«Разговор с отцом»

Расул Гамзатов Разговор с отцом

1

С рассветом на кручах цветы запестрели, И росы в густом разнотравье сверкнули. А ночью река отразила в ущелье Созвездья, горящие в горном ауле. Ну что же, выходит, в дорогу пора мне. И вновь отправляюсь я утром весенним Туда, где вода, разбиваясь о камни, Летит мимо склонов, объятых цветеньем. Где можно столетье прожить не состарясь, Где в сакле, что лепится над крутизною, Земляк мой, совсем еще крепкий аварец, Сейчас наслаждается сотой весною. Пора мне! Уже в лепестках красноватых Цветущие персиковые деревья. В распахнутом небе цепочки пернатых — На родину движутся птичьи кочевья. И счастлива мать: «Журавли прилетают. Должно быть, и сын мой появится скоро!» Сестра, повстречавшая ласточек стаю, Ликует: «Мой брат возвращается в горы». Я еду. Пожитки уложены наспех. Прощайте, огни дагестанской столицы! Прощайте, равнины и ласковый Каспий, — В источниках горных спешу освежиться. Я еду… Петляют меж выступов острых Капризные русла грохочущих речек. Родными горами рожденные сестры, Четыре Койсу выбегают навстречу. Гора — как скакун под седлом белоснежным, Не тает седло даже в летнее время. Седая гора среди зелени свежей, Как прадед, стоит, возвышаясь над всеми. Деревья, деревья! Их жизнь вековую Украсили вспышки трехдневных соцветий. В аулах, что тысячи лет существуют, Резвятся на солнце трехлетние дети. Столбы с проводами идут по высотам. На них восседают скворцы-новоселы. И, словно ребят обучая полету, Орел распластался над зданием школы. Люблю я рассветы в горах и закаты, И воздух высот — опьяняющий воздух. Люблю, развалившись на бурке косматой, В ночи пересчитывать дальние звезды. Люблю земляка повстречать спозаранок, Люблю его крепкое рукопожатье, Люблю золотые улыбки горянок, Их черные косы, их строгие платья. Счастливый, хожу по альпийским просторам, По нивам вершинным, где зреет пшеница. И пушкинский томик со мною, в котором Аварский цветок меж страничек хранится.

2

Вот так и бродил я три дня неустанно, В траве и в ручьях находя свои строки. Я пел о суровой красе Дагестана, О смелом джигите, о горной дороге. О старцах седых, что лезгинку плясали, Как будто бы жить начинали сначала. О девушке с гор, что игрой на рояле Столичную публику очаровала. Еще описал москвича-агронома, Парторга, что в поле с рассветом уехал. О свадьбе писал, где у добрых знакомых Я славно гулял, и о прочих успехах. В стихах изложить я стремился все то, что Мне радует сердце весенней порою. Послав их в редакцию утренней почтой, Я ждал с нетерпеньем ответа, не скрою. «Спасибо! Печатаем без сокращений», — Гласило письмо из аварской газеты. И вновь на дорогу глядел я с волненьем — Кого ожидал я в сиянье рассвета? Не девушку ждал я, не друга, не брата — Коня, что покажется за поворотом. На скачках призы получал он когда-то, А ныне без всадника тихо бредет он. Как будто старик, сединой убеленный, Спокойно идет он, не ведая лени. Он знает дорогу до почты районной, Он знает дорогу обратно в селенье. Как тот ветеран, что на пенсию вышел, Идет не спеша он, годами испытан, И ржет он, завидев знакомые крыши, И цокают громче по камню копыта. Идет он — не надо ему провожатых, Он сам — почтальон и в пути независим. Не требует он персональной зарплаты — Доставщик газет, извещений и писем. В мешках, что к седлу приторочены прочно, Все новости мира, и весточки близких, Журнал «Огонек», и служебная почта, И множество всякой другой переписки. Здесь все, что сближает земные пространства, Здесь все, что сегодня подписчику нужно. И наш — на пяти языках дагестанских — Родной альманах под названием «Дружба». Дождавшись газеты с моими стихами (Коня повстречал я рассветною ранью), В то утро воскресное со стариками Сидел я, взволнованный, на годекане. Очки не спеша надевая, газету, Как будто окно, старики раскрывали, И взором окидывали планету, И видели самые дальние дали. Безмолвствуя скромно, исполнен почтенья, Сидел я среди собеседников мудрых И слушал весомые их рассужденья, О многом узнал я в то ясное утро. Но горцу мечтается на годекане, Чтоб люди его скакуна похвалили. Хотелось и мне, чтоб в достойном собранье Стихи мои тоже замечены были. А судьи сидели в спокойствии строгом. «Стихи ничего… — кто-то молвил, добавив: — Ты хочешь идти по отцовской дороге? Ну что же… Ты силы попробовать вправе… Я помню, Гамзат понимал нас прекрасно. Ведь так?» Говоривший склонился к соседу, И тот закивал головою согласно, Взглянул мне в глаза и продолжил беседу: «Сынок, ты всегда приезжаешь весною, О жизни счастливой поешь, о цветенье. Скажи, ты знаком с иссушающим зноем? Хоть раз побывал под ненастьем осенним? Поешь… А когда же ты будешь работать?» «Вот странный старик, — я подумал с досадой, — Должно быть, он просто не понял чего-то… Ведь песня — мой труд… Так чего ж ему надо?»

3

Но эти слова меня крепко задели, Я шел с годекана домой, опечален, Стихи перечел о весне, о веселье, Но в эту минуту они не звучали… Так речка струится, преграды не зная, И вдруг из воды выступают пороги. Так в жизни — прервется дорога прямая, И встретятся трудности, беды, тревоги. Бывает и пекло, бывает и ветер. Со сладостью перемежается горечь. И тьма, и туман существуют на свете. Житейские истины не переспоришь. Так можно ли петь лишь о добром и светлом, Глаза закрывая на все остальное, Не видя ни мрака, ни злобного ветра, Щадя сорняки, пребывая в покое? О, зрелость моя! Мне исполнилось тридцать. Спасибо седым мудрецам за советы! Стихи, вы обязаны тоже трудиться. Я понял, что в этом — призванье поэта. …К отцу я вошел — здесь работать любил он, Оружье его я с почтеньем потрогал. Полвека оно ему честно служило Во многих сраженьях, на горных дорогах. Невежество пятилось, злобно оскалясь, И тьма вековая от песни бежала: Горянки с чохто навсегда расставались, И кровник отказывался от кинжала. Всесильный, казалось бы, шейх из Аргвани, Кулак и мулла, обиравшие горцев, Торгаш, лицемер и базарный карманник Страшились карающих слов стихотворца. Пусть время другое и люди другие, Но нам от былого остались в наследство Привычки чужие, пороки такие, С которыми стойко сражался отец мой. Другое названье, другая одежда, Но то же лицо у них, если вглядеться. Живут бюрократ, подхалим и невежда — С такими когда-то сражался отец мой. Бездельник все дни в разговорах проводит, Ворюга амбары колхозные грабит. Охвостье минувшего, вражье отродье, — Как зубы больные, их вырвать пора бы! Не сразу я смог разгадать их повадку, Хотя и нередко встречал их в аулах. Одни подходили с улыбкою сладкой, Другие спешили свернуть в переулок. А третьи, не видя особого риска (Мол, сыну искусство отца не под силу), При мне поступали бесчестно и низко… Обидно мне было, и горько мне было. И мысли мои обратились к оружью, Которым отец побеждал многократно. Мне гнев его нужен, мне смех его нужен, Мне стих его нужен, простой и понятный.

4

На крыше себе постелил я. Усталый, Прилег, но уснуть я не мог почему-то. Быть может, реки клокотанье мешало Иль ветер, с вершины срывавшийся круто. Спустился я в дом, прихватив одеяло, К старинной тахте я прижался щекою. Теперь тишина мне уснуть не давала, Теперь духота не давала покоя. Я лампу зажег. Озаренные светом, Отцовские рукописи лежали. И сам он глядел с небольшого портрета В раздумье, а мне показалось — с печалью. И с плеч его черная бурка спускалась. Казалось, в дорогу собрался он снова, И быстрый скакун через дикие скалы Его унесет, дорогого, живого. И я подошел, как к живому. Я в детстве Вот так же, бывало, являлся с повинной: «Вторую весну без тебя я, отец мой… Ты за руку вел малолетнего сына. Растил меня, путь мне указывал верный, Учил не робеть и преград не бояться. В поэзию ввел… Помоги и теперь мне… Так трудно во всем одному разобраться!..» Я смолк. Неожиданно мне показалось, Что голос я слышу родной и знакомый. Что снова вошел мой отец, как бывало, Что он лишь на час отлучился из дома. Седой, невысокий — таким его помню, — Глаза меж лучистых морщинок не гаснут. Он теплую руку кладет на плечо мне, Звучит его речь глуховато, но ясно.

5

«Мой сын, я слежу за тобой постоянно, С тех пор как тебя убаюкивал в зыбке. Я знаю всегда твои мысли и планы, Возможные предупреждаю ошибки. Признаться, тревожусь порой о тебе я. Ты выбрал нелегкое дело, сыночек. Как должно поэту, встречай, не робея, Душевную боль и бессонные ночи. Профессия эта требует много Терпенья и мужества, силы и страсти. Будь честным! Чтоб сердце чужое растрогать, Свое раскрывай безбоязненно настежь. Пускай, ослеплен красотою невесты, Жених никаких в ней не видит изъянов, Но в деле твоем слепота неуместна. Здесь правда — основа любви постоянной. Чем утро светлее, тем легче заметить Все темные пятна, все давние тени. Весну воспевая, воспользуйся этим, С полей сорняки убирай и каменья. Полвека носителей зла обличал я. Их множество сгинуло, без вести канув. Но все-таки их уцелело немало, — Так хищник уходит порой из капкана. Хитрей они стали, трудней распознать их, Они выступают уверенным шагом. Как щит, впереди — документы с печатью, Но черные души за белой бумагой. Дашь волю им — золото сделают ржавым, И горькими станут медовые соты. Неправое восторжествует над правым, Померкнут сияющие высоты. Вовек не мирись с благодушьем и ленью И знай — ты на службу бессрочную призван. Борение мыслей и чувств столкновенья Останутся даже в года коммунизма. Прислушайся к гулу стремительных речек, И к шуму деревьев, и к посвистам птичьим, Но прежде всего к голосам человечьим, В познанье народа — поэта величье. Всегда выбирай потруднее дороги. Твой разум — в народе, богатство — в народе. Не бойся в пути запылить свои ноги, Как тот чистоплюй, что на цыпочках ходит. Не жди вдохновенья, подобно лентяю, Который в саду, не смущаясь нимало, Часами лежит в холодке, ожидая, Чтоб спелое яблоко с ветки упало. Дешевую славу купить не пытайся, Как жалкий хвастун, что стрелять не умеет, А купит на рынке лису или зайца И их за охотничьи выдаст трофеи. В поэзии надо работать на совесть. Не вздумай носить одеянье чужое, Не вздумай лукавить, как виноторговец, Вино потихоньку смешавший с водою. Не уподобляйся бездушным поэтам, Их книгами топят зимою печурку, А летом — ты сам, видно, знаешь об этом — Их книги идут чабанам на раскурку. Пускай пробивается правда живая В любой твоей строчке, с неправдою споря, Чтоб песня, не печь, а сердца согревая, Была им подспорьем и в счастье, и в горе. Я сед, как вершина горы снеговая, Я рано отцовскую саклю покинул, Нуждою гоним и плетьми подгоняем, Я сызмальства гнул над работою спину. Весной на андийской Койсу, в половодье, Я бревна сплавлял из цундинской чащобы, А в Грозном, где нефть на поверхность выходит, Бурил до упаду земную утробу. Я снес бы лишенья и голод едва ли, Но верных друзей находил я повсюду. Они мне погибнуть в пути не давали. Я выжил. Спасибо рабочему люду! Я землю измерил босыми ногами, Обид не снося, проявляя упорство, С муллою, со старостой и кулаками Вступая в неравное единоборство. И так досадил я им первой же песней, Что был под судом, лихоимцам в угоду, В Хунзахе томился я в камере тесной, И снова я выжил. Спасибо народу! Страну, что когда-то под плетью металась, Я вижу теперь в небывалом расцвете, Не семьдесят лет моя жизнь продолжалась, А семь удивительных тысячелетий. Живи же и ты средь народа родного Не гостем, что ветром заброшен попутным, Не в месяцы творческих командировок, — Всегда, ежедневно и ежеминутно. Поэзия — это не звонкая фраза. Поэзия людям нужна, как дыханье, Как старости посох, как зрелости разум, Как детству игрушки, как юности знанье. Поэт не факир и не канатоходец, Что кланяться должен и вправо, и влево. Поэт — не танцор, подчинившийся моде, Готовый плясать под любые напевы. Поэта сравню лишь с орлом — он и зорок, И смел, и силен. Распластав свои крылья, Летит он — ни тучи, ни снежные горы Бескрайний его кругозор не затмили. Отчизны простор неоглядно огромен. Будь всюду как дома, люби эти дали. Но помни всегда и аул свой, и домик, Где мать и отец тебя в зыбке качали. Будь связан с родимым народом. Пусть мал он, Живущий на кручах, на скалах отвесных, Тебе, как наследство надежное, дал он Язык, на котором слагаешь ты песни. Аул, где тебе довелось народиться, Пускай он под самые тучи закинут, Он — родины нашей живая частица, Он связан с великой Москвой воедино. Пускай эти горы, где стал ты поэтом, На карте отмечены точкою малой, Народ озарил их немеркнущим светом, Чтоб точка на карте звездой засияла. Кто край свой не чтит с постоянством сыновьим, Тому не понять и далекие земли. Кто отчему дому не внемлет с любовью, Тот глух и к соседям, тот братству не внемлет. Мой дом невелик и ничем не украшен, Лишь окна сияют — источники света. Отсюда я видел всю родину нашу, Отсюда я видел всю нашу планету. Здесь дружбу я пел, прославлял изобилье, Здесь голос и гневом звенел, и печалью. Отсюда сыны мои в бой уходили, Сюда победителями возвращались. Отсюда я видел героев Мадрида, Сражавшихся доблестно в схватке смертельной. Здесь плакал от боли и тяжкой обиды, Узнав, что расстрелян фашистами Тельман. Тут, скован недугом, слабея, старея, Сынок, я страдал не от собственной хвори — Их этих вот окон я видел Корею, Мне душу терзало далекое горе. С друзьями дели и веселье, и беды. Весь мир пред тобою от края до края. Будь скромен, отзывчив, все чувства изведай. Тебе свою боль и любовь завещаю…»

6

С глазами закрытыми слушал отца я, Открыл их — стою посреди кабинета. И в комнате пусто. Лишь луч озаряет Бумаги, и книги, и раму портрета. Я встал, повинуясь далекому зову, И, словно боясь опоздать на мгновенье, Из дома я вышел. Полоской багровой Сверкает заря над раздольем весенним. И дети в уютных постелях спросонок Предчувствуют праздничный миг пробужденья. Уже оседлали коня-почтальона, Он с цокотом скоро пройдет по селенью. В саду над обрывом плоды еще дремлют — Их зрелости время пока не настало. И солнце, чуть-чуть осветившее землю, Еще не достигло дневного накала. Птенцы желторотые нежатся в гнездах, Еще не окрепли их слабые крылья. Еще не согрелся предутренний воздух, Бутоны еще не повсюду раскрылись. Вот так и стихи во мне дремлют, как дети, Как птицы, готовящиеся к полету, Как звезды в саду, как цветы на рассвете, Проснутся они — им пора за работу. Я в дом поспешил, нетерпеньем охвачен, К рабочему месту отца… Вдохновенье Меня обдавало волною горячей. В дорогу, без отдыха! Без промедленья!

Оглавление

1

2

3

4

5

6 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?