«Рай остался внутри шалаша»

Валерий Прокошин Рай остался внутри шалаша Дом в темноте, как ребёнок, боитсяВсякой пропажи земной.Дому мерещатся пьяные лица,Те, что приходят за мной.Что их приводит: полночные страхиИли сапожник-сосед?..Въелись в обои в фабричном баракеЭти четырнадцать лет.Это из детства: над гнёздами люлекПлыл керосиновый чад —Мамы кормили из чёрных кастрюлекКрепких барачных ребят.После, напившись, плясали и пелиЗа полночь, возле крыльца.Помню, как вглубь коридора гляделиМутные очи отца.Спьяну жильцы веселились до дракиИ поджигали с углов —Ярко горели ночные баракиСемидесятых годов.Это оттуда летит на ресницыПепел отцовских обид.Дом в темноте, как ребёнок, боитсяИ до рассвета не спит.* * *Дом культуры. Советская хроника:Тень и свет, свет и тень, тень и свет…Жизнь, размытая взглядом дальтоника,С четырёх до шестнадцати лет.Как ночной мотылёк или бабочка,Угодившая в тесный сачок,—Чёрно-белая Красная Шапочка,Чёрно-белый Иван-дурачок.Как «Титаник», но с русскими ятями,Выплывает сгоревший баракИ, скользнув по заснеженной памяти,Погружается в сладостный мрак.Свет и тень, тень и свет — это полосы,Что бегут, и бегут, и бегут…Чёрно-белые мамины волосыТуго скручены в тоненький жгут.Лента лжи извивается коброю,Соблазняет нас красной ценой.Мама верит в другую — загробнуюЖизнь, которая будет цветной.* * *Этот город похож на татарскую даньС монастырскою сонной округой,Здесь когда-то построили ТмутараканьИ назвали зачем-то Калугой.Сколько славных имён в эту глушь полегло.Но воскресло в иной субкультуре:Константин Эдуардович… как там его —Евтушенко сегодня, в натуре.Этот город, прости меня, Господи, былТо советский Содом, то ГоморраПостсоветская: Цербер под окнами вылВ ожидании глада и мора.Не хочу вспоминать эти пьяные сны,Явь с придурками, дом с дураками,И почти несусветную «точку росы»…Два в одном: Гоголь & Мураками.Этот город уходит в снега. На фигаСнятся мне в двадцать грёбаном векеТараканьи бега… тараканьи бегаИ татаро-монголов набеги? Т. Б. Москва — ненадёжное русское местоДля жизни счастливой. И здесь, как известно,Напрасны рыданья твои.Но всё же за горстью туркменского пловаО бедной Татьяне замолвите словоХоть вы, Алишер Навои.Ворона, щегол, воробей и синица,Любая другая нездешняя птицаПоют на родном языке.А четверо гуру из Третьего РимаЗабыли, что совесть непереводимаИ лучше уйти налегке.Ни книгой, которой названия нету,Ни Рейном, впадающим медленно в Лету,Ни хлебом из сталинской ржи.Единственная среди тех, между прочим,