«Месть розы»

Николь Галланд «Месть розы»

Моим дедушке и бабушке, Уильяму и Рейчел Галланд, с любовью и благодарностью

ПРОЛОГ Глава, которая знакомит с ключевыми элементами всего последующего

7 июня, в конце двенадцатого столетия, на девятом году правления Конрада Справедливого, императора Священной Римской империи, спустя семь-восемь лет после Третьего крестового похода, на исходе двух десятилетий эры куртуазной любви, предполагающей, что у женщин ценится не только то, что ниже талии.

Женщины завершали свое перевоплощение в прекрасных дам. Это происходило в самом большом шатре на территории недостроенного высокогорного дворца. Мужчины в это время завтракали снаружи.

— И кого ты изображаешь на этот раз? — спросила одна из девушек другую.

— Хозяйку Бернского замка, — ответила темноволосая.

— По чьей просьбе? — уточнила блондинка.

— Герцога Баварии.

Остальные что-то завистливо пробормотали.

Под надзором Маркуса двадцать четыре пары рук рылись в груде элегантных платьев и туник. Все женщины, даже те немногие, которые присутствовали здесь исключительно ради денег, а не удовольствия, улыбались при виде этих восхитительных нарядов из парчи, шелка и прочих экзотических тканей, отделанных изысканным золотым шитьем рукавов, роскошных кожаных поясов — словом, всего того, что так любят воспевать трубадуры. Просторный шатер был ярко освещен; его соорудили с таким расчетом, чтобы при необходимости снимать полотняную крышу, позволяя утреннему солнцу пробиваться внутрь сквозь вершины лиственниц и берез.

Дворец еще строился. Окружающие внутренний двор стены были пока не закончены (хотя уже украшены с необыкновенной пышностью), зато на кухне имелось все необходимое.

Для работников, доставленных сюда всего на две недели, на скорую руку сколотили грубые постройки. На том конце двора, где стоял женский шатер, стена вообще отсутствовала. Рядом с шатром уходил в небо крутой склон, похожий на лесистый утес. Его величеству нравилась подобная эстетика: природа, робко вторгающаяся в то, что совсем скоро превратится в великолепный рукотворный мир, блистательный как благодаря обстановке, так и обитателям. Тем временем необходимость использовать шатры и палатки создавала иллюзию пасторали, а иллюзии — вещь полезная для любого монарха.

— А я буду пастушкой, — сообщила самая пышногрудая среди присутствующих и добавила, подмигнув: — Для епископа Фридберга.

Все, за исключением Маркуса, засмеялись, а красотка повернулась к высокой девушке с лицом в форме сердечка.

— А ты, Жанетта? Кем будешь ты?

— Обнаженной сестрой графа Савойи, — ответила Жанетта с напускной серьезностью.

— По чьей просьбе? — спросил кто-то.

— Графа Савойи, — с усмешкой ответила Жанетта, вызвав очередной взрыв смеха.

— Удивительно, что его сестра не явилась сюда сама — судя по тому, что я о ней слышала, — пробормотала одна из женщин, и все снова расхохотались.

В женском шатре всегда много смеялись, каждый год, где бы его ни устанавливали. Прелаты, рыцари и придворные снаружи слышали этот смех, но воспринимали его как веселое щебетание, не догадываясь о цинизме, на котором он был замешан. Женщины знали, что это тоже является частью плана. Кроме императорского сенешаля Маркуса, только Конрад — их монарх и хозяин — имел представление о том, чем на самом деле вызвано такое веселье.

У Маркуса были темные волосы и узкое лицо с резкими чертами. Каждый год женщины поддразнивали его, говоря, что просто жаждут подарить такому привлекательному мужчине свою добродетель — у кого еще оставалось что дарить. Обычно их внимание доставляло ему удовольствие, а им нравилась его нетребовательность. Однако в этом году он выглядел взволнованным и рассеянным.

Там, где Маркус брал интересной внешностью, Конрад — король Германии, Сицилии, Бургундии и император Священной Римской империи — подкупал обаянием. Это был высокий, крепко сложенный мужчина с прекрасными зубами, светло-голубыми глазами, светло-рыжими волосами и такой же бородой. Пальцы его рук были унизаны кольцами с разными драгоценными камнями.

Сейчас его ало-золотой силуэт неясно вырисовывался в проеме входа, излучая энергию и уверенность созидателя империи. Умело сочетая кровопускание и дипломатию, он заслужил право на мир и процветание и на этот необычный (а для женщин еще и чрезвычайно выгодный) летний ритуал — прекраснейший в империи, иллюзорный двухнедельный рай. В этом году праздник проходил в лесистых холмах ниже Шварцвальда — в месте, куда не могли добраться ни неугомонные итальянцы с юга, ни беспокойные бургундцы с запада.

Проститутки, в обычное время обслуживающие мужчин, имеющих отношение к королевскому двору, сражались за то, чтобы получить приглашение на торжество, где всего было в изобилии. Девушки две недели наряжались в платья прекраснее любых, какие они когда-либо имели, ели сласти и другие деликатесы, чего никогда не могли позволить себе дома, вдобавок с ними обращались вежливо, как со знатными дамами, на которых они должны были походить; и в конце, прежде чем уйти, красавицы из рук самого императора получали щедрое материальное вознаграждение. Их главная обязанность — кроме обычных, профессиональных услуг — состояла в том, чтобы развязать языки легко возбудимым молодым баронам, чьи отцы, дяди, старшие братья и советники были не всегда благосклонно настроены по отношению к императору. Только менестрель Жуглет осуществлял для Конрада лучшую разведывательную работу, чем эти женщины в своей игривой маскарадной манере.

— Ваше величество! — почти одновременно воскликнули прелестницы, поняв, кто только что вошел в шатер в сопровождении телохранителей.

Они сделали реверанс, позабыв о том, что на них всего лишь жалкие сорочки.

— Приветствую вас, сударыни, на моем последнем холостяцком летнем празднике. Хватит расхаживать в этих тряпках. Мы доставили сюда лучшее нижнее белье, оно все ваше, — усмехнулся Конрад. — Прикажи своему человеку немедленно принести его сюда, — добавил он, обращаясь к молча стоящему у него за спиной Маркусу, и снова повернулся к девушкам. — На обед у нас нежнейшая оленина, мои красавицы, и гусь в кислом соусе. Нет ли у вас каких-нибудь жалоб, прежде чем мы начнем?

— Моя единственная жалоба заключается в том, что сенешаль Маркус не попросил закрепить за ним время в моем напряженном расписании, — сказала пышногрудая пастушка, вызвав взрыв смеха.

Маркус, что было для него нехарактерно, залился румянцем.

— Слишком занят в этом году, — отведя взгляд, пробормотал он.

Поддразнивая его, женщины разразились возгласами разочарования, а Конрад, как бы разделяя их огорчение, покачал головой.

— Знаю, мои милочки, знаю, он нарушает все правила. И не объясняет мне почему. По-моему, его что-то сильно отвлекает… на стороне, — и добавил еле слышно, предостерегающим тоном: — И я намерен выяснить, кто она такая.

Маркус непроизвольно вздрогнул, а Конрад рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Ну что ж, увидимся позже.

Жестом показав Маркусу, чтобы тот придержал клапан шатра, император вышел в ясное, прохладное утро.

Этим летом менестрель Жуглет отсутствовал, к великому неудовольствию Конрада. На протяжении нескольких лет молодой менестрель отказывался от любых приключений, чтобы появиться здесь со своим инструментом и открыть пиршество. Конрад не мог придумать, какое дело могло настолько увлечь его любимого придворного музыканта, чтобы тот пропустил летний праздник. Тем не менее это произошло. Что было особенно досадно именно нынешним летом, когда требовалось постоянно приглушать какофонию слухов о предстоящей женитьбе монарха.

Вопиющие земельные притязания французского короля ясно давали понять императору, что необходимо усилить свое влияние на западе. И поскольку ему уже давно пора было жениться, он решил подыскать себе жену на западном фланге империи. Точнее говоря, он подыскивал невесту из пограничного графства Бургундия, имевшего дурную репутацию «самостоятельного» и теснее связанного с независимым герцогством Бургундия по ту сторону Соны, нежели с самой империей.

В графстве Бургундия правил дядя Конрада со стороны отца, Альфонс, которого Конрад терпеть не мог. Альфонс, как и все графы Бургундские до него, не упускал ни малейшей возможности бросить вызов власти императора; Конрад, как и все императоры до него, соответственно использовал любой повод как можно теснее связать Бургундию со своим двором. Дочь Альфонса Имоджин была единственной наследницей Бургундии, и ее брак с Конрадом казался наиболее простым и разумным разрешением конфликта.

Однако Рим запрещал браки между двоюродными братьями и сестрами, и поэтому Имоджин была обручена с Маркусом, а для его императорского величества по всей Бургундии разыскивали других невест. К несчастью, император и Ассамблея обладали взаимным правом вето. Пока это приводило к тому, что все предложения отвергались, поскольку Конрада устраивал союз, который усилил бы его власть, а Ассамблею, напротив, исключительно такой, который мог эту власть ослабить. В результате Конраду постоянно докладывали о бургундских аристократках брачного возраста, и он жаждал, чтобы Жуглет находился рядом, деликатно подсказывая, как лучше отклонять нежелательные кандидатуры.

Когда превращение в благородных дам завершилось, Маркус дал знак музыкантам. Небольшая, но впечатляющая группа куртизанок выплыла вслед за ним из шатра, мгновенно вызвав восторженную реакцию собравшихся мужчин. Позже в тот день Конрад имел намерение провести время с одной из женщин, наряженной австрийской герцогиней, но утро отвел на то, чтобы с отеческим видом расхаживать по влажному от росы двору, удостоверяясь, насколько деятельно все предаются плотским утехам и благодарны ли своему повелителю за дарованную возможность делать это. Оба телохранителя следовали за ним на достаточном расстоянии, чтобы монарх мог притворяться, будто их вовсе нет.

Поскольку обеспечить всех личными покоями в недостроенном горном дворце не представлялось осуществимым, любовники устраивались кто как мог. Только у Конрада и Маркуса имелись собственные палатки. Как и шатер, их украшали изображения черного императорского орла и семейного герба Конрада — стоящего на задних лапах черного льва. Все утро король уголком глаза поглядывал в сторону палатки своего сенешаля. Но никто не входил внутрь и не выходил оттуда, а когда в конце концов в палатку удалился сам Маркус, с ним никого не было. Дав знак телохранителям оставаться снаружи, император проскользнул вслед за сенешалем, самодовольно ухмыляясь в предвкушении.

Даже в уединении собственного убежища Маркус не забывал об осторожности, целиком накрыв простыней себя и свою партнершу, на которую он, судя по очертаниям тел, уже взобрался. Оба старались вести себя очень тихо. Конрад на мгновение остановился, проверяя, не заметили ли они его, — он привык, что на него мгновенно обращали внимание всегда и везде, в особенности собственный сенешаль. Однако парочка была слишком увлечена друг другом. Тогда он протянул руку, внезапным резким движением сорвал простыню и спрятал ее за спину, чтобы любовники не смогли дотянуться.

Точно испуганные кролики, Маркус и его подруга отпрянули друг от друга. Женщина уткнулась лицом в подушку, но Конрад выхватил ее и швырнул на землю. Несчастная съежилась под взглядом императора, пытаясь скрыть свою наготу и не дать ему возможность узнать себя.

Однако все ее усилия пропали даром.

Конрад редко терял дар речи, но в данный момент он смог лишь удивленно раскрыть рот. Маркус замер в ужасе, пытаясь угадать, что означает выражение лица его господина, понимая, что его придворная жизнь висит на волоске.

Внезапно король разразился громким смехом.

— Ну и наглец же будущий муж моей маленькой кузины Имоджин! — взревел он, отсмеявшись. — Что, до свадьбы не мог потерпеть?

И тут, с удивлением заметив кое-что совсем несообразное во внешнем виде потрясенного сенешаля, обвиняюще продолжил:

— Ты не снял панталоны.

Смуглый от природы Маркус стал цвета редиски.

— Я никогда не позволил бы себе такой вольности с моей прекрасной дамой, — запинаясь, пробормотал он, что заставило императора опять расхохотаться.

— Маркус, ради всего святого, ты в постели с ней, в совершенно недвусмысленной позе, и она обнажена, как Ева до грехопадения!

Девушка, темноволосая, что красиво оттеняло бледную кожу, и гораздо моложе обоих мужчин, нащупала шелковую ночную рубашку Маркуса и накинула себе на плечи. Ее лицо выражало тревогу, как и лицо Маркуса. Она съежилась позади него, а сенешаль подвинулся, прикрывая ее.

— Сир, кузен, умоляю вас, пожалуйста, не рассказывайте ничего отцу, — прошептала она подавленно, опустив взгляд.

— Может быть… если кто-нибудь из вас потрудится объяснить мне, почему на Маркусе панталоны, — ответил Конрад и присел на покрытую шелковыми простынями походную кровать. — Опытнейший соблазнитель лежит в постели со своей собственной невестой, не снимая штанов и, очевидно, не имея ее, — это просто не укладывается в голове.

Уголки губ Маркуса дрогнули, когда он попытался изобразить улыбку. Состроив в итоге гримасу, он сказал доверительно:

— Сир, это звучит глупо, но мы и вправду любим друг друга…

— Тогда почему ты все-таки в штанах? — продолжал допытываться Конрад.

— Я…

От волнения Маркус растерял все слова, и тогда с мрачной решимостью заговорила Имоджин.

— Ваш преданный слуга слишком благороден, чтобы предъявлять на меня претензии до свадьбы. Он защищает мою добродетель на тот случай, если в конечном счете мне придется выйти замуж за другого. Оба мы понимаем, что помолвка заключена в интересах политики и ваше величество в любой момент может разорвать ее по своему усмотрению.

Все это она произнесла из-за спины Маркуса, нервно вцепившись ему в плечо.

Выражение веселости на лице Конрада угасло.

— Да, — согласился он.

Ситуация была неприятной сама по себе, но еще больше раздражала необходимость думать об этой ситуации, да к тому же во время законного отдыха. Влюбленные вздрогнули в ожидании того, что сейчас на них обрушится знаменитый королевский гнев.

— Фактически… Господи, это так глупо с твоей стороны, Маркус.

— Знаю, сир, — пробормотал сенешаль пристыженно. Рука Имоджин, как бы защищая, скользнула ему на грудь, и он снова покраснел.

— Если ее отец узнает, то потребует содрать с тебя шкуру. И главное, в каком положении окажусь я? Ты же знаешь, Маркус, он ненавидит моих верных слуг и, конечно, воспользуется таким отличным поводом, чтобы унизить всех вас! Черт побери, как ты можешь быть таким эгоистом?

Маркус, с пылающими щеками, не решался поднять взгляд.

— Простите меня, сир, — прошептал он.

— Это так непохоже на тебя! Ты всегда избегал малейшего риска! Христос, так ведут себя только эти идиоты рыцари, о которых поет Жуглет.

— Я никогда не относил себя к романтическим героям, сир.

Конрад вытаращил глаза.

— Что ты сказал? «Романтические герои»? Ты в своем уме? Мой друг Маркус в жизни не употребляет таких слов.

Ничего не говоря в свою защиту, Маркус выпрямил спину, по-прежнему глядя в пол. Конрад презрительно фыркнул и резко продолжил:

— Я позабочусь, чтобы сюда никто не заглядывал. Но она не покинет эту палатку, даже изменив облик, это тебе понятно? Если хоть кто-нибудь узнает, что моя кузина была здесь, да еще в столь откровенном виде, доказать ее невинность будет невозможно. Это плохо отразится на нас обоих и сделает ее бесполезной, коль скоро мне потребуется выдать ее замуж за кого-то другого.

— Ее не застанут здесь, — пообещал Маркус.

— И ты никогда больше не поставишь меня в такое двусмысленное положение. Или в следующий раз это будет хлыст.

С этими словами Конрад с силой ударил Маркуса по щеке.

Имоджин прикусила губу; Маркус даже не вздрогнул.

Разрядив таким образом свою злость, Конрад сделал глубокий вдох и спросил:

— Ты продумал способ тайно вывезти ее отсюда?

— Да, сир…

— Если Жуглет участвовал во всем этом, а, по моему мнению, так оно и есть, он заплатит за это. Где он, кстати?

— Жуглет? — Маркус нервно затряс головой. — Господи боже, сир, он же ужасный сплетник! Ему ничего не известно. Я сам все устроил. Но обещаю вам, Имоджин не будет скомпрометирована.

— Хорошо, — все так же резко продолжил Конрад. — Потому что мне ни к чему проблемы с ее отцом. Он и без того досаждает мне. А ты, прекраснодушный влюбленный, играешь ему на руку. — Он застонал. — А что из этого может сделать кардинал Павел!

— Ее отец думает, что она отправилась в женский монастырь, — торопливо пробормотал Маркус.

Конрад встал.

— Учти, Маркус, если ему станет известно об этом, я не в курсе. Меня до глубины души потрясет эта история, я буду в ярости и покараю тебя очень сурово и публично. Ты знаешь, что именно так я и сделаю.

— Только пощадите ее, Конрад.

В личной беседе Маркус позволял себе фамильярность такого рода, апеллируя к десятилетиям близких отношений с королем.

— Я накажу того, на кого укажет оскорбленный отец, — хмуро ответил Конрад. — Меньше всего мне нужны проблемы с Бургундией сейчас, когда я пытаюсь найти себе невесту среди его вассалов. Славен Христос на небесах, — уже у самого выхода из палатки бросил он. — Не снимай панталон, Маркус.

Оставшись наедине, влюбленные посмотрели друг на друга с облегчением и болью.

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1 ИДИЛЛИЯ Стихотворение или короткий прозаический отрывок в буколическом стиле

16 июня

Менестрель Жуглет и Линор снова флиртовали, дожидаясь Виллема на ступенях у выхода в маленький внутренний двор. Зеленая льняная туника девушки была зашнурована плотнее, чем одобрила бы мать, но молодых людей результат вполне устраивал. Линор была, возможно, самой прекрасной женщиной графства Бургундия, но, похоже, сознание собственной исключительности мало ее волновало.

— Я изумилась, когда Виллем ответил мне «да». — Юная красавица благодарно улыбнулась. — Это только ради тебя, Жуглет. Брат не позволяет мне вообще ничего.

— Он заботится о вашей безопасности, моя госпожа, — постарался сохранить беспристрастность менестрель. — Его терзает мысль обо всех этих тощих странствующих музыкантах, готовых похитить вашу честь, дай им такую возможность.

Линор беспокойно теребила свой венок из бутонов роз.

— Слишком уж сильно терзает. Я свободнее чувствовала бы себя в подвале аббатства.

— Будет вам, сударыня, — проворковал Жуглет. — Ваш брат — человек на редкость снисходительный. Моя дружба с ним — лучшее тому доказательство.

Линор закатила глаза и вздохнула.

— Для тебя все иначе, ты ведь мужчина. — Обежав взглядом его невысокое, худощавое молодое тело, она усмехнулась. — Ну… почти.

Жуглет, на вид очень юный, привык к таким уколам и тем не менее напустил на себя оскорбленный вид.

— Что госпожа имеет в виду, говоря «почти»? Мне снова необходимо доказывать свою мужественность? Умоляю вас, дайте мне задачу, которая под силу лишь великому герою, и я продемонстрирую, что заслуживаю вашего уважения.

Они улыбнулись друг другу: это была их старая игра.

— Очень хорошо, непритязательный странствующий рыцарь, — с притворным высокомерием ответила Линор и указала в сторону ворот. — Отправляйся в путешествие и через десять лет принеси мне… — Она перевела взгляд на свои белоснежные руки. — Принеси магическое кольцо, которое сделает меня королевой всего, на что упадет мой взгляд.

— Ваше счастье для меня — Святой Грааль, госпожа, — с неестественной в данной ситуации серьезностью ответил Жуглет и низко поклонился.

— Неужели? — проворчала Линор. — Я уже три года жду, и за это время ты мог бы, по крайней мере, убить для меня дракона. Но я так великодушна и нетребовательна, что готова удовольствоваться волшебным кольцом.

— Считайте, оно уже у вас. И, надеюсь, по возвращении я удостоюсь чести припасть к вашей нежной розовой груди.

— У меня грудь белая, — с притворным раздражением возразила Линор.

Жуглет ухмыльнулся.

— Она не останется такой после того, как я к ней… припаду.

Девушка захихикала. Ее мать, Мария, стоявшая в нескольких шагах от них, неодобрительно зацокала языком, но ничего не сказала. За три года, на протяжении которых Жуглет появлялся здесь время от времени, каждый раз внезапно, Мария привыкла доверять странствующему музыканту и открыла ему практически беспрепятственный доступ в свой дом. Почему-то она была уверена, что рядом с Жуглетом непорочности Линор ничто не угрожает.

Из затхлой полутьмы конюшни вышел Виллем и сощурился от яркого света. На его запястье сидел сокол с колпачком на голове. Виллем был красивый мужчина с мягкими манерами, которого не портил даже кривой нос, пострадавший в многочисленных сражениях. Увидев, что сестра и гость, как обычно, добродушно подшучивают друг над другом, он улыбнулся вопреки собственному желанию. Они вели себя скверно, но он слишком хорошо относился к обоим, чтобы сурово отчитывать их. Хотя музыкант нечасто забредал так далеко на запад, Виллем ни к одному человеку, кроме членов своей семьи, не испытывал столь теплых чувств. В мире, где горький опыт советовал никому не верить, он доверял Жуглету интуитивно и безраздельно.

Вслед за Виллемом из конюшни вышел конюх, ведя в поводу трех оседланных лошадей. Все вместе они прошли мимо деревянной кадки, в которой отмокали грецкие орехи, мимо заросшего травами, терзаемого набегами кроликов сада, мимо маленькой деревянной часовни и остановились перед ступенями.

Стоя наверху лестницы, Линор восхищенно захлопала в ладоши.

— Ох, это будет такая прогулка! И такая перемена в нашей семейной философии, — многозначительно добавила она. — Уверена, ты заметил, что Виллем предпочитает видеть меня в роли не охотника, а добычи… богатых мужчин, ищущих себе пару.

Жуглет склонился над ней и почти пропел хрипловатым тенором:

— Ты осуждаешь их? Будь я богатым мужчиной, я бы тоже остался неравнодушен к твоим прелестям.

Линор это заявление явно доставило удовольствие.

— Не забывайся, дружище, — сказал Виллем, но лишь потому, что таков был его долг.

— Конечно, тебе в жизни не выдать меня замуж, если пройдет слух, что какой-то бродячий музыкант увивался вокруг меня, — улыбнулась Линор.

Они с Жуглетом начали спускаться по ступеням, белая ручка в смуглой руке.

— Я всего лишь пытаюсь помочь, дружище, — заверил Виллема Жуглет. — Я обучался искусству обольщения при самых выдающихся дворах Европы. Как твоя сестра овладеет женскими хитростями, не имея поклонника, чтобы практиковаться в искусстве флирта?

— Вот уж чего ей можно не опасаться, так это отсутствия поклонников, — с улыбкой бесконечного терпения ответил Виллем. — Другое дело, что с некоторыми из них могут возникнуть проблемы.

— Во всяком случае, вряд ли наши беседы можно считать флиртом, пока голос у моего кавалера не начнет ломаться, — поддразнила Жуглета Линор.

Виллем помешал Жуглету запротестовать.

— Осторожнее, Линор. На прошлой неделе за шахматами я спросил его, не евнух ли он, и едва не остался с расквашенным носом.

— А ты подбил мне глаз — вон какой синяк, — с необъяснимым восхищением в голосе воскликнул Жуглет.

— А ты ударил меня коленом, и пришлось скрутить тебя.

— Ну, по крайней мере, ты-то точно не евнух.

Жуглет хлопнул Виллема по плечу.

Почувствовав близость Жуглета, сокол издал хныкающий звук. Музыкант отпрянул. Кокетливым жестом Линор взяла из рук грума украшенные кисточками поводья своего коня.

— Жуглет, ты когда-нибудь охотился прежде? Похоже, ты боишься соколов. Забавно.

— Линор, не груби, — сказал Виллем.

— Это такой изящный женский способ выказать свое расположение, поэтому ее уколы лишь доставляют мне удовольствие, — заявил Жуглет, и Линор вознаградила его улыбкой.

Грум протянул Жуглету поводья второго коня, крупного гнедого. Он взял их, бросив настороженный взгляд на пугающе большую голову животного.

— Подожди, пока мы с Линор сядем, и потом конюший поможет тебе, — добродушно предложил Виллем, стараясь, чтобы его голос не звучал снисходительно.

На лице Жуглета проступило такое облегчение, что Виллем, уже не в первый раз, спросил себя, стоило ли вообще брать друга на соколиную охоту. Сестра то и дело втягивала его в самые разные сомнительные предприятия — и постоянно оказывалась в них сама, несмотря на скромное поведение. К Жуглету, на протяжении их многолетней дружбы бывшему союзником и поклонником Линор, это тоже относилось. В итоге сейчас они отправляются на соколиную охоту, хотя не далее трех недель назад Виллем поклялся, что никаких авантюрных прогулок больше не будет.

Эта клятва была дана в тот день, когда он, вопреки своему обостренному инстинкту защитника, поддался на их уговоры и позволил обоим принять участие в чем-то вроде учебных занятий для рыцарей и оруженосцев, раскинувших лагерь близ крепости в Доле. Линор делать там было совершенно нечего, а чрезмерное буйство, порождаемое ее присутствием, в конце концов начало вызывать раздражение. Жуглет под влиянием воинственного настроения принял участие в соревнованиях на боксерском ринге и даже показал неплохой результат. Однако закончилось все плачевно — сломанными ребрами и синяками вокруг глаз. Боль была так сильна, что певцу пришлось три дня проваляться в постели.

Как только Линор и ее брат сели на коней, грум повернулся к Жуглету. В этот момент мощный гнедой забил задним копытом и вскинул голову, вслушиваясь во что-то вдалеке, за воротами, после чего огласил воздух долгим, громким ржанием. Жуглет непроизвольно отскочил. Остальные кони навострили уши, а конь Виллема, Атлант, заржал, и с холмов ему ответили тем же.

Брат с сестрой обменялись понимающими взглядами и воскликнули в один голос с веселой покорностью:

— Эрик!

Потом Линор прошептала:

— Давайте выскользнем из ворот у реки, а мама пусть скажет ему, что нас целый день не будет.

Виллем нахмурился, пересадил сокола на другую руку и расправил затекшее плечо.

— Это грубость и обман, Линор.

— Судя по тому, что мне приходилось слышать об Эрике, я ее не осуждаю, — сказал Жуглет. — Это ваш неугомонный кузен, да? Твой юный оруженосец?

Виллем удивился.

— Вы что, за все три года так ни разу и не встретились? Да, это наш имеющий дурную репутацию кузен. И мой оруженосец. — Он усмехнулся. — И вдобавок твой соперник в борьбе за руку этой дамы.

Линор с улыбкой обернулась к Жуглету и заверила его:

— Нет, это не так.

— Если он твой оруженосец, Виллем, то должен делать то, что ты скажешь. Почему бы просто не отослать его прочь? — предложил Жуглет.

Задаваясь вопросом, как объяснить близкому другу многое, не вдаваясь в подробности, Виллем просто сказал:

— Он проходил обучение как мой оруженосец, а теперь неожиданно стал моим сюзереном…

— Твоим сюзереном? — повторил Жуглет. — Твой сюзерен — Альфонс, граф Бургундский. Ты не подчиняешься никакому мелкому…

Линор поджала губы; Виллем вспыхнул и продолжал, будто не слыша слов Жуглета:

— Эрик моложе меня, даже моложе Линор, ему только-только исполнилось семнадцать. Однако он просто сверхъестественно чувствует коней и действительно превосходный оруженосец. Семья была довольна, поскольку для второго сына рыцарство — хорошее занятие…

— …но потом на протяжении недели его отца и старшего брата призвал к себе Создатель, и внезапно он стал хозяином весьма внушительного поместья, — закончила за брата Линор.

— Но он же не твой хозяин? — спросил Виллема явно сбитый с толку Жуглет. — Ты же свободный человек, разве нет? Если не считать присяги королю и графу, конечно.

Брат и сестра обменялись взглядами, смысл которых ускользнул от него. Маленький сокол, чувствуя беспокойство владельца, коротко вскрикнул. Виллем принялся успокаивать его, радуясь поводу уклониться от ответа.

Жуглет с беспомощным видом обвел рукой большую усадьбу вокруг.

— Чье это?

— Милостыня, поданная дядей Раймондом… а теперь его сыном, Эриком, — без намека на жалость к себе ответила Линор.

Стремясь возвратиться к недавнему легкомысленному тону, она негромко рассмеялась и потерла бледные ладони.

— Приманка с целью завлечь богатых мужей в дьявольскую сеть нашей бедности.

Виллем с нежностью взглянул на нее, но покачал головой с явным неодобрением.

— Все не так ужасно, Линор… — Он посмотрел на Жуглета. — Наш отец погиб за месяц до ее рождения и не успел обеспечить свою дочь, как положено.

— А мужчины хотят жениться на наследнице с приданым, — понял наконец Жуглет.

Виллем кивнул.

— Хотя мы получаем предложения и от тех, кто никогда не посмотрел бы в сторону такой бедной девушки, если бы не ее красота.

В улыбке Линор смешались робость и гордость — так могла улыбаться только одна из самых прекрасных женщин Бургундии.

— Я никогда не принимаю их во время твоих визитов, Жуглет, поскольку твое общество устраивает меня гораздо больше. Но они присылают замечательные подарки. У меня больше драгоценностей и нарядов, чем…

— Да, но большинство из них готовы взять тебя всего лишь в качестве любовницы, — перебил сестру Виллем. — И мы понятия не имеем, что делать с беднягой Эриком. Наш кузен хороший парень, в самом деле хороший, но это богатство свалилось на него совершенно неожиданно, и он еще не приноровился к своему новому положению. Иногда он ведет себя как самый настоящий фигляр, в особенности по отношению к Линор…

В этот момент ворота распахнулись, и все нехотя повернулись навстречу гостю.

Эрик состоял в достаточно близком родстве с братом и сестрой, чтобы в чем-то походить на них внешне: у него были красивые волосы, как у Линор, и сложение воина, как у Виллема. Но на этом сходство заканчивалось.

Его лицо отражало ярко выраженную юношескую неуравновешенность, во всем поведении ощущалось дерзкое безрассудство. Одет он был, как на торжество: яркая шелковая туника, на ногах высокие остроносые сапоги, — хотя сейчас был самый обычный вторник, и все они находились в обыденном, а не праздничном окружении. Позади Эрика трое усталых, спотыкающихся крепостных, обильно потея в теплом влажном воздухе, тащили снабженную колесами грязную платформу со стоящей на ней огромной запыленной бочкой.

— Добрый день! — воскликнул Эрик, направляя в их сторону своего жеребца, породистого коня, тоже весьма экстравагантно обряженного.

Произношение Эрика безошибочно выдавало в нем уроженца Бургундии. Ловким, плавным движением спрыгнув с седла, что, по его мнению, должно было произвести неизгладимое впечатление на даму, он расшаркался и склонился в поклоне перед сидящим на Атланте Виллемом.

— Мой повелитель.

Выпрямившись, он повернулся к Линор и преклонил колени на плотно утоптанную землю. По его сигналу конь сделал то же самое.

— Моя прекрасная госпожа, — произнес он, обращаясь к ней или, скорее, к ее бюсту.

Почти физически ощущая прикосновение его страстного взгляда, Линор, как бы защищаясь, прижала руки к груди.

— Пожалуйста, встань, — спокойно сказал Виллем. — Тебе не к лицу унижаться.

— Но я твой оруженосец.

Не поднимаясь с колен, Эрик извернулся, чтобы видеть Виллема.

— А теперь ты еще и мой сюзерен.

Судя по раздраженному тону Виллема, он устал повторять это так часто.

Жуглет почувствовал, что Эрику приятно слышать из уст Виллема эти слова, и решил, что молодой человек совершенно ему не нравится.

— И мы уже обсуждали, что дальше так продолжаться не может. Ты должен закончить обучение у кого-нибудь другого.

— Но послушай, кузен, — умоляюще произнес Эрик, и эффект его грандиозного появления заметно померк.

Он покорно поднялся с колен. Его конь сделал то же самое, и Эрик одобрительно похлопал его по крупу.

— Ты лучший рыцарь в графстве, и я хочу быть твоим оруженосцем. Лучше, чем ты, меня никто не обучит, а твой дом — одно из самых приятных мест, где можно проводить время.

Юноша улыбнулся, по-видимому сочтя, что проблема улажена.

— Кстати, я привез небольшой подарок для хозяйки дома. Так, пустячок.

Он махнул в сторону истекающих потом слуг, давая понять, что пора подкатить их ношу поближе.

— Ты очень добр. Уверена, хозяйка будет в восторге, — любезно ответила Линор и посмотрела в сторону дома, в дверном проеме которого по-прежнему стояла ее мать. — Посмотри, мама! Эрик в знак своего уважения привез тебе большую бочку чего-то, сильно привлекающего мух.

Эрик покачал головой.

— Я имел в виду вас, моя госпожа. Не сочтите за оскорбление, тетя! — крикнул он Марии с напускной сердечностью.

Та ничего не ответила.

— Мы благодарны тебе за подарок. Могу я поинтересоваться, что именно ты преподнес? — спросил Виллем и на всякий случай незаметно повернул Атланта таким образом, чтобы тот оказался между конем сестры и Эриком.

Эрик, однако, сделал широкий шаг в сторону, чтобы снова иметь возможность обращаться напрямую к груди Линор.

— Я доставил прекрасной даме немного меду, — объявил он в своей напыщенной манере. Размер дара у всех вызвал шок. — Чтобы она могла подсластить лишения, которые ей приходится испытывать. Однако весь мед в мире — ничто по сравнению с ее прекрасным лицом, — закончил он, уверенный, что исключительно ловко ввернул последнее замечание.

Жуглет негромко усмехнулся, и молодой человек тут же развернулся, вперив в него сердитый взгляд. Несмотря на знатное происхождение, он был не слишком высок, и, хотя отличался более плотным сложением, они с Жуглетом были примерно одного роста.

— Кто ты такой? — требовательно спросил он.

— Добрый приятель ваших родственников, — преувеличенно низко поклонившись, ответил Жуглет.

На лице Эрика появилось отвращение.

— Как может какой-то бродяга делать такие заявления относительно благородных людей? Объясни свою грубость, олух.

— Это оскорбление более эффектно прозвучало бы на немецком, знаете ли, — произнес по-немецки Жуглет. — Полагаю, господин говорит на языке императора, а эти ваши словесные ухищрения просто скверное прикрытие провинциального невежества?

Эрик нахмурился, заколебался, но потом все же перешел на предложенный язык.

— Ты знаешь, сколько стоит кадка меда такого размера? — спросил он с ужасным акцентом.

— Чертовски много для новоиспеченного сеньора, надо полагать.

— В любом случае это жест состоятельного человека. Ты что, настолько богат, что можешь предложить более щедрый подарок?

— Я сказал бы, что да, богат, но с какой стати мне состязаться с вами, если ни один из нас никогда ее не получит? — спокойно спросил Жуглет. — Вы раздуваете конфликт, для которого нет почвы, сударь.

— Тогда зачем ты стремишься унизить меня, подло высмеивая то, что я делаю?

Эрик резко провел ногтем большого пальца по зубам в сторону Жуглета.[1]

— Эрик! — в один голос воскликнули Виллем и Линор при виде этого грубого жеста.

Жуглет с подозрительно чистосердечным видом низко поклонился.

— Сударь, у меня и в мыслях не было оскорбить вас. Однако почту за честь разъяснить вам одну вещь, которую вы понимаете неправильно. Это касается того, в чем я общепризнанный эксперт.

— Ты слишком молод, чтобы быть экспертом в чем бы то ни было, — презрительно, но в то же время с оттенком неловкости фыркнул Эрик.

— Я известен как вундеркинд. А еще я популярен, что, впрочем, везде по-разному и порой ошибочно, как бродячий певец, менестрель, миннезингер и трубадур. Часть своей жизни я провожу, распевая романсы о куртуазной любви. Вы ведете себя бестактно и тем самым унижаете и себя, и свою возлюбленную.

Эрик залился краской. Однако любопытство и желание опровергнуть предъявленное ему обвинение оказались сильнее.

— И что же я делаю не так?

В голосе Жуглета зазвучали странные, вкрадчивые нотки.

— Начать с того, конечно, что для вас было бы правильнее найти женщину рангом выше, а не ниже вас. И предпочтительно жениться на ней. Однако на кого бы вы ни обратили свои взоры, вы должны искать ее расположения в полнейшей тайне, с деликатностью и благоразумием, не позволяя никому даже узнать ее имя. Подкатить под нос ее брату кадку с медом таких размеров вряд ли можно счесть благоразумным поступком… — Он ненадолго смолк. — Вы должны одеваться так, чтобы радовать ее игрой своего воображения, а не тешить собственную гордость. Это, — Жуглет провел рукой по своей простой желтовато-коричневой тунике, — привлекает гораздо больше. Вы не должны ни над кем насмехаться и никого оскорблять, потому что такое поведение неприятно. Далее, должен заметить, что смысл не в том, чтобы произвести впечатление на ее опекуна, будь то муж или брат, подчеркивая свое превосходство над ним… что, несомненно, входило в ваши намерения в отношении моего великодушного хозяина и друга, Виллема Сильвана из Доля. Подобное поведение не просто неудачный способ ухаживания — это дурные манеры. Виллем, полностью согласный с каждым сказанным словом, не отрывал пылающего взгляда от гривы Атланта, благодарный, но одновременно огорченный тем, что его друг наставляет Эрика так, как он сам никогда не осмелился бы.

— Я не… — начал Эрик.

— Прошу прощения, но прерывать менестреля — тоже проявление в высшей степени дурного тона, — по-прежнему вежливо, однако с явным нажимом продолжил Жуглет. — Никогда не поступайте так в уважаемых домах. Я говорю исключительно с целью просветить вас. И наконец, суть куртуазного ухаживания не в том, чтобы навязывать возлюбленной свою страсть, а в том, чтобы обуздывать себя, возвышаясь духовно, поклоняться ей без всякого эгоизма, и не рассчитывая на физическое удовлетворение. Эта прекрасная златокудрая дева так очаровательна, а вы так очевидно находитесь в самом расцвете своей мужественности, что я не осуждаю вас за страсть к ней, но не следует пытаться купить ее расположение ценой полной кадки того, что сблевали насекомые.

Виллем с трудом сохранял серьезное выражение лица, а Линор даже не пыталась делать этого. Эрик с угрожающим видом шагнул в сторону менестреля и воскликнул:

— Не смей разговаривать со мной таким тоном!

— Простите, сударь, — извиняющимся тоном проговорил Жуглет, — за то, что я приписал вам мужественность. Без сомнения, я ошибся.

— Кто ты такой, венгр? — все в том же агрессивном тоне выкрикнул юноша.

— Я поэт и певец, — любезно ответил Жуглет. — Моя единственная цель — услаждать слух и доставлять удовольствие. Если, вопреки самым искренним намерениям, я потерпел в этом неудачу, можете ударить меня, не опасаясь никаких политических последствий.

Эрик схватил Жуглета за тунику у самого горла и вздернул его, прислонив к гнедому, которого пытался успокоить грум.

— Я не просто ударю тебя, я выбью тебе все зубы! — закричал юноша.

— Ничего такого по отношению к гостю нашего дома ты не сделаешь, — отрывисто бросил Виллем.

Молодой человек, в течение долгих лет обучения у Виллема привыкший мгновенно исполнять его приказания, отступил.

— В любом случае, Эрик, он ниже тебя. Побереги свой гнев для тех, кто хотя бы одного роста с тобой.

Жуглет коротко поклонился рыцарю.

— Чрезвычайно признателен за уничижительный отзыв о моем телосложении.

Он снова повернулся к Эрику.

— Прошу извинить меня.

Он кивнул груму, тот подвел к нему гнедого, и Жуглет грациозно вскочил в седло.

— Так мы будем сегодня охотиться или нет?

Раздраженный Эрик вырвал у грума поводья и с силой хлестнул ими коня.

— Эрик! — гневно воскликнул Виллем, но было уже поздно.

Этому трюку они научили коня вместе: гнедой фыркнул и резко встал на дыбы, на несколько футов оторвав от земли передние ноги. Чисто рефлекторное движение, совершенное практически без усилий, привело к тому, что Жуглет, не ожидая ничего подобного, свалился на землю и сильно ударился. Линор обеспокоенно вскрикнула.

— Ха!

Эрик сделал большой горделивый шаг и со злобной улыбкой навис над своей жертвой.

Менестрель, все еще распростертый на земле, медленно вытянул перед собой руки и внезапно резко схватил Эрика за ноги. Юный аристократ потерял равновесие и… Пока он падал, Жуглет вскочил и выхватил из-за его пояса нож. К тому моменту, когда Эрик рухнул на землю, менестрель стоял над ним, приставив лезвие к его горлу. Виллем не вмешивался, поскольку Эрику следовало преподать урок.

— Что госпожа хочет, чтобы я сделал с обидчиком? — спросил Жуглет у Линор.

— Нужно подумать, — с озорной улыбкой ответила она.

— Если ты причинишь мне вред, то будешь отвечать перед моим сюзереном Альфонсом, графом Бургундским, — злобно выпалил Эрик.

— Ммм… — Это заявление явно не произвело на Жуглета должного впечатления. — А если вред будет причинен мне, уж поверьте, вам придется отвечать перед кем-то гораздо более грозным. Поэтому осмелюсь сказать, что я оказал вам любезность.

Он выпустил из руки нож острием вниз, и тот воткнулся в землю на расстоянии меньше чем пяди от головы Эрика. Менестрель выпрямился и снова взял поводья гнедого.

— Жуглет выиграл этот раунд, — стремясь разрядить напряжение, игриво провозгласила Линор, сняла с головы венок из роз и протянула Жуглету.

Тот, ведя за собой гнедого, подошел поближе, чтобы взять его. Линор повернулась к своему кузену, стряхивающему с разукрашенной туники пыль.

— Спасибо, что дали ему возможность проявить свою ловкость, Эрик.

Тот вздохнул.

— Но вы принимаете мой дар, кузина? — сердито, явно не испытывая больше удовольствия от своего подарка, спросил он.

— Конечно. Сегодня же за ужином угощу Жуглета.

С этими словами она окликнула управляющего и велела ему забрать бочку с медом.

— Линор… — проворчал Виллем.

— Да, дорогой брат?

Он, привыкший выступать в роли ее отца, недовольно нахмурился.

— Чтобы выразить свое внимание, Эрик сделал тебе прекрасный подарок. Пожалуйста, прояви к нему любезность, которая — и, хотелось бы думать, не без оснований — так восхищает в тебе всех.

Линор наградила брата полным досады взглядом, но тот не уступал. Помедлив, девушка изящно соскользнула с коня и протянула поводья груму.

— Кузен, прости мне мою грубость, — покорно сказала она. — Твой чрезвычайно великодушный дар доставит удовольствие в любое время года. Пожалуйста, пойдем в дом, и мой повар предложит тебе что-нибудь освежающее. Общение с тобой гораздо приятнее, чем соколиная охота.

Ее брат еле заметно кивнул, с сожалением, но одобрительно. Линор повела Эрика вверх по ступеням и дальше, в прохладный полумрак дома. Мать, безмолвная, как всегда, последовала за ними.

Виллем и Жуглет проводили их взглядами. Виллем передал сокола груму, сам не зная, что испытывает по поводу отмены прогулки: сожаление или облегчение.

— Вот это, — он махнул в направлении удаляющегося Эрика, — и объясняет, почему меня страшит мысль отдать сестру человеку только по причине случайно свалившегося на него богатства.

— А мне кажется, тебя просто пугает перспектива лишиться ее общества, — ответил Жуглет.

— Ну, и это тоже.

Виллем пожал плечами и искоса посмотрел на друга, который крутил в руке привядший от жары венок Линор.

— Я не слепой, Жуглет. Я знаю, почему ты так долго задержался у нас на этот раз.

Жуглет одарил его странной, меланхолической улыбкой.

— Друг мой, ты не знаешь и половины.

Глава 2 ЭКЛОГА[2] Кроме обычного для эклоги содержания, здесь рассматриваются проблемы двора

19 июня

Две недели спустя в серебристом альпийском тумане, заглушающем даже пение птиц, Маркус энергично руководил сворачиванием летнего лагеря. Внезапно во влажном воздухе разнесся негромкий звук трубы и в воротах, которые, собственно, и воротами-то не были, появился всадник.

Император услышал стук копыт и голоса, с учтивой фамильярностью перекликающиеся в большом внутреннем дворе, но не обратил на них внимания. Это был его последний, свободный от ноши государственного служения час, и он не желал, чтобы ему мешали. Он продолжал сидеть в своем скрипучем кожаном походном кресле под елью в не огороженной стеной части двора и жевал весеннюю грушу. Перебирая вплетенные в бороду золотые нити, Конрад в последний раз делал вид, что не нуждается в телохранителях.

Продажные женщины снова облачились в типичные для них одеяния, скроенные таким образом, чтобы демонстрировать не столько наряды, сколько прикрываемую ими плоть. Как только иллюзия, связанная с их преображением, растаяла, все перестали обращать на них внимание. Мужчины собрались на дальнем конце двора, развлекаясь тем, чем обычно забавляют себя придворные. Одни соревновались, кто дальше плюнет, другие негромко обсуждали политику. Все, однако, выглядели заметно спокойнее, чем две недели назад. В постоянном сражении за верность вассалов между Римским Папой и императором Конрад после каждого такого летнего лагеря добивался временного преимущества.

Придворные прекратили свои занятия, чтобы обменяться приветствиями с небольшой группой мокрых от тумана, запыхавшихся всадников. Император, однако, продолжал сидеть спиной ко всем, вслушиваясь в прекрасную мелодию, долетавшую на крыльях ветра из-за пределов двора. Маркус рано утром отпустил всех музыкантов, но один, видимо, задержался, рассчитывая на дополнительное вознаграждение.

Узнав прихрамывающую походку сенешаля за спиной, его величество обернулся — и выругался себе под нос, еще больше ссутулившись в кресле. Маркус подводил к нему хорошо одетого человека, отца Имоджин, Альфонса, графа Бургундского, ростом не уступающего своему племяннику Конраду, а худощавым сложением — предполагаемому будущему зятю, Маркусу. Впечатление, правда, несколько портил объемистый живот, которому граф был обязан привычкой слишком долго засиживаться за столом. По мнению Конрада, дядя Альфонс вообще имел обыкновение сверх меры задерживаться везде, где бы ни появлялся.

Маркус прихрамывал из-за раны, полученной в последнем крестовом походе. Боль обострялась, когда он волновался или был раздражен.

Приблизившись к племяннику, граф поклонился ниже, чем требовал этикет.

— Сир… — начал он, но Конрад, обеспокоенный не меньше Маркуса, на которого старался не смотреть, тут же прервал его.

— Дядя! Прибыл, чтобы поскорее вернуть нас обратно к политике? Характерно для тебя. Как ты? Как твоя прекрасная дочь?

— С Имоджин все замечательно, ваше величество. — Альфонс еще раз поклонился и снова попытался перевести разговор в интересующее его русло. — Я здесь, сир, чтобы поговорить, но не о политике, а о матримониальных делах…

— Ты привез с собой дочь? — настойчиво спросил Конрад.

Маркус замер. Губы Альфонса непроизвольно искривились.

— Вряд ли это подходящее место для моей дочери, сир. Имоджин отправилась с визитом к настоятельнице монастыря в Мюльхаузене.

— Она и сейчас там? — спросил Конрад, и по его тону Маркус понял, что вопрос предназначен для него. — Я очень тепло отношусь к этой настоятельнице. Хотелось бы узнать, как она поживает.

— Все, кто должны были уехать отсюда, уже уехали, — тихо произнес сенешаль, и Конрад заметно расслабился. — Когда вы желаете отправиться в путь?

— Когда деревенский колокол прозвонит трижды, — ответил император и снова обратился к Альфонсу. — Прости, ты что-то говорил?

— Сир, я здесь, чтобы сообщить, что мы нашли для вас невесту.

Музыка смолкла. Конрада злило, что во время праздника этот музыкант не потрудился играть так же хорошо, но раздражение свое он излил на Альфонса.

— Мы?

У Альфонса вспыхнули уши.

— Я имею в виду, сир, тех из нас, кому поручено блюсти ваши интересы… Уверяю вас, это превосходный выбор.

Конрад некоторое время пристально разглядывал дядю.

— Что-то я не припомню, чтобы поручал тебе заниматься такими вещами. — Горестная усмешка искривила его губы. — Ах! Понятно. Мой дорогой брат прибыл из Рима, и его кардинальская тень пала на тебя, вогнав в трепет. Могу я предположить, что твой выбор одобрен церковью?

Альфонс заколебался. Для Конрада это было равнозначно утвердительному ответу.

— Ну, и кто же она? — вздохнув, спросил он.

— Мы рекомендуем вам дочь владетеля Безансона. Безансон — самый крупный город Бургундии, и…

Конрад застонал.

— О Христос милосердный! У этой девицы предрассудков больше, чем у ее отца. И страшна она, как смертный грех. К западу от Иерусалима никого нет безобразнее.

— Вы женитесь на ней не для того, чтобы вести разговоры, сир, — осторожно высказался Альфонс.

— Я вообще не женюсь на ней!

— Сир, Безансон — прекрасный выбор. Он усилит ваши позиции в приграничных областях…

Конрад саркастически расхохотался.

— Нет, он усилит позиции Рима при моем дворе. Безансон предан Папе, а не мне. Как, если я не ошибаюсь, и ты, Альфонс, хотя не могу взять в толк почему. Что этот новый молодой Папа обещал тебе? Вечную жизнь? Допуск в свое личное собрание святых сестер? Что?

Уши Альфонса снова покраснели.

— Моя преданность принадлежит империи. Естественно, мои вассалы будут испытывать удовлетворение, если ваши позиции в Бургундии усилятся.

— Мои вассалы, не твои, — заявил Конрад.

Этот спорный вопрос обсуждался уже немало лет и, по правде говоря, надоел ему. Он оглянулся в поисках чего-то, на что можно было отвлечься.

— Хотелось бы, чтобы ты предложил кого-то стоящего. И пожалуйста, попытайся запомнить, что меня с этой женщиной будут связывать интимные отношения… Почему музыкант перестал играть? Эй! — крикнул он во влажную, колышущуюся на ветру зелень. — Музыкант! Где ты? Я хочу еще послушать! И почему, черт побери, ты не играл так хорошо все эти две недели?

— Я играл, сир, но вы были слишком далеко, чтобы услышать, — произнес у него за спиной хрипловатый тенор.

Конрад изогнулся в кресле и увидел перед собой знакомое юное лицо, узкое словно морда борзой. Усыпанная веснушками кожа и карие глаза наводили на мысль о северном происхождении, но акцент Конраду никогда не удавалось связать с каким-то определенным местом.

— Вам понравилась моя музыка, сир? — очень серьезно, с официальным поклоном спросил Жуглет, держа в руке свирель из слоновой кости.

— Понравилась бы, если бы ты был здесь, — сердито ответил Конрад. — Я отпустил тебя на две недели, а не на шесть.

Менестреля трудно было смутить, но в данный момент он, робея, опустил на землю кожаный футляр, в котором носил инструмент.

— Мне послышалось, вы сказали «сорок дней». Наверно, я ошибся. Однако, поверьте, меня задержали ваши интересы, сир.

Конрад желал получить более подробное объяснение, но подозревал, что Жуглет нарочно говорит так уклончиво, поскольку они не одни.

— Твое отсутствие никогда не отвечает моим интересам. В следующий раз, когда вот так исчезнешь, можешь вообще не возвращаться. Ты меня понял?

Жуглет кивнул, по-прежнему робко, и Конрад смягчился. Мускулистой рукой он обхватил менестреля за плечи с такой силой, что тот чуть не задохнулся и попытался вывернуться из-под королевской руки.

— Сударыни! — крикнул Конрад, к которому мгновенно вернулось чувство юмора, в сторону повозки с шлюхами. — Посмотрите, кто в конце концов объявился!

Жуглет замахал рукой женщинам. В ответ послышались хриплые веселые возгласы, свист, приглашения «подойти сюда».

— Прекрасные дамы! — Менестрель отвесил им поклон. — Полагаю, уезжаете вы не налегке, как прибыли, а наполненные королевской едой и золотом? И мужчины в лагере, смею надеяться, тоже не обошли вас своим вниманием? Пожалуйста, простите, что я на этот раз не воспользовался вашим расположением.

— Простим, если ты всем расскажешь, как очарован был нами его величество! — крикнула прелестная Жанетта.

— Я-то расскажу все, что нужно, лишь вы бы делали свое дело! — весело откликнулся Жуглет и тут же, вновь обретя серьезный вид, повернулся, чтобы выразить почтение Альфонсу и Маркусу.

— Где ты был? — спросил Конрад.

— Путешествовал, как обычно, сир. — Жуглет протянул свирель одному из телохранителей Конрада. — Я как раз направлялся в прекрасный Хагенау, чтобы напомнить вам о своем присутствии. Как любезно с вашей стороны встретить меня на полпути, сир… великодушный жест, который я не скоро забуду.

— Ты не застал бы нас в прекрасном Хагенау, поскольку мы собираемся в прекрасный Кенигсбург, — сухо заметил Маркус.

Конрад состроил гримасу.

— Ах, Кенигсбург, я совсем забыл о нем.

Он переключил все внимание на Жуглета.

— Тебе будет урезано летнее жалованье. Ты пропустил весь праздник, черт побери, и музыканты в этом году оставляли желать лучшего. Согласен? — спросил он Альфонса, хотя прекрасно знал, что того здесь не было. Увидев замешательство на его лице, Конрад ухмыльнулся. — Ханжа. Ну, дядя, я благодарен тебе за новости, хоть они и не доставили мне удовольствия. Может, в августе Ассамблея предложит кандидатуру получше. На твою я наложу вето.

Альфонс не сумел скрыть своего неудовольствия.

— Мы уже тут почти все упаковали, но, Маркус, скажи повару, чтобы нашел какую-нибудь легкую закуску для графа. Мне есть о чем поболтать с моим маленьким шпионом.

Маркус уважительно поклонился будущему тестю, который в данный момент внушал ему чувство ужаса, хотя сенешаль знал, что Имоджин в безопасности и скоро прибудет домой. Ее запах все еще пропитывал его изящную бородку, и он беспокоился — нелепость, конечно, — что Альфонс может почувствовать и узнать его.

— Прошу вас, сир, следуйте за мной. У нас еще осталось немного клермонтского сыра.

Оба зашагали через двор, оставив Конрада наедине с его менестрелем и телохранителями, предусмотрительно маячившими в отдалении.

— Надеюсь, по крайней мере, что новые слухи и песни, которые ты мне принес, оправдают твое отсутствие, — сказал Конрад. — Помоги мне выкинуть из головы политику.

— Но, сир, — ответил Жуглет, присев на корточки рядом с кожаным креслом, — самые сочные сплетни касаются исключительно предстоящего брака императора. Вдоль всей Роны только об этом и говорят! Куда бы я ни пришел, везде заключают пари на то, кто окажется счастливой избранницей.

Конрад состроил гримасу.

— И ты о том же, Жуглет. Нет. Я болен от всего этого.

— Почему этот брак внезапно стал так важен? — с притворным простодушием спросил Жуглет.

— Пошевели мозгами. Герцог Бургундский присягнул на верность Франции, а точнее, Филиппу, который, как известно, лижется с Папой. И ты знаешь это — впервые эту новость я услышал из твоих уст.

— Герцог никогда не был вашим подданным, — пожал плечами Жуглет. — Он всегда был независим.

— Ну а теперь он не независим, — нетерпеливо ответил Конрад. — Теперь он тоже Франция. И если раньше его земли простирались между нами и Францией, то теперь они являются продолжением Франции. А французский правитель — амбициозный сукин сын, который с удовольствием переманит на свою сторону моих западных графов — ну, по крайней мере, некоторых, — и они, недальновидные идиоты, будут счастливы пойти ему навстречу. И в чем я ничуть не сомневаюсь, церковь тоже с удовольствием примет такое развитие событий. И тебе все это известно, Жуглет, или ты ударился в такой загул, что забыл свои собственные рассуждения? Где тебя носило, черт побери?

— Жаль, что вы так настроены против брака, сир, — уклонился от ответа Жуглет. — Ваша свадьба такой прекрасный повод для новых песен и стихов.

— Она все равно скоро состоится, никуда не денешься. Я должен укрепить свои позиции в Бургундии, чтобы обеспечить нашу безопасность. Мелкие вассалы под Альфонсом пытаются извлечь из этого все возможные преимущества и мечтают женить меня на своих юных племянницах.

— Бургундия! — воскликнул Жуглет, как будто до него только сейчас дошло, о чем, собственно, идет речь. — А я ведь только что из Бургундии!

— В таком случае для тебя же будет лучше, если ты принес мне новую песню или историю. Я отпускал тебя не просто так, шататься ради собственного удовольствия. — Конрад закрыл глаза, вытянулся в кресле и сделал глубокий вдох. — Давай, приступай. Развлеки меня. Начни с какой-нибудь загадки.

— Конечно, сир. — Пауза. Загадки никогда не были сильным местом Жуглета. — Во время своих путешествий я обнаружил самую удивительную вещь на свете. Знаете, что это такое?

Конрад не знал.

— Туника мельника, поскольку каждый день она хватает вора за шею.

Конрад поджал губы.

— Вот поэтому ты и не славишься как мастер загадывать загадки.

— Да, а еще я не блистаю в качестве акробата, фокусника и жонглера. Мои таланты, увы, весьма ограниченны.

Конрад бросил на Жуглета понимающий взгляд.

— Отнюдь нет, друг мой. Слава богу, ты показываешь фокусы и жонглируешь ловчее любого из моих врагов. Ну а теперь спой мне что-нибудь новенькое.

На лице Жуглета возникло извиняющееся выражение.

— У меня нет песни, ваше величество. Я собирался представить вашему вниманию мозаику из избранных песен провансальских трубадуров, но… ах, всегда это «но», — почти пропел менестрель и развел руками. — Всего за день до того, как отправиться сюда, я встретился с самой удивительной парой на свете. Оба мои старые друзья и стали бы блестящим дополнением к вашему двору, не будь так бедны. Они вполне заслуживают славной песни, однако я не успел ее сложить. Вас устроит описание в прозе?

Конрад кивнул, по-прежнему не открывая глаз и наслаждаясь собственной расслабленностью.

— Давай. Если только не станешь пытаться женить меня на их юной племяннице.

— У них нет племянниц никакого возраста.

— Отлично! Тогда приступай.

— Хорошо. Они из Бургундии. Он — рыцарь, прямо из романсов трубадуров или старинных преданий. Самый поразительный молодой человек, которого мне когда-либо доводилось встречать, сир… Он вырос без отца и самостоятельно, опираясь исключительно на романы о короле Артуре, выработал кодекс поведения мужчины в этом мире. Набожный христианин, которого не коснулось тлетворное влияние Рима. Человек, по природе своей не имеющий склонности к политике, он поклоняется вам издалека, хотя никогда не видел вас даже мельком. Просто потому, что вы его король и император.

Конрад, приятно удивленный, поднял взгляд на пропитанные влагой ветки деревьев на склоне холма.

— Бургундец, который любит меня? Я о нем слышал?

— Благоговеет перед вами, сир. Он известен как Виллем из Доля, хотя на самом деле он не совсем из Доля. Ну, вообще-то он оттуда, но…

Жуглет сознательно смолк, чтобы подогреть интерес Конрада.

— Вообще-то он оттуда, но что?

Король снова закрыл глаза.

Жуглет легонько откашлялся, как бы подчеркивая деликатность обсуждаемой проблемы.

— То, о чем я сейчас говорю, основано исключительно на слухах, соткано из предположений и разговоров. Даже сам Виллем не смог помочь мне до конца разобраться в этой истории, хотя он мне доверяет. Бывшие слуги и местные пьяницы перешептываются, что от своего отца Виллем с самого рождения должен был получить в ленное владение, прямо от короны, и город, и крепость Доль.

Конрад внезапно открыл глаза.

— Но Доль находится в руках Альфонса все время, пока я император.

Жуглет пожал плечами.

— Старик, который, может, знает правду, а может, просто уже выжил из ума от старости, рассказывал мне, что граф Альфонс отнял у Виллема все эти владения, когда тот даже ходить не умел.

Конрад нахмурился.

— Когда это произошло? Жуглет махнул рукой.

— Вы тогда еще не были на троне. За спиной у вашего отца происходило много скверного. Могу предположить, что вы никогда не слышали о Виллеме отчасти потому, что граф не дает ему выбиться в люди. Но это всего лишь предположение, сир; вы знаете, я никогда не объявляю фактом то, чему не могу представить доказательств. В данном случае дело обстоит именно так.

Конрад начал приподниматься, как будто собираясь немедленно потребовать у своего дяди разъяснений по этому поводу.

— Если земли были дарованы короной, то Альфонс не имел права их отбирать! Меня тошнит от этого интригана…

— Нет никаких доказательств того, о чем я вам рассказал, сир. Все это, повторяю, лишь слухи. — Жуглет дождался, пока Конрад с гримасой раздражения снова расслабился в кресле. — Как бы то ни было, дядя Виллема вмешался и оказал ему поддержку, достаточную, чтобы тот мог содержать Линор и мать. Тем не менее Виллем трагически стеснен в средствах, что достойно всяческого сожаления, поскольку он лучший воин, какого я когда-либо встречал. При его навыках он, скорее всего, мог бы победить на турнирах половину графства, но у него нет возможности сражаться так часто, как требуется. Да и людей у него совсем немного.

Этот последний пассаж, по крайней мере, относился к тому, что Жуглету было известно доподлинно.

Конрад нахмурился.

— Виллем — фламандское имя. Фландрия — союзник Франции.

— Он принадлежит к роду, который жил в Бургундии с незапамятных времен, — заверил короля Жуглет. — Его отец в молодости был известным участником турниров, и Виллем — имя одного из его ближайших сподвижников, фламандского рыцаря, соратника по турнирным сражениям.

— Мне нужен надежный человек в Бургундии, — задумчиво сказал император. — Думаю, неплохо было бы иметь там некоторое количество хорошо подготовленных солдат. Фактически я испытываю сильное искушение создать новый военный орден, состоящий из рыцарей, которые будут ответственны напрямую только передо мной, а не перед Альфонсом или его мелкими сеньорами. Что-то типа светских тамплиеров, рыцарей императора. Как по-твоему, он годится для этого?

Жуглет, приятно удивленный, широко распахнул глаза, однако тут же спохватился и убедительно изобразил сомнение.

— Не знаю, заинтересует ли его такое стремительное возвышение, сир. Граф Альфонс никогда не награждал его, как он обычно поступает с местными рыцарями, поэтому, за неимением привычки, Виллем лишен амбиций. Если не считать того, что он стремится во всем подражать сэру Галахаду. — Жуглет усмехнулся. — Теперь позвольте мне рассказать вам о Линор, о ее золотистых локонах и восхитительной груди.

Конрад улыбнулся.

— Замечательно. Расскажи мне о Линор. В образных выражениях.

— Она необыкновенно красивая дама, сир. — Обеими руками Жуглет начертал в воздухе выразительный женский силуэт. — Только представьте себе: широко расставленные изумрудные глаза с длинными темными ресницами, совершенное, безупречное лицо в форме сердечка и золотистые волосы до колен, как у дамы Агнессы, ниспадающие мягкими локонами. Волосы так приятно пахнут вплетенными в них свежими цветами, что, когда вы приближаетесь к ней, требуется все ваше рыцарское самообладание, чтобы не наброситься на нее и не попытаться испить нектар из всех укромных уголков ее роскошного тела.

Конрад одобрительно рассмеялся.

— Жуглет, ты просто неприличен.

— Поистине, сир, она восхитительна. Я и сам соблазнил бы ее, если бы не боялся, что Виллем свернет мне шею. Она чиста, как свежевыпавший снег, целомудренна и невинна…

— Не стоит портить впечатления, чересчур увлекаясь гиперболами, — прервал Жуглета Конрад. — Как замужняя женщина может быть невинной? Она что, еще ребенок? Или просто холодна, как лед… ты к этому ведешь?

Жуглет пораженно уставился на него.

— Но она не замужем, сир. — И торопливо добавил, увидев непонимающее выражение на лице Конрада: — Ох нет, простите меня. Говоря «пара», я имел в виду, что они брат и сестра. Разве я этого не пояснил? Они родственники, и ни один из них не состоит в браке.

Конрад внезапно стал весь внимание.

— Сестра в высшей степени преданного рыцаря из Бургундии, и притом девственница?

— К сожалению, да, — ответил Жуглет. — Она даже не станет разговаривать с мужчиной, если брата нет дома. Однако в компании ведет себя так умно, что все присутствующие влюбляются в нее. И не просто местные мужланы, сир… высокородные сеньоры так и вьются вокруг нее, как я слышал.

— Тогда почему она не замужем?

— У нее нет наследства, я же объяснил. Они ухаживают за ней только с целью сделать любовницей, предлагая свое сердце, но не домашний очаг.

— Ах! — понимающе воскликнул Конрад: у него самого было множество любовниц.

— И она, и ее брат не хотят такого развития событий.

Пауза. Жуглет сменил позу, усевшись со скрещенными ногами рядом с креслом, и принялся вычерчивать круги на слое перегнивших березовых листьев и еловых иголок, покрывающем эту часть недостроенного двора.

— Но как мне кажется, рано или поздно брат отдаст ее кому-нибудь. Вокруг Линор столько шума, и она провоцирует неприятности — я сам видел аристократа, так ревностно добивающегося ее благосклонности, что он подрался с соперником. Дело даже дошло до ножа!

— Неужели нищая девушка, сирота, способна вызывать такой переполох?

— Полагаю, Виллем в конце концов сдастся, — рассчитанно небрежно бросил Жуглет, продолжая рисовать круги. — Ходят слухи о каких-то церковниках высокого ранга, которые тоже заинтересовались ею, хотя им по сану это и не дозволено. Кажется, не так давно в тех краях побывал ваш брат кардинал? У него ни одна наложница долго не задерживается. Уверен, церковь будет совсем не против, если он оставит свое семя в Бургундии. Бастарды становятся превосходными пешками. По-моему, ему нравятся блондинки?

Конрад слегка напрягся.

— На нее действительно приятно смотреть? И она настолько умна, что даже тебе с ней не скучно?

Жуглет кивнул и поднял на короля взгляд, исполненный благоговения.

— Она самое совершенное создание, которое я когда-либо встречал. Я бы отдал ей предпочтение перед любой дамой вашего двора… конечно, не сочтите это за оскорбление, сир. Это такая редкость — встретить женщину одновременно столь целомудренную и столь обаятельную. Целыми днями, сир, она сидит у окна — как прекрасен ее профиль в солнечном свете! — вышивая и напевая нежнейшим сопрано. Иногда мы даже поем дуэтом для ее брата. — Менестрель приложил руку к сердцу и испустил счастливый вздох, как бы в полусне. — И как изумительно от нее пахнет, сир! А кожа у нее, точно слоновая кость, лишь с едва заметным прикосновением розового тона. Ничего общего с почти неприлично ярким румянцем северных блондинок.

Император выпрямился в кресле с некоторым оттенком самодовольства на физиономии.

— Доль, говоришь? Это даже лучше Безансона. Это столица Бургундии, что ни говори. — Он снова обмяк. — Нет, Ассамблея ни за что не согласится. — Гримаса смирения тронула его губы. — Ладно, расскажи еще что-нибудь о ней. Осмелюсь предположить, ты сам влюбился.

Жуглет залился краской.

— Увы, она гораздо выше меня и заслуживает лучшей доли, чем та, что уготована ей судьбой. Они оба заслуживают — я имею в виду Виллема, ее брата. Если бы только у него были средства, чтобы участвовать в больших турнирах вроде того, который вы устраиваете в следующем месяце…

Это было слишком прямолинейно, и Жуглет в тревоге бросил изучающий взгляд на Конрада.

Однако тот заглотил приманку.

— Если ее брат способен побеждать на турнирах, он вполне может занять более высокое положение. — Конрад задумался, рассеянно стряхивая капли воды, упавшие с дерева над их головами. — И может стать первым рыцарем императора. Если его статус станет выше, то и ее тоже. А как только она займет достаточно высокое положение, Ассамблея, возможно, и не наложит вето на мой брак с ней.

— На ваш брак с ней? — как бы изумленно спросил Жуглет. — Сир, прошу прощения, но это абсурд. Что-то типа французского романса, где поется, как барон влюбился в пастушку.

— И барон женился на пастушке, невзирая на отсутствие приданого, — провозгласил Конрад. — Потому что у нее были другие достоинства.

— Но… но… Линор в жизни не покидала Бургундии и, как мне кажется, после десяти лет даже за пределы Доля не выезжала. Вряд ли она годится для королевских апартаментов.

— Ты сказал, что она очаровала тебя, — возразил Конрад, — и что у нее быстрый ум. Выходит, это ложь?

— Нет, сир, для своего положения она получила прекрасное образование, — торопливо заверил его Жуглет. — И разум у нее живой, как огонь. Но она ничего не знает о дворе и даже о мире за пределами своего дома. Несомненно, вам нужна женщина, разбирающаяся в политике и власти…

— Не нужно мне ничего такого. У меня есть Маркус, чтобы дирижировать двором, и собственная голова на плечах, чтобы править империей. Все, что мне требуется от жены, это сыновья и завистливые взгляды мужчин, когда мы будем появляться на публике. Ассамблея твердит в один голос, чтобы я женился побыстрее на ком-то из Бургундии, но при этом они не хотят, чтобы этот брак укрепил мою власть. Ты рассказываешь мне о практически безземельной девушке благородного происхождения из Бургундии, брат которой слепо предан мне и к тому же превосходный рыцарь. — Он безмятежно улыбнулся. — Все сказанное тобой наводит на мысль, что это лучший выбор. И вдвойне лучший просто потому, что не навязан знатью.

— Но… она занимает такое скромное положение.

— Если статус ее брата стремительно повысится, то и ее тоже.

— Но как такое возможно — чтобы статус ее брата стремительно повысился? — недоверчиво спросил Жуглет, затаив дыхание из страха сглазить удачу.

После семи лет подготовки и ожидания точно выверенного момента все происходило до нелепости легко. Может, от сильного тумана у его королевского величества произошло размягчение мозгов?

— Я приглашу его ко двору. — Конрад выглядел очень довольным собой. — И если твой рыцарь произведет на меня тоже прекрасное впечатление, что и на тебя, я посодействую ему с участием в королевском турнире в следующем месяце. Когда мы увидим, что он и впрямь настолько хорош, как ты говоришь, и сможет победить — перед всеми придворными, что очень важно, — Виллем из Доля станет героем. И тогда ничто не помешает его сестре стать принцессой. Никто и слова не посмеет сказать против моего брака с ней, в особенности если ее родословная подтвердится. Но даже если вельможи все равно ополчатся на нее, я, по крайней мере, обрету превосходного рыцаря из Бургундии, преданного исключительно мне.

Жуглет зааплодировал.

— Выходит, при любом раскладе вы выигрываете. Очень умно с вашей стороны, сир.

Глава 3 ПОСЛАНИЕ Сочинение в форме письма

22 июня

Стропила скромного зала Виллема сотрясались от буйных, радостных мужских криков, которые редко раздавались в этом доме. И хозяин дома, и гости щеголяли синяками, но в искусстве притворной жажды крови сегодня бесспорным чемпионом был Виллем. Безудержное ликование было вызвано сообщением о том, что он устраивает импровизированный пир для всех рыцарей, принимавших участие в сегодняшнем турнире.

Застолье, конечно, экспромтом не являлось. Повар Виллема уже много дней ожидал этого события и был готов накормить гостей студнем и другими мясными блюдами. В радиусе нескольких миль никто не сомневался, что Виллем из Доля приведет свою команду к победе и, когда это произойдет, будет, как всегда, кормить и поить их. Однако он был человек скромный, и ссылка на якобы импровизацию дополнительно поднимала настроение, царившее этим вечером.

Виллем сидел за высоким столом, одетый в фамильные цвета — голубое и красное. Открытая часть лица между шлемом и бородой уже успела загореть. Эрик, одетый сейчас более скромно, тоже в цвета Виллема, подал ему ногу молочного поросенка. Рыцарь излучал ощущение расслабленного веселья, что было редкостью для него, как, впрочем, и подобного рода собрания в этом доме. Сегодня он выиграл много золота, заполучил для своей конюшни прекрасную серую кобылу и охотничью суку; также ему должны были отслужить три дня крепостные Совена из Полиньи.

Однако позже этим же днем он лишился своего железного шлема, и рыцарь, который завладел им — Ренард из Визола, — не хотел отдавать его ни за какой выкуп.

— Этот головной убор стоит в золоте вдесятеро дороже своего веса, — смеялся Ренард, водрузив шлем на копье и размахивая им, чтобы все обратили внимание. — Я второй рыцарь в Бургундии, но без шлема ты не можешь участвовать в турнирах, значит, я становлюсь первым!

Виллем, стараясь остаться в рамках благородного поведения, тоже улыбнулся, как бы признавая собственное поражение, но тут же велел Эрику попытаться выкупить шлем. Однако, вопреки всем усилиям, Ренард отказался продать его.

Сейчас, правда, Виллем об этом не думал, позволив себе, по крайней мере, радоваться возможности устроить на заработанные деньги сегодняшний праздник. Между тем, быстро произведя подсчеты, он пришел к выводу, что на пир уйдет почти все выигранное. Ну и что? Финансовые проблемы не помешают ему получать огромное удовольствие от уважения и понимания, которое проявляют его рыцари и их люди. Жаль только, что Жуглета нет с ними: местные артисты на его фоне выглядели бледно.

В небольшом, обшитом деревом зале находилось около двух дюжин рыцарей со своими оруженосцами; по большей части они уже изрядно набрались. Служанки, нанятые в городе по случаю праздника, все сплошь были молоденькие и подозрительно хорошенькие. Поначалу это даже неприятно поразило Виллема. Однако девушки знали свое дело. Флиртовали, конечно, но были прилично одеты, прислуживали с достойным восхищения проворством, а если и подрабатывали немного на стороне, то делали это тихо, быстро и, что важно, за конюшнями. В результате в зале сохранялась атмосфера вполне благопристойного, разве что пьяного разгула.

Откинувшись в резном дубовом кресле, Виллем с улыбкой отеческого удовлетворения наблюдал за пирушкой. Общий гвалт немного стих, когда подали огромное количество нашпигованных цыплят в остром соусе, так обильно политых жиром, что они запросто проскальзывали в глотку без разжевывания.

— Прошу прощения, господин. — Рядом с Виллемом возник мальчик, приставленный к двери. — Прибыл всадник с сообщением для вас. Говорит, скакал три дня, чтобы доставить его.

Виллем не знал никого живущего на расстоянии трех дней пути, кого еще не было бы на этом празднике.

— Приведи его сюда.

Мальчик вышел. Виллем почувствовал, как кто-то прикоснулся к его плечу, оглянулся и увидел мать, почти неразличимую в полумраке в своем сером вдовьем одеянии. Она устремила на него взгляд, смысл которого ему сразу же стал ясен.

— Нет, госпожа, — с извиняющейся улыбкой негромко сказал он. — Линор знает, что ей нельзя спускаться, пока в зале столько пьяных холостых мужчин. Обещаю сразу же рассказать новости, если они окажутся интересными.

Мария кивнула и растворилась в полумраке кухни.

Виллем и все, кто слышал сообщение юного привратника, ожидали, что посланец после трех дней пути окажется запыленным, голодным и измотанным. Однако молодой человек, в лучах закатного солнца вошедший в зал, был так изящно одет, так любезен в обращении, спокоен и собран, что шум голосов мгновенно сменился тишиной. Мужчины не сводили с него восхищенных глаз, пока он пересекал комнату: лицо чистое, черные волосы и бородка аккуратно подстрижены и, что в особенности удивительно для человека, проведшего три дня в пути, на отделанной горностаем накидке ни следа пыли. Если не считать этой роскошной накидки, курьер был одет так же, как любой рыцарь в комнате, но держался с достоинством, о котором большинство из них могли лишь мечтать.

— Достойный рыцарь, — произнес он на бургундском наречии с немецким акцентом и поклонился Виллему с изяществом, свидетельствующем о большой практике. В затянутой в кожаную перчатку руке он держал свиток. — Вы Виллем из Доля, хозяин этого дома?

— Да, — настороженно ответил Виллем. — Кто вы и с какой миссией прибыли? — И потом, не сумев сдержаться, добавил: — Вы в такой прекрасной форме после трех дней пути.

— Я остановился в гостинице в Доле. Прибыл задолго до того, как колокола пробили вечерню, и, прежде чем идти к вам, помылся и сменил одежду. — Увидев непонимающие взгляды Виллема и остальных, он любезно объяснил: — Хозяин оплачивает мои дорожные расходы и очень щедр во всем, что касается моих удобств.

Это заявление еще больше поразило собравшихся в зале провинциалов — посланец, которого так балуют, находился за гранью их воображения. Молодой человек понял это, но не подал виду и снова низко поклонился Виллему.

— Я немного отвлекся, позвольте перейти к делу. Я — Николас из Швабии, принес вам приветствия от моего господина… — Грациозным движением он откинул полы накидки, и взорам собравшихся открылась желтая туника с черным орлом на ней. — Его величества короля и императора.

Эта часть работы больше всего нравилась Николасу, и Виллем в полной мере оправдал его ожидания, потрясенно разинув рот. Сидящие за столами разразились изумленными возгласами. Николас протянул Виллему свиток, запечатанный золотым листком. Виллем взял его и внимательно осмотрел печать. Действительно из золотой фольги, она с помощью воска была прикреплена к листу бумаги (между прочим, прекрасной льняной бумаги). Маленькое изображение орла на печати в точности соответствовало вышитому на груди Николаса. Виллем почти страшился сломать ее.

— Его величество приглашает вас прибыть ко двору, — пояснил Николас, заметив колебания Виллема.

Это сообщение так напугало Виллема, что он протянул свиток Эрику, который, в свою очередь, восхищенно уставился на золотую печать.

— Что? — стараясь не выглядеть совсем уж глупо, спросил Виллем. — Будьте любезны, повторите сообщение.

Николас снова поклонился.

— Его величество император призывает вас в Кенигсбург, где этим летом соберется весь его двор. Он рассчитывает, что вы прибудете как можно быстрее. — Заметив, что Виллем все еще ничего толком не понимает, он успокаивающе добавил: — Вас ни в чем не обвиняют, господин. Король слышал хорошие отзывы о вашей рыцарской доблести и намерен рассмотреть возможность включения вас в свою свиту.

В зале воцарилось молчание. Едва не задохнувшись, Виллем издал сдержанный, недоверчивый смешок.

— Я ошеломлен, хотя, конечно, остаюсь покорным слугой его величества.

Он абсолютно не имел понятия, что надо делать в таких обстоятельствах.

— Я должен отправиться в путь немедленно?

Он встал. Некоторые гости из числа тех, кто еще мог держаться на ногах, поднялись тоже и окружили его, удивленно таращась на золотую печать.

Николас с улыбкой вскинул руку.

— Его величество любит добрые пиры и, конечно, не захотел бы испортить вам радость этого праздника. Давайте начнем готовиться к отъезду утром.

— Присоединяйтесь к нам, — горячо воскликнул Виллем, смущенный тем, что не сразу сообразил проявить радушие. — Пожалуйста…

Он дал знак управляющему найти еще один стул. Обретя наконец ясность мышления, рыцарь перешел на немецкий.

— Сейчас как раз собирались подавать хлебный пудинг с корицей, которым так знаменит мой повар. И потом, конечно, останьтесь на ночь, как мой почетный гость.

— Что касается угощения, благодарю вас и принимаю предложение с удовольствием, — с улыбкой согласился Николас. — Но на ночь не останусь… меня ждет удобная комната в гостинице. — Понизив голос, он добавил: — И очень приятная компания.

— А-а… — Виллем вежливо улыбнулся. — Понимаю. Может быть, вы вернетесь к нам завтра пораньше? Мы будем рады видеть вас во время мессы. Часовня у нас скромная, но капеллан говорит хорошо.

— С удовольствием присоединюсь к вам, — ответил Николас, изящно опустившись на принесенный управляющим кожаный стул.

На следующее утро, к тому времени, когда семейный священник заканчивал мессу, немногочисленные крепостные Виллема, понимая значительность императорского посланца, старательно уничтожили последствия вчерашнего разгула и всего, что ему сопутствовало. Рыцари развлекались, как могли: пили, ели, предавались плотским утехам, и еще на рассвете зал, двор и пространство вокруг конюшни были усыпаны остатками вчерашнего пиршества. Однако к тому времени, когда колокол прозвонил к заутрене, все приобрело обычный аккуратный, почти аскетический вид.

Николас, не терявший даром времени в гостинице, но успевший после этого привести себя в порядок, явился к завтраку, состоящему из остатков вчерашнего хлеба, которые макали в подливку. Он поел вместе с хозяином, рассказывая о том, как будет протекать их путешествие и кого, с учетом всех обстоятельств, Виллем должен взять с собой. По мере того как рыцарь слушал его рассказ, глаза у него все больше округлялись. Он должен был прихватить с собой целую свиту: всех своих оруженосцев, потребное количество слуг и мальчиков-пажей. Он пробормотал нерешительно, что может взять лишь одного слугу и двух мальчиков-пажей, а оруженосец у него только один, Эрик. Ему также полагалось взять с собой доспехи и по крайней мере одно парадное одеяние (тут проблем с выбором не возникало, потому что парадное одеяние у Виллема было всего одно).

По словам Николаса, путешествие будет легким, если не случится теплового удара, или лихорадки, или нападения разбойников, а может, кабанов. Им предстоит почти все время скакать вдоль реки Дубс, без необходимости где-либо пересекать ее вброд, сначала в западном направлении с небольшим уклоном на север, а потом по самым южным предгорьям Вогез. Виллем знал эту местность благодаря своему участию в турнирах. Как и в Доле, климат там был умеренный, растительность прекрасная, хотя пышные девственные леса уже заметно пострадали от возрастающей жадности баронов. Большие лесные участки были вырублены, превратившись в виноградники и поля, где выращивали зерно и пасли домашний скот.

Дальше с севера на юг тянулась плоская болотистая долина Рейна, довольно протяженная и с востока на запад. Несколько дней, объяснил Николас, они будут скакать вдоль ее западного края, следуя старыми, но приведенными в порядок торговыми дорогами, на несколько ярдов возвышающимися над топкой равниной, — дорогами, неуклонно ведущими на север, хотя сам Рейн течет к Северному морю довольно извилистым путем. Замок Кенигсбург находится к западу от речной долины, на вершине горного утеса; у его подножья на расстоянии половины мили лежит город Селестат, уютно раскинувшийся среди холмов, соединяющих долину Рейна и Северные Вогезы. Комната в лучшей гостинице Селестата уже была заказана, хотя Виллем плохо представлял себе, кто оплатил ее.

Покончив с завтраком, Виллем распорядился, чтобы его управляющий занялся организацией путешествия. Послали за Эриком. Все немногочисленные слуги — за исключением служанки Линор — принимали участие в подготовке; пришлось привлечь даже тех, кому полагалось косить траву. Николас небрежно заметил, что много брать с собой не следует, поскольку в замке и городе при нем можно купить все, что потребуется. Виллем не видел смысла объяснять, что такого рода покупки вряд ли ему по карману.

Отдав все необходимые распоряжения, Виллем пригласил Николаса пройти через маленький, залитый солнцем двор к задней части дома.

— Позвольте представить вам единственное, что составляет сокровище этого дома, — сказал он, испытывая страстное желание доставить удовольствие слуге его величества.

В чем, в чем, а в одном он не сомневался: знакомство с сестрой принесет огромную радость любому мужчине. Постоянное кокетство Линор огорчало его, пока он не понял — на это обратил его внимание Жуглет, — что для Линор весь смысл кокетства в том, чтобы никогда не уступать никакому поклоннику.

Они поднялись по наружной деревянной лестнице над конюшней и остановились на маленькой площадке перед резной деревянной дверью. Виллем сделал шаг в сторону и придержал дверь для своего гостя, сожалея, что у него нет для таких целей мальчика-пажа.

Длинная и узкая женская комната тянулась вдоль южной стены поместья. Сквозь выходящие на юг окна вливался ослепительно яркий солнечный свет; из них открывался вид на заросшие травой поля, а с реки Дубс тянуло теплым ветром. Николас отметил про себя, что для такого скромного дома эта комната отделана просто роскошно. Сразу чувствовалось, что здесь живут женщины: цветочные узоры перетекали с оконных занавесей на гобелены и драпировки обеих кроватей, украшали резным кружевом кресло и стол. На крышках разрисованных цветами сундуков стояли симпатичные безделушки, и почти все свободные поверхности были заняты драгоценностями. Имелись тут и несколько позолоченных, но пустых клеток для птиц. На шестах для одежды висело столько нарядов, сколько сестре бедного рыцаря, казалось бы, ни к чему. У большого среднего окна, прикрытого льняной занавеской, защищающей от прямого солнца, сидели две женщины. Старшая была одета очень просто, во что-то темно-серое. Младшая же, блондинка, оказалась одной из самых прелестных женщин, каких Николасу доводилось видеть. Они вышивали, склонившись над пяльцами. Как только дверь открылась, вскинули взгляд очень похожих ярко-зеленых глаз, улыбнулись Виллему, но при виде гостя на лицах обеих возникло встревоженное, почти испуганное выражение. Женщины поспешно отложили пяльцы и встали.

— Николас, это дамы моего дома, — с оттенком гордости сказал Виллем. — Наша мать, Мария, и моя сестра и подопечная Линор. Сударыни, это Николас из Швабии, посланец великого императора.

Прежде чем лечь спать этой ночью, он послал им краткое сообщение о потрясающих новостях и золотую печать со свитка. К данному моменту Линор сумела справиться со своим волнением.

Николас поклонился сначала матери, потом дочери. Они присели в реверансе, опустив взгляд.

— Это большая честь для меня, — вкрадчиво произнес Николас, — быть приглашенным в ваши личные апартаменты.

Линор улыбнулась и заговорила на превосходном аристократическом немецком, на чем всегда настаивал Жуглет.

— Это для нас честь принимать вас. Здесь, у себя, мы редко видим гостей. Мой брат известен тем, что очень бережно охраняет нас.

— Это превосходно характеризует как его, так и вас. Тем приятнее для меня оказаться здесь.

Николас снова поклонился.

— Все, чем я владею, в распоряжении императора, — горячо откликнулся Виллем.

— Уверен, этого император от вас не потребует, — любезно ответил Николас. — Но ему было бы приятно обнаружить такую преданность, в особенности в этом уголке империи.

— Не посидите ли с нами?

Линор протянула ему изящную руку.

На ней был один из ее любимых нарядов, сшитый из ярко-зеленой ткани, изготавливаемой в Генте, — подарок какого-то фламандского рыцаря, чье имя она даже не потрудилась запомнить. Рукава расширялись к запястьям и замысловато, даже чуть нелепо ниспадали изящными складками почти до пола. Что-либо делать в таком одеянии — даже вышивать — было довольно затруднительно, но сегодня Линор это мало волновало, поскольку туника как нельзя удачно подчеркивала зеленый цвет ее глаз. Николас улыбнулся, склонил голову и поцеловал протянутую руку, не коснувшись ее ни пальцами, ни губами.

— Пожалуйста, займите мое место. — Линор указала на сиденье с лежащей на нем подушкой. — Не желаете ли освежиться? У нас превосходные вина. Лизель, — обратилась она к служанке, даже не взглянув в ее сторону, — принеси графин и кубок для нашего гостя.

Девушка без единого слова вышла.

— Как прошло ваше путешествие? — продолжала Линор, опустившись на парчовую подушку у ног Николаса, в скромной позе, которая тем не менее сознательно открывала обозрению верхнюю часть платья и то, что находилось под ним.

Николас, привыкший к подобным ухищрениям при дворе Конрада, где он сталкивался с гораздо более откровенным поведением, тем не менее был очарован ее кокетством.

— Без каких-либо происшествий, то есть очень хорошо, благодарю вас. — Он огляделся. — Ваша комната прекрасно обставлена, моя госпожа.

Линор улыбнулась.

— Спасибо. Здесь почти все — подарки от наших друзей. В клетках, конечно, поначалу были птицы, но я отпустила их на свободу. Мне больно видеть живые создания в клетках.

Она бросила на брата быстрый многозначительный взгляд и, снова обратив все внимание на Николаса, с доверительной улыбкой указала на одну из постелей.

— А это дар господина из Оксона, который ухаживал за мной, хотя и был женат. Мой брат не хотел принимать такое подношение и настаивал, чтобы тот забрал его обратно, но на следующий день его светлость был убит на турнире. Мы отдали постель нашей матери, считая, что для меня спать в ней было бы не совсем уместно.

— Очень разумно, моя госпожа, — улыбнулся Николас. Он кивнул в угол, где на эмалированном столике — почти как на алтаре — лежал старый фидель.[3] Под струнами, между плоской подставкой и грифом, проступало уже поблекшее изображение императорского орла. — Вы музицируете?

— Я, конечно, играю на псалтерии,[4] — небрежно обронила она, но потом заметила, куда был устремлен его взгляд, и улыбнулась. — А-а, да, этот фидель. Его оставил менестрель, который пытался научить меня играть на нем. Его патрон подарил ему другой, гораздо лучше. Но боюсь, к этому у меня нет способностей.

— Однако моя сестра прекрасно поет, — вмешался в разговор Виллем. — Линор, не доставишь ли удовольствие нашему гостю?

— Подумай, какую жизнь он ведет, Виллем. — Линор махнула рукой, как бы считая эту идею не стоящей обсуждения. — Он постоянно видит выступления артистов, развлекающих самого императора. После этого заставлять его слушать мое неумелое пение… это только поставило бы нас с тобой в неловкое положение.

Она томно улыбнулась Николасу с таким выражением, которое он объяснил для себя как: «Знаю, что мой голос очарует тебя, но прежде ты должен убедиться в моей скромности».

— Сочту за честь послушать пение прекрасной дамы, — сказал он.

Девушка просияла, явно довольная.

— Конечно, я не могу отказать посланцу императора. Тут принесли вино. Линор сама угостила Николаса, снова опустилась на свою подушку, взяла резной псалтерион и запела:

Вдали любимого окошко Ласкает легкий ветерок…

Николас слушал, получая спокойное удовольствие от сочетания поистине невинной улыбки Линор и ее откровенной физической привлекательности. Он бросил взгляд на мать, Марию, сидящую напротив него у окна. Она с удовлетворенным видом вернулась к своему вышиванию, негромко, без слов подпевая Линор.

— У вас прекрасные дети, сударыня, — наклонившись к ней, сказал Николас.

В ответ губы Марии слегка дрогнули, и она кивнула головой в знак того, что принимает похвалу.

Ах, я не знала, не гадала, что милый может изменить, —

пела Линор очень приятным, хотя и не безупречным голосом.

Во всем ему я потакала, О бог любви, как дальше жить? Твоя раба немного просит: Его разочек увидать И ту башку, что шляп не носит, Своей рукою оторвать, —

со сладкой, как мед, ухмылкой закончила она.

Виллем состроил гримасу и бросил на нее осуждающий взгляд, но Николас рассмеялся.

— Именно так наш менестрель Жуглет исполняет эту последнюю строфу, — лукаво заметил он, поняв наконец, чей обшарпанный фидель лежит на столе.

Лицо Линор расплылось в широкой улыбке.

— Жуглет! — восхищенно воскликнула она. Николас кивнул.

— Брат, ты слышишь? Я знала, что все это, так или иначе, дело рук Жуглета!

Виллем, без единого слова, продолжал изображать вежливый интерес. Линор перевела взгляд на Николаса.

— Жуглет написал обо мне несколько песен. Хотелось бы знать, пел ли он их когда-нибудь его величеству?

Николас широко распахнул глаза.

— Так это были вы? Жуглет известен своими романтическими песнями почти в той же мере, что и своими романтическими подвигами…

— Романтическими подвигами? Жуглет?!

Виллем, вопреки собственному желанию, рассмеялся.

Линор нахмурилась.

— О да, — со знанием дела кивнул Николас. — Хотя наш менестрель еще не достиг подлинной зрелости, в нем уже есть нечто такое, что заставляет женщин терять голову. Соперники яростно завидуют ему. Повзрослев, он наверняка будет пользоваться дурной славой. В еще большей степени, чем сей час, я имею в виду. — Заметив по выражению лица Линор, что его слова не доставляют ей удовольствия, он добавил дипломатично: — Однако есть только одна прекрасная дама, которой он посвящает свои стихи, но о чьем имени всегда умалчивает… известно лишь, что она блондинка из Бургундии. Осмелюсь предположить, что это вы и есть. Линор, по-видимому, успокоилась.

— Только одна? — спросила она с очаровательным видом оскорбленного достоинства.

— Только одна. И теперь, увидев вас, я понимаю, почему именно вам отдано его сердце.

Линор улыбнулась.

— Пока его сердце принадлежит мне, остальное меня не волнует. При дворе его величества, должно быть, много замечательных людей — судя по тем двум, которых мы теперь имеем честь знать.

Эта лесть, такая очевидная и тем не менее такая приятная, вызвала на губах Николаса улыбку. Жуглет, что вполне предсказуемо, имел прекрасный вкус — Конраду понравится эта женщина. Она может составить приятную компанию и не станет своевольничать.

Так Николас думал до тех пор, пока им с Виллемом не настало время отправляться в путь.

Мария, ее капеллан и пожилой управляющий сошлись в зале для последнего разговора с озабоченным Виллемом. Он заверил их, что Эрик выделил людей для охраны поместья. Дал указание управляющему постоянно ворошить зерно и кормить его сокола, а каждый вечер, прежде чем лечь спать, надежно запирать дом; попросил мать не забывать о том, что в сухую погоду нужно проветривать меха и белье; а капеллан каждое утро после мессы должен раздавать в деревне милостыню. Виллем напомнил каждому о необходимости делать то, что они делали с тех пор, как он появился на свет, и все с улыбкой пообещали не забывать его наставлений.

Дожидаясь момента официального прощания, Линор вышла через задние ворота на плодородную речную равнину, где трава уже была низко скошена для домашнего скота. Ей хотелось вдохнуть свежий запах полей и поиграть с собаками, бросая им палку. У Линор был редкий тип нежной, просвечивающей кожи, которая выглядела так, будто летнее солнце способно сжечь ее или, по крайней мере, усыпать веснушками. Беспокоясь за дочь, Мария подошла к задним воротам, чтобы позвать ее домой.

— Дай ей еще несколько минут, — крикнул Виллем матери с берега реки, где он со своими слугами дожидался Эрика. — Может, пройдет много времени, прежде чем она снова вырвется на свободу.

Линор замерла с палкой в руке. Щенок нетерпеливо плясал вокруг ее ног, дожидаясь, когда она бросит ему игрушку. Девушка была так ошеломлена, что просто сунула малышу палку, и тот схватил ее, явно разочарованный.

— Дорогой брат, — произнесла Линор угрожающим тоном, тем самым, за которым обычно следовали неприятности. — Твои слова почти наводят на мысль о том, что ты собираешься запереть меня в доме на все время своего отсутствия.

Без единого слова Виллем передал поводья Атланта Эрику и зашагал в сторону Линор, примирительно вскинув руки. Она попятилась с выражением ужаса на лице.

— Нет, — сказала она негромко, но яростно. — Ты не можешь так поступить, Виллем. Абсолютно немыслимо думать, что тебе удастся запереть меня в доме на несколько месяцев. Я и без того проторчала тут достаточно долго, пока ты всю весну развлекался на своих проклятых турнирах.

— Турниры — единственная возможность улучшить наше положение, сестра. — Виллем продолжал осторожно приближаться к девушке, отступавшей к воротам. — Линор, не существует другого способа обеспечить твою безопасность.

— Ты можешь доверять мне! — закричала она. — Можешь быть уверен, что я сама запрусь в доме, если придет какой-нибудь мужчина. Сколько их посещало нас, пока тебя тут не было? И какую часть своей жизни я должна провести взаперти?

— Ты говоришь так, словно это тюрьма. — Виллем остановился, опасаясь, что, пятясь, она наступит на свои нелепые рукава и упадет. Краем глаза он, к собственному огорчению, заметил, что к задним воротам приближается Николас, с любопытством наблюдая за происходящим. — В твоем распоряжении почти весь дом и весь внутренний двор.

— Весь внутренний двор! — с горечью повторила она и неожиданно метнулась в сторону, собираясь, по всей видимости, проскочить мимо Виллема. — Двор тридцати шагов в поперечнике, где все лето воняет навозом! Нет, я не согласна. Лучше отправь меня в женский монастырь на время своего отъезда, там я и то буду свободнее.

— Линор, — с огорчением сказал он, протянув руки в попытке остановить сестру, но она проскользнула мимо и бросилась бежать, вскинув руки, чтобы не наступить на рукава и одновременно придерживать венок на голове.

Она бежала так, словно надеялась обрести крылья и взмыть в небесную голубизну или — что более соответствовало реальности — броситься в темную реку.

— Кто-нибудь, остановите ее!

Услышав этот крик, Эрик с готовностью спрыгнул с коня и бросился через поле к Линор. Она попыталась увернуться от него, но он оказался проворнее и, главное, явно испытывал Удовольствие от того, что теперь у него есть повод крепко обхватить ее руками.

— Отпусти меня, — прошипела она, пытаясь вырваться из его объятий. — Твое дыхание отдает тухлой горчицей.

— Вы проявляете неуважение к моему вассалу, своему господину и брату, — ответил Эрик очень тихо, что давало ему возможность приблизить свою прыщавую физиономию к ее изящному, словно фарфоровому личику. — Не забывайте, вы ведете себя недостойно на глазах у посланца императора.

— Будь проклят император, — прошипела она, однако не так громко, чтобы Николас услышал.

— Кузина! — воскликнул Эрик.

Линор в ярости стряхнула свой венок на жнивье. Услышав за спиной шаги брата, она закричала уже в полный голос:

— Будь проклят император! И будь проклят его напыщенный маленький посланец! И больше всего, Виллем, будь проклят твой драгоценный Жуглет. Передай, что я плюну ему в лицо в следующий раз, когда увижу. Передай, что я буду держать взаперти его самого, просто потому, что мне так вздумалось…

— При чем тут Жуглет? — недоуменно спросил Эрик.

Он понимал, что теперь, когда подошел брат Линор, нужно разжать руки и отпустить ее, но не мог заставить себя сделать это: она так приятно пахла.

Виллем махнул рукой, словно все это не имело никакого значения.

— Мы не знаем, почему Конрад послал за мной. Вот Линор и решила, что за этим стоит Жуглет.

— Передай этому тупому ублюдку, что я залеплю ему все лицо грязью в следующий раз, когда увижу. Для тебя-то все оборачивается прекрасно — ты уезжаешь навстречу приключениям. Я не могу в них участвовать, что само по себе плохо, но засадить меня под замок, сделать совсем уж жалкой и несчастной — такой радости я тебе не доставлю.

С терпением, скорее уместным даже не для брата или отца, а для деда, Виллем кротко сказал:

— Линор, почему бы нам не обсудить все это наедине? Уму непостижимо, зачем тебе нужно вести себя столь невыдержанно при посланце императора.

Она состроила ужасную гримасу и тяжело вздохнула, уступая.

— Только ты и я. — Она кивнула в сторону ворот. — Вон там.

— Да.

Виллем сделал Эрику знак освободить ее, что тот и выполнил с явной неохотой.

Они сидели за столом, все еще накрытым для обеда, оба недовольные друг другом. Мать в тревоге суетилась неподалеку, не спуская с них глаз, но не вмешиваясь.

— Я давно не ребенок, — начала Линор.

— Тогда и веди себя как взрослая. А если уж на то пошло, защита требуется тебе именно потому, что ты взрослая женщина.

— Лицемер! — воскликнула она. — Вдове Сунья защита не требуется, и тебя это вполне устраивает. Разве не так?

В первый момент Виллем так растерялся, что не сразу нашел слова.

— Как раз поэтому я и знаю, что может делать женщина, если предоставить ее самой себе…

— Но я не такая, как она, я не шлюха, — с вызовом заявила Линор.

— Не смей говорить о госпоже Сунья в таких выражениях, — резко ответил брат, задаваясь вопросом, откуда ей все известно.

— Ты помогаешь охранять ее хозяйство, а она платит тебе за это, пуская к себе в постель, — нетерпеливо сказала Линор, на которую явно не произвела впечатления резкость Виллема.

Он залился краской, не из-за самого факта, а потому, что было неожиданно услышать такие слова из нежных уст младшей сестры.

— Личная жизнь госпожи Сунья не имеет отношения к нашему разговору, Линор.

Издав разочарованный смешок, она решила не углубляться в эту тему, понимая, что ничего таким образом не выиграет. И перешла к новой тактике.

— Мы оба знаем, почему ты так поступаешь, — сердито сказала она. — Ты думаешь, что, если перестанешь приглядывать за мной, я снова начну нарываться на неприятности. Но это произошло десять лет назад, Виллем. Я была ребенком.

Он состроил гримасу.

— Линор, пожалуйста, не стоит ворошить…

— Когда ты прекратишь наказывать меня за детскую ошибку? Могу я поинтересоваться, сколько времени ты будешь держать меня на коротком поводке из-за одного-единственного несчастного случая?

— Несчастного случая? — взорвался Виллем. — Нас тогда едва не убили. И, ради бога, эта бедняжка…

Он резко оборвал сам себя.

— Теперь в мои планы совсем не входит отправляться в Орикур и затевать ссору с кем бы то ни было. С какой стати? Я просто хочу иметь возможность выходить за ворота и гулять вдоль реки.

Виллем обмяк в кресле, страстно желая, чтобы он уже был в пути.

— Линор…

Он вздохнул, не зная, что и сказать.

— Как, по-твоему, отреагирует Жуглет, когда узнает, что ты запер меня здесь одну?

Виллем рассмеялся.

— Скорее всего, примчится сюда, чтобы разделить с тобой одиночество.

— Я серьезно. Если это все и впрямь его затея, а я думаю, что так оно и есть, и он признается в этом, ему будет неприятно узнать, что он стал причиной моих страданий. Не давай своему другу повода для этого. — Она улыбнулась, довольная тем, что в конце концов нашла веский аргумент. — Сделай это ради Жуглета.

Виллем, машинально постукивая ногой по полу, вздохнул так тяжко, как будто от его решения зависела судьба мира.

— Ладно, — сказал он наконец. — Только с тем условием, что тебя будут сопровождать люди Эрика, которых он прислал для охраны дома. Под твое честное слово.

Линор удовлетворенно хлопнула в ладоши, вскочила и поцеловала брата в щеку.

— Но если у меня появятся основания подозревать, что ты хоть раз нарушила нашу договоренность, — продолжал он, не сумев сдержать улыбки при виде того, как быстро ему удалось вернуть себе ее расположение, — тогда на этом все. Второго шанса я тебе не дам. Буду держать под башмаком, пока не сумею выдать замуж.

Она прижала руку к сердцу и пообещала с улыбкой:

— Я буду беречь свое целомудрие, как если бы день моей свадьбы был уже назначен.

Глава 4 EXEMPLUM[5] Глава, которая информирует

27 июня

— Шах и мат, сир, — извиняющимся тоном сказал Маркус.

Жуглет, сидевший в нише у окна прекрасной королевской гостиной в замке Кенигсбург, захихикал, правда уважительно.

Конрад, облаченный в расшитый золотом домашний халат, уставился на доску, словно в голове у него не укладывалось, что Маркусу это и в самом деле удалось.

— Как это получается, что ты единственный, кто обыгрывает меня в шахматы?

— Возможно, я недостаточно хорошо играю и не способен рассчитать проигрышную партию, ваше величество, — скромно ответил Маркус.

Конрад рассмеялся.

— Выходит, все остальные могут победить меня, но ведут игру таким образом, чтобы создать впечатление, будто проигрывают? Получается, что я хуже всех играю при дворе в шахматы, а ты второй с конца.

— Я просто констатирую тот факт, сир, что проигрываю всем остальным, а вы проигрываете мне. Альфонс из Бургундии, которому вы всегда делаете мат в пределах двадцати ходов, на самом деле один из лучших игроков, которых я знаю.

Ткнув себя пальцем в грудь, Конрад с веселым самодовольством спросил:

— Тогда как ты объяснишь, что такой скверный шахматный игрок силен в стратегии при дворе и на поле боя?

Он сделал пажу знак отрезать кусок сыра и опустил руку, чтобы погладить любимую собаку, со счастливым видом дремлющую около его кожаных тапочек.

Жуглет опустил инструмент и расслабился.

— О, это очень просто, сир. Многие великие воины не умеют мыслить отвлеченно. Им требуется реальная ситуация, чтобы сообразить, как действовать дальше. Виллем из Доля, к примеру, не может обыграть в шахматы даже собственную мать, и тем не менее он…

— Довольно странно, что ты то и дело ссылаешься на этого знаменитого Виллема, а мы почему-то никогда о нем не слышали, — перебил его Маркус.

— Ты просто завидуешь, потому что твои лучшие дни уже позади, — сказал Конрад.

— И еще он такой подозрительно щедрый, — заметил Маркус.

— Я отказываюсь рассматривать это как недостаток, — засмеялся Конрад. — По правде говоря, приятно сознавать, что, кроме самого императора, в империи есть еще хотя бы один человек, у которого щедрость вошла в привычку.

Непонятно почему, но слово «щедрость» заставило Маркуса вспомнить доверчивое выражение на лице Имоджин, когда он впервые полностью раздел ее. Тряхнув головой, он отогнал это видение.

— Сир, при всем моем уважении, любой поверит, что вы в состоянии проявить щедрость, когда будете хозяином праздника по окончании турнира, но рыцарь, который может позволить себе иметь лишь одного оруженосца…

— Ох, перестань, Маркус, — весело сказал Конрад, с удовольствием поглощая сыр. — Жуглет, Маркус стал таким раздражительным, и мы оба знаем почему. Поэтому давай-ка пойди и позови сюда моего дядю… Вина, — приказал он другому пажу.

— Направляясь сюда, я встретил графа, ваше величество. Думаю, он отправился на поиски плотских удовольствий, — ответил менестрель, не желая покидать насиженное местечко около окна.

Замок Кенигсбург имел заслуженную репутацию холодного и сырого, но в летнее время, да еще у окна, выходящего на южную сторону, находиться в нем было очень приятно. Дул теплый ветер, и сверху открывался прекрасный вид на предгорья, уходящие к долине Рейна.

— И при этом он воротит нос от моих невинных летних развлечений, как будто в них принимает участие сам дьявол, — с видом праведника заметил Конрад.

— Мне кажется, ваш дядя предпочитает удовлетворять свою похоть в более грубой форме, — сказал Жуглет и добавил с отвращением: — Он просто берет кухарок, и все дела.

— А-а… — без всякого интереса протянул Конрад. — Ну, тогда пойди поищи его на кухне.

Паж между тем нацедил мозельского из меха в толстый стеклянный кубок, протянул королю, и тот одним глотком осушил его, нетерпеливым жестом давая понять музыканту, чтобы он отправлялся, куда ему сказано. Жуглет неохотно поднялся с полосатых подушек, прошел мимо обоих мужчин и покинул комнату.

— Я всегда обыгрываю Жуглета в шахматы, — помолчав, задумчиво произнес Конрад.

— На самом деле нет, — отозвался Маркус.

Конрад с сожалением усмехнулся.

— Знаю.

Маркус вертел в руке черного шахматного слона, чья остроконечная голова ощущалась под его пальцами почти как сосок Имоджин. Увлекшись, он едва не поднес фигурку ко рту.

— Если вы вызвали Альфонса по той причине, по которой я думаю, благодарю вас, Конрад.

Король покачал головой и широко зевнул, потирая лицо.

— Пока рано благодарить. Я не собираюсь требовать, чтобы он назначил дату бракосочетания. — Заметив огорчение Маркуса, он спросил с раздражением: — Ох, ради Христа, ты же не сделал ей ребенка?

— Конечно нет, сир, — с оскорбленным видом ответил Маркус.

— Если ты водишь меня за нос, Маркус, я тебя прогоню.

— Я же говорил вам, сир, она по-прежнему невинна.

— Хорошо, потому что у меня все еще может возникнуть необходимость выдать ее за кого-нибудь другого. Моя кузина слишком важна для меня, и я накажу любого, кто запятнает ее честь до свадьбы.

— Я никогда… не навредил бы Имоджин, — еле слышно прошептал Маркус.

— Тогда что за спешка?

— Просто я хочу быть с нею, — сказал Маркус, прекрасно сознавая, что король его не поймет.

Конрад пренебрежительно махнул рукой и протянул бокал пажу, чтобы тот налил еще вина.

— Мне показалось, это что-то более серьезное. Я надеялся, что Альфонс удовлетворится этой помолвкой, — он же не может выдать свою дочь за меня, вот и дал ему подходящего человека, который очень мне по душе…

— Я польщен, сир, — пробормотал Маркус.

— Не стоит. — Конрад принял из рук пажа бокал с вином. — У дяди это на уровне подсознания — ненавидеть все твое сословие, независимо от того, какую пользу можно извлечь из тебя лично. Пока это всего лишь помолвка, а не брак, у него сохраняется возможность подобрать другого кандидата. Он выдал бы ее за Папу, если бы мог. Знаю, знаю, он поглядывает в сторону французской Бургундии, что весьма меня раздражает: меньше всего я хочу отдать свою единственную законную родственницу какому-нибудь французскому лакею.

Маркусом овладел страх.

— Если бы вы настояли на моем браке с Имоджин, эта опасность отпала бы.

Конрад выпил вино и негромко рыгнул.

— Принуждать Альфонса я не могу. Утонченный танец нашего якобы взаимного уважения друг к другу этого не выдержит. И все же есть способы подтолкнуть его к сотрудничеству. — Заметив выражение лица Маркуса, Конрад добавил неодобрительно: — Ох, ради Христа, ты и впрямь, что ли, томишься от любви? Неужели так необходимо усложнять мне жизнь?

Не дав Маркусу высказаться в свою защиту, он вскинул руку, призывая его к молчанию. Все двери были открыты, чтобы летнее тепло могло беспрепятственно проникать внутрь, и шаги на лестнице с каждым мгновением становились все громче. Едва Жуглет ввел Альфонса в дальнюю комнату апартаментов, как Конрад крикнул:

— Жуглет, как по-твоему, любовь — это болезнь?

— Несомненно, — входя, ответил трубадур. — Но она может доставить много удовольствия, поэтому я рад, что мы живем в век эпидемических вспышек этого заболевания.

Альфонс из Бургундии поклонился его величеству, от чего его в целом сухопарая фигура сложилась вдвое над выступающим животом.

— Ваше величество, — торжественно заговорил он. — Я как раз шел к вам. Его преосвященство, ваш брат, смиренно умолял меня уговорить вас пересмотреть свое отношение к невесте из Безансона.

Конрад состроил гримасу.

— Его преосвященство, мой брат, вечно лезет не в свое дело. Просто не верится, Маркус, что ты отдал ему южную комнату. Ее нужно было приберечь для чего-нибудь более стоящего. К примеру, для отхожего места… Дядя, сразись со мной в шахматы. Я играю белыми.

Маркус вскочил и предложил свой стул старику. Тот уселся, с оттенком подозрительности глядя на монарха. Жуглет опустился на колени рядом с доской и быстро расставил фигуры по местам.

— Ваше величество вызвали меня, чтобы сыграть в шахматы?

— Конечно нет. Ты же скверный игрок, я всегда тебя побеждаю. Но теперь, раз ты уже здесь, можно заодно попрактиковаться. Я вызвал тебя, потому что хочу кое-что прояснить.

— Прояснить? Что ваше величество хочет, чтобы я прояснил?

— Есть одна небольшая проблема, дядя, но я пока не уточнял, кто из нас двоих будет ее прояснять. — Конрад небрежно передвинул пешку на две клетки. — Твой ход. Это правда, что мой отец отдал тебе пограничный форт рядом с Долем?

— Да, сир, я удостоился этой чести, — настороженно ответил Альфонс.

— А-а, ну, хорошо. Приятно сознавать, что имущество осталось в семье. — И потом, как будто без всякой связи с предыдущим, Конрад сказал: — До меня дошел слух, что твой сосед по ту сторону реки, новый французский лакей, ищет новую невесту для своего сына и наследника. Предыдущая только что умерла при родах, или с ней случилось что-то столь же неприличное.

Это была только что изобретенная ложь, но граф, услышав новость, загорелся так неприкрыто, что Маркус почти пожалел его.

— Я… Мне ничего неизвестно об этом, ваше величество. — Явно стремясь скрыть свою слишком большую заинтересованность, он тем не менее решился добавить: — Можно было бы предложить ему мою дочь Имоджин.

— Подумай, что получается, — с победоносным видом, который он едва потрудился замаскировать, откликнулся Конрад. — Если она унаследует все земли вправо от границы, а ее муж — все земли влево от границы, тогда граница вообще потеряет всякий смысл, что, мне кажется, отнюдь не в моих интересах. Глупо рассчитывать, что я одобрю такой брак, ты ведь это понимаешь, дядя? Разве что лишу Имоджин наследства. Я вправе это сделать. Особенно если ты выдашь ее замуж не за того, за кого следует… Твой ход.

— Понимаю, в чем проблема, ваше величество.

Граф Бургундский передвинул пешку на одну клетку. Конрад немедленно сделал то же самое, подставив свою фигурку под удар Альфонса.

Вместо того чтобы съесть пешку Конрада, Альфонс, как бы совсем уже ничего не соображая, передвинул другую свою пешку на две клетки.

Конрад улыбнулся.

— Ты упустил возможность съесть мою фигуру, дядя. Ну, теперь и я поступлю точно так же.

Вместо того чтобы съесть пешку Альфонса, он передвинул по доске коня.

— Кстати о пешках, ваше величество, — беззаботно заметил Жуглет, — как там ваша маленькая внебрачная дочь, проводящая дни в заточении?

— Прекрасно, насколько я слышал, и уже хоть сейчас готова под венец, — с преувеличенным безразличием ответил Конрад и взял протянутую пажом эбеновую зубочистку.

С внезапным взрывом безмолвной благодарности Маркус осознал, что момент вмешательства Жуглета был заранее запланирован; именно он являлся подлинной целью вызова графа.

— Надо полагать, это означает, что наследство матери переходит к ней? — послушно вел свою партию Жуглет, понятия не имея, да и не интересуясь, о каком наследстве на самом деле идет речь. — Оно ведь составляет намного больше, чем, скажем, какое-нибудь пограничное графство… ну, как Бургундия, к примеру?

— Гораздо больше, — ответил Конрад, как будто только сейчас осознал это. — И достаточно близко расположено к Риму, чтобы быть политически… интересным.

— Тогда, осмелюсь предположить, вы захотите выдать ее замуж за кого-то, кому можете доверить свою жизнь.

— Надо полагать, — сказал Конрад, ковыряя в зубах зубочисткой. — Жаль, Маркус уже помолвлен. Он лучше всех подошел бы… Твой ход, дядя.

— Ну, его помолвка, наверно, может быть расторгнута… — небрежно обронил Жуглет.

Граф тут же ощетинился.

— Никто не собирается ее расторгать, — возразил он и бросил на Маркуса обвиняющий взгляд. — Не так ли?

Невозможно передать, чего Маркусу стоило сохранить безразличное выражение лица.

— Я не собираюсь, сударь. Если, конечно, его величество не потребует, чтобы я женился на его дочери… до того, как я успею жениться на его кузине.

Альфонс обвел всех троих взглядом, отлично представляя себе их смех и грубые жесты после того, как он покинет комнату.

— Вы очень скоро женитесь на его кузине, — угрюмо заметил он и подчеркнуто отвернулся от Маркуса, как будто того здесь вовсе не было.

Перейдя на доверительный тон, голоса он, однако, не понизил.

— Тем не менее, сир, должен заметить вам еще раз, как меня огорчает, что моя единственная дочь и наследница, бывшая членом королевской семьи, переходит в разряд крепостных. Вы знаете, что это единственная причина, почему я оттягиваю свадьбу.

Маркус стиснул зубы, предоставив отвечать своему господину.

— Он не крепостной, Альфонс, — жуя зубочистку, сказал Конрад.

— Формально он крепостной, ваше величество, и, следовательно, моя дочь становится такой же.

— Он рыцарь и мой человек. Во всей империи нет чести выше.

— Должен напомнить вам, сир, что, как бургундец, превыше всего ценю свою свободу и свое происхождение…

— Да ты только потому бургундец, что твой брат-император дал тебе место тамошнего графа, — резко перебил его Конрад. — До тех пор ты всегда твердил, что, по существу, ты немец. — Он резко выпрямился в своем дубовом резном кресле. — Никогда больше не смей употреблять слово «крепостной» по отношению к Маркусу или любому другому имперскому служащему, ты меня понял? Забыл, кто я такой, Альфонс? Я дал Маркусу то самое поместье, где и Карл Великий, и я сам, и мой благословенный отец короновались как императоры.

— На самом деле, сир, то место, о котором вы говорите, принадлежит церкви, — поправил его исполненный чувства долга Маркус.

— Ну, рядом с тем местом, где мы короновались, — нетерпеливо отмахнулся от него Конрад. — Я могу дать ему еще больше, мой милый граф, и скорее всего дам, в своих собственных интересах. Плюс он занимает одну из самых престижных должностей в христианском мире. Думаешь, я готов выдать свою дочь за крепостного?

— Незаконнорожденная дочь, с которой вы никогда не встречались, сир, и которая никогда не будет вашей любимой наследницей, — негромко возразил Альфонс, отведя глаза.

— Мое семя — это мое семя, и нелюбимым оно быть не может! — взорвался Конрад. — Да, Маркус ведет свой род от крестьянина, крепостного, но он мой крепостной, и я возвысил его, как мой отец возвысил его отца. Я могу дать ему герцогство. Я могу создать герцогство, чтобы одарить его. Бог знает, он заслуживает такого возвышения больше, чем кое-кто из присутствующих, которым нечем похвастаться, кроме своего проклятого происхождения… Все еще твой ход, — закончил он, с удовлетворением отметив потрясенное выражение на лице сенешаля.

— Те же самые чувства, по-видимому, испытывал и Альфонс.

— Сир, — сказал он, изо всех сил сдерживая себя, — вы это серьезно? Вы хотите сказать, что сделаете Маркуса — Маркуса! — герцогом?

— Я не сказал, что сделаю. Я всего лишь напомнил, что это входит в мою прерогативу. — Конрад сделал вид, что поглощен игрой в шахматы. — И что он заслуживает этого.

У Маркуса отвисла челюсть.

Альфонс на несколько мгновений замер, переваривая услышанное. Потом он резко встал и поклонился.

— С вашего позволения, сир, я хотел бы продиктовать письмо дочери относительно предстоящей свадьбы. Вы меня извините?

— Конечно. Ясное дело, ты не в состоянии сосредоточиться на шахматах. Вот тебе подарок за «удачную» игру.

Не глядя, Конрад стянул с пальца одно из своих многочисленных колец и бросил его графу. Альфонс, на лице которого возникло оскорбленное выражение, тем не менее поймал кольцо. Конрад мановением руки отпустил его, и граф вышел.

Император и менестрель одновременно повернулись к Маркусу. Тот ошеломленно качал головой.

— Благодари Жуглета, это была его идея, — улыбнулся Конрад.

— На самом деле, сир, это не совсем так, поскольку я всегда искренне считал, что Маркус был бы лучшим мужем для дочери вашего величества, — заметил Жуглет. — В особенности если это могло сделать его герцогом. Герцогом, Маркус!

— Граф — курица по сравнению с петухом-герцогом! И наследство она принесла бы тебе побольше, чем Имоджин из Бургундии…

— Благодарю, Жуглет, но мне не требуется твоя помощь в управлении государством. — Конрад зевнул. — Твои разговоры так на меня подействовали, что я почти склоняюсь к тому, чтобы предложить свою дочь этому Виллему.

— Сир, — залепетал Маркус. — Я хочу… Яне… Мне просто не верится, что…

— Я намереваюсь исполнить все, о чем я говорил, — сказал Конрад. — Но больше никаких дискуссий — пока не придет время.

За окном, из которого с огромной высоты был виден единственный вход в крепость, послышался шум.

— Это, наверно, папский шпион вернулся со своей официальной прогулки по городу, — вздохнул Конрад. — Мой братец, завистливый сукин сынок, любит, когда его люди поднимают шум.

Он взглянул в сторону окна.

Жуглет внимательно посмотрел вниз и с сияющим лицом обернулся к своему господину.

— Это не кардинал, сир. Это посланец Николас вернулся из Доля.

Удостоверившись, что Виллем и его немногочисленная свита с удобством устроились в своих комнатах, Николас поскакал через город и залитые солнцем поля к замку. Дул прохладный ветер, однако коням в любую погоду было трудно подниматься по неровному и в целом довольно крутому склону. Хорошо еще, что Конрад никогда не приезжал сюда зимой.

Во внутреннем дворе грум принял у него тяжело дышавшего скакуна. Оказавшись наконец под защитой стен замка, Николас удовлетворенно вздохнул: он отправился в Доль прямо из сырого, росистого летнего лагеря и уже по крайней мере месяц не спал возле королевского камина. Приблизившись к последнему отрезку своего пути наверх — узким ступеням, грубо высеченным в красноватом песчанике, — он понял, что его кто-то преследует, шаг в шаг, дыша, можно сказать, в затылок. Он остановился и резко повернулся, автоматически вскинув для защиты руку, и увидел, как поспешно отпрыгнул менестрель, едва не сбив с ног двух прачек.

— Что тебе надо? — спросил Николас, опуская кулак. Жуглет вскинул острый подбородок в сторону лестницы, и они начали медленно подниматься. Слева вздымалась крепостная стена, справа уходила вверх огромная главная башня, и возникало ощущение, будто узкая лестница с обеих сторон огорожена.

— Что ты скажешь Конраду? — спросил по дороге Жуглет.

— Виллем прекрасный человек… обаятельный, порядочный, скромный. Уверен, дамам он понравится.

— Не только дамам, надо полагать, — криво улыбнулся Жуглет.

Николас пожал плечами.

— Кроме того, он превосходный наездник и охотник, что выяснилось на пути сюда. Он убил медведя, который чуть не задрал наемную лошадь. Немного простодушный, пожалуй, — стоило посмотреть на его реакцию, когда мы подъехали к городу и он впервые увидел замок. Чувствуется, что он… скромного происхождения. Но все равно производит глубокое впечатление.

— Несомненно. А она?

Николас еле заметно улыбнулся.

— Прекрасная девушка и очень обаятельная. Однако должен заметить, весьма и весьма своенравная…

Предвидя подобный ответ, Жуглет уже развязывал свисающий с пояса кошелек.

— Нет, она не такая.

Замедлив шаг на узком повороте, откуда открывался вид на зеленый склон, менестрель достал из кошелька серебряную монету с отпечатанным на ней довольно смутным изображением Конрада. Николас остановился и удивленно вскинул бровь.

— Это взятка? Ты хочешь, чтобы я солгал его величеству?

— Нет, просто забудь кое о чем упомянуть. У меня найдется еще, если потребуется.

Николас недоуменно уставился на Жуглета.

— Обычно ты до таких вещей не снисходишь. Я знаю, что ты интриган, Жуглет, но, как правило, ты действуешь тоньше.

Они пропустили рыцаря, который спускался из арсенала.

— Если это комплимент, Николас, я его не принимаю. И предлагаю пари. Дай мне шанс попытаться с одного раза угадать, почему она проявила, как ты выразился, своенравие. Если я окажусь прав, ты не станешь рассказывать Конраду о том, что она вела себя… не слишком сдержанно. Если же нет, доложишь все как есть.

Вопреки собственному желанию Николас не сдержал улыбки.

— Я расскажу ему обо всем, что считаю важным, но пока еще мне самому до конца неясно, что сюда входит, а что нет. Ладно, согласен. Итак, твои предположения?

— Линор не пожелала оказаться запертой в доме на все время отсутствия брата. Она терпеть этого не может. Виллем… — Жуглет задумался, подбирая нужные слова. — Виллем больше озабочен ее целомудрием, чем ее счастьем. Хотя его и огорчает необходимость поступать с ней таким образом.

— Ладно. Ты меня убедил.

— И? — Жуглет протянул ему монету.

— И я расскажу его величеству, что ее поведение выше всяких похвал, — ответил Николас, но тем не менее монету не взял.

Менестрель нахмурился.

— Мы же заключили пари, Николас.

— Конечно, — с улыбкой превосходства сказал посланец короля. — Но я не продаюсь. — Он взял у Жуглета монету и подбросил ее вверх, предоставив падать вдоль узкой лестницы. — Я держу слово чести, и взятка тут ни при чем. Все, что его величеству нужно знать, это что Линор девушка… живая.

Жуглет снова завязал кошелек четырьмя узлами, провожая взглядом летящую вниз монету.

— Это расточительство, но я благодарен тебе. Так значит, Виллем уже здесь? — спросил он более веселым тоном. — Где он остановился?

Виллем и Эрик как раз собирались выкупаться, когда во дворе внизу послышался шум.

— Доль! — пропел чей-то голос.

Гостиница сразу за торговой площадью около южных ворот была, по счастью, расположена таким образом, что сюда почти не долетал шум — одно из самых неприятных проявлений городской жизни. Позади нее находился маленький сад, а сбоку рынок, где продавали коней, перетекавший в другой, где торговали зеленью. Поскольку день уже клонился к вечеру, рынки были закрыты. Тем не менее в воздухе ощущался сильный дух здоровой конской плоти и увядающей на солнце кочанной капусты, и этот запах опровергал все слышанные обоими молодыми людьми ужасные истории о том, какие «ароматы» витают в городе.

Мужчины раздевались в своей комнате с низким потолком. Пажи, неторопливо снимая с них доспехи — кольчугу с Рыцаря, вощеную кожу с оруженосца, — одновременно остановились и посмотрели в сторону открытой двери. Виллем, все еще в кольчуге, подошел к проему и улыбнулся, снова услышав голос Жуглета:

— Виллем из Доля, рыцарь королевства, новое увлечение Конрада! Где ты?

Послышались быстро взбегающие по деревянной лестнице шаги, и перед ними возникла стройная, худощавая фигура, облаченная в изящную желтовато-коричневую тунику, с неизменным футляром для фиделя в руке.

— Смотрите-ка, кто прибыл! Человек, о котором в империи только и говорят! Сам Виллем из Доля!

Менестрель изящно, низко поклонился и положил у двери свой футляр.

Виллем просиял.

— Жуглет! Ты, шельмец, стоишь за всем этим. Линор догадалась… и мне следовало бы.

Жуглет обнял Виллема.

— Привет, привет, привет! Я рад, что ты прибыл, целый и невредимый. Какой поворот, а? Наконец ты попал в мой мир!

Виллем тоже обнял его, а потом слегка отодвинул, чтобы видеть лицо друга.

— Жуглет, у меня нет слов, чтобы отблагодарить тебя…

Менестрель рассмеялся с довольным видом.

— Не важно. Главное, ты здесь. Господи боже, свершилось!

Последняя фраза была обращена не столько к рыцарю, сколько к небесам, но Виллем, снова просияв, с такой силой сжал менестреля в объятиях, что чуть не расплющил его, прижав к обтянутой кольчугой груди. На мгновение оба замерли со счастливыми улыбками.

— Ты что, катался среди розовых кустов? — с иронией спросил Жуглет. — От тебя пахнет почти так же хорошо, как от твоей сестры. О, ты привез сюда своего маленького племянника.

— Кузена, — холодно поправил его Эрик.

Жуглет отпустил Виллема и несколько мгновений разглядывал Эрика, расхаживающего в одних подштанниках, словно какой-нибудь крестьянин.

— Этот наряд подходит вам лучше, чем расшитый золотом костюм сеньора, в котором вы были, когда мы впервые встретились.

Виллем предостерегающе вскинул руку, останавливая Эрика.

— Ваша первая встреча прошла не блестяще, но, надеюсь, теперь вы оба окажетесь на высоте положения. Жуглет, кузен в качестве моего оруженосца будет со мной на протяжении всего визита. Эрик, именно Жуглет — причина того, что мы здесь. Прошу вас, помиритесь.

Жуглет тут же подошел к Эрику, низко поклонился и произнес быстро, негромко и угодливо:

— Прошу прощения за свой лукавый язык, сударь. Иногда он подводит меня, слишком сильно жаля жертву моих насмешек.

Эрик не был уверен, можно ли счесть эти слова за извинение, но ему понравился самоуничижительный тон, которым они были произнесены.

— Ты прощен, — заявил он с видом вынужденного великодушия и тоже слегка поклонился.

Виллем, которого позабавила эта сцена, предпочел не объяснять Эрику, что на самом деле это его только что простили, и продолжил раздеваться. Подложив под спину подушку, Жуглет уселся на сундук около окна.

— Очарованный тобой заочно, монарх послал меня сюда, чтобы пригласить отужинать вас вместе с его величеством и тем сбродом, из которого состоит его двор.

Виллем и Эрик обменялись восторженными взглядами.

— Правда? — воскликнул оруженосец и сбросил панталоны на пол, оставшись полностью обнаженным.

Жуглет с трудом поборол искушение обвинить его в том, что он гордится своей наготой.

— Правда. Так что давайте купайтесь, если хотите, но поторопитесь. Не стоит заставлять его величество ждать. Сегодня вечером он устраивает праздничный ужин специально в честь вашего прибытия.

И снова кузены обменялись удивленными, восхищенными взглядами.

— Мы быстро, — сказал Виллем, уже освободившись от кольчуги и с помощью слуги снимая тунику. — Каким образом ты сумел заставить правителя Священной Римской империи желать общества обедневшего рыцаря из нелояльного к нему уголка королевства?

Жуглет пожал плечами.

— Я упомянул о тебе мимоходом, и сама идея твоего существования привела его в восторг. Я не заслуживаю благодарности. Это чистая случайность, что твое имя вообще всплыло в разговоре.

— Потрясающе! — воскликнул Эрик.

Виллем снял рубашку, отдал ее слуге и сказал:

— Эрик, он лжет.

— А-а… — протянул тот, мгновенно растеряв свой безудержный восторг.

Виллем перевел взгляд на Жуглета, ожидая более правдивого объяснения.

— Ответ скрыт в самом вопросе, друг мой, — сказал тот. — Именно потому, что Бургундия нелояльна и правит в ней болван, не заслуживающий доверия, Конраду при его дворе требуются преданные бургундцы, хорошо владеющие оружием. В особенности обедневшие, чье положение он может заметно улучшить. К счастью для него, ты такой и есть.

Виллем благодарно улыбнулся.

— Звезды выстроились наилучшим образом, когда три года назад ты вошел в мои ворота. С того дня, как мы встретились, ты для меня больше чем брат.

— При здешнем дворе это немногого стоит, — засмеялся Жуглет.

Эрик, снова воодушевившись, воскликнул:

— Приближаясь к городу, мы видели замок на горе… и императорский флаг над ним!

— Замок изумительный, — просветлев лицом, сказал Виллем.

— Холодный и сырой, — фыркнул Жуглет. — Виллем, это ты изумительный!

Виллем глянул вниз на свое мускулистое, хорошо сложенное тело и безразлично пожал плечами. Развязал панталоны и позволил им упасть на пол. Обнаженный, он, в отличие от Эрика, почему-то не выглядел так, словно кичится своей наготой.

— У меня еще не сошли синяки после последнего турнира. И я лишился шлема, — почти извиняющимся тоном сказал он.

— У хозяина гостиницы хорошенькая дочка. Может, стоит позвать ее сюда? Пусть поможет тебе исцелить раны, — игриво промурлыкал Жуглет и засмеялся, когда Виллем покраснел. — Ради бога, друг мой, как может мужчина спокойно воспринимать свои синяки и так стесняться при упоминании о женщине?

— Мой кузен несведущ в том, что касается женщин, — поддразнил Виллема Эрик.

— Вовсе нет, — неубедительно возразил Виллем, глядя в окно.

— Ну, если не считать вдовы Сунья, — безмятежно добавил оруженосец.

Виллем резко обернулся и уставился на него.

— Откуда тебе об этом известно?

— Всему графству об этом известно.

Жуглет, явно удивленный, но одновременно и восхищенный, хлопнул в ладоши и рассмеялся.

— Замечательная основа для новой песни, мне кажется. Должен признаться, я с облегчением услышал, что наш друг способен испытывать плотское влечение. До сих пор он вел себя прямо как святой. По крайней мере, при мне.

— Эрик, расскажи, откуда ты узнал об этом, — продолжал настаивать Виллем.

Прыщавое лицо Эрика исказила плутовская усмешка.

— Знаешь, кузен, ты не единственный, к кому вдова проявляет благосклонность, — ответил он.

Насупившись, Виллем недоуменно смотрел на него.

— Правда, она понимает, что тебе претит мысль просто использовать благородную даму, вот и изобретает для тебя всякие пустячные задачи, чтобы ты чувствовал, что заслужил ее расположение. Хотя должен сказать, она испытала облегчение, сумев отговорить тебя от попытки добиваться ее расположения по правилам куртуазной любви. Помнишь стихи, которые ты так рвался декламировать? Она предпочла бы, чтобы ты не утруждал себя ими. Зачем впустую тратить время на что-то, кроме блуда, когда на самом деле только он тебя и интересовал, выше ее понимания. Она просила меня намекнуть тебе об этом.

Виллем смотрел на него с таким видом, словно тот внезапно заговорил на неизвестном наречии, что еще больше развеселило обоих его собеседников.

— Я должен это запомнить! — громко прошептал менестрель Эрику. — Отличная получится баллада. Она за неделю принесет мне годовой доход, — и потом, обращаясь к онемевшему от удивления рыцарю: — Ох, в самом деле, Виллем, нельзя же быть таким наивным. Ты хотел помыться? Ну так мой свое великолепное тело, а потом надень самую роскошную одежду, какая у тебя есть. Сегодня вечером ты начинаешь новую жизнь. Нечего стоять столбом только потому, что какая-то старая дама достаточно добра, чтобы потакать твоей рыцарской манере ухаживания.

— Она… не старая дама, — смущенно пробормотал Виллем.

— Она богата? Почему ты на ней не женился?

Виллем энергично покачал головой, снова густо покраснев.

— Я этого недостоин.

Жуглет некоторое время рассматривал его, а потом с усмешкой сказал Эрику:

— Мне казалось, только у женщин развивается нежная привязанность к первому партнеру.

Эрик ухмыльнулся в ответ.

— Мой кузен редкостно благороден почти во всех отношениях.

— Где же купание? — воскликнул Виллем.

По-прежнему пунцовый, он завернулся в льняную ткань и вышел на балкон.

— На самом деле он не очень-то и привязан к ней, — негромко, заговорщицким тоном объяснил Эрик Жуглету. — Просто ему кажется, что так должно быть, что так правильно. Ее все это ужасно забавляет, хотя она превосходно обошлась бы без всяких серенад.

— Наш дорогой Виллем, — проникновенно сказал Жуглет, глядя, как тот спускается по лестнице. — Он будет в шоке от двора.

— Вдова, понимая, насколько он беден, старается не принимать у него мелких пустячков, которые он пытается ей дарить, — с явным удовлетворением продолжал Эрик. — Это кажется ему унизительным, и какое-то время он держится от нее подальше, но потом его снова разбирает, и в конце концов под каким-нибудь жалким предлогом он опять оказывается у ее ворот.

— И она впускает его, — закончил Жуглет, сделав непристойный жест.

— Всегда. У его сестры есть хорошенькая служанка, которая гораздо лучше сгодилась бы для удовлетворения его нужд, но она строит из себя ханжу, а он убежден, что кодекс рыцарства должен распространяться и на крестьянских женщин.

— Ну, это, в общем-то, верно, — заметил Жуглет и напустил на себя беззаботный вид, увидев, что Виллем возвращается.

— Да, теоретически, — ответил Эрик.

— Можно купаться, во дворе, — объявил Виллем.

Оба, полностью обнаженные, вышли. Жуглет последовал за ними.

Рядом с лестницей стояли две лохани, куда Эрик с Виллемом и уселись. Мальчики-пажи терли им спины, а дочь хозяина гостиницы с другого конца двора строила глазки, помогая матери выбивать из одежды моль. Жуглет угнездился на краю лохани Виллема и принялся натаскивать его, готовя к сегодняшнему вечеру.

— Даже не заикайся о своем происхождении, а если тебе зададут прямой вопрос, говори как можно меньше. Не упоминай Линор, а если тебя спросят о ней, постарайся обойтись двумя-тремя словами. У этих людей мозги так устроены, что они могут расценить твою привязанность к сестре как кровосмешение. — На лице Виллема возникла гримаса отвращения, и Жуглет засмеялся. — Ни намека на то, что ты небогат. Напротив, делай пожертвования, раздавай подарки. В общем, с видом небрежного великодушия опустошай свой кошелек…

— Жуглет! — явно испытывая неловкость, запротестовал Виллем.

— Доверься мне, это пойдет тебе на пользу. Если тебе так легче, рассматривай это как свой христианский долг. А заодно все поймут, что ты человек не жадный. Как может быть скрягой тот, кто с улыбкой раздает все, что имеет?

Жуглет подмигнул Виллему.

И бедный рыцарь благодарно улыбнулся, глядя в знакомые карие глаза, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает его.

Жуглет с усмешкой окликнул дочку хозяина гостиницы:

— Мюзетта, радость моя!

— Есть ли кто-то, кого ты не знаешь? — спросил Виллем. Мюзетта между тем уже шагала к ним через двор.

— Привет, Жуглет.

Девушка подарила ему восхищенную улыбку.

— Привет, моя красавица. Вот этот рыцарь Виллем хочет сделать тебе маленький подарок. Поднимись по лестнице в его комнату и там, рядом с кольчугой, увидишь шпильку с перьями точно в тон твоим глазам. Он собирался прихватить ее сюда, но все это волнение… Ты слышала, что сегодня вечером он ужинает в замке?

— Слышала!

Мюзетта улыбнулась Виллему почти с тем же выражением, что и менестрелю. Виллем с Эриком в унисон окинули ее одобрительным взглядом, не оставив без внимания приятные для глаза округлости. Девушка подмигнула Жуглету, после чего поблагодарила Виллема за подарок и, как козочка, поскакала за ним вверх по лестнице.

— Но, Жуглет, у меня нет никакой шпильки…

— Есть. И много чего еще. Я об этом позаботился.

Последовала пауза, во время которой они пристально смотрели друг другу в глаза.

— Ты все тщательно продумал, преследуя какие-то свои интересы, — заметил Виллем, сам не понимая, забавляет его это или настораживает. — А теперь бросаешь меня с лодки в глубокую воду.

— Только таким способом и можно научиться плавать.

Жуглет добродушно усмехнулся и вдруг с силой хлопнул по поверхности воды, обрызгав Виллему лицо. Виллем схватил его за руку и чуть не втянул к себе в лохань.

— Вы все развлекаетесь и развлекаетесь, — лениво заметил Эрик, с удовольствием подставляя голову пажу, который массировал ее. — Не пора ли вернуться к делу? Что еще ему следует знать? Ты же понимаешь, насколько он невежествен. Так просвети его.

Жуглет уселся на кучу влажной соломы между лоханями.

— Не он один новичок при дворе, сударь. У вас, например, очень заметен провинциальный акцент, и если не уделить этому должного внимания, то вы будете выглядеть как какой-нибудь сельский олух. И не стоит скалить зубы каждый раз, когда кто-то раздражает вас: это невоспитанно.

Понимая, что заслужил этот выговор, Эрик промолчал, хотя и состроил гримасу. Смягчившись, Жуглет бросил на него более дружелюбный взгляд.

— Знаю, сердце у вас неиспорченное, сударь, и если вы прислушаетесь к моим советам, то быстро обнаружите, что мы с вами союзники. — Жуглет перевел взгляд на Виллема. — А для тебя важно запомнить, что брату короля Павлу, недавно прибывшему из Рима, здесь никто не рад.

— Почему?

Жуглет улыбнулся со знанием дела.

— Внутрисемейная зависть порой принимает чрезвычайно забавные формы. Ладно, ближе к делу… Конрад и старый Папа не слишком хорошо ладили друг с другом. Его святейшество даже публично отлучил его императорское величество от церкви, а его императорское величество открыто собирал армию, собираясь напасть на его святейшество.

— Я хотел завербоваться, но дядя мне не позволил, — сказал Виллем.

— Да, я и сам с нетерпением ожидал схватки — какая тема для песен, лучше не придумаешь. Но, увы, Конрада отговорили проливать святую кровь. В процессе урегулирования их отношений Папа потребовал, чтобы отныне и до скончания веков один из близких к нему людей постоянно присутствовал при королевском дворе. Когда меньше года назад Папой стал Иннокентий, в качестве такого соглядатая он назначил собственного брата Конрада, Павла. Вообще-то Павел надеялся сам стать Папой и, рассчитывая на это, всячески подлизывался к матери-церкви, придумывая различные коварные планы, подрывающие власть Конрада.

— Значит, мне лучше не обсуждать религию, — сделал вывод Виллем, и Жуглет кивнул. — Что же в таком случае я могу обсуждать?

Жуглет шлепнул рыцаря по мокрому плечу.

— Свою отвагу, конечно! Расскажи им, как получилось, что ты был возведен в рыцари, еще не достигнув совершеннолетия.

Эрик рассмеялся.

— Виллему посодействовал архиепископ Базеля, потому что он спас его преосвященство от разъяренных рыцарей во время турнира. Дело в том, что его преосвященство в своих проповедях выступал против турниров.

Жуглет состроил гримасу.

— Ах! Тогда, наверно, лучше эту историю не рассказывать. Просто рассуждай о турнирах вообще. Или поведай, как ты рвешься последовать за этим безумным Фульком из Нейи в его святой борьбе с неверными.

— Я думать не смею о такой чести, пока Линор не окажется заму…

— Об этом даже не заикайся! — воскликнул Жуглет. — Тебя должно заботить одно — как продемонстрировать свою мужественность. Единственные женщины, которые должны тебя волновать, это дева Мария и та прекрасная дама, которой в конце концов повезет стать твоей покровительницей. Демонстрируя заботу о сестре-сиротке, ты ничего не выиграешь. И вот еще что, Виллем. Не смотри по сторонам, вытаращив глаза. Не восхищайся замком. Серебряные ложки… не надо удивленно взвешивать их в руке. Вообще постарайся не разевать рот, что бы ты ни увидел. Не показывай, как поражен количеством блюд, или великолепным качеством гобеленов, или экстравагантным покроем одежды Конрада. И не доверяй ни единой душе. Даже Конраду. По большей части он ведет себя обезоруживающе дружелюбно, но может и наброситься — причем я выражаюсь отнюдь не фигурально, — а когда это происходит, летят головы. Не заключай никаких союзов, не наживай никаких врагов, пока не начнешь понимать, что на самом деле в твоих интересах. Вежливо улыбайся, но будь все время настороже. На тебя постоянно будут устремлены испытующие взгляды. Обдумывай каждое слово. Не говори: «Я не могу участвовать в предстоящем турнире, потому что у меня нет шлема». Вместо этого скажи: «Ах, турнир! Конечно, я в состоянии его выиграть. Не хватает только шлема!» Виллем закатил глаза, но Жуглет был совершенно серьезен.

— Повтори!

Рыцарь набрал в грудь воздуха и неуверенно произнес:

— Ах, турнир, конечно, я в состоянии его выиграть, не хватает только шлема.

— Очень убедительно, — с иронией заметил Эрик. Жуглет одобрительно хлопнул Виллема по мокрому плечу.

— Хороший мальчик. Если сомневаешься, держи рот на замке. Это всегда производит впечатление на Конрада, потому что никто из его окружения так не поступает. Он решит, что ты большой умник.

У Виллема даже голова закружилась при мысли о том, в какой степени его судьба зависит от планов менестреля. Это вызывало трепет, это ужасало… Казалось, он попал в ловушку…

— Кроме тебя там будет кто-нибудь, кого я знаю?

Жуглет задумался.

— Возможно, ты узнаешь некоторых рыцарей, с которыми сталкивался на турнирах. И еще… Отсюда и до западной границы ситуация везде непростая, особенно с учетом агрессивности, которую с недавних пор проявляет Франция. Конрад предпочитает не спускать глаз с графов и маркграфов, поэтому ты наверняка сможешь встретить при дворе дворян из вашей части империи.

Виллем прислонился к стенке деревянной лохани и испустил такой тяжкий вздох, что его можно было расслышать по всему двору.

— И среди них будет дядя его величества, старый граф Альфонс из Бургундии?

Жуглет пожал плечами.

— Скорее всего. Ну и что? Он не причинит тебе вреда.

Виллем бросил взгляд на Эрика; юноша в этот момент наблюдал за Мюзеттой, вальяжной походкой спускающейся по лестнице.

— У меня вендетта с Альфонсом, — напряженным шепотом сообщил Виллем Жуглету. — Он плохо поступил со мной и пытался прикрыть этот грех другим, еще более отвратительным. — Чисто машинально, как всегда при воспоминании об этом, Виллем перекрестился. — Он наверняка постарается испортить мою репутацию…

— Не беспокойся ни о чем, друг мой! — воскликнул Жуглет. — Я буду твоим ангелом-хранителем. Вся суть этого вечера в том, что ты встретишься с императором и, возможно, с некоторыми из своих потенциальных покровительниц, которые заранее считают тебя очень привлекательным.

На губах Виллема промелькнула несмелая улыбка облегчения.

— Это все так удивительно, Жуглет.

Чтобы обрести уверенность, он снова посмотрел в спокойные глаза менестреля.

Жуглет вернул ему улыбку и прошептал с самым искренним чувством:

— Я восхищен тем, что ты решился включиться в игру.

Глава 5 ПОЭМА НА СЛУЧАЙ Стихи в честь некоего события, такого, к примеру, как пир

27 июня

Придворному сенешалю никогда не нравилось представлять неженатых мужчин отцу Имоджин: каждый раз, когда Альфонс оценивал очередного холостяка как своего потенциального зятя, у Маркуса возникало чувство, что стрелка весов смещается не в его сторону. Но по крайней мере этот мужчина, на вид сильный и энергичный, не имел ни земель, ни титулов, о которых стоило бы говорить. И туника на нем, хоть и красивого ярко-красного цвета, была совсем простая и не свидетельствовала о богатстве. Он имел вид сельского парня, впервые в жизни попавшего в замок и ослепленного блеском его убранства… вкупе с естественным для любого рыцаря чувством тревоги, возникающим, когда на входе приходится оставить оружие.

— Виллем, сын ныне покойного Генри Сильвана из Доля и один из ваших вассалов, — произнес Маркус вежливо, но, насколько возможно, небрежно. — Вы, надо полагать, узнали своего сеньора, графа Альфонса из Бургундии.

Бледные глаза графа начали расширяться в той оценивающей манере, которая была так хорошо знакома Маркусу, но потом этот процесс удивительным образом пошел дальше, и в конце концов граф буквально вытаращил глаза. Но, однако, смог улыбнуться.

Виллем, напротив, плотно сжал губы. Новое окружение, столь поразительное и непривычное, перестало для него существовать: сейчас он видел только графа. Несмотря на высокий рост, Альфонсу из Бургундии пришлось слегка вскинуть голову, чтобы взглянуть в лицо Виллему.

— Боже праведный, сынок, ты вырос и превратился в прекрасного, сильного молодого человека, — чересчур сердечно сказал он.

— Благодарю вас, сударь, — без всякого выражения ответил Виллем.

— Рад, что у тебя все хорошо. Нужно запомнить, что стоит призвать тебя служить в гарнизоне Орикура. Ты уж прости, я часто упускаю из виду мелких рыцарей с окраин графства. — Его взгляд сместился за спину Виллема, на лице возникло выражение искреннего облегчения. — Кто это там? Уж не Эрик ли из Тавокса, мой новоиспеченный вассал?

Альфонс обошел Виллема и тепло обнял Эрика. Тот, еще больше Виллема потрясенный новой обстановкой, казалось, не совсем отдавал себе отчет в том, кто заговорил с ним.

— А почему ты в костюме оруженосца? — взволнованно протараторил граф и потащил Эрика прочь.

Как только Маркус и Виллем оказались вне пределов его слышимости, возникла напряженная пауза. Маркус принялся нервно приглаживать отделку своей туники цвета черной смородины.

— Вы знакомы друг с другом, — вроде бы ни с того ни с сего сказал он.

— Вы же сами отметили, что я его вассал, — нейтральным тоном проговорил Виллем.

В его речи чувствовался еле заметный бургундский акцент, точно такой же, как у Имоджин, и Маркусу было больно слышать его из уст другого человека.

Тень проскользнула по лицу Виллема, и он спросил:

— Я знаю, что граф — дядя его величества, но означает ли это, что между ними на самом деле близкие отношения?

— Это зависит от того, кто отвечает на ваш вопрос. Он сказал бы, что да.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что, поскольку он — мой будущий тесть, я таким образом вежливо отказываюсь комментировать эту проблему.

Внезапно Маркусу стало не по себе оттого, что он так выразился в разговоре с совершенно незнакомым человеком. Интересно, известно ли Виллему о низком происхождении Маркуса и не воспримет ли он такой ответ как оскорбление?

Однако Виллем, казалось, просто обдумывал услышанное.

— Я не знаком с его дочерью, но уверен, что она — дама, обладающая достоинствами, которыми обязана… лишь себе самой, — почтительно сказал он.

— Между ними такая же разница, как между Гавриилом и Люцифером. Наверно, за счет того, что ее мать, графиня, добрейшая душа. — Маркус понизил гол ос. — Такое впечатление, будто ваши прошлые взаимоотношения с графом оставили у вас неприятный привкус?

Виллем издал пренебрежительный смешок, но потом сдержал себя. Жуглет настаивал, чтобы он ни с кем не заключал союзов слишком быстро. Он проводил взглядом графа, который уже оставил Эрика и сейчас пробирался к стоящему на помосте у камина столу.

— Это было очень давно, — сказал он, — и теперь не имеет особого значения.

Вспомнив о Жуглете, он окинул взглядом просторный зал и в первый раз заметил, как ярко тот освещен — никакого сравнения с маленьким залом у него дома. Здесь было гораздо больше окон, множество канделябров, а стены разрисованы яркими красками, преимущественно золотом. Никогда прежде он не видел столько золотой краски.

Не успел Виллем найти друга, как Маркус взял его за руку.

— А теперь, — заявил он, — пора подойти к хозяину.

По обеим сторонам зала тянулись подмостки, но убранство установленных на них столов не шло ни в какое сравнение со стоящим в центре помоста, богато украшенным резьбой креслом под золотисто-малиновым балдахином, к которому Маркус подводил Виллема.

Там за столом сидел мужчина, своим обликом смутно напоминающий изображения на монетах и восковых печатях. И тем не менее не возникало сомнений, кто он такой. Крупный человек средних лет с бледно-голубыми глазами и светлыми, слегка рыжеватыми волосами, на обернутом кожаным ремешком запястье которого примостился сокол с колпачком на голове, был одет в ярко-алый шелк и бархат — такой роскошной одежды Виллему в жизни видеть не приходилось — с золотым венцом на голове, буквально усыпанным драгоценными камнями…

— Император! — воскликнул Виллем с оттенком благоговейного ужаса.

Маркус посмотрел в его потрясенное лицо и невольно улыбнулся. Боже, этот Виллем из Доля, о котором ходило столько разговоров, оказывается, просто щенок, очаровательный в своем простодушии.

— Да, это его величество, а на запястье у него Шарите.[6] Сидящий рядом кардинал — его брат Павел, папский нунций, недавно прибывший из Рима.

Двое только что упомянутых мужчин не разговаривали друг с другом. Конрад был поглощен беседой со своим соколом, чей колпачок переливался всеми цветами радуги почти так же ярко, как королевский венец. Павел горячо, но безуспешно пытался вовлечь в беседу немногих других людей, сидящих на помосте. Виллем невольно проникся к нему сочувствием.

— Вы только гляньте, — простодушно сказал он. — Внешне братья похожи, но у короля есть что-то, чего священнику явно недостает.

— Удачи с моментом появления на свет, — заметил Маркус.

Конрад узнал Виллема по многочисленным описаниям Жуглета: каштановые волосы, карие глаза, великолепное сложение, красивое лицо с квадратным подбородком, сломанный нос воина, лишь добавляющий представительности, и общее впечатление уверенности и скромности. Король пересадил Шарите на насест и встал, приветствуя гостя. Сила, проступающая во всем облике молодого человека, приятно удивила Конрада — наверно, он и впрямь хороший воин; по крайней мере, рабская преданность трону, так восторженно превозносимая Жуглетом, может оказаться полезной. Если ему не найдется другого применения, он может стать доверенным коннетаблем[7] где-то у себя дома.

— А! Знаменитый Виллем из Доля! — воскликнул Конрад, заставив всех обратить взоры на молодого рыцаря.

Шум в зале немного поутих. Виллем вздрогнул, когда великий человек назвал его по имени, и низко поклонился. Император потряс его еще больше, взяв за руку так же непринужденно, как только что Маркус, и потянув к столу. Виллем не мог отвести взгляда от украшенной драгоценностями руки императора. На мизинце сверкало кольцо-печатка, внешне простое, но по размеру больше всех остальных; без сомнения, именно этим кольцом было запечатано приглашение, которое Николас привез в Доль. Виллем с трудом сдержал ребяческое желание потрогать украшение.

— Мы все тут с нетерпением ждали, когда ты появишься, — громогласно заявил Конрад.

Люди все еще негромко переговаривались между собой, но заметно менее оживленно, чем прежде. Сейчас все внимательно разглядывали новую причуду императора.

— Жуглет вот уже несколько недель возносит тебе хвалы, и Николас, вернувшись сегодня днем, подтвердил его слова.

Прежде чем молодой рыцарь сумел взять себя в руки, он оказался на помосте.

— Позволь представить тебе моего младшего брата, — продолжал Конрад оскорбительно небрежным тоном. — Это кардинал Павел, официальный папский шпион. Брат Павел, это Виллем из Доля, прославленный бургундский рыцарь, чьего появления мы давно ожидали.

Павел вскочил еще до того, как Конрад закончил говорить. Если все посматривали на вновь прибывшего настороженно, то родич императора выглядел почти испуганным.

Виллем поклонился.

— И какие великие подвиги привлекли к вам внимание со стороны моего брата? — спросил кардинал встревоженно, как будто снедаемый ревностью из-за того, что объявился человек, способный отодвинуть его.

Хотя они с королем были похожи внешне, кардинал напоминал переросшего юнца, а все, что в Конраде выглядело твердым, в нем казалось мягким. И в то время как открытое радушие Конрада свидетельствовало о его безграничной уверенности в том, что он — центр, по крайней мере, своего мира, попытки Павла скопировать его манеру держаться всего лишь напоминали, что он не занимает подобного положения и не имеет никаких оснований об этом даже помышлять.

— Придворный музыкант уверяет, что он достоин внимания, — с подозрительной небрежностью ответил Конрад.

Павел пришел в ужас.

— С таким же успехом вы можете доверять рекомендациям какой-нибудь проститутки, — громко прошептал он брату.

— А что? Это неплохая идея, — ответил Конрад. — Однако речь идет о необычном музыканте, Павел, неужели ты этого еще не разнюхал? Иди сюда, Виллем, присядь со мной… Подвинься, Альфонс, — приказал он дяде, сидящему справа от него.

Граф встал с ужасно недовольным видом, что Конрад полностью проигнорировал.

— Дядя, это рыцарь из твоего графства. Ты нарочно прятал его от меня и от всех наших дам?

Граф едва не задохнулся.

— Конечно нет, сир, но в моем подчинении тысячи рыцарей, и только очень немногие из них когда-либо оказывались в этом зале, — запинаясь, пробормотал он. — Остальные нужны мне на Соне.

Конрад, однако, уже утратил к нему интерес.

— Садись рядом, подождем ужина, — сказал он Виллему. Рыцарь и граф обменялись удивленными, смущенными взглядами.

— Сир, — Виллем наконец обрел голос и снова поклонился, — это большая честь, но мне не пристало занимать столь важное место. Я чужой здесь. Уверен, есть множество людей, гораздо более достойных…

— Они сядут рядом со мной в другой раз, — безмятежно прервал его Конрад.

Между рыцарями и придворными шло постоянное соперничество за место справа от короля, и ему хотелось посмотреть, как они отреагируют на появление неожиданного фаворита.

Однако Виллем лишил его возможности выяснить это.

— Поистине, ваше величество, я буду чувствовать себя самозванцем.

Его ужасно нервировали устремленные со всех сторон осуждающие взгляды, но он изо всех сил сдерживал себя.

— В особенности поскольку ваши почтенные брат и дядя уже расположились рядом с вами. Просто оказаться при дворе — само по себе великая честь для меня. Я приехал сюда со своим оруженосцем Эриком… пожалуйста, позвольте мне сидеть рядом с ним, пока он не овладеет немецким более уверенно.

Он быстро огляделся и в конце концов нашел Жуглета в дальнем конце зала, неподалеку от двери, рядом с Эриком и другими менее значительными придворными. Менестрель, скорее всего, не спускал с Виллема глаз с самого момента его появления.

Сохраняя безразличный вид, Жуглет коротко кивнул Виллему, одобряя его поведение.

Конрад пораженно смотрел на рыцаря. Люди пресмыкались ради того, чтобы добиться места справа от него, — унижались, лебезили, воровали, поносили и убивали друг друга. Он никогда не сталкивался с человеком, который отверг бы предложение сесть рядом с ним. Уже не в первый раз у короля возник вопрос: а каковы истинные мотивы, которыми руководствовался Жуглет, инициируя появление Виллема при дворе? Может, столь восхваляемая преданность рыцаря трону лишь фасад и это первый шаг к чему-то, чего Жуглет добивается?

Охваченный подозрениями, но одновременно заинтригованный, Конрад пригласил Виллема сесть в конце стола, за два места от него. И ясно дал понять сидящим между ними — подавленному Альфонсу и графу Луза, — что им следует отодвинуть свои скамьи назад, дабы не мешать королю беседовать с новым гостем.

Конрад позволил одной из гончих вспрыгнуть к себе на колени и удобно устроиться, после чего повернулся спиной к брату, заглядывающему ему через плечо в надежде принять участие в разговоре. Виллема опять пронзила жалость к Павлу, хотя ему не нравились взгляды, которые этот человек бросал на него.

— Ну, — начал Конрад, — я слышал, ты блестяще выступаешь на турнирах. Тебе известно, что совсем скоро у подножия этой горы состоится грандиозный турнир?

— Турнир! — тут же воскликнул Виллем. В двадцати пяти шагах от него, сидя на деревянной скамье рядом с Жуглетом, Эрик выпрямился и стал весь внимание. — Превосходно! Я готов принять в нем участие, сир, и, по счастью, прихватил с собой доспехи. Единственное, чего мне недостает, это шлема.

Волнение не помешало ему произнести все это с приличествующим энтузиазмом.

В дальнем конце зала Жуглет удовлетворенно усмехнулся и прошептал Эрику:

— Думаю, шлем ему обеспечен.

Почти одновременно с Жуглетом Конрад громогласно заявил:

— У меня есть шлем, который я сочту за честь подарить тебе. Бойдон! — окликнул он своего камергера. — Шлем Сенлиса… принеси его из моего арсенала.

Альфонс Бургундский пришел в ужас. Бойдон и Маркус через весь зал обменялись быстрыми, недоуменными взглядами.

— Да, сир, — без всякого выражения ответил Бойдон и вышел через дверь рядом с помостом.

— Теперь напомни мне, — сказал Конрад Виллему, — где точно находится твое поместье. Прямо на границе? На берегу Соны, я имею в виду?

Бросив быстрый взгляд на Жуглета и упорно не глядя на Альфонса, Виллем призвал на помощь всю свою выдержку и ответил:

— У меня маленькое поместье рядом с Долем, которое кормит нас и позволяет удовлетворять все основные нужды, сир. Оно расположено не совсем на границе… на реке Дубс. Я живу там с семьей.

— Прекрасно. А еще что?

— Это все, — ответил Виллем.

Конрад нахмурился.

— Я недостаточно хорошо знал твоего отца, но имя его мне знакомо.

Еще бы! Пока император одевался к ужину, Жуглет прожужжал ему по этому поводу все уши.

— Сильван — одна из старейших семей в Бургундии. Уверен, твои предки достаточно хорошо проявили себя, чтобы владеть крупным поместьем.

— Несомненно. Да, они владели.

Виллем почувствовал, что краснеет. Сидя между ним и королем, Альфонс пытался слиться со стеной.

— Тогда каким же образом ты потерял его? — продолжал допытываться Конрад, желая выяснить, как в такой неловкой ситуации поведет себя Виллем.

— Брат, — из-за плеча Конрада вмешался в разговор Павел, — ты не понимаешь, что такое боль утраты. Не заставляй своего гостя вспоминать об этом публично.

Он тепло, понимающе улыбнулся Виллему, и тот бросил на него благодарный взгляд.

— Неуспех причиняет боль только тому, кто одержим бесом гордыни, — с беззаботным видом отразил король нападение брата, который год назад потерпел неудачу в осуществлении своей мечты стать Папой. — Уверен, мой гость, как добрый христианин, не отягощен грехом гордыни.

Павел состроил гримасу и отпрянул, точно ребенок, которого одернули. Конрад же обратил все внимание на Виллема.

Рыцарь уставился на свои колени, опасаясь встретиться взглядом с графом. На Виллема, в ожидании его ответа, было устремлено множество глаз: что ни говори, он был тут своим человеком и независимо от того, каким окажется объяснение, слухи и сплетни ему обеспечены.

— Это сложная история, сир, вряд ли уместная за праздничным столом. Как бы то ни было, я потерял свои земли, но существуют вещи и поважнее. У меня есть репутация — и радость общения с сестрой и матерью.

На другом конце зала Жуглет приготовился вмешаться, опасаясь, что Виллем в своем благородстве зайдет слишком далеко в окружении людей, для которых такого понятия вообще не существует. Конрад же просто проигнорировал ответ Виллема, желая во что бы то ни стало пробиться сквозь его дипломатию.

— И кому земли твоих предков принадлежат теперь? — зашел он с другого конца. — Как эти люди получили их?

Виллем неловко заерзал.

— Я потерял след, — ответил он. — И, не имея законного способа выяснить это, оставил попытки.

— Дядя, — сказал Конрад, и Альфонс едва не подскочил. — Дядя, ты знаком с этим делом? Как его сюзерен ты должен был помешать совершиться подобной несправедливости.

— Мой добрый рыцарь Виллем, это что, последняя французская мода? — громко и жизнерадостно вмешался в разговор Жуглет, остановившись у основания помоста. — Шикарно выглядишь! Отсутствие всяких украшений — последнее повальное увлечение галльской аристократии. Вы слышали об этом, сир?

Конрад посмотрел вниз на музыканта — и не стал ему подыгрывать.

— Не слишком уповай на мое покровительство, — предостерегающим тоном произнес он. — Попробуй еще раз прервать меня, и я тебе горло порву.

Тут в первый раз за все время их знакомства Виллему довелось увидеть смущение на физиономии своего всегда энергичного и находчивого друга.

Однако в этот момент вернулся нагруженный ящиком Бойдон. Император решил разобраться с бургундской историей позднее и переключил внимание на своего камергера. На том все пока и кончилось. Граф и музыкант, по разным, но, безусловно, важным для обоих причинам, испытали чувство облегчения. Камергер поставил ящик на стол рядом с Конрадом. Тот сам осторожно извлек из него железный шлем.

В зале мгновенно наступила тишина. Виллему в жизни не доводилось видеть подобного головного убора. Большинство шлемов имеют остроконечный выступ, предназначенный лишь для защиты носа; этот же, словно маска, прикрывал все лицо до самого рта и имел два овальных отверстия для глаз. Украшали его золотые полосы с изображениями охотничьих сцен, и в целом он походил скорее на церемониальный головной убор, чем на вещь, которая может оказаться полезной в сражении. Однако Конрад протянул его Виллему со словами:

— Это один из самых прочных шлемов, которые когда-либо были выкованы.

— Он прекрасен, — благоговейно сказал Виллем и взял шлем осторожно, словно младенца.

Конрад жестом подбодрил рыцаря, тот поднял шлем и надел на голову. По размеру он удивительным образом пришелся впору, хотя ощущение было непривычное.

— Я чувствую себя непобедимым! — восторженно воскликнул Виллем, вызвав волну одобрительного шепота в зале.

Сняв шлем, он протянул его Бойдону, чтобы тот снова положил его в ящик.

— Благодарю вас, сир. Буду носить его с честью и обещаю вернуть в целости и сохранности.

— О нет, — с великолепной небрежностью ответил Конрад, поглаживая своего пса. — Это подарок. Шлем твой.

В разных концах зала раздались жидкие, завистливые аплодисменты. Конрад славился своей нарочитой щедростью, но обычно она распространялась на придворных. Что это за безземельный человек из приграничья, с первого взгляда удостоившийся такой чести?

А безземельный человек из приграничья, донельзя смущенный, бросил взгляд вниз и увидел, как Жуглет кивнул, коротко и твердо. Виллем перевел взгляд на Конрада и сказал растроганно:

— Господь да вознаградит вас, сир.

— Если ты и вполовину заслуживаешь той рыцарской славы, которая о тебе идет, я уже вознагражден, — ответил Конрад и добавил, явно смягчившись: — Жуглет, ты хорошо сделал, приведя его сюда.

Музыкант, стоя у подножия помоста, с огромным удовлетворением смотрел на Виллема. Теперь у его друга был шлем, а Конрад, полагая, что Виллем нуждался в том, чтобы приобрести его, считал, что у него в руках купчая.

Кардинал Павел, совсем недавно выразивший Виллему сочувствие, устремил на менестреля испепеляющий взгляд, который тот проигнорировал.

Виллем решил, что эти нюансы придворной вражды выше его понимания, так что не стоит и пытаться расшифровать их.

Маркусу просигналили с кухни, и он подал Конраду знак, что трапеза вскоре начнется. Император столкнул гончую с колен, поднялся, и вслед за ним все присутствующие потянулись в ту часть зала, где вдоль стены выстроились в ряд мальчики с тазиками, полными насыщенной ароматом роз воды. Рядом с каждым мальчиком стояла девочка с надушенным льняным полотенцем.

Больше всего Виллема поразили грандиозность и размах происходящего: мальчиков и девочек, помогавших мыть руки, было гораздо больше, чем у него вообще слуг. Размеры самого зала казались скромными по сравнению с внешними габаритами крепости, и все же он был больше, чем любой виденный Виллемом прежде. А как богато он был украшен! На сводчатом оштукатуренном потолке красовался герб империи, все четыре стены покрывали фрески. Вдоль обеих длинных сторон зала тянулись ряды окон, распахнутых, чтобы впустить больше летнего света и воздуха. Выглянув в окна с восточной стороны, можно было увидеть лишь казавшийся поразительно маленьким и замкнутым внутренний двор, огороженный стенами других крыльев замка, выстроенных, как и весь он, из красного песчаника.

Сейчас здесь находились больше ста человек, все роскошно одетые в зеленое, красное и желтое, с отделкой из меха и украшениями из драгоценных камней. И все они знали — или, по крайней мере, делали вид, — как нужно вести себя за королевским столом. Линор или Эрик в своих нарядах были бы здесь уместнее, чем скромно одетый Виллем. Некоторые из присутствующих выглядели как сановники высокого ранга, другие — как местные сеньоры, третьи — как бывалые рыцари, выполнявшие роль королевских телохранителей. Очень немногие явились сюда в сопровождении дам, сидевших в дальнем конце зала, рядом со слугами. Куртуазное ухаживание явно не входило в планы сегодняшнего вечера, что обрадовало Виллема.

Несмотря на то что сам Конрад встретил его более чем радушно, Виллема поразило, что общая атмосфера отличалась холодностью и суровостью, совершенно нехарактерной для праздничных собраний в Бургундии. Все в зале бросали на него оценивающие, завистливые, даже отчасти возмущенные взгляды. Это заставляло робеть и одновременно странным образом бодрило. Он без ложной скромности понимал, что выглядит лучше большинства и, уж по крайней мере, моложе. Однако даже самое дорогое его одеяние тускнело по сравнению с блеском и мишурой этого вечера. Завтра же нужно будет спросить Жуглета, где в городе можно приобрести в долг ткань получше.

Когда Альфонс вымыл руки и вернулся к столу на помосте, Конрад одарил его многозначительным взглядом и жестом велел занять место в конце стола, там, где прежде сидел Виллем. Граф недовольно нахмурился, но с поклоном подчинился.

Когда же к помосту вернулся Виллем, изо всех сил стараясь не разевать рот при виде прекрасных тканых скатертей и изысканных столовых приборов, как по мановению волшебной палочки возникших на столах, пока все мыли руки, оставалось лишь одно свободное место. В итоге он очутился справа от короля, что было отмечено всеми.

Сидевший в дальнем конце зала Жуглет явно пребывал в восторге. Эрик, чуть не прыская в плечо менестрелю, подмигнул Виллему, подбадривая его. Тот почувствовал легкий укол ревности при мысли о том, как быстро и легко эти двое сошлись за один только сегодняшний день. Возможно, со стороны Жуглета это был рассчитанный ход с целью завоевать расположение Эрика, что, однако, не мешало им выглядеть так, будто настроение у них, в отличие от Виллема, прекрасное.

Трубный звук возвестил о первой смене блюд. В зале притихли. Поднялся Павел и длинно, высокопарно благословил трапезу. Маркус, стоя между королем и его братом, пробовал все, что ставили перед ними. Человек, обычно не склонный к фантазиям, он воображал, будто таким образом оберегает жизнь Имоджин.

На протяжении нескольких первых смен блюд — вишни, острый сырный суп, тушеная капуста, миноги, жареная цапля в чесночном соусе — Виллем следил только за своими манерами, стараясь во всем подражать сидящему рядом графу Луза: держал бокал за ножку, чтобы не измазать жиром покрытые эмалью стенки, и после каждой смены блюд мыл руки, для чего между обедающими сновали мальчики с тазиками розовой воды. Говорил он мало, фактически лишь благодарил женщину-служанку, подливавшую ему вина. Зато внимательно слушал.

И в результате едва не лишился аппетита: все вокруг, даже Конрад, только и говорили, что о предстоящем турнире, но таким тоном, словно это петушиный бой или просто спортивное состязание. Многие заключали пари, кто кого сбросит с коня и когда именно это произойдет. Остальные в основном прохаживались на счет отсутствующих рыцарей, преимущественно фламандцев и французов. Насмешки практически не касались их искусства верховой езды или манер. Нет, это были недостойные, низкие оскорбления: форма носа того, покрытое оспинками лицо другого, заикание третьего, длинные зубы четвертого и отсутствие — или, напротив, наличие — мужественности у тех или иных рыцарей. Верхом всего оказались шокирующие замечания относительно дам высокого происхождения.

Единственным человеком, испытывающим отвращение к общей атмосфере этих разговоров, казался кардинал Павел, и по этой причине Виллем проникся к нему теплыми чувствами. Однако его энтузиазм заметно поубавился, когда стало ясно, что Павел категорически против любых турниров, где бы и кем они ни организовывались. Дома у Виллема турнирам уделялось почти столько же внимания, сколько и вопросам веры, однако там обсуждались прежде всего технические приемы и проблема дисциплины, то есть то, что способствует успеху дела. Именно во время этих разговоров Линор, в тех редких случаях, когда ей удавалось добиться разрешения присутствовать за общим столом, усвоила основные термины и получила представление о стратегии турнирных сражений.

Внезапно Виллем остро ощутил, как ему не хватает сестры. Интересно, что она делает сейчас и что сказала бы об этих разряженных, обжирающихся на дармовщину неотесанных мужланах, сотрясающих воздух пустыми, хвастливыми разглагольствованиями? Виллема охватила тоска по дому, по всему, что было хорошо знакомо, по строптивой и временами безумно раздражающей его сестре. Погрузившись в воспоминания, он сидел, слегка улыбаясь и не замечая этого.

— О чем задумался? — спросил его Конрад, когда Маркус поставил перед каждым из них жареного каплуна.

— О том, что теперь, получив от вас столь изумительный дар, я должен непременно победить на этом турнире в вашу честь, — ответил Виллем, подумав, что Жуглет, наверно, гордился бы им.

Конрад усомнился в правдивости ответа, но одобрил порыв, которым тот был продиктован. Он вытер руки о вышитую скатерть и хлопнул Виллема по плечу.

— Прежде я говорил это из вежливости, но теперь скажу от всего сердца, Виллем, — произнес он, понизив голос. — Я рад приветствовать тебя при своем дворе.

Рыцарь снова почувствовал на себе взгляды Павла и Альфонса. Неудовольствие последнего было ему понятно: наверно, не слишком приятно быть отодвинутым в сторону человеком, которого ты предал и терроризировал, когда тот был ребенком. Но Павел оставался для него загадкой.

Потом Виллем ощутил на себе взгляд Жуглета. Тот, хоть и находился на другом конце зала, заметил, что король заговорил с его другом, и кивнул, стремясь подбодрить и помочь почувствовать себя свободнее. Виллему хотелось, чтобы менестреля подозвали к столу короля и тот весь вечер находился бы рядом. Он по-прежнему так сильно нервничал, что вряд ли мог по-настоящему оценить все прелести этой самой необычной и роскошной трапезы в своей жизни. Правда, он отметил, что еда была солонее и острее той, что готовил его повар.

Спустя, наверно, семнадцать перемен блюд ужин завершился инжиром и имбирными пряниками. Подмостки очистили, готовя к вечернему представлению. В дальней части зала некоторые из приглашенных играли в нарды или кости; другие, в том числе и большинство женщин, сгрудились около камина, поближе к его величеству. Граф Бургундский и его племянник Павел, папский шпион, вместе исчезли.

— Мои родственники, — с шутливым вздохом сказал Конрад Виллему. — Флегматичные и раздражительные. На месте своего отца я имел бы единственного сына.

Жуглет, открывая представление, объявил, что исполнит переведенную на немецкий провансальскую песню. Тихо наигрывая на фиделе, он скользил взглядом карих глаз по женским лицам вокруг, говоря:

— Это любовная песня, и, как все остальные, я посвящаю ее своей тайной возлюбленной.

Женщины одна за другой вспыхивали под взглядом менестреля, в их глазах появлялось мечтательное выражение. Виллем вспомнил предположение Николаса, что эта тайная возлюбленная, скорее всего, Линор. И подумать только, он ведь никогда не воспринимал всерьез флирт Жуглета со своей сестрой.

Ах, чудо желанное, белая роза, Никогда, никогда ты не станешь моей…

Абсолютно все женщины в зале — жены, служанки и даже стареющие красотки — выглядели так, словно готовы броситься к ногам певца, и тот явно наслаждался их вниманием. Виллему никогда не доводилось видеть друга выступающим перед такого рода собранием. Даже исполняя свои меланхолические вирши, Жуглет делал это с харизматической дерзостью уверенного в себе молодого сердцееда. Виллем подумал, что, возможно, отчасти он является причиной этой уверенности, и почувствовал прилив гордости.

После унылой любовной песни молодой Дитмар из Айста исполнил песню в венгерском стиле о том, как символическая маленькая птичка чирикает на символической маленькой липе. Потом Жуглет уселся рядом с Виллемом и в сочных выражениях принялся описывать ему присутствующих волооких дам (чувствовалось, что те с удовольствием разглядывают Виллема и находят его интересным). Появились прелестные танцовщицы, храбро улыбающиеся, но с тоской в глазах, — славянские трофеи войны, прошептал Жуглет, результат восточной кампании Конрада. За ними выступали акробаты и жонглеры, специально ради такого случая доставленные в Кенигсбург. В конце Жуглета попросили закрыть вечер.

На этот раз менестрель предпочел привлечь внимание мужской части аудитории, исполнив переведенный на немецкий отрывок из «Песни о Роланде», однако прервал пение в самый драматический момент: сарацин, притворившись мертвым, застает умирающего графа Роланда врасплох, похищает у него меч, однако Роланд обретает второе дыхание, начинает побеждать сарацина, и тут…

Жуглет опустил фидель и с усмешкой сказал слушателям:

— Если хотите, чтобы я закончил, обратите внимание вон на то место у моих ног. Оно прекрасно подходит для маленьких твердых кругленьких штучек, которые вы носите в своих кошельках.

Это хорошо знакомое всем, одобренное императором вымогательство вызвало шквал протестов и тяжких вздохов. Тем не менее послышалось шуршание льна и шелка и скрип кожи — зрители доставали и развязывали свои кошельки. Вскоре у ног Жуглета образовалась весьма внушительная груда монет.

— Все вы прекрасно знаете, что произошло дальше, но я доведу свою божественную миссию до конца.

Потребовалось еще семь строф, прежде чем Роланд трагически, романтически, героически — в общем, красиво — скончался.

Его величество, снова с соколом на запястье, пожелал доброй ночи рыцарям и придворным, после чего отпустил их, но, к удивлению Виллема, ему велел остаться. И повел его, мальчиков-пажей, телохранителей и Жуглета к выходу, а затем вверх по каменной винтовой лестнице. Хотя в архитектурном отношении она не представляла собой ничего особенного, исполняя сугубо функциональную роль, Виллему с трудом удалось сдержать восхищение.

Они поднялись на один этаж, и все, кроме оставшихся за дверью телохранителей, вошли в личные апартаменты Конрада, состоящие из трех смежных комнат, протянувшихся вдоль южного крыла крепости: спальни, гостиной с альковом у большого окна, где так любил сидеть Жуглет, и маленькой приемной, дверь которой открывалась на внешнюю винтовую лестницу. Во всех трех комнатах, обставленных с потрясающей роскошью, имелись камины.

Когда все расположились в спальне, Виллем огляделся. Комната в целом выглядела так великолепно, что на следующее утро он оказался не в состоянии припомнить почти ни одной конкретной детали, из которых складывалась вся эта красота, — за исключением открывающегося из окна потрясающего вида тонущей в летних сумерках лесистой местности и запаха восковых свечей, расставленных по комнате в больших подсвечниках.

Император препоручил сокола мальчику, который отнес его в гостиную, где уже находились псы. По приглашению его величества Виллем устроился на бархатных подушках, а сам Конрад откинулся на постели. Здесь можно было разговаривать, не напрягая голоса, поскольку отсутствовала необходимость перекрикивать шум, издаваемый множеством людей. Жуглет убрал в кожаный футляр фидель, достал маленькую арфу и принялся еле слышно наигрывать что-то. Король и Виллем пили вино и ели вишни. В одном углу комнаты собрались вездесущие мальчики-пажи, в случае необходимости сновавшие туда и обратно, словно трудолюбивые пчелы. Складывалось впечатление, что, когда нужды в них не было, они и Конрад не обращали друг на друга никакого внимания. Сейчас все мальчики сгрудились в своем углу, играя на пенни и стеклянные шарики в домино и кости.

Беседуя с его величеством, Виллем с удовольствием отметил, что Конрад — знающий и культурный (хотя и не слишком набожный) человек, разговаривать с ним почти так же интересно, как с Жуглетом или Линор, и он, пусть не без расчета, натура широкая и благородная.

К примеру, по словам самого Конрада, безземельные граждане, живущие в развивающихся городах, этот набирающий силу слой торговцев и ремесленников, не облагались налогом в обычном смысле этого слова. Вместо этого Конрад предложил им время от времени делать добровольный взнос в королевскую казну.

— И они согласились? — удивился Виллем, пытаясь представить, как повели бы себя его крепостные, если бы он предложил им работать на полях на добровольной основе.

Конрад улыбнулся и выплюнул вишневую косточку.

— Я получаю больше, чем когда они платили налоги, как обычно, — заявил король. — Они так признательны за то, что их в принципе не облагают налогом, и так хорошо отдают себе отчет в том, что остальные города платят в соответствии со своими возможностями, что возникло нечто вроде соревнования с целью продемонстрировать, какой город более процветающий. Пополнение королевской казны превратилось почти в праздник души. Его святейшество в Риме болен от зависти.

— А что, если они хорошенько задумаются и откажутся… дарить? — спросил Виллем.

— Тогда я снова обложу их налогом, — небрежно бросил Конрад. — И так или иначе, я всегда облагаю налогом евреев. — Он улыбнулся. — Я люблю своих евреев. Без них Германия не стала бы столь могущественной. Только благодаря им наш торговый оборот неуклонно растет, за что я и предпочитаю их этим проклятым ломбардцам. И они достаточно умны, чтобы чтить вот это.

Он оттопырил правый мизинец, украшенный кольцом-печаткой.

— О да! — с мальчишеским энтузиазмом воскликнул Виллем. — Моя сестра вставила вашу печать в брошь. Можно сказать, король теперь постоянно при ней.

Конрад с усмешкой бросил Жуглету:

— Этот парень слишком хорош, чтобы существовать на самом деле.

Он снова повернулся к Виллему.

— Хочешь посмотреть?

Он вытянул руку, придвинув печатку к самому носу Виллема.

Тот автоматически наклонился к кольцу, но Конрад тут же отдернул руку.

— По понятной причине я не могу позволить тебе внимательно изучить кольцо.

— Не думаю, что он знает, в чем тут дело, — заметив смущение Виллема, сказал Жуглет.

— А-а… — Конрад снова расслабленно привалился к спинке кровати. — Конечно, ты был ребенком, когда умер мой отец. Откуда тебе помнить тот давний скандал!

Виллем прикусил нижнюю губу.

— Я помню смерть его величества, потому что он умер в замке Альфонса. На протяжении многих лет в Бургундии не случалось ничего более драматичного. Однако я не помню, чтобы ходили какие-то слухи о связанном с этим событием скандале.

— Ну, когда мой отец лежал на смертном одре, с его пальца украли кольцо-печатку. Мы с Павлом по очереди дежурили у постели и до сих пор спорим, по чьей халатности это случилось, хотя, конечно, это была его вина. Он, скорее всего, отлучился, чтобы примерить отцовскую корону. Бог знает, он достаточно часто делал это. Такая досада… на протяжении всех лет, прошедших со смерти отца, каждый мелкий документ, представленный мне за его печатью, приходится проверять на подлинность. Речь не идет о крупных делах, таких, как городские уставы или присвоение титула барона, — к этим прикладывается большая печать. Я имею в виду всякие мелочи придворного этикета: личные дары, разрешение на брак, взыскания, декларации, провозглашающие собственность на мелкие земельные владения или передачу их в другие руки, и так далее, и тому подобное. Слава Всевышнему, у меня есть Маркус, чтобы следить за всем этим. Вот почему я оберегаю свою печатку даже старательнее, чем Жуглет свой кошелек, набитый маленькими магическими игрушками.

— Какими магическими игрушками? — с невинным видом спросил Жуглет, перебирая струны арфы. — Там всего лишь жалованье, которое великодушно платит мне ваше величество.

Конрад с заговорщицким видом похлопал Виллема по плечу.

— Большинство людей думают, что травяные настои нужны ему, чтобы сохранять голос мальчишеским, а лицо свежим. — Он подмигнул. — Я же считаю, что он использует приворотные зелья.

Виллем пристально вгляделся в лицо друга. Менестрель улыбнулся, втайне забавляясь.

— Это просто заработок, уверяю вас, сир. Венера уже полностью в моей власти. Хотите послушать серенаду?

Пока Жуглет пел, они играли в шахматы. На протяжении всей партии Конрад терзал молодого рыцаря вопросами касательно его знаний в области боевой стратегии, и Виллем честно признался, что сражался только на турнирах и никогда не принимал участия в реальных боевых действиях. Он напомнил его величеству, что, по современным представлениям, стратегия для рыцаря — вещь недостойная, рассматриваемая как вид уловки. Однако какие бы сценарии Конрад ни подбрасывал Виллему, а они, как правило, базировались на опыте сражений короля с неверными или взбунтовавшимися принцами (или даже целыми восставшими итальянскими городами), рыцарь предлагал такую тактику, которая была равноценна собственной тактике Конрада или даже превосходила ее. Император был в восторге.

Однако Виллем проиграл ему партию в шахматы.

— На самом деле проиграл, — сплюнув вишневую косточку, негромко заверил Конрада Жуглет. — В отличие от меня, мой господин.

— Теперь, когда здесь нет всех этих стервятников от придворных сплетен, — сказал Конрад, — будь со мной откровенен, Виллем. Расскажи, как тебя лишили земельных владений. Я хочу исправить это.

— Ох, сир! — воскликнул Виллем и принялся теребить ладью, снова и снова проводя большим пальцем по ее основанию. — Не думаю, что это поправимо. Мы сомневаемся в справедливости того, что произошло, но формально все было сделано в рамках закона. Нужно учесть также, что, кто бы ни владел этими землями сейчас, его дети растут в полной уверенности, что унаследуют их по праву. И так оно и есть. Было бы безумием лишить их наследственного имения… это лишь подтолкнет их на путь мести.

Конрад снисходительно улыбнулся.

— Наивный подход.

— Сир, я основываюсь на опыте собственной жизни, — ответил Виллем, по-прежнему теребя в пальцах фигуру. — Мы с сестрой были младенцами, когда наши владения… перестали быть нашими. И маленькими детьми, когда осознали несправедливость…

— И ты, насколько я понимаю, не жаждешь возмездия.

— Я не… — начал Виллем, едва не отломив основание ладьи.

Больше, однако, он ничего сказать не успел. Со стороны галереи послышался стук, и дверь распахнулась. Там, в элегантной темной тунике, стоял сенешаль Маркус.

— Простите, сир, что врываюсь к вам во время отдыха, но у меня возникла проблема…

Он бросил многозначительный взгляд на Виллема, который, неправильно оценив этот взгляд, резко поставил на место ладью, точно его застали за попыткой украсть ее. И тут же сделал вид, будто все его внимание поглощено чашей с вишнями.

Маркус опустил взгляд и поклонился.

— Проблема в том, сир, что кардинал мешает мне выполнять мои обязанности.

Император вздохнул.

— Кого он желает отлучить от церкви на этот раз? — Заметив колебания Маркуса, он отрывисто бросил: — Говори все как есть, мы среди друзей.

Маркус состроил гримасу.

— Он требует выгнать значительную часть служащих замка, сир. Мы уже заменили двух мальчиков-пажей, его грума и молодую женщину, которая подавала напитки за вашим столом, а теперь…

— Почему?

На самом деле Конрад знал ответ на свой вопрос и задал его исключительно ради просвещения Виллема. Тот с любопытством поднял взгляд от чаши с вишнями.

— Он обвинил их в пагубных склонностях, сир, а женщину просто в разврате. Теперь требует убрать значительную часть мальчиков, которые прислуживают при омовении рук, и второго своего грума. Он сказал, что, если я не сделаю этого без промедления, он сообщит Папе, что вы держите при дворе гомосексуалистов и шлюх.

— А его святейшество нет? — проворчал Конрад.

— Сир… — Маркус опустил взгляд на домашние шлепанцы императора и откашлялся с видом притворного смущения. — Я не могу разогнать всех слуг только потому, что вашему брату не хватает силы воли держать руки подальше от самых привлекательных из них.

Виллем в шоке воззрился на него, но Конрад и Жуглет откинули головы и разразились громким хохотом.

— А я и не знал, что он пытается обуздывать себя, — сказал Конрад, сделав пажу знак подать еще вина. — Нелегко ему приходится.

— Это не смешно, сир. — Маркус по-прежнему не отрывал взгляда от обуви своего властелина. — Он выдвигает подобные обвинения и против некоторых придворных. Включая Жуглета.

Виллем снова удивленно вытаращился, а Конрад оборвал смех. Однако Жуглет, характерным для него жестом пожав плечами, сказал шепелявым девчачьим голоском:

— О господи, я польщен, что его преосвященство вообще заметил меня.

Конрад покачал головой.

— Маркус, ты не должен позволить ему выйти сухим из воды.

— Вряд ли я в том положении, чтобы отказать в чем бы то ни было брату императора…

— Хватит! — рявкнул Конрад. — Ты в том положении, чтобы именно это и делать… ты мой представитель, и если не в твоих силах поставить на место представителя Папы, то зачем ты вообще мне нужен? Нечего тут демонстрировать свое холопское происхождение, Маркус, доказывая тем самым правоту Альфонса относительно этого, а иначе столкнешься с очень неприятными последствиями.

Он схватил протянутый пажом бокал с вином и залпом осушил его. Чувствовалось, что он до крайности раздражен. Виллем ощутил неловкость из-за того, что стал свидетелем этой выволочки.

— Нельзя допустить, чтобы Павел хотя бы на мгновение вообразил, будто может как-то воздействовать на устройство моего двора. Верни слуг, которых он отослал, и доведи до его понимания, что не ему решать, кого удалять от двора, а кого приглашать сюда. И пришли нам еще фруктов. Виллему, кажется, эти вишни не слишком нравятся.

Маркус с угрюмым видом удалился. Немного расслабившись, Конрад переключил внимание на Жуглета.

— Николас будет ревновать. — Он криво улыбнулся. — Обычно для забав выбирают его. Он красивее тебя и лучше одевается.

— Но у него кожа не такая молочная, — почти пропел Жуглет и оттянул вверх рукав, обнажив предплечье, особенно бледное на фоне загорелой кисти. — В темноте это ценится выше.

Виллем подавленно смотрел, как его друг и монарх хохочут, словно расшалившиеся подростки.

По всему городу уже звонили к вечерне, когда Виллема отпустили с приглашением прибыть в замок к завтраку. Долгое путешествие и первый вечер при дворе вымотали его, а путь с горы до города был неблизкий. Ему хотелось одного — спать. Однако Жуглет вслед за Виллемом спустился во внутренний двор и дождался, пока тому вернут меч и коня, как будто рассчитывая на приглашение отправиться в гостиницу вместе и там продолжить кутеж.

Скорее из доброго расположения и благодарности, чем движимый подлинным энтузиазмом, Виллем пригласил друга сесть позади него на коня и таким образом добраться до гостиницы. Посланец Николас скакал на собственном жеребце, везя в деревянном ящике знаменитый шлем и показывая дорогу. Хотя она была хорошо обозначена и над городом мерцали огнями пять маленьких сторожевых башен, после наступления темноты спуск по крутому склону становился достаточно опасным.

Когда они в конце концов добрались до северных ворот города, на расстоянии примерно полумили от подножия горы, Николас протянул стражникам восковой отпечаток кольца Конрада, и их пропустили, хотя комендантский час начался уже давно. Дорога уходила во тьму, через тихий квартал ремесленников, мимо улицы Пекарей, позади церкви — самой большой, когда-либо виденной Вильямом, — мимо шатра ювелиров, через рынок, на котором днем торговали зеленью.

Из ярко освещенной гостиницы все еще доносился шум. На подходе к ней Виллем пропустил Николаса вперед, а сам остановил Атланта за воротами и какое-то время сидел, глядя в чистое ночное небо, пронизанное светом всплывающей над городскими стенами ущербной луны. Городской воздух здесь был плотнее, чем в открытом поле, однако совсем другой букет запахов немного взбодрил Виллема, и он подумал, может, не так уж и плохо, что Жуглет отправился вместе с ним.

— Жуглет, — заговорил он и сразу же почувствовал, как менестрель прижался к его спине, чтобы лучше слышать. — Без тебя мне в жизни не стать бы участником такого вечера, как сегодня. Я даже не пытаюсь делать вид, что понимаю, чем вызвано твое великодушное отношение ко мне, но, как бы то ни было, я очень, очень тебе признателен. Надеюсь, нынче вечером я тебя не разочаровал.

— Ты это серьезно? Все прошло потрясающе успешно!

Жуглет дружески потрепал его по плечу, сполз с коня и отскочил в сторону, чтобы оказаться подальше от мощного, крутого бедра животного. Внезапно у Виллема возникло странное чувство: спине, к которой только что прижимался менестрель, стало холодно и позади как бы разверзлась бескрайняя пустота.

Обычно к этому времени замок уже спал, но не сегодня, после такого затянувшегося ужина. Маркус, сидя за столом в своей приемной и слушая нудные ежедневные отчеты служащих, сквозь дверной проем заметил Альфонса Бургундского. Тот стоял на ступенях винтовой лестницы, по-видимому собираясь наверх, в свои апартаменты. В свете факела его волосы очень напоминали волосы Имоджин — такие же темные и волнистые; внезапно Маркус почти почувствовал ее локоны под своими пальцами. Он заставил себя отвести взгляд и выбросить эти мысли из головы.

Очевидно, другой причины остановиться здесь, кроме как бросить на Маркуса оценивающий взгляд, у Альфонса не было. Понимая, почему именно его рассматривают, сенешаль, обсуждая с начальником конюшни брожение конского навоза, постарался напустить на себя как можно более аристократический вид, хотя и сомневался в успехе.

С другой стороны в приемную спустился его величество в накинутом на плечи, расшитом золотом халате и в сопровождении ночного телохранителя. Протяжно зевнув, он сказал Маркусу:

— Когда закончишь здесь, я хочу получить лекарство от бессонницы. Желательно, чтобы это была блондинка. Мальчиков-пажей посылать без толку: они никогда не понимают, что мне надо.

Внезапно во внутреннем дворе внизу раздался звонкий юношеский смех, в ответ на который из кухни донеслось сердитое шиканье. Какое-то время смех метался в замкнутом пространстве двора, а потом устремился вверх по винтовой лестнице. В результате графу пришлось отскочить в сторону, чтобы избежать столкновения с источником веселья — Жуглетом и Николасом, через узкий дверной проем промчавшимися мимо Альфонса в прихожую и выглядевшими так, словно они умирают от смеха. Оба были в туниках, явно больших по размеру, чем следовало.

— Сир! — выпалил Николас, имея в виду эти самые туники. — Посмотрите, что Виллем из Доля презентовал нам!

— И нужно было видеть кольца, которыми он одаривал дам! — добавил Жуглет.

Альфонс поднялся на одну ступеньку винтовой лестницы, но потом остановился, интересуясь реакцией Конрада. Сквозь бесстрастную маску его лица проступило откровенно расчетливое выражение, и это обеспокоило Маркуса.

Конрад выглядел изумленным.

— Что за странный парень! — воскликнул он.

Николас и Жуглет подошли поближе, предлагая ему и служащим Маркуса пощупать материю, из которой сшиты туники.

— Он, похоже, собирается раздарить все, что у него есть.

— В гостинице его обожают, сир, — сказал Николас, как если бы это что-то объясняло.

— И не только из-за подарков, — добавил Жуглет. — Подарки — это всего лишь проявление великодушного, преданного сердца.

Конрад на мгновение задумался, а потом обвел взглядом комнату в поисках Бойдона.

— Бойдон, завтра же утром пошли в гостиницу Виллему сотню фунтов нашими новыми монетами.

Все удивленно раскрыли рты.

— Сир? — дрожащим голосом переспросил Маркус.

— Хочу посмотреть, как он ими распорядится, — объяснил Конрад, не сводя взгляда с Жуглета, у которого внезапно возник зуд в самом неожиданном месте, так что пришлось отвернуться и почесать его.

Маркус быстро глянул на Альфонса и тут же отвел взгляд; Альфонс быстро глянул на Маркуса и тут же отвел взгляд. Снедаемый непреодолимым чувством беспокойства, сенешаль попытался вернуться к своим занятиям. Граф, задумчиво качая головой, продолжил путь вверх по лестнице к предназначенным для него апартаментам.

Закончив свои дела, Маркус накинул отделанный соболем плащ, спустился по лестнице и окунулся в прохладный, влажный вечерний воздух внутреннего двора. Изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, он уселся на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей из покоев Конрада прямо во внутренний двор. Вяло улыбнулся, когда мимо в свете факелов проскользнула женская фигура, но был так расстроен и занят своими мыслями, что даже не понял, кто это, дама или служанка. Главное, не Имоджин, а значит, она не интересовала его.

Величайшая сила Маркуса как сенешаля часто переезжающего с места на место двора Конрада состояла в способности предвидеть и, следовательно, предотвращать все сколько-нибудь значительные накладки. Как любая выдающаяся способность, эта его черта одновременно с положительной имела другую сторону: он, как это принято говорить, шарахался от любой тени. Ощущение, что ситуация может обернуться бедствием, возникала у него очень быстро и легко, причем зачастую для этого не было никаких логических обоснований. Так обстояло дело и с появлением Виллема: на фоне всеобщего восхищения у Маркуса оно порождало ощущение непреодолимого, ползучего страха.

«Он же просто рыцарь, — убеждал себя Маркус. — Мелкий рыцарь из никому не ведомой глуши. На следующей неделе ни двор, ни Конрад даже не вспомнят, что он был здесь. И сам граф сказал сегодня, что свадьба совсем скоро».

У него возникло странное чувство, будто игра в шахматы, во время которой прозвучала эта фраза, происходила несколько недель назад. Маркус задумался над тем, какие цели преследует Жуглет, нахваливая и продвигая при дворе молодого бургундца.

— Маркус? — прозвучал над ним голос Конрада. Маркус поднял голову, вскочил, поклонился.

— Сир!

Махнув рукой — дескать, брось все эти церемонии! — Конрад продолжал спускаться по лестнице в сопровождении своей неизменной тени — ночного телохранителя.

— Она была очень, очень мила, эта блондинка, но не излечила меня от бессонницы.

— Прошу прощения, сир.

Конрад опустился на нижнюю ступеньку, взмахом руки велел Маркусу сделать то же самое и сказал заговорщицким тоном, очень тихо, чтобы телохранитель не расслышал:

— Интересно будет в конце концов понять, какова цель игры Жуглета.

— С рыцарем? Я как раз и сам раздумывал над этим, сир.

— Без сомнения, он действует в моих интересах — это всегда так. Тем не менее любопытно будет посмотреть, на что он посоветует Виллему истратить посланные мной деньги… Кстати о любопытстве. У меня к тебе случайно возник один вопрос.

Когда дело касалось его величества, ни о каких случайно возникших вопросах не могло быть и речи.

— Я полностью в вашем распоряжении, сир.

— Этот твой авантюрный, идиотский поступок, когда ты привел в лагерь мою маленькую кузину… Ты сказал мне правду о том, что не…

— Абсолютную правду, — вспыхнув, сказал Маркус. — Клянусь. И как ваш подданный, и как ваш старый друг.

— Значит, она по-прежнему девственница?

«О господи, — в ужасе подумал Маркус. — Это может интересовать его лишь в одном случае — если он собирается отдать ее кому-то другому».

— Я не спрашиваю, не обесчестил ли ее ты. Я уточняю, девственница ли она, — продолжал Конрад. — Насколько я помню, сохранение невинности больше волновало тебя; ей самой это было безразлично. Не доверяю женщинам, которые ведут себя таким образом. Убедись, что она девственница.

— Вы хотите забрать ее у меня? — глухо спросил Маркус. Император хмуро воззрился на него.

— Нет, — произнес он почти отеческим тоном, — но не забывай, Маркус, это политическая помолвка. То, что ты влюбился в нее, просто случайность, не имеющая никакого отношения к делу и, честно говоря, являющаяся свидетельством твоего дурного вкуса. Я закрыл глаза на то, что увидел в лагере, и это было в высшей степени неразумно с моей стороны. Я поступил тогда как твой друг. Но ты должен пообещать мне, тоже как друг, что я, как твой император, не окажусь в глупом положении из-за того, что закрыл глаза на твой проступок.

— Обещаю, — сказал Маркус. — Вам даже не нужно меня ни о чем просить. Меня и самого заботит ее честь.

— Значит, моя маленькая кузина чиста и невинна и у меня нет оснований подозревать, что дело обстоит иначе?

— Она девственница, которая обручена и питает самые глубокие, нежные чувства к…

— Ох, хватит об этом! — прервал Маркуса Конрад. — Я же не сказал, что собираюсь забирать ее у тебя.

— Нет, сир. Этого вы не говорили.

Глава 6 BILDUNGSROMAN Нравоучительная история для юношества

28 июня

Поздно вечером, предварительно убедившись, что часовые трезвы или, по крайней мере, не спят, и объявив, что обстоятельства требуют его незамедлительного присутствия в Ахене, у постели больного дядюшки, Маркус отбыл — но не на север и не в Ахен, а на юг. Меняя загнанных лошадей на почтовых станциях, он скакал во весь опор ночь напролет. Под утро, после краткого сна, он продолжил путь на юг, пока не достиг торговых путей долины Рейна. Вдоль дорог там росли деревья с пышными кронами, чья обильная тень дарила спасительную прохладу, но не защищала от полчищ злобных насекомых. Под вечер, в свете косых лучей заходящего солнца, он двинулся на запад, миновал речку и приблизился к небольшой рощице. Дубы, ивы, вязы и розовый кустарник живописно окружали развалины женского монастыря. Здесь жила женщина, собиравшая лечебные травы и ягоды. Она приходилась двоюродной бабушкой одной из служанок Имоджин.

И умела хранить тайны. За последний год они с Имоджин встречались здесь трижды — дважды, чтобы провести ночь, а один раз им удалось пробыть вместе несколько дней. Лесная жительница кормила их, стелила постель на полу старой часовни, ничего за это не просила и со спокойным безразличием принимала деньги и драгоценности, которые настойчиво совал Маркус. Ей не на что было их тратить.

Имоджин в свободно ниспадающем желтом платье выбежала ему навстречу из кустарника, радостно улыбаясь. При виде ее бледной кожи, контрастирующей с блестящими каштановыми волосами, Маркус замер от восхищения.

— Я только что приехала! — проворковала она счастливо. — Прекрасно, теперь все время наше!

С этими словами она схватила его за рукав и со смехом повлекла в старую часовню.

Там, в пронизанном солнечными лучами сумраке, в месте, когда-то бывшем местом молитвы, они принялись страстно обниматься и покрывать поцелуями лица друг друга. Совсем скоро они уже лежали, тесно прижавшись, меж мягкими, заботливо привезенными Имоджин простынями, на ложе из листьев вяза и сухой болотной травы. Снаружи сиял яркий день, но внутри было не жарко, а лишь тепло. Каменный пол словно покрывала леопардовая шкура, созданная из круглых пятнистых теней. Как всегда в подобных ситуациях, Маркус ниже пояса был одет.

— Мне так тебя не хватало, — произнес один из них, и оба немедленно забыли, кто именно это сказал.

Перекатившись на спину, она притянула его к себе, так чтобы он оказался сверху, — улыбаясь, как всегда, когда ощущала, что от близости ее тела его плоть твердеет.

— Когда же наконец это случится? — нежно промурлыкала она, но ее улыбка погасла, когда она разглядела выражение его лица. — Что с тобой, любимый?

Его взгляд встревожил ее. Он смотрел так, словно прощался навсегда и хотел запечатлеть в памяти мельчайшую черточку своей возлюбленной.

— Мы не должны… — прошептал он так тихо, словно говорил сам с собой.

— Вообще-то, — продолжила она с улыбкой, — на сегодня я запланировала кое-что совсем особенное.

Он резко сел. На его лице возникло выражение муки, почти страха.

— Мне не следовало приезжать, Имоджин, сейчас я не нахожу в себе сил…

— Вот и чудно, — прервала его она, положив руку ему на губы. От ее пальцев исходил аромат яблок. — Если я королева твоего сердца, ты должен слушаться меня. — Ее голос, одновременно робкий и вкрадчивый, бархатно-мягкий, был, без всякого сознательного намерения с ее стороны, полон соблазна. — Я желаю, чтобы ты познал меня как муж.

— Господи, — простонал он, с усилием отрываясь от нее. Она села и начала подвигаться к нему по испещренным колеблющимися тенями простыням.

Имоджин, прекрати, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— О совокуплении, — с невинным удовольствием смакуя собственную греховную осведомленность, промолвила она. — Само собой, я не знаю, о чем говорю… пока не знаю.

С каждой их встречей ему все мучительнее давалось почитание того, что казалось всего лишь досадной технической деталью. Сегодня же причин для такого почитания было одновременно и больше, и меньше.

— Имоджин, можно найти другие способы доставить друг другу удовольствие. Прошу тебя, ты должна сохранить себя для брачной ночи. — И, не в силах справиться с нахлынувшим чувством, он выпалил: — Что, если она будет не со мной?

Имоджин понимала и его чувства, и ситуацию в целом достаточно хорошо, чтобы предвидеть такое возражение.

— Это — бесценный дар, и я предпочту отдать его возлюбленному, а не чужому мужчине, который по случайному стечению обстоятельств станет моим мужем.

— Все не так просто, — покачал головой Маркус. — Первый раз бывает болезненным, дорогая, и потом все, что тебе останется, это боль из-за того, что ты связалась со мной, потому что муж вышвырнет тебя за блуд.

— Ты такой же, как мой отец! — взорвалась она. — Он меня не выпускает, а ты не впускаешь! Не обращайся со мной как с ребенком, Маркус!

Совладав с собой, она опять заговорила мягко и спокойно, и от этого он снова растаял.

— Вряд ли одной женщине на тысячу доводится испытывать чувства, какие испытываю к тебе я, а счастье взаимности выпадает на долю, наверное, одной из десяти тысяч. Это дар судьбы. И если мы не поступим с ним соответственно, это все равно что швырнуть его обратно в лицо Богу.

Маркус рассмеялся, удивленный ее рассуждениями.

— Вряд ли церковь с этим согласится.

— В Писании сказано, что нельзя возжелать лишь жены ближнего своего. Я тебе не жена ближнего. И нигде не сказано, что в брачную ночь невеста должна быть девственницей. Наш Спаситель никогда этого не утверждал. Нашему Спасителю это было все равно. Одна из тех, кто следовал за ним, была женщиной, но при этом не была ни женой, ни девственницей.

С этими словами она улыбнулась, кокетливо и слегка смущенно. От этой улыбки он всегда таял.

— Я от тебя не отстану, — предупредила она.

На протяжении вечности — или, быть может, мгновения — Маркус смотрел на Имоджин, воображая, что еще сможет удержаться. Потом рывком притянул ее к себе, под себя, почти с бешенством прижимаясь своими губами к ее. Она потянулась к запретным шнуркам. Пока она развязывала их, раздевая его, он не сводил с нее глаз. Он не раз видел это молодое прекрасное тело, прикасался к нему руками и губами, но прежде всегда знал, что есть черта, за которую переступать нельзя. Теперь, без этого ограничения, все стало несравненно слаще.

Было больно, но не сильно — не так, как она боялась. Маркуса переполняли чувства. Он разрыдался, уткнувшись ей в волосы, утопил ее в поцелуях. Гладя ее лицо, он вымолвил:

— О Имоджин, ты так невыносимо прекрасна, — и поцеловал опять, на этот раз в щеку, нежно, отчаянно надеясь, что не порушил навсегда и ее и свою жизнь.

Наутро после встречи с Конрадом Виллем проснулся поздно. Первое, что он увидел, открыв глаза, было сужающееся к подбородку лицо Жуглета. Тот улыбался во весь рот. По всему было видно, что он мало спал, но задиристости, однако, не утратил. В руках менестрель держал тяжелый кожаный мешок. При каждом движении в нем многообещающе побрякивало.

— С добрым утром! Завтрак ты уже проспал, но я извинился за тебя перед его величеством. Он прислал тебе вот этот подарочек.

Виллем зевнул и сел на постели. Спал он, как всегда, хорошо, но сны видел тревожные, отражавшие его беспокойство по поводу произведенного им впечатления; неожиданное появление Жуглета успокаивало и вселяло уверенность.

Слуги и пажей видно не было. Эрик, уже одетый, примостился на сундуке у большого окна: изучал немецкую грамматику. Когда его кузен сбросил на пол покрывала и, голый, потянулся за одеждой, юноша ухмыльнулся.

— Ни за что не догадаешься, что император тебе прислал, — объявил Эрик.

Жуглет опять потряс мешком.

— Деньги!

Виллем удивленно заморгал.

— Почему?

— Надо спрашивать не «почему», а «сколько», — поправил Жуглет и, положив мешок на пол, принялся развязывать стягивающие его кожаные шнурки. — Сто фунтов. С великолепным профилем нашего дражайшего императора на каждом.

На лице Виллема возникло выражение изумления, сменившееся облегчением.

— Слава богу, теперь я могу рассчитаться с кредиторами, — сказал он. — Надо заказать в Монбельяре новые копья и щиты, а я и так уже задолжал своему поставщику. В этом году урожай у нас не слишком хорош…

— Сейчас ты долги платить не будешь, — прервал его Жуглет таким тоном, словно это само собой разумелось. — Сейчас ты будешь раздавать подарки. Себе сошьешь одежду поприличней. Пошлешь богатое подношение братству святого Ипполита. Деньги должны остаться внутри городских стен, чтобы все видели, как ты их тратишь. И ни в коем случае не следует покупать по-настоящему нужные вещи.

Виллем состроил гримасу, завязывая пояс халата.

— Что за бредовый образ действий. Если так принято вести себя при этом дворе, то не уверен, что хочу иметь к нему отношение.

Менестрель присел рядом с Виллемом и улыбнулся ему почти отечески.

— Не при дворе, а в городе. Семьи здесь так разбросаны, что происхождение немного значит, и горожане по определению не владеют большими поместьями, так что богатство человека определяется по тому, сколько он тратит. Но учитывать это тебе придется только до турнира. Клянусь круглым задом твоей сестрицы.

— Которого тебе не видать, как своих углей, — жизнерадостно отметил Эрик.

Жуглет не сводил взгляда с Виллема.

— Я напишу поставщику в Монбельяр от твоего имени и уговорю его прислать тебе все, что надо, в долг.

— Если он так же доверчив, как я, то поймается на эту удочку, — нервно хохотнул Виллем.

Внезапно он почувствовал, что постоянное присутствие рядом всезнающего друга не успокаивает, а угнетает его. Следуя мгновенно вспыхнувшему желанию оказаться подальше от Жуглета, он встал и повернулся к открытой двери, где сидел в ожидании приказаний юноша-слуга.

— В гостинице есть писец? — спросил Виллем.

Юноша утвердительно кивнул.

— Приведи-ка его ко мне. Надо написать несколько писем.

— Советую поторопиться, иначе мы опоздаем к обеду, как уже опоздали к завтраку, — отозвался Жуглет.

— Мы? — несколько более резко, чем собирался, переспросил Виллем. — Тебе никто не мешает отправиться ко двору в любой момент, когда пожелаешь. Ты вовсе не обязан следовать за мной по пятам, точно собака.

Последовала короткая пауза, во время которой Виллем рылся в сундуке в поисках своей полинявшей синей дорожной туники.

— Зря ты не воспользовался предложением Конрада взять женщину, это помогло бы снять напряжение, — с мягким укором отозвался с кровати Жуглет. — Собака не я, а ты, и к тому же еще щенок, не способный показывать трюки без дрессировщика. Дрессировщика, которого не стоит кусать, иначе он бросит тебя на обочине, как шавку с дурным норовом.

— Хорошо, извини, — мрачно отозвался Виллем. Встряхнув дорожную тунику, он бросил ее на крышку сундука и скорчил гримасу.

— К обеду ведь надо прилично одеться? Удобную одежду на придворный пир не наденешь.

— Напротив, появление в дорожной одежде может произвести неплохое впечатление, — возразил Жуглет. — Вроде как истинный рыцарь думает только о подготовке к турниру, забывая обо всем остальном. Дамы обожают такие вещи. Кстати, вчера вечером тебе ни одна из них не приглянулась?

Виллем, честный до невозможности, признался, что нет.

Когда прибыл писец с кожаным, набитым пергаментными свитками мешком под мышкой, Виллем усадил его у большого окна и принялся, одеваясь, диктовать. Первое письмо предназначалось Ренарду, рыцарю, который завладел его прежним шлемом. В этом письме Виллем рассказывал о предстоящем турнире, призывал собрать бургундских рыцарей и приехать, чтобы поддержать его.

— Если соберешь достаточно, — пробормотал Эрик, — сможешь возглавить целый батальон.

— Думаю, так оно в итоге и будет, — удовлетворенно заметил Жуглет.

Он все еще сидел на кровати, выдергивая из покрывала распустившиеся нитки.

— И держу пари, все они станут людьми императора.

Виллем, зашнуровывая сапоги, фыркнул.

— Жуглет, сейчас ты попал пальцем в небо. Если Конрад поставит меня выше своей свиты, кто-нибудь из них перережет мне ночью глотку. Теперь второе письмо, — отрывисто произнес он, выпрямляясь и поворачиваясь к писцу.

Второе письмо предназначалось матери и сестре. В нем он рассказывал о предстоящем турнире и расписывал — слегка преувеличенно — изумительный характер императора. Далее, в заметно более скромных выражениях, повествовал о приеме, оказанном ему при дворе.

— Добавь-ка еще кое-что, — вставил, обращаясь к писцу, Жуглет. — Жуглет говорит, что Виллем недостаточно верит в свои силы, но это ведь дело обычное, верно?

— Этого не пиши, — сказал писцу Виллем.

Он сам не знал почему, но постоянные похвалы Жуглета внезапно стали невыносимо раздражать его.

— Просто подпиши: «Ваш любящий сын и брат Виллем». — Он натянул вторую перчатку. — Эрик, прикажи готовить коней.

Эрик вышел вместе с писцом, и Виллем обратился к Жуглету, небрежно развалившемуся на кровати:

— Жуглет, потребуется некоторое время, чтобы оседлать коней. Может, отправишься во дворец пешком? Зачем тебе из-за нас опаздывать? Спасибо за то, что доставил королевский подарок. — И с несвойственной ему насмешкой в голосе добавил: — Полагаю, в благодарность за это я должен что-нибудь поднести тебе?

— Нет, не должен, — холодно, с явным раздражением отпарировал Жуглет и резко выпрямился. — Лучше взгляни, дружок, на то, что я еще принес.

С этими словами Жуглет подошел к двери, вытащил из-под лежащего возле нее кожаного футляра с инструментом две прихваченные накануне туники и с силой швырнул их на сундук.

— Возвращаю их обратно. Я взял их только для того, чтобы произвести впечатление на Конрада. Мне от тебя ничего не надо, Виллем.

Виллем покраснел.

— Прости, — произнес он, избегая взгляда Жуглета. В конце концов он все-таки на него посмотрел.

— Просто я хотел бы понимать, что именно у тебя на уме. Я чувствую себя обязанным — и знаю, на то есть основания, — но мне было бы спокойнее, если бы я понимал почему.

— Обязанным? — эхом отозвался Жуглет. — Вчера ты был благодарен, а сегодня вдруг обязан? — Пристальный взгляд карих глаз Жуглета причинял Виллему боль. — Ты оскорбляешь меня, Виллем. Ты низвергаешь саму идею дружбы.

— Перестань вести себя точно женщина, — попытался защититься Виллем.

Лицо Жуглета вспыхнуло от возмущения.

— А теперь, значит, я еще и женщина? Как будто назвать меня евнухом — как ты сделал там, в Доле — было недостаточно? Что мне сделать, чтобы оправдаться в твоих глазах? Волочиться за твоей сестрой? — и, не в силах сдержать усмешку, добавил: — Я имею в виду, больше, чем я уже это делал?

Виллем выдавил раздраженный смешок.

— Хорошо, прости, что я сказал «обязан». Доволен? Я благодарен, очень благодарен. — Пауза. — И все же я предпочел бы, чтобы ты отправился в замок пешком. — Новая пауза. — Буду рад встретиться с тобой там, в обществе.

Жуглет с показным безразличием пожал плечами, взял футляр с Фиделем и покинул комнату, не поклонившись и даже не оглянувшись.

Вечером на дворцовый обед менестрель не явился.

Этот факт привел Виллема в ужас, потому что он означал, что во время обеда придется полагаться только на себя. Рыцарь с сожалением вынужден был признать, что накануне он практически во всем, что касалось поведения, рассчитывал на Жуглета. Однако кроме него, отсутствия менестреля никто не заметил: как выяснилось, молодой музыкант славился своей привычкой исчезать на несколько дней или даже недель — и появляться потом, загадочно улыбаясь и со следами неумеренного разгула на лице, но и с ценными сплетнями для Конрада.

Обед подали в большом зале, где благодаря порывам холодного ветра с гор сохранялась приятная прохлада, несмотря на свирепый дневной зной. Трапезничали основательно — гостей было меньше, чем во время пиршества накануне, и говорили тоже меньше, зато ели больше. Гвоздем программы стала лососина. Ее доставляли свежей с Северного моря в гигантских бочках с морской водой. Альфонс, граф Бургундский, отсутствовал, так же как и Маркус, и на этот раз Виллем не протестовал, что его соседом снова оказался король. Кардинал Павел, как и в прошлый раз, располагался по левую руку от Конрада и, казалось, был все так же болезненно и необъяснимо, как и накануне, зачарован присутствием Виллема. Во время этого обеда — в ходе которого Виллем, в тщетном усилии расслабиться, пил больше обычного — он и его монарх неожиданно произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Виллем выразил удивление, что у его величества, даже в молодости, никогда не было дамы сердца, которой он поклонялся бы в лучших традициях возвышенной любви, то есть целомудренно, тайно и, желательно, безнадежно. Такое чувство подталкивает мужчину к постоянному самосовершенствованию в честь дамы. Вдохновленный ею, он должен яростно сражаться и в то же время духовно расти и просветляться. Это обожание должно также подвигать его, в минуту выбора между плотскими удовольствиями и поэзией, неизменно склоняться к последней. Виллем не смог скрыть своего разочарования, когда выяснилось, что, если уж на то пошло, ни у кого при дворе такой дамы сердца нет.

— Значит, во время турниров рыцари не появляются, украшенные полученными от прекрасных дам маленькими подарками? — спросил он и сразу почувствовал себя глупо: ведь он проявляет любопытство по поводу предмета, при дворе, по-видимому, ничего не значащего.

— О, само собой — все эти платочки, шарфики, оторванные манжеты и прочий бред, — отозвался Конрад. — Обычно роль тайной возлюбленной играет какая-нибудь двоюродная бабушка рыцаря, которая вот-вот напишет завещание, или мать девушки, за приданым которой он охотится.

Виллем изменился в лице. Король подмигнул.

— Хочешь украсить копье подарком?

Виллем пожал плечами, не заметив тонкой насмешки.

— Разумеется, я мечтал бы завоевать такую честь, но… я не знаком ни с кем из здешних дам.

Это еще больше развеселило Конрада.

— Возьми любую из тех, кого бросил Жуглет. Или еще можно приказать портнихе сшить для тебя хорошенькую перчатку, а даму выдумаешь сам. Тогда не придется напрягаться и писать дурные стихи.

Виллем не знал, как скрыть свое разочарование.

— Значит, это правда, что говорят, будто в Германии рыцарство не в таком почете, как во Франции или Бургундии.

Разумеется, оно здесь ценится, — заверил его Конрад. — Любая доктрина, убеждающая вооруженных людей, что безупречная служба и преданность вышестоящему делают им честь, ценится при моем дворе.

На протяжении следующих десяти перемен блюд Виллем был избавлен — мягко избавлен, поскольку король осознал, насколько тот искренен в своей невинности, — от большей части иллюзий по поводу придворной жизни. Ему объяснили, какой белой вороной он выглядел бы, отказываясь носить оружие по воскресеньям. И насколько смешно с его стороны считать, будто рыцарский кодекс поведения применим в отношениях с крестьянскими женщинами, — разве сам Андреас Капелланус не утверждал, что их надо брать лестью и силой? Узнал, как наивны и неоправданны его опасения, будто растущая популярность денежных отношений, вытесняющих стабильную независимость феодальных поместий, подрывает такие традиционные ценности, как честь и верность. Конрад чуть не свалился со стула от хохота, когда попытался вообразить, что случится с его империей, если он хотя бы в течение одного дня попытается править так, будто верность более надежный стимул, чем жадность.

Но какими бы странными ни казались императору взгляды Виллема, в то же время рыцарь вызывал у него искреннюю симпатию. Хотя разница в возрасте между ними не составляла и двадцати лет, он испытывал к молодому человеку почти отцовские чувства. Его трогала простота Виллема, и было приятно познакомиться с человеком, столь безыскусным в жизни и одновременно столь искушенным в мастерстве боя. Конрад никогда особенно высоко не ставил бургундцев («Они мастера делать красивые вещи да молиться, но за обедом с ними не о чем поговорить»), и Виллем, сам того не ведая, неожиданно поколебал это убеждение короля. Так что Конрад перевел разговор на более нейтральные темы — соколиную охоту, искусство верховой езды. Говорили и о менестреле, которого знали оба, и о том, как сверхъестественно быстро каждый из них, едва познакомившись с Жуглетом (в случае с Виллемом это произошло три года назад, в случае с Конрадом — не меньше семи), проникся ощущением, будто знает менестреля всю жизнь.

Павел, со своими неизменными попытками встрять в любой разговор, по теме которого мог сказать хоть что-нибудь, саркастически ухмыляясь, заметил, что таким сильным и отважным рыцарям, как Конрад и Виллем, стоит померяться силами — к примеру, попытавшись пробить друг другу голову. Виллем воспринял слова кардинала всерьез и стал энергично отвергать эту идею, чем раззадорил Конрада, который заявил, что они померяются мастерством владения копьями на следующий день, за городской стеной. Виллем так разволновался, что готов был опять расстаться со своим шлемом, лишь бы Жуглет оказался где-нибудь поблизости. Опасаясь противоречить сюзерену, он согласился на поединок, но сомневался, что сможет победить, и не был уверен, следует ли ему хотя бы пытаться победить.

Ближе к вечеру он забрал во внутреннем дворе Атланта, оружие и двинулся с горы вниз. Миновал холмистые виноградники, выехал за городские ворота и по узким, кривым улочкам добрался наконец до гостиницы. Отослал слугу, с облегчением рухнул на жесткую постель и испустил вздох — или, скорее, стон — физического изнеможения.

— Когда привыкнешь, станет легче, — пообещал из дальнего угла Жуглет.

Виллем подскочил, хотя в глубине души почему-то ожидал, что менестрель окажется здесь.

— Подойди сюда, — сказал он.

Жуглет так и сделал. Виллем, не отрывая головы от подушки, утомленно смотрел на друга. Два или три раза он пытался заговорить, но осекался. Наконец, вздохнув, произнес лишь:

— Очень рад тебя видеть. Поужинай со мной.

4 июля

В голубовато-сером рассветном сумраке, пронизанном янтарными солнечными пятнами, спящая Имоджин томно улыбалась. Она уютно прижималась к мускулистому, худощавому телу Маркуса, и он, в тысячный раз за эти дни, думал, что его сердце не выдержит такого счастья и разорвется. То, что эта девочка воспылала такой горячей и нежной страстью к нему, человеку, почти годящемуся ей в отцы, он воспринимал как доказательство Божьего вмешательства в дела человеческие.

Или, может, дьявольского. То, что они сделали — и продолжали делать, — было так рискованно, так безрассудно. Он не глупец, ему всегда была свойственна осторожность. По натуре Маркус относился к числу людей, предпочитающих не заигрывать с опасностью, однако сейчас обычное здравомыслие, которое подсказывало, как не навредить Имоджин и себе, было полностью утрачено.

Альфонс, граф Бургундский, не пользовался особенной популярностью при дворе. Будучи младшим сыном, сам он не имел сыновей и отчаянно надеялся увековечить свое имя, повыгоднее выдав замуж дочь. Предложить в качестве жениха Маркуса было идеей Конрада. После короля Маркус имел при дворе самую большую власть, но самостоятельной политической фигурой не являлся и происхождением похвастаться тоже не мог. Он был творением Конрада, другом его детства, выдвинувшимся в первый ряд благодаря собственным заслугам и расположению императора. Он согласился на предложенный ему брак, поскольку не имел права отказаться. Кроме того, он привык исполнять все желания Конрада. Мать Имоджин, Моника, знала Маркуса с детства и не нашла ничего предосудительного в том, чтобы во время обручения жених и невеста встретились. Более того, Моника настояла на этой встрече, желая дать дочери возможность удостовериться, что ее суженый — благородный человек.

Несколько раз он видел ее и прежде, еще ребенком, но когда в день их официального знакомства Имоджин вошла в покои Конрада, он не нашел в ней даже следа прежней девочки — так она расцвела и такой красавицей стала. В свете заходящего солнца ее лицо казалось еще прекрасней. Девушка же, едва взглянув на него, вздохнула и прижала руку к горлу.

— Это вы, — с явным облегчением негромко произнесла она. — Я не знала точно, о ком говорил отец. И так рада, что это вы.

И все, больше ничего не понадобилось. Случилось то, что в дурацких французских романсах Жуглета называется coup de foudre.[8] Этому не было объяснения. В продолжение всего разговора они не сводили друг с друга глаз, хотя позже ни один не мог припомнить, о чем, собственно, шла речь. Ее глаза, ее голос — все это врезалось Маркусу в память мгновенно и навсегда, и без всяких на то доказательств он твердо знал, что она также постоянно думает о нем. Он предложил вести переписку, и не прошло и полугода, как они нашли способ — идея была ее — время от времени встречаться наедине.

Почему, гадал он сейчас, зачем они держали нечто столь невинное в тайне? В этой секретности было что-то очень молодое и радостное, и Маркуса, чья юность знала не много веселья, это пленяло. В первый раз, когда оба провели несколько дней в пути до заветного места свидания, он, несмотря на беспрерывную эрекцию, не прикоснулся к Имоджин и пальцем.

Они проговорили два дня, потом он поцеловал ей руку, и они разъехались в разные стороны. Едва возвратившись домой, она в письме простодушно описала ему, что испытывает в его присутствии: по многим деталям он понял, что это не что иное, как женское возбуждение. В результате начиная со второго свидания они уже не отрывали рук и губ друг от друга.

Скоро опять придется расстаться. Приближается турнир, и сенешаль понадобится Конраду. Четыре дня — целая вечность! — и теперь, когда они окончательно стали любовниками, это была вечность большего счастья, чем он мог себе вообразить. Но сегодняшний день — последний. До свадьбы. Они поженятся скоро. Жуглет и Конрад как следует обработали Альфонса, и тот заявил, что свадьба скоро.

Когда Имоджин опять зашевелилась, он, улыбаясь, погладил ее по щеке и наклонился, целуя в висок. Все еще во сне, она обхватила его за талию, стремясь теснее прижаться, ощутить тепло его тела. После трех дней полного нежности, но почти беспрерывного блуда их тела пахли мускусом; мускусом пахнуло и от простыни, когда Имоджин зашевелилась и своим движением вновь пробудила в Маркусе страсть.

Однако во сне она выглядела столь невинной и умиротворенной, что он лишь вздохнул и прижался щекой к ее растрепавшимся темным волосам.

«Наверное, многие, — думал он, — испытывают схожие чувства к своим возлюбленным, но вряд ли есть кто-то, у кого эти чувства столь же глубоки, как мои». Все еще наполовину во сне, юная красавица прильнула прохладными ягодицами к его бедрам, что вызвало почти мгновенную эрекцию. Мягким голосом она промурлыкала сквозь зевок:

— Мне нравится, когда ты берешь меня так. Когда толкаешь и изнутри, и снаружи.

Она поелозила, пристраиваясь спиной к его животу; он застонал и засмеялся.

— Я сотворил идеальную любовницу, — шутливо шепнул он ей в затылок.

— Нет, — улыбнулась Имоджин, чувствуя, как его усы щекочут ее, — бесстыдную блудницу.

Маркус мгновенно очнулся, склонился над ней, повернул ее голову к себе и посмотрел прямо в глаза.

— Ты не блудница, — произнес он очень серьезно. — Ты благородная дама. И я никогда не допущу, чтобы тебя называли иначе.

7 июля

— Нападай, нападай, — терпеливо наставлял Виллем Эрика, который отступал от противника.

Как и оруженосцы, которых он натаскивал, Виллем был раздет до пояса. Все широкое поле поместья Орсшвиллер было заполнено полуобнаженными, вспотевшими под жарким дневным солнцем юношами.

— Сходись с ним.

Жуглет, лениво развалившийся на красноватой земле у края тренировочной площадки, тут же внес свою лепту:

— Представь, что это женщина.

— Ах! — с преувеличенным пылом, как если бы теперь ему все наконец стало ясно, воскликнул мгновенно оживившийся Эрик. — Дорогая!

Театральным жестом отшвырнув меч и широко раскинув руки, он прыгнул вперед, словно готовясь заключить противника в объятия. Соперник, юноша моложе его, паж герцога Франконии, опешил, не зная, как поступить. Меч он держал острием вверх, словно намереваясь нанести удар.

— Черт побери, Эрик! — в ярости крикнул Виллем и повернулся к юноше. — Опусти меч, Георг! Он же безоружен. Никогда не нападай на невооруженного противника, даже если он того заслуживает, что в полной мере относится к этому глупцу. А ты не подзуживай его своими шуточками, Жуглет, — приказал он менестрелю, чье лицо мгновенно застыло, точно каменное.

Эрик без малейших признаков раскаяния поднял меч и пробормотал себе под нос, но так, чтобы все услышали:

— Мы занимаемся с тех пор, как колокола пробили шесть, а сейчас уже за девять. Пора бы и передохнуть, — и стер пот со лба обожженной на солнце рукой.

Виллем, шагнув к нему, повысил голос:

— В бою передышек не бывает, Эрик! И сарацины привыкли сражаться в гораздо более жарком климате, чем наш. Что ты скажешь, когда почувствуешь усталость где-нибудь в пустыне, перед вооруженным ятаганом противником? «Прошу прощения, мессир сарацин, но я утомлен. Может, сделаем перерыв и перекусим?»

Прочие оруженосцы переглянулись и нервно захихикали, довольные, что гневный сарказм направлен не на них.

— Ради всего святого, я умер бы от стыда, поведи себя кто-то из моих людей подобным образом. Неудивительно, что Линор не очень-то тебя жалует.

Эрик, красный как рак, хотел огрызнуться в ответ, но, заметив взгляд Жуглета, одумался. Принял боевую стойку и приготовился вновь схватиться с Георгом. Тот, однако, бросил взгляд через плечо Эрика в направлении склона и просиял.

— Его величество едет сюда!

Виллем оглянулся и увидел Конрада. Тот скакал по гребню холма, по широкой, с обеих сторон обрамленной виноградниками тропе. Его авангард, два верховых рыцаря в ливреях, держали высоко над головами стяг с императорским гербом. Это делалось для того, чтобы каждый сразу понял, кто именно приближается. В отдалении за королем следовали с десяток вельмож и рыцарей, также верхом, в сопровождении пеших слуг, которым, чтобы поспеть за господами, приходилось разве что не бежать. Виллем, чувствуя себя крайне неловко с Конрадом с тех пор, как неделю назад во время рыцарского поединка сшиб того с коня, тут же упал на колени и склонил голову. Жуглет и оруженосцы последовали его примеру. Конрад, остановившись на вершине холма, жестом приказал им подняться.

— Продолжайте, — крикнул он. — Мы расположимся в шатре.

Жуглет поднялся первым и сразу разглядел, кто едет справа и слева от императора.

— Семейная встреча, — громким шепотом сообщил он Виллему. — Прикажи этим хорошеньким мальчикам надеть рубахи, а иначе брат Павел велит выгнать их за разврат.

Виллем только рукой махнул.

Эрика появление короля явно чрезвычайно взволновало. Виллем жестом приказал ему приблизиться, что тот не замедлил сделать, уверенный, что ему предоставляется отличная возможность показать себя. Вместо этого Виллем рявкнул ему прямо в лицо, так что тот в ужасе отпрянул:

— Эрик!

Выкрик привлек внимание даже самых рассеянных оруженосцев.

— За то, что утратил сосредоточенность, ты наказан до конца дня. Отложи меч и отправляйся ухаживать за Атлантом. — Конь Виллема утратил аппетит с того дня, как они прибыли в город. — Изучи внимательно его навоз, не заметишь ли чего особенного. Понюхай его. Если надо, попробуй на вкус.

Прочие оруженосцы переглянулись: сцена одновременно и наводила на них страх, и смешила, так что они с трудом удерживались, чтобы не расхохотаться. Лицо Эрика налилось кровью.

— Ты не можешь приказать мне есть конское дерьмо, Виллем, я твой сюзерен.

— Ты мой оруженосец, именно поэтому ты здесь, — резко осадил его Виллем. — К тому же по твоему собственному настоянию.

Он отвернулся от Эрика, и другие юноши немедленно изобразили, что чрезвычайно заняты тренировкой. Привлекая их внимание, Виллем дважды хлопнул в ладоши, однако они слишком сосредоточенно демонстрировали ему свое усердие, а потому большинство не отреагировали на хлопки.

— Внимание! — взвизгнул, подпрыгнув, Жуглет — так пронзительно, что у присутствующих едва не полопались барабанные перепонки.

Все застыли на месте. Со страдальческим видом Жуглет подал знак мальчику-пажу Виллема принести вино. Рыцарь усмехнулся.

— Спасибо, Жуглет.

Между двумя глотками менестрель провозгласил — достаточно громко, чтобы быть услышанным всеми зрителями:

— Всегда почту за честь служить великому рыцарю.

Проигнорировав это замечание, Виллем вернулся к делу.

— Итак, давайте покажем его величеству, на что вы все способны. Повторим сегодняшние упражнения — сначала медленно, а потом в более быстром темпе.

Солнце светило ему в спину, и теперь, когда император оказался прямо напротив, рыцарь чувствовал себя выставленным напоказ. Передвигаясь по краю лощины, он оказался прямо под тем местом, где расположился Конрад со своей свитой. Жуглет последовал за ним.

По жесту Конрада певец поднялся наверх, к крытому сверху и открытому по бокам шатру для зрителей, перед которым стояли, растянув знамя над головами, герольды.

— Как идет тренировка? — осведомился Конрад.

Внизу, на площадке, Виллем, щурясь от солнечного света, выкрикивал номера упражнений. Повинуясь его приказам, сражающиеся двигались почти как танцоры.

Жуглет удовлетворенно кивнул.

— Он с ними очень терпелив, но вместе с тем строг. Умеет заставить их работать и мог бы многому научить ваших рыцарей, сир.

Павел, который до этого момента сидел, всеми забытый, по правую руку от брата, пристально, прищурившись, посмотрел на Жуглета. Тот ответил ему приятной, спокойной, почти ласковой улыбкой.

— Поскольку его преосвященство, по-видимому, ставит под сомнение оправданность моего… вклада в возвышение этого рыцаря, могу я осведомиться, не внес ли его преосвященство свой собственный вклад в предотвращение этого возвышения?

Павел чуть не выпал из седла. Ноздри у него раздувались, точно у разъяренного жеребца.

— Я действительно собирался заметить, что ты тратишь уйму времени, глазея на этих полуголых юношей.

В надежде вызвать смех окружающих он попытался придать этой сентенции тон окрашенного сарказмом юмора.

— Вы правы, ваше преосвященство. Это просто-напросто зависть, — мгновенно, без тени смущения отозвался Жуглет. — Я знаю, зависть — смертный грех, и обязательно покаюсь в нем в следующий раз, когда пойду исповедоваться. — Легчайшая тень улыбки. — Правда, я уже пропустил все сроки. А может, вашему преосвященству будет угодно оказать мне честь… если он знает местечко поблизости, потемнее и поуединеннее… где мы могли бы… ой!

Последнее было реакцией на действия Конрада, который, едва сдерживая смех, сильно хлопнул менестреля по голове.

— А верхом они уже работали? — спросила, не отводя глаз от тренирующихся оруженосцев, любовница одного из рыцарей. И доверительно улыбнулась стоящему рядом Николасу. — Обожаю смотреть, как они бросают копья в кольцо.

Павел, услышав это, лишь демонстративно вздохнул с видом снисходительного раздражения, давая тем самым понять окружающим, что ничего, кроме подобных двусмысленных замечаний, при этом дворе ждать не приходится.

— Я бы не возражал, если бы Виллем бросил копье в мое кольцо, — ухмыльнулся в ответ Николас, вызвав хихиканье некоторых дам.

Конрад метнул на своего посланца сердитый, предупреждающий взгляд, отчего тот мгновенно протрезвел. Кардинал театрально закатил глаза и закусил губу.

— Семь! — выкрикнул Виллем и, заметив, что один из юношей сделал слишком глубокий выпад, громко скомандовал: — Держи равновесие!

Он расхаживал между пятью сражающимися парами. Георг, оставшийся без напарника, совершал все движения так, будто перед ним находился воображаемый партнер. По команде Виллема все одновременно завершили упражнение. Застыв на мгновение, они привели мечи в нейтральное положение — клинок удерживался на уровне талии и направлялся почти вертикально вверх, лишь с легким наклоном.

Виллем с удовлетворением кивнул и хлопнул в ладоши, после чего опять принялся выкликать номера, но на этот раз гораздо быстрее, чем раньше. Теперь все выглядело так, будто небольшая армия в убыстренном темпе исполняет боевой танец.

— Красивое зрелище, — с чувством произнес Конрад. Это была первая реплика, хотя бы относительно обращенная к Павлу. — Сильные, здоровые, умелые тела, и все они выкладываются ради меня.

— Ты переоцениваешь себя, Конрад, — скривился Павел. — Их конечная цель — крестовый поход, и там они будут выкладываться ради нашего вечного Господа, а не просто ради какого-то преходящего государственного деятеля вроде тебя.

Несколько мгновений император удивленно смотрел на Павла, а потом сверкнул белозубой улыбкой и с размаху хлопнул брата по плечу.

— Знаешь, Павел, когда ты вроде как остришь, твое общество начинает доставлять удовольствие. Сделай одолжение, остри почаще.

С этими словами он вновь переключил все внимание на поле.

— Ничего удивительного, что древние атлеты тренировались нагишом, — сладким голосом произнесла одна из дам. — Мужчина такое красивое создание.

— Было бы неплохо, если бы придворные дамы пряли и вышивали тоже нагишом, — предложил Конрад.

— Я бы предпочел, чтобы они попрыгали тут в таком виде, — внес свою лепту Жуглет, подмигивая кучке женщин таким хитроумным способом, что каждая из них сочла непосредственным адресатом этого подмигивания именно себя.

Тренировка завершилась под рукоплескание зрителей, но оруженосцы были так напуганы реакцией Виллема на утрату сосредоточенности, что никак на этот факт не отреагировали. По сигналу Виллема они выстроились в колонну лицом к нему. Тот протянул руку, паж вручил ему меч с таким же, как и у юношей, тупым лезвием, и Виллем подал знак первому оруженосцу выйти вперед. Он сделал мощный прыжок в направлении юноши, при этом мышцы на его плечах и спине эффектно обрисовались в солнечном свете, и дамы опять захихикали. Юноша ловко парировал удар, отразил еще три выпада, отсалютовал деревянным мечом и, уступая место следующему, отошел в конец колонны.

— Это один из моих! — в восторге воскликнул Конрад. — Это Томас! Я и понятия не имел, что он так умеет.

— Может, до сегодняшнего дня и не умел, — заметил Жуглет.

— Только посмотри, как этот Виллем из Доля движется, — одобрительно произнес Конрад, игнорируя очередной приступ веселья у дам. — Я выглядел так лет десять назад. Вот она, настоящая красота.

— Если вы любитель таких вещей, тогда конечно, — безмятежно ответил Жуглет. — Я же лично предпочитаю, чтобы немного подрагивало.

Очередное подмигивание в сторону придворных дам породило новую волну молниеносных, многообещающих улыбок.

— Жуглет, — произнес Конрад, неожиданно понизив голос. — Глянь-ка осторожно поверх моего плеча. Кто-нибудь из моих людей выглядит так, будто ревнует или чувствует себя отверженным?

Жуглет, сделав вид, что потягивается, медленно повернулся, как будто пытаясь поймать порыв прохладного ветра. Павел, сидящий рядом с Конрадом, глянул прямо поверх его плеча и ответил, опередив менестреля:

— Пара таких есть.

Конрад бросил на Павла взгляд, долженствующий довести до сведения брата, как некрасиво тот себя ведет, и задумчиво улыбнулся.

— Отлично, — сказал он. — Этим по окончании тренировки и займемся.

— Чем? — хором спросили Павел и Жуглет. Конрад прошептал с оттенком предвкушения:

— Посмотрим, чего на самом деле стоит твой молодой человек.

Обратно Маркус поехал не тем путем, каким прибыл на место свидания, сделав ради предосторожности изрядный крюк. Он надеялся, что это последний раз, когда ему приходится прибегать к подобным уловкам. Следующая встреча с Имоджин произойдет в церкви. Почти все время на обратном пути он смаковал сладостные воспоминания о тех ощущениях, которые испытывал во время их близости, и вдруг его едва не затошнило от страха: он подумал, что будет, если Альфонсу придет в голову отказаться от своего обещания. Мелькнула даже мысль признаться Конраду в том, что он лишил Имоджин девственности… но нет, этого делать никак нельзя, он ведь поклялся своему повелителю, что ничего подобного не произойдет. Доверие Конрада — это практически единственная его опора в жизни. Да и зря он так разволновался — беспокоиться-то не о чем. Скоро они поженятся, и тогда уже не будет важно, когда они впервые были вместе.

Поднимаясь на холм, с которого открывался вид на тренировочное поле, он увидел, что занятия только что закончились и что в числе зрителей сам император. Рихард из Майнца, один из самых выдающихся рыцарей Конрада, устало покидал поле. Маркус решил, что сегодня именно он надзирал за тренировкой оруженосцев, хотя обычно до таких вещей не снисходил. Несколько утомленных, запыленных молодых оруженосцев оттачивали свое боевое мастерство. Среди них Маркус с удивлением заметил Виллема из Доля, на голову возвышающегося над остальными. Он был одет в ничем не примечательную льняную тунику — и все равно бросалось в глаза, насколько рыцарь молод и чертовски хорош собой. Но устал он, по-видимому, больше других. Спешившись, Маркус повел свою кобылу к южному краю поля, где тренирующиеся поили лошадей, и жестом подозвал молодого прыщавого блондина — насколько он помнил, оруженосца Виллема. Юноша мыл самого крупного жеребца.

— Добрый день, парень. Можешь объяснить, почему твой господин тренируется с новичками? Мне казалось, он человек опытный.

Эрик мрачно ухмыльнулся.

— Еще какой опытный, сударь. На прошлой неделе император вызвал его на поединок, и Виллем трижды сшиб его величество с коня. Ну, его величество и попросил моего господина заниматься с королевскими оруженосцами.

— А-а, — разочарованно протянул Маркус. — Я думал, тренировку проводил Рихард.

Эрик улыбнулся во весь рот.

— Нет, сударь. Когда тренировка закончилась, его величество устроил три боя. В каждом из них Виллем сражался с одним из рыцарей его величества и обезоружил всех. Как раз только что он победил Рихарда из Майнца.

— Вот оно что… — опять протянул Маркус. Возникло странное чувство: как будто что-то размером с оливковую косточку грызет его изнутри.

— Весьма впечатляет.

— Еще бы! До сегодняшнего дня его величество никогда не наблюдал за тренировками, но, мне кажется, теперь это войдет у него в традицию. Даже дамы пришли. — Эрик широко улыбнулся. — Виллему нужна покровительница, и все до одной не против, но он, бедолага, понятия не имеет, как к ним подступиться.

Маркус, проследивший взглядом за его жестом в сторону зрительского шатра, строго одернул Эрика:

— Не подобает так говорить о своем господине. Эрик только рукой махнул.

— Он мой кузен и добрый товарищ. Его сестру и меня кормила одна кормилица.

Маркус не имел времени сообразить, почему услышанные им новости плохи, но инстинктивно почувствовал, что дело обстоит именно так.

— У него есть сестра?

Эрик присвистнул.

— Черт подери все законы, запрещающие браки между родственниками! Да, у него есть сестра. Она красивее любой дамы в этом шатре. Если хотите знать, — упиваясь возможностью поделиться секретом с единственным человеком в Кенигсбурге, который его еще не знает, Эрик понизил голос, — есть одна вещь, это было тайной, но сейчас уже можно сказать. Если Виллем хорошо выступит на турнире, Конрад примет его при дворе, а потом пошлет за Линор с целью… ну, жениться на ней.

Глаза Маркуса сверкнули, но Эрик ничего не замечал.

— Что вы на это скажете, а? Вчера еще быть никому неизвестным, прозябающим на дальней границе рыцарем — и меньше чем за месяц вознестись фактически до брата короля, ведь можно так сказать? — Будто сам не веря своим словам, Эрик покачал головой. — Я ему завидую, но более подходящего человека королю пожелать не могу. Разве что меня… Прошу прощения, господин.

С этими словами он вновь занялся Атлантом.

Охваченный ужасом, Маркус стал разглядывать людей на возвышении. Вот они ходят, о чем-то говорит. Вон Конрад, и, что гораздо хуже, вон Альфонс Бургундский. Знает ли он о готовящемся возвышении красивого молодого холостяка? Борясь с подступающей паникой, Маркус нашел грума и передал ему свою кобылу. Затем быстро, как только позволяло поврежденное колено, побежал к возвышению для зрителей.

Жара еще не спала, и солнце светило в полную силу. Виллем устал, мышцы у него ныли, лицо покраснело и воспалилось от жары и пота, но он был очень доволен тем, как прошел день. Вряд ли можно найти лучший способ отточить собственное мастерство, чем проводить ежедневные тренировки с этими юношами. Что же касается боев с тремя самыми успешными рыцарями Конрада — что ж, этого он не ожидал, а уж о том, чтобы из всех поединков выйти победителем, даже и не мечтал. Ему казалось, что при огромном королевском дворе его способности вряд ли кого-либо удивят. К счастью, он ошибался. Это оказалось чрезвычайно приятным сюрпризом. А лучше всего было вновь оказаться в собственной стихии, подальше от дворцовых интриг, подальше даже от Жуглета, чье присутствие, при всех его добрых намерениях, действовало порой угнетающе. Слушая его песни и истории, можно забыть обо всем — у Жуглета прекрасный голос, что ни говори, — но после дня, проведенного среди оруженосцев и рыцарей, Виллем чувствовал, что сделал нечто полезное, от чего есть конкретный толк. В своем деле, по крайней мере, он мастер. Рядом с Жуглетом он почти всегда ощущал какую-то зависимость, и было так хорошо насладиться собственной победой.

Поднимаясь по склону холма к помосту под шатром, чтобы поздороваться с Конрадом, он увидел бегущего навстречу менестреля. Тот встретил его восторженно.

— Отличная работа! Дружище, ты разгромил в пух и прах самого Герхарда из Меца, а ведь этот выскочка воображал, что запросто обезоружит тебя! Ты ему показал, где раки зимуют!

Делая преувеличенно неуклюжие движения, Жуглет попытался изобразить сваливший Герхарда удар.

Виллем неловко улыбнулся и похлопал Жуглета по плечу.

— Спасибо. Ты, наверно, наблюдал за поединком, забравшись на скамью, раз все смог разглядеть.

Братец Павел намекал, что я слишком старался рассмотреть все получше. К тому же я хотел быть в курсе того, что придворные говорят о тебе. — Подмигнув, Жуглет скользнул рукой по блестящему от пота плечу Виллема. — Можешь не сомневаться, они говорили то, что надо.

Настроение рыцаря слегка упало, он раздраженно отбросил руку Жуглета.

— Совсем не обязательно лезть из кожи вон, мостя мне дорогу к успеху. Кое-чего я могу добиться и самостоятельно.

К его удивлению, Жуглет не стал спорить.

— Ты совершенно прав. Я увлекся — это профессиональное. Тебе помощь не нужна. Ладно, я пошел.

Виллем бросил взгляд на платформу для зрителей, и у него чуть ноги не подкосились: он понял, что четыре или пять молодых красавиц, едва не пуская слюну, рассматривают его, дожидаясь, пока он подойдет к ним.

— Постой. — Он схватил друга за локоть. — Не уходи, прошу тебя, помоги мне поговорить с этими… людьми.

Жуглет, прищурившись, взглядом специалиста оценил ситуацию.

— Все как на подбор! Из них ты вполне можешь выбрать себе подругу по вкусу. Насколько мне известно, все они замужем. Для тебя это самое оно. Куртуазная любовь только тогда считается любовью, когда возлюбленных разделяют препятствия. — Он испустил драматический вздох. — Как, скажем, меня и твою прекрасную сестру… Ладно, пойду подготовлю почву.

С этими словами менестрель рассмеялся и устремился вверх по холму к шатру, где возобновил свой безобидный, но вместе с тем бесстыдный флирт с разодетыми в пух и прах замужними дамами.

Усталый Виллем медленно потянулся, расправляя плечи, и последовал за ним.

Не успел он подойти к шатру, как на пути у него возник граф Бургундский. Он сжал руку Виллема с таким энтузиазмом, что тот едва не вскрикнул, и рывком втащил его на платформу.

— Блестяще, мой мальчик, просто блестяще. Вся Бургундия вправе гордиться тобой, — громко воскликнул граф таким сердечным тоном, точно они давние друзья.

Уже второй день граф вел себя таким образом — с необъяснимой, настойчивой, натужной фамильярностью. Виллему это было глубоко противно. Он ничего не ответил. Граф слегка понизил голос и льстиво добавил:

— Ходят слухи, что на турнире ты возглавишь королевский отряд.

Виллему стало неловко.

— Некоторые люди его величества почтили меня предложением выступать на моей стороне, но было бы чрезмерной самоуверенностью утверждать, что я могу возглавить королевский отряд, не принадлежа к королевскому дому.

— Пока не принадлежишь, но я слышал, это вскоре может измениться… — возразил Альфонс все тем же фальшиво компанейским тоном. — Пусть даже косвенно, все равно.

Виллем опешил.

— Это не более чем слух. — Он залился краской. — Я бы никогда не поставил будущее сестры в зависимость от своих успехов в боевых искусствах. И сомневаюсь, что его величество поставит в зависимость от них будущее империи.

— Значит, слухи безосновательны? — произнес кто-то у него за спиной.

Оглянувшись, Виллем встретился взглядом с сенешалем Конрада, высоким, приятным человеком по имени Маркус, Он исчез после первого вечера Виллема во дворце. Черную тунику сенешаля покрывала пыль, волосы растрепал ветер; обожженное солнцем худощавое лицо было лишено всякого выражения.

— Имеются веские основания верить этим слухам, — встрял, не глядя на Маркуса и растянув рот в широкой улыбке, Альфонс. — Ты прекрасный боец, и я желаю тебе удачи на турнире, а также большого счастья тебе и твоей сестре.

Он подобострастно поклонился и отошел. Маркус с Виллемом проводили его изумленными взглядами.

— Я не доверяю этому человеку, — тихо признался Виллем, Маркус, совершенно подавленный, кивнул в знак согласия, а Виллем добавил:

— И не понимаю его.

Маркус не сдержал вздоха душевной боли.

— Зато я понимаю, — сказал он и зашагал прочь.

Глава 7 ФАБЛЬО Комическая история в стихах с налетом вульгарности или непристойности

8,9,10 июля

Сто фунтов — подарок Конрада — были истрачены с экстравагантной широтой под неусыпным оком Жуглета. Хотя бы по несколько пенни досталось каждому цеху — и почти каждому отдельному ремесленнику в городе.

А на следующий день после возвращения Маркуса, под нежный шорох летнего дождя, когда Виллем опять уже был без гроша (зато стал обладателем множества туник, заколок, сапог, деревянных сундучков, кожаных мешочков, ложек, шляп, четок и священных реликвий, специй, астрологических карт, горшков для приготовления пищи, тканей, музыкальных инструментов, на которых он не умел играть, драгоценностей и даже нескольких листков настоящей бумаги), прибыл купец из Монбельяра с огромным грузом рыцарского снаряжения для Виллема — и все в кредит. Этот купец был его поставщиком с тех пор, как Виллема впервые опоясали мечом, и потому всегда имел запас красно-синих (цвета Виллема) вымпелов и флагов.

Привез он и копья, щиты, лошадиные попоны, туники специально для турниров.

Стоя под струями теплого дождя, Виллем старался не думать о долгах, в которые влезает, приобретая снаряжение не только для себя, но и для Эрика и двух своих мальчиков-пажей. Другие рыцари — те двадцать два, что прибыли из Бургундии, и те тридцать из людей Конрада, что вызвались сражаться на стороне Виллема, — готовы были удовлетвориться лишь вымпелами его цветов, а одеждой и всем прочим обеспечивали себя сами.

Сердечно поблагодарив купца, Виллем предложил устроить его в гостиницу, где Жуглет уже хлопотал, пытаясь сосватать за купца Мюзетту, дочь хозяина.

— Везде-то ты поспеваешь, — беспомощно рассмеялся Виллем, когда до него донесся из комнаты дальше по коридору шум взаимных поздравлений и радостных выкриков.

Из открытого окна пахнуло прохладой. Небо приобрело оттенок серого стекла.

— И всем приношу удачу, — довольно согласился Жуглет. — А ну-ка, давай надевай свою новую шерстяную тунику. Конрад снова приглашает тебя поужинать во дворце.

Купец — поставщик рыцарского снаряжения — прибыл вместе с мгновенно возникающим и так же резко заканчивающимся наплывом людей, который неизменно сопровождал крупные турниры. Невзирая на то и дело начинавший накрапывать дождь, в Селестат хлынули толпы рыцарей со своими оруженосцами и слугами. Сначала оказались забиты все гостиницы, потом все возможное съемное жилье, после чего за пределами городских стен начали возникать лагеря. Со всех сторон в город, в надежде найти временную работу, также стекались представительницы известной древнейшей профессии, и их ожидания оправдывались.

Улицы запрудили крестьяне и лоточники, на разных языках предлагая прохожим свои товары, и от первого до девятого удара колокола продавали все, что душе угодно, — от фальшивых талисманов («зуб, выбитый на турнире из челюсти противника Мишелем из Гарнса!») до поддельных чудес («святой эликсир, который Виллем из Доля выпил перед крестовым походом, чтобы сокрушить неверных!»). Конрад придумал исключительно хитрый ход: в обмен на денежное пожертвование определенного размера в любой валюте каждый гость получал значок с эмблемой империи, который потом можно было отвезти домой и показывать родным и знакомым. А прибывшим из Рима за те же деньги выдавались два значка — второй предлагалось подарить его святейшеству.

В течение двух дней перед турниром Конрад предоставил всему двору возможность окунуться в эту фантасмагорию. Виллем, возвращаясь домой с мессы в соборе Святого Фоя, заметил Жуглета в толпе рядом с лавочкой серебряных дел мастера: тот покупал что-то маленькое, роясь в подозрительной на вид переносной аптечке. Виллем собрался перейти площадь и заговорить с менестрелем, как вдруг услышал поблизости знакомый голос, произнесший с веселым удивлением:

— Так вот где он это берет!

Повернувшись, Виллем увидел королевского посланца, Николаса. Как и сам Виллем, тот, оставаясь незамеченным, следил за манипуляциями Жуглета.

— Берет что? — спросил Виллем.

Николас вздрогнул, но тут же пришел в себя и вежливо поклонился.

— Доброе утро, сударь. — Он кивнул в сторону менестреля. — Я имею в виду пузырек с настойкой, который Жуглет так ревностно охраняет.

— И что в нем? — спросил Виллем.

Если не считать поддразнивания Конрада по этому поводу, никто никогда ни о чем таком не упоминал, но Виллем сам несколько раз замечал, как бережно менестрель охраняет свисающий с пояса маленький кожаный мешочек.

— О, специальная настойка, помогающая сохранить красоту голоса, — тоном специалиста объяснил Николас. — Так, по крайней мере, говорят.

С этими словами посланец растворился в направлении улицы Пекарей. Виллем решил напрямую расспросить Жуглета, но, когда повернулся к повозке аптекаря, музыканта уже и след простыл. Почти сразу же со стороны Чугунного переулка послышался знакомый хрипловатый тенор, воспевающий достоинства Виллема из Доля. Виллем торопливо зашагал прочь, через зеленной рынок.

Кроме лоточников с их подозрительным товаром повсюду теснились музыканты, акробаты, предсказатели и жонглеры. Они буквально заполонили все улицы и переулки от ворот до ворот, в том числе и те, которые вели к замку. И разумеется, не обошлось без бродячих проповедников и клянчивших деньги безумных религиозных фанатиков. Втискиваясь в самую гущу толпы, они призывали на головы грешников небесную кару. Бани в бедных кварталах ломились от народа, сточные канавы воняли сильнее обычного. Продовольствие дорожало не по дням, а по часам даже в той гостинице, где остановился Виллем, так что он был благодарен Конраду за регулярные приглашения к королевскому столу — ради этого стоило лишний раз вскарабкаться на гору.

Жуглет воспевал имя и дела славного рыцаря из Доля — и на переполненных улицах, и в лагерях за пределами городских стен. Кроме того, он неутомимо пытался наладить личную жизнь Виллема: в домах, где собирались представители знати и рыцарства, он подстраивал ему встречи с привлекательными молодыми дамами. Не прошло, впрочем, и дня, как Виллем трижды продемонстрировал свою феноменальную неспособность флиртовать. Это, однако, ничуть не охладило пыл Жуглета в его стремлении подобрать другу кого-нибудь побогаче и посимпатичнее («Сам понимаешь, не для женитьбы, — объяснял Жуглет Виллему, — а просто для того, чтобы, когда мне и моим собратьям по ремеслу придет пора обессмертить в балладах твои деяния, можно было представить тебя блестящим кавалером»).

Кроме того, менестрель взял под свой контроль распорядок Виллема. Он настаивал на том, что в оставшиеся два подготовительных дня тот должен все время быть на виду. К этому времени, куда бы они ни шли, в разговорах то и дело упоминалось имя рыцаря из Доля, что породило шуточное разногласие между ними. С точки зрения Виллема, громкая шумиха, поднятая вокруг него Жуглетом, ни к чему хорошему привести не могла, а для Жуглета, напротив, достигнутая известность служила подтверждением того, что его усилия не пропали даром.

Утром накануне турнира, однако, возникло непредвиденное осложнение — как следствие столь безудержного прославления.

Туман и солнце без особой любви, но соединились, породив в итоге насыщенное тяжелой влагой утро. Конрад явился посмотреть, как будет протекать тренировка оруженосцев. Королевская свита к этому времени разрослась до колоссальных размеров: ее пополнили множество старых друзей Конрада, явившиеся в город специально ради турнира и расхаживающие повсюду в украшенных королевской символикой нарядах. Посланец Николас, незаметно соскользнув с заполненной народом зрительской платформы, переместился поближе к тренировочной площадке и уселся на землю рядом со своим товарищем по вечному подшучиванию над всем и вся, Жуглетом. Они шепотом обменивались неприличными остротами по поводу почти каждого юноши на поле, периодически разражаясь таким громким хохотом, что их несколько раз одергивали — сначала Виллем, а под конец и сам Конрад. После королевского выговора друзья пару минут с усмешкой смотрели друг на друга, сохраняя демонстративное молчание, а потом Жуглет вновь обратил взор на поле.

Через некоторое тщательно отмеренное время Николас притронулся к руке Жуглета тем особым легким и нежным жестом, к которому молодой красавец менестрель, к сожалению, привык. Но от Николаса это исходило впервые.

Пораженный, Жуглет сверкнул взглядом на посланца.

— Николас…

Тот убрал руку и с невинным видом положил ее на сухую красноватую землю.

— Прошу прощения, ошибся, — спокойно сказал он и тут же с головой ушел в созерцание тренировки.

Жуглет, который был слишком удивлен, чтобы просто так оставить эту тему, произнес твердо, но с легким оттенком тревоги:

— Ты же знаешь, что я не…

— Я знаю, что ты был не… — поправил его Николас. — Мне показалось, что мелодия переменилась. С недавнего времени.

Жуглет, не понимая, смотрел на него.

— Мой интерес к дамам остался неизменным.

— Возможно. Изменился лишь твой интерес к мужчинам.

— Что?! С чего ты взял?

— Может, из-за этого.

Николас кивнул в сторону разминавшегося на поле Виллема.

Тот, без рубашки, весь потный от жары, выглядел очень эффектно.

Жуглет был настолько ошарашен, что несколько мгновений сидел, молча разинув рот, а потом разгневанно выпалил:

— Что за нелепость!

Николас, по-прежнему не сводя взгляда с поля, пожал плечами.

— Как тебе угодно. Но я ни разу не видел, чтобы какое-нибудь предприятие захватывало тебя до такой степени, как это. Я подумал, что ты пал жертвой собственного энтузиазма.

Жуглет рассмеялся своим характерным смехом, откидывая назад голову и по-совиному ухая.

— Ничьей жертвой я не пал. — И потом, немного успокоившись, добавил заговорщицки: — Впрочем, признаюсь, я питаю слабость к Линор.

Николас кивнул, по-прежнему улыбаясь.

— Да, я видел твой старый фидель, когда был там. Я еще подумал, нет ли за этим истории.

— Никакой истории. Я просто имел в виду, что если иной раз я веду себя странно с ним, то лишь потому, что в этот момент он напомнил мне ее.

— Что ж, может, и так. — Николас иронически усмехнулся и, усевшись, изящным движением стряхнул пыль с пальцев. — Наверное, его загорелая мускулистая спина напоминает тебе ее загорелую мускулистую спину. Ну конечно же.

— Не будь такой сволочью, — нахмурился Жуглет. — Мир полон мужчин, которыми я открыто восхищаюсь, но с которыми поддерживаю абсолютно невинные дружеские отношения. — Пауза, почти насмешливая. — С тобой, например.

— Со мной? — Всем своим видом выражая непричастность к чему-либо вроде невинной дружбы, Николас еще раз сделал двусмысленный жест, который и стал причиной этого разговора. — Нет, Жуглет, это не про меня.

— Я говорил о своем отношении к молодым людям.

Выведенный из равновесия Жуглет ожесточенно скреб пяткой по сухой земле.

— А-а! — протянул Николас. — Но как я только что продемонстрировал, не следует сбрасывать со счетов и их отношение к тебе.

Последовал момент растерянности, после чего Жуглет неловко рассмеялся.

— Намекаешь на Виллема? Ты с ума сошел? Мы дни и ночи строим планы, как бы найти ему даму сердца.

Николас, сопровождая свои слова самодовольной, победоносной улыбкой, прошептал:

— И все же он проводит гораздо больше времени с тобой, строя эти самые планы, чем на практике завоевывая женские сердца. Если так пойдет и дальше, думаешь, этого никто не заметит?

Небрежным кивком он указал на папского нунция.

Жуглет сначала опешил, потом насторожился и негромко сказал:

— Понял. Спасибо.

В последнее время Маркус всякий раз, когда выдавалась такая возможность, посещал, сопровождая своего господина, тренировки оруженосцев. Обычно во время занятий он неотрывно следил за графом Бургундским, который, в свою очередь, не сводил взгляда с Виллема из Доля. Апофеозом этих наблюдений становились припадки ужаса: Маркусу виделась со всеми порнографическими деталями сцена брачной ночи Виллема и Имоджин, в процессе которой муж понимал, что его жена не девственница.

Однако сегодня его внимание привлек Павел: этот духовный деятель изрядно наметал глаз, высматривая, чем занимаются Жуглет и Николас, и сейчас он тоже углядел их на склоне холма, занятых оживленной беседой.

Маркус по давно усвоенной привычке посмотрел на Конрада, ища руководства к действию. Папский нунций беспрерывно выискивал трещины в нравственной броне двора. И Маркус, и Конрад знали, что позиции Николаса уязвимы; с недавних пор, после очередного строгого предупреждения, Николас стал осторожнее, но иногда — как, например, сейчас — забывался.

Конрад состроил недовольную гримасу.

— Что бы тебе хоть раз просто получить удовольствие от жизни? — не глядя на брата, буркнул он, теребя украшенной перстнями рукой бороду с золотистыми прядями.

— Я постоянно получаю удовольствие от жизни, брат, — любезно ответил Павел.

— Тогда попытайся, по крайней мере, проявить в этом деле оригинальность, — устало покачал головой Конрад. — Попробуй, к примеру, инцест, или скотоложество, или, на худой конец, магию. А то получается чересчур однообразно, ведь это тянется уже не первый год. Самое ужасное, в чем ты можешь уличить моих подданных, это греческая любовь без взаимности. Скучно, Павел.

Павел всем своим самодовольным видом продемонстрировал, что слова брата его ничуть не разубедили. Конрад бросил быстрый взгляд на Маркуса, и тот начал спускаться по склону, направляясь к Николасу с назиданиями и только что придуманным заданием, требующим незамедлительного присутствия посланца во дворце — или, по крайней мере, в любом другом месте, лишь бы подальше от смеха Жуглета и слежки Павла.

Вечером накануне турнира Эрик отправился на «Вечерние звезды», шуточный турнир для оруженосцев и молодых рыцарей, где они имели возможность испытать приобретенные навыки. Виллем, как всегда накануне турнира, собирался поститься, но, когда Конрад пригласил его на ужин, не осмелился отклонить приглашение. Он оставил коня и оружие у ворот, и его провели в королевскую гостиную. Его величество сидел в окружении своего зверинца, состоящего из охотничьего сокола и гончих. Жуглет, устроившийся, как всегда, в нише у окна, играл на фиделе. Сначала коротко поговорили о турнире, а потом Конрад наконец придал официальный статус слухам, которые Виллем в течение уже нескольких дней только и делал, что опровергал.

— Если завтра ты выступишь хорошо — а у меня есть все основания полагать, что так оно и будет, — я сделаю тебя одним из своих рыцарей, — начал император.

Виллем, явно довольный, опустил голову, точно застенчивый мальчик.

— Ваше величество оказывает мне честь, о которой я не смел и мечтать.

— Но это еще не все, — продолжал, улыбаясь, Конрад. — Я бы хотел, чтобы ты стал мне братом. Твоя замечательная сестра, о которой я немало наслышан, — для кого ты ее бережешь?

Виллем с трудом сглотнул. В целом Конрад как человек ему нравился, но при этом хотелось бы хоть раз увидеть, как его величество в разговоре с придворной дамой проявляет что-то хотя бы отдаленно напоминающее уважение.

— Для того, кто будет беречь ее, точно величайшее сокровище, как она того заслуживает, — осторожно ответил он.

Конрад усмехнулся самодовольно и не без цинизма, поглаживая по голове гончую.

— Ни разу не встречал женщину, которую стоило бы беречь, точно драгоценность, но, если твоя сестра характером похожа на тебя, я буду любить ее, насколько смогу. И постараюсь научиться беречь ее, точно драгоценность. Этого достаточно, друг мой? При условии, конечно, что Ассамблея даст свое согласие?

Рыцарь бросил взгляд на Жуглета, по-прежнему сидящего в оконной нише с Фиделем на коленях. За последние дни, когда менестрель сделал все возможное, чтобы ставший всеобщим достоянием «секрет» по поводу Линор практически перестал быть тайной, Виллем начал понимать, что именно это и было апофеозом его замысла. Жуглет хотел, чтобы Линор оказалась при королевском дворе: тогда он получит желанную возможность ухаживать за ней и, может быть, даже соблазнить. И роль Виллема во всем этом состояла лишь в том, чтобы провести Линор во дворец. Осознав это, в первый момент он разозлился, однако потом вынужден был признать, что хотя он в этой игре всего лишь пешка, но при этом пешка чрезвычайно везучая, которая сама получит огромную выгоду. И все же сейчас мысль, что на самом деле Жуглет расшибается в лепешку вовсе не для него, а ради Линор, снова вызвала мимолетную вспышку негодования.

Почти незаметно Жуглет кивнул из оконной ниши. Его лицо ничего не выражало, но глаза ярко блестели.

— Да, сир, — ответил Виллем. Его положение было не таково, чтобы отказывать императору. — Я буду польщен, горд и… — последовала долгая пауза, во время которой он подыскивал подходящее слово, — неописуемо рад отдать вам руку сестры, если вы этого пожелаете.

Судя по выражению лица Конрада, ответ его удовлетворил. Поколебавшись, Виллем добавил:

— Но вы… разве вы не рискуете, сделав такой выбор, навлечь на себя осуждение церкви? Ваш брат, кардинал, похоже, изо всех сил старается добиться союза между вами и наследницей Безансона. Так что, когда дело дойдет до папского благословения вашего брака…

— Папского благословения! Чтоб он провалился, этот проклятый Папа! — прорычал Конрад, едва не ударив гончую, которую поглаживал. — Империя священна по самой своей сути, и, значит, папское благословение будет… излишним.

Прекрасно понимая, как важен накануне боя хороший сон, Конрад в этот вечер завершил ужин раньше обычного.

За последнее время вошло в обычай, что, даже если Виллем специально не приглашает с собой менестреля, Жуглет садится позади него на Атланта и скачет в гостиницу. В этот вечер во внутреннем дворике праздновали помолвку Мюзетты с купцом из Монбельяра. Жуглет настоял, чтобы они станцевали несколько танцев вместе со всей честной компанией, и от души выдал ожидаемый от него набор не слишком оригинальных, двусмысленных острот насчет удовлетворения, которое получит Мюзетта, став женой мужчины, чьи копья выше всяких похвал. Роскошный красно-зеленый плащ, который Конрад подарил Жуглету в честь завтрашнего турнира, вызвал множество комплиментов.

Жуглет сделал широкий жест — швырнул его в толпу гостей, воскликнув:

— Не сомневаюсь, Виллем из Доля подарит мне что-нибудь еще более шикарное!

Лишь перед самыми сумерками — а летом они наступают довольно поздно — Виллему удалось укрыться в своей комнате. Неотвязное присутствие Жуглета и льстило ему, и раздражало.

— Прежде чем я потащусь обратно в гору, покажи-ка, что ты собираешься завтра надеть! — жизнерадостно произнес менестрель, возникнув на пороге. — Посмотрим, может, я уже сегодня сложу про твои завтрашние подвиги балладу, со всеми подробностями, конечно. И сразу же ее исполню, еще и заработаю что-нибудь.

— Завтра я буду в полном рыцарском облачении. — Виллем зевнул. — Я с ног валюсь от усталости. Если ты не против, я хотел бы лечь. Разве что пропустим по стаканчику? Только никаких больше песен.

— Отлично. — Жуглет пожал плечами. — Мне все равно надо поберечь голос. Завтра придется прославлять твои победы перед всеми дамами.

— Как я сумею вознаградить тебя за все, что ты для меня делаешь? — произнес Виллем, стаскивая через голову тунику.

Рубашка, зацепившись за воротник туники, снялась вместе с ней, и теперь он стоял голый по пояс, освещенный светом лампы.

— Не надо никакой благодарности, — отвечал Жуглет. — Для меня это долг друга. К тому же я и сам получаю удовольствие. И еще — говорю это со всей серьезностью, Виллем, — завтра в это же время у тебя уже будет дама сердца.

Для человека, прекрасно сознающего свои сильные стороны, Виллем обладал обезоруживающей, на диво скромной улыбкой.

— Я всего лишь безземельное ничтожество, Жуглет. Вряд ли среди того множества дам, с которыми ты меня познакомил, нашлась хотя бы одна, которой моя застенчивость показалась… ну, по крайней мере… привлекательной.

— Ах, оставь, — отмахнулся Жуглет. — Ты лучше управляешься с делами, чем со словами, а какая женщина не любит великие дела? Если понадобится сочинять стихи, я тебя подучу. Но ты будешь пользоваться большим успехом такой, как есть, уж поверь мне.

Виллем, слушая его, стоял посреди комнаты, рассеянно ища взглядом халат. Как бы в подкрепление своих слов, менестрель дружески хлопнул его по мускулистому плечу.

— В конце концов, это…

Жуглет осекся. Виллему показалось, что он видит на лице друга выражение, чем-то ему знакомое. По сути, оно несло в себе похвалу и должно было Виллему льстить, если бы не одна деталь, вызывающая едва ли не шок. На физиономии Жуглета возникла улыбка, удовлетворенная и одновременно жаждущая, — точно такая же, какую Виллем увидел в свое время на лице вдовы Сунья, когда впервые прикоснулся к ней.

Сумей Жуглет скорчить подходящую шутливую мину, все можно было бы спустить на тормозах. Но музыкант вместо этого покраснел как рак и резко, будто обжегшись, отдернул руку. Друзья обменялись нервными взглядами. Виллем сделал шаг в сторону.

— Я хотел сказать… — предпринял попытку продолжить разговор Жуглет.

Однако он говорил неуверенно и чересчур громко, да вдобавок еще грубовато, подчеркнуто мужским жестом опять потянулся к руке Виллема. Тот отстранился, от всей души желая, чтобы Жуглет как-нибудь ловко посмеялся над происходящим.

Но Жуглет не сумел обратить все в шутку. Более того, он — по-прежнему с пылающими щеками — имел столь же ошарашенный вид, что и Виллем, и таращился на бугрящуюся мускулами руку Виллема, как на какого-нибудь диковинного зверя.

— По-моему, тебе пора, — произнес Виллем. — Уже поздно. Увидимся завтра утром.

Вытащив рубаху из туники, он натянул ее и принялся с преувеличенно деловитым видом расхаживать по комнате в поисках халата. Открыл сундук, порылся в нем.

Жуглет неловко кашлянул.

— За что ты выгоняешь меня?

Виллем, не отвечая, продолжал рыться в сундуке. Через некоторое время раздраженно хлопнул крышкой.

— Он здесь, на кровати, — подсказал Жуглет и потянулся за халатом.

— Не подходи к моей постели, — предостерегающе процедил Виллем.

— Это просто нелепо! — воскликнул Жуглет. Никогда еще он так не нервничал. — Я не уйду, пока ты не успокоишься.

Виллем отвернулся, пытаясь скрыть неловкость.

— В таком случае успокой меня, — и, едва не заскрипев зубами, добавил: — Что, по-твоему, сказал бы брат Павел, окажись он свидетелем этой сцены?

И опять ему страстно захотелось, чтобы Жуглет обратил все в шутку. Однако Жуглет был явно не в себе.

В этот момент — словно само небо заботилось о сохранении их дружбы — снаружи послышался громкий шум. В дверь ворвался Эрик с лицом, красным от вина и тренировочных сражений.

Он радостно воскликнул:

— Я только что узнал, где можно найти проституток! Вы со мной?

— Да! — ответили оба очень быстро и чересчур громко.

До западных ворот было четверть мили. Путь пролегал по узким, заваленным навозом улочкам. К невыносимой вони сточных канав, переполненных мусором и гниющими потрохами, примешивался жуткий «аромат» дубильных чанов. Еще не совсем стемнело, но Виллем нес зажженный фонарь, чтобы занять руки. Он молчал, слушая болтовню подвыпившего Эрика и редкие замечания Жуглета. Когда они миновали несколько улиц, гнилостный запах дубильных чанов наконец сменился маслянистым запахом дубленой кожи: они достигли квартала кожевенников.

Эрик поведал им подробную историю своего опыта со шлюхами, но признался, что в настоящее логово греха идет в первый раз: до сих пор он имел дело лишь с отдельными странствующими представительницами древнейшей профессии. Жуглет заверил его, что в этом он ничем не отличается от других и что им повезло оказаться в Селестате, где к этой проблеме относятся прогрессивно и создают сравнительно комфортные условия, в особенности сейчас, в преддверии турнира.

Они вступили в западную часть города, где движение было не особенно оживленным, поскольку главный торговый путь, в долину Рейна и из нее, пролегал не через западные ворота. По этой причине здесь, среди садиков, мусорных куч и обиталищ прокаженных, теснились те, без кого доброе христианское общество не могло обойтись, но кого признавать не желало: евреи, акушерки, торговцы лечебными травами и, разумеется, проститутки. Для уже довольно позднего времени здесь царило странное оживление: люди самых разных национальностей и возраста сидели на корточках у открытых дверей, болтали о завтрашнем турнире и слушали вечернюю колыбельную, сотканную из воркования голубей, переклички кукушек и постепенно затихающего городского шума. Все без исключения — и прохожие, и люди у порогов — приветствовали Жуглета сердечно, как старого знакомого.

— Ты правда, что ли, ходишь к проституткам? — осведомился Эрик с легким оттенком недоверия.

— Почему бы и нет? — как бы против воли защищаясь, ответил Жуглет, споткнувшись о наполненную ржавой водой выбоину. — Я молод, у меня потребности здорового человека, а с придворными дамами ничего стоящего не получишь. — И добавил хвастливо: — У меня здесь уже сложилась своя репутация.

Эрик игриво захихикал.

— В самом деле? Надеюсь, я не узурпирую твой трон.

— Это будет нелегко, — самодовольно напыжился Жуглет.

Наконец они добрались до цели своего путешествия. Это оказалось низкое деревянное здание непосредственно у западных ворот. Как и многие постройки здесь, этот дом узкой своей частью открывался на улицу. Смотрелся он такой же развалюхой, как и все прочие в этом районе. Единственным его украшением был ярко-алый кусок войлока на двери.

— Хорошая краска, — со знанием дела оценил Эрик. — Наверное, у них бывают клиенты из Фландрии.

Виллем отворил дверь, и все трое вошли.

Они оказались в тесной комнатенке. От старой жаровни посередине поднимался дым. От этого и от запаха множества немытых мужских тел было не продохнуть. Больше всего тут было молодых, но присутствовали и мужчины постарше, и даже парочка священников. По помещению расхаживали несколько женщин разного возраста, одетые разве что не в лохмотья, каждая с алой повязкой на руке. Заправляла всем седовласая дама: она сновала взад-вперед с очень деловым видом и продавала дожидающимся своей очереди мужчинам хлеб и пиво по немыслимым ценам. Чувствовалось, что заведение не приспособлено принимать такое количество клиентов; наплыв случился благодаря турниру.

— Нам нужны женщины, — развязно заявил Эрик.

Старуха пронеслась мимо с подносом, не удостоив вошедших взглядом, лишь бросив:

— Что ж, придется подождать…

Но тут она заметила Жуглета, остановилась и расплылась в улыбке.

— Да это же менестрель его величества!

Ее голос зазвучал тепло и дружелюбно.

Она перевела взгляд на Эрика и потом — с явно большей заинтересованностью — на Виллема: тот был одним из самых крупных, но одновременно и самых растерянных мужчин в помещении.

— Мы обслужим вас немедленно, монсеньоры.

Жуглет, чувствуя, как удивлен Эрик, довольно ухмыльнулся.

Их повели между столов. Сидящие за ними посетители выражали недовольство тем, что кого-то обслуживают без очереди. Вновь прибывшие пересекли комнату и вышли в узкий дворик, ограниченный с одной стороны соседским сараем, с другой — городской стеной, а с третьей — чем-то вроде плетня, за которым, судя по звукам, обитали свиньи и прочая живность. По всему двору в два ряда тянулись самодельные брезентовые палатки, похожие на солдатские. Все палатки были заняты, но то, что там происходило, никак нельзя было назвать ночным отдыхом. В конце двора, у плетня, стояла односкатная пристройка с дырой в крыше, лениво выплевывающей в вечерний воздух дым.

Друзья еще не совсем привыкли к почти полному отсутствию света, и Эрик с трудом сдерживал хихиканье — такими звуковыми эффектами сопровождалось происходящее в палатках, — когда три голоса жизнерадостно воскликнули из темноты:

— Жуглет! Привет, голубчик! Жуглет, сюда!

В ответ на изумленное выражение лица Эрика менестрель преувеличенно скромно развел руками и повел своих спутников туда, откуда доносились голоса. Три утомленные женщины с распущенными волосами, в свободных линялых туниках, босоногие, с красными повязками на рукавах, до этого момента сидевшие у порога одной из палаток где-то в середине правого ряда, встали и приветственно замахали руками.

— Мои дорогие распутницы! — радостно воскликнул менестрель. — Сударыни, будьте милы с моими друзьями. Это Эрик, он юн и свеж, и на него, вероятно, придется потратить немало сил. А это Виллем, он такой прекрасный человек, что я просто теряюсь и не знаю, что о нем сказать, разве что одной левой его не возьмешь. Понадобится и правая, и вся, можно сказать, пятерня! Вообще-то он собирался поститься и молиться по случаю завтрашнего турнира, но так уж получилось, что его совсем распирает. — Драматическая пауза. — Ну и, наконец, мои голубушки, я.

— Я с тобой, Жуглет, — тут же выскочила, расталкивая товарок, самая высокая из трех.

Она говорила с легким французским акцентом. Туника у нее была вся в дырах, хорошенькому, в форме сердечка, личику не повредило бы умывание, но, несмотря на заметную усталость, она улыбнулась кузенам такой очаровательной улыбкой, что оба в ответ всем своим видом выразили одобрение и согласие. Она ринулась мимо них к Жуглету и шутливо заключила его в объятия.

— Сейчас моя очередь занимать хижину, — тихо произнесла она. — Пошли, мой скакунок, — добавила она уже громко.

— Прекрасная Жанетта! Марта и Констанс тоже очень милы, — заверил Жуглет Эрика лишь с легким оттенком удовольствия по поводу своей маленькой победы. — Эти трое — единственные постоянные проститутки Селестата. Все остальные из других краев, они здесь только на время турнира. Так что нам достались местные мастерицы своего дела.

С этими словами, под руку с Жанеттой, Жуглет обошел второй ряд палаток и зашагал к односкатной пристройке. По дороге он не отрывал взгляда от спутницы, то ласковыми движениями приглаживая ее всклокоченные волосы, то, словно ненароком, целуя в шею. В ответ она довольно и словно бы сонно мурлыкала.

— Скажи, голубушка, — донеслось до кузенов, — чем ты занималась со времени летнего отдыха его величества?

Эрик и Виллем ошарашенно переглянулись.

— Только не рассказывай Линор, — пробормотал Виллем.

— Самые лучшие подарки спрятаны в маленьких свертках, — со знанием дела заявила темноволосая Марта. — Впрочем, — подмигнув Виллему, поспешно добавила она, — на мой вкус, большие свертки даже лучше.

Она провела пальцем по его сломанному носу, отчего вдоль спины у молодого человека прокатилась волна дрожи, и потянула Виллема в сторону крошечной палатки, рядом с которой они стояли.

— Заходи.

Когда Жуглет с Жанеттой оказались внутри и задернули полог, Жанетта, дружески чмокнув менестреля в щеку, устало опустилась на твердую тростниковую циновку.

— Слава богу, ты здесь, — сказала она. — Неделька выдалась та еще, и все из-за турнира. Эти гости, они просто словно с цепи сорвались. Мой цветок уже совсем общипали.

Жуглет, сидя на корточках возле небольшой жаровни, грел руки над огнем.

— Пахнет свежей древесиной, — заметил он.

Жанетта кивнула и, зевая, показала на стену.

— А она и есть новая. Кардинал устроил облаву, как раз сейчас, когда у нас от гостей нет отбоя, и все тут порушил. Видел палатки во дворе? Их можно сложить в одно мгновение. Ловко придумано, правда?

— Я скажу Конраду, чтобы остриг Павлу коготки. Так что, наше время до рассвета?

— Вся ночь! — Лицо Жанетты просияло. — Ты можешь себе это позволить, радость моя?

В руке Жуглета, словно по волшебству, возник украшенный драгоценными камнями браслет. В одно мгновение браслет перелетел через жаровню и приземлился в ладонь Жанетты.

— Вся ночь, до самого утра, — словно о каком-то немыслимом счастье, сказала Жанетта. — Наконец-то я высплюсь! Ты меня будешь грубо насиловать или станем нежничать?

— Сегодня, пожалуй, подойдет насилие, — отвечал Жуглет, палочкой вороша дымящиеся угли. — Я на этом прямо-таки настаиваю.

Жанетта, распростершись на циновке, спросила уже совсем сонно, с наслаждением потягиваясь:

— Что случилось?

Последовала долгая пауза.

— Жуглет, скажи правду, или я не смогу уснуть.

— Тот, высокий… из двоих, что пришли со мной, — по-прежнему не отрывая взгляда от огня, с огорчением заговорил наконец Жуглет.

— О, он красавчик! — Жанетта улыбнулась. — И к тому же по виду настоящий рыцарь. Надеюсь, когда он придет в следующий раз, я буду не такая усталая.

— Думаю, он не из тех, кто часто утешается с помощью шлюх.

— Жаль. Так что насчет него?

Еще одна пауза.

— Между нами возникло недоразумение, которое заставило его… насторожиться, — ответил наконец Жуглет таким тоном, словно вот-вот расплачется.

Жанетта расхохоталась.

— Ах недоразумение! Кто бы мог подумать! И как тебе удалось выкрутиться? — И, разом посерьезнев, сочувственно добавила: — Жуглет, это просто идиотизм. Так как тебе удалось выкрутиться?

— Пришлось вести его сюда! — Жуглет показал в сторону выхода из хижины.

— А, понятно! Но ведь это не решает проблему. Это всего лишь ненадолго усыпит его бдительность…

— Да знаю я! — отрезал Жуглет, хмуро разглядывая дымящиеся угли.

— И еще этот ваш Павел. Он ждет не дождется, как бы тебя подсидеть. — Судя по тону Жанетты, она не столько сочувствовала Жуглету, сколько получала извращенное удовольствие, наблюдая за его муками. — И что ты собираешься делать?

Раздраженный вздох.

— Понятия не имею.

— Что ж, когда будешь знать, расскажешь, — ответила Жанетта. — Я не могу позволить себе потерять любимого клиента из-за каких-то там… порочных склонностей.

— Лучше вздремни. Оставь меня в покое, — сварливо проворчал Жуглет.

— С удовольствием. Приятно понасильничать! — Жанетта улыбнулась. — Если бы я знала, что ты придешь, я привела бы кого-нибудь, кто больше в твоем вкусе.

Жуглет сердито посмотрел на нее.

— От твоих дурацких шуток, женщина, никакого толку. Подо мной тонкий лед, который вот-вот треснет… Николас уже подъезжал ко мне…

— Николас милашка! — хихикнула Жанетта, уже плохо соображая от усталости. — Я это от тебя же и слышала.

— Да не в том дело, милашка он или нет! Павел и Конрад видели нас… это совсем не забавно, Жанетта, и нечего смеяться! Ты что, не знаешь, что Николас уже начал появляться при дворе, но потом своим поведением вынудил Конрада назначить его посланцем, просто чтобы держать подальше? Если Конрад мог так поступить с сыном принца, что, по-твоему, он способен сделать с бродячим менестрелем?

— Да, жизнь у тебя тяжелее, чем у какого-нибудь монаха. Жанетта засмеялась — не без сочувствия — и погрузилась в сон.

Глава 8 ПАНЕГИРИК Поэма, в которой восхваляются великие дела

11 июля

На следующее утро Виллем и Эрик, встав до рассвета, отправились к мессе. Горело множество свечей, освещая лица собравшихся рыцарей и оруженосцев. Недавно построенная церковь имела две большие башни и высокий сводчатый потолок. Внутри ощущался успокаивающий, типично религиозный дух — даже всепроникающий запах рыбного рынка, который четырежды в неделю раскидывался непосредственно за высокими двустворчатыми дверями церкви, не мог пробиться сквозь густой аромат ладана.

К удивлению Виллема, богослужение совершал сам Павел. Он прочел проповедь, в которой яростно клеймил турнир и грозил всем участникам, вплоть до оруженосцев и герольдов, отлучением от церкви и даже кое-чем похуже. Виллем от всего этого совсем приуныл, но Эрик, посплетничав с другими оруженосцами, вернулся с хорошей новостью: оказывается, Павел так грозится всякий раз, как оказывается в радиусе двадцати миль от любого турнира. На практике до сих пор ни один рыцарь не был наказан за участие в соревновании.

— Одна из самых приятных сторон турнира та, что можно провести целый день, ни разу не увидев кардинала. Все так считают, — заключил Эрик.

Последние слова ему пришлось почти прокричать в ухо кузена, так мощно звучала, отдаваясь эхом в сводах, органная музыка.

После службы Виллем посвятил некоторое время уединенным размышлениям и молитве. Он просил благословения у любимой четверки военных святых, которые, как он считал, ему помогают: Георгия, Теодора, Меркурия и Мартина.

Позже, на выстланном соломой заднем дворе гостиницы, Эрик и пажи благоговейно облачили Виллема в боевые одежды и кольчугу. Когда он наконец в полном рыцарском облачении сел на коня, вся компания проследовала за ворота — впереди Виллем верхом, пешие оруженосцы по обеим сторонам Атланта. Эрику выпала честь нести копье и щит Виллема.

Улицы к этому часу были уже до такой степени запружены народом, что стража Конрада из замка спустилась в город и — к большому недовольству его обитателей — закрыла ворота, не пропуская никого, кроме участников турнира и их сопровождающих. Чтобы не лишать людей удовольствия посмотреть парад, все купцы и мастеровые, у кого дома выходили на широкие улицы и рыночные площади, распахнули свои двери для всех желающих. В результате окна и крыши были до отказа забиты восторженной публикой. Люди бросали рыцарям цветы и связанные вместе пестрые ленты, а с помощью самодельных ударных инструментов извлекали такие оглушительные звуки, что менее закаленные кони давно уже сбросили бы своих всадников и понесли.

Но хотя на улицах остались лишь рыцари и их сопровождение, заторы возникали то и дело. Виллем и Эрик медленно продвигались в северном направлении, к овощному рынку, откуда беспрерывно доносились призывные звуки труб и барабанов. Добравшись до площади, они, к своему удивлению, обнаружили там императора и его многочисленную свиту. Со стороны Конрада это было исключительно проявлением доброй воли, поскольку он мог легко и более безопасно добраться до турнирного поля, вообще не проходя через город. Его окружали бдительные телохранители: они сверлили взглядами восторженных зевак, как будто в каждом видели потенциального мятежника. Королевские герольды держали над головами только вымпелы с изображением семейного герба, черного льва на задних лапах на золотом фоне. Виллем недоумевал, куда же подевался императорский вымпел.

Конрад встретил появление Виллема громким приветствием. Удивленный таким приемом, Виллем вскинул руку, чтобы ответить на расстоянии, но Конрад покачал головой и жестами велел приблизиться. С окружающих крыш донеслось протяжное «У-у-у-у…» заинтересованности и уважения. Виллем никогда не чувствовал себя столь явно выставленным на всеобщее обозрение.

— Подъезжай ко мне.

Конрад поманил его рукой, затянутой в алый бархат и золото.

Прочие всадники и их пешие слуги потеснились, освобождая проход, по которому Конрад и Виллем двинулись навстречу друг другу. Они встретились у колодца в центре площади, облепленного падкими до зрелищ гостями из деревни. Виллем, склонив голову, направил Атланта так, чтобы тот встал точно параллельно коню Конрада, головой к хвосту; Конрад бросил поводья и заключил рыцаря в объятия. Многие кони на площади, реагируя на завистливую напряженность своих всадников, забеспокоились, нервно заржали и даже принялись покусывать друг друга. Однако на простых людей этот жест произвел хорошее впечатление, и они, предвкушая, как Рыцаря вознесут еще выше, захлопали. Виллем покраснел.

— Вот что ты сегодня возьмешь с собой, — произнес Конрад и сделал жест Бойдону.

Бойдон передал Конраду кусок плотной ткани. Тот развернул ее и, чтобы всем было видно, поднял высоко в воздух.

Это был золотистый стяг с черным геральдическим орлом на нем.

У Виллема от изумления перехватило дух. Он знал, что на глазах у такого множества подданных его величества отклонить почетное предложение нести императорский штандарт невозможно.

— Сир, — хрипло произнес он, принимая его, — я постараюсь быть достойным этого знамени.

Конрад развернул коня, и все двинулись к северным воротам. Небольшой отряд Виллема поглотила гигантская королевская свита. Жуглет в новом экстравагантном, переливающемся всеми цветами радуги плаще — очередном подарке Конрада — скакал непосредственно за Маркусом и ловко уходил от прямой встречи с Виллемом. Когда друзья этой ночью вернулись из дома свиданий, Виллем не сказал никому из своих спутников ни слова и не пригласил Жуглета в гостиницу. Сейчас менестрель держался от них на почтительном расстоянии, хотя утром сердечно поприветствовал Эрика. В основном Жуглет болтал с Николасом и был, по-видимому, вполне этим доволен.

Маркус старался не выдать, какой ужас вызывает у него поведение Альфонса: граф ни на мгновение не сводил взгляда с Виллема. Буквально пожирая молодого рыцаря глазами, он даже чуть не напоролся на сук липы, когда они оказались за пределами городских стен и поскакали по обсаженной деревьями дороге.

На прошлой неделе Виллем детально обследовал поле будущего турнира. Впрочем, слово «поле» лишь с натяжкой подходило для этого пространного участка земли, обрамленного городской стеной, подножием горы, на которой возвышался замок, и поместьем Оршвиллер. Большая часть его представляла собой просто открытый участок земли; кое-где, особенно на склоне, попадались купы деревьев. В центре возвели специальный помост, на котором стоял открытый с боков королевский шатер, где могли разместиться несколько десятков зрителей. Вокруг собственно поля сражения, ограничивая его, были установлены три-четыре другие платформы, а самая удаленная от центра граница представляла собой городскую стену. И на ней, и под ней теснились зрители.

День выдался хмурый и холодный. Из-за жары рыцарские сражения редко проводились летом, но Конрад за счет казны непременно устраивал в это время года турнир. Ему доставляло удовольствие все, что грозило поколебать положение высокопоставленных вельмож и способствовало продвижению низшей аристократии — рыцарей. И он, к вящему восторгу толпы, умел делать это красиво.

Большинство рыцарей Конрада выступали под началом Виллема. Глава команды должен уметь не только сражаться один на один, но и планировать атаки, в которых задействовано множество всадников, искусно используя любую возможность победить противника. На кону стоял большой куш, и, несмотря на свойственный Виллему общий идеализм по поводу рыцарства, в этой сфере он придерживался той точки зрения, что цель сражения — получить как можно больше денег или их эквивалента.

Турнир предстоял масштабный — по примерным оценкам Маркуса, здесь собралось не меньше пятисот рыцарей. Лишь к полудню все они поприветствовали друг друга, продемонстрировав зрителям новые копья, щиты и боевые шрамы, а также платочки возлюбленных и выразив радостное удивление по поводу того, как выросли и возмужали оруженосцы Друзей. Те, кто еще не успел облачиться в доспехи, завершали последние приготовления. Местность напоминала военный лагерь, если не считать нехарактерной для настоящего военного лагеря радостно-возбужденной атмосферы. Дул свежий прохладный ветерок, солнце спряталось за облачной дымкой.

Сенешаль, как представитель Конрада, разбивал рыцарей на отряды, руководствуясь традицией и стараясь уважать уже установившиеся связи. Отряд Виллема, куда вошли рыцари из его графства и придворные Конрада, состоял из пятидесяти всадников. На его стороне также выступали рыцари из Швабии, Эйнау и Лотарингии. Всего в турнире принимали участие три отряда, сформированные по географическому признаку и соответственно названные: имперский (именно этот отряд возглавил Виллем), фландрский (по названию местности к северо-западу от империи) и французский.

Маркус развел отряды на места расположения по периметру поля. Последовал долгий период утряски, на протяжении которого оруженосцев и слуг размещали на соответствующих для каждого отряда огражденных местах. Тем временем вновь открыли городские ворота, и представители всех сословий, от крепостных до богатых бюргеров, хлынули наружу, залезая на деревья и крыши домов — одним словом, выискивая любое местечко, еще не занятое придворными. Вокруг шатра Конрада яблоку негде было упасть: многие справедливо рассудили, что все наиболее интересное будет происходить на самом выгодном расстоянии от этого места — не слишком далеко и не слишком близко.

По взмаху руки Конрада главный герольд протрубил в трубу, другой вскинул флаг. Мгновение ничего не происходило, потом три отряда, с грохотом взрывая землю копытами, проскакали к центру широкой зеленой поляны и замедлили ход. Лорд Молеон вызвал на поединок Рихарда из Майнца; два испытанных бойца, поощряемые кровожадными выкриками пятисот глоток, поскакали друг на друга с ясеневыми копьями наперевес. Турнир начался.

Виллема и его соратников вызвали на бой рыцари из Артуа и Валекурта, и Виллем повел свой отряд по зеленой траве.

Их предводителя Виллем не узнал, видел только, что это крупный человек в зловещем красно-черном плаще. Правой рукой крепко сжимая копье, левой он направлял коня к облаченному в кольчугу незнакомцу. Атлант, словно предчувствуя схватку, поскакал быстрее.

— Взгляните на Виллема, сир! — воскликнул, обращаясь к императору, Жуглет. — Он одерживает свою первую сегодняшнюю победу!

— Если быть точным, он сражается со своим первым сегодняшним противником, — поправил стоящий с другой стороны трона Маркус.

Пауза. Лицо Маркуса исказила гримаса боли, которой он попытался придать вид улыбки.

— Ах! Теперь он и в самом деле одержал свою первую сегодняшнюю победу.

«Все ясно, — думал он. — Это начало конца».

Выбить противника из седла не составило труда, самому слезть с лошади было гораздо сложнее, но Виллем, считая, что поверженный противник — его добыча, дал знак своим товарищам не приближаться и не помогать. Кругом не на шутку разгоралось сражение. Виллем тяжело (шестьдесят фунтов кольчуги) спрыгнул с коня, с рычанием выхватил из ножен меч и сжал его обеими руками. Противник беспомощно дергался на земле, точно перевернутое на спину насекомое, тщетно пытаясь подняться на ноги. В мгновение ока Виллем навис над ним и уставил острие меча в единственное не защищенное кольчугой место — пах.

Жуглет наблюдал, как Виллем помогает несчастному встать на ноги, а потом жестом приказывает Эрику вместе с одним из пажей выйти на поле. Эрик взял под арест рыцаря, юноша занялся конем — прекрасным кастильским скакуном — и, ведя его в поводу, двинулся вслед за оруженосцем. Жуглет тихонько соскользнул с возвышения и, петляя между сражающимися, подбежал к Эрику.

— И как вы намерены поступить с добычей? — спросил менестрель.

Эрик указал на хромающего, покрытого синяками пленника.

— Виллем желает, чтобы он заплатил выкуп непосредственно хозяину гостиницы. Мы ведь живем там в долг.

Жуглет одобрительно усмехнулся.

— А лошадь, надо полагать, пойдет поставщику из Монбельяра?

Эрик с улыбкой кивнул и продолжил путь к краю поля.

Чувствуя себя беспомощным, неспособным изменить грядущее, Маркус страстно желал, чтобы время застыло, замерло. Между шестью и девятью ударами колокола Виллем участвовал в восьми схватках и вышел победителем в семи из них («По победе на каждый из семи смертных грехов», — с горечью подумал Маркус); восьмая закончилась ничьей. Он взял в плен соперников из Перше, Шампани, Амьена, Блуа и Пуатье. Маркус понял стратегию Виллема: тот бросал или принимал вызов только тогда, когда находился неподалеку от королевского шатра и слегка на отшибе от общей схватки — так Конраду было его лучше видно. Можно не сомневаться, что подучил его Жуглет, с еще большей горечью отметил про себя Маркус. Виллем был весь в синяках и кровоподтеках, едва не падал с седла от усталости, а его щит грозил в любой момент развалиться на куски, но он отправил в гостиничную конюшню семь скакунов: точеную арабскую кобылку, четырех датских скакунов, венгерского коня и кастильского жеребца. Одного коня он даже отослал в качестве свадебного подарка торговцу рыцарским снаряжением — Жуглет не преминул позаботиться, чтобы эта новость достигла ушей каждого на расстоянии полулиги от королевского шатра.

Эпизод, который стал поворотным моментом в судьбе Маркуса — как он позже со скорбной ясностью понял, — начался с того, что Эрик выбежал на поле с новым ясеневым копьем и щитом для Виллема, в замену старого снаряжения. На этот раз Виллему бросил вызов Мишель из Гарнса, глава французского отряда и, вероятно, величайший — после стареющего Уильяма Маршалла из Англии — рыцарь, прославившийся во многих турнирах. Виллем узнал цвета противника: в первые годы своего участия в турнирах он несколько раз терпел поражение от этого рыцаря. Впервые за весь долгий день Виллем серьезно усомнился в своих силах. Сам он был измучен предыдущими сражениями, противник же, Виллем это знал, до сих пор не особенно утруждался: на его щите было лишь несколько царапин. Такова была — и это знали все — стратегия Мишеля из Гарнса: выжидать почти до конца турнира, а потом побеждать изможденного героя дня. Во всех тех случаях, когда Мишель до сих пор брал верх над Виллемом, он действовал именно таким образом.

Выхватив из рук Эрика новые щит и копье, Виллем пришпорил Атланта. Он держал щит прямо перед собой, готовясь нанести удар копьем. Копье Мишеля было немного длиннее, чем у Виллема, и ударилось о щит последнего на мгновение раньше, чем он предполагал. Удар приняла верхняя часть щита, с такой силой отклонившись назад, что шлем Виллема едва не раздавило. Однако удар оказался слишком силен и для копья Мишеля, которое разломилось надвое как раз в тот момент, когда копье Виллема ударилось о его щит. Удар был такой силы, что знаменитого рыцаря под изумленные вопли зрителей прямо с седлом сбросило через круп коня на землю. Это выглядело так, словно его рывком дернули сзади. Сотни рук возбужденно тыкали пальцами: удар был такой силы, что лопнули подпруги. Прославленный рыцарь рухнул позади своего коня с зажатым между коленей седлом и лежал ничком, лицом в землю, настолько оглушенный, что был не в состоянии что-либо предпринять. Виллем, чье тело действовало быстрее, чем он успевал отдать себе в этом отчет, кружил на Атланте вокруг коня противника, пытаясь схватить его за поводья. Не желая покидать своего поверженного хозяина, конь топтался на месте.

Со стороны шатра послышались восторженные, почти истерические выкрики. Уже много лет Мишеля из Гарнса никто не мог победить. Атака Виллема оказалась великолепной, а то, что он практически сразу поймал коня, стало столь блестящим завершением победы, что даже Жуглет не смел о таком мечтать. Торжествуя, менестрель метался между зрителями и в деталях рассказывал всем и каждому, как именно все произошло. Само солнце, позже говорил он, выглянуло из-за облачного полога, чтобы полюбоваться на победу. Никогда еще менестрель не выглядел таким счастливым и довольным.

Виллем, все еще верхом, повел рыцаря из французской команды с поля боля. Мишель шел тяжелой походкой, задыхаясь под грузом доспехов и не снимая шлема: потерпев поражение, он не хотел, чтобы люди видели его лицо. По другую сторону от Виллема шел конь Мишеля, великолепный венгерский боевой скакун по имени Вейрон. Во многих посвященных Мишелю из Гарнса балладах были куплеты и о Вейроне, так что конь стал почти такой же знаменитостью, как и его всадник. Вейрон устал меньше Атланта, и тысячи зрителей решили, что Виллем сейчас отведет свой трофей в огороженное место на краю поля и поменяет коня.

Однако Эрик внезапно понял, что его кузен направляется совсем в другую сторону — к королевскому шатру. Оруженосец бросился следом. Ухватившись за луку седла, он подтянулся, вскочил на круп Атланта и отстегнул шлем Сенлиса от металлической шапочки Виллема, чтобы тот мог говорить с императором напрямую. Несмотря на прохладу, металлическая шапочка на ощупь едва не обжигала.

На Виллема было страшно смотреть: его лицо, несмотря на защиту забрала, покрывали синяки и ссадины. Под кожаной и металлической шапочками он истекал потом, и теперь волосы облепляли ему лоб и лицо. Дамы нервно зашептались, одновременно и восторгаясь, и испытывая легкое отвращение. Виллем не обращал на них никакого внимания.

— Сир, — хриплым от изнеможения голосом, все еще задыхаясь, начал он и поклонился.

Пот заливал глаза, пришлось несколько раз сморгнуть. Конрад кивнул, показывая, что внимательно слушает, и в то же время гадая, в какую игру его втягивают.

— Сир, я почту за честь, если вы примете этого великолепного скакуна в дар от меня.

Шатер взорвался аплодисментами. Конрад, откинувшись на спинку трона, улыбнулся. Маркус, заметив на лице графа Бургундского одобрительное выражение (такого рода расчетливая щедрость была тому по нутру), испытал острое желание кого-нибудь ударить или что-нибудь разбить.

Когда восторженные вопли утихли, император объявил:

— Принимаю твой дар.

Вопли возобновились с новой силой, а один из королевских стражей сошел с платформы и взял Вейрона под уздцы. Конрад поднял руку, требуя тишины.

— Но как ты поступишь с самим рыцарем? Я хочу знать, какой выкуп ты потребуешь с этого самого важного своего пленника.

— Что ж, сир, — торжественно ответил Виллем, — я не знаю, в какую сумму можно оценить столь прославленного рыцаря, поэтому, мне кажется, лучше всего просто отпустить его без всякого выкупа.

У Жуглета от гордости чуть не помутилось в голове. Конрад — как и пленник, все еще не снявший шлема, — не сразу понял смысл сказанного. Когда же до Конрада дошло, он первым начал аплодировать, а все вельможи на платформе последовали его примеру. Особенно старался Альфонс — и Маркус. Ох как нелегко это ему давалось!

Отпустив Мишеля из Гарнса на все четыре стороны, Виллем решил передохнуть на огороженном участке. Конрад тем временем подозвал Маркуса и приказал ему вызвать писца с пергаментом и чернилами.

«Ты собираешься подписать мой смертный приговор», — подумал Маркус, но поклонился и отослал мальчика в город.

— Могу я спросить ваше величество, что вам понадобилось писать сейчас, в самый разгар турнира? — осведомился он, надеясь, что ошибается в своих предположениях.

— День еще далеко не закончился, а Виллем из Доля уже очевидный победитель, — удовлетворенным тоном ответил Конрад. По-видимому, он считал, что этот ответ все объясняет, но все же добавил не без лукавства: — Полагаю, его сестру следует поставить в известность о подвигах брата и о том, как эти обстоятельства изменят ее жизнь.

Последовала пауза, после которой у Маркуса вырвалось:

— Ваше величество, если она станет императрицей, то Альфонс…

Конрад раздраженно махнул рукой:

— Маркус, у нас турнир. Избавь меня на один день от политики, ради Христа. Ты лучше других должен знать, как сильно я в этом нуждаюсь.

— Сир, прошу вас, окажите мне благодеяние…

Конрад, не веря своим ушам, сверкнул на него взглядом.

— Маркус, — подчеркнуто четко произнес он. — Приведи писца. Если ты не желаешь повиноваться этому как приказу, то сделай мне одолжение, и только после этого, но никак не до, я подумаю, стоит ли отплатить тебе тем же.

Он выжидательно посмотрел на Маркуса.

Тот, не в силах выговорить ни слова, замер на месте.

— Маркус! — резко повторил император. — Ты мешаешь мне насладиться выпавшими впервые за много месяцев мгновениями чистой радости.

— Сир, прошу вас, это слишком важно…

— Важнее, чем выбор невесты для твоего императора? — В голосе Конрада зазвучали металлические нотки, и все же он говорил скорее растерянно, чем гневно. — Ты мне дерзишь? Вот, значит, какой монетой ты платишь мне за доверие? В подражание моему дяде и Павлу? Я просил вызвать писца. Приведи писца. Тебе следовало бы радоваться вместе со мной, Маркус, а не отравлять мне удовольствие.

Писец явился. Маркус с неподвижным лицом смотрел, как Конрад — рассеянно, поскольку все еще следил за ходом турнира, — диктует хоть и тяжеловесное по стилю, но сердечное по сути послание сестре Виллема Линор. В письме Конрад ставил девушку в известность, что женится на ней, как только получит одобрение Ассамблеи.

Однако гораздо хуже было то, что Альфонс во время написания этого письма жестами дал понять писцу, что ему тоже потребуются его услуги. Маркус прекрасно понял зачем.

Николас, в благодарность Виллему за его гостеприимство в Доле, принес на огороженную площадку вино, закуску и теперь кормил усталого рыцаря. Кормил в буквальном смысле этого слова, поскольку тот был так изнурен, что не смог есть сам. Но тут Николаса подозвал к себе Конрад, и молодой человек уступил место Эрику. Конрад отдал посланцу свиток, который надлежало вручить Линор из Доля в графстве Бургундия. Король и молодой человек обменялись улыбками — Николас легко догадался о содержании письма, которое ему предстоит доставить.

Граф Бургундский, по-видимому, тоже понял это. Маркус, находясь на противоположном от графа конце платформы, стал отчаянно работать локтями, пробиваясь к нему. Граф, стараясь не привлекать к себе внимания, нашептывал что-то на ухо писцу, толстому подслеповатому старику. Когда Маркус добрался до графа, тот как раз перстнем запечатывал документ. Еще десять шагов и…

— Маркус, дружище! — выскочил откуда ни возьмись Жуглет. — Прошу, окажи мне честь, стань первым слушателем баллады, которую я только что сочинил в честь благородного Виллема из Доля! Отойдем в сторонку.

Схватив Маркуса за локоть, менестрель потащил его налево, в сравнительно тихий уголок поля, где было мало сражающихся и, соответственно, немного зрителей.

— Это будет не хуже северных саг, помяни мое слово. Знаешь, я не склонен задаваться по поводу своих произведений, но тут на меня прямо снизошло вдохновение, и, я уверен, получилось прекрасно. Ты видел, как все было? Разве не великолепно?

— Не сейчас, Жуглет, — сухо прервал его восторги Маркус. — Я спешу по делу.

— Какое дело в день турнира может быть важнее, чем прославлять героя этого турнира? — не отставал музыкант.

— Жуглет!

Скрипнув зубами, Маркус просто отодвинул менестреля в сторону.

Молодой человек, ничуть не смутившись, понимая, что дело сделано и Маркус не успеет вмешаться, тут же переключился на пожилого герцога. На этот раз его предложение послушать балладу было принято.

Жуглет подвернулся так не вовремя, что Маркусу показалось, будто сами небеса смеются над ним. Когда он наконец добрался до Альфонса, писец уже уходил с пергаментом в сумке. В этом письме, как Маркусу было совершенно ясно, Альфонс сообщал своей дочери Имоджин, что брак отменяется, потому что ее бывший жених никто, просто сенешаль императора, ведущий свое происхождение из семьи, три поколения которой были крепостными, и даже теперь полностью — и финансово, и по положению — зависит от его величества. Стоит ли связывать жизнь с таким человеком, когда на горизонте появился гораздо более выгодный кандидат — без одного дня шурин короля, да еще и прославленный герой?

Надо последовать за писцом и подстеречь его до того, как тот успеет отправить письмо, решил Маркус. Потом он на крыльях ветра полетит в замок Орикур и безотлагательно женится на Имоджин, еще до того, как станет известно, что их брак отменен. Он будет спать с ней и любить так страстно, что она забеременеет прежде, чем ее отец успеет потребовать расторжения брака.

Ужасно, что приходится прибегать к таким мерам, но все остальные, куда ни кинь, еще хуже.

Толстый писец удалился как раз в том направлении, куда сейчас ринулась толпа, чтобы не пропустить схватку Виллема с еще одним знаменитым рыцарем, Одо из Ронкероля. Они сошлись на некрутом склоне, изрытом и истоптанном за день тысячами копыт. Яростно бросившись в атаку, рыцари вышибли друг друга из седел. Поднявшись на дрожащих ногах, они выхватили из ножен мечи и кинулись друг на друга. Поскольку ситуация, когда дерутся на мечах, была довольно Редкой, толпа так бесновалась, что не представлялось возможным не только пробиться сквозь нее, но даже обойти кругом.

К тому моменту, когда Маркус наконец нагнал писца — на краю поля, за изгородью, — старик уже передал послание курьеру.

— Куда отсылается это письмо? — спросил Маркус, моля всех святых подарить ему надежду.

Старик пожал плечами.

— В Орикур, в бургундское поместье графа, господин. Письмо предназначено его дочери Имоджин.

— Проклятье! — вырвалось у Маркуса.

— Нехорошо ругаться, господин, — заметил богобоязненный старик.

— Вся моя жизнь идет насмарку!

Сердито махнув рукой, Маркус ушел подальше от всеобщего возбуждения, в ту часть поля, на которую никто не смотрел.

Это еще не конец. Рано сдаваться. Надо просто перехватить письмо. Если быстро найти лошадь — а по полю бродит множество скакунов, потерявших своих всадников, — то можно успеть догнать курьера и дальше действовать по составленному плану. Точно. Так он и поступит. Вон два коня как раз бродят неподалеку, грызут удила, и седла на месте. Маркус двинулся к коню, который приглянулся ему больше других, но тут заметил, как Конрад из шатра машет ему рукой, подзывая к себе. Он остановился и застонал. А потом пошел к императору, поскольку не мог поступить иначе.

Конрад звал Маркуса, потому что хотел, чтобы тот распорядился насчет закуски. Король не переставал удивляться, как Виллем и другие рыцари в состоянии продолжать сражаться, не делая перерывов, даже чтобы облегчиться.

— Помнишь времена, Маркус, когда и мы с тобой могли так же? — протянул он ностальгически, словно говоря о давным-давно канувших в прошлое годах. На самом деле с тех пор прошло всего несколько лет. — Только посмотри, Виллем и Одо все еще дерутся. Лучше бы объявили ничью и перешли к следующим противникам.

Маркус посмотрел на поле: красно-синий плащ Виллема изодран вдрызг; забрало сломано в нескольких местах; от последнего щита остался обломок, да он им и не пользуется… и все вокруг в восторге. Как этот застенчивый деревенский простофиля всего за несколько недель превратился в героя? И почему он, Маркус, это допустил?

— Сир, я прикажу доставить вам обед из запасов Оршвиллера. Позволено ли мне будет после этого отправиться в замок?

— А разве ты не хочешь досмотреть турнир?

Маркус заколебался — никогда прежде ему не приходилось лгать Конраду.

— Хотел бы, но я уже видел, на что способен Виллем, а мне нужно кое-что сделать по хозяйству.

Еще можно успеть — если сразу после разговора с Конрадом схватить первую попавшуюся бесхозную лошадь.

Конрад пожал плечами.

— Как угодно. В таком случае увидимся вечером. А впрочем, постой, Маркус!

Он подал знак хорошенькой темноволосой женщине: судя по изысканной одежде, она была хоть и не высшего сословия, но пользовалась благосклонностью короля.

— Раз ты все равно во дворец, проводи заодно Сесилию.

Новая задержка! Побег приходилось отложить до тех пор, как он окажется во дворце.

Но и оказавшись наконец во дворце, Маркус не смог скрыться. Не успел он спешиться, как на него обрушились тысячи проблем: казалось, против него плетет заговор какой-то жестокий рок. Брат Павел, на грани бешенства из-за самого факта турнира, разослал по всему городу стражей с целью переловить слуг однополой любви, и Маркус должен был выступать в качестве представителя законной власти во время судебного разбирательства над ними.

Чиновники со всей империи прибыли сюда, движимые единственно лишь желанием посмотреть турнир. Но, естественно, у каждого из них якобы имелись дела к императору. Теперь же они, сполна насладившись зрелищем, вскарабкались по крутому склону в замок и осаждали Маркуса проблемами, с которыми вполне могли справиться сенешали или смотрители тех земель, откуда они явились. К примеру, распорядитель баварских владений Конрада сетовал на слишком обильный урожай и нехватку рук для его уборки, даже при том, что весь день работают и постоянные, и временные жнецы. Остается лишь увеличить продолжительность рабочего дня крепостных, на что он и явился просить разрешения. Управляющий же хозяйственными работами, пользуясь случаем насолить распорядителю, жаждал, чтобы Маркус просмотрел конторские книги за год: тогда он убедится, что крепостные и так перерабатывают и что если увеличить их рабочий день хотя бы на час, то они просто перемрут. «И что тогда прикажете делать с урожаем?» — вопрошал управляющий.

Распорядитель Хагенау явился с докладом об острой нехватке древесины и хотел получить совет, как решить эту проблему.

Главный поставщик королевских конюшен в Саксонии жаловался, что ему неправильно составляют заявку на неделю и что он не в состоянии прислать столько кормов, сколько от него требуют. Он, как и остальные обращающиеся к Маркусу с жалобами или просьбами, пытался облегчить ему процесс принятия решения, застенчиво подсовывая завернутую в носовой платок серебряную марку.

Рассерженный и усталый, Маркус отверг это подношение. В какой-то момент, когда в дверном проеме замаячило новое лицо, он поймал себя на мысли, что мечтает, чтобы это оказался вестник с печальной новостью о судьбе курьера графа Бургундского: мол, беднягу нашли мертвым на дороге. Увы, это оказался всего лишь очередной проситель. Маркусу захотелось закричать, что его кабинет не проходной двор. Он просто не мог припомнить дня, когда к нему являлось бы столько посетителей, и все с проблемами, его, по сути, не касающимися. Солнце, должно быть, уже заходит, мелькнуло у него. С каждой секундой заветный шанс на спасение ускользает. С мучительной нежностью он спрашивал себя: чем сейчас занята Имоджин? И сколько еще дней и часов осталось до того, как ее мир рухнет?

Тем временем Жуглет прямо на поле сражения сочинил полную восхищения, но совершенно правдивую по части упомянутых в ней фактов балладу в честь доблести Виллема. И теперь, аккомпанируя себе на фиделе, распевал ее во весь голос, чтобы всякий, кто не был свидетелем поражения Мишеля из Гарнса, узнал об этом событии из песни. Виллем повел себя настолько необычно, что слух об этом распространился чрезвычайно быстро, и теперь не нашлось бы рыцаря, оруженосца, вельможи, слуги, а также городского или деревенского жителя, не наслышанного о подвигах молодого рыцаря. Виллем, ничего не замечая, все сражался. Несмотря на возраставшую с течением дня усталость и то печальное обстоятельство, что его отряд в целом оказался слабее французского, трофеи рыцаря продолжали пополняться: еще шесть лошадей и четверо пленных рыцарей дожидались в гостинице, пока их выкупят.

Когда последний побежденный им противник — рыцарь из Гента, которого Виллем никогда прежде не видел, — заявил, волнуясь, что почтет за честь стать пленником великого Виллема из Доля, Виллем в конце концов вспомнил о Жуглете. Со смесью благодарности и негодования он осознал, что менестрель, наверное, не меньше его (хоть и по-своему) потрудился ради этой мгновенно вспыхнувшей популярности.

Он тепло поблагодарил рыцаря, хотя месяц назад, вероятно, стал бы твердить, что не заслуживает его уважения. Теперь же принял выказанное поклонение даже не без удовольствия. И это тоже, осознал он, результат влияния Жуглета.

До заката было еще далеко, но тени уже начали удлиняться. В воздухе повеяло прохладой; приближался золотой летний вечер. Погода на этот раз выдалась идеальная для сражений. Трубы возвестили конец турнира. Виллема и других рыцарей, продемонстрировавших выдающуюся отвагу, наградили серебряными кубками. Победители повели своих пленников домой — по гостиницам и походным лагерям, а в некоторых случаях в замок. Конрад подозвал Виллема к шатру и пригласил вечером в Кенигсбург, на праздничный ужин в его честь — после того, как он приведет себя в порядок и отдохнет.

На мгновение среди взволнованных зрителей мелькнул Жуглет, сияющий, со странным сочетанием гордости и благоговения на лице.

Виллем понимал, что ему следовало проявить больше внимания к своему другу. С серебряным кубком в руке он тронул Атланта за поводья, направляя его к дальней стороне поля.

Когда колокола прозвонили к вечерней службе, в воротах гостиницы возник крупный, донельзя усталый человек, пеший, с одним только грязным королевским знаменем в руках. Его дожидались пятеро пленников; остальные уже заплатили выкуп и были отпущены.

Едва не падая от усталости, с трудом держа глаза открытыми, Виллем, уступив настойчивым расспросам хозяина гостиницы и его семейства, купца из Монбельяра, Эрика, пленников и слуг, объяснил, что роздал все свои доспехи — кроме шлема — герольдам: они всегда подвергаются опасности на поле битвы и никогда ничего за это не получают. Серебряный кубок тоже достался одному из них.

— А где Атлант? — спросил Эрик, встревоженный столь бурным проявлением филантропии.

— Я подарил его Жуглету, — отводя глаза, устало ответил Виллем.

— Что? — едва не взвизгнул Эрик. — Это же подарок моего отца! Я помогал тебе его тренировать! Я научил его брать препятствия! Как ты мог?!

— Жуглет наверняка вернет Атланта, но мне показалось правильным сделать такой жест, — объяснил Виллем, рухнув прямо на ступеньки лестницы.

От изнеможения вид у него был, точно у пьяного.

— И он так трогательно радовался подарку! Иногда он ведет себя ну прямо как дитя. — Виллем вздохнул. — Давай-ка лучше подсчитаем трофеи. И надо привести себя в порядок, Конрад пригласил нас на ужин. — Он застонал. — На мне живого места нет.

— Маркус, куда это ты собрался? — спросил Конрад, стоя посреди узкого каменного дворика.

Его застигнутому врасплох слуге, который, натягивая шерстяной дорожный плащ, стремительно слетал вниз по крутой винтовой лестнице, император показался, на фоне тесного пространства, огромным и грозным.

Маркус, едва не застонав, замер на месте. Ему почти удалось ускользнуть. Мелькнула мысль: а что будет, если он сейчас молча повернется и побежит?

— Но у него не хватило духа.

— Я… если позволите, сир, мне пришло письмо из Ахена, мой дядя тяжело болен и…

— Опять? — В тоне Конрада зазвучало нескрываемое недовольство и нетерпение. — Я-то думал, бедняга уже скончался. Что ж, придется тебе отложить путешествие до завтрашнего утра. Сегодня вечером ты мне нужен. Я велел выдать Бойдону деньги из казны — проследи, чтобы их распределили по лагерям для уплаты выкупов.

— Прошу прощения, сир? — непонимающе спросил Маркус.

— Я хочу заплатить выкуп за всех бедных рыцарей, которым трудно собрать нужную сумму.

— Сир? — Маркус не верил своим ушам.

Конрад рассмеялся.

— Пример Виллема вдохновил меня. Вообще-то я и сам собирался это сделать — помнишь, во время прошлого турнира, под Марбургом, когда в конце все никак не могли разобраться с выкупами? Тогда рыцари победнее разослали своих оруженосцев, и те принялись грабить местных купцов и ювелиров. Это был настоящий кошмар, а платить все равно пришлось мне. Так уж лучше сразу взять дело в свои руки. И пускай французы отправляются домой, к своему проклятому Филиппу, и поют мне дифирамбы. Ха! Заплати и за всех пленников Виллема, даже за тех, кто могут заплатить сами. А то ведь сам-то он с них, скорей всего, не возьмет ни гроша. Успеешь управиться до ужина?

— Н-нет, если вы хотите, чтобы я и ужином занялся. — С трудом сумев скрыть горечь, Маркус сорвал с себя дорожный плащ. — Я не могу разорваться.

Конрад нахмурился.

— Это что, дерзость? Или ты вообразил, что твой вечно больной дядюшка заслуживает хотя бы сотой доли того внимания, которое ты обязан оказывать мне?

— Нет, сир, — поспешил ответить Маркус.

— А по твоему тону я подумал, что ты именно так и считаешь, — резко продолжал Конрад. — И за последние недели это уже не первый подобный эпизод. Если все дело в Имоджин, то имей в виду: я скорее отменю этот брак, чем соглашусь терпеть с твоей стороны такое поведение.

— Имоджин тут ни при чем, — произнес Маркус.

Что-то внутри его тихо упрекнуло: «Второй раз за сегодняшний день ты солгал ему».

— Вот и отлично. — Предостерегающие нотки не исчезли из голоса Конрада, но все же было заметно, что ответ Маркуса его успокоил. — Что-то я устал, пойду вздремну немного перед ужином.

То, что с утра выглядело и пахло как свежая зеленая трава, теперь превратилось в грязь и пыль. Во второй половине дня, незадолго до наступления сумерек, Жуглет расхаживал с Атлантом по периметру турнирного поля. Он хотел довести до сведения всех, что коня подарил ему Виллем.

— Эй! Жуглет! — послышался задорный женский голос откуда-то сбоку. — Говорят, ты песню сочинил! Мы хотим послушать! — раздался звонкий хохот двух женщин.

Оглянувшись на зов, менестрель немедленно заулыбался. Жанетта и Марта, с неизменными алыми повязками на рукавах, спешили к нему.

— Голубушки мои! А у меня для вас подарочек!

С этими словами Жуглет быстро и ловко развязал завязки Уродливого пестрого плаща, подарка Конрада.

— В честь благородства и щедрости нашего победителя. Кто хочет?

Плащ приняла Марта, но лишь из деликатности, после того как Жанетта скорчила брезгливую мину.

— Он был великолепен, правда? — начала Жанетта таким тоном, что становилось ясно: она хочет помучить Жуглета. Женщина отбросила с лица длинную прядь волос. — Что за мускулатура! А эти мощные бедра, эти ноги, которыми он сжимал бока жеребца! О-о, нет слов, можно просто с ума сойти! Это же тот самый конь, да? Разве тебе не завидно, что твой герой весь день напролет скакал на нем?

Она расхохоталась.

Марта с удовольствием поддержала ее:

— Бог, настоящий бог! Только подумай, сколько сил у него осталось после ночи с блудницей!

И женщины опять расхохотались.

Лицо Жуглета исказила боль. Он произнес медленно, словно каждое слово давалось ему с великим трудом:

— Что ж, спрошу, раз уж вам так этого хочется: и много ли пыла он истратил в объятиях Марты?

Марта продемонстрировала серебряную монету.

— Вот это мне дали за молчание, — весело произнесла она. Недовольно замычав, Жуглет развязал затянутый шнурком кошель, извлек оттуда монетку и показал ее Марте.

— Вот это ты получишь, если нарушишь молчание.

Марта взяла монету, спрятала в кошелек на поясе и произнесла с усмешкой:

— За столько я не скажу даже, какого размера у него копье.

Лицо Жуглета вспыхнуло от нетерпения и раздражения.

— Сколько же ты хочешь? Скверные женщины, вы меня совсем разорите.

Проститутки переглянулись и захихикали. Марта махнула рукой.

— Не надо больше денег, — покачала головой она. — Я даже за вознаграждение не смогу сказать, какого размера у него копье. Потому что чего-чего, а этого я не видела!

Жанетта подтолкнула ее локтем.

— Вообще-то мы не всегда что-нибудь видим, хотя размер и не глядя можно определить.

Подруги от хохота чуть не повалились друг на друга.

Жуглет прилагал отчаянные усилия, чтобы перестать нервно моргать.

— Что ты имеешь в виду?

Это слова были произнесены встревоженным шепотом.

— Ну, он сказал, что ему нужно поберечь силу для завтрашнего турнира, — заговорщицки сообщила Марта. — Не знаю уж, правда ли дело в этом, но он заплатил очень хорошо за то, чтобы я потом рассказывала, будто у нас все было.

Вид у Жуглета сделался совсем изумленный.

— Но он же… в Бургундии есть вдова, и я знаю, что… а как тебе показалось, если бы не… он бы знал, что делать?

— Золотко мое, я на провидицу не училась! — шутливо заявила Марта. — Я знаю только то, что есть. А есть то, что он до меня не дотронулся. Но при этом хотел, чтобы я распустила слух, будто у нас была ночь любви.

Жуглет махнул рукой.

— Учитывая обстоятельства, со второй частью все ясно: мы оба отправились в бордель, чтобы продемонстрировать друг другу свою нормальность. Хотелось бы узнать побольше о первой части.

— Она же сказала, что ничем не может помочь, — улыбнулась Жанетта. — Наверное, тебе придется самостоятельно во всем разобраться.

По ее лицу было видно, что при всем сочувствии к Жуглету ситуация забавляет ее.

Менестрель скорчил кислую мину и поворотил Атланта к замку.

Глава 9 ПАРАЛИПСИС От греческого слова, обозначающего «ложный пропуск», когда читателю предоставляется меньше информации, чем того требуют обстоятельства

11 июля

Виллем жалел, что подарил своего лучшего коня. Не потому, что боялся его потерять, — он знал, что Жуглет, не имея возможности содержать животное, непременно вернет его, — а из-за того, как странно повел себя в момент дарения менестрель. Когда поводья оказались в его руках, он покраснел и едва сумел сдержать слезы, а потом посмотрел на Виллема столь растроганным и благодарным взглядом, что тот мгновенно почувствовал неловкость. Какое-то мгновение казалось, что Жуглет его разыгрывает, но поскольку менестрель не завершил игру ухмылкой или подмигиванием, то Виллем, не зная, как реагировать, попросту молча отвернулся и пошел прочь.

Больше всего его вывело из равновесия то, что он едва не заключил Жуглета в объятия, но остановился, внезапно осознав, как неоправданно остро его ликование по поводу того, что он доставил радость Жуглету.

Во дворце, в большом обеденном зале, в честь Виллема столь усердно поднимали тосты, так много поздравляли его и даже сравнивали с Александром Македонским, что на менестреля у него просто не хватило времени. Сам же Жуглет держался на расстоянии. Виллем, хоть и испытал облегчение оттого, что необходимость общаться с певцом на людях отпала сама собой, все же с неудовольствием отметил, что его избегают. В результате он с нарастающим раздражением все яснее чувствовал, что чем больше они стараются не замечать друг друга, тем чаще и неотступнее он о Жуглете думает. Виллем сидел рядом с Конрадом, подливал ему странно напряженный Маркус. Забыв, что ел в последний раз из рук Николаса еще во время короткой передышки на турнире, Виллем много пил. Вскоре он совершенно опьянел, однако, как ни странно, довольно быстро обрел второе дыхание. Когда Конрад объявил, что Виллем заслужил право входить в замок, не оставляя оружие у ворот, а также что он, Конрад, письменно сообщил Линор о своем намерении на ней жениться, молодое красивое лицо рыцаря увлажнилось слезами гордости и благодарности. Всем дамам, столпившимся вокруг королевского помоста, такое проявление чувств показалось восхитительным.

Жуглет получил от его величества очередной вычурный плащ. С намерением снова избавиться от подарка — на этот раз он достался слуге — менестрель тихонько выскользнул из зала и спустился во внутренний двор. Возвращаясь по освещенной факелами лестнице, Жуглет едва не налетел на Виллема. Рыцарю хотелось отдохнуть от шума и славословий. Интуитивно он направил свои стопы вниз по лестнице, во внутренний дворик. Там, среди простых деревянных строений, он чувствовал себя гораздо спокойнее, чем наверху, в роскошных покоях из красного песчаника.

Реакция столкнувшихся на крытой лестнице рыцаря и менестреля была столь одинаковой, что Жуглету это напомнило встречу двух кутил: при виде другого на лице каждого появляется выражение искренней радости и удовольствия; его сменяет взаимное смущение оттого, что оба вспоминают свою последнюю встречу; неудобство же обе стороны пытаются замять, преувеличенно сердечно похлопывая друг друга по плечу, дабы продемонстрировать — опять же неуклюже, — что всякая неловкость полностью забыта.

— Герой дня! — воскликнул Жуглет, сопроводив свой возглас дружеским толчком в широкую грудь.

— Мое тайное оружие! — воскликнул Виллем, ответив певцу таким же жестом. — Мой главнейший союзник!

В руках у него был кубок с пивом, который выплеснулся на руку и рукав, но он этого не заметил.

— Ну и денек, а? — ликовал Жуглет, не зная, как выйти из нелепой ситуации.

— Да уж! — поддержал рыцарь. — Самый волнующий и радостный день в моей жизни, и я обязан им тебе, мой дорогой друг.

Он заключил Жуглета в пылкие объятия.

На менестреля пахнуло перегаром. Виллем был слишком пьян, чтобы осознавать, как сильно ему досталось и до какой степени он после этого дня не в себе.

Жуглет, сердце которого вдруг бешено заколотилось, сумел вырваться из объятий Виллема — правда, тот облил пивом и его, опять ничего не заметив.

— Я весь в синяках, — рассеянно произнес Виллем, потирая плечо и едва не расплескав остатки пива.

— Так давай выпьем, — предложил Жуглет, довольный, что нашелся повод отвлечь внимание Виллема. — Выпьем за здоровье друг друга, — добавил он не совсем уверенно. — И за здоровье красавиц, которые вдохновили нас накануне.

— Отличная идея! Давай! — с жаром поддержал менестреля Виллем таким тоном, словно бросал вызов пустой лестнице.

Подняв бокал, он провозгласил:

— За Жуглета, его отлично подвешенный язык и быстрый ум, ну и, конечно, за женщин! — и под одобрительное хмыканье Жуглета сделал большой глоток, затем протянул бокал менестрелю.

Жуглет взял бокал и заглянул внутрь: оловянный эмалированный сосуд был заполнен лишь на четверть, и то, что осталось, от энергичной тряски почти целиком превратилось в пену.

— За Виллема, чье копье побеждает мужчин днем, а женщин ночью!

Виллем, весьма польщенный, довольно ухмыльнулся, и Жуглет разошелся еще пуще.

— За Виллема, которого король за его благородство жаждет поцеловать в лоб, а дамы — во все остальные места!

И Жуглет единым махом выпил то, что еще оставалось в бокале. Правда, тут же закашлялся и половину выплюнул обратно.

Виллем взглянул в лицо друга и рассмеялся — нет, скорее, захихикал.

— У тебя наконец-то выросли приличные усы! — веселился он. — Настоящие усы из жидкого ячменя!

Жуглет попытался стереть пену, но Виллем, улыбаясь во весь рот, покачал головой. Их глаза нечаянно встретились. Жуглет, замерев, внезапно почувствовал, что не в состоянии отвести глаз от прекрасного исцарапанного лица, а Виллем разразился громовым хохотом.

— Эх ты, неуклюжий простофиля!

Он потянулся, чтобы стереть с верхней губы Жуглета пену. При этом на лице Виллема проступило выражение нежности. Жуглета словно пронзила молния: он понял, что подобного момента может больше никогда не случиться. Когда рука Виллема оказалась совсем близко, Жуглет схватил ее и начал очень нежно целовать костяшки пальцев, глядя рыцарю в глаза.

Виллем остолбенел.

Жуглет притянул его к себе, поднялся на носки и поцеловал прямо в губы.

Виллем, слишком пьяный, чтобы что-либо соображать, инстинктивно едва не ответил на поцелуй — так приятно было прикосновение этих мягких, влажных губ, — но внезапно с безумной ясностью осознал, кому они принадлежат. С расширенными глазами он отшатнулся и неловко закашлялся.

— Жуглет, прошу тебя, — забормотал он. — Если ты из любителей таких развлечений… — Не зная, как продолжить, он предпринял неловкую попытку пошутить: — Обратись к своему другу Николасу. Или найди какого-нибудь другого… оригинала.

Карие глаза Жуглета впились в лицо Виллема.

— У меня более чем достаточно возможностей предложить себя какому-нибудь… оригиналу. Я никогда этого не делаю.

Виллем покачал головой.

— В таком случае объясни свой… жест. Ты, должно быть, пьян.

— Да.

Абсолютно трезвый Жуглет вздохнул. В сгущающихся сумерках на нижнем лестничном пролете появилась старуха горничная и с ворчанием начала подниматься по неровным ступенькам.

— Наконец-то я достаточно пьян, чтобы откровенно признаться в своей противоестественной привязанности к тебе. Поверь, я ничего не планировал и даже не ожидал, что это случится. Я пришел сюда из Доля с образом твоей сестры в сердце. Но то, что я испытываю к тебе, не просто дружба. — Он перешел на шепот, чтобы не услышала приближающаяся служанка: — И мне кажется, Виллем, что наши чувства взаимны. Хотя я прекрасно знаю, что любой мужчина, оказавшийся на твоем месте, никогда в этом не признается. Поэтому прошу, избавь меня от боли и унижения: давай больше не будем встречаться наедине. Я и так уже у брата Павла на подозрении и не хочу, чтобы из-за моей слабости тень пала и на тебя. Ну вот, я сказал все.

Закончив свою речь, Жуглет скорчил гримасу и, пытаясь понять реакцию Виллема, впился взглядом в его лицо.

Пару секунд Виллем лишь стоял, разинув рот и не зная, что сказать, затем выхватил из рук Жуглета эмалированный кубок и, круто повернувшись, зашагал наверх. Там был маленький разводной мостик, который вел во внутренний двор и длиной не превышал трех шагов. Проходя по нему, Виллем на ходу разгневанно швырнул кубок вниз, даже не проводив его взглядом. Жуглет с печалью и облегчением наблюдал за действиями рыцаря.

Внезапно Виллем остановился. Затем — к нарастающей тревоге Жуглета — повернулся и двинулся по мостику обратно. Потом по лестнице. К Жуглету. Приблизившись почти вплотную, он в свете факелов впился взглядом в лицо менестреля.

— Ничего не понимаю, — просто и огорченно сказал он. — И мне не нравится, что я не понимаю. Но я скорее предпочту остаться здесь, с тобой, и чувствовать себя дураком, чем идти туда и слушать, как пьяные чужаки восхваляют меня.

Жуглет, от такого поворота событий окончательно потеряв голову, пробормотал не своим голосом:

— Ты приказываешь мне оставаться рядом с тобой, даже зная, что это для меня тяжело? Обрекаешь на жалкое существование?

Виллем покачал головой. Жуглет, пораженный внезапной нежностью во взгляде рыцаря, отпрянул. Виллем схватил музыканта за руку:

— Ты никогда не подталкивал меня к ошибкам и ни разу не попросил совершить поступка, о котором я жалел бы. Наверное, и в этом раскаиваться не стоит.

Жуглет тяжело вздохнул и с отчаянным усилием вырвался из хватки Виллема.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь.

Виллем робко кивнул.

— Нет, понимаю, Жуглет. Я не стал бы подавать тебе ложной надежды.

— Ты пьян. Ты говоришь так, потому что напился.

Жуглет, точно загнанный зверь, выискивающий возможность сбежать, попятился вверх по лестнице. Старуха служанка была уже почти рядом.

— Я не настолько пьян, чтобы не отвечать за свои слова, — возразил Виллем. — Все и так запуталось, не осложняй еще больше.

— Я… ты… нет! — вытаращив глаза, простонал Жуглет. — Послушай, включи свои мозги. Я знаю тебя, Виллем: ты говоришь не всерьез, даже если тебе кажется, что это не так. К завтрашнему утру ты протрезвеешь и проклянешь меня. Ты, сам того не понимая, издеваешься надо мной. Я не виню тебя за это, но ты совершаешь ошибку.

Нахмурившись, Виллем опять схватил Жуглета за рукав, на этот раз крепко.

— Ты же знаешь, я никогда ни над кем не издеваюсь. Нечего городить чушь.

Жуглет, упираясь, отчаянно придумывал, как бы отвлечь Виллема. Наконец его осенило: приложив определенные усилия, он ухитрился вызвать у себя рвоту и облевать кожаные сапоги Виллема.

Виллем резко отшвырнул менестреля и, окончательно разъярившись, попытался уклониться. При этом его самого чуть не вырвало.

— Эй, кто там! — окликнул он служанку, которая была уже в двух шагах. — Мои сапоги!

Старуха, недовольно ворча, склонилась над сапогами с тряпкой, от которой за версту несло пивом. Виллем тем временем опять переключился на Жуглета. Тот, красный как рак, стоял, прислонившись к стенке и скрестив на груди руки. Виллема передернуло. Он почувствовал себя ужасно глупо, отчего мгновенно рассвирепел.

— Ты играешь мной. Так же, как и всеми остальными. Что у тебя на уме, Жуглет? Я вижу тебя насквозь. Это цена, которую я должен заплатить за твою помощь?

— Ну да, разумеется, я хочу добиться от тебя противоестественного расположения, а потом, добившись своего, отказываю тебе. Знаешь, даже я не настолько извращен, Виллем, — упавшим голосом произнес Жуглет. — Все мое существо восстает против абсурдности этой ситуации. При дворе есть лишь три человека, которым император безусловно доверяет. Если выяснится, что двое из этих троих на пару обманывают его, он чрезвычайно огорчится. Нельзя допустить, чтобы такое случилось.

— Тогда зачем ты поцеловал…

Виллем заколебался, провожая взглядом старуху служанку, бредущую по мостику.

— Разумеется, чтобы отпугнуть тебя! — решительно ответил Жуглет. — То, что становится явным, не выносит яркого света и умирает.

После краткого замешательства Виллем с вызовом заявил:

— Тогда ты не достиг своей цели.

— Пиво, треволнения дня — от всего этого у тебя помутилось в голове, — гнул свое Жуглет. — Прошу тебя, вернись к собутыльникам. Может, эти нормальные, простые люди помогут тебе избавиться от своего бреда. Бьюсь об заклад, там найдется и дама, которая ждет не дождется, как бы утолить твою жажду!

Виллем несколько мгновений стоял, словно не веря своим Ушам. Когда он наконец обрел дар речи, в его голосе звучала ярость:

— Я говорил с тобой совершенно искренне, наплевав на все принципы, вложенные в меня воспитанием. А ты отделываешься общими фразами! В конце концов, именно ты сделал первый шаг!

— Я же сказал, только чтобы отпугнуть тебя. Для меня нужды его величества и твои…

— Ты лживый негодяй! — оборвал его Виллем, обиженный и сбитый с толку. Он отвернулся в сторону уходящих вверх ступеней, но потом резким движением повернул голову и посмотрел через плечо. — Все, что я здесь наговорил, было шуткой. Больше никогда и нигде не подходи ко мне на людях. Слышал?

Он тяжелой походкой двинулся вверх по лестнице. Оставшись в одиночестве, Жуглет пробормотал:

— Жуглет, тупица, хуже сделать было невозможно.

Наверху, в зале, Виллем до конца пира столь старательно избегал Жуглета, что не поднял кубка, даже когда тот предложил тост за нового героя. Никто не заметил возникшего между ними напряжения, потому что в зале не осталось ни одного трезвого. Разве что Маркус, но тому было не до чужих проблем.

«Ничего хорошего из этого не получится», — отчаянно думал Жуглет. Выдумав какой-то жалкий предлог, он выскользнул из зала и спустился во двор. Развязать этот узел можно было лишь одним способом, но Жуглет отдал бы почти все на свете, лишь бы к этому способу не прибегать.

Когда пир закончился и остатки празднества убрали, Маркус предпринял еще одну попытку сбежать. Но ему помешали повар, мясник и королевский конюший — все они жаждали продемонстрировать, с каким усердием трудились в этот замечательный праздничный день. И конечно, никто не пришел с новостью, что графского посыльного, беднягу, убило молнией. Затем Конрад сообщил ему, что Виллем из Доля, великий рыцарь, проведет ночь в качестве почетного гостя в самой маленькой из трех королевских комнат. В связи с чем Маркусу надлежит незамедлительно проследить, чтобы молодой красавец, идеальный герой Виллем был обеспечен удобной кроватью. Кроме того, нужно предоставить его оруженосцу Эрику бинты, бальзамы и все необходимое для обработки ран рыцаря. Маркус хотел возложить это конкретное поручение на кого-нибудь из своих подчиненных, но потом вспомнил, что все подчиненные, в соответствии с замыслом Конрада, разосланы с целью заплатить выкупы, дабы утереть нос королю Франции. Он с мучительной тоской думал о письме, которое неминуемо движется на юг и очень скоро навеки разлучит его с Имоджин. Окончательно пав духом, он громкой руганью разбудил пажей: пусть помогают обустраивать человека, в чьих объятиях скоро окажется его возлюбленная.

Едва Виллем расположился в покоях Конрада, перед дверью возник его верный друг Жуглет и сказал, что хочет переговорить с рыцарем наедине. Паж Виллема, привыкший к неожиданным визитам Жуглета, удалился на кухню, весьма довольный таким поворотом дела: там можно было на свободе полакомиться остатками пиршественных яств.

Прошло несколько секунд, прежде чем Жуглет собрался с духом и постучал.

— Войдите, — приглушенно прозвучало изнутри.

Жуглет открыл дверь, но, зная, с кем имеет дело, остановился на пороге.

— Не смей входить! — бросил Виллем, но быстро взял себя в руки. — Что тебе надо? Я не желаю с тобой разговаривать.

Жуглет осторожно вошел. Видя, что Виллем не возражает, он закрыл дверь, повернул ключ в замке, пересек комнату и скромно присел напротив рыцаря, у камина. Виллем полулежал в неловкой позе на расставленной для него походной постели. Под плечи он подложил шерстяное одеяло, а ноги опустил в таз с раствором минеральных солей. Он благоухал мазями и бальзамами, которыми Эрик усердно натер своего наставника.

— Конрад любит нас обоих, — тихо начал Жуглет. — Он хочет, чтобы мы оба были при дворе. Но если я проведу еще один такой вечер, как сегодня, то умру от несварения желудка.

— Мои сапоги пострадали больше твоего проклятого желудка, — пробормотал Виллем.

Он закинул руки за голову, глядя на узорчатый потолок, и положил примочку на глаз. «Жаль, что я уже протрезвел», — подумалось ему.

— До рассвета мы должны достигнуть взаимопонимания, или один из нас покинет дворец.

— Ты что, угрожаешь мне? — взорвался Виллем. — Пытаешься меня запугать? Император выделил мне свою собственную комнату, а ты спишь на полу с его собаками — и это после семилетней службы! Я только что победил в турнире — и, заметь, в его шлеме!

— Я надел этот шлем тебе на голову, и я же могу его снять, — предостерегающе сказал Жуглет. — Вместе с твоей красивой головой, если понадобится. Не стоит почивать на только что обретенных лаврах, Виллем. История моих отношений с Конрадом длиннее твоей, и я умею играть в политические игры, для которых ты слишком наивен. Эту комнату тебе дали по моей подсказке. Так что лучше помирись со мной, или не пройдет и недели, как окажешься на дороге в Доль. Я желаю тебе всего хорошего — но не за счет собственного блага. Это понятно?

Виллем, по-прежнему не отрывая взгляда от потолка и неловко возясь с примочкой, наконец кивнул с кислым видом.

Жуглет сбавил тон.

— Я не ожидал, что сегодня так получится. Но… — Тяжкий вздох. — Что ж. Наверное, надо это преодолеть. Виллем, сегодня вечером, на лестнице, мы друг друга не поняли…

— То есть ты хочешь сказать, что не планировал всего этого? — спросил Виллем, радуясь тому, что можно не смотреть Жуглету в лицо.

— Разумеется, не планировал. Но я хочу объяснить свое поведение.

Последовала долгая пауза. Виллем осторожно снял с глаза примочку, потом, подумав, приложил другую. Эти примочки нужны были ему как повод, чтобы не садиться прямо и не видеть Жуглета.

— Что ж, говори, если есть что сказать, — произнес он надтреснутым голосом.

Жуглет, подбирая слова, надолго умолк. Наконец, так и не найдя подходящих, махнул на это рукой и начал:

— Вообрази, что обстоятельства, вызвавшие нашу беседу, были… немного другие. Представь себе, например, что это сделал не я, а другой рыцарь — или, к примеру, женщина…

— Рыцарь так никогда не поступил бы. А если бы это была женщина, значит, она шлюха, — оборвал его Виллем.

Жуглет сжал челюсти.

— Представь, что так повела себя благородная дама, к которой ты относился бы так же, как относишься ко мне.

— Жуглет, что за нелепая идея! — нетерпеливо выпалил в потолок Виллем. — Ты же не женщина. В этом мире женщина никогда не достигла бы того, чего достиг ты.

— Это правда, — согласился менестрель. И добавил с горечью: — Очень веская причина, почему я никак не могу быть женщиной, да?

Свободный глаз Виллема удивленно заморгал.

— К чему ты клонишь?

Жуглет, набрав в грудь побольше воздуха, произнес так, словно каждое слово давалось ему с великим трудом:

— Даже если бы меня угораздило родиться женщиной?

Несколько мгновений рыцарь продолжал лежать, прислонившись к стене, потом резким движением отшвырнул примочку и сел. Он не отрываясь смотрел на Жуглета. Тот отвечал ему умоляющим взглядом — очевидно, переживая не меньше Виллема.

У рыцаря засосало под ложечкой.

— О чем ты?

Однако когда настал момент сказать все как есть, у Жуглета не хватило духу.

— Не могу… Не хочу… Господи боже, мне казалось, я смогу сделать это по-умному, — взволнованно забормотал он. Потом добавил более спокойно: — Я не хотел ничего такого делать, Виллем, все произошло против моего желания. Ты сам подтолкнул меня к этому. И все же пусть так, чем если ты полностью порвешь наши отношения и тем самым сделаешь пребывание при дворе невозможным для нас обоих.

— О чем ты? — повторил Виллем немного более твердо. Он стал выжимать примочку, а когда с нее закапало, с отвращением отшвырнул прочь.

— Я ничего не говорил, — окончательно разнервничался Жуглет. Его взгляд заметался по комнате. — Ты не можешь утверждать, будто я что-то говорил.

— Я ничего не собираюсь утверждать. Просто скажи мне ясно и просто, чего именно ты не говорил! — с внезапной горячностью прокричал Виллем.

С трудом поднявшись на затекших ногах, он сделал неверный шаг вперед, выхватил из-за пояса нож и ткнул им в Жуглета, который невольно отшатнулся.

— Раздевайся, — хрипло приказал он. Жуглет со страхом смотрел на нож.

— Если я разденусь под угрозой ножа и выяснится, что я женщина, это можно рассматривать как изнасилование.

Виллем нетерпеливо махнул ножом.

— А если оголишься под угрозой ножа и выяснится, что ты мужчина, будет ненамного лучше. Так что не вынуждай меня заставлять тебя! — Пауза. И потом, почти беззвучно и испуганно: — Или это тоже будет считаться изнасилованием?

Ответа не было. Оба молча смотрели друг на друга. Виллем с ворчанием отшвырнул нож.

— Я никогда не совершал ошибок, — пробормотал менестрель тоном, в котором звучали и извинение, и упрек себе. — И нет оправдания тому, что дело дошло до этого.

— Снимай тунику и рубашку. — Виллем прикрыл глаза рукой. — Или не снимай, — добавил он, не отнимая ладони от глаз. — Но если не желаешь быть со мной честным, то уходи и больше не возвращайся, никогда.

Наступила тишина. Долго оба ничего не говорили, не двигались и не смотрели друг на друга.

Наконец Жуглет удостоверился, что обе двери комнаты заперты изнутри. Дрожащими руками снял пояс, тунику, рубашку и произнес еле слышным шепотом:

— Ну так смотри.

Виллем не сразу открыл глаза. А когда открыл, ему понадобилось приложить руку ко рту, чтобы заглушить восклицание. Одетая лишь в нелепо большие мужские штаны, перед ним стояла тоненькая гибкая женщина. Ее маленькие груди были полностью обнажены. У этой женщины было лицо его друга, но улыбалась она с робостью, Жуглету совершенно не свойственной. Черты лица, которым, на взгляд Виллема, всегда не хватало мужественности, сейчас выглядели не в полной мере женственными.

— Моя жизнь теперь в твоих руках, — тихо произнесла Жуглет и с хмурой полуулыбкой добавила: — Виллем, у тебя челюсть отвисла.

Рыцарь резко закрыл рот, постоял, стараясь прийти в себя, потом походил по комнате, разглядывая это новое непонятное существо под всеми возможными углами зрения.

— Кто ты? — произнес он хрипло, когда дар речи вернулся к нему.

— Мне казалось, мы это уже выяснили. — Жуглет попыталась рассмеяться, но у нее не получилось. — Или ты хочешь, чтобы я сняла штаны?

— Ты знатная дама? Крестьянка?

— Менестрель.

— Ты стоишь голая у моей постели, — произнес он, как будто говоря о чем-то абсолютно невообразимом.

— Нет. — Дрожащими пальцами Жуглет развязала шнурки штанов, предоставила им упасть на пол и аккуратно перешагнула через них. Виллем только и мог, что в полном остолбенении смотреть. — Вот теперь я действительно стою голая возле твоей постели.

— Ты шлюха? — быстро спросил он.

На ее лице выступила краска гнева, но потом она рассмеялась.

— Нет, я менестрель и твой друг Жуглет. Не делай поспешных выводов.

Виллем немного пришел в себя.

— После такого обмана я имею права делать что угодно!

— Потише! Если уж на то пошло, ты сам обманывался, — отпарировала Жуглет. — Я когда-нибудь утверждала, что я мужчина? Я ни разу не солгала насчет своего пола. А сейчас я надеялась, что моя откровенность принесет тебе облегчение. И подумала, что… — Она замялась. — Подумала, что ты меня обнимешь.

— Я не могу тебя обнять, — слегка шокированный, отозвался Виллем. — Ты… ты женщина, которая стоит голая у моей постели.

— Ты предпочитаешь, чтобы я оделась?

— Нет, — произнес он так поспешно, что она, несмотря на все страхи, откинула голову и от души расхохоталась.

Этот смех был столь характерным для Жуглета, что у Виллема закружилась голова — так трудно было увязать хорошо знакомый смех с тем фактом, что он исходит из уст женщины.

— Тогда, может, я сяду?

Он торопливо окинул взглядом комнату, словно внезапно устыдившись ее холостяцкого состояния, явившегося результатом деятельности Эрика.

— Я… подожди, я найду тебе местечко поудобнее, — забормотал он и нагнулся, чтобы подобрать упавшее на пол одеяло.

— О, ради всего святого! — Жуглет потянулась за туникой. — Надену-ка я пока это, в надежде, что потом ты наконец придешь в себя.

Она натянула тунику, но не стала подпоясываться, предоставив ей свободно свисать.

Виллем застыл на месте, не сводя взгляда с одеяла в своих руках. С чего это вдруг ему захотелось его подобрать? Швырнув одеяло на пол, он пристально посмотрел на Жуглет.

— А Линор знает? — спросил он. — Вы, сговорившись за моей спиной, разыгрывали из меня дурака?

Жуглет поспешила успокоить его.

— Линор я никогда ничего не говорила. И из тебя дурака тоже не делала, Виллем. Может, я сама была дурой, а ты стал жертвой моей глупости. Это вовсе не одно и то же.

Он опять смерил ее долгим, скептическим взглядом. Она стояла покорно, опустив руки и высоко подняв голову, что дало ему возможность как следует рассмотреть неожиданно ставшее таким чужим лицо.

— Но зачем? — наконец нарушил молчание он.

— Зачем жить под личиной мужчины? — переспросила она, сопровождая свои слова характерным для Жуглета пожатием плечами. — А если нет, то каковы, по-твоему, были бы мои перспективы?

— Я имел в виду — зачем тебе понадобился я? Зачем ты сделала так, чтобы я оказался здесь?

— Чтобы мой самый дорогой друг был рядом со мной, там, где мы оба можем благоденствовать, — ответила Жуглет. — Что бы ты обо мне ни думал, Виллем, в этом, прошу тебя, поверь моему слову.

По Виллему, однако, было видно, что он не склонен ей верить.

— А еще какие причины? — осведомился он. На ее лице появилось беззащитное выражение.

— Только те, которые напрашиваются сами собой! Я надеялась, что нам удастся поспособствовать продвижению твоей сестры, которая очень мне дорога, хотя мой флирт с ней и был просто игрой. Я надеялась принести пользу императору, потому что ему выгодно иметь при дворе таких людей, как Линор и ты. И еще я думала, что мы — ты и я — прекрасно проведем тут время. Так ведь и было. Клянусь, я не хотела, чтобы случилось все это.

Пауза. Жуглет осторожно, на шаг, приблизилась к Виллему.

— Но это произошло, и, кажется… я надеюсь… что мне не придется об этом пожалеть. Если не пожалеешь ты.

Неуверенно улыбаясь, она придвинулась ближе еще на шаг. Ее близость вызывала в нем чувство тревоги. Резко попятившись, Виллем ударился о кровать и пошатнулся.

— У меня нет никакого желания спать с тобой, — неловко, почти беспомощно произнес он.

— Неужели? Когда ты принимал меня за юношу, то не был так категоричен в своих суждениях.

Виллем замялся.

— Ты казался мне привлекательным молодым человеком. Не хочу тебя обижать, но в качестве молодой женщины ты вовсе не так хороша.

Жуглет рассмеялась.

— У меня то же лицо! — и добавила подчеркнуто: — Лицо твоего друга.

Она сделала еще шаг в сторону Виллема. Тот опять попятился.

— Ты ведь не девственница? — спросил он полным отчаяния тоном, словно защищаясь неизвестно от чего.

— Виллем!

Жуглет вконец потеряла терпение.

— И ты не проститутка, не замужем и не…

— Ты тоже не проститутка, и не женат, и не девственник, — подчеркивая каждое слово, отпарировала Жуглет.

— Я мужчина!

— На это ценное наблюдение можно найти массу остроумных ответов, но я воздержусь. Нет, Виллем, я не девственница. Но, — добавила Жуглет мягче, — я всю жизнь в одиночку борюсь с миром, у меня никогда не было ни друзей, ни близких. Ты единственный мужчина, которому я полностью открылась, и ты первый… — На ее лице возникло выражение тревоги, как будто она боялась высказаться чересчур откровенно. — Первый, объятия которого могли бы стать чем-то большим, чем просто случайная встреча.

Она осмелилась приблизиться еще на пядь.

— Ясно. Значит, ты шлюха.

Чувствовалось, что убедить Виллема ей не удалось.

— За эти слова тебе стоило бы поставить еще один фонарь под глаз.

Вспылив, она подхватила с пола штаны, дрожащими от ярости руками напялила их и не сразу смогла затянуть шнурки.

— Я не шлюха, Виллем. Я человек. А людям, как известно, свойственны естественные потребности. Еще совсем недавно мои желания вовсе не вызывали твое неодобрение, и иногда — иногда — я находила способ удовлетворять их. И было бы не здорово, если бы я этого не делала. Не требуй от меня, чтобы я была пассивной и чистой, как утренняя роса, до того момента, как окажусь в твоих объятиях — а в них внезапно оживу! Я всегда живая, Виллем, и это тебе всегда во мне нравилось.

Подвязав наконец штаны, она поискала глазами пояс и кошель. Виллем увидел их раньше и поднял с усыпанного тростником пола.

— Ты только что потрясла меня до глубины души, за всю мою жизнь я ничего подобного не испытывал… и имею право быть немного не в себе, — с упреком произнес он.

Жуглет тут же вскинула руки, показывая, что понимает.

— Признаю за тобой это право, — сказала она с легким смешком. — Ты сам меня изрядно шокировал, когда вернулся там, на лестнице. А я-то решила, что мне удалось тебя отпугнуть. Уж кем-кем, а содомитом я тебя никак не считала.

— Я и сам так думал! Ты недооценила свои чары, — нахмурившись, произнес Виллем.

— Я недооценила тебя, — улыбнулась Жуглет.

Последовал момент неловкого молчания. Жуглет почти умоляюще смотрела на пояс и кошелек в большой руке Виллема.

— Мой пояс, пожалуйста, — наконец сказала она как можно небрежнее.

Виллем посмотрел на то, что держал в руке.

— Так что там у тебя? — Он похлопал по кошельку. — Ведь не травы же, чтобы сохранить мальчишеский дискант?

— Если тебе так уж непременно надо знать, — недовольным тоном ответила Жуглет, — то, кроме всего прочего, там пузырек с составом, благодаря которому то, что бывает у женщин, у меня короче и протекает не так болезненно. И еще другой пузырек, подарок Жанетты, чтобы не заводились маленькие Жуглеты…

— Господи боже!

Виллем торопливо сунул ей кошель.

Привязав его к поясу, она приблизилась к Виллему. На этот раз он не отпрянул. Девушка осторожно протянула руку и дотронулась до его лица. Почувствовав прикосновение таких знакомых пальцев, он быстро, взволнованно задышал.

Этот ее жест что-то в нем расшевелил. Схватив Жуглет за запястье, он с силой его выкрутил, и ей пришлось развернуться, чтобы не сломалась кость.

— Виллем!

— Ты жалкая обманщица, — прошипел он.

— Рука… ради бога, Виллем! — задыхаясь от боли, воскликнула она.

— Извинись за обман, — сверля ее негодующим взглядом, потребовал он.

— Я придумала все это совсем не для того, чтобы обманывать тебя, я… А-а!

Он еще сильнее выкрутил ей руку.

— Перестань, Виллем, хватит! Ты — рыцарь и не должен причинять боль женщине…

— Я причиняю боль обманщице, — сердито поправил он, но руку выпустил.

Прижав пострадавшую кисть к груди, она стала поглаживать ее другой рукой, пятясь назад, пока не оказалась в дальнем углу комнаты.

Отвернувшись, рыцарь смотрел на огонь в камине.

— Убирайся, — с отвращением произнес он и сел, издав тяжкий, по причине многих ушибов и ссадин, вздох.

— Ты ведь это не всерьез.

— Ну конечно всерьез! — взорвался Виллем и отвернулся от камина. — Я-то всегда искренен и никогда не лгу.

— Я тоже.

— Да ты само воплощение обмана! Я не могу тебя больше видеть, ты украла у меня лучшего друга!

— Я и есть твой лучший друг, — возразила Жуглет.

Виллем неумолимо покачал головой.

— Нет. Мой друг — не какая-то там лгунья.

— Это правда, она не… я ни разу не произнесла ни слова лжи по поводу моего…

— Мой друг вообще не женщина! — яростно заявил Виллем, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.

— Нет, женщина, — тихо и разгневанно произнесла Жуглет. — И тебе предстоит выбрать, сохранить нашу дружбу или предать ее забвению.

— Я сделаю выбор, как только ты признаешься, что намеренно вводила меня в заблуждение, — воскликнул Виллем. — Ложь, основанная на умолчании, все равно остается ложью. Меня оскорбляет, что ты скрывала от меня такую вещь. Это преступление против дружбы.

— И когда мне следовало тебе во всем признаться? — спросила Жуглет и вышла из угла на свет.

Виллем не сразу нашелся.

— В тот самый момент, когда у тебя впервые зародились нечистые мысли насчет меня.

Она рассмеялась.

— В тот момент как раз более всего нужно было скрывать правду, — указала она. — Я женщина пылкая, Виллем, я…

— Не говори мне этого! — В отчаянии он с такой силой замотал головой, будто хотел вытрясти ее слова из памяти. Он встал и подошел к двери. — Уходи. Я не хочу тебя видеть.

Внезапно ее охватил такой страх, что она побледнела.

— Открыв тебе правду, я подвергла себя опасности. Если Конраду или кому-то еще…

— Я не выдам твою жалкую тайну, — заверил он, глядя на пол у ее ног. — За кого ты меня принимаешь? Но прошу тебя, ради бога, уходи сейчас же, пока я еще не пришел в себя.

— Так мы друзья?

— Задай этот вопрос завтра, — отмахнулся Виллем, по-прежнему не отрывая взгляда от пола.

Сейчас, когда она опять оделась, он не мог заставить себя на нее посмотреть: он не хотел смотреть на Жуглета и видеть женское лицо.

— Уходи.

Прошло некоторое время. Не в силах успокоиться, Виллем яростно вышагивал по пустым сейчас комнатам Конрада. Собаки провожали его подозрительными взглядами, а сокол Шарите встревоженно вскрикивал на своей подставке. Со двора донеслись музыкальные трели менестреля — ими она словно бросала вызов нестройным пьяным крикам, несущимся из большого зала. Ну конечно же, это женский голос, сейчас он это ясно слышал, — низкий, хрипловатый альт, не нежное сопрано, как у Линор, но все же без басовых нот. Эрик, ужасно фальшивя, пьяно подпевал, потом к ним присоединились и другие голоса, которые Виллем не узнал. Послышался смех, а затем единственным звуком, нарушавшим тишину, стала наигрываемая на арфе взволнованная мелодия, льющаяся из окон большого зала.

Он вернулся обратно в отведенную ему комнату, чувствуя себя так, словно вот-вот сойдет с ума. Наконец, поборов импульс вылезти из окна и сбежать, карабкаясь по стене, он вышел через ту же дверь, через которую выставил Жуглет, и оказался на лестнице во внутренний двор. В небе ярко сиял месяц. Во дворе, все еще озаренном светом факелов, пахло пролитым пивом, холодным камнем и отчасти рвотой.

Эрик — с женщиной на коленях — пристроился на одной из нижних ступенек. Поглядев через плечо и узнав Виллема, он улыбнулся и окликнул его громким шепотом:

— Кузен! — Чувствовалось, что он очень пьян и рад видеть Виллема. — Иди сюда, выпей со мной! Его величество вызвал эту малышку, чтобы развлечь героя турнира, но ты заперся, так что я занялся ею сам. Если ты в настроении, у нее осталось еще немало сил… там, за кухней, есть подходящий закуток.

Женщина захихикала; издаваемые ею звуки напоминали мурлыканье.

— О боже, — тихо, с плохо скрываемым отвращением откликнулся Виллем. — Нет, этого не надо, но я выпью с тобой. Удивительно, что нас все еще обслуживают, ведь сейчас, должно быть, уже за полночь.

— Ради победителя они даже и не думают спать! — с пафосом заявил Эрик и кивнул в сторону кухни, где в самом деле горел свет.

Спустившись по ступенькам, Виллем пристроился рядом с Эриком и его мурлыкающей приятельницей — и тут узнал ее.

— Ты подруга Жуглета, — тоном обвинения заявил он.

Жанетта улыбнулась пьяной улыбкой.

— Я со всеми дружу.

— Мне она точно друг, — довольно вставил Эрик и внезапно зевнул во весь рот. — А какие познания я сегодня приобрел во французском!

— Где Жуглет? — спросил Виллем.

— Вы что, поссорились? — По голосу Эрика чувствовалось, что он вот-вот заснет. — После вашего разговора он вышел от тебя словно не в себе.

— Где Жуглет? — повторил Виллем, адресуя вопрос Жанетте.

Она пожала плечами.

— Полагаю, он вернулся в зал.

От этих слов Виллема захлестнуло такой волной необъяснимой ярости, что он вынужден был сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем обрел способность более-менее спокойно говорить. Окинув двор взглядом и удостоверившись, что их никто не слышит, он раздраженно прошептал:

— Так ты говоришь, он вернулся?

Эрик не испытывал никакого интереса к их беседе. Жанетта же, напротив, выпрямилась, широко распахнула глаза и в упор посмотрела на Виллема.

— Ах вот оно что, — тихо произнесла она. — Догадываюсь, из-за чего вы поссорились.

— Мы не поссорились. Мы разошлись во мнениях, как это случается у благородных рыцарей, — ехидно поправил ее Виллем.

Жанетта внимательно вгляделась в его лицо и осталась, по-видимому, недовольна результатами. Казалось, она хотела что-то сказать Виллему, но вдруг демонстративно повернулась к Эрику.

— Мой господин, — проворковала она, ласково щекоча его по подбородку и тем самым возвращая к реальности. — Если расстроенная женщина доверяется рыцарю, а он без всякой на то причины вышвыривает ее прочь, это рыцарское поведение или нет?

Эрик, угрюмо сосредоточившись, погрузился в изучение проблемы, а также груди Жанетты. Виллем спросил деревянным голосом:

— А что, если она вовсе не в расстройстве? Что, если она просто лжет?

По-прежнему глядя на Эрика, Жанетта тихо ответила:

— А что, если она лжет как раз потому, что расстроена?

— Все ложь, — фыркнул Виллем. — Редко кто так ловко управляет своей жизнью — да что там, жизнями многих.

— И это тебя задевает? — неожиданно сурово, глядя ему прямо в глаза, спросила Жанетта. — Для тебя невыносимо, что она так преуспела? Нападая на нее за двоедушие, не забудь упрекнуть и в том, что она привела тебя сюда и в одночасье сделала героем.

Виллем едва не задохнулся — до такой степени неожиданной показалось ему эта отповедь от кого-то настолько ниже него по статусу. Эрик, пьяный до бесчувствия, спал, прижавшись щекой к груди Жанетты.

— Будь я таким же, как другие, ты дорого бы заплатила за то, что говоришь со мной в таком тоне, — с трудом сдерживая гнев, сказал Виллем.

— Будь ты такой же, как другие, женская сила ужасала бы тебя, — спокойно ответила Жанетта. — Ты вышвырнул бы вон самую достойную из нас за то, что она осмелилась бросить вызов твоим ожиданиям. По счастью, ты не такой.

Бережно сняв голову Эрика со своей груди, она пристроила его обмякшее тело на ступеньках. Юноша слегка всхрапнул и начал издавать звуки, вероятно казавшиеся его одурманенному сознанию внятной речью, но потом опять умолк.

Жанетта двинулась прочь от лестницы, однако Виллем удержал ее, схватив за запястье. Она рванулась и посмотрела на свою руку, потом перевела взгляд на него.

— Так чем она расстроена? — спросил он. Жанетта презрительно вздернула подбородок.

— Если ты этого не знаешь, то и не заслуживаешь, чтобы знать. — Она освободилась от хватки Виллема. — В особенности потому, что ответ у тебя под самым носом.

Потом извинилась и ушла. Арфа смолкла. Конрад наконец вернулся в свои покои. Замок уснул. Глядя поверх стен Кенигсбурга в темное небо, Виллем обдумывал слова Жанетты, вслушиваясь в биение собственного сердца.

В бледном свете луны, устремившись наконец-то на юг в безумной надежде остановить надвигающееся бедствие, Маркус пришпорил коня, заставив его перейти в галоп, слишком охваченный отчаянием, чтобы беспокоиться о том, что оба они рискуют сломать себе шеи.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава 10 РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ Рассказ о куртуазной жизни и тайной, запретной любви

11 июля, поздний вечер

Маркус, как бешеный, скакал сквозь вечернюю летнюю грозу, загоняя коня и понимая, что посланец намного опережает его. Он и сам не знал, зачем мчится: ни помешать вручить Имоджин письмо отца, ни сделать так, чтобы это послание растворилось в воздухе, было невозможно. Отчаяние подталкивало его к тому, чтобы предпринять хоть что-нибудь и быть рядом с Имоджин — совершенно неразумные действия, не имеющие никаких логических обоснований. «Мы можем сбежать», — думал он, содрогаясь при мысли, какой громкий скандал это вызовет в обществе.

Нужно было остаться при дворе. Нужно было попытаться отравить Виллема. Господь Великодушный, нет, только не это, он на такое не способен… хотя мысль о том, чтобы отравить Альфонса, не вызывала у него отторжения. Но даже это не изменило бы того факта, что сообщение уже послано. Может, есть способ кастрировать Виллема? Продолжая скакать, Маркус истерически расхохотался, но потом смех перешел в рыдания. Теперь Виллем стал особой неприкосновенной… да и разве хватит у Маркуса мужества для таких вещей? Раненая нога ныла ужасно и в конце концов полностью онемела от колена и ниже.

Он не останавливался даже ради краткого отдыха. Время от времени он чувствовал, что засыпает на скаку, но прекрасно сохранял равновесие в седле с высокой спинкой — когда-то, во времена активного увлечения воинским делом, ему не было равных в искусстве верховой езды. Иногда в полусне он принимал швыряемые ветром капли дождя за ласковые прикосновения маленьких рук Имоджин. Временами в отупевшее сознание просачивалась мысль — и ему почти удавалось убедить себя, что это правда, — что он неправильно судил о графе и в посланном на юг сообщении ничего страшного нет. Только в эти краткие мгновения Маркусу становилось хоть немного легче.

12 июля

Страдая от похмелья, Эрик тем не менее пришел в себя раньше, чем его кузен. Оба проспали мессу, и Конрад велел пажам не будить Виллема и к завтраку. Очнувшись наконец, рыцарь обнаружил, что находится в теплой комнате с закрытыми ставнями. Разбитость ощущалась и в сознании, и в теле. Он долго лежал, раздумывая над тем, что произошло вчера днем и вечером.

Где-то в полдень появился Эрик, жизнерадостно отряхнулся от капель дождя и помог покрытому синяками кузену одеться. Пройдя через апартаменты Конрада и спустившись по винтовой лестнице, они оказались в зале. Конрад встал и приветствовал Виллема, широко раскинув руки. На его лице играла самодовольная ухмылка, предназначенная стоящему рядом Павлу, которого он, как обычно, игнорировал.

Зал выглядел не так ярко и празднично, как прежде, и дело было не только в закрытых из-за дождя ставнях: сейчас здесь чувствовалось что-то еще, какое-то еле заметное изменение атмосферы. Спустя мгновение Виллем понял, в чем дело: за столами на подмостках расположились главным образом седые вельможи, рядом с каждым из которых сидела привлекательная молодая женщина. Все мужчины встали, приветствуя Виллема.

Сегодня Конрад собрал у себя исключительно замужних дам с их богатыми немолодыми мужьями.

Едва Виллем вошел, все присутствующие разразились бурными аплодисментами и криками «ура!», повергнув его в смущение.

С ощущением ужасной неловкости вчерашний герой пересек зал, остановился перед троном и поклонился.

— Ваше величество, — заговорил он, чувствуя прикованные к спине оценивающие взгляды дам. — Примите мою самую искреннюю благодарность за приглашение к вашему столу.

Конрад одарил его сияющей улыбкой.

— Это я должен благодарить судьбу, Виллем, за то, что при моем дворе появился человек с таким характером. Если твоя преданность хотя бы наполовину так же сильна, как рука, лучшего вассала и желать не надо. Мы учреждаем должность рыцаря императора, и в течение месяца ты будешь посвящен первым, если, конечно, готов присягнуть мне по доброй воле.

В зале воцарилась тишина. Дыхание у Виллема перехватило.

— Я ваш человек, сир, — внезапно севшим голосом произнес он и снова поклонился. — Ваше предложение — величайшая честь для меня.

— Превосходно, — жизнерадостно воскликнул Конрад и хлопнул в ладоши. — Продолжим разговор после Ассамблеи, которая собирается первого августа. Достопочтенный кардинал, мой брат, благословит церемонию. — Сказано это было так, словно Павел отсутствовал. — А теперь обед!

В суматохе, всегда сопровождающей омовение рук, Виллем заметил, что Жуглет, почти неразличимая в тени, смотрит на него из темного угла между камином и выходом на кухню. Судорожно вздохнув, он коротким движением головы подал ей знак подойти.

Задержавшись на мгновение, она проскользнула между расфуфыренными и надушенными гостями. Они встали в очередь для омовения рук сразу позади дамы, которую можно было бы назвать невзрачной, не будь она дочерью герцога. Виллем занял место за Жуглет, оба смотрели прямо перед собой, в направлении мальчика с тазиком, стоящего у закрытого ставнями окна.

— Я должен перед тобой извиниться, — еле слышно произнес Виллем. — Мне казалось, я заслуживаю лучшего объяснения, и все же этой ночью я вел себя не слишком любезно.

— Я застала тебя врасплох, — тоже тихо бросила через плечо Жуглет. — Глупо было рассчитывать на другую реакцию. Это все? Я могу идти?

Едва не касаясь густой копны ее волос, Виллем прошептал:

— Многому хорошему в своей жизни я обязан тебе. И неважно, какого ты пола. Просто тебе. Мне стыдно, что на какое-то время я забыл об этом. — Он осторожно сжал ладонь Жуглет. — У меня нет друга надежнее.

Он почувствовал, как она вздрогнула.

— Даже несмотря на то, что я обманывала тебя? — с облегчением, но не без иронии спросила она.

— Ты лгала не лично мне. — Виллем выпустил ее руку, осознав, что половина присутствующих в зале выворачивают шеи, стремясь разглядеть знаменитого победителя. — Ты обманывала всех, но это касается только тебя и Бога, а к нам с тобой никакого особого отношения не имеет.

Он не мог видеть ее лица, но почему-то не сомневался, что она ухмыляется.

— Должен сказать, что, хотя я никогда не выдал бы свою сестру за менестреля, меня огорчает, что твой флирт с ней был всего лишь притворством. Ее гордость пострадает, когда она об этом узнает.

— Так не рассказывай ей, — снова напрягшись, прошептала Жуглет. — И не только ей — вообще никому.

— Хорошо.

— Клянешься? — по-прежнему не оглядываясь, спросила Жуглет.

— Это так ужасно — если все выяснится?

Жуглет издала нетерпеливый, взволнованный звук и начала выбираться из очереди.

— Значит, не клянешься.

— Клянусь невинностью моей сестры, — быстро прошептал Виллем, и Жуглет замерла. — И клянусь собственной жизнью, что на нашу дружбу никак не повлияет то, о чем мне стало известно.

— Это невозможно, но я высоко ценю твои добрые намерения, — прошептала она так тихо, что он еле-еле расслышал.

Дама с костлявым задом закончила возиться у тазика и отошла. Жуглет слегка подвинулась, чтобы Виллем мог вымыть руки рядом с ней. Когда она подняла на него глаза, на ее лице играла знаменитая усмешка Жуглета, и вот уже перед Виллемом снова был жизнерадостный придворный музыкант, пусть и не слишком мужественный внешне, но, безусловно, с замашками истинного мужчины.

— Тебе пора занять свое место: большая игра вот-вот начнется.

— Какая игра? Жуглет подмигнула ему.

— Ты еще не догадался? Конрад знает, что тебе нужна покровительница, вот и собрал тут целую орду. Чтобы нести ее образ в своем сердце, чтобы очищать и облагораживать душу, предаваясь возвышенной любви, чтобы давить в себе плотское влечение, терзаясь вместо этого от ревности. На манер тех идиотов-рыцарей, которых я воспеваю. Подцепи кого-нибудь побогаче.

Виллема это сообщение явно напугало.

— Так даму сердца не ищут.

Жуглет, посмеиваясь, протянула руку за надушенным розмарином полотенцем.

— Не забывай, Виллем, он ведь просто старается воплотить в жизнь твои собственные фантазии. Поэтому не стоит капризничать из-за мелких деталей.

— Мои фантазии? — Виллем тоже взял у девочки полотенце. — Скорее, твои, если уж на то пошло. Лично я хотел бы иметь жену.

Жуглет, явно забавляясь, махнула рукой.

— Да-да, конечно, все в свое время… но сначала рыцарю требуется недоступная дама. Чтобы потом, когда друг-менестрель, стремясь обессмертить его, будет складывать о нем песни, рыцарь выглядел бы в них страдающим и романтическим. И вот тебе предоставляется шанс найти такую.

Не обращая внимания на испуганное выражение лица Виллема, Жуглет проскользнула в дальнюю часть зала.

Трапеза, как и весь этот день, оказалась самой странной в жизни Виллема. Глядя через пространство зала на Жуглет, он видел одновременно двух людей. Иногда ему не верилось, что там сидит женщина, а иногда его поражало, почему другие не в состоянии разглядеть под маской истину, в особенности когда она флиртовала с женщинами и дерзила мужчинам.

И сама трапеза протекала необычно: под различными, не слишком убедительными предлогами все присутствующие дамы по очереди покидали свое место, обходили вокруг столов, приседали в реверансе перед королем и, соответственно, Виллемом, а потом возвращались к своим усердно жующим, бессловесным супругам. Фактически для него была устроена настоящая выставка претенденток, и, похоже, мужья ничего против этого не имели. Так называемая куртуазная любовь обычно носит характер адюльтера и не имеет никакого достойного завершения. И тем не менее подбор дамы сердца путем такого сговора смущал Виллема. Предполагалось, что встреча двух сердец должна произойти по велению Судьбы или Бога. После того как завершающее угощение в виде инжира и фруктов было съедено и столы опустели, Конрад подмигнул Виллему.

— Как тебе наши придворные дамы?

Виллем вежливо улыбнулся.

— Что-то их многовато сегодня.

— О, ты заметил, да? — усмехнулся Конрад. — Это наш маленький друг постарался.

Он кивнул на Жуглет, которая придвинулась к герцогине Швабии и нашептывала ей на ухо что-то такое, от чего та залилась краской.

Внезапно Конрад с дружеской бесцеремонностью повернулся к Павлу, как будто не он только что просидел весь обед спиной к нему.

— Жуглет определенно неравнодушен к женщинам, ты не находишь?

— Слишком уж нахально он проявляет свое внимание, — ответил Павел.

Виллем резко выпрямился и сказал:

— Никогда не видел, чтобы он вел себя неприлично с женщиной.

Конрад расхохотался и несильно ткнул его в грудь.

— Еще как вел! Жуглет — дьявол во всем, что касается его вожделения. Настоящий хищник, несмотря на свою молодость и субтильное сложение.

Догадываясь, каков скрытый мотив Конрада, Виллем благоразумно воздержался от дальнейших комментариев.

— Хищник наподобие Николаса? — вкрадчиво уточнил Павел.

Король подчеркнуто проигнорировал замечание брата.

— Виллем тоже дьявол в этом смысле, — продолжал он. — Рыцарское поведение имеет одну цель — обмануть мужей. Разве не так, Виллем? Ты прекрасно знаешь, что говорят о мужчинах с таким носом, как у тебя! Какая из этих красавиц заставила твое сердце воспламениться?

Виллем обежал взглядом коллекцию собранных в зале приятных дам, но не сумел никого выделить.

— Все они выглядят… многообещающе, — послушно ответил он, постаравшись придать голосу блудливое звучание, в чем, однако, не слишком преуспел.

— Да, они такие, — улыбнулся Конрад. — Посмотрим, сдержат ли они свои обещания.

Он хлопнул в ладоши, и в зал вошел камергер, громко наигрывая на маленькой дудке марш. За ним по двое в ряд шли оруженосцы, неся украшенные резьбой позолоченные сундуки. Сундуки поставили в центре зала, под самой большой люстрой.

— В честь выдающегося Виллема из Доля, проявившего вчера такие благородные качества на турнирном поле, — объявил Конрад, — мне пришло в голову облагодетельствовать достопочтенных дам нашего двора. Ну-ка, мальчики, откройте крышки сундуков.

Оруженосцы так и сделали. Достопочтенные придворные дамы восторженно завизжали.

Сундуки были набиты великолепными платьями и другой одеждой: тут были роскошные шелка, парча и прочие причудливые, экзотические ткани; окаймленные золотом рукава; шелковые и кожаные пояса — короче, наряды, которые трубадуры могли бы воспевать часами. Некоторые из мужей помоложе выглядели испуганно, узнав содержимое сундуков: это были те самые «костюмы», которые во время летнего разгула Конрада надевали приглашенные им проститутки. Поскольку в летнем лагере их надевали совсем ненадолго, они были мало изношены и могли сойти за новые.

— Сегодня я великодушен, как король Артур, — воскликнул Конрад, перекрывая ахи и охи женщин, столпившихся вокруг сундуков. — Берите, сколько пожелаете. Джентльмены, помогите им.

Виллем, сидя рядом с императором, увидел, что Жуглет тоже бродит между сундуками, критическим взором изучая их содержимое. Вот ее рука залезла в один из сундуков и вынырнула оттуда с туникой из красного шелка. Рукава и воротник обильно украшало золотое и серебряное шитье, а сама туника была отделана горностаем. Жуглет очень женственным движением подняла ее. Туника была большая и отнюдь не самая роскошная по сравнению с другими нарядами в сундуках, но, безусловно, придавала женственный вид тому, кто надевал ее.

— Сегодня я буду здесь самой хорошо одетой дамой! — перекрикивая шум голосов, шутливо провозгласила менестрель, и почти все взгляды на мгновение метнулись в сторону ее голоса.

Виллем чуть не подскочил от беспокойства.

Жуглет взмахнула ресницами, посылая стоящим рядом мужчинам воздушные поцелуи. А герцогу Лоррейна, который, стоя на коленях рядом с сундуком, помогал беременной жене вытаскивать зеленое платье, достался самый настоящий поцелуй в лоб.

— Разве из меня не получится прекрасная дама, если я вот это надену? — спросила Жуглет.

Вокруг послышались смешки. Она натянула тунику через голову, прямо поверх одежды; в итоге туника топорщилась во все стороны буграми. Кончиками пальцев Жуглет подхватила ткань примерно там, где должны находиться соски, и крикнула капельдинеру:

— Сударь, сюда неплохо бы поместить пару яблок! Ну, кто хочет быть моим поклонником?

И потом Виллем едва не вскрикнул, когда она приказала:

— Виллем из Доля, добрый господин, попробуйте-ка уговорить меня пойти с вами.

С этими словами она приняла позу, долженствующую изображать, как она робеет, но тем не менее томится от любви: одна рука вяло прижата ко лбу, другая отставлена назад. Виллем против воли был очарован этой убедительной пантомимой молодого мужчины, неубедительно изображающего молодую женщину. В том, как она это делала, определенно было что-то дьявольское.

Все вокруг закричали:

— Виллем! Виллем из Доля! Дама ждет! Охваченный смущением, он смотрел на Жуглет. Стремясь ублажить аудиторию, она игриво подмигнула ему, но выражение ее лица не было игривым, нет. На нем явственно читался вызов.

Раз так, он поднялся со своего места рядом с королем. Вокруг захлопали и засвистели, подбадривая его. Он шагал к застывшей в центре зала Жуглет, и люди расступались перед ним. Под их взглядами его неуверенность улетучивалась; всеобщее внимание придало ему храбрости, и к тому моменту, когда он оказался рядом с Жуглет, он был настроен, вопреки обыкновению, почти нахально.

Опустившись на одно колено, он склонил голову и покорно сказал:

— Моя госпожа, вы — сияющая звезда на моем небосклоне, и я отдал бы все, лишь бы упокоиться на вашей груди.

Зрители разразились смешками и свистом.

— Ничего не имею против, — проворковала Жуглет, вульгарно имитируя манеру Линор, и опустилась на одно колено рядом с ним.

Изящно обхватив Виллема рукой за затылок, она грубо прижала его к своей груди.

Там ощущались маленькие, но определенно женственные выпуклости: ухом и скулой Виллем чувствовал их далее сквозь слои одежды. Этой ночью он уже видел ее груди в свете камина, таращился на них, да и вообще на нее, как на какого-нибудь суккуба,[9] но эти детали стерлись из памяти. То, что он ощущал сейчас, не сотрешь; сейчас на его коже словно выжгли клеймо.

Притянутый к ее груди — к женской груди, вне всяких сомнений, — он разглядел что-то женственное и в чертах ее лица. Она была интересная женщина. Не хорошенькая, нет, не изящная, какой, предположительно, должна быть благородная дама. Не утонченно совершенная, как его сестра, не соблазнительно округлая, как вдова. Но это было лицо, способное приворожить — и под стать духу, которым Виллем восхищался годами. Он поразился тому, какую глупость совершил, отказавшись от нее этой ночью. Он смотрел вверх, на ее лицо, Жуглет поглядела вниз, и, когда их взгляды на мгновение встретились, она улыбнулась ему, очень личной улыбкой. От этой улыбки внутри у него все перевернулось, в особенности когда он вспомнил, что брат короля во все глаза смотрит на него.

Конрад почувствовал беспокойство брата, даже не глядя на него. И повернулся к Павлу, собираясь спросить, что его так взволновало, с тем расчетом, чтобы еще больше позлить.

Однако на лице кардинала было выражение, которое Конрад хорошо помнил еще по их подростковым словесным схваткам: хитрое, ликующее, победоносное; обычно оно всегда предвосхищало крупную ссору. Конраду не требовалось даже проследить за взглядом брата. Он знал, что Павел смотрит на Жуглета и Виллема.

Жуглет демонстративно захлопала бледными ресницами.

— Ох, мой господин, вы такой храбрый, преданный, рыцарственный, великодушный, сильный — и очень красивый. Единственное препятствие, стоящее на пути нашей любви…

Она посмотрела на него с таким чисто женским обожанием, что он невольно покраснел…

Но это выражение мгновенно исчезло. Она с силой оттолкнула его и спросила совсем другим, удивительно мерзким тоном:

— Каково ваше происхождение, сударь? Вы ведь просто безземельный рыцарь, не так ли? Ба! Я придерживаюсь правила — влюбляться только в свою ровню или в тех, кто выше.

И она театральным жестом показала ему нос.

Зрители — и молодые дамы, и их зрелые мужья — рассмеялись, признавая, что да, такова жизнь, ничего не поделаешь.

Виллем вскинул руку, призывая всех к молчанию, и горячо возразил:

— Но, моя госпожа, разве чистая любовь не поднимает ничтожнейшего до невиданных высот? И разве я уже не сделал первый шаг в этом направлении, просто самим фактом своей бескорыстной любви к вам?

Отбросив женственную манеру вести себя, Жуглет со смаком провозгласила, обращаясь к аудитории:

— Наш рыцарь — ученик Андреаса Капеллануса, модного французского монаха! Это цитата из его первого диалога об идеальной любви!

— Правда? — удивился Виллем. — А я считал, что придумал это сам.

Зрители расхохотались, что еще больше взвинтило его.

— Я серьезно, — добавил он горячо, вызвав лишь новый взрыв веселья.

— Стойкий сторонник «Искусства куртуазной любви»! — Жуглет стало неприятно, что Виллем выглядит таким уж простодушным. — Если бы каждый мужчина в этом зале старался быть столь же мягким, аристократия в целом стала бы гораздо благороднее, а дамы счастливее. — Она подмигнула женщинам, сгрудившимся вокруг сундуков. — Любая из вас заслуживает такого галантного обращения.

Виллем стал совсем уж пунцовым, но Жуглет сделала вид, что не замечает этого.

— Он немного робок, поэтому вам следовало бы дать ему понять, что его усилия не пропадут даром. Он остановился в гостинице Вальтера у южных ворот города. Послания можно передавать через его оруженосца Эрика — это такой плотный белокурый парнишка с прыщавым лицом — и, конечно, через меня, мои ласточки.

Она одарила всех улыбкой Жуглета-менестреля, собирающегося исполнить очередную любовную песню, и, несмотря на то что на ней по-прежнему был женский наряд, многие, как обычно, польщенно вспыхнули. Виллем же чувствовал себя одновременно настолько сбитым с толку, потрясенным и удивленным «представлением» Жуглет, что на несколько мгновений вообще утратил способность оценивать происходящее вокруг.

Когда же он наконец пришел в себя, все наряды были разобраны и супружеские пары потянулись к выходу.

— Шахматы! — жизнерадостно объявил Конрад, подходя к Виллему. — И прихвати свой фидель, Жуглет.

— Да, я высоко ценю игру в шахматы, — сказал внезапно возникший рядом Павел, подчеркнуто демонстрируя хорошее настроение и с таким видом, точно звали и его или даже, чем черт не шутит, он сам приглашал.

Конрад бросил на него испепеляющий взгляд.

— Уверен, в замке немало людей, играющих не хуже меня и моих друзей.

— Но, брат, — с улыбкой ответил Павел, — дело не в том, кто как играет, а в личности игрока. Если этот молодой рыцарь достоин твоего общества, без сомнения, он достоин и моего, значительно более скромного.

Не успел Конрад снова обрезать его, как к ним подошел граф Бургундский. Он только что вымыл руки, но так рвался присоединиться к компании, что, не дожидаясь полотенца, вытер их о тунику.

— Похоже, оба моих племянника сегодня в хорошем настроении, слава Господу, — с улыбкой сказал он. — Почту за честь принять участие в вашей вечеринке.

Конрад на мгновение закрыл глаза.

— Полная чушь, — пробормотал он и взглянул прямо в глаза дяди. — Никакая у нас не вечеринка, и это грубо со стороны вас обоих — напрашиваться в личные покои императора. Я хочу отдохнуть в обществе этих двух молодых кавалеров, и никто больше мне не нужен.

— Вообще-то, сир, — с елейной улыбкой сказал Павел, — сегодня я получил от его святейшества Папы послание относительно ваших брачных планов и надеялся обсудить его с вами как можно скорее, чему шахматы никак не помеха. Если вы не желаете пригласить к себе ни меня, ни вашего дядю, мне придется побеседовать на эту тему с ним как с главой Ассамблеи. Мой добрый дядя, — он подчеркнуто низко поклонился Альфонсу, — вы пойдете со мной? Наш император все еще не женат, и этот предмет очень занимает его святейшество. Возможно, и Ассамблею тоже.

Конрад уже много лет назад научился скрывать даже самое острое раздражение.

— В данный момент Альфонс Бургундский не может ничего обсуждать с тобой, — устало сказал он. — Он идет ко мне играть в шахматы, а ты, увы, нет, поскольку у меня всего лишь две шахматные доски, а игроков уже четверо.

И с этим они отправились в гостиную Конрада. Там было все как обычно: сокол над головами, гончие у ног, пажи в углу и телохранители за дверью. Альфонс пошел с ними, чрезвычайно обрадованный, в отличие от всех остальных. Мальчиков-пажей позвали помочь тащить по крутому склону восковую отливку для колокола новой часовни. Шахматная доска на деле оказалась всего одна. Жуглет играла на фиделе, а Виллем быстренько проиграл две партии Конраду и одну графу.

Чувствуя тотальное равнодушие к себе Конрада, Альфонс выбрал, как ему показалось, удобный момент и довольно неуклюже повернул разговор в таком направлении, чтобы иметь возможность самому принять в нем участие.

— Я, конечно, не разделяю точку зрения Папы на брачные взгляды моего племянника.

Остальные трое удивленно замерли.

— Да неужели? — с оттенком иронии спросил Конрад. — Папа хочет, чтобы я женился на наследнице Безансона. Ты тоже хочешь, чтобы я женился на наследнице Безансона.

— Хотел, — признал Альфонс. — Но теперь убежден, что сестра Виллема из Доля — более подходящая кандидатура.

Виллем недоуменно посмотрел на него и спросил резким, подозрительным тоном:

— И что же вас переубедило?

Граф обнажил в улыбке безупречные зубы — черта, которой славилась вся семья, — отчего лицо его приняло странное выражение, одновременно льстивое и самодовольное. Конрад и Жуглет, которым очень хорошо было известно это выражение, терпеть его не могли.

— Твоя сестра — гораздо более ценное приобретение, чем эта суровая девица из Безансона.

Альфонс протянул руку, чтобы погладить гончую, но она зарычала на него.

— Граф Альфонс, — с исказившимся лицом заговорил Виллем, — в последний раз, когда вы видели Линор, ей не было еще и десяти лет. Вы, наверно, считаете меня сельским дурачком, если думаете, что я удовлетворюсь таким ответом. Моя сестра так прекрасна, так очаровательна, что, без сомнения, при виде нее растает сердце любого мужчины. Однако я не настолько простодушен и романтичен, чтобы не понимать: за браками такого рода мало что стоит, кроме политики.

Жуглет в оконной нише склонила голову над фиделем и прикусила нижнюю губу. Сидящий на постели Конрад откинулся на подушки, как бы полностью устраняясь от происходящего.

Альфонс успокаивающе похлопал Виллема по плечу.

— В мои намерения не входило обманывать или оскорблять тебя, — отеческим тоном заявил он. — Конечно, любой союз служит той или иной цели. Но мне кажется, ты недооцениваешь бога любви, считая, что он не играет никакой роли в политике. А иначе почему бы его величество устроил сего дня этот обед, давая тебе возможность по своему вкусу выбрать объект поклонения?

Конрад и Жуглет обменялись взглядами. Еле заметным жестом Конрад позволил Жуглет вмешаться, и та насмешливо фыркнула.

— Дело вообще не в этом. Ты должен был решить, какому сеньору хочешь служить. И потом поухаживать за его женой, что польстило бы не только ей, но и мужу.

— Что?! — воскликнул Виллем.

— Конечно. Жена вознаградит за лесть звонкой монетой, а муж — своим покровительством. Знати всегда нужны преданные солдаты, а вам, безземельным рыцарям, всегда нужен покровитель. И когда его величеству надоест твое общество, тебе понадобится другой хозяин, разве не так? Говорил же я, выбирай ту, что побогаче.

Виллем глядел на менестреля с таким видом, словно она говорит на неизвестном ему языке.

— Выбирать возлюбленную, чтобы на этом заработать? Я думал, с такой целью выбирают только жену. Где же тут место любви?

Менестрель вытянула руку раскрытой ладонью вверх.

— Положи сюда монетку, и я напишу тебе любовную песню для нее. Тогда и спустя тысячу лет люди будут думать, что ты был без ума от нее. За это она тебя и вознаградит — за полет фантазии, за то, что благодаря тебе она, прожив жизнь в лишенном любви браке, сможет утешаться мыслью, что когда-нибудь люди станут верить, будто она тоже была желанна.

Рыцарь состроил гримасу.

— Звучит прямо-таки устрашающе.

Конрад рассмеялся.

— Ты действительно чистая душа, друг мой. Император похлопал его по покрытому синяками плечу, и Виллем вздрогнул от боли. Стремясь избежать новых проявлений монаршей симпатии, он потянулся и встал.

— Прошу извинить меня, сир, но я перебрал нынче днем вашего превосходного вина и должен облегчиться. — Он поклонился и направился к двери, бросив через плечо: — Ваша милость, я, конечно, необъективен, но, идя на обед, видел, как дворецкий нес в хранилище бочонок бургундского вина…

— Это был мой маленький дар, — с гордостью объявил Альфонс.

— Очень маленький, давным-давно просроченный налог, — поправил его Конрад, сосредоточенно чистя ногти.

— В любом случае это вино превосходно, сир, — сказал Виллем. — И поскольку ваши мальчики заняты, может, Жуглет сделает хоть что-нибудь полезное и принесет нам немного?

— Я изо всех сил стараюсь не делать ничего полезного, — лениво откликнулась она из оконной ниши.

Виллем пожал плечами и вышел.

Некоторое время трое оставшихся сидели в молчании.

— Сразимся, дядя, — сказал наконец Конрад, с преувеличенно скучающим видом кивнув в сторону шахмат.

— Может, Жуглет сыграет нам что-нибудь? — спросил Альфонс.

— Попозже, — ответил Конрад и зевнул. — Сейчас я хотел бы доставить удовольствие Виллему и попробовать твоего злосчастного вина. Пойди, Жуглет, принеси нам немного.

Менестрель мало чего боялась в жизни, но подвал всегда заставлял ее напрягаться. Все знали, что именно сюда солдаты приводят объекты своих желаний, по доброму согласию или даже против воли — женщин и мальчиков. Три года назад Жуглет именно здесь пришлось руками и ногами отбиваться от нападения одного рыцаря, впоследствии лишившегося за это расположения Конрада.

Подвал находился непосредственно под большим залом. Вырезанный прямо в скале на глубине около тридцати шагов под поверхностью земли, он простирался на всю ширину горного хребта. На его северном конце, с маленьким боковым выходом на кухню, имелись небольшие оконца, пропускающие слабый свет; тут хранились овощи, зелень и сыры. В центре размещались зерно, мука, груды корзин и ящиков, а на южном конце, в прохладной полутьме, вино. Здесь дверь была высокая и широкая — достаточно большая, чтобы втаскивать внутрь огромные бочки, поднятые по склону горы. И сейчас тут стояли несколько больших бочек, каждая в своей собственной, тоже вырезанной в скале нише. Внутри, но непосредственно рядом с дверью, тянулся длинный стол, за которым помощник дворецкого проводил почти все свое время, наливая вино в графины и кувшины, которые тут же уносили наверх. Сразу за дверью имелись два водоема и родник, но их использовали главным образом для мытья посуды и овощей или для приготовления еды. Жажду обитатели замка удовлетворяли почти исключительно вином.

Когда Жуглет с фонарем в руке спустилась в подвал, там было непривычно тихо и пусто. Дворецкий и его подручные, скорее всего, помогали во внутреннем дворе разгружать телеги. Отсутствие людей лишь усилило беспокойство Жуглет. Она закрыла за собой дверь, зная, что дворецкий будет браниться, если вернется и обнаружит, что она открыта. Не зная точно, в какой бочке бургундское, Жуглет поставила фонарь на пол и огляделась, надеясь, что нужная емкость сама заявит о себе.

Внезапно большие, грубые руки схватили ее сзади и притянули к мощному торсу. Быстрее мысли она со всей силой нанесла нападающему мощный удар ногой в пах и отскочила, когда он отпустил ее, вскрикнув от боли.

— Черт побери, Жуглет, — прохрипел откуда-то с влажного каменного пола жалобно знакомый голос.

— Ох, господи! — Жуглет подошла к скрючившейся на полу фигуре. — Прости! Что ты здесь делаешь?

— Тебя жду, — прошептал Виллем, судя по всему сильно пострадавший, и выругался сквозь стиснутые зубы.

Чисто инстинктивно она потянулась к тому месту, куда ударила его, но он оттолкнул ее руку и жалобно пробормотал:

— Так плохо даже вчера на поле боя не было.

— Прости, — повторила она. — Зачем ты ждал меня?

Все еще тяжело дыша, Виллем подал Жуглет знак наклониться поближе. Что она и сделала, повернувшись к нему ухом, чтобы лучше слышать. Он и сам приподнялся, однако вместо того, чтобы заговорить, быстро, коротко поцеловал ее. После чего снова распростерся на холодном сыром полу, устремив на Жуглет полный надежды мягкий взгляд карих глаз.

Она отшатнулась и некоторое время изумленно смотрела на него. Потом уголки ее губ слегка дрогнули.

— Будь я благородной дамой, отвесила бы тебе пощечину.

— Но ты ведь не такая, — ответил он и, несмотря на боль, нерешительно улыбнулся.

— Это очень опасно, — сказала она, слыша стук собственного сердца.

— Ты права, прости, — тут же отозвался он. — Я уйду первым, вот только дай мне время прийти в себя.

Жуглет заколебалась, а потом все же поцеловала его. Их губы слились, языки проникли внутрь, нерешительно, осторожно изучая друг друга. Жуглет издала низкий звук возбуждения, Виллем вскинул руки, чтобы обнять ее, притянуть к полу… но тут послышался стук открываемой двери и характерное флегматичное покашливание дворецкого.

— Эй, кто тут? — требовательно спросил покрытый каплями дождя старый рыцарь, вглядываясь во тьму.

Этот человек так хорошо знал подвал — он очень серьезно относился к своей работе, воспринимая ее как великую честь, — что, без сомнения, заметил бы даже новое гнездо тараканов.

— Это всего лишь я, сударь, и Виллем из Доля, — очень прямо сидя на полу, успокоила его Жуглет. — Он помогал мне найти бургундское вино, но в темноте мы столкнулись друг с другом.

Понимая, что глаза дворецкого еще не привыкли к темноте, она быстро провела рукой по щеке Виллема. Он потянулся и поцеловал запястье, которое прошлой ночью выкручивал с такой силой. Потом она быстро поднялась, чтобы не вызвать никаких подозрений.

Дворецкий без труда нашел бургундское вино, и молодые люди вышли на галерею, почти слыша, как бьются сердца друг у друга. Пока они бок о бок поднимались по винтовой лестнице в покои Конрада, напряжение между ними было так велико, что воздух едва не потрескивал. Виллем был доволен тем, как он все это устроил, но сейчас изо всех сил сражался с эрекцией, понимая, что в таком виде появляться у Конрада никак нельзя.

По счастью, император тут же потребовал, чтобы Виллем сыграл еще партию в шахматы с Альфонсом, собираясь подсказывать герою, как лучше ходить, чтобы обыграть графа. Это дало Виллему возможность сесть. Каждый раз, когда рыцарь собирался сделать не слишком хорошо продуманный ход (а так было почти всегда), Конрад объяснял, чем это может ему грозить. Несмотря на столь мудрое руководство, Виллем проиграл, поскольку мысли его (и даже глаза) были прикованы отнюдь не к шахматной доске. Жуглет тоже выглядела ужасно рассеянной, чем сильно раздражала Конрада: сидя в оконной нише, она всю оставшуюся часть дня играла на фиделе такие нервные мелодии, что собаки в ответ принимались выть.

— По-моему, вы оба вчера перетрудились, — недовольно заявил Конрад, как бы найдя, наконец, оправдание для их странного поведения. — По счастью, до ужина у вас еще есть время прийти в себя.

Однако после ужина, закончившегося, как обычно, выступлением артистов, Виллем подошел к Конраду, с тем чтобы умолить отпустить его сегодня пораньше. Одним глазом он поглядывал на Жуглет, показывающую молодому оруженосцу Конрада, как с помощью смычка извлекать из фиделя достойные звуки. Менестрель предостерегающе нахмурилась, ощутив внимание Виллема, но он снова поймал ее взгляд, и она, отвернувшись, еле заметно кивнула. Трепет предвкушения пробежал по спине Виллема, и ему снова — это случалось не раз на протяжении всего дня — пришлось сосредоточиться, чтобы как-то подчинить себе эрекцию. По счастью, в этот момент он отвешивал низкий поклон Конраду.

— Уже, Виллем? — удивленно спросил Конрад.

Брат короля, как обычно сидящий слева от него, сказал:

— Ты, конечно, заберешь с собой в гостиницу нашего милого юного менестреля?

Не успел Виллем изобрести ответ, как Конрад с улыбкой повернулся к брату.

— Извини, Павел, что забыли пригласить тебя. Мы отправляемся в город на поиски проституток. Ты хотел бы пойти с нами, братец?

— Вы… что? — ошарашенно, но в то же время подозрительно спросил Павел.

Виллем залепетал, пытаясь скрыть, как испугало его это заявление:

— Мой… кузен… знает, где их найти. Они занимают дом на окраине. Мы уже… бывали там. С Жуглетом.

Конрад улыбнулся и кулаком ткнул брата в живот, гораздо сильнее, чем того требовал простой дружеский жест.

— Куда удобнее, нежели в наши дни, а, Павел? — со смехом спросил он, на что кардинал ответил ворчанием. — Помнишь, как мы шатались по улицам, находили только одну и вынуждены были использовать ее по очереди? Я всегда пропускал тебя первым, а ты ни разу даже спасибо не сказал, неблагодарный. Но это все дела давно минувших дней. Можешь пойти с нами сегодня ночью, если желаешь.

— Вот уж нет, — ответил Павел.

В его голосе наряду с отвращением прозвучали нотки нездоровой веселости, как будто он не мог дождаться момента, когда расскажет о таком бесстыдстве кому-то, кто посмеется вместе с ним.

Конрад безмятежно улыбнулся брату.

— Вспомни, ведь твой святой тезка думал, будто вот-вот наступит конец света.

— Что?

— Святой Павел. Думал. Что мир. Приближается к концу, — четко выговаривая каждое слово, ответил Конрад. — Он навязывал всем суровый кодекс чести, потому что отмеривал человечеству еще века два-три, никак не двенадцать. Знай он, что ошибся в своих расчетах относительно второго пришествия Христа, он, конечно, не возражал бы против нашего пришествия, таких, какие уж мы есть, и был бы гораздо менее требователен. — Он снова с усмешкой ткнул брата под дых. — Что скажешь?

Павел оттолкнул руку короля.

— У тебя не хватило бы воображения измыслить такую удобную ересь, — заявил он. — Кто вложил тебе в голову эти рассуждения? Жуглет, надо полагать?

Конрад победоносно расхохотался.

— Нет, ты! Вскоре после того, как постригся в монахи. Еще немного, и ты станешь забавным, Павел… Виллем, скажи Жуглету, что мы отправляемся. Я должен переодеться по такому случаю. — Он хитро подмигнул Павлу. — Прямо как в добрые старые времена.

Станция, где меняют лошадей, представляла собой грубо сколоченный деревянный дом. В первое мгновение могло показаться, что заляпанный грязью всадник либо пьян, либо сумасшедший, с такой силой он колотил в ворота. Смотритель поднял повыше фонарь, и мужчина замигал, съежился. Лицо его нервно подергивалось.

— Никак вы сенешаль его величества? — пораженно спросил смотритель.

Маркус кивнул, не в силах произнести ни слова, так пересохло в горле. Он попытался оттолкнуть фонарь. Смотритель со свистом втянул воздух.

— Ужасно выглядите, сударь. Вы, часом, не больны?

Маркус покачал головой и нетерпеливо показал в сторону конюшни. Смотритель понял его и крикнул, чтобы привели коня и подали вина и еды. Широко распахнув глаза, гордый тем, что сумел узнать Маркуса, хотя тот был не в императорской ливрее, он спросил взволнованно:

— Какие-то новости, сударь?

Маркус снова покачал головой, не в силах говорить, но затем все же разлепил губы и сумел выдавить:

— Посланцы были?

Удивленный человек закивал.

— О да, два королевских посланца, оба скакали в Бургундию. Последний сменил лошадь, когда пробили девять. Что-то происходит в Бургундии, да? Всегда считал, что это настоящее захолустье.

— Не надо еды, — еле слышно сказал Маркус. — Нет времени. Просто дай свежего коня.

Когда пробили девять… по крайней мере семь часов назад. Однако курьеры покинули Селестат, опережая Маркуса примерно на десять часов; значит, за сегодняшний день он выиграл три часа. Дорога до Бургундии занимает четыре-пять дней; может, он сумеет догнать хотя бы одного из них. Маркус не думал, что способен на убийство, но весь день подсчитывал, какого размера взятку в состоянии предложить — или, если повезет догнать Николаса, сколько понадобится угроз, чтобы подчинить юношу своей воле.

Чтобы компания не привлекала к себе внимания, Виллему и Эрику было поручено исполнять роль телохранителей его величества. Итак, четверо обычных горожан в простых плащах и туниках прокладывали путь по сонным улицам Селестата, направляясь к пылающим в свете заката западным воротам города, в район, куда Конрад обычно старался не заглядывать. Улицы тут были скверные, с рыхлой почвой, в которой дожди промыли рытвины иногда глубиной по колено. Им пришлось пройти мимо лавки мясника, где в сточных канавах валялась вонючая требуха; дубильня и кузница, расположенные на соседних улицах, тоже добавляли «ароматов». Прижимая к лицу надушенный платок, Конрад вышагивал следом за Эриком, трепещущим при мысли о том, что в этом предприятии он удостоился чести возглавить процессию.

Наконец они добрались до небольшого низкого дома с алым пятном на двери. Эрик постучал и отошел в сторону, пропуская старших.

Этой ночью внутри было гораздо спокойнее, чем в предыдущий раз, поскольку многие прибывшие на турнир торговцы и артисты уже покинули город. За грубо сколоченным общим столом сидели человек десять, по большей части пьяные, но двое-трое были еще в состоянии вяло заигрывать с женщинами. Увидев Жуглет, Жанетта и Марта захлопали в ладоши и бросились навстречу вошедшим, позабыв о своих пьяных ухажерах. Однако Жанетта, узнав высокого рыцаря, резко остановилась. Марта же, напротив, устремилась прямо к нему и принялась ластиться. Наклонившись, чтобы остальным была хорошо видна ложбинка на ее груди, она подняла на Виллема взволнованный взгляд.

— Ох, мой господин, я так скучала по тебе, — хриплым голосом горестно произнесла она.

Конрад наблюдал за этой сценой, явно получая от нее удовольствие.

— Жаль, что Павел этого не видит, — сказал он, не обращаясь ни к кому в частности.

— После нашей встречи меня ничто не радует. Ты был так великодушен, во всех смыслах, — продолжала Марта. Обращаясь к остальным женщинам, она добавила задорно: Нос у него такой большой, потому что сломан. Но все остальное просто огромное — и это уж точно по замыслу Природы.

Ее рука скользнула к паху Виллема. Покраснев до корней волос, он со слабой, вежливой улыбкой остановил ее, схватив за запястье.

— Он у нас щепетильный, — сказал Конрад, объясняя Марте нежелание Виллема обжиматься на людях. — Хочет сначала заплатить. Ну так давай, ближе к делу. — Он с усмешкой посмотрел на Виллема. — В конце концов, именно за этим мы здесь, и ты заслужил право выбора. — Он взмахнул рукой, и Виллем испугался, что сейчас Конрад обрушит на его покрытое синяками плечо очередной дружеский удар. — Найди себе укромное местечко и получи заслуженное удовольствие.

— Но конечно же, наш великий герой заслуживает особого обращения, ведь он празднует свою победу, — заявила Жуглет, кивнув в сторону потолка. — Знаю, там, между стропилами, есть уединенный чулан. Хозяйка этого дома как-то оказала мне милость, позволив им воспользоваться.

— Плата за эту милость тройная, — заявила хозяйка дома, внезапно подходя к столу и подмигивая Жуглет.

Та беззаботно махнула рукой.

— Мне здесь верят, не так ли? Я плачу.

С каменным лицом, стараясь не смотреть на Жуглет, Виллем позволил увести себя наверх по шаткой деревянной лестнице, приколоченной к стене. Он и Марта исчезли в темном провале на потолке.

Три оставшихся клиента огляделись. С улыбкой кивнув на Жанетту, Эрик сообщил его величеству:

— Вот эта хороша.

Жанетта, бросив взгляд вслед Виллему, пристально смотрела на Жуглет и не прореагировала на этот комментарий. Конрад проследил за жестом Эрика, и его лицо просияло.

— Жанетта! — воскликнул он и подмигнул Эрику. — Ты прав, она и в самом деле очень хороша. Жанетта, сегодняшняя ночь за мной.

Отвлекшись от своих мыслей, Жанетта мгновенно оказалась рядом с императором и прошептала ему на ухо:

— Я узнала вас, ваше величество. Если хотите сохранить инкогнито, может, лучше вам взять одну из заезжих девочек.

Конрад обхватил ладонью одну грудь Жанетты и с улыбкой сжал ее. Однако она заставила его повернуться лицом к себе и многозначительно вскинула брови. Конрад отпустил ее.

— Ты права. Что за удовольствие напускать таинственность, если для девочки никакой тайны уже нет. Ладно, найди мне кого-нибудь послаще.

— Блондинку, — уверенно заявила Жуглет.

Жанетта кивнула в сторону самой младшей из трех женщин, стоящих в ряд в стороне. Она не была блондинкой — никто из троих не мог этим похвастаться — но волосы у нее были светлее, чем у остальных.

— Ханна пришла сюда из Бремена. Она никак не сможет узнать вас, — шепнула королю Жанетта.

Повинуясь ее жесту, Ханна присела и сделала шаг вперед.

— Значит, ты свободна, Жанетта, — сказал Эрик с туповато-наглой усмешкой. — Пошли со мной…

— Ох, господин Эрик! — наградив его восхищенной улыбкой, ответила Жанетта. — Дайте и другим шанс прочувствовать вашу щедрость. Сюзанна! — окликнула она темноволосую девушку. — Не ударь в грязь лицом перед этим прекрасным молодым человеком.

Сюзанна послушно приклеила на лицо улыбку и подошла к Эрику. Взглядом каменщика, оценивающего мост, он осмотрел ее груди, соблазнительную ложбинку между ними и остался доволен.

— Хотите сначала выпить? — спросила Жанетта, не сводя пристального взгляда с Жуглет.

Та, однако, сделала вид, что не замечает этого, с внезапно вспыхнувшим интересом разглядывая на столе дырку от сучка. Конрад только рукой махнул.

— Мы недавно поужинали, а сюда пришли в поисках некоторой… завершенности приятного вечера. Ну, и где мы найдем эту завершенность?

— Во дворе позади дома есть брезентовые палатки, — ответила Жанетта. — Но вряд ли это устроит ваше королевское…

— Нет-нет! — замахал руками Конрад. — Сегодня ночью я просто обычный рыцарь. Я хочу знать, как мои люди выпускают пар — и разбрасывают свое семя.

Жанетта бросила многозначительный взгляд на Ханну и Сюзанну. Девушки присели и повели мужчин во двор.

Жанетта провела рукой по густым волосам Жуглет и крикнула вслед королю:

— Я позабочусь о нем, сир.

Когда они остались одни, Жанетта, все еще перебирая пальцами волосы менестреля, аккуратно подняла ее голову, и их взгляды встретились. Жанетта вопросительно вскинула бровь.

— Тот рыцарь?

Жуглет еле заметно кивнула, нервно покусывая нижнюю губу. Проститутка усмехнулась, взяла подругу за руку и потянула за собой к лестнице.

С напряженным видом стоя на коленях на изодранном парусиновом коврике, Виллем, придерживая ножны, отстегнул пояс с мечом. Увидев входящую Жуглет, он с облегчением вскочил, но, не рассчитав высоты, стукнулся головой о низкий потолок и снова с ворчанием рухнул на колени. Марта недоуменно переводила взгляд с Жуглет на Виллема. Потом глаза у нее расширились — она начала понимать.

Жанетта игриво кашлянула и махнула ей рукой. Марта, удивленно оглядываясь, ушла, задвинув за собой занавеску. Жанетта и Жуглет, которым приходилось сутулиться из-за низкого потолка, опустились на колени по обеим сторонам от Виллема. Грязная занавеска не полностью прикрывала дверной проем, и трепещущий свет от лампы внизу освещал маленькую комнатку, отбрасывая резкие тени.

Первой заговорила Жанетта.

— Надеюсь, господин рыцарь простит мне, что я так дерзко вела себя прошлой ночью во дворе Кенигсбурга.

— Я заслужил это, — явно испытывая неловкость, ответил Виллем. — Более того, я благодарен тебе.

— Спасибо, — улыбнулась Жанетта. Потом, отбросив церемонии, наклонилась к Виллему и сказала доверительно: — Вы, должно быть, видели, в каком состоянии она была в ночь перед турниром.

— Ни в каком я не была состоянии, — возразила Жуглет.

— Была, была, поверьте мне, мой господин.

— Хватит, Жанетта, — многозначительно сказала Жуглет, но та не обратила внимания на ее слова.

— Известно ли вам, что вы первый мужчина, которому она открылась? Обычно, желая расслабиться, она просто маскируется под одну из нас. Вы, должно быть, имеете для нее какое-то особенное значение, раз она рискнула открыться тому, кто знает ее как…

— Наша хозяйка желает получить деньги, — объяснила Жуглет Виллему.

Тот, испытывая неловкость и не зная, чем занять себя в замкнутом пространстве, сначала положил меч на пол, потом снова взял его, как будто только что заметил. Жанетта выглядела довольной тем, что ее намерения наконец прояснились.

— Только и всего. Хотя, — Жуглет сердито посмотрела на подругу, — я не уверена, чего она на самом деле добивается: склонить тебя проявить щедрость или довести меня до того, что я раскошелюсь, лишь бы заставить ее заткнуться.

— Почему бы не то и другое? — засмеялась Жанетта.

Жуглет, в притворной злости оскалив зубы, развязала как всегда тщательно завязанный кошелек и протянула Жанетте несколько серебряных пенни.

— Вы часто будете прибегать к нашим услугам? — с надеждой спросила Жанетта.

— Нет, — твердо ответила Жуглет. — Нельзя, чтобы заметили, что новый любимец двора то и дело наведывается к шлюхам: это так же скверно, как если бы его имя связывали с мерзким педерастом вроде меня. Мы здесь лишь для того, чтобы доставить удовольствие Конраду.

Встретившись с Жанеттой взглядом, она многозначительно перевела его на низкую, затянутую занавеской дверь.

— А-а, так она проталкивает вас! — воскликнула Жанетта, игнорируя взгляд Жуглет. — Знаете ли, у нее это здорово получается. Сенешаль Маркус скоро получит статус свободного человека, герцогство и жену королевского рода — и все благодаря Жуглет.

— Это всего лишь слухи, — нетерпеливо сказала Жуглет. — Ради бога, Виллем, дай же ей наконец денег! А иначе она никогда не отвяжется.

Оставшись наедине в косых тенях — хихиканье шлюх ясно доносилось из-за серой занавески, — Виллем и Жуглет, стоя на коленях на тонком парусиновом коврике, протянули друг к другу руки. Она начала развязывать его накидку.

Он остановил ее.

— Пожалуйста, только не говори, что сначала ты хочешь спеть мне любовную песнь, — сказала Жуглет.

— Заниматься любовью в таких жалких, убогих условиях…

— Ну, это, конечно, не так благородно, как заваливать меня в винном погребе. У тебя есть идея получше?

Оттолкнув руку Виллема, она развязала его накидку и одной рукой стянула ее, а другую подняла, чтобы освободиться от своей собственной.

Виллем быстро вскинул руку и снова остановил Жуглет.

— Что мы делаем? — спросил он. — Кто ты для меня?

Она шлепнула его по руке.

— Это бессмысленный разговор. Я, конечно, твой друг. И твой тайный покровитель до тех пор, пока ты не научишься сам вести свое судно по опасным проливам придворной политики. Если хочешь, я стану твоей любовницей. Но твоей возлюбленной, Виллем, я быть не могу. А она тебе нужна, и я найду ее для тебя.

— Не нужен мне никто, — сказал он. — Существует менестрель, которую я безмерно уважаю…

— Благородная дама больше подходит для поэзии, да и для твоего будущего так лучше, — твердо ответила Жуглет, развязывая свою накидку.

— Это… если это… если это произойдет, — Виллем сделал неуклюжий жест между ними, — больше мне никто не будет нужен.

— Это же просто для вида, Виллем, чтобы защитить и твою, и мою репутацию.

Он покачал головой.

— Тогда между нами ничего не должно произойти. А иначе получится, будто я делаю из тебя шлюху.

— Никто же не узнает, — засмеялась Жуглет, нетерпеливо стащила с себя накидку и бросила взгляд в сторону занавески.

— Я буду знать. Бог будет знать.

В ее улыбке проступило раздражение.

— Прекрасно. Как, в таком случае, нам продолжить отношения, не оскорбляя твоих рыцарских чувств и благочестивых воззрений?

— Напрасно иронизируешь, — тоже раздраженно ответил Виллем. — Я весь день думал об этом…

— Я это заметила: твой благородный лоб украшают горизонтальные морщинки, когда ты пытаешься быть уж очень правильным рыцарем.

По-прежнему сохраняя серьезность, Виллем взял ее руки в свои.

— Будь моей прекрасной дамой. Тайно, — быстро добавил он, заметив, что она готова разразиться смехом. — Имя возлюбленной вообще следует хранить в секрете. Никто ничего не узнает, кроме нас двоих. Это… я должен заслужить твою любовь, а иначе получится, что я, поддавшись зову природы, воспользовался ситуацией. Не желаю, чтобы это было просто дешевкой.

— Это не будет дешевкой ни для тебя, ни для меня, — резко возразила Жуглет. Высвободив руки, она посмотрела на Виллема почти так же серьезно, как он на нее. — Я не могу играть роль твоей тайной дамы. Это даже более нелепо, чем просто быть твоей тайной любовницей. И прости, если я усомнюсь в твоих рыцарских чувствах, но, по-моему, ты хочешь, чтобы я играла эту роль главным образом потому, что тогда ты тоже сможешь играть роль. Достойную роль, без сомнения, но я — единственный человек, с кем тебе вообще не нужно играть никакой роли, и мне это нравится. — Она принялась расшнуровывать левый ботинок. — У нас не так уж много времени, давай не будет расходовать его зря.

И снова Виллем протянул руку, твердо положив ее на колено Жуглет, чтобы помешать ей раздеваться.

— Ничего не будет, пока мы не разберемся в наших с тобой отношениях.

Жуглет всерьез рассердилась.

— Конрад надолго не задержится в грязной брезентовой палатке. У нас, может, осталось всего несколько мгновений, чтобы побыть наедине. Как ты хочешь их провести?

В тусклом свете его взгляд быстро, даже как бы против воли обежал все ее тело.

— Я, конечно, хочу сам раздеть тебя, — с обезоруживающей робостью ответил он.

Это застало ее врасплох, и она невольно рассмеялась. Поцеловала его и улыбнулась, когда он обнял ее.

Руки Виллема заскользили по все еще одетому телу, отыскивая груди.

— Они никуда не делись, — сказала она. И так оно и оказалось.

Это было так волнующе странно для обоих — что теперь Виллем взял инициативу на себя. Жуглет испытывала непривычное чувство облегчения, позволив себе запретную роскошь стать объектом действия, а не действующей силой. Она помогала ему, но лишь пассивно, поднимая то руку, то ногу, когда он торопливо, не слишком умело освобождал ее от одежды. В остальном же в буквальном смысле отдала себя в его руки.

Наконец он полностью раздел ее, уложил на коврик и провел руками по груди, пытаясь захватить пальцами оба соска.

— Это твое тело, — бормотал он, обхватив рукой одну маленькую грудь. — Это… — вторая рука скользнула к бедру, — и это… — первая рука, повторяя изящный изгиб грудной клетки, двинулась к талии, — было здесь все время…

— У нас нет на это времени, — прошептала Жуглет. Вскинув руки, она расстегнула золотую застежку его туники. — Иди ко мне.

Он залился краской.

— Я стесняюсь раздеваться перед тобой.

Она засмеялась.

— Но я уже видела тебя обнаженным.

— Знаю. Это глупо.

— Я закрою глаза.

Так она и сделала. Он поцеловал ее веки.

— Нет, я и так справлюсь.

— Тогда и я тоже.

Она снова открыла глаза.

Ссутулившись под низким потолком, он быстро разделся, опустился на колени и перекинул ногу через Жуглет.

Разглядев выражение его лица, она мягко прикоснулась к его обнаженной груди.

— Да, Виллем. — Это был ответ на его невысказанный вопрос. — Я делала это чаще, чем ты, и со многими. Но поверь, ты самый желанный из всех, кто когда-либо оказывался там, где ты сейчас.

Виллем поцеловал ее в лоб и бережно опустился на нее всей своей немалой тяжестью. Прямо перед глазами у него находилось так хорошо знакомое, бесстрастное лицо Жуглета, в то время как тело ощущало изгибы теплого тела неизвестной женщины. Она раздвинула ноги, и он вошел в нее, почувствовал, как в ответ она крепко обхватила его руками и ногами, увидел, что лицо под ним утратило свою безмятежность, услышал ее вскрики, и все это в полном соответствии с его движениями… Да, он овладел ею, этой женщиной, которая одновременно была его лучшим другом.

Все так запуталось. Ничего более захватывающего он никогда не испытывал.

Глава 11 РИТОРИКА Искусство красноречия

15 июля

Маркус добрался до замка Орикур в Бургундии поздним утром. Он даже не мог точно сказать, сколько дней отняла у него дорога. Через незнакомые перевалы Вогез его провели воспоминания, инстинкт и прекрасное чувство направления. После дождя, сквозь который он недавно скакал, воздух был свеж и чист, а вот к самому Маркусу это ни в малой степени не относилось.

Он уже бывал здесь с официальным визитом; на внешних воротах его сразу же узнали. Все понимали, почему он приехал, и даже мальчики привратника старались не встречаться с ним взглядом. Это означало, что письмо доставлено адресату и топор уже упал.

Что происходило дальше, сознание Маркуса почти не зафиксировало. Он находился во внешнем дворе, где отчетливо ощущался запах домашнего скота, странно успокаивающий после долгих дней и ночей, наполненных незнакомыми ароматами болот и гор. Потом он очутился возле конюшен, задыхаясь даже сильнее, чем его конь, белесый от покрывавшей его пены и готовый вот-вот пасть. Конюшенный мальчик быстро подскочил к нему. К тому времени, когда Маркус спешился, у прохода во внутренний двор под аркой каменных ворот появилась дородная жена Альфонса, графиня Моника Бургундская. Даже в том истерзанном состоянии, в котором он находился, Маркус отметил и высоко оценил благородство этой женщины: зная, что ей предстоит с ним объясняться, она вышла к нему одна, без сопровождения вассалов.

Спешившись, он едва не упал — раненая нога, все еще онемевшая, не слушалась его. «Эта дурацкая рана». Не сгибая ногу, словно какой-нибудь старик с артритом, Маркус сделал три шага, после чего тело отказало ему. Он рухнул на песок и как бы издалека услышал свой собственный стон боли.

Последнее, что он увидел, была большая, вытянутая морда охотничьей собаки; ее влажный нос озабоченно обнюхивал его волосы. Кто-то мелодичным голосом отозвал собаку. Потом над ним склонилось женское лицо, но тогда он уже находился в доме. На холодном полу, около теплого камина. На затхлом тростнике. Его меч исчез. Маркус попытался понять, где он находится и почему это лицо кажется таким знакомым. Ах да, Моника… член семьи, в доме которой он вырос. Он питает к ней теплые чувства. Почему она здесь?

Позади женщины, на побеленной стене, в свете, падающем сквозь маленькое, затянутое пергаментом оконце, он увидел флаг: две пересекающиеся красные полосы на золотом фоне. Откуда он знает его?

Бургундский герб.

О господи!

— Твой меч у привратника, — успокаивающим тоном сказала Моника. — Его вернут тебе, когда будешь уезжать.

Он сел, опираясь для равновесия на отставленные назад руки. Чтобы дать ему место, Моника отступила на несколько шагов от огня и жестом приказала псу сделать то же самое.

— Госпожа, я приехал, чтобы увидеться с вашей дочерью, — произнес сенешаль насколько мог вежливо и официально, страшно жалея, что его одежда и лицо в грязи, а волосы сбились в колтун.

Она покачала головой.

— Ты не можешь встретиться с ней, Маркус. Она диктует письмо, которое необходимо как можно скорее доставить в Кенигсбург.

Он заставил себя встать на колени, прополз несколько шагов по тростнику и распростерся у ног графини, прильнув к ее кожаным туфлям без каблуков. Собака негромко заворчала и придвинулась ближе.

— Пожалуйста, Моника, ради бога, позвольте мне увидеться с ней.

— Ты тут целый спектакль устроил, Маркус, — ответила она. — Никогда не думала, что ты можешь так себя вести. Тем более со мной.

Он перекатился на спину и замер, с жалким видом глядя на низкий сводчатый потолок.

— Пожалуйста, позвольте мне увидеться с ней. В вашем присутствии. Не в ее комнате, этого я не прошу. Пусть придет сюда.

— Моя дочь не в том настроении, чтобы с кем-то встречаться.

Он издал короткий, горький смешок до смерти измученного человека.

— Со мной она захочет увидеться.

— Маркус, я знаю, вы питаете искреннюю привязанность друг к другу — я в полной мере поняла это, увидев ее реакцию на письмо отца, — но от этого свидания вам станет только больнее.

— Граф объяснил, почему так поступил? Назвал ее предполагаемого нового мужа? — спросил Маркус.

И понял, каков ответ, по тому, как Моника опустила взгляд и постаралась придать лицу бесстрастное выражение.

— А что, если Имоджин откажется? Господи, а сам-то Виллем знает, какие планы в отношении его строятся? Его интересует этот брак?

— Проблема не в том, за кого она выйдет замуж, а в том, за кого не выйдет, — испытывая неловкость, пояснила Моника. — Она не выйдет замуж за тебя.

В этот момент Маркус — а он терпеть не мог хитрить и никогда не был силен в этом — отчетливо понял, что ему нужно делать. План мгновенно возник в его сознании, с точным представлением о том, каков должен быть каждый шаг. Нервная дрожь волной прошла через все тело: это будет и неприятно, и недостойно, но в итоге возлюбленная станет его женой.

С притворным смирением он сел и попытался, без всякого толку, продраться пальцами сквозь спутанные волосы. Потер рукавом лицо, отчего оно стало еще грязнее.

— Я, наверно, ужасно выгляжу, — хрипло сказал он. — Пожалуйста, простите меня за то, что появился в вашем доме в таком виде.

Преодолевая боль, он встал на колени, а потом, дрожа от напряжения, поднялся на ноги. Вежливо поклонился и замер навытяжку около камина, слегка опустив голову, как бы ожидая указаний, — поза, которую он усвоил в обращении с Конрадом, долженствующая продемонстрировать хозяйке дома, что он целиком и полностью отдает себя в ее распоряжение.

— Это очень милостиво с вашей стороны — в моем пути на юг принять меня как посланца императора, — произнес он, давая и себе и ей оправдание этой встречи.

Некоторое время Моника с тревогой вглядывалась в его лицо, потом вздохнула и произнесла официальным тоном:

— Как верные подданные императора, мы с дочерью, конечно, будем счастливы принять его посланца.

Сердце у него подскочило.

— Означает ли это, что вы…

— У нас не принято допускать мужчин в личные покои дочери. Надеюсь, ты с удовольствием послушаешь пение нашего менестреля, пока я схожу за нею. — Увидев вспыхнувшую в его глазах безумную надежду, она добавила, понизив голос: — Это тебе ничего не даст, Маркус.

Он склонился в низком поклоне, но она резким жестом велела ему выпрямиться.

— Так может кланяться лишь тот, кто просит руки моей дочери. Доверенному лицу императора это не пристало.

Пока Моники не было — казалось, целую вечность, — менестрель исполнял песни Бертрана де Борна — рыцаря-трубадура, который занимался тем, что натравливал молодого Генриха Английского на его короля и отца. «Подходящий выбор», — с болью подумал Маркус. Возможно, дело было в его взвинченном состоянии, но музыка показалась ему тяжеловесной и однообразной, а голос певца не шел ни в какое сравнение с хрипловатым тенором Жуглета. В четвертый раз отогнав не оставляющую его своим вниманием собаку, Маркус внезапно пожалел, что не остался при дворе и не обратился за помощью к Жуглету, этому умелому манипулятору. В конце концов, именно он создал сегодняшние проблемы Маркуса, пусть и не предполагая, к каким ужасным последствиям могут привести его действия. Если объяснить ему ситуацию, он наверняка нашел бы способ все исправить.

А может, и нет. Интриги придворного музыканта оказывались, как правило, настолько хитры, что Маркус никогда не был в состоянии вникнуть в них; может, наследница Бургундии должна выйти замуж за первого рыцаря императора именно в интересах Жуглета, хотя зачем ему это нужно, Маркус не мог даже предположить.

Он оглядел зал, удивляясь тому, какой он мрачный и сырой даже по сравнению с суровой обстановкой Кенигсбурга. В такой маленькой комнате праздник не устроишь, хотя вряд ли в этом изолированном месте в горах у Альфонса бывает много гостей, даже из числа его немногочисленных преданных вассалов. Это было новое здание, построенное при жизни Маркуса, серое и унылое. Неудивительно, что граф готов терпеть бесконечные уколы со стороны Конрада, лишь бы держаться подальше отсюда. Брак Моники всегда вызывал у Маркуса чувство сострадания к ней; теперь он жалел ее и за то, в какой обстановке ей приходится жить.

Наконец графиня вернулась в сопровождении Имоджин, одетой в белое. У Маркуса мелькнула восхитительная, но совершенно безумная мысль схватить ее и сбежать.

Вместо этого он все так же стоял навытяжку, глядя, как женщины подходят к камину. От бесконечных рыданий лицо Имоджин приобрело мертвенно-бледный оттенок. Хотелось бы Маркусу знать, как давно прибыло сообщение. Их взгляды встретились. Даже сейчас она выглядела так, будто любовь к нему кружит ей голову. Его бросило в ярость при одной мысли о том, что другой мужчина может когда-нибудь увидеть такое же выражение на ее лице. Или почувствовать прикосновение теплых, нежных рук, раздевающих его. Или ощутить прохладную, гладкую кожу прижимающихся к его телу ягодиц. Мужчина, который никогда не сможет понять ее и отвергнет, а возможно, и публично осудит, узнав правду.

Увидев, как Имоджин вздрогнула всем телом, он понял, что его возлюбленная с трудом сдерживает желание броситься ему в объятия.

— Госпожа… — хрипло начал он срывающимся голосом. Его сотрясала дрожь. Откашлявшись, он предпринял вторую попытку.

— Госпожа, могу я получить позволение обнять вашу дочь? Это будет жест уважения со стороны императора Конрада.

Моника, явно колеблясь, опустила взгляд, вздохнула и ответила:

— Хорошо. Пока это не переходит границы того, что сам император счел бы приличным.

Маркус не стал разъяснять ей, что с точки зрения Конрада «приличным» было бы сорвать с Имоджин одежду и овладеть ею прямо здесь, на тростнике. Он слегка вскинул руки и сделал полшага к Имоджин; девушка бросилась к нему и обняла за шею, разразившись такими бурными рыданиями, что он и сам едва сумел сдержать слезы.

— Дорогая, — прошептал он. — Я все улажу.

Имоджин отодвинулась, вглядываясь в его лицо. В полутьме зала она выглядела не только измученной, но и испуганной. Маркус отчаянно хотел сказать ей больше, объяснить, что он собирается делать дальше, но не мог найти слов, которые были бы понятны любимой, но неясны ее матери. Ему отчаянно хотелось поцеловать Имоджин. Стройное, хрупкое тело ощущалось таким знакомым в его руках, что казалось безумием не ласкать его. Тепло их прижатых друг к другу тел постепенно растопило испуг на ее лице. Закрыв глаза, она, дрожа, прильнула к нему.

Моника, почувствовав их нарастающий пыл, тут же вмешалась:

— Прекрасно, сударь. Целомудренная привязанность его величества к моей дочери, по-видимому, произвела на вас неизгладимое впечатление.

Влюбленные с трудом оторвались друг от друга. Маркус был слишком не в себе, чтобы найти пусть даже ничего не значащие слова вежливости.

Пришлось Монике взять инициативу на себя. Не допуская никаких возражений, она увела Имоджин; та следовала за ней, словно призрак, пятясь и до самого последнего момента не сводя взгляда с возлюбленного. Горло у Маркуса перехватило, сердце стиснула ледяная рука.

— Позвольте еще раз поблагодарить вас, сударь, за то, что вы дали себе труд нанести нам визит во время своего путешествия, — сказала Моника. — Не хотите ли принять ванну, прежде чем продолжить путь? — Понизив голос, она добавила: — Маркус, что это за путешествие на юго-запад? Пожалуйста, Успокой меня. Ты ведь не зашел так далеко, чтобы проделать весь этот путь только ради того, чтобы рыдать тут у моих ног?

После мгновенного замешательства Маркус быстро сказал:

— Мне поручено поздравить нашу будущую императрицу. Полагаю, ваш муж в своем… послании сообщил о планах императора.

Она кивнула, избегая взгляда Маркуса, поскольку отлично понимала, что именно брак короля подтолкнул Альфонса к разрыву помолвки.

Теперь Маркус знал, что делать, и сгорал от нетерпения поскорее уйти. Однако добрый ночной сон обеспечит ему более приличный вид.

— Я едва решаюсь побеспокоить ваших слуг насчет ванны и постели, а вашего конюха насчет того, чтобы он согласился предоставить мне коня в обмен на моего собственного. Это прекрасный скакун, а меня устроит любой мерин, лишь бы слушался. И пожалуйста, передайте дочери, что она должна встретить будущее со всем возможным самообладанием.

На лице Моники проступило облегчение.

— Спасибо, Маркус. Еще со времен твоей службы в доме моего отца я воспринимала тебя как брата. Хотелось бы думать, что со временем ты сможешь снова бывать у нас, даже если рядом с Имоджин будет ее муж.

— Возможно, — с улыбкой ответил он. — Почти наверняка.

Все еще пребывая в зыбком полусне, Виллем начал осознавать, что испытывает удивительное, незнакомое ощущение: рядом с ним под покрывалом лежит теплое, нежное женское тело. В первый момент он не сообразил, кто это, но пахла она приятно и знакомо, и волосы у нее были коротко острижены.

Внезапно сознание полностью прояснилось.

— Ох, господи…

Несмотря на способность менестреля к хитроумным махинациям, это была первая ночь, которую им удалось провести вместе после того совместного похода к проституткам, когда они вообще впервые остались наедине.

Жуглет по-прежнему неусыпно заботилась о репутации Виллема, поэтому за четыре прошедших дня они встречались исключительно на людях, как друзья. Общество Жуглет, даже в компании, доставляло ему такое удовольствие, что он покорно удовлетворялся и этим. Однако прошлым вечером интриганка сумела убедить императора, что ему хочется послушать на ночь пение заезжего миннезингера Альберта Йохансдорфа, а сама отправилась вместе с Виллемом в гостиницу, приняла участие в танцах во дворе, потом незаметно проскользнула в комнату Виллема и дождалась, пока он последует за ней. Она договорилась с Жанеттой, что та до рассвета продержит Эрика у себя. Мальчики и слуга обрадовались, когда хозяин разрешил им эту жаркую, влажную ночь провести во дворе. Таким образом Жуглет и Виллем оказались в комнате одни.

Ни разу в жизни он не просыпался обнаженным рядом с женщиной; удивительно эротичное ощущение. Его рука проскользнула между ее бедер, глаза неотрывно вглядывались в лицо, следя за реакцией.

Жуглет зашевелилась, открыла глаза, посмотрела на него, и мгновенно стряхнула с себя остатки сна: ни разу в жизни она не просыпалась обнаженной рядом с мужчиной. Во взгляде мелькнуло удивление, но потом она расслабилась, улыбнулась, протянула руку и нежно погладила его по лицу. Он склонился над ней и поцеловал в губы, чувствуя, как в нем нарастает желание…

Во дворе послышался голос Эрика, и по лестнице затопали шаги. С поразительным проворством Жуглет скатилась с постели, по пути схватив тунику, которую успела натянуть на голову, еще не коснувшись пола. Свернулась клубочком, словно спящее дитя, уже полностью прикрыв наготу, и закрыла глаза. Такой и застал ее Эрик, когда спустя несколько мгновений распахнул дверь, впуская яркий солнечный свет. Никогда еще Виллем не видел его таким довольным и расслабленным.

— Кузен! — завопил Эрик. — Просыпайся, победитель, император ждет нас! Сегодня соколиная охота, и у тебя будет свой собственный сокол — он купил его для тебя! И ты опять проспал завтрак.

Жуглет медленно открыла глаза, щурясь от яркого света.

— Господи, что ж ты так орешь! — Она зевнула. — Я в жизни не прыгал, как кузнечик, после ночи с Жанеттой. Тебе что, сон совсем не требуется?

— Ты плохо влияешь на моего кузена, — добродушно упрекнул менестреля Эрик. — С тех пор, как мы здесь, он третий раз просыпает завтрак у императора.

С утомленным смешком Жуглет взяла с пола меньшие по размеру штаны и медленно встала. Пока она их натягивала, Виллем отвлек внимание Эрика, откинув простыню и сказав:

— Эрик, помоги мне найти рубашку. Я был так пьян нынче ночью, что не помню, куда что положил.

— У нас тут тоже не обошлось без женщин. — Жуглет подмигнула Виллему. — Может, они украли штаны победителя? Та высокая, с низким голосом… я не доверил бы ей даже собственную тень.

Виллем нервно рассмеялся. Переводя взгляд с Жуглет на Эрика, он в который раз поражался тому, что Эрик не видит подлинной сущности менестреля.

Тем не менее стоило им полностью одеться, и Виллему опять с трудом верилось, что менестрель на самом деле не тот стройный юноша, каким кажется. А ведь не было никаких нарочитых манер, вообще ничего очевидного, что отличало бы Жуглет-женщину от Жуглета-мужчины и менестреля. Те же интонации, те же жесты, тот же заразительный смех — изменение без признаков изменения, «без единого шва». И это — когда Виллем находился не рядом с ней — почему-то выводило его из себя.

Соколиная охота прошла замечательно, в особенности для Эрика. Все было обставлено с великолепной пышностью, включая музыканта, играющего на дудке и маленьком барабане, и герольда с королевским флагом. Соколы оказались красивее и быстрее, чем тот, любимый, оставшийся в Доле. Охотники поднялись в предгорья, где воздух был прохладнее и суше. На орешнике уже появились зеленые плоды; пространство вокруг них было насыщено пыльцой липового цвета и ежевики. Поистине, это был чудесный день.

Павел, на своем буланом жеребце, в черном с малиновой отделкой официальном одеянии, неотрывно следил за каждым шагом Виллема. В самом начале дня на веснушчатом лице Жуглет возникло почти паническое выражение, и Виллем наконец осознал опасность, смысл которой ускользал от него раньше: Павел хотел непременно «протолкнуть» предложенную церковью невесту из Безансона и выискивал любую возможность очернить Линор, оговорив кого-нибудь из ее сторонников. Обвинение в педерастии, скорее всего, не приведет к тому, что Виллема сожгут на костре, но может явиться надежным и мощным средством политической манипуляции. Угроза этого, убеждал сам себя Виллем, превосходная причина для того, чтобы Жуглет покончила со своим затянувшимся маскарадом и позволила миру узнать, что она женщина. Он не станет сам форсировать эту проблему и, уж конечно, никогда не выдаст Жуглет — он поклялся в этом, — но с каждым днем в нем все сильнее крепла решимость уговорить ее раскрыть свой секрет. И откровенное стремление Павла устроить им неприятности поможет ему в этом.

Альфонс же, граф Бургундский, по контрасту с кардиналом, своим закадычным другом и племянником, вел себя все более льстиво и заискивающе. Этот высокий пузатый человек проявлял особенное внимание каждый раз, когда Конрад с Жуглет заводили разговор о прекрасной Линор и предполагаемой свадьбе. Император — больше из уважения к Виллему, чем из стремления продемонстрировать, каким хорошим мужем он будет, — разыгрывал из себя жениха, горящего желанием порадовать невесту всеми доступными ему способами. С этой целью он расспрашивал Жуглета и Виллема о вкусах Линор: какую еду она больше всего любит, какого рода ткани, какую музыку («Вроде той, что я исполняю», — самодовольно заявила Жуглет), как предпочитает развлекаться и вообще проводить время. Поднявшись на холм, знаменитый своими хитрыми воздушными потоками, они смотрели, как высоко над головами сокол Конрада погнался за маленькой самкой канюка. Это зрелище навело Виллема на мысль рассказать о том, как прекрасно его сестра отражает метафорически схожие атаки самых разных вельмож и рыцарей.

Короткокрылый сокол Виллема — последний из множества подарков Конрада — поймал фазана, самую крупную добычу дня. Жуглет тут же сочинила балладу на старый танцевальный мотив, в которой мужество и отвага Виллема объяснялись тем, что он выкачивает силу из яростных когтей своей охотничьей птицы. Этим вечером во время ужина Конрад объявил Виллема героем охоты и предложил ему в дар что угодно в замке, что пожелает его сердце, за исключением королевской короны и королевской фаворитки.

Виллем, сидя рядом с его величеством — теперь это уже вошло в обычай, — сделал вид, что обдумывает его предложение.

— Наверно… — заговорил он наконец, обсасывая куриную ножку. — Наверно, я предпочел бы дар, которым, в свою очередь, смогу поделиться с другими.

— Благородный порыв, — сказал Конрад. — Ничего другого я от тебя и не ожидал.

— Благодарю вас, сир. Легче всего одарить музыкой тех, кто живет вместе со мной в гостинице, чтобы они смогли потанцевать.

Конрад испытующе вгляделся в его лицо. Павел в предвкушении переводил взгляд с одного на другого, и Конрад в конце концов заставил себя улыбнуться.

— Ладно. Ценный дар, но ты его заслужил. — Он посмотрел в дальний конец зала. — Жуглет, ты слышал? После ужина весь вечер будешь развлекать постояльцев в гостинице, где остановился Виллем.

На мгновение губы кардинала тронула угрожающая улыбка, и Виллем испугался, не совершил ли он промах. Жуглет состроила гримасу.

— Подушки в оконной нише вашего величества куда мягче пола в гостинице. Тем не менее ваша воля для меня закон.

Заметив, что Павел отвернулся, она сердито посмотрела на Виллема, не зная, то ли восхищаться, то ли огорчаться тем, что он оказался таким способным учеником.

Линор с матерью отпустили всех слуг-мужчин, поэтому ничто не мешало им и служанкам громкими криками выражать свою радость.

Николас, очаровательный в своей безупречной ливрее и горностаевой шапке, этим утром доставил запечатанное золотой печатью послание. Он был в восторге оттого, что ему выпала такая честь. Мария поначалу не хотела, чтобы Линор в отсутствие брата принимала даже его, поскольку мужчины, приставленные охранять дом, отправились в деревню играть с капелланом в шахматы — ну, по крайней мере, так они говорили. Однако после того как до сведения Николаса было доведено, что в семье такие вещи не приняты, Линор, в скромной зеленой тунике, спустилась в зал и в присутствии матери и домашних слуг-мужчин сдержанно поприветствовала посланца императора, приняв из его рук письмо.

— Не возражаете, если я перескажу вам его содержание? — спросил Николас, изо всех сил пытаясь скрыть свое нетерпение.

Пять дней он предвкушал этот момент, подернутый в его сознании романтическим флером, момент, о котором менестрели будут слагать баллады. Он не мог дождаться возвращения домой, чтобы описать все Жуглету.

— Надеюсь, это новости о победах брата на турнире, — с улыбкой ответила Линор. — Судя по выражению вашего лица, я права. Можно мне сохранить печать? Из первой я сделала брошь для себя, а из этой закажу такую же для матери. А в обмен я подарю вам прекрасную булавку с жемчугом.

Сияя, она начала отрывать печать. Вежливым жестом он вскинул руку.

— Я отбыл, когда турнир был еще в разгаре, но ваш брат уже побеждал…

— Я так и знала! — Она в восторге сжала в пальцах свиток. — Мама, ты слышишь? Здесь изложены детали?

— В послании речь идет не об этом, — сказал Николас. Мария вышла из кухни, в дверях которой стояла до сих пор. Ей приятны были новости о сыне, но, как всякая любящая мать, имеющая выдающихся детей, она не слишком удивилась, услышав их.

— В нем император обращается к вам напрямую.

— Ко мне? — изумилась Линор, покраснела и прикусила губу, словно оробевшее дитя. — Чего император хочет от меня?

Николас ослепительно улыбнулся.

— Он просит вашей руки, если вы согласны.

Линор широко распахнула глаза, а потом — к ужасу своей матери — разразилась истерическим смехом.

— Бог ты мой! — воскликнула она. — Не верю! — Потом взяла себя в руки и прошептала: — Вы смеетесь надо мной, сударь.

— Нет-нет, клянусь! Правда, есть одно препятствие.

— Какое? — спросила Мария.

Николас вежливо поклонился, не подавая вида, как его удивил тот факт, что Мария заговорила: до сих пор он считал ее немой.

— Выбор его величества должна одобрить Ассамблея, которая открывается первого августа. Там он представит молодую даму как свою невесту. Если большинство аристократов сочтут этот брак приличествующим положению его величества — а он убежден, что так и будет, — он отправит вам формальное предложение, и на всем пути это будет сопровождаться официальными объявлениями и торжествами. Однако прежде император, конечно, хочет заручиться вашим согласием. Одобрение вашего брата уже получено.

Линор застыла в полном ошеломлении. Мария прочистила горло и спросила:

— Что помешает знатным баронам одобрить мою дочь? Разве есть сомнения в ее пригодности для императорской постели?

— Мама!

Линор тяжело задышала, но потом успокоилась и сказала, обращаясь к Николасу:

— Меня могут отвергнуть, потому что мы бедны.

Николас кивнул.

— Да. Но его величество считает, что сможет решить эту проблему. Ваш брат произвел при дворе огромное впечатление. Еще до его появления…

— Это снова Жуглет постарался, — с довольным видом пробормотала Линор.

— Да, но теперь ваш брат своими делами подтвердил, что его слава оправданна. Почти безземельная девушка-сирота никогда не получила бы одобрение Ассамблеи. Другое дело — сестра Виллема из Доля. Аристократы сделают это хотя бы ради того, чтобы формально закрепить близость вашего брата к императору.

Судя по улыбке Линор, ответ удовлетворил ее.

— Итак, вы, конечно, можете сохранить эту золотую печать, моя госпожа, — продолжал Николас, — но исключительно как напоминание о тех днях, когда у вас возникала нужда делать такие вещи. Совсем скоро вы будете купаться в золоте, не идущем ни в какое сравнение с простой фольгой.

Линор снова начала смеяться и повернулась к матери, которая проявляла свое волнение исключительно блеском глаз.

— Мама, ты можешь поверить в то, что случилось с твоими детками?

— Его величество рассчитывает, что вы будете готовы и уладите все свои дела таким образом, чтобы иметь возможность отправиться в путь сразу же после того, как он пришлет свое официальное предложение. Надеюсь, это произойдет спустя неделю после открытия Ассамблеи.

— Ох, неужели? — счастливо вздохнула Линор, хлопнув в ладоши. — Думаю, нам хватит времени уладить все как следует. Мама, нужно накормить нашего славного посланца, а я должна начать… готовиться. — Она встала, все еще смеясь, и грациозно присела перед Николасом. — Сударь, не знаю, как и отблагодарить вас за добрые вести. Мы будем рады принимать вас у себя как гостя столько времени, сколько пожелаете.

Спасибо. — Николас снова поклонился, улыбаясь. — Но я уже снял комнату в гостинице, и меня там ждут. Кроме того, думаю, вашему брату не понравилось бы, что вы делите кров с мужчиной, которого едва знаете.

— Уверена, для вас он сделал бы исключение, — заверила его Линор.

— Возможно, моя госпожа, — с поклоном ответил он. — Однако у меня и впрямь есть кое-какие другие дела. Счастлив был доставить вам добрые новости. — Он прижал руку к сердцу. — Желаю вам и вашей семье всего наилучшего, дама Линор.

Едва Николас ушел, они тут же отослали из дома всех слуг-мужчин.

Лишь после этого Мария позволила себе бурно выразить свой восторг: она плакала от радости, осыпала дочь поцелуями и в довершение всего пригласила всю женскую прислугу, даже самого низшего разряда, в свои личные покои выпить лучшего вина Виллема в честь радостного события.

День был уже в разгаре, когда Маркус заметил Николаса, скачущего к северо-востоку от Доля, и едва успел свернуть в маленькую рощу. Как бы то ни было, посланец его не увидел, однако Маркус выждал еще некоторое время и только после этого вывел коня на дорогу, ведущую к реке Дубс. Ладони у него вспотели, пальцы дрожали, с трудом удерживая поводья, но теперь не от усталости или голода. Его мучила совесть, однако за день, прошедший с того момента, как он покинул Орикур, бой она проиграла.

Вскоре он уже мог разглядеть поместье Виллема — плодородные земли речной долины, заросшие зеленой травой и утопающие в золоте приближающегося заката. Поместье было такое крошечное, что его не составляло труда охватить единым взглядом. Маркуса заметили с крыши угловой башни, послышались голоса, радостно сообщающие, что приближается новый всадник. Сердце у него зачастило. Очень может быть, один из этих голосов принадлежал… ей.

Слегка подвыпившие служанки в конце концов угомонились, переварив радостное известие. Косые предзакатные лучи создавали над головой Линор золотистый ореол, придающий ей поистине королевский вид, несмотря на то, что на ней не было ничего, кроме нижней сорочки.

— Но, мама, — умоляюще говорила она, сидя в своей комнате, — мы же приняли мужчину час назад, и ничего плохого не произошло. Напротив, все обернулось просто великолепно! Может, и теперь будет то же самое.

Мария покачала головой и поправила серый вдовий платок.

— Когда я позволила Николасу увидеться с тобой, ты была просто сестрой бедного рыцаря. А теперь ты принадлежишь императору. Прости меня, но сейчас я вынуждена проявлять большую строгость.

Линор вздохнула и отшвырнула ярко-красное платье, которое собиралась надеть.

— Не хочу быть неблагодарной, мама, но для меня просто загадка, с какой стати я должна всю жизнь проводить в клетке? Сначала как ребенок, потом как незамужняя девушка, а теперь как женщина, у которой вот-вот появится муж! Когда же мне будет позволено выйти из клетки?

Мать одарила ее понимающей улыбкой, полной терпения.

— Когда станешь вдовой, — ответила она.

О Маркусе доложили и ввели его в скромный, темный, простой — и тем не менее уютный — зал. Мария (слегка опьяневшая) любезно приняла его, но выразила удивление по поводу его появления.

— Еще один посланец от императора. Это тоже имеет отношение к свадьбе?

Он, конечно, догадывался, что в послании Конрада содержится брачное предложение, и все же услышать об этом вот так, напрямую… Маркуса накрыла волна страха.

— В каком-то смысле, сударыня, — слегка запинаясь, ответил он. — Его величество пожелал, чтобы ту, с кем он обручен, приветствовал не просто посланец. Он пожелал, чтобы я лично выразил его восхищение перспективой этого брака. — Повинуясь импульсу, Маркус снял с указательного пальца подаренное Конрадом золотое кольцо с ониксом. — Почту за честь, если ваша дочь примет это как знак моего уважения.

Для Марии теперь весь мир вращался вокруг предстоящего брака, и жалкое объяснение Маркуса показалось ей вполне разумным.

— Благодарю вас, сударь. Это большая честь для нас. Я передам ваши слова дочери.

И она протянула руку за кольцом.

Чего-чего, а этого Маркус никак не ожидал.

— А разве… Можно мне увидеться с ней лично?

— Ох, нет! В отсутствие брата она, естественно, не принимает мужчин.

Мария с улыбкой взяла кольцо из непроизвольно расслабившейся руки Маркуса.

— Не желаете ли что-нибудь выпить?

— Вообще-то мне непременно нужно кое-что обсудить с ней.

Маркус изо всех сил старался скрыть свое отчаяние, одновременно ломая голову над тем, что бы такое придумать.

— Он… Конрад… его величество хотел бы знать… он интересуется, есть ли у нее какие-нибудь вопросы, или тревоги, или просьбы любого рода. Хозяйственные проблемы… ну, уверен, вы меня понимаете…

Мария задумалась, а потом ответила:

— Нет.

Маркус некоторое время молча смотрел на нее, спрашивая себя, что делать дальше. Может, его план еще сработает. Должен сработать. Может, женщина сама подскажет ему, что делать.

— Благодарю, я и в самом деле не прочь выпить. Только что-нибудь покрепче. Выпьете со мной, сударыня?

— Я? — ошеломленно спросила Мария.

— По-вашему, это неприлично? — Маркус оглянулся. — Можно в присутствии кого-нибудь из слуг.

— Нет, это не неприлично, — поспешно ответила Мария. — Просто такого прежде не бывало. Ни один мужчина в мире никогда не проявлял интереса к такой старой женщине, как я.

Маркус удивленно посмотрел на нее.

— Вы совсем не старая. — Он и в самом деле так думал. — Вряд ли вы старше меня.

— Но о чем со мной можно говорить? — Мария залилась краской. — Я никогда не могла похвастаться живым умом своей дочери. Домашние проблемы — вот все, что я могу обсуждать.

Маркус слегка расслабился и улыбнулся. Вот он, выход.

— Я, между прочим, и сам большой знаток домашних проблем, сударыня. Знаете, кто я? Главный сенешаль императора. Я заправляю его двором, как вы своим домом. Поэтому его величество и доверил мне это поручение. Уверен, мы оба будем удивлены, как много между нами общего. Позвольте мне, как вашему скромному слуге, повторить свой вопрос: вы выпьете со мной?

После трех бокалов хозяйка дома окончательно опьянела, даже не догадываясь об этом. Служанки, без сомнения, поняли бы, но она отослала их, рассчитывая всласть поболтать с человеком, прекрасно понимающим, что такое груз мелких, незаметных постороннему глазу домашних проблем. Они с Маркусом только что прикончили целый кувшин чего-то гораздо более кислого и крепкого, чем вино. Мария говорила как заведенная, не уставая удивляться тому, что такой представительный мужчина проявляет искренний интерес к ее жалкой жизни. В качестве благодарности она предложила ему все свои личные драгоценности. Маркус, бессчетно поблагодарив ее, согласился взять лишь кольцо с ониксом, которое сам же преподнес ей прежде.

Она повела его сначала на крышу, где, щурясь от ослепительно ярких лучей заходящего солнца, показала более чем скромные виноградники и фруктовые сады («У нас самые лучшие вишни и персики, сударь, потому что мы правильно подрезаем деревья»), а потом в подвал. Там они вместе осмотрели вина и несколько кувшинов прихватили с собой, чтобы гость мог удовлетворить свое желание попробовать образцы местных вин. Беседа перескакивала с одной темы на другую: они обсудили, какие типы слуг нравятся им меньше или больше, обменялись советами по поводу ведения учета, и Маркус подогрел ее интерес, обнаружив недюжинные познания в изготовлении кудели. Язык у Марии развязывался все больше и больше. В конце концов, уже после наступления темноты, Маркус сумел снова увести ее в маленький, обшитый деревом зал и вернуть разговор в русло обсуждения семейных проблем.

Он терпеливо выслушал бесчисленные, совершенно заурядные истории о том, какими милыми, смышлеными и послушными детьми были Линор и Виллем, насколько Линор во всех отношениях всегда превосходила свою скромную мать, хотя и унаследовала ее единственную привлекательную черту — яркие зеленые глаза. Поворачивая разговор то так, то эдак, Маркус попытался вынудить ее рассказать не только о хороших сторонах своих детей, однако Мария не поняла его намеков. В конце концов, разочарованный, но с улыбкой, словно приклеенной к лицу, он спросил напрямую:

— Но конечно, ваши ангелочки иногда и шалили?

Она на мгновение задумалась, а потом ответила с пьяной театральностью:

— Ах, нуда… был случай, когда они повели себя своевольно… точнее говоря, Линор.

И замолчала. Пытаясь не выказывать особой заинтересованности, он кивком попросил ее продолжать.

— Они были еще совсем маленькие… ей меньше десяти, ему чуть больше.

Да, пожалуй, брат и сестра тогда и впрямь были совсем юные; какой бы грех они в то время ни совершили, его можно списать как детскую шалость. И все же Маркус решил, что следует выслушать хотя бы это, если больше Мария не в состоянии ничего предложить.

— Все произошло, когда умирал его величество император… старый, не мой будущий зять. Виллем рассказывал вам, как получилось, что мы потеряли все земли?

— Да, кое-что, — ответил Маркус. — Но без подробностей. Буду очень признателен, если вы изложите мне их.

Рассеянное внимание вдовы привлекло что-то в углу комнаты.

— Ах, эту тарелку надо сменить, — пробормотала она. — Один момент.

Мария позвала старого слугу, и тот принес из угла маленькую тарелку с чем-то похожим на тошнотворный сироп, усеянный мертвыми мухами. Унося ее с собой, старик без единого слова вышел, бросив на Маркуса любопытный взгляд.

— Прошу прощения, сударь. Это смесь молока и желчи зайца, страшно ядовитая для мух — в этом году их так много расплодилось. Почти как комаров.

Маркус с трудом сумел скрыть отвращение.

— Мы в замке используем листья ольхи. Они выглядят, мне кажется, не так… противно.

Мария просияла.

— Прекрасная идея! Обязательно попробую. Свежие или сушеные? Листья ольхи, надо же! Мне это нравится.

— Вы рассказывали о вашем семейном поместье…

— А-а, да. Подробности… это все слишком сложно и скучно. Истина в том, сударь, что нас обокрали. У нас были прекрасные земли, полученные прямо от императора: город Доль принадлежал нам, и тамошняя крепость. В часовне этого форта я и венчалась, знаете ли. И все эти соляные шахты на юге, и две серебряные, и одна медная. И кроме того, половина земель отсюда до Безансона принадлежали моему мужу по праву рождения, не как бенефиция.[10] Ну, может, не половина, а треть. Мой благородный муж — а он был, только вообразите, даже красивее, чем мой сын, — погиб в расцвете сил, защищая границы империи. Потрясенная его смертью, я доверилась тому, кому доверять не следовало, и внезапно мы лишились всего. Каким-то образом все отошло графу — не только то, что муж получил как бенефицию, но вообще все.

«Господи боже, — подумал Маркус. — „Граф“ — это, конечно, Альфонс Бургундский. Неудивительно, что Виллем так отреагировал при встрече с ним в тот первый вечер в Кенигсбурге».

— Ну, дети подрастали, я не хотела, чтобы они чувствовали себя обманутыми, и не рассказывала им, что мы потеряли. Просто учила их ценить то, что у нас есть. Так было безопаснее… вы слышали, что такое правосудие тут у нас, в приграничье? Все могло кончиться гораздо хуже. Я хотела, чтобы они уцелели, а для этого нужно было держать их в неведении. Однако некоторые люди низшего звания не умеют держать язык за зубами, если за ними не приглядывать, или просто понятия не имеют об осторожности, и одним из этих людей был наш бывший управляющий Жиан. Он верно служил моему мужу и не мог смириться с тем, как с нами обошлись. Он руководствовался самыми лучшими соображениями, но это было неблагоразумно. Он — или, может, это была его жена или кто-то из детей — самостоятельно принял решение тайно увидеться с моими детьми и рассказать им всю правду. Граф, в смысле Альфонс, издал документ, согласно которому наша земля не просто перешла под его регентство, как это приличествует сеньору по отношению к такому осиротевшему наследнику, как Виллем. Он забрал себе наши поместья полностью и навсегда.

Она вздохнула и впала в угрюмое молчание. Маркус тоже не произносил ни слова, дожидаясь развязки. Он уважал Виллема, несмотря на неприятности, которые тот невольно навлек на него, и на какое-то время, слушая рассказ, даже позабыл о собственных бедах.

— Ну, не знаю, что уж там произошло в головке Линор, она всегда была такой послушной девочкой. Помните, десять лет назад старый император Конрад оказал Бургундии великую честь, приехав сюда умирать? Он заболел и скончался в Орикуре, в доме графа, своего брата. Линор вбила себе в голову, что она должна отправиться в Орикур, добиться встречи с его величеством и рассказать ему, что Альфонс присвоил наши владения. Я запретила ей и думать об этом, но она, глупое дитя, сбежала из дома! Уверена, к этому приложил руку кто-то из детей Жиана, сама бы она до такого никогда не додумалась. Виллем воспитывался в доме моего благословенно го брата, я была в истерике и послала к нему за помощью, хотя он и сам тогда был всего лишь мальчик — Виллем, я имею в виду, не мой брат, у которого к тому времени уже было двое своих сыновей, и тем не менее он даровал нам это поместье, чтобы было на что жить, да благословит Бог его душу. Его доброта живет и в сыне, Эрике, хотя и не в той мере, мне кажется.

Мария помолчала, на мгновение потеряв нить рассказа в лабиринте побочных замечаний.

— Как бы то ни было, Виллем отправился следом, но догнал ее уже около Орикура, там, где замок графа. Их схватили за проникновение на чужую территорию и отвели к графу. Того все это лишь позабавило, и, чтобы проучить детей, он посадил их в темницу на всю ночь. Вообще-то я не считаю, что он такой уж негодяй, просто жадный, но это свойственно многим людям. За исключением моего сына. Ну, я уже говорила вам, сударь, что дважды была на краю и на этот раз подумала, что потеряла все. Это из-за того, что я тогда очень сильно переживала, Виллем сейчас так оберегает свою сестру, он винит себя в том, что произошло, хотя и никогда не признается в этом. Это я говорю вам как мать, а мать иногда понимает своих детей лучше, чем они сами, вы согласны? Как по-вашему, листья ольхи сгодятся для коней?

— Простите? — удивленно воззрился на нее Маркус.

— Мухи просто замучили наших коней, и я ужасно волнуюсь, когда летом Линор с братом отправляются на прогулку. Вдруг какая-нибудь муха укусит коня, он сбросит Линор и она сломает себе шею? Я велю конюху смазывать коня соленым жиром, чтобы отпугивать мух, но моя дочь жалуется на ужасный запах, она такая чувствительная, знаете ли. Может, при дворе короля придумали что-нибудь получше?

— Не уверен, — проявляя ангельское терпение, ответил Маркус. — Если хотите, я могу расспросить главного конюха и пересказать его ответ Виллему.

— Да, да. Думаю, в королевских конюшнях не потерпели бы коней, от которых разит жиром.

— Буду счастлив выяснить это для вас. Однако осмелюсь ли я попросить продолжить рассказ? Что случилось с детьми?

— Ох, да, дети! Мои дети.

Она принялась вытаскивать пробку из очередного графина.

— На следующий день я отправилась к графу Альфонсу, умоляя его освободить их. Он, конечно, и сам уже собирался сделать это… ему было не до того, знаете ли, с императором, умирающим в его доме, и соперничеством за императорскую корону между ним и его племянником, молодым Конрадом. В голове у него были проблемы поважнее, чем какие-то глупые дети. Но когда мы пошли, чтобы выпустить их, выяснилось, что они — вы только представьте себе, маленькие дети! — каким-то образом сбежали! От этого, конечно, все стало только хуже, потому что граф решил, что ему нужно преподать им новый урок, и…

— …и он схватил их и снова посадил под замок? — предположил Маркус, который уже слегка заскучал.

— Ох, нет, он сделал кое-что похуже.

Пальцы, выкручивающие буковую пробку, замерли. Внезапно у Марии сделался ужасно мрачный вид.

— Не люблю разговаривать об этом, не слишком приятно, знаете ли, хотя имеет отношение не к Линор и Виллему, а лишь к маленькому ублюдку Жиана. И заметьте, я употребляю это слово, имея в виду характер, не происхождение. Ну ладно, расскажу, если вы настаиваете.

Маркус не проронил ни слова.

— Знаете, что произошло? Он убил ребенка Жиана — собственными руками! — просто чтобы преподать Виллему и Линор еще один урок, и всех оповестил об этом, и прислал мешок с внутренностями ребенка к нашим воротам. После этого Виллем и Линор всегда вели себя как следует.

— М-да, — с натянутой, вежливой улыбкой ответил Маркус.

До этого момента ему казалось, что Альфонс уже не может упасть в его глазах еще ниже. Он протянул руку, чтобы помочь Марии с пробкой, испытывая раздражение от того, что сидит здесь, выслушивая всякие бесполезные подробности.

— В особенности мне интересно все, что касается их непослушания. Это так увлекательно. Думаю, чем старше они становились, тем более интересные шалости измышляли.

Он открыл графин и налил ей немного вина. Мария испустила счастливый вздох.

— У меня прекрасные дети, они никогда не позволяли себе никаких проказ.

Она отпила глоток и состроила гримасу.

— Ох, это плохой сорт! Слишком кислое. Придется процедить через песок.

— В королевском замке для этих целей используют обданное кипятком зерно, — светским тоном проговорил Маркус, лихорадочно соображая, как бы снова повернуть разговор в нужное русло.

Он отодвинул графин и потянулся за другим.

— Мы не можем позволить себе тратить на это зерно, — трагически вздохнула Мария, но тут же снова улыбнулась. — Не расстраивайтесь из-за неудачного вина, мой господин. Можно подсластить его гипокрасом,[11] у нас есть на кухне. Сейчас я позову управляющего.

Мария поднялась на нетвердых ногах, подошла к кухонной занавеске из самой простой ткани и подозвала слугу:

— Добавь немного гипокраса в это ужасное вино. И прихвати что-нибудь поесть джентльмену.

— Мне ничего не надо, — поспешил возразить Маркус.

— Принеси имбирных пряников и груши, — сказала она и снова села напротив Маркуса, с усмешкой глядя на старика, забирающего со стола графин.

Этот слуга был из тех, на кого она больше всего жаловалась, хотя на самом деле питала к нему самые теплые чувства. Она чуть было не разразилась еще одним насмешливым рассказом о нем, но вовремя вспомнила, что гостя больше интересуют ее замечательные дети.

— Виллем как-то рассказал мне об одной шалости Линор, случившейся в то время, о котором я вам говорила. Хотя я так никогда и не узнала, правда это или нет. Линор клялась, что все вздор.

Что-то, чего она стыдилась, насторожился Маркус. Это звучало многообещающе.

— Расскажите.

— Ну, я не знаю, как им удалось сбежать из Орикура, однако они сумели добраться до внешних ворот. Там стоял охранник, который понятия не имел обо всей этой связанной с ними суматохе. Линор подошла к нему, по словам ее брата, с таким видом, будто нет ничего странного в том, что они здесь находятся, и сказала… сказала этому большому, сильному юноше: «Давай-ка, парень, открой нам ворота». — «Что ты дашь мне за это?» — спросил тот. Он, конечно, понятия не имел, что они из благородных. Он думал, они крестьяне, такими чумазыми они были после того, что им пришлось пережить… в наших краях слуги никогда так дерзко не разговаривают с нами, сударь, это вам не Бавария… и меня с ними не было… Ох, да, и она ответила: «Ну, я покажу тебе хорошенький цветок», и начала поднимать тунику, чтобы показать ему родимое пятно.

— Родимое пятно? — с видом принужденного внимания переспросил Маркус, уже жалея о том, что подталкивал Марию продолжить свой рассказ.

— Ох, да! — Она засмеялась и понизила голос: — Я не упоминала о нем? У нее необыкновенно изысканное родимое пятно в форме маленькой розы и такое же красное… без стебля, конечно, и без шипов, просто цветок.

— Надо полагать, оно неприлично высоко, где-нибудь на голени? — спросил Маркус, стараясь сдержать иронические нотки в голосе.

Она рассмеялась.

— Нет, сударь. Если бы так, не стоило бы и рассказывать. Мы в Бургундии не такие уж ханжи, что бы о нас ни говорили. Нет, оно… ну, я покажу вам.

Она встала, сделав ему знак обойти стол и приблизиться к ней. «О господи!» — ужаснулся Маркус, который был наслышан о чувственных вдовах. Меньше всего ему хотелось выпутываться из истории о том, что он якобы пытался кого-то соблазнить.

— Это гораздо выше.

Она улыбнулась, задрала подол туники почти до талии и ткнула пальцем в место с внутренней стороны левого бедра, очень близко к тому, на что Маркус совсем не хотел смотреть.

— Вот тут, — пьяно захихикала она.

Маркус послушно проследил взглядом за ее рукой, удивляясь тому, какая бледная и гладкая у нее кожа, вовсе не отталкивающая на вид, как он опасался. Тем не менее он весь подобрался, ожидая, что за этим последует нечто могущее повергнуть его в смущение. Однако Мария, покончив с демонстрацией, опустила подол и снова уселась.

Сенешаль рухнул в кресло — сбитый с толку, но одновременно испытывая странное облегчение.

— Виллем остановил ее, конечно. Это наш маленький семейный секрет, родимое пятно Линор. О нем знают только трое, поскольку няня и акушерка уже скончались.

Маркус готов был расцеловать ее.

— Четверо, правильнее будет сказать теперь, — сказал он подчеркнуто дружеским тоном.

— Ох, да! — захихикала она. — Но вы же ни одной душе не расскажете, правда?

— Клянусь, моя госпожа, ваша тайна будет со мной в такой же безопасности, в какой была с вами.

И он не соврал.

Она рассказала о ней лишь одному человеку.

Он тоже расскажет о ней лишь одному человеку.

Глава 12 ПАРОДИЯ Произведение, высмеивающее то, что другие оценивают высоко

19 июля

Виллему не верилось, что прошло всего чуть больше недели: его жизнь круто изменилась, а он уже успел ко всему привыкнуть. У него есть любовница, которая — что сбивало с толку — одновременно его лучший друг, и друг, который — что совсем уж невероятно — в то же время его император. По настоянию Конрада каждый день они втроем проводили вместе свободное время, когда с делами государства и тренировкой оруженосцев бывало покончено. Трижды, когда дела государства (часто в виде снедаемых завистью, настойчиво добивающихся аудиенции придворных) требовали внимания Конрада на протяжении всего дня, любовники находили способ уединиться: дважды в подвале и один раз в густой роще на склоне холма ниже замка. Стоило Жуглет скинуть одежду, и она чудесным образом превращалась в женщину. Виллем тут же напрочь забывал, что это его друг, в чьи глаза он смотрел в Доле еще месяц назад. Даже забывал, что это менестрель, заставляющий его и Конрада неудержимо хохотать во время занятий с оруженосцами.

Рыцарь уже отчаялся убедить ее скинуть мужскую личину. Никакая женщина не могла рассчитывать сохранить положение, которое Жуглет имела сейчас в качестве привилегированного придворного менестреля. К тому же срывать маску было опасно: чем публичнее стало бы разоблачение, тем глупее выглядел бы Конрад, позволивший себя провести, и, следовательно, тем более он нуждался бы в том, чтобы устроить Жуглет показательную взбучку.

Однако опасность угрожала и с другой стороны: Павел неустанно развивал свою кампанию по сбору доказательств, которые позволили бы ему обвинить их в содомии. Поэтому Жуглет настаивала на том, что лучший способ борьбы с этими угрозами таков: Виллем должен присмотреть себе придворную даму и всячески демонстрировать на публике, насколько он очарован ею. По крайней мере раз в день менестрель игриво подбивала различных дам обратить внимание на прекрасного рыцаря. Виллема от этого трясло. Он совсем не умел флиртовать, предпочитая смотреть, как Жуглет поддразнивает женщин. В то же время, когда это происходило, в нем просыпалась зависть, хотя он так и не понял, кому завидовал — то ли Жуглет из-за того, что она так очаровательна с дамами, то ли дамам из-за того, что они становятся публичным объектом восхищения Жуглет.

Альфонс нередко во время совместных посиделок ухитрялся навязывать им свое общество, заставляя Виллема испытывать неловкость. Что же касается Эрика, то юноша вызывал у Виллема законное чувство гордости. Проникнувшись убеждением, что существует неистощимый запас женской плоти, способной утолить его горячий нрав (хотя врач выразил бы беспокойство по поводу того, что он слишком уж истощает свой внутренний жар), оруженосец взрослел прямо на глазах, превращаясь в прекрасного молодого человека. Способный воин, он, как и сам Виллем, вполне мог бы стать рыцарем еще до достижения зрелости.

Император решил, что Виллем должен продолжать занятия со всеми королевскими оруженосцами. Его мышцы еще не перестали болеть после победоносного турнира, а Виллем уже начал каждое утро натаскивать группу преданных, взирающих на него почти как на божество юнцов. И каждый день Конрад со всем своим окружением посещал эти занятия: знамя высоко развевалось над головами, чтобы, не дай бог, какой-нибудь оруженосец или деревенский простофиля не спутал Конрада с другим императором.

Сегодняшняя тренировка, начавшаяся только в полдень, по замыслу Виллема предназначалась для того, чтобы подготовить юношей к рыцарскому поединку. Она происходила на северной стороне замка, во дворе, рядом с домиком, где содержались охотничьи соколы. Склон тут резко уходил вверх, так что Конраду и его свите открывался прекрасный вид.

Виллем, стоя на одном конце двора, приказал всем оруженосцам по очереди бежать с другого конца, целясь специально предназначенным для тренировок легким, затупленным копьем прямо ему в грудь. У него самого тоже было копье, и при приближении очередного юноши он делал резкий выпад вперед. Практически все молодые люди при этом вздрагивали и закрывали глаза. Виллем хотел добиться, чтобы они продолжали смотреть на него, поскольку рыцарь на поле сражения должен ясно видеть не только свою цель, но и по крайней мере треть собственного громоздкого копья: только в этом случае он имеет шанс нанести удар туда, куда надо. Он попросил людей из свиты короля встать позади него и наблюдать за лицами приближающихся оруженосцев. Если парень опускал взгляд или закрывал глаза — другими словами, терял цель, — стоящие лицом к нему придворные разражались криками. Остальные оруженосцы тут же начинали делать оплошавшему нос и отпускать насмешливые замечания.

Эрика, как опытного ветерана, нахлебавшегося унижений такого рода еще во время тренировок в Доле, освободили от сегодняшних занятий, позволив присоединиться к взрослым зрителям, стоящим на платформе за спиной Виллема. В перерывах между забегами оруженосцев он помогал Виллему и Жуглет развлекать императора, описывая, как во всех смыслах хороша дама, на которой его величество собирается жениться. Виллем подчеркивал, какая примерная она христианка, как предана своей семье, как прекрасно владеет женскими ремеслами, без чего девушка не может стать доброй женой. Однако Жуглет и Эрик, сидя рядышком слева от Конрада, знали, что на самом деле ему гораздо интереснее кое-что другое, и наперебой, с шутками и прибаутками, расписывали физическое совершенство Линор. Обыгрывался каждый изгиб ее тела — поэтически Жуглет и непристойно Эриком, — и оба с театральными стонами пытались выразить, какое мощное сексуальное воздействие оказывает на них созерцание одного лишь ее лица. Император, которого крики оруженосцев привели в хорошее настроение, смеялся без устали целый час.

— Впервые встретившись, мы едва не подрались из-за нее, — со смехом напомнила Жуглет Эрику таким тоном, как будто это воспоминание приводило ее в восхищение.

Альфонс втиснулся между Павлом и Конрадом, повернувшись спиной к кардиналу.

— Прекрасно, что наша будущая императрица способна пробуждать столь сильные чувства, — вмешался он в разговор с подобострастными нотками в голосе.

Павел, по-видимому чувствуя себя преданным, одарил его осуждающим взглядом и пробормотал:

— Дядя, не исключено, что у высшей знати на этот счет другое мнение. Вспомни, какой популярностью пользовалась у них твоя прежняя кандидатура, девушка из Безансона.

Альфонс, которого гораздо больше интересовало собственное благополучие, чем процветание аристократии в целом, проигнорировал это замечание.

— Судя по достоинствам ее брата, она из прекрасной семьи. Это совсем не то, как если бы его величество собирался жениться на дочери какого-нибудь служащего. — Повернувшись к Виллему, Альфонс доверительно добавил: — Ты знаешь, что все эти служащие на самом деле крепостные? Взять хотя бы Маркуса, сенешаля его величества. При всей его напыщенности по закону он не кто иной, как крепостной. Ты и твоя сестра несравненно выше…

— Может, он и впрямь не кто иной, как крепостной, — перебил дядю Конрад напряженным тоном. — Но тем не менее именно он практически руководит моим двором.

— Чем там руководить, сир? — возразил Альфонс. — Принцы и герцоги независимы, даже в городах везде самоуправление. Все, что требуется, это единый правитель, и вы, в своей мудрости, прекрасно справляетесь с этой ролью.

— Принцы и герцоги не независимы, — резко заметил Конрад.

Альфонс попытался исправить свою оплошность.

— Нет-нет, сир, конечно, но они так преданы вам, что не нуждаются в подхлестывании, в особенности со стороны какого-то выскочки.

Некоторое время Конрад сердито смотрел на него, а потом повернулся к Виллему.

— Наш дядя сноб, — высокомерно произнес он. — Цепляется за сословные различия самым старомодным образом.

— И тем горжусь, — заявил граф. — А иначе я был бы скверным отцом, которого не заботит будущее его дочери.

Виллем, испытывая неловкость во время этой дискуссии, вскинул копье, готовясь встретить следующего оруженосца. Кардинал Павел сердито посмотрел на графа Альфонса и пробормотал:

— Если бы тебя и впрямь заботило будущее твоей дочери, ты бы не…

Его прервал окрик со стены. Все подняли взгляды: это оказался рыцарь из гарнизона замка. Добившись внимания, он показал в сторону медленно спускающегося по склону темноволосого человека.

— Это Маркус.

Конрад вскинул руку, давая знак приостановить тренировку. Виллем и оруженосец опустили копья.

— Что с ним такое? У него жуткий вид.

Стоило сенешалю ступить на каменистый двор, как все оруженосцы с любопытством сгрудились у него за спиной. Те, кто окружал Конрада, ждали приближения Маркуса на другом конце площадки, заинтригованные и обеспокоенные.

Маркус поежился, осознав, как неудачно он выбрал время своего появления.

Во дворе было человек пятьдесят, он никак не ожидал встретить тут целую толпу. Не рассчитывал он и на присутствие Виллема и Альфонса, хотя не сомневался, что граф Бургундский вцепится в Виллема, точно клещ. Мысль о том, что, возможно, эти двое уже обсуждали между собой планы относительно Имоджин, вызвала вкус горечи во рту и укрепила решимость идти до конца.

— Господи боже, с тобой все в порядке? — спросил Конрад. — Где, черт побери, тебя носило? Ты выглядишь полумертвым!

— Ваше величество, — безжизненным голосом произнес Маркус и поклонился, чувствуя, что силы покидают его. Ваше величество, прошу прощения, но я должен поговорить с вами наедине. Безотлагательно.

— Личная проблема или политическая? — спросил Конрад.

— И то и другое, ваша светлость.

Маркус опустил взгляд.

— Прекрасно. Полагаю, это имеет отношение к одному из членов моей семьи, а раз так, будь любезен, изложи свое дело здесь.

— Наедине, умоляю вас, сир.

Медленно, с трудом, Маркус опустился перед Конрадом на колени.

Конрад состроил гримасу.

— Может, ты сначала приведешь себя в порядок? Мы тут очень весело проводим время, терроризируя наших недорослей.

— Думаю, сир, вы пожелали бы как можно быстрее услышать то, что я имею честь сказать вам.

— Какая-то пограничная проблема? — с тревогой спросил Альфонс.

— Ох, господи, что-то стряслось с племянницей его величества! — взволнованным тоном воскликнула одна из стоящих за спиной короля женщин.

«Племянницей» тактично называли незаконнорожденную дочь Конрада.

— Может, Папа снова отлучил его величество от церкви? — высказал предположение какой-то пожилой аристократ.

— Это невозможно, — резко бросил Павел.

— Ваше величество, пожалуйста. Наедине, — повторил Маркус.

Конрад показал в сторону ограждающей двор стены.

— Хорошо, вон там. Заодно посмотрим, как идет тренировка.

Лицо Маркуса исказилось; он не хотел, чтобы это произошло в непосредственной близости от Виллема.

— Даже облака имеют уши, мой господин. Лучше, если разговор состоится в запертой комнате.

— Скажите, какая таинственность, — вздохнул Конрад. Маркус снова опустил взгляд.

— Ну ладно. В моих покоях. Остальные оставайтесь здесь. Виллем, продолжай гонять юнцов. Если Маркус не возражает, — лукаво добавил он.

Маркус кивнул, не поднимая головы. Руки у него дрожали, кожа побледнела до того, что казалась серой. Неужели он и в самом деле способен на такое? Когда дойдет до дела… сможет ли он вообще заговорить?

— Хорошо! Мы скоро вернемся, и тогда, парни, я хочу, чтобы вы продемонстрировали мне, что научились не закрывать глаз.

С большим трудом Маркус поднялся. Два старых друга начали подниматься по крутому склону к замку.

— Ну вот, — Конрад обвел рукой свою гостиную. — Ты просил уединения. Что за тайны?

Скрестив на груди руки, он остался стоять, полный решимости как можно быстрее вернуться во двор.

— Полного уединения.

Маркус кивком указал на мальчиков-пажей в углу. Конрад взмахом руки отпустил их, и они перешли в другие комнаты королевских апартаментов.

— Нет, — твердо сказал им Маркус. — Отправляйтесь наружу. И стражники тоже пусть уходят.

В полном ошеломлении мальчики подчинились и вышли в компании явно недовольных этим распоряжением воинов. Маркус дождался, пока двери за ними закрылись. Конрад, казалось, начал проявлять интерес к происходящему.

— Что за ужасающие новости? Где ты был последние десять дней? Я посылал за тобой в Ахен, и, как выяснилось, никакого хворого дяди не существует. Вообще-то я никогда и не верил в дядю в Ахене и был рад услышать, что он жив-здоров.

— Я не был в Ахене, — виновато признался Маркус. — Сир, я совершил ужасную глупость и на всем протяжении пути обсуждал сам с собой, рассказывать о ней или нет, и в итоге пришел к выводу, что вам необходимо все знать. Моя совесть не будет знать покоя, если я скрою произошедшее.

— Ну так выкладывай, и побыстрее. Нас ждут мои солдаты нового поколения.

Маркус сделал глубокий вдох и начал. Стоя напротив Конрада, почтительно склонив голову, он заговорил очень тихо, хотя поблизости никого не было.

— Мне стало известно, что Альфонс отменил мою помолвку с Имоджин…

— О чем ты говоришь? — взорвался Конрад. — Он не мог сделать это без моего согласия!

Маркус заколебался. Может, он просто паникер? А вдруг его страхи могли быть развеяны просто и честно — с поддержкой Конрада?

Однако тут же мелькнула мысль, что вряд ли он смеет рассчитывать на его участие.

— Разве вы не дали бы свое согласие, узнав, что Альфонс собирается выдать ее за Виллема?

Конрад мгновенно успокоился.

— А-а, совсем другое дело, это был бы прекрасный брак. А ты мог бы жениться на моей дочери, что все время и предлагал Жуглет. Как удачно все складывается! Знаешь, мне нравится эта идея.

— Зато мне эта идея совсем не понравилась. Меня она буквально свела с ума.

— Очень жаль, Маркус, но, думаю, неожиданностью для тебя все это не стало.

— Я поскакал туда… сам не знаю зачем… просто хотел… Не знаю, мне показалось, что если успею добраться в Бургундию раньше посланца, то ничего не произойдет. Конечно, я опоздал.

Конрад отступил на шаг от Маркуса и вперил в него проницательный, понимающий взгляд.

— Ты переспал с Имоджин?

Тон короля просто подталкивал к признанию, и Маркус открыл рот, чтобы так и сделать, а потом зарыдать от стыда и облегчения, в особенности потому, что это избавило бы его от необходимости делать то, что он намеревался. «Да, — готов был сказать он, — да, простите меня и простите ее». И потом его наказали бы, может, даже публично унизили, но свадьба все равно состоялась бы, потому что это единственный способ спасти честь всех, замешанных в…

— Ты переспал с ней после того, как поклялся, что не сделаешь этого, — продолжал между тем король. — Так? В кого ты превратился, Маркус? Моя кузина распутница… какой прок от нее, как от невесты? Выходит, я не могу держать в узде даже свою кровную родственницу? И как это отразится на мне? Если ты совратил ее, всю оставшуюся жизнь она проведет в монастыре, и меня это вполне устроит, поскольку будет означать, что после смерти Альфонса Бургундского вернется ко мне… но Альфонс будет волен сделать с тобой, что пожелает, и ты понимаешь не хуже меня, что он тебя убьет.

С искаженным лицом он в упор смотрел на Маркуса, который старательно отводил взгляд.

— Пожалуйста, заверь меня, что человек, на чье суждение я полагаюсь в вопросах управления своим двором, не совершил такого ужасающего акта предательства и идиотизма.

Итак, дверь искренности захлопнулась перед ним.

— Клянусь, я не спал с нею, — дрожащим голосом ответил Маркус. — Я не лгу.

— Прекрасно! — воскликнул Конрад и, заметно расслабившись, зашагал к двери.

— Но, сир, это лишь начало.

Всем своим видом демонстрируя раздражение, Конрад вернулся и устроился на постели.

— К делу.

— Я… я совсем потерял голову и позволил коню скакать, куда ему вздумается. Это продолжалось целый день, и в конце концов я оказался в поле, понятия не имея где. И там мне встретилась прекрасная женщина, блондинка, со вкусом одетая и очень любезная. Изумительно красивая, и веселая, и… Я подумал, что она послушница, пока… пока она не начала кокетничать со мной.

— Да-да, женщины всегда кокетничают с тобой, Маркус, — дружелюбно, но нетерпеливо сказал Конрад. — Ты чувствуешь вину за то, что, едва потеряв Имоджин, получал удовольствие от общества другой женщины? Какая романтическая дилемма! Ты испытываешь потребность в моем прощении? Я тебя прощаю, Маркус, не сомневайся, а теперь мне действительно нужно…

— Мы занялись любовью, сир. Она была… — Он заколебался. — Она казалась опытной и уверенной, пока не дошло до дела, и тут выяснилось, что она девственница, это остановило меня, но она умоляла взять ее, и я… так и сделал.

— Поразительно! В наши дни девственность женщины — средство излечения от множества недугов. — Конрад встал. — Пожалуйста, Маркус, меня ждут вещи более занимательные…

— Потерпите еще немного, ваша светлость, и вы поймете, почему я рассказываю вам все это, — сказал Маркус, не веря тому, что в самом деле говорит все это. — Потом, когда мы лежали в траве, женщина заметила, что мы даже не знаем имен друг друга. Я представился. В ответ она сказала мне, как зовут ее.

Конрад испустил тяжкий вздох.

— Такие истории нужно Жуглету рассказывать. Уж он сделал бы из этого балладу. От меня-то ты чего хочешь? Чтобы я пригласил ее ко двору? Или, может, хочешь жениться на ней?

— Я хочу рассказать вам, кто она такая, сир, — напряженно ответил Маркус, пытаясь совладать с внезапным удушьем.

Конрад нетерпеливо скрестил на груди руки.

— Она назвала мне свое имя… — Слова буквально застревали у Маркуса во рту. — Ее зовут Линор из Доля. Она сестра Виллема.

— Что?! — Конрад метнулся к нему, напугав спящих псов, которые возмущенно залаяли. Он схватил Маркуса за плечи, оторвал его от пола и грубо затряс. — Что ты сказал? Ты в своем уме?!

— Я понятия не имел, кто она такая! Господи боже, неужели вы думаете, сир, что я посмел бы…

— Откуда ты знаешь, что она сказала правду? — спросил Конрад, отпустив его, и яростно перекрестился украшенной перстнями рукой. — Там наверняка многие завидуют Линор и с радостью запятнали бы ее имя. Мне нужны доказательства. Без них я не поверю ни единому грязному слову о сестре Виллема.

— У меня есть доказательство. — Маркус потер плечо в том месте, где в него только что вцепился Конрад. — Если бы у меня были хоть какие-то сомнения, я никогда и не заикнулся бы об этом приключении. Я могу описать ее тело. В верхней части левого бедра у нее есть маленькое родимое пятно в форме розы. Она сказала, что об этом знают только члены семьи… хотя, может, Виллем не помнит о нем, поскольку, как порядочный человек, наверняка видел его только в детстве.

Конрад вперил в Маркуса сверкающий взгляд, широкими шагами пересек комнату, вышел в приемную и с силой распахнул дверь.

— Привести сюда Виллема из Доля, — приказал он пажам. — Немедленно.

Маркус затрепетал.

— Сир, Конрад, пожалуйста, умоляю вас как друг, не заставляйте меня присутствовать при вашем разговоре. От этого нам обоим будет только тяжелее. Я рассказал вам то, что должен был. Пожалуйста, расспросите Виллема об этом родимом пятне наедине и поступите, как сочтете нужным.

— Если ты лишил ее невинности, то должен отвечать перед главой ее семьи, — в бешенстве бросил Конрад. — Это почти так же скверно, как если бы ты совратил Имоджин.

— Она сама предложила себя. И как я уже говорил, во всем остальном — во всем остальном — Линор была очень опытна. Она прекрасная женщина, сир, просто колдунья какая-то. Но в то же время шлюха.

Во рту возник привкус олова, как будто твердый, тяжелый ком его поднялся изнутри к горлу.

— Христос… — хрипло пробормотал Конрад, рухнул в кресло и остался недвижим.

— Могу я уйти? — спросил Маркус.

— Нет, не можешь! Не я заварил эту кашу, я лишь жертва… вот и делай теперь грязную работу. — Конрад застонал. — И потом мне останется только эта сука из Безансона!

Они застыли в напряженном молчании, прерываемом лишь руганью Конрада в ответ на негромкое поскуливание гончих, беспокойно тычущихся носами в его ноги. Он не обращал на собак внимания, что лишь усиливало их тревогу.

В конце концов в дверном проеме возникли Жуглет и Виллем.

— Нет, Жуглет! — в один голос воскликнули Маркус и Конрад, одинаковыми жестами указывая менестрелю на выход.

Любовники обменялись недоуменными взглядами.

— Хорошо, сир. Виллем, друг мой, увидимся за ужином?

— Да, — ответил Виллем, едва сдержав порыв поцеловать менестреля.

Вместо этого он лишь дружески сжал ее плечо, и она вернулась во двор.

— Виллем, войди и закрой дверь, — резко приказал император. — Нет, сначала скажи мальчишкам, чтобы вывели псов.

Пажи позвали за собой собак и ушли, явно сгорая от любопытства.

Трое мужчин смотрели друг на друга: Виллем в замешательстве; Конрад со сдерживаемой яростью; Маркус со смесью страха и вины.

— Да, сир? — Виллем поклонился. — Чего вы хотите от меня?

— У Маркуса есть один маленький вопрос насчет твоей сестры, — напряженно произнес Конрад. — Отвечай честно. От этого зависит будущее нас обоих.

Жуглет решила дожидаться в таком месте, откуда можно будет увидеть, как троица выходит из приемной. Два пажа и телохранитель короля тоже ждали снаружи с видом выгнанных из дома собак. Жуглет играла на полупенни в «ножички» с поварятами, большими мастерами в этом деле. Наверху трое мужчин оставались за закрытыми дверями уже так давно, что за это время можно было пройти милю. Жуглет мучило нехорошее предчувствие по поводу происходящего, и тревога лишь усилилась, когда она увидела выходящего Виллема. Смертельная бледность лица резко выделялась на фоне светло-каштановой бороды. Нетвердой походкой пройдя мимо телохранителя и пажей, он начал спускаться во двор. Жуглет шуганула поварят, бросилась по ступенькам наверх и встретила его на полдороге.

— Что случилось?

Рыцарь не смотрел на нее. Казалось, он не в состоянии даже голову повернуть.

— Мне нужно побыть одному, — ответил он безжизненным голосом, продолжая спускаться по ступеням.

Она двинулась следом, но он отмахнулся от нее, словно от дворовой собаки, до которой ему нет никакого дела. В полной растерянности Жуглет подняла взгляд на дверь королевских покоев: оттуда только что вышел Маркус. Он выглядел таким же потрясенным, как Виллем, но вдобавок еще и испуганным. Щеки у него пылали.

— Виллем! — с несчастным видом позвал он.

Тот, однако, не оглядываясь, медленно покачал головой, продолжая спускаться по ступеням.

Внизу он свернул налево, потом повернул еще раз и двинулся в сторону конюшни.

Работники и пара рыцарей, пересекающие маленький двор по своим делам, с любопытством переводили взгляд с Маркуса на Виллема.

— Что произошло? — спросила Жуглет, взбегая по ступеням. — Маркус, скажи мне. Я никогда не видел его таким.

— Жуглет, — взгляд Маркуса скользнул по лицам телохранителя и пажей, которые могли слышать их разговор, — это не тема для публичного обсуждения.

— Я не расскажу никому. — Жуглет посмотрела вниз и увидела кучку людей, явно заинтересованных происходящим. — Пошли отсюда.

— Ты худший сплетник во всей империи, — раздраженно ответил Маркус. — Есть вещи, Жуглет, которые нужно уважать, и секреты, которые не следует выносить на всеобщее обозрение.

Горло у него перехватило: он все еще был потрясен тем, что только что сделал. Никакого восторга, никакого облегчения. Он надеялся, что эти чувства придут позже, однако непосредственно в данный момент испытывал лишь ужас от содеянного. Он добился, чего хотел: Линор никогда не будет императрицей. Маркус думал, что Виллем набросится на него с кулаками, и теперь почти желал этого. Ну, рано или поздно так и случится, никаких сомнений.

— Что произошло? — не отставала Жуглет, вместе с Маркусом спускаясь во двор.

— Есть некоторые вещи, которые находятся за пределами твоего понимания, — негромко ответил Маркус. — Ты слишком молод и не отдаешь себе отчета в том, насколько аристократия требовательна в личных вопросах. Оставь меня в покое.

Они уже почти дошли до двери в его комнату.

— Я поговорю с Конрадом, — с вызовом заявила Жуглет. — Он все мне расскажет.

Спускающиеся во двор повар и дворецкий с любопытством посмотрели на них.

Услышав наверху звуки, Жуглет подняла голову и увидела стоящего в дверном проеме Конрада. Вид у него был до крайности унылый и мрачный.

— Сир! — закричала она и снова помчалась вверх по ступеням.

Он улыбнулся усталой отческой улыбкой.

— Жуглет, мне следовало догадаться, что ты тут же сунешь нос в это дело.

— Суну нос во что?

Конрад печально вздохнул и, осознавая, что все внимание приковано к ним, сделал знак слугам спуститься по лестнице. После чего сказал шепотом, предназначенным только для ушей менестреля:

— Я не женюсь на сестре Виллема.

Жуглет потрясенно открыла рот и воскликнула с яростью в голосе:

— Почему?!

Ее голос привлек внимание всех, кто находился в помещениях, открывающихся в темный, гулкий внутренний двор, — другими словами, почти всех в верхней части замка.

Конрад поджал губы, но потом ответил, снова шепотом:

— Думаю, это должен объяснить тебе Виллем — если сочтет нужным. Это не моя история. — Он начал пятиться в комнату. — Хорошо, что у него есть такой друг, как ты. В ближайшие дни ему очень потребуется поддержка.

— Что-то случилось с ней, сир? — настойчиво продолжала докапываться до правды Жуглет. — Она умерла?

Конрад состроил гримасу.

— Даже хуже.

Жуглет вытаращила глаза.

— Ее изнасиловали?

Теперь уже все прислушивались к их разговору. Конрад состроил еще более выразительную гримасу и покачал головой.

— Лучше бы уж так. Тогда, по крайней мере, ее репутация осталась бы незапятнанной.

Разглядев ужас на лице Жуглет, Конрад вздохнул и сделал ей знак подняться в его апартаменты.

— Виллем наверняка не станет скрывать от тебя, что произошло, однако сейчас он слишком расстроен, чтобы говорить об этом. Заходи, но ты должен поклясться, что никаких баллад из моего рассказа стряпать не будешь.

Едва дверь за ними захлопнулась, во дворе и за открытыми окнами тут же с жаром начали строить догадки насчет того, что же на самом деле произошло.

В дверь коротко, с силой постучали. Маркус набрал в грудь побольше воздуха, готовясь к встрече с Виллемом.

Однако стоило ему открыть дверь и сделать шаг в сторону, как в комнату ворвался некто вдвое ниже ростом, чем Виллем, и с лицом, исказившимся от ярости почти до неузнаваемости. Жуглет с треском захлопнула за собой дверь и повернулась к Маркусу, который в удивлении отскочил и едва не упал. Жуглет метнулась к нему, ухватила за воротник и прошипела, брызжа слюной:

— Как ты на самом деле узнал об этой розе?

Маркус вообще-то ожидал нападения, но не такого и определенно не со стороны этого противника.

— Я увидел ее, когда мы лежали на траве, — решительно заявил он и вырвал из рук Жуглет свой воротник. — Успокойся, парень. Окна открыты, нас могут услышать.

— Лжешь! — Жуглет сунула Маркусу кулак под нос. — Ничего этого не было! Я хорошо знаю девушку. И кроме того, уезжая, брат всегда сажает ее под замок. У тебя не было ни малейшего шанса.

— Детали случившегося я изложил его величеству, поскольку это его касается.

Маркус закашлялся, приводя в порядок одежду и снова потирая предплечье, в которое не так давно вцепился Конрад.

— Ты тут вообще ни при чем. Я и так полон сожаления и раскаяния. Пожалуйста, уходи.

Жуглет подскочила к окну и закрыла тяжелые деревянные ставни.

— Ты играешь с честью дамы! Со всей ее жизнью! — в ярости закричала она.

— Думаешь, я не понимаю этого? — еле слышно прошептал Маркус. — Вряд ли кого-то при дворе честь дамы беспокоит больше, чем меня. Уходи, Жуглет…

Она возмущенно топнула ногой.

— Еще не поздно отречься от своих слов, Маркус! Ты не делал этого, она не делала этого. Не пятнай ее!

«И не разрушай мои планы», — мысленно добавила она, чувствуя себя почти больной от злости.

— Что ты можешь знать о чести, лицемер, — фыркнул Маркус. — Ты не имел дела ни с кем, кроме шлюх. Убирайся из моей комнаты!

— Объясни, зачем ты сделал это, — сквозь стиснутые зубы сказала Жуглет. — Виллем для тебя не угроза. Когда-нибудь ты получишь от Конрада герцогство! Какую выгоду принесет тебе такое изощренное вероломство? Я не уйду, пока не пойму, в чем смысл этой подлости. После всего, что я сделал для тебя!

— Нет тут никакого вероломства, — запротестовал Маркус, поражаясь внезапно обретенной способности лгать так гладко. И оловянного привкуса во рту не появлялось. — Я встретил прекрасную женщину, которая буквально завалила меня на себя, причем только потом узнал, кто она такая. Я готов и дальше защищать ее репутацию, Жуглет, только императору известны все подробности. Так что если поползут слухи, то лишь потому, что именно ты бегаешь тут и вопишь об этом, не я. Честь она потеряла по собственной вине, а репутацию может потерять благодаря тебе.

— Каждое произнесенное тобой слово — ложь! — заявила Жуглет. — Объясни, зачем тебе это нужно.

— Я сказал правду, больше мне нечего добавить.

Маркус испустил снисходительный вздох и уселся перед письменным столом, как если бы у него были какие-то дела. Жуглет хлопнула в ладоши.

— До меня дошло! Ты не хочешь, чтобы разрушилась твоя помолвка с этой бледной немочью, отродьем Альфонса. Почему?

— Ты изобретаешь всякие хитроумные интриги, в то время как истина гораздо проще и трагичнее.

— Ты не хочешь упустить такое богатое приданое, — победоносно заявила Жуглет. — Но, Маркус, идиот несчастный, ты же можешь жениться на дочери самого Конрада, пусть и незаконнорожденной. Я годами проталкивал эту идею! Еще день-два, и Конрад сам предложит тебе ее, а если он этого не сделает, я наведу его на эту мысль, обещаю. По сравнению с тем, что она принесет тебе, приданое дочери Альфонса — тьфу, мелочь! Перед тобой открываются такие перспективы! Какого дьявола ты готов все порушить?

Маркус поднял взгляд и медленно покачал головой, чувствуя, что из-за переживаний сегодняшнего дня у него почти не осталось сил.

— Клянусь всем, что для меня свято, Жуглет, дело не в моих амбициях и не в приданом. Все, проблема закрыта. До свидания.

Он указал ей на дверь.

— Сукин сын. — Жуглет сплюнула. — Я выведу тебя на чистую воду.

— Валяй, — без всякого интереса ответил Маркус.

«Только дай мне сначала жениться на Имоджин».

— Даже если допустить, что все это правда, зачем ты рассказал Конраду? — не унималась Жуглет. — Какая от этого польза?

— Жуглет. — Маркус встал и подошел к окну, пытаясь придать голосу терпеливое, покровительственное звучание. — Если бы он женился на ней и только во время брачной ночи обнаружил истину, это было бы настоящим бедствием. Линор оказалась бы опозорена, а император в глазах всех выглядел бы глупцом. С болью делая свое признание, я пытался предотвратить несравненно большее зло.

Он протянул руку, собираясь открыть ставни.

— Расскажи мне правду! — закричала Жуглет и снова метнулась к Маркусу.

Тот отбил нападение, удивляясь его ярости. С силой бросив Жуглет на пол, он наступил ей на шею, прижимая веснушчатое лицо к усыпанному тростником полу.

— Мою правдивость доказывает то, что мне нечего терять. И я ничего не выигрываю. Мне не за что сражаться. Все, чего я желал, у меня отняли.

Жуглет умудрилась ухмыльнуться, даже ничком распростершись на полу.

— О чем речь? Ты имеешь в виду помолвку с дочерью Альфонса? У тебя что, плохо со слухом? Я только что пообещал тебе дочь самого Конрада…

— Это проблема сердца, а не кошелька.

Маркус убрал ногу и отошел к окну.

Жуглет встала и вскинула руки, готовясь, если понадобится, защищаться. На ее лице возникло недоверчивое выражение.

— Тебя огорчает, что ты не сможешь назвать Альфонса из Бургундии своим отцом? Маркус, он один из самых отвратительных людей, живущих на свете. С какой стати ты так дорожишь им…

— Я дорожу ею, — отрывисто бросил Маркус.

У Жуглет сделался еще более удивленный вид. Обычно она старалась следить за всем, что происходило вокруг, но здесь, по-видимому, что-то упустила. Скорее всего, это вполне объяснимо: за признанием Маркуса явно крылось что-то тайное, глубоко личное. Или, что более вероятно, это новая ложь с целью еще сильнее запутать ситуацию. Насколько Жуглет было известно, Маркус с Имоджин встречались всего два-три раза и исключительно на людях. Разглядев выражение лица Жуглет, Маркус сказал:

— Я недостоин ее, но я ее люблю.

Жуглет, все еще размахивая кулаками, сделала шаг назад.

— Так люби на здоровье! Какое отношение это имеет к браку? Люди женятся не на тех, кого любят. Я, к примеру, никогда не женюсь на той, кого больше всего люблю.

На лице Маркуса промелькнуло отвращение.

— Надо полагать, потому, что она шлюха.

— Виллем тоже никогда не женится на женщине, которую любит.

— Кто это? Его сестра? — скрестив на груди руки, злобно спросил Маркус.

Жуглет слегка расслабилась, глядя на него прищуренными глазами.

— Думаю, это ты влюблен в его сестру. Не знаю уж как, но, по-видимому, вы встретились. И то, что ты сделал, — извращенный способ заявить свои права на нее.

Маркус страдальчески улыбнулся.

— Да, моя история вполне может так закончиться, но это не тот исход, в котором я хоть сколько-нибудь заинтересован.

— Ой ли? — с вызовом воскликнула Жуглет, придя к выводу, что она поняла проблему. — Хочешь сказать, что не будешь доволен, если император прикажет тебе жениться на Линор, чтобы защитить честь ее брата?

Эта пугающая возможность до сих пор не приходила Маркусу в голову.

— Нет, не буду. Более того, откажусь. Я уже понял, что она собой представляет: из нее никогда не получится верная жена. Как я рассказал Конраду, я лишил ее девственности, но не невинности. Этот цветок уже не раз ласкали, прежде чем я сорвал его.

Жуглет, в подражание ему, тоже скрестила на груди руки.

— Ловко придумано, учитывая, что брат держит ее дома под неусыпной охраной.

— Нет. Ловко придумано другое, то, как она научилась тайно покидать дом. Ты сам ad nauseam[12] твердил нам, какая она умная и во всех отношениях искусная. Линор с горечью жаловалась мне, что ее держат под замком. И все из-за совершенной в детстве ошибки. В детали я не вникал, что-то связанное с поместьем, из-за чего Альфонс всю ночь продержал ее взаперти.

Маркус возблагодарил судьбу, что у него хватило терпения выслушать болтовню матери Линор. На лице Жуглет проступило удивление и, впервые за время их разговора, намек на неуверенность. Маркус решил действовать и дальше в том же направлении.

— Да, она рассказывала мне, что постоянно убегает из дома и… предлагает себя мужчинам, просто в качестве протеста против суровости, с которой с ней обходятся. На этот раз она была особенно сильно расстроена, потому что брат запер ее на все время своего отсутствия, и решила досадить ему, подарив первому попавшемуся мужчине то, что Виллем с такой одержимостью защищал.

Почувствовав, что овладел ситуацией, Маркус перешел на мягкий, сочувственный тон.

— Думаю, это больше всего и расстроило Виллема — мысль, что именно его строгость привела к таким огорчительным последствиям. Он клялся, что она невинна, даже когда я описал ее родимое пятно, но, по-моему, это его добило. Ты не представляешь, как это ужасно — видеть, что твои слова убивают такого выдающегося человека, — с неподдельным сожалением закончил Маркус.

Жуглет пристально смотрела на него, непроизвольно приоткрыв рот. Внутренний голос по-прежнему вопил, что Маркус лжет… однако то, что он только что рассказал, полностью соответствовало характеру Линор. Она никогда не поступила бы так из похоти — похоть не имела над ней власти. Но в знак протеста, чтобы настоять на своем? Да. Это возможно. Не исключено, что ничего и не было, но… возможно. Больше вся эта история не казалась Жуглет абсолютно невероятной.

А может, Маркус тоньше и хитрее, чем она думала. Если так, то надо не спускать с него глаз: это важнее, чем когда-либо. Поэтому Жуглет проглотила свою ярость, свою панику и сумела придать себе смущенный вид.

— Прошу прощения, — хрипло сказала она, беспокойно сжимая и разжимая пальцы и глядя в пол. — Пожалуйста, извини меня. Я так расстроился из-за Виллема, что потерял голову. — Она подняла взгляд. — Мне по-прежнему трудно поверить в твой рассказ, но больше я не чувствую уверенности в том, что ты лжешь. В особенности учитывая то, что до сих пор ты никогда не вел себя как лжец.

Неплохо получилось — более тонко, чем полное признание своего поражения.

Маркус пожал плечами.

— Будем считать, что в твоих глазах я оправдан. Спасибо.

— Думаю, какое-то время тебе будет неловко общаться с Конрадом и Виллемом, — сочувственно сказала Жуглет. — Если я как-то могу смягчить горечь, дай мне знать. И если ты действительно влюблен в Имоджин, я мог бы…

— Что? Ах нет, — с такой убежденностью в голосе соврал Маркус, что сам себя обманул. — Вот это была ложь, за что и прошу прощения. Меня ужасно напугал твой напор, и я был готов придумать что угодно, лишь бы заставить тебя замолчать.

— А-а, понимаю. — Жуглет позволила себе издать иронический смешок. — Выходит, это я виноват, что тебе пришлось лгать.

— Да, — сказал Маркус, задумчиво глядя на менестреля. — Да, это так.

Снедаемая тревогой, Жуглет покинула Кенигсбург и заторопилась в город. Приближаясь к гостинице около зеленного рынка, она услышала доносившиеся изнутри крики ярости, унижения и боли. Никогда прежде Виллем при ней не повышал голоса, разве что во время турнира, и то лишь иногда. Она даже представить себе не могла, что он способен на такой взрыв эмоций, и впервые по-настоящему испугалась встречи с ним.

Во внутреннем дворе суетливо носились служащие гостиницы и Виллема. Виллем и Эрик, оба с потемневшими лицами, стояли на теневой стороне маленького двора, рядом с конюшней, отрывисто выкрикивая указания относительно подготовки к путешествию, громко споря о том, что нужно брать с собой, и беззастенчиво изливая друг на друга раздражение. Конюх как раз подвел к ним Атланта и начал подтягивать подпругу, когда Жуглет замахала руками, привлекая внимание спорящих, и спросила:

— Что происходит?

— Неужели не ясно? — фыркнул Эрик.

Виллем отвернулся и сделал вид, будто очень занят чем-то имеющим отношение к корыту с водой.

— Мы возвращаемся в Доль.

— Нет, не возвращаетесь. — В глазах Жуглет вспыхнуло беспокойство. — Пошлите туда Николаса. Пошлите кого угодно. Вам нельзя уезжать…

— Это семейная проблема, которая тебя не касается, — отрезал Эрик.

Он выхватил у конюха перчатки для верховой езды с таким видом, словно тот намеревался их украсть. Конюх отпрянул и бросился за арабской кобылой Эрика.

— Хватит тебе совать нос не в свое дело. Я глава нашей семьи, и я говорю, что мы возвращаемся домой.

— Нет! Это будет выглядеть как признание своего поражения.

— Идиот! — взорвался Эрик, полностью переключив внимание на менестреля. — Мы уже потерпели поражение! Где мои шпоры? — завопил он, хотя человек с ними в руках уже стоял на коленях рядом с ним.

— Виллем, — в отчаянии сказала Жуглет, — тебе нельзя уезжать. Это худшее, что можно сделать. Оставайся здесь, рядом с Конрадом. Пошли за Линор, дай ей возможность оправдаться…

— Будь ты проклят, сукин сын, вечно лезущий не в свое дело! — закричал Эрик. — Это твоими усилиями удача отвернулась от нашей семьи. — Глаза у него наполнились слезами. — Отвяжись от моего кузена!

— Виллем, — снова заговорила Жуглет, на этот раз спокойнее.

До этого мгновения взгляд рыцаря был прикован к корыту с водой, но теперь он повернулся лицом к ней и решительно покачал головой. Глаза у него были красные и воспаленные.

— Черт возьми, Виллем, как ты можешь верить в эту сплетню? — продолжала Жуглет. — Мы же говорим о твоей сестре! О Линор! Как ты можешь сомневаться в ней?

— А как мне не сомневаться? — сдавленно ответил Виллем. — Маркус знает то, чего никак не мог знать, будь она невиновна. И дело не только в родимом пятне, хотя и этого хватит с головой. Он описывает характер моей сестры с точностью человека, напрямую знакомого с ней.

— С ней напрямую знакомы множество людей! У нее нет недостатка в друзьях и поклонниках! Какой-нибудь отвергнутый обожатель мог выдумать грязную историю и рассказать Маркусу достаточно, чтобы…

— Ни один из отвергнутых обожателей не знает о родимом пятне, — перебил менестреля Виллем.

— Даже я не знал о родимом пятне! — вмешался в разговор Эрик, притопнув ногой, на которую только что нацепили шпору.

Похоже, подобная неосведомленность возмущала его.

— Мы отправляемся домой, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, — заявил Виллем тоном, означающим конец дискуссии, и взял из рук конюха поводья Атланта.

— Мы отправляемся домой, чтобы наказать ее! — взорвался Эрик.

От ярости лицо у него приобрело цвет печени, и Жуглет охватило ужасное предчувствие: не вызывало сомнений, что Эрик благоговеет перед своей прелестной родственницей, но одновременно страстно желает ее. Кузину, позволившую дать волю собственной похоти, следовало смешать с грязью и опозорить так, чтобы это выходило за рамки всякого воображения.

Коня Эрика вывели во двор, и конюшенный мальчик начал проверять у него подпругу и уздечку. Виллем взобрался на Атланта. Только сейчас Жуглет обратила внимание на то, что мальчики-пажи и слуга, словно муравьи, снуют туда и обратно между комнатой и двором, где стоят дорожные сундуки с откинутыми крышками. В них загружалось то, что Эрик с Виллемом не могли прихватить с собой прямо сейчас, а такого набралось немало, учитывая подаренную Конрадом сотню фунтов. Если так пойдет и дальше, к завтрашнему утру комната будет полностью освобождена.

Жуглет накрыла волна паники. Сражаясь с ней, она сказала, подойдя к Атланту и взяв в руки его поводья:

— Обещаю тебе… Если ты пошлешь кого-нибудь к Линор, а сам останешься здесь с высоко поднятой головой, еще можно будет исправить положение, хотя бы отчасти. Если же сбежишь, поддавшись чувству стыда из-за одного только слуха, все пропало.

— Как мне, оставаясь здесь, пережить весь этот позор?

Виллем натянул поводья, пытаясь вырвать их из рук Жуглет.

— Долг рыцаря в том, чтобы смело глядеть в лицо беде, — укорила его Жуглет и осторожно погладила по морде Атланта, беспокойно переступающего с ноги на ногу. — Виллем, я ведь уже доказал тебе, что лучше знаю, как играть в эти игры… лучше, чем ты, и, уж конечно, лучше, чем этот неуравновешенный младенец.

От злости не считая нужным сдерживаться, она кивнула на Эрика.

— Я не младенец! — взревел тот. — Я его сюзерен, и в этом вопросе Виллем должен делать то, что я велю ему. Он мой вассал!

Жуглет тоже возвысила голос:

— Он не должен быть твоим вассалом и, оставшись здесь, недолго им пробудет.

И достигла своей цели: на мгновение Эрик растерялся, не зная, как реагировать на это заявление.

Жуглет крепче вцепилась в поводья. Виллем хмуро смотрел на нее сверху вниз.

— Ты поддался воздействию Эрикова гнева, — негромко продолжала Жуглет. — Это ужасно недальновидно с твоей стороны. Тебе нельзя уезжать. Допустим, ты не можешь рассчитывать, что брак сестры устроит твое будущее. Ну и что? У тебя есть и собственные достоинства. Однако продемонстрировать их можно, только оставшись здесь, под носом у Конрада. Ты понимаешь, что я прав. Кроме того, я уверен, что смогу распутать хитроумную интригу Маркуса. Она развалится, вот увидишь.

Рыцарь, охваченный сомнениями, напряженно задумался.

— Пора отправляться, Виллем, — нетерпеливо проворчал Эрик, сделав знак конюху отойти в сторону и забираясь на коня.

Устроившись в седле, он заметил выражение неуверенности на лице кузена.

— Черт побери, не позволяй этому… музыканту… встать на пути защиты семейной чести! Думаешь, почему он защищает Линор? Чтобы самому потом попользоваться.

— А вот это уж совсем неправда, — покачал головой Виллем.

— Всё неправда, — сказала Жуглет.

Возникла полная напряжения пауза. Кобыла Эрика, реагируя на его волнение, тоже забеспокоилась. Описывая быстрые, плотные круги, он все ближе оказывался к распахнутым настежь воротам.

Виллем вздохнул.

— Мы остаемся, Эрик. Жуглет прав.

Сейчас, когда он говорил с Эриком как рыцарь со своим оруженосцем, его голос зазвучал тверже. Жуглет с облегчением отметила, что решимости у Эрика слегка поубавилось: по закону он был сюзереном Виллема, но в реальной жизни лидером был старший кузен, несмотря на свой сравнительно мягкий характер.

— Отправим туда посланца, — решил Виллем.

— Не верю! — завопил Эрик.

Его лошадь взволнованно затанцевала.

— Подлец! Беспринципное ничтожество!

Чувствовалось, что решение далось Виллему нелегко, но теперь он не передумает, и Эрик достаточно хорошо знал его, чтобы понимать это. Жуглет торопливо сделала знак конюхам подойти и взять лошадей под уздцы.

Внезапно Эрик резко выпрямился, словно отбросив все колебания.

— Ну, сукин сын, если я в семье единственный, кого заботит честь и справедливость, так тому и быть! Один я даже быстрее доберусь!

Жуглет прыгнула к его кобыле, ухватила Эрика за сапог и попыталась стащить с седла. Он со всей силы ударил ее ногой в плечо, и она, вскрикнув, рухнула на вымощенный булыжником двор. Пощелкивая языком и слегка сместившись в седле, Эрик развернул коня, промчался сквозь распахнутые ворота, свернул вправо и поскакал к югу.

Жуглет приняла протянутую руку конюха и, пошатываясь, дошла до ворот. Пронзительные крики домашних птиц и плач испуганных детей были единственным доказательством того, что Эрик только что миновал сонный рынок. Услышав за спиной цокот копыт, Жуглет отскочила к столбу ворот и огорченно вскрикнула: Виллем пустил лошадь галопом вслед за своим кузеном.

— Нет! — закричала она. — Виллем, нет!

Она вцепилась в его уздечку, когда он повернул вправо, и Атлант метнулся в сторону. Выругавшись, Виллем остановил коня и воскликнул с паническими нотками в голосе:

— Он причинит ей вред!

— Он не доберется до нее, она же взаперти, ты что, забыл? И до Доля путь неблизкий. Пока он будет скакать, его юношеский запал иссякнет. Чтобы защитить честь семьи, ты должен оставаться здесь и держаться с достоинством. Это твоя единственная надежда.

Виллем, явно не убежденный, не отводил глаз от поднятого Эриком пыльного облака.

Однако никаких других доводов у Жуглет не было: как и Виллем, она понятия не имела, что способен выкинуть рассерженный юнец. Какая-то часть ее испытывала страх: а вдруг позволить Эрику отправиться туда одному, без Виллема с его сдерживающим влиянием, и в самом деле означает поставить Линор под серьезный удар?

Она отпустила уздечку, надеясь, что Виллем не заметил ее сомнений.

— Делай, что считаешь нужным, — отрывисто бросила она. — Я всего лишь менестрель.

Еще мгновение, и Виллем со стоном разочарования развернул коня и поскакал обратно во двор.

Выждав столько времени, сколько, как ей казалось, ему потребуется, чтобы спешиться и взять себя в руки, Жуглет последовала за ним.

Однако Виллема нигде не было видно. Слуги лениво топтались около дорожных сундуков, не распаковывая их, и многозначительно посматривали в сторону его комнаты. Жуглет кивнула в знак благодарности, взбежала по ступеням и навалилась на дверь… но Виллем стоял с другой стороны, не желая пускать ее.

— Позволь мне войти, — сказала она.

— Уходи, — глухо донеслось сквозь толстую деревянную обшивку. — Ты добилась, чего хотела. Я остаюсь. Но не жди от меня сегодня больше ничего. Чем-чем, а двуличными женщинами я сыт по горло.

— Не глупи. — Жуглет хрипло рассмеялась и плечом толкнула дверь. — Позволь мне войти. А лучше выйди сам и вернись вместе со мной в замок, чтобы попытаться хотя бы отчасти исправить положение. Чем дольше ты будешь барахтаться в своих переживаниях, тем меньше шансов…

— Последнее, в чем я нуждаюсь сейчас, это чтобы ты снова принялась все перекраивать по собственному желанию. Правда то, что случилось, или нет, но если бы ты не выманила меня из дома, движимая собственными амбициями, ничего бы не произошло. Уходи.

— Виллем, пожалуйста, впусти меня, — без прежнего напора попросила Жуглет.

— Я сказал, уходи.

Это прозвучало приглушенно, даже гнусаво.

Она постояла у косяка, надеясь услышать удаляющиеся от двери шаги, но потом поняла, что он ждет того же от нее. Чувствуя полное бессилие, она состроила гримасу и шлепнула по двери ладонью.

— Ладно, я ухожу.

Ответом ей были лишь приглушенные, сердитые рыдания. Внезапно ее охватили сомнения — а правильно ли она поступила, заставив его остаться?

Она с угрюмым видом начала спускаться во двор, но потом уселась на нижних ступенях лестницы, время от времени бросая взгляд наверх. Однако дверь не открылась. Смирившись, Жуглет встала и вышла со двора.

Этой ночью его преосвященство кардинал не без удовольствия писал очередное донесение в Рим. В нем он сообщал, что, весьма вероятно, его величество императора Конрада в конце концов удастся склонить жениться на девушке из Безансона, чья преданность церкви не ставилась ни под какое сомнение.

Его величество император Конрад поужинал в своей комнате в одиночестве, если не считать менестреля Жуглета, наигрывавшего печальные мелодии.

Альфонс, граф Бургундский, с мрачным видом сидел в полутьме своих апартаментов и обдумывал, что ему теперь делать.

Сенешаль Маркус, человек не слишком религиозный, всю ночь молился в часовне замка.

А Виллем из Доля, герой королевства, расхаживал по своей комнате в гостинице, безучастно глядя на восходящую, почти полную луну и понимая, что что-то внутри него разрушилось навсегда.

Глава 13 ДЕБАТЫ Средневековая поэма в форме дискуссии двух человек

20 июля

Его величество проснулся под своими шелками, пухом и мехами. Бойдон очистил все три выложенных плитками камина от золы, вылил за окно содержимое ночного горшка его величества, отдернул полог постели, согнал с нее псов, помог его величеству подняться и надеть халат.

Утренний туман был таким же беспросветно серым, как настроение короля. Конрад устроился в кресле у огня в своей гостиной. Бойдон в это время снял с постели простыню, подушки и отослал их в стирку. Потом прочным костяным гребнем расчесал его величеству волосы и бороду, помог ему натянуть рейтузы и башмаки.

В конце концов, безучастно глядя в огонь, Конрад сказал:

— Пошли за Маркусом.

Едва Бойдон ушел, Конрад бросил взгляд в сторону фигуры, свернувшейся калачиком на подушках в оконной нише, под голубой шерстяной накидкой.

— Сыграй что-нибудь. — Он снова устремил взгляд на огонь. — Давай вместе будем оплакивать крах фантазии.

Жуглет давно проснулась и тихо лежала, обдумывая ситуацию, однако сделала вид, будто ее разбудил голос императора, и потянулась, вглядываясь в туман за окном.

— Что ваше величество имеет в виду?

Император, не отрывая взгляда от огня, покачал головой.

— Разве непонятно, друг мой? Ты лично знал девушку, и мне известно, как ты к ней относился. А как ужасно все это для Виллема!

— Могу я говорить свободно? — Жуглет отбросила накидку, поправила коричневую тунику и продолжила, не дожидаясь ответа, наперед зная, что он будет утвердительным. — Уверен, Линор оговорили или Маркус обманывает вас. Пошлите за ней, ваше величество, и расспросите лично, прежде чем менять планы, которые так много значат для вас.

— Если она сумела так хитро обвести вокруг пальца собственного брата, значит, она прекрасная обманщица и ни единому ее слову верить нельзя.

— Пусть акушерка проверит, девственница она или нет, сир, — предложила Жуглет.

Приподнявшись, Конрад бросил на менестреля сердитый взгляд.

— Господи боже, о чем ты только думаешь? Это невозможно — подвергнуть ее такому унижению. Представь, какие слухи о ней пойдут, в особенности если Маркус окажется прав.

— Но если она невинна, тогда…

— Тогда на мне будет клеймо императора, который способен обойтись так со своей невестой, — раздраженно бросил Конрад и снова обмяк в кресле. — Подумай, как это обернется против меня, когда слух пройдет по всей стране. — Он тяжело вздохнул. — Я император Священной Римской империи, и есть вещи, на которые у меня нет права.

— Все можно сделать втайне, сир, — прошептала Жуглет, стараясь скрыть свое отчаяние.

Конрад бросил на нее скептический взгляд.

— Это королевский двор! Тут ничто не остается в тайне… Господи, Жуглет, ты сам только и делаешь, что разнюхиваешь секреты. Как тебе в голову могут приходить такие нелепые идеи? Я просил у тебя песни, не совета. Давай что-нибудь о разбитых надеждах.

Жуглет выбралась из оконной ниши и присела на корточках около футляра с Фиделем, раздумывая, как смягчить витающее в воздухе ощущение катастрофы.

— Прошу прощения за дерзость, но вы никогда даже не встречались с Линор… значит, для вашего величества это не такая уж потеря.

Конрад нетерпеливо посмотрел в сторону менестреля.

— Конечно, разбитые надежды — это больше относится к Виллему, но и ко мне тоже, поскольку я теряю шанс назвать его братом. Только не играй эти танцевальные мелодии, которые ты так обожаешь.

— Он остается вашим братом по оружию.

Жуглет достала инструмент и начала проверять звучание каждой струны.

— Включите его в свой двор, это будет ничуть не хуже, чем если бы он стал членом семьи.

— Согласен. Но у меня начало возникать такое чувство… даже не знаю, как назвать… домашности, что ли? И оно было связано с перспективой, что мы можем стать настоящей семьей. Я испытываю самые теплые чувства к этому человеку, говорю это совершенно искренне. Он так божественно не похож на других придворных! Или на моих кровных родственников.

— Это относится и к его сестре, — с напускным безразличием заметила Жуглет, настраивая третью струну.

— Ни слова о ней.

— В чем бы ее ни обвиняли, нельзя допустить, чтобы это сказалось на его судьбе.

Жуглет слегка подкрутила струну и теперь слушала, как она звучит по отношению к соседним.

— Конечно нет, но я хочу, чтобы Маркус и Виллем оба были моими придворными и друзьями. Теперь же ясно, что много воды утечет, прежде чем они смогут спокойно чувствовать себя в обществе друг друга. И я ничего не смогу тут поделать. Не люблю, когда обстоятельства складываются таким образом, что не зависят от меня.

— Прованскую, французскую или немецкую? — спросила Жуглет, усевшись на стул с фиделем в одной руке и смычком в другой. — Для сегодняшнего дня, по-моему, лучше всего подходит Блондель де Несле или, может быть, Вентадюр…

Однако представление закончилось, так и не успев начаться, поскольку в дверь постучали и медленно, почти робко вошел Маркус. Он и Жуглет сделали вид, будто не замечают друг друга. Маркус направился прямо к креслу Конрада и низко поклонился.

— Ваше величество, вы оказали мне честь, послав за…

— Заткнись.

Конрад со вздохом кивнул в сторону сундука, на котором стояли оставленные с вечера графин с вином и оловянная чаша. Маркус тут же наполнил чашу и подал ему.

— Я позвал тебя только потому, что не хочу, чтобы ты ходил тут с кислым видом.

— Ваше величество простили меня?

— Моему величеству нет нужды прощать тебя, если ты не совершил никакого вероломства. Твой друг Конрад в высшей степени удручен, но даже он понимает: твоей вины в том, что ты стал жертвой изменчивой судьбы, нет.

— Благодарю вас, сир. Это правда.

— Предупреждаю тебя, Маркус, если в этой истории обнаружится что-нибудь новенькое, ты покойник, — продолжал Конрад. — Если ты принудил девушку, или обманул ее, или взял ее, зная, кто она такая… никакой выгоды это тебе не принесет. Если же это какой-то хитрый замысел, чтобы самому заполучить Линор…

— Конечно нет, сир.

Маркус, выглядевший совершенно больным под пронзительным взглядом Жуглет, спрашивал себя, в какой степени менестрель повлиял на позицию короля.

— И, — продолжал Конрад, — сейчас Виллему будет тяжело встречаться с тобой. Хотя мне не по душе твое отсутствие, ближайший день-другой держись в стороне. Займись вплотную своими обязанностями, а остальное время проводи у себя.

— Конечно, сир.

Маркус поклонился и повернулся к оконной нише.

— Доброе утро, Жуглет.

— Доброе утро, — вежливо ответила Жуглет.

— Между нами все ясно?

— Так же ясно, как прекрасные голубые глаза Линор, — ответила Жуглет.

— У Линор глаза зеленые.

Жуглет на мгновение опустила взгляд.

— Между нами все ясно, да, — угрюмо сказала она. — Но мне очень нравится эта девушка, и я в шоке.

— Понимаю. Сожалею, что стал причиной крушения твоих иллюзий.

Маркус снова повернулся к Конраду.

— Ваше величество, могу я заняться раздачей утренней милостыни?

— Пошли за Виллемом, пусть придет к завтраку. Конрад взмахом руки отпустил его.

Подавив вздох, сенешаль вышел.

Переполненная дурными предчувствиями, Жуглет спустилась в зал раньше Виллема. Когда рыцарь появился, вид у него был самый что ни на есть жалкий и даже более измученный, чем после победоносного турнира, имевшего место десять дней назад. Одет он был во все темно-коричневое и со своим сломанным носом и мрачным выражением лица напоминал скорее разбойника, чем воина. Левой рукой он сжимал рукоять меча, словно ожидал, что в любой момент его чести могут бросить вызов.

Во время мессы в замке выяснилось, что уже практически все в курсе случившегося. Скорее всего, проболтался один из мальчиков-пажей, которому, без сомнения, пригрозил или дал взятку Павел. Однако Жуглет вынуждена была признаться себе самой — и это чрезвычайно огорчало ее, — что и она внесла свою лепту, когда вчера во дворе настойчиво добивалась правды, что, без сомнения, привлекло всеобщее внимание и подогрело интерес к случившемуся.

Пока Виллем приближался к столу на помосте, все взгляды — и гостей, и прислуги — были неотрывно прикованы к нему. Он ощущал каждый из них, точно выжженное на коже клеймо. В какой-то момент он взглянул в лицо Бойдону, и тот не успел отвести взгляд, смутился и приветствовал его с вежливостью, за которой явственно ощущалось сострадание.

Сделав пару шагов, он встретился с другим настойчивым взглядом, принадлежащим, к удивлению Виллема, Рихарду из Майнца, первому рыцарю, которому он нанес поражение во время турнира. Инстинктивно Виллем сильнее стиснул рукоятку меча, Рихард же, смущенный тем, что его взгляд заметили, поклонился уважительно — и сочувственно.

Ощутив на себе еще один взгляд, Виллем повернулся и оказался лицом к лицу с человеком, который последнее время усиленно добивался его дружбы, — с Альфонсом, графом Бургундским. Виллем поклонился вежливо, с почтением молодого человека к старшему.

— Доброе утро, господин граф.

Он сделал жалкую попытку улыбнуться.

Альфонс коротко кивнул и притворился, будто занят чем-то, вынуждающим его повернуться спиной к Виллему.

«Проклятье!» — подумала Жуглет, отследив этот эпизод и заметив, как вспыхнуло лицо Виллема.

Торопливо обойдя помост с королевским столом, она потянула рыцаря за рукав к мальчикам с серебряными тазиками для умывания рук.

— Грех сестры будет стоить мне друзей, — с горечью прошептал Виллем.

— Альфонс никогда не был тебе другом, — возразила Жуглет. — И позволь напомнить, ты никогда не любил его.

Она растопырила пальцы над тазиком, пока мальчик лил на них пахнущую цветами воду.

— Последние две недели он обращался со мной очень уважительно. — Виллем стоял, обхватив обеими руками рукоятку меча. — Знаешь, как это приятно? Будто я ему ровня…

— Или потенциально даже выше его, и это единственная причина, почему он так любезничал с тобой. Неужели тебя ранит его теперешнее поведение? — прошипела она, разглядев выражение его лица. — Если так, то тебе явно не хватает ни мозгов, ни толстокожести, чтобы существовать в том мире, куда я ввела тебя.

Она понимала, насколько бесчувственно это звучит, но отчаянно хотела не дать ему погрузиться в пучину жалости к себе, к чему он явно был сейчас склонен. У нее даже — в первый раз за все время их знакомства — мелькнула мысль, а не обманулась ли она в Виллеме под воздействием своего чувства к нему. Может, он и в самом деле слишком чист и простодушен, чтобы уцелеть, вознесшись на такую высоту. Огорченная тем, что он никак не может справиться со своими эмоциями, она снова дернула его за рукав.

— Конрад по-прежнему очень высокого мнения о тебе. Он особо просил меня пригласить тебя к его столу — чтобы показать остальным, что ты не лишился его расположения. Давай мой руки.

Когда они вытерли руки полотенцами, Жуглет задержалась на мгновение, оценивая обстановку в зале. Как обычно, одним взглядом она охватила все. Не упустила из виду, как пребывающий в неприлично жизнерадостном настроении кардинал вошел в зал, устремился в дальний его конец и о чем-то негромко, но горячо заговорил с Альфонсом. Значит, Павел считает, что дело уже в шляпе и императрицей станет девица из Безансона.

Послышался звук фанфар, и вошли два пажа, а следом за ними Конрад и его телохранитель.

Император остановился с многозначительным видом. Павел, почувствовав пристальный взгляд брата, прервал разговор и заторопился к высокому столу мимо склоненных голов Жуглет, Виллема и других. Альфонс с задумчивым видом остался в дальнем конце зала.

— Сукины дети, — пробормотала Жуглет, имея в виду обоих родственников Конрада.

Маркус, тоже в дальнем конце зала, решил выяснить, принесло ли какие-нибудь плоды его рискованное предприятие. Он должен снова завоевать уважение этого негодяя графа, или получится, что все было сделано зря.

— Ваше сиятельство желает сесть? — спросил он Альфонса, показав в сторону стола на помосте.

Граф пребывал в ином мире, поглощенный обдумыванием многообещающих махинаций Павла, касающихся будущего империи. Повернувшись на знакомый голос, он спросил:

— Что? А мне сегодня… будут там рады?

— Вашему сиятельству всегда рады за столом вашего племянника-короля, ведь вы выдаете дочь за близкого друга его величества.

Маркус нарочно выразился так двусмысленно. Альфонс выглядел точно крыса, которую поймали за тем, как она вытаскивает из мышеловки сыр.

— Разве я говорил, что собираюсь выдать ее за этого безземельного драчуна?

— Конечно нет, мой господин, — стараясь, чтобы его голос не дрожал, ответил Маркус и, извинившись, отошел, сославшись на то, что ему надо заняться завтраком.

Однако на пути у Маркуса оказались не замечающий его Виллем и все видящая Жуглет, которые направлялись к по мосту. Сенешаля окатила волна страха, но он заставил себя двигаться дальше.

Наблюдая за его приближением, Жуглет шагнула в сторону. Виллем проследил за ее взглядом, увидел Маркуса… и замер на месте. Все головы повернулись в их сторону.

— Мой господин, — мягко, искренне сказал Маркус. — Еще раз молю вас о прощении.

Виллем покачал головой и ногой отбросил рассыпанную на полу траву.

— Это невозможно.

Измученный взгляд рыцаря едва не заставил Маркуса сознаться во всем.

— Может, настанет день, когда я буду вспоминать все случившееся без грусти, но сейчас, не сочтите это за оскорбление, я предпочел бы держаться от вас подальше. Слишком сильно ваш вид ранит мне сердце.

Виллем снова опустил глаза долу.

Маркус вздохнул с облегчением, хотя ухитрился сделать вид, будто с сожалением. Только Виллем — добрый, прямой, честный, благородный Виллем, не понимающий, насколько безвластен Маркус, несмотря на свой высокий ранг, — мог выразить желание «держаться подальше» от Маркуса, а не потребовать, чтобы Маркус держался подальше от него.

— Ваше сиятельство…

— Я не князь, — перебил его Виллем, по-прежнему глядя в пол.

— Князь среди людей, — без намека на иронию или банальность сказал Маркус.

Он действительно уважал Виллема, и это больше всего ставило в тупик Жуглет, пытавшуюся расшифровать происходящее между ними в надежде, что Маркус как-то выдаст себя и станет ясно, с какой целью он все это затеял. Однако по лицу сенешаля ничего понять было нельзя.

Оказавшись на помосте, Виллем поклонился и сел, как это теперь вошло в обычай, справа от Конрада. Аппетита у него совсем не было. Жуглет вернулась в дальний конец зала и уселась рядом со слугами — подходящее место для менестрелей и прочих бездельников, пусть даже самых любимых.

Увидев, что Виллем не настроен разговаривать, Конрад повернулся к брату.

— Вижу, ты не тратил времени даром, втягивая Альфонса в матримониальную кампанию Рима.

— Это не вопрос втягивания, брат, — с заискивающей улыбкой ответил Павел. — Думаю, в сердце своем он всегда превыше всего ставил твои интересы и осознавал, что дочь знатного человека для тебя предпочтительнее, чем любая хорошенькая сиротка, даже если бы она была чиста.

Виллем непроизвольно издал сердитое ворчание и стукнул кулаком по столу, так что подскочила солонка. Братья посмотрели на него, и он отвернулся, устыдившись того, что утратил над собой контроль.

Конрад снова переключил внимание на Павла.

— Учитывая, кто сидит рядом со мной, это было в высшей степени неуместное и даже грубое замечание, — буркнул он. — Если не можешь вести себя прилично, немедленно покинь мой стол и отправляйся завтракать в буфетную, словно какой-нибудь мерзкий, грязный кот, кем ты, собственно говоря, и являешься.

Павел вспыхнул под взглядом Виллема.

— Сир, — негромко сказал рыцарь, — сегодня утром мое присутствие здесь ни в ком не пробуждает добрых чувств.

— Это ты о чем? Я ворчу на Павла по сто раз на дню. — Конрад засмеялся, лишь чуть принужденно. — Ему это нравится. Он даже мурлычет от удовольствия.

— Думаю, мое появление нынче утром плохо сказывается и на настроении всего двора, — настаивал Виллем, по-прежнему очень тихо. — Чтобы избежать еще больших грубостей, прошу у вашего величества разрешения вернуться в свое жилище.

— Было бы гораздо интереснее, если бы ты вызвал Маркуса на поединок, — попытался неуклюже пошутить Конрад.

Виллем покачал головой.

— Я обдумывал это, но с моей стороны было бы неправильно вызывать того, кто слабее меня. Он известен своими ратными подвигами, но из-за его ноги наши шансы будут не равны.

Конрад удивленно посмотрел на него.

— Виллем, брат мой, ты слишком хорош, даже себе во вред. Мне будет жаль, если ты уйдешь, но я тебя понимаю. Будь у меня брат или сестра, в чье благородство я верил хоть немного, я, без сомнения, был бы раздавлен, узнав, что ошибся. К счастью, в моем случае никогда не возникало подобных иллюзий.

— И в моем тоже, — быстро вставил Павел, подражая тону брата.

Конрад проигнорировал его.

— В сложившихся обстоятельствах поступай так, как тебе лучше. Но не впадай в уныние навсегда.

— Конечно, сир, — смиренно ответил Виллем, встал, поклонился и вышел из-за стола.

Жуглет со своего места у двери провожала его взглядом, пока он пересекал зал. Потом посмотрела на императора. Конрад жестом дал ей понять, чтобы она последовала за Виллемом. Жуглет подхватила лежащий в углу футляр с фиделем и выбежала из зала.

— Можешь себе представить, какая у них сейчас начнется «игра на флейте»? — прошептал Павел на ухо Конраду. — Брат еще хуже сестры, согласись. Но не расстраивайся. В конце концов, это всего лишь безземельный рыцарь. Если его характер не выдержит проверки и разочарует тебя, ты не так уж много и потеряешь.

Конрад недовольно сморщился.

— Для пастыря душ человеческих ты удивительно плохо понимаешь свое стадо.

Вернувшись в гостиницу, Виллем со стоном рухнул на широкую постель.

— Ноги моей больше не будет в замке, — объявил он.

— Да, выглядел ты довольно нелепо, — усмехнулась Жуглет.

Он перекатился на постели и с мрачным видом воззрился на нее.

— Тебя послали не ругать меня, а успокаивать и отвлекать. Последовала пауза, во время которой они в упор смотрели друг на друга.

— Это можно понять как предложение? — с коротким смешком спросила Жуглет и положила футляр с Фиделем около открытой двери.

— А что еще делать? — угрюмо сказал Виллем. — Из-за этой истории мне теперь нельзя выходить на люди.

— Ох, ради бога!

Жуглет захлопнула дверь, приглушив уличный шум.

— Мы с тобой просто обязаны исходить из того, что твоя сестра невиновна. Если станешь прятаться, это будет расценено как доказательство ее вины.

— Послушай меня, Жуглет. — Виллем сел, уперев руки в боки. Чувствовалось, что он раздражен, но сдерживает себя. — Последние пять лет она практически безвылазно просидела дома. С тех пор как мы отказались от попечительства дяди и я сам стал заправлять в поместье, я… — Он сделал глубокий вдох. — Я превратился в ее тюремщика. И вот результат.

Жуглет смотрела, как он из последних сил пытается сохранить контроль над собой.

— Из-за этого ты не спал всю ночь? — мягко спросила она, сделав шаг к постели.

Он уткнул лицо в ладони.

— Она была с норовом еще с малых лет. А страдали из-за этого другие… Один очень дорогой мне человек был убит. — Он непроизвольно перекрестился. — Я надеялся, что, если буду крепко держать ее в узде, она больше ничего не выкинет. А нужно было поступить иначе. Отдать ее одному из этих богатых вельмож, пусть бы сделал ее своей любовницей. По крайней мере, если бы Линор тогда проявила себя с плохой стороны, это отразилось бы на нем, а не на мне.

— Виллем! — взорвалась Жуглет. — От кого угодно я ожидала таких рассуждений, но только не от тебя. Клянусь, это все интриги Маркуса!

— По-твоему, если ты не можешь без интриг, то и другие тоже. — Виллем поднял голову. — Нет у меня сил для таких игр. И, судя по тому, что я знаю о Маркусе, у него тоже. Он всегда производил впечатление человека честного.

Против этого ей возразить было нечего, разве что сказать:

— Вот именно, производил. Другое дело сейчас. Но ты прав в том, что обман — не его стихия. Значит, если мы придумаем, как правильно подставить ему ногу, он об нее споткнется. Но для этого нужно, чтобы ты вместе со мной вернулся в замок.

— Опять уловки, — с отвращением сказал Виллем. Жуглет уселась на постель рядом с ним и попробовала другую тактику.

— Эта свадьба много значила и для тебя лично — ты стал бы братом императора. Неужели ты до такой степени лишен амбиций, что готов сдаться из-за какого-то грязного слуха?

— Не хочу, чтобы моя удача зависела от судьбы Линор, — устало ответил Виллем.

— Став братом императора, ты сможешь очень выгодно жениться.

— Конрад расположен ко мне. Он хочет сделать меня первым рыцарем императора, и если я попрошу, он найдет мне подходящую жену.

— Подходящую для безземельного рыцаря.

Жуглет сердито хлопнула себя по колену.

— Ты заслуживаешь большего. Ты достоин такого брака, какой имел бы родственник императора.

Виллем пристально посмотрел на нее.

— Есть один очевидный вариант, которым ты пренебрегаешь. Император очень великодушен к тем, кого считает близкими друзьями. Посмотри хотя бы, что он сделал для Маркуса. Если бы его придворный музыкант сбросил маску, признавшись, что он женщина, и потом эта женщина вышла бы за меня замуж, думаю, она получила бы солидное…

Жуглет сердито поморщилась.

— Так и знала, что у тебя на уме! — Она встала и отошла от постели. — Выкинь это из головы раз и навсегда.

— Почему?

— Мы уже это обсуждали. — Она закрыла ставни на окне и заговорила тише. — Конрад не вознаградит меня за то, что я годами дурачила его. Он меня убьет — буквально, Виллем. Казнит.

— Не сделает он этого.

— На прошлой неделе по настоянию Павла троих мужчин, живших под видом женщин, подвергли публичной порке, а одного даже повесили.

— Да, я видел труп на площади, — сердито сказал Виллем. — Конрад отругал Павла за эту затею, вряд ли такое скоро повторится. А твой случай совсем другой. Но даже если бы это было не так, тебя такому наказанию не подвергнут.

— Неужели? И что же спасет меня? Глубочайшее уважение, которое Конрад питает к женщинам? В лучшем случае он сошлет меня куда-нибудь подальше, чтобы никто никогда не узнал, как его провели.

Жуглет остановилась перед Виллемом, кипя от злости.

— Я не буду женщиной при этом дворе. Женщины здесь невольницы. Не получится из нас Эрика и Эниты. Это тебе не романс, где любовь и брак прекрасно сочетаются. Я не твоя прекрасная дама, не твоя жена. И не гожусь ни для того ни для другого.

Виллем вскочил, сжав кулаки, но тут же обмяк и снова рухнул на постель.

— Это неправильно, Жуглет. И я не должен рассчитывать, что Линор окажется лучше меня. Вот о чем я думал всю прошлую ночь. Если она должна вести себя как следует, то и ко мне это относится в полной мере.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Жуглет, на самом деле вовсе не желая слышать ответ, и еще дальше отошла от постели.

— Раскрой свой секрет.

— Нет.

Это прозвучало как окончательное и бесповоротное решение.

— Я хочу, чтобы между нами все было правильно. Хватит постыдных тайн.

— Отнять у меня мужские штаны и всю свободу, которые они дают, — это, по-твоему, правильно?! Убей меня, не понимаю почему.

Виллем вздохнул и откинулся на постели, подыскивая слова, которые помогли бы выразить то, что его беспокоит.

— Ничего я не пытаюсь у тебя отнять. Просто хочу женщину, с которой все будет происходить так, как принято.

— Есть одна такая под моей одеждой, — шутливо сказала Жуглет и потянулась к своему поясу.

— Не хочу я ничего тайного! — раздраженно воскликнул Виллем. — Моя репутация должна быть безупречна. Нам угрожает реальная опасность — из-за Павла.

— Без тебя знаю! — Жуглет сняла пояс. — Отчего, по-твоему, я всю неделю так осторожничала с нашими свиданиями?

— Все должны знать, что у меня есть женщина.

— И с этим соглашусь! Потому и предлагаю тебе помочь заарканить какую-нибудь даму, а ты все артачишься, — недовольно сказала Жуглет.

— Да, но ты предлагала мне найти кого-нибудь, чтобы ухаживать для вида и выгоды, а я хочу женщину, чье расположение ко мне — награда и само по себе, и в глазах мира. Жену или даже любовницу.

Жуглет села на сундук у окна и уставилась на свои руки с длинными пальцами, загрубевшие от постоянного пребывания на свежем воздухе в любую погоду.

— Это, собственно, относится почти к любой женщине. С таким подходом ты без труда найдешь себе жеманницу, которая станет ублажать тебя как мужчину, но понятия не будет иметь, что делать с твоими мозгами… Не боишься, что она тебе быстро наскучит?

— Я не имею в виду блуд! — Виллем резко сел. — Я имею в виду дружеские отношения.

— Я твой друг!

— Дружеские отношения с женщиной, которую все знают и которая ведет себя как женщина.

Казалось, Виллем вот-вот выйдет из себя.

Жуглет улеглась на сундук.

— А-а… Значит, тебе нужна подруга покладистая, пассивная во всем, и чтобы она вдобавок спала с тобой.

— Нет, не так, и ты понимаешь это, — раздраженно сказал Виллем. — Я никогда не говорил, что женщина должна быть уступчивой и бездейственной. Вспомни хотя бы, как себя вела моя сестра, и я допускал это. Но с другой стороны, подумай, к чему такое отношение привело! Все должно происходить… нормально — теперь я понимаю, как это важно. — Он в отчаянии махнул рукой. — А то, что у нас с тобой, не нормально.

— Скорее, необычно. — Жуглет машинально стряхнула пыль с подоконника. — Но замечательно — по крайней мере, я так думаю.

Виллем с ворчанием повернулся на постели.

— Наверно, было бы легче, будь ты и в самом деле мужчиной, — тоном обвинения заявил он.

Жуглет рассмеялась.

— Думаешь, меня не посещали те же мысли?

— Я имею в виду, было бы легче для меня, — проворчал Виллем. — Если бы ты была или мужчиной, или дамой. Тогда я, по крайней мере, знал, что с тобой делать!

— Я могу быть дамой, — визгливо захихикала Жуглет, соскочила с сундука, быстро пересекла комнату и уселась рядом с ним на постель. — Ох, мой господин Виллем, я весь день сидела тут, рукодельничала, думала о тебе и о том, как мне повезло стать твоей невольницей. — Преувеличенно подражая Линор, она изящно прижала руки к груди, покачивая головой чисто женским движением. — У меня был такой интересный день! Сначала я чесала шерсть, потом пряла шерсть, а потом ткала из шерсти гобелен, на котором изображено, как ты побеждаешь в большом-пребольшом турнире, а потом мой мозг вытеснила шерсть, и еще у меня клочок шерсти между ног, не хочешь посмотреть?

Она сбросила тунику и стянула штаны, все так же пронзительно хихикая. Кроме чисто женской привлекательности именно эту игривость так любил в ней Виллем.

— Ты бесстыдная шлюха, — пробормотал он и притянул ее к себе.

22 июля

После дождя воздух был так прозрачен, что Эрика узнали еще на расстоянии мили от поместья. Линор, взволнованная тем, что он так быстро скачет — по-видимому, с каким-то безотлагательным тайным поручением, — начала одеваться, чтобы принять его. Пребывая в легкомысленном настроении, она подумала, что, может, стоит даже порадовать его, надев что-нибудь с низким вырезом, и теперь, стоя в одной сорочке, выбирала между темно-фиолетовым платьем из Фландрии и зеленым из Дуэ.

Внизу Мария как раз приказывала управляющему и повару принести вина и тарелку с фруктами и сыром, когда ее племянник, не дождавшись, пока о нем доложат, ворвался через переднюю дверь — грязный, запыхавшийся, с пылающим лицом.

Во время путешествия Эрик несколько успокоился, а в какой-то момент даже задумался, не стоит ли вернуться ко двору, но потом решил, что нужно, по крайней мере, получить от Линор объяснение. На протяжении десяти миль он окончательно разуверился в изложенной Маркусом истории, страстно желая услышать, что его кузина скажет в свою защиту, и решил, что поверит всему, что бы это ни было. Однако стоило ему представить себе ее лицо, улыбающиеся губы и дразнящие глаза, так противоречащие ее холодной невинности… Его разум упрямо твердил, что она на самом деле способна на все, и он не находил убедительных слов для возражения.

Приближаясь к Долю, Эрик снова распалился и, завидев поместье Виллема, пустил коня бешеным галопом. Все сильнее проникаясь уверенностью в греховности Линор, он испытывал странное победоносное чувство.

— Где она? — завопил он из дверного проема, даже не поздоровавшись с Марией.

— Племянник… — пролепетала она, потрясенная его диким видом.

Он отшвырнул ее в сторону.

— Она у себя?

— Конечно, — вежливо ответила Мария. — Одевается, чтобы встретить тебя.

— Да уж, не сомневаюсь!

Эрик хрипло рассмеялся, выскочил из зала и бросился в дальний конец маленького, залитого солнцем внутреннего двора. Мария последовала за ним так быстро, как только могла. Слуги во дворе проводили его безразличными взглядами и вернулись к своим делам. Здесь все хорошо знали молодого сеньора.

Юноша понесся вверх по лестнице — последний раз он поднимался по ней на руках у своей няни — и ударом ноги распахнул большую дубовую дверь, на которую много лет со жгучим любопытством смотрел лишь снизу.

При виде кузена Линор вскрикнула, испуганная тем, что он ворвался сюда, когда она полуодета. Он выхватил меч, а потом и нож из-за пояса, точно перед ним была не беззащитная девица, а сарацин. Выпученные глаза его пылали злобой, на висках блестел пот.

— Шлюха! — выкрикнул он, точно плюнул. Предвидя, что она попытается сделать, Эрик метнулся к постели, уронил нож, сбросил халат Линор на усыпанный тростником пол и схватил ее за запястье. Она закричала от страха и боли. Он с силой толкнул ее на пол у изножья кровати. Девушка изумленно уставилась на него.

Грязным сапогом он наступил на край льняной сорочки, пригвоздив Линор к полу, и приставил кончик меча к ее животу. Она коротко вскрикнула, но замерла неподвижно.

— Покажи мне, ты, шлюха! — приказал он с побагровевшим лицом. — Ты опозорила нас всех на веки вечные! Покажи мне эту проклятую розу!

— Что? — растерянно пробормотала она, от ужаса не понимая, о чем он.

Летняя сорочка едва прикрывала соски, и Линор судорожно прижала к груди руки.

— Хватит разыгрывать передо мной неприступность! — закричал Эрик.

Отбросив меч, он опустился на колени, схватил подол рубашки и разорвал ее значительно выше колен, обнажив бедра.

Линор закричала так пронзительно, что собаки во дворе начали лаять. Внезапно совсем рядом послышался голос Марии, громко окликающей дочь.

Трясущимися руками Линор отчаянно пыталась стянуть края разорванной сорочки, но Эрик с силой ударил ее по щеке и разорвал ткань еще дальше. Линор задрожала, подняла руки к лицу и спросила умоляюще:

— Эрик, что ты делаешь?

Однако это лишь воспламенило его и придало решимости. Перепуганная красавица попыталась съежиться, но он наступил на ее правую ногу, а левую оттянул в сторону, так что она оказалась распростерта на полу. Загрубелыми руками схватив голое бедро, он принялся выворачивать мягкую бледную плоть.

— Эрик! — завопила она от боли и ужаса.

— Где роза? Покажи мне доказательство!

В конце концов до нее дошло.

— Мое родимое пятно? — тяжело дыша, спросила она. — Это все из-за моего родимого пятна?

Продолжая стискивать пальцами ее бедро, он прошипел:

— Покажи мне. Сядь и покажи мне его, или я сломаю тебе шею прямо сейчас, а не потом.

С трудом сдерживая рыдания, Линор села и нервным движением задрала край сорочки выше места разрыва. От этого зрелища сердце у Эрика заколотилось. Даже истерзанная, она была чудо как хороша, но он не стал задерживать взгляд на ее лице — то, что было ниже, гораздо больше привлекало его внимание.

— Проклятье! — взревел он. — Шлюха! Сука! Проститутка! Дрянь!

Он в ярости разорвал сорочку снизу доверху и толкнул Линор на пол; теперь она лежала перед ним, полностью обнаженная, и жалобно поскуливала от страха.

— Ты опозорила всю семью и потому умрешь…

— Как опозорила? — истерически взвизгнула она.

— Линор! — Мария стояла в дверях, опасаясь войти. — Племянник! Оставь ее!

Эрик бросил на тетку презрительный взгляд. За ее спиной жались слуги.

— Не смей говорить мне, что делать, тетя. Я твой сеньор, а ты вырастила шлюху, проститутку, которая раздвигает ноги перед любым, кто попросит…

— О чем ты?

Линор разрыдалась, пытаясь стянуть края сорочки, чтобы прикрыться.

Эрик в ярости ударил ее по рукам, схватил нож и приставил его к обнаженной груди.

— Даже не думай скрыть свой позор! Ты отдалась слуге Конрада!

— Не знаю я никакого слуги Конрада! — запротестовала она, заливаясь слезами.

И тут услышала голос матери, произнесший:

— Кто это… ох! Маркус! Сенешаль…

Услышав это имя, Эрик вскинул голову.

— Ага! Признаешься!

— Я никогда не встречалась с ним! — закричала Линор. — Меня же заперли!

— Она не встречалась с ним, Эрик. Я единственная говорила с Маркусом, — робко сказала Мария.

Эрик презрительно фыркнул.

— Ты старая дура! Она спуталась с ним прямо у тебя под носом, а ты и понятия не имела!

— У тебя есть доказательства? — в отчаянии воскликнула Линор.

— Роза! Роза — вот доказательство! Он описал твою прелестную маленькую розу!

Перехватив нож левой рукой, правой Эрик снова развернул бедро Линор, но на этот раз, под ошеломляющим воздействием теплой плоти, его рука скользнула к родимому пятну и даже выше. Громко рыдая и не осмеливаясь двинуться, она испуганно смотрела на его руку.

— Ты отдала то, что тебе принадлежало. Так что теперь это общее достояние…

— Роза! — во внезапном озарении воскликнула Мария. — О господи, роза… Остановись, Эрик, умоляю, отпусти ее. Это я рассказала ему о розе! Это мой грех, не ее!

Юноша, прищурившись, посмотрел на тетку.

— Жалкая отговорка, чтобы защитить шлюху, — прохрипел он и снова вернулся к тому, что так манило его между бедрами Линор.

В ушах грохотал пульс, рука скользнула еще выше, голова кружилась от яростной борьбы между желанием и отвращением. Линор безутешно рыдала, но не могла даже закричать — голос отказал ей.

Мария, в ужасе от того, что натворила, бросилась к ним. Воспользовавшись тем, что внимание Эрика отвлечено, она выхватила у него нож и приставила ему к горлу. Не веря собственным глазам, он внезапно осознал, что его обезоружила старая женщина.

— Отойди от моей дочери! — приказала она. — Похотливый пес!

— Не смей разговаривать со мной таким тоном! — высокомерно бросил он.

Она сильнее вдавила в его тело кончик ножа. Он дернулся и слегка отодвинулся, злобно глядя на нее.

— Это все я, — повторила Мария. — Он целую вечность проболтал внизу со мной, и я забылась. Рассказала ему о родимом пятне, по ходу одной истории из ее детства, Эрик… а он даже, казалось, не очень внимательно слушал. Я понятия не имела, что он может сделать с тем, что я рассказала ему, но это моя вина, а не Линор. Убей меня, если твое преувеличенное чувство чести требует крови.

Некоторое время Эрик изумленно таращился на нее, главным образом потому, что никогда не слышал от своей тетки таких длинных речей, да к тому же произнесенных столь категоричным тоном. Под угрозой ножа она заставила его отойти от Линор, встала между ними и свободной рукой подтянула халат, чтобы дочь могла схватить его. Неудержимо дрожа, Линор встала, накинула халат и отвернулась от них, все еще рыдая, но теперь уже от облегчения.

— Возьми меч, Линор, — приказала Мария, не сводя взгляда с Эрика.

Та с трудом подняла меч, уперев острием в пол и сжимая рукоятку трясущимися руками.

— Бог свидетель, племянник, она даже не видела его из своего окна. Если бы они встретились на улице, то не узнали бы друг друга. — Повернув острие ножа к себе, она протянула рукоятку Эрику. — Убей меня, если считаешь своим долгом наказать преступницу.

— Мама… — в ужасе прохрипела Линор.

Эрик неуверенно переводил взгляд с одной на другую.

— М… Маркус сказал, что ты соблазнила его. Маркус честный человек.

— А я честная мать, а это твоя невинная кузина, — твердо заявила Мария и снова протянула ему рукоятку ножа.

В конце концов Линор справилась с собой настолько, что вытерла лицо и жалобно спросила:

— И мой брат поверил, что я…

— Да! — с вызовом заявил Эрик, снова в порыве праведного гнева. — И его величество тоже, конечно.

Совершенно потерянным, ломким голосом Линор спросила:

— А менестрель Жуглет?

— Нет, — ответил он после паузы.

Чувство справедливого негодования мгновенно растаяло, точно дым.

— А ты? — прошептала она.

Он посмотрел на нее, их взгляды встретились. Она хлюпала носом, глаза покраснели от рыданий, тело под халатом сотрясала дрожь. Спустя мучительно долгий момент он выхватил у Марии нож и швырнул его через всю комнату.

— Господи боже, что же я наделал, — в ужасе пробормотал он, разразился слезами и бросился кузине в ноги.

Глава 14 ЖАЛОБА Произведение, в котором проблемы общества высмеиваются или подвергаются осуждению

22 июля

Эрик отодвинул плоды, хлебные злаки и предметы кухонной утвари на первоначальные позиции и устремил на свою кузину внимательный взгляд.

— Так больше смысла? — спросил он.

— Почему это Маркус? — Мария указала на солонку. — Пусть лучше негодяя изображает кусок гнилой репы.

Линор вымученно улыбнулась.

— Ты не улавливаешь сути, мама.

Она похлопала Эрика по руке.

— Давай посмотрим, получится ли у меня. Золоченая брошь — это император, который обещал на мне жениться. — Девушка по очереди указывала на каждый предмет на столе. — Его брат кардинал, который стремится использовать брак короля в интересах Папы, — гроздь винограда, а сам Папа — вино. Альфонс Бургундский — невеста должна быть родом из его графства — корка хлеба, а хлебные крошки — остальные придворные.

Она с усталой улыбкой подняла цветок.

— Я роза. Жасмин — невеста из Безансона, преданная Папе и во всем покорная графу Бургундскому. Маркус, сенешаль императора, который оклеветал меня, — соль, а Виллем — нож.

Она вздохнула.

— Ну и как, по-вашему, все это связано? — пробормотал Эрик.

Он отчаянно хотел помочь ей разобраться, но, не имея в этом опыта, попытался представить, как действовал бы на его месте Жуглет. Менестрель-то уж точно рассказал бы Линор много полезного, а вот сам Эрик…

Изящными движениями красавица положила розу и веточку жасмина рядом с брошкой из золоченой фольги с изображением императора.

— Первого августа в Майнце его величество объявит, на ком из нас он женится. Жуглет и Виллем хотят, чтобы на мне, и, как ни странно, это совпадает с желанием Альфонса. Все остальные хотят, чтобы он женился на девушке из Безансона. Теперь его величество и все прочие убеждены, что я шлюха. — Пауза. — Зачем сенешаль сделал это?

— Ничего даже в голову не приходит, — покачал головой Эрик.

— Есть еще что-то, упущенное мною?

Эрик задумался.

— Если и есть, то мне ничего не известно.

Линор заговорила, хмуро глядя на расставленные предметы и медленно передвигая над ними руку — словно повторяя полет пчелы:

— Либо сенешаль хочет, чтобы Конрад женился на девушке из Безансона, либо хочет помешать ему жениться на мне. Если, как ты говоришь, Конрад доверяет Маркусу и не доверяет кардиналу Павлу, то вряд ли сенешаль стал бы помогать Павлу. Значит, он не за то, чтобы Конрад женился на девушке из Безансона. С другой стороны, если я стану императрицей, Виллем займет при дворе более высокое положение, чем сенешаль, и сенешаль по какой-то причине хочет помешать этому. Что может потерять Маркус, если Виллем внезапно возвысится над ним? Чего он еще не достиг?

— Он обручен с дочерью Альфонса, — пожал плечами Эрик.

Линор удивленно посмотрела на него.

— Служащий обручен с будущей графиней?

Она улыбнулась, взяла из чаши на дальнем конце стола вишню, положила ее между солонкой и ножом и с большей уверенностью стала указывать на предметы.

— Это дочь Альфонса, что объясняет все.

Говоря, она выделяла каждое слово, соответствующее вещи, на которую указывала.

— Сенешаль не хочет, чтобы Виллем обошел его, потому что Альфонс разорвет помолвку, если станет ясно, что можно выдать дочь за брата императора. Вот почему Альфонс дет, чтобы Конрад женился на мне, несмотря на…

Подняв взгляд, она увидела, что Эрик и мать изумленно смотрят на нее.

— Что? Не думаете же вы, что граф Бургундский хочет видеть меня императрицей просто потому, что я симпатичная молодая дама?

Мария безмолвствовала, а Эрик удивленно произнес, с трудом находя слова:

— Как… как вы сумели так быстро во всем разобраться? Почему у вас голова так работает?

Она улыбнулась лукаво и кокетливо.

— Потому что я внимательно слушала рассказы Жуглета о придворных скандалах. Я всегда была более прилежной ученицей, чем брат.

Эрик изумленно покачал головой.

— И что эти ваши рассуждения подсказывают нам делать теперь?

Линор задумалась, глядя на стол.

— Можно успеть добраться до Кенигсбурга, прежде чем Конрад отбудет на Ассамблею в Майнц, если выехать завтра утром?

Эрик прикинул в уме.

— Да. Впритирку: он собирается покинуть Кенигсбург на утро после празднества в честь святой Анны. Это дает мне четыре дня.

Линор встала, опираясь кончиками пальцев о стол.

— Нет, — решительно заявила она. — Это дает четыре дня нам.

Когда Жуглет вернулась из города одна, Конраду стало ясно, что Виллему потребуется немало времени, чтобы прийти в себя. Его величество понимал глубину переживаний молодого рыцаря и хотел проявить снисходительность, однако исключительно в частном порядке, не для всеобщего обозрения. Поэтому на протяжении оставшейся части дня он ни разу не упомянул имя Виллема и внешне потерял к нему всякий интерес. Тем не менее он приказал Жуглет вечером снова проведать рыцаря — но сделал это с глазу на глаз, намеками. Поэтому когда Жуглет по возвращении не сообщила об улучшении, оба имели возможность сделать вид, будто Конрад ничего такого и не хотел.

На следующее утро попыткам Жуглет уговорить рыцаря вернуться в замок помешало его отсутствие: как выяснилось, Виллем ускакал на Атланте в горы. Слуге было приказано передать, если кто будет спрашивать, что он по доброй воле отправился разогнать промышляющих на дорогах разбойников. Поскольку эту обязанность Конрад возложил на рыцарей низшего ранга, ни менестрель, ни император не сочли затею стоящей.

На третье утро Конрад просто заявил Жуглет без всяких предисловий:

— Хватит. Или приведи его сюда, или пусть отправляется домой. Сегодня же.

Линор не внимала предостережениям Эрика о разбойниках и волках, не слушала причитаний матери по поводу того, что ее может погубить пребывание на солнце или изнасиловать какой-нибудь местный барон, через земли которого они будут проезжать.

— Я должна восстановить свое доброе имя, — повторяла она, словно молитву или заклинание, собственными руками упаковывая то, что считала нужным взять с собой.

Первое место среди этих вещей, согласно ее плану, занимало белое платье девственницы, очень строгое, с закрытым воротом, и все драгоценности, которые она была в состоянии унести. В ночь перед отъездом она завернула свои пожитки в два слоя льняной ткани и положила в кожаный мешок, а его — в переметную суму. Эрик, отчаявшийся отговорить Линор и лучше понимавший, что ее ожидает, посоветовал кузине одеться как можно проще, а лицо прикрыть белой вуалью, чтобы походить на бедную монашку.

В результате Линор выглядела в высшей степени необычно, хотя и не менее привлекательно. Девушка собрала печенья и сушеного мяса в том количестве, которое по наивности считала достаточным для путешествия, поцеловала мать, окропила себя святой водой из сосуда у двери, помолилась святому Аполлинарию — это был его день — и вышла из дома в предрассветный туман.

Жуглет резко постучала в дверь. Мальчик-паж с выражением тревоги на лице крикнул, что можно войти. Виллем сидел с унылым и даже больным видом, завернувшись в толстое шерстяное одеяло темно-коричневого цвета, и глядел в окно. Сочувствуя ему, Жуглет тем не менее, не стесняясь присутствия пажей, набросилась на него с руганью. Он отвечал ворчанием и намеками на то, что лучше бы им лечь в постель. Его расстраивало не столько бесчестное поведение Линор, сколько сам факт ее обмана. Однако сильнее всего его огорчало то, что он сам способствовал этому.

— Это просто расплата за строгость, с которой я с ней обращался, — с покорностью фаталиста заявил он.

— Боги! — воскликнула Жуглет. — Выходит, ты у нас и преступник, и жертва. Впечатляет!

Он улыбнулся ей слабой, смиренной улыбкой и отослал мальчиков из комнаты.

— Иди ко мне, — жалобно попросил он. — Знаю, по-твоему, я заслуживаю выволочки…

— Ты заслуживаешь кое-чего похуже, — оставаясь у двери, резко ответила Жуглет. — Тебе повезло: Конрад проявляет снисходительность, но любое терпение может иссякнуть. Либо ты сегодня же возвращаешься в замок, либо будешь отослан в Доль. Это его приказ.

— Лучше бы он дал мне поручение подальше отсюда. — Виллем состроил гримасу. — Скажи, пусть ушлет меня куда-нибудь. Тогда никто при дворе не будет видеть моей унылой физиономии, и в то же время я останусь на службе его величества.

Жуглет так удивилась, услышав подобные речи, что не сразу нашлась что ответить.

— Меньше чем через неделю двор переедет в Майнц, и ты должен находиться рядом с Конрадом.

Он вздохнул и жестом подозвал менестреля к себе. Она подошла.

— Я жил и пытался вырастить Линор, руководствуясь самыми благородными представлениями, и все это был один обман.

Он обнял Жуглет за талию и прижался лицом к ее животу, словно маленький мальчик, который хочет, чтобы его утешили.

Она прикусила губу и оттолкнула его.

— Я тебе не мать. Я здесь для того, чтобы доставить тебя к королю.

— Не могу я вернуться туда, — еле слышно ответил он. — Понимаю, ты разочарована, но я вправду пытался жить согласно твоему нелепому, совершенно невероятному представлению обо мне.

— Ничего невероятного в нем нет. Я знаю, на что ты способен. Ты великая душа, Виллем. Кое в чем ты бываешь неслыханно туп и упрям, но в целом ты грандиозен, и Конрад понимает это.

Она подняла пальцем подбородок Виллема и повернула его лицом к себе.

— И ты даже более чем хорош в том, о чем он понятия не имеет.

Как будто дождавшись сигнала, он притянул ее к себе на колени, обхватил за плечи и поцеловал в губы. В первый момент она растерялась, но потом оттолкнула его, упершись руками в грудь.

— Это плохая идея.

— Павел нас тут не увидит.

Он провел теплыми губами по шее Жуглет, и ее тело автоматически откликнулось на это прикосновение, прижавшись к нему.

— Знаю, он везде ищет моральные отклонения, но здесь никаких отклонений нет.

— Его рука скользнула между ее бедер.

— Я имела в виду не Павла. — Жуглет снова оттолкнула его. — Оставь свои амурные настроения, сейчас не до того.

— Можно подумать, ты и в самом деле так считаешь. — Виллем начал развязывать ее пояс. — А мне кажется, ты говоришь это по привычке. Ну, как Павел раздает свои благословения.

Он был прав. Впервые на памяти Жуглет — и это беспокоило ее — прикосновение чьих-то обветренных губ и жестких кудрей приобрело такую власть над ее телом. Было приятно — слишком приятно — видеть, с каким выражением лица Виллем развязывает ее пояс. Это плохо. Она ничего подобного не планировала.

Жуглет снова оттолкнула его.

— Ты должен сегодня же вернуться в замок. Это приказ!

Виллем прикоснулся к растрепанной голове, обращая ее внимание на свой всклокоченный вид.

— Показаться в таком состоянии даже хуже, чем не показываться вообще. Но мне нужно чем-то заняться, а в местных холмах, по-моему, немало разбойников. Либо устрой мне назначение куда-нибудь подальше, либо дай возможность заняться… кое-чем еще.

Он снова переключился на ее пояс.

Жуглет прекрасно понимала, что, вознаградив Виллема за отсутствие при дворе удовлетворением его мужских желаний, ни за что не добьется его возвращения в замок. Если разум и собственные интересы не в состоянии выманить его туда, придется прибегнуть к другой уловке, пусть и бесчестной. Она сняла его руки со своего пояса, поднялась с колен Виллема и покинула комнату без единого слова, игнорируя его удивление и мольбы. Несколько часов спустя, уже из замка, она послала с мальчиком-пажом, которому доверяла и хорошо платила, сообщение, в котором клялась, что в следующий раз они займутся любовью либо в подвале Кенигсбурга, либо нигде.

Виллем появился в замке почти сразу же, несмотря на разразившуюся бурю.

Когда в середине дня доложили о его приходе, в большом зале, где придворные проводили свободное время, возникла неловкая пауза. Конрад был у себя, отдав распоряжение не беспокоить его. Маркус попросил Бойдона заняться гостем и удалился.

К тому моменту, когда Виллема ввели в зал, все, разбившись на группы, углубились в свои занятия: кто-то играл в кости, кто-то обсуждал вышивку, кто-то брал уроки музыки. Множество зрителей столпились вокруг играющих в нарды. Пока Виллем, мокрый, молчаливый, робеющий, пересекал зал, направляясь к камину, все по очереди приветствовали его, одни с легкостью, другие стесненно, и приглашали присоединиться к ним, но никто почему-то не огорчался, когда он отклонял их предложение.

Бойдон усадил его около огня, взял промокшую накидку и предложил вина, от чего Виллем не стал отказываться. Никто впрямую не пялился на него, но он чувствовал, что всем этого хочется. В зале, меньше всего предназначенном для уединения, он сидел в полном одиночестве, как бы отгороженный невидимой стеной. И не сомневался, что остальные молча посмеиваются над ним.

Он заерзал, готовый встать, уйти отсюда, а потом и из ворот замка и прямиком отправиться в Доль, но тут его остановил чей-то шепот.

— Твои друзья, вон те, что играют в кости, действительно не прочь, чтобы ты присоединился к ним.

Это была Жуглет, внезапно возникшая рядом. Она кивнула на группу из пяти молодых людей, которые сражались под началом Виллема во время турнира и вышли из него с победой.

— Игра — неподходящее занятие для рыцаря, — сухо ответил он.

— Как и хандра, — прошипела она, растянув губы в притворной улыбке.

Ей, как и ему, было ясно, что внимание всех в зале сосредоточено на Виллеме, пусть они и делают вид, что углублены в свои занятия.

— Я не хандрил. Ездил по предгорьям в поисках разбойников, — упрямо гнул свое Виллем.

— Только, ради себя самого, даже не заикайся об этом Конраду. При дворе это расценят как опалу. Ты не знаешь здешних правил, Виллем, а я знаю. Делай то, что я говорю.

Выгнув дугой бровь, он прошептал:

— Тебе так нравится вести беседу на публике?

Жуглет начала отвечать, но внезапно смолкла. Он кивнул с бледной улыбкой.

— Да, это хорошая идея. Спускайся туда сначала ты, а я присоединюсь к тебе, как только мой плащ высохнет.

Она удивленно уставилась на него.

— Похоже, меня только что обошли в искусстве маневрирования?

В подвале было совсем темно. Виллем пообещал, что они непременно поговорят — потом. Расположившись рядом с огромным винным бочонком, они занялись любовью. В Жуглет, не считая самого ее пола, не было ничего привычно женского, тем более романтического или поэтического. Ее тело не ощущалось мягким, словно подушка, как это было со вдовой Сунья, зато в ее движениях присутствовал определенный атлетизм, и это чрезвычайно возбуждало Виллема. Когда они занимались любовью, Жуглет позволяла ему брать инициативу на себя, в отличие от других аспектов их дружбы, однако у нее то и дело возникали в высшей степени сумасбродные эротические идеи, которыми она откровенно делилась с ним. Все в целом не совпадало с представлением Виллема о том, как должны вести себя любовники, но (в отличие от истории с разбитой вдребезги репутацией сестры) это его радовало. Фактически, и он осознавал это, ему угрожала опасность слишком сильно втянуться в наслаждение, доставляемое их близостью.

Потом он расстелил среди корзин и бурдюков свой плащ, и они лежали, отдыхая, вслушиваясь в приглушенную симфонию бушевавшей снаружи непогоды. Ему нравилось ощущение, вызванное их соединенными телами: ее щека удобно устроилась во впадине его плеча, своими большими руками он обнимал ее гибкое тело, ее ладонь, такая легкая, покоилась у него на груди, а их ноги переплелись и казались вырезанными из одного куска мягкого дерева.

— Что ж, — заговорила Жуглет, когда приятное послевкусие их близости начало таять. Она высвободилась из его объятий и села, возвышаясь над ним. С ощущением сонной сытости он протянул руку и погладил ее волосы. — Теперь, когда ты удовлетворен, возвращайся наверх, излучая умиротворение. Напомни придворным, какого достойного рыцаря они приобрели в твоем лице.

Виллем тяжело вздохнул, мягко отодвинул ее, сел и начал одеваться.

— Не могу я выносить их… сочувствия.

Он натянул тунику.

— Тогда покажи им, что ты в нем не нуждаешься.

— Как? Рассказывать всем, что меня не волнует, как я своей тиранией сделал из собственной сестры шлюху?

Он зашарил в темноте, отыскивая штаны.

— Неужели ты и впрямь веришь, что Линор так поступила?

Жуглет тоже потянулась к своей тунике: она всегда одевалась гораздо быстрее Виллема.

— Ты — лучшее доказательство тому, какую пылкость способна… способна скрывать женщина, — проворчал Виллем, натягивая с трудом найденную одежду.

— Не городи чуши. Линор ни капельки на меня не похожа! Жуглет уже оделась.

— Что касается чувств, сестра всегда была гораздо восприимчивее меня. Ее восторгали — или ужасали — запахи, вкус и звуки. Почему бы ей не поддаться воздействию…

Говорить о Линор, используя такие слова, было крайне неприятно, и Виллем оборвал себя.

— У нас в Доле есть поговорка: «Кто не может управлять собой, тот не имеет права управлять другими».

— Ну и держи эту поговорку при себе, — начиная раздражаться, сказала Жуглет, завязывая пояс. — Она не доказывает ничего. Дай сестре возможность защититься, если ты не в состоянии сделать это сам. Пошли за ней.

Виллем снова испустил тяжкий вздох и взял в руки пояс.

— Если ее оправдания хоть в какой-то степени убедительны, Эрик вернется и будет свидетельствовать в ее пользу. Лично я на это не рассчитываю. И вообще, Жуглет, за последние два дня мы уже столько раз все это обсуждали. Какой смысл продолжать спор?

— А какой смысл продолжать киснуть? Если ты так уж веришь в ее вину, сделай, по крайней мере, вид, что тебе это безразлично. Напомни всем, что ты не только брат Линор.

Лицо Виллема исказила гримаса.

— Какую огрубевшую, подлую душу нужно иметь, чтобы оставаться равнодушным к тому, что произошло! Я до этого не унижусь.

Жуглет всплеснула руками.

— Ты меня с ума сведешь! Все впустую, мне давно следовало это понять. Ты чистейший человек из тех, кого я знаю. И больно видеть, что даже чистота способна переродиться в какое-то извращение. Все, я умываю руки. Иди себе с Богом — надо полагать, Он единственный, кто достоин тебя.

Чувствуя боль и обиду, Виллем сидел в темноте, вслушиваясь и стараясь понять, неужели она и впрямь ушла.

Увы, да.

Жуглет была в ярости и жаждала глотнуть свежего воздуха, чтобы прояснилась голова. По привычке она устремилась к кухонному выходу, менее приметному со стороны двора, чем большая дверь, через которую закатывали винные бочонки. К выходу на кухню вел короткий коридор в форме буквы S, и дверь там часто оставляли приоткрытой, поскольку люди все время сновали из кухни в подвал и обратно.

Завязывая пояс, Жуглет шла по коридору, как вдруг услышала знакомые голоса. Она резко остановилась, радуясь, что находится в укрытии. Прижалась к стене, вслушиваясь, но из-за дробного стука дождя о каменный настил двора поначалу не могла различить слов. Складывалось впечатление, что беседующие стоят, прячась за большим баком где-то между углом двора и коридором.

Потом стало ясно, что один из них Павел.

— Пути Господни неисповедимы, дядя, но Он никогда не отказывает в небольшой помощи. Как тебе эта перспектива?

Пауза.

— Нужно подумать, — сказал Альфонс.

Новая пауза.

— А что насчет…

— Пока никаких новостей, — отрывисто бросил Павел.

Господи, Павел, он по-прежнему при дворе…

— С этим я разберусь! — перебил Павел дядю. — Поженить их… о чем ты только думал, ханжа? Сказал же, я сам все сделаю, мои люди рыщут повсюду. — Послышался звук скользящего мокрого шелка, и голос Павла продолжил: — Нельзя, чтобы нас видели вместе, он может насторожиться. Обдумай, что я сказал, завтра после мессы обсудим. Ты уходишь первым, у меня тут есть еще одно дело. Не исключено, что оно поможет устранить все препятствия, которые мы обсуждали.

Жуглет запаниковала, когда до нее дошло, что Павел вот-вот войдет в подвал. Его намерения не вызывали сомнений — он жаждал застать наконец любимого королевского рыцаря и любимого королевского менестреля наедине. Жуглет молилась, чтобы Виллем ушел через проем для бочонков.

Прятаться в буквальном смысле слова ей приходилось редко; гораздо лучше она умела оставаться незамеченной, находясь на виду. А между тем действовать следовало быстро, что нелегко босиком в темном, тесно заставленном складе, хотя глаза у нее и привыкли к темноте. По центру подвала были проложены доски, которые привели бы ее к дальнему выходу, но тогда пришлось бы бежать, что вряд ли возможно сделать бесшумно. Может, стоит спрятаться за чем-нибудь и дождаться, пока Павел уйдет? Но зачем? Она заколебалась, пытаясь сделать выбор. Это ее и сгубило.

Вошел Павел, весь промокший — и с фонарем, чего Жуглет никак не ожидала. Он сразу же заметил, что в темноте подвала кто-то движется; удивленный, настороженный, он бросился в сторону смутно различимой фигуры, держа фонарь над головой.

Выражение его лица подсказало Жуглет, что она в гораздо большей опасности, чем если бы он застал ее с Виллемом. Ею овладела паника, и вместо того, чтобы стремглав броситься к дальнему выходу, она попыталась спрятаться за ближайшим бочонком, вжавшись во влажную каменную стену ниши, где он стоял.

Кардинал не знал, кого преследует, до тех пор, пока не поймал беглеца за сильную тонкую руку и развернул лицом к себе. Тут он тяжело задышал и негромко выругался. Мгновение они смотрели друг на друга, Жуглет — мигая от света и свободной рукой прикрывая кошелек. Запах мокрой шерсти, вина и собственного страха заставил ее оцепенеть.

— О, мой мальчик, — негромко заговорил Павел. — Кого-кого, а тебя я никак не ожидал тут увидеть. Будь ты какой-нибудь невежественный крестьянин, можно было бы обеспечить твое молчание, просто отрезав тебе язык. Но тебя, черт побери, придется убить.

Жуглет попыталась вырваться, но Павел уже поставил фонарь на пол и вытащил из сапога нож. Не успела она и вздохнуть, как одной рукой он обхватил ее за талию, а другой приставил к горлу лезвие.

Он прижимался к ней всем телом, одетым в шелк и мокрую шерсть; она попыталась вырваться, но он снова подтянул ее к себе.

— От тебя пахнет семенем, — прошептал он, странным образом искривив рот. — Ты недавно грешил. Но я… я — божий человек. — Он тяжело задышал и прижал ее тело к бочонку. — Я дарую тебе великое утешение, лично соборую перед тем, как ты покинешь нас. О более заботливом палаче ты не можешь и мечтать.

— Я ничего не слышал, — прошептала Жуглет, стараясь не выдать своего ужаса. — Но я способен на многое, мой господин, и если у вас есть нужда, заплатите мне, и я приведу к вам Альфонса, я умею с ним говорить…

— Заткнись, — пробормотал Павел, сильнее вдавливая нож в ее тело, и еле слышно добавил: — Бог меня простит.

Жуглет почувствовала, как он напрягся, готовясь полоснуть ножом по горлу.

Однако не успел сделать этого. Его с силой оторвали от Жуглет. Оба громко вскрикнули от удивления, когда кардинал рухнул сначала на груду корзин, а потом на каменный пол с такой силой, что остался лежать без движения, а Виллем тем временем без труда выхватил из его руки нож. Дрожа от ярости, рыцарь опустился на колени рядом с Павлом и приставил кончик ножа к его ноздрям.

— Попробуй только двинуться или позвать кого-нибудь, и я отрежу тебе нос, — прошептал он. — Как смеешь ты носить это одеяние, если способен хладнокровно убить беззащитного, ни в чем не повинного человека?

Виллем бросил нож Жуглет. Кардинал был почти такой же крупный, как он, но Виллем легко поставил его на ноги, вцепившись обеими руками в горностаевый воротник. Жуглет подхватила нож и фонарь.

— Молодой человек, пожалуйста… — Кардинал сумел найти в себе силы говорить тоном превосходства, приличествующим духовному лицу. — Ты неправильно понял наш разговор.

— Ты угрожал жизни близкого мне человека и за это должен умереть, — взорвался Виллем. — И я тебя убью — тогда, когда это не оскорбит ни Конрада, ни Папу. Клянусь в этом всем, что для меня свято, клянусь самой жизнью Жуглета!

Охваченный праведным гневом, он отпустил одну сторону воротника Павла и протянул руку к Жуглет. Та неохотно вложила в нее нож. Виллем ткнул острием под подбородок Павла.

— А теперь ты клянись всем, что свято для тебя, что никогда больше, ни прямо, ни косвенно, не попытаешься причинить вред моему другу Жуглету. Клянись!

— Клянусь, клянусь… — Павел тяжело задышал, когда острие ножа вонзилось ему в горло. — Клянусь своей верой.

— Твоя вера — сплошной обман! — Виллем стремительно переместил нож к паху Павла. — Клянись своими яйцами, или я тебе их отрежу.

Павел нервно рассмеялся, но Виллем был не настроен шутить.

— Жуглет, отверни у него мантию и приподними рубашку, — приказал он, сверля взглядом Павла.

— Клянусь! Клянусь своей жизнью! — завопил кардинал.

Рука с ножом слегка расслабилась, дыхание Виллема начало выравниваться.

— Прекрасно. Теперь мне нужно от тебя еще только одно. — Рукой, вцепившейся в воротник Павла, Виллем подтащил кардинала к Жуглет и швырнул перед ней на колени. — Проси у менестреля прощения.

— Что?! — с одинаковым недоумением воскликнули Павел и Жуглет, как будто Виллем внезапно заговорил на незнакомом языке.

— Проси у него прощения за то, что причинил ему зло. Немедленно, — твердо заявил Виллем.

Павел посмотрел на Жуглет.

— Прошу у тебя прощения, — ровным голосом сказал он.

— А теперь целуй ему ноги, — приказал Виллем, нависая над ним.

Павел вытаращил глаза, а Жуглет сказала:

— Виллем, не делай этого.

— Целуй ему ноги! — прошипел Виллем и в ярости взмахнул ножом.

Со страдальческим видом Павел опустил голову к земле перед босыми ногами Жуглет и прижался губами к грязному камню.

— Вот, я поцеловал землю, по которой он ходит, — с сухим сарказмом произнес он. — Этого достаточно?

— Да, — бросил Виллем, по-прежнему без тени юмора.

Павел пробормотал что-то себе под нос. Это прозвучало как угроза отомстить, что на Виллема не произвело ни малейшего впечатления. Сунув нож за пояс, он снова схватил Павла за воротник, поставил на ноги, протащил мимо мешков с зерном и мукой к кухонному выходу и вышвырнул наружу, под дождь.

Повернувшись, Виллем посмотрел на Жуглет. В тусклом свете фонаря черты его разгладились от облегчения.

— Перспектива потерять тебя заставила мое сердце остановиться.

— Идиот! Тупица!

Она в ярости топнула ногой.

— Я же просто спасал тебе жизнь, — в замешательстве пробормотал Виллем.

— Спасибо, но нужно уметь вовремя останавливаться.

— Что я опять сделал не так? — спросил он.

— Если прежде у него и оставались какие-то сомнения, теперь он точно знает, что мы любовники. Разыграв моего ангела-хранителя, ты сделал это абсолютно ясным для него. Целовать мне ноги! О чем только ты думал?!

— Он и так знал, что мы любовники, — запротестовал Виллем.

— Если бы он считал, что у него есть доказательства, то не пытался бы меня убить. Напротив, стремился бы сохранить мне жизнь, чтобы сжечь на костре, распевая свои молитвы. Нет, Виллем, дело не в этом. Он думает, что я подслушала что-то, чего мне знать не следовало.

— Что?

— На самом деле я слышала так мало, что ничего не поняла! Но он-то думает иначе, вот что его так разъярило. Ему даже в голову не приходило, что ты тоже здесь, пока ты не появился, разыгрывая моего «белого рыцаря».

— Ох! — только и сказал Виллем.

— Теперь, когда он думает, что я знаю что-то, чего на самом деле не знаю, — что-то настолько важное, что ради сохранения тайны стоило меня убить, — он не замедлит обвинить нас в разврате.

— Ох! — повторил Виллем.

Последовала пауза, во время которой слышался лишь громкий шум дождя, доносившийся сквозь маленькое, высоко расположенное оконце. У Виллема свело живот — он почти дословно знал, что Жуглет скажет дальше.

— Не стоит пытаться превратить меня в свою даму — это не в твоих и не в моих интересах, как и не в интересах Конрада. Знаю, тобой движет лишь стремление делать и говорить то, что ты считаешь правильным. Но все равно, это опасно для нас обоих. Я не виню тебя, но не могу позволить, чтобы так продолжалось и дальше.

— Прошу прощения, — быстро сказал Виллем. — Больше такого не повторится.

Жуглет покачала головой.

— Тут уж ничего не поделаешь — такова твоя натура. Мне следовало уже давно понять это. Наши отношения требуют гораздо более высокого уровня двуличности, чем тот, на который ты способен. Именно поэтому ты такой хороший, Виллем. Слишком хороший — для меня. Ну ладно.

Она взяла его руки в свои. Ладони у нее были влажные, голос звучал сдавленно.

— Иди и найди себе настоящую благородную даму, чьим «белым рыцарем» сможешь быть. А я буду «белым рыцарем» для твоей сестры. Я докопаюсь до того, что задумал Маркус, разберусь, зачем он это сделал, и выясню, что может заставить его отречься от своих слов. Твоя же забота одна — сохранить место рядом с Конрадом, опираясь на свои воинские подвиги. В сложившихся обстоятельствах самое лучшее для нас — держаться подальше друг от друга, но делать общее дело. И прежде всего — спасать твою сестру.

Отпустив его руки, она бросилась к кухонному выходу и выскочила под дождь.

Из винного погреба Жуглет помчалась прямо в покои Конрада, но все равно успела промокнуть, пробегая по двору. У двери в спальню, как обычно, стояли два пажа и телохранитель. Он сказал, что у его величества женщина, но это не остановило Жуглет. Телохранитель попытался задержать ее, но она бросила на него предостерегающий взгляд, и он отпрянул: удивительно, какое могущество могло исходить от этой субтильной фигуры, если того требовали обстоятельства. Распахнув дверь, она сделала шаг внутрь и воскликнула:

— Ваше величество!

Там и вправду была женщина, но она уже оделась и собиралась уходить. Стоя у двери, Жуглет проводила ее взглядом. Ставни были закрыты, огонь в камине тлел еле-еле — в целом комната производила неприветливое впечатление. Обнаженный Конрад, сонно распростершись на разобранной постели, хмуро посмотрел на Жуглет.

— Не входи ко мне, когда я отдыхаю.

— У меня срочное, безотлагательное дело… существует заговор, которым нужно заняться немедленно. Я только что в подвале подслушал разговор между Альфонсом и Павлом…

— Ничего ты не слышал, — жестко прервал ее Конрад. — Подай халат… вон он, на полу.

Прикусив губу, она подняла расшитый золотом халат и протянула ему. Конрад лениво сел и накинул халат на плечи. Его мощная фигура воина уже начала понемногу заплывать жиром.

— Стар я стал, наверно. — Он грустно усмехнулся. — То, что раньше расслабляло, теперь выматывает. Да и кости у меня скрипят в такой сильный дождь.

— Сир, пожалуйста, это важно…

— Жуглет, послушай, что я скажу. — Конрад снова откинулся на постели и заговорил, глядя на свои украшенные драгоценностями руки. — Ты ничего не слышал в подвале. Потому что — обрати внимание — ты никогда не спускаешься в подвал, если только я не посылаю тебя туда за вином.

Жуглет поняла, что он имеет в виду, но не отступила.

— Значит, я слышал это в другом месте. Вам важно знать, что я слышал, а не где. Они замышляют что-то.

— Эка невидаль! — усмехнулся Конрад. — Павел…

И снова дверь распахнулась. Оттолкнув охранника, внутрь ворвался Виллем с потемневшими от дождя волосами. Конрад жестом отпустил охранника, но тот остался в комнате, сверля взглядом ножны Виллема. Рыцарь, не глядя на Жуглет, упал на колени перед постелью Конрада.

— Ваше величество, — взволнованно заговорил он, — простите мне мою дерзость, но я должен рассказать, что ваш брат под своей мантией носит… носил оружие…

— Это меня тоже не удивляет.

Конрад, зевая, кивнул в сторону меча Виллема.

— Он пытался убить Жуглета, ваше величество. — Виллем тут же отстегнул меч и отдал его телохранителю, который, ворча, покинул комнату. — Мне пришлось силой обезоружить его, ваше величество. Я не причинил ему вреда, но, думаю, для вашего двора он представляет собой опасность.

Конрад, откинувшись на подушки, сделал глубокий вдох, медленно, задумчиво.

— Где это произошло, Виллем? — спросил он наконец терпеливым тоном отца, допрашивающего испуганного, непослушного сына.

— В под… — начал Виллем, однако замолчал, когда Конрад медленно покачал головой. — Но все так и было, сир. Я знаю, о чем вы подумали, но все равно вам следует знать, что ваш; брат опасен.

— Опасен для тех, кто спускается в подвал, — вставила Жуглет. — Никто из присутствующих в этой комнате туда не ходит.

Конрад кивнул.

— Совершенно верно, Жуглет.

И в третий раз дверь распахнулась. Вошел Павел с взволнованным видом, гораздо более мокрый, чем двое других. Конрад саркастически усмехнулся.

— Это превращается в фарс. А ты на что жалуешься?

Павел перевел взгляд с одного просителя на другого, пытаясь оценить, какой ущерб они уже успели нанести и как его исправить.

Стражник охлопал кардинала сверху донизу, проверяя, нет ли у него оружия, и вышел из комнаты.

— Сир, я здесь, чтобы защитить себя, — заговорил Павел. — Мне известно, что менестрель подслушал некий разговор и, без сомнения, изложил его вашему величеству в искаженном виде. Пусть меня обвинят в лицо, чтобы я мог защититься.

— Ничего я не подслушал, — умело изобразила недоумение Жуглет. — Где это было?

— В подвале! — рявкнул Павел. — Не играй со мной, Жуглет. Я требую, чтобы обвинения были предъявлены лично.

— Единственное, в чем эти двое обвиняют тебя, так это в попытке перерезать Жуглету глотку, — сказал Конрад. — Без сомнения, в их интересах было бы очернить тебя — так же, как в твоих интересах оговорить их, — но, как ни привлекательна эта мысль сама по себе, в данном случае ничего подобного они делать не собирались. Твой приход сюда, чтобы защититься, губительнее, чем их приход сюда, чтобы пожаловаться на тебя. Они не знают, к примеру, что ты рассказывал нашему дяде о мнении врачей, согласно которому девушка из Безансона бесплодна. Это означает, что я не оставлю после себя сына и, следовательно, ребенок кузины Имоджин станет наиболее вероятным наследником трона, а Альфонс — дедушкой следующего императора. У Жуглета с Виллемом сейчас хватает своих дел, и эти слухи еще не дошли до них. — Конрад улыбнулся, не разжимая губ. — Но не до меня. Пусть Альфонс радуется открывающимся перспективам, это его дело, но об одном я точно позабочусь — чтобы он избавился от иллюзий, будто щенок Имоджин когда-нибудь взойдет на трон моего отца.

Теперь Павел бледностью напоминал труп. Тем не менее губы его искривила подлая улыбка.

— Я сам хотел освободить Альфонса от этих идей, но меня отвлекли звуки… специфического характера, доносившиеся из подвала. Я пошел на эти звуки…

— Меня не интересует, что ты там обнаружил, — напряженным тоном прервал его Конрад.

Павел кивнул в знак понимания.

— В таком случае не буду обременять вас этим, сир. Лучше обременю его святейшество в Риме, когда буду писать следующий отчет.

Конрад испустил тяжкий вздох.

— Ты жалкое дерьмо, Павел. Скажи, что я должен сделать, чтобы этот отчет не получили в Риме? Дать согласие жениться на девице из Безансона, надо полагать?

Кардинал был приятно удивлен тем, что победил с такой легкостью.

— О, ничего столь существенного, сир. Просто заверьте меня, что, если ваш уникальный образец христианского рыцарства не в состоянии сдерживать свои низменные порывы, он отправится путем Николаса. От вашего обожаемого менестреля я не ожидаю многого — от людей его уровня никто не ждет нравственной чистоплотности, — но как мне оправдать моего императора и брата, правителя империи, по самой своей природе считающегося священным, который одобряет такое поведение со стороны придворного? Одно дело, когда рыцари отправляются в долгое путешествие и не имеют другой отдушины, кроме своих оруженосцев, но ваш любимец потворствует своим грязным инстинктам прямо здесь, в замке, где женщины на каждом углу.

Конрад с многозначительной гримасой посмотрел на Жуглет, которая отвела взгляд.

— Что точно ты слышал, Павел? Может, они вместе развлекались с одной женщиной? Оба сильно падки до шлюх, я сам ходил к девкам вместе с ними.

— Может, он и прятал там шлюху, но целовать мне приказал ноги Жуглета. — Павел бросил победоносный взгляд на рыцаря. — Ошибка, за которую ему еще придется расплатиться, поверь мне.

Конрад сердито фыркнул.

— Во всей этой проклятой, заплесневелой крепости нет ни одного человека, от которого можно ожидать разумного поведения, — проворчал он, сверля всех троих взглядом. Потом, кивнув на Павла, но обращаясь к Виллему, продолжил: — Я не могу удалить его от моего двора только потому, что он ведет себя неподобающе, хотя это случалось неоднократно. Ты — другое дело. И ты тоже, — бросил он недовольный взгляд на Жуглет. — Я больше заинтересован в воине, чем в музыканте или шпионе, которому меньше меня известно о дворцовых интригах. Если я буду вынужден выбирать, то заявлю, что это ты сбил Виллема с пути, и тебя вышвырну вон. Или придумаю что-нибудь похуже. Понимаешь?

— Да, сир, — поспешно ответила Жуглет.

— Как ты когда-то говорил? — раздраженно продолжал Конрад. — Просто вылитый Галахад, насколько это вообще возможно для мужчины? — Взгляд императора вернулся к Виллему. — Вот оно, твое новое назначение. С этого дня ты Галахад.

Виллем кивнул, красный как рак, отводя взгляд.

— Да, сир. Позвольте заметить, что Галахад, служа своему господину, много времени проводил, путешествуя по королевству. Может, и мне…

Конрад резким взмахом руки заставил его замолчать.

— По-твоему, мне это не приходило в голову? Если отослать тебя подальше с рыцарским поручением, получится, будто я стыжусь чего-то связанного с тобой — распущенности твоей сестры или же твоей собственной. Нет, ты нужен мне, чтобы вдохнуть в мой двор душу. Знаю, сейчас находиться при мне для тебя очень тягостно, но именно здесь от тебя будет толк, так что ничего не поделаешь. Рассматривай это как публичную проверку своего характера… только такая проверка и имеет значение в политике.

— Попытаюсь, ваше величество, хотя я всего лишь человек.

— Теперь нет, — сердито возразил Конрад. — Если ты довольствуешься тем, что всего лишь человек, возвращайся в Доль. Мне такие люди не нужны. Здесь нужно быть сверхчеловеком или, как в случае с моим братом, недочеловеком… Все свободны. Виллем, возвращайся в гостиницу без Жуглета и обдумай сложившуюся ситуацию. Завтра к ужину я жду тебя в замке — если не возникнут внезапные, извиняющие тебя обстоятельства.

Едва оставшись один, кипящий от злости монарх послал за Маркусом и Николасом. Посланцу он дал несложное поручение — вызвать любовницу, которую Конрад предпочитал другим, и отослать ее в город для выполнения простой, но важной задачи. Маркуса он принял наедине, вездесущие пажи были в соседней комнате. Приказав сенешалю сесть на стул, Конрад в своем роскошном халате развалился на постели с видом скорее усталым, чем расслабленным. С горечью он высказал свои опасения, что Виллем может разочаровать его, и тогда…

— И тогда, Маркус, ты — единственный надежный человек, в чьи руки я могу отдать земли, которые моя дочь получит в приданое. Я подумывал о Виллеме, но по тому, как развиваются события, ты надежнее.

Глаза у Маркуса расширились, но он не произнес ни слова, чем Конрад остался очень доволен: слава Господу, сегодня нашелся хоть кто-то, умеющий вести себя как подобает.

— Да. Учитывая все, что это затрагивает… я дам тебе земли в Ахене в ленное владение и сделаю из них герцогство. Ты станешь герцогом Ахена и женишься на ближайшей родственнице императора. Это покруче «сына крепостного», как любит называть тебя наш невоспитанный Альфонс, а?

Маркус втянул воздух и тут же выдохнул его.

— Да, сир. Хотя Альфонс, мне кажется, готов пересмотреть возможность моего брака с Имо…

— Ну, он опоздал. Ты мой и нужен мне для дочери, — успокоил его Конрад.

Последовала пауза, во время которой Маркус смотрел на усыпанный тростником пол, а император испытывал все меньшее удовлетворение поведением своего сенешаля. В конце концов он добавил с иронией:

— Я потрясен твоей признательностью, Маркус.

Маркус покачал головой и поднял взгляд, пытаясь собраться с мыслями.

— Сир, мой добрый господин, конечно, у меня нет слов, чтобы выразить благодарность за герцогство и дарованную мне свободу…

— И за мою дочь! — воскликнул Конрад. — Может, она незаконнорожденная, но все равно моя кровь.

— Да, сир, я… — Маркус глянул через плечо на открытую дверь гостиной, где находились пажи, и перешел на шепот. — Могу я говорить откровенно, Конрад?

Король бросил на него любопытный взгляд, но потом рассмеялся, как будто до него наконец дошло.

— О, конечно… Имоджин делает тебя неуправляемым. Должен признаться, это ставит меня в тупик, но мы что-нибудь придумаем, что-нибудь не имеющее отношения к тому, на ком ты женишься. А женишься ты на моей дочери. Объявим об этом публично на Ассамблее. Герцогство ты получишь в день помолвки.

Чувствуя, как его захлестывает волна паники, сенешаль попытался изобразить приличествующую случаю радость. Но… у него ничего не получалось, и Конрад видел это.

— Маркус, я же меняю твою судьбу.

— Да, сир.

Маркус принужденно улыбнулся. В годы юности он продал бы душу за то, что ему только что предложили; однако сейчас мог думать лишь о том, что снова теряет Имоджин. И, хуже того, тот, кто ее получит, может после первой же брачной ночи выставить ее вон. Многие женихи закрыли бы глаза на то, что она не девственница, ради ее богатого приданого, но только не праведный Виллем. Если она достанется ему, он ни за что не простит ее.

Маркус из кожи вон лез, пытаясь выглядеть исполненным благодарности, но Конрад слишком хорошо его знал.

— Не зли меня, Маркус, — сказал он сквозь стиснутые зубы. — Возвращайся к себе, поразмышляй о том, как необыкновенно тебе повезло, и не выходи оттуда, пока не осознаешь, в каком ты долгу передо мной.

Выйдя из спальни императора на галерею, ведущую к лестнице в зал, Маркус уже не пытался скрыть охватившее его отчаяние. На мгновение он остановился, разрываясь между желанием вернуться, с мольбой пасть к ногам Конрада или броситься куда-нибудь, куда угодно, попытаться сделать хоть что-нибудь… но что? Этого он даже представить себе не мог.

Он ступил на огороженную винтовую лестницу и начал подниматься, но почти сразу же остановился, удивленно приоткрыв рот: на верхней ступеньке стоял кардинал, явно дожидаясь его.

— Мы никогда особенно не любили друг друга, сенешаль, — негромко сказал Павел. — Однако оба понимаем, что на западе выросла трава, которую нужно вырвать с корнем. Поговорим об этом позже?

«Вот до чего дошло, — подумал Маркус, глядя в светло-голубые глаза, так пугающе похожие на глаза его господина. — Неужели я способен действовать заодно с одним из самых мерзких людей, которых когда-либо знал?» И что-то внутри у него умерло, когда он осознал: да, способен.

На закате, к изумлению Эрика, они добрались до Монбельяра.

— А ведь мы поднялись в нагорья! — воскликнул он, когда они остановились у поместья, возвышающегося над городом. — Это дальше, чем мы проскакали за первый день с Виллемом.

Лошади у них совсем вымотались.

Линор выглядела утомленной, но довольной и явно гордилась собой. Она подняла вуаль: вокруг глаз залегли тени усталости, но в остальном она, как обычно, была прелестна.

— Господь благоволит нашим усилиям, — сказала она. — Мы не встретили ни медведя, ни кабана, ни волка, ни дикую кошку, ни разбойников. Фактически это было, скорее, скучно. Я начинаю относиться с подозрением к рассказам о странствующих рыцарях.

Эрик, как знатный сеньор, после наступления вечера имел право потребовать убежища в любом доме. Линор эта перспектива заставляла нервничать, но единственным другим вариантом было снять комнаты в придорожной гостинице, а Эрик опасался выставлять Линор на всеобщее обозрение. Все эти монахи, нищие, торговцы и, хуже того, люди его происхождения, молодые рыцари, странствующие по стране в поисках турнира, где можно победить, или богатой наследницы, которую можно похитить… Они с Линор решили, что на всем пути она будет маскироваться, чтобы кто-нибудь из придворных случайно не узнал ее и прежде времени не сообщил Конраду об их приближении. Она снова опустила вуаль, низко наклонила голову, и Эрик повел ее к воротам поместья.

Этим вечером туман спрятал замок от города. Виллем поужинал один, отослав пажей, которые предложили составить ему компанию. Покончив с едой, он подошел к двери, чтобы кликнуть Мюзетту, чтобы та унесла тарелку. По ступеням поднималась незнакомая женщина.

— Кто ты? — удивленно спросил он.

Она улыбнулась, и эта улыбка прояснила Виллему, каковы намерения красавицы и насколько она уверена в своей способности их осуществить.

— Его величество император попросил меня нанести тебе визит.

Виллем ошеломленно смотрел на женщину. Его отягощенная приличиями совесть тут же начала сравнивать ее с Жуглет. Держалась незнакомка с той же жизнерадостной уверенностью, но на этом сходство заканчивалось: она была ниже ростом, более хорошенькая, определенно более женственная в манере поведения и речи и — что выглядело очень впечатляюще — более округлая и мягкая, везде. Одетая лишь в рубашку без рукавов и красноватый плащ, женщина прошла мимо Виллема в комнату и сбросила плащ на пол.

По-прежнему без единого слова — отчасти потому, что был немного пьян, — Виллем последовал за ней. Она огляделась с таким видом, словно покупала комнату и решала, какие изменения следует тут сделать.

— Ты ведь был героем недавнего турнира? — спросила она оценивающим тоном, в котором тем не менее сквозило восхищение. Ее учили так себя вести, но Виллем, не понимая этого, был сражен ее вниманием к себе. — Я смотрела на тебя и надеялась, что когда-нибудь у меня появится шанс.

Незваная гостья пересекла комнату, открыла ставни, огляделась по сторонам и снова закрыла их. Виллем молча смотрел на нее, и ей льстил его немой восторг. Она бросала на него ласковые взгляды, заставляющие его краснеть и отворачиваться. Она подошла к столу, взяла огарок восковой свечи, зажгла его от фонаря, поставила на стол и задула фонарь.

— Вот так, — со спокойным удовлетворением сказала женщина. — Думаю, с этого мы и начнем. Или, может, ты предпочитаешь раздеть меня при ярком свете?

И негромко рассмеялась, видя, что он окончательно утратил дар речи.

Но когда она шепнула, поддразнивая его: «Или мне самой раздеться?» — Виллем, по-прежнему без единого слова, перешел к делу. Ее тело на ощупь было мягким и податливым, пахло от нее розовой водой и корицей. Она была такой, какой Жуглет никогда не бывать, и это очаровывало его, как нечто совершенно новое, неизведанное. По поведению женщины нельзя было понять, какой у нее характер, или интересы, или страсти, или ум. Она предлагала просто женское тело, жаждущее доставить ему удовольствие. Он даже не знал ее имени. Момент, когда он овладел ею, не принес ничего, кроме краткого мига удовлетворения.

Все так несложно — и так захватывающе в своей простоте.

Глава 15 САГА Произведение, прослеживающее жизнь большой семьи на протяжении нескольких поколений

23 июля, ночь

Этим вечером Маркус, охваченный смутным чувством страха, преклонив колени, стоял на молельной скамеечке в своей спальне. Он ждал, что вот-вот послышится стук со стороны коридора, ведущего в зал, и знал, кто придет и зачем. Поэтому, когда стук прозвучал, согнал пажей с их постелей, отослал в прихожую, а сам остался в той же позе, дожидаясь кардинала.

Павел, когда его разбирало, не мог оставаться в покое. С самого момента своего появления у Маркуса он безостановочно двигался — не потому, что нервничал или был охвачен тревогой, а по причине распирающей его энергии.

— Я не буду допытываться, каковы твои причины, а ты не спрашивай о моих, — без единого слова приветствия и без всякого предисловия заявил он. — Очевидно, что нам обоим выгодно убрать Виллема из Доля.

Маркус продолжал стоять на коленях со склоненной головой.

— Я восхищаюсь этим человеком и не причиню ему никакого физического вреда, — еле слышным шепотом ответил он. — И меня не заботит, при дворе он или нет, если только он не украдет то, что принадлежит мне.

— Что тебе может принадлежать, Маркус? Ты же крепостной.

Павел рассмеялся, приоткрыл ставни и выглянул во двор. В этом смехе был тот едкий оттенок, который Маркус помнил еще со времен своей юности при дворе старого императора.

— Даже если ты женишься на отродье Конрада и станешь герцогом, это тебе все равно ничего не даст. Ну, по крайней мере, твоему ребенку уж точно. Кто вступит в брак с отпрыском крепостного и незаконнорожденной, даже королевского крепостного и королевской незаконнорожденной? Конрад ослеплен своим расположением к тебе. Это «повышение» совершенно идиотское, и у него нет будущего. От наследства его дочери будет гораздо больше пользы, если отдать его церкви.

— Вы правы, ваша светлость, брак неразумный, и мне он не по душе. Вы можете мне помочь?

— Только если ты поможешь мне.

Павла, казалось, интересовало что угодно, только не человек, к которому он пришел; он даже ни разу не взглянул на сенешаля. Сейчас его внимание привлекла подставка с тазом и кувшином. Он налил в таз свежей воды и изящными движениями вымыл руки, наслаждаясь тем, что держит Маркуса в напряжении.

— Его дочь — моя крестница, и мы оба духовного звания. Знаю, она не хочет замуж, и я могу умолить Бога позволить ей остаться в монастыре.

Это было замечательно простое решение.

— И вы это сделаете?

— Конечно. — Павел потянулся к полотенцу. — Если ты поможешь мне убрать Виллема из Доля от двора.

Не поднимая голову, Маркус прошептал, чувствуя, как перехватило горло:

— В соседней комнате есть слуги.

Павел тут же ринулся к двери и открыл ее.

— Убирайтесь! — приказал он мальчикам-пажам. — Ждите во дворе, пока вас не позовут.

Высунув голову наружу, он проследил, как они выполняют его распоряжение, после чего снова принялся расхаживать по спальне.

— Вообще-то существует немало способов избавиться от него. Самый легкий — поймать его на месте преступления как содомита…

— За это далеко не всегда отлучают от двора, как вам известно из личного опыта, — с иронией заметил Маркус.

Павел покраснел и наконец-то воззрился на него, драматическим жестом швырнув полотенце на пол. Маркус не реагировал. После паузы Павел многозначительно продолжил:

— Как сенешаль ты имеешь доступ к его еде.

Маркус резко поднял голову.

— Этого я не сделаю! — И, снова опустив глаза, сокрушенно пробормотал: — Христос, вы даже подлее Альфонса.

— Разговаривай со мной почтительно, ты, грязь у меня под ногами! — Павел снова заметался по комнате. — Я для тебя же стараюсь.

— Нет, ваша светлость, это не так. — Маркус устало рассмеялся. — Уже сделано все, чтобы он покинул двор. Его сестра не будет императрицей, спасибо грязи у вас под ногами. Чем он вам еще мешает?

Павел заколебался.

— Тебя это не касается. Скажу одно: пока Конрад не женится на девушке из Безансона, Линор и ее братец по-прежнему бельмо у меня на глазу.

— Но я целиком и полностью разрушил будущее Линор, погубил ее репутацию.

Маркуса захлестнула новая волна вины: до этого момента его терзал только сам факт лжи и достаточно абстрактный грех вероломства. О конкретных, долговременных последствиях своего поступка он практически не задумывался.

— Дело может дойти до расследования твоей истории. — Павел навзничь рухнул на постель. — А твое слово при дворе стоит меньше, чем слово свободного человека. Жуглет трудится не покладая рук, пытаясь смягчить позицию Конрада по отношению к Линор, а он гораздо коварнее тебя и лучше манипулирует людьми. Он в состоянии добиться своего.

— Вот от Жуглета и нужно избавиться! — взволнованно воскликнул Маркус, сжав переплетенные пальцы с такой силой, что побелели костяшки.

Павел задумался.

— А что? Виллем без Жуглета не более чем несмышленый щенок. И еду Жуглета можно… приправить так же легко, как для Виллема. — Он отечески улыбнулся, глядя на Маркуса. — А для тебя риска никакого. Я достану зелье, я помогу искупить свой грех, и я прикрою тебя, если возникнут какие-то подозрения.

Маркус саркастически рассмеялся.

— Нет. Вы просто будете смотреть, как крепостного вешают, и полностью освободитесь от подозрения.

Павел сел с хмурым видом.

— Я уважаю твой ум, Маркус. Будь любезен, уважай мой. У тебя годами были самые теплые отношения с Жуглетом, и оба вы не питали любви ко мне. Если тебя схватят и ты расскажешь Конраду, что за всем этим стою я, он поверит тебе. Следовательно, не в моих интересах, чтобы тебя схватили. — Он слегка расслабился, снова откинувшись на подушки. — Есть яды, убивающие безболезненно. А Жуглет глотает все подряд, как типичный бродяга.

— Я не стану убивать невинного человека.

— Правда? — фыркнул Павел. Он сел, упершись руками о колени, и в первый раз прямо взглянул на Маркуса. — Тогда как, с учетом всех обстоятельств, ты намерен получить желаемое?

Маркус задумался. Внезапно сердце у него заколотилось.

— Расскажу всю правду, — сказал он наконец.

— Расскажешь Конраду, что солгал насчет Линор?

Маркус побледнел и встал.

— Что вам…

— Просто догадка. — Павел улыбнулся. — Успокойся. Этот вывод напрашивается сам собой, но Конрад не видит его, потому что привык воспринимать тебя как честного человека. Мы должны использовать эту его слабость, знаешь ли. Думаю, у нас впереди три месяца его слепого доверия к тебе, а потом подозрения станут нарастать. Поэтому нужно действовать быстро, чтобы успеть получить все желаемое.

— Не будем мы ничего такого делать, — простонал Маркус, сражаясь с приступом тошноты. — Я прямо сейчас пойду к нему и расскажу все.

— Если признаешься, ты покойник, — со спокойной убежденностью заявил Павел. — Неужели непонятно? Ему придется убить тебя. Ты поступил как предатель, оклеветав его невесту, и выставил его перед всеми дураком… не говоря уж о Виллеме, который просто оторвет тебе голову. Не знаю, зачем ты сделал это, но твоя цель тоже станет понятна, и вряд ли к твоей выгоде. Если говорить откровенно, этот выход для тебя полностью закрыт, Маркус.

Самодовольная усмешка на лице Павла как бы приглашала сенешаля признать свое падение и постараться извлечь из него выгоду.

— По крайней мере, начиная с этого момента я буду честен и тем самым попытаюсь исправить положение.

Павел рассмеялся.

— Ну-ну, попытайся, но сомневаюсь, что от этого будет толк.

Он поднялся и зашагал к двери с ленивой уверенностью, напомнившей Маркусу императора.

— Поговорим позже, когда обстоятельства сложатся так, что у тебя совсем не останется выбора.

— Жуглет, я хочу показать тебе кое-что, — вскоре после этого разговора с очень серьезным видом сказал Маркус, подкараулив менестреля в коридоре неподалеку от приемной Конрада. — Пойдем ко мне, — и он начал спускаться по ступеням.

— Император ждет свежий графин с вином, — запротестовала Жуглет, тем не менее следуя за Маркусом.

— Не лги. Если бы тебя послали в погреб, ты пошел бы к другой лестнице.

— Он хочет подогретого вина с пряностями, а для этого нужно спуститься на кухню.

— Я не задержу тебя надолго.

Они пересекли двор и начали подниматься по внутренней винтовой лестнице. В большой прихожей пажи уже развели огонь в камине и зажгли факел. Не останавливаясь, Маркус направился прямо к одному из выставленных вдоль стены резных сундуков и откинул крышку. Жестом дав понять Жуглет, что нужно закрыть дверь, он достал потрепанный кусок пергамента, чернильницу и тростниковое перо.

— Зачем это?

Вопреки желанию Жуглет, таинственность происходящего захватила ее. Маркус, конечно, ублюдок, но, по крайней мере, в отчаянии ведет себя не так примитивно, как Виллем.

Жуглет, я знаю, ты все еще подозреваешь меня, но в одном ты не должен сомневаться. Я люблю дочь Альфонса.

Конечно, конечно, — ответила Жуглет, надеясь, что это неправда, но, взглянув в его лицо, внезапно осознала, что сенешаль искренен.

Это было скверно, поскольку относилось к разряду того, на что менестрель не в состоянии повлиять.

— Да, я люблю ее. Если ты по-прежнему действуешь в моих интересах, умоляю, уговори Конрада ускорить наш брак с Имоджин.

Вот, значит, чего он хотел в конечном счете. Она удивленно смотрела на Маркуса, пытаясь решить, способен ли он, потворствуя собственным желаниям, разрушить будущее императора.

Тот, однако, неправильно растолковал удивленное выражение ее лица.

— Тебе не верится, что единственное, чего я хочу, это Имоджин. Сейчас я напишу ей письмо, и ты из первых рук узнаешь, какие чувства я питаю к ней.

— Это ни к чему. — Жуглет сделала вид, что подавляет зевок. — Единственное, чего я сейчас хочу, Маркус, это свернуться калачиком у камина и поспать. Сегодня выдался тяжелый день.

Нужно было срочно остаться одной, чтобы разобраться в том, что она услышала.

— Я все равно собирался писать, — стоял на своем Маркус. — Можешь прочесть? Я хочу, чтобы ты был моим свидетелем. Если ты искренен в своей дружбе ко мне и если когда-нибудь меня призовут к ответу за все происшедшее, будь моим свидетелем.

— Хорошо, — уступила наконец менестрель.

Недавний притворный зевок заставил ее осознать, насколько она в самом деле устала и как дорого ей обошлось нападение Павла в подвале. Да и бесконечные муки Виллема тоже. Не день, а сплошные неприятности.

— Ладно, я твой свидетель.

Она шутливо, но вместе с тем устало поклонилась. Маркус окунул перо в чернильницу и быстро написал:

«Имоджин, дорогая, мое сердце полно тобой. В каждой даме при дворе я вижу тебя, и от этого они кажутся прекрасными, хотя никто…»

— Да-да, все ясно, но нельзя ли сегодня вечером обойтись без поэзии? — остановила влюбленного Жуглет, которая читала поверх его плеча. — Переходи к сути, умоляю тебя.

Он, однако, некоторое время продолжал в том же цветистом духе. Жуглет стояла, нетерпеливо притоптывая ногой. В конце концов он написал:

«Я сам не свой от нашей разлуки, любимая, и не знаю, как добиться, чтобы твой отец и Конрад были добры к нам. Если твоя умная головка придумает что-нибудь, пожалуйста, сразу же напиши мне. Я готов без колебаний выполнить любое твое требование. Мой друг Жуглет, музыкант его величества, обещал помочь нам, чем сможет, и он мой свидетель в написании этого письма. Как всегда, посылаю тебе свою неиссякаемую любовь. Я твой, пока смерть не разлучит нас, и за гробом тоже».

В качестве подписи он поставил букву «М», а под ней витиеватый росчерк самого драматического вида.

— Любовный узелок, — пояснил он с таким искренним и застенчивым видом, что Жуглет почувствовала укол жалости к нему.

Он запечатал письмо воском и протянул его Жуглет.

— Отправь сам.

— Хорошо, — ответила по-прежнему заинтригованная Жуглет.

— Пожалуйста, не откладывай.

Не желая обременять себя этой задачей, Жуглет кликнула пажа и вручила ему письмо. Она так и не поняла, к чему все это. Даже если Маркус и впрямь любил девушку, он почти не знал ее, и то же самое можно сказать о ней. Поэтому Имоджин, прочтя письмо, наверняка решит, что его отправитель не в своем уме. Однако Маркус, по всей видимости, готов пойти на такой риск. Зачем?

Хорошо, он любит ее. Возможно, это чувство взаимно. Маркус никогда не пекся о собственных интересах до такой степени, чтобы ради них пожертвовать браком своего господина.

Он любит кузину императора. Сам по себе этот факт не оправдывает его вероломства. Значит, любит. Ну, пусть. Однако в данный момент это ничего не меняет.

Если только Жуглет не сумеет обратить вновь обретенное знание в свою пользу.

Но как? Ничего не приходило в голову.

В конце концов она вернулась в комнату Конрада с пряным подогретым вином для его величества и украденной колбаской для охранника у двери. В отсутствие менестреля Конрад вызвал к себе женщину и уже почти раздел ее, когда Жуглет вошла. Туника незнакомой блондинки валялась за кроватью, поэтому определить, каков ее статус, было сложно. Женщина, по-видимому, была довольна, что оказалась здесь, и улыбалась, чуть-чуть устало.

— Ох, Жуглет, ты наконец вернулся.

Конрад трудился над красоткой с таким видом, будто очищал яблоко от кожуры, а не обнажал человеческое тело.

— Поставь вино около постели. От всех этих разговоров о женщинах мне захотелось напомнить себе, что от них есть хоть какой-то прок. Но, пожалуйста, совсем не уходи. Можешь спать в гостиной с собаками, они согреют тебя.

— Мне не холодно, но спасибо, сир.

Конрад между тем прижал блондинку к постели, раздвинул ей колени, просунул между ними руку и удовлетворенно улыбнулся.

Жуглет выскользнула в гостиную и свернулась калачиком рядом с дремлющими мальчиками-пажами, пытаясь не обращать внимания на сладострастное хрюканье и подстанывания Конрада, слышные даже через закрытую дверь. У нее мелькнула мысль отправиться спать в большой зал, но там могло быть еще хуже — она могла наткнуться на настоящих любовников, пылающих искренней страстью друг к другу. Несмотря на необходимость как можно скорее разгадать тайну Маркуса, тело Жуглет тосковало по Виллему с остротой, для нее непривычной. Она мучительно осознавала свою женственность, жаждала наполниться им, чувствовать прикосновение его бороды к своей щеке, своим грудям, своим бедрам. Этой ночью ей было нелегко уснуть.

24 июля

Второй день пути был труднее первого, и все же они добрались до Мюльхаузена и, следовательно, не выбились из графика. Если так пойдет и дальше, они прибудут в Кенигсбург до того, как король со своим двором отправится в Майнц. Значит, все испытания не зря.

По мере приближения к болотистой долине Рейна все сильнее досаждали комары, хотя дорога оставалась в тени, да и народу на ней заметно прибавилось. Погода все еще стояла хорошая, однако постепенно свежий горный воздух сменялся теплым, более влажным и плотным.

Проснувшись, Линор с трудом поднялась, но все же настояла, чтобы они отправились дальше сразу после мессы. У них имелась с собой солонина, однако, по ее понятиям, в этот день следовало поститься: завтра предстоял праздник Святого Христофора, а сейчас было не время проявлять неуважение к святым. Поэтому, когда солнце поднялось выше, они купили в маленькой рыбацкой деревушке свежую форель: есть рыбу в постные дни не возбранялось. Зажарили ее на костре, который развели на берегу реки, но съели (по настоянию Линор) уже в дороге, отчего у нее разболелся живот.

Больше всего, однако, девушка страдала от скуки. Все ее представления о жизни за пределами собственного поместья оказались чересчур оптимистическими. Она воздерживалась от любых разговоров с людьми, попадавшимися им на разбитой дороге, под влиянием совершенно необъяснимой уверенности, что им каким-то образом известна ее история. Иногда до них доносились звуки музыки или речь рассказчика. Самые увлекательные истории рассказывали пилигримы — возможно, таким образом они обнажали свои души перед Господом.

Однако в промежутках между встречами с другими путешественниками отвлечься было совершенно не на что. Вдоль дороги очень редко попадались деревни. Только деревья, бесконечные деревья — березы, дубы, буки, каштаны, реже клены, тисы, яблони, грушевые деревья, черносмородиновые кусты, розовые кусты с поникшими цветами, бузина, орешник и липы. Если целый день вдыхать даже самый прекрасный цветочный запах, он может надоесть. Громко пели птицы. В самую жару это были в основном ласточки, безостановочно издающие пронзительные крики, которые едва ли можно было счесть мелодичными; вечером их сменят кукушки и нежно воркующие голуби, которых Линор любила, но тогда она уже будет крепко спать и не сможет их слышать. По крайней мере, она надеялась, что святой Христофор позволит ей уснуть.

24 июля

Когда день был в самом разгаре, Конрад послал своего менестреля в Селестат, проверить, как там Виллем. Свое поручение он давал с таким видом, что стало ясно: это в некотором роде проверка. Поэтому Жуглет покидала замок со смешанными и не слишком приятными чувствами. Однако, двигаясь в жарком свете дня по запруженным суетящимися людьми улицам и видя то одну пару, уединившуюся позади печи, то другую, обнимающуюся в переулке серебряных дел мастеров, она совершенно точно осознала, что произойдет, если у них появится возможность уединиться хотя бы на время. В гостиницу Жуглет прибыла в прекрасном настроении, в своем обычном ребячливом духе пококетничала с хозяйкой и ее дочерью, сердечно приветствовала слугу и пажей Виллема и взбежала по лестнице. Мимолетно удивившись, почему никто не сидит перед дверью, она распахнула ее и ворвалась внутрь.

— Ах ты, лентяй! — воскликнула она, еще не успев привыкнуть к полумраку: ставни в комнате были закрыты. — Как ты можешь валяться в постели в такой прекрасный день?

И только тут она разглядела, что вместе с ним в постели лежит обнаженная красотка.

Взгляды Жуглет и Виллема на мгновение встретились. Он непроизвольно съежился. Она перевела взгляд на женщину. Жуглет знала ее — это была постоянная любовница Конрада, способная продать собственную мать, лишь бы заработать очки при дворе. Она была не из тех, кто знал правду о менестреле, и Жуглет хотела, чтобы так оставалось и впредь. Как и Жуглет, эта женщина не видела особого проку в утонченности, присущей хрупким дамам аристократических кругов, но, в отличие от менестреля, пускала в ход всю присущую ей женственность, чтобы добиться желаемого. Конрад, воспринимающий женщин просто как тела, которыми можно овладеть, или как девственниц, чью чистоту можно использовать для организации выгодных союзов, высоко ценил ее, хорошо кормил и задаривал драгоценностями.

Что-то в лице менестреля насторожило Виллема и одновременно подсказало ему, как нужно себя вести. Переборов смущение, он сказал преувеличенно сердечно:

— Жуглет, может человек доставить себе маленькое удовольствие?

— Меня послал император, — уже придя в себя, ровным голосом ответила Жуглет. — Прошу прощения, сударыня Бери-Кто-Хочешь, но, боюсь, все козыри…

— Меня тоже послал император, — лениво возразила она. Это, как ни странно, отчасти успокоило Жуглет, хотя не вызывало сомнений: Конрад отправил ее сюда специально, чтобы они столкнулись. Подчеркнуто бесцеремонно Жуглет открыла ставни, впустив яркий послеполуденный свет.

— Ах! Как заботлив наш Конрад, как старается тебя развлечь! Сначала одну посылает и тут же другого.

Последовала пауза, после которой прозвучало:

— На самом деле император направил меня сюда еще вчера, и с тех пор я здесь.

Брюнетка издала горловой смешок, явно довольная собой, и одарила Виллема мимолетной интимной улыбкой, отчего настроение у Жуглет резко пошло на убыль. В особенности когда Виллем чисто рефлекторно улыбнулся в ответ, после чего залился краской, отвернулся от обеих и потянулся за простыней, чтобы прикрыться.

— Ах! — снова воскликнула Жуглет и добавила более добродушно: — Ты, жадная девица, высосала из него все, что можно, не оставив ничего остальным. Смотри, они могут на тебя обидеться.

— Переживу как-нибудь, — промурлыкала та. — На меня и так дуются за то, что я фаворитка Конрада.

Вид Виллема, окаменевшего под простыней, доставил Жуглет больше удовольствия, чем она готова была в этом себе признаться.

— Да, всем известно, что ты любимая содержанка его величества, — сказала она, чтобы Виллем уж точно осознал этот факт. — Однако в твое отсутствие нынче ночью он, похоже, очень увлекся хорошенькой блондинкой, так что, если хочешь, так сказать, сохранить свою позицию, хватит раздвигать тут ножки, беги скорее в спальню его величества. От имени императора сердечно благодарю тебя за то, что отвлекла Виллема от переживаний по поводу недостойного поведения его сестры.

Женщина ее иронию не уловила, но Виллема, к удовлетворению Жуглет, перекосило.

Как только королевская фаворитка ушла, повисло напряженное молчание. В конце концов Виллем нетерпеливо откинул простыню и сел с выражением вызова на лице. Но одного взгляда на Жуглет оказалось достаточно, чтобы его охватило раскаяние.

— Не могу передать, как…

— Не трудись, — прервала его Жуглет, по-видимому очарованная узором на расшитом бисером поясе Виллема, лежащем на стуле. — Спасибо всем святым за то, что Конрад сделал это, и в особенности за такую болтушку. Надеюсь, ты дал ей достаточно материала для сплетен. Павел так и рвется заклеймить тебя как… грека, теперь это так называется. Вот кем они нас считают.

— Но император устроил так, что ты на нее наткнулась…

— Выгоды перевешивают.

Жуглет подошла к окну, чтобы получше разглядеть пояс в солнечном свете.

— Нечего изображать бесчувственность. Совершенно ясно, что ты ревнуешь.

— Может, тебе и ясно, с твоим обостренным чувством чести. Но уверяю, она ничего не заметила… Это местная работа?

— Можешь сколько угодно изображать безразличие, но на самом деле ты жаждешь извинений. Или, по крайней мере, объяснения.

— Она уже все мне объяснила: ее послал император. Отказать ей после того, что случилось вчера, с твоей стороны было бы чистым безумием. — Она помолчала, продолжая внимательно разглядывать пояс, а потом спросила чуть дрогнувшим голосом: — Она действительно провела здесь всю ночь?

— Видишь? Ты хочешь, чтобы я повинился. — Виллему было приятно, что случившееся имеет для нее значение. — Иди сюда, я сейчас все заглажу.

Жуглет издала смешок.

— Ты всю ночь и полдня скакал на проститутке, и у тебя еще остались силы для меня? — Отшвырнув пояс, она зашагала к двери. — Лучше отдохни. Ясно, что ты вымотан.

— А ты куда?

— Пойду повидаюсь с Жанеттой, — небрежно обронила Жуглет. — У нее есть шиньон из светлых волос, который полностью меняет мою внешность.

Виллем выпрямился на постели.

— И зачем он тебе понадобился?

— Сердце мое, я шла сюда с надеждой, что ты доставишь мне удовольствие, но, по-видимому, стоит поискать его в другом месте. А поскольку я не хочу, чтобы меня узнали…

— Жуглет! — в ужасе воскликнул он. — Ты этого не сделаешь…

— Ах, не волнуйся! Никто меня не узнает. Жанетта уже не раз помогала мне в таких вещах. В этом вопросе мы с ней, можно сказать, знатоки… Будь любезен, приходи в замок к ужину.

Виллем, как был голый, выскочил из постели, и, вопреки собственному желанию, Жуглет было приятно смотреть на его тело. Его ярость она полностью игнорировала.

— Ты не станешь отдаваться другому мужчине!

— Не тебе указывать мне, что делать.

— Не допущу, чтобы ты стала шлюхой, как моя сестра…

— Ничего нелепее ты в жизни не говорил! — взорвалась Жуглет, внезапно тоже разъярившись, и вернулась в глубину комнаты. — Во-первых, Линор не шлюха, и, если ты дашь мне шанс, я докажу это. Во-вторых, нечего сравнивать мое положение и ее: для Линор важнее всего оставаться непорочной, для меня же — сохранять свободу.

— Свободу для чего? — сердито спросил Виллем. — Чтобы развратничать?

— Лицемер! Я всего лишь делаю то же, что и ты. И какие могут быть возражения? Ведь я ищу другого партнера только потому, что тот, кто для меня предпочтительнее, исчерпал свои силы, развлекаясь с другой…

— Ты же только что сказала, что это было правильно!

Взбешенный и недоумевающий Виллем уже почти кричал.

— Да, радость моя, это правда, но вид твоего обнаженного тела подогревает мое желание, и поскольку ты…

— Иди сюда! — Виллем сделал драматический жест в сторону постели. — Я покажу тебе, насколько исчерпал свои силы.

Откинув голову, она горько рассмеялась.

— Ох, Виллем, ну ты и комик!

— Моя женщина не будет отдаваться…

— Я не твоя женщина, — перебила его Жуглет с такой серьезностью, что он моментально закрыл рот. — Я менестрель Жуглет.

Возникла неловкая пауза. На самом деле Жуглет вовсе не собиралась расхаживать в замаскированном виде по улицам соседних деревень в поисках приключений и теперь уже жалела, что заикнулась ему об этом.

Виллем со смущенным видом принялся одеваться. Жуглет вернулась к двери и почти отодвинула засов, когда услышала за спиной:

— Если откроешь дверь, я расскажу всем, что ты женщина.

Она резко задвинула засов и повернулась лицом к Виллему.

— Черт побери, ты сможешь нарушить клятву сохранить мой секрет? Кроме того, неужели ты до сих пор ничего не понял? Такого рода шантаж годится тогда, когда, осуществляя свою угрозу, получаешь выгоду. Ты же не приобретешь ничего, лишь потеряешь любовницу.

— Не нужна мне любовница, которая запросто отдается другим!

Жуглет поджала губы и понимающе кивнула.

— И мне тоже. Но мне и в голову не приходило ничего тебе запрещать.

Он испустил тяжкий вздох.

— Я же мужчина.

На нее это заявление, похоже, не произвело ни малейшего впечатления.

— И что?

Он сел на постель.

— Вряд ли ты поймешь это, но одно из преимуществ быть мужчиной состоит в том, чтобы все знали, что ты мужчина.

Она усмехнулась, прислонилась к двери и скрестила на груди руки.

— Поверь, уж кто-кто, а я очень высоко ценю это преимущество — чтобы все знали, что я мужчина!

— Но я проигрываю от твоего маскарада! Никто не узнает правды о нас, пока ты не раскроешь свой секрет.

Жуглет в притворном возмущении всплеснула руками.

— Прекрасно! Образец куртуазной любви. Значит, я все-таки твоя дама.

Виллем на мгновение задумался, а потом рассмеялся.

— Ну да! — с вызовом сказал он. — В следующий раз во время турнира дай мне свою шелковую перчатку. А еще я могу написать скверную балладу о твоем молочно-белом теле и исполнить ее, нещадно фальшивя, перед всеми, кому это интересно.

Он истерически расхохотался и рухнул навзничь на подушки.

— За последние дни я в первый раз слышу твой смех, — без тени раздражения сказала Жуглет. — Надо полагать, сегодняшние ночные утехи пошли тебе на пользу. — Задумчивая пауза. — Или, точнее, развлечение с другой женщиной, не со мной.

Она вздохнула и добавила, стараясь, чтобы получилось как можно небрежнее:

— Ну, полагаю, Конрад знает, что делает, и пусть лучше будет так…

Виллем оборвал смех и сел.

— Ты что, хочешь полностью порвать со мной…

Он замолчал, когда Жуглет метнулась к постели и опустилась на колени рядом с ним, пристально глядя ему в лицо.

— На протяжении трех лет мы были лучшими друзьями, даже не помышляя ни о каких любовных утехах. Именно из дружбы выросло наше взаимное расположение. Нет, я не хочу, чтобы мы отдалились друг от друга, стали чужими, Виллем. Я хочу, чтобы мы продолжали радоваться обществу друг друга в той форме, к которой привыкли. Теперь, когда этот хитроумный заговор все порушил и нам не на кого опереться, кроме как друг на друга, и мы знаем, что никогда не сможем быть любовниками в обычном смысле… давай, по крайней мере, останемся друзьями.

— Я… — Он хмуро смотрел на нее. — Ты сменила тему.

— Нет. Тема, как обычно, одна и та же: кто мы? И я предлагаю такой вариант: мы друзья. Друзья и союзники в попытке спастись, когда обстоятельства против нас.

Она уселась на пятки в ожидании ответа.

С потерянным, застенчивым видом он сказал:

— Не понимаю я, что это такое — иметь союзником женщину… зная, что она женщина. — Он снова нахмурился. — Если не считать моей сестры, которая научила меня лишь тому, что женщины — ненадежные союзники.

— Снова за старое? — с плохо скрываемым раздражением сказала Жуглет. — Мало тебе, что ее будущему нанесен ущерб? Неужели обязательно, чтобы и собственный брат трепал ее доброе имя? Это ложь, Виллем. Ты только сам себя растравляешь, веря в это.

— Не знаю, во что вообще верить, — вздохнул Виллем.

— Тогда не верь, что она виновна, пока у тебя не будет доказательств! Почему ты не прислушиваешься к моему мнению? Разве я когда-нибудь ошибалась?

У него тут же нашелся ответ.

— Ты думала, что я никогда не пойду на интимные отношения с менестрелем Жуглетом просто потому, что менестрель Жуглет мужчина. — Он рассмеялся с оттенком горечи. — Что касается политических махинаций, тут я тебе полностью доверяю, а вот в оценке эротической любознательности членов нашей семьи — нет. В этом ты нас недооцениваешь.

— Я могу рассказать немало историй о твоей сестре, подтверждающих ее хорошие качества.

— А я могу рассказать тебе историю, которая побьет все другие и докажет, что она всегда была своенравной девицей и ей нравится навлекать неприятности на себя и других.

— Ох, ради Христа, только не надо снова об этом!

Жуглет начала подниматься.

— Ты знаешь, что я имею в виду? — пораженно спросил Виллем.

Жуглет застыла в полусогнутом положении с таким видом, словно взвешивала что-то в уме.

— Мне знакомо это выражение лица. Ну-ка расскажи, что тебе известно.

Жуглет прикусила нижнюю губу, выпрямилась и попятилась от него.

— Мне известно о той ночи в имении Альфонса, — ответила она.

Слегка покраснев, Виллем удивленно воззрился на нее. Усевшись на сундук у окна, она продолжала с вызовом:

— Правда, я не понимаю, почему отсюда вытекает, что твоя сестра шлюха.

— Откуда ты узнала? Я никогда не рассказывал об этом.

Внезапно Жуглет страшно побледнела.

— Линор проболталась? — продолжал давить Виллем. — Наверно, вообразила, что это очень забавно.

Жуглет смотрела на него с видом угодившего в ловушку кролика, не произнося ни слова.

— Я хочу знать, что именно Линор рассказала тебе, — произнес он вежливо, но в тоне его звучал приказ. — Уверен, она все исказила в свою пользу. Если уж мы союзники, давай ничего не скрывать друг от друга.

Жуглет продолжала смотреть на него, на его мягкие карие глаза и выразительные брови. Сердце забилось чаще. Этот момент застал ее врасплох. Она попыталась мысленно оценить все свое рискованное предприятие: что пошло хорошо, а что не так и что еще могло произойти. После долгой паузы она сделала глубокий вдох. Может, настал момент открыть карты.

— Ладно, — заговорила она наконец. — Я расскажу тебе всю историю, как я ее понимаю.

Новая пауза. Жуглет встала с сундука, заколебалась на мгновение, но потом пересекла комнату и села на постель рядом с Виллемом, повернувшись к нему лицом.

— Линор было восемь, тебе одиннадцать. Ваш старый управляющий Жиан, в порыве ложно понятой преданности, нашел вас и рассказал все как было: что ваш отец получил земли напрямую от отца Конрада, но, когда ваша мать овдовела, Альфонс, граф Бургундский, мошенническим путем лишил вас всего. Линор три дня шла до Орикура, чтобы пожаловаться на графа старому императору, умирающему в его спальне. Ты отправился следом и догнал ее в маленькой роще на вершине холма рядом с Орикуром. Она не хотела возвращаться.

Виллем слушал ее, открыв рот и едва дыша. Жуглет опустила взгляд и заставила себя продолжить.

— Вы заспорили, и человек Альфонса, охраняющий рощу от браконьеров, подслушал ваш разговор. Вас доставили в замок. Альфонс посадил вас в темницу на всю ночь… ну, на самом деле там не было темницы, и он посадил вас в голубятню. Вы оказались между капканом, который весь был в голубином дерьме, и дырой с ядом для крыс. Альфонс пообещал, что утром повесит вас, хотя позже говорил вашей матери, что это была просто шутка. Там было так тесно, что вам пришлось простоять всю ночь бок о бок, и ужасно воняло птичьим пометом и гниющими трупами крыс, в воздухе было много мелкой пыли, от которой Линор беспрерывно чихала. Чтобы время проходило быстрее, ты рассказывал всякие истории — Линор больше всего нравилась история о призраке и ваших мстительных предках. Еще вы обсуждали планы побега. И потом до тебя дошло, что сбежать действительно можно: Линор достаточно мала, чтобы протолкнуть ее через прогрызенную крысами дыру. Она обежала вокруг, открыла боковую дверь и выпустила тебя. В ясном небе светила полная луна, но вы выскользнули со скотного двора, оставшись незамеченными. Виллем устало покачал головой.

— Долго же Линор хвасталась своими подвигами, раз тебе известно столько деталей. — Он скривился. — Моя сестра, похоже, начисто лишена благоразумия.

— Это история не о неблагоразумии твоей сестры.

— А о чем же еще? Однако кое-что очень важное она пропустила. Нас там было не двое. — На лице Виллема возникло страдальческое выражение. — С нами была девочка моего возраста, дочь управляющего Жиана. Она все время проводила с Линор — собственно, идея рассказать все умирающему императору принадлежала именно ей. Она всегда нарывалась на неприятности. — Он вздрогнул и по привычке перекрестился. — Мне понятно, почему Линор умолчала о нашей спутнице — из-за того, что произошло дальше. После того как мы сбежали, эта девочка решила вернуться и предпринять новую попытку… в одиночку, потому что я ни на мгновение не выпускал больше сестру из поля зрения. И… ох, господи…

Он замолчал, но рассказ продолжила Жуглет.

— Она вернулась и была схвачена. Ты никогда больше ее не видел, но несколько дней спустя около ваших ворот нашли мешок с ее внутренностями… так все сочли.

Виллем кивнул с мрачным видом.

— Значит, тебе и это известно.

— О, мне известно и это, и кое-что еще. Рассказать тебе, что произошло, когда я вернулась в замок?

Потрясенный, он тяжело задышал, широко распахнув глаза. Жуглет с извиняющейся улыбкой взяла его за руку. Трудно сказать, кто дрожал сильнее.

— Я никогда не говорила, что слышала эту историю от Линор, — напомнила она.

— Это невозможно! — Он хватал ртом воздух, словно получил удар под дых. — Ты не можешь быть той девочкой…

— Ну, я уж точно не хотела быть той девочкой, потому и стала менестрелем Жуглетом. Поначалу учеником менестреля, конечно, который тут же сбежал из Бургундии и оказался достаточно удачлив и одарен, чтобы стареющий придворный музыкант Конрада обратил на него внимание. Граф потерял след ученика менестреля Жуглета, потому что на протяжении семи лет ученик менестреля Жуглет не возвращался в Бургундию — до тех пор, пока не приобрел при дворе Конрада славу юного дарования.

Ошеломленный, Виллем поднес руку к виску.

— Я с ума сойду от твоих откровений!

— Может, мне следовало все рассказать, когда я впервые открыла тебе свой секрет, но я подумала, что за один раз это будет уже чересчур.

Он беспомощным жестом вскинул руки и уронил их на колени.

— Мы так горевали о тебе. Считали, что ты умерла, и я винил себя за то, что не остановил тебя.

— Я тоже горевала по вам обоим. По всему, что оставила позади. Но я не могла рисковать, вернувшись или даже послав сообщение. Меня разыскивали.

— Почему? Что произошло? — Он вытаращил глаза. — Христос, Альфонс не узнал тебя?

— Если бы узнал, то был бы давно и бесповоротно мертв. На следующий день после той ночи на голубятне до него дошло, что его право на ваши земли может оказаться под вопросом. И он состряпал документ, согласно которому старый император лишал вашего отца всех поместий и передавал их ему самому.

— Как ты узнала об этом?

— Он не в одиночку совершил свой подлог. Догадайся, кто ему помогал?

— Его племянник Павел!

Внезапно Виллем со всей полнотой осознал, почему кардинал так ведет себя с ним.

— Да. Он закидывал удочку, как бы стать архиепископом Бургундии, и, без сомнения, убедил себя, что, оказывая графу эту поддержку, действует в интересах церкви и государства. Его роль состояла в том, чтобы ненадолго «позаимствовать» у умирающего отца кольцо и запечатать им фальшивку. Сделать это было нетрудно: Конрад и Павел по очереди дежурили у смертного одра отца. Павел с дядей укрылись в часов не, чтобы написать поддельный документ, и Павел все время дергался, торопясь вернуть кольцо, прежде чем Конрад заметит пропажу. Я проскользнула во двор через ворота часовни и кралась мимо ее окна, когда они спорили о том, стоит ли запечатывать кольцом фальшивку. Документ лежал в оконной нише. Поняв, что это такое, я, не раздумывая, просунула руку и схватила его — вот он, прямо тут, рядом с этими идиотами, такое искушение! Они, конечно, схватили меня, отняли свиток, и Альфонс был готов убить меня… но у меня очень острые зубы. Я вывернулась и убежала. — Она улыбнулась. — И более того, сумела прихватить с собой кольцо императора. Просто так, чисто импульсивно. Тогда, мне кажется, я до конца не понимала, каково его истинное значение. С тех пор они постоянно разыскивали меня. Разыскивали ту девочку. А тем временем граф Альфонс объявил, что я совершила какой-то ужасный проступок и он казнил меня. Внутренности, скорее всего, принадлежали свинье и посланы были вам в качестве предупреждения, чтобы вы сидели и не рыпались. Вот так я официально умерла для мира. Однако они продолжали искать ее. Они и сейчас все еще ищут. Как я думаю и надеюсь, в их грешных душах она выросла до мифических размеров.

Жуглет сделала осторожный выдох, как будто слишком долго задерживала дыхание. Виллем поманил ее к себе. Она придвинулась, и он заключил ее в долгое, молчаливое объятие, с силой прижав к груди. Поколебавшись, она тоже обняла его.

Немного придя в себя, он принялся поглаживать ее волосы, пытаясь разглядеть в ней ту девочку, которую когда-то знал. В конце концов он произнес с мрачным видом:

— Я убью графа.

— Даже и не думай, — решительно осадила его Жуглет. — Ты женишься на его дочери и через приданое получишь назад свои земли. Над чем, по-твоему, я все эти годы трудилась?

Глава 16 ПУТАНИЦА Глава, в которой различные элементы смешиваются, создавая драматическое напряжение

25 июля

Главный торговый путь, пролегающий через долину Рейна, оказался запружен гораздо сильнее, чем ожидала Линор. Многие встречавшиеся им люди, в особенности имеющие отношение к церкви, были вполне обычны и не вызывали у нее удивления: посланцы с папской эмблемой, епископ, объезжающий свою епархию, монахи, монахини, бесконечные потоки летних пилигримов. Также попадались светские гонцы, солдаты скакали туда и обратно, выполняя поставленные перед ними задачи. Множество людей шли пешком: лудильщики, коробейники, евреи-торговцы, бедняки, рассчитывающие подработать на уборке урожая, стекающиеся в города крестьяне, пастухи со своими стадами. Были тут убогие и прокаженные, звоном колокольчика предупреждающие о своем приближении. У Линор щемило сердце при виде странствующих музыкантов и других артистов: в какой-то степени она была разочарована тем, что Жуглет не ринулся в Доль защищать ее.

Она безумно устала, чувствовала себя больной и ужасно хотела спать. Хотя на небе появились белые облака, солнце палило нещадно. В ушах звучали предостережения матери, и Линор редко снимала вуаль — только когда становилось совсем невмоготу. Стоило проскакать пять миль, не видя практически ничего, кроме общих очертаний, и ее начинало тошнить.

Первоначальное рвение давно иссякло, какая-то там будущая репутация казалась пустяком по сравнению с сиюминутными потребностями тела. У девушки болело все: внутренние органы и мышцы, наличие которых она прежде никак не ощущала, теперь громко заявляли протест. Сколько они уже едут, а все никак не доберутся до места! К тому же с юга на долину надвигалась буря: воздух стал таким влажным, что Эрику не удавалось разжечь факел, чтобы дымом отгонять комаров. Замки местной знати им не попадались; придется, видимо, на ночь остановиться в первой попавшей гостинице, чего Линор очень хотелось бы избежать. Она знала лишь одну гостиницу, в Доле, — место сборища шлюх, пьяниц и торговцев с лукаво-елейными физиономиями.

Мир оказался огромным, оглушающим, грязным и небезопасным местом. Приходилось все время бороться с собой, чтобы не попросить Эрика отвезти ее обратно в Доль.

Королевский двор готовился переместиться в Майнц, где первого августа должна была открыться Ассамблея. Этой весной Конрад поклялся, что публично объявит там о своих брачных планах. Вместе с двором на новое место перебиралось множество крутившихся вокруг него лизоблюдов, фавориток и всякого рода прихлебателей. Конрад пригласил и Виллема, хотя после происшествия в подвале тот снова не появлялся при дворе. Ну, в первый день это было, по мнению Конрада, извинительно — значительная часть его ушла на кувыркание в постели с проституткой. Более того, Конрад сделал это событие всеобщим достоянием; подражая ему, Жуглет действовала в том же духе. Однако когда Виллем не появился и на второй день, это уже стало скучно, и Конрад задумался, стоит ли брать его с собой в Майнц.

— Как мужчина он восстановил свое доброе имя — с моей помощью. Что же касается всего остального, увы, — ворчал он, обращаясь к Жуглет. — Даже не знаю, кто злит меня больше, он или Маркус.

Еще сильнее отсутствие Виллема раздражало Жуглет. Она знала, в чем причина. После вынужденной клятвы в том, что никаких публичных столкновений с Альфонсом и Павлом не будет, он заявил без малейшей иронии, что сначала ему нужно справиться с разбушевавшимися эмоциями. Для достижения этой цели рыцарь, прихватив лук и стрелы, рано поутру поскакал в горы, чтобы сорвать гнев на диких зверях. К полудню несколько кабанов отправились в свой свинский рай, а Атлант выбился из сил, так безжалостно гонял его Виллем. Он с трудом взял себя в руки, спешился и, ведя коня в поводу, вернулся в гостиницу, где препоручил верного друга заботам опытного конюха. Неистовые скачки по горным дорогам ничуть не успокоили Виллема, но, по счастью, было уже слишком поздно, чтобы нанимать лошадь и продолжать крестовый поход против кабанов. Поэтому он удалился в свою комнату, решив, что безопаснее всего залить гнев вином. Час спустя доброе мозельское притупило не только ярость, но и все прочие чувства.

Этим вечером воздух сделался странно неподвижен в предвкушении надвигающейся бури. Жуглет металась по комнате, на чем свет стоит ругая своего возлюбленного, который, обнаженный и мечтающий о более интересных вещах, распростерся на широкой постели.

— Ты еще хуже Партонопеуса![13] — запричитала она, едва появившись с приглашением в замок к ужину. — Тот предпочел, чтобы его сожрали дикие звери, лишь бы не преодолевать свою пассивность, пока власти предержащие манипулировали им.

Она подняла с пола меч Виллема, с помощью которого он только что срывал свою злость на потолочных балках. Убрав клинок в ножны, Жуглет потянула носом воздух.

— Ага, запах расщепленного дуба!

— Я уже заплатил за причиненный ущерб, — невнятно пробормотал Виллем. — Поупражняться захотелось, что тут такого?

— Ты должен жениться на Имоджин. Для этого нужно явиться в Кенигсбург и подружиться с Альфонсом. Немедленно! Я не допущу, чтобы годы моих трудов пошли прахом, утопленные в вине. Еще немного, и ты потеряешь уважение Конрада. И что тогда? Безземельный рыцарь в немилости, по слухам, извращенец и брат шлюхи. И пьяница, если ты попадешься кому-нибудь на глаза в таком виде.

Виллем перевел взгляд на свое обнаженное тело.

— Но, я бы сказал, замечательный пьяница.

Он невесело рассмеялся.

— Прекрати! Если ты разочаруешь Конрада, тебя ждет очень суровое будущее, и судьба Линор тоже под угрозой, если не вывести Маркуса на чистую воду. У меня возникла новая идея, как заставить его оступиться. Ты в достаточной мере пришел в себя, чтобы следить за моей мыслью?

Виллем со скучающим видом откинулся на постели.

— У твоего пояса такой вид, будто он хочет, чтобы его развязали. Иди сюда, Жуглет, давай я ему помогу.

— Хватит! — взорвалась она. — Речь идет о твоем благополучии! Как ты собираешься содержать мать и Линор, не имея ни положения, ни состояния? Будешь охотиться на кабанов и бандитов?

Виллема, однако, в данный момент волновало одно — как бы затащить Жуглет в постель до того, как вернутся слуги. Он улыбнулся ей своей обезоруживающей улыбкой, которая так нравилась женщинам, а сейчас казалась неуместной на красивом, но измученном лице.

— Обещаю, что завтра буду слушаться тебя во всем. И, как тебе известно, я всегда держу свои обещания. Но завтра еще не наступило, поэтому вот тебе мой ответ на сегодня: пока ты есть в моем будущем, я доволен. Или, точнее, пока я в тебе, а ты в моем будущем, я доволен. — Он пьяно хохотнул и похлопал по матрасу рядом с собой. — Давай начнем работать над этим прямо сейчас.

Ее лицо исказила мучительная гримаса.

— Виллем, ты зря тратишь время! Меня нет в твоем будущем — в том смысле, который ты в это вкладываешь. Неужели непонятно? Тебе надо обзавестись женой, и это должна быть Имоджин. Поэтому тебе придется любезничать с Альфонсом. Ты в состоянии собраться, отправиться сегодня вечером в замок и очаровать графа? И Конрада? И…

На его лице отразился ужас.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что тебя нет в моем будущем?

— Я имею в виду — в качестве любовницы. Я стала бы большой помехой для тебя, и потому лучше хранить меня как воспоминание. Другого пути нет, Виллем.

Чтобы успокоить его, она пересекла комнату, села на постель и провела рукой по его груди. Это оказалось ошибкой — тут же возникло желание не останавливаться на этом. Она слегка отодвинулась.

В льющемся из окна свете было видно, как сильно он побледнел.

— Ты в первый раз говоришь мне такое. А должна была бы сказать, если это часть твоего плана.

— Конечно, это не было частью плана, — возразила Жуглет. — Хотя бы потому, что, согласно этому плану, мы не должны были стать любовниками. Впрочем, в нем не было и половины того, что уже произошло и еще произойдет.

Сбитый с толку Виллем сел, охваченный страхом, и попытался справиться с туманом опьянения.

— Все, что ты делаешь, имеет свою причину. Даже твоя доброта — часть какого-то плана. Расскажи, какое место в нем отведено мне. Я имею право знать.

Жуглет взяла его за руку.

— Да, теперь я интриганка, но начать все это меня побудил совершенно невинный, лишенный всякого расчета порыв. Я хотела, чтобы восторжествовала справедливость. Это означает: ты получаешь обратно свои владения, а твоя сестра удачно выходит замуж. Моя прежняя жизнь осталась в прошлом и бесповоротно изменилась. Что еще мне оставалось делать, кроме как попытаться улучшить вашу жизнь, потому что только так я могла бы возродить свою?

Он с надеждой обхватил ее за талию и притянул к себе.

— Твоя возрожденная жизнь — это стать преемником моего управляющего, Жуглет. Мы можем быть вместе всегда…

Девушка мягким жестом вскинула руку, заставив его замолчать.

— Больше я не хочу своей старой жизни, Виллем. То, кем я стала, гораздо предпочтительнее того, кем я была.

— Тогда к чему тебе эти хлопоты со всем остальным, — почти жалобно спросил он, — если они разделяют нас?

Виллем потянулся, чтобы погладить ее по лицу, но она оттолкнула его руку с серьезным, почти страдальческим видом.

— Я хочу увидеть, что несправедливость исправлена, вот к чему мне эти хлопоты, и под несправедливостью теперь я понимаю две вещи, с учетом репутации Линор. Я хочу увидеть, как Павел и Альфонс потерпят поражение, а Маркус получит по заслугам. Да при одной только мысли о том, что простая беглая девчонка может столь многого добиться в этом мире, меня охватывает трепет. Ради всего этого я и делаю то, что делаю. Я думала, что смогу справиться в одиночку, но ошибалась. Я нуждаюсь в твоей помощи — и хочу ее.

На лице Виллема возникла робкая, полная надежды улыбка, однако Жуглет с извиняющимся видом покачала головой.

— Но не в качестве моего «белого рыцаря», Виллем. Перед нами стоит задача переиграть злодеев на их собственном поле, а это поле — политика. Знаю, ты презираешь эти игры, что делает тебе честь, но себе я такую роскошь позволить не могу; и Конрад, кстати, тоже. И ты перечеркнешь десять лет моей жизни, если сейчас не поможешь мне в этой игре… не поможешь мне победить их.

Впервые, насколько Жуглет себя помнила, горло у нее перехватило. Виллем заключил ее в теплые, нежные объятия, и она разрыдалась.

26 июля

Наступил праздник Святой Анны — день, когда они должны были добраться до замка. Однако ливень был настолько сильным, что затопило даже те участки дороги, которые возвышались над уровнем полей.

Хозяин гостиницы в Колмаре, выглядевший в глазах Линор как все шлюхи, пьяницы и торговцы с хитровато-елейными физиономиями из гостиницы в Доле, вместе взятые, заверил их, что, едва дождь прекратится, вода немедленно схлынет, поскольку они достаточно далеко от реки и земля тут жадно впитывает влагу. Однако пока буря не утихнет, лучше не рисковать отправляться дальше.

Поэтому кони под седлами пережидали ливень в конюшне, а сами путешественники провели никчемный день в гостинице. Эрик, словно дикий зверь в клетке, расхаживал туда и обратно по маленькому общему залу, взывая к Святой Барбаре каждый раз, когда снаружи грохотал гром. Дождь все лил, но после обеда худшее, похоже, осталось позади, и Линор начала умолять кузена продолжить путь. По крайней мере, комаров в дождь не будет, напомнила она ему.

Маркус радовался, что на него возложена обязанность упаковать необходимое. Случалось, работы было и побольше, но все же и сейчас дел хватало — двадцать коней понадобятся только для вещей и еще дюжина для карет (шесть из них были забиты подарками, которыми император собирался одаривать всех и каждого). Им предстояло спуститься по крутому склону и двинуться дальше на север, через долину Рейна. Сознавая, что Конрада раздражает более чем вялая реакция собственного сенешаля на последние матримониальные планы касательно него, Маркус выкладывался из последних сил, но тем не менее не переставал думать об Имоджин. Дважды ему казалось, что он видит ее среди служанок, трижды чудился ее голос, и один раз возникло ощущение, будто на плечах лежат ее руки, — он тогда едва не застонал от желания. Справившись с собой, он разослал слуг укладывать одежду, оружие, домашнюю утварь и кухонные принадлежности. Оруженосцев постарше отправил вперед: они должны были возвещать о прибытии короля и его свиты, чтобы на местах все успели подготовить — и еду, и постели, и женщин для развлечения. Поскольку переезды совершались регулярно, армия работников действовала очень слаженно, и хозяйство императора можно было свернуть и подготовить к путешествию за один день. Однако это получился очень длинный день, и к концу его Маркус заметно вымотался. Настолько, что даже не волновался из-за того, что так и не выкроил время поговорить с Альфонсом.

До тех пор, пока вечером после ужина их пути не пересеклись.

Конрад удалился в свои покои в сопровождении Жуглета, заявив, что его уже тошнит от любовных песен. Придворные расположились у огня, слушая пение заезжего французского певца, и тут Маркус с удивлением заметил Альфонса, который сидел сам по себе, без увивающегося вокруг него вездесущего елейного кардинала. Сенешаль решил, что не должен упустить эту возможность. Подойдя к графу, он встал чуть позади, в позе застенчивой покорности, как если бы хотел всего лишь сообщить, что вина или какие-то другие деликатесы поданы.

— Прошу прощения, можем мы поговорить, мой господин?

Альфонс узнал голос и неловко заерзал на стуле.

— Я не собираюсь ни о чем вас просить, — продолжал Маркус, правильно расценив его реакцию. — Но, как мне кажется, в интересах вашей светлости узнать, что на закрытии Ассамблеи я буду объявлен герцогом. То есть меньше чем через неделю. Император предлагает мне руку и сердце своей дочери.

Альфонса, к удовлетворению Маркуса, это известие застало врасплох.

— Но ты… — Он заколебался. — Разве моя дочь расторгла вашу помолвку?

«Проклятый сукин сын», — подумал Маркус и прошептал на ухо графу:

— Я не получал от нее никаких писем, видимо, они еще в пути.

— Не получал? — настойчиво переспросил Альфонс, и Маркус покачал головой. — Значит, твоя помолвка с ней остается в силе?

— На самом деле ответа на этот вопрос я не знаю, ваша светлость. По-видимому, его величество делает все это ради моего блага, и я не в том положении, чтобы противоречить ему. Тем не менее если ваше сиятельство решит обсудить с ним эту проблему, хочу, чтобы вы знали: я предпочел бы вернуться к первоначальному соглашению.

Как спокойно звучал его голос! Как обтекаемо он сформулировал свое самое затаенное желание!

Альфонс извинился и, к удовлетворению Маркуса, направился в дальний конец зала, к лестнице, ведущей в покои Конрада.

— Меня уже тошнит от этой карусели.

Конрад с раздражением зевнул в затылок опустившегося перед ним на колени графа. Жуглет перестала играть на фиделе. Конрад протянул унизанную кольцами руку, и паж мгновенно вложил в нее вечернюю чашу с вином.

— Никто ни на ком не женится. Никогда. Все свадьбы отменяются.

Маркус вошел вслед за Альфонсом, под тем благовидным предлогом, что ему нужно упаковать королевские сундуки: только ему и Бойдону дозволялось прикасаться к сокровищнице императора.

— Сир, — услышал он слова Альфонса, — помолвку между Маркусом и Имоджин благословили и вы сами, и архиепископ Майнца…

— Мне плевать, даже если бы сам Христос вылез из крещенской купели и лично благословил ее! У меня гораздо более достойные планы для Маркуса, и я не желаю слышать никаких разговоров о браках — или даже о женщинах вообще — по крайней мере неделю. Никаких, понятно? Жуглет, всю эту неделю ты будешь исполнять «Песнь о Роланде», и никаких романсов о любви. — Он разом осушил половину чаши. — Будь это в моей власти, я бы приказал всем дать обет безбрачия на следующую неделю, а женщин вообще выгнать из замка. — Он допил вино и протянул чашу, чтобы ее снова наполнили. — Черт возьми, Альфонс, поднимайся и уходи! Маркус, нечего тут торчать над моим золотом. Упакуй то, что мы берем с собой, и тоже проваливай. Жуглет, как там начинается? «Карл Великий, король франков, провел целых семь лет в Испании…» Правильно?

— Сир, обычно фраза строится таким образом, чтобы получалось подобие рифмы: «Карл Великий, франков король, целых семь лет в Испании провел», но в остальном вы правы, — ответила менестрель и заиграла известную мелодию.

Тем же вечером на расстоянии многих миль отсюда, в графстве Бургундия, очень молодая и обманчиво хрупкая на вид темноволосая дама выскользнула из угрюмого замка под дождь. Ее сопровождали один стражник и одна служанка — для компании и защиты. Они позаимствовали — попросту говоря, украли — коней, и Имоджин поскакала по размытой дороге на север, в Майнц. Она вообще была хорошей наездницей, а во время своих тайных прогулок на свидания с Маркусом заметно усовершенствовала свое мастерство. Однако этой поездке предстояло быть совсем не такой, как прежде, и на протяжении всего пути Имоджин сражалась с подступавшей паникой.

27 июля

На следующее утро Виллем в сопровождении пажей еще до рассвета прибыл в замок, чтобы отстоять мессу и позавтракать с Конрадом. Тот вел себя с ним раздраженно — правда, в той же степени, что и с Маркусом, — но не отказался от идеи взять его с собой в Майнц, чтобы дать возможность исправиться.

Жуглет клялась его величеству, что Виллем в конце концов осознал, какие требования предъявляются к придворному рыцарю Конрада. И действительно, этим утром Виллем вел себя замечательно: внезапно он сделался тем же искренним и прямым молодым человеком, который впервые появился здесь месяц назад и почти сразу же завоевал расположение короля.

По кривым ступеням из песчаника вся свита спустилась во двор, где обитали слуги и содержался домашний скот. Все лошади в конюшне были либо под седлом, либо нагружены переметными сумами; пришлось даже привести животных из деревни. Во дворе стало очень тесно. Первым взобрался на коня Конрад, потом Маркус и Виллем, чей скакун еле успел оправиться после вчерашней скачки; за ними Альфонс и Павел, а потом уже все остальные.

Павел был раздосадован тем, что Виллема пригласили сесть на коня раньше его. И еще большее неудовольствие он испытал, заметив, что Альфонс не спускает глаз с Виллема, который снова спешился, чтобы помочь сесть на коня беременной герцогине Лотарингской.

— Павел хорошо знал своего дядю.

— Даже не мечтай выдать за него Имоджин, — сердито прошипел он на ухо Альфонсу.

— Маркус теперь вне игры. Кто же остается? — упрямо пробормотал Альфонс. — Если Маркус правая рука Конрада, то Виллем — левая. Достойное положение ему обеспечено.

— Это ведь против него мы плели интригу, — возразил Павел и показал на парящего над ними сокола, как будто именно его они обсуждали. — А теперь ты готов помогать ему обрести могущество? Дядя, ты в своем уме? Ты подвергаешь себя опасности. И меня тоже!

— Никого больше нет, — стоял на своем Альфонс, тоже провожая взглядом сокола. — Маркус женится на дочери Конрада.

— Этому я сумею помешать, — тут же отозвался Павел, с силой сжав плечо дяди. — Она хочет постричься в монахини, я это знаю. Выдай Имоджин за Маркуса. Тогда он окажется у нас в долгу и поможет преодолеть нежелание Конрада жениться на девице из Безансона. И это помешает Виллему занять положение, в котором он может причинить нам вред.

На другой стороне двора Виллем снова взобрался на коня, краем глаза наблюдая за тем, как шепчутся граф и кардинал. Понадобилось все его самообладание, чтобы не наброситься на них прямо на глазах у придворных и не потребовать ответа за все содеянное. Вместо этого он переключил внимание на Конрада и завел подробный разговор об обучении коней. Король, а за ним и все остальные легким галопом двинулись со двора.

К тому времени, когда церковные колокола прозвонили трижды, вся кавалькада уже заметно углубилась в долину Рейна. Погода стояла прекрасная, воздух был чист и свеж. Впереди на пони скакали герольды, игрой на свирелях и барабанах возвещая приближение процессии, в состав которой входили двести всадников, псы и вьючные лошади; развевающиеся знамена предназначались для того, чтобы жители не сомневались, кого именно видят. С полей, открыв рты, процессию провожали взглядами охваченные благоговением крестьяне с косами в руках.

Путь, который должен был продолжаться четыре дня — под палящим солнцем, среди болот, в окружении полчищ комаров, — пролегал через четыре соборных города: Страсбург, Шпейер, Вормс и, в конце, Майнц. Во время каждой остановки Конраду предстояло провести ночь во дворце местного архиепископа, а в Майнце остановиться у его преосвященства Конрада фон Виттельсбаха — друга, хотя и баварца, — и оставаться там на все время Ассамблеи, после чего проделать трехдневный путь до своего любимого замка Хагенау. По этой причине большинство вьючных лошадей отправили прямо туда, дабы путешествовать налегке, с меньшей вероятностью каких-либо происшествий. Последнее предположение, правда, оказалось ошибочным.

28 июля

К тому времени, когда путешественники из Доля добрались до Селестата — это произошло во второй половине самого жаркого на памяти Линор дня, — она чувствовала себя такой больной и разбитой, как никогда в жизни. Туника промокла от пота и, несмотря на вчерашний дождь, покрылась густым слоем дорожной пыли. Уставшая кобыла еле плелась. Пот жег Линор глаза, волосы на голове слиплись, поводья норовили выскользнуть из влажных пальцев. Хуже, чем оставаться в седле, было лишь одно — выбираться из него, хотя она так долго терпела страдания и неудобства, что почти привыкла к ним. И несмотря на все это, ее охватил победный трепет, когда стало ясно, что конец пути близок: она продержалась исключительно благодаря силе воли и верила, что теперь ничто не помешает ей восстановить свое доброе имя. В конце концов вдали показался Кенигсбург, возвышающийся на вершине уходящего в небо утеса… но императорский флаг над ним не развевался.

Линор внутренне застонала, пытаясь понять, что это значит. Оставив ее под липой, Эрик поскакал вперед разведать обстановку. Вернувшись, он виноватым тоном сообщил, что двор уехал еще на рассвете. Виллем и Жуглет отбыли вместе с ним. Если Эрик и Линор не смогут догнать их, на дорогу до Майнца уйдет еще четыре дня, что при нынешнем состоянии Линор практически невозможно. Эрик сообщил все эти новости, явно намекая на то, что нужно возвращаться в Доль.

Лицо Линор исказилось от огорчения, но она приложила все усилия, чтобы удержать подступившие слезы. Прикрыв загоревшей на солнце рукой рот, она подавила рыдания. При этом пыль с рукава попала в трещины на нижней губе. Эрик смотрел на кузину, чувствуя себя курицей, хлопочущей над цыплятами. Куда ее отвести? В замок нельзя, естественно, а в гостиницу, где останавливался Виллем, она не хотела идти, боясь, что люди могут каким-то образом узнать, кто она такая, и осудить, полагаясь на слухи. Сохранить анонимность было чрезвычайно важно, и в то же время Линор отчаянно нуждалась в том, чтобы отдохнуть, выкупаться и сменить одежду.

Было только одно место, куда он мог повести ее; по крайней мере, ничего лучше ему в голову не пришло.

Чтобы избавить Линор от необходимости пересекать самую скверную часть Селестата, Эрик повел ее вокруг городских стен к редко используемым западным воротам. Оказавшись внутри, они свернули направо и остановились перед первым же небольшим домом, на двери которого был прибит кусок алого войлока. Эрик бережно помог Линор спешиться, и девушка едва не рухнула на него: зловонные «ароматы» города в конце концов доконали ее.

В такой жаркий день внутри было тихо. Женщины с помощью ручных веретен пряли шерсть — таков был второстепенный источник их дохода. Они с любопытством уставились на вошедших.

— Где мы? — взволнованно спросила Линор.

Она смотрела на трех женщин, а они, в свою очередь, поднявшись, разглядывали ее. Окинув взглядом их одежду, помещение и единственного клиента, жаждущего незаметно улизнуть, она раскрыла рот и тяжело задышала, из чего однозначно следовало, что ответ ей был ясен.

— Ты, наверно, Линор, — сказала Жанетта с характерной для нее смесью сочувствия и насмешки, одобрительно кивнув Эрику. — Хорошо, что ты не убил ее.

Линор была потрясена тем, что какой-то шлюхе известно ее имя.

— Как ты меня узнала? — прошептала она, едва шевеля растрескавшимися губами.

— Если бы ты не выглядела полумертвой, то вполне соответствовала бы описанию Жуглета.

— Откуда ты знаешь Жуглета? — спросила Линор уже громче и вырвалась из рук Эрика. — Он никогда в жизни не пошел бы в такое место.

Шлюхи обменялись недоуменными взглядами. Жанетта улыбнулась Эрику, как бы спрашивая, можно ли ответить честно, но он покачал головой.

— Она очень слаба, мы нуждаемся в вашей помощи. — Он безнадежно махнул рукой. — Мы упустили короля. Пожалуйста, разрешите ей поспать здесь, пока она не восстановит силы. Потом мы вернемся домой. Я заплачу вам…

Линор резко выпрямилась.

— Мы не вернемся домой, — превозмогая изнеможение, заявила она. — Мы отправимся в Майнц. Я восстановлю свое доброе имя, никто не посмеет называть меня шлюхой!

Эрик состроил гримасу. Последовала долгая, тягостная пауза, а потом Марта, ни к кому не обращаясь, едко произнесла:

— Мне казалось, благородных дам учат хорошим манерам.

И вернулась к своей пряже.

— Или, самое меньшее, здравому смыслу, — фыркнула Жанетта. — Не кусай руку того, кто тебя кормит, а не то останешься голодной, девочка моя.

Линор вспыхнула, но потом справилась с собой и объяснила, с тенью прежней кокетливой улыбки на губах:

— Дело не в названии. Я не возражала бы, пусть меня называют шлюхой, если бы могла извлечь из этого выгоду, как это происходит с вами.

Жанетта и Марта посмотрели друг на друга с улыбкой в глазах — и расхохотались.

— Вообще-то выгоду дает не название, цыпленочек, — сказала Жанетта. — Ладно, проехали. Значит, молодая госпожа собирается в Майнц.

Она оглядела Линор сверху донизу и протянула ей стоящую на столе чашку с вином. Линор заглянула в чашку, на мгновение заколебалась, но потом осушила ее до дна и испустила вздох облегчения.

— Я восхищена твоим мужеством, но, надеюсь, ты не собираешься явиться к Конраду в таком наряде?

Эрик, увидев, что Линор пошатнулась, подхватил ее, вынул из ее рук чашку и бережно усадил измученную кузину на ближайшую скамью.

— Я взяла с собой смену одежды и надежно ее упаковала, — ответила сестра Виллема. — Белое шелковое платье свободного покроя с высоким воротником и длинными рукавами — в нем я буду выглядеть как сама невинность.

Жанетта улыбнулась.

— Если ты в самом деле хочешь привлечь внимание короля, я могу предложить тебе кое-что получше.

— Вряд ли мне удастся убедить его, что я не падшая женщина, явившись в наряде шлюхи, — удивленно сказала Линор, надеясь, что женщины не уловят сарказма.

— Это не наряд шлюхи, — с оттенком самодовольства ответила Жанетта. — Это платье, которое я должна была надеть в день своей свадьбы.

Наступившая тишина глухо загрохотала в ушах Линор, щеки снова вспыхнули.

— За этим, наверное, кроется целая история, — сказала она, опустив взгляд.

Жанетта пожала плечами.

— Самая что ни на есть обыкновенная. Девушка привлекает внимание не того, кого следует. Внимание сохраняется ровно столько времени, сколько нужно, чтобы снять кожуру с яблока, после чего тот, кто ее снимал, забывает о яблоке, и оно остается гнить. В моем случае кожура была снята за день до свадьбы, и на этом все кончилось. Мне всегда хотелось посмотреть Майнц. — С этими словами она вышла на кухню, со смехом бросив через плечо: — Я тоже не возражаю называться шлюхой, если мне от этого есть польза.

К вечеру второго дня, когда вестника с королевскими регалиями выслали вперед в Шпейер, Виллем обнаружил, что рядом с ним скачет кардинал Павел.

Это получилось неумышленно. Они оказались одни на широкой, обсаженной с обеих сторон деревьями дороге, между несколькими плотно сбившимися группами увлеченных беседой всадников. В тяжелом, влажном воздухе висели тучи комаров. Жуглет жизнерадостно болтала с Альфонсом, рассказывая ему, какой замечательный, мягкий человек Виллем, как уважительно он относится к близким ему женщинам, какой он любящий и преданный. И как совершенно неспособен таить на кого-то злобу. С тех пор как они покинули Кенигсбург, Виллем послушно вел себя самым дружелюбным образом, и Конрад обращался с ним так, словно никакой катастрофы не произошло, про Линор речи никогда не заходило, а интересовал его только сам Виллем в связи с новой затеей о рыцарях императора. Виллем был любезен даже с Маркусом, и тот почти забыл, что перед ним брат женщины, которую он оклеветал. При этом сенешаль отлично помнил, что продвигал ее Жуглет, полный решимости восстановить ее репутацию.

Конрад по-прежнему был недоволен тем, что Маркус не испытывает бурного восторга по поводу своего предстоящего герцогства, но в силу привычки и по необходимости снова обращался с ним как с ближайшим наперсником. По дороге они обсуждали текущие дела: в каком городе с какими вельможами должен встретиться Конрад, кого чем одарить, на кого надавить с целью обеспечить снабжение кавалькады продуктами. Сейчас Маркусом до такой степени завладели мысли о возлюбленной, что он отвечал Конраду чисто машинально. Они скакали на север, удаляясь от Имоджин. Ему хотелось под каким-нибудь благовидным предлогом повернуть на юг… тогда он скакал бы все дальше и дальше, вернулся бы к ней, похитил и растворился бы в Итальянских Альпах…

— Да, сир, мне известно, что герцог Австрии приедет к архиепископу в Шпейер и что он хотел поговорить с вами о речных пошлинах, — услышал он собственный голос.

Чувствуя, что деловой разговор у них надолго, Виллем отстал, рассчитывая дать себе передышку. Павел тоже скакал один, и их коней, видимо скучающих без общества, потянуло друг к другу.

Оказавшись один на один с кардиналом, Виллем поддался порыву действовать в открытую. По его мнению, данная Жуглет клятва таким образом не будет нарушена: он пообещал не делать ничего подобного в присутствии других людей.

— Ваше преосвященство, — сказал он. — Я чувствую себя больным от всех этих бесконечных политических махинаций при дворе.

— Да, это может быть утомительно, — вздохнув, согласился Павел. — Хотелось бы и мне чаще сталкиваться с проявлениями искренности.

— Значит, вы не возражаете против моей откровенности?

На мгновение Павел заколебался, но потом ответил, правда чересчур воодушевленно:

— Никоим образом.

— Мне известно о фальшивом документе и о девочке, которая украла кольцо-печатку, — спокойно сказал Виллем.

Павел побледнел.

— Не понимаю, о чем ты.

— Прекрасно понимаете, — чуть более напряженно произнес Виллем. — Я хочу, чтобы вы все исправили и справедливость восторжествовала. Помогите мне вернуть то, что у меня отняли, и я прощу вам все грехи, совершенные против меня. Не стану создавать для вас проблем с императором. Но я требую справедливости. А иначе я призову эту девочку оттуда, где она скрывается, вместе со всеми доказательствами вашей вины. Альфонс просто украл мои земли, но вы, ваше преосвященство, совершили государственную измену, похитив кольцо. Даю вам время на размышления до завтрашнего полудня.

Он пришпорил Атланта и поскакал вперед среди удлинившихся теней.

Мать Конрада была похоронена в Шпейере, в склепе кафедрального собора, и он, в сопровождении телохранителя и слуг, отправился туда отдать дань уважения ее памяти. В это время Маркус поскакал в просторный дворец архиепископа, чтобы подготовить самую просторную комнату, где Конраду предстояло провести ночь.

Услышав стук в дверь, он открыл ее и увидел Павла в обычном для того беспокойном состоянии. Только Маркус собрался пригласить его войти, как тот резко вскинул голову, указывая на место рядом с собой. Удивленный, заинтригованный, Маркус вышел на маленький балкон, возвышающийся над большим залом.

Павел держал в руках два бумажных свитка. В тусклом свете горящего над лестницей факела он поднял один из них и, как обычно, без единого слова приветствия, быстро заговорил:

— Это эдикт папского нунция, то есть мой, в котором Конраду сообщается, что его дочь остается послушницей в монастыре.

Заметив выражение облегчения на лице Маркуса, он опустил первый свиток и поднял второй.

— А это от Альфонса, графа Бургундского, просьба к королю немедленно дать свое благословение на твой брак с Имоджин.

У Маркуса от неожиданности перехватило дыхание. Он потянулся за свитками, но Павел спрятал их за спину.

— Они будут доставлены Конраду, как только Виллем из Доля получит по заслугам, — заявил он и хищно улыбнулся.

Маркус издал страдальческий стон.

— Я не могу этого сделать, Павел. Если вы рассчитывали, что я пойду на такое, вас ждет разочарование, независимо от того, как страстно я жажду получить то, что вы предлагаете.

Павел стоял с таким видом, словно отказ Маркуса его не сильно и огорчил.

— Я знал, что у тебя не хватит мужества. Просто хотел поставить тебя в известность о том, что планируется, чтобы, когда дойдет до дела, ты мне помог — если хочешь, чтобы сбылись твои ожидания.

Как Павел покинул балкон, Маркус не помнил, полностью погрузившись в трясину своих душевных переживаний. Почему-то он остро ощущал, что не может вернуться в спальню, хотя перед этим хотел немного вздремнуть у огня. Боже, неужели он когда-то отдыхал, не чувствуя на плечах груза вины? Сейчас это было трудно даже вообразить.

Он спустился по лестнице в зал, задаваясь вопросом, как выяснить, где расположился Виллем.

А потом услышал звуки, которые заставили его остановиться. Резко развернувшись, Маркус зашагал в большой зал, где у затухающего камина Жуглет играла последнюю в этот вечер мелодию.

Он присел позади нее на корточки и прошептал в затылок:

— Твой рыцарь в опасности. Не спускай с него глаз.

После чего поднялся и зашагал к лестнице, ведущей в спальню Конрада, надеясь, что, может быть, теперь сумеет уснуть.

Глава 17 REISELIED Дорожная песнь

29 июля

Кафедральный собор в Шпейере был самым необычным творением человеческих рук, которое Виллему когда-либо доводилось видеть: казалось, такой высокий сводчатый потолок смертным возвести просто не под силу. И это после того, как Виллем уже видел Кенигсбург. Однако Кенигсбург удивлял прежде всего своими размерами; в соборе же поражало ощущение покоя и совершенно неземной радости. На следующее утро во время мессы, стоя в длинной веренице людей, дожидающихся причащения, Виллем жалел, что Жуглет нет рядом. Однако Конрад приказал им — и они были вынуждены подчиниться — во время всего путешествия даже близко не подходить друг к другу. Виллем так увлекся разглядыванием собора, что Павлу, который проводил мессу, пришлось силой развернуть его голову к себе, когда дело дошло до причащения.

Они покинули Шпейер и направились в Вормс сразу после службы. Дорога здесь тоже возвышалась над окрестными землями и была затенена деревьями; горы на западе, казалось, отступали, затянутые туманом. Внезапно лицо Виллема приобрело странный оттенок, и его вырвало. Чувствуя на себе полный ярости, подозрительный взгляд Жуглет, Маркус поспешил сообщить, что во время каждой трапезы лично проверял еду Виллема.

На обед они остановились в маленькой роще, пережидая самые жаркие часы дня. Виллему стало хуже, позывы к рвоте повторялись, хотя желудок уже был пуст. Конрад пригласил его к себе, туда, где он отдыхал под раскидистой, дающей густую тень ивой.

Жуглет немедленно отправилась на поиски Маркуса и обнаружила его рядом с большим ручьем, впадающим в медленно текущую реку; он набирал воду в кувшин для Конрада. Обычно это делал слуга, но сейчас, когда среди них явно затесался отравитель, Маркус лично взял на себя выполнение этой задачи.

— Кто это? — без всяких предисловий требовательно спросила Жуглет. — Что тебе известно?

Маркус напустил на себя невинный вид.

— Тебе не кажется, что они впустую тратят время? — с натужной небрежностью спросил он, махнув в сторону реки, где крестьяне, все в поту, вычерпывали из воды песок и наполняли им огромные бочки в поисках золота на дне Рейна.

— Вчера вечером ты предупредил меня, что Виллем в опасности.

Маркус, избегая взгляда Жуглет, сосредоточился на том, чтобы кувшин с водой не выскользнул из мокрых пальцев. Потом до него дошло, что же он натворил.

— С какой стати мне предупреждать тебя? Конрад велел вам не приближаться друг к другу, и ты, как самопровозглашенный ангел-хранитель Виллема, в данный момент совершенно беспомощен. Не знаю, кто предостерегал тебя, но ему следовало бы помнить об этом и отправиться прямо к Конраду.

Он снова перевел взгляд на реку; бесполезный труд крестьян воспринимался им как метафора, от которой щемило сердце. Жуглет возмущенно фыркнула.

— Ты — извращенная душа, Маркус. Хотелось бы верить, что у тебя хватит совести не обрекать себя на вечные муки.

— Совесть сделала меня таким, каков я есть.

Маркус по-прежнему не сводил взгляда с добытчиков золота.

— Тогда разбуди ее прямо сейчас и поговори с Конрадом, — продолжала давить Жуглет. — Расскажи ему, почему ты предупредил меня вчера вечером.

— Я не предупреждал тебя.

— Маркус! — взорвалась Жуглет.

— Давай я скажу тебе, что мне известно, а ты поговори с Конрадом. Так будет лучше, учитывая, что граф и кардинал не спускают с нас глаз.

— Ты не хочешь быть в ответе за то, что можешь сообщить мне, — выпалила менестрель.

— Просто сейчас ты, похоже, единственный человек при дворе, которому его величество доверяет, — с горечью сказал Маркус. — Он выслушает тебя. Скажи ему, что Павел предлагал выполнить мое сердечное желание, если я избавлюсь от Виллема, но я отказался.

— И что же это за сердечное желание? Надо полагать, прекрасная Имоджин, погубительница мужских сердец?

— Да, — ответил Маркус с таким несчастным видом, что до Жуглет наконец дошло, увы, слишком поздно: этот человек в таком состоянии, что поистине способен на все.

— Проституция определенно имеет свои преимущества, — разглагольствовала Жанетта, сидя на коне за спиной Эрика и отгоняя жужжащих комаров. — К примеру, мы так низко пали, что никто не ждет от нас повиновения закону. По сути дела, на нас он не распространяется. Разве это не преимущество? Что бы я ни вытворяла, мне все сойдет с рук!

Эрик подтолкнул ее локтем — дескать, умолкни! — хотя на самом деле понимал, почему она чешет языком, и был ей за это благодарен. Дорога и тягостная влажная жара измотали Линор до предела. Похоже, единственным источником энергии для нее могли стать сильные эмоции. Жанетта, осознавая это, все время рассказывала что-нибудь эдакое, в надежде вызвать у Линор взрыв возмущения. Первые полтора дня это приносило плоды. За это время Эрик, обследовав навоз на дороге, пришел к выводу, что они движутся примерно в том же темпе, что и король со своей свитой.

Однако сейчас даже самые оскорбительные рассуждения Жанетты утратили свою силу.

— Это интересно, — ответила Линор абсолютно незаинтересованным тоном, покачиваясь в седле.

— И церковь не облагает нас десятиной, не желая зарабатывать на грехе. В чем есть особая ирония, если вспомнить, какие клиенты чаще всего у нас бывают.

Жанетта и Эрик посмотрели на Линор, взгляд которой был устремлен в неведомую даль.

— Это интересно, — тем же тоном произнесла она. Жанетта прикусила нижнюю губу, стараясь придумать что-нибудь позажигательней.

— Святой Августин, да благословит его Господь, считал, что проституция полезна для общества и ее искоренение приведет к полному хаосу.

— Это интересно, — нараспев сказала Линор.

— Жуглет трахал меня почти каждый день, — пустила пробный шар Жанетта.

— Это интересно.

Эрик протянул руку и взял у Линор поводья.

— Кузина, вы не в себе, — с беспокойством заметил он.

Виллем под действием лекарств забылся тяжелым полуденным сном, а когда пришел в себя, то обнаружил, что лежит под ивой, рядом с императором, который трясет его за плечо.

— Виллем, — повторял Конрад негромко.

Где-то рядом оглушительно жужжала муха.

— Виллем, проснись. Это сделал Павел. Павел отравил тебя. Нужно выяснить, зачем это ему понадобилось. Что между вами произошло?

На Виллема волнами накатывала тошнота. Из-за плеча Конрада на него смотрела Жуглет с чисто женским беспокойством на лице.

— Правда? — пробормотал Виллем, как бы обращаясь к Конраду, но на самом деле ожидая ответа от Жуглет.

— Конечно, — ответила она сердитым тоном, пытаясь таким образом скрыть свое беспокойство.

Виллем перевел взгляд на императора.

— Он знает, что я знаю, — сказал он еле слышно и перекатился на бок, сотрясаемый приступом судорожной рвоты.

Конрад услышал за спиной тяжелое дыхание. Не оборачиваясь, он протянул руку, схватил Жуглет и рывком поставил перед собой.

— Ты, похоже, знаешь, о чем он говорит. Объясни.

Жуглет открыла рот, но он не дал ей начать.

— И не морочь мне голову, что, дескать, это пустые слова или что он все еще не в себе. Хватит прикидываться. Ты точно знаешь, о чем он. Объясни.

Она сделала вдох, прикидывая, как лучше вывернуться, не сказав ничего лишнего.

— Поместья семьи Виллема украл граф…

— Ты же говорил, что это всего лишь слухи, — нетерпеливо прервал ее Конрад. — Я предлагал Виллему рассказать мне все начистоту, но он никому не предъявил обвинение. Кроме того, при чем тут Павел?

Она заколебалась, бросила взгляд на Виллема, но того сейчас занимали только проблемы с желудком.

— Да, это слухи. Есть и другие слухи — что Павел помог графу Альфонсу замести следы.

— Все, что могло бросить тень на репутацию его брата, немедленно завладевало вниманием Конрада.

— Черт! Доказательства существуют?

— Нет, — промямлила Жуглет. — Виллем блефовал. Очевидно, у него очень убедительно получилось.

Конрад бросил на нее понимающий взгляд.

— Виллем не стал бы блефовать, даже если бы от этого зависела его жизнь. Это поступок, недостойный рыцаря. Если отравление — реакция Павла на угрозу Виллема, значит, эта угроза имела реальный вес и не была простым повторением слухов.

Жуглет неопределенно пожала плечами и с деятельным видом придвинула поближе к Виллему бадью с водой.

Некоторое время Конрад пристально вглядывался в хрупкую фигуру, а потом молниеносно сжал пальцами горло Жуглет и повалил ее лицом вниз. Она отчаянно скребла пальцами, пытаясь оторвать от себя его руки, и пролепетала, задыхаясь:

— Сир, пожалуйста…

Он ослабил хватку, но не отпустил Жуглет, просто слегка отодвинул от себя.

— У тебя есть что рассказать мне? — спросил он.

Стоя на четвереньках, она хрипло раскашлялась.

— Ничего… сир… кха-а-а…

Он сильнее сжал ей горло, и она снова вцепилась в него руками. Конрад ослабил хватку, выжидательно глядя на нее. Жуглет откашлялась и повторила:

— Ничего, сир.

— Что же, оставим это пока. — Конрад отпустил ее. — Когда Виллем придет в себя, я расспрошу его. Думаю, с ним будет проще, чем с тобой. И потом я задам ему вопрос, почему ты сам не рассказал мне все.

Окончательно откашлявшись, она сказала:

— Думаю, ответ вас разочарует, сир.

Она взяла у пажа влажную тряпку, прополоскала ее в бадье и принялась старательно выжимать.

Конрад не спускал с нее изучающего взгляда.

— Теперь я все понял, — заявил он. — Со всех позиций. Ты хотел, чтобы он женился на Имоджин и получил обратно свои поместья в качестве приданого.

Щеки Жуглет порозовели. Она перестала изображать бурную деятельность и вернула тряпку пажу.

— Вы быстро схватываете, сир. Сам Виллем не понимал этого, пока я не растолковал ему.

— За это мы его и любим, Жуглет. Приятно сознавать, что в мире есть человек добрый и толковый, у которого голова устроена иначе, чем у нас.

Менестрель кивнула в знак согласия, и Конрад похлопал ее по колену.

— Неплохо придумано. Он не должен пострадать из-за поведения сестры. Я выражу Альфонсу свое желание, чтобы они поженились, и как можно быстрее. Прежде чем Виллема снова отравят.

Жуглет внутренне расслабилась, даже воспряла, но…

— Ваше величество не хочет предъявить обвинения Павлу?

— Пока отсутствуют твердые доказательства, об этом не может быть и речи, — ответил Конрад. — Обвинить представителя Папы? Эдак меня снова отлучат от церкви.

— А что, если Павел опять попытается? Или Альфонс? Если слухи верны, заявления Виллема компрометируют Альфонса даже больше…

— Этого не произойдет, — махнул рукой король. — Павел пытается замести следы преступления, но, если Виллем через брак получит свои земли назад, преступления вроде как и не было. — Он бросил на Жуглет многозначительный взгляд. — Вот если бы существовало материальное доказательство вины Павла… ну, тогда другое дело. Тогда можно было бы раздавить его, обвинить в глазах Папы. Понимаешь, как важно иметь такое доказательство?

— Доказательства не существует.

— Тот, кто найдет такое доказательство, может рассчитывать на очень внушительное вознаграждение, — тем же многозначительным тоном сказал король.

— Доказательства не существует, — повторила она еще решительнее.

— В таком случае брак Виллема и Имоджин спасает всех — кроме Маркуса, конечно, но он получит герцогство, так что и ему жаловаться не на что.

Конрад склонился над Виллемом. Тот скрючился на боку, а паж вытирал с его лица остатки слюны и рвоты.

— Виллем, слышал? Ты женишься на Имоджин, моей кузине! Станешь моим кузеном!

В двадцати шагах от них Маркус услышал эти слова и едва не бросился в грязно-зеленые воды Рейна.

30 июля

Виллем настоял на том, что останется в седле и продолжит путь вместе со всеми. Правда, пришлось привязать себя к седлу кожаными ремнями, и пажи, скачущие на одной лошади, постоянно смачивали его лицо водой; но все лучше, чем если бы его, как какого-нибудь инвалида, несли на носилках или везли по реке на баркасе. Конрад тайком назначил двух рыцарей приглядывать за ним и велел Жуглет не спускать глаз с Альфонса и Павла. Выполняя этот приказ и беспокоясь за Виллема, Жуглет одновременно ломала голову, как разобраться с махинациями Маркуса. Однако на протяжении всей оставшейся части путешествия наблюдение за ним ничего не дало. Выражение его лица, настроение, язык тела были таковы, как если бы он окаменел. В глубине души сенешаль желал, чтобы именно это с ним и произошло.

Процессия прибыла в Майнц на следующий вечер, закончив свое путешествие у западной стены города, подступающей к берегам Рейна. Те, кто работал на реке, первыми приветствовали их, когда они, под звуки фанфар, растянувшейся колонной шествовали через главные ворота. На другом берегу Рейна раскинулся огромный, богато украшенный лагерь — туда на Ассамблею съехалась знать со всей империи. Всеми возможными способами — с помощью знамен, флагов, ливрей — до сведения окружающих доводилось, кто какую землю представляет и где находится соответствующий бивак. Спустя два дня Конрад присоединится к ним, официально объявит имя своей невесты и предложит Маркусу то, от чего тот отчаянно желал уклониться. На протяжении всего пути сенешаль обдумывал ситуацию, пытаясь найти выход — предпочтительно такой, который оправдал бы его, — но не смог ничего придумать.

Виллем, все еще слабый — сейчас он выглядел даже хуже, — настоял на том, что будет сопровождать его величество через весь город к воротам дворца архиепископа, где Маркус чисто механически начал организацию распаковки вещей.

Королевская свита стояла на ступенях перед маленьким дворцом. Все отряхивались от пыли, разминали затекшие конечности и потирали отсиженные за день места. Конрад жестом подозвал Жуглет к себе. Виллем остался в седле. Вид у него был такой, что, возможно, на ногах он и не устоял бы. Его величество обеспокоенно посмотрел на рыцаря и тихо сказал Жуглет:

— Не отходи от него.

— А как же ваш Галахад и его добродетель? — спросила Жуглет, имея в виду наложенный на нее Конрадом запрет приближаться к Виллему.

— Я предпочту видеть живого Виллема, чем мертвого Галахада. И от тебя мне толку тоже мало, когда ты терзаешься, не зная, что с ним. Где он остановится?

Жуглет начала было отвечать… и смолкла. А потом начала снова.

— Виллем из Доля остановится в гостинице рядом с Вишневым Садом, — сказала она чуть более демонстративно, чем этого требовала необходимость.

Некоторые головы на мгновение повернулись в их направлении. В том числе и Павла.

Конрад кивнул ей с понимающим видом.

Она поклонилась его величеству, спустилась по ступеням и подошла к Виллему. Без всяких объяснений, не спрашивая позволения, взяла поводья Атланта и повела его со двора архиепископа, по узкой улице между высокой церковью и кладбищем, через широкий, выложенный булыжником рынок под названием Вишневый Сад, окруженный деревьями, красными от поспевающих ягод. Между двумя самыми большими деревьями открывался вход в лучшую гостиницу Майнца. Объявив, кого именно она сопровождает, Жуглет потребовала для них отдельную комнату, пусть даже совсем маленькую, — поскольку рыцарь нездоров, объяснила она. Устроив их со всеми возможными удобствами, хозяин принес фламандский суп с яичными желтками и сильно разбавленное белое вино для Виллема, у которого снова начался бред. Позже было слышно, как внизу хозяин умасливает тех постояльцев, чью комнату ему пришлось отдать Виллему из Доля.

На следующий день влажность еще больше повысилась. Линор напоминала сама себе лужу, заключенную в человеческую оболочку. Она оправилась от полученного вчера солнечного удара, зато сегодня едва могла дышать. У Жанетты была мазь на масляной основе, которой она смазала растрескавшиеся губы Линор, и это в общем помогало, если не считать того, что снадобье отвратительно пахло и привлекало тучи мух. Вода у них закончилась, пить из грязной реки они не решались — все были наслышаны о Рейне, — запасы еды тоже подошли к концу. Их окружала буйная зелень, но съедобными оказались лишь ягоды попадающихся время от времени диких вишен и земляники. Лещина и грецкие орехи еще не созрели, так же как и яблоки. Сквозь туман недомогания Линор смутно сознавала, что Жанетта справляется с трудностями несравненно лучше, и завидовала ее стойкости. Стыд и ревность пробуждали к жизни последние капли физических и моральных сил, помогая — непонятно, правда, как — не отставать от Эрика. Однако сейчас она снова начала терять решимость.

Прошедшую ночь они провели в гостинице к югу от Бориса, опасаясь, что в самом городе скверное состояние Линор может привлечь к ней ненужное внимание. Немецкое пиво, которое здесь пили вместо вина, заставило Линор содрогнуться, таким чужим показалось оно на вкус, таким кислым и мутным. В маленькую гостиницу набилось много народу в связи с недавно разразившейся хотя и кратковременной, но сильной грозой. Оглядываясь по сторонам на путешественников с севера и местных жителей, она снова испытывала ощущение чужеродности, но уже по другой, очень странной причине: среди постояльцев было много людей той же масти, что она и Эрик. В Доле они заметно отличались, в особенности Линор: именно светлые волосы придавали ей особое очарование. Однако половина здешних людей, включая женщин, выглядевших очень скромно, могли похвастаться бледной кожей, светлыми волосами и глазами; Линор не привыкла видеть такое вокруг себя, в особенности среди низших сословий. Как ее занесло в местность, где, даже одержав победу (что маловероятно), она не будет ничем особенно выделяться?

Потом она вспомнила с содроганием, каково это — быть прекрасной, непохожей на других и находиться в безопасности… взаперти в собственном доме. И тут же все их кошмарное путешествие показалось ей долгожданным глотком свободы.

30–31 июля

Ночью налетела недолгая, но сильная гроза. Жуглет собиралась не смыкать глаз, но, когда Виллем наконец крепко уснул, тоже задремала.

Ее разбудило прикосновение знакомых рук к лицу и волосам. Она открыла глаза и испустила вздох облегчения, увидев, что лицо Виллема приобрело обычный цвет. Он склонился над ней со свечой в руке.

— Удивительно, как это ты еще не залез мне под тунику, — сказала она.

— Это было бы проявлением невоспитанности.

Виллем поцеловал ее и улыбнулся. Она ответила на поцелуй, и его рука скользнула ей под рубашку.

— Но конечно, если тебе нравятся невоспитанные…

Нахмурившись, она покачала головой.

— Виллем, кризис еще не миновал. Нужно уходить отсюда. — Он недоуменно посмотрел на нее. — Весь смысл моего громогласного заявления, что ты остановишься здесь, состоит в том, чтобы никто не знал, где ты на самом деле. Теперь, когда ты в состоянии передвигаться на собственных ногах, нужно уйти куда-нибудь, где ты окончательно придешь в себя.

— Я уже пришел в себя. — Он взял ее руку и просунул себе под одежду. — Хочешь, докажу?

— Нет! — Она сердито отдернула руку. — Ты вовсе не пришел в себя, ты на пороге смерти.

Его пыл тут же угас. Он сел и покорно вздохнул.

— В какую игру мы играем на этот раз?

Виллем поставил свечу на пол. Руки у него дрожали. Он по-прежнему очень слаб, поняла она и прижалась щекой к его лбу, проверяя, нет ли жара.

— Тебя все еще лихорадит. До завтрашнего ужина ничего, кроме печеных груш.

— Это звучит так по-женски. — Виллем улыбнулся. — Мне нравится.

Она фыркнула, беспокойно теребя завязки своего кошелька.

— Черт знает что происходит сейчас во дворце архиепископа, а я не в курсе. Уверена, Альфонс и Павел снова плетут свои интриги — чтобы женить Конрада на девице из Безансона, чтобы наконец покончить с тобой, чтобы полностью перетянуть Маркуса в свой лагерь. И если Маркус в курсе, что ты получишь Имоджин, Бог знает, на что он способен, лишь бы помешать этому.

Виллем испустил стон, и она одарила его мрачным взглядом.

— Ну давай, говори. Покажи, как ты взбешен. Скажи что-нибудь вроде: «Иди, кто тебя держит? Не хочу, чтобы ты лишилась любимых развлечений, сидя тут, когда мне так плохо».

— Мне совсем не так уж плохо, — запротестовал Виллем и поцеловал ее в лоб. — И на протяжении всего путешествия было не так уж скверно, разве что когда я терял сознание. Тебе нужно, чтобы я был на пороге смерти? Пожалуйста! Но зачем это?

Жуглет оперлась на локти, оказавшись лицом к лицу с Виллемом.

— Пока ты стоишь на пороге Рая, но по эту его сторону, Павел не станет действовать. Поэтому ты останешься на пороге до тех пор, пока я все не улажу. Когда ты выздоровеешь, Павел сделает следующий ход, и я буду к нему готова. Но сейчас тебя нужно отвести в какое-нибудь безопасное, тайное место, чтобы лишить его возможности подослать убийцу с ножом, пока ты так слаб.

Виллем с болезненной гримасой откинулся на постели.

— Действительно, Жуглет, долго ты будешь упорствовать, изображая моего «белого рыцаря»?

— Когда ты смиришься с тем, что я не могу быть твоей дамой?

Завернувшись в плащи, пешком, спрятав меч Виллема под одежду, они медленно, без фонаря, брели в серой предрассветной полутьме по извилистым тропинкам, вдоль которых жались друг к другу деревянные домишки, по улице, где находилась конюшня для временно пребывающих в городе лошадей, и наконец подошли к симпатичному зданию на краю маленького, обособленного еврейского квартала. Виллем к тому времени ужасно устал, когда они до него добрались. Хозяин гостиницы только что поднялся. Он не знал Жуглет и никогда не слышал о Виллеме, но здесь привыкли заботиться об удобстве любых путешественников. Без единого вопроса им предоставили чистую, сухую, теплую комнату на двоих.

Жуглет разделась и скользнула в постель рядом с Виллемом, понимая, что, возможно, последний раз может позволить себе такую роскошь. О том, чтобы заниматься любовью, не могло быть и речи — для этого он, вопреки сделанным ранее заявлениям, был слишком слаб. Поэтому они просто ласкали и нежно обнимали друг друга, пока он не заснул. К этому времени за окном уже начал просыпаться город. Впервые за последние дни Виллем выглядел спокойным и удовлетворенным.

Оставив деньги и указания по уходу за больным, Жуглет торопливо вернулась в гостиницу у Вишневого Сада. Там она громко потребовала еще фламандского супа для рыцаря, чья лихорадка усилилась с восходом солнца. Ее так и подмывало отправиться во дворец архиепископа. Но нет, оставаться здесь было гораздо важнее. Поэтому — на всякий случай с ножом в руке — она уселась на маленькой площадке перед пустой комнатой, охраняя воображаемого друга. Слухи о его якобы ухудшающемся состоянии поползли по Вишневому Саду и дальше, во дворец архиепископа. Жуглет ждала и молилась о том, чтобы суждение об единственном человеке, который до сих пор никогда не разочаровывал ее, не оказалось ошибкой. День медленно катился своим чередом. Солнце по дуге скользило над головами, звуки и запахи города изменялись по мере того, как тени сначала укорачивались, а потом росли. Городская жизнь разгорелась, достигла пика, начала замедляться и замерла; наступил вечер. А Жуглет все еще сидела, сидела, сидела — и в конце концов, устав от беспокойства, уснула.

1 августа

Встреча состоялась на рассвете в той комнате дворца, где спал Конрад. Он послал за братом, выставив из комнаты Маркуса и полусонных пажей и задув все восковые свечи, кроме одной; он всегда брал их с собой в путешествия, чтобы в любой чужой комнате пахло привычно.

— Это семейная встреча, не политическая, — угрюмо начал он. — Хочу, чтобы между нами не было ни малейшего недопонимания вот по какому поводу: больше с Виллемом из Доля не произойдет ничего плохого. Я знаю, за отравлением стоишь ты, и, если это повторится, буду считать виновным тебя, пусть и не имея никаких доказательств. Даже если на самом деле ты тут будешь ни при чем, я обвиню тебя и повешу вас обоих, тебя и Альфонса. Я повешу вас обоих и в том случае, если Виллем не поправится. А когда он выздоровеет, не смей глядеть в его сторону, ясно тебе?

Павел принял оскорбленный вид.

— Брат, я не понимаю, о чем…

— Можешь проглотить собственную рясу, но в этом вопросе ты меня не обманешь. Я знаю, ты пытался отравить его, и знаю почему.

Конрад с удовлетворением отметил, что физиономия Павла приобрела зеленоватый оттенок. Значит, ему есть что скрывать. Надо как следует расспросить Виллема, что это такое, раз Жуглет уперся и молчит.

— Да, знаю. Отсюда вытекает, что ты должен понимать: брак Виллема из Доля и Имоджин — в твоих интересах. Таким образом ты возвращаешь то, что в свое время помог отнять у него. Если этого не произойдет, я наплюю на твои церковные привилегии и повешу за то, что ты ему сделал, а день твоей смерти объявлю ежегодным праздником.

— Ваше величество желает обсудить со мной… еще какие-нибудь новости? — пытаясь скрыть накатившую слабость, спросил Павел.

— Это не новости, — злобно улыбаясь, заявил Конрад. — Это прямая и открытая угроза. Растолкуй это нашему дорогому дядюшке, поскольку я не желаю тратить время на объяснения с ним. Надеюсь, Ассамблея пройдет так, как мы все рассчитываем. Сначала займемся делами империи, а потом объявим о моей помолвке с девицей из Безансона, Виллема — с Имоджин и Маркуса — с моей дочерью. Слава Всевышнему, с этим разобрались! — Он испустил преувеличенно тяжкий вздох. — Да, и кроме того, Маркус станет герцогом.

На подходе к Майнцу троица не решилась воспользоваться радушием местных баронов, опасаясь, что они могут узнать Эрика, а их гости догадаются, кто такая Линор. Поэтому они снова остановились на обычном постоялом дворе, в деревне к югу от Майнца, в стороне от дороги, по которой на Ассамблею прибывала знать со свитой. Ассамблея, запланированная на завтра, по счастью, должна была открыться позже, чем задумано, как и происходит обычно с событиями такого масштаба. Это давало им время найти Виллема и, что более важно, Жуглета, который — ив этом все трое были согласны — единственный в состоянии все уладить.

— Хотя, если разобраться, что улаживать-то? — вздохнула Линор.

Обмякнув, она сидела на полу в комнате, которую они сняли на троих. Характерный запах старых тряпок и прочие «прелести» веселья не прибавляли.

— Выгляжу я отвратительно. Император просто высмеет нас, если меня представят ему в таком виде. Даже если я смогу восстановить свое доброе имя, привлекательной в его глазах мне, наверно, уже не стать. — Она с извиняющимся видом улыбнулась стоящему у двери Эрику. — Боюсь, это была пустая трата времени и сил.

Жанетта, удобно раскинувшись на постели, зацокала языком.

— Ц-ц-ц! Если ты не откажешься от помощи гулящей девки, я могу использовать кое-какие трюки, и ты снова будешь выглядеть замечательно. — Она похлопала по мешку, который захватила с собой из Селестата. — Знаешь, тут не только мое свадебное платье. Тут еще и кое-какие волшебные снадобья. Однако прежде всего тебе нужно принять ванну.

Так и сделали. Линор, чисто вымытая с головы до ног, крепко заснула в постели рядом с Жанеттой, Эрик спал на полу. На следующее утро, выставив юношу из комнаты, Жанетта занялась приготовлением своей чудодейственной мази. Она смешивала свинцовые белила с розовой водой и щепоткой таинственного красного порошка до тех пор, пока не добилась оттенка, близкого к цвету кожи Линор. Сначала она нанесла мазь вокруг глаз — эта область особенно пострадала после недели пребывания на солнце, — а потом тончайшим слоем покрыла все лицо и тыльные стороны ладоней. После чего открыла дверь и впустила Эрика.

— Господи боже! — воскликнул он. — Ты вернула ей лицо!

Растеряв все слова, он покачал головой и рухнул у ног Линор на колени.

— Кузина, вы…

Линор посмотрела на Жанетту, не зная, какими словами выразить свою благодарность, и в конце концов просто обняла ее.

— Не вздумай плакать, а то все потечет, — отрывисто бросила Жанетта, которой было очень приятно это объятие.

Теперь оставалось добраться до Майнца. Эрик никогда здесь не был, но без труда нашел дорогу к лучшей гостинице города. На подходе к ней оба коня вскинули головы и громко заржали. Из-за стены гостиницы им ответил другой конь.

— Я доверяю звериному чутью, — просиял Эрик. — Это Атлант!

Так оно и оказалось. Гостиница, из которой открывался вид на Вишневый Сад, выглядела большой и красивой. Их направили вверх по лестнице рядом с дверью в общий зал.

— Вы уверены, что справитесь? — заботливо спросил Эрик Линор. — Может, хотите, чтобы я поднялся первым и подготовил его?

— Нет, я сама, — покачала головой она.

Они поднялись по лестнице, Жанетта отстала на несколько шагов.

Наверху у двери, на маленькой, огороженной перилами площадке, уронив подбородок на грудь, спал молодой стражник. Линор попыталась обойти его, но внезапно он вскочил, схватил ее за руку, с силой толкнул к перилам и приставил к горлу нож.

Лица Жуглет и Линор оказались совсем рядом, их взгляды встретились. Нож задрожал в руке менестреля. Эрик боялся, что, если закричит или сделает неосторожное движение, Жуглет может чисто рефлекторно нанести удар.

— Это я, — прошептала испуганная Линор. — Жуглет, это я, я невиновна… Я знаю, ты знаешь, что я невиновна, пожалуйста…

Жуглет, напуганная появлением этого призрака, выронила нож из дрожащей руки.

— Госпожа, — хрипло выдохнула она и поклонилась. — Боже, я едва не перерезал вам горло. — Она опустилась на пол, стиснув руки и учащенно дыша. Потом, немного придя в себя, добавила: — Я знал, что вы придете, госпожа. Я ждал вас. Вы — вот кто «белый рыцарь». Вы сама невинность… Где этот проклятущий Эрик?

— Здесь, — стоя на верхней ступени лестницы, откликнулся тот, не делая никаких попыток защититься.

Жуглет перевела взгляд на девушку.

— Он не причинил вам вреда?

Нет, — ответила Линор, а Эрик залился краской. — Моя мать поняла, что произошло, и помешала этому. — Поймав недоумевающий взгляд менестреля, она пояснила: — Сенешаль узнал о родимом пятне от моей матери. Он напоил ее, и она наговорила много лишнего.

— Ваша мать? Наговорила много лишнего?! — недоверчиво переспросила Жуглет, но тут заметила стоящую чуть ниже по лестнице Жанетту и вытаращила глаза.

Некоторое время она молча разглядывала всех троих и наконец пробормотала:

— О небеса! Должно быть, интересное у вас было путешествие.

Линор опустилась рядом с ней на колени.

— Я пришла, чтобы восстановить свое доброе имя в глазах Виллема…

— Не Виллема, — перебила ее Жуглет. — Нет, моя госпожа, вы должны восстановить свое доброе имя в глазах императора.

— Я объясню ситуацию Виллему, он все поймет и, конечно, сумеет убедить имп…

— Нет, нет, нет. — Жуглет поднялась, внезапно почувствовав, как сильно одеревенело тело от долгого сидения. — Этого недостаточно. Все выйдет из-под контроля, поползут слухи, питая другие слухи. Нет, вы должны оправдаться публично.

Она задумалась в разгорающемся утреннем свете, осторожно разминая затекшие конечности.

— У тебя есть идея получше, чем пойти к брату?

— Конечно. — Пауза. — Подождите немного, дайте мне сообразить.

— Можно я повидаюсь с ним, пока ты думаешь? — умоляюще спросила Линор. — Мне невыносима мысль, что он поверил этой клевете, и я хочу…

Однако у Жуглет уже созрел план.

— На самом деле он не здесь, госпожа, и идти к нему времени нет. Ассамблея… вот-вот начнется. По счастью, вчера Конрад решил использовать свое положение и разослал герольдов с приказом всем гостям собраться здесь, перед церковью, а не на той стороне реки, как обычно. Мы выигрываем несколько часов — пока все переправятся. У вас есть с собой что-нибудь из ваших драгоценностей?

— Я взяла все, — ответила Линор.

— И свадебное платье, — добавила Жанетта, усмехаясь уголком рта.

Маркус, в официальной черно-золотой ливрее, оставшись один в спальне императора во дворце архиепископа, подравнивал бороду, думая о том, как это легко — перерезать себе горло. С того момента, как Конрад заявил, что Виллем женится на Имоджин, он полностью погрузился в черную меланхолию. Теперь, чтобы защитить его возлюбленную, требовалось чудо или кто-то чрезвычайно хитрый, способный на головоломные интриги. Сам он не имел больше мужества для подобных дел.

В дверь постучали. Маркус открыл ее и увидел посланца Николаса. Темные волосы гладко прилизаны, на лице, как обычно, любезное выражение, за которым нельзя прочесть ничего. Он поклонился Маркусу.

— Господин, хорошо, что вы еще не отправились на Ассамблею. У меня для вас сверток и письмо, которые были доставлены к воротам дворца архиепископа с настоятельной просьбой передать вам.

— Я как раз собирался уходить, — ответил Маркус, стараясь не демонстрировать свое мрачное настроение. — Спасибо.

Он дал молодому человеку несколько монет и попросил извинить его, ссылаясь на необходимость ознакомиться с письмом.

Это оказалась короткая записка, причем продиктованная.

«Любимый, прости, что не пишу сама, но ты вскоре поймешь причину. Есть сложности, о которых ты не знаешь, а бумаге я их доверить не могу. Если тебе успеют передать эту записку вовремя и если ты меня любишь, умоляю, тайно возьми с собой на Ассамблею то, что прилагается к записке. Пожалуйста, доверься мне, любимый. Это необходимо, чтобы наши ожидания исполнились. Все будет хорошо, и к полудню все разъяснится. Моя неиссякаемая любовь да пребудет с тобой, пока смерть не разлучит нас, и за гробом тоже.

Имоджин».

Далее следовала витиеватая завитушка — их обычный любовный росчерк.

К полудню? Она что, в Майнце? Он резко втянул воздух, чувствуя, как участился пульс, и дрожащими руками развернул сверток. В нем оказалось изумительной красоты золотое кольцо с огромным изумрудом и рубинами вокруг него, а также нарядный, вышитый бисером женский пояс.

Все выглядело слишком мелодраматично для Имоджин, но у нее наверняка имеется серьезная причина, чтобы действовать таким образом. Порой нечто внешне кажется странным, но стоит услышать объяснение, и все сразу же становится на свои места. По крайней мере, у нее есть хоть какой-то план; он и этим не мог похвастаться.

Кольцо налезло на мизинец, но Маркус мог придумать лишь один способ, как пронести с собой пояс. Не брать же на Ассамблею сверток, а потом таскаться с ним целый день, следя за тем, чтобы все шло как надо. Маркус снял официальную черно-золотую тунику, распустил, насколько возможно, завязки пояса и надел его. Получилось туговато, но терпимо. Он снова накинул тунику, пригладил волосы и поспешил на Ассамблею.

Глава 18 ПАЛИНОДИЯ Поэтическая форма опровержения сказанного выше

1 августа

В империи Конрада было десять тысяч знатных сеньоров. Высший эшелон составляли восемь герцогов, шесть дюжин мелких принцев и несколько сот графов, ландграфов, маркграфов и бургграфов. Каждый из них в отдельности не обладал большой властью, но все вместе они в значительной степени определяли политическую жизнь Конрада.

Однако Конрад имел право решать, где именно они будут определять его политику. Посему он объявил, что желает остаться на западном берегу Рейна, и открытие Ассамблеи было отложено, поскольку всех участников пришлось перевозить через реку. Само собой, это был элемент политической игры. Мало того что огромная рыночная площадь между кафедральным собором и скромным дворцом архиепископа была все же недостаточно велика, чтобы вместить всех; вдобавок дворяне оказывались выставленными на всеобщее обозрение, и не перед кем-нибудь, а перед жителями Майнца, чья преданность Конраду отличалась особой пылкостью, ведь именно здесь около двадцати лет назад отец Конрада посвятил будущего монарха в рыцари. Если сегодня у него возникнут разногласия с Ассамблеей, народ, конечно, поддержит его и слухи об этом очень быстро распространятся по всему Рейну. Не то чтобы он так уж нуждался в поддержке собственного народа; просто мало что могло сравниться с удовольствием публично щелкнуть знать по носу.

Конрад приказал возвести помост в тени церкви и, когда колокола пробили трижды, взошел на него. Знатным гостям было приказано явиться с раскладными стульями (которые так и так понадобились бы им во время переправы). Жителям официально было объявлено, что они должны очистить площадь, однако неофициально их присутствие приветствовалось, и поэтому они получили возможность вернуться, как только знать рассядется.

Наконец почти все устроились. Стройная фигура Николаса мелькала там и сям в бурлящей толпе, рвущейся на площадь. Встретившись с Жуглет на углу около церкви, он описал сегодняшний костюм сенешаля. Жуглет дала ему золотую марку и отправила с поручением, выполнение которого потребует целого дня.

— Когда вернусь, хотелось бы узнать, из-за чего весь этот переполох, — проворчал Николас.

— О, узнаешь, не сомневайся, — пообещала Жуглет. — Из уст всех и каждого.

Линор стояла в группе купцов, изо всех сил тянувших шеи в попытке разглядеть его величество. Голову девушки скрывала темно-голубая накидка, все тело окутывал бесформенный, но дорогой синий плащ. Вопреки своим опасениям, она не выглядела бедной деревенской девушкой, какой внезапно себя почувствовала. Перед выходом Жанетта еще раз навела на нее красоту. Чтобы унять нервную дрожь, Линор глубоко вздохнула. На этой большой, открытой площади сейчас, возможно, было больше людей, чем она видела за всю предшествующую жизнь. Сердце бешено колотилось, в горле пересохло. Она то и дело осеняла себя крестом.

— Маркус одет в черное с золотом, с шевронами, — послышался шепот Эрика у нее за спиной. — Жуглет сейчас встанет рядом с ним. Вы должны сделать свой ход, как только их увидите. Я все время буду поблизости, на случай если что-нибудь пойдет не так. Но меня здесь хорошо знают, поэтому не смотрите в мою сторону.

Чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, она обессиленно кивнула и в очередной раз перекрестилась дрожащей рукой.

— Кузина, вы справитесь, — тихо добавил он и отошел.

Девушка поискала глазами Жуглет. Купцы, ремесленники и крестьяне, чьи лотки временно убрали с площади, теснились по ее краям. Собираясь в кучки, они разговаривали и разглядывали благородных господ, устраивающихся на своих невзрачных сиденьях. Там и сям в толпе попадались очень ярко, почти вызывающе одетые люди. Линор не находила в себе сил сосредоточиться ни на одном из них, в глазах рябило от алого, золотого, серебряного и фиолетового. Свою лепту в зрительную какофонию вносили герольды с поднятыми вверх гербами и знаменами. Почти всем, кроме Конрада и его охраны в тени собора, приходилось щуриться — иного способа защититься от слепящего солнца не было. Легкий ветерок доносил с улицы пекарей запах остывающего свежеиспеченного хлеба. Этот аромат действовал успокаивающе, но только не на Линор.

Зеваки, сначала осторожно, а потом все смелее и смелее, стали продвигаться поближе к сидящей знати, создавая на заднем плане разноцветную декорацию из непокрытых голов и головных уборов. Внезапно слева от себя Линор услышала, как кто-то, с явным удовольствием, произнес ее имя. Она едва не разрыдалась. Вот опять, на этот раз спереди, а потом снова и снова, то там, то здесь. Также по площади заметалось слово «роза», сопровождаемое словом «бедро»; иной раз упоминались и другие детали, менее приличные. Все знали, что его императорское величество намеревался жениться на сестре великолепного Виллема из Доля и торжественное объявление помолвки планировалось на сегодня. Имя Маркуса упоминалось редко и, как правило, сопровождалось нервным хихиканьем молодых женщин. Пару раз это имя прозвучало и из мужских уст, с оттенком зависти, в которой не признаются даже самим себе. Ставшее легендой событие, порушившее репутацию Линор, его репутацию вознесло до небес.

Эрик, который, как и обещал, находился рядом у нее за спиной, прошептал сквозь стиснутые зубы:

— Скоро они подавятся своими словами.

Наконец она отыскала взглядом менестреля. Та стояла в серебристой тени помоста, в блестящей золотистой тунике с черным кантом понизу. Она выглядела как разряженный в пух и прах придворный, который терпеть не может выглядеть как разряженный в пух и прах придворный. Жуглет беседовала с высоким, стройным темноволосым мужчиной в черной тунике с золотой отделкой. Линор затрепетала. Он вовсе не был невзрачным; если уж на то пошло, он оказался весьма привлекателен. Это ее огорчило. Перед ней, увы, был человек, в которого девушка очень даже может влюбиться — и сгореть в огне этой любви. Со своим узким, хорошо вылепленным лицом и печальными темными глазами сенешаль выглядел не только слишком мягким, но и слишком обыкновенным для совершенного им злодейства. Не верилось, что смотришь на интригана, хитростью навлекшего на нее позор. Он походил на честного человека. Немного, положим, нервного и напряженного, но все равно — честного.

— Ну и утречко!

Жуглет окинула взглядом площадь.

Маркус кивнул, отыскивая взглядом Имоджин. Из толпы, словно разящие стрелы, то и дело доносились слова «Линор», «сестра», «Доль» и «родимое пятно». Он ужаснулся — и тому, с какой скоростью клевета распространилась повсюду, и тому, как просчитался в оценке популярности Виллема. Он никак не предполагал, что любая служанка или деревенский портной с такой жадностью будут интересоваться даже самыми мелкими подробностями, касающимися рыцаря. Он попытался убедить себя, что не стал бы ничего делать, если бы осознавал, какой вред это может причинить, и с облегчением подумал, что так никогда и не узнает, лжет себе сейчас или нет. Что сделано, то сделано. Это было необходимо.

И все напрасно.

— Думаешь, он это сделает? — нарушила молчание Жуглет. — Объявит, что женится на девице из Безансона?

Маркус кивнул.

— Да. Прискорбно, что первоначальный план не сработал, но, мне кажется, он смирился со вторым. Между нами, с политической точки зрения, по-моему, это более разумный выбор.

Последовала пауза, после которой он добавил с неподдельной болью в голосе:

— И я искренне сожалею, что причинил такое горе. Обидно, что нельзя ничего вернуть обратно.

Жуглет пожала плечами.

— Ты делал то, что считал правильным. Ты поступил как человек чести.

— Спасибо.

От слов Жуглет Маркусу стало еще хуже. Он опять оглянулся в поисках Имоджин, и тут его взгляд упал на хорошенькую, но несчастную на вид молодую женщину в плаще и головной накидке. В тот момент, как он ее увидел, она вышла из толпы прямо на открытую круглую площадку перед троном. Само по себе это, может быть, и прошло бы незамеченным, но, после мгновенного колебания она побежала. Миновав раскаленную от солнца площадку, она упала на колени у ног Конрада и, прильнув к его сапогам, жалобно воскликнула:

— Прошу, ваше величество, выслушайте меня! — Она говорила с едва заметным, но знакомым акцентом. — Перед собравшимися здесь баронами и рыцарями я молю о справедливости!

Два королевских телохранителя тут же бросились к ней с намерением увести, но Конрад вскинул руку, глядя на ее затылок с таким видом, словно ему казалось, что она не в себе.

— Кто бы ты ни была, встань. Это не подходящее место для женщины бросаться мне в ноги. Встань и изложи свою жалобу.

— Я не встану, пока вы не выслушаете меня!

С этими словами она вцепилась в край золоченого деревянного помоста, как бы для того, чтобы не дать стражникам увести себя.

Конрад бросил нетерпеливый взгляд на Маркуса.

— Заставь ее встать, — приказал Маркус более крупному, сильному стражнику.

Тому ничего не стоило поднять ее, как пушинку. Почувствовав на запястье его тяжелую руку, она вырвалась, развязала шнурки своего плаща и, в ужасе от собственных действий, посмотрела прямо в лицо Конраду.

Плащ соскользнул с ее плеч, вместе с ним и накидка, эффектно открыв всем взорам роскошную гриву блестящих светлых волос. Оказавшись без плаща, она словно бы стала выше ростом. У Жуглет едва не вырвался возглас восхищения: Жанетта постаралась на славу. Она одела Линор в обтягивающую зеленую тунику с глубоким вырезом, а сверкающая золотая застежка, намеренно помещенная слишком низко, мгновенно привлекала внимание к груди, более открытой, чем когда-либо со времен младенчества. Лицо было бледным как раз в меру, и румянец играл в нужных местах. На ней были надеты все драгоценности, полученные от бесчисленных поклонников за последние три года. Выглядела она великолепно.

— Постойте. — Конрад жестом остановил стражей. Он не смог сдержать улыбки: просительница была хороша, и он находил забавным, что она так бесстыдно полагается на этот факт. — Женщина, изложи свою жалобу в одном предложении, а иначе тебя вышвырнут из города.

— Меня изнасиловал и ограбил один из ваших придворных, когда я была одна дома и занималась шитьем, — быстро ответила она.

— Один из моих придворных? — не веря своим ушам, повторил Конрад. — Он сейчас здесь?

— Да, ваше величество, я могу указать на него и доказать, что он подло поступил со мной. До него я была девственницей! Вы известны как правитель, который не допускает, чтобы его люди лишали девушку ее единственного сокровища, и я прошу вас о справедливости.

Конрад задумался. Придворные смотрели на него. Он практически не знал ни одного вельможи, который не воспользовался бы прелестями какой-нибудь красавицы ниже себя по положению. Если уж на то пошло, было что-то очаровательно наивное в том, что она считала свой случай таким уж необычным и заслуживающим внимания. У него мелькнула мысль, не важная ли шишка ее отец — девственницы определенного происхождения могут рассчитывать на королевскую защиту. К тому же, если подойти к ее случаю спустя рукава, Павел, без сомнения, воспользуется шансом и демонстративно выступит в ее защиту, выставив девушку жертвой разнузданной светской власти. Так что стоит хотя бы для виду отнестись к ней со всей серьезностью.

По счастью, именно на этот ход мыслей Конрада и рассчитывала Жуглет.

Его императорское величество сокрушенно покачал головой.

— Обвинение серьезное, к тому же выдвигаешь ты его в высшей степени драматично. Если выяснится, что все это чепуха, то твоя голова будет выставлена на блюде на всеобщее обозрение еще до того, как заседание Ассамблеи начнется. Подойди ко мне.

Она подчинилась, от страха и утомления двигаясь словно на ватных ногах. Какое-то время она молчала, не в силах произнести ни слова. На площади стал подниматься шум.

— Давай, не тяни! — выкрикнула Жуглет. — Есть дела и поважнее…

— Жуглет, так не разговаривают с… — сурово начал Маркус, но его слова были прерваны пронзительным криком.

Подняв взгляд, сенешаль, к своему удивлению, увидел, что девушка указывает на него.

— Вот он, ваше величество! Он самый, преступник! Молю о справедливости, сир!

Все взгляды устремились на Маркуса. Тот, удивленный, но не теряя самообладания, ждал, что будет дальше.

— Сир, — твердо произнес он, — я ни разу в жизни не видел эту даму, готов поклясться.

— Не лги! — с внезапной яростью, залившись краской, воскликнула она. — Ты лишил меня невинности, да к тому же еще и похвалялся этим!

— Ничего подобного я не делал, — с отвращением возразил Маркус.

— И ты обокрал меня, лишив не только невинности, но и драгоценностей.

— Да ты вся увешана драгоценностями, — усмехнулся он и шагнул к ней, на освещенную круглую площадку. — Безумная женщина, о чем ты говоришь? Уведите ее, — приказал он стражнику, но тот прежде вопросительно посмотрел на его величество.

Конрад, захваченный удивительным развитием событий и интуитивно ощущая, что за этим что-то стоит, еще раз поднял руку: не сейчас.

— Сир, если мне будет позволено говорить перед высоким собранием, — громко произнесла Жуглет, также выходя на площадку и становясь рядом с Маркусом, — прикажите увести отсюда эту несчастную и показать ее врачу, чтобы вы могли заняться насущными делами.

Линор воздела трясущуюся руку и опять указала на Маркуса.

— Он украл мое лучшее кольцо с изумрудом и рубинами и расшитый бисером пояс, который я берегла ко дню свадьбы! Это случилось совсем недавно!

Маркус побледнел как полотно. Он настолько опешил, что даже не сразу смог собраться с мыслями. В одно мгновение Жуглет подскочила к Линор и язвительно бросила:

— Глупая женщина, он все утро стоял рядом со мной. Где, по-твоему, этот несчастный пояс? Может, спрятан под одеждой?

С этими словами менестрель с самоуверенным видом задрала тунику сенешаля.

Обнаружился расшитый бисером пояс.

— Что? — произнес изумленный Конрад.

Издав возглас удивления, Жуглет уронила край туники и отпрыгнула от Маркуса, упорно твердя:

— Здесь какая-то ошибка, сир, уверяю вас, ошибка!

Конрад засопел.

— Маркус, подними тунику, — приказал он.

Толпа зашумела и затихла. Маркус, часто дыша, прижал рукой черную ткань, словно пытаясь защититься.

— Сир, я объясню вам наедине, как получилось, что…

— Подними. Свою. Тунику.

У Маркуса сделался такой вид, словно еще чуть-чуть — и он упадет в обморок. Жуглет заботливо протянула руку, чтобы поддержать его. Маркус очень медленно, стараясь подавить медный привкус страха во рту, поднял тунику: под ней, как и прежде, был расшитый бисером женский пояс.

— Господи боже, Маркус, — осуждающе произнес Конрад. — Протяни руку.

Потрясенно вздохнув, Маркус протянул левую руку. На мизинце, камнем к ладони, сверкало кольцо с изумрудом. На свету оно предательски заиграло всеми гранями. Толпа опять зашумела и опять резко затихала.

— Это просто колдовство. — Будь Жуглет змеей, на женщину в зеленом и то не могло бы излиться больше яду. — Сир! Вот ваш лучший друг, а вот неизвестно кто. Как вы можете ей верить? Ясно, это колдовство! Или глупая шутка!

— Шутка, — слабым эхом отозвался Маркус.

— Вот видите, он говорит, это шутка! — ухватилась за идею Жуглет.

Она говорила очень громко, но Маркус в своем помрачении едва ее слышал.

— Сир, вы слышали, кто-то глупо пошутил! А это… это ничего не доказывает! — Жуглет что было силы затрясла Маркуса за плечи. — Откуда у вас пояс? Давайте докажем им, что вы его не украли! Говорите!

Маркус напряг память.

— Николас, — наконец произнес он.

Ему удалось взять себя в руки.

Кто-то сделал ему ужасную подлость — но кто? Может, Альфонс? Он не осмеливался обежать взглядом площадь в поисках этой жирной сволочи. Или кардинал мстит ему за отказ отравить Виллема из Доля?

— Николас принес мне его сегодня утром, в свертке, — хрипло произнес он.

— Лжешь! — закричала женщина. — Ты снял эти вещи с меня тогда же, когда лишил невинности!

— Кто-нибудь, немедленно разыщите Николаса, — приказал Конрад.

— Сир, если позволите, его сейчас нет в городе, — извиняющимся тоном произнес Эрик, протиснувшись сквозь толпу и поклонившись. — Я нанял его съездить в Бургундию, проведать мою больную мать. Он вернется не раньше чем через десять дней.

— Отправьте кого-нибудь догнать его и привести сюда! — потребовал Маркус.

— Он быстро скачет, — печально покачала головой Жуглет. И вдруг, словно снова поддавшись гневу, указала на истицу и завопила: — И так ясно, она сама все это устроила! Она ведьма, говорю вам! Сжечь ее, и все!

— Жуглет! — в ужасе оборвал ее Маркус. — Можно найти другой способ, эта женщина явно истеричка.

— Я не ведьма! И не истеричка! Я невинная жертва! — Линор зарыдала. — Если вы не в состоянии получить разумного объяснения, откуда у него мои вещи, сир, то должны признать, что он виновен. Или ему все должно сходить с рук только потому, что он ваш друг? Вот, значит, какова справедливость при императорском дворе? Ничего удивительного, что в Бургундии предпочитают папскую справедливость!

— Слушайте ее, слушайте! — донесся откуда-то из гущи жарящейся под солнцем толпы голос Павла.

Узнать мнение графа Бургундского не представлялось возможным, поскольку он был чрезвычайно занят тем, что выковыривал застрявший в подметке гвоздь.

— Мой двор во всех отношениях воплощение справедливости, — горячо возразил Конрад.

— Тогда признайте его вину, сир! — заявила Линор.

— Сир!

Маркус, сопровождаемый Жуглет словно тенью, сделал шаг вперед. Теперь оба стояли в стороне от толпы, на открытом пространстве, не больше чем в пяти шагах от истицы.

— Клянусь десятилетиями нашей дружбы и моей верности вам, это или заговор, или колдовство. Я никогда в жизни не видел эту женщину и невинности ее тоже не лишал.

— Суд! — воскликнула Жуглет, победоносно улыбаясь растерянной женщине. — Он заслуживает суда! А когда его невинность будет доказана, мы бросим ее на съедение волкам!

— Это всего лишь его слово против ее, Жуглет, — нетерпеливо сказал Конрад.

— Нужен Божий суд, сир! Испытание водой!

На мгновение воцарилась полная тишина. А потом со всех сторон, из уст простолюдинов и благородных, сначала тише, а потом все громче зазвучали возгласы одобрения. Маркус опять побледнел.

— Как раз и собор здесь! — выкрикнул кто-то, по голосу похожий на Эрика.

— Вот-вот! И до святого водоема тоже два шага! — Жуглет повернулась к Маркусу. — Вы согласны, сир? Если вашим судьей станет сам Господь, вы, конечно, будете оправданы.

Маркус заколебался.

— А если Бог захочет наказать меня за какие-то другие грехи? — тихо произнес он. — Призывать божественную…

— Это работает совсем не так, — быстро возразила Жуглет. — Прошу вас, докажите свою невиновность, согласитесь на испытание. Эта женщина или ведьма, или сговорилась с каким-то злокозненным шарлатаном. Нельзя позволить ей, предъявив такое нелепое обвинение, выйти сухой из воды.

— Сир, — откашлявшись, начал Маркус, и Жуглет отступила, чтобы он мог обращаться непосредственно к королю. — Клянусь честью всех принцев и герцогов, присутствующих здесь сегодня: я не виновен в этом преступлении, настолько невиновен, что готов поставить на это свою жизнь. Мой император, позвольте мне пройти испытание водой. Пусть это станет наградой мне за годы беспорочной службы. Бросьте меня в святой водоем, и пусть решает Бог. — Он воздел руки и внезапно закричал, глядя на женщину: — Император может приказать связать мне руки, но я пойду туда и без этого. Потому что знаю, что не виновен!

Нахмурившись, Конрад обдумывал ситуацию. Со всех сторон слышались голоса, возбужденно призывающие позволить испытание. У Маркуса при дворе было много друзей — и не меньше подхалимов, лишь притворяющихся друзьями, а на самом деле желающих через него добиться расположения короля. При необходимости Маркус мог шепнуть, что нужно, Конраду на ушко. Эта ситуация многих устраивала, и они хотели бы ее сохранить.

Однако призывать Бога столь прямо и непосредственно вмешаться в дела людей… Такое решение нелегко принять, особенно императору, делающему все возможное, чтобы уменьшить власть церкви. Конрад скорее предпочел бы, чтобы Бог оставался там, где он есть, — на небесах, а вершить земной суд предоставил императору.

— Брат! — опять послышался голос Павла. Судьба Маркуса его совершенно не волновала, но он пользовался любой возможностью публично продемонстрировать свою набожность. — Брат, это совершенно недопустимо! Запрещаю именем Папы!

Для Конрада это решило дело.

— Повелеваю провести испытание! — провозгласил он. Площадь взорвалась одобрительными возгласами. Маркус подошел к стражнику и отдал себя в его руки, не желая, чтобы его, в водовороте бурлящей от жадного возбуждения толпы, обвинили в попытке бегства. По дороге к водоему шествие миновало кладбище. Бойдон накинул на дрожащие плечи обвинительницы плащ, взял ее за руку и повел короткой, узкой тропой, по пути сквозь зубы предупредив, что, если обвинения против его друга окажутся напраслиной, она, совершенно случайно, свалится в чан кожевника. Люди из толпы пялились на нее, указывали пальцами, обзывали. Высоко держа голову, она ни на кого не обращала внимания.

Пройдя каждый своей дорогой, люди опять собрались у водоема, на этот раз спиной к солнцу и лицом к церкви. Зрителей и прежде хватало, но никакая политика не может вызвать такого интереса, какой вызывает «божий суд», и аудитория пополнилась многочисленными зеваками. Они стекались отовсюду — со стороны Вишневого Сада, с Императорской улицы, с Кладбищенского переулка — и собирались на площади, имеющей форму ромба.

Розовато-коричневый, озаренный солнцем кафедральный собор величественно возвышался над ними. Арочные окна высоко на куполе, сквозь которые мог бы смотреть разве что сам Бог, были слегка затенены собственными наружными створками, но всех собравшихся на площади солнце палило нещадно.

Конрад расположился на противоположной стороне водоема, в тени старой липы. Из ризницы спешно принесли тяжеловесный деревянный стул, но император отказался сесть. Истицу поставили по правую руку от него, ответчика — по левую. Исходящий праведной тревогой друг Маркуса Жуглет стоял рядом с ним, глядя, как того заковывают в колодки.

— По-моему, в пустоты колодок кладут камни, чтобы человек уж точно пошел ко дну, — успокаивающим тоном сообщила Жуглет.

— Я не умею плавать, — шепнул в ответ Маркус, ничуть, естественно, не успокоившись.

Двое стражников закрепляли в колодках его запястья и лодыжки. В этот момент он был бы рад, если бы его освободила смерть, разве что не хотел вот так оставить Имоджин.

Вызвали архиепископа, оторвав от душеспасительной беседы с богатой старой девой. Ему было приказано надзирать за процессом. Вначале он упирался, и Павел всячески его в этом поддерживал. Официальная церковь не одобряла «божьи суды». Ходили слухи, что их вообще запретят как непростительно дерзкий и безнравственный обычай (само собой, аппетиты черни такие разговоры лишь распаляли). Архиепископ лично этот обычай тоже не одобрял, но предоставить разъяренной толпе повод разнести свой кафедральный собор никак не хотел. Поэтому, невзирая на возражения Павла, он встал у водоема и благословил его, после чего, обратившись к толпе, огласил формальные правила испытания.

— В колодки заковывается Маркус из Ахена, королевский слуга, — начал он. — Его бросят в святой водоем, который не принимает плоти грешников. Если он всплывет, то есть если святая вода его не примет, это будет рассматриваться как доказательство его виновности. Если же он пойдет ко дну, это означает, что перед Богом он чист и, следовательно, невиновен.

— Но зато он утонет!

Внезапно вся эта затея показалась Конраду сомнительной.

— К нему привязана веревка, — заверил короля священник. — Его тут же вытянут наверх. Сенешаль Маркус из Ахена, готов ли ты подчиниться приговору Божьего суда?

Маркус, бледный как мел, кивнул. Двое могучих стражников Конрада подняли его и подтащили к святому водоему, представляющему собой каменный колодец с грязноватой водой, в четыре шага по диагонали и глубиной в три роста взрослого мужчины. Колодец располагался в середине зеленного рынка, так что по поводу его чистоты могли возникнуть сомнения (пахло от него, во всяком случае, капустой). Тем не менее ни у кого не возникло желания поднять этот вопрос — разве что у Павла, но его все равно никто не слушал. Архиепископ призвал толпу к молчанию, и стражники отпустили Маркуса.

Маркус с громким плеском ударился о покрытую жирной пленкой воду. Те, кто стояли поближе, отпрянули.

Он прямо, как стрела, пошел на дно и там остался.

Герольды звонко затрубили в корнеты. Толпа разразилась радостными криками. Конрад громко, с облегчением вздохнул. На прекрасном лице юной обвинительницы ничего нельзя было прочесть. Жуглет язвительно рассмеялась ей в лицо; та никак не отреагировала.

— Да вытащите же его, ради бога! — воскликнул, перекрикивая нарастающий шум, Конрад.

Те же стражники, которые бросили Маркуса в воду, кинулись вытаскивать его. На это ушло некоторое время, и теперь он лежал у колодца, по-прежнему в колодках, в растекающейся вокруг луже.

Крики усилились. Маркус задышал, его расковали. Медленно, хватая ртом воздух, он поднялся на нетвердых ногах. С черной туники текла вода, волосы растрепались, темные глаза сверкали от ярости.

Толпа, довольная зрелищем и тем, что это еще не конец, замерла, когда он заговорил.

— Ты! — кашляя, он ткнул пальцем в молодую женщину в зеленой тунике с глубоким вырезом. — Эй, ты! Ха! Я невиновен! Теперь ты это признаешь? Я никогда в жизни не прикасался к тебе. Господи боже, до сегодняшнего утра я даже ни разу тебя не видел!

Все взгляды устремились на нее. По-прежнему бледная, но сдержанная, она просто спросила:

— Ты готов поклясться в этом перед всеми этими людьми?

— Да! — рявкнул он. — Я только что это сделал! Я доказал свою невиновность! — Понимая, что теперь ему ничего не грозит, он позволил страху выплеснуться через ярость. — Сам Господь только что ее доказал! Сударыня, я понятия не имею, кто вы такая! — с победоносной улыбкой заключил он.

Девушка вздернула подбородок.

— Я — Линор, сестра Виллема из Доля!

Глава 19 ИРОНИЯ Расхождение между ожидаемым и реальностью

1 августа, вечер и ночь

Она стала императрицей еще до захода солнца.

Все произошло с головокружительной быстротой, и хотя все чувствовали, что без Жуглета тут не обошлось, доказать это было невозможно.

Конрад выглядел так, будто получил удар не только в сердце, но и во все остальные жизненно важные органы. В ужасе, не веря собственным глазам, смотрел он на своего старого друга. Расспрашивать Маркуса не имело смысла: бескровное лицо выдавало его вину. Воздев в мольбе руки, в полной готовности принять любую судьбу, он опустился на колени прямо на мокрые камни.

Его приговорили к повешению на следующее утро.

Конрад огласил приговор, но не пожелал смотреть, как улюлюкающая процессия в милю длиной сопровождает осужденного: Маркуса, в одной рубашке, заставили тащить тяжелое седло, чтобы все знали, что он преступник. На него плевали, в него швыряли гнилыми яблоками, выкрикивали всякие мерзости — короче, издевались, кто как мог. Многие при этом понятия не имели, за что он осужден. Унизительная процедура завершилась у западных ворот, где его заперли в камеру городской тюрьмы. Император ничего этого не видел — закрывшись в своей личной молельне кафедрального собора, он рыдал от ярости и горя.

Когда он, бледный от изнеможения, вышел к народу, толпа за стенами собора скандировала, что после всего случившегося он должен жениться на этой красивой и умной девушке. И при этом не откладывая в долгий ящик.

— Почему не прямо сейчас? — выкрикнул кто-то, подозрительно напоминающий Эрика. — Вот церковь, вот священник! Архиепископ! У нас тут даже есть кардинал!

Конрад при виде позеленевшего от злобы брата сразу ожил и объявил, что лучше ничего и придумать нельзя. Он и Линор, оба в состоянии легкого шока, едва отдавая себе отчет в присутствии друг друга, обменялись священными клятвами перед дверью собора. Брак благословили архиепископ Майнца и хмурый кардинал Павел. Затем состоялось небольшое церемониальное шествие: все верхом, под аккомпанемент барабанов и труб, двинулись от собора через рыночную площадь к дворцу архиепископа.

На королевский помост в зале водрузили еще одно кресло, и знатные гости двинулись поздравлять чету, на что ушла добрая часть дня. За все это время у Конрада и Линор едва нашлось время даже взглянуть друг на друга, не то что обменяться хотя бы парой фраз. Когда последние, самые мелкие дворяне — не больше полудюжины — все еще дожидались своей очереди у подножия помоста, внимание всех внезапно привлек непонятный шум. Сначала кто-то громко забарабанил во внешние ворота, дальше которых не допускалась чернь, потом чьи-то сапоги загремели во внутреннем дворе в направлении зала. Мгновенно отреагировав, стражники прыгнули к двери, чтобы не допустить самозванца, кто бы он ни был, однако высокий молодой человек в своей лучшей алой с желтым тунике и наскоро начищенной обуви голыми руками отшвырнул обоих от двери.

Бледный в слабом свете сумерек, в дверном проеме стоял запыхавшийся после быстрой ходьбы Виллем. Увидев Линор, всю в сверкающих драгоценностях, рядом с императором, он издал странный звук недоверия, облегчения и смятения одновременно.

— Значит, это правда, — выдохнул он.

Воцарилась тишина. Взоры всех присутствующих обратились к нему. Никого не замечая, он бегом пересек зал и бросился на колени у помоста.

— Мой господин и повелитель, — продолжал он, обращаясь к сапогам Конрада из дубленой кожи. — Простите меня за сомнения в нравственности этой благородной дамы.

— О, Виллем, ради бога, — нежно произнесла Линор и, соскользнув с помоста, обхватила шею брата руками.

Толпа разразилась восторженными восклицаниями.

А потом в зале рядами расставили столы, и праздничный пир начался. На него ушли все запасы, предназначенные для Ассамблеи на целую неделю: медвежатина, кабаны, журавли, гуси, оленина, молочные поросята, вино темное и светлое, фазаны, запеченные прямо в перьях. Одно блюдо словно появилось из какого-то мифа: этот плод хирургического вдохновения повара выглядел сверху лебедем, а снизу свиньей. Столы ломились от изысканных блюд, приготовленных из продуктов, предназначенных усиливать чувственное влечение, — воробьев, воробьиных яиц и груш. За много лет Конрад привык к мысли, что на свадьбе, как обычно, резать и пробовать для него блюда будет Маркус. Сегодня же эта миссия была возложена на тех, благодаря чьим стараниям свадьба состоялась: на Виллема, Жуглет и Эрика. Никогда ни одному менестрелю не выпадала такая честь. Жуглет даже слегка удивилась.

Когда столы были убраны, а руки вымыты в розовой воде, граф и кардинал оказались рядом, в стороне от танцующих, разряженных, сытых и довольных от выпитого вина гостей. Эти двое наблюдали за весельем равнодушно.

— Здесь пахнет серой, — заметил для затравки Павел.

— Дело сделано, — отвечал Альфонс. — Как говорится, спасайся кто может, что я и делаю.

— Другого такого перебежчика я в жизни не встречал, — с отвращением произнес Павел. — Я-то, по крайней мере, чем могу, служу матери-церкви. Тебя же не интересует ничего, кроме собственных сундуков.

— Просто я честнее тебя, — спокойно ответил Альфонс. — Стараюсь во всем видеть хорошую сторону. Так уж сложилось, что в нынешней ситуации нам обоим выгодно женить Виллема на Имоджин; теперь, по крайней мере, он смахивает на человека, хотя бы отдаленно ее достойного. Ну так давай и займемся этим, племянничек. Церкви ты не послужишь, но свою шкуру спасешь.

— Это еще не конец, — возразил Павел. — Настало время Судьбе проявить милосердие и помешать Линор оказаться в постели мужа до наступления брачной ночи.

Тюрьма находилась внутри западной сторожевой башни. Дежурил в этот вечер мрачный страж, который считал, что по своему рыцарскому происхождению заслуживает более почетной должности. В камере было темно, промозгло и ужасно воняло.

— Я не собирался приходить, — с порога заявил Виллем, пытаясь разглядеть черты полуголого осужденного, прикованного к стене в углу. — И пришел только потому, что сестра умолила меня откликнуться на твою просьбу. То, что тебе придется заплатить за свои дела жизнью, чрезвычайно ее огорчает, пусть даже ты и пытался погубить ее. Вот какова эта милая, добрая, прелестная девушка, с которой ты так коварно обошелся. Ее сердце полно любви и сострадания.

От гнева голос у него звучал хрипло.

— А ведь ты поверил мне, Виллем. С такой готовностью — не пришлось даже почти ничего доказывать. Тебя ужасает не только мое поведение, но и свое собственное.

Маркус настолько устал, что его голос звучал бесстрастно и спокойно.

Виллем бросил взгляд на меч, который оставил у порога: до него не больше двух шагов, но морально он недосягаем. Как бы ни хотел Конрад быть избавленным от зрелища казни Маркуса, не Виллему брать на себя эту роль.

— Зачем ты звал меня?

Маркус вздохнул и привстал, но, осознав, что подойти ближе не сможет, снова опустился на сырую солому на полу.

— Альфонс, граф Бургундский, хочет женить тебя на Имоджин, — начал он.

Виллем хранил молчание.

— Я знаю, Конрад этот брак одобрит.

Виллем по-прежнему не говорил ничего.

— Мне нужно знать, женишься ли ты на ней.

— Нет, если она тоже участвовала в этом заговоре против моей сестры…

— Ей ничего не известно, — поспешно сказал Маркус. — Единственный злодей здесь я. Итак, сударь, учитывая это, ты возьмешь ее в жены?

Глаза Виллема наконец привыкли к темноте. Маркус, воплощение полного краха и изнеможения, казалось, чувствовал себя сейчас спокойнее, чем сам Виллем.

— Что же, в этом есть смысл, — наконец ответил он. Маркус сделал медленный, мучительный вдох. От судьбы не уйдешь; глупо было и пытаться.

— Тогда я должен раскрыть тебе глаза на некоторые вещи. Она любит меня всем сердцем, сильнее, чем я того заслуживаю. Пожалуйста, прости ей это преступление — любовь ко мне. Умоляю, не будь с ней суров, если она окажется не такой, какой, по твоему представлению, должна быть жена Виллема из Доля.

Виллем молчал.

— Я это говорю к тому…

— Я понял, к чему ты это говоришь, — прервал его Виллем. — Я буду относиться к ней в соответствии с ее характером и достоинствами, Маркус, не больше и не меньше. Если она доброго нрава…

— Влюбленная женщина…

— Влюбленность не может служить оправданием слабости. Ничто не мешает влюбленной женщине вести себя так, будто никакой любви нет.

Виллем направился к выходу.

— Я это знаю не понаслышке.

Жуглет, примостившись на ковре между стражниками и императорским помостом, исполнила в честь прекрасной и целомудренной невесты три песни подряд. Линор улыбалась менестрелю так, как будто они снова были в Доле. Она следила за тем, чтобы не выражать открыто свое предпочтение Жуглет, и та тоже все время сохраняла приличествующую дистанцию. Но когда Линор смотрела на Жуглет, в ее глазах невольно появлялся блеск, и на его фоне общение с остальными придворными казалось слегка вымученным. Уступив искушению, они столь открыто и непринужденно поддразнивали друг друга, что Конрад бросил на них предостерегающий взгляд, хоть и наблюдал за этим спектаклем не без удовольствия.

— Зато меня не будут считать педерастом, — подмигнув, шепнула Жуглет.

— Не будут, — согласился Конрад. — Просто сочтут предателем и прелюбодеем. Умеренность, мой друг. Сдерживай свои чувства. Флиртуй с кем-нибудь другим или иди потанцуй.

Виллем отдал стражнику архиепископа меч и вернулся в зал. Вид Линор на королевском помосте наполнял его радостью, вызывая счастливую улыбку. Но только он решил присоединиться к отплясывающей Жуглет, как вдруг заметил, что Альфонс из угла подает ему какие-то знаки. С неохотой уступая, он дал понять, что тот может подойти, прекрасно понимая, для чего вдруг понадобился графу — пропеть дифирамбы своей дочери. Мгновение он надеялся, что Жуглет оторвется от плясок и придет ему на помощь, но потом понял, что надежды напрасны: менестрель лишь внесет свою лепту в расхваливание Имоджин.

И все же Жуглет встретилась с ним взглядом и весело подмигнула, проносясь мимо в вихре танца, отчего, однако, ему стало еще противнее. Конечно, он хотел получить обратно свои земли и понимал, что благодаря этому браку его желание исполнится, причем с лихвой. Однако когда настал момент истины, что-то у него в душе воспротивилось. Он опять ощутил себя пешкой: нелепое ощущение, учитывая, что он один от всего этого окажется в выигрыше. И все равно он чувствовал, что им манипулирует умелый игрок — Жуглет.

Умелый игрок тем временем, даже танцуя, успевала обозревать поле боя — все ли фигурки исполняют положенные роли. На мгновение она позволила себе насладиться одной бесспорной гранью своего успеха: Линор теперь на своем месте. Став супругой самого могущественного человека на земле, она сможет получать от этого удовольствие, как от очередной увлекательной и забавной игры. По крайней мере, это был простой, ничем не осложненный успех.

Павел, пристроившись у помоста, весь вечер сверлил взглядом Линор, словно надеялся внушением заставить ее сделать ложный ход и тем самым помешать физическому завершению ее внезапного взлета. Когда Жуглет оказалась рядом с ним, он почувствовал на себе ее взгляд и оглянулся. Жуглет не удержалась и победоносно ухмыльнулась. Павла перекосило.

Она нашла взглядом Альфонса — как там его беседа с Виллемом? — и чуть не застыла на месте от изумления.

В дверном проеме, между Виллемом и Альфонсом, стояла Имоджин.

Своей бледностью она напоминала привидение, под глазами залегли тени, такие же серые, как ее дорожное платье. Граф, положив руку ей на плечо, повел девушку к скамейке у стены, но выглядел при этом не как отец, заботящийся о дочери, а скорее как конюх, ведущий раненую лошадь. Она явно устала с дороги, выглядела почти больной, и Жуглет испытала мимолетное раздражение: и без того стоило больших трудов уговорить Виллема пойти на этот брак, а теперь еще эта бледная немочь своим видом все только усугубляет.

Было очевидно, что все трое готовы сквозь землю провалиться от неловкости. Альфонс, скорее всего, решил представить дело так, будто речь идет о невинном знакомстве, хотя все трое прекрасно понимали, что это фарс. Продолжая танцевать, Жуглет вытянула шею, чтобы лучше видеть: ее прямо зачаровало, до какой степени граф плох в роли свата. Имоджин совсем посерела и, по-видимому, собиралась хлопнуться в обморок, даже сидя на скамейке. Виллем склонился над ней, весь красный. Ну и неумехи.

«Неужели я должна все делать сама?» — подумала Жуглет. Она надеялась, что, по крайней мере, будет избавлена от необходимости знакомить собственного любовника с его будущей женой. Увы. Отпустив руку партнерши, она протолкалась сквозь парчу, шерсть, шелк и облака кружев, запахи розовой воды, вина, корицы и немытых мужских тел и добралась до троицы.

Альфонс, как выяснилось, оказался даже более туп и неотесан, чем она предполагала: то, что со стороны выглядело как церемонное знакомство, на практике оказалось помолвкой. Обе стороны, неловко и через силу, уже успели дать свое согласие. Этот последний факт принес Жуглет некоторое облегчение: все-таки не придется самой сводить их.

— Позвольте мне первому поздравить вас! — сердечно воскликнула она, стараясь не смотреть на Виллема.

Театрально опустившись на колени, она поцеловала вялую, влажную руку Имоджин, затылком чувствуя сверлящий взгляд Виллема.

— Мне не совсем хорошо, — произнесла Имоджин так тихо, что у Жуглет мелькнула мысль, не для нее ли одной предназначается эта фраза. — Надеюсь, вы меня извините… Мой отец и мой… жених сообщат счастливую новость императору. И императрице, — извиняющимся тоном поспешила добавить она.

— Сударыня переутомилась, — громко, понимающим тоном заявила Жуглет. — Если джентльмены позволят, я провожу ее на свежий воздух и попытаюсь успокоить приятной беседой.

У Имоджин загорелись глаза, как будто ей послышалось в этом приглашении какое-то обещание. Жуглет не поняла, на что именно та рассчитывает, и это мгновенно распалило ее любопытство.

Во дворце имелась небольшая частная часовня, дверь в которую была почти не видна за лестницей в верхние покои. С разрешения Альфонса она повела девушку туда, на ходу шутливо поддевая танцующих и смеясь. В небольшом сводчатом помещении царили полумрак и тишина.

— Виллем исключительный человек, — бодро сообщила Жуглет. — И я слышал от женщин, что он нежен, как ягненок. — Это не вполне соответствовало действительности, но она надеялась, что для бедной испуганной девочки Виллем сделает исключение. — Если ты боишься первой брачной ночи, то готов поклясться: тебе не найти человека, который сделает тебя женщиной бережнее, чем Виллем из Доля.

— Почему же не найти, — очень тихо откликнулась Имоджин своим мягким голосом. — Я уже нашла.

Прикусив губу, она опустила взгляд. Ее руки на одно короткое мгновение притронулись к животу, но она тут же опустила их.

Для Жуглет это было как удар молнии.

— Дура! — прошипела она. — Дура, дура!

Имоджин, выдав наконец свою тайну, разразилась рыданиями.

— Пожалуйста, — сквозь слезы говорила она, хватая руки, которые трясли ее за плечи. — Умоляю, Жуглет, если в тебе есть хоть капля сострадания, помоги мне уйти в монастырь. Ради всех святых, избавь нас всех от унижения, которое неизбежно, когда все откроется.

Жуглет не отвечала, и Имоджин добавила с вызовом, хоть и хлюпая носом:

— И я не дура, я знала, что делаю. Если есть человек, который действительно заслуживает того единственного, что ты можешь ему дать, того, над чем все остальные так трясутся, ты отдашь это с радостью.

Она отвернулась, пытаясь унять волнение.

Жуглет внимательно смотрела на Имоджин, пытаясь напустить на себя сердитый вид, чувствуя, что судьба переиграла ее.

— Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь. И все же ты — неразумное дитя!

— Ты поможешь мне?

Имоджин со страхом и надеждой вглядывалась в лицо менестреля.

Жуглет кивнула с мрачным видом.

— А что еще остается? — раздраженно сказала она. — Несчастная! У тебя есть с собой деньги?

— Ничего, — безропотно всхлипнула Имоджин. — Когда я поняла, что произошло, то в панике ускакала из Орикура. Меняла лошадей на станциях, последняя совсем запалилась. Со мной двое слуг, но у них тоже ничего нет.

— Им с нами нельзя, — решила Жуглет. — Придется добыть тебе денег. И, очевидно, коня… Значит, так. Когда прозвонят к вечерне, отправляйся к южным воротам. Проследи, чтобы за тобой никто не увязался. Я раздобуду кобылу на конюшне архиепископа. Поскачем вместе, ты у меня за спиной. В половине дня езды отсюда на юге есть монастырь. Тебе надо будет отправиться туда и сидеть тихо, как мышка. Здесь и без тебя проблем хватает.

— Я не знала, что отца моего ребенка завтра повесят, — сдавленно произнесла Имоджин. — Я думала, что приеду сюда и ты, его друг, как-нибудь все уладишь. Он писал в письме, что ты будешь нашим свидетелем и помощником.

— Одним словом, когда прозвонят к вечерне, — раздраженно прервала ее излияния Жуглет.

Когда прозвонят к вечерне. Времени в обрез. Не откладывая дела в долгий ящик, она быстро вышла из дворца, миновала освещенную факелами рыночную площадь с танцующими на ней крестьянами и купцами. Ее путь к южным воротам пролегал по узким городским улочкам, бурлящим ночной жизнью и фонтанирующим праздничными сплетнями. С собой она прихватила самую большую бутыль вина, какую удалось незаметно спрятать под кричащим плащом, фиолетовым с металлическим отливом, — подарком Конрада по случаю праздника. Почти всю дорогу она ругалась себе под нос, хотя знала, что, вопреки собственному желанию, поступает правильно.

Вот и южные ворота. Оказавшись там, она не сразу решила, что делать дальше, но потом вспомнила, что Маркус, как и его господин, путешествуя, возит все ценное с собой. Она сообщила рыцарю, охранявшему королевский обоз, что его величество дарует все имущество Маркуса монастырю в десяти милях к югу. Рыцарь, ни минуты не сомневаясь, помог дотащить два набитых монетами больших седельных мешка до конюшни архиепископа. Ночной конюх архиепископа легко поверил в то, что Жуглет — обалдевший от свалившейся на голову удачи новый обладатель арабской кобылы обреченного Маркуса. Стараясь ничем не выдать волнения, она прошла мимо пьяных пирующих, вывела лошадь за ворота и двинулась по улице, ведущей к западной сторожевой башне — туда, где держали заключенного.

То, что ей предстояло, будет потруднее любой интриги.

Оказавшись у сторожевой башни, она кивнула стражнику и указала на дверь в камеру, сопровождая этот жест подчеркнуто официальным заявлением:

— По королевскому делу.

В темноте Маркус узнал голос и застонал.

— Как там праздник?

Часовой был страшно недоволен, что все веселье для него проходит стороной, и Жуглет сразу же это поняла. Ее осенило: все может оказаться вовсе не так сложно.

— Идет вовсю. Может, хочешь пойти ненадолго, посмотреть или даже потанцевать? Я за тебя подежурю, только оставь мне кинжал, на случай если придется защищаться.

Стражник попался на удочку.

— Вообще-то не положено, — неуверенно возразил он.

— Да ты только посмотри, кто делает тебе это предложение? Это ведь я приложил руку к тому, чтобы он туда попал. Так что можешь быть уверен: между нами любви нет. Я здесь исключительно по поручению короля.

С кинжалом в руке, избавившись от посторонних глаз, Жуглет сунула факел в камеру, где Маркус сидел в цепях на груде заплесневелой соломы с таким видом, будто оплакивал кого-то.

— Скажи, зачем ты это сделал? — начала Жуглет.

Маркус лишь закусил губу.

— Знаю, ты хотел помешать взойти звезде Виллема. Объясни, почему ты так боялся его возвышения.

Маркус вызывающе молчал, но Жуглет чувствовала, что он колеблется. Потом сенешаль заговорил:

— Потому что я эгоистичное, завистливое, честолюбивое ничтожество, которое вздумало жениться на богатой девушке ради положения и денег. Это чистая правда.

Жуглет задумалась.

— Мне нравится, когда мужчина хранит секрет женщины, — наконец заявила она.

Маркус, встревоженный, посмотрел на нее.

— Но к сожалению, Маркус, некоторые вещи не поможет скрыть ни твоя осторожность, ни даже твоя смерть.

— Знаю, — в отчаянии простонал он.

— Знаешь о ребенке?

Маркус, хватая ртом воздух, поднялся на ноги, взялся руками за голову и опять сел.

— Очевидно, нет, — заключила Жуглет.

Маркус часто задышал, из-за гнилого воздуха темницы его сразу же начало тошнить.

— О боже! Что я с ней сделал?

Он снова вскочил и принялся биться головой о каменную стену с такой силой, что едва не потерял сознание и рухнул на колени.

Но тут же опять поднялся, собираясь начать все заново.

— Хватит! — резко остановила его Жуглет.

Маркус принялся рвать на себе волосы, а потом повалился на пол, рыдая так горько, как на глазах Жуглет никогда еще не рыдал ни один мужчина. Даже Виллем изливал свое горе через ярость. Маркус же, по-видимому, не находил для себя никаких оправданий.

Когда он взглянул на нее, в его покрасневших глазах сверкала такая злоба, что Жуглет отшатнулась. Свет факела гротескно искажал сильные, четко очерченные черты лица.

— Если из-за всего этого она пострадает, я буду преследовать тебя из могилы, пока ты не пожалеешь, что привел этого Виллема из Доля ко двору. Она невинна, Жуглет, она поступала по велению сердца, а не из каких-то там амбиций…

— Замолчи и выходи, — отрывисто бросила Жуглет. Она взяла ключ со стола привратника и теперь одной рукой отперла дверь, а другой предостерегающе выставила кинжал. Маркус, ничего не понимая, смотрел на нее. Она коротко взглянула на цепи, сковывающие его запястья, и после мгновенного замешательства он протянул ей руки. Она отперла цепь.

— Помни, ты мой пленник.

Маркус наполовину вышел, наполовину выполз из камеры и, задыхаясь, замер у порога. Обхватив его за голые плечи, она прижала нож ему к горлу.

— Я сейчас делаю очень, очень большую глупость, и если ты выведешь меня из себя, могу и передумать, — прошипела она ему в ухо.

Наконец они оказались за воротами сторожевой башни. Было темно, рядом ждала кобыла, и Жуглет развязала шнурки своего шикарного плаща.

— Вот, — сказала она. — Надень и подними капюшон.

— Что ты…

— Молчи. Возьми кинжал. Залезай на лошадь. Большая часть твоих денег здесь, в переметных сумах. Имоджин ждет тебя у южных ворот, и, если ты себя не выдашь, вас пропустят, не задавая вопросов.

Маркус не знал, что и сказать.

— Поспеши, — приказала она. — Мне нужно вернуться на свадебный пир.

— Жуглет…

— Убирайся.

— Куда нам ехать?

— Не знаю, — ответила Жуглет. — Я бы на твоем месте отправилась во Францию или даже во Фландрию. Самое главное — прочь из империи. А теперь — пора.

Она развернулась и помчалась обратно в сторону сторожевой башни.

Часовой в конце концов вернулся — в легком подпитии. В камере он, как и рассчитывал, обнаружил пленника, скрючившегося на заплесневелой соломе. Однако, приглядевшись, осознал, что видит совсем не того, кого следовало.

— Господи! — воскликнул встревоженный стражник. — Что происходит?

— Прошу прощения, что выдал себя за другого, — ответила Жуглет. — Но если ты не сделаешь все в точности, как я скажу, у нас обоих будут большие неприятности.

Пройдя сквозь уже слегка поредевшую толпу, Жуглет пересекла площадь и вернулась во дворец архиепископа. Пройдя двадцать шагов от входа в зал до помоста, она остановилась рядом с Виллемом и низко поклонилась новой императрице.

— Ваше величество позволит мне поговорить с вашим почтенным братом? — спросила Жуглет.

Линор пришла в восторг от мысли, что теперь она может распоряжаться свободой передвижения брата.

— Боюсь, придется его изолировать, — отвечала она, блестя глазами. — Пока мы его не женим. Для его же собственной безопасности.

Потом рассмеялась и отпустила их. Конрад наблюдал за этой сценой. Ему нравилась непринужденность их манер и теплота общения — вещи, полностью отсутствующие при дворе. От этого маленького спектакля боль из-за Маркуса хоть и не прошла совсем, но слегка притупилась.

К помосту приближался граф Бургундский, поэтому Жуглет отвела Виллема в дальний угол зала, к двери в часовню.

— В планах произошли изменения, — тихо сообщила она. — Ты не женишься на Имоджин.

Виллем устало пожал плечами.

— Прекрасно. И что это за новая игра?

— Это не игра, друг мой. Маркус смешал нам все карты.

Он нахмурился.

— Маркус? Но он же…

— Ах! — Она предостерегающе прикрыла ему рот ладонью и сказала, понизив голос до шепота: — Он исчез. Они оба исчезли.

На лице Виллема явственно отразилось облегчение, что вызвало у Жуглет раздражение, но вовсе не удивило.

— Ты неправильно понял, эта новость — плохая, — объяснила она. — Теперь ты не получишь свои земли в приданое.

— У меня сестра императрица, — возразил он. — Она не оставит меня умирать под забором. Все, чего ты добивалась, получилось. Твое дело завершено, Жуглет.

— Нет! — решительно возразила Жуглет. — Я говорю о твоей земле. Той, которую Альфонс у тебя отнял. Я хочу, чтобы он ее вернул. Ради этого все затевалось!

Несколько мгновений Виллем со странным выражением смотрел на нее.

— Романтическая справедливость вовсе необязательна, хватит и обычной. — Он неожиданно улыбнулся во весь рот. — Из нас двоих романтик — вовсе не я, а ты, Жуглет.

Это открытие явно доставило ему удовольствие. Она сердито уставилась на него.

— За такое оскорбление следовало бы вызвать тебя на дуэль.

— Принимаю, — с готовностью отозвался он. — Комната в гостинице все еще за нами. Давай сразимся там сегодня вечером. Знаешь, аромат кожи у тебя под мышкой преследует меня весь день.

К ее собственному удивлению, она вспыхнула.

— Слава богу, что ты не романтик! — пробормотала она, изображая возмущение.

Толпа гостей заволновалась. Они обернулись на шум: стражник из западной сторожевой башни, должным образом подученный Жуглет, с видом полного отчаяния ворвался в зал и бросился к помосту.

— Это связано с Маркусом, я должна быть там, — сказала она Виллему.

Его карие глаза светились нежностью и любовью. Она не могла не признаться себе, что хочет от него большего. Из-за всех этих событий — его болезни, ее раздражения по поводу его мрачного настроения и приказа Конрада держаться подальше друг от друга — они почти уже неделю не занимались любовью.

— Но когда я закончу… — Она кивнула на дверь в часовню. — Только совсем недолго, — предостерегла она Виллема, заметив, как заблестели его глаза.

Вокруг помоста собралась ропщущая толпа, и Жуглет торопливо пробилась сквозь нее.

— Не надо преследовать этого негодяя, сир, — как раз говорила Линор, которая, похоже, испытала облегчение, услышав новости.

Такой трогательный всплеск искренней человечности… маленький перерыв в глупом маскараде, который она столь блестяще разыгрывала.

— Хватит и того, что он изгнан от двора.

Лицо Конрада представляло собой бесстрастную маску, за которой скрывались мучительно противоречивые чувства. Жуглет поймала его взгляд и кивнула едва заметно, как бы говоря: «Пусть так и будет». Лицо императора исказила судорога облегчения, а затем самообладание вернулось к нему.

— Хорошо, — угрюмо объявил он и взял Линор за руку таким жестом, как будто делал это всю жизнь. — В честь моей невесты и ее милосердия мы даруем амнистию Маркусу из Ахена, нашему бывшему сенешалю, с тем чтобы он никогда больше не пересекал границ нашей империи.

— Больше никогда не пытайся женить меня, — прошептал Виллем, когда они развязывали друг другу штаны в сомнительном уединении часовенки.

Упершись спиной в дверной косяк, он с силой вошел в нее. Жуглет тяжело задышала, откинувшись к стене. Он нежно притянул ее к себе, и она всем телом прильнула к нему, к его широкой груди. Она чувствовала, слышала, как колотится его сердце, и с детской радостью ощущала, что сердца у них бьются в унисон. Несмотря на все различия в темпераменте, ни с кем и никогда она не испытывала столь радостного единения душ и тел, как с Виллемом.

Не существовало другого такого, как он. Но был кое-кто еще, очень близкий, и этому человеку следовало во многом признаться.

Новобрачные позволили Павлу втянуть себя в нудный разговор о церковных догматах. Празднество утихало, и император с императрицей, сидя на окруженном с трех сторон стражниками помосте, время от времени перебрасывались легкими фразами. Конрад, никогда прежде не увлекавшийся беседами с дамами, был приятно удивлен тем, что теперь у него это получается.

Кардинал с характерной для него самоуверенностью встал на верхнюю ступеньку помоста, и теперь его голова была чуть выше, чем головы королевских особ.

— Мне известно, что в окрестностях Доля процветает разного рода ересь, — тщательно подбирая выражения, говорил кардинал его величеству. — В особенности в среде мелкой аристократии. Например, неподалеку от нашей границы разъяренная толпа сожгла на костре молодую женщину. Церковь не поощряет такие вещи, но, увы, предотвращать их не всегда удается.

Конрад хотел было поднять брата на смех за его очевидную и запоздалую злость по поводу всего случившегося, но потом передумал. Ему захотелось посмотреть, что на это ответит его невеста.

Опустив взгляд, Линор скромно улыбнулась, давая понять, что понимает: это камень в ее огород.

— Я не очень задумываюсь над серьезными проблемами, ваше преосвященство, и вообще над тем, что происходит за пределами моих комнат. Что касается ереси, то мы бедны, но брат содержит капеллана, а наш дядя в своей доброте построил при доме деревянную часовню. Поэтому если и есть какие-то опасные течения, уверяю вас, они не в тех водах, где я плаваю.

И после короткой паузы она завершила с характерной для нее тихой дерзостью:

— Так что если вы ищете тайный вход в этот мир, вам следует обратиться к кому-нибудь другому. Может быть, к вашему дяде? В темных тайнах Бургундии он разбирается лучше всех.

Конрад расхохотался, а Павел покраснел. Линор же ни на йоту не утратила своего очарования. В этот момент она увидела кого-то на другом конце зала и тепло улыбнулась. Павел больше не рискнул пытаться нарушить мирное расположение ее духа.

Оказалось, вернулся Виллем, а минуту спустя из часовни, демонстративно крестясь, вышла Жуглет. Повинуясь радостному призывному жесту Линор, они подошли к подножию помоста, где Виллем отверг предложение Конрада посмотреть, как его сестра будет ложиться в постель, где ей предстояла первая брачная ночь. Жуглет, воспользовавшись тем, что поэтам разрешено все, воскликнула, что видеть ее величество в объятиях другого возлюбленного было бы слишком тяжким испытанием, и попросила избавить ее от этого зрелища.

В конце концов Линор позволила одной из старых служанок архиепископа увести себя, но, не сделав и двадцати шагов, использовала свою только что приобретенную власть, что доставляло ей огромное удовольствие, и заявила о своем желании дальше идти без сопровождающих. Такое поведение выглядело очень необычно, но ее это не волновало. Сразу после того как они с Конрадом обменялись клятвами, ей показали весь дворец, так что она знала, где находится спальня и как в нее попасть. К тому же подниматься туда следовало по лестнице рядом с часовней, где ей хотелось провести последние мгновения девичества, вознося благодарность Спасителю. Служанка, оставив свечу, покинула ее, и Линор, наслаждаясь собственной взбалмошностью, которую теперь можно было оправдать ее высоким положением, медленно и горделиво прошествовала к часовне и исчезла в глубоких тенях.

Припозднившиеся участники пира тоже начали расходиться в надежде, что им удастся найти дорогу к своим постелям. Незаметно подмигнув Виллему, Жуглет тоже куда-то улизнула.

Она отправилась на тайное свидание, которое назначила более трех лет назад.

Глава 20 МАДРИГАЛ Небольшое поэтическое произведение для пения в исполнении трех или более голосов

1 августа, глубокая ночь

Тихо, как кошка, войдя в часовню, она затворила за собой дверь. Темное пространство освещало лишь колеблющееся пламя одинокой свечи, стоящей в бронзовом подсвечнике у самого алтаря. За алтарем было высокое сводчатое окно, украшенное голубовато-серо-зеленой мозаикой. Две молодые женщины с противоположных концов комнаты молча, не шевелясь, смотрели друг на друга.

Спустя несколько мгновений Жуглет метнулась к Линор и склонилась в глубоком, изысканном поклоне.

— Моя госпожа, — начала она преувеличенно высокопарно, — смотрите, я сделала вас королевой всего, что вы видите, и все же этим выражается лишь малая толика моего величайшего восхищения.

Линор потянула Жуглет за рукав, поднимая ее.

— Ты самая необычная женщина в мире, — шепнула она и нежно поцеловала Жуглет в щеку.

Крепко обнявшись, они постояли в молчании. И потом одновременно рассмеялись.

Одной рукой взяв Жуглет за руку, а другой нежно поглаживая ее по загорелому лицу, Линор потянула подругу к изысканному резному сундуку у дальней стены.

— Наконец-то я могу расслабиться, в первый раз после того, как ты в июне уехала из Доля, — прошептала она. — Я не устаю тебе поражаться. Ты и в самом деле сумела это сделать! Блестяще!

— Но глупостей наделала немеряно, причем таких, каких исправить не могу. Я должна тебе кое в чем признаться.

Жуглет сделала глубокий вдох. Она все никак не могла собраться с духом и взглянуть Линор в глаза. Выдохнув, она после неловкой паузы, с выражением почти материнского сострадания на лице, выпалила:

— Мы с Виллемом любовники.

Какое-то мгновение Линор выглядела потрясенной до глубины души, и Жуглет напряглась. Но затем на лице Линор появилась тень улыбки, и спустя несколько мгновений она весело рассмеялась, обняла Жуглет и притянула ее к себе.

— Очень разумно! Да и вкус тебя не подвел!

Жуглет, не веря своим ушам, освободилась от объятия Линор.

— И ты не ревнуешь? Но, моя госпожа, при всем уважении, ты самая ревнивая женщина из всех, кого я встречала в жизни.

Линор посмотрела на Жуглет почти снисходительно.

— Я знаю, что у тебя бывают любовники-мужчины. Однако эти механические упражнения под названием «соитие» не могут представлять угрозы тому, что есть между нами.

Ответный смех Жуглет прозвучал тихо и отчасти вымученно.

— А что, по-твоему, есть между нами?

— То, на высмеивание чего ты потратила годы — и все ради того, чтобы скрыть тот факт, что оно над тобой властвует, — со спокойным удовлетворением ответила Линор. — Чистейшая, истинная любовь, какая только может существовать между двумя людьми. Ты поклоняешься мне, я тебя вдохновляю.

Она говорила с такой заразительной убежденностью, что ее слова не казались ни надуманными, ни нелепыми.

— Милейшая Линор, послушай меня, — сказала Жуглет. — Да, я поклоняюсь тебе или, по крайней мере, глубоко тебя чту как самую красивую и наименее скучную из всех высокородных дам, которых когда-либо встречала. И действительно ты вдохновляешь меня, это чистая правда, иначе я никогда не затеяла бы это безумное предприятие. Но, Линор… я все равно должна тебе сказать, что люблю твоего брата.

Молодая невеста короля, улыбаясь все так же ослепительно, возразила абсолютно убежденным тоном:

— Нет, дорогая, ты с ним совокупляешься, а это совсем другое дело. Мы уже обсуждали это прошлым летом, когда ты увлеклась тем евреем, бродячим сказителем, который проходил через Доль…

— Я знаю, совокупление и любовь не одно и то же, — быстро и горячо ответила Жуглет. — Но иногда они могут сосуществовать, и это как раз тот самый случай.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — с восхитительным упорством гнула свое Линор.

— Вряд ли, — покачала головой Жуглет. — Я пыталась с этим справиться и сейчас называю это любовью только потому, что не знаю, как еще можно назвать нечто столь… особенное.

Линор задумалась, как если бы это была игра и ей предстояло сделать ход.

— Отлично. Ты в него влюбилась. Значит ли это, что я лишилась твоего расположения? Я уже не кажусь тебе красивой? Тебя меньше тянет писать обо мне стихи? Или поддразнивать меня?

— Ну конечно нет, — ответила Жуглет.

— Теперь ты будешь писать стихи и о Виллеме, превознося его красоту? — со смехом спросила Линор.

Жуглет покачала головой.

Линор улыбнулась и пожала плечами.

— Значит, я победила! — игриво провозгласила она. — Во всех самых важных вещах я по-прежнему на первом месте.

Взяв руки Линор в свои, Жуглет стала целовать кончики ее пальцев.

— Чудные пальчики, ничего не скажешь, но они — не самое важное.

Линор закатила глаза.

— Ну хорошо, Жуглет, раз тебе хочется ранить меня, так давай, рань. Расскажи, насколько любовь к Виллему выше любви ко мне. Приведи доводы в пользу того, почему обыкновенная возня в стогу лучше истинного романтического чувства.

— Это не просто возня, Линор, и тебе не пристало говорить такие ве…

— Жуглет, — сердито прервала ее Линор, указывая на лежащий на полу кожаный мешочек. — Это кошель моего брата, я его подарила ему на Рождество. Наличие здесь этого предмета, а также ваши хореографические этюды с исчезновением и появлением указывают на торопливые свидания чисто физической природы. В Доле мы называем это «трахаться».

По всему было видно, что она находит этот термин забавным.

Жуглет внимательно посмотрела на нее и улыбнулась задумчиво и нежно. Но покачала головой.

У нас не только это, Линор, но у меня не хватает слов убедить тебя.

Что бы это ни было, мне, как мы выяснили, оно не угрожает. А раз так, сядь рядом и расскажи, как ты была моим «белым рыцарем», когда с таким бескорыстием и героизмом делала все возможное, чтобы я и моя семья обрели довольство и счастье.

— Увы, я наделала множество ошибок. — Жуглет поднесла руку Линор к губам и поцеловала ее — жест одновременно и интимный, и уважительный. — Взять, к примеру, земли Виллема. Здесь я запуталась, а ведь это должно было стать самой легкой частью плана.

Линор успокаивающе улыбнулась.

— Но ты ведь живая свидетельница того преступления. Все, что тебе надо сделать, это рассказать о случившемся Конраду, и Виллем получит обратно все, что принадлежит ему по праву.

Уронив руку Линор, Жуглет обеспокоенно посмотрела на нее и твердо возразила:

— Нет.

— Но почему? — все еще улыбаясь, спросила Линор и, взяв менестреля за руку, стала поглаживать загрубевшие пальцы. — Я, конечно, понимаю, этот план не такой сложный и запутанный, как ты любишь. Он настолько прост, что практически скучен, и все-таки…

Жуглет нахмурилась.

— Линор, пораскинь мозгами. Свидетельствовать будет женщина, девочка, исчезнувшая десять лет назад…

— И решившая появиться снова, овеянная славой! — с энтузиазмом завершила Линор. — Это станет последним блестящим кусочком твоей изысканной головоломки. Только подумай: если ты выступишь как эта девочка, как свидетельница преступления, совершенного против моей семьи, то не только Виллем получит обратно наши владения, но и я смогу назначить тебя своей служанкой и мы сможем видеться постоянно.

Ты сама не знаешь, что говоришь!

Жуглет вскочила и принялась нервно расхаживать по комнате.

— Благодаря мне ты стала самой привилегированной женщиной в мире. Твои богатства несметны. У меня же есть одно-единственное сокровище — свобода быть Жуглетом, менестрелем.

— Ради всего святого, — нетерпеливо произнесла слегка опешившая Линор. — За все, что ты сделала, Конрад, без сомнения, дарует тебе землю, Жуглет, — землю, и безопасность, и положение…

— Положение женщины, — прервала ее Жуглет. — Ну уж нет! — Заметив, однако, какое на лице Линор появилось выражение, она умоляюще добавила: — Ну подумай, только не кривя душой: ты ведь не любила бы меня так, если бы я ходила в юбках и весь день трудилась бы рядом с тобой за ткацким станком.

Линор просияла.

— Я буду любить тебя в любом облике.

— Больше всего тебе нравится, когда я за тобой ухаживаю, или пою и танцую, или проказничаю. И все это будет утрачено, превратись я в женщину. Я люблю тебя всей душой, но наш с тобой изысканный роман — искусная игра, и мы обе это знаем, в том-то вся и прелесть.

Вздохнув, Линор перевела взгляд на свои пальцы, на которых сегодня появилось еще одно золотое кольцо. Жуглет тут же уселась рядом с ней на сундук и стала ласково, успокаивающе поглаживать ее по руке.

— Мы обе теперь при дворе и будем видеться очень часто. Скоро Конрад проникнется тем же доверием, как когда-то Виллем, и я стану единственным мужчиной, наедине с которым он не будет опасаться тебя оставлять.

Внезапно дверь часовни распахнулась, в дверном проеме возник силуэт высокого человека. Женщины разом вскочили и отступили друг от друга. Однако факт оставался фактом: они находились здесь вдвоем, наедине. Мужчина вошел в комнату, и в свете свечи они смогли разглядеть его лицо.

Это был Виллем. Его ноздри раздувались, лицо выражало крайнее удивление. Не произнося ни слова, он молча смотрел на непонятную сцену.

— Брат… — с нервным смешком начала Линор.

Виллем, мгновенно рассвирепев, повернулся к Жуглет.

— Опять двуличность, даже сейчас? Ты утверждала, что сестра не знает правду про тебя!

— Нет, этого я не говорила, — быстро возразила Жуглет. — Я сказала, что ничего ей не рассказывала.

— Я узнала ее в тот же момент, когда три года назад она появилась у наших ворот, — безмятежно объяснила брату Линор. — Никогда, ни единого мгновения я не думала, что это мужчина. Ей ничего не понадобилось мне говорить.

Виллема чуть удар не хватил.

— Ложь по умолчанию — все равно ложь!

— Говори тише, — резко осадила его Жуглет. — Господи боже, Виллем, вот-вот кто-нибудь явится на шум!

Виллем с грохотом захлопнул дверь — громче, чем сам того хотел. Все трое вздрогнули, а огонек свечи, словно в бессильном протесте, заколебался.

— Твой кошелек здесь, — ангельским голосом произнесла Линор. — Ты, наверное, за ним пришел.

Виллем приблизился к ним.

— Вы обе с самого начала были в сговоре против меня, — тихо, с отчаянием произнес он, скорее глубоко расстроенный, чем в гневе. — Почему?!

Женщины быстро переглянулись, и Линор покачала головой.

— Виллем, разве ты не помнишь ее еще с детства? Она обожала тебя, больше всего на свете мечтала дружить с тобой. Ты же ее почти не замечал, тебе не нравились ее мальчишеские замашки.

— Ну и что с того?

— В эти последние три года… стал бы ты приглашать ее сопровождать тебя в прогулках верхом, общался бы с ней наедине, говорил бы ей то, что говорил, если бы знал, что она женщина? — спросила Линор. — Мое чувство к ней покоилось на знании, твое — на неведении.

Впервые в жизни речи сестры заставили Виллема призадуматься. Он долго молчал — и даже покраснел.

— Я… жаль, что я не могу это оспорить. — Он неловко кашлянул. И тяжело вздохнул, признавая свое поражение. — Я прервал что-то… что происходило… здесь.

— Да, прервал, — с оттенком вызова сказала Линор.

Но Виллем не смотрел на нее; он смотрел на Жуглет, и та не отвела взгляда. В тусклом свете свечи они долго глядели друг на друга. Выражение его лица изменилось: вначале расстроенное и сердитое, теперь оно стало просто растерянным. Наконец он тихим голосом спросил:

— Это… что я прервал… как-то умаляет наши отношения?

— Нет, — совершенно искренне ответила Жуглет. Он помолчал, обдумывая услышанное.

— Скоро Конрад станет вас искать, — сказал он в конце концов. — Не задерживайтесь тут наедине слишком надолго.

Он двинулся к забытому кошельку.

Линор обомлела. Прильнула к Жуглет, поцеловала в щеку; ее роскошные волосы, точно золотая сеть, легли на плечи подруги.

— Ты только посмотри: он так безнадежно в тебя влюблен, что готов позволить тебе делать что угодно, лишь бы ты была довольна. Как романтично! Ты должна немедленно выйти за него замуж!

Виллем неловко крякнул, а Жуглет взорвалась:

— Мы больше не будем это обсуждать! И твоей придворной дамой, Линор, я не стану ни за какие блага в мире. Даже тебе я больше всего нравлюсь в роли менестреля!

Виллем привязал кошель к поясу и направился к выходу. Он как раз потянулся к засову, когда дверь резко распахнулась — и на этот раз на пороге возникли силуэты двух высоких мужчин.

— Имоджин здесь? — требовательно спросил один из них у Виллема, в то время как другой поднял лампу повыше.

Жуглет и Линор хотели отпрянуть друг от друга, но тут новобрачная вскрикнула от боли и неожиданности: ее длинные золотые волосы запутались в шевронах туники Жуглет. Как ни пытались они распутаться, ничего не получалось: сеть золотых волос прочно удерживала их вместе.

Мужчины вошли в часовню. Тот, кто держал лампу, оказался императором. Второй был Павел.

— Что здесь происходит? — спросил шокированный Конрад.

Павел с трудом погасил выражение удовлетворения на лице и, пылая праведным гневом, воскликнул умышленно громко, чтобы телохранители Конрада за порогом тоже его услышали:

— Это полное безобразие! Значит, она все-таки шлюха! Все трое занимаются тут чем-то недозволенным. Я позову стражников.

Конрад резко развернулся на каблуках и схватил брата за руку.

— Это не должно выйти за пределы часовни, — заявил он тихим, предостерегающим тоном и ногой захлопнул дверь с такой силой, что свеча на алтаре погасла.

Сверкая глазами, он повернулся к женщинам.

Жуглет лихорадочно пыталась отцепить волосы Линор от своей туники, но от волнения пальцы ее не слушались. Впервые в жизни она не знала, что сказать.

— Это не то, чем кажется на первый взгляд, ваше величество, — нашелся наконец Виллем. — Я был с ними все время…

Конрад одним разъяренным взглядом заставил его умолкнуть.

— И видел, как они занимаются… чем именно? — проворчал он.

Волосы Линор колыхались между ней и Жуглет, что придавало происходящему большую чувственность, чем если бы их застали в объятиях друг друга. Как ни старалась Жуглет освободиться, золотые нити лишь еще больше запутывались, цепляясь за драгоценные камни на ее рукавах. Павел рванулся к двери, но император перехватил его и швырнул в руки Виллему.

— Нет, братец, тебе не удастся разрушить мой брак. — Он с грохотом поставил лампу на алтарь, рядом с дымящейся свечой, и добавил, обращаясь к Жуглет: — И тебе тоже, сукин сын.

И вдруг расхохотался. Линор и Жуглет переглянулись, не понимая причин веселья.

— Сир… — осторожно начала Жуглет.

— Что ни говори, Жуглет, ты интриган высшего сорта! Значит, вся разгадка в этом? Слишком просто для тебя. Пускаться во все тяжкие, чтобы обелить свою любовницу и сделать так, чтобы она была рядом…

— Она мне не любовница, сир, уверяю вас, — возразила Жуглет. — Возьмите ее в постель прямо сейчас и убедитесь, что она невинна.

— Хорошо, что пир был не слишком роскошный — жалко переводить добро на брак, которому не суждено продлиться дольше одного дня! Рассказывай! — приказал Конрад с сердитым смешком.

Скрестив на груди руки, он прислонился к косяку, всем своим видом демонстрируя, что ждет.

— Расскажи, как вы дошли до того, чтобы обниматься здесь в темноте, и что собирались делать дальше. Все рассказывай, не утаивай ничего. Развлеки меня хорошей историей, и, может, я пощажу эту благородную даму — если она впрямь окажется девственницей. Что касается тебя, Жуглет, то твоя жизнь закончится вместе с рассказом, так что не сдерживай фантазию.

— Господин мой муж, — сказала Линор, — пожалуйста, нельзя же убить его просто…

— Можно, и я это сделаю. Я обрек на смерть лучшего друга только за то, что он утверждал, будто сделал то, что Жуглет, по-видимому, делает регулярно. Приступай, Жуглет.

— Мой господин, — снова попыталась Линор, — вы не все знаете о Жуглете…

Жуглет повернулась к Линор с таким выражением ярости и обиды, что та осеклась.

— Его величеству не надо знать ничего, кроме того, что я пожелаю ему рассказать, — прошипела Жуглет. — Сир, здесь нет никакого предательства, и никаких секретов, и ничего постыдного. В семье Виллема меня считают свободным от мужских потребностей…

— Ха, свободным от мужских потребностей, мне это нравится, — саркастически усмехнулся Конрад и сделал нетерпеливый жест украшенной кольцами рукой. — Давай, продолжай. У нас не так уж много времени. Павел, того и гляди, взорвется, так ему не терпится начать трепать языком. Переходи к деталям — для разносчика сплетен это ведь самое главное.

— Свободным от мужских потребностей, — неуверенно повторила Жуглет, — и потому позволяют видеться с этой дамой наедине. Мы друзья. Я забылся. Теперь, когда она стала императрицей, я, конечно, должен изменить свое поведение.

— Как скучно. — Конрад покачал головой. — За такой рассказ, пожалуй, не стоит и умирать, Жуглет. Но придется. Черт тебя побери, пора звать стражей.

Он потянулся к дверному засову.

— Виллем, сделай же что-нибудь! — воскликнула Линор. Виллем все еще держал Павла поперек туловища, прижав его руки к бокам. Понимая, что из железной хватки рыцаря не вырваться, кардинал оставил бесплодные попытки, но тем не менее Виллем не отпускал его.

— Действительно, отличная идея. Виллем, воспользуйся шансом, — со злобными нотками в голосе откликнулся Конрад и снял руку с засова. — Что ты можешь сказать по этому поводу? Щекотливая ситуация, не правда ли?

Помолчав, Виллем медленно произнес:

— Я не увидел здесь ничего неподобающего. Конрада этот ответ разозлил.

— Вы, бургундцы, в личных взаимоотношениях на редкость нетрадиционны.

Линор издала негромкий протестующий звук.

— Сир, это все совершенно невинно! Жуглет, прошу тебя…

— Нет, — упрямо отозвалась Жуглет.

— Он ведь убьет тебя! — воскликнула Линор. — Виллем, ради бога, помоги мне! Скажи хоть что-нибудь толковое!

Виллем несколько мгновений переводил взгляд с одной на другую, отдавая себе отчет в том, что Конрад следит за каждым его жестом и взглядом.

— Я поклялся не говорить об этом деле ничего, — произнес он, обращаясь к сестре, но с несчастным видом глядя на Жуглет.

— Спасибо, — тихо сказала Жуглет. — Ты хороший человек, Виллем.

Конрад с брезгливым, разочарованным видом наблюдал за этой сценой.

— И что, все? Больше ничего не будет? — Он снова потянулся к засову. — Тебя посадят в темницу, Жуглет, а на рассвете ты займешь место на приготовленной для Маркуса виселице — весьма экономно! Если моя невеста все-таки окажется девственницей, может быть, я сменю гнев на милость и не казню тебя, а сошлю куда-нибудь подальше.

— Я бы предпочел ссылку, сир, — тихо сказала Жуглет.

Конрад нахмурился.

— Хуже всего то, что я лишусь своего любимого менестреля — и только из-за того, что он не может придумать объяснения получше. Я удивлен и чрезвычайно недоволен твоей несообразительностью.

— Сир, — внезапно вступил в разговор Виллем, вскинув свободную руку, чтобы привлечь к себе внимание. — Сир, вам вовсе не нужно лишаться менестреля. Насколько я понимаю, вас в нем не устраивает лишь одно. Значит, и избавиться нужно только от этой, неугодной части. Позвольте мне его кастрировать.

Линор заметно расслабилась.

Жуглет сначала вздрогнула, но потом бросила на Виллема одобрительный взгляд. Конрад пристально смотрел на рыцаря, поглаживая ухоженную бороду — точнее, используя этот жест, чтобы скрыть выражение своего лица. На самом деле он с трудом сдерживал смех.

— Это будет нелегко, тебе не кажется? — произнес он, давясь от смеха. — Учитывая, что Жуглет женщина?

Все застыли. Виллем так удивился, что выпустил Павла, который был поражен не меньше и не помышлял о бегстве.

— Да, я давно это подозревал, — продолжал Конрад. — А теперь уверен. Из чего следует, что мне придется пересмотреть свой взгляд на женский пол в целом. Видишь, дорогой брат, мы прервали всего лишь сестринские объятия.

— Сир, вы ошибаетесь… — сипло начала Жуглет.

— Нет, Жуглет, не ошибаюсь, и сейчас ты нам это продемонстрируешь, — твердо заявил император. — И таким образом спасешь свою жизнь.

— Ваше величество предлагает вопиющие меры ради спасения репутации новой императрицы, — высоким от напряжения голосом произнесла Жуглет. — Давайте не будем опускаться до фарса. Если вы снимете обвинения с ее величества, я смирюсь с участью беглого менестреля.

— Смиришься? Да мне ничего не стоит тебя заставить, Жуглет, — предостерег ее Конрад. — Я бы не хотел, чтобы у Павла создалось впечатление, будто тебе есть что скрывать.

Жуглет промолчала.

— Брат, это полное безумие.

Павел двинулся к дверям, но Конрад быстро преградил ему дорогу.

Понимая, что с братом ему не справиться, кардинал поспешно отступил. Конрад раздраженно обратился к Виллему:

— Спасай свою любовницу, Виллем. Скажи нам, что у нее под туникой.

Жуглет, глядя в пол, вполголоса выругалась. У Виллема сделался такой вид, как будто он проглотил что-то неудобоваримое.

— Менестрель, сир, — ответил он.

— Время уверток кончилось, — проворчал Конрад. — От твоего ответа зависит жизнь Жуглет.

— Прошу прощения, сир. — Виллем опустил голову, но тут же вскинул ее, как будто его внезапно осенило. — Но если вы желаете сохранить человеку жизнь, то, по-моему, лучшим решением будет ссылка.

— Виллем! — взорвалась Линор. — Как у тебя язык поворачивается? Жуглет, ты в своем уме?

Жуглет посмотрела на Виллема с выражением печальной благодарности на лице.

— Я никого не хочу удерживать насильно, Линор.

Виллем с несчастным видом отошел в дальний угол комнаты, подальше от алтаря и светильника.

Павел уже оправился от потрясения и с нарастающим интересом следил за происходящим.

— Даже если ты сошлешь Жуглета, — заявил он, — императрицу все равно застали в его объятиях. Твоему браку конец, брат.

Жуглет, высвободившись наконец из сети волос Линор, подскочила к Павлу и, яростно тыча в него пальцем, закричала:

— Ты! От тебя все мои неприятности, лицемерный святоша! Чтобы устроить этот брак, мне пришлось приложить столько усилий, что я не позволю тебе все испортить! Что ж, хорошо, знай: я женщина. Желаешь доказательств?

От ярости ее энергия удвоилась, она молниеносно развязала штаны и на мгновение продемонстрировала всем, что под ними. Павел, казалось, был в ужасе. Конрад, с благодарностью отметила она, отвел взгляд.

— Этого хватит? — Она натянула штаны, завязала пояс и раздраженно оправила на себе тунику. — Теперь ты уймешься? Какие возражения могут быть против того, что женщина в день свадьбы обнимается со своей лучшей подругой?

— Думаю, вы не только обнимались. — Павел уже пришел в себя. — То, что вы делали, может, и не является преступлением, но церковью не одобряется. — Тут его осенило, и он усмехнулся. — Это даже лучше, чем если бы ты была мужчиной: такой мужчина подвергает опасности брак короля, но такая женщина в состоянии погубить весь двор!

Линор обеспокоенно заерзала на сундуке, Жуглет же лишь язвительно рассмеялась.

— Да чепуха!

Махнув рукой, она развязала кошелек и принялась что-то в нем искать.

— Если его величество будет окружать себя блудливыми женщинами с порочными склонностями, которые одеваются в мужскую одежду и суют нос в государственные дела…

— Его величество окружает себя невинными бургундцами, и пришла пора, чтобы справедливость для них наконец восторжествовала.

Жуглет извлекла из кошелька большое, сильно потускневшее золотое кольцо и сунула его под нос Павлу. Сначала он, изображая отвращение, отпрянул, но когда до него дошло, что это, изумленно разинул рот.

— Откуда оно у тебя? — слабым голосом спросил он.

— Сам знаешь откуда, — с гневным удовлетворением ответила Жуглет. — Я украла его у тебя. Вскоре после того, как ты украл его у своего умирающего отца.

Лицо Павла побелело как мел. Он рухнул на колени. Жуглет не смогла удержаться от смеха.

— Что это?

Выхватив у нее кольцо, Конрад узнал печатку отца и остолбенел.

— Ты! — Он двинулся к брату, но потом снова повернулся к Жуглет. — Как давно оно у тебя? И почему ты ничего мне не говорила?

— Потому что кольцо украла девочка, сир, — быстро ответила Жуглет. — А я снова стала ею лишь минуту назад.

Конрад, который, не отрываясь, смотрел на кольцо, не сразу пришел в себя. Потом внезапно спросил Жуглет:

— Имоджин сбежала с Маркусом? Навсегда?

— Да, сир. — Тон, которым это было произнесено, свидетельствовал о безграничном удивлении Жуглет. Затем, глядя в сторону и тщательно скрывая свое огорчение, она добавила: — Если ваше величество знали об их чувствах друг к другу, могли бы сказать мне с самого начала. Тогда последние две недели прошли бы совсем иначе.

Конрад улыбнулся.

— А мне так больше нравится. — И совершенно безмятежно обратился к брату: — Полагаю, теперь мы можем достигнуть взаимопонимания. Ваши с Альфонсом головы останутся на своих местах. В благодарность за это ты признаешь следующее: я не рогоносец и при моем дворе не происходит ничего такого, о чем следовало бы доложить Папе. И сообщать ты ничего не будешь. Ты благословишь мое брачное ложе. Ты не тронешь и волоса на голове Жуглет. Ты сообщишь Альфонсу, что все украденные им земли плюс тысячу акров в придачу он немедленно вернет Вилл ему. Вдобавок поставь его в известность, что, поскольку у него больше нет наследников, после его смерти должность графа Бургундского перейдет к моему самому достойному вассалу, а также шурину, Виллему из Доля. Будем надеяться, что эти новости ускорят кончину Альфонса. — С легкой улыбкой он посмотрел на взволнованную Жуглет. — Отличная работа. Хоть и сделана с некоторым опозданием.

Он отсалютовал кольцом-печаткой.

Линор радостно защебетала что-то, а Виллем замер, разинув рот. Лицо Павла приобрело исключительно неприятный оттенок. Он попытался подняться с холодного каменного пола, но, не сумев, так и остался стоять на коленях.

— Как пожелает ваше величество, — процедил он. — Однако позвольте заметить, разве невинность ее величества не требует, чтобы Жуглет была женщиной? И разве обвинения Жуглет против меня не подразумевают того же самого? И разве это не в ваших собственных интересах? А иначе вы можете оказаться в дурацком положении — если когда-нибудь другие люди раскроют ее тайну.

— Все это я и без тебя понимаю. Безусловно, ей придется снять свою маску не позднее завтрашнего дня… Не плачь, Жуглет, это не по-мужски, — добавил Конрад, заметив, что восторг менестреля улетучивается.

Виллем, в своем углу, внезапно вышел из оцепенения.

— И примени всю свою изобретательность — придумай причину, по которой я ничего не знал. Не хочу выглядеть идиотом, — проворчал император.

— Я разоблачила зло, помогла восторжествовать добру, и в качестве благодарности за все это меня хотят унизить? — воскликнула Жуглет. — В таком случае ссылка предпочтительнее, ваше величество. Я и раньше это говорила и повторяю снова.

— Нет, Жуглет… — умоляюще произнесла Линор.

— К несчастью, я не хочу тебя никуда ссылать. Лучше тебя при дворе музыкантов нет.

— Позвольте заметить, — сочась злобой, встрял в разговор Павел, — что теперь она самим фактом своего существования будет наносить ущерб моральному состоянию королевского двора.

— Чепуха, — отмахнулся Конрад. — Любая женщина, которая тайно пытается возвыситься до мужчины, достойна похвалы. Я даже слышал, как твои братья-монахи это говорили.

— Но теперь про нее станет известно, что она женщина, — гнул свое Павел. — Разнузданная блудница в самой гуще двора! Ты этого хочешь? Разве не лучше вышвырнуть ее прочь?

— Вот-вот! — радостно поддержала его Жуглет.

Конрад опешил. Нахмурился.

— Может, ты и прав. — Он состроил гримасу. — Да, пожалуй, разнузданная женщина нам при дворе не нужна.

— Так вышвырните меня, — произнесла Жуглет со значением.

Линор вскинула руку, собираясь возразить, но подруга остановила ее.

Конрад понимающе улыбнулся менестрелю.

— Нет, — решил он. — Просто надо тебя обуздать.

— Только не это!

Жуглет мгновенно поняла, что он имеет в виду. Конрад сардонически улыбнулся Виллему.

— Хватит ли у тебя мужества, чтобы ответить на такой вызов?

— Я не выйду замуж, — сквозь стиснутые зубы произнесла Жуглет. — Не хочу такой… такой обычной судьбы.

— Брак с тобой будет каким угодно, только не обычным, — печально и тихо, словно обращаясь к самому себе, произнес Виллем.

Линор с облегчением вздохнула. Жуглет взглянула на Виллема, и он улыбнулся ей простодушной, непритязательной улыбкой, обнажающей то, что она в нем любила.

Она явно боролась с собой, но, поколебавшись, по-прежнему уверенно покачала головой.

— Всего несколько мгновений назад он сказал, что не хочет удерживать тебя насильно. — Линор потянула ее за рукав. — Он не станет держать тебя в клетке.

— А разве брак сам по себе не клетка? — Жуглет отдернула руку и поклонилась Линор. — Золотая, конечно, если ты императрица, но все равно клетка. Я знаю, как устроен мир и какова в нем роль женщин. Жены при дворе низведены до роли племенных кобыл или красивых игрушек.

Виллем вышел из темного угла.

— Этот брак будет только для виду. А в жизни все будет, как… как сейчас.

На это Жуглет нечего было возразить. Приоткрыв рот, она в смятении смотрела на Виллема. Наконец, после длительного молчания, повернулась к императору и спросила слабым, взволнованным голосом:

— А если я откажусь?

— Тогда ты покинешь мой двор — но в качестве женщины, которую я изгнал за обман, — ответил он. — В прежнем виде ты слишком взрывоопасна. Свету должно открыться твое истинное лицо.

Жуглет почувствовала себя оскорбленной.

— Сир, я бы никогда не предала ваш двор, даже в изгнании!

— Если уж на то пошло, ты за один только сегодняшний день предала его несколько раз, — сухо поправил ее Конрад. — Однако ты упускаешь главное, Жуглет. Я не хочу тебя ссылать. И в то же время в одном Павел прав: нельзя, чтобы в кругу моих приближенных находилась интриганка без роду, без племени. А вот если ты станешь мудрой женой моего брата, это совсем другое дело. Сыграй в эту игру, Жуглет, — добавил он с улыбкой многоопытного человека. — Ты так любишь игры, а это будет игра на всю жизнь. Ты знаешь, кто ты на самом деле, и, как бы другие тебя ни называли, твоей души от этого не убудет.

Последовало долгое молчание. Все смотрели на Жуглет, которая явно не знала, что делать.

— Можешь так же эксцентрично одеваться, пока не станешь графиней, — продолжал король. — Можешь музицировать всякий раз, когда окажешься со своим мужем при дворе. И можешь шутить с моей женой и петь ей серенады, не опасаясь упреков с моей стороны.

Взгляд Жуглет заметался по комнате, словно она надеялась, что кто-нибудь — может, Христос с распятия над алтарем? — даст ей совет.

— Так что скажешь? — не отступал Конрад. — Чего бы ты сама для себя хотела?

— Остаться вашим менестрелем, — быстро ответила Жуглет. — И его любовницей, — кивок в сторону Виллема. — И ее романтической поклонницей, — она посмотрела на Линор.

Конрад сделал умиротворяющий жест.

— И все это ты сможешь сохранить, в той или иной форме. Знаешь, Жуглет, жизнь не всегда в точности соответствует нашим желаниям. В чем-то приходится уступать.

Она все так же хмуро молчала, обдумывая услышанное.

— Готов подсластить тебе пилюлю, — добавил Конрад. — Свадебный обряд совершит мой брат.

— Никогда на это не пойду! — взорвался тот.

— Еще как пойдешь, — улыбнулся Конрад. — Для тебя это станет искуплением грехов: ты воссоединишь две души, которые разлучил много лет назад. Мне это доставит большое удовольствие.

— Романтическое возмездие не заставит меня передумать, — с беспокойным смешком сказала Жуглет.

Виллем осторожно дотронулся до ее руки. Почувствовав его прикосновение, она резко втянула воздух, но не отпрянула.

— Мы будем женаты ровно в той же мере, в какой наш священник свят, — то есть только в глазах публики, и ни на йоту больше, — с обезоруживающей прямотой сказал он.

Она взглянула на него со смешанным выражением удивления и одобрения.

— Предложение такое же честное, как ты, и такое же скользкое, как я.

Он улыбнулся.

— В таком случае разве ты можешь отказать?

Последовало долгое молчание.

Очень долгое молчание.

И потом Жуглет сказала «да».

ОТ АВТОРА

Приверженцам географической правды

В целом история Бургундии долгая, трагичная и сложная. Во времена, описанные в романе, существовали две территориально примыкающие друг к другу, но политически различные области, именовавшиеся Бургундией: одна — независимое герцогство к западу от Соны, другая — более раздробленная область, простирающаяся на восток, которая в конце XII века стала частью Священной (Римской) империи. Первая Бургундия, герцогство, располагалась на территории современной Бургундии; бывшее же графство/королевство Бургундия, в которой находятся Доль и Орикур, соответствует области в современной Франции — Франш-Конте. Город Селестат в романе представляет собой объединенный образ настоящего Селестата (чей средневековый облик он отдаленно напоминает) и небольшого городка Сен-Ипполит (чье место «на карте» он приблизительно занимает).

Приверженцам лингвистической точности

Текст пестрит выражениями, которые мы привыкли ассоциировать со средневековьем, но на самом деле в те времена так не говорили. К примеру, «Крестовые походы» (термин появился в эпоху Возрождения), или «трубадур» (это слово характерно лишь для языка и культуры Прованса, хотя правильнее «трувер», или «миннезингер»). Современному читателю было бы сложно воспринимать эти знакомые понятия в незнакомых, относящихся к другому времени терминах. Моей целью было создать повествование, легкое для современного глаза и слуха.

БЛАГОДАРНОСТИ

Прежде всего — автору тринадцатого века Жану Рено за поэму, вдохновившую меня на написание романа — «Романс о розе, или Гильом из Доля».

А также:

Я глубоко благодарна Марку Клику, Лиз Дархансофф и Джес Тейлор, каждый из которых по-своему вдохновлял и направлял меня.

Я глубоко обязана своей кузине Штефи Гетхальс и ее семье за их безграничное гостеприимство, терпение, щедрость, помощь в переводах и уроки немецкого.

Огромное спасибо всему коллективу в Харпер-Коллинз, в особенности Дженнифер Брел, Пэму Спенглер-Даффи, Лизе Галлахер, Кейт Нинцель и Джульетт Шапланд.

Я благодарна настоящим историкам, отдавшим многие годы кропотливому труду, с плодами которого я столь легкомысленно обращалась (в особенности Джорджу Дуби и Джеймсу Брундэйджу). Также выражаю благодарность архивариусам города Майнца, библиотекарям библиотеки «Гуманисте» в Селестате, хранителям замков О’Кенигсбург и Орикур и другим профессионалам различных специальностей, которых я ставила в тупик своими вопросами.

Если кто-нибудь из них прочтет эту книгу, надеюсь, вольности, здесь допущенные, не слишком их возмутят.

За помощь и содействие, прямое или косвенное, в большом и в малом, я благодарю: Эмми Утстейн, Йовин Мейдер, Ли Фиерро, Дженнифер Гетхальс-Миллер, Дженис Хейнс, Лотлорьен Оме, Брайана Кейспа, Алана и Морин Крумплеров, Ширу Кемен, Лоуренса Бувара, Лео Галланда, Стива Мулбергера, Кристофера Моррисона, Джеффри Корна, Лилиан Гроаг, Элизабет Лукас, Николь Стин, Питера Сагала, Берил Воан, Филиппа Резника, Давида и Кристу Парр, Бранвен Айзенберг, Тони Таккона и Репертуарный театр Беркли, а также Ника Уолкера из «Айкидо Шусекай».

Примечания

1

Непристойный жест, подразумевающий, что говорящий вступал с объектом жеста в интимные отношения.

(обратно)

2

Эклога — стихотворение на тему пастушеской жизни, близкое к идиллии и пасторали.

(обратно)

3

Фидель — средневековый струнный смычковый инструмент, прародитель скрипки.

(обратно)

4

Псалтерий — средневековый многострунный щипковый музыкальный инструмент (разновидность — гусли).

(обратно)

5

Exemplum (лат.) — по образцу.

(обратно)

6

Имя сокола в переводе с французского означает «милосердие».

(обратно)

7

Коннетабль — первоначальное значение «начальник конюшни», более позднее — командующий армией.

(обратно)

8

Coup de foudre (фр.) — удар молнии; в переносном смысле: любовь с первого взгляда.

(обратно)

9

Суккубы — демоны женского пола, обольщающие молодых мужчин и вызывающие у них сладострастные сны.

(обратно)

10

Бенефиция — земельные владения, пожалованные феодалом своему вассалу за определенную службу.

(обратно)

11

Гипокрас — популярное в средневековой Европе пряное вино со специями, которое предназначалось для лечебных целей.

(обратно)

12

Ad nauseam (лат.) — до тошноты.

(обратно)

13

«Партонопеус де Блуа» — популярный французский роман XII в.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ . Глава, которая знакомит с ключевыми элементами всего последующего

КНИГА ПЕРВАЯ

  Глава 1 . ИДИЛЛИЯ . Стихотворение или короткий прозаический отрывок в буколическом стиле

  Глава 2 . ЭКЛОГА[2] . Кроме обычного для эклоги содержания, здесь рассматриваются проблемы двора

  Глава 3 . ПОСЛАНИЕ . Сочинение в форме письма

  Глава 4 . EXEMPLUM[5] . Глава, которая информирует

  Глава 5 . ПОЭМА НА СЛУЧАЙ . Стихи в честь некоего события, такого, к примеру, как пир

  Глава 6 . BILDUNGSROMAN . Нравоучительная история для юношества

  Глава 7 . ФАБЛЬО . Комическая история в стихах с налетом вульгарности или непристойности

  Глава 8 . ПАНЕГИРИК . Поэма, в которой восхваляются великие дела

  Глава 9 . ПАРАЛИПСИС . От греческого слова, обозначающего «ложный пропуск», когда читателю предоставляется меньше информации, чем того требуют обстоятельства

КНИГА ВТОРАЯ

  Глава 10 . РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ . Рассказ о куртуазной жизни и тайной, запретной любви

  Глава 11 . РИТОРИКА . Искусство красноречия

  Глава 12 . ПАРОДИЯ . Произведение, высмеивающее то, что другие оценивают высоко

  Глава 13 . ДЕБАТЫ . Средневековая поэма в форме дискуссии двух человек

  Глава 14 . ЖАЛОБА . Произведение, в котором проблемы общества высмеиваются или подвергаются осуждению

  Глава 15 . САГА . Произведение, прослеживающее жизнь большой семьи на протяжении нескольких поколений

  Глава 16 . ПУТАНИЦА . Глава, в которой различные элементы смешиваются, создавая драматическое напряжение

  Глава 17 . REISELIED . Дорожная песнь

  Глава 18 . ПАЛИНОДИЯ . Поэтическая форма опровержения сказанного выше

  Глава 19 . ИРОНИЯ . Расхождение между ожидаемым и реальностью

  Глава 20 . МАДРИГАЛ . Небольшое поэтическое произведение для пения в исполнении трех или более голосов

ОТ АВТОРА

БЛАГОДАРНОСТИ . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте