Алла Бегунова Французская карта
© Бегунова А. И., 2015
© ООО «Издательство «Вече», 2015
Автор благодарит за помощь в сборе материалов для этой книги:
Светлану Касьяненко, сотрудника Государственного архива города Севастополя;
Георгия Ляпишева, члена Военно-исторческой комиссии при Центральном совете Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры;
Игоря Тихонова, зам. начальника отдела Государственного архива Российской Федерации.
* * *
Глава первая Венчание в храме Самсония Странноприимца
Такой теплой осени жители Санкт-Петербурга не видели давно. Казалось, природа по ошибке продлила для них недолгое балтийское лето. На календаре был конец октября 1783 года, а над столицей Российской империи сияло голубое прозрачное небо и светило яркое солнце. Лишь холодные туманы, часто падавшие на город, напоминали и суровом климате севера и о зиме, которая теперь не за горами. Туманным октябрьским полднем к пристани Сиверса, расположенной на набережной реки Фонтанки, подошли три шлюпки. В них быстро погрузились пассажиры: кавалеры в кафтанах и дамы в шляпках с густыми вуалями. Гребцы тотчас опустили весла в воду. Преодолевая течение, шлюпки одна за другой двинулись из центра Санкт-Петербурга на его окраину – на Выборгскую сторону, к устью Большой Невки, где стоял старинный храм. Никто не обратил внимания на речной караван, и уж тем более никто не догадался, что это свадьба. Обе женщины находились во второй шлюпке. Одна из них, возрастом постарше, с сильно напудренным лицом, поправила воротник суконной накидки и заметила:
– Aujourd’hui il fait assez du humide…
– J’espere, que nouse terminions notre ceremonie eglise avant le soir, – ответила ей вторая пассажирка, молодая и красивая.
– Oh, cela ne m’inquete pas, ma chérie.
– Je vous suis tres reconnaissant pour votre aide.
– De rien[1].
До самого конца поездки они больше не сказали друг другу ни слова. Трудно вести разговор малознакомым людям, да еще в столь необычной ситуации. Фрейлина Екатерины II Анна Кузьминична Владиславлева впервые увидела эту молодую особу в кабинете царицы в Зимнем дворце в среду. Самодержица Всероссийская попросила Анну Кузминичну о маленькой услуге – быть подругой невесты при венчании. Венчаться же в воскресенье собирались премьер-майор Новотроицкого кирасирского полка, адъютант вице-президента Военной коллегии генерал-аншефа светлейшего князя Потемкина князь Мещерский и курская дворянка, вдова подполковника Ширванского пехотного полка Аржанова.
Владиславлева имела репутацию женщины осторожной, хитрой и в дворцовых интригах весьма сведущей. О женихе и невесте ранее она ничего не слыхала и могла поклясться, что в круг ближайших придворных Екатерины Великой они никогда не входили. Следовательно, принадлежали к какой-то другой группе людей, пусть Анне Кузьминичне и неведомой, однако пользующейся доверием и поистине материнским попечением государыни. Ведь не за каждого своего подданного она будет так хлопотать.
Конечно, фрейлина двора Ее Величества желала бы узнать подробности сего странного дела. Но курская дворянка и вдова подполковника хранила молчание. Владиславлевой вообще показалось, будто невеста не очень-то рада предстоящей церемонии в храме Святого Самсония Странноприимца. Она задумчиво, даже скорее печально смотрела на серовато-зеленые невские воды, иногда вздыхала и сжимала в руке белую кружевную перчатку так, словно хотела ее разорвать.
Пока шлюпки неспешно двигались к Выборгской стороне, Анастасия Аржанова невольно предавалась своим воспоминаниям. Действительно, среди придворных великой царицы она не состояла, но с января 1781 года числилась штатным сотрудником секретной канцелярии Ее Величества и выполняла различные конфиденциальные поручения. Последняя ее длительная командировка была в Крымское ханство.
Бурные события происходили там еще совсем недавно.
Мятеж против хана Шахин-Гирея, организованный его старшими братьями на деньги турецкой разведки и подавленный с помощью русской армии и флота, основание города Севастополя как нашей главной на Черном море военно-морской базы, отречение Шахин-Гирея от престола в пользу Екатерины II, присоединение Крыма к России. Аржанова принимала во всем этом самое деятельное участие как представитель русской внешней разведки, становлению и развитию которой императрица уделяла неослабное внимание.
Потому стены Петропавловской крепости напоминали молодой женщине о старинных укреплениях крымской горной цитадели Чуфут-кале, которые она со своей разведывательно-диверсионной командой защищала от мятежников. Фрегат Балтийского флота, стоявший на бранд-вахте напротив Зимнего дворца, сильно походил на флагманский корабль Азовской флотилии «Хотин», изученный ею досконально от вытянутого вперед бушприта до высокой кормы с Андреевским флагом и тремя фонарями.
На «Хотине» Аржановой пришлось осенью 1782 года плыть от Кафы до Гезлеве (совр. Феодосия и Евпатория. – А. Б.). Она пережила на паруснике сильнейший шторм, бой с абордажем против турецкой пиратской шебеки, а также любовь командира корабля капитана бригадирского ранга Тимофея Гавриловича Козлянинова. Это Козлянинов подал сейчас прошение на имя императрицы. Как и положено по Уставу, он просил у Верховного главнокомандующего разрешения на брак со столбовой дворянкой Анастасией Петровной Аржановой, вдовой, 27 лет от роду, владеющей в Льговском уезде Курской губернии деревнями Аржановка, Смирновка и хутором Зябликовский, в коих проживали принадлежащие ей 230 крепостных.
Прошение моряка произвело крайне неприятное впечатление на Петра Ивановича Турчанинова, статского советника и начальника секретной канцелярии. Он прочитал бумагу в присутствии царицы и сразу отдал ей обратно со словами:
– Нет, ваше величество, сие никак не возможно. У нас совершенно другие планы в отношении госпожи Аржановой.
– И что прикажете делать? – государыня сняла очки и положила их на овальный столик из красного дерева, за которым всегда сидела, давая аудиенции своим чиновникам.
– Так ведь Флора, то есть Анастасия Петровна, вместе со светлейшим князем Потемкиным вернулась из Крыма в Санкт-Петербург. Она еще здесь. Почему бы не поговорить с ней? Уж вам-то она подчинится беспрекословно…
Церковь Святого Самсония Странноприимца стояла на пригорке и была видна издалека. Заложили ее при царе Петре Великом в 1709 году в ознаменование победы в Полтавской баталии, а достроили лишь к 1740 году. Архитектурными красотами она не блистала и являла собою характерный тип сельского храма, но в селе большом, богатом, самодостаточном. Оно называлось «Госпитальный поселок» и снабжало столицу овощами. Церковь возвели из камня, с куполом, украшенным пятью маковками, с колокольней, соединенной с основным зданием, и с двумя нефами под арками с колоннадой. Имелась еще одна особенность: с трех сторон окружали храм обширные огороды и совсем близко, через Самсониевский проспект, находилась деревянная, крепко сколоченная пристань с металлическими кнехтами.
Внутреннее убранство церкви представляло собой некий контраст с ее внешним, довольно непритязательным видом. Настенные росписи выполнили явно художники талантливые, совсем не сельские. Богатая люстра сияла хрустальными подвесками. Много было икон в золотых окладах. Среди них привлекали внимание две, наиболее роскошные – Екатерины Великомученицы и Григория Просветителя.
Ни Аржанова, ни князь Мещерский, начальник ее охраны при двух командировках в Крым, не ведали о важной государственной тайне. В храме Св. Самсония Странноприимца тоже в воскресенье, но только 8 июля 1774 года, венчались Самодержица Всероссийская Екатерина Вторая и дворянин Смоленской губернии Григорий Потемкин. После данного события они сделали большие денежные пожертвования на обновление церкви и преподнесли ей в дар иконы святых своих покровителей.
С загадочной улыбкой и очень настойчиво светлейший князь Потемкин рекомендовал Анастасии Аржановой выбрать для совершения обряда венчания именно храм Самсония Странноприимца. Это был долгий разговор. Однако горечь в сердце не давала курской дворянке слушать великолепного Григория Александровича с должным вниманием. Ведь она его любила, и он об этом отлично знал.
Их роман начался в городе-новостройке Херсоне осенью 1780 года. Не стоило больших усилий губернатору Новороссийской и Азовской губерний соблазнить прелестную молодую вдову, приехавшую в Херсон, чтобы подать Потемкину прошение о назначении ей пенсии за мужа, погибшего в сражении при Козлуджи. Ночи, отданные жаркой страсти, свидания, происходившие то в городе, то за городом, открыли Григорию Александровичу не только бешеный темперамент госпожи Аржановой, но и другие ее качества: смелость, предприимчивость, незаурядный ум. При внешности, пленявшей взор любого мужчины, это была настоящая находка… для оперативной работы в секретной канцелярии Ее Величества.
Как ни странно, Анастасия Петровна дала согласие. Может быть, любовь к светлейшему окончательно вскружила ей голову. Может быть, наскучила одинокая вдовья жизнь в Аржановке. А может быть, она чувствовала в себе некую необычную силу и хотела испытать ее в разнообразных приключениях…
Князь Мещерский вместе с ординарцем сержантом Новотроицкого кирасирского полка Чернозубом первыми сошли на пристань у храма Самсония Странноприимца. Затем причалила вторая шлюпка, и кирасиры галантно помогли выйти из нее обеим милым дамам. Два приятеля Мещерского из обер-офицеров лейб-гвардии Измайловского полка, также служившие у Потемкина адъютантами, сами ловко спрыгнули на широкие, потемневшие от времени доски речной пристани. Затем вся компания направилась к церкви. Туман уже рассеялся. Лучи солнца освещали купол храма, выкрашенный голубой краской, и кресты на нем, покрытые позолотой.
У парадного входа их встретил церковный служка. Он сказал, что отец Амвросий давно ожидает благородных господ. Сержант Чернозуб передал ему саквояж. В нем находились коробка с кольцами, две венчальные иконы Христа-Спасителя и Богородицы, украшенные лентами и искусственными цветами, коврик, на коем следовало стоять жениху и невесте в начале церемонии.
Увидев новобрачных, священник удивился.
Люди они были молодые, с виду вполне обычные, из дворян и, судя по всему, небедные. Но вместе с ними в церковь приехали только четыре человека. Венчание же, как правило, – обряд многолюдный. Храм наполняют родственники, друзья, знакомые двух семейств, решивших породниться. Радостные, добрые лица, улыбки, шепот опоздавших, которые попали в задние ряды и не могут воочию наблюдать за всем таинством.
Ничего подобного ныне не происходило.
В тишине пустынного помещения лишь торжественно пел церковный хор, громко звучали слова молитв, читаемых дьяконом по Евангелию, шуршали шаги самого отца Амвросия. Сначала он надел жениху и невесте кольца, потом снял и повел молодых к алтарю, трижды обвел вокруг него, снова надел кольца, задал традиционный вопрос о согласии вступить в брак. Получив утвердительный ответ, нараспев провозгласил:
– Венчается раб Божий Михаил… Венчается раба Божия Анастасия…
Будучи рукоположен в сан священника 16 лет назад, отец Амвросий постепенно сделался знатоком человеческих душ. На его взгляд, невеста – женщина поразительной красоты – была слишком задумчива, а жених, в коем чувствовалась отменная армейская выправка, был слишком доволен происходящим, весел и общителен. Совсем не хотелось настоятелю храма Св. Самсония Странноприимца предполагать, что он освящает союз тех, кто станет относиться к новым, супружеским обязанностям совершенно по-разному.
Тем временем дьякон подал священнику венчальные иконы, привезенные новобрачными. Отец Амвросий благословил ими князя Мещерского и Аржанову, вручил им эти образа, перекрестился и сказал:
– А теперь поцелуйтесь.
Отчего-то смятение вдруг овладело премьер-майором Новотроицкого кирасирского полка. Ведь даже в самых смелых мечтах не видел он такого волшебного для себя события. Конечно, он знал курскую дворянку еще со службы в Херсоне. Конечно, она ему безумно нравилась. Конечно, он пытался за ней ухаживать, но…
Анастасия выжидательно смотрела на молодого офицера. Наклонившись, он осторожно коснулся ее губ своими губами. Этот первый их поцелуй получился не любовным и не дружеским, а скорее официальным. Так символически целуются при общей товарищеской встрече выпускники одного и того же учебного заведения, земляки и однополчане…
На свадебном ужине Владиславлева с ходу выпила три полных рюмки аржановской настойки. А то был крепчайший деревенский самогон двойной очистки, настоянный на лимонных корочках. Оба офицера лейб-гвардии Измайловского полка тоже не стеснялись. Тем более, что стол ломился от всяких яств и напитков. Других же гостей, кроме них, не имелось.
Нервное напряжение, которое, по-видимому, испытали участники венчания в отдаленном и пустынном храме Самсония Странноприимца, быстро сменилось весельем. Общий разговор в основном касался событий столичной жизни. Но молодые мало в нем участвовали. Впрочем, они также почти ничего не пили и не ели.
Это не помешало фрейлине двора Ее Величества исполнить дедовский обычай. Откушав жареного поросенка под хреном, она неожиданно отодвинула от себя тарелку и громко произнесла:
– Ой, горячее-то блюдо у них несъедобное.
– Какое-какое? – удивились офицеры-измайловцы.
– Да горькое оно.
– Горько! – сообразили гвардейцы.
Анастасия Аржанова и князь Мещерский поднялись со своих мест и, повернувшись друг к другу, троекратно поцеловались в щеки. Анна Кузьминична, наблюдавшая за ними, осталась недовольна.
– Ну разве это по-нашему?.. Горькая у них не только еда, но и питье.
– Горько! Горько! – с готовностью снова подхватили захмелевшие приятели жениха.
Пришлось адъютанту светлейшего князя Потемкина покрепче обхватить невесту за талию и прижать свои губы к ее губам в долгом настойчивом поцелуе. Офицеры хором считали: «Раз, два, три, четыре, пять…» Тут Аржанова незаметно, но довольно сильно стукнула кулаком в бок Михаила Мещерского, и он остановился. Они оба повернулись к гостям, скромно опустив очи долу. Владиславлева, улыбаясь, похвалила новобрачных:
– Вот теперь молодцы. Вижу, что стараетесь. Дай вам Бог не менее полудюжины детишек …
Эти свадебные забавы завершились к восьми часам вечера. Дом на Невском проспекте, некогда принадлежавший архитектору Земцову, а ныне арендуемый у его внука курской дворянкой, опустел. Тогда в гостиную вошли крепостные Аржановой, терпеливо ожидавшие конца господского пира на кухне. Первой выступала горничная Глафира, женщина строгая и серьезная. За ней шел ее муж Досифей, на все руки мастер: и печник, и кучер, и конюх, и лакей. Следом двигался их восемнадцатилетний сын Николай, ладный, рослый малый, отличный стрелок, за свои подвиги в Крыму награжденный барыней егерским унтер-офицерским штуцером образца 1778 года.
Кроме слуг появились и бойцы разведывательно-диверсионной команды Аржановой, кирасиры Новотроицкого полка сержант Чернозуб и бывший капрал Ермилов, месяц назад произведенный в унтер-офицеры по представлению князя Мещерского. Они были одеты в форменные новенькие кафтаны соломенного цвета, причесаны по-парадному: с пудрой, буклями над ушами и косой, оплетенной черной лентой, на спине.
Построившись в шеренгу, вошедшие поклонились новобрачным в пояс, затем хором поздравили их. Они также преподнесли общий подарок, каковой заключался в белом расшитом рушнике, серебряной лампадке на цепочке и небольшой иконе Казанской Божьей Матери в серебряном окладе, украшенном полудрагоценными уральскими камнями.
Все эти действия Глафира, знавшая, что барыня не любит неожиданностей, согласовала с Анастасией Петровной. Потому Аржанова для брачного пира заказала закуски, горячее и десерт в трактире Демута. Оттуда же прибыли и три официанта в ливреях, расшитых золотым галуном. Сейчас курская дворянка приказала им поставить на стол чистую посуду, сменить салфетки, вилки и ножи и подать пять бутылок шампанского. Официанты открыли шипучее вино умело, не пролив ни капли, и наполнили им семь фужеров.
– В сей день, для меня знаменательный, желаю я быть вместе с вами, слуги мои верные, и с вами, доблестные воины, давшие присягу великой царице, – сказала Аржанова, поднимая бокал с искрящимся напитком. – Товарищи моих путешествий, всегда разделяли вы со мной опасности, труды и заботы. Отныне прошу вас, меня любивших, также любить и супруга моего венчанного князя Михаила Аркадьевича. Человек он добрый, храбрый, вам хорошо известный…
Таким образом, свадебный ужин продолжился. Ничего не видели зазорного для себя ни князь Мещерский, ни владелица 230 крепостных душ в соседстве за столом со слугами и унтер-офицерами Новотроицкого полка. За плечами у них у всех были две крымских командировки, где жизнью они рисковали одинаково, не раз спасали друг друга от смерти и победили потому, что отвага, решительность, преданность делу есть качества не сословные, но дарованные Господом Богом каждой отдельной личности.
Никому из сидящих за столом и в голову не пришло кричать: «Горько!» Совсем иначе смотрели они на этот брачный союз и понимали, что в нем больше вынужденного, чем идущего от сердечной склонности. Разве одними чувствами можно руководствоваться при конфиденциальной работе, да еще будучи лучшими сотрудниками секретной канцелярии Ее Величества?..
Общий разговор составляли воспоминания, как будто еще наполненные свежим черноморским ветром, солнцем полуденного края и белой пылью бесконечных крымских дорог. Лишь одиннадцать ударов больших напольных часов в гостиной дома архитектора Земцова напомнили им о быстротекущем времени…
Мещерский знал бытовые привычки Анастасии Аржановой. В них, в частности, входили ежедневные часовые прогулки верхом или пешком, занятия фехтованием с отставным драгуном, раз в неделю стрельба из пистолета и метание ножа в цель, строгая диета, а также обливания холодной водой по утрам и вечерам. Пятнадцатилитровый чан невской воды и сейчас был приготовлен в комнате, называемой «ванная». Там действительно стояла чугунная ванна. Вода из нее уходила не в канализацию – таковой в Санкт-Петербурге в те времена не существовало – но по желобу через подвал стекала прямо в землю. Анастасия провела все водные процедуры, растерлась полотенцем и направилась в спальню. Жениху на первый раз сделали послабление: чан нагрели до температуры плюс тридцать пять градусов.
Окна спальни выходили на Невский проспект. Сейчас их закрывали сдвинутые шторы, однако свет от фонарей на главной столичной улице все-таки пробивался в комнату. Кроме того, горели три канделябра. Михаил Мещерский, открыв дверь, увидел свою нареченную посреди широкой кровати и в тонкой ночной сорочке нежно-салатового цвета.
– Заходите, ваше сиятельство, – кивнула она ему.
– Значит, разрешаете?
– Конечно.
Нечего было терять премьер-майору Новотроицкого кирасирского полка, и он пошел на первый штурм. Сбросив халат, остался князь нагишом, в чем мать родила. На кровать Мещерский не лег, а прыгнул, как тигр, и всем телом прижал Аржанову к подушкам. Руки его раздвинули ворот ночной сорочки слишком резко, и ткань спереди не выдержала, разошлась, обнажив не только шею и плечи курской дворянки, но и ее грудь чуть ниже сосков.
– Давно я хотел лицезреть это, – сказал молодой офицер.
– Бросьте, Михаил, притворяться, – Аржанова лежала спокойно и не делала попыток ослабить его объятия. – Вы уже видели меня раздетой…
– Не припоминаю, ваше высокоблагородие.
– А в караван-сарае у деревни Джамчи? Когда Казы-Гирей подло устроил там засаду… Честное слово, я думала, что жизнь моя кончается, и кончается очень нелепо!
– Действительно, было, – помолчав, он согласился. – Но кровь текла из вашей раны. Я не мог сосредоточиться и тем более – коснуться…
– Чего коснуться?
– Вашей груди.
– А надо ли?
– Обязательно. Это – как прелюдия к симфонии. Кажется, вы любите музыку… Пока не зазвучит главная, самая волнующая и привлекательная тема, необходимо настроить слушателей на соответствующий лад.
– Впервые слышу подобные рассуждения в постели, – она усмехнулась. – Но, пожалуй, в них есть некоторый интерес. Продолжайте, коль теоретически вы так подкованы…
– Теперь не буду! – Мещерский обиженно перевалился на бок и лег рядом с Аржановой, прикрыв рукой глаза.
Они и раньше, бывало, спорили и даже ссорились, обсуждая ситуации, возникающие по ходу действий разведывательно-диверсионной группы в Крыму. Молодой офицер всегда отстаивал наиболее простой, жесткий, силовой вариант. Анастасия же стремилась найти решение, лежащее в иной плоскости, пусть более сложное, но максимально учитывающее особенности дела и лучшее его развитие в будущем.
Однако зачем переносить производственные отношения в сферу семейной, и что еще хуже – интимной жизни?..
Молча смотрела Аржанова на стену, противоположную окнам спальни. Фонари карет, двигающихся по Невскому, отбрасывали на нее причудливые блики. В полутьме спальни нагое белоснежное тело кирасира точно светилось. Мысленно она восхищалась им. Широкие плечи атлета, мощный торс, развитые мускулы на руках и на ногах, нигде ни капельки жира.
Образование Мещерский получил в частном пансионе в Москве. Но с шестнадцати лет начал служить сержантом в лейб-гвардии Конном полку. Он легко освоил верховую езду, джигитовку, фехтование, стрельбу из карабина и пистолета. Три года постоянных упражнений превратили высокого сухопарого подростка в доброго молодца, готового к воинским подвигам. Но Михаил принадлежал к малоизвестной и давно обедневшей ветви рода князей Мещерских. Никаких шансов сделать карьеру в гвардии у него не имелось.
Тогда он перевелся корнетом в армейский Новотроицкий кирасирский полк. С большим трудом его престарелая матушка добилась следующего назначения – из строевых чинов в штаб шефа полка Потемкина на должность его адъютанта. Здесь у двадцатилетнего офицера стало больше возможностей проявить себя, и он не пренебрегал ни одной из них, в том числе выполняя конфиденциальные поручения губернатора Новороссийской и Азовской губерний. В первую командировку в Крымское ханство с Аржановой он тоже напросился сам. Поездка прошла удачно, принеся ему чин секунд-ротмистра, денежную премию и полную благосклонность светлейшего князя.
Повернувшись к супругу, Аржанова провела ладонью по его груди с рельефно выступающими мышцами, затем погладила по щеке и сказала ласково:
– Не огорчайтесь, Михаил. Они обошлись с нами вполне гуманно.
– В чем их гуманность? – он заглянул ей в глаза.
– Могли ведь найти для меня абсолютно незнакомого мужчину, для вас – абсолютно незнакомую женщину. Есть определенное поручение Ее Величества. В чужую страну должна ехать только супружеская пара, вот вам муж или жена, а дальше сами решайте, каким быть этому браку – фиктивным или настоящим…
– Мучительный вопрос, – вздохнул Мещерский.
– Я сама выбрала эту службу, ваше сиятельство, – курская дворянка приложила тонкие пальцы к его губам, и он начал целовать их по очереди. – Работа в секретной канцелярии Ее Величества мне нравится. Вы, как человек всецело ей приверженный, – тоже.
– Ну и сказали бы сразу, – премьер-майор Новотроицкого кирасирского полка, расхрабрившись, снова взялся за ворот ночной сорочки нежно-салатового цвета.
То ли он был слишком силен, то ли французский батист слишком тонок, но ткань стала рваться дальше, и шрам на груди Аржановой выступил полностью. Между двух прелестных холмиков пролегал как бы ровный шов, белесоватый и длинный.
Оставил его кинжал «бебут», которым орудовал Казы-Гирей, двоюродный брат крымского хана и резидент турецкой разведки на полуострове. Происходило все в октябре 1780 года, в караван-сарае у деревни Джамчи, куда Казы-Гирей хитростью сумел выманить Аржанову одну, без охраны. Какое-то сверхъестественное чувство тревоги заставило князя Мещерского вместе с кирасирами немедленно двинуться на ее поиски. Они настигли врагов вовремя. Ничего не добившись от Анастасии изощренной азиатской пыткой, Казы-Гирей уже хотел прибегнуть к простому и действенному способу – групповому изнасилованию.
Его слуг русские перебили быстро, но сам османский шпион ушел, выпрыгнув в разбитое окно. Потом целых полтора года гонялись они за ним по городам и весям, по горам и долинам Крымского ханства. В мятеже против Шахин-Гирея его двоюродный брат играл значительную роль. С помощью отряда чеченских наемников ему даже удалось, правда, ненадолго, взять под контроль столицу татарского государства Бахчи-сарай. Но население мятежников не поддержало. Турки обещанный организаторам бунта свой десятитысячный десант в Крыму тоже не высадили. Жизнь Казы-Гирея оборвалась у пещеры Бин-Баш-Коба на Чатыр-Даге, где устроили засаду русские. Пулю из егерского унтер-офицерского штуцера ручной сборки всадил ему в лоб Николай, сын горничной Глафиры.
Разговоры о своем прошлом Аржанова не любила. Тем более, что теперь это прошлое представляло собой весьма успешные операции секретной канцелярии Ее Величества, о которых следовало молчать как минимум лет двадцать. Сейчас с улыбкой смотрела курская дворянка на обнаженного красавца Михаила и ожидала продолжения их первой брачной ночи.
– Ты совсем порвал на мне ночную сорочку, – сказала она.
– Так сними ее.
– В знак уважения к тебе я это сделаю.
– Почему не любви?
– А ты мечтаешь о любви?
– Да. Как всякий безнадежно влюбленный, – доблестный кирасир распростерся перед Анастасией на постели и обнял ее колени.
Сорочку нежно-салатового цвета Аржанова сняла. Анастасия не стеснялась своего тела, ибо от восторженного и многоопытного любовника Григория Александровича не раз слышала, как идеально она сложена и напоминает особо просвещенным любителям прекрасного древнегреческие статуи. Михаил продолжал целовать ее колени и поглаживать ладонями упругую кожу на бедрах.
– Ты хотел коснуться моей груди?
– Хотел, краса ненаглядная.
– И что теперь тебе мешает?..
Анастасия никогда не интересовалась личной жизнью адъютанта светлейшего князя. Твердо запомнив правила и принципы службы внешней разведки, она считала, что излишние знания не только не нужны, но даже могут нанести вред проведению уже подготовленной операции. Чужие тайны священны, если, конечно, великая царица не поручит Флоре докопаться до них. Впрочем, иногда и никаких усилий прилагать не приходится. Тайное, скрытое, точнее говоря, неафишируемое, проявляется само по себе при определенных обстоятельствах.
Как будто в волшебную пелену страсти погрузил курскую дворянку князь Мещерский своими жгучими ласками. Кто научил его так обращаться с женщинами в постели? Где усвоил он подобные тонкости и ощущение того, когда можно еще продолжать, а когда – непременно закончить? Во всяком случае, его неведомая Аржановой наставница старалась не зря. Чутким, изысканным любовником сделался молодой кирасир.
От ее твердых, округлившихся сосков, от груди, словно наполненной нестерпимым жаром, горячая волна пошла вниз, и Анастасия застонала. Венчанный супруг, держа нареченную за бедра, шепнул ей на ухо: «Немного прогнись, ненаглядная моя, и тогда ОН достигнет предела. Ты сразу это почувствуешь…» Курская дворянка покорно исполнила просьбу мужа и была вознаграждена, испытав нечто, доходящее до содрогания, до сладкой боли, до мгновенного беспамятства…
Утром в понедельник Глафира довольно долго стучала в двери господской спальни. Никто не отзывался. Нажав на литую фигурную ручку, горничная отворила дверь и вошла в комнату. Молодожены почивали, крепко обнявшись. Несмотря на то что дрова в печке прогорели и в спальне становилось все холоднее, князь и княгиня Мещерские, видимо, от холода не страдали и оставались совершенно обнаженными. Глафира заботливо укрыла их толстым ватным одеялом.
Она вернулась на кухню, где пылал огонь в очаге и готовился завтрак. Немало разносолов из трактира Демута гости на свадебном ужине не съели. Но накормишь ли крепких мужиков этакими французско-голландскими кулинарными изобретениями? В начале дня им нужна горячая густая каша, краюха хлеба с куском ветчины или сала, чай, сдобренный ложкой меда.
Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов уселись за стол вместе с Досифеем и Николаем. Они привыкли чувствовать себя членами одной семьи и остались ночевать в доме на Невском, благо там имелось шесть комнат, не считая кухни, двух кладовок и помещения для прислуги. Глафира положила всем в глиняные миски по два черпака каши.
– Ну, як же ж там почувають соби наши молодые? – задал ей вопрос Чернозуб, уроженец Полтавской губернии.
– Спят, – ответила горничная.
– Ото ж, видать, дуже зморилися, – богатырь-украинец подмигнул ей с игривым видом. – Це ж буде перша ихняя ничь. Вона така цикава…
Николай, который сидел, понурив голову, и больше ковырял кашу ложкой, чем ел ее, гневно блеснул на него глазами:
– К чему вы это говорите, дядя Остап? На что намекаете?
– Та ни на шо, – сержант пожал плечами. – Перша шлюбна ничь, она и е перша. Уси про вону знають…
– Значит, и болтать зря не надо! – молодой слуга стукнул по столу кулаком.
– Зараз я ничого поганого не казав, шоб тоби так обозлиться. А шутковать никому не заборонено, – Чернозуб, служа в Российской императорской армии второй десяток лет, изъяснялся на некой смеси русского языка и «ридной мовы».
– Ваши дурацкие шутки… – начал было Николай, играя желваками.
– Ладно тебе! – Глафира, сидевшая рядом с сыном, энергично толкнула его локтем.
– Надоело уже! – Николай вскочил на ноги и выбежал вон из комнаты.
Кирасиры проводили юношу осуждающими взглядами. Слушать старших положено рекрутам, а не разные выходки себе позволять. Сразу видно, зазнался лучший стрелок разведывательно-диверсионной команды. Хотя заслуг его никто не умаляет. С первого выстрела уложил он главаря мятежников в крепости Чуфут-кале, затем точно так же и самого Казы-Гирея на горе Чатыр-Даг. Конечно, госпожа Аржанова его деяния при всех отмечала, дорогие подарки дарила. Однако ты поди-ка еще послужи, похлебай варева из походного котла, потягайся с ворогами в смелости, хитрости, ловкости.
Глафира знала настоящую причину вспыльчивости сына, но помалкивала. Матери Николай открылся, и от этой тайны заболело у нее сердце, как от большой беды. Влюбился мальчишка в свою госпожу. Слишком часто в последней командировке бывал с ней рядом. То в засаде сидел, то ее оружие чистил и заряжал, то ездил с ней в повозке, слушая их с Мещерским беседы. Опять же добрые слова она ему говорила, восхищаясь невероятными его способностями к меткой стрельбе и привязанностью к егерскому штуцеру с восемью нарезами в стволе.
Горничная даже в церковь ходила, молилась о спасении единственного ребенка от этой злой напасти. Еще заветные заговоры на полнолуние читала, которым научилась от бабки своей, деревенской знахарки и колдуньи. Но больше надежд возлагала она на скорое возвращение в Аржановку, дабы женить Николая немедля. Девок там на выданье полно. Какая-нибудь разбитная молодуха живо излечит его от томления плоти, прелестями своими займет воображение, в коем пока царит безраздельно распрекрасная Анастасия Петровна…
Звук колокольчика, донесшийся из господской спальни, прервал разговор на кухне. Кирасиры и Досифей степенно толковали о недостатках нынешней молодежи. Может быть, кое-каким навыкам она от старшего поколения и научилась, но жизни все-таки не знает, а гонор имеет немалый, против шерсти гладить ее не моги. Горничная велела мужчинам убирать со стола, сменила цветастый кухонный фартук на белый передник с воланами по краям и побежала к господам.
Князь Мещерский в халате расхаживал по комнате и улыбался. Аржанова сидела на постели, завернувшись в одеяло. Порванная ночная сорочка нежно-салатового цвета лежала возле нее.
– Каково нынче почивали, ваше высокоблагородие? – вежливо осведомилась Глафира.
– Отлично! – ответила Анастасия и указала служанке на сорочку. Горничная взяла ее в руки, расправила, сразу оценила ущерб, нанесенный дорогой заграничной вещи, и вопросительно посмотрела на барыню:
– Чинить прикажите?
– Как знаешь.
– Заштопать, конечно, можно, но прежнего вида не будет.
– Это потом. Сейчас подай мне новую, из сундука.
– Вода для вас готова, – доложила Глафира. – Для его сиятельства согреем попозже.
– На сегодня у нас другое расписание. Никаких обливаний, одеваний, выездов из дома. Завтрак принеси в спальню, за едой на обед и ужин пошли Досифея в трактир. Далее все свободны до вечера.
– Отчего ж так? – удивилась Глафира.
– Наступили праздники, – курская дворянка сладко потянулась. – Праздники любви…
Подав госпоже свежую ночную сорочку сиреневого цвета, горничная заглянула на кухню, отправила кирасир восвояси, сказавши им, что поручений от майора сегодня не будет, и пошла искать Николая. Как она и предполагала, находился он на заднем дворе дома, на конюшне, в деннике арабского жеребца серой масти по кличке «Алмаз», любимца Аржановой, и с ним разговаривал, расчесывая гребнем белую его гриву. Разговор этот был печальным. Глафира дала Алмазу горбушку хлеба, щедро посоленную, Николаю – большое краснобокое яблоко.
– Барыня говорит о скором отъезде, – сообщила она сыну.
– И куда путь держать будем? – Николай взглянул на мать.
– Недалеко. В Аржановку.
– На все их господская воля.
– Да ты не грусти. Сама она замуж вышла ни с того ни сего, и тебе быстро там найдет невесту.
– А мне все теперь едино, матушка, – на глазах молодого слуги как будто блеснули слезы.
– Ну-ну, – Глафира погладила сына по светлым волосам, стриженным в кружок. – Уж мы-то выберем тебе девку самую ладную, самую покладистую. Такую ягодку, что и не оторвешься от нее. За щедрыми подарками на свадьбу их высокоблагородие не постоит, вот увидишь…
Согласно этикету того времени, неделю после свадьбы молодоженам следовало делать визиты родственникам, которые присутствовали на венчании и на свадебном ужине. Но таковых ни у Мещерского, ни у Аржановой в Санкт-Петербурге не имелось. Оба офицера-измайловца сами заявились в дом на Невском к ужину через день и устроили настоящую полковую попойку. Где обитает фрейлина двора Ее Величества Владиславлева, князь и княгиня Мещерские не знали. Да она и не приглашала их к себе в гости.
Зато на 3 ноября 1783 года молодоженам назначила аудиенцию в Зимнем дворце императрица Екатерина II. Не без волнения готовились к ней сотрудники секретной канцелярии Ее Величества. Они понимали, что услышат от государыни не только поздравления по случаю венчания в храме Св. Самсония Странноприимца, но и важные наставления, касающиеся их новой работы.
Первые сведения они уже получили. Им предстояла длительная командировка в Таврическую область Российской империи, еще четыре месяца назад именовавшуюся Крымским ханством. Теперь это – дальний рубеж государства, населенный людьми чуждой христианам веры, чьи предки очень много лет являлись ярыми врагами русских. В беспрерывных своих набегах на Русь они грабили и жгли города и села, угоняли в рабство жителей. В составе армии турецкого султана они сражались с нашими войсками в степях Молдавии и Украины на протяжении всего XVIII столетия. Однако ныне кончилось мусульманское владычество в Северном Причерноморье, и крымским татарам придется привыкать к роли побежденных.
В Санкт-Петербурге не строили иллюзий насчет их якобы полной покорности. Злобу, ненависть и презрение, живущие в родовых легендах, воспринятые с молоком матери, искоренить в короткий срок невозможно. Потому, создавая в новой области обычную для российских губерний структуру власти и управления, правительство Екатерины II делало поправку на особые условия в Крыму. Оттого заведовать канцелярией таврического губернатора должен был князь Мещерский, человек военный, имеющий опыт спецопераций на данной территории, но с переводом его из кирасир в статские чиновники с повышением, из седьмого класса по Табели о рангах в шестой, то есть коллежским советником. Анастасия Аржанова никакой официальной должности, естественно, занимать не могла. Будучи признанным специалистом по Востоку, имеющим большие связи и знакомства среди крымско-татарской знати, она назначалась резидентом русской разведки в Крыму. Прикрытием для ее конфиденциальной работы становилось положение законной супруги чиновника, управляющего всем делопроизводством у начальника этого края…
Много раз бывала Анастасия в Зимнем дворце и всегда приходила в восторг от его великолепного, поистине имперского убранства и от приветливости венценосной его хозяйки. Хотя сама Екатерина Алексеевна наряжаться в пух и прах, ошеломлять визитеров блеском своих драгоценностей не любила. Простое шерстяное платье, по сырой осенней погоде – русская душегрейка из овчины с цветными аппликациями, чепец с кружевами и две нитки жемчуга на шее казались ей вполне достаточными для встречи с подчиненными в рабочем кабинете, выходящем окнами на Дворцовую площадь.
Но все-таки событие в жизни верных ее подданных было необычное, радостное. По приказу царицы лакей принес бокалы с токаем, любимым ее вином. Все, кто находился в кабинете – светлейший князь Потемкин, статский советник Турчанинов, императрица – поздравили молодых и выпили за их долгую счастливую супружескую жизнь, за успехи в их плодотворной деятельности, служащей благу государства Российского.
Улыбаясь, Екатерина Алексеевна сказала, что на свадьбу принято делать подарки. Затем она вручила невесте бриллиантовое колье явно немалой цены и весьма высокого художественного качества.
Жених получил от царицы орден Св. Владимира 4-й степени, учрежденный ею год назад, – красный эмалевый крестик с тонкими черными каемками и на ленте того же красно-черного цвета. В патенте, исполненном на гербовой бумаге, говорилось о его подвигах, кои совершены в Крымском ханстве в 1780, 1781 и 1782 годах.
Князь Мещерский с трудом сдержал радость. Награждение орденами армейских обер– и штаб-офицеров являлось случаем далеко не обыденным. О такой чести премьер-майор Новотроицкого кирасирского полка мечтал, но не рассчитывал когда-нибудь ее удостоиться. Ведь он не служил в полевых войсках. Не доводилось ему ходить в атаки с «чудо-богатырями» Румянцева, Долгорукова, Суворова, а именно ходатайства знаменитых военачальников учитывала Екатерина II, готовя указы о награждениях. С благодарностью посмотрел Михаил на светлейшего князя Потемкина, и тот слегка кивнул ему головой.
Однако милости царицы на том не кончились. Новой супружеской чете пожаловала она 500 десятин земли[2] в Таврической области. Это служило весомой добавкой к той тысяче десятин, полученной Анастасией, и тем семистам десятинам Мещерского, какими были они оба награждены по присоединении Крыма к России. Таковые земельные владения превращали их в состоятельных помещиков. Кроме того, на путевые расходы и обустройство в областном городе Ак-Мечеть (совр. Симферополь. – А. Б.) выдавала императрица коллежскому советнику и его жене три тысячи рублей единовременно.
– Вспомнив с благодарностью ваши прошлые деяния, хочу заметить, что с присоединением Тавриды ситуация на юге империи во многом изменилась к лучшему, – сказала Екатерина Алексеевна, переходя от торжественной к деловой части совещания. Она села за свой овальный столик, на котором были разложены какие-то бумаги, и разрешила сесть всем остальным.
– Хотя почивать на лаврах не приходится, – продолжала государыня. – Для полного освоения Россией этого благодатного края нужны крупные финансовые вложения и упорный труд нескольких поколений наших соотечественников. Конечно, рано или поздно Крым станет по-настоящему русским. Но сейчас мы должны заложить прочный фундамент…
Тут Екатерина Алексеевна, надев очки, взглянула на бумаги, лежащие перед ней, и выдержала длинную паузу. Присутствующие в почтительном молчании ждали продолжения.
– Между тем, – сказала государыня, нахмурившись, – иностранные конфиденциальные источники сообщают мне о подготовке к новой войне на Черном море, которую уже начала Оттоманская Порта при пособничестве французов. Не надо также забывать, что турецкий султан по-прежнему является халифом, то есть духовным повелителем для тысяч и тысяч крымских татар…
– Многие из них начали переезжать в Турцию, ваше величество, – подал голос Турчанинов.
– Хорошая новость, – тихо сказала Анастасия.
– Да, – царица взглянула на нее поверх очков, – будь у меня в казне лишние деньги, я бы оплатила им это путешествие. Чем меньше бешеных на наших землях, тем лучше. В дома мусульман в Крыму мы бы поселили православных жителей из российских центральных губерний.
– Ну, это – дело будущего, – усмехнулся Потемкин.
– Если же говорить о настоящем, князь, – императрица обратилась к своему тайному супругу, – то государственная безопасность требует проведения в Таврической области совершенно определенной политики. Мы опробовали ее еще при правлении хана Шахин-Гирея, и она приносила результат. Во-первых, необходимо склонять на свою сторону все большую часть крымско-татарской знати. Во-вторых, внимательно наблюдать за их поведением и настроением, и враждебные акции пресекать решительно. В-третьих, ни в коей мере не притеснять мусульман в их обычаях и нравах…
– Ваше величество, сейчас еще один вопрос становится там неразрешимым, – сказал Турчанинов.
– Какой, Петр Иванович?
Начальник секретной канцелярии открыл свою знаменитую кожаную папку с особой защелкой вместо замка и подал Екатерине Алексеевне бумагу, исписанную мелким почерком от верха до низа:
– Взгляните на рапорт моего сотрудника, титулярного советника Ахрамкова, проводившего ревизию во дворце в Бахчи-сарае после отъезда оттуда последнего хана Шахин-Гирея… Никаких государственных актов о землеустройстве и размежевании владений крымских беев и мурз не обнаружено. Архив практически отсутствует. Кому и что на полуострове принадлежит, мы точно определить не можем. Лишь на словах татары нам все объясняют.
– Да как они жили при этакой неразберихе? – удивилась царица.
– Обыкновенно, – улыбнулся начальник секретной канцелярии. – Типичное средневековье. Важны не законы, а понятия о них каждого отдельного феодала. К тому же бумага очень дорогая и знающих грамоту катастрофически мало…
– Потом поднимут вой на всю Европу, будто русские у них землю отняли! – резко произнес Потемкин. – Где она, ваша земля? И почему она – ваша?
– Вот этот вопрос – коренной, – согласилась императрица. – Но пусть не хитрят. Побережье полуострова, города и села, на нем расположенные, горы и горные долины три века принадлежали Османской империи и, естественно, переходят в собственность империи Российской, никакие претензии на них не принимаются. Те татары, кто эмигрирует сейчас, да, кстати говоря, и потом, лишаются своих земельных наделов навечно, безо всякой компенсации. Чтобы навести порядок, учреждаю при канцелярии таврического губернатора большой отдел землеустройства. Все угодья осмотреть, измерить, описать и размежевать. Земли там много, так что делите ее, Михаил Аркадьевич, согласно моим указам.
– Слушаюсь, ваше величество! – Мещерский по армейской привычке вскочил с места и щелкнул каблуками.
Приобщив рапорт титулярного советника Ахрамкова к бумагам на овальном столике, Екатерина Алексеевна переложила там еще несколько листов с одной стороны на другую, обмакнула гусиное перо в чернильницу и подчеркнула в своих записях какое-то предложение.
– Владения беев и мурз, сразу принявших нашу сторону, трогать я запрещаю, – сказала государыня. – Более того, могут они быть и увеличены. Но все их имена согласовать с тем списком, каковой вы мне, Анастасия Петровна, подавали.
– Да, ваше величество, – кивнула Аржанова. – В нем числится более двухсот человек из древних крымско-татарских родов Ширин, Яшлав и Барын, а также даны краткие на оных персон характеристики.
– Отлично. Благорасположение мое к ним будет неизменным, коль туркам не предадутся. Жить им мирно и спокойно в нашей Таврической области, как жили их предки. Но вас, княгиня Мещерская, не зря мы туда направляем. Будьте, как и прежде, доброй им знакомой и советчицей.
Курская дворянка вздохнула:
– Сие не трудно, ваше величество.
– Ну, кому нетрудно, а кому так вовсе невозможно, – царица улыбнулась. – Вы смогли в совершенстве овладеть их языком, изучили досконально азиатские обычаи и нравы, и даже, как мне передавали, цитируете свободно Коран. Одних татар вы спасли от гибели, другим помогли сохранить достояние, за третьих ходатайствовали перед светлейшим князем Потемкиным…
Пожалуй, при этих словах Екатерина II посмотрела на Флору слишком пристально, но Анастасия не отвела взгляда. Теперь отношения с великолепным Григорием Александровичем не вызывали у нее ни смущения, ни сердечной боли. Она полагала, что вместе с венчанием в храме Святого Самсония Странноприимца безвозвратно отошли в прошлое и их любовные чувства. Изменять мужу с кем бы то ни было – это не в традициях ее семьи.
– Благодарю, ваше величество, за высокую оценку моих деяний в Крымском ханстве, – курская дворянка поклонилась императрице. – Но знайте, не было и нет для меня полного проникновения в мир ислама. Только удачное притворство да знание их психологии.
– Отчего же, дитя мое? – участливо спросила царица.
– Отвращают основополагающие правила той варварской жизни, где женщине отводится роль домашнего животного. Конечно, ко мне они относятся иначе, но все-таки… все-таки…
– Не думал, Анастасия Петровна, что вы столь сострадательны и щепетильны, – рассмеялся Потемкин. – Да забудьте вы об этих диких кочевниках. Никогда не подняться им к вершинам цивилизации! Дети они малые по сравнению с нами…
Потемкин произнес целую речь, веселую и остроумную, развивая свои тезисы, и его выслушали почтительно, как саму государыню. Но у Аржановой, понимающей, что аудиенция подходит к концу и едва ли она скоро увидится с обожаемой ею монархиней, был готов вопрос, на который лишь Екатерина Алексеевна могла ответить положительно.
– Разрешите, ваше величество, пользуясь нынешним удобным случаем, подать прошение, – сказала Анастасия.
– О чем? – насторожилась императрица.
– О двухмесячном отпуске. Уж очень надоели мне эти восточные нравы, глубокие воды Черного моря и красоты южного крымского побережья. Домой хочу. В деревню Аржановку…
Глава вторая Наследница
Обычно Глафира угадывала намерения и мысли своей госпожи. Ничего удивительного в том не было. Горничная знала Анастасию с младенчества. Именно тогда ей, десятилетней дворовой девчонке, поручили нянчить господского первенца – полуторагодовалую Настеньку. Вскоре у четы орловских дворян Вершининых появился второй ребенок – сын Родион. Родители все свое внимание и заботу перенесли на него, а Настя росла как-то сама по себе.
Конечно, ей дали хорошее домашнее образование, наняв гувернантку-француженку. Но та тесного контакта с воспитанницей не искала и больше интересовалась противоположным полом. Потому Настя довольно много времени, особенно – по вечерам, проводила вместе с Глафирой. Горничная от своей бабки, деревенской знахарки и колдуньи, знала много русских сказок, побасенок и присловий и охотно пересказывала их маленькой барышне.
Потом Глафиру выдали замуж за кучера Досифея. Потом Наталья Константиновна Вершинина, жестоко простудившись на святочных гуляниях, умерла. Потом Анастасию и отданных ей навсегда крепостных Глафиру, Досифея и их сына Николая взяла к себе бездетная старшая сестра покойной – Ксения Константиновна, которая состояла в браке с генерал-майором Шестаковым. Она обещала заботиться о племяннице как о родной дочери и обещание сдержала. Анастасию она воспитывала в строгости, а когда той исполнилось 17 лет, выдала замуж за подполковника Ширванского пехотного полка Аржанова, небогатого дворянина Курской губернии.
Он был старше своей юной невесты на 24 года. Первая его жена умерла родами, произведя на свет мертвое же дитя. Вторую жену Аржанов застал с любовником, после чего немедленно с ней развелся. К третьей супруге бравый подполковник привязался сердцем и душой. На брак с ней он возлагал особые надежды. Роду дворян Аржановых требовался наследник по мужской линии, дабы не прервалась нить его, идущая от XV столетия. Очень старался Андрей Аржанов исполнить свой долг перед предками, однако с этим почему-то вышла у них неувязка.
В 1774 году Ширванский пехотный полк отправился в поход. На войну с турками. Аржанов взял молодую жену с собой. Так она впервые увидела крупное полевое сражение и даже приняла в нем участие, на поле боя подавая помощь раненым солдатам из батальона своего мужа. К несчастью, битва с османами при Козлуджи стала последней для подполковника. Получив смертельное ранение, он скончался через день на руках Анастасии. По завещанию мужа получила она во владение деревню Аржановку на 75 дворов и усадьбу с большим садом. Само собой разумеется, в дом тети Анастасия больше не вернулась, сделавшись полноправной курской помещицей.
Всем этим событиям Глафира была свидетельницей. Жизнь в Аржановке после героической гибели подполковника постепенно наладилась. Молодая вдова показала себя хозяйкой рачительной, умелой, трудолюбивой. Горничная полагала, что вскоре тут появится и новый хозяин, а там, глядишь, и дети пойдут. Судьба, однако, распорядилась по-другому. Сбил с пути проторенного Анастасию Петровну светлейший князь Потемкин. Сколько раз ни раскладывала на него гадательные карты служанка, всегда у нее выходило одно – воплощение Сатаны на земле есть великолепный Григорий Александрович. Адской силой воздействия на людей он обладает и противиться ему бесполезно. Барыню ее, голубку безгрешную, закружил в сумасшедшем хороводе, заставил сражаться с врагами Отечества и при том еще мечтать о любви, как другие обычные женщины. Да есть ли у него, аспида, хоть какое-либо сострадание к ближним?..
От созерцания карт, напечатанных на атласной бумаге в городе Берлине и разложенных на столе в кухне, оторвал Глафиру сын Николай, сообщив, что господа прибыли. Привратник из чухонцев по имени Мариус отворил ворота, и экипаж заехал во двор. Князь Мещерский помог жене выйти из кареты, и Глафира услышала ее голос в коридоре. Курская дворянка приказывала горничной идти в спальню, ибо расшнуровать корсаж на спине у выходного платья из парчи она сама не могла.
Зеркало, занимавшее треть стены от пола до потолка, отражало обнаженную фигуру Анастасии во всех ее прекрасных подробностях. Глафира сперва подала госпоже нижнее белье из белого батиста, затем домашнюю одежду: байковую кофту, широкую юбку с оборками на подоле, шаль из ангорской шерсти. После этого она сложила в шкатулку драгоценные уборы, которые барыня надевала для визита в Зимний дворец: колье с изумрудами, золотые браслеты, перстни, заколки для волос.
– Когда в дорогу сбираться прикажете, ваше высокоблагородие? – спросила горничная, видя, что хозяйка пребывает в отличном расположении духа.
– И откуда ты только все узнаешь? – Анастасия улыбнулась.
– Карты говорят, – уклончиво ответила служанка.
– За сколько дней, думаешь, мы управимся? – Аржанова наконец собрала волосы, распущенные по плечам, в узел на затылке, заколола его изогнутым черепаховым гребнем и сверху водрузила чепец с лентами.
– Я бы в энтом сыром месте и часу лишнего не задержалась, – проворчала Глафира. – Но путь-то лежит в Москву, далее – в Аржановку. Купить надо того-сего, экипаж, повозки, упряжь проверить, всех лошадей перековать.
– Так распорядись о том. С Божьей помощью во вторник и отъедем.
– Слушаюсь, матушка-барыня…
Отец Анастасии, статский советник Петр Алексеевич Вершинин, жил в Москве в собственном двухэтажном особняке, расположенном в Китай-городе. Недолго он горевал о смерти первой своей жены красавицы Натальи Константиновны, урожденной Ростовцевой. Старшую дочь отдал на воспитание ее тетке-генеральше, сына определил унтер-офицером в полк, а сам женился во второй раз на московской дворянке Евдокии Серафимовне Петровой. Новая родня помогла ему поступить на службу в городской магистрат, где он довольно быстро занял должность столоначальника. Дети от первого брака выросли и устроились в жизни самостоятельно, без его помощи. Дочь удачно вышла замуж. Сын, пробыв в нижних чинах три года, в 18 лет стал прапорщиком, потом подпоручиком и поручиком, обретаясь по-прежнему в Белевском пехотном полку. Тут Петр Алексеевич и вспомнил, что первая семья когда-то существовала.
Он охотно принимал дочь и сына у себя в доме, любил получать от них подарки и при встречах рассказывать трогательные истории о том, какой милой барышней в молодости была их покойная матушка. Вторая жена тому не препятствовала. Женщина добрая и богобоязненная, она и совсем чужих людей могла приголубить.
Увидев на своем дворе целую экспедицию из кареты, трех крытых повозок и шести всадников, Вершинин поначалу удивился. Анастасия рассказала отцу главную новость. Она недавно вышла замуж за премьер-майора Новотроицкого кирасирского полка князя Мещерского. Ныне ее мужа перевели на статскую службу с чином шестого класса, то есть коллежским советником, и назначили начальником канцелярии губернатора Таврической области, куда они теперь и направляются из Санкт-Петербурга со всей дворней и имуществом. К отцу она заехала, дабы представить нового супруга и испросить его благословения на второй брак, хотя и несколько запоздало, конечно.
Петр Алексеевич попенял дочери: отчего она даже письмом его не известила? Честно говоря, вдове подполковника вовсе не обязательно было так поступать. Вершинин по собственной воле отдалился от своих детей и не влиял ни на их жизнь, ни на материальное благосостояние. Однако курская дворянка признала свою ошибку и оправдывалась тем, что в страшной спешке они с Мещерским все оформляли, ибо начальство сильно их торопило с выездом к месту новой службы.
Молодожены, стараясь загладить вину, преподнесли чете Вершининых разные подарки. Анастасия вручила отцу массивный золотой перстень с печаткой, мачехе – золотой кулон. Еще из крытой повозки выгрузили три ящика с бутылками рейнского вина и ящик лимонов.
Когда князь и княгиня Мещерские вышли в столовую к праздничному ужину, то Петр Алексеевич увидел на кафтане у зятя орден Святого Владимира 4-й степени. Сам он никаких наград не имел, и таковое отличие, данное молодому офицеру, задело его за живое.
– Где государыне столь успешно послужить успели? – спросил он, указывая на красный эмалевый крестик.
– В Крыму, – ответил Михаил.
– И сейчас туда едете снова?
– Так точно, любезный батюшка.
Конечно, Вершинин помнил, что дочь уже приезжала с этим молодцом в Москву полтора года назад и тогда представляла его как сослуживца мужа по Ширванскому полку, встреченного ею в Санкт-Петербурге совершенно случайно. Кем в действительности являлся князь Мещерский, пехотинцем или кирасиром, на какой дорожке он сошелся с вдовой подполковника и почему только сейчас они повенчались, – об этом Петр Алексеевич решил молодоженов не расспрашивать. Правды они ему все равно не скажут. Зато факт налицо: Анастасия снова в Москве проездом, снова – замужем, и кажется, снова весьма удачно, с титулом «княгиня» и обращением «ваше сиятельство», а законный супруг глаз влюбленных с нее не сводит.
Между горячим и десертом статский советник завел речь о делах семейных. Как будут дочь с зятем обустраиваться в необжитом Таврическом крае? Купят ли они землю там или только дом? Анастасия ответила, что императрица пожаловала им 500 десятин земли около Ак-Мечети, которая станет областным центром, но дом, судя по всему, придется строить самим.
Вершинин чуть не поперхнулся рейнским вином и поспешно поставил бокал на стол. Внимательно посмотрел он на своих родственников. До чего они странные люди! Даже царскими милостями хвастаться не желают, каждое слово надо вытягивать, точно клещами. Может быть, есть у них еще какая-нибудь сокровенная новость…
– Ну, дом-то построите – сказал Петр Алексеевич, промокая губы салфеткой. – А вот кому бегать там, громко топая маленькими ножками? То бишь наследникам… Чай, первый уже, как говорится, в проекте?..
Анастасия смутилась:
– Сие пока неизвестно, любезный батюшка.
– Жаль! – наставительно произнес Вершинин. – Годы твои идут. Да и мне хотелось бы увидеть внуков…
Разговор за ужином Михаилу абсолютно не понравился. С какой стати нудный старикан, пальцем о палец не ударивший ради блага старшей дочери, вдруг принялся при всех задавать ей бестактные вопросы? Чего он добивался? Чтобы его жена почувствовала себя виноватой? Или неполноценной? Ведь после венчания прошло только 20 дней, о каких наследниках речь? Ясное дело, статский советник подозревает их в добрачной связи. Тогда князь Мещерский завтра же объяснит Петру Алексеевичу всю глубину его заблуждений…
Еле успокоила Анастасия доблестного премьер-майора Новотроицкого кирасирского полка. Поскольку их беседа происходила в постели, то для этого ей пришлось спустить с плеч ночную сорочку. Мысли молодого офицера тотчас приняли другое направление. Целуя ей груди, Михаил начал сдвигать ночную сорочку ниже, гладить обнажившийся ее живот и бедра, бормотать нежные слова.
Страсти он предавался всецело, точно кидался в омут головой. Присутствовало что-то мальчишеское в его ласках, порой неожиданных и резких. Третий мужчина Анастасии не подлежал никакому сравнению ни с подполковником Аржановым, ни со светлейшим князем Потемкиным. Он был совершенно особенный. Суровые чувства, взращенные их долгим боевым товариществом, прошедшим проверку в самых жестоких переделках, словно бы оттеняли сексуальные отношения, придавая им некую пряную остроту при каждом их новом соитии в постели.
Такого курская дворянка не ожидала. Сейчас она не могла сказать, будто князь Мещерский полностью заслонил в ее сердце образ великолепного Григория Александровича, но какие-то изменения, бесспорно, происходили. Отдаваясь венчанному супругу, Анастасия приказывала себе не думать о прошлом, но лишь о настоящем и будущем…
Утром Михаил сказал жене, что им пора уезжать из Москвы в Аржановку, ибо тесть никаких добрых чувств у него не вызывает. Она, накручивая на палец его чудные каштановые волосы, огорчилась:
– А модные французские магазины на Кузнецком мосту? Я и половины из них еще не посетила…
– Хорошо, – согласился князь. – На французские магазины – два дня. Что вы собираетесь там покупать?
– Разве сразу скажешь… – Анастасия мечтательно возвела очи вверх. – Какие-нибудь красивые вещицы. Например, у меня до сих пор нет бального веера из черных страусовых перьев.
– Сумашедшие деньги! – покачал он головой.
– Милый, неужели мы их не заработали? – курская дворянка, обняв мужа, увлекла его за собой на высокие подушки из гусиного пуха.
Опять ночная сочка очутилась не на своем месте, и молодой офицер прикрыл ладонями прелестные холмики с темно-розовыми сосками, чтобы алебастровые херувимчики, размещенные у потолка в четырех углах комнаты, их не увидели.
– Боже, что ты делаешь со мной? – прошептал он ей на ухо, раздвигая коленями податливые ноги курской дворянки.
– А ты? – спросила она…
Магазин-ателье французской мастерицы Надин Дамьен располагался на углу Кузнецкого моста и улицы Петровка. Дела у портнихи шли неплохо. О том свидетельствовали две витрины с манекенами, одетыми в платья и шляпки, дверь из полированного дуба с литыми бронзовыми украшениями и довольно большой торговый зал, где стоял прилавок, стол и несколько стульев, висели зеркала в позолоченных багетовых рамах. Мадам Дамьен отлично помнила своих постоянных покупательниц, и Анастасию приветствовала, выйдя ей навстречу из-за прилавка.
Как ни старался Мещерский, но выдержать разговор двух женщин о тканях, кружевах, лентах, корсажах и шляпках более тридцати минут он не смог. Молодой офицер вышел на улицу, к карете, запряженной парой лошадей. Там он перекинулся парой слов с Досифеем, сидевшим на козлах, и решил от скуки зайти в табачный магазин напротив модной французской лавки.
– Ваше сиятельство! – услышал он голос за спиной. – Какими судьбами?..
Князь обернулся. К нему шел человек невысокого роста, с белыми, слегка вьющимися волосами до плеч, в черном длинном пальто с пелериной. Черную фетровую треуголку он снял заранее, и, почтительно поклонившись Мещерскому, остановился в двух шагах.
– Здорово, братец, – сказал ему Михаил. – Вот уж не думал свидеться с тобою в Москве. Каково поживаешь?
– Хорошо, ваше сиятельство, – ответил тот…
Сергей Гончаров, называвший себя белым магом и народным целителем, прибился к ним в феврале прошлого года. Случай произошел невероятный. На экспедицию секретной канцелярии Ее Величества в подмосковном лесу напали разбойники известного вора Ваньки Каина. Четыре лошади, запряженные цугом в барский экипаж, понесли, испугавшись выстрелов. В двух верстах от схватки остановил их Гончаров. Причем ничего особенного он не сделал. Просто вышел на средину дороги, вытянул вперед правую руку и повернул к ним раскрытую ладонь.
Аржанова взяла белого мага сначала в свою деревню, затем – в Крымское ханство. Там он поставил на ноги заболевшего хроническим бронхитом мурахаса – то есть члена ханского совета, или Дивана, – Али-Мехмет-мурзу, верного сторонника русских. В разгар татарского мятежа Гончаров согласился отправиться с конфиденциальным донесением Флоры, зашитым в его куртку, из Бахчи-сарая, которой контролировала разведывательно-диверсионная группа Аржановой, в Керчь к Веселитскому, полномочному министру и чрезвычайному посланнику Ее Величества при дворе хана Шахин-Гирея.
В шифровке-отчете о своих действиях Аржанова также рекомендовала начальству обратить внимание на мещанина Архангельской губернии и бывшего штурмана-мастера торгового флота Сергея Васильевича Гончарова как на человека надежного и наделенного некоторыми необычными способностями.
Что стало с белым магом потом, ни Анастасия, ни князь Мещерский не интересовались. Не принято сотрудникам секретной канцелярии задавать такие вопросы. Коль понадобится, то встанет перед ними Гончаров, подобно сказочному Сивке-Бурке, «как лист перед травой», и подаст особую записочку. Если не понадобится, то исчезнет из их памяти, точно никогда и не существовал на белом свете.
Но, похоже, нынче никакими серьезными обязательствами белый маг обременен не был, выглядел человеком весьма преуспевающим и явно желал продолжать разговор.
– Где Анастасия Петровна? – спросил он.
– В магазине, – Михаил показал на заведение мадам Дамьен.
– Счастлив буду ее увидеть.
– Ну, это не скоро.
– Отчего не подождать? – приятно улыбнулся князю мещанин Архангельской губернии. – Я сегодня не спешу…
К предсказателям будущего, гадалкам, колдунам, народным целителям, экстрасенсам и прочим псевдоспециалистам, подвизающимся в данной сфере, премьер-майор Новотроицкого кирасирского полка относился с недоверием. По его мнению, все они являлись шарлатанами и обманщиками, использующими ради собственной выгоды языческие предрассудки народа, психические расстройства у людей и неврастению, которая, к сожалению, распространяется все больше в среде благородного дворянства из-за полного его безделья и замкнутой жизни в отдаленных поместьях.
Однако Аржанова говорила ему, что, вероятно, потусторонний мир все-таки существует и каким-то непостижимым образом связан с нашей реальностью. Установить эти связи или повлиять на их развитие для простого смертного невозможно. Но среди тысяч и тысяч обычных обитателей Земли иногда – очень редко! – попадаются люди, действительно отмеченные Господом Богом. Они не знают великих тайн Вседержителя, но умеют чувствовать некоторые из них. Остальные – клоуны в цирке, лишь имитирующие прикосновение Божественной десницы к их нечестивым головам.
Князь Мещерский, глядя на Сергея Гончарова, задумался, какой бы вопрос ему задать, как продолжить беседу. Они рекомендовали белого мага секретной канцелярии Ее Величества. Но была ли принята их рекомендация? Прошел ли он тот строгий отбор, которому подвергаются кандидаты? Выдержал ли испытания, обязательные для всех?
К счастью, тут дверь магазина-ателье отворилась. Княгиня Мещерская, сопровождаемая улыбающейся мадам Дамьен и слугой, нагруженным коробками и свертками, вышла на улицу. Михаил поторопился открыть большой багажный ящик, расположенный за задней стенкой кареты. Гончаров, предоставленный самому себе, выждал, пока Анастасия распрощается с владелицей магазина, и затем решительно шагнул к ней.
– Позвольте приветствовать ваше высокоблагородие на московской земле! – он с низким поклоном снял треуголку и изящно отвел руку с головным убором в сторону.
– Здравствуйте, Сергей Васильевич! – курская дворянка зорко взглянула на колдуна. – Вижу, вы понемногу осваиваете придворные манеры.
– С волками жить, по-волчьи выть.
– Давно вы здесь?
– Совсем недавно.
Для Анастасии появление белого мага на Кузнецком мосту не стало случайностью. В подобные «случайные совпадения» она давно не верила, так как сама для пользы дела не раз устраивала их. Только кому все это понадобилось, она пока не понимала. Вроде бы уезжали они из Санкт-Петербурга при полном согласовании с начальником секретной канцелярии статским советником Турчаниновым. Единственный, с кем она не попрощалась, был Потемкин…
– Мы остановились в доме моего отца в Китай-городе, – сказала курская дворянка. – Но сейчас можно заехать в английскую кофейню на Варварке. Там очень уютно…
Эта кофейня служила местом свиданий для московских аристократических барышень и их томных вздыхателей. Оформленная в буколическом стиле, то есть с плетеными стульями и столами, с картинами, изображающими равнины и стада овец на них, с официантами, одетыми пастушками, она отличалась довольно высокими ценами. Но кофе в ней варили отменный и песочные рогалики с марципаном пекли хорошо.
Нисколько не смутился бывший штурман-мастер, когда важный и толстый гардеробщик в ливрее снял с него пальто. Под ним оказался щегольской бархатный черный кафтан и камзол с серебряными пуговицами. Нет, совсем не бедным Божьим странником с котомкой за плечами, некогда встреченным Аржановой в подмосковном лесу, предстал перед ней белый маг, но человеком, вхожим в их круг, и, может быть, даже дворянином.
Видя удивление старых своих знакомых, Гончаров заказал для всех кофе, рогалики и три рюмки ликера «Куантро». Он принялся рассказывать свою историю, впрочем, не сильно вдаваясь в подробности. Полномочный министр и чрезвычайный посланник Веселитский, а на самом деле – замечательный русский разведчик, работавший на Востоке, побеседовав с Гончаровым, отправил его с депешами и шифрованными донесениями в Санкт-Петербург, к Турчанинову. И надо же было такому приключиться, что в день их встречи начальник секретной канцелярии царицы мучился болями в висках и затылке. Колдун избавил его от них. Дальше все пошло по накатанной колее. Пациентами белого мага сделались придворные, генералы, статские чиновники высокого ранга и, конечно, их жены. А совсем недавно Гончаров побывал у светлейшего князя Потемкина, ибо жестокая хандра, вечная спутница осени, напала на вице-президента Военной коллегии…
Тут Мещерский сказал, что он, пожалуй бы, добавил к ликеру порцию шотландского виски, встал и пошел к буфетной стойке. Быстрым и точным движением Гончаров передал Анастасии маленький продолговатый конвертик из плотной бумаги. Курская дворянка тотчас засунула его за корсаж своего платья, потому что премьер-майор Новотроицкого кирасирского полка уже возвращался, кстати говоря, крайне недовольным. Как выяснилось, в английской кофейне не подавали ни виски, ни бренди, ни рома.
Белый маг засобирался. Он и так отнял слишком много времени у князя и княгини Мещерских. Ему известно, что они едут в Крым. Далекое и трудное путешествие!..
– Не совсем точные у вас сведения, Сергей Васильевич, – заметила Анастасия. – Я получила двухмесячный отпуск и намерена провести его в Курской губернии, в собственном имении в деревне Аржановка.
– Да-да, – кивнул белый маг. – Я помню. Деревня на 74 двора… Но не возьмете ли меня в попутчики? В губернском городе проживает госпожа Тугина, вдова генерал-майора, коей рекомендовали меня, как целителя разных недугов, петербургские ее родственники…
В спальне с помощью Глафиры Анастасия сняла городское платье, но перед этим положила на столик у зеркала конверт, полученный от Сергея Гончарова. Почерк в записке был ей хорошо знаком:
«ГОСПОДЬ НАШ ИИСУС ХРИСТОС ВЛАДЕЕТ И ДУШАМИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ И ТЕЛАМИ. НО НЕ ПОКОРЯЙТЕСЬ СЛУГАМ ЕГО СЛИШКОМ БЫСТРО. ВСЕГДА ВАШ РАБ ГРИГОРИЙ».
Кроме записки из конверта выпал подарок – плоский тончайший образок величиной с ноготь и на золотой цепочке. Лик св. Николая-Угодника, писанный на эмали, с оборотной же стороны на черни вырезаны старославянские буквы – молитва «Отче наш». В прежние времена светлейший князь Потемкин дарил ей украшения с бриллиантами, изумрудами, рубинами. Но теперь, видно, пришло время вспомнить о Боге. Что ж, в шкатулке из сандалового дерева найдется место и для сего особенного сувенира.
Михаил не хотел брать в попутчики белого мага. Статус его был неясен, никаких указаний от начальства на этот счет не поступало. Но Анастасия настояла на своем. Гончаров поехал с ними и, действительно, добравшись до Курса, покинул их экипаж, пожелав старым знакомым хорошего отпуска и удачной службы на новом месте.
Им повезло.
Они добрались до Аржановки в самом начале осенней распутицы. Частые дожди, серое небо с низкими тучами, грунтовые дороги, раскисшие от небесной влаги – все довольно скоро осталось за порогом помещичьего дома. Это не роскошное, но добротное строение Анастасия капитально отремонтировала пять лет назад. Дом стоял на высоком каменном фундаменте, стены имел бревенчатые, высоту в полтора этажа, восемь комнат, мезонин и веранду, обращенную к саду.
Входя в просторные сени, Анастасия перекрестилась и пробормотала: «Царство вам небесное, дорогой мой первый супруг Андрей Александрович! Пухом вам земля! До конца дней благодарить вас буду…» Трогательные воспоминания о начале семейной жизни с подполковником Ширванского пехотного полка шевельнулись в ее душе, однако надолго не задержались. Князь Мещерский желал, чтоб курская дворянка быстрее определила для него помещения, и Аржанова повела молодого офицера к кабинету покойного мужа, затем показала его комнату с библиотекой и коллекцией холодного оружия.
Здесь, между комодом и диваном, камердинер князя Аверьян опустил на пол два огромных кожаных саквояжа, вытер платком пот на лице и с облегчением произнес:
– Слава тебе, Господи, приехали!..
Деревенскую жизнь Анастасия решила начать традиционно – с посещения парной. Баню для господ истопили тотчас. Огромное количество березовых веников из веток берез, что росли в роще за рекой, заготовили в Аржановке еще летом. Следующим пунктом в ее программе значился сельский храм, построенный из дерева во имя апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Вместе с мужем она пришла туда к заутрене, отстояла службу, затем поговорила с настоятелем церкви отцом Евлампием. Он пожаловался барыне на ветхость церковной кровли. Курская дворянка спросила священника о требуемой на ремонт сумме и обещала выдать ее незамедлительно.
Далее следовало сделать визиты ближайшим соседям. В семи верстах на восток в селе Парамоново жили, естественно, помещики Парамоновы, владеющие сотней крепостных. В пяти верстах на север – в большом селе Васильево – Васильевы, самые богатые в Льговском уезде Курской губернии. У них имелось пятьсот крепостных. Старший сын Васильевых даже служил в Санкт-Петербурге, в лейб-гвардии Семеновском полку.
Среди обычных барских деревенских забав в те времена на первом месте стояла псовая охота. Подполковник Аржанов держал борзых и ездил с ними в поле. Травили – смотря по сезону – то волков, то зайцев. После гибели хозяина псарня пришла в упадок. Анастасия особой страсти к собакам не питала, на охоту выезжала редко, а потом и вовсе покинула поместье почти на два года.
Теперь Михаил осмотрел это хозяйство, нашел его состояние неудовлетворительным и решил провести реформы. Двух кобелей и трех сук за их старостью и негодностью раздали по крестьянским дворам. Отправившись в Курск, молодой офицер приобрел там несколько новых породистых собак по своему вкусу и усмотрению. Целый вечер он посвятил рассказу о них, вводя супругу в курс дела, и закончил неожиданно:
– Поехали на охоту, ненаглядная моя!
Утренняя декабрьская изморозь украшала кусты орешника возле барского дома, превратив сплетение веток в сказочные белые терема. День обещал быть прекрасным: ни одного облачка на небе, легкий морозец, посушивший землю, снежок, чуть припорошивший поля. Почти все участники охоты были в сборе. Собаки на сворках – длинных ремнях, пристегнутых к ошейникам – топтались возле псарей. Егеря Антон и Иван пробовали извлекать звуки из гнутых медных рожков. Князь Мещерский вместе с соседом по имению Васильевым-младшим стояли на крыльце, покуривая трубочки.
Они ждали Анастасию. Курская дворянка вышла, одетая по-мужски: кожаная куртка мехом вовнутрь, узкие суконные штаны, заправленные в длинные сапоги, ягдташ на поясе и короткий штуцер за плечами. Сосед удивился, что княгиня поедет не на женском седле. Анастасия отшутилась, назвав езду на лошади боком утонченным издевательством, придуманным мужчинами специально для женщин.
Увидев серого арабского жеребца Алмаза, боевого товарища Аржановой при командировках в Крымское ханство, Васильев-младший согласился: такой скакун – не по женской руке. Алмаз злобно косил на чужака лиловым глазом, всхрапывал и от нетерпения переступал с ноги на ногу. Собаки, егеря с рожками, хозяйка с ружьем – все говорило ему о скором выходе на волю. Вот где начнется добрая скачка на полуотпущенном поводе! Лети во весь опор, а госпожа еще и похвалит, похлопает по шее, говоря: «О-ле! О-ле! Алмаз – хороший!..»
Пару волков они подняли в дальнем поле. Псари спустили борзых со сворок, егеря заиграли в рожки, охотники пришпорили своих коней. Однако дальнее поле пересекали мелкие овраги, заросшие колючим и густым кустарником, за оврагами черной зубчатой стеной вставал непроходимый лес.
Преодоление кустарников требовало особых усилий. Чтобы поднять лошадь на прыжок, надо, во-первых, точно рассчитать расстояние до препятствия, во-вторых, крепким одновременным нажатием обоих шенкелей выслать лошадь вперед, дать ей сигнал, в-третьих, потом привстать на стременах и поводом поддержать животное, быстро склонившись к его шее. На четвертом таком прыжке Аржанову вдруг пронзила острая боль. Она исходила откуда-то из глубины живота. Ей еще хватило сил резко взять повод на себя и скомандовать Алмазу: «Оп-па!»
Верный конь, точно почувствовав неладное, остановился как вкопанный. Аржанова тяжело свалилась с седла на землю, холодную, запорошенную снегом. Арабский жеребец, опустив голову, губами коснулся ее побелевших щек. Она уцепилась пальцами за нащечный ремень его оголовья:
– Плохо мне, Алмаз. Плохо!
Никуда не ушел от Анастасии Алмаз. Стоял над ней, тревожно ржал и толкал ее головой в плечо: мол, вставай, поскачем дальше. Но пока Аржанова не могла это сделать. Боль не проходила. Прислушавшись к ней, она словно бы ощутила внутри, за узлом из кишок инородное тело: то ли червячок, то ли некое продолговатое существо, но живое, требующее к себе заботы.
Хватаясь за стремя, за подпруги, за седло, курская дворянка все-таки поднялась на ноги. Прижав ладони к животу, она согрела и успокоила того, кто жил теперь там. Садиться на лошадь ей не хотелось. Так, спотыкаясь о комья земли, они брели вместе с Алмазом по полю и слушали яростный собачий лай вдали, пение рожков, редкие выстрелы.
Охота удалась на славу.
Волка и волчицу они загнали и убили в сосновой роще, за огромным поломанным деревом. Взбудораженный успехом, Михаил поскакал назад. Он подумал, будто жена, не справившись с управлением лошадью – что, однако, на нее совсем не похоже – осталась в поле за лесом. Действительно, молодой офицер нашел ее там. Анастасия сказала ему, что упала вместе с Алмазом при прыжке через кустарник и потому чувствует себя неважно. На медленной рыси они вернулись в усадьбу.
Удачная охота предполагает пир охотников и дележ добычи. На застолье курская дворянка пробыла полчаса и, сославшись на недомогание, удалилась. Князь Мещерский вместе с Васильевым-младшим веселились от души, ели и пили за троих, вызывали к себе то псарей с борзыми, то егерей с рожками. Прислуживал господам Досифей. Глафира же, встревоженная видом хозяйки, пошла за ней в спальню.
Не зажигая свеч. Аржанова лежала на кровати, мрачно уставившись в окно, за которым сгущались сумерки.
– Что с вами, матушка-барыня? – спросила горничная.
– Я заболела.
– Вот еще напасть, – пробормотала служанка, вглядываясь в бледное лицо госпожи. – Что болит-то у вас?
– Сейчас – ничего. Но в поле…
Анастасия рассказала Глафире о происшествии. Та сочувственно кивала головой, расспрашивала о подробностях. Флора даже позволила горничной, владеющей навыками знахарки, осмотреть свой живот. Пальцами Глафира нажимала на него в разных местах и спрашивала: «Больно?» Анастасия отрицательно качала головой.
– А, по-моему, у вас задержка идет третью неделю, – вдруг вспомнила горничная.
– Задержки бывали и раньше.
– Раньше – одно, теперь – другое, – служанка положила ладонь на плоский, твердый от накачанных мышц живот госпожи ниже пупка и по-особому сосредоточилась, будто прислушивалась к чему-то неведомому.
– Не хватит ли тебе, Глафира, тут колдовать? – нетерпеливо спросила ее Аржанова.
– Так ведь вы беременны, ваше высокоблагородие.
– Что-о?!
Анастасия резво вскочила на ноги, схватила горничную за плечи и изо всех сил встряхнула. Та, не отводя своих пронзительных темно-голубых глаз, смотрела барыне прямо в зрачки и улыбалась. Курская дворянка не сразу отпустила служанку. Затем, сев на край постели, провела рукой по лбу, вдруг покрывшемуся испариной, и растерянно сказала:
– Ну вот оно… и случилось.
– Мастер точного удара ваш князь Мещерский, – усмехнулась Глафира.
– Это верно, – Анастасия вздохнула. – У бедного подполковника, царство ему небесное, не получалось, хотя очень старался. Григорий Александрович порой увлекался, забывал о предохранении, и тоже – ни-че-го. А этот красавчик…
– Позвать его? – спросила горничная.
– Небойсь, пьян в стельку и сидит за столом с Васильевым…
– Зато уж он и охотник, – задумчиво произнесла Глафира, и в тоне ее прозвучало неподдельное уважение.
Так как премьер-майор Новотроицкого кирасирского полка и впрямь выпил в тот вечер немало и лег спать себя в кабинете, дабы супругу не беспокоить, то Анастасия сообщила ему важную новость на следующий день за обедом. Поведение молодого офицера оказалось совершенно непредсказуемым.
Сначала он упал перед ней на колени и поцеловал руку, пылко благодаря за бесценный дар. Потом бросился в свою комнату, схватил заряженный пистолет и выбежал на заднее крыльцо, где с криком «Ура!» выстрелил в воздух, переполошив весь птичий двор. После этого князь кинулся на конюшню, сел на неоседланного жеребца голштинской породы по кличке Бурш и поскакал к деревенскому храму. Там служба уже закончилась, и отец Евлампий собирался запирать двери на замок. Михаил не дал ему этого сделать. Стремительно он вошел в церковь, приблизился к иконе Богородицы и громко прочитал молитву о благополучном разрешении от беремени его супруги.
Священник пришел в изумление. Два дня назад он встречал барыню, и ничего, свидетельствующего о приближении такого знаменательного события, не заметил. Мещерский сказал святому отцу, что это – страшная тайна. Затем купил у него три самые дорогие свечи и зажег их под образом Пресвятой Девы. Пока все свечи не догорят, закрывать храм нельзя в целях пожарной безопасности. Таким образом, около получаса майор Новотроицкого кирасирского полка и отец Евлампий провели вместе, рассуждая на библейские темы, связанные в основном с появлением на свет потомства и дальнейшим его воспитанием.
Священник, будучи многодетным родителем, охотно поделился с князем кое-какими собственными наблюдениями. Так что этот разговор пошел Мещерскому на пользу, успокоил и привел в порядок его чувства. Однако с тайной пришлось распрощаться. Через день в Аржановке уже все судачили о скором пополнении в барском семействе. Отношение народа к данному факту было сугубо положительное. Курскую дворянку, оставшуюся бездетной при первом муже, крестьяне всегда жалели. Новый же молодой хозяин сразу приобрел в их глазах авторитет.
Только сама Анастасия Петровна рассердилась на мужа. Прежде чем ставить свечи Пресвятой Деве, она хотела бы съездить в Курск на прием к гинекологу и досконально все узнать у специалиста. Гадания Глафиры определяющего значения для нее не имели. Да и вообще, чем больше она размышляла над этой ситуацией, тем сильнее тревожилась. Что ей теперь делать? Писать ли рапорт о случившемся начальству в Санкт-Петербург или нечего ему не сообщать вовсе? Оставаться в Аржановке до рождения ребенка или, наоборот, пока срок беременности невелик, быстро добираться к новому месту службы?..
На самом деле Флора, не боявшаяся ни сабель, ни пуль, ни скачки на бешеном Алмазе, ни длинных дорог, ни вражеских засад, попросту струсила. Почудилось ей, будто нечто неотвратимое, как смерть, теперь заглядывает ей в глаза. Ты, награжденная за подвиги великой царицей, больше не задавайся. Перед Матерью-Природой все равны, и пришел твой черед исполнить извечный долг женщины – выносить в чреве и произвести на свет дитя, лучше всего – здоровое и жизнеспособное.
О, Господи! Кто даст гарантию, что роды, в особенности первые, пройдут благополучно? А никто не даст. Молись о снисхождении, уповай на милость Всевышнего, искупай грехи. От такого совета Анастасии хотелось схватить свой любимый дорожный пистолет «Тузик», изготовленный итальянской фирмой «Маззагатти», и всадить круглую свинцовую пулю из него в…
Неужели в князя Мещерского?
Нет, конечно. Она по собственной воле сделала брак с ним не фиктивным, а реальным. Она находила удовольствие в его ласках. Она безо всякого на то принуждения отдавалась ему в постели. Вероятно, это была любовь. Как все женщины на свете, Анастасия расплатится за нее. Будет боль, страдания, в худшем случае – смерть при неудачных родах. Но разве ей впервой рисковать жизнью?
Между тем прав ее отец, человек весьма практичный. Ребенок нужен. Что скрывать, Аржанова уже подумывала о нем как о наследнике своих достижений. Ведь она добилась многого. Бедной родственницей семнадцати лет от роду генеральша Шестакова выдала ее замуж с приданным в 500 рублей, тремя крепостными и четырьмя сундуками с постельным и столовым бельем. А ныне у нее две деревни и хутор в Курской губернии, тысяча десятин земли в Крыму и круглый счет в Дворянском банке. Кому он достанется?..
Михаил, который после выстрела на птичьем дворе и беседы со священником в деревенском храме старался не попадаться супруге на глаза, получил прощение и допуск в спальню. Немного поостыв, Анастасия обсудила с ним новые планы – поездку в Курск к доктору Карлу Вернеру, известному специалисту по женским болезням.
Пока собрались в губернский город, прошло несколько дней. Курская дворянка чувствовала себя хорошо. Только соленые огурцы, прежде ею нелюбимые, сделались постоянным блюдом на столе. Глафира ходила вокруг барыни с загадочным видом. Недоверие к ее предсказаниям обижало горничную, она ворчала:
– И откудова такое повелось на Руси, что немцам у нас завсегда вера, а своим людям веры нет. Ну и езжайте к инородцу. Он вам то же самое скажет, еще денежки хорошие с вас возьмет…
Слава Карла Вернера была велика.
Он жил в собственном доме на центральной улице Курска, где держал отлично оборудованный кабинет. Моложавый, статный, одетый с иголочки, с безукоризненными манерами, доктор пользовался любовью женщин и уважением их мужей. Среди его пациенток числилась жена губернатора, жена и старшая сестра предводителя дворянства, жена командира местного гарнизона и еще около трех десятков знатных дам, проживающих в городе и его окрестностях.
Не пришлось долго ждать приема и княжне Мещерской, когда она передала слуге свою визитную карточку с гербом под княжеской короной и на фоне горностаевой мантии. Поклоном встретил Анастасию Карл Вернер и заговорил с ней почтительно, вежливо, деликатно. Она же сухо объяснила ему причину своего посещения.
В кабинете гинеколога при абсолютной белизне салфеток, полотенец, простыней, при блеске металлических его инструментов курская дворянка вновь почувствовала себя совершенно беззащитной, словно бы брошенной на дно глубокого колодца. Чем больше улыбался ей Вернер, с тихим постукиванием перебирая свои зажимы, пинцеты, щипцы, особые зеркальца, тем сильнее она смущалась и боялась его действий. Он, опытный врачеватель, конечно, чувствовал это. «Пожалуйста, ваше сиятельство, расслабьте мышцы, – уговаривал доктор пациентку, – иначе я ничего не увижу…»
Впрочем, его диагноз от диагноза Глафиры не отличался. Единственное важное дополнение состояло в том, что Вернер определил срок беременности. По его мнению, он не превышал пяти-шести недель. Далее доктор стал давать советы о сохранении плода, о питании, о режиме дня, о прогулках на свежем воздухе. Анастасия внимательно его выслушала, заплатила гинекологу немалый гонорар и пообещала вызвать на роды, которые, как Вернер говорил, при его помощи обязательно пройдут быстро и удачно.
Князь Мещерский ожидал супругу в приемном покое. По ее суровому виду он понял, что беременность существует, специалист это подтвердил. Не сказав друг другу ни слова, они вышли на улицу, к зимней кибитке на полозьях, запряженной тройкой невысоких, но ходких вятских лошадок. Досифей, сидевший на козлах, взмахнул кнутом: «Эй, залетные!»
Анастасия безучастно смотрела в окно. Великолепные магазины, расположенные на центральной улице Курска, сияли своими витринами и вывесками. Михаил, зная необоримую страсть Флоры к посещению торговых заведений с галантереей, бижутерией и ювелирными украшениями, думал о скорой остановке. Он предусмотрительно захватил с собой из Аржановки побольше денег, чтоб сделать жене какой-нибудь новый подарок. Но курская дворянка молчала.
Так они добрались до окраины. За окнами кибитки появились желто-белые стены с колоннами. Это был храм Благовещения Пресвятой Богородицы.
– Остановитесь, – сказала Аржанова.
– Зачем, ненаглядная моя?
– Зайдем, помолимся и поставим свечи Божьей Матери за счастливое разрешение от бремени.
– Теперь можно?
– Думаю, не только можно, но и нужно, милый…
Не прельщали Анастасию пышные златоглавые царские соборы, вроде того, который стоял в Москве на Васильевском спуске. Она считала, что скромная жизнь плотника Иосифа, его жены Марии и ребенка, рожденного при непорочном зачатии, не предполагает возведения на нашей грешной земле столь грандиозных сооружений. Иисус Христос, Сын Божий, обращался лишь к душе человеческой. Все остальное – усилия церкви, организации строго иерархической, желающей подчинять себе людей.
Потому Аржанова всегда посещала отдаленные, простые храмы, построенные сотни лет назад нашими предками в местах, как говорится, намоленных. Курская церковь Благовещения относилась к подобному типу. Пристойно, но без излишеств возведенное здание, роскошные росписи внутри, главная икона – прекрасная копия со знаменитого «Благовещения Устюжского», датируемого XIII веком. Купив свечи и опустив в ящик для пожертвований два золотых червонца, они прошли внутрь храма.
Служба уже завершалась.
«Богородице Дево, радуйся, – возгласил священник. – Благодатная Марие, Господь с Тобою. Благославенна Ты в женах, благословен Плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…»
Прихожане при этих словах опустились на колени, перекрестились и отвесили земной поклон, коснувшись лбами пола. Князь и княгиня Мещерские поступили так же. Они не стали проталкиваться в первые ряды собравшихся перед главной иконой и оттого, кроме образов ангела и Богородицы, изображенных на ней, видели лишь спины и низко склоненные непокрытые головы мужчин и закутанные в платки головы женщин, усердно молившихся.
Вдруг один из падающих ниц перед иконой и певших вместе со всеми «Господи, помилуй мя», обернулся. Белые, слегка вьющиеся волосы его, точно пена морская, рассыпались по плечам. Не узнать белого мага было невозможно. Гончаров тоже увидел Анастасию и Михаила и сделал им знак.
Они встретились у главного входа в храм Благовещения. Бывший штурман-мастер показался курской дворянке каким-то растерянным, даже печальным. Он сказал, что вчера посланец потустороннего мира – неясная фигура в его гадательном зеркале – отдал ему приказ: бросить колдовство и покаяться в нем, придя в ближайшую церковь. Кроме того, два его заговоренных, ритуальных кинжала, вдруг выпав из стеклянных ножен, порезали Гончарову правую руку. Он решил закопать их в землю и место это завалить камнями, выложив их в форме креста.
Религиозность и богобоязненность белого мага и раньше удивляли Анастасию. В этом заключалось какое-то противоречие.
Она знала, что церковь давно осудила всяких колдунов, гадалок, ясновидящих, целителей, знатоков спиритизма и оккультных наук. В 61-м пункте правил, принятых на VI Вселенском Соборе, проходившем в 680–681 годах в Константинополе, клирики определили их как самозванцев, «закосневающих в пагубных и языческих вымыслах», и предложили подвергать наказанию: епитимии в течение шести лет. При неисправимом же упорстве в заблуждениях требовали и вовсе изгонять их из лона Матери нашей Святой Церкви. Ведь действительное знание о будущем не полезно для прихожан. Оно есть только мудрый ПРОМЫСЕЛ БОЖИЙ. Бог сокрыл его от людей, и тот, кто дерзновенно пытается приподнять завесу будущего, тем самым идет против Бога.
Может быть, во времена VI Вселенского Собора Сергея Гончарова и сожгли бы на костре, но в просвещенном XVIII столетии он свободно путешествовал по территории Российской империи и, применяя свои способности, добивался расположения весьма влиятельных персон. Правда, секретная канцелярия Ее Величества не приняла его на постоянную, штатную службу. Колдун, чье поведение непредсказуемо и неуправляемо, ей не нужен. Если только для какого-нибудь отдельного, экзотического поручения…
– Разве вы, Сергей Васильевич, сможете отказаться от своего дара? – спросила Аржанова.
– Не знаю, – он пожал плечами. – Но попробую. Уеду в дальние края, начну жизнь сначала.
– Как-то мало верится в такое, – заметила курская дворянка, сомневаясь.
– Нет, правда. Недавно с помощью моих новых знакомых в Санкт-Петербурге я приобрел участок земли. В Таврической области она пока недорогая.
Анастасия и Михаил переглянулись:
– А где именно?
– У самого синего моря, – ответил белый маг. – На западе Крымского ханства есть селение, называемое татарами Ак-Мечеть[3]. Говорят, кроме этой белой мечети, имеется там около сотни домов. Тихое, спокойное место. Мне другого и не надо.
– Вы хотите поселиться на полуострове?
– Да. С благодарностью вспоминаю ту поездку вместе с вами. Она открыла мне новые края. Как бывший моряк, я полюбил черноморские берега. Надеюсь, они станут для меня второй родиной…
Двор церкви опустел. Лишь зимняя кибитка, запряженная тройкой лошадей, оставалась у ворот. Досифей, устав сидеть на одном месте, уже дважды обходил вокруг нее. Он поправлял упряжь и оглядывался на господ, еще беседующих с колдуном. Наконец, они пошли к своему экипажу. Гончаров шагал за ними.
Все решила его последняя фраза. Пристально посмотрев на Анастасию, белый маг улыбнулся и сказал:
– Не беспокойтесь, выше высокоблагородие. Сроку осталось семь с половиной месяцев, но ничего худого с вами не произойдет. Первой родится девочка, настоящая ваша наследница по нраву, по уму, по характеру. Даю свою поруку в мире этом, подлунном, и в мире том, потустороннем…
Курская дворянка слегка покраснела, закусила губу, перевела взгляд куда-то поверх его головы и затем распорядилась:
– Садитесь в кибитку. Вы поедете с нами в Крым…
Но сначала они отправились в трактир, где снимал номер Гончаров, за его вещами. Пристегнув этот сундук к полке за задней стенкой кибитки, а белого мага усадив на козлы рядом с Досифеем, князь и княгиня Мещерские двинулись в Аржановку. Туда они прибыли далеко за полночь. Ужинать не стали. Колдуна поселили наверху, в мезонине. Сами улеглись в спальне, заснули не сразу.
– Ты действительно веришь его словам? – спросил Михаил, нежно поглаживая супругу по животу, пока совершенно ровному.
– Почему-то мне кажется, что он сказал правду.
– О наследнице?
– Да. Она будет такой.
Молодой офицер склонился над Анастасией. Рука его переместилась выше, к ее груди, и от этого прикосновения Флора застонала. Огонь желания возник внезапно и сделался нестерпимым. Мещерский тоже испытывал его. Перед соитием, страстно целуя ей шею и плечи, он пробормотал:
– Вот уж мы намаемся с этой бедовой девчонкой…
Появлению в Аржановке Сергея Гончарова горничная не обрадовалась. Глафира всегда относилась к колдуну крайне неприязненно, воспринимая белого мага как своего конкурента, хотя он старался никому не мешать, вести себя тихо, незаметно, осторожно.
Однако на сей раз войны она ему не объявила, так как занималась устройством свадьбы сына Николая.
Барыня поначалу не хотела давать разрешения на этот брак, у нее имелись собственные планы насчет лучшего стрелка разведывательно-диверсионной команды. Она намеревалась взять его с собой в Крым и там зачислить в отряд внутренней стражи, который должен был сформировать князь Мещерский. Люди, привязанные всем сердцем к ружью с кремнево-ударным батарейным замком и стволом с восемью нарезами внутри, называющие сей механизм «мой дружок», встречаются совсем не часто. Исходя из опыта прошлых лет, Анастасия полагала, будто нужда в метком стрелке на территории недавно присоединенной Таврической области возникнет непременно.
Узнав о планах госпожи, Николай необычайно воодушевился, родной матери стал дерзко перечить и отказался даже повидать предназначенную ему в жены девицу Арину пятнадцати лет от роду, племянницу деревенского старосты Дормидонта.
Между тем семья старосты, ранее извещенная Глафирой о предполагаемом брачном союзе, сочла его очень выгодным для себя. Теперь Дормидонт требовал от горничной продолжения дела, уже взбудоражившего всю деревню. Он упирал на то, что в противном случае девушку сочтут «порченой» и замуж семья ее больше выдать не сможет.
Разбираться в этих хитросплетениях пришлось Аржановой. Служанка все-таки уговорила ее, назвав Арину наиболее подходящей кандидатурой на должность няньки для будущей наследницы. Анастасия вызвала племянницу старосты на беседу. Девушка оказалась довольно хороша собой, впечатления полной дуры не производила и – подумать только! – умела читать, что было невероятной редкостью для крестьянских детей в те времена.
Наугад открыв «Евангелие», курская дворянка подала книгу Арине. Та с запинками, кое-как прочитала два абзаца и затем пересказала их содержание барыне. Однако вовсе не знание крепостной девушкой букв русского алфавита являлось главным для Анастасии. Она рассматривала Арину, слушала ее и решала для себя, какая она: добрая или злая, вздорная или спокойная, скрытная или с душой нараспашку.
Многое предвидеть вообще невозможно, ибо человек живет и всю жизнь меняется. Лишь интуиция подсказывала Флоре, что Арина может быть принята в их семью. Ведь Глафиру, Досифея и Николая она рассматривала именно как членов семьи, но – младших, с уменьшенными правами. Анастасия почувствовала в деревенской простушке существо из круга, чем-то ей близкого. С такими курская дворянка умела ладить, подчинять своей воле, воспитывать в них преданность, покорность, здравомыслие.
Николай, после этой встречи вызванный к госпоже, когда узнал это решение, то упал к ее ногам и заплакал: «Не хочу жениться!» Сурово пригрозила ему Аржанова:
– Молчи, неразумный! Можешь переспать с ней хоть сегодня. А венчание и свадьба будут через десять дней, на Святки, сразу после Рождества. Остальное – не твоя забота…
Аржановцы жили совсем неплохо.
Во-первых, жирные курские черноземы давали, как правило, стабильные урожая ржи и пшеницы. Во-вторых, Анастасия вела хозяйство рачительно, три шкуры со своих крепостных душ не драла. Наоборот, она сама зарабатывала на царской службе и деньги не транжирила, а вкладывала в развитие поместья. То построит теплицы, то купит породистых овец-мериносов, то отремонтирует зернохранилища и проложит дорогу к ним.
Она отлично понимала, что рост ее благосостояния напрямую зависит от труда крестьян. Вступив в права наследования, она сразу перевела двадцать шесть семей, наиболее зажиточных и работящих, на оброк – фиксированный денежный налог – и тем значительно облегчила им существование. Другие по-прежнему отбывали барщину, то есть трудились на госпожу на ее ферме, в теплицах, полях и огородах, но – только два дня в неделю.
Еще она завела обычай крестить детей у бедных своих поселян и каждому крестнику дарила «на зубок» пять рублей – сумму, достаточную для приобретения коровы. Так что не было в Аржановке ни безлошадных, ни бескоровных семей. Домашней птицы на крестьянских подворьях держали по двадцать-тридцать голов. В пруду, вырытом за барским садом, водилась рыба – караси. Осенью курская дворянка разрешала деревенским любителям рыбной ловли их ловить.
Потому аржановцы любили праздники.
Особенно – Рождество и Святки. Как-никак, макушка года. Уже все работники в деревне отдохнули от тяжких трудов на уборке урожая. Уже в дубовых кадушках набрали должный вкус огурцы и капуста, засоленные в сентябре – октябре. Уже подросли поросята, телята, ягнята, рожденные осенью. Уже забродила брага из нового зерна, пока укупоренная в стеклянные бутыли. Да и Аржановка с ее черными бревенчатыми домами, укрывшись обильным декабрьским снегом, стала похожа на волшебное Берендеево царство.
Очень кстати тут пришлась свадьба.
Николка-стрелок, сын горничной, барский любимчик, коего всегда видели с ружьем за плечами и патронной сумой на боку, берет в жены первую деревенскую красавицу Аришу, племянницу старосты. Говорят, барыня сама выбирала невесту. Мало ли хороших девушек на выданье ныне в деревне, но эта каким-то непонятным образом очаровала госпожу. Тиха, скромна, абсолютно ни в чем – ни в хорошем, ни в плохом – не замечена.
Народу на венчание в храм Апостола Иоанна Богослова собралось видимо-невидимо. А там было на что посмотреть. Николай в господском бежевом кафтане и камзоле, однако с волосами, по-крестьянски стриженными в кружок. Арина, одетая в городское платье, с распущенными косами под длинной фатой и в диадеме из желтого жемчуга, что есть, как болтали бабы в церкви, барский подарок немалой цены. Присутствовали также князь и княгиня Мещерские. Молча таращились на них обитатели Аржановки. Никогда не видали поселяне ни таких роскошных придворных платьев из тафты, ни таких разнообразных украшений из бриллиантов. Князь прекрасно выглядел в своем парадном кирасирском мундире с золотым аксельбантом на правом плече и с царским орденом на груди.
Чинно, важно, торжественно провел церемонию отец Евлампий. Двери храма распахнулись, и народ, предвкушая угощение, повалил из него на улицу. Строгие лики святых, кресты, горящие свечи, таинство венчального обряда – все это осталось где-то в глубине церкви. В лица людей глянуло солнце, поднявшееся в зенит. Лучи его превратили снежные пустыни, расстилающиеся вокруг Аржановки, в искрящееся серебром пространство, но отнюдь не безжизненное.
Русский народ давно наполнил его своей неукротимой энергией. Праздник начался с веселого бега троек с развевающимися свадебными лентами, с ярких красок толпы, скачущей в танце на снегу, с богатого застолья, где вино – рекой, закуски – горой.
Анастасия и Михаил, выпив за здоровье молодых, удалились к себе в усадьбу. Добрые же аржановцы, верные дедовским обычаям, в первый день упились до беспамятства в доме невесты, во второй день – в доме жениха, в третий и четвертый день – в домах родственников с той и с другой стороны.
На пятый день, будучи в состоянии глубокого похмелья, неженатые парни затеяли драку. Один конец улицы с дрекольем в руках пошел на другой. Общая свалка продолжалась примерно полчаса. В результате ее появилось в деревне несколько разбитых полупьяных рож, остальные отделались ушибами, ссадинами, синяками, царапинами. «Хорошая, правильная свадьба была, и она, слава Богу, закончилась», – на шестой день сообщил барыне староста Дормидонт, придя с утренним докладом.
Глава третья Князь и княгиня Мещерские
Четыре лошади, запряженные в экипаж цугом, бежали довольно быстро.
За экипажем следовала на рыси охрана – шесть всадников в одинаковых полотняных кителях и брюках, в черных треуголках, с карабинами у правого бока, подвешенными на крюки широких панталеров – кожаных перевязей через левое плечо. Людей из Новотроицкого кирасирского полка – сержанта Чернозуба, унтер-офицера Ермилова и четырех рядовых – снова выпросил у Потемкина для командировки в Крым князь Мещерский. Он доверял кирасирам безгранично. Они уже бывали на полуострове, знали здешние климатические условия и жизнь населения.
Стояло обычное крымское лето.
В июле, а сейчас был именно конец июля, жара делалась совершенно нестерпимой. Дорога, ровная и прямая, пролегала по степи, уже выгоревшей от зноя. Иногда, вытирая пот платком, Михаил посматривал по сторонам. Справа желто-рыжая равнина, не имевшая ни деревца, ни кустика, уходила за горизонт. Слева поблескивала гладкая, как зеркало, поверхность Сакского озера, где местные жители добывали соль, выгораживая и осушая отдельные его участки.
Большая часть пути уже осталась за спиной, и кирасиры рассчитывали добраться до цели своего путешествия через три-четыре часа. Мещерский ехал из губернского города Ак-Мечеть, переименованного по указу императрицы в Симферополь, в город Гезлеве на западном побережье полуострова, ныне названный Евпаторией. Правительство Екатерины Второй желало восстановить в памяти обитателей бывшего Крымского ханства времена весьма и весьма отдаленные, когда Крым являлся не турецкой, а греческой колонией. В своих трудах географы и историки древней Эллады называли его «Таврида».
Однако немалая часть крымско-татарской знати и духовенства не хотела забывать своих недавних хозяев. Турецкие кнуты были им слаще русских пряников. Правда, многие из них эмигрировали в Турцию в прошлом, 1783 году, сразу после присоединения к России. Но некоторые остались, затаившись в бейликах – родовых земельных владениях. Враждебности они не скрывали, ибо за Черным морем, в двух сутках плавания, находился Стамбул, или Константинополь, или Царьград – столица все еще могущественной Османской империи.
Антироссийское террористическое исламское подполье, существовавшее в Крыму на деньги турецкой разведки, сменило тактику борьбы. Опорными пунктами для нее стали мечети, особенно «пятничные», то есть соборные, расположенные в приморских городах, куда свободно заходили торговые суда из разных стран. Смиреннейшие мусульмане, аккуратно посещавшие храм пять раз на дню, уезжали за море, в Стамбул, в Эдирне, в Бурсу, учиться вроде бы богословию, но возвращались оттуда почему-то специалистами по минно-взрывному делу, по рукопашному бою, по стрельбе из ружей и пистолетов.
Поймать за руку достопочтенных улемов, или знатоков и толкователей Корана, служителей мечетей, было непросто. Однако русские уже имели опыт. На полуострове существовала их агентурная сеть, созданная еще полномочным министром и чрезвычайным посланником Веселитским. Теперь следила за ней и поддерживала ее в рабочем состоянии Флора. Резиденты нашей внешней разведки раздали изрядное количество золотых монет тайным своим осведомителям, как татарам, так и другим жителям полуденного края: караимам, грекам, крымчакам, то есть крымским евреям.
Собственно говоря, поводом для внезапной поездки князя Мещерского из Симферополя в Евпаторию послужила как раз одна контртеррористическая операция, подготовленная Анастасией с помощью Абдуллы-бея из рода Ширин, служившего при последнем хане Шахин-Гирее каймакамом, или начальником, округа Гезлеве. Татарский вельможа поддерживал связь с Флорой и ждал сейчас именно ее. Но Аржанова выехать не смогла, врач запретил ей это. В дороге Михаил размышлял над тем, как объяснить Абдулле-бею подобное обстоятельство. Сказать правду или что-нибудь придумать? Ведь любые изменения на завершающем этапе операции крайне нежелательны. Они всегда вызывают настороженность у всех участников, ибо чреваты провалом.
Мещерский надеялся, что знакомство с бывшим каймакамом, когда он выступал постоянным спутником курской дворянки, несколько поправит дело. Абдулла-бей поверит ему, как верил самой Анастасии-ханым.
Действительно, не так уж давно Аржанова оказала семейству татарского вельможи важные услуги.
Осенью 1782 года русские пришли на военном корабле «Хотин» в гавань Гезлеве, бомбардировали город, высадили десант и изгнали оттуда отряд мятежников, которые сместили каймакама с должности и даже угрожали ему смертью. Флора тотчас передала власть Абдулле-бею и обещала защищать его и впредь силой русского оружия. Затем она способствовала назначению его брата Мехмет-бея начальником всего татарского самоуправления при таврическом губернаторе. В конце концов при распределении земельных угодий тех, кто удрал в Турцию, она замолвила словечко перед Потемкиным, и владения рода Ширин увеличились.
По возвращении с мужем в Крым в марте 1784 года Анастасия, рьяно взявшись за любимую работу, сразу навестила своих друзей в Гезлеве. Она находилась на пятом месяце беременности. Но никто не догадывался об интересном ее положении. Живот сильно не выступал, фигура была по-прежнему стройной и спортивной. Платья, которые она носила – как европейские, так и восточные, – удачно скрывали все особенности.
С радостью, с пышным татарским гостеприимством приняли ее тогда Абдулла-бей и его любимая сестра Рабие, питавшая к русской красавице слишком пылкие чувства. Они жили в собственной городской усадьбе, богатой и весьма комфортабельной. Бывший каймакам согласился возглавить совет старейшин при русском городничем Кандаурове. Он отлично уживался как с новой властью, так и со своими соплеменниками, которые с его помощью решали в городской администрации разнообразные деловые и житейские вопросы.
Во время традиционного праздничного татарского обеда, когда на стол подавалось примерно десять блюд, в основном мясных, Анастасия изложила брату и сестре следующую версию своего возвращения. Она все-таки вышла замуж за князя Мещерского, который сопровождал ее при поездках по Крымскому ханству. Супруги намеревались жить в поместье в Курской губернии. Но вот незадача – князь, будучи человеком служивым, вдруг получил повышение в чине и новую, весьма почетную должность управителя канцелярии губернатора Таврической области. Пришлось снова собираться в дорогу. Пока они арендовали усадьбу в Симферополе, но хотят построить там дом, так как императрица пожаловала молодоженам около него 500 десятин земли.
– Слава Аллаху! – воскликнула эмоциональная Рабие. – Теперь ты – мужняя жена и будешь всегда сидеть дома. Я приеду к тебе в гости.
– Приезжай, – кивнула ей Анастасия.
– Я научу тебя плести килимы, – продолжала молодая татарка. – Каждая наша женщина обязана уметь их делать.
– Надеюсь, ремесло несложное?
– Как сказать, – заважничала Рабие. – Сразу оно не всем дается. Главное – настойчивость и терпение.
– С чего начинать?
– Сперва купи станок. Нитки любого качества ты найдешь на базаре. Но советую выбирать шелковые, синие и коричневые…
Абдулла-бей, покуривая кальян, со снисходительной улыбкой слушал болтовню женщин. Может быть, Рабие и научит русскую делать килимы – знаменитые татарские двусторонние ковры, – но ему не верится, будто госпожа Аржанова, сотрудник секретной канцелярии Ее Величества, вновь прибыла на полуостров именно ради такого дела. Впрочем, в это не поверит один человек из его родственников, друзей и знакомых, хоть когда-нибудь встречавших ее.
Молва приписывала сей энергичной особе и ее команде головорезов бесследное исчезновение Казы-Гирея, резидента османской разведки в Крыму, и всей его шайки где-то на вершине горы Чатыр-Даг. Еще она вела переговоры с крымско-татарской знатью, после чего хан Шахин-Гирей отрекся от престола. Также ее видели, правда, в мундире офицера, на церемонии подписания – конечно, не совсем добровольного – беями и мурзами присяги на верность императрице Екатерине II, что свершилось на Ак-Кая, или Белой Скале, в июне 1783 года в присутствии светлейшего князя Потемкина и в окружении полков доблестной русской армии…
Женщины продолжали оживленно разговаривать по-татарски. Бывший каймакам, наскучив их беседой, решил перейти к обсуждению более существенных тем и сказал Анастасии фразу на французском языке:
– Je pense, il n’y a rien d’interessant pour vous dans les tapises.
– Non, – не согласилась она. – C’est interessant pour moi aussi.
– Mais que encore?
– La vie du Crimée. La vie de famille, publique, politique[4]…
Рабие посмотрела на брата вопросительно. Он велел ей приготовить кофе. Это можно было сделать прямо в комнате, на огне, горящем в мангале. Молодая татарка всегда варила кофе по собственному рецепту, очень вкусно. Тем временем Абдулла-бей и Анастасия продолжали общение по-французски. Флоре приходилось говорить медленно и слушать очень внимательно. Татарский вельможа изучал иностранный язык в медресе в Стамбуле. Там он привык к какому-то особенному произношению, когда пропадали почти все глухие согласные, а гласные делались гораздо длиннее.
Курская дворянка начала издалека.
Великая царица, сказала она, сдержала свои обещания перед крымско-татарским народом. Жители полуострова свободны, беи и мурзы имеют права и привилегии российского дворянства, мечети и текие (монастыри. – А. Б.) с дервишами продолжают деятельность, законы шариата применяются без ограничений. Бесспорно, некоторые изменения есть. Например, во всех приморских и крупных городах теперь стоят не турецкие гарнизоны, а русские. Никому не рубят головы на площадях, не сажают на кол, не отсекают руки за воровство, не побивают камням и за супружескую измену, как это водилось при османском владычестве. Государыня, чье человеколюбие известно миру, отменила подобные обычаи. Они претят ее доброму сердцу.
– Очень жаль, – сказал с тонкой улыбкой Абдулла-бей. – Веками наш народ видел суровость власти и боялся жестоких наказаний. Только они удерживают чернь от подлых поступков.
– Хотелось бы увести мусульман от такого мрачного средневековья.
– Зачем же? Оно им нравится. Это – их мир, их представления о справедливости, о добре и зле, о чести и достоинстве. Тут слова не имеют значения, только – удары плетью…
Рабие подала им маленькие чашечки, наполненные горячим темно-коричневым напитком. Сахар класть не требовалось. Готовя, молодая татарка расплавляла его на дне джезвы вместе с молотым кофе, медленно доводила до кипения и тотчас снимала с огня. Анастасия пригубила чашку.
– Пожалуй, вы в чем-то правы, достопочтенный Абдулла-бей, – сказала она. – Но мы, русские, следуя правилам просвещенного XVIII столетия, желаем сделать удары плетью строго избирательными. Их должны получать лишь самые заклятые наши враги и за самые отвратительные поступки.
– Список у вас есть? – спросил бывший каймакам.
– Какой список? – удивилась Флора.
– Этих самых отвратительных поступков.
Аржанова понимала, что беседа, протекающая в комнате с роскошными персидскими коврами, достаточно серьезна и важна для нее. Но все-таки она рассмеялась. За семь месяцев пребывания в России она успела отвыкнуть от сугубо конкретного мышления своих татарских знакомых. Они могут очень витиевато изъясняться, начиная обсуждение темы. Однако, когда главные пункты будущего соглашения определены, с ними надо говорить точно, ясно, просто.
Абдулла-бей сразу назвал ей имя Муртаза-эфенди, имама, настоятеля знаменитой соборной мечети Джума-Джами, возведенной в Гезлеве турками в конце XVI века. Прежде она играла значительную роль в жизни государства. Все крымские ханы, получив фирман на правление от султана, на кораблях прибывали из Стамбула в Гезлеве и впервые предъявляли его подданным именно в Джума-Джами, затем молились там вместе с ними. В соборной мечети также находился особый манускрипт, где ханы прилюдно расписывались, удостоверяя верность своему сюзерену – правителю Османской империи.
Муртаза-эфенди, первый среди имамов Крымского ханства и всем известный, во время мятежа повел себя по-предательски. Абдуллу-бея он уверял в приверженности к законной власти Шахин-Гирея. Когда же город захватил отряд наемников-чеченцев, присланных выступившим против хана его старшим братом Бахадыр-Гиреем, то имам сразу перешел на их сторону. Он сообщил бунтовщикам о якобы зарытых в городской усадьбе каймакама сокровищах рода Ширин. Абдулла-бей, в спешке покидая Гезлеве, и впрямь зарыл в саду три сундука, но не с золотыми монетами, как то померещилось священнослужителю, а с посудой, правда, серебряной и медной.
Теперь у Муртаза-эфенди, благополучно пережившего присоединение Крыма к России, объявилось огромное количество родственников в Стамбуле. Они слишком часто навещали его, слишком долго вели какие-то беседы с некоторыми прихожанами соборной мечети. Интересно, что обсуждают под величественными куполами Джума-Джами турки и татары? Неужели одно толкование священной книги всех мусульман – Корана?..
Установить наблюдение за Муртаза-эфенди и его гостями с берегов Босфора не составляло труда. Рабие, часто навещавшая русскую подругу в Симферополе, привозила ей письма от брата, в которых не понимала ни слова ни по-французски, ни по-татарски, ибо была неграмотна. Обучение плетению килимов шло успешно, сбор информации о подпольной террористической группе – тоже. Однако Аржанова выжидала. Сейчас требовалась эффектная акция, получившая бы резонанс в обществе Таврической губернии и давшая бы в руки русской разведки не только самих заговорщиков, но и вещественные доказательства их преступной деятельности.
Такой день настал.
В Симферополь прискакал на взмыленной лошади гонец от Абдуллы-бея. Донесение, доставленное им, было кратким: в Гезлеве-Евпаторию прибыло турецкое торговое судно, ящики, сгруженные с него ночью, перенесены в мечеть, в доме Муртаза-эфенди находятся никому незнакомые люди. Значит, надо действовать немедленно. Но Анастасия еле-еле ходит, врач говорит о скорых родах.
– Поезжай, милый, – курская дворянка, лежа на диване, протянула донесение князю Мещерскому.
– Ну, если ты доверяешь… – на всякий случай произнес он, бросив взгляд на кривые строчки, начертанные по-французски.
– Только возьми их живыми. Найди надежных свидетелей для открытого процесса в Симферополе.
– Постараюсь.
– Да все получится. Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов помогут тебе.
– Во имя нашего будущего ребенка, – Михаил положил руку на живот супруги, теперь округло выступающий под просторным платьем. Девятимесячный плод, обитавший там, живой и энергичный, отозвался на прикосновение толчком ноги. Анастасия сперва поморщилась от боли, но потом улыбнулась:
– Мы с малышом будем тебя ждать…
В древние времена на месте Евпатории было греческое поселение Керкинитида. Итальянцы, владевшие полуостровом почти два с половиной столетия, не оценили ее расположения и никаких укреплений не построили. Зато турки, прибывшие сюда на кораблях летом 1475 года, взглянули на Керкинитиду иначе. Довольно быстро, за два-три года, они возвели крепость и дали ей название «Гезлев» или «Гезлеве», с ударением на последнем слоге. Перевод этого слова неясен, но возможно, что-то связанное с наблюдением, с глазом султана, вечно озирающим свои владения.
Когда турок из Крыма прогнали русские и возникло независимое и свободное Крымское ханство, Гезлеве получила пышное наименование «ханской крепости». Но денег на ее модернизацию и ремонт Шахин-Гирей в своей казне так и не нашел. После создания Таврической области наши инженеры обследовали Гезлеве и признали ее не соответствующим современным требования фортификации. Кроме того, Российская империя уже начала возводить собственную военно-морскую базу и крепость Севастополь. При таком раскладе бывшая османская твердыня Гезлеве становилась обычным торговым портом.
Мощные стены, сложенные из бута и пиленого известняка-ракушечника толщиной в три-пять метров и высотой в шесть-восемь метров, постепенно разрушались. Земляной ров, некогда заполненный водой, теперь высох и зарос бурьяном и маленькими деревцами можжевельника.
Однако восточные ворота крепости – «Одун-Базар-Капусу» – куда сходились дороги из Ак-Мечети, Бахчи-сарая и Перекопа, производили впечатление очень крепких и даже недавно отремонтированных, что соответствовало действительности. Их дубовые створки, скрепленные металлическими полосами, запирали на ночь на две толстые балки. Крымская степь, все еще населенная дикими кочевниками, казалась людям, пришедшим из великой северной страны, опасной и совершенно непредсказуемой.
Солдаты в таких же летних полотняных кителях, как и кирасиры, взяли ружья «на караул» перед коллежским советником князем Мещерским и его охраной. Экипаж на хорошей скорости миновал «Одун-Базар-Капусу» и помчался по улице Каменной, ведущей к зданию городской управы. Здесь важного чиновника из губернской администрации встретил сам городничий Кандауров. Абдулла-бей из рода Ширин находился внутри здания, в одной из темноватых, маленьких комнат, выходивших окнами во двор. Он увидел Мещерского и в тревоге задал всего один вопрос:
– Где Анастасия-ханым?
Запнувшись, Михаил ответил:
– К сожалению, она… Она болеет. Но вам, достопочтенный Абдулла-бей, моя жена передала кое-что… во исполнение вашего с ней договора.
– Договор был, – подтвердил бывший каймакам.
Кожаная плоская сумка с сотней золотых червонцев, разложенных в ней по карманчикам, нашитым по ее бокам и внутренним стенкам, перешла из рук Михаила в руки татарского вельможи.
– Это – аванс, любезный друг, – сказал ему по-французски Мещерский. – После успешного завершения операции вы получите остаток, примерно равный первоначальной сумме.
– Я знаю, – Абдулла-бей приподнял в руке сумку, как бы определяя ее вес. – Следуйте за мной, князь…
Не ожидал такого подвоха Муртаза-эфенди от городничего Кандаурова, которому заплачено было немало. Но командир гарнизонного батальона городничему не подчинялся. Увидев бумагу с государственной печатью в руках у князя Мещерского, он тотчас отрядил в его распоряжение солдат. Очень тихо они окружили дом имама, расположенный в глубине двора соборной мечети. Конечно, в этом им помогли сумерки, а также беспечность имама, уверенного в добром расположении к нему городничего Кандаурова. Когда важные турецкие гости, рассевшись на кожаные подушках вокруг богатого достархана, взяли по первому чебуреку с большого медного блюда, кяфиры, или неверные, ворвались в комнату. Молодой пехотный офицер, уже освоивший местную лексику, приставил пистолет к голове священнослужителя и сказал:
– Турмах, огълу къатыр! Нереде анахтарлар[5]?
Соборная мечеть, построенная знаменитым турецким архитектором Ходжи Синаном, была огромна. Тем не менее из-за превосходно рассчитанных пропорций здание казалось слово бы парящим над землей, устремленным в небо. Как и крепость Гезлеве, его возводили, используя в основном местный камень-ракушечник, несущие же части выполнили из известняка, плотно подогнав его плиты одна к другой. Центральный зал Джума-Джами достигал высоты примерно 22 метра. Он имел сферический купол. С западной и восточной стороны зала находились обширные двухэтажные галереи, прикрытые несколько приплюснутыми куполами. Главный, северный фасад украшал так называемый «притвор» с колоннами и арками.
Заблудиться в Джума-Джами, особенно человеку, попавшему в мусульманский храм впервые, ничего не стоило. Потому Мещерский задумался, озирая высокую стену западного фасада с семью стрельчатыми окнами наверху и двумя дверями внизу. За ним, скрывая фонари под полами плащей, остановились кирасиры и солдаты из гарнизонного батальона.
Между тем подвалов в мечети не существовало.
Следовательно, тайник и, возможно, – террористы, укрывшиеся в нем до поры до времени, находятся где-то здесь, за этой толстой стеной здания, по форме близкого к кубу, за его галереями, за извилистыми переходами между ними, за узкими коридорами, за крутыми деревянными лестницами, за балконами, нависающими над центральным залом.
Этот зал с его михрабом, или открытым алтарем, устроенным в центре южной стены, и мимбером – кафедрой, откуда имам произносил проповеди, Михаил исключил из мест поиска сразу. Во-первых, нельзя оскорблять чувства верующих. Во-вторых, даже самые отпетые бандиты, то есть добродетельные мусульмане, прибывшие на полуостров проводить «джихад», или священную войну против неверных, едва ли решатся хранить порох и оружие поблизости от михраба. В Джума-Джами он был красиво отделан восемью рядами резных, раскрашенных полуколонн, растительным орнаментом и наведенными на стене сусальным золотом надписями на арабском языке. Одна из них, например, гласила: «Прежде молитвы очисти совесть свою перед михрабом».
Понятия о совести в исламском мире весьма своеобразные. На них коллежский советник даже не рассчитывал. Он взял связку ключей, изъятых у Муртаза-эфенди, нашел один, подходящий к двустворчатой, изготовленной из дуба, двери в западной стене мечети, открыл ее и обернулся к солдатам:
– Очень тихо! Очень осторожно! Тот, кто найдет тайник, получит пять золотых рублей…
Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов шли, почти касаясь плечами друг друга. Ермилов нес фонарь, в котором колебалась от невидимых движений воздуха и мерцала свеча. Чернозуб держал наготове пистолет. По их разумению, у двери в комнату с оружием должен был стоять охранник. Во всяком случае, кирасиры бы поставили его обязательно. Охраннику предназначалась пуля из пистолета. Всех остальных неприятелей отважные латники Екатерины Великой намеревались взять в плен в ходе рукопашной схватки.
Как ни старались Чернозуб, Ермилов и идущие за ними рядовые двигаться осторожно, ступени деревянной лестницы под их тяжелыми сапогами отчаянно скрипели. Они словно давали сигнал хозяевам мечети: «Тревога!» Но, похоже, сигнала никто не слышал. Гулкая тишина и непроглядная темнота царили на галерее западной стороны. Русские беспрепятственно поднялись на второй этаж, медленно пошли по коридору, повернули по его ходу направо и тут остановились. Приглушенные голоса, блеск огня и тени от него на стене – все указывало на то, что поиск увенчался успехом.
Чернозуб и Ермилов переглянулись и дали солдатам знак приготовиться к бою. Глухая каменная стена послужила им хорошим прикрытием. Прижимаясь к ней спинами, русские шаг за шагом пробирались к маленькой комнате, освещенной изнутри, и уже отчетливо слышали разговоры тех, кто в ней находился:
– Анги саат?
– Тез он.
– Бен истерым раатланмах.
– Бир шей! Тохта. Бу чабык.
– Бах! Ким онда[6]…
Но это были последние слова татарина или турка – что впоследствии они так и не определили, – стоявшего у двери. Чернозуб, прижав пистолет к его животу, надавил пальцем на спуск, и выстрел получился не столь громким, как обычно. Огнестрельное оружие сержант тотчас отшвырнул в сторону и огромным своим кулачищем нанес удар по скуле первого бросившегося к нему заговорщика.
Подобный удар, направленный в висок, стал бы последним в жизни добродетельного мусульманина. Однако Чернозубу приказали не убивать без нужды, а только захватывать в плен. Потому богатырь-украинец с ходу лишил противника сознания и принял участие в дальнейшей яростной драке. Нельзя сказать, будто схватка обошлась без потерь с нашей стороны. Террористы сопротивлялись до последнего. К тому же у них имелось оружие: кинжалы, ятаганы, сабли и пистолеты, правда, не все их они успели зарядить.
Больше других пострадал унтер-офицер Ермилов.
Какой-то ошалелый турок на мирное предложение сдаться не ответил и тут же ятаганом распорол ему весь правый рукав кителя, при том глубоко поранив руку от плеча до локтя. Однако выстрелы из двух пистолетов, которые произвели заговорщики, вреда никому не причинили. Первая пуля попала в оштукатуренную стену, вторая – в пол. В тесной комнате, заставленной длинными ящиками с ружьями, прицеливаться действительно было трудно. Выстрелы же, добавив черного порохового дыма, только помогли русским в рукопашном бою одолеть азиатов. Под шумок они крепко избили своих противников, всех уложили на пол лицом вниз и связали им руки заранее приготовленными сыромятными ремнями.
Не только ружья доставило в Евпаторию торговое судно, пришедшее из турецкого порта Синоп, но и порох, свинец, деньги. Мешки с порохом находились в другой комнате, обнаруженной лично князем Мещерским. Там порох раскладывали по каким-то коробкам вместе с мелкими кусочками свинца два татарина, крайне удивившиеся появлению коллежского советника. Сражаться с ним они не стали, а сразу повалились на колени и запросили пощады.
В общем, вечер прошел беспокойно.
Пока отправляли арестованных в местную тюрьму, пока описывали найденное военное имущество, пока опрашивали свидетелей, которые все-таки нашлись, в чем состояла прямая заслуга Абдуллы-бея. Очень заинтересовали князя Мещерского дружеские и сердечные отношения Муртазы-эфенди с городничим Кандауровым, но это дело требовало особых разбирательств. Доказать факт подкупа надо еще уметь. Заночевал управитель канцелярии таврического губернатора вместе с кирасирами в усадьбе татарского вельможи, хорошо охраняемой.
Бывший каймакам радовался удачному исходу операции не меньше русских. Он приказал заколоть трех барашков и устроил для всех ужин в саду, где его слуги жарили на открытом огне шашлыки из молодого и свежего мяса, сладкого, как мед. В изобилии подавали также татарский национальный хмельной напиток из перебродившего пшена – «бузу». Абдулла-бей предложил князю задержаться у него в гостях на денек-другой, чтобы, пользуясь полным штилем на море, выйти на лодке порыбачить.
– Нет, – сказал Михаил. – Завтра на рассвете мы уедем.
– Куда спешить смелому воину?
– Домой и только домой.
– Так приказала Анастасия-ханым? – татарин хитро улыбнулся.
Мещерский поставил на достархан недопитую пиалу с «бузой» и хмуро взглянул на собеседника. Пожалуй, теперь ему можно сказать о том чувстве тревоги, которое не оставляло коллежского советника в последние часы:
– Анастасия Петровна – на сносях. Она вот-вот родит. В это время я должен быть рядом с нею…
Если бы он мог, он бы гнал лошадей галопом от Евпатории до Симферополя. Однако силы животных небезграничны. Им нужен отдых, корм, вода. Кроме того, с отрядом следовала крытая арба, в которой находились пять – по мнению Мещерского – главных участников подпольной исламской террористической группы. И не Муртаза-эфенди, конечно, хотя вопрос о высылке имама в Турцию уже решен, но два его дальних родственника и трое турок с торгового корабля, которые находились в той комнате, где стояли ящики с ружьями. Еще шестерых татар Михаил оставил на гауптвахте гарнизонного батальона с приказом сторожить их весьма прилежно, но не допрашивать и уж тем более – не бить.
Князь и княгиня Мещерские арендовали усадьбу не в центре Симферополя, а на северной его окраине. Большой двухэтажный дом с хозяйственными постройками и тенистым садом, спускающимся к реке Салгир. Открывая ворота усадьбы, слуга сказал Михаилу, что его сиятельство приехал вовремя. Сегодня в полдень у барыни начались схватки, здесь находится акушерка, а час назад прибыл и полковой лекарь, вызванный из штаба Копорского пехотного полка, расквартированного в губернском городе.
Переступив порог дома, коллежский советник услышал приглушенный крик. Кричала Анастасия. Хотя ее уложили рожать в самой дальней комнате, этот крик, исполненный боли и почти животного страха, разнесся по всему первому этажу.
Не вполне владея собой, Михаил кинулся в комнату к жене. Первое, что поразило его, было белое, как снег, запрокинутое вверх и покрытое испариной лицо курской дворянки. Она лежала на высоких подушках, подложенных ей под спину и под голову, и быстро, шумно дышала.
Мещерский хотел возмутиться действиями медика, даже не пытающегося облегчить страдания его супруги, как полковой лекарь, решительный молодой человек в очках, схватил его за руку и вытолкал в коридор. Придерживая за собою дверь, он довольно грубо сказал князю, чтоб тот не вздумал соваться сюда снова, потому что это зрелище – не для слабонервных.
– Но, сударь, позвольте! – коллежский советник, будучи в отчаянии, уцепился за лямку длинного лекарского фартука. – Надо же что-то делать! Она… Она умирает!
Военный врач посмотрел на него сквозь стекла очков, как на сумасшедшего:
– Да все в порядке, ваше сиятельство! Воды отошли. Сердцебиение плода прослушивается. Схватки уже идут через одну-две минуты.
– А когда… – опять заговорил Мещерский.
– Скоро! – перебил его лекарь и с силой захлопнул дверь за собой.
Сперва Анастасия, лежавшая в одной рубашке на низком татарском диванчике – «сете», стеснялась молодого лекаря, когда он подходил к ней проверять пульс, вытирать пот со лба, прикладывать стетоскоп к животу. Но через три часа ей уже было абсолютно все равно. Роды затягивались, и она, обессиленная болями, плохо воспринимала происходящее.
Ее дочь Александра появилась на свет Божий около полуночи. Аржанова услышала легкий шлепок, потом плач ребенка. Акушерка, держа в руках маленькое красное тельце, показала его роженице: «Девочка у вас, ваше сиятельство…»
Младенца отнесли в другую комнату, чтобы искупать в большом тазу с теплой водой, обтереть мягким полотенцем, завернуть в пеленки. Роженице положили на живот бычий пузырь со льдом, дали чашку крепкого чая, разбавленного ромом, укутали большим пуховым платком и помогли сесть.
Все это время Анастасии чудилось, будто на грани света и тьмы ее терзает страшная и немилосердная сила, а она борется с ней за собственную жизнь и жизнь своего ребенка. Но теперь эта сила отступила, ушла, и ее дочь здесь, в нашем солнечном мире. Стихли крики и скрежеты. Постепенно приходило успокоение, унималась адская боль.
В тишине и прохладе крымской ночи большой дом ожил. Хлопали двери, стучали чьи-то каблуки, звучали взволнованные голоса. В комнату, где свершилось таинство природы, первым вошел князь Мещерский. Опустившись на одно колено, он благоговейно прижал руку жены к щеке и прошептал:
– Спасибо за наследницу, родная моя, любимая, ненаглядная…
Курская дворянка, медленно возвращаясь из хаоса преисподней к повседневности, чуть слышно ответила ему:
– Может быть, спасение – в вере.
Долго смотрел Михаил на осунувшееся лицо жены. Большая кровопотеря навела синие круги под ее глазами, а страдания прочертили жесткие складки у губ. Сейчас он всемерно желал одного – принять на себя ее муки. Лишь бы Флора быстрее ожила, встала на ноги, в один миг, как в сказке, превратилась бы из лягушки в царевну.
– В Гезлеве все удалось блестяще, – наконец сказал он. – Действительно попалась группа заговорщиков, секретные их бумаги, оружие, порох, свинец.
– Где они? – Аржанова перевела взгляд с резного деревянного потолка, какие обычно делают в богатых восточных домах, на мужа.
– Бумаги, изъятые у имама Джума-Джами, я привез с собой, – ответил он. – Видимо, это переписка и инструкции. Но ты должна посмотреть, я же не понимаю их грамоты. Еще есть пятеро арестованных… Оружие, порох и свинец я оставил в цейхгаузе гарнизонного батальона. Там же – другие шестеро арестованных, они – местные татары.
– Милый, мы добились успеха! – в глухом, как будто бумажном голосе Анастасии прозвучали знакомые Михаилу интонации.
– Пусть теперь нас поздравит господин Турчанинов из Санкт-Петербурга. – улыбнулся князь. – Тебя – с рождением ребенка и хорошо подготовленной конфиденциальной операцией, меня – с ее завершением. Думаешь, они нас наградят?
– Вот уж не знаю, – она покачала головой.
В проеме двери возникла невысокая фигура, точно материализовавшаяся из непроглядной крымской ночи. Белый маг был верен своей манере одеваться: черная шелковая рубашка, черные узкие кюлоты длиной до колен, черные чулки и башмаки. Но в руке Сергей Гончаров держал толстую, обвитую у основания белой ниткой, восковую свечу и, закрывая ее с одной стороны ладонью, направлял свет на себя.
– Я опоздал, – произнес он с раскаянием.
– Ничего, – Анастасия взглянула на колдуна доброжелательно. – Лучше поздно, чем никогда.
Белый маг поставил свечу на низкий татарский шестигранный столик «къона», и в комнате стало как-то необычно светло. Из кармана он извлек плоскую серебряную фляжечку с плотно завинчивающейся крышкой-стаканчиком, открыл ее, налил какую-то жидкость в стаканчик и протянул Аржановой:
– Пейте, ваше высокоблагородие.
– Живая вода? – в вопросе коллежского советника прозвучала легкая насмешка.
– Да, – очень серьезно ответил Гончаров.
В своей маленькой усадьбе, расположенной в селении Черноморское – такое название получила Ак-Мечеть сразу после присоединения Крыма к России – белый маг устроил особую комнатку с зеркалами на станах. Там, раскладывая на столе принадлежности для гадания, он мог видеть в зеркальных поверхностях неясные отражения. Чаще из потустороннего мира являлась к нему бабушка по отцовской линии – деревенская колдунья. Он общался с ней, но только при помощи знаков. Ее ответы надо было еще правильно истолковать.
Последнее время события вокруг князя и княгини Мещерских нарастали как снежный ком. Гончаров видел дорогу в степи, кубическую громаду здания, тонувшую в сумерках, и золотой шпиль с полумесяцем над ней, огонь, блеснувший в черном узком пространстве, скорее всего – выстрел. Пуля из пистолета, то есть шарик, окруженный сиянием, летела во мгле Вселенной неведомо куда.
А белого ангела, спустившегося с небес на землю и коснувшегося рукой фигуры беременной женщины, колдун разглядел гораздо позже и тотчас собрался в Симферополь.
Череду успешных сеансов Гончарова у столичной знати увенчала встреча со светлейшим князем Потемкиным. Екатерининского вельможу в тот день мучила ужасная мигрень. Белый маг с первой минуты почуял огромную внутреннюю силу этого человека. Однако, как обычные смертные, тайный супруг царицы был уязвим и за свои достижения платил цену очень высокую. Колдун избавил его от болей, затем честно ответил на все вопросы. Потемкин поверил в способности Гончарова. Прощаясь с белым магом, он дал ему бриллиантовый перстень и попросил, коль тот уезжает в Тавриду навсегда, позаботиться об одной хорошо известной колдуну особе…
Третьей вошла в комнату к курской дворянке горничная Глафира. В руках у нее была драгоценная ноша – спеленутая маленькая княжна Александра. Во время родов служанка не отходила от госпожи ни на шаг. Она бормотала свои молитвы и обереги, но реально ничем помочь ей не могла. Тысячелетние законы Природы непреложны, и Анастасия испытала их на себе в полной мере. Но все кончилось благополучно. Теперь, поклонившись Анастасии в пояс, горничная передала ей ребенка со словами:
– Покормите вашего первенца, матушка-барыня.
Мужчины удалились.
Курская дворянка распустила шнур на вороте рубашки и обнажила левую грудь. Молоко, наполнявшее ее, уже прозрачной желтоватой каплей выступило из соска. Девочка крепко обхватила его пухлыми губками. В первый миг Анастасия чуть не вскрикнула от новой боли, похожей на укол иглы. Но потом слезы умиления покатились по ее щекам, ибо эта боль была сладкая…
На редкость крепким, здоровым, жизнерадостным ребенком оказалась наследница. Она не болела, много ела и быстро росла. Аржанова сама кормила дочь первые три месяца. Потом молока стало не хватать, и они наняли кормилицу. После чего курская дворянка перетянула грудь, чтобы сохранить стройную фигуру и быть всегда привлекательной для мужа.
В конце трехмесячного «молочного периода», который сопровождался у супругов бурным проявлением страсти в постели, Анастасия попалась снова, причем не сразу обнаружила это. Вторая беременность и роды протекали гораздо легче и закончились появлением на свет сына, нареченного Владимиром. Князь Мещерский пребывал в совершеннейшем восторге и желал продолжения «марафона любви», столь плодотворного. Однако Аржанова твердо заявила ему: «Хватит!»
Третьего, четвертого, пятого князей или княжон Мещерских надобно обеспечить достойным их титула и положения в обществе состоянием, а они пока его не заработали. Разве забыл Михаил собственные мытарства и унижения, когда поступив в гвардию, считал каждую копейку? Полковые же товарищи смеялись над ним, потому что вели жизнь, обычную для столичных франтов: кутежи, попойки, игра в карты, содержание девиц легкого поведения.
Примерно в этом духе высказалась и секретная канцелярия Ее Величества: любовь – штука хорошая, но служба – превыше всего. Статский советник Турчанинов сообщил им, что ныне в Санкт-Петербурге обсуждается новый государственный проект – поездка императрицы Екатерины II на юг для ознакомления с обширными, недавно завоеванными территориями. Конечный пункт путешествия – Таврическая область, Бахчи-сарай и Севастополь.
В предварительном плане обозначен пункт – встреча крымских мусульман с доброй государыней. Им следует сформировать из отборных всадников двухтысячный полк, который будет сопровождать Екатерину Алексеевну в путешествии по Крыму. Также великая царица желает остановиться на несколько дней в бывшем ханском дворце вместе со своими многочисленными спутниками, в частности, с послами Англии, Франции, Австрии и Польши. Ничто там не должно угрожать их здоровью и жизни.
Прочитав это послание, князь и княгиня Мещерские крепко призадумались. Ответственность была огромной. За грандиозным проектом угадывался только один автор – светлейший князь Потемкин. Уж он-то теперь не даст им покоя и спросит по всей строгости, и за татарский конный полк – причем с холодным и огнестрельным оружием – и за толпы радостных поселян у дороги, бросающих цветы – именно цветы, а не что-либо другое – под копыта царских лошадей, и за уют, порядок и безопасность в давно опустевших, заброшенных хоромах крымских ханов в Бахчи-сарае.
Глава четвертая Путешествие императрицы
«Ея Императорское Величество Екатерина Великая, Всемилостивейшая Государыня между неусыпными трудами Своими о совершении спокойствия и неколебимого от роду в род благоденствия подданных Своих, восприяв высочайше намерение путешествовать в полуденные страны обширной империи Своей, изволила во второй день Генваря месяца 1787 года в Санкт-Петербурге выехать поутру в 11 часов из Зимнего Дворца при пушечной стрельбе из обеих крепостей и, остановясь в церкви Казанския Богоматери, слушать в оной молебствие, а оттуда, продолжая путь, прибыть в Царское Село…» – так сообщал о начале длительной поездки царицы на юг «Камер-фурьерский журнал», официальное издание, в коем помещались отчеты о каждодневных деяниях российских монархов.
Между тем не сразу решилась Екатерина Алексеевна на своем-то 58-м году жизни отправиться через весь Европейский континент от Балтийского моря к Черному.
Много разных толков и суждений об этом проекте существовало среди придворных, высших военных и статских чиновников и даже – в Сенате. Находились люди, весьма влиятельные и уважаемые, которые утверждали, будто Потемкин хочет втянуть царицу в опасную и бессмысленную авантюру. Там, в степях Украины, Северного Причерноморья и в Крыму, – говорили они, – ничего интересного государыня не увидит. Потому, что все донесения светлейшего князя о новых городах, крепостях, дорогах и военных кораблях на Черном море – не более, чем блеф зарвавшегося фаворита.
Тайный супруг императрицы, в начале 1784 года получивший от нее чин генерал-фельдмаршала и должности президента Военной коллегии, екатеринославского и таврического губернатора, а также главнокомандующего Черноморским флотом, теперь бывал в Санкт-Петербурге наездами и спорить со своими оппонентами публично не мог. Карета Григория Александровича, сопровождаемая охраной и небольшим обозом с походным хозяйством – всего 50 упряжных и верховых лошадей – колесила по пыльным степным дорогам. Но там, куда являлся светлейший князь – Херсон, Кременчуг, Симферополь, Севастополь, – дела тотчас приобретали ударный ритм, должный размах и завершались блестящим результатом.
Когда Потемкин добирался до Северной столицы, то здесь, в тиши кабинета императрицы в Зимнем дворце, они вместе с Екатериной Алексеевной принимали окончательные решения, определявшие политику страны. Бесспорно, поездка царицы на юг задумывалась как важнейшая внешнеполитическая акция. Она должна была продемонстрировать друзьям и недругам России возросшую мощь и богатство империи, одних – склонить к дружбе и сотрудничеству, других – устрашить и остановить их агрессивные поползновения.
Екатерина II ассигновала на поездку десять миллионов рублей – деньги по тем временам очень и очень большие. Но поговаривали, будто бы их не хватило и Потемкин много добавил из собственных средств, а ведь он тогда был богатейшим – после императрицы, конечно – человеком нашей страны.
В марте 1786 года план поездки обрел реальные очертания и силу утвержденных Ее Величеством документов. Составили точный маршрут, обозначили города и селения для остановок больших – на три-шесть дней – и малых – на день-два, определили список спутников государыни, состав самого царского поезда. В него входило 14 карет, более 120 санок с кибитками, 40 запасных экипажей. Карета самодержицы, роскошно отделанная литьем из бронзы и красным деревом, вмещала в себя гостиную со столом на восемь человек, малую библиотеку (без чтения Екатерина Алексеевна не могла прожить и дня), кабинет и туалетную комнату. Запрягали в эту карету 30 лошадей цугом и парами. Ими управляли два кучера и восемь берейторов, которые ехали на упряжных конях верхом – один на две пары…
В середине апреля 1786 года Потемкин прибыл в Симферополь. По его приказу управитель канцелярии губернатора князь Мещерский собрал всех чиновников на совещание. На нем они узнали много интересного и неожиданного для себя. Например, то, что государыня желает въезжать на полуостров через Перекоп и проследовать, сделав пять остановок в степной его части, до Бахчи-сарая, где будет жить в ханском дворце вместе со своей свитой пять дней, а потом поедет в Севастополь. Из оного города Ее Величество отправится по предгорным долинам через Карасу-базар до Судака, затем – в Феодосию, далее – на Арабатскую стрелку и так покинет Крым.
Что при этом необходимо сделать?
Во-первых, привести в порядок все дороги и на них через равное расстояние, а именно через десять верст и через одну версту, поставить «екатерининские мили», то есть вытесанные из цельного камня колонны двух типов и по одному проекту. Таковых верст быть должно от Бериславля к Перекопу – 60, от Перекопа к Ак-Мечети – 38, от Ак-Мечети к Севастополю – 66. Во-вторых, селения и города, через которые проедет императрица, благоустроить, или хотя бы побелить и покрасить все стены и заборы, на дорогу выходящие, вывезти отовсюду мусор, очистить обочины, отремонтировать мосты и перекрестки. В-третьих, на больших остановках возвести двухэтажные путевые дворцы, на малых – торговые галереи, в коих везде был бы приличный столовый прибор – скатерти, салфетки, полотенца – и напитки и закуски по прилагаемому списку, а также находились бы мастеровые с инструментами – плотник и кузнец. В-четвертых, по обеим сторонам дороги в сумерках разводить костры, в каждом населенном пункте устраивать иллюминации, в крупных городах – иногда фейерверки…
На этом слове светлейший князь остановился, перебирая стопку своих бумаг в поисках какого-то документа. Губернский почт-директор титулярный советник Феофанов, воспользовавшись паузой, обратился к нему:
– Ваше высокопревосходительство, сей план прекрасен! В восхищении мы будем приветствовать нашу всемилостивейшую государыню. Но бюджет Таврической области на текущий год уже утвержден, и в нем нет…
– Чего нет? – Потемкин поднял от бумаг лобастую голову и уставился на чиновника единственным зрячим глазом.
– Нет таких денег, ваше высокопревосходительство, – смело закончил Феофанов.
– Да, да, да, – закивали головами все присутствующие на совещании и принялись оживленно обмениваться мнениями по этому поводу.
– Деньги я привез, – громко сказал Григорий Александрович, и в комнате установилась полная тишина.
– Это совершенно меняет дело, ваше высокопревосходительство! – воскликнул почт-директор. – Можете не сомневаться, что мы…
– Также я привез типовой проект путевого дворца и торговой галереи, – перебил его светлейший князь. – А еще – точно рассчитанную смету расходов на их постройку. И если вы, господа, при отчете мне укажете стоимость пуда гашеной извести более двенадцати копеек серебром… Или еще что-нибудь в подобном роде про пиленый камень-ракушечник, про масляную краску, про деревянные балки для перекрытий, ну и так далее, то пеняйте на себя. Я дам ход делу о хищении казенных средств в особо крупных размерах…
Анастасия Аржанова не имела права присутствовать на этом совещании, ибо официально никакой должности не занимала. Чтобы увидеться с Флорой и обсудить с ней некоторые детали путешествия императрицы, генерал-фельдмаршал и президент Военной коллегии, екатеринославский и таврический губернатор собирался вечером нанести визит управителю своей канцелярии. Его ждали на ужин, сервированный ради местной экзотики по-восточному, с восточными блюдами и восточными развлечениями.
Правда, о бале речи не шло, да и какие могут быть балы в татарских усадьбах, даже очень богатых? Мусульмане живет замкнуто, тесно, с девизом «Мой дом – моя крепость», а Мещерские по-прежнему арендовали таковое двухэтажное строение с садом у реки Салгир. Пыльный, открытый степным ветрам Симферополь им решительно не понравился. Они хотели переехать к морю и построить свой дом там. Для этого требовалось новое место службы, и Михаил нашел его – в Севастополе, в штабе Черноморского флота. Но без санкции Потемкина перевод, естественно, не был возможен…
Восемь парадно-выходных и городских платьев Глафира по приказу барыни развесила на вешалках в ее комнате. Остальное – нижние полотняные юбки к ним, просто юбки, корсажи, блузки, жакеты, шали, платки, шляпки – она разложила по низким диванчикам-«сетам». Анастасия осмотрела весь гардероб самым тщательным образом и пришла в отчаяние. Как пить дать, все это уже вышло из моды. Два года она не покидала Крым, занятая детьми, семьей, службой. Потому новые веяния, о которых ей прежде регулярно сообщала мадам Надин Дамьен, ныне курской дворянке неизвестны. Хорошо бы послать кого-нибудь в Москву, на Кузнецкий мост, в магазин знаменитой модистки, и Аржанова так сделает непременно, готовясь к встрече с обожаемой ею монархиней. Но бывший ее возлюбленный, великолепный Григорий Александрович, переступит порог их дома через два часа. Как ей, несчастной, тут быть? Что надеть, коли надевать абсолютно нечего?
Аржанова села, скрестив ноги по-турецки, на кожаную подушку посреди комнаты и задумалась. А ведь она сейчас волнуется, словно неразумная девчонка. Хотя, казалось бы, роман с Потемкиным давно отболел-отгорел в ее сердце, как костер на снегу. Не он ли в Санкт-Петербурге убеждал ее выйти замуж за князя Мещерского, венчаться в церкви, принять роль добропорядочной супруги ради выполнения важного задания в Таврической области? Он упирал на то, что это – повышение по службе в секретной канцелярии Ее Величества, что лучше нее никто не выполнит такую конфиденциальную работу на дальнем рубеже государства Российского. Почему-то она его послушалась. Впрочем, курская дворянка всегда поступала именно так, как хотел светлейший князь, и это надо признать прямо, открыто, честно.
– Что подать из одежды прикажете, матушка-барыня? – спросила Глафира, которой надоело стоять рядом с Аржановой.
– Ничего! – сердито бросила она.
– Ну и славно, – заметила горничная. – Наилучшее решение, ваше сиятельство. Нагишом к нему, греховоднику старому, выходите. Вот он тому обрадуется!
– Замолчи тотчас!
– Отчего же, ваше сиятельство? Выглядите вы отлично, будто и не рожали вовсе. Только грудь побольше стала, зато талия – гораздо тоньше, а бедра лишь в одном энтом месте слегка раздались. Самое оно!
– Вечно ты несешь всякую чушь.
– Да хоть в зеркало на себя посмотрите.
– Смотрела сто раз.
– Разве вам не нравится?
Конечно, дело было не только в силе воли, с которой Анастасия взялась бороться с разросшимися после рождения сына Владимира телесами, но и в наследственности. Все же от матери, от бабушки, от прабабушки она получила фигуру с правильными, почти идеальными пропорциями. Жесточайшая диета на первых порах, возвращение к постоянным физическим упражнениям, вроде фехтования, верховой езды, утренних пробежек по саду, помогли ей довольно быстро восстановить прежнюю форму. Она даже похудела чуть больше, чем рассчитывала, точно подсохла на ослепительном крымском солнце.
Князь Мещерский, которого Глафира по-прежнему называла мастером точного удара, стал очень осторожен в постели. Он ценил усилия жены и восхищался ее красотой, теперь совершенно зрелой, законченной и яркой. Иногда по его просьбе она ложилась спать без ночной сорочки. Михаил, нежно целуя ей груди, говорил, что раньше он никогда не ощущал их такими упругими, полными, как будто живыми, отвечающими на каждое его движение…
Однако компромисс между тем, что модно и что уже не модно, Аржанова все-таки нашла. Она представилась светлейшему князю в придворном платье из парчи. Судя по всему, это мало интересовало Потемкина. Взглянув на нее, Григорий Александрович почтительно поцеловал руку супруге управителя собственной его канцелярии в Таврической области. Может быть, этот поцелуй длился всего на десять секунд дольше, чем положено по этикету, но Аржанова почувствовала словно бы удар электрического тока, а князь Мещерский, наблюдавший за их встречей, только ниже опустил голову и нахмурился.
Ужин в восточном стиле с шашлыками, чебуреками, рахат-лукумом и шербетом на десерт дополняло выступление двух девушек в одежде достаточно условной, которые исполняли «танец живота». Это тайному супругу царицы очень понравилось. Он улыбался, хлопал в ладоши и под конец одарил каждую из танцовщиц золотым червонцем.
Все стихло в доме Мещерских. В «селамлык», где встречали знатного гостя, подали кофе. Потемкин, сняв кафтан и портупею со шпагой, свободно расположился на диване.
– Что вы, Анастасия Петровна, думаете о путешествии императрицы на юг? – спросил он.
– Замечательный проект, – ответила она.
– А как наши друзья татары?
– Пока Россия благоденствует под скипетром Екатерины Великой, пока ее армия непобедима, они будут раболепствовать и пресмыкаться перед нами. Но стоит Российской империи пошатнуться – не дай того, конечно, Бог, – тут Анастасия осенила себя крестным знамением, – то мусульмане – будь они в Крыму или на Кавказе – первыми нас предадут и первыми ударят ножом в спину…
– Мрачный прогноз вы даете, – вздохнул светлейший князь.
– Просто я знаю их подлую натуру, ваше высокопревосходительство.
– Значит, это риск – формировать сейчас татарский полк для сопровождения Ее Величества от Перекопа до Феодосии?
– Давайте ограничимся Бахчи-сараем. От Перекопа до Бахчи-сарая, бывшей их столицы.
– Ладно. Я согласен. Но татары в этом проекте должны участвовать обязательно.
– Коль вы желаете, то будут. Дело лишь в цене.
– Назовите сумму. Хотя бы приблизительно.
– Надо подумать, – Анастасия отхлебнула кофе из чашки и перевела взгляд в окно, выходившее на внутренний двор усадьбы. Там уже покрылись цветами деревья яблонь, груш и абрикос. Они стояли, точно окутанные бело-розовым облаком.
– А ваши конфиденты? – продолжал Потемкин. – Они не могут быть в этом полку?
– Могут, – Аржанова кивнула. – Им тоже придется заплатить, но их поведение более или менее предсказуемо. Впрочем, есть разные способы как вознаграждения, так и принуждения.
– Приведите пример, любезная Анастасия Петровна.
– Пожалуйста. Карачи Адиль-бей из рода Кыпчак. К русским относится неплохо. Я с ним знакома. Во время мятежа татарского летом 1782 года твердо и однозначно держал сторону законного правителя Шахин-Гирея, чем нам весьма помог. Он владеет большими земельными угодьями на северо-западе и западе полуострова, где разводит лошадей. Можно предложить ему выгодную сделку. Купить, скажем, одну-две или три тысячи лошадей для нужд армии, через армейский комиссариат, и заплатить процентов на десять больше.
– У него есть свои воины?
– Да. Человек сто пятьдесят наберется. Выглядят очень живописно. На головах – белые войлочные островерхие шапки, кафтаны – из полосатой ткани, штаны – широкие, одноцветные. Если Адиль-бей им прикажет, пойдут, как миленькие. Дисциплина внутри самого рода у них еще сильна. Хотя, конечно, это уже не Золотая Орда, где за любой проступок – смерть.
– Ну, смертью грозить мы никому не будем, – Потемкин весело улыбнулся своей собеседнице.
– А почему бы и нет? – она была настроена сурово.
– Кочевников мы соблазним блеском императорского золота. Что у них по ценностям стоит на первом месте?
– Само собой разумеется, лошади. Потом – овцы и верблюды. Потом – женщины.
– О женщинах говорить не будем, – светлейший князь перевел лукавый взгляд с Анастасии на ее мужа, внимательно слушавшего их беседу. – Предположим, каждый из татар получит десять рублей и степную лошадь, купленную нами у того же Адиль-бея. Достаточно?
– Думаю, да, – ответила Аржанова.
– Сколько стоит такая лошадь?
– Примерно сорок – пятьдесят акче на их деньги. Они тут еще в ходу. Если в турецких пиастрах, то выйдет… выйдет… а потом – на русские рубли… В общем, недорого…
Аржанова затруднялась в уме производить столь точные математические расчеты. Она принялась искать бумагу и карандаши в «селамлыке». Никаких письменных принадлежностей здесь обычно не держали, и это послужило для нее поводом покинуть помещение, оставив знатного гостя наедине с князем Мещерским. Потемкин пытался ее удержать, но курская дворянка поспешно затворила за собой двери.
Ясно, что они еще увидятся, и даже не один раз. Генерал-фельдмаршал и президент Военной коллегии, екатеринославский и таврический губернатор пробудет в Симферополе как минимум неделю. Много дел у него тут в связи с поездкой царицы. Провести только одно совещание с чиновниками – совершенно недостаточно. «Крапивное семя», как называл их известный русский публицист, начнет работать с должной эффективностью лишь в том случае, если и впрямь увидит над собой священный бич государевой воли.
А с ужином правильно придумано было.
Сначала Григория Александровича занимали удивительные гастрономические произведения их повара-караима. Затем – полуодетые танцовщицы с их соблазнительными формами. Лишь при последующей беседе со светлейшим князем Анастасия точно кожей ощутила, что атмосфера сгущается. Слишком пристально смотрел ей в глаза бывший возлюбленный, слишком выразительно улыбался. Она давно отвыкла от такого откровенного флирта и потому нервничала изрядно.
Да, Потемкин хотел ее смутить, и это ему удалось…
Утро в семье Мещерских подчинялось строгому расписанию. Михаил Аркадьевич завтракал один восемь часов и сразу уезжал на службу. Анастасия Петровна вставала чуть позже и сначала приходила в детскую комнату, где при ней умывали и одевали почти двухгодовалую княжну Александру. Затем она навещала девятимесячного князя Владимира, с которым неотлучно находилась нянька Арина, юная жена Николая. Примерно в то же время появлялась и кормилица. Флора наблюдала за тем, как наследник жадно сосет молоко. Аппетитом мальчишка обладал отменным, и три женщины тем временем спокойно обсуждали разные детали его младенческого бытия.
В десятом часу утра Аржанова садилась завтракать в столовой. Глафира приводила туда Александру. Несколько столовых ложек манной каши наследница съедала в компании с матушкой, под шутки-прибаутки верной служанки. Затем ребенку приносили чашку компота, Анастасии – кофе, сваренный по-турецки. Александра, невероятно похожая на отца, что-то лепетала. Аржанова же задавала ей вопросы по-французски, добиваясь, чтобы хоть два-три слова на этом языке маленькая княжна выговорила правильно.
Внезапно, как вихрь средь бела дня, в обычную семейную идиллию ворвался светлейший князь Потемкин. Большой и шумный, он стремительно шагнул в столовую. Анастасия, одетая в простое домашнее платье, в гневе вскочила из-за стола:
– Что это значит, князь?!
– Ничего, душа моя. Просто я решил пить кофе вместе с вами. А для прелестной княжны Александры у меня есть подарок…
Слуга нес за генерал-фельдмаршалом большую картонную коробку. Григорий Александрович галантно поклонился наследнице, которая ошеломленно наблюдала за огромным человеком в темно-зеленом кафтане, сплошь расшитом золотыми позументами. Однако она не заплакала, а, наоборот, улыбнулась ему. Жестом фокусника екатеринославский и таврический губернатор извлек из коробки роскошную фарфоровую куклу в пышном розовом платье и вручил Александре.
– Что надо сказать, Саша? – автоматически спросила Аржанова, тоже слегка ошарашенная разыгранным действом.
– Merci bien, monsieur[7], – ответило разумное дитя, крепко прижимая к себе куклу.
Григорию Александровичу, конечно, пришлось приготовить не только кофе, но и полноценный горячий завтрак. Он съел яичницу из шести яиц, зажаренных с добрым куском буженины, затем – десять татарских сладких коржиков «къурабие». Анастасия, держа в руке вторую чашку кофе, молча наблюдала за светлейшим князем. Ей-Богу, в том, как поглощает пищу сильный и здоровый мужчина, всегда есть нечто завораживающее для женщины.
Наконец Потемкин отодвинул в сторону тарелку, промокнул губы салфеткой и, положив ее на стол, умиротворенно произнес:
– Накормили голодающего, спасибо.
– Рады стараться, ваше высокопревосходительство! – по-солдатски ответила ему Аржанова.
Светлейший князь выдержал паузу и продолжал более серьезным тоном:
– Давеча я не все сказал вам о путешествии императрицы.
– Вот оно как? Слушаю вас внимательно.
– Вместе с государыней в Крым приедет император Австрии Иосиф Второй…
– Ничего себе! – не удержалась от восклицания Флора.
– Правда, под именем графа Фалькенштейна, – добавил Потемкин. – А еще посол Франции граф Луи-Филипп де Сегюр, опытный, прожженный шпион, что достоверно нами установлено путем расшифровки его конфиденциальных посланий королю Людовику XVI. Ничем ему не уступает и посол Великобритании сэр Фитц-Герберт, тоже, как говорится, далеко не ангел. Ну и сопровождающая их свора соглядатаев, осведомителей, агентов…
– Зачем Ее Величество согласилась на это?
– Да пусть смотрят, Анастасия Петровна, – вздохнул светлейший князь. – Пусть расскажут своей якобы просвещенной Европе, что ныне такое есть Россия. А то до сей поры всякими сказками пробавляются о медведях, гуляющих по улицам, о снегах, морозах, водке и черной икре.
– Разве плохо? – она пожала плечами. – Превратные представления, внушенные противнику, – лучший способ ведения войны.
– Вы правы, это наши противники. С того самого момента, как царь Петр разгромил их знаменитейшего полководца шведского короля Карла XII под Полтавой, они всегда бояться нас будут и притом всегда зариться на наше богатство. Но порой нам приходится искать союзников. Россия – европейская держава, тут уж ничего не поделаешь…
– Григорий Александрович, – остановила его рассуждения о политике Аржанова, – мне-то что вы приказываете делать?
– И волоса не должно упасть с головы всех вышеперечисленных персон в Тавриде.
– Да, понятно.
– Судя по вашим донесениям, исламское подполье здесь еще действует.
– Не столь активно, как раньше.
– Все равно, – Потемкин решительно сжал кулаки. – Бешеных – к ногтю. Чтоб головы они не смели поднять. По крайней мере, с мая по июль 1787 года, когда всемилостивейшая наша государыня будет иметь в Крыму свое пребывание.
– Следовательно, в моем распоряжении – год? – уточнила Анастасия.
– Примерно.
Наступила тишина. Курская дворянка, поворачивая в руках пустую металлическую чашечку с кофейной гущей на дне, раздумывала. Перед ее мысленным взором вставали те люди, кто поможет ей выполнить новое поручение секретной канцелярии Ее Величества, их дома, селения, дороги, по которым она к ним поедет, крымские долины, горы и леса, которые она пересечет. Генерал-фельдмаршал и президент Военной коллегии, вглядываясь в ее лицо, истолковал молчание Флоры по-своему. Он участливо спросил:
– Это очень трудно?
– Пожалуй, нет. Не очень.
– Как-то печально вы отвечаете.
– Вам показалось, ваше высокопревосходительство.
Его дальнейшие действия курская дворянка угадала. Она вскочила со своего места раньше, чем светлейший князь успел положить ей руки на плечи. Однако сопротивляться такому богатырю, как Григорий Александрович, практически невозможно, и Анастасия очутилась в его объятиях. Когда-то они действовали на Аржанову совершенно магически, она мечтала о них и покорялась им радостно и безоговорочно.
Теперь он целовал ее с прежней страстью.
Жаркие губы скользнули от щеки к шее, и рукой Потемкин отвернул воротник платья, чтобы быстрее добраться до плеч. Дальше пуговицы расстегнулись сами, обнажив грудь. Шрам, пролегавший между двумя заметно округлившимися холмиками, стал виден. светлейший князь коснулся его языком. Тут Анастасия все-таки сумела оттолкнуть разгоряченного бывшего своего возлюбленного:
– Нет, ваше высокопревосходительство!
– Что-что? – удивился Потемкин.
– Ты не слышал? Я сказала тебе «нет».
Он усмехнулся, однако отступил:
– Не может того быть, любезная Анастасия Петровна.
– Неужели? Ты сам посоветовал мне храм Святого Самсония Странноприимца для венчания.
– Чему это мешает?
– Тебе не мешает вовсе, а мне мешает.
– Вот уж не думал, душа моя, будто ты так привержена церковным обетам.
– Очень хочется дать тебе пощечину, – Аржанова застегивала пуговицы на платье.
Он стоял рядом, в задумчивости наблюдая за ней. Затем медленно сжал в кулак правую руку и приложил его к своему солнечному сплетению.
– Да, – сказал светлейший князь. – Однажды ты ударила меня. Вот сюда. Однако после того снова повторилась восхитительная ночь. Точнее – ночи. Ты умеешь любить. Ты отдаешься возлюбленному пылко, самозабвенно, полностью, всем существом. Это трудно забыть. Но скажи, чем прельстил тебя мой бывший адъютант?
– Я дала клятву, – хмуро ответила она.
Генерал-фельдмаршал улыбнулся, как дьявол-искуситель:
– Все проходит, душа моя. Поверь бывалому человеку, в нашем мире многое исчезает без следа, без воспоминаний, без трепета, без тревоги. Я знаю, ты по-прежнему любишь меня. И ты вернешься…
– Может быть, – Анастасия отвела взгляд. – А сейчас, друг мой, изволь покинуть этот дом немедленно.
– Навсегда?
– Нет, конечно. Все мы – слуги государевы. Коль речь зайдет об исполнении таковой верноподданнической службы, то приходи, двери для тебя открыты…
Потемкин круто повернулся на каблуках и несколько раз прошелся перед курской дворянкой по комнате. Вид у него все же был немного растерянный. Остановившись около Анастасии, генерал-фельдмаршал отвесил ей церемонный придворный поклон. Следуя этикету, Аржанова протянула ему руку для поцелуя. светлейший князь чуть коснулся ее губами и сказал:
– Наверное, ты права, душа моя…
Картонная коробка, оклеенная фольгой и разноцветной бумагой, стояла посреди детской и сразу попалась на глаза князю Мещерскому, когда он приехал домой на обед. Михаил обязательно заходил к дочери и разговаривал с ней перед тем, как Глафира укладывала ее спать. Маленькая княжна показала отцу фарфоровую куклу в пышном розовом платье, с которой теперь не хотела расставаться. Где приобрел эту коллекционную, очень дорогую игрушку светлейший князь Потемкин, коллежский советник даже не догадывался. Он точно знал, что в Симферополе подобные изделия не продаются. Если только где-нибудь в Санкт-Петербурге или в Москве.
Кроме куклы в коробке находились и другие подарки: набор раскрашенных оловянных солдатиков из тридцати фигурок, заяц, медведь, волк и лиса, сшитые из ваты и вельвета, деревянная лошадка на колесиках, упаковки с медовым печеньем и леденцами. Видимо, генерал-фельдмаршал и президент Военной коллегии заранее готовился во второму визиту в дом Мещерских и нанес его именно в тот час, когда управитель канцелярии находился на службе.
Поцеловав наследницу в щечку и пожелав ей хорошего сна, Михаил вышел в столовую. Стол уже сервировали. Жена, одетая в нарядное платье, ждала его. Тотчас принесли супницу с дымящимся куриным бульоном и лапшой. Исполняя обязанности хозяйки дома. Анастасия налила полную тарелку и подала ее князю Мещерскому. Тарелку бульона, но без лапши, она взяла и себе.
После обеда Михаил обычно отдыхал около часа, затем снова уезжал в канцелярию. Тут он взял Анастасию за руку и сказал ей: «Пойдем в спальню». Там они всегда полушепотом обсуждали наиболее важные дела, не предназначенные для посторонних. Нынешнее событие, судя по всему, представлялось князю из ряда вон выходящим.
Сняв форменный кафтан и камзол, он повалился на широкую кровать, застеленную шелковым расшитым покрывалом. Аржанова подошла к окну. Со второго этажа их дома весенний сад, освещенный лучами полуденного солнца, выглядел очень красиво. Кроме яблонь, груш и абрикосов, уже начали расцветать сирень и кусты жасмина.
– Разденься! – услышала она его голос.
Курская дворянка принялась за дело неспешно. Без горничной это действительно требовало времени: расшнуровать корсаж, снять сначала верхнюю юбку, потом – две нижних, потом – нательную батистовую рубашку, потом развязать шнурок на панталонах, потом стянуть чулки, которые держались на ногах выше колен при помощи подвязок. Он внимательно наблюдал за ее действиями. Наконец, положив последнюю вещь из своего туалета на комод, придвинутый к стене, Анастасия, совершенно обнаженная, подошла к кровати.
– Было или не было? – в резком тоне задал вопрос коллежский советник.
– Не было, – твердо ответила она и вытащила заколку из простой домашней прически. Светло-каштановые волосы водопадом обрушились ей на плечи.
– Если не было, то что он теперь сделает с тобой и со мной? – спросил князь Мещерский, грустно подперев кулаком щеку.
– Ничего не сделает.
– Сильно в том сомневаюсь.
– Плохо ты его знаешь.
– Зато я знаю тебя. Ты ему надерзила.
– Не без этого, милый.
Анастасия легла на кровать рядом с мужем и положила его руку себе на грудь. С таким проявлением супружеской покорности среди дня бывший кирасир сталкивался нечасто. Мысли и чувства коллежского советника теперь приняли другое направление. Послеобеденный сон не состоялся. Его заменил приступ бурной страсти. Но потом, обливаясь холодной водой над умывальником, он уже улыбался. Аржанова, подав Михаилу полотенце, сказала:
– Ты поедешь в канцелярию и наверняка увидишься со светлейшим князем. Держись спокойно и делай вид, будто ни о чем не ведаешь. Также передай ему мой рапорт о необходимых мерах безопасности при путешествии Ее Величества в Крыму. Я составляла эту бумагу целых два часа…
Рапорт Флоры Потемкину понравился.
В разговоре с Михаилом генерал-фельдмаршал отметил, что все вопросы, которые он обсуждал сегодня утром с Анастасией Петровной, отражены в нем основательно. Особое внимание Аржанова уделила крымско-татарскому двухтысячному конному полку. Она приложила к рапорту список беев и мурз, кои заслуживают высочайшего доверия, указала их место жительство, родовую принадлежность, число их воинов и суммы, достаточные, по ее мнению, для вознаграждения мусульман.
Очень интересной екатеринославский и таврический губернатор нашел следующую идею курской дворянки: самую ближайшую охрану царицы и ее августейшего спутника Иосифа II сформировать из русских кавалеристов, но придать им вид местных жителей. Для сего потребуется откомандировать солдат на полуостров заблаговременно, дабы они привыкли к здешним условиям, а также купить для них татарские кафтаны, шапки, штаны, пояса, седла и прочие вещи на казенные деньги.
Светлейший князь попросил представить ему отдельный рапорт и смету по отряду якобы татарских телохранителей из расчета, что будет в нем числиться 60 человек, назвать кандидатуру его командира и двух его помощников. Это означало, что идея воплотится в жизнь. Аржанова быстро подготовила документы. Потемкин их утвердил.
Только сержант Чернозуб, обозначенный как командир отряда, унтер-офицер Ермилов и капрал Прокофьев, как его помощники, вызвали у президента Военной коллегии некоторые сомнения. При таковом назначении их следовало произвести в новые чины. Флора горячо отстаивала своих людей. Так украинский казак из Полтавской губернии Чернозуб, после пятнадцатилетней беспорочной службы в Новотроицком кирасирском полку, получил первый офицерский чин корнета, Семен Ермилов, взятый в рекруты из государственных крестьян, – чин сержанта, Борис Прокофьев, из однодворцев города Вольска Саратовской губернии, – чин унтер-офицера…
Сияние девственно чистых январских снегов в первые дни поездки ослепляло графа Луи-Филиппа де Сегюра.
Царский поезд быстро двигался от северной столицы к Москве по ровной, накатанной дороге. За окнами карет расстилались бескрайние белые равнины, где снег блистал под лучами солнца, как россыпи алмазов. Их сменяли густые сосновые и еловые леса, темнеющие подобно грозовым тучам. При наступлении сумерек вдоль дороги зажигали костры. Жаркие их отблески ложились на стволы деревьев, на сугробы, наметенные последней метелью. В городах и деревнях, несмотря на стужу и снегопад, к дороге выходили поселяне. Они радостными криками приветствовали государыню.
Никого из сотрудников посольства Франции в Санкт-Петербурге графу де Сегюру взять с собой не разрешили, сославшись на ограниченное количество мест в экипажах. Молодого дипломата сопровождал лишь принц де Линь, его соотечественник, давно принятый при дворе Ее Величества и пользующийся расположением Екатерины Алексеевны за веселый нрав и хорошие шутки. Царица обещала подарить принцу земли в бывшем Крымском ханстве, если он поедет с ней в те дальние края. Но граф де Сегюр подозревал, что правительница великой империи платит принцу за что-то другое.
Как сообщал французский посол своему королю, императрица вела в дороге обычный образ жизни. Она вставала в шесть часов утра, слушала доклады министров, потом завтракала. В девять часов утра царский поезд отправлялся в путь и двигался до двух часов дня, затем останавливался для обеда. Следующую остановку делали уже в семь часов вечера, когда бывал и ужин. Везде путешественники находили заранее приготовленные для них удобные квартиры в домах зажиточных людей, а государыня – дворец или красивый дом с прислугой и охраной.
Обедала самодержица всероссийская в одной и той же кампании. Первым являлся канцлер (министр иностранных дел. – А. Б.) граф Безбородко, человек довольно мрачный. Затем – фаворит императрицы, тридцатилетний надменный красавчик граф Дмитриев-Мамонов, корнет Кавалергардского корпуса и генерал-адъютант, всегда одетый с иголочки. Затем – посол Великобритании сэр Фитц-Герберт, типичный англичанин, высокий, худой, флегматичный. Затем – посол Австрии граф Кобенцель, прямая противоположность сэру Фитц-Герберту: маленький, толстенький, неутомимый рассказчик, сочинитель смешных скетчей, иногда разыгрываемых с разрешения великой царицы в ее гостиной после обеда. Затем – два француза: граф де Сегюр и принц де Линь, которые болтали и острили за столом напропалую. Затем – статс-дама двора Ее Величества графиня Браницкая, любимая собеседница государыни, урожденная Александра Энгельгардт, смоленская красавица, старшая племянница Потемкина, дочь его сестры Марфы, скончавшейся безвременно.
Но самого светлейшего князя здесь не было.
Григорий Александрович все еще ездил по городам и весям двух губерний, его попечению вверенных – Екатеринославской и Таврической. Он наводил там должный порядок, следил за последними приготовлениями к августейшему визиту и не давал покоя людям, облеченным его доверием. Все, что задумал Потемкин, – а многое из этого напоминало роскошные театрализованные действа, – следовало осуществить с размахом и блеском, «на богатую руку», как говаривал генерал-фельдмаршал…
В начале февраля 1787 года царский поезд прибыл в Киев. Императрицу встречал граф Румянцев-Задунайский, генерал-губернатор Малороссии. Знаменитый полководец и победитель османов в Первой Русско-турецкой войне не относился к пылким почитателям Екатерины Алексеевны, форм и методов ее правления. Граф надеялся, что государыня недолго пробудет в Киеве и двинется дальше на юг, теперь плывя на галерах по реке Днепр.
Но, как назло, весна в тот год на Украине выдалась холодной, поздней, крайне неприятной. Лед на Днепре стоял до середины апреля. Потому путешественникам пришлось пробыть в Киеве почти три месяца. Пользуясь этим, царица посетила все святые места, прикладывалась к мощам в пещерах Киево-Печерской лавры, выстаивала долгие службы в монастырях. Она также объездила пригороды, посещая усадьбы знатных и богатых землевладельцев. В самом губернаторском дворце шли бесчисленные обеды, балы и приемы, где Ее Величество раздавала награды: ордена, ленты к ним, бриллиантовые перстни.
Румянцев-Задунайский никакого награждения не получил.
Малороссия самодержице всероссийской не понравилась, вернее – управление этим краем, которое находилось в руках полководца. Она была поражена невзрачным видом зданий, плохо мощенными мостовыми, мусором и грязью на улицах, толпами нищих у церквей. Между тем украинские черноземы, увиденные царицей, бесспорно, давали щедрый урожай, климат, теплый и мягкий, благоприятствовал сельскохозяйственному производству. Однако за Малороссией числилось недоимок по налогам почти на миллион рублей.
Чтобы не обидеть пожилого именитого героя, Екатерина II передала ему свои впечатления не в прямом разговоре, а через Дмитриева-Мамонова. Генерал-фельдмаршал гордо ответил, что его дело – брать штурмом города, но отнюдь не строить их и тем более – украшать. Государыня, подумав, согласилась: «Ладно, пусть он берет города. Строить их буду я». На самом деле выходка вельможи не осталась без последствий. Вскоре после отъезда царицы граф подал прошение об отставке с должности генерал-губернатора, и оно было удовлетворено в короткий срок.
Светлейший князь Потемкин появился в Киеве гораздо позднее и, не желая смешиваться с толпой царедворцев, поселился у монахов. Ему длительная остановка государыни оказалась на руку. Еще больше дорог благоустроили, еще больше домов побелили, еще больше триумфальных арок возвели его подчиненные на пути монархини, отплывшей из Киева на юг на галере «Днепр» 22 апреля 1787 года.
Теперь счет пошел на дни…
В Симферополе, в доме князя и княгини Мещерских слуги редко видели хозяев. Но жизнь в нем текла по прежнему распорядку, на страже которого стояла горничная Глафира. Впрочем, ныне ее обязанности данным словом не исчерпывались. Она совмещала роли домоправительницы и воспитательницы одновременно, нисколько ими не тяготясь. Наоборот, чувство собственной значимости переполняло верную служанку. От ее ретивости страдали в основном нанятые, приходящие работники: дворник, садовник, конюх, повар, прачка и две поденщицы, занимавшиеся уборкой комнат. Возникновение ссор и скандалов предотвращало лишь одно обстоятельство: господа хорошо платили прислуге.
Управитель канцелярии таврического губернатора коллежский советник князь Мещерский чуть ли не раз в два дня ездил в Бахчи-сарай. Там под его присмотром заканчивали косметический ремонт нескольких помещений старого дворца крымских ханов. Прежде всего, для императрицы переделывали ханскую спальню. В ней обновили деревянный потолок, прорезали нижние окна, обили стены белым атласом, повесили две люстры с хрустальными украшениями, изготовленные русскими мастерами.
Знаменитый «Фонтан слез», находившийся в дюрбе (гробнице. – А. Б.) Диляры Бикеч, перенесли во дворец и установили возле деревянной лестницы, ведущей на второй этаж. Еще обновляли декор фонтана и бассейна в Летней беседке, убирали сад, обрезая деревья и разбивая цветники, завозили в кладовые съестные припасы, меняли котлы и утварь на кухне. Царская резиденция должна была соответствовать требованиям современного комфорта, но вместе с тем сохранять экзотические черты жилища восточных владык.
Одну из «екатерининских миль» прямо при Мещерском устанавливали рядом с ханским дворцом, у моста через реку Чурук-Су. Она имела вид белой колонны с основанием в виде куба и с шестигранным навершием, на двух гранях которого читалась вырезанная на русском и тюрко-татарском языках надпись: «Благородной памяти императрица Екатерина Вторая изволила быть в Бахчи-сарае…»
Михаил, трудясь неустанно, возлагал особые надежды на встречу с Потемкиным и царицей при ее пребывании во дворце, столь тщательно подготовленным им к августейшему визиту. Если знатным путешественникам все понравится, то он сможет просить светлейшего князя о своем переводе обратно на военную службу и о назначении в штаб Черноморского флота.
Довольно далеко от мужа находилась в это время Анастасия Аржанова.
По степной дороге от Симферополя к родовому поместью карачи Адиль-бея, называемому Курули-Кыпчак, на рыси двигался отряд из тридцати всадников в чалмах, в восточных кафтанах – синих и коричневых, обшитых серебряным галуном, – в широких шароварах и с кривыми турецкими саблями. Лица у них были загорелые, не сказать, чтоб совсем татарские, но по татарской моде одинаково выбритые: щеточка усов над губами и коротко стриженая бородка. Только курская дворянка, естественно, не имела таких украшений. Однако она ехала на своем Алмазе не в голове отряда, а в середине его, рядом с корнетом Новотроицкого кирасирского полка Остапом Чернозубом, которому восточное одеяние вполне подходило.
Украинский казак из Полтавской губернии и раньше относился к Анастасии Петровне почтительно. Недавно из рук ее он получил патент на чин корнета, подписанный государыней, и в качестве личного подарка – золотой офицерский шарф с кистями. Потому слово княгини Мещерской являлось для него законом непреложным. Коль повелела она ему на время превратиться в татарина, то он им и будет. Да еще и остальных кирасир и драгун, команде его отныне вверенных, под этот шаблон подгонит.
Только три дня назад получили они новенькие кафтаны с косо выкроенными бортами, шаровары, в коих утонуть нетрудно, повязали на пояс вместо лосиных выбеленных мелом портупей длинные шелковые платки. Для тренировки в таковом виде и отправились к старому знакомцу ее сиятельства – карачи Адиль-бею. Что скажет коренной степняк, не склонный к комплиментам и другой лжи, увидев новых воинов Анастасии-ханым? Похожи они на его соплеменников или не похожи?..
30 апреля 1787 года царская флотилия прибыла в город Кременчуг. Здесь начиналась Новороссия, наместничество светлейшего князя Потемкина. При пушечной стрельбе государыня сошла на берег и села в карету. Потемкин и другие вельможи сопровождали экипаж верхом на лошадях. Вид небольшого, но чистого и уютного городка являл разительный контраст с тем, что Екатерина Алексеевна наблюдала в губернском центре Киеве.
На следующий день императрица присутствовала на маневрах дивизии, которой командовал генерал-поручик Суворов. Конница в числе 45 эскадронов скакала на пехоту, построенную в каре, артиллерия вела непрерывный огонь. Увенчались учения знаменитой суворовской «сквозной» атакой, когда шеренги пехотинцев сближались с шеренгами кавалеристов и проходили друг сквозь друга.
Весьма довольная увиденным, великая царица спросила великого полководца, какую награду он желает получить.
– Прикажи, матушка, отдать деньги моему хозяину за квартиру, – поклонился ей генерал-поручик.
– А разве много?
– Очень много, матушка. Три рубля с полтиною, – ответил Суворов с усмешкой на устах.
Монеты нашлись не сразу, но все-таки были вручены военачальнику при всей свите, в изумлении слушавшей этот диалог. Оглянувшись на придворных, наряженных в расшитые золотом кафтаны, блистающих орденами, скоробогатеев, обязанных доброй государыне своим преуспеянием, Суворов громко произнес:
– Совсем промотался, господа. Хорошо еще, что матушка-царица за меня платит. А то бы просто беда!
Вечером на императорском приеме насмешливый генерал-поручик получил золотую табакерку с портретом государыни, отделанную бриллиантами, ценой в семь тысяч рублей…
Сама Аржанова 30 апреля 1787 года тоже увидела нечто, напоминающее военный парад. Карачи Адиль-бей показывал ей воинов, отобранных им в крымско-татарский конвойный полк. После заключения контракта на поставку трех тысяч лошадей для Российской императорской армии и получения аванса, размер которого приятно его удивил, татарский вельможа сделался необыкновенно вежлив с курской дворянкой. Она же привезла ему традиционные подарки: шкурки горностая и золотые часы.
Всего мужчин из рода Кыпчак собралось свыше трехсот человек. Построенные в колонну по три, они проехали перед Флорой на своих коротконогих лошадках, важно подбоченившись и лихо сдвинув белые войлочные островерхие малахаи на затылок. Далеко не у всех имелись булатные сабли – предмет вооружения очень дорогой, передающийся в их семьях от отца к старшему сыну. Зато турецкие ятаганы, похожие и на саблю, и на кинжал, явились во множестве, равно как и луки с колчанами стрел.
Адиль-бей, поняв, что русская госпожа довольна, сообщил ей о своем решении. Он сам будет командовать в полку тремя сотнями отборных всадников древнего крымско-ногайского рода Кыпчак и хочет быть представленным великой царице. Пусть богоподобная правительница непобедимых народов Севера скажет ему заветное слово и распространит на Кыпчаков императорские милости.
Анастасия пообещала это сделать и просила Адиль-бея к завтрашнему дню приготовить для нее полный список его воинов с указанием их вооружения, количества принадлежащих им лошадей, места их жительства и степени родства: отец, брат, сын, внук, дядя, племянник. Сие крайне необходимо, пояснила она, для последующего награждения верноподданных Ее Величества мусульман.
Из селения Курули-Кыпчак Аржанова со своим отрядом прибыла в Гезлеве-Евпаторию, где Абдулла-бей из рода Ширин уже ожидал ее, собрав примерно сто человек. В гостеприимном доме бывшего каймакама русская путешественница задержалась на четыре дня. Европейски образованный Абдулла был ей гораздо ближе и приятнее, чем прямой потомок кочевников, еле умеющий читать Адиль. Правда, воины в Гезлеве выглядели не столь экзотично и антуражно. Увидев у некоторых из них кремнево-ударные пистолеты турецкого производства, Анастасия тотчас вычеркнула их из списка. Проблем с огнестрельным оружием у татар только ей и не хватало…
8 мая 1787 года Екатерина II встретилась с императором Австрии Иосифом Вторым, путешествующим по России под именем графа Фалькенштейна. Встреча произошла на степной дороге, недалеко от хутора Кайдаки. Место это выпало им случайно. Они просто мчались в экипажах навстречу друг другу.
Вообще-то австрийский император уже бывал в России и с Екатериной Алексеевной встречался. Австрия, в ту пору именуемая также Священной Римской империей, опиралась на союзнические отношения с нашим государством еще в эпоху Семилетней войны. Русский корпус, присланный царицей Елизаветой Петровной в Пруссию, помог австрийцам одолеть немцев. Он разбил армию знаменитого полководца короля Фридриха Второго и победоносно вошел в Берлин. Елизавета умерла, но Екатерина унаследовала ее политику. Хорошие отношения с венским двором продолжались. Взаимопонимание это было велико. Например, в 1776 году Иосиф Второй отозвался на просьбу государыни и пожаловал титул светлейшего князя Священной Римской империи Григорию Потемкину.
Теперь сорокашестилетний представитель старинной европейской династии Габсбургов смело мчался в простом экипаже по пустынной степной дороге в чужой стране без многочисленного, положенного ему по статусу военного конвоя. «Идеалист на троне», как называли его современники, большой поклонник симфонической музыки и сам отличный музыкант, противник пышных и утомительных придворных церемоний, Иосиф предпринял эту поездку с сугубо практической целью: лично увидеть приготовления России к новой войне с турками, убедиться, что союзники не обманывают его и мощь их армии и флота на юге континента действительно возросла.
«Пока мы рыскали по полю, – впоследствии писала императрица барону Гримму, – мы рассчитывали – один из нас (Иосиф II) на мой обед, а другая – на обед князя Потемкина… но обеда не было. Однако ж нужда изобретательна: князь Потемкин вздумал сам обратиться в кухмистера, принц Нассау-Зиген – в поваренка, генерал граф Браницкий – в пирожника, и вот с самого коронования обоих Величеств они еще никогда не были так почетно и вместе с тем так дурно угощаемы; несмотря на это, все ели, смеялись и довольствовались кое-каким обедом…»
Двенадцатого мая того же года императрица въехала в Херсон на великолепной раззолоченной колеснице вместе с Иосифом II и князем Потемкиным. Народ, выйдя на улицы, в радостном порыве отпряг лошадей и сам повез императрицу к дворцу губернатора.
Однако Херсон по-настоящему огорчил графа де Сегюра.
Он полагал, будто город-новостройка, заложенный лишь восемь лет назад, ничего значительного в военном отношении собою не представляет. Просто это – один из фантомов Потемкина, коими светлейший князь тешит императрицу, заставляя ее выдавать ему новые и новые суммы из казны. Оказалось, граф жестоко ошибался.
«После поездки по ровному 400-верстному пространству, нас неожиданно поразил вид Херсона, – сообщал в донесении французский дипломат своему правительству. – Мы увидели почти уже законченную крепость, казармы на 24 тысячи человек, адмиралтейство со всеми принадлежностями, арсенал, заключавший в себе до 600 орудий, два военные корабля и фрегат, снаряженные к спуску, публичные здания, воздвигаемые в разных местах, несколько церквей прекрасной архитектуры, наконец, целый город уже торговый, с двумя тысячами домов и лавками, полными греческих, константинопольских и французских товаров; в гавани его заходили и стояли до двухсот купеческих судов…»
Ясно, как день, к чему стремятся русские. Шаг за шагом они отвоевывают у османов земли Северного Причерноморья, создавая города и крепости, проводя дороги, строя военные корабли. Херсон – их новая военная база, опорный пункт. Отсюда они станут грозить Оттоманской Порте и скоро смогут послать свои фрегаты к Константинополю, подвергнуть бомбардировке султанский дворец на Босфоре, высадить многочисленный десант.
В субботу, 15 мая 1787 года, в присутствии Ее Величества и «графа Фалькенштейна» в херсонском адмиралтействе спустили на воду 80-пушечный корабль, названный в честь высокого гостя «Император Иосиф Второй», 66-пушечный корабль «Святой Владимир» и 50-пушечный фрегат «Александр» – пополнение для молодого и быстро растущего Черноморского флота.
Событие было обставлено внушительно. Через Днепр заранее построили три плавучих моста с перилами, для защиты от солнца, снабженные крышей, которую покрыли зеленой клеенкой. Между крайними местами, на которых помещались зрители, была приготовлена трибуна для Екатерины II и ее августейшего гостя. Парча, золотая бахрома, гирлянды из цветов украшали их. От императорского дворца до верфи расстояние составляло примерно 600 метров, и весь этот путь уровняли, застлали зеленым сукном шириной в две сажени (примерно 5,5 метра. – А. Б.). Государыня прошла его пешком, будучи одета в скромное серое летнее пальто и черную атласную шляпку.
Все же главным событием в Херсоне являлся не пышный спуск на воду кораблей, а международный конгресс. В нем участвовал посол России в Турции действительный статский советник Булгаков, посол Австрии в Турции барон Герберт – они прибыли из Стамбула на одном купеческом судне, – сама Екатерина Алексеевна, Иосиф II, князь Потемкин и посол Австро-Венгрии в России граф Кобенцель. Оба монарха и их министры целый день совещались за закрытыми дверями.
Дорого бы дал граф де Сегюр за любую информацию об этом совещании. Но в Херсоне за ним неотступно ходили два человека в темно-бурых кафтанах и черных треуголках. Они не давали ему ни с кем знакомиться и разговаривать, однако готовы были бесплатно угощать графа в харчевнях и трактирах. С такими наглыми действиями тайной полиции француз сталкивался впервые и не знал, что ему предпринять для выполнения ответственного поручения короля.
Удивил Луи-Филиппа де Сегюра император Священной Римской империи. Вечером после совещания он предложил послу Франции прогуляться. Взяв графа под руку, Иосиф II повел его в степь, благо погода стояла солнечная и теплая. Соглядатаи отстали от них у последних домов на улице, и представитель династии Габсбургов заговорил, как показалось французу, вполне искренне:
– Если я закрыл глаза на присоединение Крымского ханства к России, это не значит, что я одобряю абсолютно все честолюбивые замыслы Екатерины. Великие державы никогда не согласятся с тем разделом Турции, который сейчас предлагает Россия. Проливы Босфор и Дарданеллы слишком много значат для Европы, чтобы пустить туда русских…
Граф де Сегюр понял, о чем говорили на совещании послы и монархи, – о новой войне с Османской империей. Она – не за горами. Впрочем, во Франции это отлично знали. Тысячи золотых «флюри» заплатил султан Абдул-Гамид I королю Людовику XVI за военных специалистов, откомандированных в Стамбул. Они строили туркам корабли, отливали пушки и учили пушкарей, реконструировали крепости на Русско-турецкой границе…
Аржанова утром 17 мая 1787 года тоже проводила совещание. В Симферополь съехались все беи, мурзы и их вассалы, составлявшие крымско-татарский царский конвойный полк. По поданным ими спискам, в нем числилось на сто пятнадцать всадников больше, чем заказывал светлейший князь Потемкин. Подобное превышение в смете Флора с Григорием Александровичем даже не планировали. Теперь просить о ее изменении было некогда. Потемкин вместе с царицей, скорее всего, уже выехали из Херсона.
Она объяснила это обстоятельство своим татарским друзьям. Сначала они, следуя восточному этикету, важно молчали. Тогда Анастасия предложила два решения: первое – лишние воины, если захотят, могут выступить вместе с полком к Перекопу, но наградных денег и лошадей не получат; второе – главы древнейших крымско-татарских родов Ширин, Барын, Яшлав, Кырк, Кыпчак и Мансур, здесь присутствующие, сократят свои списки, дабы представить государыне менее знатных соплеменников. Тут между татарами вспыхнула горячая перепалка. Они рядились за каждого всадника, прибегая к разным аргументам, считая былые заслуги, земельные угодья, породу лошадей, количество и качество вооружения.
Вскоре Аржановой надоело слушать их споры. Она сказала, что уходит обедать, а достопочтенные господа пусть сами урегулируют этот вопрос. Через полтора часа она вернется. К тому времени полковые списки, либо исправленные, либо неисправленные, уж как им то захочется, должны быть готовы. По ним все участники получат деньги, обещанные таврическим губернатором. Затем, в четвертом часу пополудни полк, построившись в колонну по три, вместе с обозом отправится в поход и 19 мая сего года будет встречать императрицу у крепости Ор-Капу на Перекопе…
Для обеда с мужем и детьми ей следовало переодеться из причудливого платья богатой татарки, красной фески и белого покрывала в обычный европейский наряд. Курская дворянка не хотела, чтобы о ее службе в секретной канцелярии раньше времени узнали почти трехлетняя княжна Александра и маленький Владимир, ползком давно облазивший все комнаты первого этажа. Никакого сладу не было с непоседливым мальчишкой. Зато князь Мещерский, глядя на его подвиги, часто повторял: «Вот растет будущий герой-кавалерист!»
На ходу застегивая блузку и поправляя прическу, Аржанова вошла в столовую. Сегодня на обед они с мужем пригласили царских телохранителей: корнета Чернозуба, сержанта Ермилова и унтер-офицера Прокофьева. Дети, увидев этих огромных людей, испугались и заплакали. Однако Чернозуб, ласково улыбнувшись, подарил Александре и Владимиру по глиняной птичке-свистульке, раскрашенной в красный, желтый и синий цвет. Зря он, конечно, это сделал. Князь Мещерский-младший, мгновенно уяснив себе принцип действия игрушки, принялся в нее свистеть. Кончилось все удалением Александры и Владимира в детскую, куда их няня Арина отнесла и еду: гречневую кашу, кисель и засахаренные фрукты.
Управитель канцелярии таврического губернатора, выпив вместе с кирасирами рейнского вина, заговорил проникновенно и задушевно:
– Друг мой Остап Макарович, зная тебя много лет, бестрепетно поручаю твоему благораспоряжению самое ценное, чем Бог меня наградил в бренной нашей жизни…
– Шо-то я до кинца не зрозумив, вашвыскобродь, – ответил ему украинец, поставив бокал на стол.
– Ну, ты отвечаешь теперь за жизнь и здоровье Анастасии Петровны. Понятно?
– Дуже внятно, вашвыскобродь.
– Три года был я начальником ее охраны, теперь им будешь ты.
– Це вже внятно, як билый свит.
– Будто бы все мирно, все тихо у татар, а верить им нельзя ни на йоту, – продолжал князь Мещерский. – Потому ехать вокруг царской кареты, строго придерживаясь разработанной схемы. Карабины и пистолеты перезаряжать каждый день. Стрелять без предупреждения в тех, кто нарушит дистанцию безопасности, ибо стреляющий первым всегда в выигрыше…
– Так точно, вашвыскобродь!
– Да что ты, Михаил, нервничаешь, – сказала Аржанова. – Встретим мы царицу на Перекопе и препроводим до самого Бахчи-сарая, где ты ее и увидишь. Уж не изволь о том беспокоиться.
– Хорошо, коль так оно будет, – вздохнул князь.
– Господа, вынуждена вас покинуть, – Анастасия улыбнулась кирасирам. – Превращение русской женщины в мусульманского воина требует немало времени…
Они, как по команде, вскочили с места, щелкнули каблуками и поклонились. Унтер-офицер Прокофьев, стоявший ближе всех к курской дворянке, даже изловчился поцеловать ей ручку. Коллежский советник задумчиво наблюдал за ними. По его приказу лакей принес штоф с ромом. Михаил разлил крепкий напиток по лафитникам, наполнив их до краев, и сказал:
– Теперь, солдатушки-ребятушки, традиционный тост за добрую государыню нашу Екатерину Алексеевну…
Перешеек, соединяющий Крым с континентом, имел в ширину более девяти километров и назывался почему-то «Перекоп». Кто его перекопал и для какой цели, осталось неизвестным. Но ров и земляной вал над ним, тянувшиеся от берега Черного моря до Сивашского залива, действительно существовали с незапамятных времен. Ходила легенда, будто ров и вал еще до нашей эры возвели киммерийцы, древнейшие жители полуострова, для защиты от набегов враждебных им племен из диких, безлюдных степей.
Татары, придя в Крым лишь в конце XIV века, тоже занимались этим оборонительным сооружением. В правление хана Сахиб-Гирея Первого они с помощью турок углубили ров, усилили крепостной вал каменной кладкой в некоторых местах, построили небольшую крепость Ор-Капу с несколькими башнями и бастионами. Недалеко от крепости находились единственные на всем валу ворота с подъемным мостом, переброшенным через ров. После 1783 года крепость утратила свое стратегическое назначение и медленно разрушалась. Потемкин приказал отремонтировать ее и ворота с подъемным мостом, поскольку царица пожелала въехать на полуостров именно по этому мосту и затем осмотреть крепость Ор-Капу как образец османской фортификации.
Естественно, все приказания Григория Александровича были исполнены в точности. Теперь крымско-татарский полк разбил лагерь под заново побеленными стенами Ор-Капу, своим живописным видом воскрешая минувшую эпоху исламского владычества в этих краях. Дабы вольным сынам степей не пришло в голову что-нибудь, протоколом встречи не предусмотренное, на некотором расстоянии от них располагался другой лагерь – Копорского пехотного полка. Дула трех полковых пушек по странной случайности смотрели как раз в татарскую сторону.
О приближении царского поезда известил нарочный, прискакавший в Ор-Капу примерно за час до знаменательного события, то есть во втором часу пополудни 19 мая 1787 года.
День стоял чудесный. Степь, расстилавшуюся вокруг, покрывала густая и сочная трава, на солнце еще не выгоревшая. Она была подобна бархату, вытканному неведомой мастерицей-волшебницей. На этом зеленом бархате проступали узоры: то поля лиловых фиалок, то всплески бело-желтых ромашек, то острова красных тюльпанов, то прогалины светло-фиолетовых крокусов.
Степь не только цвела. Она звенела на тысячу голосов. Самые верхние ноты брали жаворонки, летающие высоко и потому едва различимые в голубизне небесного свода. Резкие крики дроф и журавлей, методичное пощелкивание скворцов и галок дополняли степную весеннюю симфонию.
Но вдруг грохот артиллерийского салюта заставил пернатых обитателей степи испуганно замолчать. Это царский поезд въехал на подъемный мост. «Ур-ра!» – дружно закричали пехотинцы-копорцы, построенные шпалерами вдоль дороги, ведущей от моста к крепости.
Спешенные татары находились за крепостью. Они с трудом удержали на месте своих полуобъезженных скакунов, напуганных громом выстрелов.
Императрица, сопровождаемая Иосифом II, графом де Сегюром, принцем де Линем, сэром Фитц-Гербертом, графом Кобенцелем и светлейшим князем Потемкиным, осмотрела крепостные сооружения. Затем путешественникам предложили легкий завтрак, сервированный внутри крепости.
После него Екатерина Алексеевна встретилась с крымско-татарскими вельможами, командовавшими сотнями в царском конвойном полку. Их представлял по списку, заранее составленному Аржановой, светлейший князь Потемкин как таврический губернатор.
Мусульмане, следуя многовековому обычаю кочевников, подали ниц перед великой повелительницей народов Севера. Всем им она вручала царский подарок – бриллиантовые перстни. Также монархиня произнесла краткую речь о своем благорасположении к жителям солнечной Тавриды по-французски, которую перевел на тюрко-татарский язык Абдулла-бей из рода Ширин.
Царский поезд двинулся дальше на юг.
Государыня теперь ехала в открытом экипаже, запряженном шестеркой лошадей цугом. Рядом с ней сидели император Австрии и принц де Линь, напротив – Потемкин и граф Кобенцель. Экипаж плотно окружал отряд всадников, одетых в одинаковые меховые шапки, обернутые чалмами, татарские кафтаны синего, коричневого и красного цвета и широкие лиловые шаровары.
Луи-Филипп де Сегюр и сэр Фитц-Герберт, находившиеся во втором таком же экипаже, от скуки принялись разглядывать свою восточную охрану. Они удивлялись тому, что русским за короткий срок удалось добиться единообразия в одежде, амуниции и вооружении кочевников, не склонных, как известно, ни к военной дисциплине, ни к порядку. Правда, весьма пестро одетые и вооруженные крымские всадники тоже присутствовали во множестве, но им не давал приближаться к каретам с монархами и послами этот хорошо подобранный, снаряженный и, судя по всему, отменно обученный эскорт.
Впрочем, иногда графа де Сегюра посещали миражи, видимо, вызванные бесконечным и однообразным степным пространством. В частности, он уверял сэра Фитц-Герберта, будто один из мусульманских воинов в эскорте есть переодетая женщина. Этот юный татарин, собою весьма красивый, часто скакал рядом с их экипажем и смотрел на графа пристально. На очередной остановке он проворно спрыгнул с коня и, подав послу руку, помог выйти из экипажа.
– Comment vous sens-vous? – спросил его татарин низким, хрипловатым голосом.
– Воn[8], – в некотором замешательстве ответил де Сегюр.
Теперь француз клялся и божился англичанину, что голос мусульманина, даже измененный, мог принадлежать только женщине, а рука его, одетая в перчатку из грубой лосинной кожи, все равно была слишком маленькая, тонкая, изящная. Фитц-Герберт хохотал от души:
– Вижу, граф, нам пора просить императрицу о ночевке в каком-нибудь здешнем гареме. Говорят, восточные вельможи имеют привычку обмениваться своими наложницами, равно как и лошадьми. Отчего бы не взять в наем какую-нибудь из их красоток? За вознаграждение, конечно…
Аржанова позволяла себе такие шалости только потому, что чувствовала: все у них идет отлично!
Царский поезд двигался по степной дороге со скоростью, предписанной светлейшим князем. На остановках его встречали и осыпали первыми полевыми цветами мирные татары, караимы, греки, армяне, русские (пока их было здесь очень мало), крымчаки, цыгане и другие жители полуострова. Двухэтажный путевой дворец, построенный в урочище Ай-Бар, находился в превосходном состоянии и понравился царице. Она в нем ночевала. Другие же знатные путешественники расположились рядом в палаточном лагере, окруженные все тем же молчаливым и суровым эскортом. Вокруг этого островка шумел многоликий татарский стан.
Принц де Линь пришел навестить графа де Сегюра. За ужином они делились невероятными крымскими впечатлениями.
– Согласитесь, любезный Сегюр, – смеялся принц, – что толпы татар, которыми мы окружены, могли бы наделать тревоги на всю Европу, если б вздумали вдруг потащить нас к берегу, посадить на судно августейшую государыню и могущественного императора, увезти их на Босфор и продать султану Абдул-Гамиду, владыке и повелителю всех правоверных…
– Эти мысли просто не приходят им в голову, – мрачно ответил посол Франции и про себя добавил: «А жаль!»
– Неожиданный опыт доверчивости удался, – продолжал весельчак де Линь. – Монархиня сама пожелала, чтоб во время ее пребывания в Крыму ее охраняли татары, презирающие женский пол, злобные враги христиан, лишь недавно покорившиеся ее власти.
– Да, опыт удался, – согласился Луи-Филипп де Сегюр и добавил: – Интересно, во что все это обошлось российской казне?
Опытный путешественник, пятидесятилетний аристократ принц де Линь, перестав улыбаться, наставительно сказал соотечественнику:
– Вам, граф, лучше думать о более знакомых вещах. Например, о казне французского короля. Ведь она ныне пребывает далеко не в блестящем виде…
На это послу Франции нечего было ответить.
Если бы Людовик XVI имел достаточно средств, то вооружение Турции для войны с Россией шло бы гораздо быстрее, в Крыму, как пятнадцать лет назад в Польше, уже вовсю полыхали бы военные действия. Одни беи и мурзы во имя великой свободы и независимости воевали бы с другими беями и мурзами, столь сокрушающего смысла слову «свобода» не придающими. Земледельцы, садоводы и ремесленники бросили бы свои занятия и вступили в отряды, противоборствующие друг с другом. Оттого в благодатный южный край пришли бы голод и разруха. Российской императорской армии пришлось бы успокаивать и тех и других, а российскому правительству – тратить огромные суммы. Никакого бы путешествия императрицы в Крым, само собой разумеется, не состоялось бы. И в Париже радостно потирали бы руки. Еще бы! Европейским державам удалось бы посадить в лужу бесцеремонных русских, воображающих, будто они могут быть победителями…
Ак-Мечеть, или «Белая Мечеть», то есть по-новому Симферополь, великую царицу не заинтересовал. Она уже видела в Крыму такие пыльные городки с кривыми улицами, состоящими из одних глухих и высоких заборов, с фонтанами на площадях, с минаретами, вздымающимися ввысь возле мечетей, откуда пять раз на дню завывали муэдзины.
В путь двинулись после часовой остановки, связанной с заменой упряжных лошадей на почтовой станции. Это происходило на всем протяжении от Санкт-Петербурга до Тавриды. Упряжных лошадей, пробежавших около тридцати километров, отпрягали и оставляли отдыхать. Новые кони занимали их место, чтобы с полной отдачей сил промчаться по дороге до очередной почтовой станции и там найти отдых, корм и питье.
Крымские упряжные лошади, купленные у того же карачи Адиль-бея, особой статью не отличались и ростом были маловаты, не более 152 сантиметров в холке. Нрав, однако, они имели дикий. Табунщики татарского вельможи просто-напросто их плохо объезжали. Хотя по условиям контракта таких полуобъезженных и полуподготовленных лошадей для царского поезда принимать не следовало. Но требовалось их слишком много, и за всеми уследить не представлялось возможным.
Только сейчас Аржанова вместе с корнетом Чернозубом и сержантом Ермиловым обратили внимание на то, что кучера и берейторы с трудом ставят вороных, каурых, гнедых и рыжих на места в упряжке, то есть строят цуг: первая пара, вторая пара, третья пара, четвертая пара. Экипаж императрицы, изготовленный в Санкт-Петербурге английским мастером Джонсом, был роскошно отделан, очень удобен для пассажиров и вместе с тем весьма тяжел и неповоротлив на ходу. Пока дорога пролегала по ровной, как доска, местности, лошади этого не чувствовали. Теперь же впереди находились узкости, спуски и подъемы, ибо царский поезд, миновав степную часть полуострова, вступил в его предгорье, живописное, красивое и для путешественников опасное.
Забыв про Луи-Филиппа де Сегюра и его секретное королевское поручение, Анастасия провела короткий военный совет. Более половины эскорта они с Чернозубом решили сосредоточить возле открытой кареты самодержицы всероссийской и впереди ее, по бокам же ехать всадникам в два ряда, строй – «колено о колено».
Наконец, берейтор, сидевший на лошади передней, четвертой пары, заиграл в рожок. Царский поезд тронулся с места, постепенно набирая скорость. Сперва мелькали по сторонам замызганные симферопольские окраины. Примерно через полтора часа перед путешественниками открылся величественный вид. Весенняя степь постепенно переходила в зеленые предгорные долины с виноградниками и садами, дальше в голубой дымке рисовались вдали вершины главной крымской горной гряды.
Лошади шли ровной рысью.
Аржанова теперь следовала рядом с экипажем государыни. Колено о колено с курской дворянкой с внешней стороны двигался унтер-офицер Прокофьев. Иногда она с ним обменивалась короткими фразами. Корнет Чернозуб в красном кафтане, богато расшитом серебром, находился впереди эскорта справа, сержант Ермилов в синем кафтане, также причудливо украшенном, – слева. Анастасия видела их спины.
Повернув голову налево, она встречалась взглядом со светлейшим князем Потемкиным, сидевшим спиной по направлению движения, аккурат напротив императрицы. Григорий Александрович на французском языке давал пояснения государыне, императору Иосифу II, принцу де Линю и графу Кобенцелю. Он рассказывал им о фруктовых деревьях, произрастающих в Тавриде, о системе татарских арыков, питающих сады во время засушливого лета.
Дорогу от Симферополя до Бахчи-сарая Аржанова знала как свои пять пальцев. На ней, уже недалеко от бывшей ханской столицы, имелся участок с довольно крутым и длинным спуском, окруженным скалами. Вспоминая свои прошлые деяния на полуострове, Флора оценивала его как идеальное место для засады. Но никаких засад здесь ныне не предвиделось, потому что они с Мещерским расположили у скал полуроту Вятского пехотного полка, первый батальон которого квартировал в Бахчи-сарае.
Два кучера и три берейтора, не убавляя аллюра, подвели экипаж императрицы к данному участку. Впоследствии, при дознании, проведенном Аржановой, они объясняли это тем, что не знали в точности всех особенностей здешней грунтовой дороги: большое количество камней, мелких и крупных, отвесные уступы, в двух местах близко подступающие к дороге и ограничивающие видимость, крутой спуск.
На самом спуске тяжелая царская колесница стала сильно напирать на коней в упряжке, как бы подгоняя их. Они поневоле ускорили бег, хотя надо было уже тормозить. В следующую минуту два или три камня, отскочив от больших колес, с треском ударились о скалу. В узком пространстве они создали эффект, подобный выстрелам. Степные скакуны карачи Адиль-бея их никогда не слышали, здорово испугались и понесли.
Экипаж, подскакивая на ухабах и тяжело переваливаясь на рытвинах, помчался по дороге вниз. Напрасно оба кучера натягивали вожжи и орали как оглашенные: «Оп-па!» Напрасно берейторы, сидевшие на лошадях второй, третьей и четвертой пары, пытались их остановить. Ничего у них не получалось. Всадникам эскорта тоже пришлось прибавить скорости, но кирасиры и драгуны вполне владели своими четвероногими боевыми товарищами, отлично выезженными.
Потемкин, прервав рассказ о садах и фруктах, смотрел теперь на Аржанову. По его губам она читала одно слово: «Опасно!» Но не только слишком выразительный взгляд светлейшего князя в тот момент запомнился курской дворянке. Государыня повернула голову к юному восточному всаднику в чалме, украшенной спереди алмазной кокардой и страусовыми перьями. Ее лицо было абсолютно спокойным, а бирюзовые глаза, как обычно, излучали приветливость и доброту.
– Остановите их, Флора, – негромко произнесла самодержица всероссийская.
– Слушаюсь, ваше величество!
То, что сейчас великая царица вспомнила служебный псевдоним Аржановой и произнесла его вслух, наполнило сердце Анастасии каким-то небывалым и восторженным чувством. Она уже знала, что делать. Исполнительный унтер-офицер Прокофьев по ее приказу поскакал к корнету Чернозубу с повелением обогнать царский экипаж и в метрах двадцати за спуском всем кирасирам спешиться и лечь на дорогу. Лошади, даже взбесившиеся, никогда не пойдут по людям. Сама Аржанова вместе с тремя солдатами справа, а сержант Ермилов с солдатами слева теперь неслись по дороге бок о бок с упряжными конями и помогали берейторам уменьшить их аллюр.
Алмаз не сразу понял, что от него требуется. Большой любитель скачки, особенно – наперегонки, он даже удивленно оглянулся на хозяйку, чувствуя, как упорно и настойчиво она удерживает его. «Рысью, Алмаз, рысью!» – командовала курская дворянка, вплотную подводя арабского жеребца к правому скакуну первой пары, впряженной в экипаж без берейтора.
Анастасии удалось схватить левой рукой вожжи, и теперь она натягивала их, усиливая действия кучера. Алмаз же, притираясь левым боком к обезумевшей лошади, заставлял ее идти галопом гораздо медленнее да в придачу к тому слегка покусывал за холку. Бедное животное пребывало в полной растерянности и уже кое-как переставляло ноги, ибо таким манером жеребцы по большей части и добиваются благосклонности кобыл перед соитием.
Лошади действительно остановились.
Произошло это прямо перед кирасирами в восточных кафтанах, лежащими на дороге лицом вниз. Головы они на всякий случай прикрыли руками. Первым в этом ряду храбрейших находился несравненный и могучий Остап Чернозуб. Меховая шапка, обмотанная чалмой, валялась рядом. Затылок украинца, обритый наголо по татарскому обычаю, блистал на майском солнце. Далее занимали места еще шесть рядовых. Остальные стояли поодаль, держа под уздцы верховых коней, собственных и тех своих товарищей, кто лег на дорогу.
Знатные путешественники вышли из экипажа. После пережитого приключения им, конечно, хотелось побыть на твердой земле и еще раз оглядеться вокруг, чтобы правильно оценить только что свершившееся событие. С особым интересом они наблюдали, как восточные воины, вызволившие их из беды столь необычным способом, поднимаются на ноги, отряхивают свои роскошные кафтаны от белой дорожной крымской пыли, пересмеиваются, переговариваются.
Лакеи, присланные царицей, принесли на подносах кувшины с чашками и начали угощать доблестных кавалеристов. В кувшинаых плескалось не вино, не оранжад, не родниковая вода, а «буза», национальный татарский напиток. Установил это хитрый граф Кобенцель, за годы работы послом в Санкт-Петербурге выучивший-таки сотни две русских слов. Он сообщил императору Иосифу II, что пили татары и впрямь не вино, категорически запрещенное пророком Мухаммадом, но что, скорее всего, они – не татары, ибо говорили по-русски.
– Я не удивляюсь! – воскликнул в ответ император.
– Почему, ваше величество?
– Мы находимся в самом центе великолепного спектакля, разыгрываемого князем Потемкиным. Если тут по-человечески заговорят лошади и собаки, значит, так у него запланировано.
– Вы преувеличиваете, ваше величество.
– Нисколько, мой любезный Кобенцель!
Граф все же не согласился с монархом. Путешествие на две тысячи верст, в коем царицу радостно приветствуют все ее подданные, в коем закладывают церкви, крепости, города, спускают на воду военные корабли, а недавно завоеванные народы изъявляют ей свою покорность и восхищение – это вовсе не похоже на спектакль. Это – нечто другое. Как бы ни морщились и ни иронизировали в европейских столицах, но это – настоящий триумф бывшей немецкой принцессы из обедневшего рода Софии-Августы-Фредерики Ангальт-Цербстской, ставшей Екатериной II, умнейшей женщины на Земле…
Царский поезд прибыл в Бахчи-сарай точно по расписанию, составленному Таврическим губернатором: 21 мая 1787 года, в шестом часу вечера. Перед ханским дворцом на мосту через реку Чурук-Су государыню приветствовали русские чиновники, возглавляемые управителем канцелярии коллежским советником князем Мещерским, представители крымско-татарской знати с председателем местного самоуправления карачи Мехмет-беем из рода Ширин, духовенство, как православное, так и мусульманское, дервиши из ближайшего текие, которые тут же исполнили для самодержицы всероссийской свой коронный номер: верчение на одной ноге под удары барабана и звуки турецкой флейты в течение получаса.
Но, по правде говоря, царица выглядела несколько уставшей.
Милостиво она попрощалась только с татарскими беями и мурзами, которые командовали сотнями в царском конвойной полку. Она поблагодарила их за верную службу и отпустила по домам вместе с их воинами. Мусульмане знали, что это означает: табуны наградных лошадей уже ждут их на восточной окраине города. Потому они низко поклонились великой повелительнице народов Севера и бросились вон из ханских покоев. Надо же было успеть выбрать в тех табунах лучших скакунов.
Всем остальным участникам встречи аудиенция была назначена на следующий день.
После ужина Екатерина Алексеевна отправилась в ханскую опочивальню, для нее приготовленную, а солдаты из эскорта встали там на караул у дверей. Послы сэр Фитц-Герберт, граф Кобенцель и граф де Сегюр, путешественник принц де Линь расположились в другом здании, в комнатах бывшего гарема. Единственной мебелью им служили лишь широкие диваны вдоль стен да ковры на полу. Окна комнат, изукрашенные цветными стеклышками, выходили в прекрасный сад с кустами роз, лавра и жасмина, с ореховыми и тисовыми деревьями. Высоченная капитальная стена отделяла его от дворцового комплекса. Кроме того, сиятельные господа обнаружили просторную комнату с небольшим квадратным бассейном посредине, выложенным белым мрамором. В нем журчал фонтан.
Под равномерный звук падающей воды им почудилось, будто арабские сказки «1001-й ночи» оживают. Дворец восточного владыки, совершенно нетронутый русскими, предлагал им свой комфорт, диковатый, но роскошный. Жаль только, что по скрипучим деревянным лестницам не спустились к ним полуодетые прелестные наложницы крымского хана, хотя, говорили, их тут проживало не менее сотни.
На следующий день за завтраком послы наперебой делились впечатлениями. Бахчисарайская сказка им понравилась. Царица весело отвечала. Она выглядела похорошевшей и посвежевшей. Она сказала, что в ответ на их стихотворные эпиграммы, шарады, шутки, которыми они развлекали ее в течение долгой дороги, она тоже вчера сочинила экспромт с рифмами, посвященный светлейшему князю Потемкину, и хочет его немедленно прочитать:
«Лежала я вечор в беседке ханской, В средине бусурман и веры мусульманской; Против беседки той построена мечеть, Куда всяк день пять раз имам народ влечет. Я думала заснуть, и лишь закрылись очи, Как уши он заткнул, взревел изо всей мочи… О Божьи чудеса! Из предков кто моих Спокойно почивал от орд и ханов их? А мне мешает спать среди Бахчи-сарая Табачный дым и крик… Не здесь ли место рая? Хвала тебе, мой друг! Занявши здешний край Ты бдением своим все вящее укрепляй!»[9]Глава пятая Корабли в Севастополе
Самодержица всероссийская пробыла в Бахчи-сарае пять дней. Потому знатные путешественники имели достаточно времени для отдыха и осмотра достопримечательностей.
Император Иосиф II с послом графом Кобенцелем, например, изъявили желание посетить средневековую горную крепость Чуфут-кале, расположенную недалеко от города и ныне населенную караимами. Те приняли высоких гостей очень хорошо. Первый день ушел на знакомство с наземными укреплениями и пещерами, прорытыми под крепостью. Их длина и ширина, причудливые ходы между ними поразили австрийцев. Во второй день им разрешили побывать в кенасе на богослужении. Там их встретил знаменитый караимский просветитель и историк Авраам Виркович. Он показал библиотеку с древними манускриптами и типографию, основанную в 1730 году. На третий день после обеда «граф Фалькенштейн» и граф Кобенцель еле ушли от гостеприимных обитателей цитадели, ибо караимская кухня по праву занимала первое место на полуострове по калорийности блюд и по их изысканному вкусу.
Принц де Линь, названный Екатериной II «крымским помещиком», и впрямь получил от нее дарственную на участок земли у Черного моря, за горой Чатыр-Даг. Здесь, по преданию располагался храм древнегреческой богини Артемиды, которая похитила дочь царя Агамемнона юную Ифигению и заставила ее быть жрицей в этом храме, что впоследствии послужило сюжетом для трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде». Теперь француз приехал сюда. Храм, конечно, не сохранился. Поселяне отнеслись к принцу вполне радушно, беседовали с ним, расстелив ковры на берегу моря, и угощали его засушенными фруктами урожая прошлого года из своих богатейших садов.
По внешнему виду, одежде и даже по языку они заметно отличались от татар-степняков и именовали себя «татами». Де Линь сравнил бы их со средиземноморскими греками, сербами и хорватами. Но они исповедовали ислам. Они объяснили принцу, что злые и жестокие османы, некогда вторгнувшиеся в Тавриду, заставили их принять эту религию под страхом смерти.
Графу Луи-Филиппу де Сегюру великая царица ничего дарить не собиралась. Предоставленный самому себе, посол Франции целыми днями слонялся по городу, который все больше напоминал ему либо турецкое, либо персидское поселение. По его расчетам, здесь имелось около десяти тысяч жителей, в основном мусульман. Русские чиновники, по-видимому, не вмешивались в жизнь их общины, и она текла ровно и неспешно, как сто или двести лет назад.
«Прежде всего, меня поразила лень, спесь и притворное или врожденное равнодушие бахчисарайских купцов, – записывал де Сегюр в путевом дневнике. – Старые и молодые татары и турки сидели молча у дверей своих домов или в лавках, не выражая ни удивления, ни любопытства, ни хоть какого-нибудь признака радости или неудовольствия при виде нового для них и пышного царского поезда, который во всей красе представлялся их взорам; они были неподвижны, не вставали, не обращали на нас ни малейшего внимания, иногда даже отворачивались. Эти фанатики, считая себя всегда выше нас и называя нас неверными и собаками, даже побежденные, сохраняют глупое высокомерие. Они никогда не сознают своего невежества, а свои потери на войне приписывают одному предопределению…»[10]
Когда граф де Сегюр покидал ханский дворец, Аржановой приносили все бумаги, обнаруженные на столике-«къона» в его комнате. Курская дворянка быстро прочитывала их. Она восхищалась точностью наблюдений французского посла. Это действительно был взгляд профессионала, умеющего выделить главное в массе фактов и впечатлений. Она даже кое-что переписывала у него впрок, для собственных будущих докладов в секретную канцелярию Ее Величества.
Высокомерное поведение крымских татар, дважды побежденных русскими в 1771 и 1783 годах, Анастасии, как и графу де Сегюру, казалось в высшей степени глупым. Но в отличие от француза, она точно знала глубинную его причину. Все они надеялись на скорый реванш, на победу Османской империи в новой войне с неверными, или кяфирами. Но так же хорошо она знала, что их надежды, равно как и надежды короля Людовика XVI, не сбудутся. Русские пришли в Крым навсегда.
Другое утверждение де Сегюра вызвало у Аржановой легкое раздражение. То обстоятельство, что мусульмане при движении царского поезда по их улице не соизволили даже оторвать свои толстые зады от ковриков, Флора считала ошибкой главного организатора визита. Когда крымский хан выезжал из дворца, то впереди скакала его охрана и плетьми хлестала всех, кто попадался на пути. Потому правоверные падали ниц метров за десять до встречи с обожаемым монархом. Теперь надо было сделать то же самое. Тем более, плети для «восточного» эскорта царицы изготовили по лучшим татарским образцам. Но светлейший князь Потемкин ей это запретил. «Ах, давайте будем все-таки европейцами, а не кочевниками!» Вот они, ваши сопли по забору, Григорий Александрович, в отчете французского шпиона…
Анастасия отдала бумаги молодому слуге Николаю, сыну Глафиры, пока приставленному следить за послом Франции. Николай взял с собой в поездку егерский штуцер, упрятанный в кожаный чехол. С этим чехлом он ехал на запятках царской кареты вместе с придворным лакеем и видел случившееся на спуске между скалами. Тогда он предложил барыне простое решение: застрелить – Николай брался тут же исполнить свой замысел – одну из лошадей головной пары, отчего вся упряжка непременно остановится. По счастью, к такому крайнему случаю прибегнуть не пришлось.
После Николая в комнату курской дворянки вошла ее новая молодая горничная Серафима с отглаженной верхней юбкой от парадного платья, присланного Анастасии из московского модного ателье мадам Надин Дамьен месяц назад. Вместе с платьем Аржанова заказала перчатки длиной до локтя, сумочку, расшитую бисером, веер и шаль. Все это составляло единый ансамбль, выполненный в кремовых тонах. Князь Мещерский находил, что ни один из прежних туалетов его супруги не идет ей так хорошо, как этот.
Однако следовало поторопиться.
Сегодня императрица давала прием и обед в ханском дворце для всех старших чиновников своей администрации в Тавриде, штаб-офицеров пехотных полков Копорского и Вятского вместе с женами. Последнюю деталь Ее Величество внесла в программу ради княгини Мещерской, которой хотела оказать знак внимания прилюдно.
Верная своему обычному распорядку, Екатерина Алексеевна вставала рано утром, писала, работала с документами и затем обедала тоже рано – в двенадцать часов дня.
Михаил уже стоял в дверях комнаты и смотрел на свои карманные серебряные часы. Серафима подкалывала к уложенной прическе барыни шиньон с длинными завитыми локонами, спускающимися до плеч. Сама Анастасия, стоя у зеркала и держа в руках пуховку с рисовой пудрой, касалась ею то лба, то щек, то подбородка. Пробыв в седле и с открытым лицом на майском солнышке два дня, курская дворянка слегка загорела, а загар у светских дам в то время был вовсе не в моде.
– Ваше высокоблагородие, мы сейчас опоздаем, – сказал князь.
– Милый, еще минуточку.
– Право, на Алмазе в эскорте царицы ты выглядела ничуть не хуже.
– Но здесь же не будет Алмаза. Государыня вместе со своими гостями станет смотреть только на меня. Я должна соответствовать…
Прием, как это заведено при дворе, начался с церемонии представления императрице. Таврический губернатор светлейший князь Потемкин называл фамилии и должности. Чиновники, выстроившиеся в ряд, отвешивали поклон, потом опускались на одно колено. Их жены приседали в глубоком реверансе. Коллежский советник князь Мещерский, старший по чину среди всех присутствующих статских, был представлен после двух полковников, командиров Копорского и Вятского пехотных полков.
Офицерам Екатерина Алексеевна сказала что-то приятное о состоянии вверенных им воинских частей. С Мещерским она говорила на полминуты дольше – о дорогах на полуострове.
– Дорогу от Симферополя до Бахчи-сарая мы будем переделывать, Ваше Величество, – бодро доложил ей Михаил. – Скалы взорвем, спуск уровняем насыпями…
– А вы, княгиня, тоже ездили по этой дороге? – обратила приветливый взор императрица на курскую дворянку и остановилась около нее.
– Конечно, Ваше Величество, – ответила Аржанова. – Дорога просто ужасная.
– Больше так не рискуйте, моя дорогая, – дала ей совет царица и двинулась дальше.
Остальные благородные дамы тотчас вообразили, будто Екатерина II будет беседовать и с ними. Но она не сказала им ни слова. Завистливые взгляды женщин Анастасия чувствовала на себе в течение всего приема. Это забавляло Флору и даже улучшало ей настроение. Но она не знала, что на том признательность монархини не кончилась. В тот же вечер ей передали пакет, запечатанный красными императорскими печатями. В нем Аржанова нашла два царских указа: о трех деревнях с четырьмя сотнями крепостных в Курской губернии, передающихся ей в вечное владение за особые услуги, оказанные государству Российскому, и о новом земельном пожаловании в Крыму – тысяча десятин в районе Черной речки и поселения Балаклава.
Может быть, Екатерина Алексеевна и хотела бы отметить отвагу и смекалку Флоры военной наградой, однако не могла этого сделать. Традиции и обычаи XVIII столетия диктовали ей иные правила поведения. Таким образом, курская дворянка увеличила свое состояние примерно в два раза, но на царском приеме ордена получили другие. В частности, управитель канцелярии таврического губернатора князь Мещерский – орден Св. Анны, еще пять чиновников – ордена Cв. Владимира 4-й степени, пехотные офицеры – золотые шпаги с надписью «За храбрость».
Государыня в краткой речи отметила заслуги своей администрации в Тавриде. Во-первых, недавно проведенную перепись населения, которая показала, что на полуострове проживают примерно пятьдесят тысяч татар мужского пола, и это составляет подавляющее большинство среди караимов, греков, армян и крымчаков. Во-вторых, грамотно организованные работы по землеустройству и размежеванию угодий, отчего выиграли те татарские беи и мурзы, которые поддерживают русских.
В беседе за обедом, протекавшим в непринужденной обстановке, Екатерина Алексеевна определила новые задачи. Прежде всего, необходимо разрушить почти мононациональный состав населения в Крыму. Пятьдесят тысяч татар – слишком много для стратегически важного района. Пусть они вместе со своими муллами-фанатиками уезжают в Турцию, под власть султана Абдул-Гамида I. Там, среди единоверцев, татарам будет гораздо лучше. Российское же правительство начнет финансировать переселение в Тавриду в первую очередь русских из центральных губерний страны, затем – украинцев, затем – немцев, затем – армян, греков, сербов, поляков и даже эстонцев. Всех надо селить здесь компактно, дабы складывались крепкие общины, готовые в случае опасности стать опорными пунктами и сформировать отряды самообороны.
Нечто другое монархиня говорила на следующий день, когда в Кофейной комнате ханского дворца принимала представителей крымско-татарской знати. Карачи Адиль-бей из роды Кыпчак, братья Мехмет-бей и Абдулла-бей из рода Ширин, седобородый, согбенный от своих болезней давний сторонник русских Али-Мехмет-мурза с младшим сыном Бекиром из рода Яшлав, Джанибек-мурза из рода Барын, сначала знавшийся только с османами, а теперь перебежавший к их победителям, Тохтамыш-беки из рода Кырк и Саадет-мурза из рода Мансур прислали много воинов в царский конвойный полк. Но некоторые из них сами царицу от Перекопа до Бахчи-сарая не сопровождали.
В Кофейной комнате, плотно окруженной «восточным» эскортом, для гостей приготовили подарки: каждому – по золотой табакерке с вычеканненым на крышке портретом императрицы в профиль – и угощение: кофе со сладостями. Беи и мурзы пили кофе, не сводя глаз с приятного, исполненного покоя и достоинства лица великой повелительницы народов Севера. Она говорила медленно, чтобы успевал работать переводчик, молодой казанский татарин. Иногда Абдулла-бей, бывший каймакам округа Гезлеве, владеющий французским, задавал ей вопросы, и она отвечала ему по-французски.
Самодержица всероссийская поблагодарила за гостеприимство, ныне ей здесь оказанное, за службу крымских всадников, проехавших с ней по безводным степям двое суток, и предложила приступить к формированию крымско-татарского конного полка уже на постоянной основе для службы в ее армии. Офицеры этого полка получат все права и привилегии российского дворянства. Рядовые – лошадей, оружие и жалование согласно штатам российской регулярной кавалерии. Обмундирование полка будет похоже на татарскую национальную одежду. Мусульманские священнослужители войдут в полковой штат. Жизнь в этой воинской части будет проходить согласно законам шариата.
По-прежнему заворожено глядя на Екатерину II, беи и мурзы согласились со всем, что она им сейчас рассказала. Но каждый из них потом счел необходимым для себя обратиться к государыне с собственной речью, состоящей хотя бы из нескольких слов. Только это было не деловое обсуждение ее предложения о создании полка, а восточная светская беседа, в коей участники соревнуются друг с другом в цветистом красноречии.
Аржанова с десятью кирасирами, одетыми в татарские кафтаны, на всякий случай находилась в соседней комнате за тонкой деревянной перегородкой. Она слышала весь разговор. Ничего нового для нее достопочтенные гости не сказали. Цену их обещаниям Флора знала. Но сама мысль о формировании среди здешних аборигенов двухтысячного отряда, отмеченного царским благоволением и особыми привилегиями, казалась ей абсолютно правильной. «Разделяй и властвуй!» – вечный девиз покорителей необъятных пространств и целых народов…
За всеми этими событиями Анастасия как-то упустила из вида неугомонного графа Луи-Филиппа де Сегюра, но он напомнил ей о себе. Раздосадованный полным отсутствием на улицах ханской столицы женщин, француз вознамерился отыскать их любым способом. Ему хотелось узнать, хороши ли они собою. Спрятавшись в зарослях кустарника у реки Чурук-Су, посол Франции в конце концов застал трех жительниц Бахчи-сарая в тот момент, когда они омывали в воде руки и ноги. Татарки сильно его разочаровали: среди них не нашлось ни миловидных, ни симпатичных. Зато женщины, увидев человека в европейской одежде, с жалобными криками бросились бежать. Им на помощь поспешили родственники-мужчины, вооруженные, между прочим, кинжалами. В общем, графу с трудом удалось спрятаться от них за стенами дворца.
Екатерина Алексеевна узнала об инциденте и рассердилась не на шутку. Приехав в чужую страну, должно соблюдать ее законы, а не бравировать их нарушением. Посол пустил в ход все свое обаяние, чтобы успокоить царицу. Выпросил он у нее ни много ни мало, как разрешение тайно присутствовать на ее встрече со знатными татарскими женщинами, назначенной на 25 мая 1787 года.
Известие об этом Аржанову не обрадовало. Подготовка такой встречи всецело лежала на ней, список участниц был давно согласован. В него, конечно, входила давняя ее знакомая Рабие, младшая сестра Абдуллы-бея из рода Ширин, затем – первая жена карачи Адиль-бея из рода Кыпчак Мадина, затем – первая жена Джанибек-мурзы из рода Барын Саида, затем – первая жена престарелого Али-Мехмет-мурзы из рода Яшлав сорокалетняя Зулайха. Сама Анастасия, одетая так же, как они, выступала в роли переводчицы, но вполне могла сойти за татарскую княжну.
Француза решили спрятать за ширмой, расставленной в углу комнаты. Предварительно государыня задала курской дворянке вопрос о том, как выглядят вышеперечисленные дамы. Отзыв де Сегюра о непрезентабельной внешности восточных женщин задел царицу за живое. Все-таки ныне они являлись ее подданными и она желала представить их иностранцу в самом лучшем виде.
Аржанова ответила, что так и будет, ибо старшие жены знатных и богатых крымчан куплены не среди местных жительниц, красотой действительно не блистающих, а за большой калым и в других краях. Например, Мадина и Саида – черкешенки, Зулайха – турчанка. Лишь одна Рабие родилась и выросла в Крымском ханстве, но ее мать – из татов. Потому внешностью младшая сестра Абдуллы-бея при голубых глазах и пышных темно-рыжих волосах чем-то напоминает греческую богиню.
В конфиденциальный отчет графа де Сегюра королю Людовику XVI описание этой встречи не попало. Но потом в своих воспоминаниях, изданных уже в начале XIX века, он указал, что татарки, посетившие русскую царицу, были очень хороши собой, их национальная одежда – богата и красива, разнообразные золотые украшения выполнены с тонким вкусом. Удивил француза только их слишком яркий макияж: сильно подведенные глаза, нарумяненные щеки, густо положенная на губы помада алого цвета…
Впрочем, многие участники путешествия императрицы на юг впоследствии составили целые тома мемуаров об этом незабываемом событии. Они очень подробно описали все мало-мальски интересные эпизоды поездки, снабдили их своими многословными оценками – весьма и весьма противоречивыми – поделились с читателями множеством предположений, рассуждений, объяснений.
Однако аналитические обзоры справедливо выделили самое грандиозное: приезд Екатерины Второй из Бахчи-сарая в Инкерман, или город древнего княжества Феодоро Каламиту. Здесь светлейший князь Потемкин приготовил для путешественников нечто из ряда вон выходящее и достиг невероятного театрального эффекта. Хотя театральным, то есть бутафорским, его могли назвать лишь злобные недоброжелатели великолепного Григория Александровича. То, что иностранные гости увидели во время обеда из окон путевого дворца, было совершенно реальным, настоящим, достоверным до ужаса. Оттого некоторые из них, в том числе граф де Сегюр, просто потеряли покой и сон.
«Их величества (то есть Иосиф II и Екатерина II. – А. Б.) сидели за столом при звуках прекрасной музыки, когда внезапно отворились двери большого балкона, – доносил своему королю посол Франции. – Взорам нашим представилось величественное зрелище: между двумя рядами татарских всадников мы увидели залив, верст на 12 вдоль и версты на 4 вширь. Посреди этого залива, в виду царской столовой, выстроился в боевом порядке грозный флот, построенный, вооруженный, снаряженный за два года. Государыню все корабли приветствовали залпом из пушек…»
Не сходя с места, дотошный граф насчитал 25 боевых кораблей, среди них – 3 линейных, то есть имеющих на вооружении более шестидесяти орудий. Еще в заливе стояли пятидесяти– и сорокапушечные фрегаты, двадцатипушечные шхуны и бриги, а также 8 военно-транспортных судов. На берегах располагались 10 батарей за земляными, кое-где укрепленными каменной кладкой, насыпями. Они могли отразить любое вражеское нападение на город-новостройку Севастополь, могли прикрывать выход флота из бухты в открытое море.
«Как им это удалось?» – ошеломленно задавал себе вопрос французский дипломат.
Среди безжизненных степных пространства, которые он проехал, среди медлительных, не любящих работать кочевников, с которыми он познакомился, под пристальным оком османов, все еще считающих эти земли собственным владением, русские за четыре года построили современную военно-морскую базу, привели в ее бухты многопушечные корабли и как будто сжали мощный кулак под носом у заносчивых повелителей Востока. Стрелки на часах в Стамбуле уже остановились, но в воспаленном мозгу воинов Аллаха этот факт пока не нашел отражения. Ничего, скоро они почувствуют железные объятия своего северного соседа…
После обеда и краткого отдыха путешественники погрузились в лодки, причалившие к пристани в Инкермане. Одна из них, длинная, выкрашенная белой краской, с широким красно-золотым растительным орнаментом по краю на обоих бортах, с беседкой на корме и восемью парами гребцов впереди, предназначалась для монархов. В ее отделке явно проступал роскошный, но несколько аляповатый восточный дизайн. Потемкин действительно приобрел этот султанский каик у турок, заплатив втридорога. Но знал бы Абдул-Гамид I кто именно будет плавать на его лодке!
Вслед за Иосифом II, Екатериной Алексеевной и светлейшим князем на гребные маломерные морские суда сели послы Австро-Венгрии, Великобритании и Франции, придворные царицы, их слуги и двадцать всадников «восточного» эскорта под командованием Флоры, но без лошадей. Остальные сорок человек, подчинявшиеся корнету Чернозубу, вместе со всеми лошадьми отправились в путь позже царского поезда, на трех больших баркасах под парусами.
Анастасия была рада, что государыня избрала тот же маршрут, каким следовала курская дворянка при собственной ее поездке сюда осенью 1780 года. Пусть царица сначала увидит Севастополь с моря. По мнению Аржановой, берега западной оконечности полуострова открываются здесь в своей первозданной, дикой красоте. Особый, живописный контраст создает водная гладь, серебрящаяся под лучами солнца, и рыжевато-коричневатые равнины и взгорья, окружающие ее. Степь еще зеленела. В ложбинах между холмами кудрявились невысокие масличные и миндальные деревья, заросли можжевельника, осокоря и дубняка.
Равномерно опуская длинные красные весла в воду, гребцы, одетые в форменные флотские куртки, сшитые из тика в бело-голубую полоску и черные круглые шапочки, продвигали султанский каик по главному севастопольскому рейду. За узким мысом Павловский лодки повернули налево и вошли в Южную бухту, ответвлявшуюся от главного рейда и далеко вдающуюся в сушу. Прямо перед путешественниками вставала гора, на склонах которой и строились первые улицы Севастополя. Здесь были видны здания военных складов, мастерских, адмиралтейства, сотни четыре каменных домов, принадлежащих морским офицерам.
В доме капитана первого ранга, командира линейного корабля «Св. Мария Магдалина» Вениамина Тизделя, англичанина, уроженца графства Кент, перешедшего на русскую службу в 1770 году, и поселилась Екатерина II. Дом, построенный из камней, частью взятых на развалинах древнегреческого Херсонеса, частью вырубленных в каменоломнях в Инкермане, имел два этажа и стоял близко к бухте, на улице, называемой Екатерининской.
Кирасир и драгун из «восточного» эскорта поселили в казарме. Для лошадей там заблаговременно построили деревянные коновязи. Аржановой и ее горничной Серафиме отвели двухкомнатный домик караульных, расположенный чуть поодаль от казармы. Переступив его порог, Анастасия перекрестилась на икону св. Николая-Угодника и вздохнула с облегчением. Затем она сбросила чалму, шелковый пояс, портупею с саблей, кафтан, сапоги и повалилась на узкую солдатскую койку. Молодая служанка хотела подать барыне чаю, однако увидела, что та уже спит беспробудным сном.
К удивлению горничной, сон этот продолжался почти сутки. С докладом сюда являлись Чернозуб, Ермилов и Прокофьев, но Серафима их не пустила. Почесав затылки, служивые отправились восвояси и сами распорядились насчет эскорта царицы, собирающейся провести высочайший смотр кораблям на рейде. Это было нетрудно, так как за безопасность государыни в городе-крепости сейчас отвечал Черноморский флот.
Татары, составлявшие главную заботу Флоры в течение двух последних недель, теперь находились далеко. В Севастополь их, слава Богу, не пускали, и страшное нервное напряжение отступило. Курская дворянка проснулась в отличном настроении, с аппетитом позавтракала и пошла проведать Алмаза, который вместе с другими лошадьми стоял у коновязи.
Арабский жеребец встретил хозяйку громким ржанием. Она отдала ему обычное угощение – круто посоленную горбушку хлеба. Далее общение с животным предполагало его чистку при помощи скребка и щетки. Но кто-то уже позаботился об Алмазе. Шерсть его лоснилась, белые хвост и грива были аккуратно причесаны. Похлопывая верного боевого товарища по шее, Анастасия разговаривала с ним. Разговор состоял из коротких фраз, которые она произносила медленно, низким голосом: «Алмаз – хороший. Алмаз – красивый. Алмаз – умный». Жеребец, поставив уши торчком, слушал ее внимательно и изредка трогал губами рукав синего татарского кафтана, надетого на Аржанову.
Вообще-то Алмаз хорошим характером не отличался. Злой нрав, нервность, повышенная возбудимость, но вместе с тем – сообразительность, почти собачья преданность хозяину являются основными чертами этой породы лошадей. Однако рядом с ним Анастасия почему-то чувствовала себя спокойнее, словно бы попадала под надежную защиту. «Араб» и вправду не раз выручал ее из беды.
Его поведение при последнем инциденте на дороге между Симферополем и Бахчи-сараем вполне заслуживало награды. Награда же преданному слуге могла быть только одна – благорасположение господина, и Анастасия продолжала стоять рядом с Алмазом, поглаживать его блестящую белую шерсть, говорить ему ласковые слова.
Сергея Гончарова, быстро шагающего от ворот к коновязям, курская дворянка заметила не сразу. Белый маг остановился, почтительно снял треуголку и тихо произнес:
– Ваше сиятельство, честь имею явиться.
– А, это вы, Сергей Васильевич, – повернулась к нему Аржанова. – Добрый день. С чем ко мне пожаловали?
– Есть у меня для вас записка от светлейшего князя.
– Пойдемте в дом. Серафима угостит нас чаем.
– Серафима? – удивился колдун.
– Моя новая горничная. Глафира-то осталась на хозяйстве в Симферополе. Повышение в должности, так сказать. Из горничной – в домоправительницы…
– Неужели она вас отпустила сюда одну?
– С большим трудом, Сергей Васильевич. Но делать было нечего. Мой муж тоже очень занят. Визит государыни заставил всех нас жить в особенном режиме…
Князь Мещерский внес Гончарова в список чиновников, сопровождающих царицу от Бахчи-сарая до Феодосии, заплатил ему не только командировочные, но и гонорар, белым магом запрошенный. Колдун приехал из своего селения Черноморское в бывшую ханскую столицу заранее и тщательно осмотрел дворец. Этот осмотр длился два дня. Все залы, комнаты, коридоры, лестницы, галереи, все темные закоулки в старинном здании, которых там имелось немало, исходил Гончаров, присматриваясь, прислушиваясь, размышляя.
Он сказал управителю канцелярии таврического губернатора, что ничего плохого здесь не случится. Но ворота дворца надо крепко-накрепко запирать и днем и ночью, а тем телохранителям, коих насчитывается шестьдесят человек, окружать императрицу повсюду. О большем князь Мещерский его и не спрашивал. Он поселил белого мага в одной из комнат дворцового комплекса и выделил ему место в экипаже, где ехала царская прислуга.
Пока молодая служанка накрывала стол для чаепития, Аржанова отошла к окну и прочитала записку:
«Милостивая государыня моя Анастасия Петровна! Ея Величество находит необходимо нужным Ваше присутствие вместе с „восточным” эскортом (всего – не более десяти человек) сегодня вечером на линейном корабле „Св. Мария Магдалина”, где монархиня наша распорядилась устроить торжественный ужин в честь императора Иосифа II и других иностранных послов. Примите уверения в совершенном моем почтении и проч. и проч. Кн. Потемкин».
Горячий китайский чай, разлитый по чашкам, издавал приятный аромат. Курская дворянка, спрятав записку, села напротив Гончарова и спросила:
– Вы тоже там будете?
– Я уже побывал на корабле, – ответил колдун.
– И что вам показалось?
– Как вы знаете, в прошлом я – моряк. Мне было там легко. Никаких загадок. Шпангоуты и обшивка из отлично высушенного воронежского дуба, мачты – из сосен Будищевского леса под Полтавой. В плетении пеньковых канатов у нас нет равных санкт-петербургским мастерам…
Гончаров принялся вдохновенно описывать линейный корабль ««Св. Мария Магдалина» с точки зрения морехода. Судно было построено в 1785 году на верфи в Херсоне, имело длину 48,8 метра, максимальную ширину палубы 13,5 метра, глубину трюма 5,8 метра, экипаж из 476 человек и 66 пушек на вооружении, расположенных в основном на двух палубах. Три его мачты несли девять трапециевидных парусов, бушприт – четыре треугольных паруса. Это позволяло «Св. Марии Магдалине» при хорошем попутном ветре развивать скорость до десяти узлов. Корабль, недавно сооруженный по всем правилам современного кораблестроительного искусства, являлся достойным боевым пополнением для императорского Черноморского флота.
Слушая белого мага, Аржанова думала, что, конечно, ни «Св. Мария Магдалина» сама по себе, ни доблестный ее экипаж, ни деревянный корпус и мачты, ни медные пушки и не пеньковый просмоленный бегучий и стоячий такелаж могли беспокоить таврического губернатора, генерал-фельдмаршала и президента Военной коллегии. По-видимому, занимало его нечто иное, с чем он и предлагал ей немедленно разобраться, ибо пребывание самодержицы всероссийской в Севастополе ограничивалось пятью сутками.
– Вы состоите в свите светлейшего князя? – спросила она у Гончарова.
– Да. Вчера весь день мы ездили вместе с императором Австрии. Григорий Александрович показывал ему артиллерийские батареи, армейские склады и мастерские, сухой док.
– А послы Великобритании и Франции?
– Их я не видел.
– Гуляют на свободе, – сделала вывод Флора. – Будущие наши противники. Интересно, что теперь пришло в голову графу де Сегюру?..
«Восточный» эскорт на сей раз представляли только кирасиры в синих татарских кафтанах и пестрых чалмах, накрученных на фетровые колпаки. Корнет Чернозуб отобрал наиболее красивых, рослых и могучих солдат. Анастасия, хотя и имела рост 170 см, казалась среди них мальчиком-подростком, случайно попавшим в число телохранителей великой царицы. Для пущего сходства с бравыми ребятами она даже навела жженной пробкой черные полоски над верхней губой, похожие на первые пробивающиеся у юнца-щеголя усики.
Гребной баркас с «восточным» эскортом медленно подходил к левому борту «Св. Марии Магдалины», которая стояла почти посередине Южной бухты на двух становых якорях: левом – дагликсе – и правом – плехте. Черная громада корабля нависла над лодкой, и его детали проступали уже отчетливо. Широкая белая полоса вдоль корпуса, открытые пушечные порты, выдающиеся вбок в трех местах толстые балки – руслени – от которых вверх, к мачтам и реям, уходили ванты – веревочные лестницы. Все это живо напомнило Аржановой крымскую осень 1782 года, морские ее приключения и знакомство с замечательным капитаном Тимофеем Козляниновым, сделавшем ей предложение руки и сердца, но ныне служащем на Балтийском флоте.
Между тем приготовления к царскому ужину на верхней палубе юта «Марии-Магдалины» заканчивались. Лакеи расставляли на столах приборы, блюда с холодными закусками и вазы с цветами между ними. Екатерина Алексеевна собиралась угощать сегодня по меньшей мере три десятка человек. «Восточный» эскорт являлся лишь красочным, экзотическим дополнением сего пафосного мероприятия.
Командир линейного корабля капитан 1-го ранга Вениамин Тиздель, одетый в парадный белый кафтан с зелеными воротником, отворотами и обшлагами, встретил восточных воинов у трапа. Честно говоря, он не слишком доверял им. Во-первых, неизвестно, на каком языке объяснять им правила поведения людей на морском судне. Во-вторых, также неизвестно, будут ли выполнять эти правила вольные сыны степей, никаким законам Божеским не подчиняющиеся.
Но здесь опасения капитана не оправдались.
Все татары свободно изъяснялись по-русски и выказывали хорошее знание военной дисциплины. Выслушав англичанина, они отвечали ему: «Так точно, ваше высокоблагородие!» – и прикладывали правую руку к чалме. Успокоенный Вениамин Тиздель указал им на места, для эскорта предназначенные, и отправился решать другие проблемы. Сама царица еще не прибыла, но послы Великобритании и Франции уже шатались по его кораблю и норовили без сопровождения попасть то в пороховой погреб, то в парусную кладовую в носовой надстройке, то в интрюм, где работали помпы.
Вскоре появился Потемкин. Придирчивым взором он окинул верхнюю палубу юта, столы, их сервировку, лакеев в ливреях, «восточный» эскорт, выстроившийся вдоль борта. Аржанову он увидел не сразу. Из-за своего малого роста она очутилась в конце строя, на левом его фланге. светлейший князь подошел к ней и тихо сказал:
– Выглядите, как всегда, отлично.
– Рады стараться, ваше высокопревосходительство, – ответила она.
– Задача у вас простая.
– Слушаю, ваше высокопревосходительство.
– Когда начнется ужин, послы сядут вот здесь. Вы же станете сюда и будете слушать их разговоры между собой.
– А разве они не заметят?
– Сейчас я расположу эскорт полукругом возле стола. Ваше место будет смотреться вполне естественно. Еще ближе придвинем кадки с пальмами. Чтобы отвлечь их внимание….
Хотела Анастасия покаяться и рассказать Григорию Александровичу про свою шутку на французском языке с графом де Сегюром по дороге от Перекопа до Симферополя, да не успела. Боцман и его помощники боцманматы пронзительно засвистели в свои дудки, барабанщики морской пехоты ударили в барабаны, сигнальная пушка на носу корабля дала один за другим три холостых выстрела.
К «Марии-Магдалине» приближался роскошный белый султанский каик. В нем находились императрица Екатерина II и император Иосиф II…
Флотский ужин удался на славу.
На верхней палубе юта, не такой уж большой по площади, толкалась уйма народу: гости, лакеи, матросы, солдаты морской пехоты, восточные воины. Гости то сидели за столом, то прогуливались. Лакеи выносили и приносили блюда. Матросы играли на духовых инструментах. Солдаты зажигали свечи в фонариках и для иллюминации развешивали их вдоль бортов. Восточные воины стояли, как истуканы, сжав в руках обнаженные кривые сабли. Над темной гладью Южной бухты вспыхивали разноцветные огни фейерверков, гремели залпы артиллерийского салюта, звучали крики: «Виват, Екатерина!»
Капитан 1-го ранга Вениамин Тиздель на первых порах занимал сэра Фитц-Герберта и графа де Сегюра светской беседой, разговаривая одновременно на двух языках: английском и французском. Когда заиграл оркестр, это стало затруднительно, и командир линейного корабля ушел. Послы принялись обмениваться впечатлениями. Аржанова, стоя за пальмой, слушала их. Знатные господа убеждали друг друга в том, что мощь России не настоящая, а кажущаяся, и на самом деле эта страна – дикая, бедная, европейским державам не равная.
«Вот идиоты!» – думала курская дворянка, усмехаясь.
Затем последовало традиционное флотское угощение. На завершающем этапе ужина офицеры «Св. Марии Магдалины» поднесли серебряные чарки, весьма глубокие, с коньяком послам Великобритании и Франции и с шутками-прибаутками, при том неплохо говоря по-английски, заставили их выпить эти чарки до дна и одним глотком. Так что Анастасия не зря несла свое дежурство. После коньяка граф де Сегюр заплетающимся языком произнес несколько фраз, которые показались Аржановой очень интересными.
Для того чтобы разгадать их до конца, следовало лишь вспомнить Манифест самодержицы всероссийской, датированный 22 февраля 1784 года:
«Приморские города НАШИ – Севастополь, известный до сего времени под названием Ахт-Яр, одаренный превосходною морскою гаванью, и Феодосию, инако Кафа именуемою, в рассуждении выгодности их повелеваем открыть для всех народов, в дружбе с империей НАШЕЙ пребывающих, в пользу торговли их с верными НАШИМИ подданными. Вследствие чего сим торжественно объявляем, что все помянутые народы на собственных их или на наемных судах под флагом их могут свободно, безопасно и беспрепятственно к тем городам приплывать, или сухим путем приезжать, нагружать суда ихнии и оттуда отплывать или отъезжать по своему произволению…»
Таким образом, французское торговое судно с надписью на корме «Le Crysanteme» – курская дворянка обнаружила пришвартованным к деревянной пристани в Купеческой бухте (ныне – Артиллерийская. – А. Б.). Это была поляка – парусник длиной чуть более 22 метров, с тремя мачтами, первая из которых сильно наклонялась вперед и имела только один косо подвешенный длинный рей для треугольного, «латинского» паруса. Подобную конструкцию Аржанова видела у пиратской шебеки, когда осенью 1782 года плыла на флагманском корабле Азовской флотилии «Хотин» под командой Тимофея Козлянинова из Кафы в Гезлеве.
Поляки служили и транспортными и боевыми кораблями. Их широко применяли в странах Средиземного моря в XVIII столетии. В России, однако, их не строили, а покупали у греков, итальянцев, французов.
Анастасия сначала долго рассматривала «Хризантему» издали, но ничего подозрительного не заметила. На судне шли разгрузочные работы. Из трюма при помощи кабестанов поднимали сорокаведерные бочки. Как потом выяснилось, в них находилось коровье масло, пиво и уксус, закупленные провиантским департаментом комиссариатской экспедиции Черноморского флота. Эти продукты наравне с крупой, горохом, мясом, рыбой и солью составляли ежемесячный рацион моряков: 7 ведер пива, 6 фунтов масла и полкружки – 200 граммов – уксуса каждому рядовому. Уксус в данном случае применялся как дезинфицирующее средство.
Распоряжался на палубе поляки капитан – человек лет сорока, среднего роста, в потертом темно-оливковом кафтане и мятой треуголке. Лицо его показалось Анастасии властным, грубым, но довольно простодушным. От капитана теперь зависело многое. Где-то в его каюте лежало донесение графа де Сегюра, скорее всего – зашифрованное, а не написанное чисто литературным языком, вроде тех заметок, которые он легкомысленно оставлял на столе своей комнаты в ханском дворце в Бахчи-сарае.
Прежде всего Анастасии на ум пришел силовой вариант: войти на парусник с кирасирами, перевернуть там все вверх дном, запугать команду, угрожать капитану. Такое обычно предлагал ей князь Мещерский и сам мастерски исполнял свои предложения. Но период открытых действий сотрудников секретной канцелярии Ее Величества в Крыму закончился. Солнечная Таврида отныне и навсегда – территория России. Ее боевые корабли стоят на рейде Севастополя. Русские солдаты и матросы прокладывают на склонах холма, спускающегося к морю, улицы нового города. Здесь царит закон и порядок.
А что, если ей изобразить француженку, любовницу Луи-Филиппа де Сегюра, которая узнала о его письме и вообразила, будто это – послание ее сопернице во Франции и потому она хочет его прочитать? Пустить в ход женское обаяние и подкрепить его денежным вознаграждением…
Анастасия хорошо подготовилась к своей маленькой секретной операции. Но Жан-Жак Дюран подобной атаки с участием красивой и молодой женщины совсем не ожидал и растерялся.
Очень скоро Флора, сопровождаемая корнетом Чернозубом и сержантом Ермиловым, уже находилась не на палубе корабля, а в каюте капитана и пила кофе с марципановым пирожным. Господин Дюран, любезно улыбаясь, снова и снова объяснял прелестной посетительнице, что граф де Сегюр действительно оставил ему письмо, но оно снабжено грифом «Секрет короля» и потому едва ли содержит какое-либо упоминание о ее зловредной сопернице.
– Ах, мужчины так коварны! – вздохнула курская дворянка и положила на стол три золотых червонца.
– Чьи это деньги, мадемуазель? – строго спросил ее Дюран.
– Ваши, – Аржанова ласково посмотрела на капитана «Хризантемы».
Жан-Жак, оглянувшись на двух великанов, мрачно стоявших у двери, быстро смахнул монеты со стола в его выдвижной ящик и открыл секретер. Письмо, написанное на плотной желтоватой бумаге, лежало среди судовых документов.
– Убедитесь сами, мадемуазель. Вам его ни за что не прочитать, – сказал моряк и протянул Аржановой донесение французского шпиона.
Слова «Le Secret de Roi» были написаны на внешней стороне листа, сложенного вдвое. Внутри же его находилась цифровая тайнопись: восемь рядов чисел, сгруппированных по четыре:
«5784 6769 4321 4297 4356 7845 8612 9713 4545…»
Цифровой код – стандартный способ шифровки конфиденциальной корреспонденции, применявшийся в посольстве Франции в Санкт-Петербурге. Французы пользовались шифровальной машинкой весьма нехитрого устройства, состоявшей из двух дисков, один из которых был неподвижным, другой – вращающимся. Год назад русские нашли ключ к ней и многие донесения королю Людовику XVI прочитали. Видимо, такую машинку, довольно компактную и удобную, граф де Сегюр взял с собой в путешествие с императрицей на юг.
– Это просто возмутительно, капитан, – сказала Анастасия с дрожью в голосе и приложила надушенный платочек к глазам.
– Возмутительно? – Жан-Жак Дюран не любил женских слез и боялся их.
– Вот эта фраза, капитан, – курская дворянка провела пальцем по предпоследней цифровой строчке донесения. – Мой дорогой Луи-Филипп сообщает Мадлен из Арля, что прибудет к ней через полтора месяца. Какими словами он описывает их будущую встречу, я вам пересказывать не буду, дабы не нарушать правила приличий.
– Откуда вы узнали? – спросил Жан-Жак, пристально вглядываясь в лист, испещренный цифрами.
– Это наш с ним старый шифр. Он несложный.
– И что теперь, мадемуазель?
– Я бы хотела снять копию.
– Копию? – тут капитан «Хризантемы» задумался, но появление еще пяти золотых монет заставило моряка отбросить всякие сомнения в добрых намерениях его обворожительной и щедрой гостьи. Влюбленная женщина способна на все, капитан знал это по собственному опыту. Он даже выдал ей чистый лист бумаги и карандаш, а затем наблюдал, как быстро она переносит ряды цифр в свои записи.
Глава шестая Падающие звезды
Необычно тихо было саду той августовской ночью.
Листья абрикосовых и персиковых деревьев, облитые лунным светом, висели на ветвях совершенно неподвижно и напоминали узорчатые серебряные пластины. Чистое от облаков высокое небо сияло яркими звездами, как волшебная чаша, опрокинутая над всем Божьим миром. Иссиня-черное и словно бы бархатное, оно дарило ощущение бесконечного покоя. Лишь изредка вспыхивали на нем и, оставляя прерывистый жемчужный след, летели вниз и исчезали в космическом пространстве осенние звезды.
Согласно древней примете, надо было загадать желание, пока звезда не погаснет. Князь и княгиня Мещерские сидели в плетеных креслах под большим деревом инжира и сквозь его разлапистые листья следили за падающими звездами. Но желания их уже исполнились. Уезжая из Крыма, самодержица всероссийская дала им краткую аудиенцию. Так князь Мещерский из статской службы коллежского советника был пожалован полковником обратно в военную службу и занял высокую должность в штабе Черноморского флота. Флора получила четыре тысячи рублей на строение дома в Севастополе и царское обещание взять ее дочь княжну Александру Мещерскую в Смольный институт благородных девиц, а ее сына князя Владимира Мещерского – в Сухопутный шляхетский корпус по достижении ими восьмилетнего возраста.
В Севастополе на улице Екатерининской Мещерские начали возводить собственный двухэтажный особняк. Но пока у них был готов лишь фундамент с подвалом, а для стен не хватало камня-известняка, который добывали в каменоломнях в Инкермане и привозили крайне нерегулярно, балок и досок из хорошо просушенного дерева, извести, глины, дранки, черепицы и других материалов, необходимых для строительства.
Севастополь рос стремительно.
Визит императрицы только подстегнул этот процесс, но очереди, например, за камнем нисколько не убавил. Потому Анастасия, глядя на небо и следя за падением новой звезды, загадала, чтоб триста штук камней, заказанных ею на прошлой неделе, привезли бы на стройку завтра, а Михаил – чтобы окна и двери для особняка заготовили бы к следующему четвергу.
Могла ли небесная канцелярия исполнять столь нехитрые, приземленные желания, они не знали и шутили, что это – лишь эксперимент. Просто им не хотелось уходить из сада. Крымские ночи в конце августа, когда нестерпимая жара идет на спад, хороши, свежи, благоуханны. Тем более если море – рядом. Они уже переехали из пыльного Симферополя в свое поместье на Черной речке, в долине, прилегающей к заливу и протянувшейся на несколько километров на восток, к Балаклаве. Сады и виноградники покрывали здесь ровное пространство, защищенное от безжалостного морского ветра горами, на которых произрастал лес.
Правда, обычный сельский дом был маловат для их семьи. Особенно не тратясь, Мещерские сделали к нему пристройку в местном стиле – из так называемого «самана»: стены, сплетенные из орешника и густо промазанные глиной, перемешанной с мелко нарубленной соломой. Все деньги у них уходили на двухэтажный особняк в Севастополе, и, сами не зная почему, они очень торопились и хотели подвести его под крышу уже к декабрю.
Как всегда, утром Михаил завтракал один и затем уезжал на службу. Однако ординарец нарушил его покой. Он привез пакет из штаба. Князь Мещерский, досадуя на излишнее рвение к службе здешних мелких чиновников, неторопливо вскрыл пакет между двумя глотками кофе.
«Ваше высокоблагородие! Настоящим имею честь сообщить, что 21-го дня августа 1787 года турецкие военные корабли в превосходящем числе внезапно напали на нашу эскадру, крейсирующую возле крепости Кинбурн. Произошел бой, в коем…»
Дальше полковник быстро пробежал глазами всю записку, затем, забыв про кофе, встал из-за стола и пошел в спальню, расположенную как раз в саманной пристройке, и окликнул Анастасию, которая крепко спала. Неохотно она оторвала голову от подушки. Михаил положил донесение рядом с ней на постель.
– Это – война, моя ненаглядная, – сказал он.
– Какая война? – сонно переспросила курская дворянка.
– С турками.
– А где они?
– Возможно, скоро будут в Крыму.
– О чем это ты говоришь?!
– Ну, если не в Крыму, то уж в Северном Причерноморье – точно. Я поехал в штаб на срочное совещание. Подумай, что нам делать дальше. Строить или не строить…
До сих пор существует множество суждений о том, почему Османская империя вновь напала на Россию.
Говорят, султана Абдул-Гамида I глубоко оскорбила поездка нашей государыни в Крым. Как смела женщина – существо низшего порядка, по восточной иерархии нечто среднее между верховой лошадью и верблюдом – вторгнуться и триумфально завершить свой вояж по владениям, триста лет назад завоеванным турками и ныне отторгнутым у них лишь временно? Да к тому же мусульмане, живущие там, духовные подданные султана, раболепно припадали к ее стопам и преданно охраняли в путешествии по полуденному краю.
Но буйные речи фанатиков в мечетях о «джихаде», о поголовном истреблении всех неверных ради торжества идей ислама и установления всемирного джамаата, то есть сообщества истинно верующих в деяния пророка Мухаммада, ничего не стоят, пока в казне государства нет денег, в казармах – солдат, в крепостях – пушек, на море – кораблей. Деньгами турецкого владыку снабдили европейские банкиры. Инструкторы из Франции помогли туркам сформировать и обучить двухсоттысячную сухопутную армию, пополнить флот линейными кораблями и фрегатами, модернизировать и заново оснастить крупные османские крепости Очаков, Измаил и Бендеры.
Однако бросились мусульмане почему-то не в Крым, хотя в ультиматуме, предъявленном послу России в Стамбуле Булгакову, требовали в первую очередь возвратить им именно этот полуостров. Двадцать два корабля пошли к Кинбурнской песчаной косе, расположенной между Днепровско-Бугским и Ягорлыкским лиманами на Черном море. Там они высадили пятитысячный десант. Противостояла им небольшая русская крепость Кинбурн, вооруженная 37 орудиями. Потом к ней подошли подкрепления, и пушек стало больше.
Руководил сражением Суворов. Бой 1 октября 1787 года продолжался целый день, до темноты. Весь вражеский десант наши войска загнали в море, на отмели, и расстреляли залпами картечи. В плен сдались только 700 янычар, остальные погибли. Кроме того, меткими выстрелами из крепостных орудий русские потопили два турецких фрегата. Уцелевшие корабли поспешно ушли в открытое море.
«Ключ от Крыма» – так турки пышно именовали Кинбурн – остался в руках у русских. Неудачное начало войны не предвещало мусульманам ничего хорошего, и они на некоторое время притихли. Анастасия поняла это сразу, изучая донесения своих конфидентов и встречаясь с ними то в Гезлеве-Евпатории, то в Бахчи-сарае, то в Карасу-базаре. В сентябре же наглость здешних имамов и мулл доходила до того, что в пятничной молитве – «хутбе» – они провозглашали здравие и долгие лета султану Абдул-Гамиду I как повелителю возрожденного и отделившегося от России Крымского ханства.
Наиболее оголтелых проповедников этой бредовой идеи Флора быстро выслала из Тавриды в Турцию. На самом деле ей хотелось отправить их гораздо дальше – в Сибирь. Но тогда требовался бы судебный процесс, особое решение царицы. Высылка татар в Турцию являлась делом более простым: «для воссоединения семей». Она подбирала два-три, пусть анонимных сообщения о речах смутьянов от прихожан мусульманского храма (а таковые осведомители находились, ибо русская разведка по-прежнему платила хорошо) и давала собственное заключение для таврического губернатора с указанием места жительства подозреваемого, его имени и родовой принадлежности, потому что фамилий у татар до сих пор не имелось. Губернаторская канцелярия ставила на гербовую бумагу печать, и русские солдаты помогали правоверному и его семье довезти вещи до купеческого судна в ближайшем порту…
Тем временем великолепная крымская осень с солнечными, но не жаркими днями и звездными ночами продолжалась. Возвращаясь из своих командировок, Анастасия находила отдых в саду под инжирным деревом. Падающие звезды исполнили ее желание. Триста штук крупноформатных камней из Инкермана недавно стали стенами их особняка на Екатерининской улице, окна и двери заняли в нем свои места, и только балки, составлявшие остов двускатной крыши еще не накрыла красно-коричневая черепица.
Да, они продолжали строить дом и вечерами в саду много говорили о строительстве. Цены заметно выросли не только на продукты, но и на все работы: штукатурные, малярные, кровельные. Это было влияние войны, всегда связанной с инфляцией. Однако ничего иного они пока не наблюдали. Словно бы война, затеянная турками, вдруг замедлила свой ход. Получив решительный отпор на Кинбурнской косе, мусульмане более серьезно занялись подготовкой к боевым действиям.
Анастасия и Михаил гадали, где они теперь развернутся.
Арена для столкновений русских и турок оставалась прежней: бескрайние степные пространства, прилегающие к северным берегам Черного моря. Османы хотели вернуть их себе. Но дряхлеющему царству бывших кочевников уже не удержать в своей власти таких огромных территорий…
Найдет ли секретная канцелярия Ее Величества применение способностям Флоры в этой грандиозной схватке двух миров, двух цивилизаций? Или в удел Анастасии Аржановой достанется лишь ловля исламских провокаторов и террористов в Таврической губернии?
Вино, которое они пили в тот вечер, было привезено из Судака и отличалось тонким, контрастным вкусом. Оно слегка горчило, как степные крымские травы, и слегка отдавало сладостью, как фрукты, выращенные в предгорных долинах – сливы, абрикосы, персики.
Сделав глоток, Анастасия поставила бокал на стол и зябко повела плечами. Осенняя ночная прохлада прозрачным облаком окутывала сад. Ей стало холодно в блузке и жакете.
– Я принесу тебе шаль, – предложил Михаил.
– Да, пожалуй, – согласилась она.
Оренбургская, из белой козьей шерсти связанная шаль легла ей на плечи. Князь Мещерский при этом склонился над курской дворянкой. Она ощутила прикосновение его губ сначала на щеке, потом – на шее. Как бы невзначай он дотронулся рукой до ее груди. Нежен, заботлив, внимателен был полковник. На четвертом году супружества чувства его не притупились. Он по-прежнему страстно желал свою жену и старался каждую ночь доказывать ей это. Однако Анастасия далеко не всегда принимала его ласки. Так и теперь она отстранилась и, чтобы отвлечь его внимание, сказала:
– Смотри, вон падает необычно яркая звезда.
– Ты уже загадала желание?
– Конечно.
Хорошо, что он не спросил у нее, какое это желание, не пустился в пространные рассуждения об астрономии, о влиянии тел небесных на жизнь человеческую. Возможно, князь Мещерский считал, будто все ее помыслы и желания давно связаны только с ним. Или со службой, к которой ему ревновать Аржанову просто глупо. Но именно в тот краткий миг перед мысленным взором курской дворянки возник великолепный Григорий Александрович. Звезда, вспыхнув на краю небосвода, исчезла во тьме. Анастасия вздохнула и перевела взгляд на темнеющие, застывшие как изваяния, деревья.
Через неделю фельдъегерь правительственной связи уже стучался в дом с саманной пристройкой среди садов в долине Черной речки. Под расписку он вручил княгине Мещерской пакет с тремя красными печатями. В нем находился приказ сотруднице секретной канцелярии Ее Величества немедленно прибыть для обсуждения конфиденциальных вопросов в Кременчуг, где ныне располагалась штаб-квартира главнокомандующего Екатеринославской армии генерал-фельдмаршала светлейшего князя Потемкина, коему после путешествия в Крым государыня пожаловала добавление к фамилии – «Таврический».
Листок с тремя строчками, написанными ровным канцелярским почерком, вызвал в семье Мещерских настоящую бурю. Михаил обиделся, что его в штаб-квартиру не пригласили. Долго урезонивала супруга Анастасия. Ведь он теперь – полковник и управляющий комиссариатской экспедицией Черноморского флота (совр. зам. командующего по тылу. – А. Б.) Флот ведет боевые действия, снабжение кораблей – в ведении экспедиции, и кто, как не полковник князь Мещерский, должен оставаться в Севастополе, дабы всем распоряжаться?
Михаил мечтал сделать карьеру, мечтал о новых чинах и должностях, вовсе не связывая их с работой в разведке. Его административные дарования нашли должную оценку. Но ему в голову не приходило, что в таком случае война неизбежно разлучит его с Аржановой. Она – рядовой сотрудник секретной канцелярии Ее Величества, он – начальник большого и сложного хозяйства, и служить бок о бок, как раньше, уже у них не получится.
Постепенно полковник успокоился. Дети оставались с ним.
В дорогу, как в старые добрые времена, решила собираться Глафира с сыном Николаем. Меткий стрелок, не задумываясь, расстался с женой, им нелюбимой. Вести же домохозяйство поручили мужу горничной Досифею. Конечно, не был он так хитер и умен, как верная служанка барыни, но многому от нее научился, с годами приобрел рассудительность, основательность, важность.
Особенно позаботился князь Мещерский об охране своей жены. Он выписал командировки в Кременчуг «для узнания службы» корнету Чернозубу и унтер-офицеру Прокофьеву. Все кирасиры Новотроицкого полка теперь служили в кавалерийском полуэскадроне при коменданте севастопольского гарнизона. Они несли охрану адмиралтейства, верхом объезжая немалую его территорию и днем и ночью.
Остап Чернозуб, десять месяцев назад став офицером, понемногу перенимал замашки бывшего командира. Эполет, сплетенный из золотых шнуров и украшенный вышитым вензелем царицы, офицерский шарф с кистями, повязанный на поясе, изменили его поведение. Солдатская закваска, готовность тотчас встать по стойке «Смирно» и отрапортовать: «Слушаюсь, вашвыскобродь!» – сменились вальяжностью и изрядной самоуверенностью. Он даже старался лучше говорить по-русски, избегая наиболее заковыристых словечек из его «ридной мовы».
С корнетом Чернозубом полковник Мещерский был откровенен. Штаб-квартира главнокомандующего Екатеринославской армией генерал-фельдмаршала светлейшего князя Потемкина-Таврического – очень опасное место для таких красивых женщин, как Анастасия Петровна. Там полно желающих домогаться особливого ее благорасположения. Он, Чернозуб, будучи человеком чести и строгих правил, должен решительно пресекать подобные попытки.
Кирасир, опираясь на шпагу с золотым офицерским темляком, сидел за столом. Михаил ходил по своему кабинету. Он объяснял Чернозубу, по его мнению, вещи совершенно очевидные, однако уроженец Полтавской губернии долго не мог понять, чего от него требует доблестный бывший командир.
– Конечно, дико я звиняюсь, ваше сиятельство, – наконец сказал он. – Но объясныть мени, будь ласка, точнее. Врезать по роже при всех за это можно чи ни?
– Тогда последует вызов на дуэль.
– Она будет на палашах или на пистолетах? – озабоченно спросил Чернозуб.
– Вообще-то государыня в этом году издала «Манифест о поединках», – сказал Мещерский.
– И шо у ем напысано?
– Дуэли между офицерами запрещены.
– Дуже странно, – Чернозуб почесал в затылке. – Спасибо, шо предупредили. Будэмо действовать нашими обычными способами.
– Это какими?
– На темной улице из-за угла и тростью по башке, ваше сиятельство, – доложил корнет.
– Вот и отлично, Остап Тарасович!..
Не хуже Мещерского Анастасия знала, каковы особенности длительного пребывания светлейшего князя в любом городе Российской империи. Туда моментально съезжаются жалобщики, просители, ищущие новых должностей чиновники и офицеры, обыкновенные прихлебатели всех мастей, а также женщины легкого поведения. Штаб-квартира – это еще и место, где пребывает канцелярия тайного супруга императрицы, отделение государственного казначейства, а теперь – и оперативное управление самой большой, 82-тысячной Екатеринославской армией.
Прибыв в Кременчуг в середине дня в среду, Аржанова решила сначала направиться прямо в штаб-квартиру, затем уж озаботиться поиском места для своего проживания. Все было так, как она ожидала: столпотворение карет и экипажей на улице, прилегающей к губернаторскому дворцу, повсюду воинские караулы, пешие и конные, две пушки во дворе у входа и наглые молодые адъютанты, которых она, естественно, знать не могла.
– Что вам угодно, сударыня? – один из них задержал ее сразу в вестибюле, окинув слишком пристальным, оценивающим взглядом.
– Хотелось бы увидеть светлейшего князя Потемкина-Таврического.
– Увы, сие невозможно, сударыня. Генерал-фельдмаршал в отсутствии, – усмехнулся юный офицер, продолжая ее рассматривать. – Вот если вы оставите ваш адрес…
– Немедленно передайте ему пакет, – Флора достала из дамской сумочки присланную ей в Крым правительственную депешу.
Драгунский поручик очень удивился, развернул бумагу, быстро прочитал и задал вопрос совсем другим тоном:
– Вы – княгиня Мещерская?
– Да.
– Следуйте за мной, ваше сиятельство. Вас ждали здесь еще вчера вечером…
Григорий Александрович находился в обычном для своей осенней «хандры» виде: волосы нечесаны и распущены по плечам, небрежно запахнутый шелковый халат перетянут на поясе витым шнуром, на ногах – вязаные носки длиной до середины икры, в руке – надкусанное румяное яблоко. Были, впрочем, и другие детали. Когда Анастасия вошла, светлейший князь бесцеремонно толкнул в бок девицу лет шестнадцати, но весьма и весьма упитанную, в прозрачной батистовой сорочке, лежавшую на постели. Она бросила на курскую дворянку неприязненный взгляд и быстро удалилась.
– Вижу, ваши пристрастия изменились, – спокойно заметила Аржанова.
– Ах, простите, душа моя, и не обращайте внимания, – ответил Потемкин, целуя ей руку. – Это все – приближение старости. Почему-то тянет к малолеткам.
– Трудно поверить, ваше высокопревосходительство. Ведь вам нет и пятидесяти.
– Разве нас старят годы, Анастасия Петровна? – он указал ей на место за столом, где кучей лежали разные бумаги. – Нет, нас старят чрезмерные труды…
Буквально через несколько минут в комнату вошел действительный статский советник Турчанинов, непосредственный начальник Флоры. Она не виделась с ним с осени 1783 года. Петр Иванович нисколько не изменился: круглые, немигающие, как у филина, глаза за круглыми очками, плотно сжатые тонкие губы, никогда не улыбающиеся, худощавая, чуть сгорбленная фигура. В руках статс-секретарь царицы по своему обыкновению держал кожаную папку, закрывающуюся на особый, с секретом замок.
Если уж сам Турчанинов заявился сюда из Санкт-Петербурга, то дело и впрямь невероятно важное. В этом сомневаться не приходилось. Однако что теперь они намерены ей предложить?
Аржанова сидела за круглым столом вместе с Потемкиным и начальником секретной канцелярии Ее Величества и размышляла над этим вопросом. Речь между тем держал Турчанинов. Своим скрипучим неприятным голосом Петр Иванович скучно и подробно рассказывал о турецкой крепости Очаков.
Оказалось, основали ее не турки, а крымские татары в 1492 году и назвали «Кара-Кермен». Но вскоре османы отобрали у своих вассалов этот укрепленный пункт и нарекли другим именем – «Очаков». Уж очень выгодное в стратегическом отношении место занимала крепость – на северном берегу Черного моря, рядом с Днепровско-Бугским лиманом, на высоком, неприступном мысу. Турки возвели здесь целую систему фортификационных сооружений и удерживали их за собой в течение трех столетий, несмотря на войны и штурмы, предпринимаемые то польскими, то русскими войсками, то буйными ватагами запорожских казаков.
К 1787 году Очаков являлся не только крепостью, вооруженной 310 орудиями, но и богатым торговым портом, через который шли грузы с северо-востока Европы на юг и юго-запад континента. Кроме купеческих судов в довольно просторной и удобной очаковской гавани стояла турецкая эскадра: 10 линейных кораблей, 6 фрегатов, 44 галеры и шебеки. Население города вместе с крепостным гарнизоном достигало примерно двадцати пяти тысяч человек. В Северном Причерноморье, уже ставшем русским, Очаков торчал как заноза, угрожая и Херсону, и Николаеву, и Севастополю.
Слушая Турчанинова, светлейший князь перебирал бумаги на столе и наконец нашел среди них нужное – свернутый в трубку лист ватмана. Он развернул его, расправил и положил перед Аржановой. Это был план крепости Очаков, выполненный очень искусно и слегка подкрашенный. Светло-голубой краской обозначался морской залив, бежевой – суша, белой – все сооружения в крепости: замок «Хасан-паша» на краю мыса, казармы, склады, дома, мечети, бани, стены с башнями, образующие четырехугольник неправильной формы.
– Взятие Очакова – главная задача нашей военной кампании следующего, 1788 года, – сказал Потемкин.
– Мне предстоит идти на штурм? – спросила курская дворянка.
– В некотором смысле слова – да.
– Сразу говорю вашему высокопревосходительству, что лазить по штурмовым лестницам я не умею. Мне удобнее ездить верхом.
– Ну, верхом так верхом, – согласился генерал-фельдмаршал, улыбаясь ей ласково и загадочно.
Турчанинов был далек от всяких подтекстов и тайных намеков в разговорах Аржановой и Потемкина. Он взял из своей папки новый лист, исписанный от края до края, и, откашлявшись, продолжил:
– Этот план крепости показывает лишь наземные ее укрепления, и то достаточно условно. С 1784 года модернизацией Очакова занимались французы. Как сообщают наши агенты, под землей они соорудили целую систему минных галерей, переходов, пороховых складов и иных помещений. Однако узнать о них ничего не удалось.
– Почему? – спросила Аржанова.
– Потому, что французы работали совершенно автономно. Они привезли своих инженеров, мастеров, саперов и даже землекопов. Турок и татар не подпускали близко. Руководил работами один человек. Его имя – Лафит Клаве, военный инженер из Марселя.
– Это все, что о нем известно? – удивилась Анастасия.
Начальник секретной канцелярии Ее Величества укоризненно покачал головой:
– Любезная Анастасия Петровна, вы явно недооцениваете деятельность вверенного мне государыней учреждения! За домом Лафита Клаве в Очакове мы установили наблюдение, подсылали к нему людей…
– Каких? – перебила его Аржанова.
– Да разных. В том числе и женщин. Инженеру примерно 35 лет, он не женат, ведет замкнутый образ жизни, с подчиненными строг и не допускает фамильярных отношений, всецело предан службе и действительно очень талантлив. Чего он там напридумывал для усовершенствования старой турецкой цитадели – для нас загадка. Но уверен в одном – решение ее может стоить жизни тысячам русских солдат при осаде и штурме.
– Где он теперь? – спросила Флора.
– Недавно уехал из Очакова в Стамбул.
– Хорошо, – помедлив, произнесла Аржанова. – Я должна подумать. Долгая дорога, знаете ли. Для отдыха надо снять хотя бы номер в трактире.
– Для вас приготовлен дом на улице Старо-Никольской, недалеко от храма святого Николая Угодника, – сказал Потемкин. – Правда, в нем только четыре комнаты и кухня. Мой адъютант проводит вас туда.
– Премного благодарна, ваше высокопревосходительство! – Анастасия встала из-за стола, присела в глубоком придворном реверансе перед светлейшим князем, поклонилась издали Турчанинову и пошла к двери.
– Не забудьте, ваша аудиенция у меня – завтра, во втором часу дня! – крикнул ей вслед Григорий Александрович…
Улица Старо-Никольская пролегала по южной окраине Кременчуга. Одноэтажный деревянный дом стоял на каменном фундаменте, имел обширный участок с садом, конюшней, сараями и бревенчатой банькой. Хозяйка дома, вдова украинского реестрового казака Горпина Севастьяновна быстро истопила эту баньку для путников. Затем приготовила в большом чугунном казане гречневую кашу, обильно сдобренную коровьим маслом. В целях всемерного расслабления она выставила на стол бутыль деревенского самогона и охотно пропустила стаканчик вместе с постояльцами.
Больше они пить не стали и вообще оказались людьми слишком серьезными, неразговорчивыми. Горпина Севастьяновна удивилась, что их барыня, красотка и франтиха невероятная, села за стол вместе с ними и говорила им какие-то нерусские слова вроде того: «Вояж в Стамбул». От этих ее слов они совсем помрачнели, закручинились, а горничная, которую звали Глафира, так и вовсе начала слезы лить, причитая: «Опять вы меня с собой не возьмете!»
На следующий день постояльцы спали долго, поскольку сильно устали после дороги. Хозяйка, встав пораньше, нажарила блинов и за завтраком усердно ими потчевала. Особенно приглянулся ей рослый и статный Остап Тарасович, в офицеры вышедший из простых солдат. К тому же она вскоре выяснила, что он до сих пор не женатый.
Нехитрые приемы сельского кокетства, которые демонстрировала Горпина Севастьяновна, сперва развлекали Анастасию, и она подыгрывала вдове казака. Настроение у нее было уже гораздо лучше. Однако время шло, следовало собираться на встречу с Потемкиным. Корнет Чернозуб, исполняя приказ князя Мещерского, решил барыню сопровождать. Но требовалось привести в полный порядок парадный кирасирский мундир, и он ушел из горницы, оставив хозяйку в легком недоумении: удалось ей своими чарами завлечь кавалера или нет?..
На сей раз никаких девиц развратного вида в кабинете генерал-фельдмаршала и главнокомандующего Екатеринославской армией Аржанова не обнаружила. Более того, сам Григорий Александрович был одет строго по Уставу: прическа с буклями над ушами и косичкой на спине, повседневный зеленый кафтан с красным воротником и обшлагами, под ним – красный камзол, кюлоты и белые чулки с черными башмаками. Похоже, ради курской дворянки он даже повязал на пояс офицерский шарф. Турчанинов в обычной партикулярной одежде тоже находился здесь, и его кожаная папка лежала на столе.
– Что скажете, любезная Анастасия Петровна, об операции в Стамбуле? – спросил Потемкин, начиная конфиденциальное совещание.
– Пока ничего определенного, ибо мне неизвестна ее конечная цель.
– Цель проста. Чертежи и планы всех минных галерей под крепостью Очаков.
– А сам их автор?
– Он нам не нужен.
– Отлично. Думаю, это облегчает дело, – ответила Аржанова.
– В нем немало сложностей, – заметил начальник секретной канцелярии Ее Величества и придвинул к себе папку. – Во-первых, наш чрезвычайный посланник и полномочный министр Булгаков с началом войны помещен турками в тюрьму. Это обычная их традиция. Потому не знаю, в каком состоянии находится агентурная сеть, им созданная. Правда, несколько донесений из Стамбула мы все-таки получили. Возможно, ситуация не так уж и плоха. Во-вторых, нужна легенда, которая позволит вам поселиться в районе турецкой столицы, называемом Галата, где обитают все иностранные специалисты-христиане, нанятые султаном на службу…
– Неужели у вас нет ни одного предложения? – Анастасия посмотрела прямо в глаза Турчанинову.
– Предложения есть.
– Тогда слушаю внимательно.
– Если помните, в 1781 году некая польская дворянка по имени Амалия Цецерская ездила учиться в Вену живописи. Кстати говоря, неплоха это у нее получилось…
Начальник секретной канцелярии Ее Величества заговорил об операции «Перебежчик», в результате которой Аржанова привезла в Санкт-Петербург старшего шифровальщика венского «черного кабинета» доктора математических наук Отто Дорфштаттера. Молодой ученый согласился работать на русских. Однако главная его мечта не исполнилась. Очаровательная пани Амелия замуж за него не вышла и уехала в Крымское ханство.
– Цецерская должна ожить? – в изумлении Анастасия перевела взгляд с Турчанинова на Потемкина.
– Не совсем, конечно, – светлейший князь развел руками. – Но для нас наиболее простой способ переместить вас в Стамбул – через Польшу, Австрию и Францию.
– Предположим. А дальше?
– Придется вам пожить на берегах Босфора, найти гениального инженера Лафита Клаве, взять у него чертежи и с ними вернуться в Россию.
– Я поеду одна?
В разговоре наступила тягостная пауза. Турчанинов перебирал бумаги в своей папке. Потемкин смотрел в окно, покусывая губы.
– Понимаете, Анастасия Петровна, – сказал он. – К сожалению, мусульманский Стамбул – это вам не прекрасная и свободная Вена. Действовать там в одиночку женщина не сможет. Мы рассматривали разные варианты и пока…
– Кто поедет со мной? – довольно резко перебила его Анастасия.
– Не волнуйтесь так, Анастасия Петровна, – снова вступил в разговор начальник секретной канцелярии Ее Величества. – Сейчас мы представим вам вашего напарника. Он уже здесь.
– Его имя?
– Анджей Кухарский.
– Поляк?! – не удержалась от почти гневного восклицания курская дворянка.
Потемкин и Турчанинов переглянулись:
– Да. Он – из семейства, приближенного к нынешнему польскому королю Станиславу-Августу Понятовскому и не раз доказывал свою преданность престолу. А что вы имеете против поляков?
– Лично я – ничего. Просто мой первый муж вместе с Суворовым воевал в Польше в 1769 году. Он много рассказывал мне о поведении и характере людей этой национальности.
– Значит, господина Кухарского не берем? – Потемкин сделал вид, будто готов изменить свое решение.
– Ладно, – курская дворянка вздохнула. – Вы ведь, наверное, уже все обдумали, прикинули, определили. Пусть войдет…
Конечно, не от хорошей жизни Анджей Кухарский согласился работать на русскую внешнюю разведку. После скоропостижной смерти его отца, ясновельможного пана Казимира, открылись большие долги, которые тот делал тайно, чтобы поддерживать на должном уровне жизнь своей семьи в Варшаве и соответствовать званию придворного короля Станислава-Августа.
К тому времени двадцатилетний польский дворянин уже закончил австрийскую военную академию и служил инженером в австрийском саперном батальоне. Как старший сын, он должен был вступить в права наследования родового поместья, но после первого раздела Польши в 1772 году оно находилось на территории России, под городом Рогачевым. Пришлось молодому офицеру выйти в отставку и заняться сельским хозяйством, чтобы успокоить кредиторов и вернуть им хотя бы некоторые суммы. Дела у него, однако, пошли неважно. С сельским хозяйством у военного инженера что-то не получалось. Тогда он отправился в Санкт-Петербург, где в Иностранной коллегии служил его дальний родственник. Тот обещал Анджею помощь в устройстве на хорошее место, ибо Кухарский в совершенстве владел латынью, итальянским, французским и немецким языком, не говоря уж о твердых знаниях в фортификации, артиллерии и инженерном деле.
Хорошее место и вправду нашлось, и так Анджей Кухарский встретился со статс-секретарем императрицы Турчаниновым, которому понравился. Поговорив с этим достойным человеком, поляк все понял. Но годовой оклад, командировочные и рационы (деньги, отпускаемые на питание офицера и его денщика) вполне его устроили. Они позволяли постепенно рассчитаться с отцовскими долгами. Кухарский подписал присягу, не особенно задумываясь о последствиях, и первые три года прослужил в Польше, раздираемой в ту пору жестокими противоречиями.
Его родная страна не имела сил противостоять соседям – Австрии, Пруссии и России. Сны о былом величии империи Речи Посполитой туманили головы шляхтичей, но ни к чему толковому не вели. Католическое духовенство, пользующееся авторитетом в обществе, нагло попирало права православных в колониях Польши: на Украине и в Белоруссии. Между тем народ оставался равнодушным к призывам патриотов, жил крайне бедно и скудно, и никому не было дела до его несчастий.
Таким образом, Кухарский, выступая тайным агентом «русской партии», иногда сдавал секретной канцелярии Ее Величества наиболее одиозных представителей надменного польского дворянства. Неразумные его соотечественники то провозглашали союз с Францией (и король Людовик XVI действительно вмешивался в польские дела), то хотели отдать собственные южные земли с городом Львовом Австрии, то прельщали короля Пруссии Фридриха II территориальными приобретениями к северу от Варшавы. Взамен они просили одного – поддержать их в борьбе с российским колоссом, этаким таежным медведем, сжимающим Польшу в объятиях все крепче и крепче…
Анджея заранее предупредили, что в кабинете генерал-фельдмаршала и главнокомандующего Екатеринославской армией он встретится с женщиной, которая, скорее всего, и поедет с ним в Турцию для выполнения особо важного – и, следовательно, высокооплачиваемого – задания. Кухарский хотел произвести на нее хорошее впечатление и потому готовился тщательно. Прическу ему сделал куафер самого светлейшего князя. Роскошное кружевное жабо и манжеты на рубашке дважды открахмалила приходящая прачка. Кроме того, он надел совершенно новый темно-лиловый кафтан и под него – камзол светло-лилового цвета, вытканный синими и коричневыми лилиями. Новую коробку его любимых духов «Des souvenirs de Narzicce» («Воспоминания Нарцисса». – А. Б.) он тоже вскрыл и вылил на себя чуть ли не четверть флакона.
По его мнению, встреча прошла нормально. Правда, в памяти польского дворянина остались кое-какие моменты, объяснения которым он пока не нашел.
Новая знакомая, княгиня Мещерская, оказалась очень хороша собой, любезна, обходительна. Конечно, первое цветение молодости для нее уже миновало, но выглядела она гораздо моложе своих лет. Кухарскому сообщили еще до встречи о ее настоящем возрасте – 32 года. Зато он ничего не знал о ее прошлом. Только слишком пристальный, сосредоточенный взгляд серо-стальных глаз выдавал в ней человека опытного, умелого, знающего себе цену. На этот взгляд Анджей сразу наткнулся, словно на клинок кинжала.
Тем не менее с обычной польской галантностью он приветствовал русскую красавицу в кремовом платье и перчатках, поцеловал ей руку и, получив приглашение сесть, опустился рядом на кресло, начал необязательный светский разговор. Княгиня отвечала ему в таком же духе, легко переходя с русского на французский и обратно. Ради эксперимента Кухарский произнес несколько фраз по-польски. Она ответила кое-как, с большим трудом, добавив, что была в Варшаве давно и плохо помнит польский, однако хорошо знает тюрко-татарский. Пришел черед удивляться Анджею: зачем прекрасной даме столь специфические познания?
Тут появился лакей с подносом. На нем находился кофейник, четыре чашки, сахарница, молочник и блюдо с бисквитными пирожными. Слуга ловко разлил горячий напиток по чашкам и удалился. Разговор, в котором теперь принимали участие Потемкин и Турчанинов, завертелся вокруг кофе, изготовляемого в разных странах по-разному.
Мысленно Аржанова уже оценила нового напарника и поставила ему оценку «хорошо». Много ли требуется от человека, обязанного привезти ее в сердце мусульманского мира и служить прикрытием для операции «Секрет чертежника»? Он ловок, умен, пригож собою, хотя в его внешности присутствовал отпечаток какой-то почти женской хрупкости и утонченности. В мужья она никогда бы не взяла такого кавалера в кружевах. Ей нравились настоящие рыцари, доблестные воины, которым более всего подходили шлем, тяжелые доспехи, двуручный длинный меч с обоюдоострым клинком.
Возможно, светлейший князь Потемкин угадал ее мысли. Впрочем, это у них нередко случалось и раньше. Забыв о кофе, генерал-фельдмаршал обошел вокруг стола, приблизился к курской дворянке.
– Это – муж? – спросил он у нее и решительно указал на Кухарского, отчего тот даже вздрогнул.
– Нет. Это – брат, – быстро ответила Анастасия. – Давайте, ваше высокопревосходительство, вообще выведем мужей за пределы этой очаковской истории.
– Согласен, – сказал светлейший, усмехнувшись.
Аккуратный канцелярист Петр Иванович Турчанинов тотчас внес соответствующую запись в свои бумаги, разложенные на столе. Немало подлинных документов – свидетельство Кухарского об окончании венской военной академии, его патент на чин инженера-лейтенанта, его формулярный список офицера саперного батальона – и поддельных документов, необходимых для осуществления операции, уже имелось в распоряжении внешней разведки. Недаром граверная мастерская, подчиненная Турчанинову, с высочайшей степенью точности изготавливала печати, бланки и подписи любого государства, любых его учреждений. Турчанинов весело взглянул на польского дворянина, до сих пор пребывающего в некоторой растерянности, и сказал:
– Пан Анджей, позвольте мне, пользуясь удобным случаем, представить вам вашу младшую сестру Ванду Кухарскую, родившуюся в Варшаве мая двенадцатого дня 1760 года, незамужнюю, получившую образование в частном пансионе мадам Довре…
Глава седьмая Кофе по-турецки
Младшая сестра у Кухарского действительно имелась. Ее очень рано выдали замуж. С мужем, небогатым литовским шляхтичем, она уехала жить в глухое село где-то под городом Вильно, ему принадлежащее. Регулярную переписку брат с сестрой не поддерживали. Ее долю наследства, по российским законам совсем незначительную, Анджей ей выплатил. В ответ она сообщила, что у него уже есть два племянника и три племянницы, а теперь она беременна в шестой раз. Ясное дело, эта Ванда, по мужу – пани Уланович, абсолютно не походила на даму в роскошном кремовом платье, столь непринужденно державшую себя в кабинете главнокомандующего Екатеринославской армией.
Но кто она такая?
Турчанинов ответил Кухарскому, что все сведения о напарнице, нужные для проведения операции, ему предоставлены. Польский дворянин, однако, этим не удовлетворился. Слишком сильное впечатление произвела на него княгиня Мещерская. В штаб-квартире Потемкина ныне пребывало множество самых разных людей, в том числе – великосветских болтунов, сплетников и интриганов. От них Анджей узнал, что Анастасия Петровна некогда была фавориткой светлейшего князя, затем вышла замуж за одного из его адъютантов, давно лишившегося этой должности и служащего где-то на юге империи.
Портрет женщины, не слишком отягощенной нормами нравственности и морали, был готов. Кухарский решил наладить с ней неформальные отношения. С этой целью он в пустынном коридоре губернаторского дворца обнял русскую красавицу, сжал ей левую грудь и запечатлел на ее лилейной шейке страстный поцелуй. Она дала ему пощечину, причем настолько сильную, что бывший австрийский военный инженер отлетел к стене и рукой схватился за пострадавшую щеку.
– Madam! – воскликнул он в крайнем изумлении. – Qu-est-ce que cela veut dire?
– Connaitre votre place, monsieur[11]! – грубо ответила курская дворянка и пошла дальше.
Между тем они оба торопились на совещание, которое проводил начальник секретной канцелярии Ее Величества, чтобы согласовать некоторые детали предстоящей поездки в Стамбул. Он составил список оперативной группы, весьма небольшой по количеству, определил время ее выезда, маршрут движения, места остановок и проживания в Варшаве, Вене и Париже, подсчитал сумму примерных затрат на командировочные, проездные, а также стоимость номеров в европейских отелях среднего класса.
Безусловно, совещание носило сугубо технический характер, но на нем почему-то сложилась нервная, напряженная обстановка. Возможно, тон задала Аржанова. Во-первых, она была взбешена поступком Кухарского. Во-вторых, Турчанинов, не советуясь с ней, составил список сотрудников, командируемых в османскую столицу, и в нем не нашлось места людям, которых она хорошо знала и которым всецело доверяла. Мало того, что польский дворянин, судя по всему, заимел на нее какие-то виды, так еще и защитить от его донжуанских поползновений Анастасию в сложной ситуации будет некому.
Турчанинов, ничего не подозревая, передал список оперативной группы Флоре и попросил с ним ознакомиться и его завизировать. Аржанова отодвинула бумагу в сторону:
– Я не подпишу.
– Почему? – удивился Петр Иванович.
– Выезжать за пределы России с этими людьми я не собираюсь.
– Мы подбирали их очень тщательно.
– Охотно верю. Однако мне они неизвестны.
– Ну и что? – пожал плечами действительный статский советник.
– Заметьте, – возвысила голос Аржанова, – речь идет не только о выполнении важнейшего поручения государыни, но и о моем возвращении в Россию с секретными документами, и, следовательно – о моей безопасности и даже жизни…
– Вы всегда преувеличиваете, любезная Анастасия Петровна, – Турчанинов еще не понимал, что сейчас получит отпор по всем пунктам составленного им плана.
– Мне кажется, я говорю достаточно ясно, ваше высокопревосходительство, – курская дворянка повернулась к Потемкину, который сидел во главе стола и внимательно слушал этот диалог.
После путешествия царицы в Крым влияние и роль светлейшего князя возросли необыкновенно. Екатерина Алексеевна публично восхищалась его талантами и его деяниями. Такой же благосклонностью самодержицы всероссийской пользовались и ближайшие помощники Потемкина, неусыпными своими трудами превратившие путешествие в грандиозную демонстрацию мощи и величия нашего государства. Аржанова, которая придумала «восточный эскорт» и остановила обезумевших лошадей императорского экипажа на перегоне от Симферополя к Бахчи-сараю, находилась среди них. светлейший теперь доверял ее суждениям и ее интуиции беспредельно. Турчанинов в Крым не ездил, свидетелем ее подвигов не был и совершенно упустил из вида данное обстоятельство.
– А у вас есть список группы, Анастасия Петровна? – спросил генерал-фельдмаршал.
– Конечно, ваше высокопревосходительство! – горячо ответила Анастасия. – Вы сами отлично знаете моих людей. Они пойдут за мной в огонь и воду!
– Да, это так, – кивнул Потемкин. – Подайте ваш список с краткой характеристикой на каждого участника. Я подпишу его сегодня же. Вы, Петр Иванович, приобщите сей документ к папке «Операция „Секрет чертежника”».
– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, – только и оставалось угрюмо произнести статс-секретарю царицы.
– Теперь поговорим о сроках, – продолжал светлейший князь. – Осаду Очакова я намерен начать летом следующего, 1788 года. Хорошо бы к тому времени или по крайней мере к осени заполучить чертежи подземных минных галерей и общий план крепости, которую усовершенствовали французы.
– Думаю, я смогу выехать в начале января, – сказала Анастасия.
– Мы надеялись отправить вас в дорогу прямо из Кременчуга и немедленно, – возразил ей Турчанинов.
– Сейчас я вернусь в Севастополь, чтобы повидать мужа и детей, – курская дворянка упрямо наклонила голову. – Ведь дети мечтают о замечательном празднике Рождества Христова, о пушистой елке, о красивых игрушках на ней и подарках…
– Осмелюсь вас спросить, ясновельможные паны, – впервые за все совещание подал голос Кухарский. – Кто же является руководителем нашей группы?
– Княгиня Мещерская! – одновременно ответили ему и Потемкин, и Турчанинов…
Весело и приятно ездить по длинным российским дорогам зимой, если, конечно, температура воздуха не опускается ниже десяти – двенадцати градусов по Цельсию. Тракт делается ровным, как доска, и отменно укатанным. Лошади бегут по нему от одной почтовой станции до другой быстро, полозья санок и кибиток скользят по колее легко. Заснеженный густой лес, подступающий к самой дороге, стоит, точно заколдованный. Глубокую тишину вокруг нарушает лишь задорный перезвон валдайских колокольчиков под дугой у коренника лихой тройки.
Но скоро необъятная северная страна останется у них за спиной. Впереди – польская граница, таможня, первая серьезная проверка документов, изготовленных умельцами из секретной канцелярии Ее Величества.
В их качестве Аржанова не сомневалась. Для таможенников имелся у нее и другой весомый аргумент – золотые рубли, высоко ценимые на всем прилегающем к Российской империи пространстве.
Завернувшись в медвежью полость, курская дворянка задумчиво смотрела на лес за окном. Он тянулся от версты к версте, совершенно нетронутый человеком, непроходимый, многовековой, представляющий лучшую защиту для русского народа от непрошеных гостей и завоевателей жизненного пространства.
Рядом с ней на сиденье из кожаных подушек расположилась Глафира, ныне названая белорусской мещанкой из города Витебска, вдовой фейерверкера крепостной артиллерии. Турчанинов и заикнуться не посмел против ее поездки вместе с барыней после совещания у главнокомандующего Екатеринославской армией. Верная служанка торжествовала победу и на том основании снисходительно отнеслась к появлению своего конкурента по чародейству – Сергея Гончарова, белого мага.
Поскольку бывший моряк довольно сносно изъяснялся по-голландски, то ему изготовили паспорт жителя города Саардама Клааса Поля, корабельного мастера, пять лет отработавшего по контракту на санкт-петербургской верфи. Он сидел в экипаже на откидной лавке слева, посасывал короткую морскую трубочку и развлекал женщин рассказами о своей штурманской службе на купеческом судне.
По агентурным сведениям, султан Абдул-Гамид Первый собрал при своем дворе группу народных целителей, астрологов, предсказателей будущего и ничего не предпринимал без их советов. Задачу внедриться в эту группу перед колдуном не ставили. Но искать контакты с придворными звездочетами он мог, пытаться разгадать их методы влияния на повелителя всех мусульман – тоже.
Сергей Гончаров, узнав, что путешествие в Турцию будет с курской дворянкой и ее людьми, сразу согласился. Как-никак, он основательно познакомился с конфиденциальной работой летом 1782 года, исколесив почти весь Крым с Аржановой, князем Мещерским и доблестными новотроицкими кирасирами и отбив нападение кавказских наемников мятежника Бахадыр-Гирея на древнюю горную крепость Чуфут-кале.
В экипаже, который ехал впереди, находился Кухарский. У него были подлинные документы. С каждым днем путешествия, по мере приближения к границе, он становился все веселее, все самоувереннее. Еще бы! Совсем скоро он увидит Варшаву, услышит родную речь, встретит своих соотечественников. Надо сказать, что польский дворянин ни единым словом не обмолвился ни с Турчаниновым, ни с Потемкиным об инциденте с княгиней Мещерской, который произошел перед совещанием. Они ни о чем не догадывались. Поняв это, Анастасия тоже не стала им сообщать о возмутительной выходке пана Анджея. Она лишь свела к минимуму общение с «братом».
Теперь Флора размышляла о том, что все это не есть хорошо, что так начинать многоходовую сверхсекретную операцию крайне опасно, что за польским дворянином нужен глаз да глаз. Отчасти с ее внутренней тревогой перекликалась оценка, которую дал Кухарскому Гончаров. Он сказал ей, что пан Анджей – большой притворщик. А ведь колдун познакомился с бывшим военным инженером всего три недели назад, почти не разговаривал с ним, только наблюдал и слушал его многословные рассуждения.
Но невозможно, совсем уж невозможно было обойтись без Кухарского в операции «Секрет чертежника».
Посол России во Франции князь Куракин нашел в Париже вербовщика, который занимался наймом специалистов для турок. Им безотлагательно требовались именно инженеры, ибо реконструкция крепости Измаил находилась в самом разгаре. Посол России в Польше барон Штакельберг действовал через свою агентурную сеть и хитрым образом предупредил деятелей польского профранцузского подполья о скором приезде в Варшаву горячего патриота Речи Посполитой Анджея Кухарского, отставного инженер-лейтенанта австрийской армии, готового служить хоть черту, хоть дьяволу, но лишь бы против русских. Эти люди тотчас сообщили о нем парижским друзьям.
Вместе с Кухарским в экипаже ехали его камердинер, молодой слуга по имени Ян, и корнет Чернозуб. Кирасирскому офицеру предстояло играть роль второго слуги ясновельможного пана, простого украинского казака из Полтавской губернии. Когда-то Остап Чернозуб таковым и являлся. Но годы, проведенные в Новотроицком полку, в отряде телохранителей Потемкина, в Санкт-Петербурге и в Москве, в Крымском ханстве вместе с курской дворянкой, оставили след. Не простодушным, малообразованным украинским парубком с одной мыслью в голове – «Бей клятых ляхов!» – остался он, но сделался вышколенным сотрудником спецслужбы. Причем российской спецслужбы, одарившей его чином офицера, наградами, приличным денежным содержанием, знакомством с сильными мира сего. После того как «восточный эскорт» остановил упряжных царских лошадей, улегшись на дорогу, государыня пожелала его увидеть, сказала слова благодарности, сняла с руки золотой перстень с собственным вензелем и подарила Чернозубу.
«Клятый лях» теперь сидел перед ним. Они пытались разговаривать по-польски, по-украински, по-русски. Надо признать, это давалось кирасиру с трудом. Он вообще был не мастак вести беседы. Зато ударом кулака мог свалить с ног любого. Предупрежденный Флорой о возможном поведении Кухарского, он смотрел на польского дворянина исподлобья, однако никаких чувств не отражалось на его лице с широкими скулами, темными, подкрученными вверх усами и квадратным подбородком.
Третьей в санном поезде шла простая крытая повозка, так же как экипажи, поставленная на полозья. Лошадьми в ней правил унтер-офицер Новотроицкого кирасирского полка Борис Прокофьев, одетый, правда, в крестьянский нагольный полушубок, меховой треух, штаны из домотканого сукна и сапоги. За его спиной на плетеных баулах, деревянных сундуках и кожаных саквояжах, набитых всевозможным добром и припасами, на матрасе, в толстой фризовой шинели валялся сын Глафиры Николай, меткий стрелок. Егерский штуцер ручной сборки, верный его друг, упрятанный в чехол, лежал рядом. Совершенно счастливым чувствовал себя Николай: и едут они далеко, в неведомые страны, и постылая жена с ребенком осталась дома, и барыня, прекрасная дама его сердца, находится почти рядом…
В Варшаве они сперва поселились в гостинице на улице Маршалковской, заведении недешевом и вроде бы вполне приличном. Но ночью полчища тараканов и клопов атаковали их в просторных комнатах. Хорошо еще, что они не перенесли в номера свои сундуки, баулы, саквояжи, а то бы польские насекомые пробрались и туда. Весь следующий день ушел на поиски новой квартиры, и к вечеру они переехали в дом на окраине города.
Это было даже лучше с точки зрения конспирации. Участники оперативной группы плохо говорили по-польски. Объяснение существовало: все они-де – украинцы и белорусы, жители земель, колонизированных Речью Посполитой в давние времена. Но все равно это могло показаться подозрительным тем крайне осторожным и очень внимательным к мелочам господам, с коими приходилось встречаться в Варшаве Кухарскому и Аржановой.
Анджей сразу заметил, что присутствие на переговорах его очаровательной «сестры» благотворно действует на суровых людей, озабоченных свободой и независимостью Польши. Свой невероятный выговор на родном языке «Ванда» объясняла долгой и замкнутой жизнью среди белорусских крестьян в их поместье под Рогачевым, но по-французски при том болтала свободно. Ясновельможные паны, улыбаясь, целовали ей ручки, приглашали в гости и удивлялись, отчего красавица до сих пор не замужем. Они пытались оказать ей содействие в столь важном деле, как поиски достойного супруга, и это, меду прочим, тоже сыграло свою роль.
Примерно через два месяца оперативная группа покинула Варшаву, имея три абсолютно достоверных, подлинных рекомендательных письма к некоему месье Альфреду Карпантье, и направилась в Париж.
Анастасия в 1781 году жила в Вене, прекрасном южно-европейском столичном городе. Однако Париж ей понравился больше. Париж, как заметил один из французских королей, «стоит мессы». Было нечто восхитительное, не передаваемое никакими эпитетами и сравнениями в атмосфере столицы Франции.
Любимым местом для прогулок Аржанова избрала Люксембургский сад, где стояли статуи всех французских королев и посередине находился бассейн с фонтаном, облицованный белым мрамором. Они жили неподалеку от Люксембургского сада, на рю Мадам, 53, в трехэтажном доме, и ждали, когда все документы отставного австрийского инженер-лейтенанта будут оформлены и, в частности, переведены на арабский язык, считавшийся в Османской империи государственным, его свидетельство об окончании венской военной академии и офицерский патент.
Альфред Карпантье являлся лишь помощником представителя султана, турецкого чиновника Сулеймана-эфенди, а тот никуда не торопился. Анастасия, знакомая с нравами и обычаями Востока, первой догадалась, что нужна взятка. Но в какой форме и в каком размере?
Оказалось, что тариф давно установлен – треть годового жалованья нанимаемого на службу, и это еще по-божески. Деньги следует отдавать прямо при заключении договора самому Сулейману-эфенди, иначе он не приложит к бумагам черную печать своего повелителя, причудливо украшенную арабской вязью.
В тот день, когда турецкие документы очутились в руках Аржановой, польский дворянин отпросился вечером погулять по Парижу в последний раз. Чернозуб, как обычно, пошел за ним следом. Уже в полночь он буквально за шиворот вытащил бывшего иженер-лейтенанта из грязного, дешевого борделя на площади Мулен-Руж. Тот был пьян в стельку, сыпал ругательствами по-польски и по-немецки и не мог объяснить, где оставил свой бумажник. Возможно, его стащили проститутки, которые жаловались Чернозубу, что его господин принуждал их к вещам, совершенно непотребным.
Наняв извозчика, кирасир в таком виде доставил пана Анджея на рю Мадам, 53, поднял на второй этаж и предъявил Флоре. Она, недолго думая, надавала «брату» звонких пощечин и затолкала в ванную комнату. Там два ражих мужика – унтер-офицер Прокофьев и сын Глафиры Николай – раздели шляхтича догола и окунули в чан с холодной водой. Примерно через полчаса Кухарский протрезвел. Его вытащили, досуха обтерли полотенцами, надели на него свежую рубашку и напоили горячим сладким чаем с лимоном.
Ожидая конца экзекуции, курская дворянка сидела в гостиной и читала на языке оригинала произведение немецкого писателя Иоганна Вольфганга Гете «Страдания юного Вертера», впервые вышедшее в свет 1774 году. Кухарский, одетый в рубашку и в шелковый халат, вошел в комнату с видом полнейшего раскаяния.
– Что вы за идиот, Анджей, – ласково сказала ему Аржанова, положив между страниц книги кожаную закладку с аппликациями. – Вздумали удрать от нас. И где? В Париже!
– Приношу свои извинения, ясновельможная пани, – поклонился ей инженер-лейтенант.
– Какое зелье вы пили в этой забегаловке?
– Почти целую бутылку ямайского рома.
– Ничего себе! Значит, хотели опьянеть быстро и надолго?
– Может быть, ясновельможная пани, – скромно потупился он.
– Глафира, подай господину лейтенанту рома в большой нашей чарке.
– Премного благодарен, – сказал польский дворянин, которого начала мучить жажда и с похмелья от боли раскалывалась голова.
– Как бы там ни было, Анджей, – заговорила Анастасия, – но завтра мы выезжаем. У нас нет времени лечить ваши безумные заскоки. Идет война. Русские солдаты гибнут от турецких пуль, сабель, штыков… Хочу напомнить, что ваше вознаграждение полностью зависит от скорости достижения результата. Сумма его может увеличиться на двадцать пять процентов.
– Я знаю, Анастасия Петровна.
– Хорошо, коль знаете. Потому что в следующий раз…
Она замолчала и пристально посмотрела на Кухарского. После рома ему стало лучше. Взгляд его прояснился. Больше он не прятал от нее глаз, сел в кресло напротив и в задумчивости разгладил усы, по польской моде опущенные вниз, к подбородку:
– Честно говоря, ничего подобного я не ожидал, когда мне вас представляли в кабинете светлейшего князя.
Она усмехнулась:
– А чего ожидали? Будто штатный сотрудник секретной канцелярии Ее Величества, подписавший в присутствии императрицы присягу, окажется заурядной шлюхой? Да, продажных женщин у нас используют при некоторых поручениях. Но, во-первых, они глупы как пробки, а во-вторых, полностью находятся во власти первобытных инстинктов.
– Это каких же?
– Ну, например, все самки в стае обезьян хотят, чтобы их оплодотворил наиболее рослый, сильный, агрессивный самец. Однако мы с вами не обезьяны, не так ли?
– Конечно, нет. Интересно, сами вы кто и откуда? – решил он использовать доверительный тон в их беседе.
– Эх, Анджей! – разочарованно вздохнула Анастасия. – Зачем вам чужие секреты? Они здорово сокращают жизнь слишком любознательным людям. А жизнь, она и так коротка…
О Царьграде-Константинополе – Стамбуле Аржановой много рассказывала ее знакомая, юная турчанка Лейла, третья жена крымского хана Шахин-Гирея. Лейла отлично рисовала, и на ее картинах акварелью и гуашью столица Османской империи выглядела очень романтично. Голубые воды Босфора, прекрасные мечети, перестроенные из православных храмов, роскошные сады, фонтаны в белом мраморе, дворец султанов Топ-Капы с высокими стенами и купольными крышами.
Но начать надо с того, что Царьград-Константинополь на двух берегах пролива, соединяющего Европу и Азию, возвели вовсе не турки, а византийцы. Сами себя они называли «ромеями», как бы подчеркивая свою связь с великой Римской империей. Византийская империя просуществовала почти восемьсот лет, от 658 года, когда был основан Царьград-Константинополь, до 1453 года, когда орды диких кочевников из Малой Азии, турок-сельджуков, под руководством султана Мехмеда II Завоевателя, или, по-тюркски, «Фатиха», захватили его.
По своему обыкновению, кочевники три дня грабили и выжигали город, убивали жителей. Но потом одумались. Кто будет работать на них? Кто перестроит церкви в мечети, кто восстановит разрушенные крепостные стены, башни, дворцы и другие здания? Ведь султан Мехмед II имел честолюбивые замыслы. Он хотел превратить Царьград-Константинополь, один из мировых центров христианства, в город, свидетельствующий о великой победе воинов Аллаха, в столицу новой, исламской империи.
Рабы, свезенные из стран, покоренных турками, в течение XVI столетия построили новые, замечательные мечети: Баязида, Сулеймание, Селимиийе, Рустем-паши, Соколу-Мехмет-паши, Михримах-Султану – а также множество других прекрасных зданий. Мусульманский Константинополь-Стамбул блистал невероятной роскошью. Жители его наслаждались богатством и покоем, не веря, что когда-нибудь этому придет конец.
Первый звонок для турок прозвенел осенью 1683 года. Стотысячное войско под командованием великого визиря Кара-Мустафы осадило Вену. Однако штурмом они взять ее не смогли. В полевом сражении под стенами города османы были наголову разбиты соединенными австро-венгерско-польскими войсками. После этого они, прежде непобедимые, стали терпеть поражения от регулярных армий европейских монархов. Огромные поступления в казну султана от военных грабежей прекратились. Жизнь в Османской империи постепенно стала приобретать другой образ.
Трудно было туркам смириться с неудачами. Но причина их бесконечных неурядиц на самом деле крылась в них самих, в системе их государственного устройства, устаревшего к началу XVIII столетия, но не способного к переменам, а также – в вырождении династии Османов, где на смену султанам воителям, полководцам и реформаторам пришли сибариты и сладострастники, не покидавшие стен гарема…
Аржанова, готовясь к операции «Секрет чертежника», специально изучала историю Турции. Потемкин еще в Кременчуге подарил ей три книги. Первая была очень старая, 1678 года издания – «Двор цесаря турецкого», написанная поляком Симоном Старовольским и переведенная на русский язык. Вторая – «Voyages de M. de la Motraye en Europe, Asie et Africa» – поновее, 1727 года издания, и еще одна, совсем новая, весьма содержательная и для работы полезная, написанная господином Грело – «Relations nouvelles d’un voyage de Constatinole».
Имелись у нее и практические знания. С действиями турецкой разведки она несколько лет сталкивалась в Крыму и не раз выходила из этих столкновений победительницей, хотя турки боролись за полуостров отчаянно. Крымские татары – преданные вассалы султана и слепые подражатели всех османских нравов, обычаев и мод – тоже были ей хорошо знакомы. Их языком она владела, как родным, и знала арабскую грамоту, на которой был написан Коран…
К Константинополю-Стамбулу путешественники подъезжали, естественно, с европейской стороны, от старинного города Эдирне, через селения Чорлу и Силиври. Местность вокруг напоминала курской дворянке крымские пейзажи. То же необозримое степное пространство, кое-где пересекаемое мелкими речками с отлогими берегами. Через них были переброшены мосты, находившиеся в ветхом состоянии. Правда, на дороге попадались участки, вымощенные камнем, но совсем недлинные, неровные и узкие. Похоже, их проложили еще византийцы.
В Силиври, находившемся в 65 км от Стамбула, они решили заночевать и даже остановиться на день-два, чтобы отдохнуть от своего длинного пути из Парижа. Аржанова подумала, что этот городок, населенный по преимуществу греками, потомками тех самых ромеев, которые не смогли дать отпор кочевникам, был точно по волшебству перенесен с берегов Черного моря сюда, на берега моря Мраморного. Хотя скорее, наоборот – греки, в незапамятные времена освоив Крым, построили там приморские селения по одному стандарту с прежними своими жилищами.
Совпадало многое. Узкие улочки, начинаясь чуть ли не от воды, карабкались вверх по склону горы. Дома с красно-черепичными крышами окружали высокие кипарисы, деревья мрачные и таинственные. В небольшую гавань приходили и уходили из нее фелюги с белыми треугольными парусами. Вдоль пристани выстроились в ряд разнообразные лодки. По утрам здесь продавали свежий улов – рыбу султанку и кефаль.
«Может быть, это Балаклава? – вспоминала Анастасия излюбленные крымские города. – Может быть, Гурзуф, Партенит, Ялта или Кафа…»
Приют они нашли в семье пожилых греков, владеющих таверной. Само заведение находилось на первом этаже, на втором этаже обитали хозяева. Они отдали путешественникам пять комнат, оставив себе шестую.
Из больших сеней, где пол устилали гладкие каменные плиты, они по крутой и высокой деревянной лестнице поднялись на площадку, составляющую примерно треть всего второго этажа. Это была столовая и зал, из которых двери вели в комнаты, совсем небольшие. Из окна своей Аржанова увидела обнесенный оградой садик с тремя насыпными ярусами земли. Между аллеями роз, так же как и в ее собственном саду в долине Черной речки, произрастал олеандр, кипарис, широколиственный инжир. Под ними корнями впивались в стену дома розмарин и миртовый куст. Густой плющ вился по стенам здания и расстилался фестонами по садовой ограде. Толстый серовато-коричневый ствол винограда поднимался к беседке, где широко раскинул гибкие лозы. Его зрелые темно-лиловые гроздья свисали вниз.
Для всех жителей Причерноморья созревший виноград – спутник месяца августа. Сбор винограда – время многотрудное и радостное, ибо сок солнечной ягоды, будучи обработан должным образом, веселит и вселяет бодрость. Но курской дворянке было теперь не до веселья. По сообщениям французских и австрийских газет она знала, что армия князя Потемкина уже осадила Очаков, что севастопольская эскадра ведет упорные бои с османской очаковской флотилией. У нее же нет никаких особо интересных новостей для начальника секретной канцелярии Ее Величества.
Греки пригласили путешественников-европейцев на ужин в столовую. Вдоль стен там стояли диваны, на полу лежал толстый ковер. Однако ужин сервировали по-турецки, то есть все сидели на кожаных подушках на полу вокруг низких столиков с большими круглыми подносами, где в тарелках находилась еда: пшеничные лепешки, жареная рыба, нарезанные овощи, а есть приходилось руками. Впрочем, имелось и немусульманское дополнение – кувшин с отличным вином. Старик-хозяин говорил, что изготовил его сам.
В роли терджимана, или, по-тюркски, переводчика, пришлось выступать Аржановой, ибо греки свободно изъяснялись на языке своих завоевателей. Они переняли не только язык, но и многие привычки кочевников, отуречились, как они говорили. Тем не менее жизнь христиан в Османской империи все равно оставалась тяжелой. Владельцы таверны, в частности, жаловались на самоуправство и безграничную алчность турецких чиновников, свое бесправие в судах, страх смерти, сопровождающий их на землях султана повсюду.
– Он хочет истребить всех христиан! – с южной горячностью восклицала старуха-хозяйка. – Да, хочет. Я жизнь кое-как прожила, но мои дети, мои внуки!..
Великолепный, царственный, блистательный Константи-нополь-Стамбул, опоясанный мощными, белеющими на солнце стенами, вознесший сотни минаретов и куполов соборных мечетей к прозрачному голубому небу, открылся их взорам. Турецкая столица располагалась на берегу Мраморного моря и на европейской стороне Босфора. Морская даль была видна за городскими кварталами.
Анастасия убедилась в том, что господин Грело в своей книге абсолютно точно описал особенности расположения города, при которых он получал огромные выгоды в международной морской торговле и при охране своих рубежей.
«Тот вдающийся в море кусок суши или, если угодно, тот полуостров, на котором расположен Константинополь, – сообщал наблюдательный француз, – начинает выступать из суши в окрестностях Семибашенного замка, чтобы затем вытянуться между двумя морями вплоть до того места, где построен дворец Сераля; территория города напоминает большой полукруг, описанный вокруг торгового порта; на севере она достигает маленькой речки, впадающей в море. Впрочем, о форме можно спорить. Одни полагают, что чертеж Константинополя похож на треугольник; другие предпочитают видеть в нем восьмиугольник; третьи – арфу; четвертые – рог изобилия, широкая часть которого упирается в сушу, а узкая омывается с двух сторон водами Черного и Мраморного морей…»[12]
Предупрежденные гречанкой-владелицей таверны в Силиври, Анастасия и Глафира уже переоделись в темно-коричневые фериджи – широкие плащи-накидки с капюшоном и длинными рукавами. Их в Турции носили все женщины-христианки. Фериджи превращали женские фигуры в нечто совершенно бесформенное и по-человечески невообразимое. Но ведь женщина, согласно учению пророка Мухаммада, и не является существом человеческого мира. Она – лишь животное, приспособленное для удовлетворения прихотей человека, то есть мужчины.
Стража у городских ворот подвергла путешественников-«кяфиров», или неверных, старательному осмотру. Проверяли документы, весь багаж, экипажи, повозку, лошадей и даже упряжь на них. Пан Анджей, как глава семьи, сначала держался важно и независимо, но затем стал нервничать.
– Чего они там ищут? – шепотом спросил он курскую дворянку.
– Повод для взятки, – ответила она.
– Надо дать им десять серебряных пиастров.
– Не спешите. Десять пиастров для чауша, или сержанта, – это много. Будем торговаться…
Закутав лицо до глаз капюшоном и упорно глядя вниз, себе под ноги, ибо законы шариата категорически запрещают женщине смотреть на мужчину прямо, – Аржанова заговорила с начальником стражи по-турецки. Он не сразу ответил ей потому, что женщина не смеет подавать голос, когда между собой беседуют ее господа, мужчины.
Но в ходе разговора сумма, запрашиваемая стражей, все-таки выяснилась. Инженер-лейтенант Кухарский был не просто путешественником, а офицером, нанятым на службу самим султаном, поэтому для него сделали скидку – всего три пиастра, по одному за каждое транспортное средство, сверх обычной платы за въезд в город.
– Ну и мошенники! – сказал пан Анджей, усаживаясь в карету.
– Привыкайте к восточному менталитету, дрогой брат! – с улыбкой произнесла Аржанова. – Безудержное взяточничество и казнокрадство – страшный бич современной Турции…
Между тем место жительства для семьи инженер-лейтенанта Кухарского, чьи документы оформлял представитель султана в Париже, было заранее определено. Конечно, не в самом Стамбуле, среди добропорядочных правоверных, а в Галате, где издавна селились иностранцы-христиане. Первыми тут появились итальянские купцы, затем, в 1536 году – французы, в 1580 году – англичане.
Галата – городской район, обнесенный крепостной стеной с воротами – существовал в турецкой столице как бы автономно. Одно– и двухэтажные его дома смотрелись в голубую гладь залива, на улицах, весьма благоустроенных, росли кипарисы, олеандр и жасмин. В Галате имелось все необходимое для жизни: магазины, разные бытовые мастерские, госпиталь, католическая и протестантская церкви, маленькая ратуша с залом для приемов и концертов.
С тех пор как король Франции Людовик XVI начал оказывать Османской империи действенную помощь в ее борьбе с Россией, население Галаты значительно увеличилось, в ней даже начали строить новые дома. Но селились в них не коммерсанты, как раньше, а военные специалисты: артиллеристы, литейщики, саперы, мастера корабельной архитектуры, инженеры, приглашенные для модернизации фортификационных сооружений на российско-турецкой границе.
Таким образом, приезд Кухарского никого в Галате не удивил. Теперь надо было соблюсти некоторые формальности для того, чтобы польский дворянин влился в колонию иностранных специалистов, проживающих здесь. Первая из них – сугубо официальный визит-представление послу Франции графу Шуазель-Гуфье. Вторая – визит к «бальи», или главе французской общины, избираемому жителями простым большинством голосов. Уже десять лет эту должность занимал полковник артиллерии Жан-Батист Дюллар.
К «бальи» следовало являться с супругой. Поскольку таковой у Кухарского не имелось, то он взял с собой «сестру Ванду». Как обычно, курская дворянка произвела благоприятное впечатление на французского офицера. Полковник предложил брату и сестре Кухарским сесть и прочитал им краткую лекцию о том, как европейцу жить в столице исламского мира.
Во-первых, не рекомендуется покидать Галату, охраняемую французами и англичанами, поодиночке и особенно – женщинам.
Во-вторых, слуг из местного населения нанимать можно, но все они будут осведомителями турецкой разведки «Мухабарат», и об этом следует помнить, если вы разрешите им жить у себя в доме.
В-третьих, свободное время желательно проводить в кругу своих сослуживцев или в их семьях. Например, чудесные музыкальные вечера устраивает госпожа Жантиль, супруга хирурга, управляющего здешним госпиталем.
В-четвертых, все церковные и государственные праздники Франции отмечаются в Галате в церкви и в зале для приемов в ратуше. Присутствие на них обязательно не только служащим по контракту офицерам, но и членам их семей.
– В-пятых, – тут полковник мило улыбнулся Анастасии, – никогда не знаешь, что и как повернется в головах у этих диких кочевников из Азии, осевших на берегах Босфора и ошалевших от собственного былого величия. Потому может возникнуть множество непредвиденных ситуаций, и совершенно внезапно. Тогда обращайтесь ко мне, мы обязательно что-нибудь придумаем…
Жан-Батист Дюллар позвонил в колокольчик. Слуга быстро внес в комнату поднос с малюсенькими чашечками дымящегося черного кофе, аромат которого был просто восхитительным.
– Прошу, дорогие друзья, угощайтесь! – полковник сделал широкий жест рукой. – Перед вами – знаменитый кофе по-турецки. Рецепт его несложен, но требует некоторой сноровки… С вашего разрешения, мадмуазель, я предложу вашему брату трубку.
– Да, пожалуйста, – кивнула Аржанова.
Вслед за подносом с кофе явились и длинные турецкие трубки, уже раскуренные. Приятный запах табака, видимо, пропитанного какими-то ароматическими смолами или эссенциями, наполнил комнату. Полковник сделал глубокую затяжку и продолжал беседу с вновь прибывшими членами французской общины:
– Вот смотрите. Кофе, трубка, лежание на диване – традиционное турецкое времяпровождение. Честное слово, они не хотят делать абсолютно ничего. Вы, господин лейтенант, еще столкнетесь с этим. Вам придется заставлять их работать так, как работаем мы. Если бы не русские…
– Русские? – удивился Кухарский.
– Да. Если бы русские сильно не наломали им бока в прошлую войну и султан не начал бы эту новую кампанию, то правоверные на берегах Босфора до сих пор сидели бы в своих садовых беседках и наслаждались бы видом заката, видом рассвета, видом своих голых наложниц или чем там еще можно наслаждаться, не прилагая к тому никаких усилий…
– Мне кажется, вы довольно скептически относитесь к нашим работодателям, – заметила курская дворянка.
Полковник Дюллар, считавший, будто все красивые женщины – дуры, взглянул на нее более внимательно:
– Я этого не сказал, мадмуазель.
– Не сказали, так подумали.
– Слишком давно я живу здесь, слишком хорошо знаю османов и слишком сильно хочу выполнить поручение моего короля наилучшим образом. Вам я искренне желаю того же!
«Бальи» встал, давая понять, что аудиенция закончена. Он раскланялся с Кухарским, поцеловал руку Аржановой, задержав у своих губ ее пальцы чуть дольше, чем положено по этикету. Она благосклонно взглянула на галантного полковника артиллерии. Он действительно заинтересовал ее оригинальными рассуждениями. Операция входила в решающую фазу, и пока ей было неизвестно, кто и какие роли будет исполнять в этом захватывающем шпионском спектакле.
Глава восьмая Инженер из Марселя
Французская администрация в Галате предложила семейству Кухарских на выбор несколько казенных квартир. Они находились либо на первом, либо на втором этаже добротных каменных зданий, но был среди них и одноэтажный дом с пятью комнатами, отапливающимися каминами, с просторной кухней, подвалом и погребом, с цветочной клумбой, разбитой у парадного входа. Он стоял недалеко от воды, на самом берегу бухты Золотой Рог. Анастасия выбрала именно его.
Между тем полковник Дюллар, симпатизируя польскому дворянину из-за его красивой сестры, советовал им не селиться возле залива. С ноября по март, говорил он, здесь дуют сильнейшие ветры с Черного моря. Они приносят на Босфор холод, дождь, нередко – и снег. В доме придется все время топить камины днем, а за ночь он будет выстывать, как айсберг.
Однако Флора не собиралась жить в Стамбуле далее ноября сего, 1788 года. Сказать об этом обходительному кавалеру Жану-Батисту Дюллару она, конечно, не могла, и придумала, будто море, впервые увиденное ею в Турции, очаровало ее навсегда. Она, жительница непроходимых белорусских лесов, влюбилась-де в широкую водную гладь и теперь мечтает о морском путешествии, пусть и небольшом. Полковник артиллерии расценил эти слова как намек, и пообещал Ванде Кухарской вскоре устроить прогулку с пикником по Босфору на гребной лодке, то есть на каике, или под парусами, то есть на фелюге.
Иногда Аржанова говорила своим противникам сущую правду.
Исходив Галату вдоль и поперек, она поняла, что покинуть селение иностранцев-христиан незаметно и внезапно можно только ночью и по воде. Поэтому она выбрала дом у залива, где до маленькой шаткой деревянной пристани было буквально два шага. Ворота в крепостной стене запирали ровно в девять часов вечера. Но вдоль берега французские и английские патрули по ночам ходили раз в три часа. Высчитать график их движения трудности не представляло. Точно так же, если озаботиться данным вопросом, можно задержать солдат у какого-нибудь другого пункта их обычного маршрута и тем увеличить интервал между обходами.
Инженер-майор Лафит Клаве, о деяниях которого Анастасии много рассказывали в штаб-квартире главнокомандующего Екатеринославской армии, пожаловал в гости к своему подчиненному инженер-лейтенанту Кухарскому через неделю почте того, как польское семейство обосновалось в доме на берегу бухты. Пришел он не один, а вместе с другими военными инженерами, находившимися в те дни в Галате: Антуаном Ронконом из города Монпелье и Клодом Мариотти из города Нима, как и он сам, развеселыми холостяками. Такая традиция существовала во французской общине, что каждый вновь прибывший сразу устраивал ужин для своих сослуживцев в целях лучшего и быстрого знакомства с ними.
Перед этим Аржанова с Глафирой, запершись на кухне, целый час обсуждали, как накормить до отвала и напоить допьяна четырех молодых и здоровых мужчин. Водка у них имелась, а именно – десятилитровый бочонок, бережно хранимый во всех передвижениях по Европе и представлявший драгоценный неприкосновенный запас. К водке решили прибавить красное сухое вино и темное пиво. Основное меню ужина составили из двух блюд польской кухни, с которой обе они основательно познакомились, два месяца проживая в Варшаве.
Первой шла «чернина». Так называлась горячая похлебка, изготовленная из гусиных потрохов, сваренных в бульоне вместе с сушеными яблоками, грушами, черносливом и… кровью того же гуся. Еще туда добавляли муку, корицу, гвоздику, майоран и в небольшом количестве – уксус. Осторожности требовало применение свежей крови. Если передержать кастрюлю на огне, то она сворачивалась, и вкус блюда менялся в худшую сторону. Подавали «чернину» с клецками.
«Фляки по-варшавски» были довольно дешевой и сытной едой из нарезанного полосками говяжьего рубца, вареных овощей и острых приправ. Только этот самый рубец приходилось сначала тщательно чистить ножом, солью и щеткой, промывать в нескольких водах и затем варить не менее четырех часов.
Все другое на столе ярко выраженного национального колорита не имело: сыр, салаты, паштет, запеченный в яблоках гусь, потроха и кровь которого пошли на «чернину». Кухарский, войдя в гостиную и увидев кулинарное великолепие в польском духе, радостно потер руки. Подобным образом Аржанова кормила его нечасто. Гости, явившиеся без опоздания, минута в минуту, тоже были приятно удивлены разнообразием и количеством еды, а также тремя запотевшими штофами с водкой, высившимися среди тарелок и блюд.
Казенный дом, к сожалению, украшала и казенная мебель. Потому хозяева и гости разместились за круглым столом в центре гостиной. Другого просто не имелось. При таковой конфигурации стола трудно определить место хозяина дома и рассадить потом гостей согласно правилам этикета. Пан Анджей сел там, где ему показалось удобнее. Справа от него села «сестра Ванда», слева – старший по чину гость, то есть инженер-майор Лафит Клаве. Практически они очутились друг против друга: Флора и создатель системы подземных галерей, минных колодцев и спусков, превратившей Очаков в крепость со страшными, смертоносными сюрпризами для нападающих.
Аржанова смотрела на приятное, энергичное лицо французского инженера и думала, что так называемая «подводка к объекту» в данном случае выполнена идеально. Закоренелый бюрократ и нудный канцелярист Турчанинов рассчитал все правильно и создал максимально удобные условия для завершения операции «Секрет чертежника». Но ведь, бывало, Анастасия злилась на действительного статского советника за чрезмерную придирчивость и мелочную дотошность. Зато сейчас, мысленно адресуясь к начальнику секретной канцелярии Ее Величества, она благодарила его и обещала работать так же профессионально, как он.
После первого тоста за доброе знакомство гости вплотную занялись едой. Их аппетиту во многом способствовала водка, налитая уже при первом тосте в стограммовые стеклянные стаканчики. Кухарский советовал им запивать «чернину» и «фляки по-варшавски» темным пивом, и вскоре атмосфера за столом сделалась совсем непринужденной, веселой, дружелюбной.
Прислуживали гостям переодетые в ливреи корнет Чернозуб, унтер-офицер Прокофьев и Сергей Гончаров. Перед ужином Анастасия спросила белого мага, не претит ли ему подобное поручение.
– А что вы теперь задумали, ваше сиятельство? – поинтересовался колдун.
– Всего один человек из трех нужен мне, – ответила курская дворянка. – Я покажу его вам, Сергей Васильевич. Как лакей, вы станете у него за спиной, будете наливать ему вино, подавать блюда. Смотрите и слушайте внимательно. Я хочу знать, каков он. Разговор у нас, конечно, пойдет на французском языке. Но некоторые фразы я смогу переводить, якобы давая поручения лакеям и следя за правильным чередованием блюд…
Вечер у вновь прибывшего инженер-лейтенанта Кухарского сразу понравился французам. Они уже слышали о его красавице-сестре, к тому же незамужней. Сейчас рассказы подтверждались. Пани Ванда действительно была обворожительна, умело вела беседу, остроумно шутила. Разумеется, она кокетничала с бравыми инженерами, но не выходя за рамки строгого этикета. Сам пан Анджей показался им человеком немного скованным, мрачноватым, не очень-то радующимся светским успехам своей сестры.
Впрочем, знаменитое хлебосольство и сердечное гостеприимство славян, о котором французы слышали не раз, тут нашло свое замечательное воплощение. Кушанья отличались тонким вкусом, напитки – крепостью, и ужин продолжался, все более сближая его участников.
Антуан Ринкон и Клод Мариотти, несмотря на действие водки и темного пива, уже понимали, что у них нет ни малейшего шанса относительно прелестной Ванды. Нрав начальника они отлично знали. Необщительный и высокомерный, Лафит Клаве слишком любил работу и слишком дорожил своими изобретениями, чтобы обращать на кого-нибудь особое внимание. Но, видимо, сейчас что-то его зацепило. Он не сводил темно-карих глаз с лица польской красавицы. Однако она тем не смущалась и, улыбаясь, оживленно разговаривала с соседом по столу справа, каковым являлся инженер-капитан Мариотти.
«Чернина», «фляки по-варшавски» и гусь с яблоками составляли лишь первую часть ужина. У хозяев имелся еще и десерт, вполне стандартный – чай с бисквитами, мороженое и фрукты. Чтобы лакеи могли полностью сменить сервировку, гости поднялись из-за стола и перешли в другую комнату с кушетками и диванами, где закурили сигары. Аржанова не присоединилась к мужчинам, объяснив, что должна сделать распоряжения на кухне насчет десерта.
Она чувствовала взгляд Лафита Клаве в течение всего ужина, но столь быстрой реакции от него не ожидала. В узком коридоре между кухней и гостиной он вдруг загородил ей дорогу. Это было совсем не по правилам того общества, к которому они оба принадлежали. Человеку, пришедшему в гости в первый раз, не следует покидать гостиную и разгуливать по владениям хозяев, точно у себя дома. Курская дворянка отступила на три шага и бросила на француза холодный взгляд:
– Напрасно, господин майор, вы стоите тут. Сейчас слуги понесут из кухни мороженое. Они могут испачкать ваш кафтан.
– Что вы обычно делаете днем, мадемуазель? – спросил Клаве.
– О, у меня много забот, господин майор. Наше обустройство в этом доме еще не закончено. Я хочу, чтобы мой брат жил в совершенном комфорте и покое, отдавая все силы службе.
– А если я вас приглашу?
– Куда, господин майор?
– Ну, хотя бы на прогулку в карете по Стамбулу или в лодке по Босфору. Полюбоваться на местные достопримечательности.
– Знаете, господин майор, я должна посоветоваться с братом, – выдержав длинную паузу, сурово сказала курская дворянка. – Мы с вами видимся впервые, и ваше приглашение кажется мне, мягко говоря, странным и неожиданным.
– Многое в нашей жизни происходит неожиданно, мадемуазель, – ответил Лафит Клаве с усмешкой. Затем он поклонился ей и вернулся в комнату, где курили свои сигары военные инженеры.
Гости ушли поздно, в одиннадцатом часу вечера. После их ухода Кухарский выпросил у Анастасии еще стаканчик водки, закусил его соленым огурцом и, поддерживаемый камердинером Яном, отправился в свою комнату почивать. Две гречанки, которых Аржанова нанимала для помощи, выйти из Галаты уже не могли. Пришлось уложить их на сундуках в кухне и крепко-накрепко запереть туда двери.
Оставалось еще много еды. Скинув ливреи, Чернозуб, Прокофьев и Гончаров уселись за стол в гостиной. «Чернина» и «фляки по-варшавски» не сильно пришлись им по вкусу, но салаты, сыр, паштет, гуся с яблоками они прикончили. Глафира и Николай разделили с ними трапезу. Анастасия не ела ничего, только выпила чашку чая с лимоном. Она очень устала и пребывала в глубокой задумчивости. Первым молчание нарушил белый маг.
– Охота началась, – тихо произнес Гончаров, и сидящие за столом разом к нему повернулись.
– Зверь наш страшен? – спросила курская дворянка, поставив чашку.
– Пожалуй, нет, – ответил колдун. – Все дело в том, что он – никакой. Ни добрый, ни злой. Занят лишь собою, и мир окружающий мало влияет на его самочувствие. Он совершенно равнодушен к людям, считает их глупыми, малообразованными и потому недостойными его дружбы.
– А как насчет любви? – Аржанова посмотрела в глаза колдуну.
– О женщинах разговор особый, ваше сиятельство, – Гончаров замолчал, словно припоминая нечто важное. – У него было их немало. Но есть какая-то тайна, связанная с женщиной, и эта тайна не дает ему покоя…
Анастасия поблагодарила своих помощников, работавших сегодня с полной отдачей сил, пожелала им спокойной ночи. Завтра предстояло заниматься делом не менее сложным – выездом из Галаты в Стамбул на первую встречу с конфидентом секретной канцелярии Ее Величества. Зашифрованное донесение она составила. В нем Флора сообщала Турчанинову о благополучном прибытии группы в столицу Турции, о контакте с «Чертежником», о тех вариантах, которые ныне представлялись ей возможными, чтобы заполучить секретные разработки Лафита Клаве, осуществленные в крепости Очаков.
Следуя принятым в Галате правилам, Анастасия загодя известила о своем намерении посетить Бедестан-чарши – рынок в центре османской столицы – полковника Дюллара. Он выдал ей пропуск, напомнив про три условия: сопровождать женщину-христианку должны двое слуг-мужчин; ей надо надеть коричневое фериджи; передвигаться в закрытом экипаже. Выполнить эти условия Аржановой было легко, и, предъявив пропуск караулу у ворот, она отправилась в первое самостоятельное путешествие по Константинополю-Стамбулу. Парой лошадей, запряженной в экипаж, правил Николай, рядом с ним на козлах сидел Чернозуб. Оба они облеклись в турецкие кафтаны, накрутили на головы чалмы из цветного муслина, опоясались портупеями с кривыми саблями.
Европейские путешественники оставили много описаний Константинополя-Стамбула в эти годы. Их безмерно удивляло противоречие, скрытое в главном городе исламской империи, которая кичилась своим богатством и своей силой.
Если внешний облик столицы прекрасен, если место ее расположения дает ей многие выгоды, если мощь крепостных стен и величие дворцов и султанских соборных мечетей восхищает взор, то внутренний облик Стамбула, его, так сказать, интерьер абсолютно непривлекателен. Улицы плохо вымощены или не вымощены вообще, темны, узки, извилисты, засыпаны мусором, грязны. Нечистоты, вытекая по канавкам из домов, оказываются в канавах более широких, вырытых вдоль улиц, и по ним попадают прямо в море. Подобного рода общественная антисанитария нередко порождает эпидемии чумы. Обычно они вспыхивают летом, в жару.
«Единственная улица в Стамбуле, пригодная для дорожного движения – это та, что ведет от Сераля (дворец султана. – А. Б.) к Адрианопольским воротам…», сообщает один путешественник и ему вторит другой: «Во всем городе – лишь одна по-настоящему прекрасная улица. Это та, что соединяет Адрианопольские ворота Стамбула с Сералем. Она широка, пряма и без крутых спусков и подъемов, хотя и проходит по холмам. И вот еще что делает ее прекраснейшей из всех: сам султан и видные представители придворной знати во главе своей блестящей свиты время от времени проезжают по ней…»
Улица, о которой идет речь, называлась Дивандому-джадесси, или улица султанского Дивана (Совета). Она представляла собой основную продольную ось города и совпадала с его главной улицей, именуемой «Мезей». На ней располагалось несколько соборных мечетей, больших и красивых, с четырьмя-шестью минаретами, с куполами, покрытыми тонкими листами свинца, с позолоченными шпилями, имевшими на конце «алем», или полумесяц, эмблему исламского мира. Попасть в Бедестан-чарши можно было и по другой улице, но Аржанова выбрала Дивандому-джадесси потому, что прочитала о ней в книге господина Грело и хотела увидеть ее достопримечательности, так поразившие француза.
Кроме мечетей в Стамбуле, конечно, находилось множество других строений. Например, все жилые здания разделялись как бы на три типа: «сераль» – дворец знатного и богатого вельможи; «конак» – особняк, обычно двухэтажный, каким могла владеть семья состоятельного купца или чиновника; «эв» – дом одноэтажный, совсем скромного вида, в коем, как правило, селились мелкие торговцы и ремесленники. Никаких архитектурных красот и изысков во внешнем оформлении не обнаружила Анастасия в «сералях» и «конаках» на Дивандому-джадесси. Тем не менее европейские путешественники сообщали, что внутри них встречаются и резные потолки и лестницы из ценных пород дерева, и золотые лампы и курильницы, и хорасанские ковры стоимости невообразимой. Похоже, подданные Великого Господина (так турки называли султана) боялись выставлять напоказ свое богатство и тем привлекать к себе его внимание. Потому как неизвестно, чем это может кончиться…
В Бедестане-чарши, где продавали в основном ткани, обувь, ювелирные изделия, ковры и посуду, курской дворянке следовало найти магазин, принадлежавший греку по фамилии Теодоракис. Грек торговал обувью. Аржанова должна была после обмена паролями купить у него пару новых туфель, надеть их и уйти, а свои старые оставить в магазине, так как в них между подошвами и стелькой помещалось ее конфиденциальное донесение.
Хорошо еще, что через все границы она провезла схему движения к этому магазину от Северных ворот рынка. В противном случае Анастасия могла бы и вовсе его не найти с первого раза. Бедестан-чарши по сравнению с знаменитым татарским Ашлык-базаром в Бахчи-сарае показался ей огромным, словно Вселенная. Сотни и сотни лавок образовывали в нем длиннейшие ряды. Глаза разбегались от обилия и разнообразия товаров. Продавцы, перекрикивая друг друга, зазывали к себе прохожих. Стоило только замедлить шаг у какой-нибудь лавки, как приказчик, схватив за руку потенциального покупателя, вовлекал его вовнутрь магазина. Тогда вырваться оттуда без какой-нибудь покупки не представлялось возможным.
Аржанова, закутанная в коричневую фериджи и сопровождаемая Чернозубом, чей устрашающий вид действовал на зазывал отрезвляюще, быстро шла по обувному ряду. Как положено женщине на Востоке, она смотрела себе под ноги и лишь изредка поднимала глаза на вывески. Схема описывала несколько ярких примет на этом маршруте, и пока все они совпадали. До заведения господина Теодоракиса оставалось совсем немного.
Греки давно выступали как помощники русских, своих единоверцев. Именно с православной Россией, великой и могучей, связывали они надежды на избавление от проклятого османского ига. Они соглашались на сотрудничество с нашей внешней разведкой по идейным соображениям, а вовсе не из-за денег, и это обстоятельство имело определяющее значение.
В памяти Флоры навсегда остался крымский житель Микис Попандопулос, добрый ее знакомый, веселый и общительный человек, успешный коммерсант и резидент секретной канцелярии Ее Величества на полуострове. Летом 1782 года он погиб от рук татарских мятежников, возглавляемых Бахадыр-Гиреем. Ничем она не смогла помочь ему, хотя в те сумасшедшие дни находилась недалеко от Бахчи-сарая, в крепости Чуфут-кале. Со зверской жестокостью пытали его мусульмане. Попандопулос никого не выдал, местонахождение документов и казны секретной канцелярии им не указал…
Первый раз Аржанова прошла мимо греческого магазина с прямоугольной латунной вывеской, где красовались вычеканенные «папучи» – восточные туфли с подошвой из буйволиной кожи, с загнутыми вверх носами и без задников. Она лишь мельком взглянула в глубь помещения. Там двое мужчин раскладывали по полкам товар. Один из них весьма походил на тот словесный портрет, что она получила от Турчанинова перед отъездом.
Пройдя примерно метров тридцать вперед, курская дворянка резко повернула и двинулась обратно. Чернозуб, следовавший за ней по пятам, сказал: «Думаю, шо тут усе чисто». Теперь Анастасия остановилась у лавки напротив магазина Теодоракиса и вступила в разговор с приказчиком. В этой лавке продавались шелковые платки, шали, тюбетейки, высокие фетровые колпаки и муслин, служащий для навертывания на них тюрбанов. Она попросила подобрать ей шелковый платок. Пока приказчик суетился, показывая товар богатой госпоже, Аржанова не спеша рассматривала самого Теодоракиса, вход в его магазин, расположенные с ним по соседству торговые заведения, людей, в них находящихся.
Потом она заплатила за два шелковых платка, отказалась примерять большую турецкую шаль, правда, очень красивую, которую ей навязчиво предлагал приказчик, и пересекла довольно узкий проход между рядами шапочников и обувщиков. Как бы в размышлении Аржанова остановилась под латунной вывеской и заглянула в магазин. Теодоракис, заметив ее, поспешил навстречу покупательнице:
– Киринъызъ, ханым. Не истерсизъ?
Анастасия вошла и указала на ближайшую к ней полку:
– Гостеренызъ бана бу маву папуч.
– Буюрынъызъ[13]…
Курская дворянка стала внимательно рассматривать поданные торговцем туфли, проверять рукой крепость швов, сгибать подошву и даже провела ногтем по коже, дабы удостовериться в ее качестве. Грек нахваливал свой товар, предлагая ей примерить не только эту пару, но и другие, разного цвета: красные, желтые, коричневые. В конце концов он выставил перед ней десять пар туфель без задников. Аржанова не отказала себе в удовольствии и перемерила их все, разглядывая обувь в зеркале, специально поставленном на полу. Просунув ноги в синие «папучи», она сказала, что все-таки возьмет их и наденет прямо сейчас. Когда Теодоракис подхватил ее старые туфли, чтобы упаковать их и вернуть хозяйке, Флора тихо, но внятно произнесла слова пароля:
– Я ищу человека, который говорил бы по-французски.
Грек замер на минуту, прижимая ее туфли к груди, потом ответил правильно:
– Я знаю такого человека. Его имя Асан.
– Очень хорошо. Познакомьте нас…
Угощение чашечкой кофе в лавке входило в турецкий церемониал обслуживания богатых покупателей. Кофе появился, его принес приказчик, юноша лет шестнадцати. Усевшись на кожаные подушки на полу, они медленно пили этот густой горячий напиток. Аржанова немного сдвинула капюшон фериджи, и Теодоракис с интересом разглядывал ее лицо. Она объясняла ему, что, возможно, недели через три ей понадобится лодка, и довольно большая. Он кивал и улыбался. С лодками на Босфоре нет никаких проблем. Существует целая городская корпорация «каикджи» и «перемеджи», то есть лодочников и перевозчиков. Поскольку Константинополь-Стамбул раскинулся на двух берегах пролива и бухты Золотой Рог, а мостов между ними нигде не имеется, то у лодочников много работы круглый год и они благоденствуют под солнцем Южного Причерноморья…
Трудности на пути к намеченной цели только раззадоривают людей, подобных Лафиту Клаве. Цель, для достижения которой им приходится потратить больше времени и сил, чем они изначально запланировали, приобретает в их глазах особо ценные качества. Овладение ею представляется им вопросом собственного престижа, авторитета, значимости в обществе.
Потому Аржанова спокойно ожидала новых шагов инженер-майора, и ожидание это долго не продлилось. «Бальи» французской общины в Галате Жан-Батист Дюллар нанес визит Ванде Кухарской на следующий день после ее поездки в Бедестан-чарши. Он пригласил прелестную польку и ее брата на семейный пикник в субботу, в котором будут участвовать он сам и его жена Николь, управляющий здешним госпиталем хирург Жантиль и его жена Анна-Мари, а также глава инженерной группы Лафит Клаве. Предполагается путешествие в лодках по Босфору к северу, то есть к Черному морю, в рыбацкую деревню Канлыджа. Там отлично готовят рыбу на углях и пекут «берек» – пирожки с мясом и рисом. За деревней находится красивая сосновая роща под названием Бейкоз, где проложены дорожки и устроены беседки для отдыхающих.
– По-моему, вы уже привыкли к жизни в Галате, – сказал Аржановой Дюллар. – Вам пора принимать участие в деятельности здешнего дамского клуба.
– Разве такой существует? – удивилась она.
– Да. Его возглавляет моя жена. Наши милые женщины стараются сделать досуг соотечественников, оторванных от родины, более содержательным и полезным.
– Каким образом, господин полковник?
– У нас устраиваются музыкальные, литературные и даже театральные вечера, балы, а на праздниках в ратуше – благотворительные базары в пользу солдат, находящихся в госпитале.
– К сожалению, у меня нет музыкального слуха. Я не пою и не играю ни на каких инструментах.
– Ничего. Во время пикника вы все обсудите с моей женой. Уверен, она найдет вам занятие.
– Буду очень рада, – только и оставалось ответить курской дворянке, хотя близкое знакомство с женщинами французской колонии совсем не входило в ее планы.
Госпожа Николь Дюллар высоко оценила возможности Ванды Кухарской. Со столь эффектной внешностью можно и не петь, а просто читать стихи или продавать безделушки на благотворительном базаре. Внимание офицеров будет обеспечено, и, следовательно, мероприятия, устраиваемые дамским клубом, пойдут гораздо успешнее.
Эти идеи жена полковника артиллерии развивала, пока их лодка с гребцами двигалась по Босфору к деревне Канлыджа. В свой каик семья Дюллар пригласила только инженер-лейтенанта Кухарского и его сестру. Хирург Жантиль, его жена и инженер-майор Клаве плыли в другой лодке. Когда все они причалили к пристани, то Лафит Клаве взял некоторый реванш. В местной таверне, где подавали эту знаменитую «рыбу по-рыбацки» и пирожки «берек», он сел за стол напротив Аржановой и никому не уступил место, несмотря на то, что, например, Анна-Мари Жантиль очень хотела именно сейчас объяснить курской дворянке, как она проводит музыкальные вечера.
Анастасия хорошо знала деревню Канлыджа… по рисункам Лейлы, третьей жены крымского хана Шахин-Гирея. Ее семья владела загородной усадьбой в селении и каждое лето отдыхала здесь, на азиатском берегу Босфора. Лейла, талантливая художница, достоверно изобразила и пристань с истертыми камнями, и белые домики на взгорье, и кудрявую зелень садов, и голубую гладь прилива, соединяющего Черное и Мраморное море.
Аржанова подружилась с юной турчанкой. Эта дружба едва не стоила ей жизни. То был отличный урок для начинающего сотрудника секретной канцелярии Ее Величества. Изучать язык, историю, культуру, религию, обычаи и нравы мусульман необходимо. Нельзя лишь забывать о том, кто они есть, какова их подлинная сущность.
Между прочим, Шахин-Гирей после своего отречения от трона некоторое время жил в России и получал от правительства Екатерины II годовую пенсию в размере двухсот тысяч рублей, сумму очень и очень значительную. Затем ему захотелось перебраться в Турцию, где обитала вся его родня. Султан Абдул-Гамид I согласился принять бывшего правителя Крымского ханства. Однако с началом Второй Русско-турецкой войны Шахин-Гирея перевезли на остров Родос и вскоре умертвили там традиционным османским способом – задушили ночью в постели, накинув на шею шелковый шнурок. Что стало с Лейлой? Скорее всего, ее убили вместе с мужем. А может быть, и продали какому-нибудь богачу или султанскому вельможе. В самом лучшем, но, увы, маловероятном случае – вернули в семью родственников.
Аржанова задержала взгляд на нескольких усадьбах, что располагались вдоль дороги от деревни Канлыджа к сосновой роще Бейкоз. Никого не было видно возле них. Да разве выпустят на прогулку в не огороженный высокой стеной сад турецких женщин, добровольных заключенных тюрьмы, именуемой «гарем»?
Арба, нанятая на пристани, ехала по дороге быстро. Сосновая роща, взметнувшая кроны деревьев к прозрачному голубому небу, приняла под свою сень французских путешественников. Они сошли на землю и вступили на дорожку, усыпанную гравием. На камнях Анастасия споткнулась, сделав несколько шагов. Лафит Клаве предложил курской дворянке руку, и она оперлась на нее. Анджей Кухарский молча шагал рядом.
В тишине соснового леса инженер-майор рассказывал им свою биографию.
Родился он в Марселе, в обедневшей и многодетной дворянской семье. Читать и писать его выучили дома и в возрасте десяти лет поместили в частный пансион. Из него он поехал – за счет короля – в военную школу в Бриенне, где учился очень прилежно. Затем поступил в инженерно-артиллерийское училище в Париже, носившее название академии. Через два года Клаве произвели в лейтенанты и направили на службу в саперный батальон, расквартированный в пригороде французской столицы. В театрах и ресторанах Парижа его сослуживцы проводили время весело. Но он, весьма стесненный в средствах, считал каждый франк и выбрал менее затратное занятие: ездил в королевскую библиотеку и изучал там книги по фортификации и минному делу. Так в голове у него зародился один проект. Подготовив все чертежи, он подал докладную записку начальству, получил одобрение и с повышением в чине был переведен в старую крепость Безансон, дабы осуществить свой проект на практике…
Сам по себе этот рассказ для ее работы значения не имел. Он не содержал ничего, что приближало бы Аржанову к разгадке «Секрет чертежника». Но он свидетельствовал о доверии, которое испытывает инженер-майор к брату и сестре Кухарским. Потому Анастасия слушала француза с повышенным вниманием. Она стала его расспрашивать, конечно, не о проектах, связанных с фортификацией, а про жизнь его семьи в Марселе, про родителей, про братьев и сестер. Лафит Клаве отвечал охотно. Занятые оживленным разговором, они не заметили, как подошли к беседке.
Там слуги уже сервировали «походный завтрак»: жирные восточные сладости вроде пахлавы и рахат-лукума, для дам – оранжад и шербет, для господ – вино и ром. Обе супружеские пары – Дюллар и Жантиль – добрались до беседки раньше и теперь ожидали Кухарских и Лафита Клаве. Инженер-майор сел рядом с Анастасией и принялся ухаживать за сестрой своего подчиненного, пожалуй, чересчур демонстративно. То он уговаривал ее пить не оранжад, а вино, то подавал ей на тарелке самый большой кусок пахлавы, то беззлобно подшучивал над ее акцентом, впрочем, почти незаметным.
Остальные, улыбаясь, наблюдали за этим спектаклем. Один Анджей не смеялся и смотрел в сторону. Однако осадить начальника польский дворянин не решался. Он лишь подливал в свою кружку ром снова и снова.
Темой общей беседы служила подготовка к празднику в честь дня рождения короля. Госпожа Дюллар предлагала собственными силами поставить комедию Мольера «Мизантроп». Жена «бальи» неплохо знала текст пьесы и вдруг с чувством процитировала наизусть один из монологов главного героя, Альцеста:
«Нет! Я не выношу презренной той методы, Которой держатся рабы толпы и моды, И ненавижу я кривлянья болтунов. Шутов напыщенных, что не жалея слов, Объятий суетных и пошлостей любезных, И всяких громких фраз приятно-бесполезных, Друг друга превзойти в любезности спешат. Где честный человек, не разберу, где фат. Какая ж польза в том, когда вам „друг сердечный”» Клянется в верности, в любви и дружбе вечной, Расхваливает вас, а сам бежит потом И так же носится со всяким наглецом, На торжище несет любовь и уваженье?..»[14]Николь Дюллар аплодировали дружно. Инженер-майор тотчас заявил, что готов сыграть Альцеста, если мадмуазель Кухарская выйдет на сцену в роли Селимены, его возлюбленной.
Между тем солнце клонилось к западу. Тени от деревьев удлинились и легли на траву косо. Воздух, напоенный морской свежестью и запахом смолы, как будто загустел. Пора было собираться в обратную дорогу, и тут выяснилось, что пан Анджей выпил слишком много рому. Инженер-лейтенант с трудом доковылял до деревенской пристани и в лодке задремал. Прибывши в Галату, путешественники расстались, преисполненные симпатией друг к другу. Но Кухарского пришлось сопровождать до дома самому Клаве.
Когда польский дворянин увидел перед собой корнета Чернозуба и унтер-офицера Прокофьева в рубахах с закатанными рукавами, он схватился за косяк двери и вполне отчетливо произнес:
– Н-не н-надо!
– Никто не будет вас бить, Анджей, – хмуро сказала Аржанова. – Идите в ванную комнату и хотя бы умойтесь холодной водой. Я хочу с вами поговорить.
– Я т-тоже х-хочу… П-поговорить…
– Вот и хорошо. Ступайте.
– Л-ладно, – кивнул он ей издалека.
Кухарский, конечно, являлся ценной находкой секретной канцелярии Ее Величества. Но теперь его участие в конфиденциальной операции практически завершилось. Он вывел «Флору» на Лафита Клаве и обеспечил ее легализацию во французской колонии в Константинополе-Стамбуле. Однако его слабость к алкоголю и не совсем понятное поведение внушали Анастасии сильную тревогу. Она думала, что шляхтич может выйти из-под контроля в любую минуту. А ведь он еще нужен потому, что служит прикрытием для ее деятельности в Галате. Ссориться с ним нельзя, но как-то удерживать в повиновении придется.
Кухарский вошел в комнату «сестры Ванды» твердой походкой. Длинные, распущенные по плечам его каштановые волосы были влажными, ворот рубашки расстегнут. Он поклонился курской дворянке, и она жестом предложила ему сесть.
– Анджей, вам не следует так много пить, особенно – в присутствии полковника Дюллара и инженер-майора Клаве, – сказала Аржанова.
– А вам можно напропалую любезничать с этим хамом и наглецом? – ответил он вопросом на вопрос.
– Кого вы имеете в виду? – удивилась Анастасия.
– Лафита Клаве, естественно.
– Это – мое задание, дорогой брат.
– Значит, кроме распоряжений начальства, вы тут ничем не руководствуетесь?
– Абсолютно, – она задумчиво смотрела на инженер-лейтенанта.
– Тогда почему, ну почему я вам не нравлюсь, ваше сиятельство?! – пылко воскликнул Кухарский и встал перед курской дворянкой на одно колено.
– Мне кажется, вы забываете, что я замужем и у меня двое детей.
– Ах, этот ваш супруг! – небрежно взмахнул рукой пан Анджей. – Он находится очень далеко отсюда… Неужели вы до сих пор не соскучились по мужским ласкам, по страстным объятиям в постели, согретой теплом двух тел?
– Вы говорите о своих ласках? – серьезно спросила его Аржанова.
– Разумеется! – он прижал к губам ее руку.
– Нет, сегодня не получится.
– Почему? – тупо спросил Кухарский.
– У меня – обычное женское недомогание.
– Да-а?! – ошеломленный такой невероятной откровенностью, польский дворянин вскочил на ноги и заметался по комнате, как укушенный. Получалось, что она дает ему шанс.
– Вижу, вам действительно невмоготу, милый Анджей, – участливо сказала Анастасия. – Знаете, по соседству с Галатой, в Пере, есть дорогой публичный дом. Там работают итальянки. Возьмите эти сто пиастров и выберите себе самую красивую и молодую девушку. Корнет Чернозуб проводит вас. Время еще не позднее…
Если кто и действовал Кухарскому на нервы больше других в их группе, то это казак из Полтавской губернии Остап Чернозуб. Вечно чудилась польскому дворянину в его глазах хитрая хохляцкая усмешка над ясновельможными панами, некогда поработившими Украину, да нынче лишенными былых привилегий, земель, доходов. Но по улице Перы, ведущей к дому с красными фонарями, доблестный кирасир шагал рядом и добродушно улыбался. Вероятно, он тоже получил от княгини Мещерской сто пиастров на красивых женщин.
Глава девятая Не любовь и не ненависть
Репетиции пьесы Мольера «Мизантроп» начались буквально через два дня.
Они проходили очень увлекательно. По крайней мере, для Аржановой. Прежде она не принимала участия в подобных проектах, хотя и слышала о них. Все эти годы ей было не до любительских спектаклей, которые разыгрывали благополучные обитатели богатых усадеб в России. Она полагала, что делают они это от жестокой скуки, мучающей их посреди роскошных дворцов, садов, оранжерей. Ее «спектакли» в Крымском ханстве при содействии дружественных и враждебных русским татар, а также штатных сотрудников турецкой разведки «Мухабарат» отличались прямо-таки захватывающим сюжетом. Финал же их порой бывал совершенно непредсказуем.
Вместе с тем в образовании Анастасии обнаружился ужасный пробел. Она никогда не читала произведений Жана-Батиста Мольера, в прошлом веке бывшего руководителем театральной труппы при дворе короля Людовика XIV. Сперва Николь Дюллар даже не поверила ей. Как может девушка из дворянской, то есть культурной, семьи не знать классическую французскую литературу, известную во всем мире, повлиявшую на вкусы, взгляды, пристрастия людей нескольких поколений?
Жена полковника артиллерии провела с Вандой Кухарской разъяснительную беседу на данную тему и вручила ей потрепанный томик из собственной библиотеки. В нем Флора нашла четыре произведения драматурга и актера, написанные как стихами, так и прозой: «Тартюф, или Обманщик», «Дон Жуан, или Каменный гость», «Мещанин во дворянстве» и «Мизантроп». Почему Николь Дюллар выбрала для постановки именно «Мизантропа», для курской дворянки осталось загадкой.
По ее мнению, эти произведения господина Мольера имели между собой много сходства. Во-первых, блестящий литературный язык, отягощенный, однако, типичным французским многословием, когда простую мысль выражают предельно сложным способом. Во-вторых, весьма условные характеры персонажей, какие в обыденной жизни встретить невозможно. В-третьих, действие – примитивное, развивающееся слишком медленно из-за длинных разговоров персонажей.
По совету супруги «бальи» Аржанова выписала из книги в отдельную тетрадь все реплики и монологи Селимены и начала их учить. Точно так же поступили и остальные девять участников любительского спектакля. Три раза в неделю по вечерам они собирались вместе и под руководством Николь Дюллар, которая выбрала для себя второстепенную роль Арсинои, подруги Селимены, репетировали один за другим эпизоды пьесы, называвшиеся «явлениями». Первая встреча Альцеста с Селименой происходила только во втором действии. Оно разворачивалось в доме двадцатилетней красавицы и возлюбленной «Мизантропа».
Это не мешало Лафиту Клаве и Анастасии Аржановой встречаться на всех репетициях, весело болтать и шутки ради обмениваться фразами из текста пьесы вместо обычных слов. Курская дворянка теперь знала творение Жана-Батиста Мольера почти наизусть и думала, что главный его герой Альцест, резонер, гневно изобличающий человеческие пороки, презирающий светские условности, и вправду чем-то похож на инженер-майора. Тот, желая всегда и всюду сообщать окружающим свое нелицеприятное мнение, тоже был очень жесток к людям.
Репетиции, разговоры с Аржановой в присутствии многих свидетелей уже не давали «Чертежнику» удовлетворения. Наступило время для встречи с глазу на глаз, и приглашение на такое свидание он сделал. Лафит Клаве предложил Ванде Кухарской вместе с ним поехать днем на его служебной лодке по Босфору и посетить крепость Румели Хисары, куда он имел особый пропуск, поскольку руководил работами по ее ремонту. Аржанова согласилась при том условии, что сопровождать их будет слуга, человек из белорусского поместья Кухарских по имени Остап Чернозуб. Французу пришлось принять ее условие.
Все плавания по Босфору на север, в направлении Черного моря, Анастасию очень интересовали. Это был маршрут для ее побега из турецкой столицы после того, как чертежи минных галерей под Очаковым попадут к ней в руки. Она чувствовала, что час «икс» неумолимо приближается, и поездка с инженер-майором в Румели Хисары – лишь очередной шаг к завершению операции…
Босфор в длину достигает примерно 30 километров, ширина его колеблется от 750 до 3700 метров. Следовательно, выбравшись на лодке из Галаты, им предстояло двигаться по воде километров 26–28.
Казалось бы, отход группы осуществить легко: есть пролив, ведущий к Черному морю, через него на паруснике можно добраться до Днепровско-Бугского лимана, где стоит Очаков. Но ясно, что за одну ночь им Босфор не преодолеть и надо думать об остановке и укрытии. Крепость Румели Хисары стояла на азиатском берегу пролива как раз на полпути от Стамбула к Черному морю. Аржанова обрадовалась возможности попасть туда и не спеша осмотреть всю местность, берега, селения на них. Вдруг в голову придет какое-нибудь удачное решение…
Да, произведения господина Мольера Флора не читала. Зато перед отъездом из России ознакомилась с тремя книгами его соотечественника Себастьяна Вобана, знаменитого военного инженера второй половины XVII столетия. На этом настоял Турчанинов, дабы курская дворянка потом не попала впросак, разбирая бумаги в конторе Лафита Клаве и определяя, какие чертежи нужны секретной канцелярии Ее Величества, а какие – нет.
Себастьян Вобан, так же как инженер-майор, происходил из обедневшей дворянской семьи. Он рано осиротел. Местный священник взял мальчика к себе в услужение. Он научил его грамоте, математике, рисованию. В 18 лет Вобан поступил на военную службу в армию принца Конде. Там вскоре обратили внимание на его способности к математике, умение рисовать и поручили кое-какие инженерные работы. В 1653 году Вобан попал в плен и перешел в армию короля. С тех пор, служа Людовику XIV, он участвовал в осаде 53 крепостей, защищал 2, перестроил 33 и модернизировал более трехсот фортификационных сооружений. Его теоретические труды увидели свет в 1704–1706 годах и до конца XVIII века оставались непревзойденными по точности и полноте изложения материала. Современники признавали разработки и инженерные расчеты Вобана по осаде, защите и постройке крепостей гениальными.
Конечно, усвоить всю военно-инженерную науку Аржановой было не под силу. Но получить некоторое общее представление о ней она смогла. Кроме того, ее консультировали специалисты из штаб-квартиры главнокомандующего Екатеринославской армии генерал-фельдмаршала Потемкина-Таврического…
Теперь их каик подходил к азиатскому берегу Босфора, крутому, заросшему невысокими деревцами и кустами можжевельника. Стены крепости Румили Хисары, сложенные из серовато-белых камней, поднимались прямо над водой примерно на семь метров. Они имели зубчатую верхушку. На равном расстоянии друг от друга стояли несколько круглых башен, высотою своею превышавших стены. Внимание привлекала восьмигранная двухъярусная цитадель с бойницами. Нечто подобное Аржанова видела в крымских городах – Кафе, Балаклаве, Гезлеве – и сразу определила возраст османского фортификационного сооружения.
– Крепость, скорее всего, построена в пятнадцатом веке, – сказала она Лафиту Клаве.
– Да. Но откуда вы знаете? – удивился он.
– Очень просто, господин майор! – Анастасия улыбнулась ему. – Это проделки моего любимого брата Анджея. Вечно он получал переэкзаменовки на осень в своей венской академии и притаскивал в наше имение под Рогачевым целый баул с учебниками.
– И вы их читали?
– Не все, конечно. Например, сборник задач по тригонометрии показался мне очень скучным.
– Ну, математика дается не каждому, – заметил инженер-майор.
– Там были книги с рисунками и чертежами, – продолжала курская дворянка. – Как я припоминаю, их автор – Себастьян Вобан.
– Значит, вы разбираетесь в фортификации?
– Думаю, слово «разбираетесь» тут не подходит. Кое-что знаю, вот и все… Если бы Румели Хисары строил Вобан, то она выглядела бы по-другому.
– Это уж точно! – рассмеялся Лафит Клаве. – Придется мне продолжить ваше военное образование. Сейчас осмотрим крепость изнутри. Она действительно очень старая и рассчитана на применение луков, арбалетов и фитильных ружей. Однако ее положение на Босфоре – весьма выигрышное. Она может защищать подходы к Стамбулу…
– От кого? – беспечно спросила Аржанова.
– От русских, – ответил Лафит Клаве. – Потому я предложил великому визирю усилить крепость хотя бы двумя шестипушечными батареями. Место для них тут есть, надо лишь правильно подготовить площадку…
Команда янычар, кои составляли гарнизон Румели Хисары, встретила французского инженера на пристани. Присутствие женщины сильно озадачило воинов Аллаха. Лафит Клаве вступил в переговоры с чаушем, то есть сержантом. Изъяснялся он на тюркском чудовищно, не применяя ни падежей, ни склонений. Аржанова слушала этот разговор, с трудом сдерживая улыбку, но обнаруживать свое знание языка не могла. В конце концов мусульмане пропустили инженера вместе со спутницей, так как давно его знали.
Самой распространенной архитектурной деталью интерьера крепости являлись… открытые лестницы. Они тянулись вдоль внутренней стороны стен, достигающих толщины примерно в один метр. Стены, первая и за ней – вторая, карабкались от воды вверх. Широкие каменные ступени, выщербленные и истертые, тоже вели к вершине холма. Возможно, три столетия назад места на лестницах занимали солдаты. В стенные бойницы они выставляли свои луки, арбалеты и фитильные ружья и таким способом отбивали нападение неприятеля.
По столь же древней винтовой лестнице, сделанной внутри восьмиугольной цитадели, Лафит Клаве и Аржанова поднялись на вершину ее второго яруса. Опершись на бело-серые камни зубчатой стены, они взглянули вниз. Вид открывался совершенно восхитительный. Босфор казался отсюда широкой рекой, текущей из Черного моря в Мраморное среди зеленых живописных берегов. Инженер-майор, как старательный гид, поведал Анастасии обо всем, что представлялось взору.
Скорость течения на этом месте достигает максимума – 12 километров в час – и, естественно, мешает судам, плывущим в Черное море. К северу от Румели Хисары расположена еще одна крепость XV века, Анадолу Хисары, но гарнизона там нет, турки не намерены ее перевооружать, она законсервирована. В трех километрах за ней Босфор поворачивает налево, его берега становятся более пологими. На азиатской стороне пролива есть рыбацкие деревни, населенные по преимуществу греками – Анатоли-Кавак, Филь-Буруну и Эльмас.
Так Флора получила массу полезных сведений о маршруте отхода своей группы, увидела значительную его часть как бы с высоты птичьего полета. Внимательно рассматривал местность и корнет Чернозуб, молча стоявший за ее спиной. Аржановой не хотелось уходить отсюда. Погода стояла отличная: тепло, безветренно, на небе ни облачка, октябрьское солнце щедро освещает весь Божий мир, и от ласковых его лучей морская гладь поблескивает, играет бликами, как живая.
– Вам нравится? – спросил Лафит Клаве.
– Да, очень.
– Вот и я полюбил этот край. Шестой год работаю на турок. Конечно, османы могли бы платить мне больше. Но привлекают не только деньги, привлекают сами проекты. Тут есть возможность осуществить задуманное в полной мере, без помех. Ведь наше начальство во Франции достаточно консервативно… Вы назвали Вобана. Согласен, он строил превосходные крепости, однако – сто лет назад. Неужели с тех пор ничего не изменилось в Европе, не появилось никаких свежих, интересных идей?
– Значит, появились? – Анастасия, щурясь от яркого солнечного света, посмотрела на инженер-майора.
– Безусловно. И я – их автор.
– Кажется, Анджей что-то рассказывал мне о реконструкции крепости Очаков, – осторожно произнесла Аржанова. – Будто бы турки остались довольны и выплатили вам премию в восемь тысяч пиастров.
– Нет, всего семь тысяч, – поправил ее Лафит Клаве. – Мои подчиненные обожают считать деньги в чужом кармане… Между прочим, там была уйма тяжелой работы. Пришлось выписывать саперов из Франции. Даже землекопам-туркам я не доверял. Они все продажные. А русская разведка просто «пасла» этот объект.
– Но вы же обманули русских? – спросила Анастасия с улыбкой.
– Уверен, что да! – гордо поднял голову инженер-майор.
Их разговор прервало появление орта-баши, или командира роты, охранявшей Румели Хисары. Мустафа-ага был знаком с Лафитом Клаве и неоднократно получал от него нагоняи за плохую работу янычар, за ошибки и отклонения от проекта при строительстве артиллерийской батареи. Он хотел видеть не француза, а белую женщину, приехавшую с ним в крепость. Как положено, она носила коричневую фериджи, но не особенно закрывала свое лицо капюшоном. Солдаты сказали молодому офицеру, что она красивая. Он убедился в этом, встав рядом с ними у зубчатой стены. Знакомая инженер-майора, нисколько его не стесняясь, поздоровалась. Капюшон лежал на ее плечах, и легкий морской бриз касался ее светло-каштановых волос, собранных на затылке.
Женщины из западноевропейских стран иногда продавались в Стамбуле на специальном невольничьем рынке, но цены на них достигали сумм, командиру роты недоступных, – до двух тысяч пиастров и выше. Цены выросли потому, что после Первой Русско-турецкой войны сюда перестал поступать прекрасный «живой товар» из России и Украины. Его добывали крымские татары, беспрестанно совершая набеги на соседние земли. Русская армия положила конец их доходному промыслу. Грузинки, черкешенки, кабардинки, египтянки и прочие жительницы Османской империи Мустафа-агу совершенно не интересовали. Хотя стоили в два-три раза дешевле этих великолепных белокожих, голубоглазых и светловолосых гурий.
Никогда ему не обнимать на ложе наслаждения такую женщину. Но Аллах милостив, и сегодня он может свободно разглядывать ее и даже разговаривать с ней. Если бы в руках у него вдруг очутилась волшебная лампа Аладдина, то он приказал бы джину убрать несносного чужестранца-кяфира подальше. Незнакомку солдаты связали бы и завернули в одеяло. Тайно доставить прелестную добычу в его фамильный особняк на улице Согук-чешме не составило бы особого труда…
Разговор по-французски кое-как продолжался, ибо Мустафа-ага окончил привилегированное медресе в Константинополе-Стамбуле, где изучали не только Коран, но и математику, астрономию, географию, иностранные языки. Через три-четыре фразы, несмотря на восточную, преувеличенную любезность командира роты янычар, Аржанова вдруг высказала твердое намерение немедленно завершить осмотр Румели Хисары, вернуться в каик и отправиться в Галату. Лафит Клаве, галантный кавалер, исполнил желание дамы. Между тем турок долго и настойчиво уговаривал их остаться на обед.
Спускаться вниз по крутой узкой лестнице было труднее, чем подниматься. Второй ярус цитадели освещался изнутри только светом, льющимся из четырех бойниц. Под потолком ее, который лежал на толстых дубовых балках, гнездились летучие мыши. Слишком торопясь уйти, Аржанова зацепилась каблуком за камень и вскрикнула от неожиданности. Наверное, она упала бы вниз, если б Лафит Клаве, шедший впереди, не подхватил ее.
Тут летучие мыши испугались не меньше Анастасии. Сорвавшись с гнездовий, они принялись с пронзительным писком метаться от стены к стене в поисках выхода. Своими перепончатыми крыльями зверьки едва не задевали головы людей, замерших на лестнице. Один раз мышь, называемая учеными «кожановидный нетопырь», пролетела так близко от курской дворянки и француза, что они увидели ее пасть с острыми зубками, круглые уши и черные глазки-пуговки. Это было не страшно, но неприятно.
Пока нетопыри не покинули башню через бойницы, инженер-майор прижимал к себе Аржанову, стоявшую на две ступеньки выше него. Твердый предмет не совсем обычных очертаний на ее бедре сильно упирался ему в живот.
– Что это? – шепотом спросил он.
– Дамский дорожный пистолет, – тихо ответила Анастасия.
Поведение летучих мышей они потом долго обсуждали в каике, плывущем через Босфор от Румели Хисары в Галату. Аржанова оправдывалась и объясняла, почему она не очень-то боится животных, особенно таких мелких, как нетопыри. Они не нападут на человека, если тот не атакует их первым. Гораздо опаснее, на ее взгляд, люди.
– Значит, Мустафа-ага вызвал у вас недоверие? – спросил Лафит Клаве.
– Еще какое!
– Но почему?
– Я почувствовала какую-то угрозу. Эти сексуальные маньяки мусульмане обычно не останавливаются ни перед чем. Тем более, их священная книга Коран поощряет извращения.
– Думаете, выстрел из пистолета остановил бы его?
– Два пистолета и сабля находились у моего слуги, у вас – шпага. Но случись нечто серьезное, они бы нас не спасли. Мы бы погибли в стенах этой средневековой турецкой крепости.
– Вы преувеличиваете! – рассмеялся Клаве.
– Уверяю вас, нисколько не преувеличиваю! В Польше отлично знают их нравы. Вообще вся Юго-Восточная Европа много лет жила в страхе Божьем перед ними и перед их вассалами крымскими татарами. Франции это, конечно, не коснулось…
– Потому вы всегда носите с собою пистолет?
– Положим, не всегда… Однако привычка существует. Может быть, когда-нибудь вы посетите наш край, где деревни и поместья затеряны в глухих, непроходимых, поистине первобытных лесах. Ни я, ни мои соседи, мы никогда не выезжаем из усадеб невооруженными и без охраны. Здесь, в столице исламского мира, многое напоминает мне наш лес. Это – враждебная, дикая, непредсказуемая стихия. А спрятать пистолет под фериджи легко. Смотрите…
Аржанова отвернула полу широкого суконного плаща. Под него она надела восточный наряд: длинная белая рубаха, красные шаровары и поверх них узкое платье «энтери» с большим треугольным вырезом на груди. Кожаный пояс с двумя кобурами застегивался на квадратную латунную пряжку и плотно облегал ее бедра. Курская дворянка достала свой любимый пистолет «Тузик» производства итальянской фирмы «Маззагатти» и подала инженер-майору:
– Пожалуйста.
Лафит Клаве взвесил на руке оружие и осмотрел его со всех сторон. Для милых, но отважных дам итальянцы придумали изделие изящное, красивое, нетяжелое, длиной всего в 21 сантиметр, но вполне действенное. Ложе и рукоять из полированного ореха, ствол с инкрустациями, кремнево-ударный замок из стали, деревянный шомпол под стволом, диаметр пули – 14 мм. Рукоять внизу украшала литая серебряная накладка с оскаленной мордой собаки.
– Вы пользовались им? – спросил француз.
– Приходилось.
– Удачно?
– Особенность пистолета в том, что метко он стреляет только с малого расстояния.
– Малое – это сколько? Метр, два, три, пять…
– Вижу, вы не верите мне, – произнесла Аржанова с усмешкой.
Каик находился на середине Босфора, сейчас довольно пустынного. Укрепления Румели Хисары уже сливались в одно серо-белое пятно. Лишь красный турецкий флаг с полумесяцем и звездой на втором ярусе цитадели пламенел на фоне зеленого берега. Стаи чаек с криками носились над водой, не боясь приближаться к лодке, потому что лодочники и перевозчики обычно подкармливали их. Аржанова взвела курок, вскинула пистолет, для лучшей фиксации обхватив левой рукой запястье правой. Она нажала на спуск, как только птица с белыми крыльями низко зависла над головами гребцов. Грянул выстрел. Подбитая чайка упала, но не в каик, а рядом с ним, в воду. Пуля попала ей в грудь, и кровь тотчас окрасила в алый цвет пенистый бурун от весел, погружаемых в голубую морскую толщу. Гребцы, испуганно глядя на женщину в коричневой феридже, заработали энергичнее.
Аржанова быстро спрятала пистолет в кобуру, закуталась в свой плащ и обернулась к османской крепости.
– У вас не женский характер, – сказал Лафит Клаве.
– Наоборот, мой любезный друг. Совершенно женский. Собственная честь и достоинство мне дороже жизни. Даже под страхом смерти ни один ублюдок, вроде этих варваров, – тут Анастасия кивнула в сторону турок, сидевших за веслами, – не проникнет в мое тело и не оставит там свое гнусное семя. Я буду принадлежать только моему избраннику. Всем сердцем, всей душой и телом, со дня венчания в церкви и – навсегда.
После столь решительного заявления разговор у них прекратился. Инженер-майор в глубокой задумчивости смотрел куда-то вдаль, поверх голов гребцов. Флора, перегнувшись через борт лодки, правой рукой пыталась дотянуться до воды. Выстрел пистолета, который имел заряд из черного дымного пороха, оставил легкий темноватый след от сгоревшей затравки у нее на верхней половине кисти.
Одноэтажные и двухэтажные жилые строения, башни, приземистые здания складов и мастерских, крепостные стены, окружавшие Галату, они увидели через полтора часа. Лафит Клаве приказал направить каик к маленькой деревянной пристани возле дома, где жили Кухарские. Подав руку курской дворянке, он помог ей выбраться из лодки.
– Вероятно, я была излишне откровенна с вами, господин майор, – в смущении Аржанова наклонила голову. – Простите…
– Мне понравилась ваша откровенность, Ванда.
– Вы ничего не скажете моему брату?
– Слово офицера, что не скажу! – он улыбнулся.
Они все еще стояли на пристани и смотрели друг на друга.
– Может быть, чашечку кофе? – предложила Анастасия.
– С удовольствием! – ответил он.
Однако стрелки часов в гостиной показывали без десяти три, и Глафира распоряжение барыни насчет кофе встретила скептически. По ее мнению, после полдневного путешествия по морю прежде всего требовался обед по крайней мере из двух блюд, а уж потом – кофе. Лафит Клаве нашел мысль горничной вполне логичной. Вскоре они сидели за столом напротив друг друга и с отменным аппетитом уплетали куриный бульон с домашней лапшой. На второе им поддали вареную курицу с картофельным пюре и овощами.
То, что Глафира готовит лапшу фантастически вкусно, в доме Аржановой знали все. Лишь для инженер-майора это явилось приятным открытием. Возможно, его также утомило плавание через Босфор и осмотр фортификационного сооружения. После обеда он не торопился на свою квартиру. Выпив рюмку коньяку и закурив сигару, Лафит Клаве поведал Флоре печальную историю из своей юности. Сюжет ее был старым как мир.
Он рос вместе с красавицей Луизой, дочерью богатого соседа. Еще подростками они полюбили друг друга и поклялись не расставаться никогда. Тем не менее отец не разрешил девушке выйти замуж за бедного армейского офицера. Он нашел ей другого жениха – сорокапятилетнего сборщика налогов, толстого и грубого урода, владеющего обширным поместьем и плантациями виноградников в провинции Шампань. Луиза же резко воспротивилась отцовской воле. Молодые люди задумали побег, но не смогли его осуществить. Девушку внезапно увезли из дома и насильно выдали замуж. Позднее Клаве рассказывали, что она немало натерпелась от мужа и рано умерла, заболев скоротечной чахоткой. Он знает место ее захоронения и посещает его, когда бывает на родине в отпуске.
– Это весьма похвально, – заметила Аржанова. Она искренне жалела бедную Луизу.
– Я каждый год отмечаю день ее рождения, – француз затушил сигару и поднялся с места. – Он будет через десять дней. Приходите тогда ко мне в гости, мадмуазель. У меня остался ее портрет и три книги с дарственными надписями. Только никому здесь не говорите об этом.
– Обещаю! – торжественно произнесла курская дворянка.
Почетного и важного гостя она провожала до прихожей. Едва Анастасия и Лафит Клаве вступили в нее, на пороге появился Анджей Кухарский в треуголке и теплом кафтане. Он пришел со службы. Один карман кафтана у него оттопыривался, и из-под клапана там торчала головка винной бутылки с толстой коричневой пробкой. Сняв треуголку, польский дворянин отвесил начальнику низкий поклон, бросил на Аржанову подозрительно-недовольный взгляд, и прошел в дом. Там засуетились слуги и послышалась команда Глафиры: «Обед для хозяина!»
Как бы ни размышляла над этой ситуацией Анастасия, как бы ни перебирала сейчас в памяти свои встречи и разговоры с «Чертежником», получалось, что злобы и ненависти она к нему не испытывает. Ведь Лафит Клаве, обыкновенный турецкий наемник, не убивал русских людей, не угонял их в рабство, не разорял их города и села, не выжигал поля пшеницы и ржи, чтобы лишить ее народ пропитания.
Читая премудрые книги, инженер-майор в тиши кабинета выдумал, а затем внедрил в оборону крепости Очаков несколько усовершенствований. Они позволили рыть глубоко под землей минные галереи гораздо большей длины, чем прежде, и закладывать в них очень мощные пороховые заряды, добиваясь при том их полной сохранности в течение длительного времени. К числу его изобретений относились особые деревянные рамы, которые устанавливались в галереях на определенном расстоянии друг от друга и хорошо выдерживали давление грунта. Блестящей его находкой, бесспорно, являлась и система вентиляционных колодцев. Она создавала в подземельях поток воздуха, двигавшийся в нужном направлении и удалявший оттуда вредные испарения селитры, составлявшей основу черного дымного пороха.
Отдавая должное уму Лафита Клаве, его образованности, европейскому воспитанию и культуре, Аржанова в душе признавалась себе, что француз куда более симпатичен ей, чем, например, Анджей Кухарский, такой же, как она, сотрудник секретной канцелярии Ее Величества. Вроде бы он – коллега, но исполнен нелепого польского гонора и спеси, пьяница и отъявленный бабник. Разумеется, не могло быть и речи о ее сердечном чувстве к наемнику, успешно работающему на врагов Российской империи. Однако обойтись с ним гуманно, пожалуй, стоило.
«Гуманно» в ее понимании означало только одно – не пытать его, не издеваться над ним и, конечно, сохранить ему жизнь.
К этому времени Флора уже знала, что чертежей по реконструкции Очакова в конторе французской военно-инженерной группы нет, они давно переданы туркам. Наброски к ним, часть вторых экземпляров, все по каким-либо причинам забракованные листы забрал себе Лафит Клаве. Они хранятся у него на квартире.
Пригласив в гости Ванду Кухарскую, инженер-майор сам назначил конец операции «Секрет чертежника». Десять дней, которые теперь оставались до дня рождения его прекрасной и ныне покойной возлюбленной Луизы, были сроком, достаточным для подготовки ухода разведывательной группы из Галаты.
Во-первых, Аржановой следовало немедленно отпроситься у полковника артиллерии Дюллара в поездку на Бедестан-чарши. Она не сомневалась, что получит пропуск сразу, ибо «бальи» и его супруга относились к Ванде Кухарской тепло, по-семейному. Их восхищало усердие и талант, с которыми молодая полька репетировала роль Селимены для любительского спектакля по пьесе Мольера «Мизантроп».
Во-вторых, в обувном магазине господина Теодоракиса Анастасия собиралась передать греку записку с точной датой ухода разведывательной группы из Галаты, сопроводив ее необходимыми устными пояснениями. Лодка, для того предназначенная, время ее тайного появления в бухте Золотой Рог, маршрут дальнейшего следования по Босфору от Стамбула к Черному морю, остановка и укрытие в рыбацкой деревне на азиатском берегу пролива, переход группы на парусник, его отплытие – все, согласно распоряжению Турчанинова, обеспечивали греки. Оставалось только молить Господа Бога, чтобы какая-нибудь случайность не нарушила этот детально разработанный план.
В-третьих, предстояло обсудить с членами разведывательной группы еще одну, весьма существенную часть операции, в которой их участие было решающим.
Глафира, внучка сельской знахарки, всегда отвечала за аптеку. Она хорошо разбиралась в лекарственных травах и растениях, высаживала их в огороде, собирала в полях и лесах, готовила разные снадобья: отвары, мази, настойки. В Крыму она впервые увидела мак на татарских огородах. Местные жители нашли применение красивому алому цветку. Из коробочек созревшего мака они изготавливали опий. Деревенская технология сложностью не отличалась. Так что горничная курской дворянки наряду с другими лекарствами их походной аптечки привезла с собой в Турцию и сам коричневый порошок, и некий «сонный эликсир». Они обладали сильным наркотическим действием.
Эти средства Аржанова теперь рассматривала как главный элемент последней ее игры с Лафитом Клаве. Но надо еще было отыскать чертежи в квартире инженер-майора, причем в короткий срок, не более одного или полутора часов…
Гостиную слабо освещали три шандала со свечами. Они стояли в центре круглого стола. Получив от Глафиры по чашке горячего чая, заваренного на листьях малины, корнет Чернозуб, унтер-офицер Прокофьев и сын горничной Николай аккуратно обмакивали в него сухие медовые пряники, грызли их и молчали.
Сергей Гончаров, сидя рядом с Анастасией, рассуждал о том, что весьма полезно бы для него побывать в квартире Лафита Клаве заранее и увидеть хоть какие-нибудь фортификационные чертежи. В таком случае белый маг, применив свои уникальные способности, смог бы найти секретные французские бумаги. Курская дворянка слушала его рассеянно и ничего не отвечала.
Она собрала своих людей на позднее вечернее чаепитие, чтобы рассказать им о ближайших действиях, но не начинала беседы потому, что пан Анджей задерживался. Причина его задержки была проста. Сегодня за обедом он выпил целую бутылку крепкого рейнского вина и сейчас протрезвлялся с помощью камердинера Яна. Наконец, Кухарский вошел в комнату и сел за стол с угрюмым видом. Глафира и ему подала чашку чая. Но он отодвинул ее в сторону, сказав, что давно вышел из детского возраста и чай на ночь не пьет. Аржанова незаметно кивнула верной служанке, и та поднесла инженер-лейтенанту стограммовую чарку водки. Он мигом опрокинул ее в рот.
Действие алкоголя на похмельную голову оказалось довольно быстрым и несколько неожиданным для присутствующих. Взбодрившись, шляхтич обвел людей, сидящих за столом, презрительным взглядом и понес сущую околесицу:
– Вы тут все – жалкие подкаблучники… Все!.. Рта раскрыть не смеете, хотя недовольны. Зато я скажу, мне бояться нечего… Совершенно нечего!
В удивлении смотрели на него доблестные кирасиры и меткий стрелок Николай, но Аржанова, приложив палец к губам, дала им знак молчать.
– Говорите, дорогой брат, – смиренно произнесла она тихим голосом.
– А что? Вам не нравится, ваше сиятельство? – задиристым тоном продолжал Кухарский. – Между прочим, здесь пока работаю я один. Остальные – неизвестно, зачем приехали… Это я привел группу во французскую колонию! Я познакомился с Лафитом Клаве! Я разузнал про чертежи!.. Так кому, черт возьми, вы должны подчиняться? Мне и только мне!..
– Ты шо от тут размовляе, лях недорезанный! – гаркнул Чернозуб и стукнул кулаком по столу, отчего посуда на нем со звоном подпрыгнула. – Ты зовсим з глузду зъихав чи як?!
– Успокойте этого кретина, ваше сиятельство, – повернулся к Анастасии Кухарский. – Я еще не договорил…
– Мы слушаем вас, пан Анджей, – сказала курская дворянка, и поднимавшиеся из-за стола с суровыми лицами кирасиры сели обратно. Но Николай в этот момент подумал о своем штуцере, спрятанном под сундуком в коридоре.
– На кой ляд нам те хреновые очаковские чертежи, коль сюда запросто ходит их автор? – громко вопросил польский дворянин, подняв вверх указательный палец. – Схватить его, вывезти вон из Турции – и дело в шляпе. Но поворачиваться надо быстрее…
– Почему, пан Анджей? – Анастасия посмотрела на него внимательно.
– Потому, что тут опасно. Очень опасно. Кольцо сужается.
– Какое кольцо?
– Кольцо врагов. Отчего-то они меня невзлюбили.
– Вы говорите о военных инженерах из группы Клаве?
– Да, именно о них…
Далее Кухарский с пятое на десятое, путано и многословно принялся рассказывать о том, какие отношения существуют между подчиненными инженер-майора, как организована работа, что он успевает делать по заданию начальства, а что – нет. Возможно, давно закончивший военную академию и служивший в армии всего два года, польский дворянин подрастерял профессиональные знания. Возможно, его непомерные амбиции раздражали французов. Возможно, сами французы давали ему понять, что он им – не ровня…
Впрочем, эти психологические тонкости для завершения операции «Секрет чертежника» значения не имели. Они лишь свидетельствовали, что пан Анджей находится в состоянии повышенной возбудимости и тревоги, на грани нервного срыва и потому представляет опасность для разведывательной группы.
Аржанова отказалась от своего первоначального намерения – рассказывать польскому дворянину о том, каким образом будут изъяты чертежи, как и когда группа покинет Галату. Она, ласково улыбаясь, заговорила с ним о его предложении. Да, Лафита Клаве следует похитить. Да, они сделают это в самое ближайшее время. Да, она сообщит начальнику секретной канцелярии Ее Величества действительному статскому советнику Турчанинову, что таковая блестящая идея принадлежит Кухарскому. Безусловно, его вознаграждение будет значительно увеличено. За это нужно выпить. Ради исключительного случая она даже откроет коньяк, купленный в Париже.
– Французский коньяк? – удивился пан Анджей. – Неужели он у нас есть?
– Да, есть, дорогой брат, – ответила Аржанова. – Я хранила его в качестве неприкосновенного запаса. Сейчас мы с Глафирой откроем бутылку на кухне и разольем коньяк в парадные серебряные кубки. Пусть выпьют и порадуются все…
Флора обвела пристальным взглядом своих людей, которые в недоумении слушали ее последнюю речь, обращенную к шляхтичу. Но дисциплина и правила конспирации были для них законом непреложным, и они молча ожидали новых действий командира. Этот взгляд убедил их в том, что никакого коньяка не будет, надо сохранять спокойствие и глаз не спускать с бунтовщика.
На кухне Глафира и Анастасия быстро приготовили питье. Гранатовый сок достался Аржановой, Чернозубу, Прокофьеву, Николаю и Сергею Гончарову. В кубок для Кухарского они действительно налили коньяк, добавив туда опий в виде коричневого порошка. Он растворился полностью. Горничная понесла гранатовый сок кирасирам, сыну и белому магу. Аржанова, держа в руках два кубка: для себя и для польского дворянина, приблизилась к нему:
– За нашу удачу, Анджей!
Инженер-лейтенант, выпив жидкое наркотическое снадобье в несколько глотков, сказал:
– Превосходный коньяк, но немного горчит.
– Особенность этого сорта, – пояснила Анастасия. – Он очень дорогой…
– Может быть, любезная моя сестра, вы наконец исполните свое обещание и хоть раз проводите меня в спальню? – спросил Кухарский и игриво подмигнул курской дворянке.
– Обязательно. Только проверю на кухне, спрятала ли горничная драгоценную бутылку.
– Ладно. Но побыстрее…
Прошло минут десять. Пан Анджей закрыл глаза и сначала подпер голову кулаком, потом, склонившись к столу, положил ее на скрещенные руки, потом повалился со стула на пол. Корнет Чернозуб и унтер-офицер Прокофьев подняли шляхтича, впавшего в глубокий сон, и отнесли в спальню, предоставив возможность камердинеру Яну раздевать своего господина и укладывать его в постель.
Глава десятая Побег
Темнота, сгущавшаяся по углам высокого потолка в гостиной, постепенно обступала круглый стол, где все они сидели. В камине совсем прогорели дрова. Свечи в шандалах оплывали, и горячий воск застывал, образуя причудливые фигуры. Ветер бешено бился в окна. Это был тот самый осенний холодный норд-ост с Черного моря, о каком предупреждал Ванду Кухарскую полковник артиллерии Дюллар. Чтобы продолжать совещание, им пришлось надеть теплые куртки. Глафира взяла себе пуховый оренбургский платок, Аржановой подала палантин из собольих шкурок. Закутавшись в него, курская дворянка продолжала рассказ о своих планах. Однако члены разведывательной группы понимали, что теперь они под угрозой. Что еще взбредет в голову польскому дворянину, пробудившемуся утром, – неизвестно.
Его предложение о захвате и тайном вывозе из Турции Лафита Клаве практически осуществить невозможно. Они находятся в столице страны, ведущей войну с Российской империей. Уходить придется с большими предосторожностями через пролив Босфор. Он контролируется и просматривается с двух берегов: европейского и азиатского. О добровольном согласии французского инженера перейти на сторону русских речи нет. В таком случае, даже если они и доставят Лафита Клаве живым и здоровым к Потемкину, то какие чертежи он нарисует там: достоверные или фальшивые? И как это проверить?
Между тем осада крепости Очаков началась в июне сего года и доселе продолжается. Турки, ответив отказом на предложение о сдаче, защищаются весьма упорно. светлейший князь, не желая допускать больших потерь в наших войсках, не решается на штурм османской твердыни. Он знает о реконструкции, которую провел Лафит Клаве, и ждет чертежи. Они находятся здесь, в Галате, можно сказать, в двух шагах от разведывательной группы. День их изъятия уже определен, и с помощью Господа Бога они сделают это.
Но как поступить с Кухарским?
– Бока ему наломать, шоб зараз навеки злякався! – сказал корнет Чернозуб и сжал свои ладони в кулаки. – Заткнется вин, ваш-выско-бродь, бо трус преизряднейший.
– Завтра пан Анджей должен выйти на службу в добром здравии и в пристойном виде, – задумчиво произнесла Анастасия.
– Почему это «должен», матушка барыня? – задала вопрос Глафира. – Аль он – не живой человек и заболеть не может?
– Чем заболеть?
– Да хоть простудою! – уверенно сказала горничная. – Сейчас открыть окно в его спальне – и готово. Зелья-то сегодня напившись, утром с головной болью проснется. Затем – переохлаждение. Кашель, насморк, жар. Типичная картина. Вызывайте врача из ихнего госпиталя без опаски. А потом я еще чего-нибудь придумаю. Много тут у меня настоек и отваров разных. Вот и угостим его, малохольного…
– Глафира, запомни, – предупредила ее Аржанова, – он должен быть живым. Все они должны его видеть еще восемь дней, пока мы не уедем.
– Не извольте о том беспокоиться, матушка барыня. Будет живым. Только с постели не встанет.
– Ну, это был бы лучший вариант, – пробормотала Флора.
Всю ночь Кухарскому снились кошмары.
Привиделось ему фамильное их поместье под Рогачевым, и будто бы он выходит в зимний сад в одной рубашке. Невероятно белый снег клочьями свисает с веток яблонь и груш. Шагая по сугробам, он забирается дальше и дальше от родного дома, хочет повернуть назад и не может: ноги его увязают по колено в снежном покрове. Становится холоднее, от мороза потрескивают деревья, а ему приходится идти вперед, в темную глубину сада.
Затем сад исчезает, и Анджей оказывается на улицах какого-то города. Он никогда не бывал в нем, но почему-то должен отыскать двухэтажный особняк с черепичной крышей. Улицы пусты, ставни домов закрыты, ему не у кого спросить дорогу. Сзади слышится топот. Он оглядывается. Люди в черных одеждах бегут к нему, в руках у них – ножи. По узким улицам, переулкам, через дворы он бросается прочь. Улицы делаются темнее, извилистее, уже, стены домов нависают над ним, он попадает в тупик. Здесь кругом – высокие и глухие заборы, сложенные из серых камней. Убийцы почти настигают его, он видит лицо первого из них. Это – Лафит Клаве…
Рано утром Аржанова вошла в комнату польского дворянина и прежде всего закрыла окно. В помещении было очень холодно. Кухарский еще спал. Он стонал во сне и иногда вскрикивал. Склонившись над ним, курская дворянка увидела, что инженер-лейтенант действительно похож на больного: тяжело дышит, лицо красное, с испариной. Она положила ему руку на лоб и почувствовала жар.
Тут пан Анджей проснулся.
Смутные воспоминания шевельнулись у него в голове. Правда, голова просто раскалывалась от боли. Вчера он вроде бы хотел, чтоб княгиня Мещерская провела с ним ночь. Но случилось это или нет, теперь точно сказать не мог. Однако она находилась рядом, нежно поглаживала его по плечу, справлялась о его здоровье. Она говорила, что он, видимо, простудился, оттого ему так плохо и, значит, на службу сегодня идти не следует. Она сама предупредит о том Лафита Клаве и вызовет на дом врача из французского госпиталя. А пока Глафира приготовит для него горячее питье из лекарственных трав, дабы сбить жар и избавить от головной боли. Затем княгиня Мещерская поцеловала его и удалилась.
Кухарский, пребывая в полусонном и каком-то странном, разбитом состоянии, задумался. Он тер ладонями лоб и щеки и старался вспомнить, что было и что не было этой ночью, однако у него ничего не получалось. По-польски он крикнул молодому камердинеру:
– Ян! Хватит дрыхнуть! Поди сюда и помоги мне одеться…
Крепкий отвар из листьев черной белены Глафира хранила в стеклянном четырехугольном флаконе с этикеткой черного цвета, одном из шестнадцати в их походной аптечке. Эта аптечка имела вид высокого деревянного ящика кубической формы, разделенного внутри на ячейки, оклеенные фланелью. Одна ячейка – один флакон, входящий в нее плотно, даже с трудом. На флаконе – стеклянная пробка, также плотно притертая.
Белена обычно росла на свалках, под заборами, у кладбищенских оград. Ее продолговатые, перистые серо-зеленые листья, заметно отличали белену от других травянистых кустарников. Никто не заставлял Глафиру собирать их. Ведь черная белена – очень ядовитое растение.
Горничная поступала так из собственного интереса. Если в ее аптечке есть всевозможные лекарственные средства и противоядия, то должен присутствовать и яд, думала верная служанка. Жизнь и работа у Анастасии Аржановой приучила Глафиру к неожиданным поворотам. Ее обожаемую хозяйку однажды уже пытались отравить, но Господь Бог спас. Погиб тогда кучер Кузьма, царствие ему небесное, и дворовые собаки. Следовательно, яд – такое же оружие, как пистолет или штуцер, которые в их доме всегда находились под рукой, да еще заряженные.
Добавив в горячий чай толику отвара из флакона с черной этикеткой, а также столовую ложку меда, горничная старательно перемешала смесь. На поднос она поставила кружку с питьем, тарелку с кусками белого хлеба, масленку, положила нож и понесла все это в комнату Кухарского. Он уже умылся, причесался, отпил пару глотков рейнского вина из бутылки, припрятанной в шкафу, надел теплый домашний халат. Лежа на подушках, польский дворянин ожидал завтрак, хотя боль в голове не проходила и температура не снижалась…
Анастасия вернулась домой к двенадцати часам. Ее сопровождал господин Анри Жантиль, управляющий госпиталем. Встретив Ванду Кухарскую в своем заведении и узнав, что брат ее заболел, он пожелал лично навестить больного. Диагноз хирурга был точен: сильная простуда, осложненная похмельным синдромом. Жантиль освободил инженер-лейтенанта от службы на десять дней, прописал обтирания водкой для снятия жара, теплое обильное питье, например, отвар из ромашки, и уксусные компрессы на лоб от головной боли.
Аржанова вручила Жантилю гонорар за визит и пригласила на обед. Доктор принял приглашение. Ему хотелось наедине поболтать с красивой молодой полькой.
Семья Кухарских вызывала некоторый интерес у обитателей колонии в Галате. О том, что Анджей выпивает, уже знали все, скрыть такое в тесном, замкнутом сообществе невозможно. Его тихое пьянство они объясняли свойствами загадочной славянской души, вечно жаждущей свободы, но здесь принужденной подчиниться правилам железной французской дисциплины. К Ванде относились с сочувствием. По мнению общества, она влияла на брата сугубо положительно и умело удерживала его на той грани, за которой начинается болезнь, совершенно неприемлемая на заграничной службе королю, – алкоголизм.
Пока Флора в гостиной развлекала Анри Жантиля светской беседой, корнет Чернозуб готовился к завтрашнему выезду на явку в Бедестан-чарши. Аржанова успела шепнуть ему, что пропуск получен. Доблестный кирасир разбирал на части синие «папучи». Между стелькой и подошвой он поместил конфиденциальное донесение, написанное на тонком листе рисовой бумаги простым карандашом. С помощью шила, иглы и дратвы он восстановил прежний вид обуви, тщательно осмотрел «папучи» и остался доволен своей работой.
Теперь, когда дата ее отъезда из Константинополя-Стамбула определилась, Анастасия жалела о том, что мало бывала в городе с тысячелетней историей, поверхностно познакомилась с Турцией и турками. Узнать жизнь этой страны, ее людей европейцу было трудно. Слишком обособленно и закрыто жили мусульмане. Между ними и «кяфирами» стояла стена, за ее сохранностью ревностно следили муллы и улемы, а также турецкая разведка.
Анастасии захотелось увезти из столицы Османской империи какой-нибудь сувенир. Потому, прибыв в Бедестан-чарши, курская дворянка в сопровождении Остапа Чернозуба долго бродила по торговым рядам. Драгоценная посуда, изделия из золота, серебра и кожи, ткани, ковры, знаменитые курительные белые пенковые трубки, кальяны, парадное холодное оружие – все это, пожалуй, покупать не стоило, хотя очень хотелось. Она остановила свой выбор на золотых вещах: два перстня, браслеты, ожерелье и заколка для волос. Дивный растительный орнамент и надписи на арабском языке красовались на них. Цена турецкого золота была невысока. За эти деньги в Санкт-Петербурге и Москве ей продали бы аналогичные предметы гораздо худшего качества.
К обувному магазину господина Теодоракиса они подошли через час. Грек издали заметил Аржанову, вернее, ее выдающегося слугу, и послал им навстречу приказчика. Юноша с поклонами завел именитую покупательницу в лавку, как обычно делали продавцы на Бедестан-чарши.
Анастасия сбросила с ног синие «папучи». Теодоракис тотчас спрятал их и выставил перед ней целый ряд туфель без задников. Не спеша примеряя их, она рассказывала владельцу магазина, что должна покинуть Стамбул вместе со своими людьми в ночь с 30 на 31 октября. Грек дал знак приказчику, тот исчез и появился, держа поднос с кофейником и двумя чашками. Кроме того, он вынул из-за пазухи свиток. Владелец магазина развернул его. Перед Флорой оказалась детальная карта пролива Босфор и прилегающей к нему бухты Золотой Рог, по-турецки называемой «Халич».
Анастасия приказала Чернозубу встать в дверях магазина, ибо разговор с Теодоракисом предстоял долгий. Такое тоже водилось на Бедестан-чарши. Если в лавке появлялась богатая и знатная женщина, то ее слуги могли перекрывать вход, дабы никто не приближался к госпоже и не мешал ей выбирать и примерять покупки.
Кирасир в синем восточном кафтане, с чалмой на голове, с саблей и кривым кинжалом «бебут» за поясом являлял собой классический образец османского охранника. Уже давно Анастасия запретила им бриться по-европейски. Потому лицо Чернозуба украшали густые усы, спускающиеся вниз, и короткая бородка в мусульманском стиле. Сложив руки на груди, он стоял прямо в дверях лавки, грозно посматривал вокруг и командовал прохожим:
– Юръ бундан! Иох турмах[15]!
Сперва грек принялся рассказывать Аржановой о географии пролива. Она смотрела на карту и кивала головой. Поездка с Лафитом Клаве в старинную турецкую крепость вооружила курскую дворянку нужными познаниями. Теодоракис быстро перешел к другой теме:
– Лодка пойдет на трех парах весел, госпожа. Но размер ее невелик. Возьмите с собой только самое необходимое, и лучше всего – в хурджинах…
Этот совет Анастасии не понравился. Хурджины – восточные дорожные мешки особого покроя, сшитые из мешковины или полотна. Вещей у них имелось много. Сундуки и саквояжи служили им наиболее удобным вместилищем.
– Я не люблю хурджины, – сказала она.
– Вы хотите выбраться отсюда или вы хотите попасть в застенки турецкой разведки «Мухабарат»? – жестко спросил Теодоракис.
– По-моему, ответ очевиден.
– Рад слышать, госпожа, – он усмехнулся.
– Видимо, вы принимаете меня за идиотку?
– Нет, госпожа. Мне о вас рассказывали.
– Тогда продолжим, – она с любопытством взглянула на собеседника. Вместо любезного и предупредительного торговца перед ней сидел настоящий разбойник.
– Я отвечаю за вас головой, госпожа. Слушайте внимательно и запоминайте, – строго приказал он, и черные его глаза блеснули из-под нависших бровей. – Вам надлежит погрузиться в лодку часов в одиннадцать вечера, не позднее. В таком случае к рассвету вы доберетесь до деревни за крепостью Анадолу Хисары.
– Это – половина дороги, – уточнила она.
– Да. Я буду ждать вас там.
– Отлично. Что дальше?
– День переждем, осмотримся, – Теодоракис свернул карту и спрятал ее среди обуви на полке. – С наступлением сумерек подойдет двухмачтовая фелюга. На ней мы преодолеем остаток пути. В большой деревне Эльмас, что у самого начала Босфора, есть каменная пристань. Там принимают купеческие суда, которые ходят через Черное море в Очаков, Гаджи-бей и Суджук-кале[16]…
Вспомнив о кофе, владелец обувного магазина разлил его по чашечкам. Аржанова пригубила горячий густой и горьковатый напиток. Сахар в него жители Османской империи не клали, но иногда запивали холодной водой, как водку или ром. Всякий раз участвуя в этом ритуале, Аржанова думала: интересно, кто научил кочевников пользоваться обжаренными и размолотыми плодами кофейного дерева и почему напиток из них сделался их фетишем, без которого невозможны ни встречи, ни беседы по душам?
Теодоракис смотрел на курскую дворянку в ожидании новых вопросов, но она лишь попросила его подать стакан холодной воды, ибо кофе получился у греков крепким до сердцебиения. Приказчик принес воду в хрустальном стаканчике. Пока Анастасия пила, торговец обувью продолжал свой рассказ. Он сообщил ей кое-что об устройстве лодки: она быстроходная, но довольно узкая, потому и нужны хурджины, их легче расположить в ней, не нарушая равновесия каика. Затем сказал о встречном течении в проливе, оно замедлит плавание, и дай Бог, чтоб не было в ту ночь ветра, дующего с Черного моря.
– А документы? – наконец спросила у него Флора.
– Они будут оформлены на вас, госпожа. Вы – Алие, крымская татарка, первая жена турецкого купца Ибрагим-аги из Гаджи-бея. Алие вместе со слугами возвращается к мужу после посещения родственников, ныне живущих в городе Измит. Согласны?
– Ну да. У меня ведь татарский акцент.
– И очень заметный, госпожа, – улыбнулся ей Теодоракис.
Аржанова поменяла синие «папучи» на красные. Также она купила в лавке две пары отличных сапог из мягкой кожи для себя и для Глафиры, в путешествие на родину, которое никак не назовешь ни легким, ни простым. Грек довел Аржанову до дверей и там, на виду у других торговцев, с низкими поклонами и бесконечными благодарностями за совершенные у него покупки, с ней попрощался.
Домой, в Галату, Анастасия вернулась к обеду. Настроение у нее было мрачное. Она уже представляла себе, сколько ценных, полезных и красивых вещей придется здесь бросить при побеге. Особенно Флора жалела парадно-выходное кремовое платье, изготовленное в московском ателье мадам Надин Дамьен. Удивительно удачным получилось оно у французской модистки, хотя шила она без примерок, только по заранее снятым размерам.
Аржанова блестяще представилась в нем Екатерине Великой на приеме в ханском дворце, очаровывала бездумных вертопрахов-поляков в Варшаве, посещала в Париже султанского уполномоченного, добиваясь заключения контракта с Кухарским. Везде ей сопутствовал успех. Словно бы шелковая ткань, сотканная на станках в городе Лионе, обладала некими волшебными качествами. Она сверкала, облегая плечи и грудь курской дворянки, струилась и играла бликами, уходя от узкой ее талии вниз до пола и образуя пышные складки и воланы.
Глафира, когда подавала барыне обед, просто терялась в догадках, думая, кто смог так расстроить ее высокоблагородие. Если только турки на своем базаре. Но вроде бы покупками Анастасия Петровна осталась довольна, и ей привезла подарок – сапоги. Весьма тому удивилась верная служанка. Но расспрашивать было нельзя, княгиня Мещерская этого не любила. Лишь покончив с едой и мало-мальски успокоившись, курская дворянка обошла весь дом, проверила сундуки, плетенные из камыша саквояжи, кожаные баулы. Глафира показывала ей разные вещи, хранившиеся в них, а Флора делала пометки карандашом в блокноте.
Ревизия принесла плоды.
Аржанова установила, что покупать придется не слишком много. Четыре полных комплекта мужской восточной одежды, включая плащи, подбитые мехом, у них имелись для Чернозуба, Прокофьева, Николая и белого мага Сергея Гончарова. Таковых одеяний не имели лишь Кухарский и его камердинер Ян. Следовало позаботиться и о Глафире. Барские шелковые шаровары, длинные белые планшевые рубахи, застегивающиеся у горла на жемчужную запонку-пуговицу, разноцветные восточные платья «энтери» и короткие бархатные курточки с рукавами до локтя «салта марка» ей совершенно не подходили по размеру. Характерным для русских женщин среднего возраста плотным телосложением обладала горничная, и похвастаться талией объемом в 62 см, как ее хозяйка, не могла. К двум комплектам женской одежды требовалось прибавить и другие накидки «фериджи» – не коричневые, как у христианок, а синие или темно-лиловые, что обычно носили татарки.
Разобравшись с одеждой, сундуками и саквояжами, Анастасия отправилась к Кухарскому. Она взяла за правило навещать больного один-два раза в день. Эти посещения радовали польского дворянина. Княгиня Мещерская, сев на стул рядом с его постелью, вела с ним задушевные беседы, читала ему книги и даже иногда кормила с ложки супом. Состояние пана Анджея оставалось стабильным, поскольку каждое утро вместо настоя ромашки Глафира потчевала его горячим чаем с медом и отваром белены черной. Оттого он испытывал страшную слабость во всем теле, его мучили головные боли, часто подступала тошнота.
Визиты к Кухарскому давались Аржановой нелегко. Она до сих пор не сказала ему о том, что чертежи, скорее всего, будут изъяты на квартире у Лафита Клаве вечером 30 октября, что разведывательная группа уйдет из Галаты той же ночью на лодке, что все они должны превратиться в мусульман. Всякий раз она собиралась говорить с ним об этом, но что-то ее удерживало. Она внимательно слушала его речи, ласково на него смотрела, улыбалась ему и… уходила, не проронив ни слова.
Возможно, на такое ее поведение влиял белый маг. Согласно предписанию доктора Жантиля, Гончаров и Глафира раз в два дня по вечерам растирали инженер-лейтенанта водкой и делали ему массаж. Из комнаты Кухарского колдун выходил с озабоченным видом, укоризненно качал головой и бормотал:
– Все это он врет!
Потом курская дворянка расспрашивала горничную, о чем говорили Гончаров и пан Анджей во время сеанса массажа. Верная служанка удивлялась и отвечала, что ничего не слышала. Вести какие-либо содержательные беседы, энергично работая руками и пристально следя за состоянием пациента, весьма затруднительно…
Между тем репетиции любительского спектакля по пьесе Мольера «Мизантроп» продолжались на квартире полковника артиллерии и «бальи» французской колонии. Первое действие Николь Дюллар, старательный режиссер-постановщик, уже признала готовым. Самодеятельная труппа перешла к работе над вторым действием. Оно разворачивалось в доме Селимены и состояло в выяснении отношений между главным героем Альцестом и его возлюбленной.
Верный своим жизненным принципам, Альцест сурово упрекал красавицу в излишней мягкости, любезности и кокетстве с представителями сильного пола. Селимена возражала: в нее влюбляются, в этом она не виновата, на самом деле ее сердце принадлежит только ему, Альцесту.
Лафит Клаве произносил три длиннейших монолога с истинной страстью. В его игре присутствовал злой сарказм и негодование обманутого человека. Особенно ему удавалось обличение предполагаемого соперника, некоего Клитандра, тоже посещавшего дом Селимены:
Чем мог он вас пленить, скажите не шутя? Не на мизинце ли отделкою ногтя? Иль, может быть, сразил вас вместе с высшим светом Его парик своим золото-русым цветом? Камзолы пышные смутили вас сперва? Или бесчисленных оборок кружева? Очаровали вас чудовищные банты? Какие доблести, достоинства, таланты? Дурацкий смех его и тоненький фальцет – Затронуть сердце вам нашли они секрет?..К сожалению, столь же сильных, эмоциональных выражений драматург Селимене не дал. Он как бы заранее предполагал, что женщины – существа ветреные, непостоянные, собственной воли не имеющие. Госпожа Дюллар долго искала рисунок поведения для Ванды Кухарской в данной сцене. Наконец она предложила курской дворянке сначала изобразить обиду, волнение, а потом броситься к Альцесту, то есть Лафиту Клаве, и положить ему руки на плечи, воскликнув:
Как в подозреньях ваших вы несправедливы! Но, кажется, давно б сообразить могли вы: Он обещал помочь мне выиграть процесс, Есть связи у него, и он имеет вес…Сперва выполнять пожелание режиссера-постановщика Аржанова отказалась. Она находила этот жест неприличным, вульгарным, не свойственным ее героине. Она стеснялась подходить так близко к неженатому мужчине. Французы начали ее уговаривать, убеждать, что на сцене это можно сделать, подобное объяснение понравится зрителям, оно выглядит пикантно. Сам Лафит Клаве, склонившись к застенчивой молодой польке, прошептал ей на ухо, что однажды они уже обнимались. Анастасия даже отшатнулась от него в испуге и спросила недоверчиво:
– Где, господин майор?
– В крепости Румели Хисары, на лестнице.
– Но там нас никто не видел!
– Пожалуйста, Ванда, – попросил он. – Не останавливайте репетицию. Времени до праздника осталось совсем немного…
Повторив три раза объяснение Альцеста и Селимены, они перешли к следующему «явлению». Тут в дом красавицы приходила целая компания, то есть почти половина действующих лиц пьесы: Клитандр, уже отрекомендованный зрителям, которого, кстати говоря, довольно убедительно играл инженер-капитан Клод Мариотти, затем – Филинт, Акаст и Элианта. Судя по тексту произведения, все они принадлежали к придворным короля Людовика XIV и тотчас принимались сплетничать, а именно: злобно обсуждать других придворных – Клеонта, Тимандра, Дамиса и некую Белизу. Пожалуй, Альцест был прав, обвиняя высший свет в лицемерии и двурушничестве.
Эта трудная сцена никак не давалась актерам-любителям. Здесь стихотворные монологи, правда, не очень длинные, чередовались с рифмованными репликами, состоящими из 10–15 слов. Произносить их требовалось в одном темпе, быстро и энергично, создавая впечатление живого разговора. Но кто-то еще не до конца выучил роль, кто-то, увлекшись общим действием, забывал о своем выступлении, кто-то говорил слишком громко, кто-то – слишком тихо, кто-то, зная слова, тем не менее не выдерживал тональности эпизода, заданного режиссером-постановщиком.
Около пяти часов вечера Николь Дюллар, окончательно утомившись, объявила о прекращении репетиции и, как обычно, предложила ее участникам чай с лимоном и бисквитами. Бесспорно, в пьесе господина Мольера присутствовала великая театральная магия. Чтобы проникнуть в ее тайну, людям, делающим первые шаги в творчестве, необходимо время. Так что за чаем они все снова говорили о своих персонажах. Подавая Аржановой ее легкое осеннее пальто в прихожей, Лафит Клаве спросил, помнит ли она о его приглашении, ведь сегодня – 30 октября.
– Да, конечно, господин майор, – Анастасия ему улыбнулась. – Я приду часам к семи, если не возражаете. У меня есть маленький домашний подарок…
Конечно, Флора тщательно готовилась к этому визиту.
Вещи, нужные в дорогу, они разложили по хурджинам. Вещи, оставляемые здесь, – по сундукам, саквояжам, баулам, в которых прорубили стенки, поскольку намеревались их утопить в Босфоре. Все оружие почистили, проверили и смазали, огнестрельное – зарядили. Запас провизии, состоявший из пшеничных лепешек, кругов овечьего сыра и вяленого мяса, поместили в полотняные торбы с длинными перевязями, которые можно было нести на плече.
Глафира к возвращению барыни с репетиции отгладила кремовое платье и разложила его детали – широкую юбку и корсаж с рукавами до локтя – на креслах в гостиной. Лионский шелк тускло поблескивал в наступающих сумерках. Но даже серые тени в комнате, окнами выходящей на запад, не могли скрыть красоту этого одеяния.
Кухарский, коему горничная не давала напитка с беленой черной уже два дня, почувствовал себя гораздо лучше. Камердинер Ян, шнырявший по всему дому, доложил своему господину, что русские явно готовятся к какому-то новому действию. Польский дворянин вышел из спальни в халате и с повязкой на голове, но вид имел боевой и к Аржановой пристал с расспросами. Она отмахнулась от него, сказав, что сначала должна переодеться.
Через полчаса он увидел ее в роскошном кремовом платье, в длинных перчатках того же тона, с кремовым веером, расшитым коричневыми и желтыми узорами в китайском стиле. Пан Анджей, не лишенный остроумия, всегда называл этот наряд «любезной сестрицы» охотничьим. На кого сегодня вечером будет охоться несравненная княгиня Мещерская?
– На инженер-майора Клаве, – ответила она, придирчиво оглядывая себя в зеркале.
– Разве он не придет сюда? – спросил Кухарский.
– Придет, – солгала она. – Но позже. Готовьтесь проверять чертежи.
– Значит, план, предложенный мною, близок к осуществлению?
– Да, конечно, дорогой брат.
– Желаю удачи, ваше сиятельство! – он поклонился ей.
– Вот именно – удачи…
Вместе с Анастасией, уже надевшей накидку из собольего меха, в прихожей стояли корнет Чернозуб и Сергей Гончаров. Казак Полтавской губернии держал в руках корзину. В ней находились два свежеиспеченных пирога, больших, толстых, жирных, но с разными начинками – мясной и ягодной, – а также два фаянсовых вместительных кувшина с разного цвета крышками, голубой и бежевой. В одном плескался «сонный эликсир» для слуг француза, в другом – обычная сливовая наливка. Его-то и следовало оставить на квартире Лафита Клаве, но первый – обязательно унести с собой.
Белому магу, опять одетому в лакейскую ливрею и перчатки, курская дворянка поручила нести за собой коробку с подарками. Это были восковые цветы в крохотной вазе и фарфоровая куколка величиной не более пятнадцати сантиметров в кружевном платье. Лафит Клаве описывал Ванде Кухарской свою покойную возлюбленную, и по этим описаниям куколка напоминала Луизу: светлые вьющиеся волосы до плеч, голубые глаза, идеально правильные черты лица. Кроме того, в коробке стояли две одинаковые небольшие граненые фляжки с коньяком. Их горлышки украшали бантики из шелкового шнура. В ту, что с красным бантиком, Глафира добавила опий. Фляжка с синим бантиком никаких добавок не имела. Аржановой, как и Чернозубу, предстояло оставить ее на столе, а зелье унести.
Видя, что все собрались, горничная достала из тайника их походную православную икону святого Николая Чудотворца. На виду в доме они держали только католические кресты, ходили в католический храм на территории Галаты вместе с французами. В душе русские молили Господа Бога, чтоб он простил им таковое прегрешение, невольное, обстоятельствами службы вызванное. В решительный час они захотели увидеть лик святого Николая, его руку, поднятую для благословения, книгу, содержащую слово Божье. Глафира трижды осенила их этой иконой и наизусть прочитала особую молитву, для воинов, идущих в бой:
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своими осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощного, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща, и от беса полуденного. Падет от страны твоея тысяща, и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши…
Они трижды перекрестились, склонили головы и помолчали, каждый думая о своем, ибо слова молитвы точно описывали их ближайшее и последующие деяния. Аржанова вздохнула, окинула взором собравшихся в прихожей и произнесла тихо:
– Ну, с Богом, други мои!..
Нельзя сказать, чтоб инженер из Марселя придавал большое значение вечерней встрече с Кухарской. Он не являлся человеком сентиментальным или суеверным, размышляющим над мелочами бытия. Глубокое и всестороннее изучение точных наук, а также успешное применение их на практике не способствует возникновению суеверий. Потому его знали в Галате как расчетливого, трезвомыслящего, холодного дельца. Брешь в подобном образе пробивала лишь привязанность к юной возлюбленной, погибшей так рано и по воле злого отца. Но это Лафит Клаве скрывал от окружающих.
Зачем он рассказал молодой польке историю про свою юношескую любовь?
Во-первых, она была точно с другой планеты и совершенно не имела ничего общего с людьми французской колонии в Стамбуле. Во-вторых, ее характер и поведение в чем-то перекликались с его воспоминаниями о Луизе. В-третьих, ее красота не могла остаться без внимания настоящего кавалера.
В холостяцкой квартире инженер-майора оба его слуги наводили порядок с утра. Насчет ужина никаких распоряжений не поступало, ужинать в восемь часов, по мнению Клаве, было поздно. Тем более, что повара он из соображений экономии не держал. Обеды заказывал в соседней харчевне, вино – в погребе у греков, десерт – в кондитерской Моресмо, располагавшейся в Пере, другом районе Стамбула, населенном христианами. Основное угощение сегодня заключалось во вчерашних булочках с марципаном, чае и фруктах.
Таким образом, два пирога пришлись как нельзя кстати. Чернозуб сразу понес их в лакейскую. Аржанова и Гончаров пошли в кабинет хозяина. Подарки растрогали инженер-майора. Он поставил куколку рядом с портретом Луизы, увидел, что сходство определенно есть, и с искренней благодарностью поцеловал курской дворянке руку. Белый маг тем временем разлил коньяк по серебряным кубкам, найденным им в шкафу, и подал напиток Лафиту Клаве и Анастасии Аржановой.
Хозяин кабинета вместе с гостьей его выпили и сели в кресла у камина. Француз предложил Флоре посмотреть книгу басен Лафонтена, некогда подаренную ему Луизой. Надпись на титульном листе, хотя и выцвела, но кое-как прочитывалась: «Единственному и дорогому возлюбленному Лафиту дарит эту книгу Луиза в память о вечном чувстве, связывающим наши сердца. Пусть никогда не погаснет солнце, освещающее нашу дорогу к счастью!»
Пока Аржанова не спеша перелистывала пожелтевшие страницы, Клаве стал рассказывать ей о детских играх и забавах, которым они предавались вместе с Луизой, однако рассказа не закончил. Голова его склонилась на грудь, он привалился к спинке кресла и закрыл глаза.
– Приступайте, Сергей Васильевич, – обратилась Анастасия к колдуну.
Очень осторожно они передвигались по квартире инженер-майора, превратившейся в сонное царство. Сначала обследовали его конторку и все ящики в ней, набитые какими-то математическими расчетами, черновыми записями и рисунками, ничего интересного в них не нашли и аккуратно положили на место. Рядом стоял чертежный стол с несколько наклоненной доской. Полки под ним заполняли рулоны как чистой, так и исчерченной карандашом ватманской бумаги.
– Не то, – махнул рукой белый маг.
Аржанова и сама видела, что нужных им материалов здесь не попадается. А время шло. Она взглянула на часики-кулон, висевшие на длинной золотой цепочке у нее на груди. Они показывали начало девятого.
– Это будет какая-то папка… – Гончаров склонился над Лафитом Клаве, который по-прежнему спал в кресле. – Скорее всего, черная, из кожи… Нет, она не здесь…
Они нашли выход в библиотеку. Туда вела узкая дверь из кабинета, и она вдруг открылась с громким скрипом. Они вздрогнули и замерли на пороге, но инженер-майор не проснулся. В библиотеке, узком, темноватом помещении, со всех сторон торчали полки с книгами. В углу, под высоким окном, находился шкаф с деревянными дверцами. Колдун распахнул их. Много черных и коричневых папок большого формата, которые используют для хранения чертежей, стояло там, образуя очень тесный ряд. Широко расставив пальцы, Гончаров провел обеими ладонями вдоль этого ряда. Затем помедлил и с трудом вытащил одну из папок. На клочке бумаге, приклеенном в центре обложки, ровно написанные буквы образовывали слово: «OTCHAKOFF».
– Вы получите награду, Сергей Васильевич! – торжественно пообещала Аржанова. – Бриллиантовый перстень с вензелем великой нашей государыни Екатерины Алексеевны…
Они перенесли папку с очаковскими чертежами в кабинет. Там, на столе, при свечах, Флора быстро их просмотрела. Все совпадало с описаниями, данными ей в штаб-квартире главнокомандующего Екатеринославской армии. Со дна коробки с подарками для Лафита Клаве они извлекли суму-планшет, сшитую из тонкой лайковой кожи, и один за другим переложили в нее двенадцать ватманских листов, украшенных подписью инженер-майора и датой: «17.08.1786». Гончаров вернул пустую папку на прежнее место в шкафу. Анастасия разбросала кочергой и затушила головешки в камине, чтоб они, не дай Бог, не отравили угарным газом хозяина квартиры и его слуг.
На конторке она нашла чистый листок бумаги, синий карандаш и написала записку. Ванда Кухарская, де, понимает, почему господин Клаве уснул столь внезапно. Он все силы отдает службе. Но они обязательно увидятся послезавтра на репетиции спектакля «Мизантроп». Свое послание Аржанова прижала к столу фляжкой с коньяком и задула свечи.
Вместе с Гончаровым она вышла из кабинета в коридор. Сума-планшет висел у курской дворянки на ремне через левое плечо и изрядно оттопыривался. Для надежности Анастасия прижимала ее рукой к правому боку. То была драгоценная ноша, в коей заключался смысл всех ее нынешних действий. Флора с некоторым облегчением уже думала о лодке, о плавании по Босфору, о паруснике, идущем через Черное море к Днепровско-Бугскому лиману. Корнет Чернозуб снял с вешалки соболью накидку и бережно укрыл ею княгиню Мещерскую.
– Пока все хорошо, – сказала она ему и перекрестилась. – Уходим…
О том, что все и впрямь хорошо складывается для них сегодня, они поняли, когда открыли входную дверь. На бухту Золотой Рог медленно надвигался густой ночной туман, весьма характерный для этого времени года на Босфоре. Водная поверхность различалась с трудом. Дома, здания складов и мастерских выступали как темные бесформенные пятна. Дорожка, вымощенная камнем, пропадала в бело-сером облаке. Однако за два с половиной месяца они досконально изучили Галату и скорым шагом двинулись к своему дому.
Глафира их ждала и тотчас пропустила вовнутрь. Для безопасности верная служанка тут же заперла двери на три задвижки. Аржанова бегом бросилась в спальню – переодеваться. Кремовое платье теперь жалеть не стоило. Турецким кривым кинжалом-бебутом она вспорола корсаж, рукава, юбку. Лоскутья упали на ковер, к ее ногам. Горничная, подав барыне восточную длинную белую рубаху, начала их убирать, скручивать в комок. Ничего не должно оставаться от них во французском жилище, и постепенно лионский шелк сгниет, попав на дно глубокого пролива.
Прямо на рубаху Аржанова надела суму-планшет и укрепила ее на животе при помощи ремней с пряжками. Платье «энтери» из зеленого сукна скрыло этот необычный для женского туалета предмет. Под ним он обрисовывался лишь слегка и напоминал беременность, но срока небольшого. Курская дворянка застегивала на воздушные петли короткую бархатную курточку, когда к ее комнату без стука ворвался Кухарский.
– Что здесь происходит? – нервно спросил он.
– Операция «Секрет чертежника» подошла к концу, дорогой брат, – ответила Анастасия.
– Где Лафит Клаве?
– Думаю, он спит дома.
– А чертежи?
– Сейчас нет смысла выяснять это, Анджей. Быстрее переодевайтесь в мусульманский кафтан. Нас ждет лодка…
– Вы подло обманули меня! – голос польского дворянина сорвался на фальцет.
– Да, я вас обманула, – спокойно сказала Аржанова.
Она наклонилась к туалетному столику, чтобы взять черный платок-чадру, но надеть его не успела. Шляхтич рванулся к ней, схватил за руку и резко повернул лицом к двери. Так он очутился за спиной Флоры, прижимая ее к себе и упирая дуло короткого дорожного пистолета ей в висок.
– Где чертежи, сука? – прорычал пан Анджей. – Чертежи, или я сейчас разнесу твою голову, как глиняный горшок!
– Чертежи – в гостиной! – громко выкрикнула она, прижимаясь к нему еще теснее и совсем не пытаясь освободиться.
– Ты снова врешь, – неуверенно произнес он.
– Клянусь Господом Богом! Есть ли у меня время врать, дорогой брат? Разве не одно дело с вами мне поручено?
– Скоро узнаешь! – коротко хохотнул польский дворянин.
В дверях уже стояли Чернозуб, Прокофьев, Гончаров, а за ними – Николай, который сжимал в руках егерский штуцер, для Кухарского пока невидимый. Аржанова подмигнула им, сосчитала про себя «раз-два-три» и затем, с силой опустив на ступню пана Анджея свою ногу в сапоге с каблуком, рухнула на пол. Два выстрела раздались одновременно. Шляхтич все-таки сумел нажать на спуск. Пуля из его пистолета застряла в деревянном подоконнике. Пуля из штуцера, пройдя по восьми нарезам в стволе, угодила Кухарскому в висок.
Классический случай для доброго слуги госпожи Аржановой Николая. В тот миг он был совершенно счастлив. Наконец-то его талант нашел достойное применение на проклятой басурманской стороне. Наконец-то оружие заговорило своим обычным, понятным для людей языком. Он всегда целился либо в висок, либо в лоб противника, прямо над его переносицей. Пуля над переносицей, конечно, достижение более высокое…
Они со всех ног кинулись к Анастасии, но она уже поднималась сама и остановила их приказом:
– Ян! Держите Яна! Он не должен выйти отсюда…
Может быть, бегство камердинера пана Анджея в этой суматохе и удалось бы, но он замешкался, открывая задвижки на двери. Третья из них имела секрет, который знала одна Глафира. Пока он возился с цепочкой, на него сзади прыгнул унтер-офицер Прокофьев. Завязалась драка. Кирасир вдруг вскрикнул, а потом, повалив поляка на пол, со злости стукнул его головой о порог. Бездыханное тело распростерлось в прихожей, и Прокофьев теперь смотрел на курскую дворянку виновато.
– Ну что, медведь саратовский, прибил человека? – устало спросила Аржанова.
– Так ведь он, гаденыш, руку мне прокусил. Вот посмотрите, ваше высокоблагородие, – унтер-офицер продемонстрировал ей свое запястье с рваной раной.
– Ладно, до свадьбы заживет… Глафира, перевяжи. Но ты, Прокофьев, теперь понесешь не только свой, но и его хурджин.
– Так точно, ваше высокоблагородие! – весело отрапортовал кирасир, понимая, что никаких других последствий его усердия не будет и княгиня Мещерская на него зла не держит.
Впрочем, веселого было мало.
Два трупа и не более тридцати минут на их похороны. Но никто из ее команды не испугался, не растерялся, не заплакал о своей судьбе. Наоборот, новое испытание их объединило. Они действовали быстро, четко, слаженно. Для Кухарского в качестве савана использовали покрывало с его же постели. Камердинера Яна завернули в старый плащ с капюшоном. У хозяйственной Глафиры нашлось много пеньковых просмоленных веревок различной длины и грузила – камни с отверстиями посредине, которыми она прижимала капусту, заквашивая ее в дубовых бочонках.
Туман сделал их передвижения от дома к обрывистому берегу бухты Золотой Рог незаметными. За три захода мужчины утопили все сундуки, саквояжи и баулы с вещами. В последнем, четвертом пробеге доставили туда тела двух членов разведывательной группы, внезапно решивших больше в ней не состоять. Причина их глупого решения осталась аржановцам неизвестной. Текущие операции секретной канцелярии Ее Величества не предусматривают никаких дискуссий о целесообразности задания, о способах его исполнения, о праве на главенство, коли все уже утверждено у высшего начальства и контракт подписан.
Курская дворянка взяла фонарь и прошлась по комнатам их временного пристанища в Галате. Камины и шандалы со свечами потушены, следы поспешных сборов и борьбы с поляками уничтожены. Напольные часы в гостиной, как ни в чем не бывало, отсчитывают время и сейчас отзвонили одиннадцать раз. Обычный дом, и пусть так думают те, кто войдет в него дня через два. Именно на два дня рассчитывала Флора, оставляя записку Лафиту Клаве, сегодня утром вновь посетив госпиталь и объяснив доктору Жантилю, что брат ее вроде бы пошел на поправку, но для полного излечения нужно еще немного времени. Искать их, конечно, будут. Но она сделала все, дабы сбить с толку и французов, и турок…
Доски старой пристани поскрипывали под тяжестью людей, тащивших на плечах хурджины. Лодка, узкая и длинная, стояла с правой стороны, они не сразу заметили ее. Рулевой поднялся им навстречу и, откинув полу плаща, фонарем осветил лицо Анастасии.
– Не вы ли, госпожа, ищете человека, который говорил бы по-французски? – спросил он.
– Я ищу. Мне сказали, его имя – Асан.
– Грузите вещи в лодку. Но прошу – осторожно и быстро.
Лодка, тремя канатами пришвартованная к ржавым кнехтам на пристани, тем не менее устойчивостью не отличалась. Гребцы встали цепочкой по ее оси и начали передавать хурджины из рук в руки. Сперва забили ящик на носу, потом разложили мешки на дне каика, под своими лавками. Пришел черед усаживаться пассажирам. Один моряк хотел помочь Глафире и взять у горничной аптечный ящик, но она вцепилась в него мертвой хваткой и не отдала.
Рулевой указал Аржановой на место рядом с собой, на плоской кожаной подушке. Затем оглядел судно, постепенно направляя свет фонаря на все его части.
– Путешественников должно быть восемь человек, – в недоумении повернулся он к курской дворянке.
– Двое останутся здесь, – ответила она.
– Здесь?! – в голосе рулевого прозвучала неподдельная тревога.
– Да. На дне этой бухты, – для убедительности Анастасия указала рукой на черную воду, которая с тихим шелестом струилась вдоль борта лодки.
– Вы уверены, госпожа?
– Вполне. Отчаливайте, капитан. Через полчаса на берегу появится французский патруль. Встречу с ним я не планировала…
Жаль, что они покидают Константинополь-Стамбул темной, сырой, туманной ночью. Ей бы хотелось последний раз увидеть прекрасный, старинный город, основанный византийцами. Его высокие минареты, купола мечетей, перестроенных из православных церквей, белые крепостные стены с башнями. А теперь столица Османской империи запомнится Аржановой отнюдь не историческими достопримечательностями. Скорее это будет бешеный взгляд Кухарского и холодное дуло пистолета, приставленное к ее виску. Однако как плохо учился польский дворянин конфиденциальной работе, сидя в своей Варшаве! Доносить на соотечественников русской разведке – дело нехитрое. Ты попробуй поехать в чужую страну, подружиться там с нужными тебе людьми, понравиться им, разгадать их характеры и заставить выполнить нечто такое, о чем они никогда и помыслить не могли!
Глава одиннадцатая У стен Очакова
Ноябрь – не самое лучшее время для плавания по Черному морю от Босфора до северных его берегов. С ноября по март навигация тут вообще прекращается из-за сильных ветров и штормов, достигающих порой семи-восьми баллов. Костас Караманлис, владелец и капитан купеческой поляки «Элефтерия», как раз собирался в свой последний в 1788 году рейс с грузом металлоизделий от приморской деревни Эльмас до города Гаджи-бей. Старинный его приятель и очень хороший человек Петрас Теодоракис попросил моряка об услуге – немного продлить маршрут и доставить к Очакову одну знатную татарскую госпожу со слугами и небольшим багажом. Караманлис удивился. С лета сего года крепость осаждают русские войска, и что там делать мусульманской женщине?
Прямо и открыто ничего ему не ответил Теодоракис. Только вручил тяжелый мешочек с флори, золотыми турецкими монетами высшей пробы. Но капитан знал, что просто так торговец обувью со стамбульского Бедестан-чарши просить не станет. Сердцу его близка идея освобождения Греции от османского ига, у него много друзей и знакомых, готовых взяться за оружие и изгнать завоевателей из пределов их многострадальной родины, восстановить ее независимость и былое величие…
Погрузка давно закончилась, и экипаж греческой поляки готовился к выходу в рейс, когда на пристани появилась Анастасия Аржанова со своей командой. Сопровождал ее Теодоракис. Моряки с интересом наблюдали, как две женщины в чадрах и накидках «фериджи» медленно поднимались на борт их корабля по крутому трапу. За ними следовали четверо слуг-мужчин в чалмах и синих кафтанах, с хурджинами на плечах. Торговец обувью представил своих татарских знакомых капитану, почтительно раскланялся с ними и сошел на берег. После этого трап убрали, швартовые канаты с пирса перекинули на «Элефтерию», и гребной баркас потащил купеческое судно из гавани к открытому морю, блиставшему под лучами солнца.
Курская дворянка однажды бывала на поляке, но – французской и в другом месте – в Севастополе. Этот весьма распространенный в конце XVIII столетия тип средиземноморского плавсредства больших размеров не имел. Потому Флора примерно представляла себе, какой может быть ее каюта. Но все-таки не ожидала, что попадет в помещение, больше напоминающее нору. Капитан тем не менее гордо указал ей на окно. Другие каюты, по-видимому, таких роскошных деталей интерьера не имели.
Кроме того, Караманлис предложил богатой пассажирке воспользоваться судовым камбузом, где раз в день готовили горячую пищу. Грек принялся расписывать гастрономические чудеса, на которые способен их повар и повторил свой рассказ слово в слово дважды. Как точно знал капитан, мусульманки умом и сообразительностью не отличаются. Такое уж у них воспитание. Ни чтению, ни письму, ни счету их не учат, с младых лет держа в заключении в стенах тюрьмы, то есть гарема. Когда моряк начал перечислять названия блюд и их ингредиенты в третий раз, Аржанова властно его остановила. Она спросила, сколько будет стоить корабельное питание для нее самой и для всех ее слуг.
Минуту отважный капитан вглядывался в лицо этой женщины, скрытое чадрой. Глаз за черной сеткой не было видно, но голос не мог принадлежать забитой и безропотной рабыне какого-нибудь толстого турка. В нем звучали совсем иные интонации. Грек назвал свою цену, непомерно высокую, и попросил отдать ему все деньги сразу. Анастасия приказала Глафире достать кошелек и отсчитала нужную сумму. Поклонившись мусульманке, капитан поспешно вышел из каюты.
– Переплатили, матушка барыня, – с досадой произнесла горничная. – Как пить дать переплатили раза в два!..
Это оказалось сущей правдой.
В течение плавания на «Элефтерии», длившегося почти две недели, Аржанова, подверженная «морской болезни», и семи дней не питалась греческими блюдами. Она в основном лежала на постели и пила только родниковую воду из большой серебряной фляги. Иногда верная служанка уговаривала Анастасию съесть хоть кусочек сухаря или лепешку с сыром. Расплата за подобную вольность наступала неотвратимо – жестокий приступ рвоты.
Купеческое судно уходило из Эльмаса при солнечной, ясной погоде, с сильным попутным ветром. Однако через трое суток Черное море показало свой переменчивый нрав. Начался шторм с волнением до шести баллов. Потом оно уменьшилось до трех-четырех баллов, но ниже этой отметки не опускалось вплоть до конца путешествия.
Анастасия раз в день выбиралась на верхнюю палубу юта и меланхолически наблюдала знакомую ей картину. Белые барашки на водной поверхности, ветер, со свистом наполняющий паруса, дельфины, играющие перед форштевнем корабля, и фонтаны брызг, когда поляка зарывалась носом в девятый вал, приходящий как будто из-за туманного горизонта.
Только воспоминания утешали ее.
Осенью 1782 года Флора вместе с диверсионно-разведывательной группой плыла от города Кафа до города Гезлеве вдоль южного берега Крыма на флагманском корабле Азовской флотилии «Хотин» под командованием капитана бригадирского ранга Тимофея Гавриловича Козлянинова. Ужасный шторм настиг их при подходе к городу Ялта. Козлянинов увел трехмачтовый парусник в море, и курская дворянка в полной мере испытала на себе прелести «бега по волнам», поднимавшимся на высоту до четырех метров. Но – благодарение Господу Богу! – уцелела и невредимой добралась до Гезлеве, задание секретной канцелярии Ее Величества выполнила. Капитан же бригадирского ранга объяснился ей в любви, сделал предложение руки и сердца.
Когда доблестный русский офицер, богатырь и красавец, говорит тебе такие слова, то это вдохновляет необычайно, придает сил в борьбе с невзгодами, моральными и физическими. Что есть рядом с ним какой-то греческий капитан, обсчитавший своих пассажиров самым наглым образом? Можно ли сравнить боевой корабль Российского императорского флота «Хотин» с купеческим суденышком, меньше его по длине аж на десять метров, с экипажем, набранным из разного сброда, еле-еле справляющимся с канатами и парусами на бурных просторах Черного моря?..
Пузатую «Элефтерию», чьи трюмы под завязку набили деревянными ящиками с металлоизделиями, волны швыряли, как щепку. Ветер давно переменился, и теперь дул «бейдевинд», то есть его порывы ударяли в носовые скулы корабля то справа, то слева. Из-за этого морякам приходилось идти галсами, или, проще говоря, периодически менять направление движения, чтобы поймать ветер в паруса. Скорость при этом падала, а работа для парусной команды увеличивалась. Ставить на фок-мачте, наклоненной вперед под углом 75 градусов, большой треугольный, «латинский», парус Караманлис теперь не осмеливался. Аржанова, которой Козлянинов когда-то преподал азы морского дела, понимала его опасения.
Держась за планширь фальшборта на корме, она обычно 20–30 минут наблюдала за действиями команды, всматривалась в морскую даль, жадно вдыхала свежий воздух и потом снова спускалась в свою каюту. Там было душно, тесно и страшно. Так может страшить человека пребывание во чреве сказочного кита, то ныряющего под воду, то всплывающего из пучины. Невидимые силы, центробежные и центростремительные, словно бы сходясь в одной точке, раскачивали корпус «Элефтерии».
Поляка подвергалась сразу трем видам качки. Первая именовалась бортовой, или боковой. При ней вращательно-колебательные движения судна происходили по поперечной оси, с борта на борт. Второй вид качки назывался килевой, или продольной, с вращательно колебательными движениями судна с носа на корму, с кормы на нос. Еще существовала возникающая при большом волнении и сопутствующая двум первым вертикальная качка…
Пребывание во взбесившемся пространстве, конечно, изнуряло курскую дворянку, но не лишало ее осторожности и внимательности. Например, она знала, что расстояние от Эльмаса до Очакова составляет примерно 650 километров, если двигаться курсом, проложенным по абсолютно прямой линии на северо-восток. Но Караманлис почему-то вел корабль не прямо к пункту назначения, а как бы по дуге, прижимаясь к болгарским берегам.
Взяв из каюты компас, Аржанова не осталась на верхней палубе юта, как обычно, а спустилась по трапу с восемью ступенями вниз, на шканцы, к штурвалу, где в тот момент рядом с рулевым стоял моряк.
– Куда мы плывем, капитан? – спросила она у грека.
– В Очаков, госпожа, – ответил он.
– Какой курс вы держите? – Анастасия достала свой навигационный прибор и, наклонившись над нактоузом с большим судовым компасом, сравнила их показания.
– Норд-ост, госпожа, – Караманлис с изумлением наблюдал за действиями мусульманки в черной чадре.
– Неправда, капитан. Сейчас вы сильно отклонились к норд-весту.
– Откуда вы знаете?
– Ваш судовой компас показывает это, – Анастасия постучала пальцем по стеклу прибора.
– Неужели вы учились в штурманской школе? – за усмешкой грек пытался спрятать свою растерянность.
– Может быть, и училась. Но имеет ли это значение, если вы обманываете меня? Ложь и обман требуют наказания. Или объяснения. Так что вы выбираете?
– Обман обману рознь, – мореход в тревоге оглянулся. К нему с двух сторон приближались слуги необычной пассажирки – здоровенные мужики с пистолетами и кинжалами за поясом. – Признайтесь, вы ведь тоже не турчанка и не татарка.
– Будете говорить? – спросила Аржанова.
– Я все расскажу, госпожа. Только для этого нужна подробная карта Черного моря. Она находится у меня в каюте. Приглашаю вас к себе в гости.
– Хорошо. Но вместе с моими слугами…
Дело в том, что война вовсе не способствует развитию торговли, и в этом Караманлис убедился на собственном опыте.
Примерно десять лет подряд он совершал весьма выгодные с коммерческой точки зрения рейсы между Стамбулом и Гаджи-беем, Очаковым и Суджук-кале, между Стамбулом и крымскими городами Гезлеве, Кафа и Судак. Из Гезлеве грек доставлял в Турцию поваренную соль, добытую в тамошних озерах, из Кафы – овечьи шкуры, воск и знаменитую пшеницу твердых сортов, из Судака – отличное белое и красное виноградное вино в сорокаведерных бочках. Взяв заказ в канцелярии великого визиря, он возил из Стамбула в Гаджи-бей, Очаков и Суджук-кале, где находились крупные османские гарнизоны, снаряжение, вооружение, обмундирование для войск султана, строительные материалы для ремонта и реконструкции фортификационных сооружений.
За это время капитан «Элефтерии» досконально изучил все наиболее удобные маршруты, расположение портов, погодные условия на Черном море, ветры, дующие тут весной, летом и осенью. Иногда ему казалось, будто он уже с закрытыми глазами может довести свою поляку до места назначения, что подводный царь Нептун благоволит к нему и потому его плавания обходятся без особых потерь, приносят ощутимую выгоду.
Вдруг турки в сентябре прошлого года объявили войну русским. Навигацию купеческим судоходным компаниям все-таки удалось закончить вполне успешно. Однако весной 1788 года ситуация резко изменилась.
В море вышли военные флоты обеих империй, насчитывающие десятки кораблей разных классов и видов. Их боевые столкновения стали происходить на маршрутах, давно проложенных капитанами торговых судов, и сопровождаться длительными артиллерийскими перестрелками. Получило развитие и каперство, то есть захват купеческих кораблей враждебной державы фрегатами и галерами в качестве военных трофеев.
В первых числах мая сего года «Элефтерия» пришла в Очаков с военным грузом. Через три недели, уже на обратном пути, греки стали свидетелями ожесточенной схватки в устье реки Буг между одиннадцатью турецкими галерами и русской одномачтовой дубль-шлюпкой, вооруженной семью орудиями. Османы думали, будто победа близка и «кяфиры» будут их легкой добычей. Но русский офицер, командовавший дубль-шлюпкой[17], предпочел героическую смерть плену у мусульман. Он взорвал свой корабль вместе с четырьмя плотно окружившими его вражескими плавсредствами. Эхо большого взрыва долго перекатывалось по водной глади Днепровско-Бугского лимана. Разлетевшиеся далеко в стороны горящие обломки пяти судов едва не попали на поляку. Уцелевшие турецкие галеры пустились наутек. Греческие моряки, сочувствовавшие единоверцам, помолились за упокой души русских храбрецов, подняли паруса и, стараясь держаться поближе к западному берегу, со всеми предосторожностями двинулись в Стамбул.
Тут бы Караманлису призадуматься о безопасности плавания к северным черноморским берегам. Но в дни войны плата за заказы канцелярии великого визиря сделалась по-царски щедрой. Он не удержался. Снова «Элефтерия» пошла в Очаков, имея в трюмах мешки с мукой и рисом, бочки с солониной для питания гарнизона крепости. Грозный флот султана, состоящий из десяти линейных кораблей, шести фрегатов и сорока галер, капитан видел в очаковской гавани еще 16 июня 1788 года. Однако, 18 июня его уже не существовало.
В темноте летней ночи турки попытались выйти из Очакова в открытое море. Русские их заметили. Батареи, расположенные на песчанном мысу у Кинбурна, открыли меткий огонь. Затем подоспела русская же гребная флотилия численностью до семидесяти галер. Разбуженные громом канонады, греки чуть не до утра наблюдали за ядрами и бомбами, как красные метеоры, носившимися между громадами парусников, за всполохами пожаров на их палубах, за медленно уходящими под воду остовами разбитых судов.
Русские потопили тогда пять линейных кораблей, два фрегата, две шебеки и большую галеру. Один пятидесятипушечный линейный корабль, разворачиваясь у мыса, сел на мель и попал в руки русской морской пехоты, с галер взявшей его на абордаж. Четыре османских линейных корабля и четыре фрегата прорвались и ушли в море. Но весь гребной флот был отрезан от своих и загнан обратно в очаковскую гавань. Многие его суда получили тяжелые повреждения.
– Вот место этого сражения, – Караманлис показал карандашом на карте острый и длинный, похожий на морду какого-то животного, мыс Кинбурнской косы, как бы запирающий вход в Днепровский лиман почти напротив крепости Очаков.
– Вы сами как потом оттуда выбрались? – спросила Аржанова.
– Тоже ночью. Но я схитрил, пошел не мимо мыса, а сразу взял направо, к острову Березань, – карандаш в руке грека скользнул по раскрашенной в светло-голубой цвет плотной бумаге и остановился у маленького коричневатого пятнышка. – Такой маршрут я вам и предлагаю. Он – проверенный…
Анастасия задумалась. Она давно опустила на плечи черный платок-чадру и сидела, склонившись над картой, пристально разглядывала причудливо изрезанные берега.
– Все равно, близко к Очакову уже не подойти, – продолжал капитан. – Ваши военные корабли до сих пор блокируют лиман. Они либо меня потопят, либо возьмут в плен. Разбирайся после того, кто прав и кто виноват…
– Наши корабли? – курская дворянка решила разыграть удивление перед Караманлисом.
– Да, госпожа. Я догадался, вы – русская, хотя говорите по-турецки очень хорошо…
Однако Караманлис допустил ошибку в своих расчетах. Ситуация у стен Очакова менялась довольно быстро, о чем он и не подозревал. Капитан, увидев в июне разгром османского флота, решил не рисковать собственной полякой и больше к крепости не ходить. Конечно, в Стамбуле ему снова предлагали выгодную сделку, обещали дать прикрытие из военных кораблей для целого каравана купеческих судов при движении и к осажденной русскими крепости. На сей раз грек отказался категорически. Он взял обычный коммерческий груз и отправился в Гаджи-бей.
Эскадра под командованием турецкого адмирала Эски-Хасан-паши, пользуясь попутным ветром, вместе с восемью транспортными судами действительно прорвалась к Очакову в конце октября. Она доставила туда 1500 солдат, много провианта, оружие и снаряды. Через три дня ветер утих, и турецкие моряки не смогли выбраться из гавани. По ним открыли огонь русские береговые батареи. Наша гребная флотилия завязала бой с противником и к 30 октября пустила ко дну 23 вражеские плавсредства.
Добившись полного господства на море, генерал-фельдмаршал Потемкин-Таврический обратил внимание на укрепленный пункт противника, располагавшийся в четырех километрах от Очакова на острове Березань. Этот маленький кусочек суши с крутыми, обрывистыми берегами сам по себе представлял собой естественное фортификационное сооружение. Турки построили на нем две батареи с двадцатью орудиями и казармы для отряда янычар численностью более 400 человек.
Караманлис думал, будто Березань по-прежнему принадлежит Осаманской империи, и смело вел к острову свою «Элефтерию» под османским красным с белым полумесяцем и звездой флагом. Но 7 ноября 1788 года остров по приказу Потемкина захватили запорожские казаки…
Отношения с Запорожской Сечью у правительства Екатерины Великой складывались непросто. Существовавшая с конца XV столетия на берегах Днепра, Омельника, Буга, Конских Вод и Кагарлык, Сечь однородным национальным составом не отличалась. Беглые поляки и русские, крестившиеся турки и татары, разного рода проходимцы и авантюристы – кого только не принимала она в свои ряды! Запорожская Сечь воевала то с польским королем, то с турецким султаном, то с крымским ханом, то с московским царем. Впрочем, с готовностью, если в том видела выгоду, она вступала в военные союзы со всеми вышеперечисленными сторонами и периодически в своих набегах грабила то польские, то турецкие, то русские города.
Такая «казачья демократия», унаследованная от позднего Средневековья, не способствовала созданию собственного суверенного государства с четко определенной внутренней и внешней политикой. В 1654 году на Переяславской раде запорожцы, послушавшись гетмана Богдана Хмельницкого, решили перейти под скипетр московского царя, но – чисто номинально и за хорошее жалованье. В 1657 году, послушавшись гетмана Выговского, они захотели опять присоединиться к Польше, так как ясновельможные паны пообещали им больше денег и привилегий. В 1667 году гетман Петр Дорошенко, подкупленный турками, вознамерился сделать Малороссию вассалом Османской империи, напрочь забыв про священную борьбу за «веру християнскую», о которой так любили поговорить украинцы с русскими.
Ко второй половине XVIII столетия Запорожская Сечь окончательно превратилась в обособленную ото всех общину, объединившую отъявленных разбойников. Конец терпению российского правительства пришел после их дерзкого нападения на город Умань, где «вольные казаки» со зверской жестокостью расправились с мирным населением. В мае 1775 года последовал указ Екатерины Великой об упразднении Запорожской Сечи.
Часть запорожцев ушла в Турцию, в город Добруджа, часть согласилась поступить на службу в Российскую императорскую армию. Из них образовалось «Верное Войско Запорожское» (впоследствии – Черноморское казачье войско. – А. Б.), получившее во владение земли между реками Буг и Днестр.
При осаде Очакова запорожцы особенно отличились, штурмом захватив остров Березань. Командовал ими кошевой атаман подполковник русской службы Антон Головатый. Отряд в 800 человек на лодках, именуемых у украинцев «дубами», вооруженных легкими пушками, рано утром подобрался к самому берегу. Османы заметили их слишком поздно и открыли ураганный огонь из пушек и ружей. Тем не менее казаки, неся пушки на плечах, сумели взобраться по крутым отрогам наверх, затем установить свои орудия и открыть стрельбу. Они с ходу ворвались на батарею. Там бывшие запорожцы перерезали всю орудийную прислугу. Затем пошли на штурм янычарской казармы. Выстрелами из орудий их поддерживали два фрегата севастопольской эскадры «Борислав» и «Стрела», подошедшие к Березани. Янычары выбросили белый флаг. В плен сдалось 350 человек во главе с комендантом укрепления двухбунчужным пашой Османом. Потери запорожцев не превышали двадцати девяти убитых и раненых. По просьбе Потемкина украинцы остались на острове, чтобы нести караульную службу…
Прислонив походную икону святого Николая Чудотворца к оконному стеклу, Глафира стояла перед ней на коленях, крестилась, отвешивала земные поклоны и бормотала молитву «Живый в помощи Вышняго». Ничто не отвлекало ее. Качка прекратилась. Купеческая поляка двигалась медленно, прямо и ровно, точно по гладильной доске. Снег неслышно падал за окном и закрывал туманной пеленой морскую даль.
– Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положи еси прибежище твое. Не придет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попериши льва и змия… – читала горничная вторую часть довольно длинной молитвы.
Вдруг в тишину, нарушаемую лишь поскрипыванием переборок да тихим плеском воды за бортом, ворвался громкий звук, совершенно новый, чужой, зловещий. Аржанова, которая полулежала на постели, подложив под спину подушку и закутавшись в соболью накидку, тотчас вскочила на ноги. Она этот звук помнила еще со времени первого замужества за подполковником Ширванского пехотного полка. Так ревели ядра, пролетая над полем битвы при Козлуджи, где муж ее получил смертельное ранение.
– Неужели мы у Очакова? – Анастасия замерла у двери, прислушиваясь.
Глафира посмотрела на барыню, перекрестилась, поклонилась снова святому Николаю Чудотворцу и продолжала:
– Яко на Мя упова, и избавлю и покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое…
Теперь ядро, проревев над «Элефтерией», упало в море гораздо ближе. Столб воды поднялся в метрах трех от кормы поляки. Аржанова и Глафира припали к окну. Крупные брызги долетели до него и сбили тонкую наледь на стеклах. По наклону палубы они поняли, что судно заходит на поворот.
– Оставайся здесь! – скомандовала курская дворянка горничной. – Я пойду на шканцы к капитану. Узнаю, что там происходит.
– Дак они еще стрелять будут, – сказала Глафира.
– Кто «они»?
– Ну, эти, на острове.
– А ты откуда знаешь? – Анастасия задала вопрос недоверчиво.
– Во сне видела, матушка барыня, – спокойно ответила верная служанка. – Нынче в полночь сон вещий мне привиделся. Стрелять они будут, но попасть-то не попадут…
Запорожцы получили распоряжение главнокомандующего открывать огонь по судам, идущим к Очакову с юга и юго-запада. Шесть дней никаких судов они не видели. Остатки эскадры адмирала Эски-Хасан-паши отплыли в Стамбул. Русские корабли ввиду усиливающихся холодов и штормовых ветров укрылись в Днепровском лимане. Но сегодня, 13 ноября 1788 года, море успокоилось, пошел густой мокрый снег.
Трехмачтовую купеческую поляку с турецким флагом на корме казаки заметили издали и долго ждали ее подхода на дистанцию пушечного выстрела, ибо ветер дул слабо, и корабль двигался медленно. Наводил орудие бывалый пушкарь Макар Тягнибок, однако не было у него нужной точности, потому как пили запорожцы уже вторые сутки не просыхая. За подвиг Потемкин-Таврический распорядился отдать им все имущество, военное и гражданское, оставленное турками на острове. Антону Головатому императрица пожаловала орден Св. Георгия 4-й степени. В довершение своих милостей главнокомандующий недавно прислал еще и пять бочонков водки для всего отряда.
Здесь, на острове Березань, казаки очутились в условиях гораздо лучших, чем наша осадная армия у стен Очакова. Расположились они в каменной янычарской казарме, отапливали ее дровами, которые заготовили турки, питались рисом и бараниной из турецких же запасов, воду брали из здешнего колодца, глубокого и чистого. Так отчего вволю не попить дармовой горилки «щирым украинцам»?
Русские поставили свои армейские палатки, а потом вырыли землянки в степи, продуваемой ветром, с конца октября занесенной снегом. В подвозе провианта случались перебои. Дров для костров тоже порой не хватало. В проблему, трудно разрешимую, превратилось добывание воды. Вроде бы ее имелось в достатке: левый и правый фланг осадного лагеря, построенного в виде дуги, упирались в Днепровский лиман, недалеко находилась и река Буг. Но вскоре питьевая вода сделалась мало пригодной к употреблению. Она вызвала эпидемию дизентерии в войсках. Более шестисот человек, страдающих кровавым поносом, пришлось отправить в госпиталь в Кинбурн.
Конечно, ни о чем подобном Анастасия и не догадывалась, рассматривая в подзорную трубу сильно выдающийся в море большой мыс, по форме напоминающий равнобедренный треугольник. На самой высокой, приморской его части белели стены центрального очаковского форта «Хасан-паша», и минарет его мечети поднимался в небо метров на тридцать. «Элефтерия» оставляла остров справа и приближалась к заливчику, называемому Березанским. Теперь была видна не только турецкая крепость, но и осадный лагерь русской армии, раскинувшийся примерно в полутора километрах от ее рвов и палисадов.
Аржанова думала, что это – земля обетованная. Полгода сотни и сотни верст отделяли ее от родины. Она жила и преодолевала разные преграды с верой в возвращение к отечеству. Скоро, очень скоро Флора увидит тех, кто отправил ее в дальнее путешествие, и лично доложит им о завершении операции «Секрет чертежника». Из задумчивости ее вывел капитан поляки.
– Дальше я не пойду, госпожа, – твердо сказал Караманлис.
– Почему?
– Не знаю, кто сейчас стрелял с острова. Но если осадная артиллерия русских возьмет «Элефтерию» на мушку, то шансов уйти отсюда у меня не будет.
– Как мне и моим людям добраться до берега?
– Я дам вам баркас…
Гребцы с одинаковой размеренностью погружали весла в воду. Волнение не превышало двух баллов, и лодка шла довольно быстро. Снегопад то усиливался, то почти прекращался. Из-за этого курской дворянке казалось, будто они плывут в белом облаке. Лишь промозглая сырость, поднимавшаяся от воды, делала путешествие вовсе не небесным, а вполне земным.
В спешке собирая вещи на поляке, они постарались одеться тепло и хоть в какой-то степени не по-мусульмански. Глафира оба черных платка с чадрой выбросила через окно в море. Корнет Чернозуб так же поступил с фетровыми колпаками и отрезами муслина, наворачивавшимися на них в виде чалмы.
Вместо этого женщины надели платки, мужчины – меховые малахаи. Но ничем не могли они заменить восточные кафтаны с косо выкроенным бортом и застежкой на воздушных петлях, накидки «фериджи», платья «энтери», широкие шаровары, сапоги с загнутыми вверх носами. Безусловно, все это выглядело весьма подозрительно с точки зрения гренадеров, мушкетеров и егерей на аванпостах, охранявших лагерь со стороны степи.
Аржанова уже представляла себе встречу с ними и придумывала объяснения. Ведь кто-то должен ее проводить от аванпоста до штаб-квартиры главнокомандующего генерал-фельдмаршала Потемкина-Таврического. Кроме сумы-планшета с французскими чертежами, пристегнутого под платьем на животе, у нее имелся лишь паспорт польской дворянки Ванды Кухарской из города Рогачева и султанский фирман на арабском языке с печатью, подтверждавший то же самое.
Однако каким образом эта дама оказалась у стен Очакова и что ей здесь нужно?
Данными вопросами всерьез озаботился двадцатилетний подпоручик Фанагорийского гренадерского полка Сергей Самохвалов. Сегодня он дежурил по полку. Дежурство проходило скучно, обыденно, боевых действий не предвиделось. Ближе к вечеру солдаты доставили в просторную штабную палатку двух женщин и четырех мужчин довольно странного вида. Служивые рассказали обер-офицеру, что вся компания приплыла на восьмивесельном баркасе, который немедленно отошел от песчаной отмели и скрылся за снегопадом. Люди, выгрузившиеся из него, пошли прямо к осадному лагерю и на аванпосту утверждали, будто они – русские.
Самохвалов, дворянин Курской губернии, где за его отцом, отставным премьер-майором, в деревне Самохваловка Обояньского уезда числилось сто двадцать семь крепостных душ, служить начал, как полагалось в то время, с пятнадцати лет капралом в пехоте. Считая себя человеком чрезвычайно опытным в военном деле, он ни минуты не сомневался, что поймал османских шпионов. Однако молодая женщина, подавшая ему свой паспорт с фамилией «Кухарская», была очень хороша собой. Подпоручик решил угостить ее чаем и предложил говорить ему правду и только правду.
– Пожалуйста, проводите меня в штаб-квартиру главнокомандующего, – устало произнесла курская дворянка.
– Зачем же мелочиться? – усмехнулся Самохвалов. – Давайте сразу в Санкт-Петербург, к императрице.
– Извольте немедленно сообщить обо мне в штаб-квартиру, – повторила Аржанова, немного возвысив голос.
– А если не сообщу, что мне будет?
– Пять суток ареста!
– Перестаньте ломать комедию, сударыня! В ваших вещах нашли много оружия и три сумы с патронами. Особенно меня интересует егерский штуцер с иностранным прибором «диоптр», предназначенным для прицельной стрельбы. Правда, на замочной доске у него есть надпись «Тула, 1778», – молодой офицер указал на штуцер Николая, извлеченный из кожаного чехла.
– По-вашему, о чем это говорит? – спросила Анастасия, стараясь сохранять спокойствие.
– О подготовке покушения на светлейшего князя Потемкина-Таврического.
– Вот и отлично. Доложите его высокопревосходительству о своей страшной находке и передайте ему мой паспорт…
Возможно, столь содержательный разговор продолжался бы у них и дальше. Но в палатку по своим делам зашел секунд-майор фон Раан, командир второго батальона Фанагорийского полка. Самохвалов доложил ему о происшествии на аванпосту и передал паспорт Ванды Кухарской. Молодой офицер надеялся услышать дельный совет, ведь фон Раан был человек образованный, окончил Лейпцигский университет и даже не чуждался литературных занятий, иногда читая офицерам-фанагорийцам свои заметки о Второй Русско-турецкой войне. Просьба польской красавицы показалась выпускнику Лейпцигского университета естественной и логичной. Он-то знал, что поляки могут входить в круг приближенных светлейшего князя. Его старшая племянница, урожденная Александра Энгельгардт, замужем за польским магнатом, великим гетманом коронным графом Браницким. Недавно она вместе с мужем побывала в гостях у дяди здесь, в армейском лагере. Фон Раан даже видел графиню лично.
Секунд-майор поручил Самохвалову собрать все вещи Ванды Кухарской обратно в полотняные мешки, егерский штуцер спрятать в чехол. Более того, он вслух выразил желание препроводить очаровательную даму и ее слуг к светлейшему князю, коль она о том просит. Отвернувшись, фон Раан шепнул подпоручику, что на всякий случай с ними должны идти три солдата и унтер-офицер.
Сумерки сгущались.
Однако сияние снежного покрова еще позволяло рассматривать окрестности. Знакомая картина представилась взору Аржановой. С первым мужем, командовавшим батальоном в Ширванском пехотном полку, она не раз выезжала на «компаменты», то есть в летние армейские лагеря. Здесь все было устроено так же: чисто, аккуратно, строго по линейной разметке. У каждого полка – своя «улица» с палатками из бело-серой толстой парусины и землянками, вырытыми на равном расстоянии друг от друга. В первой линии – солдатские походные жилища, во второй – офицерские, затем – небольшой плац, где стояла полковая штабная палатка и двухколесные повозки-«ящики»: для казны, канцелярская, аптечная, церковная и четыре патронных.
По пути секунд-майор развлекал спутницу рассказами из жизни осадного лагеря. В частности, он успел поведать ей о последней, случившейся 11 ноября вылазке противника.
Ночью около двух тысяч янычар вышли из крепости, спустились к берегу на левом фланге и, пользуясь прикрытием его высоты, напали на солдат, строивших новую осадную батарею и там же спавших. Тридцать человек погибли на месте сразу, остальные начали отступать. Им на помощь поспешил генерал-майор Максимович, но при нем оказался только караул из пятнадцати рядовых и трех офицеров. В неравной схватке все они пали, как герои. Турки водрузили на батарее свое красное знамя с белым полумесяцем и звездой и хотели увезти в крепость два наших полевых орудия.
В лагере сыграли тревогу. Резерв из трех батальонов пошел на неприятеля в штыки. Османское знамя сняли, отбили одну пушку и, погнавшись за отступающими янычарами, вторую нашли опрокинутой в ров, откуда достали на канатах.
Турки, следуя своим дикарским правилам, отрубили у всех убитых русских головы и унесли их с собой. На следующий день они выставили эти «трофеи», насаженные на копья, на земляном валу на виду осаждающих Очаков, видимо, для устрашения. Отдельно они поместили голову храброго генерал-майора Максимовича.
Ответ на очевидное варварство был жестоким, но эффект от него получился замечательный. Кто-то из военачальников отдал приказ, и у нескольких убитых на батарее мусульман тоже отрезали головы и повезли их по лагерю, рассказывая о ночной схватке и об особенном османском обычае. Солдаты сбегались отовсюду, и скоро повозку с головами сопровождала возбужденная и разгневанная толпа служивых. Потрясая в воздухе кулаками, они кричали: «Штурм! Штурм!»
– Понять солдат можно, – закончил рассказ фон Раан. – Осада уже изнуряет войска.
– Теперь штурма ждать недолго, – ответила Аржанова.
– Вы так думаете? – секунд-майор посмотрел на нее пристально.
– Я не думаю. Я знаю…
Аржанова представляла себе встречу со светлейшим князем по-разному. То ей казалось, что времени у главнокомандующего для беседы со скромным сотрудником секретной канцелярии Ее Величества вообще не найдется и через адъютанта он лишь передаст Флоре устную благодарность. То Анастасия воображала, будто в его кабинете они вдвоем станут рассматривать чертежи, и Григорий Александрович захочет услышать подробный рассказ о французской колонии в Галате. Была еще одна тема, которая курскую дворянку волновала: Анджей Кухарский. Естественно, они спросят о нем. Что последует за этим вопросом? Строгое служебное разбирательство и наказание за самоуправство или поступок Анастасии найдут необходимо нужным для благополучного завершения операции и потому оправданным…
Адъютант генерал-фельдмаршала секунд-ротмистр Екатеринославского кирасирского полка Ламсдорф сразу узнал княгиню Мещерскую и учтиво обратился к ней: «Добрый вечер, ваше сиятельство! Со счастливым возвращением!» – чем моментально развеял подозрения секунд-майора фон Раана, все-таки у него имевшиеся. Взяв паспорт на имя Кухарской, секунд-ротмистр скрылся за пологом, из-за которого доносились мужские голоса. Потемкин-Таврический ужинал в компании своих генералов.
Буквально через две минуты светлейший князь стремительно вышел в приемную, где дожидались аржановцы. Он увидел Анастасию, которая понуро стояла посреди комнаты.
– Слава Богу! – воскликнул генерал-фельдмаршал и, сделав шаг вперед, прижал к губам ее руку.
– Честь имею явиться, ваше высокопревосходительство… – начала по-офицерски докладывать курская дворянка.
– Вы добыли чертежи? – нетерпеливо перебил он.
– Так точно, ваше высокопревосходительство.
– Где они?
– Здесь, ваше высокопревосходительство, – она приложила его руку к своему животу.
– Прекрасно! – Потемкин сверкнул глазами. – Я хочу увидеть их тотчас!
– Тогда мне придется раздеваться прямо здесь, господин фельдмаршал, – она смущенно улыбнулась.
– Нет, не надо, – он опомнился. – Чего бы вы желали?
– Хоть немного горячей воды для меня и для моей горничной, Григорий Александрович. Возможно ли это в заснеженной степи под Очаковым?
Он рассмеялся громко, весело, беззаботно, как человек совершенно счастливый:
– Конечно, ваше сиятельство! Корнет Чернозуб, унтер-офицер Прокофьев, белый маг Гончаров и ваш слуга Николай разместятся в землянках моего кирасирского эскорта, что находятся здесь неподалеку, там получат горячий ужин и вещевое довольствие. Но вы пока останетесь здесь…
Как часто водилось в XVIII столетии, штаб-квартира главнокомандующего соединялась с его жилыми апартаментами. На правом фланге лагеря, на широком взгорье, был вырыт целый комплекс помещений, правда, не очень больших по размеру: коридоры, приемная, два кабинета, столовая, или зал для заседаний, две спальни, кухня, кладовки, ванная и туалет. Наполовину заглубленные в песчаную очаковскую почву, они сверху имели покрытие из бревен и досок, присыпанное землей. Полы там сделали деревянными, стены прикрыли коврами, только вместо дверей использовали пологи из парусины.
Воду для Аржановой и Глафиры грели на походной чугунной печке, труба которой через низкий потолок уводила дым наружу. Перед чугунным же глубоким чаном Анастасия раздевалась, осторожно отстегивая ремни сумы-планшета. Чертежи, выполненные на ватмане, абсолютно не пострадали от двухнедельного морского путешествия. Зато белую планшевую рубаху и платье «энтери», насквозь пропитанные потом, Аржановой захотелось выбросить и никогда больше не надевать. Однако у нее не было европейской женской одежды. Из хурджина Глафира достала для барыни того же покроя рубаху и платье. Сверху пришлось надеть соболью накидку, ибо в земляных апартаментах светлейшего князя чувствовались ноябрьский холод и сырость приморского края.
Этот наряд не смутил Потемкина. Она сам ходил тут в армейском зеленом сюртуке, подбитом ватой. В его кабинете курская дворянка открыла суму-планшет и разложила на столе чертежи с фортификационными изобретениями Лафита Клаве.
Генерал-фельдмаршал бегло просмотрел все двенадцать листов с французским текстом на обороте. Аржанова тоже разглядывала их с любопытством, так как ранее не имела такой возможности. Черновики с исправлениями, сделанными красной тушью, давали полное представление о реконструкции турецкой крепости, которую провели за три года французы. Длинные, как черви, подземные галереи простирались довольно далеко за пределы форта «Хасан-паша» и пролегали под городскими кварталами Очакова, выходили за пределы крепостных стен, в основном на западной его стороне. Пороховые закладки там инженер из Марселя отметил синими квадратиками и указал количество взрывчатого вещества в каждой.
Кроме минных галерей, колодцев и спусков к ним французы возвели настоящий подземный город. Потому интенсивный обстрел русской осадной артиллерии разрушал только стены и дома в Очакове, но мало наносил урона живой силе противника. Турки прятались в подземных убежищах и по окончании бомбардировок вновь занимали свои места на укреплениях и батареях.
– Картина совершенно ясная, – сказал Потемкин, сложил чертежи в суму-планшет и спрятал ее в походный сундук. – Теперь я могу назначать штурм. Главный удар будет нанесен не по западной стороне крепости, а по восточной.
– Следовательно, вы считаете мое поручение исполненным? – спросила Аржанова.
– Да. Полностью. Вы получите награду.
– У вас нет ко мне вопросов?
– Никаких вопросов не может быть при столь блестящем результате, ваше сиятельство, – светлейший князь посмотрел на курскую дворянку ласково. – Все четко, точно, правильно и в срок.
– А Кухарский?
– Действительно, – удивился Потемкин. – Сейчас я не увидел польского дворянина в вашей команде. Куда он подевался?
– Остался в Галате.
Григорий Александрович встал и с озабоченным видом прошелся по кабинету: три шага до полога и три шага обратно к столу, за которым сидела Флора.
– Как вы допустили это? – он наклонился и заглянул ей в глаза.
Она молчала довольно долго и наконец ответила:
– Его пришлось застрелить.
– Почему?
– Хотел отнять у меня чертежи.
– И дальше что с ними сделать?
– Не знаю. Не успела выяснить, – она тяжело вздохнула. – Однако и до сего поистине прискорбного случая в конфиденциальных донесениях я сообщала о более чем странном поведении пана Анджея…
Стараясь говорить кратко и не особенно вдаваться в детали, Аржанова обрисовала Потемкину проведение операции «Секрет чертежника» в Стамбуле, положительно отозвалась о помощи Теодоракиса, рассказала про свои отношения с Лафитом Клаве, реалистом-романтиком французского разлива, который, судя по всему, увлекся ею, с горечью аттестовала польского дворянина: он, как мог, мешал ей, ибо конфликтовал с группой инженеров и регулярно напивался. Далее, Анастасия хотела, чтоб светлейший князь наградил не только ее, но и корнета Чернозуба, унтер-офицера Прокофьева, белого мага Гончарова, который обнаружил папку с чертежами в библиотеке инженер-майора, меткого стрелка Николая и, конечно, Глафиру, применившую свои глубокие познания в фитотерапии наилучшим образом. Без усилий этих людей операция едва ли завершилась бы удачно. При этом курская дворянка не сказала генерал-фельдмаршалу, кто именно произвел выстрел, отправивший на тот свет предателя Кухарского.
Потемкин-Таврический слушал княгиню Мещерскую внимательно, не перебивая. Их знакомство продолжалось уже восемь лет. Когда-то Григорий Александрович рекомендовал вдову подполковника Аржанова на службу в секретную канцелярию Ее Величества, выступил поручителем молодой женщины. Ведь без поручительства государыня не рассматривала никаких кандидатур в учреждение, по-матерински ею опекаемое. Приятно было думать тайному супругу царицы, что и на сей раз он не ошибся, что распознал характер и замечательные способности Анастасии Петровны сразу.
Пусть близкое знакомство у них начиналось в постели. Но разве соитие не обнажает всех чувств и мыслей мужчины и женщины? Разве не является оно своеобразным «моментом истины», если совершается по велению сердца, а не из корыстных побуждений?
Много званых в этом мире, говорит Библия, и светлейший князь в том убеждался на собственном опыте, но очень мало избранных. Изберите же достойных, дайте им поручения, соответствующие их возможностям, и мощь государства Российского удвоится. Верой и правдой станут служить ему люди, высочайшим благорасположением отмеченные. Не забудьте поощрить их достижения своевременными наградами, ведь ничто более не возбуждает ревность к службе, чем внимание «власть предержащих» и оценка деяний, от них исходящая…
Флора закончила свой рассказ и сидела за столом, нервно сплетая и расплетая пальцы рук. Она ждала слов своего давнего возлюбленного. Да, так она снова думала о светлейшем князе, в полусумраке кабинета бросая на него мимолетнее взгляды. В настоящей любви, как в долгой дороге через пустыню, есть приливы и отливы, дни просветления и дни затмения. Какой сегодня день на календаре их жизни? Что ответит ей великолепный Григорий Александрович?
– Это просто невероятно, душа моя, – произнес Потемкин с улыбкой. – Женщина, обманувшая хитроумных французов и закосневших в своем варварстве османов, вернувшаяся из чужой страны с огромными сложностями, боится суждений начальника секретной канцелярии действительного статского советника Турчанинова. А вдруг старый бюрократ рассердится на нее из-за дурака Кухарского, чуть не погубившего всю разведывательную группу? Вдруг он потребует объяснений того, что объяснить никак невозможно…
– Да, боюсь я этого, ваше высокопревосходительство, – подтвердила Аржанова. – Боюсь, ибо бесконечно дорожу моей службой Отечеству и великой государыне.
– Нечего вам бояться! – торжественно провозгласил генерал-фельдмаршал. – Сотни русских солдат вы уже спасли от гибели под стенами Очакова. Я лично буду докладывать о таковом вашем поступке доброй монархине нашей Екатерине Алексеевне…
Неведомая сила бросила их друг к другу, и они встретились посреди комнаты. Соболья накидка упала к ногам курской дворянки. Тонкое платье «энтери» и планшевая рубаха под ним лишь подчеркивали хрупкость ее фигуры, заметно исхудавшей от последних переживаний. Сильными руками прижимал к своей груди Анастасию светлейший князь, будто желал оградить ее от всяческих напастей. Он целовал ее щеки, мокрые от слез, и приговаривал:
– Ну ладно, ладно, душа моя. Не плачь. Все позади, и ты вернулась…
Куда вернулась Анастасия, она и сама точно не представляла.
Может быть, в город-новостройку Херсон в сентябре 1780 года, где произошла их первая встреча и начался этот бурный роман. Может быть, в Санкт-Петербург в феврале 1782-го, когда она согласилась на его уговоры и опять поехала в Крымское ханство защищать там интересы Российской империи. Может быть, в храм Святого Самсония Странноприимца на Выборгской стороне Северной столицы, в котором по его приказу в октябре 1783-го обвенчалась с князем Мещерским. Может быть, в жаркие майские дни 1787-го, в ряды «восточного эскорта», что остановил взбесившихся лошадей царского экипажа на дороге из Симферополя в Бахчи-сарай. Везде и повсюду светлейший князь присутствовал зримо и незримо, а железную его волю она ощущала словно нечто материальное.
Противоречивые чувства обуревали курскую дворянку. С трудом справляясь с ними, она и не заметила, как очутилась в спальне Потемкина, на широкой его постели, уже без платья «энтери», но под одеялом из медвежьей шкуры необъятных размеров, подбитой байкой. Казалось, жар высокой температуры исходит от густого и длинного меха. Наверное, потому Анастасия позволила светлейшему князю разорвать восточную рубаху и целовать ей соски, груди и белый шрам, тонким рубцом пролегавший между ними.
Прикосновение горячих его губ, настойчивые и все более откровенные ласки доводили Аржанову до состояния, близкого к обмороку. А когда все случилось, Анастасия, вскрикнув в последний раз, откатилась от него на край постели. Встревоженный долгим ее молчанием и этой позой испытавшего боль человека, Потемкин дотронулся до плеча Флоры:
– Душа моя, что было не так?
– Нет. Все, как обычно.
– Но я вижу слезы.
– Пустяки, – она вытерла глаза ладонью.
– Ты сожалеешь о чем-то?
– Да. О любви. Но это абсолютно безнадежная любовь. Я любила тебя, люблю и буду любить вечно…
Глава двенадцатая Штурм крепости
На следующее утро Потемкин собрал у себя в штаб-квартире большой военный совет. На нем присутствовали не только генералы, но и бригадиры[18] и даже некоторые полковники. Военачальники с трудом разместились вдоль стен на раскладных стульях. Первое, что они увидели на столе, это – французские чертежи с разноцветными пометками. светлейший князь, в отличие от предыдущих мрачных дней, был весел, бодр, уверен в себе и очень воодушевлен. Он сказал генералам, что вчера вечером русская разведка доставила ему из Стамбула секретные бумаги, выкраденные у инженер-майора Лафита Клаве, который по заказу турецкого султана в 1784–1787 годах проводил реконструкцию крепости Очаков, или, по-османски, – Озю. Добытые материалы полностью подтверждают его давнее опасение насчет обширных подземелий, вырытых под Очаковым для минной войны.
Затем главнокомандующий попросил взглянуть на чертежи и высказать свое суждение о них генерал-аншефа Ивана Ивановича Меллера, командующего осадной артиллерией, насчитывавшей двести орудий, и всеми нашими военно-инженерными частями у стен турецкой твердыни. Седовласый, довольно грузный Меллер, которому недавно исполнилось 63 года, не спеша надел очки и склонился над ватманскими листами.
Вообще-то на свет генерал-аншеф появился в городе Берлине, в семье «мещанина лютеранского закона». Его родители переехали в Россию. Здесь в возрасте четырнадцати лет он поступил на службу в артиллерию канониром, то есть рядовым. Первый офицерский чин получил через 13 лет, участвовал в Семилетней войне и особенно отличился при осаде и штурме прусской крепости Кольберг, после чего стал полковником. Екатерина II оценила его способности по достоинству и назначила в канцелярию артиллерии и фортификации. Там Меллер вскоре занял должность генерал-фельдцехмейстера, или командующего всей артиллерией Российской императорской армии.
Потемкин вызвал его из столицы к себе и поручил составить план осады Очакова. Генерал-аншеф приехал вместе с сыном Петром, его адъютантом. Молодой человек недавно блестяще закончил Артиллерийский и инженерный корпус в Санкт-Петербурге и во многом помогал отцу, которого уже одолевали возрастные болезни вроде подагры и ревматизма.
Обозрев разложенные на столе бумаги, Меллер спрятал очки в футляр, откашлялся и произнес:
– Весьма и весьма любопытно, ваше высокопревосходительство. Без сомнения, работа выдающаяся. Однако из оной следует, что должно мне мой план штурма несколько пересмотреть.
– Да, непременно, Иван Иванович, – кивнул ему Потемкин. – Почему-то меньше всего пороховых закладок француз устроил на восточной стороне города.
– Дело в грунте, ваше высокопревосходительство. Тут скала, ее не раскопаешь. Только взрывать. Но если закладывать шурфы, то можно повредить и сами строения…
Видя, что разговор приобретает специфическое инженерной направление, слово взял генерал-аншеф князь Николай Васильевич Репнин. Он командовал центром осадной армии.
– Полагаю, ваша светлость, вопрос о штурме наконец-то решен, – сказал Репнин. – Обрадуйте же нас, назовите его дату.
Потемкин пожал плечами:
– Пока точно сказать не могу, господа. Но, очевидно, в самое ближайшее время. Инженерам нужно еще поработать с этими чертежами. Нужно изготовить их дубликаты для начальников атакующих колонн. Нужно перевести батареи двухпудовых мортир поближе и именно с этой стороны пробивать брешь в стене…
– Брешь необходима, – признал Репнин.
Он, представитель древнейшего аристократического рода, держался вполне демократично. Прадед князя Никита Репнин был верным соратником Петра Великого, службу начинал барабанщиком в «потешном» Преображенском полку, закончил ее генералом, вместе с царем-реформатором пройдя по полям сражений Северной войны.
Николай Васильевич, благодаря связям при дворе, уже в 26 лет имел чин генерал-майора. Таланты его были разнообразны: хитрый царедворец, искусный дипломат, смелый военачальник. Будучи послом в Польше, он сумел поладить с буйной польской шляхтой и добиться избрания на королевский трон Станислава-Августа Понятовского, проводившего пророссийскую политику. Летом 1770 года Николай Васильевич командовал дивизией в победоносных битвах с турками при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле. После чего знаменитые герои этих сражений князь Репнин и граф Румянцев разругались в пух и прах. Императрица заняла в их споре нейтральную позицию, и обиженный князь покинул армию и уехал за границу «на воды для лечения».
Конечно, в Россию Николай Васильевич вернулся. Но стал гораздо осторожнее. У Репнина на глазах к вершине власти внезапно поднялся худородный и бедный дворянин из Смоленской губернии, некто Григорий Потемкин. В отличие от некоторых аристократов и царедворцев, Репнин не начал интриговать против него, и здесь, в Очакове, спокойно исполнял приказы Григория Александровича, ставшего светлейшим князем всего десять лет назад.
Хотя примеры непокорства были.
Так, нынче на военном совете отсутствовал генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов, коему Потемкин-Таврический вверил командование левым флангом осадной армии. Совсем недавно Суворов прославился на всю Россию, с малыми силами отбив нападение пятитысячного отряда турок на крепость Кинбурн. Потому под Очаков генерал-аншеф приехал с боевым настроением и искренне не понимал, отчего светлейший князь медлит со штурмом.
Полководец дал волю своему злом языку, и уже летом 1788 года в великосветских гостиных Санкт-Петербурга и Москвы, в штабах дивизий и полков повторяли придуманную Суворовым первую присказку про Потемкина: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу» – и вторую, касающуюся тактики и стратегии целом: «Одним гляденьем крепости не возьмешь»…
За словами последовали и дела.
Первая большая вылазка османов под Очаковым случилась 27 июля, в середине дня. Их отряд численностью около двух тысяч человек выступил из северных ворот крепости и по садам ее форштадта незаметно подобрался к нашему лагерю. Сначала турки сбили с позиций бугских казаков и, преследуя их, побежали дальше, к левому флангу лагеря. Навстречу противнику вышли два батальона Фанагорийского гренадерского полка, и вел их Суворов. Произошла отчаянная рукопашная схватка. На помощь фанагорийцам подоспели другие полки левого фланга. На помощь туркам тоже устремились подкрепления, открыла огонь крепостная артиллерия. Наши батареи стали ей отвечать. В бой вступила тяжелая кавалерия – Екатеринославский кирасирский полк.
Турок удалось оттеснить сначала от садов, потом – ко рву. Незакрытые крепостные ворота были уже рядом, и Суворов надеялся, что Потемкин, увидев этот успех, введет в сражение всю осадную армию: около 19 тысяч штыков и сабель. Со шпагой в руке он находился в первых рядах своих любимых гренадеров, крича: «На приступ, ребята!» – когда янычарская пуля легко ранила его в шею.
Однако главнокомандующий, наблюдавший за сим героическим действом в подзорную трубу, только чертыхался и никакого приказа об общем штурме не отдал. Турецкие ворота закрылись, наши войска отошли на свои позиции. В бою они потеряли убитыми и ранеными 365 человек. Суворов получил выговор вместо благодарности. Через два дня его рана воспалилась, генерал-аншефу пришлось уехать в госпиталь в Кинбурн. В дальнейшей осаде и штурме крепости он участия не принимал.
На большом военном совете генералы приняли много важных решений и утвердили основные принципы диспозиции предстоящего нападения на Очаков.
Постановили, что на штурм одновременно двинутся шесть колонн. Их состав будет примерно одинаковым: гренадерские, мушкетерские или егерские батальоны, команда лучших стрелков, команда рабочих с топорами и лопатами, чтобы рубить деревянные палисады и засыпать рвы, спешенные кавалеристы-волонтеры и казаки. Артиллеристы покатят за колоннами легкие полковые трехфунтовые орудия, чтобы стрелять через головы атакующей пехоты, прикрывая ее огнем.
Также на совете сразу распределили и обязанности между военачальниками.
Общее командование четырьмя колоннами правого фланга взял на себя генерал-аншеф князь Репнин, а командование двумя колоннами левого фланга – генерал-поручик Александр Николаевич Самойлов, племянник светлейшего князя.
В оперативном подчинении у них находились начальники колонн: первой – генерал-майор барон фон дер Пален, второй – генерал-поручик принц Виктор-Амадей Ангальт Бернбург-Шаумбург, дальний родственник царицы, третьей – генерал-майор князь Волконский, четвертой – молодой генерал-поручик князь Долгоруков, сын знаменитого покорителя Крымского ханства Василия Долгорукова, пятой – бригадир Хрущев, шестой – бригадир Горич. Для каждой колонны отводился участок фронта, на котором ей предстояло действовать…
Под жаркой медвежьей шкурой сон Аржановой был сладким, будто мечта, легким, точно майский ветерок. Рано утром светлейший князь ушел на свой военный совет, поцеловав ее в щеку, как послушную, примерную девочку. Анастасия заснула вновь. Сказал же он, что нечего ей теперь бояться. Если бы курская дворянка действительно чего-нибудь боялась – Турчанинов, конечно, не в счет, – то она никогда не стала бы Флорой. Не страх владел ее душой последнюю неделю жизни в Галате, а чувство предельной сосредоточенности и осторожности. Сама себе она казалась рысью, затаившейся в зарослях кустарника в засаде, но уже готовой к решающему прыжку. Только бы не промахнуться. Добыча, столь желанная и столь беспечная, приближалась, и под копытами у нее потрескивали сухие прошлогодние веточки, словно секундомер, отсчитывающий время.
Этот размеренный стук и разбудил Анастасию. Горничная стояла у постели. На подушку рядом с барыней она водрузила настольные часы и ждала результатов их действия. Аржанова приподнялась на руке, протерла глаза:
– Сколько теперь времени?
– Да уж обед через час, как о том распорядились их высокопревосходительство. Беспременно желают они обедать вместе с вами.
– А тут что?
– Завтрак вам ихний повар приготовил, – горничная опустила на постель поднос, где высился кофейник, чашка с блюдцем, сахарница, молочник и ваза с бисквитами.
– Трогательная забота, – пробормотала курская дворянка, наливая себе кофе. – А ты выспалась, Глафира? Ты завтракала? Как там кирасиры, Николай, Гончаров?
– Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие. Наши все в порядке. Сыты, одеты, здоровы.
– Это хорошо, – Анастасия с удовольствием хлебнула горячего кофе из чашки.
– Стало быть, вы с ним, греховодником старым, Сатаны воплощением на земле, опять переспали? – верная служанка, сложив руки на животе, на белом переднике с кружевами по краям, укоризненно посмотрела на госпожу.
– Откуда такие выражения, Глафира? Сколько раз я просила тебя не лезть в чужие дела! Совершенно невозможные привычки ты приобрела в последнее время…
Но барыня на нее нисколько не сердилась, горничная это чувствовала. Вообще у Анастасии Петровны сейчас было превосходное настроение, цвет лица хороший и улыбка ясная на устах.
– Князю-то Мещерскому хоть письмецо напишите, – сказа горничная.
– Именно так я собираюсь поступить. Дай бумагу, чернильницу, перо. Генерал-фельдмаршал обещал отправить мое письмо в Севастополь с фельдъегерем сегодня же…
Умыться бы, причесаться, наложить легкий макияж и красиво одеться к обеду, однако вот неразрешимая задача – во что? Ни за какие деньги не достать в армейском лагере платья, сшитого по последней парижской моде. Впрочем, и обычное, повседневное женское платье здесь тоже найти невозможно. А носить прежний, мусульманский, наряд просто-напросто опасно. Вполне определенное, мстительное отношение к врагу распространилось среди солдат после дикой выходки турок с генерал-майором Максимовичем и его подчиненными. Кроме того, уже надоело русским жить в холодных землянках, питаться сухарями и кашей, пить воду с гнилым запахом.
Как ни сердилась Аржанова, но к обеду с возлюбленным ей пришлось надеть те же самые вещи: длинную белую рубаху с жемчужной пуговицей-запонкой у горла, красные шаровары, зеленое платье «энтери», сверху – бархатную малиновую курточку с короткими рукавами. Усаживаясь за стол, Потемкин мило пошутил о турецко-татарской одежде, которую из-за ее деревенской простоты, вероятно, легко носить. Анастасия, нахмурившись, ответила, что видит в этом серьезную проблему, и объяснила, почему она возникла.
Сразу он ей не ответил, так как лакей поставил на стол горячее – жареного гуся с яблоками, любимое блюдо светлейшего князя. Но за десертом их разговор о делах продолжился.
– Какие планы у тебя, душа моя? – спросил Потемкин.
– Во-первых, надо составить подробный рапорт об операции «Секрет чертежника» для Турчанинова. Во-вторых, конечно, думаю о возвращении домой. Давно скучаю по детям.
– У меня есть просьба.
– Слушаю, ваше высокопревосходительство.
– Штурм крепости будет в первых числах декабря. Войска разделены на шесть колонн, и для каждой требуется свой переводчик. Переводчиков у меня катастрофически не хватает.
– Значит, вы хотите, чтобы я… чтобы я участвовала в штурме? – с некоторым волнением спросила Анастасия.
– Ничего не хочу, ваше сиятельство. Только с нижайшей просьбой к вам обращаюсь, – он поднес к губам ее руку.
– Знаю я ваши просьбы.
– Бесспорно, вы можете уехать в Севастополь к своей семье хоть завтра. Как никто другой, вы заслужили отдых. Но ведь война с турками продолжается…
Она отвернулась от него и перевела взгляд на окно. В землянке светлейшего князя окна имелись – узкие, похожие на щели и под самым потолком. Быт главнокомандующего все же отличался от быта простых солдат. Но это вовсе не Аничков дворец, подаренный Потемкину его законной супругой Екатериной Алексеевной, не пышные приемы в Зимнем дворце, не роскошные царские обеды с семью переменами блюд. Идет война. Многие участники тех торжественных мероприятий находятся здесь, под огнем османских пушек: князья Репнин, Волконский, Долгоруков, принц Ангальт-Бернбург-Шаумбург, а также прочие обладатели высоких титулов, длинных родословных, обширных поместий, тысяч душ крепостных. Служба Отечеству и государю превыше всего. Слава, заслуженная на полях сражений, в глазах их потомков не сравнится ни с какими императорскими пожалованиями.
Вдруг Аржановой почудилось, будто все это с ней уже было.
Простая походная жизнь, армейский лагерь, разбитый посреди степи, согласно строгим параграфам Устава, видные из-за брустверов наших осадных батарей стены вражеской крепости, и Григорий Александрович, неспешно, по-домашнему пьющий чай в зеленом сюртуке без орденов и знаков своего чина. Так провели они когда-то целый месяц в Херсоне, городе-новостройке.
Нетронутая, непаханая ковыльная степь начиналась чуть ли не за стенами губернаторского дома. Бешеный ветер гулял по улицам, застраиваемым домами. Стены мощной русской крепости еще только поднимались у берегов Днепра. В краю, недавно отвоеванном Российской империей у османов, вдали от столичных шумных забот и многих придворных обязанностей, светлейший князь чувствовал себя легко и свободно. Он полностью принадлежал ей.
– Я согласна остаться, милый, – сказала курская дворянка генерал-фельдмаршалу.
– Другого ответа я не ожидал, – он признательно улыбнулся Флоре.
– Но есть одно условие.
– Какое, душа моя?
– Новая одежда!
С быстротой и деловитостью опытного организатора Григорий Александрович решил сложнейший вопрос. Он вызвал к себе из Екатеринославского кирасирского полка двух солдат-портных, вручил им один из своих повседневных мундиров и сказал, чтоб через день все было готово. Из больших предметов обмундирования сделать меньшие можно. Портные сначала обмерили Анастасию, потом – подаренные ей потемкинские зеленый кафтан с красными воротником, лацканами и обшлагами, красные камзол и кюлоты, или короткие штаны. После чего они распороли вещи, разложили их на большом столе в комнате для совещаний, мелом нанесли разметку, лишнее отрезали и, взявшись за иголки и нитки, дружно принялись шить.
Аржанова находилась поблизости. Она составляла отчет для Турчанинова и периодически являлась к портным на примерку. Мастера надевали на нее изделия, тут же что-то подкраивая и перешивая. Видя их старание, Анастасия пообещала приличное вознаграждение за работу. Кроме того, обед и ужин подали солдатам из фельдмаршальского котла да еще угостили чаркой водки.
Именно через день, к вечеру, курская дворянка, одетая как обер-офицер пехоты Российской императорской армии, предстала перед светлейшим князем. Он с удовольствием оглядел ее стройную ладную фигуру и заметил, что женщину сейчас узнать в ней затруднительно, что любой наряд, мужской или женский, европейский или мусульманский, всегда оказывается Анастасии Петровне к лицу, и данное обстоятельство его бесконечно изумляет.
– Такова уж моя служба, – скромно ответила она…
Походной канцелярией главнокомандующего Екатеринославской армией заведовал бригадир Попов, секретной ее экспедицией – коллежский советник Лашкарев. К нему Аржанова и пришла с готовым отчетом, чтобы отправить бумагу в Санкт-Петербург.
Сергей Лазаревич сразу узнал «Флору», несмотря на ее зеленый пехотный кафтан и армейскую прическу с буклями и косичкой на спине. Они познакомились весной 1783 года в Крыму. Лашкарев, тогда чиновник Иностранной коллегии, прибыл на полуостров как чрезвычайный посланник и полномочный министр при дворе крымского правителя. Миссия его была непростой – добиваться отречения хана Шахин-Гирея от престола в пользу императрицы Екатерины II. Аналогичное поручение имела и Аржанова. Чрезвычайный посланник действовал открыто, на дипломатическом поприще. Курская дворянка – конфиденциально, среди крымско-татарской знати, склоняя бывших кочевников на присоединение к России щедрыми посулами, богатыми подарками, а то и прямыми угрозами.
Свои поручения они оба исполнили блестяще. Затем Лашкарев сопровождал Шахин-Гирея, выехавшего из Бахчи-сарая в Воронеж вместе с несколькими придворными, охраной и гаремом. Без приключений доставив царственного путешественника до места назначения, Сергей Лазаревич удостоился похвалы светлейшего князя и нового чина.
Потемкин вскоре переманил дипломата из Иностранной коллегии к себе. Действительно, при подготовке к новой войне с Османской империей Лашкарев являлся в его штабе человеком полезным, даже незаменимым. Смолоду он довольно долго работал в посольстве России в Константинополе-Стамбуле, отлично изучил турецкие нравы, обычаи и порядки, в совершенстве владел тюрко-татарским и персидским языками…
Немного поговорив о славном крымском прошлом и о недавней поездке Аржановой на Босфор, они начали обсуждать задачи военных переводчиков при штурме крепости.
На столе перед Лашкаревым лежал чертеж с обновленным планом Очакова. Купеческий город, соединенный с фортификационными сооружениями, имел вид не совсем правильного четырехугольника, сильно вытянутого с юга на север, от морского мыса в степь. Был он для конца XVIII столетия достаточно большим – примерно 25 тысяч жителей, – застроенным хаотично, разнообразно, без заранее продуманной структуры. Оттого и получалось, что многое в наземном расположении его домов, кварталов, улиц и площадей по-прежнему оставалось неизвестным. Переводчикам предстояло, допрашивая захваченных при движении колонн пленных, узнавать для войск кратчайший путь к центральному форту «Хасан-Паша», без захвата которого невозможно овладение всей османской твердыней на берегу Черного моря.
Лашкарев сам собирался встать в ряды переводчиков, так как по-настоящему проверенных и прекрасно знающих язык людей в секретной экспедиции походной канцелярии не хватало. Абы кого в бой с коварным и жестоким противником не пошлешь. Потемкин-Таврический строго спрашивал с военачальников за неоправданные потери в личном составе вверенных им частей. «Российский солдат дорог! – не уставал он повторять на совещаниях. – Гораздо дороже золота, серебра, пушек и знамен, которые вы, господа, мечтаете захватить при штурме, дабы претендовать на орден Святого Георгия Победоносца и благоволение нашей монархини».
Попрощавшись с Лашкаревым, Аржанова надела форменную черную шляпу-треуголку, закуталась в плащ, подбитый мехом, и вышла из землянки на свежий воздух. Часовой отсалютовал ей, взяв ружье «на караул». Она решила прогуляться и более внимательно оглядеть с вершины степного взгорья укрепления Очакова. Отсюда они сейчас хорошо просматривались, потому что погода стояла морозная, но совершенно ясная, солнечная.
Нет, не знаменитый инженер Вобан проектировал эту крепость. Ей было сотни три лет, не меньше. От крымских татар она перешла во владение турок, и османы, конечно, попытались усилить ее новыми сооружениями. В частности, сделали три ряда ограждений: ров глубиной около шести метров, за ним – мурованный камнями земляной вал длиной три километра, высотой примерно в тридцать метров и шириной до десяти метров, за валом – крепостная каменная зубчатая стена с башнями.
Перестроить все это по новейшим французским изобретениям в области фортификации мусульмане не смогли из-за элементарного отсутствия денег. Лафит Клаве, приглашенный ими, должен был что-то придумать, и он придумал: подземный город, минные галереи, пороховые погреба. Кроме того, по его проекту из кирпича возвели бастионы и куртины на побережье лимана, самом уязвимом месте в обороне Очакова.
Однако к концу ноября 1788 года в результате интенсивных обстрелов русской артиллерии от бастионов и куртин остались груды битого кирпича, в земляном валу появились большие провалы, крепостные стены во многих местах разрушились, башни лишились деревянных крыш, которые попросту сгорели. Это в начале осады турки вели себя надменно и смеялись в лицо нашим парламентерам, предлагавшим им почетную сдачу крепости и выход из нее гарнизона с оружием и знаменами. Но когда «кяфиры» пустили на дно султанский флот и Очаков очутился в блокаде, настроение у них изменилось. Оставалась одна надежда – на французские хитрости, на мины, тайно спрятанные в земле.
Светлейший князь, желая избежать кровопролития, послал в крепость парламентеров в последний раз. Комендант Очакова трехбунчужный паша Хуссейн снова отклонил его предложение. Потемкин наметил штурм на 6 декабря, день святого Николая Чудотворца. Этот приказ вызвал в армии настоящее ликование. Никто не сомневался в успехе предстоящей атаки.
Узнав о штурме, Аржанова собрала свою маленькую команду. То, что Глафира останется в лагере, было ясно. Но какое решение примут ее сын Николай, белый маг Гончаров, корнет Чернозуб и унтер-офицер Прокофьев?
Теперь все они из восточных кафтанов переоделись в желтые с салатовыми воротниками, лацканами и обшлагами куртки Екатеринославского кирасирского полка, то есть родного Чернозубу и Прокофьеву Новотроицкого, переименованного два года назад при том же шефе – Потемкине. Еще надели они шаровары поверх сапог и каски с козырьками, украшенные вверху поперечным толстым валиком из конского волоса, который назывался плюмажем. Сидели они на раскладных походных табуретках и степенно пили из чашек, розданных Глафирой, горячий чай.
– Что скажете, Сергей Васильевич? – обратилась Анастасия к колдуну.
– День этот очень хороший. Победа придет к нашим войскам. Но немало добрых молодцев сложат головы, свалившись во рвы, поднявшись на крепостные стены, проходя по узким улицам города.
– А вы сами где будете?
– Я – с вами.
– Подумайте, Сергей Васильевич. светлейший князь назначил меня переводчиком в шестую штурмовую колонну. Придется мне идти впереди…
Корнет Чернозуб, который успел пришить к новому мундиру голубую муаровую ленточку со своей медалью за сражение при Кагуле, только улыбнулся:
– От це дуже добре, вашвыскобродь. Зовсим не треба лучшего мисця нам усим шукати. Побачим бусурманов зблизи та порубаем их в капусту…
Собственно говоря, подобный ответ курская дворянка и надеялась услышать. Участие в битве без них она себе не представляла. Фортуна улыбалась им, когда они держались вместе, выступали плечом к плечу. Доброй этой традицией пренебрегать не следовало, особенно – при столь серьезном испытании.
Чтобы поддержать боевой дух доблестных ее сотрудников, Аржанова приготовила им сюрприз. Потемкин, согласно рапорту Флоры, подписал два дня назад приказ о награждениях. Корнет Чернозуб получил следующий по «Табели о рангах» в кирасирском полку чин поручика, унтер-офицер Прокофьев – чин сержанта, Сергей Гончаров – бриллиантовый перстень и благодарственное письмо, Глафира и Николай – по двести рублей ассигнациями. Конверты с деньгами, коробочку с перстнем, письмо и выписки из приказа о производстве в новые чины Аржанова тут же им всем вручила. Горничная, извещенная о том заранее, принесла поднос с чарками водки. Со звоном сдвинув серебряные стаканчики, они посмотрели друг на друга гордо, весело, торжественно…
В день 5 декабря мела метель, засыпавшая осадный лагерь снегом по колено. В ночь на 6 декабря ударил мороз. Столбик термометра опустился до минус двадцати градусов по Цельсию. В пятом часу утра полки, батальоны, роты и отдельные команды стали собираться на исходные позиции своих колонн. Там горели костры. Мороз не страшил, а как будто ободрял русских. Солдаты тихо переговаривались и вглядывались в темноту. Но Очаков спал, никакого движения не наблюдалось ни на земляном валу, ни на крепостных стенах.
Бригадир Иван Петрович Горич, назначенный командовать шестой штурмовой колонной, принимал рапорты от прибывающих на место сбора воинских частей. Первым построился Фанагорийский гренадерский полк, в коем насчитывалось до 1400 рядовых и унтер-офицеров. За ним встали два гренадерских батальона: подполковников Фишера и Сукова. Далее пришли 300 артиллеристов, команда в 100 лучших стрелков, набранных в разных полках, 40 спешенных волонтеров из Херсонского легко-конного полка и 183 бугских казака под началом полковника Скаржинского, 220 волонтеров с полковником Селунским и 250 солдат Полоцкого мушкетерского полка, имевших не ружья, а топоры, лопаты, кирки и штурмовые лестницы.
Горич[19], награжденный за отличия в Первой Русско-турецкой войне орденом Св. Георгия 4-й степени, обменивался со штаб-офицерами короткими репликами. Но все-таки предстоящая схватка будоражила его чувства. Истинный герой, человек безумной храбрости и беззаветной преданности долгу, он предвкушал единоборство с неприятелем, как «пир веселый, буйный, кровавый». Никогда не задумывался он, каким может быть похмелье на таковом «пиру».
Иван Петрович давно выполнял разные поручения Потемкина. Например, в Екатеринославскую армию он прибыл с Кавказа.
Там он успешно провел переговоры с племенами кабардинцев и абазинцев. Горич внушил горцам, склонным к мятежам и разбоям, что «истинная их польза состоит в привязанности к Российскому престолу и сохранении мира и тишины в местах их обитания».
Штурмовая колонна Горича под Очаковым была самой мощной по составу и предназначалась для нанесения главного удара по крайнему, северному бастиону крепости, правда, уже сильно разрушенному. В помощь ей Потемкин направлял пятую колонну бригадира Хрущева, состоящую из двух батальонов – гренадерского и мушкетерского – и рабочей команды в 250 человек солдат Алексопольского полка. Цель их атаки – сбить многочисленный турецкий отряд, занимавший бастион против левого фланга русских, ворваться в крепость, быстро пройти по ее улицам и подступить к форту «Хасан-Паша».
Нападения четырех остальных колонн на нагорный ретрашамент у Очакова носили характер военной демонстрации, призванной отвлекать внимание противника от главного удара…
Шестая колонна формировалась и готовилась к движению. Горич взглянул на карманные часы. Они показывали 6 часов утра. Но еще не прибыл военный переводчик, о котором Потемкин давеча рассказывал Ивану Петровичу как-то невнятно. Бригадир уяснил лишь, что это – смелый, особо ценный и отменно знающий тюрко-татарский язык давний сотрудник светлейшего князя, причем – из секретной канцелярии Ее Величества, и надо дать ему прикрытие, хотя у того тоже есть свои люди.
– Чтоб и волоса не упало с ее головы, – значительно произнес главнокомандующий на прощание.
– С чьей головы? – не понял Горич.
– Я тебе все объяснил. Ступай, Иван Петрович. При штурме разберешься…
Стоя у костра рядом с адъютантом, бригадир ждал появления этого странного человека. Однако в темноте трудно было различать не только лица, но и фигуры. Ничего необычного он не заметил в молодом, среднего мужского роста офицере в надвинутой на лоб форменной треуголке и плаще, подбитом мехом.
– Честь имею явиться, ваше высокоблагородие, – прозвучал его грудной мягкий голос. – Я – переводчик, о коем предупреждал вас светлейший князь вчера. Вот мои люди.
– Опаздываете, господин капитан, – проворчал Горич, отчего-то решив, что меньшего чина смелый и особо ценный сотрудник иметь никак не может. – Я назначил для вашего прикрытия лучших солдат Фанагорийского полка… Подпоручик Самохвалов, ко мне!
На такую встречу Аржанова совершенно не рассчитывала. Потому, взяв бравого подпоручика за руку, она быстро увела его от костра подальше. Но Сергей Самохвалов «турецкую шпионку» все равно узнал. Конечно, секунд-майор фон Раан потом рассказал ему, кто она на самом деле, и подпоручик очень расстроился. Теперь, сняв шляпу, дворянин из Курской губернии галантно поклонился даме и смущенно сказал:
– Примите глубочайшие извинения, ваше сиятельство, за дерзкое мое обращение с вами в тот злополучный вечер. Честное слово, я не знал и готов…
– Ладно уж, господин подпоручик, – она улыбнулась. – Забудем неприятный инцидент.
– Стало быть, вы на меня не сердитесь?
– Не сержусь.
От этого заявления Самохвалов пришел в восторг, снова отвесил поклон и в знак признательности хотел поцеловать красавице руку, но она пригрозила ему пальцем:
– Не вздумайте! Здесь мы – солдаты. Вместе пойдем на штурм.
– И вам совсем не страшно? – он смотрел на нее во все глаза.
– Нет, – спокойно ответила Анастасия…
Пока они беседовали, Горич еще раз прошел вдоль своей колонны. Ординарец нес за ним смоляной факел и по приказу бригадира подходил к разным воинским частям и освещал их ряды. Согласно Уставу 1763 года, для атаки на укрепленные позиции противника применялся определенный боевой порядок, и сейчас он был воспроизведен довольно точно.
Впереди поставили рабочую команду в 250 человек с топорами, лопатами, кирками и штурмовыми лестницами, которые солдаты держали на плечах. За ней – 100 лучших стрелков. За ними – все гренадерские батальоны в шеренгах по шесть нижних чинов каждая. За гренадерами встали спешенные казаки и волонтеры. В хвосте колонны очутились артиллеристы.
Бригадир, обходя строй, разговаривал с солдатами. Он напоминал им о главной задаче – сходу взять бастион – и приказывал щадить женщин и детей на улицах города, отпускал соленые армейские шуточки насчет турок, высмеивая их сладострастие и женолюбие, отказ употреблять в пищу свинину и привычку молиться по пять раз на дню, встав на колени кверху задом. Служивые отвечали любимому командиру дружным хохотом.
Вскоре он вернулся к голове колонны, где находилась Аржанова со своими людьми, Самохвалов с десятью гренадерами, адъютант бригадира и три его ординарца. Пламя факела осветило лицо Горича, узкое, горбоносое, загорелое, и его коренастую фигуру. Белый маг вдруг дотронулся до рукава кафтана курской дворянки и тихо сказал:
– Генерал погибнет в этом бою.
– Почему вы так думаете, Сергей Васильевич? – удивилась она.
– Я вижу темное сияние над его головой…
Аржанова не успела ничего ответить, как грохот первого артиллерийского залпа разорвал тишину. Две шестипушечные батареи, за ночь перемещенные на прямую наводку к османскому бастиону, открыли ураганный огонь по вражескому укреплению. Орудия производили по одному выстрелу в минуту, и эта канонада продолжалась около получаса. Затем раздался громовой голос Горича:
– Господа офицеры! К атаке! Слуш-шай мою команду… Вперед скорым шагом марш!
Было семь часов утра 6 декабря 1788 года, когда русские двинулись от осадного лагеря к Очакову. Им предстояло преодолеть расстояние метров в девятьсот по заснеженной равнине с небольшими возвышениями. Османы увидели идущие на приступ войска и начали отстреливаться. Под сильный картечный и ружейный огонь попала пятая колонна бригадира Хрущева, которая шла справа от колонны Горича метрах в двадцати.
Не обращая внимания на свист неприятельских пуль и картечей, рабочие, стрелки, гренадеры, мушкетеры, казаки, волонтеры хладнокровно спустились в ров и потом, опираясь на ружья, взобрались на гребень земляного вала. Рабочие с топорами прорубили бреши в деревянном палисаде и солдаты оказались на второй линии защитных сооружений. Тут на них бросились янычары, вооруженные саблями и ятаганами. Навек успокоив пылких воинов Аллаха штыками, наши устремились дальше.
В этот момент раздался оглушительный взрыв, точнее, серия взрывов. Турки привели в действие пороховые закладки в минных галереях, что прорыл Лафит Клаве. Тонны песчаного грунта, камней, вырванных с корнем деревьев взметнулись вверх, на секунды заслонив небо, уже светлевшее. Однако большого ущерба наступающими взрывы практически не причинили и штурм остановить не могли. Ведь они прогремели в западной части очаковского мыса, а войска шли по восточной. Правда, песок, камни и обломки деревьев разлетелись далеко. Некоторые солдаты пострадали, получив ушибы, ссадины и даже сотрясение мозга. Например, поручик Чернозуб, чья фигура возвышалась в толпе стрелков, заимел здоровенную шишку на затылке, вовремя не успев отклониться от увесистого обломка грушевого дерева.
Шестая колонна уже штурмовала бастион. Укрепления его были наполовину разрушены ядрами и бомбами нашей артиллерии. Потому понадобилась только одна штурмовая лестница. Остальное рабочие разворотили кирками. Прыгая по камням, обрушившимся вниз, гренадеры проворно поднимались к проломам в брустверах. Бригадир Горич двигался впереди. Подняв шпагу, Иван Петрович громко повторял: «На приступ, ребята! В штыки!»
Откуда прилетела эта пуля, никто из них не понял. Османы отступали, в руках у них сверкали лишь клинки холодного оружия. Но пуля ударила храброму бригадиру прямо в сердце, и он упал на руки солдат, идущих за ним шаг в шаг. Гибель Горича видела и Аржанова, и Самохвалов, и Гончаров, и поручик Чернозуб, и Николай, тотчас вскинувший егерский штуцер с прицелом «диоптр».
В суматохе рукопашного боя сын горничной сумел разглядеть желто-алую вспышку из-за груды камней и в ответ послал свой свинцовый гостинец. Турок огромного роста в янычарской чалме, синем кафтане и атласных зеленых шароварах свалился им под ноги. Над переносицей на лбу у него чернело отверстие с голубиное яйцо. Его ружье дивной работы с инкрустациями на прикладе, с чеканкой на граненом стволе, имевшем восемь нарезов внутри, Николай, вполне довольный результатом выстрела, взял и повесил себе на плечо за красный юфтевый ремень.
Смерть Горича вызвала некоторое замешательство в рядах атакующих. Бездыханное тело Ивана Петровича положили на два ружья, и так, держа его словно на носилках, четыре человека понесли бригадира в лагерь. Начальство над колонной принял полковник Сытин из Фанагорийского гренадерского полка.
– Ребята! – закричал он, обернувшись к солдатам. – Отомстим бусурманским собакам за смерть любимого командира! За мной! Вперед!
Между тем генерал-поручик Самойлов, отрядив часть войск к двум крепостным воротам – Хасан-Пашинским и Стамбульским – с остальными присоединился к пятой и шестой колоннам и вместе с ними первым вступил на городские улицы. Подоспело и другое подкрепление – восемьсот гренадер таврического полка под командой полковника Познякова.
Численное превосходство оказалось на стороне русских. Зеленые куртки и черные каски с белыми и желтыми плюмажами, точно бурлящий поток, затопили узкие и кривые улочки купеческого города. Однако османы не желали сдаваться в плен, они яростно сражались за каждый дом. В ход у них шли не только сабли, ятаганы и кинжалы, но и дубины, и топоры, и даже камни.
Остервенение рукопашной схватки овладело атакующими. Наши солдаты на месте убивали всех, кто держал в руках хоть какое-либо оружие. Выстрелы звучали редко. Все пули были потрачены раньше, при взятии бастиона, а перезарядить кремнево-ударное ружье или пистолет не так-то просто, особенно в драке. Слышался лишь скрежет стали, глухие удары, дикий визг мусульман: «Аллах акбар!» – в ответ на него русское «Ура!», вой, плач и крики женщин, детей, раненых, случайно сбитых с ног в уличной свалке.
Никогда прежде не доводилось Анастасии видеть такой страшной резни, и уж тем более – находиться в самом ее центре. При полевом сражении у Козлуджи, которое она наблюдала сначала со стороны, потом – изнутри, встав в батальонное каре своего первого мужа, служивые вели себя гораздо сдержаннее. Но ведь тогда никто не издевался над телами их убитых товарищей, никто не нападал на них со спины или сбоку, никто не таился за разрушенной стеной дома, сжав в зубах кинжал, как сейчас поступали турки. Сергей Самохвалов и его бравые гренадеры, защищая ее, не раз вставали грудью на пути очумевших мусульман.
В конце концов подпоручик передал курской дворянке свою легкую обер-офицерскую фузею с примкнутым штыком, а себе взял у убитого простую солдатскую. Ружьем отбиваться было лучше и удобнее, чем шпагой. Холодное оружие Анастасия достала из ножен, когда они вошли в город. Правда, под камзолом у нее имелся ремень с кобурами и два любимых пистолета «Тузик» и «Мурзик». Но пули из них она приберегала на крайний случай.
Остапа Чернозуба с его ушибом головы Флора все же отправила в лагерь: боль не давала ему двигаться быстро. Рядом с ней остался сержант Прокофьев и меткий стрелок Николай. Он сумел-таки перезарядить и егерский штуцер, и трофейное турецкое ружье, к какому пули, приготовленные сыном горничной заранее, подошли очень хорошо.
Сергей Гончаров, впервые в жизни попавший в подобную переделку, держался за спиной Аржановой, растерянно озирался и беспрерывно бормотал какие-то заговоры и молитвы. Анастасия относилась к этому снисходительно. Иногда она вспоминала предсказание колдуна о судьбе бригадира Горича. Оно сбылось в точности, и таких ясновидящих следовало беречь, хотя их прорицания уверенности перед боем не прибавляют.
Из тесной улицы толпа солдат вывалилась на квадратную маленькую площадь, где угол занимала мечеть. От площади к окончанию очаковского мыса вели две дороги, петляющие по городским кварталам. Стены форта «Хасан-Паша» вставали за домами, но какой путь к ним являлся самым коротким и простым?
«Переводчик! Переводчик!» – прошелестело по рядам, и Аржанова решительно шагнула вперед. Ее вызывал к себе генерал-поручик Самойлов. Из мечети гренадеры привели муллу. Довольно толстый, пожилой, седобородый человек в высокой меховой шапке, обмотанной белым муслином, что свидетельствовало о совершении им хаджа в Мекку, стоял перед русским военачальником и, стараясь сохранять важность и достоинство, что-то объяснял по-турецки.
Самойлов, племянник светлейшего князя, в прежние годы – его адъютант и ближайший помощник, теперь сделался человеком самостоятельным. Он отличался высокомерным и грубым нравом, полагая себя абсолютно неуязвимым в жизненных коллизиях. Увидев Аржанову с обер-офицерской фузеей, он небрежно бросил:
– Это ты, что ли, и есть военный переводчик?
– Так точно, ваше превосходительство.
При звуках ее голоса генерал-поручик окинул курскую дворянку пристальным взглядом и, точно вспомнив о чем-то, продолжал заметно вежливее:
– Переведите мне речь этого толстяка.
– Слушаюсь, ваше превосходительство.
Мулла тоже посмотрел на Анастасию и заговорил снова, указав рукой на мечеть. Флора, слушая его, начала переводить:
– Просит, чтоб солдаты не оскверняли мусульманский храм, не заходили в него с оружием и в сапогах… Там находятся только женщины и дети. Они молятся Аллаху о ниспослании милости…
– Мне все ясно, – остановил ее Самойлов. – Скажите ему, если оттуда в спину нам сейчас ударят янычары, то пощады не будет никому, мечеть сгорит. Но главное в другом. Коль он и впрямь желает уберечь свой храм от разрушения, пусть покажет нам кратчайшую дорогу через город к форту «Хасан-Паша».
Применяя самые изысканные и вежливые, по-восточному цветистые обороты речи, обращаясь к мулле: «о, достойнейший из достойных», – Анастасия изложила приказ генерал-поручика. Турок слушал ее и кивал головой. Потом он погладил ладонью свою белую бороду, потом процитировал Коран по-арабски: «И кто более несправедливей и неправедней, чем тот, кому напоминали об аятах Господа его, а он отвращался от них. Поистине мы взыщем с виновных», – и… согласился. Теперь курская дворянка и мулла, которой он на ходу объяснял расположение улиц Очакова, повели колонну войск вперед…
К форту «Хасан-Паша» со всех сторон бежали изгнанные из прочих укреплений крепости ее защитники. Форт находился как бы над купеческим городом, на верхней террасе мыса, круто обрывающегося в море. Укрепление имело форму квадрата со сторонами, достигающими длины в 496 и 416 метров. В нем имелись строения: двухэтажный дворец коменданта, кирпичная мечеть с деревянным минаретом, турецкая баня, небольшая казарма и плац для янычар, арсенал, погреба для хранения провианта и боезапаса. Стены форта с четырьмя круглыми башнями на углах окружал ров и земляной вал над ним. Единственные ворота выходили на север, то есть в город.
Трехбунчужный паша Хуссейн вместе с охраной и офицерами – всего до 500 человек – ныне пребывал здесь. Он давно приказал закрыть тяжелые железные ворота и равнодушно наблюдал, как остатки вверенного ему гарнизона гибнут во рву и на земляном валу от ударов тысяч «кяфиров», плотно окруживших форт с трех сторон. С четвертой стороны ревело и играло волнами Черное море. Ранее оно соединяло пашу с его повелителем султаном Абдул-Гамидом I, присылавшим в Очаков корабли. Но в этот злосчастный декабрьский день море оставалось пустынным, неприветливым, холодным. Надежда на помощь из Стамбула испарилась.
Русские проникли в форт не через ворота. Открыть их снаружи действительно было невозможно. Переколов штыками турок на земляном валу, отряд волонтеров приставил к стенам штурмовые лестницы и по ним взобрался наверх. Оттуда спуститься на вымощенный камнями двор укрепления не составляло труда. Солдаты, бросившись к створкам ворот, мигом сбили с них четыре запорные балки и впустили в форт огромную толпу. С радостными криками, потрясая оружием, победители устремились к дворцу коменданта.
Печально вздохнув, Хуссейн-паша отошел от окна. Получалось, что от нападения на бастион до открытия ворот миновал только час и еще пятнадцать минут. Неправдоподобно короткий срок для такой мощной крепости, как Очаков, и это обстоятельство огорчало старого воина больше всего. Видимо, он чем-то сильно прогневил Всевышнего. Комендант расстегнул свою портупею с узкой, изогнутой персидской саблей «шемшир» и приготовился вручить ее первому вошедшему в его дом русскому генералу.
Глава тринадцатая Русские трофеи
Ступени, выложенные плоскими камнями, круто уходили вниз, в темное подземелье. Стены этой галереи, ее сводчатый потолок, видимо, укрепили известковым раствором. Ни песчинки, ни камушка не осыпалось на их плечи и головы. Солдаты с факелами освещали лестницу. Впереди шли Сергей Самохвалов и Анастасия Аржанова, за ней – сержант Прокофьев, Николай, далее – тридцать гренадеров Фанагорийского полка с ружьями наизготовку. В руках курская дворянка держала лист с планом крепости, который она нашла во внутреннем кармане кафтана безвременно погибшего бригадира Горича. Как жаль, что его смелая жизнь оборвалась так внезапно!
В это подземелье они попали из провиантского погреба форта «Хасан-Паша». Теперь, когда его гарнизон и комендант сдались на милость победителя, Потемкин отправил Флору исследовать подземелья, обозначенные на чертежах Лафита Клаве. Не было сомнения в том, что там еще скрываются турки. Едва ли смогут они изменить судьбу поверженного Очакова. Однако вступить в переговоры с ними, убедить сдаться, не проливать понапрасну кровь, не приносить новых жертв на алтарь войны совершенно необходимо.
Лестница кончилась, и они очутились в узком коридоре. Гренадерам пришлось наклонять головы, чтобы идти вперед. Такой низкой вдруг сделалась подземная галерея. За поворотом ее обнаружилась дверь, где на часах стояли два негра в чалмах, с копьями и пистолетами, засунутыми за широкие шелковые пояса. Они как будто дремали, но шаги русских разбудили их. Не говоря ни слова, африканцы бросились на чужестранцев с копьями наперевес. Это стало их последним деянием во славу Аллаха. Одного застрелил Николай из егерского штуцера, второго – Аржанова, выхватив из кобуры свой любимый «Тузик». Самохвалов лишь растерянно отпрянул в сторону. Его реакция на внезапное нападение оказалась худшей, чем у курской дворянки. Это немудрено, ведь подпоручик никогда не тренировался в специальном тире, никогда не готовился к конфиденциальным операциям. Его удел – строевые учения, разводы караулов, парады и атаки в развернутом строю батальона или полка, кои происходят в чистом поле и обязательно под бой барабанов и при шелесте полковых знамен.
То, что ожидало их за закрытыми дверями, ошеломило не только фанагорийцев, но и бывалых аржановцев. Десятка три восточных женщин в разных, пестрых и ярких, но теплых нарядах кинулись к ним навстречу. До того времени мусульманки весьма комфортно сидели и лежали на полушках, разложенных на коврах, устилающих пол пещеры. Они курили кальян, лакомились засушенными фруктами, пили из пиал сладкий шербет, слушали журчание подземного родника в помещении, освещенном фонарями. Сейчас крича, плача, стеная и заламывая руки, они на коленях ползли к русским, умоляли не убивать их и взамен предлагали свои прекрасные тела. Теперь Аржанова растерялась не меньше Самохвалова.
– Турмах, асма кепек-ларъ[20]! – крикнула она и выстрелила из второго пистолета «Мурзик» в воздух.
Дико орущая толпа тотчас замолчала, замерла на секунду, потом дружно распростерлась на полу, показывая свою покорность. Руками в перстнях и браслетах турчанки прикрывали головы и исподтишка рассматривали вошедших к ним мужчин. Конечно, законы шариата нарушались со всей очевидностью: посторонние представители сильного пола пришли в гарем. Но владельцы гаремов, османские офицеры, находились довольно далеко отсюда и сдавали личное оружие во дворце коменданта крепости, униженно кланяясь недавним своим противникам. А победитель, как известно, получает все.
– Что нам делать, ваше сиятельство? – спросил Сергей Самохвалов, на всякий случай положив руку на эфес сабли.
– Не знаю, – в смятении ответила Анастасия.
– Что они сейчас кричали?
– Хотят отдаться доблестным русским солдатам. Хотят стать вашими наложницами или невольницами.
– В этом что-то есть, – медленно произнес подпоручик Фанагорийского полка.
– Я не спорю. Но ведь нельзя устраивать оргию прямо здесь. Боюсь, что в подземелье прячутся не только женщины, но и вполне дееспособные османские воины. Надо пройти туннель до конца.
– Согласен, – кивнул Самохвалов.
– Тогда давайте оставим с ними трех-четырех надежных солдат из старослужащих. Я же скажу этим шлюхам, что их жизнь – вне опасности, что скоро мы выведем их отсюда на поверхность, дадим еды, устроим где-нибудь на жилье.
– Да, так будет лучше. Но мы вернемся за ними.
– Обязательно, подпоручик, – Аржанова понимающе ему улыбнулась…
«Матушка Всемилостивейшая Государыня. Располагал я принести Вам в дар Очаков в день Святыя Екатерины, но обстоятельства воспрепятствовали. Недовольно еще сбиты были укрепления крепостные, чтоб можно было взойтить, и коммуникация еще не поспела для закрытия идущей колонны левого фланга на штурм, без чего все были бы перестреляны.
Поздравляю Вас с крепостию, которую турки паче всего берегли. Дело столь славно и порядочно произошло, что едва на экзерциции бывает лутче. Гарнизон до двенадцати тысяч отборных людей – не меньше на месте положено семи тысяч, что видно. Но в погребах и землянках побито много. Урон наш умеренный, только много перебито и переранено офицеров, которые шли с жадным усердием и мужеством. Убит генерал-майор князь Волконский на ретраншементе и бригадир Горич на стене. Ой, как мне их жаль. Войско казацкое из однодворцев, по Вашему указу только что сформированное, было пехотою на штурме и чудеса делало. Их предводители донские полковники – молодые люди – оказали необыкновенную храбрость.
Матушка Государыня, какие труды армия моя понесла и сколько наделала неприятелю урону, того не вдруг можно описать: услышите от турков.
Тяготят меня пленные, а паче – женщины. Зима жестока, как в России. Отправлять их хлопот много. В городе строения переломаны нашими пушками. Многое нужно починивать. Также забот немало – полки ввести в квартеры, тем паче поляки не хотят пустить.
Александр Николаевич (генерал-поручик Самойлов. – А. Б.) вошел первый в крепость, а потом с другой стороны принц Ангальт. Армия моя почти наголову из рекрут, но когда есть Божия помощь, все побеждает.
Пашу с чиновниками турецкими скоро отправлю в Петербург. То же и знамена. Обстоятельно не могу еще донести обо всем, как через пять дней.
Вернейший и благодарнейший подданный Князь Потемкин Таврический.P.S. Полку моего подполковник Боур находился при мне дежурным, подвергая часто себя опасности. Вы были милостивы к его отцу. Пожалуйте его полковником»[21].
Свой рапорт светлейший князь закончил только к полудню 7 декабря 1788 года. Штаб-офицер Екатеринославского кирасирского полка Карл Федорович Боур с утра собирался в дорогу, которая занимала примерно десять дней, а пакета с письмом и символическими ключами от пяти крепостных ворот все никак ему не доставляли.
Потемкин хотел наиболее полно рассказать царице про штурм Очакова, назвать число убитых и раненых с обеих сторон, перечислить русские трофеи – знамена, пушки, количество военнопленных, – но это у него не получалось. Слишком разрозненная, отрывочная информация поступала в штаб осадной армии. В полках пока не могли определить потери, поскольку солдаты, вихрем ворвавшись в крепость, остались в ней и предавались грабежам, ведь именно генерал-фельдмаршал перед атакой обещал служивым отдать им город на три дня «на добычь». Тела сотен и сотен мертвых мусульман, вповалку лежавшие на улицах города, во рву, на разгромленных бастионах и крепостных стенах, тоже считать было некому. Кроме того, снова поднялась метель. В белой замяти разобрать, кто и где находится, не представлялось возможным.
Григорий Александрович ограничился сведениями, полученными им 6 декабря. Штурм он наблюдал в подзорную трубу с возвышенности в осадном лагере. О гибели бригадира Горича и генерал-майора князя Волконского ему сообщили еще во время битвы. Примерное количество убитых неприятелей он вычислил умозрительно, когда с превеликим трудом пробирался по улицам города к форту Хасан-Паша, где комендант отдал ему свою драгоценную саблю и точно так же поступили все его офицеры и охранники.
Про женщин Потемкину поздно вечером 6 декабря рассказала Аржанова. Она обнаружила еще две группы восточных прелестниц, и общее их количество достигло, таким образом, ста двенадцати человек. Очень много женщин находилось и в самом городе. Исполняя приказ главнокомандующего, русские их не убивали. Теперь следовало каким-то образом устроить мусульманок то ли в городе, то ли в осадном лагере, то ли отправлять их с обозами в глубь российской территории…
Спальня и кабинет Хуссейн-паши на втором этаже дворца блистали роскошью: хорассанские ковры на полу, уютные диванчики-сеты вдоль стен, низкие шестигранные столики-«къона», расписанные масляными красками, резной деревянный потолок с позолотой, курильницы в виде райских птиц. Но комендант павшей османской твердыни уже переселился отсюда в палаточный русский лагерь. В его спальне, сидя на кожаных подушках, ужинали светлейший князь и Анастасия Аржанова.
Она с увлечением и многими интересными деталями рассказывала своему возлюбленному об атаке шестой колонны на бастион, о бешеном сопротивлении турок на улицах города, о подземных апартаментах, лестницах и ходах, о красотках, валявшихся в ногах ошеломленных победителей султанского войска.
– Однако что делать с женщинами, душа моя? – спросил светлейший, допивая вино из хрустального бокала.
– Раздайте их офицерам, ваше высокопревосходительство, – предложила курская дворянка.
– То есть как так «раздайте»? – удивленно переспросил генерал-фельдмаршал.
– Очень просто. Это же трофеи. Они должны попасть в руки тех, кто, рискуя жизнью, взял Очаков.
– Ты шутишь, душа моя. Женщины – не пушки, не знамена, не сундуки с золотой и серебряной монетой. Не лошади, наконец!
– Это – взгляд гуманного европейца-христианина, любезный Григорий Александрович, – снисходительно улыбнулась Флора. – А на взгляд мусульманина, женщины – только грязные, низкие, бездумные существа, данные ему Аллахом для удовлетворения естественных потребностей мужского организма и для продолжения рода. Животные, в общем. Причем упомянутых вами лошадей он ценит гораздо выше.
– Сдается мне, ты разделяешь сие варварское убеждение, – Потемкин подлил вина из кувшина себе и своей собеседнице.
– Отчасти разделяю, – она пригубила бокал.
– Но почему?
– Их же так воспитывают с детства, в полном соответствии с текстом Корана и законами шариата. Никакого образования, никакого понятия о личном достоинстве, чести и морали. Разве это есть человеки, наделенные Божественным даром осознания действительности? Нет, это – животные, и в голове у них – одно…
– Что, по-твоему?
– Да похоть, вот что!
– Не верю, душа моя, – он нахмурился. – Ты клевещешь на мусульманок.
– А хотите пари, ваше высокопревосходительство? – разгоряченная спором, Аржанова вскочила на ноги и прошлась перед Потемкиным по спальне.
Он с удовольствием наблюдал за ее тонкой, почти мальчишеской фигурой в красном камзоле, в красных кюлотах, тесно облегающих ее стройные ноги, в высоких сапогах из мягкой черной кожи. Если это снять, то прекрасная богиня Афродита явится, точно из пены морской, и будет дьявольски соблазнительна.
– Пари? – благодушно улыбнулся светлейший князь. – Но что ты ставишь на кон?
– Н-ну, не знаю, – она оглянулась в поисках подходящей вещи. – Например, мое оружие.
Анастасия взяла ремень с двумя кобурами, в которых лежали дамские дорожные пистолеты, и положила к ногам Потемкина.
– Любимых «Мурзика» и «Тузика» отдаешь?! – воскликнул генерал-фельдмаршал, увлеченный игрой. – Значит, все серьезно! Ладно, я тоже поставлю что-нибудь такое… такое…
Он поспешно стянул с пальца массивный золотой перстень с собственной печаткой. Аржанова посмотрела на княжеское ювелирное украшение, по цене превышающее ее заклад раза в три, усмехнулась и сказала:
– Сейчас вы его лишитесь.
– Говори свое условие!
Дело в том, что, опросив восточных женщин в подземелье, курская дворянка узнала, кто они, о чем мечтают, чего боятся. Оказывается, своих четырех жен, позволенных Кораном, Хуссейн-паша и его офицеры вместе с детьми давно отправили в Стамбул на последнем корабле. В Очакове остались лишь их наложницы, чье существование исламскими законами вообще не регламентировалось. Воля господина состояла в том, что можно было сохранить им жизнь, можно было снова выставить на продажу, можно было утопить на дне залива, посадив в мешок с грузом, привязанным к ногам. Добрый мусульманин за это не отвечал ни перед судом земным, ни перед судом Божьим.
– Так по рукам, ваше высокопревосходительство? – она села на подушку рядом со светлейшим князем. – Теперь прикажите привести сюда Сафие, Фатиму и Эмине, из женщин, ныне найденных в пещере.
– А дальше? – спросил Потемкин.
– Дальше вы зададите им вопрос, хотят ли они стать наложницами русских офицеров. Вашими наложницами, в частности. Ведь эти несчастные воображают, будто у вас, как главнокомандующего, обязательно здесь имеется большой гарем. Если они скажут «да», то перстень – мой. Если скажут «нет», то вы забираете мои пистолеты.
Светлейший князь расхохотался:
– Душа моя, твоей фантазии поистине нет предела!
– Извольте исполнять, сударь! – жестко произнесла Флора, которой теперь было не до шуток…
Если коменданта, его охрану и офицеров из форта, почти совсем не разрушенного обстрелом русской артиллерии, в тот же день отправили в лагерь и расселили по палаткам и землянкам, то их наложниц по настоянию Аржановой перевели из пещер обратно на женскую половину дворца. Все-таки он отапливался лучше, стены его сохраняли тепло и здесь по-прежнему работала кухня. Кроме того, во избежание каких-либо эксцессов Анастасия просила Сергея Самохвалова поставить караул из солдат-фанагорийцев у входа в гарем. Окончательное решение «женского вопроса» находилось в компетенции главнокомандующего, курская дворянка могла лишь предлагать ему свои варианты.
Она назвала три имени не случайно. Это были, на ее взгляд, наиболее привлекательные и молодые – от шестнадцати до девятнадцати лет – рабыни Хуссейн-паши и его первого заместителя Саадет-аги, купленные на невольничьем рынке в Стамбуле год назад. Фатима, по происхождению черкешенка, отличалась особой красотой. Сафие родилась в Анталии. Вообще-то коренные турчанки редко попадали в такие гаремы. Обычно это происходило из-за какого-то несчастья, обрушившегося на их семью: неожиданная смерть отца, матери, старших родственников, разорение семейного бизнеса, пожар, уничтоживший дом, и тому подобное.
Эмине на самом деле мусульманкой… не являлась. В девятилетнем возрасте ее вместе со старшим братом чеченцы похитили в Грузии и на корабле привезли в Стамбул. Брат попал в янычары, она – к небогатому владельцу швейной мастерской. Он-то и заставил ее позже принять ислам, дал исламское имя. С годами из нескладного подростка она превратилась в очаровательную девушку, и хозяйка велела хозяину ее продать…
Узнав, что Фатиму, Сафие и Эмине вызывает к себе главный русский генерал, невольницы заволновались. Они уже пережили немало. Из зарешеченных окон гарема они видели начало штурма крепости и сильно испугались. Потом их загнали в пещеры под фортом и, можно сказать, бросили на произвол судьбы. Немало изумило красавиц и появление под землей русского отряда – ведь Саадет-ага уверял женщин, будто «кяфиры» не знают сверхсекретного хода и потому обитательниц гарема не найдут.
Они нисколько не сомневались в цели вызова к русскому генералу Фатимы, Сафие и Эмине. Их всегда так, на ночь глядя, и приводили в спальни повелителей. Если хозяин оставался доволен услужливостью наложницы, она могла рассчитывать на награду: подарки, улучшение питания, переселение в более удобную и просторную комнату. Но сейчас – и женщины отлично понимали это – от успешных действий трех восточных красавиц в постели страшного «кяфира» зависела жизнь всего их весьма специфического сообщества.
Забыв свои обычные ссоры и дрязги, они принялись готовить черкешенку, турчанку и грузинку к выступлению в важной роли. Горячей воды, конечно, у них не было, но несколько кувшинов холодной воды нашлось. Ароматные притирки и мази, свежая сурьма для бровей, румяна для щек, яркая губная помада – традиционные женские средства обольщения – использовали они с невероятным старанием и тщательностью. Еще один прием, знакомый даже европейским проституткам, – подкрашивание сосков смесью из патоки, сока свеклы и моркови, применили наложницы. Однако состав имел ограниченный срок действия – примерно час – и потом разрушался.
Кому-то из них пришла в голову идея показать «кяфиру» какой-нибудь интересный номер, прежде им невиданный, но обладающий магическим воздействием на мужчин. Ясное дело, это «танец живота». Они умели его исполнять, но лучше других – Фатима. Так ее и одели: завязанная узлом под грудью тонкая батистовая рубаха, сквозь которую темнели подкрашенные соски, алые атласные шаровары, спущенные ниже пупка, и поверх них – шелковая шаль с сеткой, кисточками и монетками, звеневшими при любом движении. Бубен, турецкая флейта и саз – восточный струнный инструмент – сопровождали этот танец. Бубен взяла Сафие, турецкую флейту – Эмине. Игра на сазе требовала больших навыков, и делегацию от гарема дополнила Айше, смуглая девушка из Алжира, не очень красивая на лицо, но обладающая худощавой и гибкой фигурой.
Ничего подобного Аржанова и Потемкин увидеть не ожидали. Накинув на плечи форменные пехотные зеленые кафтаны с красными воротниками, лацканами и обшлагами, они сидели на подушках, по-турецки скрестив ноги, и лакомились яблоками, запеченными в сахаре. Первой подняла голову курская дворянка и чуть не поперхнулась долькой фрукта, щедро посыпанного корицей.
– Qu’est-ce que cela veut dire[22]? – сперва воскликнула она по-французски, но быстро взяла себя в руки и повторила по-татарски: – Не вар бу[23]?
Наложницы тут же упали на колени, потом поклонились русским до земли, потом, протягивая к ним руки, подползли ближе. Сафие, как старшая по возрасту – ей исполнилось девятнадцать лет, – заговорила со слезами в голосе. Анастасия переводила ее речь светлейшему князю. Сначала он растерялся, но вскоре стал рассматривать молодых женщин с любопытством.
– Все они, ничтожнейшие рабыни Хуссейн-паши и его помощника Саадет-аги, обращаются к вам, о высокостепенный господин и повелитель великого войска, с мольбой, идущей из глубины сердца, – говорила Флора. – Просят все они о малости, каковая вас не может затруднить, но только удовольствие доставит. Возьмите их в свой гарем! Сын шакала, недостойный изменник султана Хуссейн-паша худо обращался с ними в последнее время. Они ничем не заслужили такого обращения. В их умении угождать мужчине разнообразными способами вы, о высокостепенный господин, сейчас убедитесь…
– Что они собираются делать? – с беспокойством спросил светлейший князь.
Анастасия серьезно ответила:
– Думаю, с кинжалами бедные женщины на вас не бросятся. Оружия при них не обнаружено. Но заметьте, ваше высокопревосходительство, наше пари вы уже проиграли.
– О, это несомненно! – Потемкин ей улыбнулся.
Айше тронула тонкими пальцами струны саза, Сафие ударила в бубен, Эмине извлекла первые пронзительные звуки из флейты. Фатима, встав посредине комнаты, подняла руки над головой, отставила ногу в сторону, качнула бедрами самым соблазнительным образом. «Танец живота» начался. Аржанова вскоре призналась себе, что и в музыке, и в движениях танцовщицы таилось нечто возбуждающее, слишком натурально говорящее о первобытном человеческом инстинкте, и не поддаться этому ритму было очень трудно.
Бесспорно, женщины из гарема трехбунчужного паши отлично знали свое дело. А финал «танца живота» и вовсе ошеломил двух его зрителей. Фатима вновь опустилась на колени прямо перед ними, движением рук сбросила батистовую рубаху и, покачивая обнаженными полными грудями, расставила ноги в алых шароварах и откинула тело назад, словно приглашала их немедленно воспользоваться ее позой.
– Достаточно! – громко произнесла курская дворянка по-турецки, и надо сказать, что голос ее в этот момент прозвучал слишком резко.
Как показалось наложницам, «танец живота» произвел на русских должное впечатление. Однако дальнейшее удивило их безмерно. Вместо того чтобы раздеть всех красавиц догола и уложить на подушки, повелитель великого войска подошел к каждой из них по очереди, обнял, поцеловал в губы, вручил по золотому червонцу и жестом велел… удалиться. Его молодой помощник вообще не смотрел на них. С мрачным видом он расхаживал по комнате. Заметив, что невольницы турецких военачальников не спешат покидать помещение, он повернулся к ним и процедил сквозь зубы на их родном языке:
– Убирайтесь отсюда!
Перестук женских каблучков затих в коридоре. Потемкин приблизился к Аржановой. Он хотел надеть ей на руку свой перстень с печаткой, выигранный ею на пари залог. Но тот был слишком велик по размеру для курской дворянки и удерживался лишь на большом ее пальце. Возня с драгоценной вещью как-то изменила их настроение, и они стали улыбаться друг другу. Подняв большой палец, Анастасия поворачивала перстень в разные стороны и разглядывала вензель на нем – переплетенные буквы «ГП» и княжескую корону над ними. Много подарков, очень дорогих и просто ценных, за годы знакомства подарил Флоре ее возлюбленный, но этот являлся самым интересным, знаковым.
Сначала она сбросила с плеч зеленый кафтан, потом развязала галстук – полосу белой кисеи, плотно оборачиваемую вокруг шеи, потом расстегнула камзол. Офицерская зимняя рубашка, сшитая из мягкой тонкой байки, не имела пуговиц – только длинный разрез на груди, позволяющий стягивать ее через голову. В такую же точно армейскую рубашку был одет и Григорий Александрович. Это сходство позабавило их. Аржанова сняла рубаху с генерал-фельдмаршала, а он – с курской дворянки.
Кроватей во дворце Хуссейн-паши никогда не водилось. Турки, верные обычаям их стародавней кочевнической жизни, спали на тюфяках и прямо на полу. Скрипучие доски, из которых вываливалась шпаклевка, громким скрипом отзывались на их движения. Но Анастасия не обращала на это внимания. С ласками светлейшего князя она могла позабыть обо всем на свете. «Ну пожалуйста, – просила она его. – Ну давай же! Ну еще раз!..»
Медвежья шкура, предусмотрительно доставленная в форт Хасан-Паша из осадного лагеря камердинером главнокомандующего Ферапонтом, весьма пригодилась утром, морозным, снежным, туманным. Пока Ферапонт растапливал оба мангала в спальне, они прятались под ней и разговаривали по-французски, не желая, чтоб слуга понимал их беседу, пожалуй, уже не личную, но – служебную.
– Почему ты вчера обозлилась на бедных мусульманок? – Потемкин нежно перебирал пальцами ее светло-каштановые, вьющиеся на висках волосы.
Она передернула плечами:
– Бр-р! Возмутительное поведение!
– Я думал, ты видела танец раньше, будучи в Крымском ханстве.
– Откуда? – удивилась Анастасия. – Разумеется, я слышала о нем от татарок, но кто из них стал бы исполнять его передо мной? Предназначение сего номера совершенно определенное. Особенно – в больших гаремах.
– Однако, согласись, Фатима танцевала превосходно.
– Более чем превосходно, мой сердечный друг. Потому давай сразу отдадим ее хорошему человеку.
– Кому это? – Потемкин живо повернулся к Флоре и крепко обнял ее за плечи.
– Подпоручику первого батальона Фанагорийского гренадерского полка Сергею Самохвалову.
– Вижу, ты знаешь некоторых обер-офицеров моей армии по именам. Расскажи, где вы познакомились?
– Он с солдатами охранял меня во время штурма крепости утром. Очень милый мальчик, – ответила Анастасия.
– За смелое деяние милого мальчика можно произвести в поручики и дать ему орден Святого Владимира четвертой степени. Хочешь?
– Конечно, хочу. Но турчанку я ему пообещала еще в том темном подземелье 6 декабря. Он так обрадовался…
– Еще бы! – Потемкин рассмеялся. – Одна красивая женщина отдает молодому мужчине другую красивую женщину. Романтическое приключение, да и только…
Таковое свое благоволение светлейший князь в тот же день распространил и на других офицеров Фанагорийского гренадерского полка, коих насчитывалось 49 человек. Затем, по мере учета всех попавших в плен женщин, эти особенные трофеи получили и остальные чиновники. Мусульманки не сопротивлялись. Они боялись лишь убийств и надругательств со стороны буйной солдатской толпы. Но ничего подобного генерал-фельдмаршал не допустил.
«Наконец находимся мы в стенах Очаковских, и после претерпения невероятных трудностей, проводим спокойные дни в беседовании с пленными нашими турчанками. Вот все происшествие нашей экспедиции, как мы взошли на сии страшные стены… – записал в своем дневнике секунд-ротмистр фон Раан. – Добыча была гораздо более, чем мы ожидали. Кроме тяжелой амуниции, получено множество пистолетов, сабель, кинжалов, стрел, кос и тому аналогичных вещей, которые после взятия крепости целыми возами продавались. Турецкий пиастр, по нашим деньгам около 60 копеек, потерял половину цены своей, и червонец турецкий ходил за рубль. Число прекрасных женщин очень велико, которые теперь все разделены между нами. Купеческих товаров нашли мы чрезмерное множество… В прочем гренадеры наши живут теперь прекрасно и спокойно. Жаль только, что мы почти все принуждены жить в домах без кровли, которые во всем городе не так скоро исправлены быть могут…»[24]
Господин фон Раан, участник Первой Русско-турецкой войны, бывалый воин, закаленный в боях и походах, описывал в своем журнале крепость, взятую Российской императорской армией, как-то вяло и отстраненно. Это неудивительно. Ведь ему досталась – по протекции подпоручика Самохвалова, естественно, – весьма искушенная в любовных утехах девятнадцатилетняя Сафие из Анталии. Его «беседы» с ней протекали очень живо и случались примерно по пять раз за ночь. Где уж тут было секунд-майору пристально разглядывать Очаков, разрушенный, выгоревший, забитый трупами.
Но Аржанова, 8 декабря 1788 года выйдя из форта Хасан-Паша в город, ужаснулась картине, открывшейся ее взору. Черные и серые от копоти стены уцелевших домов, многие из них действительно без крыш, без окон и дверей, руины и остовы зданий, сильно поврежденных ядрами и бомбами, камни и деревянные обломки, загромождающие узкие, залитые кровью улицы, и повсюду – тела погибших, через которые приходилось переступать чуть ли не на каждом шагу. Они произвели на Анастасию самое удручающее впечатление. Изувеченные, с отрубленными руками и ногами, с расколотыми черепами. С остекленевшими глазами, смотрящими в низкое свинцово-синее зимнее небо, они, казалось, взывали о последней милости к победителям – похоронить, упокоить бренную плоть в земле, пока не началось гниение, распад телесных тканей, грозящий осадной армии заразой и эпидемиями.
Кое-как добралась Флора до лагеря, до землянок, где располагалось походная канцелярия главнокомандующего и секретная ее экспедиция, порученная Лашкареву. К счастью, коллежский советник был на месте. Он почтительно приветствовал княгиню Мещерскую, ибо близкое ее знакомство со светлейшим князем стало теперь известно многим.
Лашкарев сообщил Анастасии последние статистические данные по штурму турецкой твердыни на северных берегах Черного моря. Неприятель потерял 310 мортир и пушек на бастионах и стенах крепости, 180 знамен, не считая сломанных и разорванных при атаке. Убито 8370 турок, в том числе – 283 офицера, за два прошедших дня умерло от ран и переохлаждения 1140 человек, взято в плен более 4000 человек. Потери городского населения пока не подсчитаны, но мужчины, которых Хуссейн-паша заставил выйти на укрепления и участвовать в сражении, выбиты почти полностью, женщины и дети уцелели.
За грандиозную победу заплачено немалой ценой. Как сказано ранее, при штурме погибли генерал-майор князь Волконский и бригадир Горич. Кроме них, также 3 штаб-офицера, 25 обер-офицеров и 936 нижних чинов. Ранено 18 штаб-офицеров, 101 обер-офицер, 1704 солдата и унтер-офицера.
– Работы очень много, Анастасия Петровна, – задушевно обратился к ней Лашкарев.
– Какой, Сергей Лазаревич?
– Да нашей, обычной. Турки ведь не успели уничтожить ни одной бумаги в своем штабе. Надо бы их просмотреть, разобрать, перевести на русский язык, составить опись. Я уже приготовил для вас мешок с папками их секретной переписки. Спешить не стоит, но все-таки…
– Само собой разумеется, – покорно кивнула Аржанова. – Но позвольте мне сначала хоть найти моих людей. Растеряли мы друг друга в этой суматохе.
– Конечно, ваше сиятельство, – тут же согласился Лашкарев. – Сегодня вы до вечера свободны…
Долго искать Глафиру, поручика Чернозуба с перевязанной бинтами головой, сержанта Прокофьева, белого мага Гончарова и меткого стрелка Николая Флоре долго не пришлось. Они пребывали в землянке, отведенной им ранее, рядом с апартаментами главнокомандующего, и собирались полдничать. На полдник имелась трофейная еда – овечий сыр, лепешки «пита», чай и рахат-лукум в фанерных коробочках. Возле колченогого раскладного деревянного стола не было и пяди пустого места. Кругом находились корзины, баулы, сундуки, правда, небольшого размера.
– Ах, матушка вы наша барыня, здравствуйте! – кинулась к госпоже верная служанка и поклонилась ей в пояс. – Уж мы не чаяли вас увидеть!
– Почему? – спросила Аржанова, снимая черную форменную треугольную шляпу и усаживаясь на раскладную скамью с парусиновым сиденьем, которую для нее поспешно освободил Николай.
– Оченно заняты тут все.
– Интересно, чем? – Анастасия обвела всю команду рассеянным взглядом. Увиденное в городе еще стояло у нее перед глазами, разговор с Лашкаревым тоже заставлял задуматься.
– А вот чем! – горничная подняла крышку на ближайшей к ней корзине. Роскошная новенькая горностаевая шуба лежала там, свернутая аккуратнейшим образом.
– Где вы ее нашли? – задала вопрос курская дворянка.
– Дак в городе. В большом купеческом доме, – пояснил Николай. – Двери-то в нем снесло, хозяев поубивало. Заходи, бери, чего хочешь.
– И много взяли?
– Всю золотую и серебряную посуду, два ларца с женскими драгоценными украшениями. Хотели вытащить хорассанский ковер, даже свернули его. Но егеря нам помешали. Пришлось им отдать, – Николай вздохнул с сожалением.
– Печальный случай, – согласилась курская дворянка и повернулась к Чернозубу. – Неужели кирасиры не поживились?
– Та не дуже богато, шо-то по мелочи, – застенчиво улыбнулся ей доблестный поручик и передал кожаную суму на длинной перевязи. Она была доверху наполнена серебряными турецкими пиастрами…
В сущности, Очаков – богатый купеческий город, центр международной морской торговли, стратегически важный оборонный пункт Османской империи на Черном море – уже перестал существовать. Укрепления его разрушились, арсенал опустел, гарнизон успокоился навек и из казарм переселился в места по соседству – на дно Днепровского лимана и в глубокие рвы возле прежде неприступных стен. Капиталы османских коммерсантов перекочевали в ранцы солдат и саквояжи офицеров Екатеринославской армии, а товары, принадлежавшие туркам, либо сгорели вместе со складами, либо очутились в руках победителей.
Военная кампания 1788 года увенчалась блестящей победой, и овеянные боевой славой русские полки постепенно, один за другим, уходили из Очакова на отдых, на зимние квартиры в города и селения Малороссии.
Однако походная канцелярия светлейшего князя пока оставалась в лагере. Рабочие команды, сформированные из пленных мусульман, приводили город в порядок: занимались захоронением трупов, разбирали завалы на улицах, восстанавливали дома. Вскоре чиновники смогли покинуть землянки и поселиться в Очакове. Там же находились два любимых полка главнокомандующего: Екатеринославский кирасирский и Фанагорийский гренадерский. Они несли караул как в крепости, так и на местности, прилегающей к ней.
Походная канцелярия отправила трофейные знамена в Санкт-Петербург. Там вражеские стяги приняли с военным церемониалом. Под бой барабанов и сигналы, играемые трубачами, для всеобщего обозрения их пронесли опущенными вниз по Дворцовой площади и далее – в Петропавловскую крепость. Позже в столицу, на поклон к Екатерине II, увезли трехбунчужного пашу Хуссейна и нескольких старших его офицеров. Государыня, встретившись с турками в Зимнем дворце и выслушав их рассказ об осаде и штурме с пышными похвалами русским солдатам и офицерам, милостиво разрешила военнопленным уехать на родину.
«За ушки взяв обеими руками, мысленно тебя цалую, друг мой сердечный Князь Григорий Александрович, за присланную с полковником Бауром весть о взятьи Очакова, – писала добрая царица Потемкину. – Все люди вообще чрезвычайно сим щастливым произшествием обрадованы. Я же почитаю, что оно много послужит к генеральной развязке дел. Слава Богу, а тебе хвалу отдаю и весьма тебя благодарю за сие важное для Империи приобретение в теперешних обстоятельствах. С величайшим признанием принимаю рвение и усердие предводимых Вами войск от вышнего до нижнего чинов. Жалею весьма о убитых храбрых мужах; болезни и раны раненых мне чувствительны, желаю и Бога молю о излечении их. Всем прошу сказать от меня признание мое и спасибо. Жадно ожидаю от тебя донесения о подробностях, чтоб щедрою рукою воздать кому следует по справедливости. Труды армии в суровую зиму представить себе могу, и для того не в зачет надлежит ей выдать полугодовое жалованье из экстраординарной суммы. Располагай смело армию на зиму в Польше; хотение поляков тем самым скорее паки возьмет естественное свое течение, a une armee de conquerant l’on n’a encjre jamais refuse de quartier[25]. Теперь мириться гораздо стало гораздо ловчее, и никаких не пропущу мер, чтоб скорее к тому достигнуть. Всем, друг мой сердечный, ты рот закрыл, и сим благополучным случаем доставляется тебе еще способ оказать великодушие слепо и ветрено тебя осуждающим. Прощай, мой друг, до свидания. Будь здоров и благополучен[26]…
Это трогательное и весьма лестное для него письмо Екатерины Алексеевны Потемкин получил еще в Очакове вместе с монаршей посылкой: знаком ордена Святого Георгия 1-й степени, четырехугольной звездой к нему и черно-оранжевой лентой для ношения через правое плечо, как то полагалось кавалерам с высшей степенью воинской награды. Кроме ордена царица послала своему тайному супругу офицерскую шпагу, усыпанную бриллиантами, и Указ о денежном пожаловании в сто тысяч рублей. Впрочем, подобным образом – орден, шпага, деньги – она отметила и других полководцев, бравших крепости штурмом еще в годы Первой Русско-турецкой войны.
Списки награжденных за Очаков были столь длинны, что нет никакой возможности перечислить абсолютно все царские милости, обращенные к доблестному российскому войску. Например, генерал-аншеф Меллер удостоился сразу двух орденов – Святого Андрея Первозванного и Святого Георгия 2-й степени, – почетного прибавления к фамилии «Закомельский» и титула барона. Генерал-аншеф князь Репнин получил такую же драгоценную шпагу, как Потемкин. Генерал-поручики Самойлов и князь Долгоруков украсили свои мундиры орденами Святого Георгия 2-й степени, генерал-майор барон фон дер Пален – тем же орденом, но 3-й степени.
Орден Святого Георгия 4-й степени достался менее заметным персонажам. Его получили штаб– и обер-офицеры, находившиеся в гуще атакующих колонн, на артиллерийских позициях, командовавшие вспомогательными частями: инженер-полковник Корсаков, полковник Чириков, подполковники Бентам, Фенш, де Рибас, Гагенмейстер, Годлевский, капитан-поручик Апраксин, подпоручик артиллерии Творогов.
Признавая, что Екатеринославская армия проявила в степях под Очаковым образцы массового героизма, государыня распорядилась всем нижним чинам, участвовавшим в осаде и штурме, выдать серебряные овальные медали с надписью: «За храбрость оказанную при взятьи Очакова декабря 6 дня 1788» – и всем офицерам, не получившим орденов и повышения в чине, – золотые кресты со скругленными лучами на георгиевской ленте с надписью в центре на аверсе: «Очаков взят 6 декабря 1788» – и на обороте ее: «За службу и храбрость».
Светлейший князь обещал Аржановой и поручику Чернозубу эти офицерские кресты, а сержанту Прокофьеву, белому магу Гончарову и меткому стрелку Николаю – серебряные солдатские медали. Правда, еще раньше Потемкин вручил Флоре традиционную премию от секретной канцелярии Ее Величества за успешно проведенную операцию «Секрет чертежника» – годовой оклад в тройном размере, то есть 1800 рублей. Деньги, земельные пожалования, крепостные крестьяне – очень хорошо. Однако наградной знак совсем другое, это особая почесть для дворянина.
Аржанова знала: какие бы подвиги она ни совершила во славу Отчества, орденов ей не видать как своих ушей. Не принято, увы, так отмечать заслуги женщин ни в одном европейском государстве. Орден Святой Екатерины, учрежденный Петром Великим, предназначался для придворных дам из знатных аристократических фамилий. Анастасия к ним не принадлежала.
Между тем ей давно хотелось оставить детям, внукам, правнукам не только деревни, населенные крепостными, не только сады и виноградники в Крыму, но и нечто, свидетельствующее о тайной службе, о ее командировках в Крымское ханство, в Австрию, в Турцию, о столкновениях, никому не известных, но яростных, с коварными врагами Империи. Полного, детального рассказа они не услышат никогда, но пусть останется хоть намек, хоть загадка, хоть необычное напоминание.
Может быть, вернувшись домой, Анастасия даже закажет свой портрет художнику в этом подаренном ей светлейшим князем пехотном зеленом кафтане, и с офицерским золотым крестом, вполне уместным в петлице красного его лацкана. Затем очаковская награда ляжет на дно заветной шкатулки и будет передаваться в ее семье из поколения в поколение…
Но курьеры из Санкт-Петербурга пока не привезли в штаб-квартиру главнокомандующего Екатеринославской армии учрежденные царицей металлические знаки на цветных муаровых ленточках.
Впрочем, ожидание не тяготило курскую дворянку. Ведь ее возлюбленный находился рядом, в Очакове. Она встречалась с ним довольно часто, пусть и мельком. Флора усердно трудилась вместе с Лашкаревым, разбирая турецкие бумаги. светлейший же князь приступил к делам, связанным с передвижением полков на зимние квартиры, с лазаретами, заполненными увечными и ранеными под османской твердыней воинами, с кораблями гребной флотилии и севастопольской эскадры, вмерзшими в лед Днепровского лимана.
Метели по-прежнему бушевали в причерноморской степи, трещали жестокие морозы. Генерал-фельдмаршал непрестанно беспокоился о здоровье служивых, снабжении их всем необходимым в эту непогоду, спешил поставить на ноги раненых. Следующая, 1789 года кампания, обещала стать не менее напряженной, чем недавно закончившаяся. В новых битвах с турками, вечно собиравшими стотысячные армии, на счету будет каждый российский солдат.
Так, 12 декабря Потемкин отбыл в деревню Витовку для инспекции тамошнего лазарета. Он хотел вернуться оттуда через день, но задержался до 17 числа. Много неисправностей нашел светлейший в данном учреждении: нехватку провизии для усиленного питания, дров для отопления, даже медикаментов. Кое в чем были виноваты местные нерасторопные чиновники, кое в чем – сама административная машина Российской империи, в силу громоздкости своей весьма неповоротливая. Лишь непосредственное вмешательство представителя высшей власти придавало ей требуемое ускорение.
Через неделю после возвращения Григорий Александрович вызвал княгиню Мещерскую к себе для доклада о найденных турецких документах. Она вошла в его кабинет и тут почему-то сразу поняла, что это их последняя встреча на политой кровью, обожженной адским огнем очаковской земле. Когда произойдет следующее свидание – неизвестно ни ей, ни ему.
Главнокомандующий взял из рук Флоры папку, быстро просмотрел бумаги, задал несколько вопросов о них и, точно заканчивая официальную часть, произнес тихим, усталым голосом:
– Садись, душа моя. Поговорим.
– Я слушаю вас, ваше высокопревосходительство.
– Хочу выполнить данное тебе обещание, – он шагнул к походному секретеру, достал пакет из толстой коричневой бумаги, отогнул клапан и показал Аржановой содержимое: два золотых креста и три серебряных медали. – Забирай. Будет память о сем событии примечательном для тебя и для твоих людей. К сожалению, получил пока лишь пробные образцы…
– Премного благодарна, ваше высокопревосходительство! – с волнением ответила она, рассматривая новенькие, поблескивающие в свете зимнего дня награды. – Это была моя мечта.
– Давно догадывался о том, любезная Анастасия Петровна. – Потемкин ласково улыбнулся ей. – Теперь слушайте. Через день, то есть 26 декабря, я уеду в Херсон. За мной потихоньку двинется в путь и походная канцелярия. А вы – свободны. Чай, соскучились по своим домашним?
– Да, очень.
– Предлагаю отправиться в Севастополь не посуху, что выйдет труднее и дольше, а на линейном корабле «Святой Владимир».
– Так ведь он стоит во льду между Очаковым и Кинбурном, – возразила Анастасия.
– Лед начали обрубать. Я дал экипажу в помощь роту саперов. Думаю, к первым числам января 1789 года корабль снарядят для отплытия. Он повезет важные мои распоряжения командующему севастопольской эскадрой графу Войновичу. Я уже отдал приказ командиру «Святого Владимира» капитану 2-го ранга Чефалиано. Он примет на борт тебя, твоих людей и весь багаж, по-видимому, немалый.
– Так точно, ваше высокопревосходительство, – она в смущении опустила голову.
– Нечего тут стесняться, душа моя, – мягко урезонил ее Потемкин. – Трофеи – важнейшая вещь на войне. Они воодушевляют войско.
– Может быть, – Аржанова шагнула к возлюбленному, встала совсем близко и взялась обеими руками за борта его кафтана на груди. – Но что скажешь ты мне на прощание?
Григорий Александрович привлек к себе Анастасию, обнял и нежно поцеловал:
– Господь с тобой, душа моя! Какое прощание? Мы еще не победили турок окончательно. Жди моего приказа.
– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – она попыталась улыбнуться, но улыбка эта вышла печальной…
Путешествие на линейном корабле «Святой Владимир» доставило Аржановой приятные впечатления. Во-первых, парусник был новым, спущенным на воду на Херсонский верфи в мае 1787 года. Во-вторых, большим: 66 пушек, длина почти 49 метров, глубина интрюма почти 6 метров – и, следовательно, качка здесь ощущалась не так сильно, как на «Элефтерии» или на «Хотине». В-третьих, все время дул попутный северный ветер, и военный трехмачтовик летел по черноморским волнам, словно птица.
Командир корабля Чефалиано оказался итальянцем по происхождению, человеком галантным, веселым, общительным. Он с удовольствием развлекал прелестную пассажирку княгиню Мещерскую эмоциональными рассказами о морских сражениях с турками на водах очаковских летом прошлого года, в которых участвовал и его линейный корабль. Будучи слушательницей благодарной, Анастасия Петровна внимала словам отважного капитана с неослабеваемым интересом, задавала много вопросов, восхищалась доблестным войском российским и уверяла моряка, будто никогда не смогла бы столь бесстрашно, как он, смотреть смерти в лицо.
Ранним утром Флора обычно выходила на верхнюю палубу юта и, опершись руками о фальшборт, стояла там в полном одиночестве. Неоглядная серо-зеленая водная равнина расстилалась перед ней. Чайки, пронзительно крича, летели вслед за «Святым Владимиром». Иногда с верхушек волн срывались соленые брызги и падали на соболью накидку Аржановой, сверкали и искрились на густом меху. Пальцами курская дворянка осторожно дотрагивалась до этих капель, похожих на алмазы, и думала о том, что сейчас надо забыть, изгладить из памяти все, пережитое ею за последние восемь месяцев. Так разглаживает на своей поверхности Черное море кипящую кильватерную струю корабля. Он уходит вперед, а след его теряется в пространстве…
Москва Август 2009 годаСноски
1
– Сегодня довольно сыро…
– Я надеюсь, что мы закончим нашу церковную церемонию к вечеру.
– О, это меня не волнует, моя дорогая.
– Я очень признательна вам за помощь.
– Не стоит благодарности (франц.).
(обратно)2
Десятина – русская единица земельной площади, равная 1,09 гектара.
(обратно)3
В данном случае имеется в виду современный поселок Черноморское Евпаторийского района Республики Крым.
(обратно)4
– Я думаю, для вас нет ничего интересного в коврах.
– Нет, это интересно для меня тоже.
– Но что еще?
– Жизнь Крыма. Жизнь семейная, общественная, политическая… (франц.)
(обратно)5
– Стоять, сын мула! Где ключи? (тюрк.-татар.)
(обратно)6
– Сколько времени?
– Скоро десять.
– Я хочу отдохнуть.
– Ничего! Подожди. Это – быстро.
– Смотри! Кто там… (тюрк.-татар.)
(обратно)7
– Большое спасибо, сударь (фр.).
(обратно)8
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо (фр.).
(обратно)9
Цитируется по книге Н. Кухар-Онышко и В. Пиворович «Великолепный князь Тавриды». Херсон, 2003, с. 82.
(обратно)10
Цитата дана по публикации: Луи-Филипп де Сегюр. «Путь на пользу». Сборник «Крымский альбом», Феодосия – Москва, изд-во «Коктебель», 1997, с. 22.
(обратно)11
– Сударыня! Что это значит?
– Знайте свое место, сударь! (фр.)
(обратно)12
Grellot. Relation nouvelle d” un voyage de Constantinopol. Paris. 1780. С. 91, 92.
(обратно)13
– Входите, госпожа. Чего желаете?
– Покажите мне эти синие туфли.
– Пожалуйста… (тюрк.)
(обратно)14
Цитата дана по книге «Мольер. Пьесы». Москва, изд-во «АСТ-Олимп», 1997, с. 170.
(обратно)15
– Иди отсюда! Не стой! (тюрк.)
(обратно)16
Современные города Одесса и Новороссийск. – Примеч. автора.
(обратно)17
Этот подвиг совершил капитан 2-го ранга Рейнгольд фон дер Остен-Сакен. – Примеч. автора.
(обратно)18
Бригадир – в эпоху Екатерины II чин между полковником и генерал-майором. – Прим. автора.
(обратно)19
Формулярный список И. П. Горича не найден, известны лишь некоторые факты его биографии. По национальности он был черкесом, добровольно поступившим на службу в русскую армию. – Примеч. автора.
(обратно)20
– Стоять, бешеные собаки! (тюрк.-татар.)
(обратно)21
Текст письма воспроизведен по сборнику под редакцией Н. С. Лопатина «Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка 1769–1791 гг.», Москва, изд-во «Наука», 1997, с. 328–329, № 905.
(обратно)22
– Что это значит (фр.)
(обратно)23
– Что это? (тюрк.-татар.)
(обратно)24
Секунд-майор фон Раан. «Перечень из собственного своего журнала в продолжении прошедшей войны при завоевании Молдавии и Бессарабии с 1787 по 1790 год». Спб., 1792, с. 55–58.
(обратно)25
Победоносной армии никогда не отказывают в квартирах (фр.)
(обратно)26
Текст письма воспроизведен по сборнику под редакцией В. С. Лопатина «Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка 1769–1791. Москва, изд-во «Наука», 1997, с. 329–330, № 905.
(обратно)
Комментарии к книге «Французская карта», Алла Игоревна Бегунова
Всего 0 комментариев