«Из книги «Новый Спун-Ривер»»

Untitled

ЭДГАР ЛИ МАСТЕРС

Из книги «Новый Спун-Ривер»

Вступление и перевод с английского Андрея Сергеева *

В Чикаго начала века Эдгар Ли Мастерс (1868—1950) был известным адвокатом и малоизвестным писателем. В течение многих лет он выпускал довольно бесцветные книги стихов и прозы, принимал участие в литературной жизни города, дружил с Драйзером и Карлом Сэндбергом. Его литературная судьба резко изменилась в 1915 году после выхода «Антологии Спун-Ривер» — сорокасемилетний Мастерс стал знаменитостью. Книга его была первым сборником стихов в списках бестселлеров. Критика и собратья-писатели объявили его одним из выдающихся поэтов современности — и это как раз в годы небывалого поэтического расцвета, известного под названием «Американского возрождения». Он был по праву причислен к Большой пятерке поэтов американского поэтического возрождения 10—20-х годов: Эдвин Арлингтон Робинсон, Роберт Фрост, Карл Сэндберг, Вэчел Линдзи, Эдгар Ли Мастерс.

Мастерс вырос в американской глуши, в маленьких среднезападных городках Питерсберге и Льюистоне — в книге он объединил их в Спун-Ривер (название реальное, есть такая река в штате Иллинойс). Тема американской провинции влекла его — он даже намеревался написать роман о Среднем Западе, долгое время был одержим этой идеей, однако замысел его упорно отказывался воплотиться в романных формах. Неожиданным спасителем оказался веривший в его талант редактор сент-луисской газеты «Ридиз Миррор» Уильям Мерион Риди. Он как бы невзначай дал почитать Мастерсу «Греческую антологию» — сборник коротких стихотворений древнегреческих и византийских авторов. Среди этих стихотворений были и эпитафии, лапидарно обрисовывавшие главное в человеке и в его жизни. Мастерса переполняли образы, в сущности, того же рода. Однако провинциальные эпитафии, каких Мастерс видал на своем веку множество, — наихудшие образчики лицемерия и дурного вкуса. Возникла идея реалистической автоэпитафии: пройдя жизненный путь, человек как бы сам говорит о себе главное. Но и этого Мастерсу было мало. Человек сказал о себе все — но знает ли он о себе все? Другие могут добавить такое, о чем он даже не подозревает. И вот одна автоэпитафия корректирует другую, а третья может пролить неожиданный свет на первые две и так далее. Складывается подвижная калейдоскопическая мозаика, картина столь динамичная, что являет собою, по сути дела, многосюжетное построение. Такой богатой глубокой картины провинциальной жизни в США XX века дотоле не было даже в прозе: первые книги на эту тему появились годами пятью позже — «Уайнсбург, Огайо» Шервуда Андерсона, «Главная улица» Синклера Льюиса.

От имени своих героев поэт выступал то как реформатор-публицист, то как глубокий психолог; он и верующий и атеист, безучастный наблюдатель нравов и пронзительный лирик, пристрастный исследователь человеческого горя и радости, чистейшей воды идеалист доброго старого времени, вглядывающийся в вечное противоборство добра и зла, праведности и греха.

Написав и издав «Антологию Спун-Ривер», Мастерс внутренне не расстался со своим кровным материалом. С одной стороны, он еще не высказал все, что имел в виду; с другой — среднезападные городки от года к году разрастались, видоизменялись, жизнь в них делалась грустнее и грязнее — и это, в свою очередь, требовало поэтического комментария.

В 1924 году вышел второй том «Антологии» — «Новый Спун-Ривер», книга столь же правдивая и глубокая, как и первый том, но куда более беспощадная, резкая и мрачная. Она также завоевала огромное читательское признание. Это был тот же Спун-Ривер, но в изменившейся исторической обстановке: прошла война, городок захлестнула индустриализация, он стал придатком Чикаго. Авторская интонация в этой книге становится более горькой, характеры более обобщенными, Мастерс анализирует слабости демократии, ее уступки плутократии и демагогии.

После «Нового Спун-Ривера» Мастерс выпустил в свет еще много стихов и прозы, не заслуживающих серьезного внимания. Несмотря на почести, возданные ему Американской академией искусств и литературы, поэт уже в 30-е годы перестал участвовать в литературной жизни США. В 40-е годы читатель брал в руки старую, знакомую книгу, не подозревая, что автор ее здравствует. После долгой, лишенной ярких внешних событий жизни одинокий, забытый Эдгар Ли Мастерс скончался в филадельфийском доме для престарелых.

Главная книга его жизни, дилогия «Спун-Ривер», стала классикой XX века. Число ее изданий на родине давно перевалило за сотню. «Спун-Ривер» перевели на основные языки мира — у нас с тридцатых годов во всех антологиях американской поэзии печатались обширные выборки из прославленной книги. Сейчас издательство «Художественная литература» выпускает в свет первое полное русское издание «Антологии Спун-Ривер» и «Нового Спун-Ривера».

Уиллис Беггс

Друзья Спун-Ривера,

Достиг я вершины успеха?

Бережливость, труд, смелость, честность,

Направленные на расширенье консервной фабрики, —

Преобразились они во что-то иное,

Нежели бережливость, труд, смелость, честность,

По отношенью к консервной фабрике?

Являются ли механизмы цивилизации

Самой цивилизацией?

Или они лишь орудья, и ими возводят фабрики

Или Парфеноны?

Друзья Спун-Ривера, я построил себе тюрьму,

Поставил стены между собой и полнотой жизни,

Между собой и счастьем

И знал лишь счастье трудиться.

И все время я видел в окно,

Как погибает Америка, стремясь к жизни,

Которой нельзя добиться

Бережливостью, трудом, смелостью

Во имя консервной фабрики!

Эзра Финк

Я старался быть как старый Эллиот Хокинс,

Из батраков выбился в учителя,

Стал адвокатом, потом занялся политикой,

Знаю полезных людей

И в церкви заметен…

(Вспомните мою речь о паденье Афин

Из-за безнравственной нехристианской жизни.)

Наконец был избран судьей в городской суд.

Затем стал партнером чикагского адвоката,

Боролся против восьмичасового рабочего дня,

Объединял промышленников.

Всегда деловит — дальше, дальше и вверх, вверх.

Умерен, верен жене — и никаких глупостей!

Наконец, назначен председателем треста.

Теперь я хозяин десятков тысяч рабочих

И сотен миллионов долларов.

Купил консервную фабричку в Спун-Ривере;

Построил церковь в Спун-Ривере;

Я попечитель библиотеки в Спун-Ривере,

Наблюдаю за выбором книг для библиотеки.

Построил себе гробницу в Спун-Ривере,

На которой велел начертать слова:

«Блаженны мертвые, умирающие в Господе».

Генри Брекенридж

Как письмоводитель судьи Арнетта

Я регулярно вносил записи в тот том,

Который пробил ему голову и убил,

Ибо был сброшен с полки взрывной волной,

Когда на консервной фабрике бак с бензином

Вспыхнул и опалил Поскребыша Уэлди.

Перемены настали в жизни Спун-Ривера:

Вместо былых судов теперь учрежден

Городской суд, и я в нем снова письмоводитель.

И вместо судьи толстого и добродушного,

Выбранного горсткой своих из своих же,

Мы имеем судейских в черных шелковых мантиях,

А ими издалека командует Эзра Финк.

И вместо речей, веселья и остроумья

И присяжных, которые то кричат, то хохочут

(Красноречье тогда считалось великим даром),

Тяжущиеся теперь входят, как свиньи на бойню,

И вылетают с суда копчеными окороками;

Присяжные с лицами каменными, как у индейцев,

Подпишут любой вердикт по приказу суда.

И если б ученый судья вдруг лишился места

Или на него бы свалился тяжелый том,

Это случилось бы от дуновения Эзры Финка,

Шепнувшего слово из своего Нью-Йорка

По радио!

Джей Хокинс

Джей идет! Ушел с головой в газетные заголовки!

Я и попал под машину, читая,

Как некий тип убивал девушек!

Годами торчал у газетных киосков

В ожиданье последней чикагской газеты,

Одержимый газетной привычкой

Вдыхать пыль отвратительных новостей,

Позора, ненависти, убийства:

Чей ресторанчик ограбили, кто заподозрен;

Кого осудили, кого линчевали;

Кого приговорили к повешенью;

Какого чиновника или губернатора

Обвиняют во взятках, подкупе или растрате.

Кто развелся, какую пару застигли…

(Было же в них хоть что-то чистое, честное —

К чему пропечатывать их фотографии?)

Сообщенья о ненависти, погоне, борьбе,

Краже, обмане, похоти, порче,

И кто был убит, и кого повесили.

Скажите мне, если жизнь полна красоты,

Полна творчества и благородства,

Почему об этом не пишут?

Мэр Марстон

До меня каждого мэра, насколько можно упомнить,

Поносили как мечтателя и демагога

Или как вора и проходимца —

И все же я вступил в должность с надеждой

Облагообразить ее, отблагодарить избирателей,

Не давать рвачам преступать законы.

Когда по старинке «Леджер» собрался продать

Свою землю под парк, я наложил запрет.

Я отогнал от кормушки самых гнусных свиней.

И что получилось? Волна злодеяний

Захлестнула — по крайней мере полосы «Леджера»!

Везде ограбленья, азартные игры, бутлегерство,

Гнезда порока!

Пошли разговоры в церквах,

Суды тоже подняли голос против меня.

Очернили мое имя и имя города —

Убили меня, чтоб никто не мешал.

Друзья мои, эту мерзкую уголовщину

Смеют звать демократией!

Рода Питкин

Сет Комптон умер, и лишь потому

Мы изгнали Вольни, Геккеля, Дарвина;

Карнеги подарил нам здание,

А Эзра Финк подарил нам книги!

А в школе ведь я обучала Эзру,

Помогла ему стать тем, чем он стал.

Как гордилась я званьем библиотекаря!

А Эзра своей заботой и властью

Назначил закупочную комиссию.

Верой, историей и беллетристикой

Мы стали воспитывать из детей

Друзей закона и патриотов.

Мужчин, настоящих американцев!

Чем кормишь людей, тем они становятся:

Мясо для мускулов, дух для мыслей.

Кто знает, какого сорта юноша

Выбьется в президенты Штатов

И будет править ими, храня

Их процветанье и чистоту, —

Прочтя те книги, что Эзра Финк

Одобрил и подарил Спун-Риверу?

Неизвестные солдаты

Путник! Скажи спунриверцам, что, во-первых,

Мы лежим здесь, послушные их словам;

И во-вторых, знай мы, что стоит за словами,

Мы бы здесь не лежали!

Наст Уиленд

У Уэдона над «колонкой редактора»

Обычно стояло подобье девиза:

«Долой салун, да здравствует дом!»

И всю жизнь он не оставлял их в покое

И стравливал дом и салун друг с другом,

И они бранились, почти воевали,

Хотя в душе оставались друзьями.

Когда война между ними кончилась

И гнусный салун был ниспровергнут,

А дом победил — то что получилось?

Дом покорил себе гнусный салун,

И заставил зализывать себе раны,

И служить себе с чердака до подвала,

В котором домашнее пиво, домашние вина

И самогон из зерна и картошки

Подавались так же свободно, как прежде

В шумном трактире Бурхарда!

Еврипид Алексопулос

И у меня было видение:

Дивный юноша с лирой возле аптеки Трейнора.

Люди слушали, проходили, ворчали,

Возвращались и требовали, чтоб он работал

Или убирался из города.

Он стал развозить уголь и продавать газеты,

А вечерами играл на лире.

Соседи бранились: он учит мечтам и безделью.

А он опять заиграл на улицах.

Его ругали, освистывали, похваливали,

А он нуждался в деньгах, нуждался.

И он отложил свою лиру — на музыку не проживешь!

Когда он взял ее вновь, то увидел, что струны ослабли.

Он настроил и заиграл — как никогда!

И тут уплыли его последние деньги.

Сгущались тени, молодость уходила.

Подрастали дети и требовали расходов.

Так что же, играть на лире или работать?

Все говорили: работать ради детей.

Их надо кормить и обучать,

А лира — кому она только нужна?

И его убедили работать, только работать.

У него отросла седая длинная борода,

Он сгорбился, а глаза ввалились,

И пальцы стали толстыми, грубыми.

Теперь он не мог ни играть, ни работать.

Он сидел на скамейке в парке;

Внезапно лохмотья на нем растаяли,

Как тучки на солнце,

И он встал на церковный шпиль

И плюнул на город —

Он был Аполлон!

Чокли Камерон

Если Декларация Независимости —

Это душа конституции,

Почему никогда не заставишь суд

Поверять законы и постановления

Неотъемлемым правом на поиски счастья?

Молодой адвокат, на первом своем процессе

Я оспорил право властей Спун-Ривера

Запретить балет.

Ибо это противоречит конституционному

Праву на поиски счастья.

И что же? Суд надо мной посмеялся,

А толпа меня освистала.

На моей стороне был лишь мой клиент

И несколько балерин.

И я сгорел со стыда.

Миссис Гард Уэйфул

Моя бабка смотрела за домом и садом,

И при этом сама ткала и стряпала,

И вырастила десятерых.

За маминым домом смотрели слуги,

Она воспитала нас троих.

Я умею руководить клубом,

Проводить выборы приемной комиссии

И произносить речи на завтраке

В честь именитого гостя.

А вот моя дочь Мэрилин,

Ей десять лет, о ней пишут газеты,

Она должна стать знаменитой артисткой —

Не забудь об этом, новый Спун-Ривер!

Сайлас Дженнингс

Демократ!

Сторонник народовластия!

Борец за законы, созданные народом

Для контроля над алчностью, несправедливостью;

Потом борец за законы, созданные народом

Для контроля над вкусами, мыслями и высказываниями.

Демократ отныне тиран,

Отрицает равноправие душ перед законом души

И нарушает ту внутреннюю демократию,

Благодаря которой все души равны

Во всем, что касается верований, вкусов,

Высказываний, увлечений, взглядов на мир.

Демократ ныне фанатик и демагог,

Взбесившаяся цепная собака,

Иуда, уговоривший апостолов

Голосовать против свободы духа.

Лжепророк, выдающий молчанье за речь,

Слепоту за зренье, расслабленность за здоровье,

Семь бесов за одного! Надо мной

Изваяйте тельца с ослиною головою,

Орлиными крыльями,

Драконьими лапами

И единственным глазом циклопа!

Судья Дональд Шумен

Я получил урок смирения,

Поняв, что никакие формальности

Ничего не могут поделать со смертью.

Я принес венок на могилу судьи Леффлера;

Причетник направил меня в контору,

Где шустрая стенографистка отобрала венок

И сказала: судья до сих пор в мертвецкой,

А номер ей не известен.

Я вспомнил ужасное сообщение о его гибели.

Его положили в гроб — это был не конец.

Друзья окружили его — и это еще не конец.

Он лежал в зданье суда — это еще не конец.

Его отвезли в церковь, где молились и пели, —

И это еще не конец.

Прочли молитву в мертвецкой — и это еще не конец.

Он до сих пор в мертвецкой — это еще не конец.

Его следует похоронить. А это будет концом?

Все это лишь продолженье несчастного случая,

Который кончился, когда он умер.

Генри Юдолл

Я был репортером «Леджера»,

Где постепенно меня научили докладывать о событиях

Не так, как я их видел в действительности,

Но так, как они хотели их видеть в печати.

Если б они хоть раз сказали, что я написал неправду!

Но они говорили, что мой отчет не обрадует публику;

Что он не о том, что должно бы быть,

И он не о том, чего быть не может;

Что он должен возвысить или принизить факт —

Чтобы вырос тираж газеты!

Томас Нельсон

Два острейших мига моей жизни:

Первый, когда под рукоплесканья

Я взошел на трибуну власти,

Возглавив совет округа.

Второй, когда я, больной, в одиночестве,

Молча сидел в приемной перед вступлением

В должность преемника.

И в этот смертельный миг

Надо же, чтобы Генри Кабанис,

Мой стародавний враг,

Проваливший мой план строительства

Дорог между районами округа, —

Надо же, чтобы он появился,

Игривый, как эльф, сияющий от злорадства,

Звонкий, словно замерзший дубовый лист,

И изысканно-наглый, —

Чтобы он появился

И с презрительной лаской спросил:

— Ваши последние указания?

Хорас Найт

Друзья! В ваших белых домах и дворцах губернаторов,

В ваших конгрессах союза и штатов

Неужели будут сидеть тонкогубые, лысые

Выпускники коммерческих колледжей,

Читатели газет и журналов,

Фанатики бережливости,

Преследователи преступности и греха,

Носители сюртуков из «Готового платья»

И шелковых галстуков на резинке,

Решившие, что демократия — царство посредственности?

Или в ваших белых домах и дворцах губернаторов

Будут сидеть мужчины, любовники,

Жизнелюбы, философы и художники,

Для которых жизнь — Свобода и Красота

И которым есть что сказать о Республике,

Которую основали Том Пейн,

Бен Франклин и Томас Джефферсон

И другие отличнейшие отцы

Детей и идей, понимавшие разницу между

Рембрандтом и олеографией,

Между мадерой и виноградным соком,

И знавшие: дружество, гостеприимство и счастье

Превыше всех проповедей и принципов.

Джеймс Истел

Вы прожили много лет и прочли много книг,

Опытом и страданьями вы измерили

Терпенье, Мужество, Дружбу, Любовь.

И узнали, как много злобы на свете и почему,

И как много разбоя на свете и почему,

И как много неправды на свете и почему,

И как много ненависти, жестокости, себялюбья на свете и почему.

Прожив так долго, вы изучили свой век,

И если вы не можете объяснить, что вы узнали,

И если новому поколенью неинтересно, что вы узнали, —

То разве вы не похоронены заживо под эпитафией из иероглифов?

И разве вы не голос мудрости,

Которая мало что оставляет в наследство

Грядущей эпохе?

* Эдгар Ли Мастерс — Из книги «Новый Спун-Ривер» (Стихи. Вступление и перевод с английского Андрея Сергеева) // Иностранная литература, 1989, № 5, 186-193.

11

Реклама на сайте