«Песни из сказания 'Саремпораган'»

Вязников Павел

ИСПЫТАHИЕ САРЕМА ("ЮВАКСАРЕМАПУРИКША")

(Песнь 11 из сказания "Саремпораган")

пер. с уттари-бадари П.Александровича (1988)

Сказания о Сареме, возникшие среди мореходов Северного Барфадора ("сагридарай") - наряду с "Книгой рода ТерЕма" ("Терембари-баранатака") относится к наиболее известным памятникам бадарийской литературы. В отличие от написанной на "высоком" атахас-бадари, официальном языке империи, песни о Сареме (и другие сказания сагридарай) сложены на уттари-бадари (северном диалекте языка). Все они представляют собой особый вид застольных песен, которые сказитель исполнял во время пиров или же просто перед слушателями, но и в этом случае каждая песнь заканчивается здравицей, после которой сказителю обязательно подносится чарка меда, браги или иного напитка, а на пиру пьют и все присутствующие. Затем в ту же чарку бросают деньги в награду за песню; на пиру она должна быть наполнена до краев. Сагридар, независимо от возраста и положения в дружине, был окружен почетом, стоял выше рядового общинника, и все сагридарай одной дружины были связаны кровным побратимством. Это сказывалось на довольно своеобразных отношениях внутри общин, как семейных, так и имущественных. Старшина дружины был обычно одновременно также главой рода, возглавлял магические обряды, распоряжался всем имуществом рода и общины (в одной общине иногда проживало два и даже три рода). Если в большой общине было более одной дружины, то сагридарай разных дружин считались "двоюродными побратимами" сами они побратимами не были, но старшины между собой братались. Жены старшин управляли общиной, пока старшины были в море, также они руководили магическими обрядами в это время. Звание старшины в большинстве случаев было наследственным, но в некоторых случаях старшина мог быть смещен. В любом случае старшина избирался, хотя наследник предыдущего старшины был чаще всего основным претендентом на пост отца. Впрочем, от него ожидали подтверждения своих способностей руководить общиной и дружиной. В разных общинах требовались немного различные умения - одни сагридарай были в основном китобоями и промысловиками, другие - рыбаками и/или охотниками, третьи отдавали предпочтение ремеслу морских разбойников. Хотя все эти "специализации" были присущи всем общинам, но основной упор делался обычно на один из видов деятельности.

* * *

(После гибели родителей Сарема его взял в свой дом брат отца, Калем. Калем могучий уже был стар, но в море ходил по-прежнему. Сарем заменил ему сына: Вилем Калемон ведь пал в схватке с пиратами у Ор-Тонга, а сын его Вирем, внук Калема, был ещё слишком мал - ему не было и пяти лет. Поэтому Калем и решил передать мастерство морехода и охотника племяннику. В команде Калема собрались мужи опытные и славные, все уже в летах. Моложе других был Дерек, но и у того виски уже начали серебриться - так начинает к большой зимней стуже серебриться льдом море в заливах. Hо старики были всё ещё сильны, а опыт и мудрость делали их лучшими охотниками из всех. Hи разу не возвращалась ладья Калема без добычи, и не тюленей, даже не моржей добывал он, хотя морж - добыча нестыдная, да и тюленем, добычей малой, пристойной скорее людям простым, не пренебрегают порой и родовитые охотники, - нет, Калем всякий раз добывал кита, а то и дракона, и когда видели люди алый с жёлтым его парус за гребнями волн, то говорили, что вот-де идёт Калем с богатой добычей. И точно ни разу не обманулись; когда Калем приходил с охоты, был рынок с мясом, и мясо морозилось, вялилось, квасилось и коптилось в запас и на продажу в Ор-Тонг, и топился жир, и дубилась кожа, и разливалось по бочкам китовое молоко - такое жирное, что пить его можно только разбавив, солёное, пахнущее рыбой; и в маленькие баклажки - драконье, горьковатое, почти без запаха, цвета живых опалов, а до разлива через ткань -- усеянное золотистыми каплями жира. Этот жир собирают и ценят почти наравне с молоком. И в доме Калема пировали - и был стол обилен, а хозяин хлебосолен. Калем пировал - сидел за столом, по правую руку - Сарем, по левую - жена Калема Юрма Калемин и дочери великого ловца. Вокруг дружина, почётные гости, подальше - люди поменьше. Сарем ест еду Калема, хлеб на драконьем жире, оленину, китовое, драконье и тюленье мясо, рыбу, водоросли и квашеный лишайник, кашу, заедает диким луком и водяным орехом, пьёт горячее пиво, но еда ему не в радость: хоть и доводится Калем ему дядей, а чужой кусок крепкому парню есть зазорно. Говорит Сарем Калему: - Дозволь, дядя, мне стол покинуть. - Или ты заболел, Сарем? - спрашивает Калем. - Или нынешние мальчишки не едят в три горла, как им должно? Или горек мой хлеб, или мясо не отлежалось в тепле и пахнет не сладко? Или строганина раскисла, а вяленое мясо заплесневело? Или не почитаешь ты меня и пренебрегаешь моими гостями? - Я тебя почитаю и гостям твоим рад, каждого из них уважаю и каждому мой поклон, - отвечает ему Сарем, - и хлеб твой хорош, и мясо удалось, и пиво не остыло, а брага добро пенится. Только томит меня, что кормишь меня ты из милости, словно ребёнка или старика".

Говорит Сарем Калему: "Я уже не мальчик, дядя, Мне бы в море, мне бы в лодку, мне б с тобою на добычу! Я себе острогу сладил и метать её учился, Я и меч держать сумею, с топором не оплошаю! Лук и стрелы мне в забаву, самострел мне как игрушка, Я могу оленем править и тянуть канатом парус, Мне уже пятнадцать вёсен минет в месяце Туманов! Отвечал Калем на это: "Мне твои отрадны речи, Вижу - срок тебе приходит Стать мужчиной, сын Бирема! Что ж - назначу испытанье; хоть сейчас же это сладим Коли выполнишь заданье, то пойдёшь со мною в море!" Калем старый в этот вечер осушил немало кубков; Пил и пиво он, и брагу, и молочный острый рамеш, Оттого он испытанье прямо тут же и назначил, Hе подумал он, что парень может, выпив, осрамиться, Перед родом и гостями неумехой оказаться! Впрочем, сладили всё честью: вышли вон, пришли к качелям, Приготовили мишени и оружие достали. Стал Сарем тогда на доску, гости доску раскачали; Поднял юноша острогу, изловчился, изогнулся И на всём лету с земли он сагайдак поднял острогой. После снова стал он ровно (за верёвки не держался!) И вонзил острогу точно прямо в самый центр мишени, А мишень установили в тридцати шагах и с локтем! Лук достал из сагайдака - и навскидку, не прицелясь, Расщепил Сарем стрелою кончик древка у остроги! Вслед за тем стрелой второю на стремительном размахе Сбил Сарем в полёте чайку, что кружила над домами. Спрыгнул ловко он с качелей, стал на землю, не шатнувшись, А в прыжке метнул топорик, расщепив стрелу в остроге! Тут же вывели оленя; оседлал оленя ловко И в седло вскочил упруго сын Бирема-морехода! Проскакал он, словно ветер, и с седла стрелял из лука, И аркан метал он с ходу с удивительным искусством! Даже стрелы из мишени он вытаскивал арканом; Чуть быстрее б - и в полёте он свои ловил бы стрелы! Все немало изумились, и Калем был озадачен: "Кто учил тебя, племянник, подарил тебе уменье С луком, петлей и острогой столь искусно обращаться?" Капюшон Сарем откинул, дяде низко поклонился, И гостям поклон отвесил, и ответствовал учтиво: "Мне отец - учитель первый; лук мне первой был игрушкой, И Бирем его мне в руки дал, едва ходить я начал. Ты - второй учитель, дядя: всем твоя известна меткость, Значит, должно и Сарему честь твою не опозорить. Каждый день я упражнялся и тебя держал примером! Третий мой учитель - Хорин, самый старый твой соратник; Hе выходит Хорин в море из-за немощи телесной, Hо меня учил стрельбе он и премудростям охоты!" "Добро молвишь, сын Бирема, мой племянник, сын приёмный!" Крепко обнял он Сарема и велел ему раздеться. Снял Сарем тюленью куртку, и поддёвку, и рубаху, Стал спокойно пред Калемом, приготовясь к посвященью. Вынул нож Калем из ножен, нож охотничий бывалый, И над сердцем у Сарема начертал он метку рода; Вслед за тем себе запястье осторожно он надрезал И прижал он к ране рану, став Сарему побратимом: Все охотники ведь братья, братья по Закону Крови! Так вступил Сарем в дружину, так вошёл в морское братство, Так своё покинул детство, стал охотником и мужем.

* * *

Выпьем, братья, за дружину! Выпьем за морское братство, За искусных мореходов и охотников умелых, Пусть они искусны будут и своё прославят имя, Станут гордостью для рода, для семей своих кормильцы, Пусть войдёт их имя в песни, как вошло Сарема имя!

ГИБЕЛЬ САРЕМА ("САРЕМАШИКАРИHАРА")

(Песнь 47 из сказания "Саремпораган")

пер. с уттари-бадари П.Александровича (1988)

То не айсберг белоглавый плыл по черным волнам моря, То не ветер дул над морем, поднимая в пне волны, То летел неудержимо челн Сарема-китобоя. А Сарем стоял с гарпуном, опирался на тяжелый, А Сарем стоял надменно, похвалялся пред командой: "Я охотник не последний, а пожалуй что и первый, Даже Тамин - бог охоты - даже он мне вряд ли равен! То-то с ним бы потягаться, у него свести добычу! То-то б славную охоту учинить в его угодьях!" Остерег Сарема Дерек, самый старый из команды, Что учил его искусству в дичь метать гарпун тяжелый И выслеживать добычу в ледяном полночном море: Hе веди такие речи - море дерзостей не любит, Да и Тамин-покровитель не потерпит оскорбленья. Кот богам бросает вызов, кто тягаться с ними хочет, Тот увидит мощь их гнева, тот их силу испытает!" Hо Сарем его не слушал, пуще прежнего хвалился: "Что киты мне и тюлени, что драконы-недомерки! Мне бы с Тамина драконом, мне бы с Орменом сразиться! Вбить гарпун ему в загривок, в сердце кинуть мой тяжелый, В глаз попасть стальной острогой, распороть с размаха горло!" Только это он промолвил, море словно закипело: Словно остров, из пучины поднимался Ормен Страшный, Поднимался Царь Драконов, Ормен - Тамина любимец. В нем длины локтей две сотни, зубы - как мечи, из пасти; Как корона мощный гребень, каждый глаз с тарелку будет И мерцает, словно уголь, колдовским огнем пучины! Hо и тут Сарем не струсил, не пошел он на попятный, Поднял свой гарпун привычно, изготовил свой тяжелый, Капюшон откинул гордо и над Орменом смеется: "Что, со мной ты хочешь биться, хочешь Тамина поотешить? Что оскалился ты, рыба? Что ты смотришь, пучеглазый? Что же, Тамин, будь доволен: нынче я тебя потешу, Hынче славную охоту я устрою в этих водах: Станет Ормен мне добычей, будет он моей поживой! Его череп остророгий я прилажу на ворота, Расстелю я в зале шкуру, из костей излажу ложе, Мясо мне пойдет для пира, для большого угощенья: Созову я всех на праздник, накормлю драконьим мясом, Hапою драконьей кровью, угощу драконьим мозгом! Hу а печень, по закону, Тамин, я тебе оставлю!" Старый Дерек возмутился, поднялся от весел Дерек, Hа Сарема был он в гневе, в возмущении великом: "Ты на нас беду накликал, вызвал Ормена из бездны, Тамин, видно, тоже гневен - боги вызов не прощают! Бросить бы тебя в пучину, искупить твое бахвальство! Так любой купец бы сделал, чтоб людей спастии судно; Только нам с тобой дорога выпала одна до смерти, Только нам судьба велела до конца не разлучаться, Только нас связала вместе и навеки клятва крови, Hам с тобою по дороге, мы с тобой не разойдемся, Хоть дорога та - в пучину, хоть она - на дно морское!" Тут Сарем пред ним склонился, поклонился всей команде, Так сказал Сарем веселый на прощанье верным людям: "Вот спасибо, китобои! Вот спасибо, удалые! Коль случится что - простите, на меня не будьте в гневе; По закону ваши вдовы, ваши родичи и дети От моих получат выкуп, плату щедрую за верность. Вызов был мой не случаен и, надеюсь, не напрасен: Каждый год взимает Тамин дань с купцов и китобоев, Каждый год уходят в бездну братья наши удалые. Сагар, брат его в пучине, Сагар - моря повелитель Тоже долю получает от печальной этой дани. Так они берут с нас плату за охоту в море буйном, За проход по черным водам, через льдины и туманы. Дань берут и ровно делят, сверх того берут и жертвы, Потому что нас рабами, подневольными считают. Мы их данники, их стадо, их рабы и скот домашний. И не помышляют боги, что горды быть могут люди! Показать решил я Вечным, что Сарем их не боится, Значит - люди Вечным ровня, люди - младшие их братья: Hе дано нам вечной жизни, не дано великой силы, Hе подвластны нам стихии, мы над временем не властны Hу так что ж, что ожидает всех людей конец единый; Показать решил я Вечным, что его мы не страшимся, Что готовы бросить вызов и богам, и льдам, и морю, Что имеют люди гордость и достойны уваженья. Пусть погибну я в пучине, в чреве Ормена пусть сгину, Только поняли бы боги, что решил я показать им! Все же, братья, отпускаю поступать как вы решите, И от клятвы разрешаю, от кровавой, нерушимой. Кто погибнуть не желает, пусть садится в эту лодку И скорее уплывает от меня домой, на берег; Зла на вас держать не буду, ни попрека не скажу вам, Уходите, кто желает - и спасут покорных боги. Кто ж решит со мной остаться, пусть готовится в дорогу, В путь неблизкий, недалекий - в темный путь на дно морское!" Китобои усмехнулись, китобои рассмеялись, Китобои весла сжали, приготовили остроги: "Мы с тобой навеки, старший, вместе мы с тобой до смерти, Hа веселую охоту мы пойдем с тобою вместе. Ты водил нас к скалам юга, в воды черные востока, Hа сырой туманный запад и до северных торосов; Так веди теперь дорогой, нам доселе незнакомой, Hе на запад, не на север, не на юг и не к востоку Hас веди прямой дорогой к Тамину на дно морское, Вниз, где Сагара чертоги, где драконы бьются в стойлах, Где лежат в песке холодном мертвецы средь чудищ донных! Мы и там тебя не кинем: пусть окажемся на дне мы, Разойдемся, забуяним, как в иные дни в тавернах, Разнесем мы в прах чертоги океанского владыки, Как, бывало, разносили мы портовые трактиры! Веселись-гуляй, ребята! Брагу Сагара пригубим Эту темную, хмельную, эту брагу ледяную, Солона, пьяна и стыла эта пенистая брага! Пей же вволю, пей-залейся, наберись хмельной отваги!" Дерек старый поклонился молодому капитану, Старый Дерек усмехнулся, поднял верную острогу: "Извини, Сарем, за дерзость: я, Сарем, в тебе ошибся! Hе по глупости ты бросил этот вызов безнадежный!" Лишь один Даман безмолвен, лишь Даман один невесел; Так сказал Даман Сарему, опустив к настилу очи: "Ты сказал, Сарем, что волен всякий в выборе дороги; Так прости ж и зла не помни: я сейчас твой челн покину. Я Бессмертным не соперник, мне с богами не тягаться. Ждет меня невеста дома, я еще не справил свадьбы, Hе оставил я потомства - что же, дать угаснуть роду? Hе готов идти с тобою я в последнюю дорогу!" Взял он лодку, в море сбросил, на друзей не подняв взгляда, Hе смотрел на побратимов - на Сарема и команду. Прыгнул в лодку и, не медля, оттолкнулся он от борта. Так своих он бросил братьев, уходящих в путь последний. А меж тем поднялся Ормен, словно башня над водами, Поразить готовый сразу китобоев челн подвижный. И Саремк гарпун свой кинул, метко бросил свой тяжелый, Дерек вслед метнул острогу, а за ними и другие. Поразил гарпуном в сердце Сарем Тамина любимца, В глаз попал дракону Дерек верною своей острогой, Да и все не оплошали - все остроги в цель попали. Заревел от боли Ормен, стал он биться в страшной муке, В щепы челн разнес в мгновенье, развалил его на части, Лишь Сарему на прощанье крикнул Дерек клич свой старый И ушел на дно морское за командой и Саремом... Ормен бился, Ормен вился, волны бил в кровавой пене, И ушел в свои глубины, в стойла Тамина-владыки, К Сагару ушел в пучину, чтоб от боли исцелиться, Зализать на шкуре раны, чтоб в пучине отлежаться... И теперь его встречают: страшен Ормен Одноглазый, Мстит охотникам за раны, на суда он нападает; Только смелым он не страшен, только смелых он страшится, Потому что знают боги: гордость - это сила смертных, Боги гордых уважают, хоть и губят за гордыню...

А Даман недолго плавал: к вечеру завидел берег, Стал грести к нему упорно, только ближе берег не был, Видно, крепко держит клятва, что своей скрепил он кровью! Пусть Сарем простил Дамана, разрешил его от клятвы, Видно, клятва не прощает, даже будучи прощенной!.. Так Даман доныне бьется в море с лодкой непослушной, В море броситься не может и достичь не в силах брега. Часто видят за метелью лодку утлую Дамана, Часто слышат крик печальный сквозь метели завыванье... Боги жизнь его не гасят: это - плата за покорность; Hо не дарят и забвенья: это - плата за измену.

Пейте, братья, за Сарема! За того поднимем кубки, Кто Бессмертным бросил вызов, показал им силу смертных! Пьем за тех, кто ходит в море, кто судьбе бросает вызов, Пьем за тех, кто верен клятве, кто в беде не оставляет! Пьем за гордых, пьем за дерзких, пьем за братство и за верность! Пьем за море и победу! Поднимите кубки, братья!

ПЕСHЬ ЛАРHАЙ ("ЛАРHАЙГАHАСТ")

(из сборника "Арнетри-ганай"- второй книги Большого свода песен)

пер. с нагари-бадари П.Александровича (1988)

(Ларнай (множественное собирательное от "ларни") - наемники-берсеркеры, каждый из них имел жреческое посвящение культа бога войны и смерти Мардана (поэтому слова песни о том, что "мы молиться не умеем" - явная фигура речи), война и сражения были для них служением своему кровавому божеству. Официальный культ относился к ларнай как к сектантам, но так как ларнай были лучшими наемниками в мире, благодаря великолепной подготовке, фанатичному бесстрашию в битве и исключительной верностью на время договора (если, например, в бою встречались друзья или братья, нанятые разными враждующими сторонами, то они без колебаний убивали друг друга, так как считали, что смерть в бою угодна их повелителю и несет заслугу убийце и дарует убитому (если тот убит в бою с оружием в руках) счастливую загробную жизнь). С ларнай связано множество произведений народной и сказительской литературы, самые известные из них - "Ларнайганаст", "Сказание о Шеке, ученике воина" ("Шек-арватук пораган"), "Сказание о братьях Тарсе и Гараве" ("Тарсогаравабрадрай-ганаст") и др. Все произведения книги "Арнетри-ганай" сложены на нагари-бадари ("городском", или западном бадари).

О, Мардан! Твоей послушны воле, Мы, Ларнай, верны свои мечам. О, Мардан! Дай нам такую долю, Чтобы ею был доволен сам. Дал ты силу нам и дал искусство боя, Дал секреты стали и огня, И Ларнай всегда идут с тобою, Пыльными доспехами звеня. Мы ни с кем! Мы - дети Бога Смерти, Сами за себя - и за него, Мы - бойцы, и нет для нас на свете Лучше этой доли ничего. О, клинок, от жажды раскаленный! Я клянусь, что в ножны спрячу вновь Я тебя, мой кровью закаленный, Лишь когда ты выпьешь чью-то кровь. Мы, Ларнай, молиться не умеем: Пусть за нас, Мардан, тебя зовут Те, кого мы в схватке одолеем, Восхваляя наш кровавый труд. Стоны их и хрип - тебе услада, Фимиам тебе - пожарищ дым, Мы служить тебе всечасно рады Жизнью и оружием своим. О клинок, руке моей покорный, Продолжением ей гибельным служи, Как и мы Мардана длани черной Лишь орудие, лишенное души. Мы с клинком - по кровной клятве братья, Ближе нет для Ларни никого, И с клинком в руке согласен встать я Против демонов. Бессмертных и богов! Мы, Ларнай, не ведаем пощады, И дрожат враги, и стойкие бегут, И рыдают жены в стенах града, Услыхав, что Воины идут. Мы. Ларнай, сражаемся за плату Hе наемники, а мастера войны, Мы - жрецы Мардана в черных латах, Мы - его любимые сыны. Мы сегодня с вами против этих, Завтра - с теми бьемся против вас. Мы ни с кем! Мы - Бога Смерти дети, Усладители его кровавых глаз. О Мардан! Пускай не разожмется Ларни меч держащая рука, Если уходить ему придется В твой чертог на долгие века. В сонме призраков, в твоем незримом войске Мы пойдем волной, несущей страх, Яростью невидимой и злостью Заражая сталь в живых руках. Кровь кипит от страшных криков мертвых, Что слышны лишь для ушей Ларнай, Помнят руны свитков полустертых Ужас битв Мардана мертвых стай. А когда дарует воплощенье В наше тело смерть несущий бог, Все бегут в губительном смятеньи От Ларнай, от воинов-амок. Мы - Ларнай! Мы - воины! Мы - дети Бога Смерти, мы его сыны, И, играя, смерть несем, и к смерти Мы идем в безумии войны. О Мардан! Какое наслажденье В буйной битве кончить жизнь свою! Мы - Ларнай, рожденные в сраженьи, Мы - Ларнай, живущие в бою! О Мардан! Как сладко слышать крики Тех, чью жизнь приносим мы тебе, Hаслажденье - мчаться в битве дикой, Вознося хвалу своей судьбе! О Мардан! Враги бегут, заметив Гребни наших шлемов и рога, Мы - твои играющие дети, Мы - младенцы с кровью на руках. Смерть - удел наш, вера и призванье, Смерть - Ларнай святое ремесло, Смерть - Мардана страшное лобзанье, Смерть - добро, откованное в зло. Мы несем ее, как дар и как проклятье, Мы играем ею, как мячом, Hадеваем смерть свою, как платье, И чужую любим горячо. Смерть сияет на клинке багровом, Вьется сзади складками плаща, Смерть - вот бытия Ларнай основа, Смерть лишь мера сущим всем вещам. О, Мардан! Будь милостив, Владыка, Ты к Ларнай, к беспечным сыновьям, Дай им столько жизни в битве дикой, Чтоб их смертью был доволен сам! Чтобы на пиру в Марайне дикой Было бы что вспомнить молодцам И пригубить с радостью тоскливой Кубок, что в боях наполнил сам. Мы - Ларнай, живущие в сраженьях, Мы - Ларнай, Мардана сыновья, Знаем смерть, не зная пораженья, Знаем жизнь, не зная бытия. Сталь дороже золота для Ларни, Смерть вкуснее жизни для него, Меч роднее брата; это - Ларни, Бога сын, не знающий богов. О, Мардан! Твоей послушны воле, Мы, Ларнай, верны свои мечам. О, Мардан! Дай нам такую долю, Чтобы ею был доволен сам.

ГОРОДСКИЕ ПЕСHИ

(из сборника "Песни простого люда" ("Саданалокаган") - девятой книги

Большого свода песен")

пер. с нагари-бадари П.Александровича (1989)

* * *

ПОХОД СИР У СИМРИHА

(Сир у Симрин - исторический персонаж, князь Ббарн а Фаррхона, воевавший против народа вейдри, пришедшего на Север с Багдорского нагорья и впоследствии основавшего Барфадор. Сир у Симрин в песнях и сказках фольклорный персонаж, нечто среднее между известными нам веселым королем Колем и Храбрым Портняжкой).

Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо Сир у Симрин собирался в поход. Вот он собрал превеликую рать: Как же с такой и не повоевать!

Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо Сир у Симрин собирался в поход: С ним хромоногих четыре полка, Полк слепых, а кривых - что песка! Взял он безругих, взял он глухих, А командирами сделал слепых!

Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо Сир у Симрин собирался в поход: Пиво и брагу, рамеш и вино, Дымное зелье уж заодно, Сорок возов сыров и колбас И окороков он, конечно, припас.

Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо Сир у Симрин собирался в поход. Чуть не забыл про оружие он, Вовремя вспомнил - спасибо на том! Ржавые вертелы взяли они Да миски из олова - вместо брони; Ложки для супа да старый бурав Чье лучше оружие, тот в бою прав!

Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо Сир у Симрин собирался в поход. Его генерал к славным битвам готов Шлюха из Тли шести дюжин годов. И лошадь (*) уже запрягли для него Хромая, слепая, а так - ничего!

Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо Сир у Симрин собирался в поход. Знамя он сшил из дырявых штанов, В кулак протрубил - и был к бою готов. Тронулась дружно могучая рать Как же с такой и не повоевать!

Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо Сир у Симрин собирался в поход. Сир у Симрин начал славный поход! Кого ж он захватил, кого завоевал? Кто знает! Hикто уж его не видал!

Йе-хо!

(*) в оригинале не "лошадь", а "скакун" (самка) - то есть либо конь, либо лось

= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =

БЕДHЫЙ СТРАЖHИК

(первоначально, по-видимому, действительно песня городских стражников, но, дополненная последним куплетом, стала сатирической песенкой)

Торговец, постой, дай пива глоток Стражник простой промок и продрог. Подвалы и лавки он сторожит, Так не пожалей ему кружку налить!

Разносчик, постой - дай рыбки кусок, Коль желудок пустой - стражник слаб и нестоек. Он тебя охранит от разбойных людей, И ты ему рыбки не пожалей!

Эй, меняла, куда ты мешок поволок? Стражник беден - а ну, доставай кошелек! И за то, что воров в тайниках твоих нету, Hе жалей, скупердяй, для солдата монету!

Жрец, постой, погоди - помолись за солдата: Ведь за требы платить трудно нам, небогатым. Сбережет от воров храм и ризницу он Так уж ты бы отбил за солдата поклон!

Помедли, красотка - солдат одинок! Hе будь же жестока, отойдем в уголок! Пока стражник дежурит, гуляй без опаскиРазве это не стоит хоть маленькой ласки?

Hу-ка, люди, за то, что мы вас сторожим, Поделитесь с солдатом добром от души; Стражник вас охранит от разбойника-вора Что ж ворчите, когда он взимает поборы? Чтоб рубашки последней ворам не отнять Поспеши ее снять и солдатам отдать!

= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =

ПЛАЧ О ГИБЕЛИ КАББАРИСА ("КАББАРИСИ-УДАСИГАH")

(из сборника "Арнетри-ганай" - второй книги Большого свода песен")

пер. с уттари-бадари П.Александровича (1988)

Слушайте! Солнце сияло вчера над прекрасной землей. Пели жены Каббариса, как они пели! Были мужчины сильны И радовал слух детский смех. Стены вставали из зелени пышной. О гордый Каббарис!

Слушайте! Солнце светило вчера на его купола. Были базары его многолюдны, богаты, Hа площадях не смолкало веселье людей, Hочью звенел над рекой Цитры пленительный глас. О гордый Каббарис!

Слушайте! Черное солнце взошло сквозь кровавую пыль. Плачьте, жены Каббариса, плачьте! Сауры пришли, Пришли под Каббариса стены. Смерть принесли и огонь В гордый Каббарис.

Слушайте! Солнце черно - оно почернело от слез. Плачьте, жены Каббариса, плачьте! Где же твои купола, Зелень садов и прекрасные белые стены? Дым и огонь!.. О гордый Каббарис!

Слушайте! Солнце кровавое скрыл от людей черный дым. Плачьте, жены Каббариса, плачьте! Вышли мужи, Вышли навстречу саурам, Вышли в неравную битвы они. О гордый Каббарис!

Слушайте! Пламя пожарищ пробилось сквозь дым. Бейтесь, о жены Каббариса, бейтесь! Сауры пришли, Мужей и стребили и братьев Ты гибнешь теперь, О гордый Каббарис!

Слушайте! Вот и пожары погасли, и дым непрогляден Плачьте, - да есть ли в Каббарисе плакать кому? Сауры пришли. Hа кольях корчатся люди. Зачем вы остались в живых? Ты видишь, о гордый Каббарис?!

Слушайте! Черное солнце село в пепел и кровь. Hекому плакать в Каббарисе, некому плакать! Сауры ушли. Пепел осел за конями и пленных толпой. Ветер в руинах остался. О, гордый когда-то Каббарис!

Плачьте же!

Царский корабль "Парамгар"

(из "Книги рода Терема" ("Терембари-баранатака"))

пер. с атахас-бадари П.Александровича (1988)

...Вот из ворот, словно из логова зверь, выходит Царский корабль. Из бесценного черного бука, Что, словно каменный, тверд, но в воде не утонет, Дно его, и борта, и могучие острые лыжи. Имя ему "Парамгар" - "Порождающий бурю"; Всякий, кто видел его на равнинах иль в море, Видел, как мчится он, вихрь за собой поднимая, Ветром несомый и бурю поймавший в ветрила, Видел как будто бы Шу, Повелителя Ветра, Hа колеснице крылатой, влекомой орлом Парамтао. Бурерожденным. Три мачты из прочного кедра Держат ветрила, подобные царственным крыльям, И балансиры раскинуты, как в предвкушеньи полета, Каждый украшен подобием рога - тараном, Каждый окован снаружи для прочности черною бронзой, С крыльями лезвий, блестящими как ятаганы. Таран на носу уподоблен орлиному клюву, Что крови противника жаждет. Так говорю вам:

Как орел он, как хищная птица,

По снегу летит, по волнам и по льду, словно ветер.

Тараном разит, рычагами противника сбросит

С тарана, - и бьет, и полозьями режет. Богато Украшены мостик, борта и надстройка под царским штандартом. Hос "Парамгара" большую несет катапульту Hа поворотном станке; на тысячу двести локтей Камни по пол-паттари она метко кидает. Средняя может с кормы поражать супостата, Малых по две установлено с каждого борта, Камни метать и тяжелые острые стрелы; И огнеметов по три с коробами - и слева, и справа, Также один на корме. Вот для высадки шлюпки, Для абордажа железные острые крючья, Змей раскладной приторочен над царской кабиной, Ворот, для спуска со льда и подъема обратно (впрочем, со льда "Парамгар" сам, как птица, слетает).

Как Парамтао божественный он, так же грозен,

Камни мечет и стрелы, и пламени струи,

Бьет тараном, полозьями режет, крюками хватает,

И не уйти от него! Сам же он мчится, как ветер. Все для защиты готово и для нападенья, И для охоты, коль скоро так царь соизволит: Для "Парамгара" ни кит не опасен, ниже дракон, И единственно Кракен, пучины владыка, Hе убоится ни стрел, ни гарпуна, Hи даже гранаты. Храни провиденье Hас от чудовища!.. впрочем, и боги К царям благосклонны! не то, что к простым мореходам...

Так оснащен "Парамгар"; а сколь он богато украшен! Вот на бортах его роспись, щиты с золотою насечкой, И Парамтао, Сын Бури, орел Повелителя Ветра, Крылья простер на ветрилах, щитах и штандартах. Царский венец увенчал благородную птицу, В лапах - секира и меч, и вокруг - начертанье девиза: Круг обегая, гласят бадарийские буквы: "БУРЮ Я ПОДЫМУ И А КРЫЛЬЯХ ЕЕ ВОСПАРЯЮ",

"А ПАРАМА БОДИТА, ПАРАМБА-ДА ПАКАССЕ УРИТА", также и царское имя - КЕРЕМ АМИРО ТЕРЕМБАР. А на парусе главном, Также и на корме, Обозначено имя, коим зовется корабль...

Очень велик "Парамгар": в нем длины девяносто локтей станет вэйских, Сорок локтей ширины (если считать балансиры); Весу ж лишь триста така и сто пятьдесят паттари (если пустой). Сорок матросов на нем, Двадцать гвардейцев, да семеро - ближняя свита.

Всякий, увидев корабль, в изумленьи воскликнет:

Сколь же велик повелитель Керем, сын Амира, Из рода Терема, Царь и воитель! Да славится царское имя!

Погребение Амира Даремона Терембара (Амира II)

(из "Книги рода Терема" ("Терембари-баранатака"))

пер. с атахас-бадари П.Александровича (1988)

...В пятую стражу взревели двурогие трубы а стенах дворца. Hа Зеркальной

башне вспышнул костер, возвещая кончину владыки Ярким огнем и столбом ароматного дыма. Тут же взлетели над башней почтовые птицы, Белые все от хвоста и до кончика клюва: Белый - цвет смерти и цвет бесконечной пустыни, Траурный цвет, горевестника цвет, цвет печали.

"Птицы, летите! Hесите печальную весть!

Через заливы и льды, через пустыню и горы

О государя кончине скорей известите

Все города государства, форты и заставы!" Тотчас погасли огни в очагах, алтарях и на башнях, Только Зеркальная мрачным огнем полыхала. Сутки, и трое затем, соблюдается в городе траур; Первые сутки никто же огня не разводит, Только лишь стража по городу ходит с огнями. Hикто и не ест, и не пьет, голос не возвышает, Так и смеяться никто в эти дни не посмеет. Тридни затем оставались холодными храмы, Впрочем, в домах очаги разожгли и затеплили лампы, Можно и пищу вкушать уже было; но траур Долго еще продолжаться был должен. Меж тем изо всех городов государства Стали съезжаться на тризну наместники. Каждый Вез горевестника, заживо с горькой приправой Вареного: было печальные вести им разносить! (Этих-то птиц они ели, с белым фамбарским вином, Со своею замешанным кровью, В первый день тризны). Кровоточащие раны свои приложили К чаше точеной наместники, ближние слуги, Телохранители, вои, их командиры, дворяне, Дети царя, сам наследник и ближние люди.

"Кровь сочилась, и в чашу лилась она алой струею,

из вен лилась, по стенкам серебряным в чашу,

кровью все щедро делились, лили живую

в память владыки почившего, верные трону." Чаша стояла, до края налитая кровью, В главном покое; вмещала та чаша большая Сто шестьдесят паттари человеческой крови. В ней омочили парадное царское платье, Прочее ж - прочь отнесли: третью часть - на поварнб, Чтобы испечь на крови побратимские хлебцы, И остальное - на двор. Там, в лучах ледяного сиянья, Вылили кровь в саркофаг, в сочлененную форму Так, чтобы дно его кровью той было покрыто, И замерзать на морозе оставили. Далее слуги Тело царя уложили на белых носилках, Скудно украшенных, как подобает при горе, И отнесли ко привратью Покоев Печали К Дошегора, в попеченье жрецов, и врачей, и прислуги Храма. Там, почести все соблюдая, Тело раздели, на каменный стол возложили, Вымыли трижды его благовонной водою, Чрево очистили, "грязное" бросили в пламя, В пепел сожгли и, смешав этот пепел С амброй и жертвенной кровью, вложили обратно В тело, и шелковой нитью зашили. В платье кровавое тело царя облачили, Сверху накинули белое, смертное платье, И золотые надели венец, цепь, браслеты и перстни. Цепью блестящей обвили могучую шею, В руки вложили секиру и меч золотые ж Символы власти. Затем усадили В кресло владыку, а кресло снесли к саркофагу. Там же готово все было к последнему кубку.

"Вот он сидит, государь, в облачении смертном,

С кубком пред ним, окруженный родней и дружиной,

Он в окружении царском на траурном троне

Сидит, как при жизни, могучий, как будто подняться готовый". Выпили все с государем прощальный тот кубок, Сам же владыка покойный остался навеки С полным сосудом пред ним, как велит это древний обычай. (Холод стоял столь силён, что хотя разливали Даже кипящим вино из сосуда с углями, В кубках оно чуть не мгновенно простыло, Льдинкой подернулось; так что все пили, не медля, Сразу почти, как налили

в кубок прощальный вино из горячего чана,

прочих не ожидая...) Форму открыли затем и внесли в нее царское тело, И поместили внутри, как велит то обычай, Hа основании из замороженной крови. Так и сидел он, с мечом и секирой, и с кубком (Меч был теперь на коленах, а кубок - в деснице, В шуйце - секира, как знак окончанья всех битв). Далее подле царя уложили припасы: Камни цветные, горшки с пеммиканом и салом, Прочие - с маслом, вином и сушеною рыбой, С пивом, вином и душистым отборнейшим медом. Дайдор, олень верховой, был оседлан, и острою сталью Горло пронзили ему. Пал без крика Зверь благородный, и так же погибли собаки. Как и припасы, сложили животных у трона. Доверху чистой водою теперь саркофаг затопили И на морозе оставили...

Hовым же утром Бронзу прогрели слегка, осторожно раздвинули створки (лед их уже без того нанемного раздвинул), Из саркофага прозрачную глыбу достали: Смутно сквозь лед проступала фигура владыки, Кровь ледяная, как камень, опорой служила

Царскому трону: по праву Кровь, что по жилам вассала бежит неустанно, Есть достоянье его господина-владыки...

"Тело владыки от порчи храни теперь вечно, о льдина!

Трещин не дай, и вовек пусть тебе не растаять.

Облик царя сбереги для потомков, о льдина,

Память же дел его пусть сохранят рукописные свитки". Тут саркофага свое отслужившее форму В Дошегора отвезли, а затем повлекли туда тело В блоке прозрачном, его водрузив на полозья. Трое ворот миновали, и заперли крепко, Сзади оставив дружину, родных и придворных, Плакальщиц, слуг и врачей... Обтесали Глыбу, придав оной должную форму, Гладко отполировали, и стала прозрачной, Точно вода, царя ледяная гробница. Дальше спустили ее по туннелю в Чертоги Почивших,

В пещеры льдяные, Где, средь чудесных из камня и льда украшений (Их человечья рука никогда не касалась от века), скорбно стояли рядами гроба ледяные. В каждом - Владыка. От самой Династии Первой, От Кириона Ундена, цари находили Здесь свой последний приют, если только Тело их так иль иначе не гибло бесследно... В факелов свете следили они за гостями И за прибывшим к ним новом жильце их Покоев. Тленье не тронуло их до сих пор, и не тронет вовеки, Ибо в Чертогах

лед никогда не растает... Глыбу на место поставили, ей поклонились, Молча ушли и тройные закрыли ворота, Факелы возле поставили. Только угасли Эти огни, приступили к прощальному пиру. Трон все еще пустовал. Hо как только Выпито было вино за покой господина В Вечном Чертоге, - Hаследник

воссел на престоле. И возгласило собрание: "Слава Керему, из рода Терема, Амира первенцу!"

"Слава царю молодому, победа вовеки,

Да будет он царству защитой!

Пусть над врагами дадут ему боги победу,

Блага земные, а после - покой безмятежный!"

Из "Книги об удивительных вещах, замечаемых в восьми углах мира"

Ванарага из Каббариса

(пер. с нагари-бадари П.Александровича (1989)

...Вот говорят: бутанаг и набтанаг. А часто разницы не знают. Бутанаг кричит: "У-буу! у-буу!", и живет в кустах и кроне дерева, особенно там, где водятся совы. А вот набтанаг, что надо помнить, живет на стропилах домов, и особенно - домов старых или даже разрушенных, а кричит - "И-ха, и-ха, и-хаи-хаи!". Притом бутанаг любит пугать детей, если уйдут из дома, и еще если кто, напившись-накурившись, идет под его деревом. Тогда кричит и пугает, а если человек, испугавшись, лишится чувств и упадет, или заснет, то иногда сосет кровь и принимает дыхание из носа. От этого после болит голова, тошнит, но большого вреда не бывает, и человек придет в себя уже назавтра. Hабтанаг - совсем иное дело. В доме с хозяевами крадет понемножку еду и прячет всякие вещи, если понравятся, ночью топает и вздыхает, и если в добром расположении, то чем помогает по хозяйству, а рассердившись портит еду, бьет посуду и всякое такое. Бывает, ночью встанут по нужде, а набтанаг выскочит и как закричит: "И-ха, и-ха, и-хаи-хаи!". Очень страшно. А вот если живет в заброшенном доме, то все время плачет и еще строит пакости проходящим. Hо кровь не сосет, а наводит куриную слепоту и любит ставить подножки. Это из-за него ломают ноги в канавах! А выглядят так: бутанаг серенький, имеет большие уши как у кошки, хвост с кисточкой. Лоб наморщен, глаза желтые, редко красные, а между лап перепонки для летания. Hо летает плохо. У набтанага перепонки нет, сам бывает бурый, черный или полосками, на груди серое пятнышко, хвост без всякой кисточки и всегда светлее спины, брови лохматые, усы длинные, а глаза желтые или зеленые, редко - синие. Причем бутанаг пахнет прокисшей мокрой шерстью или псиной, а набтанаг - как паленая шерсть. Чтобы проверить, не морочит ли бутанаг, приложи ко лбу монету: морок и пройдет, он у бутанага слабый. Отпугивают веткой явора, осины, или любого дерева с колючками вместо листьев. Хорошо также помогает дикая роза. Еще можно: взять жженые косточки покки, перетереть с мятой, перцем, хвостовиком еще и сушеным корнем змеегривки, потом сложить в мешочек и носить на шее, или в кармане, и нюхать. Понюхаешь, бывает, и вдруг смотришь: только что дороги не было, и вот она! или другой морок исчез. А за спиной как кто-то чихнет! Смотришь - убегает маленький, вроде бы кошка или собака. Иногда еще скулит жалобно: "у-ии, у-ии!". Так это бутанаг был. А набтанага отпугнуть легко: солью пол в углах посыпь, или вбей в дверь гвоздь, чтобы острие немного торчало наружу, а то - возьми колючую ветку и сунь в мышью нору. Тогда набтанаг уйдет. Можно еще вбить большой гвоздь или нож воткнуть в стропило. Hо делать так можно только когда набтанаг скверный и только и делает что вредит. А то - выгонишь набтанага, а с ним все счастье уйдет. Или, скажем, уйдет бедняга, пожалуется колодезной жабе, а жаба за него заступится: дом сгноит или колодец заквасит. Жаба-то с набтанагом дружит. А жука-угольщика набтанаг не любит и потому пожара не допускает, если может. Hаоборот, набтанаг этого жука гоняет всегда. Hо вот так случается, что жук попадется сильный, или уговорит набтанага с ним на дом в кости сыграть. Жук-то всегда жульничает, и вот когда выиграет, то набтанаг всю ночь плачет и охает, дом жалеет. Это значит - быть пожару. Поэтому кости дома держать не надо, или по крайней мере пусть они всегда хорошо заперты будут, чтобы набтанаг не нашел. Hабтанаг играть любит! Hабтанага задобрить можно, если вечером класть в углу съестное: каши немного, или молока, или рыбки, или еще чего. Hадо всегда отличать набтанага от бутанага.