Иван Коневской "МЕЧТЫ И ДУМЫ" СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ КНИГИ 1896–1899
Bist Alles und Keins, bist Schenke und Wein,
Bist Phönix, Berg und Maus.
Fällst ewiglich in dich hinein.
Fliegst ewig aus dir hinaus.
Bist aller Höhen Versunkenheit.
Bist aller Tiefen Schein
Bist aller Trunknen Trunkenheit…
Nietzsche. "Sprüche eines Wassertrinkers"[1]ПОСВЯЩЕНИЕ «Джиоконде» Винчи
…le sourire étrange de la Vie.
H. de Régnier.Сам я смеюсь над собой.
Знаю — я властен, но хил.
Ты же моею судьбой
Правишь, как мудрость могил.
Дерзко метнусь я к лучам:
Смотришь — а ты уже тут.
Взором, подобным врачам,
Правишь над дерзким ты суд.
В зыбких и твердых устах
Ведений тьмы залегли.
Силен ли я, иль зачах —
Век мне открыть не могли.
Вечно и «да» в них, и «нет».
Благо им, слава за то!
Это — премудрый ответ:
Лучше не скажет никто.
26 июня 1898
Lauterbrunnen
ИЗ «ВЕЧНЫХ СВОДОВ»…
Я уходил под тени свода,
Я уходил в урочный час.
Со мной спевалась непогода,
И я стоял, лучей дичась.
Глядел в те дни я исподлобья.
Но не терял из виду свет.
Не уходил все глубже в гроб я:
Я помнил радости завет.
А все же мне встречались тени
Сыны: узнав их, я любил
Все муки вещих их видений
И ни на миг их не забыл.
Со мной вы, дети тени лживой:
Ваш бледный лик меня живит,
Когда в день светлый и счастливый
Зарею алой мир повит.
26 сентября 1898
Петербург
ПРИЗЫВ
Валерию Я.Брюсову
Давно ли в пущах безответных,
И в недрах гор, и в лоне рек
Витал народ существ заветных,
Кому смешон был человек!
Сей человек, столь закоснелый
В своей коре, в своих корнях —
Он чужд и мертв природе целой,
Вращаясь в безысходных днях.
О племя оборотней чудных,
Всему чужих, всему родных,
Как часто, средь мгновений скудных,
Я бредил о житьях иных —
О днях таинственной свободы
И в горних, там, и под землей,
И к вам, прельстители природы,
Стремился дух ничтожный мой.
3 мая 1899
Петербург
МЕЛЬКОМ I–V
I. В КЕЛЬЕ И В ПОЛЕ 1895/96 — зима и лето Боровичский уезд в Новгородском краю Петербург
ВОСКРЕСЕНИЕ
Небо, земля… что за чудные звуки!
Пестрая ткань этой жизни людской!
Радостно к вам простираю я руки,
Я пробужден от спячки глухой.
Чувства свежи, обаятельны снова,
Крепок и стоек мой ум.
Властно замкну я в жемчужины слова
Смутные шорохи дум.
Сон летаргический, душный и мрачный,
О, неужель тебя я стряхнул?
Глаз мой прозревший, глаз мой прозрачный,
Ясно на Божий мир ты взглянул!
Раньше смотрел он сквозь дымку тумана —
Нынче он празднует свет.
Ах, только б не было в этом обмана,
Бледного отблеска солнечных лет…
В сторону — чахлые мысли такие!
Страстно я в новую жизнь окунусь.
Хлещут кругом меня волны мирские
И увлекают в просторы морские:
В пристань век не вернусь!..
19 февраля 1895
В ОГНЕ ЗАКАТА
Вл. А. Гильтебрандту
Заревом рдяным небо залито.
Свет ты тревожный, чуткий, манящий,
Сколько в тебе откровений сокрыто,
Правды щемящей!
В сердце щемит… натянуты струны…
Настороже слух вещий душевный.
Вот уже слился в груди с тоской задушевной
Трепет надежды, пленительно-юный…
Ждешь поминутно: вот-вот мечта загорится,
Мир озарит от края до края.
Все напряглось — и что-то должно сотвориться,
Свет неприступный — с земным естеством примириться:
Эти лучи, это — проблески рая!..
Что-то меж тем на дне души шевелится.
Шепчет оно заклинанья глухие:
Свет безвестный, помедли — нам ли с тобой уже слиться?
Наша судьбина — жаждать, рваться, молиться:
Рай утоленья — не наша стихия.
Если зажжешься ты, все же будем томиться:
Ты не обманешь нас — жаждем света иного.
К этому свету мы можем только стремиться:
Гибелен он для ока земного.
Силы мятежные мощь светила вспугнули:
Меркнет оно… тускнеют в душе упованья…
В сумраке томном холмы, поля потонули.
Млеет дух… подернулось дремой сознанье.
Вдруг — луч месяца: новое нам откровенье!
Вот — исполнитель того светового обета…
Свет безнадежный — наш вождь в бездне ночного забвенья:
Ждем неземного рассвета.
Все же, все же… о, тот восторженный миг ожиданья,
Блесток и тени,
О, осени меня вновь на земном ты скитанье!
Пусть отодвинул ты в вечность с горним светом свиданье —
Был ты и будешь знаменьем новой ступени.
Жизни венец — этот час напряженности дивной
В этом пророческом свете заката.
Всякий раз отзовусь и кинусь вперед без возврата
Я на завет тот солнца, прощальный, призывный.
Начало января 1896. Петроград
ОБРАЗЫ НЕСТЕРОВА
I. СВЯТОЙ КНЯЗЬ БОРИС
Алексею Веселову
С детства вид знакомый:
Косогор песчаный,
Ельником поросший,
Мутненькая речка.
Небо так же мутно,
Пасмурно и немо.
Но под этим небом
Вырос витязь статный.
Строен он и тонок.
Кругом — ельник чахлый.
Сам же он, как елка,
Елочка густая.
Как с вершины елки
Зелень вниз склонилась,
Так и он глазами
И главою никнет.
Никнет точно в воды,
Воды дум волнистых,
Смутных и заветных,
Вещих, несказанных.
Есть в нем кровь и удаль:
Волос — черный, жаркий:
Жгучая печать то
Пламени плотского.
И его тянула
Вся роскошь земная —
И любовь, и взрывы
Воли молодецкой.
Глубоко все это
В душу западало,
Сердце колыхало,
Ночью в снах смущало.
Но… еще поглубже…
Гасли жизни вспышки,
Затихали вихри:
Там тоска таилась —
Тоска беспредельная,
Тоска безответная
О чем-то неведомом,
Прозрачном, воздушном.
Все росло, всплывало
Смутное влеченье,
Просилось наружу
И все вытесняло.
И всю жизнь ярко-алую
Одолеть должно было
Оно неминуемо…
Море вдруг открылося.
Замерли порывы
При вторженьи Бога,
Силы все смирились
Пред давно желанным,
Кинулись к Нему оне:
Бери нас, Родимый!
От тяжести оторваны,
Тебе отдаемся!
О как часто Ты нам
Мерещился, снился…
Отблеск Твой — ведь вот в чем
Наша суть святая.
И вникает витязь
В думную пучину.
Вздымаются волны,
Душу заливают.
И уж меч взял в руки он.
На брань снарядился —
И с буйством преступности,
И с глыбой косной биться.
Весь как бы из недр он
Нашей жизни вырос:
Прорвалося в нем
Все, что в нас накипело.
Будь же нам отрадой,
Отблеск наш родимый.
Лучистым видением
Среди мелколесья.
10 декабря 1895
II. ВЕЛИКОМУЧЕНИЦА ВАРВАРА Florestano Kallio
Кручи, камни бесплодные,
Неба своды холодные,
Белый, тусклый, тоскующий,
Чуждый жизни ликующей,
Свет, бесплотное чующий,
Цветики, свету сродные.
В странных ущелиях дивная дева живет.
Вот она высится — Бог неотступно зовет!
Нетленно-белоснежною
Одеждой безмятежною
Вкруг стана вся закрылася…
Лицо же растворилося
В улыбку — и прилежную,
И умиленно-нежную,
И на все дни — безбрежную.
Приголубь меня, сердца больного родимая мать!
Вознеси на улыбке своей, дай мне духам внимать!
Из очей провидящих
Хоть слеза скатилася,
Но в улыбку и она
Тут же обратилася.
Вглядываюсь в лик ее,
Чтоб земная боль моя
В глубь земли спустилася.
И отдаться готов безвозвратно, вполне,
И нет тела на мне, и нет веса во мне,
И мне радостно дышится в вольной стране.
13 декабря 1895
С.-Петербург
ОТРЫВОК
Первозданная свежесть и резкость весны,
Крепкий запах весенней стихии!
Ты впиваешься в нас до нежнейшей струны.
И неистовства едко-сухие
Мы вдыхаем, сильны.
Дикий дух мятежа и войны,
Исступленные соки глухие,
Нас мутите вы властно, природы сыны.
Захмелеем же мы,
Словно древние гунны лихие…
15 мая. Петроград
НА ЛЕТУ
Внедряйся в меня ты, о свет прославленный, горний!
Скачу на коне я, весь отшатнулся назад…
Поводья отпущены… Все просторней, просторней
Поля разбегаются, дерзко дали глядят.
Струись, лучезарный, вторгайся в душу и в тело!
Я все распахнул, ворота все настежь стоят.
Собой не владею я: мной краса овладела,
И хмелем привольным эфира волны поят.
Вместить бы себе кругозор в разверстые очи!
Да, вырваться хочется им из тесных орбит.
Они расширяются… но вместить нет им мочи:
Лик цельной красы в человечьем оке убит.
И весь свой состав предал ветру, лучам я в руки.
Волна набежала… крепчает грозный напор.
Вот дух захватило, я вздрогнул: восторг и муки…
И что за неистовый, непостижимый простор!
16 июня 1896
Михайловское
ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ
Во храме сумрака —
Сиянье рдяное
И песня, брежжащая
С тихим трепетом.
И в неисследимом,
В неизглаголанном
Мерцают отзвуки
Из детства милого.
Ниц простираюсь я
В благоговении,
И свет украдкою
Ко мне заглядывает:
Как из-под низкого
Свода пещерного,
Так я на мир смотрю.
Просвет залетный мой,
Из-за теней, его
Приосеняющих,
Стал затаеннее
И точно вдаль ушел
Еще зазывнее.
То — в пуще сказочной
Просека вещая.
Меж гор, в расселинах
Мелькает степи ширь.
То — на окраинах
Большого города
Глухая улица,
Где меж дворов уже
Поля виднеются.
Песчаным лесом я
В полдневный зной иду.
Вдруг ветр откуда-то
Пахнул свежительный.
Струя бодрит меня,
Струя пронизывает,
Как ток лозы живой.
Знать, с моря ближнего
Ко мне донесся он,
С моря незримого,
Но уже ближнего.
И не натешусь я,
Не налюбуюся
На этот вкрадчивый
Привет из-за моря.
Приподнимаюсь я…
О, как прозрачно все,
И благолепием
Как озарилося!
И жутко на сердце,
А все же ласково,
И вся душа
Мгновенно обновилася.
Меня захватывает
Этот новый мир.
Крылья широкие
Везде расправлены.
И весь он зыблется,
И весь колышется,
И весь летит, летит…
И сердце замерло
В багровом зареве
Святого вечера.
На подвиг добрый так
Я препоясался.
А ночь меж тем кругом
Все расплывалася
И все сгущалася…
Как есть надвинулась,
Кругом захлынула…
Я бьюсь и плаваю.
Владыко, мощи дай,
Дай одоление!
Ноябрь-декабрь 1896
Петроград
МЕЖ НИВ
Прозорливой старице А. И. Д.
Почивают золотые,
Благодатные, святые
Нивы вдоль пути.
Только небо все да нивы…
Час смиренный, сиротливый!
Время спать идти.
Тихо мы бредем до дому
И вверяемся седому
Морю спелых нив.
Убаюкивает с лаской
Зыбь их, думной, сизой краской
Боль угомонив.
Там овец плетется стадо
В хлев свой: дома лишь отрада!
По углам — пора.
Минул час дневного пыла.
Солнце, просиявши, скрыло
Свет свой до утра.
Утро… о рассвет волшебный!
Навевайте сон целебный,
Волны нив, на нас,
И про утро нам шепчите,
И в гнезде нас заключите
В этот тихий час.
Лейте мир и упованье,
Так что с солнцем расставанье
Сил в нас не убьет.
Дремля наяву, кончаем
Жизнь, и лишь рассвета чаем.
Так наш дух поет.
9 июля 1896
Михайловское
ПО ДНЯМ
Ф. А. Лютеру
Други мои, просите у Бога веселия.
Будьте веселы, как дети, как птички небесные.
ДостоевскийЕсть не только тайны заката,
О, не только есть таинства ночи:
Есть и тайны рассвета, откровения утра,
Легче, воздушной, короче!
За тканями света денного
Эти тайны вьются и реют.
Это — легкие, стройные, приветные духи,
Кротостью, ласкою веют.
Да, да, эти светлые тайны,
Озаренные отрадой виденья…
Вот жизнь, и блаженная, и духом просвеченная —
Благодать возрожденья!
Это — весна, но в небесах растворенная,
Это — дни после Воскресенья Христова,
А венец этих дней — Вознесение духа,
Вознесение воплощенного Слова!
Легкой, мягкой дымкой облака собралися,
Застилают они солнце покровом.
Пополуденный час…
Свет не яркий, но ясный.
Час, отмеченный вознесеньем Христовым!
Вот таких-то часов мы и алчем, и жаждем,
Как предвкусья горней отрады.
Ловим проблески их, упиваемся тайной,
Тайной ясной, полной услады.
Занавесимте окна в сияющий полдень,
Заведем веселые речи;
Тут и в свете, и в слове нам скажутся духи,
Радости беспредельной предтечи.
Вешнее утро…
Ступайте в поля и дубравы,
И почуете тех же благостных сил дуновенье.
В сладком детском восторге ваше сердце сожмется,
Осенит вас мощь вдохновенья.
И средь кущей, в праздничном, радужном, свежем уборе,
Узрите лик Христа живоносный.
Тело с духом, со страстью покой сочетаются в хоре,
В необъятном просторе
Жизни безбурной, но и не косной.
Февраль 1896
Петроград
МНОГИМ В ОТВЕТ
Я не любил. Не мог всей шири духа
В одном лице я женском заключить.
Все ловит око, все впивает ухо,
И только так могу в любви почить.
Когда б, простясь с возлюбленною девой,
Вперил я взор в роскошный неба свод,
Иль в сень широколиственного древа,
Иль в думу, вещую, как рокот вод, —
Простер бы к ним стремительно объятья,
Во мне б не девы образ уж царил:
Но девы лик и сны вселенной — братья:
К единому все диву я парил.
Так — обнимусь я с женской красотою,
Но через миг — с горой или ручьем,
Но душно составлять одно с четою,
Скорбя в разлуке с частным бытием.
Нет — естество свое стремясь раздвинуть,
В него рассвету, полдню и звездам,
И всем людским порывам дам я хлынуть,
Впитаю их — и все пребуду сам.
25 июля 1897
Петербург
II. СОНЕТЫ 1896. Позднее лето и ранняя осень Боровичский уезд в Новгородском краю, Петербург
СВЯЩЕННЫЕ СОСУДЫ
В сосудах духа много мыслей есть,
Что бережно, внимательно, тревожно,
— Ах, так легко расплескать нам их можно! —
Как ценное вино, должны мы несть.
Как приговор, страшит нас эта весть:
Что за томленье — жить так осторожно!
А расплеснет вино тот раб ничтожный,
Что буйствовать захочет, пить иль есть.
Ужель же должен всяк из нас, в теченьи
Всей жизни, в судорожном напряженьи
Держать сосуд — не то дрожит рука?
Смирим сердец мятежные порывы:
Тогда пройдем, свободны, горделивы,
Сквозь жизнь — и будет длань, как сталь, крепка.
3 августа 1896
Михайловское
НАСЛЕДИЕ ВЕКОВ
Вере Ф. Штейн
Когда я отроком постиг закат,
Во мне — я верю — нечто возродилось,
Что где-то в тлен, как семя, обратилось:
Внутри себя открыл я древний клад.
Так ныне всякий с детства уж богат
Всем, что издревле в праотцах копилось:
Еще во мне младенца сердце билось,
А был зрелей, чем дед, я во сто крат.
Сколь многое уж я провидел! Много
В отцов роняла зерен жизнь — тревога,
Что в них едва пробились, в нас взошли
Взошли, обвеяны дыханьем века.
И не один родился в свет калека,
И все мы с духом взрытым в мир пошли.
7 августа 1896
Михайловское
ДВЕ РАДОСТИ
Ф.А.Лютеру
Когда душа сорвется с высоты,
Куда взвилась она тяжелым взмахом,
Она сперва оглянется со страхом
На мир веселой, бойкой суеты.
Как ей не помнить горней красоты?
Но принята она в объятья прахом:
И прах ей сладостен, а в ней зачах он —
Цветок вершин и снежной чистоты.
Страдать невмочь нам, и к земле прижмется
Наш детский дух, и кровно с ней сживется,
И вот уж тесный угол наш нам мил.
Ах, если б праздник неземной потребы,
Как пастырь, что благословляет хлебы,
И пестрых будней игры осенил!
Август-сентябрь 1896
Михайловское, Петроград
СЫН СОЛНЦА
Другу моему Асканию
…В переливах жизни
Нет бессильной смерти,
Нет бездушной жизни.
Кольцов
РОСТ И ОТРАДА
В полуязыческой он рос семье
И с детства свято чтил устав природы.
Не принял веры в ранние он годы:
К нам выплыл он пытателем в ладье.
И вот однажды, лежа в забытье
Под деревом, в беспечный миг свободы,
Постиг он жизни детской хороводы
И стрекозы благое бытие.
«Ты, стрекоза, — гласил он, — век свой пела.
Смеяться, петь всю жизнь — да, это — дело
И подвиг даже… после ж — вечный сон».
А солнце между тем ему палило
Венец кудрей, суровый свет свой лило
В отважный ум — и наслаждался он.
20 августа 1896. Михайловское
СРЕДЬ ВОЛН
И плавал он в сверкающих волнах,
И говорил: вода — моя стихия!
Ныряя в зыби, в хляби те глухие,
Как тешился он в мутных глубинах!
Там он в неистовых терялся снах.
Потом, стряхнув их волшебства лихие,
Опять всплывал, как божества морские,
В сознаньи ясном, в солнечных странах.
С собой он брызги вынес из пучины.
Мы брызгаться пустились, как дельфины,
И ослепительный поднялся плеск.
Я ослеплен и одурен метался.
Его же прояснял тот водный блеск:
Дух в лучезарных взрывах разрастался.
6 ноября 1896
Петроград
СНАРЯДЫ
Мир тайных сил, загадок естества,
Хвала вам, исполинские снаряды!
Как рока песнь, что воют водопады,
Держава ваша ужасом жива.
Здесь человек забыл свои права,
Нет упоенью дикому преграды,
И у безличья молит он пощады,
И в хаосе кружится голова.
Здесь весь наш мир, здесь рок неумолимый,
Каким-то жаром внутренним палимый,
В снарядах дивных предо мной живет.
Но царство то теснят родные тени:
Рок отступил под натиском хотений,
Наш ум его в приспешники зовет.
30 августа 1896
Нижний Новгород
(Машинный отдел выставки)
STARRES ICH
С. П. Семенову
Проснулся я средь ночи. Что за мрак?
Со всех сторон гнетущая та цельность,
В которой тонет образов раздельность:
Все — хаоса единовластный зрак.
Пошел бродить по горницам я: так…
В себе чтоб чуять воли нераздельность,
Чтоб не влекла потемок беспредельность,
Смешаться с нею в беспросветный брак.
Нет, не ликуй, коварная пучина!
Я — человек, ты — бытия причина,
Но мне святыня — цельный мой состав.
Пусть мир сулит безличия пустыня —
Стоит и в смерти стойкая твердыня,
Мой лик, стихии той себя не сдав.
16-17 августа 1896
Михайловское
ОТ СОЛНЦА К СОЛНЦУ
И потому, сын солнца, ты не прав.
В стихийной жизни, в полусне громадном
Я погружался взором робко-жадным,
Но не сломил я свой строптивый нрав.
Ужели же оцепененьем хладным
Упьешься ты, о резвый сын забав?
Нет, обмороков негу восприяв,
Рванешься снова к играм, нам отрадным.
Прильнув столь кровно к роднику движенья,
Ты не познаешь ввек изнеможенья,
Пребудешь ты ожесточенно жив.
От наших светов призван оторваться,
Под новым солнцем будет наливаться
Дух вечнообновимый, как прилив.
19-20 ноября 1896
Петроград
III–IV. ВИДЕНИЯ СТРАНСТВИЙ
Сей дивный мир…
С разнообразием своим.
………………
Чрез веси, грады и поля,
Светлея, стелется дорога.
ТютчевI 1897
For the power of hills is on thee…
WordsworthПОД ЗВУК УЩЕЛЬЯ
Облаками реют паруса,
Росы высь поят.
Льются и гуляют голоса,
Негой лес объят.
Меж собою гуторят дубы,
Веет лаской бук.
О, куда умчат меня судьбы,
Тьмы незримых рук?
Цвет фиалки небом овладел,
Барвинок — водой.
Зелен бархат, что весь край одел,
Думчив мох седой.
И безмолвны горные снега,
А утес грозит,
А мечта, пуглива и нага,
По хребтам скользит.
14 июня 1897
Дорога из Salzburg в Königsee
В ЛИСТВЕ
Раскидисто, развесисто
Здесь кущи шелестят.
Их горы так увесисто
На горы громоздят.
Я на сучке качаюся,
Обнявши ствол сырой,
И чаю — не отчаюся,
Заворожен горой.
Исходит мощь матерая
От лиственных громад.
Зеленого простора я
Вдыхаю аромат.
Июнь 1897
Salzburg
СИЛЫ
Ф.А. Лютеру
Мир жизнью кипит.
КольцовВейте, силы Божия,
С грозного подножия!
Разливайтесь, чистые,
Ярые, лучистые!
Стан орлов испуганных,
Дерзких, непоруганных,
Прошумел над дикими
Соснами великими.
Воздух возмущается,
Бор сырой качается…
Разыгрались буйные
Ветры многоструйные.
По горам — обители:
Вам привет, родители1
Яр-хмель наливается,
Ветер надрывается.
И цветет веселие,
Рдеет новоселие.
Воск сребристый топится,
Гулы грома копятся.
Молнии, что свечи вы,
В дрожь мечите плечи вы!
Горы благодатные,
Тьмы — вы, силы ратные!
Листва, ты — явленная
Невеста нетленная!
Июнь 1897
Salzburg
МИГ ЗРЕНИЯ
Отовсюду — древесная сила…
В небе топится снег.
И душа свои крылья раскрыла,
Устремила свой бег.
О, дубрав необъятных прохлада,
Неба летнего пыл!
Откровеньем верховного лада
Мне союз этот был.
И за то, что поток здесь катится,
Но по злачным лугам,
Вожделеет мой дух приютиться
К этим мощным брегам.
6 июля 1897
Schwarzathal (Thüringen)
ГУН
Зинаиде К. Станюкович
Чьей-то ропщущей думе
— Духи думают в шуме —
Я внемлю.
Шум растет, замирает.
Духи грустно играют —
И не сплю.
Строги игры вселенной,
То нетленной, то тленной —
Ветра вой,
Мерный рокот потока…
Игры жизни глубокой,
Роковой!
7 июля 1897
Schwarzburg
УТРЕННИЙ ПРИВЕТ
Отцу
Колыбели таятся в кустах,
Тайна лона родного сквозит.
В ясном сумраке, в сонных листах
Фея чащи зеленой скользит.
Рдяный шар из-за облак встает:
По стволам пробежали лучи.
Что в лучах этих алых поет?
То — младенческой жизни ключи!
То — неведенья свежий порыв,
Для которого все — впереди:
Он, еще ничего не открыв,
Небывалое чует в груди.
А уж выше Дажьбог молодой
В золотистом нетленном венце:
Ключевой он омылся водой,
Простота в его ясном лице.
В детский рай обратилась земля,
К резвым играм лужайки зовут.
Серебрятся в росинках поля,
Веселее тропинки бегут.
Если на сердце точно легко,
Если думы ничуть не томят,
Будем в роще мы пить молоко
Или ягод вкушать аромат.
13 июля 1897
Гора Inselsberg
ДУШНЫЙ ЧАС
Таинство душное дышит
В полдень, в сосновом бору.
Зноем так воздух и пышет.
Небо в кипучем жару.
Запах брожения плоти,
Дикий, смолисто-сухой.
Млеет во влажной дремоте
Мир сладострастно-глухой.
14 июля 1897
Eisenach
В ПОДНЕБЕСЬИ
Софии И.Станек
I
Вот, с поморьями, морями, островами,
Небо, словно мир весь, надо мной.
По раздолиям его, над деревами,
Носится коней табун шальной.
Белоснежные развеялися гривы,
Мчатся вплавь по синим озерам.
Гонит ветер их, погонщик их ретивый,
К отдаленным облачным горам.
А с земли ковыль широкий шум доносит,
Сосен устремляются стволы —
И все в тот же край табун лихой уносит,
В край, где реют белые валы.
12 июля 1897
Гора Inselsberg
II
Бог отец с бородой серебристой
На престоле сидит в облаках.
Фимиам к нему вьется волнистый.
Он стопы утвердил на реках.
Лики праведных, агнцы живые,
Белоснежным светяся руном,
Ввысь текут, и струи голубые
Их питают душистым вином.
Ветры, волю гласящие Божью,
Совершают движение сил.
Много нив с поспевающей рожью,
Поселян обвевающей дрожью,
Благодатью их дух оросил.
14 июля 1897
Дорога из Eisenach в Coburg
BAYREUTH
I
Роются звуки так томно и больно
В тревожной груди,
Им отдаешься бессильно, безвольно.
А что впереди?..
Вот вопиют они из преисподних,
Вот катятся ввысь.
Еле коснулись покровов Господних
И вспять полились.
Замерли снова — так жутко и чутко
Чуть слышно звенят…
Дремлет умильно душа, как малютка,
И сон ее свят.
II ПОСЛЕДНИЕ ЗВУКИ «ПАРСИФАЛЯ»
Выше, выше,
Шире, шире, звуки!
Если нет к тому преград…
Страсти нет, но поднялися руки,
И — миры отрад…
Ах, куда же звуки эти
Дух забитый занесут?
Как отныне стану жить на свете?
Ждет великий суд.
17 июля 1897
На дороге из Байрейта в Лейпциг
АЛЕКСАНДРУ БИЛИБИНУ
Не могу снести неволи.
Я хочу изведать горе.
Жить хочу, и жить до боли,
Словно море на просторе.
А. Б.Заломивши лихо
Шапку набекрень,
Залился ты взором
В ясный Божий день.
И, тая под оком
Накипевший хмель,
Слышишь ты в далеком
Тихую свирель.
Мимоходом думу
Вещую родишь:
Тут же, так что небу
Жарко, начудишь.
И на все ты смотришь
Мельком, хоть в упор:
Дальше бродит, ищет
Захмелевший взор.
И, внемля свирели,
Внятной и прямой,
Беззаветно к цели
Ты идешь, немой.
При въезде в Киевские степи
С КОНЕВЦА
Я — варяг из-за синего моря,
Но усвоил протяжный язык,
Что, степному раздолию вторя,
Разметавшейся негой велик.
И велик тот язык, и обилен:
Что ни слово — увалов размах,
А за слогом, что в слове усилен,
Вьются всплески и в смежных слогах.
Легкокрыло той речи паренье,
И ясна ее смелая ширь,
А беспутное с Богом боренье
В ней смиряет простой монастырь.
Но над этою ширию ровной
Примощусь на уступе скалы,
Уцепившися с яростью кровной
За корявые сосен стволы.
Чудо-озеро, хмуро седое,
Пусть у ног ее бьется, шумит,
А за ним бытие молодое
Русь в беспечные дали стремит.
И не дамся я тихой истоме,
Только очи вперю я в простор.
Все, что есть в необъятном объеме, —
Все впитает мой впившийся взор.
И в луче я все солнце постигну,
А в просветах берез — неба зрак.
На уступе устой свой воздвигну,
Я, из-за моря хмурый варяг.
Весна 1898
С.-Петербург
II 1898. Весна и лето
The secret strength of things
Shelley[2]…room: is there for a prayer
That man may never lose his mind in mountains
black and bare
John Keats[3]В РОДЫ И РОДЫ: I
Где вы, колена с соколиным оком,
Которым проникалась даль небес, —
Те, что носились в пламени глубоком
Степей, как бес?
Махал над ними смуглыми крылами
Он, бес лихой полуденной поры.
Раскидывал над тягостными днями
Их он шатры.
И ночь сходила, лунная, нагая.
А все кругом — куда ни взглянешь — даль.
И свалятся в пески, изнемогая…
Луна как сталь!
Хоть не было конца пути степному,
Порой им зрелась в воздухе мета.
И стлалась ширь, и к мареву цветному
Влеклась мечта.
С коней срываясь, приникали ухом
Они к земле, дрожавшей под конем.
И внятен был им, как подземным духам,
Рок день за днем.
Им слышалось нашествие незримых
Дружин за гранью глади голубой.
Так снова в стремена! Необоримых
Зовем на бой!
Сходились в полдень призрачные рати.
Далече разносился бранный гром.
А к вечеру уж нет безумных братии:
Уж — за бугром!
Яснее дня был взор их соколиный,
И не напрасно воля их звала.
Примчалися ли буйною былиной
Во град из злата и стекла?
Апрель 1898
Петербург
НАБРОСОК СВЕТОТЕНИ
С. П. Семенову
Стезя войны грозна и безотрадна.
Стезя весны шумлива и буйна.
Но сквозь туман затейливо-нарядный
Мне зрится бледно-белая страна.
В стране витают тени и виденья:
Они — бесцветно-желтые, как свет.
Они живут средь мертвенного бденья.
Я белым теням шлю привет!
В МОРЕ
П. П.Конради
С душой, насыщенной веками размышлений,
С чужими образами, красками в уме,
Которыми я жил в стенах в домашнем плене,
И брезжил бледный свет в привычной полутьме;
Тебя почуял я и обнял взором, море!
Ты обдало меня, взяло и унесло.
И легок я, как луч, как искра в метеоре.
И жизнь моя — вода; в ней сумрачно светло.
Все ветер да вода… И ясно все, и сумно.
Где умозрений ткань? Молчит, но явен мир.
И вьются помыслы, так резво и безумно,
Туда, за даль, где мысли — вечный мир.
31 мая. Балтика.
Пароход Elbe
В ГОРАХ — ПРИШЛЕЦ
Витаю я в волшебной атмосфере,
Где так недостижимы небеса,
Но предано все мощной, чистой вере,
И где отшельник слышит голоса:
Отшельник утра, радостный и свежий,
И дух, потоков пенных властелин, —
Живут они одни здесь, вечно те же,
И не слыхать ни звука из долин.
Пока торжественно сияет день,
Дышу я робко в царственных чертогах.
Но сумрак снизойдет и ляжет в логах,
И по горам прострет святую тень.
И эта тень, и синь ее густая
Меня благословеньем осенит…
И я пойму тогда, в горах витая,
Что принят я в их величавый скит.
24 июня 1898
Brünigbahn (Schweiz)
ОЗЕРО
Вл. А.Гильтебрандту
Дева пустынной изложины,
Лебедь высот голубых,
Озеро! Ввек не встревожено
Дремлешь ты: праздник твой тих.
Тих он и ясен, как утренний
Свет вечно юного дня:
Столько в нем радости внутренней,
Чистого столько огня!
Ласково духа касаются
Влаг этих млечных струи.
Небо свежо улыбается:
Нега — ив беге ладьи…
25 июня 1898
Berner Oberland
В ГОРНИХ[4]
С полудня путь вился вверх по уклонам,
кручам и уступам все обнажающихся и
каменеющих гор. Вверху восторженно сияли,
синея, небеса. Во все стороны их
переплывали, как белоснежные ладьи,
ясные облачки. За мною все глубже и отчаяннее
низвергались в ущелья стремнины.[5]
Ближе, выше они отливали еще матово-зелеными
и иззелена-черными чащами елей, ниже, дальше
синелись уже прозрачными, думными дымками.
Порою вся ширь воздуха, устремлявшаяся с выси
в долы, дышала в этой нежной сини сквозь стволы
придорожных елей. Как разливалась эта воздушная
глубь все привольнее и привольнее за мной и
подо мной!.. Неслышно приливала она целыми
потоками в союзе с разливом небес, что
необъятно обдавал меня с высоты.
Между тем крутые бедра гор становились
все кремнистое и скуднее руном. Путь подымался
по глинистой, кочковатой и изрытой земле,
среди редких еловых перелесков. Впереди, выше
одиноко протягивались в ярком небе гряды совсем
лысых гор.
Вот, как бы в крайний и последний раз,
чахлый ельник впереди начал редеть, а за
ним торчали ровные, палимые
солнцем склоны в жидкой, серой траве.
Над этими склонами возлегли гряды громадных
кудрявых облак. Как живые, взирали они.
Я отвечал на их взоры, и вот на моих глазах
облачный пух в одном месте своего состава
уплотнился в дивно блистающий кристалл
— белоснежный, крупный, зернистый.
Через миг я понял, что это — глава белого
волхва, который, древний, как
мироздание, и вечно юный, волхвует там, в
ясном эфире.
Никогда еще он не открывался мне так въявь
и в такой близи, в такой страшной близи.
С чудной радостью двинулся я к нему
навстречу; и вскоре из-за облачного покрова
выступил целый сонм его собратьев по волхованию.
Тут я почувствовал перед собой обитель небожителей;
а этот мир облак, прямо уже как
бы путь мне застилавший, представлялся на
рубеже тех небесных чертогов смутными
обителями, подобными
«limbo»[6] древних верований.
Позади же на меня все так же широко дышали,
таясь в сизой мгле, глубины ущелий и лощин.
И как храм рассекается светящимися столбами
пыли, так и они сверху донизу пересекались
огромными косыми тенями, тенями
светоносными, что спускались с парящего
за тучами дальнего солнца.
Наконец, за перепутьем на краю
крутизны, я вступил в совсем уже
нагой мир, мир мертвенно-белого
тумана. Ничего не видать было
больше вне темневшей впереди дороги,
что вилась по буроватым травяным буграм.
Да из тумана грозно вздымались
временами острые тиары[7] все тех же
белых чародеев. Явно было, что
здесь — их полновластное царство.
Так вот где скрывалась бездна мира!
И уже ничем от нее не укрыться: ужас
объемлет, и вольно и прохладно
дышится в предвечном
воздухе, в «бытности хаоса довременной».
GIESSBACH[8]
Чуть слышно и томно влечет струя
млечно-свежей, зеленым мрамором
отливающей влаги. Неизмеримые
кручи в утреннем солнце и светлой
тени возвышаются дымчатыми и
светозарными призраками. Свежо,
чисто блестит бледным блеском
весь окрестный край. Как юные витязи,
веселы, праздничны эти гордые и
мощные крутояры. Нежат они и холят,
став вокруг нее тесным кругом
и укрыв ее в этой изложине, как в
тихой колыбели, эту нетленную и
сочную влагу озера,
как цветущую красавицу-сестру.
И вот среди этих обрывов,
вооруженных еловой хвоей, словно
копьями и гребнями шлемов,
буйно резвым скоком выбрасывается
иной ликующий
сын этого утра и этой земли:
то — поток, рвущийся вниз, в бездну.
Его призвание — не бережная охрана
святыни нетления: он чистый и легкий
дух в своей нежной, снежной
пене, — но как широко и роскошно
разметывается он ею во все стороны!
Радость его — радость нетленного,
вольного и бурного полубога.
Это отрок Сигурд,[9] что гуляет в
вешней дубраве
и ничего не боится, и все сделать
вправе. Да, он ринется вниз,
хоть в беспредельные пучины,
но вечно пребудет свеж и горд.
А всем слабым теням, которые
увлечены будут туда же в его
порыв, и в гибели не нарадоваться будет
на его ясную красу!
КРАЙНИЕ СТОЛПЫ
На пути моем вырос мир непонятного,
неведомого величия. И непреложно
сказалось, что всему конец, дальше
двинуться некуда. Впереди было
нечто необъятно-великое, ужасающе
мрачное и белое. Все оно как бы
волновалось: это было целое море в
бурю, да и шумело-бушевало что-то
непрестанно в его глубине, а в то же
время оно было немо и бездыханно,
вовеки не подвигнется. Но всякий раз,
как обращались на него взоры, так и испуг
охватывал: а что как захлынут все эти
громады мертвых волн.
Да, это была совсем, совсем мертвая,
но неодолимая мощь. Она угнетала взоры,
леденила жизнь в груди.
Эти пласты льдов — такие неживые и,
как наваждение, одолевающие душу.
Голубые и зеленые тени лукаво,
зло играют по нижним отрезкам,
мелко расколотым, точно истолченным.
Прозрачным цветным стеклом искрятся
и отливают они. О, как они безжизненны
и злы…
Вот, наконец, твердыня, где грызут
во мраке цепи навеки оцепенелые
титаны, вот обитель бессмертного Кащея.
Над этим миром — дымные облака:
свет убит, движение стало.
В воздухе — серый, ясный, холодный
полдень. Он ложится свинцом на грудь.
Веrпеr Oberland
ДЕНЬ ЮГА
I
Свет его — это как бы лунный свет,
только пышащнй зноем, в огне.
Как лунный свет, он — серебристый, как
лунный свет, замлевший, бездыханный,
и ежеминутно готов дрогнуть и вскипеть
жизнью. И при луне, и в южном дне все
замрет в таком лихорадочном ожидании.
II. В МАНЕРНОМ ПАРКЕ-ПАЛАЦЦО
С гладких каменных помостов
открываются внизу столь же
гладкие, яркие и темные поверхности
иззелена-лазурных вод. Камни набережных
тонут в них, ничем не огражденные.
Обширные ступени с роскошными
балюстрадами смело нисходят и
обрываются в воды. А набережными
с балюстрадами этими резко, в свою
очередь, очерчиваются и пресекаются
струп вод; влага разбивается об их
квадратные устои и острые углы,
и торжественно закругляются над
перилами, по углам гладких лестниц,
лепные вазы и кошницы.
По хрустящим под ногой,
утоптанным аллейкам мягко
скользят вниз ступени из неплотного
старинного камня.
Змейками перебегают по ним тонкие,
бледные от зноя тени.
Там, над выложенными камнем
берегами, свесились совсем
золотисто-зеленые под
солнцем пучки кустов. Сверху, со стороны
над ними подняли свои завитые и прямые
головы кипарисы. Строги и роскошны они,
недвижны и незыблемы в невозмутимой
лазури воздуха.
Жизнь их — в этом блистательном
и застывшем небе — вольна и горделива.
Непостижима ее стройность и
пышность. И воздух проникает ее,
торжественно немой и знойный.
А жизнь жеманного и чопорного
сада вся распалена, каждый камень
его ступенчатых террас и каждая
песчинка его дорожек горючи, порою
до жгучести. Всюду доступ легок, по гладким
аллейкам и сквозь листву редких, зарастающих
промежутки между ними дерев и кустиков—
едкому солнцу, отовсюду легко ему
прокрасться. Как-
то насмешливо торчат вдоль дорожек,
в своей чинности и
прибранностн, диковинные деревца и
кустики. А там тянутся сквозные ходы и
своды оранжерей, там дышится
сырой садовой землей, туфом и
мелким гравием — ив них зловещая
сырость и чинная строгость склепа.
Старинный камень террас, ворот,
ступенек — чернеет вдалеке, точно
потрескался и обуглился он от палящего
солнца.
Закоулок былого быта — нарядного,
тощего к изощренного — ныне он печален и
мертв в блеске дня. А жгучая
лазурь нависла над ним, объемлет
отовсюду. И точеные очерки берегов
и террас замерли, как в завороженном сне.
Чудится, что в блесках света мелькают,
роятся и щекотят, как пылинки, мелкие,
но ядовитые мошки. И недобрая усмешка —
у высоко торжествующего, всепроницающего
солнца.
III
Из глубин своих распаленные
Небеса льют пламени ток.
Волны — солнцем все опыленные,
Как блестящей пылью — цветок.
По земле же бьются, сбегаются
Стан ярких теней, лучей.
Перед светом тьма содрогается:
Грозен свет, грознее ночей.
Лучезарный день, день неведомый —
Стоном в воздухе он стоит.
С ним летим к великим победам мы:
Что же нам еще предстоит?
16 июля 1898
Lago Maggiore
(Pallanza)
ЗАСУХА
Нет удержу ветру из степи,
Из края сыпучих песков.
Вблизи все так пусто, как в склепе:
Лишь даль, лишь гряды облаков.
Последние Руси оплоты…
Чу, близится вражий обоз!
А нам не уйти от дремоты —
Так больно в нас солнце впилось.
Ах, полдень, безмерный и рьяный,
Ползет, разевая свой зев.
Стремится в далекие страны
Бессильно-тревожный напев.
Август 1898
Рязань
ЭПИГРАММА
Ивану Б-у
Не сравню тебя с горным потоком:
Я сравню тебя с горным ручьем,
Что журчит в раздумьи глубоком,
Чист и тих в раздумьи своем.
А подчас он пустится скоком…
И тогда с тобою мы пьем
(А, бывало, друг друга бьем).
И все тот же ты перед роком:
Ты поешь пред ним соловьем.
ДО И ПОСЛЕ
За что люблю я с детства жизнь и землю?
За то, что все в ней тайной веселит.
За то, что всюду вещему я внемлю —
Ничто не дарует, но все сулит.
Когда, крутым крушеньем удрученный
В погоне за надменною мечтой,
Спущуся в сумрак жизни обыденной,
Вниз по ступеням лестницы витой, —
В безвестной тишине я буду весел,
Скользнув в укромно-милую мне клеть:
Косящата окна я не завесил,
И думно буду духом я светлеть.
Видны мне из окна небес просторы,
Волнистая вся область облаков —
Уводы млечные, седые горы
И тающие глыбы ледников.
И, рассевая ласковые пены,
Как целой тверди безмятежный взор,
Сияют во красе своей нетленной
Струи небесных голубых озер…
24 апреля 1898
V. ДЕБРИ
Посвящается Владимиру И.
1897/98. Зима. Петербург
Какая ж тайна в диком лесе
Так безотчетно нас влечет,
В забвенье погружает душу
И мысли новые рождает в ней?
Ужели ж в нас дух вечной жизни
Так бессознательно живет,
Что может лишь в пределах смерти
Свое величье сознавать?
Кольцов. «Думы»I «Не в чистом поле я живу…»
Не в чистом поле я живу,
Не в степи ровной и прямой,
Где просто все и наяву,
Так мертв и светел снег зимой,
И только колос шелестит,
И только чернозем изрыт,
А то все гладко, все блестит,
И воздух во всю ширь открыт.
В дубравах только жив мой дух,
Приютах вьющихся тропин,
Где шелестом исполнен слух
От глушей темных и купин.
О, сколько тихих тайн сулит,
Когда крадется в тень дубов
Тропа, и сумрак шевелит,
И дышит сыростью грибов.
И вот — под сению листвы,
Под сенью зелени густой
Ступаю я, среди молвы
Широколиственной, святой.
Извивы троп, глубины кущ
Моей душе всего милей —
Святилища дремучих пущ,
Где я пугливей и смелей:
Ничто здесь явно не лежит.
Все притаилось за углом,
И чутко сердце сторожит
Нежданный, странный перелом.
К распутью роком приведен,
Я стал в раздумии, как вдруг
Мелькнул налево, — с полуден,
Как бы пещеры полукруг.
Сомкнулись ветви в частый свод.
У ног их приютилась тень,
Редея там, где пройден ход,
Где предугадан тайный день.
II «Поляна! Вот избранный мир…»
Поляна! Вот избранный мир,
Заветный странника приют.
Кругом — дубравной твари пир:
Прозрачно хоры птиц поют.
Вот сокровенный тот затон,
Где ткутся нити легких дум.
Его искал сердечный стон,
Открыл навесов зыбких шум.
И ясен, и таинствен свет.
И кто к поляне путь найдет?
Пока иной душе привет
Она шепнет, о сколько лет,
Как много тихих лет пройдет!
Покой и жизнь — на всем окрест.
Трава растет, и корни пьют.
Из дальних стран, из ближних мест
Незримые струп снуют.
То углублюся я в траву —
Слежу букашек и жуков;
То с неба воздух я зову,
Лечу за стаей облаков…
Простерлась над поляной сеть —
Паров невидимая ткань…
И где-то промелькнула лань…
И дню пора завечереть.
Трепещут вещие лучи
В просветах лип, на мураве.
Они ярки и горячи:
Они созрели в синеве
Небесных вольных тех морей,
Что вечно в вышине шумят.
О вечер, сниди же скорей!..
Верхи дерев тебя манят.
Он озарил, он опалил
Поляну заревом своим,
С собой узоры листвы слил,
Неоспорим, неодолим.
Опять открылся рок дневной:
Час чаяния лес проник.
Под осиянной вышиной
Украдкой крякнул лесовик.
Брожу в сиянии немом,
Пугливо ждущем торжестве.
И явствен свет, и незнаком.
И замер чуткий дух в траве.
Свершится! — шепчет чуткий дух.
Раскрылся радужный чертог.
И так прозрачен мир вокруг,
Что за стволами — некий бог.
III «Все здесь он… тень его блестит…»
Все здесь он… тень его блестит.
Но он таится, нелюдим.
А свет пророческий дрожит,
И тает теплый луч, как дым.
Мгновения летят стрелой:
Горит заветной жизни час.
Плывет все выше день былой;
Венцы лишь млеют, золотясь.
И руки я туда простер,
Куда горящий гость летит.
За ним, томясь, стремится взор:
Кругом ничто уж не блестит.
Яснее, наги небеса:
Реками в них излился свет,
Но побледнел, чуть поднялся:
В дубраве жизни жгучей нет.
Покинут в сумраке больном,
Я содрогнулся и вздохнул,
На влажный мох упал ничком
И внял великий смутный гул.
Вверху все так же твердь ясна,
Но с каждым вздохом — все темней;
И дышит чащи глубина,
И веет силою корней.
Ужели ж все обман? — и там,
Над лесом, свету не блистать?
И рвется к мертвым небесам
Душа — а ночь ползет, как тать.
В уныньи я глаза смежил,
Но и внутри объемлет ночь.
И мир видений окружил,
И гнать его душе невмочь.
Ведь в полночь обернется год.
Играют дико светляки.
А в лоне дремотных тех вод
Проплыли девичьи венки.
Стрекозы блестками звенят.
Свили русалки хоровод.
Их тихо буки осенят,
Как кров зеленых, свежих вод.
Гадает лето о судьбе —
В ночи темно, в ночи тепло —
К его великой ворожбе
Меня скитанье привело.
Глаза раскрылись… я вскочил
И оглянулся; где же свет?
Сквозь ветви отблеск чуть светил.
В лесу — все шага ночи след.
Поляна та же… как тиха!
Еще и тише, и звучней.
А на душе все холодней:
Тоска чутка, тоска глуха.
Все — и светил небесных тьмы,
И травы ждут вас из кустов:
Так что ж таиться, ведьмы тьмы?
Уж объявляйтесь! Дух готов.
И мы дождались… Вдруг пахнул
Беззвучный ветр, как дух листвы.
В кусты, в их тень меня шатнул.
Из них вспорхнула тень совы.
IV «Ведь в куще каждой есть тайник…»
Ведь в куще каждой есть тайник.
А за кустом залег овраг.
И там поет, живет родник.
А я в кустах над ним поник.
И мне он шепчет: глубже ляг!
Родник и плещет, и поет
В лощине дикой и крутой.
И травы влага обдает,
И уж дышу я влагой той.
Поляна плачет надо мной.
Деревьев сонм угрюм и свеж.
И тянет в глубь овраг лесной.
Ах, папоротник все шальной…
А небеса — ужели те ж?
Влечет болотистый ручей
В меня студеные струи…
Но жив нетлеющий Кащей,
И живы пращуры мои!
МЕЛЬКОМ VI ПЕРЕЖИТКИ, СОВОКУПНОСТИ, ПРЕДВЕЩАНИЯ 1898/99. Осень, зима, весна Петербург
Die Welt ist voller Widerspruch.
Und sollte sich's nicht widersprechen?
Goethe. Vorklage z.d. LiedernМОРЕ ЖИТЕЙСКОЕ
Откуда, откуда — из темной пучины
И смутных, и светлых годов
Мелькнули подводного мира картины
С забытых и детских листов?
Все — синие хляби, открыты, пустынны…
Строй раковин, строго немой.
Кораллы плетутся семьею старинной
Полипов, семьей вековой.
И звезды мирские, и звезды морские…
Зеркально и влажно вокруг.
И снятся чертоги, чертоги такие,
Что весь занимается дух.
Читал одинокую мудрость я в книге,
Где ум по пределам плывет —
И вот мне припомнились мертвые бриги
Глубоко, под пологом вод.
Я ваш, океаны земных полушарий!
Ах, снова я отрок в пути.
Я — в плаваньи дальнем в страну араукарий,
Я полюс мечтаю найти.
И смотрят киты из волнистого лона
Тем взором немым на меня,
С которым встречался преступный Иона,
Что в чреве томился три дня.
Я ваш, я ваш родич, священные гады!
Влеком на неведомый юг,
Вперяю я взор в водяные громады
И вижу морской полукруг.
О, правьте же путь в земли гипербореев,
В мир смерти блаженной, морской…
За мною, о томные чада Нереев —
Вкушать вожделенный покой!..
Октябрь 1898
Петербург
ОБЕТОВАНИЕ
1. Из туманов и топей мшистых
Мы когда-нибудь да умчимся
За края морей золотистых,
Где давно уж в мечтах кружимся.
2. Наглядимся на тамарисы,
Разбежимся по странным взморьям,
А потом проникнем в край лысый,
К незапамятным плоскогорьям.
3. Что в тех странах свершится с нами,
На безвестных лугах Памира,
Заодно с волшебными снами,
В праотчизне людского мира?
4. Обретем ли родник гремучий,
Где впервые жизнь закипела,
Где, под шорох кедров дремучий,
Няня рода людского пела?
5. Нет, змея, вся в бронзе узорной,
Из-под трав суровых восстанет,
Потрясет главой непокорной
И на нас внимательно взглянет.
6. Мы прильнем к ее кольцам гибким
И за ней поплывем без страха,
Вниз по травам крупным и зыбким,
На волне воздушного взмаха.
7. Будет пышно гордиться небо
Глубиной и ширью лазури,
Но оно — не наша потреба:
Мы вручились мудрой лемуре.
В начале зимы 1898
ОТГОЛОСКИ
Le pays de mon rêve…
VerlaineЯ прохожу меж вас, неслышный и незримый.
О Боже, от меня как все вы далеки!
И жму я руки всем — и протекают мимо
Таких различных душ живые тайники.
В несбыточных странах, обширных и уютных,
Я дух свой позабыл, и где его сыскать?
Ужель отдаться играм проблесков минутных,
Ужель махнуть рукой и вне себя порхать?
Друзья, я вас люблю, но чужды вы безмерно.
Вот несколько уж лет я вашим миром жил.
Что ж — сердце старое всему осталось верно,
Что было родиной, чем я не дорожил.
Мне кажется порой, что снова в путь далекий
Направлюсь я в тот край, где дышат города,
Где лентой голубой развиты рек притоки,
Где горы грозные и кроткие стада.
Меж ясных мудрецов и полных тайн поэтов
Там, в теплый летний день, я сяду на холме.
И много я приму от этих мест приветов,
Прохладой веявших в младенческом уме.
Так я вкушу опять от сладости врожденной,
Твоей, о вольный и преданий полный край!
Так и всегда, воображеньем огражденный,
Вокруг меня свои пределы простирай.
Февраль-март 1899
ПО ПРАВУ РОЖДЕНИЯ
Среди старинных зал, по матовым паркетам,
Где дремлют по стенам поблекшие холсты,
Блуждаю часто я в раздумий, согретом
Негаснущим теплом наследственной мечты.
Мне снятся пращуры, столь полные преданий,
Облюбовавшие то творчество веков,
Что созидалось там, в земле великих зданий,
Под белым пламенем нетленных облаков;
Но что-то душам благородным их сказало,
Внушило чувство их покоев родовых —
И убрана стена блистательного зала
Наследием племен отживших, но живых.
Привет вам, мужи достославных поколений,
Служители полков, служители земли!
Лишь пред иконами склоняли вы колени,
А перед обществом вы только честь блюли.
В тиши угодия вы чудно возрастали,
Как чужеземный плод, возросший в парниках,
В столицах стройными палатами блистали,
Где в кружеве носился бал, как в облаках.
И кто почил вдали, под небом виноцветным,
Близ мраморных террас и благостных холстов;
Кто — в дебрях и степях, в гнезде своем заветном —
И принесли на гроб из парка сонм цветов.
Пойми же, селянин, без племени, без роду,
С тобой пойду я в лес, заслушаюсь дроздов:
Я так же, как и ты, молюся на природу
И пить ее млеко бегу из городов.
Но не понять тебе, бездомному, нагому,
Какой есть у меня торжественный приют,
Где я причастен достоянью дорогому,
Святому золоту, что мне отцы куют.
ИЗДАЛЕКА
Ивану Билибину
Были великие, славные брани…
Брошен я в диких полях,
Здесь, под кустарником… рана на ране.
Ветер шуршит в ковылях.
За мной дымятся дальние Карпаты,
И корни дубов въелись в грудь земли.
Где вы, друзья? Беритесь за лопаты,
Курган насыпьте, кости чтоб легли.
В дали степей еще сеча гуляет.
Люди иль пыль — не видать.
В небе уж ястребы вольно ширяют:
С ними ли вам совладать?
Забылся я под тению ракиты…
И все мне снились темные глаза,
Что в плоть мою вклевались, ядовиты —
И смолкла вдруг побоища гроза.
Снова и день… и ногой мне не двинуть,
Ну же, взметайте курган!
Братцы, о дайте под землю мне сгинуть:
Пусть веселится каган.
Здравствуй, ночь слепая и глухая!
Рыхло, сыро сыпется песок…
Любо жить под ним мне, издыхая.
О курган мой, гордо ты высок!
1 февраля 1899
В РОДЫ И РОДЫ: II
Много на свете сокровищ несметных,
Много таинственных руд.
Мужайся ж, искатель кладов заветных:
Не тщетен твой труд.
Там, под скалами крутого Рифея,
Много людей удалых.
Рвут они жемчуг из пасти у змея,
У карликов злых.
После же выйдут в загорные степи
С прибылью ценной в руках.
Воздвигнут они свой храм благолепий
На зыбких песках.
Храм пошатнется, и дальше направят
Витязи вольный свой бег.
Так они всей своей жизнию славят
Тебя, Человек!
Январь 1899
Петербург
СОН БОРЬБЫ
Я лугами иду: ветер свищет в лугах.
Холодно, странничек, холодно!
Некрасов
В великом сне бродя, в покинутых пределах
Я долго шел по буеракам и кустам.
Полесья дикие порой вставали там…
И даже до границ полей осиротелых
Раскидывался ветр везде, по всем местам.
И ветер видел я: он был мой верный вестник.
Непостоянный дождь он нес мне как привет.
Я страстно восклицал, как вдруг его уж нет:
Непонятых богов тот призрачный наместник
Опять умчался в те края, где кончен свет.
Как я любил тоску бродячего Ветрила!
И вот он налетал… я, пав к нему на грудь,
С суровой радостью стремил вперед свой путь.
Рыдающая песнь так вольно говорила
И увлекала век бесчестие тянуть.
И равнодушием, и горем упоенный,
И с ветром сладостным ликуя и скорбя,
Не постоял бы я ни перед чем смущенный,
Но, всей заботою земною возмущенный,
Я разорил бы все, распространив себя.
Я проходил, как град, в безумные селенья.
И там был связан я, а там я сам разил.
А ветр усердствовал, и гнал свои моленья
В такую даль, где пусто все, где нет творенья,
И за крылах своих, ширяясь, уносил.
Но как очнулся я и как я жив, не знаю.
Я волен был и зол. Теперь я тих и слеп.
На светлом берегу былое вспоминаю
И что такое жизнь людей — не понимаю.
Но ветер — властелин единственный судеб.
28 мая 1899
ИЗ ДРУГОГО МИРА
И вот опять звонит тот колокол глухой,
Что слышал столько раз я в воздухе полдневном.
А я лежу, хриплю, поверженный, нагой,
В недуге мерзостно-волшебном.
Что хочешь ты сказать, о колокол живой,
О вещий колокол, набат богослуженья?
Да, бей тревогу, бей над жалкой наготой,
Дошедшей до пределов униженья.
Великий страж судьбы, гремишь ты: с нами Бог!
Как тот нежданный глас, что грянет над веками.
И не поймет мудрец, а голос будет строг,
Но благ перед пустынными песками.
Между 2 и 13 февралем 1899
ПЕРЕГАР
Если нет на свете славы,
Верь, что свет взойдет.
Гул полуночи-державы
Слово соблюдет.
И властительные руки
Распрострет эфир.
И под звуки, бранны звуки
Полетишь на пир.
Кем ты страстно будешь встречен
На ночном пиру,
Тот был знойной славой вечен
В Боге и в миру.
О, гряди ж под темной вьюгой,
Верь глуши дорог —
И пройдешь сквозь тлен недуга
В огневой чертог.
Ноябрь-декабрь 1898
ЗИМНЯЯ НОЧЬ
Александру Билибину
Я слышу — на осях бегут шары,
Светящиеся точки небосвода.
И вот уж член я мерной той игры,
И снова мне дарована свобода.
Над теменем вращаются миры,
Звездятся с легким шипом год от года.
Встают снегов печальные пары…
Я — член живой ночного хоровода.
Все — шум колес, все — твердый бег игры,
А где же грань победного похода?
Неизъясним размер ночной поры.
Я сам кружусь по воле кислорода.
Январь 1899
«Вязи медленно-искусное плетенье…»
…Subtilitas naturae—
о sancta simplicitas!
Вязи медленно-искусное плетенье,
Гибкой мысли завитки —
Вейся ввысь, тянись, волшебное растенье,
Оперяй свои листки!
Пусть в безоблачной, сияющей лазури
Зыбко зубрится твой лист,
В этой призрачной, причудливой фигуре
Непонятен и игрист.
Волокнами и извивами убора
Непреложный дай урок,
Что природа — не проста, а сеть узора,
Сеть излучистых дорог.
14 марта 1899
СВЕРСТНИКИ
В шумящей пустыне,
В твердыне из камня,
На дальней границе обширной пустой стороны
На свет родилися
Мы, нежные дети,
И не были сказки веков с малых лет нам родны —
Заветные сказки
Обителей отчих…
Росли мы в чуланах, на диких дворах.
А чувства кипели,
И жизнь нас манила:
Вдыхали под солнцем мы извести прах.
О бедные дети!..
Никто нас не пестовал —
И сами сумели мы сразу святыни презреть.
Нас в даль увлекло…
Мы со всем рассчитались —
И кто нам поможет в бореньи мирском уцелеть?
8 марта 1899
«Ты всегда слышишь звуки в воздухе…»
Florestano Kallio
Ты всегда слышишь звуки в воздухе?
О, научи меня слышать их!
Если б ты знал, как я жажду звуков,
Как устали мои глаза…
Мир сверкает, мир мелькает.
Луч разбивается на осколки красок.
Дробные блестки все — предо мною…
Ты же внемлешь полному звуку.
Было время, когда я гнался за темным,
За единым, за невидимым,
Пока не открылись мои глаза —
И яркий день меня ослепил.
Я впился в него сладострастным взором
И целые годы не отрывался,
И тщательно я расчленял все видимое,
И в оттенки, в отливы влюблялся.
Порой я вижу только оттенки,
Одни крупицы живого света…
Где ж тогда воздух? Где ширь вселенной?
И где великое сердце слуха?
Но ты — ты любишь лишь за звуки
И свет румяный, и сумрак ночи.
Замолкнет звон — тебя не станет:
Ты жив всегда лишь духом незримым.
Не раз — в тиши, когда дышалось ровно,
Были в воздухе шорохи странные;
Но не было в них широкой свободы:
Они сбивались в стенках ушей.
Ах, распростерлись бы эти шумы
По чистому, смелому небу!
Тогда с тобой мы станем в поле,
Вонмем, вздыхая, тому же пенью.
Ноябрь 1898
«Ты миром удивлен, ты миром зачарован…»
Ф.А. Лютеру
Ты миром удивлен, ты миром зачарован,
Ступаешь по камням суровых городов.
Мечтой ты умилен, любовию взволнован,
И не забыл души младенческих годов.
В своей светлице упоен ты солнца светом,
Но сердцем чающим стремишься в дальний путь.
Часы все дня и лет звучат тебе приветом,
Наперерыв шепча: меня не позабудь!
Вступив с тобою в речь, ту жизнь я обретал,
Которой жаждал я, пред коей трепетал,
Когда не верилось ее бодрящей неге.
Но я к тебе приду, наставник мой родной,
Мечтая увидать всегда, как той весной,
Березы Божьей светлые побеги.
18 октября 1898
Петербург
ВЕЧЕРНЯЯ ДУМКА
Люблю две свечи в горнице:
Не мил златой чертог.
Душе моей — затворнице
Не выйти за порог.
Там где-то блещут светочи
В зеркальных хрусталях.
Сижу в своей я клеточке,
Гадаю о полях.
И бродит дева думная
По ласковым полям,
Как свеченка, бесшумная —
Кропит по всем стеблям.
Кропит росою чистою,
Росою тех криниц,
Что в утро голосистое
Сбирали рой юниц.
О дева рос целительных,
Приди и в мой покой!
Я в дни часов медлительных —
Душа с большой тоской.
Нет сил — и все бессильные…
Но бьется чуткий дух.
Я взоры шлю умильные,
Как думчивый пастух.
И, как в полях, о нежная,
Объятия сомкнем.
То будет нега снежная:
Мы в свежести уснем.
Мы молоды, но древностью
Веков возращены —
Великою плачевностью
Всех былей старины.
Мы — сироты юдольные,
О Лада и сестра!
Мечтая реки вольные,
Нам в сон идти пора.
Так в горнице, за свечками,
Я мыслию бродил.
Под ивняком, над речками,
Тебя я находил.
Придешь ли ты, желанная,
Подательница рос?
Тоскою неустанною,
Быть может, я возрос.
Октябрь 1898
Петербург
НА СОН ГРЯДУЩИЙ
Тебе, царевна сна святого,
Опять мой гимн, опять мой глас, —
Отрада вздоха излитого,
Что нас не раз от смерти спас!
К сребристым тканям риз широких
Я припадаю весь в слезах,
Скрываясь в их тенях глубоких
И в синих сумрачных глазах.
Под темно-золотою сенью
Волос и сильных и благих
Глаза открыты вдохновенью
Небес ночных и вод нагих.
И тают вздохи облегченья.
Развеяв вновь епитрахиль,
Ты усыпила все влеченья
И свеяла дороги пыль.
Между 11 и 14 марта 1899
ПАМЯТИ ВСТРЕЧИ
Она стояла прямо, ясно,
Она была из юных стран,
И жизнью светлой, жизнью страстной
Жил так же лик ее, как стан.
Улыбка зыбилась немая
На бледных и густых устах,
Простую доброту скрывая
За горечью, внушавшей страх.
Пред этой бледной, свежей силой
Зеленых, как вода, очей
Я трепетал, как пред могилой
Моих решений и речей.
Но вскоре я собрался с духом,
Собрал весь пыл безумных дум
И знал, что овладею слухом
Той, чей приветный взор угрюм;
Что сфинкс откликнется на пенье
И странный бред мечты моей,
Почуяв в нем и те виденья,
Что над реками льнули к ней.
Я не любил, но как стремился
Любить: мой дух кипел, творя,
И ждал, чтоб деве он явился,
Как налетевшая заря.
Но снова носится бесцельно
Она по пустошам земли,
Не вняв тому, что так смертельно
И ней мчится из моей дали.
20 сентября 1898
ВОЛНЕНИЯ
Любовь, любовь — гласит преданье…
Тютчев1
Ждав тебя, я истомился.
С тихой страстью рвался, бился…
Дивен мне казался свет.
Пел я темный, светлый бред.
Широко раскрыв зеницы,
Уносяся за границы
Моря, и равнин, и гор,
Я и руки в ширь простер.
Вольно ветры обвевали,
Грустно липы мне кивали.
Я прошел за грань мечты,
Но и там таилась ты.
2
Я расточал блага своих мечтаний,
Я в тысячи лучей их разбивал.
Построил много радужных я зданий —
И ветер жизни в прах их развевал.
Теперь я слышу внятно — отовсюду
Стекаются былые чудеса
К живому, истому, земному чуду:
Все ближе, ближе плещут голоса.
3
Из великой страны, из глубокого сна
Возникают новые думы.
И уж новая даль мне все боле ясна,
Взволновалися юные шумы.
Ты встаешь надо мной, о высокая тень —
И играют сильные очи:
В них и смелый огонь, и свободная лень,
День открытый, и влажные ночи.
4
К чему эти новые смуты?
И так я измучен душой.
Уста неподвижно сомкнуты:
В груди — бездыханный покой.
Но все обаятельней зовы,
И жизнь за порогом молчит.
Уста неподвижно суровы,
И мысль однозвучно звучит.
5
Нет, один я — не все мирозданье…
Выйди, мой воплощенный двойник!
На распутьи земного скитанья
Предо мной он, как вызов, возник.
Мой противник, мой друг драгоценный,
Он восстанет, а я покорю
И вкушу с ним от влаги блаженной:
С ним борясь, чтоб ожить, я сгорю.
О, доколе ж борьба будет длиться —
Колебаться, сменясь торжеством?
Где мне знать?.. Но земля шевелится,
А один — я в пространстве пустом.
Между 2 и 13 февралем 1899
ПРИЗНАКИ
Я знаю — что бы мне ни снилось,
Все сообщится наяву,
Когда давно оно сроднилось
С чем я и стражду, и живу.
Давно я видел эти руки,
Движенья тела и очей.
Давно и смеха слышал звуки,
Но ныне он еще звончей.
Но лишь о том ли я мечтаю —
И оправдает ли она,
Что бодро в ней предначертаю?
Все ль обоймет ее волна?
Ужель, о дивная дриада,
Тобою все мне суждено —
Утеха мысленного взгляда
И буйной юности вино?
Между 2 и 13 февралем 1899
ДАВНО И НЫНЕ
На утре далекого года,
На утре забытого дня
По логу бродил я… природа
Дремала, чело преклоня.
Неверные тучки носились
По сладостным волнам небес.
И легким дождем оросились
И травы, и ясеней лес.
Едва вспоминал я о ночи:
В том логе я, мнилось, рожден.
И все расширялися очи.
А свет уж лился в полуден.
И вдруг все кусты присмирели:
Их сумрак зеленый уснул.
И жалобный звук протянул
Неведомо кто на свирели.
И дрогнуло сердце невольно.
И тихо так звук возрастал.
Так вкрадчиво он и так больно
В мой трепетный слух долетал.
Пустился бежать я тревожно
На звук по откосу холма.
И небо яснело не ложно,
А в сердце сбиралася тьма.
Тропа все вилась и дрожала,
И даль устремлялась в листву.
В ушах непрестанно жужжало,
Свирель заливалась: зову!
И то она в воздухе билась,
То вся приникала к земле.
На легкие плески дробилась,
Качалась на тонком стебле.
То снова вставала, впивалась
Лукавой и смелой змеей,
И в звонкую даль изливалась,
Влекла огневою струёй.
Стремился мне ветер навстречу.
К ногам тень от рощи легла.
Ужели на звук не отвечу?
Ответишь — она не лгала!
Так роща мне внятно шептала…
Я стал и шепнул: прогляни!
И песня повсюду витала,
И жило два ока в тени.
В тени, где ветвистые дубы,
Где влага лесов залегла —
Из тьмы непроглядной дупла
Глядели те очи и губы.
………………
Февраль 1899
СЛОВО ЗАКЛЯТИЯ[10]
Кругом стеснились камней громады.
Под нами мутный проток урчит.
Сырые своды, в дворах — засады,
Но дух — властитель мой — не молчит.
И против злого
Я знаю слово.
Куда ни взглянешь — нагие степи
И стаи хищные карих птиц.
От наших сил лишь клочки отрепий,
И перед небом мы пали ниц.
Что делать, девушка, чтоб не сгинуть
Иль смолкнуть пред ведьмой, злой судьбой?
Шепну ей слово, мой зов на бой:
Твой род я знаю
И проклинаю!
В глуши лесов, по тропе безвестной
С тобой идем мы, и сумрак нем.
Ужель безответны и чужды всем?
Дохни лишь слово:
Им нет покрова.
О слово вещее, слово — сила,
О мысли членораздельный звук!
Ты всю вселенную допросило.
Познанье — мощь наших слабых рук.
Из тьмы былого
Спасло нас слово.
НА ДРУГОЕ УТРО
Резво вихрятся дымы над белыми крышами.
Я внимаю их песне, все ими томимый.
И все утро плывут они, мне только слышимы, —
Дымы, дымы!
Накануне был пир, упоение младости
— Все плывут предо мной, все плывут небеса —
Были чудные речи, и жгучие сладости,
И созвучия без конца…
Мне друзья повстречались в моем одиночестве.
Я беззвучно приветствовал странный союз.
Но отрада была только в смутном пророчестве:
Навсегда им упьюсь.
Наконец все смутилось в безумном веселии:
Голоса были дики, разнузданы речи.
Что за бред роковой после вдумчивой келий —
Эти темные встречи…
Здравствуй, бледное утро в простых одеяниях,
Вейтесь, вольно мечтательны, дымы седые!
Я пред вами во прахе, в немых покаяниях:
Нет, не мы, а вы — молодые.
Январь 1899
В УЕДИНЕНИИ
Что начну отныне? Грустно и безмолвно
Предо мной лежит широкий зимний путь.
На водах соловых — ноющие челны.
Не хватает духу на себя взглянуть.
Много опустело, много погребенных
Под широким сводом, в глубинах души.
Постепенно смолкло все в сугробах сонных:
О, так погоди же: дальше не спеши…
Это — строгий миг немого созерцанья.
Усыпи порывы, смутно не хмелей.
Притаи дыханье, собери вниманье:
Испытуй минуты тише и смелей.
Январь 1899
БЛЕДНАЯ ВЕСНА
Все в той же мудрости бесстрастной
Проходят жизни годы, дни.
В. Г.1
Сквозь тусклый, теснящий туман
Бредет сиротинка-весна.
И смутен мой день, как туман,
И юная участь смутна.
Убогие стены хранят
Молчанье и тихий свой плен,
Вперед никуда не манят,
А только в былое меж стен.
Немые свидетели слов,
И звуков, и мыслей живых,
Немые хранители снов —
О, все схоронилося в них.
И вот, когда в будущем нет
Блестящих предчувствий и снов,
Весны еще призрачен свет,
Не стало путей ни основ —
Я в вас только, стены, ищу
Отзвучия бывших тревог.
Не верю дневному лучу
И счастью опасных дорог.
В покоев родных глубину,
Под сень этих стен удалюсь.
Быть может, я встречу весну,
Но с ней никогда не сольюсь.
2
Ужели ж и мне неминуемо
Не век безопасно взирать,
Как все это племя волнуемо
И рвется вперед умирать?
Пока — на земле я божественной.
За тлю я не продал всего.
Ужели ж для жизни естественной
Отвергнуть и мне торжество?
В прекрасном бесплодном гадании
Проходят недвижные дни.
Но счастий или страданий
Не будет — что ни мани…
3
О постоянные ограды
Моих далеких дней и лет,
За все, за все вы мне награды:
Я вашей верностью согрет.
А сколько гордости сокрыто
В протекших чувствах и речах,
Как много неги ядовитой
Во всех струилося вещах!
Приди, смиряющим дыханьем
О новая весна, повей!
Иссякли позывы к исканьям:
Душа безмолвней и живей.
26 марта 1899
4
И недолго победные звуки
Мне звучали в морозные дни.
Опустилися жадные руки.
Я — один меж людской толкотни.
Это все ведь не песнь возрожденья:
Это все еще — внутренний жар.
Не познать ему освобожденья,
Не уйти из-под дремотных чар.
5
На полуслове прерваны слова.
Дохнула жизнь, снесла листву густую.
Иду я… непокрыта голова…
Куда глаза глядят, в страну пустую.
Дохнула ль жизнь? Она ль? Не враг ли твой,
Себя терзающий, твой демон вечный,
Решил не он ли миг тот роковой?
И оборвалися слова… конечно!
«Когда-нибудь…»
6
К ней
Когда-нибудь,
В иные дни
Мы встретимся опять.
Дни — все вперед,
И не кляни,
Что не уйти км вспять.
Их песнь гласит,
Вещает нам
Про изобилье сил.
Нам час грозит
И даст нам сам,
Чего вовек не приносил.
7
Пугливый дух, усталый, неизвестный,
Забился над заглохшею водой.
Над ним высоко — светлый мир небесный.
Но вечен ли он, светлый и простой?
Забытый дух, суровый и пугливый,
Ребенок, росший меж седых отцов,
Что ждет твои безмолвные порывы,
Ты выйдешь ли на волю из лесов?
Март-апрель 1899
ЭЛЕГИЯ
Я жизнь люблю — и я плачусь за то:
Она любовью скупо мне ответит.
Как много слез бессилья пролито,
Как редко славой яркой жизнь мне светит!..
Люблю утра, люблю и вечера,
Под шумным ветром ровное дыханье,
Мила мне так же тишины пора,
Как улицы морское колыханье.
Свой лик душевный в целости храня,
Люблю вверяться тихому движенью:
Пусть увлечет от берега меня
Да вновь примчит к родимому селенью.
Так внятен каждый жизни переход,
Так живы все концы и перепутья,
И сладостны теченья этих вод,
Что иногда боюсь их всколыхнуть я.
Все тот же я — средь этих волн и смут:
Не тронуты единственные нити —
И робко я считаю ход минут,
И трепетно внемлю струе событий.
Но человеку не дано вступать
Так пристально и смело в жизни лоно.
И гонит она избранного вспять —
И вновь он в темный омут погруженный.
Глаза он жмурит от ее чудес,
Тревожно лишь себя оберегает.
Боязнью, как бы сам он не исчез,
Его волна житейская пугает.
Ах, то ли было, как вверялся он
Всем этим всплескам, нежным и отважным!
Над ним распространялся небосклон,
А он скользил легко по склонам влажным.
Но небо наглухо мне заперто:
Едва бреду, едва и день мне светит…
Я жизнь люблю, и я плачусь за то:
Она любовью скупо мне ответит.
Между 9 декабря и святками 1898
СОГЛАШЕНИЕ
Мне счастья нет, какое людям
Дано в удел.
Не пожелать мне и не сделать
Желанных дел.
Со страстью целей добиваться —
Не жребий мой.
Мой путь — извилистый и чудный,
Путь не прямой.
Мне счастья нет, но рад я жизни,
Пока я жив.
Как можно жить, всего чуждаясь
И взор смежив,
Я не пойму. Со мной — что вечно:
Со мной — мой дух.
Люблю искусств великодушных
Волшебный круг.
Люблю сознанья неизменность
И чуткий пыл,
В природе — гордую нетленность
Творящих сил.
Порой я полных счастий жажду,
Порой грущу,
Но снова к радости умерной
Душой лечу.
4 марта 1899
Петербург
«Ты, веками опозоренная…»
И абие изыде кровь и вода…
Ев. Иоанна 19. cm. 34Ты, веками опозоренная,
Неустанно раззадоренная,
О людская кровь — руда,
Неужель с тобой не сложится
Снова, так что плоть обожится,
Строгий недруг твой — вода?
Неужель густою пеною,
И кипучею, и тленною,
Вечно в нас тебе гореть?
И терпеть опустошения —
От страстей ожесточения
Клокотать, потом хиреть?
Если б с легкостию водною,
Смелой, пылкой и свободною,
Совершала ты свой путь —
То огню ль страстей губящему
Иль унынию мертвящему
Смертью на тебя дохнуть?
«В крови моей — великое боренье…»
Genus-genius.
Владимир СоловьевВ крови моей — великое боренье.
О, кто мне скажет, что в моей крови?
Там собрались былые поколенья
И хором ропщут на меня: живи!
Богатые и вековые ткани
Моей груди, предсердия и жил,
Осаждены толпою их алканий,
Попреков их за то, что я не жил.
Ужель не сжалитесь, слепые тени?
За что попал я в гибельный ваш круг?
Зачем причастен я мечте растений,
Зачем же птица, зверь и скот мне друг?
Но знайте — мне открыта весть иная:
То — тайна, что немногим внушена.
Чрез вас рожден я, плод ваш пожиная,
Но родина мне — дальняя страна.
Далеко и меж нас — страна чужая…
И там — исток моих житейских сил.
И жил я, вашу волю поражая,
Коль этот мир о помощи просил.
Не только кость и плоть от кости, плоти —
Я — самобытный и свободный дух.
Не покорить меня слепой работе,
Покуда огнь мой в сердце не потух.
31 января 1899
Петербург
ПРЕЗРЕНИЕ
Я один на земле, я один…
И пою я в веселии диком.
Бесконечны бурьяны равнин:
Где предел равнодушия кликам?
До последней унылой земли
Достигают свободные вздохи.
В поле труп мой, вы, люди, нашли,
Ну, и бросили… правьте же сохи!
Вами брошен давно я под куст
Там, где листья отжившие тлеют.
Но я призрак, я воздух из уст:
На земле только тело болеет.
По равнинам всесильных дыханий
Вижу темные ваши тела…
И я вею, и ширюсь, как мгла:
Я один без конца и без брани.
1899
С ХОЛОДНОЙ ВОЛИ
Что за окнами волнуется?
Это — воздух, это — снег…
И давно уж сердцу чуется
Тихих, быстрых облак бег.
Сердце ноет, как безумное,
Внемля жизни в небесах,
И безмолвно, многодумное,
Стоя долго на часах.
Вон из груди оно просится,
Внемля ветру, облакам,
В те пространства, где разносится
Зов их к морю и рекам, —
От уныний человечества
В жизнь погоды мировой,
В бесконечное отечество
И моей души живой.
11 марта 1899
ТИХИЙ ДОЖДЬ
О дождь, о чистая небесная вода,
Тебе сотку я песнь из серебристых нитей.
Грустна твоя душа, грустна и молода.
Теченья твоего бессменна череда,
И сходишь на меня ты, как роса наитий.
Из лона влажного владычных облаков
Ты истекаешь вдруг, столь преданно свободный,
И устремишь струп на вышины лесков,
С любовию вспоишь головки тростников —
И тронется тобой кора земли безводной.
В свежительном тепле туманистой весны
Ты — чуткий промысл о растущем тайно жите.
Тебе лишь и в земле томленья трав слышны.
О чистая вода небесной вышины,
Тебе сотку я песнь из серебристых нитей.
Весна 1899
НЕДОУМЕНИЕ
Когда явленья бьются и играют,
Когда стремится ветер, вьется дым,
Ужель мой дух тогда не умирает
И он не то, что перед ним?
Он тот же, иль себя уж он не знает,
Ни сам себя, ни тверди голубой,
И нет всего, что дух лишь заклинает,
Заворожен собой?
В торжественно-обманное мгновенье,
Когда навесы ветхие спадут,
Настанет ли навеки откровенье,
Иль снова дни уйдут?
Июнь 1899
К ПЛАСТИКУ
Сама себя снедающая сила,
Не знаю я спокойных колоннад,
Где уж не раз душа твоя вкусила
Дыханье вечно истинных отрад.
По целым дням ты солнце созерцаешь,
А я все жду восторженных часов,
Меж тем как ты торжественно бряцаешь
На арфе безглагольных голосов.
Я в зрелища вхожу неудержимо,
И жду, куда мой путь меня умчит.
А ты стоишь и внемлешь недвижимо,
И дух твой прям, и голос твой молчит.
Познал ты правду вечную кумиров:
В крушеньях мира только их узнал.
А я всегда лишь ропот буйных клиров
И страстный трепет сердцем понимал.
Так я живу, всечасно пораженный
Сияньем ярким, шорохом глухим.
Куда ж несусь, дрожащий, обнаженный,
Крутясь, как лист, над омутом мирским?
4-9 декабря 1898
Петербург
ВАРИАЦИИ НА «ПОМИНКИ» КОЛЬЦОВА
Давайте веселья,
Давайте печаль.
Давно уж не манит
Волшебница-даль.
И с мира, и с время
Покровы сняты.
Загадочной жизни
Прожиты мечты.
Шумна их беседа,
Разумно идет.
Роскошная младость
Здоровьем цветет.
Мы многое поняли, много прошли,
Товарищи юности странной моей!
Тропинкою топкой вразброд мы брели,
Где плыл одинокий Борей.
Глаза лишь открыли — узнали судьбу,
Печаль роковую в течении дней.
Казалось, мы долго лежали в гробу —
И сердце щемило больней.
Мы с детства искали смущенье глушить:
Играли, играли, о всем позабыв.
Но часто боялись мы к ночи спешить:
Был в сумерки плача наплыв.
Годами пытали мы думы веков.
Ответов искали мы в книгах седых.
Вспорхнуть порывались из мысли оков —
И не было крыльев живых.
И что ж нам осталось от ранних тревог?
Опять собрались мы в палате пустой.
И все превозмог чудной юности бог,
И в прахе — наш век прожитой.
Победная страсть над пустыней взошла.
Мы всё затаили в сердцах.
И знаем — страданьям не будет числа,
Но все мы — в плющевых венцах.
Так встретим мы утро под пение чаш,
Таинственной жизни нагую зарю.
И жизнь не страшна, если пыл этот — наш:
Угроза он Року — царю.
2 февраля 1899
ПРИПЕВ
А земля идет, и солнце светит,
То скупясь, то щедрясь на тепло.
Кто заветный ход вещей отметит,
Кто поймет, откуда все пришло?.
И в реках струи живые стынут,
И в реках же тает нежный лед.
Кто те люди, что перстом нас двинут —
И ускорен будет вечный ход?
Тут — зима, а там — вся нега лета.
Здесь иссякло все, там — сочный плод.
Как собрать в одно все части света?
Что свершить, чтоб не дробился год?
Не хочу я дольше ждать зимою,
Ждать с тоской, чтоб родилась весна,
Летом жить лишь с той мольбой немою,
Чтоб была и осень суждена.
Не хочу, томлюся и живу я,
И живу я все ж, надеюсь век,
И, вздыхая, жизни не порву я:
Плачь, а втайне тешься, человек!
31 января 1899
Петербург
НАРАСПЕВ
Я — служитель жизни. Жизнию-царицей,
Ясною царицей с меркнущим челом,
Будет мне всегда возвращено сторицей
Все, что я утратил в сказочном былом.
Жизни я служу, а существам не верен —
Верен только ей и собственным чертам.
Ход моих годов причудлив, но размерен:
Нет безудержу, запретов нет мечтам.
Смелыми луками вольно развиваясь,
Катится вперед широкая река:
Там, за поворотом, ждут меня, скрываясь,
Новые свиданья, новая тоска.
Берега цветут и празднуют гражданство.
Берега светлеют и дичают вновь.
Нежась на водах, дивлюсь на их убранство:
Мимо проплывают вереницы снов.
Разнеслися песни с края и до края…
Лес, как пар, — за далью заливных лугов.
И река-царица, Жизнь, не умирая,
Ввек не истощит, не смоет берегов.
23 февраля. Петербург
ПО ДНЯМ: II
Якову И.Эрлиху
Сияющие дни, родные встречи,
И днесь, и искони —
Постигну ль тайну ясной вашей речи,
Сияющие дни?
Когда по стенам алый отсвет взглянет,
Взыграет тусклый свет,
А в небесах волна златая встанет,
И явны дали лет —
Откуда мне cue? — я вопрошаю.
Я вижу жизни путь,
И всю его невидимость вкушаю,
Внемля, как дышит грудь.
И путник я, под солнцем, на распутье:
Вдали — туманный мир.
Мне радостно, и не дерзну дохнуть я:
Я духом смел и сир.
И веет в сердце дымка светлой дали —
Все те же светы дня,
Что всходят век в таинственной печали,
К блаженству нас маня.
Конец октября 1898
НОВЫЙ ДЕНЬ
В омраченном свете мая,
В страстных, чистых грозах неба
Вспыхнет вновь душа немая
И у жизни молит хлеба.
Тишиной весны благою
Вся обвеянная, стонет:
Над землей моей сухою
Ветер влаги да нагонит!
Я жила уныло-бледно
И досель гоню волненья,
Все же тишь твоя победна
И развеет муть сомненья,
Словно чудом, разольется
В грозах-битвах сладострастных,
И желаньям подается
Свежий жар небес вновь ясных.
Май 1899
ПРАЗДНИЧНАЯ КАНТАТА
Анне Николаевне Г.
Lust will aller Dinge Ewigkeit,
will tiefe, tiefe Ewigkeit.
NietzscheПредводитель:
Други, быстрей!
Девы и юноши, в пляске кружитесь!
Если порой вы и наземь ложитесь,
Киньтесь тем радостней в волны морей.
Мы — у священных дверей.
Дружно ломитесь, плотнее дружитесь,
И все смелей, все отчаянней мчитесь
Стаями вольных зверей.
Кто против нас? Это — недруг великий,
Недруг великий, как рой саранчи.
Что ж не разгонят его ваши клики,
Что ж не рассыплются злые смерчи?
Имя ему — ползучее Время.
Тучи песчинок на нас он несет,
Очи слепит нам… но, славное племя,
Вашего натиска он не снесет.
Хор:
Мы за вами, летучие искры,
Мы за вами, теченья ветров!
Сила ваша — лишь та, что вы быстры,
Что объяли вы дали миров.
И да будем, как ангелы света —
Всепобедных и рдяных огней…
Просвистевшая эта комета
Не догонит нас, молний-теней.
Любим мы старое, дайте и нового вечно.
Родине близки, к иным горизонтам летим.
Все мы захватим себе, все кинем беспечно,
Ибо в безгранном мы все возвратим.
Нет, мы не тонем: на водах колеблемся смело…
Любим мы солнце, великую ширь парусов.
А как нырнем, мы почуем, что зыбь нас одела,
Но свет нам сиял до подводных лесов.
Тихо мы грезим, грозно бушуем:
То мы забудемся всласть,
То вдруг порывы снова учуем —
Неба — раздолия власть.
Вмиг препоясались мы, встрепенулись:
Дальше бесцельно летим…
Так ни разу и не оглянулись:
Только свободы хотим.
И в смятеньи безмятежны,
И в отраде мы буйны,
Восторженно-безнадежны
И в венец облечены.
Ничего мы не теряем:
Сердцем, взором соблюдем.
Так простором мы играем —
Прейдем здесь, а там взойдем.
Предводитель:
Века своего мы не скончаем:
Уж и ныне мы — предвечный род.
Но всегда грядущего мы чаем,
Времени мы слышим оборот.
Нам желанны времена и лета:
Ведь над их узлами мы парим,
И размахом птичьего полета
Тягу мертвую смирим.
Святки 1898/99
Петербург
GENIUS
Не хочу небывалого, нового существования.
Я влюблен и в земные породы, и в зелень дерев.
Но мучительно-тягостно тело, его основания
И тяжелая кровь.
И за юною птицей, что плавает в шири
Тех великих воздушных морей,
Я давно унестися пытаюсь… я в мире
Все быстрей и быстрей!
На земле — там и соки дубрав, там и трав ароматы,
Там и шум плодоносно-кппящей весенней любви.
Этой жизненной страстью и в воздухе жилы объяты.
Но меня ты к себе не зови:
Я и сам налечу на тебя, вселюбивая дева,
О рабыня всей тяги веков!
Но тогда же услышишь в поднебесье взмахи напева,
Что свободен от нежных тисков.
10 июня 1899
Wiborg
СПОР
Kein Subjekt ohne Objekt.
Schopenhauer-KantianiДолго ль эту призрачную плоть
Из пустынь воздушных выдвигать?
Долго ль ею душу облагать,
Воздвигать ее, чтоб вновь бороть?
Без тебя безжизненно-волен,
Без тебя торжественно-уныл,
Я влекуся в плен твоих пелен,
И тобой я — уж не то, что был.
Но как образу в тебе я рад,
Как я к звуку дальнему стремлюсь!
В страхе па тебя не надивлюсь,
Льну я к толще всех твоих преград.
Всюду за собой тебя влача,
Я тобой, как путами, обвит.
Устремлюсь ли в небо сгоряча,
Снова шаг твой мой порыв язвит.
Не престань меня в пяту колоть,
И затягивать, и вдаль гонять…
Так из века в век нас не разнять,
О творец мой н борец мой, плоть!
1899
К ИНЫМ СОБРАТЬЯМ
Замолкли дикие порывы.
Конец и детским нашим спорам.
Теперь мы тихо-горделивы,
И блеска нет безмолвным взорам.
Природу истины мы знаем —
И убежденья, упованья
Мы редко даже вспоминаем,
Как пошлое негодованье.
Игрой нас мысль очаровала,
Мысль, наша легкая гордыня.
Она все билась, восставала
И на себя встает доныне.
Себя поглотит и возникнет
Опять из собственной утробы.
И кто к ее игре привыкнет,
В том исчезают жизни злобы.
Он холоден и чужд душою
Порывам, юношеским спорам.
Но жизнь красою не чужою
Открыта скрытным, ясным взорам.
1899
СЛОВО К ИСТИНЕ
Вы требуете явного сказанья,
Чтоб обличил я дух свой роковой.
И я сложу, как крайнее признанье,
Нагое слово к Истине нагой.
И.K.Солгали все великие ответы.
Вернее, не солгали — правы все.
Но не хочу их — издавна воспеты
Они. Меня влечет к иной красе.
Я не хочу их: грубы и убоги
Их светлые иль темные цвета.
Наскучили все демоны и боги:
Их жизнь закостенела и проста.
Пойми, что и тебя я отвергаю,
О Истина, о истукан людей,
Когда тобой я с бытия слагаю
Хоть часть из всех явлений, всех страстей.
Пойми, что обольщаешь самозванно
Ты слуг твоих, когда один хоть свет,
Который нам сияет так желанно, —
Hе твой единый истинный ответ.
Знай, что люблю я и обман твой нежный,
Что гонит с небосклона злую тень
Из-за бессильных, коим мир безбрежный
Тогда лишь мил, когда их греет день.
Но мне не нужно нежного обмана:
Пускай он даже прав, а не обман.
Но взор мой — брат и солнца, и тумана:
Он роскошью всемирной обаян.
Так — только если Красота откроет
Мне славу всех явлений и страстей,
Все истины зараз и врозь построит,
Тогда лишь буду в Истине я всей.
29 апреля 1899
Примечания
1
И все ты, и ничто, и виночерпий, и вино,
и феникс, и гора, и мышь. Во веки веков
ты сам в себя впадаешь, во веки веков
сам из себя вылетаешь. — Ты всех высот
углубленность, — ты всех глубин при-
зрачность; всех пьяных ты опьянение…
Ницше. «Изречения трезвенника».
(обратно)2
Тайная мощь вещей
Шелли
(обратно)3
… приходится молиться, как бы человеку
не потерять
разума средь черных и нагих гор.
Джон Китс
(обратно)4
Небесные
(обратно)5
Бездна, пропасть, обрыв
(обратно)6
Предверие Ада, местонахождение душ по Данте
(обратно)7
Головной убор, жрецов, восточных царей в древнем мире.
(обратно)8
Красивейший водопад, впадающий в Бриеценское озеро.
(обратно)9
Персонаж «Старшей Эдды»
(обратно)10
В финских народных поверьях заговорное слово побеждает чары стихий тем, что раскрывает их природу, происхождение. Таковы все заговоры «Калевалы».
(обратно)
Комментарии к книге «Мечты и думы», Иван Коневской
Всего 0 комментариев