«Бледная графиня»

Бледная графиня (fb2) - Бледная графиня (пер. Олег Геннадьевич Азарьев) 2619K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Георг Фюльборн Борн

Г. Борн. Бледная графиня. Роман.

Роман приключений

Перевод с немецкого Олега Азарьева

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. ПОКУШЕНИЕ

В замке графини Варбург переполох. Взволнованная прислуга толпилась во дворе у аллеи, осененной столетними деревьями. Люди всматривались в ее дальний конец. Аллея вела к массивным пристройкам, где находились конюшни.

Графиня стояла у одного из высоких окон своей комнаты и тоже напряженно смотрела на аллею. Она была в расцвете лет: красивая брюнетка с правильными чертами бледного лица и великолепной фигурой. Вся поза ее выражала нетерпение. Глаза горели мрачным огнем.

— Неужели все кончено? — прошептала она, словно ждала необыкновенного происшествия, а событие оказалось весьма будничным.

«Кажется, и в самом деле, кончено, — с облегчением подумала она, завидев в конце аллеи мужчину, идущего к замку. — Вот и Курт! Он жив. Он — один…»

Отнюдь не забота о каком-нибудь близком, любимом существе волновала графиню Варбург, пока управляющий ее имением шел к замку. Не это заставляло гордую красавицу с таким нетерпением наблюдать за ним. Нет, скорее дикая радость, адское торжество читались в эту минуту на ее демонически-красивом лице.

Курт фон Митнахт, разорившийся дворянин, давно управлял графским имением. Он появился в замке Варбург почти одновременно со второй супругой графа, нынешней хозяйкой замка. По ее рекомендации граф назначил Курта управляющим — незадолго до своей смерти.

Это был стройный рослый мужчина сорока с лишним лет с пышной черной бородой. Сейчас, подходя к порталу замка, он выглядел бледным и расстроенным. Беспорядок в его костюме говорил о том, что он упал с лошади, или вообще с ним случилось какое-то несчастье. Повелительным тоном он отдал распоряжения конюхам и быстро вошел в замок.

«Он идет. Я сгораю от нетерпения. Кажется, ему удалось…» — задыхаясь, подумала графиня и быстро отошла от окна.

Ее богатое платье фиолетового шелка тяжелыми складками ниспадало до пола. Длинный шлейф шелестел по паркету. Графиня была в сильном возбуждении. Глаза ее лихорадочно горели, лицо и все жесты выражали нетерпение. Временами она нервно вздрагивала.

Но вот появился тот, кого она ожидала и чей приход привел ее в такое сильное волнение. Судя по всему, известие, которое должен был сообщить графине управляющий, имело для нее немаловажное значение.

Курт фон Митнахт с шумом распахнул портьеру и бесцеремонно вошел в комнату, словно он не управляющий, а муж или любовник графини.

— Все кончено? — тихо спросила его Камилла Варбург.

— Поблизости никого нет? — мрачно и вполголоса спросил управляющий.

— Никого, Курт. Ты один. Тебе удалось?

— Она жива, — ответил он тем же мрачным, зловещим тоном. — Лошади понесли. Мне удалось устроить все так, как я рассчитывал, но — увы…

— Она ранена, выброшена из экипажа?

— Ни то, ни другое.

Графиня отшатнулась, ошеломленная неожиданной вестью. Она заранее вкушала сладость торжества — и вдруг такое страшное разочарование.

— Однако все побежали туда, — сказала она. — Из своей комнаты я слышала тревожные крики, видела смятение на лицах…

— Мне удалось устроить все как нельзя лучше, но девчонка осталась целой и невредимой, будто какие-то высшие силы охраняли ее.

— Какой вздор, Курт. Просто ты нерешительно и без должной энергии взялся за это дело.

— Сначала выслушай, а потом уж обвиняй меня, — отвечал управляющий глухим голосом. — Обе новые русские лошади были запряжены как следует, упряжь снабжена опорами. Лили и ее молочная сестра Мария Рихтер сели в легкий открытый экипаж. Я же занял место на козлах, чтобы сдерживать дикие порывы лошадей — ты ведь их знаешь…

— Знаю, но знаю также и то, что заплатила за них три тысячи талеров ради того, чтобы привести в исполнение мой замысел. И сегодня все зависело от тебя.

— Мы поехали, — продолжал Курт. — Я изо всех сил сдерживал лошадей. Чем бешеней они мчались, тем веселей и возбужденней становилась Лили. На обратном пути я воспользовался удобным случаем и ослабил вожжи. Лошади почувствовали это и понесли. Я делал вид, будто стараюсь удержать их и мне это не удается. Вихрем неслись они по аллее. С немыслимой быстротой увлекали за собой наш легкий экипаж, словно пушинку в порывах бури. Необъезженные лошади в самом деле перестали слушаться вожжей. Мария Рихтер завопила от ужаса и прижалась к Лили.

— А девчонка? — перебила графиня, и в тоне ее слышалось нетерпение. — Она не пыталась выпрыгнуть из экипажа?

— Лили вначале вроде бы испугалась, но испуг ее длился недолго. Через минуту она уже вполне владела собой. Она представляла полную противоположность своей подруги. Та, бледная, испуганная, беспомощно прижималась к Лили. А Лили оставалась совершенно спокойной. Ее хладнокровие в эту минуту казалось невероятным. Улучив момент, я соскочил с козел и отлетел к самым деревьям. Девчонка попыталась схватить вожжи, но ей это не удалось — вожжи соскользнули вниз и били по задним ногам лошадей, что еще больше подстегивало их. Казалось, они несутся на край света и никакая земная сила не в состоянии остановить их. Каждое мгновение экипаж грозил перевернуться или вдребезги разбиться о стволы деревьев.

— Хорошо, славно. Что дальше?

— А дальше случилась неожиданная, похожая на чудо развязка, жестокая насмешка судьбы над всеми нашими планами. Я никогда не поверил бы в возможность подобного, если бы сам не был свидетелем этого чуда. Обе девушки сидели, прижавшись друг к другу, и крепко держались за борта экипажа. Ни та ни другая даже не пытались соскочить и лишь громко звали на помощь. Лошади неслись прямо на каменную стену, в которую упирается главная аллея. Еще несколько секунд — и обе неминуемо разбились бы вместе с экипажем и лошадьми. И тут лошади неожиданно свернули в боковую аллею, которая ведет к конюшням. Дорога эта была им хорошо знакома. Они понемногу успокаивались. Громкое ржание свидетельствовало о том, что они завидели впереди свою конюшню. Спустя минуту, не успел еще лесничий Губерт схватить их под уздцы, не успели сбежаться конюхи, как экипаж уже стоял перед воротами конюшни. Лили и ее спутница были спасены. Обе остались целы и невредимы.

— Странная, почти невероятная история, — пробормотала графиня, не скрывая неудовольствия.

— Лили как ни в чем не бывало спокойно выпрыгнула из экипажа, увидела у входа в парк лесничего Губерта и пошла к нему, желая, как видно, о чем-то переговорить с ним. Мария Рихтер, напротив, выглядела обессиленной и вымотанной. Она была в таком изнеможении, что едва передвигала ноги, и попросила у Лили позволения уйти в свою комнату: ей необходимо было прийти в себя от волнения и пережитого страха. Лили охотно отпустила ее. Сама же не переставала шутить и смеяться над пережитым приключением…

— Она обладает редким мужеством и удивительным присутствием духа, никогда, ни при каких обстоятельствах не покидающим ее, — заметила графиня. — Таким же был и ее отец.

— Я приказал распрячь лошадей. Тут я успел заметить, что Лили вместе с лесничим направляется в парк, — кажется, он привез ей тайное послание из города. Я видел давеча, как он возвратился оттуда.

— Из города? Вероятно, от милейшего ее кузена асессора фон Вильденфельса, дальнего родственника покойной графини. Ты представить себе не можешь, как мне противен этот человек.

— И тем не менее он в скором времени женится на счастливой обладательнице миллионного наследства. И на ее богатом приданом.

— Не бывать этому! — запальчиво выкрикнула графиня Камилла и добавила решительно: — Я использую любые средства, чтобы помешать их браку. Иначе все пропало.

— Разумеется. Миллион перейдет в руки своих законных владельцев и никогда больше сюда уже не вернется. В этом ты можешь быть уверена. Тогда он будет для тебя окончательно потерян. Что я говорю — миллион! Больше! Миллион остался после смерти графа, а теперь на него наросли проценты, еще четверть миллиона. Не слишком-то расщедрился граф, когда не оставил тебе по завещанию ни талера и отдал один лишь замок Варбург, доходы от которого, сама знаешь, не очень-то велики.

— Ближайшей наследницей он назначил Лили, меня же — только в случае ее смерти, так как миллион этот принадлежал ее матери, графине Анне, моей подруге. Которую народ чтит прямо как святую, — с иронической усмешкой прибавила графиня Камилла, и лицо ее исказилось. — О, как я ненавижу эту гнусную Лили!

— А между тем близится время, когда Лили получит полное право на свое завидное наследство. Этот асессор Вильденфельс совсем не дурак. Он зевать не станет и поспешит жениться на золотой рыбке. Невеста с миллионным приданым — для всякого находка.

— Это ему не удастся. Клянусь Богом, пока я жива, я не допущу их женитьбы! — вскричала графиня, вскочив с места и гордо выпрямившись.

— Они не попросят твоего разрешения. Ты не сможешь встать между ними, не сможешь помешать им любить друг друга. После давешнего столкновения с тобой у смертного одра графа господин асессор больше сюда не явится. Можешь быть уверена.

— Все это время он путешествовал, теперь, ты утверждаешь, он вернулся в город?

— Да, и в настоящую минуту преданный и услужливый егерь Губерт, друг детства молодой графини и ее молочной сестры, преподаватель верховой езды и стрельбы, передает ей любовное письмецо или какое-нибудь тайное известие.

— Мне нужно знать, что в нем.

— Что ты намерена сделать? — спросил фон Митнахт.

— Пойду послушаю, что за секретное известие привез молодой графине из города лесничий Губерт…

С этими словами она вышла из комнаты и быстрыми шагами начала спускаться по лестнице, которая вела в парк.

Стоял прекрасный летний вечер. Он принес живительную прохладу после знойного, душного дня. Обширный парк, примыкающий к замку, постепенно переходил в лес. Их не разделяла никакая ограда, так что лоси, косули и другое лесное зверье свободно заходили в парк и паслись на его щедрых полянах. Приходили они и зимой — егеря подкармливали их.

Графиня осторожно вышла через открытую дверь в парк и быстро огляделась. Поблизости никого не было. Она торопливо пошла по тенистой аллее, которая вскоре привела к зеленой стене из густо переплетенных ветвей ухоженных и искусно подстриженных деревьев. Она окружала ротонду, мимо которой пролегла аллея, ведущая ко входу в парк.

Зеленая стена эта как нельзя более подходила для шпионских замыслов графини: забравшись в глубь ветвей, можно было отлично видеть и слышать все, что происходило на аллее и в ротонде, уставленной резными мраморными скамьями.

Графиня Камилла не ошиблась в расчетах. Едва она укрылась в зелени, как на аллее показалась грациозная фигурка шестнадцатилетней Лили. Рядом с ней шел лесничий Губерт, красивый молодой человек лет двадцати четырех, худощавый, с небольшой рыжеватой бородкой. Зеленый охотничий костюм и высокая шляпа с маленьким пером чрезвычайно шли ему.

Наряд молодой девушки был весьма прост и в то же время изящен. Легкая соломенная шляпка кокетливо сидела на ее пышных белокурых локонах. Светлое платье ловко охватывало стройный, гибкий стан. Вся ее фигурка дышала той безыскусной прелестью, которая у всякого вызывает невольный восторг. Лицо ее, беспечное, веселое, ясное и спокойное, как у ребенка, обычно оживленное задорным смехом юности, выглядело озабоченным. С напряженным вниманием слушала она идущего рядом лесничего, не спускала с него больших карих глаз, оттененных длинными темными ресницами, один взгляд которых заставлял сердце молодого человека биться сильнее.

Маленький изящный ротик с алыми как коралл губками и нежные румяные щеки ее были восхитительны, все лицо ее исполнено было невыразимой прелести.

Легкая косынка, спустившись с плеч, висела у нее на руке. Другой рукой она слегка придерживала платье, из-под которого заманчиво выглядывала маленькая стройная ножка.

Ни в лице, ни в фигуре Лили не было и тени той заносчивой гордости, какую можно было бы ожидать у девушки ее положения.

Наивная как ребенок, она сияла только красотой и молодостью, ничуть не гордясь ими. Миллионерша, предмет зависти и злобы для своей алчной мачехи, она и не подозревала об этом богатстве. Искренняя в своих чувствах, она даже понятия не имела о лжи и коварстве, верила притворным ласкам мачехи и всей душой отвечала на них.

Затаив дыхание, прислушивалась графиня Камилла к разговору приближающихся молодых людей. Взоры ее были прикованы к стройной фигурке прелестной девушки. Диким, зловещим огнем горели ее глаза, как у хищника, подстерегающего добычу, а бледное обольстительно прекрасное лицо в эту минуту таило в себе нечто демоническое.

О, какой разительный контраст представляли собой эти женщины! Одна — олицетворение невинности, над прелестной головкой которой, казалось, парил ее ангел-хранитель. Другая же — воплощение алчности, злобы, союзница Дьявола, который нашептывал ей свои пагубные советы.

— Господин асессор вернулся только на днях, — рассказывал Лили лесничий. Голос его дрожал от волнения, которое с недавних пор постоянно овладевало им в присутствии молодой графини.

— Ну что, Губерт, каким вы нашли моего милого кузена? — спрашивала Лили. — Как он выглядит, здоров ли?

— Вполне здоров и выглядит как нельзя лучше.

— Что, у него по-прежнему такие же маленькие светлые усики, и он все так же ими гордится? — посмеивалась молодая девушка.

— Усы стали гораздо больше. Кроме того, господин асессор отрастил себе бороду.

— Бороду? Ах, как интересно, вот бы взглянуть на него теперь! Как вы встретились с ним?

— Господин асессор увидел меня из окна и окликнул, когда я проходил по улице. Я ведь даже не знал, что он уже вернулся из путешествия.

— Он, должно быть, расспрашивал обо мне, Губерт?

— Да, и очень жалел, что не может приехать в замок. Но, как он выразился, приходится покориться обстоятельствам. Господин асессор теперь опять состоит при городском суде. Но, несмотря на занятость, ему очень нужно поговорить с вашим сиятельством и сообщить вам какие-то важные известия.

— Важные известия? Какие же, Губерт?

— Господин асессор ничего не сказал об этом. Он только поручил мне спросить ваше сиятельство, сможете ли вы послезавтра, в воскресенье, прийти под вечер к трем старым дубам, где вы вместе с покойной графиней уже встречались несколько лет тому назад. Господин асессор будет ждать вас там.

— Да, я помню это место. Ах, моя милая мама так любила кузена Бруно! Как давно мы с ним не виделись, как давно не разговаривали! Конечно, мне нужно с ним встретиться. Хотя бы ради тех важных известий, которые он хочет сообщить мне. Раз Бруно ищет встречи со мной, значит, на то имеются важные причины. Да и что тут особенного — встретиться со своим кузеном? — рассуждала Лили, и милое личико ее приняло озабоченное выражение. — И что же вы, Губерт, ответили на это? — обратилась она к лесничему.

— Я обещал господину асессору явиться завтра с ответом от вашего сиятельства.

— И отлично сделали, любезный Губерт. Мой ответ будет таким: передайте от меня асессору, что я согласна встретиться с ним ради важных известий, по всей вероятности, касающихся наших семейных дел. Тем более что я так давно его не видела, а он не желает переступать порог замка…

Графиня Камилла не упустила ни слова из этого разговора. То, что она услышала, вполне удовлетворило ее. Бледное как мрамор лицо ее порозовело, торжествующая улыбка пробежала по тонким губам, глаза сверкнули злобной радостью. Должно быть, новый адский план зародился в изобретательном уме этого демона в шелковом платье.

Разговор молодых людей происходил в ротонде. Девушка, похоже, собиралась уже отпустить своего собеседника.

Легкими, неслышными шагами, скользя как тень, графиня выбралась из своего укрытия и под покровом наступавших сумерек поспешила никем не замеченной возвратиться в замок.

Через несколько минут по другой аллее парка к замку подошла Лили. Молодая девушка погружена была в свои мысли и у самых дверей чуть не столкнулась с идущей ей навстречу графиней. Лили вздрогнула от неожиданности, но, узнав мачеху, с приветливой улыбкой поздоровалась с ней.

— Бедное дитя мое, — ласково обратилась к молодой девушке графиня, протягивая ей руки, будто в самом деле была для нее истинной, любящей матерью. — Я повсюду искала тебя. Мне сказали, что с тобой случилось несчастье. Эти дикие, горячие лошади завтра же будут отосланы.

— О нет, зачем же, милая маман, — возразила Лили. — Ничего особенного ведь не случилось. Я отделалась только легким испугом, который к тому же не имел никаких последствий. Не надо отсылать лошадей, я так люблю на них ездить. Они вовсе не опасны. Привыкнув к их норову, можно будет отлично справляться с ними. Я испугалась только в самом начале. Ты ведь знаешь, как все это произошло?

— Да, отчасти. Курт рассказывал. Да мне уже было не до подробностей — я так испугалась за тебя. Меня все это настолько взволновало, что я до сих пор не могу успокоиться.

— Господин Митнахт сам повез нас. Он сказал, что с такими горячими лошадьми не может доверить наши жизни кучеру. Но и его искусство не смогло предотвратить несчастья. Около того места, где кормят косуль, у старого каменного моста с львиными головами, лошади вдруг понесли — вероятно, кабан перебежал им дорогу. Ничем другим я не могу объяснить этого внезапного их бешенства. До этого они вели себя как нельзя лучше. Теперь. же их невозможно было удержать. «Прыгайте, графиня, спасайте свою жизнь!» — крикнул мне фон Митнахт и с этими словами соскочил с козел. Мария в страхе хотела последовать его примеру, но я удержала ее: мне показалось, что такой прыжок был бы для нас равносилен самоубийству.

— У тебя хватило присутствия духа не растеряться в вашем положении. Ты выбрала наилучший способ спасения, бедная моя Лили.

— Нет, маман, это Господь спас нас, — с чувством отвечала девушка, и в скупых ее словах, сказанных от чистого сердца, проявилась вся глубокая вера чистой, по-детски невинной души.

— Ты права, милое дитя мое. Теперь я совершенно спокойна: пережитые испуг и волнение, к счастью, не имели для тебя никаких дурных последствий.

— Для меня — никаких, милая маман, а вот Марии досталось. Она была совсем разбита и пошла к себе наверх. Позволь мне сходить проведать ее.

И, простившись с графиней, Лили поспешила наверх по каменным ступеням лестницы, которая вела в комнату ее подруги.

Графиня осталась на месте, провожая взглядом удалявшуюся девушку. Та в простодушии своем даже не подозревала о лицемерии и коварстве мачехи. Словно маска спала с лица Камиллы: минуту назад светившееся материнской заботой и нежным участием, оно снова приняло мрачное, зловещее выражение.

«В воскресенье… — подумала она. — Это будет последнее свидание в твоей жизни. Курт прав, больше нельзя терять ни одного дня. Значит, в воскресенье. Странно… В воскресенье умерла твоя мать, и ты умрешь именно в воскресенье…»

II. ТАЙНА ЗАМКА

Замок Варбург стоял в трех часах езды от города. Попасть в него можно было двумя путями. Один извилистой лентой пробегал по самому берегу Балтийского моря вдоль скалистых ущелий, изобилующих пропастями. Другой — морем, он был короче, а в жаркую летнюю пору удобней и приятней.

Какое наслаждение погожим днем прокатиться по морю на легкой парусной лодочке, любуясь живописными видами обрывистых берегов.

Такого же мнения был, вероятно, и молодой человек лет двадцати шести, красивый и статный, в темно-сером летнем костюме и легкой соломенной шляпе. Стоя на берегу уже за городской чертой, он окликнул рыбака, собиравшегося отчалить на своем челноке:

— Эй, любезнейший! Не возьмешь ли меня с собой? Не только за спасибо, но и за хорошую плату.

Рыбак и перевозчик Енс из Варбургской деревни, пожилой, с загорелым обветренным лицом, обрамленным густой черной бородой и такими же бакенбардами, с готовностью спросил:

— Куда вы желаете?

— Мне нужно в Варбург. Кажется, вы направляетесь в ту сторону? Вот и прихватите меня с собой. Сегодня так славно на воде! Назад же я вернусь пешком. Вечером будет попрохладнее.

Воскресный день клонился к вечеру, так что Енс все равно собирался домой и обрадовался небольшому заработку, который сулила просьба незнакомца. Он проворно развернулся и опять причалил челнок к ровному песчаному берегу.

— Забирайтесь в лодку и платите восемь грошей за перевоз, — сказал он.

— Согласен, — ответил молодой человек. — Вас зовут Енс? Так, кажется, значится на лодке? Так вот, Енс, получите плату вперед и попируйте хорошенько на эти деньги в варбургской пивной.

— Пировать в пивной — как бы не так, — заметил Енс, почесывая затылок. — Славно было бы пропустить там кружку-другую темного пива. Да, как давно я там не был! Но придется отложить посещение до лучших времен. Мне нужно кормить жену и детей, а на рыбном промысле далеко не уедешь. Дела идут из рук вон плохо.

Молодой человек, отдав деньги, уселся на заднюю скамейку у руля. Рыбак взглянул на монету: это оказался талер. Енс полез было в карман за сдачей, но молодой господин махнул рукой, показывая, что сдачи не надо.

— Покорно благодарю, — с довольным видом пробормотал Енс, проворно сунул полученный талер в карман широких, запачканных дегтем холщовых шаровар и тотчас отчалил от берега.

Молодой пассажир, оказавшийся таким щедрым, был, что называется, кровь с молоком. Большие, красивые глаза его светились умом и добротой. Наружность, манеры, обращение — все выдавало в нем человека образованного, занимающего хорошее положение в обществе. Темно-русые усы очень шли ему. В костюме не было ничего бросающегося в глаза, только руки плотно облегали тонкие лайковые перчатки.

Енс поднял парус и поместился на маленькой скамейке по другую сторону руля, держа в руке шкот.

Нещадно палило солнце. Легкий ветерок слегка волновал зеркальную поверхность воды. Наполняя большой в сравнении с лодкой парус, он легко подгонял крошечный челнок, бесшумно скользящий по волнам.

Позади, на берегу, остались городские кварталы, корабли с высокими мачтами, колокольни старинных соборов. По мере того как Енс со своим молодым пассажиром уходил вперед, удаляясь от берега, все это постепенно скрывалось из глаз.

Еще несколько минут — и перед ними расстилалась безбрежная водная поверхность. Глаза слепили солнечные блики. Иногда на горизонте виднелись парус или дым от парохода, ненадолго оживляя эту водную пустыню, и снова исчезали за горизонтом.

Енс тем не менее не решался выйти в открытое море и вел челнок вдоль берега, который из ровного и песчаного постепенно переходил в крутой, скалистый, с ущельями и обрывами. Рыбак поглядывал на пассажира. Должно быть, собирался заговорить, но никак не мог решиться.

— Господин, вы не судебный ли асессор там, в городе? — спросил он наконец. — Что-то мне ваше лицо знакомо, как будто я где-то вас уже видел.

— Вы не ошиблись, Енс. Я действительно асессор Вильденфельс.

— Ну да, я так и думал, — заявил рыбак. — Немножко переменились с тех пор, как я видел вас на суде, но тому уже скоро полгода… Помните, по делу управляющего замком, на которого мы, бедняки, слишком много работали? Ему вздумалось тогда потребовать прежние привилегии замка, которые он откопал где-то в старых бумагах. Но, слава Богу, он тогда остался с носом.

— Там все тот же управляющий? — спросил асессор.

— Да, господин Митнахт по-прежнему там. Он был еще при жизни покойного графа. К счастью, за несколько лет до его кончины графиня Анна упросила графа отказаться от всех старинных привилегий в пользу варбургских поселян, и документ этот нашелся. Суд отказал управляющему. Так даром и пропали все его хлопоты.

— Значит, вы обязаны этим графине Анне?

— Да, это была ангельская душа. Боже, зачем ей выпало так рано умереть? Тяжело было всем нам расставаться с нею. Так бы, кажется, и поднял ее из могилы. После нее все пошло иначе.

Между тем ветер усилился, и челнок быстро несся по волнам.

Енс продолжал держаться берега, который становился все выше, скалистее и образовывал в этом месте широкую бухту. На противоположной стороне ее, где скалы уступали место береговой равнине, лежала деревня Варбург. Вдали на возвышении виднелся красивый силуэт замка с примыкающими к нему пристройками. Туда-то и направлялся челнок Енса, по прямой пересекая бухту. Это значительно сокращало путь.

Рыбак и его пассажир быстро приближались к цели. Впереди рельефно выделялись береговые утесы — известковые, с расселинами и глубокими трещинами. Вершины их живописно поросли лесом.

Даже в тихую погоду здесь шумно плескались волны, бились о груду скальных обломков.

Вдруг рыбак подался вперед и стал пристально всматриваться.

— Старый Вит опять там, — пробормотал он, и в голосе его послышался почтительный страх. — Старый Вит показался — значит, к ночи быть буре! — Тут рыбак поглядел в другую сторону и перевел взгляд на небо. — Вон там, на горизонте, уже тучи собираются, — тревожно добавил он.

— Старый Вит? Кто же это? — спросил асессор.

— Это старый, верный слуга покойного графа. Он всегда появляется перед бурей, предостерегая нас, рыбаков, часа эдак за два до ее приближения. В молодости он был рыбаком, и когда господина его не стало, он вернулся к своей профессии. Однажды он вышел в море и не вернулся. Видите, вон он там, внизу, в тени, на скале, — продолжал Енс, указывая на берег. — Он стоит на вершине остроконечной скалы. До него, наверное, долетают брызги от разбивающихся внизу волн.

— И впрямь, там виднеется что-то, напоминающее человека, — согласился асессор.

— Видите, вот он кивает, подает какие-то знаки! Он предупреждает о появлении бури, — продолжал Енс. — Да его тут знает каждый ребенок. Всем известно, что сулит его появление.

— Но вы, конечно, понимаете, что это мираж, а не живой человек. Не так ли, Енс? Как бы он мог попасть туда? А духи и призраки не существуют.

— Конечно, это он. Посмотрите хорошенько! — воскликнул рыбак. — Отсюда его отлично видно.

— Это не что иное, как обломок скалы или случайная тень.

Енс рассмеялся и нетерпеливо махнул рукой.

— Ни то, ни другое. Это старый Вит. Обломок скалы или тень не может то появляться, то исчезать, а потом снова появляться на том же месте.

Асессор не стал спорить. Все это казалось ему странным и непостижимым. Он понимал, что переубедить рыбака не удастся.

Ветер между тем все усиливался, появились волны. Они с шумом ударялись о скалистый берег. Брызги взлетали высоко вверх, достигая остроконечного утеса, изрезанного трещинами, на темном фоне которого отчетливо выделялось что-то белое. Действительно, это нечто напоминало человеческую фигуру. Хотя молодой асессор уверен был в обратном.

Дикий и в то же время живописный береговой пейзаж, величие бушующего моря, таинственная, загадочная фигура на скале — все это производило на молодого человека странное, гнетущее впечатление.

— Если вы считаете, что это действительно человек или призрак старого Вита, то почему же до сих пор ни один из вас не попытался убедиться в этом? Почему никто не осмотрел это место? И почему белая фигура бывает видна именно перед бурей? — допытывался асессор.

А челнок в это время, подгоняемый крепнувшим ветром, быстро несся по волнам и покачивался из стороны в сторону.

— Но кто же может взобраться туда? — возражал Енс. — Ни один человек не доберется до того места ни по суше, ни с моря. Берег весь в скалах, трещинах и обрывах. Пройти туда никак невозможно. А морем — так ни одна лодчонка не сумеет пристать там: сплошные камни, чуть прикрытые водой. Нет, туда, где появляется старый Вит, человеку пробраться невозможно.

На скале все еще виднелась белая фигура.

Оба собеседника замолчали. Варбургская деревня была уже близко. Вскоре челнок причалил к берегу. С этого места не видно было утеса с белым призраком старого Вита.

В деревне, населенной преимущественно рыбаками и перевозчиками, царила воскресная тишина. Несколько рыбаков сидели на берегу, чиня свои развешенные для просушки сети.

Асессор ловко спрыгнул на песок. Енс еще раз поблагодарил его за щедрую плату и указал на дорогу, которая круто поднималась в гору и вела к лесу, а там уже через лес — к замку. Но молодой человек и сам отлично знал дорогу. Благодарно кивнув услужливому перевозчику, асессор стал быстро взбираться по горной тропинке.

Из-за горизонта быстро наползали тучи, заволакивали все небо. Жара стала еще удушливей.

Бруно снял шляпу и вытер пот со лба.

Был шестой час. Лили, как передал Губерт, обещала прийти в условленное место к семи часам. Значит, в его распоряжении еще около двух часов. До трех дубов, где назначена встреча, можно дойти менее чем за час. Остальное же время надо потратить на отдых.

Поднявшись до вершины, Бруно, не доходя до леса, решил устроить привал. Ему необходимо было отдохнуть и собраться с мыслями.

Как славно было наверху! Полной грудью вдыхал Бруно чистый горный воздух, любуясь превосходным морским пейзажем, открывающимся внизу. Подле самой дороги увидел он природную дерновую скамью, с удовольствием уселся на нее, положил рядом с собой шляпу и принялся мечтать о своей ненаглядной Лили, которую любил горячо и искренне. Сгорая от нетерпения признаться ей в этом и спросить, отвечает ли она взаимностью, он сейчас задавал себе вопрос: не сделать ли ему это сегодня же.

И вдруг над самым его ухом раздался тихий, почти безумный смех.

Бруно вздрогнул и резко обернулся. Эта неожиданная помеха вывела его из равновесия. Да и смех был очень уж неприятный.

— Это я, мой пригожий молодой господин, больше тут никого нет, — послышался тихий хриплый голос. — Я, Лина Трунц, деревенская нищая. Ах, милосердный Боже! Вся наша деревня нищенствует, мой господин, а я меж ними слыву за нищую. Стало быть, нищая из нищих… Ха-ха-ха! Хороша, значит. Что ж, не я первая, не я последняя… Хоть бы скорей пришел конец всей этой каторге.

Дряхлая, сгорбленная старушонка сидела на дороге в нескольких шагах от Бруно. Костлявые руки ее тряслись от старости. В одной она держала посох, другой прижимала к себе несколько собранных в лесу сухих веток. Вся одежда ее состояла из лохмотьев. Из-под ветхого платка, покрывавшего ее голову и тощую, жилистую шею, выбивались жидкие пряди спутанных седых волос. Худое, сморщенное лицо цветом своим напоминало медь. Бруно, сжалившись над бедной старушкой, полез в карман за милостыней.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Право же, и сама не знаю, мой пригожий молодой господин. Куда это вы идете? Верно, в замок? — спросила нищая, с благодарностью принимая от молодого человека монету и проворно кладя ее в карман.

— Нет, не в замок, — отвечал Бруно.

— А я уж думала, что туда. Там теперь такая кутерьма. Богатым ведь все дозволено, — произнесла старуха с такой неподдельной горечью, что Бруно невольно взглянул на нее и стал прислушиваться к ее словам. — А нашему брату приходится всю жизнь голодать и просить милостыню. Да, пока жива была покойная госпожа, старая Лина могла ходить туда каждый день и никому не мешала, а теперь…

— Что же, разве теперь там стало иначе?

— Совсем иначе. Теперь там хозяйничает сущая ведьма. Пригожий молодой господин, вероятно, не знает этого.

— Нет, ничего не знаю. А что вы хотите сказать?

— Это тайна, — отвечала старуха, нагнувшись к самому уху Бруно. — Нынешняя графиня — не женщина, не человек, она высасывает кровь из тех, кто стоит ей поперек дороги, все они должны умереть. И они вовсе не замечают, как мало-помалу тают, приближаясь к смерти, не замечают даже и ту, кто отнимает у них жизнь. Почему бы ей когда-нибудь не попробовать высосать кровь из меня? — продолжала старуха прежним тоном, скаля зубы. — Но, должно быть, я ей не по вкусу. И слава Богу.

— Не женщина, не человек… — улыбаясь, повторил Бруно. — Что за истории случаются у вас в Варбурге? Внизу у моря появляется старый Вит, наверху в замке — графиня-вампир…

— Да, старый Вит — это тоже одна из тайн замка, — важно заметила старуха, сопровождая свои слова многозначительным жестом. — С него-то все и началось. Он был правой рукой покойного графа и вот в конце концов стал графине поперек дороги. И первым оказался ее жертвой. Всегда был здоров, а тут вдруг захворал, стоило ей появиться в замке, и вынужден был убраться оттуда. Он выглядел тогда так, будто в жилах его не осталось ни кровиночки — она все высосала.

— Гм! — вырвалось у Бруно, с трудом скрывавшего недоверчивую улыбку, которая так и просилась ему на уста.

Рассказ старухи, несмотря на всю свою фантастичность, все-таки заинтересовал его. Бруно придерживался того мнения, что во всякой лжи всегда есть доля правды. Вот эту-то крупицу истины и хотелось ему раскопать в тех нелепых обвинениях, которые народное суеверие возводило на графиню Камиллу.

— Разве старый Вит что-нибудь говорил об этом? — спросил он старуху.

— Никогда ничего не говорил. Но он и не чувствовал, что из него пьют кровь, и другие ничего не чувствовали. Но все старые люди знают, что это — правда. А посмотрите на нее — она красива, но всегда бледна как смерть. Жалко мне юную госпожу, дочку покойной графини, царство той небесное.

Упомянув покойную графиню, старуха выпустила из рук посох, отложила в сторону хворост и набожно перекрестилась.

— Почему это вы жалеете молодую графиню? — встревожился Бруно. — Разве ей что-нибудь угрожает?

— Теперь наступает ее очередь. Так-то. Раньше графиня не смела к ней подступиться, и девочка была в безопасности. Но недавно ей исполнилось шестнадцать лет, и графиня скоро примется за нее.

— Знаете что, милая, — строго сказал асессор, — вы ведь выдвигаете тяжелое обвинение против графини. Чем вы можете подтвердить свои слова?

— Я вовсе не делаю из этого тайны, да и любой здесь подтвердит. Это чистая правда, молодой господин. Начнем со старого Вита: после того как он ушел из замка, он поселился внизу в деревне и принялся рыбачить, чтобы заработать хоть несколько грошей. Там, внизу, ему как будто стало лучше. Но она и там не давала ему покоя. Ей мешало, что он еще жив. Ей хотелось совсем доконать его. И вот однажды, должно быть ночью, она высосала из него последнюю кровь. Когда он в воскресенье выехал на лодке в море и там поднялась буря, у него не хватило сил выгрести, и он не вернулся…

— В воскресенье?

— Да, это случилось в воскресенье. В воскресенье умерла и графиня Анна. Должно быть, в этот день могущество ее набирает полную силу.

Бруно неприятно поразили слова деревенской нищей — сегодня тоже было воскресенье, и он вдруг испугался за Лили.

— Но кто-то же раскрыл тайну замка? — спросил он.

— А никто. Все само по себе раскрылось. Довольно долго никто ничего не замечал, а потом сразу и заметили. И все стало ясно как Божий день. Да что говорить, стоит только взглянуть ей в лицо, и сразу все видать. Первым, значит, был слуга Вит. Тогда же прошел слух, что графиня Анна захворала, а гостья осталась ходить за ней. Гостья — это нынешняя госпожа. Покойная госпожа никогда не болела, мой пригожий молодой господин, всегда была здорова, к счастью для нас, бедняков. И вдруг начала бледнеть, хиреть прямо-таки на глазах. А когда она умерла, то казалось, что в ней не осталось ни кровинки — я ведь видела ее в часовне… Ах, Боже мой!

При одном воспоминании об этом слезы потекли из выцветших глаз старухи.

— Ах, как страшно она выглядела! Совсем желтая, вся высохшая — кожа да кости. Ни капельки крови не осталось в ее теле. Она была второй. Настала очередь и третьего. Покойный граф был третьим. Ей удалось обворожить его, и он допустил ее к себе и сделал графиней. Из деревни ни один не пошел к ним на свадьбу. Все плакали и горевали еще по графине Анне. И что же случилось потом? Граф был высокий, крепкий, бодрый мужчина. Самая горячая лошадь становилась в его руках кроткой, послушной овечкой… любого кабана он мог одолеть один на один. И не он ли захворал в прошлом году? Не из него ли была высосана вся кровь, отчего он и умер? Я была в часовне — один только раз после смерти графини была я наверху — и видела усопшего графа. Весь высохший, совсем желтый, как воск. У него тоже не осталось ни капельки крови во всем теле.

Бруно видел графа на смертном одре, чего вовсе не хотела графиня, так что дело дошло даже до крупной ссоры, и вспомнил теперь, что тут-то старуха была права.

— Вот так, мой пригожий молодой господин, — сказала нищая и, собрав хворост, с помощью посоха поднялась на ноги. — Кто знает, долго ли она еще будет бесчинствовать там наверху? Да и управляющий одного с ней поля ягода, тоже, видать, дьявольское отродье. Люди сказывают, они друг с другом на «ты». Служанка как-то слышала. Посмотрим, скоро ли она примется за следующего, и не будет ли это наша юная госпожа?.. Ну, счастливого тебе пути, мой пригожий молодой господин.

И она заковыляла вниз по дороге в деревню, бормоча что-то себе под нос, но что именно — Бруно разобрать не мог.

«Весь высохший. Совсем желтый, как воск. Ни кровинки не осталось в теле…» — мысленно все еще повторял он, невольно вспоминая странный рассказ деревенской нищей.

— Счастливого пути! — повторила нищая, обернувшись.

Он кивнул ей на прощание и поднялся. Его тянуло в лес, к трем дубам, — там встретит он Лили. Словно на крыльях радости стремился он на свидание со своей милой. Забыты были все тревоги и опасения. Исчезли мрачные, тревожные предчувствия, внезапно овладевшие им под впечатлением рассказа старухи-нищенки. Перед мысленным взором его возник образ любимой девушки, которую после долгой разлуки он надеялся сейчас увидеть.

III. ЛИЛИ И БРУНО ФОН ВИЛЬДЕНФЕЛЬС

В седьмом часу вечера Лили вместе с молочной сестрой своей Марией Рихтер отправилась в парк.

Обе молодые девушки были одних лет, одного роста, одинакового сложения, обе белокурые, с длинными пышными локонами. Обе носили одинаковые костюмы, очень им идущие, так что издали девушек легко можно было спутать.

В тот день и час, когда родилась Лили, внизу в деревне некая вдова Рихтер тоже разрешилась девочкой. Узнав об этом, графиня Анна тотчас же распорядилась, чтобы мать и новорожденная получили надлежащий уход и содержание. Тем не менее силы бедной вдовы были подорваны, и она умерла. Графиня взяла маленькую сиротку Марию к себе в замок и полностью заменила ей мать, любила и берегла ее не меньше родной дочери. Обе девочки вскормлены были одной кормилицей, росли и воспитывались на равных правах, как две родные сестры, и горячо любили друг друга.

После смерти графини Мария Рихтер по-прежнему осталась жить в замке, так как мачеха Лили ничего не имела против.

Однако отношение к ней со стороны хозяйки замка было теперь уже далеко не то, что прежде. И Мария неоднократно выражала желание оставить замок и подыскать себе место гувернантки, так как стараниями приемной матери она наравне с Лили получила прекрасное образование. Но Лили и слышать об этом не хотела. Молодая графиня решительно заявила, что ни за что не расстанется с милой Марией, своей верной подругой и дорогой сестрой.

Девушки очень походили друг на друга фигурами, но лица и характеры их совершенно различались. В то время как пухлые румяные щечки Лили дышали свежестью и здоровьем, лицо Марии было прозрачно-бледное, с тонкими нежными чертами. В то время как Лили была характера живого, веселого, порой даже шаловливого, Мария оставалась серьезной, задумчивой и очень часто отвечала на звонкий смех подруги лишь скупой улыбкой.

Обе девушки рука об руку шли по тенистым аллеям парка в сторону густого, дикого леса, туда, где на удаленном пригорке росли три высоких развесистых дуба — укромное живописное местечко, которое так любила покойная графиня.

— Хорошо, что ты со мной, — говорила Лили своей спутнице. — Для меня это так важно. Может быть, я дурно поступаю, идя на свидание с Бруно, но он только что вернулся из путешествия и хочет передать мне какое-то важное известие. Может быть, что-нибудь о моих родных. Ты ведь помнишь, мама, сама не знаю почему, не ладила с моими родственниками. Я хотела сказать, с родственниками моей милой покойной мамочки. Да и меня старалась отдалить от них.

— Это и я хорошо видела, — ответила Мария.

— Но я хочу просить Бруно помириться с маман. Таинственность нашего прошлого и сегодня поражает меня.

— Право, не знаю, Лили, надо ли говорить тебе об этом. Несколько раз я уже собиралась предостеречь тебя, да все не решалась, боялась, что ты назовешь это вздором… — тихо и тревожно обратилась Мария к подруге, которую любила как родную сестру. — Я боюсь графини, есть в ней что-то жуткое, пугающее…

— Мне кажется, ты просто не понимаешь маман, — ответила Лили.

— Вчера я случайно заметила, как она смотрела на тебя, думая, что ее никто не видит, — и я испугалась выражения ее бледного лица, поверишь ли? Кровь застыла в моих жилах. Мне стало страшно за тебя, дорогая моя Лили.

— Ну, полно тебе сентиментальничать, милая Мари, — засмеялась Лили, перебивая верную подругу. — Сама посуди, кто же может всегда, каждую минуту контролировать выражение своего лица? Действительно, в лице маман временами проглядывает что-то жесткое, холодное, и глаза ее, в самом деле, бывают иногда злыми. Но, в сущности, она очень добра ко мне, да и к нам обеим, милая Мари. И с нашей стороны было бы просто неблагодарно не ценить этого, тем более что обычно она ласкова и приветлива.

— Именно в те минуты, когда она ласкова, она и пугает меня более всего. Прости, дорогая Лили, но я не могу не сказать тебе об этом, не могу не открыть тебе своего сердца. Раньше я принимала ее скрытую неприязнь только на свой счет, думала, что я ей противна. Поэтому и стремилась оставить замок, как бы ни тяжело мне было расстаться с тобой. Теперь же я смотрю на все это иначе.

— Просто тебе чудятся всякие страхи, милая Мари. Уж очень у тебя пылкое воображение. Но иди, пожалуй, домой. Вон и три дуба, и мне кажется, Бруно уже ждет меня.

— Да, вон кто-то стоит, прислонившись к одному из дубов. Это он, я узнаю его. Не буду мешать тебе, Лили. Я возвращаюсь в замок. Но почему, моя дорогая, так болит за тебя душа? Почему так тяжело расставаться с тобой?

— Полно, милая Мари, с тобой это не в первый раз случается, — успокаивала Лили свою молочную сестру. — На тебя довольно часто находит такое настроение. Посуди сама, ну что со мной может случиться? Иди лучше домой и ни о чем плохом не думай. Мерси, что проводила меня до этого славного местечка…

Порывисто обняла она свою молочную сестру и долго не отпускала рук, будто защищая ее от кого-то. Словно у нее пытались отнять ненаглядную Лили. Слезы блестели в ее больших, прекрасных глазах.

Лили нежно поцеловала ее, смеясь над напрасной тревогой верной подруги. Мария сделала над собой усилие, последний раз поцеловала Лили и, круто повернувшись, нехотя направилась к замку.

Девушки расстались.

Мария шла обратно к замку, и, несмотря на заверения молочной сестры, на душе ее было тревожно. Неизъяснимая тоска душила ее, сердце ныло. Она не в силах была преодолеть безотчетный страх за Лили. Тягостные предчувствия томили душу. Она отдала бы сейчас все на свете ради того, чтобы остаться с Лили.

Лили, не помня себя от радости, быстро поднялась на пригорок.

Бруно поспешил ей навстречу, нежно взял ее за руки и дружески пожал их, с любовью глядя в прелестное, любимое лицо.

— Наконец-то я снова вижу тебя, моя милая Лили, — произнес он. — Ты такая же свежая и веселая, как и раньше, ничуть не изменилась.

— Зато ты переменился, Бруно! — с удивлением воскликнула девушка, жадно всматриваясь в красивое возмужавшее лицо молодого человека. — Я с трудом тебя узнала.

— Немудрено. Мы с тобой давненько не виделись, пока я путешествовал. Целых полгода, — смеясь, ответил Бруно.

— Был ли ты у своей матери в Вене?

— Был и там. И привез тебе сердечный привет от нее.

— Очень благодарна ей за память. Ах, Бруно, у тебя такая добрая мать!

— Она стала совсем старенькой и очень не хотела отпускать меня. Но прежде всего давай о деле.

— Ах, вот оно что! — перебила его Лили. И состроила комично-важную гримаску. — Если бы не дело, ты не пришел бы сюда, так? Ну-ка, пообещай мне сию же минуту, что будешь, как прежде, бывать в замке. Ты слышишь?

— Я понимаю тебя, Лили, но тем не менее бывать в замке все-таки не смогу. Разве что по какому-нибудь исключительному случаю. А вот ты должна отправиться со мной в одно место, где я совершенно свободно и с особенным удовольствием смогу видеться с тобой в любую минуту. Вот тебе известие, которое я хотел сообщить: мама очень скучает одна и просит тебя подольше погостить у нее.

— Ах, это было бы замечательно, и я бы с удовольствием приняла приглашение. Но маман…

— Думаешь, она не позволит? Но отчего же? Ведь моя мама — кузина твоей покойной матушки и на сегодня — твоя единственная близкая родственница.

— Все это так, милый Бруно, но я боюсь…

— Ну, как бы там ни было, Лили, ты не можешь больше оставаться в замке, — с беспокойством сказал Бруно.

Лили с улыбкой взглянула на кузена.

— Но почему?

Бруно с минуту колебался, раздумывая, стоит ли сообщать Лили то, что он услышал сегодня о ее мачехе, и решил пока умолчать об этом.

— Я боюсь за твое здоровье, за твое спокойствие, моя дорогая, — отвечал он совершенно серьезно. — Я на самом деле сильно о тебе беспокоюсь.

Лили пожала плечами.

— Вы все как будто сговорились. Твердите мне сегодня одно и то же. Ну, скажи на милость, что со мной может случиться?

— Сговорились? Кто с кем?

— Мария тоже все беспокоится за меня, все чего-то боится…

— Тем серьезней ты должна отнестись к моим словам, милая Лили. Твоя верная подруга Мария, должно быть, дальновиднее тебя. Ты же — наивная и доверчивая душа — всюду и во всем видишь одно хорошее. Предостережения твоей доброй и любящей сестры только подтверждают мои опасения.

— Пожалуй, вы и меня заразите своим вечным страхом и подозрительностью! — воскликнула Лили. — Но довольно! Оставь этот вздор, Бруно! Мне надоело слышать его. Нам и без того есть о чем поговорить, мы так давно с тобой не виделись.

— В таком случае выслушай меня, моя дорогая, и отнесись к моим словам с полным доверием, — заговорил Бруно таким проникновенным и страстным тоном, что сердечко молодой девушки сильно забилось. Вмиг она стала серьезной и, затаив дыхание, внимала словам кузена. — Я люблю тебя, Лили, люблю так, как никто тебя не любит и не может любить. Выслушай меня, милая Лили. Я давно уже скрываю это чувство в моем сердце. Ты должна принадлежать мне. Только тогда я буду спокоен и счастлив. Мое счастье в твоих руках. От твоего решения зависит спокойствие всей моей жизни. Ни разу еще слово любви не было сказано между нами, но ты должна чувствовать, что не одна только братская привязанность влечет меня к тебе. Теперь настала минута услышать это из моих уст: я бесконечно люблю тебя, моя радость, ты для меня дороже жизни.

Бруно нежно обвил рукой тонкую талию Лили. Белокурая головка склонилась ему на плечо. Как пугливая птичка, ищущая защиты, трепетала она в страстных объятиях красивого молодого человека, который в эту минуту открывал ей свое сердце.

— Скажи, любишь ли ты меня тоже? Согласна ли быть моей навеки? — страстно шептал Бруно.

— Да, милый. Сердце мое давно уже принадлежит тебе, — призналась Лили, и крупные слезы катились по щекам ее — слезы любви и счастья. — Ах, Бруно, не сердись на меня за то, что я плачу, это от радости: ты опять со мной, ты любишь меня, мы навеки будем принадлежать друг другу… И в то же время мне больно, что нет у меня ни отца, ни матери, которые могли бы порадоваться моему счастью.

— Я очень любил твоих родителей, — серьезно сказал Бруно. — И мать, и графа, твоего отца. Как жаль, что они не дожили до этого светлого часа. Но я заменю их тебе, Лили. Моя любовь возместит тебе эту утрату, так и знай. Рука об руку пройдем мы свой жизненный путь. И перед нами открывается счастливое будущее, потому что мы любим друг друга.

— С тобой я готова хоть на край света, — призналась Лили, улыбаясь сквозь слезы и с бесконечной любовью и нежностью глядя на своего суженого. — О тебе одном мечтала я в часы уединения, к тебе стремилось мое сердце. Ты всегда был предметом моих сокровенных бесед с Марией, которая давно уже знает эту мою тайну…

Тут Лили вздрогнула и испуганно оглянулась по сторонам.

Было еще не поздно, но уже темнело, так как небо обложили тяжелые тучи.

— Ты ничего не слышал? — шепнула она молодому человеку. — Мне почудился шорох в кустах, совсем рядом.

— Я ничего не слышал, — ответил Бруно. — Верно, косуля пробежала или какой-нибудь зверек.

— Наверное, косуля, — успокаивала себя Лили. — Что же еще? Я вздрогнула от неожиданности. Этот шорох так некстати прервал мои золотые мечты.

— Это была минута блаженства, Лили. Теперь мы знаем, что навеки принадлежим друг другу.

— Навеки, навеки… — повторяла девушка, не помня себя от радости. — О, как я счастлива! Но теперь ты должен обо всем рассказать маман, и, пожалуйста, без отговорок. Ты только что сказал, что появишься в замке в исключительном случае, — так вот, такой случай настал.

Бруно дал слово, что придет.

— Ну, а теперь мне пора, — сказала девушка, — уже темнеет. Ты пойдешь лесом?

— Я провожу тебя, — отвечал Бруно.

— Нет, милый, не нужно. Тебе в другую сторону. Или ты решил спуститься в деревню и возвращаться морем? Прошу тебя, не делай этого, взгляни, какие страшные тучи — наверное, будет гроза.

— Какая ты заботливая, Лили! Как ты беспокоишься обо мне, любимая!

— Обещай мне, что не поедешь морем, иначе я буду бояться, что с тобой что-нибудь может случиться, и не сомкну глаз.

— Не беспокойся, моя ненаглядная, я не поеду на лодке, я пойду пешком.

— Сегодня так рано стемнело. Будь осторожен, Бруно. Ну, прощай! До счастливого свидания!

И молодые люди, прощаясь, обменялись поцелуем. Это был первый поцелуй, который Лили дарила мужчине — залог того, что отныне она принадлежит ему и сердца их связаны тем святым союзом, который навеки должен соединить их жизни.

Бруно еще раз попытался уговорить свою прелестную невесту взять его в провожатые, но Лили стояла на своем: он должен, не теряя ни минуты, поскорей возвращаться в город. Уже и так поздно, а до города верных три часа ходьбы.

Как ни уговаривал Бруно девушку, пришлось в конце концов уступить ее желанию. Еще один прощальный поцелуй, и жених с невестой расстались.

Бруно быстро зашагал по дороге в город, а Лили вышла на тропинку, которая вела к замку.

— Не беспокойся, мне не страшно! — весело крикнула она еще раз своему возлюбленному. — Спокойной ночи!

Эхо громко повторило ее крик — последний прощальный привет, который послала она своему милому.

Тем временем черные грозовые тучи заволокли все небо. На широкой торной дороге, которая вела сначала лесом, затем полем, разом сделалось так темно, что в десяти шагах невозможно было отличить человека от дерева. Поднялся сильный ветер, который с каждой минутой делался все порывистей. Крупные капли с шумом ударились о листву деревьев, и разразился ливень. Прозвучали первые раскаты грома, сначала вдали, потом все ближе и ближе. Гроза началась гораздо раньше, чем предполагал Бруно.

«Лили, наверное, еще не дошла до замка, — мелькнуло у него в голове. — От трех дубов туда не меньше четверти мили. Значит, она еще в лесу — в такую ужасную погоду, в грозу. К тому же дорога идет мимо опасного крутого обрыва у известковых скал…»

Непонятная тоска вдруг сдавила его сердце. Не теряя ни минуты, он повернул назад, к трем дубам, чтобы догнать Лили и проводить к дому. Он отошел уже на порядочное расстояние от того места, где они расстались, но, может быть, ему все-таки удастся догнать ее.

Юноша шел так быстро, как только позволяла пугающая темнота леса, которую временами прорезал синеватый блеск молний. Он громко звал Лили, но голос его тонул в шуме ветра и глухих раскатах грома.

Ужасная выдалась ночь! Ревела и грохотала буря. Бушевало море. Казалось, они сошлись в поединке, жутком поединке не на жизнь, а на смерть. Порой яростный шум волн пересиливал рев бури, потом раскаты грома заглушали все остальное.

Асессору фон Вильденфельсу невольно вспомнились старый Вит, предвещающий непогоду, и бледная графиня, которую людская молва наделила свойствами вампира. В памяти его возник образ этой женщины, и каким страшным показался он теперь асессору!

«Лили должна как можно скорей уехать, — решил он. — В самом деле, разве не странно, что в замке, едва там поселилась графиня Камилла, за короткое время умерли три человека. И все — одинаковой смертью: день ото дня чахли, худели, желтели, словно бы, действительно, в их теле не осталось ни кровинки…»

Какая тайна за всем этим кроется? Что за личность эта бледная женщина, которая внушает какой-то безотчетный, суеверный страх? Почему теперь, идя темной грозовой ночью по лесу, он думает об этом совсем иначе, нежели раньше?

Бруно жестоко упрекал себя за то, что послушался Лили и не проводил ее домой. Впрочем, когда они расстались, не было еще ни бури, ни такого мрака. Все это случилось в какие-нибудь несколько минут.

Вот и три дуба шумно качают своими могучими ветвями под натиском ветра. Здесь они расстались с Лили…

Вдруг Бруно вздрогнул. Из глубины леса до него донесся отчаянный крик, вопль, который привел в ужас даже его, молодого, сильного, бесстрашного. Он замер, прислушиваясь, но крик не повторился. Слышны были только глухие раскаты грома.

Вероятно, он ошибся и, взбудораженный рассказом старой нищенки, рев какого-нибудь животного принял за человеческий крик.

Он двинулся дальше в сторону замка, искал, звал Лили, но ответа не было, — наверное, невеста его давно уже дома.

Решив так, Бруно с облегчением повернул назад. Но, пройдя несколько шагов, он чуть не наткнулся на тропе на какое-то темное существо. В это мгновение блеснула молния, и Бруно увидел перед собой человека. Всмотревшись, он узнал лесничего Губерта.

Но что за вид был у него! Лицо искажено, борода и волосы всклокочены. Он был почти страшен в эту минуту.

— А, это вы! — сказал Бруно. — Ночь-то прескверная.

В ответ лесничий пробормотал несколько бессвязных слов. Бруно не смог разобрать их.

— Вы не видели, благополучно ли дошла молодая графиня до замка?

Губерт опять что-то пробормотал и торопливо пошел прочь.

«Какой-то он странный сегодня, — подумал Бруно. — Верно, не узнал меня».

Теперь он уже не так беспокоился о своей невесте. В самом деле, Губерт ведь шел по той же дороге, что и Лили, и если бы с ней что-нибудь случилось, первым услышал бы крик и поспешил на помощь.

Успокаивая себя подобными мыслями, Бруно быстро шагал по дороге в город, не обращая внимания на дождь и бурю. Добрался он туда без приключений, но далеко за полночь и промокший до костей.

Мысленно пожелав своей милой невесте доброй ночи, он спокойно улегся спать, совершенно не подозревая, какое страшное горе принесет ему завтрашнее утро.

IV. ПАДЕНИЕ В ПРОПАСТЬ

Весь минувший вечер странное, неодолимое беспокойство мучило молодого лесничего Губерта Бухгардта.

Домик его стоял в глубине леса. Там Губерт родился и жил, никуда надолго не отлучаясь.

Ребенком он целыми днями пропадал в замке, играя с Лили и ее молочной сестрой, и те привыкли к нему, как к родному.

Став юношей, он, по указанию графа, обучал обеих девушек верховой езде, а впоследствии также и стрельбе. Так росла и крепла их дружба. Губерт пользовался полнейшим доверием девушек.

После смерти отца на попечении Губерта остались престарелая мать и полуслепая сестра. Граф и его назначил лесничим и постоянно заботился о том, чтобы семейство покойного Бухгардта ни в чем не знало нужды.

От природы добрый, любящий сын и брат, верный своему долгу лесничий, Губерт считал своей священной обязанностью содержать старую мать и больную сестру, которая могла только прясть и вязать — в этом ей вместо зрения помогали осязание и привычка.

Мир и покой царили в домике молодого лесничего. Но в последнее время с ним произошли большие перемены. Он стал молчалив и сосредоточен. Не находя себе места в доме, целыми днями пропадал в лесу. На встревоженные вопросы матери не отвечал и выглядел таким мрачным и угрюмым, каким никогда до сих пор не бывал.

Старушка-мать давно заметила, что с сыном ее творится что-то неладное, но что именно — понять не могла. В описанный нами злополучный воскресный вечер Губерт по обыкновению отправился в лес, несмотря на то что там ему совершенно нечего было делать. Он не слушал предостережений матери, которая уговаривала его остаться дома, так как собиралась гроза.

Бедная старушка с упреком поглядела ему вслед, стоя у окна своей комнатушки, и грустно покачала головой.

На шатком столе без скатерти стояли полупустой кофейник и поднос с грязными чашками. Рядом сидела за прялкой полуслепая София. Она была всего на несколько лет старше Губерта, но выглядела уже пожилой женщиной.

Обстановка в домике лесничего была весьма убогой. Под стать ей выглядела и одежда обеих женщин: незамысловатые старомодного покроя платья из домашней пряжи.

Вся квартира состояла из трех маленьких комнат. Две первые занимали мать и дочь, задняя служила спальней и кабинетом для Губерта.

— Опять он ушел, — всплеснув руками, проговорила старушка с тяжелым вздохом. — Ума не приложу, что с ним такое происходит?

— Любовь проснулась, матушка. Я ведь давно тебе говорила, — заметила София, остановив на минуту жужжащее колесо прялки. — Разве ты не видишь, что у него голова идет кругом?

— Любовь? С чего это ты взяла? Я ничего подобного не замечаю, вижу только, что он с каждым днем становится все молчаливей и угрюмей.

— А я все знаю.

— Разве он говорил тебе?

— Говорить-то не говорил, но я сама догадалась. Он воображает, что я уже совсем ослепла, а я еще кое-что вижу левым глазом. Недели две назад я заметила на полу в его комнате что-то черное. Подняла, присмотрелась — а это женская перчатка.

— Женская перчатка?

— Да, именно. Я положила ее на то же место, будто и не видела вовсе. А потом она исчезла, верно, он спрятал. А недавно я нечаянно увидела, что он стоит в своей комнате и что-то целует. Издали я не разглядела, что он прижимал к губам, заметила только, что он сунул эту вещицу под счетную книгу. Потом посмотрела — а это чей-то портрет, матушка.

— Чей же?

— Я видела только, что это фотографическая карточка, а с кого — разглядеть не могла. Пойди в его комнату, приподними книгу. Там она и должна лежать.

— Нехорошо подсматривать и выведывать чужие тайны, — заметила старая мать. — Но очень хотелось бы знать, кого избрало его сердце. Разве я буду против, если Губерт женится на доброй, порядочной девушке? Может, он думает, что мы будем против или станем чинить ему помехи? Ничего подобного! Я докажу ему, что он ошибается, уговорю не жертвовать ради нас своим счастьем. Да и зачем? Разве хорошая жена может мешать матери? Я с радостью уступлю ей место хозяйки. Мне пора бы и на покой. Мы с тобой можем перебраться в комнатку под крышей, а он пусть живет здесь с молодой женой.

— Ты права, — сказала София. — Наверное, поэтому он такой молчаливый и мрачный. Действительно, нужно сказать ему об этом. О нас с тобой ему незачем беспокоиться. Мешать мы не будем. Его счастье для нас дороже всего. Я тоже буду очень рада, если он найдет себе добрую жену, какую вполне заслуживает.

Старушка-мать отправилась в комнату сына.

Крик удивления вырвался из ее груди.

— София, да ведь это молодая графиня!

— Лили? — удивленно переспросила сестра Губерта.

— Царь небесный! Как попал к нему ее портрет?

— Теперь мне все ясно. Значит, и перчатка была ее, такая крошечная, изящная…

— И этот портрет он целовал, София?

— Да, матушка, этот. Его-то он и сунул под счетную книгу.

Старая женщина принялась разглядывать фотографическую карточку четкой, прекрасной работы, очень похожую на оригинал.

— Как похожа… — прошептала она. — Ну точно живая!

— Я даже могу объяснить, как он раздобыл этот портрет, — сказала София. — Некоторое время назад Лили снималась у фотографа в городе. Я припоминаю, что Губерт вскоре после того тоже ездил в город, — вероятно, за карточками. Наверное, он попросил фотографа изготовить для него одну лишнюю.

Старая женщина выглядела очень озабоченной.

— Пусть так, — пробормотала она, — но что ему в этом портрете? Уж не влюблен ли он в молодую графиню? Вот несчастье-то! Как он осмелился поднять на нее взгляд? А все оттого, что росли вместе, хоть он и на пять лет старше. Говорила я вашему отцу: незачем пускать мальчика в замок, добра от этого не будет. А он только смеялся над моими опасениями.

— Но ведь это форменная глупость! — заметила София. — Как он мог позволить себе влюбиться в графиню?

— Как мог позволить… — повторила мать. — Да разве сердце спрашивает рассудка? Не он первый, не он последний. Хотя подобные вещи никогда до добра не доводят. Молодая графиня всегда так ласкова и приветлива. Она обращается с ним, как с другом. Вот он и забрал себе в голову Бог знает что.

— Но ведь должен же он понимать, что ему, простому охотнику, и помышлять нечего о женитьбе на графской дочери.

— Нечего-то нечего, но, Боже милостивый, сердце ведь не спрашивает, кого любить, — оправдывала сына мать. — И ничего удивительного, что молодой человек влюбился в такое личико, — продолжала она, любуясь портретом. — Хороша, как картинка. И всегда такая приветливая, как и покойная графиня. И уж, конечно, ласковая с Губертом. Дай Бог, чтобы его чувство не привело к какому-нибудь несчастью, — молвила старушка и положила портрет на прежнее место.

Теперь обе женщины владели разгадкой той странной перемены, которая произошла с Губертом. Но разгадка эта готовила бедной матери только заботы и беспокойство. Молча вернулась она в свою комнатку, села к окну и задумчиво устремила взор на деревья.

Неужели так и не увидит она истинной радости от своих детей? Тут полуслепая дочь, там Губерт со своим безрассудством. Господи, в чем она провинилась? За какие грехи карает Всевышний ее детей?..

Губерт ушел к трем дубам, что растут неподалеку. Что понадобилось ему там в эту пору? Вечереет, небо заволакивают тучи…

С тревогой смотрела мать туда, куда ушел ее сын — их единственная надежда и опора, их кормилец. Он давно скрылся в лесной чаще. Ему знакомы здесь каждая тропинка, каждый кустик — отчего же тоска сжимает сердце матери, а на глаза невольно наворачиваются слезы? Уж не предчувствие ли беды, которая угрожает их Губерту?..

Но вернемся к Лили.

Бесконечно счастливая от признания Бруно, спешила она в замок. Ее чистое и невинное сердце было переполнено. Ей хотелось как можно скорее увидеться с Марией и излить перед ней свою душу.

Час, который она провела у трех дубов, казался ей счастливейшим в ее жизни.

Она торопилась домой и не замечала, что с каждой минутой темнеет небо, деревья шумят все тревожнее, усиливаются порывы ветра. В душе ее было ясно и светло. Звезда любви сияла ей. Пред нею витал милый образ Бруно. Столько мыслей роилось в ее головке, а в сердце столько чувств, что окружающий мир перестал существовать для нее. Она не знала страха, не чуяла опасности. Впрочем, ей не раз приходилось возвращаться в замок в темноте — пешком или на лошади, одной или в обществе Марии. Лишь одно могло остановить ее сейчас — возможность побыть с милым еще несколько минут. Но Бруно уже далеко, и незачем ему возвращаться…

Когда началась гроза, девушка в первую очередь подумала о Бруно: как-то теперь доберется он до города. Она скоро будет в замке, а ему предстоит еще долгий путь, ночью, в непогоду…

Вдруг, как и у трех дубов во время разговора с Бруно, девушке послышался шорох в кустах у самой дороги. Она с тревогой огляделась по сторонам, но в темноте ничего не увидела.

— Есть тут кто-нибудь? — смело спросила Лили и внезапно увидела впереди темный силуэт человека, который двигался ей навстречу.

— Это вы, Губерт? — спросила Лили и облегченно вздохнула. — Хорошо, что я не из робких, а то вы могли бы напугать меня.

— Я хотел бы проводить вас, графиня, — произнес Губерт таким взволнованным тоном, что Лили с удивлением взглянула на него. В таком состоянии она его еще никогда не видела.

— Как вы оказались здесь, Губерт? — спросила она.

— Я был у трех дубов, — сообщил он.

— Приходили подслушивать? Это не очень-то порядочно с вашей стороны. Вы злоупотребили моим доверием. Так, значит, когда я услышала шорох в кустах, это были вы? Стыдитесь, Губерт, этого я от вас никак не ожидала.

— Я и сам не знаю, как это произошло, — пробормотал Губерт, опустив голову. — Какая-то неведомая сила повлекла меня туда, и я не мог ей противиться.

Лили была поражена таким странным поведением всегда скромного и почтительного лесничего. Она вдруг почувствовала безотчетный страх от того, что оказалась в темном лесу наедине с этим человеком.

— Не нужно меня провожать, Губерт, — сухо сказала она. — Я и одна прекрасно доберусь.

— Боже, но мне так хочется… — в замешательстве произнес лесничий.

Это было уже слишком.

— Возвращайтесь назад. Ступайте домой, — строго и решительно произнесла Лили. Поведение лесничего с каждой минутой удивляло ее все больше. — Я пойду одна. Вы слышите? Одна!

— Нет, вы не можете, — заикаясь, пробормотал он.

— Я решительно не желаю, чтобы вы меня провожали! — громко воскликнула девушка. В подобные минуты она становилась резкой и умела быть требовательной.

— Я хотел сказать вам, что привело меня сюда…

— Ничего не хочу слушать. Ступайте домой! — приказала графиня.

— В таком случае, смотрите, чтобы не произошло несчастья, — простонал Губерт и, шагнув в сторону, растворился в темноте.

«Что это с ним? — спрашивала себя Лили. — Он никогда еще не был таким. Что означают его замешательство, его странные, бессвязные речи? И эти последние слова — что он имел в виду? О каком несчастье хотел предупредить меня? О Боже, ведь я, кажется, ничего плохого ему не сделала. И мне на самом деле не нужны такие провожатые. В лесу, действительно, темно и страшно, но с ним как-то еще страшней…»

Когда к ней вернулось самообладание, она двинулась дальше. И скоро дорога привела ее к самому опасному месту — известковым утесам, которые круто обрывались вниз, к самому морю.

Однако Лили не боялась идти здесь в темноте. Она хорошо знала окрестности и даже ночью без всякого риска могла пройти вдоль обрыва. Там, правда, не было перил, и стоило лишь оступиться, чтобы упасть с большой высоты. Но дорога шла не по самому краю обрыва и отделялась от него рядом деревьев. Надо было только держаться тропинки и ни в коем случае не выходить за шеренгу деревьев — на край, поросший мхом и вереском. Стоило там поскользнуться на сыром мху — и падение было неизбежно.

В эту кошмарную ночь путь вдоль известкового обрыва был чрезвычайно опасен. Во мраке и при сильных порывах ветра легко можно было не заметить тропы и оказаться на краю пропасти. Но Лили, занятая мыслями о своем Бруно, не думала об опасности. Плотно закутавшись в накидку, она смело шла вперед, стараясь держаться поближе к деревьям.

Но в ту самую минуту, как она оказалась там, где тропа ближе всего подходит к обрыву, позади нее послышались чьи-то шаги. Их тут же заглушили раскаты грома.

Не успела Лили опомниться, как кто-то со сверхъестественной силой схватил ее сзади. В ту же минуту бедняжка догадалась, что злодей, напавший на нее во мраке, толкает ее все ближе и ближе к пропасти.

Лили чувствовала, что враг слишком силен для нее, что ей с ним не справиться, и в следующую минуту она неминуемо должна погибнуть. От ужаса волосы у нее встали дыбом, но присутствие духа все-таки не покинуло ее.

В отчаянье она принялась звать на помощь, но раскаты грома и завывание ветра заглушали ее голос.

— Помогите! Боже, помоги мне! — еще раз крикнула она. — Кто бы вы ни были, сжальтесь! Отпустите меня!

Но просьба несчастной девушки осталась не услышанной. Страшный призрак ночи, напавший на нее, чтобы столкнуть в бездну, не знал сострадания.

Она пыталась сопротивляться. Она боролась. Смертельный страх утроил ее силы. Но враг был сильнее. Он неумолимо теснил ее к поросшему мхом, вереском и молодыми деревцами краю отвесного обрыва, куда никто не осмеливался ступить. Там часто глыбы земли обваливались вниз.

В этот миг сверкнула молния, на короткое время осветив жуткую сцену смертельной борьбы на краю пропасти, и Лили узнала человека, толкавшего ее в пропасть. Крик ужаса вырвался из ее груди. С побледневших губ сорвалось имя — имя того, кто желал ее гибели. Но завывание бури все заглушило.

Эти минуты ужаса решили исход неравного поединка. Когда ошеломленная Лили узнала своего губителя, силы оставили ее, руки опустились.

Край пропасти был уже в шаге от нее. Она инстинктивно ухватилась за молоденькое деревцо, росшее на самом краю, но руки злодея толкали ее в бездну. Деревцо не выдержало и накренилось над пропастью, выворачивая корни вместе с глыбой земли. Лили почувствовала, что падает в бездну.

Раздался душераздирающий крик, на минуту заглушивший рев бури, вопль о помощи, последний мучительный призыв погибающей человеческой жизни.

Погубитель черной тенью склонился над пропастью, то ли желая удостовериться в гибели своей жертвы, то ли готовый сам кинуться в бездну и собственной жизнью заплатить за гнусное злодеяние. Почва под его ногами подалась, он потерял равновесие и чуть было не последовал за своей жертвой, но вовремя отшатнулся назад и ухватился за толстое дерево, способное выдержать его вес.

А Лили упала в пропасть. Умолк последний крик несчастной, и никто более не пытался перекричать рев бури, взывая о помощи. Непроницаемая мгла наполняла ущелье, в котором исчезла девушка. Алчные волны внизу уже приняли милое невинное создание в объятия и унесли его в море, жестокое коварное море, которое никогда не возвращает свои жертвы живыми.

V. ТЕМНОЕ ДЕЛО

Мария Рихтер возвратилась в свою комнату на верхнем этаже замка и принялась ждать возвращения Лили. Она заранее знала, что Лили со всеми подробностями расскажет ей о своей встрече с Бруно, потому что Мария была единственной близкой подругой молодой графини. Лили давно уже призналась ей, что очень любит своего кузена. Мария находила это вполне естественным, так как и ей самой молодой асессор нравился больше всех остальных мужчин, с которыми она прежде была знакома.

Бруно был серьезен, спокоен и вместе с тем приветлив, отличался утонченной вежливостью и особой внимательностью. Он не злоупотреблял красноречием, не рассыпался в пустых комплиментах, но словам его всегда можно было верить. Они отвечали его убеждениям…

Мария видела из окна, что небо все больше и больше затягивается тучами. Она взглянула на часы. Был еще только девятый час, а уже стемнело. И Лили все еще не вернулась.

Мария забеспокоилась, тем более что ветер усиливался и вдали погрохатывали раскаты грома. «Графиня ничего не знает об уходе Лили, — подумала Мария, — да и вообще, кроме меня, никто не знает…»

Она тихо спустилась вниз и, никем не замеченная, вышла из замка. Скоро совсем стемнело, и беспокойство Марии усилилось.

Лили очень запоздала. Может быть, она вместе с Бруно укрылась под деревом, чтобы переждать непогоду? Очень неосторожно с их стороны, потому что молния всегда ударяет в самые высокие деревья, это давно доказано.

Пошел дождь, усиливаясь с каждой минутой, но Мария не обращала на него внимания. Стоя в конце аллеи, она вслушивалась и всматривалась в ночную мглу, но кроме шума ветра и дождя, ничего не могла расслышать.

Гроза между тем приближалась, и беспокойство Марии с каждой минутой все возрастало. Всевозможные предположения возникали в ее голове. Что ей делать дальше? Лили не из трусливых, это она знала, но в такую погоду в лесной чаще страх одолеет любого смельчака.

Минута проходила за минутой, а Лили все не было. Не в состоянии больше ждать, Мария пошла по дороге, ведущей к трем дубам. Напряженно всматривалась она в темноту, звала Лили, но никто ей не откликался. «Боже мой, что же делать? — беспокоилась Мария. — Лили до сих пор нет. Я должна отыскать ее — пойду к трем дубам».

Любовь и тревога за молочную сестру победили в сердце Марии страх перед темнотой и непогодой. Она прошла через парк и углубилась в лес. Ветер как будто немного утих, раскаты грома постепенно удалялись, и Мария слегка приободрилась. Быть может, Лили грозит опасность, и в эту минуту Мария должна быть рядом с нею, спасти ее или разделить ее участь.

Было около девяти вечера, когда Мария подошла к трем дубам. В темноте она долго бродила вокруг деревьев, окликая влюбленных, но ни Лили, ни Бруно там не оказалось.

Мучительный страх вновь охватил девушку. Где Лили? Почему ее так долго нет? Что могло случиться? Оставалось одно: вероятно, она возвратилась в замок другой, кружной дорогой.

Гроза удалялась. Постепенно становилось светлее.

Преодолевая страх, Мария бегом пустилась обратно в замок. Подобно птице, летящей меж деревьев, стремительно неслась она по дороге. Маленькие ножки ее едва касались земли. Сильный ветер развевал легкое платье и играл ее белокурыми локонами. Она мчалась так, будто ее преследовали, задыхаясь, но не давая себе и секунды передышки. Теперь, когда она поняла, что в лесу никого, кроме нее, нет, страх вновь тисками сжал ее сердце, и она словно искала спасения в бегстве, — как будто за ней гнались фурии.

Наконец она достигла широкой лужайки перед замком. Окна в замке были ярко освещены.

Здесь она позволила себе остановиться, чтобы перевести дух. Сердце ее бешено колотилось, грудь высоко вздымалась. Она оглянулась назад, на темный лес, где царила теперь глубокая тишина, и вновь испытала невольный ужас.

Она поднялась наверх, в комнату Лили. Там она нашла только служанку, стелившую постель. Лили не возвращалась. Служанка весь вечер не видела ее. Известие это ошеломило Марию — она рассчитывала встретить Лили в замке, раз ее не было в лесу.

Что же теперь? Где Лили? Больше нет никаких сомнений, что с ней случилось какое-то несчастье. Заблудиться она не могла даже в самую темную ночь. Она знала здесь каждую тропинку. Тогда что же? С Бруно она не может быть, Бруно уже подходит к городу. Поблизости от трех дубов нет ни одного человеческого жилья, кроме домика лесничего. Но до него немногим ближе, чем до замка.

«Что если Лили оглушена молнией или даже убита?» — пронеслось в голове у Марии. И она поспешила в покои графини, чтобы рассказать ей все. Другого выхода не было. Графиня должна узнать о происшествии и оказать своей падчерице помощь, найти ее во что бы то ни стало.

Когда служанка доложила графине, что ее желает видеть Мария, Камилла вышла к ней уже в ночном пеньюаре.

— Что случилось, дитя мое? — удивленно спросила она, оглядывая промокшую, исхлестанную ветвями девушку. — Боже мой, на кого ты похожа?

Страх за подругу и волнение окончательно лишили Марию самообладания, она не могла больше сдерживаться и с рыданием упала перед графиней на колени.

— Ах, случилось несчастье! — воскликнула она, с мольбой протягивая руки к графине, весь вид которой выражал крайнее удивление.

Как обольстительно хороша была Камилла в эту минуту! Белый ночной пеньюар, отделанный дорогими кружевами, роскошными складками облегал ее высокую, статную фигуру. Гладкое бледное лицо с черными глазами, в глубине которых таился огонь, было окаймлено густой массой роскошных волос, которые волнистыми прядями распускались но белоснежной шее и падали до самой талии.

На лице этом не было заметно и следа волнения, оно было спокойно, словно мраморная маска. И только едва заметно подрагивали тонкие коралловые губы маленького рта. Ледяным холодом веяло от этого лица. При взгляде на него невольно вспоминалась голова Медузы Горгоны со змеями вместо волос, взгляд которой превращал все живое в камень.

Графиня протянула свою белую руку к стоящей на коленях Марии и заботливо подняла ее.

— Что привело тебя ко мне, милое дитя мое? — произнесла она. — И почему ты в таком виде? Платье твое промокло, волосы спутаны — где ты была?

— Я только что из лесу. О Боже! Я искала Лили. С нею, верно, случилось несчастье!

— Ты искала Лили в лесу? В такую грозу?

— В шесть часов вышли мы из замка и направились к трем дубам. Там Лили хотела поговорить с господином Бруно.

— С асессором фон Вильденфельсом? — перебила ее графиня. — Странно, это же нарушает все приличия. Что же дальше?

— Господин асессор должен был сообщить Лили нечто важное, но идти в замок ему не хотелось. Разговора их я не слышала, так как повернула обратно.

— Разве асессор фон Вильденфельс был у трех дубов?

— Да, графиня, я его узнала. У трех дубов мы оказались около семи часов. Было еще совсем светло. В восемь часов Лили могла уже вернуться. Я ждала ее до половины девятого, даже чуть дольше. Но страх за нее не давал мне покоя: я пошла искать ее.

— Доброе дитя, — с участием произнесла графиня. — В такую погоду…

— Да, началась гроза, но я побежала в лес.

— Ты ничего не видела и не слышала? — поспешно спросила графиня.

— Ничего кроме шума бури, вспышек молнии и раскатов грома. Я звала ее, дошла до трех дубов — все напрасно, ее нигде не было. Тогда я побежала обратно в замок. Я надеялась, что она пошла другой дорогой и мы разминулись. Однако и здесь ее не оказалось… Графиня, уже половина десятого, с ней наверняка случилось несчастье. Иначе как можно объяснить ее отсутствие? Может быть, она убита молнией или напоролась на сук, или упала и расшиблась.

— Боже упаси, дитя мое! Но я вполне понимаю твое беспокойство. Меня тоже встревожило столь долгое отсутствие Лили. Я немедленно прикажу обыскать лес.

— О да, графиня, пожалуйста! — умоляла Мария. — Я вся дрожу от страха.

— Спокойствие, дитя мое, спокойствие. В таком волнении ничего не сделаешь, — сказала графиня и позвонила.

Вошла горничная.

— Позовите ко мне управляющего, — приказала графиня.

Служанка удалилась исполнять приказание, а графиня принялась успокаивать Марию.

Через несколько минут появился фон Митнахт.

— Ужасное событие заставило меня пригласить вас к себе, господин Митнахт, — сказала графиня. — Мария мне только что сообщила, что дочь моя около семи часов вечера ушла в лес и до сих пор не вернулась. Я боюсь за нее. Могло произойти какое-нибудь несчастье. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы люди с фонарями обыскали весь лес.

— Ваше сиятельство, я немедленно пошлю людей, — проговорил управляющий, — но было бы хорошо, если бы фрейлейн Мария хотя бы приблизительно указала направление, куда ушла молодая графиня. Лес так велик…

— Кажется, ты сказала, что моя дочь пошла к трем дубам? — спросила графиня Марию.

— Да, к трем дубам, графиня. Нельзя ли и мне вместе с другими отправиться на поиски Лили?

— Ты так беспокоишься, что я не могу отказать в твоей просьбе, несмотря на то что уже ночь. Господин Митнахт возьмет тебя с собой.

Управляющий поклонился и вместе с Марией вышел из комнаты графини.

Немедленно позвали нескольких конюхов, кучера и работника, находившихся в замке. Двое слуг взяли по фонарю. Во дворе к ним присоединился садовник, тоже с фонарем.

Фон Митнахт руководил группой, которая, кроме него, состояла из шести человек. Мария шла рядом с фон Митнахтом.

Дождь перестал, ветер тоже почти утих. Тучи на небе поредели и почти не заслоняли луну. Из леса тянуло запахом мокрой зелени. Гроза и дождь оживили и освежили природу, измученную долгой засухой и дневной жарой. Было довольно свежо, почти прохладно, — заметно упала температура после грозы.

Поисковая группа двигалась по дороге, ведущей к трем дубам. Вперед шел садовник. Неожиданно он увидел стоящего между деревьев человека и окликнул его. Это был лесничий Губерт.

— Вы были в лесу во время грозы? — спросил его фон Митнахт.

— Да, был, — ответил тот.

— Молодую графиню не встречали?

— Молодую графиню? Как молодую графиню? — заикаясь, спросил Губерт и в растерянности уставился на слуг с фонарями.

— Да, вы не ослышались, я спрашиваю о молодой графине, — повторил управляющий. — Мы ищем ее, потому что она до сих пор не вернулась домой.

— Не вернулась домой? — опять переспросил побледневший и смущенный Губерт.

— Так вы не видели молодую графиню? Вы никого не видели? — взволнованно обратилась к нему Мария, всмотрелась в лесничего и отпрянула: таким она его еще никогда не видела.

Губерт был бледен как мертвец. Волосы и борода всклокочены. Одежда промокла насквозь.

— Слышал ли я что-нибудь? Да, я слышал крик, — ответил лесничий. — Но это было с час назад, во время грозы.

— Крик? Вы не могли разобрать — откуда? — в один голос воскликнули Мария и управляющий.

— Мне кажется, оттуда. — Лесничий указал в ту сторону, откуда, по его предположению, доносился крик.

— Это со стороны скал, — сказал фон Митнахт.

— О Боже! — воскликнула Мария. — Скорей туда!

— Лесничий! Возьмите с собой трех человек и идите по направлению к дубам, — распоряжался управляющий. — А мы с остальными пойдем к обрыву. Обыскивать каждое деревце, каждый кустик!

Губерт, кучер с фонарем и два конюха двинулись в указанном направлении. Фон Митнахт с оставшимися людьми свернул напрямик к известковым скалам.

Странное, жутковатое впечатление производили эти люди с фонарями, блуждающие по лесу. Скоро оба отряда потеряли друг друга из виду, так как двигались в противоположных направлениях.

Мария громко звала Лили. Далеко разносился голос управляющего. Но ответа не было. Лес погружен был в глубокое, мрачное безмолвие, и только эхо глухо и страшно вторило голосам.

Садовник с фонарем шел впереди. Два других работника освещали и обыскивали кусты, которые росли у дороги. Таким образом они подошли к опасному месту, где тропа приближалась к обрыву у известковых скал.

Вдруг садовник нагнулся.

— Что это? — воскликнул он, поднимая что-то с земли. — Кажется, это шляпка и вуаль молодой графини.

В мрачной ночной тишине, которую нарушал только доносящийся снизу шум прибоя, слова эти произвели на всех жуткое впечатление.

Мария подбежала к садовнику, выхватила у него из рук находку и поднесла к фонарику.

— Да, это шляпка и вуаль молодой графини.

— Но как очутились здесь эти вещи? — спросил управляющий, подходя ближе. — Может быть, порыв ветра сорвал их с головы? И в темноте молодая графиня не могла их найти?

— А вот ее платок, — сказала Мария, поднимая с земли что-то светлое. — Да, это платок Лили. Такой же мокрый, как и шляпа, и весь испачкан. На него наступили… А там и край обрыва…

— Неужели молодая графиня в темноте слишком близко подошла к обрыву? — заметил фон Митнахт. — О, это было бы ужасно!

— Нет, это невозможно! — воскликнула Мария. — Лили хорошо знает дорогу и не собьется с нее даже ночью. Она никогда не подойдет к самому краю обрыва.

— Смотрите! — воскликнул вдруг садовник. — Вот здесь, наверху, выворочена целая глыба земли. Ее нигде не видно. Господи, помилуй! Молодая графиня упала в пропасть!

Душераздирающий крик вырвался из груди Марии. С ужасом смотрела она на то место, куда указывал садовник.

Подошел фон Митнахт, чтобы убедиться в справедливости слов последнего.

— Гляньте, и мох здесь помят, местами даже содран, — заметил конюх, освещая то место, где происходила борьба. — Их, верно, было двое.

Тем временем и лесничий с остальными людьми вернулся с поисков.

Когда Губерт услышал о найденных вещах и об обрушенной глыбе земли, он застыл на месте, словно громом пораженный.

Управляющий и садовник внимательно осматривали место происшествия.

Фон Митнахт предупредил:

— Не подходите близко! Вы затопчете следы.

— Следы видны и на дороге, но дождь их уже сгладил, — сказал садовник. — Тут явно следы двух человек. Ведь не ходила же молодая графиня взад и вперед. И на мохе отпечатались разные следы. Их, по крайней мере, было двое.

Мария содрогнулась. В подобные минуты самое невообразимое и невозможное может показаться возможным. Она вдруг вообразила, что Лили вместе с Бруно…

— Здесь совершено преступление, — сказал вдруг садовник, пожилой, опытный человек. — Я уверен в этом. Взгляните сюда, господин управляющий, здесь явно происходила борьба.

— Вы ошибаетесь. Не могу себе представить, кто еще мог оказаться в лесу?

— Это одному Богу известно, — ответил садовник. — Но несчастье, которое произошло здесь, не было случайным. Отпечатки маленьких ступней молодой графини как бы размазаны. Она упиралась, сопротивлялась. Это убийство, и больше ничего.

Вне себя от горя и отчаяния, Мария обратилась к управляющему, не заметил ли он еще чего-нибудь, что навело бы на след Лили.

— Ничего, — объявил фон Митнахт. — Нет более никакого сомнения: она упала в пропасть.

Мария закрыла лицо руками и громко зарыдала.

— Да, ясно: это случилось не само по себе, — сказал графский кучер. Конюхи с ним согласились.

— А что думает по этому поводу лесничий? — спросил управляющий.

Ответа не последовало.

Все оглянулись, ища Губерта, но его не было. Он исчез так же внезапно, как и появился.

— Где же он? — спросил управляющий. Никто ему не ответил. — Кто-нибудь должен остаться охранять это место, — сказал фон Митнахт. — Шляпка, вуаль, следы — все должно оставаться в том виде, как есть. Если, действительно, совершено преступление, то это очень важно.

— Но мы порядочно натоптали, — заметил кучер. — Следы уже трудно различить.

— Не все затоптали. Вон еще видны отпечатки ног молодой графини.

— Оставайтесь здесь вдвоем, — сказал управляющий, указывая на садовника и работника. — Главное, чтобы все осталось в неприкосновенности. Я сию же минуту поспешу обратно в замок и доложу обо всем графине. А с рассветом можно будет отправить верхового нарочного в город.

— Разве нет никакой возможности спасти ее? — спросила Мария сквозь слезы. — Умоляю вас, господин Митнахт!

Управляющий пожал плечами.

— Мы ничем не можем помочь, фрейлейн, — сказал он серьезно и с участием. — Обрыв крут, почти отвесен и уходит в пучину моря. Если молодая графиня упала туда, что уже более не подлежит сомнению, — по собственной ли неосторожности или по вине кого-то другого, — то нечего и думать отыскать несчастную.

Садовник и работник согласились остаться на ночь и охранять место происшествия. Управляющий приказал положить шляпу и вуаль туда, где их нашли. То же самое сделали с платком. После этого все, кроме караульных, отправились в замок.

Графиня, по всей видимости сильно взволнованная, сидела еще в своей зале, ожидая, когда вернется управляющий. Ей не терпелось узнать, чем увенчались поиски в лесу. Когда фон Митнахт и Мария рассказали о случившемся, она была поражена.

— Я едва могу поверить этому, — сказала графиня. — Кто мог покуситься на жизнь Лили, которая со всеми была так приветлива, так снисходительна и добра? Нет, это невозможно.

Управляющий в подтверждение своих слов приводил доказательства, на которых основывались его догадки.

— Ужасно, — прошептала графиня. — Да, темное дело свершилось во время грозы. Я разделяю твою скорбь, дитя мое, — обратилась она к Марии, которая вновь не могла удержаться от рыданий. — Я глубоко потрясена. Лили всегда была мне любимой дочерью — и вдруг я лишилась ее, да еще таким ужасным образом.

— И нет никакой надежды, что она жива? — горевала Мария.

— Никакой, — подтвердил управляющий. — В том месте дорога идет у самого обрыва.

— Какой ужас! — прошептала графиня.

— Так как люди предполагают здесь убийство, то я оставил двоих сторожей на том месте, где случилось несчастье. Кроме того, необходимо донести о случившемся властям в городе.

— Разве это необходимо, фон Митнахт? Ведь нет никакого доказательства, что произошло преступление, а не несчастный случай.

— Есть, графиня, — вмешалась в разговор Мария. — И следы эти доказывают, что была борьба и что Лили, защищаясь, потеряла сначала шляпу, потом платок.

— Ну, хорошо, сделайте, как вы собирались, господин Митнахт, но лучше было бы, если бы вы сами отправились в город и донесли обо всем в полицию, — сказала графиня. — Это вы можете сделать завтра утром. Я сама с рассветом отправлюсь на место преступления, хотя мне и больно, очень больно будет видеть это роковое место. Что за ужасный вечер! А я ничего не предчувствовала. Конечно, Лили поступила опрометчиво, отправившись на свидание к трем дубам. Но я далека от мысли упрекать ее. Слишком потрясло меня это ужасное происшествие, эта темная история, которая лишила меня моей любимицы, а тебя, милое дитя, — сестры. Иди спать. Спокойной ночи, господин управляющий. Потрудитесь устроить все так, как я сказала. Власти о случившемся известите сами. А меня пусть разбудят пораньше. Я намерена сама все подробно осмотреть.

Старая вдова Бухгардт и ее полуслепая дочь, сидя в темной комнате своего домика, с возрастающим беспокойством ожидали возвращения Губерта. Непогода, бушевавшая на дворе, еще более увеличивала опасения обеих женщин.

— Его до сих пор нет, — сказала мать, вглядываясь через окно в чащу леса, над которым глухо раскатывались удары грома. — Ничего не видно.

— В бурю и грозу всегда так страшно, — посетовала София, сидевшая в углу на старом, скрипучем стуле. — Хочется забиться куда-нибудь подальше, а тут еще беспокойство за Губерта. Не понимаю, что за охота ему в такую погоду торчать в лесу? Он весь промокнет. Да и что ему делать там ночью?

Мать тяжело вздохнула.

— Не сидится ему дома. Видно, что-то взбрело в голову. О, Господи, что-то будет?..

— Вот он идет, мама, — сказала полуслепая София, у которой был очень тонкий слух.

— Это дождь шелестит в листве…

Тщетно мать и сестра ждали возвращения Губерта. Проходили минута за минутой, а его все не было.

Старые шварцвальдские часы пробили десять…

Гроза наконец миновала. Небо очистилось от туч. Показалась луна, осветившая все вокруг своим призрачным светом. Время шло к полуночи.

Беспокойство матери и сестры лесничего достигло предела. И вот старая женщина увидела на поляне Губерта.

— Слава Богу! — воскликнула мать со вздохом облегчения. — Наконец-то он идет.

— Ты накрыла ему на стол и поставила ужин в его комнате? — спросила София.

— Как обычно, когда он вечером задерживается, — ответила старушка. — Наконец-то, Губерт. Слава Богу!

— Зачем же вы меня ждали? — сердито проговорил Губерт.

— Мы боялись за тебя — ты так задержался… — ласково сказала старая мать.

— Случилось несчастье, — угрюмо проронил он после некоторого молчания.

— Несчастье? Какое же? — в один голос воскликнули обе женщины. — Молния ударила во что-нибудь?

— Молодая графиня упала в пропасть…

— Милосердный Создатель! — воскликнула вдова старого лесничего.

София в ужасе всплеснула руками.

— Графиня? Губерт, расскажи же нам все. Вот ужасное несчастье! Неужели она умерла? Неужели нельзя было спасти ее?

— Если она упала в пропасть, кто ее спасет? — глухо ответил Губерт и направился к своей комнате.

— Но как же это случилось, Губерт? — настаивала София.

— А я почем знаю?

— Ну так расскажи хотя бы то, что знаешь.

— Что там рассказывать? Упала, вот и все, — произнес Губерт очень мрачным, не свойственным ему тоном. — Пойду к себе в комнату, я устал и промок до костей.

Он не подошел ни к матери, ни к сестре, а сразу направился в дальнюю комнату.

С первого взгляда можно было догадаться, что здесь живет охотник: на стенах висели рога, охотничьи ружья и ножи. На комоде, рядом со счетными книгами лесничего и письменным прибором, лежали огромные кабаньи клыки. Над кроватью висело старинное оружие, доставшееся Губерту в наследство от отца.

Он не зажег свечу, которая стояла на столе рядом с тарелками с ужином, а открыл окно, потому как в комнате было очень душно, и задумчиво устремил взгляд в лесную чащу.

— Молодая графиня умерла, — говорила между тем расстроенная мать, запирая входную дверь. — Какая ужасная новость!

— Он почему-то не хочет рассказать подробности, — заметила София.

— Он сам не свой, я это сразу заметила, едва он вошел. Боже упаси, еще заберет себе в голову что-нибудь недоброе, — сказала старуха-мать. — Пусть себе успокоится.

— Но каким образом молодая графиня могла оказаться у пропасти? — вслух размышляла София. — Пока мы не знаем об этом. Может быть, потом, позже?.. Как бы то ни было, она умерла. Боже милостивый, недаром у меня сегодня весь вечер было так тяжело на сердце. Какая грустная новость! Как жаль мне милую, добрую молодую графиню! Зачем ей суждено было уйти так рано? Она всегда была такой приветливой, ласковой. Встречаясь со мной, каждый раз останавливалась, как, бывало, покойная графиня. Протягивала мне руку и спрашивала, как мы с тобой поживаем, не терпим ли нужды. Всегда наказывала, чтобы мы ели сколько угодно дичи, уверяя, что «маман» ничего не имеет против. И еще спрашивала, не надо ли нам семян для посева, — о, этот ангел, бывало, обо всем заботился… Не могу себе представить, не могу поверить, что она умерла! К тому же такой ужасной смертью! — воскликнула София и содрогнулась при мысли о пропасти в известковых скалах и морских волнах, которые бушевали внизу.

— Да, замок посетило еще одно горе, — сказала старая мать, обращая свой взор к небу. — Недаром говорят, что беда не приходит одна. Сначала старый Вит умер, потом графиня Анна, следом граф, а теперь вот молодая графиня, последняя. И все наследство достанется теперешней графине. Она получит все: замок, власть, а также и тот миллион, который графиня Анна и граф завещали молодой графине… Ох, София, уже полночь, пошли-ка спать. Конечно, после всего случившегося трудно будет заснуть, но отдых все-таки требуется…

С этими словами старая женщина направилась в смежную комнату, служившую спальней. София последовала за ней, оставив в углу прялку, за которой она проводила целые дни. В домике воцарилась тишина.

Старушка-мать собиралась уже лечь, как вдруг из комнаты Губерта, которая находилась рядом, донесся странный звук, напоминающий щелчок взводимого курка. Сердце матери, как известно, вещун: оно тотчас подсказало, что сыну угрожает смертельная опасность.

Мать соскочила с постели — может быть, она еще успеет предотвратить несчастье.

Не зажигая свечи, не сказавши ни слова Софии, бросилась она в комнату Губерта, сильно толкнула дверь, и глазам ее представилось ужасное зрелище.

Освещенный луной Губерт стоял у самого окна с пистолетом в руке. Он собирался спустить курок: он хотел застрелиться. Страшное предчувствие не обмануло старую женщину. При этом зрелище она едва не лишилась чувств: еще секунда, и выстрел размозжил бы голову ее сына.

— София, на помощь! — закричала мать срывающимся от волнения голосом и, собрав все силы, бросилась к сыну и вырвала у него пистолет. Раздался выстрел, но пуля разбила только небольшое зеркало, висевшее на стене у окна.

— Побойся Бога, Губерт, что ты делаешь? — с рыданиями выкрикнула старушка. — Пожалей нас с Софией! Подумай о моей старости! Подумай о своей несчастной сестре!

В первое мгновение Губерт готов был вспылить, но слезы престарелой матери, по-видимому, тронули его. Кроме того, в дверях показалась София, которую привлек грохот выстрела. Бедняжка ничего не могла разглядеть и в отчаянии звала то мать, то брата.

— Сын мой, милый мой сын! — запричитала, вся в слезах, старая женщина, заключая Губерта в материнские объятия. — Что же ты хотел с собой сделать? Господь надоумил меня появиться вовремя. Господь помог мне предотвратить несчастье. Да будет благословенно Его святое имя!

— Оставь меня, мама, — торопливо и угрюмо ответил Губерт, — прошу тебя, оставь меня одного.

— Ты все еще хочешь совершить это страшное несчастье? — со слезами на глазах спрашивала мать. — Неужели мне суждено видеть моего сына, павшего от собственной руки? Дай мне сперва самой закрыть глаза, чтобы не дожить до такой беды.

— Сжалься, Губерт! — умоляла София, заламывая руки.

— Что вы ко мне пристали, ведь ничего не было! — сказал Губерт, отстраняя мать и сестру. — Чего вы тут плачете и кричите? Я не могу этого слышать!

— Сын мой, я не переживу такого несчастья, это разобьет мое старое сердце.

— Пожалей хоть нашу бедную мать! — запальчиво выкрикивала София. — Неужели ты хочешь, чтобы горе и нужда разом посетили наш дом?

— Памятью твоего отца заклинаю: не смей накладывать на себя руки, не совершай этого страшного греха, — произнесла старая мать, немного успокоившись, но таким угрожающим тоном, что Губерт слегка отпрянул, пораженный. — Отец твой до конца жизни свято верил в нашего Спасителя и с верой этой отошел в вечность — не срами его честного имени.

— Хорошо, матушка, довольно.

— Обещай, чтобы я была спокойна, что ты меня, старуху, которая стоит уже одной ногой в могиле, не сделаешь матерью самоубийцы, — продолжала вдова лесника, голос ее звучал гневно и укоризненно. — Приди в себя и молись, чтобы Господь отогнал от тебя дьявольское искушение и простил тебе твои грешные помыслы. И я тоже буду молиться…

— Ступайте, ложитесь спать, — сказал Губерт. — Ничего подобного больше не повторится. Обещаю.

— Дай мне руку и поклянись, тогда я поверю. Не увлекайся, не поддавайся искушению, это злой дух смущает тебя. Отгони от себя дурные мысли, сын мой. Нет такой темной, беспросветной ночи, за которой не последовало бы утро.

Губерт протянул матери руку и твердым голосом поклялся, что не покончит с собой.

Мать удовлетворенно кивнула.

— Ты как мужчина дал мне свою руку и поклялся, теперь я могу быть спокойна: ты не нарушишь слова, данного матери. Я все знаю, сын мой. Понимаю, что тебя печалит гибель молодой графини. Это и мне причиняет горе. Но кто же избавлен от подобного испытания? И мне не хотелось жить, когда я видела вашего отца умирающим, приняла его последний вздох и предала земле. Горе мое было велико, но я не могла отчаиваться…

— Хорошо, матушка, этого никогда более не случится, — отвечал Губерт, все еще угрюмый, сам на себя непохожий. — Не бойся, я обещал и сдержу слово.

Старушка и София вернулись в свою комнату. С очень тяжелым чувством отходили они ко сну.

Мать молилась о душевном спокойствии сына, который, несмотря на поздний час, долго еще расхаживал в своей комнате. Проницательным материнским сердцем предугадывала она грядущие несчастья сына и желала себе смерти, чтобы не быть свидетелем их. И тут же называла подобное желание грехом и просила Господа простить ее и заодно вразумить сына…

Мария Рихтер тоже провела ночь без сна, в слезах и отчаянии.

Что же касается остальных обитателей замка, то они, казалось, отнюдь не могли пожаловаться на бессонницу. Во всяком случае, свет очень скоро погас как в спальне графини, так и в комнатах господина управляющего.

В начале седьмого фон Митнахт велел кучеру заложить карету, потому что утро выдалось пасмурным и дождливым. Перед отъездом он поручил горничной разбудить графиню, как та и приказывала.

Графиня уже встала, когда горничная вошла к ней: должно быть, горе ее по случаю утраты дорогой падчерицы было столь велико, что она и вовсе не засыпала. Графиня выглядела так, словно глубокая печаль терзала ее душу и влекла к тому месту, где было совершено убийство, в возможность которого она просто-таки не могла поверить.

Вскоре после отъезда фон Митнахта в город она одна, пешком, отправилась к известковым скалам. Там, у пропасти, все еще дежурили садовник и рабочий, оставшиеся на ночь. Они почтительно встали, завидев графиню, и доложили ей, что в течение ночи никаких происшествий не было. Все тихо как в могиле.

Самолично убедившись в существовании следов, теперь уже едва заметных, графиня внимательно осмотрела вытоптанный мох, помятый вереск на краю обрыва, а также то место, откуда оторвалась глыба земли. Найдя устойчивую площадку на краю пропасти, она заглянула вниз, но не увидела ни малейшего следа Лили — несчастная девушка, по всей вероятности, упала в расщелину между скал и исчезла бесследно.

Садовник и рабочий заметили, что вид этого места произвел сильное впечатление на графиню: она беспрестанно подносила к лицу надушенный кружевной платок, чтобы осушить слезы, которыми полны были ее глаза. Когда же она увидела шляпку с вуалью и платок, волнение ее достигло крайней степени, и она приказала отнести обе эти вещи к ней в замок.

Старый садовник почтительно возразил, что следователь должен найти все так, как оно было ночью. Эти слова садовника определенно не понравились графине, однако она не решилась настаивать и, глубоко потрясенная всем виденным и слышанным, тихо вернулась в замок и сейчас же удалилась в свои покои, приказав не беспокоить ее ничем.

Около одиннадцати часов утра к замку подъехала карета и остановилась у парадного подъезда.

Графиня подошла к окну и, скрытая за шелковыми занавесками, посмотрела вниз.

Это была та самая карета, в которой фон Митнахт отправился в город. Он проворно выбрался из экипажа и помог выйти двум мужчинам. Первый из них, в черном пальто и высокой черной шляпе, надо полагать, был судебным чиновником из города. Графиня не знала его. При виде же второго она вздрогнула всем телом: это был асессор фон Вильденфельс.

Этот ненавистный ей человек, перед которым, тем не менее, она испытывала невольный страх, тоже принадлежал к судебной комиссии, потому что первый господин обращался с ним чрезвычайно вежливо.

Следом показался еще один человек, со свертком под мышкой, вероятно, секретарь или еще кто-нибудь в таком роде, потому что фон Митнахт не обращал на него никакого внимания и занимался только двумя первыми.

«Бруно явился», — подумала про себя графиня. Этого она никак не ожидала. Появление асессора было ей в высшей степени неприятно. Это можно было заметить по ее словно окаменевшему лицу и прищуренным глазам.

Но эти чувства владели графиней не более минуты. К ней вернулись ее обычные самообладание и решительность. Вошел слуга и доложил о возвращении управляющего и о трех посторонних господах. Графиня приказала пригласить их в зал и сама отправилась туда же, мимоходом осмотрев себя в зеркале.

При появлении графини все четверо вежливо поклонились. Она же приветствовала их с видом утомленным и расстроенным, вполне соответствующим тяжести утраты, понесенной ею.

— Вы, господа, вероятно, судейские? — негромко и с достоинством спросила она.

— Так точно, графиня. Позвольте вам отрекомендоваться, — произнес господин в черном. На нем были золотые очки. — Я — государственный прокурор Шмидт.

Графиня слегка наклонила голову.

— Должность судебного следователя в этом деле исполняет господин асессор фон Вильденфельс, — продолжал прокурор, указывая на Бруно, который выглядел очень расстроенным.

Графиня и молодой асессор обменялись короткими взглядами — они чувствовали и понимали, что каждый из них испытывал к другому.

— Я уже имею удовольствие быть знакомой с господином асессором, — сухо ответила графиня и снова чуть наклонила голову.

— Господин Ленц, судебный секретарь, — закончил прокурор церемонию представления. — Чрезвычайно печальное дело привело нас сюда, графиня. Мы приехали расследовать несчастный случай или преступление, в результате которого вы лишились дочери.

— Ужасное происшествие, которого никто и не предвидел, — отвечала графиня. — Прошу садиться, господа, и выслушать все, что я могу сообщить по этому поводу. Известно мне очень немногое. Дочь, ничего не сказав мне, отправилась вечером на прогулку в сопровождении своей молочной сестры. Несчастья не случилось бы, если бы господин асессор предпочел разговаривать с Лили в замке.

— Я слышу упрек в ваших словах, графиня, — серьезно сказал Бруно, — но вы ведь знаете, из-за чего я прекратил свои посещения.

— То, что произошло, господин асессор, не имело отношения к Лили. Как же я могла быть против ваших посещений?

— Это никак не касается дела, графиня, — твердо сказал Бруно. — Я совершенно убежден, что преступление, не свершись оно этой ночью, было бы только отложено.

— Вы тоже считаете, что совершено преступление? — спросила графиня, обращаясь к прокурору.

— Это ясно вытекает из всего сказанного, — отвечал прокурор.

— Какой ужас!.. — прошептала графиня, и в голосе ее слышалось глубокое потрясение. — Не догадываетесь ли вы, что могло послужить поводом к преступлению? Не подозреваете ли кого-нибудь? — обратилась она после некоторой паузы к присутствующим.

— Пока еще нельзя сказать ничего определенного, графиня. Наша обязанность — произвести предварительное расследование и выяснить главные обстоятельства дела. По совету господина асессора, — продолжал прокурор, указывая на Бруно, — мы прежде всего послали отыскать в деревне двух-трех смельчаков, которые согласились бы обследовать пропасть. Может быть, молодая графиня еще жива.

При этих словах графиня Камилла сделала большое усилие, чтобы не выдать своего волнения.

— Может быть, нам посчастливится спасти вашу дочь, — продолжал прокурор. — В таком случае мы все узнаем от нее самой. Ну, а пока ищут смельчаков, мы сочли необходимым отправиться сюда, в замок, чтобы объявить вам как помещице и владелице Варбурга, что мы являемся представителями закона и с этой минуты приступаем к расследованию. В связи с этим покорнейше просим вас сообщить все известные вам сведения, чтобы мы могли внести их в протокол.

Секретарь приказал слуге подать чернильницу и перо, затем развернул свои бумаги и разложил их на столе.

— Господа, повторяю, что я могу сообщить вам очень немногое, — отвечала графиня, полностью овладев собой. — Вчера вечером, когда я уже собиралась ложиться спать, мне доложили о приходе Марии Рихтер, молочной сестры моей дочери. Она провожала Лили до трех дубов — вам, господин асессор, это должно быть известно, — а затем вернулась назад. Приближалась гроза. Мария Рихтер стала беспокоиться о Лили и решила обратиться ко мне. Она сказала, что поздно вечером, в бурю, снова ходила к трем дубам, но не нашла там Лили. Должно быть, с ней случилось несчастье. Я тотчас же поручила управляющему и нескольким слугам обыскать лес, что и было сделано.

— В котором часу? — спросил прокурор.

— Около десяти вечера. Слуги взяли с собой фонари, — продолжала графиня. — В лесу им встретился лесничий Губерт Бухгардт и сказал, что слышал страшный крик…

При этих словах прокурор и асессор переглянулись, последний тоже слышал крик.

— Слуги разделились на две группы и обыскали весь лес от трех дубов и до замка. Часу в двенадцатом явился управляющий и доложил мне, что молодая графиня, должно быть, упала с обрыва, так как в том месте нашли ее шляпку и платок и там же, на самом краю обрыва, виднелись следы и была выворочена глыбы земли, что и натолкнуло на мысль о преступлении. Подозрительным кажется и то, по словам управляющего, что лесничий Губерт, подойдя к тому месту и узнав о находке, незаметно скрылся. Так что, когда управляющий обратился к нему с просьбой покараулить означенное место, его и след простыл…

Бруно и Шмидт опять переглянулись: Бруно тоже встретил в лесу Губерта и был удивлен его странным поведением.

— Вот и все, что я могу вам сообщить, — заключила графиня. — Я, господа, рано утром сама ходила на это место, а двое слуг сторожат там до сих пор. Остальное предоставляю вам: определите, совершено ли здесь преступление или это только несчастный случай. Если, действительно, совершено преступление, то дай Бог, чтобы вам удалось найти и призвать к ответу негодяя, который столь безжалостно обрек на ужаснейшую смерть милое, невинное существо и причинил всем обитателям замка глубокое горе.

— Мы употребим все старания, графиня, чтобы прояснить это темное дело, — заверил прокурор.

Все трое простились с графиней и спустились вниз, в галерею, где их поджидал фон Митнахт, чтобы отвести к роковому месту.

— Замечательно красивая дама эта графиня, — тихо сказал прокурор асессору. — Подобной белизны лица, глубины черных глаз я никогда еще не видывал. И притом это неподражаемое… — Он осекся.

Перед ним стоял Митнахт.

Не откладывая, судейские чиновники в сопровождении управляющего Митнахта отправились к обрыву.

Дор¦гой управляющий, в свою очередь, рассказал о ходе ночных поисков.

— Хорошо, что вы поставили там сторожей, — заметил прокурор. — Во-первых, несчастная могла подать какие-нибудь признаки жизни. Во-вторых, все останется таким, как было.

Управляющий привел их к тому месту на дороге, где лежали шляпка и вуаль Лили, а у самой пропасти — платок.

Тягостное впечатление произвел на Бруно вид этих вещей. Он, всегда такой спокойный и невозмутимый, был теперь подавлен горем. Только после тяжелой внутренней борьбы решился он взяться за расследование этого дела: рассудок и сила воли одержали верх над чувствами. Необходимо было раскрыть тайну ужасной ночи, похитившей его дорогую невесту, и кому, как не ему, заняться этим. Он видел Лили незадолго до катастрофы и говорил с ней. Он отлично знал замок Варбург, его обитателей и окрестности замка. Таким образом, чувство долга взяло верх над горем утраты.

На месте происшествия кроме сторожей стояли двое незнакомых крестьян и несколько любопытных женщин из соседней деревни.

Прокурор прежде всего обратился к садовнику:

— Вы сторожили тут?

— Так точно, мой господин.

— Все находится в том же виде, как было ночью?

— Да, мой господин, только следы видны уже не так явственно.

— Не заметили ли вы чего-нибудь подозрительного ночью или утром, не слышали ли стона из пропасти или крика?

— Ничего не видели и не слышали, мой господин. Кто упадет в пропасть, тот уж не издаст ни звука, — отвечал старый садовник.

— Вы и есть те люди, которые согласились спуститься в пропасть? — обратился прокурор к двум крепким мужчинам, стоявшим в стороне.

— Да, — ответил один из них, повыше ростом, — это мы и есть. Я — ночной сторож по кличке Нахтфогт, а это — Штейн-Клопфервиль.

Начали с того, что секретарь, по указанию прокурора и Бруно, карандашом внес в протокол подробное описание местности и найденных вещей. Замечены были самые, казалось бы, незначительные детали.

Так, шляпа Лили выглядела немного помятой. Если бы ее сорвал порыв ветра, она не осталась бы лежать посреди дороги, а была бы унесена в пропасть или же заброшена на дерево, где обязательно зацепилась бы вуалью за какой-нибудь сук.

Платок еще явственней доказывал, что не буря случайно сорвала его с плеч молодой графини. Булавка или брошь, которой Лили заколола платье спереди, была оторвана с такой силой, что на платке в этом месте образовалась дыра. Он также был измят и кое-где испачкан землей, — по всей вероятности, на него наступали.

Но самым неоспоримым доказательством того, что здесь происходила ожесточенная борьба, а, следовательно, имело место преступление, явились следы двух разных пар ног.

Итак, под покровом ночи и под прикрытием грозы совершилось убийство — такое ужасное, что даже привыкшие видеть всякого рода преступления прокурор и секретарь не могли не содрогнуться при виде зияющей пропасти и при мысли о той отчаянной борьбе за жизнь, которая происходила здесь двенадцать-четырнадцать часов назад и завершилась столь трагически.

Шляпа с вуалью и платок были опознаны всеми как вещи молодой графини.

Начался осмотр края обрыва. Возле самой расщелины, перед тем местом, где обрушилась глыба земли вместе с молодым деревцем, четко отпечатался след маленькой ножки Лили. Здесь она отчаянно, изо всех сил упиралась. Отсюда вместе с вывороченной глыбой земли и деревцем упала в бездну.

Собственно говоря, это была глубокая, узкая расщелина в известняковых скалах, которые тянулись вдоль всего берега. У подножия скал всегда волновалось море. Дна расщелины сверху не было видно. Его скрывал неширокий уступ, находящийся примерно на середине обрыва, но чуть поодаль было хорошо видно, как белые отвесные скалы омываются голубыми пенистыми волнами. Можно было легко представить, какое волнение разыгрывалось здесь в шторм, как высоко взлетали волны, проникая во время прилива в расщелины и унося с собой в море все, что находилось внизу.

Нахтфогт и Штейн-Клопфервиль подтвердили, что при сильном шторме волны заливают ущелье, но тем не менее выразили готовность попробовать спуститься, так как им обещали щедро заплатить за это.

С помощью веревок они совершили несколько попыток, но тщетно.

Наконец сам прокурор, отважившись заглянуть в пропасть, вынужден был признать, что это крайне рискованная затея и придется от нее отказаться. Бруно согласился с ним.

Штейн-Клопфервиль каким-то образом сумел-таки спуститься на достаточную глубину и, заглянув за выступ, увидел дно ущелья. Никакого трупа там видно не было, о чем он и объявил прокурору и следователю.

Нахтфогт, пытавшийся спуститься в другом месте, внезапно обнаружил на краю обрыва золотую брошь, сделанную в виде пряжки и усыпанную мелкими бриллиантами. Ее тоже все опознали и отметили, с какой силой она вырвана, раз отлетела на такое расстояние от места схватки.

После нескольких следующих безуспешных попыток спуститься Штейн-Клопфервиль заявил, что можно попробовать обследовать дно ущелья с моря.

Он и Нахтфогт в сопровождении Бруно отправились на берег. Прокурор и остальные остались наверху.

Тем временем небо совсем прояснилось, море успокоилось, лишь легкий ветерок колыхал гладкую голубоватую поверхность.

На берегу нашлось четверо или пятеро рыбаков, охотно согласившихся сделать попытку пробраться в ущелье с моря.

Бруно и его спутники сели в лодку. Рыбаки сопровождали их и указывали дорогу.

Скоро удалось найти ту расщелину, куда упала Лили. Но все старания проникнуть туда оказались напрасны. Они добрались только до белого валуна, наполовину скрытого под водой. Он не давал лодкам возможности проплыть дальше.

И все же поездка их принесла пользу. Они могли убедиться, что ночью во время шторма волны достигали значительной высоты, о чем свидетельствовали мокрые полосы, оставшиеся на меловых утесах. Теперь уже не было никаких сомнений, что несчастная жертва унесена в море.

Такой поворот дела заставил Бруно отказаться от дальнейших попыток обследовать ущелье.

VI. СВИДЕТЕЛЬ

Итак, следствие установило, что близ замка Варбург, при самых ужасных и загадочных обстоятельствах, совершилось убийство. Осталось только раскрыть тайну, его окружавшую, и разоблачить убийцу.

Задача эта выпала на долю Бруно, исполнявшего должность судебного следователя.

Асессор фон Вильденфельс, а также и прокурор самым учтивым образом отказались от любезного приглашения графини отобедать в замке и предпочли перекусить в деревенском трактире. После чего прокурор, пожелав асессору успеха, отправился обратно в город.

Никто из коллег не знал, как дорога была Лили молодому асессору. Он вообще был скрытен и не любил открывать кому-либо свои тайны.

Графиня под впечатлением ужасного происшествия, казалось, совершенно забыла свою ссору с Бруно и через управляющего предложила ему на время следствия занять несколько комнат в замке. Однако Бруно отказался и от этого приглашения, сказав, что имеет на то особые причины.

Вскоре причины эти стали ясны любому более-менее проницательному человеку: Бруно и секретарь в сопровождении управляющего отправились в домик лесничего и попросили разрешения разместиться наверху, в мансарде.

— Нам здесь вполне удобно, — заверил Бруно. — Никто не мешает, и мы никому не станем мешать.

Здесь же он намеревался выслушивать и свидетельские показания.

Самого Губерта не было дома.

Старая вдова очень удивилась такому странному желанию господ и начала убеждать их занять любую комнату внизу. Но Бруно вежливо сказал, что предпочитает занять три верхние комнатки. В первой он намеревался устроить приемную для свидетелей, во второй решил поселиться сам, а третью — отдать секретарю.

Добрая старушка засуетилась, принялась убирать комнаты и устанавливать там кое-какую мебель. За короткое время все было приведено в порядок, и Бруно поселился в домике лесничего, поблагодарив управляющего за его любезность.

Фон Митнахт вернулся в замок не в духе. Несмотря на все старания, ему так и не удалось выпытать ни у Бруно, ни у секретаря, кого они подозревают в злодеянии.

Тем временем в замке, деревне и окрестностях быстро разнеслась весть о прибытии судебных властей.

Из своего убежища Бруно украдкой наблюдал за обитателями домика лесничего. От его внимания не укрылось странное беспокойство матери Губерта и его сестры. Но он решил пока не придавать этому значения и действовать без предубеждения, не принимая в расчет ни личных чувств, ни внешних впечатлений, и обращать внимание только на факты.

Прежде всего он собирался допросить Губерта — не только потому, что встретил его вблизи того места, где совершилось преступление, но, главным образом, потому, что хотел узнать, насколько Губерт осведомлен о случившемся и имеет ли какие-нибудь подозрения относительно личности преступника.

Мысль о причастности к преступлению самого Губерта асессор отогнал сразу. Он знал, что лесничий пользовался расположением и полным доверием Лили и, следовательно, не имел никакого повода совершить убийство.

Губерт вернулся домой только к вечеру. Весь день он пропадал в лесу.

Мать первым делом сообщила ему о прибытии судебного следователя из города, но для него это уже не было новостью. Когда же она прибавила, что тот поселился у них наверху, Губерт сильно вспылил.

— Здесь, у нас в доме?! Что это значит? Неужели не нашлось другого места?! — кричал он так громко, что старушка и София не на шутку испугались, что его услышит господин асессор. — Много они знают! — добавил Губерт таким тоном, будто сам знал больше других.

По всей вероятности, Бруно слышал голос лесничего, так как через минуту появился Ленц и объявил Губерту, что господин асессор просит его к себе. При этом он взял у старушки несколько свечей, за которые тотчас же и заплатил.

Губерт пошел наверх.

Он был мрачен. Со следователем говорил отрывисто и раздраженно.

— Пойдите сюда, Губерт, — сказал Бруно. — Сядьте вон там. Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Вы, вероятно, уже знаете, что я прислан сюда в качестве судебного следователя?

— Господину асессору лучше бы не встречаться вчера вечером с молодой графиней или, по крайней мере, следовало бы проводить ее домой, — злобно отвечал Губерт. — Тогда она осталась бы жива, и не понадобилось бы следствия. Все равно никто ничего не узнает…

Сдерживая досаду на грубый тон лесничего, Бруно сухо проговорил:

— С этой минуты, Губерт, я для вас не асессор Бруно фон Вильденфельс, а судебный следователь, поэтому потрудитесь отвечать на мои вопросы. Почему вы сказали, что никто ничего не узнает?

— Что подумал, то и сказал.

— А почему так подумали?

— Каждый может думать, как ему заблагорассудится.

— Вчера вечером, во время грозы, вы слышали крик. Во всяком случае, сказали об этом управляющему. Где вы находились в тот момент?

— Неподалеку от того места, где встретился с вами.

— Вы выглядели чрезвычайно расстроенным и не ответили на мои слова. Почему?

— Не знаю… Верно, на то были причины.

— Что вы делали так поздно в лесу?

— Я лесничий, и находиться в лесу — моя обязанность, которую я исполняю в любой день недели и в любое время суток.

— Лес так велик, каким образом вы очутились именно в том месте?

— Я и сам не знаю.

— Вам встретилась молодая графиня, когда она возвращалась домой?

— Да.

— Где именно?

— По дороге от трех дубов к замку.

— В каком месте?

— Если бы я встретил ее там, у обрыва, убийства не произошло бы.

— Больше вы не встречали молодую графиню?

— Нет.

— Вас видели в лесу и позже. Управляющий и рабочие замка встретили вас у меловых утесов. Вам поручили возглавить одну из поисковых групп. Что вам удалось обнаружить?

— Ничего.

— Вы дошли с вашей группой до трех дубов?

— Нет, до дубов мы не дошли. Мы услышали голоса и крики и подумали, что другая группа нашла молодую графиню.

— Вы поспеваете, господин Ленц? — обратился Бруно к секретарю.

Тот утвердительно кивнул, перо его продолжало летать по бумаге.

— Значит, вы полагали, что у трех дубов вам нечего делать, и решили повернуть назад, к известковым утесам?

— Может быть… Точно уже не помню.

— И вы там ничего не нашли?

— Нет, было слишком темно.

— Значит, вы утверждаете, что молодой графини больше не видели?

— Нет, не видел, — ответил Губерт.

Он не решался признаться, что Лили отказалась взять его в провожатые, прогнала его. Да и кому признаться — счастливому сопернику, которого Лили предпочла ему, Губерту, и который, по его убеждению, и был виновен в смерти девушки. Потому как не будь этого свидания у трех дубов, ее не застигла бы гроза и не подкараулила бы смерть у меловых скал.

— Итак, вы не сочли нужным обыскать всю дорогу, по которой молодая графиня возвращалась в замок, и присоединились к другой группе, которая обследовала дорогу возле известковых скал, — продолжал Бруно. — Почему же вы так внезапно исчезли?

— Сам не знаю, только я не мог оставаться там.

— Странно. Было бы вполне естественно, если бы вы принимали живое участие в поисках. Ведь молодая графиня всегда благоволила к вам, полностью вам доверялась. Вы, хоть и были старше, росли вместе с ней, были, так сказать, товарищем ее детских игр. И вот в этом трагическом происшествии, вызвавшем сочувствие людей гораздо более далеких, почти чужих, вы не только не принимаете участия, но преспокойно удаляетесь, не сказав никому ни слова. Как это прикажете понимать?

— Я должен был уйти, я не мог более оставаться у обрыва! — воскликнул Губерт. — Странно, право, но я не понимаю, почему вы мне задаете подобные вопросы? За что мне такая честь?

— Вы скоро сможете убедиться, что не один вы подверглись допросу. Будут допрошены и многие другие свидетели, словом, все, кто имел какое-либо отношение к молодой графине или к самому происшествию.

— В том числе графиня и другие высокопоставленные лица?

— Непременно. Перед судом все равны, никаких исключений быть не может.

— Тогда я удовлетворен.

— Имеете ли вы, Губерт, что-нибудь добавить к вашим показаниям?

— Мне больше нечего сказать.

— В таком случае вы можете удалиться, — закончил допрос Бруно.

Губерт встал, холодно пожелал асессору доброй ночи и вышел.

Бруно поразила перемена, происшедшая с молодым лесничим. Тот стал просто неузнаваем. Весь его вид и поведение производили крайне неприятное впечатление, и Бруно, как ни ломал голову, не мог найти этому объяснения.

После ухода Губерта секретарь отправился в свою комнату, и Бруно остался один.

Следствие, которое он начал, конечно, не могло смягчить горечь утраты, но все же, когда он остался наедине со своим горем, оно вновь завладело им. Невозможно было смириться с тем, что Лили, любимая невеста, потеряна для него навеки, навсегда разлучена с ним.

Сколько тяжелых, горьких впечатлений пережил он в течение этого рокового дня, всего за какие-то несколько часов, и вот теперь на передний план выступил вопрос: кто же преступник?

Губерт, по убеждению Бруно, не имел никаких оснований желать зла Лили. Но кто тогда? Кому смерть Лили была выгодна? Кто хотел бы погубить ее?

Графиня. Именно о ней подумал он в эту минуту, и в памяти всплыл рассказ деревенской нищенки. «Свои злодеяния она совершает всегда по воскресеньям, — говорила старуха. — Видать, в эти дни власть ее особенно сильна».

Вспомнился ему и миллион, завещанный Лили родителями, который в случае ее смерти должен был достаться графине.

Однако Бруно старался отогнать от себя эти мысли. Он хотел действовать без всяких предубеждений.

Да и как могла графиня во время грозы незамеченной выйти из замка, подкараулить Лили у известковых скал и столкнуть в пропасть?.. Нет, немыслимо!

И тем не менее эта бледная, таинственная женщина пробудила в нем сегодня нечто похожее на ужас. Было ли это ощущение следствием холодного, неприступного вида графини, или же ему способствовало также и народное поверье?

На следующее утро Бруно продолжил допросы.

Первой по его приглашению в домике лесника появилась Мария Рихтер. Она была так взволнована, так удручена горем, что Бруно угадал в ней самое верное и по-настоящему преданное Лили сердце. Он горячо пожал руку Марии и молчал, не находя слов утешения, ибо нуждался в них и сам. Когда же она залилась слезами, он тоже почувствовал, что плачет.

Допрос продолжался недолго. Мария описала ему свою прогулку с Лили и все события того рокового вечера, но все это было уже известно следствию, а больше она ничего не знала.

До самого приезда судебных чиновников девушка была убеждена, что Бруно разделил участь Лили, то есть упал с обрыва вместе с ней. По простоте душевной она так и сказала асессору, и он был неприятно поражен подобным мнением. Как верной подруге Лили и поверенной ее тайн, Бруно рассказал Марии все, что произошло между ними у трех дубов.

Мария не ответила ни слова, она, казалось, полностью ушла в свои переживания и рада была поскорей покинуть домик лесничего. Казалось, какие-то новые, совсем иные мысли зародились у нее в голове после разговора с Бруно.

Затем перед следователем предстал господин фон Митнахт, тоже вызванный на допрос. Потом последовали показания кучера и садовника. Но все они не сообщили ничего нового, ничего такого, что могло бы пролить свет на это темное дело.

Едва лишь успели удалиться последние вызванные свидетели, и Бруно перелистывал протоколы допросов, как в дверь сильно постучали.

— Взгляните-ка, господин Ленц, кто там, — сказал асессор.

Секретарь пошел отпирать дверь и увидел перед собой высокого, широкоплечего, чуть сутулого мужчину с добродушным безбородым лицом. На нем был старый длиннополый суконный кафтан, полотняные штаны и старые башмаки. Совершенно выгоревший черный бархатный жилет наглухо застегнут до самого горла. В одной руке он держал грязную, помятую шляпу, в другой — палку. Тем не менее можно было заметить, что костюм этот он считал праздничным.

Он не сразу вошел в комнату, а прежде просунул в дверь свое добродушно улыбающееся лицо и вопросительно взглянул на присутствующих.

— Что вам нужно, любезнейший? — спросил Ленц. — Лесничего здесь, наверху, нет.

— Я это знаю, — дружелюбно ответил странный посетитель. — Мне и не нужен господин лесничий. Мне нужен тот господин из города, который проводит следствие об убийстве дочки покойного графа.

При этих словах Бруно поднял голову и пристально взглянул на уже вошедшего незнакомца.

— Кто вы такой?

— Я пастух Гильдебранд, — ответил тот, подходя ближе. — А вы, сударь, вероятно…

— Да, я судебный следователь.

Ленц запер за вошедшим дверь и вернулся на свое место.

— Ага, ага! Хорошо, что я нашел вас, сударь, — негромким, ровным голосом сказал пастух и неловко поклонился.

Он поставил в угол палку, возле нее положил на пол шляпу и приблизился к Бруно. Все слова и движения его были неторопливы и обдуманны, что обычно свойственно пожилым крестьянам. Добрая и приветливая улыбка почти не сходила с его лица.

— Видите ли, в чем дело, сударь, я пришел насчет молодой графини. Я кое-что видел и слышал и потому решил, что мне следует сходить сюда и сообщить все это господину следователю.

— Это правда, Гильдебранд. Хорошо, что вы пришли, — ответил Бруно. — Что же вы можете сообщить мне?

— Я пастух из Варбурга, — обстоятельно начал он, подойдя еще ближе к Бруно и доверительно наклоняясь к нему, — асессор сидел, и высокому Гильдебранду не очень удобно было разговаривать с ним стоя. — Третьего дня, в воскресенье, собрался я сходить проведать дочь. Моя дочь замужем и живет на краю деревни, недалеко от моря. У нее хороший муж, зовут его Енс.

— Вы говорите о рыбаке Енсе?

— Да-да, вы его тоже знаете? Вот он и есть муж моей дочери. Всякий раз, как выдается свободный денек, я отправляюсь к ней в гости. В прошлое воскресенье я, как обычно, пошел туда. Енса не было дома, но скоро он пришел, веселый такой…

Бруно невольно улыбнулся, он-то знал о причинах веселости Енса.

— Енс, — продолжал старый пастух, — где-то на стороне заработал и хлебнул в портерной пива и домой принес пару бутылок — надо же поделиться с женой. Енс — хороший муж…

— Все это прекрасно, милейший Гильдебранд, но ведь вы собирались сообщить нам нечто, касающееся молодой графини.

— А вот подождите, расскажу все по порядку. За пивом незаметно пробежало время, и был уже девятый час, когда я отправился восвояси. Едва я вышел на улицу, началась гроза, но мне уже не хотелось возвращаться, надо было идти домой. Непогода разгулялась вовсю. Я поднялся наверх и свернул на дорогу, ведущую к замку мимо трех дубов. Потом я подумал про себя: пойду-ка лучше кустами, это будет ближе. Я свернул и тут увидел на дороге двоих…

— Двоих? — нетерпеливо переспросил Бруно, между тем как Ленц быстро записывал показания пастуха. — Кого же это? Кого вы увидели на дороге?

— Я не видел их лиц, но различил голоса. Они разговаривали друг с другом. Это были молодая графиня и лесничий Губерт Бухгардт.

— На пути от трех дубов к замку?

— Да-да, как раз там.

— Вблизи того места, где дорога идет вдоль обрыва, не так ли, Гильдебранд?

— Нет, намного ближе.

— Вы не ошиблись, Гильдебранд? Ведь было очень темно.

— Ужасная темень, хоть глаз выколи. Но я слышал, как они разговаривали, называли друг друга по имени, а уж дочку-то покойного графа я всегда узнавал по голосу. Будьте спокойны, сударь, ошибки здесь быть не могло. Они говорили громко, особенно молодая графиня.

— Вы помните, о чем они говорили?

— Слово в слово. «Я не хочу, чтобы вы меня провожали, я пойду одна», — сказала молодая графиня и с таким негодованием, какого я никогда не замечал в ней. А лесничий в ответ: «Я вам хотел только сказать, что привело меня сюда». А молодая графиня ему громко так и раздраженно: «Не хочу ничего более слышать, ступайте к себе домой». По всему было видно, что она очень рассердилась на Губерта. А он ей: «Тогда произойдет несчастье».

— Вы точно слышали, Гильдебранд? — спросил Бруно, крайне удивленный неожиданным признанием, которое могло наконец пролить свет на это темное дело. Тем более что Губерт совсем недавно утверждал, что не видел Лили и не говорил с ней.

— «Тогда произойдет несчастье» — это были его последние слова, — подтвердил старый пастух, оказавшийся теперь самым главным свидетелем. — А потом все стихло.

— И больше вы ничего не слышали?

— Немного погодя будто бы кто-то закричал, и больше ничего.

— Сколько приблизительно времени прошло от последних слов лесничего до крика? Постарайтесь припомнить как можно точней, Гильдебранд, это очень важно.

— Сколько времени? Пожалуй, от того места, где они говорили, до того места, где раздался крик, по времени не меньше тысячи шагов, — ответил пастух, поняв смысл вопроса следователя. — Я не обратил особенного внимания. Кто бы мог подумать, что случится такая беда.

— Вы не проходили мимо обрыва?

— Боже упаси, я пошел кустами.

— Можете ли вы подтвердить свои слова под присягой, Гильдебранд?

— Под присягой? Отчего же нет? Все, что я вам сейчас рассказал, — истинная правда.

— Господин Ленц, прочтите свидетелю его показания, и пусть он распишется.

Показания были зачитаны, однако подписать их Гильдебранд не мог, так как, по его словам, разучился писать буквы, а скорее всего, никогда и не умел. Пришлось ограничиться тремя крестами.

Бруно и Ленц письменно засвидетельствовали его знаки и сказали пастуху, что он свободен. Гильдебранд подал Бруно и секретарю жесткую, темную ладонь и ушел.

Показания этого свидетеля были чрезвычайно важными. Они, если можно так выразиться, послужили основанием для дальнейшего следствия. Неожиданное свидетельство дало делу совершенно новый поворот. Против лесничего Губерта появилась очень веская улика, и Бруно уже не мог так определенно думать о его невиновности.

Прежде всего он решил еще раз допросить Губерта и вскоре после ухода Гильдебранда поручил Ленцу опять привести к нему лесничего.

Губерт был дома. Сначала он отказался идти наверх, но Ленц сумел уговорить его, так что он в конце концов хоть и неохотно, но все-таки поднялся в приемную следователя.

Старый и опытный секретарь Ленц был теперь убежден в виновности Губерта и потому при повторном допросе записывал очень подробно, стараясь не упустить ни слова из речей подозреваемого.

— Хорошо ли вы помните те показания, которые дали вчера? — спросил Бруно лесничего.

— Конечно, — сказал Губерт. — Я от своих слов никогда не отказываюсь.

— Следовательно, вы настаиваете на вчерашних показаниях?

Страшен был в эту минуту вид Губерта: мертвенно-бледное лицо его представляло резкий контраст с рыжей бородой, запавшие глаза горели лихорадочным блеском, и взгляд их, обращенный на Бруно, был пугающе мрачен.

— Да, настаиваю. С чего бы мне отказываться от собственных слов?

— Подумайте еще раз: соответствовало ли действительности все то, что вы говорили вчера? — увещевал его Бруно.

— Тут и думать нечего, все было так, как я сказал.

— А помните ли вы слова молодой графини: «Я не хочу, чтобы вы меня провожали, я пойду одна»? — сказал Бруно, повышая голос и пристально глядя на лесничего.

Слова эти произвели на Губерта странное впечатление. Он уставился на Бруно, как бы не веря своим ушам.

— А эти слова вам знакомы? «Я хотел только рассказать вам, что привело меня сюда», — продолжал Бруно. — И что же вам ответили? «Я не хочу ничего более слышать, ступайте домой».

— Кто вам об этом рассказал? — спросил лесничий глухим голосом.

— «Тогда произойдет несчастье» — вот ваши последние слова.

— Вы даже это знаете? — спросил Губерт как бы в оцепенении.

— Что вы ими хотели сказать? — продолжал Бруно. — Что они означали?

При этом вопросе к Губерту вернулось его прежнее мрачное настроение.

— Что означали? — переспросил он. — То и означали, что случилось несчастье. Но я вовсе не имел в виду несчастье у обрыва.

— Почему же вы скрылись с того места, где были найдены вещи молодой графини?

— Чтобы лишить себя жизни.

— Вы хотели покончить с собой? — удивленно спросил Бруно. — Почему?

— Потому что не хотел больше жить, после того как молодая графиня умерла.

— Разве смерть молодой графини могла послужить для вас поводом к тому, чтобы лишить себя жизни?

— Могла, не могла — кому какое дело? — грубо ответил Губерт.

— Или вы боялись, быть может, что на вас падет подозрение, и, чтобы избавиться сразу от всех неприятностей, решили покончить с собой?

— Подозрение? На меня? — удивленно спросил Губерт, словно бы озаренный внезапной догадкой. Теперь он понял, с какой целью задавал ему вопросы следователь и что при этом имел в виду.

— Согласитесь сами, — продолжал тем временем Бруно, — что довольно странно слышать от вас о желании лишить себя жизни. Какие причины могли побудить вас к этому? Вы вполне обеспечены, имеете хорошее место, не знаете нужды, здоровы — чего еще может желать человек для нормальной жизни?

— Да уж. Сыт-то я бывал всегда, что правда, то правда, — отвечал Губерт, — но этого ведь недостаточно. У человека кроме желудка есть еще сердце и голова. Не у одних вас, и у меня тоже. В этом мы похожи. А коли есть голова и сердце, есть и мысли, и тоже не у одних вас, но и у меня. А теперь у нас обоих ничего не осталось в жизни, — добавил Губерт, и в голосе его зазвучала острая боль. — Теперь все кончено. Она умерла.

Бруно вопросительно взглянул на лесничего: тот, судя по всему, был сам не свой, путался в мыслях и словах, — в общем, выглядел просто помешанным. И асессор счел за благо отпустить его.

— Странный человек, — пробормотал Бруно, когда Губерт ушел. — И как сильно переменился, прямо-таки невозможно узнать. Теперь, пожалуй, не остается сомнений, что он и есть преступник.

VII. ПРИЗРАК СТАРОГО ВИТА

Там, где море омывало крутые береговые утесы, где ропот волн не смолкал ни на минуту, — там природа создала укромный, неприступный уголок, оберегаемый морем и скалами.

Казалось, со времен сотворения мира здесь не ступала нога человека, и это дикое место, это нагромождение каменных глыб, где даже в тихую погоду шумел прибой, сохранилось в неприкосновенном, первозданном виде.

Но что это шевелится в вечернем полумраке у подножия отвесных скал? Что это, почти такое же белое, как и окружающие меловые утесы, движется у самой воды, пробираясь между огромными глыбами? Человек ли это? Неужели природа так и не достигла своей цели, и некий смельчак, вопреки всем неприступным преградам, все-таки проник сюда? А как же слухи, что никто не может попасть в это место, не поплатившись жизнью? Не более чем легенда — порождение народного суеверия?

Но это, действительно, человек. Он двигается. Руки его до локтей опущены в воду, попавшую в расщелины во время бури. Он вылавливает из этих запруд рыбу и кладет в мешок, который лежит рядом, наполовину в воде.

Место это как раз находилось у подножия скал, на которых время от времени появлялся призрак старого Вита.

Сначала рыбаки, видя, что он кивает им, пробовали добраться до скалы, где он стоял, но каждый раз терпели неудачу и в конце концов вынуждены были отказаться от такого намерения. К тому же стоило им приблизиться к утесу, как призрак старого Вита исчезал, словно не желал завлекать их в это опасное нагромождение каменных глыб. А кивки его, по всей вероятности, были только приветствием, но вовсе не знаком того, что он нуждается в помощи.

Фигуру, которую мы только что описали, с трудом можно было назвать человеком. Длинные седые волосы, прядями спускавшиеся на плечи, издали в сумраке можно было принять за волнующийся под ветром ковыль. Длинная белая борода скрывала черты лица. Одежда настолько вылиняла от солнца, соленых морских брызг и вытерлась от постоянного соприкосновения с меловыми скалами, что невозможно было определить ее первозданный цвет. Закатанные штаны обнажали ноги до самых колен.

Взошла луна и бледным призрачным светом озарила живописную бухту между утесами, белые скалы с черными провалами расщелин, утихшую гладь моря и странное существо, которое занималось своеобразной рыбной ловлей.

Но вот лунный свет упал прямо на него.

Лицом он казался очень стар, но, по всей вероятности, седина и глубокие морщины свидетельствовали о тяжелых лишениях и пережитом горе, потому что сам он отнюдь не выглядел дряхлым или изможденным. Сейчас лицо и вся поза человека выражали усердие: он старательно вылавливал из воды рыбу. Должно быть, нарыбачил он уже немало — мешок был почти полон.

Вдруг старик поднял голову и, повернувшись в сторону скал, прислушался. Затем поднялся на ноги, мокрый до пояса, и стал взбираться по каменным глыбам к мрачной расщелине, которая была так высока и широка, что туда смело могло поместиться несколько человек сразу.

Следует заметить, что именно здесь всегда исчезала призрачная фигура старого Вита, так что никем другим человек и не мог быть, ибо никто другой попросту не смог бы попасть в это недоступное, негостеприимное место.

Ярко светила луна. Берег оставался по-прежнему пустынным. Мертвая тишина ночи нарушалась лишь плеском волн.

Но вот старик опять вышел из расщелины и стал спускаться к берегу. Там он взвалил на плечи мешок с рыбой и тем же путем вернулся назад в расщелину.

Заглянув туда, можно было увидеть хитросплетения расходящихся в разные стороны галерей, ходов и пещер. Старик вошел в одну из них — самую большую, напоминающую грот. С ее свода спускались серые причудливые сталактиты. С них постоянно капала вода. Лунный свет проникал неглубоко, стены пещеры терялись во мраке. Судя по всему, она была очень обширна и полностью природного происхождения.

Неровное дно пещеры из все того же известняка было всегда сырым, поскольку во время прилива море постоянно заливало его. Оставалось загадкой, как старый Вит мог обитать здесь? Кроме того, вода постоянно сочилась из боковой расщелины. К этой-то расщелине и направился старик с мешком рыбы за плечами. Оттуда доносились беспрестанные плеск и журчание. Из расщелины открывался вход в другую пещеру, по дну которой стекал к морю быстрый ручеек с прозрачной водой, вполне пригодной для питья. Дальше старику пришлось двигаться вброд. Узкий проход становился все темнее и темнее, но старый Вит, похоже, прекрасно знал дорогу: он быстро шагал вперед и даже не смотрел под ноги.

Ручей делался все глубже, а проход — уже и ниже. К тому же скалистое русло ручья все круче поднималось в гору и было очень скользким. Однако препятствия эти не смущали старика, он смело карабкался дальше.

Ручей вскоре вывел его на поверхность, и он, раздвинув заросли папоротника, оказался в одном из оврагов, густо заросших кустарником и травой.

Овраг этот находился между известковых скал. Склоны его, большей частью голые и пологие снизу, вверху становились почти отвесными.

Овраг, к которому только ему известным путем выбрался старик, был не так крут и глубок, как тот, в который упала Лили, и из него, хотя и с трудом, но можно было выбраться наверх. Для старика это оказалось делом привычным: цепляясь за выступы склона и корни растений, он вскоре достиг поверхности и перевел дух.

Только отсюда можно было определить, что этот сравнительно неглубокий и пологий овраг, по дну которого протекал ручей, находился неподалеку от того места, где погибла Лили.

Старик с наслаждением вдыхал свежий ночной воздух и в то же время внимательно оглядывался по сторонам. Казалось, он вовсе не хотел попасться кому бы то ни было на глаза. Никто не должен знать, что время от времени он оставляет свое укрытие в неприступных скалах и выходит наверх. Это случалось редко и только тогда, когда возникала крайняя необходимость сходить в город за продуктами. До сих пор ему всегда удавалось оставаться незамеченным.

С мешком за плечами пересек он лес и вышел к дороге, которая полями и лугами вела в город.

Уже светало, когда старый Вит приблизился к цели своего путешествия.

Это был не тот город, где находился суд и куда варбургские рыбаки морем возили рыбу, а небольшой городок в противоположной от Варбурга стороне. Сюда нельзя было попасть морем.

На базарной площади уже собрались крестьяне и торговцы. Они выставили на продажу свои товары.

К одному из них, должно быть, знакомому торговцу, и подошел старик. Он высыпал в чан свою рыбу и получил за это немного денег. Потом, сделав кое-какие покупки, старый Вит двинулся в обратный путь. Он очень спешил, словно боялся опоздать куда-то или как будто кто-то с нетерпением ожидал его в уединенном убежище у подножия скал.

Уже войдя в Варбургский лес, неподалеку от своего жилища, он набрал пучок каких-то трав и охапку хвороста. Сложив все это в мешок, закинул его за плечи и с завидной ловкостью стал спускаться в овраг.

Вскоре он был у ручья, который по дну оврага струился к пещерам и дальше к морю. Положив мешок с хворостом на сухое место, он набрал охапку сучьев и скрылся в пещере.

Там на закопченных камнях он развел огонь, поставил на очаг котелок с ключевой водой, положил в котелок собранные в лесу травы и отправился в соседнюю пещеру.

В глубине ее, где царил полумрак, на небольшом возвышении устроена была импровизированная постель из сухого камыша, а на постели лежала молодая девушка. Старый Вит, осторожно ступая, приблизился к ней и, наклонившись, озабоченно всмотрелся в ее лицо.

Молодая девушка лежала неподвижно, как мертвая. Глаза ее были закрыты, белокурые локоны в беспорядке рассыпались по изголовью. Голову и лицо покрывали глубокие ссадины. Заботливая рука омыла их и постаралась унять кровь, но по временам кровь все-таки сочилась по бледному лицу бедняжки.

В пещере было довольно свежо, и старик укрыл бесчувственную девушку одеялом.

Жизнь в ней еще теплилась, но надеялся ли старый отшельник спасти ее? Надежда оставалась, но очень слабая. Слишком глубоки ссадины и раны, слишком сильны ушибы, слишком много крови она потеряла.

Сознание пока не возвращалось к ней. Шея и руки ее также были покрыты ссадинами и кровоподтеками.

Ни крика, ни стона не вырывалось из побледневших уст бедняжки, лишь слабое, едва заметное дыхание давало знать, что искорка жизни еще тлела в этом молодом теле.

Без чувств, без движения, совсем как мертвая, лежала несчастная на постели.

Само небо послало ей во спасение этого доброго старика, который с отеческой любовью и заботой неутомимо ухаживал за девушкой, делая все от него зависящее, чтобы спасти ее.

Он сменил холодные примочки на ранах девушки, затем вышел в соседнюю пещеру, где горел огонь, и заглянул в котелок, проверяя, готово ли лекарство. Подождав еще некоторое время, он снял котелок с огня и дал отвару остыть, после чего отлил немного темно-зеленой жидкости в плошку с холодной водой. Вернувшись к своей беспомощной пациентке, он принялся осторожно смачивать и промывать полученным бальзамом ее раны.

Как попала эта несчастная, израненная девушка в пещеру старого Вита? Кем, в конце концов, приходилась она ему — дочерью, внучкой?

После той ужасной ночи, когда молодая графиня упала в пропасть, когда свирепствовала гроза и море бушевало с такой силой, что волны проникали в самые отдаленные пещеры, старый Вит, дождавшись, чтобы волнение улеглось, вышел из своего убежища. Горячей молитвой старик возблагодарил Бога за то, что тот не дал ему погибнуть жалкой смертью в полузатопленной пещере. Ему еще рано умирать, говорил он, цель его жизни еще не исполнена.

Поднявшись вдоль ручья, он подобрался к соседнему оврагу, очень глубокому и крутому, склоны которого почти отвесно уходили вверх. Со стороны моря скалы здесь лишены всякой растительности — одни голые известковые утесы. В оврагах же обильно зеленели кустарники и травы.

Старый Вит заглянул в этот глубокий и крутой овраг. Ему хотелось посмотреть, какие опустошения произвели в нем за ночь проникавшие сюда волны.

Неподалеку от себя, на самом дне оврага, он увидел молодое вывороченное с корнем деревце. Возле него что-то белело — как будто кусок светлой материи. Что такое, откуда он тут мог взяться? Может быть, его занес сюда порыв ветра?

Старый Вит подошел поближе.

Рядом с вывороченным и сброшенным в овраг деревцем лежал человек — молодая девушка, вся в крови. Жива она или разбилась до смерти — этого он в первую минуту не разобрал.

Подойдя к бесчувственной девушке, старик опустился на колени, чтобы осмотреть ее.

Ночью волны достигали того места, где лежала несчастная. Они омыли ее раны и намочили платье, но у них, должно быть, не хватило сил унести девушку в открытое море.

Соленая вода только разъела многочисленные глубокие ссадины, и кровь теперь текла так сильно, что побледневшее личико и шея девушки были буквально залиты ею, а платье было покрыто большими, расплывшимися кровавыми пятнами.

Не теряя ни минуты старый Вит проворно встал, осторожно поднял девушку на руки и понес в свою пещеру, где и положил на собственную постель из камыша.

Постель, как мы уже знаем, находилась на возвышении, и даже в самый сильный шторм волны не достигали ее.

С трогательной заботой ухаживал с тех пор старый Вит за бедняжкой, делал все, что в его силах, для спасения молодой жизни, но сознание не возвращалось к девушке.

По всей вероятности, она получила какие-то серьезные внутренние повреждения и наверняка — сотрясение мозга.

Несмотря на старания и заботу старого Вита, она уже несколько суток находилась на грани жизни и смерти: ни разу не пошевелилась, не издала ни стона, временами, казалось, даже не дышала, — одним словом, не видно было никаких признаков ее возвращения к жизни.

VIII. АРЕСТ ЛЕСНИЧЕГО

На следующий день после допроса свидетелей из города к Варбургскому замку, точнее, к домику лесничего, двигалась довольно неуклюжая наемная карета. В ней сидели Бруно и некий господин весьма приличного вида в черном, наглухо застегнутом пальто. Напротив разместились два полицейских чиновника.

— У вас есть дело там, внизу, в деревне, доктор Гаген? — спросил Бруно своего спутника.

— Да, потому-то я и рад был воспользоваться вашим любезным приглашением, — ответил тот, кого Бруно назвал доктором Гагеном.

Это был красивый мужчина лет пятидесяти, с тонкими правильными чертами смуглого лица южного типа. Он был одет в темный костюм простого, но элегантного покроя.

— Я мог бы отправиться в рыбачью деревеньку морем, — продолжал он, — но не очень-то люблю водные прогулки и, сказать по правде, немного побаиваюсь этой стихии. Но вернемся к нашему разговору, господин асессор. За время моего краткого пребывания в городе я много слышал о вас. Говорят, вы искусный криминалист?

— Оставьте комплименты, доктор, — отвечал Бруно. — Я убежден, что мне еще многого недостает для этого. К тому же я слишком прост в обращении и добродушен. Опытный криминалист во всяком человеке подозревает преступника или, в крайнем случае, лицо, способное совершить преступление, я же здесь пошел по ложному пути, хотя налицо были многие улики, — продолжал он довольно самоуверенно. — И только случайный, добровольный свидетель по-настоящему раскрыл мне глаза.

— И теперь вы, как я вижу, намерены арестовать беднягу? — спросил доктор Гаген.

— Да, сегодня утром, по прочтении протоколов, господин прокурор дал санкцию на арест лесничего. Дальнейшее следствие решено проводить в городе, и тогда уже выяснятся все обстоятельства.

— Странно… — заметил в раздумье доктор Гаген. — В любом случае об убийстве можно с уверенностью говорить только тогда, когда найден труп.

— Поверьте, господин доктор, были предприняты все меры для того, чтобы отыскать тело, но поиски оказались безуспешными. Не забудьте, что в ту ночь был сильный шторм, волны наверняка проникли в ущелье и унесли труп в море.

— Но тут, господин асессор, возможен и другой случай: молодая графиня при падении могла зацепиться за какой-нибудь выступ и не упасть на самое дно пропасти.

— Мы обыскали все вокруг, но ничего не нашли. Возможно, вы и правы относительно того, что девушка не упала на самое дно ущелья. В этом случае лесничий мог опередить нас: найти труп и закопать где-нибудь в лесу. Недаром он все время крутился поблизости и, вообще, вел себя крайне подозрительно.

— Но вы, помнится, рассказывали, что шляпа с вуалью и платок, а также брошь нашлись?

— По всей вероятности, он не успел подобрать их, в противном случае следствие не располагало бы никакими уликами, и молодая графиня исчезла бы бесследно.

— Но что могло побудить лесничего к такому злодеянию?

— Это и для меня пока еще тайна.

— Следовало бы хорошенько разузнать, не был ли он подкуплен и не совершил ли преступление за деньги?

— Подкуплен? — удивленно переспросил Бруно. — Что вы хотите этим сказать, господин доктор?

— Я имею в виду только то, что сказал. Мало ли причин может толкнуть человека на преступление?

— Вспомните тот разговор, который удалось подслушать пастуху.

— Несомненно, это очень важное обстоятельство, — согласился доктор Гаген.

Человек этот говорил с легким акцентом, выдающим в нем иностранца, но слова произносил очень правильно — местные жители так не говорят.

Доктор Гаген поселился в городе совсем недавно и пока еще имел весьма ограниченную практику. По всей видимости, он собирался стать так называемым «врачом для бедных», так как пациентами его постоянно оказывался неимущий люд.

— Вот еще что, — продолжал доктор Гаген. — Вы, я слышал, знакомы с владелицей замка?

— Не только знаком, но и прихожусь дальним родственником графскому Варбургскому дому.

— Вот как? Это со стороны нынешней графини?

— Нет, господин доктор, я был в родстве с покойной графиней.

— Значит, не с фрейлейн Камиллой фон Франкен… — как бы про себя заметил вполголоса Гаген. — Потому-то вы и в трауре. Теперь я понимаю. А скажите, — произнес он после некоторого молчания, — графиня Варбург сама управляет своим имением?

— Нет, у нее есть управляющий, который занимал эту должность еще при жизни графа.

— И вы знаете имя управляющего?

— Да, его зовут фон Митнахт.

Непроницаемое, бесстрастное лицо доктора передернула легкая судорога.

— Так-так. Значит, фон Митнахт, — повторил он. — Странное имя, необычное. Его трудно забыть… Покойный граф Варбург был, конечно, очень богат?

— Пожалуй что так, — согласился Бруно. — Он завещал теперешней графине замок и все имение, а дочери — миллион.

— Вот как! Целый миллион? — Гаген покачал головой. — Весьма порядочная сумма.

— Вы только что назвали девичью фамилию графини, господин доктор. Вы знали ее раньше?

— Странный случай! — усмехнулся Гаген. — Только недавно, перед самым моим переездом сюда, в город, я совершенно случайно узнал это имя. Мне в руки попала старая газета, и я прочел там объявление о бракосочетании графа Варбурга с фрейлейн Камиллой фон Франкен.

— Газете этой, должно быть, верных два года. Именно тогда состоялась свадьба покойного графа, — сказал Бруно.

— Потому-то я и назвал это случайностью.

— И вы так хорошо запомнили имя?

— Да, представьте себе, — все с той же усмешкой отвечал Гаген. — Наверное, потому, что я собираюсь поселиться здесь. Кроме того, я обладаю в некотором роде замечательной памятью.

Вскоре после этого разговора оба путника расстались: карета подъехала к развилке дорог. Одна из них вела к замку, другая спускалась вниз, в деревню. Доктору пришлось выйти из экипажа и дальше идти пешком. Он еще раз любезно поблагодарил Бруно за то, что тот подвез его. Асессор дружески пожал протянутую ему руку — новый врач-иностранец очень понравился ему. Карета, покачиваясь из стороны в сторону, двинулась дальше, и Бруно молча продолжил свой путь.

Через полчаса карета остановилась у домика лесничего. Бруно, в сопровождении обоих полицейских, вошел в дом. Карета же двинулась к конюшням — дожидаться там асессора, которому предстояло сегодня же вернуться в город.

Едва Бруно успел войти в комнатку наверху, где он выслушивал показания свидетелей, как в дверь тихо и торопливо постучали, и на пороге показалась старушка, вся в слезах.

— Вы хотите увезти его?! О, Боже! — рыдала старушка. — Неужели его арестуют? Мне не пережить такого горя! Проявите сострадание хотя бы к бедной старой матери.

— Успокойтесь, пожалуйста, и выслушайте меня, — обратился растроганный Бруно к вдове лесника, которая в отчаянии заламывала руки. — Бедная женщина, я глубоко сочувствую вашему горю. Вижу, как вы страдаете, и могу себе представить, что происходит в вашем материнском сердце. Относительно вашего сына ничего еще не решено. Приказано только арестовать его, чтобы верней провести следствие.

— Раз уж он арестован, вы его не выпустите, это конец! — рыдала старушка, а появившаяся в дверях София бросилась перед Бруно на колени, умоляюще протягивая к нему руки.

Бруно был глубоко потрясен этой сценой, но ничто не могло помешать ему выполнить свой служебный долг.

— Встаньте, прошу вас, — ласково обратился он к Софии и подал ей руку, чтобы помочь подняться. — Если брат ваш окажется невиновен, я первый вступлюсь за него. А пока что на нем и только на нем лежит подозрение в совершении этого злодейского убийства.

— О чем вы говорите? — рыдала старая женщина. — Как он мог убить молодую графиню, когда он так сильно любил ее. Да, любил, я это знаю, и в этом его несчастье.

Бруно удивленно посмотрел на мать Губерта.

— Что вы сказали? — спросил он. — Ваш сын любил молодую графиню?

— Теперь незачем скрывать, — продолжала старушка, всхлипывая. — Мы с Софией убедились, что он любил ее.

Бруно опешил: показания Губерта приобретали теперь совсем иной смысл.

— Почему вы так думаете? — строго спросил он.

Вдова старого лесничего подала ему фотографическую карточку, которую принесла с собой и все это время держала в руках.

Бруно взял карточку. Это был портрет Лили. Но как попал он к Губерту?

— Мы нашли портрет внизу, в комнате сына, — пояснила старушка, немного успокаиваясь. — Он так любил ее, что в ту ночь, когда погибла молодая графиня, сам хотел лишить себя жизни. Хорошо, что я подоспела вовремя и успела вырвать у него пистолет. Пуля ударила в зеркало… Теперь вы все знаете.

Этот новый оборот дела произвел действие, совершенно противоположное тому, на которое рассчитывала старушка. Материнское сердце надеялось, что любовь Губерта к Лили послужит доказательством его невиновности. Бруно же думал совсем наоборот. Теперь он находил еще более вероятным, что именно Губерт был убийцей — признание старушки лишний раз подтверждало это: убийство на почве ревности.

Итак, Губерт любил Лили. Он знал о свидании. Наверняка подслушал их разговор и подкараулил девушку, когда она возвращалась домой. Странные слова, которые слышал пастух Гильдебранд, становились теперь вполне понятными. Так, значит, ревность побудила Губерта к отчаянному, ужасному поступку. Совершив его, он едва ли не в беспамятстве слонялся по окрестностям, пока наконец не оказался у себя дома, где, мучимый раскаянием, и совершил попытку самоубийства.

— Сжальтесь! Освободите его! — умоляла старушка. — Он и так глубоко несчастлив. Можно ли осуждать его за то, что он осмелился поднять на нее глаза? Только в этом и заключается его вина. Разве мог бы он, любя, решиться на такое страшное преступление? Теперь вы и сами должны понимать, что он невиновен.

— Успокойтесь, бедная женщина. Вы — мать, и это делает понятной вашу скорбь. Но я не могу отменить решение прокурора по вашему сыну. К сожалению, то, что вы считаете доказательством его невиновности, еще более усугубляет лежащее на нем подозрение…

— Господи, Боже мой! Неужели ты совсем покинул меня? — в невыразимом отчаянии твердила старушка. — Клянусь вам, Губерт невиновен.

— Я вынужден исполнить свой долг и отвезти его в город, — ответил Бруно. — Мне искренне жаль вас и вашу дочь, но тут я ничего не могу поделать. Если ваш сын невиновен, это обнаружится на следствии.

— Неужели нет никакого спасения? — бормотала старушка, закрыв руками мокрое от слез лицо.

— Уйдем отсюда, матушка, — обиженным, негодующим тоном сказала София. — Ты видишь, тут не помогут ни слезы, ни мольбы. Но Господь докажет невиновность нашего Губерта.

И она насильно повела безутешную старушку из комнаты.

В эту минуту в дверях показался Губерт.

— Что вы тут делаете?! — сердито воскликнул он. — Что это такое? Вы, кажется, вздумали просить за меня? Ни слова больше! Теперь я и сам желаю быть арестованным. Я требую следствия!

Смело вошел он в комнату. Твердая решимость была написана на его бледном, расстроенном лице. В эту минуту он выглядел почти страшным. Глаза его дико сверкали. Волосы были растрепаны. Рыжеватая бородка всклокочена. Губы судорожно подергивались, а голос дрожал от волнения.

Бруно пристально взглянул на вошедшего. Вид у Губерта был далеко не добродушный. Дикой страстью горели его глаза, дерзкое, вызывающее выражение не сходило с лица.

Он любил Лили. Бруно казалось, что каждый взгляд, каждая черточка этого человека говорили ему: я твой смертельный враг. Но ничто уже не могло повлиять на решение асессора, оно было принято.

Обе женщины вышли из комнаты. Лесничий и следователь остались вдвоем. Вид Губерта только укреплял уверенность Бруно в его виновности.

Лесничий не был удручен горем, не склонялся под бременем своей вины. Он был полон неукротимой злобы и не мог смириться с тем, что находится теперь в полной власти человека, которого Лили предпочла ему.

А он, Губерт, так любил молодую графиню! Образ ее витал перед ним, как святыня. Мысль об обладании ею никогда не приходила ему в голову. Видеть ее, говорить с нею было для него высшим наслаждением, большего он и не желал. Зачем, зачем она оттолкнула его? Почему его любовь обрела такой ужасный конец?!

Бруно пристально смотрел на него.

— Вам было бы лучше сознаться во всем, Губерт. Думаю, это смягчило бы вашу участь. Вы были тогда в возбужденном состоянии, в пылу страсти. Вы любили потерпевшую, но не могли обладать ею, и потому решили убить сначала ее, а потом и себя… Все это судом может быть признано смягчающими обстоятельствами, а значит, и приговор будет не столь суровым. Необходимо только ваше чистосердечное признание.

— Мне не в чем признаваться. Я невиновен. Это единственное, что я могу сказать вам. И несмотря на это, я теперь опорочен, мое честное, незапятнанное имя опозорено. Меня считают убийцей. Именно поэтому я требую расследования.

— Но только вы подозреваетесь в убийстве.

— Поэтому я и хочу, чтобы вы меня арестовали! — выкрикнул Губерт с гневом. — И хватит об этом! Нам не о чем больше разговаривать!

В эту минуту в дверь постучали, и вошел доктор Гаген. Быстрым взглядом окинул он присутствующих и сразу смекнул, что происходит.

— Прошу прощения, господин асессор, если помешал, — обратился он к Бруно.

— Отправляйтесь вниз — к тем двум чиновникам, — сказал Бруно леснику. — И пусть подадут карету.

Губерт молча вышел.

Доктор Гаген посмотрел ему вслед.

Этот смуглый господин в черном производил какое-то странное, почти загадочное впечатление, особенно в эту минуту здесь, в доме, где царили скорбь и отчаяние.

— Я, вероятно, помешал вам? — спросил он.

— Нет, нисколько, — сказал Бруно. — Наш разговор с арестованным как раз закончился.

— Я пришел просить у вас разрешения ехать в город вместе с вами, — сказал Гаген. — И само это темное, ужасное дело, и ход следствия, и личность подозреваемого — все это живо интересует меня. Мне хотелось бы, если позволите, дорогой понаблюдать за ним, изучить его физиономию.

— Сколько угодно, доктор Гаген.

— За этим-то я и явился сюда, господин асессор. Меня очень интересуют характерные лица, такие, как у этого лесничего. Они так хороши для изучения. И еще я хотел спросить у вас, дорогой господин асессор, не обнаружили ли вы чего-нибудь такого, что говорило бы в пользу молодого человека? Ведь это он был здесь сейчас, не так ли?

— Да, он. К сожалению, в оправдание его ничего не нашлось, а вот против — наберется порядочно.

— Так-так… — в раздумье пробормотал Гаген. — Вспомнился мне один случай, происходивший несколько лет назад во Франции, в Париже. Дело заключалось в следующем. Один почтенный высокопоставленный господин, пэр Франции, весь в орденах, имел сына, которому должно было достаться огромное наследство от деда. Случилось так, что старый дворянин завещал свое состояние не сыну, а внуку. Старик умер. Внук его был еще несовершеннолетним. И вот, несколько лет спустя, мальчик вдруг пропал без вести. Никто не знал, куда он исчез. Отец обещал громадную сумму тому, кто отыщет его сына. И вот наконец в небольшом ручье близ дороги на Фонтенбло нашли труп мальчика. Он пал жертвой преступления. Отец был безутешен. Власти приняли живое участие в этом деле. Началось следствие. Вскоре отыскали какого-то бродягу, которого в день гибели мальчика видели вместе с ним на дороге к мельнице. При нем обнаружили и кошелек убитого. Подозрение, разумеется, пало на него. Он уверял, что невиновен, что кошелек богатый мальчик ему подарил, что они расстались возле мельничной запруды… Кто мог ему поверить? Все улики были против него. Несчастного засадили в тюрьму, осудили и казнили. И что же оказалось? Один из слуг пэра, уже прибравшего к рукам все наследство покойного сына, на смертном одре сознался, что заманил мальчика к мельничной запруде и после ухода бродяги видел своими глазами, как туда пришел отец мальчика и столкнул его в глубокий омут. Подумать только! Отец убил родное дитя из-за презренного богатства. Разве это не вызывает содрогания? А бедный бродяга пострадал совершенно напрасно, он был ни в чем не виноват…

Бруно с нарастающим вниманием слушал Гагена. Когда доктор закончил, он нахмурился и пытливо вгляделся в его лицо, будто стараясь разгадать его мысли и понять, что кроется за этим рассказом.

— Что ж, — сказал он, — данный случай тоже требует от нас величайшей осторожности. Я понял ваш намек на то, что иногда преступника надо искать совсем не там, где кажется с первого, поверхностного, взгляда. Обещаю вам, что следствие непременно докопается до истины. Я найду убийцу молодой графини.

— Истина… Не обещайте слишком много, дорогой господин асессор. Истина часто скрывается так глубоко, что нам, людям, с нашей близорукостью, никогда не добраться до нее. Мне очень хотелось бы помочь вам в этом деле. У меня есть опыт и кое-какие сведения по вашей части. Надеюсь, вы не обидитесь на меня и не истолкуете превратно мои слова?

— В подобном случае надо с благодарностью принимать всякую помощь, так как нам, следователям, часто приходится обращаться к содействию населения, чтобы что-нибудь разузнать или просто напасть на след. Но карета уже подана. Прошу вас, доктор. Отправимся тотчас же. Мне нужно еще заехать в замок.

— В замок? — переспросил Гаген.

— Сообщить графине, что преступник найден и…

— …Или подозреваемый в преступлении, — возразил Гаген.

— …и что я арестовал его. Графиня — хозяйка этих земель, и я считаю своим долгом сообщить ей об этом.

Доктор Гаген понимающе кивнул и в то же время пристально наблюдал за выражением лица асессора: на нем была написана твердая решимость и строгая, почти мрачная важность. Видно было, что визит к графине, решиться на который после всего случившегося стоило Бруно немалого труда, имел еще и другую, более значительную цель, нежели та, которую он назвал доктору.

Оба собеседника вышли из комнаты и стали спускаться по лестнице.

Тем временем внизу, в передней, разыгралась трогательная сцена.

Усилием воли Губерт подавил в себе волнение и с замечательным хладнокровием отдал себя в руки чиновников, прибывших вместе с Бруно арестовать его. Туда же пришли старуха-мать и полуслепая сестра, чтобы проститься с ним и последний раз взглянуть на своего кормильца.

Старушка, рыдая, припала к его груди. Худые, иссохшие руки ее обхватили сына, стараясь удержать, защитить.

Даже Губерт расчувствовался. Мрачное, дерзкое выражение его лица сменилось на печальное и задумчивое. С затаенной нежностью и любовью пытался он утешить свою старую мать.

— Полно, матушка, полно, — говорил он дрожащим от волнения голосом. — Успокойся, я вернусь. Правда все равно всплывет наружу. Участь моя зависит не от одного человека. Пусть будет произведено следствие по всем правилам. Поэтому я сам просил, чтобы меня увезли в город.

— Ты не вернешься оттуда, — твердила старушка прерывающимся от рыданий голосом. — Я больше не увижу тебя…

— Я невиновен, матушка. Успокойтесь ради Бога, невиновность моя скоро подтвердится, и меня отпустят, — уговаривал Губерт ее и свою несчастную сестру.

В эту минуту в переднюю вошли Бруно с доктором.

Не желая показывать перед ними свою слабость, Губерт быстро вырвался из объятий матери и сестры и, сопровождаемый одним из полицейских, проворно забрался в карету. Другой чиновник сел рядом с кучером на козлы.

Заняли свои места и Бруно с Гагеном. Доктор оказался напротив арестованного.

Лошади тронулись, и раздались душераздирающие вопли матери и сестры, которые, лишившись, может быть, навсегда самого дорогого им человека и кормильца, в отчаянии заламывали руки.

— Господи, неужели мне суждено быть матерью убийцы? — вскричала несчастная старушка, и слова эти произвели на всех сидящих в карете тягостное впечатление. — Нет, нет, он невиновен. Да поможет Господь ему и нам!

IX. БРУНО И ГРАФИНЯ

В то время как в домике лесничего происходила вышеописанная сцена, Мария Рихтер явилась в покои графини и велела служанке доложить о ней.

Когда Мария вошла, графиня сидела за письменным столом в своем кабинете.

Графиня Камилла была вся в черном. Глубокий траур очень шел ей, подчеркивая замечательную матовую белизну кожи и чудесный блеск глубоких черных глаз. Она была необыкновенно хороша в этом наряде.

Мария тоже была в трауре.

При ее появлении графиня любезно встала и приветливо поздоровалась с молодой девушкой.

— Что тебе нужно, дитя мое? — ласково обратилась она к Марии. — Ты такая бледная, расстроенная, удрученная горем — я хорошо понимаю твое состояние. Мне самой неведом покой после этого ужасного происшествия, которое нанесло всем нам такой страшный и неожиданный удар.

— Графиня, я пришла просить у вас позволения покинуть замок, — произнесла Мария, невольно потупив глаза при виде ослепительной красоты графини.

Впрочем, может быть, что-то другое заставило ее опустить глаза?

Марии трудно было вынести острый взгляд жгучих глаз графини. Она испытывала при ней невольный страх. Какой-то инстинкт повелевал ей остерегаться этой женщины с пронзительным взглядом и бледным, как мрамор, неподвижным лицом.

— Ты хочешь уехать, дитя мое? — спросила Камилла.

— Вы знаете, графиня, что я давно уже собиралась это сделать, давно решила не злоупотреблять более вашей добротой. Я многому научилась и теперь могу сама зарабатывать себе на кусок хлеба.

— Ты, кажется, собиралась тогда поступить в какой-нибудь приличный дом гувернанткой?

— То же самое я собираюсь сделать и теперь, графиня.

— Обдумай хорошенько свое намерение, дитя мое. Должна тебе сознаться, что оно мне не очень-то нравится. Мне кажется не совсем приличным отпускать молочную сестру Лили в чужой дом трудиться ради куска хлеба.

— Зарабатывать себе на хлеб честным трудом нисколько не стыдно, графиня.

— Пожалуй, ты права, дитя мое, но что скажут люди? О, ты еще не знаешь, как окружающие в большинстве случаев смотрят на эти вещи. Чего доброго, они обвинят меня, скажут, что я прогнала тебя.

— Я все обдумала, графиня. Я уеду так далеко, что подобное предположение никому даже в голову не придет… Есть еще одна причина, по которой я хотела бы уехать как можно дальше. То счастливое, невыразимо прекрасное время, что я провела здесь, в этом доме, осталось позади, оно прошло и более никогда уже не вернется. Ведь нет в живых той, которую я любила как родную сестру и которая отвечала мне тем же, — прерывающимся от волнения голосом произнесла Мария. Слезы душили ее, она с трудом сдерживала рыдания. — Не хочу, чтобы что-то напоминало о прошлом. Мне нужны новые края, новые люди, тогда и я смогу начать новую жизнь, похоронив прежнюю.

— Куда же ты намереваешься поехать, дитя мое?

— В Америку, графиня. Меня ничто здесь больше не удерживает. Я сирота, у меня теперь не осталось никого. В целом свете нет человека, которому я была бы дорога, кого интересовала бы моя участь. Я всем чужая. Поэтому расставание не будет для меня тяжелым.

— Даже со мной? — спросила Камилла.

— Я многим вам обязана, графиня, я глубоко ценю вашу доброту и от души благодарю вас за то, что вы столько времени терпели меня в замке, — отвечала Мария.

По натуре своей нежная и любящая, она, несмотря на то что в минуту прощания забывается все плохое, не чувствовала ни малейшей симпатии к графине. Нет, ей не жалко было расставаться с графиней, как бы та ни старалась казаться ласковой и заботливой. Она не могла найти ни одного доброго слова для этой холодной, бессердечной женщины, которая даже сейчас разговаривала с ней таким ледяным тоном, что у бедной девушки мороз пробегал по коже.

— Позвольте мне перед расставанием поблагодарить вас за все то, что вы для меня сделали, графиня, — довольно сухо произнесла она.

— Значит, в Америку? — сказала графиня со странным выражением. — Что ж, не смею тебя удерживать, дитя мое. Может быть, ты и найдешь там свое счастье. Я понимаю, что происходит сейчас в твоей душе, знаю, как тяжело тебе оставаться здесь после того, как твоей сестры больше нет с нами. Мне и самой, особенно когда я остаюсь одна, делается так невыносимо, сердце сжимает такая тоска, что, кажется, убежала бы куда глаза глядят, прочь из этого дома, в котором уже нет моей дочери. — Графиня поднесла к глазам тонкий надушенный платок. — Но мне тяжело отпускать тебя одну в такую дальнюю дорогу. Я успела полюбить тебя за это время и привязаться к тебе. Знай, что я всегда буду помнить о тебе и беспокоиться, как бы с тобой не случилось чего-нибудь дурного. Ты должна обещать мне, что в случае необходимости сразу обратишься ко мне.

Она протянула на прощание руку. Мария протянула свою и слегка вздрогнула от прикосновения холодных, влажных пальцев графини. Ощущение было такое, будто она коснулась руки мертвеца или мраморной статуи.

— Ты уже решила, чем будешь заниматься, дитя мое? — спросила графиня.

— Нет, об этом я подумаю на месте. Я прежде всего собираюсь отправиться в Гамбург. Оттуда на пароходе в Англию, а из Лондона уже надеюсь отплыть в Америку.

— Ты вступаешь в чужой тебе мир… Может быть, все-таки одумаешься?

— Нет, графиня. Я оставляю эту прекрасную страну, оставляю Европу для того, чтобы никогда уже сюда не вернуться.

— Когда ты намереваешься уехать?

— На будущей неделе, графиня, а пока что позвольте мне еще немного воспользоваться вашей добротой и гостеприимством. Я скопила небольшую сумму и хочу приготовить себе все необходимое для дальней дороги. Когда я закончу приготовления, то сразу же уеду. Я заранее пришла просить вашего согласия, чтобы вы не подумали, что я делаю какие-то приготовления втихомолку, чтобы все было открыто.

— Позволь мне, милое дитя, прибавить кое-что к твоему скромному капиталу, — сказала графиня и, вынув из письменного стола стопку завернутых в бумагу золотых монет, подала его молочной сестре Лили, вся фигура которой в эту минуту так живо напомнила ей несчастную падчерицу, что графиня была невольно тронута.

— Благодарю вас, графиня, — отвечала Мария. — Мне вполне хватит моих денег. Лучше я обращусь к вам в случае нужды.

— Ты всегда была не в меру гордой, дитя мое, — сказала графиня, видимо, рассерженная отказом Марии. — Со временем жизнь обломает тебя и поубавит твоей спеси. Не всегда приходится поступать так, как хочешь. Не всегда возможно исполнять свои капризы. Приходится согласовывать свои желания с обстоятельствами и желаниями других людей. Но я вовсе не собираюсь сердиться на тебя за это, — продолжала графиня, кладя сверток на письменный стол. — У тебя свои взгляды на жизнь, и потому я в данном случае уступаю. Можешь не брать этих денег сейчас и обратиться ко мне позже, когда тебе потребуется. Во всяком случае, надеюсь, ты уведомишь меня, в каком отеле в Гамбурге остановишься, чтобы хоть до тех пор, пока ты на континенте, связь между нами не обрывалась окончательно…

Здесь разговор графини с Марией прервало появление управляющего. Должно быть, он не знал о присутствии Марии, потому что вошел в покои графини весьма бесцеремонно и даже без доклада. Видно было, что он очень торопился.

Графиня, гордо выпрямившись, бросила на него уничтожающий взгляд. Его опрометчивость могла дорого обойтись.

Встреча с Марией действительно была неприятным сюрпризом для господина фон Митнахта, он рассчитывал застать графиню одну.

— Прошу прощения, ваше сиятельство, — сказал он, — я ожидал встретить здесь только служанку, чтобы приказать ей доложить обо мне. Я пришел по крайне важному делу.

Графиня, должно быть, приняла оправдание своего управляющего и не стала выговаривать ему, однако обратилась прежде всего к Марии, как бы отдавая ей преимущество:

— Теперь я знаю все, дитя мое, — снисходительным тоном сказала она. — Надеюсь, что до твоего отъезда мы еще не раз увидимся и поговорим.

Мария поняла, что разговор окончен, и поспешила проститься с графиней. Поклонившись и управляющему, она вышла из комнаты.

— Твои безрассудства опять навлекут беду, — задыхаясь, прошептала графиня, оставшись вдвоем со своим наперсником.

— Она все равно ничего не поняла. — Фон Митнахт пренебрежительным кивком указал на дверь, за которой скрылась Мария, и подошел к окну. — Посмотри, кто приехал. Это и объясняет мой поспешный приход.

Графиня вопросительно взглянула на управляющего и нетерпеливо спросила:

— К нам кто-то приехал? Кто же?

Фон Митнахт указал на окно и мрачно произнес:

— Взгляни сама. Может быть, я и ошибся.

Графиня подошла к окну и глянула вниз.

У подъезда стояла карета. Возле нее прохаживались двое мужчин и, задирая головы, разглядывали архитектуру замка и о чем-то переговаривались.

— Что это значит? — произнесла графиня, невольно отпрянув от окна.

— Асессор Вильденфельс везет в город арестованного лесника, — отвечал фон Митнахт.

— Кто это с ним? — тихо спросила графиня, снова подойдя к окну и стараясь быть не замеченной снизу.

Фон Митнахт подошел к ней почти вплотную.

— Не узнаешь?

— Отойди прочь, они идут сюда, — в сильном волнении прошептала графиня и отпрянула от окна.

— Приказать, чтобы засветили бра? — спросил управляющий.

— Не надо, ничего не надо, — пробормотала бледная графиня. Казалось, она видела что-то недоброе в этом неожиданном посещении. Вид загадочного спутника асессора, судя по всему, взволновал ее более всего.

Управляющий вышел из комнаты, которую уже заполнили ранние сумерки. Появилась служанка и доложила о господине асессоре фон Вильденфельсе.

Графиня тем временем успела оправиться от своего волнения.

— Принять, — коротко приказала она.

Через мгновение на пороге показался Бруно.

Графиня, должно быть, ожидала, что он войдет со своим спутником, и заметно обрадовалась, когда Бруно вошел один. К ней вернулось ее обычное самообладание.

— Я счел своим долгом известить вас, графиня, что, во исполнение распоряжения прокурора, вынужден был арестовать лесничего Губерта Бухгардта, — сказал Бруно после вежливого, но сухого поклона. — Лесничий подозревается в убийстве молодой графини.

— Весьма признательна вам за внимание, — отвечала графиня. — Примечательно, что именно на вас легла нелегкая задача разыскать убийцу. Я знаю, что вам тяжело было переступить порог замка, это видно уже из того, что вы предпочли встретиться с милой бедной Лили у трех дубов, а я ничего не знала о вашем свидании и не могла предвидеть, к каким ужасным последствиям оно приведет. О, я с большой охотой приняла бы вас в замке и с искренней радостью первая протянула бы вам руку в знак примирения. Я предала бы забвению все, что случилось тогда между нами, если бы догадывалась, что вы любите Лили. Да, теперь-то я знаю все, — продолжала графиня, по-видимому, в сильном волнении, — но слишком поздно. Молодую и бесценную для нас жизнь уже не спасти и не вернуть…

Бруно не отрывал глаз от лица графини. Он шел сюда, полный мрачного недоверия и настороженности, ему нелегко было решиться на этот шаг, но он должен был его сделать, чтобы убедиться, есть ли какие-нибудь основания подозревать графиню, или она совершенно непричастна к злодеянию.

— Прошу садиться, господин асессор, — любезно пригласила графиня, грациозным движением своей изящной, белой руки указывая ему на кресло.

Никогда еще графиня не казалась Бруно столь прекрасной! Таинственная, чарующая прелесть была разлита во всей ее высокой, статной фигуре, окутанной вечерним полумраком. Бледное лицо несло печать глубокой скорби. Черные, непроницаемые глаза, некогда столь грозно испепелявшие Бруно, теперь были подернуты дымкой печали.

И эта-то женщина пользуется дурной славой в народе? Это ее-то причисляли к числу вампиров, высасывающих кровь у своих жертв? Какой вздор! Бледное лицо таило в себе целое море скорби и печали. В прекрасных глазах сокрыта была бездна ума, доброты и сочувствия.

Бруно вынужден был признаться себе, что только зависть и невежество могли дать пищу тем слухам, которые поведала ему деревенская нищая.

— Итак, вам удалось разгадать это темное дело, — сказала она. — В душе я очень жалела вас, понимая, как вам невыразимо трудно было исполнять свой долг.

— Лесничий Губерт Бухгардт в минуту ослепления, в припадке безумной страсти решил совершить убийство, и повод для меня теперь ясен: он любил Лили.

— Я давно уже боялась этого, — тихо произнесла графиня. — Чрезмерная доброта Лили свела с ума молодого человека — он истолковал ее по-своему…

— А потом, совершив убийство, хотел и себя лишить жизни, — прибавил Бруно.

— Вы узнали и это? Теперь, конечно, не может быть никаких сомнений. Несчастный молодой человек. Каково теперь его матери и сестре. Какое горе!

— Мне было тяжело исполнять свои обязанности.

— О, я вполне верю этому. И несмотря на то, что Губерт лишил меня Лили, я все-таки считаю своим долгом позаботиться о его матери и сестре — ведь они, бедняжки, не виноваты в его безумном, гибельном поступке.

— Это благородное намерение, графиня.

— Вы не представляете, как пуст и скучен теперь для меня этот большой замок, с тех пор как не стало в нем моей резвой птички, моей веселой, живой Лили, — продолжала графиня, и слезы блеснули в ее черных глазах. — На каждом шагу замечаю я отсутствие моей дочери с ее заразительным смехом, с ее звонким голоском, с ее веселым, детским нравом. Ах, вы и представить себе не можете, какую ужасную утрату понесла я со смертью Лили, оставшись одна в этом мрачном замке.

Бруно находил эту жалобу вполне справедливой и естественной. Как мы уже сказали, он шел сюда с недоверием и тяжелым сердцем, но мало-помалу это мрачное чувство рассеялось при виде трогательной скорби, которую графиня сумела разыграть с таким неподражаемым искусством, что ей поверил бы даже человек куда более опытный и хитрый, нежели Бруно.

— Вы ведь знаете, какие жестокие удары судьбы пришлось пережить мне в замке, — продолжала она дрожащим от волнения голосом. — Все время моего пребывания здесь, в этом доме, было почти непрерывным рядом тяжелых испытаний. Какую ужасную нравственную борьбу вынесла я. Немного радостных дней выпало на мою долю. Сколько бессонных ночей просиживала я у постели больных, и каких дорогих больных. Один вид их страданий каждый раз отнимал у меня частицу собственной жизни. Но мало того, мне выпало принять их последний вздох, похоронить. Как вы думаете, легко это было пережить? Сердце мое не раз обливалось кровью. Я испытывала такие страдания, о которых другие и понятия не имеют. И они еще смеют осуждать меня за мою холодность — это неизбежный результат тяжелого прошлого. Но теперь вы знаете все и должны понять меня. Вот это я и хотела сказать вам сегодня. Мнение других меня не заботит.

— Очень вам благодарен за откровенность, графиня, — ответил Бруно. — Теперь мне неловко вспоминать то, что в свое время произошло между нами.

— А что произошло? Ничего серьезного. Пустое столкновение, которое вполне объясняется моей тогдашней раздражительностью. Неужели и после нового тяжкого удара судьбы мы все еще должны помнить о подобных пустяках. Нет-нет, господин фон Вильденфельс, давайте мириться, вот вам моя рука. Вы любили Лили — общее горе должно сблизить и примирить нас. Забудем прошлое.

Бруно склонился, чтобы поцеловать белую как мрамор руку графини, и не видел, каким торжеством блеснули в эту минуту черные глаза.

— Это примирение после смерти Лили для меня — благодеяние, — сказал Бруно.

— Посещайте почаще замок, покои, где жила и порхала наша птичка, где раздавался ее звонкий голосок, — продолжала графиня. — Вы всегда будете у меня желанным гостем. Только с вами я могу отвести душу и поговорить о милых умерших.

Бруно обещал обязательно воспользоваться этим любезным приглашением и объявил, что должен откланяться.

— Кажется, когда вы подходили к замку, с вами был какой-то господин? — как бы мимоходом спросила графиня.

— Да, это доктор Гаген, наш новый городской врач, — отвечал Бруно.

— Никогда раньше не видела его.

— Он был внизу, в деревне, у одного пациента-бедняка. Доктор Гаген неутомим, когда дело касается его врачебного долга, — продолжал Бруно. — Он появляется всюду, где нужна его помощь. Ни ночь, ни непогода, ни дальнее расстояние не могут остановить его.

— Какой достойный пример человеколюбия, — объявила графиня Камилла.

Бруно попрощался.

В эту самую минуту вошла горничная с канделябром в руках и засветила несколько настенных бра.

— Проводи господина асессора, — приказала графиня, снисходительно кивая в ответ на поклон Бруно.

Тот в сопровождении служанки торопливо вышел.

Камилла осталась одна. Торжествующим взглядом проводила она удалявшегося Бруно. Дьявольская усмешка пробежала по ее бледному лицу. В одну минуту слетела с нее маска, и она вновь предстала в своем истинном обличье. Куда девались мнимая доброта, глубокая грусть, которыми она так ловко сумела отвести глаза Бруно. Теперь это снова был демон — бессердечный, алчный, бесчеловечный демон, который для достижения своей цели не гнушался никакими средствами, как бы ни были они гнусны и возмутительны.

А то, что привело к ней сообщника и на минуту испугало даже ее, было не что иное как случайное сходство. Городской врач для бедных…

Неподвижно, как статуя, стояла графиня в своем кабинете, на том самом месте, где оставил ее Бруно. Ужасны были ее торжествующая усмешка, жгучий, пронизывающий взгляд, все ее бледное, обворожительное лицо.

Внизу раздался стук колес отъезжающей кареты.

— Преступник нашелся! — с дьявольским злорадством прошептала графиня. — Что ж, этот Губерт только и годится на то, чтобы выдать его за убийцу. Дуралей, он осмелился полюбить. Вот теперь из-за своей любви пусть и гибнет.

X. ПЕЩЕРА ВИТА НА БЕРЕГУ МОРЯ

Прошло несколько недель.

Однажды рано утром по дороге, ведущей из маленького городка к Варбургу, шли двое: старик с длинными седыми волосами и такой же бородой и пожилая крестьянка.

По обе стороны дороги простирались поля.

Старик шел босиком. На голове его красовалась старая шапка, перепачканная мелом настолько, что трудно было определить ее первоначальный цвет. То же самое можно сказать и о старом сюртуке, и о потертых полотняных штанах, подвернутых до колен. За спиной он нес мешок с покупками, сделанными в городке.

Измазанный мелом костюм старика нисколько не бросался в глаза его спутнице. Скорее всего, она принимала его за старого рабочего с известковой каменоломни.

— Нет, — говорила крестьянка, — в городке его нет, он живет в городе, а сюда только наведывается.

— Как вы его назвали-то? Никак не могу запомнить, память совсем плохая стала, дело к старости.

— Доктор Гаген, вот как его зовут. Добрый, отзывчивый господин. У моей дочки прихворнула малютка, так ведь среди ночи пришел. Пешком. И еще лекарство принес.

— Значит, доктор Гаген… — повторил старик.

— Он со слов моей дочки понял, чем болен ребенок, — продолжала крестьянка, — и хотел поскорее оказать помощь, а то пришлось бы еще раз идти в город, в аптеку, а болезнь ведь ждать не будет.

— Где же он живет в городе-то? — спросил старик.

— Сейчас у рынка. Перед дверями скамейка, на дверях вывеска и тут же звонок.

— И пришел пешком среди ночи?

— Да. Такой дальний путь, а ему все нипочем. Для каждого больного готов сделать все, что только в его силах. Моя дочь хотела отблагодарить его, как положено. Но она не богачка, он это сразу понял и деньги взял только за лекарство. И представьте себе — утром дочь перестилает постель ребенку и находит там эти деньги, завернутые в бумажку. Он подарил их больному ребенку.

— Добрейший человек, — пробормотал под нос старик.

— У него ни жены, ни детей, — продолжала крестьянка. — Живет совсем один, только со старухой-ключницей. Должно быть, невелик у него достаток. Всегда ходит пешком, нет ни лошади, ни кареты, но будьте уверены: те, что имеют немного, самые добросердечные и отзывчивые люди.

— Они-то понимают, каково приходится в нужде, — заметил старик.

Разговаривая, они дошли до развилки дорог.

— Ну, мне прямо, — сказала крестьянка и, простившись со своим попутчиком, побрела дальше, а он свернул на дорогу, которая вела к Варбургскому лесу.

Это был старый Вит. Он выглядел сильно озабоченным. Седая голова его клонилась вниз, изрезанное морщинами лицо было задумчиво и хмуро.

«Как будто кто подослал ко мне эту женщину, — размышлял старик, идя по дороге. — Будто сам Господь надоумил ее рассказать мне о докторе. Добрейший человек, должно быть. Никого не чурается, идет ко всякому больному, даже и к нищему. И не берет денег. Да, есть еще добрые люди на белом свете, не все еще вымерли. Конечно, — думал старик, — лучше бы он жил в городке, а не в городе, не сильно-то хочется идти туда. Последний раз был там года полтора назад, но нечего делать, придется идти. Бедняжка все в том же положении, ничего ей не помогает. Все еще без сознания, не ест, не пьет. Так и помереть недолго. А настоящий доктор должен ей помочь».

Он вошел в лес и скоро углубился в чащу. Еще немного — и начнутся обрывы.

Вдруг старик остановился и замер на месте — на другой стороне оврага, там, где пролегала дорога в замок, у самого обрыва стояла графиня. Она была в черном шелковом платье, на голову накинута черная вуаль.

Спрятавшись за дерево и затаив дыхание, старый Вит следил за графиней. Она не заметила его. Все внимание ее было приковано к обрыву.

Непреодолимый страх охватил старика при виде хозяйки Варбурга. Он боялся бледной графини, он хорошо знал, сколько в ней ненависти и жажды мести. Он знал также, что она не такая, как все люди, а скорее Дьявол, принявший облик женщины.

Он боялся пошевельнуться, и она не видела его. Немного погодя графиня отошла от оврага и двинулась обратно к замку.

Скрываясь за деревьями, старый Вит проворно спустился в один из боковых оврагов, постоянно служивший ему дорогой в его жилище, и скоро был в своей пещере. Здесь он жил вдали от людей, и все считали его умершим. Когда же он появлялся на скале, его принимали за призрак.

Пещера, давно уже служившая старому Виту жилищем, состояла, как мы знаем, из нескольких отделений. Нам уже знаком первый грот, из которого можно было пробраться в другие пещеры, в том числе и ту, где старый Вит разводил огонь. Мы помним также, что с одной стороны от грота находилась пещера, где протекал ручеек, а с другой — глубокая ниша, где на возвышении, на постели из сухого камыша и травы лежала Лили.

Отсюда через трещину в скале можно было проникнуть еще в одну небольшую пещеру, где прежде размещалась кладовая старого Вита, а теперь находилась его постель — такая же, как и у девушки.

Прежде он почти ни в чем не нуждался и никогда не показывался людям на глаза, но с тех пор как в жилище его появилась Лили, ему приходилось постоянно наведываться в городок то за одним, то за другим — для спасения жизни тяжело больной девушки.

В кладовке там и сям разбросаны были разные припасы, которых прежде у него никогда не водилось: бутылки с вином, склянки с лекарствами, пучки целебных трав, самодельные мази. Тут же стояла миска с вареной рыбой — основная еда старого Вита, висела связка сушеной рыбы, которую он заготавливал впрок.

Вернувшись из городка в свою пещеру, добрый старик тихо и осторожно подошел к постели молодой девушки, о которой уже около двух недель непрестанно заботился, как о родной дочери. Он застал ее в том же состоянии, в каком нашел в овраге и в каком оставил несколько часов назад перед уходом в городок. Правда, кровоточащие ссадины и царапины на шее и руках давно уже зажили. Не представляли опасности и глубокие раны на голове. Старик надеялся в скором времени залечить и их. Однако ужасное падение в пропасть пагубно сказалось на состоянии девушки и, по всей вероятности, нанесло серьезные внутренние повреждения.

Старый Вит начинал отчаиваться спасти ее. Девушка была почти как мертвая, лишь слабое дыхание показывало, что жизнь еще не совсем угасла в ее бесчувственном теле. Изредка она чуть поворачивала голову, но делала это совершенно бессознательно.

Старик налил в стакан немного воды, прибавил туда вина и влил несколько капель в рот девушки. Он проделывал это каждый день, чтобы хоть немного поддержать ее силы и спасти от полного истощения.

Он очень привязался к своей подопечной и благословлял тот утренний час, когда случайно наткнулся на девушку в овраге. Если бы этого не произошло, она неминуемо погибла бы.

Мысль о том, что здесь совершено преступление, и в голову не могла прийти старому Виту. Он искренне считал, что Лили упала в пропасть в результате несчастного случая.

Но почему же тогда он не дал знать в замок, что девушка спасена? Не потому ли, что там его считали погибшим и он не хотел показываться на глаза обитателям замка и открывать им свое убежище?

Не только поэтому. Он мог бы попытаться отнести бесчувственную девушку к воротам замка и незамеченным вернуться в свою одинокую келью. Однако что-то удерживало его от такого шага. Нет, он спасет Лили иначе.

При взгляде на девушку ему живо вспоминались доброе старое время, внимание и забота покойных ныне графа и графини.  И всю ту благодарность, которая накопилась у него в душе за многие годы, он старался излить на Лили. Ведь она — единственная дочь благородных и добродетельных владельцев замка, преждевременно сошедших в могилу. Неужели и ей уготована та же участь?

Стоя у постели девушки, старый Вит сложил перед грудью свои костлявые руки и в полумраке пещеры шептал молитву. Его худой, согбенный горем и годами стан, длинные седые волосы и большая белая борода таили в себе что-то сверхъестественное, призрачное. Впечатление это еще больше усиливалось присутствием недвижимой, бесчувственной девушки. Казалось, это спящая принцесса из сказки, которую в скалистой пещере оберегал древний старец.

Добрый Вит истово молился о спасении юной Лили. Он делал все, что от него зависело. Самоотверженно просиживал ночи напролет у ее изголовья, пытался вылечить теми скудными средствами, которыми располагал. Увы! Теперь он вынужден расстаться с ней. Он понимал, что девушке необходима медицинская помощь.

Ему тяжко было отдавать ее в чужие руки, передавать уход за нею посторонним людям, и все же он вынужден был сделать это, ибо жизнь девушки висела на волоске.

С наступлением вечера старый Вит собрался в дорогу. Бережно взял он на руки бесчувственную Лили и осторожно стал пробираться своим обычным путем — через расщелины в скалах, через быстрый ручей. Тропа круто уходила вверх, он часто отдыхал, потому что руки его были заняты, но он ни разу не позволил себе опустить дорогую ношу на землю.

С особой осторожностью переходил он вброд ручей, но при этом не смог поднять девушку повыше, и свесившиеся ее ноги и платье совершенно вымокли.

Наконец он выбрался из подземного лабиринта на волю, на дно оврага, и жадно вдохнул свежий воздух. Слава Богу, самая опасная часть пути уже позади.

Немного передохнув, он снова поднял девушку и стал карабкаться наверх. Это было нелегкой задачей для старика, но он обладал удивительной для его лет силой, которая еще возросла от жизни среди скал, у самого моря. Придерживая свою ношу одной рукой, другой он цеплялся за корни и стебли растений и тем самым облегчал себе подъем.

Выбравшись наверх, он положил Лили на траву и некоторое время отдыхал, переводя дух. Потом возблагодарил Бога за то, что тот помог ему в столь трудную минуту и не дал свалиться в овраг вместе со своей ношей.

Между тем наступила ночь — тихая, благоуханная летняя ночь.

Немного отдохнув, старик поднялся. Внимательно огляделся по сторонам, прислушался. В лесу никого не было. Глубокая тишина царила вокруг.

Старый Вит снова взял девушку на руки и углубился в лес.

Около полуночи он выбрался на дорогу, которая вела вниз, в рыбачью деревеньку.

Легкий, прохладный ветерок дул с моря. Он немного освежил старика и подкрепил его силы.

Через некоторое время он достиг деревни. Там было тихо и безлюдно. Рыбаки давно уже спали в своих маленьких хижинах.

Вит не решился идти через деревню, чтобы не наткнуться на ночного сторожа или на какого-нибудь запоздалого гуляку. Он обогнул деревню берегом и вышел к тому месту, где у бревенчатого причала привязано было несколько рыбачьих челноков. В один из них старик положил свою ношу и отвязал лодчонку от причала. Затем вскочил в нее сам.

Уложив поудобнее бесчувственную девушку на свернутый парус, он взял весло и принялся грести по направлению к городу.

На море было совсем тихо, только легкий ветерок колыхал зеркальную поверхность воды. Небо затягивали облака, но не те тяжелые и мрачные, что предвещают непогоду, а белые, волнистые, напоминающие стадо кудрявых барашков.

Лодка, управляемая искусной рукой опытного гребца, быстро рассекала мелкие волны. В отдалении виднелось несколько челноков с рыбаками, выехавшими на ночную ловлю рыбы, но они не заметили лодку старого Вита.

Было уже около двух часов ночи, когда он достиг городской пристани. Следовало соблюдать величайшую осторожность, чтобы не натолкнуться на ночного сторожа или кого-нибудь в этом роде. Появление его среди ночи здесь с такой ношей бросилось бы в глаза и любому показалось бы странным. Его наверняка окликнули бы и задержали, чего он всячески старался избежать.

Убедившись, что поблизости никого нет, он причалил лодку и выпрыгнул на берег. Затем снова поднял на руки бесчувственную девушку. При неверном ночном свете она вполне походила на покойницу, так что старик не на шутку испугался.

Неужели он опоздал? Неужели она умерла дорогой, когда он предпринял последнюю попытку спасти ее?

Он приложил ухо к ее губам и замер. Кажется, она еще дышит.

В свое время он исходил этот город, что называется, вдоль и поперек, поэтому хорошо помнил дорогу к рынку, несмотря на то, что не был здесь больше года. Узкими улочками и темными переулками, где меньше всего была вероятность наткнуться на сторожа или полицейского, он добрался до рынка, тихо и осторожно прокрался к дому, перед дверью которого стояла скамейка. На нее он и уложил несчастную Лили. Еще раз с трогательным беспокойством заглянул в ее бледное лицо, затем подошел к двери. Только сейчас он заметил небольшую вывеску с именем доктора и ручку звонка.

Прочитав фамилию и убедившись, что он попал, куда следовало, старый Вит сильно позвонил, затем проворно отскочил от двери и быстро скрылся в ночной тьме.

XI. ПРИГОВОР

За несколько дней до описываемых нами событий в городе начался судебный процесс по поводу совершенного в Варбурге убийства.

Губерта посадили в одну из тюремных камер, помещавшихся в боковом крыле большого здания суда. Отсюда его каждый раз водили через двор в зал судебных заседаний.

Вначале происходил обстоятельный допрос свидетелей. Вызваны были все, кто мог дать хоть малейшие показания по этому делу. Но никто из них не сообщил суду ничего нового.

Подозрение в совершении преступления лежало на одном Губерте, и свидетели прямо или косвенно лишь подтверждали это.

Вызваны были также старая мать и полуслепая сестра подсудимого. Они были настолько убиты горем, что едва могли говорить.

Председатель вынужден был вначале дать им время успокоиться и лишь после этого приступить к опросу. Публика в зале была растрогана и полна сочувствия к несчастным женщинам.

Однако их показания тоже не смогли отвести от Губерта тяжких обвинений, мало того, на присяжных и судей они произвели даже обратное действие — точно так же, как в свое время на Бруно. В словах обеих женщин они нашли лишь неопровержимое доказательство его вины.

Сам Губерт не скрывал правды. Когда ему огласили главный пункт обвинения, а именно: что незадолго до совершения преступления его видели вместе с молодой графиней, а затем между ними произошла ссора, и он пригрозил: «Тогда случится несчастье» — ему пришлось согласиться со всем этим. А тот факт, что первоначально он скрыл от следователя данное обстоятельство, Губерт объяснил тем, что не хотел афишировать свои отношения с молодой графиней.

Признание его не произвело на суд никакого впечатления. С убедительной точностью прокурор выдвинул повод к преступлению и яркими красками обрисовал и самое преступление. Любовь Губерта к Лили, его ревность, его странные, загадочные слова, наконец его покушение на самоубийство — все это обличало в нем преступника.

Таков оказался результат судебных прений ко второму дню заседания. К концу третьего дня предполагалось завершить разбирательство и вынести приговор. Не только заинтересованные лица, но даже местные жители нетерпеливо ожидали окончания суда.

Весь город разделился на две партии: одна за подсудимого, вторая — против.

Вторых было больше. Угрюмого рыжебородого лесничего открыто называли убийцей. И лишь немногие подали голос в его защиту.

Последние полагали, что любящий человек не способен на такое ужасное преступление против предмета своей страсти. Даже если бы он в порыве гнева и толкнул любимую девушку в пропасть, то и сам бросился бы туда же, чтобы умереть вместе с молодой графиней.

Противники Губерта возражали им и спрашивали, кто же в таком случае боролся с ней у края обрыва, кто столкнул ее в пропасть, без всякого сострадания предав молодое, ни в чем

неповинное существо ужаснейшей смерти?

Никакого вразумительного ответа не находилось. Все улики были против Губерта, а то, что он не признавал себя виновным, в расчет не принималось. Да и разве заглянешь в душу человека?

Таково было положение дел после второго дня суда.

Экзекутор отвел Губерта обратно в камеру. Это было мрачное, тесное помещение. Крепкие двери запирались тяжелым засовом. Единственное небольшое оконце, выходившее во двор, забрано было массивной решеткой. Низкий потолок образовывал подобие свода.

В камере не было ничего, кроме железной печки, жесткой постели, скамьи и стола, на котором стояла кружка с водой. Окошко выходило как раз на то место, где обычно совершалась казнь. Теперь эта процедура происходила уже не публично, а во внутреннем дворе тюрьмы.

Губерт выглянул в окно и понял, что столб с перекладиной — это и есть виселица. Но вид ее не ужаснул арестанта, он был спокоен и готов ко всему. Прежние дерзость и упорство исчезли за время пребывания в тюрьме. Теперь, казалось, он ничего больше не боялся и не испытывал никаких желаний. Смерть не пугала его, напротив, он рад был умереть и хотел, чтобы это произошло как можно скорее.

Но вот, когда в камере уже стемнело, за дверью послышались чьи-то шаги и голоса. Губерт подумал, что это сторож несет ему огня. Дверь отворилась, и в камеру вошел доктор Гаген. Губерт видел его у себя дома в тот день, когда его арестовали. В карете они сидели друг напротив друга, но кто таков этот смуглый господин в черном — оставалось для него тайной.

Следом вошел сторож, молча поставил на стол небольшой фонарь и тотчас же вышел.

Губерт все еще стоял у окна.

— Я — доктор Гаген, — обратился к нему вошедший господин.

— Вы, верно, тюремный врач? — спросил Губерт.

— Нет, я врач, но не тюремный, — ответил Гаген. — Я интересуюсь шумными уголовными процессами и изучаю их. Мне доставляет особое удовольствие выслушивать прения сторон и наперед самому предугадывать истину. Знаете, какое мнение я составил о вас?

— Где же мне знать? Скажите, тогда и узнаю.

— Я присутствовал на самых интересных процессах в Париже, Лондоне, Брюсселе, Вене и Берлине, — продолжал доктор Гаген. — Мне случалось знакомиться со многими делами, где улики против обвиняемого были еще неопровержимее, чем в случае с вами, и все же в конце концов обвиняемого оправдывали. Кроме того, я посетил все знаменитые тюрьмы на свете и разговаривал с величайшими преступниками.

— Потому-то вы и явились сюда ко мне? — спросил Губерт. — Неужели я в самом деле принадлежу к числу величайших преступников?

— Вы принадлежите к особому роду их и, по правде сказать, к роду, далеко не лишенному интереса. Вы — убийца из любви. Это своеобразная психологическая загадка. Любовь всегда жаждет обладания, а вы существо, которым желали обладать, отправили на тот свет.

— И вы пришли взглянуть на меня, как на зверя какого? — усмехнулся Губерт.

— Полноте, мы вместе ехали сюда в город, и этого времени мне вполне хватило, чтобы вглядеться в вас и изучить вашу физиономию, — отвечал Гаген.

— Что же в таком случае привело вас ко мне? — спросил лесничий.

— Ваше дело интересует меня. Должен сознаться, что я и сам то верю в вашу невиновность, то сомневаюсь в ней. Неужели вы не можете сообщить что-нибудь такое, что пролило бы, наконец, свет на это темное дело?

— Если вы присутствовали на суде, то должны знать, что я все сказал по этому делу. Больше мне добавить нечего.

— В таком случае, боюсь, что решение судей будет иметь для вас самый плачевный результат, — с мрачной задумчивостью произнес Гаген. — Сам не знаю почему, но мне жаль вашей молодой жизни.

— Если меня признают виновным, то знайте, господин доктор, что я осужден напрасно, — твердым, спокойным голосом возразил Губерт. — Смерть не страшна мне, я и без того желал ее еще в ту ночь, когда погибла молодая графиня. Мне только жаль стало мою старую мать.

— Неужели вы так и не нашли никакого объяснения происшедшему? Неужели никого не подозреваете?

— Я знаю только, что я тут ни при чем. Если бы мне вздумалось толкнуть в пропасть молодую графиню только из-за того, что она не могла быть моей, я бросился бы и сам вслед за ней. Можете мне поверить, я говорю совершенно искренне.

— Сказать по правде, я не очень-то верю вашей любви. По моему мнению, все это не что иное, как комедия.

— Комедия? — удивленно переспросил Губерт.

— Да, комедия. Или вы виновны и в таком случае никогда не любили молодую графиню, или же невиновны…

— И в таком случае я также не любил ее, выходит по-вашему.

— Вы настаиваете на своей невинности, но в доказательство придумали никуда не годную историю о любви к молодой графине — тот, кто поверит в вашу любовь, поверит также и в вашу виновность. Никудышное оправдание.

— Я всего лишь сказал правду.

— Хорошо, пусть так. Допускаю, что вы ни в чем не повинны. Но в таком случае, должны же у вас быть какие-то предположения о личности подлинного преступника? Кого вы подозреваете?

— Если господа судьи не имели подозрений ни на кого, кроме меня, как же я, простой, невежественный человек, могу знать больше их?

— Оставьте ваши колкости, сейчас они совершенно излишни.

— Клянусь Богом, я невиновен, — громко и торжественно провозгласил Губерт, подняв вверх правую руку. — Видит Бог, что если бы я был преступником, то не стал бы запираться, мне моя жизнь нисколько не дорога. Не знаю я и того, кто мог совершить это злодеяние, я никого больше не встретил в лесу.

Гаген задумался. Воцарилось молчание.

— Дело ваше, однако же, становится все интереснее, — сказал доктор после некоторого раздумья, — и я с нетерпением ожидаю, чем все кончится. Очень жаль, что вы ничего не можете сказать о личности преступника. Часто бывает так, что невиновные гибнут из-за того, что неблагоприятное стечение обстоятельств выдвигает против них неопровержимые улики, а они не могут дать никаких показаний, которые пролили бы свет истины на преступление. Пока очевидно одно: настоящий убийца действовал ловко и крайне осторожно, и спрятал, что называется, концы в воду. А то, что это убийство, не подлежит никакому сомнению. К счастью для этого негодяя, — продолжал Гаген, — всю ответственность за преступление судьба возложила на вас. И вам нелегко будет убедить присяжных в своей невиновности. Однако не падайте духом и уповайте на Господа нашего, защитника невиновных. Мужайтесь!

Доктор Гаген простился с заключенным и вышел. Губерт остался один в камере. Снова углубился он в свои мрачные мысли, и лицо стало угрюмым и замкнутым.

«Он и вправду неповинен, — подумал Гаген, выходя из тюрьмы. — Не похоже, чтобы он совершил убийство».

На следующий день должна была решиться участь подсудимого. С каким нетерпением ожидал Губерт приговора. Неизвестность томила его. Он не боялся смерти, но бесконечные допросы и неопределенность были для него невыносимы.

Губерт провел бессонную ночь. Сторожа в коридоре слышали, как он все время ходил по камере, и думали, что ему не дают покоя угрызения совести.

О, что это была за бесконечно долгая ночь! Нетерпеливо прислушивался Губерт к глухому бою больших тюремных часов, отбивающих четверти, и каждая минута казалась ему вечностью. Образ Лили непрестанно витал перед ним.

— И они еще смеют говорить, что я убил тебя, — обращался он к дорогому образу, — что осмелился поднять на тебя руку, ангельское создание. Один Бог знает, как я любил тебя и теперь еще люблю. Ты не хотела и не могла быть моею, потому-то я и решил лишить себя жизни, одного себя, ибо жизнь без тебя не представляла смысла. И вдруг я узнаю, что умереть суждено было тебе.

Потом он вспомнил о старой матери и беспомощной сестре — что-то будет с ними, если его казнят?..

В таких вот тягостных, безотрадных мыслях застал его рассвет того рокового дня, когда должна была решиться его участь. Жизнь Губерту теперь уже как бы и не принадлежала, она зависела от произвола других, которые собирались распорядиться ею по своему усмотрению.

Наконец подошло время начала судебного заседания. Губерта отвели в зал суда, где уже присутствовали свидетели. Среди них были мать и сестра лесничего. Бедная старушка при виде сына залилась слезами. Он отвернулся, не в состоянии вынести ее взгляда.

Прокурор Шмидт в пространной речи обрисовал вину подсудимого в таких ярких красках, что никто уже более не сомневался: настоящий убийца и есть Губерт.

Тщетно назначенный подсудимому защитник пытался обратить внимание судей на те немногочисленные моменты, которые говорили в пользу его подзащитного. Когда председательствующий поставил вопрос о виновности подсудимого, присяжные единогласно вынесли вердикт «виновен». Теперь участь его была решена.

Председатель суда огласил приговор: смертная казнь через повешение.

Страшный, душераздирающий вопль вырвался из груди несчастной старой матери осужденного, и она без чувств опустилась на скамью.

Губерт выслушал приговор спокойно.

Когда же раздался истошный крик и он взглянул на скамью свидетелей, то вздрогнул и едва устоял на ногах.

Но замешательство его длилось не более секунды. Он поборол волнение и вновь овладел собой.

Среди прочей публики в зале суда присутствовал доктор Гаген. Когда оглашен был приговор и заседание на этом закончилось, он быстро встал и вышел из зала.

«Если случайно не произойдет нечто особенное, — подумал он, — Губерта уже нельзя будет спасти. Эдак, пожалуй, еще раз повторится та же история, что случилась с бедным бродягой…»

XII. НАСЛЕДНИЦА МИЛЛИОНА

В то время как в суде зачитывался суровый приговор над несчастным Губертом, графиня Камилла в лихорадочном ожидании стояла у окна своей комнаты. С минуты на минуту из города должны были вернуться управляющий и Мария Рихтер. Кроме того, графиня послала верхового нарочного узнать, какой приговор вынес суд лесничему. По ее словам, она опасалась, что решение суда будет суровым, и хотела сейчас же сделать что-нибудь для матери и сестры приговоренного. Ведь они-то ни в чем не виноваты.

Наконец подъехала карета с управляющим и Марией Рихтер.

Графиня была одна в своих покоях: служанок она удалила. Она так горела нетерпением узнать как можно скорее результат судебного заседания, что вышла из комнаты, спустилась вниз и ждала управляющего уже в передней.

Вошел фон Митнахт.

Одет он был, что называется, с иголочки и выглядел как богатый и знатный дворянин-помещик. Щегольской черный сюртук, сшитый по последней моде, безукоризненно белый жилет с массивной золотой цепью, рейтузы из тончайшей английской шерсти, ботфорты, широкополая шляпа, которую он держал в руке.

Холодное, невозмутимо-спокойное лицо с энергичными чертами, обрамленное черной бородкой, совершенно непроницаемо: невозможно было угадать, какие вести он привез — хорошие или дурные.

И все же таилось в облике его что-то грубое, простонародное, что плохо вязалось с тем джентльменским видом, который он старался придать себе элегантным костюмом и манерами с претензией на изысканность.

— Ну что, узнал решение суда? Какие новости? — спрашивала графиня, и лихорадочный блеск глаз выдавал ее нетерпение.

— С убийцей все в порядке, а с миллионом придется обождать, — сообщил фон Митнахт. — К сожалению, пока еще и думать нечего о выдаче денег. Это долгая песня, так как возникнет много проволочек.

— Пойдем ко мне, — сказала графиня. Только в своем кабинете она могла быть уверена, что их никто не подслушивает.

Они поднялись в покои графини и тщательно закрыли за собой дверь.

— Итак, каков приговор?

— Смертная казнь через повешение, — торжественно объявил управляющий.

Графиня с облегчением вздохнула, тень улыбки пробежала по ее бледному лицу.

— Значит, осужден… — тихо сказала она. — Быстро же, однако…

— Такое решение суда можно было предвидеть. Относительно денег я тоже навел справки — осторожно, окольными путями, в буфете, где встретил одного чиновника из банка. О выдаче денег пока и думать нечего.

— Это почему же? — сердито спросила графиня.

— Потому что пока неизвестен род смерти настоящей наследницы, не найдено тело. Если ее так и не найдут, придется дожидаться определенного срока.

— Я хотела бы услышать более обстоятельный отчет, — повысила голос графиня.

— Каким тоном ты с некоторых пор позволяешь себе разговаривать со мной? — оскорбленно произнес фон Митнахт, и в голосе его даже послышалась угроза. — Что это означает? Или ты забыла, что без меня ты — ничто?

— Если бы я не привыкла к твоим странным речам, которые время от времени мне приходится выслушивать, я бы в свою очередь спросила тебя, кому обязан ты своим положением и всем тем, что имеешь? — с натянутой улыбкой сказала графиня.

— Изволь, я отвечу тебе на этот вопрос. Что касается положения — я тоже почти ничто. Что касается имущества — до сих пор почти ничем не владею, — вызывающим тоном сказал Митнахт. — Однако же, с твоей помощью, рассчитываю получить кое-что в будущем…

— К чему все эти счеты? — прошептала графиня.

— Ты права, мы нужны друг другу. Дела наши только тогда успешно продвинутся вперед, когда мы будем действовать сообща. Смотри, не забывай об этом.

— Хорошо, но я хочу все-таки узнать подробности насчет денег.

— Миллион большей частью отдан в рост в надежные руки — частично под закладные, частично в государственный банк, рассказал мне чиновник, когда я между прочим завел разговор о деньгах. Как управляющему мне было легко сделать это, не возбудив в моем собеседнике ни малейшего подозрения. «Здесь мы встречаемся с затруднительным случаем, и выдача денег будет зависеть от решения дворянской опеки», — сказал мне старый, опытный чиновник. «Но ведь преступление доказано, и убийца осужден», — возразил я. «Все это так, — сказал он, — но хотя убийство доказано, сама убитая наследница до сих пор не найдена, поэтому дело тут вовсе не так ясно, как при обыкновенных убийствах». На этом разговор о деньгах был окончен.

— И долго ли придется ждать? Будут ли приняты во внимание и права наследников покойной? Об этом ты спрашивал, Курт?

— Ты слишком недальновидна и не понимаешь, что в подобном деле нельзя задавать много вопросов, чтобы не выказать свое нетерпение.

— Но ты вполне мог бы его выказать.

— Глупости! — вспылил фон Митнахт. — Или твое нетерпение объясняется тем, что ты хочешь, наконец, выплатить мне давно обещанную сумму? В этом случае ты права.

Графиня, как ужаленная, вскочила с места и бросила уничтожающий взгляд на своего управляющего.

— Что я слышу, Курт? Зачем эти безумные речи? А как же наша любовь?

— Ах, оставь, — поморщился фон Митнахт. — Мы оба хорошо знаем, что нашли друг в друге, знаем также цену нашей любви. Да, впрочем, мы никогда не могли позволить себе этой роскоши. Мы встретились, поняли друг друга и сошлись, но опять-таки не любовь связала нас. Нам неведомо это чувство, и отлично. Наш союз держится на известных условиях. Выполнив их, мы свободны. Мои условия тебе известны: я жду давно обещанную награду за долголетнюю службу, после чего мы расстаемся. Возможно, я тебе в тягость, но чем скорее ты рассчитаешься со мной, тем раньше от меня избавишься. А пока что я твой союзник, и у меня, кстати, есть одно дело в городе.

— Навести справки о докторе Гагене?

— Да. И это тоже придется делать окольными путями. Он недавно лишь приехал и живет совершенным бобылем, с одной только старой экономкой. В городе все удивляются, как это он, поселившись совсем недавно, уже весь в делах и заботах. Но это объясняется просто: доктор Гаген бесплатно лечит бедняков и даже ночью готов идти к больному и оказать ему помощь.

— Я полагаю, что он просто похож на того человека.

— Разумеется, это не что иное как всего лишь случайное сходство с принцем.

— Тсс! К чему называть имена, — торопливо перебила графиня своего друга и сообщника, понизив голос. — Он это или не он — покажет время.

— Тогда ему было лет двадцать пять, прошло около десяти лет — значит, теперь, если бы он был жив, ему могло быть самое большее лет тридцать пять. А доктор Гаген, как я сегодня убедился, вглядевшись в него хорошенько, по крайней мере, лет на десять старше. К тому же у него нет ни осанки, ни аристократических манер, которые поражали всех в том господине, на которого он отдаленно похож лицом. Одним словом, это не он.

— Странное, однако же, сходство, — пробормотала Камилла.

Послышался конский топот. Графиня встрепенулась. Мысли ее сразу потекли по другому руслу.

— Вон кто-то скачет! — воскликнула она. — Не мой ли нарочный?

— Это лакей Макс, — сказал фон Митнахт, выглянув в окно.

— Я посылала его в город узнать приговор.

— Он вошел в замок и сейчас будет здесь.

С этими словами фон Митнахт проворно отошел от окна и стал в почтительном отдалении от графини. С глазу на глаз они были близкими сообщниками, но на людях приходилось выдерживать дистанцию.

В комнату вошел слуга Макс. Он отвесил низкий поклон своей госпоже и почтительно остановился у дверей. Это был еще очень молодой человек со свежим румянцем на гладком юношеском лице. На нем красовалась светло-желтая ливрея с большими пуговицами, украшенными графским гербом.

— Ну, какую весть привезли вы мне из города? — спросила графиня. В ее голосе звучали повелительные нотки, в гордой, величественной осанке проглядывало нечто царственное.

— Лесничий приговорен к смертной казни. Его мать и сестра еще в городе.

— Вы разговаривали с ними?

— Так точно, ваше сиятельство. Старуха совсем не могла говорить, она выглядела словно помешанная, а дочь ее сказала, что они не могут уехать из города, так как мать заявила, что останется там, где ее сын.

— Бедная женщина, — сказала графиня, обращаясь к управляющему, который, стоя в стороне, оставался немым свидетелем этого разговора. — Нужно привезти ее из города, ей ведь там негде даже преклонить голову, бедняжке.

— Она ни за что не хочет ехать, — возразил слуга. — Да, и вот еще что. В городе разнесся слух, который, если только эта новость подтвердится, может вынудить судей пересмотреть приговор.

— Слух? Какой же это слух? — насторожилась графиня.

— Говорят, что ее сиятельство молодая графиня нашлись, — ответил слуга.

Ни один мускул не дрогнул на лице графини. Ни малейшим движением не выдала она волнения, которое, естественно, должно было овладеть ею при таком неожиданном известии.

— Молодая графиня нашлась? — переспросила она тихо.

— Люди так говорят.

— Когда же?

— Прошлой ночью, под утро.

Графиня вопросительно взглянула на фон Митнахта.

— Вы слышали что-нибудь подобное, когда были в городе?

— К сожалению, нет, ваше сиятельство, — с вежливым поклоном отвечал управляющий, слегка пожимая плечами.

— Почему я ничего не знаю об этом, я, ближайшая родственница! — воскликнула графиня. — Разве кто-нибудь еще предпринимал попытку спуститься в овраг? Вы ничего не знаете об этом, господин Митнахт?

— Ничего, ваше сиятельство. Никто никаких попыток больше не предпринимал, мы непременно узнали бы об этом. По этому поводу уже возникали различные слухи, но они ни разу не подтвердились. Думаю, что и на этот раз произойдет то же самое, — ответил графский управляющий.

— И я так думаю, ваше сиятельство, — заметил слуга.

— Я хочу знать, на чем основывается этот слух. Расскажите мне подробнее. Где вы услышали эту историю? Когда?

— Только что, ваше сиятельство, от людей на рынке.

— Что же они говорили?

— Они спорили относительно приговора, и некоторые полагали, что лесничему все же удастся сохранить себе жизнь, потому что молодая графиня найдена и еще жива.

— Еще жива? — недоуменно спросила графиня. — Как это прикажете понимать? Прошло две недели.

— Одни утверждают, что найденная девушка и есть молодая графиня, другие уверены, что она лишь похожа на их сиятельство…

— Где она сейчас? — резко спросила графиня.

— Говорят, что найденную девушку приютил доктор. Тот самый, что недавно поселился в городе.

— Значит, она у доктора Гагена?

— Совершенно верно, ваше сиятельство, именно его мне и называли.

— А каким образом она нашлась?

— Мне самому эта история кажется невероятной, — сказал Макс, — но я передаю только то, что слышал от людей. Рассказывают, будто молодую графиню ночью или под утро нашли лежащей на скамье перед домом доктора. Говорят, она была вся мокрая, с платья ее капала вода, будто ее только что вынули из воды.

При этих словах графиня недоверчиво и разочарованно покачала головой, сделав при этом печальную мину.

— Боюсь, что радость моя по поводу того, что бедная Лили нашлась, оказалась преждевременной. Не могла же она две недели пролежать в морской воде и остаться живой! Увы…

— Это невероятно и напоминает басню, — подтвердил и фон Митнахт, пожимая плечами. — Вся мокрая, на скамейке, в центре города? Быть такого не может!

— Рассказывают, что под утро в дверь доктора сильно позвонили, — продолжал слуга. — Ему часто звонят бедняки, но этот звонок был какой-то странный, очень непродолжительный. Тем не менее ключница доктора сейчас же встала с постели и выглянула из окна, чтобы спросить, кто звонит. Но перед дверью никого не было, а на скамейке лежала какая-то девушка. Старушка пошла отворить дверь и увидела, что девушка без чувств. Говорят, это и есть наша молодая графиня. Наверное, кое-как дотащилась до дома господина доктора, собрала последние силы, чтобы позвонить, и затем уже без чувств упала на скамью.

— Наверное, это какая-нибудь бездомная, наслышавшись о человеколюбии нового доктора, ночью пришла к нему за помощью, — сказала графиня. — Больше вы ничего нового не узнали?

— Нет, ваше сиятельство, больше никаких новостей.

— Хотя все это кажется весьма маловероятным, — сказала графиня, — я все-таки наведу справки.

Легким кивком она отпустила слугу. Макс поклонился и вышел. Графиня снова осталась вдвоем с фон Митнахтом.

— Ерунда какая-то, — пробормотала Камилла.

— Не стоит придавать значения, — согласился управляющий. — Пустой, вздорный слух, и больше ничего.

— Мало того, что эти слухи меня беспокоят, — тихо сказала графиня, — в них мне мерещится некое страшное предзнаменование.

— Полно, о каком беспокойстве речь? — хладнокровно и с уверенностью заметил фон Митнахт. — Разве можно придавать значение слухам? Просто какая-нибудь особа ночью отправилась за помощью к врачу для бедных, а людская молва сочинила из этого целый роман. Эти шутки мне знакомы. Представь, в самом деле: Лили две недели назад свалилась в пропасть. Даже если она не разбилась при падении, как она могла прожить там все это время? Наконец, как сумела выбраться из ущелья? Да еще вдобавок вся мокрая, — ну точь-в-точь, как в сказке про русалок.

— И все-таки мне тревожно, сама не знаю почему, — призналась графиня. — К тому же девушка объявилась в доме человека, который с первого же взгляда поразил меня своим странным сходством — сам знаешь с кем.

— Ну и что? — пожал плечами фон Митнахт. — Мало ли кто на кого похож. Думаю, что это всего лишь игра твоего воображения.

— Лучше всего, Курт, сегодня же разузнать хорошенько обо всем. Съезди от моего имени к доктору Гагену, поговори с ним и во что бы то ни стало постарайся увидеть найденную девушку.

— Кстати, Мария Рихтер собралась уезжать сегодня. Не взять ли мне ее с собой до города?

— Пожалуй, — кивнула графиня. — Мне все равно. Для меня главное, чтобы ты все разузнал. Слишком крупная ставка в этой игре — миллион. Нужно приложить все усилия, чтобы он стал нашим.

Управляющий простился с графиней и отправился к Марии Рихтер сообщить, что к вечеру он увезет ее в город.

Накануне Мария закончила все приготовления к отъезду и рада была возможности уехать сегодня же, чтобы поскорей избавиться от грустных воспоминаний и тягостных впечатлений, которые преследовали ее здесь на каждом шагу. Очень расстроил ее и приговор суда, вынесенный лесничему. Сердце ее разрывалось при виде безутешного горя старухи-матери и несчастной полуслепой сестры.

Но когда настал час разлуки, ей тяжело было навсегда расставаться со старым замком, где прошло все ее детство.

Тихонько отправилась она в склеп, находившийся в дальнем конце парка, где в ряд стояли гробницы членов графской фамилии. Все они были здесь, кроме несчастной Лили. Одной ей не суждено покоиться рядом с родителями, одной ее не хватало в этом безмолвном семейном кругу.

Мария преклонила колена перед прахом графа и графини, прощаясь с ними. Мысленно она поблагодарила их за все, что они для нее сделали, за все их благодеяния. Нахлынули воспоминания, и невыносимо тяжело стало на сердце, когда подумалось о том, как все переменилось вдруг…

Крупные слезы катились по лицу девушки. Она навсегда расстается со всем тем, что дорого ей с детства. Впрочем, здесь давно уже хозяйничают чужие люди — что ни говори, нынешняя графиня была и остается чужой для нее.

Простилась Мария и с могилой родной матери, похороненной внизу, в деревне, матери, которой она никогда не видела, но до сих пор ходила поклониться ее праху. Кто теперь позаботится об этой одинокой могиле?

Марии казалось, будто она и сама идет на смерть. Но то, что ей предстояло, можно было назвать смертью — ведь она собиралась предать забвению все прошлое и начать новую жизнь. Таково было ее твердое намерение, и она пришла к нему осознанно и добровольно.

Она простилась со всеми в замке, начиная от хозяйки, графини Камиллы, и кончая последним слугой. Всем было жаль отпускать ее. Прислуга любила Марию и, узнав, что девушка уезжает в Америку, как можно дальше от родных мест, понимала, что расстается с ней навсегда..

Настала минута отъезда. Мария сказала всем последнее «прости», чемодан с ее вещами взвалили кучеру на козлы, молодая девушка уселась в карету, следом за ней туда влез фон Митнахт, и лошади тронулись.

Графиня, стоя наверху у открытого окна, прощально помахала рукой. Прислуга толпилась внизу и провожала сожалеющими взглядами удаляющийся экипаж. Во всем замке не нашлось человека, который громко пожелал бы счастливого пути одинокой сироте, уезжающей в такую даль, в чужие, незнакомые края, в Америку.

XIII. НЕЗНАКОМАЯ ДЕВУШКА

После заседания, на котором решилась участь лесничего, Бруно из суда сразу отправился к себе, в один из лучших отелей, где остановился до той поры, пока подыщет себе постоянную квартиру. Едва он вошел в номер, как в дверь постучали.

— Войдите, — громко сказал Бруно.

Дверь отворилась, и в комнату с вежливым поклоном вошел доктор Гаген.

Ничто не могло так удивить Бруно в эту минуту, как приход этого странного господина. Менее всего ожидал он увидеть его в своем жилище да еще в такое время.

— Простите, что побеспокоил вас, господин асессор, — произнес доктор. Он был все в том же черном костюме. Руки, затянутые в черные лайковые перчатки, держали черную шляпу. — Дело в том, что у меня к вам большая просьба.

— Весь к вашим услугам, господин доктор, — любезно сказал Бруно. — Прошу садиться.

Гаген поблагодарил, но садиться не стал, видимо, торопясь объяснить цель своего неожиданного визита.

— Я не раз имел возможность убедиться в вашей любезности и предусмотрительности, — продолжал он. — Не раз вы оказывали мне различные услуги, и это дает основание полагать, что моя новая просьба также не останется без внимания. Хотелось бы спросить вашего совета в одном странном, загадочном деле и посвятить вас в тайну, которая самому мне кажется чудесной и необъяснимой.

— Благодарю за доверие, которое вы мне оказываете и которого я по-настоящему ничем пока не заслужил. Но будьте уверены, что я в любое время готов помочь вам и делом, и советом. Итак, что за тайну вы хотите доверить мне, господин доктор?

— Очень рад, что вы согласны исполнить мою просьбу. Речь пойдет об одном загадочном происшествии, и только вы можете как-то объяснить его. Будьте так добры, пойдемте со мной.

— Идти с вами? Куда же это? — спросил Бруно.

— Всего лишь ко мне домой.

— С большим удовольствием, — сказал Бруно, хотя просьба доктора была такой же странной и загадочной, как и сама его личность. Он взял шляпу. — Я готов.

Они вышли из гостиницы. Бруно знал, что доктор живет возле самого рынка, и его очень удивило, что тот повел его к себе не кратчайшим путем, а окольными, пустынными и кривыми переулками. Однако он не спросил у своего проводника, почему тот избрал более дальний и неудобный путь.

Наконец они оказались на месте и через небольшую прихожую с каменным полом вошли в квартиру Гагена. Их встретила экономка доктора, очень симпатичная старушка с добрым и честным лицом.

Комната, куда доктор Гаген привел своего гостя, довольно просторная, с высоким потолком, имела только одно окно, но и оно было завешено темными гардинами, так что в комнате царил полумрак. В дальнем углу ее стояла кровать с разобранной постелью, и на ней лежал кто-то, закутанный по самые плечи одеялом.

Больничная атмосфера комнаты поразила Бруно. Он вопросительно взглянул на Гагена. Что означают эта постель и этот полумрак? Неужели любовь доктора к человечеству дошла у него до такой степени самопожертвования? Неужели из сострадания к несчастным он готов лишить себя самого необходимых жизненных удобств и покоя и обратить свою квартиру в госпиталь?

Гаген молча подошел к окну и слегка отодвинул гардину, чтобы свет падал прямо на постель. Затем, не говоря ни слова, подошел к асессору, взял его за руку и подвел к кровати.

На постели лежала белокурая девушка с бледным безжизненным лицом, на котором была видна уже печать смерти.

При виде ее Бруно заметно вздрогнул.

— Боже мой, кто это?! — воскликнул он охрипшим от волнения голосом, наклоняясь к девушке и пристально всматриваясь ей в лицо.

Гаген не спускал с Бруно проницательного взгляда.

— Может быть, я ошибаюсь, может быть, здесь всего лишь случайное сходство… — бормотал Бруно. — Но нет, какое тут может быть сходство, это Лили. Самая настоящая Лили, молодая графиня.

— Вы уверены, что это молодая графиня? — спросил Гаген.

— Скажите мне сначала, как попала к вам покойница, как она могла до сих пор так хорошо сохраниться? — взволнованно обратился он к доктору, невольно понизив голос.

— Прежде всего ответьте мне, признаете ли вы в этой девушке молодую графиню Варбург? — в свою очередь настойчиво спросил доктор.

— Лицо сильно изменилось, такое бледное, худое, страдальческое, но даже если бы смерть еще более обезобразила ее черты, я все равно узнал бы ее. Да, это графиня Варбург.

— Она не умерла, — поправил асессора доктор. — В ней еще теплится искорка жизни.

— Она жива? — дрогнувшим голосом воскликнул Бруно. — Она в самом деле жива?

Он встал на колени перед бесчувственным телом дорогого, любимого существа и хотел взять ее за руку. Однако Гаген удержал его и молча приложил палец к губам, давая Бруно понять, чтобы он говорил тише.

— Ради Бога, скажите мне только одно: будет ли она жива? Сжальтесь, доктор, умоляю вас! Употребите все ваше искусство, но только спасите ее.

— Надежда очень слабая, — отвечал доктор, — но я сделаю все, что смогу, что в моих силах.

— Как попала сюда молодая графиня? Каким чудом была она спасена?

— Мне это неведомо.

— Расскажите мне… — вполголоса умолял Бруно невозмутимого доктора.

И Гаген рассказал Бруно историю, которую мы уже слышали от лакея Макса.

— Непостижимо… — задумчиво пробормотал Бруно, с напряженным вниманием следивший за каждым словом доктора. — Как она попала к вашему дому? Кто позвонил в дверь?

— Несомненно одно, — сказал доктор. — Прийти сюда, даже с посторонней помощью, она не могла. То пограничное между жизнью и смертью состояние*, в котором она находится, началось не минувшей ночью, а гораздо раньше, по меньшей мере, две-три недели назад.

* Теперь в медицине такое состояние называется «кома» (Прим. ред.).

— Непостижимо… — снова повторил Бруно. — И почему платье и волосы мокрые?

— Да, платье ниже колен, особенно сзади, было настолько мокрым, что моя экономка первым делом переодела ее в сухое, и потом уже мы отнесли ее в постель. На белье незнакомки старушка увидела богато вышитый вензель W с графской короной. Поэтому-то мне и пришло в голову, что несчастная и есть молодая графиня Варбург.

— Да, это она, это Лили. Ее необходимо спасти. Она должна жить.

— «Никто кроме Бога», — произнес доктор по-латыни известную формулу. — Я же со своей стороны сделаю все, что от меня зависит. Господин асессор, я пригласил вас сюда для того, чтобы посвятить в эту тайну и услышать от вас, признаете ли вы в молодой девушке графиню Варбург. С вашей помощью я надеюсь найти какое-нибудь внятное объяснение этому поистине загадочному и таинственному происшествию. Взгляните-ка сюда! — С этими словами доктор подвел Бруно к изголовью и указал на глубокие, еще незарубцевавшиеся раны на лбу и голове под волосами. — Мне кажется, эти следы могут пролить совершенно новый свет на свершившееся преступление.

— Раны… — пробормотал Бруно. — Раны, нанесенные словно бы каким-то острым предметом. Да, дело становится еще запутанней и темнее. Невольно приходит в голову, что Лили вряд ли была сброшена в пропасть, а шляпа с вуалью, платок и брошь лишь для отвода глаз положены возле обрыва. Следы подделаны, а глыба земли нарочно обрушена с края пропасти — и все для того, чтобы объяснить исчезновение графини несчастным случаем, а именно — падением в пропасть.

— И я так думаю, — подтвердил Гаген. — Иначе как могла графиня со дна пропасти или с берега моря спустя несколько недель внезапно оказаться здесь?

— Да, по всей вероятности, ее где-то тщательно укрывали и только минувшей ночью принесли сюда.

— Да, но с какой целью? — спросил доктор. — Этот вопрос не дает мне покоя. Девушку принесли ко мне для того, чтобы я оказал ей помощь. Кто мог это сделать? Уж, разумеется, не тот, кто поднял на нее преступную руку. Быть того не может, чтобы тот, кто посягнул на ее жизнь и нанес эти ужасные раны, тащил ее сюда, чтобы спасти. Здесь кроется что-то другое.

— Да, вы правы, — согласился Бруно. — Одна загадка громоздится на другую. Тем не менее тут возможна одна версия. Лесничий Губерт покушался на жизнь молодой графини и только случайно не убил ее до смерти. А мать и сестра обнаружили полумертвую девушку и принесли сюда в надежде спасти.

— Это, действительно, возможно, господин асессор, но, простите меня, маловероятно. Если бы мать и сестра Губерта знали, где находится Лили, они не стали бы дожидаться смертного приговора Губерту, а принесли бы девушку гораздо раньше.

— Но, может быть, они только теперь нашли ее или узнали о ее местонахождении.

— От кого узнали? От преступника? — насмешливо спросил доктор Гаген. — Он все время находится под стражей. И кстати, вы все еще считаете Губерта убийцей?

— Так решили присяжные, он осужден.

— Ну и что, что осужден? — вполголоса спросил Гаген. — Вспомните бедного бродягу, о котором я вам недавно рассказывал.

Бруно поспешил переменить тему разговора.

— Вы должны, господин доктор, сообщить властям о своей находке, или, лучше сказать, о спасении молодой графини.

— О спасении говорить еще рано, господин асессор, но завтра утром я непременно оповещу кого следует. Мне хотелось убедиться, что это действительно молодая графиня, и вы подтвердили мои предположения. Лучше всего было бы, конечно, получить показания самой потерпевшей, но об этом пока и думать нечего. Я даже не могу обещать, что сознание вернется к ней полностью…

Бруно снова подошел к постели и с озабоченным видом еще раз пристально всмотрелся в лицо девушки. Да, это она, его Лили. Нет никаких сомнений. Но как сильно она изменилась!

Новые чувства переполняли его, теперь уже радость, надежда, но и тревога. Любимое им существо не погибло на дне пропасти, а лежит здесь, на постели доктора, который употребит все усилия для ее спасения. Главное, что она не погибла, а в остальном следует положиться на врачебное искусство Гагена и Божий промысел.

Последний раз взглянул Бруно на свою вновь обретенную невесту, действительно похожую на спящую принцессу из сказки, и они вышли из комнаты. В прихожей Бруно крепко пожал руку доктора: именно ему асессор обязан был столь доброй вестью, и этот новый случай послужил еще одним звеном в дружеских узах, все крепче связывающих этих людей.

Начало смеркаться. Проводив асессора, доктор вернулся в комнату. Вскоре туда же пришла экономка. Гаген дал ей некоторые предписания по уходу за своей пациенткой. Экономка принесла небольшой светильник и установила его так, чтобы свет не мог помешать девушке. Внезапно прозвенел звонок, и Гаген сам пошел узнать, кто его спрашивает.

Между тем на дворе порядком стемнело. Отворив дверь, доктор увидел, что его ожидает какой-то прилично одетый господин, приехавший в экипаже.

— Господин Гаген? — спросил незнакомец, подходя ближе и всматриваясь.

— Да, сударь, вы не ошиблись. Что вам угодно?

— Только один вопрос, господин доктор, если позволите, — сказал незнакомец, входя в освещенную переднюю.

— С кем имею честь? — спросил Гаген.

— Мое имя — фон Митнахт. Я управляющий Варбургским имением. Прибыл к вам с поручением от графини.

— Очень приятно. Чем могу служить? — произнес доктор с легким поклоном и провел гостя в свой кабинет, где уже горели свечи.

— Особый случай привел меня к вам, господин доктор. Вы, конечно, слышали о печальном событии, происшедшем некоторое время назад вблизи нашего замка. Недавно пронесся слух, будто прошлой ночью у вашего дома обнаружили полумертвую девушку и что это и есть молодая графиня. Мы, конечно, знаем цену слухам, и тем не менее, графиня Варбург поручила мне навести справки и по возможности взглянуть на вашу находку, если она еще находится в доме. Я непременно должен увидеть девушку, чтобы убедиться, насколько справедливы слухи и может ли графиня питать надежду снова увидеть свою дочь — живой или… мертвой.

Гагена неприятно удивило то обстоятельство, что слухи о найденной молодой графине распространились и дошли уже до Варбурга, но он прекрасно владел собой, и на его смуглом лице не дрогнула ни одна жилка, оно хранило обычное невозмутимое выражение.

Фон Митнахт по-своему истолковал молчание доктора и спросил:

— Мой приход и вопрос, который я вам задал, кажутся вам неприличными? Если так, господин доктор…

— Позвольте мне прежде всего объяснить вам суть дела, — перебил его Гаген. — Состояние найденной у моего подъезда девушки…

— Так это не сказка, а правда! — воскликнул фон Митнахт.

— Да, правда. Но состояние найденной девушки крайне тяжелое, и я не хотел бы допускать к ней кого бы то ни было. Малейшее волнение может стоить ей жизни. Я врач по призванию, всей душой преданный своему делу, врач, который принимает одинаково живое участие во всех своих пациентах, на какой бы ступени общественного положения они ни находились, и душа моя всегда болит о тех, чья жизнь висит на волоске.

— Не беспокойтесь, я буду крайне осторожен и не позволю себе ничего такого, что могло бы потревожить больную, — заверил фон Митнахт. — Надеюсь, вы не откажете мне в моей просьбе и не принудите уйти ни с чем.

Гаген холодно усмехнулся.

— Я никогда никого ни к чему не принуждаю, сударь. Напротив, я готов сию же минуту проводить вас к моей пациентке.

— А верно ли, — спросил фон Митнахт, — что платье и белье девушки были насквозь мокрыми, будто ее извлекли со дна моря?

— Я бы сказал, влажными. Сейчас они уже, наверное, высохли. Экономка развесила их во дворе.

— Очень странно… — произнес управляющий. — И вы действительно нашли ее у дверей вашего дома совершенно безжизненной, и около нее никого не было?

— Совершенно никого, — подтвердил Гаген и повел управляющего в комнату, где лежала его пациентка.

С этой минуты доктор незаметно следил за каждым взглядом, каждым движением человека, который, будучи посланцем графини, столь бесцеремонно вторгся в его жилище.

Войдя в большую, слабо освещенную комнату и увидев в дальнем конце ее постель с неподвижной фигурой, до подбородка укрытой одеялом, фон Митнахт на секунду замешкался.

— Это она? — спросил он вполголоса.

Доктор молча кивнул.

— Она все еще без сознания?

— Как мертвая, — тихо подтвердил Гаген.

— Но есть какая-нибудь надежда на спасение?

— Очень слабая. В любом случае, полного выздоровления ожидать не приходится.

Фон Митнахт приблизился к постели. По знаку доктора экономка подняла лампу и осветила мертвенное лицо девушки.

Гаген с удвоенным вниманием впился взглядом в управляющего.

Тот несколько секунд с непроницаемым видом разглядывал изнуренное беспамятством лицо девушки, а затем с видом полнейшего убеждения отрицательно покачал головой. Когда он повернулся к доктору, и лицо и фигура его выражали обманутое ожидание.

— Это не она, — шепнул фон Митнахт.

Затем он бросил на больную еще один долгий, испытующий взгляд и снова с недоверчивой улыбкой покачал головой.

— Это совершенно посторонняя, вовсе незнакомая мне девушка, — глухо сказал он Гагену. — Благодарю вас. Теперь я вполне убедился, что это не молодая графиня. На первый взгляд некоторое сходство есть, но стоит всмотреться повнимательней, как убеждаешься в обратном. Это совершенно незнакомая девушка, которой я никогда и в глаза не видел.

— Но все же сходство имеется? — спросил доктор.

— Весьма отдаленное, какое нередко встречается у молодых девушек в этом возрасте. В особенности когда лицо утратило жизненные краски, — продолжал фон Митнахт. — Нет, это не она. Кому же лучше знать, графиня это или нет, как не мне. Впрочем, я с самого начала так и предполагал. Ведь невозможно даже представить, чтобы упавшая в пропасть молодая девушка спустя несколько недель вдруг нашлась — и где? В самом центре города. Каким образом она попала сюда, вы можете объяснить?

— Право, затрудняюсь, — тихо ответил доктор и сделал знак управляющему, что пора удалиться.

Вместе они вышли из комнаты, превращенной в больничную палату.

— В этой истории вообще много невероятного, напоминающего сказание об Ундине, — заметил фон Митнахт. — Ундина, это прелестное существо, бросившееся в воду из-за несчастной любви, по временам выходит на берег в образе белокурой девушки с длинными распущенными волосами, чтобы завлечь в морскую пучину какого-нибудь юношу посимпатичней… Но мы-то с вами уже не юноши, господин доктор, — усмехаясь, добавил управляющий, — и нам ли верить старым сказкам?

— О, полноте, сударь, — возразил доктор. — Сказкам надо верить, ибо и в наше время случаются различные чудеса, хотя и другого рода.

— Сказка или быль ввергли вашу несчастную пациентку в столь плачевное состояние, но можете быть уверены в одном — это не графиня Лили, а совершенно посторонний, незнакомый мне человек.

— Что ж, это нисколько не уменьшит моих стараний спасти жизнь несчастной, — заверил доктор. — Она получит такой же заботливый уход, каким была бы окружена графиня.

— Прекрасное правило для врача. Желаю вам успеха, господин доктор, очень благодарен за вашу любезность и прошу извинить за вторжение. Теперь я смогу известить графиню, что слухи не подтвердились.

С этими словами фон Митнахт любезно откланялся и вышел из дома доктора.

Он приказал кучеру свернуть в соседний переулок и ждать там, так как ему необходимо сделать еще одно дело.

Здесь следует заметить, что Мария Рихтер давно уже была отвезена на железнодорожный вокзал и в настоящее время уже, вероятно, находилась в поезде на пути в Гамбург.

Доктор Гаген вернулся к себе в кабинет и принялся беспокойно прохаживаться по нему. Дело становилось все темнее и запутанней. Он нисколько не сомневался, что Бруно не мог обознаться. Почему же графский управляющий сделал вид, что не узнал девушку? Почему, с какой целью? И кто из этих двух господ ошибся — асессор или управляющий?

Тут доктор вспомнил о графском вензеле на нижнем белье, который также являлся свидетельством того, что обладательница его и есть графиня Варбург, и в недоумении пожал плечами.

Оставалась одна надежда раскрыть эту загадочную историю — спасти жизнь девушки и вернуть ей здоровье и силы, чтобы она сама могла рассказать, что же с ней произошло…

В это время в кабинет постучала экономка. Она была расстроена и взволнована.

— Господин доктор! — вскричала она. — Белье и платье несчастной девушки украдены. Они давно уже высохли, я хотела снять их с веревки, а там ничего нет. Обыскала весь двор и не нашла. Верно, украл кто-нибудь. И калитка отворена. А я хорошо помню, как закрывала ее на крючок…

Гаген вышел во двор вслед за экономкой и убедился, что она говорит правду: калитка приотворена, платье и белье с графским вензелем исчезли.

XIV. РОКОВОЕ НАМЕРЕНИЕ

Итак, Мария Рихтер уезжала в Гамбург. Никто не провожал ее. Выйдя у вокзала из кареты, она поручила свой чемодан заботам носильщика. Фон Митнахт наскоро простился с ней и уехал. Девушка осталась одна.

Как это страшно — быть одной в целом мире. Не осталось никого в живых, кто любил бы ее, кому она была бы дорога, кто заботился бы о ней и тосковал в ее отсутствие. Некому было проводить ее и сказать сердечное слово на прощание.

Печальные мысли теснились у нее в голове, когда она смотрела на остальных пассажиров. Вокруг каждого из них любовь собрала круг провожающих из родных и близких или просто добрых знакомых. Их лица озарены были нежной заботой: любящие матери давали наставления отъезжающим детям, брат напутствовал сестру последним добрым и дружеским советом.

А Мария одна-одинешенька, без родных, без друзей, сидела в углу большого, ярко освещенного зала ожидания. Никто не обращал на нее внимания, никому не было дела до ее переживаний.

Мария с трудом сдерживала слезы, готовые брызнуть из глаз от этих грустных мыслей. Она старалась взять себя в руки. «Что за стыд плакать, — убеждала она себя, — что за ребячество! Да и к чему? Какая польза жалеть и убиваться о том, что ушло безвозвратно или потеряно навеки? Надо отбросить прошлое и бодро и мужественно приводить в исполнение принятые планы и намерения… Пройдет немного времени, — думала она, — и я привыкну к своему одиночеству, смирюсь с ним. Ведь далеко не всем хорошо живется на свете, многим приходится испытывать куда больше горя».

Иногда она ловила на себе любопытные взоры, обращенные к ней из разных концов обширного зала. Кто-то, может быть, и сочувствовал ей.

Но вот раздался первый звонок — пора было садиться в вагон.

Девушка выбрала купе, где уже находились три пожилых дамы, вошла и, пожелав всем доброго вечера, уселась в уголок и принялась смотреть в окно.

Мысленно она еще раз прощалась со своей родиной, которую покидала навеки, с могилой матери, с замком, где прошло детство. Перед внутренним ее взором снова возник образ Лили, дорогой подруги и молочной сестры, которую ей не суждено было увидеть даже мертвой, сказать последнее «прости» праху любимого существа, последним поцелуем и искренней, горючей слезой проводить в могилу…

Но вот раздался свисток локомотива, вагоны со скрипом сдвинулись с места, поезд тронулся.

Мария, не отрываясь, смотрела в окно. Мимо нее проплывал освещенный луной город, темнеющие вдали леса. Где-то в той стороне находился Варбург, внизу — маленькая рыбачья деревенька, где жили настоящие ее родители, которых она никогда не видела. За деревней — известковые скалы и страшный обрыв, в который упала бедная Лили…

Мария мысленно прощалась со своим прошлым, а поезд мчался сквозь ночь, унося ее все дальше и дальше и оставляя позади окутанные мраком леса и долы ее отчизны. С быстротой ветра неслась она навстречу новой жизни, в неизвестный, чужой мир, которому суждено стать для нее второй родиной.

Всю ночь просидела она у окна, думая то о прошлом, то о будущем. Спутницы ее крепко спали, а она не могла последовать их примеру — сон бежал от нее.

Под утро поезд прибыл в город, гораздо больше и богаче того, из которого выехала Мария. Но стоянка длилась всего несколько минут. Затем поезд продолжил свой путь.

К вечеру Мария прибыла в Гамбург и остановилась в том самом отеле, который назвала графине. Эту гостиницу порекомендовал ей кто-то из знакомых.

Мария очень устала. Она слегка перекусила и потом уже весь вечер не выходила из своего номера. На следующий день она собиралась при посредничестве американского консула или каким-нибудь другим путем хлопотать о получении места в Нью-Йорке. Если это удастся, она сразу сможет выехать в Америку. Иначе придется отправиться сначала в Англию, в Лондон, и оставаться там, пока не появится подходящее место в Америке.

Измученное бессонной ночью и переживаниями, все существо ее требовало отдыха: она крепко уснула. Освежающий сон подкрепил ее силы.

Утром, едва она успела зокончить туалет, как в дверь постучали.

Мария отворила. Вошел розовощекий рассыльный и спросил, здесь ли живет Мария Рихтер.

— Это я, — ответила Мария, удивленная тем, что ее уже разыскивают в незнакомом, чужом городе на другой же день по приезде.

— Вам телеграмма, — сказал рассыльный, подавая ей листок. — Распишитесь, пожалуйста, на квитанции.

Мария расписалась и, когда рассыльный ушел, вскрыла телеграмму.

Она была довольно лаконична и гласила:

«МАРИИ РИХТЕР. СРОЧНО ВОЗВРАЩАЙСЯ. ЛИЛИ НАШЛАСЬ. ПРИЕЗЖАЙ НОЧНЫМ ПОЕЗДОМ СЮДА, В ГОРОД. КАРЕТА БУДЕТ ЖДАТЬ ТЕБЯ НА ВОКЗАЛЕ. БУДЬ НЕ В ТРАУРЕ, А В СВЕТЛОМ ПЛАТЬЕ. КАМИЛЛА ФОН ВАРБУРГ».

Мария вновь и вновь перечитывала телеграмму. Уж не сон ли это? Лили нашлась. И должно быть, живая, раз графиня в своей депеше приказывает ей снять траур и надеть светлое платье, которое она всегда так любила, потому что и Лили носила такое же. Она не надевала его с того рокового дня, как погибла Лили, — во-первых, траур, а во-вторых, Лили отправилась тогда на свидание точно в таком же.

«Что же все-таки случилось?» — в радостном недоумении спрашивала себя Мария, но телеграмма на этот счет не могла дать никакого объяснения. Единственное, что Мария заметила, вертя бланк в руках, так то, что телеграмма послана из другого, более отдаленного от Варбурга города.

Нельзя было терять ни минуты. Лили нашлась. Как хотелось Марии поскорей увидеть свою молочную сестру, прижать к сердцу, поделиться всеми своими тревогами и горестями по поводу ее загадочного и трагического исчезновения. А может быть, Лили больна? Может быть, нуждается в заботливом уходе, в преданном сердце? Кто, кроме нее, Марии, сумеет предоставить все это молодой графине?

Без малейших колебаний девушка решила последовать приглашению графини.

Мария должна была снять траур и переодеться в светлое платье. Вероятно, каким-то чудом спасенная от смерти Лили была так слаба, что траур мог испугать ее. Быть может, она сама изъявила желание поскорей увидеть свою молочную сестру. Оттого-то графиня и послала телеграмму ей вдогонку. Получается, что все важные события произошли как раз после ее отъезда. Наверное, и Губерт, в судьбе которого Мария старалась принять самое живое участие, защищая его на суде, теперь тоже спасен?

Все эти мысли беспорядочно теснились в голове Марии и побуждали к скорому возвращению.

Не медля более, она вынула из чемодана свое любимое светлое платье. Весной портниха в городе сшила ей и Лили такие платья одновременно, и они не отличались друг от друга ни цветом, ни отделкой. Живо переоделась она в это платье, а траурное убрала в чемодан.

Она спустилась к портье и уплатила за номер. Портье даже не успел еще внести ее имя в книгу приезжающих.

Теперь скорее на вокзал.

Взволнованная до глубины души радостным известием о спасении своей дорогой сестры, Мария верила только во все хорошее. Ей и в голову не могло прийти, что с ней может случиться несчастье.

Через несколько часов поезд уже вез ее обратно, на родину.

На другой день после вынесения приговора несчастному лесничему, Бруно, сильно взволнованный, явился в замок. Графиня приняла его с подкупающей любезностью.

— Очень рада видеть вас у себя, господин асессор, — произнесла она с очаровательной улыбкой. — Кажется, этот мучительный процесс над бедным лесничим наконец закончился? Мне докладывают, что мать и сестра несчастного все еще в городе. Не могли бы вы позаботиться о том, чтобы обе бедняжки вернулись поскорей сюда, в свой лесной домик?

— Процесс окончен, графиня, но он может еще возобновиться, — сказал Бруно. — Дело принимает совсем другой поворот. Я поспешил сюда, чтобы сообщить вам одну весть, которая, надеюсь, обрадует вас так же, как обрадовала меня: Лили нашлась.

Его лицо, обычно всегда спокойное и сдержанное, светилось теперь счастьем и надеждой.

— Я уже слышала об этом, — сказала графиня с выражением глубокого сожаления. — Увы, увы!.. Вас, должно быть, обмануло некоторое внешнее сходство с погибшей Лили. Человеческая природа такова, что мы то и дело выдаем желаемое за действительное. Что до меня, то я уже потеряла всякую надежду увидеть мою Лили. Когда мне донесли, что ночью в городе обнаружили молодую девушку и ходит слух, что это графиня Лили, я тотчас же послала своего управляющего разузнать подробности, и он видел найденную девушку…

— И что же он сказал?

— Что это совершенно чужой, незнакомый ему человек.

— Нет-нет, графиня, он ошибся. Это Лили, я узнал ее.

— Не тешьтесь пустой и обманчивой надеждой, милый господин асессор. Чем дольше продлится ваше заблуждение, тем тяжелее и больнее наступит потом разочарование, — тоном живого участия произнесла графиня.

— О, верьте мне, тут не может быть ни малейшего сомнения. Это Лили. На белье вышит вензель «W» с короной.

— Это еще не доказательство, господин асессор. Мало ли у кого может оказаться на белье такой вензель. Кроме того, вещь может быть краденой. Нет, я не могу поверить вам после того как господин Митнахт, вернувшись ночью от доктора, в доме которого находится эта несчастная, с полной уверенностью заявил, что девушка лишь отдаленно похожа на Лили. Ну, посудите сами, господин асессор, можем ли мы тешить себя надеждой увидеть нашу милую, незабвенную Лили, после того как морские волны не оставили нам даже ее трупа?

— Я тоже не могу найти объяснений всему случившемуся, — настаивал Бруно, — но я твердо уверен, что это Лили.

— Как бы я хотела разделить вашу уверенность, дорогой господин Вильденфельс. Как заманчиво было бы ухватиться за новую надежду, но, боюсь, не пришлось бы нам вместо этого столкнуться с искусным подлогом.

— С подлогом? — удивился Бруно.

— Да, господин асессор, я серьезно опасаюсь этого.

— Но где подлог, в чем?

— Признаюсь вам, я не удовольствовалась объяснениями своего управляющего и хотела сама во всем убедиться. Сегодня утром отправилась я в город к новому врачу, инкогнито, не сказав доброй старушке-экономке своего имени. Самого же доктора не было дома.

— И вы видели найденную девушку?

— Видела, — отвечала графиня, — но это не наша Лили, господин асессор.

— Но я не мог ошибиться! — воскликнул Бруно. — И глаза и сердце подсказали мне, что это Лили.

— Обман чувств, господин Вильденфельс. Мне знакомо это. Ваши глаза видели не то, что перед ними находилось, а то, что желало ваше сердце. Со мною произошло почти то же самое: я не хотела верить докладу управляющего, не хотела верить собственным глазам, которые не нашли в девушке никакого сходства с моей дочерью, и старалась убедить себя, что это Лили. Такие же белокурые волосы, такие же маленькие нежные руки, наконец, некоторое сходство черт лица.

— Сходство большое, — возразил Бруно.

— И тем не менее эта девушка — не наша несчастная Лили, — убежденно сказала графиня. — Потому я и выразила опасение относительно подлога, который еще больше запутает это темное дело. Заметили у нее на голове и на лбу еще не вполне зажившие раны?

— Их нельзя не заметить, они бросаются в глаза.

— Не задавались ли вы вопросом, каким образом, по прошествии нескольких недель, молодая графиня могла быть спасена со дна ущелья или с морского дна? Не спрашивали ли себя, почему тот, кто оставил ее на скамье под окнами докторской квартиры, сразу же скрылся, как бы желая придать этой истории таинственность, даже некую сверхъестественность? А почему белье и платье были влажными?

— Должен признаться, графиня, что я не в силах был придумать правдоподобного объяснения.

— Тут возможно только одно объяснение. Вероятно, где-нибудь поблизости жила девушка, похожая на Лили. Некто, узнав, что Лили погибла и что она является наследницей большого капитала, решил использовать девушку для своих корыстных целей и выдать ее за спасенную Лили. С ведома ли девушки принято такое решение или без ведома — выяснить пока невозможно. Но это и есть ключ к разгадке таинственной истории. Объявились охотники за миллионом. И, надо признаться, довольно искусные охотники. Девушке нанесли раны, какие получились бы в случае ее падения с обрыва, где-то скрывали все это время и затем уже подкинули доктору, предварительно искупав в воде, дабы окружить все еще большей таинственностью.

— Вы полагаете?.. — Бруно задумался, лицо его приняло строгое выражение. — Это совершенно новая точка зрения, — заметил он, — но то сходство, о котором вы говорите, более чем сходство. Брали ли вы с собой фрейлейн Марию, когда ездили смотреть найденную девушку?

— К сожалению, нет. Мария, молочная сестра Лили, несмотря на мои уговоры, вчера покинула замок. Она намеревается начать самостоятельную жизнь.

— Кажется, она давно уже собиралась это сделать.

— Смерть Лили так потрясла ее, что она решила уехать как можно дальше. Мария объявила мне, что собирается в Америку.

— Как жаль. Мне очень хотелось бы услышать мнение Марии по поводу найденной девушки.

— Я, господин асессор, твердо уверена, что это не Лили и что всякое с ней сходство — всего лишь случайность.

— Ну, а я не хочу терять надежду и остаюсь при своем мнении*.

— В таком случае, господин асессор, подождем, когда к ней вернется сознание. Полагаю, что минута эта не заставит себя долго ждать, ведь голод и жажда рано или поздно заявят о себе.

— Если бы удалось привести ее в сознание, если бы она заговорила, тогда бы, конечно, все и разъяснилось. Простите, графиня, что осмеливаюсь прекословить вам, но я все же уверен, что это — Лили.

* Во время написания романа еще не было идентификации по отпечаткам пальцев и состоянию зубов (Прим. ред.).

— Пусть время рассудит нас, — произнесла графиня. — Пока что остается глубоко сожалеть, что ваша и моя надежды не осуществились. Но я все равно очень благодарна вам за то, что вы пришли сообщить мне это известие и высказали свое мнение.

Бруно простился с графиней и возвратился в город.

Всю дорогу слова Камиллы не выходили у него из головы. Он вновь и вновь возвращался памятью к недавнему визиту, но ничто в облике лежавшей без сознания девушки не противоречило приметам дорогой Лили. О каком подлоге может идти речь? Нет, графиня определенно обозналась.

Вернувшись в город, Бруно первым делом навестил Гагена, передал весь свой разговор с графиней и попросил еще раз показать ему больную. Гаген ничего не сказал на это, он вообще не любил много говорить. Молча встал и проводил Бруно в уже известную нам комнату, где лежала найденная девушка. Она оставалась в прежнем состоянии, лишь едва заметное дыхание выдавало, что она еще жива.

— Боже мой, ну как же можно не узнать Лили! — всплеснул руками Бруно. — Это она и только она. Во мне под впечатлением слов графини тоже зародились было сомнения, но теперь я могу с твердой уверенностью стоять на своем.

Ранним утром следующего дня фон Митнахт верхом поехал в город — но не тот, что был неподалеку от Варбурга, а в другой, более отдаленный, и послал телеграфную депешу, призывающую Марию обратно в замок.

Мы уже были свидетелями того, как отнеслась Мария к этой телеграмме, и знаем, что она приняла решение вернуться в Варбург. Ближайшие события покажут, что решение это окажется роковым для девушки…

В замке никто не знал, что Марию Рихтер ожидают ночью. Приезд ее, по всей видимости, держали в тайне, поскольку встречать ее поехал не кучер, а сам фон Митнахт.

Впрочем, обстоятельство это никого не должно было удивить: управляющий, наведываясь в город по делам или в гости, имел обыкновение ездить один.

Ночь выдалась теплая, светлая, лунная. Прислуга замка, после десяти часов уже освободившись от дневных обязанностей, высыпала во двор: кто сидел на скамейке у заднего флигеля, кто отправился гулять в парк, куда графиня почти не заглядывала.

Комнаты, где помещалась прислуга, располагались в угловой башне замка, стоявшей почти особняком. Только в том случае, если графиня чувствовала себя нездоровой, одна из служанок должна была находиться при ней и ночью.

Фон Митнахт занимал несколько комнат в нижнем этаже замка. Остальные же, еще при жизни графа, представляли из себя нечто вроде музея, где по стенам развешаны были коллекции всевозможного оружия.

Сама графиня поселилась в бельэтаже, но не в тех просторных покоях, которые некогда занимала графиня Анна. Камилла выбрала себе небольшое, но уютное помещение и по своему вкусу обставила антикварной мебелью, собранной из остальных комнат.

Лили и Мария Рихтер по смерти графа должны были занять его комнаты, но предпочли остаться в своих на верхнем этаже.

Таким образом, весь бельэтаж, за исключением покоев графини Камиллы, оказался безлюден.

Когда в двенадцатом часу ночи графиня отпустила прислугу, сказав, что та ей больше сегодня не понадобится, обширный замок словно бы вымер. Кроме графини, ни одной живой души не было здесь. Фон Митнахт, как мы помним, отправился встречать Марию Рихтер.

Темная громада замка выглядела совершенно безлюдной. Но вот в пустых, необитаемых покоях показался свет. Он передвигался с места на место, как будто кто-то ходил со свечой в руке по комнатам, где прежде жили покойные граф и графиня.

Да, снаружи явственно было видно, как кто-то бродил по бельэтажу, переходя из комнаты в комнату. Однако занавеси на окнах были опущены, и виднелась только тень. Остальные окна были погружены во мрак. Повсюду царила ночная тишина, которую изредка нарушали лишь глухой крик совы да отдаленный собачий лай, доносящийся из деревушки.

Все кругом спали. Не спалось только графине Камилле, хозяйке Варбургского замка. Это ее тень скользила по оконным шторам. Длинный шлейф тяжелого черного шелкового платья шелестел по паркету. Черная кружевная вуаль, заколотая ниже подбородка, оттеняла матовую белизну лица. В правой руке она держала канделябр с несколькими зажженными свечами.

Словно призрак, нарушив покой и тишину, царящие в замке, бродила она по пустынным залам и покоям. Она была страшна в эту минуту. Обольстительно прекрасное лицо искажалось злобным, демоническим выражением, глубокие, непроницаемые глаза горели потаенным огнем.

Что влекло ее так поздно в покои умерших хозяев замка? Что искала она здесь глубокой ночью?

Пройдя анфиладу комнат, она вошла в покои графини Анны и направилась прямо в спальню, где та умерла. Быстро открыла она ящики письменного стола и, поставив канделябр на столешницу, начала рыться в бумагах, лежавших в ящиках.

Должно быть, не найдя того, что искала, она убрала бумаги обратно, задвинула ящики на место и отправилась дальше, в кабинет графа. Здесь она тоже начала просматривать ящики письменного стола. Белые пальцы ловко вытаскивали из потайных мест различные бумаги. Она пробегала их взглядом, иные клала обратно, иные сворачивала в трубку, чтобы унести с собой.

Но вот большие башенные часы замка пробили полночь.

Графиня прервала свое занятие.

В эти минуты Мария Рихтер, если только депеша застала ее в Гамбурге и девушка в точности исполнила содержащееся в ней предписание, должна сойти с поезда, чтобы ехать обратно в замок. И не позднее чем через час экипаж фон Митнахта, любителя быстрой езды, должен быть здесь…

Свернув бумаги в трубку, графиня бросила сожалеющий взгляд на камин, в котором, судя по всему, намеревалась эти бумаги сжечь, и решила отложить исполнение своего замысла до другого, более удобного случая.

Графиня поспешно вернулась в свои покои. Поставив канделябр на мраморный столик, она взяла легкий платок и тихо вышла из комнаты.

В замке не было ни души, поэтому никто не видел, как она спустилась по широким ступеням лестницы, затем вышла в парк через незапертые еще главные ворота, закрыть которые должен был фон Митнахт по возвращении.

Как призрак ночи, тихо скользила по пустынным аллеям высокая черная фигура и вскоре растаяла во мраке.

XV. ВОСКРЕСШАЯ ИЗ МЕРТВЫХ

Казнь Губерта была отложена, а возможно, и отменена вовсе. Благодаря ходатайству защитника, придравшемуся к несоблюдению какой-то формальности при рассмотрении дела, оно было отправлено на доследование. Прошло еще несколько недель, но ощутимого результата пока что не наблюдалось.

В один из субботних дней окружной ландрат* устраивал прием, на который получила приглашение вся местная аристократия.

* Заседатель земского суда.

Фон Эйзенберг — так звали ландрата — очень дружил с покойным графом Варбургом. Часто они вместе охотились, и почти каждую неделю ландрат гостил в имении графа. В память о былой дружбе пригласительный билет на вечер получила и графиня Камилла.

Более того, ландрат был столь любезен, что лично съездил в Варбург и пригласил графиню удостоить его своим посещением.

Напрасно Камилла отговаривалась трауром, напрасно придумывала всевозможные предлоги, чтобы уклониться от приглашения. Фон Эйзенберг проявил деликатную настойчивость, и Камилле ничего не оставалось, как принять приглашение.

Прием затевался с размахом. Большая, ярко освещенная зала и уютные гостиные быстро наполнились приглашенными. Фон Эйзенберг и его супруга радушно встречали гостей у входа.

С каждой минутой народу становилось все больше. Знакомые располагались группами, болтали, смеялись, обменивались

новостями. Среди элегантных черных фраков пестрели военные мундиры. На дамах были самые модные туалеты, украшенные драгоценными камнями.

В числе приглашенных был и доктор Гаген, что вызвало удивление многих гостей ландрата, — большинство из них знало Гагена только по имени.

При появлении доктора ландрат с необычайной любезностью и предупредительностью вышел к нему навстречу, что невольно бросилось в глаза всем присутствующим. Ведь доктор Гаген — всего лишь врач для бедных. Отчего же господин ландрат не только удостоил его приглашением, но и относится к нему с особым почтением?

Фон Эйзенберг подвел доктора к своей супруге.

— Мне хотелось бы, с согласия вашей светлости… — начал было он, но гость не дал ему договорить.

— Извините, почтеннейший господин ландрат, я — доктор Гаген.

— Даже здесь, сегодня, сейчас? — удивленно спросил фон Эйзенберг.

— Всегда и везде, прошу вас.

— Итак, это господин Гаген, — представил ландрат своего гостя супруге.

Та, по всей вероятности, была уже посвящена в тайну доктора, потому что держалась с ним подчеркнуто внимательно и в высшей степени любезно.

Спустя несколько минут доктор вновь нашел возможность переговорить с радушным хозяином наедине и еще раз попросил никому не открывать его настоящего имени. Для всех он должен быть известен только как доктор Гаген.

Фон Эйзенберг с почтительной улыбкой заверил своего высокого гостя, что пожелание его будет непременно исполнено.

После этого ландрат вернулся к обязанностям гостеприимного хозяина, которому нужно приветствовать новоприбывших. Гаген же перешел в зал, где было совсем немного людей, знавших его или желающих с ним познакомиться.

К нему тотчас же подошел асессор фон Вильденфельс, дружески пожал ему руку, и оба, оживленно разговаривая, отправились в соседнюю, почти пустую гостиную.

Присутствующие с удивлением и любопытством провожали их взглядами. Асессор фон Вильденфельс имел широкий круг знакомств и был всеобщим любимцем. Последнее время он нигде не показывался и сегодня впервые после долгого перерыва опять появился в обществе. Всех поразило, что он, судя по всему, находится в дружеских отношениях с новым врачом, которого никто, собственно, толком и не знал. Начались пересуды, однако ни Бруно, ни Гаген не обратили на это ни малейшего внимания.

— Я давно уже с нетерпением жду вас, доктор, — сказал Бруно, беря Гагена под руку. — Ну, как дела сегодня?

— Появилась надежда на благоприятный исход. Сегодня к ней впервые вернулось сознание.

— Слава Богу! Можно ли теперь надеяться, что Лили будет жить?

— Надеяться можно. Если выздоровлению не помешает какой-нибудь непредвиденный случай. Но это вовсе не означает, что вам в ближайшее время можно будет видеться с ней и тем более говорить.

— Охотно готов ждать столько времени, сколько вы сочтете нужным, господин доктор! — согласился Бруно. — Я бесконечно счастлив уже тем, что могу надеяться на ее выздоровление. И за это — я бесконечно благодарен вам, дорогой доктор. Но вы теперь убедились, что это молодая графиня?

— Пока что твердой уверенности нет, как вы понимаете, — отвечал Гаген. — Когда она впервые открыла глаза, то выглядела так, словно пробудилась от тяжелого сна и не могла понять, где находится и что с ней. Или же просто не имела сил думать об этом. Вчера она уже назвала свое имя — чуть слышно, правда, но я разобрал. Долго смотрела то на меня, то на экономку, пытаясь, как видно, понять, кто мы такие. А сегодня уже произнесла несколько связных слов. Видно было, что она вспомнила многое из того, что с ней произошло.

— Даже и то, где она находилась все это время?

— Нет, об этом она пока что не вспоминала. Но на мой вопрос, кто же виновен в случившемся с ней несчастье, она с таким ужасом шепнула мне одно имя, что я серьезно испугался за ее состояние и поспешил уйти. Боюсь излишней торопливостью испортить дело и свести на нет счастливые результаты, которые стоили мне таких трудов.

— Чье же имя назвала молодая графиня?

— Позвольте мне умолчать об этом, господин асессор, вы сами, надеюсь, скоро сможете услышать все из уст выздоравливающей. Кто знает, может быть, ее первые показания — следствие болезненного состояния, тяжелого бреда. Нужно подождать и посмотреть, как пойдет выздоровление.

— Взгляните, вон в зал вошли графиня Варбург с господином Эйзенбергом, — кивком указал Бруно.

— Не говорите ей пока ни слова о состоянии нашей больной.

— У вас есть на то какие-нибудь причины, доктор? Графиня все еще не верит, что ваша пациентка — Лили.

— Пусть не верит, — усмехнулся Гаген. — Тем неожиданней окажется для нее встреча с мнимой умершей… Но она заметила нас. Вернемся в залу, и не сочтите за труд представить меня графине.

Бруно исполнил желание доктора и подвел его к графине, которую сопровождал ландрат.

Фон Эйзенберг украдкой улыбнулся, когда Бруно произносил имя «Гаген». Не укрылось от его внимания и то, как пристально рассматривает графиня лицо доктора. Все четверо обменялись дежурными любезностями, после чего разговор перестал быть общим. Фон Эйзенберг заговорил о чем-то с Бруно, графиня же обратила все внимание на доктора Гагена. Беседа их вскоре коснулась найденной девушки.

— Для меня непостижимо, как вообще может человек столько времени прожить без пищи и питья, — сказала графиня.

— Однако же это часто случается при тяжелых болезнях, графиня, — отвечал Гаген.

— На голове у девушки были тяжелые раны, но мне кажется, что они нанесены намеренно, искусственным путем. Очень может быть, что столь долгое ее бесчувственное состояние вызвано каким-нибудь одурманивающим зельем, имеющим продолжительное действие.

— Таких снадобий нет, разве только яд. Но в этом случае результатом был бы не продолжительный обморок, а натуральная смерть.

— Она не выглядела мертвой. В лице ее была еще жизнь.

— О, многоуважаемая графиня, — с легкой усмешкой заметил доктор, следя, какое впечатление произведут его слова. — Существуют яды, которые при отравлении ими ничем внешне не проявляют своего воздействия. Но есть и такие, которые, особенно если их дают небольшими дозами и довольно длительное время, делают отравленного еще при жизни похожим на мумию, совсем высохшим, желтым, как пергамент, без кровинки в теле. Все зависит от того, какого рода применяется яд.

— Странная тема для разговора, — с принужденной улыбкой заметила графиня.

— Но весьма занимательная. Еще готовясь к занятиям медициной, да и позже, я специально изучал всевозможные яды и их разнообразное воздействие на человеческий организм.

— У вас, верно, была какая-нибудь причина, чтобы так интересоваться ими? — настороженно спросила графиня.

— В наше время случаи отравления настолько часты, что врачу просто необходимо интересоваться ядами. Да и для всякого любознательного человека, а не только медика, интересно и поучительно знать, что наука может определить присутствие яда в трупе даже много лет спустя.

— Это, конечно, большое достижение, — заметила графиня. — И что, все яды поддаются определению?

— Из числа общеизвестных — почти все. Эти-то исследования и заинтересовали меня больше других.

При последних словах Гагена графиней овладело беспокойство, но, к счастью для нее, подошел фон Эйзенберг и предложил ей руку, чтобы проводить к столу.

За столом графиня почти ни к чему не притронулась, словно сама боялась быть отравленной. Взгляд ее то и дело обращался туда, где сидел новый врач.

Домой она уехала раньше всех.

«Это он, — встревоженно думала графиня на обратном пути. — Нет никаких сомнений. Его выдало не только внешнее сходство, которое я заметила при первой встрече, но и этот странный, загадочный разговор о ядах, который он завел, и острые, проницательные взгляды, которые бросал на меня. Ты должна бояться его, Камилла, вдвойне бояться, потому что в его руках появилось грозное оружие против тебя. Спасенная девушка неспроста оказалась у него. Тебе следует остерегаться его, а кого остерегаешься — того ненавидишь. — Бледное мрачное лицо ее выражало холодную решимость. — Кого ненавидишь, того стремишься уничтожить, стереть с лица земли, если хочешь жить спокойно. Но действовать необходимо осторожно. Пока что он не может использовать против тебя главный свой козырь, и в этом твое преимущество. Тебе необходимо собраться с силами и нанести последний, решающий удар, который бы окончательно уничтожил их обоих».

Утром следующего дня она потребовала к себе управляющего. Фон Митнахт сразу заметил, что графиня чем-то сильно взволнована.

— Я убедилась, что этот доктор Гаген и есть тот самый человек, которого я признала в нем с первого же взгляда, — сказала Камилла. — Это он, нет никаких сомнений. И мы с тобой знаем, чем его появление может обернуться для нас. Ты слишком беспечен, Курт. Как ты мог не узнать его?!

— Что ему нужно от нас? — резко спросил фон Митнахт. — Письмо твое не возымело действия. От удара шпаги он не умер. Только и всего. Если ты уверена, что он жив и находится здесь, значит, это он и есть.

— Уверена. Я поняла это из его слов. Не забывай только, что девчонка нашлась и лежит у него. Теперь он получил прекрасную возможность уничтожить нас! — задыхаясь, прошептала графиня. Бледное лицо ее исказило демоническое выражение, которое вселяло страх в тех, кому удавалось увидеть его.

— Такие вещи быстро не делаются, — сказал фон Митнахт.

— Обрати внимание на стечение обстоятельств. Бруно фон Вильденфельс, оказывается, близкий друг доктора. Следовательно, и на него мы должны теперь смотреть, как на нашего врага.

— Жаль, что дело тогда не кончилось смертью принца.

— Тс-с! Говори тише. К чему называть имена? — испуганно перебила графиня своего управляющего.

— Я предполагал, что он не умер, — продолжал фон Митнахт, — но мне все же трудно поверить, что он и доктор — одно лицо.

— Так наведи справки! Ты сам должен понимать, как это важно. Нам необходимо знать, с кем мы имеем дело, что представляет из себя наш противник. Это вопрос первостепенной важности, и ты можешь выяснить его в городе. Для этого не нужно далеко ездить.

— Ты придаешь всему слишком большое значение.

— Ну, а если девчонка поправится, если она придет в сознание и начнет говорить? — торопливо прошептала графиня.

— Быть этого не может. Она вряд ли придет в себя.

— Ну, а если? Ты всегда рассчитываешь на лучшее, я — на худшее.

— Не поддавайся панике раньше времени. Ничего еще не известно, ничего пока не произошло. Ясно только одно: миллион должен быть наш, иначе все труды пойдут прахом.

— Тише! Кто-то идет, — оборвала его Камилла.

Послышались торопливые шаги. В комнату вошел слуга.

— Прошу прощения, ваше сиятельство, — сказал он. — Только что из города вернулись повозки, отвозившие туда хлеб. Один из возчиков привез слух, что найденная девушка пришла в сознание.

— Пришла в сознание? — переспросила графиня и бросила на управляющего многозначительный взгляд.

— В городе ходит слух, — продолжал слуга, — будто эта девушка и есть их сиятельство молодая графиня Лили. Говорят, она воскресла из мертвых.

— Дай-то Бог… — выдавила из себя графиня и кивнула слуге. — Хорошо, иди, Макс.

Слуга вышел, и графиня повернула к управляющему помертвевшее лицо.

— Ты слышал? Она очнулась. Скоро она заговорит, и тогда все откроется. Мои опасения сбылись раньше, чем я успела их высказать. Курт, необходимо действовать. Решительно и твердо.

— Ты могла бы этого не говорить, — мрачно произнес фон Митнахт.

— Прежде всего наведи справки об этом враче. Горизонт наш омрачается тучами. Мы в опасности, Курт.

— Опасности удваивают мужество. Не беспокойся, я все выясню и поступлю так, как нужно.

Твердыми, уверенными шагами фон Митнахт вышел из кабинета графини.

XVI. КТО ТАКОЙ НОВЫЙ ВРАЧ

— Вся деревня, господин Эйзенберг, крайне бедна и потому не в состоянии ничем помочь своим нищим, — убеждал доктор Гаген ландрата. Разговор происходил в канцелярии земского судьи. — О старике я в данном случае не говорю, он еще в состоянии обеспечить себя, ну, а бедняжка Лина Трунц? Ей-то каково?

— Позвольте заметить вашей…

— Я доктор Гаген, — перебил ландрата его собеседник. — Запомните это, пожалуйста. Доктор Гаген для всех и каждого, всегда и всюду.

Фон Эйзенберг с виноватой улыбкой поклонился в знак того, что принимает замечание по поводу своей оплошности.

— Позвольте вам заметить, доктор Гаген, что деревня относится к владениям графини Камиллы Варбург. Следовательно, забота о тамошних бедняках — ее обязанность. И я не сомневаюсь, что графиня не замедлит исполнить эту обязанность, как только узнает о бедственном положении некоторых своих крестьян.

— Я убежден в том же, — подтвердил доктор Гаген. — Странно только, что эта нищая, которая уже несколько дней как больна, ютится в жалкой конуре в ратуше, рядом с пожарными лестницами и насосами, спит на соломе, но тем не менее наотрез отказывается принять помощь от графини.

— Но почему? — спросил фон Эйзенберг. — Что могло побудить к этому помешанную старуху?

— Меня это самого удивляет. Но сейчас речь не о том. Она больна, и не только простое человеколюбие, но даже закон запрещает содержать больную в таком мрачном, сыром, нездоровом помещении. Она нуждается в медицинской помощи, и я охотно окажу ее этой бедняжке. Только сделайте милость, похлопочите, чтобы деревенскую нищую приняли сюда, в городскую больницу.

— Но это противоречит правилам, — мягко возразил фон Эйзенберг.

— Я взял бы ее к себе, но вы, должно быть, слышали, что верхние комнаты в моем доме я уступил старой матери варбургского лесничего и его полуслепой сестре.

— Да, господин доктор, я знаю, что вы приютили у себя этих несчастных. Старушка непременно хотела находиться поблизости от своего сыночка, который сидит в тюрьме.

— Что ж, ее можно понять. Но как бы то ни было, я теперь лишен возможности взять к себе деревенскую нищую. Помогите ей попасть в больницу. Она внесет необходимую плату.

— Я догадываюсь, кто заплатил бы за нее, — тонко улыбнулся ландрат. — Но дело, в конце концов, не в этом. Я думаю, можно будет сделать исключение для нищей старухи и поместить ее в больницу бесплатно.

— Благодарю вас, господин Эйзенберг, — удовлетворенно сказал Гаген и дружески пожал руку ландрату. — Я сейчас же позабочусь о том, чтобы ее доставили сюда и отвезли в больницу. Прощайте, господин Эйзенберг.

Ландрат любезно проводил доктора через соседнюю комнату, где сидел писарь, до самых дверей: такой чести не удостаивался еще ни один посетитель земского суда.

«Чудак… — улыбаясь, подумал фон Эйзенберг, возвращаясь в свой кабинет и снова усаживаясь за письменный стол. — Совершеннейший чудак. Но сколько в нем безграничного человеколюбия, сколько самопожертвования. Деньгами он вовсе не дорожит. Втайне совершает добрые дела, где только может, и не жалеет на это никаких средств. При своих несметных богатствах он удивительно мало тратит на себя, зато имеет возможность

осчастливить многих. Он не держит экипажа, прислуги, и единственное, о чем мечтает, — завести верховую лошадь». Фон Эйзенберг покачал головой и снова принялся за свои занятия, прерванные приходом доктора Гагена.

Через некоторое время к нему постучал писарь. Это был человек в годах. На лице его можно было прочесть следы нужды и горя. Войдя в кабинет, он сказал:

— Пришел посетитель. Он желает переговорить с господином ландратом.

— Кто этот посетитель? — спросил ландрат. — Вы знаете его?

— Да, это управляющий графским имением Варбург фон Митнахт.

— Пригласи господина Митнахта войти.

Писарь вышел, и через минуту на пороге кабинета показался фон Митнахт. Одевался он, как мы уже знаем, весьма щегольски. Ухоженная черная борода его была разделена ниже подбородка надвое и расчесана на обе стороны. Держался он очень свободно, и в раскованности его сквозило даже нахальство.

— Вы позволите? — спросил он, притворяя за собой дверь.

— Хоть я и очень занят, как вы сами знаете, милейший господин Митнахт, однако же не могу не принять управляющего имением моего покойного друга графа Варбурга. Что привело вас ко мне?

— Один вопрос. Только один вопрос, господин Эйзенберг.

— Присядьте и объясните, в чем дело. Как здоровье графини? — спросил всегда внимательный ландрат.

— Покорнейше благодарю за приглашение. Что касается графини, то она совершенно здорова.

— Вы, вероятно, пришли узнать что-нибудь о той девушке, которую людская молва называет молодой графиней. Должен признаться, что я не разделяю надежды на то, что несчастная дочь моего покойного друга будет когда-нибудь найдена. Что касается пациентки доктора Гагена, то я видел ее и должен сказать, что не заметил какого-либо сходства с молодой графиней Лили, которую прежде довольно часто видел и хорошо знал. Лили была милейшим существом.

— Только отдельные лица, не знавшие близко молодую графиню, верят нелепому слуху о том, будто найденная девушка и есть погибшая в пропасти графиня.

— Интересно будет знать, чем разрешится эта загадка. Девушка до сих пор находится на попечении доктора Гагена. Как только сознание вернется к ней, она будет подвергнута допросу. Тогда выяснится, кто она и каким образом оказалась ночью у дома господина доктора. А до этого времени, уважаемый фон Митнахт, я не смогу ответить на ваш вопрос и сообщить какие-нибудь сведения по этому деду. Хочу только заметить, что меня удивляет еще одно обстоятельство: до сих пор пропавшую девушку никто не разыскивает ни здесь, ни в дальних округах. Нигде ни одного объявления, ни одного запроса, ни одной заметки в газете. Надо полагать, у нее были родные или близкие. Не с неба же она свалилась. Одним словом, я тут ровным счетом ничего не понимаю.

— Подождите немного, господин Эйзенберг, вся эта запутанная история скоро получит объяснение. Но дело, которое привело меня к вам, не касается неизвестной девушки, хотя косвенным образом и связано с ней.

— Что вы имеете в виду, господин Митнахт?

— Странный вопрос, скажете вы, но я все-таки осмелюсь задать его вам. Неоднократно встречался я с новым врачом, доктором Гагеном, был у него дома, виделся с ним в ресторане у рынка, куда он иногда заходит, и повсюду меня не оставляет ощущение, что он вовсе не тот человек, за кого себя выдает. Только пусть это останется между нами, господин Эйзенберг. Сам не знаю, откуда пришла ко мне эта мысль, но только господин Гаген вовсе не доктор…

Фон Эйзенберг загадочно усмехнулся и тут же скрыл свою усмешку.

— Так вот что вам показалось. Но, скажите на милость, кем же, в таком случае, может быть наш новый врач?

— Это-то я и хотел узнать от вас, господин Эйзенберг. Я пришел к вам с просьбой ответить мне по секрету, кто же, собственно, таков наш новый врач?

— Кто таков? Могу со всей откровенностью сказать вам, милейший фон Митнахт, что это доктор Гаген и никто больше.

— И никто другой не скрывается за этим именем?

— Если бы это и соответствовало вашему вопросу, я все равно не считал бы себя вправе открывать другим его тайну, — уклончиво заявил фон Эйзенберг.

— Что же это за тайна, которую нельзя раскрыть! — воскликнул фон Митнахт, не удержавшись в этот раз от своего обычного резкого тона.

Фон Эйзенберг пожал плечами.

— Если господин Гаген и скрывает свое настоящее имя, значит у него есть на то основания, и тайну его следовало бы уважать.

— Все это так, но допускает ли закон присваивать себе чужое имя, чужой титул, чужую профессию?

— На все могут быть свои причины. Если я говорю вам, что господин Гаген — врач, значит, ничего другого я вам сообщить не могу о его личности. Господина Гагена я, действительно, знаю как доктора для бедных. Доброго, искусного, самоотверженного врача, и этого мне вполне достаточно.

Фон Митнахт рывком встал с места, досадуя на несговорчивость ландрата.

— Простите, что побеспокоил вас, многоуважаемый господин Эйзенберг, — сухо сказал он. — Честь имею!

И, небрежно поклонившись, быстро вышел из комнаты.

«Он обиделся, — заметил себе ландрат, когда за фон Митнахтом закрылась дверь. — Зачем же надо было являться сюда с подобным вопросом? Не мое дело сообщать всем и каждому, кто такой доктор Гаген. Да и какая им забота в том? Он новый городской врач. Зовут его так, как он называет себя, и дело с концом. А кто этим не довольствуется, пусть ломает себе голову».

Вскоре после этого была подана карета, и фон Эйзенберг отправился по делам в соседнюю деревню.

Писарь остался в канцелярии один. Он отложил в сторону работу и грустно задумался о своей убогой жизни. Скудного жалования едва хватало на самое необходимое. Очень часто в последние числа месяца перед выплатой денег ему приходилось питаться черствым хлебом и водой.

В дверь постучали, и кто-то вошел.

Писарь вздрогнул, внезапно выведенный из своих раздумий. Перед ним стоял управляющий графини.

— Вы один, не так ли? — обратился он к писарю.

— Да, один.

— Не хотите ли заработать золотой? — спросил фон Митнахт, кладя на стол перед писарем монету.

У того глаза загорелись при виде таких больших денег.

— Мне? Золотой? — пролепетал он. — Конечно, хотелось бы, но каким образом?

— Самым простым, друг мой, и гораздо легче, чем вы думаете, — сказал фон Митнахт. — Вы ведете реестр жителей города и округа?

— Да, это моя обязанность, — подтвердил писарь.

— Чтобы заработать золотой, вам надо будет позволить мне ненадолго заглянуть в эти списки.

— Если вам нужно только это, господин Митнахт, то извольте, за мной дело не станет! — С этими словами он проворно вынул из стола большую, толстую книгу, за ней другую такую же. — Эта по округу, — сказал он, указывая на первую, — а эта по городу, — указал он на вторую. — Скажите, кто вам нужен, и я помогу ускорить дело.

— Но вы никому не скажете?

— Упаси Боже, господин Митнахт. Я вообще не люблю много разговаривать.

— Ценное качество, — пробормотал фон Митнахт и добавил громче: — Найдите мне доктора Гагена.

Писарь без дальнейших рассуждений поспешил исполнить просьбу щедрого господина, давшего ему возможность так легко заработать золотую монету. Тот появился, как добрый гений, неожиданно избавив на какое-то время от забот о хлебе насущном.

С большим усердием писарь стал перелистывать объемистую книгу, пока наконец не нашел названное ему имя.

— Вот здесь, — сказал он, ведя пальцем по строчкам. — Гаген, доктор.

Фон Митнахт наклонился над книгой и прочитал все, что было написано напротив имени доктора. Лицо его выразило удовлетворение: теперь он узнал то, что хотел.

— Прекрасно, — сказал он. — Положите книги на место, а монету — в карман. Вы ее заслужили.

— О, если бы я мог каждый день оказывать такие услуги, — с улыбкой заметил писарь. — Бесконечно вам благодарен, господин Митнахт.

— Кто знает, может быть, вам еще представится случай, — сказал фон Митнахт, направляясь к двери.

Долго еще после его ухода писарь благоговейно смотрел на свалившееся на него богатство и наконец порывисто прижал золотую монету к губам.

Между тем фон Митнахт направлялся в замок.

Он был всецело погружен в свои мысли и даже забывал подгонять лошадь, предоставив ей полную свободу.

Въехав в парк и оказавшись у подъезда замка, он спешился, бросил поводья подбежавшему конюху и пошел прямо в покои графини.

— Ну, что? — спросила она нетерпеливо. — Ты все выяснил?

— Только не от хитрой лисы Эйзенберга, а от его голодного писца, который клюнул на золотую монету.

— Но ты все узнал, что хотел?

— Писарь показал мне книги учета. Это он.

— Это он… — повторила едва слышно графиня. Слова, казалось, застревали у нее в горле.

— Клянусь собственной душой, у него крепкая натура, — сказал фон Митнахт полугневно, полунасмешливо.

— Теперь ясно, почему девчонка у него, — пробормотала графиня. — Узнал ли ты еще что-нибудь новое?

— Только то, что она жива и скоро заговорит.

— Он завел со мной речь о яде. Я боюсь его мщения, — сказала графиня.

— Да, если мы окажемся в его власти, пощады ждать не придется, — с дьявольской усмешкой заметил фон Митнахт.

— Курт, он должен умереть! — воскликнула графиня. — Он слишком много о нас знает. Я боюсь этого таинственного доктора. Он нас уничтожит, если мы не опередим его.

— Ни больше ни меньше как умереть, — пробормотал фон Митнахт. — Легко сказать, сделать гораздо трудней. Один раз я уже попробовал…

— Курт, он не должен оставаться в живых. Это свидетель, который погубит нас.

— Это еще как сказать. Я не боюсь ни его самого, ни его козней. Он ничего не сможет доказать.

— Но ты ведь не знаешь всех обстоятельств.

— Я знаю, что он остался в живых. А то, что произошло между ним и мной, никого не касается.

— Он не случайно приехал сюда, не случайно переменил имя. Повторяю: он поклялся погубить нас.

— Когда я замечу, что он собирается нас погубить, я найду способ уничтожить его самого.

— Сделай это как можно раньше, Курт. Медлить нельзя. Надо принять самые решительные меры. Я буду спокойно спать только тогда, когда доподлинно узнаю, что он умер.

XVII. БЛЕДНАЯ ГРАФИНЯ

На следующий день было воскресенье.

В деревне Варбург, в корчме, весь день не утихало веселье. Настала ночь, деревня погрузилась в сон, а веселье в корчме все продолжалось. Звуки скрипок, флейт и контрабаса, сопровождаемые веселыми возгласами деревенских парней, тревожили ночной покой.

А в это время к замку приближались два человека: каменщик, идущий в соседнюю деревню, и ночной сторож, в обязанности которого входил обход замка.

До их слуха долетали веселые звуки скрипок, флейт и гудящий голос контрабаса, но они не обращали на них внимания и спокойно шли своей дорогой.

— Ты пойдешь мимо замка, Вильм? — спросил сторож высокого и широкоплечего каменщика.

— Нет, — отвечал тот, — я пойду понизу, парком.

— А мне все равно как идти, верхом или низом, пойду вместе с тобой, — решил сторож. — Мне, право, как-то всегда хочется держаться подальше от этого замка, хоть я и должен его охранять. Ты меня знаешь, я не трус, и никто меня в этом не сможет упрекнуть, но после того как умер граф, а теперь еще и молодая графиня, в замке стали твориться странные вещи.

— Что ты имеешь в виду? — спросил каменщик.

— Даже не знаю, как тебе сказать, но что-то там неладно.

— Неладно? Но в чем же дело?

— Ты знаешь, — сказал сторож, — ночью вокруг замка ни души. Все как вымирает. Один я не сплю и совершаю обход. И как наступает полночь, так по замку кто-то бродит со свечой…

— В самом деле? — испуганно спросил каменщик.

— Вот тебе крест! Старая Лина Трунц сколько раз говорила, что графиня по ночам ходит по всему замку, особенно в воскресенье, когда все кругом спят.

— Насчет того, что ходит, этого я не слышал, а вот старик Фейт говорил, что она сосет кровь у людей…

— Тс-с! — прижал палец к губам сторож — как будто кто-то мог их услышать. — Об этом лучше не говорить. А вот что она ходит по замку, это я видел своими глазами, и не один раз.

— Почему бы ей не ходить по замку, ведь он ей принадлежит.

— Это так, но зачем ходить ночью, когда надо спать? Нет, здесь что-то нечисто. Кругом тишина и покой, а у нее свет переходит из комнаты в комнату, от окна к окну.

— Но почем ты знаешь, что это она?

— Сам видел, своими глазами. Я сперва тоже не знал, кто это шляется по ночам. Думал, кто-то из прислуги. Подобрался ближе, заглянул в открытое окно — а это сама графиня. Бог мой, она была бледна как смерть.

— Да… — заметил каменщик, понизив голос. — Дело, видать, и впрямь нечисто.

— Все так говорят.

Разговаривая таким образом, сторож и каменщик свернули с главной аллеи парка, которая вела к замку, и пошли по боковой дорожке. Сторож был очень доволен, что этот воскресный обход он делает не в одиночку.

Дорожка, по которой они шли, вела к уединенному уголку парка, где находился родовой склеп семьи Варбург. Росшие вокруг высокие, мохнатые ели закрывали призрачный свет луны, и здесь царил густой мрак. Тем не менее темный силуэт замка виден был между ветвей, так что сторож, избрав этот путь, не нарушал своих обязанностей.

Было уже за полночь.

Внезапно сторож схватил спутника за руку и молча указал на ярко освещенную луной лужайку между замком и тем местом, где они остановились.

От замка через лужайку вилась тропинка, и по ней шел человек и нес что-то в руках.

Притянув к себе каменщика, сторож укрылся за стволом толстой ели, из-за которого они все могли видеть, оставаясь незамеченными.

— Ты видишь? — испуганным шепотом спросил сторож. — Узнаешь, кто это?

— Графиня… — почти беззвучно прошептал каменщик.

— Она идет в парк.

— Давай-ка лучше уйдем от греха подальше.

— Нет, дорожка проходит в стороне. Стой спокойно, и она нас не заметит.

— Хотел бы я знать, что ей нужно в такой час в парке?

— Там, позади нас, графский склеп.

— Страсти какие! Что ей там могло понадобиться в такой час?

— Почем я знаю? Стой тихо. Попробуем проследить за ней.

— Бог мой! Она выглядит настоящим привидением.

— Молчи, она уже близко, — шепнул сторож.

Оба молча прижались к стволу дерева. Страх начал пробирать и каменщика. Таинственная ночная фигура произвела на него сильное впечатление. Это, несомненно, была графиня. Все слышанные ими в деревне россказни получили неожиданное подтверждение. Значит, все, что ей приписывают, не выдумки.

Но что ей делать ночью в склепе? Неужели ей неведомо чувство страха? Что ей нужно ночью в обители мертвых?

Между тем графиня была уже близко. Она, конечно, не могла подозревать, что в этот полуночный час на нее устремлены две пары глаз.

В одной руке она держала маленький подсвечник, обе свечи которого были, однако же, погашены, в другой — какие-то предметы, среди которых, как показалось сторожу, были щипцы и молоток.

Графиня шла твердым, уверенным шагом и скоро скрылась в густой тьме, окружавшей подходы к склепу.

Сторож и его спутник не трогались с места, ожидая, пока графиня минует их, чтобы не выдать себя неосторожным движением. Не сказав друг другу ни слова, они тем не менее единодушно решили проследить за ней, чтобы узнать, чем она собирается заниматься в столь поздний час в обществе мертвецов.

Послышался скрип ржавых петель. Графиня отворила дверь и вошла в склеп. Тогда сторож и каменщик вышли из своей засады и осторожно приблизились к склепу. Шорох ветвей заглушал их шаги.

Подойдя к сложенному из массивных камней склепу, они увидели через приотворенную дверь слабый свет внутри. Любопытство победило страх. Они подкрались к двери и заглянули внутрь.

Графиня поставила на плиты пола подсвечник, зажгла свечи и с помощью принесенных с собой инструментов принялась отвинчивать болты, которые крепили крышку одного из гробов. Это был гроб графини Анны. Рядом стоял гроб графа. Дальше покоились их родители и сестры.

Сторож и каменщик, широко раскрыв глаза, в ужасе смотрели, как при неверном свете свечей графиня склонилась над огромным гробом.

Отвинтив крепления, она, напрягая все силы, сдвинула крышку гроба графини Анны.

Что предстало ее взору, кроме набальзамированного трупа прежней хозяйки Варбурга, — этого стоящие за дверью сторож и каменщик видеть не могли, они следили за самой графиней. Высокая, статная, в белом платье, та явственно выделялась в окружавшем ее полумраке и тоже казалась существом загробного мира…

Порыв ветра ворвался в приоткрытую дверь и погасил стоявшие на полу свечи. Теперь лишь лунный свет проникал в склеп и слабо освещал графиню. Страшное и зловещее зрелище представилось наблюдателям.

Бледное лицо графини было потрясающей красоты, и в то же время горящий взгляд, устремленный внутрь гроба, внушал невольный ужас.

Постояв некоторое время над набальзамированным трупом своей предшественницы, графиня поставила крышку на место и подошла к гробу графа. Она принялась отворачивать болты, и в этот момент сильный порыв ветра захлопнул дверь склепа, скрыв дальнейшее от любопытствующих глаз.

— Значит, это правда, — шепнул сторож своему спутнику. — Воскресные ночи она должна проводить в гробу. Теперь мы сами в этом убедились.

— Да, — согласился каменщик, — она открыла гроб и что-то в него положила.

— Она не выходит? Свет погас, дверь закрылась, теперь она останется там на всю ночь. Только с первыми петухами она освободится и сможет вновь вернуться к людям.

— А если все-таки войти и посмотреть? — нерешительно предложил каменщик.

— Ни за что на свете! — воскликнул сторож. — Я не трус, но тут не спасет никакая храбрость.

— А я так пошел бы…

— Не вздумай, уйдем отсюда прочь, — прервал его сторож. — Пора нам обоим по домам. Теперь уже около часу ночи.

Спустя несколько минут приятели были уже далеко от склепа. Выйдя из парка, они разделились, и каждый двинулся своей дорогой.

Вскоре после этого показалась и графиня. Она заперла дверь и направилась к замку по освещенной лунным светом лужайке.

XVIII. ЭТО НЕ ЛИЛИ

Прошло две недели после праздника, устроенного фон Эйзенбергом. Стало быть, почти полмесяца с того дня, как доктор Гаген принял к себе неизвестную девушку.

В один из теплых сентябрьских дней по дороге, ведущей из города в замок, катила элегантная открытая коляска. В ней рядом с асессором Бруно фон Вильденфельсом сидела молодая красивая дама, тепло закутанная, несмотря на теплую погоду. Золотистые волосы ее густыми волнами выбивались из-под шляпы. Худое, бледное лицо свидетельствовало о недавно перенесенной тяжелой болезни. Глаза, оттененные длинными ресницами, были тусклыми и с беспокойством смотрели на Бруно.

— Не волнуйся, моя дорогая Лили, — ласково говорил он. — Прошу тебя, гляди на все спокойнее.

Лили! Да, это была спасенная от смерти молодая графиня. Но как она изменилась! Падение в пропасть и многодневное беспамятство не могли остаться без последствий.

Куда девались ее смеющиеся блестящие глаза, румянец на нежных щеках, веселый, беззаботный смех. Черты лица остались прежними, но выражение очень изменилось. И, как ни странно, девушка теперь стала необычайно походить на свою молочную сестру Марию Рихтер.

Лили испуганно сжала руку Бруно.

— Я боюсь, — прошептала она. — Маман ни разу не пришла навестить меня, пока я выздоравливала. Ты сам говоришь, что она даже не верит, что это я.

— Ей придется в этом убедиться, — сказал Бруно.

— Я чувствую, ты сам боишься этой встречи.

— Нет, дорогая Лили, если я и боюсь, то лишь за тебя.

— Маман не захочет узнать меня — даже когда я назову ей того, кто хотел меня убить.

— Должен сказать тебе, Лили, что, по-моему, ты ошиблась тогда. Сама посуди — ночь, буря, ты была взволнована. Мало ли кто может померещиться в темноте.

Лили отрицательно покачала головой.

— Нет, я в этом твердо уверена. Сверкнула молния, и я увидела его лицо… Нет, мне трудно вспоминать об этом, слишком трудно.

— Понимаю тебя, — сочувственно сказал Бруно. — После таких-то испытаний… Мне кажется, надо было бы еще подождать какое-то время, прежде чем ехать в Варбург, но ты сама настояла.

— Да, я хочу повидать маман и больше не беспокоиться о ней. Поэтому-то я и попросила тебя отвезти меня в Варбург. Я должна видеть маман, говорить с ней, я должна, наконец, высказать все, что знаю, чтобы дело это окончательно прояснилось. А теперь, уже на пути в замок, меня одолевает страх, которого я и сама не могу ни понять, ни объяснить.

— Это следствие долгой разлуки. Не сомневаюсь, что твоя маман будет счастлива увидеть тебя живой и невредимой.

— Будет или нет, но я должна была решиться на это. Пусть теперь маман все узнает сама, пусть убедится, что я — Лили, раз она никак не хочет верить в мое воскрешение. Мне и самой теперь все прошлое кажется сном, тяжелым и кошмарным. Когда я очнулась, мне показалось, что на мне лежит какая-то тяжесть, а голова моя была так слаба, что я не могла ни о чем думать, ничего припомнить.

— О чем ты подумала, когда очнулась в незнакомом месте? — спросил Бруно.

— Сначала я ничего не могла понять. Мне все еще казалось, что я сплю и вижу какой-то нелепый сон. А когда окончательно пришла в себя, то стало так тяжело на сердце, что захотелось снова уснуть и больше не просыпаться.

— Ты обо мне подумала в этот момент?

— О, да! Ты был первый, о ком я вспомнила и ради кого должна была остаться жить. Ты дал мне мужество побороть желание снова погрузиться в сон или беспамятство. У меня ведь никого не осталось на этом свете, кроме тебя. Внутренний голос подсказал мне, что Марии нет поблизости. Так оно и оказалось, а маман…

— Ты вздрагиваешь всякий раз при упоминании о ней.

— Я боюсь ее, — прошептала Лили, прижимаясь к Бруно.

— Мы еще можем вернуться, — сказал он.

— Нет-нет. Она должна видеть меня, должна убедиться, что я и есть Лили.

— Пусть так, но оставаться в замке тебе нельзя. Сразу после судебного процесса ты уедешь. Я так боюсь за тебя после всего случившегося. Мое единственное желание теперь — увезти тебя к моей доброй старой матери, чтобы потом, после твоего полного выздоровления, отпраздновать нашу свадьбу.

Печальная улыбка скользнула по лицу Лили.

— Да, это было бы для меня счастьем, но, боюсь, несбыточным…

— Почему, Лили? Я сделаю все, чтобы наши мечты сбылись.

— Мой добрый верный Бруно, ты готов защищать меня, жертвуя собой, но… Все будет иначе… — Лили произнесла это отрешенно. Она казалась ясновидящей, погруженной в магнетический сон. — Все не так… Что-то ожидает меня в замке… Но об одном прошу… сделай так, чтобы я не видела его… его…

Лили еще крепче прижалась к Бруно, а тот всеми силами пытался успокоить ее.

— Умоляю тебя об одном — не оставайся в замке, — внушал он девушке. — Я вижу твой страх, он все возрастает. Основателен ли он или нет — покажет время, но пока что я ни в коем случае не могу оставить тебя здесь. Лили, ты моя невеста, воскресшая из мертвых, и я не хочу снова потерять тебя. Твоя матушка, графиня Анна, не возражала против нашего союза. Я говорил с ней об этом. Гони же прочь печальные мысли. Как должны мы благодарить Бога за твое чудесное спасение, на которое никто не смел даже надеяться. Я увезу тебя на свою родину, и там уже никто не сможет нас разлучить.

В эту минуту коляска подъехала к замку. Лили с боязливым видом окинула взглядом окна. Бруно поспешно выскочил из коляски и помог выйти Лили, которая была еще очень слаба.

Вышедший навстречу слуга Макс замешкался и с недоумением глядел на них.

— Макс, это я, графиня Лили. Разве вы меня не узнаете? — встревоженно спросила девушка.

Слуга молчал, не зная, что ответить.

— Вы — молодая графиня? — спросил он наконец. — Быть этого не может! Вы скорее похожи на Марию Рихтер.

— Он не узнает меня… — в страхе шепнула Лили, направляясь вместе с Бруно к лестнице.

Наверху лестницы их встретила горничная Минни, прислуживавшая прежде молодой графине. Она тотчас же узнала ее и, плача от радости, покрыла поцелуями маленькую дрожащую руку Лили.

Девушка немного приободрилась. Значит, ее все-таки можно узнать. И все же страх не покидал ее, а, напротив, усиливался. Она едва держалась на ногах и должна была призвать на помощь всю свою волю, чтобы не лишиться чувств.

— Боже мой! — восклицала служанка. — Как вы переменились и похудели, графиня. Но слава Богу, вы спасены. Теперь прочь траур! Если вы позволите, я пойду доложить о вас графине.

— Да, ступайте, — ответил за девушку Бруно.

Служанка поспешила к своей госпоже.

— Что там за шум? — спросила ее графиня. — Кто-то приехал?

— Молодая графиня вернулась! — в радостном волнении доложила служанка. — Она здесь, она спасена!

Графиня вскочила как ужаленная.

— Что ты сказала? Молодая графиня?!

— Да, ваше сиятельство, прибыли молодая графиня и господин асессор.

В эту минуту приподнялась портьера, и в салон вошла Лили, поддерживаемая Бруно.

— Это она. Она жива!.. — прошептала графиня чуть слышно, но тут же, придав своему лицу выражение радостной надежды, двинулась навстречу вошедшим.

— Мое дитя спасено? — вопрошала она, глядя почему-то не на Лили, а на асессора. — Вы привели мне мою дочь? Значит, это правда? Она жива?

— Это я, маман, — сказала Лили и выступила на шаг вперед.

Графиня отпрянула и с изумлением взглянула на девушку.

— Что это значит? — воскликнула графиня. — Это не Лили. Нет, это не моя дочь!

Лили вздрогнула, услышав эти слова. Тут вошел Макс в сопровождении другого слуги, еще раз взглянул на девушку и с сомнением покачал головой.

— Маман! — воскликнула Лили. — Узнай же меня. Это я, Лили! Я вернулась. Отчего ты не хочешь узнать меня?

— Нет, это не Лили, — ледяным тоном произнесла графиня. — Эта девушка немного похожа на Марию Рихтер, но никак не на Лили.

Воцарилось тягостное молчание.

— Я предчувствовала, что так и будет, — прошептала Лили упавшим голосом.

— Успокойся, Лили, — вмешался доселе молчавший Бруно. — Графиня не замедлит признать тебя. Тут не может быть никакого сомнения. Графиня, взгляните на нее еще раз. Неужели только я один смог узнать ее? Лили спасена, графиня. Она оправилась от потрясения и приехала сюда, чтобы назвать настоящего преступника.

— Настоящего преступника? — переспросила графиня. — Что вы хотите этим сказать?

— Она узнала его в ту ужасную ночь.

— Как это — узнала? Разве лесничий невиновен?

— В пропасть меня столкнул фон Митнахт, — раздельно произнесла Лили.

— Фон Митнахт? Управляющий? — Графиня с изумлением смотрела на девушку, затем перевела взгляд на асессора. — Кого вы привели, господин Вильденфельс? Это или помешанная, или обманщица. Предостерегаю вас, господин асессор, вы готовы стать жертвой неслыханного обмана. С самого начала мне показалось невероятным это таинственное спасение. Теперь я окончательно убедилась, что имею дело с фальсификатором. Ей позабыли сказать имя лесничего, и она назвала первое попавшееся, осмелилась обвинять моего управляющего, человека редкостной доброты и порядочности. Это просто неслыханно!

— Уйдем, уйдем отсюда! — зарыдала Лили, взяв Бруно за руку и пытаясь увести его. — Она не хочет признать меня. О Боже мой!

— Этот обман так ловко подстроен, что даже вы попались на удочку, господин асессор, — продолжала между тем графиня. — Неужели вы и теперь считаете эту девушку моей дочерью? Неужели вы могли подумать…

— Это не обман! — сквозь рыдания выкрикивала бедная девушка. — Это я, Лили! А фон Митнахт — и есть тот негодяй, который столкнул меня в пропасть.

— Схватите обманщицу! — приказала графиня стоявшим наготове слугам. — Пусть она понесет достойное наказание за клевету на моего управляющего фон Митнахта.

Слуги двинулись было исполнить приказ графини, но Бруно остановил их повелительным жестом.

— С меня достаточно! — гневно вскричал он. — Графиня, вы не хотите признать Лили — это ваше дело, но в таком случае любые взаимоотношения между нами разорваны. Что же касается фон Митнахта, то он даст отчет о своих поступках в суде. Точно так же суд решит и в отношении вас и Лили.

С этими словами он вышел, бережно поддерживая едва стоявшую на ногах девушку.

XIX. ЗАМЫСЕЛ

Неожиданное появление Лили и последовавшая за этим сцена спустя несколько минут стали известны всем обитателям замка и вызвали жаркие споры. Часть слуг с Максом во главе, в том числе кучер и садовник, никак не могли согласиться, что молодая дама, приехавшая с господином асессором, и есть графиня Лили. Другие же, возглавляемые молодой горничной, были иного мнения.

— Неужели вы думаете, что это может быть графиня? — восклицал Макс. — Они же совершенно непохожи.

— Это Мария Рихтер, — заметил садовник.

— Что-то они подозрительно быстро убрались из замка, — добавил кучер.

— Что за глупости вы говорите? — возражала служанка, первой встретившая Лили. — Это молодая графиня, говорю я вам. Кто-кто, а уж я-то ее знаю.

— Пусть ее говорит, — махнул рукой Макс, обращаясь к кучеру. — Я не хуже ее знал молодую графиню. А теперь я был наверху вместе с Францем и сам слышал, как госпожа сказала этой девушке, что не знает ее.

— А я уверяю, что это она, — стояла на своем служанка. — Только похудела и побледнела после болезни, но все-таки она.

Конюхи поддержали это мнение, уверяя, что узнали молодую графиню с первого взгляда.

— Погодите! — воскликнул Макс. — Давайте я задам вам один вопрос. Вы, конечно, помните, что тогда, в тот июльский вечер, на молодой графине было светлое летнее платье. Я как сейчас его вижу.

— Помним, помним! — послышались голоса.

— Ну вот, — продолжал Макс, — графиня тогда была в белом платье, а сегодня?

— А сегодня она надела другое. Что же, ей теперь все время в одном платье ходить? — возразила горничная. — Это лишь новое доказательство того, что я права. В новом платье она и выглядит по-новому, малость иначе, чем прежде. Только и всего.

— А я утверждаю, что если бы это была графиня, она надела бы белое платье, — настаивал Макс. — Да и госпожа сама назвала ее обманщицей и пригрозила судом. Она, видите ли, уверяет, что Губерт невиновен, а в пропасть ее столкнул господин Митнахт…

Во время этого спора Митнахт как раз находился в покоях графини. Он застал ее в необычайном волнении.

— Она была здесь, — вполголоса сообщила графиня.

— Ну и что? Я видел ее, — отвечал фон Митнахт с полнейшим спокойствием.

— Вильденфельс привел ее сюда. Она тебя обвиняет.

— У нее не все в порядке с головой, — проворчал Митнахт.

— Я так ей и сказала. Но она стояла на своем и пообещала, что пожалуется в суд.

— Ну, а ты что?

— Назвала ее обманщицей.

— Совершенно верно, и это скоро будет доказано, — сказал фон Митнахт с угрожающим и решительным видом. — Все должны знать, что она обманщица, самозванка и хочет завладеть миллионом молодой графини. К сожалению, покойной.

— Теперь ты видишь, что мой план был хорош, — с торжествующим видом сказала графиня. — А ты считал его бесполезным. Только одно еще необходимо, чтобы наша победа была полной… Ты догадываешься, что я имею в виду?

— Ты говоришь о докторе Гагене?

— Да, и он должен умереть. Чем скорее, тем лучше. Нечего тянуть. Когда его не станет на нашем пути, все опасности будут устранены.

— Это очень трудное дело, — мрачно заметил фон Митнахт. — Ты сама не представляешь, насколько трудное. Он очень осторожен и всегда начеку.

— Меня это не касается, — произнесла графиня, и металл прозвенел в ее голосе. — Он должен замолчать навсегда!

Эта женщина дивной, редкой красы в душе своей была хладнокровной и бессердечной злодейкой, которая без тени колебаний приносила в жертву своим корыстолюбивым планам человеческую жизнь.

Она подошла к письменному столу, достала из потайного ящичка тщательно завернутый в бумагу порошок и подала его своему сообщнику.

— Возьми это, — тихо сказала она. — Для него больше чем достаточно. Пришло время последней, решительной схватки — или мы его, или он нас. Третьего не дано!

— Если бы этот порошок можно было всыпать ему в пищу, — пробормотал фон Митнахт. — Хотя доктор — человек опытный. Надо придумать что-нибудь получше. Напрасно ты хранишь такие вещи в столе. Следует быть более осторожной.

— О своей безопасности я сама позабочусь, — довольно резко перебила его графиня. — Ты должен думать сейчас о том, как подсыпать это снадобье господину доктору.

Фон Митнахт повертел пакетик с порошком в руках и сунул его в карман.

— Когда ты собираешься в город? — спросила графиня, пристально глядя на него.

— Прямо сейчас. Может быть, сегодня вечером удастся поужинать в одной компании с доктором.

— В таком случае, желаю удачи, — сказала графиня с непроницаемым лицом.

«Она желает мне удачи, — думал фон Митнахт, направляясь к себе, чтобы переодеться для поездки в город. — Мне всегда достается самая грязная и опасная часть дела, а она оказывается в стороне и, в случае чего, может выйти сухой из воды».

Около девяти вечера в отдельной комнате небольшой уютной таверны, что находилась на рыночной площади, сидели несколько человек. Перед каждым стояло вино — бутылка или стакан. Уже не первый раз собирались они здесь скоротать часок-другой и были хорошо знакомы меж собой.

С недавнего времени к этой компании присоединился и доктор Гаген, которого привел сюда асессор Вильденфельс. Очень скоро доктор сделался своим человеком в этом небольшом, избранном обществе, так как каждый раз умел позабавить присутствующих очередным рассказом о своих многочисленных путешествиях.

Он и сегодня находился здесь и рассказывал о своих приключениях в Париже. Доктор сидел спиной к отворенной двери, ведущей в общий зал, и время от времени подносил к губам стакан с красным вином.

Тем временем в общем зале появился новый посетитель — фон Митнахт. Удостоверившись, что доктор Гаген сидит на своем обычном месте, управляющий занял столик неподалеку от открытой двери и заказал бутылку вина. Митнахта хорошо знали здесь и немедленно выполнили его заказ.

Вскоре пришел лейтенант Брандт, родственник Митнахта, дружески поздоровался с ним и представил находившейся здесь же компании офицеров. Завязался оживленный разговор, темой которого, как и следовало ожидать, было чудесное спасение молодой графини, которую все считали погибшей.

Фон Митнахт старался уверить новых знакомых, что найденная девушка вовсе не графиня. Впрочем, необъяснимое, чудесное спасение девушки и без того многим казалось невероятным.

В это время в таверну вошел какой-то человек и спросил доктора Гагена. Он сказал, что жена его опасно заболела, и просил помощи.

Гаген, как мы знаем, всегда был готов оказывать помощь больным. Поэтому он тотчас же вышел, сказав своим собеседникам, что не прощается. Время еще не позднее и он надеется скоро вернуться.

Проходя через зал, доктор не заметил Митнахта, а тот слышал его слова и обратил внимание, что стакан доктора, почти полный, остался на столе. Это было очень кстати.

В голове фон Митнахта немедленно созрел план, для исполнения которого нужно было только улучить подходящую минуту.

Вскоре после ухода доктора появился асессор фон Вильденфельс. Оглядевшись, он увидел компанию офицеров и направился к их столику, так как был знаком с некоторыми из них.

Один из офицеров, поздоровавшись с асессором, хотел было представить ему своих товарищей и назвал уже имя лейтенанта Брандта, как вдруг Бруно, увидев Митнахта, схватил свою шляпу и направился к выходу.

Лейтенант Брандт был оскорблен таким странным поведением асессора и потребовал от него объяснений.

— О каком желании оскорбить вас может идти речь, если я вас совершенно не знаю, — отвечал Бруно, останавливаясь. — Мне просто неприятно было находиться в обществе этого господина. — Последовал кивок в сторону фон Митнахта.

Тот оскорбленно вскочил.

Поднялся шум. Часть офицеров приняла сторону асессора, часть — графского управляющего.

— Это мой родственник! — вскричал лейтенант Брандт. — Оскорбляя его, вы тем самым оскорбили и меня. Вот моя визитная карточка…

— Повторяю, что я и не думал оскорблять вас, — отвечал Бруно спокойным тоном, хотя ему стоило немалых трудов сдержаться.

Фон Ильменау, один из знакомых Бруно офицеров, вмешался, стараясь примирить стороны, но все усилия его оказались тщетными. Брандт все более и более распалялся.

— Что ж, если вы считаете себя оскорбленным, я готов обменяться с вами визитками, — сказал наконец Бруно, теряя терпение. — Я не могу допустить, чтобы вы оскорбляли меня в присутствии этих господ. Я принимаю ваш вызов. Господин Ильменау, надеюсь, окажет мне услугу и завтра условится обо всем с вашими секундантами.

С этими словами Бруно, отвесив общий поклон, удалился.

Брандт тоже хотел идти, но приятели, зная его горячий нрав, задержали лейтенанта на некоторое время. Весьма естественно, что эта шумная сцена привлекла внимание остальных посетителей. Собеседники доктора, дожидавшиеся его возвращения, не захотели быть свидетелями скандала, взялись за шляпы и поспешили уйти.

Фон Митнахт еще в самом начале ссоры быстро отошел в дальний угол зала, говоря, что не желает быть причиной публичного скандала. Он даже отвернулся, давая понять, что не собирается вмешиваться в бурный разговор, происходивший между Вильденфельсом и Брандтом.

Когда собеседники доктора оставили заднюю комнату и ушли, Митнахт осторожно заглянул туда. В комнате никого не было. На столе стояли пустые стаканы и бутылки. Лишь стакан доктора оказался почти полон, а рядом стояла початая бутылка.

Более удобный случай трудно было представить.

Убедившись, что его никто не видит, фон Митнахт поспешно подошел к столу, вынул из кармана пакетик, данный ему графиней, и высыпал белый порошок в стакан доктора. Порошок мгновенно растворился в вине, не изменив его цвета и не дав ни малейшего осадка.

Скомкав бумажку и сунув ее в карман, фон Митнахт внимательно осмотрел стол, убедился, что не просыпал ни крупицы, и быстро вышел в зал, где продолжали выяснять отношения лейтенант и асессор.

Когда Бруно ушел, Митнахт как ни в чем не бывало вернулся к столику офицеров.

— Не думай, что я испугался этого наглеца, — сказал он, обращаясь к Брандту. — Не хотелось заводить ссору в обществе твоих товарищей.

Брандт поспешил уверить, что и не думал считать его трусом, и сообщил о предстоящей дуэли с Вильденфельсом.

Это известие, казалось, очень обеспокоило Митнахта.

— К чему такая горячность, — сказал он. — Я сам должен был вызвать его, но ты меня опередил.

— Если мне не удастся рассчитаться с ним, тогда ты пошлешь ему вызов. Надо хорошенько проучить наглеца.

— Прошу вас, лейтенант Брандт, не отзываться так о Вильденфельсе в моем присутствии, — заметил Ильменау. — Он мне друг, и я не потерплю, чтобы его оскорбляли.

Брандт и Митнахт поднялись со своих мест.

— Я думаю, нам пора расходиться, — сказал Брандт и обратился к своему другу барону Альгейму: — Прошу вас, барон, условиться обо всем с фон Ильменау. Прощайте, господа.

Выйдя из таверны, они, пока было по пути, шли вместе, а потом распрощались. Митнахт пообещал молодому офицеру заменить его, если тому не удастся убить асессора.

— До сих пор мне на дуэлях везло, — сказал Митнахт, — потому-то и досадно, что ты подвергаешь себя опасности из-за меня. Впрочем, теперь уже ничего не переменишь.

— Все равно, — возразил Брандт, — мне рано или поздно пришлось бы с ним драться. Я давно его знаю и питаю к нему необъяснимую неприязнь. Сегодня просто представился удобный случай. Ну, и кроме того, я и сам неплохо стреляю.

— Ты выберешь пистолеты?

— Конечно. В загородном лесу можно найти удобное место для нашей встречи. Ну, прощай. Спокойной ночи. Надеюсь, ты скоро обо мне услышишь.

С этими словами они расстались. Храбрый офицер и не подозревал, чью руку он пожимает и чьим защитником собирается стать.

Когда Брандт отошел довольно далеко, фон Митнахт вернулся к таверне и, укрывшись в тени стоящего напротив дома, стал наблюдать за входом в таверну.

Спустя несколько минут вернулись двое из собеседников доктора, которые уходили, опасаясь скандала.

Наконец через четверть часа показался и сам доктор. Он побывал у больной и теперь возвращался к друзьям.

На это и рассчитывал фон Митнахт.

Когда доктор скрылся в дверях таверны, управляющий оставил свой наблюдательный пост и поспешил к тому месту, где его ждал экипаж, чтобы отвезти в Варбург.

XX. СУДЕБНОЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО

Новый поворот дела Губерта Бухгардта получил в городе широкую огласку. Пронесся слух, что, по словам спасенной девушки, называющей себя молодой графиней, преступление против нее совершил не лесничий. Многие, в том числе и фон Эйзенберг, считали это вымыслом, тем более что владелица Варбурга отказалась признать в найденной девушке свою падчерицу.

Самые разноречивые толки вызвало и заявление графини в суд. Она просила ускорить рассмотрение дела по обвинению Губерта в убийстве и попутно выяснить, что за личность некая молодая девица, выдающая себя за ее падчерицу, и кто за ней стоит, ибо, по мнению графини, девушка слишком молода и неопытна, чтобы самостоятельно решиться на столь подлый обман, и является всего лишь орудием в чьих-то руках.

Вскоре в суд поступил встречный иск и от самой девушки — о признании ее молодой графиней Варбург.

Вследствие этого двойного иска назначено было новое судебное разбирательство.

Для восстановления истины в суд было вызвано большое число свидетелей, знавших молодую графиню с детства.

В назначенный день и час открылось заседание суда.

— Итак, вы утверждаете, что являетесь графиней Варбург, дочерью покойных графа и графини Варбург? — обратился председатель к Лили.

— Да, утверждаю, — ответила Лили голосом, изобличавшим сильное внутреннее волнение.

— Лесничий Губерт Бухгардт обвиняется в том, что он ночью столкнул в пропасть молодую графиню Варбург. Вы же, напротив, утверждаете, что истинный преступник — другое лицо. Повторите суду ваше показание.

— Лесничий невиновен. Меня столкнул в пропасть управляющий замком Варбург. Его имя Курт фон Митнахт.

— Расскажите нам, как было дело.

— Во время грозы я шла по дороге в замок. Дорога в одном месте пролегает над самой пропастью. По пути я встретила лесничего Губерта. Он хотел проводить меня, но я не позволила ему этого. Было очень темно, но я помню каждый свой шаг, всю дорогу. Когда я подошла к известковым скалам, где дорога проходит над пропастью, кто-то схватил меня сзади и потащил к обрыву. Я прилагала усилия, чтобы освободиться. Как могла, боролась с напавшим на меня человеком, но мои усилия были слишком слабыми, я не смогла противостоять ему…

— Вы говорите, что было очень темно, — заметил председатель, — как же вы могли разглядеть лицо преступника?

— В тот миг, как он толкнул меня в пропасть, вспышка молнии осветила его лицо, и я узнала своего губителя. Это был фон Митнахт. Дальше я ничего не помню…

Этот короткий безыскусный рассказ произвел впечатление на слушателей.

— Дело происходило в воскресенье, двадцать третьего июля, — сказал председатель. — Только седьмого августа вы были найдены на скамейке у дома доктора Гагена. Можете ли вы объяснить, что произошло с вами в этот промежуток времени?

— Нет, этого я не могу сделать, — отвечала Лили.

— Можете ли вы объяснить суду, каким образом вы оказались в городе?

— Нет.

— Приведите обвиняемого, — приказал председатель.

Губерт еще не виделся с Лили, только слышал, что она жива. От их встречи ожидали многого.

Когда Губерт в своей арестантской одежде появился в зале суда, Лили со слезами на глазах пошла ему навстречу и протянула руку.

— Губерт, — сказала она дрожащим голосом, — ну вот мы и свиделись. Вы пострадали из-за меня.

— Графиня жива! — воскликнул Губерт. — Она спасена. О, тогда все хорошо! Я прошу вас, графиня, простить те слова, которые вырвались у меня той злополучной ночью.

— Я уже давно простила, Губерт, и больше не сержусь на вас.

— Вот и хорошо! — воскликнул он с сияющим от счастья лицом. — Я прощен, и это главное, а остальное — будь что будет.

Видно было, что слова эти вырвались из самой глубины его сердца.

Лили поспешила ободрить лесничего.

— Вы невинно пострадали из-за меня, Губерт, но теперь вас оправдают.

— Признаете ли вы, что стоящая перед вами особа не кто иная, как графиня Варбург? — спросил обвиняемого председатель.

— Конечно. Кто же это может быть, как не графиня? Слава Богу, я ее хорошо знаю.

— Вы уверены, что человек, который столкнул вас в пропасть и лицо которого вы разглядели при вспышке молнии, не был лесничим? — спросил председатель, обращаясь к Лили.

— Это был не Губерт, — последовал ответ. — Я готова поклясться.

Губерта увели. Следующими свидетелями были вызваны его мать и сестра.

— Признаете ли вы, что эта особа — графиня Варбург? — спросил их председатель.

— Господи, благодарю тебя! — вскричала старая женщина, обливаясь слезами и целуя руки Лили. — Наша графиня спасена. Да, это наша молодая графиня.

Сестра Губерта также признала Лили, не колеблясь ни одной секунды.

— Как же вы узнали графиню, когда едва видите? — спросил ее один из присяжных.

— Я узнала графиню по голосу. Да, это не кто иная, как наша графиня.

Показания Бухгардтов явственно свидетельствовали в пользу Лили и многих уверили в ее правоте, но для суда большой ценности не имели, так как Губерту и его родным выгодно было признать графиню и тем самым опровергнуть выдвинутое против лесничего обвинение.

После графини, решительно не признавшей Лили, главной свидетельницей должна была быть Мария Рихтер, молочная сестра молодой графини. Но стало известно, что некоторое время назад Мария уехала в Англию или Америку и, следовательно, на суд явиться не имеет возможности.

Вызвана была прислуга замка, но ее показания, как мы знаем, разделились. Слуга Макс, кучер и садовник не признали графиню, тогда как горничная Минни, кухарка и конюхи утверждали обратное. Причем обе стороны доказывали свое с убежденностью в собственной правоте.

Председатель заметил, что продолжительная болезнь могла изменить черты девушки, но Макс, кучер и садовник настаивали на своем.

— Но Макс! — воскликнула в отчаянии Лили. — Неужели вы меня не узнаете? Даже если болезнь сделала меня неузнаваемой, то вы должны узнать мой голос. В конце концов, спросите меня о чем-нибудь таком, чего никто, кроме меня, не может знать.

— Если вы действительно графиня, — сказал Макс, слегка поколебленный ее настойчивостью, — значит, вы должны хорошо знать все, что происходило в замке. Когда умер наш господин и молодая графиня пришла ночью в зал, где стоял гроб с покойным, кого она там застала?

— Вас, одних только вас, — тотчас же ответила Лили.

Макс с удивлением взглянул на нее.

— Да, это так, — сказал он. — Но это могла знать и Мария Рихтер, за которую я скорее готов вас признать. И садовник согласен со мной. Но вот еще случай. В прошлом году заболела старая охотничья собака графа по кличке Нерон. Знаете ли вы, что с ней случилось? Этого никто не может знать, кроме молодой графини.

Взгляды всех присутствующих устремились на Лили. Этот экзамен взволновал многих.

Лили, как и на первый вопрос, ответила без малейшей заминки:

— Бывший помощник садовника Яков хотел бросить собаку в воду с камнем на шее, так как считал, что Нерон уже не поправится. Я увидела это и позвала вас, Макс, чтобы вы отняли у Якова бедное животное и привели ко мне.

— Это верно, — должен был сознаться Макс.

— Но ведь графиня и это могла рассказать Марии Рихтер, — заметил садовник.

— Тоже верно, — со вздохом сказал Макс.

— Итак, вы остаетесь при своем убеждении, что это не графиня Варбург? — спросил председатель.

— Да, остаюсь, — отвечал Макс.

— И я, — подтвердил кучер.

— И я, — заключил садовник.

Допрос этой группы свидетелей был окончен. Их показания произвели большое впечатление, особенно на Лили. Она находилась в неописуемом волнении. Такой поворот событий явился для нее полнейшей неожиданностью. Если эти люди, среди которых прошло ее детство, не верили ей, то как можно было ожидать, что ей смогут поверить другие, посторонние люди?

Ею овладело отчаяние. Ее не хотят признать. Кто же она тогда? Неужели она до такой степени изменилась, что ее стало невозможно узнать?

И вот, наконец, в качестве свидетеля выступил фон Митнахт.

При виде этого человека Лили вздрогнула всем телом. Все ужасы той роковой ночи вновь предстали перед ней во всей своей страшной действительности. Это был тот человек, который столкнул ее в пропасть, чье лицо в последний миг озарило вспышкой молнии…

Фон Митнахт по обыкновению был элегантно одет и всем своим видом старался показать, что он выше подобных обвинений.

Поклонившись суду, он принял спокойную позу человека, готового отвечать на любые вопросы.

— Вы управляющий замком Варбург? — спросил его председатель после обычных вопросов об имени, возрасте и других формальностей. — Как давно вы живете в замке?

— Уже пять лет. Пять лет назад покойный граф назначил меня на эту должность и дал мне тысячу талеров жалованья и квартиру. Покойный граф питал ко мне полное доверие.

— Вы женаты?

— Нет, и никогда не был.

— До получения места графского управляющего вы вели довольно подвижную жизнь. Расскажите нам о ней — вкратце.

— Не знаю, чем суду может быть полезна история моей жизни, — отвечал Митнахт, — но я охотно исполню ваше требование. Мои родители умерли очень рано, оставив меня без всяких средств к существованию. Я служил тогда офицером и, не в состоянии содержать себя, как того требовало мое положение, вынужден был подать в отставку.

— Давно это произошло?

Фон Митнахт на минуту задумался.

— Около двадцати пяти лет назад, — сказал он наконец.

— И чем вы жили, оказавшись без средств к существованию?

— Принимал участие в роли наемника во многих войнах. Был в чине капитана в иностранном легионе, который сформировали англичане на Гельголанде во время Крымской кампании. Сражался в Мексике за несчастного императора Максимилиана. Служил в папских войсках.

— Вам пришлось скрываться лет десять назад. Что послужило причиной тому?

— Это было в Париже. Во время ссоры я неосторожно применил оружие и был вынужден скрыться, чтобы избежать преследования.

— Где вы жили после этого?

— В Лондоне, затем в Вене — до тех пор, пока не поступил управляющим в Варбург, где, смею надеяться, заслужил доверие владельцев.

— Вы показали на следствии, что не можете признать эту особу за графиню Варбург. Остаетесь ли вы при своем мнении?

— Милостивые государи, — сказал, повысив голос, Митнахт. — Моя честь, на которой раньше не было ни малейшего пятнышка, затронута легкомысленным или умышленно ложным обвинением, которое предъявляет мне эта девушка. Со мной подобное случается первый раз в жизни, поэтому-то я и потребовал, чтобы суд разъяснил это дело. Когда в городе пронесся слух, что найдена некая особа, называющая себя молодой графиней, моя госпожа, графиня Варбург, несмотря на всю нелепость этого слуха, ухватилась за него, как за последнюю надежду. И что же она нашла? Всего лишь постыдный обман. Я могу только повторить слова графини: эта девушка мне совершенно незнакома.

— Где вы находились в воскресенье вечером, когда было совершено преступление?

— В своей комнате, в замке. Это может засвидетельствовать конюх, приходивший ко мне за распоряжениями наутро, как раз перед началом грозы. На следующий день графиня чуть свет послала за мной и поручила отыскать ее падчерицу. Я сам принимал участие в поисках, о результатах которых вы уже знаете.

Председатель обратился к Лили.

— Вы по-прежнему утверждаете, что узнали в ту ночь господина Митнахта?

— Да, — отвечала Лили. — Губерт невиновен. Чтобы фон Митнахт ни говорил, настоящий преступник — он. Я хорошо видела его лицо?

— Знаете ли вы какой-нибудь повод к преступлению? Имел ли фон Митнахт причины ненавидеть вас или что-нибудь подобное?

— Нет, я не знаю таких причин. Он всегда был внимателен со мной и любезен.

— Я хорошо знал молодую графиню, — сказал Митнахт на очередной вопрос председателя, — и все более и более убеждаюсь, что это — обман. Говоря, что эта девушка мне незнакома, я был не совсем точен. Это не графиня Лили, но ее молочная сестра Мария Рихтер. Ее внезапный отъезд был лишь отводом глаз. Желая завладеть богатым наследством покойной, она решила разыграть роль воскресшей Лили, тем более что некоторое сходство между ними всегда наблюдалось. Посудите сами, может ли быть, чтобы человек, упавший в пропасть и пролежавший там без чувств две недели, смог добраться до города, позвонить у дверей доктора и тут же полумертвым свалиться на скамью? Во всем этом нет и намека на правдоподобие.

— Но кто же я тогда?! — вскричала в отчаянии девушка, видя, что слова Митнахта произвели впечатление на присяжных. — Почему же мне никто не хочет поверить? Я прошу, по крайней мере, чтобы были вызваны в качестве свидетелей доктор Гаген и асессор Вильденфельс.

Председательствующий сказал, что суд удовлетворит просьбу истицы-ответчицы, и объявил перерыв.

Разбирательство дела было отложено до появления новых свидетелей: доктора, асессора и молочной сестры Марии Рихтер.

XXI. ДУЭЛЬ

Бруно возвратился домой в сильном волнении. Всю ночь он не сомкнул глаз. Нанесенное ему оскорбление требовало отпора, и в то же время он думал о Лили, которой так необходимы сейчас его помощь и поддержка.

Что будет с ней, если его убьют? Конечно, останется еще один верный друг — доктор Гаген, но Бруно был уверен, что его смерть разобьет сердце молодой девушки.

Он решил не говорить ни слова о предстоящей дуэли ни Лили, что было бы с его стороны безумием при ее неокрепшем здоровье, ни доктору. Но при этом он не учел, что Гаген все равно узнает о предстоящем поединке, тем более что они в тот вечер лишь разминулись, и доктор, побывав у больной, после его ухода возвратился в таверну и присоединился к ожидавшим его друзьям.

Первым делом ему сообщили о случившейся ссоре и предстоящей дуэли. Новости эти чрезвычайно удивили Гагена. Он знал спокойный характер и хладнокровие Вильденфельса и был убежден, что того не так-то легко вывести из равновесия.

— Вы не ошибаетесь? — переспросил он. — Неужели асессор Вильденфельс собирается драться на дуэли?

— Именно так, — отвечали ему, — асессор и лейтенант Брандт. Они обменялись визитными карточками, а всякий знает, что это значит.

— Гм. Странно… — пробормотал он, поднеся ко рту свой недопитый стакан вина.

После первого же глотка он вдруг выплеснул вино в открытое окно и потребовал другую бутылку, так как вино в стакане имело странный, неприятный привкус.

Налив себе из новой бутылки, он продолжил разговор со своими собеседниками, но видно было, что мысли его заняты предстоящей дуэлью своего друга. Против обыкновения, он не стал ничего рассказывать и, выпивши всего лишь стакан вина, распрощался.

Едва вернувшись домой, Гаген почувствовал недомогание. Он не обратил на это внимания и лег в постель, думая, что просто переутомился. Однако ночью ему стало настолько плохо, что он даже потерял сознание. Перепуганная экономка сбегала за первым попавшимся доктором. Осмотрев коллегу, тот пришел к выводу, что у него приступ лихорадки, и дал необходимые предписания. Таким образом, доктор Гаген вынужден был несколько дней провести в постели.

Тем временем события развивались своим чередом.

На следующее утро после ссоры к Бруно явился его друг фон Ильменау.

— Ну что, вы обо всем условились? — спросил асессор, усаживая Ильменау в кресло.

— Все устроено, друг мой. Секундантами Брандта будут барон Альгейм и лейтенант Валкер, вашими — фон Блюм и я. Встреча завтра в семь утра в пригородном лесу. Оружие — пистолеты. Вам стрелять первому. На всякий случай с нами будет еще доктор Мюллер.

— Значит, все решилось… Хорошо. Но я хотел бы пригласить еще доктора Гагена.

— К сожалению, это невозможно.

— Почему же?

— У вашего доктора приступ лихорадки.

— Гаген болен?! — изумился Бруно. — Вчера вечером с ним все было в порядке.

— Так мне говорили. Подробностей я не знаю.

— Очень жаль, — огорченно проговорил Бруно.

— Будем надеяться, что до врачебной помощи дело не дойдет, — сказал фон Ильменау, по-своему истолковав огорчение Бруно. — Но в любом случае для беспокойства нет оснований. Господин Мюллер, говорят, тоже неплохой врач, к тому же специалист по огнестрельным ранениям…

— Я не о том, — возразил Бруно. — Гаген — мой близкий друг.

— А-а, тогда другое дело.

— Хотелось бы знать, как его здоровье.

— Пойдемте, я провожу вас. Мне это по дороге.

Экономка Гагена встретила Бруно с заплаканным лицом и опухшими от бессонницы веками. Она сказала, что к больному пока не велено никого пускать, так как он еще не оправился после тяжелого приступа.

Тогда Бруно решил повидать Лили. Он нашел ее в одной из задних комнат дома. Девушка очень обрадовалась, увидев его. Она ничего не знала о происшедшей ссоре, о предстоящей дуэли и даже не подозревала, что Бруно зашел к ней проститься, — может быть, навсегда.

Мысли о том, что будет с ней, если его убьют, тяжелым камнем лежали на сердце Бруно, но он старался не подавать виду. Тем не менее чуткая Лили увидела, что он чем-то сильно озабочен, и отнесла это на счет прошедшего судебного заседания.

— Не беспокойся, — сказала она. — Все скоро объяснится, и я смогу вступить в свои права. Теперь я лишний раз убедилась, что кроме тебя и доктора Гагена у меня нет никого из близких. Но поверь: все, что ни делается — к лучшему.

— Будем надеяться, что так и произойдет и что упрямство графини, которое я никак не могу объяснить, не повлияет на решение суда. Жаль только, что доктор Гаген так некстати заболел.

— Болеют всегда некстати, — улыбнулась Лили. — Но доктор скоро поправится. И потом, у меня ведь есть ты, главная моя надежда и опора.

У Бруно едва не сорвалось с языка, что как раз его-то бедная девушка и может лишиться завтра утром, но он промолчал, дабы не усугублять беспокойство Лили.

А та, позабыв о собственных тревогах, принялась утешать его:

— Не беспокойся, мой милый, все будет хорошо. На днях состоится новое судебное заседание, и все разъяснится. Губерта освободят. Вина управляющего будет доказана. И я смогу уехать к твоей маме, как ты того и хотел. В замок я больше не вернусь — после всего, что произошло.

— Это вполне естественно, Лили. Я очень рад твоему решению. Мне только не дает покоя один вопрос: действительно ли графиня не узнаёт тебя или же делает это умышленно? Трудно поверить подобной испорченности.

— Меня эта мысль тоже мучает, милый Бруно. Я всегда считала, что маман искренне любит меня, хотя Мария очень сомневалась в этом. А теперь я не знаю, что и думать. Наверное, все-таки на маман нашло какое-то помрачение, и она действительно не узнает меня.

— Дай Бог, чтобы тебе не пришлось пережить худших испытаний! — воскликнул Бруно. — А что касается твоей маман, то мы заставим ее признать тебя.

— Что с тобой, Бруно? — встревожилась Лили, уловив в голосе своего жениха какие-то новые, встревожившие ее нотки. — Ты чем-то взволнован? Что случилось?

— Ничего, моя дорогая, все пройдет. Когда мы увидимся в следующий раз, у меня будет другое настроение.

— Ты уже уходишь?

— Да, мне нужно идти.

— Когда ты снова придешь? Скоро?

— Да, надеюсь. А теперь я должен проститься с тобой.

— Проститься? Боже мой, что это значит?

— Ничего особенного. Я просто прощаюсь с тобой.

— Ты сказал это таким тоном, будто намереваешься уехать — надолго.

— Как знать…

— Не понимаю. Ты куда-нибудь собираешься?

— Пока не собираюсь, но все может случиться. Вполне возможно, мне и придется выехать куда-нибудь по делам службы или что-нибудь в этом роде. Но довольно. Прощай, Лили. Только бы Гаген побыстрей выздоровел.

Девушка долго смотрела вслед своему жениху. Она не знала, что его ожидает, но чувствовала, что сегодня он был совсем не таким, как всегда, и рассталась с ним с тяжелым чувством.

На следующее утро, когда фон Ильменау зашел к Бруно, он застал его уже на ногах. Асессор вручил своему другу письма к матери и доктору Гагену, которые написал ночью, и попросил переслать их по адресам, если с ним что-нибудь случится.

Обменявшись несколькими словами, они вышли и сели в стоявшую перед домом карету, где их ожидал лейтенант фон Блюм с парой пистолетов для предстоящей дуэли.

Через некоторое время они прибыли в назначенное для поединка место.

Карета остановилась, свернув на просторную поляну. Там уже стоял экипаж противной стороны. Неподалеку прогуливались в ожидании Брандт с секундантами и доктор Мюллер.

После обычных приветствий барон Альгейм вышел на середину поляны и обратился к обоим противникам со следующими словами:

— Господа! Прежде чем предоставить оружию решить спор, я считаю своим долгом спросить вас, не сочтете ли вы возможным покончить дело каким-нибудь другим способом?

— Я буду считать себя удовлетворенным, — заносчивым тоном произнес Брандт, — если господин асессор публично извинится передо мной на том же самом месте, где оскорбил меня.

— Я отвечу за своего друга, так как он не считает возможным принять эти условия, — сказал Ильменау. — Предлагаю прекратить бесполезные разговоры и приступить к делу безотлагательно.

Бруно не обратил внимания на дерзкие слова Брандта. Он был спокоен и сосредоточен.

Ильменау и Альгейм внимательно осмотрели пистолеты и зарядили их, в то время как Валкер и Блюм отмеря на поляне шестьдесят шагов и кончиком сабли провели по черте в тех местах, где должны были стоять противники.

Вскоре приготовления были окончены. Бруно и Брандт заняли предназначенные им места.

— Господа, — снова раздался голос Альгейма, который вместе с Ильменау отошел на несколько шагов в сторону. — Напоминаю порядок дуэли. Первому стрелять фон Вильденфельсу. В случае, если его выстрел останется без последствий, стреляет лейтенант Брандт.

Последовала короткая тягостная пауза.

— Господа! Начали! — объявил фон Альгейм.

Бруно медленно поднял руку с пистолетом и прицелился.

По лицу своего противника он видел, что ему нечего ждать пощады, и благоразумие подсказывало предупредить возможную угрозу. В то же время он чувствовал, что не в состоянии хладнокровно целить в человека, если даже тот и враг.

Поэтому он поднял дуло пистолета вверх и выстрелил в воздух.

— Подобное великодушие может слишком дорого обойтись этому асессору, — сказал вполголоса Блюм второму секунданту Валкеру.

Настал черед Брандта. Он метил в грудь Бруно, но от волнения рука его дрогнула в момент выстрела, и пуля пролетела мимо.

По условиям дуэль должна продолжаться до тех пор, пока один из противников не будет ранен или убит. Бруно видел, что противник его шутить не намерен, поэтому решил положить конец дуэли, слегка ранив лейтенанта. Для него это не представляло труда, так как еще в университете он отличался своим умением стрелять.

Он прицелился в левую руку Брандта и нажал курок. Лейтенант пошатнулся. Альгейм и Блюм кинулись к нему.

— Вы ранены! — воскликнул барон, увидев на рукаве кровь.

— Пустяки, царапина, — презрительным тоном отвечал лейтенант. — Я настаиваю, чтобы дуэль продолжалась.

Он прицелился в Бруно еще раз. Брандт понимал, что полученная им рана — суровое предостережение и что новый промах будет для него губителен.

Медленно поднял он руку с пистолетом и тщательно прицелился в голову Бруно. Тот, не шевелясь, спокойно смотрел на направленное на него дуло.

Блеснула вспышка, ударил выстрел.

Бруно сделал шаг назад и, прежде чем Ильменау успел добежать до него, рухнул на песок. Быстро подошел доктор.

Тем временем Брандт в сопровождении барона с гордым видом победителя оставил место дуэли.

Бруно был без сознания. Пуля пробила ему голову возле виска. Из раны сочилась кровь.

— Боюсь, что дела плохи, — сказал доктор, накладывая на голову временную повязку.

Валкер, Блюм и Ильменау осторожно перенесли раненого в карету. Лошадь тронули шагом, чтобы толчки не беспокоили Бруно.

Лейтенант Брандт, узнав о тяжелом состоянии противника, по совету опытного в подобных делах Альгейма сообщил обо всем случившемся своему командиру.

ХХII. ОКОНЧАНИЕ СУДЕБНОГО РАЗБИРАТЕЛЬСТВА

Через некоторое время после событий, описанных нами в предыдущей главе, мы встречаем доктора Гагена, уже выздоровевшего, в здании суда, куда он был приглашен для дачи показаний. Пригласили в то же время и графиню.

В назначенный час свидетели заняли свои места. Рядом с Лили сели доктор Гаген и его экономка.

На скамье подсудимых по-прежнему сидел лесничий Губерт Бухгардт. Предметом разбирательства оставалось, главным образом, тяготевшее над ним обвинение. Признание личности молодой графини оказалось лишь побочным актом в этой ужасной драме.

Председатель открыл заседание и предоставил слово графине Варбург.

Повторив сказанное ею на предыдущем заседании, она добавила следующее:

— Взгляните на эту девушку. Пусть все, кто знал мою несчастную дочь, обратят внимание на то, что я сейчас скажу. Где белокурые волосы моей дочери? Где свежий цвет ее нежного девичьего лица? Неужели вы допускаете возможность ошибки с моей стороны? Как я могла не узнать мою дорогую дочь, потерю которой оплакиваю до сих пор?.. — Она повернулась к Лили и заговорила мягким, ласковым голосом: — Дитя мое, кто бы вы ни были, заклинаю вас памятью незабвенной Лили сказать нам всю правду. Я убеждена, что не одна вы виноваты, что вас принудили к этому обману другие люди — назовите же их. Раскайтесь! Еще не поздно избежать грозящего вам наказания…

Лили, бледная и дрожащая, едва не лишилась чувств при этих словах графини.

Встал доктор Гаген.

— Как врач, — сказал он, обращаясь к суду, — я вынужден протестовать против такого обращения с молодой особой, которая еще не вполне оправилась после тяжелой болезни.

— Суд принимает ваше замечание, — сказал председатель и обратился к графине: — Вы должны адресовать свои показания и пожелания только суду.

Графиня отвернулась от Лили и сказала прежним холодным и высокомерным тоном:

— Я не признаю эту девушку моей дочерью. Более того, я считаю ее мошенницей или помешанной. Очень сожалею, что не удалось отыскать Марию Рихтер, молочную сестру моей дочери. Ее показания рассеяли бы все недоразумения.

Лили бессильно опустилась на стул, услышав эти слова, и закрыла руками мокрое от слез лицо.

Глаза лесничего мрачно и угрожающе устремились на графиню, кулаки невольно сжались при виде столь глубокой испорченности.

Председатель взял лежавшую на столе бумагу.

— Вашему показанию, графиня, прямо противоречит письменное показание асессора Вильденфельса. Он положительно утверждает, что эта молодая особа не кто иная, как графиня Варбург.

— Господин Вильденфельс долгое время отсутствовал и по возвращении видел мою дочь только один раз и то вечером. Поэтому ему легко было впасть в ошибку…

— Доктор Гаген, — спросил председатель, — объясните суду, может ли человек вследствие опасного для жизни падения несколько недель находиться в бесчувственном состоянии?

— Может, — отвечал доктор. — И не только четыре недели, как в данном случае, но и дольше.

— Возможно ли, чтобы человек в таком состоянии мог лежать две недели без всякой помощи и не умереть?

— И это возможно.

— И в-третьих, возможно и объяснимо ли, чтобы человек в таком состоянии мог преодолеть расстояние, отделяющее замок Варбург от города, и затем снова упасть без чувств?

— Нет, это невозможно.

— Вдова Вильгельмина Андерс, вы являетесь экономкой доктора Гагена, — обратился председатель к старой женщине. — Помните ли вы обстоятельства, при которых нашли эту молодую особу?

— Да, помню.

— Расскажите суду, как было дело.

— Ночью, около двух часов пополуночи, я услышала, как в дверь кто-то отрывисто позвонил. Я подошла к окну и увидела, что на скамье у дверей лежит молодая девушка.

— Заметили ли вы в ней признаки жизни? — спросил председатель.

— Нет, она лежала как мертвая. Вышел доктор, мы внесли ее в дом и положили на постель. Еще много дней после этого она оставалась неподвижной.

— Принимала ли она лекарство?

— Да, я вливала ей в рот понемногу целебную микстуру и питательный бульон.

— Как произошло пробуждение?

— Очень медленно и постепенно. Сначала она лишь слегка двинула рукой, потом, через день, открыла глаза, но еще не могла пошевелиться.

— Какими были ее первые слова?

— Она испуганно обвела взглядом комнату и чуть слышно спросила: «Где я?» Потом сказала, что комната ей незнакома, и стала спрашивать, в какой части замка она находится.

— Вы хорошо расслышали, что она говорила именно о замке?

— Да, про замок она упоминала часто. Я вначале не знала, что отвечать, и звала доктора. Она спрашивала про какую-то «маман», потом потребовала, чтобы позвали графиню. Мало-помалу она стала припоминать, что с ней произошло до момента падения в пропасть. Когда доктор начинал расспрашивать, как это случилось, она испуганно умолкала. И только позже, поняв, что она не в замке, призналась, что ее столкнул управляющий графини фон Митнахт…

— Скажите, доктор, — обратился к Гагену председатель, — не может ли быть следствием падения поражение мозга, расстройство умственных способностей?

— Да, это возможно.

— Не замечали ли вы у молодой особы, о которой идет речь, какие-нибудь признаки такого расстройства?

— Нет, я считаю ее выздоровление полным.

— Свидетельница Андерс, по ее словам, нашла девушку на скамейке, лежащую без чувств. Следовательно, ее кто-то принес. Вы никого не заметили?

— Нет, никого. Я не могу дать этому никакого объяснения. Впрочем, не только этому. Молодая графиня Варбург, да будет позволено мне так называть эту особу, пока суд не докажет обратного, кем-то принесена, это очевидно. На голове ее была рана, нанесенная, судя по всему, чем-то острым. Откуда взялась эта рана? При падении ее невозможно было получить. Остается предположить, что молодая графиня не упала на самое дно пропасти, а задержалась на каком-нибудь уступе. Убийца, чтобы добить свою жертву, спустился следом за ней и нанес острым предметом эту рану. Впоследствии некто нашел бездыханное тело и, обнаружив в нем признаки жизни, доставил в город и подбросил мне под дверь, а сам, боясь быть обвиненным в убийстве молодой графини, скрылся. Это единственное возможное объяснение.

— О чем говорила больная, когда очнулась? — спросил председатель. — Может быть, с момента падения какие-нибудь проблески памяти сохранились в ее мозгу?

— Нет, она ничего не помнила с того момента, как ее столкнули в пропасть.

— Свидетельница Андерс, — снова обратился председатель к экономке, — вы снимали платье с больной. Была ли какая-нибудь метка на белье?

— Графская корона над буквой «W».

— Да, метка была, — подтвердил доктор. — Самое удивительное, что в тот вечер, когда господин Митнахт пришел ко мне взглянуть на больную, вывешенное для просушки постиранное белье бесследно исчезло с моего двора.

— Не хотите ли вы сказать, что мой управляющий, дворянин, украл это белье? — надменно произнесла графиня.

— Белье исчезло не долее чем через полчаса после ухода фон Митнахта, и все поиски оказались безрезультатными, — продолжал Гаген, не обращая внимания на слова графини.

Сообщение доктора произвело сильное впечатление на всех присутствующих.

— К этому я должен добавить, — продолжал Гаген, спокойно глядя в глаза графине, — что господин Митнахт несколько лет тому назад, будучи в Париже, уже доказал свою способность к убийству. Его поступок можно расценивать как покушение на убийство, — да, графиня, на убийство — с согласия и одобрения своей соучастницы. Он вонзил кинжал в грудь безоружного, и тот лишь чудом избежал смерти. Человек, способный на такое дело исключительно из алчности, так как у него тогда не было другой побудительной причины, — такой человек способен на все. Молодая девушка, которой судьба послала такие тяжкие испытания, очень богата, она является наследницей миллионного капитала. Графиня Камилла Варбург уверяет, что девушка, в которой она никак не желает признать свою падчерицу, пустилась на обман с целью завладеть этим богатством. Но неужели не видно, что за несчастной девушкой никто не скрывается? Неужели же она сама, узнав о своем сходстве с молодой графиней, явилась сюда неизвестно откуда, чтобы сыграть роль погибшей и завладеть ее наследством? Это абсурд. Но тем не менее я прошу суд наложить запрет на этот миллион, пока молодая графиня не сможет убедить суд в подлинности ее личности или же не будут представлены веские доказательства ее гибели.

Графиня увидела, какое впечатление на суд произвело выступление доктора, и поняла, что надо действовать решительно, — иначе все пропало.

— Господин председатель! — гордо заявила она, поднимаясь со своего места. — Я горячо желаю скорейшего разрешения этого запутанного дела. Полагаю, что существует единственный способ узнать, наконец, истину. Этот способ — достать из пропасти тело моей дочери, которое наверняка покоится там до сих пор. Я берусь сделать невозможное, берусь поднять тело из пропасти, чего бы мне это ни стоило, лишь бы пролить свет истины. Через неделю прошу господ судей собраться в том месте, где упала в пропасть моя несчастная дочь.

После короткого совещания судьи согласились на предложение графини, и заседание было закрыто.

XXIII. ПРОЩАНИЕ

К тяжким ударам судьбы, которые обрушились на несчастную Лили, прибавился еще один — известие о тяжелой ране, угрожающей жизни ее дорогого Бруно.

Этот удар был, пожалуй, самым ужасным. Она чувствовала себя одинокой и беззащитной. Доктор Гаген старался всеми силами утешить и ободрить ее, но он все-таки был для нее чужим человеком, хоть и выходил ее после тяжелой болезни. Разве могла она постоянно рассчитывать на его заботу и гостеприимство?

С каким беспокойством и страхом ожидала она известий о состоянии здоровья Бруно!

Его рана была очень опасной, так что доктор Мюллер, не доверяя своим силам, пригласил на консилиум Гагена. С тех пор доктор Гаген ежедневно бывал в лечебнице, где находился асессор.

Однажды он возвратился домой мрачнее и озабоченней обычного.

Лили с тревогой спросила:

— Ему хуже?

Доктор Гаген пожал плечами.

— Не хуже, но и не лучше. Неопределенное состояние между жизнью и смертью, в котором и вы недавно находились.

— Боже мой! — воскликнула Лили, заламывая руки. — Неужели он умрет? Что будет тогда со мной? Я не переживу этого.

— Успокойтесь, графиня, прошу вас, — сказал доктор. — Не надо отчаиваться. Ведь я около вас.

— О, вы так добры! Я это чувствую. Но Бруно…

— …вам ближе, — докончил за нее доктор. — Понимаю и не смею обижаться на вас. Знаю, что вас связывают узы чистой, глубокой любви, и тем не менее возьмите себя в руки.

— Вы принесли мне печальные новости? Неужели…

— Нет-нет, пока еще ничего непоправимого не произошло. Я даже могу отвести вас к нему, тем более что он тоже этого хочет, но должен просить вас быть как можно хладнокровнее. Всякое волнение опасно для его жизни.

— Что бы ни случилось, обещаю вам, что ничем не выдам своих переживаний. Видите, я уже спокойна…

— В таком случае, пойдемте прямо сейчас, — сказал Гаген.

Спустя некоторое время они уже были в палате раненого.

Лили чувствовала, что ее привели проститься. Сердце девушки готово было разорваться от боли, но она всеми силами сдерживалась, помня свое обещание доктору.

— Лили, дорогая моя… — раздался слабый голос Бруно.

Он лежал один в палате — с перебинтованной головой, бледный, худой, истощенный. Куда подевались его сила и здоровье!

— Как ты страдаешь, мой Бруно, — прошептала Лили, беря его за руку. Больше она не могла говорить, слезы градом хлынули из ее глаз.

— Мне хотелось увидеть тебя, — проговорил он. — Боюсь, что еще долго придется пролежать здесь, если…

Он не договорил, но это «если» наполнило ужасом и горем душу Лили.

— Ты хочешь меня покинуть? — воскликнула она, падая перед ним на колени. — О, зачем ты не берешь меня с собой!

— Успокойся, Лили, не убивайся так. Нам нужно переговорить о деле, а силы мои на исходе, — сказал Бруно. — Меня беспокоит, что я не могу защитить тебя теперь, когда помощь особенно необходима. Мой друг Гаген обещал сделать для тебя все возможное, но все-таки мне тяжело быть прикованным к постели в то время, когда в определенной степени решается твоя судьба… Ты сама много страдала… Не вини меня в случившемся. Не в моей власти было перебороть судьбу… Смерть страшна мне только потому, что я должен оставить тебя одну на всем белом свете… Но успокойся же, ради Бога, успокойся…

— Нет! Не хочу. Этого не может быть! — в отчаянии восклицала Лили, забыв о своем обещании доктору держать себя в руках. — Небо не должно быть к нам так жестоко. Заклинаю вас, — обратилась она к Гагену, — скажите мне правду, ведь спасенье еще возможно, не так ли? Не отнимайте у меня последней надежды.

— Конечно, возможно, — ответил Гаген. — Пока в человеке теплится хоть искорка жизни, отчаиваться нельзя. Я часто видел, как Бог спасал тех, кто был уже приговорен людьми.

— Слышишь, Бруно? — сказала Лили с печальной улыбкой. — Я буду день и ночь молить Бога, чтобы он не отнимал у меня последнюю опору в жизни, мое счастье.

— Послушай и ты меня, Лили, — через силу произнес Бруно. — Я должен многое сказать тебе и доктору Гагену. Я знаю, в каком положении дело, знаю, что графиня по-прежнему не желает признавать тебя. Понимаю, что мое отсутствие было для тебя большой потерей. Единственное, что меня утешало, это мысль о том, что ты находишься под защитой этого благородного человека, — продолжал он, протягивая руку доктору. — В замке ты была бы обречена. Не зря ведь этот Митнахт столкнул тебя в пропасть.

— Все очень просто объяснить, — заметил Гаген, — если вспомнить, что графиня была особенным образом связана с Митнахтом задолго до своего появления в замке.

— Это очень важно для нас? — спросила Лили.

— Не так важно, как это может показаться вначале, — сказал Гаген. — Мы можем делать предположения, кому-то верить, кому-то не верить, но нужны веские доказательства. Только они имеют ценность в суде.

— Теперь все дело в том, — сказал Бруно, обращаясь к Лили, — чтобы отыскать твою молочную сестру Марию Рихтер. Ее показания для нас важнее всего. Именно она должна быть решающим свидетелем. Если ее не удастся разыскать и привезти, мы проиграем, и тогда произойдет самое невероятное: слово графини лишит тебя не только твоих прав, но и твоего имени.

— Да, вы правы, — подтвердил доктор. — Именно так и произойдет. В этом не приходится сомневаться.

— Я понимаю, милый Бруно, показания Марии были бы очень важны, но где же ее найти? Она, как говорят, уехала более четырех недель назад. О, если бы она оказалась здесь!..

— Может быть, удастся ее отыскать и привезти сюда, — сказал Бруно слабеющим голосом. — Боже мой, и я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь. Мне остается только мучиться, сознавая собственное бессилие.

— Предоставьте это мне, — сказал Гаген. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы отвести опасность от головы молодой графини. Послужить правому делу — мой священный долг.

— Благодарю вас… — прошептал Бруно. — Теперь я могу спокойно умереть…

— Бруно, Бруно! — воскликнула Лили. — Твои слова разбивают мне сердце!

— Я не хочу обманывать тебя, Лили. Мои силы с каждым днем слабеют, и скоро, наверное, наступит конец… Храни тебя Господь, моя бедная, дорогая Лили… Я написал моей матери… обещай, что уедешь к ней… Скажешь, как тяжело мне было умирать… скажешь, что мои последние мысли о ней… и о тебе… проси ее… молиться за меня… и сама помолись…

Прерывистый голос Бруно стал чуть слышным и совсем умолк.

Лили содрогалась от сдерживаемых рыданий, спрятав лицо в платок.

Гаген взял ее за руку и вывел из палаты Бруно, впавшего в забытье.

— Не пугайтесь, — шепнул он. — Он очень переутомился и попросту уснул. Не отчаивайтесь. Будем надеяться на лучшее.

XXIV. ТЫСЯЧА ТАЛЕРОВ НАГРАДЫ

Во всех местных газетах появилось объявление следующего содержания:

«Тысячу талеров награды обещаю тому, кто сумеет спуститься в пропасть, находящуюся на берегу моря в моем поместье.

Графиня Камилла Варбург».

Объявление это наделало много шума. Только и разговоров было, что о пропавшей молодой графине и о тысяче талеров награды тому, кто сумеет спуститься в пропасть и найти ее тело.

Сумма была очень большая, и со всех сторон съезжались охотники заработать эти деньги. Стечение народа было столь велико, что графине пришлось принять особые меры для наведения порядка.

У ворот замка постоянно дежурил садовник и объяснял всем желающим, как пройти к пропасти. На самом месте происшествия постоянно дежурил Макс и следил, чтобы до назначенного дня никто не делал попыток спуститься в пропасть.

Работы обоим хватало.

Однажды кучка жителей деревни Варбург стояла на дороге недалеко от известковых скал и обсуждала шансы соискателей награды. Среди них находились и наши знакомые — рыбак Енс, ночной сторож и его приятель каменщик.

— Если бы это было так просто — спуститься в пропасть, мы бы давно это сделали, — уверял каменщик, — хотя нам никто не предлагал и тысячи грошей.

— В эту пропасть никто не сможет спуститься, — уверял ночной сторож. — В другие — сколько угодно, я сам в молодости лазил туда за ягодами, а в эту — никому не под силу.

— Да, здесь уже перебывало немало людей, но все уходили ни с чем, оставив надежду заработать тысячу талеров.

Лакей Макс, которому стало скучно после того, как очередной наплыв посетителей схлынул, приблизился к разговаривающим.

— Ну, а вы что же, — спросил он, — так и не решитесь попытать счастья и спуститься в пропасть?

— Клянусь душой, нет, — ответил за всех рыбак Енс. — Бог с ней, с тысячей талеров, своя голова дороже.

— Никто оттуда живым не выберется, — подтвердил ночной сторож. — Вы уж нам поверьте, мы родились и выросли здесь.

— А если все-таки найдется смельчак, который сделает такую попытку? — подзадоривал их Макс. — Уведут награду у вас из-под носа.

— Пусть их! — махнул рукой каменщик. — Енс прав, голова дороже. Тысяча талеров — большие деньги, очень большие, но рисковать из-за них жизнью я, к примеру, не собираюсь.

— Не все так думают, — отвечал Макс. — Не решитесь вы — решатся другие.

— И что, уже есть желающие? — поинтересовался сторож.

— Прямо еще никто не говорил, но, мне кажется, желающие уже есть. Видите? Вон идут двое. Они приходят уже в третий раз и все смотрят, прикидывают. Наверное, они и будут теми смельчаками, кто решится рискнуть.

— Не Грант ли это и Цильке из соседней деревни? — спросил сторож.

— Да, это они, — подтвердил дальнозоркий Енс, набивая свою трубку.

Те, о ком шла речь, приблизились. Цильке был рослым молодым человеком, белокурым, с виду очень сильным и ловким. Спутник его, Грант, — пониже ростом, но тоже выглядел крепышом.

— Значит, падчерица графини все еще там? — спросил Грант, кивком указывая в сторону пропасти. — И никому из вас тысяча талеров не нужна?

— Представьте себе, не нужна, — сказал каменщик, и остальные кивками подтвердили то же самое.

— Ну, а мы вот решили попытаться, — объявил Цильке и подмигнул своему приятелю.

— Хотите спуститься туда? — с удивлением и недоверием спросил Енс.

— Хотим заработать тысячу талеров, — ответил Грант. — Цильке и я. Мы поделим эти деньги поровну. Верно, дружище?

— Конечно, — отвечал Цильке. — А раз мы решили, то своего добьемся. Деньги будут наши.

— В этом не может быть сомнений, — спокойно добавил Грант.

— Я гляжу — вы лихие ребята, — заметил Енс. — Что ж, спускайтесь, а мы поглядим…

— Вы хоть место-то осмотрели? — спросил смельчаков сторож.

— Чего тут смотреть, — беззаботно отозвался Цильке. — Полезем — и все.

— Надеюсь, нас никто не собирается опередить? — спросил Грант, обращаясь к Максу.

— Желающих было много, но пока никто не решился окончательно.

— Прекрасно, значит мы — первые! — воскликнул Цильке. — На когда намечен спуск?

— На понедельник.

— Имейте в виду, что мы — первые, — подтвердил Грант. — Так и передайте вашей госпоже.

— Можете быть спокойны! — усмехнулся Енс. — Больше таких сумасшедших не сыщется.

— Вам прежде стоило бы хорошо осмотреть место, — посоветовал сторож. — Мы знаем здесь каждый кустик и то не можем решиться.

— Поэтому и не можете, что всего боитесь, — заметил Грант. — Ничего, в понедельник мы покажем вам, как это делается.

С этими словами оба приятеля удалились.

— Эта затея может для них плохо кончиться, — сказал сторож своему дружку каменщику. — Они ведь совсем не знают местности.

Тем временем начал накрапывать дождик, и все вскоре разошлись. Только Макс остался на своем посту. Движимый непонятным, смутным чувством, он вернулся на место происшествия и подошел к самому краю пропасти, туда, где были найдены шляпка и заколка графини и где в ту роковую ночь ее столкнули вниз.

Он долго стоял на самом краю, прислушиваясь. Из пропасти тянуло холодом, хотя стояли теплые дни.

Внезапно сзади послышался шорох, и Макс оглянулся. Он увидел вышедшего из-за деревьев человека. Лицо его было скрыто надвинутой на лоб широкополой шляпой и поднятым воротником черного сюртука.

— Хороший вечер, не правда ли? — сказал незнакомец, словно не замечая дождя, и оглядел Макса с ног до головы. — Не здесь ли находится пропасть, о которой было написано в объявлении?

— Здесь, — ответил изумленный Макс. — Но сейчас уже поздно и вы ничего не сможете разглядеть. Не подходите близко к краю.

— О, вы напрасно беспокоитесь, — со странным смехом произнес незнакомец, и Макс насторожился.

Он знал всех окрестных жителей, но этот явно не отсюда, а, скорее всего, городской. Еще один соискатель большого вознаграждения?

— Ну как, нашлось много желающих заработать тысячу талеров? — спросил незнакомец.

— Да, в понедельник несколько человек придут попытать счастье, — сообщил Макс. — Приходите и вы, если имеете такое намерение. А сейчас простите, час уже поздний, темнеет. Мне пора возвращаться в замок.

— Подождите минутку. Одно только слово! Скажите, что означает вся эта история с наградой и лазаньем вниз? К чему все это?

— Как, разве вы не знаете? Молодая графиня упала в пропасть, и ее тело хотят достать оттуда в присутствии судей. Это будет в понедельник.

— Молодая графиня? — спросил недоверчивым тоном незнакомец. — Вы, наверное, шутите. Вы ведь графский слуга, я вижу это по ливрее.

— Да, ну и что из этого?

— А то, что никакой графини там нет. — Незнакомец кивком указал в пропасть. — Нет и никогда не было. То есть, если вы захотите найти кого-то, то эта попытка будет обречена на полную неудачу.

— Вы хотите сказать, что тело графини унесли волны? Но тогда ее уже нашли бы. Море все возвращает берегам.

— Но разве вы не знаете, что молодая графиня жива? Она теперь в городе. Перед судом вы не признали ее, так же как и ваша госпожа. Однако вы говорили не то, что думали. Графиня подкупила вас, не правда ли?

— Подкупила меня? Но зачем?!

— Чтобы вы дали такое показание, какое ей выгодно.

— Вы с ума сошли… — начал было Макс, но слова замерли у него на языке.

У незнакомца в руках оказались золотые монеты, и он принялся пересыпать их из одной ладони в другую.

— А если я заплачу вам лучше, чем графиня, что тогда? — спросил незнакомец. — Сколько вы получили от графини, чтобы солгать на суде?

— Нисколько! — вскричал Макс. — Я вовсе не лгал на суде, когда говорил, что та девушка — не молодая графиня.

Незнакомец тихо засмеялся.

— Я заплачу вам в сто раз больше, если вы скажете истину и, кроме того, признаетесь на суде, что графиня вас подкупила. Я дам вам столько, что вам не потребуется больше служить. Вы сможете жить в свое удовольствие.

— Как? Вы предлагаете мне такие деньги? — вскричал Макс изумленно.

— Я заплачу вам золотом, если вы признаетесь на суде, что были подкуплены графиней, — повторил незнакомец.

— Ну, за такие деньги я что угодно скажу.

— Нет, я готов заплатить вам только за истину. Если вас подкупила графиня, сознайтесь в этом, и я награжу вас так щедро, что вам более не придется опасаться ее гнева.

— Нет, господин, графиня не подкупала меня.

— Значит, вы на самом деле не признали в той девушке молодую графиню?

— Тогда не признал, а теперь — другое дело. За такие деньги я хоть кого признаю.

— Такое свидетельство не поможет молодой графине, — строго сказал незнакомец и в ту же минуту растворился в вечернем сумраке.

Макс невольно поежился.

— Тут дело нечисто, — пробормотал он испуганно. — Наверняка это был… сам искуситель.

Постояв еще немного и видя, что никто больше сегодня не придет, он пошел домой, в замок.

XXV. ГДЕ МАРИЯ РИХТЕР

После свидания с Лили Бруно не умер, как ему показалось было, а, напротив, начал подавать надежды на то, что сильная его натура переборет смерть.

Тем временем доктор Гаген продолжал дело своего занемогшего друга. Он искал объяснение тому, каким образом Лили, упавшая в пропасть, оказалась на скамье у его дома. Несмотря на все его старания, человек, который доставил ее сюда, так и не нашелся.

Тайно от всех Гаген нашел себе помощника в этом деле — опытного инспектора сыскной полиции Неймана, который тоже приложил все усилия, чтобы объяснить загадочное спасение Лили. Оба понимали, что если им удастся разыскать человека, спасшего Лили из пропасти, и тот сможет доказать это в суде, исчезнут все сомнения по поводу ее личности.

Как-то вечером Гаген сказал своей экономке, что уезжает на несколько дней, и отправился на станцию к вечернему поезду. Не входя в зал ожидания, он купил в кассе билет первого класса и сразу же сел в вагон, так что никто его и не заметил.

Вскоре на платформе появился и Нейман. Одетый не в привычный полицейский мундир, а в штатское платье, он походил на отставного кавалериста.

Увидев его, Гаген открыл дверь купе. Нейман тотчас же вошел и по-военному отдал честь.

— Садитесь, Нейман, и заприте дверь, — сказал Гаген. — Мне нужно с вами переговорить. Вы знаете о моем намерении?

— Да, ваша светлость, вы хотите найти молочную сестру молодой графини Марию Рихтер.

— Оставьте пока «светлость» в покое, я теперь зовусь доктором Гагеном.

Нейман поклонился в знак того, что понял.

— Нам сейчас важнее всего найти Марию Рихтер, — продолжал Гаген. — Ее свидетельство имело бы для суда решающее значение.

— Я был вчера в замке.

— Вас узнали?

— Нет.

— Значит, вы и были тем самым господином, который вечером вышел из экипажа невдалеке от обрыва и направился к замку?

— Тем самым.

— Я тоже был там, чтобы убедиться, много ли нашлось желающих заработать тысячу талеров, и меня тоже никто не узнал.

— Я расспрашивал о Марии Рихтер у слуг, — сказал Нейман.

— Что же вы узнали?

— Что Мария Рихтер покинула замок недель шесть назад. В город ее провожал фон Митнахт.

— Один?

— Нет, кажется, был еще слуга. Девушка намеревалась ехать в Гамбург.

— Есть доказательство, что она действительно уехала?

— Я навел справки. В тот день, когда Мария Рихтер уехала, в кассе вокзала был продан один билет на ночной поезд до Гамбурга.

— Но ведь билеты до Гамбурга берут часто, — заметил Гаген.

— Да, но кассир вспомнила, что в тот день билет купила молодая дама в траурном платье, очень печальная. Судя по описанию, это и была Мария Рихтер. Значит, она действительно уехала.

— А Митнахт не сопровождал ее?

— Нет, он возвратился в замок.

— Что ж, в Гамбурге мы сможем навести справки в полиции и проверить записи жильцов во всех отелях. Не приходили в замок письма от нее?

— Нет, никаких писем не было.

— Скорей всего, она была в Гамбурге проездом, — задумчиво сказал Гаген. — Она ведь собиралась ехать дальше, в Англию или даже в Америку, так я слышал.

— Я тоже слышал об этом, — сказал Нейман. — Значит, необходимо узнать, куда она направилась дальше.

— Надолго вам дали отпуск?

— Без определенного срока, по мере надобности.

— Вас знают в Гамбурге? — спросил Гаген после недолгого молчания.

— Вы имеете в виду сыскные круги? Да, конечно, знают.

Гаген узнал все, что ему было нужно, и откинулся на спинку сиденья. Нейман последовал его примеру, и скоро оба, убаюканные перестуком колес и мерным покачиванием вагона, задремали.

На другой день они прибыли в Гамбург и тотчас начали поиски.

Доктор отправился в американское консульство, затем в контору пароходства, но расспросы его ни к чему не привели. Никто не помнил ни имени, ни внешности разыскиваемой особы.

Возвратившись в отель, доктор нашел там Неймана, который, поджидая его, нетерпеливо прохаживался по комнате.

— Ну, как успехи? — спросил Гаген. — Выяснили что-нибудь?

— Пока очень немного. Никак не удается напасть на верный след. В полиции ничего не знают о Марии Рихтер.

— Значит, я не напрасно опасался, что Гамбург для нее — лишь место пересадки.

— Простите, но я так не думаю, — осторожно возразил Нейман.

— Почему вы так считаете?

— Мне кажется, я напал на след. Я осмотрел все отели, но это ничего не дало. Тогда я вспомнил о маленькой гостинице под названием «Эрцгерцог», где обычно останавливаются многодетные семейства и одинокие дамы. Я пошел туда и у привратника выяснил, что в интересующий нас день, действительно, у них останавливалась молодая дама, вся в трауре. Но он больше ни разу ее не видел и не помнит, когда она съехала. В книге записей ее имя отсутствует. По всей вероятности, Мария Рихтер, если это была она, решила скрыть свое имя.

— Странно, что привратник больше ее не видел, — заметил Гаген.

— Может быть, это завтра объяснится.

— У вас есть какие-то соображения на этот счет?

— Я хочу расспросить коридорного слугу. Сегодня, к сожалению, мне не удалось его увидеть.

— Я пойду вместе с вами, — решил Гаген. — Жаль, что мы сразу не остановились в «Эрцгерцоге».

— Мужчины там редко бывают, и сама гостиница — невысокого пошиба.

— Это не имеет значения, — воскликнул Гаген, — только бы найти Марию Рихтер.

Утром следующего дня доктор и полицейский отправились на поиски. Однако в «Эрцгерцоге» их постигла неудача. Коридорный слуга знал не больше привратника, хотя помнил, что на другой день после приезда молодая дама получила депешу и вскоре съехала, сняв траурное платье. От кого была депеша, и куда дама направилась — слуга не знал.

Справившись на телеграфе, Нейман выяснил, что в тот день, действительно, была получена телеграмма на имя Марии Рихтер. Но, к сожалению, толку от этих сведений вышло немного, так как в книге регистрации место отправления телеграммы было написано так неразборчиво, что прочесть его оказалось невозможно.

В тот же день Гаген вернулся в Варбург курьерским поездом, оставив Неймана в Гамбурге продолжать поиски. Они еще не потеряли надежды отыскать следы так внезапно уехавшей Марии Рихтер.

XXVI. ТРУП В ПРОПАСТИ

Наступило сентябрьское утро, когда смельчаки-добровольцы должны были попытаться достать из пропасти тело молодой графини или то, что от него осталось.

Спозаранку толпы любопытных окружили место происшествия, так что несколько полицейских с трудом поддерживали порядок.

Прекрасная солнечная погода еще более способствовала столпотворению. Собралось не меньше тысячи человек.

Наконец прибыли судьи. Графиня встретила их на том самом месте, где Лили упала в пропасть.

— Мне удалось, господа, — обратилась к ним графиня, — найти двух решительных людей, которые сейчас на ваших глазах спустятся на самое дно пропасти, чтобы удостовериться, там ли еще находится труп моей дочери, и если он там, то поднять его оттуда.

Грант и Цильке приблизились к судьям и сняли шапки, назвав при этом себя.

— Вы добровольно решили спуститься в пропасть? — спросили их.

— Да, добровольно, и это совсем не так трудно, как может показаться вначале, — сказал Цильке.

— В таком случае, приступайте.

Грант и Цильке приволокли из лесу заранее припасенную бухту толстого корабельного каната и прикрепили один его конец к дереву.

— Э, да они просто спустятся туда по веревке! — вскричал находившийся в толпе каменщик. — Так каждый мог бы сделать.

— Проклятие! Как это я раньше не догадался, — с досадой бормотал ночной сторож.

И все же, несмотря на заверения Цильке, дело они затеяли совсем непростое. От одного только взгляда в эту, на вид бездонную, пропасть кружилась голова и одолевал страх. Человеку, не обладающему, кроме силы и ловкости, еще и недюжинной смелостью, нечего было и думать спуститься здесь.

Тысячи глаз с напряженным вниманием следили за приготовлениями к этой рискованной попытке.

Цильке и Грант подтащили свернутый в бухту канат к самому краю, проверили еще раз прочность крепления к дереву и сбросили бухту в пропасть. Затем друг за другом начали спускаться сами, и головы их быстро исчезли с глаз многолюдной толпы.

Мертвая тишина воцарилась вокруг, никто не решался заговорить в полный голос, лишь изредка легкий шепот пробегал по толпе.

Тягостное ожидание нарушилось только появлением ландрата и доктора Гагена, которым полицейские поспешили расчистить проход в толпе. Они обменялись молчаливыми поклонами с графиней.

Казалось, никто не осмеливался нарушить гнетущую тишину.

Наконец из глубины послышался голос одного из смельчаков.

— Они живы! Они лезут обратно! — раздались в толпе оживленные возгласы.

— Это обман! — послышались и возмущенные выкрики. — Они не могли за такое короткое время спуститься и подняться. Обманщики!

— Ну и хитрецы, — заметил каменщик. — Они и не думали спускаться на самое дно. Кто же полезет проверять их?

— Да, наверняка так оно и есть, — подтвердил завистливый сторож.

Но вот на краю скользкого обрыва показалась рука, затем голова, и на дорогу выбрался мокрый от пота Грант.

Все замерли и затихли, устремив на него взгляды и ожидая, что он скажет.

— Мы нашли ее! — заявил он судьям, едва перевел дух. — Она там, внизу, но не на самом дне, а на уступе, футах в десяти повыше.

— Боже мой! Моя дочь! — вскричала графиня, театрально заламывая руки.

— Мужайтесь, графиня, — сказал фон Эйзенберг. — Я понимаю, для вас это тяжелое испытание, но вы ведь сами этого хотели.

— Какой сохранности труп? Можно его поднять оттуда? — спросил один из присяжных заседателей.

— Целехонький, будто и недели там не лежит, — ответил Грант, даже не подозревая, что довольно близко угадал срок. — Мой товарищ сейчас обвяжет его веревкой и поможет вытащить. Ну и холодина там внизу…

Двое полицейских пришли на помощь Гранту и начали медленно тянуть канат. Приближалась развязка роковой драмы. Каждый чувствовал это.

— Осторожней! — покрикивал полицейским Грант. — Не тяните так быстро. Мой товарищ поднимается вместе с трупом, чтобы помешать ему зацепиться за какой-нибудь выступ.

Наконец над краем пропасти показалась белокурая голова Цильке, затем он выбрался сам и, нагнувшись над краем, принял на руки мертвое тело в светлом платье и осторожно положил его на мох подальше от края.

— Графиня! Молодая графиня! — раздалось со всех сторон.

Странно, но тление почти не коснулось тела несчастной. Может быть, оттого, что в глубине пропасти даже в самую жару царил ледяной холод? Лицо девушки оказалось до неузнаваемости изуродованным при падении, но фигура, густые светлые локоны и, наконец, платье — все напоминало молодую графиню.

Ужасные, тягостные минуты. Люди подходили, сняв шапки, как бы прощаясь с молодой госпожой. Многие плакали. Даже мужчины не скрывали слез. Один только Гаген, бросив взгляд на тело, сразу же отошел в сторону.

— Узнаете ли вы в этом трупе вашу погибшую падчерицу? — спросил один из судей графиню.

— Да, узнаю, — ответила та неожиданно спокойным голосом. — Куда перенесут теперь тело?

— Сначала его доставят в город, этого требует закон. Потом, после выполнения всех формальностей, его можно будет возвратить родным или родственникам.

— Как?! — возмущенно вскричала графиня. — Тело моей дочери увезут? Оно должно покоиться в семейном склепе рядом с другими дорогими мне гробами.

— О, я понимаю ваше горе, — почтительно обратился к ней фон Эйзенберг, — но что же делать? Требования закона должны быть исполнены.

Со стороны замка подкатила карета. Труп положили на сиденье и закрыли снаружи дверцу. Один из полицейских сел рядом с кучером, и карета медленно тронулась по направлению к городу.

XXVII. ОНА СУМАСШЕДШАЯ!

В городе не было специального помещения, предназначенного для покойников, как, например, известный морг в Париже. Не было и анатомического театра. Поэтому труп поместили в отдельную комнату при церкви, где всегда оставляли покойников до погребения.

В этот раз комната пустовала. Труп положили на мраморный стол, и тотчас же его осмотрел судебный врач. Однако осмотр не дал ничего нового. Врач лишь подтвердил, что причиной смерти послужило падение с большой высоты. Поскольку такой вывод напрашивался сам собой, то дальнейшему исследованию тело не стали подвергать.

Но этим дело не ограничилось. Труп предъявили множеству свидетелей, в том числе и тем, кто утверждал, что девушка, спасенная доктором Гагеном, и есть молодая графиня. При этом труп снова одели в белье с графской меткой и белое платье, и, как это ни странно, большинство свидетелей, утверждавших, что пациентка доктора является графиней, теперь называли последней мертвую девушку. Даже горничная Минни, прислуживавшая в замке молодой графине до самого последнего времени и с жаром отстаивавшая свое мнение, теперь со слезами на глазах вынуждена была признать, что ошибалась и что труп принадлежит молодой графине, хотя лицо и невозможно опознать.

На показания асессора Вильденфельса нельзя было надеяться. Он по-прежнему находился в тяжелом состоянии, и на его выздоровление рассчитывать все еще не приходилось.

Доктор Гаген тяжело переживал случившееся и искренне сочувствовал Лили, хотя та еще ничего не знала о страшной находке и при встрече с доктором всегда первым делом справлялась о здоровье Бруно. Когда же Гаген со всеми предосторожностями сообщил о поднятом из пропасти теле, она была просто потрясена.

— Чье же это тело? — прошептала она, бледнея. — Где его нашли, в каком месте?

— В том же самом, где упали вы, ваша светлость.

— И в этом трупе…

— …все узнали молодую графиню, — докончил доктор Гаген, считавший, что Лили должна знать настоящее положение дел.

— Это ужасно, — беспомощно произнесла Лили. — Кому же принадлежит тело?

— Кому принадлежит — пока не известно, но все считают, что молодой графине, то есть, простите, вам… — И видя, какое впечатление произвели его слова, счел необходимым пояснить: — Бывают такие стечения обстоятельств, при которых кажется, что тебе изменяет рассудок. Вы молоды, вам недостает жизненного опыта, но вы не должны терять мужества. Отчаиваться пока нет причин, все еще может образоваться.

— Но объясните мне, по крайней мере, что происходит?! — вскричала Лили.

— Я и сам пока не могу найти объяснений, графиня. По крайней мере, не могу сказать ничего определенного.

— Заклинаю вас — скажите же мне, что теперь будет? Неужели никто не признаёт меня, никто не хочет мне помочь?.. О, неужели я брошена всеми и обречена на гибель?

Лили закрыла лицо руками.

— Нет, графиня, вы не всеми брошены, — возразил Гаген. — Во всяком случае, на меня вы можете рассчитывать.

— О, вы тоже оставите меня! Тоже начнете во мне сомневаться! — воскликнула со слезами на глазах Лили. — Я это знаю, чувствую.

— Нет, графиня, вы неправы. Пусть даже весь свет отвернется от вас и не захочет признать, пусть он поразит вас самой гнусной клеветой — даже тогда я останусь на вашей стороне. Этим я не только исполню священную клятву, данную мной фон Вильденфельсу, но и буду следовать моему внутреннему порыву, который заставляет меня защищать ваши права.

— Вы и сами подвергнетесь осуждению за это.

Гаген рассмеялся.

— О, графиня, такие мелочи меня не остановят.

— Но вы тоже не в состоянии спасти меня.

— Это другой вопрос. Борьба идет неравная, и вы находитесь в таком положении, что мало-помалу теряете своих сторонников и защитников — в этом надо признаться, — сказал Гаген. — Но отчаиваться все равно не следует. Мы должны уяснить себе, что движет вашими противниками. Для меня это давно очевидно, теперь настало время и вам узнать правду. Так вот знайте же, графиня, что борьба происходит за ваш миллион.

— Боже мой, я с радостью готова отказаться от этих денег.

— Нет, сейчас это мало что изменит. Как мне ни тяжело разочаровывать ваше юное сердце, но вы должны знать, что причиной всему — страстное желание графини Камиллы Варбург, вашей мачехи, завладеть унаследованным вами миллионом. Понимаю, как горько вам слышать это, как пошатнулась ваша вера в людей, но что поделаешь, такова правда. Причина обрушившихся на вас несчастий — ваше богатство…

— Презренные деньги! — в отчаянье вскричала Лили.

— Да, графиня, деньги достойны презрения, в этом вы правы. Я сам когда-то оказался жертвой людской алчности и потому знаю по собственному опыту, что это такое… Был в моей жизни период, когда бесчестные, алчные люди хотели завладеть моими деньгами, не пренебрегая никакими средствами, не останавливаясь ни перед чем, вплоть до покушения на убийство. Но я, как видите, жив, и противники мои рано празднуют победу. Борьба еще не окончена, она только разгорается — теперь уже в новом виде, — продолжал Гаген, и лицо его оживилось, глаза засверкали. — Потому-то я и принял вашу сторону, потому-то не могу оставаться равнодушным при виде ваших страданий.

— Если я правильно поняла, то мои враги — и есть эти самые люди?

— Да. Но выслушайте меня до конца. Графиня, как мне давно известно, с первого взгляда узнала вас, но не подала виду, а, напротив, гнусно оклеветала для того, чтобы получить ваше состояние, так как в случае вашей смерти оно переходит к ней.

— Ну, а найденный в пропасти труп?

— Это пока что загадка для меня. Во всяком случае, следует признать, что столь неожиданное обстоятельство дает большой перевес графине.

— Но что же мне делать? — вскричала Лили. — Мне не нужны эти деньги, лишь бы кончилась ужасная неопределенность, в которой я оказалась, и прекратились злые козни против меня.

— Что бы ни случилось, графиня, не теряйте мужества и положитесь на меня. Знайте, я — с вами.

В эту минуту послышался звон колокольчика и вошедшая экономка доложила, что некий господин желает видеть доктора и говорить с ним.

Гаген простился с Лили и пошел к себе в кабинет. Он был очень удивлен, увидев там судебного врача Феттера.

— Здравствуйте, любезный коллега, — сказал тот, протягивая руку. — Мне нужно переговорить с вами по одному делу.

— Прошу садиться. Слушаю вас.

— Вы уже знаете, какой новый оборот приняло это дело с молодой графиней Варбург?

— Понятия не имею, — сказал Гаген.

— Разве вам не сообщили? — удивился Феттер. — В таком случае должен сообщить вам, что речь идет об освидетельствовании психического состояния находящейся в вашем доме особы.

— Но она здорова! — воскликнул Гаген.

— Физически здорова, — поправил Феттер. — А ее психическое состояние нуждается в освидетельствовании.

— Что вы хотите этим сказать, уважаемый коллега?

— Только то, что сказал. И очень может быть, что результатом такого освидетельствования будет признание умственной неполноценности этой особы.

Гаген недоверчиво взглянул на судебного врача.

— Неужели вы думаете, что я не обнаружил бы каких-нибудь отклонений от нормы?

— Я вполне уважаю ваши знания и опыт, любезный коллега, но позвольте заметить вам, что, видя эту особу постоянно, вы привыкли и невольно испытываете к ней сострадание, смотрите на нее совершенно не так, как смотрел бы человек посторонний и беспристрастный.

— Это может быть, — согласился Гаген.

— Я знал, что вы как человек умный поймете меня. То, зачем я пришел, не более чем очередной этап происходящего следствия. Ничего другого за этим не кроется. Я как врач давно подозреваю, что здесь имеет место любопытная психиатрическая загадка, совершенно особый род умственного расстройства. Вы знаете так же хорошо, как и я, сколь многоликой бывает эта болезнь и как много людей ей подвержены, причем не только они сами, но и окружающие до поры до времени ни о чем не подозревают. И вдруг — внезапное обострение, и болезнь, много лет протекавшая в скрытой форме, становится всем очевидной.

— И с этим трудно спорить, — согласился Гаген.

— Вполне естественно, — продолжал Феттер, — есть основания подозревать, что мы имеем дело именно с таким случаем. Вот я и хочу удостовериться, так ли это. Скажите, а вы сами не замечали в вашей пациентке чего-нибудь такого, что подтвердило бы мое предположение?

— Нет, — твердо сказал Гаген, — ничего подобного я не замечал, да мне и в голову не приходило искать в девушке какие-нибудь признаки умопомешательства, пусть даже временного. Убежден, что, думая таким образом, вы совершаете в отношении данной особы врачебную ошибку.

— Позвольте вам заметить, что подобного рода больные часто ведут себя весьма благоразумно, чем невольно вводят в заблуждение наблюдающих за ними врачей. В данном же случае я высказываюсь за такую точку зрения потому, что она не мне первому пришла в голову. Надеюсь, мне удастся доказать справедливость моих опасений.

При этих словах Гаген откровенно испугался. Судебный врач высказал свой диагноз в такой решительной форме, что можно было ожидать чего угодно. Тем более что Феттер был известен как человек упрямый, никогда не изменяющий высказанного однажды мнения.

Такие люди, несмотря на доброту и честность, порой бывают очень опасны.

— Что ж, уважаемый коллега, прошу, если в том есть необходимость, произвести освидетельствование, — сказал Гаген, не желая противоречить Феттеру, чтобы не возбудить его упрямство. — Мой дом всегда в вашем распоряжении.

— Я так и думал! — весело воскликнул Феттер, фамильярно похлопав Гагена по плечу. — Должен сказать, что вы очень ловко взялись за дело, чтобы создать себе имя и прибрести хорошую практику. Вы начали с того, что стали помогать бедным, — это уже прекрасная возможность снискать у жителей популярность. А скажите, вас вызывают ночью?

— Очень часто.

— И вы никому не отказываете?

— Никому и никогда, — ответил Гаген и с улыбкой добавил: — Коллега, уж не испытываете ли вы ко мне профессиональную ревность?

— Ревность? Я к вам? Ха-ха-ха! Мне ли этого бояться? Я здесь уже двадцать лет. Но вернемся к цели моего сегодняшнего визита. Молодая девушка не должна знать, что я пришел ее освидетельствовать. Только в этом случае она будет давать правильные ответы на мои вопросы, а я уж сумею во всем разобраться сам. Говорила ли она вам когда-нибудь о своем прошлом?

— Очень часто.

— Но в этом прошлом она всегда фигурировала как графиня Варбург?

— Всегда.

— Странно… — заметил доктор Феттер. — Подобные доверительные рассказы часто обнаруживают то, чего нельзя выведать другим способом. Ну хорошо, будем надеяться, что мне удастся разъяснить эту непонятную историю.

— Этим вы окажете правосудию большую услугу, — заметил доктор Гаген с едва уловимым сарказмом.

— О, мне это нередко удавалось, — без излишней скромности заметил Феттер. — Пойдемте. Молодой девушке вы меня представите как вашего дальнего родственника.

Гаген повиновался и повел доктора Феттера к Лили, которой и представил его как своего друга.

— Какая она хорошенькая, — прошептал доктор, затем шагнул к Лили и взял ее за руку, стараясь незаметно прощупать пульс.

— Я совершенно спокойна и здорова, доктор Феттер, — сказала Лили.

Доктор вздрогнул от неожиданности.

— Разве вы меня знаете? — удивленно спросил он.

— Конечно. Несколько лет назад, когда я была еще совсем маленькой, вы приехали к нам в замок и лечили меня от коклюша.

— Совершенно верно! — воскликнул удивленный Феттер. — У вас прекрасная память. Вероятно, вы и после этого видели меня?

— Да, после этого я еще раз или два видела вас, проезжая по городу.

Доктор Феттер сделал вид, что поверил объяснению девушки, хотя на самом деле это было не так. Замечание о коклюше соответствовало действительности, но Феттер считал, что умалишенные часто бывают наделены как бы двойным зрением и рассказывают о таких вещах, которые, казалось бы, им совершенно неизвестны.

Он поговорил с Лили еще некоторое время, попросил рассказать все, что ей было известно о том роковом вечере во время грозы, а сам внимательно наблюдал за ней.

На следующий день он пришел снова, но ни словом не обмолвился Гагену о результатах своих вчерашних наблюдений, а сообщил, что в два часа дня девушка должна быть в церкви, так как решено предъявить ей найденный в пропасти труп и таким способом попытаться получить от нее еще какие-нибудь показания.

В тот день, казалось, все и должно было решиться, потому что около трупа собрались вместе с доктором Феттером несколько юристов. Им предстояло стать свидетелями той сцены, которая неизбежно должна будет произойти. На встречу приглашена была и графиня Камилла Варбург. Она приехала аккуратно в назначенный час.

Труп был перенесен в часовню, положен на возвышение и накрыт покрывалом.

В глубине этой маленькой часовни помещался алтарь. На нем стояло распятие, освещенное двумя канделябрами. Большая часть помещения оставалась в полумраке.

Устроители этой затеи надеялись, что строгая торжественность святого места должна будет произвести сильное впечатление на нечистую совесть самозванки. Оставалось ожидать, что, неожиданно увидев труп, самозванка признается в обмане.

Решительная минута приближалась. Все зрители уже собрались. Недоставало только актеров.

Наконец на лестнице послышались шаги.

Дверь отворилась, и вошла Лили в сопровождении Гагена.

Гаген тотчас же оценил всю рискованность и важность этой минуты: он увидел стоявшую в стороне графиню, затем доктора Феттера и других свидетелей странной сцены. Живая Лили приведена к мертвой. И графиня Камилла не побоялась быть третьей при этом свидании.

Гаген подвел девушку к возвышению, и тогда один из присутствующих снял покрывало с трупа.

Все ожидали, что Лили, хотя ее и подготовили к предстоящему опознанию, в ужасе отпрянет, начнет каяться, но случилось совсем другое.

Увидев покойницу, Лили громко вскрикнула и, всплеснув руками, бросилась к возвышению, на котором та лежала.

— Это Мария! — душераздирающим голосом вскричала Лили. — Это Мария Рихтер. Боже мой, Мария умерла!

Слова девушки ошеломили Гагена и вместе с тем принесли внезапное озарение. Он украдкой взглянул на графиню. Та сохраняла полное спокойствие при этой ужасной сцене и с холодным высокомерием поглядывала на свою падчерицу.

Все присутствующие с жадным вниманием следили за происходящим.

— Мария! Дорогая моя сестра! — рыдала Лили. — Ты умерла, ты навсегда покинула меня…

Чем объяснялось такое ее поведение? Следствием безумия или истинной скорбью? Были ли ее слова доказательством сумасшествия или же исходили из сердца, которое обливалось кровью при виде бездыханного тела своей лучшей подруги? Неужели доктор Феттер сочтет эту сцену новым доказательством психического заболевания, истинная причина которого скрыта, будто во мраке?

Наконец настала полная тишина.

Пока что было ясно одно: желаемая цель не достигнута. Приведенная к трупу девушка действительно взволнована, глубоко взволнована, но совсем иначе, чем ожидалось. Надеялись, что вид трупа заставит ее сознаться. Она же объявила, что это ее молочная сестра Мария Рихтер.

— Итак, — обратился к Лили один из юристов, — вы по-прежнему утверждаете, что являетесь графиней Варбург, и думаете объяснить запутанное дело тем, что лежащая перед вами покойница не кто иная, как ваша молочная сестра Мария Рихтер?

— Да, это Мария, — отвечала сквозь слезы Лили. — Я узнаю ее…

Графиня величественно повернулась к юристу.

— До сих пор, — сказала она, — я не упоминала об одной примете, по которой можно легко опознать мою дочь и которая должна уничтожить последние сомнения. На правом плече моей дочери имелось родимое пятно величиной с вишню. Я прошу господина доктора поискать этот знак на трупе.

При этих словах Лили отшатнулась и с изумлением уставилась на графиню.

— Что ты говоришь? — вскричала она. — У меня было такое пятно?

Графиня даже не взглянула в ее сторону.

— Это неправда! — воскликнула девушка в отчаяньи. — Не у меня, а у Марии Рихтер было на плече такое пятно!

Но несчастную девушку уже никто не слушал.

— Слова графини справедливы, — сказал доктор Феттер, произведя осмотр. — На правом плече покойной, действительно, находится темное родимое пятно величиной с вишню.

— Выслушайте меня! — с ужасом и отчаянием взывала к собравшимся Лили. — Клянусь вам, что это — Мария Рихтер. Графиня, моя мачеха, и ее управляющий фон Митнахт задумали погубить меня. Это он толкнул меня в пропасть, а мачеха тоже хотела моей смерти. Я мешаю ей, поэтому она и клевещет на меня…

— Она сумасшедшая, — холодно произнесла графиня, — или самая наглая обманщица, какую я когда-нибудь видела.

— Они оба хотели моей смерти, моей гибели! — продолжала Лили, с мольбой протягивая руки к присутствующим. — Я только недавно поняла это. Я стояла у них поперек дороги, поэтому должна была умереть или навсегда исчезнуть…

Но кто мог поверить ее словам? Доктор Феттер со вниманием следил за каждым словом и жестом молодой девушки. Для него она по-прежнему оставалась умалишенной.

Графиня простилась со всеми и гордо удалилась.

Никто из присутствующих, кроме Гагена, не верил Лили, и когда доктор Феттер шепнул стоящему рядом юристу: «Она сумасшедшая!» — слова эти встретили гораздо больше доверия, чем все клятвы несчастной девушки.

Труп снова накрыли простыней. Присутствующие покинули часовню. Гаген взял Лили под руку и вывел на свежий воздух.

Когда спустя несколько дней вновь собралось заседание суда по делу об исчезнувшей графине, доктор Феттер заявил, что, по его мнению, мнимая графиня — сумасшедшая. Однако есть надежда, что хороший уход за ней в клинике для умалишенных может исцелить ее.

Услышав такой диагноз, Лили страшно побледнела и не в состоянии была произнести ни слова.

Напрасно доктор Гаген старался доказать необоснованность диагноза судебного врача, напрасно приводил доказательства ясности рассудка своей подопечной. Слова его и доводы лишь раззадоривали упрямство Феттера и будили в нем дух противоречия.

Суд вынес решение: мнимую графиню Варбург поместить в сумасшедший дом.

Услышав это, Лили громко вскрикнула и упала без чувств на руки доктора Гагена.

С глубоким состраданием смотрел он на бледное личико невинной девушки, потерпевшей поражение в неравной борьбе.

Графиня могла торжествовать…

ХХVIII. ДОМ УМАЛИШЕННЫХ

На пологой возвышенности, поросшей лесом, виднелось большое здание, окруженное высокой каменной стеной. Железные ворота здесь всегда были заперты, окна дома забраны решетками. Глубокая тишина царила вокруг этого уединенного здания.

Но за высокой оградой, внутри двора, в определенные часы дня можно было видеть самых необычайных людей. Мужчины и женщины всех возрастов, они ходили по широкому двору, размахивая руками, разговаривали сами с собой и при этом казались совершенно незнакомыми друг с другом.

Костюмы их были самыми необычайными. Тут седой старик, накинув на себя плащ, точно Цезарь тогу, декламировал стихи. Там молодая женщина громко смеялась и пела, ни на кого не обращая внимания. Одного взгляда на подобное странное общество было достаточно, чтобы понять, что вы находитесь в сумасшедшем доме. И это, действительно, была лечебница для умалишенных, которая носила имя Святой Марии и находилась в десяти милях от Варбурга. Сюда помещали всех окрестных психически больных людей.

Директор этого учреждения и его помощник жили в одной части здания, больные находились в другой — под присмотром сторожей и сиделок.

Директор в кабинете слушал донесение своего помощника, когда вошел инспектор и осведомился, не будет ли каких-нибудь указаний от господина директора. Инспектором был высокий старик, который от долгого общения с умалишенными сам внешне походил на человека не в своем уме, сходство с которым особенно усиливалось от беспокойного выражения его глаз.

— Надета ли смирительная рубаха на больного из шестьдесят пятого номера? — спросил директор.

— Да, господин директор, утром с ним случился припадок бешенства, а теперь он лежит как мертвый.

— Есть у вас свободные места?

— Да, есть два места на нижнем этаже.

— Нет, не там. Я имею в виду, есть ли свободная отдельная палата.

Инспектор подумал немного.

— К сожалению, все отдельные палаты заняты. Только те свободные места на нижнем этаже.

— Какое из них получше?

— В угловой палате.

— Это там, господин директор, где вчера умерла молодая женщина, — вмешался в разговор помощник, врач-психиатр. — Я докладывал вам.

— Хорошо, — сказал директор. — Мне дали знать, что сегодня поступит новая пациентка. Она считает себя графиней, и, как мне сообщили, с первого взгляда ее никак нельзя принять за умалишенную. Сколько больных в угловой палате? — обратился он к инспектору.

— Трое, господин директор. Новенькая будет четвертой.

— Кто там сиделка?

— Дора Вальдбергер.

— Хорошо. Скажите ей, что у нее будет новая больная, за которой следует присматривать с особым вниманием. Это пишет мне доктор Феттер.

— Будет исполнено, господин директор, — заверил инспектор.

В то время как в кабинете директора больницы для умалишенных происходил этот разговор, из Варбурга к больнице двигалась карета, запряженная парой лошадей. На козлах сидел кучер, а в карете — двое: Лили и доктор Гаген, которому доверили проводить молодую девушку в это печальное заведение и передать, как говорится, с рук на руки директору.

Карета неспеша катилась по тихой дороге.

Вот вдали на пригорке показалось каменное здание, окруженное высокой стеной.

Привратник отпер ворота. Карета въехала во двор. Ее тут же окружили несколько женщин и принялись недружелюбно разглядывать приезжих. Лишь одна из них приветливо кивнула. Это были тихопомешанные, выпущенные на прогулку. Тем не менее даже их вид испугал Лили, и она невольно схватила Гагена за руку.

— Теперь вы видите, графиня, куда вы попали, — негромко сказал Гаген. — К сожалению, изменить пока ничего нельзя. Обстоятельства оказались сильней нас. Но не теряйте мужества, я буду бороться за вас.

— Все напрасно. Мне больше не на что надеяться, — также тихо отвечала Лили, со страхом глядя на окна с решетками. — Боже мой, неужели это явь, а не кошмарный сон?! Ужасно, ужасно!

Она отвернулась и закрыла лицо руками.

Гаген слышал, что она тихо плачет, и это разрывало ему сердце.

— Возьмите себя в руки, графиня, вы и так уже пролили слишком много слез, — сказал он как можно мягче. — Обещаю вам, что приложу все усилия, чтобы побыстрей вызволить вас отсюда и добиться торжества истины. Силой здесь ничего не сделаешь. Надо действовать хитростью. Поэтому наберитесь терпения. Некоторое время вам придется побыть здесь.

— Если бы только Бруно выжил.

— Я надеюсь на это.

— Он еще не знает, что со мной произошло?

— Ему еще рано говорить об этом.

Гаген открыл дверцу, вышел из кареты и помог выйти Лили. Большая часть прогуливающихся помешанных не обращала на них никакого внимания.

Лили предстояло теперь находиться здесь, среди этих людей.

Приехавшие пересекли двор и позвонили у закрытых дверей. Распахнулось небольшое оконце, выглянул сторож.

— Проводите нас к директору, — сказал Гаген.

Сторож провел их в приемную и доложил о посетителях.

— Прошу вас войти! — раздался резкий голос.

Гаген пропустил Лили вперед и последовал за ней. В кабинете вместе с директором находился и его помощник.

Гаген назвал себя.

— А, вы привезли молодую даму, — сказал директор. — Что ж, милости просим. Вам, сударыня, предстоит некоторое время провести вместе с нами и подышать нашим прекрасным деревенским воздухом.

Лили не смогла преодолеть охватившее ее отчаяние. Глаза девушки наполнились слезами.

— О чем вы плачете, сударыня? Вы здесь очень приятно проведете время и укрепите свое здоровье.

— Вы ошибаетесь по поводу меня, — сказала Лили, овладев собой. — Я прекрасно понимаю, куда попала и что мне предстоит. А плачу я оттого, что чувствую себя очень несчастной. Я оказалась жертвой коварной интриги.

Директор кивнул, как бы желая сказать этим, что очень часто слышит подобные слова. Гостеприимным жестом он предложил Лили и Гагену присаживаться.

— Итак, вы та самая особа, о которой писал мне доктор Феттер, — произнес он полувопросительно, полуутвердительно.

При этом имени Лили вздрогнула.

— Да, та самая, — ответил за нее Гаген.

— Как вы понимаете, я должен вести списки всех находящихся здесь, — сказал директор, открывая толстую книгу. — Как ваше имя, сударыня?

— Графиня Варбург, — отвечала Лили.

— Да, совершенно верно, — согласился директор, которому коллега Феттер сообщил об этом пункте помешательства, и обратился к Гагену: — Может быть, вы мне подскажете, как зовут сударыню?

— Очень сожалею, — пожал плечами Гаген, — но мне нечего добавить к словам моей спутницы.

— В таком случае, придется пока довольствоваться этим, — сказал директор и принялся записывать названное имя, а также возраст новенькой и ее вероисповедание.

— Прежде чем мы расстанемся, — сказал Гаген директору, — я просил бы вас уделить графине особое внимание.

— Конечно, уважаемый коллега, можете не сомневаться, что молодой особе будет оказано здесь всевозможное внимание.

— Графиня, без сомнения, получит отдельную комнату?

— Да, конечно… если в том появится необходимость.

— Графиня сможет свободно гулять?

— В пределах двора, — сказал директор, разводя руками. — Большей свободы мы, к сожалению, предоставить не можем. Но во дворе молодая дама сможет гулять столько, сколько потребуется для ее здоровья.

— Значит, я пленница… — с потерянным видом прошептала Лили.

— Мой помощник и заместитель проводит вас, — сказал директор.

— Мы пойдем вместе, — объявил Гаген.

— Как вам угодно, — разрешил директор. — Но я надеюсь, что вы еще зайдете, перед тем как уехать.

Гаген утвердительно кивнул и вышел вместе с Лили и помощником директора, внешность которого не внушала ему доверия.

Они вышли на лестничную площадку и в ту же минуту услышали громкий, безумный хохот. Он звучал так ужасно, что Лили испуганно схватила Гагена за руку, да и сам он вздрогнул от неожиданности.

Психиатр заметил их испуг и пояснил:

— Это больной с первого этажа. Ничего страшного, к этому просто надо привыкнуть.

Жуткое впечатление производил этот дом, в длинных коридорах которого отовсюду раздавались необычные, пугающие звуки.

— Куда вы нас ведете? — спросил Гаген.

— На нижний этаж, в шестьдесят седьмую палату.

— Почему на нижний?

— Здесь нет мест, — лаконично пояснил психиатр.

Они спустились на первый этаж, прошли по коридору в самый конец здания и остановились у крайней палаты, на двери которой был номер «67». Навстречу им поднялась крупная женщина в белом халате, с грубым, мужеподобным лицом. Это и была сиделка Дора Вальдбергер.

— Дора! — сказал помощник директора. — Эта молодая дама поступает под вашу опеку.

Сиделка отодвинула стул, на котором восседала, и распахнула дверь палаты. После чего отступила на шаг назад, разглядывая новую пациентку.

Гаген и Лили вошли в палату.

— Но здесь четыре постели! — вскричал Гаген. — Нет ли у вас отдельной палаты?

— К сожалению, все заняты.

— И окно с решеткой… — потерянно прошептала Лили.

— Обычная предосторожность, — сказал психиатр.

Гаген повернулся к нему и к сиделке и сказал несвойственным ему просительным тоном:

— Будьте добры, уделите этой молодой даме повышенное внимание. Поверьте мне, она нуждается в нем более, чем кто-либо из ваших постоянных пациентов, которые уже привыкли к распорядку. Могу я надеяться на это?

Оба стали горячо уверять Гагена, что сделают все от них зависящее, чтобы скрасить новой пациентке пребывание в стенах лечебницы. Особенно — сиделка, которая в подтверждение своих слов призвала в свидетели Господа Бога и всех святых.

Настала минута расставания. Гаген повернулся к Лили и протянул ей руку. Лили благодарно пожала ее и еще раз попросила приложить все усилия, чтобы спасти Бруно, и передала ему прощальный поцелуй.

Гагену тяжело было расставаться с девушкой. Он старался не выдать своего волнения и казаться спокойным. Лили тоже крепилась, но в последний момент вцепилась руками в сюртук Гагена и ни за что не хотела отпускать его. Гаген успокаивал ее, как ребенка, гладил по голове, а сам с тревогой думал, что же он скажет своему другу, когда тот придет в себя и спросит о своей невесте.

Когда сиделка и Гаген ушли и Лили осталась одна, она в отчаянье всплеснула руками и упала на колени, чтобы горячей молитвой подкрепить свои силы.

Тем временем Гаген вернулся в кабинет директора и заявил, что за содержание молодой особы, которую он привез, ежемесячно он будет выплачивать большую сумму, и тут же уплатил за месяц вперед.

«По крайней мере, она здесь в относительной безопасности, — думал он, садясь в карету, чтобы ехать обратно в город. — Ни графиня, ни управляющий не смогут достать ее здесь. А я, со своей стороны, употреблю все силы, чтобы борьба окончилась в нашу пользу».

XXIX. МИЛОШ

Одним ненастным осенним вечером, спустя несколько недель после описанных нами событий, некий незнакомец шел со станции железной дороги в город, неся под плащом небольшой чемодан. Судя по упругой, твердой походке, он был еще довольно молод, а когда он останавливался и вглядывался в названия улиц, то в свете фонарей можно было заключить, что ему не более тридцати лет. Вытянутый овал лица и длинные бакенбарды выдавали в нем иностранца. Резко очерченный подбородок и большие темные глаза под густыми бровями оставляли самое благоприятное впечатление и свидетельствовали о твердости характера и природном уме.

Шел дождь, порывами налетал ветер, но незнакомец, казалось, не обращал на непогоду никакого внимания. Улицы в этот поздний час были пустынны и неприветливы.

— «Блюменштрассе», — прочел незнакомец на табличке название улицы. — Это то, что мне нужно. У дома должна находиться белая скамья. А что если ее убрали?

Внезапно незнакомец остановился. Он увидел у двери одного дома светлую скамью.

Подойдя ближе, он попытался прочесть надпись на двери, но было слишком темно. Тем не менее он решил, что это именно тот дом, который ему нужен, и, нашарив звонок, покрутил его несколько раз.

Почти в ту же минуту дверь отворилась, и показалась голова старой экономки Гагена.

— Кто здесь? — спросила она. — Темень такая, хоть глаз выколи. Вы к господину доктору?

— Да, мне нужен доктор Гаген, — подтвердил незнакомец.

— В таком случае можете войти. Только сначале вытрите ноги.

Незнакомец тщательно вытер ноги и вошел в переднюю.

Дверь кабинета приоткрылась, и показался сам Гаген. Увидев гостя, он тут же ввел его в теплый и ярко освещенный кабинет, из чего можно было понять, что человек этот хорошо ему знаком.

Перед тем как войти, незнакомец снял шляпу и отряхнул с нее дождевые капли.

— Я не знал, где мне остановиться, ваша светлость, — почтительно произнес он, — поэтому направился прямо сюда.

— Вы правильно поступили, Милош, — сказал Гаген.

Названный Милошем гость осторожно поставил чемодан в угол, снял плащ и остался в изящном темно-зеленом охотничьем кафтане, какие носят егеря высокопоставленных особ и лесничие.

— Ты только что приехал, Милош? — спросил Гаген.

— Точно так, ваша светлость.

— Ты прямо из Парижа?

— Да, ваша светлость.

— Получил ли ты мое последнее письмо и исполнил ли содержащееся в нем поручение?

— Все исполнил, ваша светлость, хотя и не так быстро, как хотелось бы. Поэтому и приехал только сегодня. Задержка произошла из-за Леона Брассара. Все прочее я исполнил за один день. Дело же молодого Брассара задержало меня. Но после долгих поисков я все-таки разузнал, что он уже несколько лет как не живет в Париже, уехал.

— Был ли ты в квартире, где он прежде жил?

— Был, ваша светлость. Это в Латинском квартале, улица Тренель, дом номер четырнадцать. Тот самый адрес, что вы мне назвали.

— И кого ты там нашел?

— Старого Брассара, слепого и нищего.

— Как слепого и нищего?

— Точно так, ваша светлость. Жена его умерла, а вскоре и Леон исчез.

— Леон посещал университет?

— Старик жаловался, что его исключили.

— Вероятно, он изрядно набезобразничал, — заметил Гаген. Судя по всему, судьба молодого Брассара его живо интересовала.

— Не только это, ваша светлость. Он забрал у старика все его скудное состояние и убежал с ним.

Это известие, казалось, сильно огорчило Гагена. Несколько мгновений он не мог произнести ни слова — настолько был поражен.

— Это сказал тебе сам старый Брассар? — спросил он, как бы сомневаясь в возможности подобного.

— Точно так, ваша светлость. Старый Брассар запретил мне говорить вам об этом, но я получил приказание отыскать молодого Брассара и считал своим долгом передать вам все, что я выяснил о нем. Да, он стащил у старика одиннадцать тысяч франков ночью, и вместе с ними исчез, так что никто не знает, где он теперь.

— Это ужасно, — пробормотал Гаген. — Мои худшие опасения сбываются. Материнские черты сказываются в нем.

— Я отправился на медицинский факультет, чтобы навести какие-нибудь справки о Леоне, — продолжал Милош, — и там мне сказали, что приятелем его был некто де Фламаган, известный негодяй. Этого Фламагана я нашел, наконец, в Клозери де Лила танцующим канкан. Я заговорил с ним и, как мне кажется, понравился ему. Тогда я завел разговор о молодом Брассаре, и он вскричал полусердито, полупрезрительно: «О, вы тоже знаете этого мошенника?»

— Погоди, Милош, — перебил Гаген рассказ своего верного слуги. — Разузнал ли ты у него что-нибудь о Леоне?

— Нет, ваша светлость.

Наступило непродолжительное молчание. Гаген был заметно огорчен, но скоро взял себя в руки.

— Почему же этот Фламаган назвал своего бывшего приятеля мошенником? — спросил он.

— Потому что тот отбил у него возлюбленную, одну танцовщицу.

Снова наступило молчание.

— И что же, старый Брассар терпит теперь нужду? — спросил Гаген.

— По-видимому, да, ваша светлость.

— До него не доходило никаких известий о молодом Брассаре?

— Нет, никаких. Ни от него, ни от Фламагана мне не удалось узнать ровно ничего. Но в Лионе я встретил брошенную Брассаром танцовщицу Рейнету, ту самую, которую он отбил у своего приятеля, и она высказала предположение, что Леон отправился в Вену, чтобы продолжить свои занятия и в совершенстве изучить немецкий язык, хотя он и без того хорошо владеет им.

— Что она еще говорила?

— Ничего хорошего, ваша светлость. Леон бросил ее, обрек на нужду, а сам скрылся, и следы его затерялись. Рейнета утверждала, что он наверняка переменил имя и носит теперь немецкую фамилию.

— Так-так, — произнес Гаген, как видно, очень взволнованный. — Сведений немного, и все самого дурного свойства. Что ж, этого надо было ожидать…

— Я привез его векселя от парижских банкиров, ваша светлость, — продолжал Милош, вынимая из кармана кожаный бумажник и протягивая доктору.

Тот равнодушно принял его и, даже не взглянув, небрежно бросил на стол, хотя там была огромная сумма.

— Милош, — задумчиво спросил он, глядя на своего слугу, — могу я рассчитывать на твою преданность?

— Я готов пожертвовать жизнью ради вашей светлости, — искренне ответил Милош.

— Я знаю это, — сказал Гаген. — Ты не раз доказал мне свою верность на деле. Теперь у меня новое поручение. Оно потребует от тебя ловкости и хитрости, которых тебе также не занимать. Прежде всего, предстоит сделать вид, что ты меня не знаешь. Ты станешь писать мне, а приходить лично — только тогда, когда это можно будет сделать совершенно незаметно. Запомни, это очень важно.

— Слушаюсь, ваша светлость.

— Ты никогда, никому не должен упоминать моего имени и титула. Здесь все, даже моя экономка, знают меня только как доктора Гагена.

— Я не забуду этого, ваша светлость.

— Поручение мое заключается в следующем, — сказал Гаген, понижая голос. — Мне необходимо знать, что происходит в замке неподалеку отсюда. Хозяйка замка, графиня Варбург, нуждается в лесничем и егере, так как прежний арестован.

— Понимаю, ваша светлость.

— Ты отправишься туда завтра же и наверняка получишь это место, потому что ты молод, ловок и хорош собой. Но необходимо устроить так, чтобы жил ты не в домике лесничего, а в самом замке. И там объектом твоего самого пристального внимания должны стать две особы: графиня и ее управляющий фон Митнахт.

— Понимаю, ваша светлость.

— Ты должен только наблюдать за ними и время от времени доносить мне о том, что заметишь. О цели моего поручения ты узнаешь позже и поймешь, для чего это необходимо.

— А мое имя, ваша светлость? Мои бумаги?

— Назови себя Францем Милошем, тем более что это твое настоящее имя, которое здесь никому неизвестно. Точно так же и с бумагами — никто на них не обратит внимания. Тебе все-таки лучше остановиться в гостинице — отправляйся туда прямо сейчас. Ночь проведешь там, а завтра рано утром пойдешь в замок.

— Я все понял, ваша светлость. Разрешите идти?

— Подожди еще минуту.

Гаген подошел к письменному столу и, выписав чек на пятнадцать тысяч франков на одного из своих парижских банкиров, сопроводил его следующим письмом:

«Мой дорогой старина Брассар! Получите деньги по приложенному к письму чеку у банкира Фульда, это мой долг Вам. Не отказывайтесь, я хочу, чтобы Ваша старость была безбедной. Зайдите к моему знакомому, глазному врачу Мэндрину, передайте ему мой поклон и просьбу вылечить Ваши глаза. Надеюсь, что при встрече найду Вас в добром здравии.

Расположенный к Вам…»

Вместо подписи следовал знак, которого непосвященный не мог бы понять.

Гаген вложил чек и письмо в конверт и написал адрес:

«Г-ну Брассару, улица Гренель, дом 14. Париж».

Запечатав конверт, он протянул его Милошу, который снова завернулся в свой плащ.

— По пути в гостиницу ты встретишь почтовое отделение. Отправь оттуда это письмо.

Милош взял свою шляпу, чемодан и, поклонившись Гагену, поспешно вышел.

Оставшись один в кабинете, Гаген несколько мгновений пребывал в задумчивости.

«Какое горе! — размышлял он. — Боюсь, что этот юноша принесет мне еще больше горя и мучений, чем я терпел до сих пор. Но что бы там ни было, он — мой сын, плоть от плоти моей… Дай Бог, чтобы не случилось чего-нибудь похуже этого первого удара, который обрушился на меня так внезапно».

На следующее утро Гаген отправился проведать Бруно. Состояние здоровья молодого человека улучшалось с каждым днем. Скоро он мог оставить госпитальную палату.

Бруно уже знал обо всем, что случилось с Лили. Гаген недавно рассказал ему о бедственном положении девушки. Очень возможно, что горячее желание помочь ей и ускорило выздоровление.

Итак, Гаген нашел Бруно в отличном состоянии. Рана зарубцевалась. Прежде всего, молодой человек выразил горячее желание тотчас же, как только выйдет отсюда, отправиться в заведение Святой Марии, чтобы навестить Лили.

Конечно, следовало бы еще немного повременить с подобной поездкой, потому что малейшая простуда могла дать тяжелые последствия, но Гаген понимал, что удерживать юношу бесполезно. Не в состоянии освободить свою дорогую Лили, он хотел, по крайней мере, утешить ее своим посещением.

За время болезни он еще больше сдружился с Гагеном, неутомимые заботы которого ускорили его выздоровление, и всей душой привязался к этому загадочному человеку, несмотря на значительную разницу в возрасте. Со своей стороны Гаген отвечал ему полной взаимностью.

Они условились, что как только Бруно будет разрешено выписаться из госпиталя, поездку к Лили они совершат вместе. Разговор их прервало появление Блюма и Ильменау, которые пришли навестить Бруно и были очень обрадованы тем, что он уже встает с постели. Оба горячо поблагодарили доктора Гагена за его заботу, на что тот отвечал с обычной сдержанностью и вскоре поспешил уйти, сославшись на то, что ему необходимо навестить своих больных.

Домой Гаген возвратился только к вечеру, усталый и продрогший. Экономка подала ему ужин. Потом он удалился в свой кабинет, где уже горел камин.

Когда на улице совсем стемнело, раздался звонок в дверь. Это был Милош.

— Как ты скоро! — воскликнул Гаген.

— Я пришел с донесением, ваша светлость.

— Ты уже побывал в замке?

— Да, с утра. Графиня поговорила со мной и приняла к себе на службу.

— Могу предположить, что ты был осторожен с ней в твоих ответах. Управляющий фон Митнахт все еще там?

— Точно так, ваша светлость. Он живет в замке на нижнем этаже, но мне пока что не удалось его увидеть.

— Где тебя поместили?

— Домик прежнего лесничего оставлен для его матери и сестры. Мне дали комнату на первом этаже замка, рядом с комнатами управляющего, — отвечал Милош.

— Прекрасно! — воскликнул Гаген. — Все идет по плану. Слышал ли ты какие-нибудь разговоры о погибшей молодой графине?

— Слышал от прислуги, ваша светлость. Молодую графиню поместили в семейный склеп.

— У графини была молочная сестра Мария Рихтер. Не слыхал ли ты что-нибудь о ней?

— Это та молодая девушка, что уехала в Америку?

— Да, именно так. Ты должен с большим вниманием прислушиваться ко всем разговорам о ней.

В эту минуту снова раздался звонок в дверь. Экономка пошла открывать.

— Уйди в соседнюю комнату, — приказал Гаген Милошу.

Едва егерь удалился, как в кабинет, предварительно постучав, вошел инспектор полиции Нейман.

— А, это вы, — сказал Гаген. — Когда возвратились?

— Сегодня утром, — ответил Нейман и, вдруг замолчав, настороженно глянул на приоткрытую дверь в соседнюю комнату. За ней он заметил какую-то тень.

Ни слова не говоря, он жестом обратил внимание Гагена на это обстоятельство.

— Ах, вот оно что, — засмеялся Гаген. — Это мой секретарь Милош, который приехал вчера из Парижа. Он пришел ко мне с докладом и никак не мог подумать, что его случайная тень вызовет чье-то подозрение. Милош — мой доверенный человек, господин инспектор, я прошу вас говорить при нем все, что вы хотите мне сообщить. Это даже хорошо, что он будет присутствовать при нашем разговоре, так как отныне он будет жить в Варбургском замке и там помогать нам с вами… Иди сюда, Милош.

Милош тотчас повиновался, и Гаген представил его инспектору, после чего разговор продолжился.

— Вы приехали из Гамбурга? — спросил Гаген инспектора.

— Точно так, из Гамбурга.

— И вы, несмотря на все старания, ничего не смогли узнать, не так ли?

Инспектор вопросительно взглянул на Гагена, как будто эти слова навели его на новую мысль.

— Может быть, ваша светлость… — нерешительно начал он.

— Вы хотите сказать, что я сам что-нибудь узнал? — с улыбкой произнес Гаген. — Да, я думаю, что нам незачем больше искать.

— Как понять эти слова, ваша светлость?

— В самом прямом смысле, раз вы ничего нового не узнали о Марии Рихтер.

— Я просил бы вашу светлость сообщить, что произошло здесь в мое отсутствие.

— Мария Рихтер собиралась в Англию или даже в Америку, но я полагаю, что она не уехала так далеко. В пропасти нашли труп — по всей вероятности, он принадлежит ей, но его хотят выдать за труп молодой графини.

Нейман удивленно покачал головой.

— Дело становится все необычней и запутанней.

— Мое предположение пока что из области догадок, — сказал Гаген, — и не имеет доказательств. Во всяком случае, до тех пор, покуда мы точно не узнаем, куда уехала из Гамбурга Мария Рихтер. Я говорю это, основываясь лишь на моем убеждении и на восклицании, вырвавшемся при виде трупа у той, которую я считаю графиней. Слушай внимательно, Милош, это касается твоего задания. Ты только что говорил мне, что тело графини перенесли в склеп. Но это не графиня, а ее молочная сестра, которая имела с ней некоторое сходство. Учти это обстоятельство. А теперь скажите мне, господин инспектор, что вы узнали за это время?

— Мне кажется, что я почти нашел доказательства отъезда Марии Рихтер в Америку, — заявил инспектор.

— Это было бы, положительно, чудом… Говорите же.

— Я ждал возвращения парохода, на котором Мария Рихтер уехала из Гамбурга в Нью-Йорк… Наконец он пришел. Это пароход «Фризия». Сейчас же по его возвращении я отправился наводить справки и выяснил, что один богатый американец, долгое время живший с семьей в Европе, возвратился назад в Америку и увез с собой гувернантку-немку. Имени этой гувернантки мне узнать не удалось, а американца зовут мистер Кингбурн, и он жил в Бонне.

— Значит, он выехал из Бонна сначала в Гамбург, а затем уже в Америку?

— Да, ваша светлость. Следовательно, Мария Рихтер, если это была она, выехала из Гамбурга вначале в Бонн, жила там некоторое время, пока не устроилась гувернанткой в семью мистера Кингбурна, а затем уже выехала с семьей американца снова в Гамбург, где они и сели на пароход «Фризия». Я разговаривал с одним из членов команды «Фризии». В свое время он имел некоторые контакты с американцем и его семьей и запомнил молодую гувернантку, которая, судя по описанию, очень походила на Марию Рихтер. Но имени он не знает, так как к девушке все обращались просто «мисс». Она была постоянно задумчива и один раз в разговоре упомянула о том, что у нее никого нет в Европе из близких и потому она навсегда распрощалась с ней.

— Странное совпадение, — пробормотал Гаген.

— Располагая этими сведениями, я отправился в Бонн, — продолжал свой доклад Нейман, — чтобы найти подтверждение тому, что я узнал. И действительно, некий мистер Кингбурн, американец, довольно долгое время жил в Бонне, а в начале осени отправился обратно в Америку, взяв с собой гувернантку-немку, по описанию опять-таки очень похожую на Марию Рихтер. В Бонн она приехала перед самым отъездом Кингбурна. Вот все, что я мог узнать.

— Теперь меня снова начали одолевать сомнения, — сказал задумчиво Гаген. — Если Мария действительно уехала в Америку, чей же труп тогда найден?

— Неужели тело нельзя было опознать?

— Телосложение, рост, цвет волос, платье, белье, даже родинка на плече — все это свидетельствовало о том, что найденное тело принадлежит молодой графине. Но лицо сильно разбито при падении, и опознать его невозможно. Кажется, мы опять зашли в тупик. Я теперь уже начинаю сомневаться, сумеем ли мы когда-нибудь найти объяснение этой загадочной истории.

— Мне кажется, — заметил Нейман, — прежде всего надо убедиться, что гувернантка Кингбурнов — действительно та особа, которую мы разыскиваем.

— Вы узнали адрес Кингбурна?

— К сожалению, нет.

— В таком случае писать ему не имеет смысла.

— Я найду его, — заверил полицейский комиссар. — Готов хоть завтра отправиться в Америку.

— Поезжайте, — сказал Гаген. — Найдите этого Кингбурна и во что бы то ни стало разузнайте, действительно ли его гувернантка — Мария Рихтер. Поезжайте со всеми удобствами, господин инспектор, таково мое желание. Завтра же я выдам вам чек на Нью-Йоркский банк. А пока что примите мою благодарность за ваши труды.

Вскоре инспектор откланялся и ушел.

Гаген обратился к Милошу.

— Ты слышал и знаешь теперь достаточно, чтобы понять суть происходящего. Но будь осторожен. Нам надо проникнуть в тайну, окружающую все, что связано с этой Марией Рихтер.

— Я понял, ваша светлость.

Милош поклонился и вышел из дома доктора Гагена через заднюю дверь.

XXX. НОЧЬ В ЗАМКЕ

Последнее время фон Митнахт находился под домашним арестом. Хотя особа, обвинявшая его в убийстве, отправлена была в сумасшедший дом и он мог бы считаться вышедшим из дела, свободу управляющий еще не обрел.

Графине пока что было не до него. Для полного торжества своих планов ей недоставало одного — скорейшего получения наследства погибшей падчерицы. Однако требовать эти деньги открыто она пока не решалась, так как следствие все еще не было закончено.

В то время как графиня вынуждена была сдерживать свою алчность, терпение управляющего подходило к концу. Он теперь думал только об одном: как можно скорее получить свою долю и уехать отсюда подальше. Он уже мечтал о тех удовольствиях, которые ожидают его, когда он станет владельцем полумиллионного состояния.

Ему надоело ждать, и он готов был на все. Хватит ему быть слугой. Настало время сделаться господином. Узнав, что графиня ездила в город, он целый день ждал, что она придет к нему и обо всем расскажет, но она не пришла. Ждал он и на следующий день. К вечеру терпение его лопнуло, и он сам отправился к ней.

В покои графини он вошел без доклада. В прихожей никого не было, и он направился прямо в кабинет.

Графиня сидела за письменным столом, когда зашуршала портьера и показался мрачный фон Митнахт. Графиня встала и в сильном волнении шагнула ему навстречу, потому что лицо управляющего было перекошено от ярости, и графиня решила, что произошло какое-то несчастье.

— Что случилось? — вполголоса спросила она.

— Случилось? — прорычал он. — Ничего особенного, если не считать того, что я не только сижу взаперти, но еще и нахожусь в полном неведении, как продвигаются наши совместные дела. Но я все равно все узнаю! Тебе ничего не удастся от меня скрыть.

— Почему ты разговариваешь со мной таким тоном? — холодно спросила графиня.

— Потому что ты считаешь меня дураком — так надо понимать, — хотя сама делаешь глупости гораздо серьезней. Зачем ты пустила в замок чужого? Что ему здесь надо?

— Ты говоришь о новом лесничем? Но мне надо кем-то заменить Губерта.

— Ужасная неосмотрительность с твоей стороны. Разве мало тебе всяких проходимцев, которые так и льнут к тебе?! Впрочем, поступай как знаешь, мне все равно. Я не собираюсь здесь долго оставаться. Терпение мое лопнуло, я хочу убраться отсюда как можно быстрей.

— Ты хочешь уехать, Курт?

— Да, и как можно дальше.

— Уж не в Америку ли ты собрался?

— Может быть, и туда, — уклончиво ответил Митнахт.

— Кстати, вчера я узнала, что полицейский инспектор Нейман тоже собирается в Америку — разыскивать Марию Рихтер.

— Мне нет дела до того, что ты вчера узнала! — с досадой вскричал фон Митнахт. — Мне нужно только то, что ты вчера получила.

Графиня окинула пристальным взглядом своего управляющего и поняла, почему он ворвался к ней и что означают его мрачный вид и вызывающий тон.

— Ты, кажется, думаешь, что я получила наследство, но ты сильно ошибаешься, — произнесла она ледяным тоном.

— Все равно ты можешь получить его в любой момент. Я устал ждать и хочу получить мою долю немедленно.

Впервые фон Митнахт высказал свое требование столь откровенно и решительно, и это взорвало графиню.

— Имей в виду, — гордо произнесла она, — я еще больше хочу отделаться от тебя, чем ты — получить деньги. Но денег у меня пока нет, и я поневоле должна терпеть твое присутствие в замке.

— Меня мало заботят твои желания. Кроме того, не забывай, что ты в моих руках. Одно мое слово — и тебе конец.

— Ступай вон! — вне себя вскричала графиня. — Я запрещаю тебе заходить сюда и разговаривать со мной в таком тоне! — Подавив вспышку гнева, она после паузы продолжала более спокойным тоном: — Ты напрасно пытаешься запугать меня своими угрозами. Не мне, а тебе надо бояться. В случае чего, не мне, а тебе придется ответить за все.

Фон Митнахт презрительно усмехнулся в ответ.

— Не шути, пожалуйста, — сказал он, — я давно знаю эту твою манеру.

— Сколько, по-твоему, я должна тебе? — презрительно спросила графиня.

— Во-первых, ты должна мне за мое молчание. Неужели тебе надо напоминать, что я имею в виду? Ты думаешь, если дело с Лили…

— Тс-с, молчи! — прошипела графиня.

— Ты считаешь, что виновата меньше моего? Мы поделимся, Камилла, — как прежде, заметь. Мы поделимся поровну. Полученными деньгами или степенью вины — но поровну. Но это еще не все. Припомни об одном порошке, который ты мне дала.

— Что ты имеешь в виду?

— Разве это был не яд? — зловещим шепотом спросил фон Митнахт. — Разве его не было достаточно, чтобы отравить весь замок? Этот бесцветный порошок называется стрихнином. Отличное средство избавиться от ненавистной особы — быстро или медленно, смотря по обстоятельствам…

Графиня протянула вперед руки, как бы пытаясь защититься, лицо ее исказилось от ненависти.

— Ты — демон! — прорычала она.

— Ты и мне охотно подсыпала бы в чай этого порошка. Но Курт фон Митнахт — человек осторожный. Он ничего не ест и не пьет из твоих рук. Не перебивай меня, я слишком долго молчал и сдерживался. Ты, наконец, должна осознать суть наших взаимоотношений. Помнишь ли ты старого Вита? Это был верный и честный слуга. Он первый заподозрил в тебе врага своего господина, которого ты сумела обольстить дьявольскими чарами. Помнишь ли ты, как старый Вит вдруг начал хворать? Ты, конечно, готовила ему какое-то освежительное питье, и ему становилось все хуже и хуже. Вампир высасывал у него кровь, как говорили в народе. И старик оставил замок и вовремя, иначе его давно бы уже не было в живых. Потому что он мог оказаться опасным свидетелем медленной смерти своего господина, старого графа, который незадолго до этого потерял свою жену, твою лучшую подругу. Замечательный порошок. Невозможно переоценить его чудесные свойства. Целое войско, целый город можно уничтожить с его помощью за короткое время, но ты поступаешь предусмотрительно и даешь его своим жертвам понемногу. Я знаю, у тебя чувствительное и мягкое… хм… сердце. Ты не можешь погубить человека сразу. Но эти малые дозы действуют хоть и медленно, но верно. А вот с другим порошком, который ты послала принцу в письме, тебе не повезло…

— Ни слова больше, негодяй! — воскликнула графиня дрожащим от гнева голосом.

— Я заканчиваю, — продолжал фон Митнахт, злобно глядя на нее. — Да, нам давно пора расстаться, мы оба это чувствуем. Проклинаю тот день и час, когда Сатана свел наши пути. Ты обратила на меня внимание, но лучше бы на моем месте оказался мой смертельный враг. Ты, ты одна виновата во всем. Замыслы всех наших совместных дел рождались в твоей голове. Да, я был авантюристом, наемником, от этого никуда не деться, но я не был преступником, не был убийцей. Это ты, змея, сделала меня таким. Да, ты одна виновата во всем. Проклятие мне, что я унизился до этого, проклятие и позор тебе, за то, что ты принудила меня!..

— Ты глупец! — гневно рассмеялась графиня. — Неужели ты думаешь, что подобные доводы могут повлиять на решение суда присяжных и спасти тебя от петли? Стоит мне только признать Лили, и ты пропал, запомни это. Ты был и остаешься в моей власти. Еще одно слово — и я выдам тебя правосудию.

— Подлая фурия! — вскричал Митнахт, сжимая кулаки. — Не о таком ли конце ты всегда мечтала?

— Как бы там ни было, в моей власти уничтожить тебя, запомни! Поверят мне, а не тебе, смеяться и презирать будут тебя, а не меня.

— Тебе не придется торжествовать надо мной победу, это я тебе говорю. Не раздражай меня больше, или ты умрешь прежде, чем я стану твоей жертвой, — с угрозой произнес Митнахт, поднимая сжатые кулаки. — Не забывай этого. Кто, не дрогнув, исполнял твои дьявольские планы, тот, не дрогнув, отправит тебя обратно в ад, порождением которого ты являешься.

— Неужели ты думаешь, что я боюсь тебя? — презрительно скривила губы графиня. — Берегись ты! Я уничтожу тебя прежде, чем ты сможешь навредить мне. Раздавлю, как ядовитую гадину, которая собирается меня ужалить.

— Ошибаешься! Я опережу тебя! — в бешенстве вскричал фон Митнахт и, выхватив из кармана кинжал, бросился к графине.

Это было ужасное мгновение. В наступивших уже сумерках исполненный ярости Митнахт направил кинжал прямо в грудь отшатнувшейся графини.

— Безумный, остановись!.. Что ты делаешь? — в ужасе прошептала она.

— Хочу избавить от тебя землю и тем самым искупить все свои грехи.

— Остановись!

— Нет, ты должна умереть! — Острие кинжала коснулось нежной кожи графини. Она ощутила боль от укола.

В это мгновение, когда жизнь ее висела на волоске, графиня, не в состоянии произнести ни слова, жестом указала на дверь.

В прихожей послышались шаги. Управляющий оглянулся. Воспользовавшись этим, графиня резким движением вырвала кинжал у него из рук. Сквозь портьеру мелькнул свет.

— Оставь меня, — чуть слышно произнесла графиня.

В комнату с канделябром в руках вошла служанка. Управляющий выскочил так поспешно, что едва не сбил ее с ног.

Служанка удивленно глянула ему вслед, потом поставила подсвечник на мраморный столик и начала зажигать бра.

При ее появлении графиня сразу же овладела собой и незаметно спрятала кинжал в ящик письменного стола.

На этот раз ужасная сцена осталась незамеченной и обошлась без тяжелых последствий. Но что если она повторится? Что если этот человек, ослепленный яростью и алчностью, снова предпримет что-нибудь против нее, позабыв всякую осторожность?

Графиня понимала, что пока фон Митнахт находится с ней под одной крышей, она не может считать себя в безопасности. Он раскрыл себя, и теперь от него можно было ожидать чего угодно, даже самого худшего. В своей бессильной ярости он способен сам отдать себя в руки правосудия, лишь бы уничтожить и ее.

Она должна во что бы то ни стало избавиться от него. Но как достать такую громадную сумму, которую он требовал? Она не боялась самого Митнахта, но боялась того, что он слишком много про нее знает.

С нетерпением ждала она ночи. Необходимо было принять меры предосторожности и позаботиться о своей безопасности. Ей надо было теперь всего бояться, пока она не сможет удовлетворить требования Митнахта. А избавившись от его присутствия, она найдет средство сделать безопасными и его угрозы.

Наконец наступила ночь. На дворе было темно и холодно, но в камине еще горели угли.

Графиня позвонила и отпустила прислугу.

Большие часы замка пробили полночь.

Тихо отворив дверь на лестничную площадку, графиня прислушалась. Нигде ни звука.

Вернувшись к себе, графиня открыла потайной ящик в письменном столе и достала из него плотный пакетик с порошком. Пересыпала его в хрустальный бокал. Сам пакетик смяла и бросила в камин, на раскаленные угли. Он сразу вспыхнул странным зеленоватым пламенем. Заперев потайной ящик, она взяла в одну руку бокал с порошком на дне, в другую подсвечник со свечой и пошла по коридору в комнаты покойного графа.

В пустых комнатах было очень холодно. Шаги графини громко раздавались в тишине. Сквозняк колебал пламя свечи.

Проходя мимо большого настенного зеркала, графиня нечаянно взглянула в него. Собственное отражение вдруг испугало ее настолько, что эта холодная и бессердечная женщина застыла на месте, едва не задохнувшись от внезапного страха, и долго не могла пошевелиться и отдышаться.

Ее высокая фигура, бледное лицо и черные сверкающие глаза, освещенные неверным пламенем свечи, производили странное, жуткое впечатление. Но не это напугало графиню. В голове ее промелькнуло воспоминание: несколько лет назад, в Париже, она как-то раз побывала у модной цыганки-гадалки, и та предсказала ей, что она умрет через год после того, как неожиданно увидит себя в зеркале со свечой в руке.

Это-то предсказание, давно забытое, и всплыло в памяти, так сильно испугав ее, ибо она, действительно, увидела себя ночью в зеркале со свечой в руке.

Но испуг этот был мимолетен. Успокоившись и насмешливо улыбнувшись своему отражению, графиня отвернулась от зеркала и двинулась дальше.

Наконец она вошла в кабинет графа. Подойдя к его письменному столу, она открыла ящик и вынула все находившиеся там бумаги. Затем выдвинула маленький потайной ящичек и поставила в него бокал с порошком на дне, который принесла с собой, после чего снова задвинула ящик и заперла его.

В то время как она собирала бумаги покойного графа, в открытой двери промелькнула какая-то тень, но графиня была слишком погружена в свое занятие.

Наблюдателем за ночными действиями графини был не кто иной, как Милош. Он появился как раз вовремя, чтобы увидеть, как графиня берет бумаги из письменного стола графа. Когда она выпрямилась, он исчез так же бесшумно, как и появился.

Графиня не заметила его. Да и разве можно было предположить, чтобы кто-нибудь посторонний оказался в покоях старого графа, куда никто, кроме нее, не заглядывал.

Окончив свое дело, графиня с удовлетворенным видом оставила кабинет. Снова зазвучали ее шаги в больших, пустых комнатах, снова замелькал в окнах замка таинственный свет.

Вернувшись к себе, графиня увидела, что в камине все еще теплятся угли. Она поставила подсвечник на стол, бросила пачку бумаг в камин. Они скрутились, пожелтели и разом вспыхнули. Взяв щипцы, графиня мешала уголья до тех пор, пока в камине не осталось ничего, кроме пепла.

Этот ее поступок также не остался в тайне. Милош и здесь следил за каждым ее движением.

Окончив свою ночную работу, графиня погасила бра и направилась в роскошную спальню, где постоянно горела настенная лампа с белым матовым колпаком.

Переодевшись в пеньюар, она легла на взбитые подушки. Лицо ее выглядело умиротворенным. Скоро она смежила веки, но сон ее был беспокоен. Она что-то бормотала, часто привставала и с широко раскрытыми глазами озиралась по сторонам, к чему-то прислушиваясь, потом снова укладывалась. Лишь под утро кошмары оставили ее, и она спокойно уснула.

XXXI. СВИДАНИЕ

Когда Лили окончила молиться и взглянула из окна на больничный двор, Гаген был уже за воротами и, бросив прощальный взгляд на зарешеченные окна, сел в карету.

Он уезжал. Несчастная лишалась своей последней опоры.

Теперь она осталась совсем одна, всеми покинутая, в этом мрачном доме, где все повергало ее в страх и смятение, а рядом не было никого, кто мог бы оказать поддержку, утешить.

Палата, куда ее поместили, больше напоминала тюремную камеру. Но почему в ней четыре постели?

Это обстоятельство не замедлило разъясниться.

Время, назначенное для прогулки пациентов, истекло, и они должны были вернуться в свои палаты.

И вот дверь отворилась, и Дора Вальдбергер ввела трех женщин. Значит, Лили предстояло делить свою жизнь здесь с тремя умалишенными. Одна из них, уже старуха, оглядела Лили со всех сторон, другая не обратила на нее никакого внимания, третья тотчас же села на свою постель и принялась вполголоса молиться и напевать псалмы.

Между тем наступил вечер.

Дора Вальдбергер принесла четыре деревянные чашки с водой и по куску хлеба, указала Лили свободную постель и вышла, заперев за собой дверь. Лили была так напугана обществом помешанных, что места себе не находила. Одна из ее соседок вскоре улеглась и заснула. Вторая села к столу и начала что-то писать, потом вдруг стала то смеяться, то плакать. Третья же продолжала молиться и распевать духовные гимны.

Ее пение производило на Лили тягостное, пугающее впечатление. Кроме того, среди ночной тишины до ее слуха доносились временами дикие крики и хохот помешанных из других отделений.

Лили боялась лечь спать и в смертельном страхе ожидала наступления утра. Время тянулось для нее нестерпимо медленно. С тоской и нетерпением прислушивалась она к бою больших больничных часов, и ей казалось, что ночь никогда не кончится.

Наконец начало светать. С неописуемой радостью встретила Лили первый луч утреннего солнца, проскользнувший в мрачное помещение сквозь железную решетку на окне.

Кто-то из коридора погасил лампу, вмурованную в стену над дверью так, чтобы помешанные не могли ее достать.

Лили постучала в дверь. Она тотчас приотворилась, и показалось заспанное лицо сиделки.

— Что вам нужно? — неприветливо спросила она. — Время завтрака еще не пришло.

— Переведите меня отсюда, — взмолилась Лили. — Я не могу этого вынести.

— Почему же? — спросила Дора Вальдбергер в полный голос, так что разбудила обеих спавших. — Что за странные прихоти? Разве вам здесь нехорошо?

— Я хотела бы иметь отдельную комнату, хотя бы самую маленькую, — робко попросила Лили.

— Что? Отдельную комнату? Ну, этого вы не скоро добьетесь. Если освободится что-нибудь подходящее, то, может быть, и получите, а пока придется побыть здесь.

С этими словами Дора захлопнула дверь и заперла ее снаружи.

Эта попытка только навредила Лили, так как помешанным почему-то не понравилось ее желание избавиться от их общества, и они начали посматривать на нее с заметной враждебностью.

Какая ужасная жизнь начиналась для несчастной! Признанная умалишенной, она была заключена вместе с настоящими больными и не имела возможности ни на минуту избавиться от их общества. Она чувствовала, что постоянное созерцание чужого безумия, в сочетании с собственными душевными муками и отчаянием, могло губительно на нее подействовать и, возможно, обратить в душевнобольную.

К тому же ее мучили вопросы. Каково состояние здоровья Бруно? Как обстоят дела в Варбурге? Удалось ли напасть на след Марии Рихтер?..

Следующую ночь она тоже провела бы без сна, если бы силы ее не истощились и усталость не взяла верх над всеми страхами и опасениями. Однако сон ее был непродолжителен. Песнопения и молитвы помешанной скоро заставили Лили проснуться.

Около полудня явился врач-психиатр, тот самый молодой человек, который привел ее и доктора Гагена в эту палату. Звали его Гедеон Самсон. Рыжий, с угреватым лицом и маленькими бегающими глазками, Гедеон Самсон не принадлежал к тем людям, внешность которых внушала доверие. Лили с первого взгляда почувствовала к нему непреодолимое отвращение.

Однако на психиатра сама она произвела совершенно обратное впечатление, молодость и красота новой пациентки ослепили его. Не зная этого, Лили постаралась преодолеть свое отвращение и обратилась к психиатру с просьбой предоставить ей, если возможно, отдельную палату.

— Это сейчас же будет устроено, — отвечал на ее просьбу Самсон. — Вы не должны здесь более оставаться. Я распоряжусь, чтобы ваше справедливое желание было исполнено.

Он ушел и вскоре вернулся.

— Пойдемте со мной, прекрасная сударыня. Вас зовут Лили, не так ли? Если вам еще что-нибудь понадобится, только скажите мне, я сделаю для вас все возможное.

Любезность и предусмотрительность психиатра заставили девушку изменить свое мнение о нем. Она не уловила в его словах ничего, кроме готовности к услугам, не услышала внутреннего предостерегающего голоса.

Лили вышла вслед за доктором Самсоном из палаты, где она в тоске и страхе провела двое суток. Пройдя несколько шагов по коридору, Самсон отворил дверь в маленькую комнату, устроенную так же, как и предыдущая, но с одной кроватью.

— Вот здесь вы будете совершенно одни, — сказал он со странной улыбкой. — Теперь вам больше нечего бояться.

С этими словами он хотел было взять Лили за подбородок, но она успела уклониться от этой неуместной ласки.

— О, да вы маленькая плутовка, как я погляжу! — воскликнул Самсон. — Право, жаль, что вы сюда попали. Я скоро приду к вам и расскажу что-то очень важное. До свидания.

Лили была несказанно рада, что просьба ее исполнена и она избавлена от невыносимого для нее соседства с помешанными.

Зато надзирательница Дора Вальдбергер, она же сиделка, отнеслась к этому переселению с видимым неудовольствием.

— Ого! — сказала она, входя в новую комнату Лили. — Кажется, вы сумели вскружить голову нашему доктору! Ну, со мной это не пройдет. Я ко всем отношусь одинаково, невзирая на внешность.

В действительности же Дора Вальдбергер ни с кем из больных хорошо не обращалась. Долгое общение с помешанными убило в ней обычные человеческие чувства. Сострадание к несчастным больным было ей неведомо.

На другой день после переселения Лили стояла у единственного окна своей комнатки и вдруг увидела, что перед воротами лечебницы остановился экипаж. Посетители здесь бывали крайне редко. О пациентах мало кто заботился. Поэтому появление экипажа у ворот привлекло внимание девушки.

Внезапно внутренний голос подсказал ей, что это посещение имеет к ней какое-то отношение. Из экипажа вышел мужчина. В его облике Лили почудилось что-то знакомое. С лихорадочным нетерпением она ждала, когда человек подойдет поближе. Ей показалось, что это Бруно, но она не смела даже надеяться на такое счастье, боялась поверить своим глазам.

Приехавший вошел во двор. Это был Бруно. Значит, он жив и оправился от своей раны. Невыразимая радость наполнила сердце несчастной молодой девушки. Предвкушение близкого свидания заставило ее забыть собственные тяжелые дни заключения.

Вскоре у двери ее комнаты послышались шаги и голоса.

Лили вскочила в радостном волнении. Она узнала голос Бруно, разговаривавшего с доктором Самсоном.

— Ручаюсь вам, что это свидание будет иметь для нее только благоприятные последствия, — уверял Бруно. — Я не могу обманывать себя относительно положения моей невесты, но надеюсь, что она, во всяком случае, недолго будет находиться в вашем заведении. Скажите, пожалуйста, что вы вывели из ваших наблюдений?

— До сих пор я не могу еще сказать ничего определенного относительно хода болезни, — заявил доктор. — Но в любом случае всякое волнение противопоказано ее состоянию. Директор разрешил вам свидание, но я как врач настаиваю, чтобы вы сократили его до минимума и не заводили с больной серьезных разговоров, могущих вывести ее из равновесия.

— Я понимаю, — согласился Бруно.

— В любом случае я должен присутствовать при вашем свидании.

При этих словах дверь отворилась.

Лили бросилась в объятия Бруно.

Едва ли в палате больницы для умалишенных проходила когда-нибудь подобная встреча.

Лили плакала от радости. Бруно, стесняясь выражать при постороннем свои чувства, прижал ее к груди и поцеловал в лоб.

Он был бледен, не оправился еще полностью после тяжелой раны, но он был жив и он приехал!

— Бруно, о Бруно!.. Вот где мы встретились!.. — воскликнула Лили дрожащим от волнения голосом. Это были первые слова, которые она в состоянии была произнести.

— Бедняжка моя, что тебе пришлось пережить! И что еще предстоит?..

— Нет, теперь все хорошо. Ты спасен, ты жив, ты не забыл меня. Теперь я снова могу надеяться.

— Да, ты права, дорогая. Надежда не должна оставлять нас. Для тебя я готов на все. Я многого тебе не могу пока что сказать, но знай, что мы боремся за тебя, и борьба еще не окончена.

— Ты видел графиню, Бруно?

— Нет, Лили, да и не хочу ее видеть.

— Есть ли какие-нибудь известия о Марии?

— Пока что очень скудные. Полицейский инспектор Нейман предполагает, что она, судя по всему, уехала в Америку — так получается по всем данным.

— Это все неверно, Мария умерла. Я видела ее труп своими глазами.

— Я слышал, что ты опознала ее, но ты ведь могла и ошибиться.

— Нет-нет, я не ошиблась. Это была Мария. Кроме глаз, есть еще и сердце, оно-то никогда не позволит ошибиться.

— Будем надеяться, Лили, что все это со временем объяснится, откроется истина, а до той поры ты должна находиться здесь. Поверь, у меня есть причины так считать. Или тебе здесь совсем невыносимо?

— Первый день мне было тяжело, очень тяжело. Но я пересилила себя и теперь стараюсь привыкнуть.

— Потерпи, дорогая. Гаген и я делаем все, чтобы распутать это темное, страшное дело.

— Главное, что ты поправился, дорогой мой Бруно. Теперь я могу без страха смотреть в будущее.

— Лили, дорогая моя! Хоть бы скорей наступил день, когда я смогу вызволить тебя из этой тюрьмы. Но нельзя рассчитывать на скорое обличение истинных виновников. Действовать надо очень осторожно. Ты ведь уже поняла, наверное, с каким опасным противником мы имеем дело.

— Ужасно! Я боюсь даже думать о замке.

— Пока мы сделали только первые шаги. С самого начала все было так ловко подстроено, что даже я поверил. Гаген первый объяснил мне все ужасные хитросплетения преступного замысла, цель которого — погубить тебя и присвоить твое состояние, — поведал Бруно, понизив голос.

— Прошу не шептаться! — воскликнул Гедеон Самсон. Он внимательно вслушивался в каждое их слово.

Бруно с неприязнью взглянул на психиатра, но сдержал себя, не выдал своего раздражения. Он, Бруно, уедет, а Лили оставаться здесь. Как бы этот рыжий докторишка с бегающими глазками не выместил на ней свое неудовольствие.

Он переменил тему и начал рассказывать о своем выздоровлении. Потом сообщил, что ненадолго съездит проведать мать и постарается как можно скорей возвратиться.

Лили всеми силами пыталась продлить свидание, но отпущенное им время пролетело так быстро, что она и опомниться не успела, как Гедеон Самсон объявил, что свидание окончено. Пришлось подчиниться.

Обняв еще раз Лили, Бруно простился с ней и вышел, обещав приехать снова как можно скорей. Встретив в коридоре надзирательницу Дору Вальдбергер, Бруно попросил ее заботиться о Лили, объяснив, что он — жених несчастной девушки, и дал денег.

Этот жест произвел на сиделку разительное впечатление. Она приняла деньги и, с рабской почтительностью поцеловав Бруно руку, обещала делать для бедной больной все мыслимое и немыслимое, призывая в свидетели Господа Бога и всех святых.

Проходя по двору, Бруно несколько раз оглядывался на окна больницы, из которых сквозь решетки одни помешанные улыбались ему и приветливо кивали, другие грозили кулаками и корчили устрашающие гримасы.

С печалью в сердце сел он в поджидавший его экипаж. Он молил Бога защитить несчастную девушку, беспомощную и слабую, волею судеб угодившую в сумасшедший дом…

Бруно уехал, и Лили решила, что ей ничего пока не остается, как покориться своей участи и терпеливо ждать избавления. Однако ее решимости хватило ненадолго.

Крики и безумный смех, доносившиеся отовсюду в любое время дня и ночи, угнетали ее. Девушка понимала, что никогда не сможет к ним привыкнуть, и с ужасом думала о тех долгих днях и неделях, может быть, даже месяцах, которые ей предстоит провести здесь.

В комнате Лили не было вмурованной в стену лампы, поэтому ночью там царил полнейший мрак, — тем более что ночи стояли осенние — пасмурные, темные.

Как-то ночью она дремала на постели, прислушиваясь к завыванию ветра, немного заглушающего крики и смех.

Вдруг ей почудилось, что подле нее стоит Мария Рихтер, бледная как смерть, с гримасой страдания на лице.

— Мария, ты ведь умерла! Ты умерла? — спросила ее Лили.

— Да, Лили, — ответил призрак. — Я мертва. Ты меня больше не увидишь. Я должна была умереть за тебя. Кто-то из нас двоих должен был умереть, и смерть поразила меня.

— Как! Ты должна была умереть за меня? — вскричала Лили.

— Я не жалуюсь. Мне теперь так хорошо…

В эту минуту Лили почудилось, что дверь в ее комнату отворилась, и на пороге показалась фигура фон Митнахта. Холодный пот выступил на лбу несчастной. Она протянула руки к Марии, ища защиты, но та уже исчезла. Между тем Митнахт приближался. Она слышала его осторожные шаги. До нее доносился угрожающий шепот. В отдалении вдруг мелькнуло лицо графини. Лили вскрикнула и… проснулась.

Она понимала, что уже не спит, но кошмарный сон, казалось, продолжался наяву. Она слышала осторожные, крадущиеся шаги, они раздавались все ближе и ближе. Неужели это и в самом деле графский управляющий? Неужели графиня нашла возможность и здесь ее преследовать? О Боже, она пропала!

— Кто тут?! — воскликнула Лили, приподнимаясь на постели.

Ответа не было, но шаги приближались.

Мрак стоял такой, что Лили ничего не видела вокруг себя. Она невольно содрогнулась от ужаса. Неужели кто-то из сумасшедших проник в ее комнату?

— Кто тут? Помогите! — закричала она, вскакивая с постели в смертельном страхе.

Чьи-то руки грубо обхватили ее, пытаясь повалить обратно на постель.

— На помощь! — снова закричала девушка, стараясь вырваться.

— Тише, тише, прекрасная Лили, — раздался у самого ее лица возбужденный шепот, и Лили узнала голос Гедеона Самсона. — Не поднимай лишнего шума, не зови на помощь. Поблизости никого нет.

— Зачем вы здесь? Что вам нужно? Уйдите прочь! — выкрикивала Лили, продолжая сопротивляться.

— Тише, Лили, тише, — бормотал он. — Не кричи, это бесполезно. Ты должна быть моей. Я пришел, потому что люблю тебя.

— Оставьте меня! — воскликнула Лили. отталкивая доктора, который пытался обнять ее.

В ответ прозвучал смех — глухой, пугающий.

— Ты должна быть моей! — задыхаясь, шептал разгоряченный борьбой психиатр. — И ты будешь моей, чего бы мне это ни стоило. Я знаю, у тебя есть возлюбленный, но пока ты здесь, ему не видать тебя.

Лили бросилась к двери, но та была заперта. Со всей силой отчаяния она принялась колотить в дубовую, массивную дверь. Стук глухо раздавался в ночной тиши под сводами коридора.

— Ты так прекрасна! Ты должна быть моей! — твердил свое психиатр, снова пытаясь заключить ее в объятия.

Собрав последние силы, Лили вырвалась и на этот раз. Вдруг, на ее счастье, в коридоре послышались шаги. Крики и стук все-таки привлекли внимание кого-то из сторожей.

— Никому ни слова… — шепнул доктор. — Я ухожу. Но горе тебе, если вздумаешь жаловаться. Тогда тебе не поздоровится.

Лили молча, без сил опустилась на холодные каменные плиты. Слова застряли у нее в горле. Она понимала, что предупреждение Самсона — не пустая угроза. Она ведь считалась помешанной, а значит, была целиком в его власти.

Психиатр бесшумно выскользнул. Щелкнул запираемый снаружи замок. Только тогда несчастная девушка смогла с облегчением перекреститься и дать волю слезам. Сегодня ей повезло, и насильнику не удалось сломить ее сопротивление. Но что еще ждет ее впереди в этом ужасном доме?

XXXII. ПОДЛОЖНОЕ ПИСЬМО

— Сегодня вечером ты получишь свои деньги, — сказала графиня фон Митнахту, встретив его во время прогулки в парке замка. — И больше тебя ничто не будет здесь удерживать.

Встреча с управляющим была единственной целью прогулки графини. Она хотела поговорить с Митнахтом без свидетелей.

— Значит, я не ошибался? — сказал он, пристально глядя на графиню.

— Денег я еще не получила, — возразила графиня. — Просто меня тяготит твое присутствие здесь.

— Ты сама во всем виновата, — заметил фон Митнахт. — Это ты вынудила меня прибегнуть к угрозам…

— Нам больше не о чем разговаривать, — гордо заявила графиня. — Жду тебя ровно в одиннадцать часов.

Сказав это, она отвернулась и последовала дальше.

Неожиданное известие, что графиня согласна уплатить ему его долю, поразило Митнахта. Правда, последнее время графиня часто ездила в город, и к ней то и дело приезжали какие-то незнакомые Митнахту люди, но ему так и не удалось узнать, получила ли графиня свой миллион.

Поэтому он с нетерпением ожидал назначенного часа.

Наконец наступил вечер. Убедившись, что все слуги оставили покои замка, Митнахт вышел из своей комнаты и направился в комнаты графини.

Она сидела за мраморным столиком, на котором находились железная шкатулка и пистолет со взведенным курком.

— Подойди сюда, — ровным голосом сказала графиня. — При малейшей попытке повторить то, что произошло в прошлый раз, я пристрелю тебя, — предупредила она, указывая на пистолет. — С людьми твоего сорта нельзя разговаривать иначе, как с оружием в руках. А свою игрушку забери, она мне не нужна.

С этими словами она бросила к ногам Митнахта маленький итальянский кинжал, который вырвала у него при недавней ссоре. Тот поспешно поднял его.

— Сегодня я говорю с тобой в последний раз, — ледяным тоном продолжала графиня. — Через день-два ты должен уехать. Чем скорей, тем лучше. Куда ты собираешься отправиться?

— В Северную Америку, — ответил Митнахт. — А куда точно — еще не решил.

— Хорошо. Мне нужны гарантии, что ты оттуда больше не вернешься.

— Я уеду, как только получу деньги. Хватит с тебя и этого.

— Я ставлю еще одно условие: ты не сдержал своего слова относительно Гагена, — тихо сказала графиня.

— Я успею сделать это до своего отъезда.

— Твои обещания, по-моему, ничего не стоят. Поэтому, а также потому, что я не получила еще миллиона, я выдам тебе только часть твоей доли. Остальное получишь, когда исполнишь то, что обещал.

Такой поворот совсем не устраивал Митнахта.

— Как это — только часть? — недовольно спросил он. — А остальное когда же?

— Ста тысяч талеров, я думаю, на первое время с тебя достаточно. Тебе хватит этих денег, чтобы оставить Европу — это мое непременное условие. А остальное я перешлю тебе, когда получу всю сумму.

— Но этого мало! — воскликнул Митнахт. — Только на уплату карточных долгов уйдут десять тысяч, да и остальные наверняка пойдут туда же. Ну, да все равно: я вернусь за остальными, когда останусь без гроша.

— Нет, ты подождешь, пока я не получу всей суммы.

— Но когда же это будет, черт возьми? Ничто не мешает тебе уже сейчас получить весь миллион сразу, ведь формальности уже выполнены.

— Бери деньги, пока я не передумала, — сказала графиня, отпирая шкатулку, — но не забывай: Гаген.

Она достала перевязанную пачку банковских билетов и бросила Митнахту, который жадно следил за каждым ее движением.

Поспешно схватив деньги, он начал их пересчитывать. Счет оказался верен.

— Итак, мы квиты, — сказала графиня.

— Да, пока что, на сегодня, — уточнил фон Митнахт.

— Теперь ты уедешь?

— Я сдержу слово. Сдержи ты свое.

— Теперь иди! — сказала графиня, повелительным жестом указывая на дверь.

— Ты думаешь, могут возникнуть подозрения, что я слишком долго был у тебя в столь поздний час? — с улыбкой заметил Митнахт. — Не беспокойся, весь замок давно спит.

С этими словами он вышел.

Однако графиня, судя по всему, не разделяла такой убежденности своего управляющего. Оставив свечи на столе, она крадучись вышла из комнаты, желая убедиться, на самом ли деле они одни и не видел ли кто-нибудь, как она передавала деньги управляющему.

И подозрения ее оправдались. Дойдя до лестничной площадки, графиня обостренным слухом уловила шаги — кто-то осторожно спускался по лестнице. Это не мог быть фон Митнахт: тот ушел, к тому же не стал бы так осторожно красться. Графиня продолжала прислушиваться. Она хотела знать, кто же шпионит за ней в такое время. Ясно, что человек этот преследовал какую-то цель и уж, во всяком случае, видел, как она дала деньги управляющему.

По шороху шагов было слышно, что неизвестный спустился на нижний этаж. Наружная дверь заперта, так что выйти из замка никто не мог. Значит, кто-то из своих. Графиня уже хотела было поднять тревогу и созвать слуг, но тут же отказалась от этого намерения. Она услышала, что шаги затихли в коридоре, где находилась комната нового лесничего. Скрипнувшая вдали дверь подтвердила справедливость этого предположения.

Значит, лесничий. Но что он делал так поздно у ее дверей? Подсматривал и подслушивал?

«Теперь он у меня под подозрением, — мысленно сказала себе графиня. — Что ж, будем и мы начеку».

На другой день, рано утром, Митнахт велел оседлать свою лошадь и куда-то ускакал, не обращая внимания на холод и снег.

Доктор Гаген вернулся домой позднее обычного, весь облепленный снегом, — он наносил вечерние визиты некоторым своим тяжелым больным.

Когда он сел обедать, экономка подала ему письмо. На конверте было написано «Срочно!». В письме было следующее:

«Господин доктор! Нам необходима ваша помощь. Приезжайте к нам в деревню Баумгартен. Мой муж, арендатор Вейнгольд, внезапно захворал. Ах, прошу вас, приезжайте. Говорят, вы сострадательны, помогите же нам».

— Я должен сейчас же ехать, — сказал доктор, прочитав письмо. — Велите оседлать лошадь.

Следует заметить, что доктор Гаген наконец обзавелся верховой лошадью, о которой давно мечтал, и слугой Фридрихом.

— Как! Вы снова хотите ехать? — всполошилась экономка. — В такую погоду, на ночь глядя?

— Что поделаешь? — сказал Гаген. — Заболел человек, нужна врачебная помощь.

— И куда вы намереваетесь ехать? — с тревогой спросила экономка.

— В Баумгартен.

— В Баумгартен? Да это же в трех милях отсюда. И дорога идет лесом.

— Это не имеет значения, — сказал Гаген спокойным и решительным тоном.

Старая женщина поняла, что все ее возражения будут напрасны, и, вздохнув, пошла передать распоряжение господина доктора.

Гаген тем временем еще раз взглянул на письмо.

«А рука, — подумал он, — не женская. Должно быть, писал сын под диктовку… Три мили туда, и я не знаю дороги. Сейчас семь часов, туда я доберусь к десяти, домой, значит, вернусь около полуночи… Но ничего не поделаешь, ехать надо. Видимо, человек опасно заболел… Конечно, могли бы в такую пору и экипаж прислать за мной. Ну, да в подобных случаях люди теряют голову».

Сложив письмо и сунув в карман, Гаген надел короткое меховое пальто и отороченную мехом шапку, так как снег не переставал идти и к ночи похолодало, а он собирался ехать верхом.

В эту минуту вернулась взволнованная экономка.

— Простите, господин доктор, но я должна сказать. Это не дело. Фридрих тоже говорит, что арендаторша должна была прислать экипаж. Я предчувствую недоброе. Возьмите, по крайней мере, карету.

— Нет, это слишком долго, — возразил Гаген. — Верхом быстрее.

— Но ведь метель на дворе.

— Успокойтесь, ничего со мной не случится.

— Господин доктор, у меня нехорошее предчувствие. Разве нельзя подождать до утра?

— До утра больной может умереть. Поставьте себя на место жены этого арендатора: она сидит у постели больного, поминутно смотрит на часы в ожидании доктора, а доктор испугался метели и остался дома… Нет, дорогая фрау Андерс, цель моей жизни — всегда и везде оказывать больным помощь, и я не должен бояться трудностей, когда дело касается исполнения моего долга. Долг прежде всего.

— Ну, так возьмите, по крайней мере, Фридриха с собой.

— Нет, это совершенно излишне. Скажите лучше, как проехать в Баумгартен.

— Поезжайте сначала по шоссе, потом поверните налево. На повороте стоит столб с надписью. Эта проселочная дорога ведет до самого Баумгартена. Но будьте очень осторожны, потому что сейчас она наверняка занесена снегом, а по обочинам тянутся глубокие канавы, вода в которых еще не совсем замерзла. Кроме того, господин доктор, имейте в виду, что дорога идет через лес, а там полно браконьеров, которые не любят, когда их тревожат посторонние.

— Я ведь не лесничий, чего мне бояться? — улыбнулся Гаген, которого забавляло старание экономки отговорить его от этой поездки. — Проеду я лес, а дальше куда?

— За лесом на дороге развилка. Надо ехать направо, и не позже чем через полчаса будет Баумгартен.

— Прекрасно! — воскликнул Гаген. — Теперь я знаю, как мне добираться. Вернусь я около полуночи, так что не ждите меня, фрау Андерс. Достаточно будет и одного Фридриха.

С этими словами Гаген вышел из дома, вскочил в седло и поскакал по заснеженной улице.

Погода несколько изменилась. Снег перестал идти. Темнота была уже не такой плотной.

Около десяти часов вечера у дома доктора остановился всадник. Это был Милош, новый лесничий графини Варбург. Узнав, что доктор уехал, он был неприятно поражен этим обстоятельством и, нахмурив брови, спросил у старой экономки:

— Куда уехал господин доктор?

— В Баумгартен.

Милош, по-видимому, успел изучить окрестности Варбурга, так как ни о чем более не спрашивая, снова сел на лошадь и помчался во весь опор.

ХХХIII. ПОБЕГ ИЗ ТЮРЬМЫ

Губерту стало легче переносить заключение, когда он узнал, что молодая графиня жива, что она чудом спаслась от смерти. Но он все еще находился в неведении по поводу ожидавшей его участи, так как процесс снова должен был пересматриваться. Между тем до него дошло известие, смысл которого остался ему непонятен: сказали, что в пропасти будут искать тело молодой графини.

Он-то был совершенно уверен, что спасенной оказалась именно молодая графиня, для него это являлось очевидным и не вызывало никаких сомнений, несмотря на то что многие утверждали обратное. Что случилось после того, как нашли труп в пропасти, он не знал, ибо в его тюремную камеру никакие новости извне не доходили. Кто узнал бы теперь в этом понуром человеке в тюремной одежде бравого лесничего? Горе и заключение наложили на него неизгладимый отпечаток. Молодой человек казался больным, согбенным стариком.

Сначала ему приходила мысль бежать из тюрьмы, возвратить несправедливо отнятую у него свободу. Но он отказался от этого намерения, когда подумал, что ему в таком случае придется всю жизнь быть беглецом, вечно страшиться вновь попасть в руки правосудия, наконец, никогда не видеть ни матери, ни сестры.

Но вскоре случилось нечто, заставившее его вспомнить об этом своем отчаянном намерении.

Однажды в камеру к нему вошел тюремный смотритель и объявил, что ему разрешено увидеться с матерью и та ждет его в специально отведенной комнате, предназначенной для свидания арестантов с родными и близкими.

Губерт радостно последовал за смотрителем, но, увидев мать, невольно отступил в испуге.

Старушка была бледна как смерть и едва держалась на ногах. Трудно было поверить, чтобы человек мог так измениться за столь короткое время.

— Слава Богу! Мне удалось еще раз увидеть тебя, сын мой, — прошептала она, обнимая Губерта дрожащими руками. — Я совсем больна. Мне уже недолго осталось жить на свете.

— Не говори так, мать, — отвечал Губерт, — ты разрываешь мое сердце. Я понимаю, что подточило твои силы. Тебе трудно перенести позор, который я навлек на нашу семью, но клянусь всемогущим Богом — я невиновен.

— О, я знаю это! — воскликнула старушка. — Лучше самому терпеть несправедливость, чем причинять ее другим… Я знаю, что ты невиновен, и никогда в этом не сомневалась. Но не одна твоя судьба угнетает меня… Все обрушилось разом на бедную старуху. Одно несчастье следует за другим… Твоя сестра…

— Ослепла?.. Умерла?! — воскликнул пораженный Губерт.

Мать печально покачала головой.

— Лучше было бы, если бы она умерла… Видеть она стала лучше, но… она помешалась…

— Помешалась? Сошла с ума?! — в ужасе вскричал Губерт.

— Она совсем не отдает себе отчета в том, что делает. То она спокойна и молчалива, то начинает кричать и скандалить. Вчера утром пришли из полиции и забрали ее, чтобы увезти в сумасшедший дом, так как от нее можно было всего ожидать… И еще одно ужасное горе… ты еще не знаешь о нем, наверное… Молодая графиня тоже там…

— Графиня? Лили? Где «там», мать?

— Там же, где и твоя несчастная сестра.

— В сумасшедшем доме? Не может быть! Тебя обманули.

— Нет, она там, — со слезами на глазах сказала старая женщина.

Это было слишком даже для сильной души Губерта. Он закрыл лицо руками и замер так, не в силах произнести ни слова.

— И она… Она тоже там!.. — со стоном вырвалось у него.

— Теперь ты знаешь все, сын мой, — продолжала старушка дрожащим голосом. — Я пришла проститься с тобой. Больше на этой земле мы не увидимся…

Губерт схватил иссохшую руку матери и прижал к губам. Он всей душой сочувствовал ей. Каково видеть, как на детей, в которых заключался весь смысл жизни матери, одно за другим обрушиваются несчастья? Бедная, бедная мама…

Между тем время, отведенное для свидания, истекло, и надо было расставаться.

— Прощай, сын мой, — промолвила, рыдая, бедная старушка. — Да пребудет с тобой благословение Господа. Ты невиновен, ты не убийца. Это будет мне последним утешением, когда наступит мой смертный час.

Она благословила сына, поцеловала его в лоб и медленно вышла из комнаты, едва держась на ногах.

Спустя несколько дней до Губерта дошла печальная весть, что его мать умерла, не перенеся горя, и похоронена в лесу рядом с отцом.

Мысль о побеге теперь все чаще приходила ему в голову. Губерту ничего не оставалось в этой жизни, что жаль было бы потерять, и ничто больше не удерживало его от рискованного шага. Он должен вырваться из этих стен и оказаться на свободе. А затем он уедет как можно дальше. В Новый Свет, например, в Америку, и там, не боясь преследований, начнет новую жизнь.

Он принялся обдумывать план побега.

Бежать через окно нечего и пытаться: оно забрано толстой железной решеткой и, кроме того, выходит во двор, где постоянно дежурит охрана и со всех сторон высокая стена. У входа в тюрьму тоже часовые, но там есть какая-то надежда пробраться незамеченным, удалось бы только выйти из камеры. Толстая дубовая дверь камеры постоянно заперта. В коридоре днем и ночью находится надзиратель.

Однако за долгое время своего заключения Губерт невольно изучил все подробности тюремной жизни и распорядок дня. Он заметил, что дневной надзиратель, разнеся заключенным скудный ужин в шесть часов вечера, тотчас же уходил, тогда как сменяющий его ночной надзиратель появлялся в коридоре не раньше девяти часов. Если бы кому-нибудь из заключенных удалось в течение этих трех часов выйти из своей камеры, то он мог бы беспрепятственно добраться до самых ворот тюрьмы.

Значит, первым делом надо найти средство — каким-то образом отпереть дверь камеры.

Это было далеко не легкой задачей, но жажда свободы придала Губерту силы и обострила его изобретательность.

По случаю холодного времени в камере установили маленькую печку, которую он каждое утро сам и топил, для чего тюремщик выдал ему небольшую кочергу. Эту-то кочергу Губерт и задумал превратить в ключ.

Пользуясь ночным временем, когда тюремщик спал в конце коридора, Губерт постепенно заточил кочергу на ржавом чугуне печки таким образом, что она приняла форму отмычки. Он попробовал отпереть дверь, и к величайшей его радости большой дверной замок без особых усилий поддался ему. Тогда Губерт спрятал свой инструмент за печку и стал с нетерпением ожидать приближения вечера.

Намеченный час наконец настал. Дневной надзиратель ушел. Тюремный коридор опустел на целых три часа.

Взяв кусок мела, Губерт написал на столе, как на грифельной доске: «Прощайте! Я невиновен и, с Божьей помощью, возвращаю себе свободу».

С сильно бьющимся сердцем отпер он дверь и вышел в коридор, тускло освещенный редкими лампами.

Во время судебного разбирательства Губерта часто водили из тюрьмы в здание суда и обратно, поэтому он хорошо знал коридоры, соединяющие оба здания. Если ему суждено выбраться отсюда, то только через здание суда, которое никем не охраняется, не считая часового у входа.

Никем не замеченный, Губерт прошел по тюремному коридору, спустился по лестнице в просторный вестибюль здания суда. Дверь на улицу, судя по всему, была не заперта, часовой прохаживался взад и вперед. Улучив минуту, когда тот свернул за угол коридора, Губерт осторожно выскользнул на улицу. Снег, лежавший толстым слоем на тротуаре, заглушил его шаги, и когда часовой повернул назад, беглец уже растворился во мраке.

Свернув в боковую улицу, Губерт остановился и с облегчением перевел дух. Свободен! Наконец-то он свободен! Не медля ни секунды, он быстрым шагом направился по дороге в Варбург.

Не было еще и девяти вечера, когда он достиг своего дома. Полное запустение царило там, потому что в доме никто не жил с того времени, как мать и София последовали за ним в город.

Первым делом нужно переодеться. Не мог же он двигаться дальше в одежде арестанта. И так уже было чудом, что его никто не заметил и не задержал в городе.

Кроме того, он решил забрать хранившиеся в старом комоде деньги — его личные сбережения, нажитые честным трудом.

В комнатах все оставалось в таком виде, как тогда, в последний день, когда его увезли в полицейской карете. Он зажег свечу и, отыскав свои ключи, отпер один из ящиков комода. Деньги были на месте, все шестьсот талеров. Он отсчитал четыреста и сунул в карман, остальные положил обратно в комод.

Затем Губерт взял лист бумаги и написал:

«Я, Губерт Бухгардт, взял сегодня из комода четыреста талеров из принадлежащих мне денег, остальная же сумма, равно как и все принадлежавшие мне вещи, должны перейти моей больной сестре, такова моя воля. Прощайте! Я совершил побег, потому что не намерен и дальше страдать безвинно».

Расписался, поставил число и положил бумагу на видное место на комоде.

Подойдя к платяному шкафу, он вынул из него свою праздничную черную пару и переоделся, сверху надел теплое пальто, взял шапку и, таким образом, оказался полностью снаряженным в дальнюю дорогу. Свое тюремное платье он повесил в шкаф, снова запер его, а ключ положил на записку.

Последним взглядом окинул родное гнездо, где прошла вся его жизнь, и мысленно простился с домом.

Время бежало быстро. Надо было спешить. Он вышел из дома, прикрыв за собой дверь, и направился в сторону двух снежных сугробов, под которыми находились могилы его отца и матери. Одна могила старая, просевшая, другая — совсем свежая, но снег одинаково припорошил обе. Губерт помолился на могилах и, бросив последний взгляд на осиротевший дом, быстро пошел прочь и скоро растворился во мраке.

Рано утром, когда тюремный надзиратель вошел в камеру Губерта, та была пуста. Надзиратель прочел оставленную на столе надпись и поднял тревогу. Явился начальник тюрьмы. Обыскали все здание, но тщетно — арестант бежал. О происшествии доложили властям, организовали погоню и повсеместный розыск.

Когда произвели обыск в доме лесничего, то нашли записку, выражавшую его волю. По следам было видно, что беглец простился с могилами своих родителей. Дальше следы вели в лес, затем к торной дороге, где и терялись под свежевыпавшим снегом.

XXXIV. ДОРА

— Что прикажете, сударыня? — спросил директор больницы для умалишенных, когда графиня Варбург вошла в его кабинет.

Она была одета в черное шелковое платье и бархатную ротонду, подбитую соболем.

Директор двинулся к ней навстречу.

При разговоре присутствовал Гедеон Самсон, а на заднем плане безмолвной тенью маячила Дора Вальдбергер, сиделка-надзирательница, лишенная многих человеческих качеств, — таких как доброта, сострадание, участие, — зато обладавшая столь незаурядной физической силой, что могла справиться с самыми буйными пациентами, нимало не задумываясь о средствах, которые приходилось применять для этого. Ни крики, ни мольбы не могли тронуть и смягчить ее сердце. Она испытывала редкую радость лишь тогда, когда смерть избавляла от страданий какую-нибудь из ее подопечных, что большей частью случалось именно вследствие больничного ухода. Словом, место этого дьявола в юбке было бы, скорей, в каторжной тюрьме для самых отпетых преступниц. Однако Дора пользовалась доверием и расположением и директора, и врача-психиатра Гедеона Самсона, так как на нее вполне можно было положиться.

— В вашем заведении, господин директор, находятся две пациентки, в которых я принимаю участие, — сказала графиня. — Одна из них поступила совсем недавно, и ее зовут София Бухгардт.

— Совершенно верно, сударыня.

— Другая находится здесь уже некоторое время и выдает себя за мою падчерицу…

— Да, сударыня, мы занесли ее в книгу под именем мнимой графини Варбург, — отвечал директор. — Несмотря на все наши усилия, мы не смогли узнать ни ее настоящего имени, ни положения. Не так ли, коллеги? — обратился он к Самсону и Доре.

— Именно так, — подтвердили оба в один голос.

— Врач-психиатр и мой помощник в трудном деле ухода за нашими пациентами, — представил директор Самсона, затем указал на Дору: — А это наша лучшая сиделка Дора Вальдбергер.

— Я очень рада познакомиться с людьми, которым поручен непосредственный уход за двумя несчастными, интересующими меня, — сказала графиня. — Я приехала, чтобы лично убедиться, в каких условиях они содержатся и не испытывают ли в чем-нибудь нужды. Скажите, есть ли какое-нибудь улучшение состояния у больной, выдающей себя за мою дочь?

— Это очень трудная больная, — отвечал Самсон, — психика ее совершенно нарушена. Впрочем, во всем, что не касается пункта ее помешательства, она сохраняет здравость рассудка.

— А София Бухгардт? — спросила графиня. — В каком она состоянии?

— Ей, к нашему величайшему сожалению, помочь также пока невозможно. Минувшей ночью с ней случился припадок бешенства, и нам пришлось применить смирительную рубашку, чтобы предупредить нежелательные последствия. Что она теперь делает? — обратился Гедеон к сиделке.

— Теперь она поспокойнее, — отвечала Дора своим низким голосом. — Дай Бог, чтобы она подольше находилась в таком состоянии. Я молю об этом Создателя, потому что ужасно видеть подобные страдания.

— Больная все еще привязана к стулу? — спросил директор.

— Да, господин директор, мы были вынуждены это сделать, чтобы она полностью успокоилась. Если сейчас развязать ее, то припадок может возобновиться. Тогда с ней будет еще труднее справиться.

— Вы видите, — заметил директор, обращаясь к графине и кивком указывая на сиделку, — какая у нас трудная и опасная работа. Сумасшедшие, приходя в бешенство, ничем не отличаются от диких зверей. Прошу прощения, графиня, за подобное сравнение, но это действительно так. Во время припадка у них появляется сверхъестественная, нечеловеческая сила, зато после того, как припадок кончится, наступает полнейшая слабость.

— В таком состоянии и находится сейчас София Бухгардт? — спросила графиня.

— Да, ваша милость, у нее сейчас полный упадок сил, — отвечала Дора.

— А другая больная. Она с ней в одном помещении?

— Что вы, графиня, как можно! — ответил вместо Доры директор. — Буйно помешанные содержатся в особых палатах, специально для этого предназначенных. Мнимая же графиня содержится в маленькой отдельной комнатке, которую она получила благодаря заботам доктора Самсона.

— Могу я видеть обеих больных, господин директор? — спросила графиня.

— Видеть вы можете обеих, но говорить — только с мнимой графиней. Могу я иметь честь проводить вас?

— Благодарю за любезность, господин директор, но у вас, без сомнения, есть более важные занятия. — Графиня посмотрела на Дору и проницательным взглядом угадала в ней именно того человека, который ей нужен. — С вашего позволения, я предпочла бы, чтоб меня проводила сиделка.

— Как вам угодно, сударыня. Дора Вальдбергер, проводите графиню.

Директор и психиатр вышли вместе с графиней в приемную и раскланялись с ней. Дальше ее сопровождала только Дора.

Сиделка отворила дверь, ведущую на лестничную площадку, и предложила графине подняться этажом выше.

— Какое мрачное здание, — заметила графиня, когда они вошли в темный длинный коридор. — Тяжелая у вас работа, очень тяжелая. Что заставило вас заниматься ею?

— Нужда, ваша милость. Нужда и чувство сострадания. Ухаживая за этими несчастными, я тем самым служу Богу.

— Весьма похвальное стремление, — одобрительно сказала графиня. — Вероятно, вы получаете здесь приличное жалованье?

— Так себе… Но я не ропщу я довольствуюсь тем, что имею.

Они поднялись этажом выше, и Дора подвела графиню к массивной двери, в которой находилось маленькое окошко. Через него, не входя внутрь, можно было видеть все, что происходит в комнате.

— Больная здесь, — сказала Дора. — Извольте взглянуть в это окошечко.

Ужасное зрелище представилось взгляду графини.

Палата была просторна, с решетками на окнах, в ней стояло несколько кроватей, по бокам которых свисали ремни для пристегивания сумасшедших. Посреди комнаты стояли в ряд, на некотором отдалении друг от друга, четыре высоких крепких стула, окованных железом. Стулья были привинчены к полу, на спинке их и на сидении также прикреплены были толстые ремни, которыми пристегивали во время припадка буйных.

Из четырех стульев занят оказался только один. Несчастная сумасшедшая в смирительной рубашке с завязанными на спине длинными рукавами была еще дополнительно пристегнута к стулу ремнями у ног, бедер, на талии и у плеч. Она была совершенно неподвижна, голова с упавшими на лицо длинными спутанными волосами бессильно свесилась на грудь.

— Это София Бухгардт? — с содроганием спросила графиня, не узнавая несчастную.

— Да, ваша милость, это она. Боже мой, сколько горя с этими буйными! Там на постели лежит еще одна, пристегнутая ремнями. Если ее освободить, то несколько часов она будет спокойна, пока не соберется с силами, а потом припадок бешенства снова повторится, и горе тому, кто попадет тогда ей под руку. Ах, ваша милость, Бог тяжело испытывает некоторых людей…

— Отведите меня к другой вашей пациентке, — приказала графиня.

Дора беспрекословно повиновалась. Они прошли дальше по коридору и остановились у двери маленькой комнатки, где находилась Лили.

Девушка не могла найти себе покоя с той ночи, когда ее домогался Гедеон.

Дора отперла дверь. Графиня ступила через порог.

Увидев перед собой мачеху, Лили испуганно вскочила и невольно попятилась. Неужели эта страшная женщина даже здесь не может оставить ее в покое, неужели ей еще мало того зла, которое она причинила?

— Несчастная, — произнесла графиня укоризненным тоном. — Вы все еще не желаете осознать истину? Вы все еще упорствуете в своей скрытности? Почему вы не хотите назвать того, кто склонил вас к такому безнравственному поступку?

Лили протянула вперед руки, как бы желая защититься, она не могла произнести ни слова в ответ, ужас охватил ее при виде мачехи, которая поклялась лишить ее всего — имени, состояния, самой жизни.

— Ты и здесь не оставляешь меня в покое? — произнесла она наконец едва слышно. — Что тебе еще от меня нужно?

Графиня обернулась к Доре.

— Мне кажется, что состояние ее ухудшилось, — сказала она. — Об этом явственно свидетельствуют и ее слова, и весь облик.

Лили вся обмерла, услышав эти слова, а графиня, больше не удостаивая ее взглядом, вышла и в коридоре сказала сиделке:

— По-моему, с ней ничего не удастся сделать.

— Да, вы правы, — с готовностью подтвердила Дора. — Мне и самой так кажется, хоть я и не врач. Она и выглядит хуже, чем раньше, и слова какие-то странные, в глазах постоянный испуг… Мне так жаль бедняжку, я тысячу раз молила нашего Господа сжалиться над ней…

С этими словами она заперла снаружи комнатку Лили и последовала за графиней.

— Да, теперь я вижу, как тяжела ваша работа, — притворно вздохнула графиня и вложила в поспешно протянутую руку Доры довольно увесистый кошелек.

— Ах, тысячу раз благодарю вас, ваше сиятельство, — благоговейно прошептала Дора, с рабской признательностью целуя полу платья графини. — Да благословит вас Бог за вашу доброту!

— Я думаю, с вами можно говорить откровенно, — сказала графиня, пристально глядя на нее. — Хочется высказать некоторые соображения относительно обеих больных, но здесь это невозможно, есть ли у вас более удобное место?

— Да, ваше сиятельство, здесь неподалеку есть пустая комната, — сообщила Дора и повела графиню в конец коридора, где находилась комната.

Они вошли. Дора предложила сиятельной гостье стул.

— Заприте дверь, — приказала графиня.

Дора исполнила это приказание с большой готовностью.

— Что вы думаете о состоянии Софии Бухгардт? — спросила графиня. — Может ли она поправиться?

— Все в руках Божьих, ваше сиятельство.

— Отвечайте прямо, что вы думаете.

— В таком случае я отвечу, что об улучшении нечего и думать.

— Сколько она еще сможет так прожить?

— Может быть, несколько месяцев, а может быть, и лет.

— На какие муки она обречена! — вздохнула графиня. — Ну, а вторая?

— Эта может протянуть еще дольше, потому что она молода и не подвержена приступам бешенства.

— А нельзя ли поместить их обеих в одну комнату? — спросила тогда графиня. — Они знакомы друг с другом, сумасшествие обеих должно сблизить их еще больше, что, в конечном итоге, благоприятно скажется на их здоровье.

Дора удивленно взглянула на графиню и тут же поняла, что та имела в виду. О, эти партнерши оказались достойны друг друга!

— Что ж, — сказала она, — конечно, можно попробовать, если вы так считаете. Может быть, в состоянии здоровья обеих несчастных и наступит улучшение.

Надо ли говорить, что под улучшением обе понимали одно — смерть!..

— Но тогда вам придется отвязать несчастную Софию Бухгардт от этого ужасного стула.

— Это будет сделано, ваше сиятельство.

— Хорошо, что мы поняли друг друга, — усмехнулась графиня. — Я уверена, что пребывание в одной палате принесет им обеим пользу. Они будут разговаривать друг с другом…

«Или растерзают друг друга», — чуть не произнесла Дора, но вовремя прикусила язык. Есть слова, которые лучше не произносить, особенно когда хорошо понимаешь, о чем речь.

— Я думаю, ваше сиятельство, что по таким пустякам незачем беспокоить господина директора?

— Я вполне вам доверяю, Дора.

— Не если последствия их встречи окажутся плачевными, я смогу сослаться на ваше желание?

— О, вы напрасно беспокоитесь, — ушла от прямого ответа графиня. — Вот увидите, обе сумасшедшие сразу же узнают друг друга.

— Об этом ничего нельзя сказать наперед, ваше сиятельство. Бешеные не щадят даже своих близких родственников, они одинаково кусают и родителей, и детей.

— Это ужасно, — поморщилась графиня. — Но право же, для таких несчастных смерть можно считать освобождением, избавлением от всех страданий.

Дора слегка вздрогнула.

— Да, это правда, — прошептала она. Теперь она окончательно убедилась в том, что нужно было графине.

— Итак, — сказала графиня, оканчивая разговор, — я надеюсь, что вы обратите на обеих сумасшедших особое внимание, а уж я сумею отблагодарить вас за это. Всю ответственность за возможные осложнения я беру на себя.

— Не сомневаюсь, что такая богатая и знатная дама, как ваше сиятельство, сумеет богато наградить, — заметила сиделка.

— Я надеюсь, вы уведомите меня письмом, если случится что-то непредвиденное, — сказала графиня, вставая. — А теперь проводите меня отсюда.

Дора отворила дверь и проводила графиню де ворот.

Когда карета гостьи скрылась с глаз, Дора возвратилась в больницу и в укромном уголке первым делом открыла кошелек, которым ее вознаградила графиня. К своей неописуемой радости она обнаружила, что тот наполнен золотыми монетами. Такой суммы она никогда еще не держала в руках. Пересчитав монеты, она спрятала кошелек в карман и в виде благодарности за столь щедрое подаяние решила тут же привести в исполнение замысел графини.

Если случится несчастье, а она почти не сомневалась в этом, то можно будет найти в оправдание десяток причин. Кроме того, ведь ей дозволено перемещать пациентов по своему усмотрению?

Прежде всего Дора направилась к Лили.

— Знаете ли вы эту даму? — спросила сиделка.

Лили ничего не ответила, да и что она могла сказать на это?

— Дама сказала, что вы знакомы с некой Софией Бухгардт. Это правда?

— Да, я знакома с Софией Бухгардт. Она сестра лесничего Губерта.

— Не знаю, чья она сестра, но она — здесь.

— Полуслепая София здесь? Боже, что с ней случилось? Как она могла попасть сюда? Нет, здесь какое-то недоразумение. Вероятно, это другая девушка.

— Вы можете убедиться сами, — сказала Дора. — Если хотите, я отведу вас к ней.

— Конечно! — воскликнула Лили. — Я хочу убедиться. Может быть, это действительно сестра нашего бедного лесничего.

Обе они отправились в палату буйно помешанных. Дора подвела Лили к высокому стулу, на котором без движения сидела спеленатая в смирительную рубашку, пристегнутая ремнями женская фигура.

При виде ее ужас и сострадание отразились на лице девушки. Да, это была Софи. Лили узнала ее.

— Боже мой, — прошептала Лили, — жива ли она?

— Очень даже жива, — ответила Дора. — Настолько жива, что ее пришлось связать и пристегнуть к стулу.

— Но она ведь спокойна, разве нельзя уже ее отвязать? — спросила Лили.

— Освободить можно, конечно, но кто станет ее потом успокаивать? Впрочем, раз вы знакомы, может быть, при вас она не будет буянить, так что можно попробовать.

Лили подошла к неподвижно сидевшей сумасшедшей.

— София, бедная София! — произнесла она исполненным сострадания голосом. — Узнаете ли вы меня?

Сумасшедшая приподняла голову и взглянула на Лили широко открытыми глазами, но на лице ее ничего не отразилось, взгляд остался пустым.

Лили увидела толстые ремни, перепоясавшие тело несчастной, поняла весь ужас ее положения, и слезы невольно полились из глаз девушки.

— София! — вскричала она. — Скажите хоть что-нибудь. Это я, Лили. Неужели вы не узнаете меня?

— Лили? Ха-ха-ха-ха! Лили! — расхохоталась сумасшедшая. — Лили! Ха-ха-ха-ха!

Она продолжала безумно хохотать и на все лады повторяла имя девушки.

— Кажется, она узнала вас, — сказала сиделка.

При звуке ее голоса лицо сумасшедшей приняло испуганное, дикое выражение. Она испустила страшный, пронзительный крик, но тут же перевела взгляд на Лили и снова принялась хохотать и повторять ее имя.

— Развяжите, пожалуйста, бедную Софию, — обратилась Лили к сиделке. — Я останусь с ней.

Дора охотно согласилась исполнить эту просьбу, сказав только:

— Обождите немного. Здесь в комнате еще одна больная. Сначала я уберу ее отсюда.

Только теперь Лили заметила еще одну сумасшедшую, лежавшую на кровати.

Дора подошла к ней и стала расстегивать ремни. Это была пожилая женщина, с которой изредка случались припадки бешенства. Сейчас она была спокойна и безропотно позволила Доре увести себя. Обычно же припадки начинались у нее среди ночи и были так сильны, что Дора предпочитала держать ее все время привязанной.

В отдельной комнате, где прежде находилась Лили, эта помешанная никому не могла повредить своим буйством, поэтому Дора отвела ее туда и заперла на ключ.

Затем она возвратилась и начала отвязывать Софию. Та вела себя спокойно, но это, по всей вероятности, объяснялось лишь упадком сил. Лили хотела помочь ей перебраться на постель, но та была так слаба, что не могла пошевелиться.

Тогда Дора подняла ее как перышко и перенесла на кровать, затем развязала рукава смирительной рубашки. Теперь София могла свободно дышать, но двигаться она была не в состоянии и лежала с широко открытыми глазами.

Убедившись, что София полностью свободна и при желании может владеть руками и ногами, сиделка оставила ее наедине с Лили и ушла, заперев за собой дверь.

Лили и не подозревала, какой опасности она себя добровольно подвергла. Она не имела понятия, что значит остаться наедине с буйно помешанной. Она вовсе не боялась несчастной Софии, которая неподвижно лежала перед ней на постели, и была даже рада, что ее перевели сюда, так как понимала, что Гедеон не оставит ее в покое.

София не произносила ни слова, лежала по-прежнему неподвижно, но Лили все равно радовалась, что она теперь не одна.

Она сняла с Софии смирительную рубашку, и теперь, случись с ней приступ бешенства, ничто не стесняло бы ее движений, а выйти Лили не могла, так как дверь была заперта.

Между тем сумасшедшая, отведенная Дорой в комнату Лили, заснула, утомленная недавним припадком. Наступил вечер, а она все спала.

Когда пришла ночь и в доме умалишенных воцарилась относительная тишина, изредка нарушаемая лишь взрывами безумного хохота какой-нибудь буйно помешанной, которую укрощала вездесущая Дора Вальдбергер, врач-психиатр Гедеон Самсон крадучись отправился в женскую половину больницы. В руке у него был зажат ключ.

Он осторожно приблизился к одиночной палате, которую совсем недавно занимала Лили, и прислушался у двери — внутри все было тихо. По его расчетам, прекрасная пациентка должна уже спать, и в этот раз он собирался подобраться к ней совершенно бесшумно, чтобы не разбудить раньше времени.

Лили очаровала его своей красотой, и его томило лишь одно желание — обладать ею, пусть даже силой. Потом у него будет возможность доказать ей свою любовь и даже, может быть, добиться взаимности.

Он тихо вставил ключ в замок и повернул его. Дверь открылась. Поблизости никого не оказалось. Все сиделки заняты были в других местах.

Гедеон вошел в комнату и запер за собой дверь. Здесь, как мы уже знаем, царил полнейший мрак. Психиатр неслышными шагами направился к постели, на которой безумная, проснувшаяся незадолго до его вторжения, лежала тихо, с широко раскрытыми глазами.

Разгоряченная фантазия Гедеона рисовала ему в темноте самые соблазнительные картины. Вот он наклонился, чтобы обнять ее тонкий, нежный стан, коснуться губами ее прелестных губок.

Но что это? Руки его, казалось, обняли живой скелет, губы коснулись чьих-то жестких иссохших уст. В ужасе он отшатнулся. Ему показалось, что он обнял саму Смерть!

Он хотел бежать, но было уже поздно. Две худые, но жилистые руки обхватили его шею и сдавили с такой силой, что он начал задыхаться. Гедеон пытался вырваться, но тщетно. Руки держали его так цепко и сжимали с такой силой, что у него самого на миг помутился рассудок. Ясно, что это не Лили, но кто же тогда царапает ему шею и лицо железными когтями?!

Между Гедеоном и сумасшедшей завязалась отчаянная борьба. Он понимал, что погибнет, если безумная одолеет его, но напрасно старался вырваться из ее объятий, напрасно клочьями вырывал ей волосы и выламывал пальцы — сумасшедшие не чувствуют боли.

Кое-как, таща на себе вцепившуюся в него буйнопомешанную, он добрался до двери, с невероятным усилием сумел отпереть ее и на свету увидел обезображенное безумной яростью старческое лицо.

На его счастье, по коридору шла Дора. Ни о чем не спрашивая, она быстро скрутила больную и надела на нее смирительную рубашку.

Доктор Гедеон Самсон был спасен.

XXXV. НАПАДЕНИЕ

Стояла холодная и снежная ноябрьская ночь. Сильный ветер нес с собой целые облака снега. Кругом все было бело.

По широкой заснеженной улице ехал одинокий всадник. Обычно оживленная улица в этот час была совершенно пустынной, — нигде не видно ни экипажа, ни пешехода.

На всаднике были меховая шапка и такое же пальто. Прекрасная верховая лошадь скакала легкой рысью.

Городские улицы вскоре остались позади, а впереди тянулось уходящее вдаль шоссе.

Мы узнали этого всадника, спешащего оказать помощь больному. Это доктор Гаген, врач для бедных. Что заставляло этого человека, имеющего возможность наслаждаться всеми земными благами, тратить свое время на бедняков? По мнению окружавших его людей, имя его сокрыто было тайной.

Никто не знал его планов и намерений. Даже близкий друг, Бруно фон Вильденфельс, не слышал от него об этом ни слова.

Кем был раньше доктор Гаген? Откуда он появился? Все это было никому не ведомо.

Снегопад несколько утих. Вскоре Гаген доехал до столба с надписью, у которого должен был свернуть. Судя по времени, — а было около десяти часов, — он преодолел уже половину пути.

Проехав несколько сот шагов в сторону от шоссе, доктор вдруг увидел неподалеку от себя человека, который прятался за деревьями, стараясь остаться незамеченным. Появление человека в такое время и в таком отдаленном от жилья месте выглядело подозрительным, и доктор стал наблюдать за ним.

Внезапно ему почудилось что-то знакомое в облике странного путника. Он отогнал от себя мысль, показавшуюся ему невероятной: как мог очутиться здесь лесничий Губерт? Вероятно, это случайное сходство.

— Эй, погодите! — закричал он, чтобы окончательно убедиться, Губерт это или нет. — Послушайте! Мне надо спросить у вас кое-что! Остановитесь и не спешите так! Я доктор Гаген!

Судя по всему, слова его произвели на незнакомца большое впечатление, так как он вдруг обернулся и остановился.

— Я доктор Гаген, — продолжал доктор, — а вы, если меня не обманывает сходство…

Незнакомец полностью повернулся к доктору и сдвинул на затылок шапку, прикрывавшую его лоб.

— Неужели вы, действительно, лесничий Губерт? — спросил Гаген, подъезжая ближе. — Но как вы здесь оказались? Вы же должны находиться в тюрьме!

— Да, вы не ошиблись, доктор Гаген, это я и есть. Вам я могу признаться, как я здесь оказался, потому что уверен: вы меня не выдадите. Я сегодня бежал из тюрьмы, в которой так долго безвинно томился.

— Сюда вам удалось добраться благополучно, — сказал Гаген. — Но что вы намерены делать дальше? Неужели вы думаете, что вас не станут преследовать?

Губерт подошел ближе.

— Я это знаю, господин доктор, готов к этому, но я больше не мог там оставаться, поверьте мне.

— Вы отважный человек, раз решились на такой шаг. Я желаю вам успеха. Но будьте осторожны. Куда вы теперь собираетесь отправиться?

— В Америку.

— Это самое худшее, что вы могли бы придумать.

— Нет, я уже решил и поеду именно туда.

— Достаточно ли у вас денег, Губерт?

— Да, господин доктор, вполне. Мне недостает только документов, но разве мало людей уезжают без них?

— Редко кому удается совершить такой побег, как вам, — задумчиво произнес Гаген. — Но думаю, что вы поступили правильно. Вы невиновны в том преступлении, в котором вас обвиняют, и потому я от всей души желаю вам счастья и дальнейшего везения.

— Скажите, доктор, это правда, что молодую графиню поместили в сумасшедший дом?

— Правда. Но она совершенно нормальный человек.

— Слава Богу! Я так и думал. И еще одно слово, доктор. Вы всегда заботитесь о бедных, поэтому позвольте обратиться к вам с просьбой.

— Говорите, Губерт, и если это в моих силах, то заранее обещаю выполнить вашу просьбу.

— Моя бедная сестра тоже в сумасшедшем доме…

— Я знаю это, Губерт…

— Пожалейте ее и присмотрите за ней. Я должен уехать отсюда и ничего не могу для нее сделать. Это Божий знак, что я встретил вас здесь, на этой пустынной дороге. Я знаю, вы не оставите мою просьбу без внимания.

— Вы не ошиблись, Губерт.

— Да, вы тот, к которому можно обратиться с полным доверием. Бог да вознаградит вас!

— Уезжайте спокойно, Губерт. Вы вручили мне судьбу вашей больной сестры, и я позабочусь о ней. Помочь ей уже невозможно, это я говорю вам заранее и с полной уверенностью, как врач. Можно лишь в какой-то мере облегчить ее страдания. Утешайте себя тем, что я сделаю все возможное, чтобы облегчить ее участь.

— От всей души благодарю вас за это, господин доктор, так же как и за помощь, которую вы оказывали моей бедной покойной матери. Знайте, что если когда-нибудь потребуется, я с радостью пожертвую своей жизнью для вас и для молодой графини. Дай Бог, чтобы мне представился случай на деле подтвердить эти слова.

— Это может случиться раньше, чем вы думаете, — усмехнулся доктор. — Но скажите, вы твердо решили ехать в Америку?

— Да, господин доктор, и можете быть уверены — я доберусь туда.

— Вы человек твердый и решительный, поэтому я не сомневаюсь, что задуманное вами удастся. Когда приедете в Америку, то постарайтесь напасть на след Марии Рихтер. Возможно, она там, хотя сам я сомневаюсь в этом.

— Понимаю, господин доктор. Но разве вы потеряли ее следы?

— Да, судя по некоторым данным, она уехала из Гамбурга в Нью-Йорк с одним американцем по фамилии Кингбурн и теперь должна быть там. Ее разыскивает полицейский инспектор Нейман. Я должен вас предупредить, чтобы вы не попались ему случайно на глаза. Он — человек долга и, несмотря на вашу невиновность, вынужден будет арестовать вас как беглого заключенного.

— Благодарю за предостережение, господин доктор. Я постараюсь напасть на след Марии Рихтер и при этом не дать повода полицейскому инспектору заняться моей персоной. А теперь прощайте и еще раз благодарю вас.

— Да сохранит вас Господь, Губерт! Желаю вам счастливого пути и всяческих удач в новой жизни, которая вам предстоит.

Они расстались. Губерт продолжил свой путь прямо через заснеженное поле, а Гаген повернул лошадь на дорогу к Баумгартену.

«Желаю тебе счастливо выбраться отсюда, — думал он, поглядывая в сторону удалявшегося лесничего. — Ты слишком долго безвинно страдал. Тебя обвиняли в убийстве девушки, ради которой ты готов отдать жизнь… Любовь — сколько людей она сгубила!.. Забудь прошлое, Губерт, ты еще молод, и у тебя впереди целая жизнь».

Метель совсем утихла. Дорога шла краем леса. Сбоку раскинулись заснеженные поля. Путь преграждали косые сугробы, и Гаген придерживал коня.

Вдруг в том месте, где высокие мрачные ели подходили к самой обочине, Гагену почудилось, будто в придорожных кустах щелкнул взводимый курок. Лошадь тоже услыхала этот звук и запрядала ушами, но Гаген решил, что это хрустнула под тяжестью снега ветка, и спокойно продолжал свой путь.

Однако не успела лошадь сделать несколько шагов, как раздался выстрел. Испуганная лошадь прянула в сторону. Гаген натянул поводья, сдерживая ее, и в это время раздался второй выстрел. На этот раз стрелявший не промахнулся. Лошадь упала вместе с седоком и придавила ему ногу, в которую попала пуля.

Гаген попытался выбраться из-под лошади, но это ему не удалось. Неужели стреляли в него? Может быть, какой-нибудь браконьер принял его за лесничего? В таком случае его, неподвижного и безоружного, ничего не стоит добить.

Однако третьего выстрела не последовало, не появлялся и сам стрелявший.

Между тем Гаген оказался в очень скверном положении. Лошадь, которую он пытался понукать, приподнималась и тут же снова падала, — очевидно, она тоже была ранена. Нога совершенно занемела, он перестал чувствовать ее, а холод начинал пробирать до костей.

Послышался конский топот. Кто-то приближался к нему. Может быть, это возвращается стрелявший, чтобы добить его?

Из-за деревьев показалась темная фигура. Она оглянулась на быстро приближающегося всадника и поспешно скрылась обратно за деревья.

— Эй, сюда! — закричал Гаген. — На помощь!

Всадник подъехал к нему и спешился.

— Милош! — радостно вскричал Гаген.

— Матерь Божья, это вы, ваша светлость? — Верный слуга склонился над ним. — Что случилось? Ваша светлость еще никогда не падала вместе с лошадью.

— Я и на этот раз не упал бы, но в меня стреляли. Я ранен, Милош, и если бы ты не подоспел вовремя, меня бы уже не было в живых.

— Ранены? Кем, ваша светлость?

— Прежде всего помоги мне выбраться из-под лошади.

Милош привязал свою лошадь к дереву и возвратился к Гагену. Взяв упавшую лошадь под уздцы, он рывком поднял ее на ноги.

Раны оказались неопасными у обоих. Пуля, пробившая мягкие ткани ноги всадника, застряла в боку лошади, также не повредив жизненно важных органов.

Доктор туго перетянул себе ногу платком, чтобы остановить кровотечение. Милош помогал ему.

— Ваша светлость, давайте я помогу вам сесть на мою лошадь, а вашу поведу сзади в поводу.

— Нет, Милош, рана у меня пустяковая, не рана, а царапина, поэтому я прежде съезжу в Баумгартен, а ты подождешь меня. Кстати, как ты здесь оказался так вовремя?

— Я торопился к вам домой, но экономка сказала, что вы поехали к больному в Баумгартен, и я поспешил следом.

— Ты очень неосторожен, Милош. Я ведь запретил тебе появляться у меня без крайней надобности.

— Такая надобность как раз и возникла, ваша светлость. Кроме того, сейчас ночь, и меня никто не видел. У меня для вас очень важная новость.

— Что случилось в замке, Милош? Говори, я слушаю тебя.

Милош рассказал своему господину о ночном посещении графиней кабинета покойного графа.

— И что же, она взяла из письменного стола бумаги? — спросил Гаген.

— Целую кипу, ваша светлость, но какие именно — этого я не мог видеть.

— И бросила их в камин? — уточнил Гаген.

— Да, ваша светлость. И тщательно перемешала золу, когда они сгорели.

После этого Милош рассказал о визите управляющего.

— Фон Митнахт получил от графини очень крупную сумму.

— Может быть, он должен был уплатить эти деньги по счетам графини? — спросил Гаген.

— В таком случае зачем он приходил за ними ночью, поминутно озираясь? Нет, ваша светлость, здесь какая-то тайна.

— Хорошо, Милош, возможно, ты и прав. Жди меня здесь, а я съезжу на твоей лошади к больному.

— После случившегося мне страшно отпускать вас одного, ваша светлость, — заметил Милош.

Но доктор уже сидел в седле. До деревни оставалось не больше полумили.

Когда он скрылся в темноте, Милош с заряженным ружьем в руках внимательно осмотрел поблизости опушку леса, но обнаружил только следы человека, который пришел сюда, некоторое время находился в укрытии, а потом поспешно удалился.

Прошло совсем немного времени, и Милош увидел возвращавшегося господина.

— Едем обратно в город! — воскликнул Гаген, поравнявшись с ним. — Без всякого сомнения, это была ловушка.

— Вашу светлость заманили в ловушку, чтобы убить? — в тревоге воскликнул Милош.

— Именно так. Письмо оказалось фальшивкой. Арендатор Вейнгольд жив и здоров и очень удивился, увидев меня в столь поздний час.

— Проклятие! — пробормотал Милош. — Хорошо, что все обошлось. Не зря я так спешил. И все же немного опоздал. Если бы я догнал вас на десять минут раньше, покушавшийся не решился бы стрелять. Но если бы я опоздал еще на десять минут… Об этом даже подумать страшно!..

Гаген молчал, погруженный в свои мысли.

Дома они были далеко после полуночи. Их встретили встревоженная экономка, которая так и не прилегла, беспокоясь за господина доктора, и заспанный Фридрих. Милош ловко извлек из-под кожи лошади пулю и отдал животное на попечение Фридриха.

Прощаясь со своим верным слугой, Гаген сказал:

— Будь осторожен, Милош. Постоянно будь начеку. Помни, что ты в логове врага. Малейшее подозрение относительно тебя — и ты пропал, запомни это.

XXXVI. БЕГЛЕЦ

После неожиданной встречи с Гагеном приободренный Губерт с удвоенной силой двинулся дальше, радуясь тому, что свалил со своих плеч заботу о Софии. Он неутомимо шагал вперед и еще до наступления утра добрался до небольшой деревушки, находившейся милях в четырех от города.

Трудно было предположить, что известие о его побеге уже достигло этих мест. Тем не менее он сделал большой крюк по окраине, чтобы не встретиться с людьми.

В деревне он нашел не запертый сарай и поспал в нем несколько часов, но еще задолго до рассвета был уже на ногах и снова пустился в дорогу.

У него была цель. В десяти милях от Варбурга находилась деревня, где жил друг его детства Андерс Янг, владелец суденышка, которое он недавно получил в наследство от отца. На своем ботике Андерс ходил в Норвегию, Англию, Россию и еще дальше. Губерт надеялся застать его на месте и потому торопился. Кроме того, его подгонял голод.

Вечером следующего дня он наконец добрался до деревушки, где жил Андерс. Его маленькую рыбацкую хижину Губерт помнил с детства. В деревне уже спали, лишь кое-где тускло светились окна. Губерт нашел нужный ему домишко. Там, похоже, еще не спали — в одном окне горел свет. Губерт постучал в дверь, прислушался, снова постучал.

Настороженный женский голос спросил:

— Кто там?

— Это, верно, Андерс, — сказал в глубине комнаты другой голос, принадлежавший, должно быть, его матери.

— Андерс дома? — спросил Губерт.

— Боже мой, это чужой! — воскликнул первый голос, вероятно, жены Андерса.

— Чужой? В такое время? — с тревогой спросила мать и подошла к самой двери. — Что вам нужно?

— Я хочу видеть Андерса, — настойчиво повторил Губерт.

Лязгнула цепочка, дверь приоткрылась.

— Кто вы? — спросила старуха, пытливо глядя в глаза Губерта.

— Неужели вы меня не узнаете, фрау Янг? — спросил Губерт.

— Где-то я вас видела, но не могу припомнить. Зачем вам понадобился наш Андерс?

— Мне необходимо переговорить с ним.

— Он с утра ушел в город и еще не возвращался. Возможно, он заночует прямо на судне.

— А где стоит его ботик?

— В Геймленбергской бухте — это добрая полумиля отсюда.

— Матушка, зачем вы все ему рассказываете? — недовольно спросила молодая женщина.

— Не беспокойтесь о вашем муже, — как можно мягче сказал Губерт. — Благодарю вас, фрау Янг.

Чтобы не вызывать лишних подозрений, Губерт не решился попросить у них еды, хотя голод мучил его. Он напился воды из незамерзшего ручья и пошел по берегу в сторону бухты. Идти было тяжело, снегу выпало много, но море пока не собиралось замерзать, так как настоящие морозы еще не наступили.

Губерт был на ногах уже больше суток, но известие о том, что его друг где-то здесь, придало ему новые силы. Около полуночи он достиг бухты.

На рейде стояло много разных судов, больших и маленьких, но добраться до них можно было лишь с помощью лодки, а на всем берегу, как назло, не было ни одной.

Губерт стал звать своего друга, но никто не отзывался, и голос его замирал в отдалении.

Мучимый голодом, стоял он на берегу. Холодный ветер с моря пронизывал его насквозь, а поблизости не было не только какого-нибудь строения, но даже дерева, под которым можно было укрыться.

Чтобы не стоять на одном месте, он побрел по берегу и вдруг увидел маленькую приземистую хижину, крытую соломой, — вероятно, убежище для запоздалых рыбаков. Он переступил порог и бросился на охапку соломы, которая служила постояльцам постелью. Усталость его была так велика, что, несмотря на голод, он тотчас же уснул.

Проснулся он оттого, что сквозь сон почувствовал какое-то движение рядом. Это была собака. Она недоверчиво обнюхала его, заворчала, а потом и залаяла, подзывая хозяина.

Губерт в испуге вскочил. Собака не могла быть одна. Кого она привела с собой? Не жандармов ли?

— Кто здесь? — раздался снаружи строгий голос. — Это ты, Жакоб?

Что-то знакомое почудилось Губерту в интонациях.

— Андерс? — нерешительно спросил он.

— Эгей, кто зовет меня? — спросил Андерс Янг — это был именно он.

Отряхивая солому, Губерт вышел из хижины.

Начинало светать. Андерс недоверчиво всматривался в стоящего перед ним человека.

— Ты кто? — спросил наконец он. — Откуда ты меня знаешь?

— Это я, твой старый товарищ Губерт Бухгардт.

Андерс уставился на него, как на выходца с того света.

— Губерт, неужели ты?

— Я, как видишь.

— Так это ты заходил вчера к нам домой? Говорят, ты бежал из тюрьмы?

— Ты уже знаешь?

— Такие известия быстро распространяются. Тебя уже ищут повсюду.

— Я вижу по твоей настороженности, Андерс, что ты тоже считаешь меня убийцей, — сказал Губерт. — Поверь, это не так.

Он кратко рассказал своему другу все, что с ним произошло за последние месяцы, и закончил свою исповедь восклицанием, которое вырвалось, казалось, из самой глубины его души:

— Клянусь памятью матери, Андерс, клянусь спасением моей души, что я невиновен!

Растроганный Андерс протянул ему руку.

— Бедняга, — сказал он взволнованным голосом. — Сколько тебе пришлось пережить за какие-то полгода! Как это тяжко…

— Я искал тебя, Андерс. Мне необходимо уехать отсюда, и как можно скорей.

— Это понятно. Но куда же ты собрался?

— В Америку.

— Гм, ни больше ни меньше как в Америку… Легко сказать. — Капитан Янг задумался, пытливо глядя на своего друга детства. — Придется помочь тебе. Ботик мой уже нагружен, сегодня к полудню я выхожу в море. Если тебя устроит, могу взять с собой.

— Я знал, что ты мне поможешь, — промолвил Губерт с облегчением. — И не забудь: ты помогаешь не убийце и не преступнику. Беглецу — да, но не злодею.

— Слава Богу! — сказал Андерс потеплевшим голосом.

— Куда направляется твое судно?

— В Англию.

— Прекрасно. Я поеду с тобой.

— Решено. Сейчас придет лодка, но лучше, если ты будешь на судне в качестве матроса или кока и переоденешься в матросскую робу, а то мало ли…

— Я сделаю все, что ты найдешь нужным.

— А вон и лодка за нами. Теперь — молчок. Ты судовой кок, которого я нанял.

— Спасибо твоей собаке, — усмехнулся Губерт. — Не залай она на чужого, мне пришлось бы туго.

На горизонте над морем едва обозначилась слабая светлеющая полоса. Вокруг еще царила ночь. Губерт недоумевал, как Андерс в такой темноте сумел разглядеть лодку, но у капитана Янга был зоркий глаз, и вскоре, действительно, показалась лодка.

На веслах сидел молодой человек, видимо, юнга. Андерс и Губерт заняли места, собака последовала за ними, лодка отчалила и быстро двинулась к невидимому во тьме ботику.

Матросы еще спали, и это было очень кстати. Андерс повел Губерта в свою каюту, где тот переоделся в потертые панталоны, матросскую рубашку и куртку. Андерс дал ему старую вязаную шапку, и Губерт приобрел вид заправского морского волка.

Тем временем рассвело. Проснулись матросы, и жизнь на судне закипела. Через несколько часов им предстояло пуститься в плавание…

Андерс повел своего друга на камбуз, чтобы тот мог утолить голод, и в это время возле ботика послышались плеск весел и окрики. Янг вышел посмотреть, в чем дело, и вернулся встревоженный.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Губерт, неужели тебя кто-то выдал? К нам жандармы пожаловали…

— Они ищут меня… — сказал Губерт, меняясь в лице.

— Успокойся, возьми себя в руки, — приказал хладнокровный Андерс. — Еще ничего не известно.

— Если меня найдут здесь, я только навлеку на тебя неприятности.

— Что же ты собираешься делать? Прыгать за борт? Сиди спокойно и ешь как ни в чем не бывало. Узнать тебя трудно. Ты теперь судовой кок, и дело с концом.

Похлопав Губерта по плечу, Андерс вышел на палубу. Вахтенный матрос как раз спускал трап для непрошеных гостей.

Капитан принял посетителей с удивленным видом.

— Что случилось? — спросил он. — Вы хотите плыть со мной в Дувр? Милости прошу, места хватит, несмотря на полную загрузку.

— Мы вас долго не задержим, капитан, — отвечал жандармский офицер, улыбнувшись его шутке. — Мы напали на след одного беглеца, бывшего лесничего Губерта Бухгардта, и он привел сюда, в эту бухту.

— Так-так, все понятно, — заметил Янг. — Вы обыскиваете все суда, стоящие на рейде. Мой ботик к вашим услугам. Только очень прошу вас поторопиться, через полчаса мы должны выйти из гавани.

— Не беспокойтесь, капитан, это не займет много времени. Есть у вас на судне посторонние?

— Если я скажу, что нет, вы ведь все равно будете обыскивать, поэтому прошу, господа, делайте свое дело, — отвечал Янг, ловко обойдя поставленный ему вопрос. После этого он дал команду готовиться к отплытию.

Жандармы осмотрели палубу и надпалубные постройки, после чего капитан повел их внутрь ботика. Решительная минута приближалась. Обыскали кубрики, кают-компанию. Настала очередь камбуза. Капитан гостеприимно распахнул дверь. Жандармы вошли.

За столом сидел человек в матросской одежде и торопливо ел. При виде жандармов он кивнул с полным ртом и продолжал жевать.

— Это наш кок, — сказал капитан.

— Завидный аппетит, — пробормотал старший жандарм. — Куда ведет эта дверь?

— В кладовую.

— Отворите ее, и наше дело будет окончено.

Жандармы тщательно обыскали кладовую и, не найдя ничего, покинули ботик.

Опасность миновала, и теперь Губерт мог вздохнуть свободно.

Когда жандармы отчалили, капитан представил нового повара своему экипажу. Кое в ком из матросов шевельнулось подозрение, уж не тот ли это беглец, которого ищут жандармы, но они сочли за благо помалкивать на этот счет. В конце концов, какое их дело? Главное, что теперь на судне есть кок, и им не придется по очереди исполнять эту неприятную для них обязанность.

— Вот видишь, — шепнул Андерс своему другу, — верно говорят, что смелость города берет.

Губерт с чувством пожал ему руку.

Паруса были подняты, и попутный ветер быстро наполнил их.

Губерт стоял на палубе и смотрел на удаляющийся берег. Он навсегда прощался со своей родиной, где ему столько пришлось пережить.

Поездка из Дувра в Лондон прошла без всяких приключений. Вскоре Губерту удалось найти место помощника повара на одном из пассажирских пароходов, шедших в Америку.

Каково же было удивление Губерта, когда среди пассажиров первого класса он увидел фон Митнахта. Он решил не попадаться на глаза бывшему управляющему и в то же время не терять его из виду.

Так своенравный случай свел вместе, на одном судне, человека, обвиняемого в преступлении, которого он не совершал, и настоящего преступника.

XXXVII. НОЧЬ СРЕДИ СУМАСШЕДШИХ

Сидя у постели Софии Бухгардт, Лили чувствовала к несчастной только сострадание. Перед глазами ее все еще стояла скрюченная на стуле фигура, стянутая смирительной рубашкой и пристегнутая тугими ремнями.

София лежала совершенно неподвижно, и ее можно было принять за спящую, но глаза безумной были открыты и беспокойно перебегали с предмета на предмет.

Лили пыталась заговорить с ней, успокоить, добиться от нее хотя бы знака, что София слышит ее и понимает, но все усилия девушки были напрасны, в ответ раздавались только бессвязные звуки.

Вид безумной был ужасен, но Лили не боялась. Может быть, она не подозревала об опасности, может быть, верила в силу своего влияния на больную, но, как бы то ни было, страха она не испытывала.

В этой огромной комнате, заставленной кроватями и ужасными стульями, Лили должна была провести ночь в обществе сумасшедшей.

И не только с ней одной. Когда стемнело, Дора привела еще одну пациентку и уложила на кровать.

Эта новая пациентка принадлежала, как видно, к буйным, потому что Дора пристегнула ее к постели ремнями. Но что значили эти ремни для нечеловеческой силы буйно помешанных?

Таким образом, Лили оказалась в обществе сразу двух пациенток этой палаты, а сама Дора вышла, заперла за собой дверь и удалилась по своим делам.

При слабом свете, проникавшем из коридора в палату, в ней установилась странная, призрачная атмосфера. Едва сиделка удалилась, как пациентка, которую она привела, начала дергаться, пытаясь ослабить или разорвать ремни, и что-то бессвязно выкрикивать. Слыша ее, и София забеспокоилась. Напрасно Лили уговаривала ее самыми ласковыми словами. Видимо, Софии начало казаться, что где-то рядом происходит ссора.

Что касается второй сумасшедшей, то ей представлялось, будто ее преследуют, она хочет убежать, но ремни ее не пускают. Страх и беспокойство безумной с каждой минутой усиливались. Отрывистые слова, которые она выкрикивала, лишь подтверждали это.

Наступила ночь. У Лили слипались глаза, но она боялась за Софию и продолжала уговаривать ее.

Мало-помалу другая сумасшедшая стала затихать. Казалось, сон овладел ею. Тогда и София успокоилась и постепенно затихла.

Тишина и покой, царившие вокруг, подействовали на Лили, и она сама не заметила, как уснула, совершенно забыв об опасности и о необходимости быть все время начеку.

Тогда сумасшедшая, которая только притворилась спящей, открыла глаза, приподняла голову и начала с бешеной ненавистью всматриваться в лицо спящей девушки. Она принимала Лили за врага, который притаился и только ждет удобной минуты, чтобы выдать ее преследователям.

Безумная старалась выпрямиться и сесть, но ремни держали крепко, и это еще сильнее распаляло ее ярость. Вдруг она рванулась изо всех сил, и крепкие кожаные ремни лопнули, словно тонкие ленточки.

Произведенный при этом шум разбудил Лили. Она вздрогнула и открыла глаза. Все было тихо. И София и вторая сумасшедшая без движения лежали на своих местах. Обманутая этим спокойствием, девушка подперла ладонью голову и снова задремала.

Ей снилось, что она снова в замке и вместе с Бруно гуляет по парку, как будто ничего не произошло… Сон этот был ей так сладок, что она улыбалась, шепча имя возлюбленного…

В это время сумасшедшая бесшумно села на кровати и, спустив ноги, поднялась во весь рост.

Вид ее был ужасен. Длинные седые волосы прядями спускались по обе стороны бледного лица, выпученные глаза страшно вращались, тонкие сухие губы конвульсивно сжимались, весь ее облик выражал крайнюю степень ненависти.

Пригнувшись, как тигр, и растопырив скрюченные пальцы, она кралась к безмятежно спящей девушке, чтобы кинуться на нее и растерзать.

Это была жуткая картина. Кругом царила полная тишина. В коридоре не было ни души, а Дора, которой следовало неотлучно находиться рядом с палатой буйно помешанных, ушла в другой конец здания. Таким образом, Лили осталась совершенно беспомощной, к тому же запертой, и, конечно, должна была неминуемо погибнуть, так как не смогла бы справиться с сумасшедшей, обладавшей во время припадка нечеловеческой силой.

Сумасшедшая была уже совсем близко. Ноздри ее хищно раздувались… Но тут произошло неожиданное.

София, до сих пор лежавшая совершенно неподвижно, увидела готовую броситься на Лили помешанную, мгновенно сама пришла в ярость, вскочила и кинулась на нападавшую.

Дикий, безумный вопль разорвал ночную тишину.

Лили вскочила, не в состоянии понять, что происходит. София вцепилась пальцами в горло старухи и душила ее, а та, в свою очередь, впилась зубами ей в плечо. Казалось, ни та ни другая не замечают боли. Только теперь Лили окончательно проснулась и принялась громко звать на помощь. Но никто из сиделок или надзирателей не слышал ее, никто не приходил.

Между тем борьба продолжалась, и видно было, что София начинает слабеть. Вот она зашаталась и ослабила хватку. Вторая сумасшедшая вырвалась, опрокинула ее на пол и принялась терзать ногтями, как кровожадное животное. София была вся в крови. Теперь уже противница вцепилась ей в горло и душила.

В испуге Лили бросилась к дверям и изо всех сил заколотила в них кулаками. Тщетно.

Раздался дикий крик Софии, перешедший в жалобный стон.

Лили кинулась к дерущимся и попыталась разнять их, вырвать Софию из рук нападавшей.

— Пощадите ее! Она умирает! — вне себя кричала девушка в искаженное яростью лицо старухи. — Оставьте ее! Зачем вы ее кусаете? Боже мой! Придите хоть кто-нибудь, иначе она погибнет!

Животный рев был ответом на слова девушки. Безумная старуха продолжала терзать свою жертву, повинуясь проснувшемуся инстинкту хищника.

— Боже мой, она умирает! — кричала Лили, тщетно пытаясь вырвать Софию из рук безумной. — Помогите! Пощадите! Скорей на помощь! Одна больная убивает другую.

В это мгновение старуха выпустила жертву, но София уже не могла подняться. Она лежала, залитая кровью, тихо стонала и вздрагивала всем телом.

Старуха выпрямилась с отвратительным смехом, как бы наслаждаясь торжеством победительницы, схватила с кровати подушку и двинулась к двери, желая выйти из комнаты. В это мгновение взгляд ее упал на Лили. Она замерла на месте, разглядывая девушку, и глаза ее вновь начали наливаться кровью. Она увидела, что победила не всех своих врагов. Осталась еще одна. Надо и с ней расправиться, тем более что она стоит у двери и мешает ей выйти.

В воспаленном сознании сумасшедшей жила только навязчивая идея: все окружающие — ее враги, которых она должна убить. Поэтому вид Лили снова привел ее в ярость. Очередь была за ней.

Лили подбежала к Софии, надеясь, что ее еще можно спасти. Она тормошила ее, звала по имени, но умирающая уже не в состоянии была ни пошевелиться, ни произнести хоть слово.

Безумная старуха бросилась на новую жертву и потащила прочь от распростертой на полу Софии. Напрасно Лили пыталась вырваться. Спасти ее могло лишь чудо.

Внезапно, повинуясь странному капризу, сумасшедшая оставила девушку и вновь кинулась на уже бездыханную Софию.

Лили воспользовалась этим мгновением, отбежала в дальний конец комнаты и встала за окованный железом стул. Могла ли она надеяться, что умалишенная надолго забудет о ней? Помощи ждать было неоткуда.

Старуха обвела взглядом комнату, увидела Лили и кинулась к ней, чтобы растерзать. Они стали бегать вокруг стула, и Лили, улучив момент, удачно накинула свисающий ремень на руку помешанной и поймала ее в петлю.

На несколько мгновений опасность отступила от молодой девушки. Старуха пыталась освободиться, свирепо вращая выпученными глазами, но не могла догадаться с помощью другой руки распустить петлю. Она старалась порвать ремень.

Лили с ужасом следила за ее попытками освободиться. Если ремень не выдержит — ей конец.

Безумная билась и дергалась, пытаясь освободить руку. На губах ее выступила пена, глаза готовы были выскочить из орбит. Ясно было, что ремень, как бы ни был он крепок, не сможет долго противостоять рывкам сумасшедшей. А до утра еще далеко.

В отчаянии Лили упала на колени, шепча слова молитвы. Тут силы разом покинули ее. Ноги девушки подогнулись. Она опустилась на пол и потеряла сознание.

В эту минуту лампа в коридоре неожиданно погасла. Непроницаемый мрак воцарился в палате буйно помешанных, в одном конце которой билась в ярости безумная старуха, а в другом лежала без чувств молодая прекрасная девушка.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I. В НЬЮ-ЙОРКЕ

На Бродвее — самой роскошной улице Нью-Йорка — много театров и концертных залов. «Аполло» среди них считался самым лучшим. В один из холодных зимних вечеров в нем давали бал, на который съезжались сливки городского общества.

Просторный театральный зал был на время превращен в бальную. Громадные зеркала отражали огни множества люстр, отчего казалось, что длинный ряд огней не имел конца. Зал украшали роскошные тропические растения. Куда ни брось взор — всюду сверкали бриллианты, шелка и бархат.

И зал, и соседние с ним комнаты, в которых шла игра в карты, постепенно наполнялись. Но и ложи не пустовали: много народу в них глазело на веселье и танцы высшего света.

Оркестр в конце зала был совершенно скрыт за выставленными там в кадках тропическими пальмами.

Между тем экипажи с новыми гостями все еще подъезжали.

Из красивой четырехместной кареты вышла богато одетая дама. Ее сопровождали двое мужчин во фраках.

Оба господина казались большими друзьями. Один из них — молодой еще человек — походил на ирландца. Другой — значительно старше первого, одетый с особой изысканностью — носил пышную черную бороду и тоже напоминал иностранца. Его темные глаза беспокойно бегали.

Что касается их дамы, то она, в белом платье с белыми цветами, смотрелась ослепительной красавицей. Она явно не была ни американкой, ни англичанкой. По ее черным блестящим глазам, черным волосам и смуглому лицу угадывалась женщина южных кровей.

Действительно, красавица была испанкой, в прошлом балетной танцовщицей. Когда-то приятельницы звали ее Эглантиной, но теперь она превратилась в мисс Бэлу.

Несмотря на громадное число поклонников, она для каждого умела найти приветливую улыбку и приветливое слово.

— Нет, наша мисс Бэла несравненна, фон Арно! — горячо и восхищенно зашептал своему спутнику ирландец. — Какие глазки! Какие губки! Какой бюст!.. С ума можно сойти.

— Мак Аллан, — раздался голос испанки. — Будьте так добры, сходите за моим веером. Я забыла его в артистической уборной.

Услужливый ирландец поспешил исполнить просьбу красавицы, а она, подав руку его другу, шла по залу, возбуждая всеобщий восторг. Правда, некоторые мужчины с недоумением поглядывали на ее кавалера. Большинство же дам не могло скрыть негодования по поводу того, что бывшая танцовщица осмеливается явиться на бал, где собралось самое изысканное общество Нью-Йорка.

Вдруг тот, кого ирландец назвал фон Арно, увидел нечто, что произвело на него сильное впечатление. Этим «нечто» оказался господин, беседовавший неподалеку с одним из высших сановников Соединенных Штатов.

— Знаете вы этих господ? — спросил фон Арно ирландца, когда тот возвратился.

— Один из них — шеф полиции штата Нью-Йорк, другого я не знаю. Он, должно быть, иностранец.

— Постарайтесь узнать, кто этот иностранец и что он делает в Нью-Йорке? — сказал фон Арно. — Но сделайте так, чтобы не было известно ни обо мне, ни о моем поручении.

Мак Аллан укоризненно улыбнулся, как бы говоря: за кого вы меня принимаете?!

— Если этот иностранец — полицейский инспектор Нейман, — продолжал фон Арно, — постарайтесь подслушать его разговор. А я пройду с сеньорой в нашу ложу.

Ирландец поклонился испанке и ее спутнику (в котором читатель, надеемся, уже узнал бывшего управляющего фон Митнахта) и поспешно смешался с толпою гостей.

Неожиданное появление в Нью-Йорке полицейского инспектора произвело на Митнахта сильное впечатление. Он то и дело невольно оглядывался на инспектора и, к удивлению Бэлы, поспешно вышел из зала.

— Куда вы так спешите, Курт? — спросила его танцовщица.

— Пойдемте в ложу, Бэла. Я надеюсь, моя прелестная спутница не откажется выпить бокал шампанского? — тихо ответил фон Митнахт. Вид его был немного рассеян.

Сейчас его занимало только одно желание: узнать, обманулся ли он, или действительно видел полицейского инспектора? Если да, то что привело последнего в Нью-Йорк? Неужели открылось что-то такое, что могло послужить поводом к преследованию его, фон Митнахта, ныне фон Арно, ставшего весьма заметной фигурой в определенных кругах Нью-Йорка, где процветали разврат и азартные игры?

Однако фон Митнахт справился с волнением. Из зала он повел свою спутницу к заранее купленной ложе. Здесь он мог наблюдать за всем происходящим в зале, оставаясь вне досягаемости посторонних взглядов.

Он приказал подать шампанского, чокнулся с сеньорой и выпил. Однако любимый напиток на сей раз не доставил ему удовольствия. Томила неизвестность. Знай он определенно, что его ищут, и волнение уступило бы место твердой решимости, которой фон Митнахт всегда отличался.

Но что могло случиться? Графиня должна была молчать, а она единственная его соучастница. Он с нетерпением ожидал остаток причитавшегося ему полумиллиона, так как жизнь, которую он вел в последнее время, стоила громадных денег.

Напрасно мисс Бэла старалась насмешливыми репликами поднять настроение своего собеседника. Он оставался по-прежнему рассеянным и недовольным.

— В качестве наказания сегодня ночью вы должны будете поставить за меня тысячу долларов на трефовую даму, — смеясь, сказала Бэла.

— Ага, вот идет Мак Аллан! — вместо ответа заметил фон Митнахт.

— У вас есть глаза и уши только для него, Курт, — обиделась Бэла.

— Он должен мне кое-что сообщить…

— Ах, вот как! Это секрет?

— Вы тоже можете слушать.

В ту же минуту дверь отворилась, и ирландец вошел в ложу.

— Прежде всего дайте мне промочить горло, — сказал он, наливая себе стакан воды, и залпом выпил.

— Вы говорили с обоими господами? — спросил фон Митнахт.

— Сначала с обоими, а потом отдельно с немцем. Он — полицейский инспектор Нейман.

— Так это он?

— Вы его хорошо знаете, фон Арно? — спросил ирландец, бросая на собеседника испытующий взгляд.

— По наружности только. Я видел его всего раз, когда он искал одного господина…

— Теперь он ищет девушку.

— Он здесь по случаю любовного приключения?

— Нисколько, любезный Арно, нисколько.

— В таком случае я хочу с ним познакомиться, — смеясь, заявила Бэла. — Он, наверное, редкий человек.

— Значит, ищет даму?.. — задумчиво переспросил фон Митнахт. — Он преследует ее по долгу службы?

— Этого я не знаю, — сказал Мак Аллан. — Он ищет молодую девушку, чтобы удостовериться, что она жива.

— Он не назвал ее по имени?

— Нет. Сказал только, что думал найти здесь господина по имени Кингбурн и что девушка, которую он ищет, — гувернантка в доме этого Кингбурна.

Теперь фон Митнахт знал все, что ему было нужно. На мгновение, чокаясь с испанкой, он задумался. Вдруг лицо его приняло насмешливое выражение.

— Мы подшутим над ним, Мак Аллан, — сказал он. — Пойдите к нему и предложите свести его с Кингбурном.

— Но я уже сказал ему, что не знаю никакого Кингбурна.

— Все равно, скажите, что не поняли его, а теперь поняли свою оплошность и хотите свести его с Кингбурном.

— Но если он мне не поверит?

— Он поверит, если вы скажете, что молодую гувернантку зовут Марией Рихтер. Запомните хорошенько это имя, Мак Аллан. Вы ошибались, когда говорили, что инспектора привело сюда не любовное дело. Он ищет молоденькую гувернантку именно потому, что любит ее и хочет увезти с собой.

— Хорошо, я готов, — сказал ирландец, вставая.

— Еще одно, Мак Аллан, — придержал его Митнахт. — Обязательно проследите, что и кому Нейман будет писать или телеграфировать в Европу.

Мак Аллан поспешил выполнить поручение, а Митнахт опять повеселел и стал пить шампанское с Бэлой. Затем снова спустился с ней в зал.

Он проводил взглядом ирландца и увидел, как тот вновь подошел к Нейману и скрылся с ним в нише, чтобы спокойно переговорить.

— Скажите, пожалуйста, — начал Мак Аллан после нескольких ничего не значащих фраз, — я не ошибся: вы давеча упоминали имя Кингбурна?

— Да, именно. Я, наверное, не очень ясно его произнес. А что, вы разве знаете мистера Кингбурна? — удивился полицейский инспектор. — Здешний мировой судья о нем не слышал.

— Я думаю! — засмеялся Мак Аллан. — Это вполне естественно. Кингбурн не живет в Нью-Йорке.

— Вот как?

— Да. Кингбурн мой друг. Не так давно я гостил у него в имении.

— Но где же это?

— Под Питсбургом.

— Значит, ему можно написать?

— Мистер Кингбурн недавно возвратился из Европы, куда ездил с семейством, и привез оттуда молодую немку-гувернантку.

— Немку?!

— Давеча вы, вероятно, говорили про эту самую немку.

— Очень может быть, сударь, очень может быть! — воскликнул Нейман. — Не помните ли вы ее имени?

— Ее звали мисс Рихтер, мисс Мери Рихтер.

— Тысячу раз благодарю вас. Это как раз та, которую я и ищу. Сомневаться не приходится — это она. Ваше известие столь же важно, сколь и неожиданно.

— Она, наверное, ваша родственница? Или, может быть, родители поручили вам найти следы дочери?

— Нечто в этом роде, мистер. И я очень рад, что благодаря вашей доброте напал на ее след. Хочу заметить, что кроме меня вам за это многие будут благодарны.

— В Европе?

— Да, в Германии. Я сейчас же телеграфирую об этом важном известии. Только вот еще, — продолжал Нейман. — Вы очень меня обяжете, если сообщите точный адрес Кингбурна.

— Вы хотите ехать туда?

— Да, непременно. На днях.

— Это в десяти милях от Питсбурга, у большого Питсбургского озера. Когда приедете к Кингбурну, кланяйтесь ему от меня.

— С удовольствием, но я еще не знаю вашего имени.

— Ах, извините, — сказал Мак Аллан и поспешно протянул Нейману визитную карточку.

Тот взглянул на нее и поклонился.

— Весьма признателен, господин Арно.

В спешке Мак Аллан вручил не свою карточку, но промолчал.

— Желаю вам успеха! — попрощался он с Нейманом, которого заметно обрадовало столь важное для него известие.

Полицейский инспектор сразу же покинул бал.

— Все удалось отлично, — докладывал ирландец, возвратясь в ложу к Бэле и Митнахту. — Наш общий друг отправляется в Питсбург, в имение Кингбурна, искать гувернантку Марию Рихтер.

— Едемте домой, — сказала испанка.

Все трое встали.

Экипаж фон Митнахта скоро привез их в загородную виллу сеньоры. Еще до их приезда тут собралась многочисленная публика, состоящая из аристократии полусвета и мужчин всех слоев общества, которые посещали модные салоны Эглантины, чтобы попытать свое счастье в карточной игре.

Приезд Митнахта еще более оживил игру. Ставки резко возросли. С лихорадочно сверкающими глазами стоявшие у стола дамы и господа следили за картами, мелькавшими в руках банкомета.

Игра продолжалась до утра, и долго еще вилла бывшей танцовщицы светилась огнями.

II. МАРИЯ РИХТЕР НАЙДЕНА

Счастливо выскользнув из палаты, где вместо Лили он нашел сумасшедшую, Гедеон Самсон тотчас же спросил Дору, куда делась молодая девушка.

— Вы про кого говорите? Про мнимую графиню? — равнодушно спросила Дора.

— Про кого же я еще могу говорить, как не про больную, которая до сих пор была здесь?! — вскипел Гедеон.

— Я не знала, что вы хотите ее видеть, — все так же невозмутимо отвечала Дора. — По ее желанию я отвела ее к новой больной. Как оказалось, они знакомы друг с другом.

— К буйной?

— Да, — коротко подтвердила Дора.

— Вы тоже взбесились?! — рявкнул Гедеон. — Или потеряли остатки сознания?

— Остановитесь, господин Самсон, — перебила его сиделка. — Я поступила так потому, что думала принести обеим пользу.

Гедеон, не сказав ни слова, бегом бросился по коридору.

Дора с ненавистью взглянула ему вслед. Она всегда поступала так, как ей хотелось, и не один доктор был вынужден покинуть больницу по ее милости. Впрочем, Гедеону и самому не хотелось поднимать шума: ведь его могли спросить, почему он ночью очутился в палате больной, нарушив правила заведения.

Гедеон поспешно добежал до двери палаты буйных, но не мог найти нужного ключа.

— Помогите! — раздался за дверями слабый голос. — Неужели никто не придет спасти меня?! Помогите!

Это был голос Лили.

В лихорадочном волнении Гедеон пробовал один ключ за другим.

Дора медленно шла по коридору, радуясь, что Гедеону не удается отыскать нужный ключ.

— Сюда! — закричал он. — Откройте дверь. Разве вы не слышите, что зовут на помощь?

Дора подошла к двери.

— Для чего же вы вырвали у меня ключи? — язвительно сказала она.

— Откройте! Я вам приказываю!

— Помогите, ради Бога, помогите! — снова раздался голос Лили.

— Тут, верно, случилось несчастье, — спокойно заметила Дора. — Я слышу голос буйной.

— И вы поместили их вместе?

Наконец дверь была открыта. Свет фонаря в руках Доры проник в комнату. Ужасная картина предстала их взорам.

Лили лежала на полу полумертвая от страха, а на одном из стульев билась, привязанная за руку, буйно помешанная. Ремень еще кое-как держался, однако она так бешено рвалась, что вся рука была в крови. На постели лежала мертвая София.

Увидев входящих, Лили бросилась было им навстречу, но тут же упала без сил.

Гедеон вырвал фонарь из рук сиделки.

— Посмотрите сами на последствия вашего легкомыслия. Я сейчас же обязан доложить обо всем директору! — заорал он. —Немедленно свяжите буйную, пока она не вывихнула себе руку. Смотрите: пол в крови. А другая сумасшедшая умерла…

Дора подошла поближе.

— Умерла? — спросила она и довольно спокойно констатировала: — Впрочем, она бы и так недолго протянула.

Затем Дора схватила больную и, силой посадив ее на железный стул, быстро и крепко привязала к спинке болтавшимися ремнями. Сумасшедшая кричала в бессильной ярости. Вид ее был ужасен. Губы, зубы, ногти у нее покрылись кровавой пеной. На шее вспухли кровавые раны. Волосы растрепались, платье разорвалось. Глаза, казалось, вот-вот готовы были выскочить из орбит.

— В комнате нет света. Принесите и зажгите фонарь над дверями, — приказал Гедеон. — Да, и приведите сюда сумасшедшую из отдельной палаты, и привяжите ее к кровати.

Дора, конечно, не могла не исполнить его приказаний, однако особенно и не торопилась. Тогда Гедеон с фонарем в руках подошел к Лили и хотел поднять ее, но Дора опередила его и, взяв на руки бесчувственную девушку, понесла ее.

— Куда? — вскричал Гедеон.

— Куда? Конечно, назад, в ее палату. И я прошу, чтобы впредь никто не ходил туда в неположенное время.

Дора унесла Лили, а Гедеон яростно сжимал кулаки.

— Погоди, проклятая! — прошипел он. — Ты еще раскаешься в своих словах.

Он подошел к расположенной недалеко ручке звонка и позвонил. Через некоторое время явился инспектор. Гедеон приказал убрать мертвую Софию. Явились двое сторожей и унесли труп. Гедеон дал еще несколько распоряжений и затем, уже перед самым утром, ушел.

Несколько часов спустя в больницу явился Бруно и справился о Лили.

— Вы пришли как раз вовремя, сударь, чтобы присутствовать при строгом следствии, — сказал ему инспектор.

— Что за следствие? — удивился Бруно.

— Мы расследуем обстоятельства происшествия, случившегося прошлой ночью. Но войдите в приемную.

— Что это за происшествие? — спросил Бруно, побледнев от страшного предчувствия.

— В заведении есть покойница, — ответил инспектор и пошел доложить директору о Бруно.

Директор тотчас принял его.

Бруно в сильном волнении вошел в кабинет директора, где уже сидели Гедеон и Дора.

— Очень рад видеть вас, господин Вильденфельс, — приветствовал его директор. — Надеюсь, вы уже в курсе свершившегося, и полагаю, что также примете участие в нашем разбирательстве, особенно в той его части, которая касается мнимой графини Варбург.

— Что случилось?! Графиня умерла? — в неописуемом волнении вскричал Бруно.

— Мнимая графиня жива, но другая сумасшедшая, к несчастью, была найдена мертвой в палате для буйных, — прояснил ситуацию директор. — Прошу вас, садитесь. Я не нахожу в поступках сиделки Доры Вальдбергер ничего такого, что могло бы дать повод к обвинению ее в неисполнении своего долга, — продолжал директор, обращаясь теперь уже к Гедеону. — Здесь просто несчастное совпадение обстоятельств.

— Сиделка не имела права без позволения помещать вместе разных больных, — возразил Гедеон. — По крайней мере, она не должна были оставлять их одних.

— Это, действительно, упущение, но вы слышали, что у сиделки были в это время и другие неотложные дела, — заступился директор за Дору.

— Господин Самсон сердится совсем по другой причине, — подала голос Дора. — Сегодня я еще промолчу, но в другой раз расскажу все.

— В таком случае говорите немедленно! — разозлился Гедеон.

— Мнимая графиня жаловалась мне, что господин Самсон приходил к ней ночью, — объявила Дора.

— Мало ли что наговорят сумасшедшие, — поспешно заявил Гедеон. — И вообще, это все ваши интриги. Если я и хожу ночью к больным, то, значит, это нужно.

— Да, в данном случае, Дора Вальдбергер, господин Самсон совершенно прав, за больными надо наблюдать днем и ночью.

— Графиня не больна и не ранена? — спросил Бруно.

— Нет, — успокоила Дора. — Но по ее желанию я поместила ее в палату, где была София Бухгардт. Ночью с Бухгардт и с другой сумасшедшей случился припадок, они сцепились друг с другом, в результате чего одна из них погибла. Будь я поблизости, ничего подобного, конечно бы, не случилось.

— Значит, София Бухгардт умерла? — спросил Бруно.

— В сущности, это благодеяние, — заметил директор. — Она была очень буйная и, может быть, страдала бы очень долго… На этот раз я вам прощаю, Дора Вальдбергер, — строго сказал директор сиделке, — учитывая, что до сих пор претензий к вам не было. Но на будущее запомните, что я буду сурово наказывать за малейшее упущение.

— Могу я видеть графиню? — обратился Бруно к директору.

— Больная спокойна? — спросил тот Гедеона.

— Она очень взволнована и испугана событиями прошедшей ночи.

— Тогда при всем желании я не могу позволить вам свидание, — сказал директор. — В таких случаях требуется величайшая осторожность. Вы же видите, к каким последствиям может привести малейшее упущение. Мне очень жаль, что вы понапрасну потеряли время, но мы не имеем права позволить ухудшить положение больной каким-нибудь неосторожным поступком.

— Мое посещение не сделает вреда бедной графине. Я только хочу убедиться, что с ней все в порядке, — заверил Бруно. — Даю вам слово, что мое появление не причинит ей никакого вреда.

— Нет, это невозможно. Мы сами, постоянно общаясь с больными, не можем предугадать их поведение — под влиянием того или иного обстоятельства, — настаивал на своем директор. — Но я хочу заверить вас, что ночное происшествие не имело никаких других последствий. Больную вы сможете увидеть, но говорить с ней я пока не могу вам позволить.

Не добившись большего, Бруно вынужден был довольствоваться хоть этим.

Дора привела его к палате Лили и показала на маленькое окошечко в двери. Бруно прильнул к нему и убедился, что Лили невредима и в полной безопасности. Она спала. Бруно смотрел и невольно думал про себя, что богатство, оставленное отцом, принесло Лили только несчастье. Будь она бедна, то, наверное, не подверглась бы тем ужасным преследованиям, которые привели ее в сумасшедший дом.

Бруно был в страшном отчаянии, но поделать ничего не мог. Все его старания хоть как-то облегчить страдания любимой женщины оставались бесплодными. Не увенчались успехом и его попытки забрать ее из сумасшедшего дома, чтобы отдать на попечение своей матери.

Теперь последней его надеждой был Гаген: удастся ли ему распутать клубок этой интриги? А для этого прежде всего следовало узнать, жива ли Мария Рихтер?

«Несчастная, — думал Бруно, глядя на невесту. — Помоги тебе Бог! Я не могу оставаться с тобой, не могу сказать тебе, как горячо я тебя люблю, но твое сердце должно чувствовать это. Уйдут тяжелые времена, и мы будем счастливы вместе».

Бросив на девушку прощальный взгляд, Бруно отошел от двери. Сиделка проводила его вниз. Бруно опять зашел к директору, сообщил ему, в каком положении нашел больную, затем отправился взглянуть на труп несчастной сестры Губерта.

Вернувшись поздно вечером домой, он увидел Гагена, с нетерпением ожидавшего его.

Поздоровавшись с Бруно, доктор сейчас же вынул из кармана бумагу.

— Известие от полицейского инспектора? — догадался Бруно.

— Прочти, — ответил Гаген, находившийся, судя по всему, в хорошем расположении духа.

Бруно развернул бумагу. Это была телеграмма из Нью-Йорка — короткая, но многозначительная:

«МАРИЯ РИХТЕР НАЙДЕНА. НЕЙМАН».

— Гаген! — воскликнул Бруно, держа телеграмму в руках. — Возможно ли это? Его находка может решить все. Телеграфируйте Нейману, чтобы он во что бы то ни стало привез сюда Марию Рихтер.

— Я уже сделал это, — ответил Гаген. — Однако должен вам признаться, что меня удивляет полученное известие.

— Меня оно, честно говоря, тоже удивляет, — согласился Бруно. — Чей же труп был в таком случае выдан за тело Лили, утверждавшей, что это труп ее молочной сестры?

— Мне бы тоже очень хотелось узнать это, — взволнованно сказал Гаген. — Пожалуй, мне надо самому поехать туда.

— Да, это было бы самое лучшее, Гаген. Но сомневаться не приходится: телеграмма дана в слишком решительном тоне. Стало быть, след, который Нейман взял в Гамбурге, оказался верным.

— Мы завтра получим новые сведения, поскольку я телеграфировал, чтобы Нейман уведомил нас о подробностях. Я очень беспокоюсь. Дело, по всей вероятности, поворачивает на новый путь.

Затем Бруно рассказал своему другу о том, что произошло в сумасшедшем доме, и о смерти сестры Губерта.

— Когда он сбежал, то поручил свою сестру мне, — сказал Гаген. — Но, видит Бог, не в моей власти было предотвратить это несчастье. В последнее мое посещение сумасшедшего дома мне показалось, что управление этим заведением крайне неудовлетворительно. Надеюсь, что с происшедшим строго разберутся. По крайней мере, увеличат число сиделок и сторожей.

— Кажется, бывшему лесничему удалось благополучно бежать. А теперь окончилось его беспокойство о единственном близком человеке, оставленном им здесь, — заметил Бруно.

— Она была неизлечима, я сам убедился в этом. Боже, а что за жизнь приходилось ей вести! Одни мучения. Так что смерть для нее — освобождение. Теперь Губерт может спокойно искать себе новое отечество. Если ему удастся благополучно добраться до Нью-Йорка, то он станет искать следы Марии Рихтер. Но знаете… — вдруг перебил Гаген сам себя, — знаете, что меня беспокоит? Я уже говорил вам, что этот Митнахт уехал. Графиня его отпустила, и он убрался неизвестно куда.

— Если он действительно получил большую сумму, то, вероятно, отправился в Париж повеселиться. Удивительно, что графиня так неожиданно отпустила его.

— Его исчезновение крайне подозрительно. Все, что ни делает этот человек, имеет цель, но на сей раз я не могу угадать его намерений.

Друзья еще некоторое время поговорили обо всех этих событиях и расстались.

Однако напрасно ждал Гаген на следующий день ответа на свою телеграмму. Прошел день и еще день, но никакого известия так и не было получено. Беспокойство друзей усилилось. Гаген телеграфировал еще раз и снова не получил ответа.

Дней десять спустя из Нью-Йорка неожиданно пришло письмо, адресованное Гагену от мистера Кингбурна. В нем говорилось о намерении Марии Рихтер не оставлять более Америку. Кроме того, мистер Кингбурн давал понять, что мисс Рихтер не может всецело доверять совершенно незнакомому человеку, называющему себя господином Нейманом. В заключении было сказано, что мистер Кингбурн зимой не будет проживать в своем имении под Питсбургом, а переедет в Нью-Йорк, поэтому письма или депеши просит отправлять в Нью-Йорк на имя его секретаря Боба, до востребования.

Из письма становилось ясно, что Нейману не удалось уговорить Марию Рихтер поехать в Европу и, может быть, он сам уже возвращается назад, отчего и не ответил на телеграммы.

Тогда Гаген объявил Бруно, что решил сам отправиться в Нью-Йорк, поскольку во что бы то ни стало надо привезти Марию Рихтер, чтобы ее объяснениями развеять мрак, окружавший Лили.

Готовясь к отъезду, Гаген послал в Нью-Йорк мистеру Бобу краткую телеграмму:

«ЕДУ В НЬЮ-ЙОРК».

Что касается Неймана, то от него больше не поступало никаких известий. Это еще больше убедило Бруно в необходимости личного присутствия там Гагена.

Друзья простились. Бруно пожелал Гагену счастливого пути и скорого возвращения вместе с Марией Рихтер, и хотя ему было тяжело расставаться с другом, грела надежда на скорое окончание несчастий любимой женщины.

III. НОВАЯ ЖЕРТВА ВАМПИРА

После бегства Губерта его домик был передан новому лесничему Милошу, который по приказанию графини тотчас же переселился в него. Приказание это показалось Милошу следствием недоверия к нему, хотя графиня обращалась с ним по-прежнему.

Гордая владелица Варбурга держала своих подчиненных очень далеко от себя. Ее приказания были лаконичны, и она не допускала ни малейшего панибратства с прислугой.

После отъезда фон Митнахта ее ледяная холодность в обращении усилилась, и прислуга лишь изредка видела графиню.

Поселившись в домике лесничего, Милош был лишен всякой возможности наблюдать за происходящим в замке и, следовательно, не мог выполнять порученного задания. Хотя он пользовался малейшим случаем, чтобы пройти в замок, но пользы от этого не было никакой. Тем не менее, ободренный первоначальным успехом, Милош не терял надежды. Он хотел узнать немного больше и с этим намерением однажды вечером, оставив свой домик, отправился в замок.

Когда он пришел туда, уже стемнело. Накануне ударила оттепель, а сегодня снова подморозило. Небо затянули облака, однако была надежда, что оно прояснится. Милош вошел в покои.

Графиня была в своих комнатах. В замке царила тишина.

«А, это ты, изменник! — подумала графиня, украдкой выглядывая из-за занавеса своего погруженного в темноту будуара, — она успела приметить Милоша. — Значит, я не ошиблась. Теперь я знаю, что ты — слуга Этьена, я знаю, что ты рассказал ему все, что подсмотрел здесь. По ночам ты ходишь к нему с доносами. Хорошо же. Ты поплатишься за это, негодяй».

Улыбка торжества мелькнула на ее лице.

Милош приближался. Бледная графиня следила за каждым его шагом, как змея, подстерегающая добычу, — вампир замка, покинувший свою гробницу, чтобы ледяной рукой вырвать из людской толпы тех, кого он решил взять с собой в могилу. Этот вампир нашел себе новую жертву, которая, ничего не подозревая, подходила туда, где ее караулил отвратительный призрак в человеческом облике.

Верно ли народное поверье, утверждавшее, что вампир, принадлежа наполовину к мертвым, наполовину к живым, должен в полночь возвращаться в могилу? По рассказам крестьян, таинственное существо, которое они звали вампиром, могло умертвить сотни людей, так как чем больше высасывал он крови, тем сильнее жаждал ее, обретая с ней новые силы к жизни, для поддержания которых требовались все новые и новые жертвы. Были ли правы крестьяне, убежденные, что в замке живет вампир, и передававшие шепотом из уст в уста, что вампир этот — сама бледная графиня?

Да, они были правы. И Милош должен был найти доказательства этой правоты. По крайней мере, узнать, что графиня могла искать в склепе, уединенно стоявшем в парке?

Графиня спустилась по каменным ступеням лестницы и вышла из замка, не обращая внимания на холод, словно вместо крови в ее жилах был лед. В черном шелковом платье, с открытой спереди шеей, с легкой вуалью на лице, шла она по морозу, держа в руках подсвечник с тремя зажженными свечами. Свет их мигал и колебался. Графиня казалась ходячим трупом — такой бледной она была. В то же время была она столь прекрасна, что поспешно спрятавшийся в стенную нишу Милош был поражен и очарован.

Что намеревалась она делать? Куда шла среди ночи? Милош обязан был узнать это, и потому последовал за ней.

Но тут его охватило странное чувство: что-то влекло его к этой редкой красоте и в то же время отталкивало, как от чего-то нечеловеческого. Милош чувствовал, что есть у него с этой женщиной какая-то таинственная связь, хотя он ни на минуту не забывал приказания своего господина наблюдать за графиней.

Она поспешно шла по парку. Милош следовал за ней на достаточном расстоянии. Наконец он увидел, что она направляется к склепу. Что она могла искать там? Что влекло ее в уединенное место, где покоились мертвые предки графов Варбургов?

Он обязан был это узнать, увидеть своими глазами.

Ночной ветер шуршал мерзлыми ветвями, посвистывал в голых кронах, заглушая шум шагов.

В эту минуту часы в замке пробили полночь. Графиня поспешно отперла ключом дверь склепа и исчезла внутри.

Несколько мгновений Милош стоял в нерешительности. Он слышал легенды, которые ходили о бледной графине и вампире. Неужели и впрямь она пришла сюда, чтобы в полночь лечь в могилу, оправдывая народное поверье? Это надо во что бы то ни стало проверить. Интересно, как она выглядит мертвая в гробу?

Движимый всеми этими чувствами, Милош последовал за графиней, не думая о том, что может стать жертвой вампира.

Подойдя к полуотворенной двери и заглянув в склеп, Милош увидел, что графиня вынула одну свечу из подсвечника и ушла в самый конец склепа. Она стояла к нему спиной. Милош воспользовался удобным мгновением, незаметно проскользнул в склеп и спрятался за одной из гробниц, чтобы наблюдать оттуда за происходящим.

Графиня поставила подсвечник на гробницу в конце склепа, затем, как показалось Милошу, стала на другой искать годы жизни и имя усопшего. Потом вдруг обернулась, взглянула на полуоткрытую дверь и поспешно вернулась, не спуская с нее глаз.

Из-за своего укрытия Милош наблюдал за каждым ее движением. Она подошла к двери, вышла из склепа и заперла дверь на ключ. Ничего не подозревающий, Милош подумал, что графиня вот-вот вернется, так как оставила в склепе подсвечник. Но когда он услышал удаляющиеся шаги графини, его охватило волнение. Хотя в склепе мерцал слабый свет свечи, Милош не мог побороть невольного ужаса, оставшись наедине с мертвыми.

Колеблющийся свет в глубине склепа угрожал погаснуть от движения воздуха, проникавшего в два небольших крестообразных отверстия в стене.

Вдруг склеп погрузился в темноту — сквозняк погасил огонь. У Милоша были с собой спички, но в эту минуту его занимала только мысль о том, как выбраться из склепа.

Милош подошел к двери, попытался открыть ее, но безуспешно. Тогда он снова решил, что графиня вернется, и начал прислушиваться, однако снаружи до него доносился только шум ветра.

Милош ждал — до него глухо донесся бой часов в замке. Пробило час ночи. Неужели графиня не вернется? Он выглянул в крестообразное отверстие, но ничего не увидел. Час проходил за часом. Наконец настало утро. Свет нового дня проник в склеп.

Милош надеялся, что найдет окошко, через которое удастся выбраться на свободу, но вскоре, к ужасу своему, понял, что ничего, кроме двух крестообразных отверстий, в подземелье нет. Однако Милош еще не осознал до конца грозившей ему опасности, ибо рассчитывал, что в течение дня кто-нибудь из прислуги, проходя мимо, освободит его. А может, и графиня каждую ночь ходит в склеп?

Несмотря на отверстия в стене, воздух в склепе был такой затхлый, что Милош начал чувствовать дурноту. Он поспешил к отверстию подышать свежим воздухом и тут же ему показалось, что кто-то подходит к склепу.

Но вокруг была тишина.

Между тем голод и жажда все сильнее мучили Милоша. Он закричал — никто не отозвался. Неужели в течение дня ему так и не удастся выбраться и придется провести еще одну ночь в этом ужасном месте? Милош снова начал кричать, теперь — гораздо громче, но опять напрасно. Он вернулся к двери и принялся стучать в нее изо всей силы. Дверь не поддавалась.

Так прошел день, и настал вечер. Волнение только усиливало голод. А в склепе, где и днем было очень сумрачно, стало совершенно темно. Тогда Милош зажег одну свечу в оставленном графиней подсвечнике — темнота среди мертвецов становилась невыносимой. Но он чувствовал не страх, а неопределенное возбуждение, все более и более усиливающееся.

Наступила ночь — длинная ужасная ночь. Но Милоша поддерживала надежда, что графиня вернется. Милош ждал с лихорадочной тревогой. Всякий шорох казался его возбужденному воображению звуком шагов. Он не чувствовал усталости. Да и где бы он мог прилечь? На холодном, сыром полу или на каменных гробницах?

Часы в замке пробили полночь. В эту минуту Милошу послышалось, будто кто-то трогает дверь.

Милош радостно вздрогнул, но графиня не появилась. Он напрасно прождал до утра. Свеча догорела. В подсвечнике осталась всего одна.

Рассвело. Снаружи за ночь выпал снег. Голод, холод, а особенно жажда, — становились невыносимыми. Если бы он мог достать через отверстие в стене до земли и захватить горсть снега, чтобы хоть сколько-нибудь остудить пылающий язык и гортань. Но отверстие было слишком мало.

Милош собрал все силы и закричал, но крик его затерялся в аллеях заснеженного парка.

В одном углу склепа валялись короткий лом и молоток. Их, вероятно, забыли в последние похороны. Милош решил воспользоваться ими, чтобы увеличить отверстие в стене, но, принявшись за работу, увидел, что склеп сложен из громадных камней, отколоть от которых небольшой кусок — не хватит и дня. А силы его, чувствовал лесничий, уже на исходе. Тогда он попробовал молотком отбить замок у двери, но и тут не достиг успеха. В отчаянии бросил он инструменты. Страх смерти начал овладевать им. Он чувствовал, что гибнет, тем более что временами его охватывала страшная слабость. Милош попробовал еще раз позвать на помощь. И снова без ответа.

Жуткий призрак голодной смерти встал перед ним.

Вдруг в его мозгу мелькнула мысль, давшая робкий проблеск надежды.

В склепе стемнело. Милош поспешно схватил последнюю свечу и зажег ее. Надежда придавала ему мужества. Дрожащей рукой взял он свечу, осветившую его страшно изменившееся лицо, отнес ее к двери, затем разбил молотком стоявшие в склепе деревянные подмостки, на которые ставили гробы. Глухо отдавались в склепе удары молотка.

Обломки дерева Милош сложил под дверью. Потом, после долгих стараний, ему удалось поджечь дрова. Он надеялся, что от них загорится дверь, и таким образом он выйдет на свободу.

Костер пылал ярко, но дверь не загоралась. Милошем овладела ужасная догадка. Он поспешно ударил молотком по двери. Догадка подтвердилась: дверь оказалась железной. Теперь Милош понял, что окончательно погиб.

Гробовая тишина снова воцарилась в склепе. Измученный Милош упал без чувств.

Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя. С беспокойством огляделся он вокруг, испуг выразился на его лице, он поспешно вскочил на ноги.

— Помогите! — что есть мочи закричал он. — Матерь Божья, спаси меня!

Он схватил догорающую свечу и подбежал к отверстию в стене.

— Помогите! — кричал он. — Спасите меня! Я умираю от жажды. Воды! Сжальтесь! Один глоток воды! Я в склепе. Помогите!

Голос отказывался служить ему. Милош не мог больше кричать. Едва слышные стоны срывались с его губ, пока, наконец, и они совсем не смолкли.

Но на сей раз мольбы несчастного, казалось, достигли чужого слуха. Через парк шел человек — это был ночной сторож.

Он остановился, прислушиваясь, — ошибся или нет? Что за крики доносились до него? Человек ли это кричал? Сторожу показалось, что звуки эти шли из-под земли. Он уже хотел идти назад, как вдруг взгляд его упал на склеп и, к своему ужасу, сторож увидел свет в отверстии стены.

Свет в склепе. Это изумило сторожа. Потом ему захотелось взглянуть, что там делается в склепе. Сторож три раза перекрестился и заглянул внутрь склепа, но в ту же минуту с ужасом отскочил. Подобного зрелища он не ожидал.

Он думал увидать графиню, а вместо нее перед ним оказалась еще одна жертва вампира. Это был новый лесничий. Но в каком ужасном виде! Почти в таком же, в каком был старый Вит, когда он искал спасения в деревне.

Лесничего было трудно узнать. Его губы что-то шептали, но что именно, нельзя было понять. Свеча дрожала у него в руках, ноги едва держали его.

В эту же минуту свеча погасла, и ужасное видение исчезло.

Сторож нерешительно пошел прочь от склепа, не зная, что делать.

IV. ВЕРЕН ДО ГРОБА

Возвратимся снова к тому утру, когда бедная Лили, измученная событиями прошедшей ночи, вернулась, наконец, в свою маленькую комнатку и без сил опустилась на постель.

Смерть бедной Софии Бухгардт сильно опечалила ее. Погребение сестры лесничего было совершено рано утром в абсолютной тишине, так что Лили узнала об этом лишь из разговора двух сторожей. Она тихо молилась у себя в палате за покойницу.

Ужас, который Лили испытывала от заточения в этом кошмарном заведении, усилился после всего случившегося. Хотя — кто знает! — сколько еще времени ей предстоит прожить здесь. Пока не было видно конца ее мучениям. Она боялась всех вокруг. И не только сумасшедших, но и Дору, и доктора, который так неожиданнно явился ночью к ней в палату. Даже в запертой комнате она не чувствовала себя в безопасности. Каждую ночь Лили загораживала дверь столом и стулом.

С нетерпением ждала она Бруно, но ни он, ни Гаген не приходили к ней. Она не знала, что Бруно не пустили к ней, однако верила, что он любит ее так же сильно, как она его, и что он не бросит ее в несчастье. Эта уверенность была единственным ее утешением и поддержкой. С нетерпением ждала она каждый день посещения Бруно.

Но напрасно смотрела Лили на дорогу из-за своего решетчатого окна. Никто не ехал и не шел, дорога была пуста.

Так проходил день за днем, и Лили только догадывалась, какой идет месяц. Печальные вечера и ночи были бесконечны, и Лили все не могла привыкнуть к крикам, частенько нарушавшим безмолвие ночи.

Напрасно старалась она убедить сиделку, что совершенно здорова. Она скоро поняла, что подобные старания бесполезны. Дора Вальдбергер внушала Лили безотчетный страх, и девушке казалось, что в этой женщине она обрела врага.

Наконец вернулась хорошая погода. Хотя все еще стояли холода, но, по крайней мере, солнце стало заглядывать в окна.

Больных начали в определенное время выводить на прогулку. Несмотря на холод, все спешили воспользоваться возможностью подышать свежим воздухом. Лили тоже спустилась вниз — постоять у решетки и посмотреть на дорогу.

Широкая аллея вела от ворот к подъезду, а по обе стороны железных ворот стояли две маленькие беседки. В одной из них Лили любила отдыхать, чтобы не видеть вокруг себя сумасшедших, толпившихся в саду. Здесь она могла спокойно смотреть за решетку и предаваться своим мыслям, пока колокол не призывал ее вместе с другими больными обратно в дом.

Однажды, стоя так в одиночестве у решетки, она вдруг услышала поспешно приближавшиеся шаги. За Лили тут никто не наблюдал. Сумасшедшим она была безразлична, а надсмотрщики знали, что девушка она спокойного поведения.

Лили стала невольно прислушиваться, и затеплилась надежда, что, может быть, это Бруно или Гаген.

И вдруг прямо возле себя услышала она родной голос:

— Наконец-то я могу тебя видеть и говорить с тобой наедине.

— Дорогой Бруно! — страшно обрадовалась Лили, протягивая сквозь решетку свою маленькую ручку. — Ты пришел.

— Я был здесь в часы ваших прогулок уже раза два, Лили, но меня не пускали к тебе. По крайней мере, не позволяли с тобой говорить.

— Ты был здесь?

— А разве ты думала, что я забыл тебя?

— Нет, нет, прости меня, милый Бруно. Этого я не думала, я знала, что ты меня любишь.

— И вот сегодня я имею счастье увидеть тебя здесь. Мы можем с тобой переговорить, хоть и через решетку.

— О как я хотела тебя видеть!

— Я не спрашиваю, как ты себя чувствуешь, моя дорогая. Я знаю, как ты страдаешь. Но утешься, я надеюсь, что скоро все кончится благополучно… — И он добавил: — Сестра Губерта умерла, а сам он бежал в Америку.

— Губерт бежал?

— Да, и его не поймали.

— Это хорошо, Бруно. Он тоже страдал безвинно.

— Он найдет себе там новое отечество, и я желаю ему всего хорошего. Здесь же он не оставил ничего, о чем мог бы жалеть. Сколько же ты должна выстрадать, бедная Лили!

— О Боже мой! Я не в состоянии вспоминать об этом.

— Я понимаю и знаю, как ужасно жить тебе в этом доме.

— Ужасно, Бруно! — эхом откликнулась Лили.

— Ты живешь в постоянном страхе и беспокойстве?

— О, если это только в твоей власти, Бруно, освободи меня скорее отсюда, — попросила Лили умоляющим голосом, глубокой болью отозвавшимся в душе Бруно. — Если только есть какое-нибудь средство, какая-нибудь возможность освободить меня отсюда, то сделай это, Бруно. Я чувствую, что умираю.

— Я надеюсь, что, наконец, случится нечто решительное, — отвечал Бруно. — Мария Рихтер найдена.

— Найдена? Не может быть, Бруно. Это ошибка.

— Но полицейский инспектор Нейман нашел ее в Нью-Йорке.

— В таком случае, это другая Мария Рихтер.

— Гаген сам поехал в Нью-Йорк, чтобы привезти Марию Рихтер.

— Оставь эту надежду, Бруно. Ты говоришь о невозможном. Мария умерла.

— Ты могла ошибиться, Лили.

— Никогда. Поверь мне, Мария умерла, она не вернется, и все, что делает доктор Гаген в связи с этим, совершенно бессмысленно. Марии нет на этом свете.

Страх охватил Бруно при этих словах Лили, поколебавших его последнюю надежду.

— Тогда все погибло, — прошептал он.

— Спаси меня, освободи отсюда любыми способами. Мне не нужны деньги, мне нужны только свобода и ты. Пусть мои враги оставят мне только жизнь, и я буду вполне счастлива. Поезжай в замок, скажи это.

— Теперь это не поможет, дорогая Лили. Просьбы моей матери, чтобы тебя отдали ей на попечение, также остались неуслышанными.

— Значит, я погибла. Я чувствую, что умру здесь.

Бруно задумался. Слова Лили глубоко проникли ему в душу, ради нее он готов был на все.

— Есть одно средство освободить тебя, — тихо сказал он наконец.

— Говори! Назови мне его. Сжалься! Мне здесь не только тяжело, но и опасно оставаться. Я во что бы то ни стало должна выйти отсюда. Я готова быть нищей, бросить все, жить вдали от родины, лишь бы ты был со мною.

— Дорогая моя! Верь мне, я буду верен тебе до гроба, — взволнованно прошептал Бруно.

— Ты говоришь, что есть средство освободить меня?

— Да, освободить и бежать с тобою.

В первую минуту Лили испугалась, но затем лицо ее приняло решительное выражение.

— Да, бежим, — сказала она. — С тобой и под твоей защитой я готова хоть на край света. Но твоя старая мать, твое положение…

— Все это придется оставить.

— Так тяжело… — в нерешительности прошептала Лили.

— Мне жаль только мать, — отвечал Бруно.

— А что если взять ее с нами?

— Она слишком стара и слаба.

— Тогда я должна остаться здесь, — с отчаянием сказала Лили. — Для меня нет больше спасения.

— Подождем возвращения Гагена.

— Не жди Марию, это напрасно.

— А если так, то я освобожу тебя, ты не должна больше мучиться здесь, — решительно сказал Бруно. — Я не могу видеть твоих страданий. Ты права, здесь дольше невозможно оставаться.

В эту минуту раздался звон колокола, призывающего больных обратно в палаты.

— Мы должны проститься, Бруно, — шепнула Лили.

— Одно слово! — остановил ее Бруно. — Когда мне понадобится что-нибудь передать тебе, я принесу записку и положу сюда, в беседку, так что ты можешь взять ее незаметно.

— Отлично. Так мы сможем поддерживать связь.

— Частые мои посещения могут вызвать подозрения, но письма не найдет никто, кроме тебя. Я буду класть их под эту перекладину, — показал Бруно место внизу решетки.

— Благодарю. Прощай… — еще раз шепнула Лили и поспешила из беседки через двор за остальными больными.

Бруно в отчаянье посмотрел ей вслед и дал себе слово сделать все, пожертвовать всем, чтобы спасти ее от ужасной участи.

Но прежде он все-таки хотел дождаться возвращения Гагена или каких-либо вестей от него.

Когда Лили исчезла в доме, Бруно повернулся и пошел к экипажу, ожидавшему его в некотором отдалении.

Хотя влюбленные и думали, что им удалось переговорить незаметно, тем не менее один свидетель их свидания был. Гедеон Самсон стоял у окна своей комнаты во флигеле и видел их сквозь голые, не успевшие покрыться листвой ветви акаций вокруг решетчатой беседки. Первым его порывом было броситься вниз и помешать свиданию пленившей его девушки с любимым ею человеком, но он сдержался. Какое-то шестое чувство говорило ему, что он может извлечь из их свидания выгоду для себя, поэтому Самсон остался у окна наблюдать за беседкой.

V. НЕГР БОБ

В темный дождливый вечер из одного богатого дома в Нью-Йорке, на Бродвее, вышел человек, закутанный в плащ, в шляпе с большими полями.

Пройдя несколько улиц, он вышел наконец на четырехугольную площадь Томпкинс, где никогда не прекращается оживление от экипажей и пешеходов. Проходя мимо газового фонаря, незнакомец взглянул на часы. Было почти десять вечера. Движение по улицам усилилось. Если в Европе в этот час лучшие магазины уже запирают, в Нью-Йорке, наоборот, начинается самая усиленная торговля, и большинство публики в это время отправляется в театры или в гости.

Незнакомец в черном плаще вошел в открытую стеклянную галерею, которая вела внутрь дома, и начал медленно прохаживаться по ней, явно кого-то ожидая.

Пробило десять часов, и к стеклянной галерее подошел еще один человек.

Это был негр, которых уйма в Нью-Йорке, одетый очень бедно и грязно. Он был высок и широкоплеч, имел круглое, с широким приплюснутым носом и толстыми губами лицо. В зубах у него была зажата короткая глиняная трубка.

По виду ему было около сорока. Судя по костюму, дела у негра шли далеко не блестяще.

Он заглянул в галерею и тут же заметил господина в плаще и шляпе с широкими полями. Он подошел к этому человеку.

— Добрый вечер, сэр! — поздоровался он, стараясь разглядеть лицо незнакомца. — Здесь дорога на рынок?

— Вы Боб? — вполголоса отрывисто спросил незнакомец.

— К вашим услугам, сэр. Я — Боб.

Незнакомец внимательно оглядел негра.

— Вы мне кажетесь не совсем годным для приличной работы, — заметил он.

— Не совсем годным? Ну да, вид у меня, конечно, может быть, несколько потрепанный, но ведь и дела нынче плохи. Не могу же я одеваться так же, как вы, сэр. Слава Богу, если не умираешь с голоду, а уж о покупке одежды и думать не приходится.

— Кто прислал вас сюда?

— Один важный господин. Ирландец, как я понял по его произношению.

— А за кого вы меня принимаете?

— За еще более важного иностранца.

— Мне кажется, вы — отчаянная голова?

— Вы не ошиблись, сэр.

— Вам известно, в чем дело?

— Пока нет, сэр, но надеюсь, что сейчас станет известно. Я горю нетерпением на деле доказать, чего я стою.

— Вы получите за свою работу столько денег, что сможете купить себе лучшее платье.

— Слава Богу, что я, наконец, встретился с таким достойным господином! — с воодушевлением воскликнул Боб, почтительно приподнимая шапку.

— Пойдемте отсюда. Здесь ходит слишком много народу, — пробормотал господин в плаще и прошел в маленький двор, где никого не было.

— Значит, дело важное и тайное? — спросил Боб.

— Во всяком случае, такое, которое должно оставаться между нами.

— О, Боб молчалив, как могила, и, что самое главное, не болтает, даже когда выпьет.

— Вы часто пьете?

— Что вы, сэр, редко. Но если кто-нибудь из моих собратьев сказал бы, что он не пьет совсем, знайте — он лжец и негодяй.

— Хорошо. Для начала вам надо купить себе приличный костюм, поскольку вы должны выдавать себя за моего секретаря. Поэтому я сегодня же дам немного вперед…

— И этим вы еще вернее будете держать меня в руках…

— Вот вам пятьдесят долларов…

— Я не знаю, можно ли приобрести что-нибудь стоящее за такие деньги, — засомневался Боб, почесывая у себя за ухом.

— Ну, тогда шестьдесят, только я сам проверю, как вы оделись. Приходите завтра в Кэстль-Гарден.

— Отлично, сэр, благодарю за деньги. Все будет исполнено.

— Из Ливерпуля придет пароход «Звезда».

— «Звезда»? Я его знаю, сэр. Мой приятель Джон служит там грузчиком.

— На этом пароходе приплывет один господин, по имени доктор Гаген. Запомните хорошенько это имя, чтобы тотчас же узнать его, когда будут вызывать.

— Запомню, сэр. Доктор Гаген.

— Подойдете к нему и представитесь как мистер Боб, мой уполномоченный.

— Мистер Боб. Хорошо, но…

— Вы хотите сказать, что не знаете имени того, чьим уполномоченным представитесь? Запомните тогда еще одно имя — мистер Кингбурн.

— Значит, сэр, вы зоветесь мистер Кингбурн, — сказал Боб, снова приподнимая шапку.

— Вы встретите доктора Гагена и проводите в гостиницу. Я не хочу видеть его.

— Как, сэр!

— Я не хочу ничего о нем знать, но это не меняет дела. Если он спросит вас, есть ли в моем доме гувернантка по имени мисс Мери Рихтер, подтвердите, что есть. Запомните хорошенько и это имя, Боб. Мисс Мери Рихтер.

— Не беспокойтесь. У меня отличная память. Но вот в чем главное дело. Что если доктор Гаген захочет во что бы то ни стало видеть мистера Кингбурна и мисс Мери Рихтер?

— Тогда пусть идет куда хочет.

— К вашей светлости я не могу его отвезти, так как не знаю, где вы живете. Ха-ха-ха!

— А это вам совсем не надо знать, Боб. Довольно и того, что вы уже знаете.

— Гм, мне-то положим, довольно, а вот довольно ли будет доктору Гагену?

— Он ищет Мери Рихтер, чтобы увезти ее назад, в Европу, но девушка не желает этого. Если же он начнет угрожать судом, то расправьтесь с ним коротко и решительно.

— Так-так… — пробормотал Боб, вопросительно заглядывая в лицо своему собеседнику.

— О таком старом и богатом никто не пожалеет.

При последних словах незнакомец отметил, что «старый и богатый» произвело на негра определенное впечатление.

— Понимаю, сэр, — сказал он с довольным видом. — Понимаю.

— А где живете вы, чтобы я снова мог найти вас?

— На Блэквеле, прямо на берегу, номер сто семнадцать.

— Я спрашиваю для того еще, чтобы по окончании дела передать вам остальные сто сорок долларов, — пояснил незнакомец в плаще.

— Да? Очень вам благодарен, сэр. Но мне кажется, сэр, что дело это не совсем безопасно и за него можно было бы дать не двести, а триста долларов.

— Хорошо, вы получите еще двести сорок долларов, когда…

— Когда все будет кончено, хотите вы сказать? Вот как это будет сделано, — сказал негр, подходя ближе к незнакомцу. — Вода — вещь опасная. Около Блэквеля случается немало несчастий по неосторожности…

Сказав это, он испытующе поглядел на незнакомца.

— Вы теперь знаете все, — уклончиво ответил тот. — Только не забудьте поприличнее одеться, а то испортите все дело.

— Не извольте беспокоиться, сэр. Спокойной ночи!

Незнакомец в плаще и шляпе с широкими полями поспешно кивнул негру и вышел из галереи.

Боб задержался, чтобы полюбоваться на полученные деньги. Его грязные руки давно не держали такой суммы.

— Мистер Кингбурн, — бормотал он. — Пусть меня повесят, если его в самом деле зовут мистер Кингбурн. Хе-хе-хе! Не мешало бы узнать его настоящее имя. Шестьдесят долларов теперь и двести сорок потом. Я во что бы то ни стало должен узнать, кто это. Он, кажется, богат и иностранец. Идем за ним.

Поспешно выйдя из галереи, Боб увидел невдалеке перед собой шляпу незнакомца с широкими полями и осторожно начал преследовать его, пока тот не свернул за угол.

Боб прибавил шагу, чтобы не потерять незнакомца из виду в коротком переулке.

Но в ту самую минуту, когда негр собирался повернуть за угол вслед за незнакомцем, он увидел перед своим носом кулак.

— Куда идете? — угрожающе спросил его знакомый тихий голос.

Боб понял, что его перехитрили, что человек в плаще оказался ловчее.

— Да тут, в одну лавку, на этой вот улице, сэр, — не растерялся негр.

— Здешние магазины для вас дороговаты, — возразил незнакомец. — Возвращайтесь назад и там, на берегу, ищите лавки и таверны подешевле.

— Мне было любопытно, сэр, — сознался Боб.

— Идите назад. И так вы знаете больше чем достаточно.

Боб повиновался и повернул обратно, а незнакомец в плаще и шляпе с широкими полями продолжил свой путь.

Но негр все-таки не отказался от своего намерения проследить незнакомца. Но на сей раз он делал это так осторожно, что тот не заметил его.

Вскоре Боб увидел, что незнакомец вошел в один из домов. Медленно и осторожно негр стал приближаться к нему, надеясь, что уж сейчас-то он себя не позволит перехитрить. Терпеливо простояв в некотором удалении около получаса и не видя, чтобы тот, кто назвался Кингбурном, выходил из дома, негр предположил, что тот живет здесь. Тогда Боб решился, наконец, войти в подъезд. Но тут же со стыдом вышел: подъезд оказался проходным и имел выход на другую улицу.

«Эге! — с досадой подумал Боб, отправляясь к берегу реки, где были дешевые лавки. — Ты, верно, очень состарился, Боб, раз получил такой урок от иностранца. Какой позор!»

Очутившись на одной из прибрежных улиц, заполненной тавернами, танцзалами, лавками, завсегдатаями которых были по преимуществу матросы, Боб вошел в один из магазинчиков по продаже одежды, не закрывавшихся всю ночь.

В подобных заведениях люди вроде Боба могли купить хоть и не отменный, но все-таки приличный костюм. Боб приобрел сюртук, панталоны, жилет и шляпу, заплатил за все это вместе с галстуком двадцать долларов, переоделся и гордо вышел из лавки.

VI. ТАВЕРНА «ВЕСЕЛЫЙ ОБЖОРА»

Недалеко от большого моста, соединяющего предместье Бруклина с собственно Нью-Йорком, некий предприимчивый немец открыл таверну, получившую вскоре большую популярность.

Капитаны кораблей, матросы, рабочие, маклеры, нищие составляли обычное пестрое общество посетителей таверны «Веселый Обжора», наполняя ее громким разноязычным говором.

Сам хозяин — маленький, толстенький человечек — как всегда спокойно посиживал себе за стойкой и занимался подсчетом выручки, а посетителей обслуживали хорошенькие официантки разных национальностей. Гостеприимные двери таверны никогда не закрывались. Было в ней всегда жарко, а главное, жутко накурено.

Весь большой зал таверны был заставлен столами, скамейками и стульями, а на стенах горели газовые рожки. Ярко освещенные окна таверны хорошо просматривались еще с моста.

В таверне играла цыганская музыка. Старый венгр, тоже, может быть, цыган, привыкший, во всяком случае, вести кочевую жизнь, сидел на подмостках в конце зала и держал в руках гитару. Большая седая борода покрывала ему грудь. Он был одет в белую рубашку, бархатные панталоны и башмаки, а на шее висела цепочка с амулетом. Его жена сидела на заднем плане за арфой. Двое сыновей — красивые молодые люди — играли на скрипках, а две дочери, тоже яркие красавицы со смуглыми лицами, большими черными глазами и черными густыми волосами, играли — одна на арфе, другая на гитаре.

Войдем в эту таверну с господином, которого мы уже знаем и который накануне приехал в Нью-Йорк на пароходе «Звезда», — одним словом, с доктором Гагеном.

Он был одет, как и всегда, во все черное.

Открыв дверь, Гаген на мгновение остановился, оглушенный суматохой и шумом. Не ошибся ли он? Гаген снова вышел на улицу, посмотрел на вывеску. Это, и в самом деле, была таверна «Веселый Обжора». Впрочем, название и впрямь шло к ней.

Гагену в таверне назначил встречу человек, от которого он ожидал важных известий.

Гаген прошел в зал. Почти все столы были заняты. Внимание посетителей было приковано к старому негру, который пел и танцевал под гитарный аккомпанемент другого темнокожего музыканта, а две девушки-негритянки танцевали быстрый, ритмический танец. В глубине зала оказалось свободнее. Гаген сел за стол, за которым скучал одинокий посетитель, и заказал стакан вина. Сосед исподлобья взглянул на него. Гаген улыбнулся про себя, потом спросил:

— Вы хорошо знаете Нью-Йорк?

— Я здесь родился, — услышал он в ответ.

— Может быть, вам знакомо имя мистера Кингбурна?

— Кингбурна? Да, я знаю его. Это богатый торговец сукном на Бродвее.

— Торговец сукном? Я полагал, что мистер Кингбурн богатый землевладелец из Питсбурга и живет здесь только зимой.

— Очень может быть. Он так богат, что может владеть землей в Питсбурге и жить там летом.

В это время к столу подошел человек, при виде которого Гаген вскочил:

— Губерт, вас ли я вижу!

— В первую минуту я тоже глазам не поверил, что это вы, доктор.

— Да, это я. А вас привел сюда случай? Садитесь со мной. Я приехал только вчера, чтобы самому найти Марию Рихтер.

— Так вот для чего вы здесь…

— Я постарался бы и вас разыскать здесь, — дружески сказал Гаген, отметивший, что Губерт сильно изменился, словно снял с души тяжелый камень. — Я приехал сюда, потому что для графини важно выяснить: жива ли еще Мария Рихтер. Может быть, вы что-нибудь знаете о ней?

— Я искал, господин доктор, но напрасно.

— Однако я сейчас слышал про мистера Кингбурна.

— Вы имеете в виду богатого торговца на Бродвее?

— Вы угадали.

— Ну, так это не он.

— Вы у него были?

— Да. У него в доме нет никакой гувернантки. У него только двое сыновей. А другого Кингбурна в Нью-Йорке нет.

— Значит, верно, что Кингбурн, которого я ищу, живет в Питсбурге, — как бы про себя заметил Гаген. — А не встречали вы где-нибудь здесь полицейского инспектора Неймана?

— Нет, господин доктор. И его я искал напрасно. Возможно, он уже уехал назад?

— Не думаю, — сказал Гаген и сообщил Губерту о депеше и письме Кингбурна.

— Значит, Кингбурна нет здесь, в Нью-Йорке?

— Нет, он живет здесь где-то в отеле, но человек он недоверчивый, не хочет иметь никаких отношений с иностранцами и своим доверенным лицом сделал негра.

— Негра? — удивленно переспросил Губерт.

— Да. И такого, который кажется мне довольно странным, — продолжал Гаген. — Он встретил меня вчера, представился как мистер Боб, которого послал сам мистер Кингбурн по получении моей депеши, затем этот Боб просил меня прийти сегодня вечером в эту таверну.

— А, так вот кого вы здесь ждете.

— Да. Но я должен сказать, что меня немного удивляет приглашение в подобное место. Хозяин моей гостиницы так странно посмотрел на меня, когда я спросил его про таверну «Веселый Обжора», а потом посоветовал одеться как можно проще и особенно остерегаться заговаривать со здешними красавицами.

— Вы сказали, что мистер Боб — негр, — заметил Губерт. — По-моему, все негры — очень сомнительные личности.

— Вы правы, Губерт. Может быть, здесь он может поговорить со мной откровеннее? А то вчера он мне сказал только, что мистер Кингбурн очень богат и что у него есть гувернантка мисс Мери Рихтер…

— В таком случае вы у цели, доктор.

— Надеюсь на это и ожидаю, что сегодня узнаю, где живет Кингбурн и когда можно будет поговорить с Марией Рихтер, — сказал Гаген, не спуская глаз с входной двери. — А теперь я должен сообщить вам известие хоть и печальное, однако могущее служить вам утешением…

— Моя сестра… — с испугом вскричал Губерт.

— Ваша сестра избавилась от своих мучений.

Видно было, что новость эта произвела на Губерта удручающее впечатление.

— Несчастная была неизлечима, — попытался успокоить его Гаген. — Пусть же покоится она в мире.

— Вот и она тоже… — печально промолвил Губерт. — Теперь у меня нет больше никого на свете.

— Как и у меня, Губерт. Но перед вами еще целая жизнь, вы молоды. Что вы думаете предпринять?

— Я хочу уехать на запад страны и получить место у какого-нибудь богатого землевладельца.

Тут разговор был прерван шумом из соседней комнаты. Можно было разобрать слова:

— Это он! Бей его, собаку, черного дьявола!

Шум стал громче, и уже ничего невозможно стало разобрать.

Губерт вскочил.

— Речь идет о негре. Так и есть. Вон летит его шляпа. Его изобьют в кровь.

— Есть здесь другой выход? — спросил Гаген сидевшего неподалеку посетителя.

— Да, там, в соседней комнате.

Гаген тоже встал.

— Это мистер Боб! — вскричал он, узнав негра.

— Мистер Боб? Его убьют! — Губерт бросился в соседнюю комнату в сопровождении Гагена.

Здесь толпа зевак глазела, как двое били негра. Ему приходилось туго. Вид его был ужасен. Кровь текла у него из рассеченного лба. Боб упал между стулом и столом.

Губерт пробился сквозь толпу.

— Что же вы не поможете? Двое против одного! — вскричал он и, повинуясь внутреннему побуждению защищать слабую сторону, бросился ему на помощь.

Противники Боба, увидев, что к нему подоспела помощь, тут же бросились на Губерта, крича ему что-то, чего он не мог понять.

Толпа с еще большим вниманием следила за новым актом драки. Губерт, отличавшийся большой силой, мгновенно схватил ближайшего из нападающих и так сильно саданул его кулаком в лицо, что тот без чувств растянулся на полу. Одолеть другого один на один было уже гораздо проще. Но в тот момент, когда Губерт был готов окончательно отделаться от него, из толпы отделился вдруг матрос громадного роста и с непонятными выкриками бросился на защитника Боба.

Казалось, что на сей раз Губерту придется очень плохо, поскольку матрос смотрелся настоящим Геркулесом. Но тут случилось нечто непредвиденное…

Пока Губерт храбро сражался с противниками Боба, Гаген поспешно вышел из таверны и, пройдя два дома, встретил полисмена. Узнав, в чем дело, полисмен сейчас же поспешил к ближайшему полицейскому посту и, взяв там на подмогу несколько человек, отправился вместе с Гагеном в таверну.

Появление полиции мгновенно обратило в бегство матроса, и не прошло двух минут, как порядок восстановился.

Рана Боба оказалась легкой, и, поблагодарив полисменов, слегка удивленных участием, какое иностранцы приняли в судьбе негра, Гаген вышел вместе с Бобом и Губертом из таверны.

Боб позволил довести себя до реки, где смыл кровь, после чего принялся жаловаться на свои несчастья.

— Наверное, меня приняли за другого, — говорил он, — или же попались заклятые враги всякого цветного. Что вы скажете по этому поводу, сэр? Я вхожу, ничего не подозревая, и вдруг на меня кидаются двое. В таком виде я никак не могу показаться мистеру Кингбурну.

— Скажите мне только его адрес, — попросил Гаген, — больше мне ничего не нужно. Завтра утром я буду у него.

Боб сделал вид, что не расслышал просьбы Гагена и продолжал сокрушаться.

— Адрес мистера Кингбурна, — уже настойчивее повторил Гаген.

— Я вас провожу к нему завтра утром, сэр. Иностранцу самому будет трудно найти его.

— На это есть экипажи и проводники, — возразил Гаген.

— Придется плыть в лодке. Приходите завтра, я вас провожу. В четыре там садятся за стол, — сказал негр задумчиво. — …Это неслыханно, — перебил он сам себя, — такое нападение!

— В четыре часа садятся за стол, — теряя терпение, напомнил Гаген.

— Ах, да. А в семь заканчивают обед. Приходите в семь часов ко мне на Блэквель, сто семнадцать.

— Блэквель, сто семнадцать, — повторил Гаген, глядя на Губерта, чтобы и тот запомнил адрес негра.

— Этот господин ваш знакомый? — поинтересовался Боб.

— Да, мой соотечественник. Он путешествует по стране.

— Так, так… — пробормотал Боб. — Ну, в общем, приходите завтра в семь вечера, я буду вас ждать. Спокойной ночи. Боже мой, моя шляпа! И кровь — я никуда не могу показаться…

Охая и жалуясь, он удалился.

— Губерт, — сказал тогда Гаген, — завтра вы пойдете со мной в Блэквель.

VII. КАПЕЛЛАН

Среди ночи по замку вдруг разнесся сильный стук.

Что случилось?

Слуги спали. Разбуженный стуком, лакей Макс подошел к окну, стараясь разглядеть, кто стучит.

— Кто тут? — сердито крикнул он.

— Это я, ночной сторож.

— Что вам надо? Чего вы стучитесь так поздно?

— Отворите, Макс, я должен сообщить вам кое-что важное.

От звука их голосов начала просыпаться и остальная прислуга. Женщины одевались, отворяли двери и тоже начинали переговариваться со сторожем.

— …Как — в склепе? — почти в голос удивились они.

— Человек это или дух, — отвечал сторож, — но я видел его, и он показался мне нашим новым лесничим, хоть и страшно изменился.

— В склепе? — в свою очередь поразился Макс. — Вы, наверное, видели привидение. Как мог лесничий попасть ночью в склеп?

— В склепе есть человек, и я должен сказать об этом, — настаивал сторож.

Женщины невольно почувствовали страх.

— Есть ли у вас ключ от склепа? — спросил Макс у служанок.

— Нет. Он есть только у графини. Но сейчас она почивает, и ее нельзя беспокоить.

— Но мы должны обязательно попасть в склеп, — не отступал от своего сторож. — Я не могу оставить дело так. Ключ надо достать во что бы то ни стало.

— Сторож прав. Пойдемте наверх и доложим о происшедшем, — поддержал Макс.

Служанки все еще колебались. Наконец одна из них решилась разбудить графиню. Она тихонечко постучала в дверь спальни. Графиня, вероятно, еще не спала.

— Кто там? — откликнулась она недовольно.

— Простите, ваше сиятельство, но я пришла просить у вас ключ от склепа.

— О каком ключе ты говоришь? — Графиня вышла из спальни в белом пеньюаре.

— Я прошу прощения, я не хотела вас беспокоить, но пришел ночной сторож и говорит, что ему срочно нужен ключ от склепа — там он видел свет и человека.

— Какие глупости! — рассердилась графиня. — Как мог живой человек попасть в склеп?

— Не знаю. Может быть, это какой-нибудь вор, ваше сиятельство. Правда, сторож говорит, что он узнал в человеке нового лесничего.

— Нового лесничего? В склепе? — изумилась графиня. — Да, случай… необычайный, — после некоторого раздумья сказала графиня. — Надо, и в самом деле, осмотреть склеп и привести в замок того, кто там обнаружится. Но я не верю, чтобы это была правда. — С этими словами графиня подала служанке ключ. — И сразу же доложи мне, если кого-нибудь там найдут, — приказала она.

Пока служанка ходила за ключом, Макс успел разбудить садовника и его помощника, которые присоединились к остальным, и процессия направилась к склепу.

Когда сторож открыл дверь и первым вошел в склеп, он в ужасе отшатнулся при виде представившегося ему зрелища. Да, он не ошибся. На полу лежал подсвечник, а рядом с ним — лесничий. Возле двери валялись обгорелые головешки.

Макс и садовник подошли к лежащему и осветили его лицо. Действительно, это был лесничий Милош. Но в каком ужасном виде! Мужчины молча обменялись взглядами.

В эту минуту Милош пришел в себя и широко открыл глаза.

— Воды! — вскричал он. — Дайте мне напиться.

— Мы отнесем его в замок, — сказал садовник. — Как давно вы здесь?

— Я сам не знаю. Дайте воды! Я умираю от жажды.

— Как вы попали сюда? — спросил Макс.

— Воды! Сжальтесь, воды! Хоть один глоток.

— Пошли, унесем его в замок! — скомандовал Макс.

Четверо мужчин подхватили Милоша, который был так слаб, что не мог сам передвигаться. Когда они подошли к замку, женщины выбежали навстречу — посмотреть на чудо. Это, в самом деле, был Милош. Его внесли в людскую и прежде всего напоили. А горничная отправилась к графине доложить.

На следующий день, когда Милош оправился настолько, что мог стоять, его позвали к графине.

— Что вам нужно было в склепе? — строго спросила она. — Вы знаете, что я могу отдать вас под суд? — Графиня выдержала паузу, но Милош молчал. — Однако я не хочу губить вашей молодости и довольствуюсь тем, что увольняю вас. Вы сегодня же должны оставить замок.

Милошу нечего было возразить, да и был он слишком горд, чтобы униженно просить о снисхождении. Он молча вышел от графини. А во дворе уже стояла телега, чтобы отвезти его в город.

В ту минуту, когда Милош выезжал со двора, туда въезжал почтовый экипаж, в котором сидел человек, казалось, узнавший Милоша. Это был мужчина с неприятным, неподвижным лицом, с большими беспокойными глазами, острый взгляд которых будто пронизывал человека насквозь.

Выйдя из экипажа, он спросил, дома ли графиня, и велел доложить о себе.

— Передайте графине мою карточку, — протянул он лакею визитку, на которой тот прочитал: «Филибер, капеллан».

— Будьте так добры, поднимитесь, — пригласил лакей, — а я пойду доложу о вас.

Медленными шагами поднялся приезжий по лестнице и вошел в приемную, внимательно осматривая старинное, но богатое убранство. Лакей вскоре вернулся и сказал, что графиня сейчас выйдет.

Когда графиня появилась в приемной, на губах ее играла легкая презрительная усмешка.

— Вы здесь, Филибер, — вместо приветствия сказала она. — Я ничего не знала о вашем приезде. В последнем письме вы не говорили о вашем намерении оставить Париж.

Приезжий поклонился и поднес к губам руку графини.

— О графиня, разве найдется такой человек, кто, хоть однажды узнав вас, в состоянии перенести долгую разлуку с вами.

— Оставьте! — перебила его графиня. — Довольно. Я все это прекрасно знаю. Скажите лучше, что привело вас сюда, Филибер?

— Извините меня, Камилла, — ответил Филибер, — если я вместо ответа предложу встречный вопрос: произошло ли со времени смерти графа какое-нибудь сближение?

— Сближение? С кем?

— С его светлостью.

— О чем вы говорите! Между ним и мною невозможно никакое сближение.

— Видите ли, подъезжая сюда, я видел егеря его светлости. Я не думаю, что ошибся, хотя вид у него был очень нездоровый.

— Да, он навсегда оставил замок. Его приставили, чтобы наблюдать за мной.

— Вот как. Значит, его светлость живет где-то поблизости?

— Говорят… Но вы так и не сказали, Филибер, какими судьбами здесь?

— Я приехал остаться с вами, Камилла, быть вашим защитником, советником, капелланом здешнего замка. Кто больше всего заслужил этот пост, как не тот, кто знает, что было в прошлом, кому вы можете открыть ваше сердце?

— Мне кажется, сначала вам не мешало бы спросить моего согласия, — раздраженно сказала графиня.

— Неужели это столь необходимо для меня, так давно пользующегося вашим доверием? Я приехал из Парижа и привез вам некоторые интересные для вас известия, Камилла. О той особе, которая, несмотря на все обстоятельства, если судить по вашим письмам, не забыта вами и не будет забыта, поскольку трогает ваше материнское сердце, — понизил голос Филибер, пристально глядя, какое впечатление произведут его слова.

— Вы имеете в виду Леона?

— Да, Леона, которого вы не видели с малолетства. Но я его видел вместо вас. Не хотел доверить бумаге свои впечатления, ибо не мог быть уверенным, что письмо не попадет в чужие руки.

— Где же он?

— Имею счастливую возможность успокоить ваше материнское сердце: Леон жив.

— Тогда он должен стать орудием моей мести, — с угрозой прошептала графиня.

— Его светлость поместили Леона под надзор своего бывшего доверенного камердинера, — продолжал Филибер, пропустив мимо ушей замечание графини. — Старый Брассар воспитал его.

— Значит, он в Париже, у Брассара?

— Нет. Леона у него нет, он уехал в Вену… В Париже он изучал медицину.

— И тоже медицину…

— Да, как и его светлейший отец, который, оправившись от тяжелой болезни, занялся медициной и естественной историей.

— Как вы узнали, что Леон в Вене?

— От старого Брассара.

— Вы его нашли, Филибер?

— Он почти ослеп и не узнал меня, а я выдал себя за товарища Леона.

— Брассар дал вам его адрес?

— Нет, он сам его не знал. Леон давно не подавал о себе вестей. Старик был очень сдержан и ничего больше не сказал.

— Значит, Леона надо найти в Вене, — сказала графиня. — Конечно, так, чтобы он сам ничего не подозревал. Вы понимаете меня, Филибер? Леон не должен знать о наших с ним родственных связях.

— Он считает старого Брассара своим отцом.

— Тем лучше. Когда вы едете? — отрывисто спросила графиня.

— Когда прикажете, моя госпожа, — ответил Филибер.

— Как можно скорее, Филибер. Мне очень нужно найти Леона и завлечь его сюда. Но все это должно быть покрыто глубокой тайной. Никто не должен…

— Какой напрасный страх, Камилла, — перебил Филибер. — Разве я когда-нибудь проговаривался? Разве я не был всегда верным рабом вашего очарования? Вы же знаете, что никто не может устоять против вашего прямо-таки мистического воздействия на людей.

— Вам еще представится случай доказать свою преданность на деле, — сказала графиня. — Отдохните несколько дней, а потом поезжайте в Вену. Вас там не знают, и вам легко удастся найти Леона. Займите комнаты возле капеллы. Завтра после обедни я познакомлю вас со всеми обитателями замка.

Графиня позвонила в колокольчик. На пороге возник камердинер.

— Проводите господина капеллана в комнаты рядом с капеллой, — распорядилась она. — С сегодняшнего дня вы состоите при нем.

Филибер поклонился графине и последовал за слугой.

«Леон Брассар… — подумала графиня, оставшись одна. — Леон Брассар. Филибер невольно навел меня на новую идею: использовать сына, чтобы уничтожить отца, которого он не знает. Я превращу Леона в орудие моей ненависти и мести. Очень неплохая мысль. Ничем другим я не могу поразить этого ненавистного мне человека, как его же собственным сыном…»

А в это время Милош уже приехал в город и стучался в двери дома Гагена.

Когда старая служанка открыла дверь, она всплеснула руками от ужаса и удивления.

— Боже мой! Вы ли это? — вскричала старушка. — Какой у вас вид! Я едва вас узнала. Идите и садитесь скорее. Я сейчас подам вина и мяса.

— Где господин доктор? — спросил Милош.

— Разве вы не знаете?

— Нет. А что случилось? — взволновался Милош.

— Доктор уже два дня как уехал в Америку.

— В Америку?

— И я не знаю, когда он вернется.

После такой новости Милош не стал больше задерживаться в доме Гагена.

Он снял маленький рыбачий домик на берегу моря, чтобы подлечиться и прийти в себя на морском воздухе.

Между тем в деревне пронесся слух, что новый графский лесничий сейчас выглядит точно так же, как выглядел некогда старый Вит. Мужчины предостерегали Милоша от участи бесследно исчезнувшего Вита.

VIII. СУМАСШЕДШАЯ

Под впечатлением разговора с Лили, свидетелями которого мы были, Бруно решил во что бы то ни стало освободить свою невесту.

Гаген уехал, и рядом с Бруно не осталось ни одного человека, которому можно было бы довериться. Бруно вскоре пришел к выводу, что ни ночью, ни вечером пробраться в больницу невозможно, не подкупив сиделку. Да и то он не был уверен, что у нее есть ключи от всех дверей и ворот.

Бруно не сомневался, что ему удастся подкупить Дору Вальдбергер, но само это средство было ему противно, и он стал думать, нет ли лучшего способа.

Что если попробовать освободить ее во время прогулки? Если поставить поблизости экипаж, а Лили удастся перебраться через решетку беседки, то план этот может успешно осуществиться. Тем более что ничего другого в голову и не приходило.

Бруно сначала хотел дать знать Лили о своем плане, для чего написал ей письмо. Из предосторожности оно было без обращения и подписи.

«Прежде всего, тысячу раз заочно целую тебя. Завтра в это время ты будешь свободна. Приходи в известное тебе место, я буду ждать тебя. С моей помощью ты перелезешь через решетку. Лошади будут ждать нас. Ты хорошая наездница. Я с нетерпением считаю часы. До скорого свидания».

Бруно сложил письмо и отправился к железной дороге, по которой надо было проехать большую часть пути до сумасшедшего дома.

Войдя в вагон, Бруно увидел сидевшего там ландрата, направлявшегося в окрестности города. Он раскланялся с Бруно и пригласил сесть рядом.

— Вы, вероятно, едете в сумасшедший дом? — спросил ландрат. — Там все по-старому? Я слышал, его светлость весьма интересуется этим делом и для уточнения некоторых обстоятельств уехал в Америку.

— Его светлость? — удивился Бруно. Тогда ландрат сделал вывод, что, несмотря на свою близость к доктору, тот не знает его тайны.

— Извините, я хотел сказать — доктор Гаген, — поспешно поправился ландрат.

— Да, доктор — человек самоотверженный, — сказал Бруно.

— Никто не знает этого лучше меня, — перебил его ландрат. — Если бы вы видели, какие суммы он втихомолку раздает бедным. Но об этом никто не ведает, и доктор не хочет, чтобы кто-нибудь узнал о его благотворительности. Вы, вероятно, слышали, что к весне неподалеку от города откроется новый госпиталь для больных и престарелых? Между нами говоря, строит его доктор Гаген. Он с моей помощью купил это место. Такие поступки не часты, любезный фон Вильденфельс, и заслуживают всеобщего восхищения. Но я сообщаю вам все это по большому секрету. А теперь доктор в Америке. В такое ужасное время года. С его-то не очень крепким здоровьем. И, как мне говорили, он уехал искать молочную сестру графини.

— Совершенно верно, фон Эйзенберг.

— И есть какие-то успехи?

— Я еще не получал от него никаких известий.

Беседуя, они доехали до нужной ландрату станции.

Бруно поехал дальше. Когда он остался один, ему вспомнились странные слова ландрата, который назвал Гагена «его светлостью». Разве Гаген не тот, за кого он себя выдает? Бруно давно уже заметил, что доктора окружала некая таинственность — но «светлость»?.. Или ландрат просто оговорился? Кем же он все-таки был — доктор Гаген, которого он считал другом? Да и в прошлом этого человека было немало загадочного. Верно было и то, что Гаген и раньше знал графиню, мачеху Лили, но какого рода были их отношения — этого Бруно не знал и пока понять не мог.

Погруженный в такого рода размышления, Бруно подъехал к поселку, неподалеку от которого и стоял сумасшедший дом. Покидая станцию, Бруно подумал, что для бегства будет очень удобно воспользоваться железной дорогой, и решил вместо верховых лошадей взять карету, чтобы в ней потом беспрепятственно добраться до станции. Наняв экипаж, он остановился в ста шагах от сумасшедшего дома на месте, уже известном кучеру, с которым он ездил сюда не в первый раз.

Когда Бруно подошел к сумасшедшему дому, час прогулки больных еще не наступил. Бруно незаметно дошел до решетки, у которой стояла беседка, и положил письмо на условленное место. Он решил не ждать прихода Лили, поскольку боялся возбудить подозрения, способные повредить исполнению намеченного плана.

Положив письмо, Бруно сейчас же вернулся в карету и поехал обратно в город, где до следующего дня остановился в отеле.

Побег он наметил на другой день, на четыре часа вечера. В это время уже начинает смеркаться и, по всей вероятности, бегство Лили не будет замечено до шести, то есть до ужина больных.

Бруно решил ехать с Лили до ближайшей дороги на Вену, где сразу же обвенчается с ней, надеясь, что этот факт круто изменит все, — во всяком случае, избавит Лили от пристанища умалишенных. Он намеревался отправиться путешествовать с молодой женой, и этим спасти ее от преследований графини. Конечно, при этом он должен будет бросить службу, но ради спасения Лили он готов на любые жертвы.

Вечером и поутру Бруно сделал последние приготовления к отъезду. Своей матери он уже написал, что вскоре отправится с Лили в далекий путь. Своим планом Бруно был доволен и считал, что он должен удасться. Только бы получилось вырвать Лили из этого ужасного места, а там все пойдет хорошо.

Наконец наступило время ехать, и Бруно сел в карету.

Было около половины четвертого, когда Бруно подъехал к цели. Кучер остановился невдалеке и должен был, как только они сядут с Лили в карету, что есть духу мчаться на станцию.

Бруно пошел к решетке. Он сильно волновался. Через какие-нибудь четверть часа все должно решиться.

Больные еще гуляли. Погода стояла великолепная.

Бруно подошел к беседке, но она была пуста. Лили еще не появилась. Это показалось ему странным, но он говорил себе, что, вероятно, она уже заметила его и скоро подойдет.

Он встал таким образом, чтобы его было лучше видно со двора. Сам же он в толпе больных никак не мог ее высмотреть. Его начала охватывать тревога. Неужели письмо попало кому-нибудь в руки? А может быть, Лили захворала и не смогла выйти? Бруно в нетерпении стоял у решетки и искал Лили глазами. Она не появлялась. Скоро пробьет четыре, и больные должны будут идти в дом. К тому же пора было ехать на станцию, чтобы не опоздать на поезд.

Бруно напрасно ждал — время шло, а Лили не являлась. Что с ней случилось? Только что-нибудь особенное могло удержать девушку. Пробило четыре часа. Прогулка закончилась. Больные возвращались в свои палаты. В большинстве они шли сами. Некоторых уводили сторожа и сиделки.

Итак, попытка бегства сорвалась. Терпение Бруно лопнуло. Он задумал узнать, что случилось с Лили.

Бруно решительно подошел к воротам и позвонил.

— Мне нужно видеть директора, — сказал он привратнику, отворившему ворота.

— Директор уехал в город по важному делу, — ответил тот.

— Тогда — его помощника.

— Этого я тоже не могу пригласить, — таинственно улыбнулся привратник. — Господина Самсона в заведении больше нет.

— Нет? С какого времени? — крайне удивился Бруно.

— С прошедшей ночи.

— Что же произошло?

— О, это уже не тайна. Господин Самсон убежал с одной сумасшедшей.

— С сумасшедшей? В прошлую ночь?

— Он увез ее, и они пропали бесследно.

— Кто эта сумасшедшая?! — в страшном смятении закричал Бруно.

— Хорошенькая молодая девушка, выдававшая себя за графиню…

От услышанного у Бруно потемнело в глазах.

— Вы не ошиблись? — все еще не веря своим ушам, переспросил он. — Пропала именно эта девушка?

— Будьте уверены — она. Господин Гедеон Самсон увез мнимую графиню, и никто не знает, где теперь они. По всей вероятности, они уехали утром по железной дороге.

Лили — с доктором? Перед Бруно возникла новая загадка.

— Их, наверное, не станут особенно преследовать, поскольку сумасшедшая эта была из тихих, и господин доктор может теперь ухаживать за ней сам — ха-ха-ха! Прощайте, сударь.

Сторож запер ворота.

Бруно не в состоянии был пошевелиться. Неожиданный удар поразил его со страшной силой. Лили бежала с доктором. Но разве Бруно мог допустить мысль, чтобы она изменила ему?

IX. В ГОСТИ К КИНГБУРНУ

— Это вы, Губерт? Вы очень аккуратны, — сказал Гаген бывшему лесничему, когда тот вошел в номер доктора ровно в шесть вечера. — Вы хотите отвезти меня на лодке в Блэквель? Вы знаете, где это?

— Да, доктор. Остров Блэквель лежит как раз напротив города, — ответил Губерт. — Я вчера специально побывал там.

— Отлично, идемте, — сказал Гаген, беря шляпу и перчатки.

В этот вечер над Нью-Йорком висел густой туман, который, казалось, только усиливался, отчего свет фонарей едва пробивался сквозь него.

— Значит, вы были на острове, Губерт? — спросил Гаген.

— Он довольно велик и по большей части каменист. Арестанты откалывают от него иногда целые глыбы.

— Арестанты? — удивился Гаген.

— Да. В Блэквеле есть рабочий дом, госпиталь и ночлежка для бедных.

— Неужели остров настолько большой, что на нем есть все эти учреждения да еще и много домов?

— Он и в самом деле не мал, но домов, и особенно домов хороших, я почти не видел.

— Гм, значит, мистер Кингбурн живет не тут?

— Вероятно. Но я обошел не весь остров. Я только хотел получше узнать его местоположение, чтобы наверняка знать, куда везти вас сегодня вечером.

— Какой густой туман, — заметил Гаген. — Смотрите, чтобы на воде не случилось какого-нибудь несчастья.

— Об этом не беспокойтесь, доктор. Мы доберемся до места благополучно.

В это время они подошли к берегу, где стояло множество лодок, которые можно было взять напрокат.

Через несколько минут Гаген и Губерт плыли по реке. Губерт греб, а Гаген сидел на руле.

— Мне очень приятно, что я могу сопровождать вас, — сказал Губерт. — Все-таки нас теперь двое. Мне кажется, иностранцы здесь должны сами себя защищать. И, по правде говоря, мне здесь не очень-то понравилось.

— Я тоже рад, что вы со мной, Губерт, — дружески ответил Гаген. — Мы не чужие и всегда можем друг другу помочь. Тем более что вдали от родных мест не всегда всё можно предвидеть. Однажды в Париже я случайно попал в кабак, где собирались отъявленные подонки. На меня сейчас же обратили внимание. Когда я вышел, радуясь, что, наконец, выбрался оттуда, на меня напали двое молодцов. К счастью, у меня с собой оказался револьвер.

— Здесь тоже необходимо носить оружие, — сказал Губерт.

— Да… И револьвер тогда спас меня. Нападавшие оставили меня, приняв за полицейского, и мне удалось счастливо выбраться из этого квартала. Однако видите ли вы что-нибудь в таком тумане, Губерт? Кажется, навстречу плывет лодка?

— У меня хорошее зрение. Но туман действительно ужасный.

Мимо них проплывало много лодок, но чем ближе подходили они к острову, тем тише и пустыннее становилось вокруг. Вдали, на городской набережной, слабо светились фонари. Кое-где на острове тоже мелькали одинокие огоньки.

Вода кругом казалась черной, и над ней висел густой белесый покров тумана. В глубоком молчании и тишине слышался только всплеск лодочных весел.

Постепенно очертания острова стали проясняться, и вскоре наши спутники подошли к нему.

Там и сям поблескивали огоньки, говорившие о существовании жилья.

— Остановитесь здесь, Губерт. Где-то неподалеку номер сто семнадцать — дом мистера Боба.

— Мне пойти с вами? — спросил Губерт.

— Нет, ждите меня в лодке, я пойду один, — сказал Гаген.

Он вышел на берег, оставив Губерта в лодке. Местность казалась заброшенной и пустынной. В некотором отдалении виднелся полуразрушенный дом.

Гаген несколько мгновений осматривался, но ему мешал туман. Если бы он не получил депеши Неймана и письма Кингбурна, то наверняка подумал бы, что оказался здесь вследствие чьей-то мистификации. Тем более что негр Боб произвел на него странное впечатление. Да и, честно сказать, все затеянное казалось ему в эту минуту сомнительным. Он уже хотел вернуться и сначала разыскать полицейского инспектора, как вдруг кто-то направился к нему навстречу.

— А, это вы, сэр, — раздался глуховатый голос, и перед Гагеном вырос из тумана негр Боб. — Я ждал вас. Мистер Кингбурн уже извещен и ожидает вас. Мы выбрали удачный день. Сегодня он в отличном расположении духа, что, признаться, не часто с ним случается…

— Но скажите мне, мистер Боб, — перебил его доктор Гаген, не трогаясь с места. — Разве может в этой убогой местности жить человек, имеющий, как мистер Кингбурн, большое состояние?

Негр засмеялся.

— Все это ко всеобщему удовольствию скоро объяснится, сэр, — сказал он. — Только прошу вас следовать за мной.

— Должен сознаться, что мне здесь не особенно нравится, но я не боюсь, поскольку у меня с собой заряженный револьвер.

— О, не беспокойтесь, здесь совершенно безопасно, — успокоил Боб, — иначе бы я не стал тут жить.

— Так вы и в самом деле здесь живете?

— Я же говорил — мой номер сто семнадцать.

— А мистер Кингбурн?

— Мы сейчас к нему придем.

Но несмотря на все старания разглядеть дом Кингбурна, Гаген не видел ничего, кроме приземистых хижин.

Вдруг негр повернул направо и, толкнув ногой калитку, пригласил Гагена в грязный двор. Однако терпению доктора пришел конец.

— Что я буду делать в этом дворе? — сердито спросил он.

— Здесь нас ждет лодка, сэр.

— Но ведь я уже говорил вам, что у меня есть своя лодка.

— Ничего, сэр, она подождет, пока вы вернетесь обратно. И неужели вы полагаете, что мистер Кингбурн может жить здесь?! Ха-ха-ха! Вы его не знаете, сэр. Мистер Кингбурн — миллионер. Он и живет по-королевски.

— Значит, мы направляемся к нему?

— Да, сэр, прошу вас, — сказал Боб и повел Гагена к воде. — Сегодня туман и темновато, поэтому все и кажется несколько иным, более мрачным, чем обычно. И почти таинственным, не правда ли? Будь я иностранцем, мне именно так бы и казалось, но я здесь живу и каждый день навещаю мистера Кингбурна, который жить без меня не может. Все идет через мои руки, и ни один иностранец не попадет в дом, не будучи представлен мною. Он большой оригинал. Но что против этого можно возразить? Впрочем, надо заметить, что недоверчивости мистера Кингбурна научил его собственный опыт, поэтому и живет он как в крепости. Однако скоро вы все увидите сами. А знаете причину такого его образа жизни? Его хорошенькая жена. Ха-ха-ха! У мистера Кингбурна хорошенькая жена, и он страшно боится, что она изменит ему. Он сторожит и запирает ее с детьми, как в монастыре. Только я, негр, кажусь ему безопасным. Поэтому он безгранично доверяет мне.

Словоизлияния Боба немного успокоили Гагена. Во всяком случае, как-то объяснялась странная таинственность человека, к которому они сейчас направлялись.

— Но ведь мистер Кингбурн наезжает со своей женой в Европу. А там куда больше поводов для ревности.

— О, он очень редко выезжает, а когда покидает дом, наказывает охранять жену еще пуще прежнего, — охотно пояснил Боб, но вдруг остановился. — Видите мостки?

— Вижу, — подтвердил Гаген.

— У них моя лодка. Вперед, сэр!

— Нет, вперед пойдете вы, — спокойно, но решительно сказал Гаген. — У мостков, наверное, нет перил, а сейчас не так светло, чтобы идти по ним без опаски. Я пойду за вами, мистер Боб.

— Как вам угодно, сэр, — сейчас же согласился негр. — Хотя, уверяю вас, опасности ровно никакой — мостки проложены до воды по земле.

Боб первым взошел на мостки. Гаген последовал за ним. Мостки состояли из двух рядов сколоченных досок, прогибавшихся под ногами. Но под ними чувствовалась земля, так что, действительно, особого повода для беспокойства пока не было. Негр шел впереди, и опасаться неожиданного нападения тоже не приходилось. Тем не менее Гаген решил оставаться крайне осторожным.

Боб, хорошо ориентировавшийся в знакомой местности, быстро дошел до конца мостков и спрыгнул в лодку. Гаген шел за ним почти по пятам, едва поспевая за длинноногим негром. Как только он добрался до края мостков, одна из досок у него под ногами неожиданно провалилась. Он хотел переступить на другую, но и она пошла куда-то вниз. Гаген, потеряв равновесие, сорвался в воду.

И тут же получил сильный удар по голове чем-то вроде весла или доски.

Словно гиена, негр выскочил из лодки на прибрежное мелководье и потащил Гагена из воды на сухое место. Он взвалил его себе на плечи, перенес обратно в грязный двор, из которого они недавно вышли, к грязной хижине, внутри которой не было ничего, кроме голых стен. Положив бесчувственного Гагена, негр нырнул на минуту в хижину и появился оттуда с маленькой зажженной лампой в руках. Опустившись на колени перед жертвой, Боб принялся обыскивать карманы.

Ужасное зрелище представлял сейчас этот негодяй. Когда он нашел полный кошелек, его круглое черное лицо выразило адскую радость.

Ему послышался шум на воде. Он поспешно вскочил, прислушался. Глаза беспокойно забегали, но ничего подозрительного он не обнаружил.

Тогда Боб снова наклонился над Гагеном. Снял с него часы, цепочку и другие ценные вещи, отнес их вместе с лампой в дом, затем, вернувшись, снова поволок Гагена к воде, бросил в реку и ногой оттолкнул тело от берега. Послышался всплеск, раздался слабый крик о помощи, но течение уже относило Гагена дальше, и все стихло.

Боб вернулся в свое логово, где на время оставил добычу. Негр не мог долго держать здесь награбленное. Он жил тут не один, а с несколькими другими подобными же негодяями, которые ближе к ночи являлись сюда ночевать. Боб полюбовался на часы и цепочку — обе золотые вещи были тяжелы и стоили дорого, повертел не менее дорогие кольцо и булавку и сложил все вещи в кошелек, после чего принялся хохотать и гримасничать, давая волю своей дикой радости.

Успокоившись наконец, спрятал вещи и деньги поглубже в карман и погасил лампу. Выйдя из хижины, дверь которой осталась открытой, Боб пересек грязный двор и оказался на дороге. Придя на берег, он сел в лодку и отправился обратно в город.

Было восемь часов, когда Боб очутился на городском берегу. Он направился в таверну и заказал себе плотный ужин. Он был страшно доволен собой, и смех разбирал его всякий раз, когда он дотрагивался до кармана, где лежала его добыча, как человека, сделавшего какое-нибудь большое и хорошее дело.

В девять часов он встал, вышел из таверны и отправился по лабиринту улиц к площади Томпкинс. Еще не было десяти часов, когда он добрался до стеклянной галереи, в которой состоялся его первый разговор с мнимым мистером Кингбурном, и вошел в нее. Оглядевшись, он поначалу никого не заметил.

Внезапно появился тот, кого Боб ждал, — незнакомец в широком темном плаще и шляпе с широкими полями.

Негр подошел к нему и почтительно снял шляпу:

— К вашим услугам, сэр.

— Идемте во двор.

Они вышли из галереи.

— Кончено, — сказал вполголоса Боб.

— Иностранец? Доктор Гаген?

— Да, сэр, это был он. Два часа назад с ним произошло несчастье: он случайно свалился с мостков и утонул, ударившись головой о весло…

— Мне не нужны подробности, — перебил негра незнакомец, — мне нужны доказательства.

— Вот, сэр. — Боб вынул из кармана кольцо Гагена. — Этого довольно?

— Вы его обокрали? — брезгливо поморщился незнакомец.

— К чему оставлять это на трупе? Не я, так другой бы воспользовался — тот, кто вытащит его из воды.

Человек в плаще поглядел на кольцо. В качестве доказательства Боб показал и кошелек утонувшего.

— Вот вам остальные ваши деньги, — сказал незнакомец, отсчитав негру несколько золотых монет. — У вас теперь немало денег, что вы с ними будете делать? — полюбопытствовал он.

— О, сэр, — скаля зубы, ответил негр. — У меня давно было заветное желание уехать в Новый Орлеан. Там гораздо лучше, чем здесь. В Новом Орлеане я родился и снова хочу туда. Поеду сегодня же.

— Правильно сделаете, — одобрил незнакомец, еще плотнее закутываясь в плащ, и, кивком попрощавшись с негром, ушел.

Боб подошел к фонарю и сосчитал золото, полученное от человека в плаще. Сумма была вся до цента.

Негр осторожно положил деньги в тот глубокий карман, куда были спрятаны драгоценности Гагена, и тоже исчез в толпе.

X. ФИЛИБЕР

Капеллан вступил в свою должность и уже служил обедню в присутствии всех обитателей замка.

Графиня тоже появилась на своем месте. Слуги стояли позади нее.

Обитатели замка видели в капеллане нового духовника графини, ее советника. Филиберу отвели комнату рядом с церковью. До сих пор дела его, очевидно, шли не блестяще, но теперь он мог надеяться на лучшую участь.

Когда утренняя служба была окончена и графиня вернулась к себе, из города явился верховой, каждый день привозивший письма.

По штемпелю графиня поняла, что письмо из Нью-Йорка, — следовательно, от Митнахта. Графиня поспешно распечатала его и сильно побледнела, прочитав краткое послание. Митнахт требовал денег, жалуясь, что истратился полностью.

Полностью. В несколько месяцев израсходовать сто тысяч!

Митнахт требовал всей своей доли и угрожал, что в случае ее отказа он принужден будет возвратиться, чтобы лично настаивать на своем требовании.

Письмо испугало графиню. Митнахта надо было непременно успокоить. Она пока еще не получила миллион Лили, но Митнахт этому не поверит, а потому ей следовало любым способом удовлетворить претензии бывшего управляющего.

Графиня гневно смяла письмо и бросила в горящий камин.

В эту минуту почти неслышно отворилась дверь, скрытая обоями, и на пороге появился новый капеллан, который несколько мгновений молча наблюдал за графиней.

Погруженная в мрачные мысли, она не заметила его, а он с восторгом глядел на ее чудесную красоту, покорявшую всех, кроме одного-единственного — Митнахта. Красота эта была сродни сирене, завлекавшей путников, чтобы погубить их в пучине. Ни разу графиня не терпела неудач, когда хотела пленить кого-нибудь (ее прошлое служило тому красноречивым доказательством), и насмешливая улыбка скользнула по ее губам, когда она подумала, сколько влюбленных видела у своих ног.

В Варбурге она тоже победила. Граф также пленился ее красотой и заплатил за это жизнью.

Не будучи больше в состоянии владеть собой, Филибер вдруг бросился к ее ногам.

— Как, вы здесь? — спросила графиня, без особой, впрочем, сердитости. Она хоть и поняла, что Филибер прошел через потайную дверь, не только не разгневалась, но лицо ее даже прояснилось. Она наклонилась к стоявшему перед ней на коленях капеллану и, протянув руку, сказала: — Встаньте, Филибер, что вы делаете?!

— Умоляю вас… полюбите меня… я умираю от страсти к вам…

Филибер начал с жадностью покрывать поцелуями протянутую ему руку.

— Встаньте, Филибер. Вас могут услышать. Вспомните ваше звание и место, которое вы занимаете в замке, — сказала графиня по-прежнему мягко.

— Звание! Место! Да, вы правы, Камилла. — Капеллан встал, его лицо нервно подергивалось. — Вы правы, но разве я не могу…

— Тише, Филибер. Успокойтесь. Такого с вами еще никогда не бывало.

— Моя любовь все растет, Камилла.

— Садитесь сюда и успокойтесь. Чего вы хотите? Я не прогнала вас и оставила около себя, я сделала вас моим духовным наставником…

— Благодарю, горячо благодарю за это. Но где фон Митнахт, Камилла?

— Он долго был моим управляющим…

— Где он?

— Полагаю, уехал в Америку.

— Он вернется?

— Не думаю.

— Его нет возле вас, и я благодарю за это небо, ибо, Камилла, я ненавидел его.

— Ненавидели? Почему?

— Не знаю. Может быть, из ревности, — прошептал капеллан.

Графиня принудила себя засмеяться.

— Надеюсь, вы не думаете, что я когда-нибудь любила этого человека? — ледяным тоном спросила она.

— Не знаю — почему, но я его боялся, Камилла. Я не мог видеть его. Понимали ли вы намек в моих письмах? Вы его не любили, но он любил вас?

— Он был для меня несносен.

— Несносен, — с видимым удовольствием повторил Филибер.

— Мне было трудно отделаться от него, и я боюсь, что он вернется, — сказала графиня.

— О, я всегда ненавидел этого авантюриста, которому вы покровительствовали, Камилла. Но теперь он больше не должен к вам возвращаться…

— Погодите. Прежде всего нам надо узнать, где Леон Брассар. Вам это узнать легче, чем всякому другому. Подъезжая сюда, вы признали одного человека…

— Егеря его светлости.

— Может быть, он знает, где Леон Брассар?

— Он — да. Вы правы. От него я это и узнаю.

— Ищите его в городе, в доме доктора Гагена. Если вам удастся узнать, где Леон, я докажу вам свою благодарность.

— Ваше желание очень понятно, Камилла, а для меня оно — приказ. Я сейчас же еду в город — разыскивать егеря.

Через полчаса Филибер был уже на пути в город.

Приехав туда, он не медля отправился к дому доктора Гагена. Старая служанка сказала ему, что доктор Гаген уехал.

— Тогда нет ли у вас где-нибудь поблизости лесничего Милоша? — поинтересовался Филибер.

— Милоша? — переспросила старуха. — По-моему, он живет в рыбачьей деревне Варбург. Боже мой! Сколько нынче народу спрашивает о нем, — сказала она с удивлением. — Должно быть, у него много знакомых.

— А кто еще о нем спрашивал?

— Час назад о нем справлялась какая-то молодая дама, по-видимому, актриса. Она поехала к нему. А теперь вот вы…

— Итак, в деревне Варбург. Благодарю вас, моя милая, — попрощался Филибер.

Капеллан сначала приказал отвезти себя в деревню Варбург, но не доезжая до нее, вышел из кареты и пошел пешком. Подойдя к одному из рыбачьих домишек, он спросил о графском лесничем. Рыбаки указали на дом неподалеку. Филибер постучался.

Дверь отворилась, и на пороге показался Милош, все еще больной и худой. Он узнал капеллана, поклонился и пригласил войти.

— Вот вы теперь где живете, друг мой, — сказал Филибер, входя. — Наконец-то я вас нашел. Вы кажетесь очень больным, Милош.

— Теперь мне уже лучше.

— Вы узнали меня, сын мой, меня это очень радует. Я только что приехал из Парижа по одному особенному делу. Я от старого Брассара.

— Путь неблизкий, ваше преподобие.

— Я приехал для того, чтобы отыскать сына Брассара. Леон уехал и бросил отца. Говорят, он в Вене. Что вы знаете об этом?

— Я тоже слышал.

— Знаете ли вы, где теперь Леон Брассар?

— Нет, ваше преподобие.

— От кого же вы узнали, что он в Вене?

— От одной бывшей танцовщицы по имени Рейнета, которую Леон увез с собой из Парижа, а затем бросил. Она хотела отыскать его, но я думаю, это будет довольно трудно.

— Танцовщица Рейнета — это все, что вы знаете, сын мой?

— Все, ваше преподобие.

— Вы по-прежнему на службе у его светлости или как-то с ним связаны? Может, он что-то знает?

— Не больше, чем я вам сказал.

— Значит, старому Брассару ничего больше не узнать, — печально заключил Филибер. — Да и мне тоже. Я надеялся узнать что-нибудь о нем от вас, но ошибся. Или вы что-то скрываете от меня, сын мой? Это было бы несправедливо. Вам ведь известно, каким доверием я пользуюсь даже у его светлости. Кстати, он живет где-то здесь поблизости?

— Да, но в настоящее время он уехал.

— Вот как! Но где же он живет?

— Это тайна.

— Но мне-то, надеюсь, вы доверяете?

— О да, конечно, ваше преподобие. И полагаю, что могу быть с вами откровенным.

— Значит, его светлость живет инкогнито?

— Да, ваше преподобие, под именем доктора Гагена.

— Я так и думал, — поспешно сказал Филибер. — Я даже почти знал это, и вы не будете раскаиваться в своем доверии ко мне. Это останется между нами, сын мой.

— Надеюсь, ваше преподобие.

— А вам, как я вижу, не очень хорошо живется в его отсутствие. У вас совсем больной вид, сын мой. Желаю как следует поправиться. Да хранит вас Матерь Божия!

Милош поблагодарил капеллана, которого прежде часто видел у своего господина, а Филибер, простившись, поспешил обратно в замок. Неожиданно он вспомнил, что старая служанка говорила об актрисе, похожей на иностранку, которая справлялась о Милоше, и что сам Милош упоминал некую танцовщицу Рейнету. Филибер подумал, что, может быть, танцовщица тоже ищет молодого Брассара, о котором и пыталась узнать от Милоша. Придя к такой мысли, капеллан велел снова ехать в город.

Он стал объезжать гостиницы, справляясь о вновь прибывших. В одной из них в списках приезжих он нашел имя девицы Рейнеты Полино из Парижа.

Филибер, узнав, что она еще не съехала, тотчас же отыскал ее номер и постучался. Рейнета сама отворила дверь. Это была довольно красивая молодая дама, со вкусом одетая. При виде посетителя, в котором она сразу признала духовное лицо, Рейнета удивилась и вопросительно посмотрела на капеллана.

Филибер представился и без обиняков объявил, что он — по поводу Леона Брассара.

— Леона! Этого подлого обманщика! — вскипела темпераментная парижанка. — Вы, вероятно, явились от его имени, чтобы посоветовать мне успокоиться и удалиться? Но не думайте, что вам это удастся. Я от своего не отступлю и отыщу неверного.

— Я тоже хотел бы его найти.

— Как, вы тоже его ищете?

— Да. И надеюсь услышать от вас, где он.

— О, простите меня за мою оплошность. Я думала, что вы пришли по поручению этого постыдного изменника, который обманул меня своими сладкими обещаниями, — совсем другим тоном сказала Рейнета, опуская глаза, — который соблазнил меня, а потом бросил. Да, святой отец, злодей бросил меня, уговорив поначалу ехать с ним. О, это ужасно! Но он мне заплатит за все сполна, рыжий дьявол!

Филибер видел, что Рейнета сильно взволнована и рассержена и, попадись ей Леон Брассар, маленькие ручки безжалостно вцепились бы в него.

— Ваш гнев вполне справедлив…

— О, тысячу раз справедлив!

— Но я пришел сюда не как судья. Вы должны сами решить свои дела с Леоном Брассаром.

— Я близка к цели.

— Вы знаете, где он?

— Нет, но следы этого негодяя ведут сюда. Я приехала из Вены, где понапрасну искала его. В Вене его больше нет, иначе он бы не ушел от меня. Он, скорее всего, назвался другим именем, чтобы скрыться от меня, а может быть, и по какой другой причине. Под каким — я так пока и не узнала, зато выведала, что он как будто объявился в здешнем сумасшедшем доме в качестве лечащего врача. В Вене он тоже занимался душевнобольными.

— Врач-психиатр?

— Да. В десяти милях отсюда есть больница для умалишенных. Я решила посетить ее. Если его там нет, я обыщу все сумасшедшие дома Германии.

— У вас масса энергии…

— Я говорю вам, что достану Леона даже в аду.

Филибер понял, что ему не найти лучшей помощницы для поисков Леона. Капеллан решил объединить их усилия.

— Сударыня, — сказал он, — давайте действовать вместе. Правда, разыскивая Брассара, мы преследуем разные цели, но главное, что у нас есть общего, — это желание найти его.

— Предоставьте мне остальное. Я вас уверяю, обманутая возлюбленная — лучший сыщик и полицейский инспектор! — согласно воскликнула Рейнета.

— Вы знаете, что Леон Брассар отправился в Северную Германию. Знаете, что он назвался другим именем. Знаете, что он врач-психиатр. Это три очень важных пункта, и я почти уверен, что нам удастся найти его… Вы будете продолжать ваши розыски, не так ли?

— Конечно.

— Стало быть, вы позволите через некоторое время снова наведаться к вам, чтобы справиться о результатах ваших поисков?

— Если я буду в этот момент здесь, вы все касающееся Леона Брассара узнаете немедленно.

Филибер поблагодарил брошенную возлюбленную и простился с ней.

Он оставил ее с уверенностью, что Леон действительно находится где-то в этой местности и что ему не уйти от Рейнеты, разыскивающей его со столь изумительным упорством.

XI. ПОХИЩЕНИЕ

Возвратимся еще раз к тому дню, когда Бруно отнес свое письмо в сумасшедший дом и положил его в условленном месте.

Едва он сделал это и вернулся к своему экипажу, как Гедеон Самсон поспешил в беседку. Здесь он сразу же отыскал письмо, поспешно развернул его и прочел. И в голове его тотчас созрел план. Неприятное лицо Самсона выглядело довольным. Серые глаза заблестели, улыбка мелькнула на губах. Положив письмо в карман, он взглянул на часы и убедился, что если поторопиться, то можно осуществить задуманное.

Гедеон вернулся в свой кабинет и, подделывая почерк Бруно, начал писать. Это ему вполне удавалось. Закончив подложное письмо, он довольно усмехнулся, найдя, что подделку почти невозможно обнаружить.

Бросив в печку настоящее письмо, Самсон взял подложное и отнес его в беседку, положив на прежнее место. Потом как ни в чем не бывало вернулся к себе и принялся незаметно наблюдать за беседкой.

В случае удачи он мог рассчитывать на исполнение своего страстного желания обладать той, которая все больше пленяла его своей красотой. Гедеон в последнее время ни минуты не знал покоя. Образ Лили днем и ночью преследовал его. Он во что бы то ни стало должен был назвать ее своею. Страсть, овладевшая им, требовала выхода. Она была единственной целью его жизни.

А сейчас цель эта была так близка.

Гедеон Самсон слышал, как пробили часы, как отворились двери больницы и умалишенные вышли на прогулку. Лили тоже вышла подышать свежим воздухом, надеясь, кроме того, увидеть Бруно.

Прямо из больничного корпуса направилась она к беседке. Исполненная ожидания, спешила она на то место, где на днях имела счастье видеться с возлюбленным. Осторожно оглядевшись, Лили вошла в беседку. Тотчас взгляд ее упал на то место в решетке, где лежало письмо. Бруно не пришел, зато написал.

Поспешно и радостно схватила она письмо и начала читать:

«Тысячу раз заочно целую тебя. Завтра в это время ты будешь свободна и останешься со мной. Положись во всем на доктора…»

Лили испугалась… Знал ли Бруно, кому он доверил ее? Она боялась этого доктора.

«…Гедеон Самсон действует по моему поручению, — продолжала она читать. — Он уже хотел один раз освободить тебя, но ты сама помешала этому. В нынешнюю ночь он выведет тебя из заведения. Следуй за ним, не колеблясь. Он доставит тебя ко мне. Самое позднее — утром мы будем вместе. Я вне себя от радости и считаю часы. До свидания.

Твой Бруно».

Она должна была довериться Гедеону Самсону?! Лили еще раз перечитала письмо. Бруно писал ей, Бруно ждал ее, Гедеон должен был отвезти ее к нему… Значит, Бруно обо всем договорился с Гедеоном, а она была к нему так несправедлива?

Лили удивленно покачала головой, пряча записку на груди, и задумчиво постояла в беседке. Какой-то внутренний голос предостерегал ее против Гедеона, при одном взгляде на которого она всегда чувствовала отвращение и страх. А теперь она должна была довериться ему…

Если бы сам Бруно не написал ей этого, она бы никогда не поверила, что этот человек может помочь ее освобождению.

Но скоро сомнения уступили место радости. Наконец-то она станет свободной, снова увидит Бруно и больше никогда не расстанется с ним. Лили взглянула через решетку: на дороге за больничной оградой было пустынно.

Однако скоро беспокойство снова овладело ею. Лили опять начала сомневаться — так пугал ее образ Гедеона. И тут же она укоряла себя, что было бы несправедливым по отношению к Бруно колебаться хоть на мгновение. Возможно, и с Гедеоном она была не права. Быть может, он не так уж дурен, как она думает.

Она утешала себя мыслями о Бруно. Он ждал ее завтра. Но где? Лили снова вынула письмо и перечитала его, но там место встречи указано не было. Без сомнения, Бруно договорился об этом с Гедеоном. Однако как удалось ему добиться помощи Самсона? Мог ли тот, освободив ее, оставаться в больнице? Не грозит ли ему это потерей места?

Лили покинула беседку и начала прогуливаться по двору. И больные, и обстановка вокруг с этой минуты казались не такими уж и ужасными — столь благотворно повлияла на нее надежда на близкое освобождение. Теперь Лили чувствовала сострадание к несчастным, а не прежние страх и отчаяние. И в первый раз со времени своего заключения она свободно вздохнула, чувствуя, как сильно бьется сердце от волнения и ожидания.

Прогулка закончилась. Больные возвратились в палаты. Вернулась и Лили. Дора заперла за ней дверь. Знала ли она о том, что должно произойти ночью? Об этом ничего в письме не говорилось, а ее Лили боялась не меньше Гедеона.

В это время темнеет рано. Лампы уже были зажжены. У Лили огня в палате не было. Она должна была довольствоваться светом из коридора, проникавшим через маленькое окошечко. Из предосторожности лампы в палатах не оставляли.

Лили считала минуты. В письме было сказано, что ее освободят ночью, но час не был назначен.

После десяти часов Лили начала прислушиваться к малейшему шороху. В коридорах становилось все тише и тише. Гедеон мог появиться с минуты на минуту. Однако при мысли о нем Лили по-прежнему чувствовала необъяснимый страх. Может быть, тому способствовала и ночь, темная и ветреная?

Часы пробили одиннадцать. Сердце Лили готово было выскочить от ожидания и неизвестности.

Вдруг ей послышалось, что по коридору кто-то идет. Затаив дыхание, она прислушалась. Действительно — чьи-то шаги. Вероятно, Гедеона. Дора ушла дежурить на всю ночь в палату буйных, и вряд ли она сейчас могла появиться. Дом был погружен в глубокую тишину, только ветер свистел во дворе да кричала какая-то больная, должно быть, растревоженная непогодой.

Шаги приблизились. Лили не ошиблась — шли к ней.

Сердце девушки замерло. Сейчас должно все решиться: ее жизнь, ее счастье зависели теперь от удачного бегства. Но как легко могло все сорваться! Мимо скольких сторожей надо пройти, сколько дверей отворить, прежде чем выйти на свободу. Лили говорила себе, что Бруно прав, что никто, кроме доктора, не в состоянии был сейчас освободить ее. Ключ тихо повернулся в замке, и так же бесшумно отворилась дверь. Это был Гедеон. Лили сразу узнала его длинное лицо, рыжие волосы и бороду.

Было около полуночи. Слабый свет проник из коридора в комнату Лили.

— Графиня, — послышался тихий голос, — графиня! Пора! Пойдемте, я провожу вас.

— Куда мы отправляемся, господин Самсон? — дрожащим голосом спросила Лили. — Я боюсь.

— В город, на станцию железной дороги. Я провожу вас к фон Вильденфельсу, с которым мы все уже обговорили. А завтра утром мы его встретим на одной из дальних станций.

— И вы все это время будете со мной?

— Так условлено.

— А что подумают здесь?

— Здесь? — с презрительной усмешкой ответил Гедеон, подходя ближе к Лили. — Я давно уже хотел бросить это место. Теперь без сожаления брошу.

Гедеон подошел к ней так близко, что Лили хорошо видела блеск его серых глаз. Она невольно отступила.

— Скорее. Нам некогда терять время, графиня. Идите за мной. Все двери отперты, чтобы не было ни малейшей задержки, — прошептал Гедеон, наклоняясь к самому уху девушки. — Поторопимся, а то если какой-нибудь сторож заметит, что двери открыты, фон Вильденфельс напрасно станет ждать нас. Вы же читали его письмо? Не так ли? Не отставайте от меня. Скоро полночь, а поезд прибывает в два часа. Нам нельзя терять ни минуты. Не бойтесь, я с вами и защищу вас.

Лили протянула ему свои дрожащие руки, взглядом поручая душу Богу, и пошла за человеком, которого прислал Бруно.

Лили шла, не отставая от Гедеона. В коридорах было тихо и пусто. От ламп шел слабый колеблющийся свет.

Проходя мимо палат тяжелобольных, Лили слышала то стоны, то приглушенные крики, то пение. Слава Богу, она наконец-то оставляла этот ужасный дом.

Подойдя к двери на лестницу, Гедеон тихонько отворил ее, пропустил Лили вперед, потом осторожно запер дверь за собой. Точно так же поступил он и со второй дверью, и с той, которая вела на двор. Случай ли это был счастливый, что им не попалось на пути ни одного сторожа, или же Гедеон действительно принял необходимые меры? Как бы там ни было, но им никто не мешал.

Лили дрожала от возбуждения и страха.

Наконец Гедеон открыл тяжелую входную дверь. В ту же минуту в каморке сторожа кто-то зашевелился.

— Проклятие! — чуть слышным шепотом выругался Гедеон. — Не спит, собака. Скорее бегите.

Быстро открыв дверь, Самсон вытолкнул Лили на свободу.

На дворе было темно, а в подъезде горел большой фонарь, свет которого падал прямо в лицо Гедеону. Дверь к сторожу отворилась, и показалось заспанное лицо человека, пробужденного от крепкого сна.

Гедеон взглядом остановил его.

— Это я, — тихо сказал он, — что вам надо?

— Нет, ничего. Мне послышался у дверей шум, — отвечал сторож.

— Ложитесь спать, не беспокойтесь. Я сам запру двери, когда вернусь, — сказал Гедеон.

Сторож повиновался. Ему не полагалось знать, зачем и для чего выходит доктор ночью из заведения. Сторож вернулся обратно, но на всякий случай подошел к окну, чтобы взглянуть на передний двор.

Лили стояла у самой стены, согнувшись под окном. На ней были надеты шляпа и теплый платок, тем не менее она дрожала от холода и страха.

Затворив дверь, Гедеон подошел к ней.

— Скорее! — шепнул он, схватив ее за руку, чтобы провести через двор до ворот, но тут же снова прижал к стене, потому как из окна сторожа вырвался яркий свет, осветивший весь двор.

Лили вздрогнула.

— Молчите ради Бога! Мы не можем теперь идти прямо через двор, — предупредил Гедеон, потянув ее за собой вдоль стены. Так они обогнули угол и вошли на задний двор. Здесь тоже были ворота. Через них обыкновенно ходила прислуга.

Во дворе стояла тьма. Ворота были заперты, а ключ висел в комнате, где спал другой сторож.

Гедеон подвел Лили к воротам, шепнув ей, чтобы она ждала, и ушел. Он тихонько прокрался на кухню, затем так же бесшумно — в комнату сторожа. Сторож спал, однако появление Гедеона не осталось им незамеченным. Он зашевелился и сквозь сон спросил, полагая, что вошел его товарищ:

— Миллер, это ты?

— Гм, — глухо откликнулся Гедеон.

Сторож удовлетворился этим и снова заснул.

Самсон снял висевший на гвозде ключ и вышел. Последнее препятствие было устранено. Гедеон быстро вернулся, открыл ворота и, выпустив Лили, запер их за собой.

Они очутились на больничном кладбище. Тут покоились несчастные умалишенные, чьи страдания, наконец, закончились. Могилы стояли рядами, но ни на одной не было ни креста, ни надгробия, ни венка, ни цветка. Холод и пустота вокруг, только колючий ветер шелестел засохшими листьями…

Бедная София тоже покоилась тут. Лили печально поклонилась ей и, поспешно проходя через кладбище, придерживаемая под руку Гедеоном, молча молилась за ее душу.

Вдруг ее охватил ужас. Она была с Гедеоном совершенно одна и полностью в его власти. Что если он снова начнет домогаться ее? Никто ведь не услышит ее криков. Но Лили победила страх, а мысль о скорой встрече с Бруно придавала ей силы и мужество.

Пройдя вдоль стены, они вышли, наконец, на дорогу, ведущую к городку.

Был уже час ночи. Самсон торопил свою спутницу. Он шел рядом с Лили, не спускавшей с него настороженных глаз. Но беспокойство ее казалось совершенно безосновательным. Гедеон не делал никаких попыток домогаться ее. Его словно подменили.

И вот они пришли в город, в тот самый город, где в эту ночь Бруно радовался, что завтра освободит свою невесту. Если бы он только знал, что Лили совсем недалеко от него спешит по улицам к железной дороге. Если бы какой-нибудь добрый волшебник шепнул девушке: «Стой! Бруно твой здесь, рядом. Не верь своему спутнику».

Увы! Голос волшебника не прозвучал, и Бруно, готовясь назавтра к похищению своей возлюбленной, не знал, не ведал, что в это время случилось.

Лили и Гедеон пришли на станцию как раз к отправлению поезда. Самсон взял билеты. Куда — Лили не знала. Они разместились в купе, где, к счастью, уже сидели двое пассажиров. Лили совсем успокоилась. Она стала с радостью ждать завтрашнего дня. Казалось, всякая опасность миновала, Гедеон действительно вез ее к жениху…

Самсон не говорил ей ни слова, только не спускал с нее глаз.

Они ехали до полудня. Выйдя на очередной станции, отправились в гостиницу. Лили охотно следовала за Гедеоном, надеясь скоро увидеть Бруно.

В гостинице они заняли отдельные комнаты, которые, однако, как вскоре выяснила Лили, были соединены между собой. Ей даже почудилось, что, кроме них, здесь и постояльцев-то больше не было. Хозяин с прислугой жили во флигеле.

Все это показалось Лили крайне подозрительным, но она гнала от себя плохие мысли, тем более что Гедеон сказал, будто Бруно должен явиться с минуты на минуту.

Она пообедала и ждала, но час проходил за часом, наступил вечер, а Бруно не было.

В душе Лили опять зашевелился страх. Она томилась в пустой гостинице в чужом городе. Стемнело. Лили уже не могла отвязаться от растущей тревоги. Гедеон же ни на минуту не оставлял ее одну.

— Бруно не идет, и я не останусь здесь на ночь, — объявила она наконец. — Я боюсь.

— Но куда же вы теперь отправитесь? Нет, нет, графиня, вы должны остаться, — возразил Гедеон таким изменившимся тоном, что Лили вконец испугалась. — Чего вам здесь недостает? — добавил он, обжигая ее взглядом.

— Я сама не знаю, но что-то тянет меня отсюда.

— Глупости. Я очень рад, что привез вас сюда, и теперь вы должны отблагодарить меня.

— Вчера вы обещали отвезти меня к Бруно, а теперь…

— А теперь вы должны удовлетвориться моим покровительством, маленькая хорошенькая графиня.

— До сих пор я принимала ваше покровительство, а теперь благодарю за него и хочу уйти отсюда. Мне страшно здесь.

— Бросьте вы эти капризы, Лили.

— Я ни за что не хочу оставаться здесь, — решительно сказала Лили.

— Не раздражайте меня. Вы в моих руках. Вы убежали из сумасшедшего дома, не забывайте этого, — с угрозой напомнил Гедеон. — И если вы поднимете шум, я отвезу вас назад.

Лили с изумлением взглянула на стоявшего перед ней Гедеона. Глаза его беспокойно блестели, а лицо побледнело от волнения.

— Не раздражайте меня, — повторил он. — Вы пока что в моей власти.

Лили содрогнулась от ужаса.

— А Бруно? — едва слышно промолвила она. — Значит, вы обманули меня?

— Он придет, придет.

— Нет, теперь я знаю, что это ложь! — возбужденно выкрикнула Лили. — Теперь я все понимаю. Вы подло обманули меня. Но я больше не намерена оставаться здесь ни минуты и требую, чтобы вы сейчас же отпустили меня.

— Какие глупости! Бежим со мной, умоляю вас.

— Никогда! — возмутилась Лили. — Если, господин Самсон, вы не выпустите меня отсюда, я позову на помощь.

— Ни один крик твой не будет услышан. Ты должна быть моею! — страстно зашептал Гедеон, хватая Лили за руку. — Должна быть моею, заклинаю тебя! — исступленно бормотал он. — Я не могу жить без тебя, я люблю тебя. Бежим вместе! Я отвезу тебя в безопасное место, я…

— Остановитесь! Ни слова более.

— Сжалься надо мной. Будь моей!

— Никогда! Ни за какие сокровища на свете! Вы прекрасно знаете, кому принадлежит мое сердце. Знаете и все-таки обманули меня, употребив во зло имя моего жениха. Но я вечно буду ему верна. Меня соединяет с ним священная клятва. Я люблю его одного.

— Брось его, будь моей! — словно в горячке продолжал Гедеон. — Он не заслуживает твоей любви. Он не может любить тебя так, как я. Выслушай меня, Лили. Я должен обладать тобой, Лили. Твой образ не дает мне покоя ни минуты…

— Я никогда не буду вашей! Не приближайтесь ко мне, Гедеон Самсон. Вы обманули меня, но я готова забыть и простить все, только отпустите меня.

— Я люблю тебя — и по-другому не будет. Даже если мне суждено погибнуть из-за этого.

— Выслушайте меня, Гедеон Самсон, и поверьте, что я никогда не смогу быть вашей, — сказала Лили спокойнее. — Что бы вы ни предприняли, какие бы клятвы и угрозы ни произносили, ничто не произведет на меня впечатления, ибо сердце мое навсегда принадлежит другому. Уведите меня отсюда, отведите к Бруно. Исполните мою просьбу и тем самым докажите свою ко мне любовь. И никогда, клянусь вам, ни одного слова упрека не сорвется с губ моих.

Гедеон мрачно слушал ее, глядя перед собою.

— Хорошо, — сказал он вдруг. — Пусть будет так.

— Я вечно буду вам благодарна, и никто ни о чем не узнает.

— Пусть будет так. Я сделаю это, — с мрачной решимостью сказал Гедеон. — Я уведу тебя отсюда, раз ты хочешь этого.

— Но куда, куда? — поспешно спросила Лили, так как голос Гедеона не предвещал ничего хорошего.

— Скоро увидишь. Моей ты не можешь стать, но и другому ты принадлежать не будешь — никому. Иди. Но не требуй, чтобы я бросил тебя в объятия твоего жениха, моего соперника. Ты еще не знаешь меня. Иди, сумасшедшая. Я приказываю тебе.

XII. АРЕСТ

Губерт сидел в лодке у берега и ждал возвращения Гагена. Вода казалась совершенно черной, берег был пуст и неприветлив, только вдали сквозь туман кое-где светились огоньки. Нашел ли Гаген негра? Губерт раскаивался, что не пошел с доктором. Из всего города место это представлялось ему самым опасным. Какое-то предчувствие говорило ему, что тут не все в порядке и что было бы лучше, если бы Гаген не ходил на свидание с Бобом.

Беспокойство Губерта увеличивалось с каждой минутой, а Гаген все не возвращался. Конечно, визит к Кингбурну мог занять немало времени, но Губерту очень подозрительным казался провожатый доктора — негр Боб. Внутренний голос говорил ему, что с негром надо держать ухо востро. И чувство недоверия продолжало расти. Но, увы, предостерегать было поздно — Гаген ушел в неизвестном направлении. Нашел ли он дом номер сто семнадцать? Встретились ли они с Бобом?..

Наконец терпение Губерта иссякло. Он выскочил на берег, осмотрелся, прислушался. Кругом было по-прежнему тихо и пустынно, что лишь усугубило его тревогу.

Шел девятый час, и Губерт решился-таки начать поиски своего спутника.

Убедившись, что лодка надежно привязана, он пошел по берегу, поминутно оглядываясь. Ему очень мешал туман. Довольно скоро он подошел к тому двору, через который прежде него Гаген прошел с Бобом. Толкнув калитку, Губерт очутился на пятачке перед маленьким грязным домиком.

— Есть тут кто-нибудь? — крикнул Губерт в глубину грязного двора, протянувшегося до самой реки, и не получил ответа.

Дверь в домик была не заперта. Губерт собрался было перешагнуть порог, но наступил на какой-то твердый предмет. В ту же секунду под ногами грянул выстрел. Губерт отпрыгнул.

Что же это такое? Губерт не был трусом и с юности привык обращаться с оружием, но слишком уж неожиданным оказался выстрел. Бывший лесничий наклонился. У порога лежал револьвер, из ствола которого еще вился пороховой дымок. Губерт поднял оружие и узнал револьвер Гагена.

Может быть, Гагена обокрали в этой западне? Что еще можно подумать, когда дом пуст и темен, дверь открыта, а на полу — брошенный револьвер Гагена…

Хотя Губерт и не принадлежал к числу людей боязливых, тем не менее в эту минуту и в этом мрачном месте он почувствовал себя очень неуютно. Да, без сомнения, Гагена заманили сюда. Он стал защищаться. У него вырвали револьвер, отбросили, а потом забыли о нем… Ничего удивительного, если дом этот — ловушка, попав в которую, крайне трудно обороняться.

Правда, Губерт почти не сомневался, что Гаген находится где-то здесь, поблизости. Наверное, внутри дома.

И Губерт быстро решился. Во что бы то ни стало он должен освободить доктора. Крепко сжав рукоять револьвера, он переступил через порог.

— Эй! — закричал он. — Кто бы тут ни скрывался, не вздумайте напасть на меня, иначе я без разговора выстрелю в любого.

Ответа не последовало.

Ах, если бы у него был огонь! В доме стояла такая тьма, что Губерт почти ничего не мог различить. Наконец он разглядел в глубине очаг и лестницу, ведущую, вероятно, на чердак. Здесь же, внизу, по обеим сторонам входной двери виднелось несколько дверей. Губерт по очереди открыл их, осмотрел комнаты, ища Гагена, однако на соломе, валявшейся на полу, никого не было. Он хотел уже было подняться наверх, как вдруг послышались голоса снаружи. Несколько человек вполголоса разговаривали.

Может быть, возвращались обитатели дома? Что если они унесли куда-то Гагена?

Губерт стал прислушиваться, но слов он не мог различить. Люди эти ходили туда и сюда, что-то искали. Вдруг снаружи мелькнул свет фонаря.

Губерт решил выждать. Положение его было незавидное. У дома находилось человек пять-шесть — не меньше. У него был револьвер, но ведь и они могли быть вооружены.

— Все входы и выходы заняли? — услышал Губерт.

— Да! — откликнулся кто-то в темноте.

Что бы это значило? Неужели, узнав, что он здесь, окружили дом?

— Теперь заходите в дом и забирайте всех, кого найдете в этом логовище, — раздался приказ.

Губерт вздрогнул — несомненно, это была полиция.

В дом вошли четверо с фонарями в руках. Это была тайная полиция. Именно ее люди окружили дом, давно пользовавшийся дурной репутацией, и устроили засаду.

Губерт хотел подойти к полицейским, но его уже заметили.

— Бросайте оружие! — крикнули ему. — Всякое сопротивление бесполезно, вы окружены!

— Это недоразумение, — попытался объяснить Губерт, отдавая револьвер. — Я тут не живу. Я ищу своего спутника, доктора Гагена. А револьвер я обнаружил здесь, на пороге…

Но полицейские не слушали его.

— Объясните на допросе, а сейчас вы арестованы. И не вздумайте бежать! — пригрозили ему.

— Что это значит? — вскипел Губерт. — Это переходит всякие границы!

— Стойте спокойно. Разберемся, когда доставим вас в участок, а сейчас разговаривать бесполезно, — сказали ему тоном, не предвещавшим ничего хорошего, и Губерт понял, что влип в скверную историю.

Он готов был сквозь землю провалиться. Вместо того чтобы найти Гагена с Бобом, он сам попался в сети, и теперь его считали одним из тех негодяев, на которых охотилась полиция. Правда, он без особого труда мог опровергнуть ложное обвинение, но тогда придется раскрыть свое настоящее имя, в результате чего выяснится, что он беглец, обвиняемый в убийстве, и его снова отправят в Европу и там упрячут обратно в тюрьму. Одна только мысль об этом казалась ему ужасной.

Полицейские между тем обыскали дом и, не найдя там больше никого, доложили старшему офицеру, что Губерт единственная их добыча. Офицер приказал двум полицейским посадить его в лодку и доставить в город, в полицию. Оставшиеся участники операции притаились, и дом снова стал казаться пустым и необитаемым.

Ловушка сработала, и к утру были выловлены почти все его обитатели, кроме негра Боба, который, словно предчувствуя ожидавшие его неприятности, бесследно исчез. Может быть, и в самом деле отправился в Новый Орлеан…

По дороге Губерт попытался рассказать своим сопровождающим о случившемся, о пропавшем Гагене, чтобы его поскорее принялись искать, но они не слушали его. Повторил он свой рассказ и в полиции, но и тут ему не поверили, хотя уже была найдена лодка, в которой они с Гагеном прибыли на остров, и возвращена ее владельцу.

Посчитав рассказанное Губертом выдумкой, его взяли под стражу и отправили в маленькую камеру с крохотным решетчатым отверстием под потолком вместо окна, где уже томились помимо него десять человек. Воздух в помещении был до того тяжел, что Губерт боялся задохнуться. А ночью не давали сомкнуть глаза легионы крыс.

Но куда сильнее мучила мысль об отсутствии документов. Губерт, конечно, мог назваться фальшивым именем, но сильно опасался, что это не поможет сохранить ему свободу.

Утром Губерта вызвали на допрос.

Его привели в комнату, где за столом, заваленным бумагами, сидел некий господин, который и начал задавать ему вопросы.

— Что вы делали на Блэквеле? — спросил он.

Губерт повторил свою историю.

— Действительно, примерно в том же месте из воды вытащили полуживого человека. Но есть подозрение, что это вы сами и сбросили его в воду.

— Это доктор Гаген?

— Он иностранец, как и вы. Как имя найденного? — спросил господин одного из писарей.

Писарь подал красивый бумажник. Господин бросил на него взгляд.

— Да, верно, доктор Гаген, — подтвердил он.

— Слава Богу, он жив! В таком случае прошу расспросить его.

— Сейчас его невозможно расспрашивать. Он без сознания. А вот вы сделайте милость, скажите ваше имя, звание и — что привело вас в Нью-Йорк?

— Мое имя Губерт, я отправляюсь в глубь страны, чтобы подыскать работу где-нибудь на ферме.

— Мистер Ватерфильд, — обратился полицейский чиновник к одному из своих помощников. — Дайте-ка мне досье на господина с этим именем.

Губерт вздрогнул — случилось то, чего он боялся больше всего.

— Ваши документы! — потребовал чиновник, протянув к нему руку.

— У меня их нет с собой.

— На месте, где вас арестовали, тоже не нашли никаких бумаг, касающихся вас.

Губерт ничего не мог на это ответить. В эту минуту полицейскому чиновнику подали запрошенные им сведения. Губерт побледнел, глаза его остановились. Это была ужасная для него минута.

— Губерт Бухгардт, — стал читать полицейский чиновник, — двадцати шести лет… так… сходится… Обвиняется в убийстве…

Губерт пошатнулся. Это страшное обвинение преследовало его как проклятие.

— Итак, сознайтесь, что вы — Губерт Бухгардт, — сказал полицейский чиновник.

— Да, — глухо подтвердил Губерт.

— Сообщите о поимке консулу, Ватерфильд, и скажите, что впредь, до особого распоряжения, лесничий Губерт Бухгардт будет содержаться здесь, — приказал полицейский чиновник.

Все погибло! В мгновение ока желанная свобода рассеялась, как мираж, и теперь его снова ждала тюрьма. А виною всему было желание Губерта помочь доктору Гагену. Что ждало его дальше? Высылка обратно в Европу.

Напрасно избегал он опасностей, старался обходить препятствия. Все его планы и надежды рухнули.

«Уж лучше смерть, — горько подумал он, — чем незаслуженная тюрьма».

Губерта отвели обратно в камеру. Теперь у него было достаточно времени подумать о превратностях своей судьбы.

Желание умереть все возрастало в нем. Он был близок к полному отчаянию. День проходил за днем, а о Губерте, казалось, совсем забыли. Два раза в день ему приносили еду, но что ему предстоит, было пока неясно.

Наконец однажды вечером в сопровождении полицейских к нему вошел консул, который и должен был решить его судьбу.

— Вы лесничий Губерт Бухгардт? — спросил он и сообщил: — Вы должны отправиться обратно в Европу. Я передам вас комиссару, который доставит вас туда.

Итак, для Губерта не оставалось надежды на спасение.

— Но я не в состоянии ждать здесь отправки, — показал Губерт на тесное, душное помещение, набитое людьми.

— Что ж, ваше требование справедливо, — согласился консул и приказал: — Отправьте арестованного на пароход «Бремен», который отходит через две недели в Европу. Пусть он там ожидает комиссара. Пароход стоит далеко от берега, так что нет нужды опасаться побега.

Наконец-то Губерт сможет оставить эту ужасную арестантскую. Одно это уже казалось ему благодеянием.

Он поблагодарил консула и последовал за полицейскими. Жаль только, что он так больше ничего и не узнал о Гагене. Поправился ли он?

Когда Губерта на лодке доставили к пароходу, навстречу вышел офицер, которому полицейские сообщили, что за пассажира они привезли.

— Хорошо, — согласился офицер. — Только я предупреждаю, что мы здесь не намерены быть в роли тюремщиков. Пусть он остается на пароходе, каюта свободная у нас есть, но кто-то из вас должен его охранять.

Такой поворот дела явно смутил полицейских. Они вопросительно переглянулись и стали вполголоса совещаться. Наконец один из них сказал:

— Раз, господин офицер, нельзя иначе, я остаюсь стеречь арестованного.

— Хорошо, идемте, я покажу вам каюту, — сказал офицер.

Губерт с полицейским последовали за ним. Они спустились вниз, и в конце длинного коридора офицер открыл одну из дверей. В небольшой каюте было две койки. Чистое, прибранное помещение понравилось Губерту, и он, войдя, впервые за много дней вздохнул свободно.

— Вот, — показал офицер, — каждому по койке.

Он удалился, а Губерт и его сторож стали располагаться.

Видя подавленное состояние своего подопечного, полицейский участливо заговорил с ним, и Губерт, растрогавшись, рассказал ему о своей странной, исковерканной судьбе.

Когда он закончил, сторож его покачал головой:

— Да, чего только на свете не бывает. Каких чудес с людьми не случается. Но, — тут же сказал он, — чудеса чудесами, а служба службой, вы — арестант, и я должен вас охранять.

Услышав эти слова, вполне, впрочем, естественные для исполняющего свои обязанности полицейского, Губерт еще острее почувствовал безысходность своего положения и совершенно впал в отчаяние.

ХIII. ВАЖНОЕ ИЗВЕСТИЕ

Графиня, употребив все свои усилия, послала через один из банков Гамбурга требуемые Митнахтом деньги. Однако, не получив пока миллиона Лили, она смогла собрать всего сто тысяч.

Митнахт был сильно разочарован, получив гораздо меньше, чем ожидал, но, имея хотя бы часть, он мог уже более терпеливо ожидать остального. А нужно ему было много, поскольку жил он по-княжески: имел отличные экипажи с четверкой лошадей, любовницу — прекрасную испанку, стоившую ему страшно дорого. Кроме того, был он страстный игрок, часто проигрывавший по нескольку тысяч в одну ночь.

Здесь, в Нью-Йорке, фон Митнахт на всякий случай взял себе новое имя — фон Арно — и был в городе известен только под ним. Его лошадям удивлялись. Его богатству завидовали. Любовница ласкала его, стараясь вытянуть из него как можно больше. Что же касается его самого, то он, не жалея, разбрасывался преступными деньгами, надеясь, что графиня, даже и уплатив причитающиеся ему по уговору деньги, все-таки останется для него верным источником дохода. Не напрасно же он служил ей столько времени.

Графиня, в свою очередь, начала понимать, насколько неудобен и разорителен для нее этот сообщник. Последнее письмо Митнахта красноречиво доказывало ей, чего она может ожидать от него, если не захочет или будет не в состоянии выполнять его требования, а им, чувствовалось, не будет конца. Во всяком случае, хорошо зная своего бывшего управляющего, графиня была уверена, что даже сполна расплатившись с ним, она не сможет спать спокойно, и ей придется ожидать от него новых притязаний.

Графиня боялась Митнахта, сама себе в этом до сих пор не сознаваясь. Если подобная мысль когда и приходила ей в голову, она немедленно отгоняла ее прочь, убеждая себя, что Митнахт в ее руках. Чем он мог навредить ей? Если его требования станут чрезмерными, она просто-напросто откажет ему.

Однако пока она не делала этого. Надо было дождаться, чем закончится дело с миллионом Лили. Ей самой не терпелось разбогатеть. Все ее помыслы были направлены на это. Получив его, она достигнет, наконец, цели, к которой стремилась с той минуты, когда познакомилась с покойными графом и графиней и узнала об их богатстве. Ну, а став богатой, она ни минуты не останется на холодном севере. Она продаст Варбург, получит за него большие деньги и, прибавив их к миллиону Лили, отправится жить в южные страны. Со своим богатством она сможет вести беззаботную жизнь, и все мужчины будут у ее ног.

Таковы были тайные планы Камиллы.

Однако оставался еще Гаген, которого она остерегалась гораздо больше Митнахта. Он всегда становился ей поперек дороги. Казалось, он не успокоится до тех пор, пока не достигнет своей тайной цели. Графиня боялась и его. Иногда его образ вдруг являлся ей, и внутренний голос предупреждал: берегись!

Зачем поселился он в соседнем городке? Почему проживает под чужим именем и ни словом не вспомнил о прошлом? Зачем взял Лили к себе в дом? Что хочет найти он в Америке?

«Нет, это все не случайно, — говорила она себе. — Но чего мне бояться? Пусть он преследует свои планы, для меня же он — чужой. Но отчего же тогда он глядел на меня таким испытующим взглядом? Даже больше — дерзок был его взгляд, и я удивляюсь, как я не оборвала его. Но ничего, скоро он не в состоянии будет мне помешать, скоро он будет в моих руках, сам не подозревая этого. У него есть сын, которого я найду, и тогда больше не буду бояться его отца. Вот тогда нам придется поменяться ролями. Ему нельзя будет угрожать мне. Ведь в случае чего сын его погибнет прежде меня. Да, — продолжала она говорить сама себе с демонической улыбкой, — одним ударом я изменю все, Этьен! Я знаю тебя. Знаю, что ты любишь своего сына, любишь, как, может быть, немногие. А он будет в моих руках орудием против тебя. Берегись тронуть меня. Я без колебаний разобью твое родительское сердце».

В дверь постучали, и вошел камердинер.

— Что такое? — спросила графиня.

— Господин директор больницы Святой Марии для умалишенных просит принять его.

Графиня велела пригласить посетителя. «А! — торжествующе сказала она себе. — Вот все и кончено. Он для того и приехал, чтобы сообщить мне об этом…»

Камердинер отворил дверь и впустил директора сумасшедшего дома.

— Простите, графиня, — сказал он взволнованно, — что беспокою вас, но я привез важное известие.

— Наверное, о мнимой графине? — спросила Камилла, жестом приглашая директора садиться.

— Да, о ней. — Директор кивнул в знак благодарности, но не сел.

— И что же с ней? Она умерла?

— Умерла? — с удивлением переспросил директор и тут же странно засмеялся. — Нет, графиня, я совсем о другом хотел сказать…

— Вы возбуждаете мое любопытство.

— Я приехал, чтобы сообщить вам о похищении.

— О похищении?

— Да. И это, действительно, заслуживает удивления, потому что подобного в нашем заведении еще не случалось, — все больше волнуясь, продолжал директор.

— Кто же похищен?

— Мнимая графиня.

Камилла сразу же подумала о Бруно.

— Это неслыханно, — сказала она.

— Вот именно, — подхватил директор. — Совершенно неслыханно!

— Но как же это могло случиться? Неужели надзор за больными до такой степени плох?

— Нет-нет, графиня! — Директор умоляюще сложил руки на груди. — Наше заведение хорошо охраняется.

— Тогда почему такое могло случиться? И, представьте только, какие ужасные последствия может иметь это происшествие.

— Я вне себя, графиня.

— Когда это случилось?

— Прошлой ночью.

— Похищение удалось?

— Совершенно.

— Сумасшедшей не нашли, не вернули обратно?

— Нет.

— Должна вам признаться, что все это для меня совершенно непонятно. И, хочу заметить, случившееся бросает на ваше заведение тень и сильно вредит его репутации, господин директор.

— Понимаю, сударыня, и абсолютно с вами согласен. Я и сам этого очень боюсь.

— Но все-таки как мог попасть ночью в больницу чужой?

— Чужой? — удивился директор. — Ах, да. Я ведь не сказал вам, графиня, самого главного: к прискорбию, похитителем оказался мой помощник, доктор Гедеон Самсон, — молодой человек, иностранец…

— Похититель — доктор?

— Увы! Я взял Гедеона Самсона после внезапной смерти моего прежнего врача. И принял потому, что он хороший специалист. Изучал лечение душевных болезней в Вене.

— Значит, похититель — этот молодой человек? Боюсь, что за его действиями скрывается совсем другая личность, — многозначительно заметила графиня.

— Простите, графиня, если я не соглашусь с вами, — возразил директор. — Ничего тут больше не скрывается, кроме страстной любви. Гедеон Самсон до такой степени влюбился в эту сумасшедшую, что раз уже пробирался к ней в палату, чтобы объясниться в любви, как донесла мне сиделка. Это — затмение, графиня, непредсказуемое сердечное увлечение. Поэтому — и похищение, которое не удалось бы больше никому.

— Я удивляюсь молодому человеку.

— Что делать, любовь.

— Тем не менее это крайне серьезно. Надо употребить все средства, чтобы найти и сумасшедшую, и ее похитителя и водворить их обратно.

— Мне бы только сумасшедшую найти, а доктора я не могу больше оставлять у себя, — объявил директор. — Я уже пригласил на его место другого. А Гедеон Самсон может оставаться, где ему угодно. Мне нужна только больная. Я уже потихоньку отправил на розыски нескольких сторожей и старшую сиделку Дору Вальдбергер и надеюсь, что через несколько дней все будет в порядке.

— Если вы так уверены, то я буду надеяться.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел Филибер. На лице его было написано любопытство. Увидев постороннего, он почтительно поклонился.

— Капеллан замка, — представила его директору графиня.

Филибер снова поклонился. Директор между тем стал прощаться.

— Желаю успеха и прошу употребить все старания, чтобы поправить случившееся, — напутствовала его графиня. — Подумайте о чести вашего заведения.

Директор ушел, оставив графиню в самом мрачном расположении духа. Она обернулась к капеллану.

— Откуда вы, Филибер?

— От француженки Рейнеты. У меня интересные новости, Камилла. Но я вижу, что и вам уже кое-что известно. Однако, конечно, не все.

— Неужели нашли Леона Брассара?

— Да, он найден.

— Найден? Но не ошибка ли это опять?

— У меня есть прекрасная помощница — брошенная возлюбленная Леона. Ей удалось напасть на его след.

— И где же он? — поспешно спросила графиня.

— Вы не поверите мне, Камилла. Удивительно, как иногда судьба сводит людей. Он жил в десяти милях отсюда, и ни вы, ни его светлость даже не подозревали…

— Здесь, поблизости? Леон Брассар?

— Разумеется, не под этим именем.

— А под каким?

— Гедеон Самсон.

— Доктор из сумасшедшего дома?

— Да, это и есть Леон Брассар.

Несколько мгновений графиня не могла произнести ни слова.

— Доктор Гедеон Самсон — не кто иной, как Леон Брассар, — продолжал капеллан. — Это положительно доказано, Камилла. Рейнета убедилась в этом.

— И не нашла его.

— Вы уже знаете — почему. Его она не нашла, но в комнате у него среди других обнаружила и свою карточку, что и уничтожило последние сомнения.

— А где теперь эта Рейнета?

— Ищет Леона. Его побег с сумасшедшей довел гнев Рейнеты до последних пределов. Поэтому, я убежден, Леон Брассар не скроется от нее.

— Хочу лично переговорить с этой парижанкой. Вы знаете, Филибер, как мне нужен Леон. Я не хочу более терять его из вида, поэтому сейчас же поезжайте за Рейнетой.

Филибер поцеловал руку графине и поспешил исполнить ее приказание…

«Странная игра случая, — подумала бледная графиня. — Леон и Лили… Их надо вернуть».

XIV. СПАСЕНИЕ

Когда негр Боб столкнул в воду ограбленного Гагена, ему не случайно послышались всплеск и вскрик его жертвы. Гаген действительно вскрикнул. Но Боб не придал этому значения, так как знал, что река здесь глубока, быстра, берега ее обрывисты и круты, и сброшенному вряд ли удастся выбраться, да еще при таком тумане.

Но случилось иное. Попав в холодную воду, Гаген очнулся. И, хотя сильная головная боль мешала ему отчетливо припомнить, что же с ним произошло, он тем не менее настолько пришел в себя, что хорошо осознал грозившую ему опасность. Собрав все силы, Гаген смог доплыть до берега, но сил взобраться на него не хватило, тем более что течение было мощным даже под берегом.

Гаген понимал, что долго бороться он не в состоянии. Силы оставляли его, и он снова погрузился под воду. И снова чудом вынырнул…

По счастливой случайности одна из лодок с полицейскими, возвращавшимися из Блэквеля, плыла как раз мимо него, и Гагена, заметив, подобрали. Он тут же потерял сознание, и полицейские подумали было, что выловили мертвеца.

Спасенного Гагена отправили в госпиталь и там сделали все, чтобы вернуть его к жизни. Опасность смерти миновала, но от долгого пребывания в холодной воде у него началась горячка.

Обыскав вытащенного из воды Гагена и не найдя у него ничего, кроме небольшой записной книжки в виде бумажника с разными заметками и вложенными в нее несколькими письмами, полицейские решили, что потерпевшего обокрали. По записной книжке и письмам узнали личность спасенного.

Через несколько дней больному стало, наконец, легче. Он пришел в себя и сразу же спросил, где он, как его спасли и что с Губертом. В госпитале на последний вопрос ему не смогли дать ответа, но врач, узнав, как сильно о Губерте беспокоится его больной, сам навел справки и разузнал все, что было возможно.

Услышав о том, что приключилось с Губертом, Гаген сильно разволновался. Шутка ли — из-за него невезучий Губерт попал в такое трудное положение. Узнав, что Губерт находится на пароходе «Бремен», Гаген спросил, когда тот отплывает, и немного успокоился, когда ему сказали, что судно простоит еще две недели. Оставалось время немного поправиться и что-нибудь придумать.

К удивлению наблюдавшего за его здоровьем врача, Гаген стал быстро поправляться и скоро уже мог встать с постели, а еще через несколько дней — ходить.

В больнице Гагена полюбили. Он был щедр — жертвовал деньги и поставившим его на ноги врачам, и больным.

Когда полицейские попросили его рассказать, что за причина привела его в Америку, Гаген все рассказал. Боба тотчас же начали разыскивать, но безуспешно — его следы успели затеряться на просторах Америки. Но из хода этого странного дела Гаген сделал для себя вывод, что за негром скрывается кто-то совсем другой.

Непонятно было одно: откуда Боб знал о намерениях Гагена? И хотя он припомнил, что, по рассказам Губерта, вместе с бывшим лесничим в Америку прибыл фон Митнахт, тем не менее вопрос оставался открытым. Хотя бы потому, что Нейман тоже сообщил ему, что Мария Рихтер найдена, но самого Неймана в Нью-Йорке не оказалось. Уехал ли он обратно? Знает ли Митнахт, что Марию Рихтер разыскивают? Был ли в Нью-Йорке Кингбурн?.. В общем, вопросов оставалось немало, и Гаген пока не мог найти на них ответов. Только вот относительно Губерта, безвинно страдавшего из-за него, Гаген принял твердое решение.

Губерт томился на «Бремене» уже больше недели. О дальнейшей судьбе Гагена он ничего не знал. Комиссар из Европы все еще не приезжал. Но Губерт, покорившись своей участи, отрешенно и безразлично ждал того момента, когда начнется его неблизкий путь в Европу.

Как-то вечером Губерт задумчиво сидел на своей койке, в то время как сторож уже лег спать. В маленькой каюте было темно.

Сторож вынул ключ из замка, чтобы его подопечный не смог отворить ее изнутри, хотя снаружи это вполне можно было сделать. Наверху на палубе тоже было тихо, матросы спали, бодрствовали лишь вахтенные. Сторож Губерта громко храпел.

Пробило десять часов. Стояла тишина. Ее нарушал только плеск воды за бортом. Губерт сидел у самой стены каюты и ясно слышал этот ритмичный плеск. Ему даже почудились удары весел о воду. Может быть, это офицеры парохода возвращались из города или же просто какая-то лодка проплывала мимо. Но вот и всплески замолкли. Губерт снова погрузился в невеселые размышления о потерянной свободе, об ожидающем его тюремном заточении.

Вдруг Губерт различил шаги в коридоре — возле их каюты. Потом ему показалось, что дверь тихо открывается. Сторож продолжал как ни в чем не бывало спать. Ошибался ли Губерт, или кто-то действительно вошел в каюту?

Неожиданно он ощутил на своем плече чью-то ладонь.

— Молчите, Губерт! — чуть слышно прошептал голос, который он тотчас узнал.

Губерт вскочил. Словно луч надежды мелькнул перед ним.

Его взяли за руку и повели к двери. Тут полицейский шевельнулся и… перевернулся на другой бок, так и не проснувшись.

Губерт осторожно последовал за своим освободителем из каюты. Дверь за ними неслышно закрылась.

В коридоре тоже было темно, но когда они подошли к трапу на палубу, слабый свет от фонаря упал на них.

И здесь Губерт разглядел своего спасителя. Он не ошибся: это действительно был Гаген.

— Ни слова, — одними губами приказал тот, видя, что Губерт порывается поблагодарить его.

Они поднялись на неосвещенную палубу. Пройдя несколько шагов, Губерт вздрогнул — в двух шагах от него стоял на вахте матрос. Гаген поспешно схватил своего спутника за руку и провел мимо вахтенного, который, не заметив или притворившись, спокойно пропустил их.

Беглецы подошли к трапу, спущенному с борта на воду. Здесь была пришвартована лодка с четырьмя гребцами. Губерт спускался первым. Гаген — за ним.

До прибытия на берег они не проронили ни слова.

— Теперь мы можем спокойно поговорить, — сказал наконец Гаген, расплатившись с гребцами и отпустив их. — По моей милости вы оказались в ужасном положении.

И он рассказал все, что произошло в тот вечер с ним, когда бывший лесничий оказался в руках полиции.

— Негодяй негр, — пробормотал Губерт. — Он мне сразу не понравился. Но мы должны найти этого разбойника.

— Вряд ли это нам удастся. Он вовремя скрылся со своей добычей, — возразил Гаген. — Его нет больше в Нью-Йорке.

— Ясно, что за ним скрывается кто-то другой, — заметил Губерт. — Выяснить бы — кто? Но мне сдается, что это не кто иной как фон Митнахт.

— Я и сам склонен так думать.

— А таинственный мистер Кингбурн еще не нашелся?

— Нет.

— Мне кажется, что и он тоже выдумка.

— Едва ли. Кингбурн прошлым летом действительно приехал сюда из Гамбурга. Его имя записано в пароходной книге.

— В таком случае надо поискать его имя в книгах для приезжающих. И его немки-гувернантки — тоже.

— Мы завтра же этим займемся.

Они отправились в гостиницу.

Только теперь, обдумывая перипетии удачного бегства, Губерт не переставал удивляться, как легко и четко все у них получилось. И это наводило на мысль, что доктор — не совсем обычный человек. Располагая громадными денежными средствами, которые, конечно же, снимают многие его затруднения, он обладает еще и мощным психологическим воздействием на людей.

На другое утро они пошли в бюро для приезжающих, где обратились к одному из клерков. Едва Гаген показал ему свои бумаги, как чиновник с поспешностью пообещал сообщить все, что он желает. Гаген назвал пароход и приблизительное время прибытия мистера Кингбурна с семейством и гувернанткой. Клерк открыл одну из книг и начал просматривать списки.

Минуту спустя он жестом попросил Гагена взглянуть лично. Гаген прочел то, на что указывал клерк, и, видимо, был удивлен. Словно не веря своим глазам, подозвал Губерта. Тот, в свою очередь, прочитал следующую запись:

«Мистер Кингбурн с супругой, двумя дочерьми, одиннадцати и восьми лет, Анной и Гарьетой, и гувернанткой мисс М. Рихтер…»

Ошибки не было: в журнале регистраций действительно значилось — мисс Рихтер.

Итак, молочная сестра Лили не умерла, как та утверждала, и это делало загадку еще более трудноразрешимой. Мария Рихтер действительно уехала в Америку, как извещал об этом Нейман.

— Стало быть, мое путешествие не напрасно, — сказал Гаген Губерту. — Теперь мы имеем доказательства, что Мария Рихтер жива. Непонятно лишь, как могла Лили принять найденный в пропасти труп девушки за труп своей молочной сестры. И как мог потом обследовавший ее доктор найти на плече покойницы указанный графинею знак? Хотя вот доказательство, что Нейман оказался прав, что Мария Рихтер жива. Тогда чей же труп был найден в пропасти? Отчего его сходство с графиней было столь велико, что даже люди, хорошо знавшие ее, обманулись?

— Да, судя по этим записям, Мария Рихтер должна быть жива, — согласился Губерт.

Гаген снова обратился к клерку:

— Еще один вопрос, — сказал он, незаметно подсовывая тому деньги «за труды». — Вы, наверное, можете сказать нам также, куда отправился из Нью-Йорка мистер Кингбурн?

— О, да, — охотно согласился клерк и ткнул пальцем на запись против имени: — Мистер Кингбурн, сенатор. В Вашингтон.

— Ну вот. Теперь мы узнали все, что надо, — удовлетворенно сказал Гаген и повернулся к клерку: — Благодарю вас, сударь.

Тот низко поклонился.

Гаген и Губерт оставили бюро.

— Скоро мы будем у цели, — сказал Гаген. — Завтра поедем в Вашингтон и там найдем молочную сестру графини. Если все окажется так, как мы предполагаем, я сейчас же увезу ее обратно в Европу, чтобы она стала свидетельницей в пользу

оклеветанной графини.

XV. ЛЕОН И ЛИЛИ

Бруно был потрясен тем, что доктор Гедеон Самсон увез ночью Лили.

«Может быть, она приняла помощь доктора, чтобы скорее увидеться со мною? — предположил Бруно. — И, тронутый безвинными страданиями бедной девушки, доктор решился освободить ее, даже рискуя потерять место?»

Иначе, наверное, и быть не могло. Ни малейшей мысли об измене у Бруно не возникало. Он не сомневался в любви Лили.

Он не понимал только, почему доктор и Лили не искали его в соседнем с больницей городе. Но Бруно объяснял это тем, что в письме не было сказано, где он находится.

Бруно возвратился к себе в гостиницу, но ожидание оказалось бесплодным.

Потом он расспрашивал о беглецах в других гостиницах и в окрестностях сумасшедшего дома, но тоже напрасно. Тогда он отправился по железной дороге и начал наводить справки на всех станциях, однако и тут безрезультатно. Лили с доктором исчезли бесследно, как сквозь землю провалились.

Тем не менее Бруно продолжал ожидать их появления со все возрастающим нетерпением.

И вот он услышал стук в дверь своего номера. Он отворил в надежде увидеть Гедеона Самсона с радостным известием, но вместо него встретил человека, которого сейчас меньше всего ожидал увидеть — полицейского инспектора Неймана.

— Как, вы здесь? — удивился Бруно.

— Я приехал сегодня утром и только что побывал на квартире доктора Гагена. Оказывается, он уехал в Америку.

— Да, получив вашу депешу.

— Но в моей депеше ничего не было сказано. Только, что Мария Рихтер найдена. Это еще не давало доктору повода пускаться в такой дальний путь.

— А вы от него не получали ответной телеграммы?

— Нет.

— Имеется даже письмо от секретаря мистера Кингбурна…

— Но все это грубая мистификация, — перебил Нейман. — Обман, автора которого я не могу найти, и действия которого мне непонятны. Тут что-то нечисто.

— Расскажите поподробней, — попросил Бруно, усаживая Неймана. — О какой мистификации вы говорите?

— Письмо, полученное вами, написано теми же негодяями, которые нагло обманули и меня. А от доктора получено ли какое-нибудь известие?

— Нет, до сих пор ничего.

— Тогда надо бояться самого худшего. Я уже говорил вам, что не могу найти объяснения этой мистификации, кроме того, что Марии Рихтер нет у мистера Кингбурна в Америке, что след этот был фальшивый.

— Фальшивый! Признаться, я давно так думал. Графиня справедливо утверждала, что Марии Рихтер нет в живых.

— Я сильно беспокоюсь о докторе Гагене.

— Но скажите, почему вы телеграфировали, что Мария Рихтер найдена?

— О, это было в высшей степени удивительно! — воскликнул Нейман. — Я и теперь толком не понимаю, как это могло случиться. Я повсюду искал следы гувернантки и между прочим обратился к одному тамошнему юристу, мистеру Вуду. Однажды, когда я на балу разговаривал с ним, к нам подошел некий господин, который вмешался в наш разговор и сказал, что будто бы он хорошо знает мистера Кингбурна.

— Не возбудило ли это у вас подозрений?

— Нисколько, так как я не мог предположить, что этот господин в курсе моих намерений и хочет навредить мне. Слушайте дальше. Американец сказал мне, что его друг Кингбурн вернулся в конце августа из Европы и привез оттуда с собою немку-гувернантку.

— Вы его о ней спрашивали?

— Да, он описал мне ее.

— Но ее имя? Знал ли он ее имя?

— Да, он назвал ее мисс Мери Рихтер.

— Это, и в самом деле, непонятно, — согласился Бруно.

— Очень довольный таким открытием и не подозревая мистификации, я и послал вам телеграмму.

— Когда же раскрылся обман?

— Слишком поздно, когда я стал искать Кингбурна.

— Разве американец не дал вам его адреса?

— Он сказал, что у его друга большое имение в Питсбурге, а на зиму он переезжает в Нью-Йорк. В Нью-Йорке я не мог его найти и отправился в Питсбург, но и там потерпел неудачу. Напрасно наводил я справки и объездил все окрестности Питсбурга. Никто не слыхал там имени Кингбурна, и я убедился, что меня обманули, дав неверные или вымышленные сведения.

— Итак, вы ничего не нашли?

— Нет. Лишь убедился, что взял ложный след, что Марии Рихтер нет в Америке и надо искать, вероятно, в другом месте, — ответил инспектор. — В Гамбурге след ее теряется, как уже доктору Гагену известно. В Гамбурге Мария Рихтер неожиданно получила телеграмму, после которой сразу же уехала. Куда? Во всяком случае, как теперь ясно, не в Америку.

Вошел слуга Бруно и подал хозяину только что полученное письмо.

— От Гагена! — обрадовался Бруно. — Из Нью-Йорка. Думаю, что это и для вас будет интересно.

Бруно вскрыл письмо и прочитал:

«Любезный друг! После некоторых довольно неприятных приключений я узнал наконец, что Нейман, которого я здесь не нашел, не ошибся, утверждая, что Мария Рихтер в Америке. Она действительно жива. Завтра поеду за ней в Вашингтон, где живет сенатор Кингбурн…»

Бруно вопросительно уставился на Неймана.

— Ну, и что вы на это скажете? — спросил он.

— Новая загадка, — пожал тот плечами.

Бруно поспешно дочитал письмо и положил его в карман.

— Вам, вероятно, по ошибке назвали не то место, или, быть может, вы ослышались, — сказал Бруно.

— Я не мог ослышаться: Питсбург и Вашингтон совершенно не созвучны. Разве что тот господин ошибся. Однако в любом случае доктор Гаген должен быть осторожным, я боюсь за него. В Нью-Йорке опасности подстерегают его на каждом шагу. Ну, а это новое известие, в высшей степени удивительное, меня все-таки не убеждает.

— Однако, по-моему, на сей раз оно не подлежит сомнению. Доктор пишет, что о местонахождении Марии Рихтер узнал в бюро, где регистрируют всех приезжающих. Были ли вы там?

— Признаюсь, не был.

— Именно там доктор Гаген узнал, что мистер Кингбурн, сенатор, уехал в Вашингтон с семьей и гувернанткой Марией Рихтер.

— Выходит, поначалу я все-таки шел по верному пути. Только непростительно дал сбить себя с толку, — огорченно заметил инспектор. — Что ж, я буду очень рад, если Мария Рихтер наконец-то отыщется.

В то время как Бруно напрасно ждал вестей о Лили, девушка находилась в плену у Гедеона Самсона, которого теперь мы станем называть его настоящим именем — Леоном Брассаром. Молодые люди оставались все в том же городе и той же гостинице, куда прибыли после побега по железной дороге.

Надежды Леона назвать Лили своей были разбиты. Она с презрением оттолкнула его, и только обещание Брассара отвезти девушку к Бруно могло заставить ее молчать и следовать за ним.

Но у Леона родился план, который в случае удачи должен был отдать ему Лили.

Несмотря на ее отказ, страсть его не уменьшилась. Ни днем ни ночью Леон не находил себе покоя и, конечно же, не мог так просто и легко расстаться со своей пленницей. Употребить силу не хватало мужества. К тому же он боялся, что крики Лили о помощи могут быть услышаны.

Лили тем временем донимала его требованиями ехать отсюда к жениху.

— Как только стемнеет, мы поедем, — обещал Леон с непроницаемым лицом, — а пока потерпите. Нас могут преследовать, поэтому безопасней всего выехать ночью.

Когда стемнело, к гостинице подъехала закрытая карета.

— Разве мы отправимся не по железной дороге? — удивилась Лили.

— Нет, в экипаже безопаснее.

— Но как долго протянется наше путешествие?

— Всю ночь, а рано утром мы будем на месте.

Лили согласилась. Она больше не боялась Леона. К тому же экипажем правил кучер, который, в случае чего, услышал бы ее крики.

Они сели в карету. Кучеру, вероятно, уже загодя были отданы необходимые распоряжения, так как Леон не сказал ему ни слова. Лошади тронулись. Внутри кареты было темно, как и на улице. Лили решила ни в коем случае не спать. Да она, в надежде на скорое свидание с любимым, и не чувствовала никакой усталости. Леон затих в углу кареты. Хотя, возможно, тоже бодрствовал, ожидая, когда сон одолеет девушку. Ехали очень быстро. В полночь остановились в каком-то селении, чтобы дать лошадям отдохнуть. Путешественники не выходили.

К утру доехали до маленького городка, где пересели в другую карету.

Новому кучеру Леон отдавал приказания шепотом, и Лили заметила, как тот бросил на нее недоверчивый взгляд.

Путь оказался более долгим, чем обещал Брассар. Наступил день, а они все еще не добрались до цели.

На вопрос, скоро ли приедут, Леон ответил со странной улыбкой — через час. Ожидание приглушило все остальные чувства, в том числе и чувство голода, а волнение Лили было так велико, что она не ощущала ни голода, ни жажды.

И опять час проходил за часом, а они все ехали и ехали. Леон утешал Лили, оправдываясь, что они вынуждены так долго и утомительно ехать, опасаясь преследования. После полудня он объявил, что они почти у цели.

Лили обрадовалась. Наконец-то освободится она от крайне неприятного общества своего спутника и обнимет Бруно. Она выглянула из окна, надеясь увидеть город, где жил Бруно. Однако не узнала местности.

Где они? По какой дороге ехали?

— Куда вы меня привезли?! — воскликнула Лили.

Леон прикинулся удивленным и тоже выглянул.

— Как куда? — сказал он насмешливо. — Неужели вы действительно воображали, что я отпущу на свободу сумасшедшую? Я очень рад, что доставил вас обратно в ваше любимое заведение.

Лили с ужасом поглядела на него. Ей показалось, что все это бред. Но нет, то была истина, ужасная истина. Злодей и в самом деле привез ее не к Бруно, а в ненавистный сумасшедший дом. Вот он перед нею со всеми своими постройками.

Такого поворота событий Лили не ожидала. Она с ужасом закрыла лицо руками.

А Леон Брассар был, казалось, в восторге от остроумной своей затеи.

— Чего вы кричите? Мы уже на месте. Вас ищут, и вы должны вернуться обратно. Но, — понизил он голос до шепота, и глаза его приняли нежное выражение, — если бы ты отдалась мне, глупая девушка, то была бы сейчас свободна и мы бы весело зажили. Ты не захотела — хорошо. Тогда возвращайся назад, в сумасшедший дом.

— Это безжалостный обман! Но не спешите торжествовать, Гедеон Самсон, потому что я изобличу вас.

Леон Брассар рассмеялся.

— Глупая! — сказал он. — Неужели ты надеялась, что я сам отдам тебя в объятия твоего жениха? Вот смотри, у меня есть его письмо к тебе, которое я нашел в беседке. Он хотел бежать с тобой.

— Письмо Бруно?..

— А ты, маленькая дурочка, полагала, что я повезу тебя к нему? — продолжал Леон. — Ты должна стать моею, и здесь, в сумасшедшем доме, ты — моя!

Карета остановилась перед железными воротами.

То, что Лили сейчас узнала, было жестоким и коварным ударом, но она нашла в себе силы выдержать его.

Холодно и спокойно вышла она из кареты вслед за Леоном. Ею овладела твердая решимость. С этой минуты девушка объявила Брассару войну.

Леон позвонил. Ворота отворились.

— Как! Господин Самсон! — поразился сторож. — И больная тоже? Ну, славный скандал.

— Пропустите, — оборвал его Леон и вместе с Лили направился к подъезду главного здания.

Сиделки и сторожа сбежались посмотреть на это неожиданное явление и тихонько перешептывались.

— Дора Вальдбергер, — сказал Леон. — Отведите привезенную мной больную в ее палату.

— Нет. Я требую, чтобы меня сначала отвели к директору, — решительно возразила Лили.

В эту минуту дверь приемной отворилась, и на пороге появился директор.

— Как! — воскликнул он. — Вы снова здесь? Очень хорошо.

— Я привез мнимую графиню обратно в заведение. Никто, кроме меня, не заметил ее бегства, — объяснил Леон.

— Вы? Вы пустились за ней в погоню и догнали? — удивился директор.

— Не верьте ему, он лжет! — вскричала Лили.

— Да, я первый заметил, что ей удалось бежать.

— Но как же это удалось ей устроить? — недоверчиво спросил директор.

— Не знаю, от кого она достала ключи, но факт остается фактом: ей удалось бежать. Если бы я узнал о ее намерениях пораньше, то пресек бы эту попытку, а так мне пришлось искать ее далеко отсюда.

— Не верьте ему! — умоляла Лили. — Этот злодей лжет! Он сам отворил все двери, обманув меня.

— Безумный бред, господин директор, — вполголоса сказал Леон и многозначительно покачал головой.

— Он увел меня отсюда ночью, — продолжала Лили. — Он домогался меня, а когда я отвергла его любовь, он обманом привез меня обратно. Он один виноват во всем. Поверьте мне, я не больна, я в полном здравии и рассудке.

— Дора Вальдбергер, — обратился директор к сиделке, — может ли так быть, чтобы в ту ночь больной удалось достать все ключи?

— Никак невозможно, господин директор. Это дело рук господина Самсона, который давно уже заглядывался на мнимую графиню, — без тени сомнения отвечала Дора, люто ненавидевшая Леона.

Чтобы скрыть охватившее его бешенство, Леон развязно засмеялся.

— Но неужели же, подумайте сами, господин директор, — сказал он, — я бы вернулся с сумасшедшей обратно, если бы сам ее и увез?

— Вы не привезли бы меня, не оттолкни я вас от себя! — негодовала Лили. — Я ведь могу повторить все то, что вы мне говорили…

— Дора Вальдбергер, отведите больную обратно в ее палату, — распорядился директор. — Я рад, что вся эта прискорбная история благополучно завершилась… А у вас, доктор, кажется, большие связи среди дам? — обратился директор уже к Леону, когда Дора с Лили вышли. — Вчера к нам уже вторично приходила некая молодая француженка и в сильном волнении выпытывала о вас. И так же как наша мнимая графиня, называла вас обманщиком и подлецом. Извините, но мне все это очень не нравится. А после происшествия с мнимой графиней я и тем более не могу оставить вас у себя.

— Очень рад, сударь, — презрительно отвечал Леон. — Вы не можете оставить меня здесь? Ну и хозяйничайте с вашей тупоголовой Дорой. У вас с ней дела далеко пойдут…

Он насмешливо расхохотался и вышел.

XVI. БЭЛА И ИРЛАНДЕЦ

— Не уходите, Курт, посидите у меня еще, — говорила прелестная испанка фон Митнахту, уходившему сегодня раньше обыкновенного.

Комната, в которой она принимала своего друга, была роскошно отделана. Стены обиты коврами и украшены овальными зеркалами. Потолок покрыт резьбой. Сверху спускалась люстра с матовыми шарами. Мягкий ковер покрывал пол и заглушал звук шагов. Вдоль стен стояли низкие турецкие диваны. На мраморных столах расставлено множество безделушек.

Около мраморного камина беломраморный ангел поддерживал тяжелую портьеру, скрывавшую вход в нишу. Там находился образ Божьей Матери, перед которым постоянно теплилась лампадка. А по другую сторону камина еще одна портьера скрывала вход в спальню прелестной испанки, отделанную с самой утонченной роскошью.

В стене был скрыт заводной музыкальный инструмент, по желанию Эглантины игравший разные мелодии.

Улыбчивая хозяйка этого богатого жилища была в роскошном, выписанном из Парижа платье, облегавшем ее прелестные формы. Она пыталась удержать Митнахта.

— Не уходите, Курт, побудьте у меня еще.

— В другой раз, Бэла, завтра, — обещал Митнахт с мрачным лицом.

— Неужели я так мало для вас значу, Курт?

— Я должен поехать по одному важному приглашению, Бэла.

— Ну что будет мой салон без вас!

— Плутовка! — засмеялся Митнахт, хотя видно было, что сейчас ему явно не до смеха.

— Неужели вы все-таки уходите?

— Завтра мы снова увидимся, Бэла.

— Ну, я не знала, что вы так сердиты, Курт. До свидания.

Бэла послала ему воздушный поцелуй и отправилась в другие комнаты.

Вскоре внизу послышался стук колес и скрип отъезжающего экипажа. Митнахт возвращался в город.

Бэла в будуаре взяла со стола бархатный футляр, и, открыв его, стала рассматривать лежащий там жемчуг. У нее было множество драгоценностей, которые она прятала в сейфе, вмурованном в стену будуара и скрытом ковром.

В ту же минуту отворилась дверь, в которую недавно вышел Митнахт, и в будуар без доклада вошел ирландец. Он, должно быть, принадлежал к интимным друзьям хозяйки.

Мак Аллан — молодой еще человек, вид имел очень истощенный, отчего, несмотря на изящный костюм, выглядел ходячим трупом.

— От него? — показал он на жемчуг.

— От некого джентльмена по имени Курт фон Арно, — иронически отвечала ему Бэла. — Посмотри сюда, Мак Аллан, но не бери с него примера. Он дурно исполняет свой долг. Не правда ли, это прелестная вещь?

— Дрянь! — отрезал ирландец.

— Ты прав, — засмеялась Бэла. — Такой подарок годится разве для моей горничной.

— Он не стоит и двухсот долларов, — оценил Мак Аллан, бросая мимолетный взгляд на футляр. — Я говорю тебе, с этим Арно покончено. Он выжат как лимон, у него ничего больше нет. Я уже несколько дней как это заметил.

— Поэтому он так рано и уехал сегодня.

— Мне давно кажется, что этот Арно — преступник, преследуемый европейской полицией. Он носит чужое имя и добыл свои деньги преступным путем.

— Может, ты и прав, Мак Аллан.

— Мне, правда, совершенно непонятна эта явная забота о полицейском, к которому он послал меня тогда на балу. Я мог бы найти того инспектора и обратить его внимание на нашего с тобой друга — ха-ха-ха! В конце концов, это была бы заслуженная награда.

— Рано еще, Мак Аллан. Сначала мы должны убедиться, справедливы ли наши предположения о состоянии его финансов, — возразила осторожная испанка. — Это кажется мне благоразумнее. Если у него и в самом деле ничего нет, делай с ним что хочешь — мне все равно.

— Меня бесит его высокомерный вид. Что касается финансов, то достаточно взглянуть на его последний презент, чтобы убедиться, что это подарок нищего.

— Ну, тогда делай с ним что хочешь. Надо от него избавляться, — сказала Бэла и, вынув маленький ключик, который она постоянно носила на цепочке на груди, отомкнула сейф, скрытый под ковровой драпировкой.

Только она собралась поставить туда футляр, как вошла горничная.

Бэла поспешно опустила ковер.

— Какой-то господин спрашивает господина Арно, — доложила она. — Он привез ему важное известие.

— Кто этот господин?

— Клерк из банковского дома.

— Послушаем, что он скажет, — решила Бэла.

Ирландец, отметив про себя, что она не вынула ключ из сейфа, поспешно повернулся к ней.

— Видишь, его уже ищут, — прошептал он. — Вероятно, что-то важное и спешное, иначе не стали бы разыскивать его здесь.

Горничная привела хорошо одетого молодого человека.

— Вы ищете фон Арно? — спросила его испанка.

— Да. Я был у него дома, но меня направили сюда, сказав, что тут я непременно его найду. Вот я и позволил себе…

— Вы чуть-чуть опоздали. Фон Арно только что ушел. Но мы принадлежим к числу его друзей, и мы можем передать ему все, что вы хотите ему сказать.

— Я хотел сообщить господину Арно, что из Европы ему пришли деньги. Он давно уже ждал их, и мой долг — известить его.

— Деньги из Европы? Очень хорошо. Я передам. И велика ли сумма?

— Сорок тысяч долларов.

— От имени фона Арно благодарю вас за хлопоты.

Клерк сказал, что завтра утром снова навестит господина Арно, и откланялся.

— А источник-то его, оказывается, еще не иссяк, — заметила Бэла.

— Что значат для него эти деньги? — отмахнулся Мак Аллан. — Надолго ли ему их хватит?

— Он как-то говорил мне, что получил в наследство полмиллиона. Так что будем осторожны, Мак Аллан. У него, пожалуй, еще кое-что есть.

Вскоре горничная доложила, что гости начали собираться, и Мак Аллан повел прекрасную испанку в гостиные, где собралось много мужчин и несколько дам, чтобы провести ночь за сомнительными развлечениями и шампанским.

Около двух ночи гости стали разъезжаться. В три на вилле Бэлы все было уже тихо и сама она заперлась в спальне. Когда и прислуга заснула, внизу на дворе залаял большой пес-водолаз, но тут же замолчал, и снова воцарилась тишина.

Вдруг послышался слабый стук, словно кто-то лез в окно. И снова все стихло. Никто не слышал этого стука, а Бэла крепко спала в своей роскошной постели.

И тут в окне будуара появилась темная тень.

Комната была слабо освещена тусклым светом лампадки, проникавшим из ниши, однако его было достаточно, чтобы стоящий на карнизе у окна человек мог разглядеть внутренность комнаты. Убедившись, что будуар пуст, он алмазом осторожно разрезал одно из стекол на куски и начал их бережно вынимать.

Несколько кусков со звоном упали в сад. Человек на карнизе неподвижно замер, ожидая, не услышал ли кто-нибудь шум, но все по-прежнему было тихо. Тогда он просунул руку в образовавшееся отверстие и открыл задвижку, затем, отворив окно, влез в будуар.

Вор был в черной маске и лохмотьях, хотя чувствовал себя в них явно неудобно. Мягко спрыгнув на ковер, он стал прислушиваться. Вилла спала крепким предутренним сном.

Тогда вор подкрался к стене, где за ковром скрывался сейф с драгоценностями Бэлы. Застигнутая врасплох горничной, она забыла ключ в замке, чего прежде никогда не случалось. Маленький ключик тихо повернулся, и дверца сейфа отворилась.

Вор поспешно стал рассовывать по карманам драгоценности испанки. Он оставил в шкафу только две серебряные вазы для фруктов, которые оказались для него слишком тяжелы, и последний подарок Арно, представлявшийся ему, вероятно, недостаточно ценным. После этого он бросил на пол носовой платок и так же тихо вылез в окно, как и влез.

И тут же послышался шум, словно кто-то сорвался с карниза и упал на землю, но и он не разбудил никого.

Вдруг вор увидел, что одно окно наверху ярко осветилось. Не теряя ни секунды, он побежал через сад и благополучно выбрался на волю.

В эту же минуту в покоях испанки раздался крик.

Бэла проснулась, но не оттого, что услышала вора, а потому, что вдруг почувствовала отсутствие ключика. Она вскочила с постели, набросила пеньюар, зажгла свечу и отворила дверь в будуар. Холодный ветер встретил ее. Она ринулась к сейфу, подняла ковер, и громкий вопль раздался в доме: Бэла обнаружила, что сейф пуст, ее сокровища украдены.

Страшная ярость овладела ею. Она бросилась к звонку. Затем — снова к сейфу. В гневе швырнула последний подарок Митнахта на пол и тут же, наклонившись, заметила лежащий платок. Как тигрица, бросилась она к нему и впилась взглядом в метку на нем.

Это был платок фон Арно. Так вот кто тут побывал! Испанка немного успокоилась.

Комнату заполняли заспанные, перепуганные слуги. Бэла приказала обыскать сад и окрестности виллы, хотя и так было понятно, что вор вовсе не кто-то чужой, пришлый, потому что собака внизу постороннего не пропустила бы. При осмотре обнаружилось, что часть карниза у окна обвалилась.

Бэла приказала слугам помалкивать о случившемся и, когда наступило утро, поехала домой к Митнахту.

Он с удивлением вышел к ней навстречу.

— Я приехала к вам с вопросом, Курт, — сказала она, испытующе глядя на Митнахта, — с таким важным вопросом, что я даже не смогла остаток ночи заснуть.

— Я слушаю, садитесь, моя дорогая. — Он подвинул удобное ей кресло.

— Где вы были ночью, Курт?

— У французского консула, — ответил он, удивившись еще больше. — Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— У вас вид очень усталый.

— Немудрено, потому что вечер продолжался до четырех часов.

— Вы пошутили надо мной?

— Пошутил? Как?

— Сознайтесь, Курт, ведь вас узнали. О друг мой, когда делают такие вещи: влезают в окно и…

— Что вы такое говорите, Бэла? — совершенно поразился Митнахт.

— Вы узнаете эту вещь, Курт? — Вместо ответа Бэла протянула Митнахту его платок.

— Это мой платок, я его вчера потерял, ну и что?

— Потеряли — и, вероятно, поздно ночью?

— Право же, не понимаю, что значат эти странные вопросы и ваши испепеляющие взгляды?

— Платок этот в четыре часа утра лежал на полу моего будуара, — ледяным тоном сказала испанка, впиваясь в лицо Митнахта взглядом, — а в окне было разбито стекло…

— Неужели вы полагаете, что я таким путем входил в вашу комнату?

— Конечно, чтобы пошутить надо мной. Чтобы наказать меня за непростительную небрежность: я оставила вчера ключ в шкафу с драгоценностями.

— Ну и… Говорите же ясней, что случилось?

— Ночью драгоценности исчезли.

— Но почему вы подумали на меня? Это очень странно.

— Но платок! Я думала, что это ваша шутка… я надеялась…

— Напрасно надеялись, — холодно сказал Митнахт. — Если бы я и хотел прийти к вам, то мне вовсе не было необходимости лезть к вам в окно. Поищите кого-нибудь другого.

Митнахт сердито повернулся и вышел, оставив Бэлу одну в полном замешательстве.

Значит, не он… Боже, какое унижение!..

Испанка в лихорадочном волнении бросила платок и вернулась в свой экипаж.

Что же ей теперь делать? Ее обокрали. Лучшие вещи похищены. Можно ли верить Арно? Может быть, он хотел подарить драгоценности другим красавицам? Нет! Этого не может быть. Явно не его рук дело. Тогда чьих? Все-таки кто-то из своих.

Вдруг она вспомнила про Мак Аллана. И сразу же возникло подозрение: ведь он один видел, что она забыла ключ в дверце шкафа. Ирландец, наверное, и похитил вещи. Тем более что он из тех людей, кто прошел огонь и воду. Ему можно было поручить все что угодно, но при этом помнить об осторожности. И он очень скользок. Если привлечь его к суду, есть опасность вообще ничего от него не добиться. Только хитростью Бэла могла возвратить свои вещи. И она задумалась, как это сделать.

Уже по дороге домой она составила план и, приехав, сейчас же приступила к его исполнению, надеясь спасти хоть что-то, что можно еще спасти. К тому же следовало помириться с Митнахтом, который, по всей видимости, был уязвлен и оскорблен.

XVII. ПОСЛАНЕЦ ГРАФИНИ

Новый капеллан — преданный слуга. Это графиня знала. Она знала его уже много лет, и ее прошлое было хорошо известно ему. Бледная графиня имела неограниченное влияние на него и умела им пользоваться. Поэтому без тени сомнения поручила Филиберу отыскать Леона Брассара.

Графине во что бы то ни стало хотелось найти этого молодого человека. Все ее желания сейчас сосредоточивались только на этом. Но, пуская по следу Филибера, Камилла была уверена в успехе.

На следующий же день капеллан нашел Рейнету в маленьком городке, близ которого стоял сумасшедший дом.

— Что вы скажете на это? — встретила она Филибера вопросом. — Он бежал, и я нигде не могу его найти. Вчера снова посетила сумасшедший дом, виделась на этот раз с директором и объяснила цель моего посещения. Все напрасно. Директор и сам ничего не знает о похитителе.

— Что же вы теперь думаете делать? — спросил Филибер.

— Последовать за ним на ближайшем поезде. О, я даю вам слово, что Леону от меня не уйти, — пылко заверила бывшая танцовщица.

— Разве вы знаете, куда они направились?

— Видите ли, я думаю, что Леон не может далеко уехать с сумасшедшей, они сейчас же обратили бы на себя внимание. Я даже придерживаюсь того мнения, что рано или поздно он снова привезет ее сюда. И мне кажется, что вам следует остаться здесь. Приходить время от времени в сумасшедший дом и, если Леон вернется, не дать ему ускользнуть. Я же буду искать в окрестностях.

— Что ж, согласен, — ответил Филибер.

Через час Рейнета уже садилась на поезд. Она хотела побыстрее найти Леона, но, как заметил себе капеллан, делала это не из любви к нему, а скорей в надежде получить от него порядочную сумму, помня, как когда-то он сорил деньгами.

На следующий день Филибер отправился в больницу Святой Марии и тут, к своему крайнему удивлению и удовольствию, узнал, что доктор вместе с сумасшедшей вернулся обратно в заведение.

— Где же доктор? — спросил капеллан.

— У себя наверху, — ответил сторож.

Это сильно обрадовало Филибера. Он последовал за сторожем, вызвавшимся его проводить, по коридору и вскоре был у кабинета доктора, в котором Леон Брассар собирал свои немногочисленные вещи.

Филибер постучался.

— Войдите, — откликнулся Леон. При виде Филибера глаза у него округлились. — Кто вы такой? Что вам здесь надо?! — воскликнул Брассар.

— Мне надо поговорить с вами, господин Леон Брассар.

Леон, видимо, испугался, неожиданно услышав свое настоящее имя.

— Не бойтесь, господин Брассар, — успокоил его капеллан. — Я пришел не с дурными намерениями и очень рад, что наконец нашел вас.

— Кто вы? — непонимающе переспросил Леон.

— Я капеллан замка графини Варбург. Прибыл из Парижа. Я знал вас еще ребенком, господин Брассар.

— Но что вам от меня нужно?

— Мне поручено привезти вас к графине. Она желает вас видеть и говорить с вами.

— Я не знаю вашей графини. Не та ли это самая графиня, за падчерицу которой выдает себя находящаяся здесь сумасшедшая? — спросил Леон.

— Да, она. Теперь я понимаю, в чем дело. Вы преследовали сумасшедшую, догнали ее и доставили обратно…

— Конечно, господин капеллан.

— И вы все-таки решили оставить заведение?

— Мои намерения неверно истолковали.

— В таком случае вам тем более надо поехать со мной в Варбург.

— Вы недавно прибыли из Парижа?

— Да, но сейчас я прямо из Варбурга. Кстати, я недавно видел в Париже вашего старика-отца.

Лицо Леона омрачилось, и он бросил злой взгляд на капеллана.

— Он не знал, где вы, — продолжал тот. — Больше старый Брассар мне ничего не сказал.

— Но я все еще не могу понять, зачем вы искали меня в Париже, а теперь ищете здесь? — сказал Леон.

— Едемте в Варбург, и вы все узнаете.

— А что нужно от меня вашей графине?

— Я же говорил — она желает видеть вас, интересуется вами, господин Брассар, — терпеливо повторил капеллан.

— Или, точнее сказать, желает видеть доктора сумасшедших, — спросил вдруг Леон. — Хочет узнать состояние мнимой графини?

— Вы все сможете узнать от самой графини. Вы все равно оставляете это заведение, вы свободны, так что же может помешать вам отправиться со мной?

Леон задумался.

— Пожалуй, вы правы, — сказал он наконец. — Но сегодня уже поздно, мы переночуем в городе, а завтра рано утром отправимся в путь.

— У меня есть экипаж, который отвезет нас в город, — сказал капеллан.

Филибер был в восторге от того, что нашел Леона.

Молодой человек уложил свои чемоданы и приказал одному из сторожей отнести их в карету, последовав за ним вместе с капелланом.

Когда на следующее утро они явились на станцию железной дороги, случилось нечто, чего не предвидел ни тот, ни другой: с громким криком кинулась к Брассару откуда-то взявшаяся Рейнета. Было видно, что Леон от этой встречи совсем не в восторге.

— Леон, это ты! Наконец-то я нашла тебя! — с воодушевлением выкрикивала она, привлекая внимание посторонних.

— Я попрошу тебя не кричать, — с досадой сказал Брассар.

— И это единственные слова, которые ты нашел для меня после нашей разлуки? — обиделась Рейнета. — Ты ни капельки не рад и не хочешь передо мной извиниться? Разве ты не помнишь, что произошло? В таком случае я напомню…

— Только не здесь. И вообще — что это за преследования? — резко оборвал ее Леон.

— Вы только послушайте этого изменника! — негодовала Рейнета. — Разве ты это мне обещал, в этом клялся? Ты сначала увез меня, а потом постыдно бросил.

— Мои средства иссякли, милое дитя. У меня теперь нет денег даже на то, чтобы дать тебе на обратную дорогу. Так что ты сделала большую глупость, поехав сюда за мной.

— Твои средства иссякли? Лжешь! — вскричала Рейнета. — И не рассчитывай, что я поверю тебе.

— Я не знаю, что меня заставляет переносить подобные сцены, — оскорбился Леон, — но мне кажется, вы имеете достаточно доказательств того, что ваше общество для меня совершенно непривлекательно…

— Ха-ха-ха!.. Непривлекательно! — исходила яростью Рейнета. — Ты так легко не отделаешься от меня…

На этой точке кипения Филибер счел необходимым прервать раскалившийся диалог, опасаясь непредсказуемых поступков от экспансивной француженки. К тому же назревающий скандал начинал интересовать публику, а это вовсе не входило в планы Филибера.

— Давайте переговорим обо всем дорогой, — принял он соломоново решение. — Только успокойтесь, пожалуйста, Рейнета, не плачьте, все образуется…

— Сесть в один поезд с этим негодяем? Никогда! — гневно сверкнула глазами Рейнета.

— Успокойтесь, успокойтесь, — продолжал утихомиривать Филибер разбушевавшуюся молодую даму. — Что делать! Вы же видите, что господин Брассар вас знать не хочет.

— Он изменил мне…

— О, не шумите, успокойтесь.

— Он хочет бросить меня здесь, в чужой стране, хотя не кто иной как сам он и увез меня из Парижа.

Леон между тем совершенно успокоился и устранился, предоставив Филиберу улаживать отношения с Рейнетой, а сам отправился в вагон, куда вскоре за ним поднялись капеллан с танцовщицей.

— Все устроится, вот увидите, — ворковал Филибер француженке. — Но обо всем надо переговорить спокойно. Хотя вы сами себе должны сознаться, что на возобновление прежних отношений в нынешнем положении трудно рассчитывать…

Рейнета в голос заплакала.

— Да и как можно поддерживать прежние отношения после всего случившегося…

Рейнета зарыдала еще пуще.

— Поэтому лучше всего расстаться друзьями. Видите ли, если вы получите приличную сумму…

Рейнета, уменьшив громкость рыданий, начала прислушиваться.

— …значительную сумму для вашего утешения и возвращения в Париж, тогда, мне кажется, вы можете вполне удовлетвориться.

Рейнета окончательно перестала плакать, а Леон продолжал равнодушно смотреть в окно вагона, словно его этот разговор совершенно не касался.

— Выслушайте меня спокойно, — продолжал Филибер вполголоса, обращаясь к Рейнете. Он спешил все уладить до приезда в Варбург. Он надеялся, что графиня охотно согласится принести маленькую жертву, лишь бы добиться желаемого. — Вы сделаете очень благоразумно, если удовольствуетесь деньгами. Предложение это, может быть, покажется вам слишком практичным и меркантильным, но на любовь, как видите, рассчитывать больше не приходится.

— Да, господин капеллан, вы правы, на любовь я уже не могу рассчитывать. Да я и не хочу его любви. Я хотела лишь доказать этому мерзавцу, что не всегда ему удастся обижать бедных девушек.

— Вы прекрасно это доказали, сударыня, поэтому можете смело возвращаться в Париж.

— Да, и я уеду как можно скорее.

— Такое решение радует меня. Вы проводите нас до Варбурга, там я опишу графине ситуацию, и вы получите свои деньги, так что вам не придется сильно страдать.

— И сколько я могу получить?

— Несколько сот талеров.

— А если перевести во франки?

— Вам дадут тысячу франков — и делу конец.

Леон искоса взглянул на капеллана.

— Конечно, эта сумма едва покрывает мои расходы, но я и тем довольна, лишь бы быстрей уехать в Париж и забыть этого бесчестного изменника, — начала успокаиваться Рейнета. — Ах, если бы вы только знали, сколько всякого он мне наобещал…

— Оставьте, не отвлекайтесь от нашего разговора. Значит, решено?

— Приходится соглашаться.

— Вы тоже согласны, господин Брассар?

Леон удивленно уставился на Филибера.

— Но у меня нет тысячи франков…

— Предоставьте, друг мой, мне позаботиться о них, — перебил его капеллан.

— Но кто же их все-таки заплатит?

— Я же сказал — предоставьте это мне. Я переговорю с графиней, и она выдаст нужную сумму.

— Это милостыня? — осведомился Леон.

— Нет, скорее плата за оказанную услугу, господин Брассар, — поправил его Филибер. — И не ломайте себе понапрасну голову. Предоставьте все мне.

Плата за услугу?.. Леон не понимал ровным счетом ничего. Графиня послала за ним. Графиня заплатит за него тысячу франков… Что же это, в самом деле? Он ведь никогда и не слыхал об этой графине! Что ей от него нужно? Его начинало разбирать любопытство.

Поезд наконец пришел на их станцию. Вскоре все трое катили в карете в замок Варбургов, и Рейнета совсем успокоилась.

Было за полдень, когда они подъехали к замку. Капеллан первым вышел из кареты. Рейнета — за ним. Шествие замыкал Леон.

Филибер провел Рейнету к себе, Леона же оставил в одной из бывших комнат Митнахта, а сам отправился к графине.

Он велел доложить о себе и немедленно был принят.

— Вы привезли Леона Брассара? — нетерпеливо спросила графиня.

— Он здесь, в замке, и ждет, когда вы примете его.

— Ах, он здесь…

— С ним девушка, бывшая танцовщица Рейнета, о которой я упоминал. Я уговорил ее уехать в Париж и обещал за это от вас тысячу франков.

— Что ж, это именно то, чего бы я и хотела, Филибер. Дайте ей деньги и отправьте ее.

Графиня вынула из письменного стола деньги, отсчитала нужную сумму и подала Филиберу.

— А Леон Брассар? — спросил капеллан.

— Пошлите его сюда.

Филибер сначала пошел к Рейнете и передал ей деньги. Очень довольная, она тотчас же поехала обратно на станцию. После этого капеллан зашел в комнату, где сидел Леон.

— Вас ждет графиня Варбург, — с некоторой торжественностью сказал он и жестом пригласил следовать за ним.

Леон повиновался, даже не вспомнив про Рейнету.

Когда они вошли в гостиную, графиня устремила на Леона Брассара пристальный взгляд. Как-то, еще не догадываясь, кто он, графиня, оказывается, уже видела Леона в больнице Святой Марии, но тогда не обратила на него никакого внимания. Теперь же он вызвал у нее неожиданный интерес.

Наружность Леона была крайне непривлекательной. Рыжие волосы, бледное лицо, покрытое веснушками, жесткая рыжая борода, серые глаза — все это не могло произвести приятного впечатления на человека, видевшего Брассара в первый раз.

Леон тоже мог видеть графиню в больнице лишь мельком. Сейчас же она произвела на него совершенно неотразимое впечатление. Она была восхитительно прекрасна, словно ожившая мраморная статуя. Леон невольно преклонился перед этой величественной красотой.

— Вы доктор из больницы Святой Марии? — спросила графиня.

— Да. Вернее, до самого недавнего времени я был там доктором, — уточнил он.

— Как — был? Разве вы ушли оттуда?

— Больная, выдающая себя за вашу падчерицу, бежала неизвестно каким образом. Я последовал за ней и привез ее обратно в больницу…

— Но ходят слухи, что вы сами увезли ее из заведения…

— Если бы я действительно сделал это, сударыня, то сильно бы за это поплатился. Больную же приняли обратно…

— Она снова в сумасшедшем доме?

— Конечно, графиня. А мне отказали в месте. Вот и все.

— Значит, вы теперь свободны?

— Совершенно.

— Ваше имя Леон Брассар, вы из Парижа, как я слышала. Я тоже прежде жила в Париже и интересуюсь всеми, кто оттуда. Есть у вас родители?

— Только старик-отец.

— А ваша мать?

— Вероятно, она давно умерла. Я никогда не знал ее, и отец тоже никогда не говорил мне о ней.

— Знаете ли вы, где провели свое детство?

— Да, сударыня, в доме моего отца.

— Вы не видели и не слышали там ничего особенного?

— Нет, графиня. Отец жил очень уединенно, и к нам никто не ходил.

Графиня, очевидно, была обрадована: Леон не подозревал о своем происхождении.

— Очень может быть, — сказала графиня, — что я рано или поздно решусь взять к себе в замок сумасшедшую, которая выдает себя за мою падчерицу. Но для этого мне понадобится хороший доктор-психиатр. Если, подумав, согласитесь остаться в замке, передайте ваше согласие через господина капеллана. Я буду очень рада видеть вас здесь.

— В замке? — ошарашенно переспросил Леон.

— Да. И вы можете находиться здесь столько, сколько вам будет угодно.

— Я не заслужил вашей доброты! — воскликнул растроганный Леон.

— Если вы согласитесь остаться в замке, то рано или поздно вам представится случай оказаться полезным, господин Брассар.

— Я остаюсь, — поспешно, словно графиня могла передумать, согласился Леон.

Камилла подошла к дверям и позвала Филибера.

— Леон Брассар согласен остаться у нас в замке, — сказала она. И снова обратилась к Леону: — Вы будете обедать за моим столом, господин Брассар, а господин капеллан поместит вас в комнатах управляющего.

Леон поклонился графине. Ее непроницаемые черные глаза на миг задержались на нем, после чего она кивнула ему, и он покинул гостиную в сопровождении Филибера, слегка оглушенный, не до конца понимая, что такое здесь только что произошло.

«Это он, — сказала себе графиня, оставшись одна. — Хотя в нем нет ни малейшего сходства с настоящим отцом. Но тем лучше. Только ему снова придется сменить имя, чтобы доктор Гаген ничего не заподозрил. Пусть опять побудет Гедеоном Самсоном и послужит моим целям. Ну, теперь-то я тебя больше не боюсь, Этьен! Можешь возвращаться из Америки, если, конечно, тебе удастся спастись от Митнахта, и берегись угрожать мне! Теперь у меня в руках есть прекрасное средство сделать тебя сговорчивым. Ты еще не подозреваешь, какая птичка в моих руках. Попытайся только стать мне на пути — я жестоко отомщу тебе. Твоей ненависти ко мне придется бороться с твоей любовью к собственному сыну».

XVIII. РАЗОЧАРОВАНИЕ

Узнав, где живет сенатор Кингбурн, Гаген в тот же день отправился вместе с Губертом в Вашингтон, чтобы узнать, действительно ли он там.

Они сели в поезд в сильном волнении — цель была близка. Гаген решил во что бы то ни стало увезти Марию Рихтер в Европу, и Губерт говорил ему, что она, не колеблясь ни минуты, согласится отправиться в путь, как только узнает — зачем.

— Фрейлейн Мария очень добра, — говорил Губерт. — Она всегда была готова на любую жертву для графини, и та любила ее как родную сестру.

— В таком случае я не сомневаюсь, что она согласится поехать. Ведь дело касается не просто разгадки странного обстоятельства, а, в конечном счете, судьбы бедной графини.

— Сейчас я все больше уверяюсь в том, что в преступлении, в котором подозревают меня, виновата прежде всего нынешняя хозяйка замка Варбург — бледная графиня, — сказал Губерт. — Именно она, думаю, заставила фон Митнахта убить свою падчерицу, чтобы воспользоваться ее богатством.

— Вы тоже так считаете?

— В тюрьме я так много думал обо всем этом, что пришел к убеждению: здесь дело нечисто. Деревенские жители первыми заметили это. Но что именно за всем этим кроется — загадка.

— Каким бы запутанным ни казалось дело, я все равно раскрою его, — твердо сказал Гаген. — Но против таких людей, как Камилла и Митнахт, надо действовать расчетливо и осторожно. Я тайно собираю доказательства, чтобы потом наверняка припереть их к стенке.

— Если кому и удастся до конца раскрыть все это, то, конечно же, только вам, доктор. Ведь вы не жалеете ничего для успеха, пренебрегаете даже смертельной опасностью.

— Смертельной опасностью! — смеясь, повторил Гаген. — Она, друг мой, не первая в моей жизни.

— Я не знаю, правильно ли я понял, но вы тоже пострадали от графини? — предположил Губерт.

— Не будем о прошлом. Сейчас вся моя жизнь посвящена тому, чтобы раскрыть преступление, совершенное в Варбурге. Я стремлюсь связать воедино все загадочные обстоятельства и объяснить их таинственную, а порой даже мистическую сущность. У меня пока не хватает для этого доказательств, но, будьте уверены, я их добуду. Тогда и ваша невиновность тоже будет доказана.

— Найдя молочную сестру графини, вы, безусловно, продвинетесь вперед. Вы, доктор, делайте благородное дело, и Бог поможет вам благополучно завершить его…

После довольно продолжительного путешествия наши спутники наконец вечером прибыли в Вашингтон. Ночь они провели в гостинице, а на следующее утро Гаген разузнал, что сенатор Кингбурн принадлежит к числу очень уважаемых жителей города, ведет большие дела и обладает громадным состоянием.

Отправившись по указанному адресу, Гаген быстро нашел роскошный дом сенатора. Первый этаж его занимала контора. Гаген вошел и спросил сенатора. Его провели в маленькую комнату рядом с конторой.

— Что вам угодно? — любезно спросил сенатор, старый уже человек, вопросительно взглянув на Гагена.

— Извините меня за беспокойство, — сказал Гаген, — одно очень важное обстоятельство привело меня к вам, господин сенатор.

— Судя по произношению, вы иностранец?

— Да, я немец. Доктор Гаген.

— О, моя жена тоже немка, и я очень рад видеть всякого немца.

— Вы прожили лето в Германии, господин сенатор…

— Да, господин доктор, в Бонне. Моя жена — дочь тамошнего профессора Броуна. Каждые три года мы проводим лето у наших немецких родственников.

— Вы привезли с собой немку-гувернантку…

— Совершенно верно. Вы не родственник ей?

— Нет, господин сенатор, даже не знакомый. Тем не менее я хотел бы переговорить с молодой особой и, может быть, увезти ее обратно в Европу.

— Как странно. Она, наверное, получила наследство? Но мисс Рихтер говорила мне, что у нее не осталось никого из родных.

— Нет, не наследство, а совершенно иной повод понуждает меня искать фрейлейн Рихтер, — сказал Гаген. — Мне необходимо задать ей один вопрос величайшей важности, от ответа на который и зависит возвращение мисс Рихтер в Европу.

— Право же, это будет очень неприятно для меня, а в особенности для детей, которые очень привязались к своей гувернантке.

— Мне весьма жаль, что я могу доставить вам неприятность, но убежден, что вы согласитесь со мной, когда я скажу, что речь идет о жизни человека. Молочная сестра вашей гувернантки рискует потерять свое доброе имя и имущество, и только показания фрейлейн Рихтер могут изменить дело, господин сенатор.

— Что ж, помогать обиженным и несчастным — наш долг. Прошу вас, пожалуйте ко мне. Там вы сможете спокойно переговорить с моей гувернанткой.

Гаген был восхищен любезным приемом сенатора и уже предвкушал успех.

Мистер Кингбурн повел его по внутренней лестнице к себе в квартиру, отделанную со вкусом и роскошью. Он открыл дверь в приемную и, позвав служанку, послал ее за Рихтер, после чего оставил Гагена одного, чтобы не мешать ему беседовать.

Гаген волновался, ожидая встречи с человеком, которого он так долго разыскивал.

Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла высокая, уже не очень молодая дама, с черными волосами и резкими чертами лица.

Была ли это жена сенатора?

— Вы из Германии и хотели бы со мной поговорить? — спросила вошедшая.

— Я очень хотел бы поговорить с фрейлейн Марией Рихтер, — ответил Гаген.

— Моя фамилия Рихтер, но я не Мария, а Маргарита.

— Но это вы приехали с сенатором летом из Бонна гувернанткой?

— Да, сударь.

Гаген был столь поражен и огорчен таким неожиданным поворотом, что несколько мгновений не мог произнести ни слова.

— Я вижу, — сказала, улыбаясь, гувернантка, — произошла ошибка. Фамилия Рихтер очень распространена на нашей с вами родине, и вы хотели увидеть на моем месте, видимо, какую-то другую девушку.

— Да, должен признаться, что действительно ошибся, и вы не та особа, которую я надеялся увидеть, — подтвердил Гаген, совершенно убитый постигшим его разочарованием. — Вы меня извините за мой удрученный вид, но, надеюсь, вы поймете состояние человека, который после нескольких месяцев поисков надеялся, наконец, отыскать здесь ту, кого так долго искал и кто единственный мог бы пролить свет на некоторые таинственные обстоятельства. Ну что ж, теперь я убежден, что Марии Рихтер нет в живых.

Гаген вновь вполне овладел собой. Вошел сенатор и, узнав, чем закончилось свидание с его гувернанткой, сказал:

— Мне от всего сердца жаль, доктор, что вы напрасно совершили такой далекий путь.

Гаген поблагодарил сенатора за искреннее участие и простился.

В гостинице его с нетерпением ждал Губерт.

— Это был удар, — сказал Гаген, поведав Губерту о результатах своего визита к Кингбурну.

— Значит, это не Мария Рихтер?

— Увы, мой друг. Но зато сейчас я больше не сомневаюсь, что графиня была права и Марии Рихтер действительно нет в живых. Последняя попытка найти ее доказала это со всей очевидностью: Марии Рихтер нет в Америке, Марии Рихтер нет в живых.

— Стало быть, вы теперь уверены, что найденный в пропасти труп принадлежал именно фрейлейн Марии?

— Скорее всего. Правда, совершенно точно мы сейчас доказать этого не сможем, но мы продвигаемся вперед. Надо набраться терпения, а я уже научился быть терпеливым.

Они отправились обратно в Нью-Йорк и прибыли туда ночью. Гаген нашел у себя письмо, посланное из Нью-Йорка в Германию и пересланное обратно в Нью-Йорк. Письмо было от Неймана.

— Нейман тоже ничего не нашел, — констатировал Гаген, читая письмо. — Он спрашивает, знаю ли я господина, визитная карточка которого приложена к письму. Этот господин дал ее ему на балу и сказал, что он близкий друг Кингбурна, живущего якобы возле Питсбурга. Замечательнее всего то, что этот господин сказал ему, будто гувернантку Кингбурна зовут Мария Рихтер.

— Это и впрямь удивительно, — согласился Губерт.

— Откуда он мог знать ее имя? — задумчиво сказал Гаген.

Губерт только пожал плечами.

— Нейман не нашел в Питсбурге никого, — продолжал Гаген. Взяв приложенную к письму карточку, он прочитал: — Фон Арно, Нью-Йорк, площадь Альстор, — и задумался. — Фон Арно… Я что-то не помню, чтобы когда-либо слышал это имя.

— Я тоже впервые слышу, — сказал Губерт.

— Во всяком случае сообщение Неймана очень важно и настолько любопытно, что стоит выяснить, каким образом господин Арно узнал о Марии Рихтер и какую цель преследовал, называя инспектору имя Кингбурна, живущего под Питсбургом? И вообще — что он за личность? Завтра же попробую во всем этом разобраться. Спокойной ночи, Губерт.

Губерт отправился к себе в комнату. Письмо Неймана взволновало его не меньше Гагена, и он чувствовал, что дело еще более запуталось. Невозможно было предположить, что существовал другой Кингбурн, который точно так же, как и вашингтонский сенатор, привез летом из Бонна гувернантку по фамилии Рихтер, но не Маргариту, а Марию.

И Гаген, и Губерт ночью спали плохо.

Гаген размышлял о странной фигуре фон Арно и о том, какую роль он играет в этом деле.

Утром, когда наступил час визитов, Гаген отправился на площадь Альстор.

Карета его остановилась перед красивым домом. От швейцара он узнал, что господин Арно занимает бельэтаж и что сейчас он как раз дома.

Гаген поднялся по широкой, устланной ковром лестнице, и был впущен лакеем в приемную, где слуга поинтересовался, как о нем доложить.

— Мое имя ровно ничего не значит для господина Арно. Он со мной еще не знаком, — ответил Гаген. — Скажите ему только, что я приехал по важному делу.

Лакей ушел и, скоро возвратившись, ввел Гагена в гостиную.

Едва доктор успел войти, как отворилась другая дверь и в ней показался изящно одетый господин, который при виде Гагена невольно отступил назад, а его смуглое лицо тотчас омрачилось… И было отчего — Гаген не умер, Гаген явился к нему собственной персоной. Неожиданной встречей был в высшей степени удивлен и Гаген. Он холодно засмеялся:

— А, так это вы, господин Митнахт. Я слышал, что вы отправились в Нью-Йорк, но никак не думал, что взяли другое имя. Теперь мне совершенно понятно, откуда Нейман получил такие сведения о молочной сестре графини.

— Я не понимаю, что вы от меня хотите, — мрачно сказал Митнахт.

— Сейчас поймете, господин Митнахт. Вы спрашиваете, что мне от вас нужно? Задать вам всего один вопрос: где молочная сестра графини?

— Спрашивайте, кого хотите, но мне-то что за дело до всего этого? Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое! — гневно заявил Митнахт. — Кто вам позволил преследовать меня нежданными визитами? Я хочу, чтобы здесь у меня была незапятнанная репутация. Поэтому ни слова более. Нам не о чем говорить.

Не попрощавшись, Митнахт поспешно вышел.

Но Гагена такой оборот не обескуражил. Он знал теперь достаточно. Одно удивляло: почему Нейман не узнал бывшего управляющего замка Варбург? Гаген сошел вниз, сел в экипаж и скоро возвратился в гостиницу.

XIX. СМЕРТЬ ЛЕСНИЧЕГО МИЛОША

После долгих дождей в феврале, снова наступили светлые, ясные, хотя и холодные еще дни. Туман висел над водой, голубое небо раскинулось над полями Варбурга, и на море появились большие суда.

По дороге из лесу ехала к деревне графская карета. На козлах рядом с кучером сидел камердинер Макс.

Макс соскочил с козел и открыл дверцу кареты, из которой вышла графиня, а за нею капеллан в полном облачении, и оба направились по дороге, ведущей в деревню.

Графиня остановилась на мгновение, любуюсь видом моря, освещенного яркими лучами солнца. Затем оба продолжили свой путь и начали спускаться вниз, к деревне.

— Я забыла предупредить, Филибер, — сказала графиня, когда они с капелланом остались одни, — что никто не должен знать имени Леона Брассара, пусть он останется по-прежнему Гедеоном Самсоном.

— Я и сам так думал, — с готовностью откликнулся капеллан. — Никто не должен знать, что Леон Брассар живет в замке, а в особенности — его светлость…

— Говорите — доктор Гаген, а не «его светлость».

— А то доктор Гаген, услышав его имя, сразу узнает, что тот, кого он ищет, у вас.

— Поэтому-то я и хочу, чтобы Леона знали только под именем Гедеона Самсона. И скажите ему самому об этом.

— Я думаю, он не будет против. Я заметил, что у него есть какая-то причина скрывать свое настоящее имя.

— Хорошо, что этот Милош, к которому мы отправляемся, долго не протянет, — сказала графиня. — Он был слугой Гагена, шпионом, и мог узнать, что Леон Брассар в замке.

— В самом ли деле он вот-вот умрет — этого посланный ко мне рыбак сказать не мог, только передал желание умирающего принять причастие, и долг зовет меня к его постели. Очень может быть, что укрепляющие кушанья и напитки, которые вы ему послали, сделают чудо и больной поправится.

— Я бы этого, напротив, не очень желала, — тихо сказала графиня. — Мне не хочется иметь у себя под боком шпиона.

— Предоставим Богу решать судьбу этого человека.

Они подошли к первым домам деревни.

— Вы знаете, где живет Милош? — спросила графиня.

— В доме того рыбака, который приходил ко мне, — ответил Филибер и попросил шедшую мимо маленькую девочку проводить их к нему.

У окон и полуоткрытых дверей других домов возникали любопытные лица. Но, странная вещь, при виде графини они сразу исчезали, и из глубины хижин, откуда их не было видно, многочисленные взгляды настороженно провожали проходившую мимо владелицу Варбурга.

Графиня давно не была в деревне — с того самого времени, когда точно так же ходила посещать больного старика Вита.

Проходя по середине деревенской улицы, она вдруг увидела молодую липу, огороженную решеткой.

— Что это значит? — спросила она Филибера, показывая на дерево, которому могло быть лет семнадцать. — Тут есть какая-то надпись, прочитайте.

— «Эту липу посадила покойная графиня Анна после рождения дочери. Благодарные деревенские жители ухаживают за деревом их благодетельницы ради вечной памяти о ней. Пусть оно зеленеет и цветет», — прочитал Филибер.

Графиня побледнела. В глазах ее сверкнул гнев.

— Какая глупость! — сказала она. — Это дерево только мешает тут, посреди дороги. Его надо срубить.

Они с капелланом добрались наконец до нужного им дома и вошли во двор, где никого не было.

— Вот здесь живет больной, — сказала провожавшая их девочка, указывая на дверь налево.

Капеллан подошел к двери, открыл ее и пропустил графиню вперед, в узкую, тесную комнатку, где стояли только кровать, стол и стул.

На постели лежал больной Милош. На столе стояли кушанья и напитки, присланные ему из замка. Он страшно изменился и, очевидно, умирал от чахотки. Еще недавно свежий и здоровый юноша, после ночей, проведенных в склепе, он превратился в умирающего, которого уже нельзя было спасти. Поначалу он было поправился, но то было лишь временное облегчение, и скоро он снова слег в постель.

Графиня подошла к столу и посмотрела, что было съедено и выпито из присланного ею.

Милош был неспокоен, его грудь быстро поднималась и опускалась, а черные глаза устремились сначала на графиню, потом на капеллана. Он хотел приподняться, но от волнения сильно закашлялся. Он попытался поблагодарить за присланные кушанья, но язык не слушался его. Красота графини снова поразила его. Он хотел говорить, но слова замирали у него на губах. Он только мог протянуть к ней свои исхудавшие руки.

— Мне передали, что вы больны, — сказала графиня, — и призывали капеллана замка, чтобы исповедаться…

Милош не слушал слов, он наслаждался видом бледной графини. Казалось ему, что мечта его исполнилась, и щеки его снова порозовели, а глаза посветлели.

Графиня отступила назад, а Филибер приблизился к больному.

Исповедь Милоша была коротка, так как ему трудно было говорить.

— Я любил, безумно любил ее, — говорил Милош, указывая на графиню, — и это была моя смерть, я чувствую это…

Капеллан был изумлен таким признанием. Этот, оказывается, тоже любил графиню. И ему любовь эта, как и многим, принесла смерть.

Капеллан стал причащать больного. Графиня же вышла на свежий воздух, задыхаясь в затхлой атмосфере маленькой комнатки. На улице она медленно пошла через деревню назад.

Милош проводил выходившую графиню прощальным взглядом. Вот она исчезла… Он видел ее в последний раз в своей жизни…

Совершив положенный обряд, капеллан оставил умирающего и пошел вслед за графиней.

Оставшись один, Милош без сил опустился на подушки и лежал, не шевелясь. Он приготовился к смерти, и ему больше не о чем было заботиться на этом свете.

Ночью он бредил…

— Это ты, чудесное создание! — вскрикивал он в бреду так громко, что рыбак и его жена ясно слышали слова. — Ты идешь ко мне. Ты остаешься со мной, около меня? Погибай весь мир! Я держал ее в своих объятиях. Вы зовете ее графиней… Она моя! Да, оставайся со мной… я отдам жизнь за эту ночь…

Дальше заговорил он совсем бессвязно, но вдруг довольно засмеялся, потом тихо зашептал — так, что страх стал овладевать четой рыбаков, и они принялись вполголоса читать молитвы.

К утру Милош успокоился, бред оставил его, но заснуть он не мог, а лежал с открытыми глазами, никого не узнавая.

Днем из города приехал доктор, но он уже ничем не мог помочь, лишь подтвердил, что Милошу остается жить всего несколько часов.

Вечером в комнату больного собралось много деревенских жителей.

— Когда я ее вчера увидела, — сказала одна из деревенских женщин, — то сразу поняла, что ему не жить. Вы все видели, как она шла — точно призрак смерти, чтобы посмотреть на свою жертву. Сегодня у нас воскресенье. В эту ночь вампир имеет особенное могущество и возьмет свою новую жертву.

Невольный ужас охватил всех при этих словах.

В ту же минуту, точно из могилы, раздался голос умирающего:

— Видите ли вы ее? Она идет. Она берет меня. Это она, бледная графиня!.. Ах, как хороша… как хороша…

Затем он громко вскрикнул. В последний раз…

— Вот. Вы сами слышали, — сказала недавно говорившая женщина, подойдя к постели, чтобы закрыть глаза умершему. — Сегодня воскресенье, она взяла его…

— Действительно ли он умер? — спросил хозяин дома, подходя к постели, на которой неподвижно лежал Милош.

— Да, она взяла его, — сказала та же женщина. — А теперь пойдите сюда и посмотрите на него. Разве у него не такой же вид, как у покойных графа и графини? Он совершенно высох и желт, как пергамент. У него во всем теле нет ни капли крови.

— Да, она говорит правду, — подтвердили другие женщины. — Посмотрите сюда. Он совсем высох и пожелтел.

Через три дня Милош был похоронен. Вся деревня присутствовала на его похоронах.

Последнее обстоятельство очень рассердило графиню. Хотя, возможно, ее задело то, что жители деревни чтили графиню Анну как святую. Бледная графиня приказала немедленно срубить липу, посаженную посреди улицы, поскольку она якобы мешала проезду.

С тяжелым сердцем жители деревни выполнили ее приказание. Но не совсем так, как хотела графиня. Они осторожно выкопали липу и перенесли ее на церковный двор, где снова посадили и обнесли решеткой.

XX. МОГУЩЕСТВО ДЕНЕГ

Приехав через несколько дней в сумасшедший дом, Бруно узнал, что Лили снова вернулась, и ему удалось переговорить с ней у решетки.

Со слезами рассказала ему девушка обо всем происшедшем. Бруно был счастлив, что, благодаря ее стойкости, все вернулось на круги своя.

— Ты не поверишь, Бруно, я столько перенесла, — рассказывала ему Лили. — И как мне ни ужасен был этот дом, я все-таки радовалась, когда снова попала сюда — из рук этого человека. Конечно, за мною теперь смотрят еще строже. Но с сегодняшнего дня у нас новый доктор, и мне кажется, что он гораздо лучше Гедеона Самсона. Он решил установить надо мной особое медицинское наблюдение, когда я попыталась его убедить, что совершенно здорова. И я надеюсь на его справедливость.

— О, дорогая, это было бы прекрасно. Но, конечно, полное облегчение для тебя наступит только тогда, когда ты покинешь стены этого дома и с тебя будут сняты все обвинения.

— По крайней мере, мне сейчас гораздо легче здесь жить, — доверительно говорила возлюбленному Лили. — И возможно, скоро меня совсем отсюда выпустят. Тогда ты отвезешь меня в Вену, к твоей дорогой матушке, где наконец-то сбудутся все наши надежды.

— Дай-то Бог! Меня только беспокоит продолжительное отсутствие Гагена. Вот уже шесть недель, как он уехал. Инспектор Нейман давно уже вернулся, а его все еще нет.

— Почему он мне не поверил? Я ведь говорила, что моей бедной Марии уже нет в живых, что все попытки найти ее будут безуспешны, — горько сказала Лили. — Доктор Гаген напрасно поехал в Америку. Он не найдет там Марии.

— Только бы не случилось с ним там какого-нибудь несчастья.

— Но скажи, Бруно, прощаешь ты меня теперь? Ты ведь знаешь, что я решилась на побег с Самсоном только в надежде соединиться с тобой.

— Теперь, когда я знаю все, как я могу обвинить тебя? Но что с тобой? Чего ты испугалась?

— Смотри, там кто-то идет.

— Да, какая-то женщина.

— Она идет сюда?

— Это сиделка.

— Дора Вальдбергер. Я так и думала. Сегодня рано утром она ушла в замок Варбург, чтобы сообщить, что я опять здесь. Она, верно, рассчитывала что-нибудь получить за труды.

— Она была у графини? — удивился Бруно, охваченный мрачными предчувствиями. — Берегись ее, Лили.

— О, теперь я ее не так боюсь, как прежде, Бруно. Новый доктор перевел меня в другую палату, правда, на самом верху, зато без железных решеток на окнах. Кроме того, он обещал присматривать за мной, и, если я попрошу, он поручит меня другой сиделке. С тех пор как здесь нет Гедеона Самсона, я совсем спокойна.

— Куда он девался?

— Не знаю, Бруно, — пожала плечами Лили и тут же быстро сказала: — Прощай пока. Мы должны расстаться. Не хочу, чтобы Дора меня увидела.

— Зачем она ходила в замок? — задумчиво проговорил Бруно. — Эти встречи с графиней кажутся мне подозрительными. Теперь я думаю, что не без причины ты тогда была помещена вместе с буйными. Гаген говорил правду: тут во всем виден какой-то единый план. Речь идет о тебе и твоем наследстве, поэтому все средства будут испытаны, чтобы погубить тебя и овладеть вожделенным миллионом. Помни об этом и будь всегда настороже, дорогая Лили. Мужайся! Прощай, моя дорогая. Храни тебя Господь!

Они расстались. Бросив прощальный взгляд на жениха, Лили оставила беседку у решетки.

Спустя некоторое время в больницу явилась Дора Вальдбергер — в самом лучшем расположении духа.

Было еще светло, когда она, поднявшись по лестнице, вошла в свою комнату. Тщательно заперев дверь, она подошла к столу и вынула из кармана кошелек. Раскрыв его, Дора высыпала на стол горку золотых монет. Глаза ее светились алчной радостью.

Она только что получила эти деньги. Графиня уже второй раз награждала ее так щедро. В первый раз Доре было заплачено за обещание поместить мнимую графиню в комнату Софии Бухгардт. Теперь вот — за хорошее известие: графиня узнала, что Лили снова в доме сумасшедших.

Что происходило в замке между Дорой Вальдбергер и графиней и о чем они говорили, никто не знает, но можно было предположить, что речь шла о чем-то важном, ибо графиня не поскупилась: кошелек надзирательницы заметно потяжелел.

Золото! Это слово волшебно звучало для тех, кто вырос среди бедности и лишений. Дора Вальдбергер с молодости знавала цену каждому грошу и, многие годы жившая только своим жалованьем, любила деньги, даже более того — боготворила их.

Говорят, что у каждого человека есть свои слабые стороны, на которых при желании всегда можно сыграть. Бледная графиня быстро нашла слабую сторону надзирательницы и с этой минуты была уверена, что может использовать Дору Вальдбергер, как ей только заблагорассудится.

Время прогулки закончилось, и больные начали возвращаться. Дора поспешно спрятала деньги под подушку, где она их хранила, уверенная, что там самое надежное место, после чего принялась за свои обычные служебные обязанности. Заперев тихих умалишенных в их палатах, она пошла к буйным.

Вернулась в свою маленькую комнатку наверху и Лили. Как хорошо, что окошко здесь было без решетки, постоянно напоминавшей о неволе. Уже наступил вечер, и Лили прилегла на постель отдохнуть.

С того времени как Гедеон Самсон покинул заведение и на его месте появился новый доктор, Лили чувствовала себя в гораздо большей безопасности. Ей казалось, что благодаря ему она добьется долгожданного освобождения. Сама не зная почему, она чувствовала к нему полное доверие, считала честным и порядочным человеком. Поблагодарив Бога за изменения к лучшему в своей судьбе. Лили спокойно заснула.

На следующий день похолодало, заморосил дождь, и прогулку больным отменили.

Чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха, Лили открыла у себя окно и стала задумчиво глядеть на дорогу, по которой приезжал на их свидания Бруно. И в тот самый момент, когда она слегка высунулась из окна, чтобы взглянуть на беседку у больничной ограды, дверь вдруг отворилась, и Лили, обернувшись, увидела стремительно приближавшуюся к ней сиделку. И прежде чем девушка успела отойти от окна, Дора была уже возле нее.

— Что вы здесь делаете? — грозно спросила она и, не дожидаясь ответа, схватила ее так, словно собиралась вытолкнуть из окна. Впрочем, она тут же закричала: — Боже мой! Что вы делаете! Вы же упадете!.. Какая халатность — поместить сумасшедшую в палате с окном без решетки.

Лили хотела попросить, чтобы ее отпустили, и отойти от окна, но не тут-то было: Дора вцепилась в нее и толкала за окно. До смерти напуганная, Лили успела лишь схватиться за раму. Она громко закричала.

— Помогите! — продолжала кричать и Дора. — Помогите! Сумасшедшая хочет выброситься из окна!

Это была ужасная минута. Окно располагалось очень высоко, и падение из него грозило неминуемой смертью. Дора же Вальдбергер прилагала все усилия, чтобы вытолкнуть несчастную. Ну, а оправдание у нее было наготове: виноваты те, кто поместил больную в комнату без решетки.

Дору, казалось, охватил припадок безумия. Было похоже, что в эту минуту она и сама не понимает, что делает, — так яростно-настойчиво выталкивала она больную из окна. Но ни внутри, поблизости, ни во дворе, похоже, никого не было, потому что на крики той и другой никто не откликался.

Лили чувствовала, что долго не сможет сопротивляться здоровой и сильной Доре, которая, теперь девушка поняла это отчетливо, разыгрывая спектакль со спасением сумасшедшей, на самом деле задалась целью выбросить ее из окна, оправдавшись потом самоубийством ненормальной пациентки.

И в ту минуту, когда надежды на спасение уже не оставалось, внизу, под окном, появились люди.

— Держи ее крепче! Тащи назад! — кричали они. — Принесите сюда скорее соломы, матрасы.

— Я не могу оторвать ее от окна, у нее дьявольская сила! — исходила гневом Дора — вне себя потому, что ей помешали.

Тут дверь в палату распахнулась и вошел новый доктор — здоровый мужчина лет тридцати. В одно мгновение оценил он всю опасность ситуации и решительно подошел к окну.

— Она пытается прыгнуть в окно, — сказала разгоряченная сиделка.

— Назад! — приказал доктор, схватив Лили и оттолкнув Дору. — Приди я минутой позже — и она погибла бы.

— Не я, а она сумасшедшая, — прошептала Лили, указывая на Дору.

— Закройте окно, — велел доктор. — Я не думаю, что девушка настолько больна.

У Лили не оставалось сил для оправданий.

— Отнесите больную на постель! — скомандовал доктор.

— Только не она! — в ужасе отшатнулась Лили.

— Хорошо. В таком случае — уйдите, — приказал доктор Доре. — Я пришлю другую сиделку.

XXI. ПЛАН ИСПАНКИ

Вечером следующего дня, после того как Бэла напрасно съездила к Митнахту за своими драгоценностями, по одной из улиц Нью-Йорка, недалеко от аллеи Мадисон и Центрального парка, дама, закутанная в темный шелковый платок, шла, выбирая места потемней и побезлюдней.

Было около восьми вечера, и на улицах, примыкающих к Центральному парку, было очень мало прохожих. Незнакомка осторожно пробиралась в тени домов. Это была молодая и, судя по выглядывавшему из-под платка элегантному платью, далеко не бедная особа. Она быстро свернула в боковую улицу и подошла к большому дому. Дама вошла в подъезд, поднялась вверх на два этажа и возле двери одной из квартир нажала пуговку электрического звонка. Позвонив, внимательно прислушалась. Но в квартире стояла тишина. Никто не откликался на звонок. Внутри, очевидно, никого не было. Тогда дама вынула из кармана ключ и отперла дверь.

Поспешно войдя в слабо освещенную переднюю, она вынула ключ и снова затворила за собой дверь.

Чувствовалось, что она хорошо знакома с расположением квартиры, поскольку, не мешкая, прошла в довольно большую комнату, отделенную портьерой от небольшой спальни.

В спальне было темно, но в смежной с ней комнате горела лампа — хозяин, вероятно, ушел ненадолго.

Убедившись, что хозяин не спит, а отсутствует, что шторы на окнах задернуты, вошедшая — а это была испанка Бэла — не теряя ни секунды, начала обыскивать шкафы, комоды, чемоданы. Ни одного уголка не оставила она нетронутым. Действовала она быстро, но аккуратно и не забывала все возвращать на прежние места.

Глаза испанки гневно сверкали, и не было на лице ее обычной очаровательной улыбки. Она искала свои драгоценности…

Бэла не стала обращаться к правосудию, надеясь больше на себя. Этим и был вызван ее ночной визит. Хозяин квартиры ушел и, скорее всего, не подозревал, что творится сейчас в его доме, поэтому Бэла была крайне осторожна, опасаясь, чтобы что-нибудь не выдало ее присутствия. Однако все ее старания найти драгоценности оказались безрезультатны. Она обшарила все, кроме нескольких совсем маленьких ящичков в письменном столе, ключи от которых не нашла.

Тогда Бэла зажгла свечу и пошла в спальню, где также все просмотрела, но тоже безрезультатно, если не считать платка, испачканного сажей.

При виде его Бэла довольно улыбнулась, словно нашла подтверждение своей догадке.

«Это, несомненно, он. Мои драгоценности у него, — подумала испанка. — Он их хорошо припрятал. Осталось последить за ним хорошенько. Я и только я одна смогу вернуть себе мои вещи. В квартире их нет, в чем я убедилась, значит, они где-то в другом месте. Да, он, конечно, хитер и ловок, но не настолько, чтобы совсем не оставлять следов. Платок выдал его. Чтобы его не узнали, он, отправляясь грабить меня, вымазал лицо сажей и, чтобы отвести от себя подозрения, бросил на пол чужой платок. Ну, ничего, ты хитер, а я хитрее, — злорадно размышляла испанка. — Ты и не подозреваешь, что я знаю, кто настоящий вор, и я, пользуясь этим, буду следить за каждым твоим шагом и в конце концов вырву у тебя свои драгоценности».

Вдруг раздался звонок. Бэла вздрогнула — кто-то пришел. Она поспешно вернулась в первую комнату и, поставив свечу на место, спряталась в спальне.

Позвонили еще раз, после чего Бэла услышала удаляющиеся шаги. Но тотчас же шаги стали приближаться.

И тут Бэла заметила, что погашенная свеча еще дымится. Она подбежала и сжала фитиль пальцами. Дымок исчез, и она снова бросилась в спальню.

Едва успела она опустить за собой портьеру, как Мак Аллан отворил дверь и, пропуская вперед Митнахта, вошел вслед за ним. Бэла облегченно вздохнула. Вошедшие ее не видели. Она же, стоя за темной портьерой, прекрасно все видела и слышала.

— Я очень счастлив, что встретил вас, дорогой фон Арно, — учтиво говорил Мак Аллан. — Я уходил на полчасика. Садитесь, пожалуйста. Сигары?

Митнахт сел в предложенное кресло. Оба закурили.

— Что вас привело ко мне? — выпустив колечки дыма, поинтересовался ирландец.

— У меня к вам просьба, Мак Аллан, — начал Митнахт с мрачным видом. — Случай свел меня сегодня с одним человеком… С человеком, который мне настолько ненавистен, что двоим нам нет места на этом свете.

— Ого! Дело, я вижу, очень даже серьезное, — заметил ирландец. — Кто же этот бедняга, которого вы намерены погубить?

— Я долго считал его умершим, и вдруг он снова появился передо мною. Его зовут Гаген, но вам его имя вряд ли что-то говорит, вы его не знаете. Главное же в том, что один из нас должен уйти в мир иной. Я пришел спросить вашего совета. Вы человек опытный…

— Я бы советовал вам куда-нибудь заманить его и там с ним покончить.

— Это не так легко сделать, Мак Аллан. Гаген очень недоверчив.

— Тогда вызовите его на дуэль где-нибудь в обществе. А если откажется, вы имеете полное право тут же убить его. И это, я убежден, не навлечет на вас никаких неприятностей. Насколько я помню, лорд Стоуэр поступил точно так же с одним французом, и его потом приговорили только к пустячному штрафу. Вы же знаете лорда Стоуэра, он частенько держал банк у нашей общей приятельницы…

— Кстати, — перебил его Митнахт. — Знаете ли вы о случившемся на вилле синьоры?

— Нет. А что с ней случилось? — спросил Мак Аллан невинно.

«Мерзавец!» — негодовала про себя Бэла.

— С ней — ничего, а вот драгоценности у нее украдены.

— Ее драгоценности? Это ужасно.

— Теперь она ищет вора и свои украшения, но я сильно сомневаюсь, что ей это удастся.

— Надо ей помочь, это наша обязанность.

— Я не стану вас более задерживать, Мак Аллан. Устройте мне, пожалуйста, как хотите, встречу с этим доктором — под любым предлогом. Я буду вам очень благодарен. Один из нас должен умереть, а так как я хочу еще пожить, то — остается ему…

— Что ж, вполне резонно, — согласился Мак Аллан и пошел провожать гостя.

Через минуту он вернулся.

Испанка наблюдала из-за портьеры. Убедившись, что ее драгоценностей в квартире нет, она была полна решимости узнать, где они спрятаны.

Мак Аллан подошел к столу, вынул из ящика деньги, затем погасил лампу и вышел.

Бэла тоже покинула свое убежище. Пока что ничего интересного для себя она не увидела и не услышала. Хитрый ирландец, вероятно, спрятал украденное где-то совсем в другом месте.

Когда шаги на лестнице стихли, Бэла вышла из квартиры и заперла дверь. Очутившись на улице, она успела увидеть, как ирландец завернул за угол, и поспешила за ним.

Мак Аллан был в плаще и высокой шляпе. Против обыкновения, он шел пешком. Бэла подумала, что это — недаром, и решила продолжать слежку за ним.

Сначала ей показалось, что он идет к ней на виллу, но, очутившись возле аллеи Мадисон, он повернул на другую дорогу, ведущую в Центральный парк.

Что он собирался делать в Центральном парке? Это было явно неспроста. Бэла уже начинала торжествовать, осторожно следуя за ирландцем. Она больше не сомневалась, что идет именно к тому месту, где зарыты ее драгоценности.

По пути осторожный Мак Аллан, словно чувствуя опасность, раза два оборачивался, но и Бэла была настороже. Когда ирландец оказался возле широкой дороги, ведущей в парк, испанка прибавила шагу, чтобы не потерять его из виду в лабиринте дорожек и аллей. Кроме того, в парке было довольно темно, несмотря на газовые фонари. Высокие деревья и кусты не везде пропускали свет. По главной парковой аллее иногда проезжали экипажи, спешившие в более оживленные части города.

Бэла видела, как ирландец свернул на боковую дорожку, и еще более уверовала в то, что Мак Аллан шел к зарытым где-то здесь сокровищам.

Вдруг Мак Аллан вошел в заросли кустов, и Бэла на время потеряла его из виду. Подойти ближе она побоялась. Правда, через несколько минут ирландец вышел из кустов и пошел назад.

После его ухода Бэла бросилась в кусты, откуда он только что выбрался, но все ее поиски были тщетны: никаких следов свежеразрытой земли не было.

XXII. МАТЬ И СЫН

— Сам новый доктор сказал это мне, — рассказывал Филибер графине. — Он считает мнимую графиню совершенно здоровой и хочет отдельно наблюдать ее. Более того, он полагает, что ей вообще не место в сумасшедшем доме.

— Не место в сумасшедшем доме! — в сердцах воскликнула графиня. — Что ж, в таком случае, ей место в тюрьме, где она должна сидеть за обман. Надо заметить, что тюрьму заменили на сумасшедший дом только из уважения ко мне.

— Мне кажется, новый доктор очень решителен, — продолжал Филибер. — И я заметил, что он с участием относится к мнимой графине.

— Ей везет — и этот влюблен.

— Нет, тут не любовь, а участие. Мне показалось, что он поверил ее жалобам, счел их за правду и хочет провести собственное расследование.

— Какое еще расследование? — вспыхнула графиня.

— Мне это тоже показалось странным, — сказал капеллан, — но у него есть, видимо, какое-то собственное соображение, и он, действительно, установил за больной особое наблюдение. Услышав, что я местный капеллан, он так странно взглянул на меня своими большими глазами, словно хотел прочесть мои тайные мысли. Он вообще странный человек и, между прочим, вводит в заведении новые порядки.

— А что говорит о нем сиделка Дора Вальдбергер? — спросила графиня. — Я слышала, что новый доктор недоволен ею?

— Один инцидент стал этому причиной. Я слышал о нем от сторожа. Мнимая графиня по приказу доктора была переведена в новую палату, а там окно без решетки. И вот днем, на прошлой неделе, Дора Вальдбергер вошла туда как раз в ту минуту, когда сумасшедшая хотела броситься из окна…

— Но не бросилась! — сказала графиня в волнении.

— Сиделка боролась с ней, и ей едва удалось удержать безумную, которая была уже на подоконнике. И тут пришел вдруг новый доктор… — При этих словах графиня вздрогнула. — Как вдруг пришел новый доктор, — повторил капеллан, — и ему удалось удержать безумную.

— Этот доктор, я смотрю, поспевает всюду. Или он всегда только возле этой сумасшедшей? — спросила графиня.

— Вероятно, так. Он, кажется, сказал что-то резкое Доре Вальдбергер, так как сумасшедшая утверждала, что сиделка хотела вытолкнуть ее в окно…

— Какая чушь!

— …И передал больную другой сиделке. Это обстоятельство и взбесило Дору.

— Вполне понятно: Дора очень достойная женщина. Удивительно, что доктор так верит сумасшедшей, а не опытной сиделке.

— Но я уже говорил, что он считает умалишенную совершенно здоровой. Насколько я понял из его слов, он хотел бы прояснить какое-то темное дело, но, узнав, кто я, не захотел со мной об этом говорить.

Рассказ Филибера сильно взволновал графиню, хотя она и попыталась это скрыть.

— Пошлите ко мне Леона Брассара, — сказала она, — мне надо с ним поговорить.

Филибер отправился исполнять приказание.

«Значит, он берет ее под свою защиту, — думала она, оставшись одна. — Он, в таком случае, очень легко может дать делу новый толчок, особенно если объявит… Но этого не должно случиться! — мысленно перебила она сама себя, и лицо ее приняло решительное выражение. — Этого не будет. Без сомнения, он что-то заподозрил и потому удалил Дору. Теперь она в другом флигеле, и доктор может беспрепятственно проводить свои наблюдения… Но вот идет Леон…»

Бывший доктор больницы Святой Марии появился в покоях графини. Она внимательно посмотрела на вошедшего. Он не был дитя любви — нет. Своим существованием он был обязан совсем иному чувству. Он никогда не знал своей матери и… не подозревал, что сейчас стоит перед нею.

Какие чувства волновали сейчас эту женщину, видевшую перед собой собственного сына, которого она бросила еще в младенческом возрасте?

Ее занимала единственная мысль: сделать молодого человека орудием своих коварных замыслов. Любви или даже участия ее сердце не знало. Священнейшее чувство материнской любви было ей непонятно.

И, словно в наказание и в насмешку над нею, красавицей, у сына было неприятное и некрасивое лицо.

Леон подошел к графине, красота которой составляла разительный контраст с его отталкивающей внешностью. И красота эта с первого же взгляда очаровала и приковала его к себе так же, как Филибера и многих других людей, знавших бледную графиню.

— Подойдите сюда, Леон, — пригласила она и показала она на кресло. — Садитесь.

Он сел.

— Мне надо переговорить с вами по поводу двух весьма важных обстоятельств.

Леон сидел неподвижно и пристально смотрел на свою собеседницу.

— Во-первых: для всех вы должны быть не Леоном Брассаром, а по-прежнему Гедеоном Самсоном. Для всех — запомните это хорошенько. Важные причины заставляют меня просить вас об этом.

При этих словах Леон подумал, что графине известно нечто, что его беспокоило, и, видимо, испугался.

— Мне все равно, — сказал он. — Пусть будет так, как вы желаете. Я уже привык к Гедеону Самсону, и никто не знает меня под настоящим именем.

— Отлично! — удовлетворенно воскликнула графиня. — Значит, относительно этого мы условились, и для вас будет лучше, если вы не измените принятого решения. — Она чуть помолчала и продолжила: — Теперь еще об одном, не менее важном. Вы, конечно, знаете, что сумасшедшая, которой вы помешали убежать и которой обязаны своей отставкой, выдает себя за мою погибшую падчерицу.

— Знаю, графиня.

— Мне сдается, что в больнице сейчас за этой несчастной плохой уход. Кроме того, я хотела бы узнать, кто втянул бедняжку в эту историю, которая могла бы иметь далеко идущие последствия? Как видите, у меня есть две причины перевести больную в замок, и я обращаюсь к вам за помощью. Я хочу иметь возле больной верного и опытного врача.

— Я все понимаю, графиня.

— Дело только за тем, чтобы забрать из больницы нашу подопечную.

— Понимаю…

— Я слышала, что с вами в больнице тоже дурно обошлись?

— Да, это правда, — подтвердил Леон.

— Тогда для вас, я думаю, будет просто удовольствием забрать больную из заведения. Чем, кстати, я вас заодно и привяжу к замку.

— С первого мгновения моего прихода сюда я уже привязан! — пылко ответил Леон. — Я теперь только и мечтаю о том, чтобы служить вам.

— Тем лучше. Теперь вам представится подходящий случай осуществить ваше желание.

— Я бы, конечно, был рад, но как это сделать? Директор заведения — сам полусумасшедший — не согласится отдать ее.

— Если не согласится, то будет пенять на себя, — сказала графиня. — Больше того, само существование больницы в таком случае будет под большим вопросом.

— Тогда я спокоен, — повеселел Леон.

— Вопрос о дальнейшей судьбе больницы Святой Марии я предоставлю решать вам самому. Но, разумеется, только в том случае, если директор откажет в выдаче нашей больной. Я твердо решила не оставлять ее в больнице, после того как убедилась, что она так дурно устроена. Но пусть это останется между нами.

— Вот что пришло мне в голову, — вдруг сказал Леон, вставая. — А что если бы вам, графиня, с вашим богатством и сердобольностью, самой не выстроить подобное же заведение? Его можно было бы расположить в лесу…

Графиня подошла к Брассару и с улыбкой положила ему руку на плечо.

— Оставьте пока эти планы, мой юный медик. Пока будем заботиться только о том, чтобы нам отдали Лили, и это будет для вас лучшим отмщением.

— Вы можете вполне положиться на меня в этом деле, — сказал Леон, сверкнув глазами.

— Через час мы поедем с вами в больницу Святой Марии. Я беру вас с собой, чтобы доказать, что питаю к вам полное доверие… Прикажите заложить карету, капеллан. Вы тоже поедете с нами.

Леон был очень доволен.

Через полчаса все трое ехали к железной дороге.

Филибер, знавший о родственных связях Леона и графини, сейчас не мог понять, как ему себя вести по отношению к Леону. Однако незаметный знак графини дал ему понять, чтобы он вел себя так, как будто ни о чем не догадывается.

По приезде в больницу графиня послала своего лакея узнать, можно ли увидеть директора. Лакей скоро вернулся, приглашая графиню пройти в кабинет. Графиня с капелланом проследовали к директору, а Леон остался в приемной.

Веселая улыбка мелькнула на его лице при мысли, что он снова в доме, из которого недавно по милости директора был удален. Он чувствовал ненависть к директору, к новому доктору, да и вообще, ко всему заведению, а когда он ненавидел кого-нибудь, то употреблял все силы, чтобы удовлетворить эту ненависть.

Пока он предавался мыслям о превратностях судьбы и об отмщении, графиня беседовала с директором, а в глубине кабинета стояла Дора Вальдбергер.

— Признаюсь вам, господин директор, — начала графиня, — меня крайне удивила отставка прежнего доктора. Я вполне убеждена, что только благодаря ему больная была возвращена назад.

— Мне очень жаль, — возразил директор, но капеллан уже перебил его:

— Попытка бежать не так опасна, как последний инцидент, о котором мы узнали недавно.

— Последние события в вашей больнице показали, что несчастные, попадающие в ваш дом, постоянно подвергаются опасности, — поддержала капеллана графиня. — Мне их искренне жаль, а поэтому я хочу забрать к себе в замок ту самую больную, которая выдает себя за мою падчерицу.

— Надеюсь, что благородное и великодушное намерение графини не встретит с вашей стороны препятствий, — тут же добавил капеллан.

Директор сделал сиделке знак выйти, после чего обратился к графине и капеллану:

— Мне очень жаль, что я должен отказать вам, но я не в состоянии отпустить больную, о которой вы говорите. За ней установлено особое наблюдение. Оно тем более важно, что, по словам моего нового, очень ученого помощника, больная нисколько не страдает расстройством умственных способностей.

— Я полагаю, что заключение городских врачей заслуживает большего доверия, нежели мнение вашего помощника, который, вероятно, обманут хитростью больной или же видел ее только в минуты просветления. Но я приехала не для того, чтобы разговаривать об этом, а для того, чтобы получить от вас ответ, могу ли я взять к себе больную.

— Мне очень жаль, что приходится вам отказывать, — повторил директор, пожав плечами.

— Значит, вы решительно настаиваете на этом? — спросила ледяным тоном бледная графиня.

— Подумайте хорошенько, — вторил ей капеллан.

— Мне нечего думать, господа, я не могу отдать вам вверенную мне больную, — решительно произнес директор.

— Я не советовал бы вам упорствовать, — не сдавался Филибер.

— Довольно, господин капеллан, мы получили ответ, — пресекла дальнейшие его попытки графиня. — Господин директор сам должен понимать, насколько далеко простирается его власть. Если в заведении случится еще что-либо подобное, мы примем свои меры. Это мое последнее слово.

Холодно поклонившись директору, графиня в сопровождении капеллана направилась к выходу.

В приемной графиня нашла Леона Брассара в обществе Доры Вальдбергер.

Когда по знаку директора Дора вышла в приемную, она увидела перед собой отставного доктора. Оба они, еще недавно бывшие врагами, теперь, казалось, воспылали друг к другу взаимностью. Сейчас Дора куда более ненавидела нового доктора, а Леон не без основания имел свои виды на сиделку. Она хотела пройти, но он остановил ее.

— Теперь-то вы, пожалуй, хотели бы видеть меня на его месте, — тихо сказал он.

— Что ж, пожалуй. А что вас сюда привело снова, господин Самсон?

— Я лишь провожаю графиню, — ответил он. — Мы хотели забрать Лили. По доброте своей графиня хочет создать собственную больницу для умалишенных, и тогда, я уверен, вашему заведению придет конец.

— Графиня — больницу? — переспросила Дора.

— Да. Для этого она уже пригласила меня в замок. Что если и вам в новом заведении предложат хорошее жалованье?

Сиделка растерянно пожала плечами.

— А что здесь знают о намерении графини? — поинтересовалась она.

— Пока ничего, и вам я тоже рассказал по секрету, — предупредил Леон. — Пока точно еще ничего не решено, все зависит от обстоятельств. Если нам отдадут графиню, то дело расстроится.

— Нет, не отдадут, я слышала это.

— В таком случае, больница будет закрыта.

— А этот новый доктор, — злобно сказала Дора, — при нем я ни за что не останусь. Это шпион. Он за всеми следит, от него нет покоя даже ночью. Все он переиначил, ничем не угодишь.

— Я уже сказал, что скоро ваше заведение закроется, — повторил Леон. — И тем лучше для нас с вами, Дора. На деньги графини мы устроим новое.

Дверь отворилась, и в приемную вошли графиня с капелланом. Слова же Леона пробудили в сердце Доры новые надежды.

Директор хотел проводить гостью, но та наотрез отказалась, демонстрируя свое явное неудовольствие.

Увидев графиню, Дора низко поклонилась и, схватив полу ее платья, раболепно поцеловала. Графиня сразу же поняла, что сын ее успел склонить сиделку на их сторону. Она ничего не сказала, только бросила на Дору взгляд, который та отлично поняла.

«Он не отдает ее, — подумала Дора Вальдбергер. — Но ничего, это устроится иначе».

Графиня кивнула и пошла вперед с Филибером. Леон с Дорой следовали за ней.

«Это устроится», — подумал и Леон.

Графиня со своими спутниками села в экипаж, и они отъехали от больницы.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I. СТАРЫЕ ВРАГИ

Был дождливый, темный вечер. Двое мужчин подошли к гостинице, в которой жили Гаген с Губертом. Один из них остался на улице, а другой вошел в здание, просмотрел список постояльцев, а затем справился у швейцара, у себя ли доктор Гаген.

— Господин Гаген и его спутник отправились в гавань, — сказал швейцар.

— Как, они уезжают? — спросил тот же господин.

— Да, вероятно. Они хотели узнать о времени отхода судна. Но вещи их здесь, значит, они вернутся.

Господин, спросивший Гагена, поспешно вышел на улицу и сказал своему спутнику:

— Его нет дома, но он вот-вот может вернуться. И он не один.

— Не один? — удивился Митнахт. — Гм, а где стоят лодки, перевозящие в гавань, Мак Аллан?

— Пойдемте, я провожу. Вы, наверное, хотите увидеть доктора Гагена прямо там?

— Я решил покончить с этим делом сегодня же, — мрачно отозвался Митнахт.

— Я думал, вы изберете иной путь, чтобы рассчитаться с ним, — сказал Мак Аллан, направляясь с Митнахтом к гавани. — Я-то хотел познакомить Гагена с Бэлой и предоставить вам случай встретиться с ним у ней.

— Теперь это неудобно, Мак Аллан, — возразил Митнахт. — Мы должны спешить. Вы же слышали, что он собирается в Европу, а этого я не могу допустить, — с угрозой добавил он. — Он не должен уйти от меня! Вы помните, что я вам вчера говорил? Я ни за что не могу упустить случая избавиться от этого человека. Он не должен вернуться в Европу.

— Вы так боитесь его? — удивился ирландец.

— Боюсь — не то слово, Мак Аллан. Я ненавижу его.

— Надеюсь, мы его скоро найдем, — помолчав, успокоил спутника Мак Аллан. — Мимо он не может проехать, мы заметим.

Мак Аллан привел Митнахта на берег. Там было оживленно, несмотря на вечер. Горело множество фонарей. Они освещали темную воду и мокрый камень пристани. Несмотря на дождь, на набережной было полно людей, нагружавших и разгружавших лодки с товаром. Слышались громкие голоса. Прохаживались полицейские.

— Здесь и подождем, господин Арно, — тихо сказал ирландец. — Кстати, я до сих пор не знаю личности разыскиваемого…

— Посмотрите туда! — перебил его Митнахт, обращая внимание на подходившую к берегу лодку с двумя пассажирами.

В этот момент свет фонаря упал на сидевших в лодке, и Митнахт вздрогнул.

— Гаген! — прошептал он. — А с ним рядом лесничий Губерт.

— Нашли, значит. Через пару минут они подойдут к берегу, господин Арно.

— Пойдемте, — сказал Митнахт и решительно направился к стоявшему поблизости полицейскому. Ирландец последовал за ним.

— Видите вон ту лодку? — Митнахт указал полицейскому на подплывших. — Бородатый человек в ней — давно находящийся в розыске, преследуемый за убийство лесничий Губерт Бухгардт.

— Вы убеждены в этом? — спросил полицейский.

— Несомненно! Я прошу вашей помощи и останусь при вас в качестве свидетеля, — заверил Митнахт.

Лодка уже подошла к пристани. Полицейский подозвал своего товарища, затем записал имя и показания Митнахта. Гребцы привязали лодку к причальной стенке и дали выйти Гагену с Губертом.

Перед ними сразу же оказались полицейские.

— Мы вынуждены вас задержать, — сказал один из них, — для установления личностей.

Губерт заметно испугался. Да и Гаген был неприятно поражен. Но, не узнав в сумраке Митнахта, стоявшего в стороне с ирландцем, он тут же показал полицейским свои бумаги.

Митнахт не слышал, что они говорили, но видел, как, заглянув в них, полицейский поклонился Гагену.

— Я требую обоих арестовать! — воскликнул, подходя к ним, Митнахт. — Вот он — подозреваемый в убийстве лесничий Губерт, а это…

Полицейский, наклонившись к Митнахту, назвал ему имя, прочитанное, очевидно, в документах.

— Это подложные бумаги! — немедленно стал доказывать Митнахт. — Я утверждаю: этот господин — доктор Гаген!

Вокруг них начали собираться любопытные.

— Управляющий, — мрачно проворчал Губерт.

— Я понимаю, господин Митнахт хочет нам насолить, — сказал Гаген, бросив взгляд на своего противника.

Два смертельных врага стояли друг против друга, и чаша, казалось, склонялась в пользу Митнахта.

Гаген и сам чувствовал шаткость своего положения. Его-то, конечно, в конце концов отпустили бы, но вот Губерт… И доктор был готов что угодно отдать, лишь бы выпутаться из этой истории.

И тут к Гагену подошел незнакомый господин и очень тихо, так, чтобы полицейские ничего не услышали, сказал:

— Я помогу вам и вашему спутнику. Доверьтесь мне! Я слышал о вас раньше и хочу помочь.

Гаген взглянул на незнакомца. Без сомнения, тот рассчитывал получить за свои услуги хорошую плату. Доктор еще ничего не успел ответить ему, как вдруг произошло событие, давшее инциденту совершенно новый поворот.

Пока Гаген и незнакомец тихо общались, Митнахт беседовал с полицейскими, а Губерт мрачно смотрел себе под ноги. Вдруг рядом с полицейскими в группе матросов началась потасовка. Она сопровождалась страшным шумом, воплями, угрозами. Казалось, дерущиеся собираются перегрызть друг другу глотки. У некоторых из них сверкнули в руках ножи.

Один из полицейских пошел узнать, в чем дело, и тут же попал в плотное кольцо дерущихся. Тогда второй полицейский поспешил к нему на выручку. И он тоже застрял в толпе скандаливших матросов. А между Гагеном и Губертом уже стоял господин, обещавший помощь.

Как читатель, вероятно, уже догадался, это был Мак Аллан — сообщник Митнахта. Но ни Гаген, ни Губерт, разумеется, об этом не подозревали.

— Дело сделано, — тихо засмеялся Мак Аллан, беря Губерта и Гагена за руки. — Вы свободны. Уходите. Таким способом я уже многих спас.

Гаген с Губертом послушно последовали за ирландцем.

— Так, значит, драка — ваших рук дело? — догадался Гаген.

— Да. Надо же было отвлечь полицейских и освободить вас, — улыбаясь, сказал Мак Аллан. — Всю эту комедию устроили мои друзья. Они продержат полицейских столько, сколько потребуется, чтобы отвести вас в безопасное место.

— Недурно устроено, — похвалил Губерт, вздохнув с облегчением. Он понял, что опасности они избежали.

— Все это хорошо, — заметил Гаген, сворачивая вслед за ирландцем и Губертом в боковую улицу, чтобы скрыться с глаз полицейских, — но все-таки скажите, кто вы и что заставило вас оказать нам помощь.

— Вообще-то, я довольно часто оказываю такого рода услуги и, обыкновенно, меня неплохо вознаграждают за них, — охотно ответил незнакомец.

— А, так вы, значит, этим, в некотором роде, живете, — сказал Гаген, кивая головой.

— Если хотите, да… Ну, вот теперь вы в безопасности.

— Это сейчас, а завтра? — задумчиво сказал Губерт.

— Вы оба уезжаете? — поинтересовался Мак Аллан.

— Нет, только я, — за обоих ответил Гаген. — Мой спутник хочет отправиться в глубь Америки поискать на какой-нибудь большой ферме приличное место.

— Тогда все устроится без всяких трений с законом, — успокоил их спаситель. — Вы напали как раз на того, на кого нужно.

— Разговор не обо мне, — сказал Гаген. — Если вы поможете Бухгардту, я сразу же могу спокойно уехать. А с законом я разберусь сам.

— Вы хотите на днях ехать и надеетесь так быстро разобраться с нашим правосудием? И это при том, что вас подозревают в наличии фальшивых документов? Подозрение это еще больше усугубляется тем обстоятельством, что вы находитесь в обществе беглеца, подозреваемого в убийстве. Так что вам ни за что так быстро не уехать, если вы вздумаете объясняться с полицией.

— Ничего, я на этот счет спокоен и думаю, что без проблем сумею разъяснить ошибку, — стоял на своем Гаген.

— Как вам угодно! Но если бы вы послушали меня, то я советовал бы вам избегать всякого столкновения с полицией. Я хорошо знаю эти дела.

Губерт вопросительно взглянул на Гагена.

— И вы обещаете все устроить? — спросил доктор, больше из заботы о Губерте.

— Я могу это сделать. Мне не привыкать, — сказал ирландец. — Мы можем сейчас же поехать в одну гостиницу за городом. Она стоит немного уединенно, почти на берегу Гудзона, зато вы будете там совершенно в безопасности. Оттуда господин Бухгардт сможет беспрепятственно продолжить свое путешествие по Америке, а вы — спокойно дожидаться отхода парохода. Ну как, вы согласны?

Гаген взглянул на Губерта и прочел на его лице желание во что бы то ни стало избавиться от полиции.

— Хорошо! — решился Гаген. — Назовите нам гостиницу и сумму вознаграждения.

— Последнее я предоставляю решить вам самим, — церемонно ответил Мак Аллан, слегка поклонившись. — Гостиница же хоть немного и запущена, не все-таки неплоха. Я сам отведу вас… Почему? Да хотя бы потому, что за каждого посетителя я с хозяина получаю определенную мзду.

Гаген должен был сознаться, что этот хорошо одетый господин, с которым неожиданно свела их судьба, был человеком ловким, умевшим из всего извлекать для себя пользу.

— Хорошо, — окончательно согласился Гаген. — Ведите нас в эту гостиницу. Я больше не хочу здесь стоять понапрасну.

— В таком случае надо забрать ваши вещи из гостиницы, где вы жили до сих пор. Вот едет экипаж. Эй! — закричал ирландец кучеру, останавливая его, затем обратился к Гагену: — Садитесь, господа, поедем за вашими вещами.

Они сели в карету. Гаген назвал адрес гостиницы, где они до сих пор жили. Губерт был явно рад, что благополучно избавился от опасности. На улице он все еще боялся быть схваченным полицией, а теперь успокоился. С ними сел Мак Аллан, и скоро они уже были возле указанной Гагеном гостиницы.

Губерт пошел за вещами, а Гаген заплатил по счету и дал ирландцу сто долларов. Тот низко поклонился, потом назвал кучеру свой адрес, который, казалось, привел последнего в удивление. Во всяком случае ирландцу пришлось давать ему дополнительные разъяснения. Ни Гаген, ни Губерт ничего не поняли из их разговора, поскольку велся он на североамериканском диалекте и скороговоркой.

Кучер сел на козлы, и началось длительное путешествие по нью-йоркским улицам. Наконец они остановились неподалеку от Центрального парка, на городской окраине.

— Нам еще немного придется пройти пешком, — сказал Мак Аллан, — но это недалеко. Просто из предосторожности я не хочу, чтобы кучер знал, куда именно мы направляемся.

Ирландец первым вышел из кареты, затем — Гаген, расплатившись с кучером, и потом Губерт с багажом.

Наступил вечер. Было совершенно темно. Человек, плохо знакомый с этой местностью, мог здесь легко заблудиться. К тому же дождь не прекращался, что еще более усиливало тьму.

— Какая отвратительная погода! — сказал ирландец. — Но ничего, через четверть часа мы будем на месте.

— Да, но поблизости не видно никаких домов, — возразил Гаген, шедший рядом с ним.

— Мы сейчас за чертой города. Вон там, чуть дальше, начинается предместье, где и находится гостиница. Там вы будете одни и в безопасности.

Гаген нашел положение гостиницы довольно странным, да и вообще ему все тут казалось подозрительным. Губерт тоже внимательно присматривался к этому не внушающему доверия месту.

Дорога к гостинице оказалась длиннее, чем утверждал ирландец.

— Отсюда, кстати, вы сможете на лодке доехать прямо до парохода, — повернулся ирландец к Гагену.

— Как называется эта местность? — поинтересовался он.

— Как точно называется — я и сам не знаю. Обычно здесь говорят: на Гудзоне.

В это время Губерт увидел в некотором отдалении довольно большой дом.

— Это и есть, вероятно, гостиница? — предположил он.

— Да, она, — подтвердил ирландец.

Это было старое здание недалеко от берега Гудзона. На нижнем этаже светилось несколько окон, защищенных от любопытных взоров красными занавесками. Уже по внешнему виду дома можно было предположить, что внутри него едва ли можно ожидать больших удобств. На верхний этаж с улицы вела лестница.

Мак Аллан по-прежнему шел впереди, указывая дорогу. За ним шел Гаген, и замыкал процессию Губерт с вещами. Когда Мак Аллан отворил дверь, послышался звон колокольчика при входе. В зале сидело несколько человек за столом, заставленным стаканами. На звонок явился хромой хозяин с круглым лицом, заросшим черной бородой, и с беспокойными, бегающими глазами.

— Двое гостей, — сказал ему Мак Аллан, указывая на Гагена с Губертом. — Дайте им лучшие комнаты, Джон Ралей.

Хозяин поклонился и попросил посетителей следовать за ним. Он провел их через несколько комнат и, выведя к лестнице, поднялся на второй этаж.

Ирландец шел рядом с хозяином, и Гаген с Губертом не видели, как они обменялись многозначительными взглядами.

Наверху было совершенно темно. Хозяин зажег захваченную с собой лампу.

В коридор выходило много дверей с номерами.

— Лучшие комнаты, лучшие комнаты! — повторил Мак Аллан. — Для этих гостей ничего не жалко, ничто для них не будет слишком хорошо!

Хозяин открыл дверь в довольно просторный номер, где за комнатой виднелась еще и спальня.

— Здесь неплохо, — сказал Гаген, осмотревшись. — Я проведу у вас не больше двух дней. Послезавтра намереваюсь отплыть. А мой спутник, возможно, уедет даже завтра. Губерт, поставьте вещи сюда! Есть ли еще комната рядом?

— Да, за стеной. Ее можно предложить другому господину, — с готовностью отвечал Джон Ралей и отворил соседнюю дверь, показывая маленькую комнатку с одной кроватью.

— Хорошо, зажгите свечи! — попросил Гаген. — И подайте нам что-нибудь поесть.

Хозяин зажег в обоих номерах свечи и пошел вниз — принести ужин.

— Благодарю вас, сударь, — сказал Гаген ирландцу. — Полагаю, что нам здесь будет удобно и спокойно.

— Я надеюсь! Спокойной ночи! — стал прощаться Мак Аллан. — Вы здесь в полной безопасности.

Он ушел. Гаген с Губертом остались вдвоем.

II. ДРАГОЦЕННОСТИ

Гостиница, куда Мак Аллан привез своих гостей, находилась, как мы уже слышали, недалеко от берега Гудзона, отделенная от него только песчаными дюнами. За одной из них в темноте остановилась карета, с трудом проехавшая по песку, хоть она и была запряжена двумя хорошими лошадьми.

Подобные экипажи были в этой местности редкостью. Обычно тут ездили только телеги или маленькие повозки с рыбой, запряженные собаками. В такое же позднее время вообще, как правило, здесь не было видно ни души. Городские жители обходили это место стороной.

Из кареты вышел господин, закутанный в плащ, в шляпе с широкими полями, и направился к гостинице. Но тут ему навстречу вышел человек, который поначалу, похоже, не заметил его. Человек в плаще остановился, чтобы лучше разглядеть идущего, и позвал:

— Мак Аллан!

Ирландец тоже остановился и теперь уже заметил человека в плаще.

— А я как раз шел посмотреть, тут ли вы, господин Арно, — сказал он и добавил: — Все вполне удалось. Оба уже в гостинице. Я подготовил Джона Ралея. Переговорите с ним — он будет согласен на все, если ему хорошо заплатят.

— А бывший лесничий тоже с Гагеном?

— Да, в комнате по соседству.

— Этого молодца можно было бы оставить в полиции.

— Что могло бы легко погубить все дело, — не согласился ирландец. — Да и что вам о нем беспокоиться? Завтра он отправляется в глубь страны, так что вам остается следующая ночь для беспрепятственного исполнения ваших планов.

— Вы уверены, что хозяин согласится? — спросил Митнахт.

— На все, что хотите, — смеясь, сказал ирландец. — Он очень услужлив. Я недаром выбрал эту гостиницу. Только заплатите хорошенько, а Джон Ралей не подведет.

— Что ж, я не останусь в долгу ни у вас, ни у него. С вами я расплачусь сегодня же вечером, — заверил Митнахт.

— Тем лучше. Я хочу снова увидеть мою родину и Лондон, который покинул двадцать лет назад. И отправляюсь я туда как раз на том пароходе, на котором собирался отплыть ваш неприятель, — сказал Мак Аллан. — Я очень рад путешествию — все-таки перемена. Мне надоела вечная картежная игра по вечерам.

— Вы планируете посетить только Лондон, Англию или двинетесь дальше?

— Очень может статься, что я наведаюсь и на континент. А почему вы об этом спрашиваете? У вас есть ко мне какое-то дело?

— Мы поговорим об этом потом. Я хотел бы дать вам одно поручение… Однако там кто-то идет…

— Это Джон Ралей, хозяин гостиницы. Человек, у которого нет ничего святого. Он продал собственную дочь в публичный дом, только чтобы избавиться от лишнего рта. Жена у него умерла, и он теперь заботится только о деньгах… Сюда, Джон!

Хозяин, увидев их обоих, хромая, подошел.

— Что за ужасная погода, — пожаловался он, — просто хоть умирай от голода и холода в нашей глуши. Добрый вечер, господа! — он слегка приподнял шляпу.

— Послушайте, Джон, вот этот господин хочет переговорить с вами о приехавших сегодня гостях, — сказал Мак Аллан.

— Я весь внимание, сударь, — ответил хозяин гостиницы.

— Младший из этих двоих уедет завтра, — сказал Митнахт. — Старый не должен уехать. Я разберусь с ним.

— Он кровный враг этого господина, — пояснил Мак Аллан. — И господин, если говорить откровенно, не желает встречаться с ним больше никогда.

— Понимаю, сэр, понимаю.

— Но все должно произойти не сегодня, а завтра ночью, — уточнил Митнахт.

— В общем, надо избавиться от него навсегда, — подытожил ирландец. — А так как он собирается уезжать в Европу, то в Нью-Йорке о нем никто не станет справляться, а там, на континенте, родных у него нет.

Джон Ралей понимающе кивнул.

— Вы только поглядите на него, — засмеялся Мак Аллан, показывая на застывшего в выжидательной позе хозяина гостиницы. — Чего он, думаете, ждет?..

— Когда я приду сюда завтра ночью, я принесу с собой вознаграждение, — сказал Митнахт.

— Ха-ха-ха! Вы угадали, — расхохотался ирландец.

— Не спешите, сэр, — возразил Джон. — Я еще ничего не сделал, а тот, кто делает такие дела, не забудет взять свое.

— Какой знаток человеческой натуры! — воскликнул Мак Аллан. — Однако — до завтра, Джон Ралей, спокойной ночи!

— Прощайте, сэр! — поклонился хозяин и через дюны отправился к дому.

— Этого человека можно использовать для любого дела, — говорил по дороге Мак Аллан Митнахту. — Если вы отправите вашего врага на тот свет, Джон позаботится о том, чтобы он исчез без следа: под его домом прорыта канава, доходящая до самого Гудзона, она уносит все, что должно исчезнуть.

Они сели в карету.

— Вы домой? — спросил Мак Аллан. — В таком случае высадите меня у моей квартиры.

Митнахт приказал кучеру сначала довезти ирландца до его дома. Карета покатилась. Сильные лошади быстро домчались до города.

— Теперь скажите, Мак Аллан, сколько вы хотите за сегодняшнюю услугу? — спросил Митнахт.

— Я знаю, что вы всегда умели достойно отблагодарить тех, кто помогал вам, — дипломатично сказал ирландец.

Митнахт вынул из бумажника несколько крупных банкнот и подал их Мак Аллану.

— Тысячу раз благодарю вас, фон Арно. Желаю вам всяческого успеха! — рассыпался в благодарностях ирландец.

Митнахт молча кивнул.

— Я еще увижу вас до вашего отъезда, — сказал он после некоторой паузы.

Карета доехала до дома Мак Аллана.

Поднявшись в свою квартиру, ирландец первым делом пересчитал полученные купюры. В пачке была ровно тысяча долларов. Путешествие в Лондон и обратно было оплачено со всеми путевыми издержками, а ему необходимо было туда поехать, чтобы продать украденные у испанки драгоценности, стоившие по крайней мере тридцать тысяч долларов. Сбывать в Нью-Йорке их было опасно, а в Лондоне это можно было отлично устроить.

Положив деньги в письменный стол, Мак Аллан взглянул на часы. Они показывали одиннадцатый час. Он погасил свет и снова вышел из дома.

Дождь не прекращался. Мак Аллан поплотнее закутался в плащ и направился в Центральный парк, где в это время было уже совершенно темно. Он не боялся идти по пустынным аллеям, где не светилось ни единого фонаря. У него всегда был с собой заряженный револьвер. Войдя в парк, Мак Аллан направился в ту боковую аллею, в которой видела его следившая за ним испанка. Темнота не помешала ему безошибочно выйти к небольшому домику сторожа. Мак Аллан заглянул в окно. Внутри было темно. Сторож, вероятно, уже спал.

Убедившись, что сторож спит, ирландец пошел к маленькому сарайчику, находившемуся за домом. Он был не заперт. Здесь хранились лопаты, грабли и прочая садовая утварь. Мак Аллан взял заступ, осторожно прикрыл дверь сарая и через кусты возвратился на ту самую аллею, где в прошлый раз Бэла безуспешно следила за ним.

Свернув с дорожки, ирландец через кусты пробрался к небольшой лужайке. Он подошел к старому вязу, под которым лежало много листьев. Взяв заступ, Мак Аллан сначала разгреб листья, потом начал копать под деревом. Поблизости никого не было, поэтому он все свое внимание сосредоточил на работе.

Он копал усердно, но руки его, не привыкшие к труду землекопа, скоро устали. Тем более что он вообще не отличался физической силой. Правда, земля в этом месте была мягкой, что облегчало его задачу.

Наконец он отрыл спрятанные здесь драгоценности. Но, еще не успев открыть шкатулку, где они лежали, он вдруг из ближайшей аллеи услышал женский крик.

— Сюда! Помогите! — громко кричала женщина. — Тысячу долларов тому, кто спасет меня!

Услышав про награду, Мак Аллан вскочил, отбросил заступ и выхватил револьвер.

— Помогите! Помогите! — раздалось снова.

Мак Аллан выбежал на аллею, но крики о помощи стали удаляться. Он побежал в их сторону, но тут все стихло, и в темноте он не мог ничего различить.

Неужели звавшая на помощь могла так быстро исчезнуть? А может быть, нападавшие уже убили ее? Но тут Мак Аллан вспомнил о цели своего появления здесь и, уже не заботясь о дальнейшей судьбе кричавшей, поспешил вернуться к оставленной под вязом шкатулке. Встав на колени перед выкопанной ямой, он попытался нашарить шкатулку. Он напрасно ощупывал дно и стенки ямы — шкатулки не было. В ужасе ирландец стал рыть глубже, но все напрасно! Мак Аллан в отчаянии заскрипел зубами, он ничего не мог понять.

И тут вдруг недалеко от себя он услышал издевательский смешок. Ирландец вздрогнул: недавний крик о помощи и этот смех были явно одного происхождения.

Его перехитрили! Он узнал голос. Он сжал кулаки. Он понял, что за каждым его шагом следили. Его выследили и, обманув разыгранным спектаклем, забрали все, что он припрятал.

Этот смех привел его в бешенство. С яростью на бледном лице Мак Аллан выхватил револьвер и бросился к тому месту, откуда слышался смех. Но слишком поздно! До его слуха донесся лишь удаляющийся стук колес.

Мак Аллан поспешил к ближайшей экипажной стоянке, нанял лучшую карету и приказал кучеру гнать к вилле испанки. Через четверть часа Мак Аллан уже входил в подъезд виллы.

— Дома ли сеньора? — возбужденно спросил ирландец встретившую его служанку.

— Конечно! Она наверху. И гости уже собрались.

Она была дома? Но Мак Аллан мог поклясться, что именно ее голос и смех совсем недавно слышал на аллеях Центрального парка. Неужели ошибся?

— Не уезжала ли куда-нибудь сеньора и давно ли вернулась? — поинтересовался он у служанки.

— Этого я не знаю, — ответила девушка. — Сеньора была сначала в будуаре, а теперь в гостиной.

Ирландец поспешно поднялся по лестнице и вошел в ярко освещенную гостиную. Костюм его был помят и не совсем в порядке, что особенно бросалось в глаза на фоне изысканных туалетов собравшихся у испанки гостей, но, будучи в лихорадочном волнении, он этого не замечал.

Наконец он увидел Бэлу. На ней красовался бриллиантовый убор, подаренный одним богатым негоциантом и составлявший лучшую из ее драгоценностей.

— А, Мак Аллан! — воскликнула она насмешливо, увидев ирландца, который не мог оторвать глаз от ее бриллиантов. — Какой у вас вид!

От злобы и удивления ирландец не мог произнести ни слова.

— Боже мой! Вам дурно? — спросила Бэла, стоявшая рядом с лордом Стоуэром, который, казалось, не менее насмешливо разглядывал Мак Аллана, побелевшего от злобы, словно знал причину его ярости.

Но Мак Аллан уже овладел собой и выдавил улыбку.

— Со мною ничего, сеньора, однако мне только что сообщили, что вы подверглись нападению в Центральном парке, — сказал он.

— Ах, и вы беспокоились обо мне?

— Мне говорили, будто вас там видели и слышали, — продолжал ирландец, с усилием усмехаясь.

— О, Мак Аллан, как я тронута вашей заботой обо мне! — ехидно ответила ему Бэла. — Но теперь-то вы видите, что я жива и здорова, а вся история в парке — просто недоразумение: кто ходит в такое позднее время в Центральный парк. Но поскольку вы так участливы ко мне, могу вас порадовать: мои бриллианты, о странной пропаже которых вы, очевидно, наслышаны, нашлись — благодаря счастливому случаю.

— Это удивительно! — Ирландец изобразил на лице радость. — И что же это за случай, позвольте узнать?

— Просто глупость воров, — безмятежно сказала испанка. — Украв такие вещи, надо вести себя умнее, чем вел себя тот, кто польстился на мои сокровища! Но он должен радоваться. Я довольствуюсь тем, что ценности благополучно вернулись ко мне. И не передаю его в руки правосудия. Не правда ли, Мак Аллан? Я слышала, что вы едете в Европу. Может быть, там такие люди, как вы, на что-нибудь и сгодятся… Желаю вам счастливого пути! Пойдемте, милорд, — обратилась она к своему кавалеру и повернулась к ирландцу спиной.

Мак Аллан счел за лучшее тотчас же удалиться.

III. ЛУЧ НАДЕЖДЫ

— Это борьба за миллион, господин Вильм, — говорил Бруно новому доктору больницы Святой Марии в его кабинете. — Вот вам и разгадка.

— Я должен вам сознаться, что еще не до конца понимаю сути происходящего, — отвечал Вильм, молодой человек с ясными глазами и открытым, честным лицом. — Вы говорите, что помещенная в заведение больная и есть настоящая графиня. Вы утверждаете, что она здесь по трагической ошибке или даже по чьему-то злому умыслу?

— Повторяю вам, что ведется борьба за наследство. Многие втянутые в эту борьбу люди не знают, на чьей стороне правда.

— Вы упоминали о молочной сестре графини…

— Все старания найти ее после ее отъезда оказались напрасны. Более того, теперь доказано, что Мария Рихтер не ездила дальше Гамбурга. На этой неделе я жду возвращения из Америки доктора Гагена, который специально ездил в Нью-Йорк, чтобы найти там, если они есть, следы молочной сестры графини.

— И он тоже ничего не нашел?

— Ничего, кроме уверенности в том, что Мария Рихтер умерла и что она никогда не была в Америке, — сказал Бруно. — Так что перед нами целый клубок вопросов, на которые еще предстоит дать ответы. Но нам теперь надо одно — чтобы вы убедились в душевном здоровье Лили. И, повторяю, она настоящая графиня, за что я могу поручиться чем угодно. Она — графиня, и только жадность ее мачехи, ее стремление прибрать к рукам деньги падчерицы вызвали все эти ужасы.

— Мне все-таки не совсем понятно, куда делась молочная сестра? — сказал доктор Вильм.

— Несчастная умерла. Графиня узнала в найденном трупе Марию Рихтер, но ей не поверили.

— Но как же могло случиться, чтобы эта девушка, которая по вашим словам, уехала в Гамбург, могла вдруг очутиться тут?

— Это до сих пор тайна. Известно лишь, что Мария Рихтер не ездила в Америку, а неожиданно была вызвана из Гамбурга депешей.

— И графиня утверждает, что бывший управляющий Варбурга столкнул ее в пропасть? — продолжал допытываться доктор.

— Да, графиня это категорически утверждает. Никто, однако, не верит ей, как и не хотят признать ее настоящей графиней. И это самое ужасное! Одно это может свести с ума. Поставьте себя на ее место! Постоянно клевещут, считают безумной. Даже многие из тех людей, которые были на ее стороне, теперь отказывают ей в признании, помощи и защите. Конечно, в том странном промежутке, о котором я вам рассказывал, она сильно изменилась…

— В промежутке… — задумчиво повторил доктор. — Надо заметить, что этот-то промежуток и есть самое странное и непонятное во всем деле.

— Я не спорю с вами.

— Где же была графиня в это довольно продолжительное время? Можете ли вы допустить, чтобы женщина, да еще такая нежная, смогла провести почти две недели в пропасти и выжить? Можете ли вы объяснить, каким образом она вдруг ночью попала в дом вашего друга?

— Поставленные вами вопросы давно занимают и меня самого, но пока я не нахожу ответа на них. Об эту тайну разбивается всё. Никто не верит, чтобы женщина могла пробыть так долго без помощи и явиться ночью к дому моего друга.

— Я вам тоже должен сознаться, что и меня это обстоятельство сильно смущает, — сказал доктор.

— Но ведь я узнал графиню! И я ее жених. Может, это рассеет ваши сомнения? — воскликнул Бруно с жаром.

— Ну, разумеется.

— Остановимся на этом, доктор Вильм. Это очень важно, так как тут возможны лишь два варианта: или она — графиня, и тогда те, кто ее обвиняют, — клеветники, либо — нет, что, на мой взгляд, невозможно.

— Совершенно точно могу сказать только одно: она не сумасшедшая, — сказал Вильм. — Я не нашел в ней ни малейших признаков умственного расстройства.

— Вы благородный человек, — с чувством сказал Бруно, протягивая доктору руку. — Ваше появление в больнице пробудило первый луч надежды во мне и графине. Мне кажется, что сама судьба привела вас сюда для того, чтобы наконец высветить истину. Я надеюсь на вас и уверен, что вы поможете бедной графине.

— Я сделаю все, что в моих силах, господин Вильденфельс, — заверил доктор Вильм, пожимая протянутую ему руку. — Я считаю своей обязанностью оказывать помощь страждущим.

— Прошу вас понаблюдать за графиней во время нашего свидания, — попросил его Бруно.

Доктор Вильм сам сходил за Лили.

Она с радостью поспешила навстречу жениху.

— Я уже знала, что ты здесь! — воскликнула она. — Я видела, как ты пришел. В моей печальной жизни твой приход всегда праздник.

Это свидание было так нежно и трогательно, что доктор Вильм мог еще раз убедиться, что девушка психически совершенно нормальна.

— Мне надо многое рассказать тебе, Бруно, — сказала Лили. — Я благодарна новому доктору. Он хорошо ко мне относится. Я вижу, что он человек справедливый, и вполне ему доверяю. Да, он единственный человек в заведении, к которому я испытываю доверие.

— Что ж, я могу подтвердить, что ты не ошиблась, — ответил Бруно, — ты действительно можешь довериться доктору Вильму.

— Слава Богу! Хоть одно человеческое существо в этой больнице будет обо мне думать хорошо! А теперь, дорогой Бруно, я должна рассказать тебе нечто совершенно удивительное. И доктор может послушать и вместе с нами об этом поразмыслить.

— Разве что-то случилось, чего я не знаю? — встревожился Бруно.

— Нет, то, что я сейчас расскажу, возможно, просто сон. Но он может иметь и важное значение, может помочь разгадке тайны моего пребывания в пропасти.

— О, это очень интересно, дорогая Лили, — сказал Бруно. — Мы с доктором как раз сожалели о том, что ты об этом промежутке времени ничего не помнишь.

— А теперь Бог послал мне удивительный сон, который может объяснить все, — ответила Лили, протягивая жениху руку. — Когда я проснулась, мне показалось, что я вовсе не спала, а пережила все на самом деле. Теперь мне кажется, что я знаю, где была в то время. Память словно вдруг возвратилась ко мне.

— Рассказывай! — нетерпеливо воскликнул Бруно.

— Во сне я вдруг возвратилась к тому ужасному моменту, когда стала жертвой Митнахта, — начала Лили. — Не думайте, доктор, что я брежу или фантазирую. Меня столкнул в пропасть фон Митнахт, и его жертвой стала затем несчастная Мария.

— Это бывший управляющий замка Варбург, он уехал за границу, — пояснил Бруно Вильму.

— Во сне я видела себя не в пропасти, Бруно, — продолжала Лили, она находилась в заметно приподнятом настроения. — Я видела себя в каком-то полутемном подземелье. Я вдыхала свежий и приятный воздух, я слышала ропот моря и чувствовала себя так хорошо, что не в состоянии описать. Мне показалось, что подземелье это — в меловой скале на берегу моря, а я лежу на сухих ветвях. Вдруг стало немного светлее, и возле меня раздались шаги. Когда я открыла глаза, увидела перед собой старика в ветхой, выпачканной мелом одежде, с длинными седыми волосами и такой же бородой почти до колен. Он подошел ко мне, и я узнала его. Черты лица изменились, но все-таки я узнала старика, жившего в меловой пещере. «Вит! — радостно вскрикнула я. Это был старый слуга моего отца, добрый человек. Я знала его еще ребенком. — Вит, как вы попали сюда?» — «Я не умирал, графиня, — сказал он. — Я живу здесь, в меловой пещере, но никто не должен об этом знать. Я не показываюсь больше наверху. Для всех там я мертв. На самом же деле я жив, как вы видите».

— Странный сон, — согласился Бруно, который вместе с доктором с напряженным вниманием следил за рассказом. — Продолжай, дорогая Лили, — попросил он.

— Слушайте дальше, — продолжала рассказ Лили. — «Но, Вит, — снова обратилась я к старику, который походил на горного духа, — как вы можете жить здесь, внизу?» — «Прекрасно, графиня. Я питаюсь рыбой, которую выбрасывает сюда прилив». — «Так это вы, — спросила я тогда, — появляетесь на утесе, предостерегая рыбаков во время бури?» — «Да, это я, — ответил он, — хотя рыбаки думают, что это мой дух». — «Но как вы можете предостерегать от бури, когда ее еще нет?» — спросила я. — «Чайки дают мне знать об этом, графиня, за несколько часов до шторма». — «Но уйдемте же из пещеры, Вит, — сказала я, — нам лучше вернуться к другим людям». — «Нет, это будет для нас дурно, — ответил он, — и для вас и для меня. Наверху нам грозит смерть». Тут старый Вит будто вдруг исчез, но я все еще лежала в пещере. Когда же я совсем проснулась, мне все еще казалось, что я лежу в пещере, поскольку в комнате было темно, и когда я наконец поняла, где я, у меня точно повязка упала с глаз.

Лили замолчала. Бруно и доктор Вильм задумчиво и серьезно слушали рассказ девушки. После непродолжительной паузы первым заговорил Бруно:

— Что вы скажете на это, доктор?

— Я не знаю местности, о которой шла речь, и связи событий, поэтому для меня все это кажется пустым сном.

— Но, клянусь вам, это не пустой сон! — воскликнула Лили. — Не может быть пустым сном! Я чувствую, что нашла, наконец, объяснение! Я сама долго ломала себе голову над тем, где я могла быть в тот злосчастный промежуток, а теперь, после этого сна, мне все кажется ясным.

— После снов часто так случается, — заметил доктор Вильм.

— Я вижу, что вы мне не верите. Но ты-то, Бруно, ты мне веришь? — умоляюще спросила Лили.

— Должен сознаться тебе, что и мне все это скорее кажется сном, — ответил Бруно, — так как твое исчезновение, а затем неожиданное появление были столь необычны… Но стой! — перебил он сам себя, словно что-то неожиданно пришло ему в голову, что дало его мыслям иное направление. — Я сам один раз летом, перед началом грозы, видел человека на камне. Неужели старый Вит действительно живет в меловых пещерах? Если он жив, ты спасена. Но это так необычно, что я не в состоянии верить.

— Да, очень фантастично, — согласился Вильм.

— А я клянусь вам, что этот сон — истина!

— Хорошо, если ты так твердо в этом убеждена, не стану с тобой спорить, — сказал Бруно. — До сих пор считалось невозможным проникнуть в эту местность, поскольку там очень силен прилив, и весь берег усеян камнями. Тем не менее я еще раз попытаюсь пробраться туда, к меловым холмам, и обыскать все.

— Ах, сделай это, мой дорогой Бруно! — горячо стала просить Лили. — Мне кажется, что там все объяснится. Этот сон вселяет в меня надежду, а я так в ней нуждаюсь!

— Я знаю это, моя дорогая. Но положись на меня. Я сделаю все, что в человеческих силах, ведь твое счастье — это и мое тоже!

Влюбленные простились.

Когда доктор стал отворять дверь, он увидел стоявшую за ней Дору Вальдбергер.

— Что вы здесь делаете? — сердито спросил Вильм.

Бруно, вышедший в коридор вслед за ним, так же недоверчиво поглядел на сиделку.

— У меня есть здесь дело, — коротко ответила Дора.

— Здесь, у дверей? — резко сказал Вильм. — Разве я не запрещал вам бывать тут? Вы приходите подслушивать и шпионить. Вам здесь нечего делать — не заставляйте меня повторять это еще раз, в противном случае вы будете уволены. А теперь пойдите вон!

С затаенной яростью Дора повиновалась.

Доктор Вильм проводил Бруно до ворот.

IV. УЕДИНЕННАЯ ГОСТИНИЦА

Номера в гостинице на берегу Гудзона были очень просты, но в то же время не имели в себе ничего такого, что могло бы возбудить подозрение. У Губерта была маленькая комнатка с одним окном. В ней стояли кровать, стол с диваном, пара стульев и шкаф, а в углу — старый умывальник. Однако же занавески на окнах, постель и скатерть на столе были очень свежими.

В номере Гагена было две комнаты: приемная и спальня, стены и потолок которой были сильно, правда, закопчены, но в них тоже не было ничего, что могло бы вызвать подозрение.

В приемной кроме дивана стояли кресло, два стола — простой и письменный, комод и шкаф. Окно здесь тоже было одно, но куда больше, чем у Губерта. В спальне в углу громоздилась железная печка, откуда шло тепло в обе комнаты. Помимо нее стояли две кровати, умывальник, диван и несколько стульев. В комнатах немного пахло дымом, но это почти не привлекало внимания.

Хозяин принес холодную говядину и пунш. Накрывая на стол, он имел возможность заглянуть в кошелек Гагена, из которого тот как раз что-то вынимал.

— Вы пробудете недолго? — поинтересовался хозяин.

— Один из нас, — Гаген показал на Губерта, — уедет завтра. А я отправлюсь в Европу с первым же пароходом. Когда он отплывает?

— Послезавтра, — сказал хозяин и посоветовал: — Вы можете попасть на пароход прямо отсюда, на лодке, и вам тогда не придется ехать через город.

— Я полагаю, что каждый уезжающий должен записаться в Кэстль-Гарден.

— Приезжающим — да, сэр, необходимо, а при отъезде совсем другие правила, особенно если не очень много багажа.

— Здесь все, — сказал Гаген, указывая на вещи.

Хозяин гостиницы бросил на них заинтересованный взгляд.

— Это не вызовет никаких препятствий. А другой господин поедет по железной дороге?

— Да, — подтвердил Губерт.

— В таком случае вам тоже нет нужды возвращаться в город. Вы можете сесть на поезд здесь же. Рядом с нами есть маленькая станция… Кушайте, пожалуйста, господа!

Джон Ралей ушел.

Гаген пригласил Губерта отобедать. Тот, положив на тарелку мяса и налив стакан пунша, ушел к себе в номер, чтобы не стеснять своим присутствием доктора. Но, странное дело, после ухода Губерта Гаген, напротив, почувствовал себя не очень уютно.

Было одиннадцать часов вечера. Внизу, в общем зале, еще сидели посетители.

Гаген запер дверь и отправился в спальню. По пути он подошел к окну и глянул вниз. И увидел хромого хозяина с фонарем в руке. Почему-то в этот момент вид его показался доктору таким отвратительным, что его охватил невольный ужас.

Джон Ралей шел вдоль дома, и свет фонаря падал на него.

Невольно Гагену пришла в голову мысль о том, что он один в незнакомом месте, далеко от города и совершенно беззащитен. И хотя у него был с собой револьвер, что-то говорило ему, что в этом доме оружие будет плохой защитой. Гаген уже ругал себя за то, что так легкомысленно последовал в этот уединенный дом за незнакомым человеком, который одним своим видом внушал подозрение. Но, может быть, страхи его напрасны — просто сказываются наступившая ночь и мрачная пустынная местность? Тем не менее в Гагене продолжала расти уверенность, что он гораздо лучше бы сделал, оставшись в городе. Тогда он погасил свечу, сел на диван и решил не спать до утра.

Гаген просидел таким образом около часа и слышал, что внизу еще пьют и разговаривают. Вдруг ему почудились шаги. Он встал и прислушался. Шаги осторожно приблизились к двери. Гаген встал и подошел к двери, держа револьвер наготове. Потом неожиданно дернул за ручку.

Перед ним стоял Губерт.

— Я только хотел постучаться, — сказал он. — Я ходил посмотреть, что за люди внизу. Что-то мне немного не по себе…

— Мне тоже, — сознался Гаген.

— По-моему, в этом доме что-то не так, — поделился впечатлениями Губерт. — Возможно, я и ошибаюсь, хотя предчувствия меня редко обманывают. Как бы там ни было, я думаю, нам следует быть осторожнее. Внизу, в зале, сидят люди, больше похожие на воров и разбойников. Я не слышал, о чем они говорят, но они играют в карты.

— Что-нибудь еще заметили, Губерт?

— И дом мне кажется не менее подозрительным, чем его обитатели. Внизу, под самым домом, проходит какая-то канава. Возле лестницы я обнаружил вход в нее, который днем был загорожен досками. В канаве черная вонючая вода. Стоит только оступиться туда, и…

— Может, все и не так страшно, как кажется, — Гаген попытался успокоить себя и Губерта. — Во всяком случае мы будем настороже и постараемся ночью близко не подходить к люку над канавой. А пока разойдемся по комнатам, но спать не станем. Если что случится, мы можем позвать на помощь.

— Да, так будет лучше. Я, собственно, для того и пришел к вам, чтобы предостеречь, — сказал Губерт. — Я беспокоился о вас. На меня-то вряд ли кто станет нападать. С меня немного возьмешь. А вот вы — дело другое.

— Я тронут вашей заботливостью, Губерт, — поблагодарил Гаген. — Итак, решено: каждый из нас будет настороже у себя в номере.

Губерт вернулся к себе, а Гаген снова сел на диван.

Около двух часов ночи последние посетители оставили дом, и хозяин везде погасил огни. В доме все стихло, и остаток ночи прошел совершенно спокойно.

Под утро Гаген лег в постель, смеясь над своими напрасными страхами. Заснул и Губерт в своей комнатке. Через несколько часов, когда Гаген проснулся, Губерт был уже возле него.

Хозяин принес завтрак и осведомился, хорошо ли им ночью спалось.

— Мне кажется, Губерт, — сказал Гаген, когда они остались одни, — мы были несправедливы к хозяину и его дому. В таких гостиницах очень часто жить безопаснее, чем в роскошных отелях. Так что уезжайте спокойно, Губерт. А завтра и я наконец оставлю Нью-Йорк.

Губерт повиновался и, уложив небольшой чемодан, пришел проститься к Гагену.

— Желаю вам доброго пути и хорошего места, Губерт, — сказал доктор, пожимая бывшему лесничему руку. — Вы честный, трудолюбивый человек, и я убежден, что в этой стране вы будете счастливы. Как устроитесь, дайте о себе знать. И, если что потребуется, обращайтесь прямо ко мне, не стесняйтесь. Дай вам Бог счастья!

Губерт отправился к маленькой железнодорожной станции в окрестностях дома, которую показал ему хозяин, а Гаген остался один.

Когда Гаген разговаривал о своем завтрашнем отъезде с хозяином, тот сказал ему, что пароход уходит вечером и что он позаботится о лодочнике, который доставит доктора на пароход.

Все приготовления были закончены, и Гаген решил эту ночь спать спокойно, несмотря на то что остался один, ибо все его опасения за день рассеялись.

Вечером хозяин принес Гагену зажженные свечи и спросил, не надо ли затопить печку, ведь на дворе довольно холодно. Гаген согласился, и Ралей сейчас же развел огонь. В комнате стало тепло, и Гаген, устав от событий последних дней, решил лечь в постель.

Внизу, в общей зале, никого не было. Только Джон Ралей ходил взад и вперед в сильном беспокойстве. Он вышел из дома и увидел, что в комнатах Гагена погас свет.

Ночь была тихая и темная. Джон Ралей вернулся в свою комнату и снял сапоги. Затем в одних чулках поднялся по лестнице и стал прислушиваться. Везде было тихо. Богатый иностранец, приведенный Мак Алланом, похоже, спал.

Тогда Джон спустился вниз и, захватив потайной фонарь, отправился в угол, где стояли бочки, бутылки и другая хозяйственная утварь. Он взял круглую палку, обитую по концам кожей, — она служила, вероятно, для того, чтобы закупоривать отверстия в бочках, — снова поднялся по лестнице наверх и осторожно прокрался к двери в номер Гагена.

В той части стены в спальне Губерта, где стояла печка, проходила главная труба, принимавшая в себя дымоходы отдельных печек. В ней была железная дверца, служившая, вероятно, для чистки трубы.

Хозяин добрался до нее, не произведя ни малейшего шума. Он осторожно наклонился и открыл железную дверцу. Было заметно, что он не в первый раз занимается этой ночной работой. Пахнуло угаром. Он поставил фонарь на пол и взял принесенную палку, чтобы с ее помощью отыскать отверстие в трубе от дымохода, ведущего к печке Гагена, которая еще топилась. Оно быстро нашлось. Тогда, просунув руку в трубу, Джон Ралей палкой заткнул отверстие. Теперь угар должен был распространиться по спальне Гагена и поставить точку в черном деле, которое замыслил Митнахт.

Джон Ралей рассчитывал извлечь из него двойную выгоду: во-первых, присвоить большую сумму денег, которая была у богатого путешественника, и во-вторых, заработать на этой «случайной» смерти приличное вознаграждение у нанявшего его господина, приезжавшего с Мак Алланом.

Затворив печную дверцу, Джон Ралей по звону дверного колокольчика услышал, что кто-то вошел в дом. Бесшумно спустился он с лестницы. А в это время наверху стал распространяться ощутимый запах угара.

V. АДСКИЙ ПЛАН

Несколько дней спустя после последнего посещения Бруно сумасшедшего дома Дора Вальдбергер шла по дороге к замку, погруженная в сильную задумчивость. Она торопилась. Лицо ее было мрачно, лоб наморщен, по глазам было видно, что ее что-то одновременно сильно заботит и приводит в ярость. Одета она была в темное, как всегда, платье и старый платок.

— Теперь кончено, — с угрозой бормотала она. — Теперь ты узнаешь меня. Ты хочешь меня выгнать, и старый дурак директор во всем слушается тебя. Погоди, ты еще раскаешься в этом. С Дорой нельзя так обращаться. Если я уйду, то от всего вашего заведения пшик останется. Настанет его последний день.

Подходя к замку, Дора увидела, что перед ним остановилась карета, из которой вышел господин с бледным, истощенным лицом. Одет он был очень изящно и походил на англичанина.

Господин подал свою визитную карточку камердинеру Максу, сказав, что должен говорить с графиней по очень важному делу.

Дора решила подождать, пока посетитель уйдет, и повернула в лес, чтобы там, в уединении, обдумать новые планы.

Макс, взяв карточку приезжего господина, провел его в приемную и пошел докладывать графине, которая только что окончила свой туалет.

Взяв карточку, графиня прочитала по-английски: «Мистер Мак Аллан». А внизу карандашом было написано: «Посланный г. фон М.»

— Из Америки! — прошептала графиня, повернувшись к лакею спиной. — От него… — Она на мгновение задумалась, пристально глядя на карточку, потом сказала: — Проводите этого господина в гостиную.

Камердинер поклонился и вышел.

«От него… — мысленно повторила Камилла фон Варбург, и на ее бледном лице отразилось сильное волнение. — От него! Что он хочет? Денег? Снова денег, ненасытный! Неужели же он посвятил во все этого господина? Нет, Курт не настолько глуп. Но, с другой стороны, дав ему поручение, он должен был до известной степени ввести его в курс дела. Что ж, это надо будет выяснить».

«Мистер Мак Аллан», — снова прочитала она на визитке. Затем вышла в гостиную.

Ирландец при ее появлении учтиво встал.

— Простите меня, графиня, — сказал он на ломаном немецком языке, — я не мог, проезжая… — Тут он совсем остановился, не находя нужных слов.

— Говорите на вашем родном языке, — сказала графиня по-английски.

— О, графиня, благодарю вас за вашу любезность и снисходительность к моему незнанию и в то же время не могу не выразить своего удивления тем обстоятельством, что вы так хорошо владеете английским.

— Да, даже, может быть, немного лучше, чем вы немецким, — усмехнулась графиня. — Но я давно уже не имела случая попрактиковаться. Садитесь, сударь, и скажите, что привело вас ко мне?

Графиня не случайно перевела разговор на английский. Так было надежней, поскольку прислуга не понимала его.

— Я приехал из-за океана, графиня, из Америки, — начал Мак Аллан. — Я скучал по своей родине, Ирландии, и по Лондону, которых не видел много лет. Зато я столько слышал, что в замке Варбург живет такая восхитительная женщина, что не мог не продлить маршрут своего путешествия и не приехать сюда.

— Неужели? — сказала графиня.

— О да! Я приехал в этот замок, чтобы увидеть его хозяйку, и я не солгу, если скажу, что щедро вознагражден за мое путешествие тем, что имею честь говорить с потрясающей красавицей.

Графиня холодно засмеялась: за свою жизнь она слышала много подобных комплиментов.

— Боюсь, сударь, — сказала она, — что это удовольствие не вознаградит вас вполне, ведь на вашей карточке стоит: «Посланный от фон М».

— От фон Митнахта, который живет в Америке под именем фон Арно, — пояснил Мак Аллан. — Накануне моего отъезда он сообщил мне некоторые обстоятельства и дал одно поручение, поскольку, посетив вас, я навсегда потерял сердечный покой.

— Господин Митнахт живет в Нью-Йорке? — перебила графиня словоизлияния ирландца. — Он мне хотел через вас что-то передать?

— Хорошего мало, графиня. Жалобы, одни жалобы.

— Что это значит? Разве бывшему моему управляющему плохо живется?

— Да, очень плохо. Фон Митнахт утверждает, что у него так много невзгод, что он боится, в состоянии ли будет пользоваться своим богатством, когда, наконец, получит его.

Графиня отлично поняла намек ирландца.

— Ну, — ответила она, смеясь, — я не думаю, чтобы к тому времени господин Митнахт так постарел. И к тому же, если он будет продолжать тратить так много, как в последние три месяца, то ему вообще нечего бояться.

— Я знаю, что перед самым моим отъездом он получил от вас порядочную сумму.

Он и это знал! Беспокойство начало овладевать графиней.

— С какой же все-таки целью фон Митнахт послал вас ко мне? Я что-то никак не могу этого понять, — сказала бледная графиня, в упор глядя на ирландца.

Мак Аллан смущенно улыбнулся. Он хотел воспользоваться данным ему поручением для собственной корысти и, насколько возможно, оставить графиню в неизвестности относительно степени своей осведомленности о ней. Он, со свойственной ему опытностью в такого рода делах, сразу заметил, что графиню с Митнахтом связывает какая-то тайна. Наведя по приезде сюда кое-какие предварительные справки, он уже полагал, что приоткрыл полог этой тайны. Мак Аллан сразу понял, что Митнахт с графиней делили миллион, и теперь сам рассчитывал получить что-нибудь из этой суммы. «Если двое таинственным образом что-то делят, причем один из них при этом старается убраться куда-нибудь подальше в безопасное место, то, значит, дело тут нечисто», — мысленно рассуждал ирландец. Вывод его был прост, но вполне логичен.

— Вы спрашиваете о цели моего путешествия, графиня… — сказал Мак Аллан, прикидываясь растерянным. — Я, право, боюсь даже и сказать… Поручение мне дано очень тяжелое, и если бы оно было не от Митнахта, то…

— И какого же рода поручение? — нетерпеливо допытывалась графиня, которой ирландец начинал действовать на нервы.

— Он поручил мне просить у вас денег.

Графиня поднялась с холодным и гордым видом.

— Подобного поручения вы могли бы и не брать на себя, — сказала она ледяным тоном. — Если господину Митнахту хотелось что-то получить, он мог бы обратиться за деньгами сам.

— Извините, графиня, я, кажется, не так выразился, — нимало не смутился Мак Аллан, поднимаясь вслед за ней, — но речь идет, как бы удобнее выразиться, о дивидендах с одного общего капитала, которые следовало бы поделить…

— Довольно, сударь! — Графиня выпрямилась и пронзила ирландца гневно-презрительным взглядом. — Я не могу больше верить, что вы пришли по поручению господина Митнахта.

— О, графиня, я лишь повторяю слова моего друга. Прошу прощения, если я невольно оскорбил ваше сиятельство. Я, конечно, не знаю, о каком капитале идет речь и какая связь существует между вами и Митнахтом, но мой друг находится сейчас в стесненных обстоятельствах, и, если вы не перечислите ему через меня помощь, я опасаюсь самого худшего.

— Ваш приезд сюда совершенно напрасен, сударь. Отправляйтесь назад к вашему другу и передайте ему, что коли возникла такая острая нужда, пусть он обратится ко мне лично.

— Я пользуюсь его полным доверием, графиня. Я надеюсь, что вы войдете в положение, передумаете и не оставите меня с пустыми руками, — не сдавался ирландец. — Мне кажется, что это и в ваших интересах тоже. Господин Митнахт очень вспыльчив. И ваш отказ может привести его в ярость.

— Что вы говорите? Надо же! Я так напугана! Для меня фон Митнахт — всего лишь бывший управляющий замка, и все, что ему причиталось, им получено, кроме небольшой суммы, которую, по некоторым причинам, я не могу теперь выплатить.

Мак Аллан насмешливо улыбнулся.

— О, это, конечно, меняет дело. Но я бы посоветовал вам не расставаться со мной таким образом. Боюсь, не пришлось бы вам потом раскаяться.

— Довольно! Я слишком долго вас слушала, — негодующе воскликнула графиня. — А теперь вижу, что вы просто пытаетесь выманить у меня деньги, прикрываясь именем Митнахта. Мне больше не о чем с вами говорить. Будьте довольны и тем, что я еще не вызвала полицию.

С этими словами графиня решительно удалилась из гостиной.

Раздосадованный и испуганный таким поворотом, Мак Аллан поспешил поскорее убраться из замка.

Пока шел этот разговор, Леон Брассар заметил в окне Дору Вальдбергер и, подумав, что она ищет его, поспешил выйти на улицу. У входа в парк он нагнал сильно взволнованную надзирательницу.

— Вы не меня ищете, Дора? — спросил Леон. — Пройдемте в эту аллею. Здесь нас никто не увидит. У вас новости из больницы Святой Марии?

— Да, господин Гедеон, — со злостью сказала Дора. — Право, есть от чего взбеситься — уж и порядки там! Этому надо положить конец.

— Расскажите, что случилось?

— Этот новый доктор Вильм губит заведение. Знаете, с кем он живет душа в душу? С асессором Бруно фон Вильденфельсом. И с так называемой графиней. Он готов для них на все. Но от меня ничего не скроется. Недавно асессор и Вильм были у сумасшедшей, и она рассказала им сон о какой-то пропасти в меловых скалах, где вроде бы живет какой-то старик.

— Новый доктор все еще там?

— Между нами произошла ссора, и я вынуждена уйти из заведения.

— Как уйти? — изумился Леон.

— Да, по его милости.

— А директор?

— Он сам наполовину помешался. Вильму было нетрудно уговорить его.

— Так… Значит, вас выгоняют… — со значением сказал Леон, еще больше травмируя исходящую злобой Дору. — Я думаю, оставлять это безнаказанным нельзя.

— Да, господин Гедеон, да, и эта проклятая больница должна погибнуть вместе со своим доктором. Я все, что угодно отдала бы за это. Требуйте от меня что хотите, — я готова на все.

— Пока существует заведение, мы ничего не сможем сделать, а вы, дорогая, по-прежнему будете оставаться без куска хлеба. Жаль, право, мне очень жаль вас, Дора.

— Говорю же вам: или я сама сойду с ума, или сотворю нечто такое, от чего все содрогнутся.

— Вы хотите погубить тех, кто оскорбил вас, Дора? — продолжал Леон разжигать в сиделке ненависть. — Тогда уж постарайтесь уничтожить само заведение. А первой больной в нашей новой больнице должна стать мнимая графиня. Это всего важнее. На остальных — решительно наплевать. С остальными поступайте как хотите, только смотрите, чтобы Лили не погибла.

— Вы правы, — пробормотала мстительная Дора. — Да, вы правы. Мне уже и самой приходила мысль начать в заведении свои перемены, но не такие, о каких пекутся директор с доктором. Я повторяю вам: вы скоро услышите любопытные новости.

— Главное — доставить в замок мнимую графиню. А о вашем будущем позаботятся. Здесь вы получите место, соответствующее вашему опыту. Например, главной надзирательницы — с хорошим содержанием. Но, — усмехнулся Леон, — мы ничего не сможем сделать, пока существует эта больница.

— Она слишком долго существует, — злорадно сказала Дора. — Я должна отработать там еще неделю, но кто может заставить меня смотреть за сумасшедшими так же хорошо, как и прежде? Я не виновата, если им взбредет в голову играть с огнем…

— Ваши намерения и поступки не интересуют меня, — сказал Леон, — но ваш праведный гнев я разделяю.

— Вы скоро услышите обо мне, — еще раз с угрозой повторила Дора Вальдбергер, направляясь к выходу из парка. — Клянусь, им не удастся взять верх над Дорой Вальдбергер!

VI. БРУНО ИЩЕТ ПЕЩЕРУ

В светлый весенний день Варбургскую бухту пересекала лодка, направляясь к рыбачьей деревне. Рядом с управлявшим парусом рыбаком сидел Бруно.

— Значит, вы меня еще помните, Енс?

— Как же я могу не помнить господина асессора? — весело отозвался рыбак в предвкушении талера, который, как и в прошлое лето, он рассчитывал получить за эту поездку.

— Енс, я хочу попросить вас об одной услуге. — Бруно действительно вынул из кошелька талер.

— Благодарю вас, господин асессор, — обрадовался рыбак, получив талер. — Какую же услугу я могу вам оказать?

— Мы сейчас будем в вашей деревне. Не могли бы вы собрать рыбаков и привести их на берег? Всех деревенских, кто знает море и окрестный берег.

Енс вопросительно взглянул на Бруно, словно рассчитывал прочесть на его лице объяснение странного желания.

— Скоро вы все узнаете, — не стал спешить с разъяснениями Бруно.

Лодка достигла берега. Енс свернул парус, помог асессору выйти, а сам тотчас же отправился в деревню собирать людей.

Скоро на берегу толпилось человек двадцать варбургских рыбаков.

— Послушайте, друзья, — обратился к ним Бруно. — Я позвал вас для того, чтобы просить помочь мне в одном важном деле: я хочу исследовать меловые скалы, у подножия которых вы часто видели призрак старого Вита.

Рыбаки с мрачным видом качали головами.

— Этого никто не может сделать, — сказал один.

— Не раз уж пытались, — проворчал другой.

— Никто на это не решится, — подтвердил третий.

— Старый Вит никого не пустит туда, — заявил четвертый.

— Что ж, каждый волен поступить как хочет, — сказал Бруно. — Но вы должны знать, что не простое любопытство побуждает меня к этому. Вы, вероятно, слышали, что молодая графиня Варбург, найденная в городе после ее несчастного падения в пропасть, была признана невменяемой и отправлена в сумасшедший дом, когда из пропасти извлекли труп, признанный за труп ее самой. Не мое дело судить, насколько справедливо такое решение. Однако несчастная, находящаяся сейчас в больнице Святой Марии, утверждает, что она вспомнила, что произошло с ней в промежуток между ее падением в расщелину и появлением в городе…

Рыбаки слушали Бруно с большим вниманием.

— Она утверждает, — продолжал Бруно, — что опомнилась в пещере меловой скалы и увидела там старика, походившего на горного духа. Она узнала в нем старого Вита. Я вижу: вы недоверчиво качаете головами. Мне и самому это показалось необычайным. Но ведь и вы своими глазами много раз видели, как перед бурей показывается у подножия меловых скал старый Вит. В духов и привидений я не верю, поэтому возможны только две вещи: либо то, что вы называете привидением старого Вита, он сам и есть, либо это просто обман зрения. Чтобы прийти к какому-то окончательному выводу, я и решил узнать, нет ли пещер в меловых скалах и не живет ли там кто-нибудь. Я хорошо заплачу каждому, кто решится помочь мне в этой попытке. Кто согласен, пусть приведет сюда свою лодку. Море спокойно и благоприятствует задуманному предприятию.

Несмотря на обещание щедрой награды, большая часть рыбаков с сомнением покачала головами, считая все это напрасной затеей. Только четверо изъявили желание помочь.

— Значит, нас уже шестеро, — сказал Бруно, имея в виду и хозяина лодки, перевозившего его. — Ваше решение твердо?

— Да. Мы отправляемся с вами, — раздалось в ответ.

— Тогда, — стал распоряжаться Енс, — Любке с обоими братьями поплывут в своей лодке, а Франц, — обратился он к самому молодому из всех, — может плыть с нами.

Остальные рыбаки в некотором отдалении с неудовольствием наблюдали за приготовлениями отплывающих.

В это время старая нищая Лина Трунц приплелась на берег, опираясь на палку. Ей тоже стало любопытно, зачем Енс созывал на берег рыбаков. Узнав, в чем дело, она сильно взволновалась.

— Господи Боже мой! — запричитала она. — Это не приведет ни к чему хорошему, кроме несчастья… Вы хотите искать старого Вита? Вами овладел нечистый…

Слова старой нищей звучали так зловеще, что даже Бруно внутренне содрогнулся.

— Вы не найдете старого Вита, — не успокаивалась Лина. — Он — жертва той, что наверху, в замке. Разве не довольно погибло и перетонуло людей? Они не слушают… Дьявол ведет их к погибели!..

Отправляющиеся в путь рыбаки, и в самом деле, плохо слушали кликушество Лины. Они столкнули лодки в воду и взяли курс к видневшимся вдали меловым скалам. Лодки плыли почти рядом, и люди переговаривались, обсуждая, как бы удобнее подойти к скалам. Море было спокойно. Казалось, что таким же останется оно и у скал, но по мере приближения стало видно, что здесь властвует прибой и волны с силой разбиваются об источенные береговые скалы. У их подножия никого не было видно.

Обе лодки подошли к камням, выступавшим из воды у берега. На берег попасть можно было, только минуя их, что являлось делом далеко не легким, поскольку между камнями кипел прибой, а их поверхность поросла скользкими водорослями.

Бруно поднялся в лодке, выбирая камень поудобнее, на который намеревался выпрыгнуть.

Что же касается трех братьев Любке, то при виде бьющихся о скалы волн мужество, по-видимому, покинуло их. Они медленно плыли вдоль берега, не решаясь приблизиться к камням. Наконец Бруно нашел удобное место и смело выпрыгнул из лодки на ближний камень, менее других источенный водой. Ему удалось удержаться на скользкой поверхности. А добраться отсюда до берега казалось делом не таким уж трудным.

Следом прыгнул и молодой рыбак Франц. Но ему не повезло. Выбранный им камень оказался слишком низок, и набежавшая волна прибоя сбила парня с ног. Франц попытался было удержаться на ногах, но потерял равновесие и рухнул в бурлящую воду. Обе лодки поспешили к месту его падения, и Бруно со своего камня взволнованно следил за тем, как борется с волнами молодой рыбак.

— Помогите, помогите! — слышались его испуганные вопли.

И прежде чем рыбаки поспели ему на помощь, голос его смолк, и он исчез под водой.

Молодой и сильный мужчина, к тому же искусный пловец, в считанные мгновения стал жертвой пучины. Вероятно, он попал в водоворот, увлекший его на дно. Так, по крайней мере, решили рыбаки.

Между тем Бруно тоже не мог двинуться ни назад, ни вперед, поскольку прибой становился все злее. Наверное, с посторонней помощью ловкому человеку и можно было пробраться к берегу, но рыбаки оказались настолько перепуганы и подавлены смертью товарища, что на их содействие рассчитывать не приходилось. В страхе они думали только о том, как бы поскорее убраться от этого проклятого места.

— Возвращайтесь в лодку! — крикнул Енс Бруно. — Или мы уйдем без вас.

Угроза Енса и трагическая смерть молодого рыбака сделали свое дело: выбрав удобный момент, когда лодку Енса поднесло близко к камню, Бруно прыгнул в нее.

Еще около часа рыбаки, по настоянию Бруно, пробыли возле камней, пытаясь найти труп Франца, но безуспешно. Они в горестном молчании возвратились в деревню.

Старая нищенка Лина Трунц первая встретила их на берегу.

— Вот видите! — вскричала она, узнав, с чем они вернулись. — Разве я не предупреждала вас?..

Бруно расплатился с рыбаками, хотя предприятие и не удалось. Дал он денег и на похороны несчастного Франца, когда спустя неделю его тело было выброшено волнами на берег далеко от Варбурга.

Прежде чем посмотреть, что за ужасная сцена разыгралась в больнице Святой Марии, вернемся в Америку, на окраину Нью-Йорка, в стоящую на отшибе гостиницу.

Мы уже знаем, что, проводив Губерта, Гаген велел затопить печку и лег спать, чтобы набраться сил перед отъездом в Европу.

Джон Ралей надеялся, что сон этот для его постояльца станет вечным.

Было десять часов вечера, когда Гаген, погасив лампу, лег в постель. В доме стояла тишина. Приятное усыпляющее тепло охватило Гагена, и почти в ту же минуту он уснул, побежденный усталостью. Однако сон его продолжался недолго. Вдруг он почувствовал, что просыпается под влиянием какого-то неясного и тяжелого ощущения. Ему казалось, что его душат. К счастью, Гаген проснулся вовремя и еще не успел как следует вдохнуть угара. Он не потерял сознания, и в нем остались еще силы, чтобы понять грозившую ему опасность и подняться.

Голова разламывалась от боли, и он едва держался на ногах. Гаген готов был вот-вот потерять сознание, но инстинкт самосохранения взял верх. Надо было срочно выйти вон из этой комнаты, из этого дома на свежий воздух. Но в то же время Гаген догадывался, что выйти надо незамеченным, ибо, понимал он, угар не был случайностью и ему грозит смертельная опасность, останься он дольше в этом доме.

Не зажигая свечи и осторожно двигаясь, Гаген пробрался к двери в соседнюю комнату и прислушался — все было по-прежнему тихо. Время для бегства было подходящее.

Собрав только самые необходимые вещи, Гаген вышел и начал осторожно спускаться по лестнице.

Он уже добрался до прихожей, когда снаружи послышались чьи-то голоса. Дверь отворилась, и вошел Джон Ралей в сопровождении какого-то господина. Голос последнего показался Гагену знакомым, но времени для воспоминаний и раздумий не оставалось. Доктор едва успел скрыться под лестницей.

На его счастье, было темно. Только хозяин дома нес под полой маленький потайной фонарь.

Разговор прекратился. Пришедшие начали осторожно подниматься по лестнице. Ралей приоткрыл свой фонарь, освещая ступени. Лица идущих оставались по-прежнему в тени, хотя Гагену очень хотелось узнать, кто же был рядом с Ралеем. Очень уж голос незнакомца напоминал ему голос Митнахта.

И Гаген не ошибся: следом за хозяином гостиницы шел Митнахт.

Джон Ралей не успел порыться в вещах Гагена, поэтому приход бывшего управляющего оказался явно некстати.

— Иностранец еще наверху? — спросил Митнахт.

— Да, сэр, он, кажется, лег спать.

— Мне бы надо переговорить с ним.

— Да, сэр, я знаю, что вы хотите ему сказать… Через полчаса было бы уже поздно, а пока рановато…

— Как это понимать? — удивился Митнахт.

— Иностранец приказал истопить печку в своей спальне, а она плоха — легко можно угореть.

Митнахт искоса взглянул на странного хозяина.

— Стало быть, он может угореть?

— Очень возможно. Он сам того хотел.

— Так пойдемте быстрее!

— Я боюсь, сэр, что теперь уже поздно…

— Но кто же вас просил это делать?

— Сам иностранец, сэр, и никто другой. Но я надеялся, сэр, что вы останетесь довольны. Ведь, насколько я помню, вы жаловались, что не можете жить с ним вместе. Но давайте подождем еще четверть часа…

— Кто просил вас мешать мне? — раздраженно сказал Митнахт. — Разве я не говорил вам, что сам приду свести с ним счеты?

— Я думал оказать вам услугу, сэр, — стал оправдываться Ралей. — Я не думал, что вам это будет неприятно.

— Давайте посмотрим, что с ним.

— Как вам будет угодно, — сказал Ралей. — Тише, сэр! Осторожней! — предупредил он, провожая Митнахта в прихожую. — Дайте мне руку. На лестнице совсем темно.

Оба медленно и осторожно поднялись по лестнице и очутились перед комнатами Гагена.

— Откройте дверь! — приказал Митнахт.

Ралей толкнул дверь, которая была только притворена, и Митнахт сразу же почувствовал тяжелый запах угара. Ралей поднял фонарь и начал поспешно оглядывать комнату, ища прежде всего знакомую сумку. Ее нигде не было видно.

— Посветите-ка туда, — указал Митнахт на полуоткрытую дверь в спальню.

Джон Ралей навел свет фонаря на постель. Она была пуста, хотя и смята. Все говорило о том, что еще недавно на ней лежали. Оставались в комнате и некоторые вещи Гагена, но сам он исчез.

— Что это значит? — воскликнул Митнахт. — Постель пуста!

— Постель пуста? — эхом откликнулся Джон Ралей, недоверчиво осматривая спальню, хотя одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в справедливости слов Митнахта.

— Сбежал! — рявкнул Ралей. — Но он не успел выйти из дома. Когда мы вошли, я запер за собой дверь. До этого она тоже была заперта, так что он не мог уйти. Мы перероем весь дом, сэр, но мы найдем его.

Хозяин гостиницы страшно разволновался. Еще бы — добыча, на которую он так рассчитывал, уплывала из рук. С фонарем в руке бросился он обшаривать все углы дома, так что Митнахт едва поспевал за ним. Но все поиски были бесполезны — иностранец исчез. Вдруг Ралей, припомнив что-то, бросился сломя голову вниз по лестнице.

— Проклятие! — воскликнул он в бешенстве. — Второй выход… Там… Внизу…

И он указал Митнахту на спуск в подвал, из которого был незапертый выход на улицу, о чем Джон совершенно позабыл. Бледный от ярости Ралей спустился в подвал. Митнахт последовал за ним.

Опасения хозяина гостиницы подтвердились: дверь на улицу была открыта. Гаген, очевидно, бежал именно этим путем. Не говоря ни слова, Митнахт бросился в погоню. Ночь выдалась не столь темной, как минувшая, и местность просматривалась на довольно большое расстояние. Митнахт сразу же заметил далеко от гостиницы человека, идущего к городу. Тот подходил к первым домам предместья. Это, скорее всего, и был Гаген.

Не медля ни минуты, Митнахт направился к нему.

Гаген, должно быть, не замечал преследования, так как шел ровно, не увеличивая темпа, и Митнахт вскоре почти догнал его.

Гаген наконец заметил, что за ним идут и, обернувшись, тотчас же узнал своего преследователя.

— Стойте! — крикнул ему Митнахт. — Защищайтесь! Теперь вам не уйти от меня. Защищайтесь же! Один из нас должен умереть… Я знаю — вы меня ненавидите, но моя ненависть сильнее. Земля слишком мала для нас двоих!

— Остановитесь, Митнахт! — воскликнул Гаген, видя, что тот бежит к нему с кинжалом в руке. — Однажды я уже чуть не стал вашей жертвой, берегитесь же второго раза.

— Защищайтесь! — заорал в бешенстве Митнахт. — Я вызываю вас на поединок.

— Назад! Ни шагу дальше! — решительно сказал Гаген, вынимая револьвер. — Убирайтесь, Митнахт, или я буду стрелять.

Митнахт дьявольски расхохотался.

— Подобный случай не часто представляется. Стреляйте!

— Еще раз говорю вам: назад!

Раздался выстрел, но Митнахт остался невредим. Гаген выстрелил снова. И снова промах. Митнахт казался заколдованным.

И в ту же минуту его кинжал вонзился в грудь Гагена. Доктор упал, даже не вскрикнув.

Бросив взгляд на тело врага, Митнахт огляделся, но никого не заметил поблизости. Он поспешил к городу, оставив Гагена лежать на дороге.

Но тут ему пришла мысль, что враг его, быть может, только ранен. Тогда Митнахт вернулся и еще несколько раз воткнул кинжал в грудь Гагена. Убедившись, что тот лежит бездыханный, он оставил, наконец, своего врага и быстро пошел к городу.

Джон Ралей издали видел, как сошлись Митнахт и Гаген. До его слуха долетело несколько слов из их разговора, потом он услышал два выстрела, очень его испугавших. Хозяин гостиницы опасался, что звук их мог быть услышан на улицах предместья полицейскими, которые, конечно, не замедлили бы явиться, чтобы узнать, в чем дело, а это для Джона Ралея могло означать очень большие неприятности. Вслед за выстрелами он увидел, что один из противников упал на землю, а другой сначала пошел было прочь, но потом вернулся и нагнулся над лежащим, словно ища что-то на нем. Может быть, он забирал деньги и драгоценности иностранца.

Последнее предположение возбудило алчность Ралея, и он, уже больше не в состоянии владеть собой, бросился к месту схватки. Тем более что Митнахт все дальше уходил от тела Гагена.

Через несколько минут Ралей был возле окровавленного иностранца. Джон осветил убитого своим потайным фонарем и, встав на колени, взялся обыскивать карманы жертвы Митнахта. Увы, хозяин гостиницы ничего существенного найти в них не смог. Или иностранец хорошо припрятал свои деньги, или их успел прихватить победитель. К последней мысли Джон Ралей склонялся больше.

Вдруг в отдалении ему послышались чьи-то голоса. Он поспешно притушил фонарь и, взвалив на плечи бездыханного Гагена, понес его назад в гостиницу, чтобы там в безопасности окончательно обобрать его, а труп надежно скрыть. Положив Гагена на постель, еще хранившую его тепло, Джон стал раздевать его, стараясь не упустить ничего более или менее ценного.

VII. ЛИЛИ ПРЕПЯТСТВУЕТ СВОЕМУ СПАСЕНИЮ

В больнице Святой Марии незримо и незаметно готовилось ужасное злодеяние. Оно было близко, и никто не мог предотвратить грозящую опасность, как невозможно бывает остановить готовый извергнуться раскаленной лавой вулкан. В общем, катастрофа была близка и неминуема. В руках одного человека оказалась участь сотен людей, ничего о том не подозревавших.

Новый доктор был честным, благородным человеком, безгранично преданным долгу и своему делу. Он употреблял все знания и силы, чтобы помогать несчастным больным.

Он обратил особое внимание на Лили не случайно. Не со слов Бруно, а основываясь на собственных наблюдениях, пришел он к убеждению, что она вполне здорова. Загадочная история молодой графини, окончившаяся заточением ее в дом умалишенных, очень взволновала Вильма. Он вспомнил, что уже не раз подобные заведения служили для достижения бесчестных целей и скрывали в своих стенах жертвы преступлений. Ему подумалось, что и в данном случае происходит нечто похожее, хотя каковы побудительные мотивы этого — он не знал.

— Городской врач, пославший вас сюда, вероятно, был введен в заблуждение. Вы так же умственно здоровы, как и я, и было бы несправедливо удерживать вас дальше в этой больнице, — однажды прямо и откровенно сказал Лили доктор Вильм.

— Значит, я могу надеяться, что мне будет позволено выйти отсюда? — обрадовалась девушка.

— Без сомнения. И даже очень скоро. Что вам здесь делать, когда вы совершенно здоровы? Я говорил об этом директору. Он, правда, не совсем еще верит в это, но я надеюсь убедить его. Предварительно же я обязан сообщить об этом графине Варбург. Директор намекнул мне, что я должен так поступить.

— Моей мачехе? — испуганно сказала Лили и попросила: — Прежде всего дайте знать фон Вильденфельсу, чтобы он мог увезти меня к своей матери. Я не хочу возвращаться в замок. Лучше смерть!..

— Успокойтесь, прошу вас. К чему так волноваться? Давайте все спокойно обсудим, — сказал доктор. — Надо исполнить необходимые формальности, предписанные законом. На директоре заведения и на мне лежит большая ответственность. И в таком щепетильном случае, как ваш, мы должна быть особенно осторожны, чтобы не нажить неприятностей, поэтому мы и должны немедленно уведомить о вашем состоянии всех, кто принимает участие в вашей судьбе. Например, судебного врача доктора Феттера…

— И его тоже… Не знаю почему, но я боюсь его… С тех пор как он оговорил меня в суде.

— Доктор Феттер честный и достойный человек, которого я в высшей степени уважаю и ценю.

— Но ведь из-за него я попала сюда.

— Заблуждение! Ошибка! Врачи, бывает, ошибаются в диагнозе. Вы представить себе не можете, как иногда трудно сделать верное заключение, основываясь на каких-нибудь ничтожных признаках. Но будьте спокойны. Я постараюсь все уладить.

— О, как я благодарна вам за вашу доброту! — с чувством сказала Лили.

— Но, главное, я хочу увидеть графиню Варбург, — сказал доктор. — По тому, что я о ней знаю, можно сделать вывод, что дама эта принадлежит к числу очень интересных особ. И я бы хотел посмотреть, как примет она известие о том, что вы совершенно здоровы. Мне вообще хотелось бы понять, что за личность эта графиня, особенно после того, что узнал я о ней от вас и господина асессора.

Доктор ушел.

Комната, которую занимала Лили, находилась в одной из боковых деревянных пристроек, что и побудило Дору Вальдбергер избрать именно эту часть больницы местом исполнения своего страшного замысла.

Тот факт, что Дора была переведена из этого отделения в другое, также имел немаловажное значение, поскольку подозрение никоим образом не могло пасть на нее. Всего неделю оставалось пробыть Доре Вальдбергер в больнице Святой Марии, поэтому она спешила. Ночь с пятницы на субботу выбрана была Дорой для решительного шага.

Лили должна была остаться в живых — такое условие поставил Леон Брассар, он же Гедеон Самсон. Но именно Лили и жила в той части больницы, которая была обречена погибнуть первой. Поэтому требовалось срочно перевести Лили в другое место, откуда ее можно было бы легко спасти. Однако Доре никак не удавалось уговорить Лили переменить комнату. Девушка оставалась непреклонной, полагая, что сиделка хочет перевести ее в другое место для того, чтобы снова получить власть над ней, а Лили ничего доброго от этой женщины не ждала.

Однажды вечером, когда совсем стемнело, Лили услышала, что дверь в ее комнату отворяется. У Лили, в отличие от других больных, была лампа, и при ее свете она увидела на пороге Дору Вальдбергер. Лили с испугом глядела на нее.

— Здесь надо поместить одну тяжелобольную, — сказала Дора. — Вам приготовлена комната в другой части дома. Не упорствуйте, это к вашей же пользе.

— Так скажите об этом доктору, — ответила Лили. — Я повинуюсь только приказаниям доктора. И с вами, Дора Вальдбергер, я не пойду ни за что на свете.

«Так погибай же! Ты сама того хочешь!» — злобно подумала сиделка, видя, что ей не удается победить упорство Лили.

Девушка вздохнула спокойно, когда дверь за Дорой закрылась. Она и не подозревала, что в эту минуту сама подписала себе приговор. Она не поверила сиделке, которая на сей раз действительно хотела спасти ее от смерти. Теперь Дора Вальдбергер не могла уже пойти вспять, и Лили, даже несмотря на требование Леона Брассара, была обречена — вместе с другими больными.

У берега, недалеко от рыбачьей деревни, стояла одна из двух роскошных лодок, принадлежавших замку. Их построили еще по приказу покойного графа. Обе лодки были сделаны на манер венецианских гондол и отличались удобством и богатством отделки.

Гондола, покачивавшаяся у берега, была окрашена в красный и белый цвета и имела на носу резное изображение дельфина. В ее открытой с боков каюте виднелись два дивана, обитых атласом, и несколько низких стульев вокруг маленького круглого стола, прикрепленного к полу.

Двое братьев Любке, которым всегда поручалось управление гондолой, стояли один на носу, другой на ее корме.

Около двух часов дня графиня Варбург вышла из замка в сопровождении капеллана, Леона Брассара и Макса. Они направились к берегу, намереваясь совершить перед обедом небольшую прогулку по морю.

Это случилось в первый раз с того памятного июльского дня, когда пропала молодая графиня. С тех пор в замке всякие развлечения были отменены. Тем самым графиня демонстрировала свою безутешную скорбь. Кстати, она до сих пор не снимала траура.

Что же заставило графиню нарушить ею же установленный порядок? Может быть, неудержимо манил свежий морской воздух? Или какая-то иная причина побудила ее доставить обитателям замка удовольствие, которого они давно были лишены?

Точно гордая, могущественная королева, шла она чуть впереди приотставших от нее капеллана и Леона Брассара. Да она и была властительницей близлежащих окрестностей. Разве не ей принадлежало все, что она видела вокруг себя?

Но ее богатство было еще неполно. Не хватало вожделенного миллиона, составлявшего наследство ее падчерицы. Последнее ее желание еще не исполнилось. И пока Лили в больнице Святой Марии жива, цель ее остается недостижимой.

Рыбаки и крестьяне при виде идущей к берегу графини спешили убраться с глаз долой, и у берега остались только братья Любке, почтительно сдернувшие с головы шапки при виде своей госпожи. Казалось, все бежит от этой бледной красавицы, как от какого-то чудовища.

Кивнув вместо приветствия рыбакам, графиня вошла в гондолу. Ее спутники последовали за ней.

— Плывем туда, через бухту! — махнула она рукой в сторону меловых скал. — Я слышала, недавно господин асессор пытался высадиться на том берегу и при этом случилось несчастье?

— Да, ваше сиятельство, — ответил Петер Любке. — Молодой рыбак Франц упал в воду и утонул. Он так быстро пошел ко дну, что его не успели спасти. Он, должно быть, попал в водоворот.

Гондола двинулась в путь.

— Ведь хорошо известно, что берег в том месте неприступный, к чему же эти напрасные и трагические попытки? — сурово вопрошала неизвестно кого графиня. — Человеческая жизнь стоит дороже каприза господина асессора, — назидательно прибавила она и вздохнула: — И ведь всегда находятся люди, готовые рисковать жизнью из-за чужих прихотей.

— Мне говорили, графиня, что это был совершенно особенный случай, — возразил Филибер. — Рыбаки колебались. Речь шла о разъяснении одного суеверия. Так, кажется? — повернулся он к рыбакам.

— Да, господин, точно так, — ответил Петер Любке. — Мы хотели выяснить, правда ли старый Вит жив.

— Я об этом тоже слышал, — вступил в разговор Леон Брассар с насмешливой улыбкой. — Правда, не могу взять в толк, почему такой образованный человек, как господин асессор, поверил подобной чепухе?

— Действительно непонятно, — согласилась графиня. — Но как бы то ни было, непростительно жертвовать человеческой жизнью ради удовлетворения собственного любопытства. Кстати, что это за легенда о старом Вите? — спросила Камилла у Петера Любке.

— Это правда, ваше сиятельство, — сдержанно отвечал рыбак. — Старый Вит часто ходит там, под скалами.

— Боже, как всякие суеверия укрепляются в народе! Просто невероятно! — покачала головой графиня.

— И как трудно искоренить их, — поддакнул капеллан.

— Вы и сами видели этого старого Вита? — поинтересовался у Петера Леон Брассар.

— Даже не раз, с тех пор как однажды он уехал ловить рыбу и больше не вернулся. Во всякой деревне не отыщется человека, который бы хоть раз его не видел.

Гондола тем временем приблизилась к меловым скалам.

— Отсюда видно это место? — спросила графиня.

— Да, ваше сиятельство, но мы подплывем ближе. Вит появляется всегда под скалами — там, где в берег бьет прибой. А Вита и сам господин асессор тоже видел, поэтому он и хотел обследовать эти скалы. Но старый Вит не позволяет приходить к нему в гости.

— Кажется, об этом почтенном старце сложилась целая сага, — язвительно констатировала графиня. — Хотела бы я увидеть этот призрак.

— Скорей всего, это какая-нибудь причудливой формы скала, — предположил Филибер. — Издалека ее можно легко принять за человека.

— Да, очень интересно было бы увидеть этот призрак, — согласился и Леон Брассар.

В эту минуту облако, закрывавшее б¦льшую часть неба, наползло на солнце. Цвет моря мгновенно изменился. Из темно-синего он превратился в неприятный серо-зеленый.

— Там! Он там! — закричал вдруг Иост Любке.

Графиня и ее спутники невольно вздрогнули, хотя только что смеялись над суеверием рыбаков.

Иост показывал рукой на береговые скалы.

— Да, это он. К вечеру будет буря, — испуганно глядя на скалы, сказал Петер Любке. — Вон он стоит!

Графиня с ужасом глядела на меловые скалы. Капеллан молча стоял позади нее, словно лишился дара речи. На лице Брассара исчезло выражение презрения и насмешки. Макс испуганно крестился.

На камнях, о которые разбивались волны прибоя, стоял человек с длинными волосами и такой же длинной бородой. Это и был, как называли его рыбаки, призрак старого Вита.

Что теперь могли сказать графиня с капелланом о суеверии, когда они только что собственными глазами видели то, над чем пытались смеяться?

Вдруг видение исчезло. Исчезло так быстро, что никто не смог понять — куда: в морские ли глубины, или в расщелины между скал.

— Редкий обман зрения, — перевел наконец дух Филибер. — Мне кажется, однако, что ему легко найти объяснение. Солнце закрыло облаками. Только на эти скалы еще падали его лучи, и, вероятно, какой-то особенной формы камень при таком освещении и показался нам человеком. Тем более что с последним лучом солнца явление исчезло.

— Да, вероятно, что-то в этом роде, — поспешила согласиться графиня, но судя по ее тону, она не очень-то поверила предположениям капеллана. Удивительный призрак, чувствовалось, произвел на нее сильное впечатление.

Старый Вит все еще стоял перед ее глазами — тот самый слуга Вит, который из-за нее лишился всего, даже жизни.

Только на обратном пути графиня понемногу начала приходить в себя. Она соглашалась с капелланом, рассуждавшим о суеверии народа. Ей хотелось заставить себя верить в это. Но в то же время у нее, как и у Бруно, возникло желание высадиться на этот загадочный берег.

Пока гондола возвращалась в Варбург, небо совершенно заволокло тучами, и, когда графиня со своими спутниками поднималась по дороге к замку, задул сильный ветер. Ночью разразилась буря. Любке оказался прав: призрак предсказывал непогоду.

Вернувшись в замок, графиня узнала, что ее хочет видеть новый доктор больницы Святой Марии. Он ждал в гостиной. Она с улыбкой приветствовала его.

Увидев графиню, Вильм был поражен ее потрясающей красотой, так неотразимо действовавшей на всех. Он должен был сознаться, что никогда еще ему не приходилось видеть такой красавицы.

— Что привело вас ко мне, доктор? — приветливо спросила графиня, приглашая его сесть.

— Я приехал по поводу особы, которая называет себя вашей падчерицей, графиня, — объяснил цель визита доктор. — Особа эта как душевнобольная была отдана в наше заведение, но я, после тщательного наблюдения за ней, пришел к убеждению, что она вполне здорова.

— Здорова? То есть вы хотите сказать — выздоровела?

— В ней нет ни малейшего следа умственного расстройства, — пояснил Вильм.

— Не сказала ли она теперь — кто она и каково ее настоящее имя?

— Она утверждает, что она — графиня Варбург.

— Но это и было, доктор, первым признаком ее болезни. При первых ваших словах я обрадовалась, думая, что наконец-то прольется свет на это темное дело, но теперь опять теряю надежду.

— Вынужден повторить, графиня: я убежден, что эта молодая особа совершенно здорова. Все же остальное, связанное с моей пациенткой, меня не касается.

— Что ж, благодарю за известие, доктор. Я, правда, не знаю, какой оборот примет дело, но во всяком случае я рада. Мне искренне жаль бедную девушку.

Последние слова были сказаны графиней столь естественно, что доктору Вильму и в голову не пришло засомневаться в их чистосердечии. Он исполнил то, что считал своей обязанностью, а потому ему оставалось только раскланяться и уйти.

Графиня проводила его насмешливой улыбкой.

«Ничего, твое известие меня не напугало, — подумала она зловеще. — Я была готова к нему. Конечно, это ненавистное создание должно было бы оставаться в больнице. Но ничего, она все равно в моих руках. Она должна погибнуть, и она погибнет. Пока она жива, мне не достичь цели».

VIII. ХИТРОСТЬ ДЖОНА РАЛЕЯ

Как хищный зверь над своей добычей, как гиена над трупом, наклонился Джон Ралей над бесчувственным Гагеном, поспешно снимая все, что на нем было. Он снял с доктора старинные золотые часы с тяжелой цепью, потом кольцо с крупным бриллиантом. Мало-помалу он раздел Гагена до рубашки, но дорожная сумка — главный предмет его поисков — отсутствовала.

Вдруг во входную дверь громко постучали.

Кого могло принести в столь позднее время? Было уже два часа ночи.

Ралей прислушался. Стук повторился с такой силой, что, казалось, дверь вот-вот вылетит заодно с косяками. Ралей колебался, не зная, что предпринять: так некстати сейчас была для него любая помеха. Но стучавшие не успокаивались.

Ралей подошел к окну и выглянул. Полицейские!

— Наконец-то проснулся! — воскликнули внизу, увидев его. — Отворяй же скорее.

— Сейчас, господа! — крикнул в окно Ралей. — Сию минуту!

Иностранец лежал полураздетый, без часов, денег, колец, которые уже нашли пристанище в карманах Ралея. Если полицейские обнаружат его в таком виде, не сносить Джону Ралею головы. Он это очень хорошо понимал. Но что было делать?

Впрочем, хозяин гостиницы недолго раздумывал. Он поспешно прикрыл Гагена плащом, сунул в один из карманов награбленные вещи, потом открыл трубу в печке, чтобы дать выветриться остаткам угара.

Но как ни быстро он все это делал, терпение полицейских лопнуло, и они стали высаживать дверь.

— Почему так долго не открывал? — набросились они на него, очутившись в доме.

— Прошу прощения, я, право, спешил, но я не думал, что кто-то пожалует так поздно, — оправдывался Ралей, лихорадочно соображая, что делать дальше.

Положение его было незавидным. Не придумай он сейчас какую-нибудь правдоподобную версию — и придется ему переселяться в нью-йоркскую тюрьму.

— Медленно же ты спешил! Ведь и не спал, видно же — совершенно одетый, — наседали полицейские. — А почему у тебя одежда в крови?

— В крови? О Господи! Пойдите-ка сюда, господа, да посмотрите, что случилось сегодня ночью, — пригласил Джон полицейских наверх. К нему вернулось его самообладание. Он уже почувствовал, как можно вывернуться. — Я сам собирался позвать полицию. Хотел только сначала положить раненого и осмотреть раны…

— Раненого? — перебил один из полицейских. — Какого раненого?

— Дайте мне рассказать все по порядку. Двумя словами все не объяснишь.

— Сначала покажите раненого.

— Несчастный, кажется, умер, — сказал Джон Ралей, впустив блюстителей порядка в комнаты Гагена. — У него в груди несколько ран. Я думаю, что надо бы послать за доктором. Вот он, видите? — показал хозяин гостиницы на бесчувственного Гагена. — Он проживал в моей гостинице.

— В твоей? Скажи тогда, не видел ли ты у него вот этой сумки и револьвера? — спросил один из полицейских, показывая раздосадованному Ралею дорожную сумку иностранца и подобранный, должно быть, на месте схватки револьвер.

— Да, это его вещи, — подтвердил хозяин гостиницы.

— Тебе известно и имя постояльца?

— Нет, я не успел спросить его об этом. Он приехал ко мне только вчера.

— Похоже на грабеж, — сказал один полицейский другому. — И какой здесь запах…

— Угаром пахнет, — определил его напарник.

— Почему грабеж? — оскорбился Джон Ралей. — Уж не считаете ли вы мою гостиницу разбойничьим притоном? Я как свободный гражданин Соединенных Штатов могу принять эти слова за оскорбление и призвать к ответу.

— Успокойся, приятель, — осадил его полицейский. — Ты и твоя гостиница давно у нас на примете. Думаю, тебе это известно. Непонятно только, как мог попасть сюда этот очень приличный с виду человек?

— Наверное, так ему захотелось, — парировал Ралей. — Или вы полагаете, что я силой затащил его сюда? Может быть, и раны эти тоже я нанес? — наступал хозяин гостиницы, который никак не мог простить себе, что не заметил дорожной сумки иностранца. — Вчера вечером приходил сюда какой-то господин, — стал рассказывать Джон, — и спрашивал вот его, — показал он на лежащего, — но его тогда уже не было здесь, и я даже не видел, как он вышел. Спрашивавший господин тоже ушел, а мне, не знаю почему, вдруг стало страшно за своего постояльца. Я зажег фонарь и вышел на дорогу. В ту же минуту услышал вдали крики и два выстрела, а вглядевшись, увидел, что на дороге кто-то лежит и какой-то человек поспешно уходит по направлению к городу. Я бросился по дороге и вскоре наткнулся на окровавленного постояльца.

— Да, мы тоже заметили на дороге кровь, — подтвердил один из полицейских.

— Но господин, кажется, еще жив! — воскликнул его напарник, заметив, как шевельнулись губы Гагена. — Мы не должны оставлять его здесь.

— Да, но в таком состоянии его едва ли можно везти в город. Боюсь, он не перенесет этого, — засомневался Джон Ралей.

— Но и в этой комнате ему нельзя оставаться. Тут ничего не стоит угореть. Приготовь-ка для раненого другую, да поживей! — приказали полицейские.

Гагена тут же перенесли в другую комнату. Один из полицейских остался сторожить его, другой ушел в город за доктором.

Раны Гагена оказались не столь опасны, какими были на первый взгляд, и доктор, перевязывавший его, сказал, что можно надеяться на счастливый исход. Действительно, здоровье Гагена быстро поправлялось, и через несколько дней он уже мог давать показания следователю.

Хитрость Джона Ралея спасла его от всякой ответственности, тем более что и в показаниях Гагена не оказалось ничего такого, что бы могло дать повод подозревать его.

С помощью потерпевшего полиция разыскала квартиру Митнахта, но его там уже не было. Бесплодными оказались и розыски ирландца. Тот уехал в Европу, и след его был потерян.

Следствие не привело ни к каким результатам. Да его и производили без особого рвения, скорей для формы, ибо даже немногие имевшиеся в распоряжении факты говорили за то, что здесь было скорее выяснение отношений, нежели покушение на убийство с целью грабежа, тем более что и вещи и деньги Гагена остались при нем.

Случившееся отодвинуло срок возвращения Гагена в Европу. И хотя он быстро поправлялся, доктор не советовал ему рисковать и просил дождаться окончательного выздоровления. Ничто другое больше и не удерживало Гагена в Америке.

С Марией Рихтер все стало совершенно ясно: она никогда не приезжала сюда. Теперь Гаген был уверен, что она выехала из Гамбурга не в Америку, а в какое-то другое место. Да и злополучная депеша, полученная ею, тоже могла быть отправлена не из Бонна, а из какого-нибудь другого города.

Что же касается Губерта, то он был теперь вне всякой опасности, поскольку ему удалось благополучно уехать в глубь страны, где он надеялся начать новую жизнь.

Гагена тянуло туда, где он долго жил, помогая больным и несчастным и преследуя свои тайные цели, где, наконец, он встретил Бруно, которого полюбил, как брата.

Конечно, в заокеанской поездке ему представилась возможность немного узнать Америку или, по крайней мере, Нью-Йорк, но на этом и заканчивалась польза от его путешествия, за которое ему пришлось так дорого заплатить.

С наступлением теплых весенних дней Гаген поправился настолько, что мог решиться на переезд через Атлантический океан. Скоро он оставил Нью-Йорк, отплыв на одном из гамбургских пароходов.

Осторожность и подозрительность Гагена настолько усилились в связи с последними событиями, что даже на пароходе он не исключал новых попыток покушения со стороны Митнахта. К счастью, его опасения не оправдались. Плаванье проходило спокойно. Митнахт, очевидно, прекратил преследование, будучи уверенным в смерти Гагена.

А Гаген с нетерпением ожидал той минуты, когда можно будет вместе с Бруно снова приняться за прерванные поиски. Более чем когда-либо хотелось ему сорвать покров с темных целей Митнахта и графини, из-за которых столько бедствий обрушилось на несчастную Лили.

Еще в Америке составил он план дальнейших поисков. Шаг за шагом, ничего не боясь и ни перед чем не отступая, двигался он вперед и собрал уже немало материалов, доказывавших преступные замыслы хозяйки Варбурга и ее подручного, бывшего управляющего.

Гаген не подозревал, однако, что графиня была готова к этому и спокойно ждала нападения, уверенная, что отразит его.

Путешествие Гагена закончилось без всяких приключений.

Сойдя в Гамбурге с парохода, он попробовал еще раз узнать, откуда была послана депеша, ставшая причиной отъезда Марии Рихтер. Затем отправился по железной дороге в Варбург.

IX. РАЗОРЕН!

Возвратимся теперь к Митнахту, уехавшему после поединка с Гагеном обратно в город. Выстрелы могли привлечь людей, а он совсем не хотел, чтобы его нашли возле окровавленного Гагена Поэтому он так спешил, что не заметил, как выпал из кармана бумажник доктора.

Добравшись до предместья, Митнахт услышал неподалеку голоса и увидел полицейских, спешивших на выстрелы. Он бросился в ближайший переулок, чтобы избежать встречи с блюстителями порядка, хотя ему и очень хотелось узнать, чем же все закончится.

Накануне вечером Митнахт дал поручение Мак Аллану, отправлявшемуся на следующий день в Европу, получить с графини остальные причитающиеся ему деньги. Он полагал, что миллион давно в ее руках, и осталось только вытребовать свою долю. Пока же, дабы пополнить иссякший бюджет, Митнахт продал лошадей и экипажи.

К себе Митнахт возвратился около двух часов ночи. Он собрал вещи, нанял экипаж и поехал в маленькую гостиницу, находившуюся по пути на виллу испанки. Здесь он спросил себе комнату, желая как следует выспаться. Проснувшись на другой день, Митнахт прежде всего пересчитал оставшиеся у него деньги. Набралось около шести тысяч долларов. С ними ему надо было протянуть до получения денег от графини.

И тут ему в голову пришла шальная мысль. «Когда у меня водились деньги, мне за игорным столом не везло, — рассуждал он. — Так, может, сейчас, когда денег в обрез, мне повезет гораздо больше? Я поставлю остатки на карту и верну все, что проиграл когда-то мошенникам-банкометам у Бэлы. И тогда — горе тебе, Камилла, если вздумаешь обмануть и не отдать моей доли. Ты еще не знаешь Курта фон Митнахта! Я не хочу больше ждать. И так я слишком долго служил тебе, исполняя все твои прихоти. Теперь мне нужно получить достойное вознаграждение. То, что я сделал, я сделал не за те мизерные деньги, которыми ты пытаешься заткнуть мне рот. Это стоит не меньше полумиллиона, о котором мы договаривались!»

Вечером Митнахт оставил гостиницу и поехал со своими вещами на виллу испанки.

Бэла была очень удивлена, увидев его. Он уже успел упасть в ее глазах, с тех пор как она поняла, что его финансовое положение пошатнулось. Бывшая танцовщица награждала своим расположением только тех, кто мог щедро платить ей за это. И моментально охладевала к недавним своим поклонникам и покровителям, если видела, что карман их опустел.

— А, господин Арно, — сказала она, улыбаясь. Но в улыбке этой совсем не чувствовалось прежнего очарования. — Вы еще здесь? А мне говорили, что вы исчезли вместе с вашим приятелем Мак Алланом… сделались невидимым… ха-ха-ха!..

— Мне действительно надо на время сделаться невидимым, поэтому я хотел бы остановиться пока у вас, Бэла.

— У меня? Что вы такое говорите, фон Арно?..

— Я полагаю, что имею на это право, — мрачно и решительно перебил ее Митнахт. — И не жеманничайте некстати, моя милая. Мы отлично знаем друг друга. Вы возьмете меня к себе, пока я не найду себе другого укромного местечка.

— А что если я скажу вам: нет?

— Тогда я отвечу: будет так, как я хочу! В общем, я остаюсь. И, потом, отказывая мне, вы не получите никакой выгоды, — спокойно отвечал Митнахт. — Хотя в настоящее время я и нахожусь в стесненных обстоятельствах, но скоро получу большую сумму, из которой и вам, конечно, кое-что перепадет.

— Вы ожидаете таких больших денег и тем не менее скрываетесь? — насмешливо сказала Бэла.

— Вы думаете, что я скрываюсь от кредиторов? Какие глупости! Просто я покончил вчера с одним старым приятелем. Мы встретились прошлой ночью, и мне пришлось отправить его на тот свет.

— Я бы желала, чтобы этим приятелем оказался негодяй Мак Аллан! — гневно воскликнула Бэла. — Знаете ли вы, что это он украл мои драгоценности?

— Я думал, что вы их уже вернули.

— Отчасти только. Ему все-таки удалось оставить часть при себе и убежать с похищенным. Но горе ему, если он еще раз попадется на моем пути!

— Мне нечего с ним делить, я только дал ему поручение.

— Поручение?! — изумилась испанка. — Вы дали этому разбойнику поручение? Если оно касается денег, тогда вам их не видать, как своих ушей.

— Оставьте Мак Аллана в покое, речь сейчас совсем не о нем. Я, я должен остаться у вас на время!

— А моя прислуга? Какой скандал!..

— Полноте, моя милая, не ломайте комедию. Вы должны принять и скрыть меня. И еще я хочу вернуть проигранные в вашем салоне деньги.

— О! Это еще интересней! — театрально воздела руки Бэла. — Богач фон Арно, миллионер Курт решил стать игроком-профессионалом и заработать на этом деньги, как обыкновенный авантюрист.

— Не совсем так… — поправил молодую женщину Митнахт. — Вы ошибаетесь. Я не хочу чужих денег, я хочу вернуть свои.

— Ну, хорошо, — сказала испанка, — попытайте счастья. Что касается квартиры, то подыскивайте себе что-то другое, пока… я позволю остаться вам у меня.

Она подошла к столу и позвонила в колокольчик. Вошла горничная.

— Приготовьте этому господину комнату для приезжих и проводите его, — распорядилась Бэла.

Митнахт шел за горничной с оскорбленным видом. Его лишь терпели в доме женщины, получившей от него не одну тысячу. Он перестал быть украшением ее гостиной, еще немного — и перед ним может закрыться даже комната для приезжих.

Впрочем, это не особенно расстраивало Митнахта. Его поддерживала и согревала мысль о том, что скоро он получит свои полмиллиона и снова поведет прежнюю светскую, расточительную жизнь.

С наступлением ночи в салоне Бэлы началась игра. Банк держал испанец, пользовавшийся теперь особым расположением хозяйки виллы, поскольку играл очень удачно.

К столу подошел Митнахт. Банкомет увидел, что он поставил сто долларов на бубнового валета и выиграл. И в этот, и в следующие вечера счастье не покидало Митнахта. Заметила это и Бэла. Она предупредила банкомета, что Митнахт — далеко не тот господин с толстым кошельком, что был раньше.

В тот же вечер счастье вдруг изменило Митнахту. Он проиграл, но утешал себя тем, что скоро отыграется. Из его шести тысяч осталось меньше половины, но и эта сумма стремительно таяла, пока в кармане не осталось всего несколько долларов.

Чтобы продолжить игру, он хотел занять денег, но никто не давал ему. Может быть, и другие тоже были предупреждены о его неплатежеспособности?

В довершение всего, испанка отказала ему в квартире.

Когда горничная сообщила ему об этом, Митнахта обуяла ярость. Он бросился в комнаты Бэлы, но дома ее не оказалось, а слуга сказал, что она отправилась к судье. Митнахт прикусил губу. Угроза была ясна. Ему нечего было тут делать.

— Передайте вашей госпоже, чтобы она поостереглась встречаться со мной, — дрожащим от обиды голосом сказал Митнахт, — иначе я поступлю с ней так, как она этого заслуживает. Горе ей, если я встречу ее, — я ее опозорю!

И тут он услышал знакомый, полный сарказма и презрения смех. Бэла была дома. Митнахт вздрогнул. Он рванулся к двери, но она была заперта. А по другую ее сторону вновь раздался убийственный смех.

— Берегись! — вне себя от ярости заорал Митнахт. — Я не позволю тебе безнаказанно глумиться надо мной!

Покинув виллу, Митнахт столкнулся с проблемой, где дожидаться возвращения ирландца, на которого, несмотря на предупреждение Бэлы, у него еще оставалась надежда. Только на него и привезенные деньги рассчитывал Митнахт. И тут Митнахту вспомнилась уединенная гостиница Джона Ралея. Он отправился по знакомой дороге, надеясь, что история с Гагеном уже забыта. Подойдя к гостинице, он услышал по голосам, что в зале посетители, поэтому решил переждать, пока все разойдутся.

Наконец около двух часов ночи последние гости ушли и Джон Ралей собрался запереть двери, как вдруг увидел Митнахта у входа.

— Эй! — сказал тот вполголоса. — Впустите меня.

Джон Ралей удивленно взглянул на входившего.

— Как — вы снова здесь? — спросил он. — Но я ни за что на свете не могу впустить вас, сэр. Хорошенькую кашу заварили вы той ночью! Я чуть было из-за вас в тюрьму не угодил. Вы знаете, что здесь была полиция? Они искали стрелявшего. Нет, я ни за что не впущу вас!..

— Не говорите глупостей, Джон, — перебил его Митнахт и протиснулся в полутемную прихожую. — Теперь запирайте.

— Но, сэр, я же говорю: я не могу принять вас! — протестовал хозяин.

— Не будьте дураком.

— Я знаю, что вы хотите здесь скрыться, но это место не годится для вас. Нет, совсем не годится.

— Вот вам десять долларов, и — ни слова больше. Не бойтесь, меня никто не преследует, — сказал Митнахт, протягивая хозяину деньги, которые тот неуверенно взял. — Меня никто не ищет. Мой враг умер и…

— Умер? Вы сильно ошибаетесь, сэр, — горячо возразил Джон Ралей. — Он не умер, он был ранен, но выздоровел.

— Выздоровел?

— Да. И это так же верно, как то, что я разговариваю с вами, сэр. Он пробыл здесь под надзором полиции, пока совсем не поправился.

— Он — заколдованный, — мрачно прошептал Митнахт.

— Теперь вы понимаете, сэр, почему я так неохотно принимаю вас, несмотря на всю мою любовь к деньгам. Вы сами видите, что это опасно.

— Ничего. Я хочу дождаться здесь возвращения Мак Аллана. А когда он вернется с моими деньгами, я вас не забуду. Теперь же ни слова более! Дайте мне побыстрей комнату наверху, я устал.

Джон Ралей, что-то прикидывая, смотрел на Митнахта. Посетитель все еще имел вид человека небедного. Только мрачное выражение его лица указывало на то, что сейчас он в стесненном положении, и Джон Ралей тотчас же это понял. Но на госте было еще достаточно вещей, которые, по мысли хозяина гостиницы, могла пойти в уплату за проживание. Поэтому он решился.

— Хорошо, сэр, будь по-вашему, — сказал он наконец со вздохом. — Пуская вас, я, конечно, подвергаюсь большому риску, но делаю это, рассчитывая на хорошее вознаграждение.

— Я не забуду вас, — повторил Митнахт. — Мне бы только продержаться у вас до возвращения ирландца…

— Хорошо, если все благополучно обойдется, — боязливо вздохнул Джон. — Ладно, я вам дам комнату, сэр, но вы должны быть очень осторожны и нигде не показываться.

Митнахт занял небольшую комнату, где останавливался Губерт. Джон Ралей зажег свечи, повздыхал и ушел, а Митнахт бросился на постель и заснул.

Через неделю золотые часы с цепочкой перекочевали от Митнахта к хозяину гостиницы, но у бывшего управляющего пока оставалось, чем расплатиться.

И вот однажды вечером, когда нетерпение Митнахта достигло предела, а Джон Ралей очередной раз стал намекать на то, что пора бы и оставить его гостиницу, явился Мак Аллан.

Смерив с ног до головы разоренного, понемногу опускающегося Митнахта, ирландец сразу же заговорил с ним иным, чем прежде, тоном. Сам же он являл собой разительный контраст с обносившимся бывшим управляющим даже внешне.

— Стало быть, вот вы как сейчас живете-поживаете!

— Все из-за Гагена, — оправдывался Митнахт. — Ну что, съездили к графине?

— В замок Варбург? Конечно. Но я бы желал там больше никогда не появляться.

— Что сказала графиня? Посланы ли деньги? — в лихорадочном волнении допытывался Митнахт.

— Ну и поручение вы мне дали… — резко выговаривал ему Мак Аллан. — Ваша графиня обошлась со мной грубо и дерзко. Я употребил все средства — льстил, угрожал — но ваша графиня на все отвечала презрением. Понимаете ли вы, милый мой, презрением, которое, однако, относилось к вам, а не ко мне.

— Как? — не поверил изумленный Митнахт. — Она ничего не дала вам?

— Она назвала вас чем-то вроде наглого вымогателя. Она была вне себя, и я почел за благо побыстрее убраться от нее.

— А мои деньги? Она с ума сошла! — закричал Митнахт.

— Вам виднее, друг мой, — надменно отозвался Мак Аллан, — но я полагаю, что вы ничего больше от нее не получите.

— Вы сказали, что это я вас послал?

— Разумеется, все сказал, но ваша графиня осталась непреклонна.

— Она поплатится за это! Я ей покажу! Она надеется, что я далеко и не достану ее? Но я приеду к ней и тогда — горе ей! — шипел, брызгая слюной, Митнахт. — Она хочет одна получить весь миллион. Не выйдет! Погоди, злодейка, я еще не сказал последнего слова…

— Если только вам его удастся сказать, друг мой…

— Позвольте уж об этом позаботиться мне самому. Клянусь вам, Мак Аллан, что мне она не осмелится отказать. Я еду — и еду как можно скорее.

Когда ирландец выходил из гостиницы, хозяин с любопытством остановил его.

— Ну что, как дела там, наверху? — спросил он. — Дождался он денег?

Ирландец молча покачал головой.

На следующий день Джон Ралей явился к Митнахту.

— Вы что-то хотите с меня получить? — осведомился тот.

— Вы же сами обещали вознаграждение по приезде Мак Аллана.

— Я дал вам десять долларов, часы и цепочку, я давал и другие вещи, и полагаю, что этого вполне достаточно за мое пребывание здесь. Тем более что я сегодня уезжаю.

Джон Ралей проворчал что-то насчет пустых обещаний, но с Митнахта взять было больше нечего, а за гостиницу он действительно заплатил с избытком.

В тот же день Митнахт съехал от Ралея. По дороге в город он продал остатки своего имущества. Этого как раз хватило, чтобы пересечь океан и добраться до Варбурга. С ближайшим же пароходом Курт фон Митнахт отправился в Европу.

X. ИСТОРИЯ ЖИЗНИ ГАГЕНА

Доктор Гаген благополучно возвратился и был встречен Бруно с распростертыми объятиями. Для уединенно жившего доктора было большим счастьем найти такого верного друга, как фон Вильденфельс, и он очень ценил его.

Свидание друзей стало для них настоящим праздником. Оба выражали надежды на лучшее будущее Лили. Им было о чем рассказать друг другу, в особенности Гагену, который поведал Бруно все, что пришлось пережить ему в далеком Нью-Йорке.

Когда Гаген узнал, что его слуга Милош тоже стал жертвой графини, кровь бросилась ему в голову.

— Теперь вот и Милош! — в сердцах воскликнул он. — Нет, друг мой, надо положить конец мерзости, которую творит эта женщина.

— Я очень ждал вас, Гаген, готовил различные планы, — признался Бруно. — Будем действовать сообща.

Бруно рассказал о сне Лили и ее уверенности, что она была в меловых пещерах, о старом Вите, которого он, как и многие рыбаки, видел у подножия скал, и о своих бесплодных стараниях высадиться на неприступный, загадочный берег.

— Мы должны повторить вашу попытку вместе, чтобы проверить реальность сна Лили, — сказал Гаген. — В истории с Марией Рихтер также следует поставить точку. Я всеми силами буду помогать вам и вашей невесте, Бруно, и надеюсь, что мы скоро добьемся своего.

Дружба Бруно и Гагена крепла с каждым днем, и однажды вечером, когда они сидели у доктора, тот сказал:

— Вы подарили мне свою дружбу, не зная обо мне ничего, кроме того, что я доктор и что меня зовут Гагеном. Тем дороже для меня наши отношения. Но я чувствую себя обязанным откровенно рассказать вам о своем прошлом: что привело меня сюда и что должно остаться тайной для всех остальных людей.

— Не делайте, доктор, ничего, что было бы вам не по душе, — дружески возразил Бруно. — Для меня вполне достаточно принимать вас таким, какой вы есть сейчас.

— Нет, друг мой, вы должны узнать историю моей жизни и кто я такой на самом деле. Вы должны узнать, что оказали доверие и подарили дружбу человеку, вполне заслуживающему их. Никто нас не услышит и не помешает. Я открою тайну моего прошлого, но только с тем условием, что откровение это ничего не изменит в наших отношениях.

Наполнив бокалы вином, Гаген стал рассказывать о своей бурной и горькой жизни.

«Это печальная история о разбитом сердце человека, жившего среди блеска и богатства, — начал говорить доктор. — Я знаю, что в наш век материализма немногие стали бы мне сочувствовать. Но я знаю также, что вы поймете меня, поэтому расскажу вам все…

Я начал жизнь с горячим сердцем, полным нерастраченной любви. Многие люди находят выход этой жажде в счастливом обладании любимым существом. Но я не ропщу, что на мою долю вместо такого счастья выпало мучение, которое покинет меня, наверное, только с моей жизнью…

А теперь я расскажу о молодом принце Этьене Аналеско и молодой прелестной Камилле фон Франкен, — продолжал Гаген после короткой паузы. Бруно удивленно смотрел на друга. — Итак, молодой принц Этьен Аналеско жил в Париже вместе со своим баснословно богатым отцом. Старик-отец дал единственному сыну самое блестящее образование. Он умер, когда Этьену исполнилось восемнадцать лет, оставив ему большие имения в Румынии, дворец в Париже и громадный капитал.

Несколько недель после его кончины в Париже только и говорили о несметных богатствах старика и, конечно же, о том, что юному наследнику нет покоя от всевозможных авантюристов, наперебой угождавших и льстивших ему.

Сначала юному принцу это нравилось, но очень скоро надоело, поскольку он быстро разобрался в истинной причине повышенного внимания к своей персоне. Он вдруг оставил Париж и толпу окружавших его прихлебателей, взял с собой только одного из своих учителей и верного слугу отца, Самсона Брассара, и отправился путешествовать.

Он объехал Германию, Швейцарию, Италию, Испанию и Англию и через несколько лет вернулся обратно в Париж.

Наполеон III был в то время императором, и при дворе собиралось самое изысканное общество. Этьен был приглашен ко двору, и император, а еще больше императрица при любой возможности старались обласкать молодого принца.

Однажды, прогуливаясь верхом по Булонскому лесу, Этьен встретил молодую наездницу, один вид которой привел его в сильное волнение и наполнил сердце неизведанным прежде чувством. После этой встречи Этьен совершенно изменился. У него была только одна мысль, одна мечта, одно желание: обладать прелестной бледной незнакомкой. Взгляд ее глаз глубоко запал ему в душу, и с этого времени начались муки, вечно потом преследовавшие Этьена. Вскоре ему снова удалось увидеть незнакомку. Он выяснил, что она живет в богатом отеле на улице Сент-Онорэ, что у нее нет никого родных и что она немка по имени Камилла фон Франкен.

На улицах ее обычно сопровождал господин в мундире иностранного офицера. Этьен решил, что это испанский зуав, который, по-видимому, пользуется расположением красавицы.

Между тем страсть принца к молодой блистательной женщине разгоралась. Этьен чувствовал, что окончательно потеряет голову, если не добьется ее расположения.

Очарование этой особы не поддавалось никакому описанию. Она казалась идеалом женской красоты. И вместе с тем — воплощением невинности.

Узнав, что Камилла фон Франкен бывает у знатного итальянца, графа Таллини, Этьен познакомился с ним и встретил у него эту красавицу, окруженную толпой поклонников. Он был представлен ей графом, который сумел намекнуть, что молодой человек сгорает от страсти. Во время танца Камилла созналась ему, что еще в первый раз заметила его в Булонском лесу и восхищалась его прелестными лошадьми. Затем она пригласила его к себе.

С тех пор как молодой человек стал частым гостем у Камиллы фон Франкен, он совсем потерял голову. Ее красота, ум и доброта окончательно покорили его, и он жил для одной только Камиллы. И она тоже, казалось, отвечала ему взаимностью, хотя между ними еще ни слова не было сказано о любви. Короткий этот промежуток был для Этьена блаженнейшим мигом, за который он впоследствии заплатил невероятными страданиями…»

Гаген на несколько мгновений замолк, словно собираясь с мыслями. Бруно понимал, что он рассказывает не только собственную историю, но и историю графини Варбург, так долго бывшую тайной.

«Однажды Этьен и Камилла решили отправиться в Венсенский лес, взяв с собой только старого слугу Самсона Брассара, — продолжал Гаген. — Камилла с удовольствием соглашалась на все, и какой-то внутренний голос говорил Этьену: «Она любит тебя!» И он был в восторге. Все, о чем он мечтал и чего желал, казалось уже совсем близким.

Они ехали рядом по Венсенскому лесу. Камилла была очаровательна в черной амазонке и шляпе с длинной вуалью, и Этьен не мог отвести от нее глаз.

Был ясный, теплый весенний день. Старик-слуга ехал за ними в некотором отдалении. Этьен же не замечал никого и ничего, кроме своей спутницы.

Они сошли с коней и, оставив их слуге, пошли через лес. Никто не видел и не слышал их. Камилла подняла вуаль и взяла Этьена под руку. Она молча и задумчиво глядела вперед. Этьен попытался выяснить причину ее задумчивости, но в ответ она только засмеялась. Они дошли до каменной скамейки, невесть как оказавшейся в лесу, и сели на нее. Этьен, не в силах больше сдерживаться, схватил руку Камиллы и, покрывая ее поцелуями, признался в любви…

Уже тогда эта женщина, которой не минуло еще и двадцати лет, была опытной актрисой и интриганкой. Краснея, она созналась, что тоже любит Этьена, хотя не только не любила его, но и вообще не способна была любить никого, кроме себя. Похоже, природа, наделив ее всеми мыслимыми внешними совершенствами, совершенно позабыла о ее внутренней гармонии. Уже в юности Камилла фон Франкен была таким же холодным и эгоистичным существом, каким сегодня является графиня Варбург. Уже тогда она была способна совершенно хладнокровно пожертвовать для своих целей жизнью человека, полюбившего ее.

Камилла во время признания Этьена изобразила и волнение, и полную взаимность. Тогда он бросился к ее ногам и стал страстно целовать ее руки, даже платье. Он клялся в верности и, сняв с пальца дорогое бриллиантовое кольцо, надел его ей на палец как своей невесте.

Вечером они вернулись в Париж, и с этого дня Этьен стал бывать у Камиллы каждый день.

Еще до свадьбы он сделал, по желанию своей возлюбленной, завещание, в котором все состояние оставлял невесте. В день, когда он показал этот документ Камилле, она отдалась ему…

На следующей неделе должна была состояться их свадьба, но когда в один из вечеров Этьен выходил от невесты, на него напал тот самый офицер в испанской форме, которого молодой принц видел с Камиллой в Булонском лесу. Не слушая никаких объяснений, он кинжалом тяжело ранил в грудь молодого человека.

Через некоторое время принца нашли на улице без чувств и отвезли в его дворец.

Иностранный офицер, покушавшийся на Этьена (попытки эти он еще повторит), был Курт фон Митнахт — товарищ и сообщник Камиллы фон Франкен…»

— Значит, уже тогда они были знакомы и уже тогда были сообщниками? — удивился Бруно.

— Да, представьте себе, уже тогда! И я не знаю, кто из них при этом был более испорчен. Полагаю, что Камилла. Она сделала Митнахта своим орудием, и, благодаря ей, заурядный авантюрист превратился в убийцу. Митнахт — только руки, а она — голова. Она поручила ему убить Этьена, как только добьется завещания в свою пользу. И план ее, конечно, удался бы, не окажись у Этьена здоровой и крепкой натуры. Долгое время он был близок к смерти, но наконец рана стала заживать…

— А что же Митнахт? — спросил Бруно.

— Покушение на Этьена наделало много шума в Париже. Одни осуждали Митнахта, другие, напротив, оправдывали, называя виновницей всему ревность. Сам же Митнахт бежал за границу, не дожидаясь преследования и разбирательства. Что касается Этьена, то он и не подозревал, что все это было спланировано его возлюбленной, которую он так обожал. Каждый день она присылала узнать о его здоровье, и, как только ему стало лучше, сама приехала к нему, чтобы со слезами поведать, как много она пережила, беспокоясь о его здоровье. Этьен верил ее словам, верил слезам. Рана заживала, но его не оставляла заметная слабость и, к удивлению докторов, прежние силы и здоровье никак не возвращались к молодому человеку. Только гораздо позже, уже после того как у Камиллы родился мальчик, которого она тотчас же после рождения удалила из дома, Этьен узнал, в чем дело. О, это оказалось ужасно! И у принца, наконец, открылись глаза. Ради того, чтобы завладеть всем наследством, Камилла решила погубить его. Делала она это и иезуитски-хитро, и изуверски-жестоко. Она чуть ли не каждый день слала ему надушенные письма с выражением своей любви, разные безделушки, но, странное дело, чем чаще он их получал, тем ему становилось хуже. Его не покидало ощущение, что кровь уходит из его жил.

— Это ужасно! — мрачно воскликнул Бруно. — Я, кажется, начинаю понимать… Ваши последние слова заставили меня вспомнить таинственные проклятия нищей Лины в деревне Варбург, намекавшей на вампира, который требует все новых жертв.

— Я слышал эту легенду от умерших графа и графини. Между прочим, у них были совершенно высохшие трупы, словно из них выжали всю кровь. То же самое происходило и с Этьеном. И он тоже непременно бы погиб странной для докторов смертью, если бы не случай и не собственное нетерпение Камиллы. И то, что он вдруг узнал, стало для него ужасней смерти… Болезнь Этьена продолжалась больше года, и он уже не в состоянии был подняться с постели, когда в один прекрасный день получил от Камиллы очередную надушенную записку. Слуга принес ее на золотом подносе. Этьен увидел почерк Камиллы, но был настолько слаб, что не смог сам приподняться и прочитать письмо, а потому попросил слугу сделать это за него и прочесть. Слуга вскрыл письмо, но едва успел прочитать несколько слов, как почувствовал страшную резь в глазах и боль на губах и выронил лист, пропитанный, как оказалось, ядом. Он предназначался Этьену и только по случайности достался лакею. И тут принц словно прозрел: это она, Камилла, посягала на его жизнь, чтобы побыстрей прибрать к рукам наследство.

— Боже, как ужасно! — взволнованно сказал Бруно.

— Я не стану описывать того, что пришлось выстрадать Этьену, когда он понял это. У него началась нервная горячка, и он чуть не отдал Богу душу, теперь уже от нее. Когда он и после этой болезни стал поправляться, а все письма теперь возвращал нераспечатанными, Камилла срочно уехала из Парижа. Доказать ничего было нельзя, но прозревший и выздоравливающий Этьен и не пытался. Заботило его другое. Жестокосердная и эгоистичная Камилла, поспешно уехав, бросила на произвол судьбы своего младенца. Этьен отдал его на попечение верному слуге Брассару и его жене. Камилла и Митнахт исчезли, и хотя план их, прибрать к рукам богатство Этьена, не удался, здоровье принца было сильно подорвано. Тогда он взялся за изучение медицины, чтобы исцелить самого себя, а когда добился этого, то стал лечить и других несчастных. Вот такая история, друг мой… Добавлю только, что Этьен Аналеско, историю которого вы сейчас услышали, как вы, должно быть, уже догадались, — я сам!

— Значит, в простом этом доме живет совершенно необыкновенный человек — принц… — задумчиво сказал Бруно, не зная, как вести себя дальше после всего услышанного.

— Ни слова больше о титулах, друг мой, — остановил его собеседник. — И для вас, и для всех остальных я хочу по-прежнему оставаться доктором Гагеном. Благодарю вас за вашу дружбу и от души желаю еще больше укрепить ее.

— Я тоже, ваша светлость.

— Я же просил вас — без титулов. Зовите меня между нами Этьеном, если хотите, а я буду звать вас Бруно.

Они подняли бокалы, чокнулись и выпили. Потом крепко пожали друг другу руки.

— Еще один вопрос, Этьен, — сказал Бруно. — Что стало с ребенком?

— До последнего времени он жил в Париже у старого Брассара, сыном которого он везде и считается. Зовут его Леон Брассар. Но недавно я с горечью узнал, что он отплатил старику Брассару черной неблагодарностью — бежал, забрав с собой все, что было у названного отца ценного. Однако я надеюсь найти его и направить на путь истинный. Несмотря на все со мной происшедшее, я чувствую к нему и родительскую любовь, и большую перед ним ответственность. Я найду его, но он никогда не узнает, кто были его отец и мать. Для того я и оставил сына у Брассара и сделал так, чтобы все считали его отцом ребенка… Вот теперь, Бруно, вы знаете все. Когда прошли годы, я стал искать Камиллу фон Франкен — эту красавицу с каменным сердцем. Народ зовет ее вампиром. И я нашел ее здесь вместе со своим сообщником-негодяем. Теперь, правда, она вовсе не Камилла фон Франкен, а графиня Камилла Варбург, которая для достижения алчных своих целей перешагнула не через один труп. Да, друг мой, именно так. И я уверен, что если бы мертвые могли заговорить, они рассказали бы нам немало ужасов об этой женщине-вампире с ангельским обликом. Но довольно жертв! И в тот день, когда мертвые заговорят, ваша невеста будет избавлена от всех страданий, обрушившихся на ее безвинную голову. Терпение, друг мой, еще немного — и мы достигнем своей цели.

Лишь поздно ночью распростился Бруно со своим другом — принцем Аналеско.

XI. ТАЙНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Вечерняя мгла начала опускаться на замок Варбург. За прекрасным теплым днем наступил не менее великолепный вечер. Почти все окна были открыты настежь.

В вечернем тусклом свете, проникавшем через окно в коридор, соединявший покои графини с капеллой, шел человек. В этой мрачной фигуре нетрудно было узнать капеллана. На его бледном бритом лице лежал отпечаток бушевавшей в душе страсти, не дававшей ему покоя ни днем, ни ночью, страсти, которая заставила его сменить Париж на Варбург.

Филибер осторожно подошел к покоям графини. Он замер у двери в будуар и прислушался. Он различал слабый шум и стук: значит, графиня здесь. Капеллан задохнулся, кровь бросилась ему в голову. Он больше не в состоянии был владеть собой. Так же осторожно и без шума открыл он дверь, вошел в будуар…

Однако он чуть-чуть опоздал: графиня только что вышла отсюда. Повинуясь жгучему желанию, Филибер неслышно подкрался к двери в соседнюю комнату и приподнял портьеру: графиня задумчиво стояла посреди комнаты.

Только что слуга привез ей из города известие о том, что доктор Гаген благополучно возвратился из путешествия.

Вдруг она почувствовала, как кто-то обнял ее. Графиня вздрогнула, резко вывернулась. Перед ней стоял капеллан. Он схватил ее руку и прижал к губам.

— Сжальтесь! Простите! — залепетал он.

— Откуда вы взялись? — гневно спросила графиня.

Филибер молча махнул рукой в сторону коридора.

— Я погибаю, — продолжал бормотать он. — Где бы я ни был, твой образ всегда передо мной. Я потерял сон. Камилла, выслушай меня, — продолжал он, словно брЃдя, упав на колени перед графиней, которая с досадой глядела на него. — Подари мне хоть один миг блаженства у твоих ног!

В первую минуту графиня хотела гневно оттолкнуть обнаглевшего капеллана, но потом вдруг передумала и даже заставила себя скрыть неудовольствие. У ее ног ползал раб ее красоты. А его, если захотеть, всегда можно использовать как послушное орудие.

— Даже под страхом смерти, — продолжал Филибер, — я пришел бы сказать тебе о своей любви. Дай же мне одно мгновение полного блаженства! Или я сойду с ума!

— Вы знаете, капеллан, что впадаете в грех, когда делаете подобные признания? Ваш сан не позволяет вам иметь связи с женщинами, не так ли?

— Пусть я погибну, но я не могу иначе. Эта любовь сильнее меня, — дрожащим голосом сказал Филибер.

— Хорошо. Оставим это. Вы клянетесь в вашей ко мне любви. Но чем вы ее докажете? Одними пустыми словами?

— Требуй от меня что хочешь. Назначь сама цену твоему расположению. Позволь мне служить тебе, Камилла. Я умру за тебя! Для меня больше не существует ничего на свете, кроме тебя…

— Встаньте, Филибер, сюда могут войти служанки. — Графиня протянула капеллану руку. — Я вижу, что придется приказать заколотить дверь в коридор, не то вы когда-нибудь ворветесь ко мне в спальню.

— О, как я был бы рад, если бы мне это действительно удалось!

— Успокойтесь и выслушайте меня, Филибер.

— Только одно слово сострадания!

— Я прощаю вас.

— О, благодарю, благодарю! — страстно прошептал капеллан, поднимаясь.

— Но вы должны представить мне доказательства вашего ко мне расположения, Филибер. Я не верю словам и обещаниям.

— Приказывайте. Я сделаю все!

— Вы знаете, что принц Аналеско живет у нас в городе под чужим именем?

— Под именем доктора Гагена. Но его светлость путешествует…

— Он уже вернулся. Он, правда, не знает, что вы здесь, и тем более не знает, что Леон Брассар живет в замке под именем Гедеона Самсона. И ничего этого он ни за что не должен узнать.

— Что же я должен сделать?

— Найти Этьена и постараться выведать его планы и виды на будущее, а главное, думает ли он о Леоне, любит ли его. Вы меня понимаете, Филибер?

— Вполне. Я все узнаю.

— Попробуйте заговорить с принцем о замке и обо мне и понаблюдайте, как он отреагирует на это.

Капеллан отступил.

— Вы хотите помириться с ним и снова сойтись?

Графиня холодно засмеялась.

— Это могло бы случиться, — сказала она, получая заметное удовольствие от испуга, который прочитала в глазах Филибера.

— Это могло бы случиться? — удрученно переспросил тот.

— Если вы не помешаете, — засмеялась графиня. — Ступайте, капеллан, и постарайтесь выполнить мое поручение.

Не прошло и четверти часа, как Филибер в графской карете уже ехал в город исполнить поручение и, главное, узнать, насколько велика вероятность, о которой со смешком и между прочим упомянула графиня.

Доктор Гаген вернулся к врачебной практике. Дел у него было невпроворот. Бедняки со всей округи шли к нему за помощью, и он сам днем и ночью готов был откликнуться на зов страждущих.

Бруно мог только удивляться подвижничеству Гагена, который всего себя целиком отдавал заботам о страждущем человечестве. Доктор без колебаний шел туда, где был нужен, и никто не знал, что получает помощь от человека, который по своему положению и богатству мог бы всю оставшуюся жизнь посвятить одним только развлечениям. Более того, многие нуждающиеся вообще иной раз не знали, от кого им приходит помощь.

В тот день, когда Филибер выехал из Варбурга, Гаген, как всегда, вернулся домой поздно и, наскоро подкрепившись, ушел в кабинет, чтобы написать несколько писем в Париж и Вену. Мысль о сыне мучила его. Он хотел узнать истину. И тут он услышал, как звякнул входной колокольчик. Старуха-экономка открыла дверь и пришла доложить о приезде капеллана. Гаген взглянул на нее с удивлением — капеллан? Что за капеллан?

Но он не успел еще ничего сказать, как на пороге возник и склонился в низком поклоне Филибер. Гаген вспомнил, что в прежние времена он был духовником Камиллы. Как попал он сюда? Приехал из Парижа? От старого Брассара? Не привез ли он известий о Леоне?

Гаген встал навстречу вошедшему.

— Позвольте, ваша светлость, напомнить, кто я…

— Не трудитесь, — перебил его Гаген, — я помню вас. И оставьте «светлость» в покое. Раз уж вы нашли меня, то знайте, что здесь я живу под именем доктора Гагена. Вы из Парижа?

— Точно так, господин доктор, — ответил Филибер.

— Насколько я знаю, вам известны некоторые мрачные обстоятельства моего прошлого, — сказал Гаген. — Вы, помнится, были духовником Камиллы фон Франкен.

— Графиня вышла замуж и уже овдовела. Она живет в замке недалеко отсюда.

— Я знаю.

— Вы видели графиню, после того как поселились здесь?

— Один раз и только как доктор Гаген. Но что привело вас ко мне, капеллан?

— Желание увидеть вас. Я узнал от старого Брассара, с которым виделся совсем недавно, где и под каким именем вы живете.

— От старого Брассара? Что же еще он вам сказал?

— Немного рассказал о молодом человеке, порученном его заботам.

— А знает ли он, где сейчас этот юноша? — поспешно спросил Гаген.

— Я вполне понимаю ваше волнение, доктор Гаген…

— Вы знаете тайну рождения этого молодого человека, поэтому вам я могу сознаться, что очень хочу его видеть, а стало быть, и узнать, где он живет. Когда вы появились, я было подумал, что вы пришли сообщить мне что-нибудь о сыне.

— Я часто видел Леона Брассара и много говорил с ним…

— Ах, как я хочу его увидеть, показать ему мою родину! Мое измученное сердце хочет встречи с ним. И я давно взял бы его к себе, если бы… Впрочем, оставим эти объяснения. Теперь я, как никогда раньше, хотел бы иметь возле себя сына и не оставляю надежды, что небо сжалится надо мной. Надеюсь, что из него вырос достойный человек, ведь он был отдан в хорошие руки и получил прекрасное образование. Наверное, ему недоставало родительской любви. Все-таки, несмотря на искреннюю к нему привязанность, старый Брассар не отец. Вы меня понимаете, капеллан: молодой человек вырос без отца и матери. Я боюсь, что это сказалось на нем. Но он еще очень молод, и, может быть, мне удастся исправить свою вину.

— Значит, вы, доктор Гаген, любите молодого Брассара?

— Как вы можете об этом еще спрашивать, капеллан? Было бы противоестественно, если бы отец не любил своего сына. И я сознаюсь вам, что надежда на сына — единственная светлая точка на моем мрачном жизненном горизонте, и небо будет слишком жестоко, если лишит меня этой последней надежды. Кстати, вы не знаете, куда пропал Леон, после того как дурно и необдуманно поступил с названным отцом?

Филибер пожал плечами.

— Нет, к сожалению, — тихо сказал он и добавил уже громче, меняя тему разговора: — Доктору Гагену известно, что я был духовником Камиллы фон Франкен. Старинная привязанность влечет меня к ней, теперь уже графине Варбург, и когда мое желание исполнится, я скоро буду иметь честь видеть вашу светлость уже как капеллан замка.

При последних словах Гаген, поняв, куда клонит Филибер, встал, словно хотел разом обрубить неприятный для него разговор. Филибер тоже встал.

— Оставим это, капеллан, — сказал Гаген безразличным тоном.

— Разве нет никакой надежды на примирение? — вкрадчиво спросил тот.

Гаген словно и не слышал его вопроса.

— Вы едете в Варбург, чтобы занять там место капеллана, как я понял, но будет лучше, если вы не станете распространяться о нашей встрече, — сказал он. — Что же до остального, то не мне судить о ваших помыслах и поступках.

— Но я был бы очень счастлив, если бы мне удалось, ваша светлость, способствовать вашему сближению с Камиллой. Наверное, так было бы…

— Извините, господин капеллан, — перебил его Гаген, — но мне еще надо посетить одного больного. Каждый, сами понимаете, служит Богу по-своему. И я бы желал, чтобы вы, при исполнении ваших обязанностей, были так же душевно удовлетворены, как и я.

Гаген поклонился капеллану.

Филибер простился и ушел вполне довольный. Он узнал то, что хотел узнать: принц Аналеско не имел ни малейшего желания сблизиться с Камиллой и, следовательно, не будет его соперником в притязаниях на бледную графиню.

ХII. ПОЖАР В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ

Доктор Вильм вечером возвратился из Варбурга, где официально сообщил хозяйке замка, что переданная в заведение мнимая графиня совершенно здорова.

Побывал он по пути и у доктора Феттера, но все старания Вильма убедить последнего в том, что диагноз в отношении Лили поставлен неправильно, не имели ни малейшего успеха.

Возвратившись в больницу, Вильм сейчас же отправился к Лили, чтобы узнать, как она себя чувствует. Потом осмотрел других больных. Все было нормально и в надлежащем порядке. Даже в тех палатах, которые были поручены надзору Доры Вальдбергер, ничто не могло дать повода к неудовольствию.

Сама же Дора в это время разносила больным ужин. Когда Вильм оказался рядом с ней, она сделала вид, что не замечает его.

Завершив обход, доктор Вильм переговорил с инспектором и, убедившись, что в его отсутствие не произошло ничего особенного, отправился отдыхать к себе в комнату, поскольку было довольно поздно.

В заведении зажгли лампы, но из экономии светили они вполнакала, и большая часть больничного коридора была едва освещена.

Директор ночью в больницу никогда не приходил. Доктор тоже в позднее время появлялся здесь только в исключительных случаях, когда с кем-то из больных случались припадки. Наблюдать же за порядком в это время входило в обязанности инспектора, для чего он обычно в десять часов вечера делал обход дома, а потом уходил к себе до следующего обхода, который начинался в шесть утра. Ну, а в этот глухой ночной промежуток в больнице оставались только надзиратели и сиделки.

Женское отделение было полностью отделено от мужского. Каждое из них занимало по два флигеля в два этажа, и на ночь в каждом флигеле находилось по надзирателю или сиделке, так что фактически в это время суток за всей больницей присматривали только четыре человека. Но и эти четверо, как правило, около полуночи засыпали где-нибудь в укромном уголке — все равно им в течение ночи совершенно нечего было делать, поскольку буйные на ночь обычно привязывались к кроватям, а остальные больные не требовали пристального надзора.

В ту ночь во флигеле, где была комната Лили, дежурила Мария Биберштейн, в другом же — Дора Вальдбергер.

Мария Биберштейн заснула вскоре после обхода инспектора. На мужской половине надзиратели не замедлили последовать ее примеру.

Во всем заведении не спала одна только Дора Вальдбергер. С нетерпением ожидала она полуночи. Наконец желанное время подошло. Убедившись, что все в больнице спят, Дора приступила к исполнению своего дьявольского замысла.

У очень многих на ее месте в последние минуты не хватило бы духу на такое и они отказались бы от своего намерения, тем более грозившего неминуемой гибелью стольким людям. Но Дора Вальдбергер была совершенно спокойна, ее совесть молчала: долгое общение с умалишенными заглушило в ней всякие человеческие чувства. В ее душе жила только одна страсть и любовь — деньги. Сострадание было ей незнакомо, и из-за лишнего талера она готова была пойти на все. Уже и сейчас скопленные ею деньги давали Доре возможность безбедно прожить, даже лишившись места, но она скорей позволила бы убить себя, нежели дотронулась бы до них.

Осторожно войдя во флигель Марии Биберштейн, Дора остановилась и прислушалась. В некоторых комнатах то пели, то вскрикивали больные, и она опасалась, что это может разбудить сиделку. Но та спала сном праведницы и ничего не слышала.

Тогда Дора Вальдбергер поднялась на второй этаж, где кроме палат для больных находилось еще небольшое помещение для дров, керосина и прочей хозяйственной утвари. Дора осторожно стала раскладывать небольшими кучками дрова на деревянном полу коридора у деревянной же стены.

Строения больницы были так тесно поставлены друг к другу, что в случае пожара в одном из них гибель других была почти неизбежна, тем более что заведение находилось в стороне от жилья, и помощь не могла подоспеть быстро.

Разложенные дрова Дора стала поливать маслом для ламп. Она не трогала керосин, боясь, что его запах может выдать ее.

Никто не подозревал, какое страшное дело готовится сейчас в ночной тьме. Все благоприятствовало поджигательнице, и она уже была близка к цели.

Но по мере того как приготовления подходили к концу, опасность и для самой Доры возрастала. Но она все предусмотрела, На тот случай, если ее застанут на месте преступления, она решила притвориться помешанной. Она легко могла сделать это, ибо перевидала сотни больных и знала едва ли не все виды душевных болезней. Но дом спал, и никто не мешал ей довести до конца губительное дело.

Завершив приготовления, Дора, не мешкая, подожгла одну кучку за другой. Сухое смолистое дерево, политое к тому же маслом, быстро вспыхнуло и начало разгораться, треща и дымя. Тогда Дора открыла окно, чтобы дать выход дыму и увеличить приток воздуха. Пламя этих костров взметнулось вверх, запылало яростнее.

Окинув довольным взглядом свою работу, Дора Вальдбергер поспешно вышла и, возвратившись в свой флигель, наблюдала оттуда за разгорающимся пожаром.

Больные и персонал все еще спали, ничего не подозревая. Каким ужасным должно было стать их пробуждение в окружении бушующего огня! Какие страшные сцены готовились вот-вот разыграться среди ночного мрака! Теперь уже почти невозможно было преградить путь огненному чудовищу. Еще час — и весь флигель будет объят прожорливым пламенем.

Огонь распространялся с ужасающей быстротой. Наконец дым потянуло в нижний этаж. Он заставил проснуться крепко спавшую Марию Биберштейн.

Но, прежде чем она успела опомниться ото сна и сообразить, в чем дело, наверху послышался крик:

— Пожар! Помогите! Пожар! Пожар!..

А огонь уже проник в палаты больных.

Сиделка вскочила. И этот вопль, и едкий запах дыма развеяли остатки ее сна и заставили мгновенно оценить ситуацию. Она бросилась наверх.

Крики о помощи были услышаны и в других концах больницы. Надзиратели проснулись. Больничный коридор был объят пламенем. Из-за волн огня неслись отчаянные вопли больных.

Через несколько минут вся больница была на ногах. Со всех сторон бежали люди, несли ведра, пожарные шланги и другие пожарные принадлежности. Но было видно, что многих несчастных, захваченных огнем врасплох, едва ли удастся спасти, что они погибнут, прежде чем огонь будет потушен.

Четыре палаты уже были отделены от мира стеной огня, за которую нечего было и думать проникнуть. Крики несчастных становились все громче и отчаянней.

Вдруг из пламени вырвались две полуодетые женщины. Им чудом удалось выломать дверь в своей палате и спастись. Ноги их были страшно обожжены. Они не могли стоять.

Но большинство оставалось во власти огня.

— Больные должны быть спасены! — закричал доктор Вильм.

— Помогите! Я задыхаюсь! Я задыхаюсь… Помогите!.. — рвался из пламени раздирающий душу крик.

— Это мнимая графиня! — воскликнула, ломая руки, Мария Биберштейн. Она сама сейчас выглядела как помешанная. — А рядом с ней, через стенку, спит глухая старуха…

Лили и глухую старуху отделял от них шквал огня. Тугая струя из брандспойта, шипя, била в огонь, но все было напрасно: пламя росло, словно вода давала ему новую пищу. Несчастные, казалось, были обречены на неминуемую гибель.

— Вебер! — крикнул доктор одному из надзирателей, которого он знал как смелого и решительного человека. — Хватит ли у вас мужества следовать за мной? Я хочу попытаться спасти этих двоих. Вы берете на себя глухую старуху, а я — графиню.

— Я готов, господин доктор, — отозвался надзиратель.

Облив себя водой из шланга, они бросились в пламя.

Взгляды остальных проводили смельчаков, которые мгновенно исчезли в клубах огня и дыма.

Надзирателю выпала более легкая задача, поскольку глухая помещалась ближе. Уже через несколько минут Вебер вынырнул из пламени с обгоревшими волосами, в тлеющей одежде, но с окончательно обезумевшей от страха глухой старухой на руках.

Взоры всех снова обратились к бушующему пламени. Затаив дыхание, люди ждали, что и доктор, так же как надзиратель, вот-вот возникнет из огня. Но напрасно! Минуты проходили за минутами, а его все не было…

Еще один вскрик Лили послышался наверху, и все стихло. Наступила зловещая тишина, которую нарушал только треск пламени.

XIII. ИССЛЕДОВАНИЕ ТРУПА

В один из апрельских вечеров по дороге, ведущей к замку Варбург и рыбачьей деревне, ехала старая неуклюжая карета. Кучер то и дело подгонял невзрачных лошадей. В карете сидели трое: доктор Гаген, государственный стряпчий Шмидт и ученый-химик Польман.

— Тут, может быть, скрывается какое-нибудь преступление, — говорил Гаген своим спутникам дор¦гой. — Умерший получил место лесничего в замке, но занимал его очень недолго. Во время моего отсутствия он, как мне рассказывали, попал как-то в склеп замка и долгое время был вынужден просидеть в нем, не в состоянии выйти.

— Может, это и объясняет его болезнь, начавшуюся с того времени? — предположил Шмидт.

— Что вы на это скажете, Польман? — поинтересовался Гаген.

— Подобные вещи иногда могут иметь очень дурные последствия.

— Хорошо, допустим, что проведенная в склепе ночь отразилась на его здоровье. Но дальше-то? Выбравшись на волю, он ушел в деревню, где квартировал у одного рыбака. И, по единодушному уверению местных жителей, скоро поправился и был почти здоров. Но вдруг снова заболел, причем при очень странных обстоятельствах. Я могу предположить, что он был отравлен или сам отравился. Во всяком случае выяснить это не мешало бы.

— Несомненно, — согласился стряпчий. — Думаю, исследование трупа все и объяснит.

— Положение больного ухудшалось очень быстро, — продолжал Гаген. — По виду трупа можно было предположить, что он страдал долгой и продолжительной болезнью, истощившей все его силы. Но это предположение едва ли состоятельно, так как болезнь его была очень скоротечна. Те, кто видел труп лесничего, говорят, что тело его высохло, как пергамент…

— Это, однако, странно, — заметил стряпчий.

— Господин Польман сказал мне сегодня, — добавил Гаген, — что подобные признаки характерны для отравления ядами, изготовленными из рвотных орешков, — стрихнином и бруцином — при приеме их малыми дозами.

— Да, именно так, — подтвердил химик. — К тому же я могу добавить, что как стрихнин с бруцином, так и менее опасный игазурин легко обнаружить в трупе.

— Я сам долго изучал яды, — сказал Гаген, — но, желая, чтобы исследование носило беспристрастный характер, принимать в нем участие не стану, предоставляя вам на это полное право.

Карета остановилась. Было около десяти часов вечера. Вокруг лежал глубокий мрак.

— Теперь нам надо немного пройти пешком, — сказал Гаген, первым выходя из кареты. — Я провожу вас, поскольку хорошо знаю дорогу.

Вслед за Гагеном вышел стряпчий, а после него — химик, держа под мышкой небольшой ящик.

— Предупредили вы могильщика? — спросил Шмидт.

— Нет, не стал заранее. Чем меньше знают о наших намерениях, тем лучше. Ночное время тоже выбрано из-за этого. А могильщика — он же здесь и ночной сторож — мы должны встретить по дороге. Графине же Варбург о результатах исследования я позже сообщу сам. Мы могли бы и ее известить заранее и пригласить присутствовать при вскрытии тела, но ведь она дама, и, я повторяю, для всех будет лучше, если мы сделаем свое дело в тайне и тишине.

Все трое отправились по дороге, спускавшейся вниз к деревне.

Немного не доходя до деревни, они увидели идущую им навстречу высокую широкоплечую фигуру с длинной остроконечной палкой в руках.

Гаген остановился.

— Вы ночной сторож Фохт из Варбурга? — спросил он.

— Да, это я! — Фохт с удивлением уставился на черные силуэты Гагена и его спутников, потому что в такое позднее время тут обычно никто не ходил.

— Проводите нас в деревню, — предложил Гаген. — Вам предстоит работа, за которую хорошо заплатят.

— Работа? Какая работа?

— В деревне вы все узнаете.

Деревенский староста — старый рыбак — собрался уж было улечься спать, когда к нему в сопровождении Фохта пожаловали Гаген и его спутники.

Стряпчий подал старосте постановление суда, и тот, вооружившись масляным светильником, принялся медленно читать его.

— Как! Вы хотите выкопать тело Милоша? — крайне удивился он.

— Нам необходимо его исследовать, — пояснил Гаген. — Ночное время самое удобное для такого дела, поэтому мы и пришли к вам так поздно.

— Так вы хотите сделать это прямо сейчас? — Удивлению старосты не было предела.

— Да, именно сейчас. Еще нет одиннадцати, а к утру мы все закончим.

— Ты слышишь, Фохт? — обратился староста к сторожу. Должно быть, необычное распоряжение суда никак не укладывалось у него в голове. Во всяком случае, ни о чем подобном ему еще не приходилось слышать.

— Да слышу я! — покачал головой сторож. Он был в таком же недоумении.

— Но раз суд постановил, делать нечего, придется исполнять, — заключил наконец староста.

— Я здешний могильщик, господа, и мог бы взять это дело на себя, — предложил Фохт.

— Да, конечно, — согласился за всех Гаген. — Только пригласите кого-нибудь на помощь, чтобы работа шла быстрей. Сами вы получите десять талеров, а ваши помощники — по пять, — пообещал Гаген.

Последние слова произвели на Фохта магическое действие. Он моментально исчез в поисках помощников.

— Я тоже должен присутствовать при раскапывании могилы? — спросил староста без особого восторга.

— В этом нет необходимости, — сказал Шмидт. — Достаточно того, что там как представитель суда буду я.

Спустя несколько минут явился ночной сторож в сопровождении трех рыбаков с лопатами и фонарями.

— Вам объяснили, зачем вас позвали? — спросил у них Гаген.

— Да, конечно.

— Тогда сейчас же пошли на кладбище. Ведите нас, Фохт. Пойдемте, господа! — пригласил Гаген и Шмидта с Польманом.

Простившись со старостой, они пошли вдоль деревни, обитатели которой давно уже спали крепким сном. Повсюду стояла глубокая тишина, лишь кое-где изредка лаяли собаки. Впереди всех шел Фохт с одним из своих подручных, за ним следовали Шмидт, Гаген, химик, а замыкали шествие рыбаки.

Но вот последние дома деревни остались позади, и процессия подошла к маленькому сельскому кладбищу.

Войдя на священную землю, Фохт и его спутники почувствовали невольный мистический страх при мысли, что они идут нарушать покой мертвых.

— Ну же, приступим к работе, — бодро сказал Гаген, интуитивно понимая состояние присутствующих. — Не думайте, что вы оказываете помощь несправедливому делу, — обратился он к рыбакам. — Суд решил, что это необходимо для раскрытия истины.

— Так-то оно так… — нерешительно согласился один из рыбаков. — Но зачем все-таки тревожить мертвых в могилах?

— Труп Милоша должен быть исследован…

При упоминании о безвременно умершем молодом лесничем рыбаки невольно вздрогнули. «Вампир!» — мелькнуло в их головах.

По народному поверью человек, убитый вампиром, лежит в гробу, как живой, с кроваво-красными губами, поскольку и он, в свою очередь, становится вампиром. Чтобы убедиться в этом, господа и хотят извлечь из земли тело Милоша, решили суеверные рыбаки.

— Тогда сначала прочитаем вместе молитву, — предложил Гаген. — Мы приступаем к делу, угодному Богу. Покой мертвых будет нарушен ненадолго и с благими целями, и этой же ночью труп снова займет свое место в могиле.

Слова Гагена несколько приободрили рыбаков. После краткой молитвы они уже без колебаний приступили к работе. Поставив фонари на землю, чтобы свет падал в могильную яму, они принялись рыть землю. Работа шла споро, и через непродолжительное время лопаты глухо стукнулись о крышку гроба. Могила оказалась неглубокой, и скоро гроб был освобожден от земли.

Тогда, по приказанию Гагена, Фохт отвинтил винты, державшие крышку, а затем в могилу спустились доктор Гаген и химик с фонарем и своим ящиком. Рыбакам сверху не было видно, что делалось в могиле. Через несколько минут Гаген и Польман вылезли оттуда и снова закрыли гроб крышкой. Фохт завинтил винты, и рыбаки начали засыпать могилу.

В скором времени все было приведено в прежний вид. Ночные гости оставили кладбище. Гаген тотчас же рассчитался со сторожем и рыбаками, дав им даже сверх обещанного. Те не знали, как выразить свою благодарность.

Затем доктор со своими спутниками сел в ожидавший экипаж и отправился в город, куда они прибыли еще до рассвета.

Спустя десять дней Гаген снова явился в рыбачью деревню. Он отыскал там дом, ставший последним приютом его бывшего слуги Милоша. Тут он узнал, что опальному лесничему присылали из замка кушанья и вино, от которых он, конечно, не отказывался. Рыбаки также говорили, что слуга из замка всегда уносил назад посуду с остатками пищи.

Собрав эти сведения, Гаген отправился в замок. Он пошел пешком через парк, отправив вперед в замок свой потрепанный экипаж.

В замке Гаген подал лакею визитную карточку и велел доложить о себе графине.

Прошло несколько минут. Графиня медлила с приемом доктора. Быть может, предчувствовала, что ничего хорошего от этого свидания ждать ей не придется.

Наконец она решилась и, выйдя в гостиную, велела пригласить неожиданного гостя. Ни один мускул ее прекрасного лица не дрогнул. Никто и не заподозрил бы, что она в эти минуты испытывает сильное волнение. Но графиня была готова ко всему и давно уже ожидала борьбы, которая сейчас только начиналась. Она была уверена, что Гаген в ее власти, и рассчитывала опять выйти победительницей.

В дверях гостиной появился Гаген. Какая встреча! Эту женщину, стоявшую сейчас перед ним, он когда-то любил со всем пылом юной страсти, тогда как она пыталась хладнокровно лишить его жизни. Несмотря на прошедшие с того времени двадцать лет, она оставалась такой же поразительной бледной красавицей, таинственным чарам которой не мог противостоять никто.

Никто! В течение всей своей бурной жизни Камилла встретила только одного такого человека, но и он в конце концов сделался ее рабом.

Вампир! Глядя сейчас на Камиллу, Гаген вдруг вспомнил древнее народное поверье…

С легким поклоном Гаген переступил порог гостиной, огляделся, чтобы убедиться, что в ней нет никого, кроме графини.

— Я не буду вам представляться. Мы достаточно давно и хорошо знаем друг друга, — сдержанно сказал он. — И я думаю, наедине мы можем временно оставить наше инкогнито. Вы — Камилла фон Франкен, хотя и носите теперь другое имя, я — Этьен Аналеско, живущий в здешних местах под именем Гагена.

— Я уже видела вас в обществе господина Эйзенберга, и мне показалось тогда, что я узнала вас, ваша светлость, но я так давно вас не видела, что боялась ошибиться, — ответила графиня.

— Что ж, перейдем прямо к делу, — холодно продолжил Гаген. — Я пришел сюда, чтобы исполнить данное мне поручение.

— Присядьте, ваша светлость, — показала графиня на кресло.

— Итак, графиня, я пришел не к Камилле Франкен, которая давно в моем сердце похоронена, а к владетельнице Варбурга с известием, которое может иметь для нее важное значение.

— Жду с нетерпением, ваша светлость.

— На место несчастного Губерта Бухгардта вы взяли лесничего Милоша.

— Милош был не мой, а ваш слуга, ваша светлость. Он поплатился тяжелой болезнью за неумеренное любопытство и умер.

— Не эта болезнь была причиной его смерти.

— Нет? Тогда от чего же он умер?

— От яда! — резко ответил Гаген, не спуская с графини глаз. Он старался не упустить того впечатления, которое произведут его слова.

— От яда? — переспросила она удивленно. — Откуда же такие сведения?

— Труп Милоша был исследован.

— Труп? Но ведь Милоша давно похоронили, ваша светлость.

— Это нисколько не меняет дела. Труп эксгумирован, и в его внутренностях обнаружены следы яда.

В первую минуту известие это, казалось, встревожило графиню, но она тотчас же овладела собой.

— Чрезвычайно любопытно, — сказала она и попросила: — Расскажите, ваша светлость, поподробнее, это так интересно!

— Интересно? Ну, это как кому. А вот очень важно — несомненно, так как помогает прикоснуться к тайне, которая возбуждает не интерес, а ужас, — ответил Гаген ледяным тоном, не сводя с графини глаз. — В трупе были найдены ясные следы растительного яда. Яд этот кристаллизуется четырехгранными бесцветными призмами. Он не имеет ни малейшего запаха, чрезвычайно горек, с металлическим привкусом и трудно растворяется. Это был яд из рвотных орешков. Существует три вида таких ядов. Надо было определить, который из них обнаружен в трупе. Оказалось — самый опаснейший из них — стрихнин.

Выражение беспокойства на мгновение мелькнуло на лице графини при последних словах Гагена.

— Почему именно стрихнин? Как это можно было узнать? — спросила она.

— Из двух прочих игазурин представляет собой кристаллы шелковистого блеска, а бруцин, хотя и более схож со стрихнином, но имеет более тонкие призмы. В трупе Милоша, которому вы, как известно, посылали от щедрот своих кушанья и напитки, были найдены явственные следы стрихнина.

— Я не знаю, ваша светлость, какое отношение может иметь ко мне ваше сообщение, — сказала графиня, гордо поднимаясь. — Что мне за дело до трупа вашего слуги? Я, право, не понимаю…

— Просто я должен был сообщить вам как владетельнице Варбурга об открывшемся преступлении, совершенном на вашей земле. Свое поручение я выполнил! — Гаген с достоинством поднялся вслед за графиней.

— Может быть, здесь нет никакого преступления, а всего лишь самоубийство? Этот слуга, помнится, был в то время в крайней нужде.

— Со временем все объяснится, не сомневаюсь. Ну, а сейчас моя миссия закончена, — сказал Гаген. — Мне остается только откланяться.

Церемонно поклонившись, он медленно вышел из гостиной.

Некоторое время графиня смотрела ему вслед, погруженная в мрачную задумчивость.

— Хорошо, — наконец зловеще сказала она. — Борьба начинается. Я принимаю твой вызов!

Графиня подошла к окну и выглянула. Ее неожиданный гость садился в карету.

«Берегись, Этьен! — мысленно пригрозила она. — В этой борьбе тебе не избежать поражения и смерти. Победа все равно будет на моей стороне».

XIV. НОВЫЙ СЛЕД

Прошло две недели после пожара в доме умалишенных.

Бруно внимательно просматривал большую объемистую книгу, где были помещены списки всех почтовых учреждений Германии. Списки эти дал Бруно на время знакомый почтовый чиновник. Асессор хотел проверить одну возникшую у него идею.

Благодаря инспектору Нейману, Бруно получил несомненные доказательства того, что депеша, заставившая Марию Рихтер покинуть Гамбург в неизвестном направлении, была послана не из Бонна. И было крайне важно узнать, откуда ее отправили, а если возможно, то и ее содержание.

Задача Бруно упрощалась тем, что ему достаточно было просмотреть названия тех имеющих почтовые учреждения городов и селений, которые начинались с буквы Б, поскольку именно она наиболее отчетливо просматривалась на почтовом штемпеле злополучной депеши. И на первой же странице внимание Бруно привлекло одно название. Он сравнил его с тем, что просматривалось на штемпеле, вскочил и, схватив шляпу, помчался к доктору Гагену.

— Хорошая новость, Этьен! — с порога воскликнул Бруно. — Мне кажется, я напал на новый след.

— Проходите, расскажите, в чем дело? — попросил Гаген, пожимая руку другу.

— Мне кажется, что я напал на истинный след пропавшей Марии Рихтер. По-моему, я нашел место, откуда была послана депеша. В пяти или шести милях отсюда находится маленькая железнодорожная станция Баум.

— Баум… Да, я припоминаю это название.

— Так вот, взгляните теперь на штемпель телеграммы, обозначающий место ее отправки.

— Что ж, это вполне может быть и Баум, так же как и Бонн, — согласился Гаген.

— Я хочу сегодня же съездить туда, — продолжал Бруно, — и узнать, не оттуда ли была послана депеша. Если мое предположение оправдается, расспрошу телеграфистов, не помнят ли они отправителя. Возможно, удастся узнать и ее содержание.

— Да, это было бы очень хорошо, Бруно, — сказал Гаген. — Если вы не ошибаетесь, то, вероятно, прольется свет на одну из самых темных сторон этого дела. Спешите, друг мой. Если вы найдете следы депеши, многое станет ясно в том, чего мы сейчас не можем понять. Если она была послана графиней, Митнахтом или их людьми, тогда не останется сомнения, что несчастная, найденная в пропасти, действительно Мария Рихтер. Ее, стало быть, вызвали из Гамбурга и… И ряд ужасных злодеяний пополнился еще одним. Так что молодая графиня была, наверное, права. Необходимы только доказательства, и, может быть, вы сегодня же их найдете.

Бруно тотчас же простился с Гагеном и поспешил на железнодорожную станцию. Его просто изводило нетерпение. Минуты, остававшиеся до отхода поезда, показались ему вечностью.

Его возбуждение было вполне понятно. Ведь дело принимало другой оборот. «Мария Рихтер была депешей вызвана из Гамбурга. Графиня или Митнахт встретили ее около Варбурга и повезли в замок, — рассуждал Бруно. — Вблизи того места, где Митнахт сбросил Лили в пропасть, была схвачена и Мария Рихтер, которую примерно в том же месте тоже сбросили в расщелину…»

Бруно представил себе все это так живо, что невольно вздрогнул от ужаса. Новое объяснение было, конечно, жутким, но вполне вероятным. В то время, когда все считали, что Мария Рихтер в Америке, она уже лежала на дне пропасти, став жертвой чудовища, пытающегося любыми путями достичь своей алчной цели. И этот адский план вполне удался…

Поезд прибыл на станцию Баум. Это был небольшой городок, едва насчитывающий две тысячи жителей. Но и здесь были почтовое отделение и телеграф.

В телеграфной конторе Бруно обратился к дежурившему молодому телеграфисту:

— Хотел бы кое о чем спросить вас, но не ради праздного любопытства, а потому что пытаюсь распутать следы загадочного преступления.

— Спрашивайте, — сказал телеграфист. — Я сообщу все, что могу и что не противоречит моему долгу.

— Я хотел бы узнать, не отправляли отсюда в Гамбург депешу вот в этот день? — Бруно показал бланк Гамбургского телеграфа.

— Да, это возможно. От нас посылается мало депеш, и все они нами отмечаются, — проговорил телеграфист, начиная перелистывать лежащую перед ним регистрационную книгу. — Да, действительно, в этот день была отправлена депеша в Гамбург.

Слова телеграфиста очень обрадовали Бруно.

— А кто отправлял ее? — нетерпеливо спросил он.

— «Принял Арнольд», — прочитал в книге телеграфист и поднял глаза на Бруно. — Ее принимал мой сменщик, и, к сожалению, о том, кто отправлял, я ничего определенного сказать не могу.

— Не могу ли я увидеть вашего сменщика?

— Нет, Арнольд уже давно в отпуске. Он уехал в Гамбург. У него там родители.

— А скоро ли он вернется?

— Дней через десять.

— Тогда еще один вопрос: ведь, кажется, телеграфируя, вы оригинал оставляете у себя на телеграфе?

— Да, конечно.

— Так не позволите ли взглянуть на него?

— К сожалению, здесь я вынужден вам отказать. Я не имею права этого сделать.

— Но чья на депеше подпись и адрес — я могу узнать?

— Это — да.

Телеграфист подошел к стоявшему в глубине конторы шкафу и, вынув из него связку бумаг, начал перебирать одну за другой.

— Странно, — с удивлением пробормотал он, перебрав пачку раз, потом другой. — Я не могу найти этой депеши… Ах, кажется, вот она. Но что такое? — изумленно покачал он головой. — Вместо оригинала депеши здесь лежит записка Арнольда. Он пишет, что текста депеши нет, потому что клиент, вероятно, унес ее с собой.

«Как все рассчитано и обдумано! — мысленно сказал себе Бруно. — Нет, это не случайность, это — умысел».

— Я ничего больше не могу вам сообщить, — сказал телеграфист. — Но, быть может, мой сменщик помнит обстоятельства приема этой депеши. Зайдите через десять дней, тогда, вероятно, вам больше повезет.

Бруно поблагодарил услужливого телеграфиста и вышел на платформу — дожидаться поезда в Варбург.

Эффект от поездки оказался меньшим, чем он ожидал, но все-таки это был шаг вперед: более чем вероятно, что пропавшая телеграмма была послана Митнахтом.

С этим согласился и Гаген, когда Бруно рассказал ему о результатах своей поездки.

— На этого опытного негодяя весьма похоже, — сделал вывод Гаген. — Он украл у телеграфиста текст своей депеши, чтобы уничтожить всякую возможность напасть на след. Зато теперь, друг мой, вы видите, с какими врагами мы имеем дело. У них все рассчитано, взвешено. Победа над ними дается нелегко.

— Но я еще не потерял надежды узнать что-нибудь от другого телеграфиста, — напомнил Бруно. — Если это удастся, то мы получим против Митнахта и графини страшное оружие.

— Приложите к тому все силы! Я, со своей стороны, тоже нашел против них оружие, еще более страшное, — сказал Гаген и передал ему в нескольких словах, чем закончились исследования трупа Милоша.

— Я чувствую, мы недалеко от цели! — воскликнул Бруно. — Правда, продвигаемся мы медленно, зато верно.

Бруно с нетерпением дожидался того момента, когда телеграфист выйдет из отпуска. Наконец желанный день наступил.

Однако, войдя в почтовое отделение станции Баум, Бруно был удивлен, увидев перед собой того же телеграфиста, с которым он беседовал в прошлый раз.

— Разве Арнольд еще не вышел из отпуска? — спросил он.

— Нет, знаете ли! Мне и самому это непонятно, ведь срок его отпуска закончился вчера.

— Может быть, он сообщил вам о причине задержки?

— Нет. И я просто не знаю, что и думать! Надо бы сообщить об этом начальству, а то могут возникнуть неприятности, но, с другой стороны, вдруг Арнольд по каким-то обстоятельствам задержался, сегодня или завтра вернется и подумает, что я специально хотел навредить ему. Но я все еще надеюсь, что он явится сегодня к вечеру.

— Странный случай… — пробормотал Бруно. — Меня просто преследует рок.

— Его отсутствие тем непонятнее, — продолжал сокрушаться телеграфист, — что он обычно очень аккуратен и усерден. Если хотите, оставьте ваш адрес, и, как только Арнольд вернется, я вам немедленно сообщу.

Бруно последовал совету телеграфиста и оставил ему визитную карточку, после чего в самом мрачном расположении духа отправился домой.

Вернемся назад, к пожару в больнице Святой Марии.

Прибежавший в разгар событий директор при виде быстро распространявшегося огня потерял голову. Он послал за помощью в город, но большая часть здания могла сгореть до прибытия пожарной команды.

Как бы то ни было, а больничный персонал самоотверженно боролся с огнем.

Во дворе у насоса стоял инспектор и направлял струю в разбитые окна здания, остальные ведрами носили воду наверх. Временами казалось, что усилия людей будут вознаграждены, и разрушительная стихия вот-вот будет укрощена, однако спустя минуту огонь, как бы насмехаясь над их стараниями, вспыхивал с новой, еще более неистовой силой и яростью. Приходилось довольствоваться тем, что, по крайней мере, удалось помешать огню переброситься на соседние строения. И представить себе невозможно, что было бы, загорись все здание. Ведь пришлось бы, помимо всего прочего, выпускать из палат всех больных.

Мы уже видели, что одному из надзирателей удалось спасти старую глухую женщину. Но Лили оставалась в пламени.

Она первая проснулась, заметив опасность. Она с криками бросилась к двери и толкнула ее, надеясь выскочить, но напрасно. Дверь была заперта снаружи на ключ. Ужас овладел ею.

А между тем вокруг все было по-прежнему тихо. Никто не слыхал ее крика, никто, вероятно, не подозревал об опасности, которая разгоралась с каждой минутой…

Но вот внизу послышались голоса и шаги. Кто-то шел на помощь. Волнение и страх Лили достигли предела. Огонь уже добрался до ее комнаты. Языки пламени лизали дверь со стороны коридора. Дым густыми клубами валил к ней в палату. Возникла угроза задохнуться в нем.

Крик отчаяния вырвался из груди Лили. У нее оставалось два пути к спасению, и оба были невозможны. Она могла броситься через окно во двор или спасаться бегством через пылающий коридор, но прыгать было равносильно самоубийству, а бушевавший уже под дверью огонь отрезал и второй путь. Казалось, страшная, мучительная смерть была неминуема…

Но в тот момент, когда Лили уже готова была лишиться чувств от удушающего адского дыма, до нее долетели слова:

— Не падайте духом. Я иду к вам!..

Была ли это галлюцинация, или, действительно, нашелся смельчак, рискнувший броситься в пламя?

Нет, это не был обман слуха и зрения. От сильного удара пылающая дверь развалилась на куски. В языках пламени показалась человеческая фигура в тлеющей одежде.

Лили радостно вскрикнула, увидев мужественного человека, решившегося спасти ее, рискуя собственной жизнью. Она тотчас же узнала его. Это был доктор Вильм. Он пришел, он вспомнил о ней!

— Где вы? — крикнул доктор. Он не сразу заметил ее в дыму. — Скорей смочите водой ваше платье и, если можно, дайте немного воды и мне! Моя одежда горит!..

Надежда на спасение придала Лили новые силы. Поспешно схватив графин с водой, она подала его доктору.

— На себя! Вылейте на себя! — крикнул он. — Скорее.

— Нет, вылейте это на себя, а у меня есть еще кружка с водой, — сказала Лили.

Доктор Вильм поспешно вылил графин на себя. Но чем могло помочь это ничтожное количество воды?

— Пойдемте… Да защитит нас Бог! — сказал Вильм, подхватив девушку на руки, и снова бросился в пламя. Он сейчас не думал о собственной жизни, его единственной мыслью было спасти Лили…

Она прижалась к своему благородному спасителю, с ужасом глядя на пылающие стены и пол коридора.

Несмотря на удушливый дым и нестерпимый жар, Вильм мужественно шел вперед по пылающим доскам, то и дело отворачивая Лили от огня. Вот впереди показались фигуры людей, боровшихся с пламенем. Стало отчетливо слышно шипение воды о раскаленные уголья… Лили радостно вскрикнула: впереди было спасение. Еще несколько секунд — и опасность позади!..

Но вдруг мужественный спаситель Лили пошатнулся… Крик ужаса вырвался из груди несчастной. Казалось, все усилия самоотверженного человека пропали даром.

Доктор Вильм снова пошатнулся и повалился в пламя. Лили выскользнула из его рук и упала на горящий пол. Но в ту секунду, когда он, осыпанный горящими головнями, полузадохнувшись в дыму, лишился сознания, Лили заметили люди, тушившие пожар. Ее вытащили из пламени и тотчас накрыли мокрым холстом, погасившим горевшее во многих местах платье.

По приказанию директора ее сразу перенесли в другую часть больницы, где одна из сиделок уложила ее в постель.

Все усилия спасти доктора оказались напрасными. И хотя удалось его вынести из огня, очнулся он только для того, чтобы почувствовать страшные муки от ожогов. Его не успели даже донести до кабинета. Он умер на руках несших его людей.

Доктор Вильм заплатил жизнью за спасение Лили.

Вскоре приехали из города пожарные, и к утру наконец удалось потушить огонь. С наступлением дня все было кончено, больница спасена.

Только теперь хватились Доры Вальдбергер.

После долгих поисков обнаружили под обломками совершенно обезображенный и почти обуглившийся труп сиделки.

Расследование показало, что пожар возник от злонамеренной руки, и поджигательница, очевидно, нашла смерть, исполняя свой преступный умысел.

Лили выздоровела. Благородный человек, спасший ее, был через несколько дней опущен в могилу, оплакиваемый всеми, кто знал его.

XV. ТРУП ГРАФА

Несколько дней спустя после посещения Гагеном замка, вечером по дороге в Варбург ехала карета, в которой сидели двое мужчин: Гаген и прокурор Веллер. Они вполголоса разговаривали. Возле самого Варбурга карета, вместо того чтобы ехать к замку, повернула в парк.

— Сказать по правде, ваша светлость, дело это в высшей степени странное и темное, — говорил прокурор собеседнику. — У меня пока совсем нет свидетельских показаний.

— Я надеюсь, что скоро буду в состоянии представить их вам, господин прокурор, но сегодня надо решить эту загадку с ядами. И анатомирование обоих трупов — уже важный шаг в ее разгадке. Необходимо обратить внимание и на слова деревенской женщины Лины Трунц, а также двух местных рыбаков, видевших труп покойного графа. Они в один голос утверждают, что труп был совершенно высохший, желтый, а вы уже слышали от врачей, что именно таковы последствия медленного отравления. Точно такая же картина наблюдалась и с умершим Милошем, в трупе которого нашли явные следы стрихнина. И это наружное сходство покойных невольно наводит на мысль, что причиной смерти графа тоже было отравление.

— А на кого падает подозрение, ваша светлость?

— Это должно решить следствие, господин прокурор, — сказал Гаген и пожал плечами. — Если и в этом трупе найдется такой же яд, то будет ясно, что им воспользовался кто-то из обитателей замка. Но кто? Будем надеяться, что скоро выяснится и это.

— Бывали случаи, когда люди для достижения своих планов не останавливались ни перед какими средствами. Случалось, что причиной подобных преступлений бывало умственное расстройство, выражавшееся в патологической потребности убивать. Я не могу забыть одного случая, происшедшего несколько лет тому назад — я тогда уже был прокурором.

— Расскажите, пожалуйста, — попросил Гаген.

— Дело было такое же темное и непонятное, — сказал Веллер. — В аптеке, принадлежавшей в высшей степени уважаемому человеку, многодетному отцу, при совершенно особенных обстоятельствах один за другим умерли провизор, сестра аптекарши, сын аптекаря, и при этом было установлено, что яд брали в той же аптеке. Подозрение падало то на того, то на другого, но ни допросы, ни осмотры ничего не дали. Следствие зашло в тупик. А тут умерла служанка. И от того же самого яда. Следом — дальняя родственница аптекаря, навестившая накануне злополучную аптеку. И так как после смерти родственницы аптекарь получил от нее большое наследство, подозрение теперь, понятное дело, упало на него. Разгадку помог найти случай. А развязка вышла такая, какую совершенно никто не ожидал. Виновной оказалась одиннадцатилетняя девочка, дочь аптекаря. Она тайно подмешивала яд в еду умерших для того, как объясняла она без малейшего страха и раскаяния, чтобы посмотреть, какой у них будет вид после смерти.

— Да, ужасный случай, — согласился Гаген.

— Когда хоронили всех этих людей, ребенок не проронил ни слезинки. Девочка чувствовала только любопытство. После того случая я ничего уже не считаю невозможным.

— Причиной же, вероятно, была болезнь ребенка?

— Психическое расстройство. О наказании, конечно, нечего было и думать. Девочку у отца отняли и отдали в соответствующее учреждение. Несчастный отец от горя слег… Но мы, кажется, приехали, ваша светлость?

Карета остановилась перед склепом.

— Прошу вас, — пригласил Гаген, когда лакей открыл дверцы. — Здесь склеп всей графской фамилии. Я останусь тут и буду ждать вашего возвращения из замка.

Прокурор кивнул и в сопровождении лакея направился к замку. Оставшись один, Гаген стал задумчиво прогуливаться перед склепом.

Вечер уже наступил. Солнце бросало тусклый свет на темные деревья парка и на пристанище для мертвых. Вокруг стояла полнейшая тишина. Было прохладно и сыро. Пахло прелью.

Прокурор тем временем вошел в замок и был проведен лакеем в гостиную, где нашел графиню в обществе человека, вид которого не вызвал у него доверия.

Как и всякий мужчина, впервые увидевший Камиллу, прокурор был поражен ее красотой и должен был признаться себе, что более красивой женщины он в жизни не видывал.

Поздоровавшись с прокурором, графиня представила ему капеллана, скромно державшегося позади.

— А теперь, господин прокурор, скажите, что привело вас ко мне?

— Меня привело сюда одно загадочное обстоятельство, важное не только для правосудия, но и для вас, графиня, — начал разъяснять прокурор. — Извините, что приехал вечером, но это тоже имеет свою причину, ибо вечером легче выполнить, не возбуждая внимания, то, ради чего я сюда прибыл.

Графиня внимательно слушала, хотя пока не могла уяснить, куда клонит ее гость.

— По свидетельству ряда очевидцев и некоторым другим данным есть подозрение, что покойный граф был отравлен.

— Отравлен? О, Боже! — ужаснулась графиня. — Как только вы могли такое подумать?

— Свидетельские показания утверждают, что труп графа имел все внешние признаки отравления медленно действующим ядом. Ходили слухи…

— Еще один вопрос, — надменно перебила его графиня. — Позвольте узнать, с каких пор правосудие стало обращать внимание на слухи?

— В таком запутанном деле, как это, слухи не могли быть оставлены без внимания, графиня, — возразил прокурор, не теряя хладнокровия. — Слишком много говорят вокруг, что граф умер не своей смертью. Мы должны это проверить.

— Не своей, значит — от яда. Какие же на сей счет есть предположения?

— Полагают, например, что один из слуг или какое-либо другое лицо имели причины отравить графа, — невозмутимо отвечал прокурор. — Вы не поверите, как удивительны иногда бывают мотивы преступлений. Несмотря на всю мою опытность, и мне иногда случается в этом ошибаться. Так и тут — все туманно и запутанно. Вы и сами, наверное, до сих пор оставались совершенно в неведении, не подозревая ни преступления, ни тем более преступника. Поэтому долг велит нам отыскать истину и выяснить, справедливы слухи или нет. С этой целью я и явился к вам в замок: просить вашего позволения изъять труп графа из фамильного склепа для анатомирования.

— Никогда! — гневно воскликнула графиня. — Я не позволю тревожить прах дорогого покойника.

— Ваше возмущение понятно и естественно, графиня, — нимало не смутился прокурор, — но я исполняю свой долг… И кроме того, я убежден, что вы сами согласитесь в полезности этого поступка.

— Неслыханная вещь! Увезти отсюда тело моего дорогого покойного мужа! — продолжала негодовать графиня.

— После анатомирования труп покойного будет немедленно возвращен на место, графиня, — поспешил успокоить ее прокурор. — Я понимаю ваши чувства, но, повторяю, мне необходимо исполнить свой долг.

Графиня поняла, что сопротивляться дальше бесполезно.

— Пусть будет по-вашему, — сказала она. — Я с сокрушенным сердцем соглашаюсь, покоряясь силе. Пойдемте, капеллан, проводите меня. Мы передадим гроб господину прокурору в самом склепе.

Филибер поклонился.

Графиня приказала горничной принести ключ от склепа и, когда это было исполнено, отправилась в склеп в сопровождении капеллана и прокурора.

Солнце только начало скрываться за горизонтом.

По дороге у графини оставалось время обдумать сложившееся положение. Анатомирование трупа могло иметь совершенно неожиданные последствия. Если в трупе Милоша нашли следы яда, они могут обнаружиться и в теле графа.

— Это тяжелый удар, графиня, — тихо говорил ей Филибер, — и никто лучше меня вас не поймет, но что делать — и сильные мира сего подвергаются испытаниям.

— Что только справедливо, капеллан, — ответила графиня.

Они подошли к площадке, где стоял экипаж прокурора. Здесь графиня сразу же заметила задумчиво вышагивавшего перед склепом Гагена. Жгучая ненависть мелькнула в ее глазах при виде этого человека. Это, конечно, он добился вскрытия трупа. Он начал нападение быстрее и опаснее, чем она могла думать.

Гаген тоже увидел подходящих. Он остановился и молча поклонился, узнав графиню и капеллана. Графиня ничего не сказала, только холодно кивнула в ответ на поклон Гагена и подала капеллану ключи от склепа. Филибер отпер дверь и широко распахнул ее, чтобы свет мог проникнуть в глубину склепа.

Графиня вошла в подземелье первой. Филибер пропустил вперед прокурора и хотел также дать пройти Гагену, но тот жестом поблагодарил его, отказавшись войти.

В это время к склепу подкатил длинный черный фургон, предназначенный для перевозки трупа в город. Карета прокурора немного отъехала в сторону, и фургон оказался возле самого входа в склеп. Теперь и Гаген вошел туда.

Увиденная им картина нисколько его не тронула. Около гробницы графа стояла на коленях графиня, а рядом с ней капеллан читал вполголоса молитвы. В эту минуту Гаген невольно подумал, что так же точно Камилла молилась бы и на его могиле, если бы ее планы успешно исполнились… Ему показалось даже, что на коленях стоит демон и злобно молит не о прощении, а об отмщении.

В склеп вошли четверо носильщиков. По знаку прокурора они подошли к гробу, водрузили его на носилки, осторожно вынесли из склепа и поставили в фургон. За ними вышли и остальные.

Филибер снова закрыл дверь склепа.

Едва поклонившись всем, графиня пошла обратно в замок.

— Кончено, — облегченно сказал прокурор. — Нельзя сказать, чтобы это было приятное поручение, — заметил он, усаживаясь рядом с Гагеном в экипаж.

— Как вас приняла графиня?

— По-моему, она была очень взволнована и рассержена.

— Волнение ее еще более усилится, когда она узнает о результатах анатомирования, которые, я полагаю, должны оказаться чрезвычайно интересными, господин прокурор.

Пароход, на котором отправился в Европу Митнахт, едва набрав для этой поездки денег, благополучно завершил свой путь в порту Гамбурга. Сойдя с парохода, Митнахт пересчитал свою наличность — у него оставалось всего десять талеров. Все его вещи были на нем. На его счастье, на дворе стояла весна, поэтому вполне можно было ходить даже в сюртуке. Кроме него в гардеробе Митнахта из верхней одежды уже ничего и не оставалось. Митнахт не хотел останавливаться в Гамбурге, но ему до вечера пришлось дожидаться своего поезда.

Вечером на станции он по привычке отправился в зал второго класса и сел за стол, положив перед собой шляпу. Кроме него и двух мужчин в другом конце зала, по виду железнодорожных служащих, никого не было. Когда Митнахт взглянул на одного из них, ему показалось, что он уже где-то его видел.

Вскоре мужчины встали и, беседуя, прошли мимо Митнахта, который узнал, наконец, в том, что помоложе, телеграфиста со станции Баум, где полгода назад он отправлял депешу.

Зал понемногу стал заполняться пассажирами, а через несколько минут вернулся и телеграфист, но уже без своего товарища. Неожиданно он подошел к столу Митнахта, поклонился и присел рядом.

— Если я не ошибаюсь, — сказал он, — вы тот самый господин, который в конце августа прошлого года телеграфировал из Баума в Гамбург и случайно взял текст депеши с собой.

Митнахт был неприятно поражен тем, что чиновник узнал его, и подумал, что это может привести к очень неприятным для него последствиям.

— О, да, конечно, я тоже узнал вас, — подтвердил Митнахт. — Я, действительно, как-то раз телеграфировал из Баума. А что — кто-нибудь этой депешей интересовался?

— Нет. Уже потом я узнал, что вы управляющий в Варбурге фон Митнахт и хотел написать вам о взятой по ошибке депеше, потому что мы обязаны хранить их у себя в конторе, но потом оставил это так.

Митнахту стало совсем не по себе от того, что телеграфист знает даже его имя. В случае чего данное обстоятельство могло сильно повредить ему. Однако, понимал он, всякая попытка солгать может только усугубить положение. Телеграфист между тем с некоторым удивлением рассматривал далеко не блестящий костюм графского управляющего, не подозревая, что тот давно уже оставил свое место.

— У вас хорошая память, — мрачно заметил Митнахт.

— Что есть, то есть, — согласился телеграфист — это был тот самый напарник Арнольд, которого так ждал Бруно. — Мне стоит раз увидеть человека, и я его запоминаю надолго.

Арнольд сделал знак проходившему мимо лакею:

— Подайте кружку пива и что-нибудь закусить.

— И мне пива, — попросил в свою очередь Митнахт, чтобы не сидеть белой вороной, хотя мысленно тут же прикинул, что оставшихся денег теперь хватит лишь на билет третьего класса до ближайшего к Варбургу города.

Принесли заказ, и Арнольд вынул портмоне, чтобы расплатиться. Митнахт увидел, что оно битком набито золотом и ассигнациями, а вид денег никогда не оставлял его равнодушным, тем более сейчас, когда он прочно сидел на мели.

Арнольд довольно засмеялся, хлопнув по бумажнику.

— Когда возвращаешься из дома от стариков, всегда что-то перепадает.

— Вы были у ваших родителей?

— Да, ездил в отпуск. Завтра должен выходить на работу. У моих родителей под Гамбургом небольшое имение, где я и гостил. А на дорогу вот подкинули деньжат.

— Значит, едете обратно в Баум?

— Да, с ближайшим поездом. Вы, вероятно, тоже, господин Митнахт? Нам, наверное, по пути?

— Конечно, конечно, — поспешно ответил Митнахт, оглядываясь, не услышал ли кто из пассажиров его имени.

Тут к Арнольду подошел знакомый, они отошли в сторону, и Митнахт получил возможность обдумать свое положение.

Две вещи представляли сейчас для него опасность: во-первых, телеграфист узнал его, во-вторых, у него не было денег даже на билет до нужной станции, в то время как совсем рядом, в портмоне молодого человека, едущего с ним в одну сторону, лежит приличная сумма…

Митнахт встал и, делая вид, что хочет немного пройтись, мимо Арнольда, беседовавшего с приятелем, вышел на платформу. Уже подали состав, кондуктор отворил двери. До отхода оставалось четверть часа.

Митнахт задумчиво шел вдоль поезда. Вдруг знакомый голос снова назвал его по имени. В окне вагона второго класса показалась голова телеграфиста Арнольда. Он был в купе совершенно один.

— Проходите ко мне, — предложил он с самым дружеским расположением. — Вдвоем веселее.

И Митнахт решился…

— Пойду возьму билет, — сказал он и отправился в кассу.

Он взял билет второго класса до той станции, куда хватило его денег, и прошел в купе Арнольда.

В вагоне до самого отправления больше никто не появлялся, и молодой человек радовался, что им удобно будет отдыхать, никак не предполагая, что напротив него сидел человек, для которого он ненужный и опасный свидетель. И этот человек уже решил заставить Арнольда замолчать навсегда.

Митнахт, действительно, размышлял о том, как бы незаметнее отправить телеграфиста в мир иной. Обстоятельства благоприятствовали Митнахту. Кроме того, он решил не жадничать, а взять у телеграфиста лишь столько денег, сколько необходимо, чтобы доехать до Варбурга, не трогая остальные для отвода глаз.

— Около часу ночи будем в Бауме, — сказал Арнольд. — Дальше поедете один, господин Митнахт, а пока надо устроиться поудобнее.

Пришел кондуктор, взял билеты и громко переспросил название станции, до которой ехал бывший управляющий.

— Как, вы едете только до этой станции? — удивился Арнольд.

— Да, у меня там завтра утром дела, — неохотно ответил Митнахт и стал укладываться.

Арнольд попытался завести разговор, но Митнахт прикинулся засыпающим, зевал, односложно отвечал сонным голосом, и телеграфист отстал и вскоре уснул.

Итак, Митнахт решил уничтожить возникшую перед ним опасность в лице молодого телеграфиста. К его несчастью, он знал имя бывшего управляющего, а главное — имел прямое отношение к депеше в Гамбург на имя Марии Рихтер.

Митнахту было известно, что после напрасных поисков Марии Рихтер в Америке Гаген вернулся домой. Не было никакого сомнения, что вместе с Бруно они и здесь, в Европе, продолжат розыски. Оба они знали о депеше. И если им удастся выяснить, что она отправлена в Бауме, тогда, несмотря на принятые предосторожности, все может всплыть на свет Божий, поскольку от Арнольда без труда узнают имя отправителя. Гаген в любой момент может пойти по этому следу. Ему во что бы то ни стало надо помешать. И вот счастливый случай отдавал свидетеля в руки Митнахта…

Притворяясь, что спит, бывший управляющий украдкой наблюдал за своей жертвой. Арнольд спал.

Был одиннадцатый час, когда поезд подошел к большой станции. Арнольд проснулся. Митнахт тоже встал.

— Дальше пойдут полустанки, и до самого Баума поезд остановится всего два раза, — сказал Арнольд.

Но первой из этих двух остановок была как раз та, до которой брал билет Митнахт. Надо было скорее решаться. Поезд снова тронулся. Путешественники опять легли на свои диваны.

«Пора!» — решил Митнахт, как только молодой человек закрыл глаза. Он вскочил и, бросившись на Арнольда, стал душить его.

Проснувшийся юноша, осознав, что ему конец, прилагал все силы, чтобы вырваться. Но руки бывшего управляющего железными клешнями впились в шею Арнольда, так что тот не мог даже вскрикнуть. Борьба была короткой. Лицо Арнольда посинело, он захрипел, силы начали оставлять его. Митнахт сделал последнее усилие, и вот руки его жертвы безжизненно обвисли. Все было кончено.

Митнахт оглянулся на дверь. Никто ничего не слышал. Его попутчик лежал словно спящий, только открытые неподвижные глаза говорили о том, что он мертв.

Поезд подъезжал к новой станции. Уже раздался гудок локомотива. Надо было срочно убрать мертвеца из купе. И это было самое опасное. Но у Митнахта уже созрел план. Он открыл окно и высунулся. Станция была совсем близко. Со своего места кондуктор не мог видеть, как Митнахт осторожно откроет дверь. Локомотив снова дал гудок. Терять времени было нельзя. Митнахт схватил труп и выбросил в дверь вагона.

Поезд покатил дальше. В темноте никто ничего не заметил.

Митнахт тихонько затворил дверь. В вагоне не осталось никаких следов происшедшего. Если Арнольд не умер от удушения, в чем Митнахт не успел удостовериться, то, без сомнения, убился при падении. До сих пор все шло отлично. Оставалось только благополучно выйти на ближайшей станции.

Поезд остановился. Митнахт сам, не дожидаясь кондуктора, поспешно отворил дверь, выскочил из вагона и снова захлопнул ее. На этой станции выходило и входило много пассажиров. Образовалось даже легкое столпотворение. Митнахт встал в сторонке и стал наблюдать за купе, которое только что покинул.

В купе вошли два господина. Следом появился кондуктор. Он спешил. Быстро забрав билеты, он удалился и, скорее всего, забыл о прежних пассажирах, недавно ехавших здесь.

Время стоянки поезда истекло. Митнахт успокоился и был страшно доволен, что никто не вспомнил о нем и его спутнике.

Раздался свисток кондуктора, двери вагонов быстро закрылись, локомотив запыхтел и медленно тронулся с места. Вагонные кондуктора заняли свои места. Железнодорожные служащие, встречавшие поезд, стали уходить с платформ, а сторож взялся гасить лишние фонари. Тогда, в свою очередь, оставил станцию и Митнахт, отправившись к тому месту, где он сбросил телеграфиста. Скоро он растворился в ночной тьме.

XVI. ОТЧАЯННОЕ РЕШЕНИЕ

Лили, спасенную от пожара, но сильно перепуганную всем случившимся, сиделка перенесла в уцелевшую часть больничного здания и оставила в маленькой комнатке первого этажа. Тут она была в безопасности.

Сиделка сняла с нее полуобгоревшее платье и уложила в постель. Ожоги у Лили были незначительные и скоро должны были зажить.

От пережитого страха и нервного перенапряжения Лили не могла уснуть. А когда утром она узнала от сиделки, что благородный человек, спасший ее, поплатился за это жизнью, горю ее не было границ. Она залилась горькими слезами.

Единственный человек во всем этом заведении, относившийся к ней со вниманием и участием, благородный и добрый, погиб. И теперь вокруг снова не было никого, кому она могла бы довериться. Доктор Вильм был первым, кто попытался доказать, что она здорова, повинуясь при этом исключительно желанию выяснить истину и чувству справедливости. Доктор защищал Лили от преследований Доры Вальдбергер. И вот теперь оба они — и добрый и злой человек — сделались жертвами неумолимой стихии.

Удар этот был слишком тяжел для Лили. Она еще не вполне оправилась от схватки с Дорой, и новое несчастье отняло у нее все силы и надежду. Конечно, оставался еще ее верный Бруно, и она верила его самоотверженной любви, но в стенах этого дома он ничем не мог помочь ей. Да и сам Бруно так верил и надеялся на доктора Вильма.

Никогда еще мысль о том, что остаток жизни ей придется провести в этих страшных стенах, не казалась такой ужасной. Безысходная тоска овладела девушкой, и, пожалуй, впервые за время пребывания здесь она твердо решила сделать все возможное и невозможное, чтобы вырваться отсюда, уже не надеясь ни на кого, а рассчитывая лишь на собственные силы.

Ожоги ее зажили, испуг прошел, и уже ничто не мешало ей предаться мыслям о побеге. Но как устроить его? Необходимо было прежде всего раздобыть новое платье, а главное, требовались деньги для успеха задуманного. Бруно она уже не хотела втягивать в это дело, поэтому решила отправиться прямо к Гагену, а уж оттуда — к матери Бруно.

Таким образом она надеялась навсегда избавиться от всех своих несчастий. Именно в бегстве видела она сейчас единственное свое спасение. Главное — добраться до Вены, а там они обвенчаются с Бруно и уедут путешествовать. Чем больше Лили думала о бегстве, тем легче оно ей казалось…

Весть о пожаре в сумасшедшем доме, как ни странно, по округе почти не распространилась, о чем позаботился его директор, не без оснований опасаясь за репутацию заведения. К счастью, ни один больной серьезно не пострадал.

Из города были приглашены рабочие, и в день похорон Доры Вальдбергер работа началась.

Лили из окна наблюдала необычайное оживление вокруг больницы. Она заметила, что теперь, в отличие от прошлых дней, когда территория заведения была наглухо отделена от внешнего мира, ворота большую часть дня стояли открытыми и запирались только на время прогулки больных. Лили наблюдала за всем этим с лихорадочным вниманием, и в голове ее созревал план.

Времени терять было нельзя, так как такой благоприятный случай вряд ли еще мог скоро подвернуться. И Лили приняла отчаянное решение…

Но выбраться из сумасшедшего дома можно было только преодолев много препятствий. Ну, прежде всего, двери в ее комнату были всегда заперты. Во время прогулки бежать тоже невозможно: во-первых, еще светло, а во-вторых, как раз на этот промежуток железные ворота запирались. Конечно, можно было попытаться спрятаться где-нибудь во дворе до конца прогулки, но сиделка, разводя больных по палатам, могла сразу хватиться ее.

На следующий день Лили, вернувшись с прогулки раньше всех, обнаружила ключ, торчащий в ее двери с наружной стороны. Его, должно быть, забыла выводившая ее на прогулку сиделка. Лили торопливо вытащила ключ и закрылась изнутри, с бьющимся сердцем ожидая, к чему приведет ее эксперимент.

Через несколько минут к двери подошла сиделка, подергала за ручку и, убедившись, что дверь заперта, пошла дальше. Она, вероятно, подумала, что кто-то из других сиделок уже успел запереть больную.

Неописуемая радость охватила Лили. Если так, то все должно удасться. Ключ от двери был у нее. Она решила, как только стемнеет, бежать. Ворота запирались теперь только после семи часов, так что в ранних сумерках ей, возможно, удастся выбраться на свободу. Правда, вовсе не так, как получилось это с Гедеоном Самсоном.

С нетерпением Лили ждала наступления вечера. По коридору все еще ходили сиделки, и каждую минуту какой-нибудь из них могло прийти в голову заглянуть к Лили. Однако, если ничего особенного не случится, к восьми все угомонится, утихнет. До этого времени надо постараться быть подальше от заведения.

Наконец вечер наступил. Лили прислушалась. В коридорах стояла тишина.

Девушка открыла дверь и выглянула. Коридор пуст. Минута для бегства была благоприятная. Лили вышла, осторожно заперла за собой дверь и быстро пошла по коридору к лестнице.

Добравшись до конца коридора, она вдруг обнаружила, что дверь на лестницу заперта на ключ. Попытки отпереть ее оказались напрасными. Это было непреодолимое препятствие.

Несколько мгновений Лили стояла в растерянности. Неужели все сорвалось, едва начавшись?

Неожиданно по ту сторону двери послышались шаги. Не мешкая, Лили юркнула в комнатку рядом.

Пришла сиделка. Она заперла за собой дверь на лестницу и, казалось, собиралась надолго остаться в этом коридоре.

Лили испытывала ужасные мучения в своей засаде. Минута шла за минутой, а бежать было невозможно. Неумолимо приближалось время ужина, после которого запрут ворота. Лили чувствовала, что ей сегодня придется отложить исполнение своего замысла, и когда сиделка на минуту отлучилась, она поспешно пробралась в свою комнату.

Она была страшно огорчена. Тем более что пытаться бежать таким способом уже не представится возможности: принеся ужин и найдя дверь незапертой, сиделка сразу что-то заподозрит.

Так оно и случилось: найдя дверь не запертой на ключ, сиделка удивленно спросила Лили, как это могло случиться, но та промолчала, сидя в тихом отчаянии на своей постели. Сиделка, ни слова больше не говоря, молча поставила перед Лили еду и ушла, заперев дверь.

Теперь все погибло. Недолго тешила Лили надежда.

Однако утром она была свежа и весела и, очевидно, вовсе не думала отказываться от планов своего спасения.

В четыре часа пополудни, как всегда, больных выпустили на двухчасовую прогулку. Обычно сиделки на это время оставляли ключи от палат в дверях, чтобы потом быстренько запирать вернувшихся умалишенных.

Лили подождала, пока все больные с ее этажа вышли на лестницу, а с ними и сиделки, после чего вышла сама, незаметно затворив дверь. Она вынула ключ и положила его внизу, в уголок. Затем поспешила за другими на лестницу.

На улице она гуляла в надетом заранее теплом платке и в шляпе. Вдруг Лили увидела несколько прислоненных к стене досок, оставленных рабочими. Лили подумала, что они будут очень ей кстати. Убедившись, что за ней никто не наблюдает, она зашла за доски, совершенно скрывшие ее от остального мира, и притаилась.

С беспокойно бьющимся сердцем ждала она, когда сторож снова откроет ворота после ухода со двора последнего больного. Сейчас на карту был поставлен успех всего предприятия. Если сиделка заметит отсутствие Лили не раньше восьми часов, все будет хорошо.

Пришел сторож и открыл ворота. Еще четверть часа — и начнет темнеть. Надо было выбрать благоприятный момент. Рабочие приходили и уходили. Сторож отошел от ворот. Пробило шесть часов вечера. Около семи с небольшим шел поезд. Если ей удастся попасть на него, то уже в восемь часов она будет в городе, где живут Гаген и Бруно.

Сообразив все это, она выскользнула к воротам и оказалась на воле. Навстречу ей попалось несколько рабочих, но они не знали ее и не обратили на нее никакого внимания. Лили быстро пошла по дороге к станции.

Наконец-то она была свободна! Наконец-то оставила этот ужасный дом!

Она торопилась к поезду, ноги ее едва касались земли и совершенно не чувствовали усталости. Сердце сильно билось от радости и нетерпения. Никто не преследовал ее и никто не встретился по дороге. Она пришла на станцию около семи. На то немногое, что у нее еще имелось, взяла билет и села в дамском отделении зала ожидания.

Ей вдруг припомнился сон про меловую пещеру и старика Вита и захотелось убедиться, был ли сон плодом ее фантазии или явью, воспоминанием о действительно случившемся. Ей захотелось попытаться позвать из пропасти старого Вита. Если ей удастся дозваться его, если она не ошиблась, то ее открытие будет иметь важнейшее значение.

Мысль эта, довольно глупая и наивная, становилась все назойливей. Ей казалось, что попытка ее будет иметь успех. Если выйти на полустанке, не доезжая до города, то от него до пропасти недалеко. Она дойдет туда к девяти часам, а так как дорогу она знала прекрасно и ярко светила луна, Лили совсем не думала об опасности. Ей так хотелось узнать правду о старом Вите. Ну, а если попытка ее не удастся, она отправится в город — искать Гагена.

Было чуть больше восьми часов, когда поезд на минуту остановился на нужном Лили полустанке. Она вышла из вагона и направилась по дороге к морю. Луна ярко освещала ее. Через некоторое время она дошла до Варбургского леса.

Когда она увидела его, ею овладела тоска по дому, по беззаботному детству и юности. Как было хорошо в замке, когда были живы отец и милая мама. А теперь целая пропасть лежала между нею и замком.

Лили отбросила печальные мысли. Она боялась вспоминать прошлое, возвращаться, хотя бы мысленно, к тому ужасному, что пришлось ей пережить после появления в замке бледной графини.

Лили уверенно шла по лесу. Даже тут не было темно: лунный свет проникал между ветвей деревьев. Наконец она подошла к пропасти и позвала:

— Добрый Вит, вас зовет Лили! Если вы внизу, если мои надежды меня не обманывают, подайте какой-нибудь знак! Слышите ли вы меня, Вит? Вит!

Эхо повторило ее возгласы. Она прислушалась, но ответа не было.

— Вит! Ответьте мне, Вит! — крикнула она еще раз.

«Вит!» — отчетливо повторило эхо.

Лили подождала, и вдруг ей послышалось, что в кустах кто-то шевелится.

— Это вы? — крикнула она снова. — Ответьте, вы ли это, Вит?

Но шорох доносился до нее не из глубины пропасти, а откуда-то сбоку — там кто-то шел. Не ошиблась ли она? Не обманывал ли ее неверный лунный свет? Нет, по краю пропасти шел человек.

— Вит, это вы? — еще раз спросила Лили.

Ответа не последовало.

И тут Лили поняла, что человек, подходивший к ней, был не старый Вит. В эту минуту лунный свет упал ему прямо на лицо, и она увидела знакомую бледную физиономию с рыжими волосами.

— Гедеон Самсон! — пораженно и испуганно прошептала Лили.

Да, это он шел к ней через лес. Она уже слышала его неприятный смех. Проходя неподалеку, он, по всей вероятности, услышал ее голос и теперь вот спешил к ней. Лили, не мешкая, бросилась бежать по дороге обратно в город.

— Эй, Лили, подожди немного, мне надо тебе кое-что сказать, — раздалось позади нее. — Ты не уйдешь от меня! — кричал Гедеон. — Ты звала старого Вита?.. — И он расхохотался на ходу.

Лили бежала изо всех сил, стараясь оторваться от своего преследователя.

— Зачем же ты бежишь? Тебе все равно не уйти от меня, — продолжал с издевкой Гедеон. — Или ты воображаешь, что я позволю тебе убежать? Ты в моей власти. Ты будешь моей!

Лили старалась не оглядываться, но чувствовала, что расстояние между ними неуклонно сокращается. Девушка собрала остатки сил и побежала еще быстрее. Ей казалось, что она уже и не бежит, а летит, едва касаясь земли. Но долго ли так могло продолжаться?

Лили уже начала задыхаться. Грудь ее ходила ходуном и кровь прихлынула к голове. Но страх и ненависть подгоняли ее: она знала, что погибнет, если попадет в руки этому человеку, охваченному похотью. В тот раз, во время их злополучного побега, ей удалось уберечься от него только потому, что он боялся ее криков о помощи. Но тогда вокруг были люди, теперь же она совсем одна. Вокруг — ни души. Напрасно и надеяться — никто не услышит ее криков.

Еще несколько минут — и она уже не в состоянии будет бежать. Шаги Гедеона слышались совсем рядом, она чувствовала позади его горячее дыхание. Из уст ее вырвался отчаянный вопль о помощи…

— Зачем ты кричишь, мое сокровище? — насмешливо говорил Гедеон прерывистым голосом, разгоряченный от бега. — Или ты воображаешь, что тебя кто-нибудь услышит? Лучше остановись и покорись своей участи.

Лили почувствовала, как Самсон схватил ее за платок. Она сбросила платок с себя и побежала дальше. Но все старания были напрасны. Гедеон Самсон догнал ее и притянул к себе с торжествующим смехом.

— Ну, будь умницей, — сказал он. — Ты должна стать моей! Пошли со мной.

— С вами? Куда? — задыхаясь, спросила Лили.

— Куда же как не в замок, мое сокровище. Я сам живу в замке, туда же отправишься и ты.

— В замок? Никогда! — воскликнула Лили и снова попробовала вырваться.

Но сопротивление ее было тут же пресечено. Гедеон легко поднял Лили на руки и понес. Она еще пыталась отбиваться. Он дважды едва не уронил ее, пряча лицо от ее кулачков у нее же на груди.

Куда нес он ее? Она не верила ни одному его слову. Где жил он сам? Как мог попасть сюда?..

Снова отчаянно позвала она на помощь, и крик ее далеко разнесся в тишине.

Но на этот раз, очевидно, она была полностью в его власти. Спасения ждать было неоткуда. Силы оставили Лили. Она больше не в состоянии была сопротивляться.

XVII. ЯД

Графиня прекрасно осознавала, какую ужасную опасность для нее таит решение анатомировать труп графа, но ничем не показывала своего беспокойства.

Несколько дней спустя после изъятия из склепа труп вернули, но тут же, в присутствии химика Польмана, вскрыли и гроб графини. Камилла не присутствовала при этом, отправив туда вместо себя капеллана, который и сообщил ей подробности.

С того самого вечера, когда ей нанесли визит прокурор с Гагеном, графиня приказала горничной ночевать рядом со спальней, поскольку, как объяснила сама, чувствовала себя нехорошо. И теперь в ее спальню можно было пройти только через маленькую комнатку, где горничная стерегла свою госпожу. Кроме того, на случай, если бы пришлось посылать за доктором, лакею Максу было приказано день и ночь находиться в ближайшей передней. Установив двойной заслон, графиня немного успокоилась и стала ждать развития событий.

Прошло около недели после визита прокурора. И однажды к замку подъехала карета. Это снова был прокурор, но с ним, вместо Гагена, — судебный стряпчий и химик Польман.

Графиня гневно нахмурилась и вызвала Макса.

— К нам приехали, — сказала она. — Объясните этим господам, что я нездорова и сегодня не смогу их принять.

Лакей ушел, а Камилла стала прислушиваться, о чем он с ними говорит.

Однако через несколько минут Макс вернулся.

— Что еще? — недовольно спросила графиня.

— Господин прокурор велели сказать, что речь идет о таком важном известии, что его никак невозможно откладывать.

Графиня быстро прошла в приемную, и следы гнева так и остались на ее лице. Посетители поклонились, а прокурор сделал несколько шагов навстречу графине. Но прежде чем он успел раскрыть рот, она сама заговорила — резко и взволнованно:

— Ваши посещения, господа, стали для меня очень утомительными. Я бы просила вас закончить все ваши дела в моих имениях сегодня же.

— Вы несправедливы, графиня! — спокойно возразил прокурор. — Мы только исполняем наш долг: мы обязаны известить вас о результатах известных вам исследований.

— Мы приехали сюда не по своей прихоти, а по насущной необходимости, — поддержал коллегу и стряпчий Шмидт. — Мы и так постарались сделать все так, чтобы вам было удобней.

— Прошу вас, все, что необходимо, сообщить мне сегодня, — холодно повторила графиня, жестом указывая на кресла и садясь сама. — Мои нервы не настолько крепки, чтобы спокойно относиться к этим неслыханным экспериментам.

— А между тем, графиня, должен сообщить вам, что наши предположения, о которых в прошлый раз мы говорили, вполне подтвердились, — сказал прокурор. — И, как ни тяжело для вас все это, я надеюсь, что вы не откажете нам в содействии, узнав подробности, которые сейчас расскажет вам господин стряпчий.

— Нами было произведено нечто вроде предварительного следствия, — начал Шмидт. — Выяснилось, что мы имеем дело с явным преступлением. Правда, пока не ясно, кто преступник. И для того, чтобы найти его, мы и обращаемся к вам с просьбой сообщить нам все, что вам известно касательно этого дела. Нередко незначительная деталь, пустое, на первый взгляд, обстоятельство ведут к разгадке.

— Продолжайте, сударь. Я со своей стороны постараюсь рассказать вам все, что об этом знаю, — сказала графиня.

— Опытный химик господин Польман сообщит нам о результатах проведенных им анализов. — Шмидт сделал жест в сторону ученого.

Но едва Польман начал свой рассказ, как графиня взволновалась и нервно попросила:

— Прошу вас пощадить меня и избавить от этих ужасных описаний. Скажите мне коротко лишь о результатах.

— Результатом же было открытие того факта, что яд наличествовал не только в трупе графа, но и в трупе графини, — сказал химик.

Видно было, что слова эти не оставили графиню равнодушной.

— Так, значит, это правда? Яд! — прошептала она. — Поистине, вы приехали с ужасным известием.

— Да, теперь вполне доказано, что граф и графиня умерли от яда, — подтвердил прокурор.

В первое мгновение Камилла была действительно ошарашена и напугана известием, которое грозило ей страшной опасностью, но она быстро овладела собой и в следующее мгновение была уже по-прежнему холодна и спокойна.

— Это все, конечно, ужасно, господа, — сказала она, — но я отчасти уже готова ко всему. Вы только подтверждаете мои предположения, которые давно, сразу же после смерти графа, возникли у меня. До сих пор я молчала из уважения к дорогому покойнику, но сейчас я вынуждена рассказать вам о своих подозрениях.

— Говорите, графиня, — попросил Шмидт.

— Позвольте сознаться вам в том, что бросилось мне в глаза еще при жизни мужа, — сказала графиня. — Когда я еще жила у моей дорогой подруги, покойной Анны, поведение графа иногда казалось мне странным: после его посещений больной графини ей делалось хуже. После смерти графини Анны я, как и обещала ей, связала свою судьбу с графом. И первое, что поразило меня в нашей совместной жизни — это его какая-то, как мне тогда показалось, болезненная недоверчивость ко мне: он никогда не впускал меня в свой кабинет. Однажды я не захотела выпить вина, налитого мне супругом, но он принудил, и ночью я почувствовала себя очень дурно. Тогда я стала наблюдать за графом и нашла, что время от времени, по известным дням, он был мрачен и расстроен. Я убеждена, что он принимал яд. У меня нет доказательств, однако я уверена, что были дни, когда граф чувствовал непреодолимое желание давать яд себе и другим.

— Такие случаи бывают, — согласился прокурор.

— Мой муж умер так же, как и его первая супруга, моя приятельница, — продолжала графиня. — Не стану описывать, что я выстрадала за это время. Доктора не могли победить болезнь, и теперь оказывается, мои предчувствия были справедливы: яд, и в самом деле, был причиною смерти обоих.

— Ваше показание очень важно, и мы очень благодарны за него, графиня, — сказал Шмидт. — Для меня непонятно только одно обстоятельство, мимо которого проходит ваше объяснение. Я говорю о том, что в трупах графа, графини и лесничего Милоша найден один и тот же яд.

— Стрихнин, — уточнил Польман.

— В самом деле, во всех трех трупах один и тот же яд — не странно ли? — согласился прокурор.

— Для меня это тоже необъяснимо, господа, — пожала плечами графиня. — Может быть, в замке этот яд для чего-то использовался?..

— Возможно, — согласился прокурор.

— Это надо проверить, — сказал стряпчий. — Допустим, граф отравил себя и графиню в припадках умственного расстройства. Тогда надо допустить, что оставшийся после смерти графа яд мог каким-то образом попасть в пищу, которую ел перед смертью Милош.

— На это я вам не могу ничего сказать. Могу только надеяться, что ваше расследование найдет ответы на все вопросы, касающиеся трех таинственных смертей. Единственное, что я могу предложить, — произвести в замке обыск. Тем более что мне самой поскорее хочется узнать истину.

— Ваше желание понятно, графиня, и мы поспешим воспользоваться вашим любезным приглашением, — сказал прокурор. — Очень может быть, что обыск выведет нас на истинный путь, который вообще нелегко найти в подобных случаях.

— Начните с моих комнат, господа, — сказала графиня и встала.

— Здесь мы меньше всего ожидаем что-либо найти, — возразил Шмидт. — Куда отсюда можно пройти, графиня? — спросил стряпчий, указывая на дверь в передней, напротив двери на половину графини.

— В покои моего умершего супруга.

— В таком случае начнем с них, — решил Шмидт.

— Как вам угодно, господа, — пожала плечами графиня и приказала: — Макс, откройте все двери в комнатах покойного графа… Здесь все осталось так, как было при графе.

— Тем лучше, — вполголоса сказал прокурор.

Все отправились на половину покойного графа, и начался тщательный обыск.

Вплоть до графского кабинета ничего интересного обнаружено не было. Наконец приступили к осмотру его письменного стола. Тщательно проверили все ящики. Но и в них не оказалось ничего подозрительного.

Вдруг Шмидт заметил потайной ящик. С помощью графини его удалось быстро открыть.

— Что это тут такое? — Шмидт передал химику Польману лежавший в ящике довольно большой пакет с порошком.

— Стрихнин, — сразу же определил химик.

— Вот и подтверждение показаний графини, — сказал Шмидт. — Но продолжим обыск.

Был осмотрен весь замок, опрошена прислуга, но не открылось ничего, что могло бы прояснить дело.

Графиня от начала и до конца присутствовала при обыске, словно желала доказать, как сильно она заинтересована в раскрытии истины. Она отлично понимала, кому обязана этим обыском, хотя на нее лично пока еще не пало подозрение. Камилла понимала, что тот, кто стоит за этими чиновниками, не очень-то будет доволен результатами обыска, которые отводили от нее всякое подозрение, но она не знала, какими другими доказательствами он располагает, и потому ощущала растущий страх.

Наконец все трое уехали, увозя пакет со стрихнином, подтверждающий версию графини и отводящий от нее подозрение. Камилла смогла вздохнуть спокойно. Теперь только один Гаген мог погубить ее. Графиня чувствовала, что ее судьба в его руках, но от него у нее имелось противоядие, поэтому она без страха смотрела в будущее.

XVIII. САМОУБИЙЦА

Как ни ловки и осторожны были поступки графини Варбург, существовали все-таки некоторые незначительные побочные обстоятельства, которые при определенных условиях могли приобрести первостепенное значение.

Раскрытие многих преступлений вообще происходит порой самым неожиданным образом. Какой-нибудь совершенно незначительный случай, не привлекавший ничьего внимания, может навести на след, помочь в уличении виновных. И чаще всего преступник, заранее все обдумавший и взвесивший, пропускает какую-нибудь ничтожную деталь, а она-то в итоге и губит его.

Графиня все свое внимание сосредоточила на Гагене и не подозревала, что не меньшая опасность таилась в маленьком городке Баум. Только случай помог отвести ее от головы Камиллы.

Если бы Бруно удалось увидеться с телеграфистом Арнольдом, он бы наверняка узнал, что таинственная депеша была послана Митнахтом от графини, что вследствие именно этой телеграммы молочная сестра Лили выехала из Гамбурга и исчезла, и тогда бы Камилле несдобровать. Но опасность была устранена, а графиня даже не подозревала о ее существовании.

Выйдя со станции, Митнахт направился вдоль насыпи к тому месту, где он выбросил из вагона несчастного телеграфиста.

Стояла темная ночь. Только вдали возле насыпи виднелся огонь в доме путевого обходчика. Митнахт осторожно, чтобы остаться незамеченным, обошел его. Чуть ли не сразу за домиком он наткнулся на тело Арнольда. Удача и тут сопутствовала Митнахту. Опоздай он в поезде на мгновение, и тело Арнольда упало бы как раз к ногам обходчика. И так было удивительно, что тот не успел обнаружить его — буквально в двух шагах от себя.

Внимательно осмотревшись, Митнахт сразу же приступил к делу. Он поднял тело Арнольда и, оттащив его подальше от домика обходчика, положил на рельсы. Первый же проходящий мимо поезд должен переехать телеграфиста. Найдя такой обезглавленный труп, всякий подумал бы, что перед ним самоубийца.

Со смертью Арнольда исчезла всякая возможность доказать, кто был отправителем телеграммы на имя Марии Рихтер из Баума в Гамбург.

Уложив тело Арнольда на рельсы, Митнахт отошел в сторонку и стал ждать поезд, который должен был довершить это преступное дело. Ожидание оказалось непродолжительным. Скоро вдали показались огни локомотива, разрезавшие ночную тьму.

В это время обходчик вышел из своего домика. Что если ему сейчас взбредет в голову осматривать свой участок? Митнахт невольно вздрогнул при этой мысли. Все его расчеты тогда будут сорваны. Но обходчик никуда не тронулся с места — не так давно он уже осматривал пути. Все было в полной исправности.

Огни становились ярче, и, наконец, с грохотом промчался поезд. Как только последние вагоны пронеслись мимо, Митнахт бросился к тому месту, где находился несчастный телеграфист. Все случилось именно так, как и рассчитывал Митнахт. Голова Арнольда была отрезана от туловища и лежала в стороне.

Митнахт хладнокровно оглядел обезображенный труп. Достойный соратник графини Варбург, он не ощущал ни тени сострадания или раскаяния при виде безвинной жертвы. Напротив, удовлетворенный, он направился обратно на станцию, чтобы со следующим поездом продолжить путь.

Из предосторожности он не вошел в зал ожидания, а остался на платформе. Подумав, он решил взять билет до Баума или какой-нибудь близкой к Варбургу станции. Он хоть и изменился за время своего отсутствия, но все-таки человеком в здешних местах оставался известным, и риск быть узнанным не исчез. А этого Митнахт совсем не хотел. В Бауме же он мог остановиться в гостинице, передохнуть, а потом пойти в Варбург пешком.

Около четырех утра, перед рассветом, подошел поезд, и через несколько минут место очередного преступления бывшего управляющего осталось позади.

Через час после его отъезда на станцию прибежал запыхавшийся путевой обходчик.

— Там мертвый на правом пути, — рассказывал он в ужасе железнодорожным рабочим, собравшимся на утреннюю смену.

Известие это быстро облетело станцию, и скоро возле трупа собралась целая толпа.

— Это какой-то чиновник, — предположил обходчик.

— Но не из нашего города, — заметил один из рабочих.

— Да, не из железнодорожных, — прибавил другой.

— Он, видно, хотел покончить с собой.

— Похоже, он голову положил на рельсы…

— Это телеграфный чиновник.

— А он не женат, — заметила какая-то женщина, глядя на безымянный палец покойника.

Подоспел разбуженный обходчиком начальник станции.

— Когда же это случилось? — спросил он.

— Должно быть, недавно утром, так как в полночь я осматривал участок и ничего подозрительного не видел.

Начальник станции послал предупредить полицию и велел убрать труп с полотна.

А толпа любопытных росла. Строились всевозможные предположения по поводу покойника, но все сходились в одном — это самоубийца. Как и надеялся Митнахт, никому в голову не пришло заподозрить тут преступление.

— Не похоже, однако, что нужда толкнула его на это, — заметил один из зевак.

— Да разве только от нужды люди накладывают на себя руки? — возразил другой. — Может, из-за женщины…

— Он откуда-то приехал, а сюда пришел специально, чтобы покончить с собой…

Прибыл полицейский инспектор, и толпа почтительно расступилась. После осмотра трупа версия самоубийства подтвердилась: часы и большая сумма денег в карманах убитого оказались нетронутыми.

В тот же день, когда был найден труп, сообщили, что пропал без вести телеграфист Арнольд со станции Баум, который должен был в это время вернуться из отпуска. А на другой день выяснилось, что несчастный, положивший голову на рельсы, и был телеграфистом Арнольдом.

Следствие по этому делу ни к чему не привело, обстоятельства смерти молодого человека остались покрытыми тайной.

А на долю Гагена выпало новое испытание. Этот внешне холодный, невозмутимый человек, похоронивший, казалось, все страсти, сохранил, однако, в глубине души горячее желание найти своего сына.

Разумеется, Леон Брассар был не только его сыном, но и сыном той женщины, с которой Гаген вел беспощадную борьбу, и не исключено, что и к нему могли перейти худшие черты матери. Уже одним своим непорядочным уходом от старого Брассара Леон до глубины души поразил отца. Но Гаген все еще надеялся на его исправление, все еще думал спасти его от окончательного падения. Он решил открыть ему тайну его рождения и сказать: приди ко мне, сын мой. Я твой отец!

От старика Брассара Гаген узнал через Милоша, что Леон уехал в Германию. Брассар подробно описал своему бывшему господину последние годы жизни Леона, в течение которых Гаген был далеко от своего сына. Старик откровенно сознался, что Леон очень склонен к дурным страстям и поступкам, что он никогда не выказывал и следа любви и привязанности. И в то же время Леон был неоспоримо талантлив и накопил большие познания. Брассар, естественно, ничего не говорил своему приемному сыну о тайне его рождения, и тот, конечно же, не мог подозревать, кто его настоящий отец.

Имея многочисленные связи в Вене, куда, как говорили, направился Леон, Гаген рассчитывал легко напасть на след сына, для чего он просил одного из своих влиятельных друзей произвести с этой целью розыски. Но все усилия оказались напрасными и привели лишь к твердому убеждению, что в Вене не было в то время человека с именем Леон Брассар.

Вот все, что удалось Гагену узнать о своем сыне. Но где же он тогда был? Гаген, однако, не упал духом и решил во что бы то ни стало отыскать сына.

Правда, события последних недель отодвинули эту цель на второй план. Яд в трупах графа, графини и Милоша был обнаружен, но графиня тем не менее ускользала, и все зависело от дальнейших поисков Гагена.

Доктор решил как следует расспросить капеллана Филибера, который, помимо прочего, мог знать и где находится Леон Брассар. С этой целью Гаген вновь отправился в замок. Приехав, он спросил капеллана.

— Его преподобие сейчас в покоях ее сиятельства, — сказал слуга.

— Ну так ступай и сообщи, что мне необходимо его видеть, — сказал доктор.

Долго ждать ему не пришлось. Буквально через минуту перед ним возник капеллан.

— Чем обязан честью видеть вашу светлость? — Филибер склонился в почтительном поклоне.

— Я хотел бы задать вам один вопрос.

— Готов исполнить любое желание вашей светлости. Все, что в моих силах…

— Я ищу молодого человека по имени Леон Брассар. Вы, помнится, говорили, что имели с ним частые беседы. Хотелось бы узнать, где он?

— Значит, ваша светлость, вы ищете его?

— Да. И вы, по-моему, что-то знаете…

— Спустя столь долгое время, вдруг такое неожиданное решение, — со злорадством сказал Филибер. — Да, да, конечно, любовь прокладывает, наконец, себе дорогу. Не так ли, ваша светлость?

— Так знаете ли вы, где живет сейчас Леон Брассар? — настойчиво повторил Гаген.

Капеллан прикинулся смущенным.

— Я, право, не знаю… Я думаю… — начал он, запинаясь.

— Что, что вы думаете?

— Что я не могу сказать вашей светлости того, что я знаю… — загадочно ответил Филибер.

— Как вас понимать? — гневно вопросил Гаген. — Стало быть, вы знаете, где Леон, но не хотите сказать?

— Боюсь, что не смогу этого сделать…

— Так что же вам мешает?

— Мне приказано молчать об этом, ваша светлость.

— Но кем же?

— К сожалению, об этом я ничего вашей светлости сказать не могу, — отвечал Филибер.

В приемную вошла графиня.

— Это я запретила вести разговоры на эту тему, — надменно сказала она.

Гаген сразу же догадался, что свидание будет иметь важные последствия для обоих.

— Оставьте нас одних, капеллан, — сказал он Филиберу после минутного молчания. — Нам надо кое о чем переговорить без свидетелей.

Капеллан молча поклонился и вышел.

Некоторое время длилось молчание, напоминавшее затишье перед бурей.

Лицом к лицу встретились два врага, боровшиеся не на жизнь, а на смерть, и борьба эта могла завершиться только смертью одного из них. Графиня Варбург и ее опасный гость должны были свести сейчас свои страшные счеты, и, казалось, наступила уже роковая минута.

Гаген молча подошел к неподвижно стоявшей графине. К нему вернулось его невозмутимое спокойствие и самообладание. Было заметно, что та, на которую люди смотрели с опасением и ужасом, сейчас сама трепетала перед этим человеком.

— Надеюсь, вы знаете, кто перед вами, Камилла фон Франкен, — сказал Гаген. — Этьен Аналеско не умер, как бы вы того ни хотели. Все ваши так хорошо обдуманные попытки не удались. Бог захотел, чтобы он жил, чтобы стал мстителем за все ваши злодеяния, стал судьей Камиллы фон Франкен.

— Камиллы фон Франкен больше не существует, — прервала его графиня.

— Для кого-то, быть может, и не существует, а для меня вы все еще Камилла фон Франкен, ибо новое имя вы добыли себе преступлением.

— Остановитесь, ваша светлость! — воскликнула графиня.

— Для меня вы все еще Камилла фон Франкен, — спокойным и холодным тоном повторил Гаген. — Та самая Камилла, которая в компании с неким искателем приключений по имени Митнахт замышляла лишить жизни Этьена Аналеско. Этот Митнахт — слепое орудие вашей воли — уже два раза пытался убить меня. Раз — тогда, в Париже, другой — в Нью-Йорке. Раньше вы хотели воспользоваться богатством Этьена Аналеско, написавшего завещание в вашу пользу, потом вам надо было устранить опасного свидетеля…

— К чему такие резкости между нами, ваша светлость? Мы же прекрасно знаем друг друга. Тем более что угрозы ваши меня нисколько не страшат. И это к счастью для вас, потому что если бы мне пришлось опасаться вашей ненависти и вашей мести, то…

— Что тогда? — холодно поинтересовался Гаген.

— Тогда бы я вас больше не боялась, — закончила со злорадной усмешкой графиня.

— Вы знаете еще далеко не все, чего вы должны бояться с моей стороны, — заметил Гаген. — Вам было мало того, что ваш собеседник смертельно ранил меня в вашем доме, — вы, спеша окончательно разделаться со мной, посылали пропитанные ядом цветы и письма.

— Ваша светлость!..

— Не ломайте комедии, Камилла. Вы прекрасно знаете, что это был яд. И я бы неминуемо погиб, не случись последнее ваше письмо вскрыть по моей просьбе слуге. Тот сразу почувствовал себя плохо, и ваш секрет всплыл наружу.

— Позвольте, ваша светлость! Что значат эти оскорбительные обвинения?

— А то, что не все наши счеты сведены, Камилла фон Франкен. Вы и ваш сообщник совершили целый ряд преступлений.

— Я требую не ставить меня на одну доску с этим человеком, которого вы так опрометчиво называете моим сообщником.

— Я понимаю, что сравнивать вас, действительно, трудно. Митнахт — просто слуга, слепой исполнитель ваших преступных замыслов, которого вы довольно щедро вознаграждали, тогда как вы голова и душа их. Так что неизвестно, кто опаснее: этот авантюрист-проходимец или вы.

— Довольно, ваша светлость! — вскричала графиня. — Мы так можем слишком далеко зайти…

— Вы уже давно зашли чересчур далеко, Камилла фон Франкен. После того как вам не удалось убить Этьена Аналеско и пришлось довольствоваться только частью его богатства, вы оставили Париж, чтобы найти себе другую жертву, из которой вы, как мифический вампир, могли бы сосать кровь. Я не знаю, сколько несчастных попало в ваши руки в Берлине, Вене, Москве и Петербурге, сколько народу заплатило жизнью за желание любить вас. Может быть, суд откроет все это?

— Берегитесь, принц! Вам придется раскаяться в этих словах! — воскликнула графиня в бешенстве.

— …Наконец я нахожу вас здесь, в этом замке, под новым, звучным именем, — невозмутимо продолжал Гаген. — Ужас охватил меня, когда я узнал, что вскоре после вашего приезда мучительной смертью умерла владелица замка, хотя вы были с ней вроде бы очень дружны. Ее поразил тот самый яд, который позже вы подмешивали несчастному Милошу… Не прерывайте меня, выслушайте до конца, — сделал предостерегающий жест Гаген, заметив, что графиня порывается возразить ему. — Итак, графиня умерла. Но вам было мало того, что вы стали женой графа, вы и его поспешили умертвить — так прельщало вас его огромное богатство. Народ говорит: вампир высосал всю кровь из графа. Знаете, кто этот вампир? Кого народ имел в виду? Вас, отравительницу Камиллу фон Франкен!

— Довольно! — не выдержала графиня, делая шаг вперед. — Я заставлю вас бояться меня. Вы еще плохо знаете меня, Этьен Аналеско! Что касается яда, то вы глубоко заблуждаетесь. Граф хранил яд в потайном ящике своего стола, что подтвердил недавно произведенный в замке обыск.

Гаген презрительно улыбнулся.

— Да, я знаю, вы постарались отвести от себя подозрение, но все это напрасно. Я сумею доказать вашу вину. Через несколько дней участь ваша будет решена. Я узнал, что ваш управляющий от вашего имени из Баума отослал депешу в Гамбург на имя Марии Рихтер, молочной сестры молодой графини Варбург. Не в Америку уехала Мария Рихтер. Она здесь и спит вечным сном…

Графиня невольно вздрогнула при этих словах. Этого она, очевидно, не ожидала. Гаген располагал свидетельствами, которые могли иметь очень важные последствия.

— А яд, — продолжал Гаген, — вы принесли, когда еще Милош был в замке, в комнаты, которые при жизни занимал граф, и сами положили его в потайной ящик стола, чтобы заставить всех думать, что это граф отравил свою жену и себя в припадке умопомешательства. Ловко придумано! Но вы были тогда не одни, Камилла фон Франкен, за вами следили, и ваша хитрость обратилась против вас самой.

— Презренный шпион заплатил жизнью за свою подлость, — довольно заметила графиня.

— Против таких людей, как вы, любые способы хороши.

Графиня поняла, что положение ее сейчас как никогда серьезно, она была полностью во власти Гагена, и, если все, что он знает, всплывет на суде, ее ждет неминуемая гибель. Однако, несмотря на смертельную опасность, она не потеряла присутствия духа.

— Не думайте, Этьен, что вы так просто можете меня погубить, — сказала она. — Прежде я и сама смогу нанести вам страшный удар, которого вам не вынести.

— Да не боюсь я вашего мщения, Камилла фон Франкен, — насмешливо ответил Гаген.

— Возможно, если дело касается вас лично, но если речь пойдет о вашем сыне — о Леоне Брассаре? — сказала бледная графиня торжествующим тоном.

— О моем сыне? — удивился Гаген. — Но судьбе было угодно, чтобы он стал и вашим сыном.

— Теперь он в моих руках. Либо вы отказываетесь от ваших угроз, либо губите своего сына…

— Вам известно что-то о моем сыне? — скрывая охватившее его беспокойство, спросил Гаген.

— Повторяю, он в моей власти. А мы имеем на него равные права. Больше я ничего вам не скажу.

— И вы думаете, что это хоть на минуту поколеблет мою решимость вывести вас на чистую воду и предать правосудию за неисчислимые ваши преступления? Ваши угрозы для меня ничего не значат.

— У тебя не осталось выбора, Этьен Аналеско, — зловеще сказала графиня, и ее бледное лицо приняло страшное выражение. — Молчи, или твой сын погибнет.

— Мне что-то непонятно… — промямлил Гаген, смешавшись. Куда делись все его напыщенные угрозы?

«Он сейчас выглядит, как законченный болван — этот сыщик-дилетант», — удовлетворенно подумала графиня и решила «добить» его:

— Ну, так знай же! В больнице Святой Марии, где еще недавно был доктором Леон Брассар, произошел пожар, в котором погибли двое: новый врач и сиделка Дора Вальдбергер. Она и подожгла сумасшедший дом. Но она была только исполнительницей. Подтолкнул же ее на это Леон Брассар — твой сын!

Даже для закаленного в несчастьях Гагена это было уже слишком.

— Да не он подтолкнул сиделку. Это твоих рук дело! — в сердцах воскликнул он. — И так понятно! — Гаген выглядел сломленным и смятым.

— Он, он соучастник и вдохновитель преступления, — угрожающе повторила графиня. — И обещаю тебе, он погибнет, если ты пойдешь против меня.

Гаген, не в состоянии больше скрывать отчаяния, закрыл лицо руками и выбежал, награжденный на прощанье победной улыбкой графини, которой еще раз удалось увернуться от решающего удара.

XIX. ГРАФИНЯ ПОБЕЖДАЕТ

Возвратимся к тому вечеру, когда Лили встретилась с Леоном Брассаром на краю пропасти.

По роковому совпадению, именно в этот вечер происходил описанный в предыдущей главе разговор.

Как ни старалась, Лили не смогла спастись от своего преследователя и теперь расплачивалась за глупую попытку найти старого Вита.

— На сей раз ты от меня не уйдешь, — приговаривал Леон, унося ее все дальше от пропасти.

— Пустите меня! Что вам от меня надо? — молила Лили в смертельном страхе. Впрочем, она прекрасно знала, что ему надо от нее.

— Сейчас узнаешь, мое сокровище. Отчего ты дрожишь? Разве ты не знаешь, что я тебя люблю?

— Если вы действительно меня любите, то отпустите, оставьте меня в покое.

— Нет, я не буду так глуп, — засмеялся Леон Брассар. — Я рад, что мне посчастливилось встретиться с тобой. Красота твоя стала еще ослепительней — жизнь в сумасшедшем доме тебе нисколько не повредила. О! Ты будешь моей во что бы то ни стало!

— Оставьте меня! — кричала Лили. — Я не буду вашей, я навеки связана с другим. Чего еще вы хотите от меня?

— Взять тебя с собой в замок, мое сокровище, я же говорил тебе…

— Лучше смерть!

— Не говори глупостей! Куда же ты вообще можешь сейчас пойти? Больница Святой Марии частично сгорела. Тем более что там и без того не было хорошего надзора за больными.

— Лучше убейте меня, только не несите в замок! — в отчаянии попросила Лили.

Но все мольбы и просьбы оставались напрасными. Леон волок ее в замок. Полубесчувственная от ужаса, Лили уже горько раскаивалась в своем глупейшем поступке.

Дорога и поле вокруг были пусты. Наступала ночь. Никто не мог оказать ей помощи.

При виде замка новая волна ужаса накатила на Лили. Она представила себе, какая полная страха и мучений ждет ее здесь жизнь, впрочем, очевидно, весьма и весьма короткая, и ей стало дурно. А Леон смеялся.

Пройдя по боковой тропинке к одной из башен замка, давно уже необитаемой, он внес туда Лили и, положив ее, бесчувственную, на диван, сразу же вышел, тщательно заперев за собой дверь. Он спешил к графине, не подозревая, как нужен ей сейчас.

Лицо графини выражало прежние уверенность и надменность. Глядя на нее, невозможно было подумать, что еще совсем недавно над ней вот-вот готова была разразиться гроза.

— Должно быть, что-нибудь очень важное привело вас ко мне в столь поздний час? — приветливо встретила она Леона. — По вашему лицу чувствуется, что произошло нечто особенное.

— Вы правы, графиня, и я надеюсь заслужить вашу благодарность. — С таинственным видом Леон подал Камилле ключи.

— Что это за ключи? — удивилась она.

— Ключи от моего сокровища, — с улыбкой ответил Леон Брассар.

— Не понимаю, — пожала плечами графиня, — объясните, пожалуйста.

— Это ключ от одной из комнат передней башни замка. Там… Я не могу… Было бы гораздо лучше, если бы ваше сиятельство позволили мне проводить вас туда. Всего на одну минуту!..

— Вы меня заинтриговали…

— Я заранее убежден, что вы будете в высшей степени удивлены, если согласитесь пойти со мной и взглянуть.

— Хорошо, идемте.

Леон поспешно взял подсвечник с зажженными свечами и вышел, сопровождаемый графиней.

Они подошли к башне, поднялись наверх. Леон с прежним таинственным видом молча отпер дверь и посторонился, пропуская вперед графиню.

— Вот сумасшедшая из больницы Святой Марии, которая выдает себя за вашу падчерицу, — показал Леон на бледную как смерть Лили, прижавшуюся к стене.

— Как! Вам удалось привести ее сюда? — не скрывала своего изумления графиня. — Это прекрасно. Несчастной вредно было оставаться в том заведении, где жизнь ее постоянно подвергалась страшной опасности.

Лили не в состоянии была вымолвить ни слова.

— Она назвала свое настоящее имя? — поинтересовалась графиня.

— О нет, графиня, тут все по-старому.

— Быть может, вам посчастливится здесь, в стенах замка, вернуть ей рассудок? Вы ведь знаете, в чем суть ее болезни: она считает себя графиней Варбург. Надеюсь, доктор, вам удастся помочь ей, тем более что она будет единственной вашей больной, и есть возможность сосредоточить на ней все свое внимание. А до тех пор, пока она останется здесь, я назначу для ухода за ней одну из своих служанок.

Услышав все это, Лили горестно закрыла лицо руками и без сил опустилась на диван.

— Вы должны быть очень осторожны и внимательны, — наставляла графиня Леона. — Больная находится в сильном возбуждении. По-видимому, пребывание в больнице не принесло ей никакой пользы. Превосходно, что вы забрали ее сюда, к нам… Посветите мне…

Леон Брассар схватил подсвечник и услужливо осветил дверь комнаты. Он пропустил графиню вперед и тщательно запер дверь комнаты на ключ.

Графиня была чрезвычайно обрадована добычей Леона Брассара. И победа ее была бы бесспорной, если бы удалось навсегда оставить Лили в замке.

— Вы, Леон, завтра должны съездить в город и заявить о случившемся. Постарайтесь, чтобы больная осталась здесь. Для этого необходимо разрешение врача.

На следующий день в замок явился Бруно. Он уже знал о бегстве Лили и о ее заточении в башне.

Графиня встретила его с холодной сдержанностью.

— Графиня, я хочу переговорить с вами вот по какому поводу… — начал Бруно. — Вы, вероятно, знаете о недавнем пожаре в больнице Святой Марии…

— Я об этом знаю, господин асессор, — подтвердила графиня, — и знаю, что по причине этого и того, что в больнице за пациентами резко ослаблен надзор, бывший врач заведения Гедеон Самсон, обнаружив больную, выдающую себя за графиню Варбург, одну за пределами больницы, на землях нашего имения, привел ее сюда…

— Но молодая графиня находится у вас против своей воли.

— Вот как? — засмеялась бледная графиня. — Послушайте, господин асессор, неужели и вы верите, что она, пусть чем-то и похожая на нее, и есть моя приемная дочь? Но разве бы она стала бояться замка, как боится его сейчас? Нет, она боится другого — уличения во лжи, того, что ее разоблачат.

— Вы ошибаетесь. Молодая графиня боится нового покушения на ее жизнь. Не мне обсуждать обстоятельства этого дела. Я пришел только для того, чтобы просить вас не удерживать Лили у себя силой.

— Силой? Ну что вы! Она же сама сбежала из дома умалишенных, и господин Самсон встретил ее на подходе к замку. Я же только исполнила свой долг: дала несчастной на время приют. Если властями будет решено вернуть ее в больницу, я исполню это без колебаний.

— Еще раз прошу вас, графиня, отпустите эту девушку, которую вы не хотите признавать падчерицей, — упрямо твердил Бруно.

— Ну, а для чего, господин Вильденфельс? Для того, чтобы она снова начала рассказывать обо мне всякие небылицы? Вы верите ей, она ваша, вроде бы, невеста, и, естественно, вы изо всех сил стараетесь ей помочь. Но для меня-то она — совершенно чужая.

— Так вручите мне судьбу этой чужой вам девушки! — выпрашивал милости Бруно.

— Нет, я остаюсь при своем решении. Подождем официального документа, и, уверяю вас, при необходимости она ни минуты в замке не задержится.

Бруно оставалось только откланяться.

Вскоре вернулся из города Леон Брассар с приятным для графини известием: вопрос о Лили решился в пользу ее дальнейшего пребывания в замке. Было принято во внимание, что больница Святой Марии значительно пострадала и что в замке, где есть персональный доктор и хороший уход, больной может быть нисколько не хуже. К тому же городской врач Феттер не согласился с утверждением покойного доктора Вильма, что Лили умственно здорова, а склонился к заключению Гедеона Самсона, настаивавшего на болезни этой девушки, чем чрезвычайно польстил его самолюбию.

Итак, и здесь графиня победила.

XX. ВНУТРЕННЯЯ БОРЬБА

От графини Гаген ушел в страшно подавленном состоянии. Его сын находился в руках женщины, которая ни перед чем не останавливалась. Эта преступная мать готова была принести в жертву даже собственного сына. В ушах Гагена продолжали звучать слова графини: «Молчи, или твой сын погибнет!..»

Дома Гаген заперся в кабинете и долго мерил его шагами, погруженный в мрачные мысли. В душе его началась тяжелая борьба. Ему предстоял страшный выбор: исполни Гаген свой долг — и сын его погибнет, и с ним исчезнет последняя в его жизни надежда. Но разве она еще существует?

Кого он называл своим сыном? Поджигателя, поднявшего руку на жизнь десятков людей!.. Но, может быть, графиня и толкнула его на это преступление? Может, она и им воспользовалась как чудовищным оружием против отца?

Когда Леон бежал из Парижа, обокрав старого Брассара и сделав свой первый шаг на преступном пути, Гаген еще надеялся на его исправление, рассчитывал наставить на путь истинный. Но теперь было поздно. Леон оказался в руках графини…

«Погиб! Погиб безвозвратно!.. — думал с мукой Гаген и постанывал сквозь зубы. — На что же ты еще рассчитываешь, Этьен Аналеско? Почему колеблешься? Потому что этот юный негодяй — твой сын? Или потому что на нем может прерваться старинный дворянский род? Да не должно здесь быть никакой борьбы!.. Я надеялся, что он станет моим наследником… Но теперь поздно, слишком поздно… Но я перенесу и это… А ты, Камилла фон Франкен, ты не восторжествуешь! Ты еще не знаешь Этьена Аналеско! И твой расчет ложен. И ты, и любой твой сообщник должны получить по заслугам, пусть даже речь идет и о моем сыне. Справедливость превыше всего!..»

Но увидеть его, увидеть хотя бы разок — вот чего сейчас больше всего хотел Гаген. Пусть от этого будет еще горше, но — будь что будет! Он должен поговорить с ним, рассказать о тайне его рождения. И с его стороны было бы трусостью избегать этого шага, — думал Гаген и тут же спрашивал сам себя: но где же найти Леона?

Гаген задумался, остановившись, но тут же решил для себя: в замке — где же еще! Там и только там держит его эта страшная женщина.

На другой день к нему зашел Бруно и рассказал о своем визите в замок. Гаген успокоил его:

— Пусть молодая графиня пока останется там. Думаю, что с ней ничего дурного не случится. Дни владычества графини сочтены.

— Значит, вы так близки к цели, Этьен?

— Несомненно, я почти у цели, у меня достаточно доводов для обличения графини.

— Однако что-то вас все же смущает?

— Вы правы, друг мой, но и эту последнюю тяжесть с души своей я надеюсь в скором времени сбросить… Леон Брассар нашелся…

— Ваш сын, которого вы долго разыскивали?

— Да, мой сын, которого я хочу увидеть в последний раз, чтобы потерять навсегда. Он у графини Варбург, которая использует его для своих преступных целей.

— И его тоже? О, это ужасно!.. Теперь я понимаю: через Лили и Леона она хочет удержать нас, связать по рукам и ногам.

— Но это не удастся ей, друг мой.

— Как! Вы согласитесь на гибель вашего сына?

— Он уже погиб. Графиня толкнула его на поджог больницы Святой Марии. Но этим она все равно ничего не достигнет… Однако вы не рассказали мне, чем закончились ваши розыски в Бауме.

— Как! Вы разве не слышали о самоубийстве телеграфиста?

— О самоубийстве? Нет. И конечно, именно того самого, который был нам нужен?

— Да, его нашли мертвым на рельсах, довольно далеко от Баума. Причина самоубийства неизвестна.

— Гм… — задумчиво хмыкнул Гаген. — Если бы Митнахт не был сейчас по ту сторону океана, я бы непременно подумал, что тут без него не обошлось. Эта смерть оказала неожиданную помощь графине. С ней исчезает возможность доказать, кто был отправителем телеграммы. Но ничего! У нас и без того довольно доказательств. Главное, что доказаны отравления. И я приложу все силы, чтобы в ближайшее время подтвердить причастность к ним графини и ее сообщника. Ну, а что касается сына… — Гаген тяжело вздохнул. — Есть вещи, через которые иногда приходится переступать — во имя высшей справедливости.

Бруно понял друга. Он видел, как ему тяжело, как он страдает, но не стал приставать со словами утешения, потому что знал: в таких случаях человек должен все пережить в себе.

Прошло несколько дней, и к Гагену вернулось его обычное присутствие духа. Чувство справедливости взяло верх над любовью к сыну.

Довольная улыбка скользнула по лицу графини, когда она вновь увидела входящего к ней Гагена, ведь до сих пор он не дал против нее никаких показаний. Стало быть, решила она, он покорился. На его же непроницаемо-спокойном лице ничего нельзя было прочесть.

— Ваше появление я расцениваю, ваша светлость, как знак того, что вы изменили свое прежнее решение, — сказала Камилла, приглашая садиться. — И я в долгу не останусь: если вы будете в мире со мной, получите вашего сына.

— Я хотел бы видеть Леона Брассара, — сказал Гаген.

— Да, это совершенно справедливое желание.

— Знает ли он о своем прошлом?

— До сих пор не знал, ваша светлость. Леон Брассар по-прежнему считает себя сыном вашего бывшего слуги.

— Где же он?

— Взгляните сюда, ваша светлость, — поманила его графиня, стоявшая у окна.

Внизу во дворе замка стоял Леон Брассар, готовый вскочить на лошадь, которую подводил ему конюх. Гагену хорошо был виден Леон. Ему хотелось позвать его, броситься к нему, задержать, но — поздно. Леон вскочил на лошадь и быстро поскакал по дороге в город.

— Ваше желание исполнено, ваша светлость. Вы воочию полюбовались вашим сыном.

— Он мне не сын, — глухо проговорил Гаген,

Графиня вздрогнула.

— Вы хотите сказать, что он еще не ваш сын? Но уж это ваша вина, — сказала она.

— Он, наверное, давно был бы моим сыном, если бы у него была другая мать, а не вы, Камилла фон Франкен. Он был бы моим сыном, если бы вы не дошли до такого кощунства и не сделали его орудием ваших преступных замыслов.

— Этьен Аналеско! Только от вас теперь зависит, вернете ли вы себе сына. Но не раздражайте меня. Всему есть предел. Обвинениям и оскорблениям — тоже.

— Что ж, пока я с вами прощаюсь. В следующий раз мы увидимся уже в суде, когда вы будете держать ответ за свои преступления.

— Значит, вы решили пожертвовать своим сыном?

— Я повторяю: он мне больше не сын.

— Хорошо же! Только смотрите, как бы вам не пришлось очень скоро раскаяться в своем решении.

— Я во что бы то ни стало исполню свой долг, и я сам был бы преступником, если бы, жалея сына, стал скрывать истину. И коль уж Леон вступил на путь порока, пусть он понесет заслуженное наказание. Ответственность за это ляжет не на меня — на вас.

— Я не боюсь вас! — гневно воскликнула графиня. — И я без колебаний выполню свою угрозу — ваш сын погибнет. Вы еще не победили, Этьен Аналеско. Не забывайте, что речь зашла о моей жизни, а я ее задешево не отдам. Ступайте, доносите — все это одни пустые слова, а доказательств у вас нет и не будет.

— Предоставьте эту заботу мне. И отвечать вам придется не за вред, причиненный мне, а за ваши злодеяния против покойных графа и графини Варбург, лесничего Милоша, графини Лили, Леона Брассара. Не думайте о бегстве. Я буду сторожить каждый ваш шаг. И не смейте поднять руку на молодую графиню. Это будет только лишним доказательством вашей преступности.

С этими словами Гаген удалился.

— Так умри же! — вне себя от бешенства прошептала графиня. — На этот раз ты не уйдешь от меня.

На следующий день после свидания Гагена с графиней, ближе к ночи, из города к замку Варбург выехал всадник.

Небо затянули свинцовые тучи, начинал накрапывать дождь.

Всадник въехал в лес. Здесь было совсем темно, но всадник, по-видимому, хорошо знал местность, поскольку ехал, не сбавляя хода.

Вдруг лошадь шарахнулась в сторону, чего-то испугавшись.

— Кто тут? — крикнул всадник, заметив на дороге темную человеческую фигуру.

— Какое вам до этого дело? — послышалось в ответ. — Поезжайте своей дорогой, а свою я и сам найду.

Голос показался всаднику знакомым, и он придержал лошадь.

— Да кто же вы? — снова спросил он.

Незнакомец пробормотал что-то сердитое в ответ и исчез в придорожных кустах.

«Гм, кто же это мог быть? — удивленно подумал всадник. — Не думаю, что кто-то из слуг замка».

Он пришпорил лошадь и продолжил путь. Было около полуночи, когда он приблизился к замку. Всадник свернул на боковую тропинку и осторожно направил лошадь к одной из нежилых передних башен замка. Копыта неслышно ступали по мягкой траве парка. Было тихо. Замок был погружен во тьму. Все, вероятно, спали.

Поставив лошадь к самой стене башни, всадник встал на седло так, что, вытянувшись во весь рост, он мог достать рукой до окна башни.

Он осторожно постучал в окно.

— Лили! — тихо позвал он.

Через несколько мгновений окно отворилось, и в нем показалась головка Лили.

— Кто это? — так же тихо откликнулась она.

— Ты не узнаешь меня, Лили?

— Бруно! — обрадованно прошептала девушка.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Ах, как я счастлива, что снова вижу тебя!

— Я просил графиню отпустить тебя, но напрасно. Пришлось прибегнуть к такому способу.

— Благодарю небо, что мы снова вместе…

— Тише, милая Лили, нас могут услышать, — остерег Бруно.

— В этой старой башне больше никого, кроме меня, нет. О Боже, Бруно, и как это случилось! — Слезы показались у нее на глазах. — Как счастлива была я когда-то в этом замке, как беззаботно жила, а теперь! Теперь я пленница. Здесь мне страшней, чем в сумасшедшем доме.

— Ты должна выйти отсюда.

— Да, но как?

— Я для того и пришел. Ты не должна здесь дольше оставаться.

— Я заперта и не могу выйти. А ужасный Гедеон Самсон приставлен наблюдать за мной как за сумасшедшей.

— Ты должна бежать как можно скорее.

Лили рассказала жениху, как попала в замок.

— Поверь мне, старый Вит живет в меловых пещерах, — сказала она, заканчивая свой рассказ.

— Я и сам теперь так думаю, после того как видел его там, на берегу.

— Поверь мне, Бруно, это он спас меня тогда и переправил в город. Туда, вниз, должна существовать тропа. Надо найти ее и отыскать старого Вита. Мысль эта занимает меня день и ночь.

— Постараюсь, милая Лили, хотя первая попытка и окончилась неудачно.

— Нет, дорогу в пропасть надо искать не с моря, а с суши.

— Хорошо, моя дорогая, но прежде я должен освободить тебя.

— Дверь заперта снаружи. Остается только окно, — сказала Лили. — Но дай мне время до завтра, я постараюсь найти какой-нибудь способ. Если же не выйдет, жду тебя следующей ночью. Попытаюсь с твоей помощью выбраться через окно.

— Я не могу быть спокоен, когда ты здесь, хотя мне кажется, что графине вот-вот придет конец.

— Значит, до следующей ночи, Бруно.

— Не теряй мужества, дорогая! — Бруно протянул Лили руку, до которой девушка едва смогла дотянуться.

— Ты мое счастье, мое единственное утешение! — прошептала Лили, посылая любимому воздушный поцелуй.

Он спрыгнул в седло и быстро исчез в ночном мраке.

Лили осторожно закрыла окно, легла в постель, но заснуть не могла до самого утра, так взволновал ее разговор с Бруно. А утром, когда Леон зашел проверить ее, Лили сказала ему, что хочет говорить с графиней и что должна сообщить ей нечто важное. Леон удивился, но все-таки отправился за графиней.

Завидев входящую в башню графиню, Лили снова чуть не лишилась чувств — столь зловещие ощущение будила она в душе девушки. Эта женщина, которую она прежде любила и звала матерью, которую даже защищала от нападок своей молочной сестры, эта женщина приводила ее сейчас в жуткий ужас, который она почти не в состоянии была превозмочь.

От графини тоже не ускользнуло то впечатление, которое произвело на падчерицу ее появление.

— Вы хотели мне что-то сказать? — спросила она, подходя к девушке. — Надеюсь, это будут те самые слова, которые помогут рассеять окружающий вашу особу мрак и узнать наконец, кто же вы на самом деле.

Лили чувствовала, что, скорее всего, и на этот раз все будет напрасно, что графине нужна ее жизнь, а главное — деньги, но она хотела все-таки сделать последнюю безнадежно-глупую попытку…

— Я попрошу доктора на время выйти, — сказала она. Каждое слово давалось ей с трудом. — Мне нужно поговорить с глазу на глаз.

— Вам нечего его бояться, ему можно все слышать, тем более что вряд ли вы мне можете сказать что-то такое, чего доктор не знал бы.

— Тем не менее я прошу, чтобы он ушел.

Графиня сделала Леону знак. Он вышел.

— После случившегося со мной я не могу говорить с вами иначе, — начала Лили дрожащим голосом. — И я уже не собираюсь убеждать вас, что я ваша падчерица. Вы прекрасно знаете, что я — она и есть, только по каким-то соображениям не хотите этому верить.

— Ваши слова лишний раз доказывают, что вы больны, — резко перебила ее графиня.

— Выслушайте, пожалуйста, меня до конца, — попросила Лили. — Я делаю последнюю попытку. Возьмите все, что мне принадлежит, заберите мой миллион, я сама, если надо, передам его вам, но перестаньте преследовать меня.

Графиня не ожидала такое услышать и поначалу была явно озадачена.

— Сжальтесь надо мной, отпустите меня! — говорила Лили умоляюще. — Прекратите эту ужасную борьбу. Я откажусь в вашу пользу от своего наследства. Я готова признать когда и где угодно, что миллион ваш и только ваш. Мне ничего не надо, кроме свободы.

— Ну, и чего вы пытаетесь достичь? — надменно-презрительно сказала графиня. — Как вы можете что-то обещать, когда я знать не знаю, кто вы. Ведь никто из свидетелей вас не признал. Как же вы смеете утверждать, что владеете наследством моей дочери? Эта еще одна безумная выдумка только доказывает, что ваше состояние все ухудшается.

Графиня открыла дверь и пригласила Леона, который, войдя, с насмешливой улыбкой поглядел на Лили.

— Наблюдайте за больной хорошенько, — сказала ему графиня. — Наш только что состоявшийся разговор позволяет сделать вывод, что ее болезнь прогрессирует.

Лили побледнела и чуть не упала в обморок. Она поняла, что теперь ее заключению не будет конца, если Бруно не освободит ее. Очередная ее глупость только ухудшила ее положение. Долгое пребывание в сумасшедшем доме оказывает влияние и на здоровых людей.

— Я отдаю эту девушку полностью на ваше попечение, доктор, — продолжала графиня, обращаясь к Леону. — С ней у вас будет немало хлопот. Что же касается меня, то я больше не желаю, чтобы эта особа донимала меня своими требованиями.

Графиня повернулась и вышла. Следом — Леон, заперший за собой дверь комнаты.

Оставшись одна, Лили упала на колени и стала молить Бога, чтобы он даровал ей удачу, чтобы их с Бруно побег на сей раз удался. В сильном беспокойстве, колеблясь между страхом и надеждой, ожидала она ночи. Оставаться здесь дольше она была не в состоянии. Она боялась Гедеона Самсона, который мог опять домогаться ее со своей любовью, хотя ничего, кроме омерзения, он у нее не вызывал, боялась есть и пить и питалась почти одним хлебом, надеясь, что он, по крайней мере, не отравлен.

Наконец наступил вечер. По распоряжению доктора, огня ей не зажигали. В восемь ей принесли воды, потом к ней никто не заглядывал. А время тянулось необыкновенно медленно. Лили стояла у окна и глядела в парк. Скоро, по ее расчетам, должен был появиться Бруно. Из башни было не видно, заснули ли в замке, или нет. Впрочем, Лили во всем полагалась на Бруно. Был он человеком расчетливым и благоразумным, умел предвидеть опасность.

Скоро глаза ее привыкли к темноте, и она уже могла различать темные стволы деревьев в парке, а также часть дороги. Вдруг ей показалось, что кто-то идет к замку. Кто именно — Лили разглядеть не могла, но, несомненно, это был мужчина. Только не Бруно, который направился бы сразу к ее башне. Но кто же этот таинственный незнакомец, пробиравшийся в замок среди ночи? Большие ворота были уже заперты, так что ночной гость не мог просто так попасть в замок.

Лили прислушалась и услышала шаги вдоль решетки, потом все стихло, и она подумала, что незнакомец ушел. А может быть, это просто был кто-нибудь из прислуги?.. На некоторое время снова воцарилась тишина. Потом ее нарушил слабый шорох, и через несколько мгновений Лили увидела между деревьями Бруно, который сдерживал лошадь. Он оглядывался, нет ли кого поблизости.

Лили взяла платок и махнула им из окна, давая знать о себе. Бруно увидел и тихонько подъехал к башне.

Сердце Лили нетерпеливо забилось — минута освобождения приближалась. Уже сегодня они могли отправиться в Вену под защиту матери Бруно. Сейчас должно было решиться все! Лили снова махнула платком.

Наконец Бруно оказался под стеной башни.

— Это ты! Возьми меня отсюда скорее! — радостно зашептала девушка.

Но не успел Бруно соскочить с лошади, чтобы помочь невесте выбраться из башенного окна, как раздался громкий стук.

Лили от неожиданности вздрогнула.

— Кто-то идет, — прошептала она.

Бруно отвел лошадь в тень деревьев. Едва он успел спрятаться, как со стороны замка послышались шаги и послышался лязг и скрип отворяемой двери.

Несколько человек поспешно шли по парку.

Лили едва успела запереть окно. Она, правда, успела заметить, что это были слуги с фонарями. Кто разбудил их? Чью тень видела Лили некоторое время назад?

Лили осталась стоять у окна и увидела, что люди с фонарями осматривают все вокруг. Но, поняв, что бегство сорвалось, Бруно уже успел исчезнуть. Лили не знала, что случилось, решила только, что кто-то узнал о ее намерении бежать. Однако из разговоров прислуги она поняла, что здесь, пожалуй, нечто иное…

Разбужена среди ночи была и сама графиня, но того, кто стучался, так и не нашли. Может быть, это и был тот ночной незнакомец, которого перед приходом Бруно видела Лили?

Неудавшаяся попытка бегства страшно расстроила ее.

— Нет спасения, — убито шептала Лили в мрачной тишине своей башни. — Все погибло!

Ей казалось, что исчезла последняя надежда избавиться от этой невыносимой для нее жизни. Разбитая душой и телом, Лили полностью предалась отчаянию.

Но кто же был ночной посетитель?

XXI. ОТЕЦ И СЫН

В день последнего посещения замка Гагеном на имя Леона Брассара пришло письмо. Леон был очень удивлен тем, что, кроме капеллана и графини, кто-то еще знает его настоящее имя. Он со всех сторон оглядел конверт, подписанный незнакомым почерком, и наконец вскрыл его. Письмо было краткое и без подписи:

«Приходите сегодня вечером, в семь часов, на поляну на границе Варбургского леса, что возле дороги, ведущей в рыбацкую деревню. Вы узнаете важное для вас известие».

Кто мог это написать? Следовало ли ему идти? Любопытство взяло верх, и он решил пойти.

С пленницей замка у него пока все было очень проблематично, но он не оставлял надежды когда-нибудь овладеть Лили, назвать ее своей. Применить насилие он не решался. Да и добровольного соединения ему хотелось гораздо больше. А пока он каждый день появлялся в башне, и хотя Лили не обращала на него ни малейшего внимания, даже не глядела в его сторону, Леон не переставал говорить ей о своей любви.

— Неужели же я так отвратителен, — спрашивал Леон, — что вы даже не хотите выслушать меня? Я знаю, что вы на меня сердитесь за то, что я принес вас сюда, в замок, но и без меня вы все равно бы, в конце концов, оказались здесь. Но можно все изменить, — понизил голос Леон, — и ваше сумасшествие, и пребывание здесь, и все остальное — стоит вам стать поблагосклонней ко мне…

— Вы достойны презрения! — не выдержала Лили. — Вы прекрасно знаете, что с рассудком у меня все в порядке, и все-таки помогаете тем, кто держит меня здесь взаперти.

— Слава Богу, вы заговорили!

— Не радуйтесь, я скажу все, что я о вас думаю. Я презираю вас и не знаю, есть ли на земле еще более презренный человек, чем вы? Уже сам вид ваш для меня ненавистен! Больше я не скажу вам ни слова.

Леон заставил себя рассмеяться.

— Вы не можете оскорбить меня. Как можно обижаться на такую прелестную девушку? Я не сержусь на вас, мое сокровище, но вы все-таки должны остаться здесь. Вы удивляетесь, что я обхожусь с вами как с душевнобольной? Но может быть, только это и дает мне возможность видеть вас ежедневно?..

Лили отвернулась.

— Вы сами себе вредите, Лили, — не успокаивался Леон. — Если вы будете ко мне благосклонны, все изменится к лучшему. Но поскольку вы не хотите лучшего, терпите. И продолжаться так может бесконечно долго. Или вы ничего другого и не хотите? — говорил он насмешливо. — Только учтите, рано или поздно вы все равно будете моей — клянусь вам!

Лили с каждым днем все больше боялась Брассара. Ради удовлетворения своей страсти он, действительно, был способен на все. И ни просьбы, ни увещевания на него не подействовали бы.

Какая громадная разница была между ним и доктором Вильмом, пожертвовавшим жизнью ради ее спасения.

Было около семи вечера, когда Леон покинул замок. Никто не видел и не знал, куда он идет. Он был в черном сюртуке и черной шляпе. Брассар шел медленно и осторожно, оглядываясь по сторонам.

Выйдя из леса на лужайку у дороги, ведущей в рыбацкую деревню, Леон в некотором отдалении увидел человека. Тот облокотился о дерево и смотрел на море. Человек стоял к Брассару спиной и, как и он сам, был одет во все черное. Он ли пригласил Леона сюда?

Услышав шаги, незнакомец обернулся. Это был доктор Гаген. Леон подошел к нему.

Гаген явно волновался. Он пришел поговорить с Леоном, поговорить совершенно спокойно, а теперь понял, что родительские чувства пробудились в нем с неожиданной силой. Хотя и запоздало.

Шевельнулось ли что-то ответное в Леоне? Вряд ли. Он уже раньше видел Гагена и теперь старался угадать, что тому от него нужно. Может быть, он хочет повести разговор о Лили?

Леон Брассар холодно поклонился Гагену и подошел.

— Это вы пригласили меня сюда? — спросил он.

— Да, я. Письмо анонимно, но оно не подписано по важным причинам, Леон Брассар.

— Откуда вы знаете мое имя? — спросил Леон.

— Сейчас вы все узнаете. То, что я хочу вам сообщить, гораздо важнее всего, что вы можете предположить, и касается тайны вашего рождения, равно как и вашего будущего.

Леон недоверчиво посмотрел на Гагена.

— Должен сознаться, доктор, я не очень люблю, когда другие суют нос в мои дела, — заносчиво сказал он.

— Я знаю причину вашей подозрительности, Леон Брассар. Вы хотите остаться здесь как можно менее заметным, вы не хотите, чтобы знали о вашем прошлом. Но не бойтесь старого Брассара, он не преследует вас за взятые у него деньги. Они возвращены ему.

У Леона вытянулось лицо.

— Почему вы мне это говорите? — сказал он. — Самсон Брассар — мой отец, и это дело касается только нас двоих. Нечего сюда впутывать других.

Ответ Леона произвел на Гагена тяжелое впечатление.

— Вы называете старого Брассара своим отцом?

— Конечно. А разве не так?

— Нет, не так. Дело в том, что старый Брассар — только ваш названый отец. Я и пригласил вас сюда для того, чтобы сообщить это, — отвечал Гаген.

— Старик Брассар мне не отец? — удивленно переспросил Леон.

— Он взял вас маленьким ребенком на воспитание и прекрасно выполнил свой долг.

Леон помолчал несколько мгновений, усваивая услышанное, потом лицо его приняло обычное неприятно-насмешливое выражение.

— Гм, — хмыкнул он. — Хороши же, видно, были родители, коли подкинули свое дитя слуге. Было бы лучше, если б вы вообще не рассказывали мне всего этого. Я хоть и не изнежен, но подобные вещи возбуждают странные мысли. Да и чем вы докажете верность сказанного, господин доктор?

— Доказать очень легко, Леон Брассар. Ваш настоящий отец искал вас, тосковал о вас, наконец нашел, но, надо полагать, слишком поздно…

— Тосковал обо мне? — перебил Леон. — Не смешно ли! Добрый отец соскучился по своему сыночку через двадцать лет после того, как тот прожил у старого Брассара…

— Вы не можете судить об этом, Леон.

— Добрый отец! Ха-ха-ха! — Леон уже в полный голос рассмеялся Гагену в лицо. — Если вы знакомы с этим достойным папашей и не менее любезной мамашей, передайте им от моего имени, что, не заботясь обо мне столько времени, они могут и дальше меня не вспоминать. Но все, что вы мне сейчас рассказываете, сказки. Мой отец — Брассар. Или вы хорошо знаете того, кто выдает себя за моего отца?

— Ваш отец хотел бы вновь назвать вас своим сыном, отдать вам все, что у него есть, и отвести от преступного пути, на который вы ступили.

— Кто же этот добрый отец?

— Я вижу, что ты хочешь облегчить мне тяжесть признания. Твой отец — я!

— Вы? — поразился Леон, но тут же насмешливо-недоверчиво сказал: — Очень странно!

Такой реакции Гаген не ожидал. Его горе и искренность его родительской любви встретили в сыне только стойкое недоверие и даже циничную усмешку.

— Да, я твой отец, — печально подтвердил Гаген, который в первое мгновение хотел обнять сына, но теперь словно злая невидимая сила оттолкнула его. — Но я нашел тебя, чтобы снова потерять. Я хотел взять тебя к себе тотчас же после твоего рождения, сделать счастливым и богатым. Я забрал тебя от недостойной твоей матери, но, поскольку сам в то время был близок к смерти, отдал на попечение старого Брассара. Теперь пришло время сознаться во всем этом…

— Но к чему? Какая теперь разница? — жестко сказал Леон.

— Я больше не мог нести в душе своей этот груз. И еще я хотел и, наверное, мог бы до недавнего времени сделать тебя счастливым, если бы ты не зашел так далеко по преступному пути. Но теперь поздно…

— Вы для меня совершенно чужой человек, сударь, и я не понимаю, какое вы имеете право в чем-то меня обвинять?

— Ты сам отнимаешь у меня счастье называть тебя своим сыном, ты не позволяешь мне спасти себя. Что ж, теперь твоя судьба не в моих руках. А судьбе твоей теперь не позавидуешь. Ты — поджигатель, сообщник, вдохновитель той погибшей сиделки из сумасшедшего дома…

Леон вздрогнул и с ненавистью взглянул на отца.

— Если вы позвали меня сюда, чтобы разыгрывать эту комедию с отцом, то напрасно трудились. Кто бы вы ни были, меня нисколько не прельщает возможность сделаться вашим сыном. Или вы полагаете, что найдется на свете хоть один идиот, который вдруг станет называть совершенно чужого человека отцом, после того как он двадцать лет знать не хотел своего ребенка?

— Найден и потерян, — убито прошептал Гаген после отповеди Леона. А тот повернулся и быстро пошел прочь.

— Леон! — крикнул ему вслед Гаген.

Леон поспешно уходил.

«Какое ужасное свидание! — сказал себе Гаген. — Такого сокрушающего удара я еще не испытывал».

У Гагена будто отнялись ноги, и он долго не мог сдвинуться с места и все глядел и глядел в ту сторону, куда удалился его сын.

«Да, теперь, пожалуй, дни мои сочтены, — продолжал доктор потерянно раздумывать. — Чего мне еще искать на этом свете? Последняя надежда рухнула. Осталось исполнить один долг: сорвать маску с гнусной преступницы и можно будет успокоиться. Вся моя жизнь — цепь непрерывных разочарований и тяжелых испытаний. Теперь бы спокойно и достойно умереть. Такое горе, такое горе!.. Потерять живого сына… Все кончено, пора умирать. Никто не станет плакать над моей могилой, и род моих предков оборвется вместе со мной…» И тут ему стало так жалко себя, что он чуть не прослезился.

XXII. ДЕМОН

Возвратимся снова к той ночи, когда Бруно пытался освободить Лили и вынужден был ретироваться, увидев обыскивающую парк прислугу.

В одиннадцать часов графиня легла спать, отпустив горничную, которая не караулила ее в передней с тех пор, как в письменном столе покойного графа был обнаружен яд. Макс тоже больше не караулил ее, и вся прислуга снова заняла свои обычные места.

Но в этот вечер странное беспокойство не отпускало графиню. Вскоре она, однако, установила причину этой тревоги — Гаген. Его одного она боялась. Она знала его решимость и верила, что он способен даже пожертвовать сыном ради того, чтобы уничтожить ее.

Сын!.. Графиня невольно вздрогнула. Знал ли уже Леон тайну своего рождения? Она и сама собиралась ему открыть ее, но тут у нее возникла зловещая идея. Саркастическая улыбка скривила губы графини. Она решила реализовать свою идею на следующий же день.

Однако желанное успокоение не приходило…

Кроме лампы на столе в спальне горели еще и свечи. Графиня только собралась их погасить, как вдруг подозрительный звук привлек ее внимание. Кто-то, похоже, пытался открыть парадную дверь. Графиня слышала, как дергали дверную ручку. Но вся прислуга уже спала. Значит, это был кто-то чужой.

Графиня замерла посреди спальни, окна которой были задернуты тяжелыми шелковыми шторами. Кто мог прийти в столь позднее время? Графине стало страшно в глубокой ночной тишине. Она крадучись подошла к одному из окон, тихонько отодвинула штору и, осторожно приоткрыв окно, выглянула наружу.

Кругом не было видно ни души.

Но кто же тогда стоял у дверей? А в том, что там кто-то был, графиня не сомневалась.

Вдруг шорох послышался уже не возле дверей, а внизу, под окном графини. Она затаила дыхание, чувствуя, что сейчас должно что-то произойти. Но что?

И тут раздался громкий стук. Он доносился от ворот парка.

Охваченная предчувствием, говорившим, что ей самой необходимо отпереть, прежде чем проснется прислуга, графиня схватила свечу и бросилась вниз, к парадному. Самообладание и хладнокровие начали возвращаться к ней. Она быстро спустилась, вышла из здания и поспешила к воротам.

Вновь раздался громкий стук, гулко разнесшийся в темноте.

С внутренней стороны ворот торчал ключ.

— Кто там? — спросила графиня.

— А, это ты сама! Отлично! Открывай! — глухо послышалось в ответ.

Услышав этот голос, графиня отскочила как ужаленная. Она узнала его, хотя и боялась поверить своим ушам.

— Кто там? — снова повторила она.

— Разве не узнаешь? — снова сказали за воротами.

Графиня поспешно отворила.

В проеме появился ужасного вида человек с всклокоченной бородой, в истрепанном сюртуке и мятой шляпе.

Графиня отступила, точно увидела привидение.

— Так это ты? — сказала она с таким удивлением, словно перед ней стоял выходец с того света.

— Конечно, я! — резко ответил гость.

— Ты что, с ума сошел? Явиться ночью и в таком виде! — с ужасом сказала графиня.

— По твоей милости я дошел до такого состояния, до полной нужды. Я пришел получить мои деньги. Я должен их получить, Камилла! — потребовал Митнахт, а это был именно он.

— Замолчи! Садовник услышал стук. Он отпирает свою дверь, чтобы выйти. Спрячься.

— Зачем? — удивился Митнахт.

— Спрячься! — повелительно повторила графиня, затем со свечой в руке подошла к воротам.

— Неужели никто ничего не слышит! — воскликнула она нарочито громко.

Она не ошиблась. Первым действительно проснулся садовник. А скоро к нему на подмогу явился Макс.

— Да, кто-то стучал, я хорошо слышал, — подтвердил садовник.

— Принесите фонари и обыщите все вокруг, — приказала графиня. — Что творится! Я не могу успокоиться. С сегодняшнего дня надо усилить охрану.

Слуги поспешили исполнить приказание сильно рассерженной госпожи, но ничего подозрительного не обнаружили.

Графиня вошла в парадное. Курт фон Митнахт дожидался ее под лестницей.

— Что за легкомысленный поступок! — стала она выговаривать ему. — Если тебя увидят, мы оба погибли.

— Что за чушь! Я пришел, чтобы получить от тебя мои деньги. Чего ты медлишь? Или снова хочешь обмануть меня?

Графиня смотрела на Митнахта и не могла найти слов от гнева.

— За деньгами, значит, пожаловал? — зловеще прошептала она. — А я-то думала, что ты прибыл заслуженное наказание получить…

— Деньги! Давай мои деньги — и делу конец.

— Ах, деньги… Я, чтобы успокоить его, собрала все, что могла, и отослала, а он теперь сам явился и еще требует. Я, между прочим, миллиона не получила.

— Нет? Тем лучше. Быстрей получай и отдавай мою долю.

— Хорошо, пусть будет так, — неожиданно успокоилась графиня. — Но никто не должен знать, что ты здесь. Над моей головой сгустились тучи. Этот мнимый доктор Гаген поклялся погубить меня. Если тебя увидят здесь, дело примет самый нежелательный оборот.

— Ну, тогда спрячь меня и позаботься побыстрее разобраться с деньгами. Или ты хочешь, спрятав меня, без помех скрыть их?

— О, были бы у меня эти деньги! Я прежде всего заплатила бы тебе, лишь бы отделаться от тебя. Пошли, будешь жить в башне. Но берегись, будь осторожен. Малейшая неосторожность может привести к самым неожиданным последствиям… — И графиня добавила бывшему управляющему еще несколько слов на ухо.

— Хорошо, — согласился он. — Я остаюсь здесь до тех пор, пока не буду полностью удовлетворен.

Графиня сама отвела нежданного и теперь ненавистного для нее гостя в башню и потребовала все время держать дверь на запоре. Деньги она пообещала достать как можно быстрее.

После ее ухода Митнахт заперся и лег в постель. А графиня еще долго не могла заснуть, пытаясь осмыслить положение, в котором сейчас оказалась.

На следующее утро к ней явился Леон, чтобы по обыкновению доложить о состоянии здоровья Лили.

— Леон Брассар, — сказала она, выслушав его, — я давно хотела спросить вас вот о чем. Вы знаете, мне многое известно относительно вашего прошлого, поскольку я знаю старого Брассара, да и мой капеллан, в бытность его в Париже, знал многое такое, чего никто другой не мог бы знать… Говорил ли вам старый Брассар о тайне вашего рождения?

— Нет, графиня, — ответил Леон.

— И вы, конечно, не знаете, что Брассар — ваш названый отец?

— Об этом я уже кое-что узнал, но не вполне верю…

— Что же вы узнали?

— Что… у меня есть другой… настоящий отец.

— Кто вам это сказал?

— Доктор Гаген.

— А кто ваш отец — он говорил?

— Да, графиня… Говорил, что отец мой… он.

Графиня усмехнулась.

— Верите ли вы мне, Леон? — спросила она.

Леон утвердительно склонил голову.

— Справедливость требует того, чтобы вы знали всю правду о себе. И я давно хотела вам ее рассказать. Что до доктора Гагена, то он сказал вам правду…

— Так он действительно мой отец! — поспешно воскликнул Леон. И видно было, что это его отнюдь не радует.

— Он сказал вам правду, но, насколько я вижу, не всю. А всю правду сказать нелегко. А правда в том, что с самого рождения вас бросили, лишив богатства, титула и имени. Вас отдали на руки слуге, вместо того чтобы сделать наследным принцем.

— Принцем? — вскочил Леон.

— Вы этого не знали?

— Нет, графиня.

— А знаете ли вы, кто такой доктор Гаген?

Леон только пожал плечами.

— Баснословно богатый принц Этьен Аналеско. А вы его единственный сын, который должен был бы зваться принцем Леоном и вести соответствующую его богатству беззаботную светскую жизнь. А вместо того… Мне становится жаль вас, когда я думаю, какая печальная судьба выпала вам.

Леон был ошарашен услышанным.

— Мне очень жаль вас, Леон, — повторила графиня. — С вами поступили бесчеловечно, низко. И сделал это тот, кто сейчас называется вашим отцом. Крайний случай подлости… Несколько дней назад я беседовала с принцем Аналеско, то бишь доктором Гагеном. Говорила, между прочим, я и о вас, упрекнула, почему он до сих пор не откроет вам тайну вашего рождения. Но он был в сильном гневе и твердил одно: он мне не сын.

— А я и не был им! — запальчиво воскликнул Леон. — До сих пор я не знал его… Он при встрече со мной попытался заговорить о своей родительской любви, о желании видеть меня своим сыном и так далее, но я рассмеялся ему в лицо. Конечно же, теперь он станет говорить, что я ему больше не сын…

— Я не понимаю, что его раньше удерживало признаться во всем и назвать вас сыном?

— Зато теперь он явился ко мне, но не для того, чтобы признать сыном, а, напротив, чтобы заявить, что уже поздно, что я ему больше не сын. Как будто раньше — был.

— О, даже так? Это невероятно. Но почему?

— Вы это знаете, графиня, и я сам от этого не нахожу себе места…

— Да, знаю. Он хочет предать вас суду как поджигателя. Он утверждает, будто вы вместе с Дорой Вальдбергер сговорились поджечь больницу Святой Марии. Он хочет, чтобы вы понесли за это наказание.

— Этого не будет! — яростно воскликнул Леон. — Клянусь моим спасением, этого не будет. Он мне больше не отец, а я ему не сын, но я не отвечаю за то, что может с ним случиться…

С безумными глазами Леон Брассар бросился вон из покоев графини.

Графиня удовлетворенно посмотрела ему вслед. Она торжествовала. Сейчас она была похожа на демона, подталкивающего людей к преступлениям.

XXIII. «НЕФТЯНОЙ КОРОЛЬ»

Расставшись с Гагеном, Губерт Бухгардт без всяких приключений дошел до маленькой железнодорожной станции, сел на проходящий поезд и отправился в глубь Соединенных Штатов. Он надеялся найти там работу, не имея документов. А если посчастливится, устроиться к кому-нибудь из бывших соотечественников.

Он ехал до самого вечера и наконец сошел на полустанке. Здесь был город, появившийся всего лет десять назад, но уже прилично разросшийся и разбогатевший, благодаря залежам нефти поблизости.

Все население города так или иначе жило нефтью. Добыча и обработка этого полезного ископаемого были нелегки, но хорошо оплачивались, и за несколько лет можно было сколотить довольно приличное состояние. А это было как раз то, что нужно Губерту.

В ближайшей гостинице, куда он зашел, Губерт узнал имя владельца завода по очистке и переработке нефти — самого богатого из всех местных фабрикантов, прозванного «нефтяным королем».

«Нефтяной король». Это было что-то новое.

От хозяина гостиницы Губерт узнал, что мистер Артизан — так звали «короля» — человек с причудами. Он не женится из боязни, что ему не на что будет содержать семью и детей, хотя он владеет богатейшими месторождениями.

— Где же его владения? — поинтересовался Губерт.

— А в трех милях отсюда. Артизан-Рокс они называются. Да вон мистер Викет хорошо знает. — Хозяин указал в сторону господина, сидевшего за столиком в глубине зала. — Он все время берет у него сырую нефть. Года через два тоже будет богачом. А вы, вероятно, ищете работу? — поинтересовался он.

— Да, — подтвердил Губерт.

— Ну так и обратитесь к нему. Эй, мистер Викет! — крикнул хозяин. — Тут человек ищет работу!

Губерт подошел к Викету.

— Если у вас есть место, прошу вас, возьмите меня, — сказал он на ломаном английском.

— Вы, наверное, приезжий? — осведомился американец.

— Да, мистер Викет. Я не знаю, какая у вас есть работа, но для начала готов на любую.

— У вас есть документы?

Губерт изменился в лице.

— Нет, мистер Викет, кроме желания работать, у меня больше ничего нет.

— Ну, что ж, — внимательно посмотрев на него, сказал американец, — вы мне нравитесь. Попробуем. Посмотрим, как пойдет дело. Если станет хорошо получаться, я возьму вас и буду платить двадцать долларов в неделю.

Губерту это показалось громадной суммой. Он не знал, что в здешних местах все было так дорого, что восьмидесяти долларов в месяц едва хватало, чтобы свести концы с концами.

Мистер Викет взял Губерта с собой. Он жил на окраине города, рядом с железнодорожной станцией. Тут громоздились громадные бочки нефти, находились различные приспособления для ее очистки и переработки, после которых готовый продукт переливался в бочки поменьше и отправлялся на железную дорогу.

— Умеете ли вы писать? — спросил Викет и прошел с Губертом в сарай, где рабочие заполняли бочки очищенной нефтью.

— Да, мистер Викет.

— Вам надо будет нумеровать заполненные бочки, а затем заносить эти номера в книгу. Вот и все.

— Если можно, я сейчас же примусь за работу! — сказал Губерт.

Дело у него пошло споро, а вечером, когда он явился к мистеру Викету с отчетом о сданной на железную дорогу партии бочек, новый его хозяин сказал:

— Вы останетесь у меня, мистер Губерт. И мне хотелось бы полностью положиться на вас, так как, доверяя бочки нефти, я вверяю вам громадные суммы. Только одно условие — будьте честным.

— Вы можете быть спокойны, мистер Викет, ни один фунт нефти не пройдет мимо меня.

Усталый, но довольный, что нашел хорошую работу, Губерт отправился в отведенную ему маленькую комнатку. Здесь были только кровать, стол и стул. В первый раз за длительное пребывание в Америке Губерт заснул спокойно.

На другой день он снова рано утром был на работе. Мистер Викет незаметно присматривался к Губерту. Его усердие и трудолюбие нравились хозяину, и с каждым днем он оказывал ему все больше доверия. Несколько раз подвергал он своего нового работника испытаниям, но тот с честью преодолевал их, только укрепляя доверие к себе.

Между тем Викет стал замечать случаи недопоставок нефти из Артизан-Рокса. Ему необходим был человек, который бы на месте контролировал отправку сырья.

Выбор его пал на Губерта.

— Вы, конечно, очень полезны мне и здесь, — начал Викет, вызвав однажды Губерта, — но еще больше пользы вы бы оказали, работая моим доверенным лицом у мистера Артизана. Я стал замечать, что мне иной раз недодают нужное количество нефти. Я подозреваю, что один из работников Артизана, Блэк, обманывая нас, набивает свой карман. Поэтому я решил послать туда своего человека. Не согласитесь ли вы, мистер Губерт, поехать?

— Конечно, если смогу быть полезным, — сказал Губерт.

— Что ж, завтра и отправляйтесь. Будьте моим уполномоченным.

На следующий же день Губерт выехал в Артизан-Рокс с письмом мистера Викета.

По внешнему виду Артизана трудно было сказать, что это богатый человек. Да и ни одно строение в его владениях об этом тоже не говорило.

Фургоны мистера Викета, с которыми прибыл Губерт, остановились перед сараем, где стояли предназначенные к перевозке бочки. Когда Губерт вошел в сарай, он прежде всего обратил внимание на человека с резкими чертами бледного лица и черной бородой. Это и был, как ему сообщили, Блэк.

Но вскоре привлек внимание и другой человек, здесь работавший. Сильно кашляя, к Губерту подошел маленького роста старик в поношенной шляпе и холщовой рубахе. К удивлению своему, Губерт узнал, что этот толстенький старичок и есть «нефтяной король», мистер Артизан, когда-то давно купивший эти земли за бесценок и обнаруживший на них богатые залежи нефти, превратившие его в миллионера.

Во владениях Артизана нефти добывалось очень много. Затраты на ее добычу были чрезвычайно низки. Поэтому и прибыли получались колоссальные. К тому же «нефтяной король» на самого себя тратил крайне мало. Ел он скудно, пил только воду, работал с раннего утра и до позднего вечера и не позволял себе никаких развлечений. Одевался он тоже из рук вон плохо и изнашивал свою одежду до ветхости.

В общем, «нефтяной король» крайне удивил и разочаровал Губерта: он ожидал увидеть богатого, знатного господина респектабельной наружности, какие не редки в Америке, а вдруг обнаружил перед собой маленького, толстенького, невзрачного человечка, беспокойно шнырявшего среди своих работников.

Между мистером Артизаном и его управляющим Блэком большая разница была не только в наружности, но и в характере. В то время как мистер Артизан, несмотря на скупость, отличался известным добродушием, управляющий даже внешностью своей словно излучал жестокость и алчность.

На Губерта он с первой же минуты произвел неприятное впечатление, поэтому, едва поклонившись, он поспешил обратиться к мистеру Артизану и передать ему рекомендательное письмо от Викета.

Артизан прочитал его, оглядел Губерта и сказал:

— Вас здесь хорошо примут. Вы останетесь на месторождениях?

— Да, я получил такое поручение от мистера Викета.

— Хорошо, мне это тоже на руку. Вдвоем можно лучше уследить за всем. Вот мой управляющий Блэк. С ним вы и будете работать — каждый на своего хозяина.

«Нефтяной король» подозвал управляющего.

— Вот новый житель Артизан-Рокса, мистер Блэк. Это доверенный мистера Викета. Он останется у нас, — представил Артизан Губерта.

— Хорошо, — коротко буркнул Блэк.

— Если вам удобно, можете жить с мистером Блэком, — сказал хозяин и отошел к другим рабочим — давать указания.

Последние слова, видимо, не понравились управляющему.

— Вот скупердяй, — сказал он Губерту. Тот промолчал.

Вместе они отправились к деревянному домику, где внизу жили работники, а наверху была довольно просторная комната для Блэка и Губерта. У мистера Артизана неподалеку стоял отдельный дом, но он был нисколько не лучше.

Когда они пришли в дом, Блэк предложил простой и сытный ужин. Губерт согласился, но сразу же заплатил за свою долю, а поев, тут же лег спать.

На следующий день Губерт принялся за работу, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Он трудился для своего хозяина, а когда позволяло время, помогал мистеру Артизану и Блэку.

Артизан незаметно наблюдал за Губертом и все больше проникался к нему уважением.

Вскоре Губерту бросилось в глаза, что Блэк каждый раз приходил в беспокойство, когда Артизан появлялся в сараях. Он начинал исподтишка высмеивать своего хозяина, всем своим поведением показывая, как он ненавидит его.

А однажды ночью произошел случай, поразивший Губерта.

Около десяти вечера Блэк с Губертом отправились к себе на отдых и сразу же легли спать. Во втором часу ночи Губерт вдруг проснулся от легкого шума. И хотя в комнате было темно, он увидел, что уже одетый Блэк крадучись пробирается к двери, явно не желая разбудить соседа по комнате. Губерт сделал вид, что продолжает спать, а сам ожидал, что произойдет дальше.

Блэк почти бесшумно открыл дверь и исчез в темноте. Проскрипела под его ногами лестница. Губерту показалось, что он слышит внизу голоса. Что это означало? Почему так крадучись ушел Блэк и куда? С кем встретился у дома?

Губерт встал, движимый любопытством. Голоса внизу затихли. Губерт неслышно подошел к окну и осторожно отворил его. На дворе было не очень темно, и он мог различить, как Блэк, в сопровождении еще двух человек, направился к тому месту, где стояли несосчитанные пока бочки нефти, заполненные вчера днем. А в некотором отдалении Губерт увидел телегу.

Что все это могло означать?

Вскоре Губерт разглядел, как вся троица закатила на телегу сначала одну бочку с нефтью, потом вторую, третью, четвертую. Потом они посовещались, и Губерту показалось, что те двое стали расплачиваться с Блэком.

Это было явное воровство, в чем Губерт теперь ни минуты не сомневался. Кто же среди ночи станет получать честно заработанные деньги? Совершенно очевидно, что Блэк обкрадывал своего хозяина.

Телега тронулась с места, Губерт снова лег в постель, а вскоре возвратился и Блэк. Он улегся спать как ни в чем не бывало, а Губерт стал обдумывать, как ему поступать дальше. Он решил пока ничего никому не говорить, а подождать, как будут развиваться события.

На следующую ночь ничего не случилось, но через ночь повторилось то же самое, что и позавчера. Управляющий даром времени не терял. Губерт увидел из окна тех же двоих. Они, как и в прошлый раз, закатили на телегу четыре бочки, рассчитались с Блэком и уехали.

На сей раз Губерт ложиться не стал. Он решил прямо поговорить с управляющим.

Блэк был крайне удивлен, найдя своего соседа на ногах.

— Еще два часа ночи, чего вы встали?

— А вы?

— У меня было дело.

— Послушайте, Блэк, — сказал Губерт, — бросьте это нечестное и позорное дело. Я хочу вас предостеречь…

— Ах, вот как! Отлично, мистер Губерт, отлично! — Блэк развалился на кровати, словно ничего не произошло. — Но не переживайте. Сколько бы мы ни взяли у мистера Артизана нефти, ее меньше не станет, он не разорится.

— Я вас предупредил, Блэк. Не вынуждайте меня быть доносчиком, — еще раз сказал Губерт. — Вы берете то, что вам не принадлежит, и я не могу молчать, иначе окажусь вашим соучастником.

— В таком случае, самое лучшее — ничего не видеть и не слышать, — нагло ухмыльнулся Блэк. — Спокойной ночи, мистер Губерт, и право же, не стоит так много разговаривать о таких пустяках…

Блэк посчитал, что инцидент исчерпан, и на этом дело закончится, однако Губерт, заметив, что воровство продолжается, в один прекрасный день отправился к Артизану. «Нефтяной король» принял его очень дружелюбно.

— Какие-нибудь жалобы, претензии, мистер Губерт? Может быть, вам наливают неполные бочки?

— Нет, что касается лично меня и моего хозяина, то тут пока все в порядке. Но я обязан сообщить вам, что у вас совершаются вещи, которые следует пресечь. Потери для вашего богатства, возможно, и незаметны…

— Потери? Какие потери? — встрепенулся Артизан.

— А вы поднимитесь ближайшей ночью и выгляньте на улицу, и тогда, уверен, застанете вора, который тайно торгует вашей нефтью.

— Вор? Ночью? — продолжал Артизан.

— Именно. И я бы, может, закрыл на это глаза, но не хочу быть замешанным в грязное дело.

— Но кто же этот вор?

— Вы сами увидите, мистер Артизан, — ответил Губерт. — Надо поймать его с поличным. Я предупреждал его, но он не захотел прислушаться к моим словам. Тогда пусть винит себя сам.

Артизан благодарно пожал Губерту руку и признался, что с каждым днем все больше уважает его.

На следующую ночь Артизан с одним из работников решил подстеречь вора. Около часу ночи к сараям осторожно подъехала телега, затем раздался свист, и почти тотчас же появился Блэк. В первую минуту Артизан подумал было, что его управляющий тоже явился ловить вора и хотел уже позвать его, чтобы тот не спугнул чужаков, но вдруг увидел, как они, сойдясь в кружок, доверительно разговаривают, шелестят купюрами.

И тут мистера Артизана проняло. Он все понял и буквально взбесился. Схватив ружье, он поспешил к телеге, которую незнакомые люди нагружали бочками с его нефтью.

— Что здесь делается, мистер Блэк?! Что за ночная погрузка? — неожиданно явившись перед ними, заорал Артизан. — А ну, снимайте бочки обратно!

Все трое были крайне изумлены, однако приказание выполнять не торопились, угрюмо и враждебно глядя на Артизана. Только когда из дома вышел работник — и кто его знает, сколько еще народу могло появиться на месте преступления! — они быстренько сняли бочки и поспешно укатили, оставив Блэка один на один с хозяином.

— Славненькая история, мистер Блэк, — сказал Артизан. — Ей-богу, славненькая! Так, значит, вы оправдываете мое доверие…

Блэк молчал, мрачно и с угрозой глядя на хозяина.

— Давненько, видно, вы таким образом промышляете, на кругленькую сумму, поди, успели украсть, — продолжал Артизан. — А я вам верил, ничего дурного за вами не подозревал. А вы, оказывается, все это время бессовестно обкрадывали меня. Ну, что ж, пришла пора держать ответ.

— Нечего мне отвечать, — грубо буркнул Блэк.

— Верно, нечего. Что вы можете сказать в свое оправдание, если я вас поймал за руку?.. В общем, так. Даю вам неделю, чтобы вы убрались от меня. И скажите спасибо, что я не сдаю вас полиции.

— Не обеднели бы вы из-за нескольких бочек нефти, которая бьет буквально из-под земли. Вы и так успели нажиться, можно было и другим дать… — нахально сказал Блэк.

— Какая наглость! — воскликнул Артизан. — Итак, Блэк, через неделю. Запомните — через неделю и духу вашего здесь не должно быть. За неделю я кого-нибудь подыщу вам на замену, но в это время попробуйте только приняться за старое. Уж тогда я точно отдам вас в руки полиции.

Блэк задыхался от ярости. Он, конечно, знал, кто донес хозяину, но злился все-таки не столько на своего соседа, сколько на Артизана, который перекрыл ему источник дохода.

Артизан повернулся и пошел прочь.

Блэк тоже вернулся в свою комнату. Губерт не спал, зная, что что-то должно произойти сегодня.

— Старый негодяй, — раздраженно сказал Блэк, относя гнев свой к хозяину.

— Я же предупреждал вас, а вы не захотели слушать.

На следующее утро Блэк был вне себя от злости, но Губерт не обращал на это никакого внимания, занятый обычной работой.

— Погоди, старый негодяй, — ворчал Блэк. — Раз ты жалеешь крохи от своего богатства, я возьму себе его все. Я уйду, но прежде постараюсь вознаградить себя. Берегись, старый скряга, о тебе плакать никто не станет!

XXIV. ОТКРЫТИЕ ПЕЩЕР

Там, где волны вечно бьются о камни, за белой полосой прибоя, у подножия меловых скал, рыбаки давно уже не видели знакомого призрака. В течение нескольких недель не раз поднимались бури, но старый Вит, неизменно прежде предупреждавший об опасности, не появлялся.

Старая нищая Лина Трунц говорила, что, наверное, закончился срок его странствований, и на смену ему скоро должна явиться новая жертва вампира.

Рыбаки молча покачивали головами. Как бы там ни было, но они чувствовали, что теперь в их жизни чего-то недостает.

Волны по-прежнему яростно бились о прибрежные камни и по-прежнему никто не осмеливался приблизиться к загадочному берегу.

На кучке тростника в знакомой нам пещере лежал в это время старик с длинной седой бородой и в ветхой одежде. Возле него стояла кружка с водой.

Старый Вит не шевелился, только слегка вздымавшаяся грудь его говорила о том, что он еще жив. Но был он, как видно, тяжело болен. Его стало трудно узнать: глаза ввалились, сам он весь высох, остались только кожа да кости.

Уже несколько недель лежал он здесь, одинокий и беспомощный. Но до сих пор мог он, по крайней мере, дотащиться до ручья, впадавшего в море, чтобы набрать свежей воды.

Теперь же не хватало сил даже подняться с тростника, служившего ему постелью. Собранные им небольшие запасы пищи тоже истощились, и он с часу на час ждал смерти.

Старый Вит никому в жизни не делал зла, его не мучили угрызения совести, но тем не менее что-то мешало ему умереть спокойно. Его душу тяготила тайна, которую он должен был унести с собой в могилу. Раскрыть эту тайну было единственным желанием старика. Но никто не шел в пещеру старика, потому что никто, кроме него, не знал путь в пропасть.

Рядом с его ложем, на скале, виднелись буквы, написанные куском угля. Видимо, чувствуя близкую кончину, Вит хотел записать суть своей тайны, чтобы хоть таким образом она стала кому-нибудь известна, но силы его иссякли, и он успел нацарапать всего несколько слов. Здесь же на земле валялся кусок угля, выпавший из его ослабевшей руки.

На стене было написано:

«Ты, который найдешь мой труп, знай, что я — старый графский слуга Вит. Я долго жил в этой пещере, моя смерть близка, и я хочу облегчить свою душу. Я видел, как здравствующая ныне графиня Варбург, однажды в воскресенье войдя в покои, где лежал больной граф…»

На этом месте запись обрывалась. Сил продолжать ее не было и, казалось, тайна, до конца так и не раскрытая, умрет вместе со стариком.

Наступали последние дни единственного человека, которому природа открыла загадку меловых пещер. Быть может, останки его обнаружат только через столетия, когда волны наконец разрушат скалы…

Но нет! Провидение решило иначе…

Смутные воспоминания Лили о днях, проведенных ею в меловой пещере, побудили ее защитников пойти по новому следу, предпринять новые поиски.

Несмотря на неудачу первых своих попыток, Бруно не пал духом и не потерял надежды отыскать старика Вита.

Со стороны моря проникнуть на берег было невозможно — Бруно уже убедился в этом. Оставалось попытать счастья на суше. Но найти охотников совершить это смелое предприятие было трудно. Тем более что Бруно не хотел до поры разглашать свои замыслы. Поэтому он сам решил обследовать обрыв, надеясь отыскать место, удобное для спуска.

Как-то, стоя на самом краю пропасти, он вдруг услышал, что кто-то неподалеку от него насвистывает песенку. Одновременно послышался звон коровьего колокольчика.

Из лесу, в нескольких шагах от Бруно, вышел подросток лет пятнадцати, босоногий, в простой холщовой рубахе. Не замечая Бруно, он подошел к краю обрыва и, засучив штаны до колен, приготовился преспокойно спускаться вниз.

— Эй, любезный, что ты хочешь делать? — спросил его Бруно.

Мальчик поспешно обернулся.

— Хочу спуститься и достать вон той травы для коровы, она ее очень любит, — ответил он.

— Как тебя звать?

— Михель.

— А разве это не опасно, Михель?

Парнишка лишь насмешливо улыбнулся в ответ.

— Я слышал, что никто не может спуститься вниз, — сказал Бруно.

— Я уже там не раз был, — ответил Михель. — В других местах и в самом деле невозможно, а тут — другое дело.

— А я смогу спуститься?

— Почему же нет? Очень даже легко… Надо только держаться за кусты… видите, вон там… — И мальчик показал на явственные отпечатки босых ног между кустами. — Ступайте за мной, я покажу вам дорогу, — сказал он, начиная осторожно спускаться, цепляясь за кусты.

— Это твои следы? — спросил по пути Бруно.

— Нет, они давно уже здесь.

— Но кто же тут мог ходить?

— Старик с большой седой бородой. Я раз видел, как он спускался вниз. У него был такой странный вид.

— И ты его не знаешь?

— Нет. Я испугался, его увидев. Он, заметив меня, тоже спрятался за дерево. Он не был похож на обыкновенного человека.

Рассказ мальчика, пусть и косвенно, но подтверждал, что старый Вит действительно живет в скалах и знает дорогу в пропасть. К тому же описание наружности, сделанное мальчиком, тоже вполне сходилось с внешностью бывшего графского слуги и того призрака, которого часто видели рыбаки.

— Я хорошо его разглядел, — продолжал Михель. — Он был весь седой и босой, как я. Сначала я принял его за нищего, потому что на плече у него висел старый мешок.

— И старик спускался вниз?

— Да, в этом же самом месте. Ну, — предупредил он, — теперь держитесь крепче, здесь очень трудное место, как бы в сапогах вам не оступиться.

— Послушай, Михель, если мы благополучно спустимся, получишь талер.

У Михеля обрадованно сверкнули глаза.

— А корова твоя за это время никуда не уйдет?

— Я услышу, на ней колокольчик.

— А еще ты видел старика? — продолжал допытываться Бруно, едва поспевая за парнишкой.

— Нет, — помотал головой Михель, — больше ни разу.

— Ты кому-нибудь рассказывал о том, что видел?

— Только отцу дома, но он не поверил, сказал, что мне, наверное, приснилось. А я вовсе не спал и в самом деле его видел. Еще я подполз тогда к самому краю обрыва и увидел, как старик спускался, а потом пропал.

Следуя шаг за шагом за своим юным проводником, Бруно наконец достиг дна обрыва.

— Вот мы и внизу, — сказал Михель.

— А ты ходил здесь, Михель? — спросил Бруно, разглядывая отвесные скалы, в которых не то что пещеры, а даже и расщелины никакой не было видно. Вряд ли тут можно было укрыться человеку. Доступ к морю был также прегражден скалами. — Может быть, ты видел поблизости какую-нибудь пещеру?

— Нет, пещеры никакой я здесь не находил.

— Странно, — пробормотал Бруно. — Куда же мог скрыться тот старик? А в каком месте он пропал, Михель, ты помнишь?

— А вот здесь. — Михель подвел Бруно к протекавшему по дну ручью.

— Куда же течет ручей?

— Он уходит в трещину, а по ней, должно быть, до моря.

Бруно наклонился, раздвинул кусты и в самом деле увидел, что ручей исчезает в довольно большой трещине, в которую мог, согнувшись, войти человек. В это время года воды в ручье было так мало, что она совершенно не могла помешать проникнуть внутрь скалы.

Конечно, далеко не каждый решится пойти по этому узкому, мрачному проходу, ведущему Бог весть куда.

— Ты не пытался пройти туда, Михель?

— Нет, я и не видел, что трещина такая большая.

— Интересно, нельзя ли через нее пробраться на берег моря?

— Можно попробовать, — ответил смелый парнишка. — Я пойду вперед. Я меньше вас, и мне легче будет пройти.

Не колеблясь ни минуты, Михель вошел в ручей, раздвинул кусты и углубился в мрачный проход. Бруно последовал за ним, не обращая внимания на тотчас же промокшие сапоги.

Внутри расщелины царил полный мрак.

— Ну что, Михель, а дальше можно пройти? — спросил Бруно.

— Наверное, можно, — отозвался мальчик, — только љже становится.

«Кажется, мы на верном пути», — обрадованно подумал Бруно, продолжая двигаться вслед за Михелем.

— Ага! Вот уже и светлее становится! — крикнул Михель, довольно далеко опередивший Бруно. — Да тут целая пещера: и широко, и высоко!

Бруно прибавил шагу и вскоре оказался рядом с Михелем в пещере, в которую проникал свет из другой, значительно большей.

Пройдя сквозь большую пещеру, Бруно с Михелем вышли на берег моря как раз в том месте, где он так неудачно пытался высадиться с моря, когда утонул рыбак Франц.

Сон Лили сбывался. Оставалось только найти пещеру старого Вита.

Желая сохранить свои цели втайне, Бруно велел Михелю оставаться ждать его на берегу, а сам возвратился в пещеры. Войдя в большую, он повернул не в сторону ручья, а в противоположную, где он еще раньше заметил широкую трещину.

И он не ошибся: трещина вела в еще одну пещеру, где царил полумрак.

— Вит! — тихо позвал Бруно, войдя в пещеру. — Вит! Вы здесь?

Никто не ответил. Но Бруно разглядел у дальней стены кучу тростника, на которой неподвижно лежал старик с седой длинной бородой. Это был старый Вит. Бруно узнал его с первого взгляда.

— Вит, — сказал Бруно, подходя и трогая старика за руку.

Тот не пошевелился. Казалось, в нем угасла последняя искра жизни.

— Не умер ли он? — испугался Бруно. — Неужели опоздал? Вит! Вит! — вскричал он. — Слышите ли вы меня?

Старик по-прежнему лежал неподвижно.

Бруно наклонился над ним. Страх его сменился надеждой, когда он заметил, что Вит подает еще признаки жизни.

Надо было как-то унести несчастного отсюда, показать его доктору. Бруно поспешно вышел из пещеры и, ни слова не говоря о своей находке, стал подниматься вверх по обрыву.

— Никому не говори, что мы с тобой были внизу, — сказал он Михелю, отдавая сияющему от радости парнишке талер.

— О, не беспокойтесь, — обещал парнишка.

— Если будешь нем, как рыба, получишь еще талер, — пообещал Бруно.

Мальчик обещал уподобиться могиле и побежал искать свою корову, а Бруно поспешил вернуться в город. Здесь он нанял карету, собрал несколько одеял, чтобы было чем укутать больного, захватил два фонаря, ибо время близилось к вечеру.

Закончив приготовления, Бруно из предосторожности взял только своего самого верного слугу, на которого мог всецело положиться.

Солнце уже село. Начало быстро темнеть. В сумраке карета подкатила к обрыву. Конечно, вечером путь вниз гораздо опаснее, но медлить было нельзя, так как старый Вит мог умереть с минуты на минуту. А пока, может быть, еще удастся вернуть его к жизни.

Оставив карету недалеко от обрыва, Бруно со слугой взяли фонари с одеялами и начали спускаться. Они успешно спустились вниз, а потом сумели вынести наверх старика Вита. Они осторожно уложили несчастного старика на заднее сиденье кареты, сами сели напротив, чтобы поддерживать его, и экипаж тронулся.

Бруно радовался, что все прошло благополучно. Даже если Вит и умрет, не успев ничего сказать, уже сам факт его существования в пропасти и путь туда могут очень многое прояснить. Во всяком случае, теперь уже совершенно очевидно, что рассказанный Лили сон — не болезненный бред, а действительность.

Но пока надо было, чтобы всё открывшееся оставалось в тайне. Тем сильнее будет впоследствии эффект. Поэтому Бруно приказал слуге и кучеру молчать, подкрепив свое требование еще и денежным вознаграждением.

Уже ночью они приехали в город и остановились перед домом Гагена. Доктор был дома, и уже спустя минуту Бруно входил в его кабинет.

— Я привез вам нового пациента, доктор, — сказал он. — Причем тяжелобольного, близкого к смерти. Боюсь даже, как бы он по дороге не умер.

— Мы это сейчас узнаем. Где он?

Бруно открыл дверь, и слуга внес старика Вита в кабинет и положил его на софу. Гаген в изумлении уставился на него, но тут же догадался, в чем дело.

— Вы нашли дорогу к тем пещерам у моря? — спросил он. — И это, если не ошибаюсь, не кто иной, как старый Вит?

— Да, это он. Только вот жив ли он еще? Можем ли мы от него чего-нибудь добиться?

Гаген подошел к Виту и принялся его осматривать.

— Он пока жив, — сказал он. — Будем надеяться на лучшее. Предоставьте мне заботу о нем.

Бруно позвал слугу и велел перенести старика в отведенную Гагеном комнату, в ту самую, кстати, где некогда помещалась и больная Лили.

— Мне кажется, — сказал Бруно Гагену, когда они вышли из комнаты больного, — что лучше бы пока не распространяться об этой находке. Слугу с кучером я уже предупредил.

— Конечно. Это первое непременное условие, если мы хотим побыстрее достичь нашей цели, — согласился Гаген. — Надо надеяться, что старик останется жив. Это очень важно для нас. А теперь отдохните, вы очень устали. Надеюсь, в следующий раз, когда вы зайдете ко мне, я уже буду иметь возможность сказать вам, что наконец-то судьба наших врагов у нас в руках и решительная минута близка. А пока — прощайте.

XXV. ЛИЛИ И ГРАФИНЯ

Лили лишилась остатков мужества. Она уже ни на что не надеялась. Нескончаемая борьба за существование надломила ее. Она видела себя беззащитной перед той, которую давно стала считать своим смертельным врагом.

Все попытки освобождения оказались напрасными. Лили, как и была, осталась пленницей, зависящей от произвола своего тюремщика.

Однажды, когда она, тихо плача, стояла на коленях у своей постели, уткнув лицо в подушку, ей вдруг послышались приближающиеся шаги.

Это были графиня и капеллан замка.

— …Я вполне отвечаю за справедливость своих слов, — говорил капеллан графине. — Его светлость принял какое-то энергичное решение, и оно явно не в пользу его сына.

— Вы сами были в доме доктора Гагена? — спросила графиня.

— Нет, но мне удалось добыть некоторые сведения… В доме его светлости происходит опять что-то необычное, но что именно, узнать я не смог.

— С чего это вы взяли?

— Мне намекнул на это один из знакомых доктора Гагена, который его часто видит. Да я и сам нутром чувствую, что наступает решительная минута. Я, правда, не знаю, в чем состоит опасность, но Леону Брассару вряд ли стоит надеяться на примирение с отцом…

— Тс-с! — приложила графиня к губам палец. — В этой башне находится сумасшедшая из больницы Святой Марии.

— Вы хотите, графиня, чтобы я сопровождал вас?

— Да, конечно. Вы должны мне помочь победить упорство этой девушки, которая либо помешанная, либо обманщица. Я хочу наконец добраться до истины. Вы ведь, кажется, уже исповедовали ее.

— Да. Она много рассказывала о перенесенных несчастьях…

— Вот я и хочу иметь в этом деле полную ясность.

Увидев входящих, Лили поспешно вскочила, вытирая струившиеся по щекам слезы.

— Вы видите, девушка плакала, — сказала графиня капеллану. — Может быть, мы пришли как раз вовремя? Дитя мое, мы пришли, чтобы еще раз попытаться убедить тебя рассказать о себе всю правду, — ласково обратилась она теперь уже к Лили. Незнакомый с графиней человек наверняка был бы покорен ее мягкостью и добросердечием, но Лили ее ложная доброта не обманула. — Ваши прежние утверждения совершенно безосновательны. Бесчисленные свидетели показывают обратное: вы или умалишенная, или ловкая обманщица. Но я больше склонна думать, что вы скорее стали жертвой других, каких-то неизвестных мне людей.

— Да, это вполне возможно, — подтвердил капеллан и вздохнул притворно: — Бедняжка сделалась жертвой злых людей.

— Мне жаль вас, — продолжала графиня, — но я обещаю ничего не предпринимать против вас, если вы в присутствии свидетелей решительно заявите, что вы не графиня Варбург и что вас принудили играть эту роль другие люди. И обещаю полностью вас за все простить, а впредь — позаботиться о том, чтобы вы ни в чем не нуждались.

— О, Боже мой! — простонала Лили, ломая руки. — Вы не были моей матерью, хотя я вас так называла, вы пытались показать, что любите меня, хотя никогда меня не любили, но я никогда не могла подумать, что вы дойдете до такой жестокости.

Филибер покачал головой, делая вид, что его поражает такая испорченность молодой девушки, которую не трогает беспримерная доброта графини.

— Да, я всегда буду заботиться о вас, — повторила графиня. — И ставлю всего одно условие: чтобы вы больше не пытались увидеть тех людей, которые толкнули вас на путь преступления. Если вы чистосердечным признанием и раскаянием докажете, что умственного расстройства у вас больше нет, я возьмусь устроить ваше будущее.

— Какое благородное великодушие! — благоговейно закатил глаза капеллан. — Заклинаю вас, несчастная, откройтесь наконец, кто вы?

Лили отвернулась, закрыв лицо руками.

— Послушайте моего совета, — продолжал Филибер мягким, вкрадчивым голосом, — опомнитесь. Не отталкивайте протянутую вам руку помощи…

— Если я правильно поняла, вы остаетесь при ваших прежних утверждениях, — сказала графиня. — Ну, что ж, не моя вина будет, когда вы за них пострадаете. Ваша участь теперь зависит от вас самой.

— Молитесь и просите Бога, чтобы он внушил вам благоразумие, — вставил Филибер.

— Я остаюсь при своем решении, — твердо ответила Лили. — И не старайтесь понапрасну убедить, что я — это не я. Не надейтесь, что я скажу заведомую ложь ради того, чтобы получить видимость свободы. Я была и остаюсь дочерью графа Варбурга, и все ваши усилия заставить меня отказаться от этого имени, принадлежащего мне по праву, будут напрасными. Пусть мне не будет отсюда никакого спасения, но до последнего вздоха я буду отстаивать свои права на мое настоящее имя.

— Какая черствость души! Какое глупое упрямство! — притворно вздохнул капеллан.

— Хорошо, раз вы так упорно стоите на своем, пусть с вами будет то, что вы заслужили. Видит Бог, я сделала все, чтобы смягчить вашу участь. Пойдемте, господин капеллан.

— Как грустно, когда все добрые намерения разбиваются о такую закоснелость! — воскликнул напоследок Филибер, выходя вслед за графиней.

Дверь в комнату Лили закрылась.

Что ей еще предстояло? Но одно она понимала совершенно отчетливо: враги ее не остановятся ни перед чем, чтобы погубить ее. Страх и отчаяние наполнили душу Лили. Она чувствовала, что отныне каждый новый день ее жизни может стать последним. Все зависит от того, насколько быстро графиня найдет способ убить ее, не возбуждая подозрений.

Наступил вечер. В коридоре снова послышались шаги. Пришла полуслепая старая служанка. Она принесла ужин. Но только она принялась накрывать на стол, как кто-то громко позвал ее с улицы у входа в башню. Поспешно и кое-как расставив посуду, служанка бросилась на зов, второпях забыв запереть дверь на ключ. Лили заметила это, и луч надежды промелькнул в ее сердце: не воспользоваться ли удобным случаем для бегства, не дожидаясь помощи извне.

Темнота близкой ночи тоже этому покровительствовала. И она была бы спасена, если бы только ей удалось выйти из башни. Сам зЂмок оставить было уже гораздо проще, поскольку ключи от наружных дверей зЂмка никогда не вынимались из замк¦в. Надо бежать. Лили в этом больше ни секунды не сомневалась. Думала она лишь о том, дожидаться ли ей наступления ночи, или же выйти из башни сейчас? Последнее было опасно, так как в это время по замку еще могли ходить слуги. Позднее можно было надеяться проскользнуть незамеченной.

С лихорадочным волнением прислушивалась Лили, не возвращается ли служанка. Но время проходило, а служанка не появлялась, забыв, по-видимому, что оставила дверь незапертой.

Наступила ночь, и в замке все успокоилось. Ни малейшего шума не достигало слуха узницы. Потом ей вдруг почудились странные звуки. Накануне ночью, проснувшись, она слышала отдаленный шорох, невнятное бормотание. Теперь это повторилось. Но откуда доносились эти звуки? Только не из замка. Башня была отделена от остальной его части, поэтому то, что творилось в других помещениях, сюда совершенно не доносилось.

Скоро, однако, всё стихло. Лили осторожно подошла к двери и прислушалась. Тихо. Пора!

Сердце Лили лихорадочно забилось, когда она переступила порог своей комнаты и вышла в сводчатый коридор башни.

Расположение замка было знакомо ей до мельчайших подробностей. Она знала здесь каждый поворот, каждый закуток и теперь, несмотря на мрак, была уверена, что не собьется с дороги. Но каково же было ее отчаяние, когда, дойдя до конца коридора, она наткнулась на запертую железную дверь, которая обычно всегда была открыта. Это значило, что служанка, забыв запереть дверь ее комнаты, закрыла на ключ вход в башню, что делало всякую попытку к бегству невозможной.

Горе Лили было тем сильнее, что она совсем не ожидала возникшего препятствия.

В эту минуту до слуха Лили снова донесся звук шагов и голоса, которые раздавались в другом конце коридора. Очевидно, кроме нее в башне был кто-то еще, может быть, тоже пленник графини, которого, наверное, мучила бессонница, и он, вышагивая по своей комнате, разговаривал сам с собой.

Но кто же это мог быть? Слышно было плохо, и Лили не могла узнать голоса. А может быть, это и была таинственная личность, которая мелькнула в парке в ту самую ночь, когда Бруно хотел освободить ее?

XXVI. ИСКУСИТЕЛЬ

Мистер Артизан имел обыкновение в конце каждого месяца ездить в город производить расчеты. И тогда, как это было всем известно, он привозил в Артизан-Рокс значительные суммы, которые держал в своем деревянном доме, где кроме него жила только старая глухая служанка Лалла Яне.

В доме были кабинет, столовая, спальня, просто, даже бедно убранные, и помимо них — большое помещение для бочек с нефтью, рядом с которым размещалась небольшая комнатка, где Артизан держал свои конторские книги.

Блэк навсегда должен был покинуть Артизан-Рокс как раз в конце месяца.

Уезжая в город, мистер Артизан позвал к себе Губерта.

— Вы, конечно, знаете, что мистер Блэк уходит, и мне необходим управляющий, на которого я мог бы положиться. Я хотел бы пригласить вас, Губерт, на это место. Как вы на это смотрите?

— С удовольствием, мистер Артизан, но ведь я на службе у мистера Викета, — напомнил Губерт.

— Я беру на себя переговоры с мистером Викетом, и если вы согласны, то с этой минуты вы служите у меня, а не у него.

— Очень вам благодарен, мистер Артизан! Я не хотел бы только, чтобы мистер Викет счел бы меня за неблагодарного человека.

Через четверть часа после этого короткого разговора Губерт уже был управляющим Артизана, а «нефтяной король» с легким сердцем уехал на своем двухколесном шарабане в город, как всегда, один.

Это Блэк знал лучше, чем кто-либо, и на том основывал свой план, решив попользоваться деньгами своего бывшего хозяина — махом загрести большую сумму.

Вскоре после отъезда Артизана Блэк взял охотничье ружье и сделал вид, что идет в ближний лес на охоту. Это многие здесь делали в свободное время. Новый управляющий уже вступил в должность, поэтому Блэк не считал себя обязанным присутствовать на работе. За месяц накапливалось много дел, поэтому мистер Артизан задерживался в городе обычно до вечера. Блэк решил подстеречь его на обратном пути, когда он будет проезжать через лес, и, подпустив на близкое расстояние, всадить ему пулю в лоб. А затем он рассчитывал спрятать тело где-нибудь в лесу и на хозяйском шарабане с добычей доехать до ближайшей железнодорожной станции.

Зайдя в лес, Блэк выбрал удобное место, где он мог бы хорошо видеть дорогу, сам оставаясь незамеченным, и стал спокойно ждать вечера. Заряженное ружье лежало рядом с ним, и он время от времени поглядывал на дорогу. Охотник подстерегает дичь с б¦льшим волнением, чем Блэк ждал той роковой минуты, когда бывший хозяин подъедет на расстояние выстрела его ружья.

Вокруг стояла тишина. «Нефтяной король» не спешил с возвращением. Наконец до слуха Блэка донесся стук колес приближающегося экипажа. Блэк схватил ружье и с нетерпением ждал, когда шарабан мистера Артизана поравняется с ним.

Но что это? Он ясно различил два голоса. Неужели Артизан возвращается не один? И действительно, когда шарабан подкатил совсем близко, Блэк разглядел в нем кроме бывшего своего хозяина еще и мистера Викета. Оба оживленно разговаривали. Блэк поспешил оставить засаду и вернуться назад в Артизан-Рокс лесной тропой напрямик, чтобы успеть раньше Артизана и его спутника.

Мистер Викет приехал, чтобы совершить торговую сделку с «нефтяным королем», а заодно сказать Губерту, что охотно его отпускает. И на следующий день возвратился в город.

Зато Блэк не спешил с отъездом. Это, видимо, не входило в его планы. И хотя хозяин уже прозрачно намекнул ему, что пора убираться отсюда, Блэк все тянул, каждый раз откладывая на завтра.

Вечером, закончив свой первый рабочий день в качестве управляющего, Губерт вернулся к себе в комнату и застал там Блэка, который явно ждал его.

— Хорошо, что вы пришли. Мне надо с вами переговорить, Губерт.

— Почему бы и нет?

— Так вот. Ни у вас, ни у меня за душой ни гроша…

— Но мы здоровы и сильны, Блэк, а это что-нибудь да значит.

— Но почему мы должны тратить свои силу и здоровье на службу богатым? Пока мы здоровы, мы вынуждены работать за гроши, а когда силы наши истощатся и здоровье иссякнет, мы никому не будем нужны и нас станут гнать отовсюду, как собак.

— Печально, но как тогда быть? Надо надеяться на лучшее.

— Вот именно — на лучшее. И его, лучшее, мы только сами можем для себя создать. Вот скажите: кто дал право Артизану быть нашим хозяином и господином?

— Не знаю. Но он хозяин, и для меня этого достаточно.

— Но почему он хозяин и богат, а мы бедны и должны работать на него? Чем мы хуже Артизана? Почему мы не можем стать такими же богатыми?

— Можем, конечно. Никто нам не мешает разбогатеть.

— В том-то и дело, что мешают. Мне лично мешает Артизан, для обогащения которого я гнул спину. Поэтому я хочу пойти к нему и потребовать свою долю.

— Как вы сказали? — с изумлением спросил Губерт.

— Я хочу потребовать у Артизана мою долю, — упрямо повторил Блэк, — и если он не отдаст добровольно, заберу силой. И вы тоже должны иметь свою долю, Губерт. Отбросьте глупые предрассудки. Пойдемте сегодня же вечером к Артизану, потребуем от него денег и разделим между собой.

— Что вы такое говорите, Блэк! Это же вымогательство, если не просто грабеж.

— Не все ли равно, как это называют богатые. Мы заберем только то, что принадлежит нам по праву. У Артизана и так еще очень много останется.

— Оставьте свою безумную затею, Блэк, — стал уговаривать Губерт, полагая, что тот просто до сих пор не может смириться с увольнением.

— Значит, вы не согласны со мной?

— Ни в коем случае, Блэк.

— Не вредите самому себе, Губерт. Мы заставим старого плута поделиться с нами и уйдем, куда захотим.

— Я не хочу чужого, Блэк.

— Как хотите. Принудить не могу, — мрачно сказал Блэк и вышел.

Шаги Блэка стихли, а в душу Губерта вкралось зловещее предчувствие. Он стал опасаться, как бы и в самом деле Блэк не отправился вымогать деньги у Артизана.

Губерт вышел вслед за Блэком, но бывший управляющий уже исчез. Встретившиеся на пути рабочие сообщили ему, что видели того на дороге, ведущей в город. Это немного успокоило Губерта, который подумал, что его сосед все-таки отказался от своего преступного замысла, и он вернулся к себе в комнату.

Блэк действительно ушел, но вскоре вернулся и, пользуясь темнотой, стал прогуливаться недалеко от Артизан-Рокса, как хищный зверь, почуявший добычу.

Уже давно единственным его желанием было разбогатеть, чтобы ни на кого больше не работать. И ему было совершенно все равно, каким образом этого достичь.

Артизан был очень богат, и, удайся Блэку его замысел, он вполне мог обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь.

Выждав, пока в Артизан-Роксе все стихнет, отойдет ко сну, Блэк направился к дому своего бывшего хозяина. Залаяли было собаки, но, узнав его, смолкли.

Дверь оказалась не запертой, и Блэк свободно прошел до столовой, где Артизан в это время сидел за поздним ужином.

«Нефтяной король» удивленно взглянул на вошедшего.

— Что вам тут надо? — сердито спросил он.

— Вас! — дерзко ответил Блэк.

— У меня больше нет и не может быть никаких дел с вами. Или вас, может быть, тяготят несправедливо вырученные за краденый товар деньги, и вы хотите их вернуть? — ехидно поинтересовался Артизан.

— Нет, я хочу к ним прибавить еще, — злобно усмехнулся Блэк.

— Будьте довольны и тем, что я фактически оставил безнаказанным ваше воровство, — взорвался Артизан. — Уходите отсюда побыстрее, не то берегитесь!

— Я не боюсь вас. Я долго служил вам за ничтожную плату, поэтому нахожу, что пришла пора получить добавку в несколько тысяч долларов.

— Я еще не сошел с ума! — воскликнул Артизан, для которого не было ничего неприятнее, когда с него начинали требовать деньги.

— Значит, вы не хотите отдать добровольно? — угрожающе спросил Блэк.

Артизан невольно вздрогнул при этих словах и тревожно взглянул на своего бывшего управляющего.

Но тут вошла старая Лалла Яне. Она явно помешала Блэку. Он с ненавистью посмотрел на Артизана и вышел, не говоря больше ни слова.

На дворе было уже темно. Блэк на минуту остановился в задумчивости, а потом направился к дому, где недавно жил с Губертом. В окнах еще горел свет, значит, тот не лег спать.

Увидев входившего Блэка, не отличавшийся сообразительностью Губерт очень удивился. Он считал, что бывший управляющий уже давно в городе.

— Я пока не могу уйти, — сказал Блэк, бросая на стол свою шапку.

— Вы бы могли еще долго работать здесь, если бы не взялись за бесчестные дела, — заметил ему Губерт. — Так что сами себя вините.

— Ну, это не известно, кто виноват… — проворчал Блэк и тут же спросил: — А вы подумали о том, что я недавно говорил вам?

— Глупости все это.

— И то, что можно разбогатеть в одну минуту, тоже глупости? Мы сегодня можем уйти отсюда, каждый имея по полумиллиону в кармане. Там же у Артизана целая куча денег!

— Но ведь деньги-то не наши.

— Будут нашими, если возьмем.

— Оставьте эти мысли, Блэк. Разве Артизан отдаст свои деньги добровольно?

— Это я беру на себя, — зловеще пообещал Блэк.

Губерт не на шутку испугался. Он окончательно убедился, что не напрасно считал этого человека способным на все. Что же теперь делать?

— Замысел ваш опасен и преступен, Блэк, — сказал Губерт. — Подумайте как следует, прежде чем решиться на него.

— Я уже все обдумал. Дело только за тем, согласны ли вы помочь мне.

— Одумайтесь, Блэк, откажитесь от ваших намерений. Я понимаю, каждый мечтает разбогатеть, но пытаться достичь этого надо честным путем.

Блэк криво усмехнулся.

— Честно или нет, мне все равно. Главное, чтобы звенело в кошельке.

— Еще раз прошу вас — подумайте хорошенько, — уговаривал Губерт. — Лучше лягте, отдохните, постель ваша еще здесь. Утро вечера мудренее… — Губерт надеялся удержать Блэка на ночь в доме.

Блэк согласился. Не раздаваясь, он бросился на свою кровать.

Губерт решил не спать и наблюдать за ним, но усталость победила, и сон сморил его.

Убедившись, что Губерт спит, Блэк осторожно поднялся, стараясь не разбудить спящего. Найдя ощупью свою шапку, бывший управляющий осторожно вышел из комнаты и бесшумно спустился вниз.

Он сразу же направился к дому Артизана, толкнул дверь, которая по обыкновению была не заперта. Сквозь щель из кабинета проникал в коридор тонкий луч света. Блэк тихонько открыл дверь кабинета, и глазам его предстало ослепительное зрелище. Комната была пуста, но на столе, освещенном лампой, лежали груды золота, серебра, пачки ассигнаций. Последние колебания в душе Блэка при виде такой картины исчезли.

Он поспешно подошел к столу. Артизан не слышал, как он вошел. Но даже если бы и слышал, это не помогло бы, потому что теперь Блэка уже никакая сила не могла удержать. С налившимися кровью глазами и сильно бьющимся сердцем начал он хватать деньги горстями и набивать ими карманы.

Звон золотых монет выдал его присутствие. Артизан очень чуткий до звука вожделенного металла, понял, что его сокровищу грозит беда. Он в это время был в кладовой, где хранились бочки керосина, и тотчас же ринулся в кабинет.

Он онемел, увидев Блэка, продолжавшего набивать карманы золотом и совершенно при этом не обращавшего внимания на его владельца.

— Вон отсюда, вор, мошенник! — наконец заорал Артизан вне себя от ярости.

— Молчать! Или я убью тебя! — злобно рявкнул в ответ Блэк.

— Проклятый пес, ты еще грозишь мне? И продолжаешь в моем присутствии красть мои деньги!..

«Нефтяной король» бросился на Блэка в надежде спасти свое добро. Но что мог он сделать против рослого и сильного грабителя? Одним ударом Блэк заставил его отлететь в угол комнаты. Но Артизан быстро вскочил на ноги и снова бросился на Блэка.

Борьба продолжалась недолго. Блэк повалил на пол Артизана, задыхавшегося от бессильной злобы, и, заткнув ему рот платком, связал его по рукам и ногам. Затем поднял и оттащил его в подвал, где хранились бочки. Дьявольская улыбка скользнула по его лицу.

— Чтобы ты не напрасно назывался «нефтяным королем», — сказал он Артизану, делавшему отчаянные усилия, чтобы освободиться, — я сейчас напою тебя этим керосином досыта. Пусть думают, что ты хотел зачерпнуть керосина и свалился в бочку.

Блэк вынул изо рта Артизана кляп, потом опустил его вниз головой в одну из открытых бочек. И пошел в кабинет продолжать прерванное занятие. Набив карманы деньгами, он поднял валявшийся на полу мешок, наполнил, сколько возможно, и его. Потом вернулся в подвал и развязал уже задохнувшегося и захлебнувшегося Артизана.

Никем не замеченный, он вышел из дому и исчез во тьме ночи.

XXVII. НОВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Старый Вит лежал на постели в задней комнате дома доктора Гагена и, казалось, вот-вот готов был умереть, не приходя в сознание. Жизнь едва теплилась в нем. Он и впрямь был похож теперь на спящего горного духа, принявшего человеческий облик. Большая его голова с длинными седыми волосами и такой же, доходившей почти до пояса, белой бородой еще больше усиливали это впечатление. Бледное лицо старика с жесткими чертами было неподвижно, а глаза закрыты.

— Он точно такой же, каким я нашел его в пещере, — сказал Бруно, появившись у Гагена через несколько дней. — Он как будто спит. Он будет жить, Этьен?

— Слабая надежда, мой друг, — ответил Гаген. — В таком возрасте трудно что-либо обещать точно.

— Но если он умрет, с ним уйдет и тайна о графине, которую знает только он один.

— Я это прекрасно понимаю, друг мой, поэтому делаю все, чтобы хотя бы на время удержать его жизнь, — сказал Гаген. — Но пока все очень неопределенно.

— Очень жаль будет, если он умрет. Ведь какое бы впечатление мог этот мнимый покойник произвести на графиню! Сознаюсь, я страшно сожалею, что не нашел пещеру раньше.

— Хорошо и то, что вы нашли свою невесту и знаете теперь, как спасти ее.

Они вошли в кабинет Гагена.

— Что с вами, друг мой? — спросил Бруно, внимательно посмотрев на Гагена. — Мне кажется, вы сильно огорчены и взволнованы.

— Я думал, что судьбе уже надоело меня преследовать, а она, оказывается, готовила мне самый страшный удар. Вы знаете почти всю мою жизнь, Бруно, поэтому расскажу я вам и о последнем своем горе. Есть люди, которым никогда не суждено наслаждаться покоем и не дано испытать настоящих человеческих радостей. К их числу принадлежу и я. Покой мне обеспечен разве что в могиле, и до нее мне, я чувствую, недалеко — осталось только сорвать маску с преступной Камиллы Варбург… Я уже говорил вам, — продолжал Гаген после небольшой паузы, — что у меня был сын, которого в свое время я отдал на попечение своего старого слуги Брассара. Уже раньше до меня дошло ужасное известие, что Леон Брассар, считавший старика своим настоящим отцом, ужасно поступил с ним. Несмотря на это, я все еще надеялся спасти юношу, передать ему мое имя и состояние, чтобы на закате дней своих иметь возле себя хоть одно любящее сердце… Я надеялся, но судьба рассудила иначе. Леон Брассар — это тот самый доктор Гедеон Самсон из больницы Святой Марии, который пытался похитить Лили. Сейчас он живет у графини в замке. Камилла с его помощью, рассчитывая на мою безграничную любовь к сыну, пытается удержать меня от всяких действий против нее. Графиня прямо предложила мне: либо я буду молчать, либо она погубит сына. Завладев Леоном, она решила, что обезоружила меня. Когда же я сказал ей, что ничто не удержит меня от исполнения своего долга, она постаралась возбудить в сердце Леона ненависть против меня, его отца…

— А вы сами говорили с Леоном, признались ли, что вы его отец? — спросил Бруно.

— Да, друг мой, и это была очень печальная встреча, которая нанесла моему сердцу последнюю рану, — сказал Гаген. — Я виделся и говорил с ним. И понял, что он полностью попал под роковое влияние графини. И теперь я должен сознаться: у меня больше нет сына.

— А знает ли он, кто его мать? — поинтересовался Бруно.

— Нет, друг мой, этого он до сих пор не знает. — Гаген помолчал и грустно сказал: — Я не жалуюсь и не ропщу на Бога. Я покончил со всем, что привязывало меня к земле. В моей жизни было очень мало радостей. И я очень рад, что в вас встретил верного друга, я никогда этого не забуду, и надеюсь, вы тоже после моей смерти будете меня вспоминать.

— Вы точно прощаетесь, Этьен! — вскричал Бруно. — Оставьте ваши мрачные мысли.

— Вы думаете, что я готов наложить на себя руки? Нет, друг мой, я буду нести свой крест до конца. Но какое-то предчувствие говорит мне, что теперь, когда погибла моя последняя надежда, и мой последний час тоже близок.

— Гоните от себя эти мысли, Этьен, — сказал Бруно. — Я надеюсь еще долго называть вас своим другом.

— Я и сам не прочь еще пожить. Хотя бы до тех пор, пока не сведу счеты с Камиллой. Я готовлюсь представить суду такие доказательства, которых будет достаточно, чтобы обнажить истинное лицо преступницы, достойной суровейшего наказания. У меня много фактов и свидетельств, доказывающих преступность графини и Митнахта. Завтра же я представлю их правосудию. И тогда бедная Лили наконец перестанет страдать. Хотя бы одна радость появится в конце горькой моей жизни. Я буду счастлив вашим счастьем, которое станет единственным утешением моего бесполезного существования.

— Да неужели можно назвать бесполезной жизнь человека, оказавшего бескорыстную помощь тысячам людей? — не согласился Бруно. — Что может быть возвышенней и прекрасней помощи бедным и несчастным? Не думайте, что я не знаю о ваших благодеяниях, Этьен, хоть вы и скрывали их. Поверьте мне: ваша смерть станет горем для множества людей.

— Вы слишком высоко цените все то, что я делаю, друг мой, — возразил Гаген. — Я только старался, по возможности, протягивать руку помощи тем, кто в ней нуждался.

— Но делали вы гораздо больше. Будучи знатным и богатым, вы постарались употребить все это для других. Достаточно того, что вы отказались от своего титула и положения, взяли другое имя, чтобы помогать страждущим. Ваши поступки велики и возвышенны, и я не думаю, чтобы на свете нашелся другой такой человек…

— Стойте, Бруно! — смеясь, перебил его Гаген. — Вы, кажется, готовы сделать из меня святого при жизни. Лучше пожелайте мне удачи на завтра.

— Если я вам понадоблюсь, Этьен, то рассчитывайте на меня, как на самого себя, — сказал Бруно, протягивая другу руку. — Да поможет нам Бог!

Друзья расстались. Но тревога и тяжесть ощущались в этом расставании. Может, виной тому были слова Гагена о предчувствии близкой смерти?..

Проводив Бруно, Гаген вернулся в кабинет и взялся разбирать почту. Распечатав одно из писем, он вдруг вздрогнул и изменился в лице.

Оно было подписано именем Леона Брассара. Чего он хотел? Может быть, как при последнем свидании, решил наговорить отцу побольше обидных и резких слов? А может, наоборот, в душе его проснулось раскаяние, и он захотел вернуть себе отца, движимый еще не совсем утраченной сыновней любовью? Или же руководил им только голый расчет, желание получить наследство?..

Гаген стал читать письмо с таким волнением, какого давно не испытывал. Он чувствовал, что, как бы то ни было, он продолжает любить своего преступного сына.

В письме Леон Брассар писал:

«После всего происшедшего вы, конечно, не ожидали получить от меня какое-либо известие. Тем не менее я пишу вам с намерением добиться нового свидания с вами. Надеюсь, что вы не откажете мне в этом. Я хотел бы встретиться с вами сегодня же вечером. Жду вас в семь часов вечера за городом, на берегу моря, где стоят лодки варбургских рыбаков. Меня вы увидите в лодке. Буду ждать, исполните ли вы мою последнюю просьбу.

Леон Брассар».

Ледяным холодом веяло от этих строк. Впрочем, язык письма был так же далек от ненависти, как и от любви.

Гаген два раза перечитал письмо, пытаясь отыскать между строк хотя бы маленький лучик надежды на возможность возвратить погибающего сына, но напрасно. Интонация письма была скорее вызывающей и даже угрожающей. Сын требовал последнего свидания. Но зачем, с какой целью? Однако отцовское сердце, вопреки всем доводам рассудка, все-таки продолжало надеяться на лучшее, на то, что Леон, при всей своей испорченности, почувствует раскаяние и захочет вновь обрести любовь отца. Надежда эта взяла верх над всеми остальными чувствами. Может быть, еще не поздно спасти Леона и вырвать его из рук графини?..

Гаген решил пойти. Остаток дня он провел со своими больными, а в половине седьмого отправился к указанному месту.

Выдался ясный и теплый вечер. Солнце еще не зашло, когда Гаген вышел из города. И чем дальше уходил от него, тем становилось тише и пустыннее. В назначенном же месте Гаген не увидел ни души.

Впрочем, было даже к лучшему, что нет лишних свидетелей.

Перед выходом из дома Гаген еще раз перечитал письмо и вдруг решил, что Леон задумал лишить себя жизни. Отсюда и слова про «последнюю просьбу».

У берега Гаген окинул взглядом вытащенные на песок лодки, но никого в них не увидел.

С моря дул освежающий ветерок, и солнце, готовое спуститься за горизонт, казалось большим кровавым шаром. Вдали виднелись над водой маленькие белые паруса рыбачьих лодок.

Гаген подошел к самому берегу и только тут заметил быстро приближавшуюся лодку. Легкая лодка шла ходко, и скоро Гаген узнал в гребце своего сына.

— Прокатимся немного, — пригласил Леон. — На воде нас никто не увидит и не услышит.

Что-то в этих словах заставило Гагена на минуту насторожиться. Но неужели отец будет бояться сына? И Гаген, отбросив прочь сомнения, решительно сел в лодку.

— Вы писали мне, Леон, просили прийти, и я, видите, откликнулся на вашу просьбу.

— Да, я хотел переговорить с вами о деле, чрезвычайно для меня важном, — подтвердил Леон, снова взявшись за весла.

Он мощными гребками уводил лодку от берега, так что через несколько минут они были уже довольно далеко. Тогда Леон положил весла, предоставив лодку волнам.

Гаген с волнением ждал, что скажет ему сын.

— Наши отношения в подобной форме для меня невыносимы, — начал Гаген сам, желая облегчить сыну задачу. — Мы должны поговорить совсем по-другому и в другом тоне, нежели в последнюю нашу встречу. Ты хочешь задать мне какой-то вопрос? — видя нетерпение, проявляемое Леоном, спросил Гаген.

— Да, вопрос, один короткий вопрос, который решит все, — резко ответил Леон холодным и злым тоном.

Взглянув в лицо сына, Гаген вдруг понял всю тщетность надежд на исправление, настолько отталкивающе-ужасным было его выражение.

— Спрашивай, — как можно спокойнее сказал Гаген.

— Вы знаете, как долго я по вашей вине или, быть может, милости, — поправился Леон насмешливо, — жил в бедности и неизвестности, не имея возможности воспользоваться всеми выгодами моего происхождения. Мне надоела такая жизнь. Вы мой отец. Вы — знатный человек, принц. Я тоже хочу иметь титул, принадлежащий мне по праву моего рождения, и я могу и хочу потребовать этого от вас.

Гаген выслушал его, не перебивая. Теперь, по крайней мере, он знал, что следует ему ожидать. Нет, не раскаяние, не любовь к отцу привели сюда Леона, а желание приобрести богатство и знатный титул. Алчность, ненависть и угроза сверкали в его глазах.

— Да, поначалу я, действительно, хотел восстановить тебя во всех правах, — сказал Гаген, — передать тебе и титул, и состояние, но твое поведение заставило меня отказаться от первоначального своего намерения. Ты оказался недостойным сыном. Даже и сегодня я ожидал услышать от тебя нечто совсем другое…

— Но как бы там ни было, я ведь все равно ваш сын? — вызывающе сказал Леон. Голос его звучал глухо, кулаки были сжаты.

— Сын, но уже погибший для меня.

Леон громко расхохотался.

— Погибший? А по чьей вине? — воскликнул он. — Кто бросил меня? Кто отнял все, что мне по праву принадлежало?.. Тогда у меня есть к вам еще один вопрос, который действительно решит все: согласны ли вы дать мне ваш титул и часть вашего состояния, какую я потребую?

— Здесь может быть только один ответ, — твердо сказал Гаген, — если бы я подозревал, зачем вы меня сюда зовете, меня, конечно же, здесь не было бы. По вашему письму я ожидал…

Словно тигр, готовый броситься на добычу, налитыми кровью глазами смотрел Леон на Гагена.

— Ответ! Я не слышу ответа на мой вопрос!

— Я уже ответил, — сказал Гаген, держа в руке письмо Леона.

Порыв ветра вырвал его из рук и бросил на воду. Гаген наклонился через борт, чтобы подхватить клочок бумаги, но в то же мгновение Леон бросился к нему и столкнул в воду.

Все произошло так быстро и неожиданно, что Гаген не успел схватиться руками за борт лодки и оказался в воде.

Поспешно оглядевшись, Леон схватился за весла. Вдруг возле борта показалась из воды голова Гагена. С молчаливым упреком глаза его смотрели на сына. Всего лишь несколько мгновений боролся он с поднявшейся волной, потом скрылся в морской пучине. Вероятно, навсегда.

Подгоняемый ужасом, Леон изо всех сил налегал на весла, и ему все казалось, что вслед ему с молчаливым упреком смотрит голова Гагена…

За тихим солнечным вечером последовала бурная дождливая ночь. В короткое время небо покрылось тучами и стало так темно, что в двух шагах не было видно ни зги. Ветер подул со страшной силой. Дождь лил как из ведра. Никто не показывался из домов. Улицы, совсем недавно заполненные народом, опустели.

Старая экономка Гагена еще не спала, поджидая доктора, который все не возвращался. Очень могло случиться, что в пути его застигла гроза, и он остановился где-нибудь переждать ее.

Никогда старой Вильгельмине Андерс не было так страшно в большом и пустом доме, как в этот вечер. Кучер Фридрих был в конюшне. Во всем доме не оставалось никого, кроме Вильгельмины и таинственного больного, доставленного к доктору асессором фон Вильденфельсом.

За больным в течение дня ухаживал слуга асессора, но к вечеру он ушел, передав его старой экономке.

Было ближе к полуночи, когда фрау Андерс со свечой в руке снова вошла к больному.

Сильный ветер порывами бил в окна. Лил сильный дождь. В эту ужасную ночь вид старика, который лежал, не открывая глаз, точно мертвый, внушал фрау Андерс суеверный ужас. Однако, преодолев страх, она тихо подошла к постели больного. И тут же отскочила назад. Старик, до сих пор не открывавший глаз и оттого казавшийся неживым, сейчас, широко раскрыв их, смотрел на нее.

Но глаза его оставались стеклянными и безжизненными, они были неподвижно устремлены на старую Вильгельмину.

Происшедшая с больным метаморфоза произвела на старую экономку сильное впечатление, но она быстро овладела собой и даже обрадовалась, подумав, что больному стало лучше, и он пришел в себя.

— Вы не спите? — спросила она старого Вита. — Можете ли вы говорить или подать какой-нибудь знак?

Старик ничего не отвечал и не шевелился, по-прежнему лежа неподвижно, как мертвый, но с открытыми глазами.

«Только скорее бы пришел доктор и решил, что теперь делать», — подумала старуха.

Она еще раз попыталась заговорить с Витом или добиться от него какого-нибудь знака, но напрасно: несмотря на открытые глаза, он, казалось, ничего не видел и не слышал. От этого становилось еще страшнее, и старуха, вздыхая, вышла из комнаты больного — взглянуть, не вернулся ли доктор.

Время шло, но Гаген все не возвращался. Беспокойство экономки росло. Однако в полночь старуха заснула, сморенная усталостью. Но часа в три ночи она снова проснулась. Доктора не было. Фрау Андерс стало не по себе.

Между тем буря немного успокоилась. Близилось утро. Наверное, Гагена задержал какой-нибудь тяжелый больной.

Едва начало светать, фрау Андерс открыла окно. Ветер стих, и дождь только моросил. В пять утра поднялся кучер, и экономка сказала ему, что доктор до сих пор не возвращался. Вот уже стали оживляться утренние улицы, но Гаген не появлялся.

Наконец в восемь часов раздался звонок. Фрау Андерс поспешно бросилась открывать. Перед ней стоял странного вида молодой человек. Он был хорошо одет, но имел растрепанный вид, а костюм его находился в беспорядке. Из-под шляпы выбивались рыжие волосы, лицо заросло такой же рыжей бородой.

Экономка подумала, что молодой человек пришел сообщить о докторе, но тут же поняла, что ошиблась. Незнакомец вообще не мог найти подходящих слов. Поведение его было очень странным. Кое-как он собрался и спросил о Гагене.

Тогда Вильгельмина предположила, что у незнакомца, видимо, в доме тяжелобольной, и он в отчаянии прибежал за доктором, отсюда и такое странное поведение.

— Господина доктора нет дома, — отвечала она, — я сама жду его со вчерашнего вечера. Если вы пришли пригласить его к больному, то напишите ваше имя и где вы живете. Как только он вернется, я обязательно ему сообщу.

— Это будет слишком долго, — сказал незнакомец, и старуха невольно вздрогнула, встретившись с жутким его взглядом.

Больше ничего не сказав, незнакомец (а читатель наверняка уже догадался, что это был Леон) повернулся и пошел прочь.

Зачем он приходил? Может быть, для того, чтобы узнать, не спасся ли Гаген. Или же им руководила та непонятная мистическая сила, которая всегда влечет убийц к местам их преступлений и туда, где жили их жертвы?

Леон зашел в соседний ресторанчик. Хозяин был удивлен, увидев столь раннего посетителя. Леон заказал стакан вина и кусок мяса, потом привел себя в порядок. Получив заказ, Леон поспешно выпил вино, словно побыстрее желая забыться. Лицо его прояснилось, и он уже спокойно взялся за еду.

Когда к завтраку стали собираться другие клиенты ресторана, Леон зашел в закуток, отделенный от общего зала перегородкой, и, никем не потревоженный, проспал там до обеда. Проснувшись во втором часу дня, он спросил себе бутылку вина и стал спешно пить его, подливая в стакан. Только к вечеру он покинул ресторан и отправился в гостиницу, где жил Бруно.

Бруно, отворив дверь на стук, был крайне удивлен, увидев перед собой Леона Брассара. Затем на смену удивлению пришло удовлетворение тем, что сын Гагена сам пришел к нему, поскольку Бруно очень хотелось сказать ему, как несправедливо поступил он в отношении своего отца.

Что касается Леона, то он к Бруно пришел явно не с добрыми намерениями. Это можно было заметить по его сумасшедшим глазам.

— Рад вас видеть, господин Леон Брассар, — приветствовал его Бруно, очень удивив последнего, что знает его настоящее имя.

— Вы жених мнимой графини? — без обиняков спросил Леон.

— Странный вопрос. Почему вы его мне задаете?

— Потому что хочу знать.

Бруно почувствовал, что Леон находится в возбужденном состоянии.

— Я не понимаю, какое вам дело до меня и Лили? Впрочем, я не об этом хотел бы с вами поговорить…

— Однако вы не можете запретить мне любить эту девушку, — перебил Леон Бруно.

Бруно испытующе посмотрел на Брассара и нашел его очень странным.

— Оставим это, — сказал он. — Я, конечно, не могу распоряжаться вашими чувствами, Леон Брассар, но я вижу, что вы сегодня возбуждены. Позвольте поговорить с вами о другом. Видите ли, я знаю о вашем прошлом больше, чем вы сами…

При этих словах Леон вздрогнул и пристально посмотрел на Бруно.

— Я знаю, что доктор Гаген — принц Этьен Аналеско и что он — ваш отец, — продолжал Бруно. — Да вы садитесь, успокойтесь и послушайте моего совета. Я не желаю вам зла.

— Это все я тоже знаю. Но вы говорите, что знаете больше, чем я сам, — нетерпеливо напомнил Леон.

— Да, именно так, — подтвердил Бруно. — Видите ли… В вашей преданности графине Варбург вы зашли так далеко, что стали ее слепым орудием против собственного отца. Да, графиня ненавидит Гагена и готова во имя удовлетворения своих мстительных помыслов на все. Неужели вы хотите оставаться послушным орудием — против родного отца, Леон? Одумайтесь, Леон, пока не поздно. Вы сильно оскорбили принца, вы стали союзником его врагов, не предполагая, какой ужасный удар тем самым наносите его сердцу. Я прошу вас: бегите от графини — этой страшной женщины, которая сама попирает священнейшие законы природы и не ведает никаких благородных чувств. Вернитесь к отцу, покажите, что вы раскаиваетесь, и вы найдете в нем для себя не только любящее сердце, но и прекрасную будущность. Графиня, между прочим, хочет гибели не только Этьена Аналеско, но и… вашей, как ни ужасно, ни противоестественно это. Принц желает вам только добра, и при малейшем вашем раскаянии он встретит вас с распростертыми объятиями.

Слова Бруно произвели на Леона глубочайшее впечатление, взволновали его до глубины души, но реакция его, чувствовал Бруно, была не такой, какую он ожидал увидеть.

— Оставьте графиню, — продолжал Бруно. — Это ужасная женщина. Она хочет вашей гибели и способна на любое преступление.

— Вы можете говорить все что угодно, но я все-таки буду служить ей. Она… слишком прекрасна, чтобы противиться ей.

— Несчастный! Вы ослеплены порочной ее красотой. Так знайте же: она — ваша мать! — решившись, сказал Бруно.

В первое мгновение Леон словно не мог постигнуть смысла сказанного.

— Что вы говорите? — шепотом переспросил он и страшно побледнел.

— Принц Аналеско — ваш отец, а графиня Варбург — ваша мать. Теперь подумайте о ваших взаимоотношениях с ними обоими. Графиня обманула принца, который, полюбив ее, собрался на ней жениться. Она и тогда покушалась на его жизнь, и сейчас не побрезговала использовать против отца собственного сына.

— А графиня знает, что я ее сын? — с отчаянием спросил Леон, немного придя в себя.

— Прекрасно знает и пользуется вами в своих дьявольских целях. Сердце этой красавицы так черство и холодно, что ей просто никогда не была знакома материнская любовь.

— Вы говорите правду? — спросил Леон.

— Совершенную истину! — поклялся Бруно. — Все остальное отец расскажет вам сам.

Леон больше его не слушал. Он замер в беспредельном отчаянии. Ярость, накопившаяся в нем, которую он собирался выместить на Бруно, обретала теперь новый адрес — графиню Варбург.

Как безумный, Леон бросился вон из гостиницы.

На улицах начинало темнеть. Он бежал, не разбирая дороги, но было очевидно, что услышанное сейчас от Бруно многое перевернуло в его душе и заставило решиться на нечто иное, нежели задуманное им прежде. Еще бы! Он убил совершенно невинного человека, своего отца, и в том оказалась виновата графиня Варбург, его мать, которая в последнее время — теперь он это понял — незаметно, но постоянно и без устали подталкивала его к неслыханному преступлению. Да, именно графиня довела его до того, что он поднял руку на собственного отца.

Мысли эти сводили Леона Брассара с ума.

Он спешил вон из города, не разбирая дороги. Ноги сами привели его к тому месту, где накануне вечером они встретились с Гагеном. Что-то говорило ему, что пришел и его черед, что именно здесь, где он убил своего отца, и он должен покончить с жизнью.

Леон уже собрался сесть в лодку, как вдруг ему пришла в голову другая мысль. Его охватила дикая ненависть к графине, к этому демону во плоти, который, к несчастью, оказался его матерью. И он подумал, что должен жить, чтобы наказать эту мегеру за все содеянное. Он должен жить, чтобы проклясть ее, чтобы сказать ей, что из-за нее он не только лишился счастливого будущего, но и сделался убийцей своего отца.

Леон повернулся и решительно направился в Варбург.

XXVIII. УЖАСНЫЙ СЛУЧАЙ

Среди глубокой ночи Губерт вдруг проснулся, словно кто-то толкнул его. Он вскочил с постели — в комнате было темно. Он сразу же вспомнил их недавний разговор с Блэком и его согласие переночевать здесь.

Губерт прислушался. В комнате было тихо. Дыхания спящего Блэка не слышно.

Сильный испуг охватил Губерта.

— Блэк! — позвал он. — Вы тут?

Ответа не последовало.

Губерт стал искать спички и свечу. Наконец он осветил комнату и увидел, что постель его соседа пуста. Нехорошее предчувствие сжало сердце Губерта.

Он вышел из дома, осмотрелся — Блэка нигде не было видно. Тогда он направился к дому Артизана. Он увидел, что в окнах хозяйского кабинета горит свет. Губерт прошел к нему и постучался. Ответа не последовало. Кругом стояла тишина. Губерт постучался еще раз, затем тихонько отворил дверь. Комната была пуста. Зато дверь в кладовую оказалась настежь открытой, а на полу валялся фонарь, с которым мистер Артизан всегда ходил в подвал.

— Мистер Артизан! — крикнул Губерт.

Тишина.

Губерт подошел к кладовке и заглянул в нее. От неожиданности он вскрикнул — из бочки с керосином торчали ноги.

«Боже милостивый! — подумал он в страхе. — Да это же мистер Артизан! Он захлебнулся керосином».

Не теряя ни минуты, Губерт, отставив фонарь в сторону, взялся что было сил вытаскивать толстого Артизана из наполненной до половины бочки.

Он уже почти вытащил труп, как вдруг ужасная мысль пришла ему в голову. А что если его сочтут за убийцу «нефтяного короля», если на него падет подозрение? Хотя сам Губерт ни минуты не сомневался, что это дело рук Блэка, отомстившего ненавистному хозяину.

Губерту предстояло сделать выбор. Что предпринять, как поступить? Позвать прислугу и сказать, что он вытащил Артизана из бочки? Но поверят ли ему? Вернуться к себе, но для этого придется снова опустить труп в керосин. К тому же следы керосина видны на полу, и на его одежде, и уже один запах от его костюма может стать важной обвинительной уликой. Но и отступить он не мог, не хотел оказаться трусом, поэтому решил делать так, как подсказывает ему чувство долга.

Прежде всего он оставил все как было. Потом Губерт спустился вниз, позвал рабочих и, поставив сторожей охранять место происшествия, в хозяйском шарабане поехал в город.

В город он доехал под утро. Он сообщил о случившемся судье, а тот послал в Артизан-Рокс двух полицейских.

Губерту показалось, что судья на него глядит подозрительно. Правда, тот ничего вслух не сказал, тем более узнав, что разговаривает с управляющим Артизана.

Известие о смерти богача Артизана быстро распространилось по городу и послужило темой бесконечных пересудов.

Мистер Викет был не только удивлен, но и очень огорчен случившимся, так как имел с покойным прочные связи и его смерть могла вредно отразиться на делах фирмы. Поэтому Викет немедленно отправился в Артизан-Рокс.

Возвратившись, Губерт проводил полицейских в кабинет и кладовую, где все оставалось в прежнем виде. Они начали обыск. Прежде всего просмотрели конторские книги, заглянули в кассу. Оказалось, что не хватает почти трех с половиной тысяч долларов. Кроме того, дознанием было установлено, что Блэк уехал из Артизан-Рокса еще поздно вечером, а старая служанка хозяина Лалла Яне куда-то исчезла. Едва ли старуха могла стать убийцей, скорее и она оказалась жертвой. Не возникало ни малейшего сомнения, что мистер Артизан убит. Бочка была слишком высока, чтобы в нее можно было свалиться случайно, и понемногу подозрение стало падать на Губерта.

Чтобы как-то оградить себя от возникшего подозрения, он поделился своими опасениями по поводу причастности к делу Блэка, но это только повредило ему, вызвав еще большее недоверие у полицейских.

В общем, самые худшие опасения Губерта относительно развязки этой истории стали оправдываться.

— Ваше имя? — спросил один из полицейских.

— Губерт.

— Откуда вы?

— Из Варбурга.

Полицейский удивленно посмотрел на него, не зная, видимо, где находится Варбург, и продолжал задавать вопросы:

— Где ваши бумаги?

— У меня их нет, — сообщил недалекий Губерт.

— Странно… Вы потеряли их?

— Нет, у меня их совсем не было, — ляпнул он.

— Так, так… — протянул полицейский, заинтересованно глядя на Губерта.

— Не думаете ли вы, что это я убил мистера Артизана? — заволновался Губерт. — Неужели бы я сам пошел рассказывать об этом и приглашать вас сюда на расследование?

— Разберемся… — многозначительно ответил полицейский и сурово добавил: — А пока я обязан вас арестовать.

— Но тогда не забудьте того, что я говорил вам о Блэке.

— Его и служанку мы будем искать.

— А если не найдете?

— Тем хуже для вас.

— Я бы очень хотел участвовать в поисках Блэка и служанки.

— В особо важных случаях это возможно, но только в сопровождении и под надзором полицейского.

— У меня есть очень важные причины, и я клянусь, что найду обоих. Дайте мне полицейского, чтобы я мог начать поиски, умоляю!

Посовещавшись, его отвезли к судье, который, выслушав Губерта, разрешил удовлетворить его просьбу и приставил к нему усердного и ловкого полицейского чиновника мистера Вакерсона.

Мистер Вакерсон оказался человеком, помимо всего, еще и добродушным, который сразу же заявил Губерту, что предоставляет ему полную свободу действий и требует лишь одного: чтобы его подопечный далеко не удалялся. Губерт поклялся, что не сделает ни малейшей попытки к бегству, и оба отправились в путь.

Для начала они снова заехали в Артизан-Рокс, но ничего нового здесь услышать не пришлось, за исключением слов одного из рабочих, который сказал, что видел Блэка, направлявшегося к месторождению нефти. Стало быть, если рабочий не ошибся, Блэк ушел пока недалеко. И продвижение его теперь было резко затруднено, поскольку предполагаемые пути его бегства были перекрыты.

Губерт вспомнил, что по ту сторону леса, милях в двух от Артизан-Рокса, находилась гостиница, уединенно стоявшая на берегу озера, у перекрестка двух дорог. Туда в прежнее время очень любил захаживать Блэк. Губерт решил тоже завернуть туда и проверить, нет ли там Блэка, — о чем и сказал Вакерсону. Тем более что хозяин отеля о Губерте совершенно не знал.

К вечеру они добрались до гостиницы. Войдя в нее, они увидели только одного хозяина. Губерт с Вакерсоном сели за стол и, потребовав себе рому и воды, спросили, не могут ли они переночевать.

— Конечно, господа, конечно, — ответил хозяин. — У меня почти все свободно, кроме двух комнат.

— Много ли у вас бывает народу? — спросил полицейский.

— Дела идут все хуже и хуже, — пожаловался хозяин и в свою очередь спросил: — Вы слышали, что на днях убили мистера Артизана, местного «нефтяного короля»?

— Да, нам говорили по дороге, — сказал полицейский, — а как это случилось?

— Не знаю, но один из моих клиентов говорил, что его нашли в бочке с керосином.

— Говорят, у «нефтяного короля» был управляющий по имени Блэк, который сразу после смерти хозяина куда-то исчез.

— Вы знаете мистера Блэка?

— Нет, я только слышал о нем, — сказал Губерт.

— И что же вы слышали?

— Что он был хорошим управляющим.

— О да, вам правильно говорили, — подтвердил хозяин. — А вы, вероятно, фермер?

— Да, мы фермеры, — поддержал игру Губерта полицейский. — Мы издалека, сейчас возвращаемся домой. Нам бы хотелось иметь хорошего управляющего.

— Так, так… — несколько мгновений поразмышлял хозяин гостиницы. — В таком случае мистер Блэк мог бы вам очень пригодиться.

— Но, может быть, он уже нашел себе место? — засомневался Губерт.

— Нет-нет, он еще свободен, — заверил хозяин. — В нашей округе не так-то просто найти хорошую работу — да еще быстро.

— Покажите нам, пожалуйста, нашу комнату, — попросил Губерт, вставая.

Они с полицейским теперь знали достаточно много о Блэке. Когда они расположились в отведенной комнате, из окна которой хорошо было видно, что делается вокруг гостиницы, Губерт сказал Вакерсону, что убежден в том, что Блэк где-то неподалеку, держит связь с гостиницей, но запретил хозяину говорить о себе.

— И что же вы предполагаете делать? — поинтересовался полицейский.

— Мы должны поймать Блэка. Он негодяй и добром не дастся, но все-таки мы должны схватить его.

— Но против него нет никаких доказательств.

— Надо взять его, а доказательства найдутся, — упрямо повторил Губерт. — Но прежде всего надо разузнать, где Лалла Яне.

— Зачем вы погасили огонь? — встревожился полицейский, увидев, что Губерт задул лампу.

— В темноте лучше наблюдать за улицей, — пояснил тот. — Хорошо бы, если бы вы сумели сначала переговорить с Блэком. Он вас не знает.

— Мне нельзя оставлять вас одного.

— Да-да, но, если бы не это, все можно было бы устроить гораздо проще и легче. А стоит Блэку увидеть меня, как у него возникнет подозрение.

— Я не думаю, что мы так скоро поймаем его, — засомневался полицейский.

— Но нас же двое…

— И на одном лежит подозрение в убийстве.

— Совершенно необоснованное. В общем, в любом случае я попытаюсь взять Блэка. Даже один. Для меня теперь это еще и дело чести, потому что он хотел меня сделать своим сообщником.

Губерт сел у окна и стал смотреть на площадку перед гостиницей. Приотворив окно, он тихонько высунулся. Внизу, в общей зале, еще горел свет, стало быть, хозяин не спал, хотя было уже поздно. Казалось, он ждет кого-то. Но вот огонь погас, послышался скрип дверных петель, тихие шаги, и Губерт увидел внизу хозяина, который смотрел на темные окна, словно проверяя, все ли спят. Губерт успел отодвинуться от окна, и хозяин не мог его видеть.

Убедившись, что везде темно и тихо, хозяин пошел по тропинке к лесу.

Губерт остался возле окна, ожидая, что же будет дальше.

Через полчаса до него донесся тихий разговор. По тропинке к дому шли двое. Они говорили почти шепотом, и слов было не разобрать.

— Кто это там? — спросил полицейский, пристроившись у окна рядом с Губертом.

— Тихо! Сейчас увидим.

Оба подошли поближе. Губерт обрадовался — его ожидания оправдались: рядом с хозяином гостиницы шел Блэк. Они что-то горячо обсуждали, и кое-что можно уже было разобрать.

— Они останутся здесь до утра, — говорил хозяин. — Завтра рано утром ты сможешь с ними переговорить.

— Разве ты их не знаешь?

— Они издалека.

— Тем лучше!..

Хозяин с Блэком завернули за угол дома, намереваясь, видимо, пройти в дом через черный ход.

— Птичка попалась в западню, — прошептал Губерт полицейскому. — Завтра мы захватим ее.

Оба они до утра не сомкнули глаз, карауля бывшего управляющего, но Блэк из гостиницы не выходил.

Утром пришел хозяин и сказал, что ему удалось найти управляющего.

— Тогда пришлите его, пожалуйста, сюда, чтобы мы смогли переговорить с ним, — попросил Губерт.

Хозяин вышел, а Губерт встал за дверью так, чтобы, войдя, Блэк не мог сразу увидеть его.

В дверь постучали, и показался Блэк. Но когда он собрался прикрыть за собой дверь, увидел Губерта.

— Как, это вы? — мрачно удивился он.

— Да. Мы приехали за вами, чтобы отвезти вас в город.

— С каких это пор вы стали полицейским? — угрожающе проговорил Блэк.

— Вы должны поехать с нами для дачи показаний, — поддержал Губерта Вакерсон.

— Какие показания? — недовольно отозвался Блэк.

— Относительно смерти мистера Артизана.

— Я об этом ничего не знаю. Когда он умер, меня уже не было в Артизан-Роксе: я уехал раньше.

— Все это вы и расскажете в суде, но поехать вам с нами придется. Не захотите добровольно, применим силу.

Блэк понял, что придется покориться.

— Черт побери этого дурака хозяина! — вскричал он в сердцах, не спуская полный ненависти взгляд с Губерта.

Сначала они пешком дошли до Артизан-Рокса. По пути Губерт спросил:

— Вы ничего не знаете про старую Лаллу Яне?

— Какое мне до нее дело! — огрызнулся Блэк и добавил: — Полагаю, что обязан этим путешествием вам. Но берегитесь, я вам этого не спущу.

Через пару часов все трое были в Артизан-Роксе. Нашлась и Лалла Яне. Все это время она, перепуганная случившимся, бродила по лесу и чуть не умерла от страха и голода.

Оставшимся в доме мистера Артизана полицейским старуха рассказала, как забрался в позапрошлую ночь Блэк в кабинет хозяина. Старая служанка прокралась за ним и видела, как он стал набивать карманы деньгами, лежащими на столе. Видела она и то, как боролись мистер Артизан и Блэк. Потом служанка, боясь за свою жизнь, в страхе убежала.

Ее показание почти все проясняло. Губерт, Блэк и Лалла Яне в сопровождении полицейских в тот же день отправились в город. Блэк был мрачен и упрямо твердил, что старуха просто спятила.

Губерт тоже чувствовал себя не очень уютно. Подозрение в убийстве «нефтяного короля» теперь было снято с него, но ведь могли узнать, что он беглый арестант. Поэтому Губерт понял, что ни в городе, ни в Артизан-Роксе ему теперь оставаться нельзя, и решил при первой же возможности бежать.

В город они приехали под вечер. Блэка сразу взяли под стражу. Губерта заставили повторить показания. О его прошлом, по всей видимости, никто ничего не знал, и бывший лесничий поблагодарил за это Бога. Той же ночью, как только его освободили, он сел в поезд и поехал дальше в глубь страны.

Блэк запирался на дознаниях, говорил, что, правда, деньги он взял, но об убийстве не помышлял, а только защищался от хозяина, оберегавшего свои богатства, и что смерть Артизана — просто несчастный случай. Поскольку против него было одно-единственное показание полусумасшедшей старухи, а другой свидетель бесследно исчез, Блэку, благодаря искусству адвоката, присудили не смертную казнь, а десятилетнее тюремное заключение.

XXIX. НОЧНОЙ ГОСТЬ

Когда все в замке уснули, графиня отправилась в нижние покои боковой башни. Леона целый день не было видно в замке, капеллан давно ушел в свою комнату, как и молоденькая компаньонка, которую с некоторого времени графиня взяла к себе.

Филибер, надо полагать, заметил, что кроме Лили в замке жил еще и некий таинственный гость, но делал вид, что ничего не знает.

Графиня ступала как можно осторожнее, чтобы ненароком не выдать себя, не обратить постороннее внимание на свое ночное путешествие по замку.

Внизу, в передней, по обыкновению горела большая лампа, которая гасилась только поздно ночью. С собой у графини свечи не было, но она прекрасно знала дорогу. Дойдя до старой железной двери, которая вела в башню, она отперла ее как можно тише. Однако, несмотря на все предосторожности, дверь заскрипела, и графиня решила, что лучше не запирать ее. Камилла вошла в темный сводчатый коридор башни, но направилась не к той комнате, где содержалась Лили, а дальше.

Она скользила по коридору неслышно, словно тень, и скоро оказалась возле комнаты своего таинственного гостя, того самого, шаги и бормотание которого по ночам слышала из своей комнаты Лили.

Графиня легонько постучалась, и почти сразу же дверь отворилась.

В комнате было совершенно темно. Камилла прикрыла дверь за собой поплотнее, но тот, кто открыл, сразу узнал ее. Он уже привык к темноте.

— Наконец-то ты пришла, — тихо сказал он. — Я давно ждал тебя и завтра бы сам пошел к тебе.

— Ты с ума сошел! — прошептала графиня. — Зачем так подвергать себя опасности?

— Ты прекрасно знаешь, чего я хочу, и понимаешь, что я справедливо требую своей доли…

— Курт… — перебила Камилла тайного постояльца.

— Мне надоело ждать, — твердил Митнахт, а это, как, наверное, догадался читатель, был именно он. — Или ты воображаешь, что мне очень интересно жить в этой мышеловке?

— Ты ради собственной же безопасности должен скрываться — ты же знаешь… Но ждать осталось недолго. Наши дела идут хорошо. То, что тебе никак не удавалось сделать, свершилось, и сейчас последнее препятствие устранено…

— Этьен Аналеско?.. — поспешно спросил Митнахт.

— Он случайно утонул вчера. Так мне сообщили, по крайней мере.

— Ты не меньше меня должна этому радоваться, — сказал Митнахт. — Он поклялся уничтожить и меня и тебя. Он, казалось, был заколдован от пуль и кинжалов.

— Но теперь его уже нет и нам нечего бояться.

— Если только через какое-то время он вдруг опять не объявится живой и здоровый, то победа на нашей стороне.

— Нет, на этот раз я уверена, что не появится.

— Ну, так поторопись тогда и со мной рассчитаться.

— Но я еще не получила денег Лили. Она жива, хотя и в моей власти. До сих пор я не могла добиться выдачи денег, но теперь вижу, что пришла пора действовать особенно решительно…

— Да, ты права.

— А что ты станешь делать, получив свою долю?

— Уеду.

— На что ты промотал деньги, которые я тебе посылала? Имея сто тысяч талеров, можно было спокойно дожидаться остального, а вместо этого ты являешься сюда, как какой-нибудь бродяга. И я еще должна прятать тебя, чтобы не давать повода для разного рода толков. Так что наберись терпения и жди. И помни, что любой твой необдуманный и опрометчивый шаг может испортить все дело.

— Но ты же сама сказала: теперь, когда устранено последнее препятствие…

— Жадность лишает тебя рассудка. Именно сейчас, когда деньги так близки, и надо быть особо осторожным. Они будут получены, но когда точно — я сказать не могу. Я и так из-за твоих непомерных требований и мотовства залезла в большие долги и нуждаюсь теперь не меньше твоего.

— Нуждаешься?.. В шампанском и устрицах, — насмешливо сказал Митнахт. — Знаю я тебя!

— Да хоть бы и так! — гордо ответила ему Камилла. — И я бы на твоем месте не доходила до такой наглости. Ты получаешь здесь все, что можно и нужно. Я сама ношу тебе и вино, и еду. Тебе этого мало?

— Я живу как в тюрьме, и это мне надоело.

— Зачем же ты сюда шел?

— Какой глупый вопрос! — вскипел Митнахт. — Потому что у меня не было ни гроша денег.

— Я ни разу прежде не видела тебя таким, хотя ты не однажды приходил ко мне — наполнять свои карманы. Но тогда ты был хотя бы в приличном виде. А теперь совсем опустился, стал совершенно другим человеком.

— А благодаря кому? — обиделся Митнахт. — Сейчас, вспоминая по ночам прошлое, я тысячу раз проклинаю ту минуту, когда встретил тебя в первый раз. Я был авантюристом — хорошо. Служил наемником под чужими знаменами — да. Был игроком — да. Но не преступником, не убийцей!

— К чему ты все это говоришь?

— Я проклинаю тебя, когда вспоминаю свое прошлое!

— Что было, то прошло. Лишь дураки думают о том, чего уже нельзя изменить, — холодно сказала графиня.

— Ты обещала мне награду за наградой, только бы я сделался твоим помощником.

— И разве я не исполняла своих обещаний?

— Теперь, когда я сижу в этом каменном мешке, прошлое снова проходит перед моими глазами, словно это было вчера…

— Уж не раскаяние ли ты тут передо мной разыгрываешь? — с язвительной усмешкой спросила графиня. — Напрасный труд. Подобная глупость может окончиться для тебя эшафотом.

— Ты хочешь сказать, что назад дороги нет и путь для меня остался только один? Что ж, ты права. Благодаря тебе, я зашел так далеко, что преступление за преступлением стало нормой моей жизни.

— Что значат эти упреки?

— Ты еще не знаешь, что по дороге сюда я должен был убить ни в чем не повинного человека, телеграфиста из Баума, который отправлял депешу Марии Рихтер. Он узнал меня.

— Но он, кажется, сам лишил себя жизни?

— Нужда всему научит. Я устроил так, чтобы все решили, что это самоубийство.

— Остановись, Курт, — прервала Митнахта графиня, в голове которой мелькнула новая идея. — Ты знаешь, что в этой же башне я поместила Лили. Она, кажется, замышляет побег. После той ночи, когда ты вернулся, утром под окном ее комнаты обнаружили следы копыт…

— Теперь она одна стоит у нас на дороге, — мрачно заметил Митнахт.

— И она по-прежнему обвиняет тебя. Я все силы приложила к тому, чтобы перевести ее сюда, но пока жива она, нам миллиона не получить.

— Если уж все так далеко зашло, то надо поскорее кончать с этим делом.

Дьявольская улыбка тронула губы графини, но Митнахт ее в темноте не заметил.

— Но надо соблюдать предельную осторожность. Поспешность может испортить все дело.

— Она исчезнет, как и появилась, неожиданно и необъяснимо, — пообещал зловещим шепотом Митнахт.

— Лучше всего, если это произойдет при попытке к бегству, — сказала графиня, — а попытку такую я берусь устроить в самое ближайшее время.

— Только предупреди заранее.

— Будь осторожен, Курт, и тогда нам все удастся. Тебе тем легче действовать, что никто не знает о тебе. Лили убежит и пропадет бесследно. Это будет очень легко объяснить. Мы сделаем так, что все подумают, будто, видя неудачу своего обмана, она решила бежать, чтобы не подвергнуться заслуженному наказанию.

Митнахт молчал.

— Да, ты прав: она так же непонятно исчезнет, как и появилась. И это, я уверена, не вызовет никаких подозрений. Но пока главное для тебя — не выдать своего присутствия здесь.

— А ты постарайся больше не испытывать моего терпения, — хмуро сказал Митнахт.

Графиня вышла от Митнахта. Благополучно пройдя по коридору, она заперла железную дверь башни и начала уже подниматься по лестнице, ведущей в ее покои, как вдруг услышала, что внизу, в передней, с шумом отворилась входная дверь.

Графиня выглянула вниз через перила и увидела Леона Брассара. Он был в страшном волнении. Вышедший ему навстречу слуга испуганно отскочил от него. Леон же, казалось, ничего не видел и не слышал.

Леон шел к лестнице, и графиня подумала, что он спешит к ней с каким-то важным известием. Не касается ли оно Этьена Аналеско? Не спасся ли он, чего доброго, и на сей раз?

А Леон тем временем поспешно взбежал на лестницу и, не замечая графини, прошел в ярко освещенную гостиную. Рыжие его волосы были всклокочены, лицо имело нездоровый зеленоватый оттенок, глаза были тусклы и неподвижны — в общем, он казался придавленным некой непомерной тяжестью.

— Не меня ли вы ищете так поздно, Леон? — спросила графиня, входя вслед за ним.

При виде графини лицо Брассара исказилось яростью, и та в недобром предчувствии невольно отступила.

— Да, я ищу тебя! — воскликнул Леон. — Я не мог ждать утра. Я бы задохнулся от гнева.

— Что с вами случилось? — удивилась графиня.

— Господи! Если бы я мог вернуть ему жизнь! — простонал Леон. — Да, это было бы твоей гибелью… Принц Аналеско был единственным человеком, которого ты боялась. Но нет — он умер… Я его убил… Но я оказался лишь послушным орудием в твоих руках. А ты, ты все задумала! Ты направила мою руку…

— Остановитесь! Вы с ума сошли! — воскликнула в ужасе графиня.

— А… Боишься, что кто-нибудь услышит? — сказал Леон. — Или опять отопрешься, скажешь, что ты ничего не знала?.. Ведь ты знала, что он мой отец. Что не его, а твоя вина, что мы так долго были в разлуке. И ты дошла до такой преступной низости, что, не поколебавшись, заставила меня поднять руку на собственного отца, который хотел вывести на чистую воду все твои злодеяния… Ты сделала это, прекрасно зная, что я твой сын, проклятая! Ты не пощадила своей собственной крови!..

— Замолчи! — прервала графиня. — Все это безумный бред.

— Да? Ты бы очень хотела сейчас сделать из меня сумасшедшего, так как боишься, что я донесу на тебя. Или ты полагаешь, что после всего случившегося я стану любить и уважать тебя как мать? Хороша мать, которая сына делает орудием своих позорных преступных замыслов!

— Я давно знаю, что ты мой сын, но кто тебе приказывал поднять руку на отца, кто толкал на этот поступок, кто сделал извергом, которому нечего ждать пощады от закона? Неужто я? Чем ты все это докажешь? — спросила графиня.

Леон злобно усмехнулся.

— Ты уже успела позабыть, что говорила и делала совсем недавно. И ты еще будешь утверждать, что не пыталась подговорить меня убить принца Аналеско? Не смеши меня своими неуклюжими попытками остаться чистой и ни в чем не повинной. Нет, это все твоих рук дело. И не смей лгать, не думай отрицать, иначе я тебя тут же задушу. Пусть и сам погибну, но отомщу за отца и себя. Неужели ты не боишься Божьего правосудия?

— Ступай к себе и успокойся, — велела графиня. — Ты ничего не потерял в том, что останешься моим сыном, а не сыном Этьена Аналеско.

— Твоим? Да есть ли что позорнее и преступнее этого? Я проклинаю тебя! Если бы я только мог возвратить жизнь своему отцу, я бы с радостью отдал ему свою! — Леон Брассар в бешенстве сжал кулаки. — Все будет прощено, для всякого грешника будет Бог милосерден. А ты, ты останешься проклята навеки!

— Ты хочешь разбудить своими криками всю прислугу, глупец? — разгневалась графиня.

— А чего тебе бояться? — злобно усмехнулся Леон. — Тебя же ничто не страшит. Разве тебя может тронуть, что всем своим нерадостным прошлым я всецело обязан тебе? Слишком поздно я это понял. Но не слишком еще поздно, чтобы возненавидеть тебя всеми силами души. Я — твой сын, и я ненавижу и проклинаю тебя! Я должен был бы убить и тебя. Но все впереди, и, предупреждаю, берегись теперь того, кому ты когда-то дала жизнь!

Графиня поняла, что сейчас она сделать совершенно ничего не сможет, что надо позволить гневу Леона выйти наружу.

— Хорошо, — сказала она холодно и спокойно. — Завтра мы закончим этот разговор, а пока иди к себе. Кстати, кто открыл тебе тайну твоего рождения?

— Человек, к которому я чувствовал такую же необъяснимую вражду, как и к отцу: асессор Бруно фон Вильденфельс.

Пошатываясь, Леон вышел из гостиной.

«Так вот кто… — подумала графиня с неприязнью. — А с тобой, дорогой сынок, я еще завтра поговорю. Завтра я тебя образумлю. Но, боюсь, для меня ты уже потерян. Теперь главное — не дать тебе снова сойтись с Вильденфельсом. Ты был бы слишком опасен в руках моих врагов».

XXX. НЕСЧАСТЬЯ ГУБЕРТА

Губерт избежал обвинения в причастности к убийству Артизана, но опасность не миновала, поэтому он и решил бежать и постараться исчезнуть, затеряться на просторах Америки. Целый день ехал он на поезде, пока наконец не почувствовал себя в безопасности.

Он стал искать какое-нибудь занятие, способное прокормить его, поскольку скудные его средства были уже на исходе. Но поиски были бесплодными. Рабочих рук везде хватало с избытком и ему всюду отвечали отказом.

Тогда Губерт решил идти дальше пешком, чтобы протянуть на оставшиеся деньги хоть сколько-нибудь еще.

Губерт еще недостаточно изучил условия американской жизни, а потому присоединился к встретившемуся ему на дороге пожилому разносчику товаров. Тот, правда, и сам впервые был в этой местности, но человек оказался опытный, бывалый, а это для Губерта имело немаловажное значение.

Первый день пути прошел без особых приключений. К вечеру, утомленные и разбитые, они присели отдохнуть на опушке леса. Мимо них молодой человек верхом на лошади прогнал стадо коров. Очевидно, неподалеку была большая ферма.

Губерт предложил своему спутнику поискать там приют на ночь. Разносчик товаров согласился, и они снова тронулись в путь. Тяжелый ящик с товарами, висевший у него за спиной, явно тяготил старика. Заметив это, Губерт взялся помочь, взвалив ящик себе на плечи, чем спутник остался страшно доволен.

Уже смеркалось, когда они увидели несколько красивых бревенчатых домов, обнесенных высоким, крепким частоколом.

Не обращая внимания на собак, которые встретили их громким лаем, они вошли через ворота во двор, где несколько работников загоняли скот в хлев. Один из них распоряжался и был, должно быть, хозяином.

Губерт, не успевший спустить с плеч ящик, не заметил, как, оглядев его с головы до ног, фермер по-своему свистнул, и один из работников побежал запирать ворота.

— Вы хозяин фермы? — спросил Губерт на ломаном английском.

— Не скрывайтесь, приятель, — насмешливо сказал ему фермер. — Говорите по-немецки, как и в тот раз. Я сразу вас узнал, вы почти не изменились за это время.

— Я действительно немец, — отвечал удивленный Губерт, — но я здесь впервые. Как же вы могли знать меня?

— Он ищет работу, — сказал разносчик товаров, — он опытный лесничий.

— А-а! Вы теперь лесничий… Думаете, так лучше? — насмешливо сказал фермер. — Снимите-ка ваш ящик.

— Это не мой, а моего товарища, — сказал Губерт, опуская ящик.

— На этот раз и ящик не ваш, — продолжал фермер разговор в странном тоне. — Наверное, и ключик у вас от него найдется? Эй, Карл! — крикнул он. — Поди-ка сюда. Посмотри на этого человека: не тот ли самый, что пытался в прошлом году нас обокрасть?

Один из сыновей фермера подошел поближе.

— Вообще-то похож, только вот борода…

— Бороду всегда можно отрастить или сбрить, чтобы изменить внешность, — перебил фермер и сказал Губерту: — А ну, откройте ящик, погляжу, не сидит ли кто там.

Разносчик достал ключ и открыл ящик.

Губерт ничего не мог понять. Но хозяин фермы охотно пояснил:

— Прошлой осенью к нам вот так же явился разносчик товаров с ящиком и попросился на ночлег. Здесь много всякой сволочи шатается, поэтому в дом я его не пустил, а положил в сарае. А он попросил оставить ящик в доме, чтобы, дескать, товары не отсырели. Я согласился, а в ящике мальчишка оказался спрятан. Ночью он должен был отпереть изнутри двери и впустить вора. Хорошо, что не удалось. Жена была нездорова, не могла всю ночь уснуть и услышала шум. Мы было поймали обоих, да им удалось вырваться. Убежали, только свой пустой ящик оставили нам.

— И этот разносчик, вы говорите, был похож на меня? — спросил Губерт удивленно.

— Как две капли воды.

— Надо же! — сказал спутник Губерта. — А мы тоже хотели попросить у вас ночлега.

— О! Разумеется, ночевать вы будете здесь. Я вас до утра никуда не выпущу. А завтра свезу в город. Пусть в полиции разбираются, кто вы такие.

Губерт смутился. Он никак не ожидал, что дело примет такой оборот. Фермер заметил его смущение. Это еще больше усилило его недоверие.

— Переночуете вот тут, в сарае, — показал фермер. — Карл, принеси им хлеба и молока. Да не позабудь хорошенько их запереть, чтобы не сбежали.

Разносчик только покорно махнул рукой, а Губерт сильно расстроился. Все началось по новой. В городе ему пришлось бы называть свое имя, и тогда открылось бы, что его ищут как беглого преступника, после чего не миновать возвращения в Европу.

Губерт молча пошел за хозяйским сыном к сараю.

Один из работников принес им свежего хлеба и молока, после чего тщательно запер двери.

Как ни устал Губерт, ни сна, ни аппетита не было. Слова фермера убили его. Может быть, открыть фермеру всю правду и попросить не выдавать его полиции. Однако фермер может не поверить его признаниям. Сбежать? Но прочные двери на запоре, да и разносчик товаров тоже стал казаться ему подозрительным. Сам же его спутник был очень удивлен резкой переменой в настроении Губерта.

— Пейте и ешьте, — сказал он ободряюще. — Не принимайте близко к сердцу. Чего нам бояться? Ну, отвезут в город да и отпустят с Богом на все четыре стороны, как только выяснят, что сходство случайное и вы в первый раз в этих местах.

Губерт промолчал. Он пытался есть, но кусок застревал у него в горле.

Отужинав, разносчик товаров улегся на солому. Последовал его примеру и Губерт. Утомление взяло верх, и он быстро уснул.

Ему приснился чудный сон. Он увидел Лили, и его любовь к ней разгорелась с новой силой. Ему чудилось, что нет больше между ними сословных различий. Она была с ним так любезна, она протягивала ему руку и смотрела на него так ласково своими голубыми глазами, что он был вне себя от радости. Но что-то вдруг их разделило… Лили исчезла… Он бросился за нею, выкрикивая ее имя, но она, похоже, выскочила в окно, поскольку он услышал дребезжанье стекол. Потом почувствовал на лице струю холодного воздуха… И в эту минуту проснулся.

Он поднялся, дрожа от холода, и осмотрелся. Под крышей по-прежнему горел фонарь, а вот разносчика товаров не было видно. Понятно стало и то, откуда подул холодный воздух: небольшое оконце в стене сарая было разбито, осколки стекла валялись на полу. Очевидно, разносчик удрал. Почему? Не был уверен, что избежит наказания? Чувствовал за собой какие-то грехи? Но тут Губерт увидел вывороченный карман и все понял: его спутник бежал, прихватив остатки его сбережений.

Может быть, надеялся Губерт, он не успел убежать далеко и можно еще его догнать и отнять украденное?.. Он вскочил на ноги, но тут услышал во дворе голоса:

— Вон он, вон! На частокол взбирается…

— Где же другой?..

Раздался выстрел, еще один. Фермер и его сын стреляли по убегающему разносчику товара.

— Скорее за ним — убежит!

Вскоре и хозяева и работники собрались во дворе фермы.

— Он разбил окно! — воскликнул фермер, осматривая сарай. — Оба, должно быть, убежали!

— Нет! — возразили ему. — Другой тут, в сарае, не успел, наверное, убежать. А ящик пропал. Старикан, видно, прихватил его с собой.

Фермер с сыновьями вошел в сарай.

— Хорошо, хоть один у нас остался, — сказал он. — Теперь ясно, что я был прав, задержав вас. Старик убежал, но…

— Убежал с моими последними деньгами, пока я спал, — прервал его Губерт.

— Ворон ворону глаз не выклюет, — заметил фермер. — Карл! — сказал он одному из сыновей. — Запрягай тележку. Не буду дожидаться утра, прямо сейчас отвезу его в город.

— Да поймите же, не был я у вас год назад! — воскликнул Губерт. — Это ошибка.

— Так докажите. Где ваши бумаги? Ах, нет. Тогда и говорить не о чем, я не могу вас отпустить. Я просто обязан отвезти вас в город и сдать полиции. Если мои подозрения не подтвердятся, тем лучше, я буду только рад.

Губерт замолчал, видя, что фермер настроен решительно.

Тележка была запряжена, и они тронулись.

— Смотрите, — погрозил фермер Губерту револьвером, — если что — я размозжу вам череп.

Шесть миль до города они покрыли довольно быстро.

— Ну, вот и прибыли, — удовлетворенно сказал фермер, останавливаясь перед зданием суда. — Слезайте.

Губерт молча повиновался.

Они вошли к судье, который в это время читал газету. Судья, как видно, хорошо знал фермера, поскольку, увидев его, дружески протянул ему руку:

— Здравствуйте, здравствуйте, мистер Велер! Кого это вы мне привели?

Фермер кратко пересказал события минувшей ночи.

— А зачем вы схватили этого человека? — не понял судья.

— Помните, господин судья, историю с разносчиком товара, случившуюся прошлой осенью?

— Как же, как же, помню.

— Так вот, я думаю, что тот разносчик и этот человек — одно и то же лицо.

— Но это невозможно, мистер Велер. Тот разносчик давно сидит под замком. Правда, человек этот действительно чем-то его напоминает, но тем не менее он — другой.

— Значит, я ошибся, — сказал фермер, обращаясь к Губерту. — Надеюсь, вы извините меня за мои подозрения. Все-таки между вами и тем мошенником есть немалое сходство.

— Итак, значит, все ясно, — заключил судья, довольный, что ему удалось избежать кропотливого разбирательства. — Можете идти, — сказал он Губерту.

— Благодарю вас, ваша честь, — поклонился тот и свободно вздохнул.

Он вышел на улицу. Он снова был свободен, правда, без гроша в кармане. А между тем очень хотелось есть.

На пальце Губерта красовалось старинное золотое кольцо, доставшееся ему по наследству от отца. Как ни тяжело было с ним расставаться, но что делать — не идти же просить милостыню…

В первой же попавшейся на пути лавке он продал кольцо за несколько долларов и отправился дальше.

Губерт вышел на дорогу, которая, как ему сказали, вела в Чикаго, где, как его уверили, гораздо легче найти работу, и через три дня он уже был в этом огромном и многолюдном городе, поразившем его своим размахом.

Побродив по нему, Губерт зашел в таверну попроще — подкрепиться. Среди посетителей оказался немец, который, разговорившись с Губертом, обещал подыскать земляку отличное место. Обрадованный этим, Бухгардт расплатился и за себя, и за обед своего нового знакомого, не замечая, что один из сидевших неподалеку посетителей не спускает с них глаз, не чувствуя никакой для себя опасности.

Некоторое время спустя немец ушел, но через полчаса возвратился с человеком, похожим на зажиточного фермера, который сразу же объявил, что согласен дать ему место на своей ферме.

Губерт чрезвычайно обрадовался, тем более что предложенные владельцем условия оказались очень выгодными.

— И наконец, — заключил фермер, обговорив остальные условия, — по здешнему обычаю, при поступлении на работу вы должны внести залог. Я не буду особо требовать и назначу залог всего в триста долларов.

Губерт понял, что надежды его рухнули.

— Это условие мне не по силам, — сказал он печально. — У меня нет таких денег. Но если вы возьмете меня без залога, то можете быть уверены, что я не обману вас ни на цент.

— Сколько же у вас есть? — спросил фермер.

— Три доллара.

Фермер, который во время их беседы усердно ел и пил, тут же поднялся и, ни слова не говоря, вышел с недовольным видом из таверны, сопровождаемый немцем, с которым Губерт недавно познакомился. Губерт тоже направился было к выходу, но был грубо остановлен хозяином.

— Прежде расплатитесь.

— Но я уже заплатил за все, что съел, — удивился Губерт.

— А за это? — стал перечислять хозяин съеденное и выпитое фермером. — Все на шесть долларов.

— Пусть платит тот, кто это съел, — возразил Бухгардт. — Какое мне-то дело?

— Ну нет! — воскликнул хозяин. — Вы были вместе, остались последним, стало быть, вам и платить.

— Я не могу заплатить. У меня всего три доллара в кармане.

И тут человек, наблюдавший за Губертом, поднялся и, подойдя к нему, сказал вполголоса:

— Идите за мной.

— Ах, значит, у этого негодяя нет денег, чтобы расплатиться, — злобно закричал хозяин. — Оборванная сволочь!

— Что вам от меня надо? — резко спросил Губерт незнакомца, уже взявшего его под руку.

— Пройдемте, не упрямьтесь. — С другого боку возник еще один незнакомец.

— Да кто вы? — воскликнул Губерт.

— Полицейские агенты.

— Заберите с собой этого негодяя! — в гневе брызгал слюной хозяин таверны. — Пусть пропадают мои доллары!

Губерт понял, что сопротивление бесполезно, и молча вышел из таверны в сопровождении переодетых полицейских.

XXXI. ГДЕ ГАГЕН?

После визита Леона Брассара Бруно пошел к Гагену — справиться о состоянии Вита, на выздоровление которого он еще не терял надежды.

Хотя у доктора и было много неопровержимых доказательств преступлений графини и Митнахта, свидетельства старого графского слуги имели бы, пожалуй, решающее значение, особенно в деле таинственного спасения Лили.

У Гагена Бруно встретила в сильном страхе и волнении старая экономка.

— Как больной? — поинтересовался Бруно. — Живой?

— Он по-прежнему… только вот сегодня ночью открыл глаза, но… — рыдания не дали ей договорить.

— Что случилось?

— Ах… доктор Гаген…

— Что с ним? Да говорите же! Не заболел ли?

— Его до сих пор нет. Он пропал, — отвечала, плача, экономка. — Уехал вчера вечером и до сих пор не вернулся.

— Да успокойтесь же! Возможно, доктору понадобилось куда-нибудь срочно съездить, — постарался успокоить старуху Бруно, хотя при неожиданной этой вести и сам испугался.

— Нет, господин асессор, он так никогда не делал. Если что — предупреждал. Его отсутствие не предвещает ничего хорошего…

Бруно сразу же вспомнил их последний разговор и слова Гагена: «Моя последняя надежда погибла. Мне кажется, что мой конец близок».

Но о самоубийстве не могло быть и речи. Ведь Гаген и сам говорил: «Тот, кто страдал так, как я, будет терпеливо нести свой крест до последнего часа».

Мрачное предчувствие охватило Бруно. «Графиня!» — подумал он невольно. Она ведь знала, что ей можно ожидать от Гагена. Наверное, ей даже были известны ближайшие его намерения. В таком случае было неудивительно, что исчез он именно в тот день, когда открыто решился выступить против графини.

Это могло быть делом ее рук, тем более что она не раз с помощью своих сообщников устраивала покушения на столь опасного для нее принца Аналеско.

Но куда же он мог деться? Ведь даже неизвестно было, куда отправился доктор накануне вечером. Экономке он ничего не сказал. Ни письма, ни записки от него тоже не оказалось.

— Вы кому-нибудь дали знать об исчезновении доктора? — спросил экономку Бруно.

— Нет, господин асессор, я все ждала, что он вот-вот вернется…

— Завтра утром я снова зайду и, если доктор все еще не возвратится, дадим об этом знать.

Домой Бруно пришел в сильном беспокойстве. Непонятное отсутствие Аналеско вызвало у асессора серьезные опасения за жизнь принца. Неужели этот благородный человек стал жертвой непримиримой вражды?..

Рано утром Бруно был разбужен громким стуком в дверь своего номера. Он поспешно накинул халат, отпер дверь и увидел перед собой варбургского рыбака Енса.

— Что случилось, Енс? — удивился Бруно.

— Я из суда, господин асессор, — отвечал рыбак. — Вчера море выбросило на наш берег труп. Его надо забрать.

— Труп? Как он выглядит?

— Он совсем как живой. Должно быть, недолго пробыл в воде. Он выбрит, и кожа на лице тусклая и желтоватая. Одет во все черное.

Сердце Бруно болезненно сжалось. Гаген. Это Гаген!

— Это вы нашли тело, Енс?

— Да, господин асессор, я и Пакке. Мы вчера часов около десяти закинули невод. А когда стали вытаскивать его на берег, заметили тело. Мы поскорее вытащили невод. Я оставил Пакке караулить тело, а сам на лодке поплыл в город донести об этом. У покойника много денег в кошельке, хорошие старинные часы и он очень хорошо одет. Не похоже, чтобы его хотели ограбить.

В дверь снова постучали. Вошел протоколист асессора.

— Минутку, я оденусь, — сказал Бруно.

Вскоре все трое отправились через город к берегу моря, где их ожидала лодка Енса.

Бруно сосредоточенно молчал. Не было никакого сомнения, что вытащенный труп принадлежал доктору Гагену. Но что же с ним могло случиться? Какая-то новая ужасная загадка. Впрочем, Бруно нисколько не сомневался, что это еще одно злодеяние графини. Но как ей удалось убить Гагена? Ведь в последнее время он стал предельно осторожен. Кто и как совершил преступление?

Бруно был так расстроен и возмущен смертью друга, что дал себе клятву во что бы то ни стало силой и хитростью уничтожить страшного демона в ангельском обличье, демона, которого народная молва окрестила вампиром.

Почти все население деревни собралось на берегу к тому времени, когда лодка подплыла к месту, где лежало тело утопленника. Все почтительно расступились, чтобы дать дорогу асессору и его спутникам.

— Это доктор, бедный доктор Гаген! — воскликнула Лина Трунц, пробравшись к самому трупу.

У Бруно тоже рассеялись последние сомнения, когда он увидел лежащего на песке безжизненного Гагена.

На лице покойного лежала печать неописуемого горя и отчаяния, словно в последние минуты жизни ему пришлось вынести какую-то мучительную внутреннюю борьбу.

Все подробности, связанные с обнаружением трупа, были тщательно запротоколированы, и Бруно велел рыбакам устроить какие-нибудь носилки, чтобы понести доктора в замок.

— В замок? — послышались испуганные голоса.

— Это земля графини Варбург. Ей и решать, где похоронить Гагена, здесь или в городе, — объяснил Бруно.

— Вот. Вот так! — воскликнула вдруг нищая Лина Трунц. — Все так и есть. Разве сегодня не воскресенье?.. В воскресенье умерла графиня Анна — Бог взял ее душу… В воскресенье умер сам граф… В воскресенье пропала молодая графиня… В воскресенье умер здесь, в деревне, Милош. И старый Вит ушел в море и не вернулся тоже в воскресенье… Новое воскресенье — и новый труп!

Слова старухи невольно заставили Бруно вздрогнуть.

— И смотрите, смотрите… — продолжала она. — Смотрите на его лицо — разве он не похож на тех, прежних?

«Сухой и желтый, как пергамент, в жилах как будто нет ни капли крови», — вспомнил Бруно.

Рыбаки сколотили из досок подобие носилок и положили на них тело Гагена. Бруно счел излишним посылать за врачом, ибо труп совершенно окоченел и не имел ни малейших признаков жизни… Наконец, по знаку Бруно, печальное шествие тронулось. Впереди четыре рыбака несли носилки с телом, за ними следовали Бруно и протоколист. В вестибюле замка рыбаки опустили свою ношу на пол, а Бруно велел прислуге доложить графине.

Его тут же проводили в гостиную, где графиня встретила его так, словно между ними ничего не произошло.

— Чему обязана вашим посещением, господин асессор? — поинтересовалась она, усаживая неожиданного гостя.

— Одному очень печальному обстоятельству, графиня, — ответил Бруно.

— Признаюсь, когда я вас вижу, всегда думаю, что, верно, случилось какое-нибудь новое несчастье.

— Значит, я всегда для вас вестник несчастья. Ноша не из легких и не из приятных, но, по крайней мере, на вестнике не лежит никакой вины… Однако позвольте сообщить, что привело меня сюда. Ночью рыбаки нашли на берегу моря выброшенное волнами тело.

— Тело? Но я ничего об этом не знаю.

— Я вас об этом извещаю. Обнаруженный труп сейчас находится внизу, в вестибюле замка. Его нельзя было оставлять на берегу.

— У меня в замке? — изумленно переспросила графиня.

— Да. Труп найден на вашей земле, и ваша обязанность — позаботиться о его погребении.

— Разве нельзя было похоронить его за мой счет где-нибудь в деревне? С какой стати должно лежать тут тело совершенно чужого человека?

— Полагаю, что для вас он не совсем чужой, графиня, — холодно заметил Бруно, не спуская с хозяйки замка глаз.

И здесь произошло то, что оставило гнетущее впечатление не только в душе Бруно, но даже графиню Варбург заставило содрогнуться: по замку вдруг пронесся отчаянный, раздирающий душу крик.

— Что это? — вскочила Камилла.

И словно бы ей в ответ под сводами замка раскатился сумасшедший хохот.

Бруно ничего не мог понять, но графиня уже начала догадываться.

— Леон! — прошептала она.

И не ошиблась.

Всякие жуткие сцены приходилось наблюдать Бруно по роду своей службы, но ничего подобного, что представилось его глазам сейчас, он не видел никогда.

В дверях, сгибаясь под тяжестью трупа, показался Леон Брассар. На искаженных чертах его лица лежала печать помешательства. Положив тело на ковер к ногам графини, Леон, тыча в него пальцем, разразился жутким животным смехом.

Узнав в покойнике Этьена Аналеско, Камилла Варбург в ужасе отшатнулась.

Леон Брассар опрометью бросился вон из гостиной.

— Принц Этьен Аналеско умер, — печально констатировал Бруно. — На этот раз ему не удалось спастись от смерти. Мир его благородной душе!

Графиня между тем уже оправилась от первого потрясения и успела вполне овладеть собой.

— Кажется, — сказала она, — нам придется заняться не только покойником, но и тем несчастным, который сейчас принес его сюда. Он, очевидно, помешался.

Графиня позвонила. Вошла служанка.

— Соберите слуг и отнесите тело в башню, — приказала она.

Служанка удалилась.

Есть ли у вас ко мне еще какие-либо сообщения, господин асессор? — осведомилась графиня.

— Мне осталось просить вас выполнить одну формальность — подписаться под протоколом, составленным на месте обнаружения трупа.

Бруно подошел к дверям гостиной и позвал дожидавшегося в приемной протоколиста. Тот быстро вошел и с почтительным поклоном подал графине протокол.

Пока графиня подписывала бумагу, в гостиную вошли несколько слуг и вынесли тело Гагена.

Сухо попрощавшись с графиней, Бруно покинул замок. Он щедро вознаградил помогавших ему рыбаков за их труды и вернулся в город.

В тот же день он сообщил старой экономке доктора Гагена о его смерти. Невозможно представить, до какой степени сильным оказалось горе этой преданной одинокой старухи.

Тело Гагена поместили в одной из комнат башни, где томилась Лили. На ночь возле покойника были поставлены большие подсвечники, употреблявшиеся при богослужении в капелле.

Всё это время Лили слышала суетливую ходьбу, странный шум и говор, так что нетрудно было догадаться, что случилось что-то необычное. Поэтому, когда старая служанка принесла ей ужин, девушка стала расспрашивать, что случилось.

Старуха на сей раз оказалась разговорчивее, чем обычно…

— Сегодня привезли из рыбацкой деревни какого-то покойника.

— Покойника?

— Да. Его оставят тут до утра, а потом свезут в город. Говорят, это доктор какой-то. Его тело на морской берег выбросило.

— Доктор? А как его имя?

— Я уж и позабыла.

— Не Гаген ли?

— Точно, милая, Гаген.

— Боже мой! И он должен был умереть! — воскликнула в отчаянии Лили. — Послушайте, — быстро заговорила девушка, видя, что старуха собирается уходить, — спросите, не позволят ли мне увидеть покойника?

Служанка ушла, но скоро вернулась и сказала, что Лили разрешено взглянуть на доктора Гагена, тело которого сейчас лежит в большой зале башни, как раз под комнатой девушки.

Старуха не стала ждать, пока Лили отдаст последний долг покойнику. Она только отворила дверь и ушла. А девушка поспешила воспользоваться позволением и спустилась вниз.

Яркий свет ударил ей в лицо. Посреди комнаты на низкой постели лежал Гаген. По сторонам его ложа горели свечи в двух больших подсвечниках.

Гаген больше походил на спящего. Недавняя смерть еще не успела исказить черты его спокойного лица. Не было пока и признаков разложения, которые обычно заставляют с ужасом и отвращением отступать от мертвых.

Как несправедлива судьба! Тот, кто так часто, не щадя сил, спасал других от неминуемой смерти, кто всегда готов был помочь страждущим и нуждающимся, и сам не избежал преждевременной смерти. Обливаясь слезами, Лили опустилась на колени и начала тихо молиться.

Окончив молитву, она поднялась и, бросив на Гагена последний взгляд, пошла к выходу. Но тут же в испуге остановилась. Ей послышалось, что в коридоре кто-то отпер дверь одной из комнат. И тут же она заметила тень, промелькнувшую мимо двери, в которую она только что собралась выйти.

Кто бы это мог быть? Не ошиблась ли она? В башне по-прежнему стояла тишина. Может быть, ветром захлопнуло входную дверь в башне? Но если — Лили даже задохнулась от этой мысли — входная дверь не заперта, значит, есть возможность выбраться на свободу. В ней снова затеплилась надежда. Бедный Гаген и после смерти помогает ей. Наверное, слуги, переносившие труп, в суете забыли закрыть входную дверь башни.

Предположение Лили оправдалось. Действительно, железная дверь башни была отперта и, жалобно скрипя ржавыми петлями, покачивалась на ветру.

Все благоприятствовало бегству, тем более что была темная, безлунная ночь, и замок уже погрузился в сон.

То, что все это не просто стечение обстоятельств, не случайность, а злой умысел ее врагов, коварный расчет, глубоко обдуманный дьявольский план, Лили и не предполагала, хотя стоило бы задуматься, а не подозрительны ли такая беспечность и неосторожность со стороны графини? Но Лили некогда было задумываться над всем этим. Она спешила воспользоваться моментом. Мысль о свободе так завладела ею, что она забыла обо всякой опасности. В глуповатой голове ее уже зарождались планы счастливого будущего.

Выбравшись из башни в вестибюль замка, Лили оказалась окруженной полнейшим мраком, поскольку все лампы были уже погашены. Ей пришлось положиться на свое знание планировки замка и идти к выходу ощупью. Дойдя до наружной двери, она была очень удивлена, что и та оказалась не запертой, а лишь слегка притворенной. И тут оплошность слуг? Неужели хлопоты с телом Гагена заставили забыть их обо всем остальном?

Большая тяжелая дверь подалась усилиям Лили, и вот она уже на ступеньках парадного подъезда. Свежий ночной воздух охватил ее со всех сторон.

Ночь стояла кромешно-черная. На затянутом тучами небе не видно было ни одной звезды. Тихо и неподвижно вокруг…

Несколько мгновений Лили колебалась, не зная, что делать дальше. Она вспомнила о Леоне Брассаре, которого так боялась, вспомнила о таинственном шорохе, шагах и бормотании в соседней с ней комнате башни, которые слышались ей по ночам.

«А что если это был Бруно?» — подумала она, но и засомневалась: как же он мог знать, что именно в эту ночь она решит бежать, если еще час назад и сама она ни о чем не помышляла.

Но колебалась Лили недолго. Собрав все свое мужество, она решительно спустилась по ступеням и поспешила к дороге в город, ибо город был тем единственным местом, где она могла искать спасения и убежища.

Но когда она оказалась под сенью деревьев, растущих вдоль дороги, она услышала подозрительный шорох. Может, заяц шуршал листвой либо белка возилась на дереве? Шорох стих, и Лили продолжала свой путь. Но тут же ощутила сильный удар по голове, от которого едва не лишилась чувств.

В первое мгновение она никак не могла понять, что случилось: то ли сук, обломившись на дереве, упал на нее, то ли ее кто-то ударил, спрятавшись за деревьями. Лили инстинктивно протянула руку. И снова ее что-то ударило. На этот раз по руке. Боль от удара встрепенула ее, она бросилась бежать, понимая, что только в этом ее спасение.

Она бежала, спотыкаясь в темноте на каждом шагу, стараясь уйти подальше от опасного места. К счастью, она с детства знала здесь каждую тропинку, каждый кустик, что, конечно же, ей сейчас очень помогало. Только пробежав порядочное расстояние, Лили несколько пришла в себя.

Ей наконец-то удалось вырваться из замка, и эта мысль чуть не свела ее с ума. Но скоро усталость и нервное перенапряжение взяли свое, и бедная девушка некстати упала в обморок.

Полицейские агенты привели Губерта в участок. На сей раз его одолевало предчувствие, что новый визит в полицию будет куда менее удачным, чем прежний.

— Судя по вашему произношению, вы немец? — стал расспрашивать его один из доставивших его полицейских.

— Да, немец.

— Где ваши документы?

— У меня их нет, — помявшись, ответил Губерт. У него не хватило ни ума, ни сообразительности, чтобы придумать правдоподобную историю или сносную отговорку.

— Нет? Где вы их оставили?

— Их у меня совсем не было, — сказал неудачник.

— Странно… Тогда как ваше имя?

— Этого я не могу сказать, — вконец озадачил Губерт полицейского, взглянувшего на него с нескрываемым удивлением. Бывший лесничий был прямолинеен, как пень.

— Но почему?

— У меня есть на это свои причины.

Полицейский покачал головой.

— Вы поступите гораздо лучше, сообщив свое имя, — сказал он.

— Я могу назвать первое попавшееся имя, и как вы докажете: мое оно или нет. Документов-то не имеется, проверить нечем.

— Тем хуже для вас. Я вас не отпущу, пока не узнаю, кто вы есть на самом деле. Но время подумать я вам дам. А пока вы арестованы.

Полицейский позвал охранника и приказал ему отвести Губерта в камеру.

Охранник повел его по полутемному коридору, в который выходили двери с решетками. Он впустил Губерта в одну из камер и запер за ним дверь.

Губерт осмотрелся. Кроме него, в помещении находилось еще человек шесть-семь. Они сидели и лежали на соломенных тюфяках и о чем-то переговаривались. Арестованные были одеты кто во что, некоторые даже вполне прилично, но физиономии у всех были одинаково отталкивающими. Губерт сразу же почувствовал себя очень неуютно в этом совершенно чуждом для него обществе. Он не хотел вступать с ними ни в какие контакты, поэтому молча устроился в углу камеры и перестал обращать на сокамерников внимание.

Они же, наоборот, обратили на Губерта самое пристальное и весьма неблагосклонное внимание. Во всяком случае, почти сразу же взялись делать в его адрес обидные замечания и колкие прозвища. Но Губерт делал вид, что это его не касается. Однако сокамерники не успокаивались. Они явно искали повод для ссоры. И таковой вскоре нашелся. Каждому из арестованных было положено по табурету. Губерту, естественно, тоже. Однако один из заключенных, сидя на своем табурете и прислонившись к стене, ноги положил на табурет Губерта, нагло при этом ухмыляясь.

Устав стоять, Губерт подошел к нему и хотел забрать табурет, но получил грубый отпор.

— Иди и поищи в другом месте, — хамским тоном сказал тип, занявший сразу два табурета.

— Во-первых, извольте говорить мне «вы», — сказал Губерт, — во-вторых, уберите ноги с моего табурета.

Все притихли, напряглись, ожидая, что произойдет дальше.

— А ну пошел прочь! — угрожающе воскликнул нахал. — Не то я сейчас пересчитаю тебе все ребра.

Терпение Губерта лопнуло. Он скинул с табурета ноги противника. Тот потерял равновесие и с проклятиями растянулся на полу. Это явилось сигналом для остальных. Губерта обступили сокамерники с криками: «Что надо этому чужаку, этому невеже? Он хочет быть здесь главным? Бейте его, собаку!» И они набросились на него со всех сторон.

Губерт схватил табурет и начал размахивать им так, что нападавшие попятились.

И тут поднялся упавший арестант.

— Назад! — закричал он. — Оставьте его мне.

— Бери его! Убей, как собаку! — раздалось в ответ со всех сторон.

— Ну, берегитесь! — сказал Губерт. — Я не позволю шутить со мной.

Однако долговязый обидчик Губерта был убежден в своем превосходстве и первым бросился на Губерта. К тому же сокамерники всячески поддерживали его. Но едва только он подскочил к Губерту, как тот, схватив его за талию, как ребенка, легко приподнял и бросил на пол. Это произвело на остальных сильное впечатление. Ничего подобного они не ожидали и от Губерта отступили. Долговязый поднялся и протянул Губерту руку.

— Забудем о нашей ссоре, — сказал он. — Будем друзьями. И пусть кто попробует его тронуть! — угрожающе повернулся он к остальным.

Губерт согласно кивнул и сел на завоеванный табурет.

— Садитесь сюда, к нам, — пригласил его долговязый.

— Дайте мне посидеть одному, — отказался от приглашения Губерт.

— Наверное, считает себя особенным, — заметил кто-то.

Вполне возможно, что ссора вспыхнула бы вновь, не отворись в это время дверь камеры и не появись на ее пороге охранник.

— Вас требует судья, — сказал он Губерту.

Охранник привел его к маленькому человеку со светлой бородой с проседью и проницательными глазами. Это и был судья.

Взглянув на Губерта, он покачал головой и пробормотал: «Так, так…»

— Вы немец, — сказал он ему, — ваша внешность вполне сходится с имеющимся у меня описанием, согласно которому вы — Губерт Бухгардт, обвиняемый в убийстве.

Это уже забытое им обвинение застало Губерта врасплох, и он невольно выдал себя — изменившимся выражением лица.

— Вам лучше сказать правду, так как ложь все равно ни к чему не приведет, — продолжал судья. — Я сейчас же телеграфирую в Нью-Йорк, а до тех пор, пока нам не дадут инструкций, что с вами дальше делать, вы останетесь здесь.

Губерт не в состоянии был произнести ни слова. Преступление, которого он не совершал, продолжало преследовать его в самых отдаленных странах.

— Отведите Губерта Бухгардта в одиночную камеру, — приказал судья.

Опустив голову, Губерт пошел вслед за охранником. Все было кончено. Он даже не мог попытаться подкупить охранника, поскольку за душой не было ни гроша.

Губерта заперли в крохотной каморке с одним оконцем, забранным толстой решеткой. Вся мебель состояла из железной кровати, стула и стола.

Вечером сторож принес ему хлеба и воды и снова ушел, оставив его одного.

Дня через два в камеру пожаловал судья.

— Вас решено отправить в Нью-Йорк, — объявил он. — Завтра утром двинетесь в путь. Но не вздумайте бежать. Это станет для вас верной смертью.

— Я не боюсь смерти, — улыбнулся Губерт.

— Это ваше дело, — невозмутимо сказал судья, — но я обязан вас предупредить.

Судья ушел. Дальнейшее для Губерта стало ясным. На следующее утро в камеру к нему вошли тюремный надзиратель и солдат-конвоир, получивший приказ сопровождать арестованного в Нью-Йорк.

Путешествие должно было продлиться два дня. По дороге Губерту пришла мысль, что если ему удастся на ходу благополучно выскочить из поезда, то, возможно, он еще сможет спастись.

Дождавшись, когда карауливший его солдат задремал, Губерт быстро отворил дверь и выскочил. К несчастью, поезд в это время подходил к станции и пошел тише. Разбуженный стуком отворившейся двери, солдат в первую минуту не мог понять, что случилось, но, сообразив, тут же выглянул в окно и увидел не успевшего отбежать далеко от поезда Губерта, удалявшегося от железной дороги.

А поезд все замедлял ход.

Солдат вскинул ружье, прицелился в беглеца и выстрелил. Бежавший, словно внезапно натолкнувшись на что-то невидимое, остановился и упал. Пуля попала ему в легкое.

На станции солдат донес о случившемся и поспешил к раненому Губерту.

Его подняли, уложили в вагоне, и путешествие продолжалось, словно ничего не случилось.

XXXII. УМРИ, ДЕМОН!

Что же случилось с Лили? Неужели ее судьба оказалась столь же ужасной, как и у Губерта, любившего ее больше всего на свете и так тяжело поплатившегося за свою любовь. Ведь именно страстное желание увидеть Лили заставило его пойти в ту страшную ночь на встречу с ней и стало в дальнейшем причиной всех его несчастий.

В ночь, когда после прощания с Гагеном ей пришла мысль бежать из замка, Лили тоже чуть не погибла.

Она и не предполагала, что все удачные случайности подстроены графиней специально, чтобы погубить свою падчерицу.

Лили бежала между деревьями в глубокой темноте и не видела, как от дерева, где она получила свои удары, отделилась фигура и поспешила по ее следу. Но тут Лили упала без чувств, и преследователь тоже остановился, потеряв ее из виду. Не видно были ни зги, поэтому преследователь тыкался во все стороны, как слепой, и это спасло девушку. После бесполезных поисков в кромешной тьме нападавший повернул назад к замку.

В замке по-прежнему было тихо. Преследователь Лили поспешно отворил входную дверь и прошел в вестибюль, затем повернул направо, в коридор, который вел в боковую башню.

Ночной гость поднялся по лестнице и уж было собрался толкнуть тяжелую железную дверь в башню, как вдруг услышал в коридоре звук шагов. Он замер на мгновение — неужто кто-то проснулся и встал? Или это сама графиня спешит узнать о результатах покушения на Лили?

По коридору кто-то шел со свечой. И вот свет от свечи упал на обоих. Тот, кто ее нес, оказался Леоном Брассаром. Навстречу ему по коридору пошел Митнахт.

Вид Леона, недавно положившего к ногам графини труп Гагена, был так ужасен, что Митнахт невольно остановился и несколько мгновений не мог прийти в себя от изумления. К тому же он вообще не знал этого человека с растрепанными волосами и диким взглядом. Движения Леона были бессмысленны, он что-то бормотал про себя.

Он увидел Митнахта, пристально посмотрел на него, потом захохотал и, взяв его за руку, как человека давно знакомого, потащил за собой в комнату, из которой только что вышел.

Его жуткий смех заставил Митнахта передернуться. Кто был этот человек? Что хотел от него? И тут Митнахт вспомнил о докторе, о котором говорила ему графиня…

Леон между тем втолкнул его в комнату и подвел к телу Гагена.

— Мой отец! — громко прошептал он, тыча пальцем в труп.

Сцена эта была крайне неприятна для Митнахта, поэтому он поспешно повернулся и пошел прочь.

Но Леон уже и не вспоминал о Митнахте. Ему вдруг пришло в голову, что мертвый может подняться, отчего он тут же бросился бежать из помещения.

Митнахт же в самом скверном расположении духа вернулся в свою комнату, напоминавшую ему тюремную камеру, и стал размышлять. То, что Гаген наконец умер, было большим шагом вперед. Возможно, Лили тоже погибла, правда, точно этого он не знал. Но если так, то все препятствия устранены. Поэтому пусть графиня только попробует не рассчитаться с ним! Причина будет одна — ее нежелание расставаться с деньгами… От этих мыслей его охватило глухое раздражение и он решил, что хоть силой, но надо заставить графиню выполнить свое обещание…

С рассветом Лили пришла в себя. Около нее стоял какой-то пожилой человек в форменной одежде. Это был новый лесничий Варбурга. Отправляясь утром в замок, он увидел, что между деревьями кто-то лежит. Подойдя ближе, он увидел девушку и догадался, что, вероятно, это сумасшедшая, убежавшая из замка.

Обнаружив возле себя лесничего, Лили попросила оставить ее в покое, но лесничий стал настаивать на том, чтобы отвести ее в замок, где ей окажут помощь. Напрасно Лили просила его этого не делать. Он успокаивал ее, обещал все что угодно, а сам, подхватив на руки, отнес в замок, где передал ее тем, кто был к ней приставлен. Лили снова заперли в ту же комнату, из которой она накануне бежала, и девушка слегла в постель, сраженная головной болью и удручающей слабостью.

А тело Гагена на другое утро было отправлено в город, после чего Филибер зашел к графине, чтобы сообщить, что вернули пытавшуюся бежать Лили.

Но было у него что-то еще, поскольку он не уходил, напустив на себя особенно таинственный вид.

— Мне надо с вами переговорить, Камилла, — сказал он, оглядываясь. — Мы сейчас один на один, и нас, надеюсь, никто не услышит.

— Что вы хотите, Филибер? — спросила графиня. Капеллан подвел ее к дивану и, усадив, сел рядом и взял ее за руку.

— Прежде позвольте спросить вас, Камилла: заслуживаю ли я вашего доверия? Аналеско умер — мир его праху. Вы теперь совершенно свободны, избавились от всяких забот и знаете, что я вас люблю… Почему вы хоть чуточку не отвечаете мне взаимностью? Вы же знаете, что я буду признателен за малейшее ваше внимание, что для вас я готов на всё и желаю только одного — заслужить ваше расположение. Я не могу открыто обладать вами, но я хочу, чтобы моя любовь была наконец по заслугам вознаграждена…

— Остановитесь, Филибер, — прервала его графиня, которая в этот день казалась особенно прекрасной. — К чему все эти объяснения? Вы прекрасно знаете, что я доверяю и расположена к вам.

— У меня больше нет сил сдерживать свою любовь, Камилла. Этот внутренний огонь сжигает меня… Ты должна быть моею… Ты много обещала мне, но ничего не исполнила… Посмотри, я у твоих ног… — Тут капеллан перешел на исступленное и бессвязное бормотание.

— Встаньте, Филибер. Могут войти…

— Я хочу доказательств взаимности, — умолял капеллан, обнимая колени красавицы. — Твоя красота сделала меня рабом, но я требую награды…

— Вы слишком возбуждены, Филибер. К тому же забываетесь.

— Мне уже поздно вспоминать о себе! — воскликнул Филибер. — Мне нужна только ты. Будь моею! Твоя чудная красота окончательно свела меня с ума…

— Опомнитесь, Филибер, — сказала графиня, вставая.

— Да, я безумный, и чувствую, что тоже стану твоей жертвой, но я хочу обладать тобою. Или… неужели ты любишь его? — вдруг спросил капеллан, пристально поглядев на графиню. — Отвечай! Любишь ли ты его?

— О чем вы, Филибер? Про кого вы спрашиваете? — удивилась Камилла.

— Про него, про него, — прошептал Филибер, указывая на боковую башню.

Графиня вздрогнула и с ненавистью взглянула на Филибера.

— Не понимаю ваших намеков, — ледяным тоном сказала она.

— Ты сказала мне однажды, что не любишь этого Курта фон Митнахта, и даже клялась мне в этом, а теперь…

— А что теперь? — переспросила графиня.

— А теперь ты прячешь его там, в башне.

— Шпионите, капеллан? Это нехорошо, недостойно вас, капеллан, — резко сказала графиня. — И это сводит на нет мое к вам доверие.

— Но я должен был знать, куда ты ходишь по ночам, — стал оправдываться Филибер. — Ревность мучила меня, а неизвестность едва не сводила меня с ума. Однажды я пошел за тобой и… узнал голос Митнахта.

— Я бы предпочла, чтобы за мной не подсматривали.

— …голос Митнахта. Я был поражен. Ты его прятала здесь, в то время как все думали…

— Митнахт в замке недавно.

— Нет, он совсем не уезжал! — воскликнул капеллан. — Теперь я уверен, что ты любишь его и поэтому спрятала его у себя под боком. Ты ходишь к нему по ночам…

— Избавьте меня, пожалуйста, от ваших глупых домыслов! — рассердилась графиня.

— Выслушай меня! — снова бросился на колени капеллан. — Дай мне слово, что ты никого не будешь любить, кроме меня? Я счастлив только тогда, когда ты возле меня.

Нечто вроде сострадательной улыбки мелькнуло на губах графини. Уж она-то никогда бы не позволила любви властвовать над собой.

— Успокойтесь, наконец, капеллан, — сказала графиня. — Идемте в столовую.

Капеллан встал с колен, придал себе спокойный и благообразный вид, а Камилла подала ему руку.

Стол был накрыт на четыре персоны, но место Леона уже несколько дней оставалось незанятым. По правую руку от графини села компаньонка, напротив — капеллан. Графиня была в отличном расположении духа и весело разговаривала со своими собеседниками. Обед уже подходил к концу, как вдруг в передней послышался шум, шаги и голоса, которые приближались. Лакей, только что собравшийся налить вина, обернулся, чтобы посмотреть, в чем дело, но в это время дверь с размаху распахнулась, и в столовую быстро вошел человек в такой поношенной одежде, что с первого взгляда его можно было принять за нищего.

Лакей хотел загородить ему дорогу, но человек оттолкнул его и пошел дальше.

Появление этого человека на каждого из сидящих произвело свое впечатление. Компаньонка была сильно напугана, вообразив, что это какой-то разбойник. Капеллан не верил своим глазам, увидев перед собой Митнахта. Графиня же лишь бросила на своего сообщника полный презрения взгляд, хотя сильный страх охватил и ее, поскольку в таком состоянии, в каком находился он, можно было ожидать от него чего угодно.

Лакей стоял в нерешительности, не зная, что предпринять, а компаньонка в испуге и недоумении переводила взгляд с графини на Митнахта.

— Господин Митнахт? — едва слышно сказал капеллан.

— И в таком жутком виде, — так же вполголоса добавила графиня.

— Я пришел переговорить с вами, — сказал Митнахт. — Я не хочу больше ждать.

— А мне не о чем с вами больше говорить, господин Митнахт, — отрезала графиня.

— Зато мне есть о чем! — угрожающе воскликнул бывший управляющий. — Я хочу сейчас же…

— Вы видите, что я обедаю?.. — резко перебила его Камилла. — Вы, кажется, забыли об элементарных правилах вежливости.

— Мое терпение лопнуло и мне не до вежливости!

— А я не желаю, чтобы меня беспокоили за столом!

— Что касается беспокойства, то вы отлично знаете, что я…

— Я ничего не хочу больше знать и слушать вас далее тоже! — повысила голос графиня, став еще бледнее от гнева. — И, если вы не прекратите, я прикажу вывести вас.

— Это ваше последнее слово? — спросил Митнахт, опуская руку в карман.

— Ступайте вон!

Ярость исказила лицо Митнахта. Он выхватил кинжал и бросился на графиню.

Капеллан и компаньонка в ужасе вскочили.

— Умри же, демон! — рявкнул Митнахт.

Однако лакею удалось перехватить руку Митнахта, занесенную с кинжалом, и вырвать оружие.

— Как низко пал этот человек от нищеты и бродяжничества, — спокойно сказала графиня. — Дайте ему приличную одежду и комнату. Я делаю это в память о его прежней верной мне службе, — пояснила она компаньонке с капелланом. — Я не хочу, чтобы мне говорили, что я вас выгнала, — повернулась она к Митнахту, — когда вы пребывали в нужде, хотя ваше поведение и не заслуживает такой милости. Но я полагаю, что вас до отчаяния довела нужда. Я выслушаю вас, когда вы успокоитесь, а теперь следуйте за лакеем, он проводит вас в вашу комнату.

— Когда я смогу с вами снова переговорить? — спросил уже более спокойно Митнахт.

— Сегодня вечером, — ответила ему графиня.

Митнахт с лакеем вышли, а капеллан покачал головой:

— Боже, как он опустился. Его трудно узнать.

— Да, он резко переменился, — согласилась графиня. — Он был отличным управляющим, а сейчас, видимо, в отчаянном положении. Я обязана как-то поддержать его.

— Но затем, — сказал капеллан, — я полагаю, его следует поскорее удалить из замка. Сейчас он красноречиво доказал, насколько он может быть опасен в своем необузданном гневе.

— От таких людей, к сожалению, трудно отделаться, — со вздохом возразила графиня, вставая из-за стола. — Они неблагодарны.

С этими словами графиня оставила своих сотрапезников и пошла в сторону комнаты, куда только что отправила Митнахта. Кажется, и на этот раз ей удалось утихомирить Митнахта и на некоторое время еще задержать в замке.

XXXIII. ПОКОЙНЫЙ ПРИНЦ АНАЛЕСКО

Известие о смерти доктора Гагена с быстротой молнии распространилось по городу, хотя никто не знал причин этой неожиданной кончины.

Назначено было следствие, в котором ландрат показал, что доктор Гаген на самом деле — князь Этьен Аналеско, наследный принц. Но это было все, что удалось узнать, кроме того что накануне своей смерти он вечером ушел куда-то из дому. Как князь оказался в воде, как утонул — осталось загадкой, ибо о намерениях покойного никто не знал.

О смерти уважаемого доктора большинство жителей города, особенно бедных, очень сожалело. А поскольку никто не знал, что под именем Гагена скрывалась столь высокая титулованная особа, постольку известие об этом было встречено с непередаваемым изумлением и восхищением: еще бы — князь, принц и столько сил и средств тратил на пользу больных и страждущих.

Бруно потерю друга переживал очень тяжело. Неожиданная смерть возбудила в нем и ужасные подозрения, ведь Гаген утонул в тот самый день, когда твердо решил обратиться в суд со свидетельскими показаниями против графини. Смерть же его ставила крест на этой возможности.

Попытка Бруно найти в замке объяснение случившемуся разбилась о неестественное спокойствие и самообладание графини. Правда, он стал свидетелем безумного отчаяния Леона у трупа своего отца.

А смерть доктора и его открывшееся знатное происхождение продолжали будоражить городских обывателей.

— Скажите пожалуйста, какая необыкновенная история! — удивился, встретив Бруно, небезызвестный упрямец доктор Феттер. — Доктор Гаген — и князь?

— Да, это так, господин доктор.

— И вы это знали раньше, господин асессор?

— С некоторого времени — да.

— Может быть, вы знали также, почему он жил под чужим именем? — продолжал любопытствовать доктор Феттер. — Вероятно, была у него какая-то важная причина?

— Причина одна — безмерная доброта князя.

— Доброта?

— Да. Этьен Аналеско хотел посвятить себя помощи бедным, быть в гуще их забот и бед. Поэтому — уже в зрелых летах — он изучил медицину и скрыл свое происхождение и титул. Обстоятельства сложились так, что в молодости он потерял здоровье и навсегда простился с надеждой на личное счастье, поэтому и решил остаток жизни посвятить служению человечеству.

— Невероятно! Редкое самопожертвование.

— Князь вообще был человек редкий, стремившийся облегчить чужие страдания. Он всегда готов был пожертвовать собой, но, к сожалению, немногие могли это понять.

— Наверное, вы правы, господин асессор, — согласился доктор Феттер, — но все равно доктор Гаген остается для меня загадкой. Я вполне понимаю, когда богатый человек, одержимый благотворительностью, помогает бедным. Но отказываться ради этого от своего титула и жить как господин очень скромного достатка, не имея ни хорошего выезда, ни приличного дома, да еще бежать по первому зову среди ночи к тяжелобольному… Это для меня совершенно непонятно.

— Да, это доступно не для всякого понимания. И хочу заметить, подобное самоотвержение требует большого душевного величия.

— О, это самая неблагодарная вещь, господин асессор, самая неблагодарная на свете, — откликнулся Феттер и спросил: — А когда труп будет перевезен в город?

— По всей вероятности, уже сегодня вечером.

— А похороны?

— На днях.

— Остались ли у князя родственники?

— Это предстоит выяснить суду.

— Такой с виду простой, обычный человек и вдруг князь? Уму непостижимо! — еще раз покачал головой Феттер.

После ухода Феттера Бруно отправился в дом Гагена. Его экономка, которая теперь тоже знала, кому служила, была безутешна. Лицо ее, мокрое от слез, покраснело, и она все никак не могла успокоиться.

Письменный стол Гагена, где хранились его бумаги, был опечатан, и вскрыть его будет возможно лишь после похорон. Поэтому Бруно занялся необходимыми приготовлениями к похоронам. Гаген не любил пышности, и фон Вильденфельс, помня привычки друга, старался, чтобы все было торжественно-строго, но скромно и просто.

За этим занятием Бруно застал вечер.

Из замка привезли тело князя. Лицо его стало строгим и спокойным. До поздней ночи асессор оставался возле Этьена Аналеско, а когда он ушел, его сменила старуха-экономка, пожелавшая одна провести с умершим остаток ночи.

На следующий день уже весь город знал, что тело князя перевезли из замка в его дом, и множество народу пришло отдать последний долг покойному. Люди шли и шли к его гробу. Они вспоминали умершего только добрыми и благодарными словами. Многие несли венки или просто скромные букетики цветов в знак признательности и любви к этому человеку.

Через день состоялось погребение принца Этьена Аналеско. Во главе траурного шествия шли первые лица города. И далеко по улице растянулась толпа тех, кому так много хорошего сделал самоотверженный и отзывчивый доктор Гаген.

После похорон вскрыли завещание князя.

Большую часть своего состояния он завещал больницам для бедных. Щедрое обеспечение на всю жизнь получила старуха-экономка. Дом же передавался тому, кто станет, по примеру Гагена, доктором для малоимущих.

— Адам, эй, Адам! — тихо позвал Макс проходившего мимо товарища. — Правда ли, что бывший управляющий в замке?

— Кажется, так, — так же тихо подтвердил тот. — Он живет там, в башне.

— Я его еще не видел.

— Он ободран, словно нищий, — сказал Адам, собирая со стола посуду.

— А правда ли, что он чуть не убил графиню? Компаньонка вчера рассказывала экономке.

— Да. И если бы я не перехватил его руку, дело кончилось бы плохо. Мне кажется, что он был пьян.

— А чего он хотел от графини?

— Денег.

— А про доктора Самсона, или, как его по-настоящему зовут, Леона Брассара — слышно?

— Я его три дня не видел.

— Он лечит сумасшедших, а мне кажется, что он и сам сумасшедший.

— Где же он?

— Еще вчера вечером ушел неизвестно куда.

Старый Адам покачал головой.

— Дивные дела у нас делаются, — сказал он, убирая столовое серебро.

— Он, по-моему, и вправду сошел с ума. Вчера вечером у него был такой ужасный вид, — поделился ощущениями Макс. — Как только тело доктора Гагена отправили в город, прибежал господин Брассар. Он был вне себя. Казалось, он всех хочет уничтожить. Я забился от испуга в угол, но он заметил и пошел ко мне. Я уж думал, что настал мой последний час. Глаза у него налились кровью, рыжие волосы встали дыбом, лицо исказилось яростью, а руки сжались в кулаки. Он бросился ко мне…

— Бросился к тебе? — повторил Адам.

— Да. Он схватил меня за руку с такой силой, что мне показалось, будто он сломал мне ее. «Что вам надо, господин Самсон?» — спросил я его, а у самого мурашки по телу побежали. «Где он?» — говорит, а сам на башню, где покойник лежал, показывает. Я сразу же понял, про кого он. «Его увезли в город», — отвечаю. «Собака! — закричал он, хватая меня за шею. — Где мой отец?»

— Его отец? — удивился Адам.

— Ну, да. Я же говорю, что он совсем помешался. Я уж было хотел позвать кого-нибудь на помощь, но на всякий случай сказал: «Доктора Гагена отправили в город». Тогда он отпустил меня и повторил следом: «В город». Ну, я ему растолковал, что его там должны хоронить и что пусть он едет туда, если ему нужно. Тут он совсем меня оставил в покое, только, уходя, все повторял: «Его там должны хоронить…» Я так рад был, что сумел избавиться от него. С тех пор больше его не встречал.

— Беда с такими людьми, — заметил Адам.

— С Митнахтом дела, судя по твоему рассказу, тоже плохи.

Из комнаты графини раздался требовательный звонок. Разговор прекратился…

Леон Брассар действительно исчез из замка в тот вечер, когда узнал от Макса, что тело Гагена увезли в город.

С растерянным видом выйдя из замка, он некоторое время бесцельно ходил кругом и вполголоса разговаривал сам с собой. Затем вдруг на что-то решился и пошел в рыбацкую деревню. На берегу не было ни души, стояли пустые лодки. Леон сел в одну из них и поплыл в открытое море. Было тихо, как и в тот памятный вечер, когда отец и сын встретились здесь в последний раз.

Вдруг лицо Леона исказилось. Он выпустил одно весло и дрожащей рукой показал кому-то на воду. Губы его шевелились, он присел, словно хотел спрятаться, а в глазах появился сумасшедший блеск.

— Это он! — прошептал Леон. — Снова его голова показалась из воды… И там!.. И там!..

Леону казалось, что он всюду видит головы Гагена с глазами, полными тоски и укора.

— Прочь, прочь! — закричал он. — Зачем вы на меня так смотрите? Он опять вышел из воды, опять смотрит. Прочь! О, Боже, куда ни взгляну, всюду его голова. И всю прошлую ночь он стоял перед глазами…

Леон неожиданно расхохотался жутким, надрывным смехом.

— Я его сын! Чего же он хочет от меня? Он же все получил, что заслужил! А-а! Он опять тут! Прочь, прочь!..

Леон снова схватился за весла и стал сильно грести, стараясь побыстрее отплыть от этого проклятого места. Время от времени он оглядывался, и каждый раз ему казалось, что голова Гагена высовывается из воды, а большие глаза с упреком смотрят на него. Леон продолжал грести, все удаляясь от берега. Он не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды. Наступила ночь. Леон ушел далеко в море, которое было на сей раз спокойно и гладко, как зеркало.

Он и сам не знал, как долго греб. Наконец Леон устал и предоставил лодку воле волн. Он сидел и тупо смотрел перед собой.

Уже под утро лодку прибило к берегу в нескольких милях от города. Увидев, что он у берега, Леон выскочил на землю, нисколько не заботясь о лодке. Он добрел до деревни, где ему дали поесть немного хлеба и молока. Он жадно ел и все время говорил сам с собой, отчего женщина, к которой он зашел, не могла дождаться, когда он уйдет.

Какое-то время он вновь бесцельно бродил, пока наконец не вышел снова к тому месту, где Гаген сел к нему в лодку. Вдруг что-то пришло ему в голову, и он решительно зашагал в город. По дороге ему встретились люди, которые с кладбища возвращались в город. Леон остановился, поглядел на них, о чем-то задумавшись, и повернул к кладбищу.

Там еще оставалось много народу. Леон спросил одного из присутствующих:

— Кого хоронили?

— Доктора Гагена, — пояснили ему. — Очень известный и уважаемый человек. Очень знатным господином оказался. — И показали на свежую могилу.

— Опоздал! — горестно прошептал Леон, на которого периодически находили минуты просветления. — Опоздал. Как много на его могиле венков и цветов. Белые розы… Он лежит тут, под землей. Князь он, принц или нет — все равно. Все равно зарыт в землю. Что же теперь будет? О, не волнуйся, отец, она скоро последует за тобой. Поверь мне, она заплатит за это. Мои руки убили тебя — это правда… Но она заставила меня сделать это, она была моей волей. И она — моя мать… Ха-ха-ха!.. Ты проклял меня, но пусть твое проклятие настигнет и ее. Ведь не ты, а она во всем виновата — моя мать… Но теперь все кончено!..

Когда стемнело, Леон подошел к могиле, продолжая разговаривать сам с собой, прерывая сумбурное свое бормотание жутким, лающим смехом.

Кладбищенский сторож с испугом наблюдал за ним, потом подошел и сказал:

— Я должен запереть ворота. Вам пора уходить.

Леон смотрел куда-то мимо него, продолжая сидеть на могиле.

— Вы слышите? — повторил сторож. — Вам пора уходить.

— Оставьте меня! — закричал Леон.

— Поздно уже. Вам пора домой, — терпеливо проговорил сторож, опасливо поглядывая на странного человека.

— Домой? — переспросил Леон, словно до него только что начал доходить смысл слов. — Да, правда, надо домой. Потом я снова приду сюда, — сказал он, и в голосе его прозвучала угроза.

Леон вышел за ворота. Сторож был несказанно рад расстаться со странным незнакомцем, который, перед тем как уйти, взял с могильного бугорка горсть земли и высыпал себе в карман.

С кладбища Брассар направился прямиком в замок.

Когда он пришел туда, стояла глубокая ночь. Парадный подъезд оказался запертым. Несколько мгновений Леон постоял в раздумье, затем зловещая улыбка мелькнула на его лице. Он прокрался к боковому фасаду замка, разбил стекло. Звон этот вряд ли кто мог услышать, поскольку тут никто не жил. Просунув руку внутрь, Леон отодвинул оконную задвижку, отворил окно и неслышно, как кошка, влез в него…

Графиня давно уже ушла в свои покои, в которых она запиралась, боясь Леона. Однако того уже не было дня три, и она почти перестала опасаться своего свихнувшегося сына.

Вдруг в соседних комнатах ей почудились шаги. Она только-только собралась раздеться, отходя ко сну, но теперь замерла, прислушиваясь. Во всем флигеле она сейчас была одна. Правда, на туалетном столике лежало оружие, но она в эту минуту от волнения совершенно забыла о нем.

Так и есть — кто-то шел. Вот шевельнулась ручка двери…

Графиня смотрела на нее расширенными от ужаса глазами. Кто-то пытался проникнуть к ней.

— Кто там? — едва выговорила она.

Ответа не последовало. Это могли быть либо Митнахт, либо Филибер. Но и тот и другой откликнулись бы. Тогда — Леон? Сердце графини обдало ледяным холодом.

В эту минуту дверь от мощного удара с треском распахнулась, и на пороге возник Леон.

Графиня знала о его помешательстве, но как он среди ночи попал в замок? И что ему было надо? Хотя в глубине души она понимала его намерения. Он ведь знал, что она его мать, а главное, что это она направляла его руку, поднявшуюся на родного отца.

— Ни шагу дальше, глупец! — повелительно воскликнула графиня. — Зачем ты явился среди ночи?

— Тише, тише… — таинственно прошептал Леон и, согнувшись, проскользнул к постели графини. — Я принес тебе кое-что. Я должен передать тебе поклон, — сказал он и высыпал на шелковое одеяло землю с могилы Гагена.

Графиня сразу поняла, что это значит, и внутренне содрогнулась, но внешне осталась спокойной и бесстрастной.

— Вон отсюда, Леон! — металлическим голосом сказала она.

А Леон Брассар словно проснулся.

— Ты разве не знаешь, кто отнял у меня отца? — горячо воскликнул он. — Ты! Ты во всем виновата. И ты больше всех виновата в его смерти.

— Ты несправедлив ко мне, — сказала графиня. — Не я, другой виноват.

— Другой? — удивился Леон. — Кто же?

— Потерпи, и я покажу его тебе, — пообещала графиня.

— Нет, скорее! Я хочу побыстрее его увидеть, — вскричал Леон.

— Завтра утром ты его увидишь. Я сама позабочусь об этом. И ты должен будешь отомстить ему за все.

— Отомстить, отомстить, — эхом откликнулся Леон, сжимая кулаки.

— А пока ступай к себе. Завтра вы встретитесь.

Это обещание, казалось, удовлетворило и успокоило Леона. Он повернулся и вышел из спальни графини.

XXXIV. БРУНО И СТАРЫЙ ВИТ

Смерть Гагена вынудила Бруно взять к себе старого Вита. На какое-то время дом Гагена оставался под присмотром экономки, но через несколько недель в него должен был вселиться, согласно завещанию, новый доктор для бедных, с женой и детьми.

Вит находился в прежнем состоянии. Осматривавший его врач только пожал плечами и сказал, что мало надежды на то, что он выживет. Однако жизнь еще теплилась в старике, и Бруно заклинал врача сделать все, чтобы больной хоть раз пришел в себя.

— Возможно, мне это и удастся, — согласился доктор.

— Надо, чтобы больной заговорил и дал показания.

— А вот этого я обещать не могу. Вероятно, я приведу его в чувство, но будет ли он при этом в ясном сознании — не знаю. И трудно сказать, не последует ли вслед за этим окончательный упадок сил и смерть.

— Ожидать смерти можно в любом случае, — сказал Бруно.

— Вы правы, господин асессор. В его положении, которое может продлиться бог знает сколько, либо наступит кризис с последующим выздоровлением, либо смерть.

— Ну, хоть в чувство его приведите! — попросил Бруно, который все бы сейчас отдал за подтверждение из уст Вита, что Лили была спасена и доставлена к Гагену им.

Врач напоил больного лекарством, а Бруно решил не уходить из дома, чтобы не пропустить каких-либо изменений в положении больного. Старик лежал по-прежнему без движения, с открытыми глазами, но слуга уверял Бруно, что больной иногда шевелил рукой или ногой.

Вдруг вечером в комнату к Бруно вошел слуга и сказал, что больной поднялся. Обрадовавшись, Бруно поспешил к его постели. Вит сидел на кровати, как бы проснувшись от долгого сна. Комната была слабо освещена лампой, прикрытой абажуром.

Бруно подошел к нему.

— Вит! — громко позвал он. — Вы не спите? Вы слышите, что я говорю?

Вит повернул свою седую голову к Бруно, словно действительно слышал, но глаза его оставались тусклы и неподвижны.

— Вит, слышите ли вы меня? — снова повторил Бруно.

Старик только молча покачал головой.

— Вы хотите сказать, что не знаете меня. Но я вас знаю, — продолжал Бруно. — А вы помните молодую графиню из замка Варбург?

Вит без выражения уставился на Бруно.

— Неужели вы забыли графиню Лили? — быстро сказал Бруно. — Вы жили когда-то в замке. В пещерах вы поселились позднее. Вы должны ее помнить. Неужели вы забыли, что молодая графиня жила у вас в пещере?

Но, казалось, больной не в состоянии был ни вспомнить что-либо, ни дать вразумительного ответа. Он только разглядывал Бруно и комнату, в которой находился.

— Вит! — Бруно еще раз попытался добиться от старика ответа. — Вы слышите меня? Скажите хоть одно слово, дайте хотя бы знак.

Старик как будто хотел что-то сказать, но слова замерли у него на губах. Он только вздохнул и снова опустился на постель.

— Он опять в беспамятстве, — сказал Бруно в отчаянии.

— Нет, он, по-моему, просто спит, — возразил слуга, наклонившись к больному и услышав его слабое, но ровное дыхание. — Надо надеяться, что ему скоро станет лучше.

Бруно осторожно вышел из комнаты.

На следующее утро Бруно встал очень рано и поспешил узнать, как здоровье больного. Старик уже не спал и пребывал в беспокойстве. Ему казалось, что он снова попал в замок. Поняв это, Бруно объяснил Виту, где он и с кем, и тот понемногу успокоился.

Чуть позже доктор, пришедший навестить больного, был поражен резкой переменой в состоянии своего пациента. Осмотрев его, он нашел, что кризис миновал и надо ждать перемен к лучшему. Однако тут же предупредил, что больному необходимо полное спокойствие и что не следует утомлять его вопросами.

С этого дня началось медленное, но заметное выздоровление Вита. А вскоре Бруно уже рассказал ему во всех подробностях, как тот попал сюда. Лучшим доказательством того, что старик находится в полном сознании, стали слова благодарности, которые он прошептал Бруно, взяв его за руку.

Несказанно был рад и счастлив и сам Бруно. Теперь, наконец-то, можно было твердо надеяться на спасение Лили и предпринять усилия, чтобы сорвать все покровы с преступлений, совершенных в замке Варбург.

XXXV. ЛУЧ НАДЕЖДЫ

Возвратимся к раненому Губерту Бухгардту. Его подневольное путешествие продолжалось. Наступило утро. Он лежал и отрешенно смотрел в потолок вагона. Солдат молчал и, казалось, не обращал на него никакого внимания.

И тут поезд сильно встряхнуло. Настолько сильно, что солдат отлетел к противоположной стене, а Губерт свалился с лавки. Послышались вопли испуганных пассажиров и судорожное ржание лошадей. За первым толчком последовали два еще более сильных.

Оказалось, что поезд врезался в громадный табун лошадей. Из двенадцати вагонов девять были разбиты и искорежены, да и три остальных получили значительные повреждения. Среди этого ужасающего хаоса раздавались крики о помощи, стоны раненых и умирающих.

Пассажиры из последних вагонов, получившие небольшие травмы, спешили на помощь тем, кто сильно пострадал. Кто-то побежал сообщить о случившемся на ближайшую станцию. Только через несколько часов на место катастрофы прибыл поезд с железнодорожными рабочими и служащими, которые начали разбирать завалы и оказывать помощь раненым.

Это была долгая и тяжкая работа. Крики обезумевших от боли раненых, придавленных обломками, неслись в воздухе. Многие, так и не успев дождаться освобождения, умирали. Да и некоторые вытащенные из кучи обломков тут же испускали дух. Шли часы, а работа продвигалась медленно. Около места катастрофы скопилось несколько поездов, пассажиры которых тоже пришли на помощь. Вагон, где ехал Губерт, пострадал меньше остальных, поскольку был в самом хвосте. Расчищавшие завалы рабочие, дойдя до него, вытащили из-под обломков в первую очередь солдата, потом еще несколько пассажиров и наконец Губерта, посчитав его отделавшимся несколькими ушибами (пулевой раны его никто в суматохе не заметил).

Среди спасшихся и уцелевших пассажиров оказалась одна богатая супружеская пара из Нью-Йорка, которая как раз находилась рядом, когда Губерта вытаскивали из-под обломков.

— Мы позаботимся о нем, — сказал муж рабочим, — отвезем к себе и позаботимся, чтобы за ним был хороший уход.

В словах этих для Губерта блеснул лучик надежды. Нет худа без добра: катастрофа сослужила ему добрую службу, избавив от опасности быть снова отправленным в Европу. Может быть, даже удастся найти у этих добрых людей какую-нибудь работу.

Губерта перенесли в подготовленный к отправке вагон, где уже находились двое мужчин и одна женщина. Всех этих пострадавших взял на свое попечение богатый господин из Нью-Йорка.

Вечером поезд с ранеными наконец двинулся в путь. Губерту и другим тут же сделали перевязку, а на следующее утро приехали в Нью-Йорк.

Губерту стало гораздо лучше. Он смог даже сам выйти из вагона.

— О, вам уже лучше! — обрадовался состоятельный американец. — Только не слишком утомляйтесь.

— Я хочу от всего сердца поблагодарить вас, — сказал Губерт.

— За что? — удивился американец. — Всякий порядочный человек на моем месте поступил бы точно так же. Есть ли у вас в Нью-Йорке родственники или вообще люди, которые могли бы за вами поухаживать? — спросил он.

— Нет. Я впервые в этом городе.

— Тогда вам придется довольствоваться моей помощью.

— Я бы хотел спросить вас: не могу ли я найти здесь работу лесничего или управляющего? Тогда у меня была бы возможность отблагодарить вас.

— Вы мне нравитесь, — сказал американец, — и я найду вам работу. Я получил в наследство громадное имение, и мне, действительно, нужен хороший управляющий.

Губерт облегченно вздохнул.

— Это было бы пределом моих мечтаний, — благодарно сказал он.

— Судя по произношению, вы немец, а немцы известны своей добросовестностью и умением работать, поэтому я тем более хотел бы взять вас к себе. Но пока вам необходимо вылечиться.

— Моя рана не опасна.

— Это поначалу так кажется, хотя последствия могут быть самые тяжелые, поэтому ни о какой работе не может быть и речи, пока не поправитесь. Тем более что у нас с супругой в Нью-Йорке никого нет, и мы вполне можем взять на себя заботы о вашем лечении.

— О, благодарю вас от всего сердца! — радостно воскликнул Бухгардт.

— В будущем еще успеете отблагодарить хорошей, добросовестной работой, — засмеялся американец. — А теперь — в больницу.

Губерт простился с добрым американцем и поплелся вместе с тремя тяжелоранеными, которых несли на носилках, и сопровождавшим их инспектором в больницу. Дорога оказалась неблизкой. Губерт кое-как доковылял до похожего на тюрьму дома. Внутри, правда, царили аккуратность и порядок. Помещение сияло чистотой. Внизу, в вестибюле, встречал швейцар. Многочисленные доктора, фельдшеры, больничные служащие были вежливы и отзывчивы.

Раненых, прибывших с поезда, поместили в отделение наружных болезней, — большую общую комнату в конце длинного коридора, окна которой выходили в сад. В комнате было три постели. Раненую женщину отвели в другое отделение. За всех обязался платить все тот же богатый американец.

Вскоре появился молодой доктор, осмотрел у всех раны и был очень удивлен, что главная рана Губерта огнестрельная, но расспросами заниматься не стал, а только объяснил ему, что всё не так просто, как кажется. Слова его подтвердились, когда пулю вынули: оказалось, что она задела легкое.

Несколько дней прошли спокойно, без приключений. Рана Губерта стала затягиваться. Наконец в один из дней явился инспектор больницы и стал записывать у всех раненых имена, род занятий и цель путешествия. Губерт не на шутку испугался. Кровь прилила ему в голову. Наступила его очередь. Что он должен был сказать? Документов не имелось, зато на нем висело обвинение в убийстве Лили — как проклятие.

Но тут помог случай. Когда инспектор закончил опрос очередного раненого, дверь отворилась и инспектору доложили о приезде какого-то важного лица. Инспектор сразу же объявил, что остальных он расспросит в другой раз, и поспешно ушел.

Пока опасность миновала, но надолго ли?

В мрачном отчаянии Губерт размышлял, что ему теперь предпринять. А к вечеру он решил во что бы то ни стало бежать отсюда. Правда, пробраться через переполненную больницу едва ли возможно. Губерт решил действовать по-другому.

С наступлением ночи, когда все стихло и его соседи уснули, он осторожно подошел к окну, перед которым росло большое дерево. Сад был пуст. Тихонько отворив окно, Губерт прыгнул на дерево, находившееся рядом с больничной стеной. Однако ветка, за которую он ухватился, не выдержала его тяжести, и несчастный недотепа полетел на землю.

Еще одна неудачная попытка побега из замка тяжело отразилась на самочувствии Лили. Не столько мучила боль от ударов, нанесенных ей неизвестным, сколько полная неизвестность, ее окружавшая. Она совершенно не знала, что с Бруно, как умер Гаген, что, наконец, предстоит ей самой.

Ела Лили с опасением, да и то лишь тогда, когда слишком уж донимал голод. Старуха стерегла ее после побега еще усердней, так что девушка похоронила всякую надежду выйти из замка живой. Тем более что Гаген умер, а Бруно, казалось, совсем забыл о ней и не давал о себе знать.

Однажды вечером, когда в комнате стало совершенно темно, Лили вдруг увидела на дороге между деревьями знакомую фигуру. Девушка вздрогнула и стала всматриваться. Фигура приблизилась, и Лили услышала голос Бруно:

— Это я, моя дорогая! Разве ты не узнаешь меня?

— Наконец-то! А я уж думала, что ты забыл и думать обо мне, — с легким упреком сказала она.

— Как ты могла такое подумать, дорогая? Я ни на мгновение не забывал о тебе. Просто смерть Гагена, о которой ты, конечно, уже знаешь, прибавила мне хлопот.

Бруно рассказал возлюбленной о том, где и как нашли доктора Гагена и о том, что он был знатным, родовитым человеком.

— Какой благородный человек! Как самоотверженно он обо всех заботился! — всхлипнула Лили.

— Мы вечно будем помнить о нем, — сказал Бруно. — Но я хочу сообщить тебе еще одно важное известие, которое, надеюсь, прибавит тебе сил и стойкости. Я нашел меловые пещеры, а в них — старого Вита.

— Он жив? — поспешно спросила Лили.

— Да, и надеюсь, что и дальше будет жить.

— Слава Богу! Теперь действительно появляется надежда на благополучный исход.

— Я тоже рассчитываю на это, потому и приехал побыстрее, чтобы сообщить эту утешительную и обнадеживающую новость. Старик сейчас в полном рассудке, но еще слаб, поэтому я не могу его много расспрашивать. Надо быть осторожным, чтобы не испортить всего дела. Надеюсь, он станет важным свидетелем. Еще несколько дней, и дело твое решится.

— Как хорошо, что ты нашел его. Ведь никто не верил мне. Даже ты порой начинал сомневаться в моих словах, а воспоминания мои были так слабы…

— Они не обманули тебя.

— Знает ли кто-нибудь, что ты нашел пещеры и Вита? Надо бы, чтобы до поры графиня ничего не подозревала, иначе она, как змея, снова вывернется.

— Нет, никто не знает, что за больной старик находится у меня дома. И графиня тоже узнает это только от меня…

— Тише… — перебила Лили. — Слышишь?

— Похоже — отворили дверь, — прислушавшись, сказал Бруно.

— Опять кто-то в замке не спит. В последнее время здесь происходят странные события, — шепнула Лили. — По ночам я слышу в башне шаги и голоса и…

Слова замерли на ее губах. Даже Бруно невольно вздрогнул — буквально в ста шагах от них появилась человеческая фигура. На месте ее появления было достаточно светло, чтобы разглядеть Леона Брассара.

— Узнаешь ли ты его? — прошептала Лили.

— Да, это бывший доктор в больнице Святой Марии, сын принца Этьена Аналеско.

— Сын принца? — удивилась Лили.

— Да, дорогая.

И тут же они услышали тихий, но жуткий смех. Леон приблизился и вскинул руку.

Лили вскрикнула, увидев в руке револьвер. Леон быстро прицелился и выстрелил.

— Бруно, беги, спасайся! — в страшном испуге крикнула Лили. — Он застрелит тебя.

Но Бруно и не думал бежать. Напротив, он решительно пошел навстречу Брассару, который тут же снова выстрелил.

Выстрелы услышали в замке. Стали отворяться двери, послышались голоса, шаги.

Пуля вскользь задела ухо и шею Бруно, но он, совсем не чувствуя ранения, бросился к Леону. Однако тот, заслышав, что к ним идут, поспешно сунул в карман револьвер, в котором еще оставалось несколько зарядов, и бегом бросился в глубину парка.

Услышав дикий, животный смех Леона и увидев его бессмысленное, исказившееся лицо, Бруно понял, что перед ним сумасшедший.

К Бруно подбежали слуга Адам и садовник. Они видели убегавшего Брассара, а теперь заметили и Бруно.

— Господин асессор, вы ранены? — спросил садовник.

— Пустяки, — отвечал Бруно.

— Господи, что скажет графиня? — с испугом вымолвил Адам.

— Виновник стрельбы убежал, так что и вы ступайте по своим местам, — спокойно сказал Бруно.

— О, Боже, ты и вправду ранен! — испугалась Лили, когда Бруно вернулся к ней под окно.

— Не волнуйся, моя дорогая Лили, — успокоил ее Бруно. — И до свидания.

— Я боюсь за тебя. Леон спрятался в чаще, он может напасть на тебя.

— Ничего, я его не боюсь.

Фон Вильденфельсу вовсе не хотелось, чтобы прислуга узнала, с кем он разговаривает ночью в замке графини, поэтому он поспешил удалиться, наскоро попрощавшись с невестой.

Адам и садовник возвращались к себе, удивленные и напуганные происшедшим.

Лили закрыла окно и некоторое время, пока он не исчез за деревьями, следила за удаляющимся возлюбленным. Беспокойство не покидало ее. Этот ужасный Гедеон Самсон, или как его, Леон Брассар, тоже был там, в парке, а она уже ничем не могла помочь своему дорогому Бруно. Лили, правда, не знала, что Леон сошел с ума, ей казалось, что он преследует ее возлюбленного по старой злобе и из ревности к ней.

Вокруг замка вновь стало тихо. Лили долго прислушивалась, потом немного успокоилась: выстрелов не было.

Она заснула, и ей приснилось, будто она снова лежит на камышовой постели в меловой пещере и говорит старому Виту, что теперь все зависит только от него.

— Я могу рассказать все, что знаю, — ответил он ей. — Меня все считали мертвым, а я живу для того, чтобы спасти вас.

— Берегитесь, чтобы ваша жизнь не подвергалась опасности, — сказала Лили.

Ей даже показалось, что старик уже близок к гибели, что из темного угла пещеры на него надвигается какое-то чудовище. Лили показывала на него, но старик ничего не видел. Она хотела закричать, но звуки застряли в ее горле, и она увидела, что Вит погиб…

Лили проснулась от непонятного шума. Ее сердце учащенно билось. Что разбудило ее?

У окна послышался слабый треск и звон осколков. Лили вскочила, подбежала к окну.

— Кто тут? — в страхе спросила она.

Безумный смех был ей ответом. Леон, разбив стекло, лез к ней в комнату. Вид его был жуток. Лили стала звать на помощь, стучаться в дверь, но никто не откликался.

А Леон уже влез в комнату, и в его больном мозгу вспыхнуло желание убить девушку из револьвера.

— Отворите! Помогите! — Лили отчаянно колотила в дверь. — Он хочет убить меня!

Леон захохотал и нажал на курок. Раздался выстрел, пуля ударила в стену возле самого уха Лили.

— Остановитесь! Что вы делаете? — снова закричала Лили.

Но, очевидно, сама стрельба доставляла Брассару большое удовольствие. Он снова поднял револьвер. Никто не шел на помощь, никто не слышал выстрелов. Отсюда до обитаемой части замка шум не доносился. И — новый выстрел. Лили отшатнулась, и он тоже не достиг цели.

А Леон сделал к ней шаг, другой… Тогда девушке пришла в голову отчаянная мысль — вырвать оружие из рук своего врага. Она резко бросилась к Леону, и это движение было таким для него неожиданным, что револьвер оказался в ее руках.

— Назад! — воскликнула она. — Или я убью вас! — Но слова ее отлетали от Брассара, как от стены. Он просто внимания не обратил на ее угрозу.

— Идите отсюда, как и пришли, — через окно, — сказала Лили, поднимая револьвер.

В ответ Леон захохотал. И лишь теперь, взглянув в его лицо, Лили поняла, что перед ней безумец.

В первое мгновение она была так поражена, что совершенно растерялась. Но в следующий миг ей пришла в голову одна идея. Казалось, сам ангел-хранитель внушил ей эту мысль.

— Именем вашего отца я требую, чтобы вы ушли отсюда! — объявила она. — Доктор Гаген был вашим отцом. Он не простит вам, если вы посмеете поднять на меня руку.

Слова ее произвели на Леона удивительное действие. Он вдруг согнулся и со страхом оглянулся. Лили вздохнула с облегчением.

— Вон его голова, — прошептал Леон, показывая пальцем куда-то в угол. — Какой ужасный вид! О!.. Он идет ко мне. И там тоже он, и там… всюду. Он идет ко мне…

Леон бросился к окну и в одно мгновение, как кошка, выскользнул наружу.

Лили перевела дух. Но внутренний голос шептал ей, чтобы она не расслаблялась, а была по-прежнему осторожной.

Стоя у окна, она все еще сжимала револьвер, хотя прекрасно знала, что он не поможет ей в борьбе с сумасшедшим.

И тут девушка увидела, что Леон возвращается. Она сильно испугалась, когда увидела, что он остановился у нее под окном и стал расширенными глазами смотреть в парк, словно обнаружил там нечто ужасное. Лили, не спускавшая с него глаз, вдруг увидела, что он, похоже, снова собирается лезть к ней в окно. Он словно искал убежища от преследовавших его бредовых видений. Леон уже карабкался, как ящерица, по стене. Вот он почти добрался до окна. Лили собрала все силы и оттолкнула его.

Сорвавшись вниз, сумасшедший притих, стал соображать, что ему делать дальше. Лили в страхе ждала. Если он предпримет новую попытку, то чем она может окончиться — предвидеть трудно. Во всяком случае на хорошее надеяться было нечего. Несчастная девушка, предоставленная сама себе, решила защищаться до последнего.

Между тем до утра, когда можно будет надеяться на помощь, оставалось еще несколько часов.

XXXVI. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ВИТА

Легкая рана от пули Брассара почти не беспокоила Бруно. Куда больше взволновало его безумие Леона. Ему жаль было молодого человека, ставшего жертвой бездушной и преступной женщины, его собственной матери.

Но развязка уже близилась. Выздоровление Вита заставляло в это верить.

Бруно пока не успел поговорить со стариком обо всем происшедшем, однако, вернувшись ночью из замка и перевязав рану, он твердо решил на другой же день начать разговор с Витом.

Вит чувствовал себя неплохо и даже встал с постели, когда на следующее утро Бруно вошел к нему.

— Я сегодня все понял и вспомнил, — сказал старик, идя навстречу. — Вы — господин асессор, вы — родственник покойной графини и раньше часто бывали в замке, не так ли?

— Да, Вит, — подтвердил Бруно, повел старика в свою комнату и посадил в кресло. — Я именно тот, за кого вы меня принимаете. Покойные граф с графиней хотели выдать за меня замуж графиню Лили.

— Маленькую графиню, — сказал Вит, улыбаясь сквозь слезы. — Маленькую дорогую графиню. Ах, какое это было прелестное дитя! Как часто носил я ее на руках…

— Я знаю, что вы были любимым слугой покойного графа. И пользовались его полным доверием, — сказал Бруно. — Я тоже хорошо помню вас. Но как могло случиться, что вы покинули замок?

— Как это случилось?.. — Старик надолго задумался. — Я служил у покойного графа десять лет. Молодая графиня росла на моих глазах. Она была радостью всего замка, где в то время царили мир и любовь. А как заботилась о бедных покойная графиня!

— Что, она уже хворала в то время? — спросил Бруно. — Когда я бывал у них, она всегда себя отлично чувствовала.

— Покойная графиня была нежным созданием, но она никогда не болела. Она стала чувствовать себя хуже и хуже только тогда, когда в замке появилась нынешняя графиня Камилла, подруга умершей. Тогда и пошло у нас все шиворот-навыворот: графиня Анна вдруг захворала, и Камилла стала за ней ухаживать, а потом, когда графиня умерла, захворал граф…

— Это очень странно. Не кажется ли вам?

— Конечно, странно, — согласился Вит.

— После того как граф умер, вас отпустили из замка?

— Нет, это случилось еще до смерти его сиятельства. Я что-то такое сказал, что показалось неучтивым, но не в отношении покойного графа — Боже упаси! — а графини Камиллы, которая тогда была еще просто гостьей в замке, хотя на ней потом, уже будучи больным, граф женился. Я тоже прибаливал и меня уволили как бесполезного слугу.

— Вы, наверное, много видели, Вит?

— Больной, я отправился в деревню, — не обращая внимания на замечание Бруно, продолжал рассказывать Вит, — и там пролежал довольно долго, пока мне не стало легче. В замке между тем несчастье случалось за несчастьем. В конце концов, женившись вторично, умер и граф, а чужая женщина стала госпожой Варбурга. Боже, как часто в то время думал я о молодой графине Лили! Теперь она должна была жить с мачехой. И разве можно было сравнить ее с покойной графиней Анной, родной матерью Лили?

— В деревне Варбург о нынешней графине говорят невероятные вещи, — перебил Бруно. — Ходят слухи, что в замке все умирают только по воскресеньям. Вы ведь тоже исчезли в воскресенье…

— Странно… Но это действительно было в воскресенье, — вспомнил Вит. — Я жил в деревне и должен был искать средства к существованию. Как и все жители деревни, я занимался рыбной ловлей. Однажды, когда на небе собирались грозовые тучи, я не обратил на это внимания и в одиночку отправился в море. Сначала все шло хорошо, и улов был отличный, но когда я собрался обратно, поднялась страшная буря, такая страшная, что, казалось, наступил конец света. Я отпустил парус, но это не помогло. Было уже поздно — одна из волн перевернула лодку, а меня понесло к меловым скалам.

— Туда, где пещеры?

— Да, и где еще никто никогда не был. Я уже чувствовал дыхание смерти и поручил душу Богу. Правда, я пытался удержаться за камни, но волны швыряли меня из стороны в сторону так, что я потерял сознание, а когда очнулся, то над морем опустилась ночь, а я лежал у подножия меловых скал, куда в конце концов выбросили меня волны.

— Это было чудесное спасение.

— Да, такова, видно, воля Божья, господин асессор. Когда рассвело, я понял, где я. Я попытался выйти к деревне, но не нашел пути.

— А проход через ручей?

— Его я открыл гораздо позже. А пока поневоле пришлось оставаться в пещерах. Я собрал сухих листьев и устроил себе постель, наловил рыбы и стал жить тут.

— Но вы являлись рыбакам перед грозой, предупреждая о буре?

— Да, я делал это и знаю, что они меня считали привидением. Когда я нашел дорогу через ручей, я стал носить выловленную рыбу на городской рынок, а на вырученные деньги покупать все необходимое, но старался всегда делать это так, чтобы никто из деревни и замка Варбург не видел меня.

— А не вы ли нашли однажды внизу, на дне пропасти, молодую графиню?

— О да, господин асессор. Боже мой, никогда не забуду этого утра, — заволновался старик. — С вечера и всю ночь была страшная гроза, буря, так что я вынужден был скрыться в самой дальней пещере, чтобы не оказаться затопленным. К утру гроза прошла и ветер немного утих, так что можно было выйти из пещеры. На камнях лежало много выброшенной штормом рыбы. Я выбрал самую лучшую и пошел в овраг рядом с пещерой. Там и увидел молодую графиню. Она лежала как мертвая. Я сразу же узнал ее и подумал, что она случайно свалилась с обрыва во время грозы.

— Слава Богу, что вы нашли ее, Вит. Без вас она погибла бы, — с чувством сказал Бруно. — Лили тоже вспомнила, что видела вас и себя в меловых пещерах. Благодаря этим воспоминаниям, мы стали вас искать, Вит. Нашли и тропу, по которой вы ходили…

— На все воля Божья, — продолжал старик. — Я отнес графиню к себе в пещеру и уже хотел сообщить о ней в замок, поскольку, сами понимаете, я мало чем мог ей помочь, но потом передумал.

— Почему?

— Главным образом, из-за нынешней хозяйки Варбурга. Правда, время шло, а молодой графине легче не становилось. Тогда мне стало страшно, и я решил отнести Лили к доктору для бедных. Я вынес ее на руках, а в городе положил на скамейку перед домом доктора.

— Ваш рассказ, Вит, рассеивает туман вокруг таинственного появления Лили у доктора Гагена. Вы станете одним из главных свидетелей в деле молодой графини, которую пытается уничтожить ее мачеха, чтобы завладеть наследством. Да, да, между ними идет ужасная борьба. Наверное, только вы в вашем уединении до сих пор не знали об этом. — И Бруно рассказал Виту все, что произошло за последнее время. — От вас будет зависеть, в чью пользу завершится эта борьба, — заключил фон Вильденфельс свой рассказ. — Сейчас графиня Лили — пленница в замке. Ее молочную сестру Марию убили и тоже сбросили в пропасть, а бедного лесничего Губерта обвинили в убийстве молодой графини, и он вынужден был бежать. Тогда как настоящие убийцы на свободе и жаждут получить чужие деньги.

— Боже мой! Да как же это все возможно! — воскликнул Вит, потрясенный услышанным.

— Вы еще многого не знаете, Вит, но когда узнаете, то, думаю, без колебаний выступите свидетелем на стороне Лили.

— О, господин асессор, я и сейчас готов! — с жаром ответил старый слуга. — Я скажу все, что видел и знаю. Однажды в воскресенье, когда я уже не ухаживал за больным графом, а Камилла всего несколько дней была за ним замужем, она отравила его сиятельство. Сперва, раньше, она отравила графиню, а теперь — графа…

— Да, подозрение в отравлении существует. Правда, нет еще достаточных доказательств.

— Но яд же найден! Разве этим все не доказано?

— К сожалению. Тот же яд нашли в письменном столе покойного графа.

— И все подумали, будто граф сам отравился? — сердито спросил Вит.

— Камилла все представила так, что будто бы граф отравил жену и себя в припадке безумия.

— Какая низость! Как не стыдно было так говорить! — воскликнул старый слуга. — Незадолго до смерти графа я видел, как нынешняя графиня высыпала какой-то порошок в стакан с лекарством его сиятельства, а потом дала принять это больному. А когда я попытался заговорить об этом, мне и пришлось покинуть замок.

— Но это мог оказаться какой-нибудь порошок, прописанный доктором, — возразил Бруно.

— Тогда зачем его было сыпать тайком? А она делала это исподтишка, боясь, что ее увидят. Меня она заметила уже после того, как подала стакан графу, и ярости ее не было предела. Между прочим, чуть раньше, когда я ничего не подозревал, она и мне успела дать этого яду вместо лекарства. Ведь нездоровье мое поначалу было самое обычное, и я его легко мог бы перенести на ногах.

— Ваши показания, чрезвычайно важны, но…

Слабый стук помешал договорить Бруно. Он собрался встать и посмотреть, кто там, но дверь уже сама тихонько отворилась, и на пороге возникла долговязая фигура капеллана. Мгновенно обшарив взглядом всю комнату, он сразу же увидел сидящего в кресле Вита. Неожиданное появление поверенного графини было тем досаднее, что могло разом разрушить все планы Бруно, построенные главным образом на внезапности. Хорошо, если капеллан не знал бывшего слугу графов Варбургов. Сам Вит его не знал и раньше никогда не видел.

— Простите, что беспокою вас, господин асессор, но я пришел по поручению графини Варбург, — сказал капеллан.

— По поручению графини? — удивился Бруно. — Слушаю вас.

— Но мы не одни… — замялся Филибер, вопросительно глядя на Вита.

— Этот больной нам не помешает, — успокоил его Бруно.

— Мне поручено, господин асессор, справиться о вашем здоровье. Графиня слышала, что в вас, видимо, по недоразумению, стреляли в парке ее замка.

— Действительно, было такое недоразумение, только, как видите, я нисколько не пострадал. Так что передайте графине благодарность за ее участие.

— Графиня искренне сожалеет о случившемся, но не совсем ясно представляет, как это произошло, — вкрадчиво продолжал Филибер. — А между тем ей хотелось бы уяснить суть дела, поэтому она просила меня пригласить вас в замок…

— Эта любезность льстит мне, — в тон капеллану отвечал Бруно, и Филибер не мог понять, шутит он или говорит всерьез. — Но я и сам бы хотел кое-что прояснить для себя, поэтому охотно принимаю приглашение графини.

Филибер простился, не подозревая, что больной, которого он увидел сейчас у фон Вильденфельса, — одна из самых опасных для Камиллы фигур.

— Это был капеллан Варбурга, — сказал Бруно, проводив гостя.

— Я никогда не видел этого человека, — отозвался Вит.

— Он недавно в замке. Но — Бог с ним. Как сегодня ваше самочувствие?.. У меня возник план. Я хочу взять вас с собой в замок.

— Меня, сейчас?

— Если здоровье ваше позволит, то мы поедем туда сегодня же вечером, — сказал Бруно. — Надеюсь, что капеллан не догадывается, кто вы, ибо, подозреваю, он сообщник графини, и если он известит ее, что вы живы, то расстроит все мои планы. Но, по-моему, он тоже не знает вас. Ну так как, хватит у вас сил совершить путешествие в Варбург?

— Да, господин асессор, но…

— Вы боитесь замка и графини? Я вполне понимаю. Но, я думаю, вы отбросите всякий страх, когда узнаете, что речь идет о спасении графини Лили. Ваш долг — помочь мне разоблачить графиню Камиллу, ведь вы — единственный свидетель ее преступлений и единственный свидетель в пользу бедной Лили.

— Я не боюсь, господин асессор.

— Без вас и ваших показаний победа будет за бледной графиней. Ваше же неожиданное появление обезоружит ее. Поэтому я и прошу вас поехать со мной.

— Хорошо, господин асессор, пусть будет так, — согласился Вит. — Когда мы поедем?

— После обеда. В Варбург прибудем к вечеру. Остальное объясню по дороге. Но имейте еще в виду, что завтра ваши показания вы должны повторить в суде. На основании их будет назначено новое следствие.

— Я готов, господин асессор, — сказал Вит. — Бог поможет нам спасти графиню Лили.

— Он приедет!.. — обрадовано прошептала графиня фон Варбург, узнав от капеллана, что Бруно согласился нанести ей визит. — Когда приедет господин Вильденфельс, — уже громко сказала она слуге Адаму, — сразу же ведите его ко мне.

Лакей молча поклонился и вышел.

«Только бы этот негодяй Митнахт не помешал, — возбужденно размышляла Камилла. — Может быть, удастся узнать, насколько фон Вильденфельс посвящен в тайны Этьена, а стало быть, насколько он опасен…»

Где-то недалеко вдруг раздался безумный смех Леона Брассара. Графиня встала из-за обеденного стола и оглянулась. Она была сейчас в столовой одна. Она поспешила на слышавшиеся неподалеку раскаты дикого хохота. Она обнаружила Леона в приемной. Он смотрелся в зеркало.

Графиня подошла к нему и взяла его за руку. Леон резко обернулся, и графиня пожалела, что не было сейчас рядом Митнахта — ему явно не поздоровилось бы.

А Митнахт в это время сидел в одной из комнат графских покоев.

Ни слова не говоря, графиня потащила Леона за собой, решив сейчас же свести его с Митнахтом. В конце концов, даже если ничего из этого не получится, она мало что теряет.

Леон послушно следовал за ней.

— Я обещала показать виновного во всех твоих несчастьях, — говорила графиня по дороге. — Сейчас ты увидишь его.

До Леона явно дошло то, что она сказала, потому что глаза его засверкали.

— Ты получишь возможность отомстить за все, — продолжала графиня, натравливая Леона на Митнахта.

Коридор был пуст. Камилла впустила Леона на графскую половину, потом захлопнула за ним дверь и заперла ее на ключ. Но Леону захотелось и дальше следовать за графиней, поэтому, во избежание шума, ей пришлось отпереть дверь и самой войти к нему. Ни слова не говоря, она взяла его за руку и подвела к стеклянной двери в следующую комнату, где на диване лежал Митнахт, дымя сигарой.

— Вот он! — Бледная графиня указала на своего бывшего управляющего и поспешно отошла в сторону.

Леон пристально посмотрел на Митнахта, и глаза его стали наливаться яростью.

Поняв, что теперь она здесь не нужна, Камилла поспешила уйти, не забыв запереть на ключ дверь на графскую половину.

Вернувшись в столовую, она услышала, что к замку подъехал экипаж. Выглянув из-за оконной портьеры, графиня увидела выходящего из кареты Бруно. А через минуту лакей уже докладывал ей о прибытии господина асессора.

— Благодарю, что вы откликнулись на мое приглашение и приехали, — сказала графиня, здороваясь с Бруно. — Я действительно хотела переговорить с вами об этом нелепом инциденте, который произошел вчерашней ночью возле замка.

— Случай этот не имел никаких последствий, — успокоил ее Бруно. — Но молодой человек, напавший на меня, нуждается в строгом присмотре, иначе могут произойти куда более крупные неприятности.

— Вы правы, господин асессор, я завтра же приму все необходимые меры, — пообещала графиня, приглашая Бруно к столу, на котором стоял десерт. — Однако позвольте вам заметить, что в этом деле в глаза мне бросился тот факт, что вы оказались возле замка в столь позднее время.

— Причина моего столь позднего визита, я уверен, вам хорошо известна, — ответил Бруно. — Я хотел поговорить с той, кого я называю графиней Лили, и, надеюсь, мы сегодня окончательно решим этот вопрос.

— Что ж, это было бы для меня тем приятнее, что я не имею ни малейшего желания ссориться с вами, господин асессор. Но вот еще что. Скажите, покойный доктор Гаген был ваш друг, не так ли?

— Да, князь Этьен Аналеско почтил меня своим доверием.

— В таком случае, вам, видимо, известны многие обстоятельства его прошлой жизни?..

— О каких именно обстоятельствах вы говорите, графиня? — поинтересовался Бруно.

— Князь умер, — торжественно сказала Камилла, — и теперь пора забыть все прежние обиды и вражду…

— Князь Этьен Аналеско, графиня, в моих глазах выше всяких обвинений, — перебил ее Бруно. — Высокое благородство души покойного хорошо известно всем.

— Я говорю о событиях давно минувших дней, — уточнила Камилла. — Я не знаю, известны ли вам подробности судьбы человека, напавшего на вас вчерашней ночью в припадке безумия?..

— Я знаю, что Леон Брассар — сын князя.

— И вы знаете историю его рождения?

— Я все знаю.

В темных глазах графини проступила жгучая ненависть: Бруно знал главное, что она — мать Леона. И, она ни секунды больше не сомневалась: он стал продолжателем борьбы Этьена с нею.

— В таком случае мы можем говорить без обиняков, — заявила Камилла. — Все это крайне тяжело для каждой из сторон.

— Я и приехал для того, чтобы откровенно объясниться с вами, — сказал Бруно. — Ваше приглашение было кстати… До сих пор вы не хотели верить, что девушка, которую вы сейчас держите в одной из башен замка, действительно ваша падчерица. Вы не верили ей, когда она утверждала, что ее столкнул с обрыва фон Митнахт, зато когда из пропасти вытащили другой труп, вы поспешили согласиться, что это и есть графиня Лили. Но все это совсем не так.

— Старая история, господин асессор, — с сострадательной улыбкой сказала графиня. — Я понимаю ваши чувства к этой девушке, но она самозванка, и никто обратного доказать не смог и не сможет.

— Да нет! — усмехнулся Бруно. — Нашелся свидетель, который сможет развеять туман над всей этой странной историей. А пока я хочу сказать вам, что найденный в пропасти труп принадлежал Марии Рихтер. Ее вызвали из Баума в Гамбург депешей, а по дороге перехватили и убили. А таинственно объявившаяся в городе у доктора Гагена девушка, несмотря на то что столько свидетелей постаралось ее не узнать, все-таки настоящая графиня Лили, законная наследница Варбургов.

— И на чем же основано ваше убеждение, господин асессор? — с нотками раздражения поинтересовалась графиня. — Неужто вы полагаете, что я не смогла бы узнать своей падчерицы, что бы с ней ни случилось? Не кажется ли вам, что все, о чем вы только что говорили, — лишь пустые предположения?

— Отнюдь. Это совсем не предположения, графиня, — не согласился Бруно. — Я рад, что могу сейчас прояснить одно обстоятельство, остававшееся до сих пор для всех загадкой и служившее главным поводом к сомнениям. Мы все не могли понять, где была графиня Лили первую неделю, после того как упала в пропасть, и каким образом попала она в дом Гагена.

— И вы разгадали эту загадку? — насмешливо спросила Камилла.

— Да, мне удалось это, — вкрадчиво подтвердил Бруно. — И я приехал, чтобы сообщить вам это.

— Интересно, интересно. Вы заинтриговали меня… Где же была так долго мнимая графиня?

— В пещерах меловых скал.

— В пещерах? Где не ступала нога человека? Странная игра воображения. И по всей видимости, в гостях у привидения, которое рыбаки зовут призраком Вита.

— Да, у него, графиня.

— Вы шутите?

— Нет, это действительно так.

— Ах, вот зачем вы стремились проникнуть в эти пещеры, — понимающе сказала графиня. — Даже я попалась на удочку вашего любопытства и поплыла туда, чтобы, так сказать, вкусить аромат народной легенды.

— Легенда легендой, графиня, однако старый Вит жив, — твердо сказал Бруно.

Графиня невольно вздрогнула от его слов, но тут же саркастическая улыбка заиграла на ее губах.

— Неужели вы все-таки поверили этим сказкам? — Она покачала головой. — Но меня вам не убедить.

— Тем не менее Вит жив.

— Где же он?

В эту минуту в приемной послышались торопливые шаги, дверь в столовую быстро распахнулась и влетел запыхавшийся Макс, вне себя от ужаса. За ним по пятам следовал старик с длинной седой бородой.

— Старый Вит! — воскликнул Макс.

— Знаком ли вам этот призрак, графиня? — сказал Бруно, указывая на старика.

Графиня помимо воли вскочила, узнав, несмотря на происшедшую в нем перемену, этого человека.

Поначалу она была так поражена, что не могла произнести ни слова.

— Старый Вит, — все повторял Макс, указывая на него. — Он сидел у нас в приемной…

Графиня немного пришла в себя и оборвала слугу:

— Ступай вон! Что за спектакль! — воскликнула она.

Макс, поклонившись, исчез. Вит остался.

— Это не комедия, графиня, — спокойно возразил Бруно, — а факт: старый Вит не умирал, он жив.

— Этого не может быть. Это — обман! — Графиня побледнела от гнева.

— Я бывший слуга покойных графа с графиней, — подтвердил Вит. — Меня зовут Вит. Я вовсе не умирал, я жив и буду свидетельствовать против вас. Все считали меня мертвым, а я жил в меловых пещерах.

Графиня растерялась.

— Я расскажу все как было, — продолжал старик, — и могу доказать, что я действительно Вит, графский слуга. Я нашел молодую графиню внизу, в пропасти, а потом отнес ее к доктору. Но я знаю даже больше. Я видел, как однажды в воскресенье…

— Это обман или недостойная шутка! Вит давно умер! — гневно воскликнула графиня.

— Не старайтесь обмануть себя относительно значения этого свидетеля, — холодно сказал Бруно.

— Я все покажу и расскажу, как было, — повторил Вит.

— Я не желаю больше быть участницей этой комедии! — решительно заявила Камилла. — Мне нужны серьезные доказательства, а не досужие выдумки с воскресшими покойниками.

— Стало быть, вы не хотите признать в этом человеке бывшего слугу Вита? — спросил Бруно.

— Еще раз повторяю — я не хочу участвовать в этом представлении. И прошу вас, господин асессор, закончить этот балаган. У меня нет ни малейшего желания и дальше потакать вашим фантазиям. Если вы горите желанием доказать, что Лили действительно жива, позаботьтесь найти других свидетелей. А такими выдумками меня не обмануть.

Графиня встала, холодно склонила голову, собираясь выйти, но тут в тишине замка раздался такой ужасный крик, что у Бруно кровь застыла в жилах. Даже графиня замерла. Такой вопль мог испустить только человек, в страшных мучениях расстающийся с жизнью.

«Что случилось? Кто и почему кричал?» — спрашивал себя Бруно. Он вместе с Витом решительно покинул графскую столовую и побежал на крик.

ХХХVII. СМЕРТЬ ЛЕОНА

Мы оставили Леона после того, как он сорвался со стены башни, в очередной раз пытаясь влезть в комнату Лили. Он поднялся с земли, мрачно постоял и вдруг бросился бежать.

Лили вздохнула свободнее, когда увидела, что Брассар исчез в темноте.

Леон возвратился в замок, и мы уже знаем, куда повела его графиня.

— Вот он! — сказала ему графиня, и в воспаленном мозгу Леона запульсировала одна-единственная мысль: вот тот, кто был причиной всех его несчастий, вот с кем он должен расправиться.

Только стеклянная перегородка разделяла Леона и Митнахта в пустом необитаемом флигеле, который графиня предусмотрительно заперла на ключ.

Но Митнахт ничего этого не видел и не знал. Он лежал на диване и курил. Он дал последнюю отсрочку графине и теперь единственной его целью было получить деньги и уехать.

У двери, ведущей в смежную комнату, вдруг послышался негромкий шум. Митнахт обернулся, но в комнате было темно и он ничего не смог разглядеть.

— Кто тут? — громко спросил он.

Ответа не последовало.

— Черт побери! — Митнахт встал с дивана, силясь разглядеть темневшую за стеклом фигуру Леона. — Там кто-то есть.

Он зажег свечу и подошел с ней к стеклянной двери. Только теперь он увидел Леона. Вид его был настолько ужасен, что Митнахт отскочил, словно увидел самого дьявола. Однако он тут же взял себя в руки — все-таки Курт фон Митнахт был не из трусливых — и открыл дверь. В то же мгновение Леон бросился на него и схватил за голову. Подсвечник упал на пол, свеча погасла, и темнота окутала противников.

Митнахт хотел оттолкнуть Леона, но быстро понял, что с сумасшедшим будет не так-то легко справиться.

Завязалась борьба. Леон обхватил Митнахта и с такой силой сжал его, что у того перехватило дыхание. Митнахт что было сил колотил его куда попало, но тот, казалось, ничего не ощущал. Тогда Митнахту пришла в голову счастливая мысль. Он изо всех сил толкнул Леона на угол мраморного стола. Это помогло. Леон на мгновение ослабил хватку. Митнахт воспользовался моментом и, вырвавшись, бросился к входной двери, чтобы спастись от сумасшедшего. Но дверь была заперта. Напрасно он толкал ее, дергал, напрасно стучал и кричал — никто не откликался, не приходил на помощь.

Леон между тем пришел в себя и снова бросился к Митнахту, однако тот успел отскочить и, забежав в соседнюю комнату, загородился круглым столом.

— Черт вас возьми! — вскричал он. — Что вам от меня надо?

Леон расхохотался.

— Вы знаете, что случилось с принцем Этьеном Аналеско, моим отцом? — прервав смех, крикнул он. — Я столкнул его в воду, а виноваты в этом вы.

— Что вы ко мне пристали, я вас не знаю! — окончательно возмутился Митнахт.

Леон не ответил, а бросился вокруг стола, чтобы вновь схватить Митнахта. Но тот тоже не стал дожидаться Брассара и побежал от него. Они некоторое время гонялись так друг за другом, пока, наконец, Леон не опрокинул стол и не бросился на своего противника прямо через него.

Снова завязалась борьба. Митнахт защищался изо всех сил, но давно известно, что сумасшедшие обладают силой прямо-таки сверхъестественной, и Брассару вскоре удалось схватить бывшего управляющего за горло.

Настала минута, когда кому-то из двоих, а то и обоим вместе суждено было расстаться с жизнью. План графини, казалось, блестяще удавался. Все крепче Леон сдавливал горло Митнахта, который уже чувствовал, что задыхается. Он хотел закричать, но смог только глухо застонать. Однако страх смерти добавил ему сил. Митнахт ударил Леона кулаком в лицо и собрался было оторвать его руки от своей шеи, но тут оба потеряли равновесие и свалились на пол.

В падении более счастливым оказался Митнахт. Ему удалось подмять под себя Леона, которого он начал давить всей своей немалой тяжестью. Несколько точных ударов в лицо довершили дело: Леон отпустил шею Митнахта. Но тот уже сам разъярился и перешел в наступление. Он вцепился в Брассара, и теперь Леон напрасно пытался вырваться. Митнахт с сокрушительной мощью ударил Леона по голове. Тот пошатнулся. Митнахт, воспользовавшись замешательством противника, схватил стул и, не помня себя от ярости, с разворота нанес ему новый удар, от которого Леон Брассар рухнул на пол со звериным предсмертным воплем.

Послышались приближающиеся шаги и голоса.

— Крик слышался отсюда, — раздался голос Бруно фон Вильденфельса. — Откройте эту дверь. Здесь что-то случилось.

Но ключа не оказалось, и пришлось повозиться, прежде чем выломали дверь.

Когда ее наконец открыли, на полу обнаружили плавающего в крови Леона, около которого стоял Митнахт, все еще держа в руках окровавленные обломки стула.

— Взять преступника! — приказал Бруно, показывая на Митнахта. — Кроме убийства Брассара он обвиняется в покушении на убийство графини Лили Варбург и в убийстве ее молочной сестры Марии Рихтер.

Пока слуги выполняли его приказание, Бруно наклонился к умирающему Леону.

— Он… он идет… посмотрите — из воды выглядывает его голова! — шептал Леон. — Это его голова, моего отца, принца Аналеско… Как он пристально смотрит… Прочь! Он всюду преследует меня… всюду… Я столкнул его в воду… ха-ха-ха…

Но смех умирающего становился все слабее. Он хотел еще что-то сказать, даже приподнялся, но уже началась агония, он задергался в предсмертной судороге и через несколько мгновений его не стало.

Не без труда лакеям удалось связать Митнахта. Он сопротивлялся как бешеный. По приказу Бруно его посадили в карету, чтобы отвезти в город.

Возвратившись в столовую, фон Вильденфельс нашел там только служанок и старого Вита.

— Где графиня? — спросил Бруно.

Вит указал рукой на дверь будуара. Бруно постучался. Никто не ответил.

— Доложите графине, что мне необходимо говорить с нею, — сказал Бруно горничной.

В замке царило необычное волнение, хотя никто толком не знал, что происходит. Компаньонка искала графиню, слуги сновали по замку.

В это время за окнами раздался стук колес подъезжающей кареты. Бруно сразу же догадался, в чем дело.

— Останьтесь тут, — сказал он Виту, — а я пойду помешаю бегству некоторых особ. — И поспешил вниз.

У подъезда уже стояла наготове графская карета, в которой сидел перепуганный Филибер.

В то время как Бруно очутился в передней, из других дверей показалась графиня.

Бруно пошел к ней навстречу.

— Господин капеллан может делать что угодно, — сказал он. — Вас же, графиня, я должен попросить возвратиться в замок для ответа на некоторые вопросы.

— Что это значит? — высокомерно спросила Камилла.

— Я должен помешать вашему отъезду, графиня, по причине выдвинутого против вас обвинения.

— Я поеду в город и буду жаловаться на оскорбительное обращение…

— Такая возможность вам скоро представится, графиня. Сейчас моя карета отвезет в город арестованного Митнахта, а потом вернется, и мы поедем с вами вместе.

Камилла поняла, что она проиграла, что Бруно не отпустит ее. Его последние слова красноречиво подтверждали это. Ни слова не говоря, она повернулась и пошла обратно. «Погибло, все погибло! Нет выхода и нет никакого спасения!» — билась в голове графини единственная мысль.

Но не успела Камилла войти в гостиную, как распахнулась дверь, и туда ворвался растрепанный Митнахт. Ему удалось вырваться из рук прислуги и, выскочив из кареты, вернуться в замок. Лицо его было искажено яростью, он задыхался.

— Ты донесла на меня… Все кончено… Я должен умереть… — бессвязно кричал он. — Но сначала умри ты! — воскликнул он. — Я не успокоюсь, пока не освобожу от тебя мир.

И прежде чем слуги успели вбежать вслед за ним, прежде чем Бруно успел опомниться от неожиданного появления бывшего управляющего, Митнахт ринулся к графине и вонзил ей в грудь нож по самую рукоятку. Камилла громко вскрикнула и упала на ковер.

Все случилось в считанные мгновения. Митнахта тут же схватили, но было уже поздно.

— Она, она виновата во всем! — кричал он, вырываясь, чтобы снова броситься на графиню. — Она хотела, чтобы сумасшедший, которого она прячет в замке, убил меня. Она — дьявол в человеческом образе!

— Свяжите его, — приказал Бруно.

Митнахта крепко связали и снова посадили в карету.

Графиня нашла в себе силы подняться с ковра и даже, несмотря на боль, вынуть нож из раны, из которой хлынула кровь. Она поняла, что жить ей осталось совсем недолго.

— Я послал за доктором, — сказал ей Бруно.

— Уже поздно, — сказала слабым голосом умирающая графиня. — Мне остались считанные часы. Никакая сила уже не в состоянии вернуть мне жизнь…

Бруно и сам видел, что графиня долго не протянет и нет смысла везти ее в город: она могла скончаться прямо по дороге. Графиня же мучительно о чем-то размышляла. Потом вдруг решилась и сказала тоном, не терпящим возражений:

— Принесите бумагу и перо, я буду диктовать.

Когда принесли нужное, Бруно велел всем, кроме Вита и камердинера Макса, выйти из гостиной.

— Я не хочу, чтобы Курт фон Митнахт избежал наказания, — начала графиня, — поэтому расскажу все, что было. Я умираю, но и он тоже должен погибнуть. Не подумайте, что я боялась смерти. Я давно уже ни во что не ставила жизнь.

— Это, пожалуй, лучше всего объясняет, почему вы так мало ценили жизнь других людей.

— После смерти графа, — продолжала умирающая, — я наследовала замок и поместья, деньги же графом были оставлены дочери Лили. Однако мы с Митнахтом хотели во что бы то ни стало завладеть и этим миллионом. По моему приказанию Митнахт в грозу напал на Лили и сбросил ее со скалы. Со смертью молодой графини деньги должны были перейти ко мне. И поначалу все складывалось благополучно для нас. Подозрение пало на лесничего Губерта Бухгардта… Но вдруг случилось непредвиденное… прошло время, и Лили объявилась. Сегодняшнее появление Вита все объяснило…

— Небу было не угодно, чтобы это преступление совершилось, — вставил Вит.

— Но одно влечет за собой другое, — продолжала Камилла. — Когда молодая графиня нашлась, мне пришло в голову воспользоваться ее сходством с Марией Рихтер. Последняя была в Гамбурге и хотела ехать в Америку, что способствовало исполнению моего плана, ведь в случае ее исчезновения никто бы не стал спрашивать о ней. Ее депешей вызвали обратно, и Митнахт встретил ее на станции. Поезд в город пришел ночью, и никто не видел Марию. Митнахт повез ее в замок. Я ждала их недалеко от обрыва. Когда они подошли к обрыву, Митнахт неожиданно напал на нее и сбросил в пропасть. Она даже вскрикнуть не успела. Что было потом, вы уже знаете. Труп Марии Рихтер был найден, и так как лицо ее было изуродовано при ударе о скалы, то не составляло труда выдать ее за настоящую графиню, результатом чего было то, что дочь графа признали умалишенной…

Голос графини стал заметно слабеть.

— Покойные граф с графиней также стали вашими жертвами, — напомнил Бруно.

— Я отравила их, чтобы достичь своих целей, — бесстрастно ответила графиня.

— Как отравили Вита и Милоша…

— Я же говорю, что одно влечет за собой другое, я же ни перед чем не останавливалась… — Камилла сделала паузу, переведя дух, и продолжила: — Митнахт был плохим исполнителем моих планов, но другого, к сожалению, у меня не было. Там, где я действовала сама, все было хорошо. Единственной моей оплошностью был тот момент, когда Виту удалось подсмотреть, как я сыплю яд в стакан графу. Во всех остальных случаях все мне благоприятствовало. Тем более что единственный опасный для меня свидетель, Вит, погиб, как я думала, во время бури. И не случись невероятного, не воскресни он из мертвых, ничто не могло бы доказать моей вины.

— Ваша судьба была в руках Этьена Аналеско. В тот день, когда он так неожиданно и безвременно погиб, князь собирался подавать на вас в суд за ваши преступления. Князя вы тоже не раз пытались убить руками Митнахта…

— О, смерть приближается быстрее, чем я полагала, я не успею закончить…

Графиня попыталась еще раз приподняться.

— Князь… — сказала она едва слышно. — Он стал жертвой собственной глупой страсти. Преследуя меня своей любовью, он отнял у меня всякую возможность обладать единственным человеком на свете, которого я любила. Он умер, чтобы не видеть, как я буду принадлежать другому…

Голос графини совсем ослаб, и Бруно показалось, что она уже умирает.

— Не послать ли за капелланом? — спросил он.

— Нет, не нужно, — прошептала графиня. — Я не хочу его слышать.

— Неужели вы не хотите раскаяться перед смертью? — удивился Бруно.

— Раскаяться? — с насмешкой в слабом голосе повторила Камилла. — После смерти наступят мрак и пустота… Я желала бы… чтобы весь мир… погиб… мое последнее слово… проклятие!

Она забилась в страшных конвульсиях, и через минуту Камиллы Варбург не стало. Она умерла, как и жила, не примирясь с небом, и мир освободился наконец от этого демона.

Бруно оставил умершую графиню на попечение прислуги, а сам поспешил к Лили.

Не станем описывать радостей и восторгов несчастной, когда она узнала о своем спасении, которого так долго ждала и ради которого столько вынесла. Надеемся, что читатель это себе и сам хорошо представит.

XXXVIII. СМЕРТЬ МИТНАХТА

Был час ночи, когда прокурор Веллер был неожиданно разбужен стуком в дверь.

— Что такое? — удивился он.

— По приказанию господина асессора фон Вильденфельса мы доставили арестанта.

— Кто он?

— Бывший управляющий замка Варбург фон Митнахт.

Остатки сна слетели с прокурора. Он велел ввести Митнахта. Прямо с порога тот заявил:

— Я требую сейчас же составить протокол!

— Я еще не знаю обстоятельств дела, но уверен, господин асессор имел на ваш арест очень уважительные причины, поэтому подождем, пока появится фон Вильденфельс, — ответил прокурор и приказал отвести арестованного в отдельную камеру.

Утром Бруно был у прокурора.

— Что случилось? — воскликнул Веллер, увидев его. — Ночью я вижу связанного Митнахта, и он утверждает, что его безвинно арестовали, что он-де всего лишь защищался от нападения сумасшедшего. Не слишком ли далеко вы зашли в этом деле?

— Нет, не зашел. Я был бы прав, даже если бы заковал его в цепи, — сказал Бруно. — Мне наконец удалось размотать клубок варбургских преступлений. Теперь я знаю точно, что все эти ужасы на совести двух людей, которых никому и в голову не приходило подозревать, — Курта фон Митнахта и Камиллы Варбург.

— Как, и графини? — изумленно воскликнул прокурор.

— Да, и графини Варбург, — подтвердил Бруно. — Но мне едва ли удалось бы раскрыть все их преступления, если бы не свидетель, которого все уже считали умершим… — Бруно показал на пришедшего с ним Вита. — Ему я обязан. Вернее сказать, все мы обязаны разоблачением преступников.

— Так значит, графиня… — все еще удивленно сказал прокурор.

— Да, графиня — преступница и играла главную скрипку, а Митнахт ее подручный, орудие в ее руках — он совершал убийства. Но и сама она не гнушалась — собственноручно отравила покойных графа и графиню Варбург.

— Это ужасно и невероятно, — покачал головой прокурор.

— Тем не менее это так. И позвольте представить вам подлинную наследницу Варбургов, — сказал Бруно, так как в это время дверь отворилась и вошла Лили. — Скончавшаяся вчера вечером графиня Камилла перед смертью призналась, что найденный в пропасти труп принадлежит убитой Митнахтом Марии Рихтер, а Лили — настоящая графиня. Кроме того, слуга Вит тоже может подтвердить, что у дома доктора Гагена была в свое время найдена именно графиня Лили.

— Я глубоко сожалею о случившемся с вами, сударыня, — сказал прокурор, но сильно взволнованная Лили едва расслышала его слова.

Несколько минут спустя она уже простилась со всеми и поехала в замок, где становилась отныне полновластной госпожой.

Бруно остался у прокурора и подробно рассказал о перипетиях вчерашнего вечера: схватке Митнахта с Брассаром, убийстве бывшим управляющим своей сообщницы и признании на смертном одре Камиллы Варбург.

В то же утро Митнахт узнал, что обо всех его преступлениях известно. Сначала он никак не хотел в это поверить. Убедило его только одно: признания графини. Правда, и тут он попытался отпираться, но когда его свели на очную ставку с Витом, он сдался, поняв, что погиб окончательно.

Вернувшись после допроса в камеру, он впал в глубокую депрессию: на вопросы не отвечал, на входивших не реагировал. Вечером, накануне суда, сторож принес ему ужин: тарелку супа, хлеб и воду. Арестант уже не сидел отрешенно, как раньше, а быстро расхаживал по камере.

Но раскаяние не мучило Митнахта. Он лишь всячески проклинал Камиллу и пытался найти какое-нибудь средство, чтобы избежать позора публичного суда и смерти от руки палача. О бегстве нечего было и думать, поскольку оно было просто бессмысленно теперь, когда у него не осталось совершенно никаких средств к существованию. Никто лучше него не понимал, что жизнь без денег и удовольствий не имеет цены, тем более что честный труд и какие-то высокие цели в жизни были этому человеку незнакомы.

Наконец он принял решение. Оно было тяжело, но избавляло от всего того, чего он так боялся.

Было одиннадцать часов вечера, когда сторож заметил, что в камере все еще горит свет. Вероятно, арестант забыл погасить его, когда лег спать. Поскольку не погашенная на ночь лампа могла стать причиной пожара, сторож пошел к арестованному.

Митнахт лежал на постели, но сторожу бросилось в глаза, что лежал он одетый, а на полу возле кровати что-то темнело. Подойдя поближе, сторож увидел, что это лужа крови. Тут же валялся острый обломок жестяной ручки от лампы, которым Митнахт перерезал на руке вены — и умер от потери крови.

Сторож поднял тревогу. Послали за доктором, но помощь его была уже бесполезна…

XXXIX. ВИЛЛА ИСПАНКИ

Губерт сорвался с дерева, но силу удара при падении смягчил росший внизу кустарник. Губерт даже смог сразу подняться на ноги. В саду никого не было, и он без особого труда перелез через решетку ограды на улицу. Но куда идти? Города он не знал, денег не было. Губерт решил до утра просто походить по улицам, а днем заняться поисками работы. Однако к середине ночи он почувствовал усталость и прислонился передохнуть к стене одного из домов. К нему тут же подошел полисмен.

— Вы кого-то ждете? — поинтересовался он. — Кто вы?

— Оставьте меня в покое, — ответил Губерт. — Разве я не могу остановиться здесь передохнуть?

— Отвечайте на мой вопрос, не то я арестую вас, — настаивал полисмен.

— Мое имя Губерт Бухгардт, я немец, — сказал он и, повернувшись, пошел прочь, полагая, что надо поспешить убраться восвояси.

Однако эта поспешность еще больше возбудила у полисмена подозрение, который начал следить за ним. Губерт заметил это и свернул в первую же боковую улицу. Но как ни ускорял он шаги, полисмен не отставал. Губерт свернул на другую улицу — снова за спиной послышались шаги… Тогда он бросился бежать и бежал до тех пор, пока не достиг предместья, где выстроено было множество богатых вилл. В одной из них еще горел свет. На мгновение Губерту показалось, что он избавился от своего преследователя, поскольку не слышал шагов за спиной.

Он остановился, чтобы передохнуть, с трудом перевел дыхание. Ощутил резкую боль в ране, которая не успела как следует зажить. И вдруг снова услышал шаги. Забыв про рану, он опять бросился бежать, но уже через несколько шагов почувствовал страшную слабость. Он, чтобы не упасть, вынужден был привалиться к чугунной ограде одной из вилл. И сразу же подумал, что, наверное, лучший способ уйти от преследования — перелезть через невысокую решетчатую ограду.

Он так и сделал. Невдалеке, под сенью деревьев, он увидел скамеечку, в изнеможении опустился на нее и потерял сознание.

Вилла же, куда попал Губерт, принадлежала испанке Бэле, у которой в этот вечер собрались по обыкновению любители азартных игр.

Вечер был в полном разгаре, когда к хозяйке виллы подошла ее горничная и прошептала ей на ухо:

— Мистер Мак Аллан просит вас выйти на минуту.

— Разве я не говорила тебе, что не хочу видеть и принимать этого человека? — гневно воскликнула Бэла.

— Я знаю, сеньора, но он настаивает, говорит, что хочет сказать что-то крайне важное…

— Знать его не хочу, — повторила Бэла.

— Ну, не сердитесь так, моя прелесть, — раздался рядом насмешливый голос ирландца, неслышно вошедшего в комнату. — Ваша собственная выгода должна подсказать вам гораздо более нежное обращение со мной, поскольку я пришел к вам не в своих, а в ваших интересах. Но мне надо поговорить с вами с глазу на глаз.

Горничная тут же вышла.

— Я мог бы, конечно, и не приходить к вам и предоставить вас вашей участи. Но кто может устоять против старой привязанности? Правда, вы не заслужили, чтобы я привез вам известие, что в вашем игорном доме…

— Игорном доме! — возмущенно перебила Бэла. — Я не желаю ни ваших привязанностей, ни ваших посещений!

— Тем не менее я не сомневаюсь, что за известие, которое я хочу сообщить, вы мне хорошо заплатите.

— Ну, так в чем же дело?

— Благодаря тайному доносу, я узнал одну вещь… Не знаю, насколько это верно, но говорят, в вашем салоне ведется шулерская игра.

Испанка встрепенулась.

— Кто это говорит? Кто смеет такое говорить?

— Наверное, кто-то из обыгранных донес.

— Ну, хорошо, а что дальше? Разве только это вы хотели мне сообщить?

— Я слышал, что у вас решено сделать обыск и арестовать некоторых ваших гостей, которых давно разыскивает полиция. К тому же, сеньора, вы прекрасно знаете, что шулерская игра запрещена…

— Довольно, Мак Аллан! Вы человек хитрый и думали, испугав меня, получить за труды.

— Не хотите послушаться моего предостережения и, пока не поздно, закрыть ваше заведение?

— Пусть приходят. Я буду ждать, — засмеялась испанка. — Вы знаете, что я не труслива. Но если вы рассчитывали на вознаграждение, то жестоко ошиблись.

— В таком случае желаю, чтобы вскоре вам не пришлось раскаяться, сеньора. Думаю, что уже через четверть часа раскаяние это будет запоздалым. А так как я не желаю вместе с вашими гостями быть арестованным, то спешу уйти. Честь имею кланяться, сеньора!

«С помощью очередного трюка, наверное, хотел сорвать с меня побольше, — зло подумала Бэла, когда ирландец ушел. — Не на ту напал!»

И Бэла с прежней обаятельной улыбкой возвратилась к гостям.

Не прошло и получаса, как снова вбежала испуганная горничная и горячо зашептала:

— Какие-то люди окружили дом, сеньора. Кажется, это полиция.

— Заприте все двери и не отворяйте без моего приказания. Дом мой, и я имею право никого не впускать.

Горничная ушла. Игра продолжалась по-прежнему. Никто из гостей ничего не заметил, только хозяйка была в понятном волнении.

Вскоре на пороге гостиной возник бледный лакей.

— Ну, в чем дело? — спросила его Бэла.

— Комиссар полиции требует осмотра дома.

— Где он?

— Внизу.

— Кто осмелился впустить его?

— Он требовал именем закона… Ведь это же полиция…

Бэла поспешила к комиссару.

— Кто вы такой, сударь, и по какому праву врываетесь в мой дом! — гневно осведомилась она.

Комиссар показал ей ордер на обыск.

— А что вы собираетесь здесь найти?

— По нашим сведениям, здесь собираются шулера.

— Я требую, чтобы вы сейчас же покинули мой дом! Моих гостей вы можете арестовать где угодно — на улице, в их собственных квартирах, но мой дом оставьте.

— Что ж, я вынужден с вами согласиться. По законам нашей страны я не имею права без согласия на то хозяев переступать порог их дома, — ответил комиссар. — Но учтите, ваш дом теперь будет под наблюдением и вам трудно станет продолжать ваше сомнительное занятие. А шулерам, которые сюда приходят, все равно от меня никуда не деться.

Комиссар ушел.

Раздраженная испанка вернулась к гостям.

— Вы только подумайте, господа! — воскликнула Бэла с наигранным весельем. — Ко мне сейчас приходил комиссар полиции и хотел у меня в доме произвести аресты…

Испанец-банкомет побледнел, вскочил и поспешно стал собирать свои деньги. И не один он перепугался. Многие гости также были не прочь незаметно скрыться отсюда, чтобы не попасть в руки полиции.

— Что же вы предприняли, сеньора? — стали расспрашивать ее гости. — Воспользовались ли вы правом неприкосновенности жилища?

— Конечно же, господа.

Игра закончилась. Игроки разобрали свои деньги.

— По всей вероятности, дом окружен полицией, — предположил один из гостей.

— Нет ли у вас запасного выхода? — спросил другой.

— Можно выйти через погреб. Там есть тайный ход в поле.

— Тогда вперед! Надо воспользоваться этим ходом.

Бэла приказала горничной проводить гостей.

Увы, надежды гостей не оправдались. И этот путь полиция перекрыла. Никто из шулеров не выскользнул из ее рук.

Кроме того, в саду полицейские нашли бесчувственного Губерта. Очнулся он уже в полиции. На следующее утро он был допрошен вместе со всеми остальными игроками. Несчастный был так утомлен своими неудачными скитаниями по Америке, что сразу рассказал, кто он и почему попал в Соединенные Штаты.

Его перевели в одиночную камеру, где он должен был дожидаться решения своей судьбы.

Наконец решение было вынесено: первым же пароходом его отправляли в Гамбург. Губерт отнесся к этому совершенно спокойно: он уже покорился своей участи.

ХL. СЧАСТЛИВАЯ ПАРА

Безоблачное небо расстилалось над Варбургом, убранным зеленью и цветами. Один за другим к замку подъезжали экипажи с празднично одетыми дамами и кавалерами.

Это был день свадьбы Бруно фон Вильденфельса и Лили Варбург.

Громкие крики радости встретили новобрачных, когда они подъехали к замку. Деревенские жители были в восторге от новых господ. Мужчины бросали вверх шапки, девушки засыпали карету цветами. Новобрачные были глубоко тронуты горячим приемом.

Для гостей в замке приготовлен был роскошный обед, а на лужайке перед замком расставлены столы с обильным угощением для народа. Громкие крики «Да здравствуют новобрачные!» не прекращались до ночи. Приятно и трогательно было смотреть на искреннюю радость угощавшихся перед замком рыбаков и крестьян, среди которых несколько раз появлялись и сами новобрачные.

Только поздно ночью разъехались гости и разошлись пировавшие поселяне. Счастливая пара, соединившаяся наконец после долгих страданий и тяжелой борьбы, осталась наедине и теперь уже навеки принадлежала друг другу…

Дела по имениям были так основательно запутаны, что Бруно пришлось бросить службу, чтобы всего себя посвятить этим занятиям.

Он уволил часть прежних служащих, которые не нравились ему и Лили, и нанял новых, по большей части молодых людей.

Он обратил внимание также на большие леса графства и лелеял надежду главным лесничим назначить Губерта Бухгардта, так долго и незаслуженно преследовавшегося, чтобы хоть этим постараться исправить зло, ему причиненное.

Само собой, что после обнаружения настоящего преступника все обвинения с Губерта были сняты. Его привезли в Гамбург, а оттуда в Варбург он ехал уже как свободный гражданин.

Однако это было печальное возвращение на родину. Несчастный, правда, снова увидел места, где он родился и вырос: замок, старый дом лесничего, прелестный лес своей родины… Невиновность Губерта Бухгардта была доказана, но он уже не в состоянии был всем этим в должной мере воспользоваться. Здоровье его было сильно подорвано. Приехав в Варбург, он сразу же слег в постель и уже не оставлял ее. Рана легкого дала серьезные осложнения, и Губерт чувствовал себя все хуже и хуже. Но он даже рад был смерти, ибо она избавляла его от всех сомнений и страданий. Ему уже не на что было надеяться в будущем. Ему только хотелось восстановить свое доброе имя и увидеть Лили. Первое уже исполнилось, а второе…

Когда Бруно с Лили узнали, что умирающий Губерт перевезен в дом лесничего, они отправились навестить его. Губерта они нашли в постели. Он уже не вставал. Смерть проступала на его лице. Еще недавно здоровый и сильный человек высох, превратился в скелет, обтянутый кожей.

Лили заплакала, увидев столь разительную перемену в нем. Бруно тоже не мог удержаться от слез при виде человека, умиравшего так тяжело и страшно, подточенного долгое время висевшим над ним несправедливым подозрением.

От слабости Губерт почти не мог говорить, но он был рад, что умирает на родине и что перед смертью ему все-таки удалось увидеть Лили, которую он любил до последних дней своих.

Через несколько дней после посещения Бруно и Лили Губерт Бухгардт навсегда закрыл глаза. Он был похоронен в лесу, рядом с отцом и матерью. Лили сама украсила его гроб цветами. На могиле Губерта поставили каменное надгробие, на котором в простой и короткой эпитафии была высечена история его недолгой, но полной страданий жизни.

Новые хозяева Варбурга оправдали все надежды своих поселян, так как Лили и Бруно неустанно заботились о счастье и довольстве подданных.

КОНЕЦ

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg