложенному камнем. Скирнир постарел, но нисколько не утратил запальчивости. Он стоял прямо и горделиво, скрестив руки на груди, ожидая, пока маленькое собрание устроится напротив него. Хотя люди Севера жили на французской земле давно — иные уже несколько десятков лет, — своим обычаям в одежде они не изменяли. Норманны все так же облачались в длинные плагци из грубого сукна на широких застежках, а чтобы уберечься от мороза, который в это время года стоял крепкий, сверху накидывали на плечи еще звериные шкуры.

— Товарищи мои! — начал Скирнир, подняв руку вверх. — Больше десяти зим и весен протекло с той поры, как наш вождь принудил нас склонить шею перед ничтожным королем Франции. Сегодня Карл III получает заслуженное. Он коптится на медленном огне в каком-то дальнем замке, а его троном завладел Рауль. Нам, людям Севера, с каждым днем становится все трудней терпеть нашу долю. Люди Рауля не признают старых договоров, оспаривают решения низложенного короля, без конца преследуют наших кровных братьев…

— Ты правду говоришь, — ответил Олаф. — Рольф заставил нас сражаться с викингами — братьями нашими, — и с собственными нашими богами. Сегодня кровь моя закипает от того, что я не могу прийти на помощь драккарам, с которых ударили по войскам подлого короля Рауля. Из нас делают предателей!

— Как вы смеете? — возмутился Кнут Молодой. — Короткая же у вас память. Прежде наши братья без всяких колебаний нападали на нас, и каждый пытался уничтожить другого, чтобы забрать себе побольше богатств. А ныне у нас достаточно земли, чтобы не беспокоиться, чем будут жить наши жены и дети.

От этих слов Скирнир Рыжий еще страшней разъярился. Он подскочил к Кнуту, схватил его за горло и стал трясти с хриплым воплем:

— Молчи, предатель!

— Посмей только сказать, что я не прав, — отвечал молодой воин. Он знал, что имеет право так говорить.

Потеряв всякое терпение, Скирнир стукнул его кулаком в лицо, и Кнут повалился на землю.

— Я позвал вас сюда, — заговорил он дальше, — потому что вам доверяю. Я знаю, что вы остались верны своей крови и своим богам. Ничто не отвратит вас от вашего решения: убить клятвопреступника Рольфа, чтобы почтить память наших предков и вернуть викингам их могущество. Франция слаба, король в нашей власти. Никогда еще не было такого удобного момента для действий. С нами Один, а прежде всего мы можем уповать на Тора с его громовым молотом — на того единственного бога, который одолеет Иисуса. Ради нашей борьбы, ради победы правого дела я не потерплю ни малейшей слабости. Кое-кто из нас разложился, заразившись трусостью здешних народов. Мы же, викинги, не рождены пахать поля и пасти скот. Мы люди моря и битвы, боги вылепили нас для сражений и вдохнули в нас свою силу. Те, кто уклоняется с этого пути, должны исправиться или же поплатиться за свое предательство.

Скирнир взялся за рукоять и выхватил меч из обитых дубленой кожей ножен. Он взмахнул оружием и опустил его на шею Кнута Молодого, который так и не поднялся с земли. Струя крови брызнула в каменный свод, а голова покатилась к ногам собравшихся. Никто из них не сделал и полшага назад.

— Вот так, — заключил свою речь Скирнир, — все они заплатят за свою слабость. Нам подлые трусы не нужны. А теперь я полагаюсь на вашу честность и умение хранить тайну. Верьте и вы мне. Скоро я вам скажу, каким же образом мы победим.

Рыжий гигант поднял меч над собой, и все последовали его примеру. Несколько раз они радостно прокричали «ура», оживляя усталые сердца. У всех людей Севера на лицах сияли улыбки: они знали, что час битвы настал вновь.

Книга тринадцатая

Все туже натягивалась тетива лука, все пристальней вглядывался лучник в деревянный столб, накрытый красным полотнищем. Рольф Пешеход выждал еще несколько мгновений, чтобы точнее навести острие стрелы, и отпустил тетиву. Стрела вонзилась в самую середину столба, а лучник громко закричал от радости и сознания своей силы:

— А-а-а!

— Здброво, отец! — воскликнул юноша, стоявший чуть позади герцога. — Теперь держись, войско короля Рауля!

Рольф вырвал стрелу из столба и крикнул:

— Мы не воюем с ним, Вильгельм, — помни это!

— Не воюем, правда, — ответил юноша, — но многие говорят, будто король Рауль решил побить всех викингов, где бы они ни были.

— Король обещал соблюдать договоры, — прервал его Рольф и засунул стрелу обратно в колчан. — Ты мой сын, а главное — ты наследник герцогства. Значит, голова у тебя должна быть холодная. А то ведь иные стараются распалить тебя собственной корысти ради.

Теперь Вильгельм взял свой лук и достал из колчана стрелу. На тетиву он ее положил с такой силой и яростью, что сразу стало видно, как он задет.

— Люди говорят, — пробурчал он.

— А что они еще говорят? — спросил Рольф. — Что я струсил и не применил Божий Молот? Что я оскорбил старых богов и навязал народу нового трусливого божка? Что народ отрекся от своих обычаев и законов?

Стрела сорвалась с лука, пролетела мимо столба и воткнулась в траву в нескольких шагах от него. Вильгельм выругался и тут же выхватил другую стрелу.

— Спешка — дурной советчик, — заметил Рольф. — Не путай силу с яростью, сын мой. Те, кто так говорит про меня, в чем-то правы. Но они забывают, что наш народ, поселившись здесь, стал досыта есть и заставил признать за собой свои права. И этим я горжусь. Боги наши не забыты, а Христос им не враг.

— Мы созданы для битв, отец, — угрюмо возразил Вильгельм. — Для битв, а не для болтовни и не для того, чтобы молить о милости врагов, которые слабее нас.

Рольф подошел к сыну, чуть приподнял ему левый локоть и навел лук на цель.

— Зорче гляди вперед, — сказал он веско, — тогда ни за что не промахнешься.

Стрела вылетела и вонзилась в середину деревянного столба. Вильгельм даже не улыбнулся. Выстрел удался, но что это за выстрел, если без помощи отца его бы не было?

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Рольф. — Когда-нибудь все поймешь. Ты станешь герцогом Нормандским, и твою власть все признают. И сына твоего, и сыновей и внуков твоего сына. Вы не забудете ту землю, откуда пришли, но теперь Норманния — ваша земля, потому что я ее избрал, и она стала моей. Не ищи в моих делах слабости: это славное завоевание.

— А что Рауль? Говорят, он нас так ненавидит, что готов уничтожить.

— Престол Рауля не крепок, — ответил Роллон, чуть улыбнувшись. — Я думаю, напрасно он так полагается на свою удачу. Враги его готовы на все, чтобы его прогнать. А коли так, они и нам заплатят за подмогу…

Отец положил сыну руку на плечо, и они оба повернули к герцогскому замку. Новый чудный день занимался над нормандскими полями.

Книга четырнадцатая

Старческий палец двигался вдоль изгибов рисунка змеи, выбитого на каменной плите. Иногда он почти останавливался, потом бежал дальше еще быстрее. Иногда возвращался назад, как бы подчеркивая некоторые слова и знаки.

— Видишь, Скирнир? — сказал довольный старик. — Наши предки имели мудрость выбить для вечности законы нашего народа. И прежде всего — на этих священных камнях, растущих из чрева земли.

По всей плите вилась огромная змея, и все ее тело, как чешуя, покрывал долгий ряд рун. Старому Сверре никогда не надоедало глядеть на этот памятник знаний и мудрости его предков. Каждый знак, написанный на плите, он знал наизусть, но все равно всякий раз непременно читал и расшифровывал их, словно впервые увидел. Сверре знал, что магическая сила письма возобновляется и поддерживается чтением. Для того, кто ведает тайной рун, они сильнее любого топора, жгучее самого большого костра, острее самого острого лезвия. С течением лет люди Севера понемногу стали терять ключи к их разумению, но пока жив Сверре, это искусство еще не погибло.

— И что же означают эти руны? — спросил Скирнир не без раздражения. — Тут есть тот замечательный закон, о котором ты мне толковал?

— Хи-хи-хи, — рассмеялся Сверре слабым голоском. — За что люблю тебя, Скирнир Рыжий, — ты не утратил ни одного из пороков, в которых упрекают наш народ. Ты упрям, как осел, зол, как бешеный пес, и нетерпелив, как жеребец перед случкой. Такие люди, как ты, напоминают нашим, каковы они на самом деле. Даже боги должны быть тебе благодарны за то, что ты для них делаешь. Ладно, я отвлекся.

Сверре опять подошел к каменной змее. Он прищурился сперва немного, потом сильнее и, наконец, совсем закрыл глаза. Потом начал что-то шептать…

— Чтобы вернуть порядок в мире, пойди на последнюю жертву. Вождь должен быть принесен к алтарю Тора и там пролить свою кровь. Тогда все встанет на место на земле и в преисподней.

Скирнир внимательно выслушал слова старого Сверре. Он еще немного подумал, но мог обойтись и без этого. Он и так хорошо понял смысл закона, дошедшего из глубины столетий, из дремучих чащ Норвегии.

— Последняя жертва? — переспросил он. — Стало быть, в жертву должно принести вождя. Он будет довольно наказан за измену, если напоит своей кровью Молот непобедимого Тора.

— Это я и говорю, — лукаво ответил Сверре. — Ты истый викинг, Скирнир. Да, ты упрям, жесток и нетерпелив, но когда с тобой говорят предки, ты умеешь слушать и ждать. Это и есть тот самый закон, который позволит нам отвратить бедственный жребий от нашего народа. Он дает нам ключ к порядку против хаоса.

Рыжий гигант задумчиво погладил бороду. Он решился.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Скирнир, — сказал старый мудрец. — Но будь осторожен. В этом законе нигде не сказано, что боги будут хранить тебя. Никто не знает причин их поступков, и никому отчета они не дают.

— Не бойся, — ответил богатырь, встав у порога хижины Сверре Премудрого, — тебя никто не тронет. Ты сделал свое дело законника, и о нашей встрече никто не узнает. Но каменная змея будет разящим орудием моего мщения и торжества богов!

Скирнир поворотился спиной к старику, но тот еще его окликнул:

— Скирнир, подожди!

— Что такое?

— Не хочешь ли поглядеть на мою книгу? Я уже почти закончил работу, о который ты просил меня.

Скирнир снова закрыл дверь. Он явно не ожидал того, что сказал ему Сверре.

— Почти закончил? — радостно воскликнул он. — Но как это может быть? Ведь эта работа очень долгая и трудная.

— В мои годы сон нейдет, — ответил Сверре, прибедняясь.

Он подошел к деревянному пюпитру, іїа котором лежал

толстый том, переплетенный в кожу, с трудом поднял этот том и показал своему гостю.

— Вот книга — другой такой нет, — проговорил он с гордостью. — Скоро у тебя будет единственное на всей земле Евангелие, написанное рунами.

— Потрясающе! — сказал Скирнир, осторожно перелистывая страницу за страницей. — И тогда все эти евангелисты, что разнесли ложь о сыне плотника, будут в нашей власти. Магия рун навеки покончит с баснями Евангелий…

— Погоди, викинг, погоди! — хрипло воскликнул старик. — Не такое простое у нас дело. Это правда, мы можем полагаться на волшебную силу рун, но прибегать к этой магии надо с умом и с большой осторожностью. Иначе она может обернуться против нас. Не забывай: власть рун безгранична. Она позволяет нам раскрывать глубокие тайны, предохраняться от них, даже обращать в ничто. Но постепенно и осторожно.

Скирнир слушал законника, но невольно продолжал читать страницы, покрытые письменами викингов. К собственному удивлению, эти постыдные слова теперь его изумляли. Подобные письменам на длинной каменной змее, они перетекали со страницы на страницу, повествуя о нагом боге, пригвожденном к кресту, который имел слабость думать, что способен противостоять могучим владыкам Ас-гарда и Митгарда.

— Торопись, Сверре, — сказал богатырь, осторожно закрывая книгу. — Твоя работа очень нужна нам. Наконец-то мы сокрушим их кумиры и заставим почтить наших богов как они того заслуживают. Я горжусь тобой!

Закрыв дверь за рыжим гигантом, Сверре еще раз тихонько хихикнул. Он с гордостью посмотрел на Евангелие, лежащее на пюпитре, и подумал: если позволят глаза, надо сейчас же переписывать дальше.

Книга пятнадцатая

Как проклинал он море, пока доплыл! Лорд Гарольд всегда ненавидел разнузданные валы, дикие водовороты, брызги соленой воды в лицо, а главное — ужасное чувство, когда корабль подкидывает на волне и твой желудок подкатывает к горлу. Он был из тех людей, которые считают так: для суши созданы одни, для моря — другие. И Гарольд раз навсегда выбрал сушу.

Слава Богу, когда приставали к нормандскому берегу, море стихло. И разбойников на большой дороге, пока лорд Гарольд скакал во весь опор к замку герцога Рольфа, которого здесь кое-кто называл Роллоном, бояться тоже не приходилось.

Поручение ему было отдано четко. Его никто никак не должен был увидеть — все надо было делать в совершенной тайне. К счастью, он мог полагаться на помощь двух посланцев герцога: они вели его лугами, в стороне от слишком оживленных дорог.

Когда их маленький отряд добрался до жилища Рольфа, Гарольд не мог скрыть изумления. Замок герцога Нормандского только назывался замком. Правда, он был укреплен и мог выдержать неприятельский приступ, но в прочем ничем не отличался от большого крестьянского двора. Был только один признак, что здесь живет сеньор: штандарты, полоскавшиеся, на ветру, да еще узор на деревянных столбах говорил о викингском происхождении здешнего народа.

За всю дорогу проводники ни разу не раскрыли рта — даже не сказали, какой они путь выберут. Поэтому Гарольд не ожидал, что у ворот маленькой крепости один из них сурово обратится к нему:

— Если кто с тобой заговорит — назовись купцом. Нашему господину вовсе не нужно, чтобы в замке знали, что ты здесь.

— Не бойтесь, — ответил англосакс, — мне не впервой молчать, когда требуется.

Все трое въехали в форт, где, как обычно, толклось множество людей. Купцы привезли запасы пищи, ткани, оружие. Воины точили мечи и упражнялись в стрельбе из лука. То и дело мимо проходили женщины с корзинами провизии или тяжелыми свертками стираного белья. Все это больше было похоже на деревенскую площадь, чем на замок славного Рольфа Пешехода, сына Севера, победившего французского короля, но Гарольд никак не выдал своего удивления. Он пошел вслед за своими провожатыми к главному дому, и никому не было интересно, кто он такой и что здесь делает. Один из конюших провел его в большую комнату, где по стенам висели охотничьи и боевые трофеи. «Это, верно, такая большая передняя», — подумал лорд: ведь его по-просили обождать тут. Через несколько минут отворилась дверь, и стражник пригласил его пройти дальше.

Рольф был уже немолод, но выглядел могучим. Он был из тех людей, которых время не разрушает, а только укрепляет. Если бы не лицо и не длинные белокурые воины, никак нельзя было бы догадаться, что герцог Нормандии — викинг. Он был одет по французской моде: на нем был очень красивый голубой плащ, расшитый золотом. Он на миг всмотрелся острым взором в гостя, потом предложил ему сесть на скамью.

— Надеюсь, путь вам был не слишком тяжек, — начал речь Роллон. — Я припоминаю: в это время года море не подарок.

— Признаюсь, государь, — живо ответил Гарольд, — я в душе отнюдь не моряк. Но прибытие мое вознаградило меня за все неприятности.

Рольф взял кувшин с пивом, наполнил кубок и предложил гостю, потом налил и сам себе.

— Викинги, как всем известно, любят пожить, — сказал он шутливо, — так что вы, не промочив горло, разговаривать со мной и не думайте!

Гарольд немного удивился такому предисловию, но без всякого неудовольствия отдал хозяину долг вежливости, о котором тот просил.

— Вот так-то лучше, — весело сказал герцог. — А теперь говорите, что привело вас в наши края.

— Моя государыня королева Огива просила передать вам послание.

— Огива? — удивился Рольф. — Я думал, она не переносит норманнов и всех людей северной расы. Или, вернувшись к отцу, Эдуарду Английскому, она настолько переменилась в мыслях, что собралась вступить в союз со старым врагом?

Как ни хитроумен был Гарольд, в словах нормандского герцога он не нашел и следа дипломатии. Королева предупреждала его об этом, но он невольно изумился и, главное, не скрыл своего изумления.

— Моя государыня, — сказал он несколько принужденно, — стояла рядом с королем Карлом, когда он заключил с Вашей милостью славный договор в Сен-Клер-на-Эпте.

— Когда он был принужден подписать этот договор, чтобы обеспечить себе мир, — уточнил Рольф. — А государыня Огива никогда не скрывала, что он ей противен. Но не бойтесь: если обстоятельства требуют, мы, викинги, умеем забыть прошлое, чтобы строить будущее.

— Тогда я перейду к делу: моя госпожа желает вернуть трон Франции своему сыну. Подлый узурпатор Рауль должен быть изгнан. И она желает положиться на вашу поддержку в таком славном деле.

— Но король Карл, ее супруг, насколько я знаю, еще не умер, — возразил герцог Нормандский. — Не торопится ли госпожа Огива?

Лорд Гарольд не привык к такой откровенности. Он хорошо владел тонкостями придворного языка, а язык, на котором разговаривали в Нормандии, очевидно, с языком английского двора не имел ничего общего.

— Король Карл находится в заключении в Перонне, да и здоровье его чрезвычайно слабо, — сказал он. — И пора уже, как вы сами сказали, подумать о будущем. В будущем же нет никого, кроме Людовика IV, законного французского короля.

— Я теперь не в войне с Раулем, — благоразумно заметил Рольф. — Чего от меня просит Огива? Пропустить ее войско или дать ей мое?

— Не всегда все проблемы решаются войной, — заметил Гарольд, понизив голос. — Вам ли этого не знать…

Преимущество перешло к английскому посланнику. При всей своей смекалке, Рольф должен был признать, что стрела попала в цель. Он понял, что должен выбрать, на чьей стороне ему быть в начинающейся борьбе.

Книга шестнадцатая

Эмма никак не собиралась допустить, чтобы какой-то мелкий рыцарь указывал ей, что делать. Дочь короля Роберта I и королевы Беатрисы из могущественного рода Вер-мандуа, она хорошо знала, насколько знатна, и не терпела, когда ею командовали.

— Ваше Величество, — умолял ее барон Эмерик, — король велел не принимать никого. Позвольте хотя бы доложить о Вас!

— Еще не пришел тот день, когда простой барон будет докладывать обо мне моему супругу, — холодно возразила Эмма. — Не забывайте: я королева Франции. Своим избранием на королевский престол Рауль обязан моей преданности, а главное — поддержке моей семьи.

Бедный Эмерик не нашелся, что возразить. Ничто не могло одолеть волю государыни. Она прошла по коридору до королевского покоя. Барон в отчаянье схватил супругу Рауля за руку, чтобы хоть так убедить ее не входить в покой. Эмма остановилась и прожгла его испепеляющим взглядом:

— Благороднейший Эмерик! — громко, ледяным тоном произнесла она. — Уберите ладонь с руки вашей королевы, не то, поверьте, вы горько пожалеете. Мне нужно безотлагательно говорить с моим супругом о весьма важных делах.

Барон подчинился повелению Эммы и тяжело вздохнул. Отворив дверь, Эмма вошла в спальню супруга. Рауля она застала в весьма не королевской позе. Какая-то юная блондинка, никак не ожидавшая появления государыни, выскочила из постели и, громко закричав, а потом всхлипывая, побежала прятаться в дальнем углу.

— Дражайшая супруга! — воскликнул Рауль. — Нехорошо так врываться в покои законного мужа.

— Я вижу, вы были заняты очень важными делами, — насмешливо произнесла королева. — Не прогневайтесь, но мне тоже нужно донести до вас последние вести из нашего королевства.

Рауль, сильно нахмурившись, пальцем указал девице на дверь. Бедная наложница, прикрытая лишь тонкой сорочкой, вся сгорая от стыда, поневоле повиновалась и вышла. Ей пришлось пройти мимо королевы Эммы, которая с величайшим презрением оглядела ее с головы до пят. Король тем временем, не стесняясь наготы, вылез из постели. Он хлопнул в ладоши, слуга принес ему плащ. Государь поспешно завернулся в него.

— Что ж, Эмма, — проворчал он раздраженно, — вы хотели со мной говорить — чего же вы теперь ждете?

— Рауль, — ответила королева, не моргнув глазом, — вам известно, как сильно вы мне обязаны своим престолом. Поэтому я требую, чтобы вы выслушали меня.

Слуга и барон Эмерик поняли, что им не следует присутствовать при этой беседе. Они, не медля, вышли из спальни. Рауль, которому давно надоели капризы его половины, сел на резную деревянную кровать.

— Знайте, дорогая моя, — ответил он горделиво, — что престолом я обязан своей верной руке и острому мечу. Чтобы возвыситься до нынешнего своего положения, мне пришлось победить вашего брата, вероломного Роберта Вер-мандуа, а также венгров и норманнов. Король прежде всего воин, а женщины в воинских делах ничего не смыслят.

— Иногда мне кажется, что это вы не смыслите, насколько плохи дела, — вздохнула Эмма — Король Карл заключен в Перонне, но его сторонники не сложили оружия. Враги у наших ворот, вас нс все признают законным королем…

— А ваше чрево по-прежнему безнадежно бесплодно, — сухо парировал Рауль.

Удар попал прямо в цель. В глазах Эммы блеснула ненависть. Она посмотрела на супруга, тщетно пытаясь превратить эту ненависть в презрение.

— Ваша выходка достойна сравнения с величайшими подлостями, — глухо проговорила она. — Должна признать: шлюхи, что сменяют друг друга на вашей постели, не медлят, награждая вас выводком байстрюков. Подумайте сперва, Рауль, а уж потом оскорбляйте вашу самую ценную союзницу. Лучше бы вы вспомнили про своих врагов там, за морем, и здесь, у порога вашего собственного королевства.

Рауль встал и с любопытством посмотрел на жену. Он подошел к ней, словно утихнув после бури.

— Говорите, любезная моя, — сказал он спокойным голосом. — Я вас слушаю.

— Речь об Огиве, — ответила Эмма, дождавшись наконец, когда можно будет выговорить все, что лежит на душе. — Коварная супруга ничтожного короля Карла спряталась у английского короля, своего отца, но не потеряла надежды вновь добыть французский престол для своего любимого сына Людовика. Как донесли мне верные слуги, королева ищет союзников. И понятно, что взор ее обратился к нормандскому берегу.

Король, до той поры слушавший внимательно, тут недовольно качнул головой. Он посмотрел вверх и крикнул в ответ:

— Опять вы о Роллоне, о его будто бы злых умыслах… Уж если вам что запало в голову, так вы не отстанете!

— Если я говорю со слепым, — убежденно возразила королева, — мне приходится снова и снова повторять один и тот же довод. Разве нужно быть слепым, чтобы не видеть, как все привязывает Огиву к Роллону? Викинг ей обязан землями, титулом и богатством. Разве не Карл подписал договор в Сен-Клер-на-Эпте? Похабный договор, который вы струсили разорвать…

— Зачем же разрывать мир, когда столько в королевстве других мест, откуда грозит война? — спросил Рауль. — Карл жив и всеми оставлен. Госпожа Огива далеко, а про ничтожного Людовика Заморского почти никто не вспоминает. Нам не хватает лишь сына, чтобы продолжить наш род — и только.

Эмма была в бешенстве: ее не слышали. Гнев настолько обуял ее, что глаза наполнились слезами. Но это были слезы бешенства, ничего иного: не такова она была, чтобы плакать от слабости.

— Рауль, — простонала она, — ради Бога, послушайте меня. Бароны избрали вас, потому что признали вашу боевую доблесть, но они совсем не хотят, чтобы французским троном овладела новая династия. Если вероломная Огива и ее союзник Роллоп решат сразиться с вами, вы не сможете на них полагаться.

— Дорогая моя Эмма, — ответил король, — вы решительно не похожи на других женщин. Вы тверды, и воля ваша сильна. Поэтому я вас уважаю и признателен вам за все, чем вам обязан. Но не мешайтесь больше в дела королевства. Сегодня враги нас боятся, и так будет до тех пор, пока я способен крепко держать меч и вместе с товарищами давать шпоры коню на поле битвы. Как бы то ни было, я, как обычно, учту ваши советы. Впрочем, я могу еще положиться на нескольких человек, у которых есть свои ходы при дворе нормандского герцога.

Эмма понимала, что ничего, кроме этого невнятного обещания, не получит. Но выйдя из спальни супруга, она подумала, что приходила к нему не зря. Она знала: теперь Рауль должен что-то предпринять. А раз так, она при случае напомнит ему об этом…

Книга семнадцатая

Топот копыт по земле оторвал отца Клемента от книги. Священник удивился, откуда такой шум: в это время жители деревни обычно затворялись в своих хижинах и ужинали. Урожай в этом году выдался хороший, всего в их долине было вдоволь. Должно быть, путники-чужестранцы просятся на ночлег, подумал попик. Он торопливо прошел через коротенький неф своей церкви и открыл тяжелую деревянную дверь, отделявшую дом Божий от мира людей.

Выйдя на улицу, он огляделся, но никого не увидел: только две лошади паслись поодаль в высокой траве. Отец Клемент нахмурил брови и опять посмотрел вокруг. Не могли же эти лошади сами прискакать к его церкви. Где же всадники? Может быть, спустились к реке напиться после долгой дороги. Попику было любопытно, а встревожиться он особо не встревожился. Он повернулся и пошел назад к себе в церковку, строенную из дерева и самана. И тут он почувствовал у спины между лопаток прикосновение холодного лезвия. Священник вздрогнул, а за спиной у него раздался громкий грубый хохот:

— Что, отче, ты небось думал, этих коней ангелы небесные пригнали?

— Но кто же вы? — тихонько проговорил дрожащий священник. — Что вам нужно?

Его вдруг с силой швырнули в храм. Он споткнулся о ножку скамейки и нелепо покатился по земле. Остановившись, он наконец увидел своих обидчиков. Перед ним стояли два воина: длинноволосый рыжебородый человек с мечом в руке и еще один, поменьше ростом, но очень крепкий, тоже носивший на манер викингов длинные светлые волосы. Рыжий великан с грозным видом приблизился к отцу Клементу.

— Ну как, поп, — громко воскликнул он, — испугался? Дрожишь? Боишься, что твой бог не придет тебя выручить? А ты ему так служил — где же благодарность? А?

И рыжий воин захохотал пуще прежнего. В два прыжка он подскочил к алтарю, на котором стояло резное деревянное распятие. Пару секунд викинг смотрел на него и смеялся, а потом поднял меч и ударил по статуе. Точный удар отсек голову Христу. Голова упала с глухим нелепым звуком. Викинг вернулся к священнику; тот уже встал на ноги и, плача, прижался к стене. Рыжий великан подошел к нему вплотную.

— Вот видишь, — сказал он с наигранным огорчением, — я, кажется, осквернил твой храм. Согрешил, значит. Теперь, должно быть, сгорю в аду… Ууу, как страшно…

И викинг вновь расхохотался, а его товарищ, как бешеный, принялся крушить все, что было в церкви. Прежде всего он сорвал со стен два ковра, потом стал переворачивать скамейки. Затем он разбил крест, бросил оземь и расколол каменную статую Пресвятой Девы. Отец Клемент ничего не мог поделать: он только наблюдал, как рушится то, чем он до сего дня гордился больше всего в жизни. Как ни молил он от всего сердца у Бога милости, никто не мог прийти ему на помощь.

Вдруг Скирнир разом перестал смеяться. Вид у него стал свирепый; он опять подошел к попу и заорал:

— Ну, ладно, довольно я потратил времени! Говори мне сейчас, где спрятал клад! Мне говорили, у тебя здесь деньги спрятаны. Да только не ври, а не то здорово поплатишься!

— Государь мой, — взмолился священник, — нет у меня тут никакого клада… Я только смиренный священник в этом бедном приходе… Вы же знаете, у нас тут народ очень бедный…

— Знаю я вас, лжецов! — еще громогласнее загрохотал Скирнир и схватил отца Клемента за горло. — Все вы прячете денежки! Люди, как дураки, вам их несут, чтоб епископы ваши жирели, а вы их себе берете! Не будет по-моему, так сильно ты пожалеешь о своем упрямстве.

Тут отец Клемент склонил голову и побежал к клиросу. Он открыл черную дверцу в ризницу, где складывались все священные предметы, и тут же вышел назад. В руках у него был ларчик, обитый кожей и украшенный железными полосами. Священник поднес его Скирниру. Второй викинг тем временем тоже подошел к ним.

— Вот так-то лучше, — сказал Скирнир с улыбкой. — И что это у вашего бога слуги все такие трусливые? Должно быть, потому, что он и сам жалкий трус…

— Бога ради… сжальтесь, государь мой… — умолял священник. — Герцог Роллон — наш господин… он пришел под кров святой матери-Церкви… Что он скажет?..

— Рольф Пешеход предатель, и пора уже всем об этом узнать, — с презреньем ответил Скирнир. — Олаф, холодно мне в этой церкви. Не напустить ли на нее огня? По-нашему — божьего огня, а по-ихнему — дьявольского.

Второй викинг улыбнулся, схватил подсвечник и поджег ковер, брошенный на пол. Ужасом наполнился взгляд священника.

— Нет! — возопил он. — Вы не смеете рушить этот храм! Я не дам вам совершить такой грех!

— Тихо! — велел ему Скирнир. — Ты, поп, слишком много хнычешь, право. Даже мне надоело, а я ведь сегодня в духе…

Он вынул меч и вонзил его в сердце священника: тот даже не увидел удара. Он рухнул в собственную кровь, растекавшуюся по храму. А Скирнир уже не глядел на свою жертву. Он сбил с ларца непрочный замок, посмотрел, что там было, и скривился.

— Клянусь Тором, — сказал викинг, — не стоило наше дело всех этих трудов.

— Пошли, Скирнир! — крикнул Олаф. — Хорошо загорелось; скоро тут одни угольки останутся!

Скирнир прижал к себе ларец и выскочил из храма. Он развеселился:

— Что ж, мы еще не так порадуемся в тот день, когда Рольф околеет! В этих краях еще много церквей можно пограбить, многим попам кровь пустить. Верно, христианам долго еще дрожать!

Один миг — и два воина, вскочив на коней, пустили их во весь мах. Когда их тени уже еле виделись вдалеке, крестьяне собрались вокруг церкви. Но успели они только увидеть, как рухнула деревянная колоколенка. Огонь одолел Божий храм.

Книга восемнадцатая

Архиепископ был одним из немногих, кого Роллон всегда принимал безотказно. Поселившись в Нормандии, герцог всегда старался поддерживать наилучшие отношения с Церковью — она была одной из его самых надежных опор. Но при всем благорасположении сеньора, епископ так и не мог сказать, искренним ли было обращение его крестника. Божий служитель был из тех, кто не без оснований полагает, трудно человеку исторгнуть из сердца то, чему он прежде ревностно поклонялся. Как говорит пословица, вера не рубашка — сразу не скинешь. По мнению епископа, он должен был в первую очередь сопровождать Роллона на долгом духовном пути, который, вне всякого сомнения, приведет его к Божьему свету.

При всех своих сомнениях, при всем природном благоразумии епископ не мог не признать, что вождь норманнов всегда поступал как благоверный последователь Христа и Его Церкви. Поэтому Роллон не ожидал, о чем пойдет речь. Приняв епископа в оружейном зале, герцог сказал:

— Добрый день, ваше преосвященство. — Чему обязан удовольствием так рано видеть вас в своем замке?

— Никакого удовольствия в этом деле нет, — мрачно ответил прелат. — Знайте, ваша светлость, что терпение мое кончилось. Если вы не наведете порядка среди своих, я должен буду прибегнуть к помощи войск французского короля. Таких бесчинств я терпеть уже не могу…

— Погодите, успокойтесь! — с величайшим изумлением воскликнул герцог. — О чем вы, в чем дело? Я ни о каких бесчинствах не слыхал. Скажите прямо, на что вы жалуетесь.

Епископ расхаживал по большому залу с толстыми деревянными балками на потолке, украшенными скандинавским узором. Он снова и снова задавал себе вопрос: правду говорит герцог или миролюбивыми словами хочет усыпить его подозрения?

— Ваша светлость, — сказал он наконец, пытаясь быть спокойным. — Поймите мое возмущение. Вчера вечером два человека ворвались в церковь Святого Иакова в деревне Меан. Они убили местного священника и забрали церковную кружку для скромных приношений. После этого они скрылись, а храм подожгли. Все люди в деревне бессильно смотрели, как рушится их любимая церковь. Эти добрые люди прибежали слишком поздно, но успели увидеть, как два преступника стремглав скачут от места преступления.

— И что же? — сказал герцог довольно неприязненно. — Кто это был?

— Два викинга, ваша светлость… — сказал епископ, не отводя глаз. — Один, как говорят, очень высокий, рыжий, другой поменьше, белокурый. Точных примет не передают: когда селяне увидели их, они были уже далеко.

Теперь Роллон понял, почему прелат так не в духе. По правде сказать, он был не слишком удивлен услышанным.

И после подписания договора в Сен-Клер-на-Эпте в бесчинствах не было недостатка. Правду же говорят: в семье не без урода. Герцог без колебаний и без слабости наказывал тех, у кого были загребущие руки. Но он не мог подозревать всех своих братьев — иначе его собственная власть поколебалась бы. Так что Роллона такие поступки не заставали врасплох, но он сохранял надежду увидеть, что его люди переменились со временем, осознали свое новое положение. На сей раз его внимание привлекло слово «рыжий». Может ли быть, что его собственный родич замешан в таком преступлении? Герцог почувствовал, как в его жилах закипает кровь от гнева. Тогда он принял решение, которого твердо был намерен держаться: Скирнир должен объясниться открыто, а если что — поплатиться.

— Я понимаю ваше огорчение, — сказал он епископу. — Знайте: я рассужу это дело скоро и строго. Виновные будут найдены и примерно наказаны. Все Божьи слуги на наших землях должны быть в безопасности, а церковь в деревне Mean мы заново отстроим за счет собственной казны.

— Будьте благословенны, — сказал епископ с глубокой благодарностью. — Своим деянием вы облегчите долю бедных людей, глубоко уязвленных пережитым несчастьем.

Прелат ушел, а герцог схватил глиняный кувшин, стоявший на столе посередине залы. Он размахнулся и с силой швырнул кувшин на землю, выкрикнув старое норманнское ругательство, которому научился от отца. Свидетель Тор! — этот старый кабан Скирнир поплатится наконец за свое вероломство!

Книга девятнадцатая

Книга была перевязана длинным кожаным ремешком. Тонкие узловатые пальцы на диво спокойно развязывали узел. Скирниру, напротив, не терпелось.

— Не торопись, Скирнир, — шутливо сказал законник Сверре. — С самого твоего детства я тебе твержу: победа приходит к тому, кто умеет терпеть и дожидаться. Придет день, когда твое нетерпенье тебя погубит!

— У нас хорошие новости, старый плут, — улыбнулся в ответ Скирнир. — Сегодня утром прибыл гонец от короля Рауля. Франкский король боится, как бы Рольф не сговорился с Огивой, чтобы вернуть династию Каролингов. Рауль готов помочь нам в борьбе с герцогом Нормандским и его союзниками… Дни Рольфа-предателя сочтены, уж поверь мне!

Сверре положил книгу на стол, осторожно раскрыл ее и стал перелистывать страницы. Годы его уже тяготили, но маленькие глазки живо блестели. Он гордился только что завершенным большим трудом.

— Вот, готово, — сказал он негромко. — Евангелие четырех спутников бога Иисуса Христа. Впервые оно переводится на священный язык рун. Магической силой письма наших предков мы одолеем бога трусов и слабосильных.

— Ты сделал превосходную работу! — воскликнул восхищенный Скирнир. — Я никогда теперь не расстанусь с этой книгой. Как только мы справимся с Рольфом, она станет нашим лучшим оружием для победы над Христом. Тор, Один и все боги Асгарда будут с нами и уничтожат его. Викинги подадут знак к этой славной победе, и ты — один из достойнейших ее творцов.

— Лишь бы только я был еще с вами! — вздохнул Сверре и подошел к приоткрытой двери. — Каждый день я чувствую новый натиск старости на свою ненадежную крепость. Недолго я еще смогу противиться этим зловещим ударам тарана… Дни мои сочтены…

— Молчи ты! — грозно сказал Скирнир. — Ты нас еще всех похоронишь. К тому же я…

Вдруг Сверре движением руки велел ему замолчать. Старый законник выглянул в щелку, и в тот же миг дверь разом распахнулась. Четверо вооруженных людей ворвались в хижину, а старика Сверре бросили наземь. Они решительно подошли к Скирниру. Тот невольно выхватил меч из ножен.

— Что такое? — спросил он, видя, что на него готовы броситься четыре норманнских воина. — Что вам от меня нужно? Берегитесь, братья, не то узнаете, до чего остр мой меч!

— Приказ герцога Роллона! — крикнул один из воинов. — Нам велено тотчас же доставить тебя к нему.

— Об этом вы пожалеете, — пригрозил им Скирнир.

Но было поздно. Его уже связали.

Сверре с трудом поднялся. Он инстинктивно, чтобы чего не случилось, взял Евангелие и осторожно положил на пюпитр. Старик многозначительно поглядел на Скирнира, тот в ответ чуть-чуть ухмыльнулся. Дело для рыжего великана оборачивалось неважно, но зато могучее оружие против христианского бога было спасено.

Книга двадцатая

Рольф спустился по лестнице в тюрьму при своем замке. Тюрьма была невелика — всего две камеры, где обычно узники проводили недолгое время перед казнью. Стражники поклонились герцогу и провели его в камеру, в которой был заперт Скирнир Рыжий. Рольф приказал оставить их наедине. Стражники удалились.

— Скирнир, — заговорил Роллон, оставшись с родичем с глазу на глаз, — на сей раз ты положил конец моему терпению. Прежде у меня не было доказательств твоих бесчинств — теперь есть.

— Я ничего тебе не должен, Рольф, — ответил Скирнир, не вставая. — Я рожден от той же крови, что и ты. Но ты предал свою кровь, а я нет. Ты знаешь, что я думаю о тех договорах, что ты заставил нас подписать, о боге, которому ты заставил нас поклоняться, о мире с трусами, который ты велишь нам терпеть… Я не из тех, кто скрывает свои мысли. Но я все-таки не понимаю, о каких бесчинствах ты говоришь.

Рольф Пешеход посмотрел на родича с яростью в глазах, как охотник на дикого зверя, попавшего в волчью яму.

— Скирнир, — сказал он, — или ты посмеешь сказать мне, что не знаешь деревни Меан? И церкви той деревни? Ты, видно, совсем ни при чем, что там сожгли Божий храм, убили священника и похитили его ларец?

— Не знаю, о чем ты мне говоришь, — нахально ответил великан. — Или ты думаешь, что Скирнир Норманн опустится до карманной кражи?

— Не стоит тебе лгать, Скирнир, — глухо выговорил Рольф. — Уже много-много лет ты спишь и видишь, как бы выпустить мне кишки. Фрейя, светлая ей память, много раз говорила мне об этом, но я не хотел раскрыть глаза. Ты мечтаешь занять мое место и повернуть все вспять. Но наш народ живет на этой земле свободно и счастливо. А после меня править им надлежит моему сыну Вильгельму.

Скирнир наконец решил встать. Он подошел к зарешеченному окну и негромко заговорил:

— Рольф, мы с тобой рождены от одной крови. Ты знаешь: мы с тобой — два лика одного народа, нашего народа. И ты, Рольф Пешеход, не помогай нашим врагам, уничтожая родную кровь. Ты знаешь: лучшие наши воины верят мне. Если я слишком долго останусь в этой тюрьме или — хуже того — ты решишься казнить меня за преступленье, в котором я неповинен, ты встретишься с восставшими викингами. Лишь потому, что мы с тобой вместе стоим во главе народа, он согласился последовать в эту новую жизнь. Не забывай.

Герцог отступил на пару шагов. Слова Скирнира посеяли в его уме смятение. Он подумал: ведь это он первый затеял двойную игру, как только прибыл на эту землю. Но и его практичность имела границы. Нужно было платить по счетам новым союзникам, не предавая своего народа. Нужно было почитать нового Бога, не забывая старых богов. До сих пор ему все прекрасно удавалось, но вдруг все, как показалось, стало гораздо сложнее.

— Скирнир, — сказал Роллон, — я никогда не предавал ни кровных уз, ни доверия своего народа. Сейчас я сделаю вид, что поверил тебе, но знай, что ты меня не провел. Я не прощаю тебя, а даю тебе последнюю надежду. В воспоминание наших прежних побед и по слову наших предков, ты свободен. Но берегись, Скирнир: я слежу за тобой.

Рольф повернулся, вышел из камеры и стал подниматься по лестнице. Подозвав стражников, он велел им открыть двери для Скирнира. Герцог поднялся наверх. В какой-то миг неприятное впечатление овладело всем его существом. Он словно повернулся спиной к человеку, готовому всадить ему нож между лопаток.

Книга двадцать первая

Дворцовые прислужницы почтительно склонились, когда Огива вошла в большую залу приемов. Королева прошла мимо них, не глядя, и резко обратилась к сыну, сидевшему на кресле рядом с троном.

— Людовик! — воскликнула она. — Сколько раз я говорила вам, что на кресле принца вы должны сидеть прямо? Не забывайте: придет день, когда оно станет престолом и вы должны будете внушать подданным страх и почтенье. Когда я вижу вас таким разболтанным, мне кажется, передо мной опять ваш отец. Бедный Карл! Будь его воля, он принимал бы иноземных послов в постели, как древние ленивые короли, сыны Меровея.

Властная Огива никогда не стеснялась делать сыну выговор на людях, словно он был простой мальчишка, уличенный в дурном поведении. Людовик уже привык к тому, как мать с ним обращается, но все же испытывал в таких случаях жуткий стыд. Повинуясь матери, принц встал с кресла, но притом нахмурился. Огива же и не смотрела больше на него: она повернулась в другую сторону и велела стражнику, стоявшему у двери в залу:

— Впустите Гарольда!

Огива села на королевский трон своего отца, как всегда делала, принимая посетителей. Она еще раз взглянула на сына, убеждаясь, что он держит себя как подобает. Гарольд вошел и направился к тронам государей. Сначала он дважды поклонился матери, потом сыну.

— Оставьте церемонии, милорд Гарольд, — холодно сказала королева. — Вы привезли нам вести из Нормандии. Как встретил вас наш любезный кум герцог Рольф, известный также как Роллон или Роберт?

— Превосходно, государыня! — с жаром ответил Гарольд. — Говоря по правде, должен сказать, что сперва он колебался.

— Эти дикари никогда не славились скорым соображением, — презрительно проронила Огива.

— Это так, — ответил Гарольд, — но когда я объяснил ему дело, он все же сдался на наши доводы. Взяв слово хранить это в тайне, он даже согласился дать нам своих людей для битвы с войсками узурпатора Рауля.

— А ты уверен в его чистосердечии? — недоверчиво спросила королева.

— Он ждет лишь слова от Вашего Величества, — уверенно ответил Гарольд. — Я сам порукой слову Рольфа Пешехода.

Огива провела рукой по лицу, а затем оно осветилось улыбкой. Она взглянула на сына: тот ждал, как отзовется на весть мать, чтобы и самому вести себя так же.

— Именем сына моего Людовика, четвертого короля этого имени, — объявила наконец Огива, — я весьма благодарю тебя за поручение, которое ты исполнил. Поддержка герцога Нормандии дает нам решительный перевес в борьбе против наших врагов. Ты будешь вознагражден соразмерно твоим заслугам — не сомневайся в этом.

И она опять бросила взгляд на сына Тот понял, чего от него ждут:

— Искренне благодарю вас, милорд Гарольд, — сказал юноша.

Гарольд отдал низкий поклон юному королю, потом королеве. Понимая, что аудиенция закончена, он вышел. Стражник проводил его из залы; служительницы также удалились, оставив Огиву и сына ее вдвоем.

— Наши дела хороши, Людовик! — довольно сказала Огива. — Если мы можем рассчитывать на помощь дикаря Рольфа, то эта собака Рауль долго не продержится. Викинг заплатит нам то, что должен, а когда мы твердо укрепимся на нашем престоле — покажем этим еретикам, кто настоящий хозяин во Франции.

Огива встала и подошла к стене залы, где стояли два скипетра. Она подала их сыну. Тот еще не понимал, куда клонит мать.

— Держи, Людовик! — властно сказала она. — Вообрази, будто ты твердо держишь в руках скипетр Франции. Учись носить его как должно и, главное, с достоинством. Со всем величием, примером которого должен служить французский король.

Юный принц послушался матери, и Огива почувствовала, как мысли ее уносятся далеко от этого дворца — по ту сторону моря. Она горела желанием видеть, как ее сын наденет корону своих предков, желанием забыть неспокойное царствование своего слабого супруга. Людовик IV станет орудием, через которое возродится величие Каролингов, и это станется благодаря силе воли его матери.

Книга двадцать вторая

Два всадника во весь опор скакали по нормандским полям. Солнце только начинало согревать макушки деревьев. Земля в этот час была еще сыра, и лошадиные копыта отпечатывались на ней, не поднимая пыли. Рольф немного сдержал своего коня, чтобы спутник его Олаф к нему подтянулся.

— Что за странная мысль пришла в голову епископу — вызвать меня в этот час в церковь Святого Иакова для исповеди! Обычно мы встречались в капелле замка…

— Но это так, ваша светлость, — ответил Олаф голосом, срывающимся от скачки. — Епископ поручил мне передать, что эта перемена — из-за грабежа церкви в Меане. Храм Святого Иакова известен замечательными реликвиями…

— Тогда все ясно! — смеясь, воскликнул Рольф. — Этот чертов епископ хочет наложить на меня новую епитимью! Ну, если это его успокоит, то он будет доволен мной.

Рольф расхохотался и пришпорил коня. Тут он увидел и очертания небольшой церкви Святого Иакова. Подход к ней охраняла стенка из валунов вокруг всего здания. Церковь, выдержавшая в прежние времена много приступов, и теперь казалась большим укрепленным жилищем, больше похожим на крепость, чем на храм. Невзирая на свои годы, Рольф проворно соскочил с коня и ввел его во двор. Через несколько мгновений то же сделал и Олаф. Герцог Нормандский в превосходном настроении поднялся на крыльцо и крикнул:

— Эй, епископ! Что же вы не встречаете вашего герцога?

Не ожидая ответа, он открыл дверь и вошел в храм. К его удивлению, там было совсем темно. Как будто в одно мгновение ока день сменился ночью. Рольф сделал несколько шагов, пока его глаза привыкли к окружающей темноте. Потом он остановился и снова крикнул:

— Мессир епископ! Куда мне к вам идти?

— Иди к алтарю, Рольф Пешеход, — произнес низкий голос из глубины храма.

Герцог с любопытством подчинился этому повелению. Не убирая руки с рукояти меча, он подошел к престолу и снова встал, ожидая нового приказания. И приказание тотчас последовало:

— Перекрестись перед Господом и подними покров с каменного престола.

Рольф перекрестился, глядя на распятого Христа, чье изображение висело над клиросом. Затем он приподнял богатый покров, украшенный крестом с вышитым золотом орнаментом. Кругом по-прежнему было совсем темно. Рольфу понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что там изображено. Это был не престол, а стела, во всю высоту покрытая выбитым на камне рисунком. Норманн сразу узнал Змея закона, сплошь покрытого священным рунами.

— Что значит этот маскарад? — воскликнул герцог, взявшись за меч.

И в этот самый миг на клиросе зажглось несколько факелов. С десяток соотечественников Рольфа явились, будто призраки из глубин ночи. Скирнир Рыжий, стоявший среди них, выступил вперед. На нем были одежды для древних викингских обрядов. Олаф присоединился к остальным и встал от него по правую руку.

— Приветствую тебя, Рольф Пешеход или, следовало мне сказать, Ролл он, герцог норманнов! — начал речь Скирнир. — Мы рады убедиться, что ты не забыл, как выглядит священный образ Змея законов. Знай, что это он назначил тебе встречу в этой церкви. С ним явились все наши боги и все силы небесные, повинуясь которым дуют ветры, идут дожди, гремят громы и прозябают семена.

— Что вам от меня нужно? — вскрикнул Рольф и обнажил меч. — Если вы решили убить меня, не сомневайтесь: я буду драться, чтобы отправить вас в пекло! Радуйтесь, нет прекрасней смерти, чем гибель в бою!

Тогда шагнул вперед, явившись в свете факелов, старый законник Сверре. Он указал на каменного змея, а потом молитвенно поднял руки вверх.

— Рольф Пешеход! — произнес он торжественно. — Совет мудрейших народа Севера собрался, чтобы указать тебе на закон Тора Некогда ты отказался прибегнуть к Молоту бога, чтобы одержать победу. После этого ты оскорбил наших богов, попрал нашу веру, испортил наши сердца, ослабил нашу доблесть. Все мы сыны Одина, Фреи и Тора и пребудем им верны. Мы решили восстановить древний, порядок и полагаемся на закон Змея.

— Вы не имеете права судить меня! — крикнул Рольф в бешенстве. — Если ты законник, Сверре, ты это знаешь лучше всех.

— И ты не хуже нас знаешь законы Змея, — невозмутимо продолжал старик. — Когда люди хотят восстановить порядок богов, им должно принести последнюю жертву. Мы должны убить тебя и окропить алтарь Змея кровью неверного вождя. Тогда мы умирим гнев богов и восстановим порядок естества.

Герцог с мечом накинулся на Сверре и мощным ударом рубанул его по горлу.

— Подыхай! — рявкнул Рольф.

Тогда все прочие члены совета накинулись на него. Он отбивался, как бес, но врагов было больше. Рольф только успел ранить Олафа, а затем его повалили, как собаки дикого зверя, и связали так, что он не мог пошевелиться. Скирнир встал над ним. На поясе у него висел кинжал с костяной рукояткой — ритуальное оружие, до самого лезвия покрытое рунами.

— Ты знаешь закон нашего народа, — сказал великан, занося кинжал. — Долго ты торжествовал над ним. Теперь ты расплатишься за свое предательство, и народ твой будет спасен. Дело, которое мы должны теперь совершить, исполняет нас горем, но это жертва не на один только день: она зачтется через мрак столетий и столетий.

— Ты не прав, Скирнир! — вскричал Рольф, и не думая молить о пощаде. — Мы смогли сделать так, чтобы наши боги на этой земле мирно ужились с Христом. Если ты вновь прольешь кровь, для нашего народа вновь на много веков настанет эпоха скитаний и насилий.

Скирнир уже не слушал слов своего родича. Его друзья крепко держали Рольфа Пешехода, а рыжий великан вонзил нож ему в сердце и громко испустил победный клич:

— Тор! Один! Примите жертву сию, дайте народу нашему веру в его судьбу, силу и величие! Всего же первее дайте нам победу над ничтожным божком трусливых людей!

Бездыханное тело герцога Норманнского рухнуло на землю. Олаф собрал кровь из него в чашу. Пока еще кровь не остыла, он вылил ее на камень Змея, и все повторили за Скирниром победный клич:

— Ура! Ура! Ура!

И затем, потрясая мечами, хором прокричали:

— Тор! Один! Один! Тор!

За порогом церквушки Святого Иакова ярко сияло солнце. На богатой нормандской земле начинался новый день. Только что эта земля потеряла своего первого герцога.

Книга двадцать третья

Новость пробежала со скоростью огня, пожирающего сосновый лес. Нечаянная смерть герцога Нормандского погрузила в величайшую скорбь не только ближних Рольфа Пешехода, но и весь народ. Те, кто слыхал о заговоре, не смели о нем говорить, чтобы не выдать себя, а остальные горевали, что не смогли предотвратить трагедию. Приходилось признать, что государь погиб необычайно страшной смертью. Под конец дня тело герцога было найдено насаженным на кол в кабаньей яме. Гордый норманн погиб, как дикий зверь; кровь из него вьітеїиіа до последней капли. Было о чем горевать!

Скирнир больше всех дивился тому, какие чувства вызвала смерть его родича. Казалось, что план, составленный с таким тщанием, улетает куда-то прочь, как клочок соломы на северном ветру. Рыжий великан полагался на то, что верные люди изберут его герцогом на место покойного, но случилось совсем не так, как он рассчитывал. Как только было объявлено о гибели Рольфа, все бароны собрались во дворе замка и провозгласили новым герцогом Вильгельма Длинный Меч. Молодого человека, явно смущенного, подняли на щите и вручили ему оружие покойного отца.

Даже тех, кто прямо участвовал в заговоре, смутило всеобщее единение вокруг сына Рольфа. Когда Скирнир увидел, как Олаф преклонил колено перед сыном человека, которого сам же убил, он почувствовал, что гнев захлестнул его с головой.

Гонец от коварной королевы Огивы доставил послание из Лондона. В нем государыня свидетельствовала приязнь покойному герцогу и уверяла его сына Вильгельма в своей полной поддержке. Прибыл и посол от двора короля Рауля с таким же посланием: там говорилось о дружбе и верности короне. Рауль подтверждал, что договор, подписанный прежними государями, останется в силе и при последующих. Скирнир Рыжий пережил это послание от человека, который еще недавно был готов в союзе с ним свергнуть Рольфа, как еще одно предательство.

Через несколько дней после смерти герцога Нормандского Скирниру с трудом удалось собрать членов заговора в том же подземелье, где они встречались в первый раз. Рыжий великан, еще недавно глядевший победно, теперь был подавлен. Но у него еще оставалась последняя стрела в колчане.

— Товарищи мои! — начал он, вглядываясь всем по очереди в глаза, как делал и Рольф. — Мы оказали огромную услугу нашему народу. Теперь же противные ветры сбивают нас с пути. Но мы должны довести свою борьбу до конца. Прежде вам хватало доблести, и мы победили. Держитесь же и теперь!

— Мы победили? — спросил Олаф. — Сын нашего врага сел на престол своего отца, а про смерть Рольфа Предателя поползли самые безумные слухи. Иные даже утверждают, что к его гибели причастны бароны. Положение для нас становится опасным.

Скирнир ожидал такого ответа, поэтому ничуть не смутился и продолжал:

— Я сказал — мы победили. Признаю, что события пошли не совсем так, как я надеялся. Я видел и то, как иные из вас чересчур легко поклялись в верности сыну Пешехода. Но я буду великодушен: сейчас не время мщения. Наша борьба справедлива, у нее свое место в долгой цепи веков. И вот что я решил…

Рыжий великан переждал несколько мгновений, чтобы оценить, как отзовутся его товарищи. Он пришел говорить, как вождь, и как вождь он должен будет повести своих людей на новую битву.

— Я ошибался, думая, что наш главный враг — Рольф Слабосильный. Я не измерил достаточно силы другого врага, с которым надо сражаться неустанно и во что бы то ни стало. И враг этот — не кто иной, как та земля Нормандии, на которой мы осели. Это она заставила нас забыть наших богов и отречься от отеческих преданий. Чтобы сразить этого врага и вновь почтить наших богов, как они того достойны, мы должны оставить эту землю, а потом вернуться на нее уже не так, как прежде. На сей раз мы должны прийти не как подлые попрошайки. Мы вернемся гордыми завоевателями и заставим содрогнуться всех, кто хотел бы теперь посмеяться над нами.

На всех лицах изобразилось недоверие. Всерьез ли говорит Скирнир? Как могут они покинуть землю, которая принесла им изобилие и тепло, а их семьям — счастье. Рыжий великан понял, чего боятся присутствующие, и пустил в дело последний аргумент.

— Глядите! — воскликнул он, указывая на тяжелый деревянный ларь. — Мы уедем отсюда не с пустыми руками. С собой мы возьмем сокровище нормандского герцога. Будет нам на что купить и оружия, и самые лучшие корабли, и самим есть до отвала. Один! Тор! Победа!

Собравшиеся стали совещаться. Как истые викинги, они не повиновались слепо приказу, который им казался незаконным. То было необычное совещание: в подземелье, на глазах у человека, желавшего стать их новым вождем. Они еще немного поколебались, потом разом хлопнули в ладоши и обернулись: норманны решили следовать за Скирниром. Они прокричали традиционное «Ура!» — знак радости и победы. Вот как в подземелье, вдали от всех посторонних глаз повернулась судьба нескольких непримиримых викингов.

Книга двадцать четвертая

При первых утренних лучах десятка два человек собрались на берегу. Их ждал драккар, готовый к отплытию. Выбранный ими «дрекскип» (корабль-дракон) был большим судном с тремя десятками скамей для гребцов. Форштевень, смотревшийся на его изогнутом корпусе, как лезвие на клинке, делал его настоящим морским скакуном: он не разрезал волны, а парил над ними. Фигура дракона на носу была вырезана не только для устрашения врагов: у нее было также религиозное и магическое назначение. Чтобы совершить столь долгое путешествие, требовалось покровительство древних богов, которые всегда являлись на славных страницах героических саг. Все твердо знали, что дракон — надежный заступник перед Одином Одноглазым.

Скирнир Рыжий уже поднялся на борт. Не без тревоги он пересчитал тех, кто согласился следовать за ним. К великому своему облегчению, он убедился, что явились все — даже непостоянный Олаф. Когда посадка была закончена, Скирнир приказал штурмовать море. Парус быстро надулся, и вот уже драккар с резной головой дракона на носу стремительно заскользил по волнам. Скирнир встал спереди и надолго закрыл глаза. Ветер хлестал ему в лицо, брызги орошали длинную шевелюру, и ему казалось, что он заново родился. Море было настоящим, единственным царством викингов. Скирииру так его не хватало! Теперь, он покинул развратную Нормандию, и оно ему снова покорится. Ему ничего не стоило оставить все, чем был богат он и его братья все эти годы, проведенные на плодородной земле.

К нему подошел некий человек — звали его Сорг Лысый. Он вывел Скирнира из мечтаний.

— Что ж, Скирнир Рыжий, — спросил он, — ты думаешь, победа еще возможна?

— Я не солгал вам, когда сказал, что у меня есть небывалое сокровище. Скоро вы все сами увидите и поймете.

Сейчас, когда начинался их путь к холодным северным землям, только Скирнир Рыжий знал, что в тяжелом деревянном ларе, погруженном на борт драккара, лежит самое драгоценное из сокровищ: закоченевший труп Рольфа Пешехода, а у него на шее — бесценный Молот Тора — страшный Божий Молот.

Книга двадцать пятая

Описать подробно прибытие драккара в Норвегию. Похороны Рольфа Пешехода. Божий Молот переходит к Скирниру…

(На этом рукопись обрывалась. Последние строки были черновыми записями профессора Харальдсена).

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава 31

Шторман снял очки и медленно протер глаза руками. Еще несколько мгновений он не открывал глаз — дал им немного отдохнуть, потом опять надел очки. После этого он закрыл неоконченную рукопись Харальдсена и взглянул на портрет Генриха Гиммлера, висевший на стене кабинета.

Он вздохнул и подумал, что решительно оказался недостоин порученной ему высокой миссии. Шторман был уверен, что найдет ключ к тайне в гробнице Роллона, потом — в рукописи норвежского профессора, и каждый раз давал промах. Правда, теперь он знал, как Роллон был убит и почему его тело отправили в Скандинавию. Но ничего нового про Божий Молот он не узнал. Какова же тайная сила пресловутого оружия Тора? Если верить тюремщиками Аненербе, наблюдавшим за профессором, ему удалось прежде, чем покончить с собой, сжечь большую пачку бумаг: ведь он постоянно курил трубку. Свою тайну он унес с собой, а впрочем, не было и доказательств, что он подобрал к ней ключи…

Эсэсовец еще раз поглядел на стальные глаза Гиммлера за круглыми стеклышками маленьких очков. Рейхсфюрер не терпел никакой слабости. Со временем Шторман понял: что бы ни толковали враги, дело здесь было отнюдь не в жестоком нраве. Дело было только в том, чтобы восторжествовали их идеи, а тогда вовсе не важно, на какие жертвы необходимо пойти ради этого. Молодой офицер сердился на себя. Да и не на кого было больше сердиться, коли ему до сих пор не удалось раскрыть тайну Роллона. Он погладил себе лоб: вот уже несколько дней у него сильно кружилась голова и подташнивало. И что бы он сам себе ни говорил, тошнота эта выдавала отчаяние от провала, с каждым днем все больше мучившее его.

Тут раздались три удара в дверь. Шторман командным голосом отозвался: «Ja!», и в кабинет вошел его помощник Кёниг.

— Господин Шторман, — доложил он, встав навытяжку, — срочный вызов из Вевельсбурга! Я не знал, не отдыхаете ли вы…

— Понял вас, — ответил Шторман, никак не выдавая своего смятения. — Я не отдыхал, я работал.

Он вышел из кабинета, прошел в соседнюю комнату и снял трубку. Помощник вышел за дверь.

— Шторман у аппарата!

— Говорит Зиверс, — произнес еще более обычного строгий голос. — Сейчас передам трубку…

Секунда молчания — и раздался другой голос:

— Шторман? Говорит Гиммлер.

— Оберштурмфюрер Шторман слушает, рейхсфюрер! — машинально произнес Шторман и почувствовал, как ноги у него подкосились.

— Дорогой Шторман, мое терпение небезгранично. Вы уже давно ведете это дело, а результатов я не вижу. А вы знаете, как важно для нас ваше расследование. Положение крайне серьезно, Шторман, все совершенные нами великие дела могут быть уничтожены врагами. Но этого я им не позволю, вы поняли?

— Так точно, рейхсфюрер.

— Вы должны использовать все средства. Не забивайте себе голову законностью. Не забывайте, что идет война. Главное — никаких уступок реакционерам. Я знаю, что фон Бильниц — один из них…

— Совершенно верно, рейхсфюрер.

Гиммлер помолчал. Несколько мгновений царила тишина. Рука Штормана с записной книжкой дрожала.

— Глупцы! Они теперь делают новые авиабомбы и думают, что могут изменить ими ход войны! — исступленно продолжал Гиммлер. — Но мы знаем: оружие, которое принесет нам торжество над всеми нашими врагами, не имеет никакого отношения к техническому прогрессу. Это чисто духовное оружие. Антикрест обратит в ничто все поползновения наших недругов к сопротивлению, и мы установим рейх — тысячелетнее царство совершенной гармонии с духом и божествами наших предков. А вы, Шторман, если не добьетесь цели, заплатите мне жизнью. Вам понятно?

— Понятно, рейхсфюрер. Слушаюсь.

Шторман положил трубку на рычаг. Рука его все еще дрожала. Секунду он постоял в растерянности перед телефоном, словно встав навытяжку перед начальством, потом опомнился. Он открыл дверь и позвал:

— Кёниг!

Помощник вошел в комнату и тоже встал навытяжку.

— Слушайте хорошенько, Кёниг, — с упреком в голосе начал оберштурмфюрер. — Я приказываю взять этого археолога, некоего Ле Биана, которого вы так глупо упустили. Руан в конце концов не такой большой город, и вряд ли ему удалось из него выбраться. Если потребуют обстоятельства, перетрясите каждую квартиру, каждый чердак, каждый подвал, но найдите мне его. Он очень нужен мне, только имейте в виду: обязательно живым! Есть вопросы?

— Никак нет, оберштурмфюрер, все ясно. Слушаюсь!

Кёниг вышел из комнаты, а Шторман потихоньку успокоился. Переложить груз собственного отчаяния на других — бесспорно лучшее средство избавиться от него. Хоть он и упрекал сам себя, но был и горд, что Гиммлер лично позвонил ему. Недалек уже был день, когда благодаря своему открытию он станет героем Тысячелетнего рейха.

Глава 32

Слабый свет свечи вот-вот должен был погаснуть. Он трепетал, замирал, вновь разгорался, лениво колебался, но силы были неравны: он ничего не мог поделать с неумолимым законом времен, уносящим жизни и гасящим свечи. Ле Биан в третий раз перечитывал одну и ту же фразу книги, и всякий раз его внимание привлекала к себе отчаянная борьба огонька с судьбой. Уставив взгляд на свечку, студент думал о своем нынешнем положении. Думал о войне, которая, похоже, выходила на финишную прямую. Рейх начал давать трещины, и все более заметная нервозность немцев это доказывала.

Чем больше он размышлял об этом, тем с большим удивлением понимал, что ему не хочется, чтобы война закончилась слишком быстро. Почему-то он был убежден, что загадку Роллона надо разгадать до конца сражений. Неизбежная — он ни секунды в том не сомневался — победа союзников отодвинет на задний план эзотерические исследования СС, и тогда первый герцог Нормандский, по всей вероятности, надолго попадет в теневой круг забвения.

Эти мысли вернули историка к делу. Он снова взялся за книгу о завоевании Англии нормандским герцогом Вильгельмом. В четвертый раз он перечитал то место, где говорилось о присяге Гарольда герцогу Вильгельму на святых мощах («Ubi Harold sacram entum fecit Wilhelmo duci»), и, к своему великому удовольствию, он все-таки дочитал его до конца. Но тут его отвлекло еще кое-что: легкий шорох на лестничной клетке первого этажа, тихонько долетевший до его слуха. Не было ничего особенного в том, что слух его был настороже: время стояло позднее, комендантский час, и в дом в это время редко кто заходил. День за днем он научился узнавать на слух всех его жителей, хотя никого из них никогда не видел. Он подумал, что это, может быть, старый Гаспар, как обычно, перебрал под вечер кальвадоса, но тот, когда приходил домой, всегда делал гораздо больше шума, промахивался мимо ступенек, а то и растягивался на лестнице.

Ле Биан встал и на цыпочках поднялся по ступенькам к входной двери. Слух его не обманул. За дверью точно кто-то был — кто-то, не знавший, что за ним следят; Ле Биан ясно слышал его дыхание. Тот человек дышал неровно, тяжело, как после тяжелой физической работы. А может быть, он так дышал от страха и тревоги.

Вопреки всем наставлениям, полученным, когда его селили в подвале, Ле Биан не взял пистолет, который оставила ему Жозефина. Он решил, что одной внезапности хватит ему, чтобы одолеть незваного гостя. Медлить было нельзя уже ни секунды. Он резко распахнул дверь — и тут какая-то неожиданная сила отбросила его назад. Он зашатался, стоя на ступеньках, и чуть было не растянулся, как старый Гаспар, но удержался и повалился на маленькую площадку над лестницей. Дверь, словно по волшебству, тотчас закрылась, и оказалось, что сверху на нем лежит Жозефина.

— Что с тобой вдруг, Пьер? — недовольно спросила она его.

— Как что? — переспросил молодой человек. — Ты меня напугала и чуть не столкнула с лестницы, вот что…

Ле Биану очень нравилось, что их тела так вот нечаянно соприкоснулись, да и гостья не торопилась от него оторваться. Пока что он внимательно разглядывал лицо Жозефины. Никогда еще она не казалась ему так хороша, как сейчас, ночью, в подвале дома в старом квартале, где он прятался, как мышь от кота. Волосы девушки растрепались, но от этого черты лица казались еще очаровательней. Глаза сверкали необычайным блеском. Еще никогда ни к кому его так не тянуло.

— Мне тебе надо что-то сказать, — проговорила она вполголоса. — Это очень важно, уже давно надо бы…

— Да? А что? — спросил она с деланым удивлением человека, приготовившегося услышать признание в любви.

— Ну… — продолжала она несмело. — Я правда давно хотела сказать… Понимаешь, Пьер, я… я…

— Что? Ну скажи…

Жозефина перевела дыхание и отбросила со лба прядь волос.

— Пьер, — сказала она наконец решительно, — я знаю, как можно увидать гобелен из Байё.

Студент выпучил глаза, а Жозефина, казалось, была очень довольна тем, как его разыграла. Пьер встал первым, раз уж оно так повернулось. Вся романтика рассеялась.

— Вот как? — спросил он, притворяясь равнодушным. — И как же это тебе удалось? Я думал, его раньше прятали где-то в подвалах дома настоятеля в Байё, а теперь он там же, в департаменте Сарта, в фондах Национального музея…

— Много будешь знать… — ответила она.

— Скоро состарюсь, — подхватил он.

— Завтра прямо на рассвете будь готов. Марк отвезет нас в Байё. Он взял у шурина его молочный фургон. В нем нас нетронут.

Услышав имя Марка, Ле Биан скривился, и Жозефина это заметила и, не дожидаясь, что он скажет, сама подошла ближе к нему, положила голову ему на плечо и сказала:

— А насчет Марка ты не волнуйся. Я тебе еще не все сказала Я тебя люблю, Пьер.

Глаза молодого человека вытаращились еще пуще прежнего. Сколько уже раз он надеялся услышать эту фразу, не смея сам ее выговорить? И вот это случилось в самый неожиданный момент. И никаких умных слов в ответ он сказать не мог. Да что умных — даже самого простого «я тебя тоже», которое горело у него на устах. Он горячо поцеловал ее в лоб и наконец сказал:

— A y меня к тебе один вопросик… Когда мы только встретились, ты сказала, что для меня будешь Жозефиной. А как тебя зовут на самом деле?

— Жозефина, — улыбнулась она. — Я тогда нарушила конспирацию, но мне почему-то не захотелось тебе врать. И теперь тоже не хочется.

— Спасибо тебе за все… — прошептал Ле Биан. Он был на седьмом небе от таких слов. — Ты всю мою жизнь переменила. Слушай, а не хочешь здесь переночевать? Мы же вместе завтра едем — так будет проще. Ну и мне… приятнее…

Вот так Жозефина и убедилась, что Ле Биан ее тоже любит.

Глава 33

Как всегда, Жозефина ничего не оставила на волю случая. Ровно в шесть утра фургон развозчика молока остановился перед домом на улице Бефруа. Ле Биан вышел на улицу с бидоном молока в руках. Он бережно, но не теряя времени, поставил его в крытый кузов. Оказавшись внутри, молодой человек нырнул под деревянный настил, где было второе дно. Марк убедился, что студент хорошо спрятан, и поставил сверху еще несколько полных бидонов. Времени это заняло немного. Соперник Ле Биана даже не взглянул на него, и Пьеру подумалось, не нарочно ли он так небрежно швыряет на настил железные сосуды — не хочет ли его запугать. Тучи на глазах сгущались между молодыми людьми, но тут же была и Жозефина, так что никакой искры проскочить сейчас не могло.

Мотор машины не заставил себя упрашивать — она легко стронулась с места в сторону улицы Бовуазин, потом свернула на Изерский бульвар. Немцы на улицах вели себя нервно; пока не выехали из города, Жозефина несколько раз испугалась, что фургон будут досматривать. Уже на самом выезде из Руана один офицер поднял руку и остановил машину. Не говоря ни слова, он обошел ее кругом, а потом приказал проверить, нет ли внутри чего подозрительного. Марк открыл задние двери и впустил офицера в фургон. Тот открыл пару бидонов, прошел в паре сантиметров от Ле Биана, который не смел и дохнуть. Досмотр занял всего пару минут, но студенту показалось, что целая вечность прошла, пока дверцы не закрылись опять. Жозефина любезно улыбнулась полицейскому, а тот счел себя обязанным извиниться:

— Простите нам эту формальность, мадам, у нас сигнал, что в этих местах террористы. Мы действовали в целях вашей безопасности.

— Конечно, конечно, господин жандарм, — с задором откликнулась она. — Да вы не волнуйтесь, у нас коровки в политику не лезут!

Жандарм тоже улыбнулся, а Жозефина миролюбиво поклонилась на прощанье. Марк снова завел мотор. Не отъехал он и полусотни метров, как улыбка сползла с лица Жозефины, и она принялась ругаться:

— Вот сволочи полицаи! Знают ведь, что недолго им тут оставаться со своими стрижеными корешами, так все пристают — не уймутся!

— А по-моему, — ответил Марк, — мы что-то больно много рискуем фиг знает из-за чего.

— Больно рискуем? — взвилась Жозефина. — Значит, рискуем из-за парня, к которому я неровно дышу, ты это хочешь сказать? А может, у нас и без того проблем хватает, чтобы еще с этим приставать, нет?

Марк выдохнул, чтобы по злости не наговорить лишнего.

— Вот что, сударыня моя, — сказал он солидно. — Послушай: мне чихать с высокой башни, как ты дышишь к этому типу. Я только сказал, что из-за тебя мы сильно рискуем ради каких-то дурацких сказок. Хочешь изучать старину — подожди, пока война кончится. Недолго уже.

— Вот нахал! — воскликнула Жозефина. — Да кто ты такой, чтоб рассуждать, что нужно делать для отряда, а чего не нужно? Ты пойми: немцы тут изо всех сил что-то ищут; этот маленький с усами небось тоже не туристом сюда приехал! Ну как же, я же забыла: наш Марк все лучше всех знает, у нашего Марка на все есть ответ… Наш Марк был когда-то влюблен в Жозефину и с тех пор думает, что она его частная собственность — что, неправда?

Фургон между тем давно выехал из города. Марк яростно нажал на клаксон, чтобы прогнать курицу, клевавшую зернышки посреди дороги. Больше он на укоры Жозефины ничего не ответил, а про себя подумал: все они, куры, только квохтать умеют. Ле Биан лежал, скорчившись, под бидонами с молоком; до него смутно доносились голоса из кабины. Он догадался, что бывшие любовники ссорятся из-за него. И хотя скрюченное тело все ныло, а отлежанная нога нестерпимо чесалась, ему стало приятно.

Фургон ехал вдоль Сены. Показался городок Кантельё. Жозефина прищурилась и вгляделась вдаль. Потом она прошептала будто сама себе:

— Вот, теперь только доехать до капеллы Святой Терезы. Там у нас встреча с нашим человеком. Хоть бы только у него все получилось… Честно признаться, мы его просили совсем не простую вещь сделать…

Марк ничего не ответил, а только закусил чинарик во рту и глубоко вздохнул.

Глава 34

В то же самое время в Руане, в немецкой комендатуре, позднее обычного проснулся Шторман. Его расхлябанность противоречила всем обычаям СС, но его опять ночью мучили кошмары, и чувствовал он себя скверно. Все чаще, просыпаясь, он сразу же бывал охвачен головокружением, от которого отнимались ноги. Собрав все силы, он сунул голову под холодную струю умывальника, надеясь освежить мысли. Он снова спросил себя: в чем причина терзающей его болезни? Страх не исполнить требуемой миссии? Или он стал жертвой какой-то тайной отравы? Он доходил до того, что подозревал всех вокруг себя, а больше всего — неисправимого реакционера фон Бильница, который с самого начала собирался провалить его миссию.

Долго размышлять не было времени: тут как раз открылась дверь комнаты. Вид у Штормана был неважный: голова еще не расчесана, на ногах кальсоны. Он совсем не был похож на безупречного офицера СС, которым всегда хотел быть, а того человека, что явился к нему сейчас, хотел бы видеть меньше всего на свете. Он удивился, но тем не менее он приветствовал его как подобает:

— Штурмбаннфюрер Принц? Хайль Гитлер! Чему обязан?

— Зит хайль, Шторман. Простите мое вторжение, но неотложность важного дела заставила меня несколько пренебречь простейшими правилами приличия. Кроме того, я не ожидал найти вас в таком виде в этот час. Впрочем, может быть, вы нездоровы?

— Нет, герр Принц, — смущенно ответил Шторман. — Я сегодня ночью засиделся за работой и вот только что проснулся. Так чему же я обязан честью вашего посещения?

— Вы знаете, какими исследованиями я занимаюсь. В качестве историка и офицера СС я имел возможность глубоко изучить цивилизацию викингов. Мои изыскания один раз уже привели меня в Нормандию, а именно — в 1941 году в Байё. Принимая во внимание, что мои работы всеми признаны превосходными, я был очень удивлен, что начальство для столь трудного поручения избрало именно вас.

Штурмбаннфюрер дал Шторману пару секунд оправиться от удара Он брал у него реванш и хотел насладиться своей победой до последней капли

— Конечно, я понимаю, что были вознаграждены молодость и энтузиазм. Сам Гиммлер неоднократно подчеркивал, как важно быть молодым: молодость воплощает наш идеал. Тем не менее, я думаю, что в делах такого рода ничто не заменит опыта.

— А я думаю, что и мой опыт не следует совершенно отрицать, — возразил Шторман, совсем забыв про свой нелепый вид. — Дело это, как вы сказали, весьма сложное, и чтобы его исполнить, нам нужно быть очень осмотрительными.

— Осмотрительность и неумелость — разные вещи, — ответил Принц. — Прошу вас передать мне все результаты своих разысканий. Теперь я займусь ими и доведу до руководства результаты, которых оно ожидает.

— Я уже почти у цели, и я не позволю вам пользоваться плодами своих трудов.

Посетитель снисходительно улыбнулся. Он посмотрел Шторману в глаза и сказал:

— Дорогой Шторман, будьте благоразумны. Признайтесь: вы провалили дело. Рейху грозит гибель, и мы все пойдем ко дну вместе с ним. Сейчас время не для личных амбиций, а для общего блага. Теперь я руководитель этой миссии, а вы мой подчиненный. Я опубликовал лишь часть своих исследований о гобелене из Байё; многие подробности еще не ясны. И среди них как раз одна загадка, которая уже много месяцев преследует меня…

Шторман сделал глубокий вдох. Он знал, что ему ничего не остается, как только подчиниться приказу руководства, но перенести этот удар было тяжело. Так или иначе, он больше прежнего был полон решимости отплатить тем, кто в ходе поисков ставил ему палки в колеса. Он был слишком податлив, слишком человечен, и теперь дорого расплачивался за свою слабость.

Глава 35

Капелла Святой Терезы ничем не поражала. Что-то хрупкое было в ее белом контуре на фоне буйной зелени лугов. Фургон направился к перелеску, где можно было укрыться от ненужных взглядов. Марк и Жозефина не теряли ни секунды. Девушка сразу побежала к капелле, а водитель открыл дверцы фургона. Он проворно переставил бидоны с молоком и поднял поддон, под которым Ле Биан уже начинал задыхаться. Историк вылез из укрытия и наконец-то смог почесать ногу, зудевшую с самого начала поездки. Тут он заметил, что Марка в фургоне уже нет. Ле Биан улыбнулся: видно, спор в кабине к согласию не привел. Но сейчас не время было сводить счеты между влюбленными. Студент тоже выскочил из фургона.

Когда он входил в капеллу, голова Марка как раз только что скрылась под полом. Здание было невелико: всего одно помещение с каменным алтарем, на котором стояло латунное распятие, а рядом — статуя покровительницы капеллы. Любителю древностей тут нечем было восхититься, да у Пьера и времени не было заниматься подробным описанием этого места. Он обошел алтарь и увидел узенькую каменную лесенку в подвал. Снизу слышались приглушенные голоса. Не колеблясь ни секунды, Ле Биан спустился туда и увидел Жозефину, Марка, а с ними невысокого человека в черном. Все они сидели за столом, на котором лежал большой рулон ткани.

— А вот и тот историк, о котором мы говорили, — сказала Жозефина человеку в черном, когда увидала Ле Биана.

— Что ж, тогда сразу и приступим, — ответил тот. — У нас минуты лишней нет.

Ле Биан даже не успел представиться. Человек в черном уже развернул рулон, и явилась первая сцена этого уникального документа по истории Европы.

— По нынешним временам, — сказал человек в черном, — пришлось с самого начала войны запрятать этот шедевр подальше. Этот гобелен, знаете ли, — настоящее сокровище старинного искусства.

— Покров, — поправил Ле Биан. — Это не гобелен, а покров, вышитый шерстяными нитками по льняному полотну.

— Я это знаю сам, — оборвал его собеседник, явно задетый таким замечанием. — Он был заказан в XI веке Одоном, сводным братом Вильгельма Завоевателя, который был потомком Роллона. Здесь показана история завоевания Англии Вильгельмом. Герцог Нормандский отправился сразиться с предателем Гарольдом, который поклялся ему в верности, а потом обманул. Собственно, все произведение строится вокруг темы клятвопреступления и справедливого возмездия за него…

— Наш знакомый работает не только на наш отряд, — заметила Жозефина, чтобы снять напряженность, — но еще и в Национальном музее. Наверное, вы оба хорошо знаете историю этой вещи.

Извиняться Ле Биан не стал. Он продолжал рассматривать ткань, внимательно и взволнованно вглядываясь в каждую сцену во всех подробностях. Но слишком долго он заниматься этим все же не мог, потому что хорошо знал, что время не ждет.

— Гляди, Жозефина! — воскликнул он. — Вот она, та самая комета Галлея. Та, что пролетела в небе над Нормандией в 1066 году, помнишь?

— Да-да, — торопливо откликнулась девушка. — Так что, ты нашел ключ к своей загадке?

Ле Биан не отвечал. Он снова пристально вгляделся в изображенную сцену, но по лицу было видно, что он озадачен

— Нет, — признался он наконец нахмурившись. — Должно быть, я ошибался. Не вижу здесь ничего, что может нам помочь.

— Ага, приехали! — презрительно отозвался Марк. — Мы ему на блюдечке подносим такое древнее сокровище, вывозим из Руана, который кишит бошами, устраиваем в самом надежном месте встречу со специалистом, а этот господин не находит ничего, что может нам помочь. Слушай, твой приятель не слишком обнаглел, а?

— Марк, помолчи! — прикрикнула на него Жозефина, хотя и сама была недовольна не меньше его.

— Ну да, еще бы, — ответил Марк, — как за него заступиться, так за тобой не заржавеет. А ты хоть понимаешь, как мы рискуем из-за прихотей твоего миленка?

Взбешенный Марк отошел подальше в глубь подземелья и что-то сказал — должно быть, выругался, но тихонько, так что никто не расслышал.

— Нет-нет, — продолжал молодой искусствовед, которого мало трогало, что творится на душе у Марка. — Комета должна быть сигналом, знаком, отсылающим нас к дате. Собственно, это мост между руническим Евангелием и покровом из Байё. Больше того — я думаю, тут прямое указание… Ну да, нам даны нити, осталось их распутать и решить задачу.

— Ты только на самой вышивке нити не распутывай, — пошутила Жозефина. — Боюсь, господину хранителю это не понравится.

Служитель музея был не в настроении смеяться таким шуткам. Он нервно поглядывал на часы и начал выразительно посапывать. Наконец, он не выдержал и сказал:

— Только поторопитесь, будьте добры. Если кто-нибудь заметит, что ее нет на месте — будет страшно.

— Знаки, указания… — продолжал говорить Ле Биан, весь погруженный в свои мысли. — Как будто кто-то что-то хочет нам сказать. Но про кого же? Точно не про Роллона — его в этой истории нет. Значит, про Вильгельма Завоевателя? Или про Одона, его сводного брата, который заказал покров? После покорения Англии Вильгельм с Одоном поссорились. Дошло до того, что Вильгельм посадил Одона в темницу. И тут опять все то же: предательство, нарушение клятвы…

Говоря это, Ле Биан по-прежнему неторопливо развертывал свиток.

— Вот, смотрите, что вышито на покрове: О дон здесь дважды поименован, а в двух других местах является сам. Вот тут: «Et hie episcopus cibu et potu benedicit. Odo Eps Willelm Rotbert»[9]. Слово «potu» здесь стоит вместо «potum» — питие, a «Eps» — сокращенно «episcopus». Это изображено благословение трапезы.

Жозефина вновь оживилась надеждой, а Марк с хранителем подошли поближе.

— Ты что-то нашел? — спросила Жозефина немного дрожащим от тревожного нетерпения голосом.

— Теперь смотри сюда… Другая сцена; тут опять Одон и такая подпись: «Ніс Odo Eps baculu tenens confortat pueros»[10]. Снова «Eps» означает «епископ», a «baculu» вместо «baculum» — палка, посох. Очень, очень интересно…

— Что интересно? — спросила Жозефина еще взволнованнее.

— Посмотри внимательно на Одона… — объяснял Ле Биан. — У него в руке посох. Нет ничего удивительного. Он же епископ, ему нельзя носить меч: ведь ему запрещено проливать Кровь. Но этим посохом он сражается с клятвопреступником Гарольдом — тем, кто предал Вильгельма. Так же и Роллон предал своих древних богов и принял христианскую веру. И вот Одон обращается к нам через века.

Ле Биан достал листок, на котором выписал пять букв из конкорданса в руническом Евангелии: L — A — U — С — В. Он еще раз аккуратно переписал их в том порядке, в котором они появились на покрове: BACUL, — а рядом написал пять соответствующих рун. Как по волшебству явилось новое слово:  Ур, руна зрелости; < Кен, руна творения;  Торн, руна хранительства:  Инг, руна плодородия; наконец, Тюр — руна власти.

— Потрясающе! — воскликнул Ле Биан. Глаза его блестели от радости. — Смотри: Одон говорит с нами. Через тысячу с лишним лет его послание дошло по назначению.

— Да ладно, — перебил его Марк, все такой же мрачный. — Что там рассказывает этот твой Годон?

— Одон! — оборвал его Ле Биан так, словно шофер оскорбил его лучшего друга. — Наш Одон дал нам ключ к загадке, как выразилась Жозефина. Он ведет нас верной дорогой. Нам остается лишь пойти за ним, и там мы найдем Роллона или, пожалуй, лучше сказать — Рольфа Пешехода. Смотрите, если мы сделаем с этими рунами то же, что и с датой, они опять будут примерно похожи на латинские буквы. Надо только увидеть, на какие буквы, и вернуть их в правильное положение: иногда они повернуты набок, а то и вверх ногами. Спасибо тебе, Жозефина, за помощь:, ведь это ты обнаружила, наш начинающий эпиграфист!

Девушке комплимент пришелся весьма по душе. Она ответила притворно смущенной улыбкой.

— Одон поступил хитро, — продолжал Ле Биан. — Он сделал двойную систему соответствий. Чтобы понять его послание, надо сначала от латинского алфавита перейти к руническому, а потом, по сходству начертаний, обратно к латинскому. Это вполне естественно для викинга, привыкшего пользоваться тем и другим. А чтобы дать нам ответ, Одон прибегнул к своему посоху — baculum, — который ему служил оружием, а нас отсылает к другому слову. Вот, глядите: UVDAL. В этом месте и должен находиться Божий Молот Роллона.

— Ничего не поняла, — недовольно сказала Жозефина: она сбилась с мысли своего ментора.

— В Норвегию прокатиться не хочешь? — улыбнулся Ле Биан. — Долгая у нас будет дорога.

Глава 36

Фон Бильниц не верил своим глазам. Ему уже и так приходилось терпеть эмиссара от Черного ордена, а теперь ему на голову сваливался второй. И это в то время, когда военное положение становилось весьма тревожным, когда нужно было беспрерывно следить за движениями неприятельских войск! Он чертыхался и повторял про себя: разве сейчас время заниматься поиском древностей, разве время гоняться за призраками? Он беззаветно сражался, но защищал отнюдь не рейх, а свою родную Германию, чья кровь текла в его жилах.

— Я пригласил вас, господа, — начал он, даже не пытаясь скрыть в отчаянье в голосе, — чтобы сообщить: отныне я не могу столь свободно давать развернуться вашим планам. Военное положение заставляет меня сделать выбор, и я, рискуя огорчить всемогущую СС, вынужден отдать приоритет нашей армии.

Штурмбаннфюрер Рудольф Принц, нисколько не возмутившись, ответил ему широкой улыбкой.

— Рад познакомиться с вами, штандартенфюрер, — сказал он добродушно. — Как ученый, я уже имел случай путешествовать по этим краям. Особенно припоминаю дом настоятеля в Байё, где в подвальном каземате хранился некий гобелен. То был настоящий бункер! А знаете, почему наши французские друзья так дорожат этим куском материи?

— Нет, — ответил фон Бильниц, который вовсе не желал слушать лекцию по истории искусства, но не мог не отметить любезность нового гостя.

— Несомненно он обладает огромной художественной, исторической и материальной ценностью, — все так же восторженно продолжал эсэсовец. — Но он хранит еще и другие тайны, которые многие хотели бы оставить нераскрытыми. Мы провели в этом городе два месяца, и у нас было достаточно времени убедиться в этом.

— Простите мне мою настойчивость, — перебил полковник, — но чему я обязан, так сказать, удовольствием видеть вас?

— Простите и вы меня, — ответил Принц. — Иногда меня слишком увлекает лирика. Вы родом из старой прусской земли, все ваши корни там, но будьте снисходительны к этим странностям… По линии Аненербе мы проводили очень серьезные исследования гобелена из Байё — на сегодняшний день самые серьезные. Мы его полностью сфотографировали, срисовали и дотошнейшим образом описали. Трудились поистине как муравьи. Не скрою от вас, что первоначально нашей целью было забрать его себе, но мы уступили настояниям наших французских друзей и оставили его здесь. По крайней мере пока оставили. Затем начальство отправило меня на Восточный фронт заниматься коллекциями, находившимися в России. Но я приехал сюда с особым, совершенно секретным поручением. И мы должны его выполнить, ибо от этого зависит исход войны.

Фон Бильниц почувствовал, что его терпение подходит к концу. Сначала его тронула любезность приезжего, но он не мог перенести возврата ко всей этой мистической чуши. Полковник отвернулся, взял сигарету и машинальным движением вставил ее в мундштук. Не спросив собеседников, не желают ли и они угоститься, он закурил и опять повернулся к гостям. Дважды затянувшись, он ледяным взором уставился в лицо Принцу.

— Я сильно сомневаюсь, что исход войны зависит от памятников искусства Нормандии, как бы они ни были уникальны, — отчеканил он по-военному. — Я знаю одно: вы должны очистить помещение в комендатуре, которое я вам предоставил. Очистить сегодня же!

— Как? — воскликнул Шторман, до того не раскрывавший рта. — А где же мы разместимся? Что делать с нашими документами, книгами, фотографиями?

— Мы уволили консьержа, — ответил фон Бильниц. — Теперь мы не нуждаемся во французах, даже в тех, кто показал самую искреннюю готовность к сотрудничеству. Поэтому с удовольствием могу уступить вам то, что здесь называют швейцарской ложей. Вы сможете убедиться, что это очень удобное помещение; к тому же я слышал, что эсэсовцы привыкли к самым спартанским условиям.

Не дав собеседникам ответить, а тем более возразить на свое решение, фон Бильниц выпроводил их из кабинета.

Противодействие полковника, который не поддался на попытки Принца задобрить его, несколько сблизило двух членов Черного ордена.

— Что ж, — заметил Принц, — он даже не пытается скрыть, до чего нас не любит.

— Вот видите? — ответил Шторман, обрадованный, что нашел наконец союзника. — Так он себя ведет с самого моего приезда в Нормандию. Я уже не раз жаловался на него командованию, но, кажется, никого это не заботит. Все твердят мне, что он прекрасный военный, что в настоящее время Германия нуждается в таких людях.

— Шторман! — воскликнул Принц, и в глазах его блеснул вызов. — Мы с вами убеждены, что исход войны зависит не от их оружия. Сейчас мы с вами меняем ход Истории: ведь мы знаем, что История сделала нас тем, что мы есть сейчас.

Не прерывая беседы, они прошли в каморку консьержа. Открыв застекленную дверь, они обнаружили маленькую комнатку, забитую мебелью. У консьержа, должно быть, не было другого жилья, потому что здесь находилось все: стол обеденный, стол кухонный, кушетка, кровать и прочее. Шторман улыбнулся, увидев фотографию маршала Петена прямо над изображением Девы Марии. Он подумал: у этого швейцара, должно быть, обостренное чувство иерархии. Но его улыбка пропала так же стремительно, как луч солнца, выглянувший из-за туч. Принц, заметив его угрюмость, сказал:

— Шторман, повторяю вам: я вам не враг. Вы еще молоды и уже сделали для этой труднейшей миссии превосходную работу. Но у нас нет больше времени подлаживаться под скептиков. Надо действовать, и как можно скорее.

— Я в вашем распоряжении, — ответил Шторман, стряхнув с себя меланхолию. — Сожалею, что так глупо вел себя при первой встрече.

— Об этом ни слова! — живо воскликнул Принц. — Дайте мне лучше имена и адреса всех подозреваемых в принадлежности к отрядам террористов. У нас много работы! Довольно уже малыш Ле Биан издевался над нами…

Шторман облегченно вздохнул, отдал честь штурмбанн-фюреру и пошел за нужной папкой.

Глава 37

Дел было много, и сделать их надо было быстро. Прежде всего — уговорить Жозефину, что, впрочем, было не так уж и трудно. Потом встал вопрос о Марке, и вот тут пошло совсем не гладко. Именно Марк в отряде исполнял тяжелую работу по изготовлению фальшивых документов и явно не собирался с энтузиазмом помогать любовнику своей бывшей невесты исполнять бог знает какие прихоти.

В конце концов Жозефина все же поставила на своем, хотя с первого взгляда идея Ле Биана была совершенно безумной. И, как бы это ни казалось невероятным, они отыскали-таки надежную дорогу к цели. Во-первых, надо сесть в Фекане на рыбацкую шхуну, которая доставит их в бельгийские территориальные воды. Оттуда бельгийские и голландские товарищи переправят их в Данию. А там уж останется только морем добраться до Норвегии. Рискованная экспедиция, но они тотчас на нее решились. И вот наступила темнота. Они без затруднений добрались до Фека-на, и оставалось только сесть на корабль.

— Я наверняка слишком легко оделась, — посетовала Жозефина, когда они подходили к причалу. — Говорят, лапландцы живут в ледяных домах и охотятся на китов на санках, запряженных большими белыми собаками.

— Опять, верно, уроки прогуливала, — улыбнулся в ответ Ле Биан. — Лапландцы живут в Финляндии, иглу строят на Северном полюсе. А можно ли ловить китов на санках — сама подумай.

— Уф! — выдохнула Жозефина. — Когда тебе надоест играть во всезнайку, тогда скажи. А пока что, если бы не было нас, не было бы и нашего славного Гастона, который примет нас на борт.

Ле Биан вдруг подхватил Жозефину под руку; от внезапности она чуть не уронила в воду чемоданчик, куда сложила кое-какие пожитки, но отбиваться не стала Да ничего страшного и не было: просто сладкий неожиданный поцелуй на самом краю причала.

— Вот тебе мое спасибо, — сказал Ле Биан, отпустив ее.

— Ты бы у меня так дешево не отделался, — ответила она, только чуть-чуть приоткрыв глаза, — я бы добавки попросила, да времени, боюсь, у нас мало. Ну что ж, в дороге исправимся.

— Тсс…

Из темноты послышался голос, потом появилось лицо, и любовная сцена прервалась. Это был старый рыбак Гастон.

— Ну что, молодежь, — сказал он чуть слышно, — пора на борт?

— Пора, капитан, — ответила Жозефина и поцеловала Гастона в щеку. — В вашем распоряжении! На экипаж в нашем составе можете положиться полностью.

Все трое быстро и весело зашагали к шхуне. Вдруг брызнул сноп яркого савета. Они застыли. Спрева луч прошел по их ногам, потом быстро поднялся к лицам. Не успели они понять, что происходит, как из темноты прозвучал громкий голос:

— Итак, мы собрались в плавание?

Прямо перед Гастоном, Жозефиной и Ле Бианом оказалось несколько вооруженных эсэсовцев. Двое из них выступили вперед.

— Разрешите представиться: оберштурмфюрер Шторман. Я уже давным-давно хотел с вами встретиться… К счастью, и в наше время люди еще не разучились разговаривать. Нам удалось познакомиться с вашим соседом по имени Гюстав. Прекрасный человек, только, к сожалению, плохо переносит алкоголь…

— Это не то, что вы думаете, — попыталась занять оборону Жозефина.

— Не утруждайте себя, сударыня, — продолжал Шторман. — Нам удалось узнать, что вы собрались в небольшую поездку с археологическими целями в Скандинавию. Точнее, в Норвегию. Превосходная мысль! Чтобы доказать вам, что мы вам не враги, мы решили облегчить вашу задачу. У нас найдется транспорт получше этой посудины!

— Ни в коем случае, мы не… — возмутился Ле Биан.

— Господин будущий профессор, — отозвался Шторман, — я боюсь, что выбирать вам не придется. Ваших друзей мы обязаны задержать здесь. Особенно вас, дражайшая мадемуазель Жозефина. Если вы поведете себя неправильно, расплачиваться за ваше дурацкое упрямство будет она.

— Не слушай их! — в бешенстве закричала Жозефина. — Меня они все равно не пощадят!

Ле Биан взглянул на возлюбленную: ее крепко держали за руки два эсэсовца. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным.

— Мы не звери, — сказал Шторман. — Правда, мы по разные стороны баррикад, но по гражданской профессии мы коллеги. У нас одни интересы. Я думаю, пора нам поделиться своими находками и разгадать тайну Рольфа Пешехода.

— Ищем мы одно и то же, — прошептал Ле Биан, — но цели у нас прямо противоположные…

— Пофилософствовать успеем в дороге, — вмешался в разговор Принц. — Едем!

Ле Биан обернулся к Жозефине. Его неудержимо толкнуло к ней. Они поцеловались.

— Положись на меня Жозефина, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Я тебе многим обязан. Скоро мы опять встретимся.

Жозефина тоже ему улыбнулась, но у нее не было ни сил, ни слов ответить ему. Когда немцы повели Ле Биана к черной машине, у нее по щеке прокатилась слеза И тут она с ужасом поняла, что больше они не увидятся.

Глава 38

Все случилось не так, как думали. В июне прекрасного лета 1944 года в войне произошел коренной поворот. 6 июня союзные войска высадились на побережье Нормандии. Но ничего еще не было решено. Это был лишь первый удар тарана, несколько месяцев спустя поставившего рейх на колени. Шторман, Принц, их люди и Ле Биан уже выехали из Нормандии и теперь ехали через Бельгию. Атмосфера в их отряде была явно нервозная: во что бы то ни стало они должны были добраться до цели и не попасть в руки врагов. Ссора дошла до высшей точки, когда Принц получил по телефону приказ из Аненербе. Зиверс был категоричен: немедленно возвращаться! В новой ситуации приоритеты изменились. Начальник говорил предельно ясно: даже если каким-либо чудом они и выполнят свою миссию, у них не хватит времени воспользоваться своим открытием, чтобы изменить ход событий. Хуже того: сам Гиммлер больше не верил в чудо. Шторман же онемел, как будто небо свалилось ему на голову. Для него было невозможно отступиться так близко от цели. Тайна была тут, только руку протяни, и если ее раскрыть — вполне возможно еще и развернуть войну…

Тем вечером, когда Принц получил вызов Зиверса, отряд находился в Ускверте — деревушке на севере Нидерландов, неподалеку от Гронингена. Принц поднялся к себе в спальню довольно раздраженный, оставив Штормана наедине со своими вечными сомнениями и вопросами. Он только сказал оберштурмфюреру, что приказ есть приказ и настоящий эсэсовец никогда не будет оспаривать распоряжения начальства, даже если они ему очень неприятны. Еще он посоветовал ему выспаться: днем будет очень нелегко. Впрочем, добавил Принц, он не сомневается в победе: ведь их дело правое. Вот тогда, в лучших условиях, они и продолжат свои поиски.

Обдумывая эти слова, Шторман направился в комнату к Ле Биану. Француза, как всегда, сторожили два эсэсовца: один у двери, другой в комнате. Крепко привязанный к кровати, историк пытался заснуть. Он увидел Штормана и удивился. С самого начала странствия, после душераздирающего прощания с Жозефиной, молодой человек не позволил себе ни слова сказать своему тюремщику. В крайнем случае он мог ответить на какой-нибудь вопрос о жилье, питании или гигиене. Но только в этот вечер он почувствовал, как сильно его отчаяние.

— Что же, — спросил француз, стараясь говорить как можно бесстрастнее, — вы тоже отступитесь?

Шторман пристально посмотрел на него. Этот вопрос его не удивил. Именно для такого разговора он и отворил дверь своего конкурента.

— Я хотел сказать вам, что вы хорошо поработали, Ле Биан, — сказал немец, подавая пример неслыханной скромности. — Я был слепцом: мне тоже следовало подумать о гобелене. Вместе с руническим Евангелием все становится прозрачно. Виден весь путь Роллона — дорога в Увдаль.

— А что, в рукописи Харальдсена есть не все?

Шторман на миг задумался, взвешивая слова, которые собирался сказать.

— Моим собратьям подчас не хватает терпения, — сказал он вполголоса. — Харальдсен еще многое нам рассказал бы; не надо было с ним так поступать. Благодаря ему я проделал большую часть пути от мнимой гробницы Роллона, но это было еще недостаточно. К тому же он не закончил свой труд. Чтобы сложить головоломку, не хватало главного кусочка. И этот кусочек принесли вы. Говорю вам еще раз: вы очень талантливый человек, господин Ле Биан.

— Пожалуй, комплимент от вас не может быть для меня так уж приятен.

Молодой человек отвернулся. Он думал о Жозефине, о которой теперь ничего не знал. А говорил он с тем самым человеком, который подверг ее жизнь опасности, превратил ее в простую разменную монету.

— Теперь подумайте, Ле Биан, — продолжал Шторман. — Если бы мы встретились в других обстоятельствах, могли бы стать очень хорошими коллегами. Может быть, и друзьями — как знать?

— Я историк, — резко ответил Ле Биан, — а не пропагандист. Между вами и мной большая разница. Вы ищете в истории черточки, подтверждающие ваши жуткие постулаты. Я же всего лишь изучаю источники и вывожу из своих находок объективные заключения.

— Как вы думаете, — продолжал Шторман, не желая вступать в полемику, — почему Одон решил оставить это послание? Чего он добивался?

— Одон был в ссоре с Вильгельмом, — ответил Ле Биан, который много размышлял над этим вопросом. — Вероятно, ссора эта вызревала задолго до его заточения — уже тогда, когда был вышит покров. Не знаю, как, только Одон знал, что сделали с телом Роллона и с его Божьим Молотом. Он, может быть, надеялся, что кто-нибудь когда-нибудь найдет Молот и отомстит за него.

— Божий Молот, Антикрест… — шептал Шторман, внимательно слушая француза.

Эсэсовец был убежден в истине своего мировоззрения, верил в правоту своих ценностей. Что бы ни думали враги рейха, в научно-исторических разысканиях Аненербе не было никакой пропаганды. Настанет день, когда все слепцы будут вынуждены признать обоснованность идеалов национал-социализма, а он станет одним из главных творцов такого признания. Но теперь он не пускался в тщетную дискуссию, чтобы попытаться убедить Ле Биана, а только странно глядел на него. Как показалось французу — немного со страхом.

— Ле Биан, — хрипло проговорил немец. — Едемте отсюда. Немедленно.

— Едемте?! — воскликнул Ле Биан.

— Тише, — ответил Шторман. — Именно так: я прошу вас ехать вместе с нами.

— Но куда? с кем? — спросил ошеломленный француз. — Я думал, ваш коллега Принц получил ясный приказ…

— И у меня был приказ, — ответил Шторман чуть громче прежнего. — И, на мой взгляд, он не мог измениться оттого, что на пляже в Нормандии появилось несколько янки. Принц сейчас спокойно спит. Мы с моими людьми сию минуту отправимся. До Норвегии дорога еще долгая.

Ле Биан не верил своим ушам. Безупречный эсэсовец, неукоснительно соблюдающий субординацию, готов был нарушить приказ. Он осмелился спросить:

— Но вы же страшно рискуете, затевая такую игру, — это вы осознаете?

— Игра того стоит, — ответил немец, не моргнув глазом. — Вы это знаете не хуже меня.

Шторман вскочил с кровати и кивнул. Его люди поняли, что пора убираться. Ле Биан понимал, что спорить бесполезно, а любопытство, хоть сам он в этом себе и не признавался, его одолевало. Для самооправдания он подумал: цель слишком близка, чтобы теперь отступать.

Глава 39

Папа, как обычно, работал допоздна. Он любил тот час, когда мог зарыться в бумаги, не отвлекаясь на рой непрестанных просителей. В эти особенные минуты, когда в Ватикане сгущалась тишина, он садился за свой большой стол и изучал документы.

Три удара в дверь прозвучали очень негромко, но для папы они раздались, как гром среди ясного неба. Пий XII отозвался, и в его «войдите!» ясно было слышно недовольство.

В комнату вошел монсеньор Баттиста. У него было лицо человека, прибывшего с дурной вестью.

— Ваше Святейшество, — заговорил он подойдя поближе к столу, — эсэсовцы Штормана взяли археолога. Он в их власти.

— А мне казалось, немцы потихоньку уже надо всем теряют власть, — ответил папа, пытаясь быть ироничным.

— По моим последним сведениям, ради успеха своей миссии они даже разделились. Принца с ними больше нет. Молодой эсэсовец Шторман решил идти до конца, даже если придется проявить непослушание начальству.

— Если эсэсовец нарушает приказ, — заметил папа, — значит, он поставил на карту действительно все, на что можно надеяться. Ну а мы еще лучше него понимаем важность этого открытия.

Пий XII встал, снял очки и закрыл рукой глаза. В этом жесте видна была страшная усталость. За несколько секунд он потерял всю ту бодрость, с которой принимался сегодня за работу. Он повернулся к «Снятию с Креста», украшавшему кабинет, и стал разглядывать картину. Взгляд его блуждал по полотну, а он между тем прошептал:

— Не попусти, Боже, этому сатанинскому слуге добраться до цели… И помолимся также, чтобы молодой француз не поплатился жизнью за свою любознательность…

Верховный понтифик обернулся к посетителю и посмотрел на него добрым, покорным судьбе взглядом.

— Спасибо, что уведомили меня, монсеньор. Увы, сейчас мы можем только молить о благоволении Господа. Мы сделали все, что могли. Немцы напоминают мне раненого зверя. Они знают, что игра проиграна, но решили играть, пока станет сил. А вам известно: именно в такие моменты зверь опасней всего.

Баттиста склонил голову. Он подумал, что могло бы стать с миром, если бы Шторман добился своего, и содрогнулся.

Глава 40

Сколько времени это продолжалось? Шторман этого даже и сказать не смог бы. А ведь он все делал правильно. Бежал из Голландии в Данию, переправился через Северное море и вот, наконец, оказался в Норвегии, в Увдале, у подножья гор Хардангервидда. Неуклонно соблюдал конспирацию, скрываясь от партизан, пока его отряд не пустился в тяжкий путь по лесу, погруженному во тьму северной ночи.

Восторженный немец всегда помнил славные эпические сказания, которые часто пересказывали в Аненербе. Он был убежден, что сам он — достойный наследник германских воинов, пересекавших горы и долы в поисках сражений. Он был из тех неутомимых охотников, что еще не соблазнились пошлыми миражами современной жизни и комфорта Шторман чуял опасность, как собака чует чужого. Он не забыл оставить Ле Биана в крепко задраенной машине. Он боялся, как бы в последнюю минуту все не сорвалось. Да и в любом случае он больше не нуждался во французе и совершенно не желал делиться с конкурентом своей необычайной добычей.

Взяв людей, он из последних сил понесся навстречу своему Граалю. И вот он прибежал — и утратил его. Тот самый могильный холм был здесь, перед ним. Неопытный глаз не отличил бы его от любого другого бугра, но для Шторма-на никаких сомнений быть не могло. Наконец он видел эту могилу своими собственными глазами. И этот подвиг совершил не Ле Биан, не Принц, не Харальдсен. Это он был победителем. Шторман почувствовал радостный трепет: он оказался сильнее всех! Его пример — свидетельство победоносной молодости ордена СС!

Все четверо достали лопатки и принялись копать. Нельзя было терять ни секунды. Раздался звук — тот самый странный стук, который говорит о необычной находке. Сердце в груди забилось с невероятной скоростью. Сколько именно времени длился этот восторг — он не знал. А теперь все было кончено. Сначала свет фар в глаза. Потом эти люди вокруг. А еще потом — повелительный крик по-норвежски. Лесной волк добежал до цели — и захромал. Охота окончилась.

Шторману некогда было думать, но решение он принял. Он не разгрыз капсулу с цианистым калием, с которой никогда не расставался. Эсэсовец все еще был полон решимости идти до конца. Никто не скажет, что он отступил у самой цели. Не обращая внимания на людей, окруживших его, он с диким воплем, с лопаткой в руке, бросился к холмику. Партизаны не поняли этого безумного порыва. В ночи раздалось несколько выстрелов. На лице Шторма-на выразилось удивление, потом боль. Он упал у подножья холмика. Ему еще хватило силы захватить руками горсть земли. Жизнь покидала его, а на лице застыла победная улыбка.

Глава 41

Первым чувством Ле Биана был страх. Свет в глаза ослепил его, и он никак не мог понять, что за люди вытаскивают его из машины. Потом они заговорили, и студент понял: это не эсэсовцы, с которыми он ехал, а норвежцы. Его бесцеремонно вытряхнули на улицу и подвели к холмику, которого он еще не видел. Вдруг луч света прошелся по земле и осветил тела четырех лежащих немцев. У всех были прострелены головы, все мертвы. Один из норвежцев на безупречном французском спросил:

— Что вы делали вместе с ними? Вы коллаборационист?

— Ни в коем случае! — воскликнул Ле Биан.

В голове не укладывалось, что перед этими партизанами он стоит как враг. Он посмотрел на них и решил доказать свою невиновность.

— Они силой притащили меня сюда, чтобы разрыть могилу Роллона.

— Когда мы застрелили вот этого, — сказал норвежец, — он копал эту кучу земли. Скажи нам, что он искал.

— Это могильный холм, — объяснил Ле Биан. — Очевидно, могила древнего вождя викингов. Должно быть, здесь было священное место.

Судя по лицу партизана, его не слишком удовлетворило объяснение, данное французом. Он обернулся к товарищам и по-норвежски пересказал им то, что услышал. Все немного посовещались, потом первый партизан опять подошел к Ле Биану.

— Мы занимаемся тем, что освобождаем свою землю, — сказал он высокопарно. — Немцев в Норвегии еще много, и теперь они полны решимости драться с нами до последнего. Так что я думаю, у них есть другие дела кроме археологических раскопок.

— Поверьте, — убежденно сказал Ле Биан, — здесь нет ни оружия, ни золота. — Дайте, я вам покажу, и вы убедитесь, что я прав.

Убежденность француза, видимо, смутила норвежца. Он что-то отрывисто приказал своим товарищам, а потом ответил Ле Биану:

— Здесь места не из самых надежных, но сейчас темно, так что мы можем оказать тебе доверие. На доказательство у тебя два часа.

Ле Биан не заставил себя упрашивать. Он взял одну лопату, а другие дал норвежцам. Все принялись копать. Молодой человек думал про себя, что такие раскопки совсем ненаучны, однако война иногда списывает подобные партизанские налеты. Ле Биан и не думал, что способен на такую силу, с которой копал. Вскоре он дошел до центра холма и уткнулся в каменную стенку. Тогда он стал осторожно, чтобы не повредить то, что внутри, разбирать ее.

Это он делал один, отодвинув норвежцев. Студент снимал камень за камнем и наконец обнаружил остатки деревянной ладьи, а за ними гроб. Ле Биан сделал вывод, что вождь в этой могиле был похоронен по древнему обряду викингов. Чтобы покойник смог уплыть на тот свет, товарищи клали в могилу лодку с уложенной мачтой и свернутым парусом. Обычно клали туда и предметы обихода, и погребальные дары. Поскольку грунт в этих краях богат голубой глиной, дерево сохранилось довольно хорошо. Копая дальше, историк наткнулся на кости. Он попросил норвежцев осветить это место, и в глубокой ночи стал виден сильно поврежденный скелет. Ле Биан принялся ощупывать кости, но того, что хотел, не добился. Это действительно были, видимо, останки Рольфа Пешехода, он же Роллон, но первый герцог Нормандский был совершенно гол. При нем не лежало никаких украшений: как будто с него нарочно сняли все знаки власти.

— А король-то голый, — в отчаянье прошептал Ле Биан.

— Что-что? — переспросил норвежец. — Я не понимаю, чем вы тут занимаетесь, только знаю, что мы очень спешим. Здесь опасно. Вы нашли то, что искали? Угодно вам наконец объяснить, куда вы клоните, или нет?

Ле Биан не удержался и посмотрел на лежавшего навзничь Штормана. Ответил он так, словно обращался к трупу. Да ведь только он и мог его понять.

— Все-таки они сильнее нас, — проговорил он обреченно. — Скирнир Рыжий победил своего врага, хоть и много веков спустя.

С этими словами он бросил лопатку и обратился к норвежцу:

— Можно идти. Мы все были на ложной дороге.

Люди собрались и ушли в ночь. Роллон опять остался один в глубине Увдальского леса. Опять уснул в ночи веков под гнетом своей неразгаданной тайны.

Эпилог

Глава 42

Руан, 1950 г.

Прошло пять лет. Этого времени было достаточно, чтобы вернуться к нормальной жизни, но явно мало, чтобы залечить раны, нанесенные войной. Вернувшись из Норвегии, Ле Биан застал свой город в развалинах. Одной из жертв ожесточенных боев стал собор. 19 апреля 1944 года семь бомб разворотили здание. Вся южная сторона обратилась в руины кроме одной капеллы. Клирос также пострадал. 1 июня добычей огня стала и башня Святого Романа; в пламени расплавились колокола, да и всем зданием оно едва не овладело.

В эти смутные дни обратилась в прах и надгробная статуя Роллона. От гробницы, тянувшей к себе желающих разгадать ее секрет, не осталось ничего. Ле Биан был не суеверен, но подчас невольно видел в этом истинный перст судьбы: как будто необходимо было во что бы то ни стало уничтожить самую память о Роллоне, чтобы тайна его оставалась нераскрытой. Высадившимся союзникам стоило многих трудов выгнать оккупантов. Только 30 августа немцы оставили Руан, причем еще подожгли городской порт. 1 сентября Жорж Ланфри вывесил большой трехцветный флаг на верхушке соборного шпиля. Да, город вышел из войны обескровленным и глубоко больным, но он наконец стал свободным. Помимо тысяч человеческих жертв, нормандский город потерял десяток тысяч домов, некоторые из которых входили в сокровищницу памятников архитектуры.

Ле Биан глубоко жалел об этих невосполнимых для истории утратах, но он знал, что еще больше времени ему понадобится, чтобы загладить память о другой потере. Он пытался узнать что-то о Жозефине. Говорили разное, но, по всей видимости, немцы казнили ее перед самым уходом из города. Как говорил Марк, нескольким головорезам-эсэсовцам специально поручили убрать ее, чтобы она ни о чем не проговорилась после войны. Любой ценой немцы не хотели допустить, чтобы их враги продолжили поиски пресловутой тайны. Больше того: говорили, что после разгрома Германии архивы СС, а прежде всего большинство материалов о работах Аненербе, были уничтожены. Никакие следы этих исследований не должны были пережить Тысячелетний рейх. 22 мая 1945 года Генрих Гиммлер положил конец своей жизни, унеся с собой мечты о сверхчеловеке и об избранной расе — наследнице древних германцев и их родичей викингов.

Итак, все веселились, а Ле Биану победа так и не принесла радости. Для него окончание войны имело горький привкус дорогих утрат. Несмотря на все свои усилия, он так и не раскрыл секрета Роллона, а главное — потерял женщину, которая переменила всю его жизнь, ту единственную, кому он посмел признаться в любви. Призрак Жозефины ни на миг не оставлял его ни днем ни ночью. Тысячу раз ему казалось, что он встретил ее на улице, но тут же иллюзия развеивалась, как мираж невозможной надежды. Однажды в ресторане ему даже показалось, что он уловил запах ее духов. Он долго и пристально смотрел на молодую блондинку на соседнем диванчике так и не придумал, что бы ей сказать, а потом быстро убежал из ресторана. Жозефина его научила жить по-новому, а теперь нужно было учиться жить без нее.

Ле Биан стал надломленным человеком, вернувшимся к нормальному ходу жизни. Он с отличием закончил университет, стал преподавателем. Читал он историю Средних веков, но всякий раз, как ему приходилось касаться по программе своих лекций саги о гобелене из Байё, его охватывало болезненное чувство. Тогда он думал, что лучше бы ему уехать из города и позабыть о всякой истории. Ему хотелось переменить профессию, начать новую жизнь. Потом кризис проходил, сомнения исчезали, жизнь возвращалась в свою колею. Ровно до следующего года. Как ни странно, потеряв опору, он как раз и не решался перевернуть страницу своей биографии.

Однажды вечером он сидел дома, проверяя экзаменационные работы своих учеников. Звонок в дверь оторвал его от работы. Он открыл дверь: прямо перед ним стоял соборный сторож. Морис Шарме постарел, но смотрел все так же весело, как в тот день, когда застал Пьера посреди ночи у гробницы Роллона.

— Морис! — удивленно воскликнул Ле Биан. — Вот не ожидал! Давно уж мы не встречались.

— А я всегда знал, что ты неважный прихожанин, — ответил сторож с веселым укором. — И вообще я уже на пенсии, а ты ведь больше по ночам любишь в соборе бывать, разве нет?

Ле Биан, улыбнувшись, пригласил гостя на кухню. Из шкафа он достал два бокала и бутылку мюскаде. Морис снял плащ и сел за стол. Из вежливости к гостеприимному хозяину он чуть пригубил вино — вообще-то он смолоду не пил.

— Так скажите, — продолжил разговор историк, чему же я обязан этим удовольствием?

Бывший сторож взял плащ и запустил руку в карман. Оттуда он достал коричневый бумажный сверточек и подал Ле Биану.

— Вот Пьер, — сказал он серьезно. — По совести говоря, я толком не знаю, что с ним делать, вот и подумал, что ты с ним скорее разберешься. Все равно наш несчастный собор сильно пострадал и, наверное, для нас не самое главное сохранить несколько древних камней, расколотых вдребезги…

Пока Шарме говорил, Ле Биан развернул сверток. Оттуда он достал осколок камня. Он внимательно осмотрел его и убедился, что на камне что-то написано. Камень сильно пострадал, но, прищурившись, можно было разглядеть четыре буквы: N-O-R-E.

— Это, должно быть, кусочек от саркофага Роллона, — объяснял Морис. — Ты же знаешь, его разбомбили, но я что мог подобрал. И я могу тебя уверить: среди всего щебня, который там остался, это был единственный кусочек с какими-то буквами.

Но Ле Биан уже вскочил со стула. Он побежал в комнату за энциклопедией. Немного полистав ее, стал читать. Потом Ле Биан почесал себе подбородок и глубоко погрузился в размышления.

— Так ты тут что-то понимаешь? — спросил бывший сторож. — Норе… Ты знаешь, что это значит?

Историк опять встал и прошел в комнату. Теперь он принес оттуда большой атлас и принялся быстро листать его. Его палец пробежал по листу и остановился. Потом Ле Биан посмотрел на собеседника и загадочно улыбнулся:

— Пожалуй, стоит мне вскоре опять съездить в Норвегию…

Глава 43

Под утренним июльским солнцем эта лента: лес с одной стороны, дорога с другой — казалась бесконечной. Такси ехало не спеша, и только шум мотора напоминал, что человек наложил на эту землю печать своего присутствия. Образ Жозефины чудился в листьях, нежно зеленевших вдоль дороги. Главным образом он отправился в это путешествие ради нее. Как только они встретились, он пообещал дойти в своих разысканиях до конца и теперь больше, чем когда-либо, был полон решимости сдержать слово. Ле Биан вздохнул. Он глядел на зеленое море, как будто видел его в первый раз. Как ни странно, он совсем не вспоминал о прошлом посещении Норвегии. Словно то были совершенно разные страны — или то время от этого было отделено вечностью.

Такси свернуло налево на узкую гравийную дорогу. Через пару сотен метров машина остановилась возле приходской церкви Норе — красивой церковки из вертикально стоящих бревен. Ее конек был украшен головой дракона — из таких, которыми некогда украшались и носы драккаров. Кровли с крутыми скатами, изящно уложенные одна поверх другой, напоминали не столько нордическое здание, сколько восточную пагоду. Ле Биан расплатился, попрощался с шофером и вышел из машины. Он глядел на церковь и думал о всех, кто заплатил жизнью за желание открыть тайну. Он осторожно открыл дверь и оказался в центральном проходе церковки. Через окна с деревянными поперечинами лился чудесный свет, совсем не похожий на полумрак, окутывающий большинство храмов во Франции. Историк, разглядывая по пути резные скамьи, шел прямо к алтарю, на котором стоял ларец, похожий на средневековые медные раки. Ле Биан осторожно открыл ларчик, и у него перехватило дыхание.

— Вот вы и нашли наконец, что искали, — произнес голос у него за спиной. — Лучше ли вам стало от этого?

Ле Биан обернулся и увидел длинного лысого человека — очевидно, приходского пастора. Должно быть, вид у историка был очень испуганный, потому что пастор сразу стал его успокаивать:

— Не тревожьтесь, молодой человек. Мы здесь от всех людей далеко, зато к Богу близко. Уверен, вы думаете о том, как такое сокровище лежит у нас в храме у всех на виду, просто на алтаре. Надо вам, прежде всего, сказать, что народу здесь очень мало, мы находимся далеко от туристических маршрутов. Кроме того, мое священноначалие прекрасно знает, что мы храним в своих стенах. И оно не трогает меня, потому что ему известно: бывают секреты, которые лучше не предавать огласке. Но вы, я чувствую, сгораете от нетерпения… Ну что ж, достаньте их, рассмотрите получше.

Ле Биан не заставил себя упрашивать. Он вынул из ларца две драгоценности: Крест Господень и великолепный Молот Тора, весь покрытый рунами. «Божий Молот», — подумал Ле Биан, вслух же так ничего и не сказал.

— Христианство наголову разбило языческих богов, — продолжал между тем пастор, — но их война этим еще не окончилась. По правде говоря, такие войны и никогда не заканчиваются. Многие люди с течением времени пытаются раздуть огонь вражды, но всегда находились мудрецы, которые не давали им это сделать. В жизни самое главное — равновесие; не надо его трогать, иначе пробудишь грозных древних демонов… Вот тогда бы мы, пожалуй, и могли увидеть, как землю поглощает Закат богов.

— И одним из этих мудрецов был Роллон? — спросил Ле Биан, обретя дар речи.

— Да, — улыбнулся пастор, — мудрый Рольф Пешеход… Даже гордому Скирниру не удалось разрушить его дело.

— Как и эсэсовцам… — заметил Ле Биан.

— Эсэсовцы ненавидели христианство и были твердо убеждены в разрушительной мощи Божьего Молота, который они называли Антикрестом. Едва-едва он не попал в руки гиммлеровских ищеек, и тогда пророчество исполнилось бы… — вздохнул пастор. — И все же это мы радуемся его воссоединению с Крестом, который вернулся к нам после войны. Надеюсь, вам не слишком обидно, что ваш прекрасный Руанский собор лишился его. Мне случилось там побывать в 1937 году, и у меня, признаюсь, было сильное искушение вскрыть гробницу и забрать Крест… Но не тревожьтесь, я удержался.

— Но как же Молот очутился в этой церкви?

— Приплыв в Норвегию, Скирнир устроил своему родичу пышные похороны по всем традициям викингов. Но Божьего Молота он ему не оставил. Гордец пытался пустить его в ход, но безуспешно, потому что он не был вождем, которого признал народ, а потому и не мог воззвать к Тору, чтобы достичь своих целей.

— И что с ним случилось? — спросил француз.

Высокий пастор ответил весьма неожиданным жестом:

провел пальцем себе по горлу, потом пояснил:

— Предание утверждает, что его зарезали его же люди. Потом они перебили друг друга, чтобы завладеть Молотом. Всего за несколько дней все члены экипажа расстались с жизнью. Все кроме одного, которому и достался пресловутый Молот. Этот самый, единственный, уцелевший в бойне, вбил себе в голову, что должен добраться до Нормандии и отдать реликвию сыну Роллона — Вильгельму Длинный Меч: ведь только он один мог применить его и вернуть норманнов к их древней вере. Однако драккар, на котором он плыл, затонул близ норвежских берегов, и с тех пор много столетий никто не слышал про Молот Тора.

— Одон, должно быть, ничего не знал об этом случае, — заметил Ле Биан, — ведь он считал, что Божий Молот в Увдале. Так или иначе, пророчество с тех пор не могло исполниться.

— Да — в течение нескольких веков, — улыбнулся пастор. — Много позже, в 1780 году, некие отважные моряки убили в Северном море огромного кита. Добыча была такой сверхъестественной, что слава о ней прошла по всей стране. В гавани кита освежевали и нашли у него в брюхе металлический предмет, покрытый водорослями, слежавшимся песком и ракушками. Рыбаки не знали, что это такое, и отдали находку деревенскому пастору, а тот своему епископу. Премудрые церковные власти, знавшие древние сказания, решили скрыть ее от людских глаз. Говоря совершенно откровенно, христиане всегда боялись, как бы на эту землю, где каждое дерево, каждый фьорд напоминают о сагах про владык морей, не вернулось язычество… Память о древних богах и до сей поры не изгладилась!

— Вероятно, один из ваших пасторов добрался до Руана, — вновь вступил в разговор Ле Биан. — Ведь на саркофаге Роллона он нацарапал название «Норе», чтобы не пропала связь Креста и Молота.

— Я ведь уже сказал вам, — ответил пастор, — наши древние легенды живут долго, и немало было таких за эти века, кто соблазнился силой Молота Тора против Христова Креста. Все они всегда и боялись Божьего Молота, и тянулись к нему.

Француз наклонил голову, еще немного полюбовался Крестом и Молотом. Потом он положил их обратно в ларец и закрыл крышку. Один вопрос обжигал ему язык:

— Но почему же вы соединили обе реликвии? Ведь после смерти Роллона они всегда были разделены.

— Когда в соборе сооружали гробницу Рольфа, — пояснил пастор, — люди заметили, что тела герцога в саркофаге нет. Их, конечно, потрясло исчезновение его праха, но больше всего их тревожил Божий Молот. Выходило, что у них нет защиты от Заката богов. Люди подумали, что Молот унесен потусторонними силами. Чтобы заклясть колдовство, они решили на месте погребения Рольфа Пешехода положить в могилу Крест. Собрались мудрецы герцогского двора, знавшие предания обеих религий, и объявили, что настанет день, когда Крест встретится с Молотом. И только в 1945 году их желание сбылось…

Ле Биан поблагодарил пастора и обещал ему, что свято сохранит этот секрет. Еще тысячи посетителей будут рассматривать гобелен из Байё, но можно ручаться: никто из них не дотянет размотанную нить до этой деревянной церковки, где вместе живут древняя и новая вера викингов. Француз хорошо изучил природу людей: он знал, что в мире всегда будут Роллоны и Скирниры, Вильгельмы и Одоны, Жозефины и Шторманы… Пока люди доброй воли не перестанут беречь оружие богов и сражаться с теми, кто хочет похитить его, не нарушится мир на земле.

Историк вышел из церкви. Яркий свет северного солнца ослепил его. Он зажмурился, глубоко вздохнул, открыл глаза и всмотрелся в лесную чащу, тянувшуюся перед ним, насколько хватало взора. Мир пережил одну из самых страшных трагедий с тех пор, как люди воюют друг с другом, но колокол Заката богов — знак его неизбежного конца — еще не прозвонил.

— Сударь! — крикнул ему пастор, вышедший из церкви. — Не угодно ли, я вызову машину отвезти вас в город.

— Будьте любезны! — ответил Ле Биан, но тут же поправился: — Впрочем, нет, не беспокойтесь… я лучше немного пройдусь и полюбуюсь вашими дивными местами…

Подобно Рольфу Пешеходу, Пьер Ле Биан избрал пеший путь через лес. Он задрал голову, пытаясь в длинном облаке, лениво расстилавшемся по небу, разглядеть облик Жозефины. Потом он вспомнил об Иггдрасиле — гигантском ясене из норвежских мифов, который соединял и покрывал своими ветвями все миры. Пережитая Пьером долгая сага, протянувшись через бешенство веков и безумие людей, теперь дала ему заново разглядеть вечность. Торопиться было некуда. Только идти и дивиться чудесам природы.

2005-2006.

Руан — Париж — Дублин — Брюссель — Барфлёр.

НЕКОТОРЫЕ ПРИМЕЧАНИЯ

Рольф Пешеход

Родился около 860 г., умер около 933. Рольф Пешеход — типичный пример персонажа, следы которого теряются на стыке истории с легендой. Никто не может точно сказать, откуда он родом: из Норвегии или из Дании. Впрочем, можно считать установленным, что он много странствовал, в частности, в Англии и Фрисландии, а около 890 г. осел на французской земле около Руана. Сначала он вел войну с королем Карлом III, потом — переговоры с ним и в результате добился позволения своему народу поселиться на западе в земле, которая получила потом имя Нормандии.

Договор в Сен-Клер-на-Эпте

Этот один из самых знаменитых в истории Франции договоров, заключенный в 911 г., возможно, вовсе и не был подписан — по крайней мере в современном смысле слова, как документ, согласованный двумя сторонами. И все же в истории сохранилось утверждение, что именно в Сен-Клер-на-Эпте был заключен мир между вождем викингов Рольфом и французским королем. По этому соглашению территория нынешних департаментов Нижняя Сена, Эра, Кальвадос, Ла-Манш и частично Орна отходили к викингам. Позднее к ним были присоединены области Бессен, Мэн, Котантен и Авраншен.

Карл III

Карл III по прозвищу Простоватый (или Простодушный) — сын Людовика Косноязычного; родился после смерти отца в 879 г., умер в 929-м. Этому королю из династии Каролингов стоило больших усилий сдерживать продвижение викингов, и главной его победой было то, что Роллона с его народом удалось поселить на землях будущей Нормандии. Не признанный некоторыми своими баронами, государь окончил свою жизнь в Перонне пленником Герберта Вермандуа. Его жена Огива и сын Людовик укрылись в Англии.

Тор

Занимает особое место среди скандинавских богов. Это бог грома и молнии, славный своей колоссальной силой, но больше всего — неотразимым молотом-топором, который он запускал во врагов и который всегда сам возвращался к нему в руки. Мотив Молота Тора был очень популярен у викингов; он часто изображался, в том числе в виде украшения. Одно из самых известных изображений такого рода называется Мьёлльнир; он был найден в Скандинавии и относится к X веку.

Руны

Древняя система письма викингов, имевшая две основные стадии. Ранний рунический алфавит («футарк») появился около начала нашей эры и применялся приблизительно до VIII в. В нем было двадцать четыре буквы. Более поздний футарк применялся с начала IX по XI в. Он насчитывал шестнадцать букв[11]. Руны были не только системой письменности: они имели также магическую силу. Применяя их, можно было, в частности, войти в общение с богами и влиять на явления природы — например, вызывать грозу. Впоследствии руны были открыты заново и стали предметом многочисленных перетолкований эзотерического характера. В частности, этим занимались сторонники про-тонацистских языческих движений, а затем эсэсовцы, которые приписывали рунам волшебную силу и активно использовали их в своей символике. Гиммлер считал их первым памятником германской письменности.

Гобелен из Байё

Чем бы ни считать гобелен из Байё: старинным комиксом, репортажем или пропагандистским документом, — он входит в число шедевров мирового искусства. В действительности это вышитый покров длиной 70,34 м (при ширине 0,5 м), по всей своей длине занятый рассказом о завоевании Англии Вильгельмом, герцогом Нормандским, в 1066 г. Вильгельма (потомка Роллона) сопровождал его сводный брат Одон, епископ Байё, который впоследствии с ним поссорился. Долгое время «гобелен» ошибочно приписывался королеве Матильде — жене Вильгельма. По всей вероятности, именно Одон велел вышить этот покров, который был вывешен в соборе Байё и ежегодно выносился крестным ходом. Во время войны гобелен был спрятан и претерпел множество перипетий. Сначала он хранился в подвале дома настоятеля собора, в специально по его плану устроенном бронированном укрытии. Затем его переправили в хранилище национального художественного музея, потом в замок Сурш в коммуне Сен-Симфорьен (департамент Сарты), а по окончании войны перевезли в Париж, где он хранился в сейфе фондов Лувра. Затем он был возвращен городу Байё и выставлен там в интереснейшем музее, где экспозиция, уводящая нас почти на тысячу лет назад, дает возможность проследить всю его историю.

Герберт Янкун

Офицер СС в чине штурмбаннфюрера (майора) и сотрудник Аненербе, в 1931 г. получил докторскую степень и получил должность в Музее доисторических древностей в Киле. В 1941 г. он с тремя помощниками отправился в Байё для изучения «гобелена». Под его руководством было проведено самое серьезное и скрупулезное изучение памятника: сделана полная фотосъемка, подробное описание и транскрипция всех надписей. Много лет спустя Герберт Янкун опять побывал в Нормандии. Он умер лет через тридцать после войны.

Аненербе

Институт создан по инициативе Гиммлера в 1935 г. под названием «Общество исследований древней духовной истории “Немецкое Наследие Предков”». Через два года спустя он стал называться просто «Наследием Предков» (Ahnenerbe). Его целью было изучение корней немецкого народа путем исторических и археологических изысканий. Кроме того, он проводил «научные опыты» на военнопленных. В числе руководителей института был Вольфрам Зиверс, квартировавший в замке Вевельсбург, который Гиммлер хотел превратить в мистико-интеллектуальный центр своего Черного ордена. В 1944 г. Аненербе, сильно нуждавшееся в людях, было переведено в Баварию. Вольфрам Зиверс был приговорен к смерти Нюрнбергским трибуналом[12]и повешен.

Scan Kreyder — 27.05.2015 STERLITAMAK

Примечания

1

В действительности носил титул графа (или маркграфа) Руанского. — Примеч. пер.

(обратно)

2

На самом деле был единственным королем из династии Бозонидов. — Примеч. пер.

(обратно)

3

Быстрее! (нем.)

(обратно)

4

Боже мой! (нем.)

(обратно)

5

 Отто Ран фанатично занимался поисками Святого Грааля, интересовался тайной аббата Соньера из Ренн-ле-Шато. Он вступил в СС, но был разжалован за гомосексуализм и отправлен надзирателем в лагеря Дахау и Бухенвальд. Затем Ран вышел из СС и в 1939 году погиб. Дети нашли его тело у, ручья в Тироле. По всей вероятности, он покончил с собой.

(обратно)

6

Рольф (Хрольф) — скандинавское имя Роллона.

(обратно)

7

Вальгалла — удел Одина, дворец, в котором воскресали воины, геройски павшие в бою. Это не рай, а место, где воины собираются на время в ожидании дня последней великой битвы — Заката богов.

(обратно)

8

Легендарный вождь древних галлов. — Примеч. пер.

(обратно)

9

И се епископ яства и питие благословляет. Одон еп<ископ>, Вильгельм, Роберт. — Примеч. пер.

(обратно)

10

Се Одон еп<ископ> посох держащ укрепляет отроци. — Примеч. пер.

(обратно)

11

Известно гораздо больше разновидностей рунического письма. Слово «футарк» происходит от порядка первых шести букв наиболее распространенного (24-буквенного) алфавита. — Примеч. пер.

(обратно)

12

Суд по процессу нацистских врачей (1947). — Примеч. пер.

(обратно)

Оглавление

Действующие лица

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава З

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 10

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РОЛЬФ[6] ПЕШЕХОД. НОРМАНДСКАЯ САГА

  Книга первая

  Книга вторая

  Книга третья 

  Книга четвертая

  Книга пятая

  Книга шестая

  Книга седьмая

  Книга восьмая

  Книга девятая

  Книга десятая

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. РОЛЬФ ПЕШЕХОД. НОРМАНДСКАЯ САГА

  Книга одиннадцатая

  Книга двенадцатая

  Книга тринадцатая

  Книга четырнадцатая

  Книга пятнадцатая

  Книга шестнадцатая

  Книга семнадцатая

  Книга восемнадцатая

  Книга девятнадцатая

  Книга двадцатая

  Книга двадцать первая

  Книга двадцать вторая

  Книга двадцать третья

  Книга двадцать четвертая

  Книга двадцать пятая

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

Эпилог

  Глава 42

  Глава 43

  НЕКОТОРЫЕ ПРИМЕЧАНИЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg