«Записки заключенного»

Записки заключенного (fb2) - Записки заключенного 3196K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василий Винный

Это как побывать на другой планете и вернуться оттуда живым, – сказала моя знакомая, когда я начал рассказывать ей о своей жизни последних лет, – мало кто об этом знает!" И я решил поделиться впечатлениями о жизни там… в зоне.

Глава I Голодные игры

В тюрьме, как в школе, насильно собраны люди с изначально разными интересами. Общие взгляды на жизнь вырабатываются потом. Первое, что объединяет, – это постоянное чувство голода, причем, чувство скорее психологическое, нежели физическое. Даже если сыт, но видишь у кого-то что-то вкусненькое, ты понимаешь, что очень хочешь это съесть. У меня был знакомый, успевший до Беларуси пройти пару российских лагерей, он рассказывал, что в российских тюрьмах научился съедать чуть ли не целый торт за раз, хотя, когда впервые сел, об этой сверхспособности у себя даже не подозревал.

Еда не для слабаков

Этот парень не врал: один раз мы, просто так, без всякого повода, сделали торт (сладкое в зоне отдельная тема для разговора). Тяжелый торт, около двух килограммов, с кремом из сливочного масла со сгущенкой. Торт был на четверых, т. е. на человека выходило практически по полкило жирного торта. Этот парень предложил есть его в один присест, все с голодухи согласились (не забывайте про постоянное чувство психологического голода). Заварили около полутора литров чая… Я оказался самым слабым звеном. Этот парень (назовем его Денис) стрескал свой кусок минут за десять, остальные с трудом, но подтянулись за ним, я не смог доесть, потому что стало подташнивать. Денис предложил помочь, я поблагодарил, но отказался, сказав, что отложу на вечер к чаю (примерно через минут сорок я не выдержал и доел торт). Тогда-то он и рассказал, как научился есть огромное количество торта: "потому что второй попытки может не быть, сколько съел за раз, столько съел".

Не скажу, что в зоне плохо кормили. Когда я заехал туда (именно в зону, в тюрьмах кормили гораздо хуже) в 2008 году, порции в столовой наваливали огромные: полная алюминиевая миска супа, глубокая алюминиевая тарелка каши с мясом (многие просили подкинуть, чтобы было с горкой, особенно, если каша с тушенкой), два куска хлеба и кружка киселя – такой был обед в зоне в 2008 году, – коня можно накормить. Обычно из столовой отряд еле «катился», счастливый и сытый.

Но странным образом вся эта сытость часа через полтора-два исчезала. Оставалась только изжога, она была практически всегда и почти у всех после посещения столовой. Ходило много предположений, откуда она берется: кто-то все валил на “комбижир”, на котором у нас, якобы, готовили еду (иногда такое чувство действительно возникало), кто-то утверждал, что это из-за черного хлеба, сделанного из третьесортной муки и периодически недопеченного… Черный хлеб ели практически все, как и еду в столовой.

Очарование "положняка"

В принципе, «положняк» (так называют все, что положено, даже любое привычное или устоявшееся состояние, называют "положняком") обладал своим очарованием, он даже казался вкусным, он был вкусным, ведь «вкусно» – понятие относительное. Например, всем нравилась кислая капуста, тушенная с мясом. Не знаю, почему, но был в ней какой-то шарм, и сильнейшая изжога не мешала просить подкинуть в тарелку. Из супов хитом был гороховый. Вторых же блюд, популярных в народе, было несколько: естественно – капуста, пшено, тушеная картошка и, когда давали, гороховая каша. Меню старались периодически менять, не сильно, но так, раз в год могли начать готовить новые блюда или изменить порядок дней, по которым их подавали.

Бывало, что у всей зоны начинался "праздник живота". Поскольку, как говорили работники кухни, многие продукты нам выдавали, в основном, из военных запасов, у которых заканчивался срок годности (рассказывали, что в столовую привозили замороженные свиные туши с печатями на боках, чуть ли не 60-х годов), то иногда выпадали такие месяцы, когда кормили и на обед, и на ужин кашами и пюре, исключительно, с тушенкой. Естественно, тушенку из всех мясных дополнений к каше, любили больше всего. Или со свининой. Хотя, в основном, на обед давали курицу, разваренную настолько, что от нее оставались лишь нити.

Один раз, какими-то нам неизвестными мыслительные тропами, администрация пришла к выводу, что покупать сгущенку дешевле, чем обычное молоко, и нам в течение пары месяцев трижды в неделю давали по утрам кашу на сгущенке, а не на обычном молоке. Поначалу она была сладкой, пока баландеры (зеки, находящиеся в отряде хозобслуги, в основном повара, дневальные при администрации и пр. Живут отдельным отрядом, чаще всего, – 1-м) не начали ее безбожно красть. Один баландер, когда его выгнали из 1-го отряда и перевели к нам, не стесняясь, рассказывал: если у него в те месяцы не стояла полуторалитровая бутылка со сгущенкой, значит, он что-то сделал не так.

Тушеночный детектив

Вообще, несмотря на то, что, по всем понятиям, и человеческим, и зековским, красть в таком месте, т. е., фактически у своих – моветон, баландеры тырили, не стесняясь. Если знал к ним подходы, то всегда можно было купить за сигареты тушенку, свеклу, картошку, масло, молоко, практически все, чем обладала наша многострадальная столовая. Я только под конец срока нашел «выход» на тушенку и овощи и, знаете что, меня абсолютно не мучила совесть от того, что я, покупая это, способствую бесчестному бизнесу. Как-то не до этого было.

Забрать несчастные пару банок тушенки – была целая детективная история.

После того, как удалось договориться с баландером, которого перевели к нам в отряд, чтобы он вывел на тех, кто продает продукты, меня познакомили с парнем, глядя на которого было понятно – он этим заниматься долго не будет, довольно быстро «попалят» и уберут из столовой. После этого пришлось ждать несколько дней прежде, чем будут готовить кашу с тушенкой.

И вот, наконец-то, день Х. Я иду в столовую, с сигаретами.

"Мой" баландер разливал кисель. В столовой всегда находился кто-нибудь из офицеров. Кто-то из них постоянно дремал, облокотившись о колонну, кто-то трепался с зеками, были и те, кто рьяно следил, чтобы, не дай, Бог, кому-нибудь не подкинули добавки. Кроме офицеров, естественно, приходилось опасаться осужденных – «стучать» в зоне любят. Поэтому, я шел ближе к концу очереди, мы с баландером перемигивались, как в кино про шпионов, я протягивал, завернутые в пакет сигареты и шел есть. Тушенку я забирал в окне сдачи грязной посуды либо у этого баландера, либо у другого.

Естественно, такая схема не могла работать долго и без сбоев: завхозу столовой этот парень не отстегивал, вроде, но мне хватило. Уходя, я, естественно, передал это ценное знакомство в надежные руки, но как им эти руки распорядились, не знаю.

Философские замечания об еде

В 2011 году на Беларусь накатила очередная волна кризиса: доллар вырос – порции уменьшились. Они уменьшались и становились все более водянистыми безостановочно. В 2014, в обед, про второе можно было говорить – плевок каши.

В местах, где ты во всем ограничен, особенно в возможности достать то, что нужно, или использовать это открыто, не боясь, любая мелочь приобретает совершенно новую цену. Так, обычные дезодорант или фарфоровая кружка, да какая кружка – чайная ложка, поскольку они запрещены, становятся жесткой контрабандой, и обладание ими – это, не только ни с чем не сравнимое удовольствие пользоваться кусочком нормальной жизни, но и знак статуса, это означает, что ты можешь добыть и… удержать.

Что уж тут говорить об еде, которая не только дает жизненную энергию, но часто определяет настроение, – ведь гораздо лучше себя чувствуешь, когда можешь позволить себе что-то вкусненькое, чем, еженедельно поедая одно и то же, не очень питательное, да и, откровенно говоря, не очень вкусное. Поэтому, видимо, один опытный сиделец, у которого "за плечами" было более двадцати отсиженных лет, еще в СИЗО сказал мне: "Приедешь в зону, в первую очередь уладь вопросы с едой, во вторую – с бытом, и уж только потом с культурой (он имел виду чтение книг и прочие интеллектуальные развлечения).

Глава II Тюремный лайфхак

Самый тяжелый этап, психологически, естественно, начало срока. И милиция это знает, поэтому всячески старается усложнить жизнь в СИЗО. Раньше, рассказывают, человеку, пока он находился под следствием, была запрещена любая переписка. Это очень давит, особенно, если попал в тюрьму впервые. Но сначала нужно чётко разделить понятия.

Зона повышенного комфорта

Ни один приличный зек не назовет зону тюрьмой – это абсолютно разные вещи. Тюрьма – это, так сказать, исправительное учреждение "камерного типа", т. е. СИЗО. И часто располагающаяся в его здании, «крытка» – тюрьма крытого типа, туда направляют закоренелых нарушителей порядка. Из названия понятно, что все время там зеки сидят в камерах, так называемых «хатах». Сидят дружным, сплоченным коллективом иногда по нескольку лет, в зависимости от того, как идет следствие по делу (вот где можно брать результаты для эксперимента "Марс 500").

Выводят из хаты только в небольшие бетонные дворики на прогулку, в которых сверху, видимо, чтобы не улетели, натянута сетка-рябица. Раз в неделю зеки моются в «бане», хотя, по-моему, лучше называть это помывочным отделением. Пока люди находятся под следствием, им по разрешению следователя можно ходить на одно краткое свидание в месяц. Также из камеры могут вызвать на встречу с адвокатом, следователем или каким-нибудь представителем тюремной администрации. Последняя причина, по которой выводят из хаты – медицинская необходимость. И все… Сидите «дома»! Кроме ежедневных прогулок (на которые могут и не повести, потому что охранникам лень), все остальные возможности выйти бывают крайне редки.

Зона или лагерь или исправительная колония (официально) после тюрьмы кажется почти свободой… Бараки с секторами, по которым можешь свободно ходить. Иногда стадион – правда, он есть не во всех зонах. Выход на промзону, в столовую. Общение с разными людьми, а не только с несколькими сокамерниками. И, самое главное, улица. Свежий воздух. Небо!.. В СИЗО же снаружи на окнах висят «реснички» типа металлических жалюзи, направленных вниз – сквозь которые ничего не видно.

Практические советы

Осложняют жизнь – запреты практически на всё и невозможность достать какие-нибудь необходимые вещи, поскольку спросить их абсолютно не у кого. Поэтому зеки придумали невероятные способы добывать необходимое из подручных средств.

Ножи в камерах запрещены. Есть один на этаж, и его, по просьбе, должен дать контролер. Однажды мы просили нож полдня. Поэтому хлеб в тюрьме режут только канатиком. Канатик плетется из нитки, которую тоже выдают по просьбе, не катушку, а сколько успеешь отмотать, пока охранник не решит, что хватит.

Плетется канатик так. Нитку складывают в несколько слоев. Потом двое зеков начинают закручивать ее в одну сторону. Главное, не перекрутить. Когда нитка закручена достаточно, ее перехватывают посередине, два конца соединяют и медленно дают раскрутиться, периодически расправляя. Эту операцию можно повторить несколько раз, хотя обычно хватает одного. И, наконец, канатик готов – универсальное режущее средство: режет хлеб, пластик, зеки утверждают, что вымоченный в соленой воде и высушенный, канатик может перерезать даже металлические прутья. Естественно, канатики запрещены, потому что это " удавка для контролера". Если бы сами контролеры не сказали, я бы и не подумал об этом. При помощи канатиков, даже обычной нитки, делают «мойки». Нитка хирургически режет пластмассу. И ее используют для того, чтобы разрезать бритвенный станок и достать оттуда лезвие.

Откуда пошло такое название, никто из тех, с кем я сидел, не знает. Мойкой режут то, что не режется канатиком, то есть, все продукты кроме хлеба, и прочие вещи, которые нужно разделить на части. Также мойками стригут ногти, кстати, довольно удобно. Лезвий в каждой хате много: пищевые, хозяйственные, личные. Их постоянно забирает охрана при обысках. Когда я был в Жодинской тюрьме, там выдавали положняковые станки. Бриться ими было невозможно, поэтому все станки прямым ходом шли на производство моек.

На Володарке, наоборот, моек практически не использовали. Там были резаки из баллончиков Ингалипта и прочих лекарственных спреев. Использованный баллончик разгибали, из подручных средств для этого были только железные нары, ложки во время приема пищи и руки. С одной стороны заворачивали, как лист, – это была ручка, а другую периодически подтачивали металлической деталью от одноразовой зажигалки, которая пламя удерживает (к сожалению не нашел ее названия). Эти резаки натачивались до очень острого состояния.

Вскипятить чай в бутылке

Помню, собрали нас, несколько этапов, идущих из разных тюрем в Минск, в транзитке – камере, где сидят зеки, порой, по несколько дней, пока их либо не примут с этапа, либо не отправят на него. Как любая транзитка, эта была абсолютно не обустроена для жизни. Темная камера с металлическими листами на окнах, в которых были просверлены дыры. Одна полутусклая лампочка под потолком. Камера темная, душная, небольшая, приблизительно пять на пять метров, может, меньше. Половину хаты занимала «сцена» – сплошной деревянный настил на возвышении, на котором спят. Согнали туда человек тридцать. Те, кому не хватило места на сцене, а это больше половины людей, валялись прямо на сумках, занимавших почти весь пол камеры.

Мы приехали в выходные. Поэтому была огромная вероятность, что несколько дней придется так и просидеть, пока распределят по камерам. К вечеру первого дня опять захотелось чаю (одно из немногих любимых занятий зеков – пить чай, он в зоне необходим). Кипятка уже не допросишься от охраны. «Паутинку» из проводов, чтобы вскипятить воду, кинуть абсолютно некуда (всегда возите по этапу два кипятильника, минимум, – пригодится). Решили греть воду на огне в пластиковой бутылке. Бутылку нашли относительно быстро. А вот с огнем была проблема. Роллтоны горели неплохо, но быстро, и их бы пришлось извести целую кучу, чтобы довести до кипения полтора литра воды. Бумага и одежда – не вариант: быстро горят и сильно дымят. Решили делать «фитиль»: завернули кусок сала (еле у кого-то выцыганили) в тряпку, распалили.

Фитиль горел долго и весело. Сало не давало ткани быстро сгорать и само хорошо полыхало. Воду мы грели довольно долго, но она закипела! Пластиковая бутылка, несмотря на мои опасения, совершенно не расплавилась, ее только немного покорежило. Для того, чтобы дно не прогорело, его смазали зубной пастой. Еще можно намазать низ бутылки хозяйственным мылом и приклеить к нему фольгу – эффект тот же. Некоторые утверждают, что достаточно просто налить воды и пластик гореть не будет, поскольку все тепло сразу отдается воде. Но я сомневаюсь – мне кажется, что между открытым огнем и пластиком должен быть защитный слой.

В тюрьме – месте, где обычный кривой гвоздь становится огромной ценностью и бережется, как зеница ока, а каждое мелкое бытовое изобретение превращается в маленькую победу, люди учатся ценить самое главное – то, что есть. То умение, которого иногда так не хватает некоторым на воле, чтобы стать немного счастливее и спокойнее. Потому что в этой жизни даже из неподходящих предметов делается именно то, что нужно тебе. Вот он главный тюремный лайфхак: любую паршивую ситуацию можно изменить под себя, главное делать это, не опуская рук и не ждать чего-то от судьбы!

Глава III Сизо – игры разума

Парадокс в том, что именно в СИЗО хочется кому-нибудь довериться, в месте абсолютно не предназначенном для этого чувства. Попав туда впервые, человек, вырванный из привычной жизни, нуждается в поддержке, понимании, в восстановлении психологического равновесия. Милиция прекрасно об этом знает и использует следственные изоляторы на полную катушку, чтобы заставить подследственного, не желая того, работать на себя. Знают об этом и зеки, мотающие не первый срок, – так называемые «строгачи» (сидящие на строгом режиме). Их задача абсолютно не отличается от милицейской: заставить работать на себя. Поэтому первое и основное правило СИЗО: верить нельзя абсолютно никому… Желательно не доверять и себе…

"Строгачи" сверху

Камеры в СИЗО разделены по режимам содержания. В одних сидят только “первоходы” – те, кто попал в тюрьму впервые, или у кого уже снята судимость, – так называемые хаты общего режима. В других (строгого режима) “строгачи”, те, кто мотает не первый срок.

По закону, первоходы со строгачами должны сидеть в разных хатах, чтобы не передавать воровские традиции, не учить разным глупостям и не “выдуривать” еду и прочие нужные вещи. Но всегда, в каждой камере общего режима есть хотя бы один строгач. Это делается для того, чтобы опытный сиделец присматривал за первоходами, учил их тюремным законам и понятиям и, самое главное, втихаря собирал информацию для милиции. Практически у всех строгачей, которых подселяют в камеры к первоходам, есть косяки на зонах во время прошлых отсидок, и они кровно заинтересованы не ехать туда. Им позволяют остаться в СИЗО и перекидывают из камеры в камеру, при условии, что они будут проводить политику администрации.

Помню, на Володарке одного такого строгача забирали из нашей хаты на этап в лагерь. У него была небольшая истерика, он кричал контролерам, что оперативник обещал оставить его в СИЗО. В итоге, его все равно увезли в зону. Собираясь, он втихаря забрал все сигареты из "общака".

Обычно строгачи в хатах для первоходов занимают верхушку пищевой цепочки: у них в арсенале огромное количество баек из лагерной и тюремной жизни, они умело жонглируют «понятиями»… Здесь я говорю о «воровских» понятиях – неписанного, но обязательного к исполнению жизненного закона в зонах. Поскольку он нигде не прописан, то его всегда легко интерпретировать в свою пользу. Опытный зек – мастер софистики.

Арестантское "братство"

Каждая хата в СИЗО – отдельный мир. Зеки могут получать новую информацию только на редких этапах, поэтому о тюремной жизни первоходы получают сведения от «своего» строгача и из тех знаний, которые они почерпнули на свободе (многие крутились, все-таки, в криминальной среде).

Самые главные чувства, которыми пропитан воздух в каждой камере для первоходов, – это ощущение единства всех зеков, крепости воровских духа и закона перед лицом любых опасностей, преступная романтика и арестантская взаимопомощь. Люди объединены общей бедой на враждебно настроенной территории – это сплачивает. Этим же и пользуются опытные зеки.

По тюрьмам ходит много хрестоматийных баек, герои которых (преступники, естественно) проявили себя либо нестандартно, либо смело. Естественно, все строгачи, которых я встречал в тюрьме, были или героями тех событий, или их свидетелями, или знали непосредственных участников. Таким образом, они повышали свой статус и могли потихоньку манипулировать молодежью.

Один из строгачей (назовем его Костей) возил с собой сумку полную кремов, шампуней, паст, и, если кому-нибудь передавали дорогую косметику, менял ее на дешевую из своей сумки, говоря, что потом, в лагере, он отдаст это нуждающимся. Кое-что, естественно, оставит и себе. Сколько я ни сидел в тюрьме, он все готовился к этапу в зону. Со мной в лагере был парень, заехавший в хату к этому строгачу через пару месяцев после моего отъезда, – Костя все готовился к этапу.

Недопонимание в «дружном» коллективе

В самой первой хате, в которую заехал, я успел за непродолжительное время испортить отношения со всеми. Мы были абсолютно не похожи друг на друга: я – мальчик из университета и четверо гопников моего возраста, кто-то из заводских районов городов, кто-то из деревень. Строгач, молодой парень – 36 лет. Хотя тогда он казался нам взрослым мужиком. Я был немного сноб и плохо скрывал свое отношение к соседям, они отвечали мне взаимностью.

До посадки я пытался заниматься цигун (китайская гимнастика), но почему-то особенно сильно меня потянуло к этим упражнениям в тюрьме. Естественно, мои сокамерниками этого не оценили и начали прикалываться. Чем больше они ржали, тем более усердно я занимался. В итоге они успокоились, видимо, решив, что с больного и спрос маленький, но эта история наложила дополнительный осадок на наши и без того не очень теплые отношения.

И вот, в хате повелось, не без активного участия строгача, что все зачитывали друг другу свои письма, обсуждали их, бывало, что он помогал молодежи писать ответы. Ребята были малограмотные, иногда с трудом объясняли на бумаге, чего хотят. Строгач же, со своим опытом писания писем, выглядел профессором.

Я не считал нужным зачитывать свои письма вслух, поэтому, о чем и с кем я переписываюсь, никто не знал. Так долго продолжаться не могло. В итоге, когда мы в очередной раз получили письма, они начали предъявлять претензии, что мне, видимо, пишет тюремный оперативник, а я в своих ответах рассказываю, что происходит в камере. Поэтому я и не зачитываю свои письма вслух. Естественно, я их послал. Они обиделись, но поделать ничего не могли. По всем понятиям читать чужие письма, если для этого нет серьезных оснований, нельзя – это работа милиции (пример той самой софистики: обвинить в сотрудничестве с милицией, чтобы самому проделать их работу).

Не давите на психику!

Вообще, в тюрьме основная форма давления – психологическая. В закрытой камере, в одном коллективе, 24 часа, если тебя будут постоянно «кусать», можно одуреть. Бывали случаи, когда людей доводили до самоубийства.

Есть в тюрьмах и специальные «пресс-хаты». Там на очень льготных условиях сидят спортсмены или просто здоровые лбы. К ним периодически закидывают тех, кто не хочет признавать вину (если касается какой-нибудь серьезной статьи). И в пресс-хате сами зеки начинают несчастного обрабатывать не только психологически, но и физически. Естественно, сам я этих хат не видел, но об этом знают все, кто сидел. А столкнувшись с работой милиции, я верю, что такие камеры есть – следователи особенно не переживают о моральной чистоте своих методов.

Со мной в камере сидел парень: он и его младший брат, которому было около 17 лет, обвинялись в убийстве соседки за пенсию. Моего сокамерника периодически возили на ИВС для встречи со следователями. Каждый раз, возвращаясь оттуда, он полдня сидел в легком шоке – младший брат брал на себя и, соответственно, на него новые преступления, которых они не совершали. Для того, чтобы отчитаться о раскрытых «висяках», милиционеры выбирают из подследственных чьи дела ведут, тех, кто абсолютно не «греется» (кого не поддерживают с воли), и предлагают им за чай и сигареты написать явку с повинной о преступлениях, которых те не совершали. Тем, кого подозревают в убийстве, взять на себя несколько краж – не проблема: срок не добавят, только иск вырастет. А это, когда впереди маячит лет 15, и платить ты не собираешься, не повод для беспокойства.

Активно используются стукачи, что естественно. Если это строгач из хаты, то он выводит на разговор о твоем преступлении. Дает советы, иногда весьма ценные. И всячески пытается войти в доверие, чтобы ты рассказал ему больше, и, по возможности, то, чего не рассказывал следователям. Учитывая, что строгач – зек опытный, сидите вы дружным коллективом в небольшой камере 24 часа, то каждое твое движение, каждое слово запоминается, анализируется и может быть использовано против тебя. Не только строгачом, любым зеком, поскольку, несмотря на братскую взаимопомощь, как в тюрьмах, так и в лагерях, если зазеваешься, тебя обязательно «сожрут» с потрохами. Иногда даже просто так, из любви к искусству и для развлечения.

Поэтому первое и основное правило СИЗО: верить нельзя никому… Желательно не доверять и себе…

Глава IV По всем правилам

По всем правилам, спать в зоне, тюрьме и, наверное, в ИВС нельзя, – это нарушение. Особенно строго за этим следят в СИЗО. Не во всех, конечно. Но там, где на это обращают внимание, жить становится в разы тяжелее. Мне рассказывали про парня, который умел спать стоя. Он подходил к наре, упирался в нее головой и засыпал.

"Броня" крепка

Я попал в Жодинскую тюрьму в своеобразный переходный период. Дело в том, что в свое время в СИЗО № 8 был начальником Кузовков Владимир Петрович (среди зеков просто Кузовок) – личность легендарная, если не сказать больше! Отсидеть в тюрьме при Кузовке было определенным знаком качества, поскольку этот человек "топил тюрьмы в крови", – как рассказывали старожилы. Говорили, что при нем каждый этап с заключенными встречали побоями и унижениями. Периодически проводились "пожарные тревоги": охранники выстраивались в живой коридор, после чего заключенных выгоняли в прогулочные дворики сквозь этот самый коридор. И пока они бежали, их били охранники палками.

С другой стороны, зеки, которые сидели в те «светлые» времена, рассказывали, что Кузовок также лупил и милиционеров за косяки. А некоторых даже сажал на десять суток в ШИЗО (штрафной изолятор). В общем, не давал никому спуска, держа СИЗО в ежовых рукавицах. Конечно, я бы не поверил этим историям, если бы не попал в Жодинскую тюрьму через два года после того, как Кузовка перевели работать в Витебский централ (тюрьму).

Жодинское СИЗО было моим первым пенитенциарным заведением, не считая ИВС, поэтому оно меня ошарашило. Не успел я выйти из автозака (закрытого грузовика в котором перевозят зеков), на меня сразу начали орать. От меня хотели не многого: чтобы я быстрее двигался, смотрел в пол или стену, молчал, и, вообще, был приличным, с их точки зрения, зеком. В принципе, орали там на всех, поэтому зеки двигались быстро и слаженно.

Потом было многочасовые стояние в «отстойниках» (камерах полтора на два метра), куда загоняли перед шмоном (обыском) по паре десятков человек. Потом сам обыск. А после – развод среди ночи по камерам, и сон до утра на голых металлических нарах, поскольку спальные принадлежности выдают только днем. Хорошо, что соседи дали подстелить куртку.

Запрещали в СИЗО многое. А к куче запретов добавлялись иногда совсем странные требования охранников. Один, например, очень любил, чтобы сливной краник в туалете блестел. И в его смену приходилось два раза в день, перед проверками, натирать этот кусок металла тряпкой с зубной пастой.

По большому счету, зекам в СИЗО делать нечего. Они там просто сидят. Иногда ходят по камере. Раз в день гуляют во дворике. И опять сидят. От этого, со временем, начинает ломить спину и сильно клонить в сон. Поэтому у нас каждый день время после обеда фактически превращалось в мучительную борьбу с желанием поспать. Лежать на нарах тоже нельзя было. Сидеть же на них, опираясь спиной о стенку, получалось через раз (в зависимости от, того какая смена дежурила). Иногда ничего не оставалось, как всей полусонной камере восседать на узкой деревянной скамеечке, опираясь на не менее узкий «общак» (в данном случае стол), и пытаться вздремнуть, опираясь еще и на руки. Класть голову на стол тоже нельзя. И такая история повторялась ежедневно.

Были смены, которые не обращали внимания, сидят зеки на нарах или нет. Тогда заключенные начинали выдумывать различные способы вздремнуть. Некоторые подвязывали к верхней наре веревку, клали сверху голову, чтобы она не опускалась, и так дремали. Но, в основном, все пытались спрятаться за "броню".

"Броней" в тюрьмах называют ограждение туалета от остального пространства камеры. Обычно это металлический лист ровно такой высоты, чтобы прикрывать оголенную часть заключенного, когда тот сидит в уборной. Несмотря на то, что «броня» плохо справлялась с основной функцией ограждения туалета, она прекрасно скрывала от глаз охранников одну из нар, на которую обычно зеки и стремились присесть или прилечь, чтобы вздремнуть. Правда, милиционеры знали об этом, периодически заглядывали в глазок, пересчитывали людей в камере и заставляли спящих выйти из-за «брони». Потом и вовсе днем запретили садиться на ту нару.

Мелочей не бывает

Многим это может показаться мелочью: взрослые мужики, преступники, страдают из-за нехватки дневного сна! Но это далеко не мелочь, это попытка хоть как-то компенсировать постоянное состояние стресса, в которое погружается человек, оказавшись в СИЗО.

В тюрьме, вообще, мелочей не бывает. Все, абсолютно все, – от спички и до возможности лишний раз сходить в туалет приобретает огромную ценность, поскольку всего этого могут в любой момент безвозвратно лишить.

Так, например, парни, которых переводили из камер для несовершеннолетних, рассказывали, что некоторые «старшие» (ударение на и) ограничивали им возможность ходить в туалет. Либо заставляли перед посещением уборной отжиматься, – иначе не пускали. «Старшими» называют взрослых зеков, которых администрация тюрьмы ставит присматривать за порядком в «хате» для несовершеннолетних. Каждый из этих «смотрящих» устанавливает свои правила в камерах для малолеток. Кое-кого из «старших», если тот сильно перегибает палку, бьют.

Вообще, весь срок зеки борются за то, чтобы у них не отобрали мелочи, на которые на свободе даже не обращаешь внимания.

Запрети себе сам

Любой запрет объясняют ПВРом (правилами внутреннего распорядка), чуть ли не цитируя их наизусть. А все разрешения выдают с таким видом, будто делают это исключительно из-за хорошего расположения к зеку. Поэтому заключенные прекрасно знают, чего им, по правилам, нельзя, и абсолютно не в курсе, что им можно. Поскольку заключенным не дают читать эти правила, у них сложилось стойкое убеждение, что абсолютно все милиционеры обманывают и лишают зеков прав, которые прописаны, но не озвучены.

Помню, после освобождения встретил милиционеров, которые работали в моей зоне. Разговорились. Они мне рассказали, что сейчас сильно «зажали» режим содержания в ИК, и виноваты в этом сами заключенные.

Дело в том, что некоторое время назад расформировали одну из колоний, и заключенных оттуда начали разводить по другим лагерям. Но поскольку в каждой зоне свои порядки, то и отношение зеков к окружающей их действительности различается.

Приехавшие оказались борзыми, и с ходу стали подбивать местных сидельцев на то, чтобы те начали требовать соблюдения всех правил, которые прописаны в ПВР. Стали писать жалобы в высшие инстанции. В итоге, руководство колонии не выдержало и решило: "Хотите правил? Получите!" И отдало четкое распоряжение "зажать гайки" по всем правилам. И, более того, применять спецсредства и меры физического воздействия к любому заключенному, который будет громко разговаривать с представителем администрации или размахивать руками во время разговора: т. е. бить заключенного, если тот начнёт отстаивать свои права в разговоре. И я уверен, этот приказ начальником был тоже отдан по всем правилам.

Глава V Работа не волк

«Строгачи», с которыми я встречался на этапах, рассказывали, что в зоне, в принципе, можно себя полностью обеспечить без поддержки с воли. Для этого есть множество способов. Можно стать «промотом» – заниматься куплей-продажей продуктов и вещей с накруткой цены. Можно играть "под интерес", т. е. на ставки (деньги, вещи, продукты), можно быть просто мошенником среди бандитов и делать так, чтобы тебе все отдавали сами. Можно делать и продавать ширпотреб, если умеешь – это всегда ценилось, можно "бить масти", т. е. делать татуировки за плату… "Много возможностей есть, не пропадешь. Главное, крутиться", – говорили они. Но все эти возможности – «бизнес» нелегальный, запрещенный администрацией зоны, за который, если нет «крыши», можно получить кучу нарушений.

Единственный легальный способ зарабатывать деньги в зоне – это промзона (промка, как ее называют).

По рассказам все тех же «строгачей», на производстве в зонах, что при СССР, что сейчас можно получать хорошие деньги. Главное, – работать. Поэтому я надеялся, что в лагере смогу обеспечивать себя хотя бы минимально…

Но все оказалось хуже, чем я предполагал, гораздо хуже… «Промка» в зоне была ужасной! Фактически ее вообще не было…

То, что в лагере называлось «промзоной», состояло из четырех цехов: обувного, швейного, упаковки и деревообработки – разделенных заборами с колючей проволокой. Более-менее приличное строение, напоминающее производственное, было у деревообработки (или попросту ДО), самого большого и многочисленного цеха. Швейка» же, обувной и упаковка находились в каких-то серебристых ангарах, казалось, перенесенных сюда из Зоны 51.

ДО, несмотря на большие размеры, было крайне бедно укомплектовано: около десятка старых советских станков, пять из которых вечно разобраны, с большим трудом перерабатывали низкосортную, часто гнилую древесину. Судя по всему, изначально этот цех задумывался как законченный процесс от первичной обработки бревен до готового продукта. Этим «продуктом» были… поддоны. Т. е. ежедневно около трехсот зеков выходили в цех ДО, чтобы выдавать поддоны для кирпичей из полугнилого сырья. Пытались делать и европоддоны, но заказчики, глянув на них, в ужасе отказались.

"Огромные" заработки

От нашей продукции отказывались периодически.

Однажды зоне удалось отхватить заказ у молдаван на производство ящиков для фруктов. Быстро сколотили бригаду, пообещав огромные заработки, и приступили к работе. Делали долго. Хранили, где попало. Сразу оговорюсь: всеми рабочими вопросами руководят милиция и вольнонаемные мастера – часто те же милиционеры с зоны, только на пенсии. Закончили. Приехала фура, прямо из Молдовы. В нее загрузили часть ящиков…

Больше фура не приезжала… Никогда.

Молдаване отказались от заказа, часть которого попросту успела сгнить до их приезда (мастера решили сэкономить и толком не обработали ящики специальным раствором). Кроме того, как потом выяснилось, мастера перепутали, и ящики были сделаны со слишком большими зазорами в дне, сквозь которые проваливались фрукты.

Вообще, практически все косяки, случавшиеся на «промке», происходили либо по вине милиции, либо по вине мастеров. Зеки, что удивительно, относились к работе, когда работали, добросовестно. Удивительно это потому, что зарплат осужденным, фактически не платили.

На ДО работали две специализированные бригады: по производству гробов и срубов. Это были крайне малочисленные сплоченные коллективы, попасть куда без хороших знакомств было невозможно, но очень хотелось, поскольку только там была ОТНОСИТЕЛЬНО приемлемая оплата труда. Обыкновенные работяги получали примерно одинаковую зарплату, на которую можно было купить сто граммов дешевого чая и пару пачек белорусских сигарет. Если уж человек действительно вкалывал, то мог позволить себе еще и халву. По рассказам ребят с других секторов, в остальных цехах платили столько же, иногда даже меньше.

Помню, как веселились зеки, прочитав в "Трудовом пути" (газета-"рупор" Департамента Исполнения Наказаний – ДИНа) интервью начальника нашей промки о том, что у нас в лагере прекрасные зарплаты, которых хватает не только на то, чтобы оплачивать иски, но и отправлять деньги семьям и ходить на отоварку.

Немного увеличили и дифференцировали зарплаты после того как один зек, бывший сотрудник КГБ, постоянно писавший жалобы на тот бардак, который творился в зоне, достал своими бумагами то ли прокуратуру, то ли ДИН, и в зону прикатила проверка.

По рассказам парня, работавшего помощником бригадира, к приезду проверки оказались готовы, и предоставили ей подложные ведомости с завышенными зарплатами и поддельными подписями осуждённых. Парень видел эти ведомости и говорил, что там невооруженным глазом заметно, что все подписи сделаны одной рукой. "Но, – меланхолично заметил он – проверка оказалась немного «своя». И, естественно, никаких нарушений не обнаружила.

Работа с огоньком

Периодически еще не пуганые клиенты, давали ИК заказы на производство ящиков, венков, палочек. Милиция и мастера оперативно сколачивали бригаду осуждённых для быстрого исполнения работы, пугая огромными зарплатами. Зеки вкалывали, как проклятые, иногда даже в ночные смены, мечтая о том, как будут тратить честно заработанные деньги на отоварке. Заказ успешно отправляли, а зеков радостно «кидали» на деньги: либо вообще не платили, либо платили в разы меньше обещанного. Один раз, вместо денег, дали на всю бригаду две пачки дешевого чая и килограмм конфет. Естественно, подобное отношение к оплате не придавало зекам трудового энтузиазма.

Не придавала этого энтузиазма и ситуация с рабочей одеждой. Администрацию абсолютно не волновало, в каких робах будут работать заключенные. Те, кто не мог договориться или найти сменный комплект, – и работали, и ходили по жилой зоне в одних и тех же вещах. На собраниях, которые периодически проводила с нами милиция, зеки не раз поднимали этот вопрос. Ответом на него было либо гордое молчание, либо встречные обвинения по принципу "сам дурак".

Точно так же администрация отвечала осужденным на вопросы о душе, которого попросту на промке не было, пока зеки, с неимоверными усилиями, не выбили разрешение самим сделать душ на один кран. Очередь в него занимали с утра. Мастера же высказывали претензии, что мы тратим на себя слишком много воды…

Таким же молчанием милиция реагировала на претензии о несоблюдении простейшей техники безопасности. Защиты на древних станках не было уже не одну сотню лет, инструктажей не проводилось, но работать на них заставляли с полной выкладкой. Естественно, иногда происходили несчастные случаи. Человека, которого угораздило отпилить себе палец на станке без защиты, или получить бревном, которое выплюнул обратно старый многопил, начинали прессовать уже с санчасти. Единственным требованием к нему было – в объяснительной взять всю вину на себя: мол, пошел работать, без задания мастера, или чуть ли не специально засунул палец в фуганок. Причем, написать такую объяснительную требовали как врачи, так и милиционеры. Опера пугали несчастного нарушениями и ШИЗО (штрафной изолятор)… За мой срок ни одного несчастного случая по вине мастера или администрации не произошло… Официально, естественно.

Творческий подход к рабочему процессу

Хотя несчастных случаев было немного. В основном, потому что не было работы. Большинство зеков на «промке» без толку ходили взад-вперед часов семь, с перерывом на обед или ужин, в зависимости от того, в какую смену работали: первую или вторую. Гоняли чаи, пока какой-то проверяющий из ДИНа не запретил пить чай на «промке». После этого стали пить чай втихаря – появился еще один повод врать милиционерам. Подтягивались на турнике, пока его не спилили милиционеры. Зеки его снова приварили и опять начали подтягиваться. А чем еще заняться?! Работы для всех нет, а выход на промзону обязательный! Только во время проверок из Департамента или еженедельных обходов начальника колонии всех зеков сгоняли в цех, и те либо прятались, либо делали вид, что работают около выключенных станков.

Летом можно было целый день гулять по «локалке», благо у ДО она была большая. В отличие от остальных цехов, мизерные «локалочки» которых совершенно не подходили для прогулок: зекам приходилось целыми днями сидеть в пыльных ангарах и небольшими группами выходить покурить.

Зато зимой ситуация кардинально менялась. Зимой в этих пыльных ангарах было хорошо, тепло, в отличие от огромного, каменного, неотапливаемого цеха деревообработки. Постоянно открывающиеся три двойные двери, огромные, кое-где разбитые, старые окна под потолком – все это делало наш цех совсем неуютным местом зимой. Возле стенки металлической печки, которая подавала теплый воздух в раздевалки, грелись зеки, которым не было места в раздевалках. Хорошо, если зимой температура в цеху не опускалась ниже нуля.

Однажды в стране решили сберегать тепло везде, где это возможно. Зона от прогрессивных веяний не отставала и тоже начала утепляться на зиму. Мастера на ДО подошли к этому вопросу творчески. Они сказали, чтобы зеки прибили изнутри к трем из четырех дверей мешки из-под муки и запихали в образовавшееся пространство вату из телогреек. Сделав это, мастера прикрепили к каждой двери листы с надписью "Закрывайте дверь, берегите тепло". После обивки двери и листов с заклинанием в цеху, несомненно, стало экономиться гораздо больше тепла. Эта обивка с надписями так и висела круглый год, напоминая о том, что тепло нужно беречь даже летом. А мастера отчитались о проделанной работе…

Вся наша «промка» (да что «промка» – вся зона!) была, как эти двери – сплошная показуха и отчеты на бумаге. По документам, у нас было все: спецодежда, зарплата, техника безопасности, станки, сырье, заказы – только работай. На деле же все было, как было, и даже немного хуже. Поэтому зеки и администрация никогда не могли договориться. Зеки указывали на реальные косяки, милиция отвечала по бумагам. А если убедить "по бумагам" не получалось, – пугали нарушениями.

Глава VI Страсти по отоварке

В зоне был магазин, если так можно выразиться. Называли его «отоваркой». Когда я приехал, отоварка представляла собой маленькое зарешеченное окошко под козырьком, выходящее на улицу. Учитывая, что внутри было темно, а вокруг топтались нервные зеки, узнать, что продается, иногда бывало крайне тяжело. Хотя ассортимент долгое время сюрпризов не делал: продавали одно и то же и не всегда то, что нужно.

Продуктовый рай

Из товаров первой необходимости были: чай, сигареты, сгущенка, универсальная приправа (положняк сдабривать) – это, в принципе, основные продукты, купив которые, можно почувствовать себя бодрее. Хотя некоторые сократили бы этот список до двух наименований: чай и сигареты, но это лишь от недостатка денег купить что-то еще. Продавалось печенье овсяное или Слодыч, но из-за того, что ассортимент не обновлялся, пока не раскупят то, что есть, оно часто бывало сухим. Конфеты: несколько видов карамелек и леденцов, называемых барабульками, и пара видов шоколадных конфет. Копченая колбаса иногда, растительное масло, кое-что из бытовой химии: порошок, мыло, кремы для и после бритья, шампунь, гель для душа.

Дезодорант был запрещен в любом виде, потому что, как мне сказали милиционеры, забрав мой на склад: "Когда здесь была «малолетка», зеки мазали дезодорант на хлеб и ели, там же спирт содержится". Хотя, насколько я знаю, во многих колониях дезодоранты, не только были разрешены, но и продавались в магазинах. Черный крем для обуви, – другие цвета были не нужны, поскольку обувь разрешалась только черная. Иногда продавались овощи, сало и сыр. В принципе, основной набор продуктов, чтобы превратить день отоварки в праздник для заключенных, был.

Водили на отоварку три раза в месяц, секторами. Один сектор – это локальный участок («локалка»), огороженный забором из прутьев, и жилое помещение, где жили два отряда. Первая неделя каждого месяца была в магазине выходной. Начиная со второй, ежедневно водили отовариваться какой-либо из секторов. В день отоварки, если она была в первую смену (до трех часов дня), народ начинал волноваться с самого утра. Часам к девяти нервозность достигала высшей точки. Кое-кто из зеков уже начинал пробираться к магазину своей дорогой…

По территории колонии по одному ходить официально запрещено. На плацу всегда дежурит кто-то из офицеров или контролеров. Они следят, чтобы заключенные выходили из «локалок» либо с отрядом, либо по фазе. Плац – это центральная дорога, если можно так выразиться, на которую выходят все «локалки», и по которой можно попасть в любую точку зоны, на нем же проводятся ежедневные проверки.

По всей колонии установлены громкоговорители, они установлены и на секторах. В новых зданиях громкоговорители висят даже в спальнях, зеки стараются их отключать, поскольку очень раздражает, когда внезапно, в тишине, громко раздается дурной голос контролера, вызывающий кого-нибудь на КПП-2. Эти громкоговорители называют «фазой». По фазе происходят подъем и отбой, по ней вызывают строиться на проверку, на промзону, в столовую, санчасть. Фаза фактически – рупор администрации. И вот, нервничающие зеки уже с девяти утра ходят по «локалке» и ждут фазу на отоварку. Редко когда бывало, чтобы отоварщицы пришли на работу вовремя. Опоздание на час для них опозданием не считалось.

Добраться любым способом

Как я уже говорил, некоторые зеки пытались прошмыгнуть на отоварку заранее, и тут было несколько тактических ходов. Во-первых, можно было записаться в санчасть, по фазе выйти в нее, даже прийти туда, потоптаться в холле, а вот в сектор не вернуться. Чтобы понять смысл этих телодвижений нужно немного рассказать о географии ИК-3.

Плац в колонии овальной формы, внутри этого овала – стадион, а по наружному краю – здания. Его ширина около трех с половиной метров. Сама колония разделена условно на две части: жилую, где стоят сектора, и нежилую: в ней находятся административные здания, столовая, санчасть, ворота на промзону, отоварка, клуб. Офицер или наряд контролеров патрулируют именно «жилую» часть, поэтому, проскочив опасный участок, счастливчик мог чувствовать себя в относительной безопасности. Конечно, и там можно было попасться на глаза каким-нибудь залетным сотрудникам. Но, чаще всего, если они не дежурили по территории, им было абсолютно "по барабану", куда ты идешь, тем более, что дежурный по плацу тебя пропустил. Там «счастливчики» и дожидались фазу на отоварку, чтобы закупиться, пока первый «заход» только будет строиться возле сектора.

Второй способ был прост, как лопата, и полностью зависел от того, кто дежурит по плацу. Если дежурили более-менее нормальные офицер или контролеры, можно было попробовать пройти, сделав лицо клином, и надеясь, что тебя не остановят. Ну, или высмотрев, когда они пойдут с обходом по секторам, проскочить по пустому плацу.

Все эти эквилибристические упражнения делались с одной единственной целью – НЕ СТОЯТЬ В ОЧЕРЕДИ. Поскольку стояние иногда отнимало до двух часов жизни, причем, проходила эта народная забава на открытом воздухе, и зимой можно было померзнуть. Грели шутки и периодическая ругань из-за того, что порядок в очереди нарушается. Не стоит забывать, что колония – это режимное учреждение. Не знаю, как завозили в отоварку продукты, но иногда привоз товара напоминал снабжение блокадного Ленинграда. Не купив нужный продукт на первой отоварке, его можно было не увидеть потом в течение месяца – это тоже стимулировало стремление зеков побыстрее добраться до магазина.

Году в 2011-м отоварка перебазировалась в другое, более просторное здание, в ней появились прилавки, и помещаться там стало до пяти зеков за раз. Отоварка стала похожа на маленькую лавку, не только по оформлению, но и по ассортименту. Появилось мороженое (для зоны это было действительно событием!), сливочное масло, майонез, сырки… А перед одним из Новых Годов в продаже появилась красная икра (!) в банках, не знаю, хватило ли у кого-нибудь смелости или денег ее купить. В общем, жизнь начала потихоньку налаживаться!

Денег много, продуктов много, а толку мало

Единственным ощутимым недостатком магазина оставался "лимит отоварки". Это словосочетание портило жизнь многим осужденным.

Зеки ограничены в деньгах, которые ежемесячно могут тратить в магазине. Если нет иска и нарушений, то заключенный, попадая в зону, может тратить три базовых величины. Через одну четверть срока на общем режиме и одну треть на усиленном, если человек сидит без нарушений, его переводят на улучшенные условия содержания. Кроме дополнительных свиданий и передач, разрешается тратить и дополнительные деньги на отоварку (на общем режиме – три базовых величины, на усиленном – две). У тех, кто нарушает режим содержания, – ограничение в одну базовую величину. Так же ограничены, вне зависимости от того, как хорошо себя ведет человек, и зеки с исками.

И тут выявилась интересная закономерность: позволить себе отовариваться на пять базовых величин, в основном, могли именно те, кому этого делать не позволяли, – зеки с исками. Это были либо бывшие бизнесмены, сидящие за налоги или незаконную предпринимательскую деятельность, либо взяточники-чиновники, в общем, те, кого ждали, и о ком заботились.

С другой стороны, были люди на улучшенных условиях содержания с законной возможностью хорошо отовариваться, но без денег. Чтобы восстановить Вселенскую справедливость, те, у кого были иски и финансовая возможность отовариваться по максимуму, искали тех, кто был на улучшенных условиях, но без грева (поддержки с воли). Родственники переводили на них деньги и, таким образом, исковики (так в зоне называют сидящих с исками) могли отовариться. Правда, людей на улучшенных условиях содержания и совсем без грева было мало и на всех не хватало, поэтому чаще всего исковики закупались на одну базовую величину. В основном, это были люди приличные, воспитанные и образованные (относительно остальных сидельцев), и их было немного жаль.

Но, несмотря, на подобные трудности, отоварку любили и часто на нее ходили даже те, у кого не было денег и они об этом знали. Потому что это было движение, потому что там можно было пообщаться с женщинами, потому что это был магазин – кусочек вольнячей (вольной) жизни в зоне и определенное разнообразие. Кроме того, можно было присмотреть, кто что взял, чтобы потом поклянчить.

В дни отоварки на секторе отовсюду раздавалось шуршание оберток: зеки пили кофе со сгущенкой, ели рулеты. Даже совсем безденежные старались купить хотя бы халвичку, чтобы съесть её с чаем. Все были немного добрее и слегка опьянены небольшим дуновением свободы. Ведь в магазине мы сами решали, что взять. У нас был выбор, пусть и ограниченный по деньгам и продуктам, но выбор не из серых возможностей зоны, а раскрашенный цветными обертками конфет нескольких видов, колбасами и красной икрой. Пусть половину из этого многие зеки никогда бы себе не позволили, суть отоварки не в этом. Это был настоящий, магазин, с продавщицами, где ты на секунду мог почувствовать себя человеком.

Глава VII Старый дом

Зона была переполнена. В карантине (своеобразном отстойнике, где зеков выдерживают две недели после этапа, пока к ним присматривается администрация и распределяет по отрядам) стояли трехъярусные нары. В секторах под спальни были переделаны некоторые раздевалки. Очень маленькие раздевалки, без окон. В них жили человек по десять, и было довольно душно.

Спальни

Жилая часть зоны состояла из двух кирпичных двухэтажных бараков на два подъезда. Двери в них находились с противоположенных сторон зданий и вели на разные этажи. Около каждого подъезда была относительно большая «локалка» – участок, огороженный забором (сам забор тоже называется "локалкой"), по которой зеки совершали променад. Подъезд с локалкой назывался сектором. В каждом секторе жило по два отряда.

Стадион, баня, столовая, санчасть и клуб (здание, где находятся библиотека, кинозал и администрация) – несут вспомогательную функцию и сейчас нас не очень интересуют. Жилые бараки 1981 года постройки, несмотря на бесконечные ремонты, выглядели нехорошо – было видно, что они многое пережили.

Не считая переделанных под спальни раздевалок, в нашем секторе, как и в других, было четыре спальни. Три «конюшни» – комнаты, в которых жило очень много зеков, человек по шестьдесят-семьдесят. И одна, относительно небольшая спальня на сорок человек, переделанная из «ленинки» (зал для просмотра телевизора и проведения собраний). В «ленинке» жили завхозы и прочие «авторитетные» зеки, находящиеся с ними в хороших отношениях.

Немного частной собственности

Когда я заехал в зону, огромные размеры спален, даже «конюшен», не ощущались. Поскольку хатки тогда еще занавешивали.

Хатком называют две нары, проход между ними и тумбу, если она там стоит. Фактически это маленькая квартирка для зека, в которой он проводит большую часть своего срока: приходя с работы, отдыхая, перед сном, во время подъема, читая, кушая – все хозяйство и жизнь сосредоточены в хатке. Поэтому соседей по хатку зеки стараются выбирать себе сами, и делают это очень аккуратно, и тщательно обдумывая.

Так вот, хатки занавешивали с трех сторон простынями: по бокам и с прохода. Причем, занавеска на входе выполняла функцию двери: если простыня висела, значит, хозяева заняты чем-то важным и прежде, чем зайти в хаток, нужно постучать и дождаться разрешения войти. В некоторые хатки зеки ухитрились протянуть розетки (кое-кто проводил их даже под полом) и спрятать так, что, даже перевернув все кверху дном, милиция ничего могла найти.

Хотя в секторе была комната для хранения сумок и раздевалка, зеки многие свои вещи старались держать ближе к телу. Поэтому в хатках возле стен висели куртки, а под нарами стояли сумки. Как и комнаты, их старались украшать. Доходило до того, что в одной спальне в двух соседних хатках стены были выкрашены в абсолютно разный цвет, что очень раздражало милицию, любившую принцип "единообразия".

С хатками связана проблема дележа места. Периодически в спальнях проводили ремонты, и все нары нужно было выносить. Когда их возвращали, постоянно начиналась ругань за сантиметры территории, могло дойти и до драки. Это неудивительно: в ситуации жесткого ограничения пространства и довольно узких хаток сантиметр пола был равен километру, если не больше, земли на свободе. Бои за эти сантиметры были суровые. Потом зеки начали разными способами помечать места, где стояли нары, и ругани стало немного меньше.

Общественный интим

Телевизор стоял в коридоре. Пару раз по нему смотрели порнуху – был аншлаг. В зоне тема секса не очень интимная. Зеки, не стесняясь, обмениваются «мурзилками» (самодельными журналами в которые аккуратно и с любовью вклеивают картинки эротического, а, если повезет, то и порнографического содержания) и берут их друг у друга в пользование. А когда идут рассматривать журнал, выставляют «пикет» (в данном случае – зека, следящего, чтобы никто не потревожил интимную обстановку). В нашем секторе для этих целей использовалась комната хранения инвентаря для уборок, поэтому туда в любой момент могли заглянуть за шваброй, веником, тряпкой, ведром или хлоркой. И, если зек не хотел одной рукой держать дверь, то «пикет» был необходим…

Не менее демократично в зоне относятся и к другой интимной теме – туалету. Этому способствуют сами помещения. Везде, абсолютно везде, где я сидел, начиная от ИВС (изолятора временного содержания) и заканчивая ИУОТ (исправительное учреждение открытого типа, в народе "химия") туалеты полностью открыты, и все происходит на виду у товарищей. Уединиться нет никакой возможности!

В секторе туалеты тоже были сделаны с некоторым юмором. На двух постаментах друг напротив друга находилось по пять чаш Генуя. В одном ряду напольные унитазы были разделены очень маленькими перегородочками так, что сидящие могли комфортно общаться, видя лица собеседников и передавая, если понадобится, бумагу. Ряд напротив был безо всяких перегородок и использовался лишь для удовлетворения мелких надобностей. Получалось, что сидящие смотрели в спину тем, кто приходил по «маленькому». И тогда, казалось бы, несложный процесс превращался в настоящий акт борьбы с собой и жесткого самоконтроля. Потому что писать, когда тебе в спину, в упор, смотрят пять пар глаз, поверьте, крайне тяжело!

Умывальник vs. чайная

Рядом с туалетом был умывальник. Довольно грязный умывальник. С двумя стоками для воды у противоположных стен и несколькими кранами над каждым из них. Там же стояли две большие невысокие раковины для мытья ног и стирки. Поскольку в секторах была только холодная вода, то для стирки приходилось набирать ведро воды, нести его в чайную и там кипятильником несколько часов греть. Ту же операцию приходилось проводить и для того, чтобы полностью обмыться.

Чайной назывался небольшой аппендикс в коридоре с розетками и маленькой стойкой вдоль стены для кружек. Половина розеток постоянно была занята ведрами для стирки или мытья, их периодически отключали, чтобы нагреть чаю, забывали включить обратно, и, придя через пару часов, владелец ведра находил его холодным. Некоторые могли так греть воду полдня, пока не оставались следить, чтобы ведро не выключали.

Страна вечного ремонта

Ежегодно в секторе что-то ремонтировали. Естественно, все это делали за счет зеков. Осужденные давали на ремонт в добровольно-принудительном порядке. Обычно отрядник вызывал к себе человека, готовящегося идти на длительное свидание (свидание с родственниками длится от суток до трех) и ненавязчиво спрашивал, не хочет ли тот помочь краской для ремонта. Помочь хотели все, поскольку данный вопрос в преддверии встречи с родственниками, как бы, намекал на то, что в случае отказа в следующий раз могут быть проблемы с получением свидания.

Но вот что удивительно: несмотря на ежегодные жертвы, мы проигрывали бесконечную войну с обветшалостью. Здания выглядели старо, устало и убого, как изнутри, так и снаружи. И ничего с ними невозможно было поделать. Но потом…

Потом в зону вложили много денег, а вместе с ними пришли строители, приехала техника, и в колонии началась большая стройка…

Глава VIII Тюрьма и тюрьмочка

"Для кого тюрьма, а для кого и тюрьмочка" – одно из распространенных выражений, которое зеки употребляли, когда хотели сказать, что кому-то очень комфортно сидится. А такие всегда были, как со стороны бывших «партайгеноссе», севших за взятки, так и со стороны тех, кто никогда не стремился подняться выше социального дна.

VIP заключенные

В принципе, чтобы чувствовать себя хорошо в зоне, нужно не так уж много: еда, быт и знание того, что тебе никто не помешает спокойно жить. Оно как бы и немного, но добиться этого весьма сложно. Несмотря на то, что все зеки братья, живут по общим понятиям и должны помогать друг другу, на деле, если человек не может "перегрызть глотку" в одно касание, на нем будут ездить все, кому ни лень. Кто-то просто попытается испортить жизнь из любви к искусству, а кто-то попробует обобрать до нитки и еще сделать своим «конем» (слугой) и все это с добродушной улыбкой и разговорами о взаимопомощи.

Следует помнить

Попадая в зону, следует помнить античную пословицу: "что дозволено Юпитеру, не дозволено быку". Возможности в лагере у всех разные, и ни о каком равноправии не может быть и речи. Обычно добиваются своих прав за время отсидки, постепенно, или же сразу, – демонстрируя окружающим свое место в пищевой цепочке: где нужно кулаками (но это уже в исключительных случаях), где хитростью, а где и обычной наглостью.

Попадая в зону, следует помнить, что даже заняв определенное положение в арестантском обществе, ты не можешь расслабиться ни на секунду. Каждый день происходит бесчисленное количество ситуаций, когда одним словом, сказанным кем-то в плохом настроении и проигнорированным тобой, ты можешь оказаться в самом низу тюремной иерархии.

Попадая в зону, следует помнить, что любое место, на котором находится человек, каким бы незавидным оно ни казалось, всегда захочет кто-то занять и поэтому нужно смотреть в оба.

Попадая в зону, следует помнить, что в зоне, как и на воле, никогда не было и не будет равноправия. О нем, как и о том, что все мы братья, вспоминают лишь тогда, когда от человека что-то нужно.

Попадая в зону, следует помнить, что все, абсолютно все, зависит только от тебя. И те место и положение, которые ты занял в тюремной жизни, выбрал себе ты сам, своей жизнью на свободе и поведением в неволе.

Попадая в зону, следует помнить о многом.

Биография

Есть две категории заключенных, имеющих, так сказать, VIP-статус – те, кто добился его за время отсидки, и те, кто заехал в зону с улучшенными правами сразу. Первые – довольно нервные ребята, поскольку им приходится подтверждать свое особое положение весь срок. Вторые же спокойны и относительно дружелюбны, ведь они знают, что в колонии они никому ничего доказывать не должны: отношение к ним в лагере – это результат их жизни на свободе.

Если с первой категорией осужденных все ясно – это обычные зеки, выходцы "из народа", так сказать, которые потом и кровью выбивают себе место "под арестантским солнцем". То вторые – это бывшие чиновники, милиционеры, бизнесмены и прочие категории граждан, занимавших на свободе, либо высокое положение, либо обладавших большими деньгами. О таких заключенных обычно заботится сама администрация, которая готовит им "теплое место" еще до того, как они попали в отряд.

Лирическое отступление. Бизнесмен

Я сидел в СИЗО под следствием, как раз в то время, когда на Володарке рухнула одна из башен. Чтобы разгрузить централ, людей начали развозить по разным тюрьмам, а в здании бывшего штрафного изолятора ИК-1 (которое к тому времени практически расформировали) сделали, что-то вроде филиала Володарки. В нем находились подследственные и осужденные, приписанные к судам двух минских районов.

"Филиал" получился небольшой, буквально на пару десятков камер.

В одной из них сидел очень крупный бизнесмен. Его дело в свое время гремело по необъятным просторам нашей Родины. Сергей (назовем его так) к тому времени «отдыхал» в зоне уже пару лет и, по идее, должен был растерять все свои связи и влияние. Но не тут-то было: он сам выбирал, кого заселить к нему в камеру. А на обед (я это лично видел) начальник нашего «филиала» собственноручно приносил ему еще теплую курицу-гриль, купленную в соседней «Короне», и салатики. По сравнению с остальными заключенными, Сергей очень хорошо себя чувствовал в тюрьме, да и в зоне, думаю, тоже.

Спокойная жизнь

Другие зеки таких заключенных тоже не трогают. В принципе, их не получится сильно «тронуть»: поднаторевшие в подковерной борьбе еще на свободе, они отточили умение плести интриги до профессионализма. А учитывая, что почти в любом споре администрация постарается поддержать бывшего чиновника, милиционера или бизнесмена они становятся практически неуязвимыми.

Кроме денег, связей и умения плести интриги, эти заключенные создавали своеобразные кланы. Общаясь с зеками относительно вежливо и дружелюбно, они никого к себе близко не подпускали. Более того, если среди остальных периодически возникали какие-то ссоры, то эти никогда не выясняли отношений, а, наоборот, старались друг друга поддержать. Почему они всячески сглаживали острые углы в отношениях и старались не выплескивать негатив на «своих»? Думаю, они изначально знали, что зона для них – вражеская территория и, как на любой войне, они были вынуждены объединиться. Для других же зеков в колонии не было общих врагов, поэтому все они были разобщены, и каждый старался блюсти свои интересы.

Начало

В нашей зоне не всегда сидело столько чиновников, милиционеров и предпринимателей. Их стали завозить, когда расформировали ИК-1. Мне рассказывали, что перед тем, как в зону «подняли» (завели из карантина в отряд) первого милиционера, зеки в один голос утверждали, что порвут его на части.

"Подняли" сразу несколько БСников (бывших сотрудников органов внутренних дел). Зеки поднапряглись, кому-то вроде бы даже дали пару тумаков. Но! Зоновские опера и грамотное поведение самих бывших милиционеров быстро усмирили заключенных и, когда я приехал в зону БСники и разного рода чиновники чувствовали себя в ней относительно неплохо. Когда же я освобождался, их положение в арестантском обществе заметно укрепилось, и они имели далеко не последнее слово в решении бытовых вопросов.

Лирическое отступление. Милиционер

Со мной в отряде сидел бывший замминистра МВД. Посадили его уже за занятия бизнесом после выхода на пенсию. Казалось бы, вот он один из главных недругов любого арестанта – сам бывший замминистра! На нем можно отыграться за всех следователей, прокуроров и надзирателей.

Но этот дедушка с добрыми глазами и волчьей хваткой сразу, как заехал в зону, лег на нижнюю нару (у зеков иногда уходит по несколько лет, чтобы переехать с верхней нары вниз). А потом, довольно быстро, его переложили еще и в угол – нижние нары в углу считаются самыми лучшими и блатными спальными местами. Обычные зеки даже не мечтают туда лечь.

Нара нарой, – вполне вероятно, что здесь поспособствовала администрация. Меня удивило отношение заключенных к этому дедушке. Они все обращались к нему на Вы, слушали его истории, демонстрировали свое уважение. Завхоз, парень, который в свое время был «смотрящим» за сектором, и отсидел на «крытой» (тюрьма, где за систематическое неповиновение требованиям администрации сидят злостные нарушители), постоянно приглашал его попить чай и просто пообщаться. Бывший замминистра МВД с отеческой улыбкой смотрел на тех, кого посадили его подчиненные, и сам выбирал, кого допустить к общению с собой, а кого нет. Но всех держал на расстоянии.

Деньги – это деньги

От бывших правоохранителей по качеству жизни не отставали и бизнесмены. Но если БСников и многих чиновников администрация поддерживала из-за их связей и бывших должностей, то бизнесам приходилось за хорошую жизнь доплачивать. Обычно это были ремонты, замены окон на пластиковые стеклопакеты, покупка новых телевизоров, и другие, скрытые от посторонних глаз денежные операции о которых никто, как бы, не знал, но многие говорили.

Когда я сидел на Володарке, мне рассказывали, что там есть камеры повышенного комфорта, где богатые зеки сделали за свой счет ремонт, чуть ли не под евростандарт. И сидят там, соответственно, тоже непростые арестанты. Не знаю, насколько это было правдой, но глядя на то разделение, которое было среди заключенных, и те возможности, которыми обладали VIP-заключенные, я склонен этому верить.

Бизнесмены обычно тянулись к бывшим чиновникам и милиционерам.

Лирическое заключение. Чиновник

Со мной на «химии» (исправительное учреждение открытого типа, куда отпускают из зоны за хорошее поведение) сидел бывший крупный чиновник. Повязали его за попытку дачи взятки. Сам он был не минский, а из областного центра. В столицу чиновник не собирался переезжать, поскольку знал, что такой же уровень жизни, какой у него был, в Минске будет ему стоить огромных денег.

Сидел Владимир (назовем его так) в зоне, которая находилась в его родной области. И так получилось, что часть самого высокого начальства колонии были его хорошими знакомыми еще со свободы.

Перед тем, как попасть в отряд, каждый зек сидит две-три недели в карантине. За это время администрация к нему присматривается и решает, в какой сектор «поднять» заключенного. Строить свою жизнь и добиваться каких-то «сладких» мест и должностей заключенный начинает уже после того как окажется в отряде.

Владимира же сразу после карантина сделали завхозом местного ПТУ – случай экстраординарный. И с первой же возможностью освободили на «химию». Наше ИУОТ, к сожалению, было в другой области, куда связи чиновника практически не доставали, о чем он сильно жалел. Поэтому он ушел на УДО не тогда, когда хотел, а на пару месяцев позже.

Глава IX Рублевка для нищебродов

Зона все время ремонтировалась и достраивалась – было видно, что в нее вкладывают огромные деньги. Кто-то из зеков говорил, что лагерь хотят сделать специализированным для VIP-сидельцев. В зоне таких хватало – это были и довольно высокие чины из милиции и прокуратуры, и бывшие кандидаты, и крупные предприниматели, и прочие страдальцы, занимавшие высокие посты на свободе. Среди зеков даже ходила шутка, что зону чиновники заранее готовят для себя. Кто-то предполагал, что просто хотят сделать показательную колонию. Некоторые надеялись, что стали свидетелями не только глобальной реформы пенитенциарной системы, но и очередного шага в светлое будущее. Как бы там ни было, большинство зеков старалось наслаждаться улучшением быта.

По всем фронтам

А быт действительно улучшался. Сначала отремонтировали столовую, баню и клуб (здание, в котором находятся библиотека, кинозал и кабинеты администрации). Причем, ремонт был капитальный – от А до Я. Покончив с ним, начали строить новое двухэтажное жилое здание на четыре подъезда. Оно получилось хорошим, большим. В каждом подъезде помещалось по два отряда, которые назывались секторами. Сами подъезды вели на разные этажи и были разделены заборами. Еще пустое, строение создавало ощущение какой-то белорусской «европейскости», что ли, и современности, особенно по сравнению со старыми и замусоленными корпусами.

В здание постоянно ходили завхозы переезжающих отрядов, чтобы вместе с милицией окончательно подготовить новый корпус к приезду комиссии по приему и переселению в него счастливчиков. Новое здание не могло всех вместить, и поэтому милиция отбирала людей из разных отрядов по каким-то внутренним соображениям и изначальным договоренностям с зеками.

Несмотря на рассказы завхозов о чудесах, которые они видели в новом корпусе, даже не снившихся на тот момент зекам, очень немногие хотели переезжать. Конечно, и спальни на 24 человека, и стиральные машины, и большая «ленинка» (комната, предназначенная для просмотра телевизора и проведения собраний), и горячая вода в кранах, и даже души – вдохновляли! Но было одно огромное "НО!", омрачавшее радость: во-первых, переезд означал ломку сложившегося быта, что для зека всегда болезненно, а, во-вторых, всем было ясно, что в "новом секторе" администрация будет сильнее "закручивать гайки" по режиму содержания. Переезд показал, что зеки не ошиблись…

О быте и режиме

За свой срок, побывав в нескольких тюрьмах и зонах, я усвоил одно правило (это мое личное наблюдение, с которым можно не соглашаться): чем лучше отремонтированы помещения, чем красивее быт, тем хуже зекам сидится.

Для заключенных главное, чтобы администрация как можно меньше приставала с глупостями, навязывая свои правила. Поэтому, приезжая в тюрьму с грязными, обшарпанными стенами, темными коридорами и камерами, где более-менее приличные бытовые условия поддерживаются за счет усилий самих зеков, ты понимаешь, что администрация здесь адекватная и к заключенным не лезет, позволяя им нормально жить. Но если же тюрьма светлая, чистая и отремонтированная, это означает одно – милиция здесь полностью контролирует ситуацию не только по хозяйственной части, но и по режиму (режим содержания – свод правил, по которому заставляют жить зеков), и у заключенных практически нет никакой личной свободы.

Происходившие в зоне изменения подтверждали мою правоту: чем дальше заходил ремонт, тем сильнее "закручивали гайки". Причем, это «закручивание» было медленным, безостановочным и малозаметным процессом. Только оглянувшись на пару лет назад, вдруг понимал: "Ого! Поджали-то как!"

За полгода до переезда во всех секторах провели грандиозный обыск с конфискацией. Забирали все, что зеки делали на промзоне для облегчения или украшения жизни: табуретки, разделочные доски, самодельные тумбочки, щиты (сколоченные из нескольких досок, они клались под матрасы, и были нужны особенно тем, кто спал на пружинных нарах, поскольку те сильно прогибались, и спину выкручивало, как от лежания в гамаке), из нард и шахмат забрали самые красивые. Многое тогда забрали. Только из нашего сектора милиция увезла и спалила два грузовика ширпотреба. Два грузовика вещей, которые годами зеки делали на промзоне различными способами, затаскивали в сектор (часто с разрешения администрации) и никак не могли защитить…

Переезд

Переезд в новое здание сопровождался очередным обыском. Отбиралось все, что не смогли забрать полгода назад: кипятильники, замотанные изолентой, ведра из-под краски, в которых зеки грели воду, чтобы помыться и постирать вещи. Естественно, выкидывалось все запрещенное: ножи, «мурзилки» (самодельные журналы со вклеенными картинками эротического содержания) и просто то, что не нравилось милиционерам. У моего знакомого отрядник выкинул пластиковую крышку для кружки, потому что их было две. На резонные возражения товарища о том, что их пропустили официально и ему нужны именно две, иначе он бы заказал одну, отрядник ответил: "Накроешь журналом!"

Несмотря на обыски, усиление режима и на то, что сразу после приема здания горячую воду отключили, а души спилили, зекам новый корпус понравился. Он был светлым и просторным. В каждой спальне жило по тридцать два человека. После огромных «конюшен» (спален, в которых помещалось по семьдесят человек) старого корпуса, новые, хоть и рассчитанные всего на двадцать посадочных мест, казались дворцами.

Особенно радовали три двухкамерных холодильника и две стиральные машины. Все – фирмы «Атлант». За непозволительную роскошь новое здание сразу же окрестили Рублевкой.

Стиральные машины от беспрерывной эксплуатации месяца через три повезли в ремонт. Потом их еще пару раз возили. В конце концов, зеки начали вручную доливать воду в машинку, поскольку в ней сломался какой-то датчик, и перестали включать отжим. «Атлант» не был рассчитан на такие нагрузки. После освобождения я заходил в фирменный магазин компании – в зону поставили самый дешевый вариант машин. Но даже в таком виде стиральные машины сильно облегчали жизнь!

Холодильники – тоже несомненный плюс. В старом секторе их не было. Продукты хранили в большом деревянном шкафу на улице. Сколоченный зеками, он носил гордое имя холодильника, но «морозил» лишь зимой. Летом продукты могли и подпортиться.

К сожалению, портила впечатление комната для сушки белья (сушилка, как ее называли). Она была небольшой, без окон. Трубы с горячей водой проходили под деревянным полом, доски которого лежали на небольшом расстоянии друг от друга. Судя по замыслу, в сушилке должно было быть очень тепло. Но поскольку горячую воду перекрыли, вещи там не сохли, а прели и оставались все время влажными. Спасали натянутые на улице веревки для белья. Через год-два после заселения сушилку подключили к трубам отопления, и она начала выполнять свои функции хотя бы зимой.

Носки

В новом здании перед зеками остро встала проблема… носков. До переезда осужденные сушили свои носки на перекладинах табуреток. В новом секторе это делать запретили, объяснив, что у нас есть прекрасная сушилка. Доводы о том, что сушилка не сушит, а наоборот, и если туда повесить восемьдесят пар носков, то места вообще не останется, милиция не принимала. Ответ был один: "У вас есть сушилка". Естественно, зеки продолжали сушить носки либо на табуретках, либо (те, кто спал на первом ярусе) вешали их под матрасы. Периодически по спальням проходил отрядник с палочкой и пакетом, собирал носки зазевавшихся парней и выкидывал. Парни шли ругаться. Отрядник им отвечал: "У вас есть сушилка".

На самом деле, это серьезная проблема! Мало того, что носки стоят денег, которые в зоне тяжело заработать, их может не быть в «отоварке» (зоновском магазине) и могут не передать родственники. Бывало, что после нескольких подобных рейдов отрядника кто-нибудь из зеков вообще оставался без носков.

Проблема более-менее разрешилась года через два с половиной. Сначала в сушилку провели тепло, а потом там натянули специальные веревки. И практически все зеки начали сушить носки там, где этого требовала администрация. Теперь основной проблемой стали кража носков из сушилки и их долгое висение на веревке.

Опять ремонты

Удивительным образом ремонт настиг новый корпус уже через полгода после нашего заселения. Сначала это были скромные подмазывания краской в малозаметных местах. Но уже через год он вошел в полную силу. В бараке красилось, штукатурилось, шпатлевалось все подряд, будто зданию не один десяток лет. Отрядники и завхозы опять побирались у заключенных на краску. Зеки опять давали.

В глазах зеков, привыкших к бедной и обшарпанной обстановке зон и тюрем, новый сектор выглядел «па-багатаму». Это действительно была местная Рублевка, построенная одними нищебродами для других…

Глава X Суровое ПТУ

В зоне можно научиться многому. Наркоманы с радостью расскажут, как из подручных средств приготовить зелье, мошенники всегда поделятся секретом заработка на ровном месте, «домушники» или карманники обучат во время дружеской беседы основам своего ремесла. Так что, даже, если вдруг вы попали в тюрьму невинным и ничего не знающим агнцем, выйдите вы оттуда нагруженным богатыми знаниями во многих областях жизни.

Пытается ИК научить осужденных и более пристойным профессиям. Для этого во всех лагерях есть ПТУ, а в колониях для несовершеннолетних – школы.

В нашей зоне ПТУ использовалось зеками с одной целью – не ходить на основную «промку» (промзону)…

Осенний гон

Главным преимуществом ПТУ перед промзоной был четырехчасовой рабочий день… И отапливаемые классы. Поэтому конкурс в училище доходил до уровня престижных факультетов столичных ВУЗов – несколько человек на место.

В ПТУ было две специальности: мебельщик и резчик по дереву. Обучение длилось год. Никаких вступительных экзаменов! Единственное испытание – подписать заявление. И все – можно учиться.

Набор шел с конца августа и, где-то, до середины сентября. В это время у зеков начинался настоящий гон. Они пробирались в ПТУ различными путями: через милиционеров, с которыми были в хороших отношениях, либо через зеков, занимавших должности бригадиров и завхозов, к которым прислушивались работники зоны, либо через мастеров. Кто-то надеялся на везение – просто подавал заявление и ждал, пока его рассмотрят. Особенно развлекали случаи, когда на зека был зол кто-то из «козлов» (осужденные, занимающие должность при администрации), который пытался сделать все возможное, чтобы несчастный трудился по восемь часов на «промке». А второй «козел» пытался устроить этого же зека в ПТУ. Тогда плелись различные интриги, подтягивались новые силы в виде представителей администрации, проводились тактические маневры. И все это делалось с милой улыбкой, без единого плохого слова друг другу, потому что открытая вражда могла испортить жизнь, как одной, так и другой стороне.

Несмотря на столь сильный ажиотаж, постоянно были люди, ухитрявшиеся учиться в ПТУ не один год. Они договаривались с мастерами, и те каждую осень просили у милиции, чтобы их любимчикам разрешили снова поступить в училище. Иногда к их просьбам прислушивались, иногда нет. Потому что ПТУ в зоне было, скорее мерой поощрения, а не учебным заведением!..

Оружие добудь в бою!

Самой престижной специальностью в ПТУ была: «резчик по дереву», поскольку только у них были отапливаемые классы. Мебельщикам приходилось весь день болтаться в холодном цеху возле станков, на улице, или тусоваться в небольшой раздевалке, пока ее не начали закрывать.

Мебель в ПТУ делала из дешевого ламината бригада людей, записанных, как ученики, но работающих круглый год по двенадцать часов пять дней в неделю. Работали они не столько за деньги, хотя им немного платили, сколько за небольшие социальные блага – решить какой-то вопрос с администрацией в свою пользу. Мебель же ПТУ продавало за реальные деньги.

Естественно, имея такую опытную бригаду, училище не нуждалось в обучении новых работников – мастера не стремились тратить лишние силы на бесполезный труд. Поэтому практически все зеки, набранные в группы по производству мебели, в течение года были предоставлены сами себе, и единственным требованием к ним было – далеко не расходиться…

А вот резчики по дереву – другое дело. Их действительно учили. Но так… Немного по-зоновски.

В начале учебного года каждому зеку мастер выдавал по одному ножу-косяку (основной нож резчика по дереву – для придания формы) и, если повезет, по «выборке» (полукруглый нож для выборки внутренних поверхностей). Первым заданием, для всех было – сделать по пять ложек, которые потом ПТУ продавало на различных ярмарках.

Инструменты для остальных заданий зеки делали сами. Более того, металл для ножей нужно было искать самому тоже. Приходилось бегать по «промке», договариваться, иногда красть металл, иногда покупать, чтобы получились более-менее нормальные резаки. Каждый год, весной, десятки зеков оставляли после себя наборы неплохих инструментов. И каждый год, осенью, мастера говорили, что инструментов у них нет, все нужно делать самому.

Я проучился в ПТУ несколько лет. Поначалу, в конце каждого года, я сдавал инструмент мастеру, но осенью я либо вообще ничего не мог найти, либо мастер отдавал мне пару самых плохих резаков со словами, что больше у него ничего нет и не было. Иногда он мог просто взять коробку с инструментом, весь его переписать, и заявить, что это изначально были его ножи. Самым обидным было то, что сделать в этой ситуации ты ничего не мог. То есть, отбегав несколько недель по «промке», всеми способами выискивая металл, ты лишался всего в одночасье и ничего не мог с этим поделать. Поэтому, наученный горьким опытом, я начал прятать свой инструмент… Да многие так делали!

Искусство vs быт

ПТУ было настоящим "храмом искусства", где творили не только красивые панно и статуэтки, занимавшие призовые места на выставках, но и ширпотреб. Для ширпотреба даже создали специальную бригаду, которая, как и мебельщики, работала по двенадцать часов пять дней в неделю. Курировал группу старший мастер: в ПТУ второй человек после директора, а, учитывая, что директора никогда не было, – первый. Ширпотреб делали, в основном, для милиционеров и проверок. Часть продукции куда-то уходила вместе со старшим мастером… Как и картины, работавшего в ПТУ художника.

Несмотря, на то, что картины, которые писал этот художник, стоили недешево, создавал он свои полотна чуть ли не из подручных средств и полувысохших красок. Мастер обещал купить красок, холстов, кисточек, но почти всегда приносил какую-то дешевую и ненужную дребедень, по-отечески спрашивая, что нужно творцу для создания картин, и сокрушаясь, что забыл принести краски.

В ПТУ была ужасная ситуация с бытом и снабжением. У учеников и рабочих не было не только металла для резцов и красок, но и лака, и даже хорошую древесину для изделий приходилось искать самому в цеху деревообработки. Часто лака не было даже у мастеров. Куда уходили деньги, данные на ПТУ и заработанные училищем, оставалось загадкой.

ПТУ было частью цеха деревообработки, отделенной от него стенкой из пеноблоков, не доходящей до потолка. Естественно, в училище не было ни туалета, ни кранов – все осталось со стороны цеха. Чтобы сходить в туалет или набрать бутылку воды для чая, приходилось клянчить у мастера ключ от ворот, отделяющих ПТУ от «промки». Сделать это было довольно легко, когда не было никаких комиссий или обхода начальника по территории колонии. Если же кто-то из проверяющих или руководства зоны был на «промке», никуда выходить с территории ПТУ ученикам не разрешалось – сиди, терпи! Зеки ругались, но сидели и терпели, выбора-то особо не было.

Экзамены

В конце года в ПТУ случался экзамен по теории. Преподаватель приносил стопку книг, клал ее на стол, раздавал билеты с вопросами, и либо уходил, либо помогал зекам отвечать. Естественно, почти все сдавали на пять. Потом училище присваивало разряды. Делали это, глядя на работу в течение года, поэтому довольно объективно. Но почему-то, никому не говорили какой у него разряд.

Несмотря на весь бардак, творившийся в ПТУ, в нем можно было научиться профессии, потому что там, где вопрос не касался материальной составляющей, мастера шли навстречу и всегда старались помочь.

Учась в этом ПТУ, я понял одно: для того, чтобы "грызть гранит науки" нужно запастись не только желанием, терпением и зубами, но иногда добыть и сам этот «гранит», причем, добыть в суровом бою!

Глава XI Тяга к прекрасному

Зоны всегда славились ширпотребом. Ножи, нарды, шахматы, шашки, одежда, календари, блокноты, красивые ручки – все это зеки иногда доводят до уровня искусства и продают, дарят или, если совсем хорошо получилось, стараются оставить себе.

Искусство для милиционера

Удивительно, насколько творчески, серьезно, с какой самоотдачей осужденные подходят к производству ширпотреба! Человек мог пить всю жизнь, зарезать двоих в пьяной потасовке, сесть в тюрьму, и тут открыть в себе талант великолепного резчика по дереву, художника, мастера по металлу – творца, одним словом! Правда, многие, освобождаясь, опять начинают пить, видимо, заглушая творческие муки.

Скорее всего, тяга к прекрасному – реакция на те серость и мрак, которые окружают нежную душу зека в тюрьме и зоне. Ну и, конечно же, не растраченный творческий потенциал, нашедший себе, наконец-то выход. Поверьте, иногда зеки делают такие вещи, что просто дух захватывает! Естественно, эти вещи всегда находят потребителя.

Главными ценителям ширпотреба являются милиционеры, они же и главные его потребители. Чтобы передать на волю ("выгнать", как говорят в зоне) какой-нибудь ширпотреб, нужно договориться с милиционером, а чтобы с ним договориться, нужно его «прикормить». Вообще-то, не каждый милиционер не у каждого зека что-либо возьмет – это знак особо доверия. Ведь заключенный может и сдать, и проболтаться. Поэтому ухаживание за милиционером напоминает ухаживание за девушкой – такое же нежное и неспешное. Одарить охранника пытаются не только своими произведениями, но и обычными кофе, сигаретами, сладким.

Иногда, конечно, представители администрации сами обращаются к осужденным, занимающимся ширпотребом, чтобы те им сделали что-нибудь. Часто берут ширпотреб к приезду проверок из ДИНа (Департамента Исполнения Наказаний). В нашей зоне ДИНовцев постоянно задаривали всякими панно, статуэтками и прочим деревянным хламом. Куда они эти произведения деревянного искусства девали, – ума не приложу, поскольку тянули их с ПТУ для каждой проверки (у нас практически весь ширпотреб делался в училище).

Один мой знакомый, сидевший в другой зоне и тоже занимавшийся ширпотребом, рассказывал, как зампорор (заместитель начальника по оперативной и режимное работе – чаще всего второй, а иногда и первый человек в зоне) попросил его сделать тайник в полу в человеческий рост, чтобы прятать там ширпотреб, отложенный в подарок для всяких комиссий и проверок. На «шухер» (в данном случае – отгонять незваных гостей) подрядил ДПНК (дежурного помощника начальника колонии). Обычно ДПНК дежурят посменно и регулируют жизнь зоны: очередность похода в столовую, на работу, выхода в санчасть, посылают контролеров в обходы по зоне, проводят проверки, в общем, кучу вопросов решает дежурный помощник! А здесь он стоял по приказу зампорора на «шухере» у зека, пока тот долбил бетонный пол и копал тайник для ширпотреба, высотой в собственный рост.

Прикормка для милиционера

Бывали случаи, когда один милиционер просил заключенного сделать какую-нибудь вещь, а второй этого же зека ловил, когда тот делал нелегальный заказ первому охраннику. Тогда осужденный шел к своему заказчику, и тот решал вопрос. Старался решить.

Часто милиционеры пытались друг другу испортить жизнь за счет зеков. Один знакомый рассказывал: посадили его в ШИЗО – штрафной изолятор, сажают туда на десять суток и больше. Место очень неприятное: кормят плохо, днем можно только сидеть на узкой скамеечке, и ходить. Ни чая, ни сигарет – ничего, только мыло, туалетная бумага и роба с тапочками. Зеки всегда выходят оттуда бледными, изможденными и худыми. Так вот, у моего знакомого нашли мобильник, а в зоне это одно из самых серьёзных нарушений. Посадили на десять суток. За это время к нему пару раз приходил оперативник и предлагал более удобные условия жизни в изоляторе, если знакомый скажет, что мобильник ему пронес один ДПНК, на которого у опера был "зуб".

Стоит отметить, что даже «прикормленный» милиционер не гарантировал спокойной жизни. В любой момент этот самый милиционер мог «своему» же зеку «повесить» нарушение – но это были крайние случаи. В основном, охранники ценили и берегли зеков, делавших для них заказы.

А делали много! Мой товарищ, освободившись, подсчитал, что, если бы охранники платили ему даже по самой низкой рыночной цене, то он бы из зоны уехал на машине. "Глянь, – сказал он, показывая какую-то запчасть в интернете, – двести баксов, а наш опер дал мне за нее триста граммов чая!"

Ты мне, я тебе

Конечно, главной платой за изготовление заказов для администрации были более-менее удобная жизнь в зоне и хоть какое-то ощущение уверенности в этой жизни. Этот же товарищ рассказывал, как однажды к нему в «кандейку» (в зоне это и раздевалки на промке, где постоянно сидят зеки, и кабинеты мастеров, и кабинет бригадира – в общем, любое помещение, служащее своеобразным офисом) пришли контролеры и молча начали обыск.

Знакомого это несказанно удивило, поскольку он делал ширпотреб для верхушки зоны: все заместители начальника, опера, режимники, ДПНК – все офицеры «паслись» у него. Иногда к нему в «кандейку» кто-нибудь из охранников приходил просто потрындеть и попить кофе.

И вот двое контролеров – представителей низшего звена в иерархии администрации колонии, обыскивают его «офис»! Естественно, они ничего ценного не нашли, поскольку у меня был умный товарищ и все ценное у него всегда было хорошо спрятано, несмотря на прекрасное отношение со стороны милиции. Поэтому контролеры забрали вентилятор, сказав, что это: «Запрэт». Добавив: "Ня с тыми дружыш" – они ушли, победно хлопнув дверью.

"Ну, "ня с тыми", так "ня с тыми", – подумал мой товарищ, набирая номер ДПНК (у него в кандейке стоял внутренний телефон). Быстро объяснил ситуацию, заодно спросив, с кем ему все-таки следует дружить? Офицер выслушал, подумал и сказал, чтобы высылали человека за вентилятором.

Контролеры – это обычные солдаты, в основном, старшины, которые подчиняются абсолютно всем офицерам, особенно ДПНК. Поэтому, придя на КПП, они получили сильный нагоняй от дежурного помощника, вернули вентилятор и несколько месяцев сидели на вышке. Вышки стоят снаружи, по периметру зоны, и это самая неблагодарная работа для контролера: сидят там по несколько часов, потом отдых пару часов, потом снова дежурство. Зимой на вышке холодно, летом – жарко и никуда с нее не отойдешь.

Вернувшись в зону, эти контролеры боялись подойти к мастерской моего товарища на пушечный выстрел.

Один контролер году в 2012-м (точно не помню) на вопрос о зарплате ответил, что получает пять миллионов: "Конечно, я бы мог пройти на завод и получать там больше. Но на заводе нужно работать! А здесь я с дубинкой отходил, сначала день, потом ночь и два выходных. И пенсия раньше". И он не прогадал: на заводах уже заработать нельзя, а ему пару раз зарплату повысили, поскольку работа тяжелая и опасная…

Охранники с заключенными всегда находились в определенных симбиотических отношениях – это естественно для любого закрытого общества. И всегда между ними происходил обмен: зеки давали материальные ценности, охранники – возможность более человеческого существования. Иногда и поесть с воли приносили.

На мой взгляд, эту ситуацию изменить не удастся, как бы "сверху ни закручивали гайки", поскольку общение, а, соответственно, и определенное сближение, заложено в самой природе человека.

Глава XII Муки спорта

Зеки очень любят спорт. Во всех его проявлениях. В нашей зоне был прекрасный стадион с двумя полями – для мини-футбола и обычного, волейбольной площадкой и неплохой коллекцией штанг, тренажеров и гантелей (называемых "железо"), которые мужики сделали своими руками. Кроме того, заключенные старались не пропустить ни одного спортивного состязания, идущего по телевизору. Время различных международных кубков или, не дай, Бог, Олимпийских игр превращалось в череду бесконечных спортивных трансляций и переживаний.

О, спорт, ты – жизнь!

Летом площадка с «железом» напоминала фильмы про американские тюрьмы. Куча здоровых зеков с суровыми лицами тягали штанги, гантели и прочие тяжести. Поскольку зеков было больше, чем «железа», из-за штанг и гантелей периодически поругивались. И никак не могли определиться с очередью к снарядам. Зимой же на стадионе занимались истинные фанаты, причем, иногда перегибая: выходили и в ливень, и в тридцать градусов мороза – это считалось проявлением истинных силы воли и спортивного духа, а не дурью от нечего делать.

А в зоне действительно занятий было немного, поэтому большинство отдавало себя спорту. Особенно качалку любили бывшие наркоманы и алкоголики. Глядя на то остервенение, с которым они "рвали железо", бегали, играли в футбол и волейбол, можно было решить, что попал на какую-то базу подготовки олимпийского резерва, но никак не в исправительную колонию.

Из зоны, при желании, можно было освободиться очень спортивным человеком, для этого было много возможностей. Летом, когда позволяла продолжительность светового дня, каждый сектор (в одном секторе находится два отряда) мог дважды выходить на стадион: утром и вечером. Зимой – только один раз. В будние дни занятия длились сорок пять минут. В выходные, независимо от поры года, продолжались вообще по полтора часа, но один раз в день.

Сидя по много лет, осужденные становились настоящими профи в бодибилдинге. Они сами составляли программы занятий (и не только себе), могли грамотно расписать питание, причем, из подручных продуктов, и прекрасно знали технику выполнения абсолютно всех упражнений. По рукам ходило множество специализированных журналов, зачитанных до дыр, самыми популярными из которых были Muscle&Fitness и Железный мир.

Конечно, не все, выйдя на свободу, продолжили заниматься спортом. Я лично знаю несколько человек, до посадки ни разу не прикоснувшихся к гантели, но после освобождения продолживших ходить в качалку.

Проблемы негров…

Довольно непонятно было отношение администрации к нашим занятиям спортом. С одной стороны, проводили различные соревнования, вроде, давали добро на то, чтобы на промзоне делать «железо», всячески поощряли здоровый образ жизни, но…

Но сделанное на промзоне неделями не давали вынести на стадион. На матчи по футболу с командами с воли иногда не пропускали эти самые команды, запретили абсолютно любое спортивное питание. Несколько раз в отоварке (магазин в зоне) продавали Беллактовское сухое молоко с повышенным содержанием протеина, специально для занятий спортом. Его мгновенно раскупали. Потом это молоко убрали с прилавка. Периодически в умывальниках запрещали целиком обмываться после стадиона (либо только верхнюю часть туловища, либо только нижнюю). Однажды летом, когда было очень жарко, заставили выходить на стадион в робах, в которых мы ходили по колонии, и заниматься в клифтах (верхняя часть костюма) с бирками. Мотивировали это тем, что стадион – часть жилой зоны, где "нужно соблюдать форму одежды".

По каждому такому запрету собирались люди и шли к милиции договариваться, просить, обещать, уговаривать, чтобы разрешили или вернули все, как было.

Вообще, складывалось ощущение, что занятия спортом администрации были не выгодны, потому что, во-первых, позволяли забыть, что мы зеки и должны страдать (поэтому и придумывали всяческие сложности – чтобы помнили). Во-вторых, боялись, что осужденные станут слишком сильными и начнут придумывать всякие глупости. Это не шутка – большинство контролеров (солдаты, охраняющие заключенных, по зоне всегда ходят парами) были гораздо менее спортивными, чем зеки, годами занимающиеся на стадионе. Помню, как один из таких спортсменов орал матом на довольно гадкого контролера, тот же в ответ молчал, спрятав голову в плечи.

Титаны, на выход!

Где-то, с 2011 года в зоне стали проводить "Битву титанов". Это был настоящий праздник спорта и демонстрация человеческих возможностей. За основу взяли соревнования по силовому экстриму. Зеки носили «чемоданы», поднимали «бревно», таскали «коромысло», впрягались и тянули грузовую машину, поднимали камни и выполняли прочие упражнения на время, либо на дистанцию, с грузами, весившими не один десяток, а, часто, и больше сотни килограммов.

Зеки и администрация подходили к "Битве титанов" с большой ответственностью. Со временем нарисовали баннер, сделали специальные снаряды для соревнований, проводили фото- и видеосъемку, также были жюри, ведущий, музыка. Однажды пригласили с воли какого-то чемпиона Европы, очень большого мужика, который рвал пачками телефонные справочники, колоды карт и надувал грелки так, что те лопались.

То, что делали зеки на этих соревнованиях, действительно, впечатляло! Конечно, до тех весов, которые показывали профессионалы, они не дотягивали, но, если учитывать, какое у осужденных было питание, практически полное отсутствие специальных спортивных препаратов, постоянные недосып, стресс и временное ограничение занятий, – парни показывали прекрасные результаты. А, если вспомнить, что многие из участников начали заниматься спортом только в зоне, то поднятия над головой, на количество раз за минуту, восьмидесятикилограммового «бревна» (одно из упражнений в соревнованиях) просто поражало! И это, повторюсь, практически без специального спортивного питания.

Главное, чтобы на здоровье!

"Практически", потому что, несмотря на все преграды, зеки протаскивали различные добавки. Креатин, проноболы, БЦА… Все это в зоне было, но в очень ограниченном количестве и только для избранных. Для тех, у кого были настолько хорошие «подвязки» с милицией, что они чуть ли не официально ("по зеленой", как это называют в зоне, т. е. с разрешения) пользовались этими добавками.

Запрет на спортивное питание и ограниченные возможности хоть что-то достать иногда порождали совершенно безумные поступки. Например, один парень, начавший заниматься в зоне и уже через несколько лет участвовавший в "Битве титанов", каким-то образом раздобыл инсулин. Этот гормон кололи себе бодибилдеры, он использовался, как анаболик. Сомневаюсь, чтобы кто-то сейчас стал так рисковать здоровьем.

Так вот, этот парень приходил с тренировки, брал заранее заваренную сладкую кашу и, прежде, чем идти мыться, вгонял себе инсулин. Терпел до упора, и, как только чувствовал, что готов потерять сознание, быстро ел кашу, приходил в себя и шел мыться.

В основном же, зеки, которые занимались на стадионе, ели овсяные хлопья, сухое молоко, сгущенку и орехи (если они были), купленные в «отоварке» или полученные в передаче. Кто был побогаче, старался разнообразить свой белковый рацион сырами и мясом. Совсем бедные питались исключительно «положняком» (едой, которую давали в столовой). Результаты были у всех, хотя качество и время, потраченное на их достижение, естественно, сильно различались.

Не только о "железе"

В зоне был и второй лагерь – принципиальных противников накачки мышц «железом». Они много бегали, растягивались, занимались со своим весом и считали все это «качание» полным идиотизмом.

Другие играли в футбол и волейбол. Причем, любителей футбола в зоне было очень много. Ежегодно в лагере проводили несколько чемпионатов по большому и мини-футболу. Постоянно приглашали поиграть команды с воли. Проводили соревнования: осужденные против администрации. Осужденные никогда не поддавались и довольно часто выигрывали у милиции. Милиция не обижалась.

В итоге

Стадион был необходим зекам, чтобы убирать все то напряжение (сексуальное, в том числе), которое у них постоянно скапливалось. Мужики сами говорили, что нервные и раздраженные, позанимавшись на стадионе, они становятся гораздо спокойнее. В зонах, где стадионов не было, заключенные занимались с самодельным «железом» в секторах, на промзоне, в общем, устраивали «качалки», где могли.

В итоге, несмотря на положительный эффект стадиона и занятий бодибилдингом, администрация решила: "хорошего понемножку", и усложнила вопрос занятий спортом донельзя. По рассказам ребят, освободившихся после меня, «качалку» спрятали со стадиона за баню, обнесли забором, и ходить в нее теперь можно только по разрешению администрации. Чтобы получить это разрешение, зек должен быть со всех сторон «положительным». И вообще, поговаривают, что стадион – это «барство» и его нужно закрыть.

И, возможно, закроют. Потому что спорт в зоне – мера поощрения. А как можно поощрять общедоступными вещами?

Глава XIII Немного чистоты и много проблем

Вопрос мытья в зоне и тюрьме был таким же острым, как все остальные вопросы в этих заведениях. Проблемы начинались с самого ареста.

Лично меня арестовывали лицом в лужу, причем, это была единственная лужа в радиусе десятка метров. Со мной в отряде сидел бывший спецназовец, который рассказал, что, где бы ни была грязь, тебя в любом случае попытаются дотащить до этого места и плюхнуть туда. "Это одна из мер психологического давления на человека, чтобы он меньше думал о сопротивлении!" – наставительно сказал парень.

Хочешь – не хочешь, а мыться негде

Меня завезли в ИВС (изолятор временного содержания: в нем после ареста могут держать до трех суток, пока на задержанного оформляют бумаги) старого образца. Вместо нар «сцена» – деревянный подиум во всю длину камеры у противоположенной от входа стены. Одна лампочка над входом, тусклый свет от которой практически без остатка поглощали темные стены покрытые «шубой». Раковины не было: кран тек прямо в «лузу» (назвать чашей Генуя эту дырку в полу язык не поворачивается). Камера была достаточно грязной и неприветливой. Попадая в такие условия, в последнюю очередь думаешь о мытье, так, слегка обмоешься и все: сидишь – думаешь – переживаешь.

Даже потом, когда я немного привык к тому, что сижу, приезжая в ИВС по вызову следователя, я с трудом представлял, как там можно более-менее тщательно помыться. Благо, пребывание в этом изоляторе длилось не больше нескольких дней, а по приезду с этапа, еще до того как разводили по камерам, все желающие могли пойти в душ.

Вещи после ИВС нужно было стирать обязательно, они воняли затхлостью, табачным дымом и каким-то «бомжатником», как этот запах называют зеки. Название, кстати, очень четкое.

В ИВС я впервые заметил разделение, которое потом будет отчетливо проявляться в течение всего срока.

Я был в камере со «строгачами», имеющими по две и более «ходок». В ИВСах особенно не следят за разделением по режимам содержания, поскольку места там мало, а людей проходит много. «Строгачи» и «первоходы» (люди, впервые попавшие в МЛС) сидят вместе. И вот именно среди «строгачей», пребывание "за решеткой" для которых не было таким шоком, как для меня, одни просто сидели, не ухаживая за собой, лишь по утрам ополаскивая лицо. А другие, даже в таких грязных, темных и сырых камерах старались по возможности каждый день умываться, протирать пол, как-то наводить порядок вокруг себя. Эти вторые – энергичные и деятельные люди, глядя на которых было видно, что они в любых условиях, попытаются сделать жизнь для себя комфортной.

Только холодная

В СИЗО дела с душем обстояли иначе. Там раз в неделю каждую камеру выводили мыться. Это общая установка по всей пенитенциарной системе: зеки раз в неделю должны ходить в баню. Общие души в тюрьмах и зонах почему-то называются банями. Это единственное, что было общего между тремя тюрьмами, в которых я сидел. Дальше начинались сплошные различия.

В Жодино, например, на помывку каждой камере давали строго ограниченное время, минут 10–15. И когда на один душ приходилось по полтора-два человека, то этого хватало лишь на то, чтобы очень быстро намылиться и обмыться. Периодически в глазок заглядывал контролер и подгонял: в стене было специальное отверстие, чтобы милиция могла следить за тем, как моются заключенные. Естественно, стирать вещи в душе было запрещено. Для этого в камерах стояли тазы, воду в которых грели кипятильниками. Иногда в этих же тазах грели воду, чтобы стоя над туалетом, помыться. Но поскольку это было запрещено, старались заниматься водными процедурами втихаря.

Володарка. Володарка была абсолютно другой! Вообще очень хорошая тюрьма для сидельцев. Я бы сказал прекрасная! Старая, темная, как казематы из фильмов про средневековые остроги, она была построена в начале XIX века и видела многих крупных исторических деятелей. Володарка дышала историей, мрачной историей, тюремной, страшной, но в этом дыхании она сохранила свои традиции.

После жодинских помывок в бане, душ в Володарке казался практически домашним. В подвале, темный, долгое время без ремонта, он подкупал огромным количеством «сосков» (таким интересным словом называют в тюрьмах и зонах душевые лейки) на небольшой коллектив камеры, и гораздо большим, по сравнению с Жодино, временем, которое давали на мытье. Но самым главным преимуществом было то, что за пачку Winston'а охранник выводил заключенных из камеры в душ, когда это им было нужно. И тогда уже зеки полоскались "до посинения".

Третья тюрьма, в которой я некоторое время (слава Богу, не долгое) сидел, было СИЗО N2 в Витебске. На данный момент худшая тюрьма для жизни. В свое время ее «сломал» (навязал заключенным милицейские правила жизни) легендарный Кузовок. Фамилию этого человека знают все белорусские зеки. И поминают, несмотря на то, что он уже некоторое время на пенсии, не добрым словом. Сначала он «ломал» Жодино, сделав ее полностью «красной» (т. е., подмяв под милицейские порядки), а потом его перевели в Витебск.

В Жодино я сидел через несколько лет после ухода Кузовка, и режим, навязанный им, начал несколько ослабевать. Но с самого заезда в тюрьму все равно чувствовалось, что будет тяжело. Те, кто сидел при Кузовке, в один голос говорили: "Он топил тюрьму в крови". Постоянные побои, пожарные тревоги, когда заключенные, выбегавшие из камер, попадали под град дубинок выстроившихся в ряд охранников. Обо всем этом мне рассказывали старожилы тюрьмы. Так же среди зеков стала крылатой фраза, которую, якобы сказал Кузовок: "Мне тяжелее списать служебную собаку, чем зека". Справедливости ради стоит отметить, что физически этот суровый человек наказывал не только заключенных, но и провинившихся милиционеров.

СИЗО N2 освободилось от Кузовка незадолго до моего приезда и поэтому еще крепко соблюдало его заветы. Там было просто: к нам в камеру заглянул охранник и спросил, пойдем ли мы в баню. Мы согласились. Придя в душ, милиционер меланхолично заметил, что горячей воды нет, и ушел. Мы потоптались минут пятнадцать. Никто не мылся. Потом нас повели обратно в камеру. Благо в этой тюрьме мы были транзитом и могли позволить себе некоторое время не мыться.

Не турецкая баня

Про зону ничего плохого сказать не могу. Во время общего переобустройства в ней сделали неплохой ремонт, и она стала выглядеть очень даже ничего. Посреди помещения стояли невысокие каменные постаменты, на которые зеки, подложив пакеты, садились, чтобы постираться или почистить ноги пемзой. Пакеты были необходимы, поскольку в теплом сыром помещении можно было легко подцепить грибок. Мой товарищ, кстати, так и заразился сыпью в паху, сев на этот постамент и ничего не подложив.

Каждый сектор (в одном секторе жило два отряда) делился на четыре захода, которым давалось на помывку примерно по полчаса. В зоне были любители помыться, приходившие в баню с первым заходом и уходившие с последним. Они мылись, стирались, грелись под теплым душем. Естественно, в бане были очереди, поскольку на десять «сосков» приходилось, примерно, по тридцать-сорок человек.

Естественно, при таком количестве голых моющихся мужиков, в условиях, когда самым страшным считается попасть к «опущенным», поведение в бане было довольно строго регламентировано. Один из способов стать «опущенным» – «законтачиться», т. е. случайно или специально дотронуться до мужских половых органов, трусов или прочих вещей, связанных с чужими гениталиями. Поэтому и все запреты были связаны с опасностью "законтачиться"

Во-первых, в бане, ни в коем случае нельзя было драться, любые конфликты должны были решаться зеками уже после того как они оденутся. Во-вторых, не желательно было проходить слишком близко от другого заключенного. Ну и основное: все время нужно было смотреть по сторонам, чтобы никого не зацепить или не задели тебя.

А так, баня в зоне была местом постоянных шуток и подколок. Кстати, по поводу мыла, уроненного в душе, – это шутка, видимо, вышедшая из старых времен, когда действительно не следовало наклоняться, чтобы его поднять. Конечно, новички побаивались лишний раз поднимать с пола, то, что упало. Те же, кто сидел давно, вообще этими вопросами не заморачивались. Хотя стоило кому-то что-нибудь уронить, – и со всех сторон раздавались соответствующие комментарии под дружный хохот заключенных.

Но не всех веселили шутки в бане. До сих пор помню парня, который мылся в трусах. У Коли (назовем его так) была очень нежная фигура, притягивавшая нескромные взгляды заключенных. В общей бане он становился центром всеобщего внимания. И, думаю, если со взглядами, которые можно было потрогать, настолько плотными они были, Коля научился справляться, то шутки вполголоса о том, что бы с ним сделали, его напрягали, тем более, что эти разговоры длились и после бани, пока буйная фантазия зеков не переключалась на что-нибудь новое. Конечно, время было уже не то и дальше слов дело бы не пошло. Но слова рождают отношение, а отношение – образ жизни. Понимая это, Коля, от греха подальше, начал мыться в трусах. Зеков это слегка расстроило, но своего он добился – разговоры понемногу утихли.

Вообще, баня в зоне слабостей не прощает, и любой недостаток обязательно будет высмеян в самой жесткой форме. Поэтому иногда, чтобы просто помыться, приходится полностью изменить себя, свой характер, отношение к жизни, и стать немного сильнее.

Глава XIV Развитие до потери пульса

Это было время надежд и ожиданий. Это было время титанической работы над собой. Это было время глубочайшего духовного поиска. Это было время великой борьбы со своими слабостями! Это было время нашей отсидки в зоне…

Зеки «загоняли» (просили кого-нибудь передать в зону, организовывали доставку) огромное количество книг по духовному развитию. Лобсанг Рампа, Зюскинд, Кастанеда, Блаватская, Андреев и куча другой малоизвестной и совсем уж эзотерической литературы ходила по рукам.

Эти книги зачитывали до дыр. Половина – самиздат. Некоторые из них, как, например, какая-то из частей Кастанеды, была редкостью и, якобы, вызывала вопросы по авторству. Вообще, кое-что из той литературы, которую встречал в лагере, я так и не смог найти после освобождения.

Над зоной постепенно росла надстройка параллельной Вселенной, сотканной из учений Дона Хуана и прочих мистиков. Зеки на полном серьезе рассуждали о том, как карма влияет на их жизнь в колонии, и как при помощи настройки на правильную волну можно изменить все к лучшему.

Некоторые начинали медитировать и, что самое интересное, многие это понимали, а кто не понимал, те не мешали.

Реальность? – Для лохов!

Среди мужиков находились те, кто готов был взять на себя ответственность за заблудшие души остальных. Они становились чем-то вроде духовных наставников, вокруг которых собирался костяк адептов.

Когда я заехал, в нашем отряде сидел бывший капитан разведроты ВДВ и инструктор по рукопашному бою Кирилл (имя естественно изменено). Сидел за разбой. Несмотря на банальность статьи, сами преступления он совершал довольно необычно. Кирилл просто звонил в дверь, и когда ему открывали, вежливо и спокойно просил хозяев квартиры пройти внутрь и присесть. После того, как его просьбу исполняли, так же спокойно спрашивал, где лежат драгоценности и деньги. Ему всегда рассказывали о тайниках. Он собирал добро и, попросив некоторое время не вызывать милицию, уходил.

Когда на суде у потерпевших спросили, почему они беспрекословно подчинялись, те ответили, что чувствовали угрозу, исходящую от Кирилла. А когда его арестовали, он сбежал от перевозящих его оперов.

Потом Кирилла поймали или он сам сдался, не помню, но в итоге он получил около семи лет. Невысокого роста, широкоплечий, с прекрасно развитой мускулатурой, Кирил всегда был спокоен, рассудителен и улыбчив. Но, несмотря на это, в нем ощущались сила и целеустремленность. Также было видно, что он полон внутренних демонов, которых усилием воли усмирял.

Кирилл после освобождения собирался создать центр саморазвития. Ему даже нарисовали эмблему этого центра. Не знаю, когда он решил начать улучшать людей, но в зоне вокруг Кирилла собралась группа, с которой он проводил различные психологические тренинги, медитации и прочие практики, направленные на развитие и познание себя. Все это он вычитывал в книгах и сразу пытался применить на практике.

До сих пор помню, как летом Кирилл и сотоварищи каждое утро вставали перед подъемом. Ловя лучи солнца, они становились в углу «локалки» и начинали смеяться. Просто вызывали у себя смех безо всяких причин. Сначала он был искусственным, но потом они расходились и уже веселились от души. Поскольку летом окна в спальнях открыты, и, повторюсь, они проделывали свои процедуры до подъема, то очень многим мешали спать. Зеки сильно негодовали по этому поводу, ругались, матерились. Но Кирилл и его команда воспринимали эту ругань, как очередное препятствие и возможность психологического эксперимента, и продолжали смеяться. Потом Кирилл освободился, пообещав писать и присылать разные тренинги. Он ушел, но задор некоторое время еще был жив в его компании…

Зеркальный маг

Был в зоне и свой маг. Молодой парень, белорусский армяни, уже несколько лет сидящий за убийство, утверждал, что он зеркальный маг. Точнее, почти маг, поскольку, чтобы окончательно реализоваться в данной отрасли, ему нужно собрать 4444 человеческие души.

И он собирал. Точнее, покупал их за вполне осязаемые материальные ценности. Некоторые мои знакомые ухитрились получить за свои бессмертные души по несколько банок сгущенки и паре блоков сигарет. Потом в стране ударил кризис, и цены на души существенно просели. Но все равно находились желающие их продать.

Договор о продаже скрепляли кровью из пальца.

Не скажу, что маг работал себе в убыток, – у него был довольно прибыльный бизнес: продажа амулетов собственного производства. Причем, стоили амулеты недешево, но, что самое удивительное, находились люди, покупавшие их.

Хотя, что говорить о зеках, читающих книги по эзотерике, – его колдовства опасались охранники, которым по уставу не положено верить в чертовщину. Дело в том, что маг был сутяжником. Он постоянно писал на милиционеров всякие жалобы, естественно, представителям администрации это не нравилось, и они всячески пытались испортить жизнь колдуну. И вот у нашего армянина случился серьезный конфликт с отрядником. И пока того не было на работе, маг рассыпал у порога его кабинета соль, приговаривая какие-то заклинания. Отряднику доложили. Он вызвал к себе зеркального мага и на полном серьезе предупредил, что, если с ним или его семьей что-нибудь случится, он сгноит волшебника в карцере, а предварительно хорошенько… побьет. Естественно, ничего не случилось.

Несмотря на то, что я был с магом в хороших отношениях и постоянно подтрунивал над его колдовскими «экзерсисами», я не собирался покупать его амулеты, и уж тем более продавать душу. Поскольку, хоть я и не относился к нему серьезно, но береженого Бог бережет…

Do You speak English? – Йопта, конечно!

Среди зеков самыми популярными направлениями для саморазвития были: эзотерика, психология и английский язык (именно английский, а не просто иностранный).

Английским в зоне начинали заниматься многие, мало кто продолжал и уж совсем единицы смогли чего-то в нем добиться.

Мой хороший знакомый Витя, отсидевший два срока в России, в свое время с трудом окончивший школу, тоже решил взяться за английский.

Я знаю этот язык достаточно хорошо, поэтому начал ему преподавать. Некоторое тугоумие в отношении иностранных у Вити компенсировалось огромными упорством, мотивацией и силой воли. Каждый день он садился за учебники и отдавал пару часов английскому. За несколько месяцев Витя добился приличных результатов.

Зачем ему это нужно было, он и сам не мог сказать, просто знал, что английский нужен, и нельзя стоять на месте.

В зоне чувство, что деградируешь, если ничем не занимаешься, ощущалось особенно остро. Поэтому очень многие, как бы они ни плевали на свою жизнь до посадки, в зоне начинали чем-то заниматься.

Психология

В высшей степени зеки любили психологию. Если книг по английскому и на английском в зоне было, как в небольшой школьной библиотеке, то психологических штудий могло набраться на библиотеку заштатного ВУЗа.

Довольно любознательный и долго сидящий зек мог стать неплохим специалистом в этой области гуманитарного знания. Причем, не стоит забывать, что окруженный таким количеством людей, изучающий психологию мог сразу подтверждать теоретические знания на практике.

Один из моих очень близких товарищей, всю молодость отпивший и отхулиганивший, за одиннадцать лет в зоне так продвинулся в изучении экономики и психологии, что общаться с ним иногда становилось тяжело. Он просто «выносил» мозг различными теориями и терминами. У него была мечта освободиться, заняться бизнесом и добиться большого успеха. И он к ней понемногу шел.

Великие надежды

Для многих зона стала временем преодоления себя, кардинальной ломкой мышления. Временем обретения мечты и начала пути к ней. Временем осознания того, что для того чтобы чего-то добиться, нужно работать. И временем неустанной работы. Для многих зона стала временем Великой Надежды и подъема над собой…

А потом… Потом пришло окончание срока, освобождение и крушение надежд.

Вася из зоны поехал по замене режима в ИУОТ. Там он начал пить, получил кучу нарушений, и его снова посадили. Парень, который изучал психологию с экономикой, сейчас работает резчиком по камню и постоянно пьет. Еще один мой товарищ, весь срок мечтавший после освобождения уехать на Гоа и даже разработавший для этого план, женат и живет в Минске. Кирилла я недавно видел, он меня не узнал, я и не настаивал. Внешний вид не выдал в нем директора центра саморазвития. Я, в принципе, не знаю ни одного человека, который после освобождения достиг своей мечты, к которой стремился в зоне. И думаю, что таких людей будут единицы…

Глава XV Кто был ничем, тот станет…

В зоне все встает с ног на голову, и тот, кто на свободе был представителем социального дна, в колонии не просто всплывает, но расцветает.

Публика в зоне была очень разношерстной. Сидели представители всех слоев населения: от полуграмотных гопников до бывших кандидатов и замминистров. Мой знакомый любил повторять: "Хорошо, что сейчас сидим, когда в зоне можно встретить множество приличных и образованных людей. Лет десять назад мы бы не встретили в лагере столь замечательное общество"…

Злодеи должны быть коварны…

В зоне сидеть было бы гораздо проще, если бы там не было зеков. Несмотря на весь дурдом, который создавала администрация, наибольшие проблемы доставляли друг другу заключенные. Об этом задумывался не только я, но и многие мои товарищи.

Если быть абсолютно честным, то после отсидки я несколько разочаровался в мужской части населения нашей Родины. Больших сплетников, завистников, и более слабых личностей, чем те, кого я встречал среди зеков, мне видеть не приходилось. Естественно, не все проявляли подобные качества, но большинство.

Вообще, зона – это прекрасная проверка "на вшивость". Побывавшие там либо окончательно опускаются, прогибаясь под общие настроение и порядки, либо, если есть какой-то моральный стержень и хоть немного мозгов, характера и желания работать над собой, сохраняют себя и становятся сильнее. Хотя какая-та профдеформация происходит в любом случае, и волей-неволей вовлекаешься в господствующую в зоне систему ценностей.

А основная ценность там (на словах) – это "быть мужиком". Не мужчиной, а именно мужиком. Помню, один раз я сказал группе осужденных: "Здравствуйте, мужчины!". Что после этого началось! Из их сумбурных и крайне эмоциональных объяснений я понял, что они не мужчины. Нет, они – мужики! "Потому что пи..ор тоже мужчина, но не мужик," – сказал мне зек, любящий и умеющий порассуждать о Боге, Духе, взаимопомощи, о мужиках и их отношении к матери. Это был «мужик», получивший 25 лет за то, что пьяный вместе с братом избил и зарезал беременную девушку и еще кого-то. Редкая мразь и стукач, который через полчаса после разговора с тобой мог пойти и сдать тебя. Либо попробовать «съесть» ради собственной выгоды или поднятия жизненного тонуса.

"Съесть", «схавать» или более грубо – «сожрать» значило построением всяческих комбинаций, интригами, или просто давлением на психику подчинить человека или лишить его каких-то преференций со стороны администрации. Вообще уничтожить. Несмотря на "арестантское единство", первым и основным занятием зеков было «жрать» друг друга. Помню, как мне с восхищением рассказывали о людях, которые плели интриги такой сложности, что под «молоток» попадала куча людей из разных отрядов вместе с выбранной жертвой, причем, никто не мог догадаться "откуда ноги растут", и против кого именно интрига.

Я этим тоже восхищался, потому что не воспринимал, как подлый поступок, а видел лишь мастерское исполнение.

Второе прекрасное выражение – «подкусывать». "Подкусывают", когда хотят «съесть» или просто морально прибить. «Подкусывание» – довольно тонкий инструмент. Практически все шутки у зеков грубые, но при разговоре и подколках стараются держаться в определенных рамках. Оскорбительно шутят только за глаза.

Так вот, «подкусывание» происходит на очень тонкой грани между грубой шуткой и оскорблением. Вначале «подкусывают» осторожно, прощупывая почву и проверяя рекцию. Если собеседник «хавает» это (т. е. принимает, не давая отпора), шутки становятся наглее, злее и агрессивнее, пока не перерастают в прямые оскорбления. Естественно, отношение к жертве таких «подкусываний» становится соответствующим, и ее уже начинает гнобить весь дружный коллектив, рассказывающий друг другу об арестантском единстве. Более-менее адекватное меньшинство в этих подколках не участвует, оно вообще стараются держаться подальше от этой части лагерной жизни, но и помогать жертве никто не собирается…

Коней меняют на переправе

У многих зеков есть «кони». «Конь» – это слуга. В «кони» можно попасть за косяки, в «кони» могут «прибить» (силой или хитростью против воли), «конем» можно стать по собственному желанию, если никто не помогает с воли. Если сидишь давно и наметан глаз, то, глядя на новичка, сразу и практически без ошибок понимаешь: «конь»!

Людей, которые будут «конями», определить довольно легко. У них на лицах есть некоторая печать «недалекости» и "косяковости".

«Конь» должен выполнять все поручения своего хозяина. Он готовит, стирает, греет воду на чай и мытье, бегает по разным поручениям, развлекает хозяина. Вообще, «коней» не жалеют и периодически гнобят, в зависимости от хозяев, и глумления бывают разные, пожестче или помягче. «Коней» периодически поколачивают за всевозможные косяки или чтобы помнили свое место.

Поначалу я не понимал и не принимал такого жесткого обращения. Но, пообщавшись с этой категорией зеков, понял, что по-другому с ними нельзя, по-другому, они не понимают. Более того, как только они чувствуют, что человек относится к ним более-менее нормально, сразу же пытаются сесть на шею. Они уважают только тех, кого боятся, поэтому чувство страха перед хозяином должно быть всегда.

Сколько забитых, запуганных, жалких «коней» я видел, с которыми хочется поделиться хоть чем-то, которым нужна поддержка. Но стоит им увидеть в тебе жалость, проблески доброты или слабинку… все: лучшее, что можешь от них ожидать, – нож в спину. После того, как я присмотрелся к большинству людей, попадающих в «кони», то понял: их нужно учить, учить и еще раз учить, в том числе, и физически, только в этом случае они способны к конструктивному диалогу. Естественно, не все настолько испорчены. Я и не стараюсь сгребать их в одну кучу, поскольку люди различаются, а я рассматриваю здесь общую картину, то есть говорю о большинстве.

«Конями» меняются, есть общественные «кони», выполняющие хозяйственные работы по отряду, а заодно просьбы заключенных. У «коней» работа есть всегда, но им за нее платят. Более того, хозяину часто приходится "разгребать косяки" за своим подопечным. Также хозяева своих «коней» кормят (сверх еды, которую дают в столовой) и одевают. В ообщем, полный соцпакет, не считая того, что «кони» ухитряются понемногу красть у своих хозяев. «Кони» в этом плане редко бывают чистоплотными. Держать «коня» по всем правилам сродни содержанию автомобиля на воле – довольно затратная статья расходов.

У моего знакомого, Художника, был помощник (сейчас в зоне любят называть «коней» более политкорректно: «помощник» или «младший семейник»). Мужичок плюгавенький, черный от пьянок на свободе, совсем без помощи с воли и с ясными глазами – без слез не взглянешь.

Мой знакомый, как человек широкой души, начал этого мужичка (назовем его Вася) подкармливать и поить чаем. А просил лишь, чтобы Вася готовил чай, который они вместе пили, и выполнял иногда мелкие просьбы. За это Василий получал огромные бонусы в виде сала, сигарет, сгущенки и неплохого отношения.

Со временем, Художника стала смущать крепость чифира (очень крепкий чай), который заваривал Вася. Он проследил за помощником. Оказалось, что тот ссыпает часть чая себе. Потом выяснилось, что Вася многое крал у Художника. А потом он вообще раскрылся как беспринципная сволочь.

Василия били ногами на промзоне сочувствующие люди, били не раз. Ему периодически давали тумаков в жилой зоне. На него кричали и ему пытались объяснять, что он ведет себя по-свински. Его уговаривали. Васю ничего не брало: он косячил, крал, пытался строить козни. В итоге, Художника это утомило и он отпустил Васю на вольный выпас. После чего, оказался, с Васиных слов, очень плохим человеком.

Небольшая подмена ценностей

В зоне все разделяется на два уровня: то, о чем говорят и то, чем живут. Говорят обычно об арестантском единстве и взаимопомощи, поддержке, ответе за свои слова и прочих благородных идеалах. Живут же, ничего и никого не жалея в борьбе за "место под солнцем", стараясь унизить более слабого неприкрытым эгоизмом… Нечто подобное наблюдается и в обычной жизни, но с небольшим отличием: люди и условия немного разные, а, соответственно, и методы.

В МЛС на поверхность всплывают те, кто на свободе находится на задворках, маргиналы. Тюрьма – это их стихия, и остальным приходится принимать (по возможности, не полностью) правила игры…

Я освободился со стойким чувством неприязни и недоверия к двум категориям граждан (за исключением некоторых представителей в каждой из них): милиционерам, как классовым врагам, которые несколько лет, абсолютно не стесняясь в методах, портили мне жизнь, как заключенному, и к зекам, которые мне просто портили жизнь.

И вот что удивительно: многие освобождаются с этим чувством.

Глава XVI Заочная форма… отношений

В ситуации, когда женское общество ограничивается лишь продавщицей в магазине, медсестрой и цензоршей, пытаешься использовать любую возможность пообщаться с противоположенным полом.

Когда в нашей зоне шел глобальный ремонт столовой, малярными работами там занимались довольно страшные тетки, пара из которых были молоды. Так вот у этих двух отбоя не было от мужиков, желавших хотя бы позаигрывать с ними. Точно так же зеки заигрывали в одном из белорусских СИЗО с девушками-охранниками, строили им глазки, отвешивали комплименты.

В зоне "голодные до женщин" заключенные, кем бы они ни были на свободе, становятся джентльменами. Как они, в большинстве случаев, отзываются о девушках между собой, писать не буду, потому что это довольно неприлично и неприятно.

Нехватка женского тепла, двуличность с женщинами и цинизм – главные факторы, определяющие отношение к "заочницам".

"Заохи", «заочницы» – девушки или женщины, познакомившиеся с зеком в Интернете, по телефону или по переписке. Отношения, которые при этом начинаются, можно назвать заочными.

Немного любви в маленькой "хате"

Первый раз отношение зека к «заочнице» я увидел еще в СИЗО. В нашей «хате» (так называют камеру в следственном изоляторе) сидел мужик лет сорока пяти. Это был уже далеко не первый его срок. Мужик (назовем его Саша) давно выучил все тюремные уроки, и его ничего не могло удивить или заинтересовать – он все знал. Саша был мразью. Хотя и у него бывали проблески совести, но, в основном, все его поведение было замешано на трудно скрываемых эгоизме и жадности.

Саша, как опытный арестант, завел себе «заочницу» еще в СИЗО. Женщина была страшная до одури, и Саша это понимал. Когда он получал от нее очередную фотографию, то громко смеялся, говорил: "Мамочка родная", показывал фото нам, потом рвал его и выкидывал. После этого он садился писать ответ о своей беспощадной любви к этой "заочнице".

По Сашиным рассказам, у него были молодая жена и дети (не знаю, говорил ли он правду, – зекам, особенно тем, у которых уже несколько отсиженных сроков, верить нежелательно). Правда, получал он письма только от заочницы, но вполне вероятно, что, пройдя суровую лагерную жизнь, Саша знал: чем меньше личного ты берешь в тюрьму, тем спокойнее сидишь. На мое предположение, что такое отношение к «заочнице» несколько не комильфо, он ответил, что после отсидки, возможно, заедет к ней и отблагодарит. А сказать «спасибо» было за что: кроме наполненных флюидами писем и хорошего настроения, «заоха» пересылала Саше деньги на «отоварку» (тюремный магазин). Это был несомненный плюс отношений, который Саша очень ценил…

"Строгачи-романтики"

Естественно, после зоны у меня осталось много знакомых, некоторые из которых очень даже приличные люди. Готовясь к этому материалу, чтобы избежать однобокого суждения, я расспросил их об отношениях зеков к "заочницам".

Один из моих близких товарищей, очень талантливый художник, за свою неуемную энергию успел дважды побывать в зоне, получив относительно небольшие сроки. Второй раз он сидел на строгом режиме (там "мотают срок" люди, попавшие за решетку не впервой).

Я позвонил Художнику, чтобы выяснить его мнение о заочницах.

– О! На строгом режиме это вообще сплошные грязь и мрак! – сказал он мне. – Зеку от заочницы нужны три вещи: во-первых, ее полностью обнаженное фото – это хорошо; во-вторых, чтобы она присылала деньги, – это еще лучше, и, в-третьих, что было бы совсем великолепно, – чтобы «заочница» расписалась с зеком и периодически возила ему на свидания передачи и себя.

– Понимаешь, – продолжал Художник, – на строгом режиме, в отличие от той колонии, где мы с тобой сидели, практически у всех были мобильники. Зеки регистрировались на всех сайтах знакомств и в соцсетях, и искали там себе девушек. На общем режиме круг поиска был ограничен несколькими газетами знакомств, половина объявлений в которых заканчивалась фразой: "из МЛС не беспокоить". В Интернете же возможности для заключенных были гораздо шире.

Как только после отбоя выключали свет, зеки доставали телефоны и по полночи разговаривали со своими подругами. Они переживали, что их девушки куда-то пошли на ночь, давали советы, просто страдали. В общем, чувства у них были искренние и неподдельные. В этом плане зеки умеют сами себе врать. Некоторые «гнали» (переживали, на тюремном сленге) очень сильно и всерьез. При этом они могли спокойно показывать друг другу переписку с «заочницами» и их обнаженные фото. Поначалу ночные бдения меня сильно раздражали, мало того, что они мешали спать, становилось тошно от осознания всей этой лжи. Но потом я попривык и эта ситуация начала меня веселить.

Один полуграмотный зек, уже несколько раз отсидевший, попросил написать письмо от его имени какой-то тетке. Ну я и «наваял», что он врач, получивший срок за то, что совершил врачебную ошибку. Что у него с этой женщиной было дальше, не знаю. Но, думаю, все в порядке. Зеки могли понарассказывать такого, что женщины потом подолгу млели, а некоторые даже выходили за них замуж.

Ничего хорошего

– Ни одна подобная история ничем хорошим не закончилась, – весело говорил Художник – У меня на «строгом» был знакомый, который сидел с завидным постоянством. Во время очередного срока он женился на «заочнице» и сделал ей ребенка. Освободился. И, естественно, у них ничего не получилось, они довольно быстро разругались и развелись. Снова сел. Опять познакомился по Интернету с какой-то «заочницей», раза в полтора младше него. Женился. Освободился и развелся. Этот мужик в зоне был типа сводни: помогал зекам регистрироваться на сайтах знакомств, поскольку все их знал досконально, не очень опытным рассказывал, чем привлечь девушек, – в общем, был очень нужным специалистом. Но этот хотя бы был безопасен. А вот в соседнем отряде был мужик, получивший очередной срок за то, что после освобождения пытался прибить свою «заочницу», с которой познакомился во время прошлой отсидки.

– Кого я не понимаю, так это женщин: ну вот на что ты надеешься и куда лезешь, – видишь же, что зек! Тем более расписываться, в зоне, даже не пожив с человеком! Или они это делают от безысходности?.. – Художник задумчиво засопел в трубку, было слышно, что он действительно не понимает женщин. Заключенных понять легко, у них, кроме тоски по противоположному полу, была куча свободного времени, которое нужно как-то проводить.

– Из всех, кого я знал, – продолжил Художник – только у одного, кстати, очень толкового парня, получилось расписаться в зоне и сохранить нормальный брак после освобождения. Но здесь, возможно, сыграли роль два фактора: во-первых, он сам по себе был хорошим человеком, а, во-вторых, они с будущей женой встречались еще до его посадки…

Поделись «заочницей» своей

Слушая истории Художника, я вспомнил, как еще в СИЗО видел образец первого письма к «заочнице», которое следовало написать, чтобы познакомиться с девушкой. Многие молодые первоходы (те, кто попал в МЛС впервые) перерисовывали (переписыванием я бы это не назвал) его себе в тетради. На мой взгляд, письмо было слабенькое, но людям, которые иногда не могли связать толком двух слов, оно прекрасно подходило. И, что немаловажно, написано было практически без ошибок.

В начале письма говорилось об общем товарище, который дал заключенному координаты для переписки. В зоне есть добрая традиция – просить друг у друга адрес какой-нибудь «заохи». И многие делятся данными знакомых девушек. В основном, дают контакты тех, кого "не жалко", или кому хотят насолить. Бывало, что какой-нибудь девчонке писали сразу несколько зеков. А были случаи, когда такие девушки ухитрялись всем отвечать.

"Заочницами" периодически «делились». Видимо, это было связано с тем, что к общению с ними, как и к ним самим, всерьез не относились. А как можно всерьез относится к чему-то абстрактному, чего никогда не «щупал» и вряд ли когда-нибудь «пощупаешь»? Конечно, не все зеки так поступали, но многие.

– А ты видел хотя бы одного зека, который бы серьезно относился к "заочнице"? – спросил я второго своего товарища, отсидевшего одиннадцать лет в разных зонах.

– Нет, – твердо ответил он. А потом задумчиво добавил: – Хотя, если счастье настоящее, то им стараются не делиться, поэтому, возможно, кто-то серьезно и относился, и у него даже что-то получилось, но он просто об этом не рассказывал…

Глава XVII Портреты в интерьере

В большинстве своем в зоне сидят преступники. Но в лагере об этом забываешь. Видишь перед собой обычных людей, которые шутят, злятся, читают, ругаются… А потом вдруг вспоминаешь, что твой очень хороший знакомый, прекрасный человек, на которого всегда можно положиться, ненароком убил двоих. А вон тот, в общем-то, отличный парень, рассказывающий смешной анекдот, забил до смерти свою жену…

В зоне отношение к преступлениям меняется. Начинаешь разделять уголовные статьи на «здоровые», понятные: за убийство, кражу, грабеж, экономические и другие «традиционные» преступления (совершившие их – в принципе, обычные люди), и на «больные», "нездоровые", сесть за которые может только человек с отклонениями: изнасилования (особенно малолетних), людоедство и прочие вещи, дикие даже для зеков. Эти преступления накладывают отпечаток на совершивших их людей.

Кис-кис-кис

К нам в камеру (дело было еще в СИЗО) завели мужика лет под тридцать. Слегка прибитого вида, тихий, неразговорчивый, щуплый, он создавал впечатление немного дефективного. Я к тому времени сидел еще недолго, но как-то сразу почувствовал – «нездоровая» у него статья.

И вот этот мужик был именно с таким отпечатком "больного преступления". У него спросили: "За что сидишь? " «Изнасилование», – скромно ответил мужик. Этому никто не удивился. Потом оказалось, что изнасиловал он несовершеннолетнюю. А когда у него взяли почитать документы по делу, выяснилось…

Выяснилось, что он изнасиловал семилетнюю соседскую дочку. Мужик прятался в кустах, и когда девочка вышла, начал мяукать. Ребенок, думая, что это котик, позвал его, и пошел на звук. Зашел в кусты, и все… Жизнь у девочки сломана.

Его хотели сразу «опустить», ну, или хотя бы побить, но сидевший с нами «строгач» (зек, имеющий более одной «ходки» в зону, который был главным в камере) сказал, что торопиться не стоит. Во-первых, милиция это не приветствует, во-вторых, речь все-таки идет о судьбе человека, ну и, в-третьих, насильник получал передачи, которые у него отбирались и съедались (его, естественно, тоже угощали).

Я тогда только начинал сидеть, был морально чист, и поэтому не мог есть его продукты. Не из-за того, что было жалко его жену, собиравшую передачи (да, у него была жена, которая не могла решить – разводиться с ним или нет), а потому, что он мне был противен как человек, и все его вещи казались грязными. Конечно, если бы эта ситуация произошла позже, через несколько лет, меня бы эти вопросы не волновали.

Насильник же тихо сидел, разгадывал судоку, потом переписывал их в тетрадь и снова разгадывал. Однажды я проснулся от того, что наш «строгач» бил его за то, что тот ночью курил. А через несколько лет в зоне я встретил парня, который заехал в эту камеру после меня. Насильника все-таки «опустили»…

Любовь и печь

Это был единственный насильник, «опущенный» за мой срок. В принципе, насильники чувствовали себя в зоне нормально, конечно, кого-то могли сделать уборщиком или «конем» (прислугой), но, если насильник был более-менее наглым, то как-то все сразу забывали, по какой статье он сидит. Ну и милиция, естественно, не давала их в обиду.

В соседнем отряде сидел мужик – мразь первостатейная. Даже не общаясь с ним, а просто мельком глянув, понимал – редкостная сволочь. Был он в прошлом милиционером, поэтому администрация не давала его в обиду. А сидел за то, что изнасиловал и спалил свою падчерицу.

И, знаете, что? Он чувствовал себя прекрасно, ходил за газетами в библиотеку, получал отличные передачи с воли и периодически ругал молодежь, смотревшую клипы, называя ребят извращенцами. Несколько раз ему били лицо, но это было редко, и тех, кто это делал, быстро сажали в ШИЗО (штрафной изолятор). Ушел он на "домашнюю химию", оставив в зоне пять лет. Ни до, ни после, на моей памяти, с таким огромным сроком на "домашнюю химию" не уходили.

Опасный «ботан»

У нас в зоне был парень по кличке «Пятнашка». Его так прозвали из-за срока, который он получил по приговору за убийство, – пятнадцать лет. Вид у него был, как у замкнутого заучки. Единственное упражнение, которое он выполнял на стадионе и в локалке круглый год, – выпрыгивание из приседа. Причем, зимой он прыгал в ботинках, майке, шапке и штанах, а летом в той же амуниции, но без шапки. Про него говорили, что он прекрасно разбирался в биологии. Тихий был парень.

А сидел он из-за обиды. Над ним постоянно подтрунивал знакомый, и в один прекрасный день Пятнашка не выдержал, пригласил того поиграть в компьютерные игры, и пока мужик наслаждался, вогнал ему отвертку сзади в шею. Отвертка перебила нерв, и у мужика отказали ноги. И вот он ползает по полу, а Пятнашка ходит следом и тыкает в него отверткой. Так он и получил свой срок за "убийство с особой жестокостью".

Некоторых парней в зоне вводил в заблуждение безобидный вид Пятнашки. Они начинали над ним издеваться, он ничего не говорил, а потом так же молча слезал с нар и начинал методично обидчика бить. С ним старались не связываться.

«Сюрприз» в трехлитровых банках

У нас в отряде сидел мужик, спокойный, долговязый, жилистый, улыбчивый. От него исходило ощущение внутреннего покоя, с ним всегда было приятно поговорить. Он много читал литературы по духовному развитию, и к нему как-то неосознанно тянулись. Вот, казалось, человек, которому можно доверить не только деньги, но и ребенка.

Ну и что, что сидит за убийство уже около одиннадцати лет, а дали семнадцать? Ну и что, что бывший милиционер – главное, что человек ОЧЕНЬ хороший, спокойный, положительный.

А потом мне рассказали, что он не только убил своего коллегу из-за какого-то спора, но и расчленил его, расфасовал по трехлитровым банкам и выставил на балкон. Задержали его товарищи из его же отделения совершенно случайно: вышли покурить на балкон на вечеринке, которую он устроил… Насколько я помню, его весь срок ждала и любила жена.

Много болтаешь? Скоро умрешь!

Отношение женщин к зекам иногда трудно поддается пониманию. У меня в отряде сидели двое: парень лет под тридцать и мужик под пятьдесят. Сидели за одинаковые преступления: каждый из них до смерти забил своих вторых половинок за то, что те не следили за языком и позволяли себе говорить в адрес своих кавалеров оскорбительные вещи. Оценивать поступки убийц незачем, и так ясно, что дикие. Но я разговаривал с тем, кто постарше, и он абсолютно не сожалел о том, что сделал: "А чего она за языком не следила?!"

Оба, сидя в зоне, женились на старых знакомых, которые прекрасно знали об их преступлениях. Для меня и тогда, и сейчас остается загадкой, о чем думали эти женщины, выходя за мужчин, которые до смерти забили прошлых пассий за "длинный язык"?

В тюрьме начинаешь понимать, что выражение "поведение как у животного" имеет мало смысла, ведь все преступления совершает человек! Зеки были людьми, а не животными и до того, как совершили преступление, и когда его совершали, и после…

Мы всегда остаемся людьми, что бы мы ни делали. Никто нас не заставляет творить что-либо ужасное. И после, как мы его совершаем, у нас не вырастает ни рогов, ни копыт, ни хвостов. Мы остаемся собой.

В зоне преступления «сидельцев» как бы нивелируются, поскольку грешны все (за исключением тех, кто осужден невинно, а такие там тоже есть). Остаются лишь люди и их характеры.

Но потом, через пару лет, внезапно осознаешь, что у жертвы твоего близкого друга переломаны почти все кости и отбита половина органов. А сам он прыгал на груди потерпевшего, чтобы проломить ему ребра и пробить сердце, а когда увидел, что тот еще дышит, – то взял палку и бил по шее пока не сломал кадык…

А затем, неожиданно для себя, понимаешь, что тебе, в принципе, абсолютно все равно, главное, – что рядом надежный товарищ и хороший человек… И сидит он по абсолютно «здоровой» статье…

Глава XVIII Кто не без греха

Заключенные не любят милиционеров. Охранники, в свою очередь, тоже плохо относятся к зекам. Но, если администрация не любит своих подопечных по долгу службы и, наверное, с пяти до восьми, не дольше, то для осужденных милиция – классовый враг, здорово портящий жизнь.

По идее, люди охраняющие преступников, должны быть без страха и упрека, чтобы своим примером показывать заключенным путь к исправлению, очищению и развитию в правильном и полезном для общества, направлении. Но дело в том, что милиционеры, работающие в МЛС, тоже люди, причем, зачастую, люди не самых лучших моральных качеств, глядя на которых, зеки не то, что не хотят исправляться, но, наоборот, проникаются тихой ненавистью к системе, столь несправедливо разделившей места в обществе.

Из рассказов "бывших"

Особенно охранников в зоне ни в грош не ставили БСники (бывшие сотрудники органов). Среди них было много когда-то высокопоставленных милиционеров, работавших в таких серьезных отделах, как экономический, по борьбе с торговлей наркотиками, и борьбе с организованной преступностью. Так вот, они, не стесняясь, рассказывали, что в Академии милиции на «ДИНовский» факультет был самый маленький проходной бал, и туда набирали двоечников и вообще не очень умных людей.

Не знаю, насколько это было правдой, может, в «бывших» говорила обида за то, что они сами теперь стали заключенными и изгоями. Но факт остается фактом: все БСники, сидя в разных концах зоны и даже не общаясь друг с другом, в один голос утверждали, что учиться на этом факультете считалось в Академии не комильфо.

Еще одна забавная странность была в том, что в зону шли работать, как в какой-то отстойник, представители абсолютно разных профессий. Так, у нас в ИК были (я это точно знаю) филологи, историки и даже пара экономистов. Конечно, хватало и тех, кто окончил Академию МВД, тем не менее, люди, получившие не профильное образование, в колонии себя прекрасно чувствовали и продвигались наверх по карьерной лестнице. Возможно, со временем они проходили какие-то курсы подготовки или же сокращенное обучение, но базового милицейского образования у них не было.

Это я рассказывал об офицерах. С контролерами же была совсем беда. Для того, чтобы человеку дали дубинку, высокую зарплату, полной соцпакет и власть над другими людьми, ему нужны были лишь служба в армии и желание получить все перечисленные выше блага.

Естественно, в контролеры шли те, кто не хотел устроиться на нормальную работу. Было очень много парней, приехавших из деревень. Для них работа в зоне была единственным шансом вырваться в большой город и, если повезет, получить в нем квартиру. Служили контролеры, как могли, точнее, как им позволяли воспитание и умственное развитие. Поэтому среди них были нормальные ребята, которые действительно по-человечески относились к заключенным, а были и откровенные сволочи, стремившиеся насладиться своей властью в полной мере, но абсолютно ничего собою не представляющие как личности.

Брызговик

Одним из ярких представителей породы контролеров, которые ничего собой не представляли, но пытались самоутвердиться за счет демонстрации власти бесправным зекам, был Брызговик.

Когда я впервые увидел этого контролера и узнал его подпольную кличку, то решил, что она ему подходит. Правда, я думал, что он получил ее, потому что плюется во время разговора или еще по какой-нибудь похожей причине. Но нет, все оказалось гораздо живописнее и поэтичнее. Со временем историю этой клички мне рассказал очевидец событий.

Периодически, в свою смену, контролеры по несколько человек дежурили в ШИЗО (штрафном изоляторе). Внутри изолятор представлял собой коридор, по обеим сторонам которого находились камеры, часть которых пустовала, поскольку нарушителей в зоне было меньше, чем посадочных мест в ШИЗО.

И вот на смену заступил Брызговик с коллегами. День шел своим чередом, но тут во время одной из сработок (передачи между камерами сигарет) зеки увидели, как Брызговик понесся, словно лось по горящему лесу, к одной из свободных камер. Ну, пробежал и пробежал, мало ли что, главное, чтобы сигареты дошли. Через некоторое время людей вывели на обыск, и повели, пока осмотрят помещение, как раз в ту самую «хату», куда так спешил Брызговик.

В камерах, особенно в ШИЗО, туалеты ничем не прикрыты и не отделены от остального помещения. Просто умывальник и чаша Генуя стоят возле двери у всех на виду.

Зайдя в пустующую комнату, зеки увидели, что пьедестал вокруг чаши всем своим видом: свидетельствует: Брызговик сегодня плотно, но не качественно поел. Но больше всего заключенных повеселили следы милицейских берцов посреди этого великолепия. Глядя на это, зеки составили приблизительную картину событий, и сделали однозначный вывод, что отныне этот контролер будет Брызговиком, поскольку… Думаю итак ясно, почему.

Если честно, когда мне рассказали эту историю, то, несмотря на всю ее фантастичность, я в нее сразу поверил. Глядя на Брызговика, складывалось впечатление, что он может совершить нечто подобное: бесформенно-толстый, с повисшим носом и постоянной ухмылкой человека, готового сделать пакость в любой момент, – он вызывал чисто физическое отвращение. Гадости он тоже любил делать, и в любой ситуации пытался ухудшить жизнь заключенному. Брызговика не любили, но его это не очень волновало, он получал удовольствие от своей жизни.

Закончил работу в зоне он тоже достаточно нелепо. Эта история произошла уже после моего освобождения, но мне ее рассказали несколько человек, в том числе и милиционеры, работавшие в колонии.

В одну из своих смен Брызговик каким-то макаром украл из отоварки (зоновского магазина) палку колбасы. Уйти незамеченным ему не удалось: засекли камеры наблюдения. Сразу же после этой истории контролера уволили с работы. Есть и немного другая версия о том, что Брызговик попытался уволочь эту колбасу из обычного магазина и был пойман за руку. Несмотря на смену декораций, главные действующие лица остаются неизменными.

Безумный опер

Был у нас в зоне опер, в свое время тоже работавший контролером. Он заочно отучился в Академии МВД, получил звание офицера и однажды вернулся к нам оперативным сотрудником в звании лейтенанта.

Когда Карлуша (назовем его так) оканчивал учебу и готовился стать офицером, все гадали, какую же должность он займет, и очень надеялись, что только не оперативника. Опера в зоне имеют огромную власть над зеками, они имеют решающее слово практически во всех вопросах: в переселении, смене рабочего места, получении различных бонусов или же, наоборот, нарушений. И от характера оперативного сотрудника зависит, насколько легко зек решит все эти вопросы. Карл же бы крайне неприятным контролером и, естественно, стал таким же сложным опером. Первые пару лет на этой должности, пока он не наигрался властью, от него вообще не было спасу: он постоянно запрещал зекам что-нибудь, придумывал какие-то комбинации, да просто выпросить у него разрешение на что-нибудь было огромной проблемой. Потом он немного успокоился, но все равно, когда из всех оперов в зоне дежурил Карлуша, зеки напрягались.

Помню, уже после освобождения я гулял по городу и увидел Карла в обычной жизни. Он стоял, отрешенно о чем-то думая. Этот его взгляд был мне знаком, но только сейчас я понял его причину: оказалось, что у Карла было то ли четверо, то ли пятеро детей (я не успел сосчитать) и не очень красивая жена.

По роду своей деятельности оперативники обрабатывают огромные объемы информации. Им постоянно приходится просчитывать последствия от того или иного решения, придумывать какие-то хитроумные комбинации, причем, используя в них не только зеков, но и милиционеров, работать с многочисленными доносами, сортируя их. Голова оперативника постоянно занята работой, это своего рода шахматист, только имеющий дело с реальными и непредсказуемыми людьми…

Уже через несколько лет после моего освобождения мне рассказали, что у Карлуши прямо на работе "поехала крыша, его забрали в дурдом, а потом уволили". В принципе, это понятно, – он жил в постоянном стрессе: нервная работа и дом с многочисленным семейством не давали расслабиться, вот нервная система и не выдержала. Такое может быть со всеми, но меня интересует другой вопрос: как долго до своего внешнего проявления этот нервный срыв руководил поступками оперативника? Он ведь решал судьбы заключенных, насколько его решения были адекватными?

Многие

Я привел здесь пару ярких примеров того, почему не всегда те, кто охранял, могли служить нам примером для подражания. Но были и те, кого уволили за пьянку, причем, на рабочем месте. Приезжавшие из других зон рассказывали, как их отрядников арестовывали за употребление наркотиков. И все это зеки видели и знали и, естественно, никому из этих людей не верили.

В МЛС шли работать по остаточному принципу – больше никуда не брали. Я не видел ни одного сотрудника, который бы действительно переживал об исправлении заключенных. Соответственно, и зеки не спешили исправляться.

Глава XIX Бумажная дорога к дому

Любой мало-мальски думающий и грамотный зек со временем становится мастером эпистолярного жанра, поскольку письма – основной, а иногда и единственный способ общения со «свободным» миром.

Писем ждут. Ждут с нетерпением. Каждый день, когда работает цензор, становится немного нервным. Часто дневальному (помощнику завхоза) не дают донести письма до сектора, а забирают и зачитывают, кому что пришло, прямо на улице. Очень напоминает сцену из фильма "9 рота".

В зоне, как и в тюрьме, переписку заключенных контролируют специальные люди – цензоры. Название их профессии говорит само за себя. Они должны читать все, что приходит зекам, и что те отправляют на волю.

Абсолютно все письма, журналы, книги приходят к заключенным со штампом цензуры, – это означает, что сотрудник прочитал и одобрил их. То, что отправляется на свободу, тоже читается, но не штампуется. Поэтому конверты с письмами зеки не запечатывают, а бросают в почтовый ящик открытыми. В моей зоне стояли два ящика возле столовой. Приходят письма, естественно, тоже вскрытыми.

Цензор может и не пропустить письмо, при этом даже не сообщив, что оно приходило. А если посчитает нужным, то отдает его в оперчасть. Бывает, что заключенный стоит на особом контроле и все его письма тщательно читаются и перечитываются, чтобы, не дай, Бог, в них не проскочило какое-нибудь зашифрованное послание. Обычно зеки догадываются о том, кто на таком контроле, – по скорости обработки корреспонденции цензором.

Учитывая, что ежедневно в зоны приходит очень много корреспонденции и столько же уходит на свободу, а штат цензоров ограничен, – они стараются беречь себя, и многим зекам штампуют послания, не читая. Особенно, если на эти адреса заключенный пишет постоянно и цензор знает, что это родственники. Понять, сколько письмо пролежало в цензуре, легко, сравнив дату, когда оно пришло (почта штампует конверты в каждом отделении, где они проходят), и когда зек получил долгожданное послание.

В тюрьме немного иначе. Там за перепиской следят, особенно в подследственных камерах: вдруг что-нибудь ценное для следствия проскочит. Это заметно даже по тому, что цензоры закрашивают красной ручкой грубые, по их мнению, слова.

Насколько я понял из рассказов старых арестантов, переписываться, находясь под следствием, можно было не всегда. Но сейчас никто зекам не мешает писать столько, сколько они захотят, если, конечно, следователь по делу не решит иначе.

Иногда цензоры проявляют ненужную прыть и могут влезть в переписку. Один из таких случаев мне рассказал знакомый в зоне. С ним в камере сидел парень, который переписывался одновременно с женой и любовницей. И вот, в один день он отправил письма по обоим адресам. Видимо, цензорша (в этом СИЗО в цензуре работала девушка) почувствовала обиду за женщин или просто устала, и она поменяла письма в конвертах. В итоге жене пришло письмо к любовнице и наоборот. Не помню, как жена, но с любовницей тот парень точно расстался, точнее, она его бросила.

С журналом по жизни

Обвинять парня, переписывавшегося сразу с двумя девушками, сложно. Женщин в заключении очень не хватает! Поэтому зеки выписывают различные мужские журналы: «Playboy», "Максим", «FHM», которые очень популярны у них. Кроме всего прочего, в этой периодике иногда печатают интересные статьи. Бывало, что я вычитывал в журналах двух-трехгодичной давности интересные материалы, которые воспринимались, как довольно свежие. Новости светской жизни, все равно насколько они старые, помогают зекам ощутить себя причастными к высшим слоям общества, и помечтать, как они добьются успеха после освобождения.

К слову: в зоне мечтали все. Мой знакомый рассказывал, как ему на «строгом» режиме (там содержатся заключенные, у которых более одной «ходки» в зону) "неделю выносил мозг" минский пьяница тем, что после освобождения откроет ночной клуб. При этом будущий бизнесмен уже знал, какая музыка там будет играть, как оформить клуб. Он даже рассказывал, как и с кем нужно договариваться, чтобы это получилось. Все это, включая саму мечту о клубе, минский пьяница почерпнул из модных журналов и каналов с клипами. Когда знакомый понял, что это не шутка, задал один вопрос: "Конечно, это прекрасная идея, но где ты возьмешь деньги на здание и все остальное?" Больше «клубозаводчик» с ним не разговаривал.

Кроме того, что глянцевые издания помогали зекам определиться с тем, какую ступень они будут занимать среди мировой элиты, в них был еще один огромный плюс – картинки с обнаженными девушками. Я бы сказал, что, будь в этих журналах только фотографии девушек вообще без всяких статей, они бы ценились еще больше. Естественно, эти фото вырезались и вклеивались в «Мурзилки» (самодельные журналы с картинками эротического содержания).

В библиотеке не было ни одного «Playboy», "Men's health", «FHM» или «Максима», отданных зеками, с девушками внутри, – выгребали все подчистую.

Но милиция не дремала, всячески стараясь сохранить моральный облик осужденных. Периодически парни получали в заказных письмах от родственников журналы, в которых режимники (представители администрации, отвечающие за соблюдение режима) аккуратно закрашивали черным маркером те части женских тел, которые вызывали у заключенных особый восторг. Такие журналы тоже читались, но без должного интереса.

Книги… Много книг… Очень много книг

Зеки много читали. В принципе, библиотека в колонии была неплохая. Учитывая, что во время своей отсидки один из бывших кандидатов в президенты завез в зону много интересных и современных книг, можно сказать, что наш лагерь был богат разнообразной литературой.

Но интересы у заключенных были разнообразнее, поэтому книги в лагерь шли постоянно. Поскольку зеки старались экономить деньги родственников и знакомых, то часто просили прислать просто распечатки вместо книг.

Чтение развивает и, наверное, может сделать человека лучше и глубже. Видимо, поэтому, как мне рассказал недавно освободившийся парень, книги в зону запретили присылать. Точнее, усложнили этот процесс донельзя. Вместо обычного заказного письма с книгами, которое раньше можно было получать ежедневно, сейчас их присылают то ли в посылке, то ли в книжной бандероли, которую уже нельзя получать так часто. Когда я спросил, чем это мотивировали, знакомый задумчиво глянул на меня и ответил: "Да ничем особенно, просто запретили, типа и так слишком хорошо".

Кодекс преткновения

Камнем преткновения с отделом цензуры всегда становились кодексы и разные правовые акты.

По закону, любой заключенный может иметь кодексов – хоть завались. На деле же цензура старалась их не отдавать. Выбить кодекс у цензора (особенно УИК, уголовно-исполнительный кодекс, регламентирующий отбывание наказания) могли только единицы. Это были зеки, обладавшие прекрасным знанием законов, и постоянно находящиеся с администрацией в состоянии холодной войны из-за того, что слишком сильно качают свои права. В основном, – люди, работавшие в органах, или как-то связанные с «системой»: они знали, на какие точки давить, чтобы у них не отобрали заветные книги. Без кодексов в споре с администрацией абсолютно не на что было опереться, кроме очевидных вещей, которые милиция разносила в пух и прах, опираясь на эти самые кодексы.

С УК (уголовный кодекс) было попроще, поскольку он не представлял особой опасности для администрации: она запрещала его не так рьяно, хотя и не приветствовала сильное хождение по рукам. Считалось, что любой кодекс можно взять у отрядника (офицера присматривающего за отрядом, типа воспитателя), заранее объяснив, зачем он тебе нужен. И если УК использовали для написания кассационных жалоб, то как объяснить отряднику, что исполнительный кодекс нужен для того, чтобы отстаивать свои права в зоне, – было не совсем понятно, поэтому кодексы у него не брали.

Отрядники вообще были незаменимыми людьми. Помню, как в зону приезжал, по-моему, прокурор по надзору, готовый принять и выслушать любого зека, чьи права были угнетены в колонии. Перед его приездом нас собрали и сообщили, что любой может пойти к прокурору, но прежде нужно объяснить суть вопроса отряднику, чтобы тот записал на прием. Естественно, к прокурору никто не пошел.

За свой немаленький срок я видел два УИКа, и то они проходили мимо меня полуподпольно, чтобы не заметили.

Немного размышлений

Письма были очень медленным средством сообщения. Получая их, человек понимал, что читает новости и настроение своих близких недельной давности. Чтобы быстро решить вопрос, обычно звонили по таксофону. Раз в десять дней нам разрешалось делать по одному десятиминутному звонку под наблюдением отрядника.

Но, в большинстве, зеки писали письма и очень их ждали. Часто рассказывать в них было нечего, потому что не столкнувшимся с зоной людям многие моменты были бы просто непонятны, и приходилось писать общими фразами. За что следует благодарить близких людей, – так это за то, что получая иногда абсолютно пустые письма, они все равно на них отвечали, терпеливо рассказывая, что происходит дома.

И это очень важно для заключенных, потому что письма – единственная надёжная и налаженная дорога домой. И, читая, они хоть немного, но попадают к своим близким, живут с ними одной жизнью, забывают о том, где находятся. Зеки всегда и везде будут брести черной молчаливой толпой в телогрейках по этой дороге.

Бумажной дороге домой…

Глава XX Надзирать и наказывать

Система наказания в зоне работает гораздо быстрее и эффективнее, чем система поощрения.

Зека можно наказать по-разному. Можно “ограничиться беседой”, это даже не считается нарушением: помахали пальцем и сказали больше так не делать. “Беседу” обычно проводят из-за несерьёзных «косяков» с теми, кто первый раз оступился. А крайней степенью наказания считается отправка в крытую тюрьму (“крытку”) сроком до трёх лет, после которой возвращают обратно в зону. «Крытая» – это отдельные камеры в СИЗО, где на особых условиях сидят злостнейшие нарушители режима содержания.

Поправка на местность

Все виды наказаний прописаны в специальных документах. О том, как применяются взыскания, говорится в УИК (Уголовно-Исполнительном Кодексе); за что и почему – в ПВР (Правилах внутреннего распорядка). И если УИК на всю страну один, то ПВР, хотя и совпадают в общих чертах, во многих запретах и разрешениях различаются, – в зависимости от конкретного учреждения.

К сожалению, полностью с Правилами зеки не знакомы. Конечно, в отрядах есть сиротливо висящие на стендах выписки из ПВР, но это довольно общие и неинтересные пункты. УИК заключенные тоже не очень хорошо знают. Милиция вообще старается всячески усложнить доступ к различным Кодексам, чтобы зеки не были «сильно умными». Поэтому иногда приходится верить администрации «на слово», когда говорят, что ты что-то нарушаешь.

Кроме ПВР в зонах и тюрьмах различаются порядки, а также отношение администрации к заключенным. Помню, как после Жодинской тюрьмы меня привезли на Володарку, и я был в шоке от того, насколько по-человечески может относиться милиция к зекам.

Да что заведения! В нашей зоне в каждом отряде были свои правила. И если в одном можно было, практически не опасаясь, днем лежать на нарах, то в соседнем не то, что лежать, сидеть на них разрешали через раз. Соответственно, и нарушения в двух соседствующих друг с другом отрядах можно было получить за абсолютно разные вещи.

Один «двор» на всех

Было в нашей зоне и местное наказание – «дворики». Его назначали за относительно небольшие проступки, чтобы не писать «бумагу» за нарушение.

«Двориками» назывался дворик размером метр двадцать на метр семьдесят. С двух сторон он был обнесен металлическими листами, а с двух других – оштукатуренными кирпичными стенами, в одной из которых было постоянно занавешенное окно в дежурную часть. На высоте метров двух натянули сетку-рабицу, через которую иногда так красиво плыли весенние облака.

Во «дворы» могли «поставить» на любое время: от одного часа до целого дня, – в зависимости от нарушения, и милиционера, который обнаружил проступок.

Занятий во «дворах» было немного: либо ходить из угла в угол, либо стоять, а некоторые просто сидели на корточках. Несмотря на это, абсолютно все зеки предпочитали «дворики», поскольку знали, что после них «бумагу» не напишут (не «повесят» официальное нарушение).

Нужно отдать должное милиционерам: если зека закрывали во «дворы» на целый день, то на все приёмы пищи его отпускали строго по расписанию, и даже могли сводить в туалет, если хорошенько достать милицию.

У «двориков» был ещё один плюс – там можно было уединиться и психологически отдохнуть от других людей при условии, конечно, что во «дворах» стоял ты один. Поэтому, несмотря на то, что человека вырывали из жизни на несколько часов, и после наказания ныли ноги и спина, я считаю, что «дворы» были вполне гуманной заменой официальной «бумаге».

Отстрел

Администрация в зоне может поставить и на «отстрел», что означает: человек со стопроцентной гарантией «получит» нарушение и поедет в ШИЗО (штрафной изолятор).

«Отстреливают» зека за все. Например, любой милиционер может «повесить» нарушение за незастегнутую верхнюю пуговицу, когда заключенные идут строем. При этом все остальные зеки будут так же расстегнуты, но их милиционер «не заметит».

Когда заключенный «на отстреле», то каким бы прилежным он ни был, все равно «получит» нарушение.

Мой знакомый (назовём его Сергей) бил в зоне татуировки и периодически сидел за это в ШИЗО. Он рассказывал, как его «ставили на отстрел» по приказу начальника зоны. Конечно, святым мой товарищ не был, но та наглость, с которой на него «вешали» нарушения, поражает.

К вопросу о кране

Особенно мне запомнились два случая, когда на Сергея написали «бумаги».

Один из них произошёл, когда мой товарищ возвращался с «крестин» (мероприятия на котором начальник зоны решает, какое наказание применить к нарушителю, «крестит»).

Встреча с начальником проходила в «Клубе», на ней знакомому назначили какое-то незначительное наказание, и он довольный пошел в отряд. Но! На подходе к сектору Сергея остановили контролеры и сказали, что он без разрешения покинул локальный участок. Доводы о том, что знакомого только что «крестили» в «Клубе», и он возвращается оттуда, не были услышаны, на горемыку написали «бумагу» и он поехал в ШИЗО.

Второй случай произошёл в штрафном изоляторе. Сергей досиживал пятнадцать суток и милиционерам нужен был официальный повод продлить наказание ещё на такой же срок. В этом случае ищут любые «нарушения», за которые можно «зацепиться», чтобы написать бумагу. Товарищ же сидел абсолютно тихо и спокойно.

За день до его выхода из ШИЗО к Сергею в камеру зашёл начальник смены контролеров (назовём его Фикус). Осмотрелся вокруг. Вышел. Через некоторое время Фикус приносит бумаги, где говорится, что мой товарищ испортил в недавно отремонтированной камере то ли плинтус, то ли стены. Доказать, что он этого не делал (а он этого действительно не делал), Сергей не смог.

Мой товарищ был человеком вспыльчивым. Естественно, он разнервничался и решил, что раз все равно сидеть ещё пятнадцать суток, то пусть это будет хотя бы за дело. Сергей отломал кран и огромными буквами выцарапал на недавно покрашенной стене: «Фикус – чёрт!»

По словам Сергея, ему намяли бока и перевели в другую камеру. А надписью ходили любоваться все: от обычных контролеров до начальника зоны.

Торпеда для мужика

Говоря о наказаниях, нельзя не вспомнить о «торпеде» – вещи, необходимой зеку, который едет в ШИЗО.

В изоляторе запрещено абсолютно все: чай, сигареты, своя еда, книги, письма… В ШИЗО заключенный берет только туалетную бумагу, мыльные принадлежности и полотенце. Даже роба с тапками там отдельные. И зимой народ старается как-то протянуть термобелье под видом нательного.

Курить в ШИЗО запрещено, но очень хочется, и поэтому зеки придумали способ, как проносить сигареты в изолятор. Они делают это в единственном месте, которое не обыскивают – в себе. Конечно, перед ШИЗО их раздевают и даже заставляют приседать: а вдруг что-нибудь выпадет? Но у опытных зеков ничего ниоткуда не выпадает. «Торпеды» держатся надежно.

Процесс «торпедирования», особенно первоначально, довольно болезненный, поэтому «торпеды» стараются «крутить» небольшого размера. Делают их специальные люди, поскольку для этого нужен талант. В хорошую «торпеду» влезает до тридцати сигарет, и будет она толщиной не больше полутора пальцев и с палец в длину.

Иногда с «торпедой» можно ходить почти целый день, ожидая, пока закончатся обыски, и охранники ослабят бдительность. Милиция знает о способе, которым зеки проносят сигареты в ШИЗО, и довольно часто шутит над заключёнными по этому поводу, но поделать ничего не может. Не готовы офицеры искать там, куда не каждый врач полезет, и их можно понять.

У нас в отряде был парень, который скрутил «торпеду» самостоятельно. Парень был глуп и самонадеян. «Торпеда» у него получилась огромной. Засунуть-то он её засунул, а вот «расторпедироваться» (процесс избавления от «торпеды») у него самостоятельно не получилось. И его пришлось везти на свободу в больницу. Этот случай изрядно повеселил зону. Подкалывали парня до конца срока. Как потом выяснилось, он пихал в «торпеду», как в туристический рюкзак, абсолютно все: нитки, спички, сигареты, сканворды, стержень, чтобы их разгадывать, и даже зажигалку…

Обычно в себя стараются «вкинуть» две-три небольшие «торпеды». В одной из них только сигареты, во второй же – спички, нитки и ещё какая-нибудь хозяйственная мелочь, необходимая в ШИЗО для того, чтобы наладить «дорогу» между камерами, и через канализацию или коридор между камерами передать часть этих сигарет другим страдальцам.

По всем «понятиям» любой человек, который едет в ШИЗО, даже если сам он не курит, обязан «торпедироваться», чтобы помочь остальным. Раньше за этим следили очень строго. Но сейчас в зонах все больше людей бросают курить и выражают недовольство тем, что им приходиться носить в себе непонятно что и непонятно для кого. Поэтому вопрос «торпедироваться» или нет, каждый решает для себя сам, – если, конечно же, человек сидит, как обычный «мужик», не крича на каждом углу про «понятия».

К слову: зеки могут прятать в себе не только «торпеды», но и любой габаритный «запрет» (вещи запрещенные администрацией). Так, к примеру, некоторые заключенные иногда проносят мобильные телефоны (не смартфоны, конечно, но вот многие старые модели по форме и размеру прекрасно подходят)…

Наказания в подобной системе будут всегда – без них невозможно. Но, чтобы они несли какую-то воспитательную функцию и заставляли переосмыслить поведение, а не только вызывали раздражение и отторжение, взыскания должны быть, во-первых, справедливы, а во-вторых их нельзя превращать в оружие борьбы с неугодными.

Глава XXI Ангелы и демоны

Зеки не ангелы. В основном, все они совершили преступления и за это расплачиваются. И расплата эта – наказание, но не исправление…

В изоляторе временного содержания (ИВС), где только что задержанные ждут либо этапа в СИЗО, либо освобождения через трое суток, со мной сидел «строгач», прошедший не одну зону, который, увидев меня, сказал: "Хороший парень, жаль, что тебя испортят!" Тогда я думал, что он говорит о зеках и их дурном влиянии. Со временем же понял: вся система МЛС направлена на то, чтобы не исправить, а наказать, запугать и лишить всех понятий о морали, подменив их качествами характера, облегчающими работу со "спецконтингентом".

К вопросу о частной собственности

В зонах многие сидят за грабежи, кражи и другие способы незаконного присвоения чужого имущества. И некоторые даже не догадываются, что поступили плохо. Ну, забрали на правах более сильного или хитрого чужое – хорошо. Посадили – плохо! На мой взгляд, таким людям, прежде всего, нужно прививать понятие «собственности». Они должны понимать: чтобы получить что-то, нужно либо сделать это самим, либо заработать…

А заработать в зоне было невозможно. Зеки вкалывали по восемь часов буквально за копейки. Конечно, есть несколько лагерей с относительно хорошими зарплатами, но и там сейчас ситуация тяжелая.

Зато можно было попробовать самому сделать что-то для себя или на продажу, не обманывая и не отбирая. Тем более, что у многих осужденных руки действительно «золотые». А сделав что-то раз, два, три, – начать ценить свой труд, а потом и чужой.

Но администрация была иного мнения: все, что делалось своими руками, называлось ширпотребом и безбожно отбиралось. Исключение – нарды и шахматы, хотя и они были на полулегальном положении.

Естественно, видя, что и милиция на правах сильного может отобрать все, что принадлежит им (не только ширпотреб, а вообще все!), у зеков складывалось определенное отношение как к вещам, так и к жизни, в целом. Во-первых, зачем нужно делать что-то самому, если все равно могут отнять? Лучше добыть нужную вещь более легким путем: обманом или силой – по крайней мере, не жаль, если «отшмонают» (заберут при обыске). Во-вторых, многие учились обходиться минимумом. С одной стороны, это неплохо, с другой же, у зека формируется уверенность: "Если я могу жить, почти ничего не имея, то так сможет жить, кто угодно!" И третье логическое заключение, следующее из политики администрации, причем, одно из самых опасных: не существует никакой частной собственности, все у всех можно отобрать! Ну и в-четвертых: если сделал что-то для себя, то нужно врать и изворачиваться, иначе отнимут! То есть честно жить слишком дорого.

Обманывать я рад

Мы всегда лгали милиционерам. И чем дольше сидел зек, тем изощреннее и наглее становилась его ложь. Попав в лагерь, я не мог сначала вот так взять и соврать охраннику, из-за чего несколько раз чуть не получил нарушение по абсолютно пустяковым поводам. Но потом исправился, стал лгать и все наладилось.

Жизнь в зоне построена на системе запретов. Милиционеры так и говорят: "Все, что не разрешено, – запрещено!" А разрешено там очень и очень мало! Обычный поход в соседний отряд к знакомому – нарушение. Лежание днем на наре – тоже, хотя на него могут и закрыть глаза. Некоторое время было запрещено даже забирать с собой хлеб из столовой.

Зекам приходилось лавировать между запретами, их периодически отлавливали, и они врали, чтобы избежать наказания. Потому что во всех случаях правдивый ответ мог быть только один: невозможно загнать человека со всеми его потребностями в узкие рамки разрешений, выданных администрацией! Но этот ответ не удовлетворил бы охрану.

Зато милиционеров полностью устраивала ложь, которую придумывали зеки. Поэтому каждый раз перед тем, как что-то сделать или решить вопрос с администрацией, мы разрабатывали целую стратегию лжи. О том же, чтобы говорить правду, не было и речи.

Я помню нескольких ребят, которые, вместо того, чтобы утаить мелкие проступки, честно о них рассказали, и… получили нарушения. На возражения, что они сами рассказали правду, им отвечали, что они молодцы, но ничего поделать нельзя, c'est la vie.

Справедливости ради стоит отметить, что и милиция нам врала, – это был обоюдный процесс. Администрация тоже лгала, чтобы держать зеков в узде и успокаивать их, обещая различные улучшения быта и порядка содержания. Думаю, что никто из нас друг другу не верил…

Один за всех и все на одного

Зона – это конвейер. Преступники проходят через нее сплошным потоком, и индивидуально с ними никто не работает.

Несмотря на то, что в колонии было несколько психологов, к ним никто из заключенных не обращался. Примерно раз в квартал они собирали отряд и проводили один и тот же тест с кучей стандартных вопросов. И все. Я не знаю ни одного случая, чтобы к кому-то из зеков подошел психолог и попробовал вникнуть в его жизнь. Более того, с точки зрения заключенных, это были самые ненужные милиционеры в зоне, поскольку не несли абсолютно никакой полезной нагрузки. Но это было не так!

После освобождения я узнал, что последние три года моего срока психологи проводили в лагере эксперимент. Это не была попытка разобраться в вопросе социализации осужденных после их освобождения. Не пытались психологи и решить проблему с исковерканными представлениями у них о моральных нормах. Нет, они собрали отряд, в котором создали очень тяжелые условия для жизни (окончательно отобрав минимальную свободу у зеков, постоянно придумывая все новые запреты) и наблюдали за поведением заключенных: станут ли те исправляться? Но зеки не исправлялись, они просто старались выжить.

Охранники – живые люди, со своими проблемами, семьями, карьерными передрягами. К зоне они относятся как к работе, не более. И, естественно, как любой человек, пытаются поменьше напрягаться, неся трудовую вахту. Милиционеры разработали много способов экономить энергию на работе. Как пример: за проступок одного наказывать всех. Так, найдя в тушенке, переданной зеку с воли, мобильник, запретили вообще все консервы, кроме купленных в «отоварке» (магазин в колонии).

На «химии» (исправительное учреждение открытого типа), где я сидел после зоны, пошли еще дальше. Там на собрании открыто заявили: "Теперь за «косяки» одного будут страдать все!" Поначалу пытались всю «химию» не выпускать на выходные в город (химикам по заявлению можно выходить на три часа в выходной день). Потом поняли, что это – перегиб и стали наказывать только соседей по комнате. Стоило «залететь» одному, и вся комната не выходила в город. И было абсолютно все равно, насколько исправился заключенный, какие у него заслуги, есть ли у него планы, ждет ли семья, – его не выпускали за чужую провинность. Я слышал, как осужденные милиционерам открыто сказали, что набьют лицо парню, из-за которого вся комната не вышла в город, после его возвращения из ШИЗО (штрафной изолятор)…

Доносительство и исправление

В зоне очень развито доносительство. Главные заводчики стукачей – оперативные работники или, попросту, опера. При помощи сексотов они ухитряются управлять жизнью в лагере, плести интриги, чтобы лишить кого-то из заключенных авторитета, или подсидеть коллег. Стукачи очень облегчают жизнь милиционерам!

Сексотам делают различные поблажки, но, самое главное, их без проблем освобождают досрочно. У меня всегда возникал вопрос: насколько можно считать стукача исправившейся личностью?

Зеки – люди с изначально сдвинутой шкалой моральных ценностей. И, по сути, зона должна возвращать их в общество, а не доламывать до конца. Конечно, работа с людьми – очень тяжелый, кропотливый труд, требующий полнейшей самоотдачи, но лень, желание сэкономить силы и энергию, простой «пофигизм» могут обернуться человеческой катастрофой: из просто "не ангела", при «правильном» подходе к делу и «хорошо поставленном» трудовом процессе можно получить настоящего "демона"…

Глава XXII Пятьдесят оттенков зека

Каждый человек в зоне – это характер, это судьба. Судьба тяжелая, иногда грустная, иногда довольно смешная и нелепая. И каждый человек в зоне – это свой путь в колонию, иногда не менее нелепый, чем судьба…

Несмотря на то, что заключенные считают себя вполне обычными представителями общества, это не так. В каждом из них есть что-то такое, что заставило рискнуть и пойти против закона. Иногда – задумываясь о последствиях своего поступка, иногда – нет.

Толя – "вертолет"

Среди зеков встречались люди разных профессий, как гражданских, так и не очень.

Когда я поселился в спальне, главной мишенью для шуток там был мужичок на вид лет пятидесяти пяти. Морщинистый, седой, слегка взлохмаченный, главной отличительной чертой у которого были глаза. Он смотрел таким незамутненным, чистым и прозрачным взором, что казалось: "Вот человек простой, как пять копеек". И вел он себя соответствующе. Я до сих пор не могу решить, был ли этот мужичок дураком, или же слишком умным, – настолько ловко лавировал он на грани между чрезмерной хитростью и таким же идиотизмом. Звали его Толя, кличка была – Вертолет.

В начале моего срока в зоне считалось не комильфо быть «БСником» (БС – бывший сотрудник правоохранительных органов), их не любили, некоторых пытались бить, над многими жестко подшучивали. Степень отношения зависела от личности самого сотрудника.

Так вот, Толю постоянно доставали вопросом о том, БСник он или нет. Обычно зеки знали всех бывших милиционеров: о ком-то рассказывали сотрудники администрации, кто-то сам не скрывал, по кому-то это было видно, но, так или иначе, знали всех. О Вертолете достоверно никто ничего не мог сказать. Перед посадкой он работал баянистом в каком-то народном ансамбле, выступал даже на Славянском Базаре, и всегда об этом рассказывал.

Когда ему в лицо говорили, что он служил капитаном, о чем зекам рассказал сам отрядник (офицер, приставленный к отряду), он отшучивался, что был капитаном дальнего плавания. Вертолет умел ответить на любую, даже самую оскорбительную шутку, так, что смеялись все. Сохраняя глупейшее выражение лица, он мог так «поддеть» зека, что тот не знал, как реагировать: то ли оскорбиться и начать выяснять отношения, то ли плюнуть, поскольку Толя – дурак. Всерьез его никто не воспринимал, правда, Вертолет к этому и не стремился.

Суровая правда Вертолета

Когда я познакомился с Толей поближе, он рассказал, что до начала карьеры баяниста действительно был капитаном, правда не милиции, а КГБ. Взяли его туда в начале 90-х сразу после армии. Работа была не сложная, но творческая. Он ездил по разным заводам, фабрикам и колхозам, представлялся потенциальным заказчиком (естественно, все необходимые бумаги у него были) и провоцировал директоров на различные "серые сделки". Когда они соглашались, Вертолет не производил арест, а просто собирал компромат, который лежал в кабинетах до нужного времени.

Поскольку, как я уже писал, Толя балансировал на грани между идиотизмом, хитростью и умом, до пенсии или до майора в органах он не дослужился. Его уволили капитаном, и Вертолет стал баянистом.

Провокатором он был первоклассным. За пару минут Толя мог довести до белого каления абсолютно любого человека, при этом даже не меняя идиотического выражения лица. Не знаю, то ли на него работа так повлияла, то ли характер, но без того, чтобы кого-нибудь «достать», он просто не мог. Хотя во многих областях Вертолет разбирался довольно неплохо, – сказалось разнообразное общение на работе.

Путь воина

Сел Толя так же нелепо, как и жил. Уже баянистом, завел себе женщину. У дамы оказался кавалер, что Анатолия абсолютно не смутило. Не помню, был ли это муж, поскольку Вертолет периодически перетасовывал факты в своей истории.

Однажды пьяный Толя отдыхал у своей любовницы, и тут домой пришел ее основной мужчина. Ссора, драка – и Вертолет летит под стол. Оттуда он выползает с молотком наперевес и как разъяренный берсерк бросается на своего врага, который превосходит его физически.

Толя нанес сопернику семь ударов молотком по голове. Но потерпевший выжил. Более того, когда воин-баянист понял, что едет милиция, он сам вызвал скорую помощь…

В итоге, Вертолет получил семь лет и большой иск за попытку убийства, в то время, как его соперник уже через неделю пил и гулял по родному городу. Потом пострадавшего тоже посадили то ли за разбой, то ли за убийство, но на Толе так и остался висеть иск. Он постоянно писал во все инстанции с просьбой пересмотреть приговор, объясняя, что, мол, человек жив-здоров, и у него сил хватает даже на преступления. Но ему неизменно отвечали отказом. Не помню, сидел ли Толя до звонка, но если он и «оставил» какой-то срок в зоне, то очень маленький!

В колонии Вертолет пересмотрел свою шкалу ценностей, и его любимой фразой, когда он начинал рассказывать о своем преступлении, стала: "Ой-ей-ей… Семь лет!!! Лучше бы я его прыкапау, знау бы, за что сижу!"

Еврейский калым

Кроме БСников в зоне было огромное количество «бизнесменов». Бывших, будущих или настоящих, – не важно, главное, что они были, и все на полном серьезе утверждали, что принадлежат к этой прослойке общества.

По зоне ходила шутка, основанная реальном случае. Один заключенный рассказывал другому о том, сколько у него на свободе осталось машин, домов, денег и молодых любовниц. Утверждал, что он очень богатый и крутой коммерсант и, в принципе, ни в чем не нуждается. В конце рассказа «бизнесмен» попросил у собеседника закурить хоть чего-нибудь, потому что пока у него своего курева нету. Поскольку таких «предпринимателей» в зоне было много, окончательный вывод об успешности на свободе делали после долгого и тщательного наблюдения за человеком.

Но был в зоне еврей, столь же непонятный для меня, как и Вертолет.

Это был стопроцентный, махровый еврей. Национальность в нем выдавали паспортные данные и профиль. Кроме того, он сам очень гордился причастностью к этому древнему народу. Несмотря на свои корни, Борис Иосифович (назовем его так) до одурения любил сало. Когда Борису Иосифовичу напоминали, что он еврей, тот, не смущаясь, приводил доводы из разряда "Бог не видит". К слову, мусульмане в зоне, по рассказам зеков, трескают свинину с салом за обе щеки, приводя те же отговорки.

Боря носил дорогие очки и не дешевые часы. И очень любил повторять, что эти аксессуары стоят немалых денег. Очки, насколько помню, стоили, по его словам, 400 долларов. Это были единственные стоящие вещи в его гардеробе. В них он даже спал. Остальное же выклянчил, выменял или приобрел (последнее очень редко) в течение своего немалого срока.

Сидел Боря за какие-то финансовые аферы и везде, всегда и всем указывал, что "тянет срок" за экономические преступления. У заключенных этот вид правонарушений не считался преступлением и пользовался определенным уважением, как что-то из более высоких сфер. Еще Боря утверждал, что он бизнесмен и, что его семья сейчас живет "в шоколаде".

Сальный магнат

Всем желающим Борюсик (так его прозвали зеки) рассказывал, как нужно вести бизнес. К нему за знанием приходил даже бывший нацист, с которым они подолгу беседовали и пили чай.

Несмотря на то, что, судя по Бориным словам, он оставил свою семью в финансовом благополучии, родственники помогать ему не спешили. За полтора года, которые он отсидел у нас в отряде, Боря получил две очень небогатые передачи. При этом кушал он хорошо и всегда с салом.

На немой вопрос, – откуда у бедного еврея столько сала, – нашелся вполне простой и циничный ответ: Боря оказался крысой (крал у других зеков). Причем, работал он с выдумкой и размахом.

Борис придумал целую систему «отстойников» в холодильниках. Это были ничейные места, куда он клал украденное и уже обмотанное в другую тряпку или газету сало, чтобы оно отлежалось, пока шум от пропажи не утихнет. «Отстойники» были вдали как от его пакета, так и от пакета жертвы, поэтому, даже найдя сало, на Борю подумали бы в последнюю очередь.

Погорел же Борис чисто случайно. Его застукал парень, чье сало он как раз распаковывал. На все уверения, что это Борин продукт, парень указал на бумажку со своей фамилией, снятую с куска.

Если честно, Боре повезло, что застукавший его парень был мальчиком интеллигентным. Окажись на его месте менее малахольный зек, то сразу вписал бы Борису, поскольку кражи из холодильников к тому времени достали всех.

Парень повел Борю к завхозу, а тот, от греха подальше, – к милиции. Бизнесмену дали десять суток ШИЗО (штрафной изолятор) и перевели в другой отряд, поскольку в нашем его хотели здорово поколотить. Свои вещи из отряда он забирал в сопровождении милиции, охранявшей его от праведного гнева.

Позже выяснилось, что Борю подозревали в воровстве еще в прошлой зоне, где он сидел, но доказать ничего не могли.

В новом отряде Боря начал рассказывать о том, что у нас его, несчастного еврея, психологически давили, и ему пришлось бежать от гонений и издевательств. Завхозу же Борис пообещал купить семь холодильников, и зажил на новом месте вполне комфортно…

Палитра…

Зеки вынуждены менять оттенки своего поведения и восприятия мира, в зависимости от ситуации. В принципе, так поступают практически все люди, просто в колонии, это бросается в глаза.

И Толя, и Боря, в сущности, вели себя точно так же, как остальные: постоянно меняли окрас с целью выжить. И хотя это веселило зеков (пока дело не дошло до кражи), каждый узнавал в их поведении частичку себя…

Глава XXIII Вся жизнь – игра

Зеки азартны. Они могут спорить до посинения, приводя кучу логических обоснований, о вопросе, в котором абсолютно не разбираются. Играют зеки тоже до последнего…

Ставки можно делать всегда, везде и на все… Если вы ставите, значит, играете «под интерес», а «интерес» бывает разный. Деньги, услуги (различного характера), спортивные упражнения, вещи, еда, и даже жизнь! На кону может быть все – это зависит от азартности и, мне кажется, умственного развития, игроков…

Казино «СИЗО»

В СИЗО мы играли, как могли. В каждой камере было только то, что привозили с собой зеки, а они, чаще всего, не привозили ничего, и поэтому приходилось делать настольные игры самим, главное, чтобы были хлеб и соль!

Кубики, фишки для нардов, шахматные фигуры – все это изготавливалось из хлеба, смешанного с солью, который, застыв, становился твердым, как пластик. Кстати, четки в СИЗО тоже были из хлеба. При желании заключенные могли сделать и карты, – это не сложный, но довольно долгий процесс. Обычно ограничивались кубиками, шахматами, нардами и "…вошкой" (увлекательной игрой с довольно грубым названием, из которого я смог оставить только вторую часть). Кубиками играли в покер и в тысячу. В общем, при желании, потратив время и силы, развлечь себя можно было.

Правда, не всегда зеки хотели напрягаться, поскольку все самодельные игры охранники отнимали, мотивируя тем, что это ширпотреб. Часто после того, как у зеков в очередной раз забирали игры, они теряли всякое желание что-то делать, – все равно бесполезно, и развлекались крестиками-ноликами и морским боем. В них тоже можно играть "под интерес", что делает эти детские забавы интересными и азартными.

Довольно часто у зеков не было ничего для ставок, или они просто боялись проиграть нажитые с таким трудом материальные ценности, и поэтому играли на "спортивный интерес". Это выглядело очень просто: оговаривали упражнения, на которые будут играть, уточняли, сколько времени их нужно выполнять, и начинали делать ставки. Доходило до того, что проигравший в течение дня должен был отжаться от пола 1500 раз (зеки азартны и зачастую им трудно остановиться).

Несмотря на, казалось бы, несерьезные ставки, отдавать их нужно обязательно, иначе можно прослыть "фуфлыжником".

"Фуфло" для джентльмена

"Фуфлыжник" или «фуфло» и «шлепало» – два очень сильных оскорбления в тюрьме и зоне.

"Фуфлыжник" – это человек, не отдающий проигрыш. А «шлепало» – тот, кто «шлепает» языком и абсолютно не отвечает за свои слова. Оба они фактически обозначают слабых бесчестных людей, которых не следует воспринимать всерьез, и к которым не стоит прислушиваться.

Игровые долги старались отдавать всегда, поскольку «фуфло» – довольно серьезный косяк. При правильном подходе к делу, хорошо подвешенном языке и желании, – человека, не отдавшего игровой долг, можно было и «конем» (слугой) сделать.

То есть, не выполненные вовремя простые отжимания или приседания могли вылиться в проблему. Вряд ли бы за них как-то наказывали, но на психику давить могли. Или, при плохом раскладе, слава о человеке, как о «фуфле», могла пойти за ним по жизни, и к нему было бы соответствующее отношение.

Хотя бывали и очень серьезные случаи. Мне рассказали о таком, когда я еще ездил по этапам. Произошел он в одном из СИЗО, в «осужденке» для строгачей (камера, в которой сидят зеки с двумя и более ходками, уже получившие сроки и ожидающие отправки в зону). Об этом происшествии сняли передачу, настолько оно было диким.

В камере сидели трое зеков. Двое с большими сроками (больше десяти лет), полученными за убийства, за что сидел третий, – не помню. В камере заниматься особенно нечем, тем более, людям, не любящим читать. Писем они почти не получали: строгачам, в отличие от первоходов (зеков, попавших в тюрьму впервые), пишут очень мало – родственники и знакомые постепенно разочаровываются в «косяковых страдальцах" и с каждым новым сроком все меньше их поддерживают. У мужиков, часто попадающих в зону, остается одна мать, уже в возрасте, которая на свою маленькую пенсию пытается прокормить себя и своего непутевого сына.

Так вот, эти трое от нечего делать целый день играли в нарды. Потом для большего интереса и азарта начали делать ставки.

Всегда кто-то играет лучше, а кто-то хуже, и хороший игрок постепенно выигрывает все. А плохой, в надежде отыграться, и особенно не задумываясь, ставит последнее. Тем более, что в зоне любят использовать классическую схему для лохов, которой пользуются кидалы: немного проиграть – увеличить ставки – выиграть все. Каждый знает эту схему наизусть, но ведутся все равно многие.

В итоге, у третьего не осталось ничего, кроме собственной жизни, которую он поставил и проиграл.

Для чего победителю нужна была эта жизнь, не знаю, но он стал требовать, чтобы долг был отдан. Проигравший должен был написать предсмертную записку: якобы он покончил жизнь самоубийством, – чтобы подозрение не пало на соседей. Естественно, он не спешил с запиской. Мужики сидели втроем в закрытой камере, поэтому проигравшему постоянно давили на психику и, в принципе, он был обречён.

Не помню, написал ли он предсмертную записку, но однажды ночью его задушили простыней. Выигравший душил, второй держал. Потом попробовали имитировать самоубийство, привязав один из концов простыни к верхней части нары.

Убийство раскрыли. Победителя, который душил, приговорили к смертной казни, его соседа, помогавшего «забирать долг», – к пожизненному заключению, а третий из игроков, проигравший свою жизнь, был убит.

Единственный вопрос, который меня мучает по сей день: зачем трое дураков сломали себе жизнь? Из-за каких принципов?

Моя игра, моя игра…

Летом локалки (отведенные для каждого сектора территории, огороженные забором) заполнялись зеками, игравшими в нарды, шахматы и домино. Некоторые целыми днями просиживали за игрой. Многие играли не "под интерес", а исключительно ради удовольствия от игры.

Ставки любили делать на спорт. У нас в отряде был целый тотализатор на все виды состязаний, но особой популярностью пользовались хоккей, футбол и биатлон. Ставили обычно сигареты и деньги. Поскольку это старались делать незаметно, но без зековского форсу не могли (очень хотелось показать свою принадлежность к какому-то закрытому сообществу), то обсуждали свои ставки как бы тайно, но так, чтобы можно было догадаться, о чем идет речь. О тотализаторе знали многие.

Гораздо меньше людей знало о том, что у некоторых были самодельные карты. Почему-то именно этот вид игр строжайше запрещен по всей системе МЛС, как азартный. Хотя некоторые ухитрялись делать ставки даже в "Камень, ножницы, бумага" и, поверьте, азарта там было не меньше, чем в покере.

В зоне периодически проводились турниры по шахматам, шашкам и нардам. Пару раз победителей даже чем-то наградили. В основном же, заключенные участвовали в соревнованиях, чтобы доказать себе и остальным, что они лучшие в этих играх.

Мне кажется, зеки вообще воспринимают жизнь как игру. Практически на всех партаках (я говорю о татуировках-коллажах, которые чаще всего бьются на плече или груди) есть карты, кубики или домино. Поздравляя друг друга, они обязательно желают «фарту» (не просто удачи, а именно такой, какая бывает в игре). Одна из любимых фраз у заключенных: "Знал бы прикуп, жил бы в Сочи".

И, самое главное, – форс, без которого нельзя победить, и фортуна от тебя отвернется. Форс, из-за которого многие попали за решетку, потому что сделали ошибку, не подумав. И форс, надеясь на который, многие зеки так и не научились включать голову до того, как совершат очередную глупость. На этом игровом форсе у многих пролетает вся жизнь, после которой не остается вообще ничего. Даже дети, если кто-то ими обзавелся, не помнят своих отцов. Лишь пожелание: "Счастья, фарту и азарту!", повторяемое, как заклинание, на каждом дне рождения, не дает зекам забыть о том, что вся наша жизнь – всего лишь игра. И прожить ее нужно, хоть и пусто, но «красиво».

Глава XXIV Новогодняя

У зеков есть два любимых праздника: День рождения и Новый год.

День рождения – свято! Но это индивидуальное событие, личный праздник, на который именинник может пригласить, а может и не звать. Новый год же – для всех! Начиная с первых чисел декабря, зеки ждут его с нетерпением и начинают потихоньку готовиться…

Подготовка

В течение всего декабря окно выдачи посылок работало в авральном режиме, поскольку большинство зеков старалось оставить хотя бы одну передачу или бандероль на празднование Нового года. Ежедневно с самого начала месяца заключенные тащили в отряды сумки с едой, пакеты с чаем, сладким и сигаретами. И многое, что передавалось, не ели, а оставляли на праздник.

Содержимое посылок старались корректировать под праздничный стол. К середине месяца холодильники в секторах ломились от еды. И это было еще до последней отоварки в декабре, когда добирали майонез, сыры, горошек, кукурузу и все то, что не смогли передать родственники, или чего не было в магазине раньше.

Два раза в неделю в столовой давали отварные яйца. Причем, дни чередовались: сначала – вторник-среда, потом – суббота-воскресенье, потом опять вторник-среда. И зеки с середины месяца начинали высчитывать, на какую неделю выпадает Новый год, чтобы знать, когда начинать запасаться яйцами. Поэтому к празднику у каждого заключенного накапливалось приличное количество вареных яиц.

Заключенные, у которых была такая возможность, договаривались с баландерами (зеками из отряда хозобслуги), чтобы те продали картошку и свеклу для оливье и «селедки под шубой». Эти корнеплоды были запрещены к передаче, поскольку заключенным, в целях противопожарной безопасности, нельзя ничего варить кроме полуфабрикатов быстрого приготовления.

Те же, кому не удавалось добыть необходимые продукты, делали оливье с картофельным пюре из столовой. Помню, однажды мы смогли достать свеклу, а картошки не было, поэтому пришлось заменить ее пюре, – и получилось неплохо.

Вообще, многие ингредиенты в традиционных новогодних блюдах можно легко заменить: например, в салат с крабовыми палочками вместо риса прекрасно подходит роллтон.

Бешеные покупки

Под Новый год зеки «скупали» практически всю отоварку. Те продукты, которые не пользовались спросом в другое время, в декабре сметались с прилавков. Складывалось ощущение, что заключенные просто хотят купить хоть что-нибудь. У мужиков был точно такой же предновогодний магазинный «гон» как и у людей на свободе: деньги тратили до последнего.

Накануне одного из праздников в «отоварке» стали продавать торты с воли, под заказ. И очень многие воспользовались этой услугой. Но лично меня подкосила возможность взять торт в долг.

До сих пор не могу понять, зачем он был нужен, учитывая, что у меня уже стояло два самодельных торта. Мы с товарищем провели целую операцию, чтобы пройти не в свое время в магазин, дождаться, пока там останутся торты, которые не купили, и забрать один из них. Потом мы пришли в отряд, заварили литр кофе и съели почти килограммовый торт «Сказка» вдвоем за один присест. Но не смогли доесть по одному кусочку – не лезло в горло, и решили в честь праздника угостить этими остатками своих знакомых. Они просто одурели от нашей щедрости и доброты, а мы не распространялись о том, что в нас просто-напросто больше не лезет.

В канун праздника в магазине покупали даже красную икру, которая весь год сиротливо стояла на прилавке.

Следует отдать должное работникам лавки, которые старались обеспечить более-менее нормальный выбор продуктов к новогоднему столу.

Праздничное настр…

Как и на свободе, в секторах ставили и наряжали елки. Несмотря на то, что некоторые зеки любили поворчать на тему этого действа, – его ждали, потому что с этого момента настроение действительно улучшалось, и становилось уютнее.

Для меня же очень важной была желтая неоновая елка, которую каждый год в одном из отрядов цепляли на окно. Вешали ее уже во второй половине месяца. И стоя вечером на проверке, в мороз, я смотрел на ее веселое перемигивание, и внутри зарождалось теплое детское предновогоднее ощущение, что все будет хорошо…

В зоне были мастера, умевшие подписывать открытки «золотом». Они писали поздравления красивыми шрифтами при помощи клея ПВА, а после высыхания покрывали их золотом от термофольги. Открытки получались с выпуклыми золотыми, серебряными или цветными буквами. Брали парни за это удовольствие недорого – две пачки сигарет, и под Новый год у них не было отбоя от клиентов, желавших хотя бы таким образом порадовать своих родственников и друзей.

В некоторых отрядах шили костюмы для лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, в которых те веселили зеков, выступая под елкой. Одному очень маленькому и слегка умственно отсталому парню сделали костюм дракона, с длинными хвостом и гребнем. Он надевал его и ходил по отряду, чем очень радовал заключенных.

С каждым днем настроение становилось все более новогодним, и в души суровых мужчин начинала проникать предпраздничная истерия, свойственная всем людям, где бы они ни находились.

День Х

И вот – Новый год!

С тридцатого числа все скамейки в локалках (огороженных заборами участках, принадлежащих секторам) были заняты тортами, которые зеки накрывали тазиками. Те, кто смог добыть корнеплоды, тоже старался сварить их за день до Нового года.

30 декабря – это последние и самые нервные поиски посуды под праздничные блюда. Если в течение года у тебя хотя бы раз видели миску, это означало, что, минимум, человек пять попросят ее 30-го, а некоторые вернутся еще и 31-го в слабой надежде, что она тебе не понадобилась…

31 декабря. Вся зона живет надвигающимся праздником. По телевизору смотрят новогодние программы, люди суетятся в «чайной» (единственном месте в секторе, где есть розетки). Очень многие стараются помыться, чтобы встретить Новый год чистыми. Уборщики по пять раз в час выносят мусор, поскольку ведра заполняются с неимоверной быстротой. Зеки друг с другом постоянно пьют чай и кофе, и что-то громко обсуждают. Атмосфера в секторе напоминает предпраздничную кухню: все бегают, суетятся, готовят, нервничают – в общем, готовятся к Празднику.

Для празднования Нового года заключенные объединяются в компании. Столы обычно накрывают в «хатках» (кубрики, состоящие из двух нар, прохода между ними и тумбочки, т. е. некое подобие квартиры). К ужину у многих все готово, остальные же в спешке заканчивают приготовления.

Вечерняя проверка, на которой начальник зоны поздравляет и желает всем скорейшего освобождения. Потом нас собирает отрядник, если дежурит, и тоже душевно желает всего хорошего.

Восемь вечера. Телевизор в «ленинке» (комната для проведения культурно-массовых мероприятий) гремит новогодними программами. Темп передвижений ускоряется до предела. Все поздравляют друг друга с наступающим. Новый год уже вплотную навис над зоной, он сгустился, его можно потрогать. Милиционеры начинают чаще обходить отряды (это называется новогодним усилением) их тоже поздравляют от всей души, они так же искренне отвечают.

Проводы. Отбой в зоне в новогоднюю ночь – в два часа, поэтому в десять зеки садятся за столы и начинают провожать старый год. Едят, разговаривают, смеются, ждут. Многие идут смотреть новогодние шоу в «ленинку». К двенадцати завариваривают чай, кофе, – все, что есть, и ждут обращения президента. Алкоголя в зоне нет.

Двенадцать часов. За забором свободные граждане гремят салютами. Зеки тоже встречают праздник, поздравляют друг друга – даже те, кто мало общается между собой; гуляют, разговаривают. Искренне желают скорейшего освобождения всем, даже тем, кому сидеть еще лет пятнадцать.

На улице периодически заваривают "общий чай" (пятилитровые ведра чифира, сделанного из чая, сданного заключенными на уборки), – его могут пить все желающие.

Такого духа, света и единения, как на Новый год, в зоне не бывает больше никогда!

Правда, несколько лет назад это настроение вдруг стало как-то массово угасать. И все же я верю, что, несмотря, ни на что, вера в чудо и в будущее, которая под Новый год проявляется особенно сильно, навсегда останется с нами, – как со свободными людьми, так и с зеками. Потому что без нее – никак, потому что она помогает нам жить и творить, и потому что, порой, надо просто верить, и тогда все получится!

С Новым годом нас всех, – тех, кто в зоне, и тех, кто на свободе! С Новым Годом и Рождеством! И никогда не теряйте Веры в лучшее, а, главное, – в самих себя!

Глава XXV Каждому свой храм

Многие душегубы в зоне приходят к Богу и в церковь. Некоторым она действительно помогает найти душевный покой, и они даже после освобождения продолжают посещать храм. Ну, а кто-то ходит в церковь просто, чтобы походить.

Церковь в зоне помогает многим найти внутреннее успокоение и забыть о том, где они находятся. Ее тихое, прохладное и немного темное помещение выдергивает зека из суетного мира колонии, помогает успокоиться, подумать о жизни и решить какие-то важные душевные проблемы.

Что в батюшке тебе моем?

Удивительно двоякое отношение у заключенных к батюшкам, служащим в зонах и тюрьмах.

Ни один зек не пойдет исповедоваться в СИЗО к священнику. Когда мой сокамерник собирался в тюрьме креститься, его строго-настрого предупредили, чтобы он не рассказывал батюшке никаких подробностей, связанных с уголовным делом. Не знаю насколько это обоснованно, но зеки считают: "Все, что знает священник, знает и опер", – так моему сокамернику сказал смотрящий за хатой (камерой) зек, мотающий уже не первый срок.

Товарищ во время исповеди старался держать язык за зубами.

В зоне же отношение к священнослужителям меняется. Заключенные получили срок, им скрывать нечего, душа успокаивается, и подследственная паранойя уходит, сменяясь тоской, недоверием к другим заключенным и тягой к чему-то светлому и спокойному. Вот тут-то многие и приходят к священнику и в церковь.

Священнослужитель в нашей зоне был добрым дядькой под пятьдесят, совмещающим работу в нашей церкви и каком-то приходе на свободе. Он постоянно спешил, но с его слегка подпитого лица никогда не сходило благоговейное выражение.

Помню, как я, потеряв крестик, пошёл в церковь брать новый. Батюшку я словил уже убегающим по своим делам. Выслушав мою просьбу, он на ходу сказал прочитать мне "Отче наш". Я с запинками, в лёгком аллюре, дошел до середине молитвы, после чего священник, не сбиваясь с ноги, остановил мое чтение наизусть, достал из дипломата пакет с крестиками, отдал мне один, перекрестил и, обойдя меня на вираже, убежал в закат. Наказав на прощание выучить молитву.

Но, несмотря на всю спешку, службу в церкви он наладил прекрасную. Почти каждый вечер церковь была открыта. Туда можно было прийти, послушать, как зеки читают вслух библию, помолиться, подумать.

Сам же священник проводил воскресные и праздничные богослужения.

Немного католиков

Большинство заключенных были православными, поэтому в зоне стояла небольшая, но аккуратная церквушка. И поэтому же крупные православные праздники проходили с размахом и богослужениями.

Но были в зоне и католики. Чтобы они не чувствовали себя одиноко, через воскресенье приходил ксендз. Поскольку костел на территории колонии поместить было негде, да и заключенных исповедующих католицизм было немного, ксендз проводил встречи-богослужения в библиотеке.

У меня по соседству жил католик, бывший таможенник из Гродненской области. Он был уже в возрасте, очень добрый, его ждала семья, и сидел он «прицепом» по какому-то очень громкому делу. Так вот, он ходил на каждую встречу к ксендзу. Было видно, что эти службы действительно ему нужны. Священник давал ему книги, которые таможенник потом читал. Практически все католики зоны ходили на встречи к ксендзу. А в библиотеке был специальный уголок для книг по католицизму, которые мог прочитать каждый желающий.

Праздники

Но, если католики отмечали свои праздники в узком кругу и тихо, то православные, которых было большинство, праздновали всей зоной.

На крещение строили купель. Причем, начинали делать ее изо льда за несколько недель до купания. В сам праздник батюшка проводил богослужение, на которое собиралась уйма зеков, потом освещал воду и все пришедшие заключенные начинали по очереди купаться. Я обычно наблюдал за этим действом из окна, поскольку на улице было холодно, и даже вид горячего чая, которым поили только что окунувшихся, не грел.

Самым же крупным праздником и по подготовке, и по проведению, была Пасха.

Этот праздник чувствовался заранее, когда в «отоварке» (зоновском магазине) можно было заказать себе куличи. Кому-то их передавали родственники. Зеки готовили какие-то блюда, не то, чтобы сильно праздничные, но все-таки выделяющиеся из серых будней.

Утром, в день Пасхи, завтрак задерживался примерно на час: в это время батюшка освящал еду в столовой. Потом зеков запускали, а там их ждали, кроме классической каши, крашеное яйцо и кусок кулича (когда грянул кризис, его заменили на кусок очень белого хлеба).

После завтрака проходило праздничное служение и освящение куличей. А потом зеки ходили, ели куличи, бились крашеными яйцами и поздравляли друг друга с праздником.

Но, несмотря на купания и праздничное настроение на Пасху, зеки как бы верили не до конца, хотя и очень сильно. Набожность и суеверия у них сочетались с цинизмом, выросшим на негативном жизненном опыте. Поэтому они как бы верили и в церковь, и в Бога, но не верили ни в чистые помыслы людей, представляющих божественные институты, ни в не менее чистые помыслы прихожан. Об этом особенно любил вспоминать батюшка у нас на "химии".

Свой путь

За нашим ИУОТ (исправительное учреждение открытого типа) был закреплен священник, до этого отсидевший около десяти лет. Причем досиживал срок он как раз на нашей "химии".

Периодически он собирал нас в актовом зале и рассказывал о своей жизни и о том, что сидеть нужно спокойно и аккуратно, иначе можно поехать обратно в зону. В принципе, все, что он говорил, было понятно и так, но некоторые зеки почему-то считали его "милицейским батюшкой": якобы он говорил, то, что было выгодно администрации.

Отец Пит, назовем его так, уже в зоне понял, что станет священником. Когда же он попал на «химию», то поступил в семинарию и учился, пока досиживал срок. Тогда многие зеки считали, что он, таким образом, хочет быстрее уйти на УДО (условно-досрочное освобождение), подкалывали его, но Отец Пит никого не слушал. Выйдя на свободу, он "взял шефство" над «химиями» в нашем городе. Постоянно привозил туда коллективы с концертами, устраивал для всех желающих бесплатные походы в театр, покупал нуждающимся еду. Он помогал зекам, как мог, и пытался объяснить им, что у каждого человека свой путь к Богу. Конечно, он это делал не всегда правильно и психологически тонко, поэтому многие Отца Пита воспринимали в штыки. Но сейчас я понимаю, что батюшка старался от чистого сердца, и до всех, кому это было нужно, он смог достучаться.

Вообще, церковь – вещь сугубо индивидуальная, и каждый находит в ней что-то свое: кто-то – простое успокоение и отдых от окружающего мира, кто-то – возможность быстрее уйти на УДО, а некоторые действительно приходят к понимаю Бога. Ведь вера, по сути, происходит не от переносимых трудностей, а от зрелости души.

Глава XXVI Дружба и переезды в зоне

Нет более тягостного бытового переживания для зека, чем переезд. Это предприятие связано со стрессом, поскольку приходится рушить налаженное хозяйство и прекращать отношения, которые у некоторых складывались годами.

Найти близкого по духу человека нелегко даже на свободе. В зоне же эта задача порой становится практически невыполнимой. Контингент, из которого приходится выбирать, ограничен не только количественно, но и качественно. Поэтому довольно часто приходится подстраивать свои требования под "складывающуюся конъюнктуру рынка" и особенно не выпендриваться. Но бывают моменты озарения, когда среди сотен зеков, с которыми нет точек соприкосновения, и с которыми общаешься лишь из-за того, что вас вместе свела судьба, находишь действительно близкого человека, с которым и стараешься проводить все свободное время…

Что нас объединяет

Поскольку уголовный кодекс разнообразен, а характер у наших граждан неуемный, в зону может попасть всякий. Конечно, в большинстве случаев сидят люди определенного склада из не менее определенной социальной среды, которые шли к колонии годами. Но иногда попадаются действительно случайные индивидуумы.

Зона, где я сидел, выгодно отличалась от остальных лагерей составом осужденных. Как-то повелось, что к нам в большом количестве завозили предпринимателей, чиновников, бывших милиционеров и просто людей, которые относились к лагерю не как к единственно правильному образу жизни, а как к проблеме, которую нужно преодолеть и идти дальше. Их было меньшинство, но это было довольно ощутимое и влиятельное меньшинство. Эти люди не давали просесть общему культурному уровню ниже определённой отметки. Конечно, без лагерных понятий не обошлось, они, как и везде, были общим руководством по жизни. Но у нас они были не так ярко выражены, как в других лагерях.

И, естественно, люди объединялись по интересам и взглядам на жизнь. Несмотря на то, что все друг с другом общались, группы были достаточно замкнуты и чужаков к себе не пускали.

Обычно заключенные из таких групп общались лишь друг с другом, у них постоянно были темы для обсуждения, игры, какие-то дела. И, что самое интересное, многие в практически закрытых компаниях общались годами и им это не надоедало. Кое-кто строил планы на совместный бизнес после освобождения. У некоторых это даже получилось. Но часто, когда люди выходили за забор, то забывали своих лагерных товарищей.

Ближе, чем семья

Более близкие отношения, чем в группах по интересам, были у "семейников".

Уже из названия ясно, что «семейники» в зоне – это практически семья, только без интима. Эти люди ведут общее хозяйство, решают проблемы друг друга и, если у кого-то есть долг, когда он освобождается, то долг за него отдают "семейники".

Мне кажется, что по тому, как человек «семейничает» в зоне, можно понять его отношение и к настоящей семейной жизни. Люди в лагере четко делятся на две группы: тех, кто начинает «семейничать» с человеком и остается с ним до самого освобождения, и тех, кто меняет «семейников», как перчатки.

Найти в зоне для себя «семейника» – проблема, поскольку здесь начинаются уже не просто совместные беседы и чаепития, а обязательства, причём, материальные по отношению друг к другу. Начинается дележ продуктов, вещей и, вообще, всего, к чему так трепетно относятся зеки. В «семейнике» нужно быть уверенным, как в самом себе. Поэтому зеки воспринимают болезненно, когда приходится прекращать подобные отношения не по своей воле, а в силу обстоятельств.

Келешь

А обстоятельства бывают разные. Могут просто устроить келешь (келешевать – перетасовывать, менять местами, переливать чай из кружки в кружку) в зоне и раскидать людей по разным отрядам. Могут по каким-то своим милицейским соображениям расселить, так сказать, разрушить "устоявшуюся связь". А бывает, что «семейники» доставляют настолько сильную головную боль администрации своим поведением, что после неудачных попыток их утихомирить, решают, что пора бы их развести по разным концам колонии.

Но в любом случае это довольно тяжёлое переживание, поскольку весь налаженный быт, все, что нажито, приходится как-то делить. Кроме того, нужно полностью менять устоявшийся уклад жизни и, самое главное, расходиться с человеком, которому доверял.

Вообще, зеки относительно легко умеют расставаться с людьми, этому они учатся в зоне. Человек, с которым чувствуешь духовное родство, в зоне редкость, на вес золота, и поэтому его освобождение воспринимается как безвозвратная потеря чего-то очень близкого. И первое время зек, у которого освободили близкого товарища, остаётся с ощущением того, что он необратимо одинок. Потом подобные переживания становятся все реже.

Точно так же зеки, которых часто келешуют, учатся легко переносить переезды.

В СИЗО, например, могут перебрасывать из камеры в камеру человека, которому родственники передали телевизор. Это делается, чтобы, к примеру, наказать «хату», которая провинилась перед милицией, а другую, которая "хорошо себя вела", поощрить. При этом чувства человека, которого гоняют по камерам, абсолютно никого не волнуют.

Более того, милиция, зная о том, как действует переезд с насиженного места, может им просто запугивать. Хотя есть люди, которых переезды уже практически не смущают.

У меня в зоне были знакомые, постоянно писавшие жалобы на неправильный приговор суда. Потом их затягивала страсть к сутяжничеству, и они начинали жаловаться на все подряд, в том числе и на администрацию колонии. Поскольку писать было о чем, своими бумагами они здорово портили кровь милиционерам. И хотя, естественно, проверки ничего не находили, от таких осужденных старались побыстрее избавиться, перебросив их в другую колонию. А, учитывая, что с милицией они ругались постоянно, эти заключенные меняли не одну и не две зоны за время отсидки.

Друзья

В зоне у меня появилось несколько хороших друзей.

Мы начинали общаться, поскольку больше было не с кем, потом находили общие темы, оказывалось, что наши взгляды на жизнь во многом совпадают, и, в итоге, мы продолжили общаться даже после освобождения.

Многие зеки уверены, что в зоне невозможно найти настоящих друзей, а есть только товарищи. Да, к вопросу знакомств в лагере нужно подходить с большой осторожностью, поскольку ошибки в выборе человека для общения в колонии могут стоить гораздо дороже, чем на свободе. Но тем ценнее друзья, которых приобретаешь "за решеткой": эти люди проверены не только совместным сроком, но и освобождением, после которого часто рушатся самые крепкие дружбы.

Глава XXVII Зеки и единицы

Попадая в зону, человек не просто теряет свободы и права, он во многом теряет и себя, становясь «отчетной единицей».

Наказание и страх – прекрасные стимулы для того, чтобы заставить человека приспособиться и делать все так, как ты захочешь, – это я в зоне выучил, как «Отче наш». Если же что-то пошло не так, – нужно увеличить наказания с запретами и усилить чувство страха. Но кто будет следить за работой системы?

Хорошего поведения мало! Мало, я сказал!!

Долог и тернист путь зека, желающего получить награду за хорошее поведение, потому что отношение к этому у заключённых и милиции абсолютно противоположное. Зеки часто требуют от администрации то, что, вроде бы, заслужили, а милиция считает, что лишний раз поощрять не педагогично, – лучше наказать!

Вообще, взгляды на то, за что можно и нужно поощрять, у заключённых и администрации не просто противоположные, – они иногда находятся на разных полюсах. Заключенные хотят, чтобы их награждали уже за хорошее поведение, а администрация, понимая, что это мощный рычаг давления, не спешит «разбазаривать» поощрения направо и налево. Поэтому милиция периодически придумывает разные уловки, чтобы заставить зеков работать на себя ещё упорнее.

Кроме того, – и это немаловажно, – есть, я бы сказал, универсальный закон Вселенной, который действует и в МЛС: чем лучше ведёт себя подчиненный, тем больше ему на шею садится начальство! В зоне это выглядит так: пока зеки нарушают, дебоширят и хулиганят, милиция не мешает жить «спокойным» заключенным, даёт им поощрения за хорошее поведение, и все довольны. Как только большинство «становится на путь исправления» и количество нарушителей уменьшается, милиция начинает безостановочно «закручивать гайки», постоянно вводя новые запреты (не спеша, проверяя реакцию), усложняя возможность получить поощрение, упрощая систему наказаний.

Заключенные давно знают: чтобы администрация дала спокойно жить, ни в коем случае нельзя выполнять все её требования, милицию надо постоянно держать в тонусе, допуская нарушения. Почему представители закона не могут успокоиться на достигнутом, и постоянно проводят никому не нужные усиления и различные эксперименты, можно только догадываться. Скорее всего, хотят выслужиться перед начальством, а своих подопечных милиция воспринимает лишь как статистические единицы в отчётах.

Поэтому, если ещё до 2009-10 годов, пока из зоны окончательно не убрали блатных (которые не давали окончательно расслабиться администрации), чтобы получить поощрение, нужно было просто быть спокойным зеком и хорошо себя вести, то со временем стало необходимо как-то отличиться. Самый простой способ – попросить родственников передать краску на ремонт или ещё какие-нибудь абсолютно необходимые вещи для отряда.

Точно такая же ситуация была и на «химии» – ИУОТ, в Исправительном учреждении открытого типа, куда либо отправляют досиживать срок из зон за хорошее поведение, либо сажают за мелкие преступления. Когда я туда заехал, поощрения зекам давали просто за то, что они вели себя хорошо. Когда я освобождался, прекрасного поведения было уже недостаточно, потому что все потихоньку стали исправляться, и от «химиков» требовали участия в каких-то соревнованиях и прочей жизни учреждения. Причём, если вначале скромно предлагали разок подтянуться на каких-нибудь соревнованиях, то со временем начали требовать «систематического участия в жизни отряда».

Приезжайте, проверяйте лагеря

Отношение к зекам, как «отчетным единицам», а не людям, угадывалось не только в системе поощрений, но и практически во всех сферах жизни. Особенно ярко оно проявлялось во время приездов в зону, да и на «химию», проверяющих из ДИНа (Департамента исполнения наказаний) и еженедельных обходов начальника колонии.

Проверяющие делятся на две категории: на тех, кто, отработав в зоне, пошёл на повышение, и тех, кто никогда в ИК не работал, а зеков видел издали. Приезды ни тех, ни других ничего хорошего заключенным не сулят, поскольку, чаще всего, после подобных визитов жизнь в зоне обязательно меняется в худшую сторону. Хотя самые дурные запреты идут как раз от второй категории проверяющих, поскольку они представляют жизнь в лагерях исключительно по книгам, и по ним же пытаются выслужиться. Те же, кто «вышел» из зоны, опасны иным. Всю жизнь отработав в колонии, они знают в ней каждый уголок, поэтому, приезжая, бьют по «больным» точкам, и, кстати, проверяют бывших коллег ничуть не меньше, чем это делают «не родные» ДИНовцы.

Обычно к серьёзной проверке готовятся заранее, за пару дней до нее. Отрядники начинают обыскивать тумбочки и выбрасывать или забирать оттуда все, что им покажется лишним. Плац, отряды, спальни, туалеты, и, вообще, всё драят круглосуточно. Везде, где возможно, и, самое главное, видно, подкрашивают. Короче, подготовка идет очень серьёзная.

И вот настает день крупной проверки. На плац никого не выпускают, на улицу тоже, никого не выпускают даже в коридоры в отрядах. Всех зеков сгоняют в «ленинки» (комнаты, где обычно смотрят телевизор или проводят собрания) и заставляют сидеть там, пока проверяющие не пройдут по отрядам. В этот момент складывается впечатление, будто зона необитаема: на улице только милиция и завхозы, в спальнях абсолютно безликие, «по-белому» заправленные нары (т. е. простынь натянута поверх одеяла), в тумбочках минимальные следы обитания людей (кружка, если чистая, тетрадь, туалетная бумага – чем меньше вещей, тем лучше!). Становится понятно, что идеальным вариантом было бы полное отсутствие заключённых и пустые нары, но, к сожалению, мы были в зоне, чем, несомненно, раздражали и администрацию, и проверяющих.

Зеки периодически возмущались, говоря, что, в отличие от милиционеров, у них нет ни кухни, ни прихожей, ни шкафов, а есть только тумбочка, сумка и вешалка, где нужно разместить всё своё хозяйство, иногда рассчитанное не на один десяток лет. Милиционеры либо отвечали, что они не причём, во всем нужно винить проверяющих, у которых с головой проблемы, либо просто отбирали вещи, говоря, что им, в принципе, все проблемы зеков абсолютно «по барабану» – есть документы, извольте выполнять! И заключенные выполняли: перед крупными проверками мы сгребали большинство вещей из тумбочек в пакеты и прятали, где могли. Как только начальство уезжало, всё возвращалось на свои места до следующей беды. Примерно такая же ситуация, но в более лёгкой форме повторялась каждую неделю во время обходов начальника колонии.

У меня был знакомый, страстный книголюб, из-за чего у него постоянно возникали разногласия с отрядником, который грозился все книги с тумбочки выкинуть в мусорку. А книг действительно было много. И каждую неделю у моего приятеля возникала одна и та же проблема: куда на время обхода начальника зоны спрятать всю эту литературу? Товарищ нашёл выход – он раскладывал книги равномерным слоем на наре, а сверху аккуратно расправлял одеяло. Так он убивал двух зайцев, во-первых прятал свои «сокровища», а во-вторых, на книгах заправка постели выглядела гораздо ровнее, чем на обычном матрасе. Его один раз даже похвалили за неё.

О некоторых запретах

Как бы зона или «химия» не готовились к проверке, практически всегда находились недочеты, писались бумаги и сверху приходили директивы о том, что и где нужно исправить.

Все исправления заключались в том, что у зеков отбирали остатки свобод и ухудшали им жизнь.

Одним их самых громких запретов, который ввели после приезда очередной проверки, – был запрет пить чай на промзоне, чтобы зеки работали, а не распивали кофе с чаями. А то, что работы нет, зимой бытовки не отапливаются, а в цеху минусовая температура, и на «промке», в принципе, делать больше нечего, кроме как пить чай и читать газеты, никого не интересовало. Кружки и кипятильники, которые удалось найти, милиция выбросила, но заключённые продолжили пить чай, хотя уже втихаря.

Был случай, когда ненадолго запретили играть в футбол, поскольку проверяющему не понравилось, что зеки во время матча нецензурно ругались. Мы как раз шли в столовую, и я видел, как, выстроив две команды, ДИНовец громко материал их за то, что они до этого материли друг друга.

Бей своих, тогда и чужие бояться будут

Что бодрило больше всего, – так это то, что от проверок страдали не только зеки.

Когда я сидел на «химии», там, как огня, боялись одну проверяющую – заместителя начальника областного ДИНа. Эффектная женщина в высоком звании наводила ужас на местных милиционеров тем, что её безумное поведение невозможно было предугадать. Несмотря на свою привлекательность, она материлась, как сапожник. Причём, обкладывала матом, как зеков, так и милиционеров.

До сих пор помню, как она отчитывала замполита (один из заместителей начальника ИУОТ) за какой-то косяк с воротником. Причём, делала это, не стесняясь в выражениях, на глазах у зеков, чем последних очень порадовала.

Один раз она приехала и обыскала холодильник, где милиционеры хранили свои ссобойки, но что она там хотела найти, – никто так и не понял.

После всех этих приездов, «взбучек» и новых директив сверху у зеков оставалось одно «развлечение» – приспосабливаться к новым условиям и как-то выживать. А «исправляться»? На это просто не хватало времени.

Глава XXVIII Арестантская диалектика

Заключенные живут по строгим правилам – понятиям, которые необходимо соблюдать, несмотря на то, что они нигде не прописаны.

Возможно, мои рассуждения многим покажутся спорными, поэтому сразу хочу отметить, что при его написании я опирался исключительно на свои наблюдения и умозаключения, сделанные зеками, с которыми я встречался за время отсидки. Никакой специальной литературы я не читал, чтобы не портить впечатление от увиденного в МЛС…

Немного общих размышлений

У Иммануила Канта есть термин: «категорический императив» – высший нравственный закон, обязательный к исполнению любым человеком. Это же определение вполне может подойти и для зоновских понятий…

Понятия – больная тема для заключенных. Из-за них приодически возникают споры, которые бывает трудно разрешить. Опираясь на эти правила, в тюрьмах и лагерях решают человеческие судьбы. Понятиями стараются охватить все сферы жизни заключенных. А «правильные» люди должны жить по этим законам не только за решеткой, но и на воле.

Как таковые, понятия нигде не прописаны, по крайней мере, я или кто-нибудь из тех, с кем я сидел, не видели документа, описывающего их. По ним просто живут: кое-что взято из фильмов про 90-е, многое передается от старых сидельцев молодым, что-то додумывается по ходу срока и опирается на опыт отсиженных лет. И все это оставляет большие возможности для спекуляции. Обычно в подобных спорах прав тот, у кого лучше «подвешен» язык…

По «мастям»

Во многих сферах, которые регулируются понятиями, нет четких и окончательных определений, хотя сами эти вопросы жизненно важны для зоны. Например, плохо обстоит дело с обозначением категории «мужик». Казалось бы, в чем проблема – мужик, он и в Африке мужик, да и что такого важного в этом определении?..

Но дело в том, что зеки делятся на несколько «мастей» (своеобразные социальные классы), статус и функции которых довольно сильно разнятся. Переход из одной «масти» в другую может быть только вниз. Это разделение сохраняется и на свободе. Низшая категория осужденных – опущенные или же «петухи». Они делают самую грязную работу, оказывают сексуальные услуги другим заключенным и абсолютно бесправны.

Вторая «масть» – «нечисть» (конечно, многие не выводят этих людей в отдельный социальный класс, но, по моим наблюдениям, нечисть – это все-таки «масть»): «крысы» – укравшие у своих, «черти» – не следящие за собой, в общем, люди, грязные морально и физически. Третья, «мужики» – костяк зон и девяносто процентов населения.

Четвертая масть – блатные, высшая каста в МЛС, которая решает вопросы «по понятиям», служит воровской идее и должна идти в борьбе с милицонерами до победного конца, ну или уметь с ними договариться так, чтобы было хорошо «мужикам». Пятая «масть» – это воры в законе, короли преступного мира. Чтобы стать вором, человек должен «идти по жизни ровно», поскольку перед «коронацией» по всем лагерям и тюрьмам идут «малявы» (записки), где говорится, кого хотят сделать вором, и спрашивают, «знает ли кто-нибудь косяки за ним»? И если все чисто, то человеку надевают "воровскую корону".

Почему некоторые не выделяют «нечисть» в отдельную «масть»? Потому что, в принципе, и «черти», и «крысы» остаются «мужиками», несмотря на то, что относятся к ним немногим лучше, чем к «опущенным». «Коней» (слуг) тоже довольно часто набирают из этой категории граждан, хотя не всегда. Но нормальными «мужиками» «нечисть» уже никогда не станет, потому что попадают в разряд «крыс» и «чертей» за определённые поступки и соответствующее отношение к жизни. Поэтому многие выносят «нечисть» в отдельную "масть".

"Козлы" – заключённые, сотрудничающие с администрацией и занимающие какую-либо должность при ней, по понятиям, – тоже отдельный социальный класс. Хотя в жизни о том, что зеки, занимающие должности, не дотягивают даже до «мужиков» вспоминают редко, тихо и только в узком кругу, ну или во время ссор с "козлами".

"Мужской" вопрос

Поскольку практически во все социальные группы попадают за какие-то поступки, то с определением «мастей» вопросов не возникало. Всех, кроме «мужиков», могли чётко описать: кто, за что и почему находится именно на этой ступени в иерархии. И только с «мужиками» были проблемы, вытекающие из того, что понятия нигде не прописаны, а чтобы находиться в этой касте, никаких особенных поступков совершать не нужно. За годы отсидки я слышал, минимум, десять невнятных объяснений, кто такой «мужик», причём, многие из них противоречили друг другу.

"Пояснение «масти» – это не столько поиск арестантской самоидентичности, сколько вопрос того, останешься ты на этом социальном уровне или упадешь ниже. По понятиям, человек, который не может объяснить свою «масть», не должен в ней находиться. Поэтому знание социальных классов в зоне жизненно необходимо, это фундамент понимания лагерной жизни. И уже на этом, основном уровне, у зеков были "разброд и шатание"…

Немного «общего» для здоровья не вредно

А дальше… А дальше не лучше. Есть такое понятие как «общее». Его собирают для помощи тем, кто уезжает в «крытую» ("крытая тюрьма" – тюрьма в тюрьме, в ней отбывают наказание "злостные нарушители режима содержания", а после «крытки» зеки возвращаются сидеть в тот же лагерь, откуда их вывезли); тем, кто уезжает в больницу; на встречи из ШИЗО и БУРов (изоляторы для нарушителей разной степени тяжести) – в общем, для случаев, когда нужно помогать "всем миром".

По понятиям, часть в «общее» должны нести все мужики с любой прибыли, будь то посылка, зарплата, выигрыш или же выгодная сделка. Это одна из причин, почему блатные должны поддерживать мужиков. Есть смотрящий за «общим», на котором лежит огромная ответственность. А кража из «общака», наверное, один из самых страшных грехов!

Я лично видел, как двое «правильных» зеков ели колбасу, которую им принесли на встречу из ШИЗО, причём, они смогли объяснить это даже как-то по понятиям. Мой знакомый, сидевший в другой зоне, видел, как смотрящий за «общим» отдавал игровой долг сигаретами, которые этот парень занёс в «общак». Но, поскольку доказательств у него не было, а сидел он ещё недолго, мой товарищ решил не поднимать скандал.

Многие рассказывали, как разные смотрящие и блатные тянут из «общего» для своих нужд. А сдавать туда необходимо, иначе никак.

Конечно, не все зеки – «бесчестные сволочи», есть среди них и «идейные люди», но таких гораздо меньше.

Когда в моем лагере убрали одних блатных, других освободили, а третьи стали завхозами, когда понятия стали меньше регулировать жизнь, и когда полностью убрали смотрящих, – многие зеки вздохнули с облегчением!

Вместо заключения

Большинство заключенных считает, что «понятия» были придуманы милицией, чтобы заключенными было легче управлять: дополнительный свод правил, кроме установленного администрацией, вводит и дополнительные ограничения. Я думаю, что это не совсем так.

На мой взгляд, понятия были нужны, чтобы как-то регламентировать арестантскую жизнь на огромных просторах СССР. К примеру, такая обидная масть, как «черти», могла появиться, чтобы заставить зеков (многие из которых не сильно заморачиваются личной гигиеной) мыться во время долгих этапов и в самих зонах. Даже сейчас, когда в зонах есть все условия для того, чтобы быть всегда чистым и опрятным, многие ухитряются запускать себя до ужасного состояния, пока их, иногда чуть ли не силой, не заставят постирать вещи или сходить в душ.

То есть понятия регулируют все сферы быта: от интимной и до питания. Вернее, так было раньше, когда они, видимо, были необходимы.

Сейчас же многие запреты и правила пересматриваются и смягчаются, поскольку жизнь идет, и понятия должны соответствовать времени, чтобы от них окончательно не отказались. Потому что в противном случае профессиональные представители преступного мира потеряют власть в зонах, которая держится исключительно на их умении правильно и красиво преподнести неписанные правила в свою пользу.

Глава XXIX Club life

В зоне был «Культурно-административный центр», который и зеки, и администрация называли просто «Клубом». В нем находились библиотека, кинозал, пустые аудитории и кабинеты некоторых представителей администрации.

В “Клубе” заключенные духовно обогащались: смотрели кино, слушали лекции о вреде плохого образа жизни и пользе хорошего, посещали библиотеку… В общем, занимались очень важными, но абсолютно бесполезными для себя делами.

Кинокайф

Когда я приехал в зону, «Клуб» потихоньку выходил из состояния затяжного капитального ремонта, и первый год своего пребывания в колонии я не знал радости киносеансов по выходным. Потом здание наконец-то открыли, и нас стали по субботам и воскресеньям водить на просмотры фильмов.

Я бы не сказал, что эти походы вызывали восторг у мужиков. Дело в том, что за кино отвечал зек и фильмы он либо просил у родственников, либо (что бывало чаще) брал в отрядах, и поэтому многие шли в «Клуб», уже посмотрев картину.

В ообще, с фильмами в зоне была интересная история: киноновинки мы смотрели раньше, чем многие люди на свободе. Бывало, в письмах я спрашивал у знакомых, как им понравился фильм, который мы посмотрели уже раза два и считали старым, а они отвечали, что до сих пор не могут найти его в интернете. Для меня до сих пор остаётся загадкой, каким образом родственникам заключенных удавалось так оперативно доставать новинки кино. Потом ввели какой-то закон об авторских правах, и администрация запретила передавать в зону не лицензионные копии фильмов. Это очень расстроило зеков, поскольку практически все фильмы, которые мы смотрели, были пиратскими. Но после неожиданного удара заключенные довольно быстро оправились, как-то выкрутились и продолжали смотреть новинки практически сразу же после их выхода на экраны.

Поэтому многие пытались избежать похода в кино: прятались в отрядах или пытались договориться с отрядником. Часто это заканчивалось неудачей – отрядник разрешал не идти в клуб только избранным. Тех же, кто оставался втихаря, гнала в клуб милиция, приходившая в сектор специально с этой целью. В зависимости от смены, на того, кто «прогуливал» сеанс, могли повесить и нарушение. В кинозале у выхода тоже сидел милиционер, который следил, чтобы никто не ушёл раньше времени.

Лекцией по алкоголю

«Клуб» был главным исправительным учреждением в зоне. Кроме насильственных киносеансов, которые каким-то образом должны были пробуждать в нас светлые чувства, зеков в середине недели гнали на лекции.

Более грустного зрелища, чем эти лекции, представить себе трудно. С одной стороны стоит лектор-милиционер, который прекрасно понимает абсолютную бесполезность занятия и хочет поскорее уйти, с другой сидят зеки точно с такими же чувствами. Поэтому милиционер бубнил очень быстро и конспективно текст себе под нос, спрашивал, есть ли вопросы, и все расходились. Однажды ради интереса я попытался прислушаться, о чем бормочет выступающий? Лекция была о том, как избежать конфликтных ситуаций, и все сводилось к довольно простому выводу: давайте жить дружно!

Набор тем для лекций был ограничен донельзя: конфликтные ситуации, вредные привычки, безопасность на производстве, ну и иногда, чтобы порадовать заключённых чем-то новым, могли рассказать о семье.

Бывали моменты, когда лекцию читал милиционер, отвечающий за какой-то наболевший вопрос, тогда мероприятие затягивалось и принимало крутой оборот. Так ответственного по промзоне периодически доставали вопросами про душ, спецодежду и технику безопасности, на что тот отвечал: мол, сами дураки! Впрочем, милиция во всех спорах отвечала подобным образом.

Немного о бизнесе

Зеки тоже читали лекции и, в отличие от милицейских, те приносили реальную пользу.

Небольшая группа заключённых организовала в зоне что-то типа Центра саморазвития. Администрация эту инициативу, в принципе, поддержала и, с грехом пополам, стали проводиться занятия для всех желающих. На них бывшие бизнесмены, юристы и чиновники рассказывали о нюансах ведения бизнеса в Беларуси и предостерегали от ошибок, которые сами совершили. Кроме этого у нас были курсы английского языка. Вел их бывший подполковник КГБ, и это внушало уверенность, что студенты получат хорошие знания.

У меня сложились хорошие отношения с устроителями Центра, которые рассказывали о грандиозных планах, обещали организовать какие-то семинары, встречи, общение и, самое главное, компьютерный класс. Идей было много, но они так и остались идеями: примерно, через полгода администрация к Центру остыла. Да и самих зеков он уже не очень интересовал, поскольку они заработали себе УДО и «замены» (замена режима содержания более мягким), и готовились выходить на свободу…

Интеллектуалы и «колючка»

В том, что Центр саморазвития зеки устроили ради скорейшего освобождения, а администрация – ради бонусов от начальства, нет ничего необычного – подобным образом поступали все.

Один из моих близких товарищей периодически устраивал в Клубе игры «Брэйн-ринга». Видя, сколько времени и сил у него отнимает организация интеллектуальных ристалищ, я всегда удивлялся: для чего ему это нужно?

– Понимаешь, – ответил он мне однажды, – по-моему, чтобы чувствовать себя в отношениях с милицией более-менее комфортно и увеличить шансы на досрочное освобождение, у нас есть несколько вариантов поведения. Один из них – стать сексотом и не вылезать из «оперского» кабинета. Второй – постоянно спонсировать ремонты. Третий – наименее вероятный, – просто быть обычным мужиком и надеяться, что тебя отпустят за хорошее поведение и за то, что ты со всеми в хороших отношениях. Я же выбрал четвёртый вариант, который не бьет ни по моей совести, ни по карманам родственников, а именно – проводить «Брейн-ринг». Кроме того, действительно хочется сделать что-то интересное для себя и мужиков!

Игры для моего знакомого были сплошной нервотрепкой: с одной стороны, милиция наседала, чтобы он их проводил, с другой – зеки отказывались участвовать. У заключённых было две очень веские причины не играть в «Брейн-ринг»: во-первых, лень, – он проводился в воскресенье после обеда, когда вся зона мирно отдыхала, и тащиться лишний раз в «Клуб» совершенно не хотелось. Во-вторых, у зеков не было абсолютно никакой мотивации: каждый раз милиция обманывала с призами! Поскольку скидываться на сладкие подарки было запрещено, мой знакомый договорился, что всем участникам победившей команды выпишут поощрения. После первой игры поощрения выписали, но половину из них не подписали отрядники (офицеры отвечающие непосредственно за отряды), так как у многих были нарушения. Ребята и играть-то шли, чтобы их снять.

Естественно, видя такое отношение к данному слову, на следующую игру практически никто из команды-победительницы не пошел. По крайней мере, самые сильные игроки остались валяться на нарах. Знакомый еле набрал участников, клятвенно заверив мужиков, что на этот раз все будет по-другому, – по крайней мере, так ему обещала милиция. Но «по-другому» не получилось – всех опять «кинули» на поощрения. Хотя он не единожды приходил и напоминал о награде, и всякий раз милиция отвечала, что вот уже выписывают. В итоге ему ответили: «Ну, не смогли».

Знакомому повезло – он должен был уходить на «замену». Перед освобождением его попросили провести ещё одно соревнование. Он искал людей по принципу «после меня хоть трава не гори», и наобещал всем, ссылаясь на милицию, кучу поощрений. Провёл игру, спросил, будут ли награды, ему ответили, что постараются, знакомый уже особенно не настаивал. И освободился.

После него игр я не припомню.

Концерт, товарищи!

Кроме довольно спорных практик просмотра кино, чтения лекций и проведения «Брэйн-ринга», Клуб радовал концертами. Причём, выступала не только местная самодеятельность, но и гости.

В отличие от кино и собраний, на концерты шли с удовольствием, и поэтому милиция старалась пускать не всех. Обычно из отрядов выбирали тех, у кого нет нарушений, или же (так, почему-то выпадало) тех, кто идти туда совершенно не хотел.

Я был на трёх концертах – хоть какое-то развлечение! О нашей самодеятельности не могу сказать ничего, кроме того, что из песен не было понятно ни слова. Видимо, исполнители находились под впечатлением грустных клипов и концертов, и считали, что для передачи своих эмоций нужно поглубже «глотать» микрофон. Свою печаль они, конечно, передавали, но вот со смыслом была проблема.

Несколько раз к нам приезжали выступающие из соседних ДК. И тогда в «Клубе» был аншлаг! В основном мужики шли, чтобы посмотреть на девушек. До сих пор помню одну выступающую, которую каждый раз встречали бурными овациями. Петь она абсолютно не умела, со слухом тоже беда. Но! У неё были красивые ноги, которые выгодно подчеркивала короткая юбочка, и она орала (другим словом это назвать трудно) от души: было видно, что искусству она отдаёт всю себя, и это покорило грубые сердца заключённых.

Алло, алло!

Несмотря на то огромное разнообразие культурно-административных функций, которые нес в себе «Клуб», большинством зеков он ценился лишь за четыре таксофона, стоящие в холле, прямо у входа.

Заключенные имели право на три звонка в месяц продолжительностью до десяти минут. И практически все из них этой возможностью пользовались. Правда, и здесь возникали трудности. Во-первых, нужно было, чтобы заявление, которое зеки писали каждый раз перед тем, как пойти звонить, одобрил отрядник. Естественно, для этого желательно было сидеть без «залетов» и быть в хороших отношениях с милицией. Во-вторых, кроме заявления, мы записывались у зека, отвечающего за звонки на тот день, когда хотели поговорить с родственниками, а он уже отдавал список отряднику.

Чуть не забыл: в заявлении указывали, кому, и на какой номер телефона собирались звонить, и если отрядник видел, что набран другой абонент, то отбирал трубку.

И вот наступал день, когда отрядник (если у него было время, возможность и желание), вел народ к таксофонам. Иногда из-за того, что долго не разрешались звонки, собиралась толпа до пятидесяти человек, часть которых составляли завхозы, бригадиры и прочие заключенные, имеющие право на звонки, безлимитные по времени.

Пока одни звонили, остальные ждали на улице своей очереди. Очередь же формировал тот же самый зек, который отвечал за звонки, и поэтому с ним тоже старались поддерживать хорошие отношения, чтобы ожидать, скажем, не два часа, а минут тридцать.

Но, несмотря, на то, что позвонить положенные три раза в месяц иногда не получалось, несмотря на потерянные в борьбе за звонки нервные клетки, многие зеки считали, что это в любом случае лучше, чем рисковать, имея мобильник.

По факту, из всего разнообразия мероприятий и сотрудников, представленных в «Клубе», реальную пользу в исправлении заключённых имели лишь четыре синих, скромно висящих в холле таксофона.

Глава XXX Добро пожаловать, или посторонним вход запрещен

Когда администрация поняла, что, наконец-то, утихомирила зеков, и они стали «шелковыми», в качестве награды за хорошее поведение было решено провести первый в истории колонии "День открытых дверей".

Зоны – режимные учреждения, и попасть туда простому человеку не удастся. А все неизвестное страшит. Хотя, на самом деле, ничего сверхъестественного в колониях нет. Видимо, чтобы показать людям на свободе, что их горемычные родственники под надежной охраной, и живут относительно неплохо, администрация и решилась на проведение "Дней открытых дверей".

Волнительней, чем в школе

Вначале планировалось пригласить родственников к заключенным лучшего отряда, которым было обещано: если все пройдет хорошо, то "Дни открытых дверей" станут традицией.

Ожидая первого визита родственников в зону, нервничали зеки всей колонии. Волнение это было вызвано не столько переживаниями о том, хорошо ли все пройдет, и будут ли разрешены подобные мероприятия в дальнейшем, сколько тем, что в зону приедет много женщин и девушек.

Зеки годами живут относительно тесным коллективом и любой приезд в колонию посторонних людей (именно гражданских, никак не связанных с системой МЛС) вызывает у них бурные эмоции. Если же среди них будут лица, так сказать, противоположенного пола, восторг усиливается многократно.

Первый "День открытых дверей" прошел гладко: гостей провели по зоне с экскурсий, в столовой, как потом рассказывали, предложили попробовать зоновской еды, показали отряд, где живут их родные, и, в заключение, устроили получасовую встречу с близкими в здании местного Клуба (официально называемого Культурно-административным центром).

Пока визитеров водили с экскурсий по территории, всех зеков держали в закрытых «локалках» (участках при входах в отряды огороженных заборами), откуда они глазели на приезжих. А тех, к кому приехали родственники, повели в клуб дожидаться встречи.

В принципе, милиция все грамотно организовала, предприняв исключительные меры безопасности, хотя, как мне кажется, даже если бы охранники волновались меньше, ничего страшного не произошло бы.

Косяков в первый "День открытых дверей" не было, и администрация пообещала раз в квартал проводить подобные мероприятия в каждом из отрядов поочередно.

Ждем в гости!

Наконец, дошла очередь и до нашего отряда. Чтобы к зеку приехали на "День открытых дверей", он должен был записаться у отрядника, и сообщить, кто конкретно приедет. А приезжать могли лишь те, кого заключенный указал в начале своего срока в специальной "карточке свиданий". Это были близкие родственники, которые и так несколько раз в год ездили в зону на свидания.

Ко "Дню открытых дверей" готовились, как к приезду важной комиссии: драили плац, убирали спальни, столовую, клуб, санчасть – все убирали. То, что творилось перед приездом родственников в нашем отряде, не передать! Отрядник бегал, сметая на пути все, – от выстиранных носков до книг и кружек, потому что порядок в понимании нашей доблестной милиции начинался тогда, когда удавалось скрыть все следы присутствия заключенных. Иногда складывалось ощущение, что зеки вообще лишние на этом празднике жизни, и, если бы их можно было убрать, оставив лишь голые нары, милиция так бы и поступила.

Поэтому естественно, что радовались "Дню открытых дверей" лишь те, к кому должны были приехать, остальные же выказывали свое недовольство неудобствами, которые им были доставлены.

И вот родственники приехали. Их собрали в клубе, замполит толкнул речь, и гостей повели показывать зоновские достопримечательности: столовую, санчасть, церковь, сектор, где живут их близкие. Пока приезжих водили по территории колонии, их разглядывали зеки, обсуждая женские формы.

Помню, как подобное обсуждение довело до мордобоя. Это произошло в другом отряде. Когда родственники проходили мимо стадиона, где находились зеки, один решил поделиться с соседом ценным замечанием: "Классная …опа у той! " На что сосед ответил, что это его мать, и попросил держать язык за зубами. Ценитель поп не почувствовал нависшей угрозы и логично заметил: от того, что она мать знакомого, попа у нее хуже не становится, за что сразу получил оплеуху. Потом у нас проводили собрания, на которых просили не делать вслух комментарии по поводу чужих родственников, иначе отменят все "Дни открытых дверей".

После того, как гостей провели с экскурсией по зоне и рассказали, в каких замечательных условиях мы живем, их снова привели в клуб, где томились а ожидании заключенные. Это была встреча сверх установленного лимита свиданий, причем, мы общались не через стекло, как на кратком свидании, а сидя рядом. Пока разговаривали, между скамейками ходили офицеры и смотрели, чтобы родственники не передали заключенным какой-нибудь «запрет» (вещь запрещенную в зоне).

Мне лично передали две упаковки жвачки и пару бутербродов. Мелочь, казалось бы, ан нет: жвачку я растянул на полгода, поскольку жевал ее только в особых случаях, бутерброды же слопал с чаем.

Полчаса пролетели быстро, и родственников увели. "День открытых дверей" прошел, оставив после себя легкую грусть.

Не всем

Не скажу, чтобы наша зона была первой и единственной колонией, где прошли "Дни открытых дверей". Эти мероприятия начали проводить по всей системе МЛС централизованно, постепенно и не спеша: зона за зоной, «химия» за «химией» (исправительное учреждение открытого типа), анализируя, имеют они какой-нибудь воспитательный характер или нет.

Скажу так: определенный отклик был от тех заключенных, которые поддерживали тесные связи с близкими, и хотели быстрее оказаться дома. Но многие принципиально не говорили своим родным о "Днях открытых дверей", поскольку не видели никакой целесообразности в том, чтобы к ним ехали через всю Беларусь ради получасовой встречи. А на вопрос о том, не хотят ли они, чтобы родственники увидели, в каких условиях живут зеки, неизменно с отвращением отвечали: "Нечего здесь смотреть!"

Я же, наоборот, пригласил своих близких, чтобы успокоить их и убедить: в отличие от того, что показывают в «криминальных» телесериалах, у нас светлые, чистые спальни, и живем мы относительно неплохо. Про второй «День» я своим тоже не рассказывал, чтобы не гонять их через всю страну, тем более, что меня должны были в скором времени перевести на "химию".

Приводите родных!!!

Сидя в ИУОТ, я застал два или три "Дня открытых дверей". На первое мероприятие (здесь я тоже видел, как их проводят впервые) приехало довольно много народа, которому было интересно: в каких условиях сидят их родные. Кроме того, для привлечения заключенных к столь богоугодному делу, администрация пошла на хитрость и разрешила приводить не только родных, но и своих девушек, предварительно записанных в карточке свиданий, как дальних родственников. Но высшим проявлением военной смекалки стало возможность для всех, к кому придут посетители, погулять в городе на час дольше положенного времени.

Во второй "День открытых дверей" приехало гораздо меньше народа. В третий же раз на «химию» пришли всего два «родственника». Интерес «химиков» к этому мероприятию угас безвозвратно, поскольку здесь в нем не было абсолютно никакой необходимости: заключенные и так полусвободны, и могут встречаться, с кем хотят, вне стен ИУОТ. Кроме того, отношение к «химии» и зоне различались: если колония была местом, где живут круглые сутки, и поэтому быт там важен, то учреждение открытого типа многими воспринимается, как место для ночевки.

И все-таки идея проводить "Дни открытых дверей", на мой взгляд, хорошая! Она помогает зекам лишний раз увидеть родных и, может быть, что-то переосмыслить, а родственникам – меньше нервничать, накручивая себя жуткими картинками из фильмов про зоны.

Глава XXXI Наедине с наказанием

Пожалуй, нет лучшего места в лагере для понимания зоны, чем штрафной изолятор или просто ШИЗО. Наказание в наказании, там все сделано так, чтобы зек понял – есть условия гораздо хуже, чем в лагере. В изолятор сейчас сажают на десять суток, которые могут продлить до двадцати.

Заключенные, выходящие из ШИЗО, выглядели плохо. Бледные, я бы даже сказал «прозрачные», – настолько неестественен был цвет их кожи. Изможденные и исхудавшие, они разговаривали полушепотом, и все их движения были какие-то неуверенные и слегка замедленные. Они мне напоминали привидения, которые случайно попали на свет. Конечно, это состояние быстро проходило, но по нему можно судить об условиях содержания в штрафном изоляторе.

Не Хилтон

Зеки очень любили говорить про "день летный, день пролетный" – своеобразную практику кормления в ШИЗО, когда давали горячую еду через день. В «пролетные» дни не кормили вообще. Несмотря на то, что это безобразие уже в прошлом, до недавнего времени паек в ШИЗО и в жилой части зоны сильно различался. В штрафном изоляторе не давали яиц, порции были мизерными (знакомый рассказывал, как смог намотать, именно намотать, всю овсянку которую дали на завтрак, на столовую ложку), еда была прохладной и с минимальным количеством жира. Буквально несколько лет назад в ШИЗО начали кормить, как и в остальной части зоны: это совпало с общим урезанием пайков.

Кормежка в ШИЗО важна, поскольку организм там находится на пределе возможностей, ведь "штрафной изолятор, это, вам, не Хилтон", как однажды сказал кто-то из администрации. Условия, в которых содержат нарушителей, действительно плохие. Зимой там холодно, летом душно, хотя милиция и открывает окно, если зеки попросят.

Постельное белье и одеяло с матрасом в ШИЗО не выдают, зеки спят на деревянных нарах, под голову подкладывают либо сложенное вафельное полотенце, либо тапок, завернутый в него. Окрашенные доски в нарах расположены не вдоль, а поперёк, что очень больно отдается в замерзших боках, причём крашеная поверхность не прогревается и быстро остывает. Некоторые зеки говорили, что в ШИЗО теплее спать на полу, чем на нарах. Периодически среди ночи приходится просыпаться и либо отжиматься, либо приседать, чтобы согреться.

Из вещей в камеру можно брать тонкую робу, которую выдают в изоляторе, небольшое вафельное полотенце, – его тоже дают, мыло, мыльницу, тапки, носки, нижнее белье и предварительно изрезанную туалетную бумагу. Зимой вместо трусов разрешают брать комплект нательного белья.

Отбой в девять вечера, подъём в пять утра. Раз в неделю зеков водят мыться в «баню» (зоновская душевая), где они пытаются отогреться.

В самой камере, кроме пристегивающихся к стене нар, есть только очень тонкий стол и две не менее тонкие скамейки, все это прикручено к полу и рассчитано по высоте и ширине так, чтобы долго сидеть на них было невозможно. О том, чтобы подремать на скамейке, положа голову на стол, думать вообще не приходится, поскольку уже минут через десять в таком положении начинает сводить спину.

Если раньше милиция смотрела сквозь пальцы на то, что зеки иногда днем спали прямо на полу, то потом за это начали гонять, и нарушителям ничего не осталось, кроме как целый день ходить по холодной камере из угла в угол, либо сидеть на узкой, обитой металлом скамейке.

Курение – друг

Единственной отрадой для курящего зека в таких условиях остаются запрещенные в ШИЗО сигареты.

Курение в изоляторе – это целый культ. Мало того, что заключенные крутят специальные «торпеды», которые засовывают в себя, чтобы пронести в ШИЗО, так они еще разработали целую систему передачи сигарет между камерами.

Милиция же разработала свою систему для того, чтобы перехватывать эти сигареты.

Процесс доставания из себя «торпеды» называется «расторпедированием». Если в ШИЗО едет опытный нарушитель, милиция будет до последнего выжидать, прежде, чем пойдёт обыскивать его и камеру. Зек, в свою очередь, будет до последнего носить «торпеду» в себе, пока в достаточной мере не убедится, что «шмонать» (обыскивать) больше не придут.

"Расторпедировавшись", заключенный все прячет. Поскольку милиция знает камеры в ШИЗО досконально, и там нет потайных углов, зеки применяют всю свою изобретательность, чтобы спрятать сигареты. Под плинтусами, за вытяжками под самым потолком, за батареями, приклеивая их на мокрую туалетную бумагу, в канализации – везде! То есть заключенные превращают в тайник всю камеру. При этом из рабочих инструментов у них только ложка, которую выдают во время приёма пищи, и, если есть, какая-нибудь аккуратно отломанная железяка, тоже потом припрятанная. Человек неподготовленный, зайдя в камеру ШИЗО, никогда не поверит, что там можно что-нибудь спрятать от обыска, поскольку, кроме туалета, пристегнутых нар и стола со скамейками, ничего больше не увидит.

Но и милиция не дремлет. Она постоянно вскрывает новые «нычки» (тайники), чаще всего, благодаря стукачам, но иногда и сама находит. Контролёры периодически втихаря заглядывают в глазки, сделанные в дверях, чтобы подловить зеков, когда те курят или прячут сигареты, и постоянно обыскивают заключенных и камеры.

Но вот сигареты спрятаны, и зек готовится к "сработке".

"Сработкой" называется передача сигарет между камерами. Это очень сложный процесс. Сначала заключенные выясняют, кто где сидит, и договариваются о времени и способе передачи. Чем меньше слов при этом используют, тем лучше, поскольку милиция все эти разговоры может услышать, ведь переговариваться приходится по вентиляции, либо же через коридор.

После, в условленное время, когда по звуку, или глядя в щель, если она есть, определяют, что никого из милиционеров в коридоре нет, начинается "сработка".

Вообще у опытных зеков, долго сидящих в камере, открывается какое-то шестое чувство, они, исключительно по звукам, по каким-то теням, увиденным в тончайшую щель, и при помощи логических умозаключений практически всегда и безошибочно определяют, что происходит в коридоре. В ШИЗО эта способность важна, поскольку от того, как правильно определят зеки ситуацию в коридоре, зависит успешность "сработки".

И вот в коридоре никого. Зеки в разных камерах плетут «коней» (специально скрученные нитки, довольно тонкие и прочные), и дальше, в зависимости от того, как будут передавать сигареты, – через канализацию, либо по коридору, – «замываются», или же в щелочку под дверью запускают «стрелу». Главное, чтобы нитки из разных камер переплелись, и можно было "навести дорогу", по которой и потянут сигареты. Естественно, все стараются делать в полной тишине, чтобы не привлечь внимание контролеров.

Полпроблемы

Получить сигареты – это решить всего лишь половину проблемы, их еще нужно скурить.

Вообще, в нашем ШИЗО нарушения за курение не «давали», поскольку милиционерам было невыгодно признаваться начальству в том, что они допустили в штрафном изоляторе нарушение запрета. Поэтому, если зеки попадались, когда курили, то у них просто отбирали сигареты, а "бумагу писали" за какой-нибудь другой "косяк".

Когда же милиция заходила в камеру, где было накурено, то лишь ругалась, даже не проводя обысков: все равно уже бесполезно. Но вот если охранники видели в глазок, как зеки курят, то «шмона» было не избежать.

Мне рассказывали комичный случай, произошедший в ШИЗО. Один раз милиционеры увидели в глазок, как парни в камере закуривали. Контролеры начали открывать дверь, чтобы забрать сигареты. Пока они возились с замками, один из заключенных (скажем, Сергей) спрятал сигареты "по зажимухе" (когда не успеваешь или просто не можешь засунуть «запрет» в себя, то просто очень сильно его зажимаешь).

Зеков раздели до трусов, вывели в коридор, и пока контролёры прощупывали швы на робах, заставили приседать. Ни у кого ничего не выпало. И тут один из охранников заметил, что у Сергея торчит кусочек туалетной бумаги, в которую он завернул сигареты, прежде, чем «зажать». Контролер спросил, что это. Сергей, даже глазом не моргнув, ответил: «Ничего». "Достань", – сказал ему охранник. "Не достану", – ответил Сергей.

Делать нечего, вызвали офицера. Офицер пришёл, посмотрел, – действительно торчит. «Отдай», – сказал офицер. Сергей отказался. В это время все зеки, которые были в ШИЗО, уже покатывались со смеху.

Офицер потоптался, оценил ситуацию, свои возможности, и вызвал врачих. Среди работниц санчасти проктолога не оказалось, поэтому они тоже забуксовали в самом начале и дальше слов «отдай» не сдвинулись. Примерно через час в ШИЗО наблюдалась следующая картина: в коридоре стоят несколько голых зеков, у одного сзади торчат сигареты, завернутые в туалетную бумагу. Вокруг них в нерешительности топчется несколько контролёров, медсестер и офицеров, и никто не знает, как их вытащить из Сергея. Но время идёт, нужно заводить людей обратно в камеру. Делать нечего, пришлось вести. Когда ребята зашли, то буквально попадали на пол со смеху. Минут через двадцать в двери приоткрылась «кормушка» (закрывающееся квадратное окно, через которое подают еду), в неё заглянул один из милиционеров и скромно попросил у Сергея отдать хотя бы одну сигарету, чтобы можно было отчитаться перед начальством за удачно проведённый обыск. Сергей отдал.

По документам, ШИЗО стоит на предпоследнем месте по строгости среди наказаний (самым суровым считается БУР (барак усиленного режима), другое название ПКТ (помещение камерного типа). Но по факту самое тяжёлое – это ШИЗО, поскольку в БУРе разрешено все, что можно иметь в колонии, но в урезанном виде. В ШИЗО же человек остаётся один на один со своим наказанием.

Глава XXXII Ярмарка выносливости

Мне кажется, нет более выносливых людей, чем солдаты, которых по специальным программам тренируют терпеть любые трудности, и зеков, которых этому же учит сама жизнь.

В мороз и жару, в дождь и ветер – зеки и их охранники, как стойкие оловянные солдатики, проводят построения и проверки на улице, дежурят по плацу (милиционеры) и куда-то идут, – кто в столовую, кто на работу (зеки). Единственное послабление – очень сильные дожди, тогда можно провести проверку в помещении, и в столовую бежать, как получится, а не идти строем. Но бежать все равно нужно, поскольку приём пищи, как и сон, в зоне – воспитательный процесс.

Мороз

Что такое мерзнуть, – зеки, как и их охранники, знают не понаслышке. Холод сопровождает заключённых от дверей СИЗО и до самого освобождения. В тюрьмах арестанты начинают мерзнуть с осени, когда первые холода уже наступили, а топить ещё не начали. В такие моменты бывает, что стены в некоторых «хатах» (камерах) изнутри покрываются инеем. Ведь, по сути, камеры – это каменные мешки, в которых, кроме краски, на стенах ничего нет. Да и после начала отопительного сезона не сказать, что становится очень тепло, а так… не холодно. Естественно, такое не во всех «хатах» происходит, есть помещения, где зимой очень комфортно сидеть. Милиция прекрасно знает о температурных режимах в разных камерах и старается распределять зеков так, чтобы в тепле были «свои» заключенные, а нарушители или те, кого нужно «прессануть», сидели в холоде.

В зоне все проще. В жилых помещениях, в принципе, было тепло, на зиму заклеивали окна. Причём, милиция всегда выдавала материал для этой процедуры (правда, купленный за счёт зеков), а после работы обязательно проверяла, насколько качественно зеки утеплились.

Вообще, в жилых помещениях было относительно тепло, особенно, если надеть байку, шерстяные носки и тёплые штаны.

По-настоящему холодно было на промке (промзоне), где один – самый большой цех деревообработки не отапливался вообще. И, конечно же, зеки мерзли во время проверок, походов в клуб, столовую и санчасть.

Проверки в зоне проводят два раза в день: утром и вечером. Зеков строят поотрядно, по пять человек. Затем контролёры раздают офицерам картотеки (коробочки, где хранятся карточки заключенных). ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) обходит всю зону, смотрит, чтобы возле каждого отряда стояли офицер с контролёром и, когда убеждается, что все идет по правилам, даёт команду приступить к проверке. Сначала офицеры зачитывают фамилии зеков, и когда те отзываются, сверяют с карточками: тот ли ответил, потом заключенных пересчитывают контролёры и докладывают ДПНК о количестве людей. Тот сверяется со своими данными и, если все совпадает, объявляет проверку оконченной.

Нечего и говорить, что это муторное мероприятие длится довольно долго: бывали случаи, когда зекам и милиционерам приходилось топтаться на плацу и по часу. Ходить во время проверки нельзя, разговаривать тоже. Можно только стоять. В мороз это не самое приятное занятие, тем более, что воротники поднимать нельзя, шарфами обматываться тоже – шея должна быть голой. Руки в карманы прятать запрещено. И «уши» в шапках-ушанках (по-моему, одном из самых бесполезных изобретений человечества, по крайней мере, в сложенном состоянии – греет лишь затылок) опускать нельзя.

Послабления начинались только после того, как столбик термометра опустится ниже двадцати пяти градусов. Тогда разрешали опускать в ушанках клапаны и смотрели сквозь пальцы на шарфы и руки в карманах. Но до этого мороза ещё нужно было дожить. А уши и шея начинали мерзнуть уже при минус десяти. Поэтому некоторые зеки шли на хитрости, чтобы и правила не нарушить, и согреться: опускали «уши» наполовину, заказывали в швейном цеху телогрейки с высоким воротом до половины шеи и так далее. Телогрейки всегда заказывали толстые, с расчетом на долгое стояние на сильном морозе. Многие шили себе утепленные штаны. Тяжело приходилось тем, у кого не было возможности заказать одежду на «швейке», они начинали мерзнуть с середины осени и прекращали только к середине весны.

Милиционерам тоже приходилось несладко, особенно тем, кто дежурил на плацу. В особо сильные морозы им выдавали валенки и тулупы, но уходить с улицы запрещали. Единственным способом согреться были постоянные обходы по отрядам, якобы, для того, чтобы смотреть там за порядком. И старались охранники подольше оттуда не выходить, сидели у завхозов и пили кофе.

Дождь

Зачастую не радовало зеков и межсезонье. Особенно поздняя осень. В это время шли постоянные холодные дожди. Обувь промокала насквозь и не успевала высохнуть, поскольку батареи не грели, а сушилка, на которую ссылалась милиция, не работала. Даже когда её наконец-то подключили, вся мокрая одежда и обувь туда все равно не помещалась. Она попросту кисла в отрядах, поскольку не успевшие просохнуть в холодных помещениях вещи приходилось снова на себя натягивать и куда-то идти.

Особенно не комильфо было, когда средний по силе дождь «заряжал» на несколько дней (типичная осенняя погода). Лило не настолько сильно, чтобы проверку проводить в здании, но достаточно, чтобы хорошенько промокнуть. После проверки приходилось строем идти в столовую, а потом на промзону.

В такие дни мокрые и злые зеки с завистью смотрели на непромокаемые плащи, в которых ходили охранники.

От холодного осеннего дождя частично защищали телогрейки, но их выдавали лишь 15 октября, а до этого заключенным приходилось поддевать байки (иногда по паре штук), чтобы не мерзнуть.

Но ни телогрейки, ни робы, ни обувь не спасали от воды, если были «положняковыми» (выданными милицией бесплатно, положенными). Верхнюю одежду ещё можно было просушить, а вот обувь напитывала влагу, становилась тяжёлой и сырой. После хорошего дождя она окончательно высыхала лишь через несколько дней.

Поздней осенью в дождливые дни в отрядах стоял специфический запах мокрых телогреек. Один раз почувствовавший его уже никогда и ни с чем не спутает.

Жара

Лето – самая любимая пора года у заключённых. Летом тепло и легко, лишние вещи скидываются, можно сидеть на скамейках и тихо, по-кошачьи, млеть на солнце. И летом же идет тяжёлый бой между администрацией и заключенными за возможность последним загорать.

Дело в том, что зекам запрещено загорать. В идеале, они должны быть бледными. Как объяснили мне старые заключенные, это нужно на случай побега, чтобы бледный и тощий беглец сразу же выделялся на фоне довольных и сияющих здоровым загаром граждан. Не знаю, насколько это правда, но то, что милиция постоянно гоняла гуляющих без маек зеков, – это точно. Хотя действия милиции не мешали многим заключенным за три месяца становиться практически смуглыми от солнца.

Несмотря на то, что весь год зеки ждали с нетерпением лета, в эти три месяца иногда случалась напасть не хуже морозов зимой и дождей в межсезонье. Это была жара.

Летняя форма одежды у зеков строго регламентирована: клифт либо рубашка с длинными рукавами, брюки, ботинки и майка. Вся одежда должна быть тёмного цвета.

Обувь на лето заключенные старались раздобыть полегче, желательно, туфли, но это получалось не у многих, большинство ходило в одной паре ботинок и зимой, и летом, как и предусмотрено правилами.

Зекам выдают пару обуви на несколько лет и, если нет материальной поддержки с воли, и человек не может «крутануться» сам, то ему приходится круглогодично ходить в «козлах» (как называют «положняковые» ботинки). Чем эта обувь примечательна? Она тонкая и совершенно искусственная, поэтому летом в ней жарко, а зимой холодно. С одеждой, наоборот, лучшего варианта для жары, чем «положняк», я не нашёл: он продувался и просвечивался насквозь. У кого были черные рубашки, тот надевал их. Но большинство зеков переживало жару в купленных робах, сшитых из совершенно искусственной и тяжёлой ткани. Поэтому в жару зеки млели во время проверок и передвижений по колонии.

Более того, именно летом, с приходом жары заключенные начинали периодически падать в обморок на утренних проверках. Происходило это, в основном, из-за того, что они напивались чифира (очень крепкий чай, хороший чифир черен, как смола) на голодный желудок, у них поднималось давление, начинало мутить, они бледнели и потихоньку оседали на землю. Тогда их подхватывали под руки коллеги и доводили до ближайшей скамейки, где страдальцы досиживали до конца проверки, постепенно приходя в себя. Конечно, бывали случаи, когда у людей прихватывало сердце, но такое случалось гораздо реже.

Милиционерам летом было проще, поскольку их форма предусматривала рубашки с короткими рукавами, а это большое дело.

Но, несмотря на все природные «катаклизмы»: перепады температуры и ливни, зеки каждый день выходили на проверки, на построения, в столовую и на работы, пережидали зимой на улице, пока обыщут отряды, а это длилось по несколько часов. И кроме «обязательной» программы стояния на улице в ненастье, особо рьяные заключённые еще выходили на стадион в любую погоду. Был ли на улице мороз за тридцать градусов или невыносимая жара, или же сильнейший ливень, – зеки бегали, прыгали и таскали штанги на стадионе, а потом возвращались с чувством выполненного долга и с лицами победителей над природой и своей слабостью.

Глава XXXIII Мой друг – художник

В зоне попадались совершенно разные люди: от закоренелых зеков до директоров предприятий и заместителей министров. Все они переплетались и смешивались в причудливый коктейль белорусских заключенных, которым приходилось находить точки соприкосновения и общие темы для разговоров.

Но среди этой многочисленной и разношерстной публики тяжело было найти человека, действительно близкого по духу. И если вдруг такой попадался, то общением с ним дорожили, как чем-то очень ценным и важным. Мне повезло: в течение моего срока мне встретилось несколько действительно замечательных людей, с которыми мы до сих пор поддерживаем отношения. Среди них была одна личность, выдающаяся не только своими крайне мизантропическими взглядами на жизнь, но и талантом… Игорь (назовем его так) был профессиональным художником и очень не любил людей.

Срок на Новый год: подарок от лучшего друга

Игорь, как и многие творческие натуры, не был готов мириться с жизненной несправедливостью и периодически восставал против нее. Он слушал очень тяжелую музыку, предпочитал рисовать в жанре сюрреализма, был очень начитан и употреблял наркотики. За свое последнее увлечение он и загремел на небольшой срок в зону.

Не скажу, что Игорь был классическим наркоманом, скорее, это для него была попытка как-то развеяться в серых буднях маленького белорусского городка. Возможно, он получал даже большее удовольствие от поиска наркотиков, чем от их употребления.

Но факт остается фактом: суровая белорусская милиция не оценила творческих мук художника, и третьего января ему нужно было предстать перед судом. Поскольку городок, где жил Игорь, был небольшим, и все друг друга хоть и поверхностно, но знали, он попался лишь на употреблении. Дело происходило в те годы, когда к наркоманам закон относился довольно снисходительно, и поэтому нашего героя сразу предупредили, что получит он совсем немного домашней «химии» (одно из легчайших наказаний, когда человек сидит дома и ходит на работу). Художника даже не сажали в СИЗО, и пока шло следствие, он жил обычной жизнью.

У Игоря был (да и сейчас есть) лучший друг, назовем его Вова, с которым они вместе любили выпить, погулять и даже создали общий бизнес. Вова был человеком веселым, а когда выпьет, то слегка отмороженным, но отмороженным по-доброму. Правда, кроме лучшего друга, эту черту могли оценить очень немногие.

Игорь с Вовой хорошо отметили Новый год, но если художник привел себя к судебному заседанию в норму, то Вова решил сопровождать его, будучи подшофе. Игоря это не вдохновило, но не откажешь же лучшему другу, если тот хочет разделить с тобой горести!

И вот, наконец, судебное заседание. Зачитывают обвинение. Внезапно Владимир оживает и громко выказывает свое несогласие со сложившейся ситуацией. А затем начинает упражняться в остроумии и выражает свое презрение к белорусской законодательной системе.

Естественно, судью такое поведение обидело, и она «впаяла» Игорю два года колонии, а Вове штраф за неуважение к суду. Лучший друг потом просил прощения у художника, а также помогал ему финансово.

Надо заметить, что Игорь отнесся к этой ситуации философски: получилось плохо, но что с дурака возьмешь?

Характер нордический

К тридцати шести годам Игорь разочаровался в людях окончательно и этого не скрывал. Кроме людей Игорь недолюбливал церковь. Художник рассказывал, что у них с бывшей женой был интересный союз: она – верующая католичка, он – презирающий религию атеист. От жены ему осталась замечательная подборка библий разных издательств и куча домашних растений. Художник не любил ни первого, ни второго.

Библии Игорь в самом прямом смысле скурил, поскольку "они были сделаны из замечательной папиросной бумаги". Цветы же весной посадил на огороде, и все лето наблюдал, как они росли и распускались. А осенью смотрел, как они вянут.

Несмотря на то, что с бывшей женой у художника были разные взгляды на жизнь, после развода у них остались замечательные отношения.

Естественно, Игорь с трудом вписывался в дружный коллектив заключенных. Но вот что удивительно: несмотря на то, что он не особенно старался скрывать свое отношение и к месту, где сидит, и к окружающим его людям, практически все зеки к нему хорошо относились.

Но особенно не уважал Игорь милиционеров, работавших в зоне. Он был из небольшого городка, где находились два градообразующих предприятия: завод и зона. И поэтому видел представителей лагерной администрации вне работы. С некоторыми был знаком лично. И единственное, что Игорь мог сказать: все они пьяницы, а часть из них – вообще конченые люди. Я ему не верил, пока сам не освободился и не увидел, сколько и как пьют милиционеры из моей бывшей зоны, причем, независимо от звания.

Игорь был самодостаточной творческой личностью с четкими приоритетами, поэтому зона его абсолютно не изменила. И, в то же время, он был ленив. Нет, он не был лентяем в классическом понимании этого слова. Он не ленился рисовать, но как только дело касалось продвижения своего таланта на рынке, – на него сразу нападала апатия. Поэтому он ни разу толком не выставлялся, хотя несколько галерей предлагали организовать его выставки. Но для этого нужно было то рамы для картин сделать, то еще что-то, и, в итоге, Игорь так и не явил свои полотна миру.

Нужный талант

Творческая лень помешала художнику занять теплое местечко и в зоне. Дело в том, что самый востребованный талант в МЛС – это умение рисовать. Причем, востребован он не только заключенными, которые могут неплохо заплатить за выполненные заказы, но и милицией, поскольку картины очень хорошо идут в подарок всяческим проверкам и высоким гостям. Кроме того, какую-нибудь красивую «писанину» можно повесить у себя в кабинете или даже принести домой. Поэтому в зонах художников всячески холят и лелеют.

Хотя иногда бывает, что талант оборачивается против самого художника. Помню, как мне на «химии» (Исправительное Учреждение открытого типа) один парень рассказывал, что его не хотели отпускать раньше срока из колонии только потому, что милиционерам нравилось, как он рисует. Картины парня занимали призовые места на конкурсах и очень нравились представителям администрации. Конечно, в зоне у него было все, о чем может мечтать зек: свой кабинет, который никогда не обыскивали, магнитофон, DVD, плитка и другие бытовые мелочи, которыми обычному заключенному нельзя владеть. И, самое главное, к нему очень хорошо относилась администрация зоны, в общем, – сиди не хочу! Парню пришлось напрячь все свои силы и подключить все связи, чтобы уйти на свободу досрочно. Но такие случаи бывают не очень часто, в основном, художники в зонах живут припеваючи и освобождаются досрочно.

Так вот, Игоря взяли вторым художником в ПТУ. Место замечательное: сиди в отдельном кабинете целый день и рисуй, зону видишь только вечером и с утра. Мастера иногда подкидывают заказы, за которые платят чаем или едой, есть собственный магнитофон. Все устраивало Игоря в работе, кроме одного: художник в ПТУ был чем-то вроде рисовального станка. Он должен был создавать картины очень быстро, желательно, перерисовывая из каких-нибудь журналов, и о творчестве особенно не задумываться.

Такая школа хороша для человека, который только набивает руку и оттачивает мастерство, но она абсолютно не подходила неуемному творческому гению Игоря. Поэтому он не стал себя насиловать, а просто начал рисовать картину по всем правилам. Художник приходил в кабинет, пил чай, разговаривал, слушал музыку, смотрел на свой шедевр, в общем, искал вдохновение. Если везло, то на полотне могло появиться несколько свежих мазков… В итоге, старший мастер ПТУ не выдержал, и после двух месяцев художественных поисков забрал и унес еще не оконченную картину в неизвестном направлении. Игорь недолго пробыл художником в ПТУ: его взгляд на творческий процесс окончательно разошелся со взглядами мастера, и моему товарищу пришлось идти в училище обычным учеником.

Быт? Для слабаков!

Игорь любил вареную сгущенку, причем, ел ее по-гусарски, не экономя, я бы сказал, – "с плеча". Стоило прийти к нему в гости, – он доставал из тумбочки вареную сгущенку, две палочки от мороженого и заваривал чай. Банка сгущенки съедалась за один раз, на двоих, без всякого хлеба, а для зоны это непозволительная роскошь.

Хорошо «греясь» (получая поддержку) с воли, Игорь все деньги тратил на вкусняшки, при этом зимой мерз в тонкой «положняковой» телогрейке (которую выдают бесплатно, положенная). На мой вопрос, почему он не закажет у зеков хорошую, теплую куртку, художник, дрожа от холода, отвечал, что ему осталось посидеть полторы зимы, кроме того, минус двадцать пять – еще не мороз, и, вообще, он ни у кого ничего не хочет просить.

В отличие от остальных заключенных, Игорь не стремился налаживать быт. Он просто вкусно кушал, разговаривал, ждал освобождения и, по мере сил, старался получать хоть какое-то удовольствие от жизни.

После зоны

Освободившись, Игорь как-то очень быстро сел повторно, опять же за наркотики. Такого от него никто не ожидал. Правда, он говорил, что в той ситуации его подставили. Ему опять дали небольшой срок.

Выйдя уже со «строгого» режима (на котором сидят два и более раз), Игорь сказал, что у него уже не тот возраст, полностью завязал с наркотиками и практически перестал пить. Еще несколько лет назад он рисовал богатым людям своего города фрески и был доволен жизнью: сам себе хозяин, приходил на работу, когда хотел, рисовал, что хотел, во времени не был ограничен и при этом получал хорошие деньги.

Потом кризис достал и богатых людей, заказывать дорогую роспись стен прекратили, и Игорю пришлось писать картины. Но и этот бизнес не мог долго продолжаться, поскольку денег на искусство у людей оставалось все меньше. В итоге, Игорь столкнулся с кризисом жанра, когда люди променяли искусство на колбасу. Вышел он из затруднительного положения просто: поскольку кое-кто из его родственников жил в Польше, он сделал себе и своему сыну-студенту карты поляков и уехал жить и творить в Польшу.

Глава XXXIV Библио за колючкой

Анекдот, с которым согласится каждый зек: "Александр, вы такой начитанный, вы случайно не сидели?"

Книги – неотъемлемая часть человека. И их уровень зависит от степени развития личности. Зона – это возможность, благодаря чтению, хорошенько себя «прокачать» в образовательном и культурном планах. Не знаю, насколько возможно перейти на качественно новую ступень развития, но улучшить то, что уже есть, – реально.

Читают все!

Чтение в зоне было популярнее телевизора и даже игр. Читали практически все и всё. Библиотека в колонии, следует отдать должное, была неплохой. Иногда там попадались очень интересные книги, хотя хватало и средненького советского…

Практически все серьезно читающие заключенные «загоняли» (просили прислать или как-то сами протаскивали) в зону книги. Естественно, прочитав и передав знакомым, они, если книги не терялись где-то на руках, несли их в библиотеку. Потом их читал библиотекарь и решал, выкладывать книги для общего доступа или же только для "своих".

Я был в хороших отношениях со всеми библиотекарями, и поэтому у меня собралась целая сумка интересных, современных (и не очень) книг по абсолютно разным тематикам: от лингвистики до магии и философии. Кроме того, я «загонял» книги из собственной библиотеки. Поэтому многие зеки шли не в библиотеку, а сразу ко мне. Некоторые издания не возвращались, но я тоже не спешил отдавать интересные книги хозяевам в надежде на то, что те о них забудут. В итоге, я пришел к выводу, что нужно записывать, кому я давал чтиво, и у кого его брал.

Рассказывали, что один из кандидатов, вроде, Козулин, «загнал» очень хорошую библиотеку в зону, но, к сожалению, в первый отряд, где сидел сам (отряд хозобслуги, всегда немного отделеный от других). Конечно, зеки протоптали и туда дорогу, но это было связано с большими трудностями.

Немного сала книгам не повредит…

Несмотря на всеобщую любовь, многие смотрели на книги легко. В основном, это были мужики попроще, предпочитавшие Донцову или любовные романы. Они не понимали пиетета, с которым относились к книгам зеки, любящие серьезную литературу. Беря издания в библиотеке, можно было увидеть на них следы от кружек с чаем или ножа и жирные пятна от сала и колбасы. Становилось понятно, что для некоторых книги – это не источник мудрости человеческой, а предмет быта, такой, например, как доска для резки или крышечка для кружки. Причем Донцовой не накрывали, а брали для этих целей более серьезную литературу, которую не понимали.

Это была еще одна причина, по которой мы старались не отдавать книги в библиотеку: знали, – велика вероятность того, что их могут "убить".

Сермяжный философ

Почему они поступали так с научно-популярными, философскими книгами и изданиями по психологии? Скорее всего, по той же причине, по которой «недалекие» люди не могут спокойно воспринимать то, что им непонятно, и потому же, почему многие пытаются заниматься вещами, в которых абсолютно ничего не смыслят.

В обоих случаях человек хочет завладеть непонятным, чтобы стать его хозяином, но, не сумев вникнув в суть, уничтожает, чтобы хоть таким примитивным способом доказать свою силу.

Когда резали сало на трудных для себя книгах, то и не скрывали своего неприятия их смысла. Однако писать на темы, в которых абсолютно не разбираешься, – это нечто другое, это желание «подмять под себя» проблему, не изучив ее основ, и показать, что поверхностного знания вполне достаточно для освоения глубин.

Я в зоне знал человека, который перечитав Ошо, Кастанеду и прочую популярно-сложную литературу решил, что овладел знанием, и написал книгу по философии.

Ну, как написал… Писать он мог только с ошибками, поскольку окончил девять классов, и то плохо. А то, что он мог и хотел сказать миру, не тянуло на интеллектуальные откровения даже местечкового характера. Но он очень долго отсидел, много прочитал, что-то у него в голове щелкнуло, и Витя (назовем его так) выдал написанную с ошибками компиляцию из цитат Ошо и прочих популяризаторов философии за авторский текст. Несмотря на то, что он относился к своему произведению с нежностью и в лагере его просматривали несколько человек, Витя успел отправить книгу в какое-то издательство и на полном серьезе собирался после освобождения добиться публикации своего бессмертного опуса. У меня язык не повернулся сказать, что этого делать не следует. И ни у кого не повернулся…

Поделись Кантом с ближним своим

Были парни, которые не стремились писать, но очень хотели читать что-то умное. Однажды, когда я очень медленно и с уважением читал Иммануила Канта, к нам в спальню зашел молодой парень и попросил на пару недель почитать великого философа.

Усомнившись, я напомнил о том, что у него были проблемы с окончанием средней школы. Но он ответил, что прочел уже пару книг по психологии и не видет особых трудностей в постижении классической немецкой философии.

Несколько раз, заходя к нему в спальню, я видел, как этот парнишка спит в обнимку с Кантом. А через неделю хлопец вернул мне книгу со словами, что Иммануил писал всякую непонятную ересь. Я спросил, а сколько же он прочитал, чтобы прийти к столь замечательному выводу? И он на полном серьезе ответил: много! Только через десять минут допроса с пристрастием выяснилось, что прочел он десять страниц, из которых ничего не понял.

Потом я слышал от нескольких человек, что Витя рассказывал: прочел Канта, но ничего сверхординарного в нем не нашел!

Маркиз де'Верталет

Попалась мне книга Маркиза де Сада, которую читали, в основном, как эротическое произведение. Она ходила по рукам именно у читающей «элиты» нашей зоны.

Я тоже отметил ее прекрасное сексуальное содержание. Но в книге была, как мне показалось, еще одна мысль, которую Маркиз обыгрывал именно на противопоставлении жесткому эротическому контексту. Это были проходящие красной нитью через все произведение разговоры о Боге, и прочие теософские размышления – основа многих теорий миропонимания времен де Сада.

Находясь под впечатлением от прочитанного и своих открытий, я дал книгу Толе Вертолету… Он прочел.

Естественно, никаких рассуждений о Боге Вертолет не заметил, но зато в разговоре с нашими общими знакомыми рассказал, что я дал ему книгу про гомосексуалистов, где все занимаются нездоровыми видами секса. После этого случая я зарекся давать ему вообще какие-либо книги.

Побывав в зоне, я пришел к выводу: никто из книголюбов, сколько бы они ни читали, не смог выйти за те рамки мышления, в которых жил, и к которым привык. Все книги, которые они встречали, ложились в фундамент их мировоззрения, укрепляя и расширяя его, но не изменяя. Видимо, для пересмотра своих взглядов нужен был серьезный «плацдарм», опираясь на который, книги смогли бы укрепить и завершить процесс духовного совершенствования человека. И этот «плацдарм» – внутреннее желание меняться. Желание, к сожалению, отсутствующие у многих людей…

Глава XXXV Любовная лихорадка

Многие зеки, от нечего делать, любят модифицировать свои тела всеми доступными способами. В основном, все улучшения касаются одного органа, зато подходят к ним с выдумкой и азартом.

"Капли", «штанги», "шары", «шпалы» – разнообразны формы и размеры имплантатов, которые заключенные готовы себе устанавливать, надеясь, таким образом, стать более успешными любовниками. А ведь многим сидеть после подобных операций еще не один год, а некоторым и не одно десятилетие и смысл этих занятий в данном случае не совсем понятен. Единственное объяснение – это известная пословица, которую можно перефразировать так: когда заключенному делать нечего, он себе имплантат вставляет.

За любовь пострадал

Насколько я знаю, тяга к совершенствованию себя, как любовника, при помощи различных инородных вставок была распространена и в советских зонах. Среди зеков бытует поверье, что при помощи нехитрых дополнений они смогут доводить своих дам до экстаза: мол, каждый раз задействуются новые нервные окончания (поскольку имплантат подвижен) и мужчина, почти не напрягаясь, сможет выглядеть в глазах своей женщины Казановой. У меня есть знакомый, который еще в восьмидесятые в зоне поставил себе две «капли», сейчас ему за пятьдесят, и он уверен, что эти дополнения очень сильно помогали ему на любовном фронте.

Все эти примочки обычно ставились безо всякой анестезии, поэтому некоторые из ловеласов падали в обморок.

Хотя операция по вживлению «шаров», "штанг" и прочего была непродолжительной, подготовка к ней занимала долгое время.

Для начала нужно было найти подходящий по размеру кусок прозрачного пластика (самым лучшим вариантом была зубная щётка), оргстекла или обычного стекла (в этом случае время обработки увеличивалось в несколько раз). Затем этому куску предавали форму. Здесь выбор был небольшим: либо «шар», либо «шпала» или «штанга». Название девайса объясняет форму – это продолговатая палочка с шариками на концах либо «капля». После того, как заключённый определялся с тем, что он хочет, начинался процесс изготовления. Заключался он в постоянной шлифовке изделия: сначала грубой наждачкой придавали форму, а потом все более мелкими абразивами доводили до совершенства. Последними этапами были: полировка тканью и ношение в течение нескольких дней во рту.

Полировка языком убирала самые мелкие шероховатости, к которым могло прирасти мясо после того, как имплантат установят. Бывало, что девайс врастал, тогда его удаляли. Это была вообще секундная операция: просто оттягивалась кожа и слегка разрезалась.

И вот, после многодневной шлифовки заготовка полностью сделана и прекрасно отполирована. Наступает день Х.

Специально для этого случая готовится пробойник: остро заточенная зубная щётка либо ложка из нержавеющей стали. Все инструменты, по возможности, дезинфицируются. Клиент оттягивает себе кожу, второй зек приставляет к ней пробойник и резким ударом по нему каблуком ботинка или каким-нибудь другим тяжёлым предметом старается с одного раза сделать дырку в коже. Потом в отверстие вставляют имплантат, присыпают фурацилином и на несколько дней забинтовывают. Пока рана заживает, заключенный периодически крутит под кожей свежеприобретенный девайс, чтобы он не врос и свободно "ходил".

В принципе, все. Процедура достаточно болезненная и кровавая, но не смертельная. Её вполне можно вытерпеть, тем более, что делается это ради любви.

Любовь не знает границ

В своём стремлении стать прекрасными любовниками некоторые зеки доходили до абсурда: они «совершенствовали» себя, пока было куда «совершенствовать». То, что у них в итоге получалось, в шутку называли "кукурузным початком" из-за схожести со злаковым. Помню, ещё в тюрьме один пожилой строгач (зек, отсидевший более одного срока) рассказывал, как во время второй ходки, наслушавшись других заключённых, загнал себе двенадцать «шаров». Очень хотел обрадовать жену. Супруга юмор не оценила. Более того, после его страстной попытки продемонстрировать свои умения жена с криком выпрыгнула из постели и умчалась жить к маме, откуда позвонила и сказала, что не вернётся, пока супруг не сделает все, как было. И, насколько я помню, этот строгач рассказывал, что он даже что-то слегка травмировал жене.

На этой почве у многих заключённых возникала проблема непонимания с девушками. Сидя подолгу без женщин, они забывали, что тем на самом деле нужно, и пытались сделать из себя прекрасных любовников так, как понимали это они своими простыми и суровыми мозгами. Реальность же абсолютно не оправдывала их ожидания, поэтому на свободе приходилось удалять большую часть своих "улучшений".

Не совсем по масти

В нашей зоне открытым стоял вопрос о том, кто должен пробивать кожу зекам, желающим себя улучшить.

С одной стороны, в этом занятии нет ничего стремного (постыдного, страшного, того, что может перевести в касту «опущенных»), ведь человек ни до чего руками не дотрагивается, а, наоборот, помогает страждущим.

Но, с другой стороны, даже не дотрагиваясь руками, пусть и через пробойник, но все же это достаточно близкий добровольный контакт. У заключенных складывалось подспудное ощущение чего-то нездорового в этом занятии, поэтому у нас в отряде с человеком, который пробивал в коже дырки для шаров, серьёзные зеки старались близко не общаться.

Вообще, подобные операции могли нанести огромный вред социальному положению заключённого. Они были довольно специфическими, и проводить их нужно было аккуратно, ведь рисковали, как одна, так и другая сторона. Помню, мне рассказывали случай про парня, который вставил себе недополированный шар. Тот начал врастать, болеть и опухать. Ну, парень быстренько вырезал себе девайс, обмыл с мылом и закинул в рот, чтобы за день-два дополировать его до нужной кондиции. Естественно, это увидели другие заключенные и сделали бедолагу «опущенным» (низшая каста в тюремном обществе).

Опережая время

И вот что удивительно: операция, которая стоит в зоне пару пачек сигарет и немного чая, и которую зеки делают практически на коленке со времён Советского Союза, причём, на всей территории постсоветского пространства, операция, на которую пойдет далеко не каждый заключенный, сейчас стала очень популярна на свободе!

Разные проколы, пирсинги, вставки – все это делается в профессиональных салонах и стоит больших денег.

Но если зеков, дуреющих от нехватки женского тепла, понять еще можно, – на мой взгляд, это своеобразная сублимация, то для чего занимаются люди подобным на свободе, – ни я, ни многие мои знакомые в зоне не понимали.

Глава XXXVI К вопросу о "мастях"

Нигде я не видел такого количества татуированных людей, как в зоне. Причем, в отличие от свободы, где люди предпочитают цветные рисунки, зеки, в основном, «забивали» себя в одном тоне.

В зоне человек без татуировок – большая редкость. Многие, заехав в колонию с чистой кожей, в течение срока «синятся» (делают татуировки), некоторые же «забиваются» (то же самое, что и "синятся") с ног до головы. О таких людях в лагерях говорят: "синий, как изолента".

Чернила ничто. «Жженка» – все!

Выбор материала для татуировки скуден, точнее, его практически нет – «бьют», в основном, чернилами из гелиевых ручек, поэтому, например, в СИЗО они запрещены. Прекрасным вариантом считается канцелярская тушь. Шариковые ручки не подходят, поскольку в них паста, а не чернила, где нет самого главного ингредиента – жженой резины, она-то и придает цвет, стойкость, насыщенность и прочие характеристики, необходимые для качественной татуировки. Поэтому, в идеале, для лучшего результата желательно использовать жженую резину безо всяких примесей. Вот зеки и делают так называемую «жженку», которую и загоняют себе под кожу.

Как рассказывал мне один мастибоец (татуировщик): "Тут все дело в концентрации – «жженка» оставляет более жирный след, и если чернилами мне нужно сделать пять точек, то здесь достаточно поставить одну".

Про «жженку» ходило много легенд, самая стойкая, из которых гласила, что в нее добавляют мочу. Естественно, это было неправдой. В краске всего два ингредиента: горячая вода и паленая резина. Готовилась она относительно незамысловато, но и здесь нужен был опыт.

Сначала искали подходящий материал. Лучше всего подходила резина от покрышек, камер или каблуков положняковых (тех, которые выдают зекам бесплатно, положенных) ботинок старого образца. Именно старого, поскольку новые делали из какого-то пористого материала, который, сгорая, становился твердым как пластмасса.

Резину поджигали, и она капала в банку, которую потом заливали горячей водой и размешивали ложкой до состояния кашицы. Здесь главное было угадать с количеством воды.

Затем один из заключенных натягивал простынь, сложенную в два-три раза, а второй выкладывал на нее полученную массу и растирал ложкой. Снизу уже выходила готовая «жженка», напоминающая по консистенции пюре.

Татуировки, сделанные «жженкой», были темными, насыщенными и не блек, а тушь или чернила грешили тем, что, со временем, рисунок слегка выцветал. Поэтому зеки старались найти подходящую резину заранее, бывали моменты, когда желающий «набить» себе что-нибудь, срезал каблуки на обуви своих соседей по отряду.

Они устали…

Многие любят оставлять на себе на "вечную память" разные умные цитаты на неизвестных языках. Зеки не исключение, но с некоторой поправкой на местность. Так, среди заключенных была очень популярна надпись на английском «Sinful», что переводится, как «грешный». Кроме этого, некоторые делали татуировку на шее, изображающую линию, и надпись к ней: "Режь по линии". Правда, здесь арестантское сообщество делилось на тех, кто носил такую надпись, и тех, кто над этими людьми откровенно стебался. Вторых, слава Богу, было большинство. Рассказывали про зеков, которые «били» себе на веках: "не будить!". Кто-то даже выбривал затылок, на котором рисовал мишень и призыв, чтобы охрана стреляла туда.

Но самой популярной, просто хитом из всех надписей была татуировка, сделанная на подъемах обеих стоп. На первом писали "они устали", а на втором: "топтать зону". Я за свой срок перевидал много "уставших топтать зону". Бывало, общаешься с человеком, вроде, толковый, не дурак, а как наденет тапки, – там надпись: "они устали…" и т. д… И сразу становится как-то грустно.

Но, помню, мне рассказывали случай, который, якобы, случился в одной из зон. Сидел там безграмотный цыган, вообще не умевший ни читать, ни писать. И захотел он увековечить свои тюремные страдания, для чего пошёл к мастибойцу и попросил того сделать тату "они устали топтать зону", но так, "чтобы красиво было".

Татуировщик был с юмором, поэтому «набил» цыгану: "Яны устали хадзиць у школу" и отправил клиента в народ. Потом цыган долго умолял мастибойца переделать татуировку, но стал ли тот исправлять надпись, я не знаю.

Не все коню масть

Типы татуировок четко разделены. Есть обычные рисунки, которые «бьют», кому угодно, кроме «опущенных», естественно, а есть масти, которые нужно заслужить.

Мастью в зоне называют не только касту, к которой принадлежит зек, но и особые татуировки, иногда показывающие весь жизненный путь арестанта. Масти – своеобразный паспорт в тюремном мире. Особенно они были нужны во времена СССР, когда лагеря были раскинуты по огромной территории Союза. Так, встречаясь во время этапа, зеки могли сразу определить, кто перед ними: вор, блатной, мужик или какая-нибудь «нечисть», и какой образ жизни человек выбрал, – тихо сидеть, ожидая окончания срока, или же постоянную борьбу против ненавистных милиционеров.

Каждый серьезный этап в судьбе зека отражается в какой-либо татуировке, многие масти достаются действительно кровью и страданием, за многие же приходится отдавать годы жизни. Поэтому к вопросу "набивания мастей" заключенные относятся очень серьезно.

Мой знакомый мастибоец рассказывал, что ни в коем случае не будет бить масти, например, «коню» (слуге в зоне). Обычную художественную татуировку – пожалуйста, только плати, а масть нет!

"Татуировщик несет ответственность за то, что «набил», не меньшую, чем его клиент, поэтому должен знать, что и кому рисует", – рассказывал он.

По словам Саши, назовем мастера так, когда он только начал «бить» татуировки в зоне, то усиленно изучал масти и их значения, но, со временем, в этом отпала необходимость, поскольку постепенно все в зоне перепуталось и зеки начали «набивать» себе масти просто так.

Оскалы, волки, черепа, перстни, аббревиатуры, церкви с куполами и многие другие татуировки, показывающие не только принадлежность к арестантскому миру, но к его элите, начали наносить себе все подряд. В зоны прямо со свободы стала заезжать молодежь, «забитая» мастями под завязку. Естественно, в такой ситуации начала возникать путаница.

Например, у нас в колонии, как, в принципе, и в СИЗО, сидело очень много людей с так называемыми "отрицаловскими звездами". Одно из толкований этой татуировки гласит: "Звезды разнообразных форм являются отличительными знаками преступников высоких рангов ("отрицал", паханов, авторитетов, воров в законе)". Звезды «бьются» спереди под ключицами и на коленях, где они обозначают, что владелец ни перед кем не прогнется.

Ни одного человека, которого можно было бы отнести к авторитетам преступного мира с набитыми "отрицаловскими звездами", я не встретил. Зато были среди них несколько завхозов и много стукачей.

Над грозными аббревиатурами, которые «колят» себе зеки, милиция откровенно смеется. Так, ЛХВС, в которой довольно грубо говорится о милиционерах, сами зеки переиначили и стали расшифровывать так: "люблю халву, варенье, сало". Они это сделали, чтобы милиция не била, когда увидит гордо «наколотую» аббревиатуру на руке у заключенного. Помню, как на одном из обысков охранник увидел у парня эту татуировку и издевательски спросил: "Что, любишь халву, варенье, сало?" Заключенный обрадовался, что смог обмануть контролера и, счастливый, подтвердил, что очень любит. Он даже не заметил издевки в глазах у обыскивающего. Наблюдавший вместе со мной эту картину старый зек заметил сквозь зубы: "Зачем «бить» то, за что не сможешь ответить?! Лучше бы «кололи» себе красивых птичек".

Забвение обозначения «мастей» и ответа за них – вопрос болезненный для заключенных, поскольку так рушится один из основных столпов, на котором держался воровской мир. Это все равно, как если бы в армии любой солдат вешал на себя медали и носил погоны те, которые захотел. И здесь, конечно, огромную роль сыграла милиция, во-первых, разделив зоны по режимам содержания (первоходов посадили отдельно от строгачей), чем нарушила преемственность поколений. А во-вторых, подсаживая в камеры к зекам, попавшим за решетку впервые, «своих» строгачей, которые, вроде, и рассказывают о жизни в зоне, но так, как это нужно именно милиционерам.

Люди-изоленты

Ещё, как мне кажется, немаловажным фактором пренебрежения мастями стало время: техника художественной татуировки шагнула далеко вперёд и люди хотят, в первую очередь, выглядеть красиво. Поэтому некоторые стараются раздобыть разных чернил, чтобы сделать цветную татуировку, а кое-кто высматривает интересные рисунки в журналах, которые потом просит повторить на своём теле. Конечно, в основном, это синие, если повезёт, то чёрные рисунки, но даже в одном цвете хороший мастер может сделать шедевр.

Как мне рассказывали сильно «забитые» зеки, когда делаешь первую татуировку, а за ней вторую, то потом тяжело остановиться.

Несмотря на то, что милиция за это сажает в ШИЗО (штрафной изолятор), несмотря на риск чем-нибудь заразиться (конечно, «кольщики» стараются дезинфицировать инструмент, но это происходит на очень любительском уровне), несмотря на то, что тату не дешевое удовольствие даже в зоне, – многие зеки ухитряются «забить» своё тело рисунками с ног до головы. И, в основном, от этих татуировок за километр «тянет» зоной, что бы на них ни было изображено. Но в лагере об этом не думаешь, а просто делаешь.

И вот выходят люди-изоленты, осматриваются, и либо идут в салоны переделывать свои рисунки, либо стесняются ходить в майке даже в жару, либо спокойно воспринимают свои художества и продолжают жить дальше. Ведь татуировка – это в первую очередь состояние души, а она у всех разная.

Глава XXXVII Модный приговор

Красивая роба в зоне – признак статуса. Человек в костюме, максимально отличающемся от «положняка», смотрит на мир глазами победителя, поскольку это даже круче, чем на свободе Gucci.

Многие зеки, поднявшиеся на вершины зоновской иерархии, на свободе ничего собой не представляли, а большинство из них вообще было пьяницами. И вот, попав "за решетку", отойдя от алкоголя и добившись определённого положения, они захотели быть красивыми. Я обратил внимание на определённую закономерность: зеки, у которых было приличное положение на свободе, очень спокойно относились к своему внешнему виду, те же, кто попал в колонию, скажем так, из неблагополучной среды, начинали крайне ревностно следить за своим внешним видом и тратили большие деньги, каждый сезон меняя себе робы и телогрейки на более модные.

Такой стайл

Заключенные должны быть одеты по определенному образцу: костюм, называемый робой, состоящий из клифта (пиджака) и штанов, рубашка (чёрная), ботинки, называемые «козлами», и феска (что-то наподобие кепки). Зимой надевают телогрейки, а вместо фесок носят зимние шапки. Как бы и все. Когда я заехал в зону, «положняковая» одежда (та, которую выдают бесплатно) была ужасна: фески – с кривыми козырьками, набитыми тканью, у робы были слишком длинные рукава или штанины, заменитель кожи в «козлах» – будто пожеван.

Кроме того, одну пару обуви приходилось носить по несколько лет в течение всего года. Т. е. и в жару, и в тридцатиградусный мороз зек должен был ходить в тонких ботинках, сделанных из кожзама. Робу же меняли, насколько я помню, раз в год, а телогрейку не чаще одного раза в два или три года. Но, несмотря на подобные «нормативы», "положняк" изнашивался гораздо быстрее. По факту, после первой стирки он терял цвет, усаживался и обвисал на человеке так, что казалось, будто этот костюм носили не один год, "а он все, как новый". Как говорили зеки, робы в нашей колонии шились из дешевой мешковины. Не знаю, насколько это соответствовало действительности, но точно знаю, что ткань была ужасного качества, просвечивалась, и поэтому в «положняковых» костюмах хорошо было в жару: они насквозь продувались.

Как только приходили холода, зеки, у которых не было возможности заказать себе робу "со стороны", начинали страдать. Конечно, всем желающим выдавали нательное белье, которое, якобы, должно было согревать зимой. Но проблема в том, что оно было из такой тонкой и грубо сотканной ткани, что сквозь новое нательное бельё можно было читать. С телогрейками – такая же беда: тонкая ткань, набитая в один слой ватой. Если бы вдруг нашёлся воображаемый зек, который, сойдя с ума, решил бы одеваться так, как было изображено на плакатах, причём, в ту одежду, которую ему выдала милиция, то, думаю, он бы умер от холода в первую же зиму.

Поэтому все заключённые, попадая в зону, сразу же старались, по мере своих сил, добыть себе любую, только не «положняковую» одежду. И либо им передавали костюмы и телогрейки с воли, либо они заказывали их у зеков, работавших на «швейке». В этих робах была другая проблема: они шились из синтетики, и поэтому в жару зеки, у которых не было черных рубашек, просто парились в костюмах. Но красота была важнее, да и сколько того лета?! В конце концов, в Беларуси гораздо больше холодных дней.

Вообще, если судить по тому, какую одежду выдавали в зоне, она была рассчитана не на то, чтобы одеть человека, а лишь на то, чтобы привести весь разношёрстный контингент колонии к «единообразию» – любимому принципу милиционеров.

Все едины

С принципа «единообразия» начинались многие беды в колонии. Милиционерам очень хотелось, чтобы всё и все были похожи. Доходило до того, что перед проверками заставляли все окна в отряде одинаково занавешивать, повторяя, что все должно быть единообразно.

Точно так же и с одеждой. Была форма, которую нужно было носить определённым образом. Все это, на мой взгляд, – издержки военщины, которая преследует человека от рождения и до самой смерти. Точнее, даже не военщины, а воспитания "человека системы", начиная с подъемов и отбоев в детских лагерях и круглосуточных садах, и оканчивая распорядком в домах престарелых. Конечно, можно бесконечно спорить о том, нужно ли человеку подобное ограничение свободы воли, и не прийти к единому мнению. В зоне эти вопросы решались просто: отдавались приказы, которые нужно было исполнять, т. е. все было построено так, чтобы максимально выбить из человека индивидуальность. Поэтому и уделяли такое внимание одежде.

Обувь, например, существовала "положенного образца" и "не положенного образца", и грань между ними была тонкой. Иногда из двух пар почти одинаковых ботинок одни пропускали в посылке, а вторые нет. Так же и с одеждой: у милиционеров были какие-то директивы, которые накладывались на их личное восприятие приказов, желание выслужиться и отношение к заключенному, поэтому некоторые зеки ходили в том, что другим было запрещено. Но, даже разрешая что-то сверхординарное, охранники следили, чтобы оно не сильно выделялось на общем фоне, поскольку любое отличие не должно было выходить за общие границы положенного.

Поэтому со стороны все робы, ботинки, телогрейки и рубашки выглядели сплошной тёмной массой, и лишь сами зеки и их охранники видели мелкие различия, благодаря которым можно было отличить состоятельного зека от бедного и «козла» (заключенного сотрудничающего с администрацией, у которого больше привилегий, в том числе, и в одежде) от обычного мужика. И зеки эти различия ценили и старались, чтобы их заметили все окружающие.

Сшей мне, «швейка», брюки помоднее

Самыми популярными робами и телогрейками, которые могли прислать с воли, были «Стецкевич». Спецодежда этой фирмы относительно презентабельно смотрелась, хорошо носилась и её без проблем можно было передать в любую зону. Среди зеков даже ходила легенда о том, что владелец фирмы сам в своё время отсидел в зоне и прекрасно знает, что в колониях нужно. Поэтому в нашем лагере в «стецкевичах» ходила добрая половина заключённых, название этой фирмы стало именем нарицательным, с ее робами сравнивали то, что шили зеки на «швейке» (цех по пошиву одежды).

Зеки, умевшие шить и работавшие на «швейке», были на вес золота. Они не сидели без подработки. Заключенные постоянно шли в швейный цех с заказами на пошив фесок (летом это был самый ходовой товар, поскольку многие считали, что их нужно менять каждый год, причём, постоянно носили новые фасоны), костюмов, телогреек, шапок, просто повседневной одежды. Основная сложность заключалась в добыче ткани – её просто крали. Конечно, были заключённые, которые официально получали ткань в посылке от родственников и потом так же официально, оплачивая через «отоварку» (зоновский магазин), шили себе костюм, но это стоило дороже, да и мастера на «швейке» пытались «впарить» однотипные робы. Сшитые чуть качественнее, чем «положняк», но все равно плохо. Конечно, если были хорошие связи, то и официально получалось сшить то, что человек хотел, но это было сопряжено с гораздо большими трудностями, чем неофициальный заказ костюма.

В зоне были, так сказать топовые «модельеры», которые не брались обслуживать всех подряд, и обычные портные, принимавшие заказы у большинства. Конечно, найти подход нужно было ко всем, поскольку никто не хотел рисковать и связываться, с кем попало, ведь, не ровен час, могли и настучать. Поэтому шили, в основном, по протекции.

К топовым «модельерам», у которых, в основном, обслуживались «козлы», авторитетные зеки и их приближенные, постоянно ходили на примерки, и милиция с мастерами из швейного цеха смотрела на это сквозь пальцы, поскольку эти же модельеры шили втихаря вещи и для охранников.

Обычные же портные шили по заранее снятым размерам почти без примерок и опять же однотипные модели. Но заказы были всегда и у всех.

Более того, особым шиком считалось сшить у хорошего портного не робу, а обычную куртку или штаны, которые бы ничем не отличались от купленных на свободе. К топовым «модельерам» несли журналы и просили сделать такую же вещь, как на картинке, и они делали.

В нашей колонии в швейном цехе работал зек, который считался таким же мастером, как и те, что приходили на работу с воли. Он получал официальную зарплату и был очень авторитетным портным. А шить этот заключенный научился в колонии. К тому времени он сидел более десяти лет, весь свой срок занимался только швейным делом и, естественно, стал за это время профессионалом экстра-класса. Попасть к нему считалось большой удачей.

Вопрос красивой и удобной робы был очень важен для зеков, поскольку это – и ежедневная, и праздничная, и, вообще, всякая одежда. За костюмами ухаживали, их любили и все ждали, когда же будет освобождаться заключенный, у которого красивая роба. Уже за полгода до его освобождения, а иногда и за год к нему подходили зеки с просьбой оставить костюм именно им.

Милиция старалась бороться с «левыми» заказами на «швейке». Сначала, повторюсь, разрешили официально заказывать робы, потом выставили ужасные синие костюмы в магазине (притом, что в тренде всегда был чёрный цвет, а синие робы делали только от безысходности). А за пару лет до моего освобождения начали выдавать новый «положняк» чёрного цвета и из более качественной ткани, который был похож на робу, сшитую "под заказ", по крайней мере, издали. Это нововведение, вместе с усилившимися контролем и запретами со стороны милиции, немного подкосило швейный бизнес, но не убило его, поскольку, во-первых, изменив дизайн «положняка», его не сделали, ни удобнее, ни теплее, а, во-вторых, ни один психически здоровый человек не сможет жить в стаде похожих друг на друга людей, а непременно попробует подчеркнуть свою индивидуальность. И это естественно, хотя, конечно же, стадом управлять проще.

Глава XXXVIII Достучаться до небес

В тюрьмах и зонах очень много стукачей. Кто-то попадает в их ряды случайно или волею злого случая, но большинство идет туда специально ради улучшения своей жизни. Для некоторых стукачество становится делом всей их горемычной жизни.

Достаточно низости я видел в МЛС, часто был свидетелем того, как люди идут на сговор со своей совестью, и то, что им казалось неприемлемым в начале срока, со временем, становится нормальным. Многие, очень многие подстраивали шкалу моральных ценностей под окружающую действительность. У кого-то это происходило болезненно и их не сильно «ломало», но некоторые с восторгом опускались на самое дно нравственности и старались утянуть за собой как можно больше людей. Но вопрос стукачества всегда и перед всеми стоял довольно остро, и отношение в зоне к нему было крайне неоднозначным.

Ручка оперчасти

Есть у зеков такое полушуточное выражение: "Кабы жыць у шчасцi, трэба дзёрнуць ручку оперчасцi". Эта шутка отражает жизнь почти со стопроцентным попаданием.

Опера, оперативники или оперативные сотрудники – самые влиятельные милиционеры в зонах, да и в тюрьмах тоже. Они вербуют стукачей среди заключенных, за ними очень часто остается последнее слово при любых переездах или переходах с должности на должность заключенного, они же создают умопомрачительные интриги в лагере, чтобы добиваться своих целей. Опера, по факту, полностью контролируют жизнь зеков, остальные милиционеры идут им в помощь. Поэтому, чтобы у заключенного не было проблем в лагере, ему желательно либо вообще не попадаться оперативникам на глаза, либо быть с ними в очень хороших отношениях. А хорошие отношения часто предполагают «взаимопомощь», скажем так.

В принципе, оперативнику зек может быть нужен в нескольких случаях: для того, чтобы сделать заключенного частью хитроумной комбинации, чтобы завербовать в стукачи, или же для того, чтобы просто выведать кое-какую информацию. А иногда и потому, что на заключенного пришла бумага со свободы, и нужно взять у него показания как у свидетеля или возможного обвиняемого по делу. В общем, встреча с этой категорией милиционеров не несет для нормальных заключенных ничего хорошего, поэтому меня сразу предупредили, чтобы я держался подальше от дверей оперчасти.

Но есть заключенные, для которых кабинет оперативника становится практически вторым домом. Они не вылезают оттуда часами, о чем-то разговаривают. У таких зеков, если они сами себя не перехитрят в каких-то комбинациях, все прекрасно по жизни.

Помню, один из таких парней, приехавший с «крытой» (особый режим содержания, тюремный, куда могут увезти из зоны сроком до трех лет за постоянные нарушения), татуировщик, нарушитель и, естественно, «правильный» по жизни парень на деле оказался качественной мразью и стукачом. Он очень много рассказывал о том, как нужно жить "по понятиям", сразу же начал общаться с лагерной «элитой», если можно так выразиться, и бить татуировки. Единственной его проблемой было то, что не успевал он сделать человеку «масть» (здесь – татуировку), об этом сразу же узнавал оперативник.

Потом выяснилось, что опера вообще знали все, о чем знал и Олег (назовем его так). Со временем за парнем «вскрылась» еще уйма некрасивых поступков, но ему было все равно – он ушел на УДО (условное досрочное освобождение). Для человека, приехавшего с «крытой», он слишком быстро освободился. И так, в принципе, все умные стукачи имеют большие бонусы от своей деятельности: должности, дополнительные свидания, посылки и, естественно, досрочные освобождения.

Не всегда бонусы

Но не все так однозначно. Не все стукачи имеют какие-то видимые плюсы от своей деятельности. Более того, некоторые даже получают нарушения и ездят в ШИЗО (штрафной изолятор), чтобы не вызвать подозрения. Некоторые даже сидят до звонка без всяких УДО, и зачем им нужно стучать, честно говоря, не совсем ясно. Видимо, у оперов есть какие-то другие рычаги влияния на этих зеков.

Помню, про одного из таких стукачей в СИЗО мне рассказывал знакомый. Как-то так получилось, что на некоторое время, его, первохода (зека первый раз попавшего в тюрьму), посадили в камеру со строгачами (те, кто сидит два и более раза), хотя по всем правилам зеков должны разделять по режимам содержания.

Так вот, эта камера страдала от стукача. Кто-то постоянно и аккуратно рассказывал оперу о том, что происходит. В СИЗО для этого даже не обязательно выходить на встречу с милиционером, большинство докладов можно делать в виде писем родственникам. Переподозревали друг друга все по несколько раз. Со временем выяснилось, что это был самый, казалось бы, надежный из всех сидевших в этой камере. Парень, который получил уже несколько нарушений после проведенных в «хате» (камере) обысков, и даже успевший съездить на десять суток в ШИЗО.

СИЗО

Вообще-то в СИЗО все было построено относительно просто. Почти в каждой камере для первоходов сидел свой строгач. Сидел он там, якобы, для того, чтобы объяснять вновь прибывшим общие тюремные правила и законы, а заодно следить за порядком в камере. И все эти строгачи, как бы, ждали либо суда, либо этапа в зону. Почему они сидят именно с первоходами, вслух никто не спрашивал, поскольку эти строгачи, благодаря своему опыту жизни в тюрьме, хорошо подвешенному языку и жесткой хватке, занимали верхушку в камерной иерархии. Они сразу выстраивали систему подчинения, приближая к себе сильных, но глупых парней. Обязательно находили тех, кого бы могла периодически гнобить вся камера, духовно этим скрепляясь: обычно это были довольно косяковые ребята, веселое недоумение которыми со временем перерастало в неприязнь, а иногда даже в ненависть. И была остальная масса зеков, каждый из которых занимал какую-то свою нишу в «хате». Во всех камерах, где я сидел, строгачи рассказывали одни и те же общетюремные байки и обязательно акцентировали внимание на том, что они всегда нарушали режим содержания, общались исключительно с блатными и ворами и всегда шли против ментов.

И, самое главное, эти долгосидевшие заключенные готовы были абсолютно безвозмездно и с чистым сердцем помочь любому сокамернику по его уголовному делу. Они прямо навязывали свою помощь. С некоторыми строгачи подолгу шептались, что-то им советовали. Конечно, со своим опытом и знанием статей они кое в чем помогали, но вреда от многих из них было, мне кажется, гораздо больше, поскольку запуганный первоход, получая даже такую крошечную помощь, проникался доверием к строгачу, и, в итоге, мог разболтать, то, что следователю знать абсолютно не следовало. А то, что все они стучали, сомнений не вызывало. Один такой строгач вообще в открытую ходил к оперативнику. Он утверждал, что решает там дела камеры, старается помочь нам, первоходам, хорошо сидеть, и поэтому ему можно доверять.

А чего, собственно, стесняться?

В нашей зоне практически всех стукачей знали, ну, или, по крайней мере догадывались об их деятельности. Да они особенно и не скрывались. Нет, естественно, они не бравировали тем, что сотрудничают с администрацией, но, не стесняясь, пользовались непонятно как заработанными бонусами со стороны милиционеров, свободно ходили по кабинетам, заходя в некоторые даже без стука. И, самое главное, в зоне была максима, которая работала практически на сто процентов, и звучала примерно так: "Чем больше зек кричит о всяких воровских понятиях и о том, как нужно правильно жить, тем больше вероятность того, что он стукач".

Если честно, за весь свой срок я ни разу не видел, чтобы как-то наказывали зеков, доносящих на собратьев. Во-первых, это ещё нужно доказать, поскольку голословные обвинения в таком поступке чреваты неприятными последствиями. И даже, если все знают, что перед ними стукач, то накажут того, кто обвинил без доказательств. И, во-вторых, стукачей старались не трогать, поскольку это опасно: они же потом донесут. Конечно, мелкие драки бывали, но вот как пишут в статьях о том, что "зека потом накажут свои", такого точно не было, – все стукачи чувствовали себя и в тюрьме, и в зоне весьма недурно.

Язык мой – враг мой

Единственный верный способ защититься от доносов – это меньше трепаться. У меня был знакомый, который ухитрился отсидеть весь срок с мобильным телефоном, личной кандейкой (кабинетом) и прекрасным отношением с администрацией. Секрет его успеха был прост: он никогда никому ничего не рассказывал. При этом зеки постоянно придумывали про него всякие небылицы, но милиция им не верила. И все у него шло хорошо, пока Виктор (назовем этого парня так) не начал «семейничать» (вести общее хозяйство) с доверчивым Евгением. В начале их сотрудничества Виктор четко проинструктировал Женю, что в «кандейку» никого ни в коем случае водить нельзя, поскольку это их закрытая территория. Евгений покивал головой и заверил товарища, что так оно и будет.

Через пару недель Витя зашел в свой «офис» и не поверил глазам: за столом сидели Женя и Саша (самая большая сволочь и стукач в зоне), и Саша разговаривал по телефону Евгения. Когда Александр ушел, и Витя спросил у товарища, что, собственно говоря, это было, тот ответил: "Не бойся, Саша – хороший парень, мы с ним дружим". «Ну-ну», – хмыкнул в ответ Виктор.

А потом "хороший парень Саша", которому показалось, что Женя плохо его угостил, получив передачу, накатал жалобу прямо в УДИН о том, что у Виктора с Евгением есть мобильные телефоны. Колонию хорошенько тряхнули сверху, и у Евгения таки нашли телефон, после чего он поехал в ШИЗО на десять суток и на год позже ушел на УДО. У Виктора же ничего не нашли, поскольку он был умным и хорошо прятал телефон.

Чем еще примечательны стукачи в зоне, так это тем, что даже если им нечего сказать о вас, они что-нибудь придумают, но, слава Богу, милиционеры – не идиоты, и очень часто отличают вымысел от правды.

Глава XXXIX Один срок на всех

Несмотря на все свои страдания в зоне, зеки понимают, что фактически сидят не они, а их близкие, для которых тюремный срок родственника превращается в постоянные сборы передач, перевод денег и страх за любимого, усиленный фильмами и передачами о зонах.

"Ну, а что нам? Мы поели, поспали, сходили на работу, – и все, а вот наши родственники страдают: передачи собирают, ищут деньги и, самое главное, не знают как мы здесь, боятся, переживают за нас. Многим родным наше заключение дается тяжелее, чем нам", – говорил мне зек, отсидевший не один год.

Перед тем, как сесть, подкопите деньжат

Мне повезло: весь срок меня «грели» (помогали материально) родственники. На все вопросы о том, во сколько им вылилось мое «приключение», они отвечали, что «вылилось». Но по некоторым оговоркам я понял, что мое пребывание в тюрьме влетело моим родным "в копеечку". Так что, если вдруг решите ненадолго «присесть» в зону, постарайтесь заранее отложить крупную сумму денег, которая полностью уйдет на ваш "грев".

Моя мать рассказывала мне о женщине, у которой оба сына сидели за экономические преступления. Матери познакомились в тюрьме, ожидая свидания с детьми.

Старшему сыну Людмилы (назовем ее так) какие-то ушлые знакомые предложили стать директором фирмы, работавшей в сфере нефтеторговли. Естественно, сын, не имевший экономического образования, согласился (кто же не хочет в двадцать с небольшим побыть директором и красиво пожить, при этом не особо напрягаясь?). Так же естественно, что эта фирма долго не просуществовала. И не менее естественно, что из всех людей, работавших с этим предприятием, посадили лишь директора, для чего, собственно он и был нужен.

Срок Людмилин сын получил не очень большой – лет шесть, но поскольку на него еще «повесили» огромный иск, сидеть ему предстояло от звонка до звонка и выплачивать государству деньги, которых он никогда не видел. Семья начала потихоньку платить по исковым требованиям, в надежде, что появится хоть какой-то шанс на досрочное освобождение. И тут младший ребенок решил спасти ситуацию: сказал, что заработает денег, чтобы помочь брату, влез в какое-то сомнительное дело и тоже сел по экономической статье.

У отца случился инфаркт, после которого он медленно отходил, а мать ездила по тюрьмам на свидания к сыновьям.

Так, из достаточно обеспеченной семьи они стали еле сводящими концы с концами стариками: все деньги уходили на передачи детям и исковые выплаты.

"А вы это в зону берете? Давайте, я вам помогу!"

Мама, приезжая на свидания, удивленно рассказывала, что на рынке, когда она собирала мне передачу, многие продавщицы сами спрашивали, не в зону ли она покупает продукты. Когда мать говорила, что именно туда, продавцы ей советовали купить другую колбасу, которая будет получше для зоны, или другой чай.

Похожая история произошла, когда она села с сумкой в такси.

"В тюрьму везете? " – участливо спросил таксист.

"В тюрьму", – подтвердила мать.

Тогда таксист ей посочувствовал и рассказал, что кто-то из его дальних родственников сейчас тоже сидит, и ему "всем миром" собирают передачи.

"Складывается впечатление, будто у нас, если кто-то и не сидел, то его знакомые или родные обязательно находятся за решеткой", – однажды заметила моя мать.

Нужна помощь

Условно зеков можно разделить на две категории: тех, кто постоянно что-то просит у своих родных, и тех, кто экономит семейный бюджет, пытаясь максимально себя в зоне обеспечить сам.

На одном из свиданий в СИЗО мать рассказывала, как в очереди познакомилась с женщиной, у которой сидел сын, бывший коммерсант. Так вот, та женщина все время плакала: сын постоянно рассказывал ей о том, как тяжело сидеть в СИЗО, как плохо кормят, и как ему всего не хватает. Женщина из последних сил старалась помочь своему отпрыску.

Таких зеков сидело немало. Они постоянно требовали от родственников помощи, причем, с таким видом, будто те им были должны, и родные, в основном, престарелые родители, везли в колонию сумки наполненные дорогими сигаретами, колбасами и сладким.

Кроме тех, кто хотел просто красиво жить и вкусно кушать, в зоне находились заядлые игроки, так называемые «шпилевые» (от слова «шпилить» – играть). Чаще всего, они проигрывались профессиональным «кидалам» и просили у родственников денежные переводы и дорогие сигареты, иногда на несколько сотен долларов в месяц, чтобы отдать долги.

"Запрет" в себе

Еще зеки делились на тех, кто спокойно сидел, никуда не лез и старался досрочно освободиться: они обычно не тревожили родных лишними проблемами и единственным «запретом», который им приносили родственники, были каши (в зоне разрешены только хлопья быстрого приготовления). Но были и те, кто жить не мог без мобильников, и вот они уже тянули из близких либо телефоны с симками, либо сотни долларов на покупку (с огромной наценкой) гаджетов в зоне. Стоит отметить, что телефонами пользовались, чтобы общаться, в основном, с женщинами…

Единственной возможностью передать заключенным что-то запрещенное было длительное свидание, когда родные несколько суток живут вместе в специальном здании гостиничного типа. И вот уже к этому мероприятию зеки готовились со всей ответственностью, поскольку нужно было придумать, как вынести «запрет» из КДС (комнаты длительных свиданий) через шмон (обыск) в жилую часть зоны. Как зеки выносят запрещенные вещи со свиданий, – это отдельная тема.

А вот как приносят мобильники и сим-карты зекам родственники, в частности, жены, некоторые заключенные мне рассказывали. Хотя и так, думаю, понятно, что эти «запреты» дамы прячут «в себе». Поэтому периодические и довольно унизительные раздевания приезжих на свидание девушек (этим занимаются только сотрудники женского пола, тут все строго), происходят не из любви к искусству, а, вполне вероятно, потому что сам зек кому-то ляпнул, что ему должны привезти телефон, а те люди донесли оперу.

Что удивительно

Что удивительно, – родственники заключенных, как правило, более сплочены, чем сами зеки. У родственников не было ни «коней», ни «петухов», ни «крыс», ни «козлов», ни стукачей, и они не плели никаких интриг друг против друга, в отличие от зеков. У них были только близкие и любимые, попавшие в беду, которым требовалась помощь. И были боль, ожидание и тревога, понять которые могли лишь те, кто стоял рядом, держа передачу в руках, и ожидая своей очереди пройти на свидание.

И пока "близкие и любимые, попавшие в беду", пытались выяснить, кто главнее в зоне, кого можно «сожрать», а о кого сломаешь зубы, пока эти страдальцы плели друг против друга интриги и занимались еще черт знает чем, – матери, отцы, сестры, жены, сыновья и братья искали деньги, чтобы собрать передачу, выполняли различные поручения, о которых просили заключенные, и всячески пытались им скрасить неволю.

Их объединяла общая беда, они всячески помогали друг другу, успокаивали и делились своими историями. Ведь, по сути, прав был тот зек, который сказал, что сидят не зеки, а их родные и близкие.

Глава XL На повышенной передаче

Возможно, многим родственникам и знакомым тех, кто сидит в МЛС, будет неприятно узнать, но практически любой зек выберет в виде дополнительного поощрения не свидание с близкими, а посылку или передачу. В крайнем случае, бандероль.

В зоне я смотрел какую-то программу про зеков и их родных, и в ней был сюжет о старушке, которую бил великовозрастный детина-сын. Любящее чадо отбирало у мамы пенсию. Дело происходило в какой-то российской деревушке, сын был пьяница, а старушка-мать – несчастна. В итоге соседи не выдержали, сдали дитя в милицию, и его посадили. В этом ролике меня поразили три вещи: во-первых, сын винил свою мать в том, что сидит, во-вторых, несмотря на то, что отпрыск вел себя как последняя мразь, мама все равно продолжала его любить и ждать, и, в-третьих, – поведение сына в колонии. Мать собирала передачи для своего ребенка и ездила в зону на свидания, но от встреч он отказывался, а вот еду забирал. Тогда меня особенно зацепила эта двуличная принципиальность: беспочвенные обиды на мать и получение посылок с абсолютно чистой совестью. А потом, еще немного посидев в зоне, я понял, что в этом нет ничего страшного: передача – это святое!

"Кабан" у аппарата

Уже в СИЗО понимаешь настоящую ценность посылки. Несмотря на то, что подследственным можно получать по тридцать килограммов продуктов в месяц от родственников, и многим столько передают, «кабанов» (так зонах и тюрьмах называют посылки и передачи) ждут с нетерпением. Казалось бы, попробуй, съешь такое количество еды… Но съедают… Съедают даже гораздо больше!

Чаще всего в камерах следственного изолятора сидят по несколько человек, которые хорошо «греются» (те, кому помогают из дома, а «грев» – это материальная помощь), и по несколько человек, которые не «греются» вовсе. Обычно все продукты из посылок "кладутся на общак", т. е. в общее пользование. Делить их стараются поровну. Продукты из передач используют, в основном, как дополнение к «положняку» (еде, которую готовят в СИЗО). Естественно, что разделенные на большое количество ртов посылки заканчиваются довольно быстро. А, учитывая, что во многих камерах людей, которые не «греются», сидит больше, чем тех, кому помогают из дома, то посылок не хватает.

В СИЗО я узнал, как "зовут кабана". Где-то после обеда, перед тем, как охранники начинали разносить по камерам передачи, зеки становились возле двери, наклонялись и начинали хрюкать в «кормушку» (открывающееся окошко в двери, через которое подают еду, письма, передачи и вообще все, – находится чуть ниже пояса). Картина была потрясающая: куча взрослых мужиков, сидя на корточках, хрюкают в дверь, и каждый раз, когда кто-нибудь проходит мимо, прислушиваются, – не поставили ли там сумку с продуктами. Это делалось как бы полушутя, но, когда после обряда хрюканья под дверью, открывалась «кормушка», и в нее начинали подавать продукты, зеки утверждали, что им удалось "вызвать кабана". Причем, они в это верили, не до конца, конечно, но верили.

Практически в каждой камере с «первоходами» (зеками, попавшими в МЛС впервые) сидел «строгач» (у кого больше одной ходки в зону). Никто из «строгачей», с которыми я сидел, не «грелся». Им это и не нужно было, поскольку во всех камерах, где они находились вместе с общим режимом ("первоходами"), «строгачи» занимали верхушку иерархии, становились смотрящими и начинали распоряжаться всеми продуктами. Рассказывая о том, как нужно жить, о страданиях в зонах и своем героическом прошлом в борьбе с милицейским беспределом, они прекрасно питались и выменивали, или просто выклянчивали более-менее дорогие вещи и средства по уходу за собой.

Помню случай, когда один из таких «смотрящих», морочивший нас рассказами о том, как сидел он еще при Советском Союзе, и о том, что его дома ждут молодая, красивая жена и дорогие автомобили, а также хваставший своим знакомством с ворами, устроил истерику из-за того, что один парень за ужином съел кусочек сала, который он присмотрел для себя. И это при том, что ели сало из посылки того самого парня.

Твое-мое

Поход за передачей в зоне был сопряжен с большим нервным напряжением, поскольку не ты один ждал посылку от своих родственников. Рассказывали, что некоторые зеки отмечали в календаре время, которое осталось другим заключенным до получения передач. И за пару недель до этого начинали навязывать свою «дружбу» будущим счастливцам. Но то были очень хитрые зеки. И их было немного.

Когда дневальный сообщал, что ты должен идти за передачей, все, кто был рядом, оживлялись. Даже те, с кем ты мало общался, начинали называть тебя «братишкой», похлопывать по спине и интересоваться: "Ну, что там наша мама привезла?!"

А когда ты волок сумку с едой с КПП в отряд, все более-менее знакомые зеки тебя радостно приветствовали и тоже называли «братишкой», даже те, с кем, кроме приветствий, ты ни разу словом не обмолвился. В подобной ситуации желательно здороваться вежливо, но так, чтобы сразу была видна дистанция в отношениях.

Цирк начинался в отряде. Там появлялась уйма неожиданных друзей, которые начинали живо интересоваться здоровьем твоих родных и предлагали попить твоего кофе с твоим же шоколадом. А после непринужденной беседы за чашечкой кофе ненавязчиво просили угостить салом. Кроме «друзей», приходили люди и просили "дать на встречу" (святая просьба, отказать в которой невозможно, поскольку «встречать» будут кого-то из штрафного изолятора). Кроме того, нужно было угостить чем-нибудь завхоза, бригадиров и прочих заключенных при должностях. После всего этого приходили совсем уж жалкие и зачуханные зеки, у которых никогда ничего нет. И это только в родном отряде, а ведь могли ещё из соседних найтись нуждающиеся «друзья». И все эти люди ходили по кругу, пока у тебя что-то было, либо пока ты не начинал откровенно посылать, – кого-то грубо, кого-то вежливо. После этого зеки начинали обижаться и обсуждать, какой ты плохой и жадный, забыв, что ты уже роздал многое из передачи.

Помню, знакомый парень мне как-то сказал: "В начале срока я не мог есть, когда на меня кто-то смотрел, обязательно нужно было поделиться, сейчас же вообще по барабану, даже послать могу, чтобы не пялились".

Так со временем жалость в зоне уступает место расчетливой жадности: угощаешь только близких людей или тех, кто потом может пригодиться. Остальных же учишься красиво посылать, и тебе становится абсолютно "по барабану" их плохое отношение.

Откуда не ждали

Не знаю, как в других колониях, но в нашей зоне заключенные утверждали, что милиция у них крадет продукты из передач.

Посылки приходили по почте. Их приносили в зону и вскрывали сразу при зеках, после чего отдавали. Передачи же привозили в колонию родственники, отдавали их работницам "комнаты свиданий", те обыскивали сумки на глазах у посетителей и только после этого разрешали общаться с заключенными. Пока шло свидание, передача лежала открытой в соседней комнате. После того, как встреча заканчивалась, родственники уходили, а заключенных вели забирать передачи. В них всегда лежал список продуктов с указанием веса. Зек должен был написать в этом листке, что передачу получил и претензий не имеет.

После всех формальностей ошалевшие от свидания мужики второпях складывали продукты в свои сумки и уходили в отряд, даже не сверяясь со списком, точнее с указанным там весом. И только придя и разложив передачу, обращали внимание, что части продуктов не хватает. Если быть точным, то продукты были все, а вот их частей не хватало.

В качестве примера приведу колбасу, которую «свиданщицы» (так в зоне называли работниц "комнаты свиданий") разрезали на несколько частей. Собирая в отряде эти части воедино, зеки обнаруживали, что в палке копченой колбасы (другие в зону передавать не разрешали) не хватает куска из середины. Звонили родственникам, те в недоумении утверждали, что передавали колбасу целиком.

Кофе, конфеты, печенье, – буквально из всего, из чего можно было украсть незаметно какую-то часть, – обворовывалось. При этом у «свиданщиц» было понятие «справедливости»: они тянули только у зеков, которым приходили большие и богатые передачи, хотя, может, это делалось в надежде на то, что не заметят… Замечали, но ругаться не шли – себе дороже, тем более, что обе женщины (в "комнате свиданий" работали две тетки) были женами милиционеров, занимавших высокие должности в зоне.

Глава XLI Хотите адвоката? – Их есть у нас!

За время своего срока я встретил буквально нескольких заключенных, довольных работой своих адвокатов. Остальные же в один голос говорили, что защитили бы себя сами гораздо лучше, и что адвокат – это тот же милиционер только за твои деньги.

Будущий зек имеет право на платного адвоката, но если у него нет денег, то защитника предоставят «бесплатно». Конечно, деньги за него тоже придётся вернуть, точнее их, не спрашивая, высчитают из зарплат заключенного, но все равно выйдет намного дешевле. А зачем платить больше, если результат все равно будет нулевым?

Тот же милиционер, только в профиль

Предубеждение против адвокатов, особенно тех, кого предоставило государство, у зеков основано на печальном опыте общения с защитниками.

Все, с кем мне приходилось обсуждать тему бесплатных адвокатов, рассказывали, что одним из первых предложений от них было – признать вину. И неважно, по какой статье человека задержали, сколько ему «светило», и, вообще, был ли он виновен. Второе, в чем все заключенные были абсолютно уверены: то, что знает «бесплатный» адвокат, знает и следователь.

Многие зеки вспоминали, что их «бесплатные» адвокаты сотрудничали с милицией, не стесняясь. Мой знакомый рассказывал историю о том, как его мать в разговоре с защитником обронила фразу, косвенно касавшуюся уголовного дела, а на следующий день её слово в слово повторил следователь. Хотя от денег, которые давала мать, юрист не отказывалась.

На допросах адвокаты обсуждали с милицией общие дела, знакомства, шутили, и складывалось ощущение, что единственным лишним человеком на этом празднике жизни был как раз подследственный. Причём, так себя с милицией вели не только «положняковые» (которые положены, "бесплатные") адвокаты, но и частные, нанятые за огромные деньги юристы.

За твои же деньги

Защитники, которых предоставляет государство, трудятся в тех же конторах, что и адвокаты, работающие за деньги, поэтому часто, выполнив «бесплатную» работу, идут «защищать» платных клиентов и наоборот. Т. е. по факту, платите вы большие деньги или не платите, адвокаты будут те же самые. Возможно, вы сможете рассчитывать на другое отношение к себе с их стороны, но и это вряд ли.

Защитники опасаются спорить со следователями, поскольку те могут добиться, чтобы адвоката лишили лицензии.

Один мой знакомый, которого обвиняли в серьезном преступлении, рассказывал, как описал своему защитнику по пунктам, что тот должен говорить на одном из заседаний суда. Юрист повторил все точь-в-точь, как было нужно, но на следующем свидании, сказал, что больше не будет слушаться моего знакомого, поскольку следователи пригрозили, что добьются для него лишения лицензии на адвокатскую деятельность. Поэтому, опасаясь за свои места, юристы больше переживают за то, как бы удовлетворить милиционеров, а не своих клиентов.

Моя защитница, к примеру, делом вообще не интересовалась. Вначале она заверяла родственников, что мне дадут нереально маленький срок, которого даже не было предусмотрено в уголовном кодексе. Потом, примерно через месяц после того, как стала моим адвокатом, она заглянула в дело и сказала следующее: "Ой, да у него же там ещё и другая статья есть, ну тогда ему дадут побольше, но все равно немного". Мне дали много.

Один парень в зоне вспоминал, как ему нагло едва не «повесили» дополнительную статью во время допроса. Его посадили за перевозку наркотиков, часть из которых анализ определил как обычный мел. И вот приходят к нему на допрос адвокат, нанятая за большие деньги, и следователь. Защитник с милиционером очень мило, по-свойски шутят. Из разговора выясняется, что адвокат подвезла следователя до места допроса. А потом она внезапно говорит, что у неё в этом СИЗО сидит ещё один клиент, и уходит, оставляя моего друга наедине с милиционером. Страж правопорядка, не растерявшись, начинает допрашивать подследственного по второму кругу и, между делом, говорит, что часть наркотиков была вовсе не наркотиками. И спрашивает, знал ли об этом мой знакомый? Как правильно ответить на этот вопрос? Друг решил не врать и сказал правду: нет, он ничего подобного даже не предполагал, и этим расстроил допрашивавшего. Сразу вернулась адвокат. Приятель рассказал ей о том, как его только что допрашивали, она весело рассмеялась и по-доброму спросила у милиционера: "Мошенничество?" Следователь так же по-доброму засмущался в ответ. Только моему знакомому было не до смеха, поскольку ему сейчас за его же деньги могли «повесить» еще одну статью.

Кроме того, что адвокату было абсолютно плевать на дело, которое она вела, юрист пыталась выманить из родственников полторы тысячи долларов: якобы она хотела дать взятку в ДИНе (Департамент исполнения наказаний) и решить вопрос с переводом моего знакомого в удобную для приезда на свидания зону. Знакомый рассказывал, что его мать пошла к начальнику ДИНа и решила этот вопрос бесплатно, по-человечески его попросив. Адвокат эта была нанята по протекции знакомых, которым она, якобы помогла в каком-то деле, и поэтому слушать чужие мнения в выборе защитника нужно очень аккуратно.

Лёд тронулся

Не знаю, как ведут себя на заседаниях другие адвокаты, но моя, на оплату которой скидывались все родственники, забавлялась с телефоном. Иногда она что-то косноязычно пыталась добавить, но крайне лениво и неохотно.

У нас в лагере сидел парень, – скажем, Ваня. У него было очень неоднозначное дело. Многие свидетели обвинения путались в показаниях, и это заметил не только Ваня, но и люди, сидевшие в зале судебных заседаний. Казалось бы, вот возможность, как в американском кино, с триумфом разбить все доводы противника! Но только не здесь. У его адвоката была более важная задача – почитать в телефоне новости. Во время прений сторон, после речи прокурора она встала и попросила суд не давать Ване большой срок, поскольку он хороший и у него дома останется одна мама. Когда же подошло время последнего слова, Ваня предупредил адвоката о том, что собирается указать на все нестыковки, которые были в свидетельских показаниях. Адвокат ответила, что так делать ни в коем случае нельзя. Он должен просто опустить голову, покаяться и сказать, что больше так не будет. Ваня сдуру послушал защитницу и получил максимально возможный срок.

"А, можа, так и трэба?"

Никто из прошедших лагеря не верит в честное и объективное судебное заседание. Все знают, что, если человек попал на скамью подсудимых, то с вероятностью 99,9 % его посадят. Более того, обсуждая кого, как, и за какие дела осудили, – все, абсолютно все зеки пришли к выводу, что "приговоры написаны заранее", и, максимум, могут скостить или прибавить год-два. А так, сколько бы ты ни трепыхался в зале суда, твой срок уже определен. Думаю, понимают это и адвокаты, поэтому, не стесняясь, берут деньги и абсолютно ничего не делают. Пытаются лишь сохранить хорошие отношения с работниками прокуратуры, милиции и судов, чтобы их почаще вызывали на различные заседания и давали, таким образом, заработать.

Надеяться, что человек, манкирующий своими основными обязанностями, будет идти навстречу и выполнять какие-то дополнительные просьбы или передавать что-то родственникам на словах или через записки, – опасно. Поэтому, если нет стопроцентной уверенности в том, что связи юриста или его желание выиграть дело хоть немного помогут, то лучше воспользоваться «бесплатным» адвокатом, а деньги оставить на передачи.

Глава XLII Казнить, нельзя, помиловать

Этот материал составлен исключительно из рассказов заключенных и бесед автора с человеком, которого вначале приговорили к ПЗ (пожизненному заключению), а потом заменили это наказание на двадцать пять лет зоны.

Зеки любят поговорить о «смертниках» (приговоренных к смертной казни) и ПЗшниках (сидящих на пожизненном заключении). Некоторые сами общались с этими людьми. А у кого-то есть знакомые, знакомые которых, в свою очередь, знали людей, приговоренных к ПЗ или смертной казни, которым пересмотрели приговор, дав «обычный» срок. Как бы там ни было, но почти каждый заключенный представляет себе, каково сидеть на этих режимах содержания.

Велком ту хелл

У людей, приговоренных к ПЗ или расстрелу, особые условия содержания, отдельные коридоры и отдельные камеры. Они не пересекаются с обычными заключенными. Зная систему изнутри, и то, как в ней пекутся о безопасности и предотвращении побегов, думаю, ад для ПЗшников и смертников начинается сразу же после того, как их выводят после приговора из зала суда.

Обычно осужденного выводят из клетки, когда уже все разошлись. Милиционер приказывает подойти к прутьями, повернуться спиной и заложить руки за спину. Надевает наручники и выводит по лестницам вниз, в "отстойник".

"Отстойником" называют небольшую камеру, метр на полтора, может, и меньше, с лавочкой и лампочкой. Окон нет.

Поскольку машина развозит зеков из СИЗО по судам с утра, а забирает обратно только вечером, и поскольку само заседание обычно длится не очень долго, «мариноваться» в отстойниках приходится целый день. В туалет, слава Богу, выводят, но не кормят.

Так вот, если зеку дали небольшой срок, и он ведет себя прилично, и, самое главное, его сопровождают более-менее адекватные милиционеры, то наручники застегиваются несильно и вообще осужденного возвращают в «отстойник» почти как человека. На самом деле даже такая мелочь, как слабо застегнутые наручники или интонация охранников в разговоре, улучшают настроение.

Если милиционер более-менее нормальный, то он в большинстве случаев ведет себя так, как этого заслуживает зек. Это касается заключенных с «обычными» сроками. Но все меняется, когда речь заходит о ПЗшниках или «смертниках». Это люди, которым по определению нечего терять, они находятся в повышенной группе риска, как относительно побега, так и относительно суицида, и поэтому им никогда не дают расслабиться психологически.

Помню, однажды я видел, как водят ПЗшников по тюрьме, – зрелище, запоминающееся на всю жизнь. Коридор с отбывающими пожизненное заключение находится в Жодинском СИЗО. В начале срока мне тоже довелось побывать в этом следственном изоляторе.

Однажды меня вызвали в санчасть делать флюорографию. Пока я стоял в коридоре и ждал приема (естественно, меня все время сопровождал охранник), в перпендикулярный коридор, к другому врачу завели двух «пожизненников». Сначала я услышал шум, топот, лай и крики. Сопровождающий меня милиционер приказал отвернуться к стене и смотреть в пол, – это практика всех тюрем: когда по коридору ведут две группы заключенных, одну из них останавливают, поворачивают лицом к стене и заставляют смотреть в пол. Это делается для того, чтобы зеки не знали, кто находится в тюрьме и не пытались наладить общение.

Итак, меня развернули к стене и приказали смотреть в пол, но я, вывернув шею, скосил глаза и увидел, как шестеро охранников, по-моему, в бронежилетах, с лающими овчарками полубегом ведут двоих зеков, согнутых в три погибели. Руки у заключенных были в наручниках и вывернуты в обратную сторону, пальцы растопырены, чтобы они не смогли спрятать лезвие и напасть на конвоиров. Хотя нападать им было бы нелегко. Дело в том, что милиционеры очень грамотно согнули своих подопечных, держа их за вывернутые сзади руки, и выбрали такую скорость передвижения, что зеки фактически не бежали, а все время падали вперед, и только благодаря тому, что их подталкивали и одновременно придерживали, они продвигались быстрым темпом. Овчарки лают, охранники кричат: в такой ситуации думать некогда, нужно успевать выполнять команды.

ПЗшников подвели к «отстойникам», оказавшимся прямо тут же, в коридоре, и рассадили по одному. Честно говоря, не помню, сняли ли с них наручники (кстати, обычные заключенные передвигаются по СИЗО вообще без наручников, просто держа руки за спиной). Зато прекрасно помню, что, когда закрывали дверь в «отстойник», и когда ее вновь открыли, чтобы вывести оттуда заключенного, он был в одной позе: согнут чуть ли не до пола с вывернутыми назад руками и растопыренными пальцами. Человек легко поддается дрессировке, особенно, если ею занимаются профессионалы.

Так вот, зная, как относятся к ПЗшникам, и то, что они сразу после приговора уже не пересекаются с обычными зеками, могу предположить, что их начинают обрабатывать уже по дороге из зала суда.

25? – Это не срок!

Со мной в отряде сидел парень, которому заменили пожизненное заключение на двадцать пять лет зоны. Он мне немного рассказывал о том, как обращались с ним в спецкоридоре на Володарке (СИЗО на улице Володарского в Минске).

Дело в том, что в минском СИЗО есть так называемый спецкоридор, где содержат приговоренных к расстрелу и ПЗшников. Смертники ожидают казни, а приговоренные к пожизненному заключению – этапа в Жодино. И все пишут кассационные жалобы на то, что приговор является слишком суровым.

Моему знакомому повезло. Он «шел» по делу вместе со своим братом. Они совершили несколько очень тяжелых преступлений, в том числе, убийство беременной женщины, по-моему, ножом. Мой знакомый написал «касатку» (кассационную жалобу), где основную вину переложил на брата. По его словам, родственник, якобы, сам крикнул ему: "Вали все на меня!"

Иногда знакомый начинал вспоминать те пару месяцев, которые он провел в камере для ПЗшников. Судя по его рассказам, они сидели поодиночке. Периодически его били, часто заглядывали в глазок, а ночами заставляли спать с руками, лежащими поверх одеяла, чтобы он не вскрыл себе вены.

Когда мой знакомый приехал в зону, то испытал облегчение, поскольку у него был «обычный» срок, и к нему по-человечески относилась милиция. Но, самое главное, была, хоть и слабая, надежда досрочно выйти на свободу.

По закону, у отбывющих пожизненное заключение тоже есть возможность отсидеть двадцать лет, потом их за хорошее поведение могут перевести в зону и оттуда уже через пять, если все будет хорошо, освобождают. Честно говоря, никто из зеков не слышал о таких ПЗшниках, да и выжить в тех условиях, в которых их содержат, довольно сложно. А если кто-то и продержится там двадцать лет, и ему повезет, то, скорее всего, это уже будет моральный и, вполне вероятно, физический инвалид. Не зря в передаче, посвященной белорусским заключенным, осужденным на пожизненный срок, один из таких страдальцев открыто сказал, что лучше бы его расстреляли.

Странное отношение

Несмотря на то, что зеки по определению находятся в оппозиции к милиции, а некоторые даже пострадали от ее беспредела и осуждены за преступления, которых не совершали, отношение заключенных к смертной казни, скажем так, двойственное.

С одной стороны, все заключенные четко знают, что осудить могут абсолютно любого человека и за абсолютно любое преступление, причем, если будет желание, могут выбить из несчастного и признательные показания, поэтому зеки не верят полностью приговорам, которые читают.

С другой же стороны, у заключенных есть кодекс чести, понятия морали и, соответственно, список преступлений, которые нормальный человек совершать не будет ни при каких обстоятельствах.

Поэтому получается, примерно, следующее: зеки, в принципе, против смертной казни, поскольку часть из них чудом избежала «вышки», кроме того, они солидарны с несчастными, приговоренными к расстрелу, и, самое главное, ни у кого из сидельцев нет абсолютно никакого доверия ни к судам, ни к следователям. Но при всем этом у заключенных есть список преступлений, за которые они лично убивали бы. Поэтому, когда заходил вопрос об отмене смертной казни, люди в зоне делились на тех. кто считает, что данный вид наказания нужно оставить, и тех, кто был против этого. Оба лагеря приводили весомые аргументы в свою пользу.

Помню, мне рассказывали историю про абсолютно седого парня, которому было немногим за двадцать. Его перевели в одну из зон, заменив расстрел на «обычный» срок: то ли оказалось, что не он совершил одно из преступлений, то ли просто пересмотрели приговор и смягчили, решив, что погорячились. А стал седым он в камере смертников, прислушиваясь к каждому звуку из коридора, и думая, что идут за ним.

А еще я вспоминаю случай, который недавно произошел в Китае: через двадцать лет после того, как человека казнили за изнасилование, его признали невиновным и полностью оправдали. Мелочь конечно, но приятно.

На мой взгляд, смертная казнь – очень тонкий инструмент наказания и очень опасный, поскольку всегда может перерасти в инструмент репрессий. Кроме того, ошибки, при которых человека приговаривают к "высшей мере", – непоправимы. С другой же стороны, как быть с теми, кто совершил действительно ужасное преступление, и кому не стоит находится в обществе? ПЗшных камер на всех не хватит, да и недешево содержать зеков. Здесь нет ни одного вопроса, на который можно дать окончательный ответ. Поскольку речь идет не только о казненных, но и о той ответственности, которую за них готово взять на себя общество, в целом, и каждый гражданин, в частности. А, значит, встает вопрос, насколько мы доверяем милиции, судам и прочим «органам», если готовы дать им в руки такой опасный инструмент, и позволить распоряжаться им по своему усмотрению и от нашего имени.

Глава XLIII "Петухи" летят над зоной

Нет более бесправных существ в зоне, чем «петухи». Всю слабость и беспомощность в общении с милицией зеки компенсируют в отношениях с "опущенными".

"Опущенные", «дырявые», "пробитые", «отсаженные», "петухи" и так далее. Им дают женские имена. У заключенных с "низким социальным статусом", как о них говорят в официальных документах, много названий. Так же много путей попасть в «обиженные». И нет ни одной возможности подняться из этой масти (касты заключённых) обратно.

"Петухами" не рождаются, ими становятся

Наверное, около 80 процентов разговоров, шуток, подколок, угроз и оскорблений в зоне связано с темой «опущенных». Если честно, зеки любят подобные разговоры. Они помогают почувствовать заключенным, что у них не все так плохо, поскольку есть те, кому гораздо-гораздо хуже. И над кем даже самый последний «конь» (слуга у зеков) имеет власть. Вообще, самое страшное, что может произойти с заключенным – это переход в разряд «петухов», а случиться это может относительно легко.

От неправильно сказанного слова или оскорбления, на которое не ответил, до определенных поступков, – любая неосторожность может негативно повлиять на социальный статус.

У меня был знакомый, который, не подумав, сказал при людях, что занимался со своей девушкой петтингом. По сути, это означало, что они просто целовались и ласкали друг друга, не более. Но в зоне есть золотое правило: изъясняться простыми словами, чтобы мог понять последний дурак, поскольку любой недопонятый термин может быть использован против говорящего. А если этот термин как-то связан с сексом, и на говорящего "точат зуб", то подобное высказывание может быть прямой дорогой в «гарем» (к «петухам», другим словом). У знакомого примерно так и получилось: он ляпнул, не подумав, потом поругался с людьми, которым это ляпнул, и те, припомнив петтинг, попробовали доказать, что знакомому прямая дорога к «опущенным». И это при том, что парень сразу объяснил, что ничего страшного в этом слове нет, и что это просто термин. Ему повезло: тогда за него вступились серьезные люди, поскольку самостоятельно он бы эту проблему не решил, поскольку только-только приехал в лагерь. После этой истории знакомого предупредили, что в зоне ни в коем случае нельзя рассказывать о своей личной жизни!

В тюремном мире очень много запретов для интимной жизни. Фактически единственный верный способ не попасть в «косяк» – заниматься исключительно классическим сексом, нигде и ничего больше не трогая. Оральным сексом лучше не заниматься вовсе, поскольку в нем допускается лишь возможность снять себе проститутку или же найти девушку, с которой никогда не будешь целоваться. Естественно, что при таком подходе незнакомые термины из сексологии автоматически заносят в разряд «стремных» (в данном случае позорных, "петушиных").

Это не значит, что всякими «нехорошими» вещами никто на свободе не занимался, – об этом просто молчат.

В «гарем» можно заехать и за то, что не ответил на некоторые оскорбления. К примеру, если послали на три буквы и человек промолчал, значит туда ему и дорога.

Но зек может стать «петухом» и за, казалось бы, обычные, бытовые поступки. С «отсаженными» нельзя контактировать. Все, до чего дотрагивается «опущенный», сразу же «фаршмачится» (т. е. переходит в разряд вещей для "петухов"). Это правило не касается только «запретов» (запрещенных в зоне вещей), которые иногда и прячут у «отсаженных». Рассказывали, как некоторые из них проносили мобильные телефоны из жилой зоны в рабочую прямо в трусах. И зеков это абсолютно не смущало. Еще «опущенных» можно бить (палками или ногами) и использовать по второму назначению.

Мне рассказывали, что в некоторых зонах специально для «петухов», чтобы они не брались за ручки, в дверях были вбиты гвозди. У них свои столы, нары, унитазы, краны, все своё, что «мужикам» трогать нельзя. Поэтому, если зек возьмёт у «опущенного» еду, сигареты, выпьет с ним чаю или сядет поесть за его стол, то сам попадёт в низшую зоновскую касту. Конечно, если это не сделано "по незнанке" (когда человек не знает, что перед ним «петух», или что вещь "зафаршмачена").

"Опущенные", где бы они ни появлялись, сразу должны предупреждать людей о своём социальном статусе, чтобы им определили место и были поаккуратнее. Но бывает, что «петух» упорно не желает рассказывать окружающим о себе. Люди пьют с ним чай, едят за одним столом, берут вещи, когда же выясняется, что это «обиженный», возникает естественный вопрос: что делать со всеми, кто общался с этим человеком? А ничего, "по незнанке это не страшно". «Петуху» же «отсаживают» голову, т. е. бьют, минимум, до потери сознания.

Это вам не Калифорния

Две основные обязанности «обиженных»: сексуально удовлетворять заключённых и делать всю грязную работу в зоне. Бить их могут в воспитательных целях и так, для души, сколько угодно. Мне рассказывали случаи, когда «опущенных» будили ногой в лицо, чтобы те шли убирать туалет.

В зоне, где я сидел, ещё в начале моего срока «обиженный» был обязан прижиматься к стене, когда по коридору проходил "мужик".

Если нет места, куда положить «опущенного», то он может спать прямо под нарами. На этапах, в транзитных камерах все «петухи» должны сидеть либо возле двери, либо возле туалета. В общем, чтобы выжить в зоне, будучи «петухом», нужно иметь определённый тип личности, поскольку не каждый сможет вытерпеть постоянные унижения, побои, домогательства и полное уничтожение человеческого достоинства, которым подвергаются "обиженные".

Правда, и «опущенные» отличаются не меньшей жестокостью. Старожилы мне рассказывали, что в одной из колоний решили провести эксперимент, и «петухов» со всей зоны поселили в одном отряде, чтобы никто их не трогал, и они могли спокойно себе жить. Так вот, не успели милиционеры это сделать, как «обиженные» создали в отряде точно такую же иерархию, что и во всей зоне: там появились свои «блатные», "мужики" и «опущенные». Но, в отличие от остальной зоны, в этом отряде иерархия поддерживалась благодаря нечеловеческой жестокости (в принципе, оно и понятно). Эксперимент пришлось прекратить.

Не знаю, как в других лагерях, но в нашей зоне «петухов» всегда можно было внешне отличить. Не только по одежде, у них был какой-то особый отпечаток на лице. Было видно, что эти люди попали в «гарем» не зря.

Однако, несмотря на все побои и унижения, у «опущенных» есть некоторые права и социальные гарантии.

Во-первых, все «петухи» делятся на рабочих и не рабочих. Рабочие оказывают сексуальные услуги, не рабочие, соответственно, нет. И никто не имеет права заставить «опущенного» заниматься сексом против воли – это беспредел. Конечно, всегда можно сделать так, чтобы «обиженный» "захотел" этим заниматься, но это уже перегибы на местах и чаще всего интимные услуги предоставляются по обоюдному желанию.

Во-вторых, за секс нужно обязательно платить. Если заключенный не платит «пробитому» за секс, значит, он делает это по любви. А у кого может быть любовь с «петухом»? Правильно, у такого же «гребня». Вообще, в плане оплаты за уборки или за другие услуги «опущенных» не «кидали»: платили в полном размере и всегда вовремя, поскольку они и так обижены жизнью, куда уж больше издеваться! Поэтому очень часто у заключенных с низким социальным статусом в материальном плане дела обстояли гораздо лучше, чем у зеков с более высоким статусом.

Вообще, в отношении к «петухам» проявляется суть заключенного. ЗК делятся на два лагеря, тех, кто пользуется услугами «дырявых» с удовольствием, не видя в этом никаких проблем, и тех, кто избегает подобных вещей, считая их активной формой гомосексуализма. Первых в зоне не так-то уж и много, тем более в последнее время, когда милиция активно взялась за искоренение интимных услуг. Не знаю, как в других лагерях, а в нашей колонии, администрация добилась огромных успехов в этом деле. У нас зеки, перед тем, как обратиться к «петуху» с предложением заняться сексом, трижды думали: нужно ли им это.

Не плохо

Но вот что интересно. Несмотря на плохое положение «обиженных» в зоне, некоторые заключенные сознательно и абсолютно добровольно шли в «гарем». На моей памяти несколько человек специально что-то брали у «обиженных» или садились есть за их стол. Кое-кто делал это из протеста против чего-нибудь, у кого-то просто не выдерживали нервы. Но находились зеки, которые за время отсидки начинали понимать, что им нравится секс с мужчинами, причём, во всех его проявлениях.

Последние расцветали в «гареме», у них появлялся румянец, и они начинали жить активной сексуальной жизнью.

Мне всегда казалось, что столь жестокое отношение к «петухам» возникло как средство защиты против возможного распространения садомии. Психологи давно доказали, что в закрытых однополых коллективах возникает так называемый ложный гомосексуализм, Фрейд это явление называл приобретенной перверсией. Находясь долгое время среди мужиков, волей-неволей начинаешь присматриваться к некоторым из них, как к возможным объектам желания. Нет, конечно, все остаются гетеросексуальными, но женщины вдалеке и со временем становятся несколько абстрактным понятием, поэтому у многих внимание переключается на «своих». Кто-то скрывает это даже от себя, но есть те, кого подобное положение вещей совершенно не смущает. Бывали случаи, когда перед длительным свиданием с женой зек шел к «петуху», чтобы "скинуть напряжение и не ударить на свиданке лицом в грязь".

Помню, мне рассказывали о том, как между одним «мужиком» и «петухом» возникла настоящая любовь. Они даже планировали жить вместе после освобождения, и «опущенный» собирался ради любимого сменить пол. Скорее всего, после того, как они вышли на волю, эти планы забылись, поскольку подобные мысли выветриваются, как только зек видит вокруг себя настоящих женщин. И «петухи», если они не являются идейными гомосексуалистами, начинают вести нормальную жизнь, так же, как и те «мужики», которые их пытались «купить». Зона постепенно забывается, но осадок остаётся, у некоторых на всю жизнь.

Глава XLIV Зечки

Что бы там ни говорили, а женщины при отсутствии физической близости с противоположным полом страдают не меньше, чем мужчины, и совершают иногда поступки, которые никак не ассоциируются с поведением дамы.

Закон суров и не щадит никого: наказание несёт любой преступник, будь то женщина или мужчина. Хотя, конечно, стоит отметить, что для слабого пола в Уголовном кодексе предусмотрены определённые послабления. Так, женщин не расстреливают, не приговаривают их к пожизненному заключению и очень редко присуждают им более двадцати лет лишения свободы (максимальный срок, который предусмотрен в Беларуси – 25 лет).

Преступления женщины совершают разные, но лично мне попадались, в основном, убийцы или торговки наркотиками. Более того, судя по рассказам зеков, приезжавших с этапов, им тоже, в основном, встречались среди заключенных эти две категории представительниц слабого пола.

Каждому свое

Вообще, как я понял, чтобы женщине в Беларуси попасть в зону, она должна совершить тяжёлое преступление, в остальных же случаях судьи стараются ограничиться «химией» (исправительным учреждением открытого типа), либо колонией-поселением (нечто среднее между зоной и "химией"). Поэтому в лагерях, в основном, сидят убийцы, наркоторговки, разбойницы и рецидивистки.

Причём, среди убийц большинство – это те, кто лишил жизни любовников или мужей из ревности, измены или из-за побоев.

Помню, мне рассказывали про женщину, которая, чтобы отомстить бывшему возлюбленному, спалила его дом, пока тот был в командировке. А вместе с домом – и всех его родственников: мать, брата, жену брата вместе с новорожденным ребёнком. Она просто приехала к дому с канистрой керосина, подперла дверь, облила горючим стены и подожгла. Говорили, что этой женщине дали один из максимальных сроков в Беларуси – более двадцати лет, но, даже услышав приговор, она кричала бывшему любовнику, что выйдет и отомстит ему. Срок её не смутил, но вот услышав сумму иска, женщина упала в обморок.

Хватало среди зечек и женщин, отрезавших своим благоверным мужские достоинства за то, что те использовали их на стороне.

И очень много было тех, кто убил своих мужей и сожителей из-за постоянных побоев. Причём, истории этих преступлений будто написаны по одним лекалам: муж или любовник бил-бил, бил-бил, бил-бил… Женщина терпела-терпела, иногда пробовала обращаться в милицию, но в этой сфере наше законодательство очень плохо разработано, и хорошо, если мужчину сажали на «сутки», после которых он зачастую начинал бить супругу ещё сильнее. А женщины у нас народ стойкий и обычно терпят до последнего, но потом, бывает, не выдерживают и убивают своих истязателей.

Вообще, я считаю, что государство должно ужесточить меры наказания за «бытовое» насилие и серьезнее контролировать ситуацию, поскольку отношения в семьях, где мужчина бьёт женщину, со временем, перерастают в своеобразную гонку: кто быстрее убьёт своего партнёра! По этапам ездило не только очень много женщин, убивших своих мужей за рукоприкладство, но и мужчин до смерти забивших своих жен.

Но есть категория убийств, распространённых среди женщин, которых я практически не встречал в мужских зонах. Это убийства своих малолетних детей. Конечно, мужики тоже лишали жизни своих отпрысков, но они убивали, в основном, уже взрослых детей во время совместных попоек или когда те забирали пенсию у стариков.

У женщин же, наоборот: они, преимущественно, лишали жизни новорожденных и маленьких детей, которых либо выкидывали, либо душили. Чаще всего, это делали молодые матери-одиночки, случайно забеременевшие, упустившие время для аборта, и абсолютно не знающие, что предпринять дальше. В женских зонах их презирали и «опускали», делая «ковырялками» (сродни «опущенным» в мужских лагерях – самой низшей касте, из названия понятен род их основных занятий).

Вторая по популярности категория преступлений была наркоторговля. По этой статье сидели либо цыганки, либо молодые, так сказать, «клубные» девушки.

Как мне рассказывали зеки, торговля наркотиками у цыган была поставлена своеобразно: зелье в семьях обычно продавали женщины и дети. И даже, если продажей занимались мужчины, вину на себя старались взять жены, многие из которых отправлялись в тюрьму, как на работу.

"Ковырялки" и не только

В женских зонах, как и в мужских, есть строгое разделение на касты. Как мне рассказывали зеки, это «воровайки» или «блатнячки», "коблы", «помойницы» и "ковырялки".

По рассказам тех же зеков, в женских камерах СИЗО и зонах гораздо больше жестокости и беспредела, чем у мужчин. Возможно, это связано с большей эмоциональностью женщин, которая таким истеричным образом вырывается наружу, но и унижения, и сексуальные домогательства, например, к «ковырялкам» у дам гораздо более жестокие и изощренные.

Сами зечки в разговорах не скрывают, что у них распространены лесбийские отношения. Иногда «коблы» (активные лесбиянки, практически мужики в юбках) заводят себе целые гаремы из «ковырялок», которых потом ревнуют, и из-за которых выясняют отношения. Женщинам нужны любовь, чувства и эмоции, нехватку которых таким извращённым образом они пытаются компенсировать.

Насколько я знаю, переход из низших каст в высшие у женщин также невозможен, как и у мужчин.

Любовь и дети

Женщинам в тюрьмах очень не хватает мужского тепла, поэтому, например, когда зечке приходит посылка, охранники режут колбасы, огурцы, морковь небольшими кусками. Женщины же составляют их обратно, складывая в пакеты.

Бывало, летом в СИЗО мужики, приезжая из ИВС, куда их возили на допрос к следователю, рассказывали, как милиционеры, чтобы не было так душно в камерах, открывали «кормушки» (небольшие окошки в дверях, куда подают пищу). И, если напротив сидели женщины, то они с радостью демонстрировали то, за что в стриптиз-клубах отдают большие деньги. Взамен они хотели увидеть лишь одно, что зеки охотно им показывали.

На Володарке огромное количество женских «маляв» (записок), которыми обменивались зеки по «дороге» (межкамерная связь) были любовными. Мужчины находили себе «подруг» в женских камерах и между ними завязывались бурные романы по переписке.

Одна зечка могла флиртовать с огромным количеством мужиков. В письмах все они были молодыми и прекрасными гуриями, но чаще всего подобными переписками занимались прошедшие не один срок, старые, прожженные и повидавшие жизнь тетки. Хотя и мужики, в основном, были им под стать.

Кроме планов на светлое будущее, дамы слали в письмах свои эротические фантазии, которые зеки берегли и читали за шторкой в специально отведённом для этого месте.

Многие женщины в зоне всеми силами старались забеременеть, поскольку дети – это наиболее надёжный способ попасть под амнистию и уйти на условно-досрочное освобождение. Про соблазнения охранников сказано и написано много. Но вот о том, как зеки, начитавшись женских откровений, запаивали в пакетики и отправляли своим «возлюбленным» то, что получалось после чтения, а те использовали эти пакеты в попытках «залететь», знают немногие.

Судьба у детей, которых родили лишь для того, чтобы поскорее освободиться, в большинстве случаев незавидна. Конечно, были женщины, у которых материнский инстинкт побеждал. Но хватало и тек, которые, освободившись, оставляли детей на вокзалах, около приютов или просто бросали, где придётся, ведь многие до посадки были пьяницами и алкоголичками, а от этой слабости тюрьма редко избавляет.

Мужские и женские зоны по режиму содержания практически похожи: говорят, у женщин, так же, как и у мужиков, даже нет горячей воды в кранах. И, естественно, такая "школа жизни" оставляет в душе глубокие шрамы. Но, глядя на зечек, досиживающих срок после колонии на женской «химии» (она была относительно недалеко), я видел, что все они хотят быть привлекательными и стараются снова стать женщинами. И, несмотря, на все старания пенитенциарной системы, и на то, что теряли они в зонах гораздо больше, чем мужчины, у некоторых это получалось. Хотя стеснялись они уже гораздо меньше.

Глава XLV Братцы – "козлики"

Есть такая категория зеков – «козлы». Казалось бы, что о них говорить: «козлы» они и в Африке «козлы». Но нет! Не все так однозначно.

Все просто: «козлы» – это заключенные, работающие на администрацию: завхозы, дневальные, бригадиры, санитары в санчасти. Поскольку они «навязывают» милицейские правила, их нужно не любить и всячески демонстрировать, «козлам», что они не «мужики». Более того, судя по рассказам старых зеков, раньше так и было: «козлы» сидели практически на уровне «нечисти» (представители ряда самых низших каст в тюремной иерархии, кроме того, это зеки, морально, да и физически нечистоплотные). Сейчас же все наоборот – быть «козлом» не то, что не стыдно, за эти должности борются, их вырывают друг у друга из горла.

Власть

В нашей колонии реальной властью среди заключенных обладали именно «козлы». Они были накоротке со всей администрацией. Если у зека появлялись какие-то проблемы, и он не знал, как решить их напрямую с милицией, то обращался к «козлу» и тот практически всегда добивался нужного результата. Конечно, если хотел помогать.

Вообще, милиция во многих вопросах действовала с оглядкой на завхозов и бригадиров. Бывало так, что решающим оказывалось именно их слово. Если зек долгое время занимал какую-либо должность, то администрация считала его уже почти «своим». Один завхоз вообще, не стесняясь, здоровался за руку с оперативником. Почти все бригадиры и завхозы были на «ты» с милиционерами. Это было знаком особого доверия, поскольку по правилам внутреннего распорядка заключенные обязаны обращаться к представителям администрации на «вы», как и милиционеры должны с зеками употреблять эту форму вежливого обращения.

Конечно, завхозам не следовало сильно наглеть, поскольку человека могли и лишить должности. Хотя я знал «козлов», которые, при желании, способны были сильно испортить жизнь кому-нибудь из милиционеров не очень высокого ранга, таким авторитетом они обладали. Ведь нельзя забывать, что зек, общаясь со своими надзирателями, всегда ведет себя аккуратно, стараясь не сболтнуть лишнего. А умный зек, ко всему прочему, всегда старается анализировать поведение и слова охранников, следить за их взаимоотношениями и узнавать слабые места. Поэтому опытные «козлы» всегда знают кому, что, когда и как нужно сказать, чтобы попытаться настроить милиционеров против своего товарища. Конечно, это уже крайние меры, поскольку заключенный в подобной игре рискует больше.

У каждого «козла» есть кто-то из администрации, под чьим патронажем он находится и чью политику проводит. И, наоборот, есть милиционеры, желающие поставить на это место «своего» зека. Учитывая, что должностей для заключенных в зоне не так уж много, за каждую из них идет постоянная борьба, причем, на всех уровнях: зеки борются друг с другом, милиционеры между собой.

Бывали случаи, когда желая как-то поддеть милиционера, его коллега «бил» именно по "козлу".

Большие плюсы – большая ответственность

Но, несмотря на подобные перегибы, которые случались очень редко, зекам, занимающим должности, жилось намного лучше остальных заключенных.

"Козлам" разрешалось многое из того, чего были лишены зеки: фарфоровые кружки, ложки из нержавейки, вилки, плитки, крупы, игровые приставки, дезодоранты… Они могли свободно ходить по зоне. Дополнительные свидания, посылки, звонки вне очереди и без ограничения времени. И, самое главное, почти стопроцентная уверенность в том, что уйдешь домой раньше положенного срока.

Зеков при должностях баловали везде, где только можно. И это понятно, поскольку ответственность на них тоже лежала огромная. Быт и порядок в отряде, как и рабочий процесс на промке (промышленная зона), фактически полностью на плечах «козлов», которые, выступая в роли своеобразных посредников, с одной стороны, пытались довести до зеков и воплотить в жизнь требования администрации, а, с другой, указать милиционерам на нужды заключенных.

И вот тут-то проявлялся реальный характер "козлов".

Портфель можно держать по-разному

Я не встречал ни одного завхоза или бригадира, который бы хотел занять пост, думая о мужиках и их проблемах. Нет. Каждый из них заботился, в первую очередь, о себе и об улучшении собственной жизни. В принципе, это естественно: зона не место, где следует переживать о других, сначала нужно решить свои проблемы, а уже потом, если останутся время, силы и желание, можно начать помогать другим.

Но и забота о себе бывает разной: кто-то пытается минимально ущемлять интересы окружающих, а есть люди, которым абсолютно наплевать на всех.

Нашему сектору (подъезд в котором живут два отряда) повезло с завхозами, – они блюли свои интересы, не забывая об ответственности за людей, которую взвалили на себя. Когда милиция пыталась зажать нам гайки, придумывая новые дурные директивы, завхозы их, конечно, приводили в жизнь, но так извращая, что мы не ощущали усиливающегося давления. Некоторые распоряжения администрации наши «козлы» откровенно пропускали мимо ушей. Потом начинали ходить, разговаривать с милицией, пока та не отменяла своего приказа.

Наш сектор был единственным, на котором еще на полулегальном основании оставался пикет – необходимая вещь для зека.

Быть или стоять на пикете или атасе, означает стоять в дозоре и предупреждать людей о приближающейся опасности. Самая большая опасность в зоне – милиция, поэтому пикетер (тот, кто стоит на пикете) предупреждает зеков об ее подходе к сектору, пробегая по спальням. Естественно, такая ситуация администрации не могла нравиться, поскольку нельзя ни отобрать запреты (запрещенные в зоне вещи), которые есть практически у каждого зека, ни написать бумагу о том, что кто-то из зеков нарушал правила внутреннего распорядка и, например, спал. Ведь когда милиционеры заходили в отряд, все зеки, предупрежденные пикетером, смирно сидели на нарах и ждали когда милиция уйдет.

На моей памяти не раз и не два у нас пытались отобрать пикет, но постоянно завхоз шел и решал этот вопрос в нашу пользу. В остальных же отрядах «козлы» не только полностью выполняли требования администрации, но и добавляли кое-что от себя. Поэтому, например, если мы могли днем вздремнуть, главное было не прослушать пикет и не попасться милиционерам на глаза, то в соседнем отряде даже думать не могли о дневном сне. Весь быт в отряде зависит от «козлов». Даже обычный поход в баню по выходным может пройти совершенно по-разному, либо заключенный сможет мыться, сколько захочет, либо же у него будет строго полчаса и не минутой больше.

После освобождения я встречался с людьми, вышедшими позже меня, и они рассказывали, что завхозом на нашем секторе стал парень, который разрешил курить, лежа на нарах (грубейшее нарушение) и, вообще, дал полную свободу зекам. Естественно, долго на должности он не пробыл.

С бригадирами на промзоне была такая же ситуация: в зависимости от того, какой человек получал в руки портфель, такие условия труда и зарплаты были у зеков.

Карелия, она такая

Почему-то у белорусских зеков было твердое убеждение, что Беларусь – "козий край", где вся власть в тюрьмах и зонах – у «козлов», и от воровской идеи не осталось и следа. А вот Россия, это да, это страна, где живут и, самое главное, сидят по понятиям.

В нашу зону этапом приехал парень, отсидевший в России два срока. Да, рассказал он, первый раз попал в зону, где жили по понятиям, были смотрящие и сидели, в принципе, весело и непринужденно. Но вот вторая ходка далась моему знакомому очень тяжело.

Зона стояла в Карелии недалеко от финской границы. Это, в принципе, единственный ее плюс. Во всем остальном колония была ужасной. Всю власть там милиция отдала «козлам». Знакомый рассказывал, что видел своего отрядника буквально пару раз за несколько лет.

У древних было прекрасное высказывание: "Нет страшнее тирана, чем бывший раб". Эта мудрость полностью себя оправдывала в Карелии, где «козлы» так закрутили режим, что обычным заключенным было не продохнуть.

Как только в зону привозили партию зеков, их сразу били, всех, без разбора, чтобы поняли, куда попали. Причем, милиция этого делать не мешала.

Первые издевательства над зеками начинались в карантине (отдельном место в колонии, где держат заключенных две недели перед тем, как отправить жить в зону), чтобы они сразу приучались к местным нравам. Знакомый рассказывал, как их заставляли часами стоять строем и смотреть в затылок соседу спереди, а кто отведет взгляд, того били. После подъема нужно было успеть за пару минут одеться, обуться, помыться и выйти на зарядку. Если человек чего-то где-то не понимал или делал не так, – его били. Своих вещей у зеков практически не было. Есть собственные продукты и пить свой чай можно было в течение одного часа в сутки, при этом на сотню человек было четыре розетки и попробуй, успей вскипятить воду! Сидеть можно было только в ленинке (комнате, где стоит телевизор и проходят собрания) на скамейках. В общем, обычному зеку очень тяжело было там сидеть, поэтому мой знакомый кое-как пробился в дневальные и сам стал ущемлять других заключенных, а при первой возможности уехал досиживать срок в Беларусь. Когда он приехал в нашу зону, то первое время ждал, когда в карантине начнут бить. Потом понял, что в Беларуси этим не занимаются, и понемногу успокоился.

Завхозы в авторитете

"Козлами" обычно ставили авторитетных зеков, которых бы слушались и, желательно, боялись остальные.

Когда кто-нибудь возвращался с «крытой» (тюрьма, где сидят злостные нарушители порядка содержания, которым дают до трех лет, а после «крытки» зек возвращается досиживать срок в свою колонию), все гадали, кем его со временем сделают: бригадиром или завхозом. И, если человек был толковый, то рано или поздно он обязательно становился "козлом".

Знакомый, приехавший с «крытой», рассказывал про одного бывшего блатного, полностью поменявшего взгляды на жизнь.

"Вернусь в зону, стану «козлом» и буду «душить» этих зеков!" – говорил он перед отправкой в родную колонию.

И в этом можно было не сомневаться, поскольку человеком он был серьезным и "в авторитете".

Многие зеки, поняв, что сейчас выгодно дружить с милицией, переметнулись из блатных в бригадиры и завхозы.

Как сказал мне один бывший нарядчик в ИК: "Зоны «сломали» (перевели их полностью под власть милиции) не «козлы», а дополнительные посылки и свидания".

Глава XLVI "Запретная" тема

В зонах запрещают многое. Причем, несмотря на то, что все исправительные учреждения находятся в одной системе, списки «запретов» в колониях разнятся.

Собираясь переезжать в другую зону, тюрьму или «химию», заключенный всегда пытается узнать, чем можно пользоваться на новом месте, а чем нельзя. Это абсолютно не означает, что зек собирается оставить или выкинуть запрещенные вещи, это означает лишь то, что он попытается их спрятать получше. При переезде зека могут обыскивать по несколько раз, но, сделав тайники, он будет во время обысков использовать все свое обаяние и красноречие, чтобы отвлечь милиционеров и немного притупить их бдительность.

Кто ищет, тот всегда найдет

Когда я ехал на «химию» (исправительное учреждение открытого типа, практически – полусвобода), из зоны, где отсидел несколько лет, меня обыскали три раза. Первый и самый лёгкий «шмон» (обыск на тюремном жаргоне) провели зоновские милиционеры. Поскольку они знали меня довольно долго и помнили, что я еду почти на свободу, то слегка осмотрели мои вещи, поговорили со мной, пожелали удачи и оставили ждать конвойных, которые должны были отвезти меня в СИЗО.

Потом приехали конвоиры и провели второй обыск. Поскольку со мной они были абсолютно не знакомы, то «шмонали» тщательно, полностью перевернув мои вещи, раздев догола и заставив приседать. Не обнаружив никаких «запретов» (запрещенных вещей), мне разрешили одеться, посоветовав не сильно складывать вещи, поскольку в СИЗО меня будут обыскивать еще раз.

В СИЗО меня «шмонали» так, будто местные милиционеры не доверяли не только мне, но и своим коллегам. Все мои пожитки вывернули наизнанку, прощупали везде швы, заглянули во все щели и, наконец, найдя щипчики для ногтей, которыми я официально пользовался весь срок, и еще какую-то бытовую мелочь, сказали, что это «запрет», отобрали и выкинули.

Вообще, зека «шмонают» в каждом перевалочном пункте, причем, так, будто до этого его никто не обыскивал, и поэтому опытные заключенные во время переезда не складывают вещи: все равно бесполезно.

Куда бы ни приехал зек, местная милиция всегда отыщет что-то запрещенное. А найдя, старается это отобрать и выбросить, поскольку всем лень заморачиваться и оформлять вещи на склад. Я говорю не о таких «запретах», как мобильники, оружие или наркотики, а об абсолютно невинных бытовых предметах. У одного моего знакомого при переезде из зоны на «химию» отобрали и выкинули очки, поскольку он не взял справку в санчасти о том, что близорук. У него даже мысли не возникло, что подобная бумага может понадобиться, ведь он весь срок отходил в этих очках, и никогда ни у кого не было вопросов по их поводу. А сейчас милиционерам из СИЗО они показались грозным оружием!

Нитки, иголки, ножницы, цветные ручки, пена для бритья – вот не полный список предметов, запрещенных в СИЗО, но которыми можно было спокойно пользоваться в зоне. И все это приходилось либо хорошо прятать, либо оставлять при переезде из одной колонии в другую, потому что в пути эти вещи все равно были бы отобраны, несмотря на то, что и в одном, и в другом лагере они были разрешены. Поэтому можно сказать, что у всех зеков были запрещенные предметы, главное, – хорошо поискать.

"Шмон" – это немного "фарта"

Когда зека обыскивают, он всегда надеется на удачу или «фарт», как её называют. Ведь прекрасно подвешенный язык – это не панацея, а всего лишь инструмент способный немного увеличить везение.

Но бывают случаи, когда приходится рассчитывать только на удачу, поскольку лично при таком «шмоне» заключенный присутствовать не может. Например, когда обыскивают помещение: спальню в зоне или камеру в СИЗО, или же комнату на "химии".

По закону во время обыска в помещении должен присутствовать кто-нибудь из зеков, который, если милиция найдёт «запрет», сможет подтвердить, что его не подкинули, – это с одной стороны. А, с другой, указать обыскивающим, на чьем спальном месте они нашли запрещенный предмет. Если у зеков есть выбор, то они всегда стараются оставить человека который сможет интересными историями немного ослабить бдительность администрации. Ему даже могут специально указать тайники, от которых он должен отвлекать внимание любой ценой.

Остальные заключенные, если есть такая возможность, стараются подсмотреть за тем, как идёт обыск.

Мой знакомый рассказывал, как поставил две бутылки с брагой в сумке прямо у себя под нарой. Поскольку в «кешарке» (комнате, где хранят сумки или «кешара», другим словом) был ремонт, зеки держали свои баулы под кроватями. На бутылки он нацепил по презервативу, которые уже прилично надулись и не давали закрыть замок, поэтому знакомый просто накрыл их полотенцем. Полотенце сразу же предательски уперлось в нару. И тут в сектор "пришел шмон".

Всех выгнали в коридор и моему знакомому (назовём его Саша) пришлось с замиранием сердца смотреть в дверную щель, как обыскивают его спальню.

Сначала к нему в хаток (две нары, проход между ними и тумбочка) зашла одна группа контролёров. Они перевернули вверх дном тумбочку, пораскидали тетради, но нары и сумки под ними не тронули. "Получается, что хаток и не обыскивали, раз нары застелены", – вспоминает Саша. Потом туда пошла вторая «стайка» контролёров, которые конкретно нацелились «прошмонать» спальные места. Тут мой знакомый и обмер. Контролёры медленно приближались к хатку. "Делать нечего, я приготовился к тому, что меня посадят на полгода в БУР (барак усиленного режима), и побежал искать «торпеды», – вспоминает Саша.

Когда он вернулся, готовый понести справедливое наказание за брагу, оказалось, что контролёры перевернули матрас, разбросав постельное белье, а под нару даже не заглянули.

Так, под носом у милиционеров во время обыска и простояли две бутылки с алкоголем в открытой сумке. Это был «фарт» в чистом виде.

Чем лучше работают опера, тем слабее обыски

Я заселялся в свой отряд как раз после очередного обыска. Когда зашёл в барак, у меня сложилось ощущение, будто здание пережило серьёзный бой: напольные листы ДСП были оторваны и поломаны ("взорваны", – говорили зеки, и этот термин подходил, как нельзя, лучше), нары сдвинуты к середине спален, вещи свалены в кучи или разбросаны по коридорам. Во время того обыска, только в одном из тайников нашли тринадцать(!) мобильных телефонов.

"Шмоны" проходили подобным образом еще некоторое время, а потом начали ослабевать: полы уже не «взрывали», нары почти не передвигались, вещи раскидывали, но гораздо меньше.

Плановые обыски в секторах проводили примерно раз в полгода: один – в середине лета, второй – перед Новым годом. Хотя эти «шмоны» должны были происходить неожиданно, многие зеки знали о них заранее, поскольку всех завхозов и бригадиров предупреждали милиционеры. Те, в свою очередь, рассказывали о приближающейся беде своим знакомым, а те – своим. В итоге, к обыску все были готовы. Да если бы никто и не предупреждал, ничего бы не изменилось, – эти «шмоны» проводили каждый год, примерно в одно и то же время…

В день "большого шмона" (как называли его мужики) после утренней проверки зеков не распускали, как обычно, а заставляли стоять и ждать. Потом во все «локалки» заходили милиционеры, сначала обыскивали заключённых, а потом шли в здание, где проводили около двух-трех часов. Все это время народ топтался на улице, волнуясь и ожидая окончания «шмона», а зимой еще и замерзая. В здании же из заключенных оставались только завхозы.

Так вот, если вначале, когда я приехал в зону, милиционеры обыскивали помещения все то время, которое там находились, то под конец моего срока они просто три часа слонялись из угла в угол, поскольку «шмон» должен длиться определённое время.

Дело в том, что кроме небольшого количества самодельных ножиков, пригодных только для нарезки продуктов, и «мурзилок» (самодельных журналов эротического содержания), ничего запрещенного у зеков не осталось. За свой срок я видел, как администрация не спеша отбила все желание у заключенных связываться с «запретами». Оперативники создали прекрасную сеть из стукачей и провокаторов, которые своей деятельностью поддерживали у зеков недоверие друг к другу. Кроме этого, в зоне повесили таксофоны, и от мобильников постепенно отказались. Когда же я освобождался, многие зеки избавлялись и от самодельных ножей (неизменного атрибута тюремного хозяйства), поскольку гораздо легче было взять нож официально, чем прятать от всех заточку.

Глава XLVII Полусвобода или полузаключение?

На «химию» хотят попасть многие зеки, поскольку это уже наполовину свобода. Но далеко не всем это удается. И далеко не всегда то, с чем сталкиваются заключенные в ИУОТ, оправдывает их ожидания…

«Химия» или официально ИУОТ (Исправительное учреждение открытого типа) считается ограничением, а не лишением свободы, а это «две большие разницы», как говорят в Одессе! У зеков появляется больше прав, но и больше ответственности. В идеале этот социальный институт должен постепенно вводить заключенного в общество. Кроме того, есть «химии», куда «закрывают» по приговору суда за мелкие преступления.

Большая разница

Любимым развлечением зеков на «химии» было «виснуть в Таборе». Вообще они пользовались всеми сайтами знакомств, но Табор почему-то был самым популярным. Подолгу отсидев без женщин и телефонов, они пытались максимально быстро наверстать упущенное.

«Химики» хорошо «наследили» на сайтах знакомств. Один раз мой сосед по комнате написал девушке совершенно другой адрес в качестве домашнего – за несколько остановок от нашей богадельни, и даже указал другую улицу, на что она ответила: «Химик? Не знакомлюсь!» Хотя попадались и девушки, которые начинали встречаться с зеками. Но эти отношения почти всегда были мимолетными, хотя и наполненными страстью и переживаниями. Были даже дамы, которые встречались с несколькими зеками по очереди, – видимо, входили во вкус.

Поэтому большинство «химиков» ложилось спать часа в два-три ночи, при том, что подъём был в шесть утра. Распорядок дня на «химии» походил на лагерный: подъём, отбой, проверки, по выходным лекции для заключённых. По составу милиционеров ИУОТ тоже было зоной в миниатюре: опера, режимники, отрядники, замполиты, зампоноры и прочие милиционеры.

Но «химия» – это не колония! Здесь зеки ходят на работу, могут по подписанному заявлению выйти на три часа в город, и даже взять паспорт из спецчасти, если чётко объяснят, для чего он нужен.

На «химии» у зека намного больше прав, чем в зоне, но и обязанностей прибавляется. Самые главные из них – полностью обеспечить себя и заплатить за комендатуру. В отличие от зоны, в ИУОТ заключенных ничем, кроме постельного белья, не обеспечивают.

Помню, как-то раз, уже будучи химиком, я сказал одному офицеру: «Мы здесь ресоциализируемся». На что он, улыбнувшись, ответил: «Вы здесь продолжаете отбывать наказание». В этом диалоге полностью отразилось фундаментальное различие между нашим и милицейским пониманием «химии». Для нас ИУОТ было «полусвободой», а для администрации – «полузоной».

Бывший зек – хороший зек

«Химии» делятся на два типа. На одни попадают по замене режима содержания из зон за хорошее поведение. На других же, так называемых «вольнячих», сидят те, кто получил «химию» за мелкие преступления, и поехал отбывать наказание в ИУОТ из зала суда.

Несмотря на то, что по всем логическим понятиям бывшие зеки должны отличаться большей суровостью и тягой к лагерным понятиям, у нас все было с точностью, но наоборот…

Попадая в ИУОТ после зоны, человек, чаще всего, старался забыть уголовные понятия и законы, быстрее от них отряхнуться и пойти дальше (не всегда и не всем это удавалось, поскольку для многих колония была единственным «развлечением» в жизни). На «вольнячей» же «химии» дела обстояли сложнее. Там нашлись «смотрящие» (в основном из тех, кто сидел раньше), которые пытались собирать общак, определили «петухов», убиравших туалеты, и попытались воссоздать все атрибуты зоны, которых, по недосмотру суда, были лишены. Об этом знали и наши милиционеры, и зеки, поскольку у всех там были знакомые. Пили на другой «химии» тоже намного больше. Да и нарушения они совершали чаще.

Единственное, что приходило на ум, когда мы думали о странном поведении сидящих там, это то, что они были не «пугаными» и не уставшими от зоны людьми.

Стоит или не стоит?

Досиживая последние недели в зоне, и готовясь ехать на «химию», я испытывал огромное облегчение от того, что больше не буду мыть ноги и стирать носки в ледяной воде. Но не тут-то было! Весь срок, который я отсидел в ИУОТ, я продолжал пользоваться холодной водой, потому что горячей не было, она даже не была предусмотрена. Зеки некоторое время предлагали поставить бойлер и сделать нормальный душ, но администрация решила, что не стоит рисковать, и спустила этот вопрос на тормозах.

«Химия» – это практически общежитие. Зеки живут в комнатах, где помещается от четырёх до бесконечности человек, в каждой из которых свой холодильник, чайник и все, что нужно для ведения хозяйства. Микроволновки запрещены, потому что они, якобы, как-то влияют на проводку. Мультиварками можно пользоваться только на общей кухне.

На входе в комендатуру вместо стола с вахтершей стояла дежурная часть и стальная решётка, которую милиционеры открывали, нажимая на кнопку. Окна тоже были зарешечены. В принципе, снаружи только решётки и вывеска могли сказать постороннему человеку, что здесь ИУОТ, а так – никаких заборов, ни вышек, ничего подобного. Хотя, судя по рассказам, некоторые «химии» все же были обнесены заборами.

В комендатуре всегда очень остро стоял вопрос оплаты за жильё. Вроде бы с зеков требовали относительно небольшие суммы (летом что-то около 10 рублей, зимой под 20 до перерасчета), но за что их платить, мы не понимали. Горячей воды нет, в комнатах и коридорах не жарко, живём по много человек в комнате, на каждом этаже только по одной электрической плите. Кроме того, у многих «химиков» были проблемы с работой, многим задерживали зарплаты. Когда милиционеры на собраниях поднимали должников и спрашивали, где деньги, минимум, половина отвечала, что либо нет работы, либо за неё не платят. Поначалу администрация пыталась как-то выбивать зарплату для зеков, по крайней мере, обещала разобраться, потом общий тон собраний изменился, и «химикам» стали говорить, что, если вы не можете оплатить комендатуру, чего вы вообще сюда приехали, сидели бы в зоне. Это притом, что зеки в своих отношениях с работодателем более бесправны, чем обычные работяги, и именно милиция должна представлять их интересы.

Недавно мне позвонил товарищ с «химии» и рассказал, что им сделали перерасчет по оплате за комендатуру за три последних месяца прошлого года, и все резко стали должниками. Правда, гасить задолженность разрешили до конца февраля, но все же…

«Ходят слухи, – сказал он мне в трубку – что ДИНовцы хотят сделать перерасчет чуть ли не за весь прошлый год. По крайней мере, одни милиционеры это опровергают, другие подтверждают». После этого мой товарищ грязно выругался.

В тесноте…

Ещё одна причина, по которой зеки не видели необходимости много платить за комендатуру – это ее сильнейшая перенаселённость.

Когда я попал на «химию», там с комфортом сидело человек восемьдесят, всем хватало мест в комнатах, и даже пара помещений была отведена под склады.

Потом прежний начальник «химии», получив звание подполковника, ушел на пенсию, и комендатуру начали постепенно заселять. «Заселять» немного не то слово, – в неё начали «трамбовать» людей. За год число живущих в ИУОТ зеков выросло с восьмидесяти человек до ста шестидесяти, при этом количество комнат увеличилось всего на две (освободили склады), и в них смогли разместить человек около сорока. Остальных заселяли в спальни, сдвигая нары плотнее и ставя новые. Милиционеры сами говорили, что «химия» уже «трещит по швам». На собраниях по выходным часть зеков не помещалась в актовом зале и вынуждена была топтаться в коридоре.

Когда я освобождался, «химиков» было уже около двухсот и, как утверждали некоторые представители администрации, – это был не предел, поскольку официально комендатура была рассчитана на триста человек. Откуда взялась эта цифра, когда и двести заключенных некуда было расселять? Как рассказывали некоторые милиционеры в частных беседах, прежний начальник «химии», чтобы уйти на пенсию подполковником, при подаче документов в ДИН о том, на какое количество мест рассчитано ИУОТ, вписал в фонд жилых помещений все комнаты, в том числе, и кабинеты администрации. По метражу вышло, что поместится триста человек. Начальник ушёл на пенсию, а на «химию» повезли зеков. Не знаю, насколько это было правдой, но помня старого начальника, я готов был в это поверить.

Второй причиной перенаселённости было то, что с нашей «химии» практически невозможно было освободиться досрочно. Раньше положенного срока уходили единицы. Чтобы уйти на УДО (условное досрочное освобождение) или «домашнюю химию» (более мягкое наказание, чем обычная «химия») нужно было пройти комиссию в ИУОТ, а потом – суд, который утверждал либо браковал результат комиссии. Окончательное решение принимал председатель районного суда, к которому относилась наша комендатура. Так вот, судя по рассказам милиционеров, именно эта председатель назвала перечень уголовных статей, по которым «химия» могла даже не предоставлять заключённых к рассмотрению на УДО. И так вышло, что по этим статьям у нас сидело процентов восемьдесят человек, и им пришлось досиживать срок до конца. Из остальных двадцати процентов уйти раньше времени могли тоже не все.

И получилось, что завозить начали намного больше людей, чем отпускать. Перенаселение, в свою очередь, вызвало постоянные очереди на кухне, в туалете и вообще везде, что тоже не способствовало желанию зеков расставаться с кровно заработанными копейками в счёт погашения задолженностей за жильё.

Несмотря ни на что

Но, несмотря ни на что, никто из зеков не хотел возвращаться в лагерь, хотя многие любили говорить о том, что лучше бы остались в колонии – была такая дурная привычка: ходить и ныть, что все не так. Однако жаловаться, в принципе, было практически не на что, потому что самое главное для заключенного – психологический комфорт, который во многом даёт отношение администрации. А милиция, несмотря на то, что мы были для неё наполовину зеками, каким-то краем ума понимала, что мы уже почти люди.

Глава XLVIII Предпоследний шаг к свободе

Основной вопрос, встающий перед «химиком», – это работа! На втором месте по важности идет отпуск. Об условно-досрочном освобождении я не говорю, поскольку эту проблему многим решить невозможно.

В колониях зеки находятся на полном соцобеспечении: их кормят, поят, одевают, моют и стригут. На качестве предоставляемых услуг акцентировать внимания не будем – главное, что они есть. На «химии» же (ИУОТ, исправительном учреждении открытого типа) ничего подобного нет – полное самообслуживание. От «химиков» иногда требуют даже то, чем они, по идее, не должны заниматься.

Не нашёл работу? Не работай!

В ИУОТ приезжают зеки, отсидевшие разные сроки. Некоторые получили лет пять-шесть и меньше, а кое-кто «отдыхал» в лагере довольно долго. За десять и более лет, проведенных в колонии, заключенные полностью теряют связи на свободе. Везёт тем, у кого есть родители или семья, поскольку о друзьях за столь продолжительное время можно забыть. Конечно, бывают верные товарищи, дожидающиеся зека, но это исключение. Чаще всего, заключенные именно на «химии» понемногу восстанавливают потерянные знакомства.

Освобождаясь, зеки полностью дезориентированы в обществе. В себя они более-менее приходят только месяца через два. Но, если уходя на свободу “подчистую”, они вольны распоряжаться своей жизнью, как хотят, то на “химии” у них есть масса запретов. Один из них – выход в город только с разрешения, и не более трех часов. Это ограничение очень мешает найти нормальную работу, поскольку за столь маленький промежуток времени много потенциальных работодателей не объедешь. А ездить нужно, поскольку те вакансии, которые предлагает милиция (если она хоть что-нибудь предлагает), как правило, низкооплачиваемые.

Я приехал на “химию” в так называемые “сытые времена”: работы кругом хватало, кое-где даже хорошо платили – некоторые зеки умудрялись получать по тысяче долларов. Но такие прибыльные места находили сами заключенные, поскольку милиция предлагала не самые завидные варианты. На “химии” я увидел ярко выраженное разделение на тех, кто зарабатывал хорошие деньги, и тех, кто трудился там, куда устроила милиция. Во втором случае не только платили копейки (средняя зарплата в 13–14 годах была полтора-два миллиона), но еще и задерживали зарплату. Доходило до того, что зеки слегка колотили работодателей, те вызывали наших милиционеров, которые забирали стремящихся к справедливости “химиков”, «вешали» на них нарушения и сажали в штрафной изолятор. Понять заключённых можно: мало того, что они работали по несколько месяцев без зарплаты, так еще и начальство предъявляло высокие требования, будто платило огромные деньги.

Глядя на то, какие рабочие места им предлагают, многие “химики” начинали сомневаться: уж не получают ли милиционеры за это бонусы, поскольку администрация не нашла ни одного предприятия, где бы хорошо или вовремя платили. Везде заключённые работали на рабских условиях. Поэтому те, у кого была такая возможность, старались устроиться самостоятельно. Если им это удавалось, милиционеры сразу же пытались пристроить туда побольше заключённых.

Работа в кризис прекрасна

Потом неожиданно, как снег в декабре, грянул кризис, и с работой вообще все стало очень грустно.

На «химии» появился специальный офицер, молодой парень, отвечающий за трудоустройство. Честно говоря, я не видел ни одного нового предприятия, куда бы он определил заключенных. Зато во время каждого дежурства он играл с зеками в настольный футбол, стоявший в холле, и у тех, кто каким-то образом нашёл работу, клянчил, чтобы они взяли с собой еще «химиков».

Один раз дошло до абсурда. Приехал парень из зоны и устроился к своему не очень близкому родственнику. Город, где находится «химия, небольшой, и поэтому все милиционеры знали, у кого работает этот зек. Администрация немного повозмущалась, но людей устраивать надо, а работы нет, и поэтому все успокоилось. А через пару месяцев этого парня вызывает к себе офицер, отвечающий за трудоустройство, и ненавязчиво предлагает взять на работу к родственнику еще «химиков». Работодатель, естественно, отказывается: во-первых, фирма у него небольшая, а, во-вторых, он не хочет лишний раз связываться ни с зеками, ни с милицией. После отказа администрация вдруг «вспомнила», у кого работает парень, и заставила его уволиться, не предложив взамен нормальной работы.

«Химик»? – Вы нам не подходите!

Со мной в ИУОТ сидел уже взрослый дядька, у которого действительно были «золотые руки». Он разбирался во всех механизмах и имел соответствующие разряды, образование и прочее. До нашей богадельни он отбывал наказание на «химии» в другом городе, где работал автослесарем. Когда его начали готовить на этап в нашу комендатуру, директор СТО лично ездил просить, чтобы такого ценного работника никуда не увозили. Естественно, «ценного работника» увезли.

В нашем городе он так и не смог найти нормальную работу. Его готовы были принять везде, куда бы он ни приходил на собеседование, но как только узнавали, что он «химик» энтузиазм сразу же пропадал.

Естественно, у некоторых были предрассудки против заключённых, вполне вероятно, что где-то и «химики» успели набедокурить, но многие просто не хотели связываться с постоянными проблемами, которые устраивали милиционеры.

Проблема раз, проблема два

Принимая «химика», работодатель сталкивается с огромным количеством трудностей. Ему постоянно нужно заполнять кучу бумаг, составлять на месяц вперёд графики работы, каждый день отмечать табели, указывая время прихода и ухода зека. Кроме того на «химии» периодически случаются «усиления», когда никого из заключённых не выпускают ни в город, ни на работу. И то, что в графике этот день отмечен как рабочий, и начальство рассчитывает на твой выход – милиционеров абсолютно не… интересует.

Чтобы «химик» вышел на работу в выходной, нужно писать дополнительный приказ, и еще неизвестно, подпишет ли его начальник. Кроме того, примерно раз в полтора-два месяца зека оставляют дневальным по комендатуре, откуда он тоже не может никуда отлучиться. Но и это еще не все: если на работе «химика» куда-то посылают с поручением или оставляют трудиться сверхурочно, то обязаны предупредить милиционеров, поскольку заключённому даётся определённое время на то, чтобы добраться с предприятия до комендатуры.

И вот что удивительно: администрация, не имея возможности нормально трудоустроить зеков, вела себя так, будто работы кругом было много, причем, разнообразной и высокооплачиваемой. Милиционеры утверждали, что главное, – это соблюдать распорядок комендатуры, и навстречу просьбам работодателей шли крайне неохотно.

Вот и оставалось «химикам» работать за копейки там, куда неохотно шли обычные граждане.

На недельку, до второго…

В одном ряду с проблемой трудоустройства стояла проблема отпусков – больная тема для заключённых.

Отпуска сродни длительным свиданиям в зоне и даже больше: это не только шанс психологически расслабиться и отдохнуть от МЛС, зеков и милиционеров, но и возможность почувствовать себя человеком, увидеть близких и, самое главное, после долгого отсутствия помочь им по хозяйству. В общем, для социализации отпуск – одна из важнейших вещей.

Когда я заехал на «химию», всем зекам был положен обязательный отпуск в течение первых двух недель пребывания в ИУОТ. Это делали для того, чтобы заключенный увидел родных, взял вещи, еду, деньги на первое время и, думаю, чтобы начинал осознавать себя свободным человеком.

В ИУОТ продолжительность отпуска зависит от расстояния до дома: если оно меньше ста километров, отпускают максимум на три дня, если больше, то отдохнуть можно до пяти дней, поскольку начальство понимает, что часть времени человек тратит на дорогу.

Не скажу, что в последующем ухудшении ситуации с поездками домой виноваты лишь милиционеры или зеки – произошёл обоюдонаправленный процесс. С одной стороны, некоторые заключенные в отпуске напивались, сбегали, совершали преступления, т. е. давали повод «закрутить гайки». С другой, – милиционеры с радостью этим пользовались, и усложняли ситуацию с отпусками во всех ИУОТ. Кроме того, как рассказал мне один офицер, в ДИНе (Департамент исполнения наказаний) кто-то додумался, что заключенных надо заставить заслужить отпуск, то разрешая его, то запрещая, чтобы посмотреть, как при этом он будет себя вести. И только потом, если заслужит, разрешить ему съездить домой. Не знаю, насколько это верно, но учитывая, что каждому «химику» хотя бы раз ставили препоны на пути к заветной поездке, причем, такие, что трудно было сдержаться, чтобы не послать всех и вся, – я склонен этому верить.

Когда я освобождался, отпуск на «химии» сократили до трёх дней в любую точку Беларуси, «положняковую» (которая положена) поездку домой сразу после зоны убрали, и постепенно начинали вводить новые правила контроля за «химиками, чтобы те не расслаблялись.

И зеки не расслаблялись: вместо того, чтобы готовиться к освобождению, они постоянно ждали каких-то новых проблем от милиции. И милиция их не разочаровывала.

Глава XLIX Я свободен?

Департамент исполнения наказаний (ДИН) постоянно жалуется, что среди бывших заключенных большой процент, вновь совершая преступления, возвращается в зоны. "Как так?"– вопрошали милиционеры у зеков, проводя многочисленные собрания. "Ну вот, как-то так", – все, что мы могли им ответить.

Возвращаться – плохая примета

Никто из тех, с кем я сидел, не рассматривал вариант «садиться» вновь. Все в один голос утверждали, что они в первый и в последний раз «оступились», и больше такого не повторится. Зеки занимались на стадионе, читали книги, смотрели клипы, мечтали и готовились к лучшей жизни на воле. И, тем не менее, некоторые из них, не успев и полгода погулять после освобождения, вновь совершили преступление и поехали обратно в зону. Были и те, кто продержался дольше. По моим наблюдениям, если человек пробыл на свободе более одного-двух лет, то вероятность вновь сесть резко сокращается.

По зеку практически всегда видно, сядет он еще раз или нет. По крайней мере, опытные заключенные почти без ошибки определяют это. Предполагаю, что и милиционеры, проработавшие в МЛС не один год, глядя на своих подопечных, заранее знают, кто из них вернется обратно. Но вот что удивительно: система построена таким образом, что досрочно, чаще всего, освобождают именно тех, кто с большей вероятностью вновь «заедет» в зону.

"Нагой па караку"

У нас в отряде сидел мужик по имени Сергей и кличке Мадей. Обычный парень из небольшого городского поселка, – в свои двадцать девять он выглядел на сорок лет. На вопросы, почему же он так плохо сохранился, он неизменно отвечал: "Крэпка пиу". Свернутый набок нос показывал, что он любил не только выпить, но и подраться. Сидел Мадей как раз за совмещение этих занятий: дал своей знакомой "нагой па караку" за бутылку «чернила». Мадею «пришили» разбой, осудили на семь лет, и присудили иск – стоимость той самой бутылки.

Так вот, Сергей большую часть срока работал бригадиром на промзоне, имел огромный авторитет у милиционеров и зеков и очень хотел досрочно освободиться. Он был твердо уверен, что больше не сядет, хотя и не скрывал, что как только выйдет, сразу напьется. Мадея освободили на "домашнюю химию", как только появилась такая возможность. По правилам, досрочно освободившийся человек должен стать на учет в милиции по месту прибытия в течение трёх дней. Мадей же первые полторы недели беспробудно пил, не думая ни о каких «учетах». В итоге, отпив и отгуляв лето, он поехал в «строгую» зону (там сидят зеки с двумя и более "ходками ") по 415 статье, за постоянные нарушения режима содержания на "химии".

С другой стороны, в нашей зоне сидел бывший таможенник из Гродненской области, Павел Эдуардович. Замечательный, светлый человек. Ему дали огромные срок и иск. Ко времени моего освобождения он пробыл в МЛС более десяти лет, и ему еще оставалось года два-три. Павла Эдуардовича «повязали» практически вместе со всем дружным коллективом их таможенного участка. Это происходило во времена, когда несчастных стражей границы сажали пачками, причём с большими сроками и исками.

Так вот, несмотря на то, что Павел Эдуардович был глубоко верующим католиком, на то, что дома его ждали жена, дети и внуки, и на то, что он был абсолютно случайным человеком в зоне, не растерявшим за десять лет внутреннего света, ему грозило сидеть до конца срока, поскольку для системы он был большим преступником и, самое главное, у него был огромный невыплаченный иск.

Я могу привести кучу примеров, когда досрочно освобождали тех, о ком заведомо было известно, что они снова попадут в зону, а людей, по которым было видно, что это их единственная отсидка, «мариновали» до конца срока. Не скажу, что подобное происходило в ста процентах случаев, но назвать это закономерностью можно.

Тяжёлый выбор

Складывалось ощущение, что в зоне никому не было нужно, чтобы зеки исправлялись, поскольку администрация делала все, но только не пыталась помочь людям измениться в лучшую сторону. Колония больше напоминала место, где человек принимает окончательное для себя решение: быть преступником или нет.

Попадая в зону, человек, с одной стороны, обучался блатной культуре, перенимал опыт других заключенных, полностью окунался в преступный мир и начинал воспринимать себя именно как зека, стоящего отдельно от обычных «вольнячих» людей, приобретая, так сказать, цеховую идентичность. С другой стороны находились милиционеры, которые должны были предоставить нам какой-то положительный пример исправления, но вместо этого пытались вбить страх перед системой. А вместе со страхом у нас появлялась ненависть к этой самой системе и её представителям, а также способность лгать, необходимая для того, чтобы выкрутиться, когда требуют исполнения дурацких правил.

Адекватный зек сам приходил к осознанию того, что зона – не самый лучший вариант для жизни, и то, что он видел в колонии, укрепляло его в этом. Но если в лагерь попадал человек не очень развитый интеллектуально и морально, не очень сильный, без стержня (а таких было много), то со стопроцентной вероятностью он со временем ехал на «строгий» режим.

На «строгом» же все гораздо проще, там (за небольшим исключением) отбывают наказание люди определившиеся, те, кто отсидел не один срок, и не один год. Рассказывали, как некоторые «строгачи», освобождаясь, закапывали в зоне ящики с вещами и инструментами, чтобы, приехав на следующий срок, спокойно откопать их и жить дальше с заранее приготовленным хозяйством. Хотя, встречались и те, кто, отсидев половину жизни, брался за ум и пытался начать нормальную жизнь на свободе.

Лучшие камеры не в айфонах, а в Норвегии

Помню, как один офицер в лагере рассказал мне о том, что некоторые зеки не хотят освобождаться, поскольку для них в колонии условия лучше, чем на свободе. И это в зоне, где официально мыться можно раз в неделю, где самодурство милиционеров иногда зашкаливает, где запрещено практически все, и где бытовые условия и еда находятся на уровне "чтобы человек выжил".

Заключенные вспоминали случаи, когда милиционерам приходилось искать освобождающегося зека и буквально тащить его к выходу. Не знаю, насколько эти рассказы были правдивыми, но я был знаком с людьми, утверждавшими, что, если бы они знали как хорошо в ИК, то сели бы гораздо раньше.

В зоне, как и на свободе, многие говорят о норвежских тюрьмах. О прекрасной обстановке, в которой содержится террорист Брейвик. Об его двух комнатах, тренажерах, приставках, и о том, как он выиграл суд, подав иск против своей тюрьмы, и выдвинув обвинение в том, что устаревшая приставка, холодный кофе и прочие условия унижают его человеческое достоинство. Многие зеки даже представить себе такого не могут. Скажу больше, такой жизни представить себе не может и большинство никогда не сидевших людей.

Я понимаю, что различные правозащитные центры хотят для заключенных лучшего, приводя в пример европейские тюрьмы. Но я также слышал от многих белорусов (не только зеков), что они не прочь пожить так, как сейчас сидит Брейвик. В зоне ходила шутка о том, что создай у нас условия, хотя бы минимально приближенные к европейским, очередь в тюрьму выстроилась бы за километр. И, как многие шутки, она была выдумкой только наполовину…

В зонах прекрасно знают о людях, которые «садятся» на зиму, чтобы на "казенных харчах" пережить холода. Для этого они в конце лета совершают мелкое правонарушение, за которое могут дать не больше полугода, отсиживают его, и весной выходят на свободу. Посадят на больший срок, – тоже не беда – дольше будут кормить на халяву.

Сидя в зоне, я пришел к довольно тривиальному выводу: каждой стране нужны свои тюрьмы.

Зона – это, в первую очередь, лишение. Лишение того, что является для человека самым ценным. Мне кажется, Брейвик занимается сутяжничеством не от вредного характера или «зажранности» (как со злобной завистью говорят некоторые мои соотечественники). Ему нужно почувствовать себя гражданином, вспомнить, что у него есть права и, что он человек, к которому прислушиваются. В Германии побег из тюрьмы считается инстинктивной тягой к свободе, и там за него не наказывают (конечно, если поймают). Поэтому и условия в европейских тюрьмах – не чета нашим: человек там наказан уже тем, что вырван из своей жизни, зачем его унижать или мучить еще сильнее?

Некоторые знакомые на воле, когда я рассказывал о зоне, восклицали: "О, так у вас там замечательно: и кормят, и спать укладывают, и стадион – сиди не хочу!" И никто из них, абсолютно никто не вспомнил о том, что мы были лишены свободы.

По этому поводу хорошо сказал один зек, когда я освобождался, а он ехал в психиатрическое отделение: "Уровень развития общества можно оценить по его зонам: чем хуже живёт страна, тем хуже ситуация в лагерях. В европейских тюрьмах есть все, потому что там отбирают свободу. В наших же все отбирают, поскольку отсутствием свободы никого не удивить. И когда ты выйдешь, тебе вернут все, что отняли, кроме свободы. Так что – с "освобождением!"

* * *

Эта книга – участник литературной премии в области электронных и аудиокниг «Электронная буква – 2019». Если вам понравилось произведение, вы можете проголосовать за него на сайте LiveLib.ru до 15 ноября 2019 года.

Оглавление

Глава I Голодные игры

Глава II Тюремный лайфхак

Глава III Сизо – игры разума

Глава IV По всем правилам

Глава V Работа не волк

Глава VI Страсти по отоварке

Глава VII Старый дом

Глава VIII Тюрьма и тюрьмочка

Глава IX Рублевка для нищебродов

Глава X Суровое ПТУ

Глава XI Тяга к прекрасному

Глава XII Муки спорта

Глава XIII Немного чистоты и много проблем

Глава XIV Развитие до потери пульса

Глава XV Кто был ничем, тот станет…

Глава XVI Заочная форма… отношений

Глава XVII Портреты в интерьере

Глава XVIII Кто не без греха

Глава XIX Бумажная дорога к дому

Глава XX Надзирать и наказывать

Глава XXI Ангелы и демоны

Глава XXII Пятьдесят оттенков зека

Глава XXIII Вся жизнь – игра

Глава XXIV Новогодняя

Глава XXV Каждому свой храм

Глава XXVI Дружба и переезды в зоне

Глава XXVII Зеки и единицы

Глава XXVIII Арестантская диалектика

Глава XXIX Club life

Глава XXX Добро пожаловать, или посторонним вход запрещен

Глава XXXI Наедине с наказанием

Глава XXXII Ярмарка выносливости

Глава XXXIII Мой друг – художник

Глава XXXIV Библио за колючкой

Глава XXXV Любовная лихорадка

Глава XXXVI К вопросу о "мастях"

Глава XXXVII Модный приговор

Глава XXXVIII Достучаться до небес

Глава XXXIX Один срок на всех

Глава XL На повышенной передаче

Глава XLI Хотите адвоката? – Их есть у нас!

Глава XLII Казнить, нельзя, помиловать

Глава XLIII "Петухи" летят над зоной

Глава XLIV Зечки

Глава XLV Братцы – "козлики"

Глава XLVI "Запретная" тема

Глава XLVII Полусвобода или полузаключение?

Глава XLVIII Предпоследний шаг к свободе

Глава XLIX Я свободен? Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg