«Из румынской поэзии»

Untitled

Из румынской поэзии

Перевод Льва Беринского *

Из предлагаемых вниманию читателей шестерых современных румынских поэтов ранее известны у нас были Иоан Александру и Мирча Динеску (стихи их печатались и в «Иностранной литературе»), имена других для читателя новые. Николае Прелипчану и Дан Лауренциу вошли в литературу в середине шестидесятых годов, а Лучиан Аврамеску и Мирча Флорин Шандру — лет через десять. Однако я не сказал бы, что это представители разных поколений. И по духу и по способам художественного выражения они представители современной поэзии — румынской, конечно, и одновременно — многих восточноевропейских социалистических стран. Этим поэтам присуще тяготение к особому жанру, соединяющему в себе и лирику, и эпику, и философию: чувства втянуты в интеллектуальную орбиту, а интеллект — в тревогу современного мирового сознания. За всем этим стоит острое ощущение причастности к нашей общей борьбе за разумное будущее, ответственность за него.

Шар земной закружил информационный вихрь — поэты стремятся воплотить необычайную емкость мировосприятия, свободный стих, пожалуй, более всего подходит для этой цели, ибо он не имеет заранее отработанных форм, а реализуется всякий раз заново на наших глазах — неповторимо и непредсказуемо. Кроме того, на мой взгляд, в румынском верлибре как-то отчетливей отражается и нонконформизм — утверждение внутренней свободы современной личности.

Духовное обновление поэзии началось в Румынии четверть века назад, оно связано с именами Никиты Стэнеску, Марина Сореску, Аны Бландианы и, конечно, Иоана Александру. Тогдашний прорыв творческой энергии не ослабевает до сих пор, он все шире и глубже оплодотворяет национальную культуру, более того — выводит ее на интернациональный простор, помогает взаимному узнаванию людей из разных стран. К концу двадцатого века слишком много накопилось трещин, разрывов, разрезов — поэты, каждый поодиночке, совершают свой тихий подвиг, восстанавливают соединительную ткань человечности, человечества. Серьезность переживаемого нами времени требует от поэзии разговора по существу. Она идет к тому, ее усилия — именно в этом направлении.

Кирилл Ковальджи

НИКОЛАЕ ПРЕЛИПЧАНУ

Ночь Святого Варфоломея

Знаю скажешь: ты дома сидел ты сидел в одиночестве

и размышлял и понятное дело был против

Варфоломеевской ночи

в ту ночь ты был одинок чтó ты мог — излагать

мысли свои на бумаге

тебя вообще

еще не было ты тогда не родился еще

впрочем в мыслях потом ты всегда — всегда! — был противник

Варфоломеевской ночи

при том что тогда ты еще не родился на свет

Где же был ты в ту ночь — в ночь Святого Варфоломея

почему не явился из небытия — в свой дом не вошел

не присел очинивши перо за свой стол это было так просто

присесть и на белом подносе бумаги

мысль изложить подвергнуть свой мозг

анализу острым гусиным пером — и может быть ошибиться

один ошибочный росчерк пера — и смерть

но почему ж ты не сделал его этот росчерк

Почему они не вошли в твой дом и не убили тебя

Варфоломеевской ночью

кто подтвердит что ты нам не лжешь

что тебя не было среди убийц

ах у тебя есть алиби

нет у тебя никакого алиби

как нет его ни у кого кто по ночам размышляет себе в одиночку —

ни малейшего алиби если была эта ночь

Варфоломеевской ночью

Где же ты был Варфоломеевской ночью

как ты смел не явиться на свет — ведь теперь

показанья твои запоздали да и слишком туманны:

сколько продлилась

сколько продлится еще

Ночь Святого Варфоломея

Варфоломеевской ночью

одному оставаться нельзя

запоздалые показанья не убеждают

их недостаточно чтоб объяснить весь размах

Варфоломеевской ночи

недостаточно

свидетельствовать в одиночку — хотя бы и против

и был ты обязан — еще до рождения! — быть с кем-нибудь заодно

Итак мы не верим тебе итак: ночь Святого Варфоломея

Корабль осени

Ничего не произошло в это воскресное утро

грустное словно осенний корабль на который

мы с тобою взошли

проплывающие перед глазами улицы города

я уже забывать начинаю

ты — над бездной: на самом краю

корабль удаляется

подняв не паруса —

наши души

ИОАН АЛЕКСАНДРУ

Via dolorosa 1

Я умереть скорей хочу, скорей,

Пока еще я молод и покуда

Течет по венам кровь, и на моей

Щеке пылает стыд — а не остуда.

Пока умею плакать и пока

Есть мама у меня, что это тело

Проводит до погоста, где доска

Не скрипнет — зазвенит оледенело.

Пока на этом свете достает

Еще земли — укрыть мой остов тощий,

А то ведь все, на что ни глянь, гниет

И тлеет, превращаясь в прах и мощи.

И убывает влаги блеск на дне

И пламя в печке — пеплом улетая.

И застывая сфинксами, в огне

Зари — воронья утренняя стая.

О Господи, дай мне глубокий сон,

Чтобы вовек не знать того, что будет!

Тяжелый облак надо мной — и Он

Снижается и тихо сердце студит.

Я так грущу, я так боюсь, и страх

Мне не дает припомнить все, что было…

…Но только б ты, Любовь, моя сестра,

Горячая, сквозь вечность вдаль манила…

Как в раю

Кладбище в нашем селе — общий надел,

окруженный забором из серого камня,

чтобы не заражать

землю живую вокруг.

Крест деревянный — и тот через несколько лет

умирает, скривясь, и какие-то странники

странные,

мужики на кобылах сюда приезжают — воруют кресты

на костры.

Исчезает могила — она порастает травой,

и трава эта вьется так жестко и густо,

словно волосы у наших девчат по ночам долгой скучной зимой.

Время от времени кладбище переполняется,

это случается,

когда мертвый ухмылкой своей набивает оскому

живому

и предок потомку — мост на погост:

отец мой — над дедом моим, дед мой — над прадедом,

старый примарь — над предшествующим примарем,

бывший поп — над попом еще более бывшим,

над могилой — могила,

старое наше село — над старинным селом.

Вдоль забора — сливы и яблони, и видны

ароматнейшие цветы — их испаренья

расходятся и наполняют дома и все, что в домах.

И приезжие, а вернее — заезжие, те, что с наскоку

к нам являются на часок,

удивляются: да у вас

как в раю!

Голубь

Полет — его единственная власть.

Ни плеч, ни пяток, чтоб на них упасть.

Вокруг — снежинки, звездное кружение.

На что же уповать? На воскрешение?

Он за небо ухватится, чтоб стали

Его крестом — Вселенной высь и дали.

ЛУЧИАН АВРАМЕСКУ

Среди самолетов вечернего рейса

Скоро мы перестанем совсем понимать друг друга

сказал глава делегации игуанов;

скоро мы перестанем совсем понимать друг друга

повторил миллиард лет спустя

глава делегации рыб;

скоро совсем для полета ах для полета

не останется места

горевал Великий Кондор в самый канун

исчезновенья

и с трудом уже пробираясь в небе

среди самолетов вечернего рейса

Между тем еще один день был перелистан

в воздушном календаре

и отмечен ярким захватывающим зрелищем

падения

современного лайнера со всеми его пассажирами:

причина сказали — озверевшая кондоров стая

напавшая на самолет

защищая

жизненного пространства последнюю пядь;

говорят потом

с огромным трудом

пришлось их кровавые крылья

из пропеллеров извлекать

Улитка-отшельница

Там где ты проходишь любимая

начинаются кризисы —

нефтяные

финансовые

доверия и недоверия

смеха и слез

Там где ты проходишь любимая —

все вокруг зеленеет

сияет

преображается на глазах

Там где ты проходишь любимая

никто другой не пройдет

это ты должна понимать своей головой —

головой

улитки-отшельницы

моя любимая

ДАН ЛАУРЕНЦИУ

Утро и вечер в садах для счастливцев

Я любил тебя так как ночь любит день

как тьма любит свет

я преклонялся перед тобой бился жестоко

горестным лбом о рассветный порог и вечерний порог

где черешни уже зажигали

свои праздничные огни в Гефсиманском саду

и как две восковые свечи

мы с тобой трепетали — это и было началом конца

а теперь

что мне до твоей мольбы —

после сгоревшего нашего дома

брошенного преданного тобой в тучах дыма

что мне до этой жалостной капли росы

ты — грех и уже осыпается

листва с твоих бедер

что мне до этого осень пришла а весна прошла

где они бедра твои

там лишь светом дождит

свет и сумрак

и не знаю я где ты

в хаосе этом

дай мне — где ты? — твою лядвею поцеловать

Грустное воспоминанье

Чем еще Господи может быть солнце

как не утраченной жизнью моей

здесь я остался

как грустное воспоминанье

странную тень роняю

между теней

сверху звездная пыль золотая

меня озирает

только сверчок

в большой и безмолвной Вселенной

мог бы мотив монотонной судьбы

отстрекотать

Кошечка

Эта кошечка с шерсткой

шелковой черной нас разбудившая

в то счастливое утро

вот она плачет ты видишь за красным рулем

пустого автомобиля —

куда в самом деле уходит пустой лимузин

с черной кошечкой

плачущей за красным рулем?

МИРЧА ФЛОРИН ШАНДРУ

Время года — весна

Anno Domini 2, видел я кладбище автомобилей

позеленевших, разворошенных ветром весны.

Видел, как пашет в полях человек;

молодую брюхатую видел волчицу,

убегающую в дебри рожать.

Anno Domini, только прикрою рукою глаза —

вижу в зорях большую слезу,

нашу круглую Землю

с изумрудными злаками, нефтяными полями, сиянием городов.

Anno Domini, кончилась зимняя стужа с погибшей форелью

и сырыми ветвями; наши легкие — воздух, как птицы, клюя —

наполняются вновь,

опадают

и кровоточат.

Anno Domini, видел велосипедистов, спускающихся

с голубого холма, нараспашку рубашка, продуктов мешок —

про запас.

Видел стада, видел всадников, видел цапель хохлатых,

возвращающихся домой.

Anno Domini, нежный свет разгорается в небе и наземь нисходит.

Земля, поворачиваясь, покрывает своею травой

лошадиные кости, дороги, моторы, трубопроводы.

Anno Domini, этот год ни на один из годов не похож.

Кровь у нас опускается в стопы, захолонув.

Загорелые плечи мужчин — опаленные ветром,

тяжелеют, мышцы скручиваются, как жгуты.

Детвора подрастает, носится в травах, ловит птиц,

теряет сознанье от свежего воздуха — сколько простора!

Женщина тихо стоит перед зеркалом, смотрит

как змея на убитую жертву.

Anno Domini, я видел кладбище расцветших автомашин.

Моя Африка

Вы, грустные родины нашей планеты, вы,

прячущие слезинку свою в общем хоре

ликующих возгласов,

вы, грустные родины в одеянии флагов, вы,

хохочущие, к небесам простирая усталые

руки,

вы, бедные родины, хрупкие родины, суетливые родины,

вновь и вновь выходящие с новой надеждой на площадь,

вы, родины голода, глиняной мисочки риса,

вы, родины стачек и крови

и плясок безумных,

вы, родины, выбрасывающие сыновей

в мир

на поиски хлеба,

вы, гигантские сердца земель

лучистых и горьких,

в чьих биеньях

слышен грядущий, шагающий свет.

МИРЧА ДИНЕСКУ

Бесконечное воскресенье

Три дурацкие мачты поднимите на мне: в этот вечер

я — трансатлантик окраины

я — пасмурный ослепленный фарами пес

которого местные паханы забрасывают камнями

а бродяги и алкаши — подманув куском сала —

целуют взасос

Здесь тоска разлилась вместо моря

здесь продрогший беспачпортный Бог

будет — из благоразумья — убит на рассвете

здесь влюбленные сами себя — как компот — закатывают

в банки

здесь старики

не шелохнувшись стоят к стене прислонясь

здесь разве что только мой кашель звучит неподдельно

здесь шумный эфир

проносит над свалками вечные радости жизни:

футбольный матч взволновавший семейство

неподзапретное мычание радиолы

Весна стучится в окошко перстами

зеленых мух

и я сомневаюсь уже: существуешь ли ты? —

покуда опять не коснусь твоих губ

горькими губами

Кормушка

Есть ничтожества

которым вдруг подфартит и судьба их забросит

— зажав между ломтиком хлеба и ломтиком хлеба —

как бутерброд

прямо на стол богов

Плечи у них осыпаны крошками

и сгибаются под бременем славы

а под языком

задыхаются современные модные тюрьмы

Их весной не сбивает волной прекраснейших женщин

не заносит в какой-нибудь нищий притон

желудок у них закреплен будь здоров — как на кнопках

а между ногами

задолго до срока они начинают таскать божий храм

Они могут позволить себе насвистывать в бане

им механический ведом экстаз

и бессмысленная

абсурдная жертва

Основатели некой морали более страшной

чем нейтронная бомба —

они умирают по воскресеньям

чтобы к понедельнику

лик успел уподобиться пятнам жира в бульоне

и они бы опять осчастливили нас

у кормушки —

хоть на экваторе хоть на этой камчатке

у черного моря где я ноги сижу полощу

Фиеста

Твоя красота рассекает мне грудь

быки невесомые как медузы

парят поднимаясь над городом

приходи

приходи покуда в кармане моем позвякивает надежда

покуда лавчонки свои не прикрыла весна:

ах как недорого было б сейчас умереть

от ароматов

С легким щелчком раскрывается зонт воробьев

но дождь забывает пролиться

на башне часы

высовывают прохожим язык а газеты

перелистываемые ветром

сообщают про восстанье кокосовых пальм

про забастовку киви

и на бойне

уже омыты быки горячей струей

и ты придушила розу платочком

и как старую лампу задула мою любовь

Об авторах

Николае Прелипчану (Nicolae Prelipceanu; род. в 1942 г.) — автор книг стихов «Накрененная башня» (“Turnul înclinat”, 1966), «13 иллюзий» (“13 illuzii”, 1971), «Спросите дым» (“Intrebaţi fumul”, 1975), «Анатомическое оружие» (“Arma anatomicǎ”, 1985) и др. Публикуемые стихи взяты из книги «Ледяной палец» (“Deget de gheaţǎ”. Bucureşti, Cartea Româneascǎ, 1984).

Иоан Александру (Ioan Alexandru; род. в 1941 г.) — автор многих сборников стихов, среди них «Как вам сказать?» (“Cum sǎ vǎ spun?”, 1964), «Сомнительный ад» (“Infernul discutabil”, 1966), «Гимны Радости» (“Imnele Bucuriei”, 1973), «Гимны Молдове» (“Imnele Moldovei”, 1980). Публикуемые стихи взяты из книги избранного «Преображенная земля» (“Pǎmînt transfigurat”. Bucureşti, Editura Minerva, 1982).

Лучиан Аврамеску (Lucian Avramescu; род. в 1950 г.) — автор поэтических сборников «Звезды на холмах» (“Stele pe dealuri”, 1976), «Свободный альбатрос» (“Un liber albatros”, 1978), «Я не прошу прощения» (“Nu cer iertare”, 1981). Предлагаемые стихи взяты из сборника «Добрый вечер, любимая» (“Buna seara, iubito”. Editura Eminescu, 1987).

Дан Лауренциу (Dan Laurenţiu; род. в 1937 г.) — автор книг «Гимны закату» (“Imnuri cǎtre amurg”, 1970), «Созвездие Льва» (“Zodia Leuliu”, 1978) и др. Публикуемые стихи взяты из книги избранного «Расположение звезд» (“Poziţia aştrelor”. Bucureşti, Cartea Româneascǎ, 1980).

Мирча Флорин Шандру (Mircea Florin Şandru; род. в 1948 г.) — автор книг «Элегия о власти города» (“Elegie pentru puterea oraşului”, 1974), «Огни города» (“Luminile oraşului”, 1975), «Грусть» (“Melancolia”, 1977), «Факел магнезии» (“Flacǎra de magneziu”. Editura Eminescu, 1980), откуда взяты публикуемые стихи.

Мирча Динеску (Mircea Dinescu; род. в 1950 г.). Первую книгу стихов «Обращение к никому» (“Invocaţie nimǎnui”) опубликовал в 1971 году. Затем вышли сборники «Элегии той поры, когда я был помоложе» (“Elegii de cînd eram mai tînǎr”, 1973), «Владелец мостов» (“Proprietarul de poduri”, 1976), «К вашим услугам» (“La dispoziţia dumneavoastrǎ”, 1979), «Демократия природы» (“Democraţia naturii”, 1980), «Рембо-торговец» (“Rimbaud negustorul”, 1985). Публикуемые стихи взяты из указанных книг.

Беринский Лев Самуилович (род. в 1939 г.) — советский поэт и переводчик. В его переводе публиковались стихи румынских поэтов З. Станку, Н. Стэнеску, М. Сореску, В. Теодореску, М. Динеску, испаноязычных поэтов А. Мачадо, П. Неруды, Э. Ромеро, с идиш — М. Шагала и др.

* Из румынской поэзии. Николае Прелипчану. Иоан Александру. Лучиан Аврамеску. Дан Лауренциу. Мирча Флорин Шандру. Мирча Динеску (Перевод Льва Беринского. Вступление Кирилла Ковальджи) // Иностранная литература, 1989, № 6, 117-126.

1 Скорбный путь (лат.).

2 В лето Господне (лат.).

12

Реклама на сайте