«Баркарола кончается. Соло соли»

Баркарола кончается

Соло соли

(Внезапно день захлебнулся вечерней печалью, и вот баркарола, которая крепла звучаньем, вдруг умолкает, и голос её неподвижен.) Итак, надо мною сомкнулись безлунные джунгли, и скорчились тени, жгутами вползая в автобус, и ожили жуткие звуки, свиваясь в спирали, и стало мне страшно: чёрная Азия, чёрная полночь и чаща. Зачем же юность моя, трепеща, как пчелиные крылья, металась в смятенья по мареву мрака и смуты? И вдруг — остановка, и вышли мои незнакомцы, а я, европеец, остался один в этих дебрях, один, безъязыкий, в кабине, затопленной ночью, и к смерти уже приготовился — двадцатилетний. Потом я услышал топот и бой барабана: это плясали убийцы мои. Танцевали, пели под гнётом угрюмого леса, чтобы развлечь заблудившегося чужеземца. Выходит, что страхи мои оказались напрасны: это плясали девичьи косы, мелькали лодыжки и пятки, а барабаны смеялись и пели — и всё это ради меня. Эту историю я рассказал, дорогая, чтобы ты знала: прозренье приходит порой необычной дорогой. Именно там я усвоил первый урок человечьего света; там я впервые задумался над человеческой дружбой. Это случилось в двадцать восьмом, во Вьетнаме. Сорокалетье спустя на песню моих побратимов коршуном кинулось хищное пламя, сжигая музыку, девичьи косы, безмолвие джунглей, испепеляя любовь и калеча невинное детство. Проклятье захватчикам! — ныне кричат барабаны и призывают упорно к отпору и мести. Любовь моя, я воспевал мгновения моря и света, и луна баркаролы моей сонно качалась на волнах, ибо созвучны покою гармония счастья и влажные губы весны, сквозящей над морем. Я сказал: пронесу сквозь скитанья твои глаза, дорогая! Розу, в сердце моём учредившую родину благоуханья! И ещё я добавил: мы встретим героев и трусов. и гроза мировая мои опалит поцелуи. Я сказал — и отчалила барка моей баркаролы. Но подлое время, но кровь человечья, пролитая за горизонтом, примешаны к пене и брызжут в лицо, затмевая нашу луну, потому что эта далёкая боль — это кровное наше несчастье, и рвут моё сердце мука и мужество павших. Наверное, эта война окончится, как и другие: мы будем убиты, и будут убиты убийцы, но грязное время проводит по лбу обожжённой ладонью, и кто же отмоет с нашей эпохи невинную кровь? Любовь моя, видишь: безбрежная даль побережья прядёт, лепесток к лепестку, медвяные ветры, и вот уже белые стяги весны возглашают наше бессмертье — недолгую нашу причастность. И если к нам прикасалась косая волна океана, если моя баркарола сумела пройти через бури, если в ладони мои пролилось твоё звонкое тело, встретим с тобою судьбу на этой черте не колеблясь, твёрдо глянем огню в пламенное лицо. И знает ли кто-нибудь тайную суть продолженья, соединенья времён, начинённых солнцем и плачем? Молча земля выбирает наследные зёрна и ветви, и падает в жёлтую высь новый пришелец. Человек оседлал моторы, и сделалось страшным искусство: свинцовые акварели и монументы из ветоши, книги, в которых усердно фальсифицируют молнию; великие сделки века часто подписывались кровью; словно древняя мумия, высохла наша надежда… А век обещал расплатиться за все издержки на небе. Но когда взлетали ракеты, у нас выпадали волосы и мы постоянно гадали, несчастные дети потёмок: то ли учёные вывели новую породу смерти, то ли на этот раз просто открыли звезду. И мы со всеми, родная, делили надежду и стужу, нас били наотмашь не только смертельные наши враги, но даже смертные братья (а это куда больнее) — и всё же не стали слаще книги мои и хлеб. Мы жили, помножив жизни на знаменатель боли, любили любовь и ветер, и презирали подлых, и уважали подлинных всею своей прямотой. Любовь моя, всадник ночи плещет плащом над морем. Любовь моя, гаснет море, и парус вянет на мачте. Любовь моя, ночь над мачтой звёздный зажгла пожар. В затоне мужчины плавно женщина проплыла, по руслу реки горючей снесло их в солёный сон, где мутно слоились тени и в трюмах туман томился, и оба они уснули каменным изваяньем. Пробил час, дорогая: влажная роза вянет. Надо расстаться с ночью, пепел предать земле и с мятежом рассвета вернуться к тем, кто проснулся, или же, не просыпаясь, к дальнему плыть побережью, хотя у этого моря нет никаких берегов.

© Перевод с испанского С.А. Гончаренко, 1977

Реклама на сайте