«Верни мне мои легионы!»

Посвящается Гвин Морган, Рону Меллору и Хэлу Дрейку

Рим шумел и бурлил вокруг Публия Квинтилия Вара, когда полдюжины крепких лектиариев несли его паланкин к дому Августа на Палатинском холме. Рабы, облаченные в одинаковые красные туники, шагали по неровной булыжной мостовой умело, плавно и размеренно, не давая Вару ощутить ни малейшего толчка.

Разумеется, Вар мог бы опустить занавески паланкина и тем самым отгородиться от многотысячной уличной толпы, но сегодня он не возражал, чтобы на него смотрели: с первого взгляда было заметно, что несут важную особу.

Путь ему преградила старая повозка, запряженная парой медлительных быков, доверху набитая мешками с зерном; ее несмазанные оси поскрипывали и стонали. Застряв позади такой повозки, человек мог умереть от старости, дожидаясь, пока она проедет.

Рабы Вара не собирались мириться с задержкой. Один из следовавших за носилками педисеквиев[1] (римский аристократ, как избранный, не носил сам свои вещи, за него это делали сопровождающие) тут же выкрикнул с сильным греческим акцентом:

— Эй, там, дорогу! Пропустите паланкин Публия Квинтилия Вара!

На узких, извилистых улочках, забитых пешеходами, вьючными ослами и повозками, освободить путь было нелегко. Седовласый человек, управлявший повозкой, даже не попытался это сделать, гаркнув в ответ:

— Пропади он пропадом, кем бы он ни был!

Судя по акценту, возница был самнитом или осканцем.

— Кем бы он ни был? Да как ты смеешь, деревенщина!

Педисеквий не знал более страшного оскорбления и вознегодовал так, словно возница задел его самого. И неудивительно: если господин был солнцем, то раб луной и светился отраженным светом.

— Да будет тебе известно, что Публий Квинтилий Вар двадцать лет назад был консулом! Консулом, говорю тебе! А потом управлял провинцией — Сирией и только что вернулся в Рим. Он женат на внучатой племяннице Августа. Да помогут тебе боги, несчастный, если Вар спросит твое имя!

Возница стегнул быков и прошелся кнутом по двум пожилым женщинам, чтобы те убрались с дороги. Женщины завопили, но посторонились. Повозка откатилась на освободившееся место, дав дорогу носилкам и свите.

— Молодец, Аристокл! — похвалил раба Вар.