«Вместо разлуки»

Галина Нерпина Вместо разлуки: книга стихов

О ЛЮБВИ

По ту сторону зла не бывает добра.

Но поможет отчаянье видеть друг друга,

Чтоб вдвоём до забвенья, то бишь до утра,

Удержаться внутри освещенного круга.

Просыпаясь детьми, так легко рассмотреть

Эту жизнь, как мельчайший узор на обоях.

Напиши «всё сбылось», чтобы тут же стереть…

Всё равно ты не знаешь, что это такое.

A POSTERIORI

Ты всё время маячишь на дальнем плане,

Где-то там у финской почти границы;

Пустоту помешиваешь в стакане

И уже окончательно бросил бриться.

Наплевав на физическое расстоянье,

Наши ссоры ширятся и крепчают.

Абсолютно просроченное расставанье

Люди будто вовсе не замечают.

Настигая холод времён нездешних,

До которых рукою подать как близко,

Мы идём по кругу ошибок прежних,

Совершив последние в этом списке.

В темноту уходят рассвет недавний

И Нева, по которой гуляет ветер,

И громадный ливень, как гнев нежданный,

Обращенный сразу на всё на свете.

Там в конце, быть может, и брезжит что-то…

Я себе пишу на асфальте мелом,

Что стоят туманы вокруг болота

И мне нет до тебя никакого дела.

ПИСЬМО

Не хватило духу сказать тебе

(От зимы оставив кусочки льда,

Лихорадкой выступив на губе,

Повторив счастливое «никогда»).

Пару строк найдя не ахти каких -

Не побег, а детская беготня! -

Ты легко поймёшь, что твой гнев утих,

Ты давно не сердишься на меня.

В нашей сказке добро побеждает зло -

Опускаясь вглубь, уходя за грань.

Королю немножко не повезло.

Что же делать, время – такая ткань,

Что потом, вступая в свои права,

Только память и длится, сплетаясь с ним…

У любви особенность такова,

Что, согревшись, долго глотаешь дым.

Но привычка и вправду сильнее нас:

Как монетку в море, бросать словцо.

Я тебя целую в последний раз,

Уходя, заглядываю в лицо.

* * *

А что корабль? – такие же дрова…

Но опьяняет запах древесины, -

И океан качает острова

И выгибает гибельную спину.

И тяжко дышит, жадно лижет дно,

Смыкает челюсти, растягивает мили.

Он бесконечность отдал бы за то,

Чтобы вот так ворочаться под килем.

Его душа летит куда-то вбок.

Волна шипит, на звёзды натыкаясь.

И розовеет медленно восток,

От страсти океанской раскаляясь…

Блажен, кто понимает шум его

И что он прячет в глубине упрямо.

А с берега не видно ничего…

Холодная пустыня океана.

ЭЛЕГИЯ

Когда досуг мы страсти подчиним

Столь явно, что смутится добродетель,

Мы никому вреда не причиним.

Здесь тишина – единственный свидетель,

Она же потерпевший. Через край

Лесное озеро не проливает воды.

И если б не дождливые погоды,

Вид из окна напоминал бы рай.

Здесь золотой песок стоит в часах -

И каждый час вознаграждён сторицей.

Лес тянется до западной границы

И, обессилев, тает в небесах.

И слышно, как легко жужжит пчела,

И кажется необычайно важным

Вести подсчёт порывам ветра влажным.

Так много всюду нежности и зла.

Давай заснём до будущей весны.

Давай обратно повернём не вскоре:

Увидим, как гуляют на просторе

Под веками всезнающие сны.

* * *

Мысль о смерти,

как рыба, уходит прочь.

В темноте, качаясь,

стоит печаль.

Этот сон повторялся уже точь-в-точь.

Мне не жаль этой жизни?

Конечно, жаль.

Упиваясь слезами, мутнеет глаз.

Повернусь к стене, ибо дальше – скорбь,

Если время,

сейчас разделяя нас,

Через тысячу лет получает дробь.

Заведи часы поперёк «тик-так»,

Поскорей забудь, не держи в уме,

Что любить свободу

возможно так,

Что уже нестрашно лежать во тьме.

Я хочу сказать, что терпеть любовь

Невозможно долее. И, по дну

Своего желанья спасаясь вплавь,

Ты опять оставляешь меня одну.

ОФЕЛИЯ

В пустоте безвоздушной вопросы повисли.

Значит, скоро мой выход, – и я тебе снюсь.

В этой старенькой пьесе с пробелами смысла

Обозначено место, где я появлюсь.

Слово больше, чем жизнь, – и расходится с нею,

Прорывая истёртую, тонкую ткань.

Я, должно быть, совсем говорить не умею.

Но зачем эти слёзы сжигают гортань?

Просто так моя память, вобравшая мёртвых,

Гнев нежданный, забвенье, прощанье и сон,

Прорывается вдруг в этих звуках нетвёрдых.

Угасающий разум почти невесом…

Я готова нарушить молчание – ибо

Сквозь него не проступят рожденье и смерть.

Спи, мой Гамлет, под камнем, похожим на рыбу.

Только даты, наверное, можно стереть.

* * *

Что-нибудь из Улисса?

Варяг или грек,

Кто теперь разберёт? – Все мы, в общем, похожи.

И по раннему снегу идёт человек.

Он уходит. И быть по-другому не может.

Успокойся, подумай, уйми свою прыть.

Потому что следы сохраняют вернее

Всё, что так горячо мы старались забыть.

Но – увы! – утро вечера

Не мудренее.

ПОЛНОЛУНИЕ

Так, сон во сне разыгрывая в лицах,

Из ничего рождаясь, из черна,

Вокруг себя вращается и длится

Не полная, но полая луна.

Ей чудится, что, вылетев из ульев,

Над нею звёзды делают круги:

Они горят – следы от поцелуев,

И холодеют сладко позвонки.

И в ней опять дрожит посередине

Всё тот же звук, один лишь звук пустой;

Ей светит – в наказанье за гордыню -

Избавиться от тяжести земной.

И по лицу её проскальзывают тени,

Приплясывают тени от теней

Случайной птицы, бабочки, растенья…

И ничего не оживает в ней.

* * *

Сплошное небо не пропустит луч.

Тишайший снег, не тронутый распадом,

Идет стеной из помрачённых туч.

И землю зачехляет снегопадом.

Минуя древний хаос, он спешит

Не упустить подробности из виду.

И нитками суровыми прошит

Холодный берег здешней Атлантиды.

Счастливый снег, не зная ничего,

Всё озарит своей печалью кроткой,

И долгая разлука – сквозь него

Просвечивая – кажется короткой.

И человек, один в своём дому,

Зажжёт свечу и спичку бросит на пол,

Припоминая: времени ему

Всего-то и осталось – кот наплакал.

* * *

Оттого что я тебя жалею,

Почему-то только тяжелее.

Вот оно – чего я так боялась:

Не привычка даже, а усталость.

Плакать хочется. Но незачем… И нечем.

Мы болезни этой не излечим.

Пустоту попыткой приумножим.

Труд велик, но результат ничтожен.

Так я думаю. Хотя ещё так рано.

Наше время капает из крана.

Я с тобой – как хлеба просит нищий,

Тень свою умалишённый ищет…

Горе – только горе. И не боле.

И оно терпимей острой боли.

С ним живут, не призывая к мести,

И не прячутся, как от дождя, в подъезде.

ГОРОД

Ржавая жижа чернеет в весенних каналах -

Словно земле перелили чужую ненужную кровь.

Волны по небу прокатятся слева направо,

Приподнимая луны усечённую бровь.

То отвернётся она, то глядит исподлобья;

Глубже ныряет – и хуже отсюда видна.

В свете рассеянном чудятся всюду подобья:

Город холодный, прозрачная площадь, стена.

Царская прихоть: языческий храм на болотах.

Тьму отделяет от тьмы, чтобы слиться вдали с темнотой.

Ночью бессонной свои наполняющий соты

Каменный улей.

Несбывшийся дым золотой…

* * *

Нас никто не найдёт,

Потому что никто и не ищет.

Если жизни насчёт -

Так давно от неё пепелище…

Это бред или брод?

Уместясь в моём сердце убогом,

Ты – как целый народ,

Почему-то оставленный Богом.

Раз нельзя перестать -

Ты мне время хотя бы ускоришь…

Если чаще глотать,

Проступает чистейшая горечь.

Не читай между строк.

Здесь одна лишь тоска без просвета.

Это просто листок,

Как и прочие,

канувший в Лету.

* * *

Пион качнёт чалмою иноверца,

Немного солнца и дождя пролив.

И ветра недоверчивый порыв

Несёт трилистника сухое сердце…

Любви моей роскошный недолёт!

Но с абсолютным слухом первой скрипки,

С блаженным мороком рассеянной улыбки

И точным временем наоборот.

* * *

Кончил жук самосожженьем,

В жадном затрещал костре.

Стал игрой воображенья,

Чёрной точкой в янтаре.

Кто летает против правил -

Выбирает верный путь.

Ничего нельзя исправить,

Никого нельзя вернуть.

Дыма вьющаяся тропка.

И огня живая медь.

Всё душе его неробкой

Вмиг дано запечатлеть.

* * *

Владимиру Корнилову

Круглится летняя дорога.

Коротким счастьем пахнет хмель.

О, чья неясная тревога

Качает ночи колыбель?

Она плывёт в воздушной пене -

И так внезапно вдруг видна

Сквозь вероломство светотени

Дневных событий глубина.

И тяжесть Яблочного Спаса

Наутро ссыплется в ведро,

Дыханьем наполняя сразу

Его гремящее нутро.

И птичий свист летит за нами.

У летней жизни нрав простой:

Глядит весёлыми глазами,

Играет в зелени густой.

Поймёшь – и ничего не надо.

Всё дальше, дальше

налегке…

И обаяние распада

В уже осеннем холодке.

ВЕНЕЦИЯ

1

Мысль об иной – быть может, лучшей – жизни,

Которую сей город воплотил,

И гордость, и любовь к своей отчизне,

И предрасположение светил.

Нет ничего красивей этой смерти,

Как будто сам Творец нарисовал

Роскошный праздник: не пугайтесь, верьте,

Жизнь после смерти – тот же карнавал

И свет в окне старинного палаццо.

Ты хочешь знать, что может быть внутри?

Всё можно вспомнить, если постараться, -

Лишь стёкла разноцветные протри.

Чьи тени прихотливо оживают? -

Когда зовёт невидимый звонарь

Смотреть, как вечерами зажигает

Венеция волшебный свой фонарь.

2

Наполненная колокольным гулом дымка,

Скользящая гондола-невидимка

По отражению дробящейся луны…

Вода есть время; и покуда сны

Ещё способны удержать что-либо,

Сквозь сумерки – со стороны залива -

Венеция мерцает красотой.

И Божий дух несётся над водой.

IN VINO VERITAS

Здесь много песка, жара и вино сангрия.

В основу пейзажа положена симметрия,

Сближающая тех,

кто друг друга ищет.

Накатывают волны, и ветер свищет.

Я осталась не пойманной

в каталонские сети:

Одинокая рыба качается в лунном свете.

Торичеллиева пустота объяла её настолько,

Что воды утекло и не помню

сколько.

Я все мысли свои адресую тебе. И что же -

Как прямые лучи

они обжигают кожу.

Здесь усталость, свобода,

неверность и вера – другие.

Я являю собою ярчайший пример мимикрии.

Мне до счастья – глоток.

Два глотка – до смертельной кручины.

А действительность с вымыслом, впрочем,

и неразличимы.

Запах женственных мидий,

лениво залив огибая,

Не слабеет к утру… И звезда распласталась морская.

И другая звезда

в пустотелой космической стуже

Узнаёт в ней себя,

свой прообраз земной, неуклюжий.

* * *

На море дождь. И поплавок ныряет

И падающих капель измеряет

Пробег. И глубину.

Просвечивают узкие песчинки,

В себя вбирая вспышки-невидимки,

Шуршат по дну.

Солёный ветер залепляет уши,

Зубрит латынь, смиряет натиск суши,

Слоит волну.

Улитка-день за палец месяц водит,

Одно в другое сонно переходит,

Крючок – в блесну.

* * *

С собой закончишь разговоры.

На видимую часть земли

Привычные об эту пору

Глухие сумерки легли.

Как можно жить с такой тоскою,

С такой неволею души -

Когда бессмысленной рукою

Ломаешь все карандаши,

Когда дышать – уже отвага,

Когда о смерти думать лень;

Ты, как бездомная собака,

По дому бродишь целый день

И плачешь, привалившись к двери,

Пока вас ночь не разлучит…

Не потому что ты не веришь,

А потому что Бог молчит.

* * *

И вот я бодрствую меж облаком и пеплом.

И помню всё, что следует забыть.

Во мне привычка вредная окрепла:

Любить тебя сильней, чем не любить.

Тупая боль, она умеет длиться

Гораздо дольше, чем сама болезнь.

Забыть тебя – как заново родиться.

(Или в ушко игольное пролезть.)

Став, в сущности, твоим автопортретом,

Замкнулся давний круг с недавних пор…

Распорядись получше этим бредом,

Разглядывая зеркало в упор.

Там человек, другой, пальто снимает,

Закуривает молча, водку пьёт.

Он ничего в тоске не понимает.

Он из неё себе верёвки вьёт.

* * *

И подумаешь: вот ты свободен,

Хоть, как стебель, надломлен и сник.

Но, наверное, Богу угоден

Даже слабый Его черновик.

В тишине растворяясь бессонной,

В полудрёму скатясь, в полуявь,

Вдруг почувствуешь взгляд благосклонный…

Только луч вертикальный направь.

* * *

Но всё свободней льётся шум деревьев,

Их лёгкие весной заражены.

Не спят дома и тени от дверей их,

И голоса как будто бы слышны…

Когда в игре – высокой и опасной -

Сойдутся вдруг небесные пути

И линии судьбы проступят ясно,

Для нас они невидимы… Почти.

* * *

Татьяне Кузовлевой

Когда новогодняя ёлка

Последнюю снимет серьгу,

И тонко чернеют иголки

На хрупко-крахмальном снегу,

И утром как будто приснится,

Что свет расширяется вдаль, -

Зима начинает двоиться -

И перетекает в февраль.

И в счастье впадаешь, как в детство,

И, сделав горячий глоток,

Забыв потеплее одеться,

С коньками летишь на каток.

Не чувствуешь лёгкие ноги.

(Ничто ещё не решено!)

Скользить по зеркальной дороге

Таинственно, страшно, смешно…

* * *

Всё чаще и всё бессвязней

сквозь сны проступает детство -

И память выносит на берег

сокровища и скелеты.

И потолок прожигает -

от света некуда деться -

Горящая чёрная точка,

которой в помине нету.

И, делая жизнь короткой,

упрямо плывут за нами

Все гулкие детские страхи,

захлебываясь и спеша.

Мой дом безутешно болен

нехрупкими этими снами…

Такие странные тени

отбрасывает душа.

* * *

Памяти отца

Мы всё ещё отбрасываем тени,

Сквозь прошлое пытаясь посмотреть.

Есть право выбора

меж этими и теми,

Единственное право – умереть.

А глубина негаснущего неба?

А гром беззвучный среди бела дня?

Ты есть, ты был, когда-то были, не был…

Мой бедный, бедный,

слышишь ли меня?

* * *

…покой нам только снится…

А. Блок

Сбившись в кучу, ели

Никого не ждут.

И метут метели,

Без конца метут…

А на повороте,

Где река видна,

Замечтавшись вроде,

Ель стоит одна.

Сквозь её иголки

Холод не проник.

Звёзд упало сколько

Ей за воротник?

Пусть её под вечер

Заметёт ещё.

Растревожит ветер,

Растолкав плечом…

Только ей важнее -

Скрытое от глаз.

Сны зимой страшнее

И длинней в сто раз.

* * *

Легко сказать – убить Левиафана!

Откроешь дверь – там нету никого.

Лишь вдалеке играет фортепьяно,

И чьи-то гости слушают его.

Пыльцою жёлтою забрезжит свет вечерний.

Вот-вот планеты выстроятся в ряд.

Прорви, прокашляй этот воздух чёрный -

Пока навылет лёгкие болят…

И станет страх покоем отрешённым,

И будет сон спокоен и глубок.

Но должен мой двойник умалишённый

Разматывать, разматывать клубок

Тоски и смуты, смуты и разлада…

Фонарь качается, мигая, на столбе.

Ведь говорили старшие: не надо

Приваживать чудовище к себе.

ФОТОГРАФИЯ

К.

Нам с тобой ни шагу

назад не сделать…

До последней точки,

до строчки белой

На твоей рубашке

(твоих объятий!),

До размытых солнечных

ярких пятен,

Навсегда застывших

на снимке старом, -

Ничего не зря,

ничего не даром.

Остаётся всё…

Только мало значит.

Кто опять стоит на ветру

и плачет?

Слишком много света

в дали бессрочной,

В этот снимок впечатанной

так же прочно.

* * *

Клюнешь меня в ключицу,

Пробормотав: «Пока!..»

Зимнюю красную птицу

Видно издалека.

И никому не больно,

Нечему тут болеть…

Свиделись – и довольно,

Что нам себя жалеть.

Мчится как сумасшедший,

Снег набирает в рот,

Будущий и прошедший,

Сбывшийся Новый год.

Ветер по веткам шарит,

Гости приходят – те.

Яркий стеклянный шарик

Светится в темноте.

Чашка с кофейной гущею,

Что ты покажешь мне?

Бедная моя, лучшая,

С бабочкою на дне…

* * *

Невозможный, душный, лишний,

Но и всё же – самый лучший…

Ничего у нас не вышло,

Как себя теперь ни мучай.

Нет, не жалость и не малость -

А могущество бессилья.

Что от бабочки осталось? -

Фиолетовые крылья.

ЧАСЫ

…Лишь тот, кто выбрал смерть,

Остался цел.

Д. Веденяпин

Спор о стихиях не казался праздным.

Мы упивались вымыслом одним,

Сличая отзвуки событий разных

И будущее примеряя к ним.

И ровный свет ложился на предметы

Так пристально, что трудно передать.

Часы стояли… В тёплом круге света

Неявно ощущалась благодать.

И видеть было чудно и тревожно,

Куда течёт взволнованная речь,

Куда она ведёт неосторожно

И от чего не может уберечь…

К нам время шло обратного дорогой.

И каждый получил, что захотел.

И стало различимо понемногу:

Лишь тот, кто выбрал смерть, остался цел…

ПОЛЁТ ШМЕЛЯ

Лето садится на мель.

Вплавь пробирается, вскачь

Тёмного золота шмель,

Маленький яркий силач.

Вынырнет – помнит одно:

Надобно вверх и вперёд!

Сада студёное дно,

Запахов водоворот.

Жрец простодушных шмелей

Свиту сбирает окрест:

С мёду гудит веселей

Золоторунный оркестр.

Лета последняя пядь.

Завтра – подует Борей.

Всю королевскую рать

Тучей накроет своей.

* * *

Ночь прошуршала тише мыши -

И снег замёл её следок.

По тротуарам и по крышам

Ползёт змеиный холодок.

Душа боится расстоянья,

Но ей так хочется парить.

Нам нужно перед расставаньем

Ещё о том поговорить,

Что звёзды крупного помола

Огранку пробуют на нас -

Как будто совести уколы

Вдали от посторонних глаз…

* * *

Ничего… Просто в горле саднит.

Просто голос твой будет отныне

Безучастным, как голос судьбы,

Не моё называющий имя.

Мы узнаем случайный ответ

И себе на скрижалях запишем.

Он сбывается, сумрачный бред,

Он ко мне подступает всё ближе…

Мы опять оборвём разговор -

И молчим, не скрывая испуга.

Так два зеркала смотрят в упор,

Пустотой накрывая друг друга.

ГОГОЛЬ

Нет, не идут слова-поводыри,

А, как интриги, медленно плетутся;

Не светятся – сочатся изнутри

И озаряют голову безумца.

Сегодня не заснуть наверняка.

О, как вблизи ужасны эти лица!

Безжалостно прозрачная рука

Зачёркивает плотные страницы.

К замочной скважине припал его двойник:

Ему давно уже не любы люди,

Он знает всё, что дальше с ними будет,

И в эту дверь он всё-таки проник.

Умчать в Италию – пугливо, налегке,

Коль Петербург – ужо! – отпустит скоро.

И свет воды дрожит на потолке,

Как тень бесшумная другого Ревизора.

* * *

Предположи, что свет – не только свет,

Где наше слово силится быть словом,

Где разумом разбуженный предмет

Безумием подмигивает новым.

Должно быть, Тот, кто всё надиктовал

Про клейкие зелёные листочки,

Не заполняет паузой провал,

Соединив мерцающие точки.

И Он не хлеб насущный дал нам днесь, -

Мы лишь обломки мысли исполинской.

Поля чужие вспахиваем здесь.

Дымится тень оливы сарацинской…

СИЦИЛИЯ

Не власть над миром – власть над человеком.

Где Бог не выдаст – там свинья не съест.

Бесстрастен взгляд под смугловатым веком,

Всё учтено – замечен каждый жест.

На юг Италии не попадёшь до срока.

Здесь что-то чудится, кого-то смутно ждёшь…

Угроза дует сильно, как сирокко,

Спокойствие несбыточно, как дождь.

Встают обломки с мраморных коленей;

Здесь Рим и Греция, которых больше нет…

Свой дом – из поколенья в поколенья -

Здесь красят все в один и тот же цвет.

Законы крови – тёмные законы.

Им подчинишься прежде, чем поймёшь.

Зальёт закат задумчивые склоны -

И вновь тебя охватывает дрожь.

Большая рыба пожирает мелких.

И остаётся сумрачный вопрос:

Зачем назад раскручивают стрелки

И проверяют память на износ?

* * *

Ставят на стол, отогнав мошкару,

Сыр и вино… Не шумят на ветру

Кроны деревьев; полуденный жар

Там наверху превращается в шар.

Кудри на солнце светлы и легки.

Скоро вернутся домой рыбаки.

Женщина держит кувшин на весу,

Видит на дне золотую осу.

Долго немейское пьётся вино…

Славное в землю ложится зерно.

Боги бессмертны, добротно жильё.

Неотразимо Афины копьё.

* * *

Александру Тимофеев скошу

Поэт, зачарованный словом своим,

С великим усердием думал над ним.

И тени, которым положено спать,

Всю ночь позволяли себе оживать.

По комнате медленно ходит поэт,

И в ней загорается мысленный свет.

Он прожил немало, он даже привык,

Что в зеркале чаще не он, а двойник.

Он видит в стене указующий гвоздь

И капель на стёклах растущую гроздь;

И в детстве когда-то разбитый кувшин

Стоит на столе, как союз, нерушим…

И, время сдвигая, летали слова.

И майским парадом гудела Москва.

И снова он встретился с женщиной той,

Сгустился за окнами Азии зной.

Но тайное знание сводит сума…

И эта неправда – как правда сама.

ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ

Елене Исаевой

Весёлый полдень, солнечный укол,

Две лодки возле берега качались -

Когда стаканы ставились на стол

И лёгкою печалью наполнялись.

Здесь все друзья – и будет пир горой.

Кого зовём, кому сейчас кричим мы?

Уходит прочь лирический герой

И гибнет далеко не без причины.

Пусть не болит об этом голова…

Для всех, кого сегодня повидали,

Мы подберём несрочные слова

Из царскосельской и прекрасной дали.

Все прощены. Пускай не там, но здесь.

Чего бы жизнь ещё не причинила,

Мы видим свет, а он, конечно, есть,

Когда к утру сгущаются чернила.

Мы не храним – и всё-таки храним

Всезнающего бреда достоверность,

Не понимая, что стоит за ним -

Упрямство или

непустая верность.

* * *

Когда накрывает волной тополиного пуха

И в сторону света открыт судоходный июнь, -

Есть в общей гармонии невыносимый для слуха

Горячий избыток – и ярче бликует латунь.

И всё же не бойся, пусти свою радость на волю.

Она при тебе, даже если покатится вниз.

Бумажный кораблик недолго стоит на приколе:

Немного качнуло – и строчки уже понеслись…

Фонарь кормовой на ветру раздувается (где ты?),

Корабль-неумеха, бесстрашный бумажный пловец,

Он тягой попутной на край отправляется света

И думает: это начало. А это – лишь света конец.

* * *

В закатный час, когда тепло и свет утратив,

Кровавый диск стоит над миром, будто спятив,

И, словно великанова слюна,

Прихлюпывает лёгкая волна,

Три барышни, три рыбки, три пираньи

Загадывают три своих желанья.

И ни одна не открывает рот -

Хоть очевидно всем, что полон он забот…

И вы, друзья, вытягивая спинки,

Ныряете, как рыбки-невидимки.

И суеты чудовищная пасть

Вас настигает – и даёт пропасть.

* * *

Метафора – подзорная труба.

А правда неосознанно груба -

И потому не терпит искаженья.

Но в линзу мощную глядит воображенье,

И начинается серьёзная игра.

Там тени выпуклы

и гроздьями висят.

Туда подошвы легкие скользят.

Там вечность приближается (как будто!).

И длится чудо целую минуту…

И смысла не доищешься с утра.

ЛЕС

Спокойный ритм, и строгость, и размер -

Всё, в сущности, напоминает прозу…

Лишь иногда вкрапления берёзы

Являют вдруг поэзии пример.

Есть краткий миг, чтоб думать об ином,

Лишь иногда переходящий в вечность.

Всё скоро кончится: мне ближе с каждым днём

Безмолвная деревьев человечность.

* * *

В зерцале водном ели так черны,

Так чутко полон парус тишины,

И небеса так страшно догорают -

Что лист не сможет с дерева упасть…

Какая мука и какая власть

Послушными созвездьями играют!

В подземных тиглях движется огонь,

Перетекая в стебли… Только тронь -

И он тотчас же в кровь твою вольётся.

И травы дышат, ночь собой согрев.

И льнёт соцветьями к коленям львиный зев.

И вечность гулко в сердце отдаётся…

* * *

Метель, метель… В природе неполадки.

И лес звенит вдали стеклянный, гладкий.

Там не темно… Ведь мы давно на ты

Со всеми продавцами темноты.

Иди туда – как будто бы по небу,

Рождественскому сахарному снегу.

Там на поляне поджидает ель

Средневековая. Так пахнет дикий зверь.

И так ей хорошо чернеть на белом,

Что ночь её ревнует, грешным делом,

Пророческую скрадывая даль

И путая нарочно календарь.

Как пляшет этот терпкий хвойный запах!

Как прочно ель стоит на львиных лапах,

Бессонною кивая головой.

Она сгорит от свечки восковой.

БОРМОТАНЬЕ

Мучительно, неправильно,

Перебираясь в тень,

Душа заснёт, как праведник,

Намаявшись за день.

Покуда ей бессонница

Не обожжёт пыльцы,

Она спешит-торопится,

Летит во все концы.

И пусть опасность всякая

Маячит вдалеке -

Но звёзды мелко звякают

У ночи в кулаке.

И над землёй медлительной

Опять зима блажит,

Снежком своим смирительным

Её припорошит.

О логика железная,

О лёгкая рука!

Прекрасно-бесполезная,

Смертельная дуга.

* * *

Северный ветер будет взбешён:

Снег натянул на него капюшон.

Облако срезано, будто ножом, -

Или становится миражом.

И тишина покрывается льдом,

Шар заполняет

и светится в нём.

И по косой уходя в темноту,

Шар золотой наберёт высоту.

Словно дробясь в отражениях всех,

Странно летит то ли вниз,

то ли вверх…

* * *

Памяти Владимира Корнилова

…Ты возвратишься в семь,

в двенадцать или в восемь.

Пусть мелко сыплет снег,

опередивший осень.

Пусть будет всюду жизнь -

но будет лишь отсрочкой

Свидания с тобой,

случайной оболочкой.

Мне думать о тебе -

как милости у Бога…

И сколько ни возьми,

не выговоришь «много».

Я вижу из окна,

набрякшего слезами,

Бесцельность темноты,

протянутой меж нами.

Пробившимся вперёд

былого не исправить.

Их так же, как и всех,

охватывает память,

Где пляшущей свечой

закапана страница.

Ткни пальцем в темноту:

там ничего не снится.

* * *

Потому что становишься тем, что давно болит.

Ничего нет мучительней,

чем трезвая голова.

Но полнее стакан – если он не тебе налит.

Выпивая его,

понимаешь, что ты права.

Здесь стоят на крыше спокойно

и смотрят вниз.

Говоря «привет!», не вернутся наверняка.

Это просто с дерева падает лист,

Точно слово,

сорвавшееся с языка.

ДЕРЕВЬЯ

Листва черна, как сомкнутые веки,

Прикрывшие незрячие глаза…

Как будто Бог забыл о человеке,

И всё решают эти полчаса.

И вот растёт деревьев мощь густая

И эту ночь пересекает вброд.

И вечности течёт река пустая -

И забывает сделать поворот.

Сквозь шум листвы не слышен гул побоищ,

Но чудятся ристалища теней.

И призраки разбуженных чудовищ

Растут из тьмы – и умирают в ней.

ДИПТИХ

1

Прозрачный март из глины лепит склон.

Уходит снег в зевающую землю.

На солнце стрелки грея, время дремлет.

Задумался скуластый Аквилон.

Я выбираю большее из зол.

Слепой зимой отточенный незримо,

Отчетливей улавливает взор

Движенье мглы. Всё в мире измеримо.

2

День светится дольше и дольше -

Чтоб завтра пойти на попятный.

Из зол выбираешь большее.

И это как раз понятно.

Свободней, конечно, не дышишь.

Но видишь – намного дальше.

А счастье – оно всё ближе,

Неотвратимо даже.

* * *

Мне слышно, как ворочаются зёрна

В плодах, лежащих грудой на столе…

Мне внятен путь Твоих созвездий чёрных

И муравья, застывшего в смоле.

Пусть безнадёжней прозелень и осень,

Когда на гул накатывает гул,

Но лёгкий вздох качнул верхушки сосен -

И паутину солнца натянул.

Так хорошо летят слова на ветер,

Что снова пробиваются вперёд…

И мой щегол щебечет на рассвете

И ноту невозможную берёт.

* * *

Я проснусь… Какой хороший воздух!

Над остатками засохших гроздьев

Пчёлы трудятся клубящейся тропой.

Полдень в голубой костёр укутан.

Дымный сон невнятен и запутан,

Зеркалом стоящий за тобой,

Ничего (вот именно!) не знача…

Но дана свобода наудачу,

Значит, будем запасаться впрок.

Что за наваждение и морок:

Повторять, что этот путь недолог.

Есть дорога, согнутая в рог.

СЛОВО

Гудящий звук не в силах расколоться,

Рождённый тёмной мощью и жарой…

В ночи прозрачной – кипарисный строй

Стоит вокруг забытого колодца.

И я спокойно подойду к нему,

И цепью закреплю свою баклагу,

И зачерпну из гулкой бездны влагу,

И не спеша наружу подниму.

Реклама на сайте