«Сборник стихов»

Марина Хлебникова СБОРНИК СТИХОВ

* * *

Оглянись же по-прежнему — Пусть не нежно, но бережно, На святую и грешную, На ушедшую женщину. Оглянись по-хорошему На дарёную грошиком — Ту, что в жизни непрошено Проросла подорожником. Не сосной, не осиною, А травой–однолеткою, И любовь не насилуя, Не стремилась в пресветлые. Отогрела, утешила, Не кричала, что брошена… На ушедшую женщину Оглянись по-хорошему.

* * *

Отчего вы хмуритесь, герр Питер? Вам ли эта сырость не родня?.. Пожалейте старого коня — Пусть опустит медные копыта. И плевать, что скажет заграница — Петухом споёт или совою… Отпустите лошадь подкормиться Скудной ленинградскою травою. Ветхими копытами потренькав, Без кнута пойдет к траве и горна… Лошадям ходить на четвереньках Вовсе не грешно и не позорно.

* * *

Куплена лучшая в мире бумага — бумага бумаг! Выверен жест, чтоб слова полетели птицами! В садике ветер качает пустой гамак И шевелит забытыми в нём страницами, А дирижер руки поднял и так — застыл, Замер оркестр озадаченно и покорно, Всё перепуталось, фронтом вдруг стал тыл, Тьмою — звезда, свирелью — валторна. Поезд ползёт к рубежу. Гранит границ Вырос, как в сказке, в минуту на ровном месте. Где-то журавль? А по клеткам пяток синиц, Тощих, но радостных, что голодают не вместе. Спрятал глаза отставной чародей и маг, Глыба любви перетерлась в дорожный щебень, И кому нужна теперь лучшая из бумаг, Если на ней и не виден синичий щебет.

* * *

Пахнет скукой аптечной, Небосвод — как дыра. Утро выцвело в вечер, День ушел во вчера — Пробежал пустозвонно, Без особых примет, Скрипнул дверью балконной — И ищи его — нет! Не расцвеченный счастьем, Не размытый бедой, Как соседское «Здрасте!» — Равнодушно-пустой… Бог с ним, пусть себе тает — Не ищу в нем ответ!.. А у вас не бывает Дней, как стертых монет?..

* * *

«Короче» — медное слово Из словаря людоедов, «Короче» — синий рубец От замаха нагайки. «Короче» — и заворачиваются гайки, До срыва резьбы, До визга металла… «Короче», прости, я устала, Я стала короче, Стираясь о серость асфальта. В нём иногда запекается смальта, Но это — смальта асфальта, А не мозаика Равенны… Я ухожу постепенно, Становясь всё короче, Как гномы в свои катакомбы, — Без продолжений и прочего…

* * *

Т. Жмайло

Великих замыслов не жаль, И Божий промысел неведом… Вернись ко мне, моя печаль, Я накормлю тебя обедом. По нашим скудным временам — Великопостным, вермишельным — Бутылку красного вина Мы разопьём под Мери Шелли! Не пропадай. Пиши. Звони. Обозначайся раз в полгода… Я жгу маячные огни И не взираю на погоду!.. А ты увидь. Протрём хрусталь И за полуночным обедом Решим, что прошлого не жаль, Коль Божий промысел неведом…

* * *

Мои деревянные сабо Стреляют нахально и гулко В безлюдном ночном переходе Напротив вокзальных колонн. Здесь утром веселые бабы Выносят румяные булки, Снимая налог подоходный С меняющих завтрак на сон. Здесь утром кавказские люди Торгуют цветочным товаром, Пакуя заботливо розы В прозрачный нетающий лёд. И дамочки, выпятив груди, Покрытые южным загаром, Плывут караваном с «Привоза», Сдувая с надгубия пот. Здесь тонко бренча золотишком, Цыганки гадают приезжим, Поскольку всё ясно с любовью В казённых домах отпусков. И смуглые девы небрежно, Как пенку, снимают излишки У жаждущих благ и здоровья Владельцев тугих кошельков. Здесь утром пройдёт поливальник, Оставив недолгие лужи, Вчерашнюю пыль не смывая, А только слегка оросив. И город, как дед повивальный, Народ поторопит наружу К призывно звенящим трамваям И к зеленоглазым такси. Мои деревянные сабо Считают ночные ступени, Ломая привычную «Terra Incognita» ночи и снов. И вслед мне неслышно и слабо Колышутся тёплые тени Деревьев вокзального сквера И тёмных вокзальных кустов…

* * *

Не рвусь к Олимпу — больше тянет к бардам, В карманах очень часто — пустота, Но не играю меченою картой И не боюсь оплачивать счета. Не смейся, середина золотая, Мне гонорар сусальный ни к чему — Я лучше снова джинсы подлатаю И у друзей до пятого займу, Чем выслужу почтительным изгибом Редакторскую милость и добро… Редакторы, скажите, вы смогли бы Отнять мою бумагу и перо?

* * *

Всё войдет в берега, Как Яик и Ока По весне, Напоив заливные луга, Входят в русло. Так пейте же, пейте, Пока пить дают. Пейте впрок, как верблюды, Готовясь к пути, Чтоб до следующей речки Живыми дойти.

* * *

Длинноногая Люсия, Пышногрудая Анита, Синеглазая Мария И веселая Лили Возле самой кромки моря На шезлонгах в томных позах, Как лекарство, принимают Свежий ультрафиолет. Но загар совсем некстати Первым делом липнет к носу, И поэтому Люсия, И Анита, И Мария, Послюнив клочки бумажки, Лепят светлые заплатки На носы Под громкий хохот Пересмешницы Лили. Дело в том, что от природы У Лили прекрасный носик — Тонкий носик цвета кофе Сорт «плантейшн» с молоком. Но тогда, с какой же стати Ей сидеть на солнцепеке, Вытирая капли пота Над улыбчивой губой? А Лили ужасно хочет Искупаться в Чёрном море — В самом синем море в мире И немного золотом, Но она прочла в газете Очень-очень мелким шрифтом, Что купаться в самом синем Не советуют врачи. И теперь она в сомненьях: Вдруг, намокнув в Чёрном море, Ее носик цвета кофе Станет облака белей?! И тогда уж ей прийдётся, Послюнив клочок бумажки, Под ехидный смех подружек Вешать бирочку на нос. А Люсия и Анита Тоже в страшном беспокойстве: Вдруг купанье в самом синем Им грозит большой бедой? Вдруг ужасная простуда Их в воде подстерегает, Или вывелась медуза — «саблезубый корнерот»? Только маленький крабёнок Целый день сидит в водичке И совсем не выползает На песок позагорать, Потому что он — младенец, Он родился только в среду И ещё не разбирает Очень-очень мелкий шрифт.

* * *

На самом краю обретенного рая Сижу… загораю… Болтаю ногами, любуюсь маслиной, В прищур, как в прицел Заресниченный, длинный То бабочка влезет, то длинная корка, То юный папаша с мальцом на закорках, То плавная рябь надувных крокодилов — Наверное, столько не водится в Нилах И Конго, и всех Амазонках на свете, Как в этой у моря отобранной клети С усталой водой между трех волнорезов И краем песка. Очерчен раёк горизонта порезом. А в общем — тоска. Тоска. Эдемия. Витают Адамы. Им рёбра считают ревнивые дамы, Поскольку из пены рождаются девы, И каждая дева, конечно же, Ева: Легка, быстроглаза, тепла и подвижна, Свежа, омовенна и тонколодыжна, И самое время напомнить Адамам Погромче, чтоб слышали девы и дамы О возрасте, брюшке, болезнях и храпе, О том, что детишки скучают о папе, Что денег впритирку, поскольку не Крезы, И ждёт домино… Очерчен раёк горизонта порезом… А в общем — смешно.

* * *

Снова листья горят, Снова город меняет обличье, Листопад–листопад, Презирая приличья, Рвёт с плеча у берёз Разноцветное летнее платье И дождинками слёз Их готовит к январским объятьям, И последним лучом Говорит им, что всё проходяще, Что зима нипочём, Если будет весна настоящей: Закипит молоком, Опьянит теплым запахом мёда, И взорвется покой, И весенние примем мы роды…

* * *

Первая осенняя метель — Это ржавых листьев канитель, Под ногами рдеющий ковёр — Наш последний с летом разговор. Лютые солёные ветра Скоро нам напомнят, что пора Выше поднимать воротники: Город взят в холодные тиски. Норд потушит листьев огоньки, Ост оставит мокрые мазки На окне и вновь перечеркнёт Струйками дождя прошедший год.

* * *

Ещё не время липовому цвету — Щетинятся обветренные кроны, Но по краям февральской обороны Протаивает будущее лето. И оттепель — обманка — незаметно Ведёт подсчёт доверчивых бутонов Полепестково или поладонно(??)… Ещё не время липовому цвету…

* * *

Младенческая ясная душа В твоих глазах святым сияет светом… Как, девочка, ты будешь хороша, Пока не догадаешься об этом!

* * *

Минутная уперлась в грудь Стрельца, А часовая целится в Овена — Давным-давно забылись на мгновение, И так стоять остались до конца. Ореховый футляр, большой, как дом, Не сохранил причудливого пенья — Там, за его рубиновым стеклом, Неслышно притаилось безвременье. Для девочки, забравшейся вовнутрь И верящей, что если хлопнуть створкой, То жизнь, замкнувшись в несколько минут, Здесь сохранится сколь угодно долго…

* * *

Под горку змейкой Стекает улица, Подъезд, скамейка, Фонарь сутулится. Фасад заплатанный, Морщины стен — Далекий, ласковый, Мой детский плен. Старушка–лестница, Витраж, перила — Я ваша крестница, Я не забыла, Как юркой змейкой Стекает улица, И у скамейки Фонарь сутулится…

* * *

Что ты, ба, мне тычешь пяльца? Не хочу вышивать крестом! Я умею свистеть в два пальца, А хочу научиться — в сто! Чтоб услышали те, что ватой Обложили свои дома: Да — отпетая… виновата… Да — такая, и да — сама… От пасхальных щедрот отрыжка — Пусть покроют в такую мать: Я сегодня для них ярыжка, Дай им Бог до седин проспать! По иголке на каждый палец — Тянет маком из тёплых мест… Что ты, ба, не надо пялец, За меня кто-то вышил крест.

* * *

Моя душа стыдится оболочки, Так юный лист стыдится грубой почки, А я на перепутье между ними, Я — имя… Несобственная личная одежда, Букварик для растущего невежды, Согласных три и гласных три меж ними — Всё — имя… Эфир и смрад желудочного сока, Смешное, возомненное высоким, Соитие стихий, а между ними — Лишь имя…

* * *

Мы смолили баркас, майский ветер шептался с волной, Солнце щедро палило отвыкшие за зиму плечи, Было нам по шестнадцать, весна говорила с весной — Это было предтечей. Мы не знали тогда, как закружатся наши пути, Сколько будет дорог между этой и будущей встречей, Просто было тепло, просто рядом хотелось идти — Это было предтечей… Чайка села в волну, май опять гулко бьется в виске, Не попасть мне сейчас в тот уплывший без паруса вечер, Наш баркас просмолённый остался лежать на песке — Это было предтечей…

* * *

Бегу всё быстрее от детства, Мне некуда, некуда деться — Горят за спиною мосты — Ни вправо, ни влево, ни ниже, Огонь полыхает всё ближе, И нет под руками воды. И некогда остановиться, Вздохнуть, постоять, удивиться, Что вновь распустились цветы, Что скоро уже середина, Всё чаще мои годовщины, И первые нити–морщины Ведут по лицу борозды… Галопом, галопом, галопом По Азиям и по Европам, И снова сгорают мосты. А может, всё это мне снится, И дни не мелькают, как спицы, В разогнанной колеснице, И вовсе горят не мосты? А попросту отблеск плиты, И бабушка варит варенье В саду под вишнёвою тенью, И пенок всплывают пласты. И я у кипящего таза Не щурю корыстного глаза, А просто смотрю, как играют В траве дворовые коты. К варенью пчела прилипает, Жужжит и усы в нем купает — Попалась в капкан вкусноты! А бабушка длинною ложкой Мешает сироп понемножку, И дым застилает кусты. В передник бы старый зарыться, Вдохнуть, захлебнуться, забыться, Отплакаться и омыться В потоках её доброты… Да, бабушка, скоро мне тридцать, И дни, как в руках твоих спицы, И пыль по дороге клубится, И время разводит мосты. А может, всё это мне снится? А может, приснилась мне ты…

* * *

Что ты, муж, меня бранишь Так уныло, так напрасно? Это март закапал с крыш, И на улицах ненастно… Разве холодно в дому? Разве окна смотрят мутно? Разве бегаю к кому, От людей лицо закутав?.. Может, в том моя вина, Что — догадливая женка — Я растила пестуна Для второго медвежонка?.. Может, нынче не красна — Вот и всё тебе не любо? Может, просится весна Острой змейкою под шубу?.. Тихо косы расчешу, Постелю, задую свечи… Не ревнуй к карандашу… Не брани меня под вечер…

Тодес

Лёд у лица — виток, ещё виток, Одна опора — рука партнёра. Мир голубой, как голубой каток, Мелькают лица антрепренёров. И в этом вихре лиц и голосов, В метели бесконечной суеты Есть нить одна — основа из основ — Твоя рука, твой голос, просто — ты… Ты пальцы побелевшие сожми, Останови кружение у бездны, И если упаду — ты подними, Иначе — всё на свете бесполезно.

* * *

И не успела нанизать К венчанью бусы, И не успела навязать Дела и вкусы, И не успела стать женой, С пелён вдовея, И стала белой из ржаной Под судьбовеем. Сухие выцвели глаза, Поникли плечи — И, значит, нечего сказать, И плакать нечем.

* * *

Звук становится чище и глуше… Что же снова тебе не сказала?.. Говорили про дождь и про лужи, И промозглую сырость вокзала. Говорили про верхнюю полку, Про купе и сквозняк, и соседей, Про забытую в спешке футболку, И молчали, что вместе не едем… Звук растаял, сжимаю ладони, Вслед кричу, хоть теперь и не к спеху: «Оглянись! Я стою на перроне, Как бы ты далеко ни уехал…»

* * *

Вот так, дружок, — ни слова в простоте — На каждый звук — аптекарские гири… Всё сбрендило в безумном этом мире — Друзья — не те, любимые — не те. Не тот трамвай мне путает маршруты. По улицам, запутанным в клубок, Бреду унылой кошкой, а минуты Сбегают, как от бабки колобок. И вроде, не болтаюсь на кресте, Но даже радость с привкусом бескормиц Не та — как утро, прерванное горном… Друзья — не те… И те, что те — не те…

* * *

Начинается жизнь — к вечеру, Разложили удары — квиты мы. Очень жаль, но сказать — нечего, Все слова, как шары бритые… День уходит дождём в крапинку, Год уходит, снега выхлестав, И в тоске по делам праведным Жизнь уходит пустым выстрелом. Тянут руки ко мне нищие, Их касаньем судьба мечена… Так хотелось писать личное, Оказалось — сказать нечего.

* * *

Не девочкой счастливой, Не юною женой — Усталой, терпеливой Вошла ты в город мой. Я сам в нём строил храмы И красил купола Для Самой!.. Самой–самой! А в город Ты вошла… Спокойно, отрешенно прошла по хрусталю И на призыв бессонный Сказала: «Не люблю…» Перчаток не снимая, Пригубила вино… …Есть город, храм,                   и знаешь, В нём пусто и темно…

* * *

Я кольцо сняла, Бросила под ноги… Хорошо жила — Дай так, Боже, многим! Всё в дому с горой… Пироги да пышки, Да мужик — герой, Да звонок — сынишка! Всё легко в дому И рукам послушно. Что же, не пойму, Песне здесь так скучно? Бросила кольцо, Залилась, запела! Но темно лицо, Не повеселело…

* * *

Из больницы вышла налегке — Не клеймят, тавро не ставят чернью. Не ребенок — сумка на руке — Лёгкий спутник лёгких увлечений. Тополиным пухом понеслась, Отмахнув заботы сумкой лихо, До поры ни капли не боясь, В пустоту прорвавшегося крика, До поры не думая о том, Как в те улетевшие недели Руки сына сердца снежный ком Гладили, да так и не согрели. Жизнь на память вяжет узелки: До поры бездумье, до поры… Развязать — да поздно, не с руки, А рубить — затупишь топоры…

* * *

Налетела такая тоска, Что хоть вой, хоть сонеты пиши… В Белом море гуляет треска, В Чёрном море — одни голыши…

* * *

Уехал друг Давид — Осталась плешь в загаре… Качает ветер дни, Как мусор на плаву… От прошлого знобит, От «нончего» — кумарит, Тошнит от болтовни И, значит, я живу!

* * *

Что делать? Умнице с детства — мне Не задавай вопросов. Нравится по стерне — Вот тебе хлеб и посох. Можешь — иди босой, Плачь, матерись, кусайся. Хочешь — лечись росой. Хочешь — с горы бросайся. Трудно — врасти в траву Деревом, камнем, криком. Скучно — поймай сову И научи чирикать. Только ко мне не лезь С вечным больным вопросом: Я и сама, как взвесь, Криво лечу и косо.

* * *

Я часто думаю, хоть это и не ново, А надо ли друг к другу привыкать, Чтобы потом друг другом помыкать, В потоке слов своё лишь слыша слово? В избраннике искала красоту, Неповторимость, свежесть и характер, А вот теперь, как гусеничный трактор, Готова размолоть свою мечту. А надо ли кого-то подминать, Чтоб ощутить себя немного выше? Ведь дом под крышей лучше, чем на крыше, — Научимся мы это понимать? И понимать сейчас, а не тогда, Когда, На крыше стоя в одиночку, Внизу увидим крошечную точку И вдруг поймем, что там была мечта. «Горизонт» — лит.-худ. сб-к, стр. 123, Одесса, 1987 г.

* * *

Когда-то был в почёте самовар, Велись негромкие беседы под чаёк, С еловым дымом плыл медовый пар, И разговор неспешно, вкусно тёк. Теперь спешим, глотаем кипяток, Беседы — телефонные гроши… Давайте я поставлю вам чаёк И пряников насыплю от души. С погоды поведём свой разговор, А не хотите — просто помолчим, Не на бегу рассудим чей-то спор И может домолчимся до причин. Давайте я поставлю вам чаёк, Включу настольной лампы полукруг, И пропоёт нам песенку сверчок, И станет тихо, просто тихо вдруг… Давайте я поставлю вам чаёк… «Горизонт» — лит.-худ. сб-к, стр. 123, Одесса, 1987 г.

Оглавление

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Тодес

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Реклама на сайте