«Страна Муравия (поэма и стихотворения)»

Страна Муравия Поэма 

Глава 1

С утра на полдень едет он, Дорога далека. Свет белый с четырех сторон И сверху — облака. Тоскуя о родном тепле, Цепочкою вдали Летят, — а что тут на земле, Не знают журавли... У перевоза стук колес, Сбой, гомон, топот ног. Идет народ, ползет обоз, Старик паромщик взмок. Паром скрипит, канат трещит, Народ стоит бочком. Уполномоченный спешит, И баба с сундучком. Паром идет, как карусель, Кружась от быстрины. Гармошку плотничья артель Везет на край страны... Гудят над полем провода, Столбы вперед бегут. Гремят по рельсам поезда, И воды вдаль текут. И шапки пены снеговой Белеют у кустов, И пахнет смолкой молодой Березовый листок. И в мире — тысячи путей И тысячи дорог. И едет, едет по своей Никита Моргунок. Бредет в оглоблях серый конь Под расписной дугой, И крепко стянута супонь[1] Хозяйскою рукой. Дегтярку[2]сзади привязал, Засунул кнут у ног, Как будто в город, на базар, Собрался Моргунок. Умытый в бане, наряжен В пиджак и сапоги, Как будто в гости едет он, К родне на пироги. И двор — далеко за спиной, Бегут вперед столбы. Ни хаты не видать родной, Ни крыши, ни трубы... По ветру тянется дымок С ольхового куста.  — Прощайте, — машет Моргунок, Отцовские места!..

Глава 2.

Из-за горы навстречу шло Золотоглавое село. Здесь проходил, как говорят, В Москву Наполеон. Здесь тридцать восемь лет назад Никита был крещен. Здесь бухали колокола На двадцать деревень, Престол и ярмарка была В зеленый Духов день. И первым был из всех дворов Двор — к большаку лицом, И вывеска "Илья Бугров" Синела над крыльцом... Никита ехал прямиком. И вдруг — среди села Не то базар, не то погром, Веселые дела! Народ гуляет под гармонь, Оглобель[3]— лес густой, Коней завидя, сбился конь... Выходят люди: — Стой!.. — Стой, нет пощады никому, И честь для всех одна: Гуляй на свадьбе, потому Последняя она... Кто за рукав, Кто за полу, Ведут Никиту В дом, к столу. И лез хозяин через стол: — Моя хата — Мой простор. Становись, сынок, на лавку, Пей, гуляй, Справляй престол!.. Веселитесь, пейте, люди, Все одно: Что в бутылке, Что на блюде Чье оно? Чья скотинка? Чей амбар? Чей на полке Самовар?.. За столом, как в бане, тесно, Моргунок стирает пот, Где жених тут, где невеста, Где тут свадьба? — Не поймет. А хозяин без заминки Наливает по другой. — Тут и свадьба, и поминки Все на свете, дорогой. С неохотой, еле-еле, Выпил чарку Моргунок. Гости ели, пили, пели, Говорили, кто что мог... — Что за помин? — Помин общий. — Кто гуляет? — Кулаки! Поминаем душ усопших, Что пошли на Соловки. — Их не били, не вязали, Не пытали пытками, Их везли, везли возами С детьми и пожитками. А кто сам не шел из хаты, Кто кидался в обмороки, Милицейские ребята Выводили под руки... — Будет нам пить, Будет дурить... — Иисус Христос Чудеса творил... — А кто платил, Когда я да не платил?.. — Отчего ты, божья птичка, Хлебных зерен не клюешь? Отчего ты, невеличка, Звонких песен не поешь? Отвечает эта птичка: — Жить я в клетке не хочу. Отворите мне темницу, Я на волю полечу... — Будет нам пить, Будет дурить. Пора бы нам одуматься, Пойти домой, задуматься: Что завтра пропить? — Иисус Христос По воде ходил... — А кто платил, Когда я не платил? За каждый стог, Что в поле метал, За каждый рог, Что в хлеву держал, За каждый воз, Что с поля привез, За собачий хвост, За кошачий хвост, За тень от избы, За дым от трубы, За свет и за мрак, И за просто, и за так... — Знаем! Сам ты не дурак, Хлеб-то в воду ночью свез: Мол, ни мне, ни псу под хвост. —Знаем! Сами не глупей. Пей да ешь, ешь да пей!  Сорок лет тому назад Жил да был один солдат. Тут как раз холера шла, В день скатала пол-села. Изо всех один солдат Жив остался, говорят. Пил да ел, как богатырь, И по всем читал псалтырь, Водку в миску наливал, Делал тюрьку[4]и хлебал, Все погибли, а солдат Тем и спасся, говорят. — Трулля-трулля-трулля-ши!.. Пропил батька лемеши[5]. А сынок Топорок, А дочушка Гребенек, А матушка, Того роду, Пропила Сковороду. Па-алезла под печь: "Сынок, блинов нечем печь..." — Все кричат, а я молчу: Все одно — безделье. А Илье-то Кузьмичу Слезки, не веселье... — Подноси, вытаскивай. Угощенье ставь! — До чего он ласковый, Добродушный стал. Дескать, мы ж друзья-дружки, Старые соседи. Мол, со мной на Соловки Все село поедет... — Слышь, хозяин, не жалей Божью птичку в клетке. Заливай, пои гостей, Дыхай напоследки!.. Загудели гости смутно, Встал, шатаясь, Моргунок, Будто пьян, на воздух будто, Потихоньку — за порог. Над дорогой пыль висела, Не стихал собачий лай. Ругань, песни... — Трогай, Серый. Где-нибудь да будет край...

Глава 3

Далеко стихнуло село, И кнут остыл в руке, И синевой заволокло, Замглилось[6]вдалеке. И раскидало конский хвост Внезапным ветерком, И глухо, как огромный мост, Простукал где-то гром. И дождь поспешный, молодой Закапал невпопад. Запахло летнею водой, Землей, как год назад... И по-ребячьи Моргунок Вдруг протянул ладонь. И, голову склонивши вбок, Был строг и грустен конь. То конь был — нет таких коней! Не конь, а человек. Бывало, свадьбу за пять дней Почует, роет снег. Земля, семья, изба и печь, И каждый гвоздь в стене, Портянки с ног, рубаха с плеч Держались на коне. Как руку правую, коня, Как глаз во лбу, берег От вора, мора и огня Никита Моргунок. И в ночь, как съехать со двора, С конем был разговор, Что все равно не ждать добра, Что без коня — не двор; Что вместе жили столько лет, Что восемь бед — один ответ. А конь дорогою одной Везет себе вперед. Над потемневшею спиной Белесый пар идет. Дождь перешел[7]. Следы копыт Наполнены водой. Кривая радуга висит Над самою дугой... День на исходе. Моргунку Заехать нужно к свояку: Остановиться на ночлег, Проститься как-никак. Душевной жизни человек Был Моргунков свояк. Дружили смолоду, с тех пор, Как взяли замуж двух сестер. Дружили двадцать лет они, До первых до седин, И песни нравились одни, И разговор один... Хозяин грустный гостю рад, Встречает у ворот: — Спасибо, брат. Уважил, брат.  И на крыльцо ведет. — Перед тобой душой открыт, Друг первый и свояк: Весна идет, земля горит, Решаться или как?.. А Моргунок ему в ответ: — Друг первый и свояк! Не весь в окошке белый свет, Я полагаю так... Но тот Никите говорит: — А как же быть, свояк? Весна идет, земля горит, Бросать нельзя никак. Сидят, как прежде, за столом. И смолкли. Каждый о своем. Забились дети по углам. Хозяйка подает С пчелиным "хлебом" пополам В помятых сотах мед. По чарке выпили. Сидят, Как год, и два, и три назад. Сидят невесело вдвоем, Не поднимают глаз. — Ну что ж, споем?.. — Давай споем В последний, может, раз... Дружили двадцать лет они, До первых до седин, И песни нравились одни, И разговор один. Посоловелые слегка, На стол облокотясь, Сидят, поют два мужика В последний, значит, раз... О чем поют? — рука к щеке, Забылись глубоко. О Волге ль матушке-реке, Что где-то далеко?.. О той ли доле бедняка, Что в рудники вела?.. О той ли жизни, что горька, А все-таки мила?.. О чем поют, ведя рукой И не скрывая слез? О той ли девице, какой Любить не довелось?.. А может, просто за столом У свояка в избе Поет Никита о своем И плачет о себе. У батьки, у матки Родился Никита, В церковной сторожке Крестился Никита. Семнадцати лет Оженился Никита. На хутор пошел, Отделился Никита. — В колхоз не желаю, Бодрился Никита, До синего дыму Напился Никита. Семейство покинуть Решился Никита... Куда ж ты поехал, Никита, Никита?

Глава 4

От деда слышал Моргунок Назначен срок всему: Здоровью — срок, удаче — срок, Богатству и уму. Бывало, скажет в рифму дед, Руками разведи: — Как в двадцать лет Силенки нет, Не будет — и не жди. Как в тридцать лет Рассудка нет, Не будет — так ходи. Как в сорок лет Зажитка нет, Так дальше не гляди." Сам Моргунок, как все, сперва Не верил в дедовы слова. Хватился — где там двадцать лет! А богатырской силы нет. И, может быть, была б она, Когда б харчи да не война. Глядит, проходят тридцать лет, Ума большого тоже нет. А был бы ум, так по уму Богатство было бы ему. Глядит, и скоро — сорок лет, Богатства нет, зажитка[8]нет: Чтоб хлебу на год вволю быть, За сало салу заходить; Чтоб быть с Бугровым запросто, Всего того опричь: "Здоров, Никита Федорыч!.." "Здоров, Илья Кузьмич!.." А угостить, — так дым трубой, Что хочешь ешь и пей! Чтоб рядом он сидел с тобой На лавке на твоей; Чтоб толковать о том о сем, Зажмурясь песни петь, Под ручку чтоб, да с ним вдвоем Пойти хлеба смотреть... И предсказанью скоро срок, А жил негромко Моргунок. Был Моргунок не так умен, Не так хитер и смел, Но полагал, что крепко он Знал то, чего хотел... Ведет дорога длинная Туда, где быть должна Муравия, старинная Муравская страна. И в стороне далекой той, Знал точно Моргунок, Стоит на горочке крутой, Как кустик, хуторок. Земля в длину и в ширину Кругом своя. Посеешь бубочку одну, И та — твоя. И никого не спрашивай, Себя лишь уважай. Косить пошел — покашивай, Поехал — поезжай. И все твое перед тобой, Ходи себе, поплевывай. Колодец твой, и ельник твой, И шишки все еловые. Весь год — и летом и зимой — Ныряют утки в озере. И никакой, ни боже мой, Коммунии, колхозии!.. И всем крестьянским правилам Муравия верна. Муравия, Муравия! Хо-рошая страна!.. И едет, едет, едет он, Дорога далека. Свет белый с четырех сторон И сверху — облака. По склонам шубою взялись Густые зеленя[9], И у березы полный лист Раскрылся за два дня. И розоватой пеной сок Течет со свежих пней. Чем дальше едет Моргунок, Тем поле зеленей. И день по-летнему горяч, Конь звякает уздой. Вдали взлетает грузный грач Над первой бороздой. Пласты ложатся поперек Затравеневших меж[10]. Земля крошится, как пирог, Хоть подбирай и ешь. И над полями голубой Весенний пар встает. И трактор водит за собой Толпу, как хоровод. Белеют на поле мешки С подвезенным зерном. И старики посевщики Становятся рядком. Молитву, речь ли говорят У поднятой земли, И вот, откинувшись назад, Пошли, пошли, пошли... За плугом плуг проходит вслед, Вдоль — из конца в конец. — Тпру, конь!.. Колхозники ай нет?.. — Колхозники, отец... Земля!.. От влаги снеговой Она еще свежа. Она бродит сама собой И дышит, как дежа[11]. Земля!.. Она бежит, бежит На тыщи верст вперед. Над нею жаворонок дрожит И про нее поет. Земля! Все краше и видней Она вокруг лежит. И лучше счастья нет — на ней До самой смерти жить. Земля! На запад, на восток, На север и на юг... Припал бы, обнял Моргунок, Да не хватает рук... В пути проходит новый день. Конь перепал и взмок. Уже ни сел, ни деревень Не знает Моргунок.

Глава 5  

Большаком, по правой бровке, Направляясь на восход, Подпоясанный бечевкой Шел занятный пешеход. Добела забиты пылью Сапожонки на плечах, И лопатки, точно крылья, Под подрясником торчат. Из сапог глядят онучки[12] За спиной гремит ларец... — А, видать, тебя до ручки Раскулачили, отец?.. Слово за слово. О боге Речь заводит Моргунок. Отпрягают у дороги, Забираются в тенек. — Эх, да по такой погоде Зря ты ходишь-бродишь, поп. Собирал бы дань в приходе, Пчел глядел бы, сено греб... — Где ж приход? Приходов нету. Нету службы, нету треб. Расползлись попы по свету, На другой осели хлеб. Тот на должности на писчей, Тот иной нашел приют. Ничего, довольны пищей. Стихли, сникли и живут. Ну, а я... Иду дорогой. Не тяжел привычный труд: Есть кой-где, что верят в бога, Нет попа, А я и тут. Там жених с невестой ждут, Нет попа, А я и тут. Там младенца берегут, Нет попа, А я и тут. Нет купели, Есть скамья, Нет попа, А вот он я!.. Что калужского портного, За неделю ждут меня. Мне бы только, право слово, Заиметь теперь коня! Хорошо в тени, прохладно. Поп кошелку шевелит. Развязал — и этак складно Припевает-говорит: — Тут селедочка Была, была, была. Что молодочка Дала, дала, дала... Тут и соточка Лежит — не убежит... Эх ты, сукин сын Камаринский мужик!.. Моргунок, уставясь косо, Ладно, думает, молчи. Ничего, что батя босый, Подходящие харчи... Не святой и не угодник, Не подвижник, не монах, Был он просто поп-отходник, Яко наг и яко благ. — На гумне служу обедню, Постным маслом мажу лоб. Николай был царь последний, Митрофан — последний поп. Занимаю под приходом Всю епархию кругом. Хочешь так: твоя — подвода, Мой — инструмент?.. Проживем!.. Моргунок утерся строго: — Не гляди, что выпил я... У тебя своя дорога, У меня, отец, — своя. На своем коне с дугой Ехать подходяще: Всякий видит, кто такой, Житель настоящий. На своем коне с дугой Ехать знаменито. Остановят: — Кто такой? — Моргунов Никита. В чужедальней стороне Едешь, смотришь смело: Раз ты едешь на коне, Значит, едешь делом. Самому себе с конем Позабыться впору. Будто в гости едешь — днем, Ночью — будто в город. Не охотник яйца я Собирать на бога. У меня, отец, своя Дальняя дорога...

Глава 6

От ночлега до ночлега Едет ровно Моргунок. У дороги, под телегой, Своя хата-потолок. На огне трещит валежник Робко, будто под ногой. Двое возчиков проезжих Сонно смотрят на огонь. Спит не спит, лежит Никита, Слышен скрип и хруст травы. Глухо тукают копыта Возле самой головы. Поправляет головешки Освещенная рука. Голос тянется неспешный, Как шаги издалека: — Окна — в землю, Крыша — набок, Гнезда галочьи в трубе. Как бы в сказке, дед да баба Жили век в своей избе. Баба пряла у окошка, Дед с утра на рыбу шел, И была в хозяйстве кошка, Курочка да петушок. Жили старые помалу На отлете от села. А весною небывало Высока вода была. Шла весна в могучей силе, По ночам крошила снег. Разлились по всей России Воды всех морей и рек... Спит не спит, лежит Никита, Дрема поверху идет. Голос ровный, домовитый Сказку бережно ведет: — Все — в колхозы. Дед — ни с места На тринадцатом году: "Из своей избы, известно, Никуда я не пойду". Что, мол, жить мне на народе, И какой мне в этом прок?.. А вода к крыльцу подходит. Бьет волною о порог. Поплыли плетни, солома, Огородов — будто нет. День за днем проводит дома, Очищает лыки[13]дед. И случилась эта сказка Возле нашего села: Подняла вода избушку, Как кораблик, понесла. Поднимает выше, выше, Гонит окнами вперед. Петушок кричит на крыше, Из трубы дымок идет. И качаются, как в зыбке, Дед и баба за стеной. Принесло избу под липки К нам в усадьбу Тут и стой... Спали воды. Стало сухо. Смотрит дед — на солнце дверь: "Ну, тому бывать, старуха, Жить нам заново теперь..." Спит не спит Никита, дремлет С картузом под головой. Теплым телом греет землю Под примятою травой. На армяк роса осела. Гаснут звезды в вышине. И тепло вздыхает Серый За кустами в стороне. Тянет свежестью рассвета. Спит дорога. Тишина. Далеко-далеко где-то Спит Муравская страна...

Глава 7

Как с юга к северу трава В кипучий срок весны, От моря к морю шла молва По всем краям страны. Молва растет, что ночь, что день, Катится в даль и глушь, И ждут сто тысяч деревень. Сто миллионов душ. Нет, никогда, как в этот год, В тревоге и борьбе, Не ждал, не думал так народ О жизни, о себе... Росла, невнятная сперва, Неслась, как радио, молва, Как отголосок по лесам, Бежала по стране, Что едет Сталин, едет сам На вороном коне. Вдоль синих вод, холмов, полей, Проселком, большаком, В шинели, с трубочкой своей, Он едет прямиком. В одном краю, В другом краю Глядит, с людьми беседует И пишет в книжечку свою Подробно все, что следует. И будто он невдалеке Коня того поил в реке. А то еще у старика Спросил он ночью огонька. А этот сторож-старичок Увидел — кто, а сам молчок: Порасспросить его хотел Насчет войны и прочих дел... За гатью — мост, За взгорьем — склон, Дымок по ветерку... И, может, прямо едет он Навстречу Моргунку. И все, что на душе берег, С чем в этот год заснуть не мог, С чем утром встал и на ночь лег, С чем ел не впрок И пил не впрок, Все вновь обдумал Моргунок... — Товарищ Сталин! Дай ответ, Чтоб люди зря не спорили: Конец предвидится ай нет Всей этой суетории?.. И жизнь — на слом, И все на слом Под корень, подчистую. А что к хорошему идем, Так я не протестую. Ты слушай, выслушай меня, Коснемся, например, коня. И склад хорош, и стать легка, В монету весь одет. Под Ворошиловым конька Такого, может, нет. На конной в Ельне куплен был, С дороги перепал, Стоит — и шею опустил, Ну, думаю, попал!.. Блестит в корытечке вода, Свищу, свищу — не пьет, Не ест. И вижу я тогда, Что дело не поет... А как я вышел поутру, С постели — босиком, Иду, а он впотьмах: хруп-хруп. "Стой, думаю, живем!.. Теперь мне тридцать восемь лет, Два года впереди. А в сорок лет  зажитка нет, Так дальше — не гляди. И при хозяйстве, как сейчас, Да при коне Своим двором пожить хоть раз Хотелось мне. Земля в длину и в ширину Кругом своя. Посеешь бубочку одну, И та — твоя. Пожить бы так чуть-чуть... А там — В колхоз приду, Подписку дам! И с тем согласен я сполна, Что будет жизнь отличная. И у меня к тебе одна Имелась просьба личная. Вот я, Никита Моргунок, Прошу, товарищ Сталин, Чтоб и меня, и хуторок Покамест что... оставить. И объявить: мол, так и так, Чтоб зря не обижали, Оставлен, мол, такой чудак Один во всей державе... В пути, в незнаемом краю, Забыв про все, Никита Слагал, как песню, речь свою Душевно и открыто... Страна родная — велика. Весна! Великий год!.. И надо всей страной — рука, Зовущая вперед.

Глава 8

И деревням и верстам счет Оставил человек, И конь покорно воду пьет Из неизвестных рек. Дорога тянется вдали. И грусть теснит в груди: Как много неба и земли Осталось позади. И весь в пыли, как хлеб в золе, Никита Моргунок. На всей планете, на Земле, Один такой ездок. И порыжел на нем пиджак, Дорога далека. Днем едет, терпит кое-как, А к вечеру — тоска. Сквозь тишину и холодок Повеет ночь жильем. И куст — он дома, и пенек На месте на своем. А ты скитайся, разъезжай, Сам при себе, один... Вдруг слышит: — Добрый гражданин, А, добрый гражданин!.. И видит: нищий, чуть прикрыт, Почти что босиком. — Подвез бы, что ли, — говорит Обиженным баском. И мальчик, точно со слепым, Идет по праву руку с ним. И нищий злобно смотрит вслед: — Забогател, сосед?.. Глядит — и обмер Моргунок: — Илья Кузьмич? Ай нет? — Годов полсотни был Илья, Да нынче стал не я. Что видишь — только малец мой, А шапка не моя. Вот, брат. Такая, брат, пора. Кромешный год такой... — Тпру!.. Правду говорят, гора Не сходится с горой... Коня стреножил Моргунок, Прибрал хомут, дугу. Оглобли — кверху. Огонек Заговорил в кругу. — Эх, холодна небось земля, Погреться будет впрок. И достает из кошеля Литровку Моргунок. — Ну что ж, Илья Кузьмич, начнем? Что есть. Прошу простить. Тебя когда-то за столом Мечтал я угостить. Пей, грейся, гость. Как другу верь, Соседи были все ж... А вот откуда ж ты теперь, Илья Кузьмич, бредешь?.. — Бреду оттуда... — Что ж там? Как?  — Да так. Хороший край. В лесу, в снегу, стоит барак, Ложись и помирай. — Так, так, Илья Кузьмич... А все ж Тут злость своя нужна: Что скажут — делай, Дескать, врешь, Работа не страшна. — Нет, брат, спасибо за совет. Не страшен был бы труд, Да смысла нет.  —А ты начни!  —Да мочи нет...  —А ты тяни! — Да руки не берут. Никита слушал и коня Из вида не терял. Мальчишка, млея у огня, Тихонько засыпал. Куда он, малец, гол и бос, Шел по свету с отцом. Суму на перевязи нес С жестяным котелком? — А что, — пожал отец плечом, Не страшно до зимы. Где так попросим, где споем, Петь научились мы. Эх, брат, — вздохнул, ложась, Бугров, В последний этот год Еще б таких наделать дров, Земли переворот!.. На колокольни встать бы, брат, И сверху б — в добрый час На всю Россию бить набат!  Да не во что как раз... Спал Моргунок и знал во сне, Что рядом спит сосед. И, как сквозь воду, в стороне Конь будто ржал под свет... Вскочил, закоченелый весь, Глядит — пропал сосед. Телега здесь, и мальчик здесь. А конь?.. Коня — и нет... Никита бросился в кусты, Высматривая след. Туда—сюда. И след простыл. Коня и, вправду, нет! И место видно у огня, Где ночью "спал" сосед, В траве окурки. А коня — И нет. И вовсе нет. И заняла дыханье боль, И точно высох рот. Позвать попробовал: — Псель-псель... И губ не соберет. — Псель-псель... И тишина кругом. Туман. Глухой рассвет... Вот бросил он семью и дом, Уехал в белый свет. Вот, все, что думал, — все не в счет. Вот, прожил столько лет... Туман встает, Роса ползет. День. А коня-то — нет... Коня-то нет... — Вставай, пострел! Замерз небось, беглец. Пока ты спал да сны смотрел, Сменял тебя отец. Сменял — и серого коня С уздечкой получил. Тебя обидел, а меня Навеки научил. Я угощал его, любя, Считал — в беде сосед... А ты не бойся: бить тебя Теперь мне пользы нет... Короток день, а путь далек, А солнце — где уже!.. Переобулся Моргунок, И легче на душе. Собрал шлею, кошель и кнут, Переменил чеку; Колеса смазал, подоткнул Поклажу к передку. Короток день, а путь далек, Хоть воз не так тяжел. И влез в оглобли Моргунок, А мальчик вслед пошел...

Глава 9

Под уклон, гремя с разбега, Едет — просто чудеса! Без коня сама телега, Все четыре колеса. И, кого ни встретит, всякий Долго-долго смотрит вслед. А увяжутся собаки Три версты отбою нет. Моргунок гремит с телегой В неизвестной стороне: Не видали ль человека На копейчатом коне? Моргунок волочит ноги Тяжело, и, как назло, Растянулось вдоль дороги Бесконечное село. Никуда от глаз не скрыться, На виду мужик у всех. По окошкам липнут лица. Лай собачий — смех и грех. Моргунок везет понуро, Не ворочаться ж назад. Шум, смятенье, даже куры Растревоженно кричат. Дальше — к мосту — скат крутой, Поскорей бы с глаз долой! И пошел, пошел с разбега, Только грохот поднялся. Пропадай, моя телега, Все четыре колеса. За мостом дорога в гору, Позади, в пыли густой: — Стой! — кричат, как будто вору. Стой! Стой!.. Подбегают:  — Стой-ка, дед! Заворачивай в Совет. И народ кругом посыпал, Рассуждая горячо: — Мало, что ли, всяких типов, Поглядишь, а тут еще... — На поселке нищий в бане Двое суток ночевал, С золотыми был зубами Вроде бывший генерал... И, упершись в грядки, миром Помогают Моргунку. — Только ты не бегай, милый... — Да куда я побегу?.. В сельсовете председатель Предложил на лавку сесть И сказал учтиво: — Дайте Документы, если есть. Из-за ворота рубахи Тащит целый узелок, Достает свои бумаги Никита Моргунок. Бумаги пожелтелые, Как деньги — еле целые. Зацапанные, мазаные, Крест-накрест перевязанные. — Вот, при одной коровке Семья моя — семь душ. И хлебозаготовки, И лесозаготовки, И страх, И труд, И гуж[14] И двор со всей скотиной, И хата в три окна. Единый Семь с полтиной, Уплаченный сполна. Деревня Васильково, Касплянский сельсовет, И карточка конева, А вот коня —  и нет... — Ну что ж, понятно, в целом, Одно неясно мне; Без никакого дела Ты ездишь по стране. Вот, брат! И председатель Потер в раздумье нос: Ну, был бы ты писатель, Тогда другой вопрос. Езжай! И в самом деле, Чего с тебя возьмешь? — А что ж, у вас — артели? — Кругом артели. Сплошь. И гремит телега снова. Застилая пылью след... — Не видали ль верхового?.. Отвечают: — Что-то нет... Моргунок телегу тянет. Плечи стертые горят... — Братцы! Где тут есть цыгане? — Вон, в колхозе, — говорят.

Глава 10

Знал Никита Моргунок Правило простое, Что медведь блинов не пек, Волк двора не строил. Удивился Моргунок, Видит: на поляне Ходят вдоль и поперек С косами цыгане. Косят, словно мужики, Ряд за рядом ходят. Только носят оселки Не по форме вроде. Пахнет медом и росой, Добрая работа! Самому пройти с косой Моргунку охота. Хороша, густа трава, Самый срок и время, Да забита голова Думами не теми. Так и так. Иду полдня. Карточка в кармане... — Воротите мне коня, Граждане цыгане. — Так и быть, — сказал один, Ты — мужик хороший. Заявляю — отдадим, Как признаешь лошадь. Сено свежее пока На покосе вянет, На конюшню Моргунка Привели цыгане. Попросили Моргунка Чуть посторониться, Конь выходит из станка, Гладкий, точно птица. Конь невиданной красы, Уши ходят, как часы. Конь хорош, и, что хорош, Сам об этом знает.  — Ну, хозяин, признаешь? Признавай, хозяин! Попросили Моргунка Постоять снаружи. И выходит из станка Конь второй — не хуже. На спине играет дрожь, Шея — вырезная. — Ну, хозяин, признаешь? Признавай, хозяин! Попросили Моргунка Отойти немного. И выводят из станка Жеребца, как бога. Корпус, ноги — все отдай, Шерсть блестит сквозная. — Ну, хозяин, признавай,  Признавай, хозяин! — Извиняюсь, не могу, Врать, мол, нет расчета.  — То-то, — пальцем Моргунку Погрозили, — то-то... Он оглобли подвязал Кверху, для ночлега: — Завтра, малец, на базар За конем. С телегой. — Дядь, зовут нас. Слышишь, дядь? Дескать, места хватит. — Не желаю ночевать Я в цыганской хате. Ночь. Затих в загоне скот. Пахнет пыль золою. И цыганское встает Солнце над землею. И звенит во тьме комар Тоненько, знакомо, Как остывший самовар После бани, дома. И, вздохнув, на правый бок Повернулся Моргунок. Но не спится Моргунку И на правом на боку. Комариный звон в тиши, Замирая, тонет... "До чего же хороши, Боже ты мой, кони!" И, вздохнув, на левый бок Повернулся Моргунок. Но не спится Моргунку И на левом на боку. И, подумав, Моргунок Бородою к звездам лег. Кони рядом. И спроста Ненадежно спрятаны: Из соломы ворота Лыком запечатаны. Моргунок лежит, сопя, Рассуждает про себя:  — Лошадей цыгане крали?  — Крали.  — Испокон веков у всех?  — У всех.  — А у них теперь нельзя ли?  У цыган? Не грех?  — Не грех... Не лежится на спине, Точно спит на бороне. Встал и бережно пошел За сарай. До ветру, мол... Слышит — близко за спиной Осторожный шорох.  — Что за люди? Кто такой?  Спрашивает сторож. — Я до ветру, — как урок  Отвечал Никита. И для виду все, что мог, Справил деловито. — Значит, ходишь по часам? — Надо, милый, надо... — Эхе-хе-хе-хе!.. А сам — Задом, задом, задом... Сапоги надел скорей, Хоть на босу ногу, И с телегою своей Тронулся в дорогу...

Глава 11

Большаком три ночи и три дня Ехала телега без коня. И шутил невесело мужик, Что к коневой должности привык. — Подучусь, как день еще пройду, Все, что надо, делать на ходу. А овсом питаться — не беда: Попадала в хлеб и лебеда. Стоя спать — уменья мало здесь. Приходилось спать — и лапти плесть! В неизвестный город большаком Шла телега вслед за мужиком... От куста идут и до куста, От моста до нового моста. От пятьсот девятого столба До пятьсот десятого столба. Далека родная сторона! Что там баба делает одна?.. Ждет она хозяина с конем, Знать она не знает ни о чем, Как идет с телегой Моргунок По одной из тысячи дорог... Вышел в поле тракторный отряд, По путям грохочет скорый поезд, Самолеты по небу летят, Ледоколы огибают полюс... И, по-конски терпелив и строг, Волокет телегу Моргунок. Мальчик — ни на шаг от мужика... Пусть идет — дорога широка. Так идут, идут и слышат вдруг Впереди, вдали копытный стук, Будто в ступе коноплю толкут, Будто бабы где-то кросна бьют. Отголосок стороной идет, И ездок покажется вот-вот... Гоп-та-тах!.. И перед Моргунком На коне, На сером, Поп верхом!.. Поп назад откинулся, сдержал, Конь узнал хозяина, заржал. Но в одну минуту Моргунок Из оглобель выскочить не мог. Он ремни распутывал, а поп Повернул коня и дал в галоп. То ли поп коня того купил, То ли вор у вора утащил... — Стой!.. — бежит Никита за конем, Сапоги, пиджак горят на нем. Сбилась шапка мокрая на лоб, Вверх и вниз в глазах ныряет поп. — Стой!.. — кричит, бежит Никита вслед, Голосу в груди и духу нет. Он бежит, и замирает "сто-й!" На дороге пыльной и пустой, И, как рану, зажимая бок. Падает на землю Моргунок. Он лежит, как мертвый, недвижим, Но земля сама бежит под ним. Обернулись реки и мосты, Вверх ногами — травы и кусты. Но уже далече скачет поп, Пропадает за холмами топ. Тише, тише движется земля, По местам становятся поля... И лежит Никита Моргунок На одной из тысячи дорог... Пыль по-над дорогой незаметнее, Вечер начинается вдали. И березы старые, столетние Опустили ветви до земли. Тишина хорошая кругом... — Дядь, вставай, А, дядь?.. Вставай. Пойдем...

Глава 12

Деловито, не сердито Меж палаток, меж подвод Пробирается Никита: — Дайте, граждане, проход. И, встречая, обступает, Любопытствует народ: То ль коня он покупает, То ль телегу продает? — Погодите, не толкуйте, Братцы, горе у меня: На базар служитель культа Моего угнал коня... К конной привязи, в тенек Заезжает Моргунок. И пошел бродить на счастье По базару взад-вперед. Что ни лошадь серой масти, Сердце дрогнет и замрет. Много серых и красивых, Только равных нет коней: То подсеченная грива, То монета покрупней... На лотках блестят селедки, Солнце жарит пирожки. Старичок с лихой бородкой Кнутовьем звонит в горшки: — Николаевская глина, Отдаю за просто так: С одноличницы — полтина, С коммунарки — четвертак!.. Площадь залита народом, Площадь ходит хороводом, Площадь до краев полна, Площадь пляшет, как волна. — Расступись, давай проход, Жеребца артель ведет. Как на выставке — проводят, Уходи, живые, прочь! Двое виснут на поводьях, Трое ладятся помочь. Мундштуки в горячем мыле, Благородный карий глаз...  — Кто купил? — Мы купили. — Сколько дали? — Хватит с нас. Гомонит, гудит базар, Девки, бабы — по возам. Подбирают кони сено, Шевелят сухой овес; И шумит парная пена, Остывая у колес. В сюртуке старик усатый За рога ведет козу. Жарко дышат поросята В тесной клетке на возу. И идет от воза к возу, Не смолкает говор, гам. Пахнет сеном и навозом, С "центроспиртом" пополам. От жары укрыт, от пыли, У ограды нищий ряд. Тут остатние слепые И убогие сидят. Песня слышится сквозь гомон, Оборвется — и опять... Голос будто бы знакомый, Только слов не разобрать. Подошел, с другими рядом Стал и видит Моргунок: Грузный нищий — у ограды, Шапка с медью — между ног. Поводырь с восковым личиком Сидит плечо к плечу: ...Отвечает эта птичка: "Жить я в клетке не хочу. Отворите мне темницу, Я на волю полечу..." У певца глаза закрыты, Голос набожно-суров. Ахнул, чуть не сел Никита: — Сукин сын! Илья Бугров! И, точно сами, две руки Вперед рванулись: — Стой!.. И раскатились пятаки, Гремя по мостовой. И Моргунок, как мех сопя, Подмял слепого под себя. Народ бежит со всех сторон: — Слепого бьют... Разбой!.. — Да как же, братцы, — зрячий он. — Ей-богу, был слепой. Бугров, карабкаясь, хрипит:  — Пусти!.. Пусти меня. Пусти, сосед. Скажу, Никит, Чего-то про коня... — Скажи, — нагнулся Моргунок,  — Скажи, пока не бью. — Пусти, Никит... Скорей... Свисток!.. Обоих — в Гепею. — Скажи — пущу.  — Скажу потом. — Давай сейчас, злодей! — Скажу. В сторонку отойдем, Чтоб без чужих людей. Не дома в праздничный денек На хуторе своем, Идет под ручку Моргунок С Ильею Кузьмичом. Ведет Бугрова Моргунок: — Дорогу дай, народ. Ведет, и шапку, как залог, Слепецкую несет. Идут, шатаясь, вразнобой, Пьяны средь бела дня. Грозит им пальцем постовой; — Глядите у меня!.. И говорит Илья Бугров Тихонько Моргунку: — Чудак ты, конь твой жив-здоров, Поклясться в том могу. И вдруг, не ахнул Моргунок. — Стой! — закричал Бугров И сквозь толпу рванулся вбок:  — Стой! Стой! Держи воров!.. — Стой! Братцы, братцы! — вскрикнул вслед  И всхлипнул Моргунок. И ни коня, ни вора нет, В руках один залог. Туда-сюда. Базар кругом, Колышется народ. Уже о чем-то о другом Толкует и орет. — Ну что ж... Спасибо, сукин сын: Последний дал урок. И шмякнул шапку что есть сил Никита Моргунок.

Глава 13

Вдоль дороги рожь бежала, Над дорогой пыль дрожала, Плыл дымок... Ехал парень моложавый, Кучерявый паренек. Кучерявый паренек, На затылке козырек. Ехал парень хватом, Девкам песни вез, В елку след печатал Шпорами колес. Получил на курсах трактор Кучерявый паренек, Изучил четыре такта, Заводить и править мог. И смешно, да не до смеха, Хорошо, да сам не рад, Посадили — и поехал: Крой до места, трогай, брат. Бога нету, говорят. Не ломай деревья, Не ворочай пни, По пути в деревне Угол не сверни. Все в порядке. Едет парень. За верстой идет верста. Проезжает без аварий Две деревни, три моста. Руль одной рукою Держит, как шофер. Едет — что такое? Смотрит — что за черт! На припеке у дороги Под телегой спит мужик. Рядом мальчик босоногий Кверху пятками лежит. Слева, справа — нелюдимо, Луговеет рыжий пар... Проезжает парень мимо: — Эй ты, дед, коня проспал!.. Спохватился Моргунок: — А?.. Давно проспал, сынок. И лежит он под телегой, Как лежал. Дескать, крой, а нам не к спеху, Не пожар. — Извиняюсь, бога нет. Кто такой, откуда, дед?.. — Так и так. Длинна дорога. Вот как выбился из сил... — Ладно, дед. Нету бога, Прицепляйся на буксир. — Я не прочь, пожалуй, Но одна статья: За телегу, малый, Опасаюсь я... — Отговариваться нечем, Делай, дед. Решен вопрос". За телегу сам отвечу, Своя кузня, свой колхоз. Прицепились, едут. Хороши дела. И телега следом Здорово пошла. Едут, едут, едут, Дым да стук кругом. Едет парень с дедом, Правит прямиком. Руль одной рукою Держит, как шофер. Едет — что такое? Слышит — что за черт? Слышит перебои, Непохожий стук. Трактор сам собою Тормозится вдруг. Парню до смерти неловко. Эх ты, черт ее дери! — Извиняюсь, остановка! Зайчик выскочил внутри... Пот на лбу открытом Выступил. Беда! — Та-ак, — сказал Никита. Добрая езда... Достает инструмент парень, Сам заходит стороной, Боязливо приступает, Точно к лошади дурной. Лезет парень под машину, Об дорогу чешет спину, Рукавом стирает пот, В кепку болтики кладет. Глубоко синеет небо, Золотой стоит денек. Двадцать лет монтером не был Кучерявый паренек. Не был батька, не был дед, Не был прадед, бога нет!.. Бога нету, — несомненно: Лет пяток — Недолгий срок. Будет летчиком отменным Этот самый паренек Головным в могучей стае Будет править на восток. Высоко летать он станет, Кучерявый паренек! Кучерявый паренек, Желтой кожи козырек!.. Ты забудешь ли, товарищ, Наш любимец и герой, Как лежал ты на дороге. На дороге под горой. Как кругом, шумя хлебами, Длился день страды большой, И кряхтел мужик тоскливо, Ожидая над душой. Мужику — оно не к спеху. Он бы плюнул и повез На себе свою телегу И тащил бы тыщу верст. Он бы вез ее дорогой, Проклиная белый свет.., — Ну-ка, дед. Крутни немного. Ну-ка, разом, бога нет!.. — Дай-ка, — плюнул в руку, Взялся Моргунок. — Ну-ка, ну-ка, ну-ка, Ну, еще разок!.. Отскочил Никита, Задрожал мотор, Нехотя, сердито Тронулся, попер. По мостам грохочет, Правит паренек, Придержать не хочет, Сбавить хоть чуток. Кроет по увалам, Только пыль хвостом... — Малый, эй ты, малый, Придержи, постой! — Три версты осталось, дед. — Дальше ехать мочи нет. За провоз тебе спасибо. Посоветуй лучше мне, Где б конька какого-либо Взять по сходственной цене? Повернувшись на сиденье, Смотрит тот на Моргунка: — Нет, в колхозе и за деньги Не купить тебе конька. То ли делом, то ли смехом Рассуждает паренек: — Ну, прощай. Пора, брат, ехать. Кто куда, а я — на ток... Лошадь, не иначе, В Островах найдешь. Правда, кони — клячи. Ну, да кони все ж... Крой по мёжам, это близко, Дуй пешком, тебе видней. Сдай телегу под расписку Довезу. И мальца с ней. Ну, пока! Не опоздать бы... Погоди, постой ты, дед: Жду тебя к себе на свадьбу, Приглашаю, бога нет!..

Глава 14

Вразброс под солнцем, как дрова, Лежит селенье Острова. Ни крыши целой, ни избы, Что угол — то дыра. И ровным счетом — три трубы На тридцать три двора. Встает, медлителен и глух, Нерадостный рассвет. На все село один петух И тот преклонных лет. Поет, как вздумает певень, Ослабла голова. Который час, который день, Не знают Острова. Который век, который год Течет речушка Царь! На колокольне в косу бьет К обедне пономарь. Кругом шумят моря хлебов, Поля большой страны. Худые крыши Островов За ними чуть видны. Солома преет у ворот. Повалены плетни. И курит попусту народ На бревнышках в тени. Строгает что-то ножиком, Как бубен, лысый дед, Скоблит... — Бог помощь, граждане, Колхозники ай нет?.. И отвечают медленно, Недружно мужики. Один: — Мы — люди темные... Другой: — Мы индюки... И подхватила женщина, Припав к щеке рукой: — Индусы называемся, Индусы, дорогой... — Выходит, бесколхозные, Вздохнул с усмешкой дед. Сошлись жуки навозные, Гудят, а кучи нет... Косить еще успеется, На все у бога дни... — Ты что строгаешь? — Дудочки. — А для чего они?.. — А дам по дудке каждому, И дело как-никак. — А не кулак ты, дедушка? — А как же не кулак! Богатством я, брат, славился В деревне испокон: Скота голов четыреста И кнут пяти сажен. Я гостем в каждой был избе, Где ужин — там ночлег. Коня?.. Чего?.. Коня тебе? Чудак ты, человек!.. Вот все хозяева сидят. Продай коня, сосед... — Продать, — оно не штука, брат, Да вот коня-то нет. — А хоть и есть, — вздохнул другой, Да конь-то больно дорогой: За грудь, за складку вдоль спины, За вороную масть Полжизни плачено. Цены Такой никто не даст. — А я как раз продать бы мог, Да баба встанет поперек. Что со слезами, что без слез Толкует об одном: Идти по крайности в колхоз, Так со своим конем. — Слыхал? — толкает Моргунка Старик тихонько в бок. Эх, уступлю уж я конька, Тому и быть, сынок. Идем... Старик заторопил И Моргунка провел В худой, без сошек и стропил, С собачью будку, двор. Там конь, не вскинув головы, Стоял, как на мели. И был он бел до синевы И слеп, хоть глаз коли. Толкает дед его рукой, Глядит со стороны: — Эх, конь! Царевой масти конь! Ему, брат, нет цены. И сам носился петушком: — А? Что? Плохой конек?.. — Нет, лучше век ходить пешком. — Ну, сам гляди, сынок. Таков и конь, каков купец. Соседи, чем не конь? — Понятно, конь. Не жеребец. — Ну, что там! Конь — огонь!.. Как побежит — земля дрожит, Как упадет — три дня лежит, И ни вожжа тогда, ни кнут Ему не вставят ног... — Да, вот как люди здесь живут, Причмокнул Моргунок. — Сынок! Ты вот чего скажи, Опять пустился дед, А чем плохая наша жизнь? По-мойму — лучше нет. Земля в длину и в ширину Кругом своя. Посеешь бубочку одну, И та — твоя. И никого не спрашивай, Себя лишь уважай. Косить пошел — покашивай. Поехал — поезжай... — Живете не богато вы, Смутился Моргунок. — А счастье не в богачестве. Зачем оно, сынок? Нам бы хлебушка кусок, Да водицы голоток, Да изба с потолком, Да старуха под боком. — Верно. — Правильно.   Привычка... Вот прохожий баял тож: Отчего ты, дескать, птичка, Хлебных зерен не клюешь? В том как раз и заковычка От природы людям зло. Отвечает будто птичка: Жить, мол, в клетке тяжело. — Кабы больше было воли. Хочешь — здесь ты, хочешь — там... — Кабы жалованье, что ли, Положили мужикам. — Кабы нам душа одна бы... — Кабы жить нам не вразлад... — Кабы если бы не бабы, Бабы слушать не хотят!.. — Ты про баб молчи, пустыня, Сами скажем про свое. Вот хожу с грудьми пустыми За хорошее житье. У людей, людей — пшеничка Наклонилась по ветру. А у нелюдей солома Раскидалась по двору. У людей, людей — ребятки День гуляют на площадке, За столом за общим в ряд, Как горлачики, сидят. А мои живут на свете Хуже сивых поросят. Невиновны мои дети —  Ихний батька виноват! Погляжу на ту картину, Как сидишь ты день-деньской, Плюну, кину-запокину, Убегу — и черт с тобой!.. Глядит, растерян и смущен, Никита Моргунок. Что скажет он? Что понял он За долгий путь и срок?.. — Ну вот, — снял шапку Моргунок. Понятно — жесткий год. Все, братцы, вдоль и поперек, Крест-накрест все идет. И ваша жизнь — не жизнь, друзья, Одна тоска и боль. Гляжу на вас: так жить нельзя. Решаться надо, что ль... А что касается меня, Возьмите то в расчет: Поскольку я лишен коня, Ни взад мне, ни вперед. Осиротил меня злодей, Под самый корень ссек. А конь был — нет таких коней! Не конь, а человек. Бывало, корочку из рук, Как со стола, возьмет. В ночном , чуть что, затихнет вдруг Как спросит: кто идет? Прилечь на землю не могу. Ни сна, ни дремы мне. Вот будто ходит по лугу, Ступает в стороне. Как будто слышу стук копыт, Вздыхает конь живой. Трава росяная скрипит, И пахнет той травой... И стихли все... И Моргунов Вдруг смолк понуро сам, И смятой шапкой проволок Неспешно по глазам... Молчит на бревнышках народ, Все сказаны слова. Берет старик две дудки в рот, Чуть набок голова. Поймали пальцы нужный лад, И тонкий звук потек: "Пойду, пойду в зеленый сад, Сорву я орешок". Поет старик об орешке, Играет оберучь. Висит на ветхом пояске Мужицкий медный ключ. Ползет рубаха с плеч долой, На ней заплатки сплошь. А в песне — "парень удалой, Куда меня ведешь!.." Ту песню, про зеленый сад, Про желтый орешок. Слыхал лет двадцать пять назад От деда Моргунок. — Ну, что ж, пора. Сижу я тут Без барышей полдня. А там телега и хомут И сбруя у меня.

Глава 15

Из всех излюбленных работ Любил Никита обмолот. И где и кто молотит, мог Узнать по стуку Моргунок. У богачей да у попов Ходили в дюжину цепов. И все цепы колотят в лад И соблюдают счет. И на току — что полк солдат Под музыку пройдет. А сам Никита Моргунок Вдвоем с женой ходил на ток. До ночи хлеб свой выбивал Не разгибая рук. И, как калека, колдыбал Хромой унылый стук. Но любо было Моргунку,  Повесив теплый цеп, Сидеть и веять на току Набитый за день хлеб. Кидай по горсточке одной Навстречу ветерку, И полумесяц золотой Ложится на току. Кидал бы так за возом воз До нового утра, И полумесяц все бы рос И рос бы, как гора... По стуку трактора на ток Пришел Никита Моргунок. Дрожит под пятками земля, Стук, ветер, вой и свист, И наклонился у руля Тот самый тракторист. А пыль, а дым несет в глаза, И все зашлось в ушах. Ни поздороваться нельзя, Ни подойти на шаг. Легка солома, колос чист, Зерно шумит, как град. — Снимай пиджак да становись, Чего стесняться, брат!.. — А, дай! — Разделся Моргунок, Рогатки в руки взял, Покрылся ношей, поволок, Знай наших! — доказал. — Да я ж!.. Да, Господи, спаси, Да боже сохрани!.. Скажи — коси, скажи — носи, Скажи — ворочай пни!.. Да я ж не лодырь, не злодей,  Да я ж не хуже всех людей. Как хватит, хватит Моргунок, Как навернет рогатками... Сопит, хрипит, до нитки взмок, Колотье под лопатками. Солома — валом. Спасу нет. Но вскоре из ворот Мужчина Моргунковых лет На выручку идет. Тверд на ногах, что в землю врыт, По голосу — добряк. "А ты вот этак, — говорит,— Ты, говорит, вот так!.." И, ношу взяв с бобыльский воз, Оп! — смотрит Моргунок Подсел, не крякнул и понес. Раз! — и взмахнул на стог. И, отряхнув с накидки ость, Радушно говорит: — Пойдем-ка мы отсюда, гость, Охота покурить. — А председатель как у вас, Позволит он уйти?.. — А председатель я как раз, Со мной, брат, не шути. Держи табак. Бери, бери, Верти своей рукой. Устал, брат?.. Ну-ка, говори, Откуда, кто такой?.. Издалека? — Издалека. От Ельни... — В добрый час. Сидят в тени два мужика, Толкуют в первый раз. Развеял ветер и унес Махорочный дымок... — Ну что ж, взгляни на наш колхоз, Товарищ Моргунок. Все разом показать готов, Усадьба велика. Ведет Андрей Ильич Фролов Под ручку Моргунка. Ведет, ведет на новый двор, Он светел и смолист. И бревна старые в забор Меж новых улеглись. В загон к скоту идет Фролов С Никитою вдвоем И гладит, хвалит всех коров, Как на дворе своем. Любую ногу подает Ему в конюшне конь. Теленок зеркальце сует В хозяйскую ладонь. Идут вперед, идут назад, И видит Моргунок: Взбегает малолетний сад. Рядами на припек. Вдоль по усадьбе до ворот Проходит гость, глядит. Кол вбит, — попробует, качнет: Всерьез ли в землю вбит. Но все — не в шутку, все — всерьез. Для жизни — в самый прок. Один-единственный вопрос Имеет Моргунок: — Я полагаю, спору нет, Вам все ж видней, партейному: Скажите мне, на сколько лет Такая жизнь затеяна?.. — А вот, товарищ Моргунок, Ударят на обед, Прикину, подведу итог И дам тебе ответ. А заодно теперь позволь Позвать тебя на хлеб да соль.

Глава 16

— Мой дед родной Мирон Фролов Нас, молодых, бодрей. Шестнадцать пережил попов И четырех царей. Мы, как подлесок, все под ним Росли един перед другим. И, приподнявшись от земли, Все кланялись ему. И шли в заводы, в шахты шли, В солдаты и в тюрьму. Шли, заполняли белый свет, Жить не при чем в семье. Бреди — и где нас только нет, Фроловых, на земле! Живут в Москве, и под Москвой, В Сибири от годов; Есть машинист, есть летчик свой. Профессор есть Фролов. Есть агроном, есть командир, Писатель даже есть один. И все — один перед другим, Хоть на меня смотри, Росли под дедом под своим, В него — богатыри. Шесть ран принес с гражданской я, Шесть дырок, друг родной. Когда б силенка не моя, Хватило бы одной. По всем законам — инвалид, Не плуг бы мне — костыль... А после здесь уж был я бит, Добро, что богатырь. Делил луга, взимал налог И землю нарезал. И свято линию берег, Что Ленин указал. Записки мне тогда под дверь Подсовывал Грачев: "Земли себе сажень отмерь И доски заготовь". Фроловы были силачи, Грачевы были богачи. Грачевы — в лавку торговать, Фроловы — сваи загонять. Грачевы — сало под замок, Фроловы — зубы на полок. Мой враг до гроба и палач, Вот в этот день и час, Где ты на свете, Степка Грач, И весь твой подлый класс?! И в смертный срок мой вспомню я, Как к милости твоей Просить ходила мать моя Картошек для детей; Как побирушкой робко шла По дворне по твоей, Полкан Иванычем звала Собаку у дверей... Да я и не про то теперь... За землю мстил Грачев. Земли, так и писал, отмерь И доски заготовь. Подстерегли меня они В ночь под Успеньев день — Грачевы, целый взвод родни Из разных деревень. Жилье далеко в стороне, Ночь, ветки — по глазам. И только палочка при мне, Для сына вырезал. И первый крикнул Степка Грач: — Стой тут. И — руки вверх! Не лезь в карман, не будь горяч, Засох твой револьвер. Сдавай бумаги, говорят, Давай, отчитывайся, брат! Стою. А все они с дубьем, Я против банды слаб. Ну, шли б втроем, ну, вчетвером, Ну, впятером хотя б... Лощинка, лес стоит немой, Тишь-тишина вокруг. Кричать? — Кричать характер мой Не позволяет, друг. А тени сходятся тесней, Минута настает. И тех, которые пьяней, Пускают наперед. Троих я сбил. А сзади — раз! И полетел картуз... И только помню, как сейчас, За голову держусь. Лежу лицом в сырой траве, И звон далекий в голове. И Грач толкает сыновей: — Скорей! Грех, Господи... Скорей!.. Да, помню, точно сквозь туман, Прощался я: "Сынок!.. Прости, что палочку сломал, Подарок не сберег. Прощай, сынок. Расти большой. Живи, сынок, учись, И стой, родной, как батька твой, За нашу власть и жизнь!.." Потом с полночи до утра Я полз домой, как мог. От той лощинки до двора Кровавый след волок. К крыльцу отцовскому приполз, И не забуду я, Как старый наш фроловский пес Залаял на меня! Хочу позвать: "Валет! Валет!.." Не слушается рот. ...Ты говоришь, на сколько лет Такая жизнь пойдет?.. Так вот даю тебе ответ Открытый и сердечный: Сначала только на пять лет. — А там?.. — А там — на десять лет. — А там?.. — А там — на двадцать лет. — А там?.. — А там — навечно. — И это твердо, значит? — Да. — Навечно, значит? — Навсегда!.. Эх, друг родной, сказать любя,  Без толку носит черт тебя!.. Да я б на месте на твоем, Товарищ Моргунок, Да отпусти меня райком, Я б целый свет прошел пешком, По всей Европе прямиком, Прополз бы я, проник тайком, Без тропок и дорог. И правду всю рабочий класс С моих узнал бы слов: Какая жизнь теперь у нас, Как я живу, Фролов. И где б не мог сказать речей, Я стал бы песню петь: "Душите, братья, палачей, Довольно вам терпеть!" И шел бы я, и делал я Великие дела. И эта проповедь моя Людей бы в бой вела. И если будет суждено На баррикадах пасть, В какой земле — мне все равно, За нашу б только власть. И где б я, мертвый, ни лежал, Товарищ Моргунок, Родному сыну завещал: Иди вперед, сынок. Иди, сынок. Расти большой. Живи, сынок, учись. И стой, родной, как батька твой, За нашу власть и жизнь!

Глава 17

Ходит сторож, носит грозно Дулом книзу ружьецо. Ночью на земле колхозной Сторож — главное лицо. Осторожно, однотонно У столба отбил часы. Ночь давно. Армяк суконный Тяжелеет от росы. И по звездам знает сторож, По приметам, как всегда, Тень двойная станет скоро Проходить туда-сюда. Молодым — любовь да счастье, На поре невеста дочь. По двору Васек и Настя Провожаются всю ночь. Проведет он до порога: — Ну, прощай, стучись домой. — Нет, и я тебя немного Провожу, хороший мой. И доводит до окошка: — Ну, прощай, хороший мой. — Дай же я тебя немножко Провожу теперь домой. Дело близится к рассвету, Ночь свежеет — не беда! — Дай же я тебя за это... — Дай же я тебя тогда... Под мостом курлычет речка, Днем неслышная совсем. На остывшее крылечко Отдохнуть старик присел. Свесил голову, как птица, Ружьецо стоит у ног. — Что-то, брат, и мне не спится. Смотрит сторож — Моргунок. — Ну, садись. А мне привычно. Тем и должность хороша, Обо всем на белом свете Можно думать не спеша: О земле, о бывшем боге, О скитаниях людей, О твоей хотя б дороге, О Муравии твоей. Люди, люди, человеки, Сколько с вами маяты! Вот и в нашей был деревне Дед один, такой, как ты. Посох вырезал дубовый, Сто рублей в пиджак зашил. В лавру, в Киев снарядился: — Поклонюсь, покамест жив. И стыдили, и грозили... "Все стерплю, терпел Исус. Может, я один в России Верен богу остаюсь". "Ладно. Шествуй-путешествуй, —  Говорит ему Фролов,— А вернешься жив-здоров, Все как есть расскажешь честно Про святых и про попов". И пошел паломник в лавру. Пешим верстам долог счет. Мы вот здесь сидим с тобою, Говорим, а он идет... А дорог на свете много, Пролегли и впрямь и вкось. Много ходит по дорогам, И один другому рознь. По весне в газете было, Может, сам слыхал о том, Как идет к границе нашей Человек один пешком. Он идет, работы нету, Без куска его семья. На войне он окалечен, Оконтужен, как вот я. По лесам идет, по тропам, По долинам древних рек. Через всю идет Европу, Как из плена, человек. Он идет. Поля пустые. Редко где дымит завод. Мы вот здесь сидим с тобою, Говорим, а он идет... Слухам верить не пристало, Но и слух не всякий зряч. Говорят, домой с канала Волокется Степка Грач. Он идет и тешит злобу, Знает, с кем свести расчет. Днями спит, идет ночами. Вот сидим, а он идет... А смотри-ка, друг прохожий!.. — Вижу, — вздрогнул Моргунок. На звезду меж звезд похожий, Плыл на запад огонек. С ровным рокотом над ними. Забирая, ввысь, вперед, Над дорогами земными Правил в небе самолет. — Высоко идет, красиво, Хорошо, хоть песню пой! Это тоже, братец, сила, Тоже сторож наш ночной. Он встает. Светло и строго Утомленное лицо. Где-то близко у калитки Тихо звякнуло кольцо. И бредет гармонь куда-то. Только слышится едва: "В саду мята, Да не примята, Да неподкошенная Трава..."

Глава 18

Стоят столы кленовые. Хозяйка, нагружай! Поспела свадьба новая Под новый урожай. Поспела свадьба новая Под пироги подовые, Под свежую баранину, Под пиво на меду, Под золотую, раннюю Антоновку в саду. И над крыльцом невестиным, Как первомайский знак, Тревожно и торжественно Похлопывает флаг. Притихшая, усталая, Заголосила старая. Заголосила, вспомнила Девичество бездомное, Колечко обручальное, Замужество печальное. — Лети, лети, ластынька, Лети за моря. Прости-прощай, Настенька, Дочушка моя. Лети, сиротливая. В чужие края. Живи, будь счастливая, Кровинка моя. Надень бело платьице, Пройдись по избе. А что же да не плачется, Не горько тебе? Поплачь, поплачь, Настенька, Дочушка моя. Лети, лети, ластынька, Лети за моря. Гармонь, гармонь, бубенчики. — Тпру, кони! Стой, постой!.. Идет жених застенчивый Через девичий строй. — Эх, Настя, нас обидела, Кого взяла — не видела: Общипанного малого, Кривого, куцепалого. А что ж тебя заставило Выйти замуж за старого, За старого, отсталого, Худого, полинялого? У твоего миленочка Худая кобыленочка. Он не доехал до горы, Ее заели комары. Дверь — настежь. Гости — на порог, Гармонь. И кто-то враз В сенях рассыпал, как горох, Поспешный, дробный пляс. И вот за стол кленовый Идут, идут Фроловы. Идут, идут — брат в брата, Грудь в грудь, плечо в плечо. Седьмой, восьмой, девятый, А там еще! Еще!.. Стоят середь избы Богатыри. Дубы! И — даром, что ли, славятся Идут, красой грозя, Ударницы-красавицы Жестокие глаза. А впереди — затейная Аксюта Тимофеевна: — Где стала я, где села я Со мной бригада целая. Три раза премированный, Идет Фролов Иван Лошадник патентованный, До свадьбы чутку пьян. Идет, торжествен и суров, Как в светлый день одет, Ста восемнадцати годов, Мирон Васильевич Фролов —  Белоголовый дед. На свадьбу гостем приглашен, Где правнуки сидят. Сам в первый раз женился он Сто лет тому назад. И вот встает Андрей Фролов: — Деды, позвольте пару слов. Деды! В своей усадьбе И на своей земле, Когда, на чьей мы свадьбе Гуляли здесь в селе? Не в сытости, не в холе мы Росли, и, как везде, Шли замуж поневоле мы, Женились — по нужде. Деды! Своею властью Мы здесь, семьею всей, Справляем наше счастье На свадьбе на своей. За пару новобрачную, За их любовь удачную, За радость нашу пьем. За то, что по-хорошему, По-новому живем! И свадьба дружно встала, Сам сторож речь ведет: — За молодых и старых, За весь честной народ! За дочь мою, за Настю. И за дружка ее! За их совет, за счастье, За доброе житье! А также выпить следует За нас, за стариков, И пусть вином заведует Андрей Ильич Фролов. Пускай проводит линию Он с толком и душой: Партейным льет по маленькой, А нам уж — по большой. И, видно, в меру каждому Та линия была, Заговорили граждане Про всякие дела. — С тобой, Василий Федорыч, Кому косить пришлось, Одно, Василий Федорыч: Дух вон и лапти врозь. С тобой, Василий Федорыч, Запросит пить любой. А я, Василий Федорыч, Я ж рядом шел с тобой. — Чистов, Прокофий Павлович, Бобыльский бывший сын, Не жук тебе на палочке, А честный гражданин! — А я стою на страже Колхозного житья. Кто скажет, кто докажет, Что слабый сторож я? А сын, читали сами, На той границе он. Оружьем и часами За подвиг награжден. Живу, горжусь сынами, Тобой горжусь, зятек... Постойте, пьет ли с нами Товарищ Моргунок?.. Встает Никита над столом И утирает бороду. Один поклон. Другой поклон На ту, на эту сторону. — Раз надо, не стою: Пью. Откровенно пью!.. — Пей, друг, и ешь досыта, С людьми гуляй и пей! — Да я ж, — кричит Никита, — Не хуже всех людей! — Гуляй с душой открытой, Как гость среди гостей. — Но конь, — кричит Никита, —  Эх, нет таких коней! — Забудь, живи счастливо, Не хуже кони есть!.. — Горек хлеб! Горько пиво! Нельзя пить, нельзя есть. — Горек мед! — кричат вокруг. — Горько все! — деды решили. Гармонист ударил вдруг... — Дайте круг! — Шире круг! — Расступитесь! — Шире! Шире! — Эх, дай на свободе Разойтись сгоряча!.. Гармонист гармонь разводит От плеча и до плеча. Паренек чечетку точит, Ходит задом наперед, То присядет, То подскочит, То ладонью, между прочим, По подметке Попадет. И поднесет ладонь к груди: — Ходи, ходи! Ходи, ходи! Не скрывайся в хороводе, Выходи — И я с тобой!.. Гармонист ведет-выводит, Помогает головой. Выходит девочка бедовая, Раздайся, хоровод! Платье беленькое, новое В два пальчика берет. — Меня высватать хотели, Не сумели убедить. Не охота из артели Даже замуж выходить. А ты кто такой, молодчик? Я спрошу молодчика. Ты молодчик, да не летчик, А мне надо летчика. У колодца Вода льется, Подается по трубе. Хорошо тебе живется, Мне не хуже, чем тебе. — Раздайся, хоровод: Тимофеевна идет. — Кому девки надоели, Тот старуху подберет. — Ничего про вас худого, Девочки, не думала. Отбить парня молодого Одного надумала. Эх, думала, Подумала, Веселые дела. Дунула, Плюнула, Другого завела. Бабий век Сорок лет. Шестьдесят Износу нет. Если смерти не случится, Проживу еще сто лет. Эх, кума, кума, кума, Я сама себе — сама. Я сама себе обновку Праздничную справила. Я за двадцать лет коровку На дворе поставила. Дед стар, стар, стар, Заплетаться стал. Никуда он не годится: Целоваться перестал. Проведу его, злодея, Накажу кудлатого: Восьмерых сынов имею, Закажу девятого. — Раздайся, хоровод: Моргунок плясать идет. Он сам идти не хочет, Бабка за полу ведет. Бабка задом отступает, Заводило знак дает. Батька сына вызывает, Выступает наперед. Вышли биться Насовсем. Батьке — тридцать, Сыну — семь. Батька — щелком, Батька дробью, Батька с вывертом пошел, Сын за батькой исподлобья Наблюдает, как большой. Батька кругом, Сын волчком, Не уступает нипочем. А батька — рядом, Сын вокруг, И не дается на испуг. А батька — этак, Сын вот так, И не отходит ни на шаг. И оба пляшут от души, И оба вместе хороши, И оба — в шутку и всерьез, И оба дороги до слез. И расстаются, как друзья... Ах, надо б лучше, да нельзя!.. И вот еще не стихнул пол Под крепкой дробью ног, То ль нищий, то ли гость взошел Тихонько на порог. На нем поповский балахон Подрезан и подшит. Зовет хозяйку в сени он, Хлопочет и спешит. Толкуют гости: кто такой? Портной ли, коновал?.. У палисада серый конь На привязи стоял. Идет к гостям старуха мать, Не поднимает глаз: — Проезжий батюшка. Венчать Согласен хоть сейчас. Подсела робко к старику: — Ругать повремени. На яйца, говорит, могу, Могу — на трудодни. И вдруг без шапки на порог Метнулся Моргунок. С крыльца на двор простукал вниз. Бегом, как из огня... И, повод оборвав, повис На шее у коня.

Глава 19

От стороны, что всех родней, За тридевять земель, Знакомым скрипом вдруг о ней Напомнит журавель. Листвой и яблоками сад Повеет на заре, И петухи проголосят, Как дома на дворе. И свет такой, и дым такой, И запахи родны, Лишь солнце будто бы с другой Восходит стороны... И едет, едет, едет он, Дорога далека. Свет белый с четырех сторон,  И сверху — облака. Поют над полем провода, И впереди — вдали Встают большие города, Как в море корабли. Поют над полем провода, Понуро конь идет. Растут хлеба. Бредут стада. В степи дымит завод. — Что, конь, не малый мы с тобой По свету дали крюк?.. По той, а может, не по той Дороге, едем, друг?.. Не видно — близко ль, далеко ль, Куда держать, чудак? Не знаю, конь. Гадаю, конь. Кидаю так и так... Посмотришь там, посмотришь тут, Что хочешь — выбирай: Где люди веселей живут, Тот вроде лучше край... Кладет Никита на ладонь Всю жизнь, тоску и боль... — Не знаю, конь. Гадаю, конь, И нам решаться, что ль?.. За днем — в пути — проходит ночь, Проходит день второй... И вот на третий день точь-в-точь В лощинке под горой Глядит и видит в стороне Никита Моргунок: Сидит старик на белом пне С котомкою у ног. У старика суровый вид, Почтенные лета, Дубовый посох шляпкой сбит, Как ручка долота. Сидит старик, глядит молчком... Занятно Моргунку: — На лавру, что ли, прямиком Стучишь по холодку? И дед неспешно отвечал, На разговор тяжел: — Как раз на лавру путь держал, Однако не дошел. — Тпру, конь!.. Да как случилось, дед, Что ты бредешь назад? А пеший конному в ответ: — Не то бывает, брат. Сквозь города, сквозь села шел, Упрям, дебел и стар, Один, остатний богомол, Ходок к святым местам. И вот в пути, в дороге дед Был помыслом смущен: — Что ж бог! Его не то чтоб нет, Да не у власти он. — А не слыхал ли, старина, Скажи ты к слову мне, Скажи, Муравская страна В которой стороне?.. И отвечает богомол: — Ишь, ты шутить мастак. Страны Муравской нету, мол. — Как так? — А просто так. Была Муравская страна, И нету таковой. Пропала, заросла она Травою-муравой. В один конец, В другой конец Открытый путь пролег... — Так, говоришь, в колхоз, отец? Вдруг молвил Моргунок. — По мне — верней; Тебе — видней: По воле действуй по своей... — Нет, что уж думать, — говорит Печально Моргунок. Все сроки вышли. Конь подбит... Не пустят на порог. Объехал, скажут, полстраны, К готовому пришел... — Для интересу взять должны, Толкует богомол. — А что ты думаешь, родной! Повеселел ездок.— Ну, посмеются надо мной,  А смех — он людям впрок. Зато мне все теперь видней На тыщи верст кругом. Одно вот — уйму трудодней П роездил я с конем... — Прощай пока! — поднялся дед. Спешу и я, сынок... И долго, долго смотрит вслед Никита Моргунок.

    1934—1936

Сельская хроника Стихотворения

Тракторный выезд. (Из поэмы "Путь к социализму")

Светло на улице, и виден сад насквозь, За садом поле поднимается широкое. Обходят люди трактор, точно нагруженный воз, Глядят с почтеньем, ничего не трогая. Механик рулевого усадил, Как будто вожжи в руки дал впервые. Встал на крыло и громко объявил: — Товарищи! Сегодня первый выезд... И расступились люди у ворот, Машине путь с готовностью отмерив, Не только в то, что по земле пойдет, Что полетит — готовы были верить. И трактор тронулся, и все, кто был в селе, Пошли за ним нестройною колонной. След в елочку ложился по земле, Дождем густым и холодком скрепленной... За сотни лет здесь выходил народ Так поголовно только в памятные годы. С надеждами на урожайный год, С иконами, с попами — крестным ходом... Запел механик, кто-то выше взял, Запели все — мужчины, женщины и дети "Интернационал"! "Интернационал"! И пели словно в первый раз на свете.

    1931

* * *

Снег стает, отойдет земля, Прокатится громок густой. Дождь теплый хлынет на поля И смоет клочья пены снеговой. Запахнет тополем волнующе. Вздыхаешь, говоришь: — Весна... — Но ждешь, но думаешь, Что пережил не всю еще Весну, какая быть должна.

1932

* * *

Как море, темнеет озимь, Весенний ветер шумит. В копейку лист на березе Еще дождем не умыт. Лужицы на дороге Высохли, как на столе. Сеять самые сроки, Давать работу земле...

1932

Гость

Верст за пятнадцать, по погоде жаркой, Приехал гость, не пожалев о дне. Гость со своей кошелкой и дегтярной, На собственных телеге и коне. Не к часу гость. Бригада на покосе. Двух дней таких не выпадет в году. Но — гость! Хозяин поллитровку вносит, Яичница — во всю сковороду. Хозяин — о покосе, о прополке, А гость пыхтел, никак решить не мог: Вносить иль нет оставшийся в кошелке Свой аржаной с начинкою пирог... Отяжелев, сидел за самоваром, За чашкой чашку пил, вздыхая, гость. Ел мед с тарелки — теплый, свежий, с паром, Учтиво воск выплевывая в горсть. Ждал, вытирая руки об колени, Что вот хозяин смякнет, а потом Заговорит о жизни откровенней, О ценах, о налогах, обо всем. Но тот хвалился лошадями, хлебом, Потом повел, показывая льны, Да все мельком поглядывал на небо, Темнеющее с южной стороны. По огородам, по садам соседним Вел за собою гостя по жаре. Он поднимал телят в загоне летнем, Коров, коней тревожил на дворе. А скот был сытый, плавный, чистокровный; Как горница, был светел новый двор. И черные — с построек старых — бревна Меж новых хорошо легли в забор. И, осмотрев фундамент и отметив, Что дерево в сухом — оно, что кость, Впервые, может, обо всем об этом На много лет вперед подумал гость. Вплотную рожь к задворкам подступала С молочным, только налитым, зерном... А туча тихо землю затеняла, И вдруг короткий прокатился гром. Хозяин оглянулся виновато И подмигнул бедово:  "Что, как дождь?.. И гостя с места на покос сосватал: "Для развлеченья малость подгребешь." Мелькали спины, темные от пота, Метали люди сено на воза, Гребли, несли, спорилася работа. В полях темнело. Близилась гроза. Гость подгребал дорожку вслед за возом, Сам на воз ношу подавал свою, И на вопрос: какого он колхоза? Покорно отвечал: — Не состою... Дождь находил, шумел высоко где-то, Еще не долетая до земли. И люди, весело ругая лето, С последним возом на усадьбу шли. Хозяин рад был, что свою отлучку Он вместе с гостем в поле наверстал. И шли они, как пьяные, под ручку. И пыльный дождь их у крыльца застал... Гость от дождя убрал кошелку в хату И, сев на лавку, стих и погрустнел: Знать, люди, вправду, будут жить богато, Как жить он, может, больше всех хотел.

1933

Бубашка

В ночь, как всегда, на месте он, Бубашка. Подворье обойдет, пробьет часы. Ружьишко дулом вниз — и нараспашку Армяк, отяжелевший от росы. Чуть тянет холодком ночным от речки, Простывшей баней и сырым песком. Всю ночь Бубашка простоит, как свечка, Пока туман не встанет потолком... И он гордится должностью привычной. Он тридцать лет хозяину служил, Ел за одним столом, и эту кличку Бубашка — от него же получил. Он прожил жизнь, не разъезжал по свету, Не знал он, где кончался Брянский лес... И странно старику, что к жизни этой Большой у всех открылся интерес. Рассказывай, как жил ты, как трудился, Как двор хозяйский по ночам стерег, Как лошадьми хозяйскими гордился, Как прожил жизнь, да так и не женился. Не захотел жениться без сапог. И, закурив, чтоб дрема не напала, Он вспомнит детство, побирушку-мать... И многое, что без него, пожалуй, Уж некому теперь и вспоминать... В годах старик, но отдыха не просит, Пошли теперь такие старики. И носит важно, с уваженьем носит Общественный армяк и сапоги. И видит — жизнь тянувший, как упряжку, Под кличкой лошадиною батрак, Что только сам себя зовет Бубашкой, А все его уже зовут не так...

1933

* * *

Рожь отволновалась. Дым прошел. Налило зерно до половины. Колос мягок, но уже тяжел, И уже в нем запах есть овинный...

1933

* * *

Он до света вставал, как хозяин двора, Вся деревня слыхала первый скрип на колодце. Двадцать лет он им воду носил и дрова, Спал и ел как придется. И ни пасхи, ни духова дня ему не было Что работнику трудно — своему ничего. А чтоб части невестка потом не потребовала, До последнего дня не женили его. Он возился с конями, хомутами, чересседельниками, Ездил с возом на мельницу, в лес с топором. И гордился, гордился богачами брательниками, Конями, сбруей, богатым двором. Так бы доля его, неизбывная, темная, И тянулась весь век; но бывают дела: Приманила его одна разреденная, И женила его на себе, и в колхоз привела.

1933

Братья

Лет семнадцать тому назад Были малые мы ребятишки. Мы любили свой хутор, Свой сад. Свой колодец, Свой ельник и шишки. Нас отец, за ухватку любя, Называл не детьми, а сынами. Он сажал нас обапол себя И о жизни беседовал с нами. — Ну, сыны? Что, сыны? Как, сыны? И сидели мы, выпятив груди, Я с одной стороны, Брат с другой стороны, Как большие, женатые люди. Но в сарае своем по ночам Мы вдвоем засыпали несмело. Одинокий кузнечик сверчал, И горячее сено шумело... Мы, бывало, корзинки грибов, От дождя побелевших, носили, Ели желуди с наших дубов — В детстве вкусные желуди были!.. Лет семнадцать тому назад Мы друг друга любили и знали. Что ж ты, брат? Как ты, брат? Где ж ты, брат? На каком Беломорском канале?..

1933

Хозяин

Поплевав, он затягивал крепко супонь, Выбирал из-под войлока смятую гриву, Перевязывал повод повыше — и конь С запрокинутой мордой стоял терпеливо. А хозяин под сено засовывал кнут, Не спеша самокрутку вертел на дорогу И усаживал бабу и, сеном ее подоткнув, Сам садился — свешивал правую ногу. И, вожжой без нужды поправляя шлею, Выезжал за околицу — Кум королю. С полдороги — первые встречи: Добрые люди с базара назад. Бабы спустили платки на плечи, На всю округу песни кричат. Хозяин едет, спешить не спешит, Хватит времени праздник справить. А к дому — плашмя он в телеге лежит, Баба, на корточки вставши, правит. Конь один знает, что кнут в передке. Едет хозяин, Спит хозяин. Пьян хозяин, И нос в табаке... А в избе, что сгнила у него без сеней, Только голые стены да куча детей. А коровку — единственный хвост на дворе На холстах, на веревках таскал в январе. Двор стоял, точно шапка у пьяницы, криво, Мыши с голоду дохли, попадая в сусек. И скрипел журавель[15]на колодце тоскливо, Чтобы помнил о жизни своей человек...

1934

Усадьба

Над белым лесом  край зари багровой. Восходит дым все гуще и синей. И сразу оглушает скрип здоровый Дверей, шагов, колодцев и саней. На водопой проходят кони цугом. Морозный пар клубится над водой, И воробьи, взлетая полукругом, Отряхивают иней с проводов. И словно на строительной площадке На доски, на леса — легла зима. И в незаполненном еще порядке Стоят большие новые дома. Они выглядывают незнакомо На улице огромного села, Где только дом попа и называли домом, А церковь главным зданием была; Где шли к воде поодиночке клячи И, постояв, отказывались пить; Где журавель и тот скрипел иначе, Совсем не так, как он теперь скрипит... Надолго лег венцами лес сосновый. И лес хорош, И каждый дом хорош... ... Стоишь, приехав, на усадьбе новой И, как Москву, Ее не узнаешь...

1934

* * *

Я иду и радуюсь. Легко мне. Дождь прошел. Блестит зеленый луг. Я тебя не знаю и не помню, Мой товарищ, мой безвестный друг. Где ты пал, в каком бою — не знаю, Но погиб за славные дела, Чтоб страна, земля твоя родная, Краше и счастливее была. Над полями дым стоит весенний, Я иду, живущий, полный сил. Веточку двурогую сирени Подержал и где-то обронил... Друг мой и товарищ, ты не сетуй, Что лежишь, а мог бы жить и петь. Разве я, наследник жизни этой, Захочу иначе умереть!..

1934

Мужичок горбатый

Эту песню Филиппок Распевал когда-то: Жил на свете мужичок, Маленький, горбатый. И согласно песне той, Мужичок горбатый Жил беспечно, как святой —  Ни коня, ни хаты. В батраки к попу ходил В рваных лапоточках, Попадью с ума сводил И попову дочку. Он не сеял и не жал, Каждый день обедал. Поп грехи ему прощал, Ничего не ведал. Пел на свадьбах Филиппок По дворам богатым: Жил, мол, раньше мужичок,  Маленький, горбатый. И в колхозе Филиппок Заводил, бывало: Жил, мол, раньше мужичок, Этакой удалый. По привычке жил, как гость, Филиппок в артели. Только мы сказали: — Брось, Брось ты в самом деле! Ходишь, парень, бос и гол, Разве то годится?.. Чем, подумаешь, нашел Бедностью гордиться. Ты не то играешь, брат, Время не такое. Ты гордись-ка, что богат, И ходи героем. Нынче трудно жить с кусков, Пропадать по свету: Ни попов, ни кулаков Для тебя тут нету. Видит парень — нечем крыть, Просится в бригаду. И пошел со дня косить С мужиками рядом. Видит парень — надо жить. Пробуй, сделай милость. И откуда только прыть У него явилась! Видит — надо. Рад не рад Налегает, косит. Знает, все кругом глядят: Бросит иль не бросит?.. Не бросает Филиппок, Не сдает — куда там! Дескать, вот вам мужичок, Маленький, горбатый. Впереди Филипп идет, Весь блестит от пота. Полюбил его народ За его работу. И пошел Филипп с тех пор По дороге новой. Позабыл поповский двор И харчи поповы. По годам еще не стар, По делам — моложе, Даже ростом выше стал И осанкой строже. И, смеясь, толкует он Молодым ребятам, Что от веку был силен Мужичок горбатый. Но, однако, неспроста Пропадал безгласно: Вековая сила та В сук росла напрасно.

   1934

Новое озеро

Сползли подтеки красноватой глины По белым сваям, вбитым навсегда. И вот остановилась у плотины Пугливая весенняя вода. И вот уже гоняет волны ветер На только что затопленном лугу. И хутор со скворешней не заметил, Как очутился вдруг на берегу. Кругом поля ровней и ближе стали. В верховье где-то мостик всплыл худой. И лодка пробирается кустами, Дымя ольховой пылью над водой. А у сторожки, на бугре высоком, Подрублена береза, и давно Долбленое корытце светлым соком Березовиком  до краев полно... Сидит старик с ведерком у обрыва, Как будто тридцать лет он здесь живет. — Что делаешь?  Взглянул неторопливо: — Пускаю, малец, рыбу на развод... Про паводок, про добрую погоду, Про все дела ведет охотно речь. И вкусно курит, сплевывая в воду, Которую приставлен он стеречь. И попросту собой доволен сторож, И все ему доступны чудеса: Понадобится — сделает озера, Понадобится — выстроит здесь город Иль вырастит зеленые леса...

1934

* * *

Тревожно-грустное ржанье коня, Неясная близость спящего дома... Здесь и собаки не помнят меня И петухи поют незнакомо. Но пахнет, как в детстве, — Вишневой корой, Хлевами, задворками и погребами, Болотцем, лягушечьей икрой, Пеньковой кострой[16] И простывшей баней...

1934

* * *

Счастливая, одна из всех сестер, Повыданных куда и как попало, Она вошла хозяйкой в этот двор, Где на пороге раньше не бывала; Где выходил лениво из ворот Скот хоботастый, сытый, чистокровный; Где журавель колодезный — и тот Звучал с торжественностью церковной... И в том немилом, нежилом раю Шли годы за годами неприметно. И оглянулась на судьбу свою Немолодой, чужою всем, бездетной... Чего хотеть и ждать, болеть о ком? Кому нужна любовь, забота, жалость? И повязала голову платком, И — в чем была — на волю убежала...

1934

Смоленщина

Жизнью ни голодною, ни сытой, Как другие многие края, Чем еще была ты знаменита, Старая Смоленщина моя? Бросовыми землями пустыми, Непроезжей каторгой дорог, Хуторской столыпинской пустыней, Межами и вдоль и поперек. Помню, в детстве, некий дядя Тихон, Хмурый, враспояску, босиком, Говорил с безжалостностью тихой:  — Запустить бы все... под лес... кругом... Да, земля была, как говорят, Что посеешь — не вернешь назад... И лежали мхи непроходимые, Золотые залежи тая, Черт тебя возьми, моя родимая, Старая Смоленщина моя!.. Край мой деревянный, шитый лыком, Ты дивишься на свои дела. Слава революции великой Стороной тебя не обошла. Деревушки бывшие и села, Хуторские бывшие края Славны жизнью сытой и веселой, Новая Смоленщина моя. Хлеб прекрасный на земле родится, На поля твои издалека С юга к северу идет пшеница, Приучает к булке мужика. Расстоянья сделались короче, Стали ближе дальние места. Грузовик из Рибшева грохочет По настилу нового моста. Еду незабытыми местами, Новые поселки вижу я. Знаешь ли сама, какой ты стала, Родина смоленская моя? Глубоко вдыхаю запах дыма я. Сколько лет прошло? Немного лет. Здравствуй, сторона моя родимая! Дядя Тихон, жив ты или нет?!

1935

Рассказ председателя колхоза

— Был я мужик тверезый, Знал, что за мной — семья: Люди пошли в колхозы, Что ж, за людьми и я. Корову свою, кобылу Свел с другими вслед. Все уж по форме было, Бац! Председателя нет. Я заявляю совету: "Жил, мол, с людьми в ладу. Значит, на должность эту Режьте — я не пойду". Мне заявляют: — Как так? Справишься, мол, вполне. — Нет, — говорю, — характер Не позволяет мне. Тут меня малый и старый Знают с ребяческих лет. Слушать меня не станут, Строгости в голосе нет... Сколько ни тратил слов я —  "Брось! Заступай со дня!.." — Нет, — говорю, — здоровье Слабое у меня. Дальше да больше, вижу —  Отбиться нет моих сил. До старости лет грыжу Скрывал. А тут объявил... — У всех, — отвечают, — слабо Здоровье. А грыжа не в счет. — Нет, — говорю, — баба, Супруга против идет... — Ну, вот, — говорят, — отлично, Иди, принимай колхоз! С бабой своей ты лично Обсудишь этот вопрос... — Что ж, возражать не смею, Но бабе как объявить?.. — Вам бы желал я с нею Лично поговорить... Принял колхоз. Ты слушай. Слушай, в виду имей. Вскоре случился случай Первый в жизни моей. Давай заводить порядок, Того-сего ворошить. Жить по-живому надо, Раз уж в колхозе жить. Под ярь вспахали, посеяли, Перевернули пар. Рожь смолотили, свеяли И под замок, в амбар. Слушай... И все довольны, Дело на лад идет. Бац! Наш праздник престольный, Справляли не первый год. Делал что-то на риге я, А мне говорят меж тем: — Против ты старой религии?.. — Нет, — говорю, — зачем?.. Ладно. И кто-то пулей Водки на всех привез. И загудел, как улей, Праздник на весь колхоз... Так, с моего разрешенья, Празднуют. Пить да пить. Приходит им в рассужденье По-свойски рожь разделить. — Овес, — говорят, — колхозный, А рожь, куда ни кидай, Она еще сеяна розно. Ее, — говорят, — подай. Подай, — говорят, — сейчас Каждому свою часть... — За все, — говорю им, — части, На то я считаюсь пред, Перед Советской властью Личный держу ответ. — Ага, — заявляют, — ответ! А ты нам сосед аль нет?..  А я объясняю: — Сосед Свыше полсотни лет... — Нет, ты — противник наш, Если ты рожь не дашь. — Не дам, — говорю, — нипочем. — Не дашь? — говорят.— Возьмем!.. Возьмем да возьмем. И тут К амбару они идут. Тогда я стал на пороге, И слышу я голос свой: — Рубите мне руки, ноги И голову с плеч долой. Стою, как прирос к порогу. Как им со мною быть: Тащить? Оттащить не могут. Бить? Опасаются бить. Держусь за замок, и — точка, Бились со мною полдня. Бац! Пожарную бочку Тащат против меня... Как хватит струя Дугой И шапка моя Долой!.. Крест-накрест водят струю, Мотают. А я стою. В лицо как раз достают, Дохнуть не могу — стою. Ту самую воду пью, А, знаешь, стою. Стою... Подходят с кишкой все ближе: Слабеет, значит, струя. Бац! Погляжу и вижу Несется баба моя. — Слазь, — кричит мне, — сейчас, В первый-последний раз!.. Ее не послушать сразу На год нажить беду. А тут я стою, зуб на зуб, Мокрый, не попаду. Но тут-то, сказать как другу, Знать, стал я смел от воды. — Иди-ка, — говорю, — супруга, Катись-ка ты под туды... Дал поворот от ворот... И тут, брат, ахнул народ... Уж если такой я смелый, Что бабу свою послал, Значит — святое дело, Каждый так понимал... И вот, брат, какие дела: Совесть тут их взяла. Вода уж мимо льет, А я молочу зубами... Вдруг первый несет белье Перемениться из бани. Другие несут обутку, Дают своею рукой. Просят: — Прими ты в шутку Случай такой... Несут на плечи тулупчик Душу отогревай. — Выпей теперь, голубчик, Пей, а нам не давай! И я наливаю, пью Окоченел, нельзя же... Пью, а им не даю, Не предлагаю даже. Я похворал. Зато После этого раза  Голоса... голоса что —  Слушаться стали глаза. И с бабой моей с тех пор Тише стал разговор... И каждый гвоздик в стене, И весь, что видишь, зажиток, Все это стало при мне, Значит, не лыком шитый. Одну я семью считал, И жил я, мужик тверезый, Двором гордиться мечтал, А вот, брат, горжусь колхозом.

I935

* * *

С одной красой пришла ты в мужний дом, О горестном девичестве не плача. Пришла девчонкой — и всю жизнь потом Была горда своей большой удачей. Он у отца единственный был сын Делиться не с кем. Не идти в солдаты. Двор. Лавка. Мельница. Хозяин был один. Живи, молчи и знай про свой достаток. Ты хлопотала по двору чуть свет. В грязи, в забвенье подрастали дети. И не гадала ты, была ли, нет Иная радость и любовь на свете. И научилась думать обо всем О счастье, гордости, плохом, хорошем Лишь так, как тот, чей был и двор и дом, Кто век тебя кормил, бил и берег, как лошадь... И в жизни темной, муторной своей Одно себе ты повторяла часто, Что это все для них, мол, для детей, Для них готовишь ты покой и счастье. А у детей своя была судьба, Они трудом твоим не дорожили, Они росли — и на свои хлеба От батьки с маткой убежать спешили. И с ним одним, угрюмым стариком, Куда везут вас, ты спокойно едешь, Молчащим и бессмысленным врагом, Подписывавших приговор соседей.

1935

Встреча

Не тебя ль в твой славный день, На запруженном вокзале. Столько сел и деревень С громкой музыкой встречали?.. Смотришь — все перед тобой, Всем родна и всем знакома. Смотришь — где ж он, старый твой, Знать, один остался дома?.. Век так жили. Бить — не бил. Соблюдал в семье согласье, Но за двадцать лет забыл, Что зовут тебя Настасьей. Жили, будто старики: Не смеялись и не пели, Приласкаться по-людски, Слова молвить не умели... Столько лиц и столько рук! Одного его не видно. И до боли стало вдруг Горько, стыдно и обидно. Ради радостного дня Не пришел, не встретил даже. Ты б уважил не меня, Орден Ленинский уважил... — Здравствуй! — все кричат вокруг И совсем затормошили. Чемодан берут из рук, Под руки ведут к машине. — Здравствуй...— Слышит — не поймет. Голос жалостный и слабый: — Да наступит ли черед Поздороваться мне с бабой?.. Оглянулась — вот он сам. Говорить ли ей иль слушать? — Здравствуй... Слезы по усам,— Здравствуй, — говорит,— Настюша... Плачет, — разве ж он не рад? Оробев, подходит ближе. Чем-то словно виноват, Чем-то будто бы обижен. Вот он рядом, старый твой, Оглянулся, губы вытер... — Ну, целуйся, муж, с женой! Люди добрые, смотрите...

1936

Подруги

Выходили в поле жать, Любовалась дочкой мать. Руки ловкие у дочки. Серп играет, горсть полна. В красном девичьем платочке Рядом с матерью она. Мать нестарая гордится: — Хорошо, девчонка, жнешь. От мамаши-мастерицы Ни на шаг не отстаешь. Выходила дочь плясать —  Любовалась дочкой мать. Ноги легкие проворны, Щеки смуглые горят. Пляшет плавно и задорно, Вся в мамашу, говорят. Год за годом вместе жили, На работу — в день и в ночь. Песни пели и дружили, Как подруги, мать и дочь. Только мать всегда желала, Чтобы дочка первой шла Лучше пела, лучше жала, Лучше матери жила. Дочке в город уезжать.  Снаряжает дочку мать. Полотенце, да подушка, Да корзиночка белья. — До свиданья, дочь-подружка, Радость светлая моя. Целовала торопливо, Провожала в добрый путь: — Будь ученой и счастливой, Кем ты хочешь Тем и будь.

1936

Катерина

Тихо, тихо пошла грузовая машина, И в цветах колыхнулся твой гроб, Катерина. Он проплыл, потревоженный легкою дрожью, Над дорогой, что к мосту ведет из села, Над зеленой землей, над светлеющей рожью, Над рекой, где ты явор девчонкой рвала. Над полями, где девушкой песни ты пела, Где ты ноги свои обмывала росой, Где замужнюю бил тебя муж, от нужды одурелый, Где ты плакала в голос, оставшись вдовой... Здесь ты борозды все босиком исходила, Здесь бригаду впервые свою повела, Здесь легла твоя женская бодрость и сила Не за зря — за большие, родная, дела. Нет, никем не рассказано это доныне, Как стояла твоя на запоре изба, Как ты, мать, забывала о маленьком сыне, Как ты первой была на полях и в овине, Как ты ночью глухой сторожила хлеба... Находила ты слово про всякую душу И упреком, и лаской могла ты зажечь. Только плохо свою берегли мы Катюшу Спохватились, как поздно уж было беречь... И когда мы к могиле тебя подносили И под чьей-то ногою земля, зашумев, сорвалась, Вдруг две бабы в толпе по-старинному заголосили: — А куда ж ты, Катя, уходишь от нас... Полно, бабы. Не надо. Не пугайте детей. По-хорошему, крепко Попрощаемся с ней. Мы ее не забудем. И вырастим сына. И в работе своей Не опустим мы рук. Отдыхай, Катерина. Прощай, Катерина, Дорогой наш товарищ и друг. Пусть шумят эти липы Молодой листвой, Пусть веселые птицы Поют над тобой.

1936

* * *

Кружились белые березки, Платки, гармонь и огоньки. И пели девочки-подростки На берегу своей реки. И только я здесь был не дома. Я песню узнавал едва. Звучали как-то по-иному Совсем знакомые слова. Гармонь играла с перебором, Ходил по кругу хоровод, А по реке в огнях, как город, Бежал красавец пароход. Веселый и разнообразный, По всей реке, по всей стране Один большой справлялся праздник, И петь о нем хотелось мне. Петь, что от края и до края, Во все концы, во все края, Ты вся моя и вся родная, Большая родина моя.

1936

Невесте

Мы с тобой играли вместе, Пыль топтали у завалин. И тебя моей невестой Все, бывало, называли. Мы росли с тобой, а кто-то Рос совсем в другом краю И в полгода заработал Сразу всю любовь твою. Он летает, он далече, Я сижу с тобою здесь.  И о нем, о скорой встрече Говоришь ты вечер весь. И, твои лаская руки, Вижу я со стороны Столько нежности подруги, Столько гордости жены. Вся ты им живешь и дышишь, Вся верна, чиста, как мать. Ничего тут не попишешь, Да и нечего писать. Я за встречу благодарен. У меня обиды нет. Видно, он хороший парень, Передай ему привет. Пусть он смелый, Пусть известный, Пусть еще побьет рекорд, Но и пусть мою невесту Хорошенько любит, Черт!..

1936

Сын

Снарядившись в путь далекий, Пролетал он мимо. Покружился невысоко Над селом родимым. Над селом, над речкой старой Опустился низко. Сбросил матери подарок, Землякам записку. Развернулся, канул в небо За лесной опушкой. — До свиданья! — Был иль не был, Смотрит мать-старушка. Смотрит — сын куда поднялся! Славно ей и горько. Не спросился, не сказался, Попрощался только. Он летит за доброй славой, Путь ему просторный, И леса под ним, как травы, Стелются покорно. За морями, за горами Стихнул гул громовый. И бежит к избе, играя, Внук белоголовый. Дворик. Сад. Налево — ели, Огород направо. Над крыльцом трещит пропеллер Детская забава.

1936

Размолвка

На кругу, в старинном парке Каблуков веселый бой. И гудит, как улей жаркий, Ранний полдень над землей. Ранний полдень, летний праздник, В синем небе — самолет. Девки, ленты подбирая, Переходят речку вброд... Я скитаюсь сиротливо. Я один. Куда идти?.. Без охоты кружку пива Выпиваю по пути. Все знакомые навстречу. Не видать тебя одной. Что ж ты думаешь такое? Что ж ты делаешь со мной?.. Праздник в сборе. В самом деле, Полон парк людьми, как дом. Все дороги опустели На пятнадцать верст кругом. В отдаленье пыль клубится, Слышен смех, пугливый крик. Детвору везет на праздник Запоздалый грузовик. Ты не едешь, не прощаешь, Чтоб самой жалеть потом. Книжку скучную читаешь В школьном садике пустом. Вижу я твою головку В беглых тенях от ветвей, И холстинковое платье, И загар твой до локтей. И лежишь ты там, девчонка, С детской хмуростью в бровях. И в траве твоя гребенка, Та, что я искал впотьмах. Не хотите, как хотите, Оставайтесь там в саду. Убегает в рожь дорога. Я по ней один пойду. Я пойду зеленой кромкой Вдоль дороги. Рожь по грудь. Ничего. Перехвораю. Позабуду как-нибудь. Широко в полях и пусто. Вот по ржи волна прошла... Так мне славно, так мне грустно. И до слез мне жизнь мила.

1936

Песня

Сам не помню и не знаю Этой старой песни я. Ну-ка, слушай, мать родная, Митрофановна моя. Под иголкой на пластинке Вырастает песня вдруг, Как ходили на зажинки Девки, бабы через луг. Вот и вздрогнула ты, гостья, Вижу, песню узнаешь... Над межой висят колосья, Тихо в поле ходит рожь. В знойном поле сиротливо День ты кланяешься, мать. Нужно всю по горстке ниву По былинке перебрать. Бабья песня. Бабье дело. Тяжелеет серп в руке. И ребенка плач несмелый Еле слышен вдалеке. Ты присела, молодая, Под горячею копной. Ты забылась, напевая Эту песню надо мной. В поле глухо, сонно, жарко. Рожь стоит, — не перестой. ...Что ж ты плачешь? Песни ль жалко? Или горькой жизни той? Или выросшего сына, Что нельзя к груди прижать?.. На столе поет машина, И молчит старуха мать.

1936

Путник

В долинах уснувшие села Осыпаны липовым цветом. Иду по дороге веселой, Шагаю по белому свету. Шагаю по белому свету, О жизни пою человечьей, Встречаемый всюду приветом На всех языках и наречьях. На всех языках и наречьях В родимой стране без изъятья. Понятны любовь и сердечность, Как доброе рукопожатье. Везде я и гость, и хозяин, Любые откроются двери, И где я умру, я не знаю, Но места искать не намерен. Под кустиком первым, под камнем Копайте, друзья, мне могилу, Где лягу, там будет легка мне Земля моей Родины милой.

1936

* * *

Ты робко его приподымешь: Живи, начинай, ворошись. Ты дашь ему лучшее имя На всю его долгую жизнь. И, может быть, вот погоди-ка, Услышишь когда-нибудь, мать, Как с гордостью будет великой То имя народ называть. Но ты не взгрустнешь ли порою, Увидев, что первенец твой Любим не одною тобою И нужен тебе не одной? И жить ему где-то в столице, Свой подвиг высокий творить. Нет, будешь ты знать и гордиться И будешь тогда говорить: — А я его, мальчика, мыла, А я иной раз не спала, А я его грудью кормила И я ему имя дала.

1936

Станция починок

За недолгий жизни срок, Человек бывалый, По стране своей дорог Сделал я не мало. Под ее шатром большим, Под широким небом Ни один мне край чужим И немилым не был. Но случилося весной Мне проехать мимо Маленькой моей, глухой Станции родимой. И успел услышать я В тишине минутной Ровный посвист соловья За оградкой смутной. Он пропел мне свой привет Ради встречи редкой, Будто здесь шестнадцать лет Ждал меня на ветке. Счастлив я. Отрадно мне С мыслью жить любимой, Что в родной моей стране Есть мой край родимый. И еще доволен я, Пусть смешна причина, Что на свете есть моя Станция Починок. И глубоко сознаю, Радуюсь открыто, Что ничье в родном краю Имя не забыто. И хочу трудиться так, Жизнью жить такою, Чтоб далекий мой земляк Мог гордиться мною. И встречала бы меня, Как родного сына, Отдаленная моя Станция Починок.

1936

* * *

Кто ж тебя знал, друг ты ласковый мой. Что не своей заживешь ты судьбой? Сумку да кнут по наследству носил, Только всего, что родился красив. Двор без ворот да изба без окон, Только всего, что удался умен. Рваный пиджак, кочедыг[17]да копыл[18], Только всего, что ты дорог мне был. Кто ж тебя знал, невеселый ты мой, Что не своей заживешь ты судьбой? Не было писано мне на роду Замуж пойти из нужды да в нужду. Голос мой девичий в доме утих. Вывел меня на крылечко жених. Пыль завилась, зазвенел бубенец, Бабы запели — и жизни конец... Сказано было — иди да живи, Только всего, что жила без любви. Жизнь прожила у чужого стола, Только всего, что забыть не могла. Поздно о том говорить, горевать. Батьке бы с маткой заранее знать. Знать бы, что жизнь повернется не так, Знать бы, чем станет пастух да батрак. Вот посидим, помолчим над рекой, Будто мы — парень да девка с тобой. Камушки моет вода под мостом, Вслух говорит соловей за кустом. Белые звезды мигают в реке. Вальсы играет гармонь вдалеке...

1936

* * *

Шумит, пробираясь кустами, Усталое, сытое стадо. Пастух повстречался нестарый С насмешливо-ласковым взглядом. Табак предлагает отменный, Радушною радует речью. Спасибо, товарищ почтенный, За добрую встречу. Парнишка идет босоногий, Он вежлив, серьезен и важен. Приметы вернейшей дороги С готовностью тотчас укажет. И следует дальше, влекомый Своею особой задачей. Спасибо, дружок незнакомый, Желаю удачи! Девчонка стоит у колодца, Она обернется, я знаю, И через плечо улыбнется, Гребенку слегка поправляя. Другая мне девушка снится, Но я не боюсь порицанья: Спасибо и вам, озорница, За ваше вниманье.

1936

* * *

За распахнутым окном, На просторе луга Лошадь сытая в ночном Отряхнулась глухо. Чуял запах я воды И остывшей пыли. Видел — белые сады В темноте светили. Слышал, как едва-едва Прошумела липа, Как внизу росла трава  Из земли со скрипом.

1936

* * *

Что он делал, что он думал В этот день в избе пустой, Работящий и угрюмый Человек, хозяин твой? Довидна возился с печкой, Снаряжался у дверей, Подпоясанный уздечкой, Гнал на речку лошадей? Может, все ж зашел к соседям, Хоть промолвил те слова: "Что-то баба долго едет, Знать, понравилась Москва?" Иль сидел в избе одетый, У окна, как старый дед, Пыхал трубкой за газетой, Понимал, а может, нет? Иль на радостях собрался, Выпив, с кем-нибудь сидел И тобою похвалялся: "Баба — о! Политотдел!"

1936

* * *

Столбы, селенья, перекрестки, Хлеба, ольховые кусты, Посадки нынешней березки, Крутые новые мосты. Поля бегут широким кругом, Поют протяжно провода, А ветер прет в стекло с натугой, Густой и сильный, как вода.

1936

Ледоход

Лед идет, большой, громоздкий, Ночью движется и днем. Все заметнее полоска Между берегом и льдом. Утром ранним, утром дымным Разглядел я вдалеке, Как куски дороги зимней Уплывали по реке. Поперек реки широкой Был проложен путь прямой. Той дорогой, той дорогой Я ходил к тебе зимой... Выйду, выйду напоследки, Ой, как воды высоки, Лед идет цепочкой редкой Серединою реки. Высоки и вольны воды. Вот пройдет еще два дня С первым, с первым пароходом Ты уедешь от меня.

1936

* * *

Не стареет твоя красота, Разгорается только сильней. Пролетают неслышно над ней, Словно легкие птицы, лета. Не стареет твоя красота. А росла ты на жесткой земле, У людей, не в родимой семье, На хлебах, на тычках, сирота. Не стареет твоя красота, И глаза не померкли от слез. И копна темно-русых волос У тебя тяжела и густа. Все ты горькие муки прошла, Все ты вынесла беды свои. И живешь и поешь, весела От большой, от хорошей любви. На своих ты посмотришь ребят, Радость матери нежной проста: Все в тебя, все красавцы стоят, Как один, как орехи с куста. Честь великая рядом с тобой В поле девушке стать молодой. Всюду славят тебя неспроста, Не стареет твоя красота. Ты идешь по земле молодой Зеленеет трава за тобой. По полям, по дорогам идешь Расступается, кланяясь, рожь. Молодая береза в лесу Поднялась и ровна и бела. На твою она глядя красу, Горделиво и вольно росла. Не стареет твоя красота. Слышно ль, женщины в поле поют, Голос памятный все узнают Без него будто песня не та. Окна все пооткроют дома, Стихнет листьев шумливая дрожь. Ты поешь! Потому так поешь, Что ты песня сама.

1937

В поселке

Косые тени от столбов Ложатся край дороги. Повеет запахом хлебов И вечер на пороге. И близок, будто на воде, В полях негромкий говор. И радио, не видно где, Поет в тиши садовой. А под горой течет река, Чуть шевеля осокой, Издалека-издалека В другой конец далекий. По окнам вспыхивает свет. Час мирный. Славный вечер. Но многих нынче дома нет, Они живут далече. Кто вышел в море с кораблем, Кто реет в небе птицей, Кто инженер, кто агроном, Кто воин на границе. По всем путям своей страны, Вдоль городов и пашен, Идут крестьянские сыны, Идут ребята наши. А в их родном поселке — тишь И ровный свет из окон. И ты одна в саду сидишь, Задумалась глубоко. Быть может, не привез письма Грузовичок почтовый. А может, ты уже сама В далекий путь готова. И смотришь ты на дом, на свет, На тени у колодца, На все, что, может, много лет Видать во сне придется...

1937

Шофер

Молодой, веселый, важный За рулем шофер сидит, И, кого ни встретит, каждый Обернется, поглядит. Едет парень, припорошен Пылью многих деревень. Путь далекий, день хороший. По садам цветет сирень. В русской вышитой рубашке Проезжает он селом. У него сирень в кармашке, А еще и на фуражке, А еще и за стеклом. И девчонка у колодца Скромный делает кивок. Журавель скрипит и гнется, Вода льется на песок. Парень плавно, осторожно Развернулся у плетня. — Разрешите, если можно, Напоить у вас коня. Та краснеет и смеется, Наклонилась над ведром: — Почему ж? Вода найдется, С вас и денег не возьмем. Где-то виделись, сдается?.. А вода опять же льется, Рассыпаясь серебром. Весь — картина Молодчина, От рубашки до сапог. Он, уже садясь в кабину,  Вдруг берет под козырек. На околице воротца Открывает сивый дед. А девчонка у колодца Остается, Смотрит вслед: Обернется или нет?..

1937

Дорога

Вдоль дороги, широкой и гладкой, Протянувшейся вдаль без конца, Молодые, весенней посадки, Шелестят на ветру деревца. А дорога, сверкая, струится Меж столбов, прорываясь вперед, От великой советской столицы И до самой границы ведет. Тени косо бегут за столбцами, И столбы пропадают вдали. Еду вровень с густыми хлебами Серединой родимой земли. Ветер, пой, ветер, вой на просторе! Я дорогою сказочной мчусь. Всю от моря тебя и до моря Вижу я, узнаю тебя, Русь! Русь! Леса твои, степи и воды На моем развернулись пути.  Города, рудники и заводы И селенья — рукой обвести. Замелькал перелесок знакомый, Где-то здесь, где-то здесь в стороне Я бы крышу родимого дома Увидал. Или кажется мне? Где-то близко у этой дороги, Только не было вовсе дорог, Я таскался за стадом убогим, Босоногий, худой паренек. Детство бедное. Хутор далекий. Ястреб медленно в небе кружит. Где-то здесь, на горе невысокой, Дед Гордей под сосенкой лежит... Рвется ветер, стекло прогибая, Чуть столбы поспевают за мной. Паровоз через мост пробегает Высоко над моей головой. По дороге, зеркально блестящей, Мимо отчего еду крыльца. Сквозь тоннель пролетаю гудящий, Освещенный, как зала дворца. И пройдут еще годы и годы, Будет так же он ровно гудеть. Мой потомок на эти же своды С уважением будет глядеть. И дорога, что смело и прямо Пролегла в героический срок, Так и будет одною из самых На земле величайших дорог. Все, что мы возведем, что проложим, Все столетиям славу несет... Лед, совсем ты немного не дожил, Чтоб века пережить наперед.

1937.

Прощание

Сын к отцу прилетел попрощаться. Здравствуй, сын! Помираю, сынок... И хотел было он приподняться, Но уже приподняться не мог. Улыбнулся он, песенник, плотник, Наделенный веселой душой. И лихой на работе работник, И до жизни охотник большой. И сказал он, подумавши: " Ладно. — Так вот просто сказал, не скорбя, — Хорошо мне, сынок, и отрадно В час последний смотреть на тебя. Высоко, высоко ты поднялся, Кто бы думал, сказал наперед: Выше крыши отец не взбирался, Сын по небу машину ведет. Ну, живи. Оставайся. Легко мне. Только знай, что отец-то один. Ты отца-то,нет-нет, да и вспомни —   Был такой на земле гражданин!" И последней слезой заблестели И закрылись глаза старика. И в своей еще теплой постели Он затих и забылся слегка. Умирал человек и родитель. Видел сын: наступает конец... Вдруг — " Возьмите меня, поднимите!..— Стал просить, заметался отец. То ль земли начинал он пугаться, Как шепнула, заплакавши, мать; То ль хотел он за сыном подняться, Высоко, высоко побывать. Но уже отходил торопливо, Все терял: и желанья, и страх. И приподнял его бережливо Сын-герой на могучих руках. И не выразить было любовней, Не сказать, не представить сильней Этой нежности лучшей — сыновней, Отличающей добрых людей. Самолет поднимался над лугом. Сын покинул родительский дом. Три прощальных торжественных круга Сделал он за селом над холмом, Где покоится песенник, плотник, Честно проживший век трудовой, И лихой на работе работник, И до жизни охотник большой,

1937

Мать и сын

На родного сына Молча смотрит мать. Что бы ей такое Сыну пожелать? Пожелать бы счастья Да ведь счастлив он. Пожелать здоровья Молод и силен. Попросить, чтоб дольше Погостил в дому, Человек военный, Некогда ему. Попросить, чтоб только Мать не забывал, Но ведь он ей письма С полюса писал. Чтоб не простудиться, Дать ему совет? Да и так уж больно Сын тепло одет. Указать невесту Где уж! Сам найдет. Что бы ни сказала Ясно наперед. На родного сына Молча смотрит мать. Нечего как будто Пожелать, сказать. Верит — не напрасно Сын летать учен. Как ему беречься, Лучше знает он. Дело, что полегче, Не ему под стать. Матери, да чтобы Этого не знать! Он летал далеко, Дальше полетит, Трудно — перетерпит. Больно — промолчит. А с врагом придется Встретиться в бою Не отдаст он даром Голову свою. Матери — да чтобы Этого не знать... На родного сына Молча смотрит мать.

1937

Соперники

Он рядом сидит, он беседует с нею, Свисает гармонь на широком ремне. А я на гармони играть не умею. Завидно, обидно, невесело мне. Он с нею танцует особенно как-то: Рука на весу и глаза в полусне. А я в этом деле, действительно, трактор, Тут даже и пробовать нечего мне. Куда мне девать свои руки и ноги, Кому рассказать про обиду свою? Пройдусь, постою, закурю, одинокий, Да снова пройдусь, Да опять постою. Добро бы я был ни на что не умелый. Добро бы какой незадачливый я. Но слава моя До Москвы долетела. И всюду работа известна моя. Пускай на кругу ничего я не стою. А он на кругу никому не ровня. Но дай-ка мы выедем в поле с тобою, Ты скоро бы пить запросил у меня. Ты руку ей жмешь. Она смотрит куда-то. Она меня ищет глазами кругом. И вот она здесь. И глядит виновато, И ласково так, и лукаво притом. Ты снова играешь хорошие вальсы, Все хвалят, и я тебя тоже хвалю. Смотрю, как работают хитрые пальцы, И даже тебя я ценю и люблю. За то, что кругом все хорошие люди, За то, что и я не такой уж простак. За то, что всерьез не тебя она любит, А любит меня. А тебя только так...

1937

* * *

Погляжу, какой ты милый. Замечательный какой. Нет, недаром полюбила, Потеряла я покой. Только ты не улыбайся, Не смотри так с высоты, Милый мой, не зазнавайся: Не один на свете ты. Разреши тебе заметить, Мой мальчишка дорогой, Был бы ты один на свете И вопрос тогда другой. За глаза и губы эти Все простилось бы тебе. Был бы ты один на свете Равных не было б тебе. Ну, а так-то много равных, Много, милый, есть таких. Хорошо еще, мой славный,  Что и ты один из них. Погляжу, какой ты милый, Замечательный какой. Нет, недаром полюбила, Потеряла я покой...

1937

* * *

А ты, что множество людей, С тобою росших, помнишь, Ты под ровесницей своей Грустишь, под липой темной. Я знаю, старый человек, Ты волю дал обиде, Что прожил долгий, трудный век И ничего не видел. Ты знал, что все края равны, Везде нужда и горе, И не прошел родной страны От моря и до моря. Дождался дома сытых дней, Все так, одно обидно: Себя считал ты всех умней, Да просчитался, видно.

1937

Матери

И первый шум листвы еще неполной, И след зеленый по росе зернистой, И одинокий стук валька на речке, И грустный запах молодого сена, И отголосок поздней бабьей песни, И просто небо, голубое небо Мне всякий раз тебя напоминают.

1937

Перед дождем

У дороги дуб зеленый Зашумел листвой каляной. Над землею истомленной Дождь собрался долгожданный. Из-за моря поспешая, Грозным движима подпором, Туча темная, большая Поднималась, точно, в гору. Добрый гром далеко где-то Прокатился краем неба. Потянуло полным летом, Свежим сеном, новым хлебом. Наползая шире, шире, Туча землю затеняла. Капли первые большие Обронились где попало. Стало тише и тревожней На земле похолоделой... Грузовик рванул порожний По дороге опустелой.

1937

Как Данила помирал 

Жил на свете дед Данила Сто годов да пять. Видит, сто шестой ударил, Время помирать. Вволю хлеба, вволю сала, Сыт, обут, одет. Если б совесть позволяла, Жил бы двести лет. Но невесело Даниле, Жизнь сошла на край: Не дают работать деду, Говорят: — Гуляй. А гулять беспеременно — Разве это жизнь? Говорили б откровенно: Помирать ложись. Потихоньку дед Данила Натаскал досок. Достает пилу, рубанок, Гвозди, молоток. Тешет, пилит — любо-мило, Доски те, что звон! Все, что делал дед Данила, Делал крепко он. Сколотил он гроб надежный, Щитный, что ладья. Отправляется Данила В дальние края. И в своем гробу сосновом Навзничь дед лежит. В пиджаке, рубахе новой, Саваном прикрыт. Что в селе народу было Все пришли сполна.  — Вот и помер дед Данила. — Вот тебе и на... Рассуждают: — Потрудился На своем веку. И весьма приятно слышать Это старику. — Ох и ветох был, однако, Кто-то говорит. "Ох, и брешешь ты, собака", — Думает старик. — Сыновей зато оставил —  Хлопцам равных нет. "Вот что правда, то и правда", —  Чуть не молвил дед. Постоял народ пристойно И решает так: — Выпить надо. Был покойник Выпить не дурак. И такое заключенье Дед услышать рад: Не в упрек, не в осужденье Люди говорят. Говорят: — Прощай, Данила, Не посетуй, брат, Дело ждет, по бревнам наши Топоры торчат. Говорят: — У нас ребята Плотники — орлы. Ты их сам учил когда-то Вырубать углы. Как зачешут топорами Вперебой и в лад, Басовито, громовито Бревна загудят. Эх, Данила, эх, Данила, Был ты молодым! С молодым бы впору было Потягаться им. Не обижен был ты силой, Мы признать должны... — Ах вы, — крикнул дед Данила, —  Сукины сыны! Не желаю выш постылый Слышать разговор. На леса! — кричит Данила. —  Где он, мой топор?!

1937

Про Данилу 

Дело в праздник было, Подгулял Данила. Праздник — день свободный, В общем, любо-мило, Чинно, благородно Шел домой Данила, Хоть в нетрезвом виде Совершал он путь, Никого обидеть Не хотел отнюдь, А наоборот — Грусть его берет, Что никто при встрече Ему не перечит. Выпил — спросу нет. На здоровье, дед! Интересней было б, Кабы кто сказал: Вот, мол, пьян Данила, Вот, мол, загулял. Он такому делу Будет очень рад. Он сейчас же целый Сделает доклад. — Верно, верно, — скажет И вздохнет лукаво,  А и выпить даже Не имею права. Не имею права, Рассуждая здраво. Потому-поскольку За сорок годов Вырастил я только Пятерых сынов. И всего имею В книжечке своей Одну тыщу двести Восемь трудодней. — Выпил, ну и что же? Отдыхай на славу. — Нет, постой, а может —  Не имею права?.. Но никто — ни слова. Дед работал век. Выпил, что ж такого? Старый человек. "То-то и постыло", —  Думает Данила. Чтоб вам пусто было, —  Говорит Данила. Дед Данила плотник, Удалой работник, Запевает песню: "В островах охотник... В островах охотник Целый день гуляет, Он свою охоту Горько проклинает... Дед поет, но нету Песни петь запрету. И тогда с досады Вдруг решает дед: Дай-ка лучше сяду, В ногах правды нет! Прикажу-ка сыну: Подавай машину, Гони грузовик Не пойдет старик. Не пойдет, и только, Отвались язык. Потому-поскольку Мировой старик. — Что ж ты сел, Данила, Стало худо, что ль? Не стесняйся, милый, Проведем, позволь. Сам пойдет Данила, Сам имеет ноги. Никакая сила Не свернет с дороги. У двора Данила. Стоп. Конец пути. Но не тут-то было На крыльцо взойти. И тогда из хаты Сыновья бегут. Пьяного отца-то Под руки ведут. Спать кладут, похоже, А ему не спится. И никак не может Дед угомониться. Грудь свою сжимает, Как гармонь, руками, И перебирает По стене ногами. А жена смеется, За бока берется: — Ах ты, леший старый, Ах ты, сивый дед, Подорвал ты даром Свой авторитет... Дело в праздник было, Подгулял Данила.

1937

Еще про Данилу 

Солнце дымное встает, Будет день горячий. Дед Данила свой обход По усадьбе начал. Пыль дымит, дрожит земля, Люди в поле едут. Внук-шофер из-за руля Кланяется деду. День по улице идет, Окна раскрывает, Квохчут куры у ворот, Кролики шныряют. Все проснулось, все пошло И заговорило. А на сердце тяжело. Темен дед Данила. Как всегда, при нем кисет, Спички — все чин чином, И невесел белый свет По иным причинам... Он идет. Наискосок Тень шагает в ногу, Протянувшись поперек Через всю дорогу. Вьются весело дымки: Всюду топят печки, Мажет дегтем сапоги Сторож на крылечке. — Здравствуй, сторож! Как дела? — Говорит Данила, —  Хорошо ли ночь прошла? Все ли тихо было? По ухватке сторож лих, Кроет честь по чести: — Не случилось никаких За ночь происшествий. Никакой такой беды Ни большой, ни малой. Только с неба три звезды На землю упало. Да под свет невдалеке Пес от скуки лаял, Да плеснулась на реке Щука — вот такая... Дед качает головой, Грустен, строг и важен: — Ничего ты, страж ночной, И не знаешь даже. А прошел бы нынче, брат, Близ моей ты хаты, Услыхал бы, как стучат Ведра и ухваты. Мог бы ухо приложить К двери осторожно И сказал бы сам, что жить С чертом невозможно. Ни покоя нет, ни сна —  Все грызет и точит... — Это, стало быть, жена?.. — Называй как хочешь... И, едва махнув рукой, Дед проходит мимо, Оставляя за собой Паутинку дыма... Чуя добрую жару, Свиньи ищут места. Солнце, словно по шнуру, Поднялось отвесно. Воздух, будто недвижим, Золотой, медовый. Пахнет сеном молодым И смолой вишневой. И среди дерев укрыт, Выстроившись чинно, Дружно воет и гудит Городок пчелиный. Луг некошеный душист, Как глухое лядо[19] Вот где благо, вот где жизнь Помирать не надо. Между ульев дед прошел, Будто проверяя, С бороды звенящих пчел Бережно сдувая. Ходят дед и пчеловод, Рассуждая тихо: — Скоро липа зацветет... — Тоже и гречиха... И приятна и легка Дельная беседа, о свое исподтишка Беспокоит деда. — Вот живу я, — говорит, —  Столько лет на свете. Спору нету — сыт, прикрыт И табак в кисете. Кликну — встанет целый взвод Сыновей и внуков. Ото всех кругом — почет, А от бабы—мука. Чем бы ни было — корит, Все ей не по нраву. Будто завистью горит На мою на славу. Ноль ты, дескать, без меня, Мол, гордишься даром... Места нет, как от огня, Как от божьей кары. Пчеловод считает пчел, Слушает, зевает: — Э, Данила, нипочем, —  В жизни все бывает... — Так-то так... — Встает старик, —  Вроде легче стало. Долог день, колхоз велик, Путь еще не малый. Над рекою, над водой, Чуть пониже сада Сруб выводит золотой Плотничья бригада. Сам Данила плотник был, Сам всю жизнь работал, Сколько строил и рубил Просто нету счета. И доныне по своей Деревянной части, Может, в области во всей Он первейший мастер. Каждый выруб, каждый паз, И венец, и угол —  Проверяет дед на глаз Хорошо ль приструган. Вся бригада старика Разом окружила. Тормошат его слегка: Похвали, Данила. А Данила: — Что хвалить? Надобно проверить: Полон сруб воды налить, Затворивши двери. Как нигде не потечет, Разговор короткий: Всем вам слава и почет И по чарке водки. Шутке этой — тыща лет, Всем она известна. Но и сам доволен дед, И бригаде лестно. Ус погладив, бригадир Молвит горделиво: — Как закончим — будет пир С музыкой и пивом. Только ты не подведи, Чтоб уж верно было: Со старухой приходи, С Марковной, Данила. — Благодарствую, друзья... И бормочет глухо: " Без старухи, что ль, нельзя? Для чего старуха? " — Как бы ни было — жена, Сыновей рожала, Внуков нянчила она, Правнуков качала. Как ни что — не близкий путь, —  Жизнь прошли вы рядом. Ну смотри же, не забудь, Просит вся бригада... Двери настежь по пути Кузница открыла. Мимо кузницы пройти Может ли Данила? Хрипло воет горн в углу, Клещи в пекло лезут, А повсюду на полу Сколько тут железа! Лемеха, обломки шин, Обручи, рессоры. Шестеренки от машин, Тракторные шпоры. Рельс погнутый с полотна, Кузов от пролётки, Из церковного окна Ржавые решетки... И щекочет деду нос Запах самовитый Краски, мази от колес, Дыма и копыта. И готов он без конца, В строгом восхищенье, Все глядеть на кузнеца, На его уменье. Вот он что-то греет, бьет, Плющит и корежит. "Ножик", — скажет наперед. И выходит ножик. Сам кузнец форсист и горд, Что ж, нельзя иначе. И прикуривает, черт, От клещей горячих. Подавляя вздох в груди, Дед встает с порога. А кузнец: — Ты погоди, Посиди немного. На минуту на одну Задержись, Данила, Кочергу сейчас загну, Марковна просила... Дед оказии такой Рад невероятно. К дому с теплой кочергой Шествует обратно. Дело в том, что не был дед Злобен по природе, Да и близится обед, Да и скучно вроде. Да и все-таки — жена, Сыновей рожала, Внуков нянчила она, Правнуков качала. Да и правду — как ни прячь —  Спрятать не во власти: Сам, отчасти, был горяч. Виноват, отчасти. Нерешительны шаги, Сердце трусу служит. Но прийти без кочерги Было б даже хуже. Потому, как ни суди, Все-таки услуга. Дрогнет что-нибудь в груди У тебя, супруга! Только вдруг издалека, И совсем некстати, Окликает старика Власов, председатель. Сели рядом на бревне: — Вот что, дед Данила, Заявление ко мне Нынче поступило... Снял со лба фуражку дед, Вытер пот с изнанки. — От кого же? Ай секрет?  — От одной гражданки. Ты старик передовой, Для чего же ради Со старухою женой Миром не поладить? Скажем попросту — подчас, Ей, жене, обидно: Всюду ты да ты у нас, А ее не видно. Сам-то ты идешь вперед Молодому впору, А старуха не растет Оттого и ссоры. — Нет, позволь, уже позволь, Дед перебивает, Не бывает в жизни, что ль? В жизни все бывает. Про себя ж сказать могу: Разве я сердитый? Вот несу ей кочергу —  Значит, все забыто. И жена от слов своих Отреклась, я знаю. Только нация у них Женская такая. Днями дружно все у нас, Неполадки часом... — Ну смотри ж, в последний раз, Заключает Власов. И встает. — Пока прощай. День удался знатный. Клевера-то, брат, как чай, Сухи, ароматны. Только б тучки, — говорит, —  Не собрались за ночь. Как погода — постоит, Данила Иваныч? И, задумавшись слегка, Молвит дед солидно: " Постоять должна пока, Постоит, как видно..." Подступает к дому дед Не особо смело. У крыльца велосипед. Гости. Лучше дело. У старухи прибран дом, Пол сосновый вымыт. И Сережка за столом, Внук ее любимый. От порога дед спешит Сразу все заметить: Вот яичница шипит С треском на загнете. У старухи добрый вид, Будто все забыла: "Где ж так долго, — говорит, —  Пропадал, Данила? — Обошел я весь колхоз, В кузнице промешкал, Да зато тебе принес, Видишь, кочережку. — Так и знала — принесешь... Голос полон ласки. Кочергу вручает, все ж, Дед не без опаски. Но, усевшись за столом, Видит — все в порядке. — Ну, так выпьем, агроном, По одной лампадке? — Всем ты, дед, весьма хорош И всегда мне дорог. Вот одно, что водку пьешь... — Пью, но к разговору. А не пить, — смеется дед, —  До чего ты ловкий! Ведь в законе даже нет Этой установки. — Пей-ка! — сдался агроном. Выпили помалу. Закусили огурцом, Закусили салом. Веселее от вина Повелися речи. Только смотрит дед — жена Все стоит у печи. Будто в хате зябко ей. Руки сощепила. Так всю жизнь она гостей За столом кормила. Только б кушали они, Только б сыты вышли. А сама всегда в тени. В стороне, как лишний. Смотрит, думает свое, Как жила когда—то... Дед со внуком для нее Равные ребята. И тепло, тепло в груди, И чему-то рада... — Ну-ка, Марковна, ходи, Да садись-ка рядом. Вздрогнув, кланяется им: — Пейте, пейте, что вы... Уж куда с питьем моим, —  Кланяется снова. — Подходи, не стой в углу, Не хозяйка вроде. — Пейте, пейте... — И к столу Медленно подходит. Утирает скромно рот. — Пейте, пейте. Что вы... Рюмку бережно берет: — Будьте все здоровы. Мирно старые сидят Строгой, славной парой. Внук с улыбкой аппарат Тащит из футляра. Дед и бабка за столом Замерли совместно. И сидят они рядком, Как жених с невестой. А над ними на стене, Рядом с образами, Ворошилов на коне В самодельной раме. Как получше норовит Снять их внук форсистый. И, серьезный сделав вид, Щелкнул кнопкой быстро. — Эх, живешь, не знаешь, дед, О своей ты славе! Про тебя один поэт Целый стих составил. Дед Данила весел, сыт, Курит бестревожно. "Все возможно, — говорит, —  Это все возможно..."

1931

Дед Данила в бане  

За рекой над крышей бани Пар густой валит клубами,  И вокруг на полверсты Берега, обрывы, склоны. Пахнут каменкой каленой, Пахнут веником зеленым Все деревья и кусты. Баня вытоплена жарко. Поддавай, воды не жалко: Речка близко, лей смелей, Парься, лесу не жалей. Дед Данила влез на полку, Дед Данила лег надолго, Дед Данила лег — так лег, Дубом ноги в потолок. Дед Данила старый плотник, Он попариться охотник. В год не реже, как два раза, Он, бывало, в печку лазал. На снегу, среди двора, Обливался из ведра. И, однако, дед Данила Отличался редкой силой. Он об этом скажет сам. Потаскал кряжей в охоту. Тыщи бревен обтесал. А и что вы только было. Если б смолоду Данила Мылся в бане, как теперь! Он бы ростом был повыше, Он бы притолоку вышиб, Как вошел бы в эту дверь. Плотник хвалится здоровьем, Веселит, смешит народ. То примером, то присловьем Славу бане воздает. — Если хочешь, чтобы тело На жаре легко потело, Чтобы сила не сдавала, Чтоб работа ладом шла, Чтобы хворь не приставала, Чтоб не жалила пчела, Чтоб жена добра была, Чтобы речь была толкова, Чтобы шутка — весела, Парься веником дубовым, Мойся в бане добела. Мойтесь, люди. Парьтесь вволю, Завтра праздник — выезд в поле. Хоть земля сама черна, Любит чистого она. За рекой, над крышей бани, Пар густой валит клубами. Пар над теплою землей. Пахнет мокрою золой, Молодой смолой — живицей, Молоком парным, Весной.

1938

Ивушка  

Умер Ивушка-печник, Крепкий был еще старик... Вечно трубочкой дымил он, Говорун и весельчак. Пить и есть не так любил он, Как любил курить табак. И махоркою добротной Угощал меня охотно. — На-ко, — просит, — удружи, Закури, не откажи. Закури-ка моего, Мой не хуже твоего. И при каждом угощенье Мог любому подарить Столько ласки и почтенья, Что нельзя не закурить. Умер Ива, балагур, Знаменитый табакур. Правда ль, нет — слова такие Перед смертью говорил: Мол, прощайте, дорогие, Дескать, хватит, покурил... Будто тем одним и славен, Будто, прожив столько лет, По себе печник оставил Только трубку да кисет. Нет, недаром прожил Ива, И не все курил табак, Только скромно, не хвастливо Жил печник и помер так. Золотые были руки, Мастер честью дорожил. Сколько есть печей в округе Это Ивушка сложил. И с ухваткою привычной, Затопив на пробу печь, Он к хозяевам обычно Обращал такую речь: — Ну, топите, хлеб пеките, Дружно, весело живите. А за печку мой ответ: Без ремонта двадцать лет. На полях трудитесь честно, За столом садитесь тесно. А за печку мой ответ: Без ремонта двадцать лет. Жизнью полной, доброй славой Славьтесь вы на всю державу. А за печку мой ответ: Без ремонта двадцать лет. И на каждой печке новой, Р"ш" выложив чело, Выводил старик бедовый Год, и месяц, и число. И никто не ждал, не думал Взял старик да вдруг и умер, Умер Ива, балагур, Знаменитый табакур. Умер скромно, торопливо. Так и кажется теперь, Что, как был, остался Ива, Только вышел он за дверь. Люди Иву поминают, Люди часто повторяют: Закури-ка моего, Мой не хуже твоего. А морозными утрами Над веселыми дворами Дым за дымом тянет ввысь. Снег блестит все злей и ярче, Печки топятся пожарче, И идет, как надо, жизнь.

1938

На свадьбе

Три года парень к ней ходил, Три года был влюблен, Из-за нее гармонь купил, Стал гармонистом он. Он гармонистом славным был, И то всего чудней, Что он три года к ней ходил, Женился ж я на ней. Как долг велит, с округи всей К торжественному дню Созвал я всех своих друзей И всю свою родню. Все пьют за нас, за молодых, Гулянью нет конца. . Две легковых, три грузовых Машины у крыльца. Но вот прервался шум и звон, Мелькнула тень в окне, Открылась дверь — и входит он. С гармонью на ремне. Гармонь поставил у окна, За стол с гостями сел, И налил я ему вина И разом налил всем. И, подняв чарку, он сказал, Совсем смутив иных:  — Я поднимаю свой бокал За наших молодых.. И снова все пошло смелей, Но я за ним смотрю. Он говорит: — Еще налей. — Не стоит, — говорю, Спешить не надо. Будешь пьян И весь испортишь бал. А лучше взял бы свой баян Да что-нибудь сыграл. Он заиграл. И ноги вдруг Заныли у гостей. И все, чтоб шире сделать круг, Посдвинулись тесней. Забыто все, что есть в дому, Что было на столе, И обернулись все к нему, Невеста в том числе. Кидает пальцы сверху вниз С небрежностью лихой. Смотрите, дескать, гармонист Я все же не плохой... Пустует круг. Стоит народ. Поют, зовут меха. Стоит народ. Чего-то ждет, Глядит на жениха. Стоят, глядят мои друзья, Невеста, теща, мать. И вижу я, что мне нельзя Не выйти, не сплясать. В чем дело, — думаю. Иду, Не гордый человек. Поправил пояс на ходу И дробью взял разбег. И завязался добрый спор, Сразились наравне: Он гармонист, а я танцор, И свадьба в стороне. — Давай бодрей, бодрей, — кричу, Строчу ногами в такт. А сам как будто я шучу, Как будто только так. А сам, хотя навеселе, Веду свой строгий счет, Звенит посуда на столе, Народ в ладони бьет. Кругом народ. Кругом родня Стоят, не сводят глаз. Кто за него, кто за меня, А в общем — все за нас. И все один — и те, и те —  Выносят приговор, Что гармонист на высоте, На уровне танцор. И, утирая честный пот, Я на кругу стою, И он мне руку подает, А я ему свою. И нет претензий никаких У нас ни у кого. Невеста потчует двоих, А любит одного.

1938

Сверстники

Давай-ка, друг, пройдем кружком По тем дорожкам славным, Где мы с тобою босиком Отбегали недавно. Еще в прогалинах кустов, Где мы в ночном бывали, Огнища наши от костров Позаросли едва ли. Еще на речке мы найдем То место возле моста, Где мы ловили решетом Плотвичек светлохвостых. Пойдем-ка, друг, пойдем туда, К плотине обветшалой. Где, как по лесенке, вода По колесу бежала. Пойдем, посмотрим старый сад, Где сторож был Данила. Неделя без году назад Все это вправду было. И мы у дедовской земли С тобой расти спешили. Мы точно поле перешли И стали вдруг большие. Наш день рабочий начался, И мы с тобой мужчины. Нам сеять хлеб, рубить леса И в ход пускать машины. И резать плугом целину, И в океанах плавать, И охранять свою страну На всех ее заставах. Народ мы взрослый, занятой. Как знать, когда случится Вот так стоять, вдвоем с тобой, Над этою криницей? И пусть в последний paз сюда Зашли мы мимоходом, Мы не забудем никогда, Что мы отсюда родом. И в грозных будущих боях Мы вспомним, что за нами И эти милые края, И этот куст, и камень... Давай же, друг, пройдем кружком По всем дорожкам славным, Где мы с тобою босиком Отбегали недавно.

1938

* * *

Мы на свете мало жили, Показалось нам тогда, Что на свете мы чужие, Расстаемся навсегда. Ты вернулась за вещами, Ты спешила уходить И решила на прощанье Только печку затопить. Занялась огнем береста, И защелкали дрова. И сказала ты мне просто Дорогие мне слова. Знаем мы теперь с тобою, Как любовь свою беречь. Чуть увидим что такое Так сейчас же топим печь.

1938

Мать и дочь

Мчится в поле машина,  Пыль клубится за ней... — Не к тебе ль, Катерина?.. — Видно, к дочке моей... Мимо льна молодого Проезжают как раз. — Кто здесь будет Фролова? — Две Фроловых у нас. Катерина Фролова Это вот она — я, А Наталья Фролова Будет дочка моя. Вон в платочке бордовом, Можно кликнуть сейчас. — Нет, товарищ Фролова, Мы-то лично до вас... Усмехнулась и руки Отряхнула она. — Ну, бросайте, подруги, Что ж я, выйду одна?.. И по льну осторожно, Точно вброд босиком, На лужок придорожный Все выходят гуськом. А в тени от машины Встали строем одним Седоусый мужчина И две женщины с ним. — Вот, товарищ Фролова, За высокий ваш лен От колхоза "Основа" Вам привет и поклон. Весь колхоз вам желает Жить в здоровье сто лет. Весь колхоз выдвигает Вас в Верховный Совет. За уход ваш любовный, За талант и за труд Все кругом поголовно Голоса отдадут... Отступив, побледнела, Губы вытерла мать. На своих поглядела, На приезжих опять. Поклонилась: — Ну, что же... Всем спасибо мое... Только дочь... помоложе, Может, лучше ее?.. И тогда виновато Гость руками развел: — Если б ехали в сваты, Так о чем разговор!.. И, как ветром волнуем, Колыхнулся народ: Мать поздравить родную Дочь родная идет. Мать смуглее и строже. Дочь светлей и стройней. Но глазами похожи И осанкою всей. Столько сдержанной силы И у той, и у той. И одною красивы Строгой кровной красой. Взгляд и облик тот самый, И простые черты... Мама, что же ты, мама, Уж не плачешь ли ты?..

1938

Полина

Над великой русскою равниной, Над простором нив, лесов и вод Летчица, по имени Полина, Совершила славный перелет. Были с ней ее подруги смелые, Женщины под стать — одна в одну. И от моря Черного до Белого Путь лежал их через всю страну. Глубоко внизу прошла под ними Хлебная украинская степь, Города, сады и темно-синий, В берегах зеленых, вольный Днепр. И остался по пути, наверно, Где-то в стороне один колхоз. За оградкой низкой — птичья ферма И постройки белые вразброс. Там стоит немолчный Крик куриный, Там — всего лишь восемь лет назад Птичница, по имени Полина, Созывала на дворе цыплят. Там она вела им счет свой строгий, Чтоб ни одного не потерять. И клевала ей босые ноги Хлопотливая цыплячья рать. И в какой-то летний день обычный, Заглушая писк и гомон птичий, Пролетел над фермой самолет. Птичница стояла у ворот. И смотрела, сколько видеть можно, Против солнца заслонясь рукой. И могучей, сладкой и тревожной Грудь ее наполнилась тоской...

1938

Случаи на дороге

Поля обветрились едва Ступить с дороги топко. Как хвоя тонкая, трава Показывалась робко. И колесо еще следа Прорезать не успело. И запоздалая вода По всем овражкам пела. В такой-то день мы шли гулять, Кино прослышав где-то. И были оба мы под стать, Как лорды, разодеты. И с виду будто от собак, Для красоты на деле, Мы с другом прутики в руках Изящные имели. Хотя обочные уже Тропинки были сухи, Шагали мы настороже, Оберегая брюки. А воздух весь звенел вокруг, И грело солнце так-то! И вот идем и слышим вдруг: Стучит, буксуя, трактор. Понять не трудно, что и как: Имеет ухо опыт. Какой-то, думаем, дурак В грязи машину топит. Слова готовы наперед: — Позор! В нетрезвом виде... С горы спускаемся — и вот Мы видим... Что ж мы видим? Девчонка лет семнадцати Хлопочет за рулем: Обволокло по ступицы Колеса киселем. Девчонка лет семнадцати Берет на полный ход. Но, видно, не податься ей Ни взад и ни вперед. Подходят к ней смущенные Два лорда молодых. — Позвольте, мы вас вытащим, —  Сказал один из них. Понятно, соглашается, Хотя глядит зверьком, И даже улыбается, Несчастная, мельком. Но это дело личное, А медлить не с руки. И лорды, не задумавшись, Снимают пиджаки. Мости побольше хворосту, Кустарник под боком. И трактор вылез вскорости, Однако суть не в том... Девчонка, смех стараясь скрыть, Сидит, глядит понуро. — Позвольте вас благодарить... И руку протянула. Но мы стоим, мы как без рук: В грязи по локти руки. А тут еще мы видим вдруг, Какие наши брюки. Стоим. Нельзя подать руки. Умыться тоже нечем. Она, смеясь, нам пиджаки Накинула на плечи. Он на меня, я на него Идем, косясь, бок о бок. — Ты что? — А что? — Да ничего... И рассмеялись оба. Была погода хороша, Приветлива девчонка. Шел в гору "Интер" не спеша. И мы пошли сторонкой. Потерян был наш прежний лоск, И нас томила робость. Знакомство все же началось. Но тут — сюжет особый...

1938

Семья кузнеца.

Машина под флагом стоит у крыльца, Цветы по бортам полевые. Сегодня большая семья кузнеца Места покидает родные. Не ведавший прежде далеких дорог, Старик, человек домовитый, Кузнец уезжает на Дальний Восток К своим сыновьям знаменитым. Не в гости. Еще от работы не прочь Умелые старые руки. С ним едет старуха и младшая дочь, Невестки и первенцы-внуки. Веселая, дружная эта семья Жила, подрастала при кузнице темной, Ухваткой и силой в отца сыновья, А в мать красотой, моложавой и скромной. Любил их отец. За вечерним столом Сидели, как равные, вместе, Вели деловитые речи втроем, Втроем затевали и песни. Давно ли то было? А дети росли. И вот они вправду мужчины. У самого края советской земли Ведут боевые машины. Своими сынами зовет их страна, Знакомы народу их лица. И носят они на груди ордена За подвиг в бою у границы. Родительской гордости полон старик, За шуткой скрывает волненье: Мол, жить мне теперь интерес не велик От славы своей в отдаленье. Мол, еду гулять. Ни забот, Ни хлопот, Живи, отдыхай за сынами. А смерть подойдет —  И опять же почет: Положат под красное знамя. И будто бы он по природе простак О чем еще думать такому? А правду сказать — не совсем оно так, И даже как раз — по-другому. Охота ему не отстать от детей, Водить с ними прежнюю дружбу, Чтоб было ребятам еще веселей Нести свою трудную службу. Пускай они все-таки, — думает он, С позиции слышат недальней Знакомый им с детства, уверенный звон Отцовской простой наковальни. И, глядя в глухую тревожную мглу, Готовясь к атаке горячей, Пускай они знают, что батька в тылу Свою выполняет задачу. И пусть, как товарища, чуют плечом, Чему бы в бою ни случиться, И мивгое пусть они знают, о чем Вперед говорить не годится... Машина под флагом стоит у крыльца, Цветы по бортам полевые. Сегодня большая семья кузнеца Места покидает родные. У той, у какой-то далекой версты, Далеко от этого дома, Наверно, другие цветут и цветы, И птицы поют по-иному. Снял шапку старик, обернулся, взглянул На дом, на колодец, на крышу с трубою. Что ж, трогай! — И молодо, гордо тряхнул Курчавой седой головою. И жизнь как бы снова начнется вдали. Но, дедовский край покидая, Не брал он на память щепотку земли: Своя она вся и родная.

1938

Про теленка

Прибежал пастух с докладом К Поле Козаковой: Не пришла домой со стадом Бурая корова. Протрубил до полдня в рог И нигде найти не мог. Надо ж этому случиться Горю и тревоге В самый раз, как ей телиться На последнем сроке. Забредет, куда не след, Пропадет — коровы нет. Да еще совпало это, Ради злой напасти, Что самой хозяйки нету, Скотницы Настасьи. А характер у самой Не сказать, чтоб золотой. Никому не будет мало, Как сама вернется, Вот и знала, скажет, знала Что-нибудь стрясется... И пойдет, пойдет по всей Улице хвалиться, Что и не на кого ей Даже положиться. Что беды не видели, Спали все подряд, Что в хлеву вредители У нее сидят. Им с коровами не любо, Подыхай коровы. А с шофером скалить зубы День и ночь готовы. Что теперь сказать в ответ? Правда все. Коровы нет. Не пришла корова с поля, Пропадет корова. Что ж ты будешь делать, Поля, Поля Козакова?.. Вышла за околицу, В лес пошла одна. Ходит Поля по лесу. Полдень. Тишина. Ходит Поля ельником, Топчет мох сухой. Пахнет муравейником, Хвойною трухой. В глушь непроходимую, Жмурясь, пробралась, Липкой паутиною Вся обволоклась... Лес и вдоль и поперек Поля исходила. Как девчонка, сбилась с ног, Села, приуныла. С чем прийти на скотный двор, Что сказать Настасье? Да и тут еще шофер Виноват отчасти. Что недаром ходит он Это всем известно. Ну и пусть себе влюблен, Ей неинтересно. Хоть сто лет не будь его, И на то согласна. Но попреки каково Слушать занапрасно. Спотыкаясь, бродит снова Девушка усталая. Ах ты, бурая корова, Ах ты, дура старая... Ходит девушка — и вдруг Где-то за кустами Будто хрустнул тонкий сук, Звук тревожный замер... Притаилась в тишине, Приподнявши брови. Слышит: близко, в стороне Грустный вздох коровий... Вздох — и снова тишина, Сонная, лесная... Покачнулся куст — она! Бурая, родная. Повернула чуть рога, Тихо промычала. На опавшие бока Будто показала. Отступила, и у ног, На траве зеленой, Мажет слюнями листок Рыженький теленок. Длинноногий добрый бык, И назвать его — Лесник! Подхватила, как ребенка, Понесла — и следом мать; Слышит — выпала гребенка. Ладно, некогда искать. Дотащилась до дороги Лесом, лядом напрямик. Ох, тяжел ты, длинноногий, Теплый, потный, рыжий бык. Потемнели в поле тени, Солнце спряталось в лесу. Млеют девичьи колени, Мочи нет: — Не донесу... И, шатаясь, через силу, Сзади бурая идет. Мол, и я его носила, А теперь уж твой черед. Тихо Поля Козакова С ношей движется домой. Жалко рыжего, коровы, Жалко ей себя самой... Будто нет ни ног, ни рук Повалиться впору. Только видит Поля вдруг Своего шофера. Он идет с горы к реке С полотенцем на руке. Он идет, ее не видя, У него свои дела. Закричала: — Виктор, Витя! Села, дальше не могла. Подбегает он в испуге, Плачет девушка навзрыд: — Ты гуляешь, руки в брюки, Я страдаю, — говорит. Опечален и растерян, Он бормочет: — Виноват... Но ему теперь не верят, Даже слушать не хотят. — Ты прощенья не проси. Вот теленок. Сам неси. Не сказал шофер ни слова, Взял теленка и понес. Следом — Поля Козакова, Покрасневшая от слез. С ношей бережно шагая, На нее глядит шофер. — Что ж ты нервная такая? Затевает разговор. Голос ласков и участлив, Но еще молчит она. И своей довольна властью, Точно строгая жена. Пусть молчит, а все же видит Славный парень, верный друг. Не оставит, не обидит И не выпустит из рук. Молчаливое согласье. Что минуло — то не в счет. И навстречу им Настасья Выбегает из ворот. Завела свое сначала: — Так и знала, так и знала... Присмотрелась и — молчок. Дело к свадьбе — угадала, Улыбнулась и сказала: — Так и знала, что бычок...

1938

За тысячу верст...

За тысячу верст От родимого дома Вдруг ветер повеет Знакомо-знакомо... За тысячу верст От родного порога Проселочной, белой Запахнет дорогой; Ольховой, лозовой Листвой запыленной, Запаханным паром, Отавой зеленой; Картофельным цветом, Желтеющим льном И теплым зерном На току земляном; И сеном и старою Крышей сарая... За тысячу верст От отцовского края... За тысячу верст В стороне приднепровской Нежаркое солнце Поры августовской. Плывут паутины Над сонным жнивьем, Краснеют рябины Под каждым окном. Хрипят по утрам Петушки молодые. Дожди налегке Выпадают грибные. Поют трактористы, На зябь выезжая, Готовятся свадьбы Ко Дню урожая. Страда отошла, И земля поостыла. И веники вяжет Мой старый Данила. Он прутик до прутика Ровно кладет: Полдня провозиться, А париться — год! Привет мой сыновний Далекому краю. Поклон мой, Данила, Тебе посылаю. И всем старикам Богатырской породы Поклон-пожеланье На долгие годы. Живите, красуйтесь И будьте здоровы От веников новых До веников новых. Поклон чудакам, Балагурам непраздным,  Любителям песен Старинных и разных. Любителям выпить С охоты — не с горя, Рассказчикам всяческих Славных историй... Поклон землякам Мастерам, мастерицам, Чья слава большая Дошла до столицы. Поклон одногодкам, С кем бегал когда-то: Девчонкам, ребятам Замужним, женатым. Поклон мой лесам, И долинам, и водам, Местам незабвенным, Откуда я родом, Где жизнь начиналась, Береза цвела, Где самая первая Юность прошла... Родная страна! Признаю, понимаю: Есть много других, Кроме этого края. И он для меня На равнине твоей Не хуже, не лучше, А только милей. И шумы лесные, И говоры птичьи, И бедной природы Простое обличье; И стежки, где в поле. Босой я ходил С пастушеским ветром Один на один; И песни, и сказки, Что слышал от деда, И все, что я видел, Что рано изведал,— Я в памяти все Берегу, не теряя, За тысячу верст От родимого края. За тысячу верст  От любимого края Я все мои думы Ему поверяю. Я шлю ему свой Благодарный привет, Загорьевский парень, Советский поэт.

1938

Сельское утро

Звон c кузницы несется! Звон по улице идет. Отдается у колодца, У заборов, у ворот. Дружный, утренний, здоровый Звон по улице идет. Звонко стукнула подкова, Под подковой хрустнул лед; Подо льдом ручей забулькал, Зазвенело все кругом; Тонко дзинькнула сосулька, Разбиваясь под окном; Молоко звонит в посуду, Бьет рогами в стену скот, Звон несется отовсюду Наковальня тон дает.

1938

* * *

Звезды, звезды, как мне быть, Звезды, что мне делать, Чтобы так ее любить, Как она велела? Вот прошло уже три дня, Как она сказала: Полюбите так меня, Чтоб вам трудно стало. Чтобы не было для вас Все на свете просто, Чтоб хотелось вам подчас Прыгнуть в воду с моста. Чтоб ни дыма, ни огня Вам не страшно было. Полюбите так меня, Чтоб я вас любила.

1938

Дети

Стол красуется накрытый. День не просто выходной: В доме летчик знаменитый, Гость желанный — сын родной. Загорелый, синеглазый. Вырос, — шутят старики, Как вошел в избу, так сразу  Стали ниже потолки... А у дома, у машины Сходка целая ребят. Все, как взрослые мужчины, Руки за спину, стоят. И, наверно, мыслит каждый: Погодите, дайте срок, Точно так и я однажды В гости гряну на порог.

1938

На старом дворище

Во ржи чудно и необычно С полу-обрушенной трубой, Как будто памятник кирпичный, Стоит она сама собой. Вокруг солома в беспорядке, Костра сухая с потолка, Плетень, поваленный на грядки, И рытый след грузовика. Пустынно. Рожь бушует глухо, Шумит — и никого кругом. И только с граблями старуха На бывшем дворище своем. Бегут дымки ленивой пыли. С утра старуха на ногах, Все ищет,~ может, что забыли На старом месте второпях. И хоть вокруг ни сошки нету, От печки той одной — нет-нет, Повеет деревом согретым, Прокопченным за много лет. Повеет вдруг жильем обжитым: Сенями — сени, клетью — клеть. И что-то вправду здесь забыто, И жаль, хоть нечего жалеть. А солнце близится к обеду, Глядит старуха, ждет людей В последний раз сюда приедут, Живи, живи да молодей! Там, где отныне двор, где люди, Где всем углам иная стать, В других окошках солнце будет Всходить, в других в полдни стоять. Там, где и улица и речка, Где ближе к дому белый свет, Дымить уже не будет печка, Как эта здесь от ветхих лет. Во ржи — чудно и необычно, Кидая на подворье тень, Как будто памятник кирпичный, Стоит она. Последний день. Кирка и лом покончат с нею, И плуг проедет прицепной. И только гуще и темнее Здесь всходы выбегут весной.

1939

На хуторе загорье

На хуторе Загорье Росли мы у отца, Зеленое подворье У самого крыльца. По грядкам — мак махровый, Подсолнух, лук, мокровь. На полдень сад плодовый: Пять яблонь — пять сортов. На хуторе Загорье В былые времена Леса, поля и взгорья Имели имена. На Белой горке солнце Вставало поутру, На Желтой горке — елки Темнели ввечеру. А поле, что за баней Легло правей гумна, Мы Полем под дубами Назвали издавна. Свой клин, своя держава Лежала у крыльца, Налево и направо До первого копца [20]. На том большом просторе, Все как один с лица, На хуторе Загорье Росли мы у отца. На хуторе корову Пасли мы впятером, Сад стерегли плодовый, Смотрели за двором. В овине хлеб сушили, Брели за бороной. Ходили, как большие, С руками за спиной. Мы были хуторяне. Отец нам не мешал, Мы хутор свой заране Делили по душам. В избе и в поле часто Вели мы жаркий спор, Кому какой участок, Кому где ставить двор. Согласно поговорке, Старались так решить, Чтоб не тебе задворки, А мне одни оборки, А чтоб на Белой горке И чтоб на Желтой горке Всем братьям ровно жить. Дворов, дворов — деревня, Все батькины сыны. На пятерых деревья В саду разделены. На пятерых коровка, И лошадь, и хомут. На пятерых веревка И наш ременный кнут. На пятерых, по силе, Лопата, плуг, коса. На пятерых — четыре Тележных колеса... О детство! Смех и горе! Десятою травой  На хуторе Загорье Порос участок мой. Ни знака, ни приметы Бывалой не найдешь, Ни Белой горки нету, Ни Желтой горки. — Рожь, Высоко, гордо вскинув Свой колос молодой, Границы хуторские Укрыла под собой. На хутор свой Загорье, Второй у батьки сын, На старое подворье Приехал я один. А где ж вы, братья, братцы. Моя родная кровь? Вам съехаться б, собраться На старом месте вновь. Как в песне либо в сказке, Слететься б вам, друзья, Слететься б вам, подпаски Загорьевской закваски, Да нет! Как раз нельзя. Как в песне, либо в сказке Забот моей родне: Великие участки У всех в родной стране. Налево и направо Лежит во все концы Свой край, своя держава, Служите, молодцы! По долгу и по праву, Когда настанет час, На смерть, на бой, на славу За Родину-державу Идите, не страшась! На хутор свой Загорье, Второй у батьки сын, На старое подворье Пришел, стою один. Стою во ржи молочной, И так далек, далек Глухой, чудной, нарочный Наш хутор-хуторок. Сошло, прошло, забыто, Давно, как пыль дождем, К земле сырой прибито, Пластом земли покрыто, И дымным цветом жито Цветет на месте том.  

1939

Друзьям

Друзья, с кем я коров стерег, Костры палил, картошку пек, С кем я сорочьи гнезда рыл, Тайком ольховый лист курил, Друзья, когда кому-нибудь Еще случится заглянуть В Загорье наше, — это я Все наши обошел края. По старым стежкам я бродил, За всех вас гостем я здесь был. Пойду в поля — хлеба стеной, Во ржи не виден верховой. Гречихи, льны, овсы — по грудь, Трава — косы не протянуть. Земля в цвету — и все по ней: В домах — светлей, народ — добрей. А нынче, в самый сенокос, На гармониста всюду спрос. Как вечер — танцы при луне, Как вечер, братцы, грустно мне. В своих местах, в родных кустах Без вас, друзей, гулять в гостях. Я даже думал в эти дни:  А вдруг как съедутся они. Со всех концов, краев, столиц, С военных кораблей, с границ. И сядем мы за стол в кружок И за вином пошлем в ларек. И выпьем мы, как долг велит, Без лишних споров и обид, Друг перед дружкою гордясь, На ордена свои косясь. Но вы, друзья, кто там, кто там, У дела, по своим постам. Вы в одиночку, как и я, В родные ездите края. Наш год, наш возраст самый тот, Что службу главную несет. И быть на месте в должный час Покамест некому за нас... Друзья, в отцовской стороне, Не знаю что: не спится мне. Так зори летние близки, Так вкрадчиво поют сверчки, Так пахнут липы от росы. И в сене тикают часы, А щели залиты луной, А за бревенчатой стеной, Во сне, как много лет назад, Считает листья старый сад. Глухой, на ощупь, робкий счет Все тот, а все-таки не тот... И всяк из вас, кто вслед за мной Свой угол посетит родной, Такую ж, может быть, точь-в-точь Здесь проведет однажды ночь. Наверно, так же будет он Взволнован за день, возбужден, Лежать, курить, как я сейчас. О детстве думая, о нас. О давних днях, о старине, О наших детях, о войне, О множестве людских путей, О славе Родины своей.

1939

Поездка в загорье

Сразу радугу вскинув, Сбавив солнечный жар, Дружный дождь за машиной Три версты пробежал. И скатился на запад, Лишь донес до лица Грустный памятный запах Молодого сенца. И повеяло летом, Давней, давней порой, Детством, прожитым где-то, Где-то здесь, за горой. Я смотрю, вспоминаю Близ родного угла, Где тут что: где какая В поле стежка была. Где дорожка... А ныне Тут на каждой версте И дороги иные, И приметы не те. Что земли перерыто, Что лесов полегло, Что границ позабыто, Что воды утекло!.. Здравствуй, здравствуй, родная Сторона! Сколько раз Пережил я заране Этот день, этот час... Не с нужды, как бывало —  Мир нам не был чужим, Не с котомкой по шпалам В отчий край мы спешим Издалека. А все же — Вдруг меняется речь, Голос твой, и не можешь Папиросу зажечь. Куры кинулись к тыну, Где-то дверь отперлась. Ребятишки машину Оцепляют тотчас. Двор. Над липой кудлатой Гомон пчел и шмелей, Что ж, присядем, ребята, Говорите, кто чей?.. Не имел на заметке И не брал я в расчет, Что мои однолетки Нынче взрослый народ. И едва ль не впервые Ощутил я в душе, Что не мы молодые, А другие уже. Сколько белого цвета С липы смыло дождем. Лето, полное лето, Не весна под окном. Тень от хаты косая Отмечает полдня. Слышу, крикнули: — Саня! Вздрогнул, нет — не меня. И друзей моих дети Вряд ли знают о том, Что под именем этим Бегал я босиком. Вот и дворик и лето, Но все кажется мне, Что Загорье не это, А в другой стороне... Я окликнул не сразу Старика одного. Вижу, будто бы Лазарь. — Лазарь! — Я за него... Присмотрелся — и верно: Сед, посыпан золой Лазарь, песенник первый, Шут и бабник былой. Грустен. — Что ж, мое дело, Годы гнут, как медведь. Стар. А сколько успело Стариков помереть... Но подходят, встречают На подворье меня, Окружают сельчане, Земляки и родня. И знакомые лица, И забытые тут.  — Ну-ка, что там в столице? Как там наши живут? Ни большого смущенья, Ни пустой суеты, Только вздох в заключенье: — Вот приехал и ты... Знают: пусть и покинул Не на шутку ты нас, А в родную краину, Врешь, заедешь хоть раз... Все Загорье готово Час и два простоять, Что ни речь, что ни слово То про наших опять. За недолгие сроки Здесь прошли-пролегли Все большие дороги, Что лежали вдали. И велик, да не страшен Белый свет никому. Всюду наши да наши, Как в родимом дому. Наши вверх по науке, Наши в дело идут. Наших жителей внуки Только где не растут! Подрастут ребятишки, Срок пришел — разбрелись. Будут знать понаслышке, Где отцы родились. И как возраст настанет Вот такой же, как мой, Их, наверно, потянет Не в Загорье домой. Да, просторно на свете От крыльца до Москвы. Время, время, как ветер, Шапку рвет с головы... — Что ж, мы, добрые люди, Ахнул Лазарь в конце, Что ж, мы так-таки будем И сидеть на крыльце? И к Петровне, соседке, В хату просит народ. И уже на загнетке[21] Сковородка поет. Чайник звякает крышкой, Настежь хата сама. Две литровки под мышкой Молча вносит Кузьма. Наш Кузьма неприметный, Тот, что из году в год, Хлебороб многодетный, Здесь на месте живет. Вот он чашки расставил, Налил прежде в одну, Чуть подумал, добавил, Поднял первую: — Ну! Пить — так пить без остатку, Раз приходится пить... И пошло по порядку, Как должно оно быть. Все тут присказки были За столом хороши. И за наших мы пили Земляков от души. За народ, за погоду, За уборку хлебов, И, как в старые годы, Лазарь пел про любовь. Пели женщины вместе, И Петровна — одна. И была ее песня Старина-старина. И она ее пела, Край платка теребя, Словно чье-то хотела Горе взять на себя. Так вот было примерно. И покинул я стол С легкой грустью, что первый Праздник встречи прошел; Что, пожив у соседей, Встретив старых друзей, Я отсюда уеду Через несколько дней. На прощанье помашут Кто платком, кто рукой. И поклоны всем нашим Увезу я с собой. Скоро ль, нет ли, не знаю, Вновь увижу свой край. Здравствуй, здравствуй, родная Сторона. И — прощай!..

1939

* * *

Рожь, рожь... Дорога полевая Ведет неведомо куда. Над полем низко провисая, Лениво стонут провода. Рожь, рожь — до свода голубого, Чуть видишь где-нибудь вдали, Ныряет шапка верхового, Грузовичок плывет в пыли. Рожь уродилась. Близки сроки, Отяжелела и на край Всем полем подалась к дороге, Нависнула — хоть подпирай. Знать, колос, туго начиненный, Четырехгранный, золотой, Устал держать пуды, вагоны, Составы хлеба над землей.

1939

Женитьба шофера

Все ровесники-ребята, Все товарищи женаты, Все женаты, а шофер Одинокий до сих пор. И всему тому причина За рулем шофер чуть свет. Не стоит ни дня машина, Рад жениться — часу нет. Дни и месяцы минуют, А шоферу жизнь — не жизнь. — Вот закончим посевную Мойся в бане и женись! За дорогою дорога, Перевозки день за днем. — Потерпи еще немного, Только сено уберем. От поры к поре горячей. Скошен луг — поспела рожь. — Погоди, брат, а иначе Всю кампанию сорвешь. Ждет да терпит малый честный: Отказаться как же вдруг? Третью за лето невесту Упустил уже из рук. Видит сам: дела ни к черту, Нет кампаниям конца. Подкатил к своей четвертой, Развернулся у крыльца. Надавил рожок сигнальный... Да — так да, а нет — так нет. Заявил официально: Точка. Едем в сельсовет. Все ровесники-ребята, Все товарищи женаты. Все женаты, и шофер, Говорят, женат с тех пор.

1939

Дед данила в лес идет

Неизменная примета, Что самой зиме черед, В шубу, в валенки одетый, Дед Данила в лес идет. Ходит по лесу тропою, Ищет понизу на глаз: Что ни самое кривое, То ему и в самый раз. Подыскать дубок с коленцем, Почуднее что-нибудь, Ловко вырубить поленце, Прихватить — и дальше в путь. Дело будто бы простое, Но недаром говорят: Как пойдешь искать прямое То кривое все подряд, А пойдешь искать кривое Все прямое аккурат. Нарубил дубья Данила —  Добрый на зиму запас, Чтобы чем заняться было В долгий вечер, в поздний час. Не прошел большой науки, Плотник — все же не столяр, Но от скуки — на все руки, Чтоб верстак не зря стоял. Чуть нужда — к Даниле сразу Конюх, сторож, кладовщик. Крюк ли, обруч — нет отказу, Санки, грабли — рад старик. Ничего не жаль Даниле И запаслив и не скуп. Только любит, чтоб спросили У него про клен и дуб. До того Даниле любо Вновь подробно изложить, Что нельзя, мол, жить без дуба, А без клена можно жить; Что не может клен для сруба Так, как дуб, столбом служить. Что береза — клену впору Тот же слой и тот же цвет. Но не может быть и спору, Что замены дубу нет. Дуб — один. На то и слово: Царь дерев. Про то и речь. Правда, лист хорош кленовый Хлеб сажать хозяйке в печь. И давно ли это было Год назад, не то вчера Так не так, а деду, мило Вспомнить эти вечера. Ходит он неутомимый, И желательно ему, Чтоб и в нынешнюю зиму Разговор вести любимый За работою в дому. Крепок дуб, могуча сила, Но и дубу есть свой век. Дубу, — думает Данила, А Данила — человек. Ходит старый, гаснет трубка, Остановка, что ни шаг. Ходит, полы полушубка Подоткнувши под кушак. Лес притихнул. Редко-редко Белка поверху стрельнет, Да под ней качнется ветка. Лист последний упадет. И как будто в сон склонило. День к концу. Пора назад. Вышел из лесу Данила Мухи белые летят. С рукава снежинку сдунул. Что-то ноша тяжела. "Вот зима пришла, — подумал, Постоял. — За мной пришла". Час придет — и вот он сляжет. И помрет. Ну что ж! Устал. И, наверно, кто-то скажет: Дед Данила дуба дал. Шутка издавна известна. Шутка — шуткой. А дубье Нарубил — неси до места. Дослужи, Данила, честно, Дальше дело не твое.

1939

* * *

День пригреет — возле дома Пахнет позднею травой, Яровой, сухой соломой И картофельной ботвой. И хотя земля устала, Все еще добра, тепла: Лен разостланный отава У краев приподняла. Но уже темнеют реки, Тянет кверху дым костра. Отошли грибы, орехи. Смотришь, утром со двора Скот не вышел. В поле пусто. Белый утренник зернист. И свежо, морозно, вкусно Заскрипел капустный лист. И за криком журавлиным, Завершая хлебный год, На ремонт идут машины, В колеях ломая лед.

1939

Ленин и печник

В Горках знал его любой, Старики на сходку звали, Дети — попросту, гурьбой, Чуть завидят, обступали. Был он болен. Выходил На прогулку ежедневно. С кем ни встретится, любил Поздороваться душевно. За версту — как шел пешком Мог его узнать бы каждый. Только случай с печником Вышел вот какой однажды. Видит издали печник, Видит: кто-то незнакомый По лугу по заливному Без дороги — напрямик. А печник и рад отчасти, По-хозяйски руку в бок, Ведь при царской прежней власти Пофорсить он разве мог? Грядка луку в огороде, Сажень улицы в селе, Никаких иных угодий Не имел он на земле... — Эй ты,кто там ходит лугом! Кто велел топтать покос?! Да сплеча на всю округу И поехал, и понес. Разошелся. А прохожий Улыбнулся, кепку снял. — Хорошо ругаться можешь, Только это и сказал. Постоял еще немного, Дескать, что ж, прости, отец, Мол, пойду другой дорогой... Тут бы делу в конец. Но печник — душа живая, Знай меня, не лыком шит! Припугнуть еще желая: — Как фамилия? — кричит. Тот вздохнул, пожал плечами, Лысый, ростом невелик. — Ленин, — просто отвечает. — Ленин? — Тут и сел старик. День за днем проходит лето, Осень с хлебом на порог, И никак про случай этот Позабыть печник не мог. А по свежей по пороше Вдруг к избушке печника На коне в возке хорошем Два военных седока. Заметалась беспокойно У окошка вся семья. Входят гости: — Вы такой-то? Свесил руки: — Вот он я... — Собирайтесь! Взял он шубу, Не найдет, где рукава. А жена ему: — За грубость, За свои идешь слова... Сразу в слезы непременно, К мужней шубе — головой. — Попрошу, — сказал военный, Ваш инструмент взять с собой. Скрылась хата за пригорком. Мчатся санки прямиком. Поворот, усадьба Горки, Сад, подворье, белый дом. В доме пусто, нелюдимо, Ни котенка не видать. Тянет стужей, пахнет дымом, Ну овин — ни дать ни взять. Только сел печник в гостиной, Только на пол свой мешок Вдруг шаги, и дом пустынный Ожил весь, и на порог Сам, такой же, тот прохожий. Печника тотчас узнал: — Хорошо ругаться можешь, Поздоровавшись, сказал. И вдобавок ни словечка, Словно все, что было, — прочь. — Вот совсем не греет печка. И дымит. Нельзя ль помочь? Крякнул мастер осторожно, Краской густо залился. — То есть как же так нельзя? То есть вот как даже можно!.. Сразу шубу с плеч — рывком, Достает инструмент. — Ну-ка... Печь голландскую кругом, Точно доктор, всю обстукал. В чем причина, в чем беда Догадался — и за дело. Закипела тут вода, Глина свежая поспела. Все нашлось — песок, кирпич, И спорится труд, как надо. Тут печник, а там Ильич За стеною пишет рядом. И привычная легка Печнику работа. Отличиться велика У него охота. Только будь, Ильич, здоров, Сладим любо-мило, Чтоб, каких ни сунуть дров, Грела, не дымила. Чтоб в тепле писать тебе Все твои бумаги, Чтобы ветер пел в трубе От веселой тяги. Тяга слабая сейчас Дело поправимо, Дело это — плюнуть раз. Друг ты наш любимый... Так он думает, кладет Кирпичи по струнке ровно. Мастерит легко, любовно, Словно песенку поет... Печь исправлена. Под вечер В ней защелкали дрова. Тут и вышел Ленин к печи И сказал свои слова. Он сказал, — тех слов дороже Не слыхал еще печник: — Хорошо работать можешь, Очень хорошо, старик. И у мастера от пыли Зачесались вдруг глаза. Ну а руки в глине были Значит, вытереть нельзя. В горле где-то все запнулось, Что хотел сказать в ответ, А когда слеза смигнулась, Посмотрел — его уж нет... За столом сидели вместе, Пили чай, велася речь По порядку, честь по чести, Про дела, про ту же печь. Успокоившись немного, Разогревшись за столом, Приступил старик с тревогой К разговору об ином. Мол, за добрым угощеньем Умолчать я не могу, Мол, прошу, Ильич, прощенья За ошибку на лугу. Сознаю свою ошибку... Только Ленин перебил: — Вон ты что, — сказал с улыбкой, Я про то давно забыл... По морозцу мастер вышел, Оглянулся не спеша: Дым столбом стоит над крышей, То-то тяга хороша. Счастлив, доверху доволен, Как идет — не чует сам. Старым садом, белым полем На деревню зачесал... Не спала жена, встречает: — Где ты, как? — душа горит... — Да у Ленина за чаем Засиделся, — говорит...

1938—1940

Приложение ИЗ "Муравской тетради" А. Твардовского

В архиве А. Твардовского сохранилась рабочая тетрадь 1934 — 1935 годов, периода создания поэмы "Страна Муравия"[22].

Предлагаемые читателям наброски из этой тетради не вошли в текст поэмы. Одни из них были задуманы автором как эпизоды путешествия героя к стране Муравии, другие представляют собою его воспоминания и размышления.

Часть написанного вообще представляет заготовки, не потребовавшиеся автору в его работе. Другая часть, входившая в первые неопубликованные варианты глав поэмы, в дальнейшем была опущена, видимо, чтобы более сосредоточить внимание читателя на цели путешествия героя и на узловых происшествиях, составлявших, в то же время, сюжет поэмы.

Публикуемые наброски, несомненно, имеют и свою собственную художественную ценность и существенно дополняют и расширяют уже сложившееся представление о поэме Твардовского. Читатель вновь ощутит взволнованную атмосферу годов "великого перелома", когда переустройство деревенской жизни коснулось многих миллионов судеб.

(От составителя)

Выезд

Как говорится, не с добра На неизвестный срок Молчком уехал со двора Никита Моргунок. Когда бы ехал на базар Повел бы разговор. Когда бы в гости — бабу взял, Когда бы в лес — топор. Собрал кошелку да армяк, Дегтярку подвязал. Гадай как хочешь, так ли, сяк,  Хозяин не сказал. Занес вожжу, бочком присел И тронул Моргунок. И след зеленый по росе До поворота лег. Пошли привычные места На много верст кругом. Кусты, поля. И стук моста, Как скрип дверей, знаком. Глазам тепло, теснит в груди Себя не перемог. А на дороге впереди Сидит и ждет Волчок. "Домой, — кнутом ему грозя!, —  Кричит, и —  нипочем. Вернется, будто бы, назад  И —  снова за конем. Тогда Никита поманил: "Волчок, Волчок, Волчок!" И, не слезая, что есть сил Кнутом его ожег. Волчок залился у колес И брюхо поволок. И подогнал, дуги от слез Не видя, Моргунок. Собачий лай стоял окрест, Крик, гомон в поздний час. Не едут воры ночью в лес, Не нужен стал запас. Про все дела, про двор, про скот Хозяин позабыл. То на ночь уходил на сход, То смертным поем пил. И места не было в дому: Досталось одному За прадедов и правнуков Решать вопрос ему. Отец большой лошадник был, Сбивался на коня. Лет пять копил, Коня купил... Век не забуду дня. Сидим вот так, глядим — ведет, В чем дело — не поймем. А конь то задом упадет, То рухнет передком. Отец нагнется, обоймет, Поставит передок. А конь тогда, наоборот, Сидит без задних ног. Выходит, помню, дед во двор, На лошадь ту глядит в упор. Взглянул, вздохнул. "Едрит-кудрит... Ты дай ей в морду!" — Говорит. А конь стоит, не ест, не пьет, Подует ветер — упадет. Отец на чурке у крыльца Присел. Кругом народ. Трясутся плечи у отца, Как маленький ревет...

* * *

Посыпанные иголочками На холмике у реки Под елочками-сосеночками Песчаные бугорки. Лежат там старые жители, Махнув на весь свет рукой. Жизни они не видели И знать не знают другой.

ПЕЧНИК

Тихо в бороду свищет Никита, По усадьбе один бредет. На отлете в срубе покрытом Бабьим голосом кто-то поет. Заглянул он в створки пустые, Видит, печку кладет печник. Со слезинкой глаза голубые, И большое радушие в них. Он поет, обрызганный глиной, И Никиту манит рукой, И, закончив припевок длинный, "Здравствуй, здравствуй, — сказал, — дорогой." "Что ж, в колхозе?" — спросил Никита. — Нет, пока еще нет, сынок. Вот уж скоро семьдесят лет Не в колхозе, и горя нет. — А богатство, гляди-ка, у них!.. — Ну ты, что! — замахал печник. —  Не в богачестве счастье, сынок. Был бы хлеба кусок, Да водицы глоток, Да изба с потолком, Да старуха под боком. Я, сынок, тебе вот что скажу, Лет полсотни по свету хожу. Не дал бог мне здоровой семьи: Незадачные детки мои. Первый разумом слаб, а другой Не владеет правой рукой. А старуха глазами убога —  По стене идет до порога. Три калеки, сынок, у меня... И хожу до последнего дня. До последнего в жизни дыхания Добываю на всех пропитание. А под праздник расчет получу, В лапти — скок! — и домой полечу. Прилетаю к ночи домой, Тут и, Господи боже ты мой, Тут и праздник у нас, и престол, Тут сажу я старуху за стол. А обапол садятся сыны Сын — с одной стороны, Сын — с другой стороны. Вместе детки сидят и родители. И большие мы песен любители. И сидим мы вот так за столом, И любимую нашу поем. Как сижу за решеткой я в темнице сырой, Подлетает к решетке орел молодой. Он зовет меня взглядом, зовет криком своим, Он мне вымолвить хочет: давай улетим. Полетим мы, товарищ, в далекие края, Где счастливая доля, удача твоя. В хороший золотой денек Лугами, лозняком Шагал Никита Моргунов На церковь прямиком. Зубчатый лес темнел вдали, Кучнели облака. И нитки белые плыли. Плыли издалека. И все, что думал, что смотрел, Смешалось, точно сон. А хлеб, он вырос и созрел И хлебом пахнет он. Село. Ограда. Все как встарь. Молись, кому не лень. Но в сторожа небось звонарь Пошел за трудодень. Поповский домик. Сельсовет. Обшарпанный порог. И запах памятный тех лет Махорки, паленых газет И грязи от сапог. И в комнате, один душой, Парнишка за столом, Сидит и пишет, как большой, И ноги босиком. — Тебе Петрова? Нет его. Должно быть, на гумне... А что касается чего, То обратись ко мне. Любой вопрос и всякий факт Через меня идет: Рожденья акт, и смерти акт. И от жены развод. Могу с одною развести, С другою записать. И номер в книгу занести, И припаять печать...

* * *

На взгорье селенье встало, У самой реки погост. Коротко стукнул старый, Сдвинутый набок мост. Деревня. Плетень поломан, Изба с отбитым углом. Мох, дерева да солома Соломенная кругом. И всё — дворы, огороды, Куриная пыль у ворот Как было многие годы, Так было еще в тот год. А дальше белели стены, Сосновой несло смолой, Кипели опилки пеной Под [шаркающей] пилой {1}. Меж белых ложилось черное Под крышей, что звон оно, Сухое и закопченное Со старых дворов бревно. И видимо, что не на год, На добрые сорок лет По бревнышку бревна лягут. И помину больше нет. Растет с четырех углов Двор новый на сто голов. Отделанный сруб золотой Налей по окна водой, И если где потечет Работа не в счет. Курчавой стружкой забитый, Старик по лесам идет. — Колхозник? — кричит Никита. — Ого, — отвечает тот. На широкий солнечный скат Выбегал малолетний сад. А выгоном вдоль ограды По улице по прямой Бредет, колыхаясь, стадо. На полдень идет домой. Шагает за стадом сытым Пастух, как Наполеон. — Колхозник? — кричит Никита. — А что ж, — отвечает он. По пояс скрытые лугом, От кустиков у реки Ведут прокос полукругом Бабы и мужики. В рубахе, прилипшей к лопаткам, Тяжело, с перерывом дыша, От соленого да с устатку Пил косарь из ковша. — Что ж, колхозник? — спросил Никита. Тот все пил, и тряслась борода. Серебром осыпалась вода, И когда напился, тогда Вытер лоб молодой непокрытый, Улыбнулся и крякнул: " Да-а!.."

1934 — 1936

О "Стране Муравии"

"Страну Муравию" я написал в 1934 — 1936 году, и ее первое отдельное издание вышло в 1936 году в Смоленском издательстве.

Жил я тогда в Смоленске, областном центре моего родного края, учился в педагогическом институте и, одновременно, сотрудничал в местных газетах: "Рабочем пути" и "Смоленской деревне".

Эта поэма была пятой моей книгой. Я до нее издал уже поэмы "Путь к социализму" и "Вступление", книжку прозы "Дневник председателя колхоза" и "Сборник стихов". Все это было посвящено исключительно занимавшей меня тогда тематике колхозного строительства. Я много ездил в качестве газетного работника, писал корреспонденции, очерки, статьи, стихи и рассказы. Во всех тогдашних делах деревни я разбирался порядочно, — не только потому, что сам происходил из деревни, но особенно потому, что все происходившее там в годы "великого перелома" составляло для меня самый острый интерес и задачу жизни. Эта революция в сельском хозяйстве, во всем жизненном укладе миллионов явилась для меня в юности примерно тем, чем для старшего поколения наших людей были Великая Октябрьская социалистическая революция и гражданская война. Все написанное и напечатанное в эти годы, а также мои рабочие записи и незаписанные впечатления поездок, встреч и т. п. — все это было как бы подготовкой к "Стране Муравии".

Но задумал я эту вещь под непосредственным воздействием извне, она была мне подсказана А. А. Фадеевым, хотя эта подсказка не была обращена ко мне лично и не имела в виду жанр поэмы. Началом своей работы над "Муравией", первым приступом к ней я считаю 1 октября 1934 года, когда я занес в свой дневник следующую выписку из появившейся в печати речи Фадеева: "Возьмите 3-й том "Брусков" — "Твердой поступью". Там есть одно место о Никите Гурьянове, середняке, который, когда организовали колхоз, не согласился идти в колхоз, запряг клячонку и поехал на телеге по всей стране искать, где нет индустриализации и коллективизации. Он ездил долго, побывал на Днепрострое, на Черноморском побережье, все искал места, где нет колхоза, нет индустрии, — не нашел. Лошаденка похудела, он сам осунулся и поседел. Оказалось, что у него нет другого пути, кроме колхозного, и он вернулся к себе в колхоз в тот самый момент, как председатель колхоза возвращался домой из какой-то командировки на аэроплане.

Все это рассказано Панферовым на некольких страничках среди другого незначительного материала. А между тем можно было бы всего остального не писать, а написать роман именно об этом мужике, последнем мелком собственнике, разъезжающем по стране в поисках угла, где нет коллективного социалистического труда, и вынужденного воротиться в свой колхоз — работать со всеми. Если внести сюда элементы условности (как в приключениях Дон Кихота), заставить мужика проехать на клячонке от Черного моря до Ледовитого океана и от Балтийского моря до Тихого океана, из главы в главу сводить его с различными народностями и национальностями, с инженерами и учеными, с аэронавигаторами и полярными исследователями, — то, при хорошем выполнении, получился бы роман такой силы обобщения, который затмил бы "Дон-Кихота", ибо превращение ста милионов собственников в социалистов более серьезное дело, чем замена феодалов буржуазией". Значение этого совета и призыва старшего писателя было, конечно, не в том, чтобы я так-таки и вознамерился написать произведение, которое затмило бы "Дон-Кихота". Кстати сказать, это выражение Фадеева — отголосок наивной "теории" "догнать и перегнать классиков", имевшей хождение в те годы в литературных кругах. Дело было просто в том, что я очень горячо воспринял возможность этого сюжета, взятого из книги одного писателя и изложенного в таком духе другим писателем, для выражения того личного жизненного материала, которым я располагал в избытке, для осуществления настоятельной потребности, одолевавшей тогда меня: рассказать, что я знаю о крестьянине и колхозе. Эта история замысла "Муравии", на мой взгляд, имеет некоторый интерес, хотя бы как один из примеров многообразных связей и взаимовлияний в нашей советской литературе. Мною для "Страны Муравии" был взят этот сюжетный мотив (мужик, отправляющийся на своем коне в поиски страны, где нет колхозов), хотя далеко не в том плане обширного романа-путешествия, как толковал его Фадеев. Кроме того, взято название "Страна Муравия" — так у Панферова названа страна, которую искал Никита Гурьянов. Совпадает также имя моего героя с именем Гурьянова, фамилия же — Моргунок — это прозвище одного крестьянина, жившего в соседней деревне, приятеля моего отца.

Что же такое в изначальном смысле этих слов "Страна Муравия"? Я получаю от читателей и особенно от учащихся средней школы и преподавателей родного языка и литературы много писем с просьбой пояснить это слово или подтвердить те догадки и толкования, которые предлагались в этих письмах. Примерно: не есть ли это Моравия, Область, расположенная в Чехословакии? Не один ли у этого слова корень со словом "муравей" и не символизирует ли оно дружную коллективную работу и жизнь, подобную муравьиной семье? Не происходит ли оно от слова "мурава" — трава-мурава, рождая представление о весенней благодатной зелени травы и всходов? Мне кажется, что последнее предположение не противоречит духу и смыслу этого наименования, но слово Муравия, вообще говоря, не выдумано. Оно взято из крестьянской мифологии и означает скорее всего некую конкретизацию вековечной мужицкой мечты, мечтаний и легендарных слухов о "вольных землях", о благодатных далеких краях, где текут молочные реки в кисельных берегах и т. п.

Происхождение названия "Муравия" от слова мурава (трава) подтверждается и заметками в Большой советской энциклопедии и у "Брокгауза и Ефрона", на которые мне указал мой земляк — старый литератор Н. С. Каржанский. Там, между прочим, сказано: "Муравский шлях — один из главных путей, которым пользовались крымские татары в XVI — XVII вв., совершая набеги на Русское государство. Муравский шлях шел от Перекопа к Туле по безлюдной, поросшей травой (муравой) степи, минуя переправы через большие реки..." (БСЭ); "На месте его и теперь существует большая проезжая дорога, называемая до сих пор у г. Ливен Муравкою" ("Брокгауз и Ефрон"). Любопытно отметить, что в китайском переводе эта моя поэма названа "Страною зеленой свежести".

 Сознанию Моргунка, как и сознанию Панферовского героя в указанном эпизоде его книги, Муравия представляется страной мужицкого, хуторского собственнического счастья в противоположность колхозу, как такому устройству жизни, где человек будто бы лишен "независимости", "самостоятельности", где "всех стригут под один гребешок", как это внушали среднему крестьянину в первые годы коллективизации враждебные ей люди кулаки и подкулачники. Возвращение Моргунка, убедившегося на фактах новой действительности, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхоза, придавало наименованию "Страна Муравия" уже новый смысл — Муравия как та "страна", та колхозная счастливая жизнь, которую герой обретает в результате своих поисков. Кстати, Борис Полевой сообщил мне, что в Сосновоборском районе Пензенской области до недавней поры укрупнения колхозов существовал колхоз "Страна Муравия". Наименование это было присвоено колхозу, во главе которого стоял местный учитель, по-видимому, в конце тридцатых годов, в связи с появлением в печати "Страны Муравии".

1953 — 1959

Примечания

1

Ремень, коим стягивают хомутные клешни, под шеей лошади.

(обратно)

2

Мазница, посудина с дегтем в дорогу, для смазки осей.

(обратно)

3

ОГЛОБЛЯ ж. оглобень м. пск. твер. одна из двух жердей, надетых одним концом на ось повозки, служащих для запряжки лошади в корень. 

(обратно)

4

ТЮРЯ, тюра, тюрька ж.— самая простая еда: хлеб или сухари, корки, покрошенные в воде с солью; хлебная окрошка на квасу, иногда с луком. 

(обратно)

5

ЛЕМЕХ, лемеш м., костр. лемех, сошник у плуга, нога плуга. 

(обратно)

6

От МГЛА ж. помраченье воздуха, испарения, сгущающие воздух, делающие его тусклым, мало прозрачным. 

(обратно)

7

Прошел 

(обратно)

8

Достаток 

(обратно)

9

Зелень ж. мн. зеленя — все, что одето листьями, лиственая одежда всего растительного царства, — древесная. листва: — огородная, овощи, собств. листья, ботва; — полевая, злак, трава; озимь 

(обратно)

10

Межа ж. черта, разделяющая две плоскости, особенно применяется к поверхности земли, ко владенью; рубеж, грань, граница, стык, раздел. 

(обратно)

11

Квашня 

(обратно)

12

ОНУЧА ж. часть обуви, обвертка на ногу, замест чулков, под сапоги и лапти; портянки, подвертки.

(обратно)

13

ЛЫКО ср. лычко или мн. лики, лыка, молодой луб, волокнистое, неокрепшее подкорье, со всякого дерева (под корою луб; под ним мезга, под нею блонь, молодая древесина). Подкорье молодой липы, идущее у нас особ. на лапти

(обратно)

14

ГУЖ м. петля, веночек, кольцо, калачик, мочка, глухая привязь. | В упряжи, кожаная глухая петля, укрепленная в хомутных клешнях

(обратно)

15

Рычаг, перевес для подъема воды и пр.

(обратно)

16

Костра, кастеря, кастрика — жесткая кора растений, годных для пряжи льна, конопли.

(обратно)

17

КОЧЕДЫК, КОЧАДЫК м. — лапотное шило, свайка.

(обратно)

18

Копыл — лапотная колодка.

(обратно)

19

Лядо ср. вор. кур. — пустошь, заросль, покинутая и заросшая лесом земля.

(обратно)

20

Копец — (твер.) — межевой знак.

(обратно)

21

Загнет, загнета ж. загнеть, загнетка, (моск.) загнивка — заулок на шестке руской печи, обычно левый, ямка на передпечье, куда сгребается жар.

(обратно)

22

В тетради пометка автора: "Проба начала".

(обратно)

Комментарии

1

В строке зачеркнуто "шаркающей". Видимо, автор собирался подыскать другое определение. — М. Т.

(обратно)

Оглавление

Страна Муравия Поэма 

  Глава 1

  Глава 2.

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5  

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Сельская хроника Стихотворения

Тракторный выезд. (Из поэмы "Путь к социализму")

Гость

Бубашка

Братья

Хозяин

Усадьба

Мужичок горбатый

Новое озеро

Смоленщина

Рассказ председателя колхоза

Встреча

Подруги

Катерина

Невесте

Сын

Размолвка

Песня

Путник

Станция починок

Ледоход

В поселке

Шофер

Дорога

Прощание

Мать и сын

Соперники

Матери

Перед дождем

Как Данила помирал 

Про Данилу 

Еще про Данилу 

Дед Данила в бане  

Ивушка  

На свадьбе

Сверстники

Мать и дочь

Полина

Случаи на дороге

Семья кузнеца.

Про теленка

За тысячу верст...

Сельское утро

Дети

На старом дворище

На хуторе загорье

Друзьям

Поездка в загорье

Женитьба шофера

Дед данила в лес идет

Ленин и печник

Приложение ИЗ "Муравской тетради" А. Твардовского

1