«Поход викингов»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I ВОЗВРАЩЕНИЕ ЭЙРИКА РЫЖЕГО

Мальчики прижались к скале и перевели дух. Старший, Лейф, повернулся к брату. Его смелое лицо стало суровым от напряжения.

— Мужайся, Скьольд! До вершины уже недалеко, а моя шапка полна яиц. Океан ревнив. Слышишь, брат, как он ревет, словно бык?

В его ясных зрачках заиграли веселые огоньки, смягчив резкие очертания носа, крепко вылепленных скул и широкого подбородка. И он с облегчением засмеялся, как бы гордясь своими мускулами, своей ловкостью и сообразительностью, которые помогли ему преодолеть крутую стену, нависшую над фьордом, — безраздельное и неоспоримое владение чаек, тупиков и морских ласточек. Ослепительно белые зубы сверкали, как у молодого волка. Улыбка раздвигала сочные губы, резко выделявшиеся на матовом лице. Он медленно обвел взглядом бескрайнюю даль, будто желая запечатлеть в памяти всю необъятную Вселенную, окаймленную тонкой линией туч.

На горизонте небо и море, казалось, покачивались, сливаясь воедино. Безмятежное спокойствие воздуха и морских просторов нарушалось лишь равномерными набегами волн. С глухим рокотом они разбивали свои пенистые гребни о серые рифы Боргарфьорда.

— Ну как, Скьольд, отдохнул? Карабкайся за мной, не бойся!

— Дай мне отдышаться, Лейф. У меня все руки в крови и кружится голова. Так недолго и разбиться об эти проклятые скалы. Я не могу двинуться с места.

Лейф сунул за пазуху шапку с яйцами и протянул брату руку:

— Неужели ты боишься, викинг?

— Нет, Лейф, я просто выбился из сил.

Лейф опять засмеялся, да так громко, что вспугнул чаек, вивших гнезда в расселинах скалы.

— Скьольд, Скьольд, — продолжал он, — спой во весь голос песню Рагнара Лодброка, и кровь, как огонь, снова побежит по твоим жилам. Никогда не забывай, Скьольд, сын Вальтьофа, что ты из породы ярлов, презирающих усталость и страх. Пой, брат! Пой громче!

Скьольд рассмеялся вслед за братом и запел. Казалось, слова знаменитой песни бросали вызов береговым утесам, беспредельному морю, крикливым чайкам. Мальчика увлек ритм песни. Голос его крепчал, становился все громче, звонче и разносился над каменным хаосом до самого небесного купола, омытого весенними грозами:

Я гибну, но мой смех еще не стих.

Мелькнув, ушли дни радостей моих.

Я гибну, но пою последний стих. (Здесь и далее стихи в переводе Д. М. Горфинкеля.)

Выражение восторга преобразило его доброе, с тонкими чертами лицо, озаренное какой-то необычайной мягкостью, которая струилась из глубины его глаз. В зеленых зрачках Скьольда отражались озера, снежные вершины, тучи и грозы. Эти два зеркала, одинаковые, как близнецы, отражали все смятение его чувств.

Песня лилась, а голос звенел все громче и громче. Когда последние слова эхом отдались среди береговых скал, к мальчику уже полностью вернулось спокойствие духа.

— Я готов, Лейф, — сказал он. — Я крепко стою на ногах.

И Скьольд еще туже стянул свою куртку кожаным поясом с костяной застежкой.

— Держись крепче, брат! Нам еще придется трудно, но я уже вижу траву на вершине.

Нога Скьольда ощупывала каждую неровность скалы. Тропинка, протоптанная дикими козами, казалось, висела в пустоте, как легкий каменный мост. Внизу, на расстоянии двухсот футов, по обеим берегам речки Хвиты, раскинулись поселок и пристань Эйрарбакки, образуя прихотливый узор из квадратов и прямоугольников, окруженных стенами оград и массивными скалами, загородившими фьорд. Уединенные фермы на склонах узкой долины, небольшие амбары, разбросанные там и сям на дальних пастбищах, дозорные башенки, посаженные на каменные зубцы утесов, — все это с такой головокружительной высоты казалось придавленным громадой каменной гряды.

Чем дальше мальчики подвигались вперед, тем сильнее бились их сердца. Еще немного, и они победят гору!

Олаф и Торфин, лучшие среди их сверстников ползуны по скалам, и те никогда не осмеливались на такой подвиг.

Да и среди взрослых мало кто отважился хоть раз в жизни пройти по этой козьей тропе. Рассказывали, правда, что давным-давно, еще в первые годы поселения викингов на берегах Исландии, некий Ивар без костей в любое время года, пренебрегая опасностью, пробирался по отвесной стене к гнездам белых с черными пятнами диких соколов — за птенцами, которых он затем дрессировал. Но это были только предания далеких времен, когда на земле еще властвовали боги — Один, Тор и могучая Фрейя.

Из — под ног Лейфа выскользнул камень, но юноша успел ухватиться за выступ скалы, окаймлявшей плоскогорье. Камень покатился вниз, подпрыгивая и ударяясь о гранитную стену. Четыре, пять, шесть отскоков! Прижавшись к стене, Скьольд не услышал шума от удара камня о прибрежные рифы.

Лейф напряг мускулы и подтянулся на плато.

— Дай руку, Скьольд!

Он привлек брата к себе и положил ему руки на плечи. Глаза его сверкали, как в тот день, когда на состязаниях в Брейдавике он победил в единоборстве Эгиля.

В эту минуту у Скьольда мелькнула мысль, что в опасных подвигах — вся прелесть жизни для его брата.

— Скьольд! — воскликнул Лейф. — Подумай только, ведь мы взобрались на самую вершину скалы! Завтра ты должен будешь воспеть этот подвиг, как скальд Стюркар воспел победы Глума Воителя. Эта новая сага прогремит в мире. Моряки и купцы, покидающие наш остров, донесут до родной земли наших отцов славу о сыне Вальтьофа, Лейфе Турлусоне, которому в пятнадцать лет удалось победить скалу над Боргарфьордом.

Скьольд нахмурился. Уже не в первый раз Лейф в час победы приписывает свою славу себе одному и забывает о брате. Но почему? Только потому, что он на два года старше, что плечи его шире, а мускулы крепче? А может быть, потому, что он привык верховодить сверстниками во время игры в мяч, стрельбы из лука и метания дротика? Или потому, что он с легкостью может переплыть фьорд и уже научился объезжать низкорослых полудиких лошадок, которых разводит их отец в горной долине Окадаля?

А разве он, Скьольд, при этом испытании рисковал меньше Лейфа? Разве он не прошел вслед за братом весь опасный путь?.. И так было всегда — с тех пор, как Скьольд себя помнил.

Лейф угадал мысли младшего брата. Но сейчас было не время для обид.

— Скьольд! Слушай, зеленоглазый викинг! Я хочу сказать тебе, что слава сыновей Вальтьофа перелетит через моря. Но в нашем роду испокон века старший сын носит оружие викинга, а младший воспевает великие подвиги своего времени. По словам нашего отца, Вальтьофа, род Турлусонов всегда тем и был знаменит, что одновременно воспитывал и воинов, и поэтов. А их современники равно почитали и тех, и других.

— Ты прав, Лейф, Арни Турлусон Тихий в давно минувшие времена привел наш род из Норвегии на остров Флокки, который он назвал Исландией. И, как только первый норвежский домик появился в Окадале, отец Арни, Освир Турлусон, сложил большую сагу о новой земле. Это было давно, очень давно, но нить преданий никогда не обрывалась. Вот и наш отец Вальтьоф — воин, он доходил на своем дракаре до берегов страны франков. А наш дядя Бьярни Турлусон…

— Тише, Скьольд! Не искушай неведомых духов, с которыми, может быть, борется в эту минуту наш дядя Бьярни Турлусон, великий скальд.

Братья умолкли. На их загорелые лица падали мелкие брызги, приносимые ветром с моря, и в то же время другой ветер, из глубины острова, насыщенный талой водой ледников, развевал светлые волосы мальчиков.

Лейф и Скьольд находились на неровном плато, выпуклом, как щит, и усеянном серыми камнями и пучками исландского мха. Это было место, где сталкивались ветры, мчавшиеся из неведомых краев. Далеко-далеко из розовой дымки утра выступали высокие горы Исландии, перерезая горизонт. У подножия горной гряды раскинулась унылая, бесплодная страна. Недаром весь остров сохранил название «Исландия», данное ему первыми поселенцами. Это одновременно могло означать «Страна ледников» и «Пустынная страна».

Лейф бросил в воздух горсточку соли — дар древним богам, которым давно уже не поклонялись. Один, Тор и Фрейя канули в небытие вместе с древними легендами, но старинный обычай бросать богам щепотку соли не был забыт, и о нем вспоминали в дни значительных событий. Лейфа не покидало восторженное состояние.

— Скьольд! Мы победили скалу! Этими словами будет начинаться сага о братьях Турлусонах. Наша жизнь будет полна подвигов, как амбар — зерна. Мы с тобой отправимся в далекий путь на дракаре с длинными веслами. Я буду сражаться, а ты — петь. Имя твое прославится сочетаясь с моим. Твои песни останутся в памяти нашего народа, властителя морей. Спой же, брат мой, песню о дракаре, спой ее для меня здесь, над морем!

— Но ведь песню о дракаре сложил дядя Бьярни, а ты знаешь, что с того дня, как он уехал, наш отец…

— Мы здесь одни, Скьольд! Слушай, я доверяю тебе важную тайну! — Юноша понизил голос: — Вальтьоф, наш отец, тоскует со времени отъезда своего брата, Бьярни, как тосковал бы и я, если бы ты уехал от меня в далекие страны. По ночам он ворочается в постели, стонет, призывает брата. После смерти нашей матери дядя Бьярни стал для отца самым дорогим человеком и таким же священным, как старое дедовское кресло с резными ручками, стоящее у очага. Отец говорил мне, что дядя Бьярни прославил нашу мать на веки веков, воспев мужество, с каким она приняла смерть. Так прекрасно этого не мог бы сделать ни один скальд. Когда дядя Бьярни вернется, отец встретит его с распростертыми объятиями и забудет оскорбление, которое тот ему нанес, пустившись в незнакомое море с изгнанником Эйриком Рыжим…

— Лейф! Лейф! Не произноси этого имени!

Лейф рассмеялся, и в голосе его звучала вся гордость викинга.

— Не произносить? Да я поклялся быть похожим на этого человека, который на голову выше всех…

— Замолчи, Лейф, замолчи! — Скьольд подскочил к брату, пытаясь зажать ему рот. — Горе тебе, Лейф! Старейшины Исландии строго-настрого запретили произносить имя Эйрика Рыжего.

Но Лейф смеялся все громче и громче, и, казалось, никакие силы мира не могли бы удержать слова, рвавшиеся из его уст:

— Эйрик Рыжий — самый великий и самый гордый из викингов! Он осмелился бросить вызов судьям альтинга. Он осмелился сказать им, что море не кончается у шхер Гунбьерна. Что море катит свои седые волны гораздо дальше! Он не побоялся сказать, что намерен перейти запретную границу и плыть дальше шхер.

— Эйрик Рыжий изгнан, Лейф… Ты не имеешь права…

— Эйрик Рыжий свободен, как и все, кто последовал за ним. Свободен и наш дядя Бьярни. Судьи альтинга не пустятся искать их в чужие моря, которые бороздит «Большой змей». Эйрик Рыжий — морской ярл, и я, Скьольд, той же породы. Я не побоюсь пропеть сложенную нашим дядей песню дракара перед жителями Эйрарбакки и перед судьями, приговорившими его к изгнанию…

Я сяду на лихого скакуна.

Меня помчит он в голубые дали.

Холмы, леса — они не для меня,

Я полюбил изменчивое море.

Ветры, кружившие над плоскогорьем, подхватывали стихи Лейфа, разнося слова, как дикие семена, что прорастут потом на неведомой земле. Голос Лейфа звучал сурово и глухо, иногда обрываясь чем-то похожим на стон.

Мальчики были одни на огромном плоскогорье. Грубая шерстяная куртка и кожаные штаны, прихваченные у колен и заправленные в высокие сапоги из воловьей кожи, похожие на толстые мокасины, мало защищали от порывов ветра, но братья, казалось, даже и не чувствовали холода. Им не давала покоя мысль, которая с прошлой весны, после решения судей альтинга об изгнании Эйрика Рыжего, будоражила умы всех жителей Эйрарбакки: кончается ли море у шхер Гунбьерна, этого пустынного архипелага, замеченного некоторыми моряками после двух суток плавания на запад? А что, если…

— Лейф! Лейф! Смотри на море… туда…

Вытянутой рукой мальчик указывал какую-то точку на горизонте, где в море вдавалась западная коса фьорда. К великому удивлению Скьольда, Лейфа это нисколько не поразило.

— Я заметил это раньше, Скьольд. Это парус дракара поднимается из-за морских вод. Я не спешил об этом говорить, приняв его сначала за облачко на горизонте. Но теперь я уверен, что это парус. Ты понимаешь, Скьольд — парус судна!

— Парус судна. Но оно не из наших, не из Эйрарбакки, не с Гебридских островов, не из Брейдавика. Весь наш флот в море, у восточного побережья. Люди из Брейдавика говорили, что пошли большие косяки трески и суда останутся там до тех пор, пока канаты не сотрут в кровь руки рыбаков.

— Все это я знаю. Слепая ворона и та заметила бы, что в гавани пусто. Неужели ты не догадываешься, Скьольд, какой корабль направляется к нам с запада? Это… это, клянусь кольцом Фрейи, это…

«Кольцом Фрейи»! Эта старинная клятва произносилась только в самых торжественных случаях… Смутная мысль зародилась в мозгу Скьольда. По спине его пробежала дрожь — дрожь ужаса и восторга.

— Ты думаешь, Лейф?.. Ты клянешься кольцом Фрейи и молниями Тора?

Каждый из них разделял восхищение другого, не решаясь выразить обыкновенными словами то, что их так волновало и в чем они больше не сомневались.

— Нужно, чтобы мы были первыми. Дозорный на молу не может заметить судно, которое так далеко. Он долго еще не поднимет тревоги.

— Нужно, чтобы мы были первыми, — мечтательно повторил Скьольд. — Поэтому мы, наверно, и заговорили о дяде Бьярни… — И он приложил ладонь к глазам, чтобы лучше видеть. — Да, да, потому мы о нем и заговорили. Ветер с моря донес до нас дыхание дяди Бьярни.

Не в силах больше сдержаться, Лейф воскликнул:

— Эйрик Рыжий вернулся! Эйрик Рыжий уже близко! Он правит прямо на Эйрарбакки. Теперь-то мы узнаем, где кончается море. Если Эйрик Рыжий нашел проход через шхеры Гунбьерна, значит, он побывал в самом конце моря.

— И дядя Бьярни споет сагу о новых землях. О Лейф, веришь ли ты, что Эйрик нашел за морем другие земли… земли, подобные тем, откуда пришли наши отцы, где деревья сплелись вершинами и уходят в необозримую даль?

— Не знаю, видел ли он деревья, но я уверен, что дядя Бьярни смотрел в оба.

Воцарилось молчание. Парус рос на их глазах, расправляясь, как птичье крыло. Он был квадратной формы и укреплен на мачте, вделанной нижним концом в большую деревянную колоду.

Высоко приподнятые нос и корма не оставляли сомнения в том, что это за корабль. Это был «Большой змей», построенный по замыслу Эйрика Рыжего, -торговое судно, достойное плавать в океане и противостоять бурям в открытом море.

Солнечный луч, скользнув по волнам, на мгновение осветил находившееся все еще далеко чудесное судно, и Лейф со Скьольдом отчетливо различили красные полосы паруса и алую голову дракона над носом корабля.

— Эйрик Рыжий вернулся! Пойдем, Скьольд, и поскорее расскажем всем!

— Но ведь Эйрик Рыжий был изгнан из Эйрарбакки, — опасливо заметил Скьольд.

— Теперь его уже никто не изгонит. Эйрик Рыжий везет важные вести. Он узнал правду о море, которое находится за островами…

Порывистым движением Лейф выхватил из куртки свою шапку с яркой бахромой, наполненную яйцами чаек.

— Я жертвую всю нашу добычу во славу Эйрика Рыжего, дяди Бьярни, во славу всех храбрых моряков с «Большого змея»! Пусть донесет ее к ним волна! — И он вытряхнул над грозной пучиной содержимое шапки.

— Пойдем, Лейф, — Сказал его брат. — Пора поделиться со всеми нашей новостью.

И они пустились бегом по скале. В пятистах шагах была расщелина, и там начинался покатый склон к выгону, где паслись стада их отца, Вальтьофа.

Глава II «БОЛЬШОЙ ЗМЕЙ»

«Большой змей» мощно взрывал волну. Далеко в море вдавалась горловина фьорда, похожая на глотку собаки, ощерившей клыкастую пасть.

Эйрик и Бьярни неподвижно стояли на носу судна, не в силах оторвать взор от берегов родной Исландии, где они не были уже целый год. Вскинув голову, Эйрик отбросил назад две огненно-рыжие косы по обычаю схваченные на затылке костяным гребнем.

— Послушай, Бьярни: необходимо, чтобы нам дали обо всем рассказать. Мы должны найти верные слова. Такие слова, которые поведали бы о наших подвигах. Слова, внушающие уважение.

— Достаточно и того, что ты вернулся, Эйрик. Это будет красноречивее всяких слов.

В Эйрике Рыжем угадывалась необыкновенная сила. Это был человек больше шести футов ростом, с округлыми, как гладкие скалы, плечами и такой широкой грудью, что стягивавшая ее оленья куртка, на которой Рагнар Кузнец расположил сотни металлических кружков, похожих на чешуйки большой рыбы, казалось, вот-вот должна была лопнуть по швам. От колен до щиколоток шерстяные штаны были защищены тюленьими крагами. На викинге были сапоги из кожи задних ног вола, сшитой таким образом, что копыто служило каблуком, предохраняя моряка от скольжения на палубе. На поясе висел кинжал с узким клинком и рукояткой, инкрустированной ракушками. Рукава куртки, закатанные выше локтя и заколотые костяными булавками, открывали волосатые, с выпуклыми мышцами руки, похожие на ветви дуба, которыми размахивают могучие ветры на плоскогорьях Финмарка (Финмарк — старинное название Дании.).

Холодная решимость его взгляда внушала уважение. Голубые глаза под дугами косматых рыжих бровей освещали все его лицо каким-то особым блеском, подчеркивая резкие скулы, тяжелые челюсти, мощный подбородок. Лицо это словно высечено было из непокорного гранита рукою смелого скульптора, который обработал его лишь вчерне, пренебрегая мелкими деталями. Широкий лоб, крупный нос, решительные губы, глубокие складки на щеках от глаз до подбородка — все выражало в нем твердую, властную, непреклонную волю. Тот, на ком хоть раз останавливался этот пристальный взгляд, никогда уже не мог забыть Эйрика Рыжего.

Бьярни Турлусон был скроен на тот же лад, но на голову ниже Эйрика. Волосы, собранные и стянутые на затылке узким ремешком, свободно ложились на плечи. На его подвижном лице, как в зеркале, отражалось все, что было на сердце, а веселая беспечность, искрившаяся в глазах, смягчала суровость, свойственную всем мореплавателям.

— Эйрарбакки!.. — Тихо произнес Бьярни. — Мой брат Вальтьоф, наверно, потерял покой и сон с тех пор, как мы оставили родные места. Он питал к тебе большое уважение, Эйрик, но, когда я последовал за тобой, гневу его не было границ. «Ты идёшь против закона, Бьярни, против закона! Альтинг изгнал Эйрика, потому что никто не может покинуть Исландию без разрешения судей. Ты пошел против закона, и закон обернется против тебя». Вальтьоф — человек мудрый. С него достаточно и родных горизонтов, и он гордится лугами Окадаля. Эйрик положил руку на плечо друга.

— А все же, что бы ты ни говорил, я буду просить твоего брата Вальтьофа отправиться с нами на новую землю. Человек он благоразумный и, я уверен, не откажется нас сопровождать.

— Как бы не так! Да он никогда не покинет своих земель, своей фермы в Окадале, своих хлевов и скота, своих сыновей и рабов, своего корабля и запасов ячменя.

— Да ему ничего и не придется покидать, кроме дома и пастбища. Сыновья и рабы последуют за ним на новую землю. Он поплывет туда на своем корабле и захватит с собой все свои богатства. Этой ночью я много раздумывал, Бьярни. Мы не имеем права брать себе всю огромную землю, что открыли за шхерами Гунбьерна. Эта новая страна должна расширить владения викингов. На южных склонах там прекрасные пастбища. Мы создадим новые поселения, и для этого надо, чтобы за нами последовали десятки исландских семейств. У нас будут десятки кораблей и десятки ферм. Это будет продолжением великого похода викингов на Западное море. Мы посеем ячмень и посадим капусту, а рыбы в тех местах такое множество, что ничего подобного не увидишь в водах наших фьордов. Оба лагеря, которые мы уже наметили, со временем превратятся в такие же, как Нидарос на Гебридских островах… А потом… потом, Бьярни, мы поднимем паруса и пойдем дальше, дальше, дальше, может быть, — прямо на солнце!.. — И он решительно сплюнул в бурлящее море. — Но не это я им скажу, Бьярни. Викинги в Исландии давно разучились понимать язык моряков. Я буду говорить с ними на языке земледельцев, так, чтобы они меня поняли. И, клянусь, мне это удастся. Тором и Гер дои клянусь, нашими великими богами…

Он проговорил это глухо и печально. Две глубокие складки на его лице выступили еще резче.

— Раз ты вернулся сюда, Эйрик, великая мечта викингов не погибла… — вполголоса произнес Бьярни.

— Судьи альтинга изгнали меня за то, что я решил покинуть Исландию и уйти в море навстречу неизвестности. «Ты больше не вернешься на свои земли, Эйрик, — сказали они мне. — Ты сам отрезаешь себе путь в Исландию». Какая насмешка и какое оскорбление для наших предков! Обуреваемые страстью к путешествиям, они отважно пускались в путь, едва закончив весенние работы на полях. В этом был смысл их жизни. Они с песней брали на абордаж новые моря. Но теперь все изменилось. Нынешние законы Исландии определяют пути кораблей и людей, как день и ночь определяют часы бодрствования и сна.

— В прежние времена законы были разумны, Эйрик. Все мужчины уходили торговать с родиной отцов (Имеется в виду Норвегия) на новых судах, способных вынести любые бури, а работу на полях предоставляли рабам.

— Эти времена давно миновали, — усмехнулся богатырь.

— Правда, кое-кто сохранил в сердце любовь к морю, но таких можно по пальцам перечесть. Среди них и твой брат Вальтьоф. Вот эти люди мне и нужны.

Бьярни весело засмеялся:

— Ты шутишь, Эйрик! Вальтьоф больше всего на свете любит горную долину Окадаля и луга, где пасется его скот. Мне ли не знать Вальтьофа, своего родного брата! Человек он ровный и тихий. Мы с Вальтьофом ровесники. Мы сидели с ним рядом на веслах. Вместе сражались у берегов страны франков, вместе без страха шли навстречу опасностям. Мы делили с ним и лишения, и добычу. Такого человека нужно только хорошенько расшевелить, и он прозреет.

«Большого змея» сопровождали пронзительные крики чаек. Зеленые блики на море свидетельствовали о близости берега.

Бьярни умолк. Великая мечта Эйрика Рыжего распалила его воображение, но ему не верилось, чтобы исландские викинги поддались на уговоры. Ведь до новых земель плыть нужно долго. А в Исландии, на этом суровом острове, выросло совсем другое племя: оседлое, трудолюбивое, мало склонное пускаться навстречу опасностям, даже следуя за таким умным и храбрым человеком, как Эйрик Рыжий.

Все двадцать пять человек экипажа высыпали на палубу, заполнив боковые проходы между баком и ютом. Несколько человек, чтобы лучше видеть, даже взобрались на шкуры, натянутые над трюмом между обоими проходами. Только два моряка оставались у мачты, чтобы управлять парусом. Эти люди, все без исключения, раньше были рабами и принадлежали роду Эйрика. Еще два года назад они носили белые одежды, как было положено невольникам, и ходили с бритыми головами. Из чувства преданности Эйрику они последовали за ним в изгнание, а он в день отплытия на запад поднес каждому кубок пива в знак освобождения от рабства.

Среди них преобладали датчане, коренастые и молчаливые, но были также потомки пиктов (Пикты — племя, населявшее древнюю Шотландию.) и уроженцы Гебридских островов. Этих последних легко было отличить по внешнему виду. Высокие, темноволосые, с зелеными задумчивыми глазами, они были сыновьями или внуками военнопленных, выросли в Исландии, обзавелись семьями и носили имена викингов: Гаральд, Торвальд, Рагнар, Эгиль, Торстейн, Бранд, Веф, потому и не чувствовали себя в этом племени чужаками. К дому Эйрика Рыжего они были привязаны скорее по старой привычке, чем из необходимости повиноваться. Когда Эйрик решил держать курс на запад, они распрощались с семьями в полной уверенности, что никогда больше не ступят на землю, куда нельзя будет вернуться их господину.

А теперь они снова видели перед собой Исландию и возвращались в родные края людьми свободными, с длинными волосами. Естественно, что все были веселы и взволнованны.

Уроженцы Гебридских островов затянули песню, переходившую у них из поколения в поколение, медленную и протяжную, проникнутую тоской по родине. Слова этой песни были непонятны даже им самим, но мелодия чаровала всех, кто ее слушал, и растрогала Эйрика и Бьярни.

Волны становились все сильнее и все чаще ударяли в борта судна. Солнце уже было высоко, и тень, отбрасываемая мачтой, постепенно сокращалась. Мол Боргарфьорда тонкой полоской протянулся в море, а за ним на сером горизонте уже угадывались очертания поселка.

— Ты готов следовать за мной, Бьярни?

— До конца… даже предстать рядом с тобой перед судьями альтинга. Скоро мы услышим, как зарычит от гнева Рюне Торфинсон, этот поборник законов, когда узнает о нашем возвращении.

Веселые огоньки заиграли в глазах Бьярни. Еле заметная усмешка скользнула по губам Эйрика.

— Слушай, Бьярни, что греха таить: ведь мы, как безумцы, готовы уплыть на край света и ради этого не посчитаемся ни с какими законами. Но теперь мы от радости блеем, как этот старый козел Рюне Торфинсон. А почему? Потому, что перед нашими глазами — пристань Эйрарбакки и утесы Боргарфьорда, куда мы детьми всегда мечтали взобраться.

— А помнишь, Эйрик, как мы, развесив уши, слушали россказни о похождениях Ивара без костей, этого дьявола, которого и на свете-то не существовало?

Эйрик Рыжий промолчал. Видимо, он раскаивался, что на какую-то минуту дал волю чувствам.

— Ветер меняется, Бьярни. Сейчас самое время взяться за весла, чтобы войти в воды фьорда.

На кауп-скипе, торговом судне с широким обводом, которое называли круглым, в отличие от длинного дракара, веслами пользовались только для подхода к берегу.

Эйрик дал отрывистую команду, и большая часть экипажа тотчас же скрылась в глубине трюма. Не прошло и минуты, как десять пар длинных весел начали равномерно разрезать волну.

«Большой змей» выровнялся и пошел дальше без крена.

Бьярни остался на носу и поглаживал шею вознесенного над кораблем дракона, как гладят верное животное. Эйрик не спеша подошел к нему и положил руку на плечо друга.

— А ты знаешь, Бьярни, что ждет тебя, если альтинг откажется нас выслушать и снова осудит?

Бьярни скорчил шутливую гримасу.

— Знаю, Эйрик: веревка палача и могила на торфяном болоте. Я рискую тем же, чем и ты. Но я уверен — они тебя выслушают. Они устроят тебе торжественную встречу: ты возвращаешься победителем, а они так нуждаются в твоей силе! Да, да, они тебя непременно выслушают — недаром у них в жилах еще течет кровь великих викингов.

— Эта кровь отяжелела, Бьярни!

— Кровь викингов не может отяжелеть — она наполовину из морской воды. А если мы застанем Рюне Трофинсона в живых, он подскочит до потолка, когда мы объявим, что открыли новый материк.

Люди, не занятые на веслах, стояли, облокотившись о борта, и указывали друг другу разные места вдали на берегу — знакомые бухты, загоны для скота на склонах долин, и грубые северные имена в их устах становились благозвучными.

— Ты ищешь дом Вальтьофа, Бьярни?

— Его нельзя различить до тех пор, пока мы не войдем во фьорд. Я думал о сыновьях Вальтьофа — Лейфе и Скьольде. Старшему, Лейфу, в начале новой луны минуло пятнадцать лет. Этот будет настоящим викингом. Еще ребенком он мечтал о морских бурях.

— Пятнадцать лет. Взрослый мужчина! В его годы я уже ходил на дракаре Гаральда Длинноволосого и считался самым сильным гребцом. Когда Гаральд стал ярлом на Оркадских островах, он отдал мне свой дракар. Это был корабль на пятнадцать пар весел… От души желаю твоему племяннику познать морскую славу!

— Гляди, Эйрик, вот и Эйрарбакки!

Теперь селение уже отчетливо выступало из серых вод, и гладкие камни на крышах блестели, как рыбья чешуя.

— Послушай, Эйрик, — сказал Бьярни, — здесь ничто не изменилось, а мне Эйрарбакки кажется теперь меньше, еще более скученным, чем в тот день, когда мы подняли парус.

— Это мы изменились, Бьярни, и расширились наши горизонты. Мы раздвинули границы моря. Разве поймут нас те, кто живет за этими изгородями и ничего не видит дальше своего пастбища и домашнего очага? Разве будут им понятны наши слова?

— Если у стариков сердце стало таким же заскорузлым, как кожа, нам, Эйрик, надо будет обратиться к молодым. Эти-то нас поймут!

Внезапно «Большой змей» перестал скрипеть и стонать: южный волнорез Боргарфьорда сразу укротил волну. Впервые за много дней палуба перестала качаться под ногами у моряков. Расслабив мускулы, привыкшие к постоянному напряжению, они вдруг ощутили приятную истому, а глаза, утомленные однообразием морских просторов, сощурились при виде отвесных скал, вздымавшихся, казалось, до самых небес.

— Смотри, Эйрик, на молу уже собираются люди!

— Любопытно, нет ли среди них этого старого козла Рюне Торфинсона? Он-то никогда не забудет старую вражду. Это так же верно, как то, что Эйрик Рыжий и Торстейн Торфинсон до самой смерти останутся врагами.

Две глубокие морщины, перерезавшие щеки викинга, побагровели, словно кровь внезапно прилила к рубцам старых ран.

— Торстейн Торфинсон никогда не вернется в Исландию, Эйрик. Он страшится твоего гнева. Он живет в изгнании, и никто не знает, в какой стране…

Позабыть это было невозможно.

Три года назад Торстейн, сын Рюне Торфинсона, убил Торвальда Рыжего, отца Эйрика, из-за спорного клочка земли в верховье реки Хвиты.

Преступник скрылся, но Бьярни знал, что подобная ненависть прекращается только со смертью. Там, где несправедливо была пролита кровь, ячмень уродится соломой. Для Торстейна лучше было бы никогда не возвращаться в Исландию.

Весла равномерно ударяли по воде. Чайки, крича, кружили над мачтой.

С расстояния в четыре полета стрелы от пристани Бьярни разглядел Рюне Торфинсона, отца Торстейна-убийцы, старшину альтинга, к чьему голосу прислушивались в совете. Облаченный в красную мантию, которую он носил на собраниях альтинга, Рюне что-то говорил, обращаясь к кучке таких же старцев, как сам.

Эйрик, казалось, и не замечал этого человека, особенно пылко ратовавшего за его изгнание.

— Я вижу твоего брата Вальтьофа, Бьярни. Он пришел с обоими сыновьями. За время нашего отсутствия орлята заметно подросли. Они пришли встретить тебя. А вот меня никто не ждет. Разве что мои враги!..

Крупным шагом он пересек бак и, взяв из рук моряка шкот квадратного паруса, громко отдал команду.

Подняв весла, викинги дали судну медленно подойти к причалу.

Неторопливо, точными движениями перехватывая шкот, Эйрик спустил большой парус.

Никто не заметил, как по его щекам скатились две слезы.

Глава III ГНЕВ ЛЕЙФА

Альтинг был одновременно и народным собранием и судилищем Исландии. Двадцать четыре старейшины — главы наиболее старинных и уважаемых родов острова — собирались в Длинном Доме, средоточии общественной жизни Эйрарбакки, и вершили суд и расправу. Собрания происходили в простом зале, вымощенном большими каменными плитами. В том же помещении в зимние дни юноши и взрослые мужчины состязались в силе и ловкости — боролись, гоняли мячи деревянными клюшками. В этом же зале год назад двадцатью голосами против четырех Эйрик Рыжий был осужден на пожизненное изгнание, если не выбросит из головы безумную мысль вывести свой дракар в открытое море, за шхеры Гунбьерна.

В день возвращения непокорного Эйрика возле Длинного Дома царило необычайное возбуждение.

Как только парус был спущен и «Большой змей» пришвартован веревкой из моржовой кожи к одному из битенгов причала, Эйрик Рыжий, Бьярни и их спутники, не произнося ни слова, не отвечая на вопросы, которые сыпались на них со всех сторон, даже не здороваясь с родными и друзьями, направились прямо к зданию альтинга, показывая этим, что вверяют себя защите закона. Они шли ухабистой дорогой, по обе стороны которой за изгородями виднелись норвежские домики с мощеными дворами. Эйрик даже не взглянул на свою собственную ферму, наблюдение за которой доверил Лункдюру, бывшему рабу, отпущенному на волю еще Торвальдом Рыжим, его отцом.

Следуя обычаю, путники оставили оружие на борту «Большого змея».

Раб, приставленный к Длинному Дому, распахнул перед ними дверь, и каждый, перед тем как переступить каменный порог, ударял по нему правой ногой. Раб стоял у входа, дожидаясь окончания этой церемонии. Толпа, следовавшая за ними, остановилась на просторной площади перед Длинным Домом. Впереди стояли старейшины — Рюне Торфинсон и другие члены альтинга. Глубокие морщины залегли на лбу у Рюне и окружавших его старейшин. От обиды, злобы и досады почернели лица их приверженцев. Но каковы бы ни были их чувства, все эти люди держались с большим достоинством.

Вальтьоф стоял рядом с сыновьями, которым удалось первыми принести ошеломляющую новость.

Когда Лейф, запыхавшись, неожиданно вбежал во двор, он застал отца на крыше дома за починкой кровли: старик заменял новыми плоские камни и куски торфа, сорванные осенней бурей.

— Отец! — закричал Лейф. — Эйрик Рыжий вернулся! Я узнал «Большого змея», узнал красный с белыми полосами парус!

Юноша умышленно не упомянул имени Бьярни.

Вслед за старшим братом ту же новость сообщил Скьольд.

— Эйрик Рыжий вернулся! Эйрик Рыжий сейчас будет здесь! — кричал он.

Вальтьоф тотчас же накинул на рубаху с короткими рукавами, широкий плащ из козьих шкур. Нужно было предупредить Рюне Торфинсона и членов альтинга. «Боги, молю вас, — твердил он, запыхавшись, — сделайте так, чтобы брат мой Бьярни остался цел и невредим!»

Он увидел Бьярни, и сердце радостно застучало в его груди. Как только взгляд его встретился со взглядом младшего брата, все недовольство исчезло, как улетучивается дурной сон с наступлением дня. А этот огонек, что искрится в серых глазах Бьярни! Нет, путешествие его совсем не изменило.

— Отец, — спросил Скьольд, — как ты думаешь, что решит альтинг?

— Не знаю, сын мой. Старейшины уже совещались между собой. В Брейдавик, Скаттакот и к восточному берегу, где идет лов рыбы, посланы конные гонцы. Людям предложено как можно скорее вернуться в Эйрарбакки. Видимо, будет созван всенародный сход, на котором члены альтинга сообщат о своем решении.

Лейф, не сдержавшись, перебил отца:

— А Эйрик Рыжий и дядя Бьярни получат право защищаться?

— Сначала, сын мой, будут говорить судьи, хранители закона.

— Но будет слишком жестоко, если самым смелым из викингов вынесут приговор, не дав молвить слова в свою защиту!

— Эйрик Рыжий был изгнан за то, что восстал против законов, Лейф. Исландские викинги не могут жить без законов. Рано или поздно это привело бы нашу страну к полному упадку. Какими бы достоинствами ни обладал Эйрик, он не может безнаказанно бросать вызов законам.

Толки в толпе вокруг Вальтьофа и его сыновей разом смолкли. Все с одобрением прислушивались к мудрым словам хозяина Окадаля. Даже сам Рюне Торфинсон навострил уши.

— Но разве люди, подобные Эйрику и Бьярни, не выше закона? — упрямо продолжал Лейф. — Разве их смелость не искупает вину? Ведь раньше никто не отваживался выйти за шхеры Гунбьерна.

Рюне Торфинсон грубо оттолкнул мальчика.

— Вальтьоф, — сказал он, — с каких это пор молокососам дозволено разглагольствовать в собраниях взрослых? Ты внушаешь сыновьям пагубные мысли. Уж не взошли ли тут семена, посеянные Бьярни? Разве для твоей семьи мало брата, который не посчитался с законами и последовал за изгнанником?

Злой огонь зажегся в плутоватых глазах Торфинсона. Голос его звучал угрюмо и глухо.

Вальтьоф опустил голову, ему было неловко чувствовать себя мишенью для сотен глаз… Он пробормотал что-то в свое оправдание. Скьольд робко прижался к отцу. Старый Рюне Торфинсон внушал ему страх. Он не осмеливался заглянуть в его маленькие холодные глаза, зоркие, как у морской чайки.

— Лучше бы ты вернулся на свою ферму, Вальтьоф! Тебе тут нечего делать. Твой брат Бьярни Турлусон и без того доставил нам много неприятностей. И, если мне не изменяет память, ты был в числе немногих, защищавших Эйрика Рыжего перед альтингом. Что же касается твоих сыновей, то не пора ли им подрезать коготки? Эти Турлусоны…

— Турлусоны ни в чем не уступят Торфинсонам! Если бы ты не был таким старым гнилым бревном, я заставил бы тебя, Рюне Торфинсон, подавиться своими ядовитыми словами! Посмотри на меня хорошенько, беззубый старец! Я — Лейф Турлусон, сын Вальтьофа, племянник Бьярни, морской викинг.

Лейф сдавил руками плечи Рюне Торфинсона и тряс их, как пыльное одеяло.

Многие из присутствующих кинулись вперед, чтобы утихомирить юношу, но остановились, услышав его слова:

— Я скажу полным голосом то, что думают втихомолку сотни людей. Ты завидуешь мощи и отваге Эйрика Рыжего, Рюне! Завидуешь его молодости и силе! Ты хотел изгнать его навсегда, чтобы все забыли, что твой сын Торстейн — убийца благородного Торвальда Рыжего…

— Замолчи, Лейф! Заклинаю тебя, замолчи! — кричал Вальтьоф.

Но легче было бы остановить ураган. Глаза Лейфа метали молнии, а молодая кровь румянила бледные щеки…

— Так вот, раз все молчат, раз все викинги Исландии гнут спину, как рабы, я не побоюсь сказать то, что думаю!

Наступило молчание, прерываемое только криками чаек. Люди, схватившие было Лейфа, отступили и взглянули на юношу с уважением, которое невольно внушает храбрость.

Лейф повернулся к брату.

— Скьольд, — сказал он, — наша тайна принадлежит мне лишь наполовину. Разрешишь ли ты мне ее открыть?

Вальтьоф смотрел на сыновей так, будто они вдруг перестали быть плотью от его плоти, и в его круглых, слегка навыкате глазах можно было прочесть растерянность.

Рюне Торфинсон в последний раз попытался вмешаться:

— Вальтьоф! Я требую именем закона: прикажи своему дьяволенку заткнуть глотку!

Но люди, стоявшие в первом ряду, заметили, как внезапно дрогнул голос непреклонного старца. Его поблекшие щеки дрябло обвисли, а глаза стали похожи на две узкие щелки, в которых сквозила тревога. Красная шерстяная мантия болталась на его старческом теле, которое, казалось, на глазах у всех осело и съежилось, словно уклоняясь от удара.

Скьольд шагнул вперед. Отец не стал его удерживать.

— Лейф, — воскликнул он, — скажи им всю правду! Пусть у викингов развяжутся языки!

Лейф вскочил на большой камень у входа в Длинный Дом и поднял руку, чтобы произнести клятву.

— Слушайте меня, люди! Торстейн Торфинсон, убийца Торвальда Рыжего, прячется здесь, в Исландии, а его отец, Рюне Торфинсон, хранитель законов, вот уже полгода, как укрывает сына от приговора альтинга. С каких это пор в законах Исландии появилось два разных мерила?

Медленно повернувшись в сторону главного судьи, Лейф скрестил руки на груди и продолжал:

— Разве я солгал, Рюне Торфинсон? Разве твой сын Торстейн с женой Альфид и десятком рабов не скрываются в глубоких пещерах на северной стороне фьорда Аслакстунга? И разве он не спрятал за скалой свой дракар, сняв с него мачту?

По рядам пробежал глухой ропот, шум стал разрастаться, послышались бранные слова, удивленные восклицания, гневные выкрики. Однако Рюне Торфинсона так боялись, что никто не решился потребовать от него ответа на тяжкое обвинение. Меж тем закон викингов был ясен: под страхом суровой кары никто не смел приютить у себя преступника или оказать ему помощь.

Хитрый старик уловил это колебание и понял, что еще может склонить чашу весов на свою сторону.

Его губы скривила презрительная усмешка, обнажив остатки гнилых зубов, которым он и был обязан своим прозвищем — Рюне Беззубый. Ровным и спокойным голосом он обратился к толпе:

— Детские речи — что игра света на воде и отпечатки волн на песке. По ним можно судить, какие разговоры ведут между собой старшие у домашнего очага. — И он указал пальцем на Вальтьофа, неподвижно стоявшего в первом ряду. — Вальтьоф Турлусон, ты вонзил в сердце своего сына острые стрелы вражды. А теперь, как раз в тот день, когда вернулись изгнанники, ты хочешь пустить в ход клевету и внести сумятицу в нашу жизнь. Каждый из присутствующих здесь знает, что мой сын Торстейн покинул Исландию и отправился в неведомые края. Викинги с открытой душой! Взгляните же на Вальтьофа Турлусона! Он вобрал голову в плечи! Он не знает, как себя вести, и застыл, как ворона в снегу. Отвернитесь же от Вальтьофа Турлусона! Клеветнику нет места в нашей общине!

Бедный Вальтьоф и впрямь походил на виновного. Хитрый Рюне Торфинсон ловко воспользовался его замешательством. Вальтьоф всегда был молчалив, а после смерти жены своей Гурид все больше и больше отдалялся от жителей Эйрарбакки. Он хорошо чувствовал себя только среди обитателей Окадаля, так же как и все они, носил одежду из звериных шкур и грубого сукна, довольствовался сушеной рыбой, кашей и сыром. Происходя из рода херсиров (Херсир — один из мелких племенных вождей в Норвегии до образования государства.), он в молодости плавал по морям, но после смерти отца с головой ушел в хозяйство… Его лошади считались лучшими в Исландии, и уходу за ними он уделял большое внимание. Среднего роста, коренастый, немного неуклюжий, он с виду ничем не отличался от простых крестьян, еще недавно бывших рабами. Он был немногословен, говорил с трудом, а добровольное затворничество сделало его еще более нелюдимым. Он души не чаял в своем брате Бьярни и всячески его оберегал. Потом, став отцом семейства, Вальтьоф делил свою любовь между братом и сыновьями, любовь тайную и нужную, но он не мог понять характеров Лейфа и Скьольда, их жизнерадостности и восторженности, как не понял когда-то отважного, своенравного, обаятельного Бьярни.

Он стоял растерянный, заикался и ничего не мог возразить на желчные нападки Рюне Торфинсона. Его бессилие можно было принять за признание вины.

— Что же ты молчишь, лгун Вальтьоф, говори же! — издевался старик.

Соседи невольно отодвинулись от Вальтьофа, а из дальних рядов раздались крики:

— Отрезать ему язык!

— Лжец! Подлый лжец! Пусть убирается отсюда и лжет на другой земле!

— Нужно хорошенько высечь сыновей лжеца! И накормить их солью!

— Правильно! Путь едят соль, пока не распухнут их языки!

Рюне Торфинсон усмехнулся.

А Лейф даже не шелохнулся. Стоя на камне, он возвышался над шумной толпой. Юноша еще раз протянул руку, и этот простой и властный жест заставил умолкнуть крикунов. Настала грозная тишина.

— Слушайте меня, исландские викинги! Если мои уста произнесли ложь, я готов принять кару Большого орла. Сегодня я отвечаю за честь Турлусонов, потомков морских ярлов.

Его звонкий голос разносился во все стороны и звучал, как удары молота о железный щит.

— Слушайте меня, Торгрим, Ньюорд и Льот Криворотый! Вы только что кричали на моего отца, Вальтьофа. Так вот, если я лгал, я поставлю спину под ваши острые мечи, чтобы вы вырезали на ней орла, и пусть этот кровавый орел дойдет до моих костей. У Рюне Торфинсона хорошо подвешен язык, и ему легко вас морочить. Но я собственными глазами видел в водах фьорда Аслакстунга судно Торстейна и самого Торстейна, наблюдавшего за своими рабами во время рыбной ловли. Кольцом Фрейи клянусь, что это чистая правда!

— Я тоже клянусь! Мой брат Лейф сказал правду. Я был вместе с ним в Аслакстунге, — промолвил Скьольд и стал рядом с братом.

Глум Косоглазый, гигант с тяжелой челюстью из клана Рюне Торфинсона, прочистил горло и вышел вперед.

— Мы никогда не бываем в таких далеких краях, как Аслакстунга, — сказал он. — Ведь там ничего не растет, кроме мха.

Зеленые глаза Скьольда лукаво сверкнули.

— Вот потому-то там и скрывается Торстейн. Лодка его отца доставляет туда караваи ячменного хлеба, сыр и козьи мехи с пивом. Торстейн ест, спит и прячется в берлоге, как медведь.

— Скажи, Вальтьоф, — обратился к викингу Гаральд Толстопузый, — это правда, что ты позволяешь сыновьям ходить в северную часть острова, куда не забираются даже рыбаки? Их речи начинают меня убеждать.

Вальтьоф помотал головой и собрался с силами, чтобы ответить.

— Лейфу пятнадцать лет, — сказал он. — Лейф охотится, ловит рыбу и умеет управлять парусом. Он присматривает за младшим братом. Почему же мне запрещать им ходить куда вздумается? Когда их предку Арни Мудрому было пятнадцать лет, он уже стоял во главе флота. В пятнадцать лет викинг настоящий мужчина. — И он замолчал, будто утомившись от непривычно длинной речи.

— Лейф, — продолжал Гаральд Толстопузый, — если все, что ты говоришь, правда, почему же ты молчал до сих пор?

Этот вопрос был на устах у всех. Старый Рюне Торфинсон понял, что общее мнение меняется не в его пользу. Он попытался возвести последнюю плотину против волны, которая увлекла бы его за собой, если бы сын Вальтьофа доказал, что он прав. Необходимо было выиграть время, чтобы Торстейн успел покинуть Исландию. Как отвлечь внимание толпы, отвести ее любопытство в другую сторону?

— Слушайте меня, викинги! Мы потратили много времени на пустые пререкания. Путь Вальтьоф с сыновьями возвращается к себе, а Эйрик Рыжий, Бьярни Турлусон и их люди ожидают в Длинном Доме, пока судьи альтинга вынесут свое решение… Прежде чем выскажутся старейшины, я предлагаю выслушать сейчас главаря изгнанников. Пусть Эйрик Рыжий заявит во всеуслышание, что побудило их вернуться в Исландию. Если он и те, кто с ним, нарушили закон, пустившись в далекое плавание, то еще более неслыханная дерзость — их возвращение к берегам Боргарфьорда.

Рюне Торфинсон ловко вывернулся. Весть о возвращении Эйрика Рыжего прогремела как гром среди ясного неба, взволновав все население Эйрарбакки. Даже ярые приверженцы хитрого старика сгорали от нетерпения узнать историю изгнанников.

— Именем богов, Рюне Торфинсон, мы тебе доверяем! — заревел Глум. — Пусть Турлусоны убираются к себе домой, а Эйрик Рыжий предстанет перед нами!

— Я хочу ответить на вопрос Гаральда Толстопузого! — закричал Лейф.

Рюне нетерпеливо щелкнул пальцами. Глум Косоглазый, грубо расталкивая стоявших плотной стеной людей, набросился на Лейфа с кулаками. Его широкие ноздри раздувались от гнева.

Он схватил Лейфа за локоть и, прежде чем Вальтьоф успел защитить сына, столкнул его с камня.

Началась свалка. Сразу же образовалось два лагеря, и посыпалась ругань.

Рюне Торфинсон завернулся в красный плащ. Ему удалось отвести бурю. Он наклонился к сопровождавшему его рабу и шепнул ему что-то на ухо. Верный раб покорно склонил бритую голову и исчез в разъяренной толпе.

Лейф был крепкий юноша. Он с такой силой ударил Глума по шее, что гигант покачнулся. Разъяренный Скьольд вцепился зубами в правую руку врага, сжимавшую нож с широким лезвием.

— Проклятые змееныши! Именем Тора клянусь, я сейчас раздавлю вас каблуком!

Тщетно пытался Вальтьоф пробиться к сыновьям.

Верзиле Глуму достаточно было хватить Скьольда кулаком, чтобы повалить его на землю. Окровавленной рукой гигант схватил Лейфа за плечо и сильно сжал его. У мальчика побелели губы, но он не издал ни звука.

Рюне Торфинсон с безучастным видом наблюдал за дракой. Льот Криворотый и Торгрим стали по обе стороны Вальтьофа. Приверженцы партии Торфинсона внезапно сбросили маски.

Большинство присутствующих осуждало эти грубые действия, но высокое положение главы альтинга удерживало их от вмешательства.

И в то же время становилось ясно, что, если бы нашелся хоть один смельчак, который решился бы выступить против Рюне, толпа перешла бы на сторону Вальтьофа и его сыновей. Хитрые слова старейшины вначале разожгли людей, как капли жира, попавшие в огонь, но вскоре шаткость его доводов стала очевидной для многих.

— Рюне Торфинсон, — закричал Гаральд Толстопузый, — прикажи Глуму отпустить мальчика!

— Старик только развел руками, будто дело вовсе его не касалось, и, не мешкая, прошамкал беззубым ртом короткий приказ:

— Пусть приведут Эйрика Рыжего! Я уже приказывал это сделать! Именем альтинга!

— Меня не нужно приводить, Рюне Торфинсон, я здесь!

Мощный голос викинга эхом отозвался в прибрежных утесах. В Исландии уже успели забыть силу этого голоса, способного заглушать вой бури, рев моря, порывы ветра.

— Неужели я вернулся в родную страну, чтобы присутствовать на таком постыдном зрелище, когда Глум Косоглазый обижает ребенка на глазах у жалких сыновей викингов? Подлые рабы!

Он усмехнулся, а скалистая стена еще долго повторяла этот гордый вызов.

— Убери руки, Глум, сын волка! Я пришел сюда как человек свободный, чтобы ответить перед лицом закона. Я ждал под сводами Длинного Дома. Но теперь я вижу, что здесь уже нет законов, а есть люди с опущенной головой и бегающим взглядом… Слышишь, Глум, отпусти ребенка! Это приказывает тебе Эйрик Рыжий! Ты слышишь мой приказ?

Его огненные пряди развевались за плечами, а сжатый кулак, твердый, как палица, медленно поднялся над его головой. Грудь Эйрика вздымалась, подобно кузнечным мехам, растягивая полоски с металлическими кружками, нашитыми на оленью куртку, которая, казалось, вот-вот разорвется по швам.

Пронзительные крики чаек, словно осколки камней, падали с высоты на толпу, разрывая невыносимую тишину.

Тем временем Глум Косоглазый с вызывающим видом ударил Лейфа по зубам и, согнувшись вдвое, похожий на хищника, выжидающего первого промаха противника, чтобы накинуться на него, начал приближаться к Эйрику Рыжему.

Толпа любопытных расступилась.

Льот Криворотый и Торгрим отпустили Вальтьофа. Лейф рукой вытирал кровь, струившуюся с его губ.

Лежа на земле, Скьольд не мог оторвать взгляда от сжатого кулака Эйрика Рыжего.

Рюне Торфинсон стал белее снега. Казалось, что он с каждым мгновением делается все меньше и меньше и еще немного — совсем растает в группе своих растерянных приспешников, теснившихся вокруг повелителя.

Внезапно Глум Косоглазый прыгнул с легкостью, несвойственной его тяжелому телу. В его правом кулаке сверкнул нож, с каким ходят на зверя.

Эйрик Рыжий не двинулся с места. Молниеносным, точно рассчитанным ударом он остановил прыжок Глума. Тот упал, словно сраженный молнией бык. Его лобные кости затрещали, как сломанные ветви.

Эйрик даже не удостоил взглядом гиганта, распростертого у его ног. Подойдя к Лейфу, который ощупывал ушибленные челюсти и рассеченные губы, он положил руку на плечо юноши.

— Лейф, сын Вальтьофа, — сказал он, — ты один показал себя достойным великого имени викинга. Ты один!…

Можно было подумать, что он говорит только с Лейфом. Юноша зарделся от волнения. Взгляд Эйрика скользнул от него на дорогу, пересекавшую Эйрарбакки, на узкую щель фьорда, на серый мол, на «Большого змея» и на волны открытого моря, догонявшие одна другую.

— Эйрик Рыжий!… Эйрик!… — пробормотал Лейф.

Моряк вздрогнул, словно его вырвали из другого мира, возникшего из пенистой дали.

— Слушай, Лейф, теперь ответь на вопрос Гаральда Толстопузого: почему ты до сих пор не сообщил о пребывании Торстейна в горах фьорда Аслакстунга, а дожидался этого дня?

Он говорил громко, чтобы слышно было всем.

Лейф вытер кровь с рассеченной верхней губы. В глазах его зажегся гневный огонь.

— Я был уверен, что ты вернешься, Эйрик Рыжий. И вот мы договорились с братом Скьольдом, что будем ждать твоего возвращения и тогда разоблачим двуличного Рюне Торфинсона. Это чистейшая правда. Не так ли, Скьольд?

— Да, это чистейшая правда, — подтвердил мальчик, крепко сжимая загрубелую руку дяди Бьярни.

— Ну вот, теперь все ясно, — сказал Эйрик. — Викинги Исландии, вы можете судить изгнанников, но сначала назначьте должную кару Торстейну Торфинсону и его отцу Рюне, которые сами нарушили закон… Что касается нас, то мы можем уплатить вам выкуп и готовы это сделать. Мы с Бьярни Турлусоном и нашими спутниками привезли богатства, невиданные в Исландии… Мы возвратились сюда, не страшась ни бурь, ни блуждающих льдов, чтобы отдать вам все, что мы сумели добыть…

Люди приблизились к нему, невольно поддаваясь притягательной силе этого мощного голоса.

Даже Льот, Торгрим и самые ярые приверженцы Рюне Торфинсона сразу отбросили всю свою злобу и ненависть к его врагам.

— Значит, море не кончается у шхер Гунбьерна? — вполголоса произнес Гаральд Толстопузый, как бы желая преодолеть суеверный страх.

Все ждали. На какое-то мгновение людьми овладело чувство вновь обретенного единства. Одна и та же кровь в одинаковом ритме билась в жилах этих людей, одинаковым увлечением горели их взгляды. Все запреты были отброшены в сторону, и, если бы не распростертое на земле тело Глума Косоглазого, все недавно случившееся казалось бы дурным сном.

Эйрик Рыжий повернулся к Бьярни. «Как по-твоему, — спрашивал его взгляд, — не пора ли уже сказать им все, что мы думаем?»

Веселый и озорной огонек зажегся в серых зрачках Бьярни Турлусона.

Не в силах сдержаться, Лейф обеими руками схватил руку Эйрика Рыжего:

— Эйрик! Скажи же! Значит, море не кончается у шхер Гунбьерна?…

— Море, мой мальчик, беспредельно, «а шхеры Гунбьерна — всего лишь камешки среди неизведанного океана… Мы сами решили, что эти скалы — граница океана. Мы были недостойны крови викингов, наших предков, да и сердца наши, должно быть, одряхлели.

— О Эйрик! Я тоже так думал! Говори же скорее, с чем ты вернулся? Ты открыл для нас новые земли?

— Больше того! Я обрел сам и вдохну в вас силу и мужество, чтобы идти вперед, все вперед и вперед. В поисках новых морей!

Говоря это, Эйрик с удивлением подумал, что обращается только к этому мальчику с пытливыми глазами. Между сердцем отважного викинга и сердцем Лейфа протянулась незримая нить крепче якорной цепи.

— Именем Фрейи, клянусь, я это знал! — с восторгом воскликнул Лейф. — ТЫ открыл за шхерами Гунбьерна большую землю! Расскажи нам о ней. Как ты ее назвал?

— Ты прав, мальчик. Там в самом деле оказалась большая земля. Двое суток мы плыли вдоль ее берега к северу, и все время, насколько хватал глаз, чередовались мысы и бухты. Но мы вынуждены были повернуть назад, ибо путь нам преградили ледяные горы, высокие, как утесы. Итак, мы открыли большую землю, где в изобилии водятся медведи и тюлени, а в долинах растет густая трава. Вот почему мы назвали эту землю Гренландией.

— Гренландия?… Красивое название!

И вдруг долго сдерживаемое волнение прорвалось. Толпа закидала Эйрика Рыжего вопросами. Все говорили одновременно. Может ли там расти ячмень? Много ли рыбы в тамошних водах? Долго ли там лежат снега? Придется ли отвоевывать эту землю у коренных обитателей? Тысяча вопросов, теснивших друг друга, как овцы у водопоя.

Глум воспользовался общим возбуждением и уполз на четвереньках. Хоть он еще не совсем пришел в себя, но понял, что прибытие Эйрика Рыжего сильно поколебало положение Рюне Торфинсона.

Длинное и просторное жилище Торфинсонов было единственной деревянной постройкой в Исландии. Двадцать лет назад старый Рюне за дорогую цену вывез из Норвегии еловые бревна. «Деревянный дом», как его теперь называли, свидетельствовал о прочном благосостоянии семьи Торфинсонов и служил как бы символом их могущества.

Не успел Глум Косоглазый миновать изгородь, отделявшую двор от дороги, как к нему во всю прыть кинулся кривоногий Хаук Свинопас.

— Не входи, Глум! Не входи! Там Торстейн. Он остервенел от злости. Я видел его глаза, когда он входил в дом. Они вращались, как мельничные жернова. — Хаук понизил голос: — Мне кажется, Глум, у него сейчас бешенство берсерка (Берсерк — свирепый воин, приходящий в исступление и одержимый припадками безумия. Согласно поверью, воин, в которого вселился берсерк, делался неуязвимым.): на губах выступила пена, и он кусает свой щит.

Глум Косоглазый молча скривил губы — это у него означало улыбку. Уж если ярость Торстейна пригнала его сюда, Эйрик, как он ни силен, должен теперь поостеречься. Раз сын Рюне Торфинсона покинул свое убежище во фьорде Аслакстунга, значит, — Глум в этом не сомневался — он собирается драться с мореплавателем. Должно быть, тролли (Тролли — в скандинавской мифологии сверхъестественные существа, враждебные человеку.), горные духи, поведали Торстейну о возвращении его врага.

— Не переступай порога, Глум! — заклинал Хаук, цепляясь за меховую безрукавку Косоглазого.

— Отвяжись, проклятый горбун!

Привлеченный шумом, Торстейн открыл тяжелую, окованную железными полосами дверь. В руке он сжимал короткое копье, готовый нанести удар.

— Ах, это ты, Глум! Входи!

У Торстейна был хриплый и низкий голос. Длительное пребывание в диких пещерах Аслакстунга оставило след на его тупом лице. В глубине глаз затаился беспокойный огонек, трепетавший, как искра на ветру. Ноздри его раздувались, как у волка, учуявшего запах съестного, принесенный бурей или морским ветром.

— Я не могу больше так жить, Глум! Медведи и те счастливее меня. Мой дозорный Серли с высоких скал Аслакстунга заметил, как приближался в тумане «Большой змей». Это была воля богов. Глум, ты пойдешь к Эйрику Рыжему и передашь ему от моего имени вызов на хольмганг… (Хольмганг — древний вид поединка, обычно происходивший на одном из островков.)

Старый Рюне, сидя на скамеечке возле резного кресла, седалища предков, жаловался на злосчастную судьбу, и его причитаниям вторил щенок, прикорнувший у его ног. В одну минуту со старого Рювне слетели вся его надменность и самоуверенность. От главы альтинга осталась только тень, оплакивавшая свою утраченную власть.

Торстейн подтолкнул Глума к двери:

— Ступай же и объяви, что я его вызываю. Мы будем драться на островке не на жизнь, а на смерть. Передай еще, что я не успокоюсь до тех пор, пока не выпущу из его трупа всю кровь и он не станет плоским, как кожа зарезанной свиньи или пустой бурдюк. Иди же, Косоглазый, иди, пока на тебя не обрушился ужасный гнев, который клокочет в моем сердце и обжигает мои кулаки.

Испуганный Глум бросился прочь. Видит Фрейя, поход на остров был бы ужасным. Уже долгие годы в этих местах не прибегали к хольмгангу. Древние северные боги снова воскрешали смертельную вражду.

Эйрик и его спутники, смешавшись с толпой возле Длинного Дома, вели оживленную беседу. Ветер дул теперь явно в их сторону. Переменчивые исландцы столпились возле изгнанников. Только и разговору было, что о новой земле и о связанных с нею мечтах и надеждах. Таинственная Гренландия распалила их воображение.

Злоба вновь обуяла Глума. Он стал, подбоченившись, посреди дороги, в двадцати шагах от входа на Тинг — так называлась площадь перед Длинным Домом, — выпятил бычью грудь и с дикой радостью проревел:

— Эйрик Рыжий! Торстейн Торфинсон передает тебе моими устами вызов на хольмганг. Один из вас лишний на этой земле!.. — И, войдя в раж. Глум слово за словом повторил проклятие Торстейна: — «Я не успокоюсь, — сказал он, — до тех пор, пока не выпущу из его трупа всю кровь и он не станет плоским, как кожа зарезанной свиньи или пустой бурдюк».

Глава IV ЛЬОТ КРИВОРОТЫЙ

«Хольмганг», или поход на остров, — так назывался у викингов самый древний вид поединка, который обычно устраивали на одном из островков фьорда. Противники дрались на мечах, при участии щитоносцев, избираемых среди юношей не моложе пятнадцати лет. По обычаю, вызванный на единоборство делал первый выпад, объявляя тем самым поединок открытым. В зависимости от уговора противники выкрикивали одновременно традиционные слова: «Бой до первой крови!» или «Бой насмерть!»

Этот обычай был распространен у викингов на материке, но совсем не был в ходу у исландцев. Старики рассказывали как о значительном событии о поединке, происходившем в первые годы обоснования в Исландии. Сражались Гуннар Гримсон и Клауфи Пьяница из-за дележа быков. Говорили, что при первой же схватке рука Гуннара была так сильно рассечена у запястья, что кровь забрызгала все лицо Клауфи, а сам он от страха потерял дар речи.

Но на этот раз все понимали, что бой будет не на жизнь, а на смерть. Ведь ставкой тут была не пара быков! От исхода поединка зависела судьба всей Исландии. Победа Торстейна означала бы укрепление клана старого Рюне и конец морским походам, тогда как победа Эйрика Рыжего подготовила бы колонизацию только что открытой легендарной Гренландии.

Островок, выбранный для поединка, находился приблизительно в трехстах шагах от причала, на равном расстоянии от обоих берегов фьорда. Не превышая в поперечнике трех полетов пущенной из лука стрелы, островок этот был совершенно круглый, в центре немного приподнятый, что делало его похожим на щит. Между плоскими камнями отшлифованными приливной волной, здесь росли одни только лишайники. Для поединка это было превосходное место. Чтобы попасть туда, противники должны были переправиться на лодках с того и другого берега и покрыть одинаковое расстояние, отделявшее их от ровной площадки, где и решалась судьба в поединке. Разгоряченные бегом, противники не тратили силы на предварительные маневры. Миг встречи одновременно означал и начало боя.

Жители Эйрарбакки столпились на береговых утесах. Рыбаки, только утром вернувшиеся с восточного побережья, жадно слушали рассказы о невероятных событиях вчерашнего дня: о возвращении «Большого змея», о разоблачениях, сделанных сыновьями Вальтьофа, и о вызове, брошенном Эйрику Рыжему Торстейном Торфинсоном. Окруженный слушателями, Гаральд Толстопузый повествовал о схватке Эйрика с Глумом:

— Он вернулся еще сильнее, чем был. Мне думается, он мог бы одной рукой свернуть Глуму шею. Да, Торстейну Торфинсону придется нелегко.

Мнения разделились. Многие вспоминали былые подвиги Торстейна, его ловкость и упорство.

Торстейн подобен волку, который держит в пасти зайца. Даже под ударами он ни за что не выпустит бедного зверька и, едва живой, найдет в себе силы, чтобы мертвой хваткой вонзить клыки в добычу.

Но большинство присутствующих предпочитало помалкивать — не хотелось раньше времени делать предсказания. Ведь это была не обычная распря. После поединка, смотря по тому, чья возьмет, разгуляются страсти, и победитель постарается обессилить вражеский клан, как бы довершая этим свою победу.

Торгрим, Ньорд и Льот Криворотый — самые ярые приверженцы Торфинсона — переходили от группы к группе, прислушиваясь к разговорам. Они не преминули бы передать своим покровителям слова зрителей, подслушанные на берегу. Но осторожность подсказывала им не упреждать событий, не петь преждевременной хвалы ни той, ни другой стороне. К тому же необходимо было подчиняться старинному обычаю викингов: во время хольмганга одобрение громогласно высказывали только при особенно ловких ударах и необычайных проявлениях мужества.

Старый Рюне и члены альтинга заняли места на самом возвышенном месте берега, откуда открывался вид на весь островок, выбранный для поединка. Само присутствие старейшин обеспечивало честное соблюдение правил боя. Прежде чем противники заняли места в своих лодках, старейшины должны были проверить длину мечей и вручить щитоносцам по три кожаных щита, допускаемых условиями единоборства.

Льот подошел к тому месту, где стояли Бьярни Турлусон, Вальтьоф и Скьольд.

— Ты что, Криворотый, наелся гнилой рыбы, что ли, и тебе не сидится на месте? — съязвил Бьярни. — Ступай прочь — от тебя дурно пахнет!

— Рано ты загордился, Бьярни Турлусон! Я бы на твоем месте воздержался от оскорбительных слов — Эйрик Рыжий еще не правит в Исландии.

Бьярни расхохотался. Веселый огонек, который так любил Скьольд, зажегся в его глазах и, казалось, осветил все лицо.

— Ах, вот почему ты бродишь по берегу из конца в конец с негодяем Торгримом и этим мерзким хорьком Ньордом! Неужели Торстейн Торфинсон так слабо верит в свое оружие и для прославления своей доблести нуждается в подобных глашатаях? Смотри мне в лицо, Криворотый, и не дрожи, как осиновый лист! Клянусь Фрейей, что, если ты приблизишься ко мне еще хоть на один шаг, я сброшу тебя с этой скалы. Ветер с моря обострил мое обоняние, и я говорю тебе при всех, что от тебя разит тухлятиной! Ты весь провонял трусостью и предательством. А ну-ка, подойди ближе, жалкий раб! Может быть, хоть этим докажешь, что ты человек.

Раскатистый смех могучего скальда вспугнул пролетавшую чайку.

Льот опешил и переминался с ноги на ногу. Смех Бьярни, как отточенное лезвие, вонзался в его нутро. Отступить — значило потерять навсегда всякое уважение жителей Эйрарбакки. А если пренебречь угрозой скальда, надо было быть готовым к опасной драке. Бьярни был крепок, как скала.

— Ты ведь безоружен, Бьярни Турлусон…

К ним приблизилось несколько человек. Все напряженно ждали начала хольмганга. Эта перебранка немного разрядила тяжелую атмосферу, ослабила томительную неопределенность.

— Ты ведь безоружен, Бьярни Турлусон, — повторил Льот.

— Неужели ты думаешь, что мне нужно оружие, чтобы переломать кости какому-то Льоту Криворотому? Когда я отгоняю пса, мне не нужен меч. Пса отпихивают ногой или стегают ремнем.

Ответ скальда был встречен одобрительным смехом. Викинги повеселели.

— Ты сам этого хотел, Турлусон!

Льот обнажил меч и нацелил его в сердце Бьярни.

— Берегись, дядя Бьярни! — крикнул Скьольд. — Льот целится в сердце, а метит в живот.

Вальтьоф привлек сына к себе. И зачем понадобилось Бьярни впутываться в эту историю? Неужели любовь к острому слову будет постоянно брать у него верх над разумом?

Дикий рев Льота эхом отозвался в Боргарфьорде, и в ответ послышался могучий хохот Бьярни. Викинги сузили круг.

Льот пригнулся и бросился вперед, стараясь нанести противнику опасную рану в живот. Но скальд не дрогнул, а только слегка повернулся на каблуках, и клинок скользнул по его кожаной безрукавке. Широкий меч Льота, ударив о камень, высек из него целый сноп искр. Тогда Бьярни с удивительной точностью поймал руку Льота и начал выворачивать и сжимать ее запястье. Льот завопил и выронил меч, который отлетел в сторону, как уже ненужная вещь.

Пальцы Бьярни сжимались все сильнее, и люди, стоявшие близко, слышали, как хрустели и дробились кости. Бьярни не уступал в силе легендарному Аудуну Длиннобородому, который во время охоты легко скручивал шею схваченному живьем орлу.

Торгрим и Ньорд издали видели, как туго пришлось их приятелю, но и не подумали вмешиваться. Все были восхищены победой Бьярни, и это сбило с них спесь.

— Брось его на съедение рыбам, Бьярни!

— Мы уже достаточно нагляделись на его глупую рожу! Брось его, как бросают сломанный нож!

— В море его! Хватит ему угрожать нам законами альтинга!

Бьярни не торопился. Он выжидал, пока лодки обоих бойцов отплывут от берегов Боргарфьорда. Он не хотел, чтобы возбуждение викингов улеглось. Бьярни не сомневался, что победит Эйрик Рыжий и что его победа сплотит всех жителей острова. Это сплочение было необходимо Эйрику для успеха колонизации Гренландии.

— Отпусти меня, Бьярни Турлусон! Фрейей и Тором клянусь, я не причиню вреда никому из твоих друзей!

Больших усилий стоило Льоту молить о пощаде, но невыносимая боль доходила уже до плеча и отдавалась в затылке. На пепельно-сером лице блуждали безумные глаза.

— Но ведь я поклялся свернуть тебе голову, Льот, а клятва Турлусона дороже золота.

Викинга подошли к ним так близко, что Льот ощущал на затылке их горячее дыхание. Кто-то из них торопил Бьярни скорее разделаться с доносчиком.

— Не верь ни одному его слову, Бьярни! Он будет кляузничать до последнего вздоха. Поторопись разделаться с ним! Судьи альтинга уже проверили щиты противников. Эйрик и Торстейн со своими щитоносцами садятся в лодки.

— Не думай, что я слепой! — ответил скальд.

Гнев его понемногу утих, и ему противно было приканчивать Льота.

Но клятва викинга была превыше всего.

Теперь Льот уже хныкал, как ребенок, и его плечи судорожно вздрагивали от всхлипываний.

— Послушай, дядя Бьярни! — вдруг заговорил Скьольд. — Клятва, произнесенная одним Турлусоном, может быть снята другим. Мой брат Лейф будет участвовать в поединке как щитоносец Эйрика Рыжего. Ты омрачишь славу его первого боя, если растопчешь ногой этого гада, Льота Криворотого.

Юноша произнес эту тираду, не переводя дыхания. Бьярни, не ожидавший ничего подобного, застыл от изумления.

— Именем троллей из саги клянусь, что ты говоришь, как настоящий скальд, мой мальчик! Ты прав: не будем омрачать сегодняшнее солнце ничтожной тенью Льота! С глаз долой, Криворотый, и помни, что спасением ты обязан заступничеству моего племянника Скьольда Турлусона.

Викинги расступились и пропустили Льота. Кое-кто разочарованно ворчал. А тем временем Криворотый улепетывал, сжимая в левой руке искалеченное запястье правой.

Бьярни привлек к себе племянника:

— Помни об этом поединке, Скьольд Турлусон! Боги Севера благоволят к тебе: в твоих руках начало большой поэмы. Ибо в этот день будет положено начало чему-то неслыханному.

Скьольд не совсем ясно понял смысл этих слов. Между тем на противоположном берегу Эйрик Рыжий сел в лодку, его весла уже пенили воду. Гордость и страх боролись в душе Скьольда.

Опасная честь отражать щитом направленные на Эйрика удары выпала на долю Лейфа. Один из Турлусонов участвовал в самом знаменитом хольмганге, когда-либо решавшемся на исландской земле.

— Скажи, дядя Бьярни, Лейф не может пострадать от какого-либо незаконного выпада? Я боюсь этого Торстейна, как смерти.

Бьярни не ответил. Он только сжал могучей рукой плечо Скьольда..

На двести футов ниже по гладким водам фьорда скользили лодки Эйрика Рыжего и Торстейна Торфинсона. С двух сторон приближались они к островку, где должен был состояться хольмганг.

Глава V ПОХОД НА ОСТРОВ

Лейф греб к островку, где должен был состояться поединок. На душе у него было радостно. Из двадцати юношей Эйрик Рыжий выбрал себе в щитоносцы именно его. О такой чести он не смел и мечтать. Когда накануне великий викинг, обратившись к его отцу, запросто спросил: «Разрешишь ли ты сыну, Вальтьоф, принять участие в хольмганге?» — ему на мгновение показалось, что сердце вот-вот выскочит из груди.

Тогда Вальтьоф повернулся к сыну:

— Считаешь ли ты себя достойным, Лейф, носить щит Эйрика Рыжего?

Сначала Лейф не знал, что ответить. Слова застряли в горле и не могли вырваться на свободу, а он вовсе не хотел показаться нерешительным или даже смешным. Однако Эйрик улыбнулся и сказал:

— Я заранее знаю его ответ, Вальтьоф. Рука Лейфа не дрогнет!

Скоро Торстейн и Эйрик должны будут скрестить оружие. Рассекая воду веслом, Лейф не мог оторвать взгляда от лежащего рядом на скамье обоюдоострого меча викинга. Длиною он был более трех футов от острия до рукоятки и блестел на солнце, как золотой луч. Средняя часть меча была шириной с ладонь, в обе стороны он равномерно сужался, отливая голубым блеском. На рукояти из полированного дерева, инкрустированного костью, были изображены охотничий рог и голова орла. Сейчас этот большой меч, который нужно держать обеими руками, встретится с мечом Торстейна, высекая снопы искр. Любой удар мог оказаться смертельным, а кожаный нагрудник с железными полосками и шлем из тюленьей шкуры, подбитый роговыми пластинками, не давали надежной защиты. Способность щитоносца предусмотреть вражеский выпад, его умение отразить неожиданные удары, быстрота, с какой он мог подставить щит, — все это более обеспечивало безопасность, чем плохо сшитая и не всегда хорошо пригнанная броня. Вот почему эта роль предоставлялась юношам, более гибким и ловким, чем зрелые мужи.

Торстейн взял себе в помощники Скаллагрима, старшего сына Глума. Лейф хорошо знал этого невзрачного парня, двумя годами старше его, с длинными, как паучьи лапы, руками и тонкими ногами. Скаллагрим обладал юркостью угря. Сонный с виду, он вдруг оживал, чем и заслужил прозвище «Скаллагрим» — «Рыболовный Крючок». Лейф был уверен, что Скаллагрим будет защищать Торстейна с храбростью и коварством, но не питал к нему никакой злобы, хотя тот и был сыном негодяя Глума.

Весла внезапно заскребли по песку… Эйрик еще раз рванул лодку вперед, и она остановилась.

— Готов ли ты, викинг? Не дадим Торстейну первым явиться на поле боя, — сказал Эйрик.

Он взял свой меч и один из щитов. Лейф захватил два остальных.

Прибрежные камни были окаймлены бахромой из рыжих морских водорослей. Эйрик второпях поскользнулся и чуть не упал.

— Это боги призывают меня к осторожности! — засмеялся он.

Лейф бежал следом за викингом. Поспеть за ним было нелегко. Мальчик и не предполагал, что мощное тело гиганта может быть таким подвижным.

В десяти футах от вершины холма им послышался глухой топот. Это бегом поспешали Торстейн и Скаллагрим. Встреча должна была состояться на бугре, в самой середине острова. Это было справедливо. Каждый из противников имел в своем распоряжении равное пространство, на котором он должен был либо победить, либо погибнуть.

Эйрик Рыжий, еще не добежав, бросил щит на двадцать шагов вперед, как бы обозначив этим для себя границу поля битвы. Отступать от нее нельзя было ни на шаг.

То же самое сделал и Торстейн. Оба щита столкнулись на лету.

Судьи альтинга, собравшиеся на берегу фьорда, и другие жители Эйрарбакки, столпившиеся на береговых утесах, узрели в этом случайном происшествии знамение судьбы: накипевшая ненависть предвещала поединок не на жизнь, а на смерть. А может быть, сами боги, столкнув вместе оба щита, хотели этим показать, что они тоже могут принять участие в хольмганге со всем своим грозным могуществом?

Согласно обычаю, Эйрик, получивший вызов, должен был нанести первый удар. Это был совсем не опасный, скорее, почетный удар, возвещавший о начале единоборства. Скаллагрим Рыболовный Крючок легко отразил удар острой кромкой щита. Церемония была соблюдена. Эйрик Рыжий и Торстейн отступили каждый на три шага, а их помощники с высокоподнятыми щитами стали по правую руку, в двух шагах от того и другого викинга, подавшись чуть назад.

В эту минуту с мола донесся протяжный рев. Это напоминал о себе большой старый бык, приведенный с горной долины для жертвоприношения, — рыжее чудовище с низко опущенной мордой и налитыми кровью глазами, разъяренное тем, что его привязали за ноздри к столбу. Победитель хольмганга должен будет зарезать этого быка в знак благодарности Тору, древнему богу. Кровь жертвы потечет в холодное море, а судьи альтинга будут следить за справедливым дележом священного мяса.

— Да постой ты спокойно, — ворчал погонщик, — тебя ведь еще не режут! Поединок может продлиться до ночи.

Впрочем, бык сейчас никого не интересовал. Все глаза были устремлены на островок.

Эйрик Рыжий и Торстейн вертелись, как танцоры, близ того места, куда они запустили свои щиты. Не раз уже скрещивались их тяжелые мечи, и каждый раз юные помощники, искусно действуя кожаными щитами, отводили в сторону опасные удары. Торстейн, как баран, кинулся в атаку, надеясь захватить противника врасплох и неожиданно обойти его. Но Эйрик Рыжий встретил его атаку и последующие выпады со спокойствием каменной скалы. Казалось, гнев Торстейна должен был исчерпать себя, настолько слабым было противодействие мореплавателя. А на утесах даже самые ярые приверженцы Эйрика стали понемногу охладевать. Они надеялись на молниеносную победу смельчака, вернувшегося в Исландию с ореолом первооткрывателя новой земли.

И что же оказалось? Он нисколько не отличался от других викингов, тоже не решавшихся идти на разъяренного Торстейна.

Ньорд и Торгрим, растерявшиеся было после постыдного бегства Льота, снова воспрянули духом. Они переходили от группы к группе, и их ядовитые замечания не встречали отпора.

— Видали мы этого горлана Эйрика Рыжего! Пока что он с грехом пополам защищает свой кожаный панцирь. А вы слушали, развесив уши, этого жалкого искателя приключений!

Даже Вальтьоф заколебался и избегал отвечать на вопросы соседей. Один только Бьярни сохранял в глазах огонек, но и скальд не разжимал губ.

— Ты слышишь, Бьярни, что говорят люди? — осмелился спросить Скьольд, когда ветер донес до них ядовитые слова Ньорда.

— Гранит не боится ни дождя, ни ветра, Скьольд! Гранит не спешит.

— Дядя Бьярни! Смотри! Ведь Эйрик не отвечает на удары!

— Эйрик сам знает, что ему делать. Ты лучше посмотри на своего брата Лейфа. Он не позволяет себе ни одного лишнего движения и при этом ухитряется ни на шаг не отходить от Эйрика. Да, Лейф из породы отважных. Посмотри-ка на него, нет, ты только посмотри!.. Послушай, Вальтьоф, — обратился он к брату, — когда я уезжал, мои племянники были птенцами, а вернувшись, я застал орлов. Смотри!..

Остальные слова Бьярни потонули в гуле толпы.

При очередном выпаде Торстейна, мгновенно прикрытом ловким Скаллагримом, Эйрик вынужден был уклониться и отступить на пять-шесть шагов. В этот миг у него подвернулась нога в кожаном мокасине с шипами на подошве. Потеряв равновесие, викинг упал и выронил меч. Теперь он был во власти врага, который обеими руками поднял оружие, готовясь обрушить его на голову противника. В нескольких шагах от него застыл Скаллагрим, низко опустив щит.

Тогда Лейф Турлусон, сын Вальтьофа, перескочив через лежащего на земле Эйрика, поднял обеими руками свой щит и подставил его под удар тяжелого меча Торстейна… Это был безумно смелый поступок. Бели Лейф мог спасти Эйрика от чудовищного удара врага, то неизбежно должен был погибнуть сам, подставив под клинок не только щит, но и свою незащищенную голову.

Скьольд испустил крик, который прокатился по всему фьорду, разорвав тишину, внезапно нависшую над сотнями опечаленных голов.

Сталь и в самом деле прошла сквозь толстую кожу, но в ту же секунду Лейф сумел слегка повернуть свой щит. От неимоверного усилия мальчик даже подпрыгнул… Между тем люди, наблюдавшие с береговых утесов Боргарфьорда за поединком, от испуга инстинктивно втянули головы в плечи. Меч Торстейна новым ударом рассек три слоя моржовой кожи, но удар этот был ослаблен деревянным каркасом щита, окованным железом. Это ослабило силу удара. Бросив щит, Лейф отскочил в сторону. Торстейн поспешно нагнулся, чтобы высвободить свой клинок, на две трети вошедший в деревянную раму щита. С него градом катился пот. Тяжелая усталость, как плащ, опустилась на его тело. Бешеный ритм первой части поединка вызвал внезапное изнеможение. Неловкими движениями он высвободил меч.

Тем временем Эйрик Рыжий вскочил могучим прыжком и бросился вперед. Торстейн парировал боковой удар. Усталость не помрачила его разума. Он с ужасов понял, что противник так бодр и свеж, словно только что встал после отдыха на меховых шкурах. Он был порабощен зловещим спокойствием Эйрика Рыжего. В его светлом взоре Торстейн прочел холодную решимость.

Ловкий удар выбил из рук Скаллагрима щит и ранил его в правое плечо. Это дало Эйрику Рыжему еще немного пространства. Торстейн почувствовал, как меч отяжелел в его руке. Несколько раз он жадно глотнул воздух. Казалось, его грудь вот-вот разорвется от напряжения.

Эйрик следил за каждым его движением, подтверждавшим, что враг теряет силы. Волчьи ноздри Торстейна начали быстро раздуваться, а в узких глазах зажегся огонек тревоги. В любое мгновение Торстейн мог оказаться во власти Эйрика, но ему хотелось, чтобы отступление врага еще ярче оттенило его победу… Он принялся размахивать мечом, как дровосек топором. В руках Скаллагрима треснул второй щит. Торстейн уступил противнику еще пять шагов. Скоро начнется склон. Оба это знали.

Эйрик не терял из виду линию серых камней, обозначивших начало склона. До них уж едва оставалось двадцать шагов. Этот опасный рубеж был за спиной у Торстейна. А тот даже не осмеливался обернуться, чтобы измерить расстояние, отделявшее его от этих предвестников неумолимой судьбы. Если еще отступить, придется уже драться на склоне. Торстейн с огромным упорством пытался отвоевать хоть несколько шагов потерянного пространства. Он решил рискнуть, шагнув вперед, но при этом обнажился. Эйрик зашел слева и плашмя ударил его в бок. Оглушенный ударом, Торстейн закачался и широко раскрыл рот. Ужасная боль пронзила ему грудь.

Струсивший Скаллагрим двумя прыжками хилых ног очутился у линии камней. Но Торстейн не последовал за ним. Мысль о позорном бегстве лишь усилила его звериную ярость. Желание унизить и прикончить врага взяло у него верх над благоразумием. Любой ценою он должен был пролить кровь Эйрика Рыжего… В его руках превратился в топор и молот, чтобы рубить и дробить. Подхваченный гневом, как волной, он на пять шагов продвинулся вперед. На губах у него выступила пена. Правила наступления и защиты были забыты.

— Я ждал минуты, когда ты снова станешь волком, Торстейн Торфинсон! Так было, когда ты убил моего отца.

— Собачье племя! — прорычал Торстейн. — Я свалил твоего отца одним ударом!

Эйрик кинулся навстречу сыну Рюне.

— Отойди, Лейф! — крикнул он. — Остальное я сделаю сам!

Лейф бросил к ногам уже ненужный щит. Он понимал, что отныне поединок будут решать только темные силы ненависти и мести.

Скаллагрим сбежал со склона и столбом застыл на берегу. Этот юнец бежал с поля боя, но Лейф не мог его осуждать, как жалкого труса. Такой поединок был делом необычным. Он был выше понимания щитоносцев, а может быть, даже и самих противников.

Вокруг клинков сверкали молнии.

Викинги с береговых утесов слышали яростные крики Торстейна Торфинсона. Битва достигла апогея.

А на молу без устали ревел рыжий бык и бил копытами о камень, будто и его захватило безумство людей.

Бьярни Турлусон наклонился к Скьольду:

— Вспомни-ка сагу Флоаманна, племянник. Этот бой по ярости не уступает поединку Дуфбакра и Сторольфа, сына Хнега. Припомни!

И вдохновенный скальд вполголоса произнес слова легендарной саги:

Медведь и бык сошлись на поле Хвелл,

И закипел смертельный, ярый бой.

Сочилась кровь у них из тяжких ран.

Казалось, поразил их град камней.

Медведь взял верх. Когда ж забрезжил день,

Чернела там изрытая ложбина.

Грудь Торстейна вздымалась, как кузнечные мехи. Пот и слюна смешались у него на бороде. Из раны на шее капля за каплей сочилась кровь. Ему ни разу не удалось коснуться врага, и унижение томило его не меньше, чем усталость, сковавшая мышцы. Порой ему казалось, что он атакует стену, а она все время уклоняется от ударов.

Вдруг Эйрик перешел в нападение, словно торопясь его прикончить.

— Земля расступается под твоими ногами, Торстейн Торфинсон, уже видна твоя могила.

Торстейн в ответ хотел произнести проклятие, но был оглушен страшным ударом. Эйрик Рыжий наносил ему пощечины лезвием меча. Волна горечи затопила сердце Торстейна. Но вдруг он почувствовал, что у него в груди забился страх, как испуганный барсук в норе. Он был во власти страха! Это открытие его потрясло. Теперь в его плоти жили уже два Торстейна Торфинсона. Один из них еще кое-как отвечал на удары Эйрика Рыжего, но его двойник с ужасом наблюдал, как все выше, пеленою тумана, поднимается непреодолимый страх.

Сотни раз видел Торстейн, как ужас изменяет лица людей. Он знал, что страх зарождается глубоко внутри человека, а его щупальца протягиваются и обволакивают бока, грудь, шею, постепенно сковывая ноги. Сотни раз Торстейн Торфинсон преодолевал это отвратительное чувство. Он считал себя сильнее страха.

Растерявшийся, обезумевший, он отступил, наткнулся на один из серых камней и зашатался, как пьяный. Эйрик Рыжий не переставая гнал его вниз своим мечом. Пятясь, Торстейн мало-помалу сползал со склона. В ушах его внезапно и грозно усилился шум моря.

А на молу ревел рыжий бык и пытался вырваться из своих пут. Старый Рюне провел дрожащей рукой по лбу, на котором выступил холодный пот.

Бьярни Турлусон широкой рукой закрыл глаза Скьольду.

— Это конец, Скьольд! Это финал, как в саге Эгиля! Вспомни, мой мальчик, конец этой саги.

И Скьольд медленно прочитал:

Тогда Эгиль, отбросив меч и щит,

Схватился врукопашную с Атли.

Их силы оказались неравны:

Атли вмиг рухнул навзничь, и Эгиль

Ему тотчас зубами впился в горло.

Скьольд и не хотел смотреть. Он с восторгом думал о брате Лейфе, который в этом бою показал себя настоящим викингом.

Торстейну часто случалось сражаться спиною к морю. И тогда нежный лепет волн и завывания бури возбуждали в нем пыл, умножали наступательную силу.

Когда ноги Торстейна коснулись ледяной воды, остатки боевого чутья побудили его броситься вперед. Но страх, поселившийся в теле, неумолимо терзал внутренности. Перед полуослепшими глазами Торстейна плясали рыжие косы Эйрика и вспышки солнца на его мече.

Море быстро дошло ему до колен. Люди на береговом утесе что-то кричали, но до него, как сквозь густой туман, доносились лишь приглушенные возгласы.

Он споткнулся. Вода уже была по пояс. Ему казалось, что все жизненные силы сосредоточились у него в голове.

Лейф стал возле Скаллагрима. Они не обменялись ни словом. Обоих ошеломил этот торжественный марш к смерти. Видно, сам Тор, черный бог с огромными крыльями ворона, был судьей в этом хольмганге. Может быть, это он вел руку Эйрика Рыжего?

Море покрывало уже грудь Торстейна. Быстрое течение мелкими водоворотами разбивалось над черными головами подводных камней, чуть высовывавшихся из воды.

— Ты сейчас умрешь, Торстейн Торфинсон! Я сражу тебя одним ударом, как ты сразил моего отца!

Быть может, сам Тор говорил устами викинга?

Торстейн выбросил руки вперед, словно отстраняя невидимого врага.

Эйрик Рыжий нанес удар. Только один. На краткий миг море окрасилось алым. Торстейн медленно начал падать назад, точно улегся на волну, чтобы уснуть. Тело поплыло меж двух волн, его подхватило бурное течение, перерезавшее гладь Боргарфьорда, и прибрежная пена тотчас вновь вернула себе свою молочную белизну.

А на молу без устали ревел рыжий бык. Рюне Торфинсон лежал простертый на холодных камнях. Он поднес руку к груди, и это было в тот самый миг, когда меч Эйрика пронзил Торстейна. Сердце старика перестало биться, а его приверженцы в тупой растерянности смотрели на это безжизненное тело, скорчившееся под ярко-красным плащом и еще вчера принадлежавшее главному судье альтинга.

Эйрик Рыжий медленно подошел к тому месту, где стоял Лейф. На песке отпечатались двойные следы. Скоро ветер и песок покроют эти следы, и на островке, где происходил поединок, ничего больше не будет напоминать о Торстейне Торфинсоне.

Эйрик как будто вдруг заметил своего помощника.

— Ты сделал все, что нужно, Лейф! Смерть Торстейна была необходима: без нее викинги не могли бы идти вперед. Ну, нам пора — нужно принести в жертву Тору быка.

Лейф нагнулся и подобрал оба неповрежденных щита.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I БУРНОЕ МОРЕ

Веревка лопнула в руках Лейфа, как трухлявая деревяшка, и от острой боли из груди мальчика вырвался крик, смешавшийся с неумолчным ревом бури.

Трос из моржовой кожи врезался в ладонь, и кровь окрасила пальцы. Раздосадованный, он положил руки на борт судна, через который захлестывали волны, и подставил стертые места действию морской соли. Этот мальчик бросал вызов обрушившейся на «Большого змея» буре, шумным волнам, катившимся по этим незнакомым водам, черному, как сажа, небу, похожему на крышку огромного котла, надвинутую на горизонт, и враждебной судьбе, только что сорвавшей с мачты парус. Ветер втянул в свою воющую пасть и проглотил разодранную холстину. Гордый парус «Большого змея» разлетелся в клочья, и ничего от него не осталось.

Столб бурлящей воды с головокружительной быстротой вздыбился над судном, на мгновение как бы откинулся назад и с оглушительным свистом, напоминавшим пронзительные крики невообразимого множества чаек, всей тяжестью обрушился на носовую часть судна и на скамьи гребцов. Обшивка «Большого змея» жалобно заскрипела, глухо затрещало дерево в трюме. Сквозь густую завесу пенистых гребней Лейф увидел, как трое или четверо моряков были сорваны со скамей и отброшены чудовищным валом далеко от судна, в клокочущую бездну. Кто это мог быть? Улаф, Гаральд Толстопузый, Йом Тригвасон, Эйрик Рыжий или дядя Бьярни? Лейф инстинктивно прижался животом к палубе и уцепился за плетеный кожаный трос, протянутый вдоль борта. На палубе от носа до кормы перекатывались волны, затопляя трюм, вырывая клинья уключин, заливая оба боковых прохода. Основание мачты подломилось и больше не могло выдерживать ее огромный вес. Среди кипящей пены мелькнуло лицо викинга. Расширенные от ужаса глаза вылезали из орбит. Лейф узнал Магнуса Арнисона, ловца трески из Боргарфьорда. Волна швырнула вперед его тело, притиснула к мачте, и тут же водяной смерч могучим рывком подбросил его на пятьдесят футов. Казалось, нет той силы, которая могла бы противостоять этому водяному хаосу, завладевшему «Большим змеем». Снасти гудели и трещали. С минуты на минуту судно, потеряв управление, могло завертеться волчком.

Лейф почувствовал на себе тяжесть водяных жерновов. По телу, от шейных позвонков до лодыжек, прошла нестерпимая боль. Кипящая водяная глыба рвала на части, давила, крушила. Лейфу казалось, что она никогда уже не отпустит его. В ушах звенели колокола Эйрарбакки, во рту был тошнотворный привкус крови, но юноша сосредоточил всю свою волю, всю яростную жажду жизни в израненных руках, сжимавших тугой трос.

Перед тем как пуститься в плавание, Эйрик Рыжий долго говорил об опасностях, подстерегавших путников в море. Какими далекими казались теперь Исландия, и ферма в Окадале, и день возвращения Эйрика Рыжего, и хольмганг посреди Боргарфьорда! После победы Эйрика события развернулись с удивительной быстротой. Старый образ жизни был отброшен. За три месяца Исландия познала больше волнений, чем за десять предшествовавших лет. Все дела на острове пошли в темпе, указанном Эйриком Рыжим и Бьярни Турлусоном. Все помыслы были направлены на предстоящее путешествие в Гренландию. Четыреста семейств согласились последовать за Эйриком на новые земли. Это составляло около полутора тысяч человек. Сторонники Рюне не возражали против такого массового переселения. Самые ярые из них — Глум Косоглазый, Торгрим, Льот и Ньорд — исчезли. Ходили слухи, что они ушли в горы. По правде говоря, Эйрика и его друзей их судьба не очень интересовала. Труп Торстейна Торфинсона найти не удалось. Никто не сомневался, что течение унесло его в открытое море. Правосудие свершилось в согласии с законом. С прошлым было покончено.

Альфид, вдова Торстейна, покинула убежище во фьорде Аслакстунга и поселилась со своими людьми в просторном доме Рюне Торфинсона, но выходила оттуда очень редко. Альфид происходила из богатой исландской семьи. У нее было бледное, худое лицо, на котором резко выделялся острый нос. Серые глаза, круглые, как ягоды можжевельника, не выражали никаких чувств. До замужества ее называли Альфид — Ледяной Глаз.

Все, кто собирался в путь, перегнали своих коров и овец в загоны. Внезапно наступило лето, ячмень созрел рано, и приходилось торопиться с уборкой урожая. В каждом дворе сушили на больших плетенках палтус и треску, а детям и рабам было поручено следить за тем, чтобы не переставая шел густой дым. Во всех трех бухтах фьорда кипела работа: мужчины крепили обшивку кораблей, тесали привезенные из Норвегии драгоценные древесные стволы, вколачивали гвозди и до глубокой ночи обсуждали все приготовления к экспедиции. Эйрик собирался повести за собой флотилию из двадцати семи крепких судов, способных выдержать любые штормы. Они были шире дракаров, с настланной палубой и высокими надводными бортами. Двенадцать судов не отличались от «Большого змея», а пятнадцать были крупнее, с обширными трюмами, приспособленными для перевозки скота и запасов семян, которые переселенцы хотели захватить с собой в Гренландию.

Что же сталось с флотилией, которая только четыре дня назад обогнула шхеры Гунбьерна, миновав те самые скалы, которые находились на расстоянии всего лишь одного дня плавания от Исландии, но долгое время считались границей, замыкающей мир викингов? Где могли быть сейчас отец Лейфа и Скьольд?

Оглушенный, притиснутый к палубе, измученный, как загнанный зверь, Лейф ясно представлял себе, что рассеянные бурей суда носились теперь наугад по бурному морю, во власти ветров и течений. Правда, Эйрик подробно объяснил всем старшим на судах, какого курса нужно держаться, но при таком разгуле стихий эти наставления могли оказаться бесполезными. Сколько судов со сломанными мачтами и разбитым корпусом уже покоятся на дне! А сколько уцелевших переживают в эту минуту агонию!

Вальтьоф и Скьольд сели на один из самых больших судов. Им поручено было сопровождать лошадей, взятых из Окадаля. Да Вальтьоф и сам не согласился бы никому доверить уход за своими жеребцами и кобылами. Кроме того, морская традиция требовала, чтобы человек, отправлявшийся в плавание с несколькими сыновьями, распределил их по разным кораблям. Этот мудрый обычай викингов обеспечивал в случае несчастья продолжение рода.

Лейф был убежден, что и остальные суда не могли уйти от бури. Истерзав «Большого змея», она должна была избрать другую жертву. Бурные волны, как покорные звери одной стаи, мчались на просторе под рев разъяренных ветров. И все же сила бури была на ущербе. Можно было подумать, что волны уносили ее с собой. Дыхание моря становилось спокойнее. Волнение утихало, норд-вест ослабевал. Слабые лучи света прорезали кромешную черноту туч. «Большой змей» все еще переваливался с боку на бок, но корпус больше не скрипел.

Лейф приподнялся на колени. Он выдержал испытание и чувствовал, как в нем поднимается волна гордости. Он не поддался страху. Он с честью перенес боевое крещение, он не пал духом перед ураганом, пронесшимся над Западным океаном. На палубе «Большого змея» теперь раздавались громкие возгласы, и в каждом слышалась тайная радость людей, счастливых тем, что остались живы.

Неизвестно откуда появился Эйрик Рыжий. По его волосатой груди струилась вода. Огненные косы были перевязаны на макушке, и эта прическа дикаря делала его еще выше. Моряки один за другим собрались под мачтой. Эйрик осмотрел всех, соображая, кого из них недостает. Потом он окинул взглядом серое море, по которому волны все еще перекатывали свои пенистые гребни. Презрительная усмешка скривила его верхнюю губу.

— Клянусь Тором, мы продвинулись довольно далеко. Вот это буря! Она помогает нашим гребцам и толкает нас как раз туда, куда мы должны плыть.

Лейф с восхищением смотрел на великана. Половина гребцов «Большого змея» потонула в пучине — их смыло вместе с веслами, — ураган разорвал в клочья парус, судно чуть было не погибло, флотилию разбросало в разные стороны, а этот человек не потерял присутствия духа и вновь бросал вызов океану! В эту минуту Лейф мысленно поклялся идти за Эйриком хоть на край света.

Бьярни, скрестив на груди руки, горестно обозревал разрушения, причиненные бурей.

Эйрик положил руку на плечо друга:

— Слушай, Бьярни Турлусон. Буря мчится на север. Мы плывем на запад. Наши пути больше не сойдутся. На западе к нам присоединятся уцелевшие суда. Тор похитил у нас парус, но в трюме лежит запасной. Однако, прежде чем его поставить, мне кажется, надо бы всем закусить и откупорить бочку пива. Мы обязаны совершить возлияние в память тех, кто от нас ушел. Они погибли в море, а потому прямо попадут в жилище богов и останутся там среди Ванов и Азов (Ваны и Азы — божества в скандинавской мифологии.), которые будут подносить им пиршественные чаши. Этим молодцам наверняка достанется пиво получше нашего.

Лейф никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь так запросто говорил о богах и духах.

— Лейф, — сказал Эйрик, — у тебя ноги быстрее, чем у всех нас. Спустись-ка в трюм! Тебе даже не придется поднимать шкуру над трапом. Об этом уже позаботилась буря.

В большом трюме царил неописуемый беспорядок. Хлынувший сюда водяной вал перевернул все вверх дном. Снасти из моржовых шкур, скрученные из волоса канаты, медные сосуды — все плавало в воде. Бурдюки из козлиной кожи с пресной водой, кули ячменя, мешки с крупой, связки сушеной рыбы — все подмокло и громоздилось друг на друга, издавая острый запах. Волна с огромной силой швырнула железный якорь на деревянную переборку, и он вцепился в нее лапами. Сорвавшийся запасной кабестан протаранил бочонки, котлы и лари с одеждой. У перевернутого плуга торчал кверху сломанный лемех. Высокие резные кресла — символ домашнего очага, — стоявшие в домах Эйрарбакки на почетном месте, валялись вперемешку целые с поломанными. На ручках кресел, принадлежащих роду Эйрика, — они уже пересекали Западное море — было изображено колесо рядом с козлиной головой. Покидая Исландию, моряк снова забрал с собой эти кресла. Яростные волны пощадили их. Две бочки и бочонок с пивом, привязанные к толстому бревну, тоже не пострадали. Это было единственное уцелевшее бревно из двадцати погруженных в Эйрарбакки. Вода кипела в трюме, как в котле. Борта «Большого змея» только чудом устояли против такого натиска.

— Ну как, Лейф? Оставила нам буря что-нибудь, чтобы промочить горло?

Против света отчетливо вырисовывалась голова Эйрика Рыжего, склонившегося над люком. Каждая морщинка, каждая складка на лице выдавали его чувства. На людях викинг скрывал владевшие им ярость и гнев, вселяя в других мужество, но здесь, при виде загубленного добра, он не мог сдержаться. И под сорванной маской полубога, насмехавшегося над ураганом, Лейф увидел скорбное человеческое лицо.

— Не беспокойся, Эйрик! Пива у нас хватит до самой Гренландии, хватит и ячменя, чтобы не умереть с голоду и хватит мужества, чтобы победить!

Говоря так, Лейф был послушен велению сердца. Чутье подсказывало ему, что в эту минуту великий викинг нуждается в чем-то другом, кроме беспрекословного повиновения своих спутников.

— Эйрик Рыжий! Все мы знаем, что удары судьбы жестоки, но наши отцы побеждали и не такие бури, преодолевали и не такие препятствия!

Эйрик вздрогнул, словно его ужалила змея. На какую-то долю секунды Лейф испугался, что был слишком дерзок. Имел ли право он, безбородый юнец, не видевший ничего, кроме серой полоски исландского моря, говорить так с человеком, который первым обогнул шхеры Гунбьерна и открыл путь на запад? Но лицо викинга смягчилось, ярость в глазах погасла. И тихо, так, чтобы только мальчик расслышал его, он промолвил:

— Большое тебе спасибо, Лейф Турлусон! Море — наш давний враг. Вместе мы его победим. Мы будем все дальше на запад отодвигать наши рубежи. Для самых смелых Гренландия будет лишь передышкой.

Но вот его зычный голос снова загремел в полную силу:

— Лейф Турлусон говорит, что пиво не пострадало! Пусть трое людей спустятся в трюм и выкатят самую большую бочку. Мы откроем ее на палубе, и пусть каждый осушит полный рог. Викинги Исландии, нам нужно отпраздновать этот день! А как только море успокоится, мы выпустим ворона, и он отыщет нам землю.

Когда разразилась буря, судно, на котором плыли Вальтьоф со Скьольдом, было во флотилии крайним справа. С ними было тридцать мужчин, двенадцать женщин и четырнадцать детей. Старший на корабле, хитрый старик, прекрасно знавший коварство северных морей, немедленно велел спустить парус и дал приказ гребцам выбраться как можно скорее из центра урагана.

Вальтьоф тотчас же указал ему, что, идя теперь к северу, они нарушат распоряжение Эйрика все время держать курс на запад.

— Ты больше не дорожишь своей шкурой, Вальтьоф? Эйрик сейчас ничем не может нам помочь. «Большой змей» угодил в самую гущу бури. Глянь-ка в ту сторону! Можно подумать, что Один пашет на воде и на небе. Поверь мне, Вальтьоф, с этой минуты каждый должен думать о себе. Но рано или поздно наш ворон приведет нас к суше.

Вальтьоф не ответил. Он думал о Лейфе, плывущем на «Большом змее».

Судно «Гусь» шло, опережая бурю. Море было неспокойно. Дул сильный ветер, но старший правильно рассчитал курс: его корабль оказался в стороне от бури.

— Сколько дней так может продолжаться, Йорм?

Старик пожал плечами:

— Одному Тору известно. Два, три, десять дней… Плохи наши дела, очень плохи! — Он сердито кусал гнилыми нижними зубами толстую губу. — Буря сильнее воли Эйрика Рыжего. Быть может, на новой земле нам придется избрать нового вождя.

Вальтьоф готов был резко возразить ему. Он никогда не благоволил к жадному, продажному Йорму, которому Рюне Торфинсон щедро платил за оказанные грязные услуги.

— Эйрик еще не умер, Йорм, и рано говорить о новом вожде, — сказал он.

Йорм захихикал и отвернулся, глядя на юго-запад, затянутый густой мглою.

— Немногим кораблям удастся там уцелеть.

— На борту «Большого змея» мой брат! — воскликнул Скьольд. — Зачем же ты говоришь это моему отцу?

Йорм едва удостоил мальчика взглядом и раздраженно прикрикнул:

— Шел бы ты лучше в трюм подбирать навоз за своими лошадьми! Благодари богов, что наше судно не очень качает, а то бы я велел выбросить за борт этих вонючих животных!

— Этим ты посягнул бы на имущество нового поселения, Йорм!

Последние слова принадлежали Вальтьофу. Он говорил спокойно, но гнев бурлил в его крови. Вальтьоф прекрасно понимал, что старые распри, ненависть, соперничество, как и зерна, привезенные из Исландии, произрастут на новой земле. Ведь Йорм не исключение. Соперничество между родами скоро нарушит покой новой колонии, и неизбежно появятся недовольные.

Лошади были возбуждены, и Вальтьофу пришлось спуститься в трюм. Жеребцы, самые беспокойные, били копытами в пол. Они чуяли близость бури.

На следующий день к «Гусю» присоединились еще два судна — «Коза» и «Медведь». Они следовали тем же путем и мечтали как можно дальше оторваться от бури. На «Медведе» было более сорока переселенцев. «Коза» до ватерлинии была загружена ячменем. Старший на «Медведе», моряк по имени Бьорн, сообщил, что не хватает двух судов.

И вот уже трое суток все три судна плыли вместе. Воздух был чист, как кристалл. Дул холодный северный ветер, и наутро парус заблестел частицами льда. К середине третьего дня на серой поверхности моря появились плавучие льды. Они медленно скользили на юго-запад. Большинство льдин возвышалось лишь на пять-шесть футов над водой. Но их внезапное появление взбудоражило людей на борту. Йорм отдал приказ плыть прямо на запад. Старшие на «Медведе» и «Козе» последовали его примеру.

Вальтьоф с тревогой думал о том, что на «Гусе» не все спокойно. Люди обменивались ядовитыми замечаниями. Начались ссоры, и, если бы дальше все пошло в том же духе, это могло привести к пагубным последствиям.

Вальтьоф поднимался из трюма. Лошадей пришлось стреножить. И тут он оказался невольным свидетелем сцены, еще более усилившей его опасения. У подножия мачты ссорилась кучка моряков. К ним подошло несколько хозяев ферм. Один из них был некий Эгиль, владелец сорока голов рогатого скота и большого стада овец. Бывший старейшина альтинга, он принадлежал к тем немногим из богатых людей, кто согласился переселиться в Гренландию.

— Сейчас ты так же беден, Эгиль, как самый нищий из твоих рабов. И ты не скоро услышишь, как мычат твои коровы и блеют твои овцы.

Это был голос Йорма. Раздались злобные и веселые смешки. А тот продолжал:

— Овцы — это те, кто слепо пошел за Эйриком Рыжим. Послушать их, так сам могучий Тор спустился на землю им помогать. Нечего сказать, хорошему богу они доверились! Едва ли Эйрику удастся вывести из бури хоть один корабль. — Голос Йорма скрипел, как трещотка, смазанная желчью. — К счастью, — продолжал он, — есть еще такие люди, как я, умеющие распознавать ветры и причуды моря. Разве нам не удалось сойти с опасного пути без всяких потерь?

Кто-то заметил, что Эйрик мог увести свой флот на юг.

— Не мели вздора! — оборвал его Йорм. — Я обращаюсь к людям здравомыслящим, а не к болванам. Я только хотел сказать, что среди нас найдется сотня таких, которые стоят Эйрика, и не менее десятка более достойных, чем он. Не думайте, что я говорю о себе. Я только моряк, умеющий управлять судном. Но вот, к примеру, ты, Эгиль Павлин. Ведь ты правил делами в Эйрарбакки. За тобой пошли твои друзья и слуги. Видно, тебе очень верят бедные люди, если Гренландия мерещится им раем. Ты ловок, умеешь разговаривать с людьми. Ты великодушен, и я знаю — не забудешь тех, кто поможет тебе умерить бахвальство Эйрика Рыжего и Бьярни Турлусона.

Лукавый язык Йорма расточал яд весьма умело. Слушатели уже видели себя на лучших общественных должностях, и толстый Эгиль, конечно, не мог остаться бесчувственным к этой лести. Неважно, что его назвали Эгилем Павлином. Разве в такое время можно было обижаться?

— Тором клянусь, ты мудром рассуждаешь, Йорм! Незачем отдавать в руки Эйрика Рыжего и его дружков все богатства Гренландии, Вместо него нужен справедливый, рассудительный человек, думающий об общем благе, осторожный и сильный, которого поддержат друзья.

Эгиль Павлин с тупой самонадеянностью честолюбца быстро поддался игре ловкого Йорма. Тот попросил присутствующих хранить все это в тайне и пообещал, что те, кто примкнул к заговору с первого дня, получат наибольшие блага.

— Эгиль сумеет оценить достоинства каждого, друзья мои. А теперь те, кто не должен стоять на вахте, могут отправляться спать.

— Да благословит великий Тор все наши начинания! — напыщенно произнес Эгиль Павлин. — Идите к себе да накройтесь хорошенько шкурами! Ночь очень холодная.

Эгиль вдохновился предложением Йорма и уже видел себя вождем. Он с большим достоинством удалился, Йорм тоже направился по проходу, ведущему к полубаку. Его люди последовали за ним.

Дрожь пробежала по спине Вальтьофа. Они еще не успели добраться до новой земли, а уже затеваются низкие заговоры. К этим людям могут примкнуть все недовольные и глупцы, которые польстятся на их посулы. Йорм и несколько таких же честолюбцев сделают Эгиля своим слепым орудием и будут вертеть им, как захотят.

Подлые псы! Презренные душонки!

Вальтьоф сжал огромные кулаки. Зависть к могуществу лишила заговорщиков последних остатков разума. Ведь Эйрик подарил им новый материк. Он приобщил их к великому начинанию, а вместо благодарности эти ничтожные пигмеи собирались его погубить.

Холодный ветер, который проносился над палубой, не умерил его гнева. Вальтьоф задыхался. Он расстегнул ворот рубашки, чтобы стряхнуть невидимую руку, сдавившую ему горло, и облокотился о планшир. Ему нужно было собраться с мыслями.

Серое, как рыбья чешуя, море освещала бледная луна. Вдали невидимое течение относило ледяные глыбы. Их верхушки отливали то пламенем, то серебром. Блуждающие громады, оторвавшиеся от неведомых берегов, казались видениями другого, таинственного мира. Рассказывали, что там, на севере, где всегда царит ночь, льды и снега — безраздельные властители земли. А может быть, эта ледяная стена, плывущая навстречу трем кораблям, не что иное, как преграда, которую темные силы воздвигли в противовес человеческой храбрости?

Это невиданное зрелище немного разрядило гнев Вальтьофа. Эйрик и его приверженцы были достаточно сильны, чтобы справиться с кучкой предателей, объединившихся вокруг Йорма и Эгиля Павлина. Нужно так или иначе сообщить Эйрику о назревающем заговоре. Вальтьоф один владел этой тайной. Это было нелегкое бремя. Ведь он в любой день мог погибнуть. Йорм не любил его, потому что ненавидел Бьярни. Долго ли случиться беде?..

Мысли путались в голове Вальтьофа. На этом судне не было человека, которому он мог бы довериться. Разве что Скьольд? Он больше не колебался и пошел по проходу вперед. В конце этого прохода было место, где спал его младший сын. Мальчик лежал, закутавшись в медвежью шкуру. Вальтьоф задумчиво посмотрел на него. Спору нет, хранить подобную тайну — тяжкая ноша для ребенка. Но выбора не было.

— Скьольд, проснись, это я, Вальтьоф, твой отец!

У Скьольда был чуткий сон. Это было наследственное свойство охотников и воинов, передававшееся из поколения в поколение.

— Я должен поговорить с тобой, сын. Ступай за мной! В трюме нет никого, кроме животных, а это немые свидетели.

Вальтьоф не любил спать на нарах в полубаке. Он предпочитал охапку соломы в трюме, возле лошадей. По ночам он гладил их, успокаивал, называя по именам.

Заслышав знакомые шаги, животные тихо заржали.

— Спокойно, спокойно, мои милые! Я поговорю с вами потом.

Скьольд погладил шею Грома, своей любимой лошади. Это был лихой жеребец с белоснежной гривой.

— Садись, Скьольд, и слушай меня внимательно!

Вальтьоф рассказал обо всем случившемся. Он говорил медленно, боясь упустить малейшую подробность, обращая особое внимание на то, что казалось наиболее важным. Оторопевший Скьольд слушал отца. Неужели люди его племени, исландские викинги, могли так погрешить против чести и закона! Ведь Эйрик Рыжий, открывший новые земли и вернувшийся, чтобы сделать их достоянием сотен людей, стяжал себе большую славу, чем наиболее почитаемые морские ярлы! Что же двигало Йормом, Эгилем и им подобными, подрывавшими его власть?

— Ты ничего не забудешь, мой мальчик? Если со мной что-нибудь случится — нет, не бойся, моей жизни не угрожает опасность! — ты передашь все это Эйрику и дяде Бьярни. А теперь повтори, что я сказал.

Вальтьоф был, как всегда, спокоен и рассудителен. В его любви к порядку многие видели признак недалекого ума. Он не успокоился до тех пор, пока Скьольд слово в слово не пересказал ему всю историю заговора.

— Хорошо, сын мой! Нам придется бороться до тех пор, пока в Гренландии не восторжествуют неподкупные законы викингов. А теперь оставайся здесь и спи!

Он заботливо накрыл Скьольда и посидел рядом с ним, пока не услышал ровное дыхание мальчика. Вальтьоф запрещал себе думать о Лейфе. Бьярни обещал ему присмотреть за сыном. Но ведь и Бьярни был бессилен перед бушующей стихией.

Вдруг забеспокоился белогривый жеребец, любимец Скьольда. Вальтьоф встал и подошел к лошади. Она вздрагивала, словно чуя приближение опасности.

— Успокойся, сын ветров, успокойся! Это я, Вальтьоф!

Он погладил коня и почувствовал, как по телу животного от гривы до колен пробежала дрожь.

Глава II «ГУСЬ» И «МЕДВЕДЬ»

Скьольд проснулся от какого-то странного топота на палубе. Вальтьоф был уже на ногах. Сквозь просветы в неплотно сшитых шкурах, натянутых над трюмом, пробивалась серая мгла — предвестница утренней зари.

— Что случилось, отец? На нас напали?

— Гром всю ночь бил копытами. Видно, чуял в воздухе опасность.

До них доносились гул голосов, слова команды, приглушенные всплесками волн, ударявшихся о борт судна. Отец и сын поспешно оделись и поднялись на палубу, застегивая на ходу меховые куртки. Уже на трале у Скьольда перехватило дух. От морозного воздуха у мальчика валили изо рта клубы пара. После отъезда из Эйрарбакки ему еще не привелось испытать такой лютый холод.

Все моряки столпились у правого борта.

— Что случилось, Грим? — спросил Скьольд одного из них, стоявшего у кабестана.

Лицо у Грима было землистого цвета.

— Айсберги! И стряслось же такое! «Коза» попала в ледяной плен.

«Коза» находилась менее чем в трех кабельтовых от «Гуся», в центре узкого треугольника, образованного тремя ледяными горами. Скьольд никогда не видел ничего подобного. Рыхлые и все же грозные, эти горы на сто футов возвышались над морем, покачиваясь на волнах. Рыбакам не раз приходилось встречать в Исландском море блуждающие ледяные глыбы, но о таких гигантах не упоминалось даже в самых преувеличенных рассказах.

И сразу же произошло непоправимое. Одна из ледяных глыб перевернулась, удивительно похожая на резвящегося кита. Ее вершина погрузилась в воду близ носа «Козы», выбросив струю воды, равную по высоте утесам Боргарфьорда. В то же время основание ледяной горы очутилось на поверхности. Переворачиваясь, ледяная громадина зад ела судно, которое мгновенно раскололось пополам. Взметнувшаяся волна обрушилась на «Гуся». Еще минута, и все мужчины уже валялись на палубе, оглушенные мощным ударом ледяного чудовища. А гигантская льдина снова спокойно покачивалась на седых волнах.

От «Козы» не осталось и следа. Ни одно тело не поднялось из морских глубин, ни один обломок не всплыл на воду. Огромная воронка втянула все в себя.

Скьольд поднялся одним из первых.

Безграничный ужас отразился на лицах людей. Истошным голосом вопила какая-то женщина: ее брат был гребцом на «Козе». Пришлось запереть ее в трюм. Охваченная безумным отчаянием, она хотела броситься в море и била кулаками каждого, кто к ней приближался.

— Ледяная гора идет на нас! Она уже близко! Мы прокляты богами!

Эгиль Павлин, белый как мел, дико закричал, протянув руки к морю. Льдина на самом деле плыла к судну. В трюме ржали лошади. Обезумевшие жеребцы дрались и кусали друг друга.

— Поднять якорь! — крикнул Йорм. — Гребцы, на весла! Поставить парус! Ветер нам поможет.

Все приказы были выполнены мгновенно. Каждому хотелось скорее покинуть эти гибельные места.

— Держать на юго-запад!

Лучше было плыть навстречу сотням бурь, чем быть раздавленными этими льдами, неизвестно откуда возникавшими из глубины ночи. Все задавали себе вопрос: почему дозорные на «Козе» не сообщили о появлении ледяных гор? Ведь ночь ясная, и люди стояли на вахте. Вопрос этот, конечно, остался без ответа, и в душе у моряков затаился страх. Уж не за этими ли непроходимыми рубежами живут черные эльфы, коварные духи царства мертвых?

Эгиль Павлин, упав на колени у основания большой мачты, приказал, чтобы все слушали его клятву Тору.

— Если я когда-нибудь вернусь в Исландию, обещаю принести в жертву по рыжему быку на каждой из священных площадок — в Эйяфьорде, Дьюпадалре, Гнупуфелле и Эйрарбакки.

А в трюме, как волчица, выла женщина.

— «Медведь» обогнал нас, — сказал Скьольд Вальтьофу. — Прав был Эйрик, когда говорил, что надо все время держать курс на запад.

Вальтьоф не ответил. Он думал о тех, кто слаб духом и не вынесет подобного испытания, о тех, чье воображение воспламенили рассказы о новой жизни, кто видел в плавании Эйрика лишь победное движение вперед. Такие люди станут теперь послушными орудиями Эгиля и Йорма…

Двое с половиной суток «Гусь» шел на юго-запад. Дул ровный ветер. Утром третьего дня бросили плавучий якорь, и Йорм в присутствии всего экипажа выпустил за борт ворона. Птица недолго покружилась над судном и полетела на запад. Ее прождали полдня, но она не возвратилась.

— Видимо, поблизости на западе есть земля, — сказал Йорм, — и наш ворон опустился на нее.

«Большой змей» приближался к Восточному поселку, основанному Эйриком Рыжим еще во время первого плавания. Пока весь это поселок состоял из трех низких просторных строений в глубине фьорда. Но кругом не было недостатка в камне. Здесь и задумано было создать для исландцев большой поселок. Еще за два дня до того, как на горизонте показалась земля, Эйрик перестроил свои восемь кораблей, мало пострадавших от бури. Они были нагружены ячменем, скотом и сельскохозяйственными орудиями.

У входа во фьорд Восточного поселка «Чайка» Олафа Тривигсона, на которой было семьдесят переселенцев, лишенная мачты и сильно потрепанная бурей, ждала помощи. Спасательные работы были выполнены без помех. Груз, состоявший из рыболовных сетей, крючков, гарпунов и связок сушеной рыбы, не пострадал.

Едва ступив на землю, Бьярни Турлусон разложил торф и зажег большой костер на утесе, прикрывавшем вход во фьорд. На рассвете следующего дня приплыли еще три судна со ста шестьюдесятью двумя переселенцами.

Прошел еще день, но новые паруса не показывались. На четвертый день после окончания бури люди поняли, что последняя надежда дождаться потерпевших кораблекрушение утрачена. Но Лейф Турлусон не отчаивался. Пока переселенцы знакомились со своей новой родиной, он оставался на берегу, поддерживая огонь. Это было делом нетрудным: по склонам плоскогорья в изобилии росли сухой лишайник и разные кустарники.

Лейф не терял надежды. Он был убежден, что Вальтьоф и Скьольд живы и находятся где-то в море. В глубине души что-то подсказывало ему, что они не погибли. Если бы Скьольд, его младший брат, утонул, то связывавшая их незримая нить оборвалась бы, и он, Лейф, не мог бы этого не почувствовать. Вот почему юноша был спокоен.

— Дядя Бьярни, — обратился он к викингу, который принес ему миску каши и кусок сыра, — я буду ждать столько, сколько потребуется. Пройдет, быть может, много ночей и дней, но я не устану смотреть вдаль, чтобы первому заметить парус «Гуся».

— Йорм хороший моряк, — уклончиво заметил Бьярни.

— Йорм прежде всего гнусный торгаш. Он брал четырехкратную плату за лес, который привозил из Норвегии для исландцев по распоряжению Рюне Торфинсона. Но сейчас это безразлично. Когда у входа во фьорд покажется парус «Гуся», я готов буду петь хвалу Йорму…

Бьярни исчез в холодной ночи, окутанной белесым туманом, а Лейф, завернувшись в медвежью шкуру, укрылся меж двух скал. Его костер был ярким пятном во мраке. Лишайники долго питали небольшой огонек, плясавший на красных углях. Лейф без устали смотрел на причудливые тени, беспрестанно рождавшиеся в игре пламени. То подплывал дракар, распустив парус по ветру, то рушилась или вздымалась гора, то в глубине волшебного леса взлетала сказочная птица-дракон. Затем в мерцании огня показались тонкие черты Скьольда. Он улыбался. Лейф залюбовался этим счастливым видением и заснул. От неутихавшего ветра по морю стлались клочья серого тумана, и волны швыряли их о стену береговых утесов с равномерностью бьющегося сердца.

Быть может, рожденный в пламени дух Скьольда всю ночь беседовал со спящим Лейфом. Стая крикливых чаек над безымянным мысом приветствовала одновременно пробуждение юноши и появление в водах фьорда «Гуся» и «Медведя». Дозорные, вглядываясь в даль, заметили в ночи красный глазок костра. Старшие на судах, несмотря на желание плыть вперед, бросили якоря, и люди, пробуждаясь один за другим, забывали в эту минуту обо всех пережитых бедах. На берегу горел костер, зажженный для них! Их простые сердца, как почки весной, раскрывались для чувств, которые удивляли их самих. Ведь люди на невидимом берегу освещали им путь!

Скьольд сжимал в руке пальцы Вальтьофа.

— Это Гренландия, отец! Наши уже здесь.

Он говорил «наши», чтобы обмануть злого духа. Мальчик не осмеливался произносить имена Эйрика Рыжего, Лейфа, Бьярни.

— Да, Скьольд, там наши. Они указывают нам путь.

Огонек съежился, на мгновение сверкнул, как падающая звезда, и погас. Лишь тогда Вальтьоф и его сын почувствовали ночной холод. Неподвижные стояли они во мраке, ожидая нового знака. Они так пристально вглядывались в темноту, что у них заболели глаза. Серый свет зари уже мало-помалу разливался над морем, а они еще оставались на том же месте.

Теперь уже отчетливее выделялась линия берега, закрывавшая горизонт. Внезапно открывшийся провал меж двух скалистых выступов указывал вход во фьорд.

Йорм и Эгиль Павлин стояли на носу судна.

— На месте решим, что нужно делать, Эгиль, — сказал Йорм. — Знай: что бы ни случилось, даже если мы застанем Эйрика в живых, к тебе все равно примкнут многие. Власть на новых землях будет принадлежать тому, кто сумеет ее захватить. Ты стоишь не меньше Эйрика Рыжего, Эгиль, а твой род куда древнее, чем его.

— Я никого не боюсь. Вы все в этом убедитесь, — хорохорился Эгиль Павлин. — Мои предки принадлежали к королевскому роду. Это о них говорилось в саге: «Для этих гигантов спать под крышей или долго сидеть у очага считалось позорным». А моя кровь не хуже их крови.

Хитрый Йорм повернулся, чтобы скрыть улыбку. Этот дурень пойдет за ним в огонь и в воду. Жребий был брошен. Йорм дал приказ держать курс прямо во фьорд.

Оба судна прошли под скалой, где с надеждой в сердце бодрствовал Лейф. «Гусь» шел впереди, а «Медведь» — в кабельтове за ним.

Лейф видел все, оставаясь незамеченным. Отвесный утес, на котором тысячами гнездились чайки, был похож на береговой утес Боргарфьорда, и гребень его на триста футов возвышался над палубами кораблей. Вытянувшись на жестком граните, мальчик пытался узнать знакомых ему исландцев, двигавшихся на палубе «Гуся». Он узнал Йорма, владельца судна, и Эгиля Павлина, важно восседавшего на месте загребного, и Грима, и Торольфа Волка, и Бьорна Кальфсона, кузнеца, и Хравна, которого называли «Хравн» — «Сын Лосося», потому что его мать, Фригга, приносила с рыбной ловли в реке Хвита лучший улов, чем мужчины. И, наконец, он увидел Скьольда, стоявшего рядом с отцом.

— Слава Йорму, хозяину «Гуся», который благополучно доставил моего отца и моего брата! Слава Йорму Храброму!

Лейф отвернулся и сплюнул. Юноша ненавидел Йорма. Тем не менее он сдержал слово.

Он поспешил спуститься с крутого склона. До лагеря Эйрика было не меньше мили. Быть может, ему повезет и он первый принесет дяде Бьярни счастливую весть.

Глава III ЗАГОВОРЩИКИ

Из двадцати семи судов, отплывших из Исландии, только пятнадцать стали на якорь у Восточного поселка. Двенадцать судов с широким обводом погибли в бурю, унеся с собой более пятисот пятидесяти переселенцев. В Гренландии высадилось триста мужчин и женщин и около четырехсот детей и подростков. Первое знакомство с новой родиной не оправдало надежд исландцев. Гренландия представлялась им зеленой страной, наделенной сказочными богатствами, а на деле все оказалось совсем иным. Там, где они ожидали увидеть леса, как в Норвегии, просторные пастбища, плодородную землю, простиралось серое каменистое плоскогорье. Его перерезали горные долины, покрытые редкой травой, чахлым кустарником и искривленными ветром корнями, которые звездообразными щупальцами спускались к фьорду. Скалистый щит был непригоден для жилья. Ни одна из возвышенностей не могла сдержать дикие порывы ледяных ветров.

Эгиль Павлин, снова ставший счастливым обладателем большого стада и по-прежнему богатый, выказал недовольство в первый же день прибытия на новые земли.

Эйрик Рыжий и Бьярни наблюдали за выгрузкой скота, сельскохозяйственных орудий и съестных припасов, тогда как несколько землепашцев, под началом Вальтьофа, наспех строили загон для лошадей, коров и овец. В трех больших домах с помещениями для сна, для стряпни и для хранения припасов суетились женщины. Они варили в котлах сушеную треску.

Зная, что Йорм и его моряки находятся рядом, Эгиль Павлин с дерзким видом обратился к Эйрику:

— Ты посулил нам зеленую страну и огромные просторы земли, а что же мы нашли? Одни лишь камни, а растений не больше, чем на пустошах в Эйрарбакки.

Эйрик ожидал подобного взрыва. На этот случай он подготовил убедительные слова:

— Быстро ты теряешь терпение, Эгиль! Мы прибыли сюда в плохое время года. Ведь нам пришлось выжидать в Исландии, пока поспеет ячмень. Зима здесь будет суровой. Снега покроют всю землю. Ледяные языки поползут по фьорду и доберутся до наших судов. Наши отцы изменили Исландию не за один год. Нам придется строить, сеять, распахивать землю, сажать растения, обносить поля каменными оградами. На западе, по другую сторону мыса Братталид, есть и другие долины. Весной мы разделимся и построим новые селения. Это не скоро делается, викинг!

Эгиль ухмыльнулся. Случай был подходящий, чтобы затеять ссору.

— Если я тебя понял верно, Эйрик, ты предлагаешь на работать на тебя. Сначала мы отстроим сотню домов и складов в Восточном поселке, ты поселишься в них со своими людьми, а нам предоставишь какой-нибудь пустынный фьорд. Так знай же, Эйрик Рыжий, что мы тебе не рабы.

Эйрик с величайшим трудом сдерживал гнев.

— На этой земле нет и не будет рабов, Эгиль. Все переселенцы, кем бы они ни были в Исландии, станут здесь свободными людьми. Поля будут вспаханы и засеяны для общего блага, а жилища все приехавшие получат по справедливости. Не пытайся же вселять тревогу в души слабых, Эгиль!

Чванный Эгиль отступил перед суровыми, но убедительными доводами Эйрика, однако Йорм полагал, что на этом успокаиваться не следует. Поскольку яд уже начал просачиваться, нужно, чтобы он как можно глубже растравлял рану. Йорм обладал способностью подливать масло в огонь.

— Эйрик, — сказал он, — я не хочу вмешиваться в твою распрю с Эгилем. Оба вы и правы, и не правы. У нас, викингов, горячая кровь порой заглушает разум. Ты открыл этот край и назвал его Зеленой Землей, чтобы увлечь нас и распалить наше воображение. Пусть будет так! Мы последовали за тобой. Но ведь нельзя отказать Эгилю в мудрости. К его голосу прислушивались в альтинге. Он достаточно сметлив, чтобы с пользой заниматься делами поселка. Так почему бы вам с ним не разделить власть?

Йорм говорил спокойно, равнодушным голосом, будто все это для него, человека, непричастного к спору, не имело никакого значения. Он прекрасно знал, что его слова западут в душу некоторых разочарованных викингов, которые сейчас один за другим оставляли работу и подходили послушать разговор.

Эйрик, подобравшись, как пес, отражающий нападение, сделал Йорму знак молчать, но лукавый моряк не обратил на это внимания. Вдруг, повернувшись к стоявшим полукругом безмолвным слушателям, он облизнул тонкие губы и сплюнул на сторону. Так поступают, когда хотят показать чистоту своих намерений.

— Викинги! Ваше дело решать! Согласны ли вы, что мое предложение справедливо?

Он был так уверен в своих силах, что даже не повысил голоса. Вкрадчивый старик, полузакрыв глаза, стоял и ждал, чтобы высказались его сторонники. Их восторженное одобрение неизбежно должно было найти отклик среди многих колеблющихся — людей, привязанных к Эйрику, но ожесточившихся после трудного плавания и разочарования, ожидавшего их на новых землях.

Но послышалось только несколько возгласов из кучки приверженцев Йорма. Среди них были Торольф Волк, Грим, Хравн — Сын Лосося, Скиди Норвежец, Ивар Горлан и еще десяток других. Наиболее хитрый из них. Грим, сдерживал безрассудный пыл своих товарищей. Он считал, что бесполезно им реветь подобно ослам, если предложение Йорма не вызывает бури одобрительных криков.

Эгиль Павлин волновался. Напротив него, менее чем в десяти шагах, стоял Бьярни Турлусон и в упор смотрел на него. Этот пристальный взгляд раздражал Эгиля. Что еще может прийти в голову проклятому скальду, и почему так слабо поддерживает друга Йорм?

Бьярни положил руку на правое плечо Эйрика Рыжего, как бы советуя ему не торопиться. Эгиль почувствовал, что слишком рано сбросил маску. Он ощутил на спине неприятный холодок, будто потекла струйка ледяной воды.

Йорма тоже охватило беспокойство. Тихим, миролюбивым голосом он повторил свое предложение:

— Отвечайте же, викинги! Считаете ли вы Эгиля достойным разделить власть с Эйриком Рыжим?

Сыну Лосося надоела вся эта неразбериха, и, чтобы покончить с нею, он заорал во всю глотку:

— Эйрик Рыжий нас обманул! Пусть его заменит Эгиль, хотя его и называют Павлином!

Торольф Волк, Скиди Норвежец и Ивар Горлан, опешив, переглянулись. Грим, поняв, что дело проиграно, переметнулся к другой группе. Дурак Лосось испортил все дело. Со всех сторон послышались смешки. Викинги облегченно вздохнули. Теперь они больше не боялись смотреть друг другу в глаза. Козни Эгиля были шиты белыми нитками. Йорм Хитроумный, убедившись в провале своего замысла, решил дожидаться лучших дней. Подражая бесстрастному голосу судьи, наблюдающего за правильным ходом поединка, он обратился к Эйрику Рыжему:

— Я ведь только хотел помочь нашему устройству на Зеленой Земле, но раз викинги не принимают моего предложения, говорить больше не о чем.

Покинутый всеми, Эгиль молча удалился. Глаза Бьярни Турлусона поблескивали, и заговорщик прочел в его взгляде жестокую насмешку. Неожиданно споткнувшись о камень, Эгиль тяжело упал ничком и, не в силах вынести раздававшихся кругом взрывов хохота, остался лежать, обессиленный, смешной, лишенный всего своего ложного величия. Он дрожал от ярости, как связанный бык.

Йорм закричал еще раз настолько громко, чтобы все услышали:

— Ну, вот и хорошо! Мне добавить нечего.

Люди в нерешительности топтались на месте, будто не удовлетворенные исходом этой ссоры.

— Если тебе больше нечего добавить, Сын Лиса, то вместо тебя скажу я… — раздался вдруг из толпы незнакомый голос.

И Вальтьоф Турлусон, за которым, как две тени, следовали Лейф со Скьольдом, смело раздвинул ряды слушателей. В толпе зашумели: Вальтьоф заменил имя отца Йорма самым оскорбительным прозвищем, какое только могло быть: он назвал Йорма Сыном Лиса.

Те, кто хорошо знал Вальтьофа, были поражены его смелостью. Впервые за многие годы его взгляд выражал спокойную уверенность.

Он шагнул к Йорму, который растерянно смотрел на него, не зная, как отвести грозящий ему удар.

— Ты так оскорбляешь меня, Вальтьоф, будто я причинил тебе какое-нибудь зло. Не забывай, что я привез тебя на борту моего корабля. Отца моего и вправду звали Рыжим, но это не имеет ничего общего с обманчивым нравом Лиса.

Его маленькие глазки метали искры и впивались в лицо Вальтьофа, словно искали объяснения этому неожиданному выпаду. Вальтьоф, не выказывая волнения, остановился перед Йормом.

— Твой отец здесь ни при чем, Йорм! Лис притаился в глубине твоей души, и с того самого дня, как ты появился на свет, вы связаны с ним, как быки в одной упряжке. Вас может удивить, друзья мои, что Вальтьоф Печальный, Вальтьоф Тихий вдруг заговорил перед таким многолюдным собранием. Но ведь сейчас решается успех всего нашего дела.

Он отвернулся от Йорма и продолжал:

— Я заговорил потому, братья, что от этого зависит наша жизнь. Я прошу вас выслушать меня внимательно. Потом вы вольны будете поступить, как найдете нужным. Всего лишь трое суток мы находимся на новой земле, куда добровольно последовали за Эйриком Рыжим, а уже среди нас поселилась вражда.

От этого человека исходила какая-то удивительная сила убеждения. Он не успел высказать свои обвинения против Йорма, но все уже почувствовали, что ни малейшая ложь не сойдет с уст этого человека, на лице которого залегли преждевременные морщины.

Йорм лучше кого-либо другого понимал, какая опасность над ним нависла.

— Вальтьоф хочет обвинить меня в вымышленных грехах! — закричал он отчаянным голосом. — А почему? Да потому, что Бьярни Турлусон завидует мне. Замолчи, Вальтьоф, и останемся добрыми друзьями! У тебя нет более преданного друга, чем я!

Не обращая внимания на эти льстивые слова, Вальтьоф привлек к себе обоих сыновей и выдвинул их вперед.

— Слушайте, викинги! Вот мое единственное сокровище на этом свете. Головами детей моих клянусь говорить только правду. А если я погибну раньше, чем докончу мой рассказ, младший заменит меня. Я поведал ему о предательстве Йорма, хозяина «Гуся», чтобы зло не осталось безнаказанным.

— Ложь! Ложь! — завопил Йорм. — Скажите же ему, что это ложь! Ведь вы все знаете меня!

Он призывал в свидетели моряков своего судна, но его протесты не находили отклика. Торольф Волк, Скиди Норвежец и Ивар Горлан смотрели куда-то в сторону. Один лишь Сын Лосося поддерживал его, проворчав несколько необдуманных слов, окончательно подорвавших доверие, на которое надеялся Йорм.

Выждав, чтобы Йорм перестал бесноваться, Вальтьоф спокойно продолжал:

— Я обвиняю Йорма, Эгиля Павлина, Скиди Норвежца и десяток других, чьих имен я не знаю, в том, что они хотели поднять бунт против Эйрика Рыжего. Это было однажды вечером на борту «Гуся». Я поднимался из трюма, где ухаживал за лошадьми…

Лицо Вальтьофа оживилось, будто гнев стер с него серый налет, покрывавший его, как маска.

Викинги почтительно слушали, как разматывался клубок заговора. Эгиль Павлин попытался протиснуться сквозь первый ряд, чтобы затеряться в толпе, но кузнец Бьорн Кальфсон грубо вытолкнул его на середину круга. Тогда Эгиль бросился на Йорма и стал изо всех сил бить его в грудь кулаками.

— Это все ты подстроил, Йорм! По справедливости наказан должен быть ты один. Я хотел только земли, чтобы мои стада приносили больше дохода.

Эйрик Рыжий, который до этой минуты стоял неподвижно, подошел к Вальтьофу:

— Тебе незачем продолжать, Вальтьоф! Эгиль сам признал свое участие в заговоре, и Йорму нечего возразить. Очень досадно, что на земле, которой еще не коснулась мотыга, уже начинаются распри. Но, может быть, это и к лучшему. В Гренландии пока нет законов, мы их еще не установили. Я не стану мстить ни Йорму, ни Эгилю. С востока на запад тянутся обширные земли. Все недовольные могут поселиться там, где им заблагорассудится. Они получат свою долю орудий, скота и семян. «Гусь» — собственность Йорма. Пусть он у него и останется! Вдоль западного побережья нет недостатка во фьордах.

— А я могу увезти свое стадо? — спросил Эгиль.

— Этим ты окажешь нам услугу, — пошутил Эйрик. — Если твои быки похожи на тебя, они будут только портить наших. Собирай их скорее и уходи отсюда прочь!

— Дай мне немного времени на сборы, — попросил Йорм. — Хоть несколько дней.

Дело обернулось для заговорщиков не так уж плохо, и склочник Йорм немного воспрянул духом. Быть может, эта отсрочка позволит увезти из Восточного поселка побольше людей.

— Вы уедете сегодня же вечером, — резко оборвал его Эйрик. — Пока Эгиль будет считать коров, ты, Йорм, собери своих людей. Клянусь Тором, я охотно уступаю тебе Скиди Норвежца, Грима и всех им подобных. А сын Лосося сумеет позабавить вас по вечерам.

За Йормом и Эгилем последовали двадцать семейств и двенадцать неженатых мужчин. Это составляло семьдесят девять человек, включая детей. Тут были моряки с «Гуся», к которым присоединились недовольные, ожидавшие найти в Гренландии жизнь, свободную от всяких забот. Бьярни и Лейф Турлусон занимались выдачей отъезжающим их доли ячменя, съестных припасов и сельскохозяйственных орудий. Когда настала очередь Йорма, Лейф оказался с ним с глазу на глаз.

Йорм наклонился к Лейфу:

— Предупреди отца, Лейф Турлусон, что я ничего не забуду.

Юноша прямо смотрел ему в глаза:

— Если когда-нибудь на этой земле с моим отцом случится несчастье, а твоя рука или твой язык будут тому виной, я проломлю тебе голову, Сын Лиса. И знай, что это не пустая угроза.

Йорм отошел со своей сетью и двумя гарпунами. Лейф проводил его взглядом до песчаной отмели фьорда. Изгнанники переносили на борт «Гуся» свою долю имущества. Из трюма, где содержался скот, шел едкий запах пота и прелой соломы. На носу и на корме громоздились тюки звериных шкур и мехов. Трое подростков, вооружившись длинными ремнями, отгоняли рои чаек, слетавшихся с высоты на парусину, где были разложены зерно и сушеная рыба. Чем меньше времени оставалось до отплытия, тем больше все суетились, бегая с корабля на берег и с берега на корабль. В этой сутолоке не смолкала перебранка женщин, рассаживавших маленьких детей под скамьями гребцов, чтобы уберечь от холодного ветра, дующего с суши.

Эгиль Павлин стоял, опершись на перила, безучастный ко всему, что происходило вокруг него. Его не огорчал отъезд из Восточного поселка. Где бы «Гусь» ни бросил якорь, где бы изгнанники ни решили основать поселение, везде он будет первым по богатству и положению. А здесь он должен был подчиняться Эйрику Рыжему. Судьба обернулась против него. Но он не таил злобы на великого викинга. Весь гнев и ненависть сосредоточились у него на Вальтьофе Турлусоне, который раскрыл перед всеми тщательно подготовленный заговор.

Придет время, и он отомстит этому человеку, унизившему его при всех. У Эгиля в ушах до сих пор отдавался оглушительный взрыв хохота, приветствовавшего его плачевное падение.

По сходням шел на корабль Йорм. Эгиль двинулся ему навстречу. Эгилю очень хотелось знать, как встретит его теперь хозяин «Гуся».

Йорм опустил широкую ладонь на руку Эгиля.

— Забудем взаимные обиды, Эгиль! — сказал он. — Теперь нам необходимо объединиться. Если мы с тобой найдем общий язык, нам не придется склонять голову перед Эйриком и его дружками. Наше положение выгоднее, чем их.

И, так как Павлин, пораженный бодрым настроением Йорма, удивленно поднял брови, моряк наклонился к Эгилю и сказал так, чтобы никто не мог его услышать:

— У нас то преимущество, Эгиль, что мы знаем, где их найти, а сами можем долгое время скрываться от них. Они выделили нам нашу долю семян и скота, орудий и гарпунов. Клянусь Тором, настанет срок, и мы вернемся сюда за всем остальным. Наши предки были пиратами, Эгиль. Если ты согласен, мы восстановим их обычаи на новой земле, а тебя изберем вождем.

— Ты умен, Йорм! Твои слова мне по душе. Знай, что здесь остается человек, у которого я мечтаю вырвать сердце из груди. Ради этого я готов стать пиратом или берсерком.

— А заодно приятно будет разделить добычу, Эгиль! Позднее мы будем совершать более далекие набеги.

— Я пойду за тобой, Йорм, но поклянись, что ты поможешь мне отомстить этому человеку. Ведь ты понимаешь, о ком я говорю?

— Конечно, о Вальтьофе Турлусоне. Не бойся, Эгиль, у меня накопилось не меньше обид на этого медведя! Обещаю тебе, что жертвой первого же набега станет Вальтьоф Турлусон. Если мы захватим его живьем, можешь, если тебе захочется, растерзать его. Если же он от нас ускользнет, то, быть может, нам удастся взять его детенышей.

— Ты дальновиден, Йорм. Хорошо, что ты мне доверился.

Эгиль Павлин принял важный вид, напыжился и тоном, подобающим вождю, произнес одну из тех фраз, какими прежде любил пересыпать свои речи перед судьями альтинга в Исландии:

— Я сумею проложить новые пути, Йорм!

Йорм одобрительно кивнул. Сейчас не время было противоречить этому напыщенному чурбану.

Между тем заканчивалась погрузка земледельческих орудий. Грим и Скиди Норвежец, завершая шествие, катили бочонок с крепким пивом, которое получалось от брожения брусничных и можжевеловых ягод. Двум пройдохам удалось выклянчить его. В ту минуту, когда Йорм уже отдавал приказ поднять парус, к «Гусю» подошли Эйрик Рыжий и Бьярни Турлусон с сыновьями Вальтьофа.

— Эгиль, Йорм и все, кто последовали за вами! — обратился к отъезжающим Эйрик. — Я желаю вам доброго пути. Гренландия велика, и места хватит всем. Желаю вам успехов и процветания, но не вздумайте возвращаться в Восточный поселок. Если вы это сделаете, я прогоню вас, как собак. Для нас вы отныне чужие, и мы не хотим больше видеть ни вас, ни ваших потомков.

Это была не угроза. Это были издавна принятые слова, которыми провожали изгнанников. Эгиль, Йорм и их приспешники своими делами сами отделяли себя от общины, и община порывала с ними всякую связь.

Спорить было не о чем. Йорм поднял руку, и двенадцать пар весел погрузились в воду. Судно отвалило от берега. Жители Восточного поселка возвратились к прерванным работам.

— Дядя Бьярни, — задумчиво сказал Лейф, — что их ожидает?

Скальд пожал плечами.

— На этом судне слишком много плутов и лодырей, а таких едва ли ожидает завидная участь. Скажу тебе по совести, мой мальчик: не будь на борту женщин и детей, я пожелал бы, чтобы «Гусь» раскололся пополам в открытом море.

Глава IV ДЛЯ БУДУЩЕГО УРОЖАЯ

Отъезд Эгиля, Йорма и их приспешников мало отразился на жизни Восточного поселка. Колонистов ждало множество неотложных дел, и каждый час был дорог. Скоро суровая северная зима, как голодная волчица, набросится на долины и фьорд. Эйрик, Бьярни и все те, кому уже дважды привелось зимовать в Гренландии, знали, что нужно хорошо использовать двух — или трехнедельную отсрочку. К счастью, ветры не меняли юго-западного направления. Они гнали перед собой по небу тяжелые тучи, которые внезапно разражались ливнями. Эти поздние осенние дожди не только не охлаждали трудовой пыл викингов, но даже подстегивали их старания. Ведь стоит ветрам повернуть, как на смену дождям придут снега, и зима воцарится на всем плоскогорье.

Строительного камня было хоть отбавляй. Его даже не нужно было выламывать из скал. Гранитные плиты и толстые пласты сланца покрывали склоны фьорда.

Стоило лишь нагнуться, и можно было выбрать подходящий для кладки стен материал. Болотистая низменность в долине с избытком поставляла глину и торф.

За одну неделю двенадцать длинных строений и тринадцать поменьше, похожих на исландские постройки, начали растило обе стороны от трех домов, возведенных Эйриком в предшествовавшем году. На время холодов и люди, и животные найдут кров. А весной в свободное время можно будет расширить поселок и предложить каждой семье поставить собственный дом.

С каждым приливом во фьорд заносило огромные косяки трески. В некоторых местах вода бурлила под натиском рыбы. Словно серебряная дорога протянулась по морю. Даже самые бывалые исландские рыбаки не видали ничего подобного. Для лова трески не требовалось ни закидывать сети, ни прибегать к помощи гарпунов. Кузнец Бьорн Кальфсон роздал всем железные пики длиной от шести до семи футов, и мужчинам оставалось только глушить эту кишащую массу, которая два раза в сутки заполняла фьорд. Добычу перестали считать. Груды битой трески были выпотрошены и прокопчены над кострами из морских водорослей, разведенными на песчаном берегу.

Лейф и Скьольд предпочли бы разделить труд рыбаков, но Вальтьоф забрал под свое начало всех юношей поселка и приобщил их к однообразной и неблагодарной работе по расчистке и вспашке почвы. Отлынивать не приходилось. Будущая жизнь всей колонии зависела от их упорных усилий. Сейчас самые насущные нужды поселка взрослые мужчины удовлетворяли охотой, рыбной ловлей и строительством, тогда как женщины собирали морские водоросли, ухаживали за коровами, овцами и козами, конопатили щели в стенах, готовясь к долгой зимовке. Вальтьоф и молодежь заботились о будущем урожае. Весь день Лейф, Скьольд и другие подростки — Торомы, Олафы, Гюнланги, Бьорны, Ульфы, Хруты — карабкаясь по склонам трех долин, очищали пашню от валежника, корчевали кустарник, взрыхляли острыми мотыгами каменистую почву, удобряли ее, закапывая в борозды мох и навоз.

Однажды утром юноша, по имени Торкель, взбунтовался. Хватит с него по прихоти Вальтьофа унавоживать эту тощую землю!

— Такой труд недостоин воина, Вальтьоф! Ты заставляешь нас работать, как рабов. Я пожалуюсь отцу!

Вальтьоф вместо ответа схватил Торкеля за шею и повалил лицом вниз, в грязь.

— На этой земле, — вмешался Эйрик Рыжий, — нет рабов. Так научись же любить камни Гренландии, которая сделала тебя свободным человеком. Отныне твоя родина здесь. — И, не обращая внимания на вопли Торкеля, он вымазал ему лицо навозной жижей. — Эта земля твоя, никто ее прежде не обрабатывал. Здесь воины не нужны. Так вставай и не обижайся — ведь многие из твоих дружков думают про себя то, о чем ты сказал вслух.

Вальтьоф взглянул на Лейфа. Сын опустил глаза.

Торкель, не проронив ни слова, принялся за работу.

Ни Эйрик, ни Бьярни не могли бы добиться большего от этих строптивых мальчишек, чем удалось Вальтьофу. В любую погоду он шел всегда впереди — спокойный, добродушный, внешне безразличный ко всему, что происходило вокруг. Но стоило тому или другому пареньку вспомнить игры в Эйрарбакки, площадки для борьбы, прибрежные скалы Боргарфьорда, старик оборачивался и говорил:

— Вы теперь чужие в том краю. В Исландии, на старой земле, для вас нет места. Вам первым носить имя гренландцев. История этой земли начинается с вас. У нее еще нет героев, песен, саг. Вы должны дать все это Гренландии!

Лейф, Скьольд и их друзья внимательно слушали Вальтьофа и повиновались ему во всем. Поэтому, когда он приступил к первой запашке, юноши весело впряглись в плуги, когда-то привезенные из Норвегии. Самые сильные волокли их, а те, кто послабее, изо всех сил налегали на ясеневые рукоятки.

— Ну, Вальтьоф просто подменил наших сыновей! — говорили отцы. — Они работают улыбаясь и ложатся спать поздней ночью. Старик просто чародей!

Однако некоторые находили, что бывший хозяин Окадаля слишком требователен к их мальчуганам.

А кое-кто не верил в успешность его нового способа сева.

— Где это видано, чтобы человек в здравом уме в такое время года готовил землю под ячмень! Все зерно, конечно, сгниет.

Площадь в семь тысяч на семь тысяч футов была перепахана в низменной части трех долин. Дожди выпадали все реже. Внезапно налетали ветры и снова улетали, как бы боясь, что их здесь захватит зима. Нельзя было медлить и людям.

Вальтьоф и его юные помощники сеяли ячмень и крапиву на самых высоких участках, а овес, который называли его старинным именем «гестакорн», — в наиболее защищенных от ветра и влаги уголках.

Как-то вечером, когда они досевали последний клочок земли, Вальтьоф привлек к себе Лейфа. Старик держал на заскорузлой ладони горсточку овсяных семян.

— Вот первые семена, сынок, которые люди доверяют этой земле. И я чувствую, что она не останется неблагодарной. Быть может, вам, молодым, я порой казался грубым, но нужно было добиться, чтобы именно вы подняли в Гренландии целину. Со временем вы этим будете гордиться.

Лейф поднес к губам узловатую от работы руку отца. В этом порыве лучше, чем на словах, выразились его восхищение и признательность. Никогда еще отец и сын не были так близки друг другу. Вальтьоф улыбался, и в блеске его глаз Лейф уловил веселый огонек, который придавал такую живость взгляду дяди Бьярни.

На следующий день в Гренландию пришла зима. Снег падал не переставая, ночи стали прозрачны, как кристалл. Вскоре воздух словно загустел и застыл. Ледяные языки поползли по фьорду, захватывая в плен стоящие на причале суда. Все снасти на них мужчины предусмотрительно смазали жиром. Обледеневшие склоны долин покрылись несметными стаями гаг, тупиков и полярных сов. Они прилетели из более холодных мест.

Морозы были менее люты, чем в Исландии, но исключительная чистота воздуха, казалось, усиливала колючие порывы ветра, метавшегося по долинам.

В домах с плотно закрытыми дверьми ровное тепло поддерживалось очагами, в которых горели торф и сухой навоз.

У огня объединялись близкие по родству семьи. Съестные припасы были общими, и по утрам глава каждой семьи получал для себя и для своих близких положенное количество рыбы, крупы, капусты или бобов.

По всем приметам охота обещала быть обильной. Белые медведи в поисках рыбы бродили по берегу моря. Ловкие охотники окружали страшных зверей и нападали на них с пиками и рогатинами. За один день Эйрик Рыжий, Бьярни Турлусон и Бьорн Кальфсон забили шестерых медведей: четырех самцов и двух самок. Моржи легко подпускали к себе людей, и нередко удавалось в одно утро добыть несколько штук.

Как правило, в новолуние снежные бураны нарушали покой фьорда. Разбушевавшиеся на просторе ветры завывали вокруг жилищ, и, пока не стихала вьюга, нечего было и думать об охоте и рыбной ловле.

Лейф и Скьольд подружились с Бьорном Кальфсоном. Бьорн принадлежал к старинному роду кузнецов, выходцев из Дании. Шести футов ростом, широкоплечий, рыжеволосый и рыжебородый, с мохнатой, как у медведя, грудью и мрачным, испещренным мельчайшими ожогами лицом, кузнец был страшен на вид. Как и Вальтьоф, Бьорн по природе был молчалив, он мог за целый день не проронить ни слова. Тогда казалось, что вся его сила сосредоточивалась на квадратной, высотой в фут наковальне, на которой он без устали ковал косы и топоры, ножи и гарпуны, замысловатые крючки для ловли палтуса, всевозможные орудия и железные части для судов.

Кальфсон устроил свою кузницу в пристройке за домом Вальтьофа. Пока он бил молотом, наслаждаясь жаром у наковальни, Лейф или Скьольд раздували мехи над торфяным очагом.

— Давай живее, тролль! Посмотри на мои руки: мой отец, Бьорн Рыжая Голова, заставлял меня с пяти лет раздувать мехи. — У кузнеца были огромные, с набухшими жилами руки. — Самый первый викинг был кузнецом, малыш! В давние времена, собираясь в поход, викинг ковал себе меч, а когда возвращался в Норвегию, ковал себе лемех для плуга. А я, я чую железо в земле, как лиса чует зайца. И я буду искать железо везде, даже подо льдом, и, когда найду его, выкую для каждого мужчины меч, который не разъест ржавчина.

Он громко хохотал, и смех придавал его лицу еще более свирепое выражение. Порой Бьорн своей медвежьей лапой брал Лейфа за подбородок.

— Из тебя вышел бы неплохой кузнец, но тебя ждет иная судьба… на море. Что ж, добрый моряк стоит хорошего кузнеца!

В тесном общении с огнем и металлом Бьорн Кальфсон обрел дар предвидения, недоступного простым смертным. Он предсказывал будущее, и не раз его проникновение в тайны грядущего поражало окружавших его людей, но Бьорн упорно отказывался делиться с викингами своими знаниями. Только для Лейфа, сына своего друга, кузнец делал исключение.

Когда Бьорн пел, кузница гудела тысячей отголосков. Могучий бас Кальфсона будил душу, вложенную кузнецом в ножи, железные котлы и косы. Бьорн знал только одну песню, песню Грима, непревзойденного кузнеца:

Кузнец подняться должен до зари, Коль ждет награды за упорный труд. Мехами буйный ветер порожден. Железо докрасна раскалено. Тяжелый молот мой кует его Под мерное гудение мехов.

И он наносил удар за ударом. Наковальня разбрасывала кругом венки искр, а молот с ураганным грохотом обрушивался на раскаленный металл.

Лейф с уважением посматривал на Бьорна. После Эйрика Рыжего, дяди Бьярни и его отца, Вальтьофа, кузнец Кальфсон был наиболее почитаемым человеком на острове. И разве не предсказывал он славное будущее тем, кто уходит в море?

Эйрик и Бьярни часто заходили в кузницу. Они делились с Бьорном своими планами на весну, советовались об ограждении полей, о постройке новых домов и верфи, которую можно было возвести прямо на песчаном берегу.

Бьорн поглядывал на обоих моряков, хмуря почерневшие от угля брови.

— Таким, как вы, долго не усидеть на одном месте. Ваши глаза уже обращены к морю.

Эйрик и Бьярни возражали ему, но кузнец в ответ лишь медленно покачивал головой.

— Вы не лукавите, когда обещаете поселиться здесь навсегда, но беспокойство уже охватило и гложет вас, хотя вы этого еще не замечаете. Так соль разъедает парусину, разрушая ее понемногу. Парус на вид совсем крепкий, но в один прекрасный день расползается у вас в руках. Придет час, когда тяга к дальним странам окажется сильнее всех привязанностей, которые удерживают вас здесь.

Лейф жадно прислушивался. Разве Эйрик Рыжий не говорил ему во время бури, что Гренландия для них — только временная остановка? Речи викинга запечатлелись в памяти юноши. Он мог повторить их от слова до слова: «Море — наш давний враг. Вместе мы победим его. И мы будем все дальше на запад отодвигать наши рубежи».

Казалось, Бьорн Кальфсон сам был свидетелем этих смелых слов. Разговор на этом прервался. Бьярни и Эйрик только посмеялись в ответ на речь кузнеца.

— Пойдемте с нами, ребята, — сказал дядя Бьярни. — Этого вещуна-кузнеца нужно оставить одного в его логове.

Лейф и Скьольд проводили Эйрика и Бьярни до большого дома, где женщины мололи меж двух каменных кругов зерно и красили отваром мха, вереска и морских водорослей привезенные из Исландии полотна.

Бьорн и Вальтьоф остались одни. В этот вечер, вопреки привычке, они долго беседовали. Бьорн предложил другу поставить на косогоре ближней долины ферму и кузницу на общем участке.

— Морозы не так уж суровы, чтобы помешать нам работать и зимой. Камни лежат под снегом. Стоит только разгрести сугробы, чтобы их достать. Может быть, ты находишь, что я нетерпелив, Вальтьоф? Согласен. Но должен же кто-нибудь показать пример. Нужно, чтобы люди привыкли считать эту землю своей родиной. Нужно, чтобы они здесь закрепились. А для этого пусть застраивают ее. Эйрик Рыжий и твой брат по нраву своему морские бродяги, море необходимо им, как дельфинам. Они снова уйдут скитаться по морям в погоне за сказкой.

— Понимаю тебя, Бьорн, понимаю! Если мы станем строить теперь, остальные поступят так же весной. Человек не покинет дома, который он воздвиг своими руками. Поселок должен уцелеть. Мы больше не норвежцы, не исландцы, не* жители Гебрид. Мы теперь гренландцы. Я готов хоть завтра заложить фундамент большого дома. Ты будешь ковать, а я — разводить лошадей среди ячменных и овсяных полей. Мне бы лучше жить поодаль от селения, Бьорн.

Кузнец задумчиво посмотрел на Вальтьофа.

— Ты иного склада, чем твои сыновья, Вальтьоф. Я долго присматривался к Лейфу и Скьольду: оба они близки по породе Бьярни Турлусону, которому никогда не сидится на месте.

— Когда сыновья возвратятся, Бьорн, они найдут приют под отцовской кровлей. Но я строю для иной цели — я строю для того, чтобы те, кто сегодня живет в общих домах, последовали нашему примеру.

— Ты мудрец, Вальтьоф, а я до последнего времени плохо знал тебя.

— Завтра я поднимусь на рассвете, кузнец, и мы возьмемся за дело.

Ночь была ясная, и полная луна ровным светом заливала гладкую поверхность фьорда.

Зима, как хилый больной, еще цеплялась за Восточный поселок. На крышах снег лежал таким твердым пластом, что нередко приходилось пробивать в нем дыру для выхода дыма. Но под снегом жизнь продолжалась, возрождаясь и развиваясь. Жизнь текла подземной рекой, с бесчисленными ответвлениями, от очага к очагу, от жилья к жилью. Одни колонисты обрабатывали дерево, другие — звериные шкуры, третьи ткали полотно. В еде не было недостатка. Исландия уже казалась далекой землей.

Жители без конца толковали о длинном доме Вальтьофа и Бьорна, который строился на склоне ближней долины, и о посеянных осенью семенах.

Удастся ли к весне подвести дом под крышу?

Когда сойдут снега, окажутся ли под ними зеленые всходы — залог будущего урожая?

Никто не вспоминал об Эгиле и Йорме, ушедших на поиски иной доли. Да и к чему? Ведь их жизнь пошла по другому руслу, и все были уверены, что никогда их не увидят.

В эту зиму, первую гренландскую зиму, у Лейфа Турлусона стала пробиваться бородка.

— Ты опередил остальных молодцов, — шутил дядя Бьярни. — У Бьорнов, Тормольдов, Ульфов подбородок еще гладкий!

— Он сильнее всех этих мальчишек, — убежденно произнес Скьольд, окинув старшего брата восхищенным взглядом. — Лейф мечет копье дальше Ивара, сына Одуна, и он бросил на землю Арнора Торольфсона, который на две весны старше его. И знай, дядя Бьярни, твой племянник мечтает о великих подвигах. Кузнец Бьорн Кальфсон видел в отблесках кузнечного пламени, что Лейфу суждено прославиться на море.

Смущенный Лейф переминался с ноги на ногу, поглядывая в сторону дяди Бьярни. Скальд положил руку на голову Лейфа, он больше не смеялся.

— Великие дела вершатся в море, Лейф, а мы еще не достигли его границ.

И на этот раз Лейф понял, что Бьярни скоро уедет.

Глава V КОГО ВИДЕЛ ТЮРКЕР

Теплый ветер дул над плоскогорьем и разносил по долинам свежие весенние ароматы. Снег больше не скрипел под лыжами. Вода, выступая повсюду на поверхность, с шумом размывала толстый снежный покров. Бесчисленные ручейки пробивали белую броню и упорно прокладывали себе путь в твердых пластах, образовавшихся еще во время осенних снегопадов. Во многих местах забили ключи талой воды. Они сбегали по склонам, вливаясь в стремительные горные потоки. Лед во фьорде ломался с треском, как сухое дерево. Огромные ледяные глыбы внезапно срывались с места и ползли по откосам до самого моря. Но в глубине долины зима еще отстаивала свои права. Твердый, как камень, снег цеплялся за почву. Однако вся природа уже пришла в движение, и было ясно, что на этот раз весна не отступит.

В Восточном поселке с первыми признаками весны из световых отверстий в домах вытащили лукошки, набитые соломой и глиной, сняли со стен звериные шкуры. Жилища, долгие месяцы лишенные света, жадно дышали, выпуская наружу запахи скученных человеческих тел и животных и едкий дым, густой пеленой повисший между глиняным полом и торфяной крышей.

Лейф и его сверстники, несмотря на увещевания старших, голышом ныряли в ледяные воды фьорда. Следуя древнему, завезенному из Норвегии, обычаю, они приветствовали весну и ее таинственные силы омовением своих тел. Это был своеобразный дар солнцу, знак благодарности первоисточнику жизни.

Деятельность колонии оживилась. Рыболовные суда подняли полосатые желто-синие паруса и начали бороздить гладь фьорда. Вдали, увлекаемые невидимым течением, медленно скользили айсберги. Груды льда, оторвавшиеся от берегов и подгоняемые весенним ветром, плыли на юг, постепенно тая. Ледоход делал опасной ловлю рыбы и охоту на тюленей. Но поселку не грозил голод. Скоро во фьорд должна была войти долгожданная рыба, и прежде всего — обещанный Эйриком драгоценный лосось.

В этих фьордах, где лососям никогда не приходилось остерегаться человека, они ловились тысячами. День за днем жирные и сильные рыбины поднимались к истокам рек, верные инстинкту, который заставляет рыбу нереститься в тех местах, где она появилась на свет.

Лосося ждали с нетерпением, видя в нем обеспеченное будущее. Ход лосося привлекал сотни тюленей, моржей и прожорливые стаи больших синих дельфинов. Жадные до рыбы белые медведи располагались у речных мелей. Новая жизнь начиналась при наилучших предзнаменованиях.

Как только сошли снега, Лейф и Скьольд привели в порядок большой дом, который Вальтьоф и Бьорн построили в полумиле от поселка, на солнечном косогоре ближней долины. Вокруг вымощенного плоскими плитами двора разместились обширная конюшня, хлев, кузница Бьорна и сам дом, состоявший из трех просторных помещений с глиняным полом. Дом, в котором, по норвежскому обычаю, было два входа — южный и западный, — окружала дорожка, усыпанная галькой. Бьорн выковал из железных брусков две медвежьи головы, которые он прибил над притолокой.

Очаг находился посредине самой большой комнаты. Это был круг, выдолбленный в полу на глубину в полфута и обложенный плоскими черными камнями, которые, быстро накаляясь, вбирали в себя весь жар от огня. Широкие скамьи вдоль стен, покрытые медвежьими шкурами, служили ложем. В углу, в глиняной чаше, под теплой золой сохраняли тлеющие угли, с помощью которых наутро разводили огонь.

Лейф и Скьольд разместили здесь лари с одеждой, котлы, горшки и все домашние пожитки, взятые Вальтьофом с собой из Исландии. Бьярни, у которого ничего не было за душой, сложил под крышей брата свои воинские доспехи: кожаный щит и оружие, выкованное в стране франков. Потом с большой торжественностью Вальтьоф и Бьорн вбили перед очагом привезенные из Исландии столбы, которые стояли там у почетного сиденья. Бьорн при переезде потерял резные столбы, украшавшие прежний очаг, но, так как отныне он вошел в семью Вальтьофа, родовые знаки Окадаля стали и его родовыми знаками. Вальтьоф и Бьорн подвесили только к одному из столбов, как выражение дружбы, голову и лапу медведя, вырезанные из клыка моржа: на норвежском языке слово «бьорн» означает «медведь».

Кони вскоре привыкли к склонам нового пастбища, а козы и овцы были выпущены на луг, где росли карликовый можжевельник, ароматный вереск и дикий ягель. Через месяц после переезда на новое место сыновья Вальтьофа пошли из дома в дом, приглашая глав семейств принять участие в жертвенных возлияниях по случаю новоселья. При этом они произносили предписанные обычаем слова:

— Вальтьоф и Бьорн Кальфсон просят вас вымыть ваш пиршественный рог и прибыть к порогу их жилища.

Гостей пришло много, все ели скир (Скир — исландское молочное кушанье.) и пили крепкую брагу и мюсу — хмельной напиток, приготовленный из кислого молока.

Эйрик Рыжий с пониманием дела похвалил работу новых хозяев, а Бьярни Турлусон спел песню, сложенную им в честь первой фермы в Гренландии. Когда рога были осушены до дна, главы семейств поклялись Тором и Фрейей, что каждый из них к будущей зиме выстроит себе дом. Пример Вальтьофа и Бьорна принес желаемые плоды.

Таяли последние залежи снега, и большие стаи гаг и диких уток возвращались на прибрежные скалы.

Каждое утро Лейф бежал на засеянное прошлой осенью поле и с тревогой вглядывался в обнажившуюся землю.

— Отец, всходов ячменя все не видать!

— Дай им время проложить себе дорогу к свету, сынок. Но я понимаю, что тебе невтерпеж.

— А разве уже не пора?

— Земля не обманет, Лейф. Если ячмень и овес не всходят, она неповинна. Пойдем-ка работать!

Спокойствие Вальтьофа не развеивало опасений Лейфа.

Однако принести добрую весть удалось не ему, а Скьольду. Вальтьоф, Лейф и Бьорн сидели за столом, подкрепляясь овсянкой и обжаренными катышками из рыбы, как вдруг мальчик вихрем ворвался в горницу. Он раскраснелся, и на лице его отражалось волнение.

— Ячмень взошел! — закричал он. — Взошел, взошел, взошел!

Лейф и двое взрослых, забыв о еде, бросились глядеть на чудо прорастания семян. Земляной покров под напором тысяч молодых, острых, как шило, ростков покрылся трещинами. Лейф, у которого судорожно забилось сердце, опустился на колени, чтобы лучше видеть. Нежно-зеленые листки еще скрывали стебли, наполненные живительным соком.

— Земля не предала нас, — сказал Вальтьоф. — Добрый будет урожай!

По всему вспаханному полю зеленели ровные и густые всходы.

Лейф никогда особенно не задумывался над полевыми работами. Пахота, жатва, молотьба в Исландии сменялись со временем года, но там это были явления привычной жизни, простые, как дыхание и еда. Здесь же, в Гренландии, все вдруг приобрело особое значение.

— Первый ячмень в Гренландии! — прошептал юноша.

— Первый ячмень! — повторил Бьорн Кальфсон. — Отец моего отца был еще малым ребенком, когда ячмень, привезенный из Норвегии, впервые вырос в Исландии. Отец вспоминал об этом до самой смерти.

— Лейф, — приказал Вальтьоф, — беги к Эйрику и дяде Бьярни и обрадуй их. Вот теперь земля Гренландии нас окончательно усыновила!

До самого вечера люди толпились у поля. Взрослым и детям не надоедало любоваться неисчислимыми ростками, ощетинившимися подобно остриям крохотных пик.

В честь нового ячменя Эйрик велел раскупорить последнюю бочку пива, привезенную из Исландии. Раз будет новый ячмень, дело не станет и за ячменным пивом!

Вскоре после этого события покой на ферме Окадаля — длинный дом Турлусонов и Бьорна получил название ближней долины — был внезапно нарушен.

Охотник, по имени Тюркер, задыхаясь, вбежал во двор. Вальтьоф, который занимался домашними делами, заметив его смятение, подошел к нему.

Тюркер тяжело опустился на камень и с трудом переводил дух.

— Я тебе нужен, Тюркер?

— Погоди, погоди, Вальтьоф. Я так бежал, что сердце вот-вот выскочит у меня из груди.

В Исландии Тюркер принадлежал к дому Эйрика Рыжего. Старый Торвальд ребенком привез его из похода в страну франков, и молодой раб рос вместе с Эйриком, деля с ним пищу и игры. Тюркер был смуглолицый, стройный и проворный. Замечательный бегун, он оставлял позади самых закаленных охотников-викингов и не имел себе равных, когда требовалось выследить зверя. Тюркер слыл ловким и хитрым. Эйрик охотно прислушивался к его советам. Хотя франк давно был отпущен на свободу, он не решался покинуть дом своего бывшего хозяина и взять себе жену.

Когда Тюркер обрел обычное хладнокровие и у него прошла поразившая Вальтьофа сильная дрожь, он согласился войти в дом Вальтьофа и залпом осушил рог с мюсой, который подал ему Лейф. Хозяин не торопил охотника.

— Я был в одном дне ходьбы отсюда, за высокими холмами. Медвежий след увел меня вглубь от берега. Зверь меня почуял и скрылся среди скал. Тор свидетель, что я был трезв! (Тюркер был неравнодушен к крепкой браге). Я выслеживал медведя, карабкаясь по этим проклятым скалам. Вдруг я заметил трех мужчин. Они шли со стороны моря. Они были далеко, и я не мог как следует разглядеть их. Я бросился плашмя на камни. На всех троих были тюленьи куртки, а на голове меховые шапки. Каждый нес лук и нож.

Вальтьоф и Лейф не услышали, как в горницу вошел Бьорн Кальфсон.

— А Йорма ты не узнал среди этих людей, Тюркер? — спросил тот.

Лейф вздрогнул. Минувшие месяцы стерли в его памяти воспоминания об Эгиле, Йорме и прочих изгнанных. Юноша почувствовал смутную тревогу. Может быть, кузнец, более дальновидный, чем кто-либо другой, и способный угадывать будущее, что-либо знает? Вот почему Лейф облегченно вздохнул, когда Тюркер отрицательно замотал головой.

— Я узнал бы Йорма среди тысяч других людей, кузнец. Но Йорма там не было. Я даже не уверен, что это были викинги. Наконечники их стрел сделаны из рыбьих и моржовых костей.

Бьорна Кальфсона это нисколько не убедило.

— Йорм, Эгиль и другие пережили тяжелую зиму. Им не хватало теплой одежды, и они должны были охотиться за тюленями и моржами, чтобы из их шкур выкроить себе куртки и штаны.

— Но костяные наконечники… — перебил его Лейф. — Наши никогда их не употребляют.

— Я знаю тех, кто последовал за Йормом. Стрелы с железными наконечниками они истратили без толку, а когда оказались с пустыми руками, им волей-неволей» пришлось что-то придумывать.

Беспокойство Бьорна передалось его друзьям.

Вальтьоф почесал щеку.

— А ты не подобрался к ним ближе, Тюркер?

— Я обогнул скалистую гряду, чтобы зайти к ним в тыл, но это отняло у меня много времени. Я сбился с дороги, а разъяренная медведица заставила меня поворачивать то туда, то сюда. Когда я вышел с другой стороны горы, люди исчезли.

— А в какую сторону они шли?

— Было еще рано, и они двигались навстречу солнцу.

— Они пробирались на восток — в глубь острова или к другому берегу. Следует предупредить Эйрика Рыжего.

Тюркер беспомощно развел руками:

— Я бежал оттуда не останавливаясь, но Эйрик мне не поверит. Он посмеется и скажет, что я хлебнул лишнего. А может, это духи сыграли со мной злую шутку, кузнец? Не думаю, чтобы кто-нибудь из наших забрался так далеко от Восточного поселка.

— Духи тут ни при чем. Эйрик был слишком добр к этим людям, — проворчал Бьорн. — Если собака кусается, ей вышибают зубы. Я вижу пламя и кровь. Сейчас я еще не могу назвать по именам тени, которые копошатся во мраке. Огонь как зловещее солнце озарит небо, и прольется кровь, кровь невинного. Я вижу… да, да, я вижу Йорма и Эгиля по-прежнему во власти старой вражды.

Несмотря на вечернюю прохладу, Бьорн Кальфсон был весь в поту. Он говорил с трудом. Можно было подумать, что каждое слово причиняет ему страдание.

— О, ночь будет багрова!

Вальтьоф, Тюркер и Лейф никогда не видели кузнеца в таком возбуждении. Они испуганно поглядывали на дверь. Какое неизвестное божество овладело душой Бьорна Кальфсона, самого разумного из людей?

Кузнец задрожал и устремил на Лейфа блуждающий взгляд. Затем тыльной стороной руки вытер испарину на лбу.

— Нужно как можно скорее повидать Эйрика. Может быть, еще не поздно что-либо предпринять.

Лейф заметил, что по телу Бьорна пробегала дрожь, а руки тряслись, как у человека, опьяненного старым медом.

Эйрик Рыжий и Бьярни внимательно выслушали рассказ Тюркера, но, несмотря на предостережения кузнеца, не проявили особого беспокойства.

— Клянусь Фрейей, — весело воскликнул глава викингов, — голод погнал их на охоту далеко от лагеря. Сейчас Йорм, Эгиль и другие слабы, как новорожденные младенцы. Зима, словно хорек, перекусила им хребет. Негодяи не осмелятся напасть на нас. Мы достаточно сильны, чтобы встретить их должным образом, и они это понимают.

— Плохо же ты знаешь Йорма, Эйрик Рыжий! Это коварный зверь. Он не нападет на тебя, как любой честный викинг, который открыто, при дневном свете, вызывает своего врага. Йорм воспользуется темнотой. Он хитер.

— Даже в темноте Йорм не уйдет от меня. Одной рукой я сверну ему шею. А ты, Бьорн, ударом кулака вобьешь ему голову в плечи.

Бьярни расхохотался:

— А может быть, эти трое только померещились Тюркеру? У франков воображение богаче нашего. Вдобавок хмель быстро ударяет Тюркеру в голову. Скажи-ка, приятель, ты, наверно, немало выпил перед дорогой?

— Не помню, шесть или семь раз я осушил рог, как подобает доброму охотнику. Но эти трое не были духами ячменного пива.

Эйрик так заразительно рассмеялся, что его веселость передалась Бьярни, Вальтьофу и Лейфу.

Бьорн Кальфсон, нахмурившись, шагнул через порог. Врата будущего на мир приоткрылись пред ним грозным предвестием. В Восточном поселке прольется кровь. Надвигался неотвратимый рок.

Глава VI КРОВАВАЯ НОЧЬ

Ячмень высоко выкинул колос, и склоны трех долин украсились золотистой гривой. Лейф целыми днями работал на «Большом змее» Эйрика Рыжего. Судно вытащили на песчаный берег по настилу из смазанных салом бревен, уложенному на дне выемки, шириной в шестьдесят футов. Целых пять дней ее рыли пятьдесят человек. Одно за другим все суда викингов должны были пройти через этот сухой док для необходимого ремонта. Гроздья ракушек, клубки морских водорослей прилипли к бортам под ватерлинией, и приходилось терпеливо очищать от них корабли, выискивать древоточцев, конопатить щели в обшивке кузова при помощи сплетенных из волокон крапивы жгутов, пропитанных моржовым жиром.

Солнце заходило над Восточным поселком, окрашивая багрянцем зеркальную поверхность фьорда и верфь на берегу, где мачта «Большого змея», похожая на полированный сосновый ствол, вздымалась среди песков.

Около трех десятков домов, отстроенных весной, растянулись по склонам долин. Созданные по одному образцу, они поднимались среди впервые вспаханных земель. Глядя на них, можно было заключить, что хозяева не решаются слишком отдаляться от поселка. Поэтому двор Бьорна и Вальтьофа по-прежнему оставался одиноким на косогоре, в полумиле от ближайшего жилья.

Лейф шел напрямик через поля. Усики колосьев щекотали ему голые ноги. Когда он добрался до дома, уже наступила ночь. У входа и в большой горнице горели плошки с ворванью.

Скьольд сварил похлебку из крупы и голов свежей трески.

— Ты поздно возвращаешься, брат: отец и Бьорн ждут тебя.

Все быстро поужинали. На лицах отражалась усталость после трудового дня. Бьорн и Вальтьоф мало разговаривали друг с другом, их дружба не нуждалась в словах. Бьорн больше не упоминал о своих мрачных предчувствиях, но Лейф заметил, что с того дня кузнец запирал обе двери изнутри на засов и поставил в угол комнаты длинный норманнский меч и тяжелый кузнечный молот.

Впрочем, и сам Лейф тайком от отца и Скьольда сложил в клеть, где он спал, меч, копье, лук и щит, которые дядя Бьярни оставил в Окадале.

Вальтьоф первым поднялся из-за стола:

— Доброй ночи всем! Завтра я огорожу пастбище для коней.

— Да хранит тебя Тор, Вальтьоф!

Старик пристально посмотрел на друга и погладил Скьольда по голове.

Бьорн спал в кузнице, но Лейф был убежден, что Кальфсон еще долго бодрствует, после того как совершит обход дома, хлева, конюшни и заткнет охапкой боярышника лаз, проделанный в изгороди из можжевельника, которая окружала усадьбу. Лейф спокойно заснул. В соседней каморке что-то во сне бормотал Скьольд.

— Вставай, Вальтьоф!

Мощный голос кузнеца громом прокатился по всему дому. Лейф первый был на ногах. Скьольд, спросонок звал отца. Фитиль в плошке с жиром излучал скудный свет… Бьорн Кальфсон, вооруженный железным брусом, ворвался в горницу в тот миг, когда Лейф соскочил со своего ложа, сжимая в руке копье дяди Бьярни.

Ярость перекосила мрачное лицо Бьорна.

— Во дворе Йорм и его свора, они хотели перерезать нас спящими.

Кузнец протянул железный брус Вальтьофу, а сам схватился за тяжелый молот.

— Ты говоришь, Йорм…

— Йорм, Эгиль и два десятка других. Я уверен, что Йорм и Эгиль…

Бьорн не закончил фразу.

Двор наполнили дикие крики. Мечи, дротики и копья громко лязгали о каменные плиты.

— Негодяи приставили к ограде лестницу и прыгают прямо во двор, — провочал Бьорн. — Сейчас они накинутся на дверь.

Гнев удесятерил его силы. Кузнец придвинул к выходной двери огромный сундук и велел Лейфу и Скьольду наложить в него крупные камни от очага. Затем без заметного усилия Бьорн преградил выход в другую комнату и сени, закрыв его широким столом, вытесанным из цельной каменной глыбы. Таким образом, горница превратилась в крепость, где им предстояло выдержать приступ. Медлить было некогда. Люди Йорма устремились к двери.

Вальтьоф посмотрел на сыновей. Лейф, вооружившись копьем, стоял рядом с Бьорном. Лицо юноши пылало. Такого не уведешь с поля боя. Скьольд окаменел в своем углу.

— Бьорн, — сказал Вальтьоф, — Скьольду здесь не место.

— Выход через заднюю дверь еще свободен, — прошептал кузнец, опасаясь, чтобы его не услышали враги, ломившиеся в горницу. — Они еще не успели обойти дом.

— Скьольд может помочь нам: он поднимет тревогу в Восточном поселке и прежде всего предупредит Эйрика и Бьярни.

Заднюю дверь заменяло отверстие всего в два фута вышиной, закрытое широкой доской. Оно выходило в заросли можжевельника и колючих кустарников.

— Беги, Скьольд! Ты все понял? Скажи дяде, что на нас напали Йорм и Эгиль, а с ними не менее двух десятков бездельников, перепившихся брагой и медом. Погоди, я проверю выход. — Вальтьоф приподнял доску.

Струя свежего воздуха ворвалась в сени. Минуту спустя старик возвратился:

— Путь свободен. Они все еще возятся во дворе.

Мрак поглотил Скьольда.

Дверь трещала под ударами мечей и натиском плеч.

Крики стихли, но беспрерывно скрипели засовы в хлеву и конюшне.

— Они ищут бревно, чтобы высадить дверь, — пробормотал Бьорн.

Его пальцы на рукояти молота побелели от напряжения.

Кузнец заметил присутствие Лейфа.

— Ты храбр, Лейф Турлусон. В эту минуту передо мной открыта твоя судьба, она величественна, как море. В твоей жизни будут корабли, много кораблей и молодая девушка из чужих земель, какой до сих пор никто у нас не видал. Но крепись, Лейф, твой отец Вальтьоф не увидит новой зари над фьордом.

Зрачки Бьорна потускнели, и взор затуманился, словно он заглянул в недоступный мир, в головокружительную бездну.

Вошел Вальтьоф. Он был спокоен, как всегда. Слышал ли старик предсказание Бьорна? Лейф в этом не сомневался, увидев ободряющую улыбку, с которой к нему обратился отец.

— Скьольд уже по ту сторону изгороди. Он еще не достиг ратного возраста. Если я умру, мне хотелось бы, чтобы ты, Лейф, убил одного из этих псов, что носят человеческие имена Эгиля и Йорма.

— Они совсем ошалели, — прервал его Бьорн. — Разбойники немало выпили, чтобы взбодрить себя, и теперь сопят и зацепляют друг друга оружием. — Бьорн тихо рассмеялся. — Хмель улетучится, как дым. А когда он спадет, у них останется лишь тяжесть в желудке… Ого, они волокут по двору что-то тяжелое. Прислушайся, Вальтьоф!

— Это дышло от большого плуга. Оно послужит им тараном.

Раздался пронзительный голос:

— Я знаю, ты здесь, Вальтьоф Турлусон! Ты и двое твоих лисят. Клянусь Тором, что утренний свет озарит три трупа!

Первый же удар тарана сверху донизу расколол дверь, и сундук с камнями зашатался под ударом.

Бьорн, Лейф и Вальтьоф изо всех сил уперлись в него. Угроза Йорма пробудила бурю воплей, ругательств и проклятий.

— Я узнал Грима и Скиди Норвежца, отец!

— А я — Эгила Павлина. Я слышал, как он уговаривал других замолчать. Он боится, как бы крики не разбудили наших братьев в поселке.

Дверь стонала под градом ударов.

Вновь послышался голос Йорма:

— Сейчас ты нам дорого заплатишь, Вальтьоф, за все муки, которые из-за тебя мы перенесли на Западном побережье. Мы ютились в пещерах, как звери. Всей твоей крови и крови твоих сыновей не хватит, чтобы вознаградить нас за эти беды!

В пробитой тараном двери блеснуло острие пики, прощупывая путь. Бьорн ухватился за железный наконечник и сильно дернул его на себя. Послышался глухой удар о дверь, и вслед за этим отчаянный вопль. Владелец копья, должно быть, разбил себе нос о створку двери.

— Все они пьяны, — сказал Бьорн, — и едва держатся на ногах. Мне надоело ждать и торчать колом перед этой дверью, которая вот-вот разлетится на куски.»

Внезапно во дворе заржала лошадь.

— Отец, они уводят Грома и других коней!

В полумраке Лейф увидел, как болезненно скривилось лицо отца.

— Никто не посмеет сказать, что Вальтьоф Турлусон прятался в доме, пока эта мразь угоняла его лошадей. Выпусти меня, Бьорн.

— Ну что ж, Вальтьоф!

Они вдвоем отодвинули сундук, и Бьорн сорвал дверь с петель. В горницу хлынул ночной ветер и вместе с ним ворвались нападавшие.

Узкий серп луны слабо освещал мощеный двор. Лейф нанес кому-то удар. Юношу орудовал копьем, как дубиной. Раненый им человек пошатнулся.

Головорезы Йорма поспешно выбегали из хлева и конюшни, гоня перед собой перепуганных коров и лошадей. Таран умолк. В наступившей тишине они впервые почуяли опасность. Йорм и Эгиль рисовали им эту ночную вылазку как простой набег за добычей, и они поверили этому.

«Я отдаю вам на разгром усадьбу Вальтьофа. Если вам и придется обнажить меч, то лишь для того, чтобы принести быка в жертву Тору. У Эгиля, Грима, Скиди Норвежца и у меня счеты с Вальтьофом, но это наше дело».

Казалось, Йорм все предусмотрел. Грим, Скиди и Сын Лосося предварительно ходили на разведку. Они-то и были теми тремя незнакомцами, с которыми повстречался Тюркер. Дом Вальтьофа стоял далеко от поселка. Это также было благоприятно. Боги покровительствовали их замыслам. Если б не бдительность кузнеца, планы Йорма осуществились бы полностью.

Неожиданное появление трех осажденных вызвало у врагов крайнее замешательство. Особенно испугало их присутствие Бьорна. Кузнец, нанося страшные удары, вдохновенно пел:

Мехами буйный ветер порожден.

Железо докрасна раскалено.

Тяжелый молот мой кует его

Под мерное гудение мехов,

И некогда мне дух перевести.

С каждой строкой на землю падал человек, и это был грозный счет. Скиди Норвежец и Сын Лосося валялись в агонии, а Грим с раздробленным плечом выл, как волк на луну.

Йорм незаметно пробрался к Эгилю за изгородь и из-за этого прикрытия подстрекал своих людей к продолжению борьбы.

— Их всего только трое! Во имя Тора, покажите же, что вы мужчины!

Тьма мешала точнее определить место, где скрывался Йорм. Лейф и Бьорн продвинулись до конюшни и хлева, в котором, протяжно мыча, метались коровы. Кузнец и сын Вальтьофа как одержимые наносили удары, и гнев отгонял усталость, от которой уже немели руки и плечи.

— Сбивайте их с ног, ведь их всего трое! — надсаживался Йорм.

Однако грабители не проявляли воинственного пыла. Пьяный угар рассеялся, и они испытывали тошноту и слабость. Йорм их обманул. Рукопашный бой не входил в условия договора. Их осыпали ударами, а добыча от них ускользала. Сделка оказалась невыгодной. Многие из громил, побросав оружие, пролезали под оградой и убегали. Четверо, истекая кровью, лежали, уткнувшись лицом в землю.

Вальтьоф загонял коров и быков в хлев, успокаивал лошадей, называя их по именам, и свистом призывал двух или трех коней, захваченных людьми Йорма.

— Фью-фью, Гром! Буря! Смелый!

Вражеское копье задело ему бедро, но он не чувствовал боли от раны. Старый викинг слышал пророчество Бьорна и не пытался уйти от судьбы. Единственной его заботой было собрать разбежавшуюся скотину. Гордость переполняла сердце отца: Лейф бился храбро. Честь Турлусонов не померкнет с его, Вальтьофа, смертью.

Старик погнался за молодой кобылкой, которая бежала вдоль изгороди, как вдруг перед ним словно из-под земли выросли две тени. При тусклом свете луны он узнал Йорма и Эгиля Павлина. Подстерегали они его или он сам выгнал их из убежища, где они затаились, ожидая случая бежать?

Вальтьоф все еще держал в руке железный брус, которым его вооружил Бьорн. Эгиль сжимал в руке рукоятку острого норманнского меча, а Йорм размахивал копьем. Вальтьоф первым нанес удар, выбив копье из рук Йорма.

— Вы, как воры, забрались сюда ночью! — В голосе старика звучал скорее упрек, чем злоба или презрение. — Бьорн Кальфсон и мой сын Лейф прогнали ваших людей. Ты опоил их брагой, Эгиль!

Вальтьоф отразил боковой выпад Эгиля, пригнувшись, чтобы меч скользнул мимо. На долю секунды он упустил из виду Бьорна.

Тогда хозяин «Гуся», перегнувшись через изгородь, дважды всадил Вальтьофу между лопаток нож.

Взор Валтьофа померк. В помутневших зрачках застыло безграничное удивление. Когда острая боль пронизала все тело, раненый испустил предсмертный крик. Он хотел позвать сына, но его крик прозвучал протяжной жалобой, которая пронеслась над равниной и оборвалась, как крик птицы, сбитой в вершине полета.

Одним прыжком Лейф очутился у тела отца. Склонившись над умирающим, юноша услышал стук по камням поспешно удаляющихся шагов. Это убегали убийцы Вальтьофа.

Лейф не колебался ни секунды. Жажда мести обуяла его. Темный зов крови предписывал сыну уничтожить тех, кто убил его отца.

Он подтянул кожаный ремешок на запястье, на котором висело копье, и, увлекаемый безудержным порывом, перескочил через изгородь. Шум щебня, осыпавшегося по склону под ногами беглецов, свидетельствовал об их стремлении добраться до лабиринта холмов.

Кровь стучала у Лейфа в висках, в ушах звенело, но он подчинил все силы одной цели: преследованию врагов. Юноша не смотрел, куда он ступает, хотя поминутно рисковал свернуть себе шею. Горькое удовлетворение при мысли, что каждый шаг сокращает расстояние, которое отделяет его от врагов, бодрило Лейфа, как крепкий напиток.

Он увидел преследуемых в ту минуту, когда они достигли горного хребта. Их было двое: один опережал другого на тридцать или сорок шагов.

— Во имя Тора, покажите свои лица!

Но они не обернулись. Тот, кто бежал вторым, споткнулся, упал и снова поднялся. Его спутник резко свернул вправо, туда, где на протяжении доброй мили в хаотическом беспорядке были разбросаны валуны, оставленные ледниками. Он покинул своего товарища и пожертвовал им, чтобы выгадать время.

Лейф выкрикнул проклятие. Сначала он тешил себя надеждой, что быстро покончит с отставшим беглецом, а затем погонится за другим. Теперь он должен будет удовлетвориться местью лишь одному врагу.

Человек, которого догонял Лейф, одной рукой вцепился в корни вереска, а другой сжимал меч. Лейф ясно видел, как мгновенным блеском вспыхивало лезвие.

Юноше оставалось пробежать каких-нибудь двадцать шагов. Преследуемый обернулся. Как раз в это мгновение взошла луна, до сих пор скрытая плотной завесой облаков, и осветила растерянное лицо Эгиля Павлина.

Эгиль тоже узнал Лейфа. Его отвислые, дряблые щеки затряслись от хриплого смеха.

— Так это ты так шумел, жалкий хорек?

У Эгиля была более выгодная позиция.

Сын Вальтьофа не мог обойти его ни справа, ни слева: этому препятствовали крутые склоны с обеих сторон.

— Возвращайся-ка домой, Турлусон, ведь еще не остыл труп твоего отца!

Лейф, прислонившись к выступу скалы, наблюдал за Эгилем.

— Убирайся! Клянусь Фрейей, я не дерусь с мальчишками!

Лейф запустил в Павлина камнем и угодил ему в живот.

— Ты трусишь, Эгиль! Ты раздуваешь ноздри, как кузнечные мехи, а ноги подгибаются под тобой, словно прогнившие жерди.

— При мне мой меч, и я заставлю тебя подавиться своей бранью!

Лейф презрительно захохотал. И от этого хохота, повторенного раскатистым эхом, у Эгиля заледенела кровь в жилах.

— Ты сейчас умрешь, Эгиль Павлин! Мое копье пригвоздит тебя к скале, и ты подохнешь здесь в одиночестве, как ворон.

— Не подходи ко мне, Лейф Турлусон, не подходи!

— А мне и незачем подходить к тебе, Эгиль! Мое копье отлично достанет тебя.

Обезумевший взгляд Эгиля задержался на остром наконечнике копья.

— Ведь не я убил твоего отца, Лейф Турлусон, не я, а Йорм. Ты слышишь, это сделал Йорм, Йорм!

Эгиль Павлин вопил истошным голосом.

— Боги займутся Йормом, а ты, Эгиль, в моей власти.

Лейф сдернул с кисти ремень, на котором висело оружие, и медленно, не сводя глаз с Эгиля, поднял копье до уровня плеча.

Юноша повторял священные слова, которыми сопровождается смертельный удар и провозглашается справедливость такой кары:

— Фрейя взрастила для меня колосья мести.

Эгиль, вытаращив от ужаса глаза, бросился вперед. Несмотря на утреннюю прохладу, по его лицу от висков к подбородку стекали струйки пота.

В тот же миг его пронзило копье. Эгиль судорожно глотнул и повалился на бок.

— Ты умрешь, как я сказал, Эгиль Павлин! Ты будешь умирать медленно и одиноко. И не знать тебе покоя, потому что жил ты, как трус, и принял смерть, как раб.

Лейф спустился с холма. Настало время отдать последние почести телу Вальтьофа.

От поцелуев утренней зари серое небо над морем покрылось багрянцем. Занялась заря, которую Вальтьофу уже не дано было увидеть. Теперь Лейф заплакал. Вальтьоф унес с собой частицу его души. И он плакал, потому что был один: слезы викинга не должны иметь свидетелей.

Все розыски следов Йорма окончились ничем. Никто из нападавших на Окадаль, кого изувечил молот Бьорна или пронзило копье Лейфа, не выжил, и поэтому не удалось установить, где на Западном побережье был разбит пещерный лагерь изгнанников. Жители поселка опознали трупы Грима, Скиди Норвежца и Хравна — Сына Лосося. Оставшиеся в живых участники набега скрылись кто куда.

Похороны Вальтьофа были просты и величественны. Тело возложили на костер, который развели Эйрик Рыжий, Бьярни Турлусон и кузнец Бьорн. Бьярни — новый глава семьи — поджег вереск, покрывавший деревянный настил. Яркий огонь поднялся к небу… И тогда скальд Бьярни спел не простую вису (Виса — строфа в поэзии скальдов.), но суровую строфу из песни об Инглингах, которую обычно посвящали победителям, вождям и воинам, прославившимся верностью долгу:

Изранен тяжко был король Хаки И понял, что дни жизни сочтены. Тогда велел он боевой корабль Для плаванья морского снарядить, Руль закрепить, все паруса поднять, Сложить из дров на палубе костер И факелом просмоленным поджечь. Дул ровный, сильный ветер от земли. Лежал Хаки, простертый на костре.. Меж островов пройдя, его корабль, Пылая, устремился в океан.

В Гренландии слишком драгоценны были корабли, чтобы можно было хоть один из них отдать для последнего приюта мертвецу. Поэтому прах Вальтьофа, несмотря на общую любовь к нему, был развеян по земле ветром.

После погребального обряда Бьорн Кальфсон подошел к Бьярни и сыновьям Вальтьофа.

— Бьярни Турлусон, дом Вальтьофа отныне дом его сыновей и твой. А я выстрою подальше новую кузницу.

— Бьорн, кров моего брата отныне твой кров. Я попрошу тебя взять к себе и растить Скьольда, пока ему не минет пятнадцать лет. О Лейфе позабочусь я сам.

— Почему я должен расстаться с братом Скьольдом, дядя Бьярни?

— Потому что обычай не допускает, чтобы два брата плавали на одном корабле.

И тогда Лейф понял, что великая мечта Бьярни скоро станет явью. Смутная радость захлестнула его сердце. Корабль, захватив и его, уйдет покорять Западное море.

— Скьольд останется со мной до твоего возвращения, Бьярни Турлусон, — сказал кузнец, — и я воспитаю его так, как воспитал бы родного сына. Когда же ты думаешь выйти в море?

Бьорн говорил так спокойно, словно подобное плавание было самым обычным на свете делом.

— Когда Эйрик все наладит в поселке и когда задует попутный ветер. Ну, а пока пусть этот разговор останется между нами.

Скьольд, насупившись, ковырял носком землю. Бьярни угадал, какие чувства волнуют мальчика.

— Настанет и твой черед, Скьольд!

Бьорн заскорузлой рукой приподнял за подбородок голову младшего из братьев.

— Раз ты теперь мой сын, я открою тебе тайны металла и огня. Твоя участь будет не хуже, чем у брата. Я помогу тебе отыскать четыре вида терновника, три вида мха и семь видов водорослей на скале, которые наделяют даром провидения и мудростью.

Скьольд поднес к губам громадную руку Бьорна.

Лейф знал, что Эйрик Рыжий и Бьярни отплывут после уборки урожая. Ячмень поднялся высоко, и колосья его созрели для жатвы.

— Одно не дает мне покоя, дядя Бьярни: Йорм избежал мщения.

Бьорн начертил на земле круг:

— Йорм никогда не вырвется из круга крови. Он будет метаться в нем, как запертый в загоне зверь.

Ему не пришлось пояснить свою мысль. Эйрик Рыжий широким шагом пересек площадь, на которой ранее был разведен костер.

— Ты мне нужен, Бьорн Кальфсон. Я снова уйду на «Большом змее» в долгое плавание. Бьярни говорил тебе об этом. Восточному поселку нужен будет глава. Я думаю, что это отличие — твое по праву.

— Мне легче приказывать молоту, чем людям, Эйрик!

— Клянусь Тором, у тебя крепкая рука, кузнец, и доброе сердце. Ты сумеешь ковать и закалять в людях мужество не хуже, чем куешь и закаляешь сталь.

Йорм плыл в Исландию.

Однажды ночью, в глубокой тайне, он погрузил на борт «Гуся» около двух десятков верных дружинников и снялся с якоря, оставив в пещерах десять мужчин, двадцать женщин и двенадцать душ детей.

После убийства Вальтьофа Йорм не чувствовал себя в безопасности на гренландской земле. Смерть Эгиля послужила ему предостережением.

Ненависть, которую он питал к Эйрику Рыжему, Бьярни Турлусону, Бьорну Кальфсону и сыновьям Вальтьофа, осталась неутоленной. Хозяин «Гуся» знал, что она будет гореть в его сердце всю жизнь. В Исландии он найдет союзников. Торстейн, несомненно, погиб, но род Торфинсонов по-прежнему силен. Он, Йорм, пробудит у этих людей дремлющие в их душах страсти. Он заманит их богатствами Гренландии, процветающим хозяйством Восточного поселка. Он знает, к кому обратиться. Альфид — Ледяной Глаз, вдова Торстейна, конечно, поможет ему, он ее хорошо знает. Йорм не сомневался, что, выйдя замуж за Торстейна, Альфид разделила ненависть мужа к его врагам и что она готова выцарапать глаза Эйрику Рыжему.

Через несколько месяцев, быть может, уже через несколько недель, могучий флот выйдет из Эйрарбакки и возьмет курс на Восточный поселок, флот, во главе которого станет он, Йорм. Ключи к мщению будут тогда в его руках.

Ветер надувал парус. Белые гребешки волн разбивались впереди, указывая путь в Исландию.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава I НА ПУТИ В НЕВЕДОМОЕ

Лейф стоял на корме «Большого змея». Плавание началось при счастливых приметах. Тучи постепенно растаяли в бескрайнем голубом просторе. Уже много месяцев юноша не дышал таким чистым воздухом. Было раннее утро, но солнце успело очертить в небе немалую дугу.

Дядя Бьярни стоял возле Лейфа, и казалось, что все его внимание сосредоточено на отвесных прибрежных скалах фьорда Восточного поселка, стиснутых, как рыба в верше.

— Сегодня, племянник, самый длинный день в году. Солнце совершит долгий путь над морем. Но и через тысячу лет люди скажут: в самый длинный день девятьсот девяносто девятого года викинги Восточного поселка на корабле Эйрика Рыжего «Большой змей» ушли в неведомые западные моря.

Лейф подумал, что из такого путешествия можно и не вернуться и тогда люди будущего никогда не узнают, что же нашли викинги по ту сторону моря, но он отогнал эти мысли и приветливо улыбнулся дядя Бьярни. Юноша не испытывал и тени тревоги, но восторженные речи его спутников порой надоедали ему. Все, что с ним происходило, Лейф считал в порядке вещей. Здесь свершалась его судьба. Каждым мускулом своего тела, каждой каплей крови Лейф ощущал, что прожитые им шестнадцать лет были только подготовкой к этому великому подвигу. Гренландия — вторая Исландия. Ее открыл Эйрик Рыжий, а он, Лейф, приехал туда позднее. Теперь же он сам плывет по неизведанному морю, которое не бороздил еще ни один корабль.

Грозная неизвестность, таившаяся за этим морем, будила в Лейфе жгучее любопытство. Гренландия оказалась безлюдным островом, но юноша предчувствовал, что в этом плавании они встретят новых, никем еще не виданных людей.

Он и не пытался их себе представить. Саги о героической старине повествовали о славянах, германцах, кельтах, франках, с которыми норвежские викинги сталкивались в чужих странах. Правда, эти племена мало чем отличались от самих викингов. Франк Тюркер, который тридцать лет плавал с Эйриком на «Большом змее», стал таким же, как они. Но что же из этого следует?

Дядя Бьярни будто прочел мысли племянника.

— Лейф, этот поход прежде всего твой поход: из всех нас ты самый молодой, и твоим надеждам не должно быть преград. — Скальд беззвучно рассмеялся, и в его глазах сверкнули веселые искорки. — Разве Бьорн Кальфсон не говорил, что на море тебя ждет славное будущее, и не сулил тебе встречу с молоденькой девушкой-чужеземкой, какой еще никогда не видали в наших краях?

Лейф покраснел под густым загаром. Не раз думал он об этом пророчестве. Оно слишком совпадало с его заветными мечтами, чтобы можно было о нем забыть.

— Ты уже взрослый мужчина, Лейф, у тебя широкие плечи и крепкие мышцы. Год, проведенный в Гренландии, превратил тебя в настоящего викинга. Ты носишь за поясом нож и меч, и даже среди взрослых мало найдется таких, кто попытался бы оспаривать у тебя место, которое ты себе облюбовал. — Бьярни говорил внушительно, как глава семьи, сознающий свою ответственность. — Эйрик Рыжий очень рассчитывает на тебя, Лейф, и сам тебе об этом скажет, когда найдет нужным. Ты с честью отомстил за отца и в ту кровавую ночь сражался, как подобает мужчине. Бьорн Кальфсон это подтвердил.

Бьярни ткнул крепким кулаком в широкую грудь Лейфа, которая загудела под его ударом.

— Мы держим курс на новые земли, Лейф, ибо у моря тоже свои границы. И неизвестно, что мы там найдем. Выйдя из фьорда Восточного поселка, мы будем идти на юго-запад, пока боги не поставят перед нами новую сушу.

«Большой змей» входил в один из извилистых проходов. В последний раз Лейф старался запечатлеть в памяти вид Восточного поселка. Строения норвежского образца сгрудились в глубине фьорда вокруг трех длинных домов Эйрика, как бы приплюснутых к земле складчатыми разветвлениями трех долин, где площадки со стерней недавно сжатого ячменя и участки, засеянные кормовыми травами, чередовались, как темные и светлые квадраты на шашечной доске. Дом Окадаля, его родной дом, чернел на самом высоком из ближних склонов. Начал ли Бьорн обучать юного Скьольда тайной премудрости прорицателей и хранителей рун?

Постепенно привычный пейзаж скрылся из глаз, и, когда Лейф повернулся, перед ним раскрылся выход в открытое море. До самого горизонта оно было покрыто барашками, и в брызгах пены играли солнечные блики.

Берега фьорда расступились, и бескрайнее море погнало свои стремительные волны навстречу бесстрашному кораблю, которому северное солнце указывало путь.

Как только серая полоса берега расплылась далеко позади туманной дымкой, все двадцать восемь человек на борту запели победную песню, которую три века назад сложил Ивар Лодброг, когда впервые ступил на английскую землю.

Эйрик и Бьярни тщательно подобрали своих людей. Многие из них, как и в первом походе, принадлежали к роду Эйрика и происходили от рабов, захваченных на острове Эйрин (Остров Эйрин — древнее название Ирландии.). Рослые и рыжеволосые, беспечные, суеверные и смелые, они, как и норвежцы, были искусными моряками и любили опасные приключения. Их настоящую цену можно было узнать только в разгаре бури, когда они запросто обращались к духам, которые, уверяли они, по своей прихоти спускают с цепи свирепые волны.

Они забыли родной язык и говорили только по-норвежски, но ирландские предания, передаваемые из поколения в поколение, продолжали населять их внутренний мир.

«Большой змей» был хорошо снаряжен. Помимо съестных припасов и воды, необходимых для долгого морского перехода, на корабле везли пять коров и десяток коз, которые должны были восполнять нехватку в мясе. Бык и козел, стреноженные в трюме, будут принесены в жертву Тору, лишь только на горизонте появится суша.

Добрую половину дня Эйрик Рыжий стоял за рулем, ведя судно на юго-запад.

Лейф участвовал в развлечениях, которые устраивал моряк по имени Сигвал, умевший искусно жонглировать ножами. Юноше быстро наскучило причудливое сверкание лезвий, и он согласился на предложение франка Тюркера сыграть с ним в кости.

— Клянусь Тором, мы сейчас назначим такие ставки, которые по плечу только самым богатым хозяевам Исландии! — шутил франк.

— В таком случае я не могу играть, Тюркер: все мое богатство — одежда, которую я ношу, и нож за поясом. Да еще лук и меч, они лежат у подножия мачты.

Тюркер расхохотался.

— Да разве это богатство, Лейф Турлусон! Ну-ка, брось кости, увидишь, какая это занятная игра.

Лейф встряхнул в руке маленькие кубики из амбры, на гранях которых было выбито от одного до шести кружочков.

— Три, три и еще раз три, — сказал Лейф, когда кости улеглись на его ладони.

— Три — волшебное число. Ты король, Лейф Турлусон! И ты выиграл целую долину в той стране, которую мы откроем. Отдаю ее тебе. — Тюркер громко прыснул. — Видишь, какие у меня крупные ставки? Я отдаю тебе целую долину. Ну, а теперь мой черед. Пожалуй, с меня хватит и клочка земли, лишь бы он был на солнечной стороне.

Тюркер выбросил на двух кубиках по четыре очка, на одном два очка.

— Тролли лишили меня своего покровительства! Что же ты мне дашь, Лейф? Ты раздаешь богатства; будь щедр со своим слугой.

— Что ж, я могу отдать тебе половину моей долины, ведь она мне ничего не стоила.

— Ты великодушен, Лейф. А знаешь, что я посажу на той половине долины, которую ты мне даришь?

— Наверное, ячмень?

— И не подумаю! Ячмень хорош для бедных крестьян севера. Ячмень — грубый детина, заросший бородой, которая защищает его от мороза. А я мечтаю о счастливой долине, где допоздна не заходит солнце.

Тюркер отодвинул кости и задумчиво глядел вдаль. Быть может, в его памяти вдруг ожили забытые с детства картины природы его родины — страны франков. Разве не приходилось ему слышать, что там, на плодородной земле, все произрастало в изобилии?

— А ты мне так и не ответил, Тюркер, что ты посеешь или посадишь на своем косогоре.

— Я посажу виноград, Лейф Турлусон. Виноград, из которого делают вино. Ах, да ты ведь ни разу в жизни не пил вина, которое равняет людей с богами, вина, Лейф, перед которым любой напиток просто бурда! — Предвкушение блаженства преобразило лицо Тюркера. Глаза у него заблестели, и он причмокивал, словно уже прикладывался к краю незримой чаши. — Да будет благословенна земля, на которой мы высадимся, если на ней созревает виноград.

Все мужчины, оставив игры, подошли к ним.

Сигвал, жонглер, был недоволен тем, что Тюркер завладел вниманием моряков, и злобно возразил франку:

— Чтобы найти край виноградников, нужно плыть много дней на юг, в страну франков или иберов. А теперь у нас впереди только море да враждебные земли, населенные духами. Гренландия — последняя суша на западном пути.

Трое или четверо мужчин одобрительно заворчали, но Тюркер не обратил на них внимания.

— Не так давно мы думали, что Исландия — край земли, и любопытство не влекло нас дальше шхер Гунбьерна. Как знать, плывя на запад, не увидим ли мы вдруг берега Норвегии?

— Но ведь Норвегия на востоке, позади тебя, Тюркер!

Лукавые глаза франка так сощурились, что остались лишь две смеющиеся щелки.

— А если земля круглая и мы обогнем ее, разве мои слова окажутся глупыми?

Оглушительный взрыв смеха приветствовал эту шутку.

— Земля, по-твоему, круглая, как шлем? Да наш Тюркер самый удивительный врун, какого я когда-либо знал! — воскликнул Сигвал.

Лейф смеялся вместе со всеми:

— Если земля круглая, мы в один прекрасный день окажемся вниз головой.

— А из моря хлынет дождь, как с неба! — давился от хохота Гаральд Толстяк.

Тюркер потряхивал зажатыми в руке костями.

— Не смейся, Лейф, под солнцем много такого, чего смертным не понять.

До самого вечера шутка Тюркера служила пищей для разговоров, и все единодушно признали, что давно человеческие уста не произносили такой чудовищной нелепости.

В середине второго дня небо покрылось тучами, море заволновалось, но ветер по-прежнему нес «Большого змея» в нужном направлении. Холодные ливни сменяли друг друга, как будто тучи выливались одна за другой.

Однако приятный образ жизни на борту не изменился. Дядя Бьярни часами пел саги, которые все викинги и без того знали наизусть. Одаренный скальд вкладывал в них всю страсть своей души.

Днем и ночью моряки по двое несли вахту на носу корабля, сменяясь каждые два часа. Лейф всегда радовался, когда его товарищем оказывался Тюркер. Франк был неистощимым рассказчиком. Он сопровождал Эйрика Рыжего во всех его смелых походах и хранил в своей памяти воспоминания о любой вылазке или сражении. Лейф подозревал, что Тюркер приукрашивает события и толкует их на свой лад. Тем не менее, стоя на вахте и окидывая море рассеянным взглядом, юноша невольно поддавался чарам этого красноречия.

Ночи были ясные. Их бледный, молочный свет облегчал путь морякам, а над головой сквозь эту белизну успокоительно сияла самая яркая звезда из колесницы Одина, похожая на шляпку золотого гвоздя.

На четвертый день восход солнца разогнал легкий туман, висевший ночью над морем.

Тюркер, полузакрыв глаза, дремал, опершись на свернувшегося в кольца дракона. Он говорил ровным голосом, время от времени приподнимая веки, чтобы посмотреть, слушает ли его Лейф.

— Что значит плыть три дня по морю? Пустяк! Ничтожная пылинка времени. На западе, как и на востоке, можно открыть еще много земель, но мы, люди, хотим завладеть всем сразу. Ты не знал Торвальда Рыжего, отца Эйрика, которого убил Торстейн Торфинсон?

Торвальд был одним из последних настоящих морских ярлов. Он-то знал, что стоит лишь отойти от берегов Норвегии, как перед тобой откроются новые миры. Я был еще совсем мальчишкой, но Торвальд взял меня к себе на борт. Мы отправились из Нидароса на восток и шли так четыре дня, а потом, когда подул северный ветер, повернули на юг и в середине пятого дня увидели устье широкой реки, где оказалось множество китов мелкой породы. Мы плыли один день вверх по этой реке. И, хотя земля там замерзла и дули свирепые ветры, мы нашли людей, которые ютились в жилищах, сложенных из глыб льда. Они низкорослые, широкоскулые, а кожа на их лицах коричневая, как некоторые водоросли. Они смазывают волосы каким-то вонючим жиром и называют себя бьярмами (Бьярмы — финское племя (древнерусское — пермь), жившее на побережье Белого моря.). Я никогда не встречал более ловких стрелков из лука. Мы потребовали с них выкуп, и они доставили нам моржовые шкуры, китовый жир, ремни и птичьи перья. Самые богатые из них должны были каждый за себя уплатить особую дань: десять шкур выдры, две шкуры медведя, трех живых оленей, полный мешок пера и канаты, плетенные из тюленьих шкур, длиной в тройную длину нашего корабля. Торвальд Рыжий оставался там, пока все не было выплачено, а на это потребовался почти год. Ах, Лейф, Лейф, поверь мне, земные * сокровища разнообразны и неисчерпаемы! — Тюркер открыл правый глаз и глубоко вздохнул. — Но ни одно сокровище нельзя сравнить с виноградной лозой, отягченной гроздьями ягод!

Лейф снова перевел взгляд на море. Этот Тюркер и впрямь был удивительный человек.

— Тюркер! Эй, Тюркер! — вдруг закричал Лейф.

Волнение сдавило ему горло.

— Неужели уже земля? — спросил франк, даже не повернув головы.

Лейф чуть не бросился на него с кулаками. Как мог Тюркер в подобную минуту так владеть собой!

— Нет, это не земля, это… Да посмотри же, посмотри! — Он круто повернул франка, который показался ему легким, как пушинка. — Глаза меня не обманывают? Скажи же, Тюркер, ты видишь?

— Да, вижу. Я поражен, Лейф, право, поражен!

Глава II ПОХОД ЙОРМА

Через четыре дня, после того как Йорм покинул Гренландию, его корабль бросил якорь во фьорде Эйрарбакки. Возвращение «Гуся» стало известно в селении. Дозорные,

прятавшиеся в расщелинах скал, уже более часа как подали сигнал о приближении торгового судна.

Исландцы, сгорая от любопытства, толпились на молу. Всем хотелось узнать, как живется в Гренландии и почему так внезапно появился Йорм.

— Ни одного слова о том, что там произошло! — предупредил Йорм, отдав распоряжение спустить на воду ялик. — Нам не сдобровать, если мы не будем держать язык за зубами. Неплохо было бы разведать, чей род сейчас забрал власть на острове.

Не успел Йорм сойти на берег, как был окружен толпой и засыпан вопросами. Ведь у каждого из этих людей был родственник, свойственник или друг на новой земле.

— Я дам объяснение перед альтингом, — осторожно сказал Йорм. — А кто сменил старого Рюне Торфинсона?

— А тебе что за дело? Ведь ты приехал от Эйрика Рыжего?

Вопрос прозвучал грубо. Йорм узнал голос Глума Косоглазого и облегченно вздохнул. Если Глум осмеливается так дерзко говорить, значит, род Торфинсонов по-прежнему занимает в Эйрарбакки первое место.

— Мне сейчас недосуг толковать с тобой, Глум. Мне надо скорее повидать твою хозяйку, Альфид, вдову Торстейна Торфинсона.

Это был хитрый ответ, и Йорм знал, что им он закроет рот каждому, кто попытался бы затеять ссору. Поэтому хозяин «Гуся» несколько растерялся, когда в толпе то там, то здесь послышался ехидный смех. Глум просто заржал от удовольствия. Встревоженный неожиданным оборотом, который принял разговор, Йорм решил подождать, пока Глум или кто-нибудь другой нарушит молчание.

В первые ряды насмешников, гримасничая, пробрался Льот Криворотый.

— Значит, ты приехал посвататься к Альфид? У тебя, Йорм, будет сильный соперник.

Так вот чем объяснялось общее веселье! Очевидно, у Альфид завелся друг, прочно обосновавшийся в Длинном Доме Торстейна.

— Я ни у кого не собираюсь оспаривать сердце Альфид, Льот. Меня привело сюда иное.

Смех усилился.

Йорм решил изобразить гнев:

— Не для того я пересек Западное море, чтоб надо мной потешалась кучка бездельников! Коли так, я, пожалуй, вернусь на борт и подниму парус.

Этот ловкий ход вызвал желаемый ответ. Даже Глум заговорил примирительно:

— Не сердись, Йорм. Мы не хотели тебя обидеть. Но, понимаешь, Альфид не ищет мужа. Понятно, где тебе знать, что…

— Мне совершенно все равно, кто женился на Альфид. Я хочу поговорить с ней о деле.

— Ну, если тебе надо поговорить о деле, так уж говори с самим Тостейном Торфинсоном.

Йорм так опешил, что даже отступил на шаг, чтобы лучше вглядеться в лицо Глума.

— Я думал, что Торстейн мертв и что его унесло море, после того как его сразил Эйрик Рыжий.

— Тор сохранил ему жизнь. Море выбросило Торстейна на песчаную отмель Хеймгиль, где его подобрал и выходил пастух из его рода. Одна Альфид знала, что Торстейн жив, но весть об этом разнеслась по острову лишь после того, как флот рыжего дьявола Эйрика обогнул мыс Боргар. Сейчас Торстейн совсем поправился.

Йорм не мог скрыть радость. Торстейн жив! Это превосходило все его надежды. Йорм был близок с сыном Рюне и знал, что муж Альфид не из тех, кто забывает о мести.

— Глум, беги скорее к Длинному Дому Торфинсона и сообщи о моем приезде. Хозяин не пожалеет, если примет меня под своей крышей.

Глум Косоглазый больше не колебался. Уверенные слова Норма произвели на него впечатление. Он помчался стрелой, расталкивая по пути людей, которые не успели посторониться.

Толпа, тоже покоренная речами Йорма, расступилась перед ним, и он в сопровождении Льота Криворотого и Ньорда направился по мощеной улице к дому Торфинсона.

— Йорм пыжится, как лягушка, — громко сказал кто-то. — Видно, что море отделяет его от Эйрика Рыжего.

Толпа заколебалась, а потом на почтительном расстоянии последовала за Йормом, который выступал с важностью иноземного посла.

Торстейн ждал Йорма на пороге. Его высокая фигура нисколько не согнулась после болезни, и рана, нанесенная мечом Эйрика, казалось, не уменьшила его медвежьей силы. Но Йорм уловил в его глазах какую-то растерянность.

— Ты удивлен, что нашел меня в живых, Йорм? — Торстейн ухмыльнулся, и его хищные, как у волка, ноздри раздулись.

— Моя радость не менее сильна, чем мое удивление, Торстейн.

— Ты вернулся с новой земли? Расскажи мне об Эйрике Рыжем.

— Я расскажу тебе об Эйрике Рыжем да и о других, но прежде всего знай, что Эйрик стал моим заклятым врагом. Ненависть угаснет только с его или моей смертью. Я пришел к тебе как друг, Торстейн! Вот этой рукой я убил Валтьофа Турлусона, но потерял своих самых верных друзей: Грима — Сына Лосося и кое-кого еще. Лейф Турлусон предательски умертвил Эгиля.

— Эгиль Павлин никогда не был настоящим воином.

— Но он был умным человеком, которому осточертела власть Эйрика. Гренландия — богатая страна, Торстейн, и Эйрик хочет один распоряжаться ею. Того, кто победит его в поединке, ждет великая награда.

Не прерывая рассказа, Йорм пристально смотрел на Торстейна и с удовольствием убедился, что его слова попадают в цель.

— Продолжай, Йорм, я хочу все знать.

Йорм на свой лад изложил события, которые привели к расколу среди поселенцев. Упомянул о соперничестве между ними и о смерти Вальтьофа. Он изобразил Восточный поселок местом раздоров, где произвол и всякие дрязги значительно подорвали власть Эйрика Рыжего.

У Торстейна затуманился взор, и он внимательно слушал.

— А что ты думаешь делать теперь, Йорм, после высадки в Исландии?

— Я считал тебя мертвым, Торстейн, и собирался предложить союз против Эйрика Рыжего твоей жене Альфид или какому-нибудь отважному воину твоего рода.

— Ты хочешь, чтобы я сопутствовал тебе на новую землю?

— Да, Торстейн. Я выйду в море, как только корабль будет готов к отплытию.

— Я заключу с тобой союз, Йорм. Каждую ночь во сне я вижу, как Эйрик Рыжий насмехается надо мной и осыпает бранью. Мне нужно избавиться от этого наваждения. Я хочу, чтоб голова скатилась с его плеч, а улыбка скривила его лицо в предсмертной муке. Мне не нужен целый флот, Йорм, хватит моего корабля и двадцати или тридцати смелых викингов. Если считать и твоих людей, нас будет шестьдесят доблестных воинов. Дело не в числе, Йорм. — Шалые огоньки вспыхивали в глазах Торстейна.

— Но у Эйрика Рыжего все еще большая дружина, Торстейн!

Резким взмахом руки Торстейн отвел это возражение:

— Я должен поведать тебе кое-что, Йорм. Избежав смерти, я остался берсерком.

Йорм побледнел и отпрянул на шаг. Так вот чем объяснялись исступление во взоре Торстейна и нездоровый блеск его глаз! Считалось, что берсерк — это человек, одержимый злым духом и не похожий на других людей. Рассказывали, что берсерк может по своей воле сменить свою кожу на шкуру медведя. А на самом деле берсерк был помешанный и страдал падучей. Когда больной впадал в неистовство, тяжкий недуг придавал ему необычайную силу. В такие минуты берсерк не отвечал за свои поступки. Сдирал с деревьев кору, кусал свой щит, брызжа слюной, долго топал ногами и наконец молнией обрушивался на врага. Буйный приступ сменялся изнеможением, но в бою берсерк мог одолеть двадцать человек, и редко кто осмеливался вступать с ним в схватку.

Йорм попятился к двери, но тут в комнату вошла Альфид. Никогда еще к ней так не подходила кличка Альфид — Ледяной Глаз. Она положила костлявую руку на лоб Торстейна, и он понемногу успокоился.

— Я все слышала, Йорм. Ты хорошо сделал, что приехал. Если бы Торстейн умер, я сама обручилась бы с его местью. Тору было угодно вселить мощь берсерка в тело Торстейна. Эйрик Рыжий должен умереть, чтобы на роду Торфинсонов не лежало позорное пятно. Мы поплывем в Гренландию и, если не найдем этого дьявола на новой земле, погонимся за ним хоть на край света.

Йорм на миг задал себе вопрос, не смиряется ли дух берсерка перед этой неумолимой женщиной с желтым и гладким, как полированная кость, лицом?

— Так что же ты решил, Йорм? — спросила Альфид.

— Я отвезу тебя и Торстейна к Восточному поселку в Гренландии. Эйрику Рыжему не устоять перед яростью берсерка.

Торстейн тяжело вздохнул.

— Смех Эйрика преследует меня в глубокой ночи, от него у меня трещит в ушах. Давно пора снести этому дьяволу голову с плеч.

Йорм повернулся к Альфид:

— Ты знаешь, где меня найти, Альфид. Я к твоим услугам.

Йорм вышел. Громкий стук захлопнувшейся двери не заглушил воя Торстейна, на которого опять накинулись его призраки.

Глава III ЛАДЬЯ ПОЛСЕДНЕГО ПУТИ

— Эйрик Рыжий! Эйрик Рыжий!

— Дядя Бьярни! Дядя Бьярни!

Тюркер и Лейф всполошили всех на «Большом змее».

Внутри корабля послышался топот бегущих ног. Ни за что на свете викинг и франк не оставили бы сейчас своего поста: они боялись, что возникшее перед ними видение исчезнет. Бьярни Турлусон первый вынырнул из люка:

— Что случилось, Лейф? Кит или земля? — Он пытался скрыть волнение под маской веселья.

— Не кит и не земля, дядя Бьярни. Вон там, на западе, лодка в море.

— И на ней люди?

— Это лодка, — еще раз повторил Тюркер. — Но если на ней люди, они прячутся за ее бортами.

Эйрик и многие викинги также поднялись наверх. Почти все вооружились, опасаясь нападения.

— Смотрите вон туда! — закричал Тюркер.

Солнце разорвало завесу тумана, и утлое суденышко выступило яснее.

В призрачной белизне зари длинная и узкая лодка со странно приподнятым носом покачивалась на волнах. Она находилась в трехстах или четырехстах футах по правому борту от «Большого змея». На ней не видно было ни души.

— Это, может быть, западня! — сказал Тюркер. — Лодки служат для того, чтобы перевозить людей.

— Наверно, это попросту марево, — заметил моряк по имени Олаф. — Когда подойдем ближе, оно рассеется, как дым.

— Богиня Фрейя и тролли любят морочить людей, — проворчал Сигвал Ловкач. — Не лучше ли нам повернуть в другую сторону?

Все вдруг вспомнили северные предания о блуждающих кораблях. Разве не шла в них речь о безумцах, которые дерзали гнаться за этими призраками? Смельчаков неизменно затягивало в огромную воронку, где они были обречены вечно носиться по кругу.

— Именем Тора, Эйрик Рыжий, скажи, кто плывет на нашем корабле — викинги или бабы? — Лейф сам удивился своей дерзости, но отступать было поздно. — Быть может, эта лодка сорвалась с причала у незнакомых берегов, а люди на ней могли погибнуть в бурю. Вели, Эйрик, спустить на воду ялик. Я поеду сам к этой лодке и попытаюсь подцепить ее багром за борт.

Просьба Лейфа была встречена оглушительным хохотом. Эйрик согнулся от смеха так, что слезы текли у него из глаз.

— Лейф Турлусон, ты не уступишь в храбрости самому великому ярлу Гудбранду. Ну и нахал мальчишка! Сравнивать моих моряков с бабами! Я знал времена, Лейф, когда за такую наглость тебя выбросили бы за борт. Но ты мне по душе, викинг. Черт побери! Спустим немного парус, и все вместе подойдем к этой лодке.

Длинную лодку медленно несло течением в ту же сторону, куда плыл «Большой змей».

Эйрик отдал несколько распоряжений, и корабль осторожно повернул. По мере приближения «Большого змея» к лодке викинги могли лучше рассмотреть ее.

Деревянный остов был как бы обтянут чехлом, сшитым из шкур морских животных. Швы между шкурами тянулись вдоль и поперек бортов и были окаймлены по всей длине красными, черными и оранжевыми полосами.

Почти все моряки «Большого змея» бороздили океан у норвежских берегов, ходили от датских островов до Исландии, побывали вблизи Гебридских островов и Эйрина; Бьярни и Эйрик Рыжий проплыли вдоль побережья страны франков до большого Иберийского залива, а Тюркеру с Торвальдом Рыжим удалось даже достичь северных морей, омывающих земли бьярмов, но никто из них не мог похвастать, что когда-либо встречал лодку такого вида.

На ней по-прежнему не заметно было следов жизни, и тишина, окружавшая хрупкий челн, затерянный в океане, как-то особенно соответствовала загадочности этой встречи.

Высокая волна поднесла лодку к правому борту «Большого змея». В то же мгновение несколько багров мелькнуло в воздухе.

Полоса парусины, испещренная разноцветными рисунками из кружков, ломаных линий, «елочек», треугольников, была протянута от носа к корме и закрывала всю лодку. Нетрудно было догадаться, что человеческие руки немало потрудились, чтобы добиться полной водонепроницаемости швов. Узкий кожаный ремень, пропущенный сквозь деревянные дужки вдоль всей обшивки, крепил узорчатое покрывало к краям лодки.

Перегнувшись через борт, викинги боязливо разглядывали эту старательно закрытую лодку. Ее подтянули баграми к борту «Большого змея». Таинственные знаки, которыми была расписана парусина, возбуждали во всех жгучее любопытство. В подборе и размещении различных частей узора чувствовалось стремление к какой-то гармонии.

Оранжевые и черные кружки сосредоточивались на середине и по четырем углам покрывала, в то время как из конца в конец шли ломаные линии, переплетаясь с полосами из красных треугольников. «Елочки» размещались по двум диагоналям и были попеременно черного и красного цвета.

Викинги не сомневались в волшебных свойствах этих странных знаков, и невозможность раскрыть их смысл приводила всех в замешательство.

Море оберегает тайны затерянных в нем судов.

Лейф обратился к Бьярни Турлусону:

— Лодка весит немного. Мы легко подымем ее баграми.

— Пусть море само и хранит свои загадки, — резко прервал его Сигвал Ловкач. — Я уберу багор.

Но Эйрик Рыжий могучей рукой схватился за багор, который держал Сигвал.

— Клянусь Ванами и Азами, если и есть в этом море загадки, мы имеет право их разгадать, ибо мы первые северные люди, которые проникли в такую даль. Сыны моря, тяните по моему приказу. Раз, два, три! И пусть Тор обрушит свой гнев на меня одного, если я поступаю дурно.

— Я принимаю на себя половину гнева Тора! — воскликнул Лейф.

Этой торжественной клятвой, приносимой лишь в исключительных обстоятельствах, Эйрик Рыжий и Лейф снимали с плеч своих спутников тяжкую кару, которой могли предать их разгневанные боги Валгаллы.

Лодку подняли на палубу. Вне своей стихии она казалась еще более хрупкой. Лейф рассчитал, что от кормы до носа у нее восемнадцать футов, а расстояние между бортами равно всего лишь двум. По-видимому, лодка была спущена на воду недавно, так как краски на обшивке ниже ватерлинии не потускнели.

Эйрик Рыжий быстро перерезал ремень, прикреплявший парусину к лодке.

— Тяни покрепче, Лейф!

Кожаный ремень выскользнул из дужек. Эйрик Рыжий сдернул диковинное покрывало.

Потрясенный Лейф отпрянул.

На дне лодки лежал на спине человек. Его руки были вытянуты вдоль туловища. На тонком, с резкими чертами лице застыло выражение вечного покоя. Рот был полуоткрыт, веки сомкнуты. Человек казался спящим.

На его обнаженную грудь были положены палица, украшенная белыми перьями, очень длинный лук и две стрелы. Вся его одежда состояла из широких штанов, сшитых из мягкой светлой кожи, и мокасин, расшитых черными и красными геометрическими фигурками.

Кожаный ремень стягивал черные волосы с воткнутыми в них двумя перьями морского орла. Когда первое смятение немного улеглось, викинги приблизились к похоронной ладье. Торжественный и спокойный вид покойника не произвел на них особого впечатления. Такие похоронные обряды были им знакомы. Их норвежские предки, подобно этому мертвецу, свершали последний путь на борту своих надежных кораблей, увозя с собой свое боевое оружие в царство смерти.

Не лицо умершего, не его оружие, не тайна, навеки скрытая за крепко сомкнутыми веками, привлекали внимание Эйрика и его спутников. Ошеломленные, они пристально всматривались в цвет кожи этого человека — ровный красно-коричневый цвет меди и порыжелых листьев.

От изумления долго никто не произносил ни слова.

Наконец, Лейф отважился сделать то, на что не решались другие. — Он провел концом указательного пальца по широкой груди покойника, как бы желая снять с нее красноватую чешую. Но цвет был неотделим от самой кожи.

Юноша посмотрел в глаза Эйрику, потом не спеша перевел взгляд

на дядю Бьярни. Оба викинга с задумчивым видом неподвижно стояли рядом.

— Дядя Бьярни! — Лицо скальда утратило напряженное выражение, но Лейф тщетно искал в его глазах так часто вспыхивавшие огоньки. — Я никогда не слыхал о людях с красной кожей. О них не упоминается даже в самых древних сагах.

— Это значит… — медленно произнес Эйрик.

— Это значит, — подхватил Бьярни, — что мы вышли за рубежи наших земель. Вот как я думаю, Эйрик! Мы идем навстречу новому миру, где люди, вероятно, похожи на этого человека. Гренландия — остров, который никому до нас не принадлежал. Здесь же начинается мир скрелингов, мир краснокожих людей.

Лейф молчал. Мысленно он уже был в этом другом мире, лежащем где-то на западе. Разве не там должна свершиться его судьба? Разве не там, по предсказанию Бьорна Кальфсона, должен он встретить необыкновенную девушку, какой еще никто не видал?

Внезапно он почувствовал безграничную благодарность к этому мертвецу, безучастно покоившемуся в плавучем гробу.

Дядя Бьярни положил руку на плечо племянника:

— Пусть мертвец идет за другими мертвецами, Лейф. Помоги мне закрыть лодку.

Плотник гвоздями прибил узорчатое покрывало к бортам, и с помощью багров лодка вновь была спущена на воду.

Эйрик оттолкнул веслом плавучий гроб, волны подхватили его и понесли.

Лейф и викинги не покидали палубы, пока лодка не слилась с серым небом на горизонте. Все испытывали странное чувство пустоты, словно краснокожий человек, отправившийся на свидание с богами, унес частицу живого тепла «Большого змея».

Эйрик поставил парус по ветру и, повернувшись к своим спутникам, просто сказал:

— Теперь более чем когда-либо нам следует плыть на запад!

Глава IV ПРЕКРАСНЫЕ БЕРЕГА

Лейф не покидал своего наблюдательного поста на носу корабля. Ранним утром на горизонте показалась выпуклая, как щит, земля. Тюркер первый заметил ее на заре следующего после встречи с краснокожим человеком дня. С северо-востока на юго-запад на много миль тянулась дугой береговая полоса. Несметное множество птиц кружило над пустынными отмелями, усеянными плоскими камнями. Такие же камни в большом количестве покрывали холмистые склоны.

Викинги назвали этот край «Хеллуланд» — «Страна плоских камней» и ограничились тем, что довольно долго шли вдоль ее побережья. Какая-то неутолимая жажда открытий побуждала их плыть вперед и вперед. Хеллуланд оказалась самой обширной из земель, которые до сих пор им попадались на пути.

К концу дня они обогнули мыс, замеченный вдали еще с утра, и замерли в восхищении.

Насколько хватал взор, вдоль моря тянулся пляж из белоснежного песка шириной в четверть мили.

Морские волны бесшумно плескались о подножия мирных дюн. Над всей местностью царил такой безмятежный покой, что моряки охотно стали бы здесь на якорь. Но отсутствие растительности — плоские камни по-прежнему устилали почву — и опасение, что у этого ровного берега не найдется подходящей для стоянки бухты, побудили викингов плыть дальше до наступления ночи.

Полная луна освещала похожую на море песчаную гладь. Никто на корабле не думал о сне. Лихорадочное волнение и возбуждение были лучшим противоядием от усталости.

Опершись на планшир, жители севера любовались непривычным для них живописным зрелищем.

Бьярни Турлусон назвал эту местность «Фурдустрандир» — «Прекрасные берега». В голове скальда уже мелькали поэтические сравнения и образы. Он создавал великую сагу о западных землях. Бьярни вполголоса напевал спутникам сложенные им строфы, и сердца викингов восторженно замирали от новых созвучий.

Может быть, потому, что он был здесь самым юным, Лейф казался особенно восприимчивым к этому плавному ритму, к этому героическому и возвышенному лиризму, рождаемому величием этих бескрайних земель. Пение Бьярни выражало самые затаенные чаяния юноши.

Позднее морякам будет предоставлена возможность осмотреть и обследовать вглубь эту чудесную страну, но сегодня самое главное для них — выиграть время, опередить ненастные дни, которые заставят «Большого змея» искать убежища в какой-нибудь бухте. Все жаждали раскрыть тайну краснокожих людей.

Тщетно викинги вглядывались в берега. Людей по-прежнему не было видно. Маловероятно, чтобы парус «Большого змея» остался не замеченным ими. Никогда чужеземное судно, плывущее так близко от берега, не ускользнуло бы от неусыпного ока исландских и гренландских дозорных. Может быть, краснокожие жили в глубине страны или покинули побережье, таинственным образом предупрежденные о приближении «Большого змея»? Скрывались ли они от чужеземцев или готовились вступить с ними в бой?

Лейф очень хотел, чтобы Эйрик приказал высаживаться на сушу. Возможно, что ответ на все вопросы, волновавшие юношу, таился за этими холмами с плоскими камнями и белоснежными пляжами.

Но великий викинг, казалось, искал чего-то иного на юго-западной стороне. Он не давал команды стать на якорь. Корабль плыл вперед круглые сутки.

Люди на борту дивились.

Лейф расспрашивал дядю Бьярни.

— Терпение, мой мальчик, терпение! Эйрик чего-то ждет. Но не спрашивай меня, я и сам этого не знаю. Да и он, наверно, знает не больше меня. Эйрик просит совета у волн, у неба и морских течений.

Викинг и впрямь проводил долгие часы на носу, отрешенный от всего, что его окружало.

Два дня «Большой змей» шел вдоль прекрасных берегов.

На закате второго дня Лейф, занятый плетением какой-то снасти, вдруг увидел, как Эйрик Рыжий, необычайно взволнованный, бросился с бака на палубу.

Лейф мгновенно вскочил на ноги. Эйрик так крепко обнял его, что у юноши захватило дух.

— Тор привел нас во вторую Норвегию! Сейчас же принесем в жертву предназначенного ему козла.

Лейф пытался понять смысл этих слов. Почему Эйрик говорит о второй Норвегии?

— Смотри вон туда, сын мой! На ту полосу на краю неба. Заходящее солнце утопало в багряных облаках, и его косые лучи скользили по темной массе, покрывавшей отроги дальних холмов на юге.

— Деревья, Лейф! Деревья, густые, как колосья на ячменном поле!

Викинги кричали, пели, выражали радость, стуча мечами по бортам «Большого змея» и по своим щитам.

— Маркланд! Маркланд!

— Лесная страна! Лесная страна!

Они не могли сделать более ценное открытие.

Для этих викингов, рожденных и выросших в Исландии, на земле, лишенной деревьев, лес представлял величайшее сокровище. Его ценили на вес золота. Владение большими лесными угодьями открывало неограниченный простор для их потребности созидания. Перед их мысленным взором уже возникали будущие селения, корабельные верфи, флотилии боевых и торговых судов. Все становилось доступным — здесь был лес.

Козла принесли в жертву, а ведро с его кровью вылили в море, выполняя обряд очищения.

— Завтра, — объявил Эйрик, — в час, когда солнце будет прямо стоять над палубой, я брошу в море резной столб из моего родного дома, и мы высадимся там, где Тор и волны выбросят его на берег. С этой минуты мы во всем повинуемся судьбе.

И в эту ночь на «Большом змее» никто не сомкнул глаз.

Вчерашнее шумное возбуждение сменилось задумчивостью. Каждый смутно предчувствовал, что близится осуществление мечты, так долго владевшей поколениями бесстрашных викингов в их пути на запад.

Какое-то время корабль плыл невдалеке от выступавшего в море берега. В лунном свете резко выделялись темные пятна лесов, таких сплошных, что казалось, море плещется у подножия высоких стен. Потом снова моряки видели перед собой только стремительный бег волн.

Когда обогнули мыс, береговая полоса заметно отошла на запад.

— Возможно, что нас сносит сильным течением, — сказал Эйрик.

— Мне тоже так кажется, — подтвердил Лейф.

Кто-то предложил развести костер на железном щите, положенном на палубу.

Пламя медленно поднималось ввысь. Забытый за много дней пути едкий дым от горящего сухого навоза пощипывал горло.

— Этот запах напоминает мне запах дома, — проговорил Тюркер, шумно втягивая носом воздух.

— А какого дома — в Исландии, в Гренландии или, может быть, в стране франков? — пошутил дядя Бьярни.

— Всех домов, где я жил. Тьфу, не знаю более противной вони, чем этот навозный дым, который услаждает ваши северные ноздри! Запахом дома, о котором я мечтаю, могло бы стать благоухание выжимаемого в давильне винограда.

Викинги очень потешались над Тюркером и называли его пьянчужкой.

— Смотрите, люди, смотрите!

Впоследствии Лейф не мог вспомнить, кричал ли он сам или кто-нибудь другой, но смех мгновенно умолк.

Лейф и его друзья увидели, как на берегу в глубокой тьме вспыхнул огонек.

Вначале он слабо мигал, потом стал похож на искорку светлячка и наконец взвился и заплясал красным языком. Это не мог быть пожар от удара молнии. Ночь стояла ясная, а днем грозовые тучи не заволакивали небосвода. Да и сейчас небо по-прежнему было чисто. Нет, это был огонь, зажженный людьми, очаг, похожий на их собственный.

Заметили ли те, кто бодрствовал у костра, пламя на «Большом змее»? Были ли то краснокожие люди? Передавал ли этот огонь какой-либо сигнал? Означал ли он угрозу, или, напротив, его следовало толковать как обещание дружбы?

Лейф ломал себе голову и выходил из себя, оттого что не мог найти на все эти вопросы немедленный ответ. Не задумываясь, он выхватил из костра пылающий обломок доски и несколько раз взмахнул им над головой. Он был уверен, что на берегу неизвестные люди следят за его движением.

— Ты обожжешь себе пальцы, — сказал дядя Бьярни.

— Смотри! Да смотри же! Смотрите все: они мне отвечают!

Над костром кто-то размахивал факелом. При каждом взмахе сноп искр разлетался во мраке. Незнакомый человек без устали подавал знаки ярко горящей головней.

Тогда охваченные радостью викинги подожгли старые просмоленные канаты и испещрили тьму пятнами огня. А там, на берегу, тотчас вспыхнули двадцать факелов, вычерчивая на высоте человеческого роста причудливые узоры.

Темнота мешала определить расстояние, но над ночной равниной был переброшен мост, правда еще очень ненадежный и непрочный, пролеты которого терялись в колеблющемся мраке. И все же возникала уверенность, что устоям этого моста можно будет дать крепость.

Нужно было только дождаться, чтобы в ночи прозвучал человеческий голос в ответ на призыв Лейфа.

Когда канаты догорели, викинги еще долго стояли у борта и смотрели, как на берегу один за другим гасли факелы. Вскоре небольшой холм, или выступ скалы, скрыл от них и сам костер. Но викинги по-прежнему не расходились.

Поток беспорядочных мыслей захлестнул их души. Дружинники Эйрика не унаследовали от предков пристрастия к грабежам и войнам. Уединенная жизнь далеко на севере не доставляла им случая принять участие в воинственных набегах их норвежских и датских двоюродных братьев. Уделом северян было заселять необитаемые острова и в трудных условиях, на неплодородных почвах, добывать пропитание для себя и для своих стад. В этой беспрерывной борьбе с природой у них развилась потребность в мирной жизни и прочном порядке.

Эйрик догадывался, что теперь его друзья надеялись завершить свое удивительное путешествие. Они находились у порога неведомого мира, и через этот порог подобало переступить с большой осторожностью и предусмотрительностью.

Вождь викингов нарушил молчание:

— Завтра Лейф Турлусон бросит в море священные столбы моего очага. Они приведут нас туда, где мы должны будем сойти на берег, где мы построим наши первые дома. Ты меня хорошо понял, Лейф?

— Но ведь я не принадлежу к твоему дому, Эйрик Рыжий. Только сын имел бы право бросить в море столбы от твоего очага.

— Именно так и должно быть, Лейф. И я говорю об этом сейчас для того, чтобы все меня поняли. С этого дня я считаю тебя своим сыном и опорой того дома, который я выстрою на новой земле. Ты согласен?

— Это великая честь для меня, Эйрик Рыжий! Но я не могу навек расстаться с моим братом Скьольдом, живущим в Гренландии.

— Скьольд станет моим вторым сыном, когда приедет к нам.

— В таком случае, я согласен, Эйрик Рыжий, и я буду с честью служить твоему дому.

Он обвел взглядом темные берега, где двигались неясные тени.

— Ты по-прежнему останешься моим дядей, Бьярни Турлусон?

— Клянусь Тором, разве в нас течет не единая кровь! А двойное наследие Эйрика Рыжего и Вальтьофа Турлусона, которое отныне будет сочетаться в тебе, только укрепит наше родство. Здесь мы начнем новую жизнь. Вдохни полной грудью благовонный воздух лесистых берегов, он говорит о молодости этой девственной земли. Я думаю, что в краю краснокожих людей найдется место и для нас, но песнь о новой земле громко прозвучит, лишь когда смешается их и наша кровь: кровь скрелингов и кровь викингов. Почему бы здесь не народиться новому племени?

Бьярни продолжал говорить, но речь его была обращена не к Лейфу, не к морякам «Большого змея», не к нему самому. Скальд слагал сагу, которая предназначалась для будущего. Он воспевал в ней труд людей, их верность и надежды в таких же красочных и богатых образах, как красочна и богата сама земля. Певец викингов выражал словами зов бескрайних просторов и многоликое великолепие жизни.

Лейф и дружинники слушали его, и вдохновенный голос скальда выражал их заветные думы.

Моряки забыли о времени. Незаметно летели часы. А между тем из ночной тьмы медленно выступал только что открытый ими материк, всю необъятность и богатства которого они не могли себе представить в самых безудержных мечтах.

Так для викингов начался первый день седьмого месяца девятьсот девяносто девятого года.

В эту самую ночь над морем вблизи Исландии пронеслась буря. Она выбросила на шхеры Гунбьерна большое судно, на борту которого находились шестьдесят три мужчины и одна женщина. Двумя днями раньше этот корабль гордо обогнул длинную косу Боргарфьорда.

Огромные бурлящие валы снесли мачту и реи. Острые зубья подводных рифов прорвали днище. Налетев на скалистый выступ, судно раскололось.

Так в разъяренной пучине прервался поход мести Йорма и Торстейна возле проклятых островов, которые, по преданию, север воздвиг преградой на пути викингов к Западному морю.

Йорм одним из первых был сметен волной с палубы. Большая мачта, упав, в тот же миг придавила Глума Косоглазого и единственную женщину на борту — Альфид, Ледяной Глаз.

Берсерк Торстейн Торфинсон, внезапно охваченный приступом бешенства, опоясался мечом, прикрылся тяжелым щитом и бросился в морскую бездну, проклиная коварных богов, которые его предали.

Ньорд, Льот Криворотый и самые верные дружинники из рода Торфинсона бесславно погибли в этой грозной буре.

Много лет они сеяли смерть среди исландцев. Проклятие поразило мстителей именно тогда, когда прилив жгучей злобы повлек их в Гренландию.

Когда буря утихла, волны выбросили на берег тело Йорма. Чайки с ближайших скал долго кружили над трупом, а потом обрушились на него стремительным градом.

Начался раздел добычи.

По берегу, усыпанному серой галькой, море разбросало обломки весел, куски судовой обшивки и запутавшиеся в водорослях кожаные щиты.

Глава V БЕРЕГ СКРЕЛИНГОВ

Прилив нес священные столбы в устье большой реки. Она была шириной не менее одной мили. «Большой змей» плыл меж отлогих берегов, поросших густым лесом. Кудрявое море листвы тянулось до синеватых холмов на горизонте. Повинуясь воле Тора, чем дух направлял движение священных столбов, корабль плыл, держась на расстоянии одной восьмой мили от правого берега. Время от времени случайный водоворот швырял деревянных «проводников» вправо и влево, но было ясно, что течение выбросит их на один из береговых выступов, вклинившихся в реку.

С тех пор как Лейф столкнул столбы в море, он, сидя верхом на туловище дракона-покровителя, не покидал этого наблюдательного поста на носу корабля. Юноша пристально всматривался в берега. Тщетно молодой викинг окидывал взором лесные лужайки и поляны, тщетно вглядывался он в зеленоватые пещерные сумерки под сводами деревьев и внимательно изучал песчаные мели, врезавшиеся в озера зелени. Нигде ни малейшего признака человека. Какой можно было сделать из этого вывод? Что скрелинги передвигались только ночью или что страх заставлял их держаться вдали от реки?

Отсутствие людей омрачало беспрестанно менявшуюся панораму берегов. Гигантские стволы стремительно возносились более чем на сто двадцать футов, держа в плену своих нижних ветвей молодую поросль и высокие, как мачты, папоротники. Звериные ходы пробивали многочисленные бреши в этих живых зеленых стенах, теряясь в дремучей чаще.

И, насколько хватал глаз, этот бесконечный лес взбирался по крутым склонам, беря штурмом вершины округлых холмов. Прежде Лейф даже представить себе не мог такое богатство растительности. Все, что мореплаватели привозили из норвежских лесов, не могло с этим сравниться.

Эйрик Бьярни и даже Тюркер, онемев, любовались пестротой листвы деревьев различных пород, тесно переплетенных между собой гибкими лианами, которые тянулись по всем направлениям от вершин стволов до корней, или перебрасываясь со ствола на ствол, как мосты над бездной.

Все оттенки зеленого и рыжего чередовались, сочетались друг с другом; порой они казались еще ярче от контраста с ослепительным пурпуром или тусклой позолотой невиданных листьев.

Дикие гуси, утки, цапли, во множестве гнездились в камышовых плавнях, а стаи каких-то мохнатых животных величиной с собаку, круглоголовых и широкохвостых, сидя в плетенном из веток подобии шалашей, бесстрашно смотрели на проплывающий мимо корабль.

Жизнь изобиловала разнообразием форм. Тысячи диких голубей летали над лесом, и крылья их, рассекая воздух, производили глухой, похожий на всплески весел, шум.

Выше по течению в реку бросилось стадо оленей. Под предводительством крупного самца они поплыли к длинному острову, удаленному от берега на расстояние десяти полетов стрелы.

— Тор привел нас в охотничий рай! — пробасил Тюркер. — Здесь мы не будем голодать!

— Тебя, Тюркер, не будет мучить и жажда: в реке хватит воды.

Дядя Бьярни рассмеялся. Он был в хорошем настроении и чувствовал, что сага о Маркланде ему удастся.

Но Тюркера трудно было захватить врасплох.

— Неужели ты думаешь, Бьярни Турлусон, что среди стольких деревьев, кустов и папоротников Тор позабыл вырастить виноградную лозу?!

В эту минуту Эйрик Рыжий подошел и опустил широкую ладонь на плечо Лейфа:

— Священные столбы нашего дома ведут нас в реку, сын?

— Течение несет нас вон к тому мысу, Эйрик Рыжий.

Лейф указал на громадный выпуклый, как панцирь черепахи, выступ напротив юго-западной оконечности острова, нависший на сто футов над рекой. Близ его вершины сквозь редкие стволы серебристых берез виднелись громоздящиеся друг на друга серые каменные глыбы.

Это хаотическое нагромождение камней естественным барьером отделяло от леса треугольник мыса, облегчая его защиту.

В самом узком месте перешейка викинги заметили бухточку среди соснового бора. Она могла служить надежной стоянкой для «Большого змея».

Белоснежная песчаная отмель полого поднималась от воды к соснам.

— Мы вытянем на песок наши два баркаса. Эта отмель станет воротами в наши владения. Мы проложим дорогу до каменного барьера, который прикрывает подступы к мысу. Этот мыс будет нашей крепостью. Мы построим на нем дома и склады, большие склады, Лейф. Леса здесь хватит. Часть наших людей будет охранять лагерь, другая — снабжать его пищей, а третья пойдет в глубь страны исследовать ее.

Скупыми словами бывалый викинг перечислил предстоявшие в новом поселке работы: нужно было построить верфь, начать рыбную ловлю и огородить поля.

— Эта земля воздаст сторицей за все вложенное в нее. В Исландии и Гренландии нам приходилось сеять на камнях.

Священные столбы, связанные между собой, медленно несло к песчаному пляжу у основания мыса. Эйрик обратился к людям, стоявшим на носу «Большого змея»:

— Викинги, бог Тор привел нас туда, куда нам суждено было приплыть. Здесь мы построим дома. Это будут деревянные дома, похожие на жилища наших предков в Норвегии.

Моряки всячески выражали свою радость. После длительного плавания им не терпелось ступить на сушу, побродить по песку, где останутся следы их морских сапог, напиться пресной воды, зачерпнув ее горстью из родника, вдохнуть запах поджариваемого над костром мяса убитых животных. Они знали, что, как и все моряки, долгое время прикованные к палубе корабля, они не скоро избавятся от походки вразвалку. Громко смеясь, викинги уже бились об заклад, кто из них первым освободится от «утиного шага» и будет ступать твердо, как полагается человеку на твердой земле.

Лейф не участвовал в общем веселье. Он сидел на спине дракона и настороженно смотрел вдаль, словно ожидая появления какого-то призрака. Эйрик подошел к нему и крепко обнял за плечи. Юноша вздрогнул от неожиданности.

— Ты недоволен, Лейф? Ты мечтал о чем-то другом?

— Почему не видно людей, отец?

Впервые Лейф произнес слово «отец» и теплая волна крови прилила к щекам Эйрика Рыжего.

— Они придут, сынок, непременно придут, если только те, кто подавал нам ночью сигналы, того же племени, что и скрелинг в кожаной лодке. Наша белая кожа пугает их не меньше, чем нас поразил его красный цвет. Но почему это все так тревожит тебя, Лейф? У нас еще будет время встретится с ними.

Юноша грустно улыбнулся:

— Сам не знаю, отец. Еще два года назад, в Исландии, я был совсем мальчишкой и мечтал, как подобает славному викингу, только о добрых драках. Но вот после смерти моего отца Вальтьофа что-то изменилось во мне. О, не бойся, Эйрик Рыжий, я не стал трусом, опасность манит меня по-прежнему!

— В тебе течет хорошая кровь, и ты смел, Лейф. Говори еще, тебе станет легче.

— Что я чувствую, того не передать словами. Этой ночью под пение дяди Бьярни все казалось мне ясным. Он выразил как раз то, в чем мне самому трудно было разобраться. Как бы я хотел, Эйрик, чтобы люди, которые живут на этой земле, встретили нас дружелюбно! Мне так хотелось бы не скрещивать с ними оружия! Ты понимаешь меня, отец? Или я не прав, что так думаю? Порой мне кажется, что я говорю на чужом языке.

— Не тревожься, мой мальчик. Со своей стороны я сделаю все, чтобы нас приняли, как друзей. Не должно все кончаться войной и грабежами, и я думаю, что в этом краю нам многому надо будет поучиться.

Лейф молчал. Он так неумело раскрыл свое сердце! Ему казалось необходимым объяснить отцу, какими крепкими нитями он оказался внезапно связанным с этой страной. Это было что-то иное, чем вопросы мира, порядка и пользы, что-то глубокое, неосознанное, как сама жажда жизни.

«Большой змей» остановился у берега на расстоянии полета стрелы.

Олень протяжно протрубил в чаще, и ему ответило стадо, доплывшее до острова.

Викинги хлопотали вокруг двух лодок, закрепленных на корме корабля.

Эйрик ласково похлопал юношу по плечу:

— Запах листвы, травы и земли дурманит людям головы. Мне больше не удержать их на корабле. Идем же, Лейф, сын мой, охладим немного их пыл.

Лейф повернулся. Сидя на спине резвого деревянного дракона, он возвышался над палубой.

«Эйрик, они здесь, они пришли!» Эйрик не услышал его, так как эти слова вовсе не сорвались с уст Лейфа, «Они здесь! Они здесь!» Слова застревали у него во рту, как непрожеванные зерна.

На корме «Большого змея» викинги, готовя спуск лодки, не замечали ничего кругом.

Лейф спрыгнул на палубу и бросился вслед за Эйриком Рыжим, который спешил по левому проходу на корму. Юноша схватил его за руку. Говорить он не мог. От удивления и волнения у Лейфа перехватило горло. Викинг озадаченно смотрел на него, ничего не понимая.

— Что с тобой, Лейф? Да говори же!

Лейф молча протянул руку в сторону реки.

Моряк удивился не меньше, чем Лейф, но у Эйрика изумление вылилось громким возгласом, который тотчас собрал всех вокруг вождя.

Скрелинги были перед ними.

Они заполнили реку, и число их было весьма внушительно. Двойной ряд длинных пирог — в каждой сидело по семи или восьми человек — преграждал проход между мысом и южной оконечностью Оленьего острова. В то же время другие лодки, отчалив от правого берега — Лейф насчитал их около пятидесяти — спешили занять свое место между лесом, в низовье реки, и песчаной косой острова на северо-востоке.

Скрелинги гребли молча. Их весла широким и размеренным взмахом как бы отталкивались от воды, и эти упругие толчки быстро гнали лодки вперед. Под ударами весел зеркальную гладь реки почти рябило. Чувствовалось, что все движения выполняются с точным расчетом, и усилия каждого отдельного гребца гармонично сливаются с усилиями всех.

Наблюдая за маневрами пирог в низовье реки, Лейф понял, как им удалось обогнуть мыс и дойти, не привлекая к себе внимания, до самого острова. Весла с закругленными концами поднимались и опускались без шума, напоминая обернутые тряпьем копыта лошадей, цокот которых не слышен на обледенелых дорогах.

Когда первая пирога флотилии в устье реки подошла на расстояние полета стрелы к острову, она остановилась, и все остальные, плывшие за ней с промежутками в десять футов, последовали ее примеру.

От мыса вверх по реке до лесной опушки в ее низовье триста пирог образовали правильный полукруг, в центре которого оказался Олений остров. Таким образом «Большой змей» попал в мешок, имея с тыла песчаный берег и лес.

Ближайшие пироги находились в двухстах футах от корабля. Лейф с первого взгляда убедился, что сидевшие в них люди были одного племени со встреченным в море скрелингом. Они расположились довольно далеко, и трудно было отчетливо разглядеть их. Однако резко очерченные лица медного цвета, темные волосы, перехваченные кожаными ремнями с заткнутыми в них одним, двумя или тремя перьями, длинные конечности, куртки из дубленых шкур, широкие штаны, украшенные полосками кожи, не оставляли никакого сомнения в их родстве с мертвецом.

Краснокожие люди сидели неподвижно на скамьях, сжимая в руках поставленные прямо перед собой и опирающиеся о дно пироги большие луки в пять футов длиной. У некоторых скрелингов на щеках и на лбу были нарисованы черные и оранжевые знаки, и Лейф заметил, что такие люди размещались на носу пирог и были освобождены от гребли.

Внезапно прозвучал звук сделанного из раковины рога, и тотчас же со стороны острова послышалось протяжное пение, время от времени прерываемое глухим гулом. В одно мгновение береговая полоса покрылась сотнями мужчин и женщин. Они выскакивали из-за высоких папоротников и колосьев дикого маиса, окаймлявших опушку леса.

Теперь на расстоянии полумили на воде и на суше линия фронта сомкнулась. Для прорыва окружения пришлось бы вступить в бой.

Придя немного в себя от неожиданного потрясения, викинги стали поспешно поднимать из трюмов луки, стрелы, тяжелые копья, связки пик, тонкие дротики и гарпуны с острыми зубцами.

Эйрик Рыжий и Бьярни следили, чтобы каждый занял свое место для боя. О высадке на берег сейчас не приходилось и думать. К тому же скрелинги в любую минуту могли появиться на песчаной отмели и таким образом отрезать морякам последний путь к отступлению. Эйрик не терял спокойствия.

— Стань рядом со мной, Лейф. Я не знаю, чем кончится этот день, но мы все равно понадобимся друг другу.

Лейф повиновался. Никогда еще меч не казался ему таким тяжелым.

Эйрик откинул со лба две рыжие косы. Товарищи не спускали с него глаз. Они считали, что сражения не избежать, а его счастливый исход вызывал в них большое сомнение.

— Викинги! — голос Эйрика звенел, как наковальня под молотом. — Наденьте кожаные куртки, но пусть ни одна стрела не слетит с тетивы, пока мы не узнаем, чего хотят от нас эти люди. Я предпочел бы мирно поселиться на этом мысе, но не знаю, как распорядится нами судьба.

— Мы повинуемся тебе во всем, Эйрик! Ты наш вождь!

Обычно этот исконный клич громко раздавался над морем, но на этот раз люди давали клятву тихо, как бы подражая поведению чужеземцев, застывших в своих пирогах подобно каменным изваяниям.

Викинги натягивали плотные кожаные куртки, спереди для защиты от ударов сплошь покрытые броней из железных чешуек.

— Сынок, я охотно отдал бы жизнь за то, чтобы сегодня не пролилась кровь ни викингов, ни скрелингов, — проговорил Эйрик, шнуруя на спине Лейфа броню.

Юноша не ответил ему. От вражеской флотилии отделилась лодка и поплыла прямо к «Большому змею». Семь гребцов в лад окунали весла, и узкая пирога легко скользила по реке. На носу, закутанный от груди до пят в многоцветную ткань, стоял человек, придерживая правой рукой щит. Он казался очень высоким, а драпировавшая его шерстяная ткань подчеркивала ширину плеч. Пышный головной убор из белых перьев ниспадал на затылок. При нем не было никакого оружия.

Чем ближе пирога подходила к судну, тем яснее обрисовывалась благородная осанка скрелинга, в которой не было ничего принужденного. Во всем его облике ощущались врожденная свобода движений и сдержанное достоинство, которые, должно быть, никогда не изменяли ему. Тонкий орлиный нос, выдающиеся скулы, продолговатый разрез глаз и резко очерченный подбородок придавали исключительную живость его лицу, которая явно противоречила гордому спокойствию всей его позы. Тем не менее легко угадывалось, что это спокойствие чисто внешнее и что под бесстрастной маской все чувства обострены до предела.

— Клянусь Тором, прекрасный воин! — пробормотал Тюркер. — Он гибок, как ива, и тверд, как дуб.

По виду трудно было определить возраст краснокожего. Его лицо казалось одновременно юным и старым, гладким и морщинистым.

Тишина над рекой нарушалась лишь гоготанием диких гусей и пронзительными криками цапель, потревоженных за рыбной ловлей набегами выдр и водяных крыс.

Приблизительно в ста футах от кормы «Большого змея» гребцы остановили пирогу.

Человек в головном уборе из перьев один миг колебался, как бы ища среди моряков вождя, к которому ему подобало обратиться. Потом медленно, не переставая пристально вглядываться в лица викингов, столпившихся у борта корабля, он протянул смотрящим на него чужеземцам выпуклый щит.

Белоснежный мех покрывал этот щит.

— Скрелинг предлагает мир и дружбу, — спокойно пояснил Тюркер.

— Мир и дружбу, — повторил Эйрик. — Они встречают нас, как гостей.

Он взглянул на Лейфа. Юноша улыбался, и его лицо раскраснелось от стремительно хлынувшей к щекам крови.

— Лейф, ответь им, что мы тоже несем мир и дружбу.

— Скоро мы окажемся среди замечательных людей, отец!

— Да, скоро. И мы будем пить из их чаш воду, молоко, брагу или какой-либо другой напиток.

— Хорошо бы вино! — прошептал Тюркер.

Скрелинг с величавой медлительностью передал щит одному из гребцов, скрестил руки на груди и ждал.

Лейф достал из-под палубы большой продолговатый щит, покрытый белой глиной, который у многих поколений северных викингов служил знаком мира. Он даже не удивился, что у них и у скрелингов, живущих по ту сторону Западного моря, существовал одинаковый способ для обозначения мира. Он подал щит Эйрику, и тот повернул его лицевой поверхностью к реке.

Скрелинг поднес правую руку к сердцу, и в тот же миг над двойным рядом пирог и над лесной опушкой раздался оглушительный гул, в котором слились резкий звук рога, дробь палочек, бьющих по натянутой коже, и пронзительные возгласы женщин, размахивавших на берегу цветными платками.

Пирога скрелинга причалила к «Большому змею». Вождь легко перескочил через борт и остановился на палубе. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Эйрик, Бьярни и Лейф подошли к гостю. И все трое сделали тот простой жест, который люди повторяли в течение тысячелетий, когда хотели доказать чистоту своих помыслов.

Викинги показали краснокожему человеку раскрытые руки, повернув их ладонями к солнцу.

Тень улыбки мелькнула на тонких губах скрелинга. Откинув ткань с груди, он схватил большой нож, висевший на поясе, сплетенном из узких ремней. Потом он вытащил его из ножен и, выражая взглядом, устремленным на Эйрика, всю важность своего поступка, далеко забросил нож в реку.

— Виннета-ка, — проговорил он, приложив руку к сердцу и слегка поклонившись. (Лишь впоследствии викинги узнали, что он произнес свое имя).

Подойдя к Лейфу, краснокожий положил руки на плечи юноши и долго смотрел ему в глаза. Молодой викинг чувствовал, что сейчас о нем выносит суждение иной и в то же время близкий мир. Он заметил, что непроницаемое, суровое лицо скрелинга смягчилось и в глубине его прищуренных глаз заплясал веселый огонек, похожий на тот, что иной раз вспыхивал в зрачках дяди Бьярни.

Воин ласково оттолкнул от себя Лейфа и, повернувшись к Эйрику, широким движением руки указал ему на остров.

Славный викинг, в свою очередь, поклонился:

— Для нас большая честь быть твоими гостями, о краснокожий вождь!

Вокруг «Большого змея» сновали лодки. От острова женщины и дети изо всех вил гребли к кораблю. Впереди в похожей на полумесяц пироге налегала на весла девушка. Две черные косы окаймляли смуглое лицо, разгоряченное быстрым ходом пироги. Гибкий стан раскачивался взад и вперед, как маятник, в такт движению весел.

Лейф был покорен блеском ее глаз. Он не отводил взора от краснокожей девушки и не мог припомнить, чтобы встречал когда-либо в Исландии такую красавицу. Она затмила даже Мелькорку, дочь Гаральда, которая царила на всех праздниках в Эйрарбакки и о которой говорили, что кожа ее лица белее, чем яблоневый цвет, положенный на снег.

На мгновение их взгляды скрестились. Лейф поднял в знак приветствия руку. Девушка немного замялась, но потом ответила ему взмахом весла.

И тогда Лейф понял, что встретил ту самую необыкновенную девушку, какой еще никогда не видывали и о которой ему говорил кузнец Бьорн Кальфсон в ту трагическую ночь, когда погиб Вальтьоф.

Лейфу в этом году должно было исполниться семнадцать зим.

В этом возрасте сыновья викингов брали себе жен. Лейф почувствовал устремленный на него взгляд вождя скрелингов и не осмелился обернуться.

Виннета-ка, вождь речных майданов, с интересом рассматривал светловолосого юношу, который, в свою очередь, пылко взирал на Иннети-ки, его младшую дочь, на Иннети-ки, самую любимую и резвую, как белочка в ельнике.

Вождь думал о том, что будущее всех людей и всех племен всецело в руках богов.

Быть может, эти приплывшие из-за моря бледнолицые люди, о которых береговые разведчики дали знать уже несколько дней назад, привезли с собой часть не раскрытых до сих пор тайн жизни, ибо во все времена среди племен, живущих у Великих Вод, упорно сохранялось предание, что берег краснокожих людей — только один из берегов огромного мира.

Глава VI ВЛАСТИТЕЛЬ РУН

Вторая зимовка викингов в Гренландии выдалась особенно суровой. Снежные вьюги внезапно обрушились на фьорд Восточного поселка. Однако жители не были застигнуты врасплох. После отплытия Эйрика кузнец Бьорн Кальфсон взял на себя заботы о нуждах поселенцев. Были построены десятки новых домов, и теперь каждая семья имела крышу над головой. В огромном складе длиной в сто пятьдесят и шириной в шестьдесят футов хранились большие запасы сушеной рыбы, кормов для скота, ячменя и овса.

Летом был снят богатый урожай.

На каждого едока— мужчину, женщину и отнятого от груди ребенка — выдали по сто фунтов ячменя, и Бьорн был уверен, что даже при затяжной зиме колонии не будет грозить голод.

Самые ворчливые и те радовались, что Эйрик Рыжий доверил управление поселком такому мудрому человеку.

Бьорн редко приходил в селение. Он, не покидая своей кузницы, издавал законы, разбирал тяжбы и занимался повседневными делами. Кузнец не стал разговорчивее и общительнее. Тем не менее люди охотно поднимались по склонам долины, чтобы недолго посидеть в Длинном Доме Окадаля. Хозяин принимал их в кузнице или в горнице, которая принадлежала покойному Вальтьофу и его сыновьям.

— Когда Эйрик Рыжий вернется, он будет доволен тобою, кузнец. Ты правишь мудро, — говорили посетители, надеясь польстить ему, задобрить или просто доставить удовольствие.

Бьорн только посмеивался.

— Эйрик знал, что делает. А в том, что я человек верный и честный, заслуги нет.

Если он в эту минуту занимался своим делом, его молот с еще большей силой бил по наковальне.

Скьольд хорошо себя чувствовал под крылышком у Бьорна. Умудренный опытом муж и доверчивый подросток жили душа в душу. В те дни, когда тьма, стужа или метель застигали их вдвоем в большом доме, они особенно ощущали взаимную близость.

В такие дни кузнец приобщал младшего сына Вальтьофа к той премудрости, которую он сам некогда перенял у одного из властителей РУН.

Скьольд с головой уходил в эту таинственную область, подобно тому, как герой стремится к самому трудному поединку, который принесет ему славу. Послушание мальчика и его рвение к науке приводили кузнеца в восторг не менее, чем та исключительная легкость, с которой Скьольд разбирался в рунических письменах.

— Знать и вырезать руны — этого еще мало, — говорил Бьорн. — Только тот овладеет настоящим знанием и проникнет в тайны неведомого мира, кто сумеет извлечь из двадцати четырех знаков их волшебную силу. Я научу тебя закону магических чисел, гармонии знаков, колдовским заклинаниям, которые определяют выбор и сочетание знаков. Тебе, Скьольд, понадобятся годы и годы, чтоб взойти на первый холм знаний, а с этого холма перед тобой откроются другие вершины, и тебе вновь придется взбираться по самым крутым склонам.

Так рассуждая, Бьорн Кальфсон был уже не простым кузнецом в прожженном фартуке, но вдохновенным творцом, наделенным страшной силой, чья мысль способна распахнуть врата невидимого мира.

— Тому, кто владеет рунами, лучше живется на земле, ибо, все зная, он превосходит воина, мореплавателя, ярла и короля. Будь справедлив и упорен, Скьольд, тогда со временем ты станешь властителем рун. Я научу тебя, как их вырезать и толковать, как их испытывать, как к ним взывать и как перед ними приносить жертвы. Я научу тебя также, кому их можно открывать и кому передавать. И, только узнав все это, о Скьольд, ты сможешь властвовать над рунами.

Когда безудержные ветры завывали над Окадалем и от мороза трескались глиняные горшки, а вдали море швыряло на рифы айсберги, Скьольд изучал знаки, вырезанные на дубовых дощечках, оленьих рогах или моржовых клыках. И Бьорн терпеливо объяснял ему слово, от которого пойдет бесконечная цепь других слов.

— От одного слова родится другое, а потом еще и еще, и так же от одного поступка родится другой, а потом еще и еще.

Бледный рассвет нередко заставал их перед каменным столом, и у обоих — учителя и ученика — лихорадочно блестели глаза и пылали лица, но они мужественно побеждали усталость.

Однажды утром Бьорн, пошатываясь, поднялся со скамьи. Мускулы его лица напряглись от внутреннего волнения. Он запел строфу из саги о Вольсунгах («Сага о Вольсунгах» (XIII век) — одна из самых известных скандинавских саг, в которой повествуется о трагической судьбе рода Вольсунгов.), которую Скьольд знал наизусть:

В певучих рунах восхвали прибой,

И в море белокрылых скакунов

От беспощадных бурь ты охранишь.

Укрась на судне рунами бушприт

И румпель, чтобы руль послушен был.

На веслах тоже руны выжги ты.

Скьольд понял, что незримые врата распахнулись, что властитель рун оседлал время и его дух витает над морем в поисках знакомого паруса.

Бьорн долго оставался в полузабытьи, казалось — он изнемогает. Скьольд затаил дыхание, боясь разорвать таинственную нить, которая протянулась от кузнеца к далеким рубежам. Бьорн видел что-то сокровенное, и перед его взволнованным взором возникали образы, недоступные тем, кто не умеет повелевать рунами. Мало-помалу лицо кузнеца стало спокойнее.

— Я забыл о тебе, Скьольд. Эйрик Рыжий, Бьярни и твой брат Лейф уже несколько дней, как достигли конца Западного моря.

Скьольд вскочил на ноги. Он побледнел. Кровь стучала у него в висках, как тысячи цепов на гумне.

— Ты их видел, Бьорн?

— Да. Там был большой пир на лужайке, окруженной деревьями. Такими большими деревьями, что шесть человек, взявшись за руки, с трудом обхватили бы их стволы. Дым поднимался над костром, на котором жарили мясо оленей и медведей. И перед нашими людьми стояли такие же чаши из древесной коры, как перед меднокожими местными жителями с волосами чернее воронова крыла. А женщины в знак радости били по натянутой на барабаны коже. Кого же они приветствовали среди изобилия и согласия? Твоего брата Лейфа и девушку того племени, более прекрасную, чем огонь и лед.

— Такую прекрасную? — переспросил Скьольд. — А какого цвета у нее глаза? Как огонь или как лед? Золотистые, голубые или зеленые?

— Не знаю. В них отражался только Лейф; а у Лейфа было счастливое лицо.

Глава VII ИНЕТИ-КИ

Прошло восемь месяцев с той поры, как викинги разбили лагерь на высоком мысе над рекой, напротив острова, где Виннета-ка, великий вождь речных мандатов, велел поставить хижины своего поселка. Эйрик назвал местность, где поселились викинги, Большим мысом.

Скрелинги помогли бледнолицым людям устроиться. Они свалили и пригнали по воде стволы с твердой сердцевиной, предназначенные на срубы для складов, которые Эйрик хотел построить на правом берегу. Краснокожие поделились с мореплавателями олениной, медвежатиной, козлятиной и лососиной. Лосось водился в окрестных реках и ручьях в таком множестве, что скрелинги чтили его как покровительствующее им божество. Манданы научили моряков делать челны из кожи, натянутой на остов из гибкого дерева. На этих челнах можно было быстро и без утомления передвигаться по воде. Скрелинги отказались взять у викингов что-либо взамен, кроме искусно выкованных топоров и гвоздей, а также барана и овцы, которых они, стреножив, выпустили на лужайку посреди селения. Все взрослые и дети стали считать этих животных тотемами, символами дружбы, связывающей их с белыми людьми.

Виннета-ка и его соплеменники каждый день приезжали на Большой мыс в пирогах, доверху нагруженных дичиной, сочными кореньями и плодами, которые женщины собирали в лесу.

Несколько недель спустя многие жители уже бойко изъяснялись на норвежском языке. С этих пор связи между белыми и краснокожими еще более укрепились. Виннета-ка просил объяснить ему обычаи заморских бледнолицых братьев, рассказать, как они охотятся, ловят рыбу, строят белокрылые корабли и жилища, чтят своих богов. Ничто его не удивляло. Казалось, что для вождя майданов мир был бесконечен и разнообразен, полон множества тайн, раскрытия которых он ожидал в терпеливом спокойствии.

В свою очередь, Эйрик, Бьярни, Лейф и другие викинги дивились всему тому, что скрелинги раскрывали пред ними. Обычно говорил Виннета-ка. Он с трудом подбирал норвежские слова, но Иннети-ки, его дочь, шутя усвоила все тонкости трудной норвежской речи и легко переводила отцу непонятные места. Она повсюду сопровождала вождя, и с каждым днем приязнь, возникшая с первой встречи между Лейфом и девушкой, становилась все более нежной и сильной. Итак, Иннети-ки переводила, а Лейф упивался каждым ее словом.

— Ты можешь идти два лунных месяца на запад, не останавливаясь от зари до захода солнца, и лишь тогда натолкнешься на преграду из высоких гор, но все равно увидишь лишь десятую часть племен краснокожих людей. Ты встретишь наших ближних братьев — озерных и лесных манданов, микмаков, черноногих, толстопузых, оджибвеев и кри, но с севера до юга и от восхода до заката нашим племенам нет числа. Они живут бок о бок, как листья на одном дереве. А за высокими горами есть еще другие племена, а потом, говорят, лежит огромное море. Я никогда не бывала дальше большого озера, откуда течет эта река. Великий дух, который владеет нашими судьбами, отдал майданам этот край между берегами Великой воды и озерами. Да и к чему нам идти дальше? В лесу много дичи, а наш брат лосось никогда нас не покидает. Ваши боги, белые люди, наверно, пожелали, чтобы вы перебирались с места на место, как чайки или медведи. Значит, ваша земля не может вас прокормить.

Беседа у костров, разведенных на берегу реки, часто длилась до поздней ночи. А Лейф видел только глаза Иннети-ки, глубокие, как озера в краю манданов.

И вот на четвертый месяц после их встречи Лейф и дочь Виннета-ка решили соединить свои жизни.

Лейф поведал об этом своему приемному отцу Эйрику и ближайшему родственнику — дяде Бьярни, потому что обычаи в стране скрелингов, несомненно, были иные, чем в Исландии.

Эйрик и дядя Бьярни очень обрадовались. Они видели в этом браке союз двух племен и залог счастливого будущего. Торжественно явились они в хижину Виннета-ка на длинном острове и, слегка смущаясь, попросили руки его дочери в тех словах, которые были приняты для такого случая в Исландии.

Вождь беседовал с несколькими охотниками. На его губах мелькнула усмешка.

— Воины, я ничего не могу вам ответить. Только сама Иннети-ки может дать согласие на брак.

Он позвал дочь и тихо заговорил с ней на языке скрелингов.

Эйрику и дяде Бьярни не пришлось повторять свою просьбу. Личико Иннети-ки сияло.

Вождь манданов поднялся и положил руку на плечо Эйрика:

— Скажи своему сыну, что с этого часа он и мой сын, раз этого хочет Иннети-ки. Иннети-ки драгоценна, как свет, но я знал с первого дня, что твой сын заменит меня в ее сердце. Ну что ж, это, наверно, к добру!

Он погладил волосы Иннети-ки и, отведя взор от викингов, сказал:

— Не знаю, не тяжело ли будет моей белочке ужиться на чужой земле даже с тем, кого она избрала.

— Виннета-ка, мой сын Лейф решил жить у Большой реки. Весной наш корабль уйдет, но Лейф останется с теми из моих людей, кто этого пожелает.

— Ну, тогда я счастлив!

— Мы будем возвращаться каждый год за грузом, вождь.

— Возвращайтесь, когда захотите. Вашим кораблям никогда не вывезти всего леса или всей пушнины с этой земли. Ты и твои земляки всегда найдут хороший прием.

Иннети-ки выскользнула из вигвама и побежала к реке…

На длинном острове большим праздником отметили свадьбу сына викингов и дочери скрелингов. Осень одарила леса ослепительным красным, желтым и золотым убранством, а Большая река спокойно текла меж стен из столетних стволов.

На самой высокой точке Большого мыса был построен деревянный дом. В нем и поселилась Иннети-ки. Пробудившись, она могла видеть через открытую дверь реку, остров и противоположный берег, дремавший в густом утреннем тумане.

Все осенние месяцы викинги и их новые друзья посвятили рубке леса и заготовке мехов. Манданам очень нравились цветные полотна, а у Эйрика на борту было несколько ярко-красных парусов. Краснокожие охотно обменивали тяжелые связки шкур на яркие ткани. Ими манданы украшали свои хижины. Им также нравилось разрезать алые полосы на ленты и вплетать их в волосы.

У берега реки, милю вверх по течению, Лейф нашел рожь, известную в Исландии под именем «мелр». Здесь это был высокий дикорастущий злак. Он рос вдоль высохших рукавов Большой реки, и, насколько хватал глаз, тесно прижатые друг к другу стебли качались на ветру.

Колосья уже полегли, и Иннети-ки, смеясь, сообщила Лейфу, что они созрели уже ко времени появления белых людей. Все же викинги радостно приветствовали находку Лейфа, так как рожь встречалась в Гренландии очень редко. Эйрик решил к предстоящему плаванию взять на корабль побольше зерна.

Вскоре после женитьбы Лейфа исчез франк Тюркер. Он ближе всех сошелся с краснокожими людьми. Его сметливость, пылкое воображение, страстность речей пленяли скрелингов. Если не считать Лейфа, он единственный из северян понимал речь мандатов и сам говорил на их языке.

Тюркер часто сопровождал в лесных походах одного из самых старых охотников племени — Омене-ти, доверия которого он добился. Но однажды вечером Омене-ти причалил в своей пироге к Большому мысу и пожелал говорить с «отцом викингов». Эйрик позвал Лейфа, служившего переводчиком.

Омене-ти сплюнул на сторону, что означало торжественную клятву.

— Круглоголовый белый человек спятил. В двух днях ходьбы отсюда мы с ним напали на след медведя. И вдруг Круглая Голова увидел холм, заросший кустарником с листьями над самой землей. Тогда он стал прыгать, плясать и орать, как одержимый. Не иначе, как в его тело вселился злой дух. Круглая Голова сказал мне, громко смеясь, что он отсюда не уйдет и чтоб я его там оставил. Я сделал перед ним двенадцать телодвижений, которые изгоняют безумие, но думаю, что Круглая Голова не поправится.

Охотник ждал, пока Лейф не переведет это странное донесение.

Эйрик очень любил франка.

— Пусть Омене-ти проводит нас к Тюркеру. Если наш друг сошел с ума, ему грозит гибель в когтях какого-нибудь хищника. Предупреди дядю Бьярни, что мы отправляемся на поиски.

Омене-ти понял смысл ответа Эйрика.

— Скажи отцу викингов, что я готов проводить его к холму ползучих листьев.

Эйрик, Лейф и трое викингов полдня поднимались по реке, пока не достигли водопада. Омене-ти указал пальцем на лес.

Они углубились под своды высоких красных кленов, которые викинги считали самым ценным деревом Нового Света.

Едва путники прошли с милю, как впереди послышались раскаты смеха.

— Вот и Тюркер, — сказал Лейф. — Он направляется к реке.

Франк их шумно приветствовал. Он казался очень возбужденным и размахивал руками.

— Эйрик, брат мой, я никогда не вернусь ни в Исландию, ни в Гренландию и ни в иную северную землю.

— Успокойся, Тюркер, успокойся!

— Клянусь Тором, Эйрик Рыжий, ты думаешь, что я свихнулся! Раскрой пошире уши и выслушай меня! Я нашел самое ценное растение в этом краю: я нашел виноград и виноградные лозы. Холмы, покрытые виноградниками, тянутся на мили. Виноград уже созрел для давильни.

Друзья не поверили ему. Может быть, это слова безумия, помутившего его разум?

— Ах, вы не верите? Ну, так идемте со мной. Моя одежда еще пахнет раздавленным виноградом.

И они пошли за Тюркером. До самого горизонта кудрявились едва пожелтевшие виноградные лозы, а на них висели такие огромные гроздья, что ими можно было бы загрузить несколько кораблей.

Лейф и самые молодые из викингов впоследствии до отвала наедались сладкой ягодой.

— Ну как. Желторотый? — торжествовал Тюркер. — А ведь виноград еще ничто по сравнению с вином. До конца дней своих я останусь на этой земле властителем вин. Эйрик, эта земля заслуживает лучшего названия, чем Маркланд. Назовем ее Винеланд — Виноградная страна.

Вождь викингов Эйрик стиснул в сильных ладонях золотистую гроздь.

— Винеланд? Что ж, такое название подходит этой земле, Тюркер! Винеланд — край винограда и всевозможных чудес!

Чуть поодаль Омене-ти удивленно смотрел, как белые люди лакомились ягодами, которые были пригодны разве что в пищу медведям.

Эпилог

Зима покрыла снегом берега реки и притихший лес, но жизнь на Большом мысе и на острове майданов не заглохла. Охотники ставили капканы на пушного зверя, а викинги в глубине бухты строили два корабля, которые должны были увезти в трюмах лес, меха и бурдюки с молодым виноградным вином.

Река замерзла, и ледяная дорога соединила берег с островом.

Виннета-ка и его сородичи топили в глиняных горшках медвежий жир и коптили мясо диких гусей и уток, которых тысячами ловили в сети, натянутые в засохших тростниках.

В зимние вечера вождь манданов, Эйрик и дядя Бьярни часто встречались под кровом Лейфа и в теплом деревянном доме вели бесконечные беседы о будущих поселениях, о торговле между Гренландией и Винеландом, о дружеских союзах, которые определят судьбы двух племен.

Тем временем Иннети-ки кипятила на каменном очаге красный кленовый сок, который мужчины затем пили из берестовых чаш.

Лейф радовался дружескому согласию, царившему в его доме. Только отсутствие Скьольда омрачало его счастье.

Прошло время, и бесчисленные ручейки прорыли ходы в снежных пластах, прогрызли ледяной покров и растеклись по всем направлениям. На реке с громовыми раскатами ломался лед, и вода бурлила в полыньях. Куропатки сменяли свое белое зимнее оперение на летнее. Их пронзительные крики нарушали окружающее безмолвие. «Кар, кар, кар!» — звучал призыв над прогалинами среди беспредельных березовых и сосновых лесов, и этот призыв пробуждал к жизни все усыпленные зимой шумы.

В низинах уже лопнули почки вербы и ивняка. Могучие жизненные соки блуждали в стволах и ветвях.

На реке бобры спешно чинили повреждения, причиненные их сооружениям весенним паводком. Весь день их хлопотливые отряды валили кустарник на береговых откосах, строили запруды, затыкали бреши в жилищах.

Скрелинги вытащили на песчаные отмели кожаные пироги и в честь весны развели огромные костры из душистых растений.

Тюркер и шестеро викингов поселились на Большом мысе, невдалеке от Лейфа.

Наступил день, когда на «Большом змее» и двух построенных зимой кораблях были подняты паруса.

Толпы скрелингов пришли попрощаться с белыми людьми. Их пироги громадным треугольником выстроились перед носом «Большого змея». В миг отплытия пироги у вершины треугольника разойдутся в стороны, и три корабля пройдут меж рядами почета.

Лейф пришел на белый песчаный берег вместе с остающимися викингами, Иннети-ки и вождем Виннета-ка. Он не испытывал сожаления. С Исландией и Гренландией были связаны дорогие воспоминания, но отныне его родина была здесь.

Лейф взял за руку Иннети-ки, и они вдвоем приблизились к Эйрику Рыжему и дяде Бьярни, которые следили за последними приготовлениями к отплытию.

— Мы вернемся к концу лета, Лейф, и привезем твоего брате Скьольда, — ласково сказал Бьярни. — Теперь наши моряки повезут к берегам Гренландии и Исландии, а может быть, Норвегии и Ирландии великую сагу о Винеланде. И ты, здесь Оставаясь, станешь героем новой земли.

Лейф весело подмигнул Иннети-ки.

— Нет, дядя Бьярни, героем саги о Новом Свете станет тот кто родится от меня и Иннети-ки. Когда к концу лета вы вернетесь со Скьольдом, уже родится это дитя двух племен.

Эйрик Рыжий обнял Иннети-ки и крепко прижал к груди.

— Если это будет мальчик, мы назовем его Эйриком, не так ли? Я привезу из моего дома в Восточном поселке резную колыбель с вороном и белой совой над изголовьем. В ней спали в детстве все мои предки, а теперь, в свою очередь, будет спать твой сын. На другом конце колыбели Виннета-ка вырежет ножом изображение бога скрелингов — лосося, и всем будет очень хорошо. Мальчик вырастет викингом и скрелингом, сыном моря и сыном лесов. Он будет сильным и честным.

Морской ветерок, пропитанный запахами молодой листвы и талого снега, повеял над рекой и принес с собой птичьи голоса, далекий трубный клич оленей и ланей. Он наполнил видавшие виды паруса «Большого змея».

Со стороны Большого мыса доносился голос кукушки скрытой в папоротниках, которые, как волны, бились о порог дома Лейфа И в утренней тишине это повторяемое «ку-ку, ку-ку, ку-ку» звучало обещанием счастья.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава I . ВОЗВРАЩЕНИЕ ЭЙРИКА РЫЖЕГО

  Глава II . «БОЛЬШОЙ ЗМЕЙ»

  Глава III . ГНЕВ ЛЕЙФА

  Глава IV . ЛЬОТ КРИВОРОТЫЙ

  Глава V . ПОХОД НА ОСТРОВ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава I . БУРНОЕ МОРЕ

  Глава II . «ГУСЬ» И «МЕДВЕДЬ»

  Глава III . ЗАГОВОРЩИКИ

  Глава IV . ДЛЯ БУДУЩЕГО УРОЖАЯ

  Глава V . КОГО ВИДЕЛ ТЮРКЕР

  Глава VI . КРОВАВАЯ НОЧЬ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава I . НА ПУТИ В НЕВЕДОМОЕ

  Глава II . ПОХОД ЙОРМА

  Глава III . ЛАДЬЯ ПОЛСЕДНЕГО ПУТИ

  Глава . IV ПРЕКРАСНЫЕ БЕРЕГА

  Глава V . БЕРЕГ СКРЕЛИНГОВ

  Глава VI . ВЛАСТИТЕЛЬ РУН

  Глава VII . ИНЕТИ-КИ

Эпилог