«Том 6. Стихотворения»

Андрей Белый Собрание сочинений в шести томах Том 6. Стихотворения

Урна

Посвящаю эту книгу Валерию Брюсову

Разочарованному чужды

Все обольщенья прежних дней…

Баратынский

В. Брюсову

Поэт («Ты одинок. И правишь бег…»)

Ты одинок. И правишь бег Лишь ты один — могуч и молод — В косматый дым, в атласный снег Приять вершин священный холод. В горах натянутый ручей Своей струею серебристой Поет — тебе: и ты — ничей — На нас глядишь из тучи мглистой. Орел вознесся в звездный день И там парит, оцепенелый. Твоя распластанная тень Сечет ледник зеркально-белый. Закинутый самой судьбой Над искристым и льдистым пиком, Ты солнце на старинный бой Зовешь протяжным, вольным криком. Полудень: стой — не оборвись, Когда слетит туманов лопасть, Когда обрывистая высь Разверзнет под тобою пропасть. Но в море золотого льда Падет бесследно солнце злое. Промчатся быстрые года И канут в небо голубое.

1904

Москва

Созидатель

Грустен взор. Сюртук застегнут. Сух, серьезен, строен, прям — Ты над грудой книг изогнут, Труд несешь грядущим дням. Вот бежишь: легка походка; Вертишь трость — готов напасть. Пляшет черная бородка, В острых взорах власть и страсть. Пламень уст — багряных маков — Оттеняет бледность щек. Неизменен, одинаков, Режешь времени поток. Взор опустишь, руки сложишь… В мыслях — молнийный излом. Замолчишь и изнеможешь Пред невеждой, пред глупцом. Нет, не мысли, — иглы молний Возжигаешь в мозг врага. Стройной рифмой преисполни Вихрей пьяные рога, Потрясая строгим тоном Звезды строящий эфир… Где-то там… за небосклоном Засверкает новый мир; — Там за гранью небосклона — Небо, небо наших душ: Ты его в земное лоно Рифмой пламенной обрушь. Где-то новую туманность Нам откроет астроном: — Мира бренного обманность — Только мысль о прожитом. В строфах — рифмы, в рифмах — мысли Созидают новый свет… Над душой твоей повисли Новые миры, поэт. Всё лишь символ… Кто ты? Где ты?.. Мир — Россия — Петербург — Солнце — дальние планеты… Кто ты? Где ты, демиург?.. Ты над книгою изогнут, Бледный оборотень, дух… Грустен взор. Сюртук застегнут. Горд, серьезен, строен, сух.

Март 1904

Москва

Маг («Упорный маг, постигший числа…»)

Упорный маг, постигший числа И звезд магический узор. Ты — вот: над взором тьма нависла… Тяжелый, обожженный взор. Бегут года. Летят: планеты, Гонимые пустой волной, — Пространства, времена… Во сне ты Повис над бездной ледяной. Безводны дали. Воздух пылен. Но в звезд разметанный алмаз С тобой вперил твой верный филин Огонь жестоких, желтых глаз. Ты помнишь: над метою звездной Из хаоса клонился ты И над стенающею бездной Стоял в вуалях темноты. Читал за жизненным порогом Ты судьбы мира наизусть… В изгибе уст безумно строгом Запечатлелась злая грусть. Виси, повешенный извечно, Над темной пляской мировой, — Одетый в мира хаос млечный, Как в некий саван гробовой. Ты шел путем не примиренья — Люциферическим путем. Рассейся, бледное виденье, В круговороте бредовом! Ты знаешь: мир, судеб развязка. Теченье быстрое годин — Лишь снов твоих пустая пляска; Но в мире — ты, и ты — один, Всё озаривший, не согретый, Возникнувший в своем же сне… Текут года, летят планеты В твоей несчастной глубине.

1904,1908

Москва

Встреча

Туманы, пропасти и гроты… Как в воздух, поднимаюсь я В непобедимые высоты, Что надо мной и вкруг меня. Как в воздухе, в луче эфирном Вознесся белоснежный пик, И от него хрустальным фирном Слетает голубой ледник… У ледяного края бездны Провеял облак ледяной: Мгла дымная передо мной… Ударился о жезл железный Мой посох бедный, костяной: И кто-то темный из провала Выходит, пересекши путь, И острое вонзилось жало В мою взволнованную грудь… Раскатам мстительного смеха, Раскатам бури снеговой Ответствует громами эхо… И катится над головой — Тяжеловесная лавина, Но громовой, летящий ком Оскаленным своим жерлом Съедает мертвая стремнина. Глухие стоны урагана Упали в пасти пропастей, Скользнули на груди моей, Свиваясь, лопасти тумана, Над осветленной крутизной Истаяв ясными слезами… И кто же! — брат передо мной С обезумевшими очами — Склонился, и железный свой Он поднял жезл над головой… Так это — ты?.. Но изумленный, Безгневный, улыбнулся лик; И жезл упал окровавленный На звонкий, голубой ледник. «Высоких искусов науку И марева пустынных скал Мы поняли», — ты мне сказал: Братоубийственную руку Я радостно к груди прижал… Пусть шел ты от одной долины, Я — от другой (мой путь иной): — Над этой вечной крутизной На посох бедный, костяной Ты обменял свой жезл змеиный. Нам с высей не идти назад: Мы смотрим на одни вершины, Мы смотрим на один закат, На неба голубые степи; — И, как безгрешные венцы, Там ледяных великолепии Блистают чистые зубцы. Поэт и брат! В заре порфирной Теперь идем — скорей, туда — В зеркальные чертоги льда Хрустальною дорогой фирна.

1909

Бобровка

Зима

Зима

М.А. Волошину

Снега синей, снега туманней; Вновь освеженной дышим мы. Люблю деревню, вечер ранний И грусть серебряной зимы. Лицо изрежет ветер резкий, Прохлещет хладом в глубь аллей; Ломает хрупкие подвески Ледяных, звонких хрусталей. Навеяв синий, синий иней В стеклянный ток остывших вод, На снежной, бархатной пустыне Воздушный водит хоровод. В темнеющее поле прыснет Вечерний, первый огонек; И над деревнею повиснет В багровом западе дымок; Багровый холод небосклона; Багровый отблеск на реке… Лениво каркнула ворона; Бубенчик звякнул вдалеке. Когда же в космах белых тонет В поля закинутая ель, Сребро метет, и рвет, и гонит Над садом дикая метель, — Пусть грудой золотых каменьев Вскипит железный мой камин: Средь пламенистых, легких звеньев Трескучий прядает рубин. Вновь упиваюсь, беспечальный, Я деревенской тишиной; В моей руке бокал хрустальный Играет пеной кружевной. Вдали от зависти и злобы Мне жизнь окончить суждено. Одни суровые сугробы Глядят, как призраки, в окно. Пусть за стеною, в дымке блеклой, Сухой, сухой, сухой мороз, — Слетит веселый рой на стекла Алмазных, блещущих стрекоз.

1907

Петровское

Ссора («Год минул встрече роковой…»)

1

Год минул встрече роковой, Как мы, любовь лелея, млели, Внимая вьюге снеговой, Как в рыхлом пепле угли рдели. Над углями склонясь, горишь Ты жарким, ярким, дымным пылом; Ты не глядишь, не говоришь В оцепенении унылом. Взгляни чуть теплится огонь; В полях пурга пылит и плачет; Над крышею пурговый конь, Железом громыхая, скачет. Устами жгла давно ли ты До боли мне уста, давно ли, Вся опрокинувшись в цветы Желтофиолей, роз, магнолий. И отошла… И смотрит зло В тенях за пламенной чертою. Омыто бледное чело Волной волос, волной златою. Почерк воздушный цвет ланит. Сомкнулись царственные веки. И всё твердит, и всё твердит: «Прошла любовь», — мне голос некий. В душе не воскресила ты Воспоминанья бурь уснувших… Но ежели забыла ты Знаменованья дней минувших, — И ежели тебя со мной Любовь не связывает боле, — Уйду, сокрытый мглой ночной, В ночное, в ледяное поле: Пусть ризы снежные в ночи Вскипят, взлетят, как брошусь в ночь я, И ветра черные мечи Прохладным свистом взрежут клочья. Сложу в могиле снеговой Любви неразделенной муки… Вскочила ты, над головой Свои заламывая руки.

1907

Москва

2

Над крышею пурговый конь Пронесся в ночь… А из камина Стреляет шелковый огонь Струею жалящей рубина. «Очнись: ты спал, и я спала…» Не верю ей, сомненьем мучим. Но подошла, не обожгла Лобзаньем пламенно текучим. «Люблю, не уходи же — верь!..» А два крыла в углу тенистом Из углей красный, ярый зверь Рассеял в свете шелковистом. А в окна снежная волна Атласом вьется над деревней: И гробовая глубина Навек разъята скорбью древней… Сорвав дневной покров, она Бессонницей ночной повисла — Без слов, без времени, без дна, Без примиряющего смысла.

1908

Москва

Я это знал

В окне: там дев сквозных пурга, Серебряных, — их в воздух бросит; С них отрясает там снега, О сучья рвет; взовьет и носит. Взлетят и дико взвизгнут в ночь, Заслышав черных коней травлю. Печальных дум не превозмочь. Я бурю бешеную славлю. Когда пойду в ночную ярь, Чтоб кануть в бархате хрустящем, Пространство черное, ударь, — Мне в грудь ударь мечом разящим. Уснувший дом. И мы вдвоем. Пришла: «Я клятвы не нарушу!..» Глаза: но синим, синим льдом Твои глаза зеркалят душу. Давно всё знаю наизусть. Свершайся, роковая сказка! Безмерная, немая грусть! Холодная, немая ласка! Так это ты (ужель, ужель!), Моя серебряная дева (Меня лизнувшая метель В волнах воздушного напева), Свивая нежное руно, Смеясь и плача над поэтом, — Ты просочилась мне в окно Снеговым, хрупким белоцветом? Пылит кисеи кисейный дым. Как лилия, рука сквозная… Укрой меня плащом седым, Приемли, скатерть ледяная. Заутра твой уснувший друг Не тронется зеркальным телом. Повиснет красный, тусклый крут На облаке осиротелом.

1908

Москва

Весна («Уж оттепельный меркнет день…»)

Уж оттепельный меркнет день. Уж синяя на снеге тень. Как прежде, у окна вдвоем Попыхиваем огоньком. Мгла пепельный свой сеет свет. Уехала она… Но нет — Не примиренье, не забвенье В успокоенье чую я. Из зеркала, грустя, отображенье — Из зеркала кивает на меня. И полосы багровые огня, И отблески далекие селенья, — Истома улетающего дня… Рояль… Ревнивое забвенье. Я говорю себе: «Друг, взор полуживой закрои: Печален кругозор сырой, Печален снеговой простор, И снеговой сосновый бор, И каркающий в небе грач, И крыши отсыревших дач, И станционный огонек, И плачущий вдали рожок…»

1908

Москва

Воспоминание («Декабрь… Сугробы на дворе…»)

Декабрь… Сугробы на дворе… Я помню вас и ваши речи; Я помню в снежном серебре Стыдливо дрогнувшие плечи. В марсельских белых кружевах Вы замечтались у портьеры: Кругом на низеньких софах Почтительные кавалеры. Лакей разносит пряный чай… Играет кто-то на рояли… Но бросили вы невзначай Мне взгляд, исполненный печали. И мягко вытянулись, — вся Воображенье, вдохновенье, — В моих мечтаньях воскреся Невыразимые томленья; И чистая меж нами связь Под звуки гайдновских мелодий Рождалась… Но ваш муж, косясь, Свой бакен теребил в проходе…

* * *

Один — в потоке снеговом… Но реет над душою бедной Воспоминание о том, Что пролетело так бесследно.

Сентябрь 1908

Петербург

В поле

Чернеют в далях снеговых Верхушки многолетних елей Из клокотаний буревых Сквозных, взлетающих метелей. Вздыхающих стенаний глас, Стенающих рыданий мука: Как в грозный полуночи час Припоминается разлука! Непоправимое мое Припоминается былое… Припоминается ее Лицо холодное и злое. Пусть вечером теперь она К морозному окну подходит И видит: мертвая луна… И волки, голодая, бродят В серебряных, сквозных полях; И синие ложатся тени В заиндевевших тополях; И желтые огни селений, Как очи строгие, глядят, Как дозирающие очи; И космы бледные летят В пространства неоглядной ночи. И ставни закрывать велит… Как пробудившаяся совесть, Ей полуночный ветр твердит Моей глухой судьбины повесть. Прости же. тихий уголок, Тебя я покидаю ныне… О, ледени, морозный ток. В морозом скованной пустыне!..

1907

Париж

Совесть

Я шел один своим путем; В метель застыл я льдяным комом… И вот в сугробе ледяном Они нашли меня под домом. Им отдал все, что я принес: души расколотой сомненья, Кристаллы дум, алмазы слез, И жар любви, и песнопенья, И утро жизненного дня. Но стал помехой их досугу. Они так ласково меня Из дома выгнали на вьюгу. Непоправимое мое Воспоминается былое… Воспоминается ее Лицо холодное и злое… Прости же, тихий уголок, Где жег я дни в бесцельном гимне! Над полем стелется дымок. Синеет в далях сумрак зимний. Мою печаль, и пыл, и бред Сложу в пути осиротелом: И одинокий, робкий след, Прочерченный на снеге белом, — Метель со смехом распылит. Пусть так: немотствует их совесть, Хоть снежным криком ветр твердит Моей глухой судьбины повесть. Покоя не найдет они: Пред ними протекут отныне Мои засыпанные дни В холодной, в неживой пустыне… Всё точно плачет и зовет Слепые души кто-то давний: И бледной стужей просечет Окно под пляшущею ставней.

1907

Париж

Раздумье («Пылит и плачется: расплачется пурга…»)

Пылит и плачется: расплачется пурга. Заря багровая восходит на снега. Ты отошла: ни слова я… Но мгла Легла суровая, свинцовая — легла. Ни слова я… И снова я один Бреду, судьба моя, сквозь ряд твоих годин. Судьба железная задавит дни мои. Судьба железная: верни ее — верни! Лихие шепоты во мгле с лихих нолей. Сухие шелесты слетают с тополей. Ни слова я… Иду в пустые дни. Мы в дни погребены: мы искони одни. Мы искони одни: над нами замкнут круг. Мой одинокий, мой далекий друг, — Далек, далек и одинок твой путь: Нам никогда друг друга не вернуть.

1908

Петербург

Ночь («Хотя бы вздох людских речей…»)

Сергею Кречетову

Хотя бы вздох людских речей, Хотя бы окрик петушиный: Глухою тяжестью ночей Раздавлены лежат равнины. Разъята надо мною пасть Небытием слепым, безгрозным. Она свою немую власть Низводит в душу током грозным. Ее пророческое дно Мой путь созвездьями означит Сквозь вихрей бледное пятно. И зверь испуганный проскачет. Щетинистым своим горбом: И рвется тень между холмами Пред ним на снеге голубом Тревожно легкими скачками: То опрокинется в откос, То умаляется под елкой. Заплачет в зимних далях пес, К саням прижмется, чуя волка. Как властны суеверный страх, И ночь, и грустное пространство, И зычно вставший льдяный прах — Небес суровое убранство.

Январь 1907

Париж

Смерть

Кругом крутые кручи. Смеется ветром смерть. Разорванные тучи! Разорванная твердь! Лег ризой снег. Зари Краснеет красный край. В волнах зари умри! Умри — гори: сгорай! Гремя, в скрипящий щебень Железный жезл впился. Гряду на острый гребень Грядущих мигов я. Броня из крепких льдин. Их хрупкий, хрупкий хруст. Гряду, гряду — один. И крут мой путь, и пуст. У ног поток мгновений. Доколь еще — доколь? Минуют песни, пени, Восторг, и боль. и боль — И боль… Но вольно — ах, Клонюсь над склоном дня, Клоню свой лик в лучах… И вот меня, меня В край ночи зарубежный, В разорванную твердь, Как некий иней снежный, Сметает смехом смерть. Ты — вот, ты — юн, ты — молод, Ты — муж… Тебя уж нет: Ты — был: и канул в холод, В немую бездну лет. Взлетая в сумрак шаткий, Людская жизнь течет, Как нежный, снежный, краткий Сквозной водоворот.

1908

Петербург

Разуверенья

Когда…

Голос ветра

«Когда сквозных огней Росы листок зеленый На мой томящий одр Нальет и отгорит, — Когда дневных лучей Слепящий ток, червленый, Клоня кленовый лист, По купам прокипит, — Когда, багров и чист, Меня восток приметит, Когда нальет поток Своих сквозных огней — Твоя душа, твоя, Мою призывно встретит (Последних дней моих, Твоих весенних дней…) Ну что ж? Тревожиться? Тревожиться не надо: Отрада вешняя кругом — Смотри: зари Отрада вешняя Нисходит к нам, отрада. Теперь склонись, люби, Лобзай — скажи: „Умри…“ Лобзай меня! Вотще: И гаснет лик зажженный, Уже склоненный в сень Летейской пустоты… Прости, мой бедный друг! Прости, мой друг влюбленный! Тебе я отдал жизнь… Нет, не любила ты…»

(Голос ветра замирает)

Тогда сквозных огней Поток дневной, червленый, Клоня кленовый лист, По купам прокипел — Вотще! И, как слезой, Росой листок зеленый Так скромно их кропил… И скорбно отгорел.

Сентябрь 1907

Петербург

Ночь («Как минул вешний пыл, так минул страстный зной…»)

Сергею Соловьеву

Как минул вешний пыл, так минул страстный зной. Вотще покоя ждал: покой еще не найден. Из дома загремел гульливою волной, Волной размывчивой летящий к высям Гайден. Презрительной судьбой обидно уязвлен, Надменно затаишь. На тусклой, никлой, блеклой Траве гуляет ветр; протяжным вздохом он Ударит в бледных хат мрачнеющие стекла. Какая тишина! Как просто всё вокруг! Какие скудные, безогненные зори! Как все, прейдешь и ты, мой друг, мой бедный друг. К чему ж опять в душе кипит волнений море? Пролейся, лейся, дождь! Мятись, суровый бор! Древес прельстительных прельстительно вздыханье. И дольше говорит и ночи скромный взор, И ветра дальний глас, и тихое страданье.

Июнь 1907

Петровское

Прости

1

Зарю я зрю — тебя… Прости меня, прости же: Немею я, к тебе Не смею подойти… Горит заря, горит — И никнет, никнет ниже. Бьет час: «Вперед». Ты — вот: И нет к тебе пути. И ночь встает: тенит, И тенью лижет ближе, Потоком (током лет) Замоет свет… Прости! Замоет током лет В пути тебя… Прости же — Прости!

2

Покров: угрюмый кров — Покров угрюмой нощи — Потоком томной тьмы Селенье смыл, замыл… Уныло ропщет даль, Как в далях взропщут рощи… Растаял рдяных зорь, Растаял, — рдяный пыл. Но мерно моет мрак, — Но мерно месяц тощий, Летя в пустую высь Венцом воздушных крыл — Покров, угрюмый кров — Покров угрюмой нощи — Замыл.

3

Душа. Метет душа, — Взметает душный полог, Воздушный (полог дней Над тайной тайн дневных): И мир пустых теней, Ночей и дней — осколок Видений, снов, миров Застывших, ледяных — Осколок месячный: — Над сетью серых елок Летит в провал пространств Иных, пустых, ночных… Ночей, душа моя, Сметай же смертный полог, — И дней!

4

Угрюмая, она Сошла в угрюмой нощи: Она, беспомощно Склонись на мшистый пень, — Внемля волненью воли (Как ропщут, взропщут рощи), — В приливе тьмы молчит: Следит, как меркнет день. А даль вокруг нее Таинственней и проще; А гуще сень древес, — Таинственная сень… Одень ее, покров — Покров угрюмой нощи, — Одень!

Март 1908

Москва

«Да, не в суд или во осуждение…»

Как пережить и как оплакать мне Бесценных дней бесценную потерю? Но всходит ветр в воздушной вышине. Я знаю всё. Я промолчу. Я верю. Душа: в душе — в душе весной весна… Весной весна, — и чем весну измерю? Чем отзовусь, когда придет она? Я промолчу — не отзовусь… Не верю. Не оскорбляй моих последних лет. Прейдя, в веках обиду я измерю. Я промолчу. Я не скажу — нет, нет. Суров мой суд. Как мне сказать: «Не верю»? Текут века в воздушной вышине. Весы твоих судеб вознес, — и верю. Как пережить и как оплакать мне Бесценных дней бесценную потерю?

1907

Москва

Философическая грусть

Премудрость

Внемлю речам, объятый тьмой Философических собраний, Неутоленный и немой В весеннем, мертвенном тумане. Вон — ряд неутомимых лбов Склоняется на стол зеленый: Песчанистою пылью слов Часами прядает ученый. Профессор марбургский Когэн, Творец сухих методологий! Им отравил меня N.N., И увлекательный, и строгий. Лишь позовет она, как он Мне подает свой голос кроткий, Чуть шелковистый, мягкий лен Своей каштановой бородки Небрежно закрутив перстом, И, как рога завьются турьи, Власы над неживым челом В очей холодные лазури; — Заговорит, заворожит В потоке солнечных пылинок; И «Критикой» благословит, Как Библией суровый инок. Уводит за собой; без слов Усадит за столом зеленым… Ряды прославленные лбов… С ученым спорит вновь ученый.

1908

Москва

Мой друг

Уж год таскается за мной Повсюду марбургский философ. Мой ум он топит в мгле ночной Метафизических вопросов. Когда над восковым челом Волос каштановая грива Волнуется под ветерком, Взъерошивши ее, игриво На робкий роковой вопрос Ответствует философ этот, Почесывая бледный нос, Что истина, что правда… — метод. Средь молодых, весенних чащ, Омытый предвечерним светом, Он, кутаясь в свой черный плащ, Шагает темным силуэтом; Тряхнет плащом, как нетопырь, Взмахнувший черными крылами… Новодевичий монастырь Блистает ясными крестами — Здесь мы встречаемся… Сидим На лавочке, вперивши взоры В полей зазеленевший дым, Глядим на Воробьевы горы. «Жизнь, — шепчет он, остановясь Средь зеленеющих могилок, — Метафизическая связь Трансцендентальных предпосылок. Рассеется она, как дым: Она не жизнь, а тень суждений…» И клонится лицом своим В лиловые кусты сирени. Пред взором неживым меня Охватывает трепет жуткий, — И бьются на венках, звеня, Фарфоровые незабудки. Как будто из зеленых трав Покойники, восстав крестами, Кресты, как руки, ввысь подъяв, Моргают желтыми очами.

1908

К ней

Травы одеты Перлами. Где-то приветы Грустные Слышу, — приветы Милые… Милая, где ты, — Милая?.. Вечера светы Ясные, — Вечера светы Красные… Руки воздеты: Жду тебя… Милая, где ты, — Милая? Руки воздеты: Жду тебя В струях Леты: Смытую Бледными Леты Струями… Милая, где ты, — Милая?

Апрель 1908

Москва

Ночью на кладбище

Кладбищенский убогий сад И зеленеющие кочки. Над памятниками дрожат, Потрескивают огонечки. Над зарослями из дерев, Проплакавши колоколами, Храм яснится, оцепенев В ночь вырезанными крестами. Серебряные тополя Колеблются из-за ограды, Разметывая на поля Бушующие листопады. В колеблющемся серебре Бесшумное возникновенье Взлетающих нетопырей, Их жалобное шелестенье, О сердце тихое мое, Сожженное в полдневном зное, — Ты погружаешься в родное, В холодное небытие.

Апрель 1908

Москва

Под окном

Взор убегает вдаль весной: Лазоревые там высоты… Но «Критики» передо мной — Их кожаные переплеты… Вдали — иного бытия Звездоочистые убранства… И, вздрогнув, вспоминаю я Об иллюзорности пространства.

1908

Москва

Искуситель

Врубелю

О, пусть тревожно разум бродит И замирает сердце — пусть, Когда в очах моих восходит Философическая грусть. Сажусь за стол… И полдень жуткий, И пожелтевший фолиант Заложен бледной незабудкой; И корешок, и надпись: Кант. Заткет узорной паутиной Цветную бабочку паук — Там, где над взвеянной гардиной Обвис сиренью спелый сук. Свет лучезарен. Воздух сладок… Роняя профиль в яркий день, Ты по стене из темных складок Переползаешь, злая тень. С угла свисает профиль строгий Неотразимою судьбой. Недвижно вычерчены ноги На тонком кружеве обой. Неуловимый, вечно зыбкий, Не мучай и подай ответ! Но сардонической улыбки Не выдал черный силуэт. Он тронулся и тень рассыпал. Он со стены зашелестел; И со стены бесшумно выпал, И просквозил, и просерел. В атласах мрачных легким локтем Склонись на мой рабочий стол, Неотвратимо желтым ногтем Вдоль желтых строк мой взор повел. Из серебристых паутинок Сотканный грустью лик кивал, Как будто рой сквозных пылинок В полдневном золоте дрожал. В кудрей волнистых, золотистых Атласистый и мягкий лен Из незабудок росянистых Гирлянды заплетает он. Из легких трав восходят турьи Едва приметные рога. Холодные глаза — лазури, — Льют матовые жемчуга; Сковали матовую шею Браслеты солнечных огней… Взвивается, подобный змею, Весь бархатный, в шелку теней. Несущий мне и вихрь видений, И бездны изначальной синь, Мой звездный брат, мой верный гений, Зачем ты возникаешь? Сгинь! Ты возникаешь духом нежным, Клоня венчанную главу. Тебя в краю ином, безбрежном, Я зрел во сне и наяву. Но кто ты, кто? Гудящим взмахом Разбив лучей сквозных руно, Вскипел, — и праздно прыснул прахом В полуоткрытое окно.

* * *

С листа на лист в окошке прыснет, Переливаясь, бриллиант… В моих руках бессильно виснет Тяжеловесный фолиант. Любви не надо мне, не надо: Любовь над жизнью вознесу… В окне отрадная прохлада Струит перловую росу. Гляжу — свиваясь вдоль дороги, Косматый прах тенит народ, А в небе бледный и двурогий, Едва замытый синью лед. Серпом и хрупким, и родимым Глядится в даль иных краев, Окуреваем хладным дымом Чуть продышавших облаков. О, пусть тревожно разум бродит Над грудою поблеклых книг… И Люцифера лик восходит, Как месяца зеркальный лик.

1908

Москва

Признание

И сеет перлы хладная роса. В аллее темной — слушай! — голоса: «Да, сударь мой: так дней недели семь Я погружен в беззвездной ночи темь! Вы правь!: мне едва осьмнадцать лет, И говорят — я недурной поэт. Но стыдно мне, с рожденья горбуну, Над ней вздыхать и плакать на луну… Нет, сударь мой: иных я мыслей полн…» Овеян сад плесканьем темных волн; Сухих акаций щелкают стручки. «Вот вам пример: на нос надев очки. Сжимаю жадно желтый фолиант. Строка несет и в берег бросит: Кант. Пусть я паук в пыли библиотек: Я просвещенный, книжный человек, Людей, как мух, в сплетенья слов ловлю: Встаю чуть свет: читаю, ем и сплю… Да, сударь мой: так дней недели семь Я погружен в беззвездной ночи темь. Я не монах: как шум пойдет с реки, Не раз — не раз, на нос надев очки И затая нескромную мечту, Младых Харит младую наготу, К окну припав, рассматриваю я, Рассеянно стаканом мух давя: Иль крадусь в сад к развесистой ольхе…» И крикнет гость, и подмигнет: «Хе-хе…» Молчит. И ночь. Шлют шелест тростники. Сухих акаций щелкают стручки. Огнистый след прочертит неба склон. Слетит алмаз в беззвездный бездны сон.

Март 1908

Москва

Эпитафия

В предсмертном холоде застыло Мое лицо. Вокруг сжимается уныло Теней кольцо. Давно почил душою юной В стране теней. Рыдайте, сорванные струны Души моей!

1908

Изумрудный Поселок

Буря

Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи: В лазури бури свист и ветра свист несет, Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий, Прогонит, гонит вновь; и вновь метет и вьет. Воскрес: сквозь сень древес — я зрю — очес мерцанье: Твоих, твоих очес сквозь чахлые кусты. Твой бледный, хладный лик, твое возликованье Мертвы для них, как мертв для них воскресший: ты. Ответишь ветру — чем? как в тени туч свинцовых Вскипят кусты? Ты — там: кругом — ночная ярь. И ныне, как и встарь, восход лучей багровых. В пустыне ныне ты: и ныне, как и встарь. Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи, В лазури бури свист и ветра свист несет — Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий: Прогонит, гонит вновь. И вновь метет и вьет.

Февраль 1908

Москва

Демон («Из снежных тающих смерчей…»)

Из снежных тающих смерчей, Средь серых каменных строений, В туманный сумрак, в блеск свечей Мой безымянный брат, мой гений Сходил во сне и наяву, Колеблемый ночными мглами; Он грустно осенял главу Мне тихоструйными крылами. Возникнувши над бегом дней, Извечные будил сомненья Он зыбкою игрой теней, Улыбкою разуверенья. Бывало: подневольный злу Незримые будил рыданья. — Гонимые в глухую мглу Невыразимые страданья. Бродя, бываю, в полусне, В тумане городском, меж зданий, — Я видел с мукою ко мне Его протянутые длани. Мрачнеющие тени вежд, Безвластные души порывы, Атласные клоки одежд, Их веющие в ночь извивы… С годами в сумрак отошло, Как вдохновенье, как безумье, — Безрогое его чело И строгое его раздумье.

Март 1908

Москва

Я

Далек твой путь: далек, суров. Восходит серп, как острый нож. Ты видишь я. Ты слышишь — зов. Приду: скажу. И ты поймешь. Бушует рожь. Восходит день. И ночь, как тень небытия. С тобой Она. Она, как тень. Как тень твоя. Твоя, твоя. С тобой — Твоя. Но вы одни, Ни жизнь, ни смерть: ни тень, ни свет, А только вечный бег сквозь дни. А дни летят, летят: их — нет. Приди. — Да, да: иду я в ночь. Докучный рой летящих дней! Не превозмочь, не превозмочь. О ночь, покрой кольцом теней! Уйдешь — уснешь. Не здесь, а — там Забудешь мир. Но будет он. И там, как здесь, отдайся снам: Ты в повтореньях отражен. Заснул — проснулся: в сон от сна. И жил во сне; и тот же сон, И мировая тишина, И бледный, бледный неба склон; И тот же день, и та же ночь; И прошлого докучный рой… Не превозмочь, не превозмочь!.. Кольцом теней, о ночь, покрой!

Декабрь 1907

Петербург

Тристии

Алмазный напиток («Сверкни, звезды алмаз…»)

Сверкни, звезды алмаз: Алмазный свет излей! — Как пьют в прохладный час Глаза простор полей; Как пьет душа из глаз Простор полей моих; Как пью — в который раз? — Души душистый стих. Потоком строф окрест Душистый стих рассыпь В покой сих хладных мест! Стихов эфирных зыбь Вскипит алмазом звезд, — Да пьет душа из глаз Алмазный ток окрест, — Да пьет… в который раз?

Июль 1908

Серебряный Колодезь

Волна

И.Н. Бороздину

И ночи темь. Как ночи темь взошла, Так ночи темь свой кубок пролила, — Свой кубок, кубок кружевом златым, Свой кубок, звезды сеющий, как дым, Как млечный дым, как млечный дымный путь, Как вечный путь: звала к себе — прильнуть. Прильни, прильни же! Слушай глубину: В родимую ты кинешься волну, Что берег дней смывает искони… Волна бежит: хлебни ее, хлебни. И темный, темный, темный ток окрест Омоет грудь, вскипая пеной звезд. То млечный дым; то млечный дымный путь, То вечный путь зовет к себе… уснуть.

Апрель 1908

Москва

Разлука («Ночь, цветы, но ты…»)

Ночь, цветы, но ты В стране иной. Ночь. Со мною ты… Да, ты — со мной. Вздох твоих речей Горячей — В глушь моих степей В ветре взвей! Будто блеск лучей В моей глуши, — Ясный блеск твоей, Твоей души. Пусть душа моя — Твоя Голубая колыбель: Спи, усни… Утра первые огни… Чу! Свирель…

1908

Дедово

Вольный ток

Душа, яви безмерней, краше Нам опрозрачненную твердь! Тони же в бирюзовой чаше, Оскудевающая смерть! Как все, вплетался подневольный Я в безысходный хоровод. Душил гробницею юдольной, Страстей упавший небосвод. А ныне — воздухами пьяный, Измываюсь вольною мечтой, Где бьет с разбегу ток листанный О брег лазурный и пустой. И там, где, громами растущий, Яснеет облачный приют, — Широколиственные кущи Невнятной сладостью текут. Туда земную скоротечность, Как дольний прах, переметет. Алмазом полуночным вечность Свой темный бархат изоткет.

Июнь 1907

Петровское

Ночь («О ночь, молю…»)

О ночь, молю, — Да бледный серп заблещет… Скорей сойди, скорей! На грудь мою Прохладой хладно плещет, — На грудь мою Борей. Окован я Железной цепью рока Минут, часов, недель. Душа моя, Хлебни хмельного тока, — Пьяни, осенний хмель! Дыши, дыши Восторгом суеверий, Воздушных струй и пьянств. Души, души Заоблачные двери В простор иных пространств. Березы, вы — Безропотные дщери Безропотных пространств; Да щедро вам Метнет сверканий зерна Обломок янтаря, — Да щедро вам Метнет златые зерна Златистая заря, — Вершиной там, Вершиной в ночи черной Вскипайте, как моря… Кругом, кругом Зрю отблеск золотистый Закатных янтарей, А над ручьем Полет в туман волнистый Немых нетопырей… Небытием Пади, о полог мглистый, — Сойди, о ночь, — скорей!

Апрель 1907

Москва

Кольцо («И ночь, и день бежал. Лучистое кольцо…»)

И ночь, и день бежал. Лучистое кольцо Ушло в небытие. Ржаной, зеленый вал плеснул в мое лицо — В лицо мое: «Как камень, пущенный из роковой пращи, Браздя юдольный свет, Покоя ищешь ты. Покоя не ищи. Покоя нет. В покое только ночь. И ты ее найдешь. Там — ночь: иди туда…» Смотрю: какая скорбь. Внемлю: бунтует рожь. Взошла звезда. В синеющую ночь прольется жизнь моя, Как в ночь ведет межа. Я это знал давно. И ночь звала меня, Тиха, свежа, — Туда, туда…

Мая 1907

Петровское

Прошлому

Сентябрьский, свеженький денек. И я, как прежде, одинок. Иду — бреду болотом топким. Меня обдует ветерок. Встречаю осень сердцем робким. В ее сквозистою эмаль Гляжу порывом несогретым. Застуденеет светом даль, — Негреющим, бесстрастным светом. Там солнце — блещущий фазан Слетит. пурпурный хвост развеяв; Взлетит воздушный караван Златоголовых облак — змеев. Душа полна: она ясна. Ты — и утишен, и возвышен. Предвестьем дышит тишина. Всё будто старый окрик слышен, Разгульный окрик зимних бурь, И сердцу мнится, что — навеки. Над жнивою тогда лазурь Опустит облачные веки. Тогда слепые небеса Косматым дымом даль задвинут; Тогда багрянец древеса, Вскипая, в сумрак бледный кинут. Кусты, вскипая, мне на грудь Хаосом листьев изревутся; Подъятыми в ночную муть Вершинами своими рвутся. Тогда опять тебя люблю. Остановлюсь и вспоминаю. Тебя опять благословлю, Благословлю, за что — не знаю. Овеиваешь счастьем вновь Мою измученную душу. Воздушную твою любовь, Благословляя, не нарушу. Холодный, темный вечерок. Не одинок, и одинок.

Февраль 1907

Париж

Жалоба

Сырое поле, пустота, И поле незнакомо мне. Как бьется сердце в тишине! Какие хладные места! Куда я приведен судьбой?.. В пустынный берег бьет Коцит; И пена бисерной каймой В прибрежных голышах бежит. Свежеет… Плещется прибой; В кудрявой пене темных волн, Направленный самой судьбой, Ко мне причалил утлый челн. Меня влекут слепые силы В покой отрадный хладных стран; И различаю сквозь туман Я закоцитный берег милый. Рыдают жалобные пени, Взлетает гребень на волне, Безгласные, немые тени Протягивают руки мне. Багровые лучи Авроры Cуpoво озаряют твердь. Уныло поднимаю взоры, Уныло призываю смерть…

Февраль 1909

Бобровка

Думы

Жизнь («Проносится над тайной жизни…»)

Памяти Ю.А. Сидорова с любовью посвящаю

Проносится над тайной жизни Пространств и роковых времен В небесно-голубой отчизне Легкотекущий, дымный сон. Возносятся под небесами, Летят над высотами дни Воскуренными облаками, — Воскуренными искони. Жизнь — бирюзовою волною Разбрызганная глубина. Своею пеною дневною Нам очи задымит она. И всё же в суетности бренной Нас вещие смущают сны, Когда стоим перед вселенной Углублены, потрясены, — И отверзается над нами Недостижимый край родной Открытою над облаками Лазуревою глубиной.

Июль 1908

Дедово

Ночь и утро

Б.А. Садовскому

Мгновеньями текут века. Мгновеньями утонут в Лете. И вызвездилась в ночь тоска Мятущихся тысячелетий. Глухобезмолвная земля, Мне непокорная доныне, — Отныне принимаю я Благовестительство пустыни! Тоскою сжатые уста Взорвите, словеса святые, Ты — утренняя красота, Вы — горние кран златые! Вот там заискрились, восстав. Там, над дубровою поющей — Алмазами летящих глав В твердь убегающие кущи.

1908

Дедово

Ночь-отчизна

Предубежденья мировые Над жизнию парят младой — Предубежденья роковые Неодолимой чередой. Неодолимо донимают, Неутолимы и грозны, В тот час, как хаос отверзают С отчизны хлынувшие сны. Слетают бешено в стремнины, В тьмы безглагольные край За годом горькие годины. Оскудевают дни мои. Свершайся надо мною, тризна Оскудевайте, дни мои! Паду, отверстая отчизна, В темнот извечные рои.

1908

Дедово

Вечер («Там золотым зари закатом…»)

Там золотым зари закатом Лучится солнечный поток И темным, огневым гранатом Окуревается восток. Грозятся безысходной мглою Ночные вереницы гроз. Отторгни глубиною злою С души слетающий вопрос. Неутомимой, хоть бесплодной, Ты волею перегори, Как отблеском порфирородной, Порфиропламенной зари! Там рдей, вечеровое рденье, — Вечеровая полоса… Простертые, как сновиденья, Воскуренные небеса.

Июль 1908

Дедово

Перед грозой

Увы! Не избегу судьбы я, Как загремят издалека Там громовые, голубые, В твердь возлетая облака, Зане взволнованные силы Их громовой круговорот, — Над бездной мировой могилы Молниеблещущий полет. В поток быстротекущей жизни, В житейский грозовой туман, Забыв о неземной отчизне, Низринулся, и всё — обман. Увы! Не избегу судьбы я. И смерть моя недалека. И громовые, голубые В дверь возлетают облака.

1908

Дедово

Рок

Твердь изрезая молньи жгучей Копиевидным острием, Жизнь протуманилась — и тучей Ползет в эфире голубом. Всклубились прошлые годины Там куполами облаков. А дальше — мертвые стремнины В ночь утопающих веков. За жизнь, покрытую обманом, Ужалит смертью огневой Повитый ледяным туманом Тучегонитель роковой. Восстанет из годин губитель В тумане дымно грозовом, Чтоб в поднебесную обитель Тяжелый опрокинуть гром. Копиеносец седовласый, Расплавленное копие, В миг изрывая туч атласы. На сердце оборви мое.

Июль 1908

Дедово

Просветление

Ты светел в буре мировой. Пока печаль тебя не жалит. Она десницей роковой В темь изначальную провалит. Веселье xмельное пьяно. Всё мнится что восторг пронижет. Гортань прохладное вино Огнистою cтpyею лижет. Испил: — и брызнувший угар Похмельем пенистым пылится. И кубок ядовитых чар, Опорожненный, чуть дымится. Нет, он меня не обожжет: Я возлюбил души пустыню. Извечная, она лиет Свою святую благостыню. Извечная, она, как мать, В темнотах бархатных восстанет. Слезами звездными рыдать Над бедным сыном не устанет. Ты взору матери ответь: Взгляни в ее пустые очи. И вечно будешь ты глядеть В мглу разливающейся ночи. Вот бездна явлена тоской, Вот в изначальном мир раздвинут… Над бездной этой я рукой Нечеловеческой закинут. Ее ничем не превозмочь… И пробегают дни за днями; За ночью в очи плещет ночь Своими смертными тенями.

* * *

Вздохнешь, уснешь — и пепел ты, Рассеянный в пространствах ночи… Из подневольной суеты Взгляни в мои пустые очи, — И будешь вечно ты глядеть, Ты, — бледный, пленный, бренный житель — За гранями летящих дней В теней прохладную обитель…

1907

Париж

Время («Еще прохладу струй студеных…»)

Еще прохладу струй студеных Не иссушил жестокий круг… Здесь, в переливах я зеленых — Твоих, необозримый луг. Ветров раскатистые гулы. Всё где-то это видел взор. Всё тот же топчет дед сутулый Рассыпчатый цветов ковер. Проходит дед стопою лютой. Пройди — но цвет полей не тронь… Идет: на плуг ложится круто Шершавая его ладонь. Необозримых пашней пахарь — Над зацветающей весной… Круговоротов грозных знахарь, Яви же жирный перегной. Для прозябанья мыслям-зернам! Воскинь секущим острием Над луговым, корнистым дерном Хаоса мрачный чернозем! Косматые склонил седины. Прости же, непопранный луг! Взрезает мягко дерновины Лениво лязгающий плуг. Онучею истопчет хворост И гребни острые кремней. Над бархатами свежих борозд Да всходит свежесть зеленей. Так лет мимотекущих бремя Несем безропотные мы, Когда железным зубом время Нам взрежет бархат вечной тьмы. Ты скажешь день; и день обманет. Он — вот: но голову закинь — Гляди: и в хмурый сумрак канет Его сапфировая синь.

1907

Петровское

Посвящения

Льву Толстому

Ты — великан, годами смятый. Кого когда-то зрел и я — Ты вот бредешь от курной хаты, Клюкою времени грозя. Тебя стремит на склон горбатый В поля простертая стезя. Падешь ты, как мороз косматый, На мыслей наших зеленя. Да заклеймит простор громовый Наш легкомысленный позор! Старик лихой, старик пурговый Из грозных косм подъемлет взор, — Нам произносит свой суровый, Свой неизбежный приговор. Упорно ком бремен свинцовый Рукою ветхою простер. Ты — молньей лязгнувшее Время — Как туча градная склонен: Твое нам заслоняет темя Златистый, чистый неба склон, Да давит каменное бремя Наш мимолетный жизни сон… Обрушь его в иное племя, Во тьму иных, глухих времен.

1908

Серебряный Колодезь

Сергею Соловьеву

Соединил нас рок недаром, Нас общий враг губил… И нет — Вверяя заревым пожарам Мы души юные, поэт, В отдохновительном Петровском, И после — улицам московским Не доверяя в ноябре, Томились в снежном серебре: Томились, но не умирали… Мы ждали… И в иные дата Манила юная весна, И наши юные печали Смывала снежная волна. Какое грозное виденье Смущало оробевший дух, Когда стихийное волненье Предощущал! наш острый слух!.. В грядущих судьбах прочитали Смятенье близкого конца: Из тьмы могильной вызывали Мы дорогого мертвеца — Ты помнишь? Твой покойный дядя, Из дата безвременной глядя, Вставал в метели снеговой В огромной шапке меховой, Пророча светопреставленье… Потом — японская война: И вот — артурское плененье, И вот — народное волненье, Холера. смерть, землетрясенье — И роковая тишина… Покой воспоминаний сладок: Как прежде, говорит без слов Нам блеск пурпуровых лампадок, Вздох металлических венков, И монастырь, и щебет птичий Над золотым резным крестом: Там из сиреней лик девичий, Покрытый черным клобуком. Склоняется перед могилой, И слезы на щеках дрожат… Какою-то нездешней силой Мы связаны, любимый брат. Как бы неверная зарница, Нам озаряя жизни прах, Друзей минутных вереница Мелькнула в сумрачных годах; Ты шел с одними, я — с другими; Шли вчетвером и впятером… Но много ли дружили с ними? А мы с тобой давно идем Рука с рукой, плечо с плечом. Годины трудных испытаний Пошли нам Бог перетерпеть, — И после, как на поле брани, С улыбкой ясной умереть. Нас не зальет волной свинцовой Поток мятущихся времен. Не попалит стрелой багровой Грядущий в мир Аполлион… Мужайся: над душою снова — Передрассветный небосклон: Дивеева заветный сон И сосны грозные Сарова.

Январь 1909

Москва

Э.К. Метнеру (письмо)

Старинный друг, моя судьбина — Сгореть на медленном огне… На стогнах шумного Берлина Ты вспомни, вспомни обо мне. Любимый друг, прости молчанье — Мне нечего писать: одно В душе моей воспоминанье (Волнует и пьянит оно) — Тяжелое воспоминанье… Не спрашивай меня… Молчанье!.. О, если б… …Помню наши встречи Я ясным, красным вечерком, И нескончаемые речи О несказанно дорогом. Бывало, церковь золотится В окне над старою Москвой. И первая в окне ложится, Кружась над мерзлой мостовой, Снежинок кружевная стая… Уединённый кабинет, И Гете на стене портрет… О, где ты, юность золотая? Над цепью газовых огней Пурга уныло песнь заводит… К нам Алексей Сергеич входит. Лукаво глядя из пенснэ, И улыбается закату… Будя в душе напев родной. Твой брат С-mol'ную сонату Наигрывает за стеной… Последние аккорды коды Прольются, оборвутся вдруг… О, если б нам в былые годы! Перенестись, старинный друг! Еще немного — помелькает Пред нами жизнь: и отлетит — Не сокрушайся: воскресает Всё то, что память сохранит. Дорога от невзгод к невзгодам Начертана судьбой самой… Год минул девятьсот восьмой: Ну, с девятьсот девятым годом!..

Январь 1909

Москва

Королевна и рыцари Сказки

Перед старой картиной

Кресла, Чехлы, Пьянино… Всё незнакомо мне!.. Та же Висит Картина — На глухой, теневой стене… Ожила — И с прежним Приветом, Закурчавясь у ног, — Пеной, Кипеньем, Светом Хлынул бурный поток. Из Раздвинутых Рамок Грустно звали «проснись!» — Утес, Забытый Замок, Лес, берега и высь. Просыпался: Века Вставали… Рыцарь, в стальной броне, — Из безвестных, Безвестных Далей Я летел на косматом коне. В облаке Пыли Бились Плаща моего края… Тускло Мне Открылись С башни два огня. Кричал, Простирая Объятья: «Я вернулся из дальних стран! Омойте Мне, — О братья! — Язвы старых ран! Примите В приют Укромный!..» Но упало сердце мое, Как с башни Рыцарь Темный На меня направил копье. Уставился Остро, Грозно Злой клювовидный шлем… Сказал, Насмехаясь: «Поздно!.. Путник — куда, зачем? Мы — умерли, Мы — Поверья: Нас кроют столетий рвы». Потел… (Закачались Перья Вкруг его стальной головы.) Глухо Упали Ворота… Угасал — и угас чертог… Изредка Плакал Кто-то С каменной башни в рог, — Да порой Осыпали Светом Голубые взрывы зарниц, — Острие На копье Воздетом, — Бастион, черепицу, шпиц; — Да порой Говорила Уныло С прежним — с прошлым: вода… Всё это — Было, Было! Будет — Всегда, Всегда! А Из Темных Бездомных Далей На Косматых, Черных Конях — Рыцари К замку скакали — в густых, Густых Тенях!.. Ночь играла над их головами — Переливчивым Блеском Звезд… Грохоча Над сырыми Рвами, — Опустился подъемный мост. _____ Я вернулся: — Кресла, Пьянино — Всё незнакомо мне! Обернулся: — Висит Картина На глухой, теневой стене. Из Раздвинутых Рамок — Опять Позвали: «Вернись!» Утес, Забытый Замок — Лес, Берега — И высь!..

1910

Москва

Шут (баллада)

1

Есть край, где старый Замок В пучину бьющих Вод Зубцами серых Башен Глядит — который Год! Его сжигает Солнце; Его дожди Секут… Есть королевна В замке, И есть горбатый Шут! Докучно Вырастая На выступе Седом, — Прищелкивает Звонко Трескучим Бубенцом. Струею красной В ветер Атласный плащ Летит — На каменных Отвесах Подолгу шут Сидит; И долго, долго Смотрит На запад Огневой; В вечерние Туманы Колпак подкинет Свой. Из каменных Пробоин Взлетает стая Сов, Когда несется С башни Трубы далекой Рев.

2

В тяжелый, знойный полдень, Таясь В тени Аркад, — Выходит королевна Послушать Треск Цикад. Из Блещущих Травинок, Из росянистых пней, — Небесною коронкой Цветок Смеется Ей. Едва Она Сломала Высокий стебелек, — «О Королевна, Вспомни», — Пролепетал цветок; Едва Она Сломала Высокий стебелек, — Кипучею струею Ей в очи Брызнул Сок. Блестя, запели воды — Окрестность, Луг, Цветы… Запел Старинный Ветер: «О вспомни, вспомни ты!» Прошел родимый замок. Как облако над ней: Зубцами Старых Башен Растаял В бездне Дней…

3

За порослью лиловою грозился Старый Шут: Над ней. как адский Пламень, Мелькнул Его Лоскут… На солнечные травы Упала тень горбом: И Теневые Руки — Качались Над Цветком!.. Беззвучно колыхалась Хохочущая Грудь; Бубенчики Запели: «Забудь, Забудь, Забудь!» На башенных оконцах Блеснули Огоньки; Как змеи Шелестели В тяжелый Зной Листки. Горбатый, Серый Замок Над лугом в белый день Крылом — нетопыриным Развеял Злую Тень. Очнулась королевна: Всему — — Конец, Конец!.. Разбейся же, — — О сердце! — Трескучий Бубенец… Ты, — — Одуванчик — Счастье: Пушинкой облетай! Пошла, Роняя Слезы На белый горностай. Отмахиваясь веткой От блещущих стрекоз, — За ней Седой Насмешник — Тяжелый Шлейф Понес. Качались Стебелечки Пленительных Вербен Между атласных Черных, Обтянутых Колен.

4

Поток Рыдает Пеной, Клокочет Бездной Дней… В решетчатые окна Влетает сноп огней Расплачется в воротах Заржавченный засов: Пернатый, Ясный Рыцарь Летит Из тьмы Веков. Конем Кидаясь В солнце Над пенистым pучьем, — Гремит трубою в ветер, Блистает Вдаль Копьем. Дрожащий Луч Играет, Упав из-за плеча, Голубоватой сталью На Острие Меча. И Бросило Забрало Литое серебро Косматым Белым Дымом Летящее перо. И Плещется попона За Гривистым конем — Малиновым, Тяжелым, Протянутым Крылом.

5

Есть край, Где старый Замок В пучину Бьющих Вод Зубцами Серых Башен Глядит — Который Год! Его сжигает Солнце, Его дожди Секут… Есть Королевна В замке И есть Горбатый Шут. С вершины мшистой Башни Гремит в закат Труба, — И над мостом Чугунным Мелькает тень Горба: То за стеной зубчатой Докучный бег Минут Трещоткой деревянной Отсчитывает Шут. О королевна, близко Спасение твое: В чугунные ворота Ударилось копье!

1911

Боголюбы

«И опять, и опять, и опять…»

И опять, и опять, и опять — Пламенея, гудят небеса… И опять, И опять, И опять — Меченосцев седых голоса. Над громадой лесов, городов, Над провалами облачных гряд — — Из веков, Из веков, Из веков — Полетел меднобронный отряд. Выпадают громами из дней… Разрывается где-то труба: На коней, На коней, На коней! Разбивают мечами гроба. Из расколотых старых гробов Пролетает сквозною струёй — Мертвецов, Мертвецов, Мертвецов — Воскресающий, радостный рой!

1911

Боголюбы

Голос прошлого

1

В веках я спал… Но я ждал, о Невеста, — Север моя! Я встал Из подземных Зал: Спасти — Тебя. Тебя! Мы рыцари дальних стран: я poс, Гудящий из тьмы… В сырой, В дождевой Туман — Несемся На север — Мы. На крутые груди коней кидается Чахлый куст… Как ливень, Потоки Дней, — Kaк бури, Глаголы Уст! Плащ семицветием звезд слетает В туман: с плеча… Тяжелый, Червонный Крест — Рукоять Моего Меча. Его в пустые края вознесла Стальная рука. Секли Мечей Лезвия — Не ветер: Года. Века!

2

Тебя С востока Мы — Идем Встречать В туман: Верю, — блеснешь из тьмы, рыцарь Далеких стран: Слышу Топот Коней… Зарей Багрянеет Куст… Слетает из бледных дней призыв Гремящих уст. Тяжел Железный Крест… Тяжела Рукоять Меча… В туман окрестных мест дымись, Моя свеча! Верю, — В года, В века, — В пустые Эти Края Твоя стальная рука несет Удар копья.

1911

Боголюбы

Близкой

Мне цветы и пчелы влюбленные

рассказали не сказку — быль.

1

В окнах месяц млечный. Дышит тенями ниш. Однообразно, извечно — Шепчет Темная Тишь. Зототая свеча дымится В глухую мглу. Королевне не спится: — Королевна Берет Иглу. Много в лесу далеком, Много погибло душ! Рыцарь, Разбитый Роком, — Канул в лесную глушь… Плачут в соснах совы (Поняла роковую весть) — Плачут В соснах Совы: «Было, будет, есть!» Встала (дрогнули пяльца) — Сосчитала Бег Облаков — И расслышалa зов скитальца Из суровых сосновых лесов. Вспыхнул свет вот из оконца В звездную. В синюю В ночь, — Кинулись: струи солнца… Кинулись: тени прочь!

2

Глянул Замок С отвеса, Pог из замка гремит: Грозные Гребни Леса Утро пламенит. Рыцарь В рассветных Тенях Скачет не в сказку — в быль: На груди, на медных коленях, На гребенчатом Шлеме — Пыль!.. Ждет его друг далекий С глубиной Голубою Глаз, Из которой бежит на щеки Сквозной Слезой Алмаз. Он нашел тебя, королевна! Он расслышал светлую весть! Поет Глубина Напевно: «Будет, Было, Есть!»

1911

Боголюбы

Родина («Наскучили…»)

Наскучили Старые годы… измучили: Сердце, Скажи им: «Исчезните, старые Годы!» И старые Годы Исчезнут. Как тучи, невзгоды Проплыли. Над чащей и чище и слаще Тяжелый, сверкающий воздух; И — отдыхи… В сладкие чащи Несутся зеленые воды. И песня знакомого Гнома Несется вечерним приветом. «Вернулись Ко мне мои дети Под розовый куст розмарина… Склоняюсь над вами Цветами Из старых столетий…» Ты, злая година, — Рассейся! В уста эти влейся — — О нектар! — Тяжелый, сверкающий воздух Из пьяного сладкого кубка. Проснулись: Вернулись!..

Апрель 1909

Москва

Вы — зори, зори! Ясно огневые

Вы — зори, зори! Ясно огневые, Как старое, кровавое вино, — Пусть за плечами нити роковые Столетий старых ткет веретено. Лежу в траве на луге колосистом, Бьется с трепетом кольцо Из легких трав: То змея червонным свистом Развивается, из легких трав — В лицо! Обвейся, жаль! Восторгом ядовитым Отравлен я: мне ожерельем будь! Мою печаль Восторгом ядовитым Ты осласти и — ввейся в грудь. Ты — золотое, злое ожерелье! Обвей меня: целуй меня — Кусай меня, Змея!.. О, страдное веселье! О, заря!

Апрель 1909

Москва

Вещий сон

Струит ручей струи из бирюзы Через луга и розовые мяты, — В пустой провал пережитой грозы, В осеребренные туманом скаты. Ручей, разговорись — разговорись! Душа моя, развеселись: воскресни! И вот — извечно блещущая высь! И вот — извечно блещущие песни! Старинный друг, освободи меня Пылающей, пылающей судьбою. Пылай во мне, как… языки огня, Пылай во мне: я полн судьбой — Тобою. Прими меня: не отвергай! Я — здесь, Друг сказочный, полузабытый, милый… Как хорошо! И — блещущая высь!.. И — над душой невидимые силы!..

Апрель 1909

Москва

Вечер («На небе прордели багрянцы…»)

На небе прордели багрянцы. Пропели и — нежно немели; Проглядные, ясные глянцы, Стеклясь, зеленея, звездели. Моргнули на туче летучей, Текуче блеснув, бриллианты… Попадая палицами в тучи, Где-то прогоготали гиганты… Шипучею пеной кипели Певучие струи: в туманы… Лохматясь, лиловые ели Кидались в лиловые страны. В просторы сырых перепутий, Ввиваясь, бежали дороги, Где тусклые сумерки мутей Прорезывали… рогороги.

1909

Москва

Звезда

Христиану Моргенштерну («Ты надо мной — немым поэтом…»)

Старшему брату в Антропософии

Ты надо мной — немым поэтом — Голубизною глаз блеснул, И засмеявшись ясным светом, Сквозную руку протянул. В воспоминанье и доныне Стоишь святыней красоты Ты в роковой моей године У роковой своей черты. Тебя, восставшего из света, Зовет в печали ледяной — Перекипевшая планета, Перегремевшая войной; В часы возмездия подъявший Свои созвездия над ней, — В тысячелетья просиявший Тысячесветием огней, — Как и тогда, во мне воскресни, Воспламенясь, ко мне склони Свои просвеченные песни В грозой отмеченные дни.

Август 1918

Москва

Звезда

Упал на землю солнца красный круг. И над землей, стремительно блистая, Приподнялась зеркальность золотая И в пятнах пепла тлела. Всё вокруг вдруг стало: и — туманисто; И — серо… Стеклянно зеленеет бирюза, И яркая заяснилась слеза — Алмазная, алмазная Венера.

Май 1914

Арлестейм

Самосознание

Мне снились: и море, и горы… Мне снились… Далекие хоры Созвездий Кружились В волне мировой… Порой метеоры Из высей катились, Беззвучно Развеявши пурпурный хвост надо мной. Проснулся — и те же: и горы, И море… И долгие, долгие взоры Бросаю вокруг. Все то же… Докучно Внимаю, Как плачется бездна: Старинная бездна лазури; И — огненный, солнечный Круг. Мои многолетние боли — Доколе?.. Чрез жизни, миры, мирозданья За мной пробегаете вы? В надмирных твореньях, — В паденьях — Течет бытие… Но — о Боже! — Сознанье Всё строже, всё то же — Всё то же Сознанье Мое.

Февраль 1914

Базель

Карма

Н.А. Григорович

1

Мне грустно… Подожди… Рояль, Как будто торопясь и споря, Приоткрывает окна в даль Грозой волнуемого моря. И мне, мелькая мимо, дни Напоминают пенной сменой, Что мы — мгновенные огни — Летим развеянною пеной. Воздушно брызжут дишканты В далекий берег прежней песней… И над роялем смотришь ты Неотразимей и чудесней. Твои огромные глаза! Твои холодные объятья! Но незабытая гроза — Твое чернеющее платье.

2

Мы роковые глубины, Глухонемые ураганы, — Упали в хлынувшие сны, В тысячелетние туманы. И было бешенство огней В водоворотах белой пены. И — возникали беги дней, Существовании перемены. Мы были — сумеречной мглой, Мы будем — пламенные духи. Миров испепеленный слой Живет в моем проросшем слухе.

3

И знаю я; во мгле миров: Ты — злая, лающая Парка, В лесу пугающая сов, Меня лобзающая жарко. Ты — изливала надо мной Свои бормочущие были Под фосфорической луной, Серея вретищем из пыли. Ты, возникая из углов, Тянулась тенью чернорогой; Подняв мышиный шорох слов Над буквой рукописи строгой. И я безумствовал в ночи С тысячелетнею старухой; И пели лунные лучи В мое расширенное ухо.

4

Летучим фосфором валы Нам освещают окна дома. Я вижу молнии из мглы. И — морок мраморного грома, Твое лучистое кольцо Блеснет над матовою гаммой; И — ночи веют мне в лицо Своею черной орифламмой. И — возникают беги дней, Существовании перемены, Как брызги бешеных огней В водоворотах белой пены. И знаю я: во мгле миров Ты злая, лающая Парка, В лесу путающая сов, Меня лобзающая жарко.

5

Приемлю молча жребий свой, Поняв душою безглагольной И моря рокот роковой, И жизни подвиг подневольный.

Июль 1917

Поворовка

Современникам

Туда, во мглу Небытия, Ты безвременным, мертвым комом Катилась, мертвая земля, Над собирающимся громом. И словно облак обволок Порядок строя мирового, И презирающий зрачок, И прорастающее слово. Толчками рухнувших Мессин, Провалом грешной Мартиники Среди неузнанных руин Приподымался смысл великий. Развили грозные огни Все беспокойней, все нестройней — Нечеловеческие дни, Нечеловеческие бойни… И я к груди земли приник И понял: в гром землетрясений Склоняет исполинский лик Из дней глаголющий нам Гений. Он — Справедливый Судия. — Мерцая мрачным приговором, Давно смятенного меня Опламенил глухим прозором. И видел там, за громом битв Восстанье Светлого Завета В волне рыданий и молитв И набегающего Света. И ныне знаю: морок злой Нас обуявших ослеплений Перегорит, как ветхий слой, И Солнце спустится, как гений, — И громовая полоса, Огнем палящая глазницы, — Далекий грохот колеса Золотордяной колесницы.

Январь 1918

Москва

Война

Разорвалось затишье грозовое… Взлетает ввысь громовый вопль племен. Закручено все близкое, родное, Как столб песков в дали иных времен. А — я, а — я?.. Былое без ответа… Но где оно?.. И нет его… Ужель? Невыразимые, — зовут иных земель Там волны набегающего света.

Октябрь 1914

Арлесгейм

А.М. Поццо («Пройдем и мы: медлительным покоем…»)

Пройдем и мы: медлительным покоем В полет минут. Проходит все: часы полночным боем По-прежнему зовут. Страна моя, страна моя родная! Я твой, я — твой: Прими меня, рыдая… И не зная! Покрой сырой травой. Разгулом тех же пламенных закатов Гори в груди, Подъявши стаи зарев и набатов… Зови Его, — гуди! Пусть мы — в ночи! Пусть — ночи бездорожий! Пусть — сон и сон!.. В покое зорь и в предрассветной дрожи За ночью — Он!

Март 1916

Дорнах

А.М. Поццо («Я слышал те медлительные зовы…»)

Я слышал те медлительные зовы… И — Ты… И вот зовут… Ждет, Кто-то, Бирюзовый, У роковой черты. И там — в окне — прорезались Вогезы. И там — в окне — Отчетливо грохочут митральезы… Пора — тебе и мне! И я стою, шепча слова молитвы… Судьба — веди! Ты — в грохоты неумолимой битвы, О Господи, сойди! Свод неба тот же — бледно-бирюзовый… И там набат! Идет — туда: в молитвы, в зори, в зовы, В грома, в рои гранат.

Июль 1916

Дорнах

Асе («Едва яснеют огоньки…»)

Едва яснеют огоньки. Мутнеют склоны, долы, дали. Висят далекие дымки, Как безглагольные печали. Из синей тьмы летит порыв… Полыни плещут при дороге. На тучах — глыбах грозовых — Летуче блещут огнероги. Невыразимое — нежней… Неотразимое — упорней… Невыразимы беги дней, Неотразимы смерти корни. В горючей радости ночей Ключи ее упорней бьются: В кипучей сладости очей Мерцаньем маревым мятутся. Благословенны: — жизни ток, И стылость смерти непреложной, И — зеленеющий листок, И — ветхий корень придорожный.

Июнь 1916

Дорнах

Развалы

Есть в лете что-то роковое, злое… И — в вое злой зимы… Волнение, кипение мирское! Плененные умы! Все грани чувств, все грани правды стерты; В мирах, в годах, в часах Одни тела, тела, тела простерты, И — праздный прах. В грядущее проходим — строй за строем — Рабы: без чувств, без душ… Грядущее, как прошлое, покроем Лишь грудой туш. В мятеж миров, — в немаревные муки, Когда-то спасший нас, — Прости ж и Ты измученные руки, — В который раз.

Октябрь 1916

Москва

Вячеславу Иванову

Случится то, чего не чаешь…

Ты предо мною вырастаешь —

В старинном, черном сюртуке,

Средь старых кресел и диванов,

С тисненым томиком в руке:

Прозрачность. Вячеслав Иванов. Моргает мне зеленый глаз, — Летают фейерверки фраз Гортанной, плачущею гаммой: Клонясь рассеянным лицом, Играешь матовым кольцом С огромной, ясной пентаграммой. Нам подают китайский чай, Мы оба кушаем печенье; И — вспоминаем невзначай Людей великих изреченья; Летают звуки звонких слов, Во мне рождая умиленье, Как зов назойливых рогов, Как тонкое, петушье пенье. Ты мне давно, давно знаком — (Знаком, быть может, до рожденья) — Янтарно-розовым лицом, Власы колеблющим перстом И — длиннополым сюртуком (Добычей, вероятно, моли) — Знаком до ужаса, до боли! Знаком большим безбровым лбом В золотокосмом ореоле

Сентябрь 1916

Москва

Асе («В безгневном сне, в гнетуще-грустной неге…»)

В безгневном сне, в гнетуще-грустной неге Растворена так странно страсть моя… Пробьет прибой на белопенном бреге, Плеснет в утес соленая струя. Вот небеса, наполнясь, как слезами, Благоуханным блеском вечеров, Блаженными блистают бирюзами И маревом моргающих миров. И снова в ночь чернеют мне чинары Я прошлым сном страданье утолю Сицилия… И — страстные гитары… Палермо, Монреаль… Радес… Люблю!..

Июнь 1917

Демьяново

Шутка

В Долине Когда-то Мечтательно Перед Вами Я, — Старый Дурак, — Игрывал На Мандолине. Вы — Внимали Старательно. И — — Стародавний Зодиак. Как-то Избили И Выгнали Меня Из Цирка В Лохмотьях И В Крови Вопиющего — — О Боге! — Боге! — Боге! И О — — Вселенской любви. Вы Случайно Встретили Поющего Паяца — Постояли, Послушали Пение. Вы — Отметили Дурацкий Колпак. Вы — Сказали Внимательно: — «Это — Путь Посвящения…» Вы — Мечтательно Уставились В — — Зодиак.

Декабрь 1915

Дорнах

Тела

На нас тела, как клочья песни спетой… В небытие Свисает где-то мертвенной планетой Всё существо мое. В слепых очах, в глухорожденном слухе — Кричат тела. Беспламенные, каменные духи! Беспламенная мгла! Зачем простер на тверди оледелой Свои огни Разбитый дух — в разорванное тело, В бессмысленные дни! Зачем, за что в гнетущей, грозной гари, В растущий гром Мы — мертвенные, мертвенные твари — Безжертвенно бредем?

Декабрь 1916

Москва

Асе («Уже бледней в настенных тенях…»)

Уже бледней в настенных тенях Свечей стекающих игра. Ты, цепенея на коленях, В неизреченном — до утра. Теплом из сердца вырастая, Тобой, как солнцем облечен, Тобою солнечно блистая В Тебе, перед Тобою — Он. Ты — отдана небесным негам Иной, безвременной весны: Лазурью, пурпуром и снегом Твои черты осветлены. Ты вся как ландыш, легкий, чистый, Улыбки милой луч разлит. Смех бархатистый, смех лучистый И — воздух розовый ланит. О, да! Никто не понимает, Что выражает твой наряд, Что будит, тайно открывает Твой брошенный, блаженный взгляд. Любви неизреченной знанье Во влажных, ласковых глазах; Весны безвременной сиянье В алмазно-зреющих слезах. Лазурным утром в снеге талом Живой алмазник засветлен; Но для тебя в алмазе малом Блистает алым солнцем — Он.

Сентябрь 1916

Москва

Россия

Луна двурога. Блестит ковыль. Бела дорога. Летает пыль. Летая, стая Ночных сычей — Рыдает в дали Пустых ночей. Темнеют жерди Сухих осин; Немеют тверди… Стою — один. Здесь сонный леший Трясется в прах. Здесь — конный, пеший Несется в снах. Забота гложет; Потерян путь. Ничто не сможет Его вернуть. Болота ржавы: Кусты, огни, Густые травы, Пустые пни!

Декабрь 1916

Москва

Декабрь 1916 года

Из душных туч, змеясь, зигзаг зубчатый Своей трескучею стрелой, Запламенясь, в разъятые Палаты Ударил, как иглой Светясь, виясь, в морозный морок тая, Бросает в небо пламена Тысячецветным светом излитая, Святая Купина Встань, возликуй, восторжествуй, Россия! Грянь, как в набат, — Народная, свободная стихия Из града в град!

18 декабря 1916

Москва

А.М. Поццо («Глухой зимы глухие ураганы…»)

Глухой зимы глухие ураганы Рыдали нам. Вставали нам — моря, народы, страны… Мелькали нам — Бунтующее, дующее море Пучиной злой, Огромные, чудовищные зори Над мерзлой мглой И сонная, бездонная стихия Топила нас, И темная, огромная Россия Давила нас. О, вспомни, брат грома, глаголы, зовы, И мор, и глад. О, вспомни ты багровый и суровый Пылал закат. В глухие тьмы хладеющие длани Бросали мы. В глухие тьмы братоубийств и браней Рыдали мы. И звали мы спасительные силы Заветных снов И вот опять — медлительный и милый Ответный зов.

Июль 1918

Москва

Слово

В звучном жаре Дыханий — Звучно-пламенна мгла: Там, летя из гортани, Духовеет земля. Выдыхаются Души Неслагаемых слов — Отлагаются суши Нас несущих миров Миром сложенным Волит — Сладких слов глубина, И глубинно глаголет Словом слов Купина И грядущего Рая — Тверденеет гряда, Где, пылая, сгорая, Не прейду: никогда!

Декабрь 1917

Дедово

К России

Россия — Ты?.. Смеюсь и умираю, И ясный взор ловлю… Невероятная, Тебя — (я знаю) — В невероятности люблю. Опять в твои незнаемые муки Слетает разум мой: Пролейся свет в мои немые руки, Глаголющие тьмой. Как веющие, тающие маки, Мелькающие мне, — Как бабочки, сияющие знаки Летят на грудь ко мне. Судьбой — (Собой) — ты чашу дней наполни И чащу дней испей. Волною молний душу преисполни, Мечами глаз добей. Я — знаю всё… Я ничего не знаю. Люблю, люблю, люблю. Со мною — Ты… Смеюсь и умираю. И ясный взор ловлю.

Май 1918

Москва

Антропософии («Над ливнем лет…»)

Над ливнем лет, Над тьмою туч Ты — светлый свет. И — летний луч. Как вешний яд Неотразим! И ясный взгляд Невыразим! Живой алмаз Блестит из глаз — Алмазит даль, Поит печаль. Мой вешний свет. Мой светлый цвет, — Я полн Тобой, Тобой — Судьбой.

Июль 1918

Москва

Асе («Те же — приречные мрежи…»)

Те же — приречные мрежи, Серые сосны и пни; Те же песчаники; те же — Сирые, тихие дни; Те же немеют с отвеса Крыши поникнувших хат; Синие линии леса Немо темнеют в закат. А над немым перелеском, Где разредились кусты, Там проясняешься блеском Неугасимым — Ты! Струями ярких рубинов Жарко бежишь по крови: Кроет крыло серафимов Пламенно очи мои. Бегом развернутых крылий Стала крылатая кровь: Давние, давние были Приоткрываются вновь. В давнем — грядущие встречи; В будущем — давность мечты: Неизреченные речи, Неизъяснимая — Ты!

Сентябрь 1916

Москва

Дух

Я засыпал… (Стремительные мысли Какими-то спиралями неслись: Приоткрывалась в сознающем смысле Сознанию неявленная высь) — И видел духа… Искрой он возник… Как молния, неуловимый лик И два крыла — сверлящие спирали — Кровавым блеском разрывали дали. Открылось мне: в законах точных числ, В бунтующей, мыслительной стихии — Не я, не я — благие иерархии Высокий свой запечатлели смысл. Звезда… Она — в непеременном блеске… Но бегает летучий луч звезды Алмазами по зеркалу воды И блещущие чертит арабески.

Май 1914

Арлесгейм

«Я» («В себе, — собой объятый…»)

В себе, — собой объятый (Как мглой небытия), — В себе самом разъятый, Светлею светом «я». В огромном темном мире Моя рука растет; В бессолнечные шири Я солнечно простерт, — И зрею, зрею зовом «Воистину воскрес» — В просвете бирюзовом Яснеющих небес. Березы в вешнем лесе, Росея в серебре, — Провеяли «воскресе» На розовой заре… «Я» — это Ты, Грядущий Из дней во мне — ко мне — В раскинутые кущи Над «Ты Еси на не-бе-си!»

Декабрь 1917

Дедово

Воспоминание («Мы — ослепленные, пока в душе не вскроем…»)

Мы — ослепленные, пока в душе не вскроем Иных миров знакомое зерно. В моей груди отражено оно. И вот — зажгло знакомым, грозным зноем. И вспыхнула, и осветилась мгла. Всё вспомнилось — не поднялось вопроса: В какие-то кипящие колеса Душа моя, расплавясь, протекла.

Май 1914

Арлесгейм

Сестре Антропософии

Слышу вновь Твой голос голубой, До Тебя душой не достигая: Как светло, как хорошо с Тобой, Ласковая, милая, благая. Веют мне родные глубины Лепестками персикова цвета, Благовонным воздухом весны, Пряными роскошествами лета.

Июнь 1918

Москва

Тело стихий

В лепестке лазурево-лилейном Мир чудесен. Всё чудесно в фейном, вейном, змеином Мире песен. Мы — повисли, Как над пенной бездною ручей. Льются мысли Блесками летающих лучей.

Октябрь 1916

Москва

Встречный взгляд (танка)

Медовый цветик сада Шлет цветику свой стих… Две пчелки вылетают Из венчиков: два взгляда Перекрестились в них.

Май 1918

Москва

Крылатая душа (танка)

Твоих очей голубизна Мне в душу ветерком пахнула: Тобой душа озарена… Вот вешним щебетом она В голубизну перепорхнула.

Май 1918

Москва

Вода (танка)

А вода? Миг — ясна… Миг — круги, ряби: рыбка… Так и мысль!.. Вот — она… Но она — глубина, Заходившая зыбко.

Июнь 1916

Дорнах

Жизнь (танка)

Над травой мотылек — Самолетный цветок… Так и я: в ветер — смерть — Над собой — стебельком — Пролечу мотыльком.

Июнь 1916

Дорнах

Лазури (танка)

Н.А. Залшупиной

Светлы, легки лазури… Они — черны, без дна; Там — мировые бури. Так жизни тишина: Она, как ночь, черна.

Июнь 1916

Дорнах

Асе (а-о)

Снеговая блистает роса: Налила серебра на луга; Жемчугами дрожат берега; В светлоглазых алмазах роса. Мы с тобой — над волной голубой, Над волной — берегов перебой; И червонное солнца кольцо: И — твое огневое лицо.

Сентябрь 1913

Христиания

Утро (и-е-а-о-у)

Над долиной мглистой в выси синей Чистый-чистый серебристый иней. Над долиной, — как извивы лилий, Как изливы лебединых крылий. Зеленеют земли перелеском, Снежный месяц бледным, летним блеском, В нежном небе нехотя юнеет, Хрусталем, небо зеленеет. Вставших глав блистающая стая Остывает, в дали улетая… Синева ночная, — там, над нами, Синева ночная давит снами! Молньями как золотом в болото Бросит очи огненные кто-то. Золотом хохочущие очи! Молотом грохочущие ночи! Заликует, — все из перламутра Бурное, лазуревое утро: Потекут в излучине летучей Пурпуром предутренние тучи.

Ноябрь 1917

Сергиев Посад

Асе (при прощании с ней)

Лазурь бледна: глядятся в тень Громадин каменные лики: Из темной ночи в белый день Сверкнут стремительные пики. За часом час, за днями дни Соединяют нас навеки: Блестят очей твоих огни В полуопущенные веки. Последний, верный, вечный друг, —

Не осуди мое молчанье;

В нем — грусть стыдливый в нем испуг, Любви невыразимой знанье.

Август 1916

Дорнах

Асе («Опять — золотеющий волос…»)

Опять — золотеющий волос, Ласкающий взор голубой; Опять — уплывающий голос; Опять я: и — Твой, и — с Тобой. Опять бирюзеешь напевно В безгневно зареющем сне; Приди же, моя королевна, — Моя королевна, ко мне! Плывут бирюзовые волны На веющем ветре весны: Я — этими волнами полный, Одетая светами — Ты!

Сентябрь 1916

Москва

«Я» и «Ты»

Говорят, что «я» и «ты» — Мы телами столкнуты. Тепленеет красный ком Кровопарным облаком. Мы — над взмахами косы Виснущие хаосы. Нет, неправда гладь тиха Розового воздуха, — Где истаял громный век В легкий лепет ласточек, — Где, заяснясь, «я» и «ты» — Светлых светов яхонты, — Где и тела красный ком Духовеет облаком.

1918

Москва

Зов

Сквозь фабричных гудков Сумасшедшие ревы Мы в тиши городов Слышим тихие зовы. Исполняется час. И восходит в тумане, Как прозрачный алмаз, Все из ярких блистании, — Снеговое лицо На огнистом закате, Замыкая кольцо Славословящих братий. Исполняйтесь, вы, — дни. Распадайтесь, вы, — храмы. Наши песни — огни. Облака — фимиамы.

Май 1914

Арлесгейм

Родине («В годины праздных испытаний…»)

В годины праздных испытаний, В годины мертвой суеты — Затверденей алмазом брани В перегоревших углях — Ты. Восстань в сердцах, сердца исполни! Произрастай, наш край родной, Неопалимой блеском молний, Неодолимой купиной. Из моря слез, из моря муки Судьба твоя — видна, ясна: Ты простираешь ввысь, как руки, Свои святые пламена — Туда, — в развалы грозной эры И в визг космических стихий, — Туда, — в светлеющие сферы, В грома летящих иерархий.

Октябрь 1916

Москва

Инспирация

В волне Золотистого Хлеба По-прежнему ветер бежит По-прежнему Нежное Небо Над зорями грустно горит. В безмирные, Синие Зыби Лети, литургия моя! В земле — Упадающей Глыбе — О небо, провижу тебя… Алмазами Душу Наполни, Родной стариною дыша: — Из светочей, Блесков, И молний, — Сотканная, — плачет душа. Всё — вспомнилось: прежним приветом Слетает В невольный Мой стих — Архангел, клокочущий светом, — На солнечных Крыльях Своих.

Июнь 1914

Арлесгейм

Антропософам

С любовью и благодарностью М.В. Сабашниковой

Мы взметаем в мирах неразвеянный прах, Угрожаем обвалами дремлющих лет; В просиявших пирах, в набежавших мирах Мы — летящая стая хвостатых комет. Пролетаем в воздушно-излученный круг. Засветясь, закрутясь, заплетайся в нем, — Лебединый, родимый, ликующий звук Дуновеньем души лебединой поймем. Завиваем из дали спирали планет; Проницаем туманы судьбин и годин; Мы — серебряный, зреющий, веющий свет Среди синих, любимых, таимых глубин.

Февраль 1913

Москва

Младенцу

Играй, безумное дитя, Блистай летающей стихией: Вольнолюбивым светом «Я», Явись, осуществись, — Россия. Ждем: гробовая пелена Падет мелькающими мглами; Уже Небесная Жена Нежней звездеет глубинами, — И, оперяясь из весны, В лазури льются иерархии; Из легких крыльев лик Жены Смеется радостной России.

Март 1918

Москва

Родине («Рыдай, буревая стихия…»)

Рыдай, буревая стихия, В столбах громового огня! Россия, Россия, Россия, — Безумствуй, сжигая меня! В твои роковые разрухи, В глухие твои глубины, — Струят крылорукие духи Свои светозарные сны. Не плачьте, склоните колени Туда — в ураганы огней, В грома серафических пении, В потоки космических дней! Сухие пустыни позора, Моря неизливные слез — Лучом безглагольного взора Согреет сошедший Христос Пусть в небе — и кольца Сатурна, И млечных путей серебро, Кипи фосфорически бурно, Земли огневое ядро! И ты, огневая стихия, Безумствуй, сжигая меня Россия, Россия, Россия — Мессия грядущего дня!

Август 1917

Поворовка

Голубь

Вестью овеяны, Души прострем — В светом содеянный Радостный гром. В неописуемый, В огненный год, — Духом взыскуемый Голубь сойдет.

Март 1918

Москва

Чаша времен

Открылось! Весть весенняя! Удар молниеносный! Разорванный, пылающий, блистающий покров: В грядущие, Громовые Блистающие весны, Как в радуги прозрачные, спускается — Христос. И голос Поднимается Из огненного облака: «Вот чаща благодатная, исполненная дней!» И огненные Голуби Из огненного воздуха Раскидывают светочи, как два крыла, над ней.

Июнь 1914

Арлесгейм

Антропософии («Из родников проговорившей ночи…»)

Из родников проговорившей ночи В моем окне Нежданные, мерцающие очи Восходят мне. Блистает луч из звездной рукояти, Как резвый меч; Мой бедный ум к ногам смущенных братии Слетает с плеч. Я — обезглавлен в набежавшем свете Лучистых глаз Меж нами — Он, Неузнанный и Третий: Не бойтесь нас. Мы — вспыхнули, но для земли — погасли. Мы — тихий стих. Мы — образуем солнечные ясли. Младенец — в них. Слепую мглу бунтующей стихии Преобрази. Я не боюсь: влекут, Христософия, Твои стези. Ты снилась мне, светясь… когда-то, где-то… Сестра моя! Люблю Тебя: Ты — персикова цвета Цветущая заря. Как вешний вихрь, гласят неумолимо — Гласят в голубизне — Твои слова, пронесшиеся мимо, Но сказанные мне. В свои глаза — сплошные синероды Меня возьми; Минувшие, глаголющие годы Мои уйми. В Твоих глазах блистают: воды, суши, Бросаюсь в них: Из глаз Твоих я просияю в души, Как тихий стих. И сердце — обезумевшая птица — В немой мольбе Пусть из груди — разорванной темницы — Летит к Тебе. Мы — вспыхнувшие, вспыхнувшие дети — В нежданный час: Меж нами — Он, Неузнанный и Третий: Не бойтесь нас!

Март 1918

Москва

Христиану Моргенштерну («От Ницше — Ты, от Соловьева — Я…»)

От Ницше — Ты, от Соловьева — Я: Мы в Штейнере перекрестились оба… Ты — весь живой звездою бытия Мерцаешь мне из… кубового гроба. Свергается стремительно звезда, Сверкая в ослепительном убранстве: — За ней в обетованный край, — туда — Пустынями сорокалетних странствий! Расплавлены карбункул и сапфир Над лопнувшей трубою телескопа… Тысячекрылый, огнекрылый мир! Под ним — испепеленная Европа!.. Взлетаем над обманами песков, Блистаем над туманами пустыни… Антропософия, Владимир Соловьев И Фридрих Ницше — связаны: отныне… От Ницше — Ты, от Соловьева — Я; Отныне будем в космосе безмерном: Tы — первозванным светом бытия, Я — белым «Христианом Моргенштерном».

Октябрь 1918

Москва

Христос Воскрес

1

В глухих Судьбинах, В земных Глубинах, В веках, В народах, В сплошных Синеродах Небес — Да пребудет Весть: — «Христос Воскрес!» — Есть. Было. Будет.

2

Перегорающее страдание Сиянием Омолнило Лик, Как алмаз, — — Когда что-то, Блеснувши неимоверно, Преисполнило этого человека, Простирающего длани От века и до века — За нас. — Когда что-то Зареяло Из вне-времени, Пронизывая Его от темени До пяты… И провеяло В ухо Вострубленной Бурею Духа: — — «Сын, Возлюбленный — Ты!» Зарея Огромными зорями, В небе Прорезалась Назарея… Жребий — Был брошен.

3

Толпы народа На Иордане Увидели явственно: два Крыла. Сиянием Преисполнились Длани Этого человека… И перегорающим страданием Века Омолнилась Голова. И по толпам Народа Желтым Маревом, Как заревом, Запрядала разорванная мгла, — Над, как дым, Сквозною головою Веющею Верою Кропя Его слова. — Из лазоревой окрестности, В зеленеющие Местности Опускалось что-то световою Атмосферою… Прорезывался луч В Новозаветные лета… И помавая кровавыми главами Туч, Назарея Прорезывалась славами Света.

4

После Он простер Мертвеющие, посинелые от муки Руки И взор — В пустые Тверди… Руки Повисли, Как жерди, В густые Мраки… Измученное, перекрученное Тело Висело Без мысли. Кровавились Знаки, Как красные раны, На изодранных ладонях Полутрупа. Глаз остеклелою впадиною Уставился пусто И тупо В туманы И мраки, Нависшие густо. А воины в бронях, Поблескивая шлемами, Проходили под перекладиною.

5

Голова Окровавленного, Лохматого Разбойника, Распятого — — Как и Он — Хохотом Насмешливо приветствовала: — «Господи, Приемли Новоявленного Сына Твоего!» И тяжелым грохотом Ответствовали Земли.

6

В опрокинутое мировое дно, Где не было никакого солнца, которое На Иордани Слетело, Низринутое В это тело Перстное и преисполненное бремени — Какое-то ужасное Оно, С мотающимися перепутанными волосами, Угасая И простирая рваные Израненные Длани, — В девятый час Хрипло крикнуло из темени На нас: — «Или… Сафахвани!»

7

Деревянное тело С темными пятнами впадин Провалившихся странно Глаз Деревенеющего Лика, — Проволокли, — Точно желтую палку, Забинтованную В шелестящие пелены — Проволокли В ей уготованные Глубины. Без слов И без веры В воскресение… Проволокли В пещеры — В тусклом освещении Красных факелов.

8

От огромной скорби Господней Упадали удары Из преисподней — В тяжелый, Старый Шар. Обрушились суши И горы, Изгорбились Бурей озера… И изгорбились долы… Разламывались холмы… А души — Душа за душою — Валились в глухие тьмы. Проступали в туманы Неясные Пасти Чудовищной глубины… Обнажались Обманы И ужасные Страсти Выбежавшего на белый свет Сатаны. В землетрясениях и пожарах Разрывались Старые шары Планет.

9

По огромной, По темной Вселенной, Шатаясь, Таскался мир. Облекаясь, Как в саван тленный, В разлагающийся эфир. Было видно, как два вампира, С гримасою красных губ, Волокли по дорогам мира Забинтованный труп.

10

Нам желтея, В нас без мысли Подымаясь, как вопрос, — Эти проткнутые ребра, Перекрученные руки, Препоясанные чресла — В девятнадцатом столетии провисли: — «Господи, И это Был — Христос?» Но это — Воскресло…

11

Снова там — Терновые Венцы. Снова нам — Провисли Мертвецы Под двумя столбами с перекладиною, Хриплыми глухими голосами, Перепутанными волосами, Остеклелой впадиною Глаз — Угрожая, мертвенные Мысли Остро, грозно, мертвенно Прорезываются в нас.

12

Разбойники И насильники — Мы. Мы над телом Покойника Посыпаем пеплом власы И погашаем Светильники. В прежней бездне Безверия Мы. — Не понимая, Что именно в эти дни и часы — Совершается Мировая Мистерия…

13

Мы забыли: — Из темных Расколов В пещеру, где труп лежал, С раскаленных, Огромных Престолов Преисподний пламень Бежал. Отбросило старый камень; Сорваны пелены: Тело, От почвы оторванное. Слетело Сквозь землю В разъятые глубины.

14

Труп из вне-времени Лазурей, Пронизанный от темени До пяты Бурей Вострубленной Вытянулся от земли до эфира… И грянуло в ухо Мира: — «Сын, Возлюбленный — Ты!» Пресуществленные божественно Пелены, Как порфира, Расширенная без меры, Пронизывали мировое пространство, Выструиваясь из земли. Пресуществленное невещественно Тело — В пространство Развеяло атмосферы, Которые сияюще протекли. Из пустыни Вне-времени Преисполнилось светами Мировое дно, — Как оно — Тело Солнечного Человека, Сияющее Новозаветными летами И ставшее отныне И до века — Телом земли. Вспыхнула Вселенной Голова, И нетленно Простертые длани От Запада до Востока, — Как два Крыла. Орла, Сияющие издалека.

15

Страна моя Есть Могила, Простершая Бледный Крест, — В суровые своды Неба И — В неизвестности Мест. Обвили убогие Местности Бедный, Убогий Крест — В сухие, Строгие Колосья хлеба, Вытарачивающие окрест. Святое, Пустое Место, — В святыне Твои сыны! Россия, Ты ныне Невеста… Приемли Весть Весны… Земли, Прордейте Цветами И прозеленейте Березами: Есть — Воскресение… С нами — Спасение… Исходит огромными розами Прорастающий Крест!

16

Железнодорожная Линия… Красные, зеленые, синие Огоньки И взлетающие Стрелки, — Всё, всё, всё Сулит Невозможное… Твердят Голосящие Вдали паровики, Убегающие По линии: «Да здравствует Третий Интернационал». Мелкий Дождичек стрекочет И твердит: «Третий Интернационал». Выкидывает телеграфная лента: «Интернационал»… Железнодорожная Линия, Убегающая в сети Туманов, — Голосит свистками распропагандированного Паровика Про невозможное. И раскидывает свои блески — За ветвями зеленеющего тополя… Раздаются сухие трески Револьверных переливов.

17

А из пушечного гула Сутуло Просунулась спина Очкастого, расслабленного интеллигента. Видна, — Мохнатая голова, Произносящая Негодующие Слова О значении Константинополя И проливов, — В дующие Пространства И в сухие трески Револьверных взрывов… На мгновение Водворяется странная Тишина, — В которую произносятся слова Расслабленного Интеллигента.

18

Браунинг Красным хохотом Разрывается в воздух, — Тело окровавленного Железнодорожника Падает под грохотом. Подымают его Два безбожника Под забором… На кого-то напали… На крик и на слезы — Ответствуют паровозы, Да хором Поют о братстве народов… Знамена ответствуют Лепетом. И воробьи с пригородных огородов Приветствуют Щебетом — Падающих покойников.

19

Обороняясь от кого-то, Заваливает дровами ворота Весь домовой комитет. Под железными воротами — Кто-то… Злая, лающая тьма Прилегла — Нападает Пулеметами На дома, — И на членов домового комитета. Обнимает Странными туманами Тела, — Злая, лающая тьма Нападает Из вне-времени — Пулеметами…

20

Из раздробленного Темени, С переломленной Руки — Хлещут красными Фонтанами Ручьи… И какое-то ужасное Оно С мотающимися перекрученными Руками И неясными Пятнами впадин Глаз — Стремительно Проволокли — Точно желтую забинтованную Палку, — Под ослепительный Алмаз Стоящего вдали Автомобиля.

21

Это жалкое, желтое тело Пятнами впадин Глаз, — Провисая между двух перекладин, Из тьмы Вперяется В нас. Это жалкое, желтое тело Проволакиваем: Мы — — В себя — Во тьмы И в пещеры Безверия, — Не понимая, Что эта мистерия Совершается нами — — в нас. Наше жалкое, желтое тело Пятнами впадин Глаз, — Провисая меж двух перекладин, Из тьмы Вперяется В нас.

22

А весть Прогремела Осанной. Есть Странный Пламень В пещере безверия, — Когда озаряется Мгла И от нас Отваливаются Тела, — Как падающий камень.

23

Россия, Страна моя — Ты — та самая, Облеченная солнцем Жена, К которой Возносятся Взоры… Вижу явственно я: Россия, Моя, — Богоносица, Побеждающая Змия… Народы, Населяющие Тебя, Из дыма Простерли Длани В Твои пространства, — Преисполненные пения И огня Слетающего Серафима. И что-то в горле У меня Сжимается от умиления.

24

Я знаю: огромная атмосфера Сиянием Опускается На каждого из нас, — Перегорающим страданием Века Омолнится Голова Каждого человека. И Слово, Стоящее ныне По середине Сердца, Бурями вострубленной Весны, Простерло Гласящие глубины Из огненного горла: — «Сыны Возлюбленные, — Христос Воскрес!»

Апрель 1918

Москва

Первое свидание

Предисловие

Киркою рудокопный гном Согласных хрусты рушит в томы… Я — стилистический прием, Языковые идиомы! Я — хрустом тухнущая пещь, — Пеку прием: стихи — в начинку; Давно поломанная вещь, Давно пора меня в починку. Висок — винтящая мигрень… Душа — кутящая… И — что же?.. Я в веселящий Духов день Склонен перед тобою. Боже! Язык, запрядай тайным сном! Как жизнь, восстань и радуй: в смерти! Встань — в жерди: пучимым листом! Встань — тучей, горностаем: в тверди! Язык, запрядай вновь и вновь! Как бык, обрадуй зыком плоти: Как лев, текущий рыком в кровь, О сердце, взмахами милоти! Орел: тобой пересекусь… Ты плоти — жест, ты знанью — числа… «Ха» с «И» в «Же» — «Жизнь»: Христос Иисус — Знак начертательного смысла… Ты в слове Слова — богослов: О, осиянная Осанна Матфея, Марка, Иоанна — Язык!.. Запрядай: тайной слов! О, не понять вам, гномы, гномы: В инструментаций гранный треск — Огонь, вам странно незнакомый, Святой огонь взвивает блеск.

1

Взойди, звезда воспоминанья; Года, пережитые вновь: Поэма — первое свиданье, Поэма — первая любовь. Я вижу — дующие зовы. Я вижу — дующие тьмы: Войны поток краснобагровый, В котором захлебнулись мы… Но, нет «вчера» и нет «сегодня»: Всё прошлое озарено, Лишь песня, ласточка господня, Горюче взвизгнула в окно… Блести, звезда моя, из дали! В пути года, как версты, стали: По ним, как некий пилигрим, Бреду перед собой самим… Как зыби, зыблемые в ветры, Промчите дни былой весны, — Свои ликующие метры, Свои целующие сны… Год — девятьсотый: зори, зори!.. Вопросы, брошенные в зори… Меня пленяет Гольбер Гент…[1] И я — не гимназист: студент… Сюртук — зеленый, с белым кантом; Перчатка белая в руке; Я — меланхолик, я — в тоске, Но выгляжу немного франтом; Я, Майей мира полонен, В волнах летаю котильона, Вдыхая запах «poudre Simon», Влюбляясь в розы Аткинсона.[2] Но, тексты чтя Упанишад, Хочу восстать Анупадакой,[3] Глаза таращу на закат И плачу над больной собакой; Меня оденет рой Ананд[4] Венцом таинственного дара: Великий духом Даинанд,[5] Великий делом Дармотарра…[6] Передо мною мир стоит Мифологической проблемой: Мне Менделеев говорит Периодической системой; Соединяет разум мой Законы Бойля, Ван-дер-Вальса — Со снами веющего вальса, С богами зреющею тьмой: Я вижу огненное море Кипящих веществом существ; Сижу в дыму лабораторий Над разложением веществ; Кристаллизуются растворы Средь колб, горелок и реторт… Готово: порошок растерт… Бывало, — затеваю споры… Пред всеми развиваю я Свои смесительные мысли; И вот — над бездной бытия Туманы темные повисли… — «Откуда этот ералаш?» — Рассердится товарищ наш, Беспечный франт и вечный скептик: — «Скажи, а ты не эпилептик?» Меня, бывало, перебьет И миф о мире разовьет… Жил бородатый, грубоватый Богов белоголовый рой: Клокочил бороды из ваты; И — обморочил нас игрой. В метафорические хмури Он бросил бедные мозги, Лия лазуревые дури На наши мысленные зги; Аллегорическую копоть, Раздувши в купол голубой, Он дружно принимался хлопать На нас, как пушками, судьбой; Бросался облачной тропою, От злобы лопаясь, — на нас, Пустоголовою толпою, Ругая нас… В вечерний час, — Из тучи выставив трезубцы, Вниз, по закатным янтарям, Бывало, боги-женолюбцы Сходили к нашим матерям… Теперь переменились роли; И больше нет метаморфоз; И вырастает жизнь из соли; И движим паром паровоз; И Гревса Зевс — не переладит; И физик — посреди небес; И ненароком Брюсов адит; И гадость сделает Гадес; И пролетарий — горний летчик; И — просиявший золотарь; И переводчик — переплетчик; И в настоящем — та же старь! Из зыбей зыблемой лазури, Когда отвеяна лазурь, — Сверкай в незыблемые хмури, О, месяц, одуванчик бурь! Там — обесславленные боги Исчезли в явленную ширь: Туда серебряные роги, Туда, о месяц, протопырь! Взирай оттуда, мертвый взорич, Взирай, повешенный, и стынь, — О, злая, бешеная горечь, О, оскорбленная ледынь! О, тень моя: о тихий братец, У ног ты — вот, как черный кот: Обманешь взрывами невнятиц; Восстанешь взрывами пустот. Но верю: ныне очертили Эмблемы вещей глубины — Мифологические были, Теологические сны, Сплетаясь в вязи аллегорий: Фантомный бес, атомный вес, Горюче вспыхнувшие зори И символов дремучий лес, Неясных образов законы, Огромных космосов волна… Так шумом молодым, зеленым, — Меня овеяла весна; Так в голове моей фонтаном Взыграл, заколобродил смысл; Так вьются бисерным туманом Над прудом крылья коромысл; Так мысли, легкие стрекозы, Летят над небом, стрекоча; Так белоствольные березы Дрожат, невнятицей шепча; Так звуки слова «дар Валдая» Балды, над партою болтая, — Переболтают в «дарвалдая»… Ах, много, много «дарвалдаев» — Невнятиц этих у меня. И мой отец, декан Летаев, Руками в воздух разведя: «Да, мой голубчик, — ухо вянет: Такую, право, порешь чушь!» И в глазках крошечных проглянет Математическая сушь. Широконосый и раскосый С жестковолосой бородой Расставит в воздухе вопросы: Вопрос — один; вопрос — другой; Неразрешимые вопросы… Так над синеющим цветком, Танцуя в воздухе немом, Жужжат оранжевые осы. И было: много, много дум; И метафизики, и шумов… И строгой физикой мой ум Переполнял: профессор Умов.[7] Над мглой космической он пел, Развив власы и выгнув выю, Что парадоксами Максвелл[8] Уничтожает энтропию, Что взрывы, полные игры, Таят томсоновские вихри,[9] И что огромные миры В атомных силах не утихли, Что мысль, как динамит, летит Смелей, прикидчивей и прытче, Что опыт — новый… — «Мир — взлетит!» — Сказал, взрываясь, Фридрих Нитче… Мир — рвался в опытах Кюри Атомной, лопнувшею бомбой На электронные струи Невоплощенной гекатомбой; Я — сын эфира. Человек, — Свиваю со стези надмирной Своей порфирою эфирной За миром мир, за веком век. Из непотухнувшего гула Взметая брызги, взвой огня, Волною музыки меня Стихия жизни оплеснула: Из летаргического сна В разрыв трагической культуры, Где бездна гибельна (без дна!), — Я, ахнув, рухнул в сумрак хмурый, — — Как Далай-лама молодой С белоголовых Гималаев, — Передробляемый звездой, На зыби, зыблемые Майей… В душе, органом проиграв, Дни, как орнамент, полетели, Взвиваясь запахами трав, Взвиваясь запахом метели. И веял Май — взвивной метой; Июнь — серьгою бирюзовой; Сентябрь — листвою золотой; Декабрь — пургой белоголовой. О лазулитовая лень, О меланитовые очи! Ты, колокольчик белый, — день! Ты, колокольчик синий, — ночи! Дышал граненый мой флакон; Меня онежили уайт-розы,[10] Зеленосладкие, как сон, Зеленогорькие, как слезы. В мои строфические дни И в симфонические игры, Багрея, зрели из зари Дионисические тигры… Перчатка белая в руке; Сюртук — зеленый: с бельм кантом… В меня лобзавшем ветерке Я выглядел немного франтом, Умея дам интриговать Своим резвящимся рассудком И мысли легкие пускать, Как мотыльки по незабудкам; Вопросов комариный рой Умел развеять в быстротечность, И — озадачить вдруг игрой, — Улыбкой, брошенною… в вечность… Духовный, негреховный свет, — — Как нежный свет снегов нездешних. Как духовеющий завет, Как поцелуи зовов нежных, Как струи слова Заратустр, — Вставал из ночи темнолонной… Я помню: переливы люстр; Я помню: зал белоколонный Звучит Бетховеном, волной; И Благородное собранье,[11] — Как мир — родной (как мир весной), Как старой драмы замиранье, Как то, что смеет жизнь пропеть, Как то, что веет в детской вере…

2

На серой вычищенной двери Литая, чищеная медь… Бывало: пламенная вьюга; И в ней — прослеженная стезь; Томя предчувствиями юга, Бывало, всё взревает здесь; В глазах полутеней и светов, Мне лепестящих, нежных цветов Яснеет снежистая смесь; Следя перемокревшим снегом, Озябший, заметенный весь, Бывало, я звонился здесь Отдаться пиршественным негам. Михал Сергеич Соловьев, Дверь отворивши мне без слов, Худой и бледный, кроя плэдом Давно простуженную грудь, Лучистым золотистым следом Свечи указывал мне путь, Качаясь мерною походкой, Золотохохлой головой, Золотохохлою бородкой, — Прищурый, слабый, но живой. Сутуловатый, малорослый И бледноносый — подойдет, И я почувствую, что — взрослый, Что мне идет двадцатый год; И вот, конфузясь и дичая, За круглым ласковым столом Хлебну крепчающего чая С ароматическим душком; Михал Сергеич повернется Ко мне из кресла цвета «бискр»; Стекло пенснэйное проснется, Переплеснется блеском искр; Развеяв веером вопросы, Он чубуком из янтаря, — Дымит струями папиросы, Голубоглазит на меня; И ароматом странной веры Окурит каждый мой вопрос; И, мне навеяв атмосферы, В дымки просовывает нос, Переложив на ногу ногу, Перетрясая пепел свой… Он — длань, протянутая к Богу Сквозь нежный ветер пурговой! Бывало, сбрасывает повязь С груди — переливной, родной: Глаза — готическая прорезь; Рассудок — розблеск искряной! Он видит в жизни пустоглазой Рои лелеемых эмблем, Интересуясь новой фазой Космологических проблем, Переплетая теоремы С ангелологией Фомы; И — да: его за эти темы Ужасно уважаем мы; Он книголюб: любитель фабул, Знаток, быть может, инкунабул, Слагатель не случайных слов, Случайно не вещавших миру, Которым следовать готов Один Владимир Соловьев… Я полюбил укромный кров — Гостеприимную квартиру… Зимой, в пурговые раскаты Звучало здесь: «Навек одно!» Весною — красные закаты Пылали в красное окно. На кружевные занавески Лия литые янтари; Любил египетские фрески На выцветающих драпри, Седую мебель, тюли, даже Любил обои цвета «бискр», — Рассказы смазанных пейзажей, Рассказы красочные искр. Казалось: милая квартира Таила летописи мира. О. М., жена его, — мой друг, Художница — — (в глухую осень Я с ней… Позвольте — да: лет восемь По вечерам делил досуг) — Молилась на Четьи-Минеи, Переводила де Виньи; Ее пленяли Пиренеи, Кармен, Барбье д'Оревильи, Цветы и тюлевые шали — Всё переписывалась с «Алей», Которой сын писал стихи, Которого по воле рока Послал мне жизни бурелом; Так имя Александра Блока Произносилось за столом «Сережей», сыном их: он — мистик, Голубоглазый гимназистик: О Логосе мы спорим с ним, Не соглашаясь с Трубецким, Но соглашаясь с новым словом, Провозглашенным Соловьевым О «Деве Радужных Ворот»,[12] О деве, что на нас сойдет, Овеяв бирюзовым зовом, Всегда таимая средь нас: Взирала из любимых глаз. «Сережа Соловьев» — ребенок, Живой смышленый ангеленок, Над детской комнаткой своей Восставший рано из пеленок, — Роднею соловьевской всей Он встречен был, как Моисей: Две бабушки, четыре дяди, И, кажется, шестнадцать теть Его выращивали пяди, Но сохранил его Господь; Трех лет, ну право же-с, ей-богу-с, — Трех лет (скажу без липших слов), Трех лет ему открылся Логос, Шести — Григорий Богослов, Семи — словарь французских слов; Перелагать свои святыни Уже с четырнадцати лет Умея в звучные латыни, Он — вот, провидец и поэт, Ключарь небес, матерый мистик, Голубоглазый гимназистик, — Взирает в очи Сони Н-ой, Огромный заклокочив клочень; Мне блещут очи — очень, очень — Надежды Львовны Зариной. Так соглашаясь с Соловьевым, Провидим Тайную весной: Он — Сонечку, живую зовом; Я — Заревую: в Зариной… Она!.. Мы в ней души не чаем… Но кто она?.. Сидим за чаем: Под хохот громкий пурговой Вопрос решаем роковой. Часы летят… Не замечаем… — «Скажи, тобой увлечена Надежда Львовна Зарина?..» — «Не знаю я…» — «Быть может?» — «А?!» Михал Сергеич повернется Ко мне из кресла цвета «бискр»; Стекло пенснэйное проснется, Переплеснется блеском искр; Его он сбрасывает кротко Золотохохлой головой С золотохохлою бородкой, Прищурый, слабый, но живой; И клонит кончик носа снова В судьбу вопроса рокового: — «Надежда Львовна Зарина! Как?!. Воплощение Софии?..» «В ней мне пророчески ясна Судьба священная России: Она есть Львовна дочка Льва; Лев — символический, Иудин…» — «Зарин, Лев Львович, — пошлый франт? Безусый, лысый коммерсант?» «Вопрос гностически не труден: Серапис, или Апис, — бык, Таящий неба громкий зык, Есть только символ чрезвычайный Какой-то сокровенной тайны…» — «Ну, хорошо, а что есть Лев?» — «Иудин Лев — веков напев» …………………. Высокий, бледный и сутулый, Ты где, Сережа, милый брат; Глаза — пророческие гулы, Глаза, вперенные в закат: Выходишь в Вечность… на Арбат;[13] Бывало: бродишь ты без речи; И мне ясней слышна, видна: Арбата юная весна, Твоя сутулая спина, Твои приподнятые плечи, Бульваров первая трава, И вдруг: как на зеркальной зыбке Пройдут пузыриками рыбки, — Меж вами умные слова И вовсе детские улыбки. И разговор о сем, о том, О бесконечности, о Браме, О Вечности, огромной даме, Перерастают толстый том; И на Арбате мчатся в Вечность: Пролеток черных быстротечность, Рабочий, гимназист, кадет… Проходят, ветер взвив одежды, Глупцы, ученые, невежды; Зарозовеет тихий свет С зеленой вывески «Надежды»[14] Над далью дней и далью лет… Смутяся уличною давкой, Смутясь колониальной лавкой, Я упраздняю это всё: «Мир — представление мое!» Ты — пламенный, в крылатке серой Средь зданий, каменных пустынь: Глаза, открытые без меры, — В междупланетную ледынь, Свои расширенные сини Бросают, как немой вопрос, Под шапкой пепельных волос. Бывало: за Девичьим Полем Проходит клиник белый рой, Мы тайну сладостную волим, Вздыхаем радостной игрой: В волнах лyчиcтoгo эфира Читаем летописи мира. Из перегаров красных трав В золотокарей пыли летней, Порывом пыли плащ взорвав, Шуршат мистические сплетни… Проходит за городом: лес Качнется в небе бирюзовом; Проснется зов «Воанергес!» Пахнёт: Иоанном Богословом… И — возникает в небе ширь Новодевичий монастырь. Огромный розовый собор Подъемлет купол златозор; А небо — камень амиант — Бросает первый бриллиант; Забирюзевший легкий пруд, Переливаясь в изумруд, Дробим зеркальною волной, И — столб летает искряной… Там небо бледное, упав, Перетянулось в пояс трав; Там бездна — вверх, и бездна — вниз: Из бледных воздухов и риз; Там в берега плеснет волной — Молниеносною блесной… Из мира, суетной тюрьмы, — В ограду молча входим мы… Крестов протянутая тень В густую душную сирень, Где ходит в зелени сырой Монашек рясофорный рой, Где облак розовый сквозит, Где нежный воздух бирюзит; Здесь, сердце вещее, — измлей В печаль белеющих лилей; В лилово-розовый левкой Усопших, Боже, упокой… Присел захожий старичок, Склонись на палку… В ветерок — Слетают скорбные листы; Подъемлют сохлые кресты Плач переблеклых огоньков И клянч фарфоровых венков. Ты, сердце, — неумолчный стриж — Кого зовешь, о чем визжишь? Кроваво-красная луна Уже печальна и бледна… Из церкви в зелени сырой Проходит в кельи черный рой; Рукопростертые кресты Столпились в ночь… Приди же. Ты, — Из прежних дней, из прежних лет!.. В часовне — цветоблеклый свет: В часовне житель гробовой К стеклу прижался головой; И в стекла красные глядит, И в стекла красные стучит. Чуть фософреющий из трав, Сквозною головою встав, — Подъемлет инок неживой Над аналоем куколь свой… ………………… ………………… О, незабвенные прогулки, О, незабвенные мечты, Москвы кривые переулки… Промчалось всё: где, юность, ты!.. Перемелькали наши взлеты На крыльях дружбы и вражды В неотрывные миголеты, В неотразимые судьбы, Чтоб из сумятицы несвязной, И из невнятиц бытия В тиски подагры неотвязной Склонился лысиною я. Зальются слабнущие светы Под мараморохом[15] зимы Переливной струею Леты, Незаливной струею тьмы… Рассудку, рухнувшему, больно, — Рассудку, тухнущему в ночь… И возникают сны невольно, Которых мне не превозмочь… …………………. Да, — и опора в детской вере, И Провидения рука — На этой вычищенной двери Литая, медная доска: Михал Сергеич Соловьев (С таких-то до таких часов). …………………. Здесь возникал салон московский, Где — из далекой мне земли, — Ключевский, Брюсов, Мережковский Впервые предо мной прошли. Бывало — — снеговая стая — Сплошное белое пятно — Бросает крик, слетая, тая — В запорошенное окно; Поет под небо белый гейзер: Так заливается свирель; Так на эстраде Гольденвейзер[16] Берет уверенную трель. Бывало: в вой седоволосый Пройдет из Вечности самой Снегами строящий вопросы Черноволосою космой, — Захохотавший в вой софистик, Восставший шубой в вечный зов, — Пройдет «Володя», вечный мистик, Или — Владимир Соловьев… Я не люблю характеристик, Но все-таки… — — Сквозной фантом, Как бы согнувшийся с ходулей, Войдет, и — вспыхнувшим зрачком В сердца ударится, как пулей; Трясем рукопожатьем мы Его беспомощные кисти, Как ветром неживой зимы Когда-то свеянные листья; Над чернокосмой бородой, Клокоча виснущие космы И желчно дующей губой Раздувши к чаю макрокосмы, С подпотолочной вышины Сквозь мараморохи и сны Он рухнет в эмпирию кресла, — Над чайной чашкою склонен, Сердит, убит и возмущен Тем, что природа не воскресла, Что сеют те же господа Атомистические бредни, Что декаденты — да, да, да! — Свершают черные обедни (Они — пустое решето: Козлят не с Музой с сатирессой, И увенчает их за то Патриотическая пресса), Что над Россией — тайный враг (Чума, монголы, эфиопы), Что земли портящий овраг Грызет юго-восток Европы; Стащивши пару крендельков С вопросом: «Ну и что ж в итоге?» Свои переплетает ноги Грохочет парой каблуков. Судьба трагическая дышит Атмосферическим дымком, И в «Новом времени» о том Демчинский знает, но не пишет: — «В сознанье нашем кавардак: Атмосферических явлений Свечении зорь нельзя никак Понять с научной точки зрении». Он — угрожает нам бедой, Подбросит огненные очи; И — запророчит к полуночи, Тряхнув священной бородой!.. Так в ночи вспыхивает магний; Бьет электрический магнит; И над поклонниками Агни, Взлетев, из джунглей заогнит; Так погромыхивает в туче Толпа прохожих громарей; Так плещут в зыбине летучей, Сребрея, сети рыбарей. За ним вдогонку — следом, следом, Михал Сергеич делит путь, Безмолвный, ровный, кроя плэдом Давно простуженную грудь, Потея в вязаной рубашке, Со столика приняв поднос, На столике расставив шашки, Над столиком поставив нос; И скажет в пепел папирос В ответ на новости такие: — «Под дымкой — всё; и всюду — тень… Но не скудеет Мирликия…[17] Однако ж… будет: Духов день!» Свой мякиш разжевавши хлеба, Сережа Соловьев под небо Воскликнет — твердый, как кремень: — «Не оскудела Мирликия!.. А ну-ка все, кому не лень, В ответ на дерзости такие, — В Москве устроим Духов день!» Но Соловьев, не отвечая, Снедаем мировой борьбой, Проглотит молча чашку чая, Рукой бросаясь, как на бой, На доску: он уткнется в шашки; И поражают худобой Его обтянутые ляжки; Бывало, он пройдет к шинели: В меха шинели кроет взор; И — удаляется в метели: Седою головой в бобер; А вихри свистами софистик Всклокочут бледный кругозор! Привзвизгнут: «Вот великий мистик!» И — пересвищут за забор! А мы молчим, одним объяты; В веках — одно: навек одно… А перезвоны, перекаты Снежат, как призраки, в окно; А лампа бросит в занавески Свои литые янтари; Молчат египетские фрески На выцветающих драпри. Михал Сергеич повернется Ко мне из кресла цвета «бискр»; Стекло пенснэйное проснется, Переплеснется блеском искр… Он — канул в Вечность: без возврата; Прошел в восторг нездешних мест: В монастыре, в волнах заката, — Рукопростертый, белый крест Стоит, как память дорогая; Бывало, он, — оснежен весь, Светлеет, огоньком мигая; Бывало, все взревает здесь: Играет скатерть парчовая, Снегами воздухи взвивая; И в ней — прослеженная стезь; Хрустя перемокревшим снегом, Бегу сюда отдаться негам, Озябший, заметенный весь. Так всякий: поживет, и — помер, И — принят под такой-то номер.

3

Под стук сердец — «в концерт, в концерт» — Мудрец, юнец. Но что их манит, То — запечатанный конверт: Словами тайными обманет; Немой, загаданный глагол, Неизрекаемый, — он водит: То мараморохами зол, То добрым делом соглаголет; Изранит стуками минут, Багрянит, звуками измуча, — Такой мяукающий зуд, Такая дующая туча!.. Звук множит бестолочь голов И гложет огненное сердце; И в звуках нет толковых слов; Здесь не найдешь единоверца; Из мысли: вылетят орлы; Из сердца: выйдет образ львиный; Из воли: толстые волы… Из звука: мир многоединый. Тот, звуковой, — во все излит; Та, звуковая, — золотая; И этот — камень лазулит; И этот — пламенная стая. У той — — Над златокарей згой Град Гелиополь: дева Отис, Милуясь лепетной серьгой, Целует цветик, миозотис; Рогами гранными, как черт, Туда — в века, в лазури-ляпис — Граниторозовый простерт В нее влюбленный, странный Апис. У этой — — Вытечет титан, Златотоловый, змееногий; Отзолотит в сырой туман: И — выгорит, немой и строгий; Седое облако висит И, молний полное, блистает, Очами молний говорит, Багровой зубриной слетает, Громове тарарахнув в дуб Под хохотом Загрея-Зевса… Вот этот вот: он — туп, как… пуп: Прочел — приват-доцента Гревса… И дирижирует: Главач.[18] И дирижирует: Сафонов…[19] И фанфаронит: часто — врач; И солдафонит: каста «фонов»; Интерферируя наш взгляд И озонируя дыханье, Мне музыкальный звукоряд Отображает мирозданье — От безобразий городских До тайн безобразий Эреба, До света образов людских Многообразиями неба; Восстонет в ночь эфирный над, В зонах гонит бури знаков: Золотокосых Ореад, Златоколесых зодиаков… ………………………………. Стой — ты, как конь, заржавший стих — Как конь, задравший хвост строками — Будь прост, четырехстопен, тих: Не топай в уши мне веками; Ведь я не проживу ста лет… Я — вот… Я — здесь: студент московский, Я — на подъезде… Люстры свет. И — Алексей Сергеич П-овский… И — сердца бег, и — сердца стук. Сердца — бегут; на звуки… Верьте, — В субботу вечером наш круг На Симфоническом концерте… Проходят, тащатся, текут; Вокруг — шпалеры кавалеров: Купцов, ученых, мильонеров (Седых, муругих, пегих, серых!); Марковников профессор — тут; Бурбон… И — рой матрон «мегерых», И — шу-шу-шу, и — ша-ша-ша, И — хвост оторван: антраша… Багровая профессорша; За ней в очках профессор тощий Несет изглоданные мощи И — злое, женино, боа; Вот туалет Минангуа:[20] Одни сплошные валансьены; И — тонкий торс; и юбка «клошь», — Не шумно зыблемая рожь, Не шумно зыблемые пены; Блистая ручкой костяной, Взлетает веер кружевной… О, эти розовые феи!.. О, эти голубые!.. Ишь — Красножилетые лакеи Играют веером афиш. Графиня толстая. Толстая, Уж загляделась в свой лорнет… Выходит музыкантов стая; В ней кто-то, лысиной блистая, Чихает, фраком отлетая, И продувает свой кларнет… Возня, переговоры… Скрежет: И трудный гуд, и нудный зуд — Так ноет зуб, так нудит блуд… Кто это там пилит и режет? Натянуто пустое дно, — Долдонит бебень барабана, Как пузо выпуклого жбана: И тупо, тупо бьет оно… О, невозможные моменты: Струнят и строят инструменты… Вдруг!.. Весь — мурашки и мороз! Между ресницами — стрекозы! В озонных жилах — пламя роз! В носу — весенние мимозы! Она пройдет — озарена: Огней зарнёй, неопалимей… Надежда Львовна Зарина Ее не имя, а — «во-имя!..» Браслеты — трепетный восторг — Бросают лепетные слезы; Во взорах — горний Сведенборг; Колье — алмазные морозы; Серьга — забрежжившая жизнь; Вуаль провеявшая — трепет; Кисей вуалевая брызнь И юбка палевая — лепет; А тайный розовый огонь, Перебегая по ланитам В ресниц прищуренную сонь, Их опаливший меланитом, — Блеснет, как северная даль, В сквозные, веерные речи… Летит вуалевая шаль На бледнопалевые плечи. И я, как гиблый гибеллин, У гвельфов ног, — без слов, без цели: Ее потешный палладии… Она — Мадонна Рафаэля! Пройдет, — мы, вспыхнувши, вздохнем, Идиотически ослабнем… Пройдет с раскосым стариком, С курносым, с безволосым бабнем — Пройдет, и сядет в первый ряд, Смеясь без мысли и без речи;[21] И на фарфоровые плечи, Переливаясь, бросят взгляд — Все электрические свечи. И ей бросает оклик свой — Такой простой, — Танеев-мейстер;[22] Биноклит в ложе боковой Красавец обер-полицмейстер.[23] Взойдет на дирижерский пульт, Пересекая рой поклонов, Приподымая громкий культ, Ее почтенный жрец, — Сафонов: Кидаясь белой бородой И кулаками на фаготы, — Короткий, толстый и седой, — Он выборматывает что-то; Под люстры палочкой мигнув,[24] Душой, манжетом, фалдой, фраком И лаком лысины метнув, — Валторну поздравляет с браком; И в строгий разговор валторн Фаготы прорицают хором, Как речь пророческая Норн, Как каркнувший Вотанов ворон; А он, подняв свою ладонь В речитативы вьолончеля: — «Валторну строгую не тронь: Она — Мадонна Рафаэля!» И после, из седых усов Надувши пухнущие губы На флейт перепелиный зов, — Приказ выкидывает в трубы; И под Васильем Ильичом, Руководимые Гржимали,[25] Все скрипоканты провизжали, Поставив ноги калачом. Бесперый прапор подбородком Попав в просаки — с'кон'апель, — Пройдет по ноткам, как по водкам, Устами разливая хмель; Задушен фраком, толст и розов, Ладонью хлопнув в переплеск, Подтопнув, — лысиной Морозов[26] Надуто лопается в блеск; За ним — в разлив фиоритуры, Бросаясь головой, карга Выводит чепчиком фигуры: И чертит па и вертит туры Под платьем плисовым нога: Дрожа, дробясь в колоратуры, Играет страстная серьга; Пятно всё то же щурым ликом На руку нервную легло: Склоняет Скрябин[27] бледным тиком Необъяснимое чело, И — пролетит скрипичным криком В рои гностических эмблем, Мигая из пустых эонов; Рукою твердой тему тем За ним выводит из тромбонов Там размахавшийся Сафонов: Кидаясь белой бородой И кулаками на фаготы, — Короткий, толстый и немой, Как бы вынюхивает что-то; Присядет, вскинув в воздух нос: Вопрос, разнос во взгляде хитром; И стойку сделавши, как пес, Несется снова над пюпитром; Задохнется и — оборвет, Платком со лба стирает пот; И разделяется поклоном Меж первым рядом и балконом. И постоит, и помолчит, И по пюпитру постучит: И — все листы перевернулись; Сердца, как в бой, сердца — рванулись… И вновь — вскипающая новь; И вновь — всклокоченная бровь; И вновь — пройдутся фалды фрака; И стаю звуков гонит он, Как зайца гончая собака, — На возникающий тромбон. Над пухоперою каргою, Над чепчиком ее счернен Жеребчиком мышиным — «он», Кто вьется пенною пургою И льет разменною деньгою, Кто ночью входит в пестрый сон И остро бродит в ней — счернен — Над ней, над нами, над вселенной Из дней, своими снами пленный; Он — тот, который есть не он, Кому названье легион: Двоякий, многоякий, всякий Иль просто окончанье, «ий», Виющийся, старинный змий, — В свои затягивает хмури, Свои протягивает дури: Он — пепелеющая лень И — тяготеющая тень; Как Мефистофель, всем постылый, Упорным профилем, как черт, — Рассудок, комик свинорылый: К валторне черной он простерт; Как снег, в овьюженные крыши, Как в мысли, гложущие мыши, — В мечты, возвышенные свыше, — Бросает сверженную сушь: Сухую прописную чушь; Упавшим фраком ночь простерши, Кликуши-души, — ходит он — Кликуши-души — горше, горше — Упавшим фраком — душит: в сон!.. Черней, упорней гром в валторне: Грознее, озорней Она Грозой молниеносной, горней — Грозою гор озарена — — Так дымом пепелит и мглеет Виеголовый, мгловый слой; Как змий, он отдымит, отвеет В багровом горизонте мглой: Слезами облако, светая, Слезами полное, молчит; И в волны, в воздух — тая, тая, — Глазами молнии дрожит, Как воздыханиями арфы, Как лепетанием струны — Души — Марию зрящей Марфы — Из просветленной глубины!.. И бросят в арфы, — шали, шарфы, Вздыхая вестью дорогой, — Вон те, Марии, эти Марфы, Над жизнью, старою каргой. Вы, сестры — — (Ты, Любовь — как роза, Ты, Вера, — трепетный восторг, Надежда — лепетные слезы, София — горний Сведенборг!) — Соединив четыре силы В троякой были глубиной, Меня примите из могилы, Светите оком — Той, Одной, — Мечтой вуалевой, как трепет, Несущей далевую жизнь На опечаленный мой лепет Сквозь звуков маревую жизнь. Моя Надежда, дева Отис, Милуясь лепетной серьгой, Вдыхая цветик, миозотис, Из зовов арфы дорогой, Бросает взор, лазури-ляпис, В воздухолетный септаккорд: И взор, читая звуков запись, Над миром — — Аписом — — простерт! Перебегает по ланитам В ресниц прищуренную сонь, Их опаляя меланитом, Таимый розовый огонь. С неименуемою силой С неизреченных аллилуй Ко мне, волнуемому Милой, Мгновенный свеян поцелуй. Так из блистающих лазурей Глазами полными огня,[28] Ты запевающею бурей Забриллиантилась — в меня: Из вышины — разгулы света; Из глубины — пахнуло тьмой; И я был взят из молний лета До ужаса — Тобой: Самой! Ты на меня сходила снами Из миротворной тишины: Моей застенчивой весны Оголубила глубинами; И мне открылась звуком бурь Катастрофической цевницы И милоглазая лазурь, И поцелуйная денница: Ее, о время, — опурпурь! Благонамеренные люди, Благоразумью отданы: Не им, не им вздыхать о чуде, Не им — святые ерунды… О, не летающие! К тверди Не поднимающие глаз! Вы — переломанные жерди: Жалею вас — жалею вас! Не упадет на вагой бельма (Где жизни нет — где жизни нет!) — Не упадет огонь Сент-Эльма И не обдаст Дамасский свет. О, ваша совесть так спокойна; И ваша повесть так ясна: Так не безумно, так пристойно Дойти до дна — дойти до дна. В вас несвершаемые лёты Неутоляемой алчбы — Неразрывные миголеты Неотражаемой судьбы… Жена — в постели; в кухне — повар; И — положение, и вес; И положительный ваш говор Переполняет свод небес: Так выбивают полотеры Пустые, пыльные ковры… У вас — потухнувшие взоры… Для вас и небо — без игры!.. ………………….. Мои мистические дали Смычком взвивались заливным, Смычком плаксивым и родным — Смычком профессора Гржимали: Он под Васильем Ильичом (Расставив ноги калачом), — Который, — — чаля из эонов На шар земной, — объятый тьмой, Рукою твердой на тромбонах Плывет назад — в Москву, домой: Слетит, в телодвиженье хитром Вдруг очутившись над пюпитром, Поставит точку: оборвет, Сопит и капли пота льет, И повернувшись к первой скрипке, Жмет руки и дарит улыбки, Главой склоняясь в первый ряд, Где на фарфоровые плечи, Переливаясь, бросят взгляд, Все электрические свечи; Задушен фраком, толст и розов, Ладонью хлопнув в переплеск, Бросаясь лысиной, Морозов Надуто лопается в блеск. И вот идет, огней зарнимей Сама собой озарена, Неся, как трэн, свое «во-имя», — Надежда Львовна Зарина; Вуали — лепетные слезы; Браслеты — трепетный восторг; Во взорах — горний Сведенборг; Колье — алмазные морозы: Блеснет, как северная даль, В сквозные, веерные речи; Летит вуалевая шаль На бледно-палевые плечи… — «Скажи, тобой увлечена Надежда Львовна Зарина?» — «Не знаю я…» — «Быть может?» — «Да!» Выходит музыкантов стая, И кто-то, фраком отлетая, В чехол слагает свой кларнет… Пустеет зал и гаснет свет.. У двери — черные шпалеры; Стоят: мегеры, кавалеры; И — ша-ша-ша: шуршат, спеша, Атласами спускаясь с хоров… — «Не та калоша: Каллаша!»[29] Стыдливо низится Егоров;[30] Лысеет химик Каблуков[31] — Проходит в топот каблуков; Проходит Нос[32] — по воле рока Он, вы представьте, — без Шенрока! Выходим!..

4

…Вижу этих дам — В боа — дородных, благородных; И — тех: пернатых, страстных дам, Прекрасных дам в ротондах модных… Костров каленые столбы Взовьются в кубовые сини Из-за редеющей толпы; Стрекозы, рдеющие в иней, Метаясь, гаснут всем, что есть; Мордастый кучер прогигикнет; Снегами радостная весть, Слетая, сладостно воскликнет; И прометет — и пронесет Квадратом лаковым из ночи, Ударит конским потом в рот, Завертит огненные очи, Очертит очерк дорогой Из соболей в окне кареты… Вдали слезливою серьгой Играют газовые светы… И всё, что было, все, что есть — Снеговерченье ясных далей, Светомолений светлых весть, Перелетание спиралей! Но взвоет улицей зима… — И быстроногою фигурой, Из ног выметываясь тьма Растет и сумеречит хмуро На белобокие дома; И мнится: темные лемуры, Немые мимы, из зимы, Мигая мимо, строят туры И зреют речью: — «Ты и мы!..» Иду, покорный и унылый, Четвероногим двойником: И — звезденеет дух двухкрылый; И — леденеет косный ком; Перемерзая и мерцая, Играем роем хрусталей, Налью из зеркала лица я Перезеркаленных лилей, — И там, под маской, многогрешный, Всклокочу безысходный срам, Чтобы из жизни встал кромешный Бесцельный, сумасшедший храм… Взлетайте выше, злые мимы, Несясь вдоль крыши снеговой, Мигая мимо — в зимы, в дымы — Моей косматой головой!.. О, обступите — люди, люди: Меня спасите от меня; Сомкните молнийные груди Сердцами, полными огня. Я — зримый — зеркало стремлений, Гранимый призраком алмаз Пересеченных преломлений: Мигнув, отбрасываюсь — в вас, Как переполненный судьбою На вас возложенный венец: Созрею, отдаваясь бою Родимых, греющих сердец. Вы — подойдете, я — омолнен; Вы — отойдете, я — не тот: — Я переломлен, переполнен Переполохами пустот, Как тени пустолетний конус, Как облачка высотный лет, Как бессердечный, вечный тонус Несуществующих высот. На тучах строятся фигуры: И я — изъятьем лицевым, Дробимый, сумеречный, хмурый, Несусь по кучам снеговым; Из ног случайного повесы Тянусь безвесый, никакой: Меня выращивают бесы. Невыразимою тоской.. Мы — неживые, неродные, — Спирали чьих-то чуждых глаз: Мы — зеркала переливные — Играем в ясный пустопляс; На стенах летом пляшут пятна; В стакане светом пляшет винт; И все — так странно непонятно; И все — какой-то лабиринт… Глаза в глаза!.. Бирюзовеет… Меж глаз — меж нас — я воскрешен; И вестью первою провеет: Не — ты, не — я!.. Но — мы: но — Он! А ум насмешливый, как леший, Ведет по плоскости иной: Мы чешем розовые плеши Под бирюзовою весной; Перемудрим, перевопросим, Не переспросим, не поймем, Мечту безвременную бросим, По жизни бременно пройдем; И не выносим, и ругаем В летах переблиставший дым: Бодаем жалобным бугаем,[33] Брыкаем мерином седым. Рассудок, свинорылый комик, Порою скажет в зовы зорь, Что лучше деревянный домик, Чем эта каменная хворь; И прячет голову, как страус, Отскочит в сторону, как пес, Вмаячив безысходный хаос, В свой обиходный, злой «хавос»… Переварив дары природы Тупыми животами, — мы Перетопатываем годы; И — утопатываем в тьмы. Вставайте, мерочные смены, Пустовороты бытия, Как пусто лопнувшие пены, — Да, вас благословляю я! Бросай туда, в златое море, В мои потопные года — Мое рыдающее горе Свое сверкающее «Да!» Невыразимая Осанна, Неотразимая звезда, Ты Откровением Иоанна Приоткрывалась: навсегда. Кропя духами Аткинсона Ей ометеленный подъезд, Пред Нею, тайною иконой, Я упивался блеском звезд; Она ко мне сходила снами Из миротворной глубины И голубила глубинами Моей застенчивой весны, Персты орфической певницы Приоткрывали звуком бурь И поцелуйные денницы. И милоглазую лазурь. Остановясь перед киотом, Бывало, пав под фонарем, Я, полоненный миголетом, Моленьем тихим осенен; В белопокровы, в ветроплясы Метясь светелицей на нас, Влача свистящие атласы, Вставал алмазноглазый Спас. Бывало: белый переулок В снегу — дымит; и снег — летит. И Богоматерь в переулок Слезой перловою глядит. Бегу Пречистенкою… Мимо… Куда? Мета — заметена, Но чистотой необъяснимой Пустая улица ясна. Кто там, всклокоченный шинелью, Скрыв озабоченный свой взор, Прошел пророческой метелью (Седою головой — в бобер), Взвиваясь в вой седоволосый, Своей космою пурговой, Снегами сеющий вопросы На нас из Вечности самой. А вихри свистами софистик Заклокотали в кругозор, Взвизжали: «Вот — великий мистик!» И усвистали за забор. Мигают звезды теософий Из неба кубового в вой; Провеял кризис философий, Как некий гейзер снеговой: Так в ночи вспыхивает магний, Бьет электрический магнит; И над поклонниками Агни, Взлетев, из джунглей заогнит… Бегу Пречистенкою — мимо: Куда? Мета заметена; Но чистотой необъяснимой Пустая улица ясна… Проснулась на Девичьем Поле Знакомым передрогом ширь: — «Извозчик: стой!» — «Со мною, что ли?» — «В Новодевичий монастырь!..» — «Да чтоб тебя: сломаешь сани!..» …………………… И снова зов — знакомых слов: — «Там — день свиданий, день восстаний…» — «Ты кто?» — «Владимир Соловьев: Воспоминанием и светом Работаю на месте этом…» И — никого лишь белый гейзер Так заливается свирель, Так на рояли Гольденвейзер Берет уверенную трель Бывало: церковка седая Неопалимой Купины,[34] В метели белой приседая, Мигает мне из тишины, Перед задумчивым киотом — Неугасимый фонарек; И упадает легким лётом Под светом розовый снежок. Неопалимов переулок Пургой перловою кипит, И Богоматерь в переулок Слезой задумчивой глядит.

Эпилог

Двадцатилетием таимый, Двадцатилетием чернен, Я слышу зов многолюбимый Сегодня, Троицыным днем, — И под березкой кружевною, Простертой доброю рукой, Я смыт вздыхающей волною В неутихающий покой.

Троицын день и Духов день

Петроград 1921 года

После разлуки (Берлинский песенник)

Вечер («Точно взглядами, полными смысла…»)

Точно взглядами, полными смысла Просияли, — Мне ядом горя, — Просияли И тихо повисли Облаков златокарих края… И взгонят беспризорные выси Перелетным Болотным глазком; И — зарыскают быстрые рыси Над болотным, — Над черным — леском. Где в шершавые, ржавые травы Исчирикался летом Сверчок, — Просвещается злой и лукавый, Угрожающий светом Зрачок. И — вспылает Сквозное болото; Проиграет Сквозным серебром; И — за тучами примется кто-то Перекатывать медленный гром. Слышу — желтые хохоты рыси. Подползет; и — окрысится: «Брысь!»… И проискрится в хмурые Выси Желто-черною шкурою Рысь.

1922

Цоссен

Поется под гитару

Я — Словами так немощно Нем: Изречения мои — маски… И — Рассказываю Вам всем — — Рассказываю Сказки, — — Потому что — Мне так суждено, А почему — Не понимаю; — — Потому что — Все давно ушло во тьму, Потому что — все равно: Не знаю, или знаю… Потому что мне скучно — везде… Потому что сказка — изумрудная, Где — Все — иное… Потому что так хочется в брызнь Утех; Потому что: трудная Жизнь у всех — — С одною развязкою… Потому что, — — Наконец, — — Зачем Этот ад? Потому что — — Один конец Всем… И во мне подымается смех Над Судьбою Всех — — И — — Над Собою!..

1922

Цоссен

Опять гитара

Заманя, Помаргивает светляками На нас — — Скат… На меня Вздрагивают глаз — Твоих — — Умерки… И — тенеет: малиново-апельсинный Закат — В малиново-апельсинные Сумерки… Отуманенная, остуженная, серебряная Вода Под ногами, под нами — Там… Что-то, под гору замирающее В хрусте… Там — Под нами, под ногами — Вниз убегающие Года, Поднимающие Туманами — Серебряные Грусти… «Мертвых слов не говори, Не тверди, — Дорогая!..» И мигнуло — — Над — — Беспризорными Проблесками Зари, — — В тверди Призорочной Перегорая, — — «Тебе одна дорога, а мне — Другая!»

1922

Цоссен

Нет

Ты, вставая, сказала, что — «нет»; И какие-то призраки мы: Не осиливает свет — Не Осиливает: тьмы!.. Солнце легкое, — красный фазан, Месяц матовый, — легкий опал… Солнце, падая, — пало: в туман; Месяц — в просерень матово встал. Прошли — остывающие струи — К теневым берегам — Облака — золотые ладьи Парусами вишневыми: там. Растворен глубиной голубой, Озарен лазулитами лет, Преклонен — пред Тобой и под Тобой… Но — Ты выговорила. «Нет!» И холодный вечерний туман Над сырыми лугами вставал. Постигаю навсегда, что ты — обман. Поникаю, поникаю: пал! Ты ушла… Между нами года — Проливаемая куда? — Проливаемая — вода: Не увижу — Тебя — Никогда! Капли точат камень: пусть! Капли падают тысячи лет… Моя в веках перегорающая грусть — Свет! Из годов — с теневых берегов — Восстают к голубым глубинам Золотые ладьи облаков Парусами крылатыми — там. Растворен глубиной голубой, Озарен лазулитам лет. В этом пении где-то — в кипении В этом пении света — Видение — Мне: Что — с Тобой!

1901–1922

Москва — Цоссен

Пророк

Завечерел туман ползущий В вечеровую тень огней; Тусклы оливковые кущи. И — светит месяц из теней. Он, Серебристый, волей рока Бросает в зримый наш позор, — Как ясноокого пророка Неизъяснимо грустный взор. В тысячелетние разгулы Он поднимает ясный жар: И бронзорозовые скулы, И взора горнего загар. Струя исчисленного смысла, Как трепетание крыла Переливного коромысла, От ясноротого чела — Взметает пепельные кучи Неистлевающих волос, И из-под них — на нас текучий, Слезой сияющий вопрос; Переливной игрою линий Топазы сыплются из глаз; И расширяет блеск павлиний Переливной его атлас; И в нас стремительно забьется Наш ослепительный ответ; И ослепительно взорвется Из волосатой груди свет И, точно взвизгнувшие диски, Взорвут кипящие слова И волоса, как василиски, Взовьет горящая глава. В переливных браслетах света Его воздушные персты Воспламененный знак завета Взогнят из тихой высоты.

Май 1922

Цоссен

Бессонница

Мы — безотчетные: безличною Судьбой Плодим Великие вопросы; И — безотличные — привычною Гурьбой Прозрачно Носимся, как дым От папиросы. Невзрачно Сложимся под пологом окна, Над Майей месячной, над брошенною брызнью, — Всего на миг один — — (А ночь длинна — Длинна!) — Всего на миг один: Сияющею жизнью. Тень, тихий чернодум, выходит Из угла, Забродит Мороком ответов; Заводит — Шорохи… Мутительная мгла Являет ворохи Разбросанных предметов. Из ниши смотрит шкаф: и там немой арап. Тишайше строится насмешливою рожей… Но время бросило свой безразличный крап. Во всех различиях — все то же, то же, то же. И вот — стоят они, и вот — глядят они, Как дозирающие очи, Мои, Сомнением Испорченные Дни, Мои Томлением Искорченные Ночи…

Москва

Больница

1921

Больница

Мне видишься опять — Язвительная, — ты… Но — не язвительна, а холодна: забыла Из немутительной, духовной глубины Спокойно смотришься во все, что прежде было. Я в мороках Томясь, Из мороков любя, Я — издышавшийся мне подаренным светом, Я, удушаемый, в далекую тебя, — Впиваюсь пристально. Ты смотришь с неприветом. О, этот долгий Сон: За окнами закат. Палата номер шесть, предметов серый ворох, Больных бессонный стон, больничный мой халат; И ноющая боль, и мыши юркий шорох. Метание — По дням, По месяцам, годам… Издроги холода… Болезни, смерти, голод… И — бьющий ужасом в тяжелой злости там Визжащий в воздухе, дробящий кости молот… Перемелькала Жизнь, Пустой, прохожий рой — Исчезновением в небытие родное. Исчезновение, глаза мои закрой Рукой суровою, рукою ледяною.

1921

Москва

Больница

Ты — тень теней

Ты — тень теней… Тебя не назову. Твое лицо — Холодное и злое… Плыву туда — за дымку дней — зову, За дымкой дней, — нет, не Тебя: былое, — Которое я рву (в который раз), Которое, — в который Раз восходит, — Которое, — в который раз алмаз — Алмаз звезды, звезды любви, низводит. Так в листья лип, Провиснувшие, — Свет Дрожит, дробясь, Как брызнувший стеклярус; Так, — в звуколивные проливы лет Бежит серебряным воспоминаньем: парус… Так в молодой, Весенний ветерок Надуется белеющий Барашек; Так над водой пустилась в ветерок Летенница растерянных букашек… Душа, Ты — свет. Другие — (нет и нет!) — В стихиях лет: Поминовенья света… Другие — нет… Потерянный поэт, Найди Ее, потерянную где-то. За призраками лет — Непризрачна межа; На ней — душа, Потерянная где-то… Тебя, себя я обниму, дрожа, В дрожаниях растерянного света.

1922

Берлин

Маленький балаган на маленькой планете «Земля»

Выкрикивается в берлинскую форточку без перерыва

Бум-бум:

Началось!

1

Сердце — исплакалось: плакать — Нет Мочи!.. Сердце мое, — Замолчи и замри — В золотоокие, долгие ночи, В золото-карие Гари Зари…

2

Из фиолетовых — Там — Расстояний — Молний малиновых нам Миготня… Смотрят браслетами Ясных Сияний Бор — Красностволый — на умерки Дня.

3

В этом С судьбою — — С тобою — Не спорящем Взоре, — Светами Полнится Тихая даль. Летами Молнится Тихое горе, — Тысячелетием плачет: печаль.

4

Впейся в меня Бриллиантами Взгляда… Под амиантовым Небом Сгори. Пей Просияние сладкого яда, — Золотокарие Гари Зари.

5

Говори, говори, говори, Говори же — — В года — — Где — Переценивается Вода — — Где — — Тени Тишь И Тьма — — Нет Или Да? — — Свет Или Тьма? И — ближе, ближе, ближе — — Тьма Сама!

6

В твоем вызове — Ложь — — Искажение Духа Жизни!.. Так Взбрызни Же В Очи Водою забвения! — Вызови — — Предсмертную дрожь — Уничтожь!

7

Зачем, — — Ты клевещешь на духа? Зачем, — Это — — Уродливое Искажение Жизни — — Худое! Угодливое Лицо — — Со сладострастным Бесстрастием, Вкладываемым В — — «Значит, так суждено: Были Ли Или Нет? Забыли».

8

Что ж? Если так суждено… —

9

Все равно: — — Ведь расплещешься в брызни Разъявшейся ночи Ты Так, — — Как — — Расплещется в бури Поднявшейся Пыли — — Желтое И Седое — — Кольцо!

10

В твоем Вызове Хмури Ночи — — И — — Ложь! Взбрызни В очи — — Забвение! Вызови ж — Предсмертную дрожь! Взвизгни ж, Сердце Мое, — Дикий Вырванный Стриж: В бездны Звездные — — Сердце — — Ты — Крики дикие Мчишь!

11

Да, — — Ты — — Выспренней ложью обводишь Злой Круг Вкруг Себя, — И — — Ты — — С искренней дрожью уходишь Навеки, Злой друг, От меня — — Без — — Ответа… И — — Я — — Никогда не увижу Тебя — — И — — Себя Ненавижу: За Это.

12

Проклятый — — Проклятый — проклятый — — Тот диавол, Который — — В разъятой отчизне Из тверди Разбил Наши жизни — в брызнь Смерти, — Который навеки меня отделил От Тебя — — Чтобы — — Я — — Ненавидел за это тебя — И — — Себя!

13

Чтобы — — Плавал Смежаемым взором Сквозь веки Я Где-то Средь брызгов разбившейся тверди — — Просторе И Мглой, — Чтобы — — Капала — — Лета Забвения в веки Средь визгов развившейся Смерти — — Простором И Мглой!..

14

Чтобы — — Плавал — — Над нами — — Средь выбрызгов тверди — Тот диавол, — Который — Навеки — Навеки — Навеки — Меня Отделил От Тебя, Чтобы — — Я Не увидел — Средь вывизгов развизжавшейся смерти — — Тебя — И — — Себя Ненавидел — — За Это!

15

Все ушло — Далеко — — Все — иное: Не то — О, легко мне, Легко — — Все — иное: Не то — — Потому что —

16

Исплакались — — Очи — И плакать — — Нет мочи — Исплакались — — В ночи — — Забылось — Давно: Изменилось — — Иное: Не То! Потому что, — — Поверь, — — Потому что — — Я — — Нем Теперь!

17

И провеяло — — В трубах Тьмы Смерти Там — В клубах Тьмы Пыли — — «Забыли Мы, Друг, — — Были ли Мы, Любили ли Мы — — Друг Друга?»

18

Легко мне — И выше, И выше, И выше, — — Неслись Времена, — — Как летучие мыши — Летучими Тучами — — Выше, и выше, и выше, И выше — Нетопыриными, дикими Криками — — В выси!

19

Легко мне, Легко — — Все иное: Не то… И — — Огромный — — Огромный — — Огромный — Расширены Очи — — В — Родное — — В — — Пустое, Пустое Такое — В ничто!

20

В вызове Твоем — Ложь!.. Взбрызни же В очи Забвение… Вызови ж — Предсмертную дрожь… Взвизгни ж, Сердце Мое, Дикий Вырванный Стриж, — — В бездны звездные, Сердце — — Ты — — Крики дикие Мчишь!.. Бум-бум: Кончено!

Июнь 1922

Цоссен

В горах

1

Взираю: в серые туманы; Раздираю: рубище — я… Оборвут, как прах, — ураганы: Разорвут — в горах: меня. Серый туман разметан Упал там — в былом… Ворон, ворон — вот он: Вот он — бьет — крылом.

2

Я схватывал молча — молот; Он взлетал — в моих руках… Взмах — камень: расколот! Взмах — толчея: прах! Скрежетала — в камень твердолобый: Молотами выколачиваемая скрижаль, Чтобы — разорвались его твердые злобы В золотом расколотою даль. Камней кололись осколки… Отовсюду приподнялись — О, сколькие — колкие елки — Высвистом — порывистым — ввысь… Изошел — мелколесием еловым Красностволый, голый лес… Я в лиловое поднебесие по гололобым Скалам: лез! Серый туман — разметан: Упал — там — в былом!.. Ворон, ворон — вот он: Вот он — бьет крылом! Смерти серые — туманы Уволакивали меня; И поддакивали ураганы; И — обманывался, я!

3

Гора дорога — в горы, О которых — пел — скальд… Алтарный камень — который? Все — голый базальт, — Откуда с мрачным мыком Бежал быкорогий бог. Бросив месяц, зыком Перегудевший в пустоты рог, — Откуда — опрокинутые твердыни Оборвал: в голубой провал: Откуда — подкинутые Занялись — в заревой коралл… Откуда года ураганом, Поддакивал он, маня… Смерти серые — туманом Обволакивали, меня Обмануты! С пламенных скатов Протянуты — в ночь и в дни — В полосатые злата закатов Волосатые руки мои.

4

Над утесами, подкинутыми в хмури, Поднимется взверченная брызнь, И колесами взверченной бури — Снимется низринутая жизнь… Вспыхивай глазами молний, — туча: Водобоями — хладно хлынь, Взвихривая лопасть — в кучи Провисающих в пропасть твердынь. Падай, медная молния, звоном. Людоедная, — стрелами кусай! Жги мне губы — озоном! В гулы пропастей — кромсай, — Чтобы мне, взъерошенному светом И подброшенному винтом — в свет, Прокричать опаленным светом Перекошенным ртом: «Свет!» — Чтобы, потухнув, под откос — с веками Рухнуть — свинцовым мертвецом: Дочерна сожженными руками И — чернолиловым лицом, — Чтобы — мыча — тупо Из пустот — быкорогий бог — Мог — в грудь — трупа — Ткнуть — свой — рог…

1922

Цоссен

«Я» («Злое поле мглой…»)

Поется с балалайкой

1

Злое поле мглой Одето. Злой Туман ползет: у ног… Где-то В поле — без Ответа — Мглой В туман — восстонет Рог — — «Где — Вы — Духи? — Где — Вы — Души? — Где — Ты — Бог!» — — Лая В уши, Старым Богом Изнемог Он. —

2

Глухи — Духи!.. Месяц, — — Злая Рукоять, — В этот час — Красный тать: Острым рогом Из тумана — там, на нас Грозится Встать. Злое Поле — Не маячь: — — В сердце — Плач: Сердце, — Плачь!..

4

Око, — — Лопнувший пузырь — Разрывай В ночные шири: — Шире, Шире, Шире Ширь — — Око — — Лопнувший пузырь! —

5

В мире, охнувшем От муки, — Разрывались, Искрошились Прахом Суши: Искажались, Исказились Страхом Лики — — Тише, Медленные ночи Без дороги — — В мире, охнувшем От муки. В ухе, Глохнувшем От скуки, — Раздавались — — Строги, Глухи, Дики Крики Рога — — «Души, Души, Души! — Боги, Боги, Боги! — Духи, Духи, Духи!» — — Глуше, Глуше, Глуше…

6

Время, — — Плещущие Воды — — Унимай Свой праздный скач: Поднимай, — — В пустые годы, В пусто блещущие Своды — — Красный тать — Рукоять: Ты — Палач!..

7

Пусть разматывают нити: В нить событий — Вплетено Небытие! Утопатывать Нам В ночи, — Протопатывать Там Годы — — Суждено! В нить Событий — Вплетено: Небытие!

8

Обволакивает очи, В ночь обматывает Тьмой — — Уволакивает в ночи, Приборматывает — — «Мой!» Бормочи, ночная прялка: Мне тебя не превозмочь! Ночь, — — Лиловая фиалка, — — Вейся Шорохом — У Ног!

9

Лейся В ночи Вихрем клочий Многоногий людогон, — — Зрея В души, Вея В очи — — Вея Ворохом Времен… Утопатываем В ночи, Утопатываем — Мы — — В разъедающие Очи, В нападающие Тьмы!

10

Утопатываем Мы — Утопатываем — — В тьмы!

11

Злые Очи Светят В ночи Злой… Злые Духи Встретят Этот Час… Злые Шлемы Немо Светят В бой… Где мы? Где мы?.. В склепы Емлют Нас… Только Мухи Там Подъемлют Свои… Нам Не внемлют: Глухи, Слепы Мы… Немы — Демоны: И — Немы Тьмы!..

12

Руки мукою Воздеты: — — Где Ты, Бог? Только глохнущие Уши… Только сохнущие Души — В бездне лет… Только в тухнувшие Муки Рога Ухнувшие Звук — — «Бога — Нет!» — — «Бога — Нет!..»

13

Новая дорога В Назарет — — «Бога — Нет!» — Радует меня… Дорогая, веющая Весть Дорогого, зреющего Дня — — «Есть — Я!» — Радует меня…

14

Многих толп Протянутся где-то И потерянная С нами Суетня… Из растерянного Бледного рассвета, Из обманутого Богом Дня — — Столб Огня — — «Это — Я С Вами!»

М.И. Цветаевой

Неисчисляемы Орбиты серебряного прискорбия, Где праздномыслия Повисли — Тучи… Среди них — Тихо пою стих В неосязаемые угодия Ваших образов: Ваши молитвы — Малиновые мелодии И — Непобедимые ритмы.

1922

Цоссен

Стихи разных лет

Гимн солнцу

Пусть говорят слепцы, что замолчали наши лиры, Пусть говорят слепцы, что смерть нам всем грозит. Что ей повержены гражданские кумиры, Что прежний идеал поруган и разбит. Что средь пустынного, мучительного ада Желанный луч не заблестит для нас, Что мы в бездействии погибнем без возврата, Что путь наш тьмой покрыт, что свет давно погас… Опять настанет день, и он не за горами, Когда коснемся мы до радужных высот. Когда с рыданьями и сладкими слезами, В ночи перед собой, у видя свет, парод Восторженно помчится за мечтами К востока светлому вперед. И солнце дивное из дали к нам проглянет, Стенанья радости на запад полетят, И крест, поверженный, торжественно восстанет, И гимн, под гром небес, перед востоком грянет, И херувимы к нам слетят. Пред миллионами коленопреклоненных Покажется Христос из туч воспламененных.

Июль 1897

Даниловка

Подражание Гейне

Таинственной, чудною сказкой Над прудом стояла луна Вся в розах, с томительной таской Его целовала она. Лучи золотые дрожали На легкой, чуть слышной волне. Огромные сосны дремали, Кивая, в ночной тишине. Тихонько шептались, кивая, Жасмины и розы с тоской. Всю ночь просидели, мечтая, Они над зеркальной водой… С востока рассветом пахнуло. Огнем загорелась волна. В туманах седых потонула Ночная царица луна. Веселые пташки проснулись. Расстались на долго они. И вот с той поры потянулись Для них беспросветные дни… И часто, и долго весною, Когда восходила луна, Бывало, над прудом с тоскою, Вся в розах, сидела она. И горькая жалоба сосен Тиха, безнадежно была. И много обманчивых весен Над прудом она провела…

Ноябрь 1898

Москва

Подражание Бодлеру

О! Слушали ли вы Глухое рокотанье Меж пропастей тупых? И океан угроз Бессильно жалобных? И грозы мирозданья? Аккорды резкие Невыплаканных слез? О! Знаете ли вы Пучину диссонансов, Раскрытую, как пасть, Между тернистых скал? И пляску бредную Уродливых кадансов? И тихо плачущий В безумстве идеал?

Октябрь 1899

Москва

В лодке («Лодка скользила вдоль синих озер…»)

Лодка скользила вдоль синих озер Ранней весной… Волны шумели… Твой тающий взор Робко блуждал среди синих озер… Был я с тобой. Там… где-то в небе… гряда дымных туч Рдела огнем, Точно цепь льдистых, сверкающих круч, А не холодных, блуждающих туч, Тающих сном. Ах, мы сидели как будто во сне!.. Легкий туман Встал, точно сказка о нашей весне… …Ты засыпала, склонившись ко мне… Призрак! Обман!.. Годы прошли… Я устал… Я один… Годы прошли… Лодка скользит вдоль озерных равнин. Вместо багрянцем сверкающих льдин — Тучи вдали… Весь я согнулся… усталый… больной… Где же ты… друг? Над равнодушной, холодной волной Вьется туман, точно призрак седой… Где же ты… друг?

Декабрь 1900

Идеал

Я плакал безумно, ища идеал, Я струны у лиры в тоске оборвал… Я бросил в ручей свой лавровый венок… На землю упал… и кровавый цветок Сребристой росою окапал меня …Увидел я в чаще мерцанье огня: То фавн козлоногий, усевшись на пне, Закуривал трубку, гримасничал мне, Смеялся на горькие слезы мои, Кричал: «Как смешны мне страданья твои…» Но я отвернулся от фавна, молчал… И он, уходя, мне язык показал; Копытом стуча, ковылял меж стволов. Уж ночь распростерла свой звездный покров…

* * *

Я плакал безумно, ища идеал… Я струны у лиры в тоске оборвал… «О, где же ты, счастье!..» Цветок кровяной Беззвучно качнулся, поник надо мной… Обход совершая, таинственный гном Внезапно меня осветил фонарем И, видя горючие слезы мои, Сказал: «Как смешны мне страданья твои…» Но я отвернулся от гнома, молчал… И он, одинокий, свой путь продолжал.

* * *

Я плакал безумно, ища идеал… Я струны у лиры в тоске оборвал… И ветер вздохнул над уснувшей сосной, И вспыхнул над лесом рассвет золотой… Гигант — вечный странник — куда-то спешил; Восток его радостный лик золотил… Увидел меня, головой мне кивнул, В восторге горячем руками всплеснул И криком окрестность потряс громовым: «Что было — прошло, разлетелось, как дым!.. Что было не будет! Печали земли В туманную Вечность, мой брат, отошли…» Я красный цветок с ликованьем сорвал И к пылкому сердцу его прижимал…

Август 1901

На границе между перимской и феотирской церковью

(см. Откр. Иоанна)

1

Редеет с востока неверная тень… Улыбкой цветет наплывающий день… А там, над зарею, высоко, высоко Денницы стоит лучезарное око. И светит на фоне небес голубом, Сверкая серебряно-белым лучом…

2

Великий полудень… как прежде, я царь… И мне воздвигают, как прежде, алтарь… И жаждущих толпы стекаются снова… И ждут от царя всепобедного слова… На троне тяжелом сижу — полубог, — . . . . . . . . . . . . . . . На кудри возложен огнистый венок, Как кровь, на парче моей бетой рубины! На грудь и на плечи ложатся седины, Алмаз серебрится в кудрях, как роса . . . . . . . . . . . . . . . Над храмом темней и темней небеса…

3

Как Бог, восседаю на троне моем, Сердца прожигаю лучистым огнем, Зову, вызываю я Нового Духа, Как гром и как буря, те речи для слуха. Мой жрец седовласый, кадилом звеня, Ко мне подошел и кадит на меня… И я продолжаю сзывать в фимиаме И шепот, и ропот, и вздохи во храме… Мой жрец седовласый в испуге дрожит, Снимает венец и из храма бежит…

4

Над морем погасла заря золотая — Над лесом восходит луна огневая… Над храмом простерта туманная ночь. …Я кончил. И толпы отхлынули прочь. . . . . . . . . . . . . . . . Один я, как прежде!.. Один и покинут. Венец мой огнистый на брови надвинут… Стою, потрясая железным жезлом… Погасли лампады во храме моем…

1901

Петербург

«Знание»

Боялся я, что тайну вдруг открою За гранью бытия. С огнем в руках за дверью роковою, Дрожал, боялся я. И вот в колодезь ужаса я глянул. Я утонул. Дверь распахнулась… Мрак оттуда прянул. Свечу задул. И ничего… И только мрак со мною… И ничего… Да, я узнал… Но знанья не открою Я своего. Пусть шепчут мне: «Я вижу привидений Бездонно-грозный знак!..» Я посмотрю без страха, без волнении, Но с грустию на мрак.

Март 1903

Попрошайка

Крыши. Камни. Пыль. Звучит Под забором ругань альта. К небу едкий жар валит Неостывшего асфальта. Стен горячих вечный груз. Задыхается прохожий… Оборванец снял картуз. Смотрит палец из калоши. «Сударь, голоден, нет сил, Не оставьте богомольца. На руках и я носил Золотые кольца. Коль алтын купец дает, Провожу в ночлежке ночь я…» Ветерок, дохнув, рванет На плечах иссохших клочья. На танцующую дрянь Поглядел купец сурово: «Говорят тебе, отстань, Позову городового!..» Стены. Жар. В зубах песок. Люди. Тумбы. Гром пролеток. Шелест юбок. Алость щек Размалеванных красоток.

1904

Старинному врагу

В.Б.

Ты над ущельем, демон горный, Взмахнул крылом и застил свет. И в туче черной, враг упорный, Стоял Я знал: пощады нет — И длань воздел — и облак белый В лазурь меня — в лазурь унес… Опять в эфирах, вольный, смелый, Омытый ласковостью рос. Ты несся ввысь со мною рядом, Подобный дикому орлу. Но, опрокинут тяжким градом, Ты пал, бессильный, на скалу. Ты пылью встал. Но пыль, но копоть Спалит огонь, рассеет гром. Нет, не взлетишь: бесцельно хлопать Своим растрепанным крылом. Моя броня горит пожаром. Копье мне — молнья. Солнце — щит. Не приближайся: в гневе яром Тебя гроза испепелит.

9 декабря 1904

Гроза в горах

Какой-то призрак бледный, бурный, В седом плаще оцепенев, Как в тихий пруд, в полет лазурный Глядит, на дымный облак сев. А в дымных клубах молньи точит Дробящий млат на ребрах гор. Громовым грохотом хохочет Краснобородый, рыжий Тор. Гудит удар по наковальне. И облак, вспыхнув, загремел. И на утес понесся дальний, Змеясь, пучок огнистых стрел. В провал летит гранит разбитый И глухо ухает на дне, И с вольным воем вихрь несытый Туманы крутит в вышине.

<1905>

Злая страсть

Я полна истомы страстной, Я — царица, ты пришлец. Я тебе рукою властной Дам мой царственный венец. Горстью матовых жемчужин Разукрашу твой наряд. Ты молчишь? Тебе не нужен Мой горящий пылкий взгляд? Знай, одежда совлечется С этих стройных, белых плеч. В тело нежное вопьется Острым жалом длинный меч. Пусть меня затешат муки, Пыток знойная мечта, Вздернут матовые руки К перекладине креста. Черный раб тебе пронижет Грудь отравленным копьем, Пусть тебя и жжет, и лижет Огнь палящим языком. Ленты дымнозолотые Перевьют твой гибкий стан. Брызнут струи огневые Из горящих, свежих ран Твои очи — незабудки, Твои зубы — жемчуга. Ты молчишь, холодный, жуткий, Помертвевший, как снега Ты молчишь. В лазурном взгляде Укоризна и вопрос. И на грудь упали пряди Золотых твоих волос. Палачи, вбивайте гвозди! Кровь струёй кипящей льет; Так вино из сочных гроздий Ярким пурпуром течет. В желтой палке искра тлела, Пламя змейкой завилось, Бледно-мраморное тело Красным отблеском зажглось. Миг еще — бессильно двинешь Попаленной головой. С громким воплем к небу вскинешь Взор прозрачно-голубой. Миг еще — и, налетая, Ветер пламя колыхнет, Вьет горящий столб, взлетая, Точно рдяный водомет. В дымном блеске я ослепла. Злая страсть сожгла мне кровь. Ветер, серой горстью пепла Уноси мою любовь! Из чужого прибыл краю. Мое счастье загубил. Кто ты был, почем я знаю, Если б ты меня любил, Отдалась твоей я вере б, Были б счастливы вдвоем… Ты не смейся, желтый череп, Надо мной застывшим ртом.

<1906>

Месть

О, вспомни — Исколоты ноги: Дожди, Гололедица, град! Допрос: ты — вернулась С дороги С экспрессом к себе В Петроград. — «Предательница!..» Запахнулся В изношенный В серый халат, — И шел по годинам… Очнулся — У двери проклятых Палат. В окошко Ударится камень, И врубится В двери топор; — Из окон разинется Пламень От шелковых кресел и Штор. Фарфор, Изукрашенный шандал Все — К чертовой матери, все!.. Жестокий, железный мой Кандал — Ударится в сердце Твое.

1906

Любовники

А.А. Курсинскому

По вечерам с фельдшерицей Гуляющий, Девицей Жалкою, — Помавающий Палкою, — Села скромный житель, Задорный, Горбатый Учитель Решил все вопросы, — Черный, Длинноносый, Учитель сельский, Бельский!!

* * *

Цветы мои, Цветики! Вы не знаете, Любимые — Вы не знаете Арифметики!!

* * *

Небеса потухают Хрустальные. Вопросы они изучают Социальные Вместе — Бакунина Подарил, он невесте. Но втуне она Прочитала Бакунина! Ах, она ему снится! Ах, сердце его будто ножиком Изранено! Но топорщится ежиком Фельдшерица Галанина.

* * *

Василечки лазурными венчиками На влюбленных кивают. Из оврага кони бубенчиками Закипают, — И помещик качается Мимо них в тарантасе.

Март 1906

Вместо письма

Любимому другу и брату

(С.М. Соловьеву)

Я вижу — лаврами венчанный, Ты обернулся на закат. Привет тебе, мой брат желанный, Судьбою посланный мне брат! К вам в октябре спешат морозы На крыльях ветра ледяных. Здесь все в лучах, здесь дышат розы У водометов голубых. Я здесь с утра в Пинакотеке Над Максом Клингером сижу. Потом один, смеживши веки, По белым улицам брожу. Под небом жарким ем Kalbsbraten, Зайдя обедать в Breierei. А свет пройдется сетью пятен По темени, где нет кудрей. Там ждет Владимиров Василий Васильевич (он. шлет привет). Здесь на чужбине обновили Воспоминанья прежних лет. Сидим, молчим над кружкой нива Над воскрешающим былым, Засунув трубки в рот лениво, Пуская в небо пыльный дым. Вот и теперь: в лучах заката (Ты знаешь сам — разлуки нет) Повеет ветр — услышу брата И улыбнусь ему в ответ. Привет тебе, мне Богом данный, Судьбою посланный мне брат, Я вижу, лаврами венчанный, Ты мне киваешь на закат. Часу в десятом, деньги в кассе Сочтя, бегу — путь не далек — Накинув плащ, по Тürkenstrasse Туда, где красный огонек. Я знаю, час придет, и снова Родимый север призовет И сердце там в борьбе суровой Вновь сердце кровью изойдет. Но в миг, как взор падет на глобус, В душе истает туч гряда. Я вспомню München, Kathy Cobus И Simplicissimus тогда. Придет бывало — бьют минуты Снопами праздничных ракет, И не грозится Хронос лютый Потомкам вечно бледных лет. Вот ритму вальса незаметно Тоску угрюмую предашь. Глядишь — кивает там приветно Мне длинноносый бритый Asch. Кивает нежно Fraulein Ани В бездумной резвости своей, Идет, несет в простертой длани Бокал слепительных огней. Под шелест скрипки тиховейный Взлетит бокал над головой, Рассеет искры мозельвейна, Как некий факел золотой. Но, милый брат, мне ненадолго Забыться сном — вином утех — Ведь прозвучал под небом долга Нам золотой, осенний смех! Пусть бесконечно длинен свиток — Бесцельный свиток бытия. Пускай отравленный напиток Обжег мне грудь — не умер я. . . . . . . . . . . . . . . .

21 октября (8 окт.) (1906)

Мюнхен

«Опять он здесь, в рядах борцов…»

Опять он здесь, в рядах борцов. Он здесь — пришелец из Женевы. Он верит: рухнет гнет оков. Друзья свободы, где вы, где вы? Друзья, на выручку ужель Не шлете вольного отряда? Уже рассыпалась шрапнель Над опустевшей баррикадой. Вот позвонят, взломают дверь. В слепом усердии неистов, Команду рявкнет, будто зверь, — Войдет с отрядом лютый пристав. Не дрогнет он. Безумный взгляд Его лицо не перекосит, Когда свой яростный снаряд Жандарму под ноги он бросит. Промчится бредом пьяный миг. В груди всклокочет вольный хохот, Пред ним заслонит мертвый лик — Всклубится дымом черный грохот. Тяжелым смрадом пас обдав, Растянется вуалью блеклой. Холодный ветер, простонав, Забьет в разбрызганные стекла. Швырнуть снаряд не тяжкий труд (Без размышленья, без боязни). Тюрьма. Потом недолгий суд, Приготовленья к смертной казни. Команду встретит ровный взвод, Зальются трелью барабаны. И он взойдет на эшафот, Взойдет в лучах зари багряной. Глядит в окно: вдоль мостовых Расставленная для ареста Немая цепь городовых Вокруг условленного места.

<1906>

А.А. Блоку

Я помню — мне в дали холодной Твой ясный светил ореол, Когда ты дорогой свободной — Дорогой негаснущей шел. Былого восторга не стало. Всё скрылось: прошло — отошло. Восторгом в ночи пропылало. Мое огневое чело. И мы потухали, как свечи, Как в ночь опускался закат. Забыл ли ты прежние речи, Мой странный, таинственный брат? Ты видишь — в пространствах бескрайних Сокрыта заветная цель. Но в пытках, но в ужасах тайных Ты брата забудешь: — ужель? Тебе ль ничего я не значу? И мне ль ты противник и враг? Ты видишь — зову я и плачу, Ты видишь — я беден и наг! Но, милый, не верю в потерю: Не гаснет бескрайняя высь. Молчанью не верю, не верю. Не верю — и жду: отзовись.

7 декабря 1906

Париж

«В голубые, священные дни…»

В голубые, священные дни Распускаются красные маки. Здесь и там лепестки их — огни — Подают нам тревожные знаки. Скоро солнце взойдет. Посмотрите — Зори красные. Выносите Стяги ясные. Выходите Вперед Девицы красные. Красным полымем всходит Любовь. Цвет Любви на земле одинаков. Да прольется горячая кровь Лепестками разбрызганных маков.

1907

Париж

Теневой демон

Прошлое мира В душу глядится язвительно. Ветром рыдает устало. С неба порфира Ниспала Стремительно — Черною, мягкою тенью ниспала. Прямо на легкие плечи Порфиру летящую С неба приемлю, Бархатом пышным свой стан заверну. Вот и рассеется лик человечий! Лиру гремящую Брошу на землю. Тенью немой над полями мигну. Призрачной дланью взволную Луга я. Нежно в овес опрокинусь лицом Теневым. В легких волнах проплыву и овес зацелую, Лаская. Встану, Паду я пронизан копьем Золотым. Солнце, ты новую рану Наносишь. Много веков, как ты грудь мне прожгло. Бархат порфиры сорвешь и разбросишь С плеч моих черных Десницею злой. Солнце, не надо плескаться Томительно Яркими блеснами, Злыми червонцами. Лиру старинную, Только ее подниму я стремительно, Чтоб насмехаться Над солнцами Струнными всплесками, Песенью мстительной.

<1907>

«Пусть в верху холодно-резком…»

Пусть в верху холодно-резком, Где лежит хрусталь прошедших бурь, Дерева бездумным плеском Проливают золото в лазурь. Крутятся, крутятся блеском, Шепчут невнятно Над перелеском Листьев обвеянных ярко блеснувшие пятна. На пороге обветшалом Я сижу один. Вижу: в блеске грустно-алом Бег вечерних льдин. И не рад, что ясным воском Купола покрыл закат. Пусть тревожно бьет по доскам Льдяной дробью белый град. Осень холодная выпала. Сколько на небе холодного льду. Облако градом обсыпало И отразилось в пруду.

<1908>

Светлая смерть

Тяжелый, сверкающий кубок Я выпил: земля убежала — Все рухнуло вниз: под ногами Пространство холодное, воздух. Остался в старинном пространстве Мой кубок сверкающий — Солнце. Гляжу: под ногами моими Ручьи, и леса, и долины Уходят далеко, глубоко, А облако в очи туманом Пахнуло и вниз убегает Своей кисеей позлащенной… Полдневная гаснет окрестность; Полдневные звезды мне в душу Глядятся, и каждая «Здравствуй» Беззвучно сверкает лучами: «Вернулся от долгих скитаний — Проснулся на родине: здравствуй!..» Часы за часами проходят, Проходят века: улыбаясь, Подъемлю в старинном пространстве Мой кубок сверкающий Солнце.

<1909>

В альбом В.К. Ивановой

О том, как буду я с тоскою Дни в Петербурге вспоминать, Позвольте робкою рукою В альбоме Вашем начертать. (О Петербург! О Всадник Медный! Кузмин! О, песни Кузмина! Г***, аполлоновец победный!) О Вера Константинов-на, Час пятый… Самовар в гостиной Еще не выпит… По стенам Нас тени вереницей длинной Уносят к дальним берегам: Мы — в облаке… И все в нем тонет — Гравюры, стены, стол, часы; А ветер с горизонта гонит Разлив весенней бирюзы; И Вячеслав уже в дремоте Меланхолически вздохнет: «Михаил Алексеич, спойте!..» Рояль раскрыт: Кузмин поет. Проходит ночь… И день встает, В окно влетает бледной птицей… Нам кажется, незримый друг Своей магической десницей Вокруг очерчивает крут: Ковер — уж не ковер, а луг — Цветут цветы, сверкают долы; Прислушайтесь, — лепечет лес, И бирюзовые глаголы К нам ниспадающих небес.

* * *

Все это вспомню я, вздыхая, Что рок меня от вас умчал, По мокрым стогнам отъезжая На Николаевский вокзал.

<1910>

Людские предрассудки

Зрю пафосские розы… Мне говорят: «Это — жабы». От сладковеющих роз прочь с омерзеньем бегу. Зрю — безобразная жаба сидит под луной на дороге. «Роза», — мне говорят: жабу прижал я к груди.

<1915>

Посвящение

Я попросил у вас хлеба — расплавленный камень мне дали, И, пропаленная, вмиг, смрадно дымится ладонь… Вот и костер растрещался, и пламень танцует под небо. Мне говорят: «Пурпур». В него облеклись на костре. Пляшущий пурпур прилип, сдирая и кожу, и мясо: Вмиг до ушей разорвался черный, осклабленный рот. Тут воскликнули вы: «Он просветленно смеется…» И густолиственный лавр страшный череп покрыл.

1915

«Пришла… И в нечаемый час…»

Пришла… И в нечаемый час Мне будишь, взметая напасти, Огнями блистательных глаз Алмазные, ясные страсти. Глаза золотые твои Во мне огневеют, как свечи… Люблю: — изныванья мои, Твои поцелуйные плечи.

1916

«Цветок струит росу…»

Цветок струит росу. Живой хрусталь в пруду. Так жизнь, мою росу, В живой хрусталь снесу… С улыбкой в смерть пройду.

Июль 1916

Дорнах

Своему двойнику

(Леониду Ледяному)

Вы — завсегдатай съездов, секций, Авторитет дубовых лбов, Афишами публичных лекций Кричите с уличных столбов. Не публицист и не философ, А просто Harlequin Jaloux, Вы — погрузили ряд вопросов В казуистическую мглу, — Вы томы утонченных мистик, Нашедши подходящий тон, Сжимаете в газетный листик, В пятисотстрочный фельетон. Корней Чуковский вас попрытче, Ю. Айхенвальд пред вами тих; Вы и не Нитче и не Фритче, А нечто среднее из них. Года вытягивая в строки Крикливых мыслей канитель, Вы — пестроногий, пестробокий Бубенчатый Полишинель.

1917

Москва

Первое мая

Первое мая! Праздник ожидания… Расцветись, стихия, В пламень и сапфир! Занимайтесь, здания, Пламенем восстания! Занимайтесь заревом: Москва, Россия, Мир! Испугав огромное Становище Каркающих галок и ворон, Рухни в лес знамен, Рухни ты, Чугунное чудовище — Александра Третьего раздутая, литая Голова! Первое мая! Первое мая! Красным заревом Пылает Москва! Вольные, восторженные груди, Крикните в пороховое марево, В возгласы и оргии орудий, Где безумствуют измученные люди: «На земле — мир! В человеках — благоволение! Впереди — Христово Воскресение…» И да будет первое мая, Как зарево, От которого загорится: Москва, Россия, Мир! В лесе Знамен, Как в венце из роз, Храбро встав На гребне времен, В голубую твердь Скажем: — «Успокойтесь, безвинные жертвы: Христос Воскресе. (Христос Воскресе из мертвых, Смертию смерть поправ И сущих во гробех живот даровав)». Первое мая! Праздник ожидания… Расцветись, стихия, в пламень и сапфир, Занимайтесь, здания, заревом восстания. Занимайтесь заревом: Москва, Россия, Мир!

<1918>

«Июльский день: сверкает строго…»

Июльский день: сверкает строго Неовлажненная земля. Неперерывная дорога. Heпepepывные поля. А пыльный, полудневный пламень Немою глыбой голубой Упал на грудь, как мутный камень, Непререкаемой судьбой. Недаром исструились долы, И облака сложились в высь. И каплей теплой и тяжелой, Заговорив, оборвались. С неизъяснимостью бездонной Молочный, ломкий, молодой, Дробим волною темнолонной, Играет месяц над водой. Недостигаемого бега Недостигаемой волны Неописуемая нега Неизъяснимой глубины.

1920

Асе («Ни да, ни нет…»)

Ни «да», ни «нет»!.. Глухой ответ — Над ливнем лет В потухший свет. Я погружен В бессонный стон: В безвольный сон Глухих времен. Ты, как вода, Струишь туда — В мои года — Ни «нет», ни «да».

1921

Больница

Пробуждение

Тянулись тяжелые годы, Земля замерзала… Из трещин Огонь, нас сжигавший годами, Теперь потухающий глухо, Сиял средиземной жарою. Гляжу: под ногами моими В твердеющих, мертвенных землях — Простертые, мертвые руки, — Простертые в муке — Умерших… А небо, — Как синие шали: Алмазами Страстными Блещет. И — снова земля отделилась; И — синяя шаль: мои крылья. И снова несут меня крылья В когда-то постигнутый Дорнах! И — там, В бирюзеющих землях, В негреющих светочах, — Дорнах! Ты — там: В розовеющих Зорях, В негреющих Светах, Как прежде… Отдаться ль, как прежде, Надежде — Росе бирюзеющей, Нелли? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вставай, подымайся в пространстве Трезвеющим светочем. Солнце!

Октябрь 1921

Ковно

Жди меня

Далекая, родная, — Жди меня… Далекая, родная: Буду — я!.. Твои глаза мне станут — Две звезды. Тебе в тумане глянут — Две звезды. Мы в дали отстояний — Поглядим; И дали отстояний — Станут: дым. Меж нами, вспыхнувшими, — Лепет лет!.. Меж нами, вспыхнувшими, — Светит свет.

1924

Москва

Марш

Упала завеса: и — снова Сурово разъяты закаты — В горбатые, Старые Скаты — — И в синие Линии Леса. Упорным размеренным шагом Проходим над черным обрывом… Блеснуло — Бесплодным Зигзагом: — — Рвануло — Холодным Порывом. Потухли, — как в пепле, — дороги; Засохли шершавые травы… Распухли Склоненные Ноги. Горят Воспаленные Веки… Оглохли, Ослепли — — Навеки!

1924

Москва

Сестре

К.Н. Бугаевой

Не лепет лоз, не плеск воды печальный И не звезды изыскренной алмаз, — А ты, а ты, а — голос твой хрустальный И блеск твоих невыразимых глаз… Редеет мгла, в которой ты меня, Едва найдя, сама изнемогая, Воссоздала влиянием огня, Сиянием меня во мне слагая. Я — твой мираж, заплакавший росой, Ты — над природой молодая Геба, Светлеешь самородною красой В миражами заплакавшее небо. Все, просияв, — несет твои слова: И треск стрекоз, и зреющие всходы, И трепет трав, теплеющих едва, И лепет лоз в серебряные воды.

1926

Кучино

«Мигнет медовой желтизною скатов…»

Мигнет медовой желтизною скатов, — Пахнет в окно сосною смоляной, — Лимонна — бабочка… И томно матов Над голубем голубизною зной. Из-за чехла — мельканье мелкой моли, — Из сердца — слов веселый перещелк. Мне не к лицу лирические роли: Не подберешь безутолочи толк. Я над собой — песчанистою дюной — В который раз пророс живой травой! Вспорхнув, веду, — нелепо, глупо, юно, — В который раз — напев щеглячий свой. В который раз мне и близки, и милы, — Кустов малиновые листики, — Целительно расплещенные силы И длительно облещенные дни! В который раз мне из меня дохнула Сознанию незнаемая мощь, — Волной неумолкаемого гула, Парной жарой и птичьим щелком рощ.

1926

Кучино

«Снег — в вычернь севшая, слезеющая мякоть…»

Снег — в вычернь севшая, слезеющая мякоть. Куст — почкой вспухнувшей овеян, как дымком. Как упоительно калошей лякать в слякоть — Сосвистнуться с весенним ветерком. Века, а не года, — в расширенной минуте. Восторги — в воздухом расширенной груди… В пересерениях из мягкой, млявой мути Посеребрением на нас летят дожди. Взломалась, хлынула, — в туск, в темноту тумана Река, раздутая легко и широко. Миг, — и просинится разливом океана, И щелкнет птицею… И будет — — солнышко!

1926

Москва

«Я — отстрадал; и — жив… Еще заморыш навий…»

Я — отстрадал; и — жив… Еще заморыш навий Из сердца изредка свой подымает писк… Но в переполненной, пересиявшей яви Тысячемолнийный, гремучий светом диск. Мне снова юностно: в душе, — в душе, кликуше — Былые мглы и дни раздельно прочтены. Ты, — ненаглядная?.. Ax, — оветряет уши Отдохновительный, веселый свист весны. Всё, всё, — отчетливо, углублено, попятно В единожизненном рожденьи «я» и «ты», Мгла — лишь ресницами рождаемые пятна: Стенанье солнечной, бестенной высоты.

1926

Демон («Из струй непеременной Леты…»)

Из струй непеременной Леты Склоненный в день, пустой и злой, — Ты — морочная тень планеты; Ты — — шорох, — вылепленный мглой! Блистай в мирах, как месяц млечный, Летая мертвой головой! Летай, как прах, — как страх извечный Над этой — — бездной — — роковой! Смотри, какая тьма повисла! Какой пустой покой окрест! Лишь, как магические числа, — Огни — — магические — — звезд… Как овцы, пленные планеты, Всё бродят в орбитах пустых… Хотя бы взлетный огнь кометы! Хотя бы — — мимолетный — — вспых! Всё вспыхнуло: и слух, и взоры… Крылоподобный свет и гул: И дух, — архангел светоперый — Кометой — — небеса — — проткнул! И — чуждый горнему горенью — В кольцо отверженных планет — Ты пал, рассерженною тенью, Лицом — — ощуренным — — на свет.

1929

Кучино

Рождество

Трещит заискренным забором Сухой рождественский мороз… И где-то ветер вертким вором Гремит заржавленным запором; И сад сугробами зарос. И те же старые турусы Под бородою Иеговы… О, звезды — елочные бусы, — И ты. Юпитер синеусый, Когда же оборветесь вы? Протми сияющие песни, Уйми слезливую игру, — Вселенная, — погасни, тресни: Ты злая глыба глупой блесни! Ты рыба, льющая икру! Нет, лучше не кричать, не трогать То бездыханное жерло: Оно — черно, как кокс, как деготь… И по нему, как мертвый ноготь, — Луна переползает зло.

1930

Кучино

Старый бард

Как хрусталями Мне застрекотав, В луче качаясь, Стрекоза трепещет; И суетясь Из заржавевших трав, — Перевертная Ящерица блещет. Вода, — как пламень; Небо, — как колпак… Какой столбняк В застеклененных взорах! И тот же я Потерянный дурак В Твоих, о Боже, Суетных просторах. Вы — радуги, вы — Мраморы аркад! Ты — водопад Пустых великолепии!.. Не радует Благоуханный сад, Когда и в нем, — Как в раскаленном склепе… Над немотой Запелененных лет Заговорив Сожженными глазами, Я выкинусь В непереносный свет И изойду, Как молньями, — слезами. Я — чуть живой, Стрелой пронзенный бард — Опламенен Тоской незаживною, Как злой, золотоглавый Леопард, Оскаленный Из золотого зноя.

1931

Кучино

Тимпан

Поднял голос — — Упорный, лукавый, Как Пан — — И — — Отрывистый — Гривистый Черный Курчавый Тимпан. Точно сон из забвенья, Точно хитон Фиолетовый, — — Флейты — — В день Трепетный — — Пение… Сафо — — Из шарфа Душистым, Как воздух, — — Лицом — Озарилась — На звук… Арфа — — Струилась — — Ручьем — — Серебристым — — Из рук!

1931

Кучино

Пещерный житель

Я — инок темный — Нищ и гол; Мне был глагол, Как гром Огромный, — Когда, качая воздух, Дол, Взошел На тверди облак Громный: — «Я — Двери душ; И Я Твой дом! — Исполни Мой завет Небесный!» Я — лавь Испуганная — Зрел: Из молний Вышел муж Чудесный… Он длань Простер И очи мне Пронзил и жег Пернатым светом. Со мною — Бог! Я, — как в огне! Внемлю пророческим Заветам. Своим всклокоченным Крылом Он проогнил Моря и суши, — И молнил свет, И полнил гром — Мои растерзанные Уши… Я — бледен, голоден И бос: Живу, Таясь, как зверь, В пещере… Жду: В ослепленный мир Христос — Откроет огненные Двери…

1931

Кучино

Пародия (под Гумилева)

Я — молода: внимают мне поэты; Я — как звезда, над блеском вечерниц; Стан — как лоза; глаза — как кастаньеты, Бросаются из шелковых ресниц. И тут, и там, — мне юноши Гренады Бряцают саблями, — по вечерам, — Под окнами играя серенады, А по утрам — сопровождая в храм. Мне посвящал рондэли[35] — Пирсо Памбра, Мне обещал дуэли — дон Баран; Но мне милее — минарет Альгамбры, Вдруг задрожавший в воздух ятаган.[36] Где мраморами белого бассейна Украшен сад и где всклокочен лавр, — Там — на заре проходит в дом Гуссейна Хавей-Хумзи, мой ненаглядный мавр! Его тюрбан, как митра снеговая, Волной кисеи полощется с плечей, Свой пенный шелк в лазурь перевивая; А блеск очей, как… плеск кривых мечей. Как дым, разлет молочного бурнуса; Как роза, розовая гондура[37] — Играет чешуей сереброусой; Бряцает в ночь браслет из серебра. За ухом цветик зыблется лениво… Но… в полумрак… — взорвется барабан!.. И — выбрызнет, вдруг завизжав плаксиво, Кривой, как месяц, ясный ятаган. И станет красной белая веранда: Качаясь в ночь, оскалясь из руки, — Там голова распластанного гранда Поднимется над берегом реки.

1931

Кучино

Трус городов

В трус городов Рос Гул и глас Некий: — «Я, — Христос Иисус, — С вами здесь Вовеки. Я — гром, Гул… Я — мировой Слом. Я — вас Сомкнул В дом световой Свой». Вы — дым, — Дни! Вы — прах, — Храмы! Кройте дымом Седым Тысячелетние Срамы. Стройте свой Дом, В легкий лет Поднебесий! Руки в гром Прострем; И — пропоем: «Воскресе!»

1931

Кучино

Подъем

Пары кипят, Росой перловой тая; Едва дымят Из бледных отдалении, — Как нежный вздох, Как стая горностая, На серый мох Перегоняя тени. Стальным зубцом В развеянные пряжи Проткнулся блеск Алмазящихся стекол — Под месящем В серебряные кряжи, Крича, кентавр Караковый процокал.

1931

Кучино

День

Я выбросил в день Теневую ладонь: «О день, — переполни! О, светом одень!» И пырснула тень: И как солнечный конь Вдруг бросил из молний Мне в очи огонь. И воздух игривой Улыбкой блеснул; И блещущей гривой Под облак мигнул; И гул прокатился В сутулых веках; И гром громыхнул В золотых облаках; Откуда, слезяся В свой плащ световой, — Над чащей склонясь Золотой головой, — Рукой золотой Поднимался в туман — Сутулый, седой, Гололобый титан.

1931

Кучино

Лес

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом.

А. Пушкин Ныряя в сумерек дубровный, Здесь суматошливые фавны Язык показывают свой. И бродит карла своенравный, Как гриб, напучась головой; С угрюмым горбуном Аммосом Дивуется перловым росам Из бледно-палевого дня; Уставясь безобразным носом, Слезливо смотрит на меня. Я шляпу перед ним сметаю: — «Мое почтенье-с!..» А Аммос — Пасет, внимая лепетаю, Свою блистающую стаю Тяжелых, добрых, желтых ос; Глядит в ручей курчавый, пенный; И под сосной зеленотенной Пускает из ноздрей туман; А над сосной встает надменный И сухопарый великан. И суматошится день целый В лесной пещере тот же гном; Багровый, злой, остервенелый, — Кует серебряные стрелы, Приготовляет к ночи гром. Готово!.. Тучищу пропучит; Она — моргает и ползет; Над лесом гребень дедерючит; А ветер из ветвей мяучит, Как сумасшедший, дикий кот. И кто-то скачет вдоль дороги, Свои вытягивая ноги На перепрелый, серый пень… Маячит — сумрак чернорогий; И плачет — белоногий день.

1931

Кучино

Король

Проходит дорогой Из мира ушедший — В короне двурогой Король сумасшедший. И блещут огромные Синие Очи — В зловещие, темные Линии Ночи. И плещут из пыли Клочки багряницы, — Как красные крылья Испуганной птицы. Он в дикое поле Бросает Ладони — И дикое поле Топочет Погоней.

1931

Кучино

Андрон

Лесная дебрь… Там, на опушке Свирепый вепрь залег в кусты; Там курьерогие избушки Глядят в болотистые мглы; Там по ночам нагие бабы, Схватясь руками за бока, Трясясь, как животами жабы, — Со свистом чешут трепака; Там с вытоптанной, пнистой плеши, Надев треух, сев на пенек, Быкоголовый, пегий леший Развел трескучий огонек… Клочится дым… На поле строгом Виляет пыль седым винтом; И бродит ветер по дорогам; И глухо колобродит гром; И — древний, роковой возничий, — Седой, всклокоченный Андрон,[38] — Гремя телегой, порет дичи, Летучей молнией взогнен.

1931

Кучино

Берлин

Взор Божий, — — Пламенные Стрелы, — Взогнит наш каменный Позор… Куда нам убежать От гнева? И как взвизжать Из черных нор? Дух — Чрево, — — Пучащие газы, — Потухни! Рухни, Старый храм, — — Где — Вспух От злобы Озверелый, — — Безлобый Узкоглазый — — Хам! Жрец сала, прожеватель Хлеба, — Упорно Вспучив Смокинг — — Гроб, — Со щелком нахлобучив Небо, — — Свой черный Котелок — — На лоб, — Сжав Совесть — — Лаковым Портфелем, Живот — — Караковым Пальто, — Вот — Побежит к конечным Целям, — — Чтоб — — С тумбы Грянуться В ничто!

1931

Кучино

Кольцо («Кольцо сними мое…»)

— «Кольцо — — Сними мое: Мое, как лед — Лицо! — В сырой, — — Как лед, глухой Земле — скорей Укрой!.. — Мой дух — — Сквозной взметет В поля — сквозной Воздух!..[39] — Тебя — — Найдет серебряным Лучом Кипя — — Любовь! — — Моя!..» . . . . . . . . . . И — то — ж — — Благоухающее Поле, — Рожь, — В ночь Улетающие Волны, ветер, Ночь… Гул Вдруг набрякавших Колокольцов — Плеснул, Как в сон — — Проплакавший, Серебряный — Трезвон — — Тех — — Похорон…

1931

Москва

Переработанные стихи

Лира

Звучи же, — о бледная Блеснь! Молчи же, — страдание Мира! Дыхание — звонкая Песнь. Душа — семиструнная Лира. Летайте — Над лепетом лет! Блистайте, — Небесные руны! Зови, Легкоперстный Поэт, — И рви Свои тонкие Струны!

1900, 1921

Шорохи

Вы ль, — — Мои Небыли? Ты ль, — — Быстрый Свет? Были ли, Не были ль — — Искры, — Поэт? Гарево — — Пыли — — Из марева — — Лет! Нет, — Не измеривай!.. Дерево — — Там — — Пляшет Листвой Оголтелою — — В гам. Машет Рукой Омертвелою — — Нам… Падает — — Падает — — Падает — — Ночь… Дай, — Изнемочь!.. Прочь, — — Постылая, — Прочь! Прыснула — Прочь — — Острокрылая — Ночь… Прыснула В выспрь — — Острокрылая — Быстрь… Падаю — — Падаю — — Падаю — — Я… Не превозмочь Тебя, — Быстрь Бытия.

1900, 1929

Восток побледневший

Восток побледневший, Восток онемевший, Восток прозаревший — — Как инок, Запевший, — Над тенью осинок, Над ленью лозинок, Над сенью долинок — — Восток Онемевший! Березы сквозные; Рои — росяные, Цветы вырезные… — А белые, — Эти — Мы в лете скрывали; И в лете узнали: Мы, — дети, — сказали, — — Что эти — О свете!

Август 1901, 1921

Россия («Те же — росы, откосы, туманы…»)

Те же — росы, откосы, туманы… Над бурьянами — Рдяный Восход; Холодеющий шелест поляны, Голодающий бедный народ. И в раздолье, на воле — неволя; И суровый, Свинцовый Наш край — Нам бросает с холодного поля, Посылает нам крик: — — «Умирай». Мараморохи по полю носят: Те же стаи несытых смертей Под откосами Косами косят — Под откосами Косят Людей. Свищут желтые, желклые травы; И грозит горизонтов кольцо: — Свистоломами точит Суставы; Пустоплюями мочит Лицо. Отголоски собачьего лая… Тучи — взапуски. Небо — взадуй… Коловерть, — Сумасшедшая, злая… Смерть, — Пади: и меня — расколдуй.

1908 (25)

Любовь («Да, может быть, — сказала ты…»)

— «Да, может быть, — сказала ты, — Не то…» — «До нового, — воскликнула Сирена, — Свидания…» Но знали мы: В ничто Кипучая перекипает Пена. — «Не верю я, что — навсегда…» И вот — Я вопрошал: твои глаза Не лгали… Нас омывал сквозной Водоворот. И волны в плач глаза Перелатали. Едва серпом юнели Небеса; А под рулем смелели светом Пены; На корабле надулись Паруса; За мелями отпели В ночь сирены. И вот тебя в безбрежность Понесло; На горизонте бледном, Золотистом, Взволнованное облако Взошло, Омолненное ярким Аметистом. В водовороты, в дым дельфинных Игр Белел корабль, как лебедь Улетавший. И запад гас, как полосатый Тигр, Заоблачные лапы Распластавший.

1901 1921

О полярном покое (говорит виолончель)

1

В хрустальные Дали, — — Где — — Ясным Стеклярусом — — Пересняли Блисталища: стаи пoляpныe Льдин — И — — Где — — Блеснью Янтарные Копья Заката — изжалили Слепшие Взоры — — В печальные Стали Буруна — — Отчалила шхуна.

2

И — — Парусом — — Красным, Как ясный рубин, — И — — Окрепшею Песней — — Под зорькой — — Отчалили — — В хлопья Тумана — — Поморы.

3

Заводит — — Разрывами Вод Свою песнь — — Ходит Водами, — — Носится — Горькое море! И — — Год Осиянный — — За годами Бросится Там — — Ураганами Менами, Брызгами Вод Разрывными — Слетит — — В коловорот Разливанный.

4

Ничто не изменится!.. Только — — Мятежится Море, Да тешится Кит — — Проливными Фонтанами — — Пенами, Взвизгами, Взрывами Вод — — В коловорот Разливанный…

5

И над каменным Кряжем — — Невнятными Майями Дальних Печальных Годин — Быстро выпала Ворохом Белого пепла Зима… И — — Окрепла Хрустальною пряжей Полярная тьма. И — Осыпала — — Пламенным Мороком — — Пятнами Спаянных льдин.

Июль 1901, 1922

Мути

Поле убогое: Плесени пней: В них рогорогое Тменье теней. Вымутнен куревом Плесенный пруд: В небе лазуревом Вытянут прут. Полнится мутями Всё бытие: Полнится жутями Сердце мое. — «Лапою темной Тебя обойму…» Лапою темною Брошен во тьму.

1901, 1929

Страх

Жду — твой глагол из пламени приять. Жду — знамений… Но ужас, — — Дух гнетущий, — Как вор, Как тать, — В горах Ползущий. Косматый прах бормочет в облаках, — Метет горе всклокоченные — — Суши… Как раб В норе, — Спасаю Душу… Из тучи злой летучая змея Иглой огня меня пронзит — — Бесцельно… Душа Моя Скорбит Смертельно.

1901, 1931

Волны зари

В весенние волны зари Прордели кресты колоколен. Гори, мое сердце, тори: Опять я свободен и волен. Опять посылает мне даль Вздыхающий, тающий отдых: Свою голубую эмаль, Свой кроткий, пурпуровый воздух. И — первую, легкую тень, И — ласточек легкие визги; Опять отрясает сирень Лучистые, чистые брызги. И веет вздыхающий лес Мне запахом пряного нарда… У склона воздушных небес Протянута шкура гепарда.

1902, 1918

Дорога

И тот же шатается Колос, И той же прохладой Пахнёт; И ветер — серебряный Голос — Серебряный волос Взовьет. И та же певучая Стая, Визжа, вылетает Из дней, — Над нивой воздушно Шатая Летучие пятна Теней. Туда ж, — к голубому Чертогу, — Означит всевидящий Бог — Взметаемой пылью Дорогу; И — плачет пастушечий Рог. Как пыль световая, Взвиваясь, Как облачко, тая В слезах, — Как жаворонок Заливаясь, — Я жизнь окрылю В небесах.

Март 1902. 1931

Овес

Даль, — как стекло: Над золотистой нивой — — Шумит овес… Всё, всё — прошло! С души нетерпеливой — — Слетел вопрос. Кипят колосья Над межою тою — — Как злая шерсть; Слетает солнце Краснозолотое — — В седую персть. Завеют тени Призрачного мира — — Сквозной волной, Дыша в поля, Как золотой порфирой — — Замглеет зной. Нет — ничего! И — ничего не будет — — И ты — умрешь… И рухнет мир… И Бог его забудет… — — Чего ж ты ждешь? Ось мировую Время расшатает — — Потухнет свет. Во мгле пустой, Как дым седой, растает, — — Полет планет. Росеет луг… Слетает, холодея, — — В перловый жар, Оранжевою Ржавчиною рдея, — — Багровый шар. Пространства гаснут, Прахом распадаясь; — — И — я; и — ты… Там — жизни нет: Грозят, туда бросаясь, — — Мои персты.

Июль 1902, 1931

Н.В. Бугаеву

1

Запламенел за дальним перелеском Янтарно-красным золотом закат. Кузнечики назойливые треском Кидали в нас. Вился дымок из хат. Садились мы, и — что-то, полный смысла, Ты вычислял, склонившись над пеньком. И — нить плелась. И — складывались числа. И — сумерки дышали холодком. Ты говорил: «Летящие монады В зонных волнах плещущих времен, — Не существуем мы; и мы — громады, Где в мире мир трепещущий зажжен. В нас — рой миров. Вокруг — миры роятся. Мы станем — мир. Над миром встанем мы. Безмерные вселенные глядятся В незрячих чувств бунтующие тьмы. Незрячих чувств поверженные боги, — Мы восстаем в чертоге мировом». И я молчал. И кто-то при дороге Из сумерок качался огоньком. Твои глаза и радостно, и нежно Из-под очков глядели на меня. И там, и там — над нивою безбережной — Лазурилась пучина бытия. И чуть светил за дальним перелеском Зеленоватым золотом закат: Кузнечики назойливые треском Кидали в нас. Стелился дым от хат.

2

Цветут цветы над тихою могилой. Сомкнулся тихо светлой жизни круг. Какою-то неодолимой силой Меня к тебе приковывает, друг! Всё из твоих отворенных оконец Гляжу я в сад… Одно, навек одно…[40] И проливает солнечный червонец Мне пламенное на руку пятно. И веяньем проносится: «Мы — боги, Идущие сквозь рой миров, — туда, Где блещет солнце в яркие чертоги, Где — облака пурпурная гряда…»

1903, 1914

Прошумит ветерок

Прошумит ветерок Белоствольной березой; Колыхается грустный венок Дребежжащей, фарфоровой розой. Черных ласточек лет; Воздух веющий, сладкий… С легким треском мигнет Огонечек лампадки. Ты не умер — нет, нет! Мы увидимся вскоре… Не замоет потоками лет Мое тихое горе. Над могильным холмом Из-за веток сирени Бледно-белым лицом Тихо клонится гений.

Август 1903, 1922

Церковь

И раки старые; и — мраки позолоты; В разливе серебра — черна дыра киота; — И кто-то в ней грозит серебряным перстом; И змея рдяного разит святым крестом. Под восковой свечой седой протоиерей Встал золотым горбом из золотых дверей; Крестом, как булавой, ударил в ладан сизый: Зажглись, как пламенем охваченные, ризы. Два световых луча, как два крыла орла… И, — тяжело крича, дрожат колокола.

Июль 1903, 1921

Кладбище («Ветров — протяжный глас, снегов…»)

Ветров — протяжный глас, снегов — Мятежный бег Из отдалений… Перекосившихся крестов На белый снег Синеют тени… От нежных слез и снежных нег Из поля веет Вестью милой… Лампад Горенье в ряд Берез — Малиновеет Над могилой… Часовня бледная Серебряной главой сметает Иней, — Часовня бедная Серебряной главой — блистает В сини… Тяжелый дуб, как часовой, Печально внемлет Звукам муки — Косматый снегами, — в суровый вой Подъемлет Руки… И бросится Его далекий стон: Сухим Порывом… И носится Оцепенело он — Глухим Отзывом… И только — — Вышину Мутит В сердитом Беге Вьюга… И только — — В тишину Звучит — Забытый В снеге — — Голос друга…

1903, 1922

Усадьба

Чугунные тумбы Торчат под крыльцом; Проросшие клумбы; Заброшенный дом. Дворянских фамилий Облупленный герб; И — заросли лилий; И — заросли верб. Там ставнею сорванной Хлопнет окно; Там жизни оборванной Темное дно — Кушетки, козетки, Куранты, чехлы И мертвые предки — Проблекли из тьмы. Под сводами арок Тенеет порой Там плачущих парок Бормочущий рой.

Июнь 1903, 1925

Поэт (О — поэт…)

Бальмонту

О, — — Поэт, — Твоя речь Будит Грусть! Твоя Речь — Будет Пусть — — Верч Планет, — Смерч Веков, — — Меч Планет — Световой Вой Миров — — В горнем мареве Мрака, — — Блеснувший, Как дым, — — Золотым Колесом Зодиака.

Май 1903, 1929

Аргонавты

1

Дорога Долга… И, простершие строго Рога Золотые, — — Под облако — — В дымы седые Трубят — — Аргонавты, — Став С нардами: — «Длани Свои простирайте Огню! — И — из солнечной ткани Свою надевайте Броню!» И два раза — — Рога — — Проговорили Строго…

2

Вода — Мельк Алмаза — — И — Блески Червонца И лал, Нестерпимый Для глаза — — Стоусый, — Стоносый, — Льет русые Росы — — Диск Солнца — — В тимпанные Трески И — В визг… Арго, — В ветер Натягивая — — Парус Бледно перловый, И — — Вздрагивая В бирюзовый эфир — — Кузов Клонит…

3

Всё — Минет… Шар — Тонет… Жар — Стынет. И небо В рубинах Над нами; И — — В синий эфир Улетая — — Уже Над орлами — — Наш Арго, Наш Арго, — — Наш Арго — Забил — — Золотыми Крылами.

1903, 1929

Тело

В неизносный, Косный Ком — — Бьется Сердце, — — Светоем. Телo Бренное И пленное — — Бьется — — Солнечной Вселенною. Очи — прянут: Станут Свет — — В золотые — — Ливни лет, — — В золотое — — Бездорожие… В уши — Грянут Трубы — — Божие!.. Суши Каменные Жгла — — Сила пламенного Молота… Души — Божьи Зеркала, — — Отражающие — Золото.

1903, 1929

Брюсов (сюита)

1

Свисты ветряных потоков, Рвущих черный плащ; Тучи мороками рока Вспучит горный хрящ. В тьмой объятию стремнину Маг, объятый тьмой, Бросил белую лавину.. Шаг оборван мой. Из-за скал, как клекот злого, Горного орла, Бьет магическое слово В сердце, как стрела. Взвивший молнийные муки Мертвой головы, Мертвый маг, сложивший руки. Вставший в выси — вы.

1903, 1929

Москва

2

Грустен взор. Сюртук застегнут. Сух, серьезен, строен, прям; То, над книгою изогнут, — Труд несешь грядущим дням Вот бежишь: легка походка; Вертишь трость готов напасть: Пляшет черная бородка; В острых взорах — власть и страсть… Пламень уст, — багряных маков, — Оттеняет бледность щек — Неизменен, одинаков, — Режешь времени поток. Взор опустишь, руки сложишь; В мыслях — молнийный излом: Замолчишь в изнеможешь Пред невеждой, пред глупцом. Нет, не мысли, — иглы молний Возжигаешь в мозг врага… Стройной рифмой преисполни Вихрей пьяные рога, — Потрясая строгим тоном Звезды строющий эфир: — Где-то там — за небосклоном — Засверкает новый мир; Там, за гранью небосклона, — Нет, не небо, — сфера душ: Ты ее в земное лоно Рифмой пламенной обрушь! Неизвестную туманность Нам откроет астроном: — Мира каменная данность — Мысль, отверженная числом. В строфах — рифмы, в рифмах — мысли Созидают бытие: Смысли, сформулируй, счисли, — Стань во царствие твое! Числа, рифмы, сочетанья Образов и слов, поэт, — Становленья, восставанья Всех вселенных, всех планет! Все лишь символ… Кто ты? Где ты? Мир, Москва и «Скорпион»! Солнце, дальние планеты!.. Все течет, как дальний сон. С быстротою метеора Оборвавшийся к нам маг, — Стал печатного набора Корректурный черный знак.

1904–1929

Москва

3

Свет, — как жегло; и воздух — пылен; День, — как пустой стеклянный страз; В него ты выпучил, как филин, Огонь непереносных глаз. Твой голос — звуки афоризма; Шаг — стуки похоронных дрог; Мысль, — как отточенная призма; Всклокоченная бровь — издрог. Как пляшущие жабы, — речи; Как черный бриллиант, — глаза. Ты, как Атлант, взвалил на плечи Свои пустые небеса. Докучное, как бормашина, Сплошное, мировое все, — Шипит, как лопнувшая шина, Жужжит, как злое колесо. Изверженный тоской железной Из этой звездной высоты, — Как некий стержень бесполезный, Как кукла вылитая, — ты! Изогнутый дугой упорной В наш бестолковый перепуг, — Взвивай из мороков свой черный, Всегда застегнутый сюртук.

1907, 1931

Москва

4

Разрывая занавески, Ветер — винт перевертней — Кружевные арабески Завивает надо мной. Плещут тюлевые шторы; Тени ползают в окне, Как невидимые воры В душном, обморочном сне. Ты ль, вытягиваясь в нише, Пылью пепельною встав, — Под железный желоб крыши Взвил невидимый состав? Ты ль, скривляясь тенью злого, Губы к уху перевлек, — Черной, мерочной полою Перерезав потолок? Словно вздох, зефира тише, Словно дух небытия, — Легколепетней, чем мыши, Легколепетное: — — «Я!» Сгинь, — покоя нe нашедший, Оболгавший свой позор. — Бестолковый, сумасшедший, Теневой гипнотизер! В синем дыме папиросы Bстали синие персты; Прожужжали, словно осы: «Сгинем, — — Минем — — Я — — И ты!»

1931

Кучино

5

В Бездну Безвременья Падай, — — Из бездны Безвременья, — — Непеременною сменой, — Кольцо Бытия! Прядай, Седая Струя — — Из безвременья — На бытие мое! Ты, — незнакомое Время, Обдай мне лицо Своей Пеною! Мертвенный немень, — Рыдая, Я Падаю! Времени Нет уже… Падаю В эту же — — Бездну Безвременья.

1929

Кучино

6

Я обменял свой жезл змеиный

На белый посох костяной.

В.Брюсов Туманы, пропасти и гроты… Как в воздух, поднимаюсь я: Непобедимые высоты — И надо мной, и вкруг меня… У ледяного края бездны Перебегает дым сквозной: Мгла стелится передо мной. Ударился о жезл железный Мой посох бедный, костяной — И кто-то темной, из провала Выходит, пересекши путь; И острое скользнуло жало, Как живоблешущая ртуть; И взрывом дьявольского смеха В раскаты бури снеговой Ответствует громами эхо; И — катится над головой Тяжеловесная лавина… Но громовой, летящий ком Оскаленным своим жерлом Съедает мертвая стремнина. И вот уж — в пасти пропастей Упали стоны урагана; Скользнули на груди моей, Свиваясь, лопасти тумана, — Над осветленной крутизной, Затаяв ясными слезами… И кто же? …Брат передо мной С ожесточенными очами Склонялся; и железный свой Он поднял жезл над головой… Так это ты?.. …Не изумленный, Знакомый протянулся так: И жезл упал, не обагренный, На звонкий, голубой ледник. — «Зачем ты с ледяных окраин Слетел, как кондор, месть тая, — Исподтишка. Зачем, как Каин, Ты руку поднял на меня? Как трепетанье коромысла, Как разгоранье серебра, — Твои двусмысленные смыслы, Твоя опасная игра!» — «Мы горных искусов науку И марева пустынных скал Проходим вместе», — ты сказал… Братоубийственную руку Я радостно к груди прижал. Твои исчисленные мысли В туман раек точенный повисли, Как грани горного ребра; И ты, двуликий, — свет и мгла, — На грани и добра, и злa. Пусть шел ты от одной долины, Я от другой (мой путь — иной): Над этой вечной крутизной На посох бедный, костяной Ты обменяешь жезл змеиный. Нам с высей не сойти, о маг; Идем: наш одинаков шаг… Стоят серебряные цепи, Подняв в закат свои огни; Там — лeдяныx великолепий Оденем чистые брони. Поэт и брат, — стезей порфирной — В снега, в ветра, — скорей, — туда — В зеркальные чертоги льда И снегоблещущего фирна.

1909, 1929

Бобровка

7

Проклятый, одинокий Бег, — В косматый дым, в далекий Снег… Обвалы прядают, Как молот: И — скалы падают; И — холод. Переползает Злая тень; Как меч, перерезает День; И вниз, Как зеркало стальное, Ледник повис Броней сквозною. С тропы крутой — Не оборвись! Ясна обрывистая Высь… Седая, гривистая Лопасть — Слетает: стой!.. Чернеет — пропасть. Бежишь, смеясь; Сквозной ручей Поет, сребрясь Струной: «Ничей!» Над мутью сирой Лед зернистый Слетел порфирой Серебристой. Луч солнечный Пропел над тьмой… Омолненный, — Слепой; немой, — Как кондор, над ужасным Пиком, Прозолотел прекрасным Ликом. Неизъяснима — Синева; Как сахарная Голова, — Сребрея светом, Как из пепла, — Гора из облака Окрепла …………… Истают быстрые Года, Как искры Золотого льда, — Под этой звездной Пеленою, — Над этой бездной Ледяною

1907 1929

Москва

Землетрясение

Как — пыли — — Вьет! Как — — Тени Пали В пропасти!.. Как — — Ветер — — Из ковыли — — В дали — — Рвет — — Платана — — Лопасти! Как — — Из тумана — — Пены Нижут — — Взмои — — Перегонных — Вод! Так — — Смены Поколений — — Слижут Мглой Плененный Род… Круги — — Миров — — Нарушены… Беги! И — верть! И — смерть! Дома — Разрушены… Сама — — Не держит — — Твердь… Дым — На полях. Сухие Мяты, Тьмы… Бежим — — Куда-то, — — Тьмой — — Объяты, — — Мы!

1903, 1930

Леопардовая лапа

Пыль косматится дымом седым; Мир пророчески очи огнит; Он покровом, как дым, голубым В непрозорные ночи слетит. Смотрит белая в тухнущий мир Из порфировых высей луна; Солнце — выбитый светом потир, — Точно выпитый кубок вина. Тот же солнечный древний напев, — Как настой, золотой перезвон — Золотых, лучезарных дерев В бирюзовый, как зовы, мой сон. Тот же ветер столетий плеснул, Отмелькал ожерельями дней, — Золотистую лапу рванул Леопардовой шкуры моей.

Июнь 1903, 1931

Сумасшедший

Я — убежавший царь; Я — сумасшедший гений… Я, в гаснущую гарь Упавши на колени, — Всё тем же дураком Над срывом каменистым Кидался колпаком С заливистым присвистом; Влез на трухлявый столп В лугах, зарей взогненных; И ждал народных толп Коленопреклоненных. Но вышли на луга, В зубах сжимая розы, Мне опустив рога, Испуганные козы. В хмуреющую синь Под бредящим провидцем — Проблеяли: «Аминь!» Пристукнули копытцем.

Август 1903, 1931

Могилы их

Памяти М.С. и О.М. Соловьевых

— «Пора, пора!» — Фарфоровые розы В рой серебра С могилы их зовут. — «Пора, пора!» Стоят, как дым, березы. Ветра, как дым, Седым порывом рвут. Играет прах; Бряцает взмах кадила… Рой серебра, Осолнечная брызнь… Над нами — глаз — Лазоревая сила! Над нами, в нас — Невидимая жизнь!

1903, 1931

Владимиру Соловьеву

Тебе гремел — и горный гром Синая; Тебе явился бог… Ты нас будил: твоя рука сквозная Приподымала рог. Как столб метельный, взвившийся воздушно Из бури снеговой, — Не раз взлетал над чернью равнодушной Огромный голос твой. Стою, осыпан белокрылой, свежей, Серебряной пургой… Мне сны твои, — здесь, над могилой, — те же, Учитель дорогой! Лазурные, невидимые силы Над родиной — взойдут! Пускай ветра венок с твоей могилы С протяжным стоном рвут. И тот же клич тысячелетней злобы, Как бич, взметает мгла… Ночь белые, атласные сугробы На гробы намела. Я слушаю слетающие звуки: Вздыхая мне венком, Бросая тень, мне простирая руки Над красным фонарьком, Твой бедный крест, — здесь, под седой березой, — Из бледной бездны лет, — О камень бьет фарфоровою розой: «О Друг, — разлуки нет!» И бледных лент муаровые складки. Как крылья, разовьет: Спокойно почивай: огонь твоей лампадки Мне сумрак разорвет.

1903, 1931

Лето

1

Над одуванным бережком Жарой струит: переливает: Пушинки легкие летком В летениик белый улетают. Вскипит зеленый лепетай, Ветвистым лапником присвистнет; Звепеньем комариных стай Густой ознойный воздух виснет, — Над пересушенным листом И над муругим мухомором… В полях пройдет пустым винтом; Дохнет: полуденным измором.

2

Высокий вихорь пылевой, Народ ругая, но… не очень, — Густой, косматый головой Взвивает чернохохлый клочень; Затеяв дутый пустопляс, Заколобродит по дорогам, Задует мутью в рот и в глаз; И — разрывается над логом.

3

Тропой обрывистой меня Из дня уводит в прелый тинник — Глухая, хрусткая лазня Сквозь сухорукий хворостинник; Журчит железистый ржавец; И — моховатое болото, Где из гнезда шипит птенец, — Слепой, бесперый, желторотый; И там, где травы — ползунки, Где в жар пересыхают броды, Там — сероперые чирки; И — пестроперые удоды.

4

Уже слезливые кусты — Алмазноглазы, сыры, сыты; Уже с небесной высоты Слезятся в вечер лазулиты.[41] И молний миглая игра Очнется к ночи; месяц — льдинка… И — ночи первая пора… И — неба первая звездинка.

1904, 1920

Петел

1

И ночи, и дни Как в туманах… Встал Алый, коралловый Рог! Я — устал, Изнемог; Ноги — в ранах… Лай психи… Огни… Город — гроб… Иглы терний — Рвут лоб. Свете тихий, Вечерний!

2

Гарь Стелет волокна; Фонарь Поднимаю на окна — «Откройте — Мне двери! Омойте — Мне ноги!» И жути, И муть… Точно звери В берлоге — «Я — Светоч!..» — «Я — Двери!» — «Я — Путь!»

3

Крут — пребудет Воздух волен, Светел Я — Не болен. Я — Как пыл Далеких колоколен Будет То, что было — Столько Раз: — «Мыло, Полотенце, Таз!..» . . . . . . . . . . Только Петел Ответил

1904 1931

В окне тюрьмы

Бросило блекло Время — В стекла Моей тюрьмы — Гнет, Тень, Бремя — Вой Злой Зимы. Лес Весь В снеге… Галка, Дым деревень… Ветер — в поспешном беге Ткет Ночи тень Здесь — Рушусь в ночь я, — Рушусь В провалы дня… Клочья Вьюжные — бросятся… Сроки минут Уносятся, — — Не унесут Меня.

1905, 1925

Разуверенье

Как нам уйти От терпких этих болей? Куда нести Покой разуверенья? Душе моей Еще — доколь, доколе? — Душе моей Холодные волненья? Душа — жива: Но — плачет невозбранно; Земля мертва… Пройдут и не ответят Но — там: смотри!.. В огни зари, — туманно. В огни зари — Иные земли светят. Воздушный путь! Яснеющие земли! И зреет высь, И зреет свет пустыни! Но здесь — пребудь До века ты отныне… Ты покорись — И долгий мрак приемли. Пусть он растет! И вновь склонись послушно Душой немой… И жди: и час настанет… И водомет Своей струёй воздушно, Своей струёй, Как некий призрак, встанет Бесследны дни, Несбыточны волненья. Мы — искони В краю чужом, далеком. Безвременную Боль разуверенья — Безвременную Боль — замоет током.

1907, 1921

Солнечный дождь

Подсолнечный дождик В лазурь Омолненным золотом Сеет; С востока — вечерняя Хмурь; И в лоб — поцелуями Веет. В полях — золотые Снопы Вечернего, летнего Света. И треплется тополь С тропы, Как влепленный в лепеты Лета. В объятиях облака Спит — Кусок голубого Атласа; И звездочка — ясно Слезит, Мерцая из мглы Седовласой. Я — милые щебеты Пью, И запах полыни Не горек. Тебя узнаю: — Узнаю! Из розовых, розовых Зорек. Ты? Нет — никого… Только лен — У ног провевает Атласом; Да жук, пролетая Под клен, Зажуркает бархатным Басом, — Да месяц, — белеющий Друг, — Опалом очерчен Из сини; Да тускло остынувший Луг Под ним серебреет, Как иней.

1905, 1931

Помойная яма

Бросила красная Пресня В ветер свои головни… Кончено: старая песня — Падает в дикие дни. В тучи горючие, в крики — Тучей взметаемый прах… Те же — колючие пики, Кучи мохнатых папах. Спите во тьме поколений, Никните в грязь головой, Гните под плети колени, — Дети семьи трудовой! Будет, — направленный прямо В нас орудийный огонь… Та же помойная яма Бросила тухлую вонь. В то же слепое оконце, В злеющий жужелжень мух И в восходящее солнце — Пухнет мохнатый паук.

1906, 1925

Японец возьми

Муха жужукает в ухо, Пыльная площадь — пуста… В пригород, тукнувший глухо, Желтая ступит пята. Крик погибающих братии Встанет в пустой балалай, Лай наступающих ратей Слышишь ли, царь Николай? В блеск восходящего солнца, Став под окошко тюрьмы, Желтая рожа японца Выступит скоро из тьмы. Тухни, — помойная яма! Рухни, — российский народ! Скоро уж маршал Ояма С музыкой в город войдет.

1906, 1925

Вставай

В черни людского разроя Встал параличный трамвай; Многоголового роя Гул: «Подымайся… Вставай…» Стекла каменьями бьются: Клочья кровавых знамен С площади в улицы вьются, — В ворохе блеклых времен. Улица прахами прядет, — Грохяет сердитым свинцом; Ворон охрипнувший сядет Над восковым мертвецом.

1907, 1925

Город («Выпали желтые пятна…»)

Выпали желтые пятна. Охнуло, точно в бреду: Загрохотало невнятно: Пригород — город… Иду. Лето… Бензинные всхлипы. Где-то трамвай тарахтит. Площади, пыльные липы, — Пыли пылающих плит, — Рыщут: не люди, но звери; Дом, точно каменный ком, — Смотрится трещиной двери И чернодырым окном.

1907, 1925

Пустой простор

Рой серых сел Маячит В голый дол; Порывы пыли; Bырывы ковыли. Сюда отдай бунтующий Глагол — В маячащие, Дующие Плачи… Прокопы, торчины, — Пески… Маячат трёпы туч На дико сизом небе… И точно — Скорбно скорчены — Лески; И точно — Луч На недожатом хлебе. Шатнет листвою Ерзнувшая Жуть; В пустой овраг По сорным косогорам Течет ручей, — Замерзнувшая Ртуть… Мой шалый шаг — В разлом Пустых Просторов. Страх, Как шарах мышей — в пустых Парах, Повиснувших, как сизый камень, В небе… Но грянет Гром, И станет Пламень В прах — Ерошить: — мглой Свой, Яснокрасный Гребень…

1908, 1925

Декабрь

Накрест патронные ленты… За угол шаркает шаг… Бледные интеллигенты… — «Стой: под воротами — враг!» Злою щетиной, как ежик, Серый ощерен отряд… — «Стой!..» Откарманенный ножик. — «Строй арестованных в ряд!» Вот, под воротами, — в стену Вмятою шапкой вросли… Рот, перекошенный в пену… Глаз, дико брошенный… Пли! Влеплены в пепельном снеге Пятна расстрелянных тел… Издали — снизились в беге: Лицами — белы, как мел. Улица… Бледные блесни… Оторопь… Задержь… Замин… Тресни и дребезень Пресни… Гулы орудия… — — Мин!

1908, 1925

Алмазный напиток («В серебряный…»)

В серебряный Расплёск Как ослепленных Глаз, — — Сверкни, Звездистый блеск! Свой урони Алмаз! Дыши, — В который раз, — Души Душистый стих! — — Сверкни, Звезды алмаз, — Звездою глаз Моих! Раздольный Плеск Звучит Покоем — — Ветерков; Настроем Звезд — кипит Невольный Блеск — — Стихов… Душа, Стихи струя, Дыша, Блеснет из глаз; — За ней — и я, — С себя — — Слетающий Алмаз.

1908, 1929

Старое вино

Зори, — Вы Угарно Огневое — — Старое Янтарное Вино! Тот же круг И ков Столетий — — Те же сети — Ткет Из года в год — — Веков Веретено! Трав Густой Настой На луге колосистом! Полни, — — Солнце, — — Круг, Кольцо Из молний! Ты — Змея! …Змея Из трав В лицо — — Взвилась — — Сердитым Свистом… . . . . . . . . . . Жаль Восторгом ядовитым, — Жаль, — Печаль Моя! Полудень, — Стой!.. — «О, золотой, О, — Мой!» Полудень — Непробуден: Я — Отравлен тьмой — От Света! О, конец! Кольцо Колец! О, — — Злое, злое, Злое — — Лето!

1909, 1931

Примечания

1

Английский прерафаэлит.

(обратно)

2

«Уайт-роза» — духа фабрики Аткинсона.

(обратно)

3

Анупадака — безначальный: высокая ступень посвящения.

(обратно)

4

Ананда — ученик Будды.

(обратно)

5

Суами Сарасвати Даинаид — проповедник Индии XIX столетия.

(обратно)

6

Дармотарра — буддийский логик, последователь и комментатор философа Дармакирти (школа Дигнаги).

(обратно)

7

Профессор физики Московского университета в 900-х годах.

(обратно)

8

Известный физик.

(обратно)

9

Томсон — английский физик, автор теории вихревого строения вселенной.

(обратно)

10

Духи.

(обратно)

11

Зал Благородного собрания — московский концертный зал в 900-х годах.

(обратно)

12

Гностический термин Софии Премудрости, встречаемый в стихотворении Вл. Соловьева:

«Не Изида Трехвенечная ту весну им принесет, а не тронутая, вечная, „Дева Радужных Ворот“…» (обратно)

13

Улица в Москве

(обратно)

14

Писчебумажный магазин на Арбате.

(обратно)

15

Мараморохи — народное выражение в значении «мороки».

(обратно)

16

Известный московский пьянист.

(обратно)

17

Родина Николая Чудотворца, аллегорически — «Страна Чудес»

(обратно)

18

Петербургский дирижер 900-х годов.

(обратно)

19

Улица в Москве

(обратно)

20

Модная московская портниха 90-х годов.

(обратно)

21

Стих А. Блока.

(обратно)

22

С. И. Танеев, композитор, теоретик музыки и бывший директор Московской консерватории.

(обратно)

23

Впоследствии по всей России известный Ф. Трепов.

(обратно)

24

Впоследствии Сафонов дирижировал без палочки.

(обратно)

25

Гржимали, исполнявший первую скрипку в оркестре, профессор Московской консерватории.

(обратно)

26

М. А. Морозов, московский меценат того времени (смотри портрет Серова).

(обратно)

27

Посетитель симф. концертов того времени.

(обратно)

28

Строка Лермонтова «С глазами полными лазурного огня» перешлав тему Вл. Соловьева «Три свидания», откуда попала в сокращенном виде в мою поэму.

(обратно)

29

Каллаш — московский писатель и критик.

(обратно)

30

Математик.

(обратно)

31

Проф. Моск. университета.

(обратно)

32

Присяжн. Повер. Hoc — посетитель концертов того времени.

(обратно)

33

Бугай — бык по-малороссийски.

(обратно)

34

Церковь Неопалимой Купины в Неопалимовском переулке близ Пречистенки и Девичьего Поля.

(обратно)

35

Рондэль — стихотворная форма.

(обратно)

36

Ятаган — кривой меч.

(обратно)

37

Гондура — так западноафриканские арабы называют род легкой, длинной, цветной туники, оторую они носят под бурнусом.

(обратно)

38

«Поехал Андрон на телеге» — в народном диалекте выражает бестолочь, чепуху, бред.

(обратно)

39

«Возду́х» (а не во́здух): покров на умерших.

(обратно)

40

Стихи Вл. С. Соловьева.

(обратно)

41

Топаз

(обратно)

Оглавление

Урна

  В. Брюсову

    Поэт («Ты одинок. И правишь бег…»)

    Созидатель

    Маг («Упорный маг, постигший числа…»)

    Встреча

  Зима

    Зима

    Ссора («Год минул встрече роковой…»)

    Я это знал

    Весна («Уж оттепельный меркнет день…»)

    Воспоминание («Декабрь… Сугробы на дворе…»)

    В поле

    Совесть

    Раздумье («Пылит и плачется: расплачется пурга…»)

    Ночь («Хотя бы вздох людских речей…»)

    Смерть

  Разуверенья

    Когда…

    Ночь («Как минул вешний пыл, так минул страстный зной…»)

    Прости

    «Да, не в суд или во осуждение…»

  Философическая грусть

    Премудрость

    Мой друг

    К ней

    Ночью на кладбище

    Под окном

    Искуситель

    Признание

    Эпитафия

    Буря

    Демон («Из снежных тающих смерчей…»)

    Я

  Тристии

    Алмазный напиток («Сверкни, звезды алмаз…»)

    Волна

    Разлука («Ночь, цветы, но ты…»)

    Вольный ток

    Ночь («О ночь, молю…»)

    Кольцо («И ночь, и день бежал. Лучистое кольцо…»)

    Прошлому

    Жалоба

  Думы

    Жизнь («Проносится над тайной жизни…»)

    Ночь и утро

    Ночь-отчизна

    Вечер («Там золотым зари закатом…»)

    Перед грозой

    Рок

    Просветление

    Время («Еще прохладу струй студеных…»)

  Посвящения

    Льву Толстому

    Сергею Соловьеву

    Э.К. Метнеру (письмо)

Королевна и рыцари Сказки

  Перед старой картиной

  Шут (баллада)

  «И опять, и опять, и опять…»

  Голос прошлого

  Близкой

  Родина («Наскучили…»)

  Вы — зори, зори! Ясно огневые

  Вещий сон

  Вечер («На небе прордели багрянцы…»)

Звезда

  Христиану Моргенштерну («Ты надо мной — немым поэтом…»)

  Звезда

  Самосознание

  Карма

  Современникам

  Война

  А.М. Поццо («Пройдем и мы: медлительным покоем…»)

  А.М. Поццо («Я слышал те медлительные зовы…»)

  Асе («Едва яснеют огоньки…»)

  Развалы

  Вячеславу Иванову

  Асе («В безгневном сне, в гнетуще-грустной неге…»)

  Шутка

  Тела

  Асе («Уже бледней в настенных тенях…»)

  Россия

  Декабрь 1916 года

  А.М. Поццо («Глухой зимы глухие ураганы…»)

  Слово

  К России

  Антропософии («Над ливнем лет…»)

  Асе («Те же — приречные мрежи…»)

  Дух

  «Я» («В себе, — собой объятый…»)

  Воспоминание («Мы — ослепленные, пока в душе не вскроем…»)

  Сестре Антропософии

  Тело стихий

  Встречный взгляд (танка)

  Крылатая душа (танка)

  Вода (танка)

  Жизнь (танка)

  Лазури (танка)

  Асе (а-о)

  Утро (и-е-а-о-у)

  Асе (при прощании с ней)

  Асе («Опять — золотеющий волос…»)

  «Я» и «Ты»

  Зов

  Родине («В годины праздных испытаний…»)

  Инспирация

  Антропософам

  Младенцу

  Родине («Рыдай, буревая стихия…»)

  Голубь

  Чаша времен

  Антропософии («Из родников проговорившей ночи…»)

  Христиану Моргенштерну («От Ницше — Ты, от Соловьева — Я…»)

Христос Воскрес

Первое свидание

После разлуки (Берлинский песенник)

  Вечер («Точно взглядами, полными смысла…»)

  Поется под гитару

  Опять гитара

  Нет

  Пророк

  Бессонница

  Больница

  Ты — тень теней

  Маленький балаган на маленькой планете «Земля»

  В горах

  «Я» («Злое поле мглой…»)

  М.И. Цветаевой

Стихи разных лет

  Гимн солнцу

  Подражание Гейне

  Подражание Бодлеру

  В лодке («Лодка скользила вдоль синих озер…»)

  Идеал

  На границе между перимской и феотирской церковью

  «Знание»

  Попрошайка

  Старинному врагу

  Гроза в горах

  Злая страсть

  Месть

  Любовники

  Вместо письма

  «Опять он здесь, в рядах борцов…»

  А.А. Блоку

  «В голубые, священные дни…»

  Теневой демон

  «Пусть в верху холодно-резком…»

  Светлая смерть

  В альбом В.К. Ивановой

  Людские предрассудки

  Посвящение

  «Пришла… И в нечаемый час…»

  «Цветок струит росу…»

  Своему двойнику

  Первое мая

  «Июльский день: сверкает строго…»

  Асе («Ни да, ни нет…»)

  Пробуждение

  Жди меня

  Марш

  Сестре

  «Мигнет медовой желтизною скатов…»

  «Снег — в вычернь севшая, слезеющая мякоть…»

  «Я — отстрадал; и — жив… Еще заморыш навий…»

  Демон («Из струй непеременной Леты…»)

  Рождество

  Старый бард

  Тимпан

  Пещерный житель

  Пародия (под Гумилева)

  Трус городов

  Подъем

  День

  Лес

  Король

  Андрон

  Берлин

  Кольцо («Кольцо сними мое…»)

Переработанные стихи

  Лира

  Шорохи

  Восток побледневший

  Россия («Те же — росы, откосы, туманы…»)

  Любовь («Да, может быть, — сказала ты…»)

  О полярном покое (говорит виолончель)

  Мути

  Страх

  Волны зари

  Дорога

  Овес

  Н.В. Бугаеву

  Прошумит ветерок

  Церковь

  Кладбище («Ветров — протяжный глас, снегов…»)

  Усадьба

  Поэт (О — поэт…)

  Аргонавты

  Тело

  Брюсов (сюита)

  Землетрясение

  Леопардовая лапа

  Сумасшедший

  Могилы их

  Владимиру Соловьеву

  Лето

  Петел

  В окне тюрьмы

  Разуверенье

  Солнечный дождь

  Помойная яма

  Японец возьми

  Вставай

  Город («Выпали желтые пятна…»)

  Пустой простор

  Декабрь

  Алмазный напиток («В серебряный…»)

  Старое вино X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?