«Приключения Рольфа»

Сетон-Томпсон Э Приключения Рольфа Перевод с английского М. Волошиновой

1. Вигвам под скалой

Было утро ранней весны, и солнце близилось уже к горизонту, когда Куонеб, последний из рода Мианос-Сайневе, вышел из своего вигвама, стоявшего под защитою скал, которые окаймляли восточную окраину Эземука. Поднявшись на самую верхушку огромного утёса, он молча остановился в ожидании, когда над полосою моря между Коннектикутом и Сионеки блеснут первые лучи восходящего солнца.

Безмолвную молитву Великому Духу он кончил в тот момент, когда золотистые лучи сверкнули из-за гряды облаков, висевших на горизонте у самого моря. И Куонеб запел индийский гимн восходящему солнцу, воззвание Дневному Богу.

О ты, восстань из облаков, Пролей на всё живительный свой свет! Привет тебе и поклоненье!

И он всё пел и пел, ударяя в маленький том-том[1] и повторяя гимн до тех пор, пока из-за облаков не всплыло великое светило, совершилось ослепительное чудо восходящего солнца.

Тогда краснокожий вернулся назад в свой вигвам, приютившийся под защитою утёса, и, вымыв руки в чашке из липового дерева, начал готовить свой незатейливый завтрак.

Над огнём висел наполненный водой медный вылуженный котелок; когда вода закипела, индеец бросил туда горсть молотой кукурузы и несколько слизняков из двустворчатых ракушек. Пока варился завтрак, он взял ружьё, осторожно перебрался через скалистую вершину, защищавшую его вигвам от северо-западного ветра, и зоркими, как у сокола, глазами окинул обширный пруд, образовавшийся благодаря бобровой плотине в маленькой долине Эземук-Брук.

Пруд до сих пор ещё был покрыт зимним льдом, и только в более тёплых, мелководных местах виднелась уже вода, на которой могли оказаться утки. Но уток не оказалось; зато у окраины льда виднелся какой-то предмет, в котором индеец, несмотря на отдалённость его, признал мускусную крысу.

Пробираясь ползком кругом пруда, индеец скоро очутился на расстоянии выстрела от мускусной крысы, но вдруг раздумал стрелять и вернулся к себе в вигвам, чтобы переменить ружьё на оружие своих отцов, то есть на лук, стрелы и длинную верёвку. Несколько быстрых шагов — и он снова очутился в тридцати футах от мускусной крысы. Свернув верёвку кольцом, он положил её на землю, один конец её привязал к стреле и натянул лук… Ззз!.. стрела полетела, потянула верёвку, разворачивая её кольцо за кольцом, и вонзилась в тело мускусной крысы. Всплеск воды — и животное скользнуло под лёд.

Но другой конец верёвки был уже в руках охотника; ему достаточно было слегка потянуть, и мускусная крыса показалась из воды. Индеец убил её палкой и вытащил из пруда. Если бы он застрелил её из ружья, добыча его пропала бы безвозвратно.

Вернувшись домой, он съел свой скромный завтрак и накормил небольшую, похожую на волка, рыжую собаку, привязанную тут же внутри вигвама. Затем он осторожно стал снимать шкуру с убитой мускусной крысы; надрезав её аккуратно на задней части туловища и постепенно выворачивая наизнанку, он стянул шкуру, как перчатку, вплоть до самой морды, после чего растянул её на палке, чтобы она сохла на ней до тех пор, пока не сделается годной для продажи. Тело животного он выпотрошил и повесил в тени, себе на обед.

В то время, как он работал, в лесу послышались вдруг чьи-то шаги, и оттуда, пробираясь среди кустарников, вышел человек, высокого роста, с грубыми чертами лица, красным носом и закрученными кверху седыми усами. Увидя индейца, он остановился, взглянул с презрением на убитую им дичь и, пробормотав какое-то замечание относительно «крысоедов», направился к вигваму с очевидным намерением войти туда, но медленно и отчётливо произнесённое индейцем «проваливай!» заставило его изменить свои планы. Он проворчал что-то о «медно-красных бродягах» и повернул к ближайшей ферме.

2. Рольф Киттеринг и его дядя солдат

Был «вороний месяц» — март у белых. Приближался «травяной месяц», и по направлению от морского берега неслись уже к северу клинообразные стаи журавлей, радостно возвещавшие сверху, что «голодный месяц» прошёл и весна не только близится, но уже водворилась на земле. На высоком сухом сучке клохтал глухарь, в лесу барабанил пёстрый дятел, куропатка кричала где-то в соснах, а в небе шумели крыльями и кричали дикие утки. Что удивительного после этого, если душа индейца тоже стремилась выразить свои чувства в песнях своего племени?

И вот Куонеб, вспомнив вдруг о чём-то, направился к югу вдоль горного хребта до того места, где тот расступался, пропуская протекавшую там реку, затем вдоль окраины Стрикленд-Плена поднялся на каменистый холм и там, как и всегда, нашёл голубоглазый, улыбающийся цветок жизни, первый цветок весны. Он не сорвал цветка, а сел и стал смотреть на него. Он не смеялся, не пел не говорил и не давал ему нежных названий: он только сидел и не спускал с него глаз… Он пришёл сюда, уверенный, что найдёт его здесь. Кто решится сказать, что душа индейца не прониклась его красотой?

Он вынул трубку и мешок для табака, тут же вспомнил, чего ему не хватает, — мешок был пуст. Он вернулся к себе в вигвам, снял с подвешенной вверху полки растянутые на ней шкуры — семь шкурок мускусных крыс и одну шкурку выдры — и направился по тропинке, которая вела к югу, к обширной открытой равнине, известной под названием Стрикленд-Плена. Пройдя последнюю, он перебрался через следующий скалистый хребет и вошёл в маленький портовый городок Мианос.

Сила Пек

Торговый склад

значилось на вывеске той двери, куда он вошёл. Мужчины и женщины продавали здесь и покупали. Индеец стал скромно в стороне и ждал, пока все были удовлетворены и мистер Пек крикнул ему:

— А, Куонеб! С чем пришёл сегодня?

Куонеб развернул принесённые шкурки. Торговец осмотрел их внимательно и сказал:

— Опоздал… к весеннему сезону. Я не могу дать больше семи центов за каждую крысу и семидесяти пяти — за выдру.

Индеец собрал шкурки с таким решительным видом, что Сила поспешил сказать:

— Слушай, я дам по десяти за мускусную крысу.

— Десять за крысу и доллар за выдру, вот и всё, и товар, какой мне понравится, — был ответ.

Сила был очень заинтересован в том, чтобы посетитель его не перешёл на другую сторону улицы, где была вывеска:

Сила Мид

Торговый склад

Сделка состоялась, и индеец ушёл, унося с собой запас табаку, чаю и сахару.

Он пошёл вверх по реке Мианос, на берегу которой он расставил несколько капканов для мускусных крыс, опасаясь в то же время, что их украдут или унесут охотники, которые считали эту ловлю нарушением своих прав собственности.

Час спустя он был уже у Демилингского пруда и отсюда повернул к своему вигваму. Он шёл напрямик лесом, пока не дошёл до Кетрокской дороги; по ней он добрался до фермы и ветхого дома Микки Киттеринга. Он слышал, что хозяин фермы продаёт свежую оленью шкуру, и хотел купить её. Когда он подходил к дому, из сарая вышел Микки. Они сразу узнали друг друга. Этого было достаточно Куонебу, чтобы свернуть в сторону. Фермер вспомнил, что был «оскорблён». Он выкрикнул несколько проклятий и бросился за индейцем. «Чтобы спустить с него шкуру!» — это было его вполне определённым желанием. Индеец повернулся к нему и, не двигаясь с места, спокойно посмотрел на него.

Есть люди, которые не понимают различия между робостью и трусостью, и только какой-нибудь неожиданный случай даёт им возможность понять эту разницу. Какое-то смутное чувство подсказало белому человеку: «Берегись! Этот краснокожий — опасный человек», — и он пробормотал:

— Уходи прочь отсюда, или я пошлю за констеблем.

Но индеец не трогался с места и не спускал глаз с фермера, пока тот не ушёл, и только тогда продолжил свой путь к лесу.

Нрав у Киттеринга был неприятный. Он хвастался тем, что служил солдатом. До некоторой степени он, пожалуй, походил на солдата: густые седые усы торчали, точно рога, кверху по обе стороны его красного носа на красном лице и придавали ему крайне воинственный вид. Плечи у него были широкие, поступь важная, а в распоряжении его вдобавок был целый набор самых отборных выражений, которые были новы и производили поэтому сильное впечатление в Коннектикуте. Он женился поздно на женщине, которая была бы ему хорошей женой, дай он ей на это возможность. Но он был пьяница и задался мыслью переделать её на свой лад. Старания его увенчались плачевным успехом. Детей у них не было, но к ним явился сын его брата, пятнадцатилетний мальчик; если бы они обращались с ним хорошо, он стал бы благословением их дома. Но Микки зашёл слишком далеко. Природное добродушие его потонуло в спиртных напитках. Хвастливый и ограниченный, он делил людей на две части: на лиц высшего разряда, перед которыми он пресмыкался, и на людей низшего разряда, с которыми он становился крикливым, злоязычным, нахальным грубияном, за исключением проблесков доброты в те редкие минуты, когда он не был пьян или не мучился желанием снова напиться. Сын его брата не унаследовал, к счастью, наклонностей со стороны семьи отца и походил на свою мать, дочь учёного духовного лица, который положил все силы, чтобы дать ей образование, но оставил её без гроша, неспособной к улучшению своего материального положения.

Рольф рано лишился отца, а когда ему исполнилось пятнадцать лет, умерла его мать, которую он очень любил.

Рольф остался один на свете. Он прошёл только начальную школу, ничего не читал, кроме Библии и «Робинзона Крузо», имел смутное сознание, что Бог везде, и питал недоверие к тем, которые могли быть его близкими.

В день похорон матери он покинул селение Риддинг и направился по незнакомой дороге к югу, где у его дяди Микаэля была ферма и где он надеялся найти приют.

В этот день он прошёл пятнадцать миль, ночевал на гумне, а на следующий день сделал двадцать пять миль и добрался до своего будущего дома.

— Войди, мальчик, — сказали ему довольно дружелюбно: приход его совпал по счастливой случайности с полосой хорошего настроения духа, да к тому же он, пятнадцатилетний юноша, являлся подспорьем для фермы.

3. Рольф ловит енота и находит друга

Тётушка Пру, быстроглазая и красноносая, вела себя сначала очень сдержанно, но церемонии с её стороны сразу прекратились, когда Рольф прошёл все тайны кормления свиней, кур, телят, доения коров и множество других занятий, знакомых ему с детства. И чего только он ни делал! Всякий посторонний наблюдатель сразу приходил к тому заключению, что тётушка Пру освобождала себя решительно от всяких трудов, сваливая всё на Рольфа. Он работал без отдыха, стараясь делать всё хорошо, но скоро увидел, что, несмотря на все старания, никогда не дождётся похвалы и ничего кроме побоев не получит. Проблески доброты редко появлялись в сердце его дяди, а тётка его оказалась сварливой пьяницей, и те дни, когда Рольф голодал со своей матерью и переносил лишения, казались ему теперь днями невозвратного счастливого детства.

К вечеру он так уставал, а утром ему так хотелось спать, что он не в состоянии был читать обычных молитв и мало-помалу совсем отвык от этой привычки. Чем больше присматривался он к своим родственникам, тем больше порочных наклонностей находил у них. Как возмутился он, когда в один прекрасный день понял, что куры, которых дядя его приносил откуда-то ночью, попадали сюда без ведома и согласия их владельцев. Микки поспешил обратить всё это в шутку и только как бы невзначай сказал Рольфу, что ему следует скорее начать работать по ночам. Слова эти были для Рольфа одним из многих указаний на то, в какое нехорошее место попал он, бедный сирота.

Доблестный дядя не сразу уяснил себе, должен ли он смотреть на молчаливого мальчика, как на лицо высшего разряда, которого следует бояться, или низшего, которое следует держать в страхе. Но убедившись в покорности Рольфа, Микки расхрабрился и всё чаще и чаще стал наносить ему побои; Рольф переносил последние легче, чем постоянные придирки и воркотню тётки. И вот всё хорошее, что было посеяно в душе его покойной матерью, стало мало-помалу колебаться под влиянием такой ужасной обстановки.

Рольфу до сих пор не удавалось найти себе товарищей среди деревенских мальчиков; случай натолкнул его на неожиданного друга.

Однажды весною он встал до восхода солнца и погнал корову в лес. Он встретил незнакомого человека и очень удивился, когда тот подозвал его. Подойдя к нему ближе, он увидел, что это человек высокого роста, с тёмной кожей и чёрными прямыми волосами с проседью… индеец, без сомнения. Незнакомец протянул ему мешок и сказал:

— Я загнал енота в это дупло. Подержи мешок, а я вгоню его туда.

Рольф охотно согласился на это и подержал мешок у дупла, а индеец вскарабкался по дереву до второго отверстия повыше и, просунув палку в дупло, пошевелил ею там несколько раз. В дупле послышалось царапанье, и мешок вдруг наполнился и сделался тяжелее. Рольф с торжествующим видом поспешил завязать его. Индеец усмехнулся и спрыгнул на землю.

— А теперь что будешь делать с ним? — спросил Рольф.

— Учить собаку, — был ответ.

— Где?

Индеец указал в сторону Эземукского пруда.

— Так ты, значит, тот певец-индеец, который живёт под Эбской скалой?

— Да. Некоторые называют меня так. Настоящее моё имя Куонеб.

— Погоди часок, я вернусь и помогу тебе, — сказал Рольф, в котором сразу проснулся врождённый охотничий инстинкт.

Индеец кивнул головой в знак согласия.

— Крикни раза три, если не сразу найдёшь меня, — сказал он, перекидывая через плечо палку, на конце которой и на приличном расстоянии от его спины висел мешок с енотом.

Рольф погнал корову домой.

Он предложил свои услуги индейцу под влиянием внезапно охватившего его увлечения, но, как только вернулся к обычной суетливой обстановке дома, сразу почувствовал, как трудно будет ему вырваться оттуда. Долго ломал он себе голову над тем, какой предлог выдумать, чтобы отлучиться, и наконец остановился на двух поговорках: «Если не знаешь, как тебе поступить, не поступай вовсе» или «Если не можешь добиться чего-нибудь деликатным способом, иди напролом».

Он накормил лошадей, вычистил конюшню, подоил корову, накормил свиней, кур, телят, запряг лошадь, наколол дров и свёз в дровяной сарай, выпустил овцу, привязал лошадей к телеге, процедил молоко в крынки, подсыпал побольше кукурузы в кадку для корма свиньям, помог вымыть посуду после завтрака, исправил изгородь, принёс картофелю из подвала, работая всё время под аккомпанемент сварливого языка тётки. Кончив всё это, он погнал опять корову в лес с твёрдым решением вернуться поскорее.

4. Охота на енота приносит Рольфу много неприятностей

Не час, а целых три часа прошло, пока Рольф добрался до Пайпетевского пруда. Он никогда ещё не был в этом месте; громко и отрывисто крикнул он три раза, как это было условлено раньше, и тотчас же получил ответ и указание, куда идти. Куонеб стоял на верхушке утёса. Увидя Рольфа, он провёл его к южной стороне вигвама. Рольфу представилось, что он вступает в новую жизнь. Некоторые из прежних соседей его в Риддинге, хорошо знавшие индейцев, много рассказывали ему о замечательном искусстве краснокожих в стрельбе из лука. Сам Рольф раза два встречался с проходившими мимо индейцами и до отвращения бывал поражён их грязным, нищенским видом. И вот здесь, в вигваме, он увидел нечто другое; идеального ничего не было, ибо по одежде своей индеец походил на бедного фермера, кроме головы и ног: голова у него была обнажена, а на ногах были надеты мокасины, украшенные бусами. Покрыт вигвам был парусиной с нарисованными на ней священными символами. Над огнём висел медный котелок продолговатой формы, какие изготовляются в Англии для продажи индейцам, а тарелки были сделаны из берёзовой коры и липового дерева. Ружьё и охотничий нож были произведениями рук бледнолицых, зато лук, стрелы, лыжи, том-том и футляр для ружья из кожи дикобраза были сделаны, очевидно, самим индейцем из материала, добытого им в лесу.

Индеец провёл Рольфа к себе в вигвам. Собака, почти ещё щенок, сердито заворчала, почувствовав ненавистный запах бледнолицего. Куонеб слегка ударил щенка по голове, что значило по-индейски: «Успокойся, всё хорошо». Отвязав затем собаку, он вывел её из вигвама.

— Снеси это, — сказал индеец Рольфу, указывая на мешок, висевший на палке между двумя деревьями.

Собака подозрительно повела носом в сторону мешка и заворчала; ей не позволили подходить к нему близко. Рольф попробовал подружиться с собакой, но безуспешно, и Куонеб сказал ему:

— Оставь Ску́кума[2] в покое; он подружится сам, когда захочет… может и никогда.

Охотники вышли на открытую равнину, которая находилась на двести-триста ярдов дальше к югу. Здесь они выпустил из мешка енота, удерживая собаку на приличном от него расстоянии до тех пор, пока енот, собравшись с духом, не пустился бежать. Тогда собаку спустили с привязи, и она с громким лаем бросилась к еноту, который так хватил её зубами, что она с визгом отскочил назад. Енот нёсся вперёд изо всех сил, а по следам его — собака и охотники; собака снова схватила его и получила вторичный урок. Продолжая бежать вперёд, енот то увёртывался в стороны, то оборачивался назад, собираясь вступить в борьбу с собакой, и добрался таким образом до лесу. Здесь он остановился под невысоким, но толстым деревом и вскарабкался на него, в третий раз прогнал от себя собаку.

Охотники всячески старались раздразнить собаку, которая наконец, с громким лаем попыталась вскарабкаться на дерево. На этот раз они ничего больше не хотели, и первый урок Скукума был кончен. Он понял свою обязанность гнаться за большим зверем, узнал его запах и научился карабкаться на дерево, громко лая.

Тогда Куонеб, вооружившись вилообразной палкой и верёвочной петлёй, сам взобрался на дерево. После некоторого затруднения ему удалось накинуть петлю на шею енота и, стащив его с дерева, усадить в мешок; он отнёс его к вигваму и привязал там в ожидании дальнейших уроков. В последующие два-три урока о предполагал гнать его к дереву, как и сегодня, выпустить потом на свободу и дать ему уйти из виду, чтобы собака нашла его по следу и, выследив, загнала бы снова на дерево. Затем сбить его оттуда выстрелом и позволить собаке покончить с ним, а в награду устроить ей обед из мяса енота. Но планы Куонеба расстроились, ибо енот в последнюю ночь перегрыз свои путы, и утром вместо пленника Куонеб нашёл только ошейник и цепь.

Рольф был сильно взволнован всем, что видел в этот день. Охотничьи инстинкты ещё сильнее заговорили в нём. Никакой жестокости он не видел в том, что делал Куонеб; пострадала только собака, но она казалась совершенно счастливой и довольной. Всё это как нельзя более подходило к вкусам Рольфа; мальчик сразу почувствовал необыкновенный подъём духа и заранее уже мечтал о настоящей охоте на енота, когда собака будет окончательно выдрессирована. Только что пережитый эпизод представлял такой разительный контраст с той жалкой жизнью, которую он час тому назад оставил позади себя, что он стоял как зачарованный. Он ясно чувствовал запах енота, и глаза его горели и искрились. Он был так погружён в свои мысли, что не заметил приближения третьего лица, привлечённого необычным шумом охоты. Зато собака сразу увидела его; громкий лай её привлёк внимание охотников на человека, стоявшего на горе. Красное лицо и седые усы не оставляли никакого сомнения Рольфу, что это его дядя.

— Вот ты где, негодный мальчишка! Так-то ты теряешь время… погоди, я тебя проучу!

Собака сидела на привязи, индеец казался безобидным, а Рольф видимо струсил, и дядя окончательно расхрабрился. Он ездил перед этим в лес, и в руках у него была длинная плеть. Не прошло и минуты, как плеть, словно раскалённое железо, обвилась кругом ног Рольфа. Мальчик громко вскрикнул и пустился бежать; дядя преследовал его по пятам, осыпая ударами. Индеец, предполагавший, что это отец Рольфа, удивился его странному способу выражать свою любовь, но молчал, ибо пятая заповедь свято чтится в вигвамах индейцев. Рольфу удалось несколько раз увернуться от жестоких ударов, но тем не менее он был в конце концов загнан в угол между скалами. Ремень хватил его здесь прямо по лицу, оставив на нём красную, как бы обожжённую огнём полосу.

— Попался мне! — крикнул рассвирепевший пьяница.

Рольф обезумел от отчаяния. Он схватил два тяжёлых камня и с злым умыслом бросил один из них в голову дяди. Микки вовремя уклонился от него в сторону, но второй камень, пущенный ниже, ударил его по бедру. Микки заревел от боли. Рольф поднял ещё несколько камней и крикнул:

— Сделайте ещё один шаг — и я убью вас.

Красное лицо подёрнулось землистым оттенком, и Микки завопил в бессильном бешенстве, что Рольфа научил всему индеец и что он слишком поздно догадался об этом. И седоголовый пьяница, продолжая ругаться, вопить и изрыгать проклятия, захромал к своему нагружённому дровами возу.

5. Рольф уходит от дяди

Рольф только теперь понял, что дядя его — трус. Но в то же время он понял, что поступил нехорошо, пренебрегая своими обязанностями, а потому решил вернуться домой и взглянуть прямо в лицо всему, даже самому худшему. Он совсем почти не оправдывался перед сварливой тёткой, встретившей его бранью, и был бы даже разочарован, если бы не услыхал этой брани. Он привык к ней и сразу почувствовал себя дома. Молча и без устали принялся он работать.

Микки вернулся домой поздно вечером. Он возил дрова в Хортон и вот почему так неожиданно очутился поблизости вигвама Куонеба. Путь его шёл мимо таверны, и он вернулся домой в таком беспомощном состоянии, что не мог произнести ни слова и только бормотал себе что-то под нос.

На следующий день в воздухе стало чувствоваться приближение грозы. Рольфу послышалось, будто дядя с проклятием сказал про себя: «Неблагодарный негодяй… не стоит его держать». После этого он ничего больше не говорил и не трогал его; два дня не трогала его и тётка. На третью ночь Микки исчез куда-то, а на следующее утро вернулся с каким-то человеком. Они принесли с собой корзину с курами, а Рольфу приказали, чтобы он не смел подходить к конюшне. Всё утро Рольф ни разу не подошёл к ней, но ему удалое заглянуть туда с верхушки сеновала, и он увидел там красивую лошадь. На следующий день конюшня оказалась открытой и пустой, как всегда.

В эту ночь достойная пара устроила попойку с несколькими посетителями, которые были незнакомы Рольфу. Он ещё не спал и, прислушиваясь к разговору пьяной компании, говорившей какими-то намёками, не понимал всего и только догадывался кое о чём… «Ночная работа всегда прибыльнее дневной» и т. д. Затем кто-то произнёс его имя, и он услыхал слова: «Пора идти наверх расправиться с ним». Каковы бы ни были их намерения, но Рольфу было ясно, что пьяная компания, подговорённая старым негодяем собиралась жестоко поступить с ним. Он услышал тяжёлые шаги на лестнице и затем слова: «Возьми вот этот кнут!» Он понял, что ему грозит опасность, может быть смерть, потому что пьяницы напились до безумия. Поспешно вскочил он с постели, запер дверь на замок и, свернув ковёр трубкой, положил его на кровать. Затем он взял своё платье, открыл окно, вылез из него; голова его был ниже подоконника, а ноги упирались в стену. В таком положени он ждал, что будет дальше. До него ясно доносилось хриплое дыхание пьяниц, подымавшихся по лестнице… Кто-то дёрнул дверь за ручку… послышался смешанный говор, и дверь распахнулась. В комнату вошли два или три человека. Рольф не мог видеть их лиц, но чувствовал, что один из них его дядя. На свёрнутый ковер посыпались такие удары кнутом и палками, которые могли переломать Рольфу все кости и превратить его в бесформенную массу, будь он на месте ковра. Негодяи громко хохотали, словно дело шло о забаве. Рольф достаточно нагляделся. Скользнув тихонько на землю, он пустился бежать изо всех сил, чувствуя, что навсегда распростился с этим домом.

Но куда идти? Шаги его естественным образом направились в сторону Риддинга, единственного знакомого ему места. Но не прошёл он и мили, как остановился. Он услышал лай собак в ближайшем лесу, который тянулся вдоль западной окраины Эземука. Он свернул туда. Найти собаку — одно, а её хозяина — другое, но он скоро нашёл и последнего. Он крикнул три раза, и Куонеб ответил ему.

— Я навсегда развязался с ними, — сказал Рольф. — Он хотел убить меня сегодня. Найдётся для меня место в твоём вигваме денька на два?

— Да. Войди, — ответил индеец.

В эту ночь Рольф впервые спал на открытом воздухе под защитою вигвама. Он спал долго и не знал, что творится на свете, пока Куонеб не сказал ему, что пора завтракать.

6. Скукум признаёт Рольфа

Рольф думал, что Микки скоро найдёт его убежище и через несколько дней явится с констеблем, чтобы вернуть к себе беглеца. Но прошла неделя, и Куонеб, проходя через Мианос, узнал там, во-первых, что Рольфа видели, когда он шёл по направлению к Демплингскому пруду, а потому все думают, что он отправился в Риддинг; во-вторых, что Микки Киттеринг арестован по обвинению в краже лошади и будет, вероятно, приговорён к нескольким годам заключения в тюрьме и, в-третьих, что жена его вернулась к своим родным в Норуолк, и дом перешёл к чужим.

Двери его были заперты теперь для Рольфа, и с каждым днём становилось всё более и более ясным, что он будет жить вместе с Куонебом. Как же было не радоваться Рольфу? Он навсегда избавился от жестоких тиранов, которые едва не исковеркали его молодую жизнь, и мечта его о возможности жить среди дикой природы осуществлялась. Он мог наконец удовлетворить свои охотничьи инстинкты, чего так жаждало его сердце с того времени ещё, когда он прочёл единственный истрёпанный том Робинзона Крузо. Трудно размахнуться орлу со связанными крыльями, и только тогда он счастлив, когда чувствует себя свободным и с верхушки высокого утёса несётся по воздуху, оседлав неукротимый горный ветер.

Воспоминание о роковом дне охоты на енота глубоко запечатлелось в душе Рольфа. Никогда потом не мог он слышать запах енота, чтобы не вспомнить о нём, ибо, несмотря на все ужасные происшествия этого дня, он всё же был для него предвозвестником радости.

Тяжёлые воспоминания о последнем периоде жизни скоро изгладились у Рольфа и сменились радостями новой. Рольф увидел с самого начала, что индейцы не так выносливы, как о них говорят, и стараются избегать тяжёлой работы. Они стремятся к тому, чтобы сделать жизнь свою приятной, и более всего заботятся об удобствах ночлега. На второй же день своего прихода Рольф занялся под руководством Куонеба устройством постели. Вместе с ним приготовил он два бревна в четыре дюйма толщины и три фута длины. На концах этих брёвен они сделали выемки и с помощью этих выемок скрепили их с двумя крепкими палками в шесть футов длины. Срезав затем семьдесят пять прямых ивовых прутьев, они с помощью ивовой коры сплели решётку в три фута ширины и шесть футов длины и наложили её на сделанную рамку, решётку они покрыли двумя одеялами, так что получалась мягкая, сухая и очень удобная постель повыше земли. Каждая постель была снабжена кроме того суконным покрывалом, которое вместе с парусинном крышей вигвама служило превосходной защитой против всякой бури и непогоды. Спать и дышать чистым лесным воздухом доставляло только одно удовольствие и для этого не требовалось тяжёлой работы.

«Травяной месяц», то есть апрель, прошёл, и наступил «певчий месяц», с прилетевшими посетительницами — певчими птичками. Рольф заметил, что многие из них любят петь по ночам. Не раз уж слышал он серебристый голос певчего воробья, доносившийся с отдалённых окраин Эземука, и чириканье полевого воробья на верхушке кедра. Тишина ночи нарушалась жалобным криком козодоя, неумолчным криком мириад маленьких лягушек, известных здесь под названием «весенних цыплят», и своеобразным «пинт, пинт», которое раздавалось высоко в небе, сопровождаясь нежным щебетаньем, — песнью любви, по словам Куонеба, которую поёт большая болотная птица с распущенным в виде веера хвостом и длинным мягким клювом и глазами, как у лани.

— Ты говоришь про вальдшнепа?

— Да, так её зовут бледнолицые, но мы зовём её Пех-деш-ке-андже.

К концу месяца прилетели новые певцы и между ними соловей. В низких кустарниках вблизи равнин запели приятным голоском желтогрудые каменки. В лесу то и дело раздавался какой-то бурный, захватывающий напев, который, казалось, лился откуда-то сверху, с мерцающих на небе звёзд. Рольф прислушался к нему, и сердце его трепетало, и к горлу подступали слёзы.

— Что это, Куонеб?

Индеец покачал головой, а когда пение кончилось, ответил:

— Это поёт какая-то таинственная птица… я никогда не видел её.

Наступила довольно продолжительная пауза, после котором Рольф произнёс:

— Здесь нет хорошей охоты, Куонеб. Почему ты не хочешь отправиться в северные леса, где много красного зверя?

Индеец слегка покачал головой и, желая, по-видимому, прекратить этот разговор, сказал:

— Укройся получше суконным одеялом: сегодня ветер дует с моря.

Он замолчал и несколько минут стоял у огня, не спуская с него глаз. Рольф почувствовал вдруг что-то мокрое и холодное на своём руке. Это был нос Скукума. Маленькая собака решила признать своим другом бледнолицего мальчика.

7. Воспоминания и том-том индейца

Рано утром, когда только что пала роса, Куонеб собрался выйти из дому и, подойдя к огню, согрел свой том-том, чтобы настроить его. Он очень ослабел из-за сырой погоды, и Куонебу пришлось натянуть задние ремни. Когда ремни согрелись, том-том издал вдруг такой пронзительный звук, что Рольф невольно обернулся, желая узнать, в чём дело, и вдруг — «крах!»… на том-томе лопнула кожа.

— Он старый уже, я сделаю новый, — сказал Куонеб.

И в это утро Рольф увидал, как делают том-том. Куонеб расколол молодое деревце орешника и сделал длинную полосу в три дюйма ширины и один дюйм толщины в середине, а к краям, тоньше, выпуклую с одной стороны и плоскую с другой. Согнув её затем плоской стороной внутрь, он сделал обруч, который держал несколько времени в горячей воде и над паром, после чего уменьшил его до пятнадцати дюймов в поперечнике и скрепил концы его ремнями, предварительно размягчёнными в воде. Для покрытия том-тома употребляется обычно оленья шкура, но у Куонеба её не было, и он вынул из амбара под скалой старую телячью шкуру. Он опустил её на целую ночь в пруд, чтобы она хорошенько вымокла, и на другой день смазал всю сторону, покрытую шерстью, смесью негашёной извести с водой. На следующее утро он легко очистил всю шерсть, удалил все жирные частицы, сгладил кожу и, положив на неё обруч, вырезал правильный круг на пять дюймов шире обруча. По краям круга он продел ремень таким образом, чтобы его можно было захватить и натянуть, когда он будет наложен на обруч. Захватив ремень в четырёх местах круга, он стянул его так, что полосы его перекрещивались в самом центре, образовав восемь лучей в виде спиц в колесе. Он взял ещё один ремень, пропустил его через все спицы, то сверху, то снизу, по очереди и кругом самого центра, чтобы по возможности туже натянуть кожу. Когда том-том высох, и кожа на нём натянулась ещё сильнее и сделалась твёрже, он стал давать при ударе почти металлический звук.

И Куонеб запел сказание о том, как много лет тому назад народ его, вабана́ки — «люди утренней зари», отправился на запад, войной пролагая себе путь, и завоевал всю страну Большого Шетемука, известного у бледнолицых под названием Гудзона. И чем больше он пел, тем больше волновали душу его воспоминания и тем больше раскрывалась она. Молчаливые индейцы, как и король Вильгельм Молчаливый, были названы так благодаря тому, что все привыкли видеть их сдержанными. В присутствии людей посторонних индейцы бывают всегда молчаливы, сдержанны и робки, но между собой они очень общительны и любят поговорить. Рольф увидел, к удивлению своему, что молчаливый Куонеб бывает дома очень общителен и разговорчив, только надо уметь затронуть самые сокровенные струны его сердца.

Слушая сказание о вабанаки, Рольф спросил:

— Всегда ли твой народ жил здесь?

И Куонеб мало-помалу рассказал ему всю историю.

Задолго ещё до того времени, когда явились бледнолицые, сайневе завоевали и держали в своей власти всю землю от Квинухтекута до Шетемука; затем пришли бледнолицые: голландцы из Менхаттана и англичане из Массачусетса. Сначала они заключили с сайневе трактат, потом среди зимы собрали армию и, воспользовавшись перемирием и празднеством, по случаю которого всё племя собралось в укреплённом стенами городе Питуквепене, окружили его войсками и подожгли. Пламя выгнало из домов людей, которых убивали как оленей, попавших в снежные сугробы.

— Там вот стояло селение отцов моих, — сказал индеец, указывая на ровное место в четверти мили от вигвама, расположенное у скалистого хребта, на запад от Стрикенд-Плена. — Там же стоял дом могущественного Эмеджероне; он был честен и думал, что можно верить всем людям, и поверил бледнолицым. Та дорога, что идёт с севера, проложена мокасинами, и в том месте, где она сворачивает на Кос-Коб и Мианос, её залило кровью в ту ночь; вся поверхность снега, начиная от той горы и до этой, почернела от мёртвых тел.

Сколько людей погибло? Тысяча, большею частью женщины и дети. Сколько было убито атакующих? Ни одного. Почему? Время было мирное — перемирие. Мой народ был неподготовлен — все были без оружия. Неприятель скрывался в засаде.

Спасся один только храбрый Мэн-Мэйано, тот самый, который был против заключения трактата. Англичане называли его воинственным Сегемуром. Он не переставал вести войну с англичанами. Много-много скальпов собрал он. Никогда не боялся он встречи с несколькими противниками и всегда побеждал их. Чем дальше, тем отважнее становился он. Один индейский Сегемур сильнее трёх бледнолицых, говорил он с гордостью и доказывал это на деле. В один несчастный день, однако, когда он шёл, вооружённый только томагавком, ему попались навстречу три воина, одетых в кольчугу и вооружённых ружьями и пистолетами. Он убил первого, сделал никуда негодным второго, но третий, капитан в стальном шлеме, поспешил отбежать футов на десять в сторону, а оттуда прострелил сердце бедного Мэна-Мэйано. Там, по ту сторону горы, на большой дороге к Стамфорду, его схоронила овдовевшая жена. На реке, которая носит его имя, жил мой народ до тех пор, пока не умерли все, и остался один только мой отец.

Кос-Коб, так звали моего отца, принёс меня сюда, когда я был ребёнком, как и его приносил сюда когда-то дед, и показал мне место, где стоял наш Питуквепен. Он занимал всю равнину, где идёт дорога, залитая когда-то кровью. Там, в болотистых лесах, где мягкая почва, грудою свалили палачи тела наших убитых; там, у скалистого хребта за Эземуком, покоится умерщвлённое племя. Когда наступал месяц «диких гусей», дети наши шли на тот холм; они знали что там раньше всего появляется голубой цветок весны. Я тоже всегда нахожу его, и, когда сижу там, мне кажется, что я слышу крики, которые в ту ночь раздавались в охваченном огнём селении… крики матерей, младенцев, которых избивали, как кроликов.

И тогда я вспоминаю храброго Мэна-Мэйано. Дух его посещает меня, когда я сижу и пою песни моего народа… не воинственные песни, но песни далёкой страны. Я остался один. Ещё немного — и я уйду к ним. Здесь я жил, здесь я умру. — Индеец кончил и погрузился в молчание.

В этот день он взял поздно вечером свой том-том, висевший на гвозде, поднялся на верхушку большого утёса, где он всегда молился, и запел:

Отец, мы блуждаем во тьме. Отец, мы не понимаем И, блуждая во тьме, преклоняем голову.

8. Лук лучше ружья

К числу наиболее известных заблуждений наших относительно индейцев принадлежит также убеждение, будто у них одни только женщины исполняют всякую работу. На обязанности женщин лежит действительно вся домашняя работа, зато мужчины делают всё, что не под силу женщине. Они подвергаются всевозможным опасностям на охоте, плавают в пирогах, перевозят и переносят тяжести, не говоря уже о других, более лёгких работах, как изготовление лыж, луков, стрел и пирог.

Каждый воин сам делает себе лук и стрелы, но если, как это случается часто, один из них оказывается более искусным в приготовлении оружия, то другие избирают более подходящую для себя специальность.

Преимущества лука перед ружьём заключаются в том, что он действует без всякого шума, стоит недорого, и все части его могут быть приготовлены в любом месте. Ружья во времена Куонеба изготовлялись по старинной системе, ни в чём не походили на нынешние, и между ними и луком было мало разницы. Лук и стрелы, сделанные Куонебом, всегда были наивысшего качества, да и сам он был первоклассным стрелком. Он целился в десять ракушек на расстоянии десяти шагов и все их сбивал десятью выстрелами. Вот почему охотился он большею частью при помощи лука; ружьём он пользовался только во время пролёта диких голубей и уток, и ему достаточно было одного заряда дроби, чтобы сбить десяток птиц.

Но для стрельбы существуют также свои законы, и кто желает достигнуть в ней совершенства, тот должен чаще упражняться. Когда Рольф увидел, что Куонеб почти ежедневно занимается стрельбой, он пожелал также принять участие в этом виде спорта.

После нескольких попыток Рольф почувствовал, что лук этот ему не под силу. Тогда Куонеб решил, что необходимо приготовить для него новое оружие.

Из сухого углубления под скалой он вытащил кусок обыкновенного кедра. Некоторые пользуются для этого орешником; он не так легко ломается и более вынослив, но не даёт такой скорости, как кедр. Последний гонит стрелу гораздо дальше, и она с такой невероятной быстротой отскакивает от верёвки, что это почти незаметно для глаз. Зато лук из кедра требует такого же осторожного обращения, как самый тонкий механизм. Натяните его слишком сильно — и он сломается; натяните его без стрелы — и он разорвёт верёвку; поскребите его чем-нибудь — и он расколется; мокрый он будет никуда не годен; если его положить на землю, и то он ослабеет. Если же вы будете беречь его, он будет служить вам, как преданный слуга, и ни одно дерево тех лесов не сравнится с ним.

Стрелок берёт обыкновенно ту часть дерева, где красная древесина соединяется с белой за́болонью.[3] Кусок кедра, длиною от подбородка Рольфа до земли, Куонеб стругал до тех пор, пока он не сделался плоским с белой стороны и круглым с красной, суживаясь начиная с середины, где ширина и толщина его равнялись одному дюйму по направлению к концам, где ширина его равнялась трём четвертям дюйма, а толщина пяти восьмым дюйма, причём красный слой везде равнялся белому.

Верёвка была сделана из сухожилий коровы, взятых из длинных широких мускулов по обе стороны спинного хребта; верёвкой этой Куонеб соединил оба конца лука. Когда он натянул его (плоской, то есть белой стороной к себе), то оказалось, что одна сторона его гнётся больше, чем другая, и Куонеб принялся стругать более тугую сторону, пока обе не сравнялись.

Стрелы Куонеба подходили как нельзя лучше к этому луку, но Рольфу необходимо было иметь и свой собственный запас стрел. В выборе материала не было недостатка. Длинные прямые побеги стрелочного дерева употреблялись индейцами в прежнее время, но Куонеб, имевший в своём распоряжении топор, придумал нечто лучшее. Он расколол на щепки чурбан ясеня в двадцать пять дюймов в поперечнике и выстругал их до одной четверти дюйма толщины, сделав их круглыми, гладкими и безукоризненно прямыми. На одном конце их он сделал зарубку, прикрепив к ней три гусиных пера. Стрелы были трёх видов. Все они были одинаковы по форме и украшению из перьев, но отличались своими наконечниками. Стрелы для стрельбы в цель имели кончики острые и, для большей твёрдости, обожжённые до коричневого цвета. Будь эти кончики стальные и конической формы, они действовали бы лучше, но таких негде было достать. Обыкновенные стрелы для охоты — с зазубренными стальными наконечниками, которые покупались готовыми. Они служили для охоты на мускусных крыс, уток и красного зверя. Птичьи стрелы с широкими, круглыми деревянными головками. Они предназначались для перепёлок, куропаток, кроликов и белок, а также употреблялись для наказания собак, не принадлежавших индейцу, когда они нарушали известные правила и при этом находились на таком расстоянии, что их нельзя было ударить.

«Оружие готово, — подумал Рольф. — Остаётся дать ему окончательную отделку». Часть стрелы, украшенную перьями, Куонеб окрасил ярко-красным цветом. Сделано это было не для украшения и не для указания, кому принадлежит лук, а для того, чтобы стрелу легче было найти. Ярко-красный цвет в соединении с белыми перьями предохраняет стрелу от потери. Неокрашенную стрелу трудно заметить среди листвы кустарников, зато ярко окрашенная бросается в глаза на расстоянии 100 ярдов.

Лук и стрелы держат обыкновенно в таком месте, где нет сырости. Каждый охотник запасается футляром из оленьей шкуры, а если такого не имеется, то для стрел делается колчан из берёзовой коры, скреплённый сосновыми корнями; а для лука — длинный чехол из просмолённой парусины.

Наконец наступил момент обучения стрельбе. Прежде всего требуется наложить стрелу и натягивать верёвку тремя пальцами. Большой палец и мизинец не принимают никакого участия. Мишенью служит обыкновенно мешок с сеном, поставленный на расстоянии 20 футов, до тех пор, пока стрелок не научится попадать в него каждый раз. Мешок постепенно переставляют всё дальше до расстояния 40 ярдов. Рольф не мог, конечно, никогда научиться стрелять так хорошо, как Куонеб, который практиковался в этом начиная с детства.

Индейцы признают отличным стрелком лишь того, кто может выдержать в стрельбе три испытания.

Первое испытание — в меткости.

Стрелок хорош, если он может попасть в трёхдюймовый значок десять раз подряд на расстоянии десяти шагов.

Второе — в скорости.

Может ли стрелок выпустить сразу пять стрел одну за другой? Если да — хорошо. Если шесть стрел — то очень хорошо. Семь — превосходно. Высшим пределом совершенства считается восемь.

Третье испытание — в силе.

Может ли стрелок так сильно натянуть лук, что стрела пролетите 250 ярдов или пронзит оленя на расстоянии десяти шагов?

Рассказывают, что один индеец из племени Сиу одной стрелой пронзил трёх антилоп. Ему ничего не стоило пронзить насквозь бизона. Один индейский вождь пронзил одной стрелой бизона и бежавшего рядом телёнка.

Когда стрелок достигнет совершенства во всех трёх способах стрельбы, он может убить куропатку или белку во всякое время, может сбить пять-шесть птиц из летящей мимо стаи, может убить оленя на расстоянии 25 ярдов и не будет никогда голодать в лесу, где много дичи.

Рольф не прочь был бы сейчас же отправиться и попытать счастья на настоящей охоте, но он наделал ещё много промахов и много сломал и растерял стрел прежде, чем ему удалось принести домой рыжую белку. Он научился таким образом ценить искусство тех, которые могли прокормить себя с помощью лука. Он понял, что считать себя настоящим охотником можно только тогда, когда в состоянии будешь ответить утвердительно на следующий вопрос: отважишься ли ты пойти в дремучий лес, где много дичи, один, не захватив с собой никакого оружия, кроме лука и стрел, и пройти пешком 250 миль, добывая себе по пути средства пропитания?

9. Задуманный Рольфом план приносит хорошие результаты

Человек, который сделал вам зло, никогда не простит вам этого, — зато оказавший вам помощь в тяжёлую минуту вашей жизни навсегда останется вам благодарным. Ничто не может так сильно привязать вас к человеку, как сознание того, что именно вы оказали ему эту помощь.

Куонеб помог Рольфу и поэтому чувствовал к нему гораздо больше влечения, чем ко всем соседям своим, которых он знал в течение многих лет; он готов был даже полюбить его. Встреча их произошла случайно, а между тем они скоро поняли, что между ними должна завязаться дружба. Рольф был ещё настоящим ребёнком и мало думал о будущем; Куонеб походил на него. Большинство индейцев — взрослые дети.

Было, однако, одно обстоятельство, о котором Рольф не мог не подумать: он считал себя не вправе жить на счёт Куонеба, не способствуя с своей стороны добыванию необходимых средств к существованию. Куонеб добывал эти средства частью охотой и рыбной ловлей, частью продажей корзин и работой у своих соседей. Рольф, который всё время исполнял только обязанности работника на ферме, ничего этого не умел делать. Решив прожить всё лето у Куонеба, он прямо сказал ему:

— Позволь мне остаться у тебя месяца два. Я поищу себе работу и добуду средства на своё содержание.

Куонеб ничего не сказал ему, но глаза их встретились, и мальчик понял, что он согласен.

Рольф в тот же день отправился на ферму Обадии Тимпани и предложил свои услуги полоть кукурузу и косить траву. Какой фермер не бывает рад, когда во время посева или жатвы к нему является работник? Вопрос был только в том, что умеет делать Рольф и какую плату он желает получить? Первый из них выяснился скоро; что касается платы, то в то время платили обыкновенно два доллара в неделю. Когда же Рольф выразил желание получать половину продуктами, то оказалось, что его заработок в неделю дошёл в действительности до трёх долларов. Продукты были так же ничтожны, как и жалованье; в конце недели Рольф принёс домой мешок овсяной крупы, мешок маисовой крупы, четверик картофеля, некоторое количество яблок и один доллар деньгами. Последний он истратил на чай и сахар. Всего этого должно было им хватить на целый месяц, и Рольф со спокойной совестью мог оставаться в вигваме.

Трудно было ожидать, чтобы в маленьком соседнем городке Мианосе не узнали, что у индейца поселился белый мальчик и что мальчик этот Рольф. Обстоятельство это вызвало у соседей самые разнообразные суждения. Некоторые настаивали даже на том, что этого не следует допускать, но Хо́ртон, владелец земли, на которой жил Куонеб, не нашёл никакого основания вмешиваться в это дело.

Китчура Пек, старая девица, находила, напротив, множество оснований для этого. Она чувствовала себя призванной для миссии и считала оскорблением пребывание христианина у безбожного язычника. Она печалилась об этом в той же мере, в какой печалилась о существовании язычества в центральной Африке, где не было воскресных школ и где одежда была таким же редким явлением, как и церкви. Ввиду того, что ей не удалось уговорить ни Парсона Пека, ни старейшину Кноппа принять участие в этом деле, и что на собственные свои молитвы она не получала никакого ответа, она решилась на смелый поступок и после нескольких бессонных ночей, проведённых в молитве, отправилась с Библией к месту жительства язычника.

Она вышла в прекрасное раннее утро июня месяца по направлению к Пайнестевскому пруду с Библией в руках и с чисто-начисто протёртыми очками, собираясь сама прочесть избранные ею места язычнику.

Она вся пылала жаждой миссии, когда выходила из Мианоса, но жажда эта уже несколько охладела, когда она добралась до Оркардской дороги. По мере того, как одушевление её проходило, леса казались ей более пустынными и дикими, и она начинала уже подумывать о том, действительно ли женщины имеют право заниматься миссией? Но вот она увидела пруд… Куда неприятнее Мианоса показалось ей всё это место!.. Где же лагерь индейца? Она боялась крикнуть, и в душе ей очень хотелось вернуться домой, но сознание долга заставило её пройти ярдов пятьдесят вдоль пруда Здесь она очутилась у непроходимой скалы, которая как бы сказал! ей: «стой!». Ей оставалось или вернуться назад, или вскарабкаться на скалу. Прирождённое чувство настойчивости, присущее американке, подсказало ей: «Попытайся вскарабкаться на скалу!», и она немедленно начала долгий, утомительный подъём, пока не очутилась на верхушке огромного утёса, откуда открывался вид на Мианос и море.

Велика была её радость, когда она увидела вдали свой дом, но радость эта прошла моментально, как только она сделала ужасное открытие, что стоит над лагерем индейца. Обитатели его показались ей страшными дикарями, и она была очень рада, что они не заметили её. Она отступила назад, но затем, придя несколько в себя, заглянула вниз и увидела, что на огне что-то жарится — «крошечная ручка с пятью пальцами», — рассказывала она потом. Ужас охватил её… она слышала рассказы о таких вещах. Только бы добраться благополучно домой! Как смела она искушать Провидение! Она неслышно повернула назад, воссылая Богу молитвы, чтобы он помог ей уйти. А как же Библия? Грешно нести её обратно! И она положила её в расселину скалы, прикрыла камнем, чтобы ветер не разорвал её листов, и пустилась бегом от страшного места.

Вечером, по окончании ужина, состоявшего из кукурузы и жареного енота, индеец поднялся на утёс, чтобы посмотреть на небо. Книга сразу бросилась ему в глаза, и он подумал, что кто-нибудь спрятал её туда. Спрятанная вещь священна для индейца. Он не тронул книги, но спросил потом у Рольфа:

— Это твоя?

— Нет.

Книга принадлежала, разумеется, кому-то, кто мог вернуться за ней, а потому её не тронули с места. Там пролежала она несколько месяцев подряд, пока не наступили зимние вьюги, которые сорвали переплёт, разрознили листы, оставив, впрочем, кое-что, давшее возможность узнать много времени спустя, что это за книга, и послужившее вместе с тем к переименованию скалы. Название это до сих пор осталось за ней — «Скала Библии, где жил Куонеб, сын Кос-Коба».

10. Гроза и добывание огня

Когда Рольф в первый раз увидел вигвам, он удивился, что Куонеб не устроил его где-нибудь вблизи озера, но скоро узнал, что надо всегда пользоваться утренним солнцем, послеобеденной тенью и заботиться о защите от северных и западных ветров.

В истине двух первых положений он убеждался каждый день, но прошло две недели прежде, чем он понял значение последнего.

В этот день небо было ясно при восходе солнца, но оно скоро скрылось за тяжёлыми тучами. В воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, и чем дальше, тем жарче и удушливее становился день. Куонеб ждал грозы, и она налетела с неожиданной силой и северо-западным ветром, который снёс бы вигвам, если бы не защита утёса; до вигвама доносился только лёгкий ветерок. Два сросшиеся дерева, в 50 ярдах от вигвама, так сильно бились друг о друга во время грозы, что от них отскакивали тонкие дымящиеся кусочки коры, которые легко могли бы воспламениться, не будь такого сильного дождя. То и дело раздавались оглушительные и продолжительные раскаты грома, а дождь лил целыми потоками. Они ждали дождя, но не того потока воды, который хлынул вдруг через край утёса, залив все внутри вигвама, за исключением постелей, которые возвышались на четыре дюйма над землёю. Лёжа на них, они ждали терпеливо, а может быть и нетерпеливо, пока прекратится буря, свирепствовавшая в течение двух часов. Мало-помалу, однако, ливень превратился в раздельные капли дождя, рёв бури в тихий шум ветра, раскаты грома замерли где-то вдали, и между разорвавшимися на небе облаками показались голубые просветы… вся природа кругом сделалась спокойной и довольной, но невообразимо мокрой. Огонь внутри вигвама погас и почти всё топливо отсырело. Куонеб достал из углубления в скале кусок сухого кедра и взял трутницу вместе с огнивом и кресалом, но намерения его встретили неожиданное затруднение: трут отсырел и никуда не годился.

В то время спички не были ещё изобретены, и все пользовались огнивом и кресалом для добывания огня, для чего необходим был трут. «Дело безнадёжное, — подумал Рольф, — огня не добыть».

— Нана Боджу долго танцевал, — сказал индеец. — Видел, как он пробовал зажечь огонь, заставляя деревья биться друг о друга? Он научил наших отцов делать то же самое, и мы добываем огонь тем же способом, когда у нас под рукой нет выдумок бледнолицых.

Куонеб взял два куска кедрового дерева, — один толщиною в три четверти дюйма и длиною восемнадцать дюймов, круглый и заострённый с обоих концов, а другой в пять восьмых дюйма толщины и плоский. В плоском куске он сделал выемку и на конце её небольшую ямочку. Сделав лук из крепкой изогнутой палки, он скрепил концы его ремнём из оленьей кожи, затем отрезал небольшой кусочек от соснового сука и кончиком ножа сделал в нём углубление. Но прежде, чем добывать огонь, надо было собрать топливо, сложить его и приготовить что-нибудь вместо трута. Куонеб взял кедровых стружек и кедровой коры и скатал всё это в один двухдюймовый шарик, который мог прекрасно заменить собою трут. Всё было готово. Тогда Куонеб взял лук и ремнём его два раза обернул длинную круглую палку; один заострённый конец этой палки он воткнул в ямочку, сделанную в плоском куске кедра, а на другой конец её вверху надел сосновый сучок. Держа одной рукой лук, он с помощью ремня стал вращать палку взад и вперёд медленно, не останавливаясь до тех пор, пока, вследствие вращения длинной палки или свёрла, в ямочке под ней не показался дым. Тогда он завертел палку скорее; дым усилился, и выемка наполнилась порошком. Куонеб растёр руками порошок, и он заискрился. Тогда он приложи к нему кедровый трут и раздувал его, пока тот не загорелся и не осветил вигвам.

Вся процедура заняла не более минуты времени. Способ это практиковался у индейцев в древние времена; Рольф слышал рассказы об этом способе и считал его чем-то вроде мифа. Он думал на основании прочитанного им в книге, что на добывание огня требуется час или два, а тут прошло несколько секунд и достаточно было нескольких умелых, ловких поворотов руки.

Он скоро и сам научился добывать огонь, а впоследствии, как это ни странно, научил этому способу других индейцев, которые забыли о нём, благодаря огниву и кресалу, изобретениям бледнолицых.

Когда они шли в этот день по лесу, Рольф увидел три дерева, поражённых молнией во время грозы; все три оказались дубами. И Рольф припомнил, что все деревья, которые он видел поражёнными молнией, всегда оказывались дубами.

— Так ли это, Куонеб? — спросил он.

— Нет… молния поражает и другие деревья; правда, она чаще всего поражает дуб, но также сосну, ель, омегу, липу и много других деревьев. Два только дерева никогда не видел я, чтобы она поражала: берёзу и бальзамическую сосну.

— Почему?

Мой отец говорил мне, когда я был ещё маленьким мальчиком, что молния не трогает их потому, что они греют и укрывают Деву-Звезду, сестру Птицы-Грома.

— Я никогда не слышал об этом; расскажи мне.

— Не сейчас… когда-нибудь после.

11. Охота на сурков

Маисовая крупа и картофель, чай и яблоки, употребляемые три раза в день, теряют в конце концов свою прелесть. Даже рыба не может в достаточной мере удовлетворить тех, кто любит мясную пищу. Вот почему Куонеб и Рольф решили отправиться на охоту. Время крупной дичи на Эземуке миновало, зато здесь было много мелких видов и больше всего сурков, которые вызывали ненависть всех фермеров. И не без основания. Норы их представляли опасность лошадиным ногам. Да и не только лошадиные ноги, но и затылки всадников не раз уже страдали от того, что лошадь нечаянно попадала в одну из этих опасных ловушек. Каждая нора, кроме того, всюду, где селится это животное, является центром опустошения обработанных полей. Вред, приносимый этими животными, быть может, и преувеличен, но все фермеры единогласно утверждают, что сурки — настоящая язва.

Как ни раздражаются земледельцы на индейцев за то, что они охотятся на перепёлок, они всегда радостно приветствуют их, как истребителей сурков. Индейцы считают это животное отличной дичью, потому что у него очень вкусное мясо.

Рольф очень обрадовался, когда Куонеб взял лук и стрелы и сказал, что они сейчас отправятся на охоту за мясом. Все поля кругом были заселены сурками, и охотники осторожно переходили с одного на другое, внимательно всматриваясь в зеленеющую на далёкое пространство поверхность, не покажутся ли где тёмно-бурые пятнышки, то есть фуражирующие сурки. И вот, наконец, среди клевера увидели они одного большого и двух поменьше. Большой становился время от времени на задние лапки и зорко осматривался, нет ли где поблизости опасности. Луг представлял собою обширное пространство без всякого прикрытия, и только позади того места, где находилась, по всей вероятности, нора, тянулся горный кряж. Куонеб подумал, что ему оттуда удобнее будет подойти к добыче.

Он сказал Рольфу, чтобы тот спрятался, и научил его тем знакам, которые употребляют индейцы, чтобы охотник знал, куда ему идти, если он потеряет из виду добычу. Первый — «вперёд» (кивок головой), второй — «стоп» (поднять руку ладонью вперёд); протянутый вперёд указательный палец — «на лугу», опущенный вниз — «в нору». Но Рольф не должен был делать никаких знаков и не двигаться с места, пока Куонеб не сделает ему вопросительного знака (махнёт рукой ладонью вперёд, растопырив пальцы).

Куонеб вернулся в лес, чтобы осторожно, под прикрытием скалистых стен, обойти кругом к другому склону кряжа. Ползком и плотно прижавшись грудью к земле, пробирался он в клевере. Несмотря на то, что клевер был не выше фута, индейца можно было заметить только с более высокого места.

Так добрался он до низкого холмика позади нор сурков, незамеченный их обитателями. Но тут он встретился с неожиданным затруднением: он не видел отсюда ни одного сурка. Они находились, надо полагать, вне прицела, а спугнуть их — они бы тогда бросились к своему жилищу и скрылись в норе. Но он спокойно отнёсся к этому. Подняв руку, он сделал вопросительный знак, и Рольф ответил ему: «всё в порядке… здесь!» (рука ладонью вниз с вытянутым указательным пальцем). Он подождал несколько секунд, сделал тот же знак и получил тот же ответ.

Он знал, что движение руки стоящего вдали человека обратит на себя внимание старого сурка, и он сядет на задние лапки, чтобы посмотреть в чём дело; если же это движение повторить ещё раз то он, хотя и без особенной тревоги и поспешности, всё же двинется к своей норе и прикажет детям следовать за собой.

Охотнику пришлось ждать недолго. Раздался пронзительный свист, и самка, покачиваясь из стороны в сторону, пустилась рысью к норе, озираясь кругом и на бегу продолжая щипать клевер. По пятам за нею следовали два её жирных детёныша. Добравшие до норы, самка несколько успокоилась, и семья снова принялась за еду, но не отходя от норы. Куонеб взял лук, наложил птичью стрелу и приготовил ещё две. Слегка приподнявшись, он натянул лук. Ззз! Стрела попала одному детёнышу в нос и опрокинула его на спину. Второй подпрыгнул от удивления и стал на задние лапки. То же сделала и мать… Ззз! Засвистела вторая стрела и попала в другого детёныша. С быстротою стрелы скрылась самка в своей безопасном убежище под землёю. Куонеб знал, что она не заметила его и скоро выйдет оттуда обратно. Он терпеливо ждал. И вот из отверстия норы выглянула серовато-бурая мордочка старой воровки клевера, но этого было недостаточно индейцу для выстрела, а они по-видимому, не имела никакого желания выйти из норы. Индеец ждал довольно долго и решил, наконец, прибегнуть к старой уловке. Он тихонько принялся насвистывать какую-то песню. Потому ли, что самка думала, что это свистит кто-нибудь из её соплеменнике или ей просто-напросто понравились эти звуки, неизвестно, но она поступила, как поступают и все её родственники: медленно и всё больше выползала она из норы, пока не выползла до половины, затем остановилась и стала озираться.

Куонеб поспешил воспользоваться этим случаем. Он взял стрелу с зазубренным наконечником и прицелился в самку между плечами. Ззз! Стрела поразила самку, прекратив минуту спустя жизнь и помешав ей скрыться в норе, как это часто делают смертельно раненные животные.

Куонеб встал, не скрываясь больше, и сделал знак Рольфу, который бегом поспешил к нему. Три жирных сурка — это был запас свежего мяса на целую неделю. Кто не пробовал мяса молодого жирного сурка, тот не может себе и представить, насколько вкусным и нежным должно оно казаться, поджаренное с картофелем молодому голодному охотнику.

12. Битва с водяным демоном

Однажды утром, когда они вдвоём шли по берегу озера, Куонеб указал Рольфу на воду. Там плавало нечто вроде небольшого круглого листа с двумя бисеринками на некотором расстоянии друг от друга. На два фута дальше Рольф увидел ещё больший лист и догадался, что первый лист была голова с глазами, а второй — щит большой кусающейся черепахи. Не прошло и минуты, как она скрылась из виду. Рольф знал и видел три различных вида черепах, но никогда ещё не видел он такого огромного и зловещего чудовища.

— Это Босикадо. Я знаю его, и он знает меня, — сказал краснокожий. — Между нами давно уже идёт война; наступит день, когда мы покончим с ним. Три года тому назад увидел я его в первый раз. Я убил утку; она осталась на воде. Не успел я ещё добраться до неё, как кто-то потянул её вниз. Утка эта прилетела летом с молодыми утятами; он всех перетаскал по одному, а под конец стащил и утку. Он всегда таскал уток, и я несколько ночей закидывал на него крючок. Я поймал несколько маленьких черепах по восьми и десяти фунтов весом. Они были очень вкусные. Я три раза ловил Босикадо на крючок, но всякий раз, когда я хотел втащить его в лодку, он обрывал самые крепкие верёвки и уходил прочь. Он такой ширины, как пирога; его когти проходят сквозь кожу на пироге, и он трепал её и шатал во все стороны. Он походит на подводного злого духа, и он навёл на меня страх.

Отец учил меня, что есть только одна вещь на свете, которой человек должен стыдиться — это страх. Я сказал себе тогда же, что никогда не допущу, чтобы страх овладел мною. Я жажду битвы с Босикадо. Он мой враг. Он навёл на меня страх, и я хочу навести на него страх. Три года наблюдаем мы друг за другом. Три года подряд уносит он моих уток и крадёт мои удочки, сети и западни для мускусной крысы. Вижу я его не очень часто и в большинстве случаев так, как сегодня.

До Скукума у меня была маленькая собака Найнде. Хорошая была собака. Она выслеживала енотов, ловила кроликов и даже уток, хотя и была маленькая. Я убил однажды утку; она упала в озеро; я позвал Найнде. Она прыгнула в воду и поплыла к утке. Тогда утка, которую я считал мёртвою, поднялась вверх и улетела; я крикнул Найнде. Она поплыла ко мне. Добравшись до глубокого места, она вдруг завыла и забарахталась. Затем она громко залаяла, словно звала меня. Я прыгнул в пирогу и поплыл к ней; но тут моя маленькая Найнде пошла ко дну. Я знал, что это Босикадо. Я долго шарил длинной палкой по дну и ничего не нашёл, а дней через пять увидел лапу Найнде… она плыла вниз по реке. Наступит день, когда я растерзаю этого Босикадо. Я встретил его однажды на берегу. Он, как камень, скатился в воду. Перед тем, как нырнуть, он взглянул на меня, и мы посмотрели друг другу в глаза… Я понял тогда, что это Манито, злой дух. Отец мой говорил: «Если Манито беспокоит тебя, убей его!»

Как-то раз, когда я плыл за уткой, он схватил меня за палец на ноге, но я успел выбраться на мелкое место и спасся от него. Я воткнул ему гарпун в спину, но гарпун не был настолько крепок, чтобы удержать его. Однажды он схватил Скукума за хвост, но он выскользнул у него. С тех пор собака не идёт в воду.

Два раза видел я его, как сегодня, и мог бы убить его из ружья, но я хочу бороться с ним один на один. Много раз садился я на берег и пел ему «Песнь труса», и звал его бороться со мной на мелком месте, где мы будем равны с ним. Он не слушает меня… не приходит.

Он, я хорошо знаю, наслал на меня болезнь прошлую зиму вот и теперь чувствую я на себе его волшебную силу. Но я возьму верх, и мы встретимся с ним когда-нибудь. Он снова навёл на меня страх. Я на него наведу ещё больше страха и хочу встретиться с ним в воде.

Прошло, однако, несколько дней прежде, чем они встретились. Рольф отправился за водой к ключу, который находился в десяти футах от берега озера. За это время он приобрёл привычку охотника ходить бесшумно и осторожно и внимательно осматриваться, прежде чем удалиться от жилья. На тинистой отмели мелководья бухты, в каких-нибудь 50 ярдах от себя, увидел он серовато-зелёный предмет, который оказался огромной черепахой, гревшейся на солнце. Чем больше смотрел он на неё и сравнивал с окружающими предметами, тем чудовищнее казалась она ему. Стараясь не делать ни малейшего шума, поспешил он к Куонебу.

— Греется на солнце… Босикадо… там, на отмели.

Индеец мгновенно вскочил на ноги, взял томагавк и крепкую верёвку. Рольф протянул руку за ружьём, но Куонеб отрицательно покачал головой. Вдвоём отправились они к озеру. Да! Оно бы там, это огромное с выпученными глазами чудовище, и лежало словно бревно, окрашенное в грязный цвет. Отмель позади него не имела никакого прикрытия. Приблизиться к чудовищу на такое расстояние, чтобы попасть в него, не было возможности: ему ничего не стоило скрыться в воде. Куонеб не хотел пользоваться ружьём; он чувствовал, что должен бороться с чудовищем лицом к лицу. Он быстро составил план: привязав к поясу томагавк и свернутую в кольцо верёвку, он неслышно скользнул в озеро, намереваясь подкрасться к чудовищу со стороны воды. В данном случае это было самое удобное: во-первых, всё внимание черепахи было направлено к берегу, а во-вторых, в озере находились густые заросли камыша, под прикрытием которых легче было подкрасться к чудовищу.

Рольф по желанию Куонеба отправился в лес и там осторожно пробрался к такому месту, откуда он на расстоянии двадцати ярдов мог наблюдать за черепахой.

Сердце мальчика сильно билось, когда он следил за отважным пловцом и свирепым пресмыкающимся. Не могло быть ни малейшего сомнения в том, что чудовище весило фунтов сто. Это было одно из самых больших и самых свирепых пресмыкающихся. Несмотря на то, что челюсти у него были беззубые, они были вооружены острыми, режущими зазубринами, которые могли дробить кости. Щит делал его неуязвимым для хищных птиц и зверей. Черепаха лежала на отмели, похожая на бревно; длинный хвост её, как у аллигатора, был вытянут во всю длину, а змеевидная голова и крошечные глазки были внимательно устремлены на землю. Широкий щит её окаймлялся зелёным мхом; к вывороченным наружу подмышкам присосались пиявки, которых с большим рвением клевали две маленькие птички, что доставляло, по-видимому, большое удовольствие чудовищу. Огромные лапы и когти представляли разительный контраст с маленькими красными глазками. При взгляде на последние по телу невольно пробегала нервная дрожь.

Держась под водою таким образом, что его почти не было видно, индеец медленно приближался к камышу. Он остановился, как только почувствовал под собою дно, взял в одну руку верёвку, а в другую томагавк и нырнул. На поверхности воды он показался в десяти ярдах от врага, где было не более четырёх футов глубины.

Не прошло и минуты, как пресмыкающееся скользнуло уже в воду и скрылось из виду, ловко увернувшись от верёвочной петли. Куонеб присел низко в воде и схватил чудовище за хвост в то время, когда оно плыло мимо него. Оно не преминуло показать ему свою силу. Могучий хвост в одно мгновение повернулся боком таким образом, что острые шипы его со страшной силой врезались в державшую его руку индейца. Надо было иметь стойкость последнего, чтобы удержать эту острую, как нож, палицу. Индеец выронил томагавк и схватил верёвочную петлю, собираясь накинуть её на голову черепахи, но чудовище быстро уклонилось в сторону, и петля, скользнув по щиту, захватила огромную лапу. Индеец быстро затянул её и связал таким образом себя со своим врагом. Единственное оружие его лежало на дне, а вода кругом сделалась совершенно мутной от поднявшейся снизу грязи. Индеец тем не менее нырнул в воду, надеясь найти свой томагавк. Черепаха в ту же минуту вильнула вдруг в сторону; раненая рука индейца освободилась, но сам он не удержался на ногах. Тогда черепаха, чувствуя, что её лапу что-то держит, бросилась на своего врага с открытым ртом и оскаленными челюстями.

У неё была та же привычка, как и у бульдога: раз она схватила какой-нибудь предмет, она сжимала его челюстями до тех пор, пока не раздавливала. В мутной воде она не могла ясно рассмотреть предметов, но тем не менее, наткнувшись на левую руку врага, охватила её со всею силой безумного бешенства и отчаяния. В эту самую минуту Куонеб нашёл свой томагавк. Поспешно поднялся он на ноги, вытащив за собой черепаху, повисшую на его руке, изо всей силы размахнулся томагавком, который глубоко врезался в щит чудовища, в самую спину. Результата не получилось никакого, и индеец лишился единственного оружия, так как не мог его вытащить, несмотря на все свои усилия.

Рольф бросился в воду на помощь, но Куонеб крикнул ему:

— Нет… назад!.. Я справлюсь один.

Челюсти чудовища продолжали держать его руку, как в тисках, а когти передних лап двигались взад и вперёд, разрывая одежду индейца. Вода кругом покрылась длинными кровавыми струйками.

Напрасно старался индеец пробраться к мелководному месту и ещё раз попробовал дёрнуть томагавк… тот слегка двинулся с места… он дёрнул ещё раз… ещё и… вытащил его. Он взмахнул им раза два-три, и змееобразная голова отделилась от туловища, которое зашевелило лапами, забило по воде аллигаторским хвостом и двинулось назад. Голова же, судорожно моргая потускневшими красными глазами и обливаясь кровью, продолжала висеть на руке. Индеец двинулся к отмели, разматывая верёвку, державшую лапу чудовища, и привязал её к дереву. Затем он взял нож и попытался надрезать мускулы челюстей, врезавшихся в его руку. Но мускулы были защищены крепкими костями, он же не мог размахнуться как следует и нанести настоящий удар, чтобы окончательно парализовать их. Тогда он изо всей силы стал давить голову и дергать до тех пор, пока судорожное движение мускулов не раскрыло пасти и окровавленная голова не упала на землю. Пасть раскрылась ещё раз, но палка помешала её намерению; крепкие челюсти схватились за неё и замерли навсегда.

Больше часу ещё шевелилось безголовое туловище, словно пыталось ползти к озеру. Друзья могли теперь свободно рассмотреть врага. Они были удивлены не столько величиной его, сколько весом. Несмотря на то, что черепаха была не длиннее четырёх футов, она была так тяжела, что Рольф не мог приподнять её. Куонеб получил несколько порядочных царапин, но не серьёзных, за исключением той глубокой раны, которая была сделана на руке челюстями. Предшествуемые Скукумом, который с громким лаем бежал вперёд, понесли они тело черепахи к лагерю; страшную голову, всё ещё не выпускавшую палки, украсили перьями и воткнули на шест возле вигвама. И вот слова песни, спетой после этого на утёсе индейцем:

Босикадо, мой враг, был могуществен! Я пришёл к нему, в его страну, И навёл на него страх.

13. Хортон появляется на скале

Лето на Эземуке было в полном разгаре. Певчий дрозд пел уж не так часто, собираясь кончать свои песни; в густой листве кедра собиралось каждый вечер большое общество молодых реполовов, которые неумолчно болтали о чём-то, а на Пайптевском пруду появилось два выводка молодых уток.

Рольф многому научился за время своего пребывания в вигваме. Он знал теперь прекрасно, как надо приладить дымовой клапан, чтобы он действовал при всяком направлении ветра; узнавал по заходу солнца, какая перемена погоды произойдёт в течение ночи; узнавал, не подходя даже к берегу, будет ли небольшой отлив, который принесёт им мало добычи, или большой, который обнажит богатейшие гряды устриц. Опытным пальцам его достаточно было одного прикосновения, чтобы узнать, поймалась на крючок черепаха или рыба, а звук том-тома безошибочно указывал ему на приближение ливня.

Рольф, привыкший давно уже к труду, сделал много улучшений в лагере; так, например, он вычистил и сжёг мусор и негодные остатки, способствовавшие только размножению мух. Он настолько уже привык к лагерной жизни и обстановке, что не считал больше своего пребывания здесь временным. Когда оно кончится, он не знал и не заботился об этом. Он чувствовал только, что никогда ещё не вёл такой приятной жизни. Ладья его счастливо миновала множество порогов и плыла теперь по спокойному течению, не встречая никаких препятствий… Но за ними — увы! — начинался переход к водопаду. Затишье во время войны не всегда означает её окончание; за ним следует новый взрыв, который разражается не так, как думают.

Выборный Хортон пользовался большим уважением своей общины; он был человек добросердечный, здравомыслящий и состоятельный. Он был владельцем всех лесов Эземука и, следовательно, владельцем земли, принадлежавшей когда-то предкам индейца. Рольф и Куонеб работали иногда у Хортона, знали его очень хорошо и любили за его доброту.

Случилось это утром в среду, последнюю в июле месяце. К вигваму у скалы подошёл вдруг Хортон, плотный и чисто выбритый мужчина.

— Добрый день вам, — сказал он и, не теряя времени, перешёл к следующему. — Среди выборных нашей общины идут в настоящее время споры и рассуждения о том, следует ли допускать, чтобы сын христианских родителей, внук духовного лица, оставил своих братьев христиан и вёл дружбу с язычником, чтобы превратиться в такого же варвара, как и он. Я не согласен с теми, которые считают безбожником такого славного малого, как Куонеб, ибо мне известно, что он, несмотря на жалкие понятия свои о Боге, совершает ежедневно нечто вроде молитвы. Тем не менее все выборные, судьи, духовенство, вся община вообще и больше всего общество миссионеров сильно взволнованы этим обстоятельством. Против меня предъявлено также весьма существенное обвинение в том, что я малоревностный христианин, ибо потворствую нечестивому пребыванию сатаны на моей собственной земле и в моих собственных владениях. Действуя против чувств своих и желаний, являюсь я сюда, как посланный городским Советом, Собором старейшин и Обществом распространения христианства среди язычников. Объявляю тебе, Рольф Киттеринг, что ты, как не имеющий родителей и несовершеннолетний, находишься под опекою прихода, и поэтому решено, что ты должен сделаться членом семьи самого достойного старейшины Иезекииля Пека, дом которого проникнут духом благочестия и истинной веры. Человек этот, несмотря на свою наружную холодность и строгость, пылкий ревнитель религии и, могу сказать, человек известный. Итак, мой милый мальчик, не смотри на меня, как жеребёнок, который в первый раз почувствовал на себе кнут. У тебя будет свой дом, проникнутый духом величайшего благочестия, которое всегда будет пребывать с тобою.

«Как жеребёнок, почувствовавший на себе кнут!» Нет! Рольф по ходил скорее на подстреленного красного зверя. Вернуться обратно к общине и быть работником — возможно, хотя и непривлекательно; покинуть Куонеба, когда перед тобой раскрывается лесной мир, — это громовой удар; но променять всё это на благочестивый дом старого Пека, жестокость которого, как известно, выгнала из дому собственных детей его, равносильна соединению всех возможных несчастий, и мысль об этом возмутила Рольфа.

— Я не пойду, — отрезал он, с вызывающим видом обращаясь к толстому и благодушному депутату.

— Полно, Рольф, речь твоя неприлична. Не допускай, чтобы язык твой вовлекал тебя в грех. Исполняется то, чего желала твоя мать. Будь благоразумен; ты скоро поймёшь, что всё делается для твоего блага. Я всегда любил тебя и готов быть твоим другом, можешь рассчитывать на меня. Действуя против данных мне инструкций, но согласно чувствам сердца своего, скажу тебе, что ты можешь не идти и не давать ответа сейчас же… обдумай всё на досуге. Помни только, что до будущего понедельника, и не позже понедельника, тебя ждут у Пека. Боюсь, что в том случае, если ты не явишься, сюда придёт посол, который будет далеко не так дружелюбен с тобою, как я. Будь же добрым мальчиком, Рольф, и помни, что в новом доме своём ты будешь жить во славу Божию.

И толстый чёрный посланник кивнул дружелюбно головой и, видимо, огорчённый чем-то, повернулся и ушёл.

Рольф медленно опустился на камень и уставился на огонь. Куонеб встал и занялся приготовлением обеда. В обыкновения время Рольф всегда помогал ему. Теперь же он ничего не делал и мрачно смотрел на раскалённые угли. Обед поспел через полчаса. Рольф ел мало и затем ушёл в лес один. Куонеб увидел немного погодя, что он лежит на утёсе, смотрит на пруд и бросает туда камешки. Вскоре после этого Куонеб ушёл в Мианос. Вернувшись домой, он нашёл большую поленницу топлива, приготовленной Рольфом. Ни одного слова не было сказано между ними. Выражение мрачной злобы и упорства на лице Рольфа сменилось выражением полного отчаяния. Ни один из них не знал, что думает другой.

Ужин прошёл в полном молчании. Целый час после него курил Куонеб, и оба безмолвно смотрели на огонь. Над головой у них кричала и смеялась сова, заставляя прыгать и лаять собаку, которая почти никогда не обращала внимания на такие звуки. Несколько времени длилось молчание, а затем скрытые до сих пор мысли краснокожего сразу вылились в нескольких словах:

— Рольф, я хочу перебраться в северные леса.

Слова эти поразили Рольфа, который успел за это время убедиться в том, какое значение имела эта долина для Куонеба, свято чтившего память своего народа.

— Покинуть всё это? — спросил Рольф, указывая рукой на утёс, на протоптанную мокасинами дорогу, на равнину, где стоял погибший Питуквепен и где были могилы истреблённого племени.

Глаза их встретились, и из груди индейца вырвалось одно только единственное слово:

— Да!

И в этом одном слоге, сказанном глухим и упавшим голосом, ясно выразились глубокая привязанность к месту родины и душевная борьба, которая длилась весь день, начиная с того момента, когда появился Хортон со своим приговором, и восторжествовавшая в конце концов дружба. Рольф понял всё, и что-то моментально подступило ему к горлу.

— Я не прочь, если ты действительно хочешь этого.

— Да! Я готов идти… Наступит день, когда я вернусь.

Несколько минут длилось молчание.

— Когда же мы отправимся в путь? — спросил Рольф.

— Завтра ночью, — был ответ.

14. В северные леса

На следующее утро Куонеб вышел из лагеря, нагружённый тяжёлой кладью, и направился к Мианосу. Никто не нашёл ничего удивительного в том, когда он, войдя в лавку Силы Пека, предложил ему купить пару лыж, связку ловушек и капканов, несколько тарелок из берёзовой коры и липы, том-том и взамен всего этого получил чай, табак, порох и два доллара деньгами. Он ушёл не говоря ни слова и скоро вернулся в лагерь. Взяв котелок, он отправился с ним в лес и принёс его оттуда с ореховой корой, только что снятой с дерева. Он налил на неё воды и кипятил до тех пор, пока жидкость не приняла ореховый цвет. Когда та остыла, он вылил её на плоское блюдо и сказал Рольфу:

— Поди сюда, я хочу превратить тебя в сайневе.

Он взял мягкую тряпочку, намочил её в этой жидкости и вымазал Рольфу голову, шею и руки. Дальше этого он не хотел идти но Рольф сказал ему:

— Можешь окрасить всего меня.

Он разделся, и кожа его, покрытая слоем желтовато-коричневой жидкости, приняла блестящий медно-красный цвет; он превратился таким образом в индейского мальчика, в котором никто не мог бы признать Рольфа Киттеринга. Краска скоро высохла. Рольф снова оделся, чувствуя, что он сжёг за собою корабли.

С вигвама сняли две части покрышки и сделали из них два тюка с постельными принадлежностями. Томагавки, луки, стрелы и ружьё, а также котелок и съестные припасы они разделили поровну, уложили в тюки, привязав их себе на спину. Всё было готово в путь, но Куонебу оставалось исполнить ещё кое-что. Он направился к утёсу. Рольф знал, зачем он туда идёт, и не пошёл за ним. Индеец зажёг трубку, выпустил четыре клуба дыма по направлению четырёх ветров, начиная с запада, затем сел и сидел несколько времени молча. Вскоре послышалось пение молитвы об удачной охоте:

Отец, укажи нам путь! Отец, помоги нам! Отец, будь нашим руководителем на охоте.

Не успел он кончить, как в лесу на северной окраине послышался крик совы.

— Да! Хорошо! — сказал он, возвращаясь к Рольфу.

Когда солнце село, Куонеб, Рольф и Скукум вышли в путь по направлению к северу. Не прошли они и ста ярдов, как собака повернула назад и пустилась во всю прыть к тому месту, где у неё была зарыта кость. Она взяла её и скоро опередила их.

По большой дороге было бы, конечно, легче идти, но путники не желая встретиться с кем-нибудь, двинулись вверх по реке Эземук и спустя час добрались до Кетрокской дороги, которая шла на запад. Хорошая дорога сильно соблазняла их, но Куонеб решил, что благоразумнее будет держаться чащи леса. Скукум, задумавший вдруг выслеживать енота, задержал их путь на полчаса. Взяв собаку на привязь, они шли по лесу часа два подряд и, отойдя на расстояние восьми миль от Пайпстева, сделали привал, потому что Рольф сильно утомился. Была уже полночь. Они устроили себя постель под парусинной покрышкой, прикреплённой к суку над ними, и проспали до утра, успокоенные перед сном криком их друга — совы, летевшей к северу.

Солнце было высоко, и Куонеб приготовил уже завтрак, когда Рольф проснулся. Он чувствовал себя до того усталым от долге ходьбы и тяжёлого тюка, что очень обрадовался в душе, когда узнав что они будут отдыхать целый день, скрываясь в лесу, и в путь отправятся только ночью, поступая так до тех пор, пока не придут в другой округ, где их никто не знает. Они перекочевали в штат Йорк, но из этого не следовало, что за ними не могло быть погони.

Когда солнце поднялось ещё выше, Рольф взял лук и стрелы, и ему удалось, благодаря Скукуму, убить пару белок, с которых сняли кожу и поджарили на обед. С наступлением ночи они двинулись в путь и прошли миль десять. В третью ночь они прошли ещё больше, а так как следующий день был воскресенье, то они держались всё время в самом скрытом месте леса. В понедельник же утром, — это было первое утро, когда они уверились, что их не будут больше преследовать, — они вышли прямо на большую дорогу, радуясь тому, что во время своего путешествия не встретили никого, кто мог бы узнать их. Две вещи поразили здесь Рольфа своей новизной: любопытные взоры местных жителей, мимо домов которых они проходили, и враждебное отношение собак. В большинстве случаев им удавалось отгонять последних, размахивая палкой или делая вид, что они хотят их ударить: только одна большая и злая дворовая собака не отставала от путников и преследовала их громким лаем, держась в стороне от палки и стараясь укусить Скукума. Тогда Куонеб вынул лук и пустил ей в кончик носа птичью стрелу, после чего она с воем пустилась домой, а за ней следом Скукум, который не мог отказать себе в удовольствии куснуть разок своего врага. В этот день они прошли двадцать миль, а в следующий — двадцать пять, потому что дорога была лучше, да и тюки сделались легче. По дороге попадались им несколько раз добрые фермеры, которые кормили их обедом. Скукум причинял им здесь много хлопот, и фермерам не особенно нравилось его отношение к курам. Скукум никак не мог понять тонкого зоологического различия между большими птицами куропатками — прекрасною дичью, и курами — тоже большими птицами, которых вовсе не считают дичью. Такое под разделение казалось ему, очевидно, недостойным изучения, а тем более одобрения.

Постепенно выяснилось, таким образом, что, когда они приближались к какому-нибудь дому, Рольфу лучше идти одному, а Куонебу держать Скукума на привязи. Собаки волновались меньше, когда подходил Рольф. Вспоминая, как сам он поступал в прежнее время, когда в деревню его заходили прохожие, Рольф всегда предлагал свои услуги за хлеб. Он заметил, что дела его идут всегда успешнее, когда он обращается к женщинам, живущим на ферме, и улыбаясь говорит с ними на чистом английском языке, который в устах индейца производил большое впечатление.

— Уж раз ты сделал меня индейцем, Куонеб, — сказал он после одного из таких эпизодов, — дай мне в таком случае и подходящее имя.

— Да! Хорошо! Это не трудно. Будь Нибовака, то есть мудрый.

Они проходили ежедневно по двадцать-тридцать миль, избегая поселений, находившихся по берегам реки. Так миновали они Ольбани и на десятый день пришли к форту Эдвард и в первый раз увидели великий Гудзон. Здесь они оставались недолго и, пройдя Гленский водопад, миновали на одиннадцатый день своего путешествия старый, заброшенный форт и, наконец, увидели перед собой обширное озеро Джордж с лесистыми берегами и виднеющимися далеко на севере горами.

Будь только с ними пиро́га, которую они оставили на Пайпстевском пруду!

Мысль эта пришла им в голову, когда они увидели воду, и Рольф припомнил, что озеро Джордж примыкает к Чемпленскому озеру, откуда можно пробраться в какую угодно глушь.

Они сделали привал, как делали его уже раз пятьдесят, и принялись за еду. Голубые воды, плеск которых слышался вблизи, манил их к себе и вдохновлял. Когда они пошли затем вдоль берега, Куонеб указал на видневшийся след и сказал:

— Олень!

Он не выказал при этом такого волнения, как Рольф. Они чувствовали себя вполне довольными, так как добрались до окраин обетованной земли. Пора было приниматься за дело и найти хороши участок для охоты, на который никто не мог бы предъявить своих прав.

Они сидели и молчали. Куонеб весь погрузился в собственные свои мысли, припоминая древний закон лесов, по которому каждый из участков предназначался тому охотнику, который первый пришёл туда. Рольф же ломал себе голову над тем, как добыть лодку, капканы, топоры и необходимые припасы. Он первый прервал молчание.

— Куонеб, нам необходимо иметь деньги, чтобы купить себе всё, что нам нужно. Теперь начинается жатва, и мы можем достать работу на целый месяц. Мы прокормимся за это время и получим достаточное количество денег, да вдобавок познакомимся с этой местностью.

— Ты Нибовака, — был ответ.

На пути своём они встречали очень мало ферм, и все они были разбросаны на далёком расстоянии одна от другой. На берегу озера они нашли всего две. Дорогу к ближайшей Рольф нашёл по несжатому ещё полю. Здесь они встретили крайне неприятный приём, начиная с собаки, которая бросилась на них из-за кустов, до разговора с фермером. «Он не желает больше иметь у себя грязных индейцев. В прошлом году у него было два из Сент-Реджина. Оба пьяницы и негодяи».

Следующая ферма принадлежала толстому голландцу, который в эту самую минуту находился в критическом положении: поздний сенокос, слишком рано поспевший овёс, заросший сорной травой картофель, заблудившиеся где-то коровы и, наконец, предстоящее прибавление семейства… И вдруг в минуту такой страшной заботы в дверях дома его показываются два медно-красных ангела-избавителя.

— Умеете работать?

— Умею, я всегда жил на ферме, — сказал Рольф, показывая руки; грубые и большие для его лет.

— А можете найти моих коров? Они заблудились, нигде не могу найти.

— Найти коров? Отчего не попробовать!

— Я дам два доллара тому, кто их скоро найдёт.

Куонеб отправился в лес на поиски, а Рольф с мотыгой на картофельное поле, но тут же остановился, услыхав страшную суматоху, поднявшуюся среди кур. Оказалось, что Скукум снова принялся охотиться на мнимых куропаток. Спустя минуту он был самым постыдным образом посажен на цепь, с которой его не спускали в течение всего пребывания путешественников на ферме.

К вечеру вернулся с коровами Куонеб и когда рассказал Рольфу, что видел в лесу пять оленей, у того в глазах даже блеснул огонёк

Три дойные коровы, которых не доили два дня — дело серьёзное и требующее немедленного внимания в хозяйстве. Рольфу приходилось доить пять коров по два раза в день, пять лет подряд. Ван-Трёмперу достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в его опытности.

— Хорошо, хорошо! Я пойду теперь кормить свиней.

Он уже подходил к хлеву, когда его догнала белокурая, краснощёкая девочка.

— Папа, папа! Мама говорит… — дальше не было слышно, что она сказала.

— Боже мой! Боже мой! Я не думал, что это так скоро, — воскликнул толстый голландец, следуя за девочкой. Спустя минуту он вышел из дому; весёлое, добродушное лицо его было теперь серьёзно и чем-то озабочено.

— Послушай, ты, большой индеец, умеешь ты грести на лодке?

Куонеб утвердительно кивнул головой.

— Ступай сюда! Аннета, приведи сюда Томаса и Хендрика!

Отец взял на руки двухлетнего Хендрика, а индеец шестилетнего Томаса; двенадцатилетняя Аннета, чувствовавшая какую-то смутную тревогу, следовала за ними. Когда они пришли к озеру, детей посадили в лодку; тут явилось некоторое затруднение: отец не мог оставить жену и ехать с ними. Надо было отправить детей с индейцем.

— Можешь ты отвезти детей в тот дом на другой стороне озера и привезти сюда миссис Каллан? Скажи ей, что Марта Ван-Трёмпер просит её приехать поскорее… очень нужно.

Индеец кивнул головой. Отец колебался с минуту, но, посмотрев внимательнее на индейца, успокоился. Какое-то внутреннее чувство подсказало ему, что этому человеку можно довериться и он, несмотря на плач детей, оттолкнул лодку от берега.

— Береги детей! — сказал он уходя.

15. Жизнь на ферме голландского поселенца

Ночлег для индейцев устроили в обширном бревенчатом сарае с крышей, где было много сена, и дали им одеяла. Они были более чем довольны, так как добрались до окраин дремучих лесов с их дикими обитателями. Не проходило ни одного дня и ни одной ночи без того, чтобы они не убеждались в присутствии этих обитателей.

Один конец сарая был отгорожен для кур; в первую ночь появления медно-красных людей они сладко спали. И вдруг не только куры, но и новые рабочие проснулись внезапно от громкого кудахтанья, которое скоро прекратилось. Можно было подумать, будто одной из кур приснился худой сон, и она упала с насеста, но, успокоившись, вернулась снова на прежнее место. На следующее утро в углу курятника нашли наполовину съеденное тело одной из этих высокоценимых поставщиц яиц. Куонеб внимательно осмотрел безголовое туловище, затем пол и произнёс одно только слово:

— Норка!

— Почему не вонючка? — спросил Рольф.

— Вонючка не может взобраться на насест.

— Тогда хорёк.

— Хорёк высасывает только кровь и убивает сразу трёх, четырёх.

— Енот?

— Енот унёс бы курицу с собой, также лисица и дикая кошка, а куница не забирается ни в какое строение ночью.

Не было, следовательно, сомнения в том, во-первых, что это норка, а во-вторых, что она скрывается где-нибудь поблизости, пока мучения голода не заставят её забраться в курятник. Куонеб прикрыл камнями курицу таким образом, чтобы к ней можно было подойти только с одной стороны, где он поместил капкан.

Ночью они проснулись от пронзительного визга и сочувственного клохтанья кур.

Поспешно вскочили они на ноги и с фонарём отправились в курятник. Рольф увидел там зрелище, от которого у него чуть волосы не встали дыбом. Норка, большой самец, попала в капкан одной передней лапой. Она билась, как бесноватая, терзала зубами то капкан, то мёртвую курицу, то свою собственную, попавшую в капкан лапу, то вдруг подымала пронзительные вопли, затем снова начинала бесноваться и бросалась на капкан, оскаливала острые белые зубы и принималась грызть металл ранеными и окровавленными челюстями, плевалась, шипела и ворчала. Увидя входящих врагов она повернула к ним свою морду с выражением неописанного страха и ненависти, злобы и ужаса. При свете фонаря глаза её сверкнули зеленоватым огнём, и она, удвоив усилия, сделала новую попытку освободиться. Весь курятник был пропитан присущим ей мускусным запахом. Куонеб взял палку и одним ударом положил конец этому зрелищу, которого Рольф не мог потом забыть и впоследствии всегда восставал против того, чтобы зверей ловили такими жестокими стальными капканами.

Спустя неделю кто-то унёс другую курицу, оставив дверь курятника открытою. После тщательного осмотра следов снаружи и внутри здания Куонеб сказал:

— Енот.

Поступок необычайный со стороны енота, так как он никогда не забирается в курятники. У этого енота был, следовательно, вкус извращённый, и можно было сказать с уверенностью, что он вернётся обратно. Индеец сказал, по крайней мере, что он придёт в следующую ночь, и на этом основании приготовил ловушку. Он протянул верёвку от дверной щеколды к дереву и повесил на ней тяжесть, чтобы дверь запиралась сама собой, и для той же цели приставил к ней палку и с внутренней стороны. Для того же, чтобы удержать её открытой, он подпёр её деревянной дощечкой, поставив её таким образом, чтобы енот непременно ступил на неё, когда будет входить в курятник, и освободил дверь. Трапперы[4] были уверены, что услышат, когда дверь захлопнется, но они так крепко спали, что ничего не слыхали до утра. Дверь оказалась закрытой, а в курятнике они нашли старого сердитого енота, который притаился в одном из ящиков, где неслись куры. Как ни странно, но он не тронул ни одной курицы. Почувствовав себя пленником, он сразу понял, что его ожидает, и, действительно, шкуру его скоро повесили в сарае, а мясо снесли в кладовую.

— Это куница? — спросила Аннета, дочь голландца, и очень огорчилась, когда узнала, что нет. Чтобы объяснить своё неудовольствие, она сообщила, что старый Уоррен, содержатель торгового склада, обещал ей сделать синее бумазейное платье в обмен на шкуру куницы.

— Я принесу тебе куницу, как только поймаю, — сказал Рольф.

Жизнь на ферме Ван-Трёмпера текла спокойным чередом. Мать поправилась ещё неделю тому назад; Аннета присматривала теперь за новорождённым малюткой и за двумя другими. Хендрик, сам хозяин, преодолел все препятствия благодаря неожиданной помощи, и всё затруднявшее его раньше казалось ему теперь лёгким. Недоверие его к индейцам прошло совершенно, особенно по отношению к Рольфу, который оказался очень общительным. Голландец, удивлённый сначала странным соединением тёмной кожи с голубыми глазами, решил под конец, что Рольф метис.

Рольф чувствовал себя одинаково хорошо и в августе, зато Куонеб начинал уже понемногу тосковать. Он мог так же усердно работать, как и всякий бледнолицый, только в течение одной недели верный своему племени, он не обладал способностью долго и терпеливо выносить неусыпный труд.

— Сколько денег у нас, Нибовака? — был один из его вопросе в середине августа, ясно указывавший на тревожное состояние его духа. Рольф стал считать: Куонебу за полмесяца пятнадцать долларов, ему десять долларов, за найденных коров два доллара, итог двадцать семь долларов. Недостаточно.

Три дня спустя Куонеб снова принялся считать. На следующий день он сказал:

— Нам нужно два месяца открытой воды, чтобы успеть найти подходящую местность и выстроить хижину.

Тогда Рольф поступил действительно мудро: он отправился к старику Хендрику и откровенно сказал ему, что они просят дать им лодку и все необходимые к ней принадлежности: они должны искать себе участок для охоты, который не имел бы никакого отношения к занятым уже ранее участкам, так как законы охоты суровы. Даже смертная казнь не считается слишком строгим наказанием в некоторых случаях нарушения права границ чужого участки и среди охотников к услугам обиженной стороны всегда готовы судьи, присяжные и исполнители приговора. Оказалось, что Ван Трёмпер мог им помочь в указании места жительства. Нечего и думать, сказал он, о Вермонте или об участках вблизи озера Чемплена и озера Джорджа; лучше всего идти на дальний север, как делают французы, смелые охотники. Графство Гамильтон — самое богатое дичью, но почти недоступное, ибо удалено от всех водяных путей и не имеет проезжих дорог. Недоступность его — главная причин того, что оно так мало известно.

Всё это было хорошо, но весёлый Хендрик тем не менее неприятно удивился, узнав, что помощники, явившиеся так неожиданно, хотят покинуть его. Пораздумав немного, он сделал следующее предложение: если они пробудут до сентября месяца и кончат все работы на зиму, он даст им, кроме жалованья, ещё лодку, один топор, шесть капканов для выдры, один — для лисицы, — тот, что висит в сарае, — довезёт их в своём фургоне на пять миль дальше озера Джорджа, до реки Шрун, вниз по которой они могут доплыть до верхнего Гудзона, затем миль сорок вверх по течению последнего, обходя множество порогов, и добраться, наконец, до реки, которая берёт начало в болотистой местности на юго-западе от Гудзона. Проплыв ещё миль десять по этой реке, они прибудут к озеру Джезупа, в две мили шириной и двенадцать миль длиной. Местность там изобилует дичью, но так недоступна, что после смерти Джезупа осталась заброшенной.

На такое предложение возможен был только один ответ — полное согласие.

В свободное от работы время Куонеб притащил лодку к сараю, очистил её от наиболее тяжёлых кусков коры и брезента, удалил пассивные скамьи для гребцов, исправил связки и, когда высушил её и осмолил, то вес её понизился до ста фунтов. В этот же день индеец переплыл на ней озеро.

Наступил сентябрь. Рано утром Куонеб отправился к озеру; он взобрался на верхушку холма, сел, повернувшись лицом к восходящему солнцу, и, ударяя не в том-том, а палкой о палку, запел песнь восходящей заре. Когда же взошло солнце, он запел песнь охотника:

Отец, направь наши стопы! Укажи нам место хорошей охоты.

И под звуки своего пения он принялся плясать, подняв лицо к небу и закрыв глаза; ноги его почти не отделялись от земли и делали едва заметные ритмические движения. Так, продолжая петь, обошёл он три круга, соответственно трём солнечным круговым движениям.

16. К верхнему Гудзону

Поселенец Хелет, у которого было плоскодонное судно, охотно давал его своим соседям, когда им необходимо было перебраться на ту сторону озера. Утром в тот день, когда был назначен отъезд, на борту его, где уже находились фургон и лошади голландца, а также и лодка, поместились голландец, Куонеб и Рольф. Скукум занял место в носовой части судна, и всё было готово к отъезду. Рольфу было очень грустно расставаться с семьёй голландца. Жену последнего он полюбил как мать, а детей его — как братьев и сестёр.

— Приходи к нам, милый, поскорей! Навести нас! — сказала голландка, целуя его, а он поцеловал Аннету и остальных детей.

Взойдя на судно, они длинными шестами оттолкнули его от берега на более глубокое место и только тогда взялись за вёсла. Дул восточный ветер, и они поспешили воспользоваться покрышкой фургона вместо паруса. Часа два спустя судно благополучно причалило к западному берегу, где находился местный склад и откуда начиналась дорога к реке Шрун.

Подходя к дверям склада, они увидели грубого на вид человека; он стоял, прислонившись к стенке и заложив руки в карманы, и смотрел на вновь прибывших с выражением презрения и недружелюбия. Когда они проходили мимо него, он сплюнул табак им под ноги и на собаку.

Старый Уоррен, содержатель склада, недолюбливал индейцев, но он был другом Хендрика и торговал мехами, а потому хорошо принял новых трапперов и сейчас же занялся отпуском им товаров. Ко всему, что им дал Хендрик, прибавили ещё муку, овсяную крупу, свинину, картофель, чай, табак, сахар, соль, порох, пули, дробь, сукно, удочки, буравы, гвозди, ножи, шила, иголки, нитки, ещё один топор, несколько оловянных тарелок и сковороду.

— Будь я на вашем месте, я купил бы плащ: он пригодится в холодную погоду.

Уоррен повёл их затем в амбар, где было множество оконных рам. Одну из них прибавили к остальному грузу.

— Не хотите ли купить хорошее ружьё? — спросил Уоррен, показывая новое, красиво отделанное ружьё последнего образца. — Всего двадцать пять долларов. — Рольф покачал головой. — Часть теперь, а остальное согласен получить весною мехом.

Ружьё сильно соблазняло Рольфа, но он, питая невыразимый ужас ко всяким долгам, решительно сказал:

— Нет!

Сколько раз впоследствии жалел он об этом! Небольшое количество оставшихся денег он решил спрятать на будущее;

В то время, как они складывали свои покупки, на дворе послышался отчаянный вой, и спустя минуту в лавку вбежал Скукум с таким лаем, как будто его ранили. Куонеб вышел из лавки.

— Ты ударил мою собаку?

Неизвестный изменился в лице, когда увидел устремлённые на него глаза краснокожего.

— Не дотронулся даже! Сама наткнулась на эти вот грабли.

Это была очевидная ложь, но Куонеб решил не обращать внимания на него и вернулся обратно в лавку. Вслед за ним туда вошёл и грубый незнакомец и сказал:

— Так как же, Уоррен? Уступаешь мне это ружьё? Я не хуже кое кого сдержу своё слово.

— Нет, — отвечал Уоррен. — Сказал тебе: нет!

— Ну и проваливай к чёрту! Не видеть тебе только ни на один цент того меха, что я приготовил в прошлом году.

— Я и не жду его, — отвечал Уоррен. — Знаю хорошо, чего стоит твоё слово.

Незнакомец удалился.

— Кто это? — спросил Хендрик

— Я знаю только, что его зовут Джек Хоаг. Он до некоторой степени траппер, а вернее бродяга. Много хлопот наделал мне в прошлом году. Он не здешний; говорят, что он откуда-то с западного склона гор.

Уоррен сообщил им много сведений относительно дальнейшего пути и сделал им весьма важное указание на то, что устье реки Джезупа можно узнать по орлиному гнезду на верхушке высохшей сосны.

— Вплоть до этого места держитесь главной реки и не забывайте, что будущей весной я покупаю у вас меха.

Переезд пятимильного пространства тянулся очень медленно, и только часа через два к вечеру добрались они до реки Шрун.

Здесь голландец простился с ними.

— До свиданья! Приезжайте опять в страдное время.

Скукум проводил фермера тихим ворчаньем. Рольф и Куонеб остались одни среди пустынной местности.

Солнце уже село, и они решили сделать привал на ночь. Опытные охотники всегда стараются приготовить постель и крышу над ней ещё при дневном свете. Пока Рольф разводил огонь и готовил котелок, Куонеб выбрал ровное сухое место между двумя деревьями и покрыл его сосновыми ветками, устроив затем нечто вроде палатки из парусины, которая поддерживалась сучьями деревьев. Концы этой парусины он укрепил на земле срубленными на скорую руку кольями. Путники были таким образом вполне защищены от непогоды.

Ужин их на этот раз состоял из чая, картофеля и жареной свинины, затем кленового сиропа и сухарей: за ужином следовала обычная трубка. Куонеб взял ивовый прут, срезанный ещё днём, и выстругал его так, что завитые стружки остались висеть на одном конце прута. Он держал их над огнём до тех пор, пока они не сделались коричневыми; затем он положил их себе на ладонь и, смешав с табаком, набил ими трубку, и скоро его окружил дым, особенный запах которого называют «запахом индейцев» те люди, которые не знают его происхождения. Рольф не курил. Он обещал своей покойной матери не курить, пока не сделается взрослым. В эту минуту она представилась ему живее, чем когда-либо; причиной этому был запах веток бальзамической сосны, из которых были приготовлены постели. «Чо-Котунг» — называл Куонеб эту сосну. У матери Рольфа лежала всегда на диване маленькая подушка, привезённая с севера. «Северная сосна» называла она её, потому что она была набита иглами сосны того вида, который не растёт в Коннектикуте. Когда Рольф был ещё ребёнком, он часто прятал свой маленький круглый носик в эту подушку, нюхал с наслаждением чудный запах, который она издавала и который с тех пор сделался для него священным символом всего, что ему было дорого в детстве и что никогда не теряло для него значения. В эту ночь он спал спокойно, чувствуя Даже и во сне окружающий его аромат северной сосны.

Утром оказалось, что не так-то легко двинуться сразу в путь. В этот первый день надо было многое уложить и приготовить всё необходимое для перевозки: запастись двумя тюками, обдумать, как лучше снарядить лодку, то есть как поместить в ней некоторые вещи повыше на случай неожиданной, но всё же возможной течи такие тяжёлые вещи, как топоры и сковородки, следовало прикрепить к самой лодке или к таким вещам, которые могли бы держаться на поверхности воды в том случае, если бы лодка опрокинулась; осмолить лодку в двух местах и так далее. Часа через три, однако, они отчалили от берега и начали своё путешествие вниз по Шруну.

Рольф в первый раз путешествовал по воде. Он пробовал как-то раз ездить на лодке в Пайнстевском пруду, но то была пустая забава. Теперь же это было настоящее путешествие. Он удивлялся чувствительности такого хрупкого, по-видимому, судна, его легкой незаметной качке, быстрому ответу на малейшее движение вёсел, тому, как оно отскакивало от подводных камней. Новый мир открывался для него. Куонеб научил его, что в лодку надо садиться только в то время, когда она не касается дна; становиться в ней на ноги и двигаться, придерживаясь за планшир; не делать внезапных переходов. Он узнал также, что легче грести на глубине шести футов, чем на глубине шести дюймов.

В час они проехали пять миль и добрались до Гудзона, где грести было уже труднее, потому что они плыли теперь вверх по течению. Прошло довольно много времени, и они очутились на более мелкой части реки, где было так мало воды, что лодка не могла плыть. Они выпрыгнули из неё и шли по воде до тех пор, пока не добрались до глубокого места, и, войдя в лодку, весело взялись опять за вёсла. Вскоре после этого они встретили непроходимые пороги, и тут Рольф в первый раз познакомился с тем, что такое переноска груза на плечах. Куонеб заметил ещё издали бешено пенящиеся воды и, внимательно всматриваясь в берега, прежде всего задал себе вопрос: где пристать к берегу? а затем: как далеко придётся нести груз? Нет ни одного порога на главных реках Севера Америки, где не приходилось бы прибегать к переноске. Всякий, кто плывёт по такой реке, не приступает к переносу груза, не обдумав хорошенько вопросов: когда, где и как лучше причалить? Выбор места является всегда результатом самого тщательного наблюдения. Считается, кроме того, обязательным оставить какие-либо, хотя незначительные, указания на таком месте, дабы следующий путешественник мог, благодаря этим указаниям, сохранить время и избежать лишних хлопот.

— Да! — вот всё, что услышал Рольф от своего спутника, который тотчас же направил лодку к плоскому камню пониже порогов.

Причалив к берегу, они нашли там следы костра. Было уже около полудня, и, пока Рольф занимался приготовлением обеда, Куонеб взял небольшой тюк и отправился исследовать дорогу. Он с трудом различал последнюю, и, надо полагать, по ней уже два года никто не ходил, хотя можно было с уверенностью сказать, что она ведёт к известному определённому месту. Такие дороги прокладываются обыкновенно вдоль реки, за исключением тех случаев, когда встречается какое-нибудь естественное препятствие. Куонеб не спускал глаз с реки, так как найти судоходное место было для него в данный момент важнее всего. Не прошёл он и ста ярдов, как увидел спокойное течение и удобное место для причала.

По окончании обеда, когда индеец выкурил трубку, оба принялись за работу. Пройдя несколько раз взад и вперёд, они перенесли весь груз и, наконец, лодку, которую спустили на воду и привязали у берега.

Уложив снова груз, они пустились в путь, но не проплыли и получаса, как встретили другие пороги, где вода не так стремительно бушевала, но была так мелка, что лодка не могла бы переплыть этого места даже и в том случае, если бы из неё вышли оба гребца. Куонеб перенёс на берег половину груза, затем оба они взялись за лодку, перетащили её на другую сторону стремнины и там снова нагрузили её. Проехав некоторое расстояние по спокойной поверхности реки, они встретили необыкновенно быстрое течение, которое продолжалось на довольно большом протяжении между берегами, густо заросшими ольхой. Индеец вышел на берег, срезал два длинных крепких шеста и, став на носу лодки, приказал Рольфу стоять на корме; с помощью срезанных шестов они шаг за шагом провели лодку через быстрину и благополучно добрались до более удобного места.

Скоро, однако, Куонебу пришлось применить ещё один способ передвижения лодки. Они увидели перед собой гладкую поверхность воды, которая была очень глубока в этом месте и текла так быстро, как на самых стремительных потоках; такое течение ничего не доставляет, кроме удовольствия, когда приходится плыть вниз по реке. Оба берега здесь не были покрыты ольхой, а представляли открытое место, состоящее из песчаной с гравием почвы. Куонеб вынул из мешка длинную крепкую верёвку. Один конец её он прикрепил к носовой части лодки, а другой к поясу из оленьей шкуры, надетому у него на груди. Рольф остался на корме и правил рулём, а Куонеб шёл вдоль берега, и лодку перетащили таким образом до конца быстрины.

Так день за днём прокладывали они себе путь по стремительной реке, делая иной раз не более пяти миль, несмотря на двенадцать часов тяжёлых усилий. Пороги, отмели, стремнины в изобилии следовали друг за другом. Пройдя пятьдесят миль до устья реки Джезупа, они поняли, почему местность эта редко посещается.

Путешествие закалило Рольфа и сделало из него образцового гребца. Как обрадовались они, когда вечером пятого дня увидели орлиное гнездо на верхушке высокой сосны, стоявшей у окраины большого болота. Они почувствовали, что находятся на своей собственной земле.

17. Жизнь животных по берегам реки

Не следует думать на основании того, что за всё время путешествия Куонеба и Рольфа мы ни разу не говорили о животных, будто они не видели их по берегам реки. Человек, который молча плывёт на лодке, скорее всякого другого увидит их. На первом привале они уже заметили множество следов красного зверя, а в то утро, когда они двинулись вверх по Гудзону, Рольф увидел первого оленя. В эту самую минуту, когда они объезжали быстрину, Куонеб два раза ударил по лодке, что значило: «внимание!», а затем указал на берег. Там, в пятидесяти ярдах от последнего, стоял олень и смотрел на них. Он стоял неподвижно, словно красная статуя, ибо в это время шерсть у оленей всегда бывает красноватая. Куонеб сделал три-четыре сильных взмаха веслом, и лодка быстро подалась вперёд. Тогда он протянул руку за ружьём, но олень мигом повернул назад большими прыжками, и скоро в чаще леса мелькнула в последний раз белая кисточка его хвоста. Рольф сидел как зачарованный. Всё случилось так внезапно… так близко… и словно призрак расплылось в лесу. Он даже вздрогнул, когда олень исчез.

Несколько раз по вечерам видели они мускусную крысу, а один раз в воде мелькнул какой-то чёрный блестящий предмет, похожи на чудовищную пиявку, которая скользила то вверх, то вниз по реке.

— Выдра, — шепнул Куонеб и приготовил ружьё, но выдра нырнула в воду и не показывалась больше.

На одном из привалов их разбудил какой-то странный топот и неприятное щёлкание у самой головы. Они встали и увидали дикобраза, который возился со сковородкой, стараясь сгрызть соль, оставшуюся на ней. Скукум, привязанный к дереву, напрасно протестовал против его вторжения и изъявлял полную готовность примерно наказать нарушителя прав чужой собственности. Путешественники до тех пор не отделались от назойливого посетителя, пока не повесили все кухонные принадлежности в таком месте, где он не мог их достать.

Один раз они слышали короткий пронзительный лай лисицы, а раза два — тихий жалобный вой волка, вышедшего на охоту. Диких птиц они встречали множество, и, когда кто-нибудь из них охотился вблизи лагеря, скудный стол их украшали утки.

На второй день они видели трёх оленей, а потому Куонеб на третий день зарядил на всякий случай ружьё и отправился на рассвете в лес. Рольф хотел следовать за ним, но индеец покачал головой и сказал:

— Разведи огонь не раньше, как через полчаса.

Двадцать минут спустя Рольф услышал выстрел, а немного погодя в лагерь вернулся индеец с задней ногой оленя. Перед тем, как двигаться дальше, они прошли милю вверх по реке, забрали остальную оленину и присоединили её к грузу. Они видели ещё семь оленей, но не тронули их, хотя Рольф горел нетерпением испробовать свои охотничьи силы. Во время одного перехода в лесу он, или вернее Скукум, выследил несколько тетеревов, которые сидели на деревьях. Путники остановились. Пока Скукум отвлекал своим лаем внимание тетеревов Рольф сбил птичьими стрелами пять штук, которых присоединили к остальным запасам. Все мысли Рольфа были заняты оленями, и ему хотелось во что бы то ни стало пойти на охоту одному и вернуться домой с грузом оленины.

Вскоре после этого с ним случилось следующее происшествие. В тот момент, когда они на рассвете огибали поворот реки, они увидели на каменистом прибрежье чёрную медведицу и двух медвежат, которые то и дело нагибались в воду, собирая, надо полагать, речных раков.

Куонеб, не встречавший медведя с детства, когда отец его охотился в лесах горного кряжа позади Мианоса, пришёл в большое волнение. Он перестал грести и, сделав знак Рольфу, чтобы тот также оставил вёсла, направил лодку к такому месту, откуда она не была видна медведям, и вышел на берег. Привязав лодку у берега, он взял ружьё, а Рольф — охотничьи стрелы, и оба, держа Скукума на привязи, направились в лес. Стараясь держаться под прикрытием деревьев, чтобы их не было видно, они шли по возможности тише к тому месту, где видели медведей. Шли они, конечно, против ветра, ибо в противном случае медведи не подпустили бы их близко. Так постепенно приблизились они к семейной группе и ждали благоприятного случая, чтобы послать первый выстрел. Пробираясь с величайшею осторожностью вперёд, они, по своему расчёту, находились уже в каких-нибудь двадцати пяти ярдах от медведей, которых не было ещё видно из-за густых кустарников. Охотники решили двинуться ещё дальше, но тут медведица перестала вдруг есть и подозрительно потянула носом воздух; ветер переменился и принёс ей запах, в значении которого она не могла сомневаться. Уф, уф, уф! — громко запыхтела она в знак предостережения и пустилась в лес со всею скоростью, на которую была способна. Охотники поняли, что они открыты, и с громким криком выскочили из-за кустов в надежде заставить медведицу взобраться на дерево. Медведица между тем улепётывала в лес галопом, словно лошадь, а за нею с лаем нёсся Скукум. Медвежата, оставшись одни и потеряв из виду мать, совсем растерялись от шума и, бросившись к ближайшему дереву, вскарабкались на него. «Теперь, — подумал Рольф на основании слышанных им рассказов, — медведица вернётся назад и вступит в рукопашный бой».

— Вернётся она обратно? — спросил он с волнением.

Индеец засмеялся.

— Нет, она совсем убежала. Чёрные медведи — большие трусы; они никогда не вступают в бой, если могут избежать этого.

Медвежата на дереве остались, следовательно, в полной зависимости от доброй воли охотников.

— Нам не нужно больше мяса, да и не снести его; пусть их себе живут, — сказал Рольф и прибавил: — найдут они мать?

— Разумеется. Они слезут с дерева и завопят на весь лес. Медведица пробежит не больше полумили и остановится. К ночи все будут вместе.

Первая охота на медведя кончилась. Не было сделано ни одного выстрела, медведицу не ранили, не прошли и одной мили и не потеряли ни одного часа. А между тем охота эта вызвала столько волнений, сколько ни разу не приносили все последующие охоты, которые предпринимали на медведей Куонеб и Рольф.

18. Следы на берегу

Река Джезупа отличалась очень спокойным течением; она брала своё начало в болотистой местности и была бы очень удобна для плавания в лодке, не будь она запружена стволами деревьев. Некоторые из них были срублены много лет тому назад, указывая на то, что старые трапперы пользовались именно этим путём. В одном месте путники наши были неприятно поражены, заметив на берегу свежую порубку, но мрачное настроение их превратилось в радостное, когда они, внимательно присмотревшись, увидели, что это работа бобров.

В этот день они проехали десять миль. Вечером они расположились лагерем на берегу озера Джезупа, гордые и счастливые сознанием того, что они — полноправные владельцы этой местности Несколько раз слышали они в эту ночь вой волков, которые находились, по-видимому, на отдалённом берегу озера. Утром они отправились пешком исследовать окружающую местность и, к великой радости своей, встретили пять оленей, следы которых виднелись со всех сторон. Здесь был, очевидно, олений рай, хотя они встречали не меньшее количество следов и других животных, как выдра, норка, самка канадского оленя с оленёнком и так далее. Они были поражены таким обилием дичи. Постепенно двигались охотники всё дальше и дальше, вкушая заранее все предстоящие им удачи, когда вдруг наткнулись на нечто, сразу отравившее их радость: они увидели след человека, свежий след сапога из коровьей кожи. Факт, способный довести до безумия, ибо след этот указывал на то, что сюда ещё раньше прибыл какой-то траппер и, следовательно, первый может предъявить свои права на этот участок, и право его будет признано лесным законом. Они прошли целую милю по этому следу. Он всё время вёл вдоль берега; шаги были большие; иногда человек, по-видимому, бежал, придерживаясь направления западного берега. Здесь они нашли место, где человек сидел и съел изрядное количество двустворчатых ракушек и поспешно двинулся дальше. На том месте, где он сидел, не было, однако, заметно ни малейших следов ружейного ложа или другого какого-либо оружия. Почему были на нём обуты сапоги? Охотники редко надевают их.

Две мили прошёл индеец вместе с Рольфом, находя местами указание на то, что ненавистный незнакомец не шёл, а почти бежал. Затем они повернули назад, огорчённые тем, что видели. Удар этот казался им сначала непоправимым, но затем они решили, что им открыты три пути: искать новый участок дальше на север; удостовериться, не могут ли они взять себе другую сторону озера, и узнать, кто и что такое этот незнакомец. Они остановились на последнем. Они отвязали и нагрузили лодку и пустились в путь, чтобы исследовать, нет ли где на берегу озера избушки траппера, питая в то же время слабую надежду, что её, быть может, не окажется.

Проплыв вдоль берега миль пять и убив по дороге двух оленей и несколько уток, путешественники причалили к берегу и тут нашли, что ненавистный след сапога повернул к югу. В полдень они были у южной оконечности западного пролива, который вёл к другому озеру; исследования берега указали также на следы сапог, которые и здесь поворачивали по направлению от озера к югу. Путешественники наши повернули тогда к главному озеру и проплыли до южной оконечности его, но нигде не нашли хижины, несмотря на то, что обе стороны озера были у них весь день на виду. Путешествующий незнакомец становился всё более и более таинственным, хотя они уверились теперь, что он жил не здесь, а потому не было никакого основания предполагать, что они не имеют права поселиться в этом участке.

Где? Местность всюду казалась одинаково хорошей, но поселенцы обыкновенно селятся у истока реки, где во время урагана никогда не бывает сильного волнения, угрожающего лодке. Все животные, избегающие обыкновенно озера, предпочитают переправляться в этом месте, а заезжие трапперы видят хижину поселенца прежде, чем выйдут из устья реки в озеро.

На какой стороне истока? Куонеб решил на западной, чтобы можно было видеть восход солнца. Недалеко от озера находилась гора с высокой скалистой верхушкой. Он указал на эту гору и произнёс одно только слово:

— Айдехо!

Здесь, на западном берегу озера, где река впадает в озеро, принялись они расчищать место для постройки хижины.

19. Хижина траппера

Мне кажется, что всякий траппер, существовавший когда-либо на свете, говорит, приступая в первый раз к постройке хижины: «О, достаточно будет и ничтожной избушки, лишь бы на ней была крыша да в ней можно было бы ночевать!» И каждый траппер ещё до наступления весны убеждается в том, какую он сделал ошибку, так как в такой хижине и жить тесно, и запасов держать негде. Куонеб и Рольф были новичками в этом деле и сделали ту же ошибку. Они выстроили очень небольшую хижину: 10 футов ширины и 12 — длины, вместо 12 футов ширины и 20 — длины, а стены в 6 футов вышины, вместо 8 футов. Плотники они были опытными и постройка быстро двигалась вперёд, так как сосна росла здесь в изобилии. Стены были возведены в первый же день. Главное — крыша. Из чего её сделать? Чем покрыть? Липовыми досками, или дранкой, или глиной? Легче всего было сделать глиняную; она грела зимой и холодила летом. Она обладала, правда, тремя недостатками: протекала во время продолжительной дождливой погоды, давала много пыли и грязи в сухую и была так тяжела, что балки и стропила не выдерживали её, в конце концов, если их не подпирали столбами, которые представляли большую помеху внутри хижины. Но были зато и преимущества, а потому строители не долго колебались.

— Быть глиняной крыше, — сказали они.

Когда стены достигли пяти футов вышины, строители прорубили дверь и окно, оставив внизу каждого отверстия только половину бревна. Затем положили последний ряд брёвен и настлали потолок; приготовили два сосновых косяка для двери и два покороче для окна. Буравом просверлили в них дырки, чтобы приделать косяки к брёвнам дубовыми заклёпками.

В углу решено было устроить печь из камней и глины. Куонеб сказал, что для этого не следует брать камни из озера, как этого хотел Рольф, а с горы. Почему? Потому, сказал Куонеб, что камни из озера — водяные духи, которые не могут жить вблизи огня и всегда трескаются, тогда как горные камни — солнечные и огненные духи, и огонь с ними даёт больше тепла.

План устройства печи был очень прост. Рольф присутствовал много раз при том, как складывали печи; главное заключалось в том, чтобы труба была достаточно широка, а самая узкая часть её приходилась бы как раз над огнём.

Карнизы крыши и конёк живо поставили на место. Затем приготовили сосновый решетник такой длины, чтобы он хватал от конька до карнизов, и в таком количестве, чтобы вплотную покрывал крышу. Густая осока, росшая на соседнем лугу, доставила достаточное количество грубой, жёсткой травы, плотным слоем которой покрыли всю крышу. Куонеб и Рольф накопали глины с помощью собственноручно сделанных деревянных лопат и набросали поверх травы, сделав крышу в шесть дюймов толщины, утрамбовали её лопатами и этим закончили крышу, которая служила им хорошо.

Большие щели между брёвнами заполнили деревянными стружками, а небольшие мхом. Двери сделали из досок и повесили их просто-напросто на двух деревянных стержнях, которые были сделаны на последней доске и входили в соответствующие отверстия, двигаясь в них как на шпеньках.

Пол они нашли лишним, зато сделали койки для постели, и только тогда поняли, насколько мала их хижина. Но прошла неделя, и дело было сделано. В хижине пахло лесом и мхом, что доставляло Рольфу такое удовольствие, какого, казалось ему, он никогда в той же мере и ни в каком другом жилище не получить.

Куонеб сложил аккуратно топливо в печке, зажёг трубку и, бормоча про себя песнь «О домашних духах», обошёл кругом хижины, пуская клубы дыма в сторону каждого из четырёх ветров, затем вошёл в комнату, растопил печь огнём из трубки, а когда огонь разгорелся, бросил на него щепотку табаку и оленьей шерсти. Первая топка дома совершилась.

Тем не менее они продолжали спать в палатке, потому что Куонеб не любил спать в комнате, а Рольф с каждым днём всё более и более сходился с ним во вкусах.

20. Первый олень Рольфа

Опасаясь потерять хоть один день во время постройки хижины, они ни разу не ходили на охоту, несмотря на то, что видели оленей по ту сторону озера, а потому у них не было больше свежего мяса, и Рольф воспользовался этим случаем, чтобы исполнить давнишнее своё желание.

— Куонеб, я хочу пойти один на охоту за оленем, и мне нужно твоё ружьё.

— Хорошо! Иди… лучше только вечером.

И Рольф отправился один, как только село солнце, потому что во время дневной жары олени прячутся обыкновенно в густой чаще леса. Он знал, что следует всегда идти против ветра и по возможности тише. Ветер был небольшой и дул с юго-запада, а потому он двинулся на юго-запад вдоль берега озера. Следов было везде множество, и все они так перемешались между собой, что трудно было выбрать который-нибудь из них. Он решил идти молча вперёд, надеясь только на собственное счастье, и ему пришлось ждать недолго. Сквозь небольшое отверстие среди деревьев он заметил вдали какое-то движение в кустах, которое тут же и прекратилось, так что он не мог понять, ушёл олень или нет, если только это был олень. «Не предпринимай ничего, пока ты не уверен, что нужно делать» — был один из мудрых советов Куонеба. Рольфу следовало на этом основании прежде узнать, что такое двигалось в кустах. Он стоял и ждал. Прошла минута… другая… несколько… много, а он всё стоял и ждал; в кустах не заметно было ни малейших признаков жизни. Он начинал уже думать, что ошибся, а между тем инстинкт охотника подсказывал ему, что нужно выследить, в чём дело. Он прежде всего исследовал, откуда дует ветер, намочил палец, и тот сказал ему: «юго-западный», потом подбросил вверх несколько горстей сухой травы, которая сказала ему: «да, юго-западный, но в этой прогалине поворачивает к югу». Из этого он заключил, что может без всякого опасения обойти северную окраину кустов. Он осмотрел пистон своего ружья и принялся идти осторожно, выбирая такие места, где он мог пробраться без малейшего усилия, не задевая кустарников и не производя никакого шума. Медленно, шаг за шагом, двигался он вперёд и, подымая ногу, всякий раз ставил её только после внимательного исследования, что у него под ногами. На каждом шагу он останавливался, осматривался кругом и прислушивался. Рольфу надо было пройти всего сто ярдов до интересующего его места, а между тем он потратил на это целую четверть часа; не раз пугался он, заслышав треск цикады или барабан дятла. Сердце его билось всё сильнее и сильнее, и ему казалось, что все кругом должно слышать его биение, но тем не менее продолжал двигаться вперёд, пока не добрался до чащи, причинившей ему столько волнений и надежд. Здесь он остановился и снова исследовал направление ветра и медленно, осторожно обошёл это место с западной стороны.

Долго, утомительно долго шёл он следующие двадцать ярдов и, наконец, увидел следы большого оленя, совершенно ещё свежие; сердце его снова забилось сильнее, и ему показалось, что вся кровь хлынула ему в голову, так сильно захватило у него дыхание от волнения. Он решил идти ещё некоторое время по этому следу и, держа ружьё наготове, осторожно двинулся вперёд. Не успел он сделать и несколько шагов, как услышал позади себя громкое свистящее дыхание. В одно мгновение обернулся он и очутился лицом к лицу с огромным, великолепным оленем-самцом. И вот животное, которое он томительно долго выслеживал, стояло теперь на виду и в каких-нибудь тридцати ярдах от него. Они смотрели друг на друга, не двигаясь с места в течение нескольких секунд Осторожно, не делая лишних движений, поднял Рольф ружьё. Олень стоял и смотрел на него. Да, ружьё было поднято, но как оно ужасно, отвратительно ужасно дрожало в руках Рольфа, и чем крепче старался он держать его, тем сильнее дрожало оно, и тем больше передавалось дрожание всему телу охотника. Дыхание его сделалось прерывистым, колени подгибались, руки тряслись, и, наконец, в ту минуту, когда олень поднял хвост и повернул голову, чтобы лучше рассмотреть его, он нажал собачку, употребив при этом неимоверные усилия, чтобы вернуть себе самообладание. Паф! — и в ту же минуту олень исчез из виду.

Бедный Рольф! Как скверно чувствовал он себя… Он был преисполнен величайшего презрения к самому себе. Большой широкобокий олень в каких-нибудь тридцати ярдах от него, при дневном освещении — и не попасть в него. А там вот на дереве отверстие от засевшей в нём пули на пять футов выше головы оленя. «Я никуда не гожусь и никогда не буду хорошим охотником», — пробормотал он и медленно направился обратно в лагерь. Куонеб внимательно взглянул на него, так как слышал, вероятно, выстрел. Он заметил сразу мрачное и печальное выражение лица юноши, который покачал головой в ответ на его вопросительный взгляд и даже стукнул ружьём о стену, когда его вешал.

Куонеб снял ружьё, вычистил его, зарядил и, обратившись к Рольфу, сказал ему:

— Нибовака, ты чувствуешь себя очень нехорошо. Да! Знаешь почему? Тебе подвернулось счастье, но у тебя сделалась оленья лихорадка. Так всегда бывает в первый раз. Завтра ты пойдёшь и возьмёшь своего оленя.

Рольф не ответил ему, и Куонеб продолжал:

— Желаешь, чтобы я пошёл с тобою?

Слова эти затронули гордость Рольфа, и решимость вернулась к нему.

— Нет! Я пойду завтра один.

На следующий день, когда роса ещё не просохла, отправился он снова на охоту. Погода была тихая, и только с юго-запада срывался иногда лёгкий ветерок. Он шёл, как и вчера, по тому же следу и нашёл, что по росе, когда всё кругом мокро, гораздо легче идти без малейшего шума, а потому быстро двигался вперёд. Проходя по роковой прогалине, он снова обратил внимание на простреленное пулей дерево. Вблизи послышался громкий крик сойки, который всегда служит указанием на близость оленя. Опытные охотники хорошо знают привычку сойки возвещать обо всём, что происходит.

Рольф остановился и с минуту прислушивался. Ему показалось, что он услышал какой-то скребущий звук. Сойка снова крикнула… Звуки прекратились, а крик сойки замер вдали. Осторожно прошёл он ещё несколько минут вперёд и увидел вторую прогалину. Внимательно всматриваясь в неё из-за кустов, он заметил далеко впереди какое-то движение у самой земли. Сердце у него так и запрыгало в груди! Присмотревшись ещё раз внимательно, он снова заметил то же движение и увидел теперь ясно, что это голова самки оленя в густой траве. Движение, замеченное Рольфом, она делала ухом, чтобы прогнать сидевшую на нём муху. Рольф осмотрел пистон, собрался с духом и, приготовив ружьё, коротко, но пронзительно свистнул. Самка тотчас же вскочила на ноги, и в ту же минуту показался второй олень, поменьше, затем ещё молодой самец, и все они уставились в его сторону. Он поднял ружьё и увидел, что дуло его снова дрожит. Рольф опустил его и сурово сказал самому себе: «Я не хочу дрожать». Самка потянулась и медленно направилась в сторону озера. За ней последовал другой, поменьше, и остался один только самец. Рольф свистнул ещё раз, и олень превратился в неподвижную статую. Стараясь сдержать своё волнение, Рольф сказал: «хочу» и, твёрдой рукою подняв ружьё, прицелился и выстрелил. Олень вздрогнул, сделал прыжок и исчез. Рольф снова почувствовал то же неприятное ощущение, но зарядил ружьё и двинулся дальше.

Он увидел глубоко вдавленные следы в том месте, где подпрыгнул олень, но ни одной капли крови не было там. Он сделал ещё несколько шагов и снова увидел следы копыт, а подле красные пятна; ещё и ещё… прыжки становились более и более короткими… ещё сто ярдов… да, он лежал уже… раненный в самое сердце, испуская последнее дыхание.

Рольф громко вскрикнул, и где-то вблизи послышался ответный, воинственный клич. Из-за дерева вышел Куонеб.

— Я убил его, — крикнул Рольф.

Индеец улыбнулся.

— Я знал, что ты убьёшь его, и последовал поэтому за тобой; вчера вечером я знал, что у тебя будет лихорадка, и дал тебе уйти одному.

Осторожно, аккуратно сняли с оленя шкуру, и Рольф узнал все маленькие тайны этой процедуры.

Сняв шкуру с туловища (но не трогая головы и ног), Куонеб тщательно вырезал широкую полосу сухожилий, которые прикрывают мускулы, начиная от бедренных костей у таза до плеч; эти сухожилия служат индейцам для шитья вместо ниток. Затем он вырезал два длинных куска мяса, расположенных по обе стороны спинного хребта, и таких же два поменьше с внутренней стороны. Два эти куска, четыре окорока, сердце и почки он завернул в шкуру. Внутренности, голову, шею, ноги и копыта они оставили для лисиц; тазовую же кость он повесил на дерево, чтобы Великий Дух смилостивился над ними и послал им хорошую охоту. Обратившись затем к голове оленя, он сказал:

— Брат, прости нас! Нам жаль, что мы убили тебя. Но вот, смотри, мы воздаём тебе почести красных лучей.

Взяв с собой добычу, они отправились обратно в лагерь. Мясо спрятали в мешки, чтобы его не трогали мухи, и повесили в тени; кожу зарыли в тёплую грязь болота, а три дня спустя, когда шерсть отстала от кожи, счистили её прочь. Индеец приготовил из ясеня обруч, натянул на него сырую кожу и получил таким образом индейский том-том.

Он высох не раньше, как через два-три дня. По мере того, как сохла кожа, слышались всё чаще и чаще дребезжащие, как у пружины, звуки, которые указывали на то, что она всё сильнее и сильнее натягивается.

Вечером, сидя у огня и тихо напевая, попробовал Куонеб новый том-том:

Хо де хо… хи де хи.

На следующй день он встал до восхода солнца, поднялся на гору, сел на самую верхушку её и, ударяя в том-том, запел воззвание Дневному Богу, которого не пел ещё ни разу с того дня, когда они покинули великий утёс над Эземуком:

Отец, благодарим тебя: Мы нашли хорошее место для охоты, И в нашем вигваме есть теперь мясо.

21. Линия капканов и ловушек

Хижину для зимовки выстроили, заготовили и запас пищи, пора было приступить к не менее важному делу: заняться, ввиду приближения холодов, выбором мест для капканов и ловушек. Времени у них, собственно говоря, было ещё достаточно, но они хотели по возможности скорее установить капканы по всем направлениям леса на тот случай, если бы сюда явился вдруг новый траппер. Большинство пушных зверей — бобр, выдра, норка, мускусная крыса, енот — селятся преимущественно при речных долинах. Там же встречаются и те животные, которые, не имея надобности жить поблизости от воды, всё же ищут её, так как им в воде легче найти убежище, и к тому же там живёт их добыча; к таким животным принадлежат рысь, лисица, куница-рыболов и простая куница, которые питаются кроликами и мышами. Вот почему линия капканов и ловушек ведётся обыкновенно вдоль какой-нибудь долины до места её раздела и дальше по другой долине вплоть до её начала.

В конце сентября Рольф и Куонеб, захватив с собой постели, котелок, съестных припасов на четыре дня и два топора, вышли из дому в сопровождении Скукума и направились вдоль реки, которая впадала в озеро неподалёку от их хижины. Пройдя четверть мили, они выбрали первое место для капкана на куницу. Выбранное ими место находилось под высоким деревом на косе, которая образовалась здесь благодаря изгибу реки. Дерево это они отметили с трёх сторон. Пройдя двести ярдов, они нашли ещё одно удобное место и отметили его для ловушки. В одном месте косы они увидели извилистую тропинку, протоптанную, очевидно, выдрами.

— Место хорошее для железного капкана, — заметил Куонеб.

Несколько раз вспугивали они по дороге оленей, а в одном сыром, грязном месте, где олени перебирались обыкновенно на другой берег реки, они увидели множество следов маленьких копыт и между ними следы волков, медведей и горного льва, то есть пантеры. Скукум весь ощетинился и со страхом обнюхал следы пантеры, обнаруживая, какое сильное впечатление они произвели на него.

После пятичасовой ходьбы и работы пришли они, наконец, к другой реке, впадающей в первую, и в том месте, где соединялись две долины, образуя угол, увидели небольшое дерево, каким-то особенным образом обгрызанное зубами и исцарапанное когтями на расстоянии трёх и шести футов от земли.

— Медвежье дерево, — сказал Куонеб, и Рольф узнал от него следующее.

Медведи, как и большинство животных, придерживаются известного способа для отметки участка, который считают своим собственным. Чаще всего практикуемый способ заключается в том, что они оставляют свой собственный запах в разных местах избранного ими участка, прибавляя в некоторых случаях и более осязательные указания. Так, бобр пользуется для отметки небольшим комком грязи, волк взрывает землю задней ногой, а медведь царапает когтями и грызёт зубами дерево. Пока медведь живёт в избранном им участке, он возобновляет эти отметки всякий раз, когда находится вблизи сигнального дерева. Отметки эти практикуются больше всего летом, когда медведи спариваются и ищут подходящих спутников жизни; в это время они всегда бродят по лесу, оставляя отметки на выбранных ими сигнальных деревьях, так что каждый медведь, благодаря тонкому чутью своему, узнаёт пол бывшего до него здесь медведя и вместе с тем — по какому пути проследовав он дальше.

В этом случае охотники наткнулись на сигнальное дерево медведя, а немного погодя Куонеб указал Рольфу место, где на двух брёвнах, соединённых под углом у самого дерева, исцарапанном когтями и издававшего какой-то особенный запах, он увидел несколько волосков куницы. Это был сигнальный пост куницы, вполне пригодный для устройства ловушки.

Третье место они нашли на открытой травянистой прогалин! Они увидели там большой белый камень, а на нём шарики, оставленные лисицей.

— Каждая лисица, — объяснил Рольфу индеец, — проходя миля этого места, подойдёт к камню и обнюхает его, чтобы узнать, кто из соплеменниц её живёт здесь. Самое удобное место для железного капкана, потому что к обыкновенной ловушке ни одна лисиц не подойдёт.

Так мало-помалу узнал Рольф, что одни и те же привычки замечаются до некоторой степени у всех животных, не исключая даже мышей и землероек. Если мы не замечаем этого, то лишь потому, что внешние чувства наши и наблюдательность не так развиты, как у натуралистов и охотников, которые всегда знают, где надо искать следы четвероногих обитателей, и, судя по ним, могут сказать, какое именно животное живёт или не живёт в известной местности

22. Бобровый пруд

В полдень они находились уже в десяти милях от своего дома и успели за это время отметить пятнадцать ловушек для куниц, благодаря, конечно, опытности Куонеба, значительно сокращавшей им работу.

После полудня они снова пустились в путь. Река, вдоль которой они шли, превращалась постепенно в ручей, а местность кругом становилась всё более и более болотистой. Продолжая идти по течению реки, они внимательно присматривались к малейшим признакам, указывающим на присутствие пушных зверей, и с этой целью несколько раз переходили вброд на ту сторону реки и обратно. В одном месте Куонеб вдруг остановился и, внимательно присмотревшись к ручью, указал на то, что вода в нём далеко не прозрачная, мутная от грязи. Глаза его сияли, когда он, кивнув головой в ту сторону, где река брала своё начало, произнёс магическое слово: «бобр».

Отсюда они двинулись на запад, прошли сто ярдов по болотистой местности, густо поросшей ольхой, и увидели пруд неправильной формы, который разлился среди ивовых кустов, теряясь где-то далеко в болотистой почве. Продолжая идти вдоль реки, они скоро добрались до бобровой плотины длинной, изогнутой формы, из ивовых прутьев и тины; поверх неё сочилось множество ручейков, соединявшихся внизу и образующих ту речку, вдоль которой они только что шли.

Над прудом носились целые стаи дроздов, на воде плавали утки, а на верхушке сухой сосны сидела огромная голубая цапля. Везде кругом двигались и порхали ещё меньшие существа, оживляя окружающую их местность, а далеко впереди, на самой почти середине пруда, возвышался купол, сложенный из прутьев — бобровая хатка; несколько дальше позади неё виднелись ещё три таких же хатки. Бобров нигде не было видно, но свежая порубка деревьев, плавающие на воде и очищенные от коры ветки и длинная крепкая плотина служили для опытного глаза достаточным доказательством того, что здесь находится огромная колония бобров, полноправно владеющих этой местностью.

Бобровый мех принадлежал в то время к одним из самых ценных. Животное это легко попадает в капкан, а потому находка пруда была равносильна находке мешка с золотом. Они обошли его неправильные берега, и Куонеб указал несколько пристаней или маленьких доков, по краям которых находились глубокие отверстия, откуда бобры ныряли под воду. Там и сям поблизости пруда возвышались куполообразные муравьиные кучи, по направлению к которым шли тропинки, начиная от берега пруда. Индеец объяснил, что по ним ходят в солнечные дни бобры, которые греются на верхушке муравьиных гнёзд, а кишащие там муравьи выбирают личинок у них из меха. В одном месте, где берег образовал нечто вроде высокого мыса, который вдавался в воду, они нашли небольшой комок грязи с сильным запахом; индеец сказал, что это бобровая отметка, имеющая у бобров значение, равносильное «медвежьему» дереву у медведей.

Пруд показался им небольшим, а между тем они прошли четверть мили, пока добрались до верхней окраины его, где находилась вторая плотина с примыкающим к ней вторым прудом. Уровень последнего был несколько выше, и на нём находилась всего только одна хатка; за этим прудом они нашли ещё целый десяток прудов, причём уровень каждого последующего пруда был выше уровня предыдущего. На первом, самом большом, и на втором были хатки; все они принадлежали, очевидно, одной и той же колонии, так как везде заметны были свежие порубки.

— Да, хорошо! Мы получим, быть может, бобров пятьдесят, — сказал индеец.

Они знали теперь, что достигли обетованной земли.

Рольф с радостью готов был посвятить весь остаток дня исследованию пруда, затем поохотиться на бобров, когда вечером они выйдут из нор, но Куонеб сказал:

— Мы отметили только двадцать ловушек, а нам нужно сто пятьдесят.

Они направились к сухому месту на запад от прудов, где рос сахарный клён, и выбрали подле огромного дерева место для ловушки. После этого они отправились искать дорогу через крутые холмы, тянувшиеся на восток, надеясь по ту их сторону встретить реку, которая привела бы к их озеру.

23. Дикобраз

Дрессировка Скукума была не вполне закончена, и, когда ему приказывали оставаться дома, он исполнял это только в том случае, если приказание соответствовало его желаниям, и не колебался следовать за хозяином или бежать впереди, если, по его мнению, на помощь человеческой мудрости должна прийти зрелая собачья опытность, приобретённая в течение тринадцати месяцев. В данное время ему пришлось вести жизнь, при которой опытность не всегда могла быть его верной руководительницей. Услышав далёкий шелест среди листьев, покрывавших землю, он бегом пустил туда, и пронзительный, сердитый лай его скоро возвестил, что он нашёл какого-то враждебного ему лесного обитателя. Лай его повторился несколько раз и затем превратился вдруг в нечто вроде вопля, в котором слышались и гнев и боль. Охотники поспешили в ту сторону. Оказалось, что маленькая глупая собака пыталась укусить большого дикобраза, который спрятался под бревно, выставив наружу только заднюю часть своего тела, покрытую острыми иглами, и бил хвостом Скукума по лицу и открытому рту, оставляя там по несколько игл после каждого удара. Скукум был всегда смелым борцом, но на этот раз он действовал нерешительно. Боль от колючек, надо полагать, увеличивалась с каждой минутой и с каждым движением. Куонеб схватил крепкую палку и вышвырнул дикобраза из его убежища. Увидя нового и более сильного врага, дикобраз решил, что не следует терять времени, и пустился неуклюжим галопом к ближайшему сосновому дереву. Вскарабкавшись на него, он спрятался среди ветвей на самой его верхушке.

Охотники подозвали к себе собаку; она была в крайне жалком виде; она тёрла себе морду то одной лапой, то другой, стараясь выплюнуть иглы, покрывавшие язык, мигала глазами, ворчала и визжала от боли всякий раз, когда тёрлась головой о землю или о свои передние лапы. Рольф крепко держал её, пока Куонеб выдёргивал одну иглу за другой. Штук около сорока маленьких ядовитых кинжалов вытащил он из дрожащих ног и головы собаки, но их много ещё оставалось на её губах и языке. Крепкие пальцы краснокожего вытаскивали их постепенно одну за другой. Пока операция эта производилась на губах, Скукум тихо визжал, но он поднял настоящий вопль, когда дело дошло до языка. Рольф с большим трудом удерживал собаку, и всякий посторонний зритель, не зная в чём дело, мог бы подумать, что охотники схватили собаку с исключительной целью подвергнуть её пытке.

Иглы, к счастью, вонзились не слишком глубоко; их вытащили и собаку выпустили на свободу.

Рольфу захотелось отомстить дикобразу, притаившемуся на верхушке дерева. Драгоценные боевые припасы нельзя было тратить напрасно, и Рольф приготовился уже лезть на дерево, но Куонеб сказал ему:

— Нет! Ты не должен этого делать. Я видел однажды, как бледнолицый карабкался за Кэком, который спокойно ждал его приближения и вдруг, попятившись назад, ударил его хвостом. Бледнолицый поднял руку для защиты своего лица. Кэк в пятидесяти местах пронзил ему руку иглами, и тот не мог защитить лица. Бледнолицый решил спуститься вниз. Кэк спускался ещё скорее, продолжая бить его хвостом. Бледнолицый упал и сломал себе ногу. Полгода оставалась у него рука распухшей. Иглы Кэка очень ядовиты. Бледнолицый едва не умер.

— Я попробую в таком случае сбить его, — сказал Рольф, показывая топор.

— Нет! — повторил Куонеб. — Мой отец говорил, что Кэка можно убить только для какой-нибудь пользы, когда иглы его нужны для хозяйства. Ты совершишь худое дело, если убьёшь Кэка.

Дикобразу предоставили таким образом оставаться на избранном им месте. А как же Скукум? Его пустили на свободу. И он поумнел? Увы, нет! Не прошло и часу, как он увидел другого дикобраза; ненависть его к этому животному проснулась с удвоенной силой. Он повторил свою ошибку и подвергся вторичной операции, без которой мог бы умереть. К вечеру почувствовал он, как ужасно наказан за свою оплошность, а на следующее утро никто не признал бы в этом толстоголовом существе, которое с трудом передвигало ноги, маленькую жизнерадостную собачку, так весело шнырявшую по лесу. Прошло много томительных дней, прежде чем он оправился; жизнь его находилась одно время даже в опасности. Никогда после этого и до конца дней своих не нападал он на животное, защитою которому служит такой хвост.

— Так всегда бывает, — сказал индеец. — Рысь, пантера, лисица, орёл — все, одним словом, кто нападает на Кэка, все умирают. Отец мой видел медведя, умершего от этих игл. Он хотел укусить Кэка, а тот наполнил его рот иглами, которых медведь не мог выплюнуть. Они вонзались всё глубже и глубже; рот у медведя так распух, что он не мог ни открыть, ни закрыть его, и умер от голода. Люди моего племени нашли его около пруда с рыбой, пониже порогов. Там было много рыбы. Медведь ловил рыбу лапой, но не мог её есть. Так с открытым ртом, окружённый рыбой, умер он от голода. На свете есть одно только существо, которое может убить Кэка, — это Оджиг или большая куница. Он — злой дух. У него есть сильное снадобье, и Кэк не может повредить ему. Он переворачивает его на спину и разрывает его мягкий живот. Всегда… Мы не знаем, но отец мой рассказывал, что всё это произошло так: однажды во время наводнения, Нана Боджу плыл на бревне вместе с Кэком и Оджигом. Кэк вёл себя дерзко и занял самое высокое место. Оджиг был почтителен к Нана Боджу и укусил Кэка, чтобы проучить его за дерзость. Кэк ударил его хвостом. Но Манито вынул у него иглы и сказал: «Да будет так: Оджиг будет всегда побеждать Кэка, а иглы Кэка никогда не будут вредить Оджигу».

24. Катанье с гор

Было уже поздно, и охотники решили сделать привал в высоком прохладном лесу. Скукум всю ночь громко стонал во сне и два раза будил их. Незадолго до рассвета они услышали вой волков, а затем любопытный крик ушастой совы. Как ни странно это покажется, но между коротким воем волчицы и криком совы нет почти никакой разницы. Прислушиваясь в полусне к этому вою, Рольф услышал вдруг у себя над головой какой-то шелест и знакомое ему клохтанье. Он привстал и увидел, что Скукум, подняв вверх голову, смотрит на черногрудых тетеревов, сидевших на ветках; бедный маленький пёсик чувствовал себя слишком больным, чтобы выказать более деятельное участие. Это был особенный вид тетеревов, которых Рольф никогда ещё не видел. В то время, как он присматривался к ним, Куонеб встал очень осторожно, подошёл к ближайшей иве и срезал гибкий прут в двенадцать футов длины, к одному концу которого он привязал верёвочную петлю. Подойдя затем тихонько к дереву, он медленно поднял вверх прут, накинул петлю на шею первого тетерева и стянул его с дерева; остальные птицы выразили громким клохтаньем своё удивление, но не сделали ни малейшей попытки двинуться с места.

Достаточно было одного лёгкого удара, чтобы избавить пленницу от страданий. Куонеб ещё раз поднял прут и стащил второго тетерева, сидевшего пониже, а затем третьего. Только тогда поняли остальные, в каком опасном соседстве они находились, и поспешили улететь.

Рольф с удивлением следил за этой охотой.

Куонеб положил птиц у огня и занялся приготовлением завтрака.

— Куры эти глупые, — сказал он. — Таким способом можно наловить их много, особенно если помогает собака. Луговой тетерев не так глуп, как этот.

Рольф очистил и выпотрошил птиц, а внутренности их бросил Скукуму. Бедный маленький пёсик! Какой у него был жалкий вид! Глаза его грустно выглянули из-под распухших век, лапки слабо шевельнулись, но он не дотронулся до пищи, которую в другое время проглотил бы сразу. Он не ел, потому что не мог открыть рта.

Уходя с места своей стоянки, трапперы устроили западни, продолжая отмечать деревья и готовить места для ловушек по мере того, как двигались вперёд. Так прошли они целую милю и очутились у болотистой местности, поросшей тамариском; двигаясь вдоль её окраины, они пришли к небольшой речонке, которая брала здесь своё начало и привела их к ложбине, обращённой на восток. На каждом шагу встречали они указания на изобилующую здесь дичь, но тем не менее не ожидали того зрелища, которое открылось перед ними, когда они осторожно пробирались среди густой чащи деревьев и кустов. С травы поднялся вдруг олень и с любопытством уставился на них; за ним другой… ещё и ещё… целая дюжина; на некотором расстоянии от них они увидели ещё нескольких… с левой стороны оказалось ещё больше, а движение среди деревьев правой стороны указывало, что и там в них нет недостатка. Не прошло и минуты, как белые хвостики поднялись вверх, и олени понеслись по склону горы и по направлению к северу. Всех оленей было около тридцати, но белые хвосты их, которыми они размахивали словно флагами, производили такое впечатление, как будто весь лес кишел оленями. Казалось, их тут целые сотни, и радость охотников при виде такого обилия дичи ещё увеличилась сознанием того, что всё это находится в их собственном охотничьем участке.

Река становилась шире по мере того, как они двигались дальше; местами в неё впадали ручьи и даже порядочные речонки. Они нашли здесь несколько указаний на бывшую когда-то колонию бобров; метки для ловушек они ставили через каждую четверть мили и даже менее.

Течение реки усиливалось, так как она спускалась теперь по склону горы прямо в длинную, узкую долину с крутыми глинистыми откосами и несколькими небольшими озёрами. Всюду встречали они здесь следы выдр. Двигаясь осторожно вдоль изгиба реки, которая поворачивала в другую сторону, они услышали глухой всплеск воды, затем ещё и ещё.

Первою мыслью охотников было привязать Скукума, но они скоро увидели, что в этом нет никакой надобности. Осторожно спустили они свои тюки на землю, и больная собака покорно улеглась рядом с ними. Тихо крадучись, шли они против восточного ветра. Они подумали сначала о бобрах, но нигде не видели признаков, указывающих на их присутствие, ибо кругом не было ничего похожего на бобровый пруд. Всплески воды, с промежутками следовавшие друг за другом, слышались не так далеко. Не медведь ли ловил рыбу?.. Или… нет, это было бы слишком неприятно… не человек ли черпал там воду из лодки? Промежутки между всплесками воды были неправильные.

Слышались они в реке, на расстоянии тридцати ярдов от них. С величайшею осторожностью подкрались охотники к глинистому берегу и на противоположной стороне реки увидели такое зрелище, какое редко удаётся видеть людям. Они увидели шесть выдр; две из них были, очевидно, взрослые, а четыре — детёныши, и все они, словно люди, занимались спортом, скользя по крутому глинистому откосу и бросаясь со всего размаха в воду.

Тяжело, словно камень, шлёпнулась в реку самая большая из них, очевидно, самец, скрылась на минуту под водой и, всплыв на её поверхность, вскарабкалась обратно по откосу на самую верхушку берега, отстоявшего на двадцать футов от уровня воды. Шлёп, шлёп, шлёп! — последовали его примеру три детёныша… Шлёп, шлёп! — прыгнули почти в одно время мать и четвёртый детёныш.

Бух! — снова шлёпнулся в воду самец, и мокрая шерсть его, вытираясь о поверхность глиняного откоса, делала его всякий раз более сырым и скользким.

Шлёп! бух! шлёп!.. Шлёп! бух! шлёп!.. веселилась игривая семья выдр, взапуски друг перед другом карабкаясь по откосу. Можно было подумать, что каждый член семьи сознательно старается попасть первым на берег, чтобы по возможности чаще спускаться в воду.

Резвость их и грация, увлечение игрой и задорная весёлость поглотили всё внимание охотников, которые с наслаждением любовались этим зрелищем, — несомненное доказательство сходства между охотником и натуралистом. Нет сомнения, конечно, что в головах охотников мелькали мысли о глянцевитом мехе этих животных, но на дворе был ещё сентябрь, и мех в данный момент не имел ещё надлежащей ценности.

А весёлая семья тем временем продолжала так же неутомимо и с тем же увлечением скользить по склону и шлёпаться в воду. Каток постепенно улучшался, и выдры казались неутомимыми по-прежнему, когда неожиданно раздался громкий, хотя и несколько глухой, лай Скукума, который забыл всякую осторожность и прибежал к берегу, спеша выразить своё участие.

Пронзительно чирикая, словно птицы, предупредили старые выдры своих детёнышей об опасности. Шлёп, шлёп, шлёп! — поспешили все друг за другом в воду, на поверхности которой скоро, однако, показались их головы, потому что животные, собственно говоря, не очень испугались. Куонеб не в силах был удержаться; он поднял ружьё и прицелился. Щёлк! Пиф, паф! — выстрелил он в старого самца, но тот успел вовремя нырнуть в воду. Охотники бросились вниз по откосу, а следом за ними Скукум; они спешили атаковать выдр в реке, которая была невелика и мелка, и, не будь из неё выхода, выдры были бы, конечно, пойманы.

Выдры поняли сразу, какая опасность им грозит. Моментально выскочили они из реки и пустились по открытому песчаному оврагу, причём старики испускали громкие крики, похожие на вопли. Они то проскальзывали под упавшими стволами деревьев, то мелькали среди кустарников, ловко обходя торчавшие корни и перепрыгивая через камни. Охотники неслись за ними, вооружённые палками, а Скукум без всякого вооружения.

Выдры бежали, по-видимому, по известному им, определённому направлению и перегнали всех, кроме собаки. Скукум совершенно забыл, в каком состоянии он находится, и, догнав выдр, едва не схватил одного из детёнышей. Мать моментально обернулась и с ворчанием бросилась на него. Выдры — противник опасный, но Скукум отделался, к своему счастью, одним лёгким укусом. С громким воем бросилась несчастная собака к тому месту, где лежали тюки, от которых ей не следовало уходить.

Охотники между тем увидели открытую полянку в лесу; Куонеб бросился туда, чтобы забежать вперёд и пересечь путь выдрам, за которыми продолжал гнаться Рольф, тщетно стараясь ударить палкой какую-нибудь из них. Спустя несколько секунд семья встретила Куонеба и должна была, по-видимому, неминуемо погибнуть; но нет более отчаянного и смелого противника, как выдра, защищающая своих детёнышей. Ни самец, ни самка не перетрусили, а, напротив, в одно мгновение ока набросились на индейца. Поражённый неожиданным нападением, Куонеб отскочил в сторону, чтобы избежать страшных челюстей. Семья воспользовалась этим случаем и проскользнула мимо. Понукаемые несмолкаемыми криками матери, детёныши скользили один за другим под лежавшие рядами стволы деревьев, затем в густые заросли ив на берегу пруда, устроенного когда-то бобрами, и бесследно исчезли среди безмолвной и непроницаемой глуши.

25. Возвращение домой

Река, дойдя до самой отдалённой окраины болотистой местности, становилась всё шире и шире, и охотники снова приступили к делу. До вечера они успели отметить ещё пятьдесят мест для капканов, после чего расположились лагерем.

На следующий день Скукум чувствовал себя хуже, и охотники начинали уже опасаться за его жизнь. Он ничего не ел и только пил понемногу. Рольф сварил суп, и, когда он остыл, бедная собака проглотила некоторое количество, употребив на это целые полчаса.

Они двигались теперь по направлению к своей хижине. Когда они поднялись на верхушку одной горы, перед ними вдруг сразу открылся вид на озеро, несмотря на то, что оно находилось от них на расстоянии пяти миль. Они шли вниз по течению реки и всё время отмечали подходящие места для ловушек, и всюду на топких местах встречали следы дичи. Река привела их к обширному пространству, поросшему кустарником; здесь она соединялась с другой рекой, которая текла откуда-то с юга. С этого места начиналось настоящее царство дичи; следы оленей шли по всем направлениям, и не проходило нескольких минут, чтобы они не встречали то одного, то двух оленей. Тенистый дубовый лес сменялся местами болотистыми пространствами, поросшими кедром; зимою это любимые места оленей. Когда они прошли ещё мили две, индеец сказал:

— Хорошо! Теперь будем знать, куда идти зимою, когда нам понадобится мясо.

У широкого тинистого брода они увидели поразительное количество разнообразных следов, больше всего оленьих, но между ними были следы пантеры, рыси, куницы, волка, выдры и норки.

К вечеру они дошли до озера. Широкая в этом месте, река впадала в него в четырёх милях расстояния от хижины. Здесь, у самого устья её, они отметили место для капкана; идя вдоль берега озера, они через каждую четверть мили ставили западни несколько выше уровня воды.

Когда они дошли до того места, где Рольф убил первого оленя, они повернули в ту сторону, чтобы ещё раз взглянуть на его останки. Серые вороны склевали большую часть мяса, но ничто не указывало, чтобы к нему подходили большие животные, а между тем по соседству с ним они везде встречали следы волков и лисиц.

— Да, — сказал Куонеб, — они почуяли запах мяса и подходили близко, но тут же сразу узнали, что на этом месте был человек; они, вероятно, не очень голодны, а потому благоразумно держатся в стороне. Хорошее место для капкана.

И они приготовили два места для капкана на равном расстоянии от падали. Отметив ещё два места, они повернули к хижине, куда пришли, когда несколько стемнело и начал накрапывать дождь.

— Хорошо, — сказал Куонеб, — мы приготовили всё, чего пальцы наши не в состоянии будут сделать, когда наступят холода и земля настолько замёрзнет, что в неё нельзя будет вбить палки. Теперь нам необходимо выветрить капканы, прежде чем снова обойти наш круг и ставить их. Нам, кроме того, необходимо запастись сильным снадобьем — чарами траппера.

На следующее утро Куонеб вышел с удочкой и багром и вернулся домой с мелкими щучками. Он разрезал их на мелкие кусочки, наполнил ими бутылку, закупорил её и повесил на солнечной стороне.

— На эти чары придёт любой медведь, — сказал он, предоставляя солнцу приготовить снадобье.

26. Больной Скукум

Утром, на следующий день после своего возвращения домой, они заметили во время обхода, что не всё у них в порядке. Палатка Куонеба свалилась на бок, вёсла, приставленные к стене хижины, оказались на земле, а мешок с олениной, висевший под крышей, они нашли разорванным и пустым.

Куонеб внимательно осмотрел следы и сказал:

— Большой чёрный медведь; он бродил кругом с злым умыслом — хотел перевернуть всё вверх дном. Но оленины он не мог достать; мешок разорвала куница.

— Она приходила поучить нас, что мы должны ещё сделать. Нам следует пристроить амбар к хижине, — сказал Рольф. — Надо, чтобы он плотно закрывался и был холодный.

— Успеем ещё выстроить до зимы, — отвечал индеец. — Надо пользоваться хорошей погодой и наметить ещё одну линию для ловушек и капканов.

— Никак нельзя, — сказал Рольф, — собака не может идти с нами, а оставить её одну мы не можем. На постройку амбара потребуйся всего три дня.

Бедной маленькой собаке становилось всё хуже и хуже. Она дышала тяжело, ела и пила мало, а потому вопрос решился сам собой.

Охотники сделали ей ванну для головы, доведя температуру воды до такой высоты, какую она только могла выдержать. Ванна облегчила, по-видимому, страдания бедного инвалида, и он проглотил немного супу, который ему вливали в рот. Затем охотники устроили ему на солнышке постель и приступили к постройке.

Амбар выстроили в три дня, осталось только законопатить щели. Был уже октябрь, и довольно сильный мороз предупредил их ночью, что скоро наступят холодные белые месяцы. Куонеб собрал несколько кусочков льда, положил их в оловянную чашку и, взглянув на низко стоящее солнце, сказал:

— Листья почти все опали; скоро пойдёт снег; пора провести вторую линию капканов и ловушек.

Он замолчал вдруг и взглянул в сторону озера. Рольф также: посмотрел туда и увидел трёх оленей — двух самцов и одну самку; впереди шла самка, а за нею оба самца. Они шли вдоль берега, приближаясь постепенно к хижине. Рольф взглянул на Куонеба, и тот кивнул ему головой. Рольф вошёл в хижину, взял ружьё и незаметно проскользнул к реке, куда вела тропинка, протоптанная оленями Самцы не дрались, потому что сезон драк не наступил ещё, но рога их были наставлены вперёд, мускулы на шее вздуты, и они грозно посматривали друг на друга, продолжая следовать за самкой. Они шли к реке, куда вела, тропинка, и перешли вброд на другую сторону её. Когда они вышли на берег, Рольф подождал, пока они совсем стали ему видны, и громко свистнул. Все три оленя превратились словно по мановению волшебного жезла, в три неподвижные статуи. Всё внимание Рольфа обращено было на самца поменьше ростом, и, когда дым после выстрела совершенно рассеялся, два оленя исчезли бесследно, а на земле, в каких-нибудь пятидесяти ярдах от Рольфа, лежал убитый им самец.

— Мы нашли хороший участок для охоты; олени сами идут к нам в лагерь, — сказал Куонеб.

Шкуру с оленя сняли, а новый запас мяса повесили в новом амбаре. Внутренности сложили на земле и прикрыли их хворостом и камнями.

— Ни вороны, ни сойки не доберутся к ним теперь, а зимой сюда придут лисицы и принесут нам свои шубы.

Оставалось решить вопрос, что предпринять на следующее утро. Скукум чувствовал себя лучше, хотя всё ещё был болен, и Рольф сказал:

— Возьми ружьё и топор, Куонеб, и ступай прокладывать новую линию. Я останусь дома, снаряжу нашу хижину на зиму и присмотрю за собакой.

Куонеб согласился с ним. Он вышел один из дома и направился к восточному берегу озера, чтобы идти оттуда вверх по течению другой реки, намереваясь вернуться домой дня через три, четыре.

27. Один среди пустынной местности

Рольф начал день с того, что сделал Скукуму ванну из такой же горячей воды, как и раньше, и дал ему супу. Во время ванны Скукум тихо стонал, а когда увидал суп, замахал хвостом, ясно указывая, что здоровье его идёт на поправку.

Затем Рольф обратил всё своё внимание на заготовку мха и щепок, чтобы конопатить щели новой постройки. Работа эта заняла целый день и оказалась довольно трудной. Рольф серьёзно задумывался над тем, как лучше устроиться на зиму. Опытные поселенцы Коннектикута, почувствовав приближение холодов, окружают свои дома земляною насыпью. Рольф знал, что в Эдирондеке бывает ещё холоднее, а потому решил, что хижину и пристройку следует обнести кругом толстым слоем земляной насыпи. Он приготовил прежде всего хорошую дубовую лопату, затем для большей прочности подержал её края над огнём, пока они не побурели. Два дня копал он землю и обложил ею хижину и пристройку вплоть до крыши.

Он приготовил, кроме того, запас сухого топлива на случай сырой погоды и тут снова увидел, насколько была мала их хижина. Рольф кончил таким образом самую тяжёлую работу, и теперь у него было достаточно времени, чтобы делать всё, что угодно.

Кто из нас, кому приходилось оставаться одному среди безлюдной местности, не помнит, что он перечувствовал в первый день? Сознание полной и никем не стесняемой самостоятельности, забвение требований так называемой цивилизации, полное возвращение к первобытному состоянию, близость лесных обитателей, чувство тесной с ними связи, благоговейный ужас к безмолвной непреклонности всего окружающего и преобладающее над всем этим сознание собственного господства над свободными обитателями леса, — вот чувства, весь день волновавшие душу Рольфа. А между тем, когда наступила первая ночь одиночества, он был так доволен — он не мог не сознаться в этом — обществу беспомощной маленькой собаки, которая спала рядом с его постелью.

Чувства подобного рода не часто нас посещают, и к концу четвёртого дня одиночества Рольфа они потеряли уже для него всю свою силу.

Рассказы охотников об «удивительных животных, которые являются в тот именно момент, когда у вас нет ружья», вполне подтвердились после того, как Куонеб унёс с собой единственное огнестрельное оружие. На другой день вечером, перед тем, как ложиться спать, Рольф остановился у дверей хижины, чтобы ещё раз взглянуть на звёзды, и в эту минуту в глаза ему бросились очертания большой тёмной фигуры, которая осторожно кралась среди деревьев, росших между хижиной и озером; фигура вдруг остановилась, повернула к нему голову и бесследно исчезла где-то у берега. Нечего удивляться, если в эту ночь он постарался крепче закрыть двери своей хижины. На следующее утро он внимательно исследовал почву песчаного кряжа и увидел, что ночным посетителем его была не рысь и не лисица, а вышедшая за добычей пантера.

На третье утро, выйдя из хижины на рассвете, он услышал вдруг странное фырканье и, повернувшись к сосновому лесу, увидел, к удивлению своему, огромную и неподвижную, причудливую фигуру лося с ушами, как у мула, и допотопными рогами.

Рольф не был трусом, но при виде этого чудовища, так близко стоявшего подле него, у него волосы поднялись дыбом на голове. Он чувствовал себя беспомощным без огнестрельного оружия. Войдя обратно в хижину, он осмотрел было лук и стрелы, но тут же сказал с презрением:

— Для куропаток и белок — пожалуй, но в лесу мне надо ружьё.

Он вышел из хижины; лось стоял на прежнем месте. Рольф сделал несколько шагов вперёд и громко вскрикнул; лось продолжал стоять неподвижно. Рольф отступил назад и вернулся в хижину. Вспомнив, какое сильное влияние оказывает огонь на животных, Рольф затопил печь. Густой дым поднялся из трубы, потянулся вниз, заклубился по направлению к лесу и к стоявшему там лосю. Большие ноздри животного раздулись, и невыразимый ужас охватил его; в одно мгновение ока повернулось оно назад и понеслось во всю прыть к далёкому болоту. Рольф не видел его больше.

Пять раз в течение этих четырёх дней подходили олени близко к хижине и вели себя так, как будто знали, что живущий здесь молодой человек совершенно безвреден, ибо лишён таинственной силы, убивающей на далёком расстоянии.

Как хотелось Рольфу иметь ружьё! Как живо представлялись его воображению лавка в складе и хозяин, предлагавший ему месяц тому назад прекрасное ружьё за двадцать пять долларов, с рассрочкой платежа до будущей весны, и он с досадой бранил себя за то, что упустил такой благоприятный случай. Несколько раз давал он себе слово, во что бы то ни стало приобрести ружьё, если представится к тому случай, и всеми силами стараться, чтобы случай этот представился по возможности скорее.

Одну победу ему всё же удалось одержать во время своего одиночества. Животное, разорвавшее мешок с олениной, всё ещё скрывалось вблизи хижины; доказательством его присутствия служил новое приключение с мешком в амбаре, где стены были ещё плохие, с дырками. Следуя совету Куонеба, он поставил два куньих капкана: один на крыше у отверстия, которое служило кунице входом, а другой на бревне, по которому куница пробиралась к мясу. Способ постановки капкана очень прост: делается углубление такой величины, чтобы в нём мог поместиться открытый капкан; полка капкана прикрывается травой, а по обе стороны её кладут колючие прутья таким образом, чтобы животное, прыгнув на них, поторопилось ступить на траву. Цепь от капкана привязывается к бревну.

Не может быть никакого сомнения в том, что куница выходит преимущественно днём. В первую ночь капкан остался нетронутым. На следующее утро, когда Рольф вышел, чтобы принести воды из озера, он увидел далеко на поверхности его длинную тёмную линию, походившую на плавающих уток. В то время, как он сидел и наблюдал за ними, на дереве вблизи хижины послышался какой-то странный звук. Он напоминал царапанье когтей карабкающейся на дерево белки. И когда Рольф оглянулся, ему действительно показалось, что он видит большую белку тёмного цвета. Не успела она с быстротой молнии вскарабкаться вверх, как тут же спустилась вниз, перепрыгнула через бревно, скользнула под кучу хвороста, двигаясь всё время с молниеносной быстротой. Временами она останавливалась, присматриваясь к какому-то отдалённому и подозрительному для неё предмету. И вдруг, как стрела, снова вскарабкалась на верхушку дерева, откуда спустя минуту с громким криком слетели две куропатки. Гибкая, грациозная, лёгкая спустилась вслед за ними и куница. Большими волнообразными прыжками пустилась она по бревну, лежавшему на земле; добежав до середины его, она остановилась, пристально всматриваясь в густую гряду осоки; не прошло и секунды, как гибкая фигура её, сделав ещё три волнообразных прыжка, нырнула в осоку и сейчас же вынырнула из неё с мышью в зубах; ещё прыжок в сторону — и вторая грызунья сделалась безгласной, а за ней третья. Три жертвы были убиты и брошены в сторону, а грациозное страшилище забыло уже о них и следило за полётом уток. Но вот куница исчезла в чаще ивовых зарослей, а в следующую секунду появилась снова и мигом вскарабкалась на высокий пень, где дятел продолбил углубления. Движения куницы были так быстры, что Рольф не мог уследить за тем, как она исчезла в дупле и выскочила оттуда, держа в зубах летучую белку, которой она раздробила череп. Швырнув белку на землю, она с злобным ворчаньем бросилась на её труп и принялась трясти его и рвать на части, а затем отбросила в сторону и, извиваясь, как змея, побежала прочь; желтоватая грудь её блестела на солнце словно золотой щит… Вот она снова остановилась, как пойнтер, делающий стойку… Сколько грации и сколько злобы было во всей её фигуре! Гибкая, как у змеи, шея её и голова склонились набок, ноздри дрожали… Она сделала несколько прыжков, втянула воздух и обнюхала землю, затем снова двинулась с места, и по вытянутой шее и шевелящемуся хвосту видно было, что её что-то сильно интересует. Она скользнула в чащу кустов, а когда вынырнула по другую сторону их, перед нею, спасая свою жизнь, нёсся белоснежный кролик. Прыг, прыг, прыг, по двенадцати футов за каждым прыжком; глаз не мог уследить за этими прыжками. За кроликом неслась куница. Настоящий бег взапуски!.. С быстротою молнии мелькали среди кустов фигуры кролика и куницы. Но кролик бежал скорее… Только бы хватило мужества! А мужества у кролика немного… Но счастливая звезда на этот раз благоприятствовала ему: он выскочил на оленью тропинку, шедшую до реки и дальше. Вернуться назад было невозможно, а впереди оставался один только путь. Кролик прыгнул в воду и поплыл. А куница? Прыгнула она туда? Она ненавидела воду и к тому же не была голодна, а потому не пожелала продолжать спорта, тем более водяного. Она нервно потянулась и предоставила кролику плыть дальше.

И зловещий Уэпестен, несущий всюду смерть, помчался, словно крылатая змея, по бревну, заскользил, как призрачная тень, по земле и направился к хижине, владелец которой наблюдал за ним. Пробегая мимо трупа белки, куница остановилась, рванула его несколько раз и, нырнув в кусты, вышла оттуда на таком далёком расстоянии и притом так скоро, что Рольф принял было её за другую куницу. Не прошло и минуты, как она вскарабкалась уже на крышу хижины, повела в одну и другую сторону тёмно-бурой мордочкой, желтоватой снизу, и направилась к своему входу.

Рольф сидел, не спуская глаз с красивого злого духа, который грациозно перебирая лапками на крыше, спешил ритмическими прыжками к открытой щели и… к своей гибели. Раз, два, три… на колючую кедровую ветку и передней лапкой в скрытый под нею капкан. Стук железа… визг, прыжок вверх… безумное метание из стороны в сторону, и притом до того быстрое, что за ним не мог уследить Рольф, и… победительница белок сама была побеждена.

Рольф поспешил к хижине. Маленький демон, попавший в западню, весь сделался мокрым от бешенства и ненависти; он грыз железо, и крик его превратился в дикий вопль, когда он увидел приближающегося человека.

Такому зрелищу следовало положить конец, и чем скорее, тем лучше, а потому Рольф поступил с куницей так же, как она поступила с летучей белкой и мышами, а Куонеб с норкой… и в лесу водворилась прежняя тишина.

28. Лыжи

— Это для Аннеты, — сказал Рольф, вешая для просушки растянутую шкурку куницы и вспоминая данное им обещание.

— Эй! эй! эй! — послышались три сигнальных крика, как в тот день, когда Рольф впервые встретил Куонеба, и последний в ту же минуту показался в лодке, плывшей по озеру.

— Хорошее у нас место для охоты, — снова сказал Куонеб, когда Рольф помогал ему причалить к берегу, а Скукум, почти совсем уже оправившийся от болезни, лично приветствовал вернувшегося домой путника. Первое, что бросилось в глаза Рольфу, был великолепный бобровый мех, натянутый на еловый обруч.

— Ого-го! — воскликнул он.

— Да! Я нашёл ещё один пруд.

— Хорошо, очень хорошо, — сказал Рольф, гладя рукой первый бобровый мех, который ему пришлось видеть в лесу.

— А это вот получше, — отвечал ему Куонеб, показывая две пахучие железы; такие железы находятся у всякого бобра и по какой-то непонятной причине имеют неотразимую притягательную силу для всех диких зверей. Для нас запах этот не имеет никакого значения, зато животные сразу чувствуют его и надолго сохраняют ощущение этого запаха, как бы вещества, входящего в состав их собственного тела. Ни один траппер не считает приманку вполне годной без бобровой струи, добытой из этих таинственных желез. Самое зловонное вещество, которое вываривается из рыбьего жира, всякая гниль, содержимое сточных труб и сероводород, смешанные с высушенными и истолчёнными в порошок бобровыми железами и превратившиеся таким образом в адский состав самого отвратительного, тошнотворного вкуса и запаха, для наших пушных братьев — восхитительное, чарующее снадобье, упоительное, как самая волшебная музыка, беспощадное, как судьба, коварное, как веселящий газ, усыпляющий и успокаивающий наркотический напиток. Нет более жестокой выдумки в кодексе трапперов, как применение притягательной силы этих желез. Смертоносные и неотразимые, они считаются в некоторых государствах равносильными чёрной магии, и употребление их карается законом, как преступление.

Но в горах, где жил Куонеб, не придерживались ещё таких взглядов, и препараты подобного рода считались наилучшим снадобьем, дающим успех охотникам. Тридцать приспособлений для обыкновенных ловушек, приготовленных теперь Куонебом, и шестьдесят, приготовленных в первое путешествие, да дюжина стальных капканов — обещали обильную добычу. Время близилось уже к ноябрю; ценность меха повышалась; почему же охотники не приступали к делу? А потому, что погода была тёплая, и необходимо было ждать морозов, иначе животные, попавшие в капкан, могли подвергнуться разложению раньше, чем трапперы успели бы обойти свой участок.

Охотники приготовили большую поленницу хорошего топлива, законопатили щепками и мхом хижину и амбар и окружили земляной насыпью. На оленей они больше не охотились, так как не время было делать мясные запасы; зато им предстояло одно дело, которым они могли теперь свободно заняться. Лыжи для хождения по снегу — одно из самых необходимых условий жизни охотников, и чем больше наготовить их за время тёплой погоды, тем лучше.

Для рамки берут обыкновенно берёзу и ясень; первая не так скоро колется, зато она труднее поддаётся выделке. Белый ясень рос в изобилии на ближайшей равнине, и охотники без всякого затруднения добыли десятифутовое бревно и раскололи его на множество длинных дощечек. Всем делом руководил, конечно, Куонеб. Рольф исполнял все его указания. Каждый из них взял дощечку и стругал её до тех пор, пока ширина её не достигла одного дюйма, а толщина трёх четвертей дюйма. Середину тщательно отметили и на расстоянии десяти дюймов от неё состругали оба конца доски, пока толщина её стала не больше полдюйма. Приготовили два плоских поперечника в десять и двенадцать дюймов длины и сделали для них отверстия в рамке; с помощью верёвки, схватившей оба конца рамы, согнули её посередине и, вскипятив воду, подняли раму над паром, Не прошло и часу, как пар так размягчил её, что раме легко было придать какую угодно форму. Тогда, натянув верёвку, концы её осторожно соединили вместе, а поперечники просунули в приготовленное для них заранее отверстие; верёвку оставили на время, чтобы она удерживала рамку. Раму положили затем на ровное место, приподняв на два дюйма переднюю её часть, и навалили на раму сверху тяжёлое бревно, чтобы нос загнулся вверх.

В таком виде их оставили до просушки, а индеец тем временем занялся приготовлением ремней. Оленью шкуру он посыпал свежей древесной золой и положил в тину. Спустя неделю он счистил с неё шерсть, удалил висящие кругом концы и обрывки кожи и затем растянул её. Получилась мягкая, гибкая и белая кожа. Куонеб начал резать её с краёв спиралью, получив таким образом длинный ремень в четыре дюйма ширины. Так продолжал он, пока не изрезал всей шкуры и не получил цельного ремня в несколько ярдов длины. Вторая оленья шкура была гораздо меньше и тоньше. Он наточил поострее нож и вырезал из неё ремень наполовину уже первого. Всё было готово и оставалось только сплести подошву; более тонкий ремень предназначался для передней и задней части лыж, более толстый — для середины, где ставится нога. Настоящий мастер, пожалуй, посмеялся бы над такими лыжами, но тем не менее они были прочны и удобны.

Без тобоггана[5] не могли, конечно, обойтись. На последний употребили четыре тонких ясеневых дощечки; каждая из них была шириною в шесть дюймов и длиною в десять футов. Концы их размягчили паром и загнули вверх, а затем прикрепили ремнями к поперечникам.

29. Первая лисица

Куонеб ни за что не хотел ещё расставаться ночью со своей парусинной палаткой; с ним разделяли ночлег Рольф и Скукум. Собака совершенно уже оправилась и несколько раз выбегала из палатки, шумно преследуя кого-то, чьи следы указали утром, что в лагерь приходили лисицы. Нет сомнения, что они являлись туда, привлечённые отчасти запахом падали убитого оленя, отчасти песчаным прибрежьем, где можно было вдоволь порезвиться, и, наконец, любопытством, которое возбуждалось хижиной охотников и собакой.

Однажды утром, после того, как Скукум несколько раз выскакивал ночью из палатки, Рольф сказал:

— Лисий мех хорош теперь; не дурно было бы прибавить и лисью шубку к той вот шкурке! — и он с некоторой гордостью указал на шкурку куницы.

— Да, хорошо… ступай-ка, поучись, — отвечал ему Куонеб.

Рольф вынул два лисьих капкана и приступил к делу. Он нашёл место, где лисицы чаще всего бегали и играли, выбрал две наиболее протоптанные ими тропинки и поставил капканы, так же тщательно прикрыв их, как и для куницы. Затем он выбрал две кедровых веточки, срезал их и положил поперёк тропинки, по одной с каждой стороны капкана, в той надежде, что лисицы, следуя по привычной дороге, перепрыгнут через ветки и попадут в капкан. Желая добиться более верного результата, он положил по куску мяса в каждый капкан, а на полдороге между ними положил на камень ещё один большой кусок. Тропинку вокруг каждого капкана и приманки он посыпал свежей землёй, чтобы следы были виднее.

Лисицы приходили ночью, судя по следам вдоль маленькой бухты, но ни одна из них не подходила к капканам. Рольф внимательно осмотрел следы, и они рассказали ему самые главные факты. Лисицы пришли и принялись бродить кругом. Они заметили присутствие капканов и приманок, но не поддались обману, благодаря тонкому прирождённому чутью; они сразу почувствовали подозрительный запах железа и ещё более подозрительный запах человека, его рук, ног и тела. Мясо, пожалуй, могло бы приманить их, но в данный момент оно было так грубо и холодно по сравнению с тёплыми жирными мышами, которых так много бегало на лугах. Лисицы были хорошо упитаны и не чувствовали голода. Какая надобность была им идти на очевидную опасность? Можно с достоверностью сказать, что никакие каменные стены не могли бы так защитить двор и мясо от лисиц, как поставленные Рольфом капканы, вблизи которых нигде не видно было никаких следов, а те, которые находились дальше, ясно указывали, с какою поспешностью лисицы удалились.

— Так всегда бывает, — сказал Куонеб. — Попытайся ещё раз!

— Попытаюсь, — отвечал Рольф, соображая в эту минуту, что он забыл уничтожить запах своих следов.

Он сложил костёр из кедровых сучьев, зажёг его и окурил дымом капканы и цепи. Затем он отрезал кусок сырой оленины, вытер ею свои кожаные перчатки и подошвы сапог, удивляясь всё время тому, как можно было надеяться на успех, не уничтожив предварительно человеческого запаха. Подставку каждого капкана он выложил мягким мхом, прикрыл кедровыми ветками и насыпал сверху мелкой сухой земли. Капканы были установлены превосходно, и ни один самый зоркий человеческий глаз не мог бы заметить где они стояли. Успех заранее казался несомненным.

— Лисица чует не глазами, — сказал индеец, который хотел, чтобы ученик его сам дошёл до того, что ему надо делать.

С наступлением утра Рольф немедленно отправился узнать о результатах. Ничего не оказалось. Какая-то лисица ходила, правда, в десяти футах расстояния от капканов, но вела себя, видимо, таким образом, как будто потешалась над детской затеей Рольфа. Даже человек с дубиной не мог бы так успешно прогнать лисиц, как эта затея. Рольф направился домой разочарованный и смущённый. Не успел он пройти несколько шагов, как услышал отчаянный вой Скукума и, оглянувшись назад, увидел, что собака попала в капкан. Скукум ничего себе не повредил, но тем не менее вопил, испуганный неожиданным сюрпризом.

Охотники поспешили к нему на выручку и освободили его; капкан был без зубцов и не мог ранить его, — он только крепко держал его ногу. Мучительные попытки освободиться и голод — вот самые ужасные результаты каждого капкана; трапперы часто обходят линии своих капканов и ловушек и стараются скорее прекратить мучения животных.

Куонеб решил, наконец, и сам принять участие в ловле лисиц.

— Так ставить капканы можно только для таких животных, как енот, норка или куница… или собака… но не для лисицы и волка! Они слишком умны. Сам видишь.

Индеец вынул пару толстых кожаных перчаток, окурил их и капканы кедровым дымом. Затем вытер подошвы своих мокасинов сырым мясом и, отыскав небольшой заливчик у берега, бросил длинную жердь на песок, по направлению от сухих камышей до воды. В руке он принёс с собой толстый шероховатый кол. Осторожна ступая, прошёл он по жерди и, продолжая стоять на ней, воткнул кол в дно на расстоянии четырёх футов от берега, расщепил его верхушку и в расщелину набил мох, окропив его четырьмя каплями «душистых чар». Затем он взял кусок сосновой смолы, положил её на полку капкана, подержал над ней зажжённый факел, чтобы она размягчилась, и вдавил в неё маленький плоский камешек.

Цепь капкана он прикрепил к десятифунтовому камню и опустил его в воду на половинном расстоянии между колом и берегом. На этот камень он поставил открытый уже капкан таким образом, чтобы все части его были под водой за исключением плоского камешка. Назад он вернулся тем же порядком, осторожно ступая до жерди, которую утащил с собою. Вблизи капкана не осталось, следовательно, ни следов, человеческих, ни запаха.

Постановка капкана была безукоризненна, а между тем лисицы и в следующую ночь не подошли к нему близко. Они должны были освоиться с такой постановкой, кодекс их гласит: «Всякий незнакомый предмет опасен».

На следующее утро Рольфу очень хотелось посмеяться над Куонебом, но тот сказал:

— Эх! Никакая ловушка не действует в первую ночь.

Им не пришлось ждать следующего утра. Ночью Скукум выскочил вдруг с громким лаем. Охотники поспешили за ним и нашли лисицу, она прыгала, как безумная, стараясь вырваться из капкана, который она вместе с каменным якорем вытащила за собой из воды.

Мучительное барахтанье лисицы было тотчас же прекращено. Ей связали задние ноги и повесили её в хижине. Утром охотники восхищались роскошным мехом, который они прибавили к остальным своим трофеям.

30. Вдоль линии капканов

В эту ночь погода изменилась, и к утру подул сильный северный ветер. В полдень с озера улетели дикие утки. К юго-востоку потянулись с громким криком стаи гусей. Ветер становился постепенно холоднее, и мелкие прудки и лужи покрылись тонким слоем льда. Начал даже порошить мелкий снежок, но скоро перестал. Небо прояснилось, и ветер стих, зато мороз усилился.

К утру, когда охотники встали, сделалось очень холодно. Всё покрылось льдом, кроме озера, и они поняли, что наступила зима. Пришла пора ставить капканы. Куонеб поднялся на верхушку горы, развёл небольшой костёр и, бросив в огонь усы лисицы и куницы, несколько капель бобровой струи, немного табаку, запел «Молитву охотника». Вернувшись домой, он сейчас же принялся за укладку одеял, капканов для бобров, оружия и съестных припасов на два дня, не забыл также «душистых чар» и рыбы для приманок.

Капканы были скоро снабжены приманками и поставлены. Каждый капкан индеец выложил мхом, брызнув на него предварительно несколько капель бобровой струи и по одной капле на мокасины.

— Фу! — воскликнул Рольф.

— По этому следу куница будет ходить целый месяц, — объяснил Куонеб.

Скукум думал, по-видимому, то же самое, и если не сказал «фу» то лишь потому, что не умел. Зато он скоро выследил стаю куропаток; Рольф взял птичьи стрелы и застрелил трёх. Грудки их охотники приготовили на обед, а всё остальное вместе с внутренностями и перьями употребили на приманки для куниц и других животных. В полдень они пришли к бобровому пруду, который был уже покрыт тонким льдом, хотя на пристанях, где бобры выходили, по-видимому, недавно на берег, была ещё видна вода. На каждой пристани они поставили по одному стальному капкану для бобра, прикрыв его сухой травой; на расстоянии одного фута от капкана вбила в землю кол с расщеплённой верхушкой, набитой мхом, который предварительно взбрызнули несколькими каплями волшебного вещества. Одно из колец цепи надели на длинную тонкую и гибкую жердь, которую воткнули глубоко в илистое дно, наклонив верхушку её в сторону, противоположную глубокому месту. Способ был старинный и испытанный. Бобр, желая исследовать, откуда идёт знакомый ему запах, попадает ногой в капкан; почувствовав опасность, он инстинктивно ныряет в глубину; кольцо скользит вдоль жерди до самого дна и здесь так туго держится на жерди, что бобр не может подняться на поверхность и тонет.

В течение часа они поставили шесть капканов на бобров и отправились затем охотиться на куропаток, и тут с трудом спасли Скукума от второго приключения с дикобразом. Они убили ещё несколько тетёрок, положили приманки в капканы на протяжении двух миль и сделали привал на ночь.

Под утро пошёл снег и покрыл землю на три дюйма к тому времени, как они встали. Нет ни одного места на земле, где первый снег был бы так красив, как в Эдирондеке. С самой ещё ранней осени начинает природа подготовляться к зиме. Зелёные листья опадают, оставляя на виду пучки красных ягод; ситники скучиваются в группы, принимают золотисто-бурый оттенок и склоняют головки, как бы навстречу серебристому убору; низкие горы и разнообразные ели готовятся принять участие в художественной картине. Вся сцена и постановка на ней — верх совершенства, недостаёт только белого фона. А когда он появляется точно подвенечная фата невесты, или серебряная оправа на украшениях ратного коня или золотистые огни заката, — вся природа облачается в хрустальные одежды, без которых картина потеряла бы своё значение и не имела бы полной законченности. Красота всего окружающего поражала охотников, хотя Рольф не нашёл лучшего выражения своего восторга кроме нескольких слов: «Ну, разве это не красиво!», а индеец стоял неподвижно и безмолвно осматривался по сторонам.

Это единственное место среди восточных лесов, где на снегу можно прочесть множество разнородных рассказов, и охотники в этот день почувствовали, к своему удивлению, что они одарены чутьём собаки, которая по каждому следу читает историю живого существа, пробывшего здесь несколько часов. Несмотря на то, что первый день после бури говорит нам меньше, чем второй, а второй, в свою очередь, меньше, чем третий, на снегу не было недостатка в рассказах. Вот здесь шёл недавно шагом рогатый олень, а другой уходил бегом. Там, где была расположена неприятельская военная линия, крадучись, пробиралась лисица, недоверчиво косясь на ту вот западню. Широкий след этот и несколько следов, отстоящих недалеко друг от друга, принадлежат одному из друзей Скукума, рыцарю многочисленных копий. Прыжки, идущие в продольном направлении, дело куницы. Смотрите, как она бегала в этой чаще, словно собака, а здесь почувствовала человеческий запах. Видите, она остановилась и нюхала; отсюда она ушла и прямо к западне.

— Ура! попалась! — крикнул Рольф, увидя под бревном великолепную куницу, тёмную, почти чёрную, с широкой грудью, отливавшей золотом.

Они повернули обратно к бобровому пруду. Вторая западня соскочила с места, но оказалась пустой, а в следующей они нашли рыжую белку, предмет нежелательный и годный только для приманки. Зато в следующей они нашли куницу, и ещё в следующей горностая. Другие остались нетронутыми, но они получили уже два хороших меха, пока дошли до бобрового пруда. Удача подняла настроение охотников, но предстоящая драгоценная добыча превзошла всякие ожидания. В каждом из шести капканов они нашли большого мёртвого бобра, утонувшего, но неповреждённого. Каждый мех стоил пять долларов, и охотники почувствовали себя богатыми. Случай этот имел для них следующее приятное значение; он показал, что бобры эти настоящие[6] и что никто не охотился на них. Пруды эти могли доставить им пятьдесят шкурок.

Трапперы снова поставили капканы, разделили между собою груз и отправились искать более уединённое место для лагеря, так как не принято разводить костры вблизи бобрового пруда. Сто пятьдесят фунтов бобрового мяса составляли слишком большую тяжесть, которую трудно было пронести несколько миль; отойдя полмили в сторону, они выбрали более низкое, закрытое место, развели огонь и сняли шкурки с бобров. Выпотрошив их, они повесили мясо на дереве в ожидании будущего употребления, а меха и хвосты взяли с собой.

Долго и много прошли они в этот день, снабдив все капканы и ловушки приманками, и вернулись домой поздно вечером.

31. Олени

Люди считают ноябрь месяцем мрака, отчаяния и всяких несчастий.

Ноябрь для диких зверей месяц безумия. Но ни у кого из зверей не проявляется безумие в такой сильной степени, как у белохвостого оленя. Это своего рода болезнь, которая сопровождается распуханием шеи у рогатых оленей и лихорадочным нервным возбуждением. Между самцами происходят в это время продолжительные и ожесточённые единоборства; пренебрегая пищей рыскают они дни и ночи, горя желанием наброситься на кого-нибудь и убить.

Рога их, вырастающие обыкновенно весной, достигают в это время полного своего развития, становятся острыми, плотными и тяжёлыми. Для чего? Неужели природа даёт их животным для того, чтобы колоть, ранить и уничтожать? Как ни странно, а между тем это оружие нападения употребляется чаще для обороны. Продолжительные и ожесточённые битвы оленей состоят преимущественно из наступательных движений и толчков; никогда почти не кончаются они роковым исходом. Если битва кончается смертельным исходом, то последний является не следствием зияющей, смертельной раны, а следствием того, что во время неожиданного прыжка которого-нибудь из борцов рога их так плотно сцепляются между собою, что не могут разъединиться, и животные умирают от голода. Случаи, когда олени закалывают своих соперников, очень редки, зато случаев смерти вследствие сцепления рогов бывают десятки.

В той местности, где поселились Рольф и Куонеб, олени считались сотнями. Половина из них были самцы, и половина этих самцов вступала время от времени в единоборство, а иногда и по несколько раз в день. Можно смело сказать, что на расстоянии каких-нибудь десяти миль от хижины в лесу произошла тысяча дуэлей в течение одного месяца. Нет ничего удивительного, если Рольф не только слышал несколько раз доносившийся к нему издали шум битвы, но даже оказался свидетелем одного единоборства.

Охотники жили теперь в хижине, и в тихие морозные ночи Рольф привык выходить, чтобы взглянуть в последний раз на звёзды и при этом прислушиваться к голосам, раздающимся среди ночной тишины. Временами слышал он угу, угу! ушастой совы, временами протяжный вой волка, но чаще всего доносился к нему откуда-то из глубины леса стук рогов, — это олени решали важный вопрос: который из двух лучше?

Как-то раз услышал он утром стук рогов в той же самой стороне, где слышал его накануне ночью. После завтрака он поспешил туда один и, пройдя небольшое пространство, увидел на прогалине двух оленей, которые, упёршись лбами, толкали друг друга. Языки у них были высунуты, и они, по-видимому, совсем выбились из сил, а изрытый кругом них снег ясно указывал на то, что борьба длится уже несколько часов. Надо полагать, олени были те самые, стук рогов которых Рольф слышал ночью. Силы у них были, очевидно, одинаковы, а зелёный огонёк в глазах ясно говорил о враждебном настроении этих кротких на вид животных.

Рольф беспрепятственно подошёл к ним. Они как будто заметили его, но мало обратили на него внимания; они только прекратили энергичные толчки и остановились, чтобы вздохнуть, затем разошлись, подняли головы, потянули воздух и поспешили прочь от страшного врага. На расстоянии пятидесяти ярдов они повернули обратно, тряхнули рогами и с минуту стояли в нерешимости, что им делать: продолжать борьбу или напасть на человека. К счастью, они выбрали первое, и Рольф поспешил домой. Выслушав его, Куонеб сказал:

— Они могли убить тебя. Самцы теперь все безумные. Они часто нападают на человека. Олень убил брата моего отца, когда был «месяц безумия». Нашли только изуродованное тело его. Он пробовал было вскарабкаться на дерево, но олень сбросил его на землю. Везде были на снегу следы, и по ним видно было, что он держал оленя за рога, а тот тащил его, пока брат отца не выбился из сил. У него не было ружья. Олень скрылся куда-то. Вот всё, что я знаю. Я доверюсь скорей медведю, чем оленю.

Индеец говорил немного, но словами своими живо нарисовал картину. Немного погодя Рольф снова услышал стук рогов и с ужасом представил себе безнадёжную борьбу на снегу; рассказ пробудил в нём новое, не похожее на прежнее, чувство к оленю и его изменчивому нраву.

Прошло после этого недели две, когда он, возвращаясь домой после осмотра капканов, услышал в глубине леса какие-то странные звуки, низкие, звучные, получеловеческие. Такие странные, таинственные звуки издаются обыкновенно воронами и сойками; если они низкие — значит ворона, высокие — сойка.

Куок, куок! Хе, хе, хе!.. Кррр, ррр! — слышался адский, зловещий крик, и Рольф скоро увидел целую дюжину летающих среди деревьев и прыгающих по снегу воронов. Один из них спустился на побуревший пень, но пень покачнулся, и ворон перелетел на другое место.

Уэх, уэх, уэх! Ррр, крр, кррр! подхватили другие вороны.

У Рольфа не бьшо с собой никакого оружия, кроме лука, карманного ножа и топора. Он вытащил топор из-за пояса и продолжал идти дальше. Снова послышались глухие голоса воронов, которые расселись по веткам и подняли зловещее карканье, словно злые духи, которые радуются удачно придуманной ими адской штуке.

Рольф сделал ещё несколько шагов и увидел зрелище, которое наполнило душу его ужасом и состраданием. Большой, здоровый самец олень, — здоровый, конечно, раньше, — стоял на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону, иногда он приподымался, упираясь передними ногами, и тащил по земле что-то большое, серое… труп другого оленя со сломанной шеей, как это оказалось потом, но с большими крепкими рогами, которые сцепились с рогами живого оленя так, как будто их скрепили вместе железными или стальными тисками. Несмотря на все свои усилия, живой олень еле мог двигать головой и тащить труп соперника. Следы на снегу показывали, что в самом начале он мог ещё протащить его несколько ярдов и даже глодал ветки и побеги, но это было давно, когда он был сильнее. Как давно? Несколько дней, а может быть, и целую неделю боролся олень со смертью, которая не хотела прийти к нему. Всё указывало на это: впалые бока, высохший и вытянутый на расстоянии какого-нибудь фута от снега язык, тёмные глаза, подёрнутые тусклой дымкой смерти, но сразу сверкнувшие жаждой битвы, как только увидели приближение нового врага.

Вороны выклевали глаза у мёртвого оленя и проклевали целую дыру на его спине. Они пытались было сделать то же самое и с живым, но у того хватало ещё силы защищать себя передней ногой, хотя положение его не улучшилось от этого. Рольф за всё время пребывания своего в лесу ни разу ещё не был свидетелем более жалкого зрелища, да и за всю жизнь свою вообще не видел ничего подобного. Душа его исполнилась сострадания к бедному животному. Он забыл, что видит перед собою существо, на которое люди охотятся, чтобы добыть себе пищу; в данный момент он видел безвредное красивое животное, попавшее в ужасное, безвыходное положение, товарища в несчастии, и решил прийти к нему на помощь. С топором в руке подошёл он, осторожно, взял за рога мёртвого оленя и нанёс удар топором у самого их основания. Удар этот произвёл поразительное действие на живого оленя и сразу показал, как далёк тот от смерти. Моментально сделал он прыжок назад, увлекая за собой мёртвого оленя и своего спасителя. Рольф вспомнил слова индейца: «В языке твоём таится сильное снадобье». И он нежно, ласково заговорил с оленем; подойдя к нему ещё ближе, опять взялся за рог, который хотел отрубить; продолжая говорить ласково, он стал наносить удары, увеличивая постепенно их силу, пока не увидел, что может уже серьёзнее приняться за разрушение оков. Рога, как и всегда в это время, были очень толсты и крепки, и ему несколько раз пришлось ударить топором. Но вот рог, наконец, отделился. Рольф повернул его, и живой олень был свободен. Как же он поступил со своей свободой?

О, не говорите этого тем, которые были всегда друзьями дикого оленя! Скройте это от тех, кто слепо верит тому, что благодарность всегда следует за добрым делом! С неожиданной энергией, со всей силой неукротимого бешенства, с самым злым умыслом набросился неблагодарный на своего избавителя, чтобы нанести ему смертельный удар.

Поражённый и удивлённый неожиданностью нападения, Рольф не успел схватить убийцу за рога и лишить его силы. Олень нанёс Рольфу такой сильный удар, что тот свалился. Стараясь спасти себя от неминуемой смерти, Рольф вцепился в эти страшные рога и закричал так, как никогда ещё не кричал в своей жизни:

— Куонеб, ко мне! Куонеб! Спаси меня!

Он лежал, словно пригвождённый к земле, а рассвирепевшее животное изо всей силы давило ему грудь и старалось освободить свои рога; всё спасение Рольфа зависело от того, что пространство между рогами было очень широко и олень как бы держал его в своих объятиях. Но был момент, когда олень так сильно надавил ему лбом на грудь, что ему показалось, будто не только силы, но и жизнь сейчас оставит его; ему не хватило даже воздуха в лёгких, чтобы крикнуть. А вороны в это время каркали и о чём-то болтали, сидя на дереве.

Глаза оленя сверкали зеленоватым огнём и горели убийственной ненавистью, и он, как безумный, вертел головой то в одну, то в другую сторону. Такая борьба не могла продолжаться долго. Силы совсем почти оставили Рольфа, а животное по-прежнему давило ему грудь.

— О Господи, спаси меня! — прошептал он, когда животное приподняло голову, пытаясь снова освободить свои убийственные рога. Животное почти уже освободило их, но вороны подняли вдруг отчаянное карканье, и из лесу выбежало ещё одно существо, спеша присоединиться к битве. Олень поменьше? Нет! Так кто же? Рольф ничего не видел, а только услышал сердитое ворчание, и в ту же Минуту Скукум схватил убийцу за одну из задних ног. Сил у него, конечно, не было настолько, чтобы он мог оттащить оленя, зато зубы у него были острые, и он от всего сердца отдался делу спасения; когда затем он вцепился зубами в более нежные части тела оленя, тот, истощённый предыдущей борьбой, попятился назад, повернулся и упал. Не успел он ещё подняться, как Скукум вцепился ему в нос, сдавив его, как тисками. Олень мотнул головой и потащил с собой собаку, но не мог её стряхнуть с себя. Рольф воспользовался случаем, вскочил на ноги, схватил топор и нанёс животному оглушительный удар, а затем, увидя на снегу охотничий нож, выпавший у него во время борьбы, покончил с врагом и… потерял сознание. Опомнившись, он увидел подле себя Куонеба.

32. Хвалебная песнь

Рольф лежал у огня, когда пришёл в сознание, а Куонеб стояд склонившись над ним, и смотрел на него с серьёзным, сосредоточенным выражением. Увидя, что он открывает глаза, индеец улыбнулся; улыбка его была такая мягкая, нежная, и столько глубокого чувства скрывалось за нею.

Куонеб сейчас же налил горячего чаю, который настолько ободрил Рольфа, что он мог привстать и рассказал всё, что с ним случилось в это утро.

— Он злой Манито, — сказал индеец, посматривая в ту сторону где лежал мёртвый олень, — есть его не следует. Ты, вероятно, сделал какое-нибудь заклинание и призвал им Скукума?

— Да, своим ртом, — был ответ. — Я звал, кричал, и он пришёл ко мне.

— Отсюда далеко до хижины, — сказал Куонеб. — Я не мог слышать твоего голоса; Скукум также не мог слышать его. Кос-Коб, отец мой, говорил мне, что в то время, как зовёшь кого-нибудь на помощь, делаешь какое-то заклинание, которое несётся по воздуху скорее и дальше твоего голоса. Быть может, он прав, — я не знаю; мой отец был мудрый.

— Видел ты, Куонеб, когда Скукум побежал ко мне?

— Нет. Он оставался со мной, когда ты ушёл, но всё время беспокоился и визжал. Потом он ушёл от меня, и прошло довольно много времени, пока я услышал его лай. Только лай означал: «дело плохо». Я пошёл на лай, и он привёл меня сюда.

— Он, вероятно, шёл по моему следу вдоль линии.

Час спустя они двинулись в путь по направлению к хижине. Вороны всё время провожали их громким карканьем. Куонеб взял роковой рог, срубленный Рольфом, и повесил его на молодое деревце вместе с небольшим остатком табаку и красным бумажным флагом, чтобы умилостивить злого духа, который находился где-нибудь поблизости. Всё это висело там много лет подряд, пока молодое деревце не превратилось в большое дерево, поглотившее весь рог до верхушки, которая сгнила потом и отпала.

Скукум на прощанье обнюхал павшего врага, выразив трупу своё собачье презрение, и двинулся во главе процессии.

Ни в этот день и ни в следующий, а в первый день, когда наступила тихая, ясная, солнечная погода, взошёл Куонеб на гору для молитвы; он развёл небольшой костёр и, когда дым заклубился вверх длинной свинцовой полосой и потянулся к плывшему над ним розоватому облаку, он бросил в огонь щепотку табаку и, подняв к небу лицо и руки, запел новую песнь:

Злой дух приготовил западню моему сыну, Но Манито спас его. Он вселился в Скукума и спас его.

33. Посуда из берёзовой коры

Целую неделю чувствовал себя Рольф больным и разбили. Временами Куонеб бывал холоден, мрачен и молчалив. Но потом в его сердце проникали более тёплые дуновения, и мрачная ледяная кора их уступала, давая место мягким, добрым побуждениям.

Погода перед тем, как случилось происшествие с оленем, была холодная и ветреная. Холод усиливался постепенно, и, когда наступил мороз, сковавший поверхность вод, Куонеб вздумал мыть руки в посуде, служившей для выпечки хлеба. Рольф имел свои собственные новоанглийские понятия о чистоте кухонной посуды и забыл на этот раз уважение, которым был обязан известному возрасту. Вот главная причина, почему в тот день он вышел один. Пораздумав хорошенько над случившимся, он пришёл к убеждению, что единственным спасением здесь может служить умывальная чашка, но где её достать? В то время жесть была редкостью и стоила очень дорого. Всё необходимое для жизни старались обыкновенно находить в лесу и, руководствуясь опытом и обычаями, редко терпели неудачу в своих поисках. В течение всей своей жизни Рольф видел, как делают, и сам делал корыта для свиней, чашки для кленового сока, корыта для корма кур и так далее, а потому решил попытаться с помощью топора вырубить из липового обрубка корыто, которое могло бы служить вместо умывальной чашки. Будь у него подходящие инструменты, он мог бы сделать очень хорошую чашку, но одним топором и притом с помятой оленем рукой работать было трудно, потому чашка вышла тяжёлая и грубая. Воду в ней можно было держать, но черпать ею воду из проруби было невозможно, и необходим был ковш.

Увидя результаты работы Рольфа, Куонеб сказал:

— В вигваме моего отца всё было из берёзовой коры. Смотри, я сейчас сделаю ковш.

Он вынул из амбара свёрток берёзовой коры, собранной в тёплую погоду (её трудно собирать в холодную) на тот случай, если понадобится починить лодку. Выбрав самый хороший кусок, он отрезал квадрат в два фута и положил в большой горшок с кипящей водой. Одновременно с этим он намочил в горячей воде пучок длинных волокнистых корней белой сосны, собранных также до наступления морозов и также необходимой для починки лодки весною.

Пока всё это мокло в горячей воде, он отколол пару длинных берёзовых щепок в полдюйма ширины и одну восьмую дюйма толщины и положил их мокнуть вместе с корой. Затем он приготовил три шпильки вроде тех деревянных гвоздей, на которые вешают одежду, расколов с одного конца несколько палочек, сучковатых на другом конце.

Вынув из воды сосновые корни, которые сделались мягкими и гибкими, он выбрал из них несколько штук в одну восьмую дюйма в диаметре, соскоблил с них кору и все неровности, получив таким образом связку в десять футов длины мягких, ровных и белых верёвок.

Берёзовую кору он разложил на ровном месте и обрезал её с закруглениями, чтобы во время шитья не рвалась кора, что случилось бы неминуемо, будь все края ровные. Каждый угол сложил вдвое и загнул, а затем придержал деревянными шпильками. Ободок приладил таким образом, чтобы он лежал плоско там, где он перекрещивал волокна коры, и дугообразно там, где тянулся вдоль этих волокон. Затем он обвил его гибким берёзовым прутиком и, проделав большим шилом отверстия, пришил его к краям бересты, закончив таким образом умывальную чашку из берёзовой коры. Из более толстой коры можно сделать корзину, только её трудно сделать непроницаемой для воды.

У них была теперь умывальная чашка, и повод к раздору был устранён. Рольф находил не только приятной, но и полезной работу из берёзовой коры, из которой можно было делать самую разнообразную посуду.

В данный момент, когда он отдыхал и поправлялся после бывшего с ним происшествия, это была самая подходящая для него работа, в которой он всё больше и больше совершенствовался. Однажды Куонеб, наблюдавший за тем, с каким успехом выполнил он своё намерение сделать ящик для рыбьих крючков и разной утвари, сказал ему:

— Такие вещи в вигваме моего отца украшались цветными щетинками.

— Верно, — сказал Рольф, припоминая виденные им вещи из берёзовой коры, которые продавались индейцами. — Мне хотелось бы добыть теперь дикобраза.

— Может быть, Скукум найдёт его где-нибудь, — сказал, улыбаясь, индеец.

— А ты позволишь мне убить Кэка, если мы встретим его?

— Да, если иглы его ты употребишь на какое-нибудь дела и сожжёшь на огне его усы.

— Зачем же мне жечь его усы?

— Мой отец говорил, что так надо. Дым подымется прямо туда, к Всевышнему; Манито узнает, что мы убили, но не забыли при этом, что убить животное можно только ради жизненных потребностей наших, за что возблагодарили Его.

Прошло несколько дней прежде, чем они нашли дикобраза, хотя не им пришлось убить его. Но об этом мы расскажем в другой главе.

Они сняли с него шкуру вместе с иглами и повесили её в амбаре. Иглы с белым стволом и остриём на каждом конце представляли бы чудный материал для украшения, не будь они белые.

— В какой цвет их можно окрасить, Куонеб?

— Летом бывает много красок, зимою их трудно добыть. Некоторые, впрочем, можно достать и теперь.

Он подошёл к кусту болиголова, содрал с него кору и соскоблил внутреннюю оболочку, которую вскипятил потом с иглами дикобраза, и они окрасились в бледно-розовый цвет; кора ольхи дала красивый оранжевый цвет, а ореха — коричневый. Чёрная краска получилась из дубовых стружек, сваренных с несколькими кусочками железа.

— Красной краски и зелёной надо ждать до лета, — сказал индеец. — Красная получается только из ягод; жёлтую даёт жёлтый корень.

Чёрный, белый, оранжевый, коричневый, розовый и красный, полученный от соединения оранжевого с розовым, дали красивое сочетание красок. Способ применения игл очень прост. В коре с помощью шила прокалывают отверстие для каждой иглы; чтобы скрыть затем щетинистые кончики игл, их прикрывают подкладкой из тонкой коры. Рольф успел ещё до наступления зимы приготовить из берёзовой коры ящик с крышкой и украшениями из игл дикобраза, и спрятал в нём мех куницы; мех он рассчитывал продать и на эти деньги купить бумазейное платье для Аннеты, о котором она так мечтала и которое было её идеалом, несбыточным почти видением её юной жизни.

Но возникла ещё одна причина, угрожающая раздором. Когда Куонеб находил, что необходимо вымыть посуду, он просто-напросто ставил её на землю и давал вылизать Скукуму. Хозяйственное распоряжение это вполне удовлетворяло Куонеба и приводило в восхищение Скукума, но Рольф восстал против этого. Индеец сказал ему:

— Разве не ест он одинаковую с нами пищу? Ты говоришь так, потому что не понимаешь.

Понимал Рольф или не понимал, тем не менее он вновь перемывал сомнительную посуду; но иногда это ему не удавалось, и такое положение вещей действовало на него раздражающим образом. Зная по опыту, что человек, не умеющий сдержать себя, всегда проигрывает, он решил, отбросив в сторону общие понятия о чистоте, найти какое-нибудь доказательство, применимое к понятиям индейца.

Однажды вечером, когда они сидели у огня, Рольф завёл разговор о своей матери, о том, сколько снадобий ей было известно и сколько было на свете худых снадобий, вредивших ей.

— Хуже всего для неё было, — рассказывал он, — когда собака лизала её руку или притрагивалась к её пище. Одна собака лизнула ей как-то руку, и призрак собаки явился к ней за три дня до её смерти. — Он помолчал немного и затем прибавил: — Через несколько дней со мной случится то же, что и с моей матерью.

Дня два спустя после этого Рольф увидел случайно, что друг его стоит позади хижины и даёт Скукуму вылизать сковородку, на которой они перед этим жарили олений жир. Индеец не знал, что Рольф стоит близко, и никогда, впрочем, не узнал этого.

В эту ночь Рольф встал после полуночи, зажёг сосновые щепки, которые служили им вместо факелов, и, когда они обуглились, обвёл себе вокруг глаз большие чёрные круги, чтобы придать лицу по возможности более страшный вид. Затем, ударяя в том-том Куонеба, он принялся прыгать, напевая:

Злой дух, покинь меня! Призрак собаки, не делай мне зла!

Куонеб привстал на постели от удивления. Рольф не обратил на него внимания и продолжал прыгать по комнате, вскрикивая и ударяя в том-том. Спустя несколько минут Скукум завизжал и стал царапаться у двери. Рольф взял нож, отрезал пучок шерсти на затылке Скукума, сжёг его на факеле и запел с прежней торжественностью:

Злой дух, покинь меня! Призрак собаки, не делай мне зла!

Оглянувшись назад, он сделал вид, будто только что заметил Куонеба, и сказал:

— Призрак собаки приходил ко мне. Мне показалось, будто он стоит за хижиной и слизывает олений жир со сковородки. Он смеялся: он знал, что готовит худое снадобье для меня. Я хочу прогнать его прочь, чтобы он не сделал мне зла. Не знаю. Я похож на свою мать. Она была учёная, но она умерла после этого.

Куонеб встал, срезал пучок волос у Скукума, прибавил щепотку табакут, зажег всё это и запел, окружённый густым дымом горящем дерева и волос; он пел самое страшное заклятие против злых духов, а Рольф, тихонько посмеиваясь про себя, лёг и заснул спокойным сном, зная, что победа осталась на его стороне. Никогда больше, никогда не допустит его друг, чтобы Скукум занимал когда-либо высокий и священный пост слизывателя сковородок, судомойщика и полировщика посуды.

34. Ловушка для кроликов

Снег, ложившийся кругом хижины всё более и более густым слоем, был испещрён по всем направлениям бесчисленным множеством следов кроликов, или белых зайцев. Охотники встречали их иногда, но мало обращали на них внимания. К чему им были нужны кролики, когда в лесу было такое обилие оленей?

— Хочешь поймать кролика? — спросил Куонеб, видя, что у Рольфа опять разыгралось желание поохотиться.

— Я могу застрелить его из лука, — отвечал Рольф. — Стоит ли, впрочем, когда у нас так много оленей?

— Мой народ всегда охотился на кроликов. Когда не найти было оленей, питались кроликами. Были времена, когда в стане врагов опасно было охотиться на что-либо, кроме кроликов, да и то с птичьими стрелами… всё же пища. Когда в лагере оставались только женщины да дети, нечего было есть, потому что не было ружей, а кролики всё же пища.

— Смотри, я сейчас застрелю одного, — сказал Рольф.

Он взял лук и стрелы. Он встречал много белых кроликов, но всегда в густой чаще. Несколько раз пытался он пристрелить которого-нибудь из них, но перепутавшиеся между собой сучья и ветки мешали держать как следует лук, и стрелы отскакивали в другую сторону. Прошло несколько часов прежде, чем он вернулся домой с пушистым кроликом.

— Мы поступаем не так, — сказал Куонеб и провёл Рольфа в чащу, где выбрал место, покрытое множеством следов, нарезал хворосту и сделал изгородь с полудюжиной отверстий. В каждом из этих отверстий он поместил петлю из крепкой верёвки, привязанную к длинной жерди, повешенной на крючок и устроенной таким образом, что стоило только дёрнуть петлю, как жердь соскакивала с крючка и подымалась вверх вместе с петлёй и животным, просунувшим в неё голову.

На следующее утро они сделали обход и нашли висевших в четырёх петлях кроликов. Вынимая их из ловушек, Куонеб почувствовал на задней ноге одного из них какой-то комочек. Он осторожно надрезал и вынул оттуда любопытный предмет величиною с жёлудь, сплющенный и состоящий из мяса, покрытого волосами и формой напоминающего большой боб. Куонеб осмотрел его и, обратившись к Рольфу, сказал ему многозначительным тоном:

— Да! Мы нашли хорошее место для охоты. Это Пито-уоб-ус-онс, маленький волшебный кролик. Теперь в нашей хижине сильное снадобье. Сам увидишь.

Он подошёл к двум нетронутым петлям и просунул через них снадобье кролика. Час спустя, когда они возвращались домой, они нашли в одной из этих петель ещё одного кролика.

— Так всегда бывает, — сказал индеец. — Мы всегда будем теперь ловить кроликов. Мой отец поймал как-то раз Пито-уоб-ай-ёш, маленького волшебного оленя, и никогда после этого не терпел неудачи в охоте, всегда убивал по два. Потом оказалось, что его сын Куонеб украл это великое снадобье. Он поступил умно, этот сын, ибо с тех пор каждый день убивал какую-нибудь добычу.

— Тсс! Что это такое? — воскликнул Рольф, услышавший шелест ветвей и какое-то движение и шум в лесу. Скукум, цель жизни которого всегда состояла из стремлений к великим намерениям, также насторожился.

Рр, ррр, ррр! — послышалось сердитое ворчанье Скукума. Кто может утверждать, будто у животных нет своего собственного языка? Тяв, тяв, тяв! кричал Скукум, завидя куропатку на дереве; гау, гау, гау, весело лаял он, когда, несмотря на запрещение, гнался за оленем; ррр, ррр, ррр, сердился он на медведя, забравшегося на дерево, и ррр! гау, гау! ррр! гау! бесновался он при виде ненавистного ему дикобраза.

На этот раз он ворчал, как бы на медведя, забравшегося на дерево.

— Кто-то забрался на дерево, — сказал индеец, прислушиваясь к ворчанью собаки. Кто-то на дереве! Рольфу показалось, что там целый зверинец, когда он подошёл к этому дереву. В оставшейся петле висела маленькая рысь, ещё котёнок по возрасту. На соседнем дереве, вокруг которого с ворчаньем бегал Скукум, сидела свирепая старая рысь. На раздвоении вилообразной ветки, повыше, сидел другой котёнок, а ещё выше третий; все с видимым отвращением прислушивались к лаю собаки. Самка выражала иногда своё неудовольствие злобным шипеньем, но ни одна из трёх не решалась сойти вниз. Мех у рыси хороший, а сама она считается лёгкой добычей. Индеец одним выстрелом сбил самку с дерева, а после ещё двух выстрелов в мешок к нему попали и остальные; вынув из петли третьего котёнка, они направились обратно к хижине. Глаза индейца как-то особенно блестели.

— Да! Да! Мой отец говорил мне: великое это волшебное снадобье. Сам видишь, неудачи нет.

35. На бобровом пруду не всё в порядке

Каждую неделю обходили они линию капканов, и запас мехов увеличивался с каждым разом. Они поймали двадцать пять бобров, рассчитывая каждый раз на двух, трёх, когда направлялись к бобровым прудам. Но в декабре их ждал там весьма неприятный сюрприз: все капканы оказались пустыми, и всюду виднелись неоспоримые признаки того, что здесь был какой-то человек, который унёс с собой всю добычу. Они отправились по следам его лыж, слегка занесённых снегом после недавнего ветра, но выпавший в эту же ночь снег окончательно скрыл их.

Вор, надо полагать, не видел всей линии, так как улов выхухоли и норки оказался хорошим. Но всё случившееся было только началом.

Охотничьи законы трапперов сходны со всеми примитивными законами: первый пришедший на место охоты пользуется всеми правами на него, если только он сумеет удержать его за собой. Если случайно появится соперник, то первый охотник имеет право бороться с ним, как хочет. Закон оправдывает все его поступки, если победа остаётся на его стороне. Закон оправдывает и все поступки второго за исключением убийства. Защищающий себя может, следовательно, убить, но нарушитель его прав не может этого сделать.

Ввиду того, что Куонеб был индейцем, а Рольфа все принимали за индейца, общественное мнение должно было неминуемо обратиться против их владения в Эдирондеке, и соперник мог смотреть на них, как на нарушителей его собственных прав. Тот факт, однако, что он ограбил их капканы, но не снял их, и, видимо, старался скрыться от них, указывал на то, что человек этот браконьер и сознавал, что он виновен.

По всему было видно, что он пришёл с запада, — из Рекет-Райвера, по всей вероятности. Это был человек высокого роста, судя по его ноге и большим шагам; он знал, как ставят капканы, но был ленив и не хотел сам их ставить. Главным занятием его было, очевидно, воровство.

Хищения его увеличились, как только он нашёл линию капканов для куниц. Первобытные раздоры во все времена рождались на земле, и чем ближе к первобытному состоянию условия жизни, тем они скорее рождаются. Рольф и Куонеб чувствовали, что они вынуждены будут объявить войну.

36. Пекан, или куница-рыболов

Несколько раз уже замечали они большие следы на снегу; они походили на следы куницы, но были больше.

— Пекан, — сказал индеец, — большая куница, очень сильная и бесстрашная. Когда отец мой был ещё мальчиком, он пустил стрелу в пекана. Он не знал, что это был за зверь; ему показалось, что это большая чёрная куница. Стрела ранила её, и она прыгнула с дерева прямо на грудь моему отцу. Она бы задушила его, не будь тут собаки; она задушила бы собаку, не будь поблизости моего деда. Он заставил моего отца съесть сердце пекана, чтобы и у него было такое сердце. Не заводить самому раздора, но без страха идти на врага, если он тебя затронет. Самый верный и правильный путь: желать мира и сражаться без страха. Таково было сердце моего отца, таково оно и у меня. — Взглянув на запад, Куонеб продолжал тоном угрозы. — Так будет и с этим грабителем капканов. Мы не искали раздора, но наступит день, когда я убью его.

Большие следы шли извилинами и терялись в низком, густом лесу. Немного погодя, они снова показались. Следы тянулись теперь на целую милю по кряжу, поросшему болиголовом, и присоединялись затем к другим следам, один из которых походил на длинную глубокую борозду в пятнадцать дюймов ширины, а остальные были обыкновенными следами ног, таких же больших, как и у пекана.

— Кэк, — сказал Куонеб, и Скукум сказал «Кэк», но только не словами: он сердито заворчал, шерсть на спине его ощетинилась; у него проснулись, без сомнения, неприятные воспоминания. Опасаясь, что благоразумное поведение его продолжится недолго, Рольф просунул свой шарф под его ошейник, и все они пошли по следу дикобраза, который в уме Рольфа олицетворял в данный момент необходимый ему предмет украшения.

Они прошли не очень далеко, когда увидели другой след, присоединявшийся к этому, — след пекана, и вскоре после этого услышали царапанье, как будто какое-то животное карабкалось по дереву, затем раза два к ним донеслось едва слышное вдали сердитое ворчанье.

Привязав поспешно мужественного Скукума к дереву, они, крадучись, направились дальше и, приготовившись заранее ко всему, очутились скоро перед ареной, на которой разыгрывалось весьма странное представление.

Но это не было представление в настоящем смысле слова, ибо в нём мало было движения. На арене находилось, во-первых, животное, походившее на большую чёрную куницу или на коротконогую лисицу, которое держалось на довольно безопасном расстоянии от бревна, под которым спрятался огромный дикобраз, выставив наружу только задние ноги и хвост. Оба стояли несколько минут неподвижно, затем пекан заворчал и сделал прыжок вперёд. Дикобраз, услыша ворчанье и почувствовав комки снега, упавшие подле него, махнул хвостом, но не попал в пекана, ибо тот стоял вне удара. Тот же манёвр был повторён с другой стороны и с тем же результатом, а затем ещё несколько раз; можно было подумать, что пекан делает всё это для того, чтобы хвост утомился, или ждал того момента, когда из него выпадут все иглы.

Время от времени пекан прыгал на бревно, заставляя дикобраза размахнуться хвостом вверх, причём в кору бревна вонзалось всякий раз несколько белых кинжалов, указывая на то, что тактика эта продолжается уже несколько времени.

Всматриваясь внимательно, зрители заметили по некоторым признакам, что такая же точно битва происходила перед этим у другого бревна, откуда тянулись следы дикобраза, покрытые кровью. Каким способом заставил пекан уйти оттуда дикобраза, охотники не поняли сразу, но факт этот скоро подтвердился.

Видя, что дикобраз не хочет больше бить хвостом по бревну, несмотря на все его хитрости, пекан прибегнул к новому манёвру.

Прыгнув на другую сторону бревна, где скрывался нос дикобраза, он поспешно принялся разрывать снег и листья. Бревно находилось на три дюйма от земли, и прежде, чем дикобраз заметил это, пекан разрыл снег и схватил мягкий, не покрытый иглами нос. Хрюкая и визжа, попятился дикобраз назад и махнул ужасным хвостом. Но какого результата он добился? Он только прибавил к бревну ещё несколько колючек. Напрягая все свои силы, дикобраз пятился назад и барахтался, но пекан был сильнее, чем он. Когтями своими он ещё больше расширил углубление под бревном, и, когда жертва его перестала, наконец, барахтаться от усталости, он прыгнул вперёд и, выпустив из зубов нежный нос, вцепился в ещё более нежное горло дикобраза. Он недостаточно глубоко вонзил зубы и не мог поэтому сдавить дыхательного горла, но тем не менее крепко держал свою жертву. С минуту или две Кэк барахтался со всею силою последнего отчаяния, продолжая размахивать хвостом, на котором оставалось уже очень мало игл; струйка алой крови, сочившейся из открытой раны, отнимала у животного последние силы. Пекану, находившемуся под защитой бревна, ничего не оставалось больше, как крепко держать свою жертву и ждать исхода барахтанья.

Кэк видимо начинал ослабевать, и борьба пекана подходила к концу. Но у него не хватило терпения ждать, и он, выбравшись из углубления, прыгнул на бревно, причём оказалось, что у него исцарапан весь нос; протянув вниз свою красивую лапу и вцепившись когтями в плечо дикобраза, он перевернул его на спину. Не давая ему времени опомниться, он впился зубами в рёбра и принялся терзать его. Обессиленный окончательно и лишённый игл хвост дикобраза не мог больше ему вредить. Кровь дикобраза лилась ручьём, но он лежал неподвижно. Издавая глухое ворчанье, пекан хватал зубами тёплое мясо, рвал его кусками и злобно встряхивал непобедимого, которого ему удалось победить. В двадцатый раз уже принимался он слизывать запёкшуюся кровь и глотать куски мяса, когда раздался выстрел из ружья Куонеба, прекративший битву пекана с Кэком и отправивший его в страну Счастливой Охоты.

Ррр! ррр! ррр! — и на сцене появился Скукум, тащивший за собой шарф Рольфа, который он перегрыз, решив во что бы то ни стало, бежать на поле битвы. И только тому факту, что дикобраз лежал брюхом кверху, был обязан Скукум тем, что не подвергся вторично лечению.

Рольф в первый раз видел пекана, а потому рассматривал его, как рассматривал бы его всякий, кому приходилось слышать об этом животном самые невероятные рассказы, превращавшие его в какое-то полумифическое существо. Лесной разбойник, заколдованная чёрная кошка, он не страшился никого, и только один он из всех животных мог бороться с Кэком и побеждал его.

Охотники развели костёр, и, пока Рольф готовил чай и оленину, Куонеб снял кожу с пекана. Он вырезал прежде всего сердце и печень. Когда их сварили, он дал сердце Рольфу, а печень Скукуму, сказав первому: «Даю тебе сердце пекана», а Скукуму: «Печень вытянет все иглы из тебя, если ты ещё когда-нибудь вздумаешь безумствовать, а я уверен, что ты не раз ещё вздумаешь».

На шее и хвосте пекана Куонеб нашёл иглы дикобраза; одни из них были новейшего происхождения, а другие попали туда давно и во время такой же битвы, но ни одна из них не принесла ему, по-видимому, ни малейшего вреда. Не видно было никаких признаков отравы или воспаления.

— Так всегда бывает, — сказал Куонеб, — иглы не приносят пекану вреда.

Подойдя затем к дикобразу и начав снимать с него шкуру, он сказал:

— О Кэк! Сам видишь теперь, какую ты сделал ошибку, не пустив Нана Боджу на сухой конец того бревна.

37. Серебристая лисица

Как-то раз, когда они возвращались домой, Куонеб остановился вдруг и указал на далёкий берег озера, где на снегу двигалась какая-то фигура.

— Лисица… и, по-моему, серебристая. Она, я думаю, водится здесь.

— Почему ты думаешь?

— Я много раз встречал очень большие следы лисицы; где эти лисицы не водятся, там не бывает таких следов.

— Говорят, мех её стоит десяти куниц? — спросил Рольф.

— Ох, целых пятидесяти!

— Нельзя ли словить её?

— Можно попробовать. Зимой не поставишь капкана в воду, надо попробовать что-нибудь другое.

Лучший способ, придуманный Куонебом, заключался в следующем: он взял из печки золу (можно было заменить её сухим песком), выбрал шесть прогалин в лесу, к югу от озера; на каждой из них он устроил грядку из золы и накапал на ней в четырёх местах по одной капле «душистых чар». В двадцати пяти ярдах от каждой, с севера или запада, смотря по направлению ветра, он повесил; на молодых деревьях перья, или крыло, или хвост куропатки, привязав к ним несколько красных ниточек. В течение двух недель ов ни разу не посетил этих мест и только по прошествии этого времён ни отправился туда узнать о результатах.

Судя по опыту своему и знанию нрава лисицы, а также по некоторым признакам на снегу, он вывел следующее заключение.

Вскоре после ухода трапперов туда приходила лисица; пройдя несколько времени по следу, она пришла к первой прогалине, почувствовала запах соблазнительных чар, обошла кругом, заметила перья, испугалась и ушла. Другую прогалину посетила куница. Она почему-то рылась в золе. К третьей приходил волк и обошёл её кругом на безопасном для себя расстоянии.

К остальным приходила лисица или лисицы; они возвращались туда несколько раз и наконец поддались искушению исследовать ближе опасный запах; в конце концов, они не выдержали и от восторга катались по золе. План обещал успех в этом месте.

Куонеб приготовил шесть лисьих капканов, окурил их хорошенько дымом и прикрепил цепью к пятнадцатифунтовому чурбану.

Надев перчатки, вымазанные кровью, Куонеб осторожно подкрался к прогалинам и поставил по капкану в каждую кучку золы. Под лицевую сторону его он положил свёрток из белого кроличьего меха. Всё это он зарыл в золу, разбросал кусочки кроличьего мяса, накапал «душистых чар» и, прикрыв снегом, повесил на деревцах новые перья так, чтобы они бросались в глаза, а затем ушёл, предоставив всё остальное погоде.

Рольф собирался идти туда на следующий день, но Куонеб сказал ему:

— Нет! Нехорошо! Ни один капкан не действует в первую ночь: запах человека слишком ещё силён.

На второй день всё время шёл снег, а на третий Куонеб сказал:

— Теперь самое время.

Первый капкан остался нетронутым, но в десяти ярдах от него ясно были видны следы большой лисицы.

Второй исчез куда-то. Куонеб воскликнул с удивлением:

— Олень!

Да, верно, капкан этот побил рекорд. Большой олень спокойно проходил мимо этого места; чуткий нос его скоро почувствовал сильный и странный запах. Ничего не подозревая, направился он к тому месту, обнюхал его и принялся рыть передним копытом снег, чтобы добыть странное и раздражающее его нос снадобье, и вдруг — щёлк!

Олень отскочил на двенадцать футов, а за ним, повиснув на его ноге, и дьявольская штука, издающая раздражающий запах. Гоп! гоп! гоп! — как ветер понёсся испуганный олень. То и дело стукался капкан о бревно и наконец, благодаря крепким и суживающимся к концу копытам, соскользнул с ноги, а олень помчался дальше, отыскивая более безопасные места.

В следующем капкане они нашли красивую мёртвую куницу, убитую сразу стальными клещами. Последний капкан также исчез, но видневшиеся повсюду следы давали самый подробный рассказ о случившемся; в капкан попала лисица и убежала, потянув за собой капкан и бревно. Охотникам не пришлось идти очень далеко; они нашли её в чаще, и, пока Рольф готовил обед, Куонеб занялся лисицей. Сняв с неё мех, он сделал глубокий надрез и вынул пузырь.

— Содержимое его — очень хорошее снадобье для капканов, — сказал он.

Скукум разделял, по-видимому, мнение Куонеба.

Много раз видели они после этого следы большой лисицы, но она никогда не подходила близко к капкану. Она была слишком умна, чтобы увлекаться «душистыми чарами» или тому подобными детскими затеями, как бы ни были они соблазнительны. Трапперы поймали трёх рыжих лисиц, но это стоило им большого труда. Такая удача не всякому даётся и дорого стоит. Серебристая лисица приходила также, но она слишком дорого ценила свою драгоценную шубку. Малейшего указания на близость человека было уже достаточно для того, чтобы она удвоила свою осторожность. Они никогда не видели её вблизи, за исключением одного раза, и это случилось только благодаря суровой зиме.

38. Унижение Скукума

Если бы какой-нибудь репортёр вздумал интервьюировать Скукума, тот, без сомнения, отвечал бы ему:

— Я — замечательная собака. Я умею выслеживать на дереве куропаток. Могу умерщвлять дикобразов. Неподражаем в драке с собаками; никогда не был побит; но самый чудесный дар мой — быстрота бега: я мчусь, как ураган.

Да, он гордился своими ногами, и лисицы, приходившие к хижине в зимние ночи, не раз доставляли ему случай доказать, что он может сделать. Несколько раз он «чуть-чуть не поймал лисицы». Скукум и не подозревал, что эти лукавые животные дразнили его и что это доставляло им громадное удовольствие.

Самодовольная собака не догадывалась об этом и никогда не упускала случая «почти» поймать лисицу. Охотники никогда не видят осенью этой погони, которая всегда происходит вечером; но зимой лисицы охотятся большею частью днём, и охотники могли увидеть тогда не только лисиц, но и бег Скукума с ними взапуски.

Как-то раз днём, незадолго до захода солнца, услышали они слабое тявканье лисицы, которое доносилось с ледяной поверхности озера, покрытой снегом.

«Это касается меня», — подумал, вероятно, Скукум и, сердито заворчав, вскочил на ноги и помчался к озеру. Охотники заглянули в окно. На снегу сидел их друг, большая серебристо-чёрная лисица.

Куонеб протянул руку за ружьём, Рольф попытался позвать обратно Скукума, но было уже поздно. «Он» нёсся на поимку лисицы; «им» оставалось только смотреть и аплодировать ему. Лисица продолжала сидеть, посмеиваясь втихомолку, пока Скукум не очутился на расстоянии двадцати ярдов от неё. Тогда лисица грациозно прыгнула в сторону, вытянув горизонтально огромный хвост, а Скукум, вполне уверенный в успехе, пустился вперёд и очутился в шести-семи ярдах от неё. Ещё несколько прыжков — и победа несомненно за ним. Но и на этот раз лисица не подпустила его более, как на шесть-семь ярдов. Как ни напрягал он свои силы, как ни прыгал, лисица всё время оставалась на том же расстоянии от него. Сначала они бежали к берегу, но затем лисица повернула на лёд и забегала взад и вперёд. Скукум, уверенный, что она поступает так ввиду того, что потеряла надежду убежать, удвоил свои усилия. Но всё было напрасно с его стороны. Он постепенно терял силы и начинал уже задыхаться. Снег был довольно глубок в этом месте и представлял для собаки несравненно больше затруднений, чем для лисицы, благодаря разнице в весе. Бессознательно Скукум стал замедлять шаг. Лисица постепенно увеличивала расстояние и вдруг самым нахальным образом повернула назад и уселась на снегу.

Это было слишком для собаки. Сердито лая, она несколько отдышалась и затем бросилась к врагу. Снова началась погоня взад и вперёд; но собака скоро так устала, что вынуждена была сесть; тогда лисица вернулась назад и принялась, в свою очередь, тявкать на неё.

Это могло свести с ума. Самолюбие Скукума было затронуто. Он решил или победить, или погибнуть. Собрав последние силы свои, он очутился в пяти футах расстояния от белого кончика хвоста. Но тут, как это ни странно, лисица вдруг пустилась бежать со всей скоростью, на которую была способна, и скоро скрылась в лесу, оставив Скукума далеко позади себя. Почему? Да потому, что Куонеб, напрасно выжидавший благоприятного момента, чтобы выстрелить в неё, не ранив собаки, обошёл вокруг озера и теперь ждал в чаще. Чуткий нос лисицы предупредил её об опасности. Она поняла, что самая забавная часть приключения кончилась, и потому бросилась к лесу и исчезла в ту минуту, когда пуля взрыла снег позади неё.

Язык бедного Скукума чуть не на целый фут высунулся изо рта, когда он плёлся к берегу. Вид у него был угнетённый: хвост был поджат, уши также. Он ничего не мог бы сказать теперь репортёру, кроме: «Сегодня я чувствую себя не так хорошо, как вчера», или «Не видели вы разве, как я отделал её»?

39. Самый редкий мех

Серебристую лисицу они видели раза три или четыре в течение зимы; она была настолько смела, что однажды, взобравшись на высокий сугроб, прыгнула оттуда на амбар, а затем на крышу хижины и съела несколько белых кроликов, хранившихся там для приманок. Но все попытки охотников поймать её в капкан или пристрелить были напрасны, и знакомство с ней кончилось бы, вероятно, так же, как началось, не случись тут одного обстоятельства.

Зима эта была очень снежная. Глубокий снег — самое великое несчастье, какое только может посетить пушных обитателей леса. Он мешает им добывать пищу, стесняя все их движения и препятствуя, таким образом, не только ходить далеко за добычей, но и скорому бегу, когда нужно скрыться от преследования врагов. Глубокий снег — это ножные кандалы, голод и смерть. Для решения проблемы такого рода существует два способа: ходули и лыжи. Последние несравненно удобнее первых. У карибу и оленя — ходули, у кролика, пантеры и рыси — лыжи. Когда глубина рыхлого снега достигает трёх или четырёх футов, рысь царствует над всеми маленькими животными и не боится больших. Человек, надевший лыжи, держит в своей власти большую часть четвероногих зверей.

Опасаясь подвергать Скукума опасным встречам, его оставляли обыкновенно одного в хижине. Этим воспользовалась однажды серебристая лисица и, взобравшись на крышу, съела кроликов.

Всю зиму продолжался с различными промежутками грабёж их капканов, но неизвестный вор был, надо полагать, очень ловок, или же просто-напросто счастливая звезда помогала ему избегать преследования охотников.

Однажды, возвращаясь домой после трёхдневного отсутствия, они увидели вдали на снежной поверхности озера двух животных, — которые то бежали друг за другом, то начинали драться. «Скукум и лисица», подумали охотники; но не успели они открыть дверей хижины, как их приветствовал сам Скукум. Куонеб долго и внимательно всматривался вдаль, где на поверхности озера всё ещё двигались две фигуры.

— У одного нет хвоста. Это, я думаю, пишу (рысь) и лисица.

Рольф готовил обед. Время от времени он также посматривал вдаль и также видел движущиеся фигуры. После обеда он сказал:

— Обойдём кругом озера и посмотрим — не удастся ли нам убить хоть одну из них.

Охотники надели свои лыжи и, стараясь, чтобы животные не заметили их, направились по оленьей тропинке в лес и пробрались к ближайшему от борцов месту. Здесь они увидели нечто, напомнившее им день унижения Скукума.

В ста ярдах от них, на открытой снежной поверхности озера, стояли лицом к лицу огромная рысь и старый друг — серебристая лисица; доведённая до отчаяния, лисица оскалила два ряда красивых белых зубов и бросилась было вперёд, но тут же по самое брюхо провалилась в снег. Она была, по-видимому, сильно ранена и находилась, во всяком случае, в полной зависимости от рыси, у которой были такие превосходные лыжи, что она легко скользила по снегу, несмотря на то, что была тяжелее лисицы, тонкие ножки которой глубоко проваливались в снег. Рысь была старая и в страхе сторонилась острых зубов, которые щёлкали, как западня, когда она подходила ближе. Она желала, без сомнения, убить свою соперницу, но без всякого вреда для себя. Несколько раз начиналась заключительная битва, но выбившаяся из сил лисица проваливалась всегда в предательский, неумолимый снег. Имей она только возможность вернуться назад и найти какое-нибудь прикрытие, которое защитило бы её сзади, она бы могла бороться за свою жизнь. Но, куда бы она ни повернулась, всюду встречала она перед собой огромную кошку, вооружённую зубами и когтями и снабжённую приспособлением для снега, какого никогда не бывает у лисицы.

Трудно было следить за этой борьбой и не почувствовать симпатии к красивой лисице. Рольф собирался уже помочь ей, когда наступил неожиданный финал. Сделав ещё один прыжок по направлению к лесу, лисица скрылась вдруг из виду, провалившись в снег, который в том месте был очень рыхлый, так как покрывал торчавшую в нём осоку; не успела она ещё опомниться, как сильные челюсти рыси сдавили ей затылок, а безжалостные когти выпустили внутренности.

Рысь встряхнула свою шерсть, вылизала грудь и лапы с видом полнейшего самодовольства и, рванув ещё раз тело убитой лисицы, направилась спокойно вдоль берега.

Куонеб приложил ко рту кисть руки и громко взвизгнул, как кролик, попавший в ловушку.

Рысь остановилась, повернулась назад и направилась прямо к тому месту, где ей послышалась многообещающая музыка. Ничего не подозревая, подошла она на расстояние двадцати ярдов от трапперов. Раздался выстрел, и рысь растянулась на снегу.

Красивый мех серебристой лисицы оказался мало испорченным и был вдвое дороже собранной ими до сих пор добычи. Мех рыси равнялся своей стоимостью меху куницы.

Охотники занялись после этого рассматриванием следов, по которым узнали, что лисица охотилась на кроликов в чаще, когда на неё напала рысь. Она очень испугалась серьёзного нападения со стороны рыси и бегала сначала вокруг кустарников, где снег был плотно утоптан кроликами. Так бегала она целый час, пока не почувствовала усталости, и, надеясь спастись, пустилась напрямик через озеро. Но слишком рыхлый снег не мог выдержать её тяжести, тогда как рысь легко скользила по поверхности. Лисица сделала роковую ошибку, но она сильна и мужественна. Здесь боролась она ещё час, пока, наконец, сильная и большая рысь не умертвила её.

40. Вражеский форт

На осмотр западной линии капканов требовалось обыкновенно два дня. Охотники выбрали на половине дороги от хижины подходящую для себя стоянку и выстроили на ней шалаш. Остановившись в шалаше однажды для отдыха, они тотчас же заметили, что со времени их последнего пребывания в нём туда приходил какой-то человек, который имел привычку жевать табак. Никто из них этой привычки не имел. Лицо Куонеба становилось мрачнее каждый раз, когда он находил новое доказательство присутствия врага. Ясно было, что близится серьёзный финал всей этой истории.

Некоторые трапперы отмечают известным образом свои капканы; другие не делают этого. Рольф отметил все капканы, сделав надрезы пилой на железе в таком порядке: два, один, три. Предосторожность весьма мудрая, как оказалось впоследствии.

Во время обхода западной стороны бобрового пруда они увидели, что куда-то исчезли шесть капканов. Местами не видно было никаких признаков пребывания здесь вора, местами же виднелись следы, которые ясно указывали на то, что капканы взяты каким-то контрабандистом, а на срубленной ветке они нашли коротенькую голубую шерстинку.

— Я найду его по этому следу и убью, — сказал индеец.

Рольф не признавал крайних мер и восстал против такого решений. К удивлению его, индеец с неудовольствием взглянул на него и сказал:

— Ты знаешь, что это бледнолицый. Будь он индеец, потерпел бы ты это? О, нет!

— К югу от озера много ещё земли; быть может, он пришёл сюда первый.

— Ты знаешь, что нет. Тебе бы надо съесть несколько сердец пекана. Я хотел мира, теперь я хочу войны.

Он перебросил через плечо свой узел, схватил ружьё, и лыжи его заскрипели по снегу.

Скукум сидел подле Рольфа. Он встал, чтобы идти, и прошёл несколько шагов по следу Куонеба. Рольф не двигался с места; он был поражён неожиданным и неприятным оборотом дела. Раздор хуже всякой войны. Скукум оглянулся назад, продолжая идти, а Рольф сидел, неподвижно уставившись вперёд. Фигура Куонеба скрылась в отдалении, за ним скрылся и Скукум. Рольф не двигался с места. В голове его мелькали все события последнего года; приём, найденный им у индейца; приключение с оленем и нежный уход за ним краснокожего. Он начал колебаться. Тут он увидел Скукума, возвращавшегося по следу. Собака подошла к Рольфу и уронила перчатку… перчатку Куонеба. Индеец, без сомнения, потерял её; Скукум нашёл её и машинально принёс тому из своих хозяев, который находился к нему ближе. Куонеб мог отморозить себе руку без перчатки. Рольф встал и направился по следу индейца. Подымаясь по крутому склону горы, он громко крикнул, затем ещё и ещё раз, пока не получил ответа. Спустя несколько минут Рольф был на верхушке горы. Индеец сидел на бревне и ждал. Рольф молча передал перчатку, которую индеец принял с неудовольствием. Рольф помолчал две минуты и сказал, направляясь по следу грабителя:

— Идём!

Часов около двух шли они молча. След привёл их к склону скалистого кряжа; на обнажённой, обвеянной ветром его поверхности следы потерялись, но индеец продолжал подыматься, пока они не перебрались на другую сторону кряжа. Пройдя довольно далеко по густой, безветренной чаще леса, они снова напали на след и, по-видимому, на тот же самый, так как лыжи были также на два пальца шире и на ладонь руки длиннее лыж Куонеба, к тому же и правая сторона рамки была сломана, и ясно виднелись следы связывавшего её ремня. След этот они постоянно видели зимой, и теперь, как и тогда, он шёл к западу.

К вечеру они нашли ложбину и расположились там лагерем. Они привыкли теперь к лагерям на снегу. Утром они снова отправились в путь, но ветер и снег скрыли совсем следы, служившие им проводниками.

«Куда идти?» — подумал только Рольф, но не сказал этого Куонебу, который, по-видимому, также находился в большом затруднении. Наконец Рольф собрался с духом и сказал:

— Он, наверное, живёт у какой-нибудь реки… по этой вот дороге… день пути. След этот пропал, надо найти другой посвежее. Мы узнаем его, как только увидим.

По-прежнему дружелюбно посмотрел на него индеец.

— Ты Нибовака, — сказал он.

Не прошли они и получаса, как напали на свежий и давно уже знакомый им след. Даже Скукум признал его сердитым ворчаньем. В несколько минут привёл он их к хижине. Они сняли лыжи и повысили их на дерево. Куонеб открыл дверь, не предупредив об этом ни малейшим стуком. Они вошли и очутились лицом к лицу с тощим, безобразным человеком, в котором все трое, включая Скукума, признали Хоага, которого они встречали раньше у хозяина торгового склада.

Хоаг поспешно протянул руку за ружьём, но Куонеб не дал ему этого сделать и сказал тоном, не допускающим возражения:

— Садись.

Хоаг сел и сердито проворчал:

— Хорошо! Товарищи мои будут здесь минут через десять.

Рольф вздрогнул, но Куонеб и Скукум не обратили на это внимания.

— Мы встретили твоих товарищей там, на горах, — сказал индеец, считавший, что всякая ложь пригодна. Скукум заворчал и обнюхал ноги врага. Пленник сделал быстрое движение ногой.

— Дай ещё раз пинка собаке, и это будет твоим последним пинком, — сказал индеец.

— Кто бил твою собаку, и чего ты хочешь добиться своими разбойничьими ухватками? И для тебя найдётся закон в этой стране, — ответил Хоаг.

— Мы это ещё увидим, вор ты, грабитель! Мы пришли сюда, во-первых, за своими капканами, а во-вторых, хотим сказать тебе: если ты ещё раз тронешь нашу линию, мы припасём мяса для ворон. Ты думаешь, я не узнаю их? — и индеец указал на пару лыж с длинными пятками и ремнём на правой, сломанной стороне рамки. — Видишь эту голубую нитку? — спросил индеец и махнул шерстинкой в сторону голубого шарфа, висевшего на гвозде.

— Да, это шарф Билли Гоукинса; он вернётся минут через пять.

Индеец сделал презрительный жест.

— Поищем-ка наши капканы, — сказал он Рольфу.

Рольф обыскал хижину и всё вокруг хижины, а также сарай. Он нашёл несколько капканов, но без своей метки.

— Вам не охотиться, а возиться с бабами и детьми, — фыркнул Хоаг, в высшей степени удивлённый тем, что Рольф оказался белым.

Все поиски Рольфа оказались напрасными: или Хоаг не крал капканов, или он спрятал их где-нибудь. Больших капканов они нашли два, но они были так велики, что годились только для медведя.

Поток ругани, пущенной Хоагом, был скоро прекращён угрозой натравить Скукума на его ноги. Хоаг смотрел на посетителей таким зверем, что, уходя от него, они нашли необходимым принять некоторые предосторожности.

Индеец взял ружьё траппера и, став в дверях, выстрелил в воздух, нисколько не беспокоясь о том, что выстрел этот могут услышать товарищи Хоага. Он знал, что товарищи эти выдуманные. Затем он сказал:

— Да! Ты найдёшь своё ружьё по нашему следу на полмили расстояния отсюда. Не смей ходить дальше этого, и чтобы я не видел больше следов твоих лыж. Во́роны очень голодны.

К великому разочарованию Скукума, индеец приказал ему идти за собой. Итак, Куонеб взял ружьё траппера и, оставив его далеко от хижины в кустах, направился с Рольфом домой.

41. Пантера Скукума

— Почему теперь так мало оленьих следов?

— Олени загораживаются на зиму, — отвечал индеец, — они никогда не ходят по глубокому снегу.

— Нам скоро опять понадобится олень, — сказал Рольф.

Они могли, конечно, настрелять оленей в начале зимы, когда бывает самая вкусная оленина, но у них для сохранения её, к несчастью, не было места. Теперь же всё труднее было добывать её, и с каждой неделей она становилась менее жирной и мясистой.

Несколько дней спустя после этого разговора они находились на верхушке горы, с которой открывался далёкий вид. Вдали они увидели воронов, которые то кружились в воздухе, то спускались вниз на землю.

— Мёртвый олень, быть может… или олений двор, — сказал индеец.

Это было то самое, поросшее густыми кедрами болотистое место по соседству с лесами, где они в прошлом году видели столько оленей. Они поэтому нисколько не удивились, когда, войдя в чащу кедров, увидели бесчисленное множество оленьих следов.

Оленьим двором называется обыкновенно такое место, где олени в течение всей зимы живут большим обществом и так плотно утаптывают на нём снег, что он на большом протяжении становится твёрдым, и они свободно бегают по его поверхности. Для этого олени выбирают обыкновенно такое место, где они могут найти обильный корм и хорошее убежище. Там не бывает снежных заносов, и олени, передвигаясь постоянно с места на место, оставляют целую сеть следов по всем направлениям, и в поисках за пищей постепенно увеличивают занимаемую ими площадь. Они не прочь были бы оставить свой двор во всякое время, но не могут, ибо повсюду встречают глубокий рыхлый снег, на поверхности которого они чувствуют себя беспомощными.

Дойдя до хорошо протоптанных следов, охотники сняли лыжи и спокойно двинулись вперёд по оленьим тропинкам. Они увидели две мелькнувшие в чаще фигуры и догадались, что под густым покровом её скрывается ещё множество других. Они направились к тому месту, где слышалось карканье во́ронов, и оказалось, что зловещие птицы пируют не над одним оленем, а над целыми тремя и притом недавно убитыми.

Куонеб внимательно осмотрел следы и сказал:

— Пантера!

Да, в олений двор забралась пантера, кугуар или горный лев; она поселилась здесь, как крыса в лавке торговца колониальными товарами. Достаточно ей было немного потрудиться, чтобы доставить себе обильное пиршество.

Пантере весело, зато оленям грустно. Убийца жаждет уничтожения и убивает часто ради одного наслаждения убийством. Он не может иной раз съесть и четверти убитых им жертв, которые становятся, таким образом, главным источником пропитания для десятков во́ронов, для лисиц, куниц и рысей.

Куонеб решил прежде, чем охотиться на оленя, сделать круговой обход в надежде встретить пантеру. Он спустил с привязи Скукума, чтобы ободрить его и дать ему возможность выказать все свои таланты.

Гордый Скукум пустился вперёд, и появление его, судя по его громкому лаю, произвело смятение оленей. Вдруг он почувствовал какой-то новый для него, раздражающий запах и сразу переменил тон, видимо чем-то испуганный. Лай его слышался теперь с западной стороны в самой скалистой части леса. Он, по-видимому, выследил какую-то добычу, так как голос его всё время слышался в одном и том же месте.

Охотники поспешили в ту сторону; собака стояла под густым кедром и с бешенством на кого-то лаяла. Они подумали прежде всего, что на дереве дикобраз, но, присмотревшись внимательно, увидели, что под деревом сидит огромная пантера; она была не особенно взволнована, считая, вероятно, недостойным себя карабкаться на дерево, и ничем не выказывала своего внимания собаке, только морщила нос и слегка шипела, когда та подступала к ней ближе.

Появление охотников дало новый оборот всему этому зрелищу. Пантера подняла голову, прыгнула на большое дерево и поместилась на разветвлении сучка. Мужественный Скукум бросился к стволу, громким лаем угрожая ей взобраться на дерево и растерзать её на куски.

Охотники поняли, что им представляется редкий и благоприятный случай сохранить для себя стадо оленей, а потому обошли дерево, отыскивая более удобное место для выстрела. Но со всех сторон они встречали какое-нибудь препятствие. Можно было подумать, будто сами ветки защищают пантеру: отовсюду которая-нибудь из них мешала прицелу.

Тщетно обойдя кругом, Куонеб сказал Рольфу:

— Ударь её чем-нибудь, чтобы она двинулась с места.

Рольф умел хорошо попадать в цель камнями, но не мог найти ни одного. Поблизости того места, где они стояли, протекал незамерзающий родник; обледеневший над ним снег превратился в твёрдый снежный ком. Рольф бросил им в пантеру и попал ей в нос. Пантера подпрыгнула от неожиданности и свалилась с дерева в снег.

Скукум в ту же минуту очутился подле неё, но полученная им пощёчина сразу изменила его тактику. Пантера вслед за этим скрылась из виду, но мужественный Скукум решил следовать за нею на расстоянии десяти футов и лаял, как сумасшедший.

Больше от неудовольствия, чем от страха, пантера взобралась на низкое дерево; Скукум поскакал с бешеным лаем, протаптывая вокруг дерева дорожку. Охотники осторожно, не делая ни малейшего шума и стараясь держаться не на виду, приблизились к дереву. Пантера всецело была поглощена созерцанием удивительной дерзости собаки, а потому Куонеб подошёл ещё ближе, прицелился и выстрелил. Когда рассеялся дым, пантера лежала на боку, судорожно подёргивая ногами, а Скукум храбро тащил её за хвост.

«Моя пантера, — как бы говорил он, — что бы вы сделали без меня?»

Пантера на оленьем дворе — тот же волк в овечьем стаде. Она за зиму перерезала бы всех оленей, хотя их было в десять раз больше, чем ей требовалось для пищи. Охотники и олени могли считать большим счастьем для себя, что им удалось отделаться от пантеры, а её превосходный мех в качестве благородного трофея занял в последующие за этим годы весьма почётное место.

42. Воскресенье в лесу

Рольф по-прежнему исполнял свои воскресные традиции, и Куонеб до некоторой степени принимал их во внимание. Любопытен тот факт, что краснокожий выказывал несравненно больше терпимости к религиозным верованиям бледнолицего, чем бледнолицый по отношению к краснокожему.

Песни Куонеба, обращённые к солнцу и духу, и обычай его жечь щепотку табаку и усы животных казались Рольфу нелепостью, безвредной, правда, но всё же нелепостью. Дай он им другое название, вроде гимнов и фимиама, Рольф выказал бы к ним больше терпимости и уважения. Он забыл слова своей матери: «Если человек делает что-нибудь искренне, веруя в то, что он поклоняется Богу, значит, он поклоняется Ему». Он не любил, чтобы Куонеб пользовался топором или ружьём в воскресенье, и индеец, понимавший, что такие поступки его являются «худым снадобьем» для Рольфа, воздерживался от работы и охоты. Но Рольф не научился уважать красных ниточек, которые индеец вешал на череп оленя, хотя понимал, что надо предоставить индейца самому себе, дабы не поселить раздора в лагере.

Воскресенье было для Рольфа днём отдыха, а Куонеб сделал его днём песен и воспоминаний.

Был вечер воскресенья, и оба они сидели в хижине, наслаждаясь огнём, горевшим в печке, тогда как снежная буря шумела на дворе и стучалась в окна и двери. Рольф наблюдал за тем, как белоногая мышка, член семьи, жившая в хижине, пыталась несколько раз подойти к носу Скукума таким образом, чтобы тот не мог схватить её. Куонеб лежал на куче оленьих шкур: во рту у него была трубка, руки его были заложены под голову. В хижине чувствовалась атмосфера довольства и братства; вечер был ещё не поздний, когда Рольф прервал молчание:

— Был ты когда-нибудь женат, Куонеб?

— Да, — отвечал индеец.

— Где?

— В Мианосе.

Рольф не решался больше задавать вопросы и стал ждать благоприятного случая. Он понимал, что в делах подобного рода надо быть очень деликатным и что бывает иногда достаточно одного прикосновения, чтобы открыть дверь или навсегда закрыть её. Он лежал и ломал себе голову над тем, как узнать то, что он желал. Скукум крепко спал, а Куонеб и Рольф следили за тем, как мышка быстро шмыгала по жилищу. Вот она подошла к берёзовой палке, стоявшей у стены, на которой висел том-том. Рольфу очень хотелось, чтобы Куонеб взял его, чтобы звуки том-тома раскрыли ему душу, но он не смел просить его об этом: такая просьба могла вызвать обратные результаты. Мышка тем временем скрылась за берёзовой палкой. Рольф видел, что палка эта при падении должна непременно зацепить протянутую верёвку, один конец которой был на гвозде, где висел том-том. Рольф крикнул на мышь; палка сдвинулась с места, зацепила верёвку, и том-том с глухим стуком упал на пол. Рольф, встал, чтобы повесить его на место, но Куонеб что-то проворчал, и Рольф, оглянувшись в его сторону, увидел, что он протягивает руку к том-тому. Предложи ему то же самое Рольф, он, наверное, отказался бы; теперь же индеец взял инструмент, осмотрел и, согрев у огня, запел песнь о Вабанаки. Пел он нежно и тихо. Рольф, сидевший подле него и в первый раз слышавший полностью всю эту песнь, получил новое понятие о музыке краснокожих. По мере того, как певец пел своеобразную по своей прелести и переливающимся горловыми нотами песнь о «Войне Кэлускепа с магами», в которой сказался дух его народа, лицо его всё более и более прояснялось и глаза загорались воодушевлением. Затем он запел песнь влюблённых «На берёзовой лодке»:

Звёзды сияют и падают росинки На берёзовой лодке плыву к любви своей.

И перешёл после этого к колыбельной песне «Голый медведь никогда не тронет тебя».

Он смолк и, задумавшись, смотрел на огонь. Рольф осмелился, наконец, сказать ему после довольно продолжительной паузы:

— Матери моей понравились бы твои песни.

Слышал ли индеец или нет, только сердце его, видимо, смягчилось, и он ответил на предложенный ему час тому назад вопрос:

— Звали её Гамовини, ибо она пела, как та чудная ночная птица на Эземуке. Я привёл её из дома отца её в Саугатуке. Мы жили в Мианосе. Она делала красивые корзины и мокасины. Я ловил рыбу и ставил капканы; нам хватало всего. Затем родился ребёнок. У него были большие круглые глаза, и мы назвали его Уи-Уис — «наша маленькая совушка», и мы были очень счастливы. Когда Гамовини пела своему ребёнку, мне казалось, что весь мир залит солнцем. Как-то раз, когда Уи-Уис мог уже ходить, она оставила его со мной и пошла в Стемфорд, чтобы продать там несколько корзин. В гавань прибыл большой корабль. Какой-то человек с корабля сказал ей, что матросы купят все корзины. Она ничего не боялась. На корабле её схватили, как бежавшую невольницу, и скрывали её до тех пор, пока корабль не ушёл. Так как она не вернулась, я взял Уи-Уиса на плечи и пошёл скорее в Стемфорд. Я скоро узнал кое-что, но народ не знал, что это за корабль, откуда он пришёл и куда ушёл… так мне сказали. Им было всё равно. Моё сердце горело и на душе кипела злоба. Мне хотелось битвы. Я хотел перебить всех людей на доке, но их было много. Меня связали и бросили в тюрьму на три месяца. Когда я вышел из тюрьмы, Уи-Уис умер. Им это было всё равно. С тех пор я ничего больше не слышал. Я поселился под утёсом, потому что не мог видеть нашего первого дома. Не знаю… может быть, она жива. Но я думаю — её убила разлука с ребёнком.

Индеец смолк и поспешно вскочил на ноги. Лицо его приняло жестокое выражение. Он бросился из хижины и погрузился в ночной мрак и снежную метель. Рольф остался один со Ску-кумом.

Всё было так грустно, так печально в жизни его друга, и Рольф, погрузившийся в размышления, спрашивал себя с мудростью, несвойственною ещё его летам: «Могло ли всё это случиться с Куонебом и Гамовини, если бы они были белые? С тем ли печальным равнодушием отнеслись бы и тогда люди к их горю?» Увы! он был уверен, что нет. Он знал, что тогда был бы совсем иной разговор и на сцену выступили бы следующие вопросы, и их бы не заглушиля и: «Скоро ли вернётся обратно это плавающее отребье рода человеческого?», «Неужели нет в мире Бога правосудия и возмездия?», «На кого должен пасть бич мести за все эти злодеяния?».

Часа через два вернулся домой индеец. Ни слова не было сказано между ними, когда он вошёл. Он не озяб и ходил, по-видимому, далеко. Рольф стал готовиться ко сну. Индеец наклонился, поднял с полу иголку, которую тот потерял день тому назад, и молча передал её своему товарищу. Рольф сказал «гм!» в знак благодарности и положил её в ящик из берёзовой коры.

43. Пропавшая связка мехов

Грабёж капканов на некоторое время прекратился после того, как охотники посетили вражеский лагерь. Когда же наступил март, и снег, вследствие перемежающихся оттепелей и морозов, покрылся ледяной корочкой, и лыжи сделались ненужными, — начались новые явления раздражающего свойства, благодаря тому что можно было ходить повсюду, не оставляя после себя никаких следов.

Охотники сняли с капкана соболя и несколько куниц, потом добрались до бобрового пруда.

Капканов они не ставили там, но им интересно было узнать, сколько бобров ещё осталось и что они делают.

Журчащие ручьи, стекающие на лёд с берегов пруда, пробуравили его в нескольких местах, так что видна была вода, которая не замерзала, потому что морозы теперь ослабли. Бобры часто выходили через эти отверстия, как это указывали следы, а потому трапперы подходили к пруду осторожно.

Притаившись за толстым, бревном, охотники внимательно всматривались в одно из таких пробуравленных отверстий. Куонеб держал наготове ружьё, а Рольф держал Скукума, когда показалась знакомая им широкая плоская голова. Внутри отверстия плавал большой бобр, втягивая в себя воздух и осматриваясь по сторонам; немного погодя он вскарабкался на берег, направляясь, очевидно, к какой-нибудь осине, которую он, вероятно, уже раньше принялся рубить. Он находился от охотников на расстоянии выстрела, и Куонеб прицелился уже, когда Рольф пожал ему руку и указал вперёд. Пробираясь осторожно среди деревьев, шла большая рысь. Она не видела и не чувствовала запаха живых существ, кроме запаха бобра, который приступил уже к рубке выбранного им дерева.

По ценности своего меха бобр был важнее рыси, но большая часть охотников — натуралисты в глубине своей души, и трапперы с любопытством ждали, что будет дальше.

Рысь словно провалилась сквозь землю; она исчезла в тот самый момент, когда увидела возможность поживиться добычей, и затем уже начала свои наступательные движения. Охотники видели, как она осторожно кралась по ровному открытому месту. Ростом она казалась в эту минуту менее четырёх дюймов. Брёвен, камней, деревьев и ветвей, за которыми она могла скрываться, было здесь значительное количество; мало-помалу она добралась до самой чащи, и усы её выглянули оттуда в каких-нибудь пятнадцати футах от бобра.

Всё это мучительно раздражало Скукума; его, правда, не было видно, но он время от времени издавал визжащие трели и рвался вперёд, горя нетерпением воспользоваться благоприятным случаем. Чуткое ухо бобра расслышало едва заметный шум борьбы. Он прекратил свою работу, повернул назад и направился к отверстию во льду. Рысь в ту же минуту прыгнула из засады и схватила бобра за шиворот; но бобр был вдвое тяжелее рыси, а берег был крутой и скользкий, и оба животные покатились вниз, всё ближе и ближе к отверстию. У самой кромки бобр рванулся вперёд и нырнул в воду вместе с рысью, которая продолжала держать его за шиворот. Не успели они скрыться, как охотники бросились к воде в надежде, что борцы всплывут наверх, и их легко будет захватить; но они не показывались. Ясно было, что оба отправились под лёд, где бобр был у себя дома.

Прошло минут пять, и можно было с достоверностью сказать, что рыси больше не существует. Куонеб срубил молодое деревце и сделал из него багор. Он опускал его несколько раз под лёд то в одну, то в другую сторону, пока не нащупал что-то мягкое. Он прорубил топором отверстие и вытащил мёртвую рысь. Бобр, очевидно, отделался от неё, не потерпев, вероятно, больших повреждений.

Пока Куонеб снимал мех, Рольф бродил вокруг пруда, но скоро вернулся, чтобы рассказать замечательное происшествие.

Он заметил во льду ещё одно отверстие, откуда вышел другой бобр; отойдя на двадцать ярдов от плотины, бобр осмотрел несколько деревьев и выбрал себе осину. Он тотчас же принялся за рубку, но по какой-то странной причине — быть может потому, что он был один — он не рассчитал направления, и дерево с треском свалилось вниз прямо ему на спину, убило его и пригвоздило к земле.

Охотники без всякого затруднения стащили дерево, сняли мех с бобра и ушли с бобрового пруда гораздо богаче, чем ожидали.

К следующему вечеру, когда они достигли стоянки на полпути от дома, у них было столько добычи, как не было ещё с того памятного дня, когда поймали шесть бобров.

Утро следующего дня было ясное и солнечное. Во время завтрака они увидели вдруг далеко на севере необычайное собрание во́ронов, какого не встречали до сих пор ни в одной местности. Штук двадцать или тридцать этих птиц носились высоко в воздухе, описывая огромные круги над одним и тем же местом, и время от времени громко и звучно каркали. Один из во́ронов спускался иногда вниз и скрывался из виду.

— Почему это они так летают?

— Хотят, верно, дать знать другим во́ронам, что там есть добыча. У них очень хорошие глаза. Они узнают сигнал на расстоянии десяти миль и все летят к этому месту. Мой отец говорил мне, что можно собрать всех во́ронов на расстоянии двадцати миль, стоит только положить падаль, чтобы её было видно, и они сами дадут знать об этом друг другу.

— Недурно, мне кажется, посмотреть, в чём дело. Может быть, ещё пантера, — сказал Рольф.

Индеец кивнул в знак согласия. Спрятав в безопасное место связку мехов и лыжи, которые они взяли с собой на всякий случай, они отправились в ту сторону по твёрдому обледеневшему снегу. Они прошли всего две-три мили до того места, где было собрание воронов, и очутились снова в кедровой чаще с оленьим двором.

Скукуму было знакомо это место. Он бросился в лес, исполненный жажды воинственной славы. Но почти моментально во все лопатки примчался назад, жалобно воя и как бы взывая о помощи, а за ним по пятам гнались два серых волка. Куонеб подпустил их к себе на сорок ярдов; увидя людей, волки остановились и повернули назад. Куонеб выстрелил; один из волков громко тявкнул, как собака. Затем оба прыгнули в кусты и скрылись из виду.

Охотники внимательно осмотрели снег и нашли следы крови. В оленьем дворе валялось несколько убитых волками оленей, но убитых не сейчас. Ни живых оленей, ни волков не было видно; затверделая поверхность снега давала возможность свободно двигаться всем животным, а потому и тем и другим легко было скрыться от охотников.

Осмотрев низменную местность, поросшую ивой, в надежде найти там бобров, они вернулись вечером к месту стоянки. Они нашли там всё, как оставили, за исключением связки мехов, которая исчезла куда-то бесследно.

На твёрдой поверхности снега незаметно было, конечно, никаких следов. Они подумали прежде всего, что это сделал их старый враг, но, пробродив вокруг в надежде напасть на какие-нибудь следы, они нашли шкурку горностая, а на четверть мили дальше — её остатки, и ещё дальше — куски меха выхухоли. Это походило на проказы врага трапперов росомахи, которая, хотя и редко, но попадалась в этих горах. Да! Вот и следы когтей росомахи, а вот и ещё кусок меха выхухоли. Сомневаться не приходилось, кто был вором.

— Как-никак, а она порвала только самые дешёвые из всей связки, — заметил Рольф.

Трапперы многозначительно взглянули друг на друга… «порвала только самые дешёвые». Могла ли росомаха понимать ценность меха? Положительных указаний на присутствие росомахи не было; обледенелая поверхность снега не могла, собственно говоря, дать какие-либо указания. Нечего было, впрочем, сомневаться в том, что меха были разорваны и исцарапаны только для отвода глаз; это было дело рук человека-грабителя, и человеком этим был Хоаг.

Он видел, конечно, когда они выходили сегодня утром, а с тех пор прошло столько времени, что он успел опередить их и находился теперь далеко.

— Да! Подожду несколько дней, чтобы он думал, будто находится в полной безопасности, а потом выслежу его и всё порешу, — сказал индеец, уверенный действительно в том, что положит конец всему делу.

44. Усмирение Хоага

Перемена погоды повлекла за собою неминуемую перемену всех планов охотников и спасла врага их от немедленного возмездия. Две недели продолжалась оттепель, и затем пошёл дождь. Озеро покрылось водой дюймов на шесть; река разлилась по всему льду, быстро уничтожая последние остатки его. Грязь и мокрый снег положили конец путешествиям по лесу, предсказывая быстрое наступление весны.

Каждую ночь слегка подмораживало, и с каждым днём солнце грело всё сильнее; на открытых солнечных склонах появились всюду широкие проталины.

Воспользовавшись первым днём, когда слегка подморозило, трапперы отправились в обход, зная хорошо, что наступил уже конец сезону и вместе с тем настал и шестимесячный отдых всем капканам и ловушкам.

Они направились обычной дорогой, захватив с собой лыжи, хотя теперь они редко пользовались ими. Здесь они увидели большой след; Куонеб указал на него и что-то промычал в утвердительном смысле, когда Рольф спросил:

— Медведь?

Да! Медведи бродили теперь в лесу; зимняя спячка их кончилась. Они были теперь жирные, и мех их бьш в цене; через месяц они должны были похудеть и начать линять. Наступило время охоты на медведя — или капканом, или с собакой.

Скукум, без сомнения, считал последний способ охоты самым подходящим для себя, но дело в том, что на медведя мало одной собаки. Надо, по меньшей мере, три-четыре, чтобы дразнить его сзади, забегать ему спереди и вступать с ним в схватку; одна собака могла только заставить его улепётывать.

У них не было подходящих капканов, и они, зная, что медведи весною ходят очень далеко, не захотели идти по его следам.

В ловушках они нашли двух куниц, но одна из них испортилась вследствие тёплой погоды. Они узнали на этот раз, что у врага их была своя линия капканов, для которой он употреблял частью и их ловушки. Он недавно делал обход и воспользовался до некоторой степени их трудами.

Несмотря на то, что следы его были сделаны два дня тому назад, их нетрудно было проследить на снегу и на земле. Куонеб осмотрел своё ружьё; он прикусил нижнюю губу и зашагал вперёд.

— Что ты хочешь делать, Куонеб? Неужели пустишь в ход ружьё?

— Когда подойду достаточно близко.

В глазах краснокожего сверкнул опасный огонёк, заставивший Рольфа молча следовать за ним.

На расстоянии трёх миль они прошли мимо трёх куньих капканов и наконец увидели у дерева большой треугольник из брёвен с приманкой и с такими признаками, которые ясно указывали опытному глазу, что в этом месте спрятан большой железный капкан для медведя.

С трудом удалось им пресечь любознательность Скукума, и они двинулись дальше. Они прошли ещё мили две и тут убедились, что враг их, хотя и был недобросовестным траппером, зато был опытным бродягой и хорошо знал всю окружающую местность.

Вечером на закате солнца они пришли к своей стоянке, выстроенной на полпути от хижины, и остались там на ночь. Когда Рольф перед тем, как ложиться спать, вышел взглянуть ещё раз на небо, он услышал вдруг скрип дерева и очень удивился, так как кругом царила мёртвая тишина. Даже Скукум обратил на это внимание. Но скрип не повторялся больше. Утром они снова пустились в путь.

В лесу во всякое время слышатся самые разнообразные звуки — шелест деревьев, вариации соек на разные тоны, карканье во́ронов, трескотня кузнечиков, и между ними случайные возгласы тетеревов, куропаток и сов. Четвероногие молчат в большинстве случаев, за исключением рыжей белки, которая настолько же болтлива, как и деятельна.

Далёкие звуки разносятся эхом далеко по лесу, некоторые из них слышатся очень далеко. Ни днём, ни ночью не проходило и пяти минут, чтобы до чуткого уха всегда бдительной собаки не доходили звуки какой-нибудь странной лесной болтовни, или царапанья, или треска, или крика, или свиста. Сотни раз в день передавало ему ухо всё, что совершалось в лесу и на что очень часто и в течение многих дней никто не обращал внимания, считая это почему-либо неинтересным. Не думайте, чтобы что-нибудь ускользало от её слуха; неумолчный шум шагов, заглушающий многие звуки для охотника, не производил никакого влияния на Скукума. Когда повторился скрип дерева, слышанный Рольфом, и донёсся до слуха собаки, шерсть её ощетинилась, она насторожилась и глухо заворчала.

Охотники остановились в свою очередь. Так поступают все опытные охотники, когда собака говорит им: «стой!». Они подождали с минуту. Скрип снова повторился. Он походил на скрип сука, когда он от ветра скребётся о соседний сук.

Гау! гау! гау! — крикнул Скукум и пустился вперёд.

— Назад, дурачок ты этакий! — закричал на него Рольф.

Но у Скукума было своё на уме. Он пустился по-прежнему вперёд, затем остановился, склонил голову к земле и что-то обнюхал на снегу. Индеец наклонился и поднял струбцинку, то есть карманный подъёмный винт, который трапперы всегда носят с собой для постановки капкана, ибо без него ни один человек не может ни завинтить, ни отвинтить пружины. Подняв его, индеец сказал:

— Да! Хоаг будет теперь в большом затруднении.

Он догадался, что соперник-траппер потерял самый необходимый инструмент. Находка его представляла собой событие. Скукум пустился дальше. Так дошли они до небольшой ложбины. Собака опередила их, и они услышали вдруг, что она сердито лает и ворчит на кого-то. Охотники поспешили к месту действия и увидели на снегу, в одной из тех дьявольских машин, которые называются медвежьими капканами, тело своего врага Хоага, траппера, попавшего рукой и ногой в западню, поставленную им же самим.

На лице индейца мелькнула злорадная улыбка. Рольф пришёл, напротив, в ужас. В то время, как они стояли и смотрели на лежавшего, послышался вдруг слабый крик Хоага.

— Он жив, скорее! — воскликнул Рольф.

Индеец подошёл, но не спеша. Он дал обещание отомстить; мог ли он спешить на помощь?

Беспощадные железные челюсти держали траппера за колено и правую руку. Надо было прежде всего высвободить его. Но как? Нет человека, который мог бы справиться с пружиной без необходимого приспособления.

— Куонеб, помоги ему! Во имя Бога, помоги! — воскликнул Рольф, забыв свою вражду и видя перед собой только страдающего и умирающего человека.

Индеец смотрел с минуту на него, затем подошёл поспешно и вынул струбцинку. Первая пружина под напором его сильных пальцев скоро опустилась, но как быть со второй? У них не было второй струбцинки. Они взяли длинный ремень из оленьей кожи, который всегда носили с собой, и обмотали его несколько раз кругом спущенной пружины, чтобы придержать её. Тогда они сняли струбцинку и приладили её ко второй пружине; она спустилась, и капкан раскрылся. Индеец разжал тиски и осторожно вытащил оттуда руку и колено. Траппер был свободен, но лежал без сознания, и они подумали, что помощь опоздала.

Рольф расстегнул Хоагу кафтан. Индеец развёл костёр. Минут через пятнадцать был готов горячий чай. Они попробовали влить немного пострадавшему в рот. Из груди Хоага вырвался лёгкий стон.

Погода была мягкая. Траппер не мог замёрзнуть; он только измучился и потерял сознание. Тепло от костра, горячий чай, лёгкое растирание — и он пришёл в себя.

Сперва они думали, что он умирает, но спустя час он настолько пришёл в себя, что мог говорить. Вот что он рассказал им слабым и прерывистым голосом:

— В… м… м… м… Вчера… нет, два или три дня тому назад… м… м… м… не знаю; я пошёл… осмотреть капканы… медвежьи. Не посчастливилось… м… м… м… ещё глоток, виски… нет? м… м… м… Ничего… ни в одном капкане… а когда я подошёл к этому… о-о… м… м… я увидел… приманку стащили птицы, а полочка… м… м… м… полочка… да, лучше… а полочка лежала пустая. Я подошёл, чтобы прикрыть… кедром; больше ничего не мог достать… м… м… м… я наклонился… поправить другую сторону… нога моя поскользнулась… лёд… везде лёд… и… м… м… м… потерял… равновесие… коленом ударился о полку… О Господи!.. как я страдаю!.. м… м… м… они сдавили мне… колено… руку…

Голос его спустился до шёпота, и он вдруг смолк; с ним сделался, по-видимому, обморок. Куонеб встал, чтобы поддержать его. Взглянув на Рольфа, он покачал головой, как бы говоря, что всё кончено. Но у бедняги было крепкое сложение, как у истого жителя лесов, и он, вопреки своему измученному телу, снова пришёл в себя. Они дали ему ещё горячего чаю, и он снова заговорил шёпотом:

— Одна рука была свободна и… и… и… я мог бы… м… м… но у меня не было струбцинки… я потерял… где-то… м… м… м… Я крикнул… не знаю… кто-нибудь мог услышать… мне легче было… когда кричу… м… м… м… Слушайте… можно собаку прогнать… прочь… пожалуйста… Не знаю… мне показалась целая неделя… может, был в обмороке… м… м… м… Я кричал… когда мог…

Наступила продолжительная пауза, и Рольф сказал наконец:

— Мне кажется, я слышал твой крик прошлую ночь, когда мы были там наверху. Собака слышала также. Позволь мне поправить твою ногу.

— М… м… м… да… так лучше… скажи, ты… белый… правда? Не оставляй меня одного… потому… я поступал гадко… м… м… м… Не оставишь, нет?

— Нет, тебе не следует волноваться… мы останемся с тобой.

Хоаг что-то пробормотал, но они не расслышали его слов, и он закрыл глаза. После довольно продолжительного молчания, он дико оглянулся кругом и заговорил снова:

— Скажите… я плохо поступил с вами… но не покидайте меня… не покидайте… — Слёзы градом полились из его глаз, и он жалобно простонал: — Я… всё… исправлю… Ты белый, правда?

Куонеб встал и пошёл набрать ещё топлива. Траппер продолжал шёпотом:

— Я боюсь его… теперь… он… слушай, я теперь бедный старый человек. Если я останусь жив… после этого… м… м… м… я не буду в состоянии ходить. Я теперь калека.

Он задумался на несколько минут, затем снова начал:

— Какой сегодня день… пятница! Я… два дня был здесь… м… м… м… я думал — целую неделю. Когда… собака… прибежала, я думал — волк. Ох!.. ох!.. мне было всё равно… м… м… м… Скажи, ты не покинешь меня… потому… потому что… я поступал… худо. Мне… не принесло это счастья.

Он снова сделался неподвижен, затем вдруг громко, продолжительно вскрикнул… они слышали такой же крик ночью. Собака заворчала, охотники вздрогнули. Глаза несчастного закатились; у него начался бред.

Куонеб указал на восток, сделал знак восходящего солнца и качнул головой в сторону траппера. Рольф понял, что больной траппер не увидит никогда больше восходящего солнца. Но они ошибались.

Длинная ночь прошла в борьбе между смертью и стремлением вырваться из её когтей. На рассвете смерть была побеждена и удалилась со сцены. А когда солнце взошло, у больного, видимо, поднялись силы. Пока можно было не бояться рокового исхода.

Рольф сказал Куонебу:

— Куда мы снесём его? Не пойти ли домой за тобогганом: нам легче будет свезти его до хижины.

На этот раз и больной принял участие в разговоре.

— Скажите, вы не возьмёте меня теперь с собой? Ах!.. хочется домой. Мне кажется… дома будет лучше. Мои товарищи ушли на Муз-Райвер. Я не поправлюсь, если свезёте меня туда.

Под словом «туда» он подразумевал озеро индейца и как бы мимоходом взглянул при этом на бесстрастное лицо краснокожего.

— Есть у тебя тобогган в хижине? — спросил Рольф.

— Да… довольно хороший… на крыше… слушай, — и он тихо шепнул Рольфу: — пусть он идёт за ним… ты не уходи от меня… он убьёт меня, — и он тихо заплакал от жалости к самому себе.

Куонеб спустился с горы; высокая, мускулистая фигура его быстро зашагала вперёд; она становилась всё меньше и тоньше и расплылась, наконец, в пространстве.

45. Рольф ухаживает за Хоагом

Часа через два краснокожий был уже в хижине траппера и без малейшего колебания и смущения приступил к осмотру всего, что в ней находилось. На крыше он действительно нашёл тобогган, который оказался в очень хорошем состоянии несмотря на то, что хозяин его был никуда не годным человеком.

На чердаке он нашёл несколько связок мехов, висевших на стропилах; их было не очень много, потому что сбор мехов — дело трудное. Куонеб подозрительно осмотрел все меха и нисколько не удивился, когда увидел свой рысий мех, который легко было признать по тому, как он был растянут для просушки. В другой связке он нашёл мех убитого им самим бобра, признав его по тёмной полосе вдоль спины.

Относительно куньих мехов он не мог сказать ничего положительного, хотя сильно подозревал, что большинство их взято из его капканов.

Он привязал одеяло Хоага к тобоггану и поспешил обратно к тому месту горы, где оставил трапперов.

Скукум, которому не нравилось общество Хоага, встретил его далеко от этого места.

Траппер всё время свободно разговаривал с Рольфом, но сразу почувствовал себя угнетённым, как только увидел возвратившегося индейца.

Охотники уложили раненого на тобогган и двинулись в путь. Земля местами была совсем обнажённая, а тащить больного было трудно, но путь, к счастью, шёл вниз по склону горы, и часа через четыре они были уже у хижины.

Охотники положили больного на кровать; Рольф занялся приготовлением обеда, а Куонеб рубкой дров.

Подкрепившись чаем, ветчиной и кексами, все почувствовали себя лучше. Хоаг походил теперь больше на самого себя. Он разговаривал свободно, почти весело, но Куонеб, у ног которого приютился Скукум, курил молча и не спускал глаз с огня.

После довольно продолжительного молчания индеец повернулся вдруг к трапперу и, указывая трубкой на меха, сказал:

— Сколько здесь наших?

Хоаг, видимо, струсил, но затем ответил ему угрюмо:

— Я не знаю, что ты хочешь сказать. Я очень болен. Свезите меня в Лайон-Фельс и берите всё, что здесь есть, — и он заплакал.

Рольф взглянул на Куонеба и покачал головой; затем, обратившись к больному, сказал:

— Не волнуйся; мы всё сделаем как следует. Есть у тебя хорошая лодка?

— Очень хорошая. Надо её немного исправить.

Ночь прошла довольно спокойно; больной просыпался только два раза и просил дать ему пить. Утром он чувствовал себя ещё лучше и даже начал строить планы на будущее.

Он воспользовался первым благоприятным случаем, чтобы шепнуть Рольфу:

— Не можешь ли отослать его куда-нибудь прочь? Я чувствую себя лучше с тобой.

Рольф ничего не ответил ему на это.

— Слушай, — продолжал траппер, — слушай, молодой охотник, как тебя зовут?

— Рольф Киттеринг.

— Слушай, Рольф, подожди недельку или дней десять, пока стает лёд; я буду тогда в состоянии двинуться в путь. Отсюда небольшой переезд до Лайон-Фельса.

После довольно продолжительной паузы, вызванной приходом Куонеба, он снова начал:

— Муз-Райвер — судоходная река; вы доставите меня в пять дней до места. В Лайон-Фельсе мои товарищи.

Он не хотел говорить, что под словом «товарищи» подразумевает жену и сына, которых совсем забросил, а теперь ехал к ним в надежде, что они будут ухаживать за ним.

Рольф с удивлением слушал его.

— Слушай! Я отдам тебе все меха, если ты доставишь меня туда.

Рольф с любопытством взглянул на него; ему хотелось спросить: «Ты говоришь о наших мехах?»

Разговор снова прекратился, так как опять пришёл Куонеб.

Рольф вышел из хижины и вызвал Куонеба за собой. Они долго говорили о чём-то между собой, а когда Рольф вернулся, больной сказал ему:

— Останься со мной и свези меня. Я дам тебе своё ружьё, — а затем после короткого молчания: — все мои капканы и лодку.

— Я останусь с тобой, — сказал Рольф, — а недели через две мы свезём тебя в Лайон-Фельс. Я думаю, ты укажешь нам, как ехать.

— Можете взять все меха, — и траппер снова указал на добычу, украденную им, — а то ружьё — твоё, когда вы свезёте меня.

Дело было решено, но Куонебу необходимо было побывать ещё у себя в хижине. Он задумался над тем, как ему поступить с мехами? Снести новую связку мехов туда или принести меха оттуда и затем свезти всё в Лайон-Фельс? Рольф также задумался над этим. Он знал на своём веку много худых людей, включая сюда и Хоага. Везти с собой меха, где были товарищи Хоага, который мог предъявить на них свои права, было рискованно, и он сказал:

— Куонеб, ты вернёшься обратно дней через десять, не более. Мы возьмём с собой немного мехов в Лайон-Фельс, потом можем добавить. Припрячь остальное хорошенько, мы съездим потом к Уоррену. Мы отсюда довольно возьмём с собою… как знать, что там в Лайоне.

Они отобрали меха рыси, бобра и с дюжину куниц, чтобы оставить здесь, а остальные связали вместе. Куонеб перебросил их через плечо и в сопровождении Скукума направился вверх по склону горы и скоро скрылся в лесу.

Десять дней тянулись томительно долго. Хоаг всё время ныл или плакал, жаловался, низкопоклонничал до отвращения или старался расположить в свою пользу, предлагая то и дело меха, ружьё и лодку.

Рольф пользовался всегда хорошей погодой и с удовольствием уходил из хижины. Как-то раз, захватив с собой ружьё Хоага, отправился он к ближайшей реке, находившейся на расстоянии одной мили, и увидел там большой бобровый пруд. Он осмотрел его кругом и нашёл утонувшего бобра вместе с капканом, в котором признал свой собственный, так как на нём была сделанная им самим пометка (’’ ’ ’’’). Он нашёл ещё один капкан и в нём ногу бобра, затем третий, и так постепенно все шесть капканов. Он взял их с собою и бобра и направился обратно к хижине. Хоаг встретил его целым потоком жалоб:

— Ты не должен оставлять меня одного. Я хорошо плачу тебе. Я не прошу милости и так далее.

— Смотри, что я нашёл, — сказал Рольф, показывая бобра. — А вот и ещё, — продолжал он, показывая капканы. — Странно, не правда ли? У нас было шесть точно таких же капканов; я пометил их так же, как и эти; они все исчезли… след от лыж показывает, откуда они. Нет ли здесь поблизости каких-нибудь изворотливых соседей у тебя?

Траппер мрачно взглянул на него.

— Пари держу, что это сделал Билль Гоукинс, — сказал он и погрузился в угрюмое молчание.

46. Возвращение Хоага домой

Пробуждение весны в лесу принадлежит к числу самых приятных и радостных событий в мире. Сильные дожди, перепадающие время от времени, заливают поверхность маленьких рек целыми потоками воды, которая быстро съедает лёд и снег, хотя большинство лесных рек вскрывается медленно. Очень редко случается бурный ледоход, с треском ломающий лёд и уносящий его в какие-нибудь два часа. Это обыкновенно бывает на больших реках, где поверхность воды обширнее. Снег в лесу тает медленно, и, когда вода покроет лёд, он исчезает постепенно, без шума и треска. Наступление весны в лесу знаменуется разбуханием почек, криком диких гусей и карканьем ворон, которые прилетают с более низменных мест, спеша разделить с родичами своими, большими воронами, добычу, оставшуюся от зимних охот.

С юга летят маленькие птички, напевая коротенькие весенние песенки: резвые крапивники, стойко перенёсшие зимние морозы, весело поют и щебечут, пока не появятся снегири и чёрные дрозды, которые своим более изысканным пением заставляют забыть эти скромные хороводы.

Стоит зиме сделать хотя бы один шаг назад, как весна производит панику в рядах отступающего врага и вынуждает его к бегству. Десять дней отсутствия Куонеба были днями настоящих революционных переворотов, после которых зима окончательно уступила место весне и унесла с собою снег, оставив его только в самых тенистых закоулках леса.

Но вот наступило наконец ясное солнечное утро, когда Рольф, к великому удовольствию своему, услышал отрывистый крик индейца: «го!», а спустя минуту кругом него запрыгал с радостным визгом Скукум. Возвращение индейца произвело на Хоага совсем иное впечатление. Он уже настолько оправился, что мог встать и, хотя с трудом, но ковылял вокруг дома, опираясь на палку, и ел с большим аппетитом по три раза в день, продолжая ворчать в то же время, что всё скверно и невкусно. Но с того момента, как появился индеец, он углубился в самого себя, надулся и замолчал. Не прошло, однако, и часу, как он снова начал предлагать Рольфу меха, ружьё, лодку и капканы с условием, чтобы он свёз его к семье.

Все трое были очень довольны, когда наступил наконец день отъезда в Лайон-Фельс.

Путь их шёл по Малой Оленьей реке, Малому Оленьему озеру, по южной ветви Оленьей реки, а затем Большой Оленьей рекой. Все реки были переполнены, и всюду было множество воды, что значительно сокращало количество «портэджей».[7] Хоаг не мог ходить скоро, а переносить его с места на место было нелегко. В три дня они проехали пятьдесят миль и к вечеру третьего дня были уже в небольшом поселении Лайон-Фельс.

В обращении Хоага сразу произошла резкая и крайне неприятная перемена. Он начал приказывать, тогда как прежде от него слышались только плаксивые просьбы. Он кричал на них:

— Причаливай осторожно, не порти моей лодки.

Увидя нескольких человек, собравшихся у мельницы, он рассыпался перед ними в излияниях, но не получил на них ответа, кроме холодного и как бы мимоходом брошенного приветствия: «Галло, Джек! Никак вернулся домой»? Одного из них еле уговорили заменить собою Рольфа и снести Хоага к его хижине. Да, семья его оказалась дома, но она была, по-видимому, недовольна его возвращением. Он что-то шепнул своему сыну, и тот с мрачным видом направился к реке и вернулся с ружьём, которое Рольф считал уже своим; он захватил бы также и меха, но Скукум набросился на него и прогнал его от лодки.

Хоаг выказал при этом свой настоящий характер.

— Это мои меха и моя лодка, — сказал он одному из рабочих на мельнице и прибавил, обратившись к спасшим его людям: — А вы, скверные разбойники, краснокожие воры, проваливайте прочь отсюда, не то я подам на вас жалобу судье.

И он осыпал их оскорбительной и непечатной бранью, в которой выказалась вся злоба его низкой натуры.

— Говорит, как настоящий бледнолицый, — холодно заметил Куонеб.

Рольф стоял молча. Оказать такую бескорыстную помощь и в благодарность за это получить столько гадкой, унизительной брани! Он невольно подумал, что даже дядя его Мик и тот не выказал бы столько низости и неблагодарности.

Хоаг дал полную свободу языку, найдя в товарище своём Билле Гоукинсе внимательного слушателя всех своих жалоб. В конце концов, он довёл его до того, что тот воспламенился рассказами о причинённом Хоагу зле и привёл судью расследовать дело, арестовать «преступников», а главное — отобрать «меха Хоага».

Старик Сила Сильвани, хозяин мельницы и пионер этой местности, был в то же время и судьёй. Это был человек высокого роста, худощавый, смуглый, напоминающий в физическом и нравственном отношении Авраама Линкольна. Он выслушал душераздирающий рассказ об ужасном преступлении, грабеже и пытках, которым эти два изверга в образе людей подвергли ни в чём не повинного Хоага; судья слушал внимательно, возмущаясь сначала, а затем, чем дальше, тем больше забавляясь этим рассказом.

— Вы не получите никакого удовлетворения до тех пор, пока я не выслушаю другую сторону, — сказал он, приказывая позвать Рольфа и Куонеба. Он окинул их внимательным взором и, обращаясь к Рольфу, спросил его:

— Ты индеец?

— Нет, сэр!

— Метис?

— Нет, сэр!

— Хорошо, расскажи мне всё, как следует, об этом деле, — и Сильвани, приготовившись слушать, устремил проницательный взор на юношу.

Рольф рассказал всю историю их знакомства с Хоагом, начиная от встречи с ним в складе Уоррена до приезда в Лайон-Фельс. Нельзя сомневаться в истине какой-нибудь истории, когда она передаётся искренне и подробно, и потому рассказ Рольфа представился во всей своей очевидности проницательному и доброму старому охотнику, торговцу, хозяину мельницы и судье.

— Сынок, — сказал он тихо и ласково, — вижу, что ты сказал мне всю правду. Верю каждому твоему слову. Всем нам известно, что Хоаг — самый презренный негодяй и величайший лгун на Райвере. Он язва и всегда был язвой. Он только обещал дать тебе ружьё и лодку, а затем раздумал, и мы не можем заставить его исполнить своё обещание; что касается непорядков в лесу, то вы два свидетеля против его одного, и вы получите меха и капканы. Вы хорошо сделали, что оставили остальные меха дома, не то вам пришлось бы поделить их; пусть меха остаются у вас, и предайте всю эту историю забвению. Мы найдём для вас лодку, чтобы дать возможность уехать из нашего города. Относительно Хоага не беспокойтесь: дни путешествий его кончены.

Человек, владеющий связкой первоклассных мехов, считается богатым во всяком пограничном городке. Судья был в то же время торговцем, а поэтому они продали ему меха и могли закупить себе всё необходимое.

День начинал уже склоняться к вечеру, когда они снарядили новую лодку, снабдив её всеми припасами. Старик Сильвани всегда держал себя спокойно во время коммерческих переговоров, говорил тихо и мягко, изредка делая весьма забавные замечания, что заставляло некоторых думать, будто он человек податливый. В конце концов, оказывалось, что он ничего не терял при таком способе обращения, и конкуренты не решались бороться с длинным невозмутимым Сильвани.

Покончив дела, Сильвани сказал охотникам:

— Теперь я кое-что подарю каждому из вас, — и передал им два складных ножа, впервые появившихся в то время.

Для охотников это были чудесные вещи, сокровища драгоценные, источник бесконечной радости. Если бы они даже знали, что на шкуру одной куницы можно купить таких ножей целую дюжину, то восторг их и детская радость нисколько не изменились бы от этого.

— Поужинайте-ка с нами, ребята, а завтра утром уедете, — сказал Сильвани.

Они присоединились таким образом к многочисленной семье мельника и разделили с ней вечернюю трапезу. После ужина они часа три просидели под широким портиком, обращённым в сторону реки, и старик Сильвани, чувствовавший, по-видимому, большое влечение к Рольфу, занимал его бесконечными разговорами, которые в то время показались ему просто интересными, и только по прошествии многих лет понял он по тому влиянию, какое они имели на него, сколько в них было глубокого смысла и истинной мудрости.

— Для Джека Хоага, — говорил Сильвани, — существует два неудачных места: одно из них — где его не знают и судят о нём по его наружности; другое — где его в течение двадцати лет изучили насквозь, как, например, у нас. Ловкий, хитроумный мошенник может носить ложную маску год, пожалуй — два, но раз ты имеешь возможность узнать его досконально в течение двадцати лет, встречаясь с ним и лето и зиму, он выскажется, в конце концов, и ни один тёмный уголок его души не останется скрытым.

Я не имею никакого намерения строго судить его, ибо не знаю, какого рода червь точит его сердце. А я думаю, что такой червь есть у него, иначе он не был бы так зол. Вот почему я всегда говорю себе: не спеши судить, разузнай всё хорошенько, прежде чем клеймить человека. Мать моя имела обыкновение говорить: не говори ни о ком худо, пока не предложишь себе вопросов — так ли это, хорошо ли это, нужно ли это? И чем старше я делаюсь, тем становлюсь осмотрительнее в своих суждениях. Когда я был в твоих летах, я был неумолим, как железный капкан, и уверен в своей непогрешимости. Говорю тебе: нет человека умнее шестнадцатилетнего мальчика, за исключением разве пятнадцатилетней девочки.

Верь мне, мальчик, что в то время, когда всё кругом будет казаться тебе мрачным, тебя подстерегает какая-нибудь радость; только будь твёрд, спокоен и добр, и непременно случится что-нибудь и приведёт всё снова в порядок. Выход всегда есть, и мужественное сердце всегда найдёт его.

Верь, мальчик: никто не одолеет тебя, пока ты сам этого не подумаешь. Только не бойся, и ничто не сломит тебя.

Это — как с болезнью. Я видел много лечившихся людей и теперь думаю: нет больных людей, кроме тех, которые считают себя больными.

Чем старше я становлюсь, тем больше начинаю присматриваться к внутренней сущности людей, а наружная сторона их имеет для меня самое ничтожное значение. Как случилось, Рольф, что ты сошёлся с индейцем?

— Подробно или вкратце хотите выслушать всю эту историю? — спросил Рольф.

— Пусть себе вкратце, в один прыжок, — тихо засмеялся Сильвани.

Рольф сделал ему краткий отчёт о своей жизни.

— Очень хорошо, — сказал мельник, — а теперь подробно.

Когда Рольф кончил, мельник сказал ему:

— По всем поступкам твоим вижу, что ты хочешь сделаться человеком, Рольф, и имею собственное своё мнение относительно будущих результатов. Ты не всегда будешь жить в горах. Когда у тебя вырастут крылья и ты захочешь изменить своё положение, дай мне знать об этом.

На следующий день охотники плыли уже по Оленьей реке в хорошей лодке с целым запасом колониальных товаров и небольшим количеством денег.

— До свиданья, мой мальчик, до свиданья! Приезжай к нам, мы не забываем своих знакомых. Помни, что я покупаю меха, — сказал Сильвани на прощание.

Когда лодка, поворачивая по направлению к хижине, огибала береговой выступ, Рольф взглянул на Куонеба и сказал:

— И между бледнолицыми бывают добрые, хорошие люди. Индеец не моргнул даже глазом, не пошевельнулся и не произнёс ни единого слова.

47. Рольф учится отыскивать следы

Обратный путь охотники совершили без всяких приключений, несмотря на то что плыли всё время против сильного течения. Жителю лесов достаточно один раз проехать по какому-нибудь пути, чтобы он навсегда запечатлелся в его памяти. Охотники ни разу не сбились с пути, а так как груз у них был лёгкий, то они потеряли мало времени на переноску его и дня через два были уже у хижины Хоага, вступив немедленно во владение ею.

Прежде всего занялись они разборкой ценных вещей, хотя их оставалось очень мало после того, как увезли меха и постельные принадлежности; они нашли только несколько капканов и кое-какую посуду. Всё это они спрятали в тюки. Путь их шёл теперь по гористой местности, а потому они спрятали лодку в густой чаще кедров на расстоянии четверти мили от реки. Перед тем как взвалить на спину тюки, Куонеб закурил трубку, а Рольф сказал:

— Слушай, Куонеб! Тот парень, которого мы видели в Фельсе, называл себя, кажется, товарищем Хоага. Он может прийти сюда и наделать нам хлопот, если мы не отвадим его отсюда. Не сжечь ли нам её? — И он указал в сторону хижины.

— Да! — отвечал индеец.

Они набрали хворосту и берёзовой коры, сложили всё это внутри хижины у самых стен, а сверху наложили дров. Куонеб вынул кресало и огниво, добыл огонь и поджёг. Берёзовая кора затрещала, пламя мигом охватило сухие смолистые брёвна, и густой дым заклубился из дверей, окна и трубы. Скукум стоял в отдалении и громко лаял.

Охотники взвалили тюки на спину и двинулись по склону горы. Час спустя они были уже на верхушке скалистого хребта и, расположившись там для отдыха, долго наблюдали за клубившимся далеко внизу столбом густого чёрного дыма, который извивался во все стороны.

Ночью они сделали привал в лесу, а на следующий день с радостью подошли к своей хижине, к своему озеру.

На пути домой они много раз встречали оленьи следы; а так как у них не было мяса, то Рольф предложил индейцу пойти на охоту.

Зимой всегда гибнет множество оленей: одни из них не переносят зимнего холода и голода, другие становятся добычей хищных зверей или убиваются охотниками. Число их значительно уменьшается к апрелю и в это время нельзя рассчитывать на частые встречи с оленями. Успех охоты зависит от умения найти следы.

На снегу всякий может видеть след оленя. Нетрудно также рассмотреть его на мягкой почве, когда поблизости нет других оленей. Несравненно труднее выследить на скалистой почве или на сухих листьях, где его легко потерять или принять за него другой след, особенно когда везде виднеются по всем направлениям сотни оленьих следов.

Глаза у Рольфа были лучше, чем у Куонеба; зато у последнего опыт играл такую же роль, как глаза у первого, а потому Куонеб оставался по-прежнему руководителем. Охотники высмотрели свежий след самца оленя… ни один хороший охотник не будет охотиться на самку в это время года. След самца узнаётся по величине и округлённости копыт.

Рольф много раз уже говорил Куонебу:

— Я, видишь ли, Куонеб, хочу хорошенько изучить это дело. Дай мне самому присматриваться к следам, а если я уклонюсь в сторону, ты останови меня.

Не прошли они и ста ярдов, как Куонеб промычал что-то про себя и покачал головой. Рольф взглянул на него с удивлением; ему казалось, что он идёт по тому же свежему следу.

Куонеб сказал ему одно только слово: «Самка!»

Да! Рольф увидел при более внимательном осмотре, что следы эти несколько уже, ближе друг к другу и острее тех, по которым он шёл раньше. Рольф вернулся обратно и тут только увидел, в какую сторону свернул самец.

Дело шло довольно гладко в течение некоторого времени. Куонеб и Скукум следовали за Рольфом, который ознакомился теперь совершенно с тупым копытом на левой ноге. Скоро они увидели олений помёт, или «отметку». Из этого следовало, что олень ничем, очевидно, не встревоженный, останавливался здесь; помёт был ещё тёплый — олень опередил их, следовательно, на несколько минут. Наступал самый критический момент охоты, требующий крайних мер предосторожности.

В одном только были они совершенно уверены: олень находился на расстоянии выстрела, и, чтобы завладеть им, они должны были увидеть его раньше, чем он увидит их.

Скукума взяли на привязь. Рольф шёл впереди, ступая осторожно шаг за шагом; ноги свои, обутые в мокасины, он переставлял, выбрав предварительно место и внимательно присмотревшись к нему. Раза два бросал он в воздух горсть сухой травы, чтобы узнать направление ветра. Так дошёл он постепенно до небольшой прогалины в лесу. С минуту всматривался внимательно в противоположную сторону её, но не рискнул перейти через неё. Он махнул рукой Куонебу и указал на прогалину, желая этим сказать, что олень перешёл на ту сторону, а потому они должны обойти прогалину кругом. Тем не менее он всё ещё не решался двигаться с места и по-прежнему всматривался в ближайший лес. Что-то серое смутно мелькнуло среди ветвей и тихо шевельнулось, как хвостик синички. Чем больше всматривался Рольф, тем больше вырисовывались перед ним очертания головы, рогов и шеи оленя. «Стой на сто ярдов от цели и пользуйся первым благоприятным случаем» — всегдашнее правило охотников. Рольф пристально взглянул в сторону оленя, прицелился, выстрелил, и стоявший за деревом олень упал. Скукум взвизгнул и подпрыгнул, желая видеть скорее, в чём дело. Рольф поспешил умерить его нетерпение и снова зарядил ружьё. Все трое направились к тому месту, где упал олень. Они находились уже в пятидесяти ярдах от него, как олень вдруг вскочил и большими скачками пустился в противоположную сторону. На расстоянии семидесяти пяти ярдов он остановился и оглянулся назад. Рольф выстрелил вторично; олень упал, но опять вскочил на ноги и помчался прочь.

Они подошли к первому месту его падения и ко второму, но нигде не нашли следов крови. Удивлённые этим, они отложили охоту до следующего дня и, ввиду того что в лесу начинало уже темнеть, направились домой, не обращая внимания на жажду Скукума к исследованию и немедленному решению вопроса.

— Что ты скажешь об этом, Куонеб?

Индеец покачал головой.

— Первый выстрел, — сказал он, — задел голову оленя и оглушил его. Второй… не знаю.

— А я знаю, — сказал Рольф. — Я ранил его, и завтра он будет мой.

На следующий день Рольф, верный своему решению, вышел рано на рассвете. Напрасно, однако, всматривался он кругом: нигде не было видно следов крови. Красный цвет мало бросается в глаза на листьях, траве и пыли; зато на камнях и брёвнах охотник сразу прочтёт, что его интересует. Рольф направился по следу оленя, смутно заметному сначала, и вышел на обнажённое место, где на одном из булыжников увидел кровавое пятно. Отсюда след вёл к протоптанной оленями тропинке, где терялся среди множества других следов. Рольф поспешно прошёл мимо бревна, лежавшего поперёк тропинки, и увидел на нём каплю крови, сказавшую ему всё, что он хотел знать.

Целую четверть мили прошёл он в прямом направлении, встречая местами изрытую копытом землю. На одном из таких изрытых мест он увидел каплю крови, но никаких других признаков того, что олень ранен.

Раненый олень, как известно, спешит всегда спуститься куда-нибудь под гору, а потому Куонеб, оставив Скукума с Рольфом, поднялся на верхушку горы, надеясь увидеть оттуда, где спрятался олень.

На расстоянии ещё одной полумили оленья тропинка начинала раздваиваться; следы оленей видны были на обоих, но Рольф не мог найти между ними того, который был ему нужен. Он прошёл по несколько ярдов вдоль каждой из них, внимательно присматриваясь к следам, но по-прежнему не мог узнать, который из них принадлежит раненому оленю.

Скукум нашёл, наконец, необходимым и самому принять участие в поисках. Ему никогда не позволяли бегать за оленями, и он прекрасно знал, что для него это запрещённое удовольствие, и поэтому пустил в ход один только свой нос, тщательно обнюхивая след, шедший вниз по склону горы. На расстоянии нескольких ярдов он взглянул вдруг на Рольфа, как бы говоря: «Бедное ты создание! Неужели ты не можешь узнать оленьего следа, обнюхав его? Вот он, след; здесь прошёл олень».

Рольф посмотрел на него и подумал: «Неужели он узнал его!» и направился по шедшему вниз следу. Скоро он увидел снова изрытую копытом землю, а рядом молодой и ещё нетвёрдый рог оленя, ободранный, окровавленный и расколотый у основания.

С этого места поиски сделались уже более лёгкими; следов других оленей здесь не было, и шёл один только след, всё время спускавшийся под гору.

Куонеб скоро присоединился к Рольфу и сказал ему, что не видел оленя, а в чаще у реки летают две сойки и ворон. Охотники свернули к чаще леса. Там они снова напали на след и на изрытую копытом землю.

Каждый охотник прекрасно знает, что летающая в чаще сойка служит признаком того, что там укрывается какая-нибудь дичь, и чаще всего олень. Медленно, очень медленно и молча прокрались охотники в чащу. Спустя несколько минут в самом густом месте чащи послышался шелест, и оттуда показался олень. Это уж было слишком для Скукума. Он рванулся вперёд, как разъярённый волк, и вцепился в заднюю ногу оленя, который со всего размаха свалился на землю. Не успел он ещё встать, как выстрел покончил уже все его страдания. Тщательный осмотр его тела всё рассказал охотникам. Первый выстрел Рольфа попал в самое основание рога, сломал его, оставив кожу нетронутой с одной стороны, и оглушил оленя. Второй выстрел ранил заднюю ногу. Изрытые места указывали на то, что олень пробовал, не будет ли действовать раненая нога; на одном из таких мест олень упал и при падении сорвал остальную часть кожи, на которой держался рог.

Для Рольфа это был первый опыт в изучении следов; опыт этот показал ему, что он скоро и легко научится самой трудной части лесной охоты.

48. Рольф заблудился в лесу

Всякому, кто жил в лесу, не раз случалось заблудиться. Счастливо или трагически кончается такое приключение — вполне зависит от того, как отнесётся к нему сам заблудившийся. Это, так сказать, пробный камень для каждого охотника и разведчика, для его знаний, мускулов, а главным образом для его мужества. Испытание это приходит, как и все вообще испытания, без всякого предупреждения.

В тот год появились вдруг огромные стаи диких голубей, и не прошли ещё первые дни мая, как их появилось миллионы. Бесчисленные орды их носились в воздухе, ходили по земле, искали корм и клевали его, причём задние ряды перелетали через передние, успевшие раньше спуститься на землю. Пища их состояла преимущественно из семян вяза в виде крошечных крылатых орешков, которые походили на широкополые шляпы и целым потоком падали вниз. А когда стая, встревоженная чем-нибудь, поднималась вверх, шум её крыльев напоминал шум бури в морской бухте.

Большинство голубей поселилось в низменной местности к юго-востоку от озера, где росло наибольшее количество вязов. Рольф взял с собою лук и стрелы и переправился в лодке через озеро в надежде настрелять на жаркое дюжину-другую голубей.

Любопытно бывает наблюдать за тем, как дичь, словно угадывая расстояние от вашего оружия, старается держаться вне вашего выстрела. Вы можете несколько раз подряд пускать стрелы в голубей и не убить ни одного из них. Рольф всё шёл и шёл вперёд, не выпуская из виду бесконечных стай голубей, то летающих в воздухе, то спускающихся на землю, но никак не мог подойти к ним на расстояние выстрела. Часа два пускал он стрелы в голубей и всякий раз без успеха. Но вот ему удалось наконец попасть в одного голубя, который кубарем упал вниз, но тут же поднялся, пролетел ещё несколько ярдов и снова упал. Рольф поспешил к нему, но голубь в несколько взмахов крыльев очутился далеко от него; полчаса гонялся Рольф то взад, то вперёд за голубем, пока тот не устал, и тогда он прицелился в него и убил.

Какие-то странные звуки, — не то вопли, не то взвизгиванья, — раздававшиеся где-то в лесу, привлекли внимание Рольфа. Осторожно крадучись вперёд, местами ползком, пробрался он в ту сторону и увидел, как и думал сначала, что крики эти издаёт лукавая голубая сойка.

Рольф пошёл дальше и спустя несколько времени пришёл к ложбине, где находился источник. Он положил на сухое бревно лук и стрелы и спустился вниз, чтобы напиться.

Не успел он подняться на ноги, как очутился лицом к лицу с самкой оленя и хорошо упитанным годовалым самцом. Оба уставились на него, нисколько, по-видимому, не встревоженные его появлением. Рольф решил прибавить к своим запасам годовалого оленя и повернул назад, чтобы взять лук и стрелы.

Олени находились вне выстрела и с большим интересом следили за охотником. Один раз даже, когда он долго и неподвижно стоял на одном месте, они подвинулись вперёд шага на два, но тотчас же удалились, как только Рольф направился в их сторону.

Надо быть очень искусным стрелком, чтобы убить оленя стрелой. Рольфу очень хотелось показать свою доблесть, и он долго прибегал для этого ко всевозможным уловкам, но скоро увидел, что трудно будет добиться желаемого успеха.

Тем временем олени сделались более пугливыми и скрылись вдруг в ту минуту, когда Рольф входил в другую долину, кишевшую голубями.

Рольф очень проголодался и, очистив голубя, развёл костёр с помощью кресала и огнива, которые всегда носил с собой, и сжарил птицу, насадив её на палку вместо вертела. Подкрепившись пищей, он бодрее пустился дальше в путь.

День был пасмурный, и Рольф не видел солнца, но чувствовал тем не менее, что уже поздно, и решил поэтому вернуться домой.

Местность, где он находился, была ему совершенно незнакома, а положения солнца он никак не мог определить. Зная, однако, общее направление пути, он шёл спокойно вперёд к тому месту, где оставил лодку.

Каково же было его удивление, когда он после двухчасовой ходьбы всё ещё не увидел признаков близости озера, как ни всматривался внимательно в мелькавшую среди деревьев даль. Он ускорил свои шаги.

Прошло ещё два часа — и ни малейших признаков воды.

Он подумал, что слишком круто свернул к северу, и несколько изменил направление. Но прошёл ещё час, а озеро не показывалось.

Рольф понял, наконец, что сбился с пути. Он вскарабкался на дерево посмотреть окружающую местность. С правой стороны возвышался небольшой холм. Рольф повернул туда и встретил по дороге ложбину, где увидел две огромные липы, вид которых несколько успокоил его. Неподалёку от них находился источник, необыкновенно похожий на тот, у которого он был несколько часов тому назад. Он подошёл к нему, чтобы утолить свою жажду, и тут ему бросились в глаза оленьи следы и человеческий след. Он внимательно осмотрел последний. Да, несомненно, это его собственный след, хотя он находился теперь с южной стороны, а не с северной. Он взглянул на серое небо в надежде увидеть проблески солнца, но не заметил ни малейшего намёка на его присутствие. Тогда он поспешил к холму, думая что-нибудь увидеть оттуда. Он снова ускорил шаги. Спустя полчаса лес стал понемногу редеть, а затем опять сделался гуще. Он спустился с холма и у подошвы его снова очутился у того же самого источника, но только с северной стороны.

Всё это окончательно ошеломило его. Он понял, что заблудился в лесу и вертится вокруг одного и того же места.

Можно было подумать, что сам источник вертится кругом него, показываясь то с северной, то с южной стороны. Первым побуждением его было бежать к северо-западу, и он стал внимательно присматриваться к деревьям, которые на северной стороне всегда больше обрастают мхом, то есть должны были бы обрастать. Но, увы! здесь этого не оказалось, ибо не все деревья росли прямо. Они клонились то в одну, то в другую сторону, и по расположению мха трудно было определить, где северная сторона. Рольф взглянул на верхние ветви омеги, вспомнив предание, которое говорит, будто омега всегда клонится к востоку; но омеги клонились в разные стороны, и нельзя было сказать, которая из них смотрит на восток.

Рольф волновался всё больше и больше. Он был юноша мужественный, но страх невольно закрадывался в его душу при мысли о том, что он находится далеко от лагеря, и голоса его не услышат оттуда. Почва в лесу была всюду покрыта сухими листьями, и на ней с трудом можно было рассмотреть следы, а потому без чьей-либо помощи он никак не мог уйти от этого ужасного источника. Голова у него шла кругом, когда он вспомнил вдруг совет, данный ему Куонебом: «Не пугайся, если заблудишься. Голод не убивает заблудившегося путника, и нет такого холода, который мог бы убить его. Убить может только страх. Не поддавайся страху, и ты выпутаешься из беды».

Вот почему, вместо того, чтобы бежать сломя голову, Рольф сел и задумался.

— Я, — сказал он себе, — весь день шёл в юго-восточном направлении от того места, где оставил лодку.

Но тут же замолчал, словно кто ударил его; он вспомнил вдруг, что целый день не видел солнца. Верно ли его предположение, что он шёл в юго-восточном направлении? Возможность ошибки была так ужасна, что могла расстроить любого человека, но Рольф сказал:

— Пусть ты ошибся, только не пугайся, и всё обойдётся. К утру небо прояснится, вероятно.

В то время, как он сидел и думал, на ближайшем дереве заворчала вдруг белка; маленькое смелое созданьице подбиралось всё ближе и ближе, громким ворчаньем выражая своё неудовольствие забравшемуся в её владения незнакомцу.

Рольф натянул лук, и, когда птичья стрела упала на землю, с нею упала и белка. Рольф положил добычу в карман, рассчитывая приготовить её себе на ужин.

Сумерки надвигались, и Рольф начал готовиться к ночлегу.

Он поспешил, пока было ещё светло, набрать побольше сухого топлива и сложил его в хорошо защищённом месте; затем приготовил постель из ветвей бальзамической сосны. Добыв огня с помощью кресала и огнива, он зажёг берёзовую кору и развёл костёр, который мигом разгорелся весёлым огнём. Нет лучшего утешения для заблудившегося человека, как горящий костёр.

Белка, испечённая в собственной своей шкуре, доставила ему вкусный ужин, после которого он свернулся клубком и заснул. Ночь прошла бы приятно и без всяких приключений, не изменись вдруг погода. Рольф проснулся от холода, так как хворост совсем почти прогорел и костёр потухал. С этой минуты он часто просыпался и подкладывал топливо.

На следующий день вскоре после рассвета послышался вдруг шум, как бы от сильного ветра, и спустя несколько минут весь лес наполнился голубями.

Рольфу приходилось теперь самому заботиться о поисках пищи, а потому он взял лук и двинулся на охоту. Счастье на этот раз благоприятствовало ему, и он с первого выстрела убил большого жирного голубя. Вторая стрела попала другому голубю в крыло, голубь забарахтался в кустах, стараясь выбраться из них. Рольф пустился преследовать его, но голубь, то взлетая вверх, то подпрыгивая среди кустов, держался всё время на таком расстоянии, что он не мог схватить его. Продолжая преследовать голубя, Рольф споткнулся и, свалившись, ударился со всего размаха о камень. Одна нога его подогнулась, и он думал сначала, что сломал её, — такую сильную боль почувствовал вдруг в её нижней части. Когда же он поднялся с земли, то увидел, что кость не сломана, но очень сильно ушиблена лодыжка. Положение его становилось серьёзным: он превратился в калеку, не мог свободно ходить.

Он убил вторую птицу и медленно, почти ползком добрался до костра. Чем дальше, тем больше овладевало им мрачное уныние при мысли о постигшем его несчастии.

«Одного человек должен стыдиться — страха!». И дальше: «Выход всегда найдётся». Вот какие мысли мелькнули вдруг у него в голове и взволновали всю его душу. Первую он слышал от Куонеба, вторую — от старика Сильвани. Да, выход всегда есть, и мужественное сердце всегда его найдёт.

Рольф очистил птиц и сжарил их; одну он съел сейчас же, другую оставил на завтрак, не думая, что завтракать ему придётся на этом же самом месте. Несколько раз, пока он сидел задумавшись, пролетали над ним небольшие стайки диких уток, которые направлялись к северу. Но вот на небе, ясном теперь, загорелось восходящее солнце, и Рольф увидел, что оно взошло на той стороне, которую он принимал вчера за запад.

Только теперь сообразил он, куда летели утки; они летели к юго-востоку, где были их кормовые луга на Индейском озере. Если бы Рольф мог ходить, он отправился бы по их следам, но нога его разболелась: она сильно опухла, и он полагал, что в течение нескольких дней, а может быть и недель, он не в силах будет ходить. Ему пришлось призвать на помощь всю силу своей воли, чтобы не упасть на землю и не расплакаться.

Тут в воображении его мелькнула снова фигура сурового, но доброго старого пионера, и он снова услышал его голос: «В то время, когда всё кругом будет казаться тебе наиболее мрачным, оставайся твёрдым, спокойным и добрым, и непременно случится что-нибудь такое, что приведёт всё снова в порядок. Выход всегда есть, и мужественное сердце всегда найдёт его».

Где же был выход для него? Он умрёт от голода и холода прежде, чем Куонеб найдёт его, — и страх снова овладел им. Только бы найти какой-нибудь способ, чтобы дать знать о себе своему товарищу! Он крикнул раза два в слабой надежде, что тихий, безмятежный воздух донесёт его крик по назначению, но лес погрузился в прежнее безмолвие, как только он перестал кричать.

Он вспомнил вдруг одну из своих бесед с Куонебом, который рассказал ему, как он заблудился однажды, когда был маленьким мальчиком. Несмотря на то, что ему было всего десять лет, он разложил костёр таким образом, что от него поднялся вверх большой столб дыма, и к нему пришли скоро на помощь. Да, таков способ индейцев; два столба дыма означают: «я заблудился», «нахожусь в затруднении».

В душе Рольфа пробудилась новая надежда. Почти ползком пробрался он в сторону от своего маленького лагеря, развёл яркий костёр и затем набросал туда зелёных листьев и гнилушек. Густой белый дым заклубился кверху и поднялся выше деревьев.

То ползком, то с трудом ковыляя, пробрался он к другому месту, на сто ярдов от первого костра, и развёл здесь другой такой же дымящийся костёр. Он сделал всё, что мог, и теперь ему оставалось только ждать.

На сучке дерева у самого лагеря сидел жирный голубь, отделившийся каким-то образом от всей остальной стаи. Рольф пустил в него стрелу, и в следующую минуту голубь был у него в руках, обеспечив ему будущий обед.

Зоб голубя, когда Рольф чистил его, оказался набитым крылатыми семенами серебристого вяза; очистив совершенно голубя, он наполнил его внутренность этими семенами, которые, как ему было известно, отличались прекрасным вкусом, а потому могли доставить некоторое разнообразие его столу.

Прошёл целый час после этого. Рольф вернулся к первому костру, который начинал уже понемногу гаснуть. Мимоходом он нашёл себе крепкую палку, чтобы опираться о неё, и тут вспомнил, как Хоаг ходил на одной ноге и двух костылях.

— О! — воскликнул он. — Вот и выход нашёлся.

Всё внимание его обратилось на то, чтобы найти себе костыли. Все деревья были полны подходящими сучьями, но все они были на недосягаемой для него высоте. Прошло довольно много времени, прежде чем он достал то, что ему было нужно. Час по крайней мере возился он, стараясь приспособить сучья для костылей. И вдруг до слуха его донёсся звук, от которого у него даже сердце запрыгало в груди.

Звук этот, еле слышный, прозвучал где-то далеко на севере:

«Эй… го… го!»

Рольф уронил нож и стал прислушиваться, открыв инстинктивно рот, что способствовало уменьшению давления на барабанную перепонку, делая её более восприимчивой к звукам. Снова послышалось: «Эй… го… го!» Рольф не сомневался больше и крикнул во весь голос:

— Эй… го… го! Эй… го… го!

Минут десять спустя послышался громкий лай, и из лесу выскочил Скукум, который тут же принялся прыгать вокруг Рольфа, как бы желая сказать ему, что он всё уже знает. Вскоре после него появился и Куонеб.

— Эй, мальчик! — сказал он, улыбаясь и протягивая Рольфу руку. — Да, ты поступил правильно, — и он кивнул головой в сторону дымящегося костра. — Я понял, что ты в затруднении.

— Да, — отвечал Рольф, показывая распухшую лодыжку.

Индеец взял на руки Рольфа и снёс его к маленькому лагерю.

Здесь он вынул из принесённого им узла хлеб и чай и приготовил обед для двоих. За обедом они рассказали всё друг другу.

— Я очень беспокоился, когда ты не вернулся вчера к ночи, потому что у тебя не было с собой ни еды, ни одеяла. Я не спал. На рассвете я поднялся на гору, помолился там и долго смотрел на юго-восток, куда ты уехал в лодке. Я ничего не увидел. Тогда я взобрался на другую гору повыше, откуда я мог видеть северо-восток, и, когда я смотрел, я увидел два дыма и узнал, что сын мой жив.

— Ты хочешь сказать, что я нахожусь на северо-востоке от лагеря?

— В четырёх милях от него. Я пришёл потому не скоро, что ходил за лодкой и на ней приехал сюда.

— Как так на лодке! — с удивлением воскликнул Рольф.

— Ты находишься всего в полумиле расстояния от реки Джезупа, — был ответ. — Я скоро свезу тебя домой.

Рольф не поверил сначала, но скоро убедился, что это так. С помощью топора они сделали пару хороших костылей и двинулись в путь.

Минут через двадцать они сидели уже в лодке, а спустя час были в полной безопасности у себя дома.

Рольф долго думал о случившемся. В минуту самого глубокого отчаяния нашёлся для него выход, и всё произошло так просто и так естественно. До конца жизни своей не забудет он этого. «Выход всегда есть, и мужественное сердце всегда его найдёт».

49. Куонеб уходит к своим

Прошло двадцать лет. Рольф сделался богатым и семейным человеком. У него были свои склады и лесопилки. Его деятельность росла с каждым годом. Сперва он поселился в Альбани, потом перешёл в Нью-Йорк, в мир общественных и государственных деятелей. Несмотря на это, он каждый год в течение охотничьего сезона проводил в лесу несколько недель вместе с Куонебом. Они бродили там целыми днями по своим знакомым охотничьим местам; вскоре к ним присоединился Рольф второй, который также полюбил эти места.

Но жизнь в лесу теперь не захватывала Киттеринга так, как раньше; его тянуло туда только изредка, и старый Куонеб начинал всё более и более сознавать, что жизнь его с ним отошла в прошлое. С того момента, как на берегу реки появился большой дом, он почувствовал, что пути их разошлись. Уважение его к Нибоваке дошло теперь до обожания, и, несмотря на это, они с каждым годом становились более чуждыми друг другу. Рольф перерос его; Куонеб был снова одинок, как и в тот день, когда они встретились. Годы наложили большую разницу на их взгляды, и Куонеб понял это… понял, что времена теперь изменились, и он отошёл к давно прошедшим векам.

— Жизнь моя — это мудрость лесов, — говорил он, — а леса исчезают быстро. Пройдёт немного лет — и не будет здесь деревьев, и мудрость моя станет безумием. В стране этой поселилась теперь большая сила и зовут её торговлей. Она съест всё и даже людей. Ты достаточно мудр, Нибовака, и можешь плыть по течению. Ты повернул так, что большой гигант на твоей стороне, и власть его сделает тебя великим. Не для меня это… я доволен, когда у меня есть еда и удобная постель для сна… я доволен, что вижу свет.

Он жил в стороне от большого склада в конце долины и мог следить за восходом солнца из своего вигвама. Двадцать пять лет прибавилось к тем пятидесяти годам, которые он провёл в стране Мэн-Мэйано; глаза его потускнели, ноги потеряли свою гибкость, голова покрылась сединой, но дух его не изменился, и он по-прежнему любил сосновые леса и восход солнца. Он ещё чаще прежнего брал свой том-том и шёл на скалу молений, на свой Айдехо… как зовут её западные краснокожие. Здесь было высоко и дул холодный ветер, а потому он выстроил себе там небольшую палатку с обращённым к востоку входом.

Он был стар и не мог больше ходить на охоту, но у него была сильная рука… рука пятнадцатилетнего юноши, которого он приютил когда-то. Он не терпел недостатка ни в пище, ни в одеялах для своего вигвама, ни в свободе лесов под скалой восходящего солнца. Но его мучил неутолимый голод, которого никакой дальновидный Нибовака не мог утолить, не мог даже говорить о нём. И Куонеб выстроил на холме другую палатку, чтобы наблюдать оттуда заход солнца. Сидя у небольшого костра, он тихо ударял по своему том-тому и смотрел на пылающие небеса. «Я у заката теперь, я и мой народ, — пел он, — ночь спускается над нами».

И вот однажды пришёл в горы незнакомый человек; он был одет, как бледнолицый, но голова его, ноги и глаза, кровь его, походка и душа как у краснокожего индейца, пришедшего с запада. Он пришёл от неизвестного и принёс послание тому, кто его не знал:

— Мессия идёт, освободитель, которого приказал ждать Гиавата. Он придёт во славе, чтобы освободить красное племя, и народ его должен петь песнь пляски призраков, пока не придёт дух и не научит его мудрости и своей воле.

Не к бледнолицему, а к одинокому индейцу в долине пришёл он, и песнь, которой он научил его, была песнью тоскующего народа, ищущего своего отца.

Отец, сжалься над нами! Души наши жаждут Тебя Здесь ничто не может удовлетворить нас. Отец, мы преклоняемся перед Твоею волей!

У костра пел он в ту ночь и молился, как молится индеец. — «Отец, сжалься над нами и руководи нами!» Куонеб пел новую песнь; он знал, что посол этот был прислан за ним.

Незнакомец ушёл: он был только послом. А Куонеб всё пел и, наконец, увидел видение, которого ожидал, и получил знание, которого искал.

Никто не видел, как он ушёл. На расстоянии десяти миль дальше к югу он встретил охотника и сказал ему:

— Скажи мудрому, что я слышал новую песнь. Скажи ему, что мне явилось видение. Мы близимся к закату, но настанет новый день. Я должен видеть страну Мэн-Мэйано, страну зари, где солнце выходит из моря.

Больше его не видели. Когда Рольф узнал об этом, через день после его ухода, он на следующее же утро поспешил в Альбани. Скукум-четвёртый прыгнул в лодку, когда она отчаливала. Рольф хотел прогнать его обратно, но собака хвостом и глазами умолила оставить её. Она должна идти искать старика. В Альбани Рольф получил кое-какие сведения. «Да, сюда приезжал на пароходе индеец… несколько дней тому назад». В Нью-Йорке Рольф не искал следов своего друга; он прямо взял место на судне, шедшем в Стемфорд, и поспешил оттуда в старые, знакомые ему леса, где он жил, страдал и ожил, когда был ещё мальчиком.

Возле утёса, прозванного с тех пор утёсом Куонеба, стоял теперь дом. От обитателей его он узнал, что прошлой ночью они слышали среди полной тишины звуки индейского том-тома и песнь, которую ни в каком случае не мог петь бледнолицый.

Утром на рассвете Рольф поспешил к скале в надежде найти палатку индейца там, где когда-то стоял его вигвам. Но её не оказалось. Когда же он вскарабкался повыше, Скукум весь ощетинился, выказывая все признаки страха перед странным предметом — человеком, лежащим без движения. Длинные прямые волосы его были белые, как снег, а рядом с ним лежал смолкнувший навсегда том-том его народа.

И те, которые накануне ночью слышали скорбные звуки песни, узнали от Рольфа, что то был Куонеб, который пришёл к месту своего успокоения, а песнь, которую он пел, была песнь пляски призраков:

Сжалься над нами, Ваконда! Душа моя жаждет. Здесь ничто не удовлетворяет меня, Я блуждаю во тьме. Сжалься надо мною, Ваконда!

Примечания

1

Музыкальный инструмент в виде бубна.

(обратно)

2

Скукум или Скукум-Чек — на одном из индейских наречий «мутные воды».

(обратно)

3

Сердцевина.

(обратно)

4

Охотники на пушных зверей.

(обратно)

5

Бесполозные сани.

(обратно)

6

Есть ещё бобр болотный; живёт он в Южной Америке.

(обратно)

7

Транспортировка груза сухопутным путём.

(обратно)

Оглавление

1. Вигвам под скалой

2. Рольф Киттеринг и его дядя солдат

3. Рольф ловит енота и находит друга

4. Охота на енота приносит Рольфу много неприятностей

5. Рольф уходит от дяди

6. Скукум признаёт Рольфа

7. Воспоминания и том-том индейца

8. Лук лучше ружья

9. Задуманный Рольфом план приносит хорошие результаты

10. Гроза и добывание огня

11. Охота на сурков

12. Битва с водяным демоном

13. Хортон появляется на скале

14. В северные леса

15. Жизнь на ферме голландского поселенца

16. К верхнему Гудзону

17. Жизнь животных по берегам реки

18. Следы на берегу

19. Хижина траппера

20. Первый олень Рольфа

21. Линия капканов и ловушек

22. Бобровый пруд

23. Дикобраз

24. Катанье с гор

25. Возвращение домой

26. Больной Скукум

27. Один среди пустынной местности

28. Лыжи

29. Первая лисица

30. Вдоль линии капканов

31. Олени

32. Хвалебная песнь

33. Посуда из берёзовой коры

34. Ловушка для кроликов

35. На бобровом пруду не всё в порядке

36. Пекан, или куница-рыболов

37. Серебристая лисица

38. Унижение Скукума

39. Самый редкий мех

40. Вражеский форт

41. Пантера Скукума

42. Воскресенье в лесу

43. Пропавшая связка мехов

44. Усмирение Хоага

45. Рольф ухаживает за Хоагом

46. Возвращение Хоага домой

47. Рольф учится отыскивать следы

48. Рольф заблудился в лесу

49. Куонеб уходит к своим X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?