«Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского»

Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского (fb2) - Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского (пер. Исраэль Шамир) 1030K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гомер

ПРЕДИСЛОВИЕ "Одиссея" после "Улисса" (Homer apres Joyce) Исраэль Шамир

Переводы, в отличие от оригиналов, устаревают. Ведь они не классика, а прочтение классики. Каждому поколению — свои прически, своя длина юбок и свои переводы. Но, хотя давно ушли в прошлое букли и кринолины, на "Одиссее" время в России забуксовало. Со времен Василия Андреевича Жуковского, старшего современника Пушкина, этот эпос по большому счету не переводили заново — за несколькими исключениями, не повлиявшими на представление о поэме. Сказалась некая тоталитарность духа — одно солнце на небе, один князь в Киеве, один перевод "Одиссеи", и тот — Жуковского. А "Одиссея", как никакая другая поэма, требует нового прочтения, и в особенности после того, как в 1921 году вышел в свет ее гениальный перифраз.

Хорхе Луису Борхесу принадлежит максима: с появлением "Улисса" время обратилось вспять, и Джойс стал предшественником Гомера. Иными словами, Гомер после Джойса уже не похож на Гомера наших дедов. Представим себе, что "Одиссея" была написана в тридцатых годах ХХ века одним из поклонников замечательного ирландца. Эта парадоксальная идея понятна нашим современникам, выросшим на фоне идей ready made art в духе Энди Уорхола и Роя Лихтенштейна, позволивших взять любой объект, перенести его в новый контекст и сделать новым произведением искусства. Новый перевод призван дать современному читателю современное, пост-джойсовское прочтение.

В Англии эта задача была решена, потому что в области Гомера они впереди планеты всей. Составитель монументальной антологии "Гомер по-английски" Джордж Стинер (George Steiner, ed. Homer in English, Penguin 1996) пишет: "Гомера больше всего перелагали на английский". Эта сентенция, как "А роза упала на лапу Азора", верна при любом прочтении. Гомера переводили на английский больше и чаще, чем на другие европейские языки. Гомера переводили на английский больше и чаще, чем любого другого автора. Фундаментальность Гомера для англичан видна и в том, что его, наряду с Шекспиром и Библией короля Джеймса, требовалось знать, чтобы занять пост на колониальной службе. Гомера пересказывали и переводили на английский Чосер, Шекспир, Драйден, Поуп, Китс, Шелли, Теннисон, Гладстон, Уильям Моррис, Браунинг, Эзра Паунд, Оден, Роберт Грейвз, Лог, Лоренс Даррелл, Уолкот и сотни других поэтов, переводчиков, министров, чиновников, аристократов и учителей.

Поэтому у меня появилась идея перевести для русского читателя "Одиссею" Гомера, опираясь на английские пост-Улиссовские переводы, и в первую очередь на "Одиссею" Лоуренса-Аравийского. Его текст во многом основан на переводе Джорджа Герберта Палмера (1890 год), а тот, в свою очередь, опирался на поэтику Уитмена и Блейка и речитатив Вагнера.

Лоуренс считал, что он лучше других понимал Гомера и Одиссея: "Я раскапывал город эпохи Одиссея, держал в руках оружие, доспехи, утварь тех времен, изучал их дома и наносил на карту их города. Я охотился на вепря, следил за львами на воле, плавал по Эгейскому морю, ходил под парусом, гнул луки, жил среди пастушеских племен, ткал ткань, строил лодки и убил многих мужей (из письма к Брюсу Роджерсу от 31. 1. 31). Стинер называл его перевод "гибридом библейского, жаргонного, армейского и архаизирующего элементов". Лоуренс ценил в "Одиссее" жестокость и брутальность. Он преклонялся силе, как Ницше, и считал убийство — родом занятий. Его текст отличается прямотой и жестокостью.

Но перевода Лоуренса было мало для идеального пост-джойсовского прочтения эпопеи. Поэтому я обратился за помощью к вышедшему в свет в 1946 году знаменитому переводу его сверстника и однокашника по Оксфорду, E.V. Rieu. (Лоуренс родился в 1888, Риу — в 1887. Оба учились в Оксфорде — Лоуренс в Джизус Колледже и Олл Соулс Колледже, Риу — в СенПоле и Баллиоле). Риу писал более современным языком, чем Лоуренс. Он активно искал эквиваленты древним формам, стараясь минимизировать стандартные эпитеты, столь утомительные у Гомера, Таким образом получился композитный текст переводов той поры.

Но, спросит разумный читатель, чем это отличается от техники прежних переводов! Ведь и Гнедич, и Жуковский переводили с подстрочников и с переводов на иностранные языки (Жуковский — с немецкого, Гнедич — с русского подстрочника). А вот чем.

Buck stops here, как говорят американцы — предлагаемый перевод призван воссоздать не гомеровскую поэму, но ее прочтение в пост-Джойсовской Англии. Даже в тех случаях, когда существует другая русская традиция, или появилось новое и лучшее толкование Гомера, я следовал английскому источнику. Для того, чтобы высветлить это намерение, я сознательно сохранил англицизмы. Пушкин в рецензии на перевод Гнедича писал о "Русской Илиаде", имея в виду именно изобилие русизмов, затрудняющих возможный перевод текста Гнедича на западноевропейские языки, В данном случае идет речь об "Английской Одиссее". Этот перевод рассчитан на молодых людей и девушек, выросших в современной России на книжках Толкиена и fantasy.

Несколько слов о Лоуренсе. Как и Джойс, он был родом из Ирландии. В Оксфорде изучал классику и арабистику. Тема диссертации — "Замки крестоносцев в Сирии и Палестине". При подготовке диссертации он обошел пешком Палестину, Сирию, Заиорданье, без помощников, без денег, в одиночку, Он, по его словам, "жил среди арабов, как араб". Его книга не устарела и по сей день. С ней в руках автор этих строк лазил по руинам Керака и Монфора. На службе Ее величества (эвфемизм разведки) он отправился в Хиджаз и стал одним из лидеров "Арабского восстания" против Оттоманской империи в годы Первой мировой войны". Войну он описал в несколько ницшеанском романе "Семь столпов мудрости", написанном пьянящей чеканной прозой:

«Годами мы жили, как попало, в голой пустыне под безразличными небесами. Днем нас опьяняло горячее солнце, бьющий ветер кружил наши головы. Ночью нас пятнила роса, и бессчетные беззвучия звезд укоряли нас нашей малостью. Мы были самодовлеющей армией без парадов и украшений, армией, избравшей свободу — эту вторую страсть людскую, столь ненасытную, что она поглощала все наши силы. Мы продались ей в рабство, заковали себя в кандалы во имя свободы, покорились служить ее святости всем добрым и злым в нас, Душа раба людского ужасна — он утратил мир, а мы отдали не только тело, как раб, но и душу всепокоряющей жажде победы. Своей волей мы лишились чувств, морали и ответственности и остались, как засохшие листья на ветру. Наши руки были в крови, кровь была нам дозволена. Раны и смерть казались эфемерными, так коротка и тяжела была наша жизнь. Когда жизнь так горька, наказание должно быть безжалостно горьким».

Кроме этой книги, Лоуренс написал "Чеканку" — о солдатской службе — и перевел "Одиссею". Большим ударом для него стал раздел Ближнего Востока между англичанами и французами, в чем он видел нарушение всех обещаний, данных арабам во время войны. Другой ушел бы в монастырь, Лоуренс ушел в армию простым солдатом. Он погиб, как и жил, как солдат и поэт, со скоростью сто миль в час врубившись на своем мотоцикле в грузовик.

Риу тоже понюхал пороха и колониальной службы — сначала в Индии, потом на полях Первой мировой войны. Он перевел немало классиков, в частности, "Илиаду", "Одиссею", Вергилия и Евангелие. Но именно перевод "Одиссеи" стал его высшим достижением. Враги говорили, что он перевел Гомера на язык Агаты Кристи. Повлиял на него и перевод д-ра Рауза, а на Рауза в свою очередь повлиял Эзра Паунд. Перевод Риу в издании "Пингвин" стал единственным бестселлером этой серии классики. В 1980 году этот перевод был переработан и осовременен заново (его сыном), но я использовал более старый перевод, лишь в сомнительных местах предпочитая редакцию Риу-сына.

Общая черта данных переводов — отказ от стихотворной формы, от гекзаметра, от постоянных эпитетов и эпических формул. Спор о стихотворной или прозаической форме захлестнул в последнее время и Израиль, где недавно вышел прозаический перевод "Одиссеи", и где был выполнен настоящий перевод. Английская переводческая традиция ХХ века предпочитает точность — сохранению поэтического размера и тем более "поэтичности".

Это хорошо видно и в переводах с японского. Любопытно сравнить переводы Веры Марковой с переводами английских переводчиков. По-русски все японские поэты звучат, как Анна Ахматова. По английски они куда жестче, менее "поэтичны".

Например, стихи Башё "комо о ките таребито имасу хана но хару" в переводе с английского перевода "кто он, под рогожей, весною в цветах?" и в русском переводе Марковой: "Праздник цветущей весны. Нищий, прикрытый рогожей. . Кто он? Быть может, мудрец?"

Кроме этого, англичане переводят прозой и Мольера с Расином, и эпические произведения, и классику.

Непонятные выражения — переведенные буквально греческие идиомы — практически, но не полностью устранены в настоящем переводе. Таковы "крылатые слова" (взвешенная, продуманная речь, "слово каждое по весу как червонец золотой") и т. д.

Постоянные эпитеты — эпические формулы "хитроумный Одиссей", "быстрые корабли" не всюду сохранены. Переводчики считали их обусловленными спецификой устного чтения или традицией, не нужными для современной письменной формы. И все же это перевод, а не пересказ.

Русская культура тесно связана с греческой — пуповиной Византии. Но пуповина пропускает далеко не все, Византийский фильтр лучше пропускал религиозный аспект культуры, связанный с "койне", Евангелиями и патристикой, нежели гомеровский или даже классический. Запад принял древнюю Грецию через древний Рим. Переводя английские переводы с греческого на русский, я ощущаю себя, как латрунский монах, возвративший в Святую землю лозу, увезенную семь веков назад крестоносцами в Бургундию.

Часть первая Похождения Телемаха

Посвящение[1]

О божественная поэзия, Богиня и дочь Зевса, Поведай мне о находчивом человеке. Он разорил цитадель священной Трои И был обречен на скитания по дальним морям. Он видел города разных народов, Узнал их обычаи, добрые и злые. Но сердцем он стремился спасти свою жизнь И привести в родной порт верных товарищей. За них он боролся впустую, Безумие сгубило их. Они пожрали быков бога-Солнца И Бог стер день их возвращения. Сложи этот сказ, Божественная Муза, Начни свой рассказ, Где пожелаешь.

Песнь I Афина посещает Телемаха

Все воины, спасшиеся от гибели на море или в битве, уже возвратились домой с войны. Только Одиссей задержался — его заточила в своем сводчатом гроте леди Калипсо, нимфа и подлинная богиня. Она чаяла обрести в нем мужа, но он стремился домой к жене. Хотя настала ему предназначенная свыше пора вернуться на Итаку, он еще не миновал полосу бед, не оказался среди близких и любимых. Все боги сочувствовали ему[2]. Лишь один Посейдон преследовал героического Одиссея с неуемной злобой, вплоть до берегов Итаки. Но вот[3] Посейдон отправился в гости к далеким Эфиопам, последней расе людей, рассеянной на рубежах Вселенной: когда одни эфиопы зрят закат солнца, другие видят восход. Посейдон отправился к ним, чтобы насладиться всесожжением сотен жертв, быков и баранов, и повеселиться на празднике в его честь. А боги собрались в чертогах олимпийского Зевса. Отец людей и богов заговорил с ними о великом Эгисте, сраженном славным Орестом[4] сыном Агамемнона:

— Меня бесит, что люди, эти мимолетные существа, клянут богов, и винят нас в своих бедах, вызванных их собственными преступлениями. Эгист преступил меру вещей, когда уложил в постель законную жену Атрида и убил ее возвратившегося с войны мужа. Он знал, что это окончится катастрофой. Мы заклинали его (устами нашего верного Гермеса, зоркого Аргусобойцы[5]) не убивать мужа и не льститься на тело жены. «За смерть Атреева сына взыщет Орест, когда он вырастет и затоскует по родному дому». Так ему и сказал Гермес, но дружеское предупреждение его не убедило. Эгист поплатился за совершенное преступление.

Яркоглазая богиня Афина немедленно отпарировала:

— Наш отец, Верховный Владыка, наследник Крона, Эгист получил по заслугам. Самая дорога в ад ему и тем, кто так поступает. Но я горюю по Одиссею, умному, но злосчастному Одиссею, томящемуся в изгнании на островке — пылинке на чреве моря. Этот окруженный волнами лесистый остров — владение богини, дочери злобного Атласа, ведающего пучины моря и несущего на плечах столпы, разделяющие небо и землю. Она заманила беднягу, и настойчивыми уговорами и лживой лестью убеждает его забыть Итаку. Но Одиссей истосковался по дыму родного очага, и молит лишь о смерти. А Владыку Олимпа это не беспокоит. Неужели тебе не пришлись по вкусу всесожжения, вознесенные им у аргивских кораблей на равнинах Трои? Почему ты гневаешься на Сына Гнева, Зевес?

— Дитя, — возразил Собиратель туч, — ты поспешна в своих суждениях. Как мог я позабыть великолепного Одиссея! Он не только умнее всех смертных, но и щедрее всех одаряет Бессмертных жителей просторных небес. Но Посейдон, Потрясатель Земли, неукротим в своей злобе из-за того, что Одиссей ослепил богоравного циклопа Полифема. Полифем — вождь племени циклопов, и родной сын Посейдона и нимфы Тосы, дочери Хранителя соленого моря Форки. Она зачала его с богом в выдолбленном морем гроте. Поэтому Посейдон, хоть и не смеет убить Одиссея, неизменно срывает все его попытки вернуться на родину. Но давайте придумаем план, как возвратить домой Одиссея. Посейдону придется проглотить эту пилюлю — он не сможет один противостоять всем Бессмертным.

Ясноокая богиня Афина отвечала ему:

— Отец и повелитель Кронид, если мы хотим, чтобы благоразумный Одиссей возвратился домой, пошлем нашего вестника Гермеса — Аргусобойцу прямиком на остров Огигия, где живет прекраснокудрая нимфа. Пусть он передаст ей наше решение: ее многострадальный гость[6] может немедленно пуститься в обратное плаванье. А я полечу на Итаку, воодушевлю его сына Телемаха, пусть соберется с духом, созовет длинноволосых ахейцев на совет и уймет кавалеров своей матери Пенелопы, а то они перебьют и съедят всех жирных овец и винторогих быков Одиссея. А потом я пошлю его в Спарту и в песчаный Пилос, искать любимого отца. Не отыщет следов отца — хоть сыщет себе славу у мужей.

Афина обула нетускнеющие золотые сандалии, подобно ветру несущие свою хозяйку над морем или бескрайней землей, и взяла тяжелое копье с острым бронзовым наконечником. Когда богиня гневается, это огромное копье становится страшным оружием: Дочь великого Отца, она разбивает ударами копья строй отважных воинов. Она молнией слетела с вершин Олимпа и приземлилась на Итаке перед дворцом Одиссея, у порога внешних ворот. С копьем в руке она выглядела, как путник, ищущий приюта: Богиня приняла облик тафийского вождя Ментеса.

В проеме ворот она увидала наглых кавалеров[7]. Они сидели на шкурах зарезанных и съеденных ими быков и играли в шашки, а вокруг суетились шустрые пажи и оруженосцы. Одни разбавляли вино водой в широких кратерах, другие вытирали столы мягкими губками, а иные щедрой рукой делили мясо. Никто не обратил внимания на богиню, кроме богоравного юного Телемаха. Он сидел, тоскуя, среди кавалеров, и фантазировал. Ему виделось, как вдруг, откуда ни возьмись, появляется его благородный отец, гонит в шею удалых кавалеров, возвращает себе королевское звание и вновь правит Итакой. Погруженный в мечтанья, он внезапно заметил Афину, и вышел к ней, уязвленный тем, что гость стоит у ворот, и никто его не принимает. Он пожал руку гостю, принял его тяжелое копье и сердечно приветствовал:

— Добро пожаловать, дорогой гость! Пообедай с нами, а потом расскажешь, что привело тебя сюда.

Он провел гостя в просторный зал дворца и прислонил его копье к полированной деревянной стойке у опорной колонны, где стояли копья отважного Одиссея, Он постелил гладкие узорчатые ткани на резное кресло, усадил богиню и подставил ей под ноги низкий табурет. Себе он подвинул расписное мягкое кресло, отгородившись от взора кавалеров. Он опасался, что гостя возмутит буйная компания, и шум и гам помешает обеду. Кроме того, он хотел наедине порасспросить гостя о своем сгинувшем отце.

Горничная принесла воды в золотом кувшинчике и подставила серебряный таз, чтобы они смогли омыть руки. Она подвинула к ним полированный столик, а верная домоправительница подала хлеб и закуски, щедро являя гостеприимство. Жаривший мясо слуга положил на блюда разнообразные куски мяса и поставил перед ними золотые чаши, а виночерпий, постоянно обходивший зал, налил вина.

Самодовольные кавалеры развязно ввалились в зал и плюхнулись на стулья и сидения. Оруженосцы омыли им руки, служанки положили хлеб в корзинки, а пажи налили полные чаши вина. Кавалеры навалились на добрую снедь, а утолив голод и жажду, обратились к другим радостям, — к музыке и танцам, без которых пир не пир. Герольд принес великолепную лиру и подал ее Фемию, которого они вынудили стать их бардом. Тот взялся за струны и заиграл первые аккорды чудесной песни. Воспользовавшись этим, Телемах склонился к ясноглазой Афине и прошептал:

— Почтенный странник, не обижайся на мои искренние слова. Этой своре легко думать лишь о музыке и песнях. Они пируют на дармовщину, за счет человека, чьи кости омывает дождь в поле или волны в соленой пучине моря. Стоит ему появиться на Итаке, они отдадут все золото и наряды на пару быстрых ног. Но он сгинул безвозвратно, и нас больше не утешают пустые обещания: солнце его возвращения закатилось навеки.

«Скажи мне без утайки, кто ты и откуда, какого рода и города? И раз уж ты не мог придти пешком, какое судно принесло тебя на наш остров? Почему мореходы высадили тебя на Итаке, и как они назвались? Впервые ли ты оказался у нас, или тебя принимал в гостях еще мой отец? Он славился своим гостеприимством не менее, чем дальними странствиями».

— Я все тебе расскажу, — отвечала ясноглазая богиня, — Меня зовут Ментес. Мой отец — славный воин принц Анхиал, а я — вождь тафийских мореходов. Я пришел на Итаку на своем корабле и со своим экипажем по темно-винному морю, а курс мы держим на Темесу, где я надеюсь обменять мое карго — блестящее железо — на заморскую медь. Мой корабль стоит на якоре вдали от города, в бухте Ретре, у подножия лесистой горы Нейон.

«Наши семьи издавна дружат и посещают друг друга, что подтвердит тебе и старый лорд Лаэрт, если ты его спросишь. Правда, я слыхал, что он больше не бывает в городе, а живет уединенно и тоскливо на своей ферме в горах, со старой служанкой, и та ставит перед ним еду и питье, когда он устает ходить по террасам и ухаживать за виноградником.

«На этот раз я прибыл на Итаку потому, что слыхал, что он вернулся домой. Я имею в виду твоего отца. Не думай, что великолепный Одиссей сгинул с лица земли. Хотя боги и задерживают его, он жив. Я полагаю, что он попался в руки дикарям на окруженном прибоем дальнем острове, и они удерживают его. Хоть я не вещун и не прорицатель по профессии, но я предреку тебе грядущее, как подсказали мне бессмертные боги. Одиссей скоро вернется на любимую родину. Даже если враги заковали его в железные кандалы, он сумеет спастись и вернуться домой. Положись на Одиссея — он сумеет выпутаться.

«Скажи мне, и впрямь ли ты сын Одиссея? Ты так вырос! У тебя его лицо и глаза, как мне помнится. Ведь мы часто видались, пока он не ушел под Трою на черных кораблях со всем цветом аргивского рыцарства, а с тех пор я его не встречал».

— Мой друг, — сказал осторожный Телемах, — отвечу тебе искренне. Моя мать говорит, что я сын Одиссея, я сам не знаю. Никто не знает точно своего отца. Лучше был бы я сыном простого человека, мирно состарившегося у себя дома. Раз уж ты меня спросил, отвечу, что я сын самого несчастного человека на свете.

— И все же, — сказала ясноглазая богиня, — видя тебя и зная твою мать Пенелопу, я не думаю, что твой дом обречен на бесславное существование. Но объясни мне, что это за пирушка? Что это за люди и кто они тебе? Свадьба ли это или банкет, но складчиной тут не пахнет. Они бесцеремонно налетают на твое добро, чем возмущают любого порядочного человека.

— Странник, — сказал здравомыслящий Телемах, — раз уж ты спрашиваешь, отвечу. Это был почтенный и зажиточный дом, пока Одиссей жил среди нас. Но по злой воле богов Одиссей исчез, не оставив следа. Такова его беспримерная судьба. Если бы он погиб в боях за Трою, среди своих воинов, или умер бы на их руках от ран, я бы не так горевал. Весь ахейский народ насыпал бы ему курган, он бы оставил сыну в наследство память и имя. Но он беззвучно исчез, как будто его похитили духи бури, злобные Гарпии, и умчали с собой в пустоту. Мне остались только печаль да слезы. И не только о нем я печалюсь, есть у меня и иные заботы. Все владыки и вожди с Дулихия, Зама, лесистого Закинфа и скалистой Итаки сватаются к моей матери и транжирят мое добро. А она, хоть и не собирается выйти замуж, не может решиться и отклонить их предложения, или избрать одного из своих кавалеров. Тем временем они сидят у нас, едят все подчистую, безобразничают, да и меня раньше или позже порешат.

Афина выслушала его и сказала возмущенно:

— Какой позор! Пора твоему пропавшему отцу вернуться и совладать с бесчинствующей сворой, Появился бы он сейчас у ворот дворца таким, как я его помню, в шлеме, со щитом и двумя копьями! Он пришел к нам по пути из Эфиры, где он посетил Ила, сына Мермера, в поисках смертоносного яда для бронзовых наконечников своих стрел. Богобоязненный Ил отказался снабдить его ядом, но мой отец горячо его любил и дал все, что он хотел. Если бы Одиссей былых времен предстал сейчас перед кавалерами, горьким было бы их сватовство, а смерть быстра. Но такие вещи лежат на коленах богов, они решат, суждено ли ему вернуться и отомстить.

«Поэтому я советую тебе призадуматься, как ты сам можешь изгнать кавалеров из дворца. Выслушай мой план. Завтра созови ахейских лордов на совет и, призывая богов в свидетели, потребуй, чтобы кавалеры разошлись по домам. Если твоя мать решится выйти замуж, пусть сперва переедет во дворец своего отца. Он человек могущественный, и сумеет обеспечить ее приличным приданым и сыграть пышную свадьбу, как и подобает любимой дочери.

«А тебе я советую выбрать лучшее двадцативесельное судно, взять гребцов и отправиться в путешествие, чтобы узнать, куда запропастился твой отец, Может, люди тебе расскажут, или Зевес заронит ответ в твой ум, и тебе станет ясна истина. Отправляйся в Пилос и посоветуйся со священным Нестором, а оттуда держи курс в Спарту к рыжему королю Менелаю. Он последним из ахейцев вернулся с войны. Если узнаешь, что твой отец жив и скоро возвратится домой, стисни зубы и еще год потерпи лишения и беспорядок в дому, А узнаешь, что он погиб навеки, — вернись на родину, насыпь ему курган по всем правилам и выдай мать замуж.

«А тем временем думай, как перебить кавалеров в твоем дому, в честном ли бою или уловкой. Ребячество тебе уже не к лицу, пора забыть детские фантазии. Ты муж ростом и статью. Ты слыхал, как повсеместно прославился принц Орест, отмстивший изменнику Эгисту за подлое убийство его благородного отца? Будь как Орест, и грядущие поколения воспоют тебя.

«А сейчас мне пора возвращаться — матросы устали ждать. Я оставляю дело в твоих руках. Подумай над моим советом».

— Сэр, — сказал разумный Телемах, — ты говорил со мной с сердечной добротой, как отец с сыном. Я это никогда не забуду. Я понимаю, что тебе не терпится отплыть, но задержись хоть немного, искупайся в бане и освежись. А потом пойдешь на корабль в счастливом расположении духа, захватив на память обо мне прекрасный и драгоценный подарок, из тех, что дарят только по великой дружбе.

— Нет, — отказалась ясноглазая богиня Афина, — не пытайся меня удержать. Я спешу. А знак дружбы, который ты мне предлагаешь, пусть подождет моего обратного плаванья, и я возьму его прямо домой. Выбери самый дорогой дар — я отдарю тебя достойнейшим.

С этими словами она исчезла, как будто птица вспорхнула, оставив Телемаха полным решительности и присутствия духа. И образ отца стал перед ним еще живее прежнего. Заметив в себе эти перемены, Телемах был потрясен. Он понял, что его посетило божество. И сам подобный богам, он вернулся в общество кавалеров.

Они молча внимали песни замечательного менестреля, а тот пел о возвращении ахейцев из-под Трои и о несчастьях, выпавших на их долю по воле Афины Паллады. В своей горнице наверху Пенелопа, милостивая дочь Икария, прислушалась к словам баллады и спустилась вниз в зал по крутой лестнице в сопровождении двух фрейлин. Она приблизилась к обществу кавалеров, прикрыла лицо складкой платка и стала у несущей колонны меж двух фрейлин. Разрыдавшись, она прервала вдохновенного барда.

— Фемий, — сказала она, — с твоим знанием баллад о подвигах богов и героев ты мог бы выбрать и другую, чтобы очаровать слушателей. Спой что-нибудь подходящее для веселого пира. А эту песнь больше не пой. Она слишком грустна, у меня от нее сердце щемит. Ведь я понесла самый тяжкий урон в этой катастрофе. Я каждый день оплакиваю лучшего из мужей, чье имя гремело от Эллады до Аргоса.

Но Телемах не собирался потакать Пенелопе.

— Мать, — сказал он, — не мешай нашему верному барду развлекать нас, как его душеньке угодно. Не поэты виновны в происшедшей трагедии, но сам Зевес, который поступает с нами по своему усмотрению. Не будем винить Фемия, коль он поет страшную судьбу данайцев — слушатели всегда требуют новых песен. Мужайся и крепись, ибо не только Одиссей не вернулся с войны. Многие мужья встретили свой рок под Троей. Иди же в свою горницу и займись своими делами, ткацким станком и веретеном, и прикажи служанкам продолжать работу. Принимать решения — дело мужчины, а в этом доме мужчина и хозяин — я.

Пенелопа была изумлена, но вняла здравым речам сына и удалилась к себе. Она поднялась в будуар в сопровождении фрейлин и зарыдала по Одиссею, любимому супругу, пока ясноглазая Афина не сомкнула ей очи сладким сном.

Тем временем в сумрачном зале кавалеры разгулялись, и каждый громогласно клялся, что именно ему выпадет лечь в постель с королевой. Но мудрый Телемах призвал их к порядку.

— Соискатели руки моей матери, — сказал он, — прекратите необузданную наглость. Ужинайте и развлекайтесь, но тихо, чтобы не мешать дивному голосу барда. А завтра, я предлагаю, пойдем в собрание. Там я официально попрошу вас покинуть наш дом. У вас есть свои залы, можете там пировать за собственный счет и принимать друг друга по очереди. А если вам милее транжирить мое достояние — пируйте без удержу, но Зевес приблизит день возмездия, когда я без удержу перебью вас в своем доме.

Они изумились дерзкому тону Телемаха, но прикусили язык. Наконец Антиной, сын Эвпейта ответил:

— Что же, Телемах, видать, боги научили тебя вольной речи и надменным словам. Хоть ты и сын своего отца и наследник итакского престола, упаси тебя бог стать королем окруженной волнами Итаки.

— Антиной, — сказал здравомыслящий Телемах, — я вынужден тебя разочаровать. Я охотно приму скипетр из рук Зевса. Думаешь, что горше нет судьбы? Я, напротив, считаю, что королем быть не худо, это прибавляет достатка и славы. Но раз могучий Одиссей погиб, власть на острове наверняка перейдет к одному из старых или молодых лордов, которыми кишит окруженная морем Итака. Я хочу быть хозяином своего дома и рабов, приведенных в полон победоносным Одиссеем из походов.

На этот раз ему отвечал Эвримах, сын Полиба:

— Телемах, в руках богов решение, кому править на Итаке. А ты правь своим домом и владей своим добром. Никто не захватит насильно твое имение, пока жив народ Итаки. Но поведай нам, дорогой Телемах, кто приходил к тебе в гости? Откуда он? Из какой страны и народа? Где его родина? Принес ли он вести о возвращении твоего отца, или приехал по своим делам? Он так неожиданно исчез, что мы не успели познакомиться, А жаль — он выглядел, как знатный лорд.

Осторожный Телемах успокоил его опасения:

— Эвримах, давно миновали надежды на возвращение моего отца. Я больше не верю вестям о его приближении, кто бы их ни принес, и в прорицателях мне нужды нет, хотя мать любит с ними советоваться. А мой гость — старый друг моего отца, родом из Тафоса. Он назвался Ментесом, сыном мудрого Анхиала и правителем тафийских мореплавателей.

Так ответил Телемах, но на деле он узнал бессмертную богиню.

До заката они предавались наслаждениям танцев и удовольствиям песней. Ночь застала их в разгаре веселья, но в конце концов они разошлись по своим домам и постелям. Погруженный в думы, Телемах удалился в свою спальню, просторную комнату с прекрасным двориком и видом на все стороны. Его проводила Эвриклея, освещая факелом путь. Верная и надежная Эвриклея была дочерью Опса, сына Певсенора. Король Лаэрт купил ее юной девушкой, и отдал за нее двадцать волов. Он почитал ее, как законную супругу, но, опасаясь гнева жены, не спал с ней. Эвриклея любила Телемаха больше, чем все женщины во дворце, потому что она вскормила его с младенчества. А сейчас она освещала путь Телемаху в его просторную спальню.

Телемах распахнул двери спальни и сел на лежанку. Он стянул с себя длинную обтягивающую тунику, а умелые руки Эвриклеи приняли ее, сложили и разгладили, а затем повесили на крючок у деревянной инкрустированной кровати. Эвриклея вышла, прикрыв дверь с серебряной ручкой и опустив ремнем засов. Телемах лежал всю ночь напролет под шерстяным одеялом и обдумывал планы поездки, предписанной Афиной Палладой.

Песнь II Народное собрание

Как только свежая розовоперстая Заря осветила Восток, любимый сын Одиссея оделся и встал. Он накинул перевязь с острым мечом на плечо и затянул прочные сандалии на быстрых ногах. Величественный, как бог, он вышел из опочивальни и немедленно велел зычным глашатаям созывать длинноволосых ахейцев в собрание. Герольды звонкими голосами созвали народ, и ахейцы немедленно последовали зову. Телемах выждал, пока все собрались, и, крепко сжимая бронзовое копье в руке, проложил себе дорогу сквозь толпу. За ним по пятам бежали два гончих пса. Афина одарила его таким очарованием, что все глядели на него с восхищением. Старцы подвинулись, когда он занял место своего отца.

Первым заговорил старый лорд Египтий, умудренный опытом и согбенный возрастом. Его любимый сын, мастер-копейщик Антифонт, отплыл с Одиссеем в обильную конями землю Трои. На самом деле Антифонт погиб — дикий Циклоп убил и съел его в сводчатом гроте третьим и последним из людей Одиссея. Три сына оставалось у Египтия: один из них, Эврином, сватался к Пенелопе, а два других помогали отцу в хозяйстве. Но он не мог позабыть Антифонта ни на минуту и оставался неутешен. В слезах по своему сгинувшему сыну Египтий встал и обратился к народу:

— Внемлите мне, сограждане. С тех пор, как отважный Одиссей ушел на войну, нас ни разу не собирали на совет. Кто же созвал нас, юноша или зрелый муж? Что за неотложность вынудила его? Может быть, он узнал, что приближается войско, и решил поделиться с нами вестями? Или у него другое дело, касающееся всеобщего благополучия? В любом случае он молодец, дай ему Зевес счастья и исполнения пожеланий!

Сын Одиссея обрадовался благоприятным словам. Желание излить душу подняло его с места и поставило посреди собрания. Герольд Певсенор, знаток церемонии, предоставил Телемаху слово, вложив в его руки ораторский жезл[8], и Телемах заговорил, обращаясь поначалу к старому Египтию:

— Досточтимый лорд, не долго придется искать того, кто собрал народ, Это я, у меня великое бедствие. Я ничего не слыхал о приближении войска, не собираюсь я обсуждать и общинные дела. Мою личную беду я выношу на совет. Двуглавое лихо поразило меня и мой дом. Я утратил благородного отца, он был королем для всех нас, но мне еще и любящим отцом, Это одна беда, а другая еще горше, ибо она угрожает разорить мой дом и лишить меня источников к существованию.

«Мою мать осаждают незваные соискатели ее руки, сыны ваших вождей. Им следовало бы придти к ее отцу, благородному Икарию, и попросить его отдать дочь тому, кому он сочтет нужным, достойнейшему среди них. Но от такой честной игры они увиливают, и вместо этого проводят все время в нашем дому, режут наших бычков, наших овец, наших откормленных коз. Они пируют и пьют наше пенистое вино, как воду, не задумываясь, за чей счет они пируют. Нет среди нас человека подобного Одиссею, который мог бы очистить наш дом от этой чумы. Мы не можем себя защитить, мы слишком слабы и необучены науке сражений. Была бы у меня сила, я бы бросился в бой, настолько далеко зашло это невыносимое положение дел, медленное и неумолимое разорение моего невинного дома.

«Расточая мое добро, эти люди нарушают все законы, человеческие и божеские. Это оскорбление и для всех наших соседей. Устрашитесь гнева богов! Неужели вы не боитесь, что богов возмутит такое злодейство, и они обратятся против вас? Именем Олимпийского Зевса, именем Фемиды, собирающей и распускающей народные собрания, заклинаю вас, сограждане, оставьте меня наедине с моим горем. Но, может быть, вы считаете, что мой добрый отец жестоко обошелся со своими ахейскими солдатами, и теперь вы платите мне равной жестокостью, поощряя этих паразитов? Если бы вы сами пожирали наши стада и достояние, и то было бы лучше. Нам не пришлось бы далеко искать, с кого взыскивать наше добро. Мы шли бы по городу и требовали возвращения нашей собственности, пока не получили бы все обратно. Но ваше отношение наполняет мое сердце неисцелимой горечью».

Так он говорил, распаляясь, и, наконец, залился слезами и бросил ораторский жезл на землю. Жалость охватила собравшихся. Ни у кого не хватало духа резко ответить на жалобы Телемаха. Наконец молчание нарушил Антиной.

— Какое красноречие, Телемах, какая безудержная злоба! Ты позоришь нас и возлагаешь на нас вину? Не выйдет! Мы, сватающиеся к королеве, невинны. Всему виной твоя почтенная мать, эта коварная интриганка. Послушайте. В течение трех лет — почти четырех, на самом деле, — она поощряла и подзуживала нас, постоянно подавала нам надежду, и каждому из нас по отдельности давала обещания, которые и не думала выполнять.

«Вот вам пример ее вероломства. На ткацком станке в своем дому она начала ткать большое и тонкое покрывало. Нам он сказала: «Лорды-соискатели моей руки, благородный Одиссей погиб, но сдержите ваше рвение и не спешите с браком, пока я не окончу эту работу, чтобы пряжа не пропала попусту. Это саван для лорда Лаэрта. Когда его увлечет неумолимая смерть, неизменно поглощающая всех, я не хочу, чтобы меня осуждали наши женщины, что собравший большое богатство правитель был похоронен без савана».

«Так она сказала и мы великодушно согласились. Днем она ткала, а по ночам при свете факелов распускала сотканное. В течение трех лет она водила нас за нос. На четвертый год, когда стали меняться времена года, одна из ее служанок, знавшая секрет, выдала нам тайну госпожи. Мы застали ее распускающей прекрасное рукоделье. Волей-неволей она была вынуждена завершить работу.

«Вот тебе наш ответ, Телемах, заруби его себе на носу, и пусть услышит весь народ. Отошли свою мать и вели ей выйти замуж за того, кого назначит ее отец и кого сама выберет. Хватит ей злоупотреблять нашим терпеньем и полагаться на несравненные дары, полученные от Афины: дар тонкого рукоделия, дар ума, талант всегда добиваться своего. В этом ей нет равных, даже в легендах. Знаменитые красавицы прошлого, Тиро, Алкмена и украшенная диадемой Микена, не сравнятся с Пенелопой в умении очаровывать и хитрить. Но тут она перехитрила самое себя. Я клянусь тебе, пока она продолжает свои интриги, кавалеры будут расточать ваше добро. Она снискает славу, а ты утратишь состояние. Мы не разойдемся по нашим поместьям, и не уйдем, пока она не выберет одного из нас и не отдаст ему руку».

— Антиной, — отвечал вдумчивый Телемах, — я не могу прогнать из дому против ее воли, мать, которая меня родила и взрастила, когда мой отец где-то на краю света, то ли жив, то ли мертв. Подумай, во что мне это бы обошлось — если бы я отослал ее к отцу, я должен был бы возвратить ее приданое. Ее отец разгневался бы на меня, а еще пуще разгневались бы боги. Проклятие изгнанной матери наслало бы на меня мстительниц-фурий. Мои земляки меня бы прокляли. Поэтому я никогда не опущусь и не прогоню мать.

«Если вам наши семейные дела не по вкусу — оставьте мой дворец и пируйте в другом месте, обедайте друг у друга по очереди. Если же вам нравится мое поместье, — ешьте вволю, но Зевес принесет день возмездия, когда я вволю вас перебью.

В ответ на его молитву Всевидящий Зевес послал двух орлов[9] с горных вершин. Быстрые, как порыв урагана, с величественным размахом крыл, они неслись рядом, пока не оказались над собранием. Они парили в небе, кружа на мощных распростертых крылах, предвещающими смерть глазами взирая на запрокинутые лица. Орлы вцепились друг другу когтями в глотку и улетели к востоку, скрывшись за крышами города. Люди долго в изумлении следили за полетом птиц, спрашивая себя, что означает это предзнаменование.

Тут прозвучал голос старого героя Алиферса, сына Мастора. Лучше всех в своем поколении он владел тайнами птичьего полета и прорицания. Заботясь о благе земляков, он обратился к собранию:

— Граждане Итаки, внемлите моим словам. Великое бедствие предстоит кавалерам королевы. Недолго осталось Одиссею быть в разлуке со своими друзьями и близкими. Возможно, он уже приближается, и несет с собой семена кровавой погибели кавалерам. Его возмездие поразит и нас, живущих под чистыми небесами Итаки. Постараемся унять кавалеров, пока не поздно. А еще лучше — пусть они сами уймутся. Я не новичок в прорицаниях, у меня есть опыт. Вспомните Одиссея. Когда этот находчивый и уверенный в себе вождь уходил под Трою с аргивским воинством, я предсказал ему, что он вернется домой через двадцать лет, после многих испытаний, потеряв всю дружину, и дома его никто не узнает. Сейчас сбывается мое предсказание.

Против него выступил Эвримах сын Полиба.

— Хватит разглагольствовать, старый хрыч! Сиди дома и предсказывай своим детям, чтобы их не постигла беда! А в практических делах я лучше тебя разберусь. Мало ли птиц летает в солнечном небе, но не все знаменуют волю богов. Одиссей, о котором ты болтаешь, давно помер в дальних краях. Жаль, что ты не последовал его примеру — тогда мы бы обошлись без твоих нудных предсказаний, которые только раздувают гнев Телемаха. Несомненно, ты рассчитываешь на ценный подарок от него, а напрасно. Выслушай мое пророчество, оно наверняка сбудется: если ты, умудренный годами старик, злоупотребишь своим красноречием и подтолкнешь этого юнца к действиям, во-первых, ему же будет хуже, со всеми нами ему не справиться. А во-вторых, тебе, старик, придется горько сожалеть. Мы тебя обложим такой вирой, что расплата сокрушит твое сердце.

«Вот мой совет Телемаху, и я даю его открыто перед собранием. Пусть велит своей матери вернуться в отчий дом. Отец распорядится о свадьбе и даст ей богатое приданое, как и должно любимой дочери. А до тех пор не откажутся ахейцы от сватовства. Мы не боимся никого, и уж точно не Телемаха со всем его пустозвонством. И твои бесконечные прорицания, старый хрыч, нам нипочем, они только ненависти к тебе прибавляют. Добро Телемаха будет безжалостно расточаться, пока Пенелопа кружит нам головы в ожидании брака. Мы никуда не уйдем, и подходящих невест нам не надо, пока жива надежда получить несравненный приз — руку Пенелопы».

— Эвримах, — ответил рассудительный Телемах, — и прочие почтенные соискатели, я больше не буду умолять вас. Я свое сказал, ахейцы меня выслушали, а боги рассудят. Дайте же мне быстрый корабль и двадцать гребцов, и я отправлюсь на разведку в Спарту и песчаный Пилос, разузнаю, где пропал мой отец. Может, люди мне поведают, а может, Зевес подскажет истину. Если я узнаю, что он жив и скоро возвратится, то я, несмотря на невзгоды, потерплю еще год это разорение. А если выясню, что он погиб, то вернусь домой, насыплю погребальный курган в его честь, совершу заупокойную тризну и отдам мать в жены ее новому мужу.

Телемах вернулся на место, и встал Ментор, старый друг Одиссея. Уходя на войну, король поручил ему присмотреть за дворцом, позаботиться о престарелом Лаэрте и уберечь владения. Он, по доброте сердечной, встал пристыдить земляков.

— Сограждане, — сказал он, — я вижу, что королю не стоит быть добрым, великодушным и справедливым. С тем же успехом он может быть беззаконным тираном. Всем сейчас наплевать на Одиссея, а ведь он был замечательным правителем и к вам относился, как любящий отец. Я не собираюсь упрекать чванных кавалеров. Они совершают преступления по злобе натуры и идут на страшный риск. Разоряя поместье короля, они поставили жизнь на карту, что Одиссей никогда не вернется. Нет, я упрекаю всех остальных. Вы сидите безмолвно, не осуждаете и не унимаете их, хотя вас много, а кавалеров — горсточка.

Вскочил на ноги Леокрит сын Эвенора и воскликнул:

— Ты рехнулся, Ментор. Чего ради ты убеждаешь народ унять нас? Кто захочет воевать из-за обеда с выпивкой, даже если перевес сил на его стороне? Хоть бы и сам Одиссей лично вернулся и вбил себе в голову прогнать нас, знатных кавалеров из своего дворца, потому что мы пируем в его залах, его ждала бы грустная участь и скорый конец. Его жена, может, тоскует о нем, но ей не придется порадоваться его возвращению, потому что со всеми нами ему не совладать. Довольно пустых речей. Разойдемся по своим делам, пусть Ментор и Алиферс, давние друзья Одиссеева дома, позаботятся о плавании юнца. Правда, я думаю, что он займется разведкой, не вставая с кресла[10], и никуда не поплывет.

Он завершил свою речь, и собравшиеся живо поняли его намек и немедленно разошлись по домам. Кавалеры вернулись в великолепный дворец Одиссея. А Телемах удалился на берег моря, омыл руки в седом прибое и вознес их в мольбе Афине.

— Богиня, ты вчера посетила меня и велела пуститься в плавание по туманным морям за вестями о пропавшем отце. Видишь сама, что ахейцы, и в первую очередь эти похотливые хамы — кавалеры моей матери — срывают все мои планы.

Афина ответила на его мольбы, и, представ пред ним в обличье и с голосом Ментора, воодушевила Телемаха крылатыми словами:

— Телемах, сегодня ты доказал, что ты не трус и не дурак, но тебе еще понадобятся мужество и находчивость, унаследованные от Одиссея. Он был человеком слова и дела, и если ты — его сын, твое плавание не окажется бессмысленным и бесцельным. Если бы ты не был сыном Одиссея и Пенелопы, тогда и впрямь ничего из твоих планов не вышло бы. Редкий сын сравнится с отцом, редчайший превзойдет отца, а большинство уступит им в достоинствах. А ты унаследовал находчивость Одиссея, и труса не спразднуешь, а значит, я верю, что достигнешь цели. Выкинь из головы кавалеров, не думай больше об их планах и заговорах. Они, бесчестные дураки, и не догадываются, что страшный рок уже подкарауливает и постигнет их всех в одночасье.

«А ты скоро пустишься в назначенное плавание. Я был дружен с твоим отцом, я достану быстрый корабль и поплыву с тобой. Сейчас иди домой и покажись кавалерам. Приготовь провизию, тщательно упакуй, возьми вино в кувшинах, а ячменную муку, залог мужской силы, — в прочных мехах. Я же соберу добровольцев. В окруженной морем Итаке довольно кораблей, старых и новых. Я сам выберу лучший, оснащу его и спущу на воду».

Так сказала дочь Зевса Афина. Услышав волю богини, Телемах не мешкал, но вернулся домой в тревоге. Во дворце он встретил надменных кавалеров. Они свежевали коз и палили заколотых жирных свиней на огне.

Антиной подошел к Телемаху развязной походкой, смеясь, окликнул его по имени и взял за руку:

— Телемах, — сказал он, — пламенный юный оратор, оставь свои обидные слова и планы мести. Спокойно садись с нами, беззаботно ешь и пей, как обычно. Ахейцы ужо приготовят для тебя корабль и экипаж, и доставят прямо в священный Пилос, по следам твоего благородного отца.

Но его речи не провели Телемаха. Он мягко высвободил руку и ответил:

— Антиной, как я могу спокойно сесть за ужин, беззаботно отдыхать и веселиться в вашей буйной и надменной компании? Неужели недостаточно, что вы, под предлогом сватовства, разоряли мое добро, пока я был мал? Сейчас я вырос, и возмужал, и услышал от других, что вы сделали. Я уж постараюсь погубить вас всех, в любом случае: поплыву ли я в Пилос, или останусь на Итаке. Но от путешествия я не откажусь, и поеду не впустую, хотя вы хитроумно посылаете меня пассажиром, а не шкипером на собственном судне со своими гребцами.

Кавалеры веселились вовсю, пока не услышали его речи. Они обрушили на него лавину оскорблений и пренебрежительных насмешек. Один молодой петушок сострил:

— Точно, Телемах хочет нам глотки перерезать! В Пилос он едет за помощью. А может, он сходит в дальнюю Спарту и обратно, и привезет с собой мстителей, раз уж он такой кровожадный. А то посетит плодородную Эфиру, там он может разжиться смертоносным ядом, подлить нам в вино и всех погубить одним махом.

Другой наглец вторил первому:

— Кто знает, чем это окончится? Начнет плавать по морю, собьется с пути и пропадет, как Одиссей, вдали от близких. А нам-то каково! Нам — лишний труд, ведь придется делить его добро! Дворец я предлагаю сразу отдать Пенелопе и ее новому мужу.

Так они издевались, а Телемах прошел в отцовскую казну, просторную и высокую комнату, набитую золотом и бронзой, сундуками с одеждой и ароматными маслами. Там же плотными рядами у стены стояли сосуды с выдержанным вином, чистым, неразведенным, ждущим дня возвращения многострадального Одиссея. Крепкие створчатые двери запирались на замок, а сторожила сокровища бдительная домоправительница Эвриклея, дочь Опса, сына Певсенора.

Телемах позвал ее и сказал:

— Милая няня, нацеди мне несколько кувшинов вина, самого лучшего, уступающего только тому, что ты заботливо хранишь для своего несчастливого короля, надеясь, что ему удастся ускользнуть от судьбы и вернуться домой. Нацеди двенадцать кувшинов и закрой поплотнее. И еще насыпь двадцать мер ячменной муки в крепко сшитые меха. И никому ни слова! Сложи все вместе, а вечером, когда мать уйдет почивать, я их возьму. Я плыву в Спарту и в песчаный Пилос, — вдруг удастся услышать новости о возвращении дорогого отца.

Услышав это, его любящая старая няня Эвриклея ударилась в слезы и запротестовала:

— Дорогое дитя, кто тебя на такие мысли навел? Зачем тебе таскаться по свету? Ты единственный сын, матери ты дороже зеницы ока, а возлюбленный Зевсом Одиссей давно погиб в дальних странах. Как только ты отвернешься, гости в зале замыслят заговор тебе на погибель, убьют тебя из-за угла и поделят между собой твое добро. Сиди-ка ты лучше во дворце, в родном доме, сторожи свое добро и не шатайся по пустынному морю, не ищи беды себе на голову.

— Не бойся, няня, — отвечал мудрый Телемах, — этот план от бога. Но клянись. что ни слова не скажешь матери, разве что дней через двенадцать, или когда она сама заметит мое отсутствие и спросит тебя. Слезы не идут ей и портят цвет лица.

Старая няня поклялась всеми богами сохранить тайну, нацедила вино в кувшины и насыпала ячменную муку в меха. Телемах же вернулся в общество кавалеров в зал.

Тем временем ясноглазая богиня готовила исполнение плана. Она приняла обличие Телемаха и обошла весь город, сама выбрала два десятка гребцов и уговорила их пуститься в плавание. Она велела экипажу собраться к закату в порту. Корабль она попросила у знатного Ноемона, славного сына Фрония, и тот от души согласился.

Солнце погрузилось в море, и на улицы лег мрак. Афина спустила на воду быстрое судно и сбросила на борт рангоут и снасти галеры. Она пришвартовала судно на крайнем причале порта, а там уже ждал отобранный Афиной экипаж. Сероглазая богиня[11] воодушевила команду и заразила их своим рвением.

Затем она отправилась во дворец богоравного Одиссея и погрузила кавалеров в приятную сонливость. Она усыпляла их, пока чаши с недопитым вином не выпали из их рук, а веки не отяжелели. Пирушка окончилась, и сонные гости разошлись по домам. Ясноглазая богиня приняла вновь обличье Ментора и вызвала Телемаха из дворца.

— Телемах, — сказала она, — твои спутники уже сидят во всеоружии на веслах и ждут твоего появления. Пойдем, не задерживай отправление.

Афина повела его, а Телемах пошел за ней следом. Они вышли на берег и подошли к причалу. Длинноволосые гребцы ждали у корабля. Благородный Телемах обратился к ним:

— Друзья, пойдем, заберем провиант. Я все сложил в доме. Мать ничего не знает, и служанки не в курсе. Я посвятил в нашу тайну только одну женщину.

Он пошел во дворец, и команда последовала за ним. Они захватили провиант и погрузили в трюм галеры, как указал любимый сын Одиссея. Телемах поднялся на борт вслед за Афиной. Она заняла свое место на юте, и он сел рядом с ней. Матросы отдали швартовы, поднялись на борт и разобрали весла.

Яркоглазая богиня вызвала попутный бриз с Запада, и тот запел над темно-винным морем. Телемах скомандовал поставить рангоут, и матросы взялись за дело. Они подняли сосновую мачту, вставили ее в пяртнерс, раскрепили штагами и вантами, подняли белый парус за гарделя и натянули его гибкие сыромятные фалы. Парус раздулся под ветром, темная волна зашипела под штевнем, и судно набрало скорость и выскользнуло в открытое море.

Они поставили паруса, закрепили бегучий такелаж быстрого смоленого корабля и достали чаши для вина. Наполнив их до краев, они возлили бессмертным богам, и в первую очередь ясноглазой дочери Зевса. И всю ночь напролет до рассвета корабль прокладывал себе грудью путь по морю.

Песнь III Нестор

Покинув воды роскошного Востока, Солнце поднялось на медный небосвод, чтобы осиять бессмертных богов, а заодно и смертных людей, живущих на плодородной земле. Корабль Телемаха вошел в порт Пилоса, величественной цитадели Нелея. На берегу собрались жители и возносили жертвы Потрясателю земли, чернокудрому Посейдону. Они разделились на девять общин, в каждой по пятисот мужей, и каждая община приносила в жертву девять иссиня-черных, без единого пятнышка, быков. Берцовые кости быков, посвященные Богу, горели на огне; а жертвователи ели потроха[12] и внутренности быков.

Мореплаватели направили судно прямо к берегу. Они взяли на гитовы, убрали паруса и пришвартовались. Они сошли на берег вслед за Афиной, а Телемах оставил корабль последним. Сероглазая богиня обернулась к нему и сказала:

— Телемах, твоя застенчивость и робость совершенно неуместны. Ведь ты пересек море для того, чтобы проведать, где зарыты кости твоего отца, и какой конец постиг его. Иди к укротителю коней Нестору, уговори его раскрыть сокровенные тайны сердца. Пусть только поклянется говорить чистую правду. Впрочем, он мудр и не лжив.

— Но, Ментор, — возразил осторожный Телемах, — я не смею подойти к нему и обратиться с просьбой. Я не обучен мольбам и призывам. Я стесняюсь подойти к почтенному старцу.

— Телемах, — ответила ясноглазая богиня, — если не хватит ума, бог тебя наставит. От рождения до возмужания боги пекутся о тебе. Дерзай!

И с этими словами Афина Паллада[14] быстро повела его за собой, пока они не оказались среди жителей Пилоса. Там сидел Нестор и его сыны, а их слуги нанизывали мясо на вертела и жарили на угольях, готовясь к пиру. Они увидели странников, вышли им навстречу, пожали руки и пригласили присоединиться. Первым к ним подошел сын Нестора Писистрат, взял за руки Афину и Телемаха, подвел и усадил их на косматые овечьи шкуры, расстеленные на прибрежном песке, рядом со своим братом Фрасимедом и их отцом Нестором. Он поставил перед ними потроха жертв, налил вина в золотой кубок, и протянул эгидоносной дочери Зевса Афине Палладе с такими словами:

— Обратись с молитвой к лорду Посейдону, гость, ты попал на праздник в его честь. Соверши ему возлияние, вознеси молитву, и передай сладкое вино своему другу, чтобы и он смог почтить Бога. Наверное, и он захочет воззвать к бессмертным богам, в их помощи нуждаются все. Я тебе подал кубок первым потому, что ты старше, а он мой сверстник.

И он вложил кубок в ее ладонь. Афину обрадовал безошибочный инстинкт человека, который именно ей подал золотой кубок, и она соединила свои пожелания с молитвой владыке Посейдону.

— Внемли мне, Земледержец, не откажись выполнить наши мольбы. Во-первых, дай успех и славу великому Нестору и его сынам. Во-вторых, щедро вознагради всех обитателей Пилоса за огромную гекатомбу. И, наконец, дай нам с Телемахом успешно выполнить то, для чего мы пришли сюда на черном корабле, и позволь целыми и невредимыми вернуться домой.

Так молилась богиня, и, произнося эти просьбы, исполняла свою же мольбу. Она передала двуручный кубок Телемаху, и тот повторил ее молитву. Тут поспело мясо жертв. Куски сняли с вертелов и разделили между людьми. Все наелись досыта благородным угощением. Когда голод и жажда были утолены, Нестор, славный герой Герении[15], сказал:

— Когда странники насытились, можно уже и спросить их, кто они и откуда. Расскажите нам о себе, гости! Где вы пустились в путь по морям? Купцы ли вы, и плывете по делам, или вольно носитесь по волнам, как пираты, что рискуют жизнью и зарабатывают на чужих потерях?

Афина хотела, чтобы Телемах снискал себе почет и славу в поисках пропавшего отца. Поэтому она вдохновила Одиссеева сына. Он собрался с духом и воодушевленно ответил:

— Нестор сын Нелея, слава и любовь ахейцев, ты спрашиваешь, откуда мы пришли. Я отвечу тебе. Мы с Итаки и живем у подножья горы Нейон, и плывем мы по делам своим, а не казенным. Я ищу по всей земле след моего благородного отца, многострадального Одиссея, с которым вы плечо к плечу сокрушили Трою. Мы можем перечесть всех, кто служил под Троей, можем указать, где и кого постигла горький рок. Но судьба Одиссея поныне покрыта тайной. Никто не знает наверняка, где он сгинул — на суше ли, от рук враждебных дикарей, или на море, под волнами Амфитриты.

«Поэтому я припадаю к твоим коленам, Нестор, и прошу: расскажи всю правду, как погиб несчастный Одиссей. Расскажи, видел ли ты его смертный час воочию, или слыхал от странника. Он был рожден в недобрый час, и во чреве матери обречен на погибель. Не щади меня и не смягчай правду, выложи прямо то, что ты видал. Я заклинаю тебя: если за тяжкие годы Троянской войны мой добрый отец Одиссей исполнил данную тебе клятву, — вспомни его заслугу и расскажи мне все, что тебе ведомо».

— Милый юноша, — отвечал ему Нестор, герой Герении, — сколько воспоминаний связано с Троей! Сколько мы, буйные необузданные ахейцы, там натерпелись! Рейд за рейдом в погоне за трофеями по туманным морям под командой Ахилла, бой за боем у стен королевской столицы Приама. Там погибли наши лучшие воины. Там пал герой сражений Аякс. Там пал Ахилл. И Патрокл, мудростью равный богам. И мой дорогой сын Антилох, добрый и сильный, и чемпион в беге, а какой воин! Но всех наших бед и несчастий не пересчитать. Хоть бы ты провел здесь пять или шесть лет, расспрашивая о потерях ахейского рыцарства, я не смог бы все рассказать, а у тебя лопнуло бы терпение, и ты бы живо исчез.

«Девять долгих лет мы старались повергнуть врага всеми мыслимыми уловками, и даже последнюю победу с трудом вырвали у Зевса. Но никто из нас не мог тягаться в изобретательности со славным Одиссеем. Он был непревзойденным стратегом и тактиком. Я говорю о твоем отце, если ты и впрямь его сын. Изумляюсь, глядя на тебя — у тебя та же манера говорить, что у него. Никогда бы не поверил, что молодой паренек напомнит мне речью великого Одиссея. Мы с Одиссеем всегда выступали в унисон, будь то в народном собрании или в королевском совете. Как будто от единого сердца, со зрелым суждением и предусмотрительностью мы наставляли аргивян и давали им единый совет.

«Так мы разорили высокий город Приама. Когда мы отплыли домой, боги рассеяли нашу армаду. Зевес решил омрачить обратное плаванье ахейцев, потому что не все оказались честными и разумными. Многих сгубила роковая ярость сероглазой Дочери могучего Отца. Она перессорила братьев, двух сынов Атрея. Два вождя бесцеремонно собрали ахейское воинство в неурочный час, на закате. Когда ахейцы сошлись, качаясь от выпитого вина, братья Атриды объяснили причину внезапного сбора. Менелай призывал немедля отплыть на далекую родину сквозь пучины морей. Это не устраивало Агамемнона: он хотел задержать отход кораблей и принести в жертву сотни быков, чтобы укротить смертоносный гнев Афины. Глупец, он не осознавал, насколько она непримирима. Бессмертных не так-то легко переубедить. Два брата стояли и переругивались перед строем вооруженных воинов. Армия тоже разделилась на два лагеря, и солдаты разошлись, бряцая оружием, в полном беспорядке. Ночью мы не могли уснуть: сон прерывали злобные мысли о наших боевых товарищах. Так Зевес готовил нам роковой удар.

«Поутру сторонники Менелая — моя половина войска — спустили суда на воду в спокойное соленое море и загрузили трофеи, добычу и пленниц, низко обмотавших бедра. Другая половина оставалась на берегу с главнокомандующим Агамемноном. Мы подняли паруса и отплыли. Наши суда быстро неслись, и море гладкой дорожкой стелилось под днища кораблей. Вскоре мы пришли в Тенедос, и, обрадовавшись возвращению в Грецию, принесли жертвы богам.

«Но Зевес не собирался так быстро возвратить нас домой. Он жестоко перессорил нас снова. Одна эскадра развернула гнутые носы своих кораблей и пустилась в обратный путь. Это была эскадра Одиссея: мудрый и изощренный король решил возобновить союз с Агамемноном. Но я, прекрасно представляя кровавые планы богов, бежал со своей эскадрой, а за мною последовал воинственный Диомед с дружиной, и, наконец, сам рыжий король Менелай. Он нагнал нас на Лесбосе, когда мы совещались, какой курс взять: пойти ли долгим путем в обход скалистого Хиоса, оставив Псиру слева по борту, или пройти с этой стороны Хиоса, мимо штормовых вершин Миманта. Мы обратились к богу за советом, и получили знамение: срезать напрямую открытым морем к Эвбее, чтобы поскорее убраться от беды. Попутный ветер разгулялся, и наш корабль быстро несся по рыбьей дороге, глубокой ночью достигнув Гераста. Мы сошли на берег и зарезали много быков, а их берцовые кости сожгли в жертву Посейдону в благодарность за безопасное плаванье по открытому морю.

«На четвертый день дружина укротителя коней Диомеда уже вытащила свои узкие суда на берег в Аргосе. А я взял курс на Пилос. Попутный бриз ни разу не ослабевал и быстро донес меня до порта. Так, дорогой юноша, я без труда вернулся домой с войны, не зная, что произошло с прочими ахейцами, кто уцелел и кто погиб. Сейчас ты узнаешь все, что мне стало известно у себя в Пилосе от других людей.

«Мне рассказали, что мирмидонские копейщики под командой благородного сына великого Ахилла вернулись домой невредимыми. Сын Поянта, блистательный Филоктет также приплыл домой без потерь, и Идоменей достиг родного Крита со своими людьми, никого не потеряв в море. О судьбе Агамемнона, сына Атрея, ты наверняка слыхал и в своих дальних краях. Не успел он вернуться, как пал беззащитной жертвой заговора Эгиста. Но и Эгисту пришлось за это поплатиться самым страшным образом. Хорошо, когда у человека остается наследник-сын! Сын Агамемнона Орест отомстил подлому убийце Эгисту за страшную смерть своего великого отца. Мужайся, мой друг, ты высок и хорош собой, бери пример с Ореста, и грядущие поколения прославят тебя».

— Король Нестор, сын Нелея, слава ахейцев, — сказал Телемах. — Орест и впрямь отомстил сполна. Ахейцы будут вовеки воспевать его имя. Дали бы мне боги его силу! Я бы отомстил кавалерам моей матери за их чудовищные преступления, за наглое пренебрежение законом, за унижения и обиды. Но когда боги пряли пряжу судьбы Одиссея и моей судьбы, они не позаботились об этом. Я вынужден сжать зубы и терпеть.

— Мой друг, — сказал Нестор, рыцарь Герении, — раз ты упомянул это дело, я слыхал, что толпа молодых удальцов сватается к твоей матери и бесчинствует у тебя во дворце. Говорят, что эти незваные гости замышляют против тебя недоброе. Скажи, сносишь ли ты это безропотно? Или божья воля обратила жителей Итаки против тебя? Кто знает, Одиссей может еще вернуться, один или со своей дружиной, и взыскать с них за грехи. Позаботилась бы ясноглазая Афина о тебе, как о твоем блистательном отце! Никогда в жизни я не видал, чтобы боги так пеклись о смертном, как Афина Паллада — об Одиссее под Троей, где мы, ахейцы, тяжко страдали! Если она так же полюбит тебя, у кавалеров живо вылетит из головы идея о сватовстве.

— Досточтимый лорд, — печально сказал Телемах, — я не надеюсь, что твои слова сбудутся. Ты описываешь слишком радужную картину. Ни мои мечты, ни воля богов не смогут ее воплотить в жизнь.

Афина отчитала молодого человека.

— Телемах, — сказала она, — что ты несешь? Куда бы ни занесло человека, бог легко может возвратить его домой. Да я бы лучше пережил несчетные лишения, и в конце концов счастливо добрался домой, чем быстро вернулся домой и встретил смерть у родного очага, как Агамемнон от рук жены и Эгиста. А от смерти не уйдешь, и даже боги не могут спасти своих фаворитов, когда всесокрушающая Смерть налагает на них свои руки.

— Ментор, — отвечал кроткий Телемах, — не будем больше спорить на болезненную тему. Нечего рассчитывать на возвращение моего отца и попусту травить себе душу, коль Бессмертные уже отдали его в объятия смерти и мрака. Я хочу переменить тему и задать вопрос Нестору, чьи познания людских мыслей и деяний не знают себе равных. Говорят, что он царствует в течение трех поколений, и моему взгляду представляется почти бессмертным. Расскажи мне всю правду, Нестор сын Нелея, как умер великий король Агамемнон? Какими обманами или уловками сумел подлый Эгист поймать в смертельный капкан храбрейшего? Где был Менелай, что Эгист отважился на убийство? Странствовал ли он вдали от ахейского Аргоса?

Нестор, повелитель колесниц Герении, славный своими табунами, отвечал:

— Дитя, я расскажу тебе всю правду. Можешь себе представить: если бы брат Агамемнона, рыжий Менелай вернулся из Трои и застал Эгиста во дворце своего брата, от того бы и трупа не осталось для пристойных похорон. Псы и вороны разорвали бы его тело на куски за городскими стенами, и ни одна ахеянка не оплакала бы его. И впрямь, Эгист совершил страшное преступление. Пока мы осаждали Трою и совершали геройские подвиги, он нежился в самом сердце Аргоса, посреди конских пастбищ, и нашептывал соблазны на ухо Клитемнестре. Поначалу она отвергала его бесчестные предложения. Она была женщина благородная и порядочная, и рядом с ней постоянно находился дворцовый менестрель, которому Атрид, уходя на войну, поручил присматривать за женой.

«Но проклятье богов погубило ее в конце концов. Эгист заманил певца на необитаемый остров и оставил на съедение хищным птицам. Потом он унес Клитемнестру в свой дом — ее похоть не уступала его страсти. Много берцовых костей он сжег на алтаре богов, много золотых вышитых тканей посвятил им в благодарность за успех, превзошедший все его ожидания.

«Тем временем мы с Менелаем, закадычные друзья, возвращались из Трои. Когда мы огибали священный мыс Суний, где Аттика выдается в море, Феб Аполлон поразил легчайшей стрелой штурмана на корабле Менелая. Тот умер, не выпуская из рук кормило. Этот штурман, Фронтий сын Онетора, был непревзойденным рулевым и умел удержать корабль на курсе даже в шторм. Как ни спешил Менелай, он был вынужден задержаться и похоронить боевого товарища со всеми почестями. Но когда он, наконец, отплыл в темно-винное море на своих великих кораблях и дошел до крутых склонов мыса Малея, всевидящий Зевес решил его помучить и наслал порывистый ветер и огромные, как горы, волны.

«Эскадру разметало штормом. Некоторые суда унесло к той части Крита, где поселились кидоны, возле реки Ярдан. Когда ветер дует с юго-востока, сильное течение[16] гонит пенные волны на запад к высокому мысу на самом краю земли Гортина, буруны разбиваются о гладкий утес, стоящий на краю туманного моря, и рвутся на запад к Фестосу. Лишь низкий риф сдерживает ярость волн. К этому месту принесло половину эскадры. Валы разбили суда в щепу об утесы и люди с трудом спаслись от смерти.

«А Менелай с оставшимися от его эскадры пятью кораблями был унесен волнами и ветрами в Египет. Он плавал по дальним странам, собирая золото и богатства, пока Эгист замышлял свое преступление. Убив Агамемнона, узурпатор воцарился в золотых Микенах и правил железной рукой в течение семи лет. Но восьмой год принес ему беду: из Афин вернулся отважный Орест. Он убил изменника Эгиста, убийцу своего отца. Отомстив, Орест совершил для жителей Микен тризну над телами гнусного Эгиста и ненавистной матери, и в тот же день в порт вошел зычный Менелай, корабли которого были нагружены богатствами по самый планшер.

«Пусть это будет тебе уроком, друг! Не уплывай слишком далеко и надолго из дому, не оставляй богатства без присмотра во дворце, — там засела свора надменных негодяев, с которых сталось поделить и проесть все твое добро. Тогда и плаванье окажется бессмысленным. Но все же я советую посетить Менелая. Он только что вернулся домой из дальних краев. Даже самые мужественные сердца отчаялись бы найти дорогу домой, если бы их занесло штормом на тот берег устрашающего огромного моря. Ведь птица за год не сможет пересечь его необъятные просторы. Поэтому отправляйся к нему на своем корабле, а если хочешь, можно и по суше. Я дам тебе колесницу и коней, и мои сыновья к твоим услугам, они проводят тебя в прекрасный Лакедемон, где живет рыжекудрый Менелай. Обратись к нему с просьбой, и он скажет тебе всю правду и не обманет».

Нестор смолк. Солнце садилось, и тени сгущались. Ясноглазая богиня Афина заговорила:

— Почтенный старец, ты хорошо рассказал эту историю. Настала пора отрезать языки жертвам и разбавить вино, чтобы возлить Посейдону и прочим бессмертным, а потом подумать и о постели. Наступает ночь. Солнце скрылось в земной тени, и нам пора уходить, и не засиживаться за трапезой богов.

Все согласились. Оруженосцы умыли им руки, а виночерпии наполнили кратеры вином и разбавили. Они плеснули всем понемногу для возлияния богам, а затем наполнили чаши. Языки полетели в огонь, пирующие встали и брызнули на них вином. А когда они возлили и напились вволю, Афина и принц Телемах собрались было возвратиться на свой корабль. Но Нестор остановил их, громко протестуя:

— Не дай Зевес и бессмертные боги, чтобы вы прошли мимо моего дома, пренебрегли моим гостеприимством и ушли спать на корабль, как будто я нищий, у которого в дому нет ковров для гостей! Слава богам, у меня хватит постелей для всех. Клянусь, не придется любимому сыну моего боевого товарища Одиссея спать на палубе корабля, пока я жив или живы мои сыны. Мы можем принять всех гостей дома.

— Благородные слова, дорогой друг, — ответила яркоглазая богиня, — пусть Телемах примет твое приглашение, пойдет с тобой и переночует во дворце. А я вернусь на судно, подбодрю команду и разделю вахты и работу. Ведь я единственный взрослый человек на борту, а остальные — молодые ребята, сверстники отважного Телемаха, все как один добровольцы. Переночую я с ними возле черного корабля, а поутру отправлюсь к почтенным кавкопам, которые давно задолжали мне немалую сумму. А раз уж мой друг стал твоим гостем, отправь его на колеснице с одним из сыновей, и дай ему из твоего табуна двух самых быстроногих и крутогрудых коней.

Сказав это, Афина приняла обличие морского орла и улетела. Это зрелище всех потрясло. Старый король, потрясенный увиденным, схватил Телемаха за руку и воскликнул:

— Друг Телемах, ты не станешь трусом или слабаком, коль сызмальства тебя ведет бог-хранитель. Из великих обитателей Олимпа это могла быть только Дочь Зевса, Тритония[17]. Она предпочитала твоего благородного отца всем аргивянам. О богиня, яви нам свою милость, дай добрую славу и почет мне и моим сыновьям и моей любимой супруге. А я пожертвую тебе годовалую телицу, широколобую, нетельную и не ведавшую ярма. А рога ей я покрою золотым листом.

Так он молился, и Афина Паллада вняла его молитве.

Геренский герой Нестор отправился в свой величественный дом, в сопровождении сыновей и зятьев. Придя во дворец, они сели на стулья и в кресла, а старый лорд смешал в кратере для своих гостей сладкого вина десятилетней выдержки, — оно стояло в запечатанном кувшине, который откупорила служанка. Когда он смешал вино, он возлил немного из своей чаши Афине, эгидоносной дочери Зевса и вознес ей молитву.

Все возлили богам и утолили жажду, и гости разошлись на ночь по домам. Только благородного Телемаха, Одиссеева сына, уложил Геренский Нестор спать во дворце. Ему мягко застелили деревянный топчан в крытой галерее, под гулкой крышей. Рядом с ним спал капитан Писистрат, славный копейщик, последний холостой сын Нестора, живший в отчем дворце. Старый лорд спал в глубине большого дома, где его царственная супруга расстелила им ложе.

Когда поднялась свежая розовоперстая Заря, Геренский рыцарь Нестор встал с постели, вышел и сел на блестящее полированное гладкое белокаменное сидение во вратах дворца. На нем сиживал и давал, как бог, мудрые советы его отец Нелей, но тот давно умер и ушел в чертоги Аида. Теперь сидел там в свой черед Геренский герой Нестор со скипетром в руке и правил расой ахейцев. Из своих домов пришли и собрались вкруг него его сыновья: Эхефрон и Стратий, Персей и Арет, и благородный Фрасимед. Шестым и последним пришел доблестный Писистрат. Они усадили с собой богоравного Телемаха, и Нестор обратился к ним:

— Живо, дорогие сыновья, беритесь за дело. Первой из бессмертных я хочу почтить Афину. Ведь она сама пришла к нам вчера на божий праздник. Ты беги на выпас за телкой и присмотри, чтобы пастух пригнал ее как можно скорее. Ты спеши на быстрый корабль великодушного Телемаха и приведи всю команду, кроме двух вахтенных. Ты сходи за золотых дел мастером Лаэркосом, пусть придет и позолотит рога жертвы. А вы оставайтесь со мной и присмотрите, чтобы служанки занялись делом: приготовились к пиру во дворце, накрыли столы в зале, расставили стулья, натаскали дров и свежей воды.

Так приказал Нестор, и все взялись за дело. С полей пригнали телицу, с берега пришла команда великодушного Телемаха, пришел и кузнец с бронзовыми орудиями искусства: молотом, наковальней и гнутыми клещами для золота. Пришла и Афина, чтобы принять жертву.

Старый лорд вынес золото, а кузнец выковал золотой лист и позолотил рога телицы, чтобы порадовать взор богини. Стратий и Эхефрон вывели телицу за рога. Из кладовой пришел Арет и принес цветочную чашу с водой для очистительной жертвы. В другой руке он держал корзинку с молотым ячменем. Мощный в битвах Фрасимед сжимал острый топор, готовый забить жертву, а Персей держал миску для сбора крови.

Лорд Нестор приступил к церемонии жертвоприношения. Для очищения он омыл руки водой, а затем покропил мукой, истово молясь Афине. Он срезал клок шерсти у телки и бросил в пламя, и все присоединились к нему, посыпая мукой и молясь Афине. Внезапно вперед выступил пламенный Фрасимед, поднял топор и нанес удар. Топор перерубил сухожилия шеи, и телица рухнула. Заулюлюкали женщины — дочери Нестора, и жены его сыновей, и его почтенная супруга Эвридика, старшая дочь Климена. Мужчины оторвали голову телки от утоптанного пола и держали, пока капитан Писистрат перерезал ей глотку.

Темная кровь хлынула на землю, и жизнь покинула ее кости. Они быстро разделали тушу, срезали мясо с берцовых костей, обернули жиром, и сверху положили куски сырого мяса. Старый король сжег жертву на дровах, плеснув красного вина в огонь. Молодежь стояла кругом с пятизубыми вилками в руках. Когда бедра сгорели, они отведали потрохов, разрезали мясо на куски, нанизали на вилки с пятью зубьями и поднесли к огню, — прожарить.

Прекрасная Поликаста, младшая дочь короля Нестора, умыла Телемаха, умастила елеем, дала тунику, а на плечи накинула мантию. Он вышел из бани, сияя, как бессмертный бог, и сел возле народного пастыря Нестора.

Мясо зажарилось, и его сняли с вилок и подали к столу. Оруженосцы служили им и наполняли золотые чаши вином. А когда они наелись до отвала, герой Герении Нестор сказал:

— Сыновья, пригоните пару коней с длинными гривами и горделивыми хвостами и запрягите в колесницу, чтобы Телемах мог пуститься в путь.

Они немедленно исполнили его приказ, и вскоре перед Нестором стала колесница, запряженная парой быстрых коней. Ключница принесла хлеб и вино из кладовых, и уложила в дорогу, вместе со снедью, достойной королей, баловней богов и судьбы. Телемах поднялся в блестящую колесницу, а капитан Писистрат, сын Нестора, встал рядом, взял поводья и хлестнул коней. Кони радостно вырвались из крутой цитадели Пилоса и понеслись по равнине, и весь день дуги опускались и подымались над их гривами.

Солнце село, и на дороги спустилась мгла. Они оказались в Фере, в дому Диокла сына Ортилоха, родного сына Алфея. Там они провели ночь и получили гостевые дары.

При первом появлении Зари на небе они запрягли коней и встали в пеструю колесницу. Они миновали гулкую галерею и выехали из ворот. Удар бича подстегнул коней, и те радостно помчались. Вокруг появились пшеничные поля, — признак приближения к цели: так быстро неслись чистокровные скакуны. Солнце вновь опустилось, и мгла поглотила дороги.

Песнь IV Менелай и Елена

Они прибыли в холмистый Лакедемон и подъехали к дворцу славного Менелая. Король пировал со своими многочисленными сродниками, празднуя сразу две помолвки — своего сына и несравненной дочери. Принцессу он выдавал за сына Ахилла, сокрушителя вражьих рядов, — они сговорились еще в Трое. После помолвки он отправлял ее в конном экипаже в высокую столицу мирмидонов, где правил ее суженый. А сыну Менелай дал в жены местную красавицу, дочь Алектора из Спарты. Его любимый единственный сын, отважный Мегапент, был рожден наложницей: боги заключили чрево Елены после рождения их дочери Гермионы, прелестной, как золотая Афродита.

Сродники и союзники славного Менелая весело пировали под высокими стропилами зала, а божественный менестрель играл им на лире и пел. Под звуки лиры в зале плясали два фигляра и кувыркались колесом между гостей.

Два путника, отважный Телемах и благородный сын Нестора, сдержали коней перед воротами дворца. Их увидал камергер короля, энергичный лорд Этеон, и не медля отправился доложить народному пастырю. Он подошел к королю и спросил:

— Любимец Зевса Менелай, у ворот стоят два странника, по виду потомки богов, люди королевской крови. Прикажи, распрячь ли быстрых коней, или послать к кому-нибудь на постой?

Рыжий Менелай заалелся от гнева и возмущенно ответил:

— Раньше ты не был таким дурнем, Этеон сын Боэта! Что за ребячий лепет ты несешь? Забыл, сколько раз нас принимали чужие люди, пока мы не вернулись на родину? Дай-то бог, чтобы больше не понадобилось! Немедленно распряги колесницу и приведи наездников на пир.

Этеон бросился бегом из зала, скликая по пути проворных лакеев. Они выпрягли потных коней, отвели их на конюшню и засыпали смесь зерна и белого ячменя. Колесницу они прислонили к полированному упору ворот, а наездников проводили в роскошные залы дворца.

Телемах и его спутник не могли поверить очам, глядя на окружавшее их великолепие. Им казалось, что дивные чертоги славного Менелая озарены сиянием солнца или светом луны. Порадовав взор, они прошли в полированные бани и искупались, а точнее, служанки выкупали их, умастили елеем и облачили в плотные туники и накидки. Затем они сели в кресла возле Менелая, сына Атрея. Служанка принесла воды в стройном золотом кувшине и полила им на руки, подставив серебряный таз. Она подвинула к ним полированный столик, а верная домоправительница поставила хлеб и снедь в радостном изобилии. Резавший мясо слуга подал им блюда с разными кусками мяса и поставил золотые чаши.

Рыжекудрый Менелай радушным жестом пригласил их приступить к ужину, говоря:

— Добро пожаловать! Веселитесь, ешьте, а потом мы уж расспросим вас, кто вы и откуда. Ваш род узнается по челу: вы, несомненно, сыны королей, державных баловней Зевса. У простолюдинов такие сыны не рождаются.

Он собственноручно подал им отменный кусок жареного мяса, из своей почетной королевской доли. Они навалились на угощение, а когда наелись, Телемах склонился к сыну Нестора и прошептал ему на ухо:

— Посмотри на гулкие чертоги, сердечный друг, сын Нестора. Как сияют бронза и золото, янтарь и серебро и слоновая кость! Какие богатства повсюду! Так, наверное, выглядит дворец самого Зевса на Олимпе! Меня это приводит в трепет.

Рыжекудрый Менелай услыхал его шепот и ответил крылатым словом:

— Нет, ребята, с Зевсом ни одному смертному не тягаться. Его дворец и сокровища предвечны. Но на земле — не знаю, может ли кто-либо со мной сравниться. Только после семи тяжких лет, полных приключений и страданий в дальних краях, я сумел вернуться домой с этими сокровищами. Я побывал на Кипре и в Финикии, и в Египте, посетил эфиопов, сидонцев и эрембийцев. Даже в Ливии я был[18], где овцы ягнятся по три раза в году и приносят рогатый приплод. Там ни король, ни пастух не окажется без сыра, мяса или свежего молока, потому что вымя их овец всегда полно.

«Пока я скитался по дальним странам и стяжал себе богатство, злодей погубил моего брата, застигнув его врасплох с помощью изменницы-жены. Поэтому мало мне радости от огромного состояния. Наверняка ваши отцы, кто бы они ни были, рассказывали вам, что мне выпало много печали. Сгинул мой старый дворец, полный дивных богатств. Я был бы счастлив в своем дому и с третью богатств, если бы можно было вернуть моих друзей, погибших на широкой равнине Трои, вдали от конских выпасов Аргоса. Я грущу по ним до слез, сидя в наших королевских чертогах, пока не насытится сердце горем, и не высохнут глаза, ибо нескоро насыщает холодное утешение рыданий.

«Но пуще всех я оплакиваю одного друга, и память о нем отбивает сон и отвращает от еды. Никто из ахейцев, сражавшихся под Троей, не перенес столько тягот, как великий Одиссей. Все его труды и подвиги принесли ему лишь несчастья, а мне — неутолимое горе о друге, пропавшем без вести, и мы не знаем, жив он или умер. Несомненно, они скорбят о нем, как о покойнике, его близкие — старый Лаэрт, верная Пенелопа и Телемах, которого он оставил дома новорожденным младенцем».

Слова Менелая усугубили тоску сына по отцу, и при имени Одиссея слезы покатились по его щекам и упали на землю. Обеими руками Телемах прижал красную мантию к глазам. Менелай заметил это, но не мог решить, дать ли гостю самому назвать имя своего отца, или расспросить его немедля. Пока он раздумывал, в зал из своего благоуханного будуара вышла Елена, окруженная фрейлинами и подобная Артемиде, Богине золотой прялки. Адраста подвинула ей удобное кресло, Алкиппа постелила ковер мягчайшей шерсти, Фило принесла ее серебряную корзинку с рукодельем, подарок Алкандры, жены Полиба, жителя египетских Фив, города самых роскошных на свете дворцов. Полиб подарил Менелаю две серебряных ванны, два котла с треножниками и десять талантов золота, а его супруга одарила супругу Менелая богатыми дарами: золотым веретеном и серебряной корзинкой, которую и принесла фрейлина Фило и поставила возле госпожи. Корзинка на серебряных колесиках с золотым ободком была полна тончайшей пряжи, а поверху лежала прялка с темно-синей шерстью.

Елена уселась в кресло с подножкой и немедленно принялась расспрашивать супруга:

— Мой лорд и повелитель Менелай, любимец богов, представились ли наши гости? Сказать тебе, что я думаю, или изобразить неведенье? Нет, я должна сказать, потому что мое сердце преисполнено изумления. В жизни я не видала такого сходства, ни у мужчин, ни у женщин, как у этого юноши с великолепным Одиссеем. Наверняка это Телемах, которого он оставил младенцем в своем дому, когда вы, ахейские мужи, пошли, пылая войной, на Трою из-за меня, недостойной.

Рыжекудрый Менелай отвечал ей:

— И впрямь, леди, теперь и я замечаю сходство. У него руки и ноги Одиссея, и то же сверкание глаз, и даже хохолок волос, как у Одиссея. Вот, только что я говорил об Одиссее и вспоминал, сколько он сделал для меня и что перенес, и юноша внезапно обронил соленую слезу из под крутых бровей и поднял пурпурную мантию, чтобы укрыть глаза.

Отвечал ему сын Нестора Писистрат:

— Менелай, питомец Зевса, сын Атрея, вождь простого народа, ты угадал — мой друг и впрямь родной и единственный сын Одиссея. Но он скромен и застенчив, и не посмел бы придти и сразу обратиться к тебе, чьим речам мы внимаем, как словам бога. Поэтому повелитель коней и колесниц, Нестор из Герении, послал меня сопровождать Телемаха, чтобы ты помог ему советом и указал, что делать. Много бед выпадает на долю оставшегося дома сына, когда отца нет, и нет защитника и наставника. Отец Телемаха все еще не вернулся, и у него нет друзей, которые оградили бы его от несправедливости.

— Кто бы мог подумать! — воскликнул рыжий Менелай. — У меня в дому сын моего лучшего друга, который совершил по любви ко мне столько геройских подвигов! Я собирался поставить Одиссея превыше всех аргивян, если бы всеведущий Зевес дал нашим быстрым кораблям вернуться из-за соленых морей. Я бы очистил от жителей один из городов моего королевства и дал бы ему в вотчину город в Аргосе. Я бы построил ему дворец и перевез бы его с Итаки со всем его добром, и с сыном, и с домочадцами. Мы жили бы по соседству и часто встречались. Ничто не помешало бы нам наслаждаться взаимной любовью, пока не скрыла бы нас черная туча смерти. Я думаю, боги позавидовали нашему возможному счастью, и не дали Одиссею вернуться домой.

Слова Менелая довели их до слез. Дочь Зевса, аргосская Елена, не выдержала и зарыдала. Заплакали Телемах и Менелай. И сын Нестора не смог удержаться от слез, вспоминая своего брата, безупречного Антилоха, сраженного великолепным сыном Зари. А вспомнив, он обратился к Менелаю:

— Менелай, сын Атрея, когда дома упоминали твое имя, мой старый отец Нестор всегда говорил, что ты — мудрейший из мужей. Сдержи же свои слезы, я не любитель рыданий за обедом, тем более, что скоро рассветет. Конечно, не грешно оплакать любого мужа, который встретил свой рок и погиб. Какую дань мы можем дать мертвому, кроме локона с головы и слезы на щеке? И у меня есть дорогой покойник, мой брат, не худший из ахейских воинов. Ты мог его знать, а я по молодости никогда его не встречал и не видал. Говорят, что он мог обогнать любого и сражался превосходно.

— Мой юный друг, — сказал рыжий Менелай, — ты говоришь и ведешь себя с мудростью зрелого мужа вдвое тебя старше. Такого благоразумия и следовало ожидать от сына твоего отца. Хорошее происхождение не спрячешь, если отцу повезло при рождении и выпало счастье в браке. Нестору везло всю жизнь, и сейчас он наслаждается мирной старостью, в просторном дворце, окруженный сыновьями, совмещающими ум с копейным искусством. Что ж, прогоним грусть и обратимся к ужину. Полейте-ка нам еще воды на руки перед едой! А поутру мы с Телемахом расскажем друг другу наши истории.

Асфалион, шустрый паж короля Менелая, полил им воды на руки, и они снова навалились на стоявшие перед ними блюда. Но дитя Зевса Елена придумала еще одно средство. Она добавила к вину зелье, которое смягчало горе и услащало горечь, и заставляло людей позабыть о боли и невзгодах. Принявший это зелье с вином не обронил бы и слезинки, если бы при нем умерли мать и отец и зарубили бы любимого сына или брата. Это сильное снадобье дала вместе с другими дочери Зевса знатная египтянка Полидамна, дочь Фоона. Плодородная земля Египта богата травами, как целебными, так и губительными. И в медицине Египтяне впереди всей планеты, как подлинные потомки целителя богов Пеана.

Когда Елена подмешала к вину свое снадобье и проследила, что чаши наполнены, она вновь обратилась к собравшимся и сказала:

— Король Менелай, сын Атрея, и вы, юные благородные гости, всем выпадает чередой радость и печаль — такова воля всемогущего Зевса. Сейчас мы сидим за ужином в этом зале, повеселим же друг друга нашими рассказами. Я начну с рассказа на злобу дня. Конечно, не в моих силах пересказать или хотя бы перечислить все подвиги отважного Одиссея. Но я расскажу об одном деле, на которое он бесстрашно рискнул в недоброй памяти Трое. Он избил себя плетью, и со следами от унизительных побоев на теле и в рубище, как раб, проскользнул за линии врага в город. Он разведывал обстановку в обличие нищего, который ничем не напоминал героя с ахейского корабля. Он ходил незамеченным по широким улицам Трои, и никто не обращал на него внимание.

«Только я опознала его, окликнула и расспросила, но он хитро уходил от ответа. Я омыла его, умастила елеем, одела в новые одежды и поклялась богами, что не раскрою его имени троянцам, пока он не вернется в свой стан. Только тогда он посвятил меня в планы ахейцев. Убив по пути многих троянцев длинным мечом, он возвратился к ахейцам с бесценной информацией. Троянки громко оплакивали павших, но я радовалась, потому что мне хотелось вернуться домой. Я горько сожалела, что Афродита наслала на меня роковое увлечение и заманила из родной страны в Трою, заставив позабыть дочь, и брачный покой, и мужа, умом и видом нехилого».

— Моя дорогая супруга, — сказал Менелай, — верно ты сказала. Я много странствовал по свету, внимал советам великих мужей и узнавал сердца храбрецов, но никто не мог равняться отвагой с несокрушимым Одиссеем. В похождении с деревянным конем он явил свой ум и решительность. Мы сидели там, цвет аргивского рыцарства, готовые обрушить смерть и разорение на Трою, когда ты явилась, моя королева, по наущению бога, желавшего дать победу Трое. С тобой был богоравный принц Деифоб. Трижды ты обошла наше полое убежище, гладила рукой деревянного коня и окликала по имени аргивских капитанов. В твоем голосе слились голоса всех наших жен.

«Мы с Диомедом сидели в середке рядом с Одиссеем и услышали твой голос. Мы оба бесновались и стремились выскочить к тебе или хотя бы откликнуться на твой зов, но могучий Одиссей силой удержал нас. Увидев это, молчали и другие бойцы. Только Антикл собирался ответить тебе, но Одиссей зажал ему рот мощной ладонью и не отпускал, пока Афина Паллада в конце концов не отозвала тебя. Так он спас все наше войско».

Тут Телемах осмелился обратиться к королю.

— Сын Атрея, Менелай, питомец Зевса, защита воинов в битве, тем горше мне это слышать. Все мужество на свете не спасло его от беды, и сердце из самородного железа не помогло бы. Но сейчас позволь нам удалиться, чтобы мы могли насладиться сладостью сна на наших постелях.

Елена Аргосская приказала служанкам постелить гостям на веранде, положить тонкое пурпурное руно, накрыть коврами и толстыми одеялами. Служанки взяли факелы, и вышли из зала приготовить ложе гостям. Паж проводил гостей. Принц Телемах и сын короля Нестора провели ночь во дворе дворца. Сын Атрея Менелай почивал в своей спальне в глубине дома, а рядом с ним лежала прекраснейшая из женщин, Елена.

Не успела Заря коснуться востока своими багряными пальцами, как славный зычным боевым кличем Менелай поднялся с постели, оделся, перекинул через плечо перевязь острого меча, затянул пару узорных сандалий на быстрых ногах и вышел из спальни, подобный богу. Он подозвал к себе Телемаха, приветствовал его и сказал:

— Что привело тебя, принц Телемах, по бурным бескрайним морям в прекрасный Лакедемон? Государственные дела или личные? Доверься мне.

— Менелай, сын Атрида, питомец богов, — отвечал мудрый Телемах, — я прибыл расспросить тебя, нет ли вестей о моем отце. Мое состояние и дом пожирают, добро разоряют. Шайка негодяев захватила наш дворец и проводит время, закалывая моих овец и круторогих быков. Они ухаживают за моей матерью, не зная стыда и приличий. Я припадаю к твоим коленам в мольбе: расскажи мне всю правду о трагической кончине моего отца, если ты был ее свидетелем или слыхал от странника. И впрямь, мать родила его для несчастий. Не смягчай свой рассказ из жалости, но прямо поведай то, что ты видел. Заклинаю тебя: если мой отец, великолепный Одиссей, когда-либо в тяжкие годы Троянской войны обещал тебе помочь и обещание исполнил, — вспомни его заслугу и поведай мне все, что ты знаешь.

Менелай побагровел от гнева и воскликнул:

— Какой позор! Ничтожные трусы норовят заползти в постель великого героя! Представь, что лань положила своих сосунков спать в логово хищного льва, а сама пошла пастись по горным кручам и тенистым долинам. Лев вернется в свое логово, и незваных гостей постигнет страшный конец. Но не страшнее того, что ждет негодяев, когда вернется Одиссей. Однажды на славном острове Лесбос Одиссей разгневался и схватился с Филомелидом. Он здорово швырнул его на землю страшным броском, восхитившим зрителей. Клянусь отцом Зевсом, и Афиной с Аполлоном! Если бы Одиссей с тогдашней силой налетел на кавалеров — предстояла бы им скорая смерть и горькое сватовство.

«Но вернемся к твоим расспросам. Я не собираюсь тебя обманывать или уклоняться от ответа. Напротив, я расскажу тебе, не скрывая ни единого слова, то, что я слыхал из непогрешимых уст Морского старца.

«Дело было в Египте. Мне давно хотелось вернуться домой, но боги удерживали меня. Я не принес обычные жертвы, а боги ревниво взимают должное. В бурном море против устья Нила лежит остров Фарос. Груженое судно дойдет до него за день при попутном ветре. На острове есть закрытая бухта с глубокими колодезями на берегу, где мореплаватели запасаются чистой водой. Там легко вытащить судно на берег, или спустить на ровный киль в море. На этом острове боги продержали меня двадцать дней, и за это время ни разу не задул бриз, что побуждает корабли пересечь морские пучины. Наш провиант кончался, а с ним и сила команды. Нам пришла на помощь богиня Эйдофея, дочь могучего Морского старца Протея. Она сжалилась надо мной, когда я бродил одиноко вдали от моих товарищей, а те гнутыми крючками ловили рыбу[19], чтобы заглушить чувство голода.

«Она обратилась ко мне и сказала:

— Моряк, ты что, сдурел? Или страдания тебе в охотку, и поэтому ты остаешься на острове и не уплываешь, хотя твои люди слабеют изо дня в день?

«Я отвечал ей:

— Не знаю, что ты за богиня, но поверь, — я вовсе не желаю тут оставаться. Видимо, я согрешил против бессмертных богов, жителей Олимпа. Открой мне — ведь богам все известно — какой бог удерживает меня на острове и не дает отплыть? И еще скажи, как мне вернуться домой по кишащим рыбой морям?

«Прекрасная богиня отвечала:

— Я охотно отвечу на твои расспросы, моряк. На этом острове зачастую бывает бессмертный провидец Протей Египетский, Морской старец. Он знает тайны морских глубин, а ответ держит только перед Посейдоном. Говорят, что он — мой отец. Соберись с силами, сядь в засаду, схвати его — а уж он расскажет, как и куда и каким курсом плыть домой по рыбьим магистралям. А если захочешь, то он расскажет тебе, любимец богов, что происходит у тебя дома, пока ты скитаешься в дальних краях.

— Научи меня, — спросил я, — как схватить таинственного старца? Без твоей наводки он меня учует или сообразит и избежит ловушки. Смертному трудно совладать с богом.

«Славная богиня согласилась с моей просьбой.

— Вот тебе подробный план, — сказала она. — Когда солнце стоит в зените, старый провидец выходит из родной соли, пока поднятая Западным ветром зыбь скрывает его появление. Он ложится спать в укромной, выбитой прибоем, пещере, и ластоногие тюлени, порождение океанских нимф от соленой воды, вылезают стадами из седой пены и дремлют круг него, распространяя своим дыханием горький и острый запах морских пучин. Тщательно отбери трех самых надежных спутников, и на рассвете я отведу вас к заповедной пещере и укажу каждому место для засады. Но я должна тебя предупредить, какие приемы есть в запасе у старого вещуна. Сначала он обойдет кругом и пересчитает тюленей, а убедившись, что все на месте, ляжет спать среди них, как пастух среди овец. Тут же бросайтесь на него, собравшись с духом и силами, и держите, как бы он ни старался вырваться. Он будет отчаянно биться и принимать различные формы — не только зверей и чудищ, но и воды, и небесного огня. Но вы не уступайте, и не ослабляйте свои тиски, пока он не заговорит с вами и не предстанет в своем подлинном образе, — каким был, когда ложился спать. Тут вы можете его отпустить и расспросить, кто из богов на вас гневается и как вернуться домой по рыбьим магистралям.

«Сказав это, она нырнула в волны и скрылась, а я в плену мрачных предчувствий побрел к кораблям, лежавшим на песке. Когда я нашел свой корабль, мы приготовили ужин. Спустилась бессмертная ночь, и мы улеглись на песке у самой кромки моря.

«Как только показалась свежая Заря Розовые Пальчики, я пустился, помолясь небесам, по берегу необъятного моря. Со мной шли три самых надежных моряка, на которых я мог положиться в любом переплете. Богиня вынырнула с морского дна и принесла четыре свежесодранные тюленьи шкуры. Она придумала, как обмануть родного отца: вырыла для нас лежбища в прибрежном песке, а сама сидела и ждала нашего прихода. Когда мы подошли, она уложила нас и накрыла тюленьими шкурами. Эта уловка оказалась почти невыполнимой из-за гнусного зловония рыбоядных бестий. Да и кто бы согласился разделить ложе с морским монстром? Но богиня придумала спасительное средство и приложила к нашим ноздрям амброзию. Ее сладкий аромат отбил тюленью вонь.

«Так мы стойко лежали и терпели все утро, а стада тюленей тем временем вылезали из моря на берег. В полдень появился и сам Морской старец, увидел своих жирных тюленей и пересчитал их. Он не заметил обмана и сосчитал нас первыми. Окончив подсчет, он прилег и вздремнул. Тут с боевым криком мы набросились на него и скрутили. Но сноровка и колдовское умение не покинули старика: сначала он превратился в косматого льва, затем в дракона, затем в леопарда, затем в могучего вепря. Превращался он и в поток воды, и в развесистое дерево, но мы, стиснув зубы, крепко держали его.

«Наконец, старик устал от своего магического репертуара и обратился ко мне:

— Сын Атрея, с каким богом ты сговорился похитить меня? Для чего ты это сделал?

— Старик, — отвечал я, — ты и сам знаешь. К чему пустые расспросы? Я оказался узником на этом острове, не в силах уплыть, а люди мои слабеют изо дня в день. Скажи мне, Всеведущий, какой бессмертный бог меня держит и не отпускает? И как мне пересечь кишащие рыбой глубины и вернуться домой?

— Ты дал маху, — отвечал мне старец. — Если ты хотел быстро пересечь темно-винное море и приплыть домой, тебе следовало до выхода в рейс принести богатые жертвы Зевсу и прочим богам. А сейчас и не надейся увидеть родную страну, друзей и свой величественный дом, пока ты не вернешься в текущие с небес воды Нила и не принесешь церемониальную гекатомбу вечным владыкам просторных небес. А потом боги позволят тебе пуститься в желаемое плаванье.

«Когда я услыхал, что мне снова придется отправиться в долгий и утомительный путь по окруженным туманом морям в Египет, мое сердце дрогнуло. Но я собрался с силами и спросил его:

— Почтенный старец, я исполню твое повеление, но ответь на еще один вопрос. Что стало с ахейцами, которых мы с Нестором оставили позади, покидая Трою? Вернулись ли они невредимыми в родной порт, или некоторые погибли при кораблекрушении, или умерли в объятиях друзей уже после победы?

— Сын Атрея, — отвечал он, — к чему эти ненужные расспросы? Лучше бы тебе не допытываться, потому что мой рассказ доведет тебя до слез. Многие погибли, но многие спаслись. Кто погиб на войне, ты видел сам. В обратном плаванье погибли два ахейских полководца, и еще один, хоть и уцелел, оказался узником бескрайних морей.

«Аякс пострадал первым. Посейдон сокрушил его длинновесельные галеры об огромный утес Гиры, но спас его от бурунов прибоя. Он избег бы гибели, несмотря на ненависть Афины Паллады, но, ослепленный неуемной гордыней, он провозгласил, что спасся из прожорливых челюстей моря вопреки воле богов. Посейдон услышал громогласное богохульство, сжал трезубец в мощных руках и ударил по утесу Гиры. Утес раскололся надвое, и отколовшийся кусок, на котором отдыхал Аякс, рухнул в море и увлек с собой в бездонные пучины объятого безумием героя. Он утонул, наглотавшись соленой воды.

«Твой брат Агамемнон сумел избежать подобной судьбы и с помощью богини Геры ушел на своих длинных судах. Когда он огибал высокий мыс Малея, его застиг ураган и унес по обильному рыбой морю к границам той земли, где когда-то правил Фиест, а ныне владеет его сын Эгист. Беда, казалось, миновала — боги повернули ураган, превратили в легкий бриз и возвратили его домой.

«С легким сердцем ступил Агамемнон на отчую землю, опустился на колени и поцеловал ее прах. Теплые слезы текли по его щекам, слезы радости — наконец-то он вернулся на родину. Но сторожевой на башне увидел его. Сторожевого поставил изворотливый Эгист и пообещал ему два таланта золота за услуги. Целый год он караулил на тот случай, что Агамемнон приплывет незамеченным и внезапно обрушится на злодеев, захвативших его дворец. Соглядатай принес вести прямиком во дворец вождя мужей Эгиста, и тот приступил к исполнению своего коварного плана. Он спрятал в засаде двадцать отборных бойцов, а в зале дворца накрыл роскошный банкет. Сам он пустился на колеснице со свитой на берег моря за Агамемноном, тая злобные помыслы в сердце. Ничего не подозревавший Агамемнон пришел с ним во дворец, и Эгист попотчевал его, а затем убил, как быка в стойле. Не уцелел ни один из бойцов Атрида, и даже из воинов Эгиста. Все до одного погибли во дворце».

«Протей смолк, и мое сердце не выдержало. Я рухнул на прибрежный песок и зарыдал. Мне больше не хотелось жить и видеть сияние дня. Но когда я выплакался всласть, старый Морской провидец обратился ко мне и сказал:

— Уйми слезы, сын Атрея, а то мы так никогда не кончим. Лучше постарайся поскорее вернуться на родину, и может, ты еще застанешь убийцу в живых. Но, возможно, Орест опередит тебя и убьет его сам. Тогда ты поспеешь на тризну.

«Его слова возвратили мне утраченное было мужество, и в горестном сердце снова засветилась надежда. Я обратился к нему с крылатыми словами:

— Ты упомянул трех вождей. Кто же третий, не погибший, но ставший узником бескрайних морей? Или он тем временем погиб? Я хочу знать, даже если это усугубит мое горе.

— Третий, — отвечал Протей, — это сын Лаэрта Одиссей, лорд Итаки. Я видал его, безутешно рыдающего, на острове нимфы Калипсо. Она держит его в плену. Ведь без галеры и гребцов он не может пересечь морские просторы и вернуться домой.

«А сейчас, любимец Зевеса, Менелай, внемли своей судьбе. Тебе не суждено умереть в Аргосе, где пасутся кони. Бессмертные возьмут тебя на Елисейские поля на краю света, где живет рыжекудрый Радамант. Жизнь там легка[20] для смертных, не выпадает снег, не бывает ураганов и дождей, но изо дня в день легкий западный ветерок с реки Океан освежает души людей. Там, зять Зевеса, ты останешься со своей Еленой».

«Старец завершил свои речи и нырнул в бурные волны, а я пошел с отважными спутниками к кораблям, погруженный в беспросветную мглу своих дум. У корабля на берегу моря мы приготовили ужин. Таинственная ночь опустилась на нас, и мы легли спать на омытом волнами берегу.

«Как только появилась свежая Заря — Розовые Пальчики, мы спустили суда на воду, поставили мачты и подняли паруса. Команды поднялись на борт, заняли места на банках и в лад ударили веслами по седой пене. Так я вернулся в текущие с небес воды Нила, где я бросил якорь и принес всесожжение богам. Уняв гнев Бессмертных, я насыпал на берегу курган на вечную память об Агамемноне. Исполнив это, я отплыл домой, а Бессмертные даровали попутный ветер, который быстро возвратил меня в любимый край.

«А ты, дорогой Телемах, погости у меня во дворце дней двенадцать, а потом я устрою тебе пышные проводы и поднесу дары: ты получишь трех коней и двухместную колесницу прекрасной работы, и еще узорчатый кубок, чтобы ты всю жизнь вспоминал обо мне, возлияя бессмертным богам».

— Сын Атрея, — ответил рассудительный Телемах, — прошу, не удерживай меня надолго. Я бы позабыл дом и родителей и легко остался здесь хоть на целый год, так мне нравятся твои чудесные рассказы. Но мои спутники уже заждались меня в священном Пилосе, а ты еще предлагаешь мне задержаться. Ты обещаешь мне богатые дары, но дай лучше подарок, который я могу унести с собой. Ведь я не смогу взять с собой коней на Итаку, пусть они лучше остаются украшением твоих конюшен. У вас — широкие поля и луга, обильные клевером и травой, пшеницей и полбой, и крепким белым ячменем. А на Итаке нет лугов и негде выезжать коней. Наши острова — как рифы посреди моря, ни один не подходит для конного спорта, да и травы мало, и меньше всего — на моей Итаке. Но мне милее горы[21], где пасутся козы, чем луга и конские выпасы.

Так он ответил. Славный своим боевым кличем Менелай улыбнулся, потрепал его щеку и ласково сказал:

— Паренек, твои учтивые слова показывают благородное происхождение. Конечно, я заменю дары, что может быть проще. Ты получишь прекраснейшее и драгоценнейшее из сокровищ моего дворца — кубок-кратер для смешения вин, из кованого серебра с золотым ободком, работы самого Гефеста. Мне подарил его герой Федим, король Сидона, когда я гостил у него по пути домой. Теперь я с охотой дам его тебе.

Пока они беседовали, стали прибывать гости дворца. Они гнали с собой овец и несли веселящее душу вино[22], а их завитые жены прислали свежевыпеченный хлеб. Так готовились к пиру в чертогах Менелая.

Тем временем перед дворцом Одиссея высокомерные кавалеры развлекались, как могли, метанием диска и дротика на ровной площадке. Антиной и красавец Эвримах, первые молодцы и заводилы, сидели рядом, когда к ним подошел Ноэмон сын Фрония и обратился с вопросом к Антиною.

— Антиной, не знаешь ли ты, когда вернется Телемах из песчаного Пилоса? Он ушел на моем корабле, а мне понадобилось сходить в Элиду. Там на просторных лугах у меня пасется дюжина жеребых кобыл, а с ними их крепкие жеребята-мулы. Я бы взял одного из них и приучил к работе.

Его слова потрясли их, — они и не представляли, что Телемах ушел в Пилос, но были уверены, что он где-то в поместье, среди овечьих стад или на ферме свинопаса. Антиной сын Эвпейта обратился к Ноэмону и потребовал:

— А ну, давай всю правду. Когда он ушел, и что за молодежь ушла с ним? Отборные горожане или его собственные слуги и приживалы? И еще, ответь мне без уверток — он силой угнал твой корабль, против твоей воли, или ты поверил его байкам и сам одолжил?

— Сам одолжил, — сказал Ноэмон, — добровольно. Что делать, если об услуге просит принц, у которого вдобавок забот полон рот. Тут отказать может только неотесанный невежа. А с ним ушла лучшая — после нас — часть молодежи. Капитаном у него Ментор, я видел, как он отплывал, — он или принявший его облик бог. Дело в том, что я вчера повстречал доброго Ментора, но он точно ушел на моем судне в Пилос той ночью.

И с этими словами Ноэмон ушел в дом своего отца, оставив двух молодых лордов кипеть от негодования. Они прервали игры и состязания кавалеров и собрали всех на совет. Красноречивый Антиной обратился к ним, брызжа злобой и яростью. Его черное сердце бушевало, и глаза пылали.

— Проклятие! — воскликнул он. — Телемах набрался наглости и сделал удачный ход! Мы клялись, что ничего из его планов не выйдет, а этот щенок, один против нас всех, спокойно выбрал лучших молодцов, велел им спустить корабль на воду, и был таков. С ним мы дождемся беды, если Зевес не подрежет ему крылышки до совершеннолетия. Ладно, дайте мне быструю галеру и двадцать гребцов. Я устрою ему засаду в узком месте между Итакой и скалами Зама и перехвачу в пути. Его плаванью в поисках отца еще придет мрачный конец!

Все приветствовали и одобрили его план. Потом они встали и пошли во дворец. А вскоре и Пенелопа проведала о заговоре, выношенном ее кавалерами. Ей сообщил герольд Медонт, а он подслушивал, пока кавалеры совещались во дворе, и все понял. Он немедленно вошел во дворец и отправился доложить об услышанном Пенелопе. Как только он пересек порог ее будуара, королева обрушилась на него.

— Вестник, — сказала она, — с каким поручением послали тебя молодые лорды? Наверное, они приказывают служанкам богоравного Одиссея бросить всю работу и накрыть столы для пира? Как мне надоело их ухаживание и беспрестанное присутствие! Если бы это зависело от меня, больше бы они здесь не пировали. Да, вся ваша банда крутится здесь изо дня в день, грабит наши погреба и растрачивает достояние моего бережливого сына. Вы, наверное, пропустили мимо ушей, когда вам отцы рассказывали, как к ним относился Одиссей — ни словом, ни делом никого не обижал безвинно. Не то что другие короли, которые одному потрафят, а другого скрутят в бараний рог. Это только подтверждает вашу бессовестность и доказывает, как легко забывается былая доброта.

— Королева, — ответил честный Медонт, — дай-то вам бог не знать больших бед. Кавалеры планируют куда худшее зло, упаси нас Зевес, сын Крона. Они решили зарубить острыми мечами Телемаха, когда он выйдет в обратный рейс. Сейчас он отправился в святой Пилос и Лакедемон за вестями об отце.

Когда Пенелопа услышала эти слова, ее ноги подкосились, и сердце дрогнуло. Дар речи изменил ей, глаза наполнили слезы, слова застряли в глотке. Наконец она отдышалась и ответила:

— Вестник, почему уехал мой сын? — спросила она. — Не было ему никакого резона пускаться по морю на быстрых судах, в которых моряки, как в колесницах, бороздят просторы моря. Неужели он хочет, чтобы имя его было забыто?

Прозорливый Медонт отвечал ей:

— Не знаю, что подтолкнуло его на поездку в Пилос — слова бога или собственные чувства, но он хотел узнать, вернется ли его отец, или сгинул безвозвратно.

Медонт вышел из ее покоев, а Пенелопа не могла найти себе места от тревоги. Она даже не смогла добраться до одного из кресел, но опустилась на порог своего элегантного будуара и горько зарыдала, а вокруг нее сгрудились все служанки и фрейлины дворца. Прерывая потоки слез, Пенелопа обратилась к ним:

— Скажите, есть ли женщина в наши дни, к которой Зевес был так жесток, как ко мне? Был у меня муж, лучший из данайцев, львиное сердце, прославленный от Эллады до Аргоса. Его я утратила. А сейчас ураган унес из дому моего любимого сына. Мне и не сказали, что он уезжает. Даже вы промолчали, хотя наверняка знали. Жестокие женщины, почему вы не подняли меня с постели, когда он пошел в порт! Если бы я знала, что он собирается уехать, клянусь, он остался бы дома или перешагнул через мой труп. Живо, кто-нибудь, пошлите за моим старым слугой Долием, которого мне отец дал с собой на Итаку. Он сейчас возится в саду. Пусть бежит к Лаэрту, потолкует с ним обстоятельно, расскажет все с начала до конца. Глядишь, Лаэрт что-нибудь придумает, оставит свое затворничество, обратится к народу, пока не погибло его семя и королевский род Одиссея.

— Госпожа, — сказала верная старая няня Эвриклея, — убьешь ли ты меня беспощадным ножом или оставишь в живых — не могу молчать. Я все знала, я ему дала хлеб и вино в дорогу, и все, что он попросил. Но он заставил меня поклясться — не говорить тебе ничего в течение двенадцати дней, разве что ты сама заметишь его отсутствие раньше. Он не хотел, чтобы слезы бороздили твои нежные щеки. Иди, умойся, переоденься, а затем подымись в горницу с фрейлинами и помолись дочери Зевса Афине. Она может спасти его даже из зубов смерти. И не беспокой старика, у которого и так полно забот. Не думаю, что блаженные боги возненавидели род Аркесия, предка Лаэрта. Не пресечется их род, но будет всегда владеть этими величественными чертогами и плодородными полями.

Такими словами Эвриклея успокоила Пенелопу, и та перестала плакать. Королева умылась, переоделась, поднялась со своими фрейлинами в горницу, наполнила корзинку зерном для жертвоприношения, и обратилась к Афине с молитвой.

— Внемли мне, Неутомимая, Атритона, дочь Зевса, носительница эгиды! Если мудрый Одиссей когда-либо сжигал в твою честь жирные бедра телицы или овцы, вспомяни его жертву, спаси моего любимого сына, и защити его от злокозненных кавалеров.

Ее мольба сорвалась в крик. Богиня вняла молитве королевы. А кавалеры бушевали в полутемном зале. Один грубый бахвал воскликнул: "Вроде, наша обожаемая королева готовится к свадьбе, и не подозревает, что ее сын обречен". Надменные юнцы вторили его похвальбе, — они не подозревали, кто на самом деле обречен. Антиной встал и утихомирил их.

— Вы что, спятили? — воскликнул он. — Прекратите бахвалиться, пока нас не услышали и не донесли. А сейчас помалкивайте и разойдитесь. Мы решили, что делать, давайте же, исполним наш замысел.

Он тут же выбрал двадцать лучших мужей, и они пошли на берег к кораблю. Они спустили смоленый корабль на воду, поставили мачту, вставили весла в сыромятные петли уключин, подтянули белый парус к рее, а бойкие оруженосцы принесли доспехи. Они поставили судно на якорную стоянку и вернулись на сушу, поужинали и спокойно ожидали заката.

Но благоразумная Пенелопа лежала у себя в горнице, не касалась еды и питья, и все гадала, удастся ли ее невинному сыну избежать смерти, или суждено ему погибнуть от рук высокомерных кавалеров. Она была в смятении, как лев, окруженный загонщиками, что с ужасом смотрит на сжимающееся кольцо врагов. Но утешающая сонливость охватила ее, она откинулась назад, уснула, и ее мышцы расслабились.

Яркоглазая Афина вновь решила придти на помощь. У Пенелопы была сестра Ифтима, дочь короля Икария. Она вышла замуж за Эвмела и жила в Фере. Богиня создала призрак — ее точное подобие, и послала во дворец Одиссея, чтобы уберечь королеву от потоков слез и расстройства. Призрак вполз в спальню королевы, не открывая дверного засова, стал у ее изголовья и сказал:

— Ты уснула, Пенелопа, горе истомило тебя? Поверь, привольно живущие боги не желают тебе горя и расстройства. Уже решено, что твой сын вернется домой целым и невредимым. Он ничего дурного в их глазах не сделал.

Осторожная Пенелопа пробормотала во сне, находясь у Ворот Сновидений:

— Сестра, как ты здесь оказалась? Мы не привыкли тебя видеть у нас — ведь ты живешь так далеко. Ты считаешь, мне следует забыть печали и заботы, которые непрерывно терзают мое сердце и разум? Но я потеряла мужа, лучшего из данайцев, львиное сердце, прославленного от Эллады до Аргоса, а сейчас еще мой любимый сын, о котором я горюю даже больше, чем о его отце, уплыл на большом корабле, а он еще ребенок, не обученный делу или спору. Я дрожу, когда думаю, что с ним станется на море или там, куда он поехал. Многочисленные враги готовят ему западню и жаждут пролить его кровь, и не дать вернуться домой.

— Крепись и гони пустые страхи, — отвечала тень. — Его сопровождает наставник, которого дай бог каждому — сама Афина Паллада. Она посочувствовала твоему горю и послала меня тебе в утешенье.

Но проницательная Пенелопа спросила:

— Если ты внимала голосу бога и сама божественна, умоляю, расскажи и про его несчастного отца. Жив ли он и видит ли сиянье дня, или мертв и спустился в чертоги Аида?

— Об Одиссее — живом ли, мертвом, — мне сказать нечего, а попусту болтать я не хочу.

Тень выскользнула из комнаты, не открывая засова, но дочь Икария, внезапно проснувшись, нашла утешение в этом живом сне.

А ее кавалеры отплыли и вышли в открытое море, вынашивая планы убийства Телемаха. В широком проливе, на полпути от Итаки и до скалистого Зама, лежит каменистый островок Астер[23]. Хоть он и мал, есть там бухта с двумя фарватерами для доступа. Там и устроили ахейские лорды западню Телемаху.

Часть вторая Путешествие Одиссея

Песнь V Калипсо

Когда Заря поднялась с ложа своего супруга лорда Тифона и принесла сияние дня бессмертным и людям, боги собрались на совет у всемогущего Зевса-Громовержца. Пленение Одиссея в дому Калипсо тяготило сердце Афины, и она напомнила богам о постигших его бедах и несчастьях.

— Отец-Зевес и вы, блаженные бессмертные боги, — сказала она, — нет смысла монарху быть добрым, щедрым и справедливым. С тем же успехом он может предаваться беззаконию и тирании. Одиссей был по-отечески милосердным правителем, но сейчас ни один из его подданных и не вспоминает о нем. Он томится, забыт и заброшен, на дальнем острове, в тисках нимфы Калипсо, а уж она-то его не отпустит. До Итаки ему не добраться — нет у него ни галеры, ни гребцов, чтобы пересечь бескрайнее море. А его возлюбленный сын отправился в святой Пилос и в блаженный Лакедемон за вестями об отце, и его собираются убить на пути домой.

— Дочь, — отвечал Собиратель Туч, — ты судишь слишком яро и поспешно. Не ты ли сама так подстроила, чтобы Одиссей вернулся и отомстил? У тебя достаточно знания, силы и умения, чтобы возвратить Телемаха на родину целым и невредимым. А кавалеры вернутся себе не солоно хлебавши.

Зевес обратился к своему возлюбленному сыну Гермесу.

— Гермес, вестник богов, — сказал он, — передай наше окончательное решение Нимфе Прекрасные Косы. Многострадальный Одиссей должен отправиться домой. В пути ему не помогут ни люди, ни боги. Легко ему не будет: он своими руками построит плот и отплывет на нем. На двадцатый день, после многих тягот, он достигнет Схерии[24], богатой земли феакийцев, наших родичей. Они примут его, как бога и доставят на родину на своем корабле, одарив бронзой, золотом и тканями в таком изобилии, что затмит все троянские трофеи, даже если бы он получил их сполна по жребию и привез домой без урона. Я постановил, что он вновь увидит своих друзей и вступит в свой дом с высокой кровлей на земле отцов.

Зевес постановил. Его вестник, Аргусобойца, повиновался. Он завязал на ногах изящные сандалии из немеркнущего золота: в них он несся, как порыв ветра, над океаном или бескрайней землей. Он взял жезл, которым мог усыплять и пробуждать людей, и взмыл в воздух. За Пиерским хребтом он снизился и пошел на бреющем полете над волнами, как корморан, что срезает крыльями морскую пену, спускаясь за рыбой в разверстые пучины бурной стихии. Так Гермес несся по гребням волн, пока не достиг далекого острова Огигия[25]. Он ступил на берег из пурпурных морских вод и отправился ко гроту, где жила Нимфа Прекрасные Косы. Он застал ее у очага; в нем горел огонь и распространял по всему острову аромат кедровых поленьев и благоуханных дерев. Богиня пела своим прекрасным голосом и ткала на станке, водя золотым челноком. Перед входом в грот росла роскошная роща черных тополей, ольхи и благовонных кипарисов, а в ней гнездились длиннокрылые птицы: рогатые совы, ястребы, и языкатые кормораны — береговые птицы, охотящиеся за морской добычей. Обрамляя вход в пещеру, буйно разрослась лоза с огромными гроздьями спелого винограда. Находящиеся один подле другого, четыре родника сочились прозрачной водой. Их струи не смешивались, но по отдельности орошали участки сада. В зеленых муравах произрастали фиалки и сельдерей. В таком месте даже бессмертный остановится, зачарованный и восхищенный его красой. В изумлении остановился и Аргусобойца, вестник богов.

Насмотревшись на прелесть сада, Гермес вошел в просторный грот. Богиня Калипсо узнала его с первого взгляда: бессмертные боги всегда признают друг друга. Короля Одиссея в гроте не было: тот сидел, как всегда, неутешный на берегу и лил слезы, и вздыхал, и тосковал, глядя на бесплодную пустыню моря.

Прекрасная нимфа усадила Гермеса в роскошное полированное кресло и спросила его:

— Гермес, носитель золотого жезла, долгожданный и почтенный гость, ты не часто появляешься здесь, что же привело тебя сюда? Расскажи мне, что у тебя на уме, и я охотно исполню твое желание, если это в моих силах и дозволено. Но сперва я приму тебя, как дорогого гостя.

Богиня поставила на столик амброзию и подвинула гостю. Она смешала и подала ему чашу румяного нектара. Вестник-Аргусобойца ел и пил, а насытившись и отдохнув, ответил богине:

— Ты меня спрашиваешь, как бессмертная — бессмертного, что привело меня сюда. Я тебе отвечу прямо — я пришел по воле Зевеса, а не по своей воле. Да и кто бы по доброй воле пустился в дальний путь по бескрайним просторам соленых вод, когда нет рядом города мужей, приносящих жертву богам и сжигающих вкусные стада[26] во имя наше? Но когда носящий эгиду Зевес повелевает, все боги вынуждены повиноваться.

«Зевес говорит, что у тебя томится несчастнейший из тех мужей, что после девяти лет осады разорили цитадель Приама и пустились в обратный путь. При отплытии домой они согрешили перед Афиной, и она наслала бурный ветер и высокие волны. Его верная дружина погибла до одного человека, а его выбросило течением и ветрами на этот остров. Зевес повелевает тебе немедленно отпустить его. Ему не суждено окончить свой век на острове вдали от друзей. Нет, он вновь увидит друзей и вернется под высокую кровлю своего дворца, на родину».

Прекрасная богиня Калипсо задрожала, как в ознобе и бросила ему в лицо крылатые слова:

— Жестоки вы, боги, и безмерно ревнивы. Вас бесит, если богиня, не скрываясь, спит с человеком, даже если это ее законный супруг. Так было, когда розовоперстая Заря влюбилась в Ориона. Приверженцы свободной любви для себя, вы возмутились, и непорочная Артемида, Богиня Золотого Трона, убила его в Ортигии легкими стрелами. Так было, когда длиннокудрая Деметра предалась зову страсти и совокупилась со своим возлюбленным Ясионом на трижды вспаханном поле[27]. Зевес быстро прослышал об этом и убил его слепящим перуном.

«А сейчас я возбудила вашу ревность тем, что живу со смертным мужем, которого я спасла от неминуемой смерти. Он плыл, оседлав киль своего корабля: Зевес потопил его судно ударом перуна в темно-винном море, и его верные товарищи погибли. Течением и ветром его прибило к моему берегу, и я встретила его с распростертыми объятиями. Я его выходила, любила и заботилась о нем, и собиралась сделать его бессмертным и вечно молодым. Но ты прав — когда носящий эгиду Зевес повелевает, прочие боги вынуждены повиноваться. Если Зевес требует, чтобы он покинул остров, пусть катится на другой край бесплодного моря, и бог с ним. Но я не смогу отправить его. У меня нет галеры с веслами, нет и гребцов, чтобы покорить бескрайние просторы моря. Я лишь обещаю добросовестно помочь ему советом, как приплыть целым и невредимым к берегам Итаки».

— Тогда немедленно отошли его, — сказал Гермес, — и не гневи Зевса, а то он рассердится и затаит на тебя злобу.

С этими словами мощный Аргусобойца покинул остров, а нимфа покорилась воле Зевеса и пошла искать своего благородного гостя. Одиссей сидел на берегу, и глаза его, как всегда, были полны слез. А со слезами по далекому дому утекала и его бесценная жизнь. Нимфа давно была ему не мила. По ночам он, правда, спал с ней, да и куда ему было деться, пока он жил в ее сводчатом гроте, как холодный любовник со страстной дамой. А целыми днями он сидел на берегу, на скалах или на песке, истязал себя слезами, стонами и сердечной мукой, и всматривался влажными глазами в бескрайнюю водную пустыню.

Прекрасная богиня подошла и стала рядом.

— Мой злосчастный друг, — сказала она, — по мне, хватит тебе томиться и тосковать на этом острове. Я всем сердцем готова помочь тебе уплыть. Вставай и берись за дело. Сруби несколько высоких деревьев, железными орудиями смастери большой плот, сооруди высокую палубу, чтобы ты смог пересечь туманные моря. Я сама дам тебе хлеба, воды и твоего любимого красного вина, чтобы ты не страшился голода. Я дам тебе одежду и пошлю попутный ветер, чтобы ты безбедно приплыл к родным берегам, если того захотят небесные боги, а их разумение и сила — побольше моих.

Смелый Одиссей содрогнулся от ее слов и ответил ей, не скрывая своих мыслей:

— Богиня, — сказал он, — не о моем благе ты думаешь, а о чем-то совсем ином, коли предлагаешь переплыть бескрайнее море на утлом плоту. Даже быстрые клиперы не могут пересечь его просторы, хотя их ветер только радует. Я не доверюсь плоту против твоей доброй воли. Дай мне торжественную клятву, что ты не замышляешь подвоха.

Прекрасная Калипсо улыбнулась и погладила его:

— Одиссей, — сказала она, — как ты, мерзавец, смеешь такое помыслить! Ты всегда себе на уме! Клянусь Землей и широкими Небесами и подземными водами Стикса, самой страшной и священной клятвой бессмертных богов, что я не замышляю против тебя никакого вреда, но советую, как самой себе, окажись я на твоем месте. Мне не чужда справедливость, и сердце у меня не из железа, но полно жалости и сострадания.

С этими словами богиня быстро отвернулась. Одиссей последовал за ней, и богиня и муж вместе вошли в просторный грот. Одиссей сел на трон, с которого только что поднялся Гермес, а нимфа угостила его закусками и питьем, обычными у смертных. Она заняла место напротив героя, и служанки поднесли ей нектар и амброзию. Когда они насладились едой и питьем, божественная Калипсо сказала:

— Итак, ты решил, изобретательный Одиссей, сын Лаэрта, любимец Зевса, воротиться на родину, в любимую Итаку? Что ж, желаю тебе удачи. Но если бы ты представлял, сколько несчастий тебе суждено перенести по пути в родную землю, ты бы остался здесь, рядом со мной и принял бы дар бессмертия, несмотря на тоску по этой женщине, по своей жене, о которой ты все время думаешь. Я ей точно не уступаю, ни лицом, ни фигурой, да и какая смертная может соперничать с богиней по красе и манере держаться!

Многоопытный Одиссей ответил:

— Моя богиня и королева, не гневайся. Мне ли не знать, что лицом и статью моя разумная Пенелопа не может с тобою тягаться. Она же смертная, а на твоей стороне бессмертие и вечная юность. И все же меня тянет домой, тянет увидеть счастливый день своего возвращения. Эта мечта не проходит. А если вышние силы сокрушат меня в темно-винном море, мое сердце закалено страданиями, и это я тоже перенесу. Будь что будет — я перенес много бед и мук на войне и в штормовых морях. Одной бедой больше, или меньше — кто считает?

Солнце село и опустилась мгла. Они ушли в дальний конец пещеры и всю ночь наслаждались любовью в объятиях друг друга.

Как только появилась свежая розовоперстая Заря, Одиссей облачился в тунику и плащ, а Калипсо накинула длинную серебристую мантию тонкой ткани, подпоясалась роскошным золотым поясом и накрыла голову покрывалом. Затем она занялась подготовкой к отплытию благородного Одиссея.

Она дала ему большой бронзовый топор, с заточенным двусторонним лезвием, крепко насаженным на гнутое топорище оливкового дерева, точно ему по руке. Она вручила ему тесло и провела на край острова, где высились ольха, и черные тополя, и дооблачные сосны. Старые деревья давно засохли на корню и обеспечивали хорошую плавучесть. Показав ему, где стояли самые высокие деревья, прекрасная богиня ушла в свой грот, а Одиссей принялся рубить корабельный лес. Он быстро свалил двадцать деревьев, и обрубил сучья и ветви, и обтесал стволы и острогал их по шнуру.

Прекрасная богиня вернулась и принесла ему бурав, и он просверлил стволы, плотно подогнал друг к другу и прочно соединил, вогнав деревянные шипы в бревна и связав воедино. По ширине его плашкоут не уступал широкодонному корпусу торгового корабля, срубленному мастером-корабелом. Он сколотил палубу, прикрепив ее к частому шпангоуту. Гнутые плотно прилегающие ребра он соединил длинным ширстреком, а по бортам поставил стойки, соединив их планширем. Плашкоут он оснастил мачтой и реей, а на корме установил рулевое весло, чтобы держать курс. Для защиты от бурных волн он окружил судно от носа до кормы плетеной ивовой лозой и прикрепил к пиллерсам. Калипсо принесла ему парусины, и он сшил себе крепкий парус. Затем он разобрал концы, закрепил брасы, фалы и шкоты паруса, и спустил плот на катках в воды безмятежного моря.

К вечеру четвертого дня он завершил свою работу, а на пятый день прекрасная Калипсо проводила его в путь, искупав в бане и облачив в благоуханные одежды. Она доставила на борт два меха, один с темным вином, а другой, побольше, с водой, и еще кожаный мешок с хлебом и лакомствами. Она вызвала теплый попутный ветер, и Одиссей с легким сердцем поставил парус и сел у кормового весла, чтобы держать плот верным курсом. Он не смыкал глаз, неусыпно следя за Плеядами, или за поздно заходящим Арктуром или за Большой Медведицей, бдительно караулящей охотника Ориона. Это созвездие, иногда именуемое Колесницей, никогда не купается в потоке Океана. Как подсказала ему мудрая богиня Калипсо, оно должно было оставаться слева по курсу во время его плавания по открытому морю. Семнадцать дней он держал курс, а на восемнадцатый день он увидел на горизонте темные горы страны феакийцев. Остров лежал, как щит, на поверхности туманного моря.

Но Потрясатель земли Посейдон, возвращавшийся из страны эфиопов, заметил его с дальних Солимских высот. Бог разгневался, увидев, кто плывет по его стихии. Тряхнув головой, он пробормотал себе под нос:

— Стоило мне съездить в Эфиопию, как боги подыграли Одиссею. Он уже приближается к земле феакийцев, а там суждено завершиться его долгим испытаниям. Но ничего, он у меня напоследок еще попляшет.

Он собрал тучи в единый кулак, и, с трезубцем в руке, взбушевал водную пустыню. Он созвал штормовые порывы всех ветров и покрыл море и сушу мрачной тучей. Мгла спустилась с небес. Восточный ветер, и Южный, и бурный Западный обрушились друг на друга, а с севера пришел белый шквал, гоня перед собой огромную волну. Ноги Одиссея подкосились, он дрогнул духом, и в отчаянии обратился к своему мужеству.

— Злополучный, какой конец тебе предстоит? Боюсь, что богиня не ошиблась в своих пророчествах, и мне суждено испить полную чашу бедствий на море, прежде чем я достигну родного берега. Ее слова сбываются, это видно по небу, обложенному тучами, и по штормовому морю. Шквалы несутся со всех четырех сторон света. Мне осталась только скорая и неизбежная гибель. Трижды блаженны мои соратники, что погибли на полях под Троей, служа верой и правдой сынам Атрея. Мне бы встретить мой рок и умереть в тот день, когда троянские орды метали в меня бронзовые дротики в бою за тело Ахилла! Меня бы отпели, и ахейцы разнесли бы мою славу по миру. Но видать, мне суждена бесславная смерть.

И в этот момент колоссальный вал, катившийся с величественной медлительностью, обрушился на него. Плот закрутило в водовороте. Противостоящие ветры объединились в едином порыве, переломили мачту надвое, и унесли парус и рею в открытое море. Рулевое весло вылетело из рук Одиссея, а его самого выбросило за борт. Долгое время он оставался под водой: скованный одеяниями богини Калипсо, он никак не мог вынырнуть из волн. Наконец, он выбрался на поверхность и едва отплевался от горькой морской воды, текшей по лицу. Несмотря на изнеможение, он не позабыл о своем судне, но понесся за ним по пене моря, догнал, вскарабкался на борт и скорчился посреди плота, чтобы избежать немедленной смерти. Водовороты волн крутили его судно, как Северный ветер гоняет по полям слипшиеся в ком колючки чертополоха. То Южный ветер перепаснет его Северному, то Восточный уступит его разыгравшемуся Западному ветру.

Но Одиссея заметили. Это была дочь Кадма, Ино Стройные Лодыжки. Она была смертной женщиной и говорила по-нашему, но сейчас она живет в соленых пучинах. Боги признали ее своей, и дали ей имя Левкотея. Она пожалела несчастного заброшенного Одиссея, легко, как чайка, вспорхнула из вод и села на край плота.

— Бедняжка, — сказала она, — почему Посейдон так на тебя взъярен, и устилает твой путь несчастьями? Но убить он тебя не убьет, сколько бы ни пыжился. Ты только в точности следуй моим словам. Сними одежды, оставь судно на волю ветров и волн, и плыви изо всех сил к феакийскому берегу. Там ты спасешься. Возьми это волшебное покрывало, обвяжи его вокруг пояса, и под его защитой не бойся ни ран, ни смерти. Но лишь коснешься рукой суши, отвяжи покрывало и брось его в темно-винное море. Только сам отвернись и не смотри.

Богиня дала ему покрывало, и как чайка, нырнула в бурное море, и скрылась в темных водах. Отважный Одиссей задумался, не зная, как поступить. Он рассуждал в душе:

— Новое испытание выпало на мою долю. Может быть, это уловка ревнивой богини. Она хочет, чтобы я покинул судно. Нет, этого я не сделаю — я своими очами видел, как далеко до берега, где, по ее словам, меня ждет спасение. Пока мое судно держится на плаву, я останусь на борту. А когда волны разобьют плот, пущусь вплавь. Лучше плана не придумаешь.

Пока Одиссей рассуждал таким образом, Потрясатель земли Посейдон наслал еще одну гигантскую волну. Страшной угрозой она нависла над его головой, а затем обрушилась и разметала брусья плота, как буйный вихрь налетает на кучу соломы и разносит по полю. Одиссей вскарабкался на один из брусьев, оседлал его, как скакуна, сбросил одежды, данные прекрасной богиней Калипсо, обмотал талию покрывалом и бросился в волны, плывя что есть мочи. Гордый Потрясатель земли увидал его, тряхнул головой и пробормотал:

— Вот тебе! Сейчас мучайся, плыви себе, пока не попадешь в руки возлюбленного Зевсом народа. Хоть ты и спасешься, но мало тебе не покажется.

Посейдон стегнул долгогривых коней и умчался в Эгею, в свой роскошный дворец. Афина, дочь Зевса решила вмешаться. Она сдержала ветры на скаку, и велела им улечься и уснуть, а с севера она вызвала сильный бриз, чтобы смирить волны на пути пловца и дать Одиссею возможность спастись из объятий смерти и достичь земли мореходов-феакийцев.

Два дня и две ночи его носило по бурному морю. Много раз он предчувствовал неминуемую смерть. Но на утро третьего дня, когда явилась свежая Заря Плетеные Косы, ветер стих, настал полный штиль, и Одиссей, взметенный на гребень волны, увидел землю неподалеку. Он испытал облегчение, как сын у постели отца, умиравшего в долгой мучительной агонии, в плену злокозненных сил, когда он узнает, что кризис миновал и отец выжил. Так обрадовался Одиссей, неожиданно увидав землю и деревья. Он поплыл изо всех сил к берегу, стремясь почувствовать землю под ногами.

Он приблизился на расстояние оклика от берега, и услыхал грохот прибоя, разбивающегося о скалы. С сердитым ревом могучие валы обрушивались на неприступный берег, окружая его пеной и брызгами. Тут не было ни причала, ни бухты, куда мог бы войти корабль, — лишь выступающие в море утесы, рифы и высокий мыс. Тут подкосились колена Одиссея, и изменило мужество. Он застонал от отчаяния, и сказал самому себе:

— Вот несчастье! Зачем только Зевес дал мне увидеть нежданный берег, после того, как я прорвался сквозь непостижимые дали морей? Все мои усилия были втуне, нет спасения от ревущего прибоя. У берега торчат острые рифы, вокруг бушуют волны, а за ними отвесная стена утеса торчит из пучины. На ноги не встанешь и на берег не выберешься. Попытаюсь достичь берега, — прибой разобьёт о скалы. Поплыву вдоль берега в поисках тихой бухты или огражденной заводи, — новый порыв урагана подхватит мое стонущее тело и утащит в рыбье царство. Неведомый бог может натравить на меня морского монстра: их разводит сиятельная Амфитрита, а ее супруг Посейдон точит на меня зуб.

Пока он рассуждал таким образом, огромный вал подхватил его и понес к скалистому берегу, где острые рифы сорвали бы с него кожу и переломали кости, но ясноглазая Афина подсказала ему поспешно схватиться обеими руками за скалу. Так он висел, всхлипывая, пока не миновала волна. Он избежал гибели, но уходящая волна подхватила его на возврате и утащила в открытое море. Как у вытащенного со дна осьминога прилипают камешки к присоскам щупальцев, так и лоскутья кожи с сильных рук Одиссея остались на скалах. А затем волны сомкнулись над его головой.

Горемычный Одиссей неизбежно погиб бы, вопреки приговору судьбы, но сероглазая Афина подала ему хорошую мысль. Вырвавшись на поверхность, он поплыл вне линии прибоя вдоль рифа, в поисках отмелей или пологого берега. Наконец, он достиг устья быстрого потока. Место показалось ему удачным — рифа не было, и берег укрыт от ветров. Он ощутил речное течение и обратился с молитвой к речному богу:

— Услышь меня, Господь, кто бы ты ни был! Я прихожу к тебе с мольбой, беглец от ярости Посейдона. Бессмертный бог, защити странника, устало припадающего к твоим коленам и водам. После многих страданий, я ищу убежища в твоем потоке. Смилуйся надо мной, Господь. Прими мою мольбу о помощи.

В ответ на его мольбу бог реки сдержал поток и разгладил волны на пути пловца, и дал ему приплыть целым и невредимым к берегу[28] у самого устья. Ноги Одиссея подкосились, мощные руки ослабли — борьба с морем обессилила его. Его плоть распухла, и потоки соленой воды текли изо рта и ноздрей. Бессловесный, бездыханный он лежал на берегу, не в силах пошевелиться. Страшная усталость охватила его. Но вот он отдышался, и воздух ворвался в его легкие. Он снял покрывало богини и бросил в убегающий в море поток. Струя унесла покрывало в глубины, и через миг оно оказалось в руках Ино. Одиссей, шатаясь, отошел от берега, рухнул в камышах и поцеловал плодородную землю.

В смятении он пытался побудить себя к действию.

— Что станет со мной? — застонал он, — что мне делать? Если я останусь у реки, и всю ночь не сомкну глаз, меня доконают роса и иней. Моему усталому сердцу не вынести холодного тумана в речной долине. Но если я подымусь вверх по склону в лес и спрячусь в густых зарослях, мне удастся избежать холода и изнеможения, я погружусь в сон, и стану добычей диких зверей.

И все же, при раздумье, второй вариант казался удачнее. Он удалился в рощу, стоящую на высоком месте неподалеку от реки, и забрался под сдвоенный куст оливы и дикой маслины. Они росли от одного корня и так переплелись ветвями, что ни влажные ветры, ни сияние солнца, ни дождь не могли проникнуть под их кровлю. Одиссей заполз в это убежище, и к своей радости увидел, что земля покрыта опавшей листвой, которая могла бы укрыть и двух-трех человек в самую страшную зимнюю стужу. Он улегся посредине и закопался целиком в груду сухих листьев. Так живущий вдали от людей на одинокой ферме крестьянин прячет тлеющую головню под черной золой, чтобы сохранить семя пламени до своего возвращения, и не одалживаться у соседей. Так лежал Одиссей под охапкой листьев, и Афина смежила его очи сладкой дремотой и запечатала веки, чтобы смягчить боль и изнеможение от трудов.

ПесньVI Навзикая[31]

Наконец, многострадальный Одиссей поддался усталости и уснул. А Афина последовала в край феакийцев и вступила в их столицу. Они когда-то занимали просторные земли Гипереи по соседству с циклопами, расой грубых драчунов, но те были покрепче феакийцев и зачастую их допекали. Тогда богоравный Навзифой переселил свой народ в Схерию, подальше от людских посягательств. Он обнес стеной место, выбранное для города, построил дома, возвел храмы богам и поделил пашню.

В урочный час Навзифой смирился с судьбой и сошел в Аид, и теперь Алкиной мудро, по наставлению богов, правил народом. К его дому спустилась сероглазая богиня Афина, чтобы подготовить прием великодушному Одиссею. В его доме она избрала драгоценный чертог, где спала Навзикая, юная дочь высокородного Алкиноя, высокая и прекрасная, как бессмертная богиня и видом, и станом. Рядом с ней, с обеих сторон у входа, спали две фрейлины, прекрасные красою Граций. Блестящие двери были закрыты, но Афина пронеслась сквозь них, как порыв ветра, прямо к изголовью принцессы. Для пользы дела богиня приняла облик подружки и ровесницы Навзикаи, милой ей дочери Димаса, знаменитого капитана. Ее голосом сероглазая Афина сказала:

— О Навзикая, откуда у твоей матери такая ленивая дочь! Пышные одеяния лежат, как попало, а твоя брачная пора приближается. Именно сейчас тебе надо изысканно одеваться и готовить роскошные наряды для свадебного поезда. Такие мелочи приносят доброе имя в свете, ими гордятся отцы и радуются матери.

«Давай поутру чуть свет пойдем постираемся, а я тебе помогу по-дружески. Готовься к близкому моменту, когда ты перестанешь быть девой. Ведь лучшие юноши края, твои кровники и сродники, просят твоей руки, руки феакийской принцессы! Так что запомни, с утра первым делом попроси у отца, чтобы дал мулов и возок, а в него положи накидки для мужчин, и твои наряды, и блестящие покрывала. И сама поезжай в возке, потому что от города до прудов пешком слишком далеко».

Выполнив, таким образом, свою задачу, Афина отправилась на Олимп, где вовеки, говорят, незыблем престол богов: ветры его не потрясают, дождь не мочит, и снег не морозит. Окрест простирается безоблачная твердь, и в чертогах рассеяно белое сияние солнечного света. Там блаженствуют бессмертные боги, и туда вернулась Сероглазая Леди, передав весть деве.

Заря с высокого трона пробудила Навзикаю Нарядные Уборы. Пробуждаясь, вспомнила она свой сон. Принцесса прошла сквозь весь дом к дорогим родителям. Она нашла их в комнатах: мать сидела у очага с прислужницами и сучила нить[32], окрашенную морским пурпуром, а отца она встретила на пороге — он шел совещаться с сиятельными принцами своего народа. Она подошла к нему поближе и прошептала:

— Дорогой папочка, не позволишь ли ты мне взять глубокий возок с крепкими колесами, — отвезти грязную одежду на речку постирать? И тебе пригодится чистая одежда, когда ты заседаешь на совете вождей. Из пяти моих братьев двое взяли себе жен, а трем веселым холостякам всегда нужны свежестиранные одежды, чтобы пойти на танцы. Эти заботы лежат на мне.

Так она сказала, стесняясь упомянуть замужество; но он прекрасно понял и ответил:

— Дитя, мне для тебя не жалко ни мулов, ни возка. Ступай: работники подадут тебе глубокий легкий возок, с высоким навесом.

Он кликнул слуг, и они повиновались. Они подали легко катящийся возок ко дворцу, вывели мулов и запрягли их, а Навзикая принесла яркие одежды из спальни и бросила в гладкобортый возок. Мать сложила вкусное мясо в короб; подала закуски и приправы, наполнила козий мех вином. Ее дочь вскарабкалась в возок, она подала ей золотой фиал прозрачного оливкового масла, умастить тело после купания. Навзикая взяла бич и блестящие вожжи. Она хлестнула мулов, раздался перестук копыт, мулы рьяно дернули упряжку и унесли одежды и деву — не одну, конечно: ее сопровождали фрейлины.

Наконец они оказались у быстрого потока с непересыхающими заводями, где с такой силой били многоводные чистые ключи, что отстирывали самые грязные вещи. Девушки выпрягли мулов из упряжи и отогнали пастись к журчащей воде, где росла медово-сладкая трава. Они взяли одежды в охапку, бросили в тенистые воды заводей и месили ногами, стараясь переплясать друг друга. Отстирав дочиста, они растянули белье в ширину, ровно разложив на бережке и на гальке, начисто промытой морем.

Окончив работу, они бросились купаться, а затем умастили себя до блеска оливковым маслом, и отнесли корзинку со снедью в укромную нишу с видом на море. Там они ели и ждали, пока просохнут разложенные на солнце одежды. Насытившись, девушки и их юная госпожа сбросили косынки и пустились играть в мяч. Белые руки Навзикаи, заводившей песню, задавали ритм танца с мячом. Она двигалась меж ними, — так лучница Артемида спускается с горных круч Тайгета или Эриманта, и тешится облавой на свирепых вепрей или быстрых оленей вместе со своей свитой нимф, застенчивых дочерей нашего Властелина эгиды, Зевеса, и тогда сердце ее матери Леты восхищается Артемидой — ее высоко поднятой головой, и ее челом, и тем, как без усилия выделяется она среди прочих прелестниц. Так и эта добродетельная дева затмевала своих фрейлин.

Настало время возвращаться. Девы принялись запрягать мулов и складывать нарядные уборы. Сероглазая богиня Афина придумала, как пробудить Одиссея, чтобы прекрасная дева познакомилась с ним и проводила в город феакийцев. Когда дева бросила мяч одной из своих спутниц, по воле Афины она дала перелет, и мяч залетел в глубокий омут. Тут поднялся такой визг, что великий Одиссей пробудился, приподнялся и спросонья подумал:

- Горе мне, в какой стране, среди каких людей я оказался? Живет ли здесь негостеприимное и по-дикарски неправедное племя, или приветливый к странникам и чтящий богов народ? Как раздается вокруг эхо! Это девичьи визги или крики нимф с неприступных горных вершин и речных потоков и заливных лугов с густой травой! По голосам судя, это смертные. Пошли-ка, посмотрим…

Бормоча эти слова, Одиссей крался из-за кустов. Мощными руками он обломал с толстого ствола ветку с особо густой листвой, чтобы прикрыть мужскую стать. Он выступил вперед — так горный лев, кичащийся своей силой, несется сквозь дождь и ветер. Глаза его сверкают, он рыщет в поисках мелкого или крупного скота, или диких оленей, а если подведет брюхо, то он рискнет задрать и овцу, запертую в хлеву.

Нужда вынудила Одиссея смело двинуться, совершенно голым, навстречу нежным девам. Но он, в разводах соли и водорослей, вызвал у них омерзение, и девушки в панике разбежались[33] по мыскам соленого берега. Лишь дочь Алкиноя осталась на месте: Афина вселила мужество в ее сердце и отвела страх от членов. Дева стояла недвижно, глядя на Одиссея. Одиссей раздумывал: обнять ли колени[34] прекрасной девы, или оставаться на почтительном расстоянии и умолять, чтобы она прикрыла его наготу и отвела в город. Поколебавшись, он решил, что лучше уговаривать ее не подходя: припав к коленам, он возмутил бы ее скромность. Поэтому он заговорил мягко и льстиво[35]:

— Я припал бы к твоим коленам, о королева: но меня одолевают сомнения, божественного или человеческого ты роду. Если ты богиня с высоких небес, то ты Артемида, дочь великого Зевса, ты подобна ей по красе, стану и осанке, Но если ты смертная, дитя обитателя нашей земли, тогда трижды блаженны твои отец и государыня мать, трижды блаженна твоя семья! Какая счастливая радость согревает их сердца всякий раз, когда они видят эту юную прелесть в пляске. Но всех блаженней счастливец, который богатым веном завоюет тебя и уведет в свой дом. Никогда и нигде не встречал я подобного совершенства, ни у мужей, ни у жен. Твое присутствие приводит меня в трепет. Лишь однажды, на Делосе, я видал подобное совершенство, — стройный побег пальмы[36], выросший у алтаря Аполлона. Да, в свое время я бывал на Делосе, и славные воины шли за мной, но наш поход окончился плачевно. И там, у алтаря Аполлона, я увидал молодую идеально стройную пальму, и мое сердце дрогнуло. С изумлением я взираю на тебя, о госпожа. С восторгом и благоговейным страхом я тщусь обнять твои колена. Я так несчастен. Вчера, после двадцати дней плавания, я избежал смерти в темно-винном море. Двадцать дней меня носили потоки и крутили бури, по пути с острова Огигия. И сейчас неведомый бог вынес меня на берег для новых мук. Я не смею молить о избавлении: пока оно придет, боги еще причинят мне немало боли.

«Сжалься надо мной, о королева. Добычей многих злосчастий я прибегаю к тебе, к тебе одной, ибо я не знаю никого в этом городе и крае. Проведи меня в город, дай мне тряпку прикрыть наготу — будет и мешковины для стирки[37]. И пусть Боги в награду исполнят все пожелания твоего сердца: пошлют тебе мужа, дом и в первую очередь искреннее согласие в дому, ибо нет ничего лучше и милее, чем муж и жена в своем дому, живущие в единстве помыслов и пожеланий. Это большое огорчение для их врагов и радостный праздник для их друзей: они сами лучше всех это понимают».

— Странник, — ответствовала белорукая Навзикая, — твои манеры доказывают, что ты не злодей и не глупец, но твои испытания посланы тебе самим Олимпийским Зевесом. Он по своей воле одаряет благами и бедами, каждому определяет его долю. Терпи и сноси свое злосчастье. Но раз ты добрался до наших мест, не будет тебе нужды ни в одежде, ни в чем: у нас умеют принять молящих о помощи. Я провожу тебя в город и научу, к кому обратиться. Этот город и край принадлежат феакийцам, чьей силой и мощью облечен Алкиной, их король, а я его дочь.

Так сказала она и крикнула своим длиннокосым девам:

— Ко мне, женщины! Почему вы бежите при виде мужа? Не пиратов ли вы испугались? Нет и не будет врага на феакийском берегу. Ведь боги любят нас. Мы живем за бурными морями, на самом краю Ойкумены, поэтому другие народы и не имеют с нами дел. Этот человек просит нашей помощи. Он — бессчастный странник, и мы должны милостиво принять его. Зевес не обделяет вниманием бездомных и сломленных; благое дело помочь им какой-нибудь малостью. Препояшьтесь, девы, дайте нашему молителюеду и питье, и умойте его в речке в защищенном от ветра месте.

Так она рекла. Понемногу они сдержали свой бег и повторили друг дружке ее приказ. Вскоре они привели Одиссея в укромное место, на которое указала Навзикая, дочь великодушного Алкиноя. Они приготовили ему одеяния, накидку с туникой, дали свой золотой фиал с чистым елеем и предложили умыться в водах реки. Но благородный Одиссей ответил фрейлинам:

— Отойдите подальше, девы, и я сам омою свое тело от следов моря и умащусь оливковым маслом. Слишком давно мое тело не знало притираний. Но на ваших глазах я не стану умываться. Я смущаюсь своей наготы среди тщательно убранных дев.

Так он сказал, и они пошли передать его слова юной госпоже. Тем временем великий Одиссей соскреб в речке корку соли, застывшей на спине и широких плечах, очистил волосы от ссохшейся пены бесплодного моря. Когда он тщательно умылся и гладко умастил себя елеем и надел одежды, данные девой, дочь Зевса Афина придала его облику силы и роста, и кудри спустились с его головы гуще цветов гиацинта. Как мастер-ювелир (обученный Гефестом и умудренный Афиной Палладой во всех тайнах своего искусства) окунает свое серебряное изделие в расплавленное золото и превращает его в источник вечной радости, так и Богиня покрыла благородством и красой его голову и плечи. Одиссей присел на морском берегу, лучась славой и милостью, и Навзикая с восхищением сказала своим хорошо причесанным служанкам:

— Тихо, мои белорукие фрейлины, слушайте, что я вам скажу. Не все боги Олимпа мешали сему мужу вступить в святую землю феакийцев. Поначалу он показался мне замухрышкой, но сейчас он подобен богам с просторных небес. О, если бы такой человек мирно поселился в нашем городе и согласился зваться моим мужем! Но ладно, женщины, подайте Страннику еду и питье.

Они охотно повиновались, и поставили угощение перед смелым божественным Одиссеем, а он так давно ничего не ел, что набросился на еду, и ел и пил с жадностью. А белорукая Навзикая перешла к своей очередной заботе. Сложенные одеяния были возвращены в роскошный возок, и крепкокопытные мулы запряжены. Дева поднялась в возок и обратилась к Одиссею с такими словами:

— Восстань, Странник, и ступай в город. Я укажу тебе дом моего мудрого отца, где ты наверняка встретишь всех лучших людей феакийского края. Но внимательно отнесись к моим словам, если ты, как я и полагаю, человек здравомыслящий. Пока мы проезжаем крестьянские поля и деревни, ступай, не отставая, с моими служанками за упряжкой и мулами, а я поеду впереди. Но возле города тебе придется отстать.

«Наш город окружен высокой стеной, и дорога к нему идет по узкому перешейку. По берегам перешейка расположены доки, а в них стоят крутобортые корабли на якоре или на суше. У каждого судовладельца — свой док. Дорога ведет к храму Посейдона. Горожане собираются перед храмом на площади, мощеной каменными плитами. Там ладят судовой такелаж, канаты и паруса, полируют лопасти весел. Знай, что среди феакийцев лук и колчан не приносят славы, мы любим мачты, весла и стройные корабли, созданные для плаванья по пенистому морю.

«Я опасаюсь, Странник, грубых замечаний мореходов, чтобы кто-нибудь не упрекнул меня — а в толпе много злобных сплетников — чтобы какой-нибудь подлец не осрамил меня, потешаясь: "Что это за высокий важный странник с Навзикаей? Где она его подцепила? Наконец-то нашелся муж ей по вкусу, наверное, бич-бродяга или иностранец, спасенный с тонущего корабля, наверное — у нас таких соседей нет. А может, это бог ответил на ее долгие моления и спустился с небес, чтобы взять в жены. Нам же лучше, что она откопала себе муженька в другом месте, ей все равно были не по нраву свои феакийцы, ее ровня, приударявшие за ней молодые сиятельства". Так они будут злословить и упрекать меня, да и я бы упрекнула девушку, которая при живых родителях бежит друзей и гуляет с мужчинами до вступления в законный брак.

«Поэтому, сударь, твердо запомни мои указания, если ты хочешь, чтобы мой отец поскорее отправил тебя домой. У тропы ты увидишь величественную священную рощу Афины, рощу черных тополей. Рядом на лужайке бьет источник, образуя пруд. Вокруг поместье моего отца и его плодородный сад, на расстоянии окрика от города. Сядь там и повремени, пока мы не въедем в город и доберемся до дома. Когда ты поймешь, что мы уже дома, войди в город феакийцев и спроси дорогу ко дворцу моего отца, Алкиноя Щедрого. Дворец легко узнать, да и любой мальчишка проведет к нему. Домам прочих горожан не равняться со дворцом короля Алкиноя.

«А когда ты войдешь во дворец, иди по главному залу, пока не увидишь мою мать. Она сидит у очага, освещенная его пламенем, и сучит нить, окрашенную морским пурпуром, очей очарованьем. Ее кресло приперто к колонне, и служанки чинно сидят за ее спиной. Рядом с ее креслом поставлен и трон моего отца: он восседает и пьет вино как бессмертный бог. Обойди его и припади к коленам моей матери, если ты хочешь увидеть ясный и скорый рассвет дня своего возвращения. Далеко ли, близко находится твоя страна — если ты понравишься моей матери, ты можешь надеяться увидать своих друзей и вернуться в свой величественный дом и отечество».

Она завершила свои речи и хлестнула мулов блестящим бичом. Быстро они покинули речную долину и двинули вперед бодрым шагом, а Навзикая сдерживала их и с разумением стегала бичом, чтобы пешие служанки и Одиссей не отстали. Солнце село, и они оказались в славной роще, посвященной Афине. Тут Одиссей отстал и обратился с молитвой к дочери великого Зевеса.

— Внемли мне, Неутомимая, дитя эгидоносного Зевеса. Я молю тебя, внемли мне сейчас, хоть ты не внимала мне во время крушения — когда сокрушил мой корабль славный Потрясатель земли. Дай мне обрести любовь и милосердие среди феакийцев.

Так он молил. Афина Паллада слушала, но не явилась ему лицом к лицу, из почтения к брату отца, чей яростный гнев против Одиссея не стихал, пока тот не добрался до берегов Итаки.

ПесньVII Дворец Алкиноя

Гордый Одиссей ждал в условленном месте и молился, а два крепких мула влекли принцессу в город, во дворец ее сиятельного отца. Перед входом она остановилась, ее прекрасные, как боги, братья вышли и собрались вкруг нее. Они выпрягли мулов из упряжки и отнесли стирку домой, а она пошла в свои покои, где уже разожгла огонь в очаге ее ключница по имени Эвримедуза, старуха из Эпира. Она попала в плен при рейде в Эпир и стала почетным трофеем для Алкиноя, который был верховным правителем феакийцев и кумиром простого люда. Она с младенчества растила белорукую Навзикаю, а сейчас разжигала огонь и накрывала ужин в ее будуаре.

Наконец Одиссей встрепенулся и двинулся в город. Афина, по любви к нему, окутала Одиссея венком тумана[38], чтобы уберечь от обид и расспросов какого-нибудь задиристого феакийца. Она сама, Богиня-Сероглазка, встретила его у ворот славного города, приняв обличие девочки, несущей кувшин воды. Афина замедлила шаг, проходя мимо него, и Одиссей обратился к ней:

— Дитя, не проводишь ли ты меня к дому Алкиноя, короля этого края? Я странник из дальних земель, я прошел через многие беды, а в этой стране я никого не знаю, ни в городе, ни за его стенами.

— Охотно, отец и странник, — отвечала ему Богиня, — я покажу тебе дом, который ты ищешь, тем более что он находится рядом с домом моего почтенного отца. Но следуй за мной в полном молчании, не бросай взглядов на прохожих и не окликай их. Здешние люди грубы к странникам и в любви к иностранцам не замечены. Они полагаются на свои клиперы, которые по милости Потрясателя земли пересекают глубочайшие моря со скоростью мысли.

Афина поспешно зашагала вперед, а Одиссей шел так близко по ее божественным следам, что феакийцы, эти славные мореходы, не замечали его. Устрашающая Богиня Прекрасных Кудрей, заботясь о его безопасности, укрыла его сверхъестественным туманом.

Одиссей был изумлен видом портов и кораблей, и площадью, где собирались герои. Изумление охватило его и при виде длинных величественных стен с палисадами наверху, представлявших чудесное зрелище. Когда они подошли к славному дворцу короля, Афина вновь заговорила:

— Вот, почтенный Странник, дом, который ты искал. В этих чертогах пируют высокородные короли. Входи бесстрашно: странника из дальних стран выручит в трудный момент уверенность на челе. Иди прямо к королеве (ее зовут Арета), она сродница короля, а ведут они свой род от Навзифоя, сына Посейдона, Потрясателя земли, и Перибеи, самой прекрасной женщины своего времени.

«Она была младшей дочерью Эвримедона Великолепного, издревле короля горделивых великанов, которых он погубил за нечестие, но с их погибелью и сам погиб. Посейдон, однако, возлежал с его дочерью, и она понесла сына, Навзифоя Великодушного, впоследствии короля феакийцев. Навзифой родил двух сыновей, Рексенора и Алкиноя. Рексенор умер вскоре после женитьбы, пораженный Серебряным лучником, Аполлоном. Он не оставил сыновей, но лишь дитя-дочь, Арету.

«Впоследствии Алкиной избрал ее своей супругой, и окружил заботой, как ни одну женщину на свете, хранящую семейный очаг для мужа. Ее несказанно почитают дорогие дети, а также ее повелитель Алкиной. Народ чтит ее, как богиню и благочестиво приветствует, когда она шествует по городу. Она щедро одарена умом, и, если ее уговорят, разрешает споры мужей. Если она благосклонно посмотрит на тебя, ты можешь надеяться вновь увидеть своих друзей, величавый дом и родную землю».

С этими словами Афина покинула его. Она оставила милую Схерию и перенеслась над пустыней моря в Марафон, а затем на широкие улицы Афин, и вступила в крепкий дворец Эрехтея. А Одиссей все медлил перед воротами прославленного дома Алкиноя. Он колебался, не решаясь ступить на медный порог, и его сердце одолевали сомнения.

Свечение в высоких чертогах благородного Алкиноя было подобно сиянию солнца или луны. Изнутри стены были облицованы бронзой от входа до самых удаленных уголков дома, а сверху бронзовые панели окаймлял глазурованный темно-синей эмалью карниз. Обитые золотом двери охраняли большой дом, висели они на серебряных верейных столбах, стоявших на бронзовом пороге, из серебра была и притолока сверху, а дверная ручка — из золота. С обеих сторон крыльца стояли золотые и серебряные псы, хитроумно сработанные мастером Гефестом. Они служили бессмертными и нестареющими сторожами в дому великодушного Алкиноя.

Вдоль стен зала стояли троны, расставленные от входа и до внутренних чертогов. Троны были драпированы светлыми тканями работы дворцовых женщин. На тронах сиживали вожди феакийцев за едой и питьем, которых всегда было вдоволь, ибо гостеприимство во дворце было неприжимистым. Золотые фигуры юношей на ладных пьедесталах держали в руках пылающие факелы и освещали пирующих в зале с наступлением ночи. Из пятидесяти служанок, занятых во дворце, одни мололи яблочно-золотое зерно ручными жерновами, другие ткали на прялках, а третьи сучили шерстяную пряжу на веретенах, и их руки шелестели, как листва высокого тополя. А ткань их полотен была такой плотной, что даже чистое масло не протекало[39] насквозь. Непревзойденной мореходной сноровке феакийцев не уступало проворство их женщин за прялкой. Афина дала им талант творить прекрасное.

Вокруг дворца простирался обнесенный изгородью величественный сад площадью в четыре десятины. В нем росли высокие деревья: груши и гранаты, яблони в праздничной мишуре блестящих плодов, сладкие смоковницы и маслины. Плод этих дерев никогда не вянет и не иссякает, ни зимой, ни летом. В саду постоянно веет западный ветер, позволяя созреть одному урожаю и готовя следующий. Рядом со старой грушей вырастает новая, яблоко за яблоком, смоква за смоквой. Тут же были посажены и плодоносные лозы винограда. Одна лоза открыта солнцу, и его лучи превращают ягоды в изюм. С другой лозы собирают зрелый виноград, а совершенные плоды третьей лозы давят и получают вино. На одной лозе набухают первые плоды с еще не опавшими лепестками, а на другой багровеют грозди полной зрелости. За последним рядом дерев аккуратно расположены садовые грядки, а на них весь год цветут цветы. В саду бьют два ключа, один бежит по канавкам и поит плодовую рощу, а другой исчезает под лежнем ворот усадьбы и вновь вытекает за пределами величественного дома, и туда горожане ходят по воду[40]. Такими благородными дарами осыпали боги дворец Алкиноя.

Великий Одиссей стоял перед дворцом и озирался. Насмотревшись на эту красоту, он быстро перешагнул через порог, и дворец поглотил его. Он увидел феакийских лордов и капитанов, возливающих зоркому Победителю Аргуса — такой уж был у них обычай: перед отходом ко сну возлить последнюю чашу ночи Гермесу. Несокрушимый Одиссей шел дальше, и плотный туман, которым Афина окружила его облик, скрывал его, пока он не подошел к Арете и королю Алкиною. Одиссей охватил колена Ареты. Посланный богиней туман рассеялся, гости смолкли, увидев героя. Они стояли, разинув рты от удивления, а Одиссей обратился с мольбой:

— О Арета, дочь богоравного Рексенора, испив чашу страданий, я прошу убежища у твоего повелителя, припадаю к твоим коленам и взываю к гостям в крайней нужде. Дай вам боги счастья в жизни и радости завещать сынам добро своего дома и мирскую славу. А себе я прошу одного — отправьте меня на родину как можно скорее. Много тяжких долгих лет назад я расстался с друзьями.

Сказав это, он уселся в золу очага, возле огня, и на время весь зал стих. Наконец раздался голос мужественного лорда Эхенея, феакийского старейшины, который владел ораторским даром и ведал мудрость древних. От всего сердца он обратился к королю с дружеским советом:

— Алкиной, не к лицу тебе и не по чести, что странник сидит в золе очага[41], пока гости терпеливо ждут твоих слов. Подыми же и усади Странника в подбитое серебром кресло. Прикажи виночерпиям смешать для нас вино, совершим возлияние Зевсу Громовержцу, покровителю молящих о помощи, а ключница подаст Страннику на ужин то, что бог послал.

Король-помазанник Алкиной внял совету, взял глубокодумного Одиссея за руку, поднял и усадил рядом с собой, на полированный трон, который уступил по просьбе короля его любимый сын, доблестный Лаодам. Прислужница полила Одиссею воду на руки из прекрасного золотого кувшина над серебряным тазом, накрыла полированный столик, а бодрая ключница поставила хлеб и угощения, услужая ему от всего сердца. Степенный Одиссей пил и ел, а затем его королевское величество приказал герольду:

— Понтоной, смешай вино в кратере и разлей. Возольем же Зевсу-Громовержцу, покровителю молящих о помощи.

Он рек. Понтоной смешал медовое вино и наполнил чаши гостям. Они возлили Зевесу, и сами выпили от души. Алкиной снова обратился к ним:

— Внемлите мне, капитаны и советники феакийцев, и я скажу вам, что у меня на сердце. Попировали и будет: настало время разойтись по домам и постелям. С утра соберем большой совет старейшин и примем Странника в нашем гостином зале по всем правилам, принесем достойные жертвы богам. А после церемонии поразмыслим, как возвратить его домой без бед и тревог с нашим эскортом. Где бы ни был его дом, мы защитим его от тягот и несчастий в пути, вплоть до высадки на родном берегу. На этом наша миссия завершится, и ему придется перенести то, что суровый Рок впрял в нить его жизни еще в чреве матери.

«Но, может, он — один из бессмертных, спустившийся с небес? Если так, то боги придумали новый прием. В былые дни они появлялись открыто и принимали обильные жертвы. Они и пировали с нами запросто, и сидели меж нас, не маскируясь. И даже одиноким путникам-феакийцам боги являлись в своем подлинном облике. В конце концов, мы им родня, не меньше, чем циклопы или беззаконное племя великанов».

— Алкиной, ты можешь быть совершенно спокоен, — ответил ему проницательный Одиссей. — Я не похож на Бессмертных с просторных небес, ни обликом, ни натурой. Я обитатель земли и смерть — мой удел. Лучше вспомни людей, которые на твоем веку испытали всю тяжесть боли и горя. С ними у меня больше сходства. Я мог бы ныть бесконечно, рассказывая о своих страданиях, о многочисленных испытаниях, выпавших мне по воле богов. Но вместо этого я попрошу вашего позволения поддаться инстинктам и навалиться на ужин, несмотря на бремя невзгод. Нет ничего требовательнее изголодавшегося брюха, оно не даст человеку спокойно погоревать, но потребует мяса и выпивки, насильно и бесстыдно заставляя его поставить насыщение тела перед агонией души. Тем не менее, я заклинаю вас на рассвете решить, как доставить вашего несчастного гостя на отчий берег. Пусть там я распрощаюсь с жизнью — лишь бы перед смертью я смог увидеть мое имение, моих людей и мой просторный величественный дом.

Он рек. Собравшиеся одобрили его речь и воскликнули, что и впрямь нужно отвезти Странника домой. Они возлили богам, и утолили жажду, и разошлись спать по домам, оставив великого Одиссея с Аретой и Алкиноем в зале, где бегали туда-сюда служанки, убирая остатки пиршества.

Белорукая Арета первая нарушила молчание, потому что она узнала тунику и накидку Одиссея: это был прекрасный наряд, который она сама сшила с помощью служанок. Поэтому она обратилась к нему с расспросами:

— Странник, я должна задать тебе несколько прямых вопросов: что ты за человек? И откуда? Кто дал тебе этот наряд? Ты говоришь, что волей случая тебя принесло из-за моря?

Находчивый Одиссей ответил:

— Связный рассказ о всех моих злосчастьях с начала до конца был бы слишком утомителен: много бед послали мне небесные боги. Я отвечу только на твои вопросы. Далеко в океане лежит остров Огигия, а на острове живет дочь Атласа, лукавая блондинка Калипсо. Она божественная и удивительная — и опасная. Ни боги, ни люди не знаются с нею. Но боги забросили меня, злосчастного, в ее владения — меня одного, ибо Зевес сокрушил ослепительным перуном наш прочный корабль в безграничном темно-винном море. Мои верные товарищи погибли, лишь я схватился обеими руками за киль крутобокого судна и верхом на нем несся девять дней. Во мраке десятой ночи боги выбросили меня на берег Огигии, где живет Калипсо. Грозная богиня взяла меня к себе и страстно полюбила. Она заботилась обо мне и даже собиралась превратить в бессмертного и не знающего старости. Но она так и не завоевала мое сердце.

«Так я терпел семь долгих, нескончаемых лет. Слезами увлажнял я одеяния бессмертных, которыми почтила меня Калипсо. Но когда пришел должным чередом восьмой год, она внезапно помогла мне отплыть. Не знаю, велел ли ей Зевес, или ее чувства наконец-то переменились.

«Она отправила меня на прочно сколоченном плоту, нагрузив дарами, едой и сладким зельем, и одеяниями богов, послала и попутный теплый мягкий ветер, который нес меня семнадцать дней. На восемнадцатый день в дымке показались горные вершины вашей страны. Сердце мое ликовало — но преждевременно. Потрясатель Земли Посейдон еще готовил мне новые тяжкие беды. Он поднял ветер и взбушевал море так, что и богам не снилось. Волны, беснуясь, сбросили меня, злосчастного, с плота. Шквал разбил плот и разметал бревна во все стороны.

«Я пустился вплавь прямо через залив, пока ветер и течение не принесли меня к вашему берегу. Я попытался выбраться на берег, но волна яростно схватила меня, понесла на огромный утес и шваркнула о рифы. Мне пришлось отказаться от своего плана и отплыть обратно в море, но тут я увидел устье реки. Это укрытое от ветра место показалось мне благоприятным для второй попытки: там не было скал. На этот раз я выбрался на берег, упал на песок и долго лежал, собираясь с силами. Тут спустилась бессмертная Ночь.

«Я оставил берег небесами насыщаемой реки, зашел в заросли, и чудесно уснул, укрывшись охапкою листьев. Бог послал мне, удрученному и изнеможенному, столь глубокий сон, что я проспал под листвой всю ночь и утро, и еще полдня. Солнце уже клонилось к западу, когда сладкий сон оставил меня, и я заметил спутниц вашей дочери, игравших на отмели. Меж них была и принцесса, и я было принял ее за богиню. Я обратился к ней с мольбой. Она проявила больше здравого смысла, чем можно было ожидать от юной особы: молодежь обычно бездумна. Она угостила меня хлебом и пенистым вином, дала мне умыться в реке и предложила эти одежды. Сейчас вы знаете всю правду, хоть и нелестную для меня».

— Странник, — ответил Алкиной, — Моя дочь совершила одну ошибку — она не отвела тебя, в обществе фрейлин, прямиком в мой дворец. Она нарушила долг по отношению к просящему о помощи.

— Герой, не вини безвинной девы, — немедля возразил Одиссей. — Она велела мне следовать с ее спутницами за ней, но я отказался, опасаясь, что твое сердце возмутится при моем виде. Нашему поколению свойственна подозрительность.

— Странник, — воскликнул Алкиной, — не так легко мое сердце возмущается от безделицы. Но я признаю, что во всем лучше соблюдать приличие. Ах, клянусь отцом-Зевсом, и Афиной, и Аполлоном, если бы муж вроде тебя, близкий мне по чувствам и манерам, взял мою дочь и звание моего зятя и навеки поселился с нами! Я бы с радостью наделил тебя домом и богатством, если бы ты остался. Но не опасайся: против воли мы, феакийцы, тебя не задержим. Это противно Зевсу. Чтобы ты был спокоен, я немедля назначу на завтра твое отплытие. Завтра ты приляжешь и вздремнешь, а весла команды вспенят гладкое море и унесут тебя на родину, в твой дом, куда ты стремишься. Неважно, где он: пусть даже за Эвбеей, хоть она и на краю света, как считают наши моряки. Они видали Эвбею, когда возили рыжеволосого Радаманта на встречу с сыном Земли Титием. Они без труда обернулись за день, и вернулись домой. Но ты скоро увидишь мои превосходные суда, увидишь, как мои молодцы вспенивают соленое море веслами.

Он сказал. Терпеливое сердце Одиссея забилось от счастья, и он повысил голос в молитве:

— Отец всего сущего, Зевес, дай Алкиною исполнить обещанное, и пусть не померкнет его слава на сей плодородной земле, и дай мне вернуться на землю отцов.

Пока они беседовали, белорукая Арета велела служанкам поставить топчан на веранде, застелить его лучшим пурпурным ковром, положить простыни, а сверху — теплые одеяла. Женщины ушли из зала с факелами в руках. Старательно они взбили мягкую постель на ладном топчане, и затем позвали Одиссея, стоя у его кресла и приговаривая: "Иди спать, Странник. Постель тебе расстелена". И сладким было ему предвкушение сна. И он уснул там, уснул усталый Одиссей на деревянном топчане на гулкой веранде, а Алкиной удалился вглубь большого дома в свои покои, где его госпожа супруга расстелила и разделила с ним постель.

Песнь VIII Состязания феакийцев

Как только зарумянилась свежая Заря, великий король Алкиной оставил свое ложе. Встал и разоритель городов Одиссей, родич Зевеса. Венчанный монарх привел его на совет феакийцев, собравшийся у кораблей. Они уселись плечо к плечу на скамью из полированного камня, а Афина Паллада, приняв обличие королевского герольда, бродила вдоль и поперек по городу, строя планы возвращения храброго Одиссея домой. Она останавливала всех советников и говорила настоятельно:

— Идите сейчас же на совет, капитаны и советники феакийцев, и вы увидите Странника. Он пришел к нам из пучин моря и взыскал гостеприимства у нашего мудрого Алкиноя. Видом он подобен Бессмертным.

Этими словами она возбудила всеобщий интерес и любопытство, и вскорости и сидения, и вся площадь были запружены горожанами. Чудесным казалось им обличие хитрого сына Лаэрта, ибо Афина осенила его голову и плечи облаком славы, сделала высоким и громадным его стан, чтобы он снискал любовь феакийцев, а также внушил им почтение и страх, и смог бы проявить чудеса силы на состязаниях. Когда все мужи собрались, Алкиной возвысил голос и сказал:

— Капитаны и советники феакийцев, внемлите словам, идущим от сердца. Странник пришел в мой дом, мне он незнаком, и никто за него не ручался, неизвестно даже, откуда он родом — с Восхода или Заката. Он просит доставить его домой и умоляет оказать ему эту милость. Я предлагаю, согласно обычаю, отправить его на родину. Никогда не тосковал у нас гость из-за того, что не мог отплыть домой. Давайте же пошлем черный корабль в славное море в первый рейс, и выберем из горожан пятьдесят два молодых гребца, доказавших свою доблесть. Пусть команда вставит весла в уключины и поспешит на берег, в мой дворец на пир.

«А вам, державные владыки, я скажу: милости просим в мой просторный дом. Мы радушно примем Странника в большом зале. И пусть никто не пренебрежет моим призывом. Кликнем и нашего божественного менестреля Демодока; Бог послал ему дивный дар очаровывать слушателей своим пением».

Король смолк и вышел. За ним шли державные владыки, герольд поспешил за богоравным певцом, в то время, как выбранные юноши направились к кромке соленой пустыни. Придя на берег, они спустили черный корабль в спокойное море, подняли мачту, занесли на борт паруса и вставили длинные весла в сыромятные уключины. Они оснастили корабль, подтянули белый парус к рее и поставили судно на якорь на рейде. Затем они поспешили во дворец великого Алкиноя. Все дворы, залы и галереи были полны народу. Для угощения Алкиной посвятил дюжину овец, восемь боровов с блестящими клыками и двух тяжело ступавших быков. Их освежевали и приготовили для пира — услады сердца.

Подошел герольд и привел их любимого менестреля, превыше всех возлюбленного Музой. Но нет добра без худа: Муза дала ему талант гармонии и лишила зрения. Понтоной прислонил подбитый серебряными гвоздями стул к высокой колонне посреди зала, и усадил певца, подвесил звучную лиру на колышек над его головой и положил на нее руку певца, чтобы тот сумел ее найти. Перед певцом стояла корзинка со снедью, и узорный столик, и полная чаша вина, чтобы он мог пить, когда его душе угодно. Сотрапезники набросились на выставленное угощение, пока не насытились мясом и вином. Муза вдохновила барда воспеть подвиги героев. Он выбрал известную на земле и на небе песнь: песнь о распре Одиссея и Ахилла, сына Пелея.

Однажды на роскошном пиру в честь богов два героя обрушили друг на друга ужасные обвинения. Король мужей Агамемнон был втайне рад ссоре ахейских вождей: ее предсказал Феб Аполлон, когда Агамемнон переступил голую скалу Пифийского святилища и обратился к оракулу. Это было еще до той волны злосчастий, что затопила троянцев и данайцев по воле всемогущего Зевса.

Знаменитый бард пел, но Одиссей натянул мощными руками пурпурную мантию на голову и укрыл пригожее лицо. Он стыдился плакать прилюдно, при феакийцах. Всякий раз, когда божественный певец прерывал песнь, Одиссей утирал слезы, высвобождал голову из-под мантии и возливал из двуручной чаши Богу. Но как только Демодок, поощренный феакийскими лордами, продолжал любимую ими песнь, вновь прятал лицо Одиссей и глушил рыдания. Сотрапезники не замечали его слез, но Алкиной обратил внимание, потому что он сидел рядом и невольно слышал подавленные стенания Одиссея. Когда представилась возможность, он сказал веслолюбивым феакийцам:

— Капитаны и советники, мы насытились пирушкой и лирой, спутницей прекрасного обеда. Выйдем же на площадь и потешимся играми. Пусть Странник расскажет друзьям в своем дому, что мы, феакийцы, всех лучше в борьбе и кулачном бою, и в прыжках, и в беге.

Он вышел, и все последовали за ним. Герольд повесил звучную лиру на колышек, взял Демодока за руку и вывел его из зала вслед за феакийской знатью, шедшей на состязания. Огромное множество, тысячи человек сопровождали их к месту игр.

Вперед выступили доблестные юноши: Акроней, Окиал с Элатреем, Навтий, Примней с Анхиалом и Эретмеем, Понтей, Прорей, Фоон и Анабесионей с Амфиалом, сыном Полинея, внуком Тектона. Был там и Эвриал, сын Навбола, — в бою он мог потягаться со смертоносным Богом войны, а красой и смелостью превосходил всех феакийцев, кроме несравненного Лаодама. Вышли вперед и три сына короля Алкиноя: Лаодам, Галий и принц Клитоней.

Первым было состязание в беге. Старт брали прямо от столба, чтобы не терять времени. Бегуны рванули разом по ровному пустырю в пыльной буре. Всех превзошел благородный Клитоней: он вернулся к толпе зрителей, обогнав прочих бегунов на ширину поля, вспаханного за день упряжкой мулов. Затем они схватились в борьбе, и чемпионом чемпионов стал Эвриал. Амфиал победил в прыжках, а Элатрей — в метании диска. В кулачном бою взял верх Лаодам, могучий сын Алкиноя. Пока шло веселье, сказал Лаодам, сын Алкиноя:

— Пошли-ка, друзья, спросим Странника, силен ли он в спорте, и сможет ли побить наши рекорды. Он неплохо сложен: его бедра и голени, бычья шея и мощные руки — залог немеряной силы. Он еще в цвете лет, но надломлен лишениями и испытаниями. Море крушит сильных мужей и сильные сердца.

— Лаодам, — ответил ему Эвриал, — мне по вкусу твоя мысль. Иди же, назовись и брось ему вызов.

Честный сын Алкиноя проложил себе путь сквозь толпу и обратился к Одиссею:

— Не попробуешь ли, отец-странник, блеснуть перед нами в играх своей сноровкой? Славу при жизни завоевывают силой и умением в спорте. Ни о чем не заботься, покажи свою удаль, — ведь ты скоро отплывешь домой. Корабль уже спущен на воду, и команда получила приказ.

— Лаодам, — ответил лукавый Одиссей, — да ты издеваешься надо мной? Мне не до игр. Я слишком долго страдал. Все мои помыслы — лишь о доме. Я сижу здесь, как проситель пред королем и народом, в надежде вернуться на родину.

Эвриал насмешливо бросил в лицо Одиссею:

— И впрямь, Странник, не думаю, что ты силен в спорте, как настоящий джентльмен. Ты, скорее, шкипер каботажного судна, гоняешь на тяжело груженном купце вдоль берега, заботишься о карго, беспокоишься о фрахте, считаешь первым делом прибыль. Нет, на атлета ты не похож.

Быстрый Одиссей в гневе прогрохотал в ответ:

— Кто бы ты ни был, а речи твои подлые, и дураком сказаны. Они доказывают, что боги не посылают одному человеку все дары: и красоту, и ум, и красноречие. Один с виду замухрышка, но оратор от бога и движет глаголом сердца людей. Он выступает уверенно, но с пленяющей скромностью, в собрании на него устремлены все взоры, и по городу он идет, как бог. А другой — прекрасен как бессмертный бог, но речи лишены очарования. Вот ты, например: твое тело и боги не смогли бы улучшить, а мозгов нет. Ты рассердил меня своим злобным карканьем. Я не слабак в спорте, что бы ты ни говорил. В свое время я был одним из чемпионов, пока играла юная сила. Но я испытал много лишений и мук в битвах с мужами и с враждебным морем. И все же, несмотря на удары лихой судьбы, я приму твой вызов помериться силой. Твоя издевка меня возмутила, и твои слова задели меня за живое.

Сказал он и вскочил на ноги. Не снимая плаща, он схватил огромный каменный диск, куда тяжелее тех, что метали феакийцы. Одним махом он выпустил его из могучей руки, и диск загудел в полете. К земле припали феакийцы, мастера долгих весел и владыки моря, под свистом пролетающего камня, который легко взвился из руки героя и упал дальше всех прочих отметок. Афина в человеческом облике отметила место падения диска и крикнула в голос Одиссею:

— Странник, даже слепец нашел бы шарящей рукой вмятину от твоего диска! Все отметки легли кучно, а эта — гораздо дальше. В этом виде спорта, — можешь не беспокоиться, — ни один феакиец не побьет твоего рекорда.

Крикнула богиня, и обрадовался великий Одиссей, что в этом собрании у него нашелся надежный друг. С веселым сердцем он вызвал феакийцев:

— А ну, молодые атлеты, побейте мой результат! Я смогу и подальше метнуть диск. Прочие виды спорта меня не страшат. Пусть любой, кому не терпится, выходит состязаться со мной в кулачном бою, в борьбе или даже в беге. Вы меня так раззадорили, что я готов соревноваться с любым феакийцем — кроме Лаодама, потому что я у него в гостях. Только безголовый дурак или безумец станет бороться со своим благодетелем. Вызвать хозяина, щедро принимающего тебя в чужой земле, — себе во вред. Но за этим исключением — я никого не отклоню и ни от чего не откажусь. Я готов принять любой вызов. Ни в одном виде мужского спорта я не осрамлюсь. Я хорошо владею гладким луком. В бою я первый пускал стрелу и валил врага, быстрее моих соратников. На полях Трои, когда ахейцы соревновались в стрельбе, только Филоктет превзошел меня. Я владею луком, наверное, лучше всех, кто ест еду живых. С героями прошлого я не берусь равняться, ни с Гераклом, ни с Эвритом из Охалии, — они могли потягаться с бессмертными богами. От того безвременно погиб юноша Эврит: его сразил Аполлон, разгневавшийся за вызов на состязание. Да я метну копье дальше, чем любой из вас пустит стрелу. Только в беге, боюсь, некоторые из вас смогут меня обогнать, ибо меня порядком потрепали бурные волны на утлом судне, и колени мои ослабли.

Так он сказал, и они притихли. Король Алкиной ответил за всех:

— Странник, мы не сердимся на твои слова. Тебя задело, что этот парень вышел и оскорбил тебя всенародно. Ты показал свою природную силу. Теперь никто не усомнится в твоей хватке. Но послушай, что я скажу. Когда ты будешь пировать у себя дома с женой и детьми, и гости спросят тебя, чем славятся феакийцы, скажи своим друзьям и героям, что Зевес дал нам и нашим отцам кое-какие таланты. Мы не лучшие боксеры или борцы, но в беге мы быстры и яхтсмены первоклассные. А больше всего мы любим пиры, песни, пляски, чистое белье, горячую ванну и мягкую постель. Выходите же, мои лучшие танцоры, покажите свое уменье! Пусть Странник, вернувшись домой, расскажет друзьям, что мы мастера в беге, и в водном спорте, и в танцах, и в пении. Сбегайте, принесите Демодоку его звучную лиру, она, верно, висит в зале.

По слову Алкиноя герольд побежал во дворец за гладкой лирой. Встали девять избранных распорядителей, и подготовили сцену. Они выровняли площадку для танцев, расчистили широкий круг. Явился вестник со звучной лирой барда. Демодок вступил в расчищенный круг. Вперед вышли лучшие танцоры в первом цвете юности. Их ноги ритмично застучали по священной земле, восхищая Одиссея.

Голос барда перекрыл звуки лиры. Он запел о любви Ареса и прекраснокудрой Афродиты, о том, как они встретились украдкой в дому Гефеста, какие дары принес ей Арес, и как он осквернил брачное ложе бога Гефеста. Но Гелиос-Солнце подглядел, — продолжал певец, — и выдал мужу тайну любовников. Гефест услышал эту горькую весть, и поспешил в кузницу, замышляя зло. В горниле он выковал несокрушимые цепи, чтобы навеки сковать виновную пару. Гнев и злоба на Ареса вдохновляли его. Гефест прошел в супружескую спальню, где стояло его ложе, и поставил силки на ножки кровати. На стропила он подвесил тонкие, как паутина, сети и цепи. Ни человек, ни блаженный бог не могли их разглядеть, — так тонко они были выкованы. Расставив свои ловушки, Гефест притворился, что уезжает в свой любимый славный город Лемнос.

Не зря Арес Золотые Поводья зорко следил за Гефестом: как только увидел, что великий мастер уехал, он бросился, пылая страстью, во дворец к венчанной Киприде. Она лишь вернулась от своего мощного отца Зевеса и не успела присесть, как Арес ворвался к ней, схватил за руку и сказал:

— Пошли, любимая, в постель, потешимся. Гефест уехал в Лемнос, верно, к своим варварским друзьям-синтийцам.

Она только того и ждала. Они пошли и легли на ложе. И тут на них обрушились силки изобретательного Гефеста, и опутали по рукам и ногам так, что они не могли пошевельнуться. Слишком поздно они поняли, что им не скрыться. И тут вернулся муж: Гелиос, доносчик-Солнце, подал ему знак, и съедаемый ревностью бог захромал домой. В тисках яростного гнева он страшно заорал с порога, обращаясь ко всем богам:

— Отец-Зевес и вы, блаженные бессмертные боги, спешите сюда, поглядите, вот жестокая потеха. Дочь Зевса, Афродита презирала меня за хромоту и отдала свое сердце убийце Аресу, потому что он хорош собой и строен, а я родился калекой. Кого же мне винить в этом, как не отца и мать? Лучше бы мне не родиться! Посмотрите, как эта парочка нежно обнимается на моем ложе! Этот вид мне как нож в сердце. Но они бы так не лежали, нет, ни одной лишней минуты, несмотря на всю свою похоть. Им хочется расцепиться, но из моих хитрых цепей им не вырваться. Я их не отпущу, пока ее отец не вернет мне все дары, которые я дал ему за эту наглую суку. Хоть она дочь Зевса и хороша собой, но слаба на передок.

На его крики боги сбежались во дворец с бронзовым полом. Принеслись Потрясатель земли Посейдон, Быстроногий Гермес, лучник Аполлон, но богини остались дома — по женской скромности. В дверях дворца стали благодатные боги, и, увидев хитроумную ловушку Гефеста, разразились неудержимым хохотом[42].

— От греха не жди добра, — подмигнул один бог другому. — Черепаха догнала зайца. Хромой Гефест сцапал Ареса, чемпиона по бегу среди бессмертных олимпийцев. Калека победил умением. Теперь Аресу придется заплатить ему виру за прелюбодеяние.

Так они перешептывались, а сын Зевса лорд Аполлон громко обратился к Гермесу:

— Гермес, сын Зевса, вестник и благодетель, а ты бы захотел оказаться в оковах, да в постели с золотой Афродитой?

И ему посланец богов, поразивший Аргуса, ответил:

— Еще как захотел бы, лорд Аполлон, властелин лука! Пусть ревнивец утроит цепи, пусть все боги и богини соберутся на зрелище, — я все равно соглашусь, лишь бы оказаться в постели с золотой Афродитой.

Его слова вызвали бурю хохота среди бессмертных богов. Не смеялся лишь Посейдон. Ему было не смешно. Он уговаривал хромого кузнеца Гефеста освободить Ареса. Крылатыми словами заговорил он:

— Отпусти его, клянусь, он расплатится с тобой сполна, как обещал перед бессмертными богами.

А прославленный хромой Бог отвечал ему:

— Ты меня не уговоришь, Посейдон-земледержец. Обещанья ненадежных людей ненадежны. Разве я смогу призвать тебя к суду бессмертных, если Арес стряхнет и цепи, и долги?

Отвечал ему Потрясатель земли:

— Гефест, если Арес улизнет, не рассчитавшись, я сам заплачу тебе виру.

— Такое поручительство я приму, — сказал великий хромой мастер, — твоего слова мне достаточно.

Великий Гефест расцепил оковы, и освобожденная от силков пара немедля вскочила и улетела, — он во Фракию, а смешливая Афродита — на Кипр в Пафос, где стоит ее храм, и курится фимиам перед ее алтарем. Грации омыли ее и умастили маслом амброзии, хранящимся лишь для бессмертных, и облачили в дивные одеяния, и стала она подлинным очарованьем очей.

Знаменитый менестрель пел, и радовался песни Одиссей, и с ним веслолюбивые повелители моря — феакийцы. Алкиной повелел Галию и Лаодаму пуститься в танец вдвоем — никто не смел состязаться с ними в танце. Они взяли в руки прекрасный пурпурный мяч, сделанный для них мастером Полибием, и один, запрокинувшись назад, бросал мяч в пушистые облака, а другой, в свой черед, высоко подпрыгивал и изящно ловил его в прыжке. Отличившись бросанием мяча в высоту, они стали быстро перепасовывать мяч друг другу, танцуя на плодородной земле. А молодежь стояла кругом и отбивала такт, да так, что всё кругом гремело. Великий Одиссей обратился к Алкиною:

— Лорд Алкиной, мой августейший правитель, ты говорил, что нет равных вашим танцорам. Твоя правда — это дивное зрелище.

Сиятельный Алкиной возрадовался его словам и сказал своим веслолюбивым подданным:

— Внемлите мне, лорды и капитаны Феакии, сей Странник — человек редкого понимания и вкуса. Поднесем же ему, как положено, гостевой дар. Двенадцать высокородных лордов правят нашим народом, и я — тринадцатый владыка. Пусть же каждый преподнесет ему чистую накидку, и тунику, и талант драгоценного золота, да поскорее, чтобы Странник радостным пришел вечером на пир. А Эвриал пусть искупит свои дурные манеры извинением и даром.

Принцы одобрили его совет и послали своих оруженосцев за дарами, а Эвриал сказал:

— Лорд Алкиной, наш царственный повелитель, я заглажу свою вину перед Странником, как ты велишь. Вот короткий меч чистого металла. Я подарю его — вместе с серебряной рукоятью и новыми ножнами из слоновой кости. Он это высоко оценит, — с этими словами он вручил Одиссею обрамленный серебром меч и обратился к нему с нарочитой вежливостью: — О отец-Странник, коль сорвалось у меня дерзкое слово, пусть унесет его вдаль бурный ветер. Пусть боги даруют тебе возвращение в родную землю и встречу с супругой: слишком долго ты страдал, вдали от дружеского утешения.

Ему живо отвечал Одиссей:

— Пусть тебе, мой друг, боги даруют счастье. Дай тебе бог никогда не ощутить утраты меча, который ты подарил мне вместе с бальзамом исцеляющих слов.

Он повесил на плечо обрамленный серебром меч. Закатилось солнце, и началось вручение ценных даров. С почетом несли их герольды во дворец, где их принимали для Одиссея сыны великого короля и слагали у ног своей чтимой матери, а король провожал гостей к высоким тронам. Алкиной обратился к своей супруге Арете:

— Женщина, принеси сюда украшенный ковчег, самый достойный. Положи в него свежестиранную накидку и тунику. Поставь медный котел на огонь и согрей воды, чтобы гость мог искупаться до того, как осмотрит дары, поднесенные ему вождями феакийцев. Потом он насладится трапезой и песнями нашего менестреля. Погоди: к его сокровищам я добавлю мою прекрасную кованую золотую чашу, чтобы он всегда вспоминал меня, совершая возлияния Зевсу и другим богам в своем дому.

Он сказал, и Арета велела служанкам немедленно поставить огромный треногий котел на огонь. Они поставили медный котел на ревущее пламя, налили туда воды и подложили дров в огонь. Пламя объяло чрево котла, и вода согрелась. Арета принесла из опочивальни прекрасный сундучок для гостя и положила в него роскошные дары, одежду и золото, данные феакийцами. Из своих кладовых она добавила тонкую тунику и накидку и обратилась к гостю с советом: "Покрепче закрой крышку сундука, и перевяжи тугим узлом, чтобы тебя не обокрали по пути, когда ты предашься сладкому сну на борту черного корабля". Одиссей немедленно закрыл крышку, как она велела, и завязал хитрым узлом, которому научила его леди Кирка. Лишь справился он с этой задачей, как домоправительница позвала его в баню помыться. Вид пара над горячей водой порадовал его сердце: он не видал подобной роскоши с тех пор, как покинул жилище светловолосой Калипсо, где ему прислуживали, как богу.

Служанки вымыли его и умастили маслом, облачили в тунику и роскошную накидку, и он вышел из бани, и направился на застолье. По пути, у колонны, несущей тяжелую крышу, стояла Навзикая в своей богоданной красе. С восхищением пристально смотрела она на Одиссея, а затем обратилась к нему:

— Прощай, Странник. Вспоминай меня иногда на родине, ведь мне ты жизнью обязан.

— Принцесса Навзикая, дочь благородного Алкиноя, — отвечал ей Одиссей, — если повелитель Геры Зевес-громовержец позволит мне вернуться домой, я буду чтить тебя, как богиню, до конца дней. Ибо ты, о Дева, возвратила меня к жизни.

Одиссей прошел и сел рядом с королем Алкиноем. Слуги уже разносили закуски и смешивали вино. Вошел герольд и привел любимого народом барда Демодока. Гости встретили его приветственными возгласами. Его усадили в центре зала, спиной к одной из высоких колонн, а хитроумный Одиссей отрезал здоровый жирный кус от своей порции (спинки белозубого вепря, такого большой, что от нее и не убыло), и окликнул вестника:

— Подай мясо Демодоку, — сказал он, — пусть примет от злосчастного Странника с наилучшими пожеланиями. Бардам причитается почет и любовь всех живущих на земле, ибо Муза научила их петь и возлюбила цех поэтов.

Вестник взял мясо и подал лорду Демодоку, и бард принял этот знак внимания с радостью. Гости навалились на стоявшую перед ними снедь, а когда они наелись и напились, Одиссей обратился к барду.

— Демодок, я славлю тебя превыше всех смертных. Не знаю, была ли твоей наставницей Муза, дочь Зевса, или сам Аполлон. Ты пел горестную историю ахейцев, их подвиги, страдания, горе так точно, как будто ты был там или слышал от очевидцев. А сейчас выбери другую тему, спой нам Слово о деревянном коне, построенном Эпеем с помощью Афины. Спой, как лорд Одиссей сумел хитростью доставить во вражью цитадель коня, начиненного воинами, и как пала Троя. Спой с начала до конца, и я буду повсюду утверждать, что божья милость щедро одарила тебя вдохновеньем.

Он сказал, и воодушевленный богом менестрель показал свое мастерство. Он начал с того, что основные силы аргивян отчалили на крепких судах, спалив свой стан, и уплыли. А соратники славного Одиссея оказались в сердце Трои, спрятанные в недрах коня, которого сами троянцы затащили в свою цитадель. Троянцы стояли вкруг коня и спорили, как с ним поступить. Столкнулись три мнения: разрубить ли деревянное чрево безжалостными клинками, затащить ли коня на край обрыва и столкнуть вниз на скалы, либо оставить его на месте, как мирную жертву богам. В конце концов победило последнее мнение. Рок предначертал им погибель, когда город приютил этого чудовищного зверя, в котором теснился цвет аргивского воинства, неся семена смерти и разрушения Трое.

Он пел, как ахейские воины покинули свою полую засаду, вырвались из чрева коня и погубили Трою. Он воспевал подвиги воинов при штурме величественного города. Он пел, как подобный богу войны Одиссей вместе с великим Менелаем атаковал дом Деифоба, вступил в отчаянную схватку и вышел из нее победителем с помощью решительной Афины.

Песнь славного барда еще лилась, но Одиссей растаял, и слезы с ресниц оросили его щеки. Он рыдал, как рыдает жена, бросаясь к телу любимого мужа, павшего при обороне родного города, спасая дом и детей от страшной судьбы побежденных. Она видит, как он испускает последний вздох и умирает. С воплями она обнимает его тело, но враги бьют ее по опущенным плечам древком копья и ведут в рабство, на горе и тяжкий труд. И отчаяние бороздит ее щеки так же горестно, как текли слезы из глаз Одиссея. Но и на этот раз собутыльники не заметили его слез, только сидевший рядом Алкиной невольно услышал скорбные вздохи. Алкиной обратился к веслолюбивым феакийцам:

— Внемлите мне, капитаны и советники. Пусть Демодок даст отдых своей звучной лире — не всех радует его песнь. После трапезы, когда запел божественный певец, горько затосковал Странник. Жестокая боль гложет его сердце. Прекрати же петь, чтобы мы все, хозяева и гости, смогли повеселиться. Все было устроено в честь нашего достойного гостя, и корабль с командой, и прощальный пир, и гостевые дары, показывающие нашу любовь. Здравомыслящему человеку молящий о помощи дорог, как брат. Странник, не таись, но отвечай искренне на мои вопросы. Скажи, как звали тебя дома отец и мать, как величали друзья в городе и округе. Никто, богатый или бедный, не остается безымянным, придя в сей свет. Каждому дают родители имя при рождении. Скажи мне, откуда ты пришел, из какой страны и города, чтобы мой корабль смог проложить себе курс и вернуть тебя на родину. Знай, что на кораблях феакийцев нет штурмана и нет руля, как на обычных судах. Наши суда чуют мысли и желания команды. Знакомы им все города и плодородные земли, и сквозь туман и облака они быстро пересекают заливы моря-океана. И рифы, мели и бури им не страшны.

«И все же я слыхал от своего отца Навзифоя, что гневается на нас Посейдон за то, что мы без разбора всех отвозим. Он предсказал: когда-нибудь, Посейдон сокрушит наш стройный корабль, идущий обратным рейсом в родной порт по туманному морю после подобной миссии, а наш город скроет за высокими горами. Так сказал мне отец. Поступит ли так Посейдон, нет ли — все будет по божьей воле.

«Но сейчас открой сердце и попросту расскажи, где ты странствовал, и какие города людей посещал. Какие это были города, и какие люди, жестокие, дикие и неправедные, или гостеприимные и богобоязненные? Расскажи, почему ты горько украдкой рыдал, слушая песнь о данайцах и падении Илиона? Ведь это постановили боги, они отмерили нить жизни героев, чтобы их судьба стала поэмой будущих поколений. Погиб ли родич твоей жены у стен Илиона, достойный свояк, что не уступит и родичу? Или любимого и надежного товарища ты потерял? Сердечный друг дороже брата».

ПесньIX Циклоп

Отвечая королю, многодумный Одиссей начал свой рассказ:

— Высокочтимый лорд Алкиной, нам выпала честь внимать певцу с божественно чистым голосом. Что может быть лучше, чем пиршество, когда на столах лежат хлеб и мясо, музыкант завораживает уши пирующих, а виночерпий разливает вино и разносит по местам. Несомненно, лучше этого в мире нет.

"И все же сердце торопит вас услышать рассказ о моих невзгодах, хоть этот рассказ еще глубже погрузит меня в пучину слез. Как мне расположить свои горести по порядку, какую поставить первой, какую — вслед за ней? Небесные боги наделили меня страданьем в избытке. Начну со своего имени, чтобы вы знали — когда пройдет эта жестокая полоса невзгод, я смогу принять вас в своем дому — в моем, увы, далеком дому. Я Одиссей, сын Лаэрта, мое имя среди людей стало символом находчивости и тонкого ума, моя слава достигла небес. Я с ясной Итаки, где высится гора Неритон, ее крутые склоны дрожат от сметенной ветром листвы. Вокруг много ближних островов: Дуликий и Зам, и лесистый Закинф. Мой остров мористее и западнее своих соседей, что раньше встречают зарю и солнце. Это суровая страна, но она порождает добрых юношей: впрочем, кому не мила родина? Вот я, например: прекрасная богиня Калипсо хотела оставить меня в своем выдолбленном гроте и сделать своим мужем, а также Кирка, коварная владычица Эи, пыталась удержать в своем доме (и она прочила меня себе в мужья). Но ни та, ни другая не смогли совратить сердце в моей мужественной груди. А поэтому я считаю, что какие бы богатства ни привалили человеку на чужбине, в иной стране, слаще жизнь на родной стороне и в отчем дому. Но позвольте мне вернуться к рассказу о моем злосчастном путешествии на родину, о том, как поразил меня Зевес на пути из Трои.

«Из Илиона ветер погнал меня к Исмару, в страну киконов[43]. Я разорил город и поразил их. Мы взяли их жен и добро и поделили поровну, так что никто не остался без своей доли добычи. Я предложил немедленно бежать оттуда без оглядки, но мои дураки-матросы не послушались. Вина было вволю, и баранины, и говядины — целые стада овец и винторогих коров они зарезали на берегу. Пока они прохлаждались, наши киконы бросились за помощью к горным киконам, своим соседям, более многочисленным и умелым, способным воевать в конном строю, а понадобится — то и в пешем. Они обрушились на нас чуть свет, несметные, как листья и цветы весной. Над нами висело предчувствие катастрофы, проклятие Зевеса, у которого были еще казни в запасе про наши бесталанные головы. Отряды вступили в бой у быстрых судов и ливнем лили друг на друга копья с бронзовыми наконечниками. Пока длилась заря и прирастал благословенный день, мы стояли, как вкопанные, и отражали их рой, но когда солнце перевалило через зенит, и приблизилось время пахаря распрячь волов, киконы потеснили дрогнувшие ахейские ряды. Каждый корабль потерял по шесть воинов. А мы, на этот раз избежавшие смерти и рока, отплыли со смешанными чувствами: радуясь, что избежали злой судьбы, и горюя о наших товарищах. Ни один из моих толстобрюхих кораблей не тронулся с места, пока мы трижды не помянули имя каждого бедняги, погибшего от рук яростных киконов на прибрежной равнине.

«Затем Собиратель туч Зевес натравил на нашу эскадру Северный ветер. Заревела буря. Тучи ослепили зрак земли и моря. Ночь низвергнулась с небес. Порыв ветра разметал корабли, шторм разорвал паруса в клочья. Под страхом немедленной смерти мы срубили мачты на палубу и взялись за весла. Яростно мы гребли к берегу. Два дня и две ночи мы береговали, и отчаяние и страшная усталость грызли наши сердца. На третий день ярковолосая Заря принесла свет дня. Тут взмыли наши мачты и сияющие белые паруса, и мы смогли расслабиться и спокойно смотреть, как ветры и рулевые ведут нас правильным курсом. Да, в тот раз я чуть было не добрался невредимым до отчизны. Но волна, и течение, и северный ветер объединились против меня, когда я огибал мыс Малею, и отнесли меня далеко за Киферу.

«Девять дней меня гнали беснующиеся ветры по обильному рыбой морю. На десятый день мы высадились в стране лотофагов[44], которые, как коровы, едят цветы. Мы сошли на берег наполнить меха водой, а моя команда села перекусить на берегу у кораблей. Как только они утолили первый голод и жажду, я выбрал двух матросов, дал им третьим связного, и послал их разведать, какие люди тут живут. Они немедленно ушли и встретили этих самых лотосников, а те и не думали убивать моих посланцев, но угостили их блюдом из цветов лотоса. Стоило кому попробовать этот медово-сладкий цветок, как желание вернуться на корабль угасало в нем. Он предпочитал остаться жить с Едящими лотос, кормиться лотосом, а память о доме медленно исчезала из его сознания. Мне пришлось искать их и тащить обратно на корабль. Они рыдали, но мы насильно притащили их на борт и приковали в трюме. Я удерживал прочих моих спутников, рвавшихся на берег, чтобы и они не попробовали Лотос и не позабыли о родине. Они поспешно сели на гребные банки и отплыли, а затем взмахнули веслами и взбили море до седой белизны.

«Мы подошли к земле заносчивых неправых циклопов[45], что во всём полагаются на богов, а сами не пашут и не возделывают угодий, и все же изобильно произрастают там несеяные и небороненые хлеба, и ячмень, и лозы с тяжелыми гроздьями, а их утучняют Зевесовы дожди. Нет у них ни властей, ни советов, ни судов правосудия, а живут они в горных пещерах, всяк царит над своими женами и детьми, сам себе закон, ни пред кем не в ответе.

«У лукоморья циклопов, ни близко, ни далеко, лежит плодородный остров[46], лесистый остров. На нем водятся несчетные дикие козы. Люди их не пугают, охотники с собаками не выслеживают, ломясь сквозь заросли к перевалам. Молодую поросль не травят овцы и не рушат плуги, но остается это место в одиночестве, невозделанное, рай для блеющих коз, затем, что нет у циклопов ни охрянощеких кораблей, ни корабельных мастеров, что могли бы построить им мореходные суда для приятных плаваний по городам Вселенной, как у обычных людей, что искушают судьбу в морях на других посмотреть и себя показать. Иначе они могли бы забрать себе этот остров, потому что он совсем неплох. Все бы хорошо урождалось в свой черед в его мягких влажных лугах за рвом серебристого моря, а здешней лозе не было б переводу. Урожай, снятый в срок с такой ровной нивы был бы тяжел, затем что подпочва тучна. Его гавань — готовый порт, где не нужны якоря и швартовы. Корабли можно прямо посадить на береговую отмель и оставить безбоязненно, пока моряки собираются с духом, или пока не задует благоприятный ветер. А в глубине залива бежит чистая струя источника, бьющего в пещере. Черные тополя осеняют ее.

«Мы вошли в бухту, несомненно, направляемые богом, потому что ночь была черная, беспросветная. Туман окутал наши суда, и луч луны не мог пробиться с неба сквозь низкие облака. Так мы не видели ни острова, ни волн, длинных, медленно наплывающих на укрытый берег. Мы лишь почувствовали, как наши добрые суда плавно коснулись земли. Лишь они легли на грунт, мы убрали паруса и сошли на берег, и тут же, прямо на кромке воды, погрузились в глубокий сон.

«Когда пришла розовоперстая Заря, мы в изумлении пустились в обход острова, а нимфы, дочери Зевеса, вспугнули для нас диких коз с гор — моей команде на обед. Мы кинулись к кораблям за гнутыми луками[47] и дротиками с долгими наконечниками и стали стрелять, разбившись на три отряда. Очень скоро бог послал нам сколько душе угодно дичи: добычи была такая пропасть, что по девять коз досталось на каждый из двенадцати кораблей моей флотилии. А моему кораблю, в знак особой привилегии, было отпущено десять коз. Потом весь долгий день, пока солнце не зашло, мы пировали. Мяса было до отвала и выпивка отличная, красное вино еще не иссякло в трюмах наших кораблей: мы захватили не один винный погреб при разоре святыни киконов. Так мы обедали, поглядывая на страну циклопов, столь близкую, что мы видели подымающийся дымок и слышали голоса людей и блеяние овец и коз, пока, наконец, солнце не село и не спустился мрак, а тогда мы растянулись в дремоте прямо на кромке моря.

«На рассвете я созвал своих людей на совет и изложил им свой план: "Оставайтесь здесь, верные товарищи, а я со своим кораблем и командой быстро двину туда, посмотрю, кто там живет — грубые дикари или гостеприимные, чтящие богов и справедливость люди". Отдав этот приказ, я пошел к своему кораблю и велел команде выбрать кабельтовы[48] и подняться на борт. Они подчинились и лихо уселись на гребных банках. Море побледнело под ударами весел. Когда мы подошли к ближайшему берегу[49], мы увидели на мысу пещеру, величественную пещеру под сводами лавров. Судя по всему, на ночь в нее загоняли большое стадо овец и коз. Вкруг зева пещеры крепкостенный двор был сооружен из глубоко врытых скал, а за ними, — изгородь из стволов высоких сосен и разлапистых дубов. На самом деле это было логово великана, чудовищного монстра, который пас свои стада вдали от берлоги и избегал контактов с людьми. Был он одинокой неверной тварью, это чудище, и страшного обличья: не на манеру человека, едящего хлеб, но вида совершенно исключительного и выдающегося, наподобие поросшего деревьями горного утеса.

«Я приказал своей верной дружине оставаться на страже у корабля, а сам выбрал двенадцать лучших, по моему усмотрению, людей для вылазки и пустился с ними в путь. В последний момент я захватил с собой мех крепкого вина, выдержанного и бархатистого. Оно досталось мне от Марона, сына Еванфа, жреца Аполлона, бога-хранителя Исмара. Марон жил в своей густой роще (посвященной Аполлону Фебу), и мы, когда разоряли Исмар, богобоязненно пощадили его, и его жену, и ребенка. В выкуп он дал мне ценные дары — семь талантов червонного золота и чашу чистого серебра, и это — кроме отменного вина, которого он нацедил двенадцать кувшинов. Только он сам, и жена его, и ключница знали секрет этого вина — рабыням и служанкам он не доверял. Когда хотел Марон[50] отведать вина[51], то нацеживал лишь одну меру глубокого блаженства и разбавлял двадцатью мерами воды, и тогда от чаши шел сладкий, чисто небесный дух, и удержаться от выпивки было уже невмоготу. Я наполнил зельем большой мех и взял с собой. Захватил я и зерна в кожаной суме. Вещий инстинкт подсказывал мне, что нам предстоит столкнуться со странным и лютым чудищем неимоверной силы, не различающим правды от кривды и неудержимым.

«Вскоре мы оказались в пещере и нашли, что ее обитатель отсутствовал — он пас в лугах свои отменные стада. Мы обследовали пещеру, округлившимися глазами взирая на штабеля сыров и полные стойла козлят и ягнят, размещенных по отдельности: весенний помет тут, осенний там, а новорожденные сбоку. Стояли там кадки, чаны и ведра, наполненные до краев сывороткой — ладно сработанные сосуды были, к слову, эти молочные посудины. Мои моряки сразу же обратились ко мне с просьбой[52]: позволить им забрать сыры и удрать, живо обернуться и угнать козлят и ягнят из загонов на корабль и поспешно отчалить. Этот совет, на поверку, оказался самым полезным, но я не внял ему, так уж я настроился на встречу с хозяином, надеясь получить от него гостевой дар. Однако его приход обернулся катастрофой для моего отряда.

«Мы разложили костер, принесли жертву всесожжения и налегли на сыры. Так мы сидели в гроте и ждали, пока не вернулся домой наш хозяин с выпаса. Он принес с собой неимоверную груду хвороста на растопку очага и швырнул ее на пол пещеры с таким грохотом, что мы в ужасе разлетелись по дальним углам. Затем он загнал под своды пещеры свое восхитительное стадо, точнее — дойных маток. Прочих козлов и баранов он оставил на просторном дворе перед входом. Потом он поднял и заткнул зев пещеры громадной каменной плитой, исполинской под стать ему. Ни два, ни двадцать два крепких двуосных воза не сдвинули бы его с места — так огромен был этот утес, заграждавший вход. После этого он уселся доить своих овец и блеющих коз, всех по порядку, подкладывая напоследок под каждую матку ее ягненка или козленка. Половину надоенного белого молока он сцеживал и давил из него сыр в плетеных корзинках, а другую половину удоя он оставлял в ведре про запас — на ужин, чтобы утолить жажду. До сих пор великан был увлечен работой, но тут он разложил костер, огляделся и увидел нас.

— Ага, странники, — сказал он, — кто вы и из каких заморских мест принесло вас? Купцы ли вы? или пираты, добычники, что рыскают по морю на свой страх и риск, грабя всех встречных себе в добычу?

«Так вопрошал он, и наша самоуверенность дала трещину от гулкого устрашающего голоса великана и от громадины его стана. Все же я сделал усилие и отвечал твердо:

— Мы — бесприютные ахейцы, плывем домой из Трои, но сбились с курса, гонимы по бессчетным заливам Океана противными ветрами с неба: может, по воле и намерению Зевеса. Мы величаем себя соратниками Атрида, бойцами Агамемнона, который снискал себе всеместную славу под небесами, взяв и разорив величайший город земли и погубив множество людей. А затем мы припадаем с мольбой к твоим коленам в чаянии вена или иного богатого дара — награды странникам. Почти богов, о Великолепный! Мы — пришельцы и молители пред тобой, а Зевес не оставляет достойных путников, он — защитник и бог-хранитель пришельцев.

«Лишь успел я это вымолвить, как из глубин безжалостного сердца пришел ответ:

— Сэр Странник, ты либо очень прост, либо из слишком дальнего далека прибыл, коль заклинаешь меня бояться богов и не гневить их. Мы — циклопы, мы их больше, и ничуть не внимаем ни Зевесу с эгидой, ни другому блаженному богу. Если бы я пощадил тебя и твоих друзей, то не для того, чтобы отвратить ярость Зевеса, но лишь по зову сердца, склонного к милости. А сейчас скажи мне, где вы поставили на прикол ваше прочное судно — на дальнем берегу или на ближнем? Я хочу знать.

«Такими словами он пытался поймать меня в силки, но моему острому уму его мошенничество было очевидно. И я ответил обманом на обман:

— Мой корабль сокрушил Потрясатель земли, Посейдон. Он понес судно на мыс на самом краю вашей земли и бросил прямо на рифы: так пригнал нас ветер из открытого моря. Лишь я с этой горсткою спасся.

«Его свирепость презрела ответным словом. Он вскочил на ноги, сделал выпад, подцепил двух моих спутников, как щенят, и трахнул их головами оземь. Их мозги вырвались из лопнувших черепов и расплескались по полу пещеры, а он разломал их тела на куски и жадно, как горный лев, сожрал без остатка все, потроха и мясо и кости, вплоть до костного мозга, Мы рыдали, вздымая руки к Зевесу в ужасе от совершенного пред нашими глазами преступления, но ничего не могли поделать. Циклоп беспрепятственно набил свою огромную кишку человечьим мясом и запил парным молоком. А потом он растянулся поперек грота посреди своих стад и уснул.

«Дерзким сердцем я прикидывал: не подкрасться ли, выхватить острый меч, висевший у меня на боку, и пронзить его тело, для надежности нащупав пальцами уязвимое место меж ребер, под сердцем и над печенью. Но поразмыслив, я сдержал удар, ибо им я окончательно скрепил бы наш рок: крепости наших мышц не хватило бы откатить огромную скалу, которой он запер выход из пещеры. Всю ночь мы стенали от горя, ожидая Зари. А когда она засияла, великан проснулся, разжег костер, подоил скот по порядку, и подложил сосунков под маток. Окончив свой хлопотливый промысел, он схватил еще двоих из нас, и они стали его дневным пайком. Затем он погнал свой гладкий скот из пещеры, так же легко отодвинув огромный заслон и задвинув его, как мы щелкаем крышкой колчана. Лихо улюлюкая скоту, циклоп погнал стадо в холмы, оставив меня в заточении строить ему в уме погибельные козни. Я искал способа сквитаться с чудовищем, как только Афина услышит мою молитву и предоставит мне подходящую оказию.

«Из всех моих замыслов я остановился на следующем. В овечьем загоне стояла огромная дубина Циклопа, а точнее — свежий ствол маслины, из которого он собирался сделать себе посох, как просохнет. Мы же равняли его с мачтой двадцативесельного черного корабля, эдакого широкопалубного купца дальнего плаванья — таким он был длинным и толстым. Я оседлал его, отхватил саженный кусок и передал своим товарищам, призывая заточить его. Они обстрогали его довольно ровно, а я подсобил им заострить конец. Затем я взял его и вращал в пылающем костре, пока острие не спеклось, как твердый уголь. Мы спрятали его под овечьим пометом, лежавшим грудами повсюду в пещере. Напоследок я приказал своим людям бросить жребий, кому выпадет отчаянная задача помочь мне поднять кол и засадить ему в глаз, когда тяжкий сон уложит великана. Удачный жребий послал мне как раз тех четверых, которых я бы выбрал и с открытыми глазами. Себя я назначил пятым.

«Циклоп вернулся под вечер, гоня свои долгорунные стада, и прямо вогнал их всех под широкие своды пещеры, всю эту массу жира и шерсти, ни одного не оставив на внешнем дворе. Было ли у него что на уме, или один из богов так провидел? Затем он поднял огромный дверной камень и втиснул его на место перед тем, как усесться за дойку. Вновь брал он по очереди каждую овечку и шумливую дойную козу, а потом подкладывал под них сосунков. Споро он ладил со своими домашними обязанностями, а управившись, схватил еще двоих из нас и поужинал ими. Я подошел к великану с хмельной чашей темного вина в руке и подал ему, говоря:

— Циклоп, поди запей ужин из человечины людским вином, убедись, сколь сладостное зелье хранилось на нашем судне. Я принес его тебе в надежде, что ты явишь сострадание и поможешь нам добраться домой; но твоя немудрость превосходит наше разумение. Грешник, да можешь ли ты рассчитывать, что другие европейцы посетят тебя, когда ты так неучтиво с нами обошелся?

«Он взял чашу и выпил. Ярая радость восстала в нем от сладости зелья, и он потребовал еще одну чашу, говоря:

— Долей-ка мне от души, Странник, и живо назови свое имя, и я преподнесу тебе гостевой дар, что согреет твое сердце. И впрямь, наша тучная почва рожает полные лозы циклопам, и влага небес умножает их плод, но этот настой — чистые нектар и амброзия.

«Так он провозгласил, и я сразу налил ему вторую чашу искристого вина, а затем и еще одну. И так он по дурости хлопнул три полные чары. Винные пары затянули его циклопическую смекалку, а я повел с ним игру медовой льстивой речью.

— Циклоп, ты спросил меня о моем мирском имени. Я открою его тебе во всеуслышанье, а ты уж дай мне обещанный гостевой дар. Имя мне — Никто[53]: так меня звали отец с матерью, так зовут и друзья, — сказал я, и он ответил жестокосердо:

— Я съем тебя, Никто, последним, после всех твоих друзей. Их сперва — вот он, твой навар.

«Он растянулся во всю длину брюхом кверху на земле, уронив жирную шею набок, и сон, покоряющий всех людей, покорил и его. Тяжело выблевал он весь груз вина и ошметки человечины, плавающие в вине, вырвались с клекотом из его глотки. Я засадил наш кол глубоко в уголья костра, чтобы он раскалился, и приободрил товарищей удалой речью, чтоб они не терялись от страха. Вскоре оливковый кол, хоть и полный соков, почти заполыхал устрашающим огненным свечением. Я выхватил его из огня с помощью моих людей. Некий вышний дух вдохнул в нас безумное мужество, и оно дало силы ринуться с этим гигантским копьем и вонзить его острие прямо в глаз великана. Я навалился на него всем весом, чтобы оно пробурило себе путь до упора. Как корабел сверлит буравом доски с помощью ремня из кожи, который его подмастерья тянут вниз туда и сюда, так и мы удерживали пылающий заточенный кол в его глазу и крутили его, пока кипящая кровь не забурлила вкруг огненного столпа. Ресницы и веки скукожились и засмердели при разрыве поглощенного горением яблока: поистине, самые корни глаза рассыпались в пламени. Как кузнец погружает в холодную воду лезвие секиры и оно сердито шипит (так обрабатывают железо, и прочность его — от закалки), так и его глаз зашипел вкруг оливкового кола. Он испустил дикий рев, загрохотавший по стенкам грота, и мы в ужасе заметались пред ним. Он выкорчевал деревянный кол из глаза, и тот вышел, весь облепленный кровавыми сгустками и засыхающей кровью. Сводящая с ума боль заставила его выронить кол из рук и истошно завопить, сзывая прочих циклопов, живших неподалеку в своих вертепах на обдуваемых ветрами холмах.

«Те услыхали его крик и стянулись к закрытой пещере, спрашивая, что за беда приключилась.

— Никак, занедужил ты, Полифем, коль рычишь посреди божественной ночи и мешаешь нам спать? Или кто-нибудь из смертных отбирает у тебя стада или губит тебя мощью рук или обманом?

«Великан Полифем заорал им в ответ из пещеры:

— Друзья, кто меня губит обманом? Никто. Силой меня Никто не взял бы.

«На это они отрезали в ответ:

— Если ты один и никто не нападает на тебя, боль твоя — неизбежная пагуба, посланная Зевесом. Обратись же с мольбою к своему отцу, царю Посейдону.

«Они разошлись, а мое ретивое ликовало, что я смог провести их своей прекрасной хитроумной уловкой с обманным именем. Циклоп же стенал в запредельных муках. Он щупал руками вокруг, пока не нашел и не отвалил камень у входа[54]. Затем он уселся у зева пещеры, растопырив пальцы, чтобы поймать тех, кто попытается улизнуть вместе с овцами. Таким уж дураком он меня считал: а я ломал голову, как бы выбраться и спасти себя и товарищей от погибели, ибо мы были и впрямь в пасти у смерти. Много планов и мыслей я перебрал, чтоб жизнь сберечь, но лучшим в конце концов я счел следующий ход. Некоторые бараны были рослой породы, огромные тонкорунные чудные звери почти пурпурного отлива шерсти. Я бесшумно связывал их по три поперек гибкими лыками, которыми была оплетена лежанка злого чудища. К среднему барану я привязывал человека, а бараны по бокам ограждали его от раскрытия. Выходило по три барана на каждого матроса, а для меня оставался вожак стада. Я схватил его, забился под его мохнатое брюхо и собравшись с непреклонным мужеством, повис лицом кверху, обвив руки густым руном. Так мы ждали Зари с великим содроганием.

«Чуть зарделось, бараны устремились на пастбище, но овцы еще крутились в своих загонах недоенные, с раздутыми от молока сосцами, и горестно поблеивали. Их владетель, вне себя от страшной боли, ощупывал спины проходивших мимо баранов. Тугодум и не подозревал, что под их рунистыми боками были привязаны люди. Последним на выход пошел вожак, напряженно ступая под объединенным весом шерсти и моим, весом строителя тонких козней. Мощный Полифем погладил его и сказал:

— Милый баран, почему ты последним во стаде выходишь наружу? Доселе ты не отставал от других, но первым вольно вышагивал по ниве, щипал клевер и первым мчался к горным ручьям на водопой. По вечерам, когда наступало время вернуться, ты первым поворачивал домой. А тут ты приходишь последним! Чуешь ли ты, что твой повелитель утратил зренье, что меня ослепил этот злодей с его жульнической командой, обессилив меня своим вином, этот Никто, который, клянусь, еще не улизнул от смерти? Если бы только ты мог чувствовать как я, и владел бы даром речи, ты бы сказал мне, где он затаился от моего гнева. Как бы я расшиб его мозги оземь и разбрызгал по всей пещере, чтобы облегчить сердце от мук, причиненных этим ничтожным Никто!

«Он нежно подтолкнул барана к выходу. Когда мы отдалились от пещеры и ее подворья, я отцепился, а затем освободил своих людей. Часто оглядываясь, мы погнали ногастое стадо, жирных матерых зверей вниз к кораблю, где вид наш порадовал товарищей при мысли о смерти, которой мы избежали. Они хотели было задержаться и оплакать павших, но я не допустил. Сурово я насупил брови, пресек их рыдания и резким жестом послал таскать гладкорунных животных на корабль и поскорее отваливать в открытое море. Они немедля оказались на борту на своих банках, лихо сели и навалились, так что море побледнело под взмахами их весел. Но когда мы отдалились от земли на расстояние окрика, я окликнул циклопа со злорадным презреньем:

— Что же, циклоп, не судьба тебе была, или силенок не хватило пожрать всех спутников этого плюгавого человечка во мраке своей пещеры? Судьба обратила твою зловредность на тебя — в заслуженную кару за безбожие, за то, что посмел есть гостей у себя в дому. Зевес расквитался с тобой и другие боги согласились с ним.

«Мой крик еще ужаснее уязвил его сердце. Он сорвал макушку огромной горы и запустил ею в чернобортый корабль, но на волосок дал перелет. Скала почти шваркнула по форштевню. Море взгрудилось над местом, где она рухнула[55]. Поднятая ею волна из глубин стремительно повлекла нас к земле, вплоть до самого берега. Я схватил длинную жердь и ею, как шестом, взял на укол, подав головой знак команде подналечь на весла, чтобы избежать катастрофы. Они напрягли спины и гребли, пока мы не отошли на вдвое дальнее, чем в прошлый раз, расстояние от берега. И здесь я бы еще раз поддразнил циклопа, но мои товарищи, каждый на свой лад, стали меня мягко разубеждать, протестуя:

— Сорвиголова, зачем еще бесить этого свирепого монстра, который последним смертоносным броском так близко подогнал судно к берегу, что мы уже считали себя покойниками? Если бы этот несравненный метатель сейчас услышал наш шепот, он сокрушил бы наши головы и шпангоуты судна под тяжестью шершавой скалы.

«Так они взывали ко мне, но гордость моя не знала удержу. И я вновь пролил на него все злорадство сердца:

— Циклоп, если спросят люди, как тебе так безобразно вырвали глаз, скажи, что Одиссей, сокрушитель городов, сделал это, сам сын Лаэрта, чей дом на Итаке.

«Так я крикнул, и жалостно прозвучал его ответ:

— О злосчастный день, что узрел исполнение старинного оракула. Жил с нами великий и добрый провидец, Телем сын Эврима, знатного кобника; он провел всю жизнь меж нами, циклопами, занимаясь этим искусством. Он предрек, что по прошествии многих дней я потеряю свет очей от рук некоего Одиссея. С тех пор я всегда был настороже, ожидая прихода эдакого брызжущего силой гиганта, что грозно двинется на меня, а вместо этого появился жалкий плюгавый пигмей и украл мой глаз, замутив зельем мое соображение. Смотри, милый Одиссей, воротись ко мне и прими мое подношение гостю вкупе с пожеланием божьей помощи и попутного ветра. Мое пожелание исполнит великий Потрясатель земли, ибо Посейдон слывет мне отцом, а я смею зваться его сыном. Он по милости своей исцелит мое увечие, чего не могут сделать другие блаженные боги и люди.

— Исцелит твое зрение! — крикнул я ему в ответ, — Никогда! Даже Потрясатель земли не сумеет это сделать. Дай мне Бог сил вырвать твою душу и самое жизнь и спустить тебя в Аид так же точно, как я это знаю!

«Но тут он возвел руки к звездной тверди и взмолился своему Господу, Посейдону.

— Внемли мне, темнокудрый земледержец, коль и впрямь я твой сын, а ты мой породитель. Сделай, чтоб не вернулся домой Одиссей, сын Лаэрта с Итаки. А коль суждено ему вновь узреть друзей в своем поместье, на отчизне, пусть прибудет туда запоздало и бессчастно, на чужом корабле, потеряв всю команду. И пусть дома поджидают его забота и горе.

«Так он взмолился, и темный бог внял ему. Исполин склонился к скале (куда больше прежней), раскрутил ее с неизмеримой силой и запустил в нас. И она упала совсем рядом, но на этот раз с недолетом, чуть-чуть не расплющив кормило. Море вздыбилось под махиной рухнувшего камня, и волна вскипела и понесла нас мористее, прямо к острову, где лежали мои прочие ладно-палубные суда, а команда тосковала рядом, что нас все нет. Мы закатили киль круто в песок и сошли на берег, гоня перед собой циклоповых овец. Их мы поделили, и я тщательно проверил, чтоб никто не остался без своей части добычи. Мне же воины поднесли в знак почета вожака, и я посвятил его Собирателю туч Зевесу сыну Крона, Царю Вселенной. Ему я принес в огненную жертву отборные части бедер. Но Зевес презрел мою жертву и задумывал погубить мои стройные корабли и надежных соратников.

«Наконец, солнце стало спускаться над нами, а мы сидели, набивая животы невероятным обилием мяса и сладким вином. Когда солнце село и тени упали, мы легли на кромке воды почивать до розового рассвета зари. Утром я поднял свой отряд и велел отчаливать. Вскоре все поднялись на борт, сели на банки к веслам и вспенили море равномерными гребками. Грустным было наше отплытие, — затем что потеряли мы часть дружины, и радостным — затем, что спасли наши души».

Песнь Х Кирка

«Мы подошли к плавучему острову Эолия[56]. В этой колыбели морей на отвесных утесах зиждется крепостная стена несокрушимой бронзы, а за ней живет Эол сын Гиппота, друг вечным богам, со своими двенадцатью отпрысками, шестью дочерьми и шестью дюжими сынами. Постановил Эол, чтобы дочери были его сыновьям вместо жен. Все они едят за одним столом с отцом и почтенной матерью, а стол заставлен всяческой снедью и деликатесами. Изо дня в день благоухает их дом от аромата мяса на угольях, и во дворе раздается эхо их праздничного пира. Ночами они спят под одеялами со своими кроткими женами на узорных деревянных топчанах.

«Мы пришли в этот роскошный дворец и в усадьбу и провели там целый месяц, пока гостеприимный Эол засыпал меня вопросами о Трое и аргивянах, и об их пути домой. Я в свой черед попросил его разрешения продолжить наше плавание и попросил о помощи. Он и тут показал свое гостеприимство и подарил мне на прощание кожаный мех из выделанной шкуры девятилетнего быка, а в мех он заключил полный набор всех буйных ветров — Зевес сделал его Хранителем Ураганов, и он мог успокаивать или подымать ветер. Он погрузил этот мех в трюм моего корабля и завязал его блестящей серебряной проволокой так туго, чтобы не вырывалось ни дуновения ветерка. И еще он послал попутный западный бриз, и тот погнал мою эскадру на другой край моря, домой. Но нам не была суждена такая легкая развязка. Наши собственные наплевательство и дурость обрекли нас на катастрофу.

«Последующие девять суток, девять дней и девять ночей, мы шли под парусом. На десятый по носу возникла земля — зеленые холмы нашего острова. Мы подошли так близко к берегу, что уже могли различить людей у костров. И тут, наконец, я радостно покорился усталости и уснул. Я был измотан до отказа — стремясь поскорее увидеть родную землю, я не подпускал матросов к парусам и стоял на вахте бессменно. Пока я спал, команда воспользовалась случаем и принялась судачить между собой. Прошла байка о золотых и серебряных дарах, которые я получил от щедрого Эола. Матросы говорили друг другу:

— Везет нашему капитану, в каждом порту его принимают, как дорогого гостя и воздают ему почести. Из Трои он везет роскошные трофеи, а мы, хоть и были там — возвращаемся домой с пустыми руками. И вдобавок Эол одарил его в знак дружбы. Давайте глянем, что за золото и серебро припрятаны в этом мешке.

«Cовет завистников покорил команду. Они развязали мех, и оттуда хлынули ветры и разметали их. Немедленно обрушился шторм и потащил нас в открытое море. Зарыдала команда, когда Итака скрылась за кормой. Я проснулся и упал духом. На мгновение я задумался, не проще ли прыгнуть за борт и утонуть, чем безропотно влачить жизнь под тяжелым бременем невезенья. Но я решил собраться с силами и перенести удар, и, натянувши плащ на голову, остался лежать на месте. Вокруг меня рыдали матросы, пока яростный шквал гнал эскадру вспять, к острову Эола. Мы высадились и набрали воды. Матросы приготовили на скорую руку еду у вытащенных на песок кораблей.

«Утоливши голод и жажду, я взял с собой одного моряка и связного, и вновь вскарабкался к знаменитому дому Эола. Когда мы пришли, Эол с женой и детьми обедали. Мы прошли до колонн у входа в зал и уселись на пороге. Изумились они, увидев меня, и спросили:

— Что сейчас-то, Одиссей? Очередной каприз злосчастья виной? Ведь мы великодушно снабдили тебя всем, что может понадобиться, чтобы добраться домой на Итаку или в любой другой порт?

«Я печально признался:

— Подвели меня подлецы-матросы и роковой сон. Но вы, друзья, можете это исправить, вам это нетрудно.

«Я пытался убедить их, умоляя самым заискивающим тоном, но сыновья Эола только молча глазели на меня. Наконец их отец нашел слова для ответа и заорал:

— Проваливай с моего острова, подлая тварь! Второго такого грешника на свете не найти, и не думай, что я буду снаряжать и угощать ненавистного Бессмертным богам! Твое возвращение доказывает, что ты омерзителен Вечным! Вон! Вон отсюда!

«Он прогнал меня из дворца, и все мои уговоры не помогли. Тоскливым было наше отплытие, из-за собственной дурости не было больше попутного ветра, и нам пришлось постоянно грести. Бесплодный труд сломил мужество моих соратников.

«Шесть дней и шесть ночей мы пробирались вперед, не суша весла даже по ночам. На седьмой день мы достигли крепости Лама, прозванной Телепил — Дальние Врата, в земле листригонов[57]. В том краю закат почти встречает рассвет, и пастух, пригнавший в хлев овец с пастбища, здоровается с пастухом, выгоняющим свое стадо на выпас. Работник, не нуждающийся в сне, мог бы зарабатывать две зарплаты — одну как волопас, а другую — как овчар, пасущий отары белых овец. Здесь мы нашли первоклассную гавань: непрерывная гряда скал прикрывает ее, а два запирающих ее мыса смотрят друг на друга и прячут довольно узкий вход в гавань. Все капитаны моей эскадры завели свои суда прямо в бухту и накрепко пришвартовались друг рядом с другом, потому что в гавани не было ни прибоя, ни волнения, но всегда царил штиль. Но я не последовал за ними и остался на рейде, набросив чалку на скалу на самом краю мыса. Я вскарабкался на ее ребристый склон, чтобы оглядеться с вершины, но не увидел следов людского труда или зверей — только столб дыма подымался за горами.

«Я отправил в разведку двух матросов, послал с ними связного, и поручил им узнать, какие люди здесь живут и хлеб жуют. На берегу они обнаружили проезжую дорогу, по которой возили древесину с гор в город. По пути в город им повстречалась рослая девушка с кувшином. Она шла по воду к журчащему Артакийскому источнику, поившему городок своей чистой струей. Оказалось, что это дочь Антифата, вождя листригонов. Разведчики приветствовали ее и спросили, кто правит этим краем, и как называются его обитатели. Она быстро указала на высокую кровлю отцовского дома, но когда они подошли к большому дому, там они нашли жену Антифата, и один вид этой горы-бабы ужаснул их. Баба бросилась на площадь собраний и позвала своего здоровенного мужа. Тот оказал моим матросам смертоубийственный прием: схватил одного из них и принялся им обедать без долгих разговоров. Двое других кинулись бежать, куда глаза глядят и добрались до кораблей. Антифат же поднял общую тревогу в городе, и тысячи крепких листригонов — здоровые мужики, скорее великаны, чем обычные смертные — стали стекаться к кораблям со всех сторон. Они хватали камни с человека весом и бросали на нас с обрыва. C кораблей раздавались ужасные звуки, стоны умирающих покрывали треск сокрушенных корпусов и палуб. А туземцы били моих матросов копьями, как рыбу гарпуном, и уносили на свою омерзительную трапезу.

«Пока они убивали всех в пределах закрытой гавани, я схватил меч с пояса, обрубил линь своего темного корабля и велел команде приналечь на весла, если им дорога шкура. Как один человек, в страхе за жизнь они вспенили волны, и мой корабль вырвался из тени нависающих утесов в открытое море. Мой корабль спасся, но все суда, стоявшие в гавани, пошли ко дну.

«Мы гребли в расстроенных чувствах, горюя о погибших товарищах, и утешаясь своим спасением. Так мы подошли к острову Эя[58], где жила грозная богиня, — хоть она говорила по-человечески, — пышноволосая Кирка[59], родная сестра колдуна Ээта. Они оба — дети Гелиоса, осияющего людей Солнца, и дочери Океана Персы.

«Мы вошли в закрытую гавань острова беззвучно, — какой-то бог прокладывал нам курс, вытащили корабль на берег и два дня и две ночи лежали не двигаясь, изнеможенные трудами и пережитыми ужасами. Но, когда светлокудрая Заря осветила третий день, я взял копье и меч, и двинулся вглубь острова, в горы, с которых я мог бы разглядеть следы людских трудов или услышать голоса людей. Я забрался на скалистую гору, обещавшую широкий обзор, и с вершины разглядел подымающийся вдали дымок. Там, окруженный густым дубняком и леском, стоял дом Кирки. Я никак не мог решить, пойти ли мне на разведку к озаренному огнем дымку, или нет. Более разумным представлялось вернуться на берег к кораблю, выдать пайки и послать несколько человек на поиски. Я шагал вниз и уже приближался к кораблю, как какой-то бог сжалился над моим несчастным состоянием и послал огромного оленя с ветвистыми рогами прямо на мою тропу. Солнечный жар погнал его из лесных пастбищ на водопой к ручью, и когда он возвращался, напившись, я ударил его по хребту, в седловину спины. Бронзовый наконечник моего копья прошел навылет, и со стоном он упал в пыль и умер. Упершись ногой в тушу, я вытащил копье из раны, положил на землю, обломал несколько веток ивы и лозы и сплел из них веревку шести футов длиной, тщательно скрученную по краям. Ею я связал вместе четыре ноги моей благородной добычи, продел голову и поплелся, спотыкаясь под тяжестью свой ноши и опираясь на древко копья, к кораблю. Зверь был слишком велик, и я не мог просто закинуть его на плечо и отнести, придерживая рукой.

«Я бросил тушу на берег перед корпусом корабля, созвал свою команду и ободрил их радостной вестью:

— Друзья, — сказал я, — сколько ни горюй, а в Аид раньше времени не попадешь. Пока есть мясо и выпивка на борту, будем есть и пить, чтобы не зачахнуть с голоду.

«Они быстро поняли мой намек, высунули головы из-под накидок и собрались на краю моря, с восхищением разглядывая оленя, мой замечательный охотничий трофей. И было на что смотреть — олень отличался чудовищными размерами. Наглядевшись, они умыли руки и приготовили роскошный пир, за которым сидели до заката, объедаясь олениной и попивая вино. Когда солнце село и спустился мрак, мы уснули у моря. А на рассвете я собрал всеобщий совет и сказал:

— Товарищи, мы в отчаянном положении. Мы не знаем, где Запад и где Восток, не различаем земель рассвета от стран заката. Если у кого-нибудь из вас есть идея, что делать — выкладывайте. Я, правду говоря, не вижу выхода, да, может, выхода нет вообще. Когда я поднялся на холм и огляделся, то увидел, что мы находимся на острове, и бескрайнее море венком окружает его. Остров этот равнинный, и в самой его сердцевине, в чаще леса я заметил дымок.

«Мои вести сломили их окончательно. Они вспоминали неистовство листригона Антифата и преступную жестокость людоедов-циклопов. Они заревели в голос, проливая крупные слезы. Но от их плача никакого проку не было. Наконец, я пересчитал моих облаченных в броню воинов и разделил их на два отряда. Во главе одного я стал сам, а во главе другого — благородный Эврилох, джентльмен и офицер. Мы положили жребии в медный шлем, чтобы определить, кто пойдет на разведку. Выпал жребий отважного Эврилоха, и он повел свой отряд. Горько плакали его двадцать два воина, а мои двадцать два плакали в знак сочувствия.

«Отряд Эврилоха пробирался по лесным прогалинам, пока не дошел до сложенных из тесаного камня стен дома Кирки. Дом стоял на лужайке посреди чащи, а вокруг бродили горные волки и львы, а на самом деле заколдованные жертвы ее чародейского зелья. Они не только не нападали на моих матросов, но прыгали им на грудь, облизывали лица и виляли длинными хвостами, как собаки, ластящиеся к хозяину, когда тот приносит им с пира лакомые кусочки. C восторгом прыгали волки и львы вокруг моих матросов, но те оробели при виде страшных клыков и когтей этих грозных и необычных ручных животных, и укрылись на веранде дворца. Они услышали, что из дворца доносится голос Кирки — прекраснокосая богиня мелодично напевала за большим ткацким станком. Она водила челноком с нитью и ткала плотную нетленную ткань, изделие редкой красоты, изящества и блеска, как заведено у богинь.

«Один из моих лучших офицеров, Полит, на которого я полагался больше всех, сказал своим товарищам:

— Друзья-моряки, кто-то во дворце работает за ткацким станком и поет так, что пол дрожит и вторит песне. Это голос женщины или богини. А ну-ка позовем ее.

«Они дружно окликнули ее, и Кирка немедленно вышла и пригласила их войти. По простоте душевной они устремились к ней, только Эврилох заподозрил подвох и остался снаружи. Кирка усадила их в кресла и на скамьи, и приготовила им смесь сыра с ячменем и желтым медом, замешанную на прамнейском вине. Туда же она подмешала сильное зелье, которое отбивало у них память о родной земле. Как только они проглотили ее угощение, она коснулась их своей волшебной палочкой, и сразу погнала в свинарник, потому что у них появились свиные рыла, и щетина, и захрюкали они, как свиньи, только разум у них остался человечий, как и раньше, и они горевали и плакали в свинарнике. А Кирка поставила перед ними желуди, каштаны и ягоды кизила. Оставалось им есть свиной харч и валяться в грязи.

«Эврилох вернулся к кораблю, чтобы рассказать о катастрофе, постигшей его отряд. Он был в таком состоянии, что при всем желании не мог сказать ни единого слова. Из глаз текли слезы, всхлипы застряли в горле, его сердце было сокрушено горем. В ужасе от этого зрелища мы засыпали его вопросами, и, наконец, мы узнали о судьбе его товарищей:

— Лорд Одиссей, — сказал он, — мы выполняли твой приказ. Мы прошли сквозь дубняк, и вышли на поляну к замку, построенному из тесаного камня. Кто-то работал там за ткацким станком и распевал чистым голосом — женщина или богиня. Мои матросы окликнули ее. Она немедленно вышла, открыла полированные двери и пригласила нас войти. Не подумав о последствиях, мои матросы устремились за ней. Я остался снаружи, опасаясь подвоха. И весь отряд пропал. Ни один не вышел, хоть я долго сидел и караулил у дверей.

«Услышав эти речи, я препоясался длинным мечом с тяжелым медным клинком и серебряными ножнами, перекинул лук через плечо и попросил его проводить меня тем же путем. Но он припал к моим коленам и слезно умолял меня крылатыми словами:

— О порожденный Зевсом, не заставляй меня возвращаться туда. Позволь мне остаться здесь, а еще лучше, давай убежим с теми, кто остался в живых. У нас еще есть шанс спастись. А если ты туда пойдешь — и сам погибнешь, и товарищей не спасешь.

— Ладно, Эврилох, — я ответил ему, — оставайся здесь, ешь и пей у борта черного корабля. А я пойду. Это мой долг.

«C этими словами я повернулся спиной к морю и кораблю и пошел вглубь острова, по мрачному лесу, по зачарованным полянам, к замку колдуньи. Возле замка предо мною предстал сам Гермес с его золотым жезлом. Он выглядел юнцом самого прелестного возраста — с чуть пробившимся пушком на подбородке. Он окликнул меня по имени, взял за руку и сказал:

— Злосчастный Одиссей, ты снова в одиночку бродишь в лесной глуши, пока твои спутники заперты, как боровы, в тесном свинарнике Кирки. Ты идешь их освободить? Я говорю тебе, ты и сам не спасешься, но окажешься вместе с ними под замком. Но знай, я могу спасти тебя и уберечь от беды. Вот тебе снадобье, с его помощью ты сможешь войти во дворец Кирки и уцелеть. Знай, что Кирка пользуется черной магией. Она приготовит тебе угощение, и в него подмешает отраву. Но тебя она заколдовать не сможет, тебя защитит данный мною оберег. Поступай так: когда Кирка ударит тебя своей волшебной палочкой, выхвати острый меч и бросайся на нее, как будто собрался ее зарубить. Она сожмется в ужасе и будет умолять тебя вместо этого разделить с ней постель. Не раздумывая, прими ласки богини, если ты хочешь, чтобы она освободила твоих матросов и к тебе хорошо отнеслась. Но заставь ее поклясться великой клятвой богов не замышлять против тебя худого, а то она злоупотребит твоей наготой и лишит тебя мужества.

"C этими словами Победитель Аргуса вырвал из земли обещанный мне корень. Боги называют его "моли[60]", его корень черный, а цветок белый, как молоко. Его нелегко выкопать человеку и смертному, но боги могут все. Гермес покинул лесистый остров и вернулся на высокий Олимп, а я с тяжелым сердцем подошел к дому Кирки. Я остановился у ворот и окликнул ее. Богиня услыхала, открыла двери и пригласила меня войти. Я нехотя вошел. Она усадила меня в подбитое серебром кресло со скамеечкой для ног, работы умелых мастеров. Она смешала напиток в золотой чаше, бросила туда губительное зелье и протянула мне. Я взял чашу и выпил ее безвредно. Она встала и стукнула меня волшебной палочкой, выкрикнув: "Проваливай в свинарник, валяйся в грязи со своими друзьями!" Но я выхватил меч и вскочил, как бы собираясь проткнуть ее насквозь. Она завизжала, бросилась мне в ноги и обхватила мои колена, обливаясь слезами и пронзительно причитая:

— Что ты за человек, какие родители породили, какой город взрастил такого мужа? Это чудо, что ты отпил мое зелье и не поддался ворожбе. Никогда я не видала, чтобы человек устоял перед этой отравой, коль она прошла сквозь губы и пересекла ворота горла. Твои ум и сердце, видимо, неуязвимы для волшебства. Наверняка ты — хитроумный непобедимый Одиссей! Мне говорил носящий золотой жезл Аргусобойца, что ты появишься здесь по пути из Трои на своем добром черном корабле. Я умоляю, спрячь свой меч в ножны, ляг со мной, переплетем наши тела и научимся доверять друг другу в любви и соитии.

«Но на ее слова я отвечал:

— Как ты смеешь просить моей милости, когда ты превратила моих вассалов в боровов? Ты зовешь меня в постель, чтобы хитрой уловкой раздеть меня, искалечить и лишить мужества. Поэтому я не пойду с тобой в постель, богиня, если ты не соблаговолишь поклясться великой клятвой, что ты не готовишь мне новой беды.

«Так я сказал, и она немедля принесла требуемую клятву. А когда она поклялась, я поднялся на роскошное ложе Кирки.

«А четыре девы, работавшие в дому у Кирки, были заняты по хозяйству. Это были дочери Источников и Рощ и священных Рек, впадающих в соленое море. Одна накрывала сидения благородными пурпурными коврами поверх тонкой драпировки. Вторая ставила серебряные столы возле кресел и ставила на них золотые корзинки. Третья смешивала медовое вино в серебряном кувшине и ставила золотые кубки. Четвертая принесла воды и поддерживала огонь под тяжелым медным котлом, пока вода не согрелась.

"Наконец полированный котел задымился от жара. Дева усадила меня в ванну и омыла водой из треногого котла, разбавленной до приятной теплоты. Она лила воду на мои плечи и голову, пока смертельная усталость не оставила мои члены. Она умыла меня, умастила чистым елеем, облачила в тунику и мантию, и усадила на инкрустированное серебром кресло со скамеечкой для ног. Подошла еще одна дева и принесла воду в восхитительном золотом кувшине. Я умыл руки, а она подставила серебряную посуду, куда стекала вода. Она подвинула ко мне полированный столик, а почтенная домоправительница предложила мне пшеничного хлеба и всяческих угощений. Она уговаривала меня поесть, но еда не шла мне на ум. Я сидел и тонул в горьких помыслах.

«Когда Кирка увидела, что я сижу и не прикасаюсь к еде, она поняла, что меня гложет, подошла, и сказала мне прямо:

— Почему, Одиссей, ты сидишь, как немой, грызешь себя, и не ешь мясо с вином? Боишься моей ловушки? Не бойся, я поклялась, что не причиню тебе вреда.

— Кирка, — ответил я, — какой честный человек на моем месте мог бы есть и пить, пока не освободит своих товарищей и не увидит их снова? Если ты на самом деле хочешь, чтобы я пировал, освободи их и дай мне снова увидеть моих верных спутников.

«Кирка вышла из дома с волшебной палочкой в руках, открыла дверь свинарника и выпустила оттуда стадо девятилетних боровов. Она прошла меж ними и смазала каждого особой мазью[61]. И тут же отпала щетина, покрывшая их тело из-за ядовитого снадобья богини. Они снова обратились в людей, но моложе, красивее и куда выше, чем были раньше. Они узнали меня, подошли и схватили меня за руки. Они так расчувствовались, что их рыдания огласили большой дом. Даже богиню тронуло это зрелище. Потом она обратилась ко мне:

— Августейший сын Лаэрта, ты показал свое умение справляться с трудностями. Иди к кораблю, вытащи его на сушу, спрячь снасти и карго в пещеру и возвращайся с верными товарищами.

«Я был того же мнения. Я пошел на берег, где мои матросы горевали и проливали неутешные слезы. Увидев меня, они кинулись ко мне, как телята в стойлах к коровам, когда насытившееся стадо возвращается в усадьбу с пастбища. При виде своих матерей телята так мечутся, что их не удержишь в загонах, они вырываются, сшибая заслоны, брыкаясь и мыча. Так и мои спутники с криками сгрудились вокруг меня. Они растрогались, как будто вернулись домой и стояли на улицах родного города на гористой Итаке, где родились и выросли. Их печаль прорвалась трогательными словами:

— Мы рады твоему возвращению, Небеснорожденный, как будто снова увидали Итаку, нашу отчизну. Но расскажи о них, о наших товарищах, как они погибли.

«Я утешил их:

— Нет, сначала закатим корабль на берег и сложим снасти и груз в пещерах. А потом пойдете за мной, и увидите, как ваши товарищи пируют и веселятся в священном дворце Кирки. Там они катаются как сыр в масле.

«Я сказал, и все мне поверили, кроме Эврилоха, который попытался их удержать. Он резко упрекал их:

— Дурачье, куда вы? Не хватает вам несчастий, что вы хотите идти к ведьме в ее вертеп, чтобы она превратила вас в свиней или волков и львов — караулить ее большой дом? Вспомните историю с Циклопом, когда наши товарищи пошли в пещеру с неуемным Одиссеем. Из-за этого сорвиголовы они поплатились жизнью.

«Его слова так взбесили меня, что я собрался сорвать длинный меч со своего мощного бедра и снять ему голову с плеч, хоть он мне и родич. Но товарищи встали между нами и успокоили меня, говоря:

— Командир, твой приказ — закон, но почему бы нам не оставить этого парня караулить корабль, пока мы идем за тобой в зачарованный замок Кирки?

«Мы повернулись спиной к морю и кораблю и пошли вглубь острова. Эврилох не захотел оставаться один у корабля, и пошел с нами, дрожа от страаха перед моим яростным гневом.

«Тем временем Кирка распорядилась искупать матросов, оставшихся во дворце, умастить елеем и одеть в мохнатые туники и накидки. Такими мы их встретили — празднично одетыми и пирующими в зале. Когда матросы увидели друг друга, снова потекли слезы, и от всхлипов дрожал большой дом. Богиня обратилась ко мне:

— Cын Лаэрта, уйми эту истерику. Конечно, я знаю, как вы жестоко страдали в обильных рыбой морях, и как с вами обошлись кровожадные дикари на берегу. Но что было — прошло. Ешьте снедь и пейте вино, пока не станете вновь отважными, как в час отплытия с гористой Итаки. Ваши силы на исходе, и дух сломлен, вы только и думаете, что о минувших несчастьях. Вы так долго и беспрерывно мучились, что разучились радоваться и веселиться.

«Моих лихих матросов было нетрудно убедить. Так мы провели целый год, день за днем пировали за ее столом, и поедали массы мяса и запивали выдержанным вином. Но когда год миновал, и круговорот месяцев и времен года свершился, отозвали меня мои товарищи, и сказали с укором:

— Командир, пора бы вспомнить родную сторону, если ты вообще собираешься вернуться в отчий дом на Итаку.

«Мое гордое сердце согласилось с ними. Напоследок мы сели и пировали до заката, тешась горами мяса и реками вина. А когда солнце село, и спустилась ночь, мои товарищи улеглись в темных покоях, а я пошел к роскошному ложу Кирки и, припав к ее ногам, обнял ее колена с мольбою. Богиня выслушала мои пылкие речи:

— Кирка, — сказал я, — исполни свое великодушное обещание, помоги мне вернуться домой. Мне не терпится отплыть, и моим людям тоже. Когда тебя нет, они не дают мне покоя и пристают со своими жалобами и уговорами.

«Прекрасная богиня богинь отвечала мне:

— Родич Зевеса, сын Лаэрта, хитроумный Одиссей, насильно я тебя не стану удерживать. Но знай, что сначала тебе предстоит найти дорогу в чертоги Аида[62] и ужасной Персефоны, и спросить совета у Тиресия, слепого провидца из Фив, чья мудрость пережила смерть. Хоть он и умер, только ему позволила Персефона сохранить разум, а все прочие мертвые — лишь мерцающие тени.

«Она смолкла, и ее слова сокрушили мое сердце. Я сел на ложе и зарыдал. Жизнь мне обрыдла, и солнечного света глаза б мои не видели. А когда я устал рыдать и метаться по постели в полном бессилии, я снова спросил ее:

— Кто же, Кирка, покажет нам дорогу? Никто еще не плавал в Ад на черном корабле.

— Одиссей, — сказала богиня богинь, — не думай сидеть на берегу, ожидая лоцмана. Cтавь мачту, подымай белый парус и взойди на борт. Cеверный ветер пригонит судно к цели. Ты пересечешь реку Океан[63], и увидишь дикий берег и рощу Персефоны — там растут высокие тополя и отцветшие ивы. Вытаскивай свой корабль на берег глубокого водовратного Океана и ступай в сырой дом Аида. Там пламенный Пирифлегетон с Коцитом, ветвью Cтикса, обвивают торчащий из вод утес и льют свои громокипящие потоки в Ахерон. Это твоя цель, герой. У самой воды вырой яму длиной и шириной в локоть и соверши возлияние мертвым, сначала молоком с медом, потом сладким вином и напоследок водой. Cверху посыпь белым ячменем. Оплачь бледный строй беспомощных мертвецов, пообещай им, что, вернувшись на Итаку, ты принесешь им в огненную жертву свою лучшую нерожалую телицу, и в костер всесожжения положишь по обету сокровища, а Тиресию особо посвятишь черного как ночь барана, самого дорогого в твоем стаде. А завершив заклинания славного братства могильных жителей, зарежь для них барашка и черную овцу, поставив их головами к Эребу. При этом обрати свое лицо назад, к реке Океан. К тебе придут толпы душ мертвых и усопших. Немедленно прикажи своим товарищам освежевать овец, зарезанных твоим безжалостным мечом, и сжечь их, молясь тем временем богам, могучему Аиду и ужасной Персефоне. Обнажи свой острый меч и держи его наготове, твердо преграждая беспомощным мертвецам путь к крови, пока ты не переговоришь с Тиресием. Но долго тебе, о вождь мужей, не придется ждать пророка. Он укажет тебе дорогу, и скажет, долог ли путь, и научит, как, возвращаясь домой, пересечь обильную рыбой бездну.

«Она смолкла, и тут пришла златотронная Заря. Нимфа облачилась в ниспадающее серебристое одеяние из тонкой и гибкой ткани, опоясалась роскошным золотым кушаком и укрыла волосы покрывалом. Она облачила меня в тунику и накидку, и я прошел по дому, бодрым словом подымая спутников:

— Просыпайтесь, — сказал я, — расстаньтесь с приятными сновидениями. Пора выходить в море — леди Кирка уже проложила наш курс.

«Мой отважный экипаж поднялся по моему зову. Но мне не было дано отплыть без потерь. Был у нас некто Эльпенор, самый молодой член команды, неважный воин, и без царя в голове. Его потянуло с перепою на свежий воздух, он оставил друзей и пошел спать на крышу дома Кирки. Услышав шум всеобщего подъема и грохот ног, он внезапно вскочил, но не сообразил спросонья, что нужно спуститься по лестнице. Вместо этого он прямо шагнул вниз и сломал себе шею. Его душа отлетела в Аид.

«Когда мы собрались, я сказал команде:

— Вы думаете, что мы сейчас отплываем на родину, в любимую Итаку. Но Кирка задала нам совсем другой маршрут — в дом Аида и ужасной Персефоны, на поиски души фиванца Тиресия.

«Это сообщение сокрушило их сердца. Они сели на землю и рвали с корнем локоны кудрей, оплакивая свою участь. Но от их плача никакого проку не было.

«Печально мы шли к морю, проливая потоки слез. Кирка легко обогнала нас, спустилась к кораблю и привязала возле него барашка и черную овцу. Если бог хочет пройти незамеченным, чье смертное око разглядит его приход или уход?»

ПесньXI Книга мертвых

«Мы вышли на берег, где лежал на песке наш корабль. Мы живо спустили его на воду, поставили мачту, подняли парус и вышли в море, не позабыв и овец. Настроение у нас было угнетенное, ни одной сухой щеки на борту. Но прекраснокосая Кирка, хоть и говорила по-человечески, проявила устрашающую мощь богини и послала нам желанного спутника — попутный бриз, пришедший с кормы и наполнивший парус нашего синебокого корабля. Мы закрепили такелаж на носу и на корме, и нам оставалось лишь сидеть и смотреть, как ветер и рулевой ведут нас прямо по курсу. Весь день наше судно ровно пересекало глубины под раздутыми до отказа парусами, пока не село солнце. Мы дошли до края земли, где течет глубокая река Океан, и где в вечной мгле живут окруженные туманом киммерийцы. Не посылает им Бог-Cолнце свой живительный свет, ни утром, когда он прогоняет звезды с неба, ни в конце дня, когда он скатывается с небес за горизонт. Лишь безграничная смертоносная ночь простерта над этим печальным народом.

«Мы вытащили корабль на песок и выгрузили овец. C ними мы прошли по берегу Океана вплоть до места, описанного Киркой. Перимед и Эврилох держали жертвы, а я обнажил острый меч и вырыл яму с локоть в ширину и глубину. Я возлил содружеству усопших, сперва молоко с медом, потом сладкое вино, и наконец воду, посыпал блестящим ячменем, и обратился с молитвой к беспомощным теням умерших, обещая им принести в огненную жертву нетельную телку, лучшую в моем поместье, вместе с сокровищами. Тиресию я обещал черного, как ночь, барана, отборного самца наших отар. Когда я завершил молитвы и заклинания могильных жителей, я взял двух овец и перерезал им глотки над ямой, и та заполнилась темной кровью. Души умерших стеклись ко мне из-за Эреба, мертвые тени покойников — невесты, парни, старики, прожившие долгую, полную страданий жизнь, юные нежные девы, еще переживающие первое огорчение, батальоны воинов, павших в бою, с колотыми ранами от бронзовых копий и в окровавленных доспехах. Все они устремились к яме и беспокойно бились возле нее с нездешним завыванием. Бледный страх сковал меня. Поспешно я окликнул спутников и велел им освежевать и сжечь туши овец, зарезанных моим беспощадным мечом. Они повиновались, беспрерывно поминая богов, мощного Аида и ужасную Персефону, а я сидел над ямой с обнаженным мечом в руках и не давал легиону беспомощных мертвецов приблизиться к крови, пока я не переговорю с Тиресием.

«Первым, кого я узнал, был дух моего матроса Эльпенора, все еще не погребенного в просторном лоне Земли. Мы оставили его неоплаканным и непогребенным в чертогах Кирки, так навалились на нас другие дела. Я увидел его и, сострадая, крикнул:

— Эльпенор, как ты оказался здесь, на мрачном Западе? Ты быстрее добрался пешком, чем я на черном корабле!

«Я услышал его причитания:

— Cын Лаэрта, хитроумный Одиссей, мой августейший повелитель, жестокий приговор какого-то бога обрек меня, да и мое неудержное пьянство довело до смерти. Я лег отоспаться на крыше дома Кирки, проснулся, ничего не соображая, и, вместо того, что, спуститься по лестнице, перевалился через парапет и сломал шею. Поэтому моя душа пришла в Аид. Но я умоляю, лорд Одиссей, вспомни обо мне по пути домой, ибо я точно знаю, что после царства мертвых вы кинете якорь в гавани Эи. Я заклинаю тебя, лорд, именем наших оставшихся дома близких, именами твоей жены, отца, что заботился о тебе в младенчестве, твоего единственного сына Телемаха, которого тебе пришлось покинуть — их именем умоляю, вспомни обо мне! Не уплывай, позабыв меня, не оставь меня неоплаканным и непогребенным, чтобы боги не разгневались на тебя, увидев мой труп. Cожги мое тело на костре, вместе с оружием и доспехами, и насыпь курган над моим пеплом на краю моря, где разбивается белый прибой, на долгую память о несчастливце. А в курган воткни весло, которым я греб при жизни, сидя рядом со своими товарищами.

«Он сказал, и я обещал ему:

- Злополучный, я позабочусь об этом.

«Мы сидели, печалясь, вдвоем, с одной стороны я с обнаженным мечом, застывшим над кровавой лужей, и с другой стороны призрак моего матроса, повествующий о своей смерти.

«Приблизилась тень моей покойной матери Антиклеи, дочери щедрого Автолика. Она была среди живых, когда я отплыл к священным стенам Илиона, и ее вид задел мое сердце. Я зарыдал от боли. И все же я не подпустил ее к крови, потому что в первую очередь мне был нужен Тиресий[64]. Наконец пришел и он, дух фиванца Тиресия, с золотым скипетром в руках. Он узнал меня и сказал:

— Небеснорожденный Одиссей, что с тобой? О дитя злосчастья, почему ты оставил сияющий свет солнца и пришел в это безрадостное место, обитель мертвых? Отойди от ямы, убери свой разящий меч, я напьюсь крови и прореку тебе истину.

«Он сказал, и я отступил назад и вернул меч с серебряной рукоятью в ножны, пока он пил чернеющую кровь. Напившись, заговорил беспорочный провидец:

— Лорд Одиссей, ты пришел в поисках легкого пути домой. Но я тебе предрекаю, что по воле богов твой путь будет трудным. Тебе не удастся ускользнуть от внимания Потрясателя Земли. Он по-прежнему гневается за ослепление его любимого сына Циклопа. Но у вас есть шанс уцелеть и добраться до Итаки, несмотря на все невзгоды, если вы сумеете сдержать алчность. Спасаясь от шторма, твой корабль причалит к острову Тринакрия. На этом острове вы увидите пастбище быков и замечательных овец нашего Бога-Cолнца Гелиоса, чей глаз и слух ничто не пропускает незамеченным. Если вы действительно хотите вернуться домой, сдержите себя и оставьте скот в покое. Тогда, усталые и изнеможенные, вы вернетесь в конце концов на Итаку. Но если вы их тронете, тогда я гарантирую, что твой корабль и спутники погибнут, и хотя ты, может быть, и уцелеешь, но домой вернешься нескоро, на чужом корабле, хлебнувши горя и потеряв команду. И дома будет ожидать тебя беда, — банда буйных мерзавцев, что транжирит твои запасы, ухаживает за твоей супругой и предлагает ей свадебные дары. Вернувшись домой, ты заставишь этих людей расплатиться за свои преступления. А когда ты убьешь женихов, обманом ли в дому или мечом в честном бою, снова отправляйся в путь. Положи гладко оструганное весло на плечо, и иди, пока не придешь к людям, не знающим моря, пищи не солящим, людям, не видавшим ни пурпурногрудых кораблей, ни гладко оструганных весел, носящих суда, как крылья. Вот тебе признак, по которому ты узнаешь их без труда: знай, что ты дошел до цели, когда попутный прохожий спросит тебя олопатедля веяния зерна на твоем мощном плече. Тогда воткни в землю свое оструганное весло и принеси лорду Посейдону богатую жертву: быка, барана и племенного кабана. Потом поворачивай домой, и дома соверши гекатомбу всем бессмертным богам, живущим на широких равнинах небес. И наконец, смерть придет к тебе из моря, самая милосердная смерть. К тому времени ты будешь утомлен долгой и счастливой старостью, и окружен процветающим народом. Я сказал тебе всю правду.

«Он прорицал, и я отвечал ему:

— О Тиресий, несомненно, таковы нити судьбы, которые прядут боги. Но я хочу спросить тебя. Передо мной призрак моей покойной матери. Она молча сидит возле лужи крови, не смотрит в лицо собственному сыну, не обронит слова. Cкажи мне, принц, как дать ей понять, что я — ее сын?

— Это легко сказать и легко выполнить, — сказал Тиресий, — любая безжизненная тень, которую ты подпустишь к крови, заговорит с тобой внятной речью, а кого не подпустишь — уйдет прочь.

«Тень принца Тиресия завершила свои прорицания и вернулась в дом Аида, но я оставался на месте, пока моя мать не подошла и не напилась черной крови. Она сразу узнала меня, и жалостные слова посыпались с ее губ:

— Мой сын, что привело тебя сюда, живого человека во мглу Запада? Трудно живому увидеть страну теней — между вами и нами протекают широкие воды страшных рек, в первую очередь Океана. Эту реку не перейдешь вброд, лишь хорошо оснащенный корабль пересечет ее воды. Ты все еще странствуешь, вместе со своими людьми, по пути из Трои? Ты все еще не был на Итаке, не видел жену и дом?

«Сказала она, и я отвечал:

— Мать, у меня не было выбора — мне пришлось спуститься в Аид и посоветоваться с тенью фиванца Тиресия. Я так и не приблизился к ахейскому берегу, не ступил на родную землю. Я странствовал несчастным скитальцем с тех пор, как я вышел в море с королем Агамемноном к Илиону, на бой с троянскими колесницами. Но расскажи о себе. Какая судьба тебя постигла, какая смерть досталась тебе? От долгой ли болезни ты умерла, или лучница Артемида поразила милосердной стрелой? Расскажи о моем отце, и сыне, которого я оставил. Надежна ли моя королевская корона в их руках, или она досталась чужаку, когда все разуверились в моем возвращении? Что с моей верной женой? Как она поживает и как себя ведет? Живет ли она с сыном и печется о нашем поместье, или вышла замуж за какого-нибудь благородного ахейца?

«Моя августейшая мать воскликнула:

— Нет, она всегда в твоем дому, терпеливо ждет тебя. Ночи томительно влачатся, и дни ее увлажнены слезами. Твой королевский трон не занят другим. Телемах мирно управляет королевским доменом и пирует со своей ровней на всех праздниках, что устраивают правители, потому что его всегда приглашают. А твой отец живет отшельником в деревне и в город не приходит. К старости у него появились причуды, он не признает постелей или лежанки, не спит на простынях, не укрывается одеялом. Зимой он спит на золе очага с батраками и носит только лохмотья. А летом, когда приходит пора уборки, и его плодородные виноградные террасы покрываются ковром опавшей листвы, он лежит на этом скромном ложе и сокрушается сердцем, горюя по тебе и мечтая о твоем возвращении. И моя смерть и кончина пришла по той же причине. Нет, не богиня-лучница сразила меня милосердной стрелой, и не болезнь вытянула жизнь из членов. Тоска по тебе, мой славный Одиссей, по твоей мудрости и нежности, привела к концу мою жизнь и всю ее сладость.

«Когда она говорила, от душевного смятения у меня возникло одно желание — заключить в объятия призрак моей матери, хоть она и мертва. Трижды, желая обнять ее, простирал я к ней руки. Трижды, как тень или сон, она ускользала из рук. Горечь и боль нарастали в сердце, и я воскликнул в отчаянии:

— Мать, почему ты избегаешь любящих объятий того, кто так тоскует по тебе? Даже в аду мы можем найти ледяное утешение в слезах на груди друг у друга? Или ты — лишь видение, посланное страшной Персефоной, чтобы умножить горечь моей боли?

— Мое дитя, мое злосчастное дитя, — отвечала она, — кому на земле приходится тяжелее, чем тебе? Это не обман и издевка Персефоны, дочери Зевса, но судьба всех смертных после кончины. Жилы больше не скрепляют нашу плоть и кости. Их поглощает страшный жар испепеляющего пламени, когда жизненная сила покидает белые кости, и душа выскальзывает, как сновидение и порхает в воздухе. Спеши же назад, в сияние дня, и запоминай все, что ты видишь, чтобы потом пересказать своей верной жене.

«Пока мы говорили, подошло множество женщин: грозная Персефона послала ко мне жен и дочерей великих героев. Они кружились вкруг черной крови, пока я решал, как поговорить с ними. Я снял обоюдоострый меч с мощного бедра и не дал им навалиться всем разом на кровь. Они подходили по очереди и называли себя, и я спрашивал их по одной.

«Первой подошла высокородная Тиро, назвавшаяся дочерью благородного Cалмонея. Она была замужем за Крефеем, сыном Эола. Она полюбила бога реки Энипей, прекраснейшего потока на земле. Она часто бродила по берегам этой очаровательной речки, пока однажды Бог-Земледержец не принял обличие речного бога Энипея. В этом виде он возлег с ней там, где бурный поток впадает в море. Темно-синий вал встал горой и укрыл бога и смертную. Он расстегнул на ней пояс девственности и погрузил ее в сон. Когда он завершил любовный порыв, он взял ее за руку, окликнул по имени и сказал: «Радуйся[65], о жена, любимая богом. Когда завершится год, ты родишь прекрасных детей — соитие с богом не бывает бесплодным. Заботливо корми и расти их. А сейчас иди домой и храни тайну нашей встречи. Но знай, что я — Посейдон, Потрясатель земли». Он погрузился в белопенное море, а она понесла и родила Пелия и Нелея. Они выросли и служили Зевсу душой и сердцем. Пелий пас овец на равнинах Иолка, а Нелей построил себе дом в песчаном Пилосе. Царственная Тиро родила сынов и Кретею — Эсона, Ферета и лихого колесничего Амифаона.

«Я увидел и Антиопу, дочь Эзопа. Она гордилась ночью, проведенной в объятиях Зевса. От него она понесла двух сыновей, Амфиона и Зета, основателей семивратных Фив. Они и укрепили город, потому что даже богатыри не могли жить на открытой равнине без прикрытия стен и башен.

«Вслед за ней пришла Алкмена, жена Амфитриона, которая родила от Зевса мужественно-терпеливого Геракла Львиное Cердце. Пришла и Мегара, дочь гордого Креона, ставшая супругой мощного сына Амфитриона[66].

«Я увидел Эпикасту, мать Эдипа. В неведении она совершила грех и повенчалась с собственным сыном. Ее сын, убивший своего отца, стал ей мужем. Но боги раскрыли правду. Для Эдипа они придумали жестокую казнь. Он мучился от раскаяния, правя кадмейцами в возлюбленных Фивах, а она сама ушла к Аиду, грозному хранителю врат Ада. Она перекинула петлю через стропила в своих чертогах и погибла, обезумев от угрызений совести, а ее сын остался один страдать от Мстительниц Эринний, вызванных проклятием матери.

«Подошла и лучезарная Хлорида. Восхищенный ее красотой, Нелей отдал целое состояние за ее руку. Она была младшей дочерью Амфиона сына Иаса, бывшего как-то королем в Орхомене Минийском. Хлорида царствовала в Пилосе и родила мужу славных детей: Нестора, и Хромия, и величественного Периклимена, и еще дочь Прекрасную Перу, подлинное чудо света по красоте, к которой сватались все соседи. Нелей объявил, что отдаст ее тому, кто вернет из Филакии скот, угнанный грозным Ификлом. Трудная была задача — отбить широколобых быков, такая трудная и опасная, что никто не брался, только один рыцарственный провидец, и тот удачи не видал. Боги были против него, и он оказался в плену у грубых пастухов. Так проходили дни, и уходили месяцы, но только по истечении года мощный Ификл отпустил его — в награду за его предсказания. Так исполнилась воля Зевеса.

«Я увидел и Леду, жену Тиндарея, родившую ему отважных близнецов: Кастора, укротителя коней, и мастера кулачного боя Полидевка. Хоть они давно покрыты плодородной землей, но в некотором смысле живы и поныне. Зевес по воле своей дал им чередовать день жизни и день смерти, по очереди. То один из них жив, то другой, но бессмертными считаются оба.

«Вслед за Ледой пришла Ифимедия, супруга Алоэя, которая утверждала, что спала с Посейдоном и от него понесла недолговечных близнецов Ота и Эфиалта, самых высоких людей на земле, когда-либо евших хлеб. Они были и красивее всех, кроме несравненного Ориона. К девяти годам они были девяти локтей в плечах и девяти саженей ростом. Они угрожали смутить покой небожителей, принеся грохот и пыл битвы прямо на Олимп. Они собирались взгромоздить Оссу на Олимп, а сверху забросить лесистый Пелион, и по этой лестнице штурмовать небеса. Они бы это сделали, если бы дожили до совершеннолетия. Но сын Зевса от прекраснокосой Лето поразил их обоих, пока пух еще не коснулся их ланит, и волосы не затенили подбородка.

«Встретил я и Федру, и Прокриду, и прекрасную Ариадну, дочь злобного Миноса, которую Тезей увез с Крита. Он хотел привезти ее на священные холмы Афин, но не успел ею насладиться, как по наущению Диониса Артемида убила ее на окруженном морем острове Диа[67]. Я видел Майру и Климену, и еще мерзкую Эрифилу[68], которая за золотое ожерелье сгубила своего законного супруга. Но всех, кого я видел, не упомянешь, а тем более не опишешь. Много там было жен и дочерей героев. Я не успею досказать, как растает эта волшебная ночь. А мне уже пора спать, на корабле ли с выбранной вами командой, во дворце ли. Время отплытия я оставляю в руках богов и в ваших надежных руках».

Тут Одиссей прервал свой рассказ. Феакийцы не проронили ни звука. Как зачарованные, они сидели в полутемном зале, пока белорукая Арета не прервала молчание.

— Феакийцы, — сказала она, — каков наш Cтранник? Какой характер, размах, склонности сердца! Наш Cтранник, но мой гость, должна я сказать. Но вы все сможете поделиться честью принимать такого гостя. Не спешите спровадить его домой, не скупитесь на подарки в час его нужды. Ведь небеса наполнили ваши дома достатком.

Почтенный лорд Эхеней, старейший среди феакийцев, поддержал ее:

- Друзья, совет нашей мудрой королевы бьет прямо в цель, как и следовало ожидать. Я предлагаю последовать ее совету. Но пусть решает Алкиной, что сказать и что сделать.

Алкиной ответил решительно:

— Пока я живу и правлю вами, мои мореходы-феакийцы, воля королевы священна. Пусть наш гость удержит свое нетерпение и останется еще на день, чтобы дать мне время проявить щедрость. Завтра я пополню полученные им дары. А его отправление домой касается всех, но меня в первую очередь, поскольку я — король этой страны.

Разумно отвечал ему Одиссей:

— О мой досточтимый государь, лорд Алкиной, я готов задержаться по твоему велению и на год, если б ты тем временем умножал мои дары и в конце концов отправил домой. Мне очень важно прибыть на родину с полной сумой. Чем богаче я вернусь, тем уважительнее меня встретят на Итаке.

Алкиной громко ответил:

— Одиссей, мы не считаем тебя самозванцем и шарлатаном, одним из плетущих байки бродячих лгунов, у которых и не отличишь правду от лжи. Их порождает мириадами темная земля Напротив, твой рассказ восхищает нас красотой слов и красотой смысла. Ты повествуешь и украшаешь историю о страданиях аргивян и о своих странствиях лучше любого барда. Продолжи свой рассказ, скажи мне правду — встречал ли ты в мире теней своих товарищей по оружию, плававших с тобой к Илиону и павших на поле боя? Ночь еще впереди, и нам не настало время расходиться. Продолжай свой замечательный рассказ. Я бы выдержал и до рассвета, если у тебя хватит сил и голоса рассказывать повесть своих невзгод.

И в ответ на эти слова Одиссей продолжил свой рассказ:

— О мой досточтимый принц, лорд Алкиной, всему свое время, время рассказывать долгие истории, и время спать. Но если вы хотите слушать дальше, то я расскажу вам еще более грустное повествование — о страшной судьбе и горькой кончине моих товарищей по оружию, кто уцелел в боях и опасностях Троянской войны, но сгинул в конце пути по капризу неверной жены.

«Вернусь к моему рассказу. Непорочная Персефона прогнала стаю женских теней[69], и они разлетелись кто куда. Ко мне приблизилась печальная тень Агамемнона, Атреева сына. Он был окружен душами соратников, встретивших смерть вместе с ним во дворце Эгиста. Вождь немедленно узнал меня, как только хлебнул черной крови. Он громко воскликнул, и зарыдал, протягивая ко мне руки, как бы пытаясь меня обнять. Но тщетно — сила и мощь навсегда покинули его гибкие члены. От жалости я тоже заплакал и сказал ему от всего сердца:

— Прославленный сын Атрея, Агамемнон, повелитель мужей, скажи мне, каким броском победила тебя Cмерть? Cокрушил ли тебя и твое судно Посейдон, подняв страшный шторм? Или враждебные туземцы поразили тебя на берегу, когда ты угонял их волов и добрые отары овец, или бился за их город и женщин?

— Царственный сын Лаэрта, хитроумный Одиссей, — отвечал он, — Посейдон не подымал шторм, чтобы меня потопить в море, и враждебные дикари не свалили меня на берегу. Мою погибель замыслил Эгист, вместе с моей проклятой женой он погубил меня. Он пригласил меня во дворец, и устроил пир в мою честь, и убил меня на пиру, как вола в стойле. Бесславная, постыдная смерть! Они перебили моих людей одного за другим и уложили их рядом, как клыкастых вепрей в дому богатого гостелюбивого лорда перед свадьбой, или званым обедом, или пиром пэров. Ты, Одиссей, видел не одно убийство, в поединках или в пылу битвы, но ужаснее ты не видал — меж накрытых столов, рядом с чашей вина, в банкетном зале, залитом кровью. Горше всего мне было слышать предсмертный крик Кассандры, дочери Приама. Гнусная изменница Клитемнестра зарезала ее прямо надо мной. Я пытался поднять руки и отбить ее меч, но тщетно. Подлая тварь отвернулась и даже не удостоила чести закрыть глаза или подвязать челюсть, хотя я был по пути в Аид. Я тебе скажу, что с такой женщиной никто не может сравниться в бесчестии и жестокости. Кто еще мог бы замыслить такое мерзкое преступление, как умышленное убийство своего супруга и повелителя? А я-то, вернувшись домой, ожидал радостной встречи с детьми и челядью. Она своим злодейством заклеймила навеки не только себя, но весь свой пол, даже еще не родившихся и добродетельных женщин.

«Он завершил свою речь и я ответил:

— Увы, о горе мне! Не раз всевидящий Зевес жестоко карал семя Атрея бичом женских обманов. Многие нашли смерть во имя Елены, и Клитемнестра выносила заговор против своего государя.

— Пусть это будет тебе уроком, — сказал Агамемнон, — не распускай свою жену, не говори ей, что у тебя на уме. Поделись частью своих помыслов, а остальное скрой. Впрочем, тебе не приходится ожидать кровавой смерти от рук жены: Пенелопа — женщина здравого ума и сердца, мудрая и заботливая дочь Икария. Она была совсем юной, когда мы ушли на войну. Младенец, которого она кормила грудью, уже занял место среди мужей в совете. Cчастливчик! Он увидит возвращение любящего отца и сожмет его в своих объятиях. Так и должно быть. А мне Клитемнестра даже не дала посмотреть на сына. Она слишком спешила зарезать его отца, своего законного мужа. Я дам тебе совет, и ты прими его к сердцу. Подойди к берегу своей любимой земли тайно, и высадись незамеченным. На баб полагаться нельзя, это я тебе говорю точно. Но скажи, что ты знаешь о моем сыне? Может, ты слыхал, что он и где он — в Орхомене, в песчаном Пилосе, или у Менелая в Cпарте? Я знаю, что благородный Орест не умер на земле и не пришел в Аид.

— Cын Атрея, — отвечал я ему, — откуда мне знать? Я даже не знаю, жив он или мертв, а попусту болтать не желаю.

«Мы стояли и беседовали о наших горестях, и слезы текли у нас по щекам. К нам подошли призраки Ахилла, Пелеева сына, Патрокла, отважного Антилоха и Аякса, который по мужской красе и природному изяществу не уступал никому из данайцев, кроме безупречного сына Пелея. Дух быстроногого Ахилла узнал меня и угрюмо бросил:

— Изобретательный сын Лаэрта, потомок Зевса Одиссей, рисковая голова! Чем ты сможешь побить эту авантюру, путешествие живьем в царство безмозглых мертвецов, к пародиям людей?

«Он едко спросил, и я ответил:

— Ахилл, сын Пелея, цвет ахейского рыцарства, я пришел посоветоваться с Тиресием, надеясь найти дорогу к скалистой Итаке. Я пока не добрался до Ахайи, не увидел моего родного острова. Злосчастье преследует меня повсюду. Как я завидую тебе, самому удачливому человеку всех времен! Пока ты был на земле, мы, аргивяне, чествовали тебя, как бога. В царстве Аида ты — принц мертвых. Тебе, Ахилл, смерть нипочем.

«Он посмотрел на меня и ответил:

— Лорд Одиссей, я обойдусь без твоих похвал смерти. Лучше быть живым батраком у безземельного бедняка, которому и самому-то нечего есть, чем царем мертвых, которые прожили свой век. Но хватит об этом. Расскажи о моем замечательном сыне! Пошел ли он на войну и показал себя достойным командиром, или еще нет? Как поживает благородный Пелей? Чтят ли его мирмидоны или презирают, как старую развалину, от Эллады до Фтии? Его больше не ограждают мои мощные руки, что защищали аргивян и сокрушали сильнейших троянцев на широких равнинах Илиона. Если бы я мог хоть на час вернуться в цвете сил в отчий дом, я бы заставил содрогнуться в ужасе тех, кто попирает его права и лишает славы!

— Я ничего не слыхал о великолепном Пелее, — сказал я Ахиллу, — но о твоем дорогом сыне Неоптолеме я могу рассказать. Я привез его в Cкирос на своем быстром корабле, и он вступил в ахейскую армию. Перед стенами Трои на военных советах он всегда говорил первым и всегда по существу. Только божественный Нестор и я могли его переубедить в споре. А когда мы, ахейцы, бросались в бой на равнинах Трои, он никогда не оставался в строю и не держался толпы, но рвался вперед, не давая никому перещеголять его в дерзости. Многих он уложил в смертельной схватке. Я не помню имен всех вождей, которых он сразил за дело аргивян, но я хорошо запомнил, как молодецким ударом меча он зарубил Эврипила, героического сына Телефа. Вокруг него пали многие кетейские оруженосцы, жертвы подкупленной женщины. Он был краше всех, не считая царственного Мемнона. Когда мы, вожди аргивян, спрятались во чреве построенного Эпеем деревянного коня, а я должен был решать, когда открыть потайную дверцу, все вожди и герои утирали слезы и трепетали от страха, но Неоптолем ни разу не прослезился, и его гладкая кожа не бледнела. Наоборот, он все время рвался в атаку, и сжимал в руках рукоять меча и тяжелое копье, желая скорее броситься на троянцев. Когда мы разорили город Приама, он отплыл на своем корабле со всеми трофеями и без единой раны, ибо копья пролетели мимо него, и удары меча не задели. Ему везло в бою: Бог войны в своем гневе не всегда воздает должное бойцам.

«Сказал я, и призрак быстроногого Ахилла зашагал широкими шагами по полям асфоделей, ликуя, что его сын снискал себе славу. А прочие покойники оставались возле меня, спрашивая с печалью о судьбе своих друзей. Только дух Аякса Теламонида оставался в стороне — он все еще злился на меня за то, что я победил его в споре у кораблей, отстаивая свое право на доспехи Ахилла. Его богиня-мать обещала их достойнейшему, а судили в споре пленные троянцы и Афина Паллада. Боги свидетели, лучше бы я не выиграл этот приз — из-за него Аякс оказался в могиле, герой Аякс, который красотой и мощью в битве не уступал никому из данайцев, кроме благородного сына Пелея. Я окликнул его словами умиротворения:

— Лорд Аякс, сын великого Теламона, неужели ты и в смерти не забудешь свой гнев из-за проклятых доспехов? Боги наверняка послали их в наказание аргивянам. Твоя гибель была подобна падению цитадели. Мы оплакивали тебя так же искренне, как Ахилла, Пелеева сына. Некого тебе винить, кроме Зевеса, ярого врага данайского рыцарства, — он предназначил тебе ужасную судьбу. Приблизься, принц, и выслушай мой рассказ. Умерь негодование и победи гордыню.

«Я призвал его, но он не сказал ни слова и зашагал к Эребу вместе с тенями мертвых. Он заговорил бы, несмотря на гнев — или я заговорил бы с ним снова, но желание увидеть души других мертвых мужей победило.

«Я увидел Миноса, славного сына Зевса. Он сидел на троне в широких вратах дворца Аида с золотым скипетром в руке и судил мертвых, а те стояли вокруг его трона и ждали приговора. Увидел я и гиганта Ориона, который гнался за дикими зверями по поляне асфоделей, точнее, за призраками диких зверей, на которых он охотился на пустынных холмах земли. В руке он сжимал несокрушимую медную дубину. Встретил я Тития, сына прославленной Геи-Земли. Он лежал, вытянувшись на ровной площадке, занимая девять десятин. Cтервятники сидели по бокам его и рвали клювами печень, проникая в его внутренности. Он не мог отогнать их. Так он был наказан за то, что оскорбил Лето, величественную супругу Зевса, когда та шла в Пифо по ласковым лужайкам Панопея.

«Видел я и муки Тантала: он стоял в водоеме, и вода доходила ему до подбородка. Он умирал от жажды, но не мог глотнуть воды. Cтоило старику наклониться, чтобы попить, как вода исчезала и он видел под своими ногами лишь черную землю, и та была сухая и потрескавшаяся по воле бога. Деревья простирали ветви над водоемом, прямо над его головой висели плоды: груши и гранаты, розовые яблоки, сладкие смоквы и развесистые оливы. Но стоило старику протянуть руку, чтобы схватить плод, как ветер подымал их вверх до облаков.

«Видел я и казнь Cизифа. Обеими руками он толкал огромный камень. Упираясь в него плечом и отталкиваясь ногами, он пытался затащить эту скалу на вершину горы. Но каждый раз, когда он уже собирался перебросить камень через гребень горы, этот злополучный камень под своим весом скатывался вниз к основанию горы. А Cизиф снова начинал бороться с камнем и заталкивать его наверх, и пот катился градом по его членам, и пыль вставала выше головы.

«Cледующим я разглядел великого Геракла — я имею в виду, его призрак. Cам он пирует с бессмертными богами, супругой ему Геба Стройные Лодыжки, дочь всемогущего Зевса и Геры Золотые Сандалии. Вкруг его призрака клубились мертвые, крича и разлетаясь, как спугнутые дикие птицы. Он стоял мрачный как ночь, с луком в руке и стрелой на тетиве и яростно озирался по сторонам, будто готовясь выстрелить. Его грудь была схвачена золотой перевязью, устрашающим изделием сплошного золота, на которой были изображены облики медведей, диких вепрей, яркоглазых львов, сражений и войн, резни и кровопролитий. Cоздатель этой перевязи перещеголял самого себя, воплощая в металл все свое мастерство, и я надеюсь, что он остался доволен результатом.

«Геракл сразу распознал меня и приветствовал сочувственно:

— Злосчастный Одиссей, вижу, что и тебе выпал жестокий рок, что и мне в бытность мою под солнцем. Хоть я и сын Зевеса, но меня это не спасло от невероятных несчастий. Я был подчинен человеку низшего ранга, который задавал мне самые трудные задачи. Однажды он послал меня в Аид, привести ему адского пса. Хуже он и придумать не мог. Но я, с помощью сероглазой Афины и советом Гермеса, пленил пса и утащил из Аида.

«Геракл смолк и ушел в Дом Аида, а я ждал неподвижно, надеясь встретить древних античных героев, давно скончавшихся легендарных и богорожденных Тесея или Пирифоя. Но вокруг меня стали собираться десятки тысяч мертвых теней, подымая нездешний вой. Я побледнел от ужаса при мысли, что грозная Персефона может выслать из ворот дворца страшное чудище вроде головы Горгоны. Я быстро вернулся на корабль и велел матросам отдать швартовы и выйти в море. Они немедленно заняли места на гребных банках, и поток понес наше судно по течению реки Океан, сначала с помощью весел, а потом с попутным бризом».

Песнь XII Cкилла и Харибда

«Из струй Океана наш корабль вышел в открытое море и достиг Эи, Острова Восходящего Cолнца, где находятся дом и лужайки для плясок нежной Зари. Мы вытащили корабль на песок и вышли на берег, где и уснули крепким сном до утра. При первом отблеске Зари на востоке я отправил отряд во дворец Кирки за телом покойного Эльпенора. Мы свалили стволы деревьев и сложили погребальный костер на крутом берегу высокого мыса. Мы погребли его как положено: оплакали, а когда тело и доспехи прогорели, насыпали сверху курган, на его вершину втащили большой камень и врыли в землю гладкое весло Эльпенора.

«Мы едва завершили наш труд, как к нам пришла, нарядившись по-праздничному, Кирка — она знала, что мы вернулись из Аида. Ее сопровождали служанки, несшие хлеб, мясо в изобилии и шипучее пурпурное вино. Cтав среди нас, она сказала:

— Тяжелый труд — спускаться живьем в обитель мертвых. Обычно людям хватает и одной смерти, а вы увидите две. Но позабудьте все, проведите день на берегу, наслаждаясь вином и едой, а назавтра отплывете с первым проблеском зари. Я сама проложу вам маршрут[70] и укажу все ориентиры, чтобы уберечь вас от бед, уготованных мореплавателям в море или на суше.

«Ее совет убедил нашу гордость. Мы сидели и пировали до заката обильным мясом и выдержанным вином. Когда село солнце и спустилась тьма, моя команда устроилась на ночлег у чалок корабля, а меня Кирка отвела за руку в сторону от товарищей, усадила рядом с собой и заставила рассказать все, что произошло с нами. Когда я рассказал ей о нашем плавании с начала до конца, богиня сказала:

— Хорошо, ты справился с этой задачей. Cлушай внимательно, что тебе предстоит — и пусть боги сохранят мои слова у тебя в памяти. Первая земля на твоем пути — остров Cирен. Берегись их — они сводят с ума любого смертного, который приближается к ним. Если моряк услышит их пение, — не вернется домой, не увидит жену, и маленькие дети не вскочат, сияя, ему навстречу — захватывающая песня Cирен заколдует его и украдет жизнь. Сирены сидят и поют[71] на лугу, заваленном тлеющими скелетами, где куски прогнившей кожи еще дрожат на костях. Плыви мимо, не подходя к берегу, а чтобы матросы не услыхали пения, размягчи воск и заткни им уши. Если ты сам захочешь послушать, прикажи связать тебе руки и ноги, поставить на гнездо мачты и привязать остатком бухты к мачте. Так ты сможешь насладиться пением Cирен. Но если ты станешь умолять или приказывать отвязать тебя, пусть матросы только накинут лишние узы. Когда ты минуешь этих сестер, ты окажешься перед выбором, который я не могу сделать за тебя. Решай сам на месте, а я объясню тебе два возможных маршрута.

«На одном громоздятся отвесные скалы, которые бессмертные боги именуют Блуждающими. Гигантские валы синеглазой Амфитриты разбиваются о них с оглушительным грохотом. Даже птица не пролетит меж ними невредимо, даже ручные голуби Отца Зевса, несущие ему амброзию, зачастую гибнут на этих скалах, и Отцу приходится каждый раз пополнять их число. Для корабля с людьми, оказавшегося в этом месте, и вовсе нет надежды на спасение. От него останется только щепа в прибое, доски и трупы, освещаемые молниями, бьющими из смерчей. Лишь один мореходный корабль прошел этим маршрутом — это был всемирно известный "Арго" по пути домой от берегов Эета. И он бы разбился о крутые скалы, если бы Гера, любя Ясона, не помогла ему пройти.

«На другом пути стоят два исполинских утеса. Один из них, повыше, достигает заостренной вершиной небес. Черные тучи гнездятся над вершиной, не рассеиваясь и летом или во время жатвы. Ни один альпинист не смог бы взять этот утес, будь у него хоть двадцать рук и ног — зацепиться не за что, утес гладок, как отполированный. На полпути вверх по обрыву на Запад смотрит темное жерло пещеры, спускающейся до Эреба — страны мертвых. Ориентируйся по ней при прокладке курса, доблестный Одиссей. Не родился еще такой лучник, что мог бы пустить стрелу с палубы корабля в эту глубокую пещеру. В ней кроется визжащее чудище Cкилла. Она визжит, как щенок, но это не щенок, а мерзкий монстр, на которого и бог, если повстречается, не взглянет бестрепетно. У нее дюжина кривых лап и шесть тощих длинных шей. Каждую шею венчает отвратительная голова с тремя рядами частых клыков, полных черной смерти. Она прячется по пояс в недрах пещеры, но ее головы торчат над страшной бездной и непрестанно следят за рифами в поисках дельфинов или рыбы-меча или добычи покрупнее из несчетных косяков, что кишат в грохочущих волнах Амфитриты. Особенно она любит человечину, и непременно хватает каждой пастью по матросу с проходящих мимо темнобоких судов. Ни один корабль еще не прошел там, не заплатив ужасную дань.

«Второй утес, пониже, как ты увидишь, Одиссей, лежит на расстоянии выстрела из лука. Обрати внимание на дикую смоковницу с густой листвой, потому что под ней страшная Харибда заглатывает темные воды. Трижды в день она засасывает воду, и трижды в день извергает — ужасающее зрелище. Не дай вам бог оказаться там, когда она заглатывает море! Никто, даже сам Потрясатель земли не сможет спасти вас от гибели. Лучше возьми круто на скалу Cкиллы, прижмись к ней, обогни на всех парусах и пытайся проскочить побыстрее. Лучше оплакать шесть моряков, чем всем погибнуть.

— Хорошо, богиня, — сказал я, — но у меня есть простой вопрос. Не могу ли я, избегнув губительной Харибды, отразить Cкиллу, когда она попытается напасть на моих матросов?

— Cамонадеянный болван, — воскликнула богиня, — чуть что, ищешь с кем бы схватиться? Неужели ты не уступишь даже богам? Знай, Cкилле не уготована смерть, этот демон бессмертен. Она безжалостна, яростна, непобедима и неуловима. Против нее нет приема, а мужество лежит в бегстве от нее. Если ты задержишься под скалой, вооружаясь, она, боюсь, может броситься снова и схватить еще полдюжины матросов. Лучше дай полный вперед и взывай к Кратейе, это она ощенилась сим проклятием человечества. Кратейя удержит Cкиллу от второго броска.

«Затем ты подойдешь к берегам острова Тринакрия, где пасутся стада Cолнца и его отары чистокровных овец. Cкот разделен на семь стад, и столько же отар, по пятьдесят голов в каждой. Эти животные не рождаются и не умирают естественной смертью. Пасут их две богини, Фаэтуса и Лампетия, прекраснокудрые дочери-нимфы Гипериона, Бога-Солнца, и Нееры. Их мать-богиня, отлучив от груди, послала жить одних на острове Тринакрия. Они присматривают за овцами и откормленными быками своего отца. Помни о доме, не трогай скот, и может, доберешься с товарищами до Итаки после многих испытаний. Подымешь руку на стада, — я тебе торжественно предсказываю неизбежную гибель судна со всем экипажем. Ты сам, возможно, спасешься, но спутников утратишь и вернешься домой с многими трудностями и несчастиями».

«Кирка договорила, и Заря села на золотой трон. Богиня ушла к себе в глубь острова, а я вернулся к судну, и приказал матросам подняться на борт и отдать концы. Они отчалили, сели на банки и лихо вспенили море. Кирка послала с нами доброго провожатого — попутный ветер, наполнявший паруса. Каждый выполнял свои обязанности, и мы спокойно сидели, пока ветер и рулевой вели нас по курсу.

«В смятении чувств я поделился мыслями с товарищами:

— Друзья, — сказал я, — я не хочу скрывать от вас пророчества богини Кирки. Я поделюсь со всеми, чтобы все знали о грозящей опасности. Мы погибнем с открытыми глазами, или перехитрим смерть и судьбу. Ее первое предупреждение касалось волшебных Cирен. Будем глухи к их пению и объедем их цветочный луг по широкой дуге. Только мне, сказала богиня, можно слышать их голоса. Привяжите меня покрепче к основанию мачты, а потом короткими концами к самой мачте. Если я буду вас просить или приказывать отвязать меня, вы только покрепче меня привязывайте.

«Я подробно повторил слова Кирки, чтобы все поняли. Тем временем наш добрый корабль, гонимый попутным ветром, приближался к острову Cирен. Внезапно парус обвис, воцарилось полное безветрие, высшая сила успокоила волны. Мои люди встали с банок, сложили парус и бросили в трюм, сели за весла и вспенили море полированными сосновыми веслами. Я взял круг воска, изрубил мечом на мелкие кусочки, и сильными пальцами размял воск. Воск скоро поддался жару моих пальцев, ибо мне помогали лучи божественного Cолнца. Когда он смягчился, я запечатал им уши всей команде. А они сделали меня узником на моем корабле — прочно привязали меня к опоре, и остатками веревки — к мачте. Они снова уселись, и удары весел покрыли море белой пеной.

«Двигаясь с хорошей скоростью, мы оказались на расстоянии окрика от острова. Cирены заметили быстро приближающийся корабль и запели плавную песню:

— Ко мне, ко мне, великолепный Одиссей, цвет ахейского рыцарства, причаль к острову, чтобы послушать нашу песнь. Ни один мореход не проплывал мимо, не прислушавшись к сладчайшим звукам, текущим из наших уст. Ты уплывешь в счастливом расположении духа, умножив свои знания. Мы знаем о всех бедах, пережитых по воле богов аргивянами и троянцами на широких полях Илиона, и мы знаем все, что произойдет на плодородной земле.

«Они пели с чудным напевом. Мне страшно хотелось их послушать. Я нахмурил брови, чтобы матросы развязали меня. Но они только налегли на весла, а Перимед и Эврилох вскочили, затянули мои узы и еще добавили новые. А когда мы проплыли мимо Cирен и уже не могли слышать их голоса, верные товарищи вынули из ушей воск и освободили меня от пут.

«Остров Cирен остался позади, а впереди я увидел облако дыма и тумана и бешеные буруны, рокот которых уже был слышен. Моя команда пришла в ужас, весла выпали у них из рук и бились вхолостую в кильватере судна. Когда стихли струганые весла, судно стало. Я прошел по кораблю, стараясь ободрить каждого сердечным словом.

— Ребята, — сказал я, — опасности нам не внове, и эта беда точно не круче пещеры Циклопа, когда он запер нас своею свирепою силой. Но тогда мы ускользнули от него, благодаря моей находчивости и присутствию духа. Cо временем мы так же будем вспоминать и сегодняшнюю передрягу. Но для этого каждый должен выполнять приказ. Гребцы, сидите на банках и резче бейте веслами по прибою, глядишь, Зевес вынесет нас из этого переплета. Рулевой, слушай мою команду, и не зевай, потому что судьба корабля в твоих руках. Держись подальше от бурунов и тумана и огибай риф, а то ты не успеешь остановить корабль, если ему взбредет в голову рвануть туда и разбиться.

«Экипаж выполнял команду. Я не упомянул Cкиллу: если бы я добавил этот безнадежный ужас к бремени моих людей, они бы в панике бросили весла и забились в трюм. Я пренебрег словами раздраженной Кирки, и вооружился. Я надел свои знаменитые доспехи, взял два длинных копья и занял позицию на баке, надеясь упредить атаку пещерного чудища Cкиллы на мой экипаж. Но хоть я до боли в глазах всматривался в тени мрачного утеса, ее не было видно.

«Мы вошли в пролив, обуреваемые тревогой — с одной стороны была Cкилла, а с другой — Харибда в своем грозном водовороте всасывала воды моря и изрыгала обратно, как кипящий котел на огне. Cоленая вода рвалась из ее пучин с такой силой, что пена покрывала вершины скал с обеих сторон. Она заглатывала шипучий океан, и в воронке виднелись кольцо ее утробы и темный песок морского дна. Утесы грохотали, вторя ее безумному реву. Мои люди побледнели от страха, уставившись в эту пропасть, откуда на нас смотрела сама смерть. Этот момент выбрала Cкилла, чтобы схватить с корабля шесть самых надежных и крепких моряков. Я как раз оглянулся назад на команду и увидел в воздухе их пляшущие руки и ноги. Они в последний раз выкрикнули мое имя, и в агонии их голоса сорвались в визге. Как рыболов на мысу закидывает свое длинное удилище с наживкой и коровьим рогом, и выдергивает на берег задыхающуюся и бьющуюся добычу, так и они взвились, извиваясь, наверх к утесам. И там, в пасти пещеры, она их сожрала и проглотила. Они кричали и протягивали ко мне руки с последней просьбой о помощи перед смертью. Это было самое грустное зрелище из всех несчастий, что видели мои глаза во время странствий в морских просторах.

«Мы прошли сквозь опасности Блуждающих скал и Cкиллы и Харибды. Мы подошли к доброму острову, где Гелиос Гиперион держал своих великолепных широкомордых быков и многие отары жирных овец. Даже с палубы в море я слышал мычание коров, загоняемых в стойла, и блеяние баранов. Этот звук воскресил в моей памяти слова слепого провидца Тиресия из Фив и Кирки с острова Эя. Они оба недвусмысленно предупредили меня опасаться Острова Бога-Cолнца, который радует сердца людей своим светом. Поэтому я поборол себя и сказал моим людям:

— Послушайте, мои терпеливые страдальцы, что я должен вам сказать. Тиресий и Кирка строго предупредили меня опасаться острова Гелиоса, Утешителя Людей. Здесь таится смертельная угроза. Поэтому давайте пройдем мимо и оставим остров за кормой.

«Моряки пали духом, когда они услышали мои слова. Мятежный Эврилох выразил их неудовольствие.

— Ты, Одиссей, наверно, сделан из железа. Телом ты не устаешь и духом не падаешь. Но не настолько ты силен, чтобы не позволить команде сойти на берег, в безопасности поужинать и выспаться. Неужели ты хочешь, чтобы мы, измученные, невыспавшиеся, оставили остров и уплыли в туман, в надвигающуюся ночь по мрачным водам? Ночь порождает яростные ветры, сокрушающие корабли. Что спасет нас от гибели, если, не прося разрешения у богов, внезапно налетит южный или западный ветер, порождающие страшные ураганы? Cмиримся же перед силой ночи, весело поужинаем и мирно поспим у корабля, а утром пустимся в чистое море.

«Все поддержали Эврилоха, и я ощутил, что небеса готовят нам какую-то беду. Я крикнул ему жестко:

— Эврилох, я один, а вас много, и вы меня можете заставить покориться. Но пусть по крайней мере каждый поклянется торжественной клятвой, что если мы повстречаем на берегу стадо коров или отару овец, никто не посягнет сдуру или по злобе ни на одно животное. Cидите тихо и мирно и ешьте паек, выданный богиней Киркой.

«Они согласились и принесли клятву. Мы пришвартовали наш прочный корабль в защищенной от ветров гавани, где бил источник пресной воды. Команда сошла на берег и приготовила отличный ужин. Они утолили голод и жажду, и их мысли вернулись к дорогим товарищам, которых схватила и сожрала живьем Cкилла. Они вспоминали и плакали, пока сон не спустился и не утешил всех.

«Во время третьей стражи, когда звезды уже миновали зенит, Тучесбиратель Зевес послал ураганный ветер. Тучи укрыли море и землю. На небе воцарилась черная ночь. При первом признаке света мы вытащили судно на берег, в надежное убежище грота, где собираются и танцуют нимфы. Я созвал моих людей на совет и снова предупредил их:

— Друзья, у нас довольно провианта и питья в трюме, не трогайте скот, чтобы не вышло беды. Эти коровы и отменные овцы принадлежат грозному Богу-Cолнцу, а от его глаз и ушей ничто на свете не ускользнет.

«Их гордые сердца покорились моему приказу. Но южный ветер дул целый месяц без перерыва, лишь иногда переходя в восточный. Пока оставался хлеб и красное вино, моя команда, дорожа жизнью, не покушалась на скот. Но когда провиант на корабле иссяк, и от голода подвело животы, моряки рассеялись в поисках съестного, ловя рыбу крючком или птицу или все, что попадется им в руки. Я пошел вглубь острова помолиться богам, в надежде, что один из них подскажет мне выход. Когда я отдалился от своих людей и нашел укромный уголок, я омыл руки и обратился с мольбой ко всем олимпийским богам. Но они лишь послали мне приятную дремоту.

«Пока я спал, Эврилох призывал товарищей к бунту.

— Послушайте меня, несчастные многострадальные товарищи. Не бывает приятной смерти для смертных, но хуже всего медленная и мучительная смерть от голода. Я предлагаю выбрать отборных быков Cолнца и зарезать их в честь всех небесных богов. А если мы доберемся до родной Итаки, мы построим Гипериону Гелиосу роскошное капище и заполним его драгоценными дарами. А если он разгневается из-за потери круторогого скота и пожелает погубить наше судно, и прочие боги его поддержат — что ж, лучше погибнуть одним махом в море, чем медленно издыхать на этом острове.

«Так сказал Эврилох и команда его поддержала. Быки Бога-Cолнца были под рукой, роскошные длиннорогие звери с раскачивающейся походкой. Они паслись прямо у корабля. Моряки отогнали отборных животных и стали вокруг них, молясь богам. Для жертвы они взяли зеленые листья дуба вместо белого ячменя, запасы которого иссякли. Они помолились и перерезали глотки быкам, освежевали их и разделали, обернули бедра животных жиром, а сверху положили сырое мясо. Так как у них не было вина, они совершили возлияние богам чистой водой и зажарили потроха. Когда бедра сгорели, а потроха были съедены, они мелко нарубили мясо и нанизали на вертела.

«В это время бремя сна упало с моих век, и я пустился обратно на берег к кораблю. Когда я приблизился к своему доброму судну, сладкий запах жарящегося на угольях мяса проник в мои ноздри. Я в ужасе воззвал к бессмертным богам:

— Отец Зевес, и вы, благословенные извечные боги! Мне на погибель вы наслали этот жестокий сон, пока моя команда, оставшись в одиночестве, задумала и совершила это злодеяние!

«Лампетия Длинные Одежды быстро побежала с вестями к Гелиосу. Она рассказала ему, что мы зарезали его скот, и он в гневе воззвал к бессмертным богам:

— Отец Зевес и прочие блаженные боги! Отмстите спутникам Одиссея, сына Лаэрта, за дерзкое убийство моего скота. Я наслаждался его видом, подымаясь на звездное небо и спускаясь с зенита к земле. Если они не поплатятся, я уйду в Аид и буду светить мертвым.

— Нет, Гелиос, — ответил ему Зевес, — сияй богам и смертным на плодородной земле. А я сокрушу их корабль одним ударом белого перуна и потоплю в темно-винном море.

«Эти речи пересказала мне позднее прекрасная Калипсо, а она услышала от Вестника богов Гермеса.

«Когда я вернулся на корабль, я побранил каждого в отдельности за злое дело, но сделанного не вернешь — быки были мертвы. В течение шести дней мои товарищи ели мясо отборных быков, но боги посылали нам дурные приметы. Шкуры забитых животных медленно ползали, а мясо — сырое и жареное — мычало, как целое стадо. Зевес принес седьмой день, и буря стихла. Мы быстро вышли в открытое море, подняли мачту и поставили паруса. Остров скрылся за горизонтом, и мы больше не видали земли, только небеса и море. Сын Крона собрал черную тучу и она повисла над нашим добрым судном. Пучина стала громово-мрачной в ее тени. Мы сбились с курса. Внезапно с Запада налетел ураган, поднялся двенадцатибалльный шторм. Бурные порывы ветра вырвали оба ахтерштага. Мачта завалилась на ют, ее такелаж полетел на шкафут, а топ хлестнул по корме и размозжил череп рулевому. Он рухнул с высокого полуюта как ныряльщик вниз головой, и его храбрая душа рассталась с телом. Зевес прогрохотал и метнул перун в корабль. Обшивка и шпангоуты судна задрожали от удара Зевесовой молнии, воздух наполнился удушающим запахом серы. Матросов выбросило за борт. На мгновение они промелькнули, несясь на гребнях волн вкруг черного корабля, как чайки в волнах. Так бог завершил их путь домой.

«Меня бросало по кораблю, пока ревущие моря отдирали бортовину и шпангоуты от киля. Креном вырвало мачту с корнем из кильсона, но бакштаг (сделанный из сыромятного ремня) все еще держался. Я связал им киль и мачту, и вскарабкался на эту конструкцию. Меня понесло беснующимся шквалом.

«Яростный западный ветер вскоре стих, но его сменил ветер с юга. Это еще больше ужасало меня — ведь с каждым порывом он приближал меня к гибельной Харибде. Всю ночь меня несло по волнам. Рассвет застал меня против утеса Cкиллы, лицом к лицу с поглощающей соленую воду Харибдой. Ее водоворот закружил меня и швырнул к корням дикой смоковницы. Я уцепился за корень и прилип к дереву, как летучая мышь. Мне некуда было поставить ногу, не мог я и вылезти наверх, потому что корни дерева были глубоко внизу, а ветви — высоко наверху. Ветви были длинные и развесистые, затенявшие водоворот. Я угрюмо ждал, пока Харибда извергнет мачту и киль. Нескоро были отвечены мои молитвы, — к тому времени, когда уходит на ужин судья, разрешив долгий ряд споров между упорными жалобщиками, уже незадолго до появления звезд на небе. Я разжал руки и в раскоряку шлепнулся в воду с подветренной стороны от моих бревен. Я вскарабкался на них и принялся грести руками. Отец богов и людей уберег меня от вида Cкиллы, иначе я бы непременно погиб.

«Так меня несло девять дней. На десятую ночь боги вынесли меня на берег Огигии, где живет прекрасная Калипсо Плетеные Косы, грозная богиня с голосом женщины. Она ласково приветила меня и хорошо обошлась. Но к чему повторяться? Только вчера я рассказал об этом тебе, король, и твоей благородной супруге, а мне не по нраву повторять тот же рассказ дважды».

Песнь XIII Высадка на Итаке

Одиссей смолк, но слушатели были так заворожены его рассказом, что никто не пошевелился в стихшем полутемном зале. Наконец голос Алкиноя прервал молчание:

— Лорд Одиссей, ты много выстрадал, но коль ступила твоя нога на окованный медью порог моего дворца, я ручаюсь, что ты доберешься домой без дальнейших препон. А вы, господа, выслушайте мое пожелание, и пусть оно будет законом для моих частых гостей, которые приходят выпить шипучего вина и насладиться песнею менестреля. Я знаю, что прочный деревянный сундук уже набит одеждами, и золотыми украшениями, и прочими дарами, принесенными Cтраннику нашими феакийскими капитанами. Я предлагаю подарить ему большой треножник и котел. Позднее мы обложим налогом простой народ и возместим наши затраты, поскольку такой расход любому из нас трудно понести.

Сказал Алкиной, и гости поддержали его. Cонные слушатели разбрелись по домам, но лишь Заря окрасила небосвод, они поспешили к кораблю со своими медными сокровищами. Великий король Алкиной поднялся на борт проверить, как их грузят в трюм, чтобы они не мешали гребцам. Затем народ двинулся к дому Алкиноя на пир. Всенародно король принес вола в жертву Cобирателю туч, сыну Крона, Всевышнему Зевесу. Когда бедра животного сгорели, они радостно набросились на угощение, а народный любимец Демодок запел под звуки своей арфы.

Но Одиссей то и дело посматривал на сияющее солнце, как бы призывая его закатиться поскорее, — ему хотелось отплыть домой. Так пахарь с нетерпением ждет вечера: целый день он шел за плугом, запряженным парой волов по пару. Закат радует его, потому что отпускает его домой на ужин и отдых, а его колени дрожат от усталости. Так и Одиссей ощутил облегчение, когда свет солнца померк и исчез. Как только солнце село, он воззвал к мореплавателям-феакийцам и Алкиною:

— Лорд Алкиной, мой славный государь, и вы, феакийские лорды, завершите ваши возлияния богам и отправьте меня в путь, и пусть боги благословят вас! Мои мечты сбылись — я возвращаюсь домой с богатыми дарами. Дай мне боги насладиться своим добром, найти свою благородную супругу в целости и безопасности дома в кругу моих друзей, а вам — радовать своих верных жен и детей. Пусть и впредь Боги являют свою милость феакийцам и хранят от вреда.

Слова Одиссея пришлись им по вкусу, и феакийцы собрались исполнить его просьбу. Царственный Алкиной приказал своему герольду: «Понтоной, смешай вино в чаше и разнеси по залу, чтобы мы могли отправить странника домой с молитвой Отцу-Зевесу». Понтоной смешал медовое вино и угостил гостей. Они совершили возлияние блаженным жителям небес, а великий Одиссей встал и вернул чашу Арете, прощаясь: «Будь счастлива, о королева, пока не придут Старость и Смерть, уготованные всему человечеству! Прощай! Желаю радости твоему дому, детям, народу и королю Алкиною».

Благородный Одиссей перешагнул через порог. До берега, до якорной стоянки корабля, его провожал посланный Алкиноем герольд, а Арета послала служанок — одну с его свежестиранными накидкой и туникой, другую — с прочным сундуком, а третью — со снедью и румяным вином. Он вышел на берег, а сопровождавшие его молодые дворяне быстро взяли багаж, еду и питье и уложили в трюм судна. Одиссею они постелили ковер и простыню на полуюте судна, поближе к корме, чтобы он мог спокойно спать. Он поднялся на борт и улегся, не говоря ни слова. Команда села на банки, отвязала линь от дыроватого камня и вспенила море мерными ударами весел. Очи Одиссея сомкнул безмятежный сон, сладчайший глубокий сон, похожий на смерть. Он спал, а корма корабля вздымалась, содрогалась и вновь опускалась в темные волны бурного моря, бежавшие вслед за кораблем. Так квадрига[72] жеребцов мощно встает на дыбы и бросается вперед под ударом бича, чтобы пройти дистанцию во мгновение ока. Корабль вздымался и неуклонно мчался вперед, и даже кружащий сокол, быстрейшая птица на свете, не мог догнать его. Судно неслось, рассекая океанские волны, а на его борту мирно спал человек, мудростью равный богам, испытавший муки духа и сердца, долгие годы воевавший на суше и скитавшийся по морям, и во сне забывал пережитые страдания.

Когда поднялась самая яркая звезда, провозвестница близкой зари, быстрый полет корабля завершился, и он подошел к Итаке. На острове есть бухта Форка[73], морского старца. Два крутых мыса с обрывистыми берегами охраняют вход в нее и гасят волны, поднятые ветром в открытом море. Большие корабли могут спокойно стоять в этой гавани, даже не швартуясь. В глубине залива растет олива с длинными листьями, а возле нее — гостеприимный тенистый грот, посвященный нимфам, которых мы называем Наядами. В гроте стоят каменные сосуды и двуручные кувшины, а в них пчелы свили себе улей. На длинной каменной раме нимфы ткут чудесные одеяния из морского пурпура. Бьющий здесь источник никогда не пересыхает. В пещеру ведут два входа, северный, которым заходят люди, а обращенный к югу — для богов. Там не ступает нога человека, это тропа Бессмертных.

В эту гавань вошли опытные мореходы-феакийцы. Таков был разбег корабля, гонимого умелыми гребцами, что судно на половину длины выбросилось на берег. Они вскочили с банок, подняли крепко спящего Одиссея с палубы и отнесли на берег прямо с простыней и цветным ковром. Они осторожно положили его на песок, а он не проснулся. Они передали на берег сокровища, данные ему феакийской знатью по щедрой воле Афины перед отправлением домой. Вещи они сложили горкой у корней оливы в стороне от тропы, чтобы на них случайно не наткнулся прохожий до пробуждения героя и не ограбил его. А затем они отплыли домой.

Потрясатель земли не позабыл своих давних угроз великому Одиссею. Он попытался проведать мысли Зевса:

— Отец Зевес, Вечные боги перестанут меня уважать, видя, как пренебрегают мною смертные феакийцы, мои прямые потомки. Я поклялся, что Одиссей не вернется домой, не исчерпав всего запаса бедствий, хотя я смирился с его возвратом, раз уж ты так решил. Но феакийцы быстро переправили его через океан, пока он спал, и высадили на Итаке, осыпав его дарами золота, бронзы и тканей в таком количестве, что больше он бы не смог привезти, даже если бы пришел прямиком из Трои со всеми своими трофеями.

— Твои страхи необоснованны, мощный Потрясатель земли! — ответил ему Тучесбиратель. — Боги чтят тебя по-прежнему, с их стороны было бы кощунством посягнуть на старейшего и лучшего олимпийца. А если смертные самовольно и необдуманно решаются пренебречь должным к тебе почтением, рассчитайся с ними и отомсти. Поступай, как знаешь, не томи себе душу.

— Я так бы и поступил, Правитель черных туч, — сказал Посейдон, — но боялся задеть твои чувства. Сокрушу-ка я этот прекрасный феакийский корабль, пока он плывет домой после исполненного задания по туманным морям. Я их научу скромности и отучу возить всех, кого не попадя. А их город скрою за высокими горами.

— Друг, — отвечал ему Зевес. — выслушай мой совет. Когда их клипер приблизится к берегу, и все население высыплет на набережную его встречать, преврати его в скалу такого же размера и очертаний. Так ты произведешь впечатление. А потом уже окружай город высокими горами.

Получив «добро», Посейдон перенесся в Схерию, город феакийцев. Он выжидал, пока стройное судно не приблизилось полным ходом к берегу. Он склонился над кораблем и одним ударом ладони превратил его в скалу[74], прочно прикованную к дну моря. Затем он удалился. Феакийские мореплаватели, мастера длинновесельных галер, глядели друг на друга в изумлении и бормотали: «Кто остановил наше быстрое судно среди волн прямо у входа в порт? Только что мы могли различить каждое весло». Они вопрошали, но ответа не было. Король Алкиной провозгласил:

— Увы, мой народ, на наших глазах сбылось старинное пророчество, предсказанное моим отцом. Он говорил, что Посейдон негодует на наш обычай отвозить всех, кого не попадя. Наступит день, и он сокрушит наше лучшее судно на лоне туманных морей, а наш город наш скроет за стеной гор. Так говорил старый король, и вот это сбылось. Но внемлите: я предлагаю путь к спасению. С этого дня прекратим отвозить странников, приходящих в наш город, и принесем в жертву Посейдону дюжину отборных быков. Глядишь, он сжалится над нами и не погрузит в вечную тень огромной горы.

Феакийцы преисполнились страха и немедленно приготовили быков для жертвоприношения. Когда все капитаны и воины феакийцев стояли у жертвенника Посейдона, Одиссей пробудился от сна на родной земле.

Он не узнал Итаки — отчасти из-за долгого отсутствия, но еще и потому, что богиня Афина Паллада, дочь Зевса, напустила туман, чтобы лучше подготовиться и сохранить прибытие Одиссея в тайне. Она собиралась преобразить его, чтобы жена, и друзья, и горожане не узнали, а женихи поплатились за свои преступления. Поэтому король Итаки не узнал своего острова, его тихие бухты, извилистые горные тропы, скалы и пропасти, густые рощи. Он вскочил на ноги и стоял, озирая родную землю. Хлопнув себя ладонями по бедрам, он застонал от разочарования:

— Увы! В какой стране я оказался? Живет ли здесь жестокое племя беззаконных дикарей или богобоязненные и милосердные люди? Куда мне девать все мои сокровища, и куда мне самому деться? Лучше бы я остался у феакийцев и нашел другого сильного и влиятельного лорда, который меня бы хорошо принял и отправил домой. Не знаю, куда спрятать богатства, но здесь их оставлять нельзя, чтобы прохожие не позарились. Как я ошибся в феакийских лордах и капитанах, приняв их за мудрых и порядочных людей! Они поклялись отвезти меня на мою солнечную Итаку, а оставили в этой чужой и странной земле. Пусть Зевес, Защитник Просителей, Всеведущий Бич грешников покарает их за нарушение обета. Для начала пересчитаем-ка мои вещи и проверим, не утащила ли что-нибудь команда с собой в трюме корабля.

Он пересчитал свои треножники и роскошные котлы, золото и прекрасные тканые накидки. Все было на месте, но это не примирило его с потерей родной земли. Горестно рыдая, он бродил по берегу ревущего моря. Тут ему явилась Афина в обличие юного пастушка, изящного и нежного, как королевский сын. Ее прекрасное покрывало лежало как шарф на плечах, в руке был дротик, а на белых ножках — сандалии. Одиссей был рад увидеть человека и приветствовал ее:

— Добрый день, дорогой сэр. Ты — первый человек, которого я встречаю на этой земле. Надеюсь увидеть в тебе не врага, но защитника и спасителя моих сокровищ и даже моей жизни. Я молю тебя, как бога, и припадаю к твоим великодушным коленам. Скажи мне, прежде всего, где я нахожусь? Какая это часть света? Как называется эта страна, и кто здесь живет? Отдельный ли это остров или мыс материка, простирающий плодородные земли в пучину морей?

— Странник, — сказала светлоглазая Богиня, — ты либо очень прост, либо из слишком дальних далей прибыл, если не знаешь, что это за страна. Не бесславно ее название. Оно известно повсюду — от населенных стран Востока и до мрачных стран Заходящего солнца. Правда, местность у нас гористая и не годится для колесниц, но совсем не бедная. Пшеница дает хороший урожай, и вина изобилие. Дожди выпадают в срок, и ложится свежая утренняя роса. Козы находят траву, и коровы — пастбище. Растут любые деревья, и бьют непересыхающие источники. Да что говорить, друг, название ИТАКА известно повсюду, даже в Трое, а она и впрямь далека от наших ахейских берегов.

Сердце великого Одиссея подпрыгнуло от радости, когда он услышал слова божественной Афины Паллады, и узнал, что он на родине. Он отвечал ей быстро, но неправдиво. Правда уже срывалась с его языка, но он удержал ее — по природному лукавству.

— Конечно, я слыхал об Итаке у себя дома на просторном Крите. Значит, я оказался на Итаке? Я взял с собой только половину своих богатств, а другую половину пришлось оставить детям и бежать. Дело в том, что я убил сына Идоменея, бегуна Орсилоха, чемпиона Крита по бегу. Он пытался отобрать трофеи, которые я с таким трудом привез из-под стен Трои, трофеи, которые я добыл в жарких схватках и в опасных морях. Орсилох ополчился на меня потому, что я отказался идти под началом его отца на Троянскую войну, и предпочел сам командовать. Я кликнул товарища, сел в засаду у дороги, и поразил его бронзовым копьем, когда он возвращался домой.

«Ночь была черна, хоть глаз выколи, никто нас не видел, и не знал, что я его убил. Еще не просохла его кровь, как я нашел финикийское судно и обратился с просьбой к его суровым офицерам. Щедрая доля моих трофеев убедила их взять меня на борт, чтобы отвезти в Пилос или в добрую Элиду, где правят эпеяне. Но сильный ветер сбил судно с курса, хотя честные финикийцы трудились, не покладая рук. Мы долго дрейфовали, к ночи достигли этого острова и на веслах вошли в гавань. Вытащив судно на грунт, мы сошли на берег и тут же свалились, как убитые, не помышляя об ужине, несмотря на голод. Я так устал, что сразу уснул на песке. А финикийцы выгрузили мои вещи, свалили на песок и отплыли в благородный Сидон, оставив меня и мои заботы позади».

Ясноглазая богиня улыбнулась рассказу Одиссея и погладила его. Ее внешность изменилась: росту прибавилось, из пастушка она превратилась в прекрасную совершенную женщину. Богиня сказала ему откровенно:

— Редкий пройдоха тебя перехитрит! И бессмертным трудно тебя обставить! Мой упрямый друг, мошенник и проходимец, даже на родине ты не можешь оставить свои уловки и лживые выдумки, восхищающие твое сердце? Но хватит притворяться! Мы оба мастера обмана, ты — лукавый льстец и соблазнитель номер один среди смертных, и я превыше всех богов славюсь плутовскими уловками. Как же ты не узнал меня, Афину Палладу, дочь Зевеса! Я всегда защищала тебя в похождениях и проделках! Я устроила тебе хороший прием у феакийцев, и сейчас я пришла помочь тебе советом. Но сперва спрячем сокровища, которые по моему слову принесли тебе в дорогу феакийские лорды. Но хочу предупредить: в стенах твоего дворца тебя ждут тяжелые испытания. Готовься снести неотвратимые унижения, и никому — ни мужчине, ни женщине — не открывайся. Молча переноси все оскорбления и обиды, которые выпадут на твою долю.

— Богиня, — живо ответил Одиссей, — ты умеешь принимать любое обличье, и опытный человек тебя не опознает. Я помню твое участие в моей судьбе с того дня, когда мы, ахейские мужи, пошли войной на Трою. Но с тех пор, как мы покорили величественную цитадель Приама и отплыли, с тех пор, как боги рассеяли ахейский флот — я не видал тебя, Дочь Зевса, на борту моего корабля. Мне выпал жребий бродить по свету с сокрушенным сердцем и ждать, пока боги утолят мою печаль. Наконец ты явилась мне в богатой столице феакийцев и воодушевила войти во дворец Алкиноя. Заклинаю тебя именем твоего Отца, скажи правду — неужто я на Итаке? Думаю, я высадился в чужой стране, и ты сказала в насмешку, что это Итака, чтобы сбить меня с толку. Умоляю, скажи мне, неужели я вернулся на милую родину?

— Какой ты подозрительный! — сказала Афина. — Я не оставлю тебя мучиться сомнениями. Ты — человек редкой культуры, самообладания и проницательности. Любой путник на твоем месте уже мчался бы в восторге домой к жене и детям. А ты, напротив, даже не спешишь проведать о них. Ты, скептик, хочешь сам удостовериться в своей жене, а она, между прочим, вечно сидит дома, и в глазах ее слезы, пока медлительные дни и ночи проходят грустной чередой. Я-то не отчаивалась, я всегда знала, что ты вернешься, потеряв своих соратников. Но я не могла противостоять моему дяде Посейдону. Он гневался за то, что ты ослепил его любимого сына. А сейчас, оставь сомнения и оглядись. Мы в бухте Форка — Морского Старца, в излучине залива — развесистая маслина, а рядом с ней — вход в прохладную и темную пещеру, посвященную нимфам, которых люди зовут Наядами. Отсюда виден ее свод — он напомнит тебе о многих гекатомбах, принесенных в жертву нимфам. А вон и гора Неритон вздымает свою лесистую главу.

Богиня разогнала туман, и окрестности открылись взору. Радость наконец пришла к многострадальному доблестному Одиссею. Он возликовал при виде отчизны, упал и поцеловал ее щедрую землю, вознес руки и воззвал к нимфам:

— Я было думал, что никогда больше не увижу вас, о Наяды, дочери Зевеса! Примите мое приветствие и молитву. Вскоре мы осыплем вас дарами, как встарь, если воительница-Дева Афина дарует мне счастье жить и видеть, как растет мой сын.

— Поторопимся, — сказала Сероглазая богиня, — сейчас не время думать об этом. Сложим сперва твои сокровища в дальнем конце чудесного грота, где они будут в безопасности. А после этого мы решим, что делать.

Афина погрузилась во мрак пещеры[75] в поисках тайника, а Одиссей тем временем поспешно принес все свои богатства, феакийское золото, несокрушимую медь, тонкие ткани. Когда он все спрятал, Паллада закрыла тайник камнем. Они уселись у корней священной маслины, готовя погибель наглым женихам. Афина сказала:

— Сын Лаэрта, ты человек находчивый, надо решить, как наложить руки на бессовестных разорителей. Три года они распоряжаются в твоем дворце, пристают к твоей несравненной жене со своими ухаживаниями и брачными предложениями. Все эти годы она надеется на твое возвращение, и хотя каждому порознь она давала основания для надежды пустыми обещаниями, на самом деле она ждет только тебя.

— Увы, — сказал хитроумный Одиссей, — я вижу, что меня по приходе домой ожидала бы горестная судьба несчастного Агамемнона, если бы ты, Богиня, не предупредила меня вовремя. Будь великодушна и научи, как отомстить непрошеным женихам. О ясноглазая, стань за меня, раздувая мой боевой пыл, как в тот день, когда мы низвергли гордые башни сияющей Трои. Если ты распалишь во мне ярость, я один справлюсь с тремя сотнями, полагаясь на твою помощь, суверенная Богиня!

— Я постою за тебя, — сказала Афина, — я тебя не позабуду, когда настанет время схватки. Я чую, что разорители твоего добра, пристающие к твоей жене, скоро забрызгают своею кровью и мозгами просторные залы твоего дома. Но сейчас я изменю твой внешний вид так, что никто тебя не узнает. Гладкая кожа проворных рук скукожится, рыжие кудри пожухнут, ясные глаза померкнут. Я облачу тебя в омерзительные лохмотья, и вся банда женихов, и даже твои жена и сын, которого ты оставил дома, примут тебя за презренного бродягу. Ты же сперва повстречай свинопаса, который следит за твоими свиньями. Он предан тебе всем сердцем, любит твоего сына и мудрую королеву Пенелопу. Он пасет свое стадо около Вороньего утеса, где бьет источник Аретузы. Там свиньи нагуливают жирок, поедая любимые желуди и запивая их водой источника. Иди к нему, потолкуй со стариком, расспроси его обо всем, а я тем временем слетаю в Спарту, город прекрасных женщин, и возвращу Телемаха, твоего родного сына. Он поехал в широкую долину Лакедемона, в дом Менелая, надеясь узнать, жив ли ты.

Проницательный Одиссей спросил Богиню:

— Почему, Всеведущая, ты не сказала ему всю правду? Неужели ты хочешь, чтоб и он, как его отец, горестно скитался по бесплодному морю, пока чужаки пожирают его достояние?

— Не принимай это близко к сердцу, — сказала сероглазая богиня, — Я наставляла его, я и подвигнула его на это путешествие, чтобы он отличился. Он не страдает, но спокойно отдыхает в роскошном дворце Атрида. Действительно, молодые кавалеры на черном корабле устроила ему засаду, и собираются убить на пути домой. Но у них ничего не получится. Земля скроет тех, что разоряет твое имение.

Афина коснулась его жезлом, и увяли крепкие мышцы энергичных рук, пожухли рыжие волосы, и сморщилась кожа на теле, как у старика. Она погасила искру в его глазах, одела в грязные отвратительные лохмотья, заскорузлые от сажи и дыма. На плечи она набросила облезлую шкуру быстрого оленя, дала ему посох и суму из грубой потрескавшейся кожи, висящую на веревке.

Договорившись о своих планах, они расстались. Богиня направилась в Лакедемон позвать домой сына Одиссея.

Часть третья Возвращение Одиссея

Песнь XIV Эвмей

Одиссей шагал по горной тропе, подымавшейся из лесистых долин в горы, к указанной Афиной ферме достойного свинопаса, больше всех королевских слуг заботившегося о хозяйском добре.

Свинопас сидел перед домом на просторном дворе фермы, окруженном видными издалека высокими стенами. Свинарь сам построил ферму на высоком холме для свиней уехавшего хозяина, не прося о помощи хозяйку или старого Лаэрта. Он сложил стены двора из больших камней, а сверху пустил колючий шиповник. Снаружи он сколотил дубовый частокол из бревен с темной сердцевиной. Во дворе он соорудил дюжину загонов для свиней. В каждом спало по ночам по пятьдесят свиней, супоросных или опоросившихся с поросятами, а кабаны спали прямо во дворе. Впрочем, их число таяло, потому что сватавшиеся к королеве дворяне отличались отменным аппетитом и постоянно требовали у свинопаса откормленных боровов для пира. На ферме оставалось всего триста шестьдесят самцов. По ночам свиней охраняли четыре здоровых злобных пса, а их вырастил и натаскал сам свинопас.

Сам он в это время мастерил себе сандалии из большой воловьей шкуры, три подпаска бродили со стадами, а четвертый был послан волей-неволей с боровом в город, на ужин веселым ухажерам, большим любителям свинины.

Шумные псы увидели Одиссея и бросились на него с громким лаем. Он догадался присесть и бросить посох, но и это не помогло бы, но бдительный свинопас уронил кусок шкуры и бросился со всех ног к нему, отгоняя собак камнями и криками.

- Старик, ты чудом спасся, — сказал он своему королю. — Еще немного, и псы растерзали бы тебя, а винили бы меня. Как будто мало печали послали мне боги! Я оплакиваю своего доброго хозяина, его боровов откармливаю для незваных гостей, а он сам, наверное, голодает, скитаясь на чужбине, если еще жив и видит свет дня. Ладно, заходи в дом, папаша, вино и обед дадут тебе силы рассказать о себе и о твоих бедах.

Честный свиновод завел Одиссея в хижину и усадил на охапку срубленных гибких прутьев, покрытую большой лохматой козьей шкурой, — она служила пастуху ложем. Одиссей обрадовался радушному приему и поблагодарил его.

— Хозяин, да исполнят Зевес и бессмертные боги все твои пожелания — в награду за радушный прием.

Как же ты ответил, о свинопас Эвмей?

— Сэр гость, грех пренебречь странником вроде тебя или еще плоше. Нищие и странники просят именем Зевесовым, и простые люди могут малыми щедротами снискать благоволение Зевеса. Ведь от крепостного большего не получишь, мы живем в страхе пред нашими господами и повелителями. Я имею в виду молодых господ, моему настоящему хозяину, вроде, боги заказали дорогу домой. Уж он бы обо мне позаботился и отправил на старости лет на пенсию, дал бы домик, участок земли и достойную женщину в благодарность за верный труд, плоды которого Бог приумножил и благословил. Да, король вознаградил бы меня, если бы он состарился на Итаке. Но он погиб, чего я желаю Елене и ей подобным, потому что она сокрушила колена многих достойных мужей. Мой лорд тоже из тех, кто отправился в Илион сражаться с троянскими колесницами за дело Агамемнона.

С этими словами пастух стянул тунику поясом и пошел в загон, где держал поросят. Он выбрал двух, вынес из свинарника и заколол обоих, опалил, разрубил на куски, нанизал на вертел и поставил на огонь. Когда мясо зажарилось, он подал его Одиссею горячим прямо на вертеле, посыпав ячменной мукой. Затем он смешал в чаше оливкового дерева немного медового вина, сел напротив гостя и пригласил его к трапезе.

— Странник, — сказал он, — ешь поросятину, только этим может угостить тебя крепостной. Откормленные боровы достаются лишь не ведающим стыда и жалости ухажерам. Но блаженные боги не любят беззаконие, они предпочитают справедливость и умеренность. Даже кровожадные пираты, которые налетают на чужой берег и уносят добычу, страшатся возмездия, когда плывут домой на кораблях, нагруженных трофеями. А эти ничего не боятся, видимо, бог им сказал, что мой лорд безвозвратно сгинул. По-другому и не объяснишь, почему они дерзко пристают к его вдове и не уезжают к себе восвояси, но с безмятежной наглостью сидят здесь и пожирают все, что мы производим. Скот они приносят в жертву каждый божий день, и помногу. Вино они пьют и льют безмерно.

«Мой барин был невероятно богат, не было ему ровни на темном материке или на Итаке. Да что ровни — и двадцать лордов вместе взятых не могли потягаться с ним богатством. Вот для примера — на материке у него была дюжина коровьих стад, дюжина отар овец, дюжина стад свиней, дюжина козьих стад, пасшихся в холмах, и за ними смотрели наемные пастухи или его собственные рабы. И сейчас на Итаке у него осталось одиннадцать козьих стад под присмотром надежных пастухов. И каждый пастух должен ежедневно гнать этим обжорам лучшего откормленного козла. Но я держу свиней здесь от греха подальше и посылаю женихам то, что считаю нужным».

Эвмей рассказывал, а Одиссей молча и жадно уплетал мясо и пил вино, и в нем все яростнее разгоралось желание разделаться с кавалерами. Он наелся и собрался с силами, а пастух налил до краев собственную чашу и подал своему королю. Одиссей принял чашу с благодарностью, и задал пастуху прямой вопрос:

— Расскажи мне, приятель, о твоем хозяине. Кто он, этот богатый и могущественный лорд? Ты говоришь, что он сгинул, отстаивая честь Агамемнона. Назови его имя. Может, я узнаю его по твоему описанию. Только Зевес и бессмертные боги знают, встречал ли я его, потому что я объехал весь свет.

— Старик, — отвечал принц свинопасов, — я не передаю госпоже бродяжьих небылиц о встречах с моим хозяином. Любой бессовестный нищий плетет домыслы, чтобы завоевать ее доверие и заслужить обед и ночлег. Каждый калика перехожий, высадившись на Итаке, идет прямиком к моей госпоже со своими баснями. Она всех сердечно принимает и расспрашивает, и слезы расстройства текут по ее щекам, что и естественно для женщины, потерявшей мужа за границей. И ты, почтенный, живо придумал бы какую-нибудь историю, чтобы получить за нее тунику и накидку! Но его душа давно покинула тело, а кости достались псам и хищным птицам, или морским рыбам, и лежат в глубоком песке у берега. Он погиб, и его гибель — большое горе для тех, кто его любил, и для меня в том числе. Не найти мне такого доброго хозяина, даже в родительском доме, у отца и матери. Конечно, мне хотелось бы вернуться на родину и снова увидеть их, но больше тоскую по моему пропавшему лорду Одиссею. Видишь, странник, мне трудно и помянуть его по имени, хотя его давно с нами нет. Он меня любил, и заботился обо мне, и для меня он навсегда останется любимым хозяином.

— Друг, — сказал терпеливый Одиссей, — раз ты не хочешь меня слушать и не веришь, что он вернется, я тебе предлагаю побиться об заклад. Когда он вернется на порог своего дома, ты мне дашь в награду новую тунику и накидку. А до тех пор, хоть я и оборвался, ничего не возьму, ибо как пасть Ада ненавистен лживый бедняк. Клянусь Зевесом, Богом Богов, и этим гостеприимным столом, и очагом славного Одиссея, что мои слова сбудутся. Одиссей скоро вернется, еще не народится молодой месяц, как он вернется домой и покарает тех, кто обирал его супругу и благородного сына.

Как ты отвечал на это, о Эвмей?

— Старик, — сказал ты, — мне не доведется тебя вознаградить за добрые вести. Одиссей никогда не вернется. Сиди и пей спокойно. Сменим тему. Не напоминай мне о моем горе, у меня сердце рвется, когда вспоминаю моего доброго хозяина. Позабудь свои клятвы. Но я был бы рад его возвращению, и как обрадовались бы Пенелопа, и старый Лаэрт, и Телемах! Меня беспокоит судьба юного Телемаха. Он рос, по воле Богов, как молодое деревце, и я сказал себе: он не уступит своему отцу, подлинному образцу мужественной красоты. И вдруг боги лишили его рассудка, или люди сбили с толку, и он отправился в святой Пилос на поиски отца. А лорды-женихи устроили ему засаду на пути домой, чтобы стереть память и имя королевского рода Аркесия с почвы Итаки. Но не надо говорить и об этом. Будущее покажет, попадется ли им Телемах, или спасется с помощью Кронида. Лучше расскажи мне, старинушка, о себе и о твоих бедах. Кто ты и откуда? Из какого ты города и рода? На каком корабле ты прибыл, и под чьим флагом? Ведь пешком ты не мог придти на Итаку.

— Я тебе все расскажу, — сказал хитрый Одиссей, — но правду говоря, будь у нас в хижине неистощимые запасы еды и вина, и не надо было бы работать, а только сидеть и пировать, пока другие работают, я бы и за целый год не пересказал бы тебе все горести и злосчастья, выпавшие мне по воле богов.

«Я — уроженец просторного Крита, сын знатного лорда. У моего отца было много сыновей, но все родились в законном браке, а мою мать он купил себе в наложницы. Но Кастор сын Гилакса, чьим сыном я считаюсь, не делал различия между мной и своими законными детьми. Критяне относились к нему, как к полубогу, и завидовали его счастью, богатствам и прекрасной семье. Но настал его час, и он ушел в дом Аида, а законные сыновья, не считаясь со мной, разделили его поместье между собой по жребию. Мне они дали малую долю отчего добра и хижину под пару. Но я доблестью добыл себе жену из знатной семьи, потому что был отважен и не боялся схваток.

«Сейчас мою силу подкосили испытания, но и по соломе можешь судить, каким был колос. Арес и Афина щедро одарили меня безоглядной лихостью в бою. Когда я готовился в рейд или отбирал бойцов для засады, предчувствие смерти никогда не омрачало мой дух. Я всегда был первым в атаке, и разил медлительного врага копьем. В бою я был молодцом, но работы не любил, не терпел и возиться по дому и воспитывать детей. Меня манили галеры, схватки, полированные дротики и стрелы, смертельные игрушки, от которых обычных людей бросает в дрожь. Это призвание у меня, наверное, от бога, ведь каждый выбирает себе дело по вкусу.

«До того, как ахейский десант высадился на берегу Трои, я девять раз командовал кораблями и вел мужей в заморские экспедиции. Обильны были мои трофеи, а в качестве командира я первым выбирал себе добычу. Мой дом наполнился богатством, и земляки научились уважать и бояться меня. Но всевидящий Зевес завел нас в прискорбную авантюру, сокрушившую колена многих мужей. Народ потребовал у меня и у славного Идоменея повести критский флот на Трою. У нас не было выбора — народное мнение требовало войны. Девять лет мы, ахейские мужи, сражались под Троей, а на десятый год разорили город Приама и отплыли. Бог разметал наш флот, но я быстро вернулся домой.

«Однако коварный Зевес готовил мне, несчастному, новые беды. Лишь один месяц я провел дома, наслаждаясь мирной жизнью в достатке с детьми и женой, как меня потянуло в рейд на Египет со своими верными товарищами. Я мобилизовал и оснастил девять кораблей, и легко навербовал дружину. Шесть дней длился отвальный пир, — много скота я принес в жертву богам. На седьмой день мы отплыли от берегов Крита и пошли со свежим попутным северным ветром легко, как по течению. Ни один из моих кораблей не пострадал, мы сидели и отдыхали, пока ветер и рулевые вели нас правильным курсом. На пятый день мы подошли к великой египетской реке, и я ввел свою мощную эскадру в дельту плавно текущего Нила. Мы бросили якоря, и я приказал надежным морякам стоять наготове у кораблей, пока не вернется посланная мной разведка. Но они поддались низменным инстинктам и неуправляемым страстям, и принялись разорять египетские деревни, убивать мужчин и уводить с собой женщин и детей. Крик и шум достиг города, и поднятые по тревоге горожане на заре бросились на нас в атаку. Долина Нила наполнилась пехотой, и колесницами, и блеском бронзы. Громовержец Зевес наслал панику на моих людей, и отнял мужество противостоять неприятелю. Враги напирали на нас со всех сторон. Наконец они окружили большую часть моих сил. Многие товарищи погибли от острого оружия египтян, уцелевших увели в рабство на тяжелые работы. А меня спасло присутствие духа — хотя я иногда жалею, что я не погиб, потому что с тех пор моя жизнь была непрерывной полосой страданий. Я быстро скинул прекрасный кованый шлем и щит, выпустил копье из рук, бросился к колеснице короля и припал к его коленам. Его тронули мои слезы, он сжалился надо мной, и усадил на днище своей боевой колесницы. Он увез меня во дворец, через дышащую яростью и злобой толпу, кровожадно нацелившую на меня ясеневые копья. Но он сдержал их, почитая Зевса, Бога-Заступника странников, — а его легко разгневать жестоким отношением к молящему о помощи.

«Я прожил семь лет в Египте и составил немалое состояние, — египтяне проявили ко мне щедрость. Восьмой год принес жулика-финикийца, вороватого пройдоху, который уже немало набедокурил на свете. Мошенник уговорил меня поехать с ним в Финикию, в его дом и поместье. Там я провел целый год. А когда дни и месяцы стали складываться во второй год, он взял меня с собой на корабль, идущий в Ливию, якобы для того, чтобы я помог ему с грузом, а на самом деле, чтобы продать меня за хорошие деньги в рабство. Я был полон подозрений, но выбора не было, пришлось отплыть с ним.

«Пользуясь добрым крепким бризом с севера, моряки взяли средний курс с подветренной стороны Крита. Но Зевес уже уготовал им кончину. Когда Крит остался за кормой, и вокруг остались лишь море и небо, он сгустил над нашим кораблем огромную фиолетовую тучу, омрачавшую море. Зевес прогрохотал и ударил перуном в корабль. Судно задрожало от божественного удара от форштевня до ахтерштевня, воздух наполнился серным дымом. Экипаж вылетел за борт, матросы мелькали на гребнях валов, как морские вороны в волнах. Им не было пути домой — так решили боги. В этот бедственный час Зевес дал мне в руки грот-мачту синебокого корабля, и я избежал худшей судьбы. Я вцепился в мачту и стал игрушкой волн и проклятых ветров. Девять дней меня носило по морю, а на десятую ночь, в кромешной тьме, огромный вал выкатил меня на побережье Феспротии. Ее король Федон радушно принял меня. Его сын нашел меня, без сознания, изнеможенного стихиями, сам отнес на руках во дворец своего отца, и дал мне тунику и плащ.

«Тут я и услышал об Одиссее. Король сказал мне, что Одиссей был его почетным гостем по пути домой, он показал мне сокровища: золото, бронзу и чистое железо, оставленные Одиссеем на хранение. Этих богатств хватит на десять поколений наследников. Одиссей, сказал мне король, отправился в Додону, к оракулу Зевса, высокому широколиственному дубу, за советом, явно или тайно ему лучше возвратиться на богатую Итаку после долгих лет отсутствия. Совершая возлияние богам, король поклялся, что уже спущен на воду и оснащен корабль, который отвезет Одиссея домой на любимую Итаку. Но меня он отослал раньше — судно феспротов отплывало в богатый житницами Дулихий, и он приказал капитану доставить меня к королю Акасту.

«Но феспроты замыслили недоброе, и я испил до конца чашу отчаяния. Когда их судно вышло в открытое море, они решили меня поработить. Они сняли с меня тунику и плащ, и дали лохмотья, которые ты видишь на мне. К вечеру они подошли к распаханным полям Итаки, стали на якорь и сошли на берег поужинать, а меня связали веревками и бросили в трюм корабля.

«Сами боги, я думаю, помогли мне развязать узлы. Я положил одежду на голову, соскользнул в воду по гладкой сходне и поплыл вразмашку. Вскоре я оказался на берегу, на безопасном расстоянии от моих врагов, зашел в густые заросли кустарника и спрятался. Они подняли шум и крик, но вскоре поняли, что весь остров не обыщешь, поднялись на борт и отплыли. Боги помогли мне спрятаться, по их милости я оказался в гостях у доброго человека. А значит, мне еще не суждено погибнуть».

Каков был твой ответ, о свинопас Эвмей?

— Мой злосчастный друг, твой долгий рассказ о невзгодах[76] и странствиях тронул меня, за исключением неправдоподобных и нескладных небылиц об Одиссее. Какая тебе нужда плести эти враки? Я-то знаю, почему исчез хозяин: боги ненавидели его и не позволили ему пасть на поле битвы с троянцами, или умереть в объятиях друзей после сражения. Тогда весь ахейский народ насыпал бы курган на его могиле, а сыну он завещал бы великую славу. Но он был бесславно унесен бесами бурь.

«Поэтому я живу отшельником среди свиней, и в городе не бываю, разве что странник принесет вести, и мудрая Пенелопа вызовет меня послушать. По таким оказиям все сидят кругом и засыпают рассказчика вопросами, — и те, кто скорбит о сгинувшем лорде, и те, кто ест на халяву за его счет. Но я утратил интерес к рассказам странников с тех пор, как меня сумел провести один бродяга из Этолии. Он кого-то убил, скитался по всему свету и пришел к моим дверям. Я радушно его встретил, а он рассказал мне, что видал Одиссея с Идоменеем на Крите, где они чинили пострадавшие от шторма корабли. Он, мол, вернется летом или к уборке, с несметными богатствами и вместе со своими отважными соратниками, так он сказал, и я ему сдуру поверил. Но тебе, злосчастный старец, принесенный судьбой к моему порогу, незачем ложью втираться ко мне в доверие. Таким путем не добьешься моего уважения и щедрот. Я чту закон гостеприимства и Зевса, установившего этот закон, и жалею тебя.

Но хитрый Одиссей стоял на своем:

— Какой ты недоверчивый! Тебя не убеждает моя клятва — побьемся об заклад, и свидетелями нам все Олимпийские боги. Если твой лорд возвратится, ты облачишь меня в чистую тунику и плащ, и отправишь в Дулихий, куда я собираюсь. А если он не вернется, вели своим батракам сбросить меня с вон того обрыва в назидание нищим, чтобы не завирались.

— Хорош я был бы, — воскликнул честный свинопас, — если бы пригласил тебя в свой дом и радушно принял, а затем лишил жизни! Долго мне пришлось бы замаливать такой грех. Ладно, пора ужинать. Надеюсь, что скоро придут мои свинари и приготовят что-нибудь получше.

В это время появились пастухи, гнавшие стада свиней. Визг и хрюканье не прекращались, пока пастухи загоняли животных в загоны, и те устраивались на ночлег. Достойный Эвмей окликнул своих людей:

— Приведите отборного борова, я его заколю в честь моего иностранного гостя, и мы поедим тоже. А то мы бьемся и мучимся, откармливая белозубых боровов, а другие жрут их на халяву.

Он наколол дров острым топором, а пастухи затащили откормленного пятилетнего борова и подвели к очагу. Свинопас, человек с твердыми устоями, не позабыл Бессмертных. Он вырвал пучок щетины с головы белозубой жертвы и бросил в огонь, обращаясь к Богам с молитвой о возвращении Одиссея. Он оглушил борова цельным поленом. Боров рухнул замертво. Они перерезали ему глотку, опалили огнем и быстро разрубили на части. Пастух взял по первому кусу от каждой части, положил сырое мясо на жир и бросил в огонь, посыпав ячменной мукой. Они нарезали мясо, нанизали на вертела, тщательно поджарили, сняли с вертелов и положили на блюда. Свинопас, славный точным глазомером, поделил мясо на семь порций. Одну из них он поставил в сторонку для нимф и Гермеса, сына Майи, а прочие поставил перед едоками. Одиссею он дал самую почетную часть — хребтовую часть белозубого зверя.

Почет порадовал сердце Одиссея, и он воскликнул:

— Эвмей, пусть Отец Зевес полюбит тебя, как я, за то, что ты дал лучшую часть бедняку.

А ты, о Эвмей, ответил:

— Ешь, мой дорогой сэр, будь доволен тем, что есть. Всемогущий Бог дает и берет, как ему заблагорассудится.

Он посвятил первые куски вечным богам, возлил им пенистого вина, передал чашу с вином разорителю городов Одиссею, и сел за ужин. Хлеб им подал Месавлий, слуга, которого приобрел Эвмей у тафиян за собственный счет, без помощи госпожи и старого Лаэрта, пока хозяин был в отъезде. Все навалились на стоящую перед ними добрую пищу, а когда они наелись и напились, Месавлий убрал со стола. Насытившись хлебом и мясом, они уже склонялись ко сну.

К вечеру разгулялась непогода. По воле Зевса в безлунной ночи лил дождь, дул семибалльный ветер с Запада, влажной стороны света. Одиссей решил испытать свинаря, отдаст ли тот свою накидку гостю, или предложит слугам поступиться теплой накидкой. Он сказал:

— Послушайте, Эвмей и пастухи. Вместо просьбы я расскажу вам быль. Ваше вино развязало мне язык. Ведь вино сводит человека с ума, заставляет мудрейшего мужа петь и хихикать, как девочка, плясать и пробалтываться, когда лучше бы держать язык за зубами. Но у меня уже развязался язык, и я все расскажу.

«Я был молод и силен, и мы решили нежданно для троянцев ударить по врагу. Операцией командовали Одиссей и Менелай, а меня они назначили третьим командиром. Мы незаметно подкрались к хмурым городским стенам и залегли в болото у подножья цитадели. Мы лежали в густом тростнике. Тяжелые доспехи давили. Ночь была ненастной. Северный ветер нагнал жестокую стужу. С неба посыпался сухой и мелкий, как иней, снег, и наши щиты покрылись коркой льда. У прочих бойцов были плащи поверх туник, и они спокойно спали, сгорбившись под щитами. Но я сдуру не взял с собой плаща, решив, что и так не замерзну, и пошел только со щитом и поясом.

«В третью стражу ночи, когда звезды миновали зенит, я решил перемолвиться с Одиссеем, лежавшим рядом. Я толкнул его локтем и шепнул на ухо: «Сын Лаэрта, придумай, как мне спастись, не то я скоро окочурюсь от холода. Стужа меня погубит, потому что я не взял плаща, и лежу в одной рубахе». Одиссей обдумал мои слова, и этот непревзойденный обманщик[77] и воин придумал следующий план. «Тише, — прошептал он мне, — чтобы ахейцы не услышали». Он приподнялся на локте и окликнул товарищей: «Проснитесь, друзья. Боги послали мне вещий сон. Мы слишком далеко оторвались от кораблей, нужно доложить главнокомандующему Агамемнону, пусть пошлет подкрепление». Их ответ не заставил себя ждать. Фоанг, сын Андремона, живо вскочил на ноги, сбросил пурпурный плащ и бросился к кораблям, а я закутался в его накидку и лежал, благодаря в душе Одиссея, пока Заря не появилась на своем золотом троне. Ах, вернуть бы мне тогдашнюю юность и силу!»

На это ты, свинарь Эвмей, ответил Одиссею:

— Старик, это хороший рассказ, каждое слово в цель. Ты получишь вознаграждение: в эту ночь тебе не откажут ни в накидке, ни в чем, что может бессчастный бродяга ожидать от приютивших его хозяев. Но только в эту ночь — поутру тебе придется идти побираться дальше в своих лохмотьях. У нас нет лишних плащей или рубах на смену, только та одежда, которую мы носим. Но когда вернется сын Одиссея, он наверняка подарит тебе тунику и плащ, и пошлет туда, куда ты стремишься.

Свинарь вскочил, приготовил гостю ложе у очага и застелил овечьими и козьими шкурами, а когда Одиссей лег, укрыл его толстой просторной накидкой, которую надевал только в большие морозы.

Одиссей уснул рядом с молодыми батраками. Но свинарь не хотел спать вдали от своих подопечных свиней. Он приготовился к ночи под открытым небом. Одиссей обрадовался, увидев, как тот печется о хозяйском добре. А свинарь повесил острый меч на плечо, завернулся в плотно вязаную накидку от ветра, схватил шкуру здорового козла, взял острый дротик для защиты от псов и людей, и пошел к нависающему утесу, где белозубые кабаны нашли убежище от северного ветра.

Песнь XV Возвращение Телемаха

Афина Паллада направилась в просторную долину Лакедемона, чтобы ускорить возвращение благородного сына короля Одиссея. Телемах и сын Нестора спали на веранде дворца Менелая — точнее, принц Писистрат безмятежно почивал, а Телемах провел беспокойную ночь в думах о судьбе отца. Ясноглазая богиня подошла к его ложу и сказала:

— Телемах, хватит бродить по дальним странам, оставив имение без присмотра. С этого отребья, с кавалеров станется поделить и проесть твое добро и лишить твое плаванье всякого смысла. Попроси бравого Менелая немедленно послать тебя домой, пока твоя мать еще там. Ее отец и братья уговаривают ее принять руку Эвримаха, превзошедшего всех женихов своей щедростью — он повысил предложение вена. Если ты вернешься, она не сможет увезти с собою твои вещи без спроса. Знаешь женскую натуру: ей захочется принести сокровища в дом нового мужа, а о бывшем муже и от него рожденных детях она и не задумается. Спеши же домой и передай полученные дары надежной служанке на хранение, пока боги не пошлют тебе жену, достойную твоего звания.

«И вот тебе еще одна весть. Отборный отряд женихов устроил тебе засаду в проливе между рифами Зама и Итакой. Они собираются перехватить тебя и убить на пути домой. Опасаться их не приходится — они скорее сами погибнут, эти любвеобильные джентльмены, растрачивающие твое достояние. И все же плыви ночью и не входи в пролив. Твой бог-хранитель пошлет тебе попутный бриз. Обогни Итаку со стороны материка и высадись на дальнем берегу, отправь корабль вокруг острова в порт, а сам иди прямиком на ферму твоего верного свинопаса. Переночуй на ферме и пошли свинопаса к Пенелопе с вестью, что ты вернулся целым и невредимым с Пилоса».

Богиня вернулась на вершину Олимпа, а Телемах лягнул пяткой сына Нестора и разбудил его:

— Просыпайся, Писистрат, запрягай рысистых коней в колесницу, и двинемся в путь.

— Телемах, — отвечал сын Нестора, — при всем желании нельзя скакать в потемках. Скоро рассветет. Подождем и предоставим нашему царственному хозяину, доблестному Менелаю, возможность культурно попрощаться с нами, пожелать счастливого пути и положить нам подарки в колесницу. Гостю следует подумать о хозяине, который его прекрасно принимал.

Заря взошла на золотой трон. Зычный Менелай оставил спавшую рядом с ним прекрасную Елену и вышел. Сын Одиссея увидел его, поспешно накинул тунику на блестящее тело, набросил мантию на могучие плечи, и, облачившись как принц, подошел к Менелаю и обратился к нему:

— Государь, отпусти меня домой незамедлительно. Я тоскую по родной стороне.

— Телемах, — ответил мастер копья Менелай, — я не буду тебя удерживать, если ты торопишься домой. Хозяину не следует быть ни навязчивым, ни неучтивым. Все хорошо в меру: не выталкивай колеблющегося, не удерживай стремящегося в путь. Принимай гостя любовно, и дай ему уйти, когда он того пожелает. Но дайте мне срок показать вам красу моих даров, и уложить их в ваш экипаж. Тем временем женщины приготовят завтрак. В ларях полно еды, для нас накормить гостей — дело чести и учтивости, а вам стоит перекусить перед дальней дорогой по бескрайним равнинам. А хочешь — прокатимся по Элладе и Аргосу, возьмем мою колесницу и коней, и я сам послужу тебе гидом по здешним городам. Никто нас не отпустит с пустыми руками, каждый что-нибудь подарит: треножник, или бронзовый таз, упряжку мулов или золотую чашу.

— Король Менелай, — вежливо отвечал Телемах, — я спешу домой. Мое добро остается без присмотра. Не хотелось бы потерять древние сокровища моего рода, и самому погибнуть самому в поисках славного отца.

Доблестный Менелай велел жене и слугам зайти в обильные запасами кладовые и приготовить завтрак. Подошел только что проснувшийся Этеон сын Боэта — он жил неподалеку. Менелай поручил ему разжечь огонь и приготовить шашлык. Пока Этеон поспешно выполнял поручение, Менелай вместе с Еленой и Мегапентом спустился в свою благоухающую сокровищницу. В казне Менелай выбрал двуручный кубок, а своему сыну Мегапенту велел взять серебряную чашу для смешения вина. Елена стояла в раздумье перед сундуками с одеждой, где хранились вышитые ее руками разноцветные наряды. Наконец прекраснейшая из женщин выбрала спрятанный на дне сундука самый длинный и роскошный наряд, блиставший, как звезда. Они вернулись во дворец к Телемаху, и рыжий Менелай сказал сыну Одиссея:

— О Телемах, пусть Громовержец Зевес, повелитель Геры, возвратит тебя домой в целости и сохранности. А я тебе дарю самые драгоценные и прекрасные сокровища дворца. Дарю тебе кованую чашу для смешения вина — она сработана из чистого серебра с золотым ободком самим Гефестом. Я получил ее от моего царственного друга Федима, короля Сидона, когда я посетил его по пути домой из Трои. С радостью вручаю ее тебе.

Лорд Менелай вручил ему двуручный кубок, а мужественный Мегапент подал чашу блестящего серебра. Елена Прекрасные Ланиты стояла рядом, держа в руках роскошный наряд. Она попрощалась с Телемахом:

— Милый мальчик, вот тебе на память от Елены изделие моих рук. Передай это платье своей невесте, пусть она наденет его в долгожданный день вашей свадьбы. А до тех пор пусть оно хранится у твоей матери. Желаю тебе счастливого возвращения в родную страну и милый дом.

Елена протянула наряд Телемаху, и тот радостно принял его. Принц Писистрат безмолвно восхищался дарами, укладывая их на дно колесницы.

Рыжий Менелай провел их в зал и усадил в кресла, а служанка омыла их руки очищающей струей из золотого кувшина над серебряным тазом. Она подвинула к ним полированный столик, а домоправительница положила на него в изобилии пшеничные хлеба и отборные угощения. Этеон сын Боэта нарезал и подал жареное мясо, а сын Менелая разлил вино. Они навалились на выставленную перед ними снедь.

После завтрака сын Нестора и Телемах запрягли коней, и пронеслись в украшенной колеснице по гулкому портику к воротам дворца. Там их поджидал рыжий король Менелай с золотой чашей выдержанного медового вина в деснице, чтобы гости смогли совершить возлияние перед отъездом.

— Ваше здоровье, молодые люди, — воскликнул он, — передайте мой привет королю Нестору. Он был мне дороже отца, когда мы, юные ахейцы, сражались под Троей.

— Ваше Величество, — отвечал вежливый Телемах, — мы непременно передадим ему ваши слова, когда, по воле Зевеса, прибудем к нему. Хотелось бы мне найти по возвращении домой на Итаку Одиссея в своем дому, чтобы и ему рассказать, как милостиво меня принимали и какими драгоценными дарами нагрузили.

И при этих словах справа взмыл орел, державший в когтях огромного белого гуся, домашнюю птицу. Батраки и служанки шумно преследовали его, но орел резко свернул вправо, прямо перед их конями. Это зрелище всех обрадовало и восхитило, а сын Нестора Писистрат сказал:

— Ваше Величество, истолкуйте этот знак небес — нам ли двоим, или вам он предназначался?

Привыкший к сражениям Менелай растерялся, но его прекрасная жена ответила за него:

— Внемлите толкованию, которое боги подсказали мне. Как орел с горных вершин унес нашего домашнего гуся, так и Одиссей вернется из долгих странствий и отомстит. Может, он уже вернулся и готовит погибель Женихам.

— Пусть Громовержец Зевес, Повелитель Геры, исполнит твое пророчество, о королева, — воскликнул Телемах, — и я буду молиться тебе, как богине, в моем дальнем дому.

Он стегнул коней, и они пронеслись по улицам города и выехали в поле. Весь день качались дуги над шеями коней, пока не спустился мрак над дорогами. К ночи они добрались до Феры, где жил Диокл, сын Орсилоха, порожденного Алфеем. У него они остановились на ночлег и были гостеприимно встречены.

Но лишь нежная Заря окрасила восток, как они вновь запрягли коней и поднялись на разноцветную колесницу. Они проехали по гулкому двору и сквозь ворота, щелчок бича погнал коней, и они понеслись вперед с такой скоростью, что вскоре перед юношами предстала высокая цитадель Пилоса.

— Писистрат, — обратился Телемах к сыну Нестора, — пообещай исполнить мою просьбу. Дружба наших отцов — залог нашей дружбы, вдобавок мы сверстники, да и это путешествие сблизило нас. Заклинаю тебя, милый принц, отвези меня прямо к моему кораблю, не заезжая в город. Там я стану пленником гостеприимства твоего отца, а я спешу домой.

Сын Нестора задумался, может ли он, не нарушая приличий, исполнить такую просьбу. Наконец, он решился, повернул коней к берегу, к причалу, выгрузил из колесницы чудесные подарки Менелая — золото и наряды — и положил в трюм корабля.

— Прикажи дружине подняться на борт, и отчаливай немедленно, — сказал он Телемаху, — пока мой отец не узнал. Сердце подсказывает мне, что упрямый старик не примет никаких объяснений, но примчится сюда и откажется уйти без тебя. Твои отговорки его только разъярят.

И без лишних слов Писистрат погнал долгогривых коней домой в Пилос, а Телемах отдал команду:

— Друзья, проверьте такелаж и подымайтесь на борт. Пора отплыть.

Экипаж исполнил команду и занял места на банках. Пока Телемах готовился к отплытию и приносил жертву Афине у кормы черного корабля, к нему подошел незнакомец из дальней страны. Он бежал из Аргоса, убив человека, а сам он был провидец из рода Мелампа, некогда жившего в Пилосе, матери овец, и славившегося своим богатством и роскошным домом.

Ему пришлось бежать за границу и спасаться от гнева самодержавного короля Нелея. Деспотический владыка захватил, за обиду, причиненную его дочери, богатое поместье Мелампа и удерживал его целый год, пока тот несчастным узником терпел горе и унижение в дому у Филака по воле яростной богини Эринии. Однако ему удалось бежать и угнать громко мычащий скот из Филакии на Пилос. Там он рассчитался с королем Нелеем за причиненную ему несправедливость и получил руку принцессы для своего брата. А сам он удалился в изгнание на равнинах Аргоса, в край чистокровных скакунов, где судьба сделала его, случайного пришельца, властителем многих аргивян. Он построил себе дворец, женился и породил двух крепких сынов, Антифата и Мантия. Антифат стал отцом мощного Оикла, а тот породил великого вождя Амфиарая, которого любили и благословили Зевс и Аполлон. Но Амфиараю не довелось дожить до седин — он погиб у Фив, обреченный женской жадностью[78]. Он оставил сыновей Алкмеона и Амфилоха. У Мантия же родились Полифейд и Клит. Клит был так прекрасен, что Заря Золотой Трон похитила его и унесла в собрания бессмертных, а великодушный Амфилох стал по воле Аполлона величайшим провидцем. Он поссорился с отцом и перебрался в Гипересию, где и пророчествовал.

Его сын Феоклимен подошел к Телемаху, когда тот совершал возлияния и молитвы у черной кормы корабля.

— Друг, — обратился он к Телемаху с волнением в голосе, — заклинаю тебя твоим жертвоприношением и богом, которого ты чтишь, во имя твоей жизни и жизни твоих товарищей, скажи мне правду: кто ты? Откуда ты? Из какого города и рода?

— Сэр, — отвечал Телемах, — я с Итаки, а мой отец — Одиссей. По крайней мере, он меня породил, но давно сгинул в злосчастных странствиях. Я взял с собой верных товарищей и отплыл, чтобы разгадать тайну его исчезновения.

— И я покинул родину, — сказал благородный Феоклимен, — невольно убив родича. Его кровники, — самый мощный ахейский клан на просторах Аргоса. Я бежал от верной смерти и обрек себя на странствия по лику земли. Внемли мольбе беглеца. Возьми меня на борт и спаси от смерти, потому что погоня близка.

— Я не откажу тебе, — сказал Телемах, — если ты хочешь отплыть со мной. На Итаке я приму тебя так, как сумею.

Он взял бронзовое копье Феоклимена и положил его на палубу, поднялся на борт, сел на ют и указал Феоклимену на место рядом. Они отдали швартовы, и Телемах приказал ставить рангоут. Рьяно они подняли сосновую мачту, вставили ее в пяртнерс, заклинили поперечиной и обтянули штаги. Они подняли белые паруса, выбрав плетеные кожаные фалы. Афина послала им попутный ветер, и тот пронзительно засвистел с безоблачного неба. Корабль быстро понесся к цели по соленому морю. Они прошли Круны и Халкиду, край бегущих ручьев, а когда солнце село и спустился мрак, разогнавшееся судно по инерции проскочило полосу штиля у берегов Феи. Им открылась Элида, цитадель эпеян, и Телемах взял курс на Скалистые острова, при каждой перемене галса гадая, спасется ли он от смерти или попадется в засаду.

Тем временем Одиссей ужинал с честным свинарем и его батраками. Когда они наелись и напились, Одиссей решил прощупать, сможет ли он и дальше рассчитывать на гостеприимство свинопаса, предложит ли тот задержаться на ферме или отошлет его в город.

— Послушайте, Эвмей и пастухи, — сказал он, — с утра я собираюсь уйти в город побираться, чтобы не злоупотреблять вашим терпением. Мне бы лишь получить совет и надежного проводника, чтобы добраться до города. А там уже моя забота, где выпросить корочку хлеба и глоток воды. Загляну во дворец короля Одиссея, передам вести мудрой королеве Пенелопе, встречусь с неучтивыми женихами. Глядишь, я им пригожусь, ибо по милости Гермеса, благословляющего людской труд, я несравненный слуга, умею развести огонь, наколоть дрова, поджарить мясо и налить вино, и все прочее, что делают простые люди для знатных. А у них столько добра, что глядишь, и мне перепадет.

Как ты огорчился, Эвмей, и ответил:

— Дорогой гость, откуда у тебя такая неудачная мысль? Ты стремишься к гибели, если собираешься связаться с бандой женихов, чья жестокость и мотовство оскорбляют стальное небо. Их лакеи не похожи на тебя, это молодые элегантно одетые люди, с напомажеными волосами и чистыми румяными лицами. Столы их ломятся от хлеба, и мяса, и вина. Оставайся лучше с нами, ни я, ни мои люди не упрекнут тебя, если ты задержишься, а когда вернется доблестный сын Одиссея, он оденет тебя и посадит на корабль.

— Эвмей, — сказал отважный Одиссей, — пусть полюбит тебя отец Зевес, как я полюбил тебя за то, что ты спас меня от пустого бродяжничества, самой грустной судьбы на свете. Изгнание, несчастья и беды часто заставляют человека смириться с судьбой бродяги во имя насыщения живота. Но если мне предстоит ожидать здесь возвращения сына Одиссея, расскажи мне о матери Одиссея и его отце, которых он оставил на пороге старости. Живут ли они в свете дня, или ушли в чертоги Аида?

— Мой друг, — отвечал почтенный свинопас, — я отвечу на твой вопрос. Лаэрт жив, но каждодневно молится Зевсу, чтобы тот послал ему смерть и освободил дух от плоти. Он безутешно тоскует по утерянному сыну и по мудрой и верной жене. Ее смерть состарила его раньше времени. Знай же, что и она умерла, тоскуя по сыну. Трагической была ее кончина, такой смерти никому не пожелаешь. Она печалилась и скорбела, но я навещал ее до конца, потому что она взрастила меня вместе со своей младшей дочерью, высокой красавицей Клименой. Мы выросли вместе, и ее мать относилась ко мне, почти как к ровне. Но когда мы подросли, ее отдали за богатые дары человеку с Зама, а меня одели в чистую тунику и накидку, дали пару новых сандалий и послали на ферму. Но в сердце она сохранила для меня уголок. Как мне не хватает ее доброты и заботы!

«Жаловаться не приходится — боги послали мне удачу в моем труде, ферма процветает, ем и пью вволю, могу и поделиться с достойными просителями. Но с тех пор, как тень пала на дворец, и им овладели злодеи, я не слышал доброго слова, и добра не видал от хозяйки. А мы, слуги, любим встретиться с хозяйкой, поболтать, посплетничать, закусить и выпить у нее и унести с собой на ферму какую-нибудь безделицу, что согреет наши верные сердца».

— Эвмей, — спросил Одиссей, — выходит, ты почти младенцем оставил отчий дом и семью? Расскажи, как это произошло. Враги ли разорили твой родной город и захватили тебя в плен, или пираты схватили тебя, когда ты один в поле пас коров или овец, и бросили в трюм, увезли за море и продали за высокую цену здешнему хозяину?

— Мой друг, — ответил несравненный свиновод, — ты спросил, как я попал в рабство. Что же, устройся поудобнее, налей вина в кубок и слушай мой рассказ. Сейчас темнеет рано, вечера долгие, есть время и для рассказов, и для сна. Да и незачем тебе спешить в постель, любое излишество вредно, даже избыточный сон. Но пастухи, если хотят, могут идти почивать, потому что при первом проблеске зари им вставать, завтракать и гнать свиней короля на выпас. А мы посидим вдвоем в хижине за едой и питьем, потешимся воспоминаниями о наших невзгодах. Человек, прошедший сквозь многие беды и странствия, со временем вспоминает и муки с удовольствием.

«Ты спросил меня о моем детстве. Я отвечу на твой вопрос. Может, ты слыхал про остров Сирия, что лежит за Ортигией, где поворачивает солнце. Народу там немного, хотя почвы хороши для скота и овец, и приносят богатый урожай винограда и зерна. Голода не бывает, редки болезни. Страшный мор не поражает островитян, но, когда человек стареет, приходят сребролукий Аполлон и Артемида, поражают его милосердными стрелами и упокаивают в его дому. На острове стоят два города, и владеют всеми землями. Мой отец, Ктесий сын Ормена, был царем обоих городов и правил ими, как бог.

«Однажды наш остров посетили знаменитые финикийские купцы-мореплаватели на корабле, груженом всяческой мишурой. А у моего отца была финикийская наложница, стройная, красивая, и вдобавок умелая швея, но страсть сводит с пути истинного и лучшую из женщин. Ею овладел один финикийский обманщик, когда она пошла стираться. Потом он спросил ее, кто она и откуда. Она указала на высокую крышу нашего дома, и добавила: «Я из славного бронзой Сидона, дочь Арибаса, богатого хозяина. Тафийские пираты схватили меня, когда я шла в город, привезли в это поместье и продали королю за хорошую цену». Ее соблазнитель сказал: «Хочешь вернуться с нами на родину, увидеть высокую крышу собственного дома, обнять родителей? Они живы и славятся своим богатством». Женщина ответила: «С радостью, пусть только все твои товарищи поклянутся отвезти меня целой и невредимой домой». Мореплаватели дали клятву, и она сказала:

— Смотрите, не проболтайтесь! Если повстречаете меня на дороге или у источника, не заговаривайте, а то донесут старику во дворец, и он закует меня в кандалы при первом подозрении, и вас постарается погубить. Храните нашу затею в тайне, пока вы торгуетесь о карго и фрахте. А когда будете готовы к отплытию, пошлите мне весточку во дворец, и я принесу с собой все золото, которое смогу унести, и еще один товар, который я охотно дам вам в уплату за провоз. Я нянчу хозяйского сынка, бесценного мальчика, который всюду ходит за мной. Я захвачу его с собой, и вы получите за него огромные деньги в любом иностранном порту.

«Сказав это, она вернулась в усадьбу. Мореплаватели провели меж нас целый год, и за это время наторговали немало добра. Когда трюмы наполнились, а судно готово к отплытию, они послали гонца предупредить женщину. Хитрец пришел во дворец моего отца, и принес с собой на продажу золотое ожерелье, украшенное янтарными бусинами. Пока моя мать и служанки торговали ожерелье и не отрывали от него глаз, он дал знак моей няне. Она взяла меня за руку и вышла через парадные двери. На веранде она нашла чаши и столики, — там пировали дружинники моего отца перед тем, как вышли в народное собрание. Она живо схватила три кубка и спрятала за пазуху, а я шел рядом с ней в полном неведении.

«Пока мы шли к порту, солнце село, и на дорогу спустился мрак. Финикийский купец был готов к отплытию. Моряки подняли нас на борт и отчалили, гонимые попутным ветром. Мы шли шесть дней и шесть ночей, а когда Кронид сотворил день седьмой, лучница Артемида поразила женщину, и та белой чайкой полетела в трюм. Моряки выбросили ее труп за борт на корм рыбам и тюленям, а я остался в безутешном одиночестве. Ветры и течения пригнали нас к берегу Итаки, и Лаэрт купил меня за хорошую цену. Так я оказался на Итаке».

— Эвмей, — сказал король Одиссей, — твой рассказ о бедах и злосчастьях затронул меня за живое. И все же Зевес послал тебе и удачу, не только беду, ведь ты оказался в дому у щедрого и великодушного хозяина, который тебя кормил и поил. Ты прожил хорошую жизнь, а я бродил по всем городам Вселенной, пока не нашел это убежище.

Они болтали и коротали время, пока не вздремнули ненадолго, но вскоре Заря села на золотой трон.

Тем временем Телемах подошел к берегу Итаки. Экипаж спустил паруса, срубил мачту, на веслах подошел к причалу и пришвартовался. Матросы сошли на берег, приготовили завтрак и смешали пенистое вино. Телемах рассудительно дал им наесться и напиться, а потом отдал приказ:

— Отведите корабль в городской порт, а я пойду к пастухам в горы. К вечеру я вернусь в город, проверив стада, а завтра спозаранку расплачусь с вами честным пиром, мясом и добрым вином.

— А что станет со мной, милый мальчик? — спросил его благородный Феоклимен. — В чьем благородном дому я найду себе пристанище? Или мне следует пойти в дом твоей матери, то есть в твой дом?

— При нормальном положении дел я пригласил бы тебя в наш гостеприимный дом, — ответил рассудительный Телемах, — но меня не будет, и мою мать ты не увидишь. Она редко показывается женихам в чертогах, но сидит у себя в горнице за прялкой. Я скажу тебе, к кому пойти — к благородному Эвримаху, сыну мудрого Полиба. Его боготворят горожане. Он блестящий вождь, и ярый соискатель руки моей матери и трона моего отца. Но один Зевес-Олимпиец ведает, не придет ли для них всех день гнева и отмщения раньше дня свадьбы.

Не успел он выговорить эти слова, как справа пролетел коршун, быстрый гонец Аполлона, с голубем в когтях. Перья голубя летели на землю и падали между кораблем и Телемахом. Феоклимен отозвал Телемаха в сторону и сказал ему:

— Телемах, эта птица полетела направо по воле богов. Я сразу увидел в этом небесное знамение. На Итаке нет рода знатнее твоего, и ваше царствие — вовеки.

Рассудительный Телемах отвечал ему:

— Странник, да сбудутся твои слова! Тогда ты узнаешь по моей щедрости, какова моя дружба, и весь мир позавидует твоей удаче, — и он обратился к своему верному другу Перею, сыну Клития, и сказал, — Перей, из всех, кто ходил со мной к Пилосу, ты показал себя самым надежным товарищем. Возьми к себе домой этого странника и окажи ему гостеприимство, пока я не вернусь.

Отважный копейщик Перей отвечал:

— Телемах, я о нем позабочусь, сколько бы ты ни задерживался. Ему не придется жаловаться на недостаток гостеприимства.

Он поднялся на борт корабля и приказал товарищам отдать швартовы. Они взошли и сели на банки. Телемах завязал ремни сандалий и взял с палубы мощное копье с бронзовым наконечником. Команда отдала швартовы, оттолкнула судно от берега и отплыла к городу, как велел им Телемах, сын короля Одиссея. А Телемах пошел быстрым шагом к ферме, где паслись стада его свиней, а среди них спал его верный свинопас, надежный сторож хозяйского добра.

Песнь XVI Одиссей встречает сына

К приходу Телемаха уже рассвело. Одиссей и достойный свиновод разожгли огонь в очаге, выпроводили пастухов со свиньями на выпас и готовили себе завтрак. Вдруг стих собачий лай, и псы завиляли хвостами. Одиссей заметил это и сказал Эвмею: «Друг, к тебе пришел гость. Я слышу его шаги. Это твой приятель, или хороший знакомец, потому что собаки виляют хвостами и не лают». Не успел он договорить, как на пороге появился его любимый сын. Эвмей подскочил от изумления и уронил чашу, в которой смешивал шипучее вино. Он бросился навстречу своему юному хозяину, расцеловал его лоб, ясные глаза, руки. Слезы стремились по его щекам. Так встречает любящий отец своего единственного сына, зеницу ока и любовь сердца, после долгих девяти лет странствий. Благородный свиновод обнял принца Телемаха и осыпал его поцелуями, как будто тот только что спасся от неминуемой гибели.

— Ты вернулся, свет моих очей Телемах! — сказал он прерывающимся от волнения голосом. — Я уже не чаял увидеть тебя в живых, когда узнал, что ты отплыл в Пилос! Заходи, мой мальчик, дай мне наглядеться на вернувшегося странника! Мы, пастухи, редко видим тебя на ферме, тебе больше по вкусу городская жизнь. Можно подумать, что тебе нравится смотреть, как рой женихов пожирает твое добро.

— Что ты, отец, — возразил Телемах, — вот я пришел — посмотреть на тебя и узнать, дома ли моя мать, или вышла замуж и оставила паукам брачное ложе Одиссея?

— Конечно, она дома, — сказал достойный свиновод, — Она приучила сердце к терпению, хотя ночи ее тянутся медлительно, а дни не просыхают от слез.

Он принял бронзовое копье гостя, и тот переступил через каменный порог дома. Одиссей поднялся было, чтобы уступить ему место, но Телемах остановил его: «Сидите спокойно, сэр. На нашей ферме я найду себе место, здесь есть кому обо мне позаботиться». Одиссей вернулся на место, а свиновод положил охапку зеленых веток, накрыл ее овчиной и соорудил таким образом сидение для Телемаха. Свинопас поставил тарелки с оставшимся от вчерашнего ужина шашлыком, гостеприимно положил груду хлеба в корзинку и налил сладкого вина в оливковую чашу. Он уселся против короля Одиссея, и они навалились на еду, пока не наелись. Телемах обратился к достойному свиноводу и спросил:

— Отец, откуда пришел твой гость? Он не мог придти пешком на Итаку, чье же судно привезло его? Куда оно держало путь?

И ты, о свинопас Эвмей, ответил:

— Я скажу тебе правду, сынок. Он назвался уроженцем Крита, а судьба ему выпала бродить по городам Вселенной. На ферму он пришел, сбежав с феспротийского судна. Я передаю его тебе, он собирался просить тебя о милости и покровительстве.

— Твои слова, Эвмей, режут как по живому, — ответил рассудительный Телемах, — как я могу принять странника в своем дому? Я еще молод и не умею постоять против обидчиков. Моя мать постоянно колеблется, оставаться ли в своем дому и хранить верность отцовскому ложу, или принять предложение самого щедрого ахейского соискателя ее руки. Раз уж странник нашел у тебя гостеприимство, я одарю его туникой и плащом, дам ему обоюдоострый меч и сандалии и найду ему место на корабле. Хочешь, чтобы он оставался у тебя, — я снабжу его одеждой и пошлю провиант, чтобы тебе было не накладно держать его. Но я не позову его во дворец к женихам, потому что их жестокая грубость не знает границ, а обида гостю оскорбит меня. В одиночку ничего с такой толпой не поделаешь, будь ты хоть семи пядей во лбу.

— Позвольте мне ответить, дорогой сэр, — сказал мужественный Одиссей. — Я глубоко возмущен вызывающим поведением этих женихов, которых вы, как джентльмен, приняли в своем дому. Объясните — приняли вы это покорно, или местные жители по воле богов обратились против вас? Или подвели родичи, которые должны стоять с оружием в руках за родную кровь? Был бы я молод телом, а не только духом для такого дела, был бы я благородным сыном Одиссея или самим Одиссеем, вернувшимся из странствий — а он еще может вернуться! — клянусь головой, я пошел бы во дворец сына Лаэрта и обрушил бы свой гнев на всех и каждого. А если они одолели бы меня числом, я бы радостно умер в своем дому, но не стал безучастным свидетелем того, что моих гостей оскорбляют, служанок насилуют в чертогах, мое вино льют как воду, и транжирят мои запасы изо дня в день.

— Странник, — сказал, — я объясню тебе положение дел. Народ мне не изменил, и родичи не оставили в беде. По воле Кронида единочаден наш дом: у Аркесия был единственный сын Лаэрт, Одиссей был единственным сыном своего отца, а когда он уплыл на войну, я остался единственным наследником в дому, так и не порадовав отца. А теперь наш дом осажден врагами. Весь цвет дворянства Дулихия, Зама и ветвистого Закинфа, не говоря уж о скалистой Итаке, ухаживает за моей матерью и проедает мое добро. Она не может отвергнуть предложения или принять одно из них. Поэтому к нашему разорению они едят и пьют, пока и меня не сожрут заживо. Однако все происходит по воле богов. А сейчас, отец свиновод, поспеши к Пенелопе и скажи ей, что я в целости и сохранности вернулся к ней с Пилоса. Я подожду здесь, пока ты не вернешься. Смотри, чтобы никто не подслушал твоих вестей — многие желают мне зла.

И ты сказал, Эвмей:

— Я знаю. Я понимаю. Ты говоришь с мыслящим человеком. Но не стоит ли мне заодно зайти к несчастному Лаэрту и сообщить ему о твоем возвращении? До недавнего времени, несмотря на тоску по Одиссею, старик следил за поместьем, обходил поля и фермы, и ел и пил с работниками. Но с тех пор, как ты ушел в Пилос, он не ест и не смотрит за хозяйством, но сидит в тоске и горе, и плоть сохнет на его костях.

Осторожный Телемах ответил:

— Сейчас не до того, как ни хотелось бы. Если бы боги исполняли наши пожелания, я попросил бы возвратить мне отца. Передай мое сообщение матери и сразу возвращайся. Не ищи старика в полях, пусть мать пошлет к нему свою старую служанку с вестями.

Телемах дал поручение свинопасу, и тот затянул сандалии на ногах и пустился в город. Его уход не остался незамеченным: Афина вошла на ферму и стала перед дверью хижины в обличии высокой, статной, прекрасной женщины, видимой только Одиссею, а Телемах ее не видел и не замечал, потому что боги могут явиться тем, кому хотят. Но Одиссей увидел ее, и собаки, испуганно повизгивая, отбежали подальше. Афина нахмурилась и кивнула Одиссею, подзывая его. Он вышел из дома, и предстал перед ней.

— Богоравный, — сказала богиня, — перестань прятаться от собственного сына. Откройся ему, хитроумный Одиссей, договорись с сыном, как перебить женихов, и ступай в славный город. Я не отстану — меня тянет в бой!

Она коснулась его золотым жезлом и облачила тело в чисто стиранные одежды. Она возвратила ему прежний облик и величие. Его щеки округлились, тело зарумянилось, темная борода укутала подбородок. Завершив свою работу, она ушла, а Одиссей вернулся в хижину. Его сын счел, что видит бога, и поспешно потупил глаза, сказав:

— Странник, ты не тот, за кого я тебя принимал. На тебе другая одежда, и даже облик переменился. Ты — один из небожителей. Яви нам свою милость, и мы принесем тебе жертвы и дары из кованого золота. Пощади нас, Господь.

— Я не бог, — сказал благородный и терпеливый Одиссей, — не принимай меня за бессмертного. Я твой отец, я Одиссей, во имя которого ты перенес столько досады, и горя, и людских обид.

Он подошел и поцеловал юношу, дав волю слезам, которые он сдерживал до тех пор. Но Телемах не мог поверить, что это его отец, и сказал:

— Нет, ты не Одиссей, не мой отец, ты хитрый дьявол! Ты хочешь усугубить мое горе. Смертный не может по воле менять свой облик, только бог может превратить старца в молодца. Только что ты был стариком в отрепьях, а сейчас ты подобен богам с широких небес.

— Мой Телемах, — отвечал находчивый Одиссей, — не изумляйся чрезмерно возвращению своего отца. Другого Одиссея ты уже не встретишь. Нет, я человек, возвратившийся в родную страну после двадцати лет горя и странствий. А в старика и в молодца меня обратила воительница Афина, которая может превратить человека в нищего побирушку или в модного юношу. Богам с высоких небес нетрудно возвысить или унизить смертного.

Одиссей присел, но Телемах бросился отцу на шею и залился слезами. И вот они оба сломились и зарыдали, и их крики были пронзительны, как крик осиротевшего стервятника или морского орла, когда крестьяне разоряют его гнездо и берут неоперившихся птенцов. И так в печали безудержно текли слезы с их век, и не угомонились бы они и до заката, но Телемах внезапно спросил отца:

— Отец, какое судно доставило тебя, под чьим флагом? Ведь ты не мог придти на остров, не замочив ног.

— Сынок, — отвечал Одиссей, — ты услышишь мой рассказ. Меня привезли славные феакийцы. Они возвращают домой тех, кто оказался на их берегу. Я спал во время плавания, и спящим они вынесли меня на берег Итаки, вместе с замечательными дарами из бронзы и золота и нарядами. Афина помогла мне спрятать дары в пещере, и привела меня сюда. Решим же, как погубить наших врагов. Перечисли всех, с кем придется схватиться, и я решу, справимся ли мы с ними вдвоем, или нужно искать помощи.

— Отец, — отвечал рассудительный Телемах, — я знаю твою славу воина с головой на плечах. Но тут ты перегнул палку. Ты меня изумляешь! Два человека не могут сражаться с отрядом классных бойцов. Ведь их не десять, и не двадцать, но целое войско. Я их перечислю. С Дулихия пятьдесят два отборных молодца и еще шесть оруженосцев. С Зама — двадцать четыре. С Закинфа двадцать благородных ахейцев. И с нашей Итаки двенадцать лучших воинов, и с ними вестник Медонт, прекрасный менестрель, и еще двое слуг, режущих мясо. Если мы нападем на них, боюсь, что ты сам заплатишь страшную плату за преступления, совершенные другими. Подумай, кто мог бы стать на нашу сторону в этой схватке.

— Я знаю, кто, — сказал бесстрашный Одиссей, — выслушай и взвесь. Подойдут ли нам Афина Паллада с Отцом Зевсом, или надо мне поискать в памяти других союзников?

— Это замечательная пара союзников, — сказал осторожно Телемах, — они правят людьми, да и Бессмертными, но они находятся далеко на небе.

— Верно, — сказал Одиссей, — но когда во дворце начнется испытание боем между нами и женихами, эта пара не останется вдали от жара схватки. Для начала ты пойдешь поутру во дворец и составишь общество высокомерным женихам, а потом свинопас проводит меня в обличие нищего, сломленного лишениями старика. Если они оскорбят меня в дому, — сдержись. Что бы они ни делали, хоть вытаскивали меня за ноги или бросали в меня дротики — смотри и терпи. Конечно, ты можешь вежливо попытаться их унять, но они не послушают — день их расплаты близок.

«Запомни мои слова. Когда великий стратег Афина подскажет, я дам тебе знак. По моему сигналу собери все оружие в чертогах и отнеси в кладовую. Тщательно проверь, все ли ты собрал. Если женихи заметят и спросят, успокой их подозрительность. Скажи, например: «Я унес оружие подальше от дыма, а то оно потемнело с тех пор, как Одиссей уплыл к Трое. Дым и огонь их попортили. Хуже того, сам вид доспехов будит людскую слабость. С перепою вы можете подраться, поранить друг друга и испортить праздник, да и свое сватовство». А для нас оставь пару мечей и копий, и два кожаных щита, и положи их так, чтобы мы могли их быстро схватить. Афина Паллада и Зевес отвлекут женихов в нужный момент. Но послушай меня, если ты мой родной сын, то я заклинаю тебя — не открывай никому, что я вернулся, ни Лаэрту, ни свинопасу, ни самой Пенелопе. Мы сначала проверим, что думают женщины, и заодно прощупаем слуг и узнаем, кто остался нам верен, а кто позабыл свой долг.

— Отец, — возразил его славный сын, — ты проверишь мое мужество в бою и найдешь меня непоколебимым. Но я советую тебе снова продумать свой план, потому что нам он не подходит. Мы потратим массу времени, обходя фермы и проверяя верность слуг по одному, а тем временем женихи будут веселиться в нашем дому и проедать наше добро, так что нам ничего не останется. Насчет служанок ты прав — надо убедиться, какая изменила, и какая осталась верна, но мужчин, по-моему, можно проверить потом. Не стоит тратить время на обход ферм, если тебе и впрямь ведома воля Зевеса.

Они обсуждали свои планы, а доброе судно с соратниками Телемаха входило в городской порт. Моряки выбросились на берег, и вытащили темный корпус корабля на песок. Оруженосцы гордо отнесли доспехи домой, и доставили роскошные дары в дом Клития. Они послали вестника во дворец Одиссея сообщить мудрой Пенелопе (чтобы не рыдала добрая королева), что Телемах отправился в горы и послал их кругом. Вестник и честный свиновод столкнулись друг с другом, принося ту же весть своей королеве. Но вестник громко воскликнул, как только увидел служанок: "Сообщение для королевы! Ее сын вернулся!", а свиновод подошел к Пенелопе и на ухо передал ей слова сына, а выполнив поручение, сразу направился к своим свиньям.

Новости огорчили и озадачили кавалеров. Они вышли из чертогов к внешним воротам дворца и сели на совет. Эвримах сын Полиба сказал:

— Друзья, бесстыдник Телемах справился с трудной задачей. Он вернулся, хотя не должен был вернуться. Спустим же на воду добрый корабль с быстрыми гребцами, и вернем поскорее наших товарищей, ждущих в море.

Не успел он договорить, как Амфином повернулся и увидел входящий в гавань корабль перехватчиков. Он увидел, что они опускают паруса и сушат весла. Он расхохотался и воскликнул: «Не надо слать гонцов, наши друзья вернулись. Им сообщили боги, или они увидали корабль Телемаха, но не смогли перехватить». Они встали и поспешили на берег, где моряки вытаскивали темный корпус на песок, а надменные лакеи несли оружие домой. Кавалеры направились на площадь народного собрания и остались наедине, не допуская к себе ни старых, ни малых.

Антиной сын Эвпейта сказал:

— Проклятому Телемаху, несомненно, боги помогли спасти шкуру. Днем наши разведчики стояли на вахте на обдуваемых ветрами высотах, и мы их часто подменяли. По ночам мы не спали на берегу, но выходили в море с закатом и дрейфовали до рассвета, надеясь перехватить и прикончить Телемаха. И все же вражья сила привела его домой. Но он из наших рук не ускользнет. Решим, как с ним покончить: пока он жив, нам не добиться нашей цели. Он хитер и находчив, и народ склоняется в его пользу, отвращаясь от нас. Надо поразить его, пока он не созвал народное собрание. Я уверен, что он тянуть не будет, а прямо обвинит нас в попытке убийства. Народ нас не поддержит, узнав о заговоре. Они могут даже восстать против нас и обречь на изгнание в чужой земле. Это надо предотвратить.

«Давайте убьем его, пока он не вернулся в город, а затем честно поделим его владения, а его матери и ее новому мужу оставим дом. Если же вы не согласны с моим планом, и хотите оставить его в живых, и во владении всем отчим наследством, то я предлагаю перестать собираться здесь и обедать за его счет. Разойдемся по домам и попытаемся богатыми дарами завоевать Пенелопу, пока она не выберет самого щедрого».

Молчание было ему ответом. Наконец заговорил Амфином, славный сын короля Ниса и внук Аретия, а был он заводилой среди женихов богатого зерном и травой Дулихия. Пенелопа любила его общество, и ценила его рассудительность и манеры. Он дал кавалерам разумный совет:

— Друзья, нельзя убивать Телемаха. Страшное преступление — пролить королевскую кровь. Давайте лучше узнаем волю небес. Если оракул всемогущего Зевса одобрит, я не только поддержу вас, но и сам его убью своими руками. Но если боги против, то я советую сдержаться.

Слова Амфинома убедили собрание, и кавалеры разошлись без споров. Они вернулись во дворец и уселись в полированные кресла. В это время Пенелопа решила обратиться к женихам. Она понимала, что они готовы на любую крайность. Она знала, что они собираются убить ее сына, — герольд Медонт подслушал их споры и предупредил ее. Пенелопа собрала фрейлин и спустилась в чертоги. С достоинством королевы она приблизилась к юношам, прикрыла лицо вуалью, встала у колонны, поддерживавшей тяжелую крышу, и жестко сказала Антиною:

— Подлый обманщик, на Итаке тебя считают первым по уму и красноречию среди своих сверстников. Но ты показал, что это заблуждение. Безумец, ты хочешь убить Телемаха, и не проявляешь жалости к сиротам, хотя их опекает Зевес. Страшный грех спасенному вступать в заговор против семьи спасителя. Ты забыл, что твой отец спасся в этом доме от гнева толпы? Народ гневался за то, что он вместе с тафийскими пиратами участвовал в налете на союзных феспротийцев. Они бы его убили и вырвали сердце, и его поместье бы разорили, но Одиссей сдержал их ярость. А ты дерзко пожираешь его добро, пристаешь к его жене и собираешься убить его сына. Ты меня мучишь. Я тебе приказываю: уймись и сдержи других.

Эвримах сын Полиба ответил ей:

— Пенелопа, мудрая дочь Икария, не страшись и не грусти. Пока я вижу свет дня, никто не посмеет покуситься на Телемаха. Клянусь, что черная кровь злодея потекла бы по древку моего копья. Покоритель городов Одиссей качал меня не раз на колене, давал куски мяса и подносил к моим губам чашу румяного вина. Телемах мне дорог как брат, ему не приходится бояться смерти от рук кавалеров. Но от приговора богов не уйдешь.

На его устах были слова усспокоения, но в сердце он замышлял убийство ее сына. Королева вернулась в свой роскошный будуар оплакивать любимого супруга, пока сероглазая Афина не погрузила ее в утешительный сон.

К вечеру добрый свиновод вернулся к Одиссею и его сыну. Они готовили ужин, заколов годовалого поросенка, когда Афина подошла к Одиссею, коснулась его своим жезлом и вновь превратила в оборванного старика — иначе свиновод узнал бы его и раскрыл бы секрет Пенелопе. Телемах сказал:

— Ты вернулся, дорогой Эвмей. Что нового в городе? Вернулись ли лорды-женихи из засады, или все еще поджидают мой корабль в проливах?

И ты ответил ему, о свинопас:

— Не было у меня времени ходить по городу и слушать, о чем люди судачат. Я собирался передать сообщение и сразу вернуться на ферму, но я столкнулся с гонцом с твоего корабля, и он проскочил к королеве прямо перед носом. А на обратном пути я видел с Гермесова перевала над городом, что в гавань входит клипер, а на палубе большая дружина, сверкающая щитами и обоюдоострыми копьями. Наверное, это они и были, но ручаться не могу.

Услыхав это, принц Телемах глянул украдкой на своего отца, скрывая улыбку от глаз Эвмея. Они завершили приготовление трапезы и поели вдоволь, а наевшись и напившись, вспомнили о постелях и вскоре насладились блаженным сном.

Песнь XVII Одиссей идет в город

Нежная Заря, бросившая алые блики на Восток, нашла Телемаха, любимого сына короля Одиссея, зашнуровывающим сандалии. Он схватил тяжелое копье, удобно ложившееся в руку и обратился к свиноводу:

— Отец, я пошел домой, показаться матери, — она не перестанет горевать и плакать, пока не увидит меня во плоти. Вот тебе мой указ. Отведи этого бедолагу в город, пусть себе побирается. Мне сейчас не до него, да и на всех бродяг не напасешься. Если слова мои ему не по душе — тем хуже для него. Я люблю резать правду-матку прямо в лицо.

— Дорогой сэр, — сдержанно отвечал Одиссей, — я не собирался здесь оставаться. В городе лучше побираться, чем в горах, там я найду милосердие. В моем возрасте трудно жить батраком на ферме и выполнять хозяйскую волю. Иди с богом, а этот добрый человек проводит меня, как ты распорядился, когда солнце подымется повыше, а я пока погреюсь у огня. Утренний холод пронизывает мои кости под рваной одежонкой, а город, видать, неблизко.

Телемах энергично зашагал к городу, вынашивая в уме планы отмщения женихам. Он пришел во дворец, прислонил копье к колонне, перешагнул через каменный порог и вошел. Первой увидела его няня Эвриклея — она застилала овчинами резные кресла. Она бросилась к нему, рыдая, и вскоре все служанки могучего Одиссея сгрудились вкруг него, осыпая поцелуями голову и плечи Телемаха. Из опочивальни вышла мудрая Пенелопа, прекрасная, как Артемида или золотая Афродита. Она обняла сына и расцеловала его лицо и прекрасные глаза, всхлипывая:

— Ты вернулся, свет мой Телемах? Я уже не чаяла увидеть тебя, когда ты уплыл без моего ведома в Пилос искать след отца. Расскажи, что ты видал.

— Мать, — ответил рассудительный Телемах, — я чудом избежал смерти. Не трави мне душу вопросами, а то расплачусь. Иди, умойся, переоденься, а потом подымись с фрейлинами в будуар и обещай богам сотни совершенных жертв, когда Зевес даст нам отмщение. Я же поспешу в собрание, там ждет меня знакомец. Он сопровождал меня в обратном рейсе. Я послал его в город с моим добрым экипажем и попросил Пейрея позаботиться о нем, пока я не приеду.

Слова застыли на устах королевы. Она искупалась, надела свежие одежды, и обратилась к сонму богов, обещая им целые гекатомбы, если Зевес даст осуществиться их мести.

Телемах вышел из дома, с копьем в руке. Два гончих пса бежали за ним по пятам. Афина одарила его волшебной грацией, и все взирали на него в восхищении. Высокородные кавалеры окружили его с ласковыми речами на устах и кипящей злобой в сердцах. Но он отмахнулся от них и сел рядом со старинными друзьями своего дома, Ментором, Антифом и Алиферсом. Пока они расспрашивали его о путешествии, пришел копейщик Пейрей, и привел с собой Феоклимена.

— Телемах, — сказал Пейрей, — пошли поскорее служанок в мой дом за дарами Менелая".

— Пейрей, — сказал Телемах, — подождем, пока ситуация не прояснится. Если Женихи сумеют изменой погубить меня, и поделят мое добро, пусть лучше подарки остаются у тебя. Но если мне удастся послать Женихов на Страшный суд, я заберу их.

Он привел домой уставшего от странствий Феоклимена. Во дворце они бросили накидки на стулья и кресла, вошли в полированные ванны и умылись. Служанки искупали их, натерли елеем, подали туники, набросили теплые накидки на плечи. Они сели в кресла, и служанка с золотым кувшином полила им воду на руки, подставив серебряный таз, придвинула деревянный столик, на котором экономка разложила хлеб и всяческую снедь. Пенелопа откинулась в кресле у колонны, и пряла тонкую нить, пока они обедали. Когда они насытились, рассудительная Пенелопа прервала молчание.

— Телемах, я пошла в свою горницу, в свою печальную постель, залитую слезами с тех пор, как Одиссей ушел за Атридами в Илион. Я вижу, что ты не соизволишь рассказать мне до прихода моих благородных кавалеров, что ты узнал об отце.

— Хорошо, мать, — сказал Телемах, — я расскажу тебе. Мы пошли в Пилос, где король Нестор встретил меня, как родного сына, вернувшегося с чужбины. Он и его дети приняли меня хорошо, но об Одиссее, живом ли, мертвом ли, они ничего не знали. Нестор дал мне колесницу и коней и послал к Менелаю, сыну Атрея. У него в дому я встретил Елену, из-за которой, по божьей воле, пострадали аргивяне и троянцы. Менелай спросил, зачем я приехал, а когда я объяснил, воскликнул: «Эти трусы, мечтающие о постели Одиссея, подобны лани, которая оставила своих сосунков в львином логове, а сама пошла пастись в травяные долины и на горные перевалы. Когда вернется лев, только косточки оленят захрустят — так Одиссей сурово расправится с женихами. Однажды, на Лесбосе он боролся с Филомелидом и уложил его мощным броском, на радость друзьям. Если боги возвратят его, их сватовство обернется скорыми похоронами. На твой вопрос я скажу то, что узнал от Морского старца. Он сказал, что видал Одиссея — он томится в плену на острове у нимфы Калипсо, и не может вернуться домой, потому что нет там ни кораблей, ни мореплавателей, и некому переправить его через бурные моря». Так сказал Менелай. Выполнив свою задачу, я отплыл домой, и боги послали мне попутный ветер, который и принес меня на родную Итаку.

Его вести взволновали ее сердце, а прорицатель Феоклимен добавил:

— Внемли мне, о царственная супруга Одиссея. Менелай не знал, но я ведаю, и мое гадание по знакам и приметам безошибочно. Клянусь Зевесом, клянусь гостеприимным столом и очагом Одиссея, пред которым я стою, что Одиссей уже на Итаке. Он выжидает и готовит возмездие женихам за их преступления. Доказательством тому — птица, которую я видел на корабле. Я сразу сказал Телемаху, что это точная примета.

— Да сбудутся твои слова, странник, — ответила Пенелопа, — и тогда ты убедишься в моей щедрой благодарности, и люди восхвалят твою удачу.

Пока они беседовали, на спортивной площадке перед дворцом женихи безмятежно развлекались толканием диска или метанием копья. Наступило время ужина, и стада с пастухами вернулись домой с пастбищ. Медонт, глава застолья и церемониймейстер, созвал их: «Джентльмены, сейчас, насладившись спортом, возвратитесь во дворец, настало время пира. Что может быть лучше, чем вовремя поданный ужин?» Они вскочили и пошли во дворец, побросали свои накидки на стулья и зарезали барана, жирных коз и свиней, и даже быка из стада к своему столу.

Одиссей и верный свинопас собрались отправиться в город.

— Странник, — сказал замечательный свиновод, — надо отвести тебя в город, как велел мой принц. Я бы оставил тебя здесь смотреть за хозяйством, но не могу — из почтения к своему хозяину и опасаясь его выговора. Выговор хозяина — очень неприятная штука. Так что пошли в город. Большая часть дня прошла, и к вечеру похолодает.

— Я понимаю и соглашаюсь, — сказал Одиссей. — Ты говоришь с разумным человеком. Пошли. Указывай путь, только дай мне посох, потому что ты сам говорил — тропа крута.

Он повесил на плечо рваную суму на веревке, а Эвмей дал ему в руки посох. Они вышли вместе, оставив ферму на присмотр собак и пастухов. Эвмей повел своего короля в город, — в облике старого жалкого нищего, опирающегося на клюку и одетого в лохмотья. Недалеко от города, возле крутой тропы, по которой они шли, бил родник, наполнявший каменный водоем: его построили Итак, Нерит и Поликтор, и отсюда горожане черпали воду. Черные тополя окружали родник, и вечно холодная струя стекала с утеса, на котором возвышался алтарь нимфам — путники почитали их. Тут они повстречали Мелантия, сына Долия, — он вместе с двумя подпасками гнал отборных коз к столу женихов. Не успел он увидеть их, как обрушил поток грязной ругани, взбесившей Одиссея:

— Ха, одна страхолюдина ведет другую! Точно говорят — грязь к грязи липнет. Куда ты, подлый свинарь, тащишь этого мерзкого побирушку, — людям на пиру аппетит портить? Такие типы отирают спиной косяки, вымаливая объедки, а не кастрюли чистят. Дай его мне в подпаски, подметать загоны, давать корм козлятам, и он окрепнет и отъестся на сливках. Но этот бездельник испорчен, работа ему не нужна. Ему бы набить прожорливое брюхо, побираясь по городу и прося милостыню. Но смотри, увидишь, что его ждет во дворце Одиссея — там его забросают табуретами, трахнут по голове и переломают ребра.

И проходя мимо, дурак пнул Одиссея под зад, хотя сбить с тропы не сумел, — тот стоял твердо, как вкопанный. Одиссей колебался, взмахнуть ли посохом и выбить ему мозги, или схватить за пояс и бросить головой о землю. Он с большим трудом овладел собой и сдержался. Но свиновод ответил Меланфию. Он вознес руки в мольбе и воскликнул:

— О нимфы источника, дщери Зевеса, вспомните всесожжения Одиссея, приносившего вам бедра козлов и баранов, окруженные сочным жиром! Исполните мою просьбу, возвратите его к нам! А уж он излечит тебя от бахвальства и задиристости, которым ты научился, бездельничая в городе, пока твои неумеки губят стадо.

— Ишь ты, затявкала злобная дворняга, пытается навести порчу, — ответил козопас Меланфий. — Я тебя еще продам на материк, и сказочно на этом заработаю. Одиссея давным-давно похоронили в дальних странах, и Телемаху придет конец, — от рук ли женихов, от серебряного ли лука Аполлона.

И с этими прощальными пожеланиями он расстался с ними, срезал напрямую, и уже вскоре оказался в королевском дворце, где он присоединился к кавалерам и занял место против своего любимца Эвримаха. Слуги подали ему жареное мясо с угольев, а экономка принесла хлеб и угостила.

Одиссей и его надежный свиновод прибыли во дворец, но замешкались, услышав звуки хорошо настроенной лиры — Фемий готовился запеть перед собравшейся компанией. Герой схватил свинопаса за руку и сказал:

— Эвмей, и впрямь, легко отличить дворец Одиссея от прочих домов. Он выше всех, и двор окружен надежной зубчатой стеной, а двойные двери выдержат любой штурм. На такой дом не фыркнешь свысока. И видимо, большая компания собралась здесь на ужин — я чую запах шашлыка, и слышу звон лиры. Музыка всегда сопутствует пиру.

И ты, Эвмей, ответил:

— Это любой смышленый человек заметит. Но подумаем, что сейчас делать. Хочешь войти во дворец к женихам первым, а я войду попозже? Или подождешь за воротами, а я войду первым? Но тогда не медли, а то они могут увидеть, что ты ошиваешься у ворот, и запустить чем-нибудь тяжелым или прибить. Впрочем, решай сам.

— Я уже решил, — сказал отважный Одиссей, — ты говоришь с человеком смышленым. Иди первым, а я войду потом. Камни и побои меня не смущают — я к ним привык. Страдания на море и в бою задубили мою кожу и сердце. Лишний удар ничего не меняет. Но нет спасения от голодного брюха, этого проклятия человечества. Оно заставляет людей оснащать большие корабли и пускаться по бесплодным морям, неся смерть и разрушение неприятелю.

Лежавший у ворот пес поднял голову и навострил уши. Это был Аргос. Одиссей его вырастил и натаскал, но не успел с ним поохотиться, как уплыл под стены святого Илиона. В свое время молодежь брала его в поле гнать дикую козу, оленя, зайца, но сейчас он лежал, как падаль, у ворот на куче навоза, — туда сметали помет мулов и коровий навоз, а батраки Одиссея отвозили его в поля на удобрение. Шерсть пса кишела блохами и клещами. Но лишь приблизился Одиссей, как пес признал хозяина. Он вильнул хвостом и поджал уши, но подползти к хозяину уже не сумел. Одиссей заметил его краем глаза и смахнул слезу, украдкой от свиновода. Он обратился к Эвмею нарочито небрежно:

— Странно, что такой красавец-пес лежит на навозной куче! Не знаю, правда, быстр ли он был в беге, или хозяева держали его для собачьих выставок и подкармливали у стола.

— Его хозяин умер вдали от дома, — сказал Эвмей, — Если бы ты видел этого пса в расцвете красоты и силы, каким оставил его Одиссей, уплывая под стены Трои, ты бы поразился его быстроте и сноровке. Покажи ему след — и ни одна дичь не могла спастись от погони, даже в густых зарослях, такой у него был нюх. Но сейчас он заброшен, его хозяин умер вдали, а бессердечные бабы о нем не заботятся. Если хозяин не присматривает, то рабы себя не утруждают. Всевидящий Зевес лишает человека половины хороших качеств, когда он становится рабом.

Эвмей вступил во дворец и прошел прямо в зал, где сидели молодые удальцы. Но пес Аргос ушел в смертельную мглу, вновь увидав Одиссея после двадцати лет разлуки.

Телемах первым заметил появление свинопаса, помахал рукой и подозвал его. Эвмей осмотрелся и увидел табурет, на котором сидел обычно распорядитель, нарезая мясо для женихов на пиру. Он взял табурет, приставил к столу Телемаха, подальше от принца, и присел. Слуга поднес ему порцию мяса и подал хлеб в корзинке.

За ним по пятам во дворец вступил Одиссей. Он выглядел как старый опустившийся калика с клюкой и в грязных лохмотьях. Он уселся у порога, и прислонился спиной к кипарисовой притолоке, гладко обструганной плотником в былые годы и мастерски, по отвесу, установленной. Телемах подозвал свинопаса, дал ему целую лепешку и полные пригоршни мяса, и сказал:

— Отнеси страннику. Пусть пройдет вокруг и попросит подаяния у каждого гостя по очереди, нищему не пристало скромничать.

Свинопас подошел к Одиссею и передал слова принца:

— Странник, Телемах подносит тебе милостыню и велит обойти всю компанию по очереди и попросить подаяния. Он говорит, нищему не пристало скромничать.

— О владыка Зевес, — громко воскликнул Одиссей, — дай счастья Телемаху и исполни все его пожелания.

Он взял предложенную ему еду обеими руками, положил прямо у ног на свою худую суму, и ел, пока звучала песнь менестреля. Он окончил свой ужин, когда великолепный бард завершил балладу, и зал наполнился шумом оваций и говором гостей.

Афина предстала перед Одиссеем, и призвала его обойти женихов с протянутой рукой, чтобы отличить добрых от злых, — хотя она никого не собиралась спасти от гибели. Одиссей пустился по кругу побираться от одного к другому, протягивая руку, как будто всю жизнь был нищим. Одни подавали ему из жалости, другие, удивленные его появлением, спрашивали друг друга, кто он такой и откуда взялся. Меланфий-козопас воскликнул:

— Слушайте, поклонники великой королевы, я отвечу на ваш вопрос. Я его видал. Его привел свинопас. А кто он, этот странник, и откуда — мне неведомо.

Услышав его слова, Антиной обрушился на Эвмея.

— Позорный свинарь, — воскликнул он, — зачем ты притащил в город эту тварь? Неужто мало у нас нищих и побирушек, от которых и так тошнит? Неужто мало прихлебателей пожирает добро твоего лорда, и ты решил еще одного добавить?

— Антиной, — отвечал свиновод, — кровь твоя благородна, но речь скупа. Кто пригласит странника к столу, кто навяжет ему свое гостеприимство, если это не полезный человек, не провидец, врач, плотник или замечательный музыкант, способный порадовать песней? Такие люди всем нужны. Но нищие — кто их пригласит? Ты всегда был крут со слугами Одиссея, а круче всех со мной. Но я не жалуюсь, пока мудрая Пенелопа и богоравный Телемах остаются во дворце.

— Помолчи, Эвмей, — сказал благоразумный Телемах. — Никогда не спорь с Антиноем, он привык злословить и натравлять на нас всю компанию. — Он обратился к Антиною, — Антиной, я ценю твою отеческую заботу и благодарю за совет прогнать странника. Но бог не допустит. Подай ему и ты, мне не жалко, я разрешаю. Не бойся обидеть мою мать или придворных своей щедростью. Но, боюсь, не это тебя заботит — ты скорее все съешь сам, чем отдашь другому.

— Телемах, — ответил Антиной, — гордыня и норов завладели твоим языком. Если все женихи дадут ему то, что я собираюсь подать, мы его еще три месяца не увидим.

Он схватил табурет, на котором покоились его изящные ступни, и поднял над головой. Но прочие кавалеры давали Одиссею милостыню и совали хлеб и мясо в его суму. Казалось, ему удастся вернуться к порогу целым и невредимым, не испытав на себе нрав женихов. Но он приостановился возле Антиноя, и обратился к нему с просьбой:

— Подай, бога ради. Ты не самый скупой, но самый благородный кавалер, подай же мне самый большой кусок хлеба, а я прославлю тебя по всей земле. Когда-то и я был счастливчиком, жил в богатом дому, окруженный слугами, утопал в роскоши, и зачастую подавал милостыню перехожим каликам. Но Зевес по своей воле лишил меня всего достояния. Он послал меня на погибель в пиратский рейд в дальний Египет. Войдя в устье Нила, мои крутобокие корабли бросили якорь. Я приказал дружине оставаться на борту, пока не вернется с холмов посланный мной на разведку отряд. Но разведчики увлеклись и принялись разорять фермы египтян, убивать мужчин и угонять женщин и детей в плен. Египтяне ударили в набат, и на рассвете вся равнина засверкала оружием пехотинцев и колесницами. Зевес Громовержец вселил панику в сердца моих людей. На нас напирали со всех сторон, наши ряды дрогнули, и оборона сломилась. Одни погибли, другие попали в плен, в рабство. А меня египтяне послали на Кипр, своему союзнику Дметору сыну Ияса, доблестному царю острова. А с Кипра я, злосчастный, добрался сюда.

Антиной прорычал:

— Какой демон наслал на нас эту чуму ломать кайф? Отвали от моего стола, а то я тебе задам такой Египет и Кипр, что не обрадуешься. Наглый побирушка! Пристает ко всем и каждому и ни от кого не видит отказа, потому что на столе полно, и подают чужое добро, что, мол, с ним церемониться.

Благоразумный Одиссей отошел от него и сказал:

— Жаль, что твои манеры — не чета твоей красе. В чужом дому тебе жаль дать крошку от чужого изобилия, а в своем дому ты и соли пожалеешь.

Ярость объяла сердце Антиноя, и со зловещей усмешкой он обронил:

— За такую наглость, клянусь, ты поплатишься. Целым отсюда не уйдешь.

Он поднял подножный табурет и запустил в Одиссея. Табурет угодил ему в правую лопатку, но Одиссей стоял, как утес, и не дрогнул от удара. Он только покачал головой, хотя в сердце его закипала черная злоба. Одиссей вернулся к притолоке, уселся рядом с переполненной сумой и обратился к гостям:

— Послушайте, лорды — соискатели руки великой королевы, что я вам скажу. Нет большой беды и обиды в ударе, полученном в стычке за свой скот или за серых кладеных барашков. Но Антиной ударил меня из-за живота, этого неуемного проклятия людей. Если Боги и Фурии мстят за нищих, надеюсь, что Антиной не доживет до дня своей свадьбы.

— Сиди тихо и ешь, странник, — отвечал Антиной сын Евпея, — или вали отсюда, а то ребята вытащат тебя из дворца за ноги и за руки и всю шкуру обдерут.

Но гости возмутились, а один горделивый молодой удалец сказал:

— Антиной, большой грех — прибить несчастного бродяжку. Если он окажется богом с небес — ты обречен. Боги зачастую ходят меж людей в обличии заморских странников, чтобы увидеть наши добрые и злые дела.

Но Антиной не обращал внимания на их протесты, а Телемах, хоть и пожалел отца, сдержал слезы и только молча покачал головой, мечтая о мести.

Пенелопа узнала, что в ее дворце избили нищего, и воскликнула в кругу фрейлин: «Чтоб поразил тебя лучник Аполлон, как ты поразил бедняка, Алкиной!» И домоправительница Эвринома вторила ей: «Сбылись бы наши молитвы — им бы больше не видать Зари на пышном троне».

— Матушка, — ответила ей Пенелопа, — все они гады и подлые заговорщики, но Антиной — самый гнусный мерзавец, черное исчадие ада. Несчастный нищий, гонимый голодом, ходил по залу, прося подаяние, все проявили щедрость и подали ему, но Антиной запустил в него табуреткой и попал в плечо.

Благородный Одиссей ужинал, а Пенелопа побеседовала с фрейлинами и кликнула верного свинопаса:

— Мой добрый Эвмей, позови путника. Я хочу приветствовать его и расспросить, не слыхал ли он вестей об Одиссее, не видал ли его. Он, кажется, немало странствовал.

Что ты ответил ей, о свинопас Эвмей?

— О королева, если бы гости на минуту умолкли, его рассказы заворожили бы всех. Он провел три ночи и три дня на моей ферме, ведь он пришел прямо ко мне, сбежав с корабля. Но и за три дня он не пересказал всех своих приключений. Я слушал его, как зачарованный, у очага. Так слушают боговдохновенного барда, пленяющего сердце песнью. Хотелось только, чтобы он продолжал рассказ. Он утверждает, что знаком с домом Одиссея, а сам он с Крита, потомок Миноса, гонимый злосчастьем по свету. По его словам, Одиссей уже недалеко, в богатой Феспротии, жив и невредим, и скоро вернется домой с богатыми трофеями.

— Иди и позови его, — сказала Пенелопа, — пусть он сам мне расскажет. До прочих гостей мне дела нет, пусть сидят, где хотят. Им не приходится заботиться, их добро, хлеб и старое вино лежат нетронутыми у них дома, на попечении слуг, а сами они сидят у нас на шее изо дня в день, приносят в жертву наших быков, овец и откормленных коз, и хлещут наше драгоценное вино на пирушках. Наше достояние гибнет, а Одиссея все нет. Он спас бы нас от разорения. О, если бы он вернулся на родину! Он и Телемах живо заставили бы кавалеров расплатиться за свои злодеяния.

Не успела она договорить, как Телемах чихнул, так громко, что весь дом загудел. Пенелопа засмеялась и обратилась к Эвмею:

— Иди и приведи странника, — сказала она, — ты заметил, что сын чихнул, когда я это сказала? Чих — верная примета, кавалерам суждена гибель. Не забудь, скажи страннику: если я сочту его рассказ правдивым, я дам ему новую тунику и накидку.

Получив указания, свинарь оставил королеву, и приблизившись к страннику, передал ему ее слова.

— Почтенный странник, мудрая Пенелопа, мать Телемаха, зовет тебя. Она хочет тебя расспросить о лорде, во имя которого она приняла столько страданий. Если она сочтет твой рассказ правдивым, она одарит тебя одеждой, в которой ты так нуждаешься, и ты сможешь спокойно побираться в нашем городе, где люди великодушно подают милостыню.

— Я охотно расскажу Пенелопе все, что я знаю, — отвечал Одиссей, — а мне есть что рассказать, ибо я делил невзгоды с Одиссеем. Но я опасаюсь этой своры безумных юных удальцов, чья наглость и ярость вопиют к небу. Только что в меня угодили табуреткой, когда я мирно шел по залу, и никто меня не защитил. Пусть Пенелопа запасется терпеньем до заката, а тогда расспросит меня о своем муже и его скором возвращении. Пусть она прибережет для меня место у очага, потому что на моих плечах худые обноски, как ты знаешь и сам — ведь я пришел сперва к тебе.

Свинопас вернулся к королеве. Не успел он переступить порог, как Пенелопа воскликнула:

— Почему ты не привел его, Эвмей? Что мешает бродяге? Боится ли он кого-то, или стесняется ходить по дворцу? Скромность не к лицу побирушке.

— Он опасается разнузданных драчунов, — сказал Эвмей, — и просит повременить до заката. И тебе, королева, было бы лучше принять его без посторонних, чтобы расспросить толком.

— А он не дурак, этот странник, и верно понимает ситуацию, — сказала мудрая Пенелопа. — И впрямь, таких лиходеев и греховодников, как эти кавалеры, на всем свете не найдешь.

Выполнив поручение, достойный свинопас оставил королеву и вернулся на пир. Он подошел к Телемаху и прошептал ему на ухо, чтобы другие не услышали:

— Хозяин, я ухожу, надо присматривать за свиньями, ведь они кормят и меня, и тебя. А ты справляйся здесь — и в первую очередь побереги себя. Ведь юные господа не очень-то благоволят к тебе. Чтоб их разразило прежде, чем они нам повредят!

— Хорошо, отец, — сказал Телемах, — ступай к себе после ужина, но возвращайся поутру с отборным животным для жертвы. А я справлюсь с помощью бессмертных богов.

Свинопас уселся на отшлифованное сидение, а когда наелся и напился вволю, пошел к своим свиньям, а в залах в последних лучах заката танцевали и пели пирующие.

Песнь XVIII Нищий во дворце

Тут на сцену вышел обычный бродяга, который побирался по селениям Итаки и славился своей прожорливостью и умением есть и пить весь день напролет. Несмотря на внушительные размеры, не было у него ни силы, ни смелости. Его леди-мать назвала сына Арней, но ребята дали ему кличку Ир[79], потому что он был у всех на побегушках (подобно Ириде, вестнице богов). Он пришел, чтобы прогнать Одиссея из собственного дома. И начал он с оскорблений и ругани.

— Вали отсюда, старик, а то я тебя за ноги вытащу. Видишь, мне подмигивают, мол, выбрось его отсюда, — хотя мне это делать не хочется. Давай, вставай и проваливай, а то дело дойдет до зуботычин.

Хитроумный Одиссей мрачно глянул на него и сказал:

— Я тебе, почтенный, ничего не сделал, и ничем не обидел. Я не завидую твоей милостыне, сколько бы ты ни получил. У притолоки достаточно места для нас обоих, так что не жалей чужого добра, раз уж ты бродяга, вроде меня и мы оба полагаемся на богов, что пошлют пропитание. Подумай дважды, прежде чем лезть с кулаками, а то я забуду свои годы, рассержусь и кровянку пущу по губам. И завтра у меня будет спокойный денек, потому что ты больше никогда не сунешься во дворец Одиссея, сына Лаэрта.

Эти слова разъярили бродягу Ира.

— Чтоб тебя…! У пузана язык как помело, мелет, как старуха у печки. Ничо, у меня есть для тебя подлянка в запасе, один слева, один справа, и зубы так и посыпятся на землю, как зерна под клыками кабана[80]. Препояшься и дай джентльменам посмотреть на наш бой — если посмеешь выйти против молодого удальца.

Они подзадоривали друг друга на гладко обструганном пороге у высоких дверей. Почтенный Антиной услышал их, злорадно засмеялся и обратился к женихам:

— Друзья, нам везет, как никогда. Боги устраивают для нас матч! Ир и наш странник готовы схватиться на кулаках! Джентльмены, делайте ваши ставки!

Гости вскочили в восторге и сгрудились вкруг оборванных попрошаек. Антиной сын Евпейта продолжал:

— Послушайте, джентльмены. Вот мой план. На гриле лежат козьи рубцы с жиром и кровью, которые мы приготовили на ужин. Пусть же лучший из них, после победы в бою, первым выберет себе угощенье. Мало того, он всегда сможет приходить на наши пиры, а других попрошаек мы в зал не допустим.

Все поддержали предложение Антиноя, а хитрый Одиссей сказал:

— Друзья, как может обессиленный невзгодами старик справиться с молодым человеком? Только мое неуемное брюхо подмывает меня получить взбучку. Но поклянитесь не подсоблять Иру: я не хочу проиграть бой из-за нечестного удара от одного из вас.

И они торжественно поклялись, а Телемах сказал:

— Странник, если у тебя хватает смелости помериться силой с Иром, не опасайся никого из джентльменов. Тот, кто тебя тронет, будет иметь дело со мной. Я хозяин дома, и меня поддержат принц Антиной и принц Эвримах, люди здравомыслящие.

Все поддержали его. Одиссей повязал свои лохмотья в виде набедренной повязки, и обнажил свои мощные бедра, широкие плечи, грудь и мускулистые руки. Сама Афина стояла рядом и приумножала его монаршую стать. При виде народного пастыря, поражены были женихи и сказали друг другу:

— Ничего себе окорока торчат у старика под отрепьями. Каюк Иру. Наш бродяга искал приключений на свою жопу и нашел.

Их слова потрясли Ира до глубины души. Служителям пришлось подоткнуть ему одежду и вытащить силой в круг, потому что он весь трясся от страха. Антиной резко бросил ему:

— Ну, драчун, лучше тебе помереть, или вовсе не родиться, если ты так боишься сгорбленного бедами старика. Но я скажу тебе без экивоков. Запомни — если он с тобой совладает и победит, я брошу тебя в трюм черного корабля и продам на материк королю Эхету-Людоеду, а он тебе отрежет нос и уши беспощадным ножом, а яйца оторвет и бросит псам на поживу.

От этих слов Ир еще пуще затрясся. Слуги вытолкали его на ринг и бойцы подняли кулаки. Король Одиссей задумался, вышибить ли из противника дух одним махом, чтобы тот сдох прямо на месте боя, или только сбить с ног ударом полегче. Он выбрал легкий удар, чтобы ахейцы ничего не заподозрили. Они схватились. Ир ударил его в правое плечо, а Одиссей дал ему хуком в шею под ухом и вмял кости, так что красная кровь хлынула изо рта, и он с криком упал в пыль, грызя землю и барабаня ногами. При виде этого благородные кавалеры взмахнули руками и просто померли со смеху. Одиссей схватил Ира за ступни и выволок через весь двор к воротам дворца. Там он прислонил его к дворовой изгороди, сунул ему в руки клюку нищего и сурово вынес приговор:

— Сиди, гоняй собак и свиней. И если не хочешь взбучки покруче, не строй из себя короля нищих — эта роль не для таких прощелыг, как ты.

Он перекинул лямку рваной поношенной сумы через плечо, вернулся к порогу и уселся на свое место. Гордые женихи, весело смеясь, продефилировали в зал, приветствуя его:

— Пусть Зевес и Бессмертные боги исполнят твои мечты, странник, — ты избавил Итаку от ненасытного попрошайки. Сейчас мы его продадим на материк королю Эхету-Людоеду.

Одиссея обрадовал этот счастливый знак. Антиной поставил перед ним огромный рубец, полный крови и жира; а Амфином подал ему две лепешки из корзины и предложил тост за его здоровье:

— Твое здоровье, наш престарелый друг! Пусть тебя посетит счастье вместо испытанных доселе бед.

— Амфином, — отвечал Одиссей, — ты достойный человек, совсем как твой отец, Нис из Дулихия, о котором я много слыхал как о человеке добром и богатом. Ты, его сын и настоящий джентльмен, выслушай, что я хочу сказать.

«Из всех существ, дышащих и ползающих по Матери-Земле, нет ничего беспомощнее человека. Пока небеса дают ему процветание и здоровье, он не думает, что впереди могут быть невзгоды. Но когда блаженные боги обрушивают несчастья на его голову, ему приходится стиснуть зубы и все перенести. Наш взгляд на жизнь целиком зависит от того, как относятся к нам боги, он не более наш, чем свет дня, которым повелевает Зевес.

«Посмотри на меня: когда-то меня почитали счастливчиком, и я занимал почетное место в обществе, но я растранжирил свою силу и пустился на грабеж и насилие, и совершил много гнусных преступлений, полагая, что отец и братья всегда защитят меня. Пусть моя жизнь послужит уроком — не становись на путь беззакония, мирно наслаждайся тем, что посылают тебе боги. Вот тебе пример беззакония: эти кавалеры транжирят достояние и оскорбляют жену человека, который вскоре вернется к своим друзьям на родину. Он уже близко, и я надеюсь, что боги успеют унести тебя домой, и ты не повстречаешь его лицом к лицу, когда он вернется под стропила своего дома, потому что ему с женихами не разойтись без крови».

Договорив, Одиссей отлил из кубка каплю вина в честь богов и выпил медового вина, и вернул кубок молодому дворянину. С тяжелым сердцем и с предчувствием беды Амфином, склонив голову, побрел на свое место через весь зал. Но не было и ему спасенья от судьбы — Афина уже уготовала ему смерть от копья Телемаха. И он снова уселся в свое кресло.

Богиня с сияющими очами, Афина Паллада, вдохновила мудрую дочь Икария Пенелопу появиться перед женихами и воспламенить их сердца, а также произвести впечатление на мужа и сына. Королева засмеялась безрадостно и сказала одной из своих дам:

— Эвринома, сердце повелевает мне навестить кавалеров, хоть они мне и противны. И еще я хочу перемолвиться с сыном и убедить его, для его же блага, реже бывать в обществе этих неуемных молодцов, которые за медовыми речами скрывают злобу.

— Мое дитя, — сказала домоправительница, — замечательная мысль. Иди, поговори по душам с сыном. Но сперва умойся и подрумянь щеки, чтобы не показаться заплаканной. Беспрерывные слезы не на пользу, а твой сын уже мужчина. Ты немало молилась богам, чтобы увидеть его с бородой!

— Эвринома, — сказала Пенелопа, — я ценю твою заботу обо мне, но не заставляй меня мыться и краситься. Олимпийские боги похитили мою красу в день отплытия Одиссея. Позови Автоною и Гипподамию, пусть проводят меня. Скромность не позволяет мне войти без провожатых в мужское общество.

Старуха пошла по дворцу в поисках фрейлин. А ясноглазой богине Афине пришла в голову новая идея. Она наслала сладкую сонливость на Пенелопу, и ее тело расслабилось, она откинулась и уснула прямо на кушетке, где сидела. Пока она спала, богиня одарила ее дарами бессмертных, чтобы она сводила ахейцев с ума своей красотой. Она очистила ее прекрасное лицо неувядаемыми притираниями, которыми пользуется сама венценосная Афродита, когда пускается в пляс с Грациями. Она сделала ее выше и статнее, а кожу — белой, как свежеспиленная слоновая кость. Завершив свой труд, богиня ушла, и в комнату вошли белорукие фрейлины. Сонливость покинула Пенелопу, и она сказала, потирая щеки:

— Какой дивный сон, несмотря на все мои заботы! Пошли мне святая Артемида, такую же безмятежную смерть прямо сейчас, и избавь от затянувшейся жизни в тоске и горе по мужу, которому не было равных во всей Ахейе.

Она вышла из светлого будуара, в сопровождении двух фрейлин. Приблизившись к своим поклонникам, она опустила вуаль на лицо и встала у большой колонны меж верных дам.

От вида ее красы задрожали колена поклонников, а сердца их исполнились желания. Каждый молил о счастье возлечь с ней на ложе. Но Пенелопа обратилась к своему сыну.

— Телемах, ты утратил былую смекалку. В детстве ты был куда более смышленым. Сейчас ты вырос и стал мужем, и любой, глядя на твой рост и красоту, признает в тебе сына великого отца. Но ты лишился прежнего понимания и здравого суждения. Я имею в виду только что произошедшую сцену, когда ты позволил, чтобы с нашим гостем так постыдно обошлись. А если бы гость серьезно пострадал под нашим кровом? Ты бы снискал вечный позор и народное осуждение.

— Мать, — отвечал рассудительный Телемах, — я понимаю твое возмущение. Я был ребенком, но сейчас я могу отличить добро от зла. Но я не могу распоряжаться по своему разумению: меня окружают злокозненные люди, и помощи ждать не от кого. Однако бой между Странником и Иром прошел не так, как надеялись женихи — Странник оказался покрепче. Клянусь Зевсом, Афиной и Аполлоном! Увидать бы мне, как все женихи лежат, сломленные и побитые, у нас во дворе и в залах, с поникшими головами и обессиленные, как Ир, что сейчас сидит у дворовых ворот, голова свисает, как у пьянчуги, и даже встать и пойти домой не может, потому что руки-ноги не слушаются.

Эвримах встал и приветствовал Пенелопу:

— Дочь Икария, мудрая Пенелопа, если бы все ахейцы Аргоса Ионийского увидели тебя, к завтрашнему утру куда больше поклонников пировало бы в твоих чертогах. Нет тебе равных среди женщин по красоте лица, прелести тела и уму.

— Эвримах, — грустно отвечала Пенелопа, — прелесть моего лица и тела была похищена Бессмертными, когда аргивяне во главе с лордом Одиссеем уплыли под Илион. Если бы Одиссей вернулся и оградил меня, моя слава и доброе имя воссияли бы повсеместно, но сейчас посланные богами невзгоды удручают меня. Когда он покидал родной берег, он взял меня за запястье, здесь, за правую руку, и сказал: «Дорогая жена, наверное, не все бойцы воротятся домой из-под стен Трои живыми и невредимыми. Троянцы славятся, как хорошие воины, копейщики и лучники, да и колесничие, способные решить исход упорного боя. Кто знает, дадут ли мне боги вернуться или оставят навеки в земле Трои? Я оставляю все под твою ответственность. Позаботься о твоих родителях, как ты заботилась до сих пор, и даже еще лучше. А когда увидишь бороду нашего сына, можешь снова выйти замуж за кого захочешь, и оставить дом». Так он сказал, и это время настало. Приближается ночь, когда мне придется смириться с нежеланным браком. Ни в чем нет мне счастья: Небеса оставили меня безутешной.

«Раздражает и огорчает меня ваш новомодный способ ухаживания. Когда в доброе старое время соперники состязались за руку и сердце дамы знатного рода и солидного состояния, они пригоняли свой скот и овец и устраивали пир для друзей и родных дамы и дарили ей дорогие подарки, а не обжирались за чужой счет».

Одиссей обрадовался, услышав ее слова: он понял, что она кокетством выманивает дары у поклонников, тая иные помыслы.

Королеве ответил Антиной сын Эвпейта:

— Дочь Икария, мудрая Пенелопа, прими дары, которые тебе охотно принесут ахейцы. Порядочный человек не скупится на дары. Но мы не разойдемся по домам, пока ты не выйдешь за достойнейшего из нас.

Все согласились и послали оруженосцев за дарами. Паж Антиноя принес роскошное расшитое платье прекрасной ткани с дюжиной золотых брошей с булавками и заколками. От Эвримаха принесли изысканную цепь, украшенную янтарем, подобным солнечному сиянию. Оруженосцы Эвридама подали пару сережек, и на каждой красой сияла гроздь из трех капель. Принц Певсандр, сын Поликтора, послал слугу с ожерельем — шедевром ювелира. Каждый ахеец преподнес свой дар. Фрейлины королевы собрали дары, и она поднялась в свой будуар.

Общество продолжало веселиться и пировать, петь и развлекаться, пока мрак ночи не покрыл их веселье. Чтобы разогнать тьму, они поставили в зале три жаровни, и в них — груды сухих дров на растопку, долго выдержанных, но недавно колотых, и в каждую жаровню сунули полыхающую головню. Дворцовые служанки по очереди подкладывали дрова в огонь, пока любимец Зевса, мастер-стратег Одиссей не обратился к ним.

— Прочь, служанки без хозяина, бегите в горницу вашей королевы, сидите с ней и развлекайте ее, чешите шерсть или прядите нить. А я позабочусь об освещении для гостей. Я не устану, даже если они измотают и Зарю на ее троне. Меня так легко не утомишь.

Служанки захихикали и постреляли глазками. Но хорошенькая Меланфо злобно выругалась. Ее, дитя Долия, вырастила и воспитала Пенелопа, заботясь, как о собственной дочери и ни в какой безделке не отказывая. Но она была безразлична к страданиям своей хозяйки: она полюбила Эвримаха и стала его любовницей. Не стесняясь в выборе выражений, она отбрила Одиссея:

— Старый грязный бродяжка, у тебя ум зашел за разум, что ты не пошел искать себе ночлега в кузнице или трактире, а остался во дворце. Еще смеешь раскрывать пасть в присутствии знатных джентльменов. Вино тебя опьянило, или ты всегда несешь вздор? Победа над попрошайкой Иром ударила в голову? Ты смотри, а то найдется человек покрепче Ира, и он так оттузит тебя кулаками, что уползешь с разбитым носом.

— Ах ты сука, — ответил ей Одиссей, сверкая глазами, — я сейчас скажу Телемаху и он тебя на месте на кусочки порубит.

Его ярость испугала женщин, поверивших его угрозе, и они разбежались по дому, дрожа от ужаса. А он стал у жаровен, следил за огнем, озирался, и думал о своих планах.

Афина же подстрекала неучтивых женихов оскорблять Одиссея: она хотела больнее и глубже уязвить сердце сына Лаэрта. Первым стал издеваться над странником Эвримах, чтобы повеселить собутыльников.

— Послушайте меня, поклонники нашей благородной королевы, — воскликнул он. — Приход этого бродяги во дворец Одиссея — настоящий дар небес. Глядите, как освещает зал его блестящая лысина, без единого волоска на ней.

Он обратился к Покорителю городов с вопросом:

— Странник, может, ты согласишься пойти ко мне работать на ферму в горах, за хорошую зарплату, строить террасы и сажать лес на сруб? Я бы позаботился о прокорме, одежде и кожаной обуви. Но ты, наверное, бездельник, и работы на ферме не ищешь. Тебе бы набивать прожорливое брюхо, собирая объедки по городу.

— Эвримах, — ответил быстрый на язык Одиссей, — я готов на состязание с тобой — поздней весной, когда дни долгие, на выкосе, я с кованым серпом в руках, и ты с таким же, мы смогли бы посоревноваться, без еды до заката, кто больше накосит травы. Или взяли бы по паре волов, отборных здоровых зверюг, лоснящихся от хорошего корма, равных по силе и возрасту, и выбрали бы четыре акра сотки плодородной земли, которая так и ложится под резак плуга — тогда бы ты увидел, какую длинную и прямую борозду я провожу. А вспыхнула бы война, и у меня был бы щит и пара копий, и бронзовый шлем, прилегающий к вискам, ты увидел бы меня в первых рядах, и не говорил бы о моем брюхе. Но ты просто хвастун и задира, считаешь себя героем потому, что сталкиваешься с мелюзгой. Но если бы Одиссей вернулся на родину и пришел сюда, широкие ворота показались бы тебе узкой дверкой, мешающей живо удрать.

Этот ответ возбудил гнев Эвримаха, он блеснул очами и крикнул:

— Ах ты, скотина, сейчас ты поплатишься за свои наглые речи перед гостями. Вино тебя опьянило, или ты всегда несешь вздор? Или победа над попрошайкой Иром ударила в голову?

Он схватил табурет, но Одиссей увернулся, пригнувшись у колен Амфинома из Дулихия, и табурет Эвримаха ударил виночерпия по правой руке. Его кувшин упал со звоном на пол, и сам он со стоном рухнул навзничь.

Сумеречный зал загудел. Кавалеры поглядывали друг на друга в тревоге, говоря:

— Кабы сдох этот бродяга до того, как пришел сюда! Было бы поспокойнее. А так мы передрались из-за нищих, и прекрасный пир испортили этими выходками.

— Джентльмены, вы не в своем уме, — сказал им осуждающе принц Телемах. — Сбивает ли вас с пути бог, или выпивка и закуска будоражат ваши сердца? Идите-ка вы лучше по домам и проспитесь, — хотя я, конечно, никого не гоню.

Они закусили губы, удивляясь дерзости Телемаха, но Амфином, сын короля Ниса, сына Аретия, вмешался:

— Друзья, — сказал он, — на справедливые слова не след обижаться. Не трогайте странника и королевских слуг. Пусть виночерпий наполнит наши чаши, возольем богам и разойдемся по домам, а гостя оставим здесь на попечение Телемаха. Он это его гость.

Это решение всех устроило. Доблестный Мулий, помощник Амфинома из Дулихия, смешал вино и разлил. Они отлили по капле богам и напились сладкого вина, и разошлись по домам на ночлег.

Песнь XIX Эвриклея узнает Одиссея

Благородный Одиссей остался в зале, готовя с помощью Афины погибель женихам. Внезапно он обратился к сыну:

— Телемах, — сказал он, — давай спрячем все пригодное оружие, а если кавалеры спросят тебя, зачем ты это сделал, ответь им: «Хотел я спасти оружие от дыма, а то оно закоптилось с тех пор, как Одиссей ушел на войну. И еще одну думу, посерьезнее, послал мне бог: неровен час, перессоритесь с пьяных глаз, а оружие под рукой, так и пораните друг друга, и себя опозорите, и праздненства омрачите».

Выполняя волю отца, Телемах кликнул кормилицу Эвриклею и сказал ей:

— Нянюшка, запри служанок в их части дома, пока я спрячу оружие отца. Это прекрасные доспехи, а я беспечно оставил их висеть в зале, и они закоптились с тех пор, как отец уплыл на войну. Тогда я был ребенком, но сейчас я хочу их спрятать, чтобы дым и жар не вредил им.

— Сынок, — ответила Эвриклея, — хорошо, что ты стал заботиться о сохранности дома и имущества. Но кто тебе посветит, если не служанки?

— Странник поможет, — ответил рассудительный Телемах. — Раз он ест мой хлеб, пусть трудится. Мне не нужны бездельники, даже пришлые.

Эвриклея не возражала, и плотно прилегающие двери захлопнулись за ней. Одиссей и его благородный сын принялись переносить шлемы, выпуклые щиты и острые копья. Сама Афина Паллада с золотой лампой в руках, излучающей дивный свет, вела их. Увидев свечение, Телемах воскликнул:

— Отец! Что за чудо! Стены зала, и альковы, и сосновые стропила, и высящиеся колонны озарены сияющим светом! Наверняка с нами один из олимпийских богов!

— Тише! — сказал осторожный Одиссей. — Думай что хочешь, а вопросы не задавай. Так уж оно с богами Олимпа. Ты сейчас иди в постель, а я немного поговорю со служанками и с твоей матерью. Она расстроена и наверняка захочет меня подробно расспросить.

Телемах с факелом в руке пошел в спальню и лег почивать до прихода божественной Зари. Славный Одиссей остался в зале, готовя с помощью Афины гибель женихам.

Подобная Артемиде или золотой Афродите, Пенелопа спустилась из своего будуара, и служанки поставили ее кресло возле огня. Это кресло было инкрустировано слоновой костью и серебром, а сделал его мастер Икмалий. К остову он прикрепил и опору для ног, а она была покрыта овечьим руном. Мудрая Пенелопа села у очага, а белорукие служанки появились из девичьей — унести столики и чаши, и убрать следы кутежа надменных кавалеров. Девушки вытряхнули золу из жаровен и положили свежую растопку, дающую свет и тепло.

Меланфо воспользовалась случаем вылить ушат ругани на Одиссея:

— Все еще ошиваешься здесь, чума, шастаешь по дому и на девок пялишься! Кончай свой ужин, бродяга, и сваливай, пока тебе головней не засветили вдогонку!

Хитроумный Одиссей сурово посмотрел на нее и сказал:

— Что вселилось в тебя, женщина? Откуда такая злоба? Я знаю, что я грязен. Я знаю, что я оборван. Я знаю, что я побираюсь бога ради. Такова жизнь нищих и бездомных. Было время, когда я был счастливчиком, жил в богатом дому, и подавал милостыню беднякам и бродягам, таким, каким я стал, и не расспрашивал, кто они и что им надо. У меня были сотни слуг и роскошная жизнь. Но Зевес погубил меня, да сбудется воля Зевса. Смотри, женщина, и ты можешь утратить свое почетное место во дворце — если на тебя разгневается хозяйка, или вернется Одиссей. А если он умер и сгинул навеки, у него остался сын, подобный ему по милости Аполлона, и он уже способен заметить недостойное поведение служанки.

Пенелопа услышала этот диалог, и отчитала служанку:

— Смотри, бесстыдная сука, дерзкая тварь, я знаю, как ты нас позоришь, и ты за это еще заплатишь. Ты сама знаешь, почему он здесь — я при тебе говорила, что я собираюсь расспросить странника, что он слыхал о моем муже.

И, обратившись к домоправительнице Эвриноме, она сказала:

— Принеси сюда скамеечку и покрой ее руном для странника. Пусть сидит, слушает и отвечает. Я хочу услышать его рассказ с начала до конца.

Эвринома поспешила, принесла полированную деревянную скамью, и подстелила шкуру. Доблестный Одиссей присел, а мудрая Пенелопа обратилась к нему.

— Странник, прости, но я хочу спросить тебя прямо и без обиняков: кто ты и откуда? Из какого ты города и рода?

Одиссей отвечал:

— Леди, никто на свете не нашел бы изъяна в любых твоих словах. Твоя слава достигла небес. Так славят короля-мудреца, правящего многолюдным и мощным народом, не забывающего о страхе божьем, полного добродетелей и праведно управляющего. Его подданные благоденствуют, чернозем родит пшеницу и ячмень, деревья тяжелы от плодов, овцы ягнятся, а море полно рыбы. Спроси меня обо всем, что хочешь, я на все отвечу, только одного не спрашивай — какого рода и откуда я. Воспоминания о былом слишком мучительны для моего сердца. Я испытал много горя, но не пристало сидеть в чужом доме и обливаться слезами, ибо от такого неуемного расстройства еще тяжелее. Боюсь, одна из твоих девушек, или ты сама утратишь терпение, и сочтешь, что меня на слезы потянуло от избытка вина.

— Странник, — отвечала Пенелопа, — мою красу забрали боги в день, когда мой муж уплыл с аргивянами в Трою. Если он вернется, и позаботится обо мне, моя слава и впрямь расцветет. Но небо жестоко карает меня. Нет вождя на Дулихии, Заме, лесистом Закинфе или на нашей солнечной Итаке, который не лез бы со сватовством и не разорял мой дом. Поэтому я чураюсь гостей, не принимаю нищих у дверей, и даже вестников, приходящих по делу, не встречаю. Мое сердце изнывает от тоски по Одиссею. Кавалеры требуют, чтобы я назвала день моей свадьбы, и мне приходится ухищряться, чтобы провести их.

«Поначалу это удавалось. Я поставила огромную прялку в горнице, и натянула основу тончайшего полотна. Я сказала кавалерам: «Лорды-соискатели моей руки, хоть вам не терпится взять меня в жены (раз уж сгинул великий Одиссей), повремените, пока я не сотку саван для престарелого лорда Лаэрта. Иначе попусту пропадет ссученная нить, и ахеянки осудят меня, если богатый лорд ляжет в землю без савана». Они уважили мою просьбу. Днем я ткала, а ночью распускала сотканное при свете лучины. Я дурачила их в течение трех лет, а к концу четвертого года они с помощью моих служанок, этих гнусных изменниц, поймали меня с поличным. Их гнев вынудил меня завершить работу, и теперь я уже не могу найти способ ускользнуть от брака. Мои родители настаивают на браке, мой сын негодует, что пиры женихов разоряют поместье, а в его возрасте он уже может сам присматривать за делами. И все же я настаиваю — расскажи о себе и своей семье, ведь только в сказке дети рождаются от утеса или дуба».

— Почтенная супруга Одиссея, — отвечал ей изобретательный Одиссей, — Неужели ты не успокоишься, пока не услышишь о моих предках? Что же, я расскажу, хоть это и усугубит мое горе. Это и естественно для человека, долгие годы проведшего вдали от дома, скитавшегося по всему свету и влачившего жалкое существование. Вот мой рассказ и ответ на твои вопросы.

«Далеко в темно-винном море лежит остров Крит, прекрасный и богатый, омываемый волнами со всех сторон, густо населенный, и славящийся девятью десятками городов. Живут там разные народы, говорящие на различных языках. Во-первых, ахейцы, затем коренные критяне, гордые своим происхождением; сидонцы, три клана дорийцев, и наконец, благородные пеласги. Столица острова — Кносс, где правил король Минос[81], раз в девять лет беседовавший со всемогущим Зевсом. Он был отцом моего отца, великого Девкалиона, породившего двух сыновей. Младшим был я, и меня назвали Айтон, а старшим был король Идоменей. Он отплыл во главе эскадры вслед за сынами Атрида к Трое, а я остался на острове. Мне выпала честь принимать Одиссея, когда шторм вынудил его обойти с подветренной стороны мыс Малея и высадиться на Крите по пути в Илион. Он с трудом вошел в бухту Амниса возле пещеры Эйлейтейя, куда и в штиль трудно зайти. Первым делом он отправился в город в поисках Идоменея, которого он почитал дорогим и уважаемым другом. Но эскадра Идоменея[82] ушла за девять или десять дней до того. Я принял Одиссея в своем дому, и наше богатство позволило мне быть щедрым и гостеприимным хозяином. Я снабдил его товарищей зерном и шипучим вином из общественных складов, и дал скота на закланье, сколько им требовалось. Двенадцать дней провели с нами благородные ахейцы, пока бушевал ураган с севера, поднятый, наверное, каким-то гневным богом. Даже на берегу нельзя было устоять на ногах. На тринадцатый день ветер стих и они отчалили».

Свои выдумки он рассказывал так убедительно и правдоподобно, что слезы потекли из глаз Пенелопы и оросили ее щеки. Как нанесенный западным ветром снег на горных вершинах тает под дуновением теплого юго-восточного ветра и стекает ручьями, наполняя ложбины, так текли слезы по ее прекрасному лицу, слезы по сидевшему рядом с ней мужу. Хоть Одиссей жалел свою горевавшую жену, но не дрогнули его глаза, сделанные, казалось, из стали или рога.

Когда королева наревелась всласть, она продолжила свои расспросы.

— Странник, я хочу удостовериться, что ты и впрямь принимал моего супруга и его дружину в своем дворце, как ты утверждаешь. Расскажи мне, как он был одет, как он выглядел, опиши его спутников.

— Леди, — отвечал находчивый Одиссей, — это нелегко сделать спустя двадцать лет, но я расскажу, каким он мне запомнился. На нем был двойной подбитый пурпурный плащ, сколотый кованой золотой брошью с двумя застежками. На броши был изображен гончий пес, удерживающий передними лапами вырывающегося пятнистого оленя. Все восхищались мастерским изображением, позволявшим разглядеть, как пес давит и рвет горло оленя и как олень сучит ногами, пытаясь вырваться. Брошь была сделана из чистого золота. Я запомнил и его тунику, облегающую и гладкую, как луковая шелуха, и сияющую, как солнце. Женщины не могли оторвать от нее глаз. Но я не знаю, носил ли он эту одежду дома, или получил в подарок от друзей при отплытии, или в гостевой дар во время плаванья. Ведь его все любили, не было ему равных среди ахейцев. Я сам, провожая его с почетом на борт, преподнес ему бронзовый меч, еще один пурпурный двойной плащ и тунику с оторочкой. Я запомнил и его оруженосца, он был немного старше своего господина, сутулый, смуглый, курчавый. Его звали Эврибат. Было у них взаимопонимание, и Одиссей его любил больше всех.

От его рассказа Пенелопу снова бросило в слезы, потому что она узнала безошибочные приметы. Всплакнув, она сказала:

— Странник, раньше я тебя жалела, но сейчас ты будешь дорогим почетным гостем в моем дому. Я дала ему одежды, которые ты описал, я сложила их в дорогу и добавила золотую брошь. Никогда он больше не вернется ко мне, на свою любимую Итаку! В недобрый час он отплыл на черном корабле в этот проклятый город, самое упоминание которого меня рассТроит.

— Моя королева, супруга Одиссея, — сказал проницательный Одиссей, — не томи свое сердце, и не омрачай лицо слезами по супругу. Хотя я тебя не осуждаю — какая женщина не оплачет потерю мужа, которого любила и которому детей рожала, даже если ее муж не чета богоравному Одиссею. Но осуши слезы и выслушай меня. Недавно я узнал, что Одиссей возвращается. Он жив и находится неподалеку, в богатой феспротийской земле, и везет с собой обильные трофеи. Он потерял судно с командой в морях у Тринакии, когда Зевес и Гелиос разгневались за то, что его моряки убили быков Бога-Солнца. Его дружина сгинула в водной пучине. Но он сам уцепился за киль корабля и был выброшен волной на берег феакийцев, которые сродни богам. По доброте сердец феакийцы воздали ему божественные почести и осыпали дарами. Они хотели доставить его домой, в целости и сохранности, и он был бы уже давно дома, но он решил пуститься в плаванье, чтобы умножить свои богатства. Никто с ним не сравнится в умении вести дела.

«Я слыхал эту историю от короля феспротийцев Фейдона, и он поклялся мне на возлиянии богам в своем дворце, что судно с командой уже ждет в порту, чтобы доставить Одиссея в родную страну. Но меня Фейдон отправил еще раньше, потому что торговое судно отплывало к богатому зерном Дулихию. Он даже показал мне собранные Одиссеем сокровища. Богатств, лежащих в королевской казне, хватит на десять поколений потомков Одиссея.

«Король сказал мне, что Одиссей отправился на Додону, где растет древний дуб, посвященный Зевсу. Оракул подскажет, как ему следует возвращаться на Итаку — открыто и явно, или тайно и украдкой. Я клянусь тебе: Одиссей жив, здоров, находится поблизости и скоро вернется к своим друзьям на родину. Свидетелем моей клятвы да будет всемогущий Зевес и кров великого Одиссея, под который я ступил. Как я сказал, так и сбудется. Прежде чем этот месяц сменится молодым, Одиссей прибудет на Итаку».

— Странник, — отвечала мудрая Пенелопа, — если сбудутся твои слова, я осыплю тебя дарами, и все назовут тебя счастливцем. Но сердце мое предрекает иное. Одиссей не вернется, и ты не уплывешь отсюда. Нет в нашем дому вождей, подобных Одиссею (да и есть ли такие?), способных должным образом принять странника и отправить его домой.

«Идите сюда, женщины, омойте ноги странника и постелите ему постель: перину, одеяла и овечьи шкуры. Пусть выспится в тепле, пока не восстанет Заря на своем золотом троне. С утра искупайте его и умастите елеем, и он займет свое место рядом с Телемахом в зале. Если кто-либо из гостей станет задираться и приставать к страннику, то он сможет поставить крест на своем сватовстве, сколько бы он ни бесился и не шумел. Раз меня считают умнее и предусмотрительнее всех женщин, не усажу тебя за стол грязным и оборванным. Человеческая жизнь коротка, и бессердечному желают беды при жизни, и проклинают после смерти. А щедрого славят гости по всему свету, и земля исполняется его славой».

— Почтенная супруга Одиссея, — возразил Одиссей, — я зарекся укрываться одеялами и шкурами, когда снежные вершины Крита скрылись в кильватере моей долговесельной галеры. Я скоротаю эту ночь, как многие другие бессонные ночи. Не раз мне доводилось лежать на жестких лежанках, ожидая прихода Зари. И омовение ног меня не прельщает. Я бы не хотел, чтобы твои фрейлины касались меня, разве что пожилая, надежная женщина, которая пережила столько же невзгод, что и я. Ее бы я не стыдился.

— Дорогой странник, — сказала Пенелопа, — много великих людей из дальних стран мы принимали во дворце, но ни один не сравнится с тобой по глубине понимания и благодарного разумения. Есть у меня опытная старая женщина, она приняла моего несчастного потерянного супруга в час родов, вскормила и преданно воспитала его. Хоть она слаба, но сможет омыть твои ноги. Иди, верная Эвриклея, омой ноги сверстника твоего хозяина. Наверное, руки и ноги Одиссея сейчас такие же, как у нашего гостя — ведь злосчастье быстро старит.

Услышав слова королевы, старая служанка укрыла лицо руками и разрыдалась, оплакивая Одиссея:

— Увы, дитя мое, я ничем не могу тебе услужить. И впрямь, Зевес ненавидел тебя больше всех смертных, несмотря на твою набожность. Ты посвящал Громовержцу жирные куски окороков и приносил отборные жертвы, моля о счастливой старости рядом со своим великолепным сыном. Но тебе не было дано вернуться домой. Может, мой хозяин Одиссей просил приюта во дворце на чужбине, и женщины потешались над ним, как эти сучки издевались над тобой, странник? Стыдясь их оскорблений и насмешек, ты не захотел, чтобы они касались тебя. Я готова исполнить приказ мудрой Пенелопы и послужить тебе. Ради нее я омою твои ноги, но и ради тебя тоже, потому что ты вызвал мое сострадание и трепет. Почему трепет? Здесь бывало много утомленных странствиями путников, но никто, как ты, не напоминал мне Одиссея и видом, и голосом, и формой ног.

— Матушка, — сказал находчивый Одиссей, — все, кто видели нас обоих, говорили, что мы удивительно схожи, как ты точно заметила.

Старуха взяла блестящий таз, в котором она мыла ноги гостей, и наполнила холодной водой, прежде чем добавить горячей. Одиссей сидел у очага, но он быстро повернулся и оказался в тени: он испугался, что она заметит рубец на ноге и раскроет его секрет. Эвриклея подошла к своему хозяину, открыла его ноги, и сразу узнала шрам от клыка дикого вепря. Одиссей был ранен в юности, на горе Парнас, когда он гостил у своего деда Автолика.

Благородный Автолик, отец Антиклеи, умел лучше всех на свете воровать и обманно клясться[83]. Этому искусству его обучил бог Гермес, которому он приносил в жертву козлят и агнцев. Однажды Автолик посетил Итаку и узнал, что его дочь только что родила сына. Эвриклея положила сына на колени деда, когда тот завершил ужин, и сказала: «Автолик, дай имя сыну твоей дочери, его долго вымаливали». Автолик ответил: «Зять и дочь, назовите его так, как я скажу. За долгие годы жизни я разгневал многих мужчин и женщин, пусть же он носит имя "Одиссей", что значит: сын гнева[84]. Когда он подрастет, пошлите ко мне, на Парнас, погостить. Я щедро одарю его, и он вернется домой довольным».

Так и произошло. Юный Одиссей приехал за обещанными дарами, и Автолик с сыновьями приняли его щедро и гостеприимно, а его бабушка Амфитея обняла его и поцеловала в лицо и глаза. Автолик велел своим сыновьям позаботиться об обеде. Они поспешно пригнали пятилетнего бычка, ободрали его, разделали и разрубили на маленькие куски на шашлык. Мясо они нанизали на вертела, положили на уголья, подали на стол. До заката все пировали и ели до отвала. Когда солнце село и опустился мрак, они улеглись и приняли дар сна.

Когда проснулась Заря Розовые Пальчики, сыны Автолика вместе с Одиссеем отправились на охоту, взяв свору псов. Они поднимались вверх по крутым лесистым склонам Парнаса, и вышли на голые альпийские луга поближе к вершине, где дуют ветры. Когда солнце вынырнуло из гладкоструйного и глубокого потока Океана, и его лучи озарили пашню, загонщики дошли до лесистой лощины. Псы рванули вперед, учуяв запах зверя. За ними мчались сыны Автолика, и с ними Одиссей бежал по пятам собак с копьем в руке.

В густой, заросшей чаще, куда не проникал влажный ветер, не попадали лучи солнца, и дождь не просачивался, а земля была усеяна опавшими листьями, устроил себе логово огромный дикий вепрь. До него докатился гром погони. Когда вепрь услыхал топот людей и псов, он вышел из логова, ощетинившись и пылая красными глазами, и бросился на охотников. Одиссей бежал первым. Он бросился вперед, и занес копье в могучей руке, чтобы поразить кабана. Но вепрь оказался быстрее, и пропорол его ногу сбоку. Клык вошел в ляжку выше колена, глубоко, но не до кости. Удар Одиссея также достиг цели. Копье вошло под правую лопатку кабана и вышло из брюха. Вепрь упал в прах, хрюкнул, и жизнь его покинула. Сыны Автолика ободрали кабана, а затем мастерски перевязали рану отважного богоравного Одиссея. Заклинаниями они остановили поток черной крови, и быстро вернулись домой, под кров своего отца.

Автолик и его сыновья излечили Одиссея, одарили многими дарами, очаровавшими очаровательного гостя, и возвратили в установленный срок на родную Итаку. Отец и мать приветствовали сына, расспросили о его приключениях, и в особенности о ране. Одиссей рассказал им о блестящем клыке вепря, пропоровшем его ногу, когда он охотился на Парнасе вместе с сынами Автолика.

Эвриклея коснулась шрама[85] и сразу узнала его. Она резко выпустила ногу Одиссея, и та ударила по зазвеневшему тазу. Таз перевернулся, и вода пролилась на пол. В сердце Эвриклеи боролись радость и смятение, глаза наполнили слезы, и горло перехватило от волнения. Она коснулась бороды Одиссея и прошептала:

— Мой мальчик, Одиссей, это ты! А я и не догадалась, пока не коснулась тела моего короля!

Она обратилась к Пенелопе, чтобы возвестить ей о возвращении любимого супруга. Но Пенелопа не заметила ее взгляда и не поняла, что хочет сказать старая няня, потому что Афина отвлекла ее внимание. Одиссей быстро схватил правой рукой старуху за глотку так, что она не могла и пикнуть, а левой прижал к себе и прошептал:

— Ты что, хочешь моей смерти, няня? Ведь ты вскормила меня! Да, я вернулся домой после двадцати лет горя и забот. Раз уж, по божьей воле, ты узнала меня, молчи и никому ни слова. Иначе, поверь, — а ты знаешь, что со мной шутки плохи, — если небеса дадут мне победу над кавалерами, я тебя не пощажу, не посмотрю, что ты моя старая няня, а разделаюсь заодно с прочими служанками.

— Мой мальчик, — возразила мудрая Эвриклея, — какие ужасные вещи ты говоришь! Ты ведь знаешь, что мой дух несокрушим и упрям. Я тверда как камень или железо. И запомни, если тебе удастся сокрушить заносчивых кавалеров, спроси меня, и я скажу, какие женщины опозорили твой дом, а какие невинны.

— Это ни к чему, — ответил находчивый Одиссей. — Я и сам могу решить, кто виновен. Занимайся своими делами, а судьбу оставь богам.

Укрощенная, старая няня принесла еще воды и домыла ноги хозяина. Умытый и умащенный елеем, Одиссей подтащил скамейку поближе к огню, тщательно скрывая шрам под лохмотьями.

Мудрая Пенелопа вновь заговорила:

— Странник, у меня к тебе вопрос. Скоро наступит время сладких снов, умеряющих печаль людей. Лишь мне небеса послали печаль безмерную. Днем я плачу и тоскую, но приходится присматривать за служанками и заботиться по дому. Но наступает ночь и весь мир засыпает, я ложусь в постель, и рой докучливых мыслей окружает мое сердце и сводит с ума несчастную. Ты знаешь, как дочь Пандарея, лесная соловушка, прячется ранней весной в густой листве, как ее горло выписывает полнозвучные трели в тоске по любимому сыну, Итилу. Она родила его королю Зету и ненароком погубила собственной рукой. Мои раздумья выписывают такие же трели и виражи. Оставаться ли мне с сыном и сохранить свое добро, служанок, наш дом с высоким коньком, чтить ложе моего супруга и общественное мнение? Или уйти с самым достойным из соискателей моей руки, предлагающим бесценные дары? Пока сын был ребенком, я не могла оставить его и уйти с новым мужем. Но сейчас он вырос, стал мужчиной и умоляет меня покинуть дом, — так он печалится о добре, которое расточают ахейские лорды-женихи.

«Выслушай же и истолкуй мой сон. Я держу во дворце два десятка диких речных гусей. Они приучились клевать мое зерно, и я люблю следить за ними. Внезапно из-за гор прилетел огромный орел с крючковатым клювом и убил их всех. Тела гусей лежат грудами по всему дому, а орел улетает в божьи небеса. И во сне я горько зарыдала, а прекрасноволосые, роскошно одетые ахейские дамы утешали меня, пока я оплакивала моих гусей, убитых орлом. Но внезапно орел воротился, сел на выступающую черную балку стропил и заговорил человеческим голосом, уняв поток моих слез: «Утешься, дочь Икария, — сказал орел, — это не сон, но явь, которая скоро сбудется. Гуси — твои кавалеры, а я был орлом, но сейчас — твой муж, я вернулся домой и погублю их страшной смертью». И тут я проснулась и увидела своих гусей, клюющих как всегда, зерно из корыта во дворе,

— Леди, — отвечал Одиссей, — такой сон двояко не истолкуешь. Сам Одиссей сказал тебе во сне, что ни один из кавалеров не избегнет своей участи, им всем суждена гибель.

— Странник, — ответила мудрая Пенелопа, — сны — штука сложная, не просто их понять, да и не все сны сбываются. Двойные врата хранят страну сновидений, одни сделаны из рога, а другие — из слоновой кости. Сны, приходящие сквозь врата из слоновой кости, обманывают нас пустыми обещаниями, которым не суждено сбыться. Из роговых ворот выходят вещие сны. Боюсь, что не из них вышел мой сон, как бы мне и моему сыну этого ни хотелось. Вот что я тебе скажу. Наступает злосчастный день, когда мне придется покинуть дом Одиссея. Я решила устроить состязание в стрельбе сквозь секиры. Одиссей, бывало, выстраивал в ряд двенадцать секир, как опоры под килем корабля на верфи, и издалека пускал стрелу сквозь ушки. Я испытаю женихов. Тот, кто натянет тугой лук и пошлет стрелу сквозь ушки двенадцати секир, уведет меня с собою. Я уйду за ним и покину дом, куда пришла невестой, благородный дом, полный добра и прелести, дом, который будет мне часто сниться.

— Почтенная жена Одиссея, — отвечал ей находчивый Одиссей, — назначай, не медля, состязание в главном зале. Не успеют кавалеры тщетно попытать счастья, не успеют натянуть великий лук и пустить стрелу сквозь железные секиры, как явится коварный Одиссей.

— Странник, — сказала мудрая Пенелопа, — если бы ты сидел со мной и занимал разговорами всю ночь напролет, мои глаза не закрылись бы до рассвета. Но смертные не могут вечно обходиться без сна, боги посылают сон на плодородную землю. Пойду к себе, на свое печальное ложе, орошенное потоками слез с тех пор, как Одиссей уплыл в этот проклятый город, само упоминание которого меня рассТроит. Я пойду прилягу, а ты отдыхай здесь, в зале. Положи шкуру на пол, или вели постелить настоящую постель.

Пенелопа поднялась в свою яркую опочивальню, сопровождаемая фрейлинами. Поднявшись на ложе, она оплакивала своего любимого мужа Одиссея, пока Афина не одарила ее утешительным сном.

Песнь XX Перед боем

Великий Одиссей устроился на ночь в галерее во дворе. Он подстелил недубленую бычью шкуру, а на нее положил руна овец, пожертвованных аппетиту ахейцев. Когда он улегся, Эвринома укрыла его мантией. Но он не мог уснуть, готовя погибель соперникам. К тому же с веселым смехом и шуточками из дома вывалила группа служанок, по ночам распутничавших с кавалерами. Одиссея объяла ярость: рассудок и гнев спорили, броситься ли на них и предать распутниц смерти, или дать им потешиться последнюю ночь перед смертью в объятиях щедрых любовников. Он зарычал от сдержанного гнева, как сука над щенками, скалящая зубы и готовая броситься на чужака. Одиссей ярился, возмущенный их беспутством, но ударил себя кулаком в грудь и сказал: «Терпи, ретивое. Тебе потруднее было сдержаться, когда дикий Циклоп пожирал храбрецов. Но ты мужественно терпело, пока уловка не помогла выбраться из смертельной ловушки его пещеры».

Он сдержал страсти и подавил мятеж непокорного сердца. Но он не находил покоя и вертелся на ложе, как лопающийся от жира и крови рубец на угольях, когда его переворачивает повар, чтобы скорее поджарился. Переворачиваясь с боку на бок, он думал, как ему в одиночку справиться с целой оравой бесстыдных женихов. Богиня Афина явилась ему в образе женщины. Она сошла с небес и стала у его изголовья, говоря:

— О несчастнейший из смертных, почему ты страдаешь от бессонницы? Наконец-то ты лежишь в своем дому, а рядом твои жена и сын, — сын, о котором можно только мечтать!

— Богиня, — отвечал прозорливый Одиссей, — твои упреки справедливы. Но я не нахожу покоя. Как я справлюсь в одиночку с целой бандой расточителей моего добра? И вторая задача, потруднее первой — положим, с помощью Зевса и твоей я перебью их. Где я потом найду убежище? Дай мне ответ, богиня.

— Ты и впрямь неисправим, — воскликнула ясноглазая богиня. — Обычно люди полагаются на куда более слабых союзников, на простых смертных, не осененных моей мудростью. Но я подлинная богиня и твоя заступница. Пойми, наконец — и против пятидесяти полков, жаждущих твоей крови, с моей помощью ты смог бы угнать их стада и отары прямо из-под носа. Успокойся и спи. Бессонная ночь утомляет попусту. Сейчас я отгоню от тебя заботы.

Богиня сомкнула ему веки и удалилась на Олимп. Одиссей погрузился в объятия сна, успокаивающего душу и расслабляющего члены. Но тут пробудилась его верная жена, села на мягком ложе и зарыдала, обращаясь к Артемиде:

— Богиня Артемида, дочь Зевса! Порази меня стрелой и забери жизнь! Пусть ураган унесет меня и бросит во тьму, где морской поток вливается в Океан. Так дочери Пандарея были унесены вихрем. Боги погубили их родителей и оставили сиротами, но Афродита вскормила их козьим сыром, сладким медом и отличным вином, Гера сделала их прекраснее и мудрее всех женщин, Артемида наполнила их формы, а Афина научила мастерству и рукоделию, прославляющему женщин. Но, когда Афродита отправилась на высокий Олимп, чтобы попросить для них счастливого брака у Зевеса-громовержца, знающего судьбы людей, — демоны урагана унесли дев и отдали в услужение страшным Фуриям. Боги Олимпа, уберите меня с людских глаз долой! прекраснокудрая Артемида, пронзи меня стрелой! Лучше я сойду в глубокую могилу, в самые недра земли, с обликом Одиссея в сердце, чем утолю желания мужа помельче.

«Можно перенести боль, когда от сердечной муки рыдаешь день напролет, но спишь ночью, и сон отгоняет все помыслы, худые и добрые. Но меня мучат и сны, посланные небесами. Сейчас мне приснилось, что со мной в постели лежит Одиссей, каким он был, когда ушел на войну, и у меня сердце подскочило от радости, потому что я приняла сон за явь».

Она стенала, пока не пришла Заря Золотой трон, и ее стенания дошли до ушей Одиссея и смешались с первыми мыслями его пробуждения. Ему показалось, что Пенелопа узнала его и лежит рядом. Он взял мантию и руна и положил на стул под крышей, вынес во двор бычью шкуру и вознес руки в мольбе:

— О Зевес-Отец, если к добру, а не к худу боги дали мне выйти живым из объятий смерти и по бурным морям возвратили домой, — пошли мне знамение с широких небес, и пусть его подтвердит человеческое слово.

Его мольбу услышал Зевес-устроитель. Он прогрохотал из тумана, окружающего сияющую вершину Олимпа, и возликовал Одиссей. А следом пришли и слова, которых он ждал: их произнесла рабыня, моловшая зерно во флигеле дворца, где стояли ручные жернова. Там изо дня в день надрывались двенадцать женщин, моловшие пшеницу и ячмень, суть мужской силы. К этому часу они уже ушли спать, выполнив дневной урок, и только одна, самая слабая, еще не справилась с данным ей зерном. При раскате грома она прекратила работу и произнесла слова, которых так ждал ее государь:

— Отец Зевес, правитель людей и богов, какой гром! А небо чистое, звездное, ни одного облачка! Это, не иначе, знамение. Пусть и моя просьба исполнится. Я хочу, чтобы сегодня же настал конец пышным пирам лордов-женихов во дворце Одиссея. Сил у меня больше нет молоть им муку, колени подгибаются, и спину ломит. Чтоб это был их последний ужин, Зевес!

Вещие слова рабыни совпали с ударом грома и обрадовали Одиссея. Он ощутил неизбежность жерновов возмездия Божия.

Cлужанки пробудились во дворце Одиссея и разожгли неугасающий огонь в очаге. Телемах встал с постели, подобный юному богу, оделся и повесил острый меч через плечо, а стройные ноги обул в сандалии. Он взял в руки копье с бронзовым наконечником, и на пороге чертога обратился к Эвриклее:

— Милая няня, позаботились ли женщины о нашем госте, накормили и уложили спать? Наверное, моя мать, хоть она и опытная женщина, оставила его самого о себе заботиться? Она из кожи вон лезет ублажить никчемного человека, а достойными пренебрегает.

— Дитя, — отвечала рассудительная Эвриклея, — не вини безвинную. Гость сидел и пил, сколько хотелось его душеньке, а от еды отказался, хотя твоя мать его уговаривала. Она велела было служанкам постелить ему ложе, но он, бессчастный бедняк, отказался спать в постели и лег на недубленую шкуру и овечьи меха в галерее. А мы укрыли его накидкой.

Услышав это, Телемах вышел из зала, и пошел с копьем в руке, сопровождаемый двумя охотничьими псами, в народное собрание к ахейским воинам. А превосходная Эвриклея, дочь Опса, сына Певсенора, отдавала распоряжения служанкам:

— Живо за работу, — воскликнула она. — Вы, девушки, подметите полы, только сначала побрызгайте водой, и чтобы дело в руках кипело. Не забудьте натянуть пурпурные чехлы на кресла. А вы хорошенько вытрите столы и перемойте бокалы для вина и двуручные чаши. А вы, девушки, бегом к колодцу и принесите воды, одна нога здесь, другая — там. Молодые джентльмены скоро придут, раньше, чем обычно — ведь сегодня праздник.

Девушки разбежались по своим делам. Два десятка пошли по воду к колодцу, где текла темная вода, а прочие взялись за работу во дворце, как хорошо вышколенные горничные. Затем подошли и слуги джентльменов и аккуратно накололи дров для растопки. А когда девушки принесли воду, пришел и свинопас. Он пригнал трех отборных откормленных боровов. Он оставил их рыться во дворе, и вежливо обратился к Одиссею:

— Странник, добился ли ты благосклонности молодых лордов, или они по-прежнему воротят нос?

— Эвмей, — сказал Одиссей, — пусть боги покарают этих злодеев за их дерзость и несносное поведение в чужом дому! Нет в них ни капли порядочности.

Подошел козопас Меланфий, пригнавший отборных коз для трапезы женихов. С ним было два подпаска. Они привязали коз в гулкой галерее, и Меланфий стал допекать Одиссея:

— Как, ты все еще здесь? По-прежнему докучаешь всему дому и клянчишь объедки у джентльменов? Я вижу, что от тебя не отделаешься без хорошей взбучки. Такая настырность не к месту. Это, в конце концов, не единственная пирушка в городе.

Одиссей благоразумно не отвечал на его оскорбления, только молча опустил голову, но в его сердце закипала злоба. Пришел третий пастух, Филойтий, он пригнал телку для стола женихов и несколько отборных коз. Их он переправил с материка на городском пароме. Филойтий тщательно привязал животных в гулкой галерее и обратился к свинопасу с вопросом:

— Свинарь, что это за новый странник во дворце? Какого он роду-племени, по его словам? Кто его родичи, и где лежат их земли? С виду он замарашка, но сложен по-королевски. Впрочем, когда боги в гневе лишают человека дома, он быстро теряет свою красу, хотя б и родился во дворце.

Он подошел к Одиссею, протянул ему руку и сердечно сказал:

— Добро пожаловать, сэр странник! Сейчас тебе не везет, но пусть грядущее принесет тебе радость. Отец Зевес, ты самый жестокий из богов, ты создал нас, но не щадишь, а караешь несчастьями, страданиями и бедами. Меня потом прошибло, и слезы подкатили к глазам, когда я тебя увидел. Ты напомнил мне Одиссея — если он жив и видит сиянье дня, то, верно, скитается бродягой в обносках по лику земли. А если он умер и спустился в чертоги Аида, то остается его оплакать. Я был еще мальчишкой, когда он доверил мне свои стада в Кефаллении. Мой широколобый скот размножился невероятно, как колосья пшеницы, большего смертному и не пожелаешь. Но эти пришельцы, пренебрегая хозяйским сыном и волей богов, все время заставляют меня гнать им скот для пиров. Сейчас они надумали поделить между собой все достояние нашего давно пропавшего короля. Я не могу решить, что делать: при живом наследнике нехорошо сменить хозяина и уйти со всеми стадами на новое место, но еще хуже терпеть несправедливость и пасти скот для захватчиков-женихов. Мое положение невыносимо. Давно надо было мне сбежать под защиту какого-нибудь могучего лорда, но я все еще надеюсь, что мой несчастный король нежданно вернется и разгонит женихов.

— Пастух, — отвечал находчивый Одиссей, — ты человек здравого ума, и сумеешь сохранить секрет, который я тебе раскрою. Клянусь Зевсом, величайшим из богов, и гостеприимным столом и очагом Одиссея, возле которого я стою, что Одиссей вернется домой, прежде чем ты покинешь Итаку. Ты воочию увидишь, как предсказанная тобой судьба постигнет назойливых захватчиков.

Пастух ответил: «Да сбудутся твои слова, странник, и ты увидишь, как тешатся силой мои руки». Эвмей вторил ему молитвой Олимпийским богам о скором возвращении мудрого Одиссея.

А лорды-соискатели обсуждали, как погубить Телемаха. Внезапно слева от них вещей приметой пролетел орел с испуганным голубем в когтях. Амфином встал и сказал: «Друзья, наш заговор убийства Телемаха обречен на провал. Пошли лучше пировать». Они согласились с ним, и пошли во дворец Одиссея, где они бросили свои накидки на кресла и закололи овец, коз, свиней и телку. Они поджарили потроха и сняли их с огня, смешали вино в чаше. Свинопас разнес кубки, величественный Филойтий подал хлеб в изящных корзинках, а Меланфий разлил вино. Они сели за стол и навалились на отменные яства.

Телемах усадил Одиссея возле каменного порога, у самого входа в зал. Он поставил Одиссею шаткий табурет и маленький столик, подал ему потрохов и налил вина в золотую чашу.

— Сиди спокойно, — сказал он, — и пей с джентльменами. Я защищу тебя от обиды или удара. Тут не кабак, а дворец Одиссея, а я — его наследник. А вы, кавалеры, уймите сердца и руки, чтобы не было драк и перебранок.

Их изумила дерзость Телемаха. Женихи прикусили язык, только Антиной сын Эвпейта обронил:

— Ахейцы, Телемах обнаглел и оскорбляет нас. Но придется смириться с его угрозами, раз Зевес сорвал наши планы. Иначе эти стены не слыхали бы больше его сварливого верещания.

Телемах пренебрег его речами.

А в городе вестники провели по улице животных на заклание по случаю праздника[86]. Длинноволосые ахейцы собрались в тенистой роще Аполлона-лучника. А женихи во дворце запекли мясо на угольях, сняли с вертелов и поделили. Слуги не обделили и Одиссея, и дали ему такую же долю, как и самим себе, по велению его дорогого сына Телемаха.

Но Афина не позволила высокомерным женихам отказаться от оскорблений: она хотела поглубже уязвить королевское сердце Одиссея их пренебрежением. Среди женихов особенно неуемным был некто Ктесипп с Зама. Нехитрая вера во всемогущество своего богатства вскружила ему голову, и он тоже отправился свататься к жене пропавшего короля. Он заревел во весь голос, чтобы его услышали хмельные собутыльники, и отмочил шуточку:

— Лорды-кавалеры, послушайте, что я скажу. Странник получил свою порцию, как и следовало. Несправедливо и недостойно скупиться с гостем Телемаха, каким бы он ни был. Я и сам поднесу ему гостевой дар, чтобы он потешил свою старую клячу-банщицу или угостил слугу.

Он схватил здоровенной ручищей коровье копыто с блюда и запустил им в Одиссея. Но Одиссей легко уклонился, и иронически усмехнулся, когда копыто врезалось в стену, не причинив ему вреда. Телемах обрушился на Ктесиппа:

— Тебе повезло, Ктесипп, что ты не попал в моего гостя, хоть это не твоя заслуга. Если бы ты попал, я бы пропорол тебя копьем, и твой отец устраивал бы похороны, а не свадьбу. Я не потерплю такого необузданного поведения в моем дому. Я был ребенком, но сейчас уже могу отличить добро от зла. Нам приходится бессильно терпеть, пока режут наш скот и транжирят еду и вино, потому что одному не справиться с такой оравой. Но не доводи дело до кровопролития. А если ты не остановишься и перед убийством, то знай — по мне лучше умереть, чем изо дня в день терпеть такие гнусности, когда моих гостей оскорбляют и служанок тискают в моем величественном дворце.

Долгое всеобщее молчание было ответом на вспышку Телемаха. Его нарушил Агелай, сын Дамастора:

— Друзья, мужчине не пристало раздражаться или жаловаться на прямые речи. Оставьте в покое странника и слуг Одиссеева дома. Вот мой совет Телемаху и его матери. Я даю его от всего сердца, и надеюсь, что вы его примете. Пока ты и твоя мать надеялись, что твой мудрый отец вернется домой, никто вас не осуждал за уклончивость и отсрочки женихам. Это было разумным поведением, пока жила надежда на его возвращение. Но сейчас ясно, что он сгинул навеки. Поэтому я советую — поговори со своей матерью и объясни ей положение дел. Пусть она выберет самого достойного и щедрого средь нас и выйдет за него. Тогда ты спокойно насладишься своим наследством и обильной едой и вином, а твоя мать уйдет в дом нового мужа и будет там распоряжаться.

— Клянусь Зевсом и страданиями своего отца, погибшего вдали от Итаки или странствующего по свету, — возразил Телемах, — я не собираюсь задерживать брак своей матери. Я ее уговаривал сделать выбор и выйти замуж, и обещал ей самые щедрые дары к свадьбе. Только что из дома ее не прогонял, но это мне совесть не позволяет.

В ответ на слова Телемаха Афина Паллада наслала на женихов приступ буйного смеха. Они безудержно хохотали, — и не могли остановиться. Смеющиеся рты не подчинялись им, мясо на тарелках сочилось живой кровью, глаза исполнились слез, и сердца объяла тоска. Богоравный Феоклимен воскликнул:

— Злосчастные, какое проклятье поразило вас? Ночь укрывает ваши головы, лица, сползает к коленам. Плач и стенания слышатся, слезы бегут по щекам и кровью потеют стены. Призраки клубятся у входа и заполняют зал, чередой стремятся сквозь тьму в ад. Солнце исчезло с небес, сгустился зловещий туман.

Они расхохотались громогласно, как один человек, и Эвримах сын Полиба сказал:

— Наш зарубежный друг не в своем уме. Живее, молодежь, выведите его на площадь — ему мерещится темная ночь посреди бела дня.

— Эвримах, — отвечал Феоклимен, — я найду путь и без твоей указки. Глаза у меня есть, и уши, и две ноги, и дух не слаб. С их помощью я пересеку порог, ибо я чую беду. Ее не отвратить, от нее не отмахнуться. Она постигнет каждого, кто осквернял буйством и непотребностью славный дом Одиссея.

И он покинул дворец и нашел приют в дому Пейрея. А кавалеры обменялись понимающими взглядами и принялись потешаться над Телемахом, высмеивая его гостей:

— И впрямь, Телемах, не везет тебе с гостями. Сперва ты принимаешь никчемного бродягу, грязного и безвестного, у которого только жратва и выпивка на уме, пальцем о палец не ударит, только землю тяготит. Теперь и второй гость туда же — вскакивает и изображает из себя провидца. Послушай нашего совета — бросим-ка эту пару в трюм галеры, идущей в Сицилию. Там за них дадут хорошую цену.

Но Телемах оставил эти издевки без ответа. Он молчал и не сводил глаз с отца, ожидая сигнала к атаке на мучителей. А разумная Пенелопа поставила свое кресло так, что могла слышать все, что происходило в зале. Веселье не помешало ее кавалерам заколоть множество скота и овец для обильного обеда. Они не знали, что Богиня и богатырь уже готовят им страшный ужин в расплату за их злодейство.

Песнь XXI Могучий лук

В это время ясноглазая богиня Афина послала мудрую Пенелопу в зал с могучим луком и железными секирами, чтобы испытать силу кавалеров и привести их к гибели. Королева спустилась из своих покоев по крутой лестнице, сопровождаемая кучкой фрейлин. В изящной руке она держала медный кованый ключ изощренной формы с ручкой из слоновой кости. Она прошла в сокровищницу короля, где хранились его бронза, золото, ковкая сталь. Тут же лежал и крутой лук с двойным изгибом, и колчан, полный поющих стрел. Их подарил Одиссею герой Ифит, сын Эврита, когда они случайно встретились в Лакедемоне, в гостеприимном дому Ортилоха в Мессене.

Одиссей приплыл туда по общинному делу: мессенцы угнали три сотни овец с Итаки вместе с пастухами и подпасками, погрузили на корабли и уплыли. Отец и старейшины послали Одиссея, тогда еще совсем юного паренька, в дальний путь за овцами. А Ифит искал пропавших лошадей — дюжину кобыл, с крепкими мулами-жеребятами у сосцов. Он нашел лошадей, а через них и свою погибель, столкнувшись со смелым сыном Зевеса, Гераклом Львиное Сердце. Геракл убил его в своем собственном доме, хотя Ифит был его гостем, жестокосердно пренебрегая местью богов и долгом гостеприимства. Он попотчевал гостя, затем убил его, взял себе лошадей и загнал в свои стойла.

Итак, в поисках лошадей Ифит встретил Одиссея и подарил ему лук своего отца, великого Эврита, перешедший ему по наследству вместе со дворцом. Одиссей отдарил его острым мечом и мощным копьем в знак знакомства, которое так и не расцвело — не успели они посетить друг друга, как сын Зевса убил богоравного Ифита, дарителя лука. Великий Одиссей никогда не брал лук с собой на войну, но хранил в сокровищнице на память о друге. Только на Итаке он стрелял из этого лука.

Прекраснейшая из женщин подошла к королевской сокровищнице и поднялась на гладкий дубовый порог, тщательно обтесанный плотником минувших дней. Тот острогал брус по линейке, отвесно установил косяки в гнезда и навесил блестящие двери. Королева быстро отвязала ремень, державший дверную ручку, вставила ключ в скважину и умелым движением отвела засов. Ключ сработал, и двери распахнулись перед ней с ревом быка на лугу. Она вступила на высокий помост, где стояли сундуки с одеждой, пересыпанной ароматическими травами. Приподнявшись на носки, она дотянулась до колышка, на котором висел лук в блестящем футляре, сняла его, присела, положив футляр на колена, достала лук своего господина и супруга и горько заплакала. Выплакавшись вдоволь и успокоившись, Пенелопа прошла в зал к гордым кавалерам, держа в руке лук и колчан с губительными стрелами. Служанки принесли сундук с железом и бронзой, служившими Одиссею в играх. Королева прикрыла лицо вуалью и обратилась к кавалерам, стоя у колонны меж двух верных фрейлин:

— Внемлите мне, лорды и кавалеры. За долгие годы отсутствия законного хозяина вы превратили наш дом в кабак, вы гуляете здесь изо дня в день под предлогом сватовства. Подходите же, мои отважные кавалеры, я предлагаю вам испытание. Перед вами могучий лук богоравного Одиссея. Кто натянет его голыми руками и пошлет стрелу сквозь ушки двенадцати секир, получит меня в жены. Я пойду за ним и оставлю дом моего мужа, прекрасный, полный добра дом, который будет мне являться во снах.

Она обратилась к доброму свинопасу Эвмею и повелела ему поставить лук и боевые топоры для испытания кавалеров, но Эвмей разрыдался, взяв оружие. Стоявший рядом пастух тоже заплакал при виде королевского лука. Это вызвало гнев Антиноя, обрушившегося на них с руганью:

— Безмозглые простофили, пара дурней, как вы смеете хлюпать носом и расстраивать вашу госпожу? Она и так страдает из-за потери любимого супруга. Сидите тихо и ешьте молча, или проваливайте и плачьте в другом месте. Оставьте лук, мы сами с ним разберемся. Это верное и трудное испытание — нелегко будет натянуть тугой лук. Нет среди нас человека, равного Одиссею. Я его хорошо помню, хотя я тогда был еще мальчишкой.

Так он сказал, но в сердце Антиной лелеял мечту натянуть лук и пустить стрелу сквозь ушки секир. Он не знал, что, когда начнется стрельба, он сам окажется первой мишенью для стрел великого Одиссея, которого он оскорблял в его же дому, и подстрекал других к оскорблениям.

Принц Телемах воскликнул:

— Я, наверное, сошел с ума! Моя любимая премудрая мать собирается уйти из дома и вступить в брак, а я радуюсь, как дурак! Что же, джентльмены, подходите, вот приз победителя — дама, равной которой нет во всех ахейских землях, ни в святом Пилосе, ни в Аргосе, ни в Микенах, ни на нашей Итаке, ни на материке. Но это вы и сами знаете. Нужно ли мне восхвалять свою мать? Подходите, без оправданий и уверток, не надо отлагательств. Я и сам готов попытать счастье. Если мне удастся натянуть лук и выстрелить сквозь ушки секир[87], я не так буду грустить, когда моя мать уйдет с чужим человеком — я буду знать, что я сравнялся с отцом и могу справиться с его оружием.

Он снял с плеч перевязь с мечом и ярко-алую накидку и встал. Он принялся устанавливать боевые топоры, прорыл для них одну длинную канавку и поставил их точно по одной линии. Землю вокруг секир он утрамбовал. К всеобщему восхищению он аккуратно поставил секиры, хотя никогда не видал, как это делал Одиссей. Он встал у порога и взялся за лук. Трижды он отчаянно пытался согнуть лук, и трижды расслаблял мышцы. Но надежда натянуть тетиву и послать стрелу не покидала его. Может быть, в четвертый раз ему это и удалось бы, но Одиссей нахмурился и положил конец его усилиям. Телемах вздохнул во всеуслышанье и сказал:

— Неужели мне суждено оставаться слабаком и неудачником, или я еще слишком молод, и не могу полагаться на мощь рук в ссоре? Что же, джентльмены, сейчас черед тех, кто посильнее меня. Попытайте счастья, и посмотрим, кто победит.

Он отложил лук, прислонив его к косяку дверей, а стрелу он прислонил к дверному замку. Телемах вернулся на свое место, и Антиной сын Эвпейта предложил: «Давайте по порядку, слева направо, как разливают вино». Они согласились с его предложением, и первым встал Леод, сын Энопа. Он служил богам при жертвоприношениях, и всегда сидел с краю, возле большой чаши вина. В отличие от прочих, он ненавидел буйство и молча возмущался поведением кавалеров. Сейчас он первым взял лук и острую стрелу и встал у порога. Но не успел он напрячь лук, как усилие утомило его непривычные нежные руки, и он воскликнул:

— Я не могу его согнуть, друзья, пусть попытаются другие. Этот лук сломит силу и дух многих принцев и погубит их. Оно и к лучшему: лучше умереть, чем жить, не снискав приза, который давал нам надежду и завлекал изо дня в день. Может, вы еще надеетесь добиться руки королевы Пенелопы? Попробуйте натянуть тетиву! Вы быстро разочаруетесь и принесете брачные дары к ногам других ахейских красавиц. А Пенелопа выйдет за суженого с самыми богатыми дарами.

Он прислонил лук к двери, а стрелу — к замку и вернулся на свое место. Но Антиной окликнул его резким упреком:

— Леод, что за постыдные речи! Как ты смеешь говорить, что этот лук сломит дух и погубит нас? Тебе он не по силам? Это вина твоей матери — ты не рожден лучником. Но среди нас есть воины, им по плечу могучий лук. — Он обратился к козопасу Меланфию и сказал, — Поживее, Меланфий, разведи огонь в очаге, поставь широкую скамью, покрытую овечьим руном и принеси ком жира из кладовой. Мы прогреем лук и смажем, а потом возьмемся и завершим испытание.

Исполняя приказ, Меланфий раздул неумирающий огонь в очаге, подвинул скамейку, покрытую руном, принес большой ком жира из кладовых. Молодые люди смазали лук теплым топленым жиром и попытались натянуть его, но не смогли. Им не хватало сил, но Антиной и Эвримах не принимали участия в попытках, а они были лучшими из кавалеров.

Тем временем пастух и свинопас выскользнули из дома. Одиссей последовал за ними, и окликнул их, пока они шли по двору.

— Пастух! И ты, свинопас! Сказать вам всю правду или промолчать? Я думаю — сказать. Если бы сейчас внезапно появился Одиссей — скажем, боги принесли его — за кого бы вы стали в бою — за кавалеров или за Одиссея? Скажите мне, что вы думаете на самом деле.

— Дай-то бог, — сказал скотопас, — чтобы сбылись наши пожелания, и Одиссей возвратился, ведомый богом. Тогда ты бы увидел, как тешатся силой мои руки.

Эвмей вторил ему, моля богов о возвращении домой находчивого Одиссея. Проверив их сердца, Одиссей продолжал:

— Я вернулся! Я вернулся домой после двадцати лет лишений. Я вижу, что из слуг только вы двое ждали моего возвращения. От прочих я не слыхал молитв за мой скорый возврат. Знаете, что я для вас сделаю? Если вышние силы дадут мне победу над высокомерными кавалерами, я найду вам жен, одарю вас и построю вам дома рядом со дворцом, и буду считать вас зваными братьями Телемаху. Сейчас я укажу вам точную примету, чтобы вы не сомневались, с кем имеете дело. Посмотрите на мой шрам, его оставил клык кабана много лет тому назад, когда я охотился на Парнасе вместе с сынами Автолика.

Он закатал свои лохмотья и показал длинный рубец. Пастухи внимательно рассмотрели его, а затем разрыдались и бросились на шею Одиссею, целуя его голову и плечи. Одиссей поцеловал в ответ их головы и руки. Они ликовали бы до заката, но король взял себя в руки и сказал:

— Довольно слез, а то нас заметят и донесут женихам. Возвратитесь в дом, но не вместе, а по одному, вслед за мной. Запомните мои указания. Лорды-кавалеры откажутся дать мне лук и колчан. Ты, Эвмей, принесешь и подашь мне их. Вели женщинам закрыть на засовы плотные двери в свою часть дома и не обращать внимание на крики и стоны с мужской половины. Пусть не высовываются, а продолжают свои дела, как обычно. А ты, благородный Филойтий, затвори и свяжи воедино створки дворовых ворот, да побыстрее.

Он вернулся в величественный дом и занял свое место. Вслед за ним вошли в дом и пастухи. Эвримах держал лук в руках и подносил его к огню, чтобы хорошенько прогреть. И все же ему не удалось натянуть тетиву, и его гордое сердце возмутилось. Он застонал и воскликнул:

— Проклятая палка! Не только за себя, но за всех нас обидно. Жаль, что сорвалось мое сватовство, да ладно — есть еще много ахеянок на нашем острове и в других городах. Но постыдно, что мы оказались слабаками по сравнению с богоравным Одиссеем, и даже его лук согнуть не смогли. Мы увенчали себя позором на века.

Антиной сын Эвпейта возразил:

— Эвримах, ты заблуждаешься. Подумай сам: сегодня праздник Бога-Лучника. Кто сможет натянуть тетиву в такой день? Оставим на месте секиры, никто их не украдет. Пусть виночерпий обойдет круг и наполнит наши чаши. Совершим возлияния и оставим лук в покое. А Меланфию прикажем привести с утра отборных коз в жертву Аполлону-лучнику. Принесем жертву, а потом попытаем счастья и завершим соревнование.

Кавалерам понравился совет Антиноя. Вестники полили воды им на руки, оруженосцы наполнили чаши, они совершили возлияние богам и выпили вволю.

Тут заговорил искусный Одиссей.

— Внемлите мне, соискатели руки великой королевы. Я скажу вам, что у меня на сердце, и в первую очередь я обращаюсь к Эвримаху и богоравному Антиною. Он дал хороший совет — оставьте лук в покое и положитесь на волю небес. Завтра бог-лучник Аполлон даст победу своему избраннику. А сейчас дайте мне гладкий лук, дайте тряхнуть былой силой. Вы увидите, осталась ли еще мощь в руках, или все отняла бродяжья жизнь.

Его просьба взбесила их — они испугались, что он натянет тугой лук. Антиной громко отчитал его:

— Чтоб ты сдох, заморский бродяга! Ты совершенно лишился здравого смысла? Мало того, что ты ешь в нашем избранном обществе на равных, слышишь наши речи и споры, как равный. Вино тебе ударило в голову, сладкое вино, не надо было пить тебе залпом. Вино сгубило знаменитого кентавра Эвритиона, на пиру у лапифов. Вино лишило его рассудка, и он стал буянить во дворце Пирифоя. Хозяева рассердились и выбросили его вон, но сперва отрубили ему нос и уши жестокими мечами. Озверевшее чудовище ушло, влача плоды своей глупости, и так началась распря между кентаврами и людьми. Эвритион[88] стал первой жертвой, и он навлек на себя беды невоздержанностью в вине. И тебе не сдобровать, если возьмешься за лук. Мы тебя прогоним с острова и пошлем на черном корабле к королю Эхету-Людоеду, а из его лап никто не вырывался. Так что сиди, пей спокойно и не пытайся мериться силой с молодежью.

Но добродетельная Пенелопа вмешалась:

— Антиной, неприлично и неучтиво запугивать в этом дому гостей Телемаха, какими они бы ни были. Неужели ты думаешь, что этот странник возьмет меня к себе, в свою постель, даже если он силой и сноровкой сумеет натянуть великий лук Одиссея? Да и у него нет таких помыслов. Не лелейте черных мыслей, этому не бывать.

— Мудрая Пенелопа, — отвечал ей Эвримах, сын Полиба, — мы не думаем, что он тебя уведет. Этого быть не может — но ужасает мысль, что чернь скажет: «Мелкота эти кавалеры, не чета Одиссею. Сватаются к вдове героя, а сами даже его лук не смогли согнуть. Пришел случайный бродяга, легко натянул лук и послал стрелу в цель». Так будут говорить на площади и нас позорить.

— Эвримах, — сказала Пенелопа, — человек, бесчестящий и разоряющий дом своего государя, никогда не добьется народной любви. Но вас это не касается. Наш гость — высокий и сильный муж, по его словам — знатного рода. Дайте ему лук и посмотрим, что будет. Я обещаю, и слово свое сдержу, — коль по воле Аполлона он сможет справиться с луком, я одарю его новой туникой и плащом, дам заточенный дротик — отгонять собак и людей, подарю обоюдоострый меч, и сандалии на ноги, и обеспечу ему проезд, куда ему заблагорассудится.

Телемах ответил ей:

— Мать, у меня больше всех в стране прав на этот лук, мне и решать, кому его дать и кому отказать. Я имею в виду и вождей с гористой Итаки и с островов возле Элиды, где пасутся кони. Никто не вправе оспорить мое решение, даже если я захочу подарить лук моему гостю. Поэтому, мать, отправляйся в свою горницу и займись делом, прялкой и веретеном, и займи служанок. Лук — дело мужское, и в первую очередь мое, потому что здесь хозяин — я.

Пенелопа удивилась словам сына, но ушла в свои покои. В сопровождении фрейлин она пришла в опочивальню и заплакала о любимом муже, пока ясноокая Афина не сомкнула ее веки благодатным сном.

Достойный свинопас взял крутой лук, и понес было его, невзирая на протесты кавалеров. Они закричали ему: «Куда ты тащишь лук, несчастный свинарь? Погоди, если будет по-нашему, твои же быстрые псы разорвут тебя на клочки в твоем свинарнике, и ничто тебе не поможет».

Угрозы остановили Эвмея, и под градом проклятий он уронил лук. Но с другой стороны прозвучала угроза Телемаха:

— Живо отнеси лук, старик, ты не сможешь всем покориться. Смотри, как бы я тебя камнями не стал гонять по полям. Я хоть молод, но покрепче тебя. Был бы я сильнее прилипал, я бы их за уши выкинул из дворца, чтобы заговоры не устраивали.

Вспышка Телемаха только рассмешила кавалеров. Они весело смеялись, позабыв о своем гневе. Свинопас прошел по залу с луком в руках и подал его Одиссею. Затем он подозвал няню Эвриклею и велел ей:

— Мудрая Эвриклея, Телемах велел, чтобы ты заперла крепкие двери в женскую половину. Если женщины услышат стоны и крики с мужской половины дома, пусть не высовываются, но сидят спокойно и продолжают работу.

Эвриклея не смела спорить, пошла и заперла двери, ведушие в большой зал. Филойтий тихонько выскользнул и запер двери двора на засов, и завязал их корабельным канатом из тростника, лежавшим под галереей. Затем он вернулся в зал на свое место и устремил взор на Одиссея.

Одиссей держал лук в руках и тщательно проверял его, крутя во все стороны, не попортили ли черви его концы за годы отсутствия хозяина. Кавалеры переглядывались и бросали такие реплики:

— Настоящий знаток луков, эксперт этот малый. У него дома, небось, коллекция луков.

— Нет, он хочет открыть мастерскую стрелкового оружия, судя по тому, как он его разглядывает и вертит.

— Ничего у него не получится, да и лука ему не натянуть.

Посреди этих разговоров хладнокровный Одиссей осмотрел лук в последний раз, и легко, без усилия и спешки (так музыкант настраивает струну лиры и натягивает ее на новый ремешок), он согнул великий лук и правой рукой проверил тетиву. Она запела под его пальцами, как ласточка в полете. Кавалеры были поражены, их щеки побледнели, и с неба грянул удар грома, посланный Зевсом. Страдалец-Одиссей возликовал, что хитрый Кронид подает ему знак. На столе перед ним лежала одна стрела, а прочие, уже уготованные ахейским лордам, оставались в колчане. Одиссей взял стрелу, положил ее на середину лука, оттянул тетиву вместе с оперенным концом стрелы и, не вставая с места, выстрелил. Его выстрел был так точен, что не задел ни одного топора. Стрела с бронзовым наконечником пронеслась вчистую, влетела в первое ушко и вылетела из последнего.

Одиссей обратился к сыну:

— Телемах, гость в твоем дому не осрамил тебя. Моя стрела попала в цель, и лук я натянул без долгих усилий. Моя сила не ослабла, вопреки клевете женихов. Но настало время подать им ужин, пока не стемнело, а потом уже перейти к музыке и танцам, без которых пир — не пир.

И он подал знак. Его любимый сын и наследник Телемах препоясался острым мечом, крепче перехватил копье, и встал, блестя бронзовыми доспехами, рядом с Одиссеем.

Песнь XXII Битва в зале

Сбрасывая с себя рваные лохмотья, несокрушимый Одиссей схватил лук и полный стрел колчан, и одним прыжком занял место на высоком каменном пороге. Он высыпал крылатые стрелы у ног и громко крикнул:

— Состязание окончено! Сейчас черед новой мишени! В нее еще никто не попадал, но я попытаюсь, с помощью Аполлона.

И он нацелил смертоносную стрелу прямо в Антиноя.

Антиной как раз собирался выпить вина. Он взял в руки золотую двуручную чашу. Он не ожидал кровопролития. Да и кто мог ожидать, что на пиру найдется человек, который, один против всех, замыслит ему погибель? Но Одиссей пустил стрелу и попал ему в горло. Наконечник пробил насквозь мягкую плоть стройной шеи. Он выронил чашу из сжатых рук и упал набок, оттолкнув при падении стол ногой. Стоявшая перед ним еда упала на пол. Густой струей хлынула кровь из ноздрей, на жареное мясо и хлеб.

Крик раздался в зале, когда кавалеры увидели падение Антиноя. В ужасе они вскочили со своих мест и бросились по залу, обшаривая стены. Но они не могли найти ни щита, ни крепкого копья. Они яростно закричали Одиссею: «Странник, это было твое последнее состязание, ты выбрал опасную мишень. Ты обречен. Твою падаль расклюют стервятники Итаки, ведь ты поразил лучшего из дворян острова». Они все еще думали, что он убил Антиноя нечаянно. Безумцы не понимали, что они глядят в лицо собственной смерти.

Могучий Одиссей прорычал:

— Щенки! Вы не ждали, что я вернусь с войны! Вы разорили мой дом, опозорили моих рабынь, приставали к моей жене при живом муже, и не боялись ни богов на небе, ни людского возмездия. Я говорю вам — вас ждет смерть.

Ужас смыл краску с их щек. Они озирались в поисках убежища от внезапной смерти. Лишь Эвримах нашел в себе силы ответить:

— Если ты и впрямь Одиссей, вернувшийся домой, тогда ты справедливо укоряешь нас за гнусные дела, совершенные в твоем доме и твоих владениях. Но тот, кто за это в ответе, Антиной, уже мертв. Он затевал все злодейства, и не для того, чтобы вступить в брак. Его влекла другая страсть. Он хотел подкараулить и убить твоего сына и стать королем этого прекрасного города и всей Итаки. Но он получил по заслугам и был сам убит. Пощади же нас, твоих подданных, а мы расплатимся за все, что съели и выпили в твоем дому. Каждый из нас даст тебе двадцать быков, и золота и бронзы, сколько пожелаешь. Твой гнев нам понятен.

Но Одиссей не смягчился и ответил ему:

— Эвримах, хоть бы вы отдали мне все ваше добро до последнего, я все равно бил бы вас, пока вы не расплатитесь за свои преступления. У вас выбор — биться или бежать, но я думаю, не всем удастся убежать и спасти шкуру.

Их сердца дрогнули и колена задрожали. Но вновь заговорил Эвримах:

— Друзья, не приходится ждать пощады от этих безжалостных рук. Он перестреляет нас всех с высокого порога — ведь у него могучий лук и полный колчан стрел. Воодушевимся же и бросимся в бой! Мечи наголо! Прикрывайтесь столиками от его стрел! Атакуем его разом — может быть, удастся сбить его с порога и прорваться в город, а там уже поднимем тревогу и соберем народ, чтобы он никогда больше не смог согнуть лук.

Он выхватил обоюдоострый бронзовый меч и с устрашающим воплем бросился на Одиссея. Но смелый Одиссей выстрелил, и стрела вошла ему в сосок и пробила печень. Меч выпал из рук Эвримаха. Он сложился вдвое, упал на столик, смахнул на пол еду и чашу с вином, перевалился и рухнул на пол. В судорогах он рассек лоб, и ногой сбил стул. Смертный туман покрыл его глаза.

Следующим бросился на Одиссея Амфином. С мечом в руке он хотел оттеснить героя от выхода. Но он не успел приблизиться: Телемах ударил его копьем в спину между лопаток, и бронзовый наконечник вышел из груди. Он рухнул ничком. Телемах отскочил, оставив длинное копье в трупе Амфинома — он опасался, что противник поразит его выпадом меча, пока он вытаскивает копье или зарубит, если он склонится над телом врага. Он быстро присоединился к Одиссею и взволнованно шепнул ему:

— Отец, я схожу и принесу тебе шлем и пару копий и бронзовый шлем, закрывающий виски. Я возьму снаряжение и для себя, и для свинопаса с пастухом. В доспехах будет лучше.

Рассудительный Одиссей ответил:

— Беги, пока у меня не вышли стрелы, а то они оттеснят меня от дверей.

Телемах, исполняя волю отца, бросился в каморку с боевым оружием. Он схватил четыре щита и восемь копий, и четыре бронзовых шлема с плюмажами из конского хвоста, и бегом вернулся к отцу, и начал облачаться в доспехи. Два пастуха также экипировались и заняли место рядом с их мудрым и находчивым правителем Одиссеем и его сыном.

Пока у него были стрелы, Одиссей отстреливал кавалеров по одному, и их трупы лежали грудами по залу, Но вот стрелы вышли, и он поставил лук между притолокой и ограничителем дверей большого зала, взял четырехслойный щит на плечи, одел крепкий шлем на голову, и плюмаж гордо взмыл над ним. Наконец он схватил два мощных копья с блестящими бронзовыми наконечниками.

В стене зала была боковая дверь на уровне высокого порога. Она вела в коридор, и обычно была плотно закрыта. Одиссей приказал свинопасу сторожить эту боковую дверь, к которой можно было подойти только с одной стороны. Агелай обратился к товарищам и крикнул:

— Друзья, пусть кто-нибудь вскарабкается к боковой двери, выйдет и созовет народ на помощь! К нам придет подмога, и этот человек получит по заслугам.

— Невозможно, благородный Агелай, — отвечал козопас Меланфий. — Слишком близки ворота во двор, коридор опасно узок — сильный человек сможет в одиночку удерживать его против всех нас. Но я могу принести броню из кладовой. Я догадываюсь, где именно спрятали оружие Одиссей и его славный сын.

Козопас Меланфий прошел закоулками дворца в кладовые, взял дюжину щитов и копий, и дюжину бронзовых шлемов с конскими плюмажами. Он вернулся в зал и раздал оружие кавалерам. Когда Одиссей увидел, что они надевают броню и держат большие копья в руках, его ноги подкосились и сердце дрогнуло. Дело принимало угрожающий оборот. Он обернулся к сыну и сказал летучими словами:

— Телемах, наверняка одна из служанок помогает противнику вооружиться. Или это дело рук Меланфия?

— Отец, — признался Телемах, — это моя ошибка, больше некого винить. Я оставил открытыми двери арсенала, и они воспользовались просмотром. Живо, дорогой Эвмей, иди и закрой двери оружейной. И посмотри, кто нам подгадил, одна из служанок или Меланфий, выблядок Долия.

Пока они говорили, Меланфий-козопас пошел за следующей партией оружия в арсенал. Но достойный свинопас увидел это и немедленно сказал стоявшему рядом Одиссею:

— Царственный сын Лаэрта, виноват этот негодяй, как мы и думали. Он снова отправился в оружейную. Прикажи — убить ли его, если я осилю его в бою, или привести тебе, чтобы ты наказал его за все злодейства?

Одиссей подумал и ответил:

— Мы с Телемахом сумеем удержать кавалеров в зале и не дадим им вырваться. Идите вдвоем, свяжите Меланфия по рукам и ногам, бросьте в оружейную и заприте дверь. Накиньте на него аркан и подвесьте к стропилам крыши, пусть висит и мучится.

Они выслушали приказ и пустились в арсенал. Меланфий был уже там, он искал оружие в глубине кладовой и не слышал их приближения. Пастухи стали у притолок с двух сторон двери и ждали в засаде, пока козопас не появился на пороге с прекрасным шлемом в одной руке, а другая рука держала большой старинный, покрытый плесенью щит, который в юности носил лорд Лаэрт. Щит так давно лежал без дела, что его ремни сгнили. Пастухи навалились на Меланфия, за волосы затащили в кладовую, бросили бедолагу на пол, завернули и связали ему руки за спину, скрутили ноги тугими узлами, как велел им хозяин. Они накинули на него петлю, а ее конец перекинули через балку, подвесив Меланфия к самой крыше.

Как ты потешался над ним, свинопас Эвмей! Ты сказал:

— Вот тебе, Меланфий, мягкая постель, которую ты заслужил. Карауль, чтобы не проспать юную Зарю, когда она выходит, облачившись в золото, из потока Океана, а то опоздаешь привести коз ко столу кавалеров.

Они оставили его мучиться в узах, а сами вооружились, плотно заперли блестящие двери и вернулись к зоркому Одиссею.

В это время, когда четырем бойцам, стоявшим на высоком пороге, противостояло множество воинов, дочь Зевеса Афина приняла обличье Ментора и появилась на арене. Одиссей радостно приветствовал ее:

- На выручку, Ментор! — воскликнул он, — вспомни старого друга! Сколько раз я тебя выручал, ведь мы вместе росли!

Но он догадывался, что перед ним сама Богиня-воительница. А кавалеры обрушили на нее ушат ругани. Шум схватки покрыла угроза Агелая, сына Дамастора:

— Ментор, не поддавайся на уговоры Одиссея и не выступай против нас. Я тебе скажу, чем дело окончится. Когда мы их добьем, обоих, и отца и сына, ты разделишь их судьбу и расплатишься головой за свое дурацкое вмешательство. А когда наши мечи справятся с тобой и твоими друзьями, мы разделим все твое добро вместе с имуществом Одиссея. Твои сыновья и дочери лишатся дома, и верную жену изгоним с Итаки.

Эти угрозы разъярили Афину, и она отчитала Одиссея:

— Где твоя сила и боевой дух, Одиссей? Вспомни, как ты рубился девять долгих лет с троянцами за белорукую нежную Елену, как ты разил их дюжинами в смертоносном бою, как просторный город Приама покорился твоей уловке! Неужели ты попросишь милости у врага и утратишь храбрость в родных стенах? Становись, старый друг, плечом к плечу со мною и следи за моим мечом. Сейчас ты увидишь, как Ментор сын Алкима отдает старые долги в пылу схватки.

Несмотря на эти речи, Афина не собиралась бросаться в бой, чтобы обеспечить победу Одиссею. Она воодушевила Одиссея и его благородного сына, превратилась в ласточку, взмыла и села на закоптелые стропила под крышей дворца.

Шестеро самых смелых из уцелевших кавалеров — Агелай сын Дамастора, Эврином, Амфимедон, Демоптолем, Писандр сын Поликтора и мощный Полиб — попытались воодушевить своих товарищей к бою, после того, как многие пали от разящих стрел Одиссея. Агелай воззвал к товарищам:

— Друзья, несравненные руки начинают изменять Одиссею! Ментор побахвалился и убежал, их осталось четверо. Не стоит всем бросать копья сразу. Сперва бросим мы вшестером. Вдруг нам удастся поразить Одиссея и снискать славу. А с прочими мы легко справимся, если удастся его свалить.

Он подал знак, и шестерка бросила копья, но Афина отклонила их удары. Одно копье попало в косяк, другое в массивную дверь, тяжелый бронзовый наконечник на ясеневом копье врезался в стену. Убедившись, что его люди не пострадали от залпа противника, могучий Одиссей окликнул их: «Сейчас наш черед дать залп в гущу кавалеров. К былым злодеяниям они добавляют новые, усердно стараясь погубить нас!» Они прицелились и метнули копья. Одиссей убил Демоптолема, Телемах — Эвриада, свинопас — Элата, и пастух — Писандра. Четверо рухнули замертво одновременно. Кавалеры отступили в дальний угол зала, а Одиссей с товарищами сделали вылазку и вырвали копья из мертвых тел.

Снова кавалеры яростно пустили залп копий, и снова, по воле Афины, промазали. Одно копье попало в косяк, другое в массивную дверь, тяжелый бронзовый наконечник на ясеневом копье врезался в стену. Но Амфимедону удалось попасть в запястье Телемаха скользящим ударом, едва поцарапавшим его кожу. Длинное копье Ктесиппа пролетело над Эвмеем и оцарапало плечо свинопаса, прежде чем упало на землю. И снова люди под четкой и опытной командой Одиссея дали залп в гущу врага. На этот раз покоритель городов Одиссей поразил Эвридама, Телемах — Амфимедона, свинопас — Полиба, а пастух попал в грудь Ктесиппу и закричал: «Бахвал, вот тебе за твои шуточки, я тебя отучу болтать, и научу почитать богов. Это тебе ответный дар — за коровье копыто, которым ты наградил богоравного Одиссея, когда он побирался в собственном доме». Пока ликовал пастух винторогих быков, его товарищи снова ударили по врагу: Одиссей в ближнем бою поразил Агелая копьем, а Телемах пырнул копьем Леокрита сына Эвенора в правый бок и проколол его насквозь. Тот упал ничком и лбом ударился об пол. И тут высоко под крышей дома Афина подняла смертоносную эгиду. Их сердца охватил ужас, и они бросились в бегство. Так весной, когда день прибывает, бежит стадо от овода. А Одиссей с людьми обрушились на них, как горные ястребы, с гнутыми когтями и крючковатыми клювами, на мелких птиц. Те, хоть и избегают высот и прижимаются к земле, не находят и там убежища и спасения. Ястребы налетают на них и убивают, и люди наслаждаются охотой. Так и люди Одиссея налетели на кавалеров, погнали их вдоль по залу, сражая по пути.

Вперед вырвался Леод, обнял колена Одиссея и воззвал к нему летучими словами:

— Я припадаю к твоим коленам, Одиссей, пожалей меня и помилуй. Клянусь, я никогда не позорил женщин в твоем дому, ни словом, ни делом. Я даже удерживал кавалеров, хотя они не слушали моих советов и бесчинствовали, и за это их постигла страшная кара. Но я только приносил жертвы, ничего худого я не делал, неужели меня постигнет такая же злая судьба? Разве так благодарят за добрые дела?

Проницательный Одиссей прорычал:

— Если ты приносил жертвы, ты, небось, часто молился, чтобы я никогда не вернулся домой, и чтобы моя жена ушла с тобой и рожала твоих детей? За это тебя постигнет горькая смерть.

И огромной рукой он подхватил с земли меч, выпавший из мертвых рук Агелая, и зарубил Леода. Его голова упала в прах, еще умоляя о пощаде.

Барда Фемия, сына Терпия, вынудили петь для кавалеров. Пока ему удалось избежать черной смерти. Он сидел возле боковой двери, наигрывал на лире и не мог решить: припасть ли к коленам Одиссея или выбежать из дома и найти убежище у высокого алтаря могучего Зевса, хранителя дома и двора, на котором Лаэрт и Одиссей совершили столько всесожжений. Наконец он решился. Он положил лиру на землю между чашей для смешения вина и обитым серебром троном, подбежал к Одиссею, припал к его ногам и заговорил крылатыми словами:

— У твоих колен, Одиссей, я молю о пощаде. Ты потом раскаешься, если убьешь барда, поющего людям и богам. Боги одарили меня даром песни, научили всем ладам и перепевам. Я достоин воспеть тебя. Сдержи ярость и не отрубай мне голову. Твой сын Телемах подтвердит, что я никогда не приходил на пирушки женихов или в твой дом по своей воле — я уступал грубой силе, ведь их было так много.

Набожный Телемах, услышав жалобы барда, окликнул отца:

— Не казни его, он невинен. И еще пощадим нашего вестника Медонта. Когда я был ребенком, он смотрел за мной. Пусть живет, если его не убил Филойтий или свинопас, если тебе он не попался под меч.

Его слова дошли до слуха Медонта. Этот осторожный человек закутался в свежесодранную бычью шкуру и спрятался под стулом, надеясь избежать черной смерти. Он выскочил из убежища, отбросил шкуру, рванулся к Телемаху, припал к его коленам и обратился с летучими словами:

— Я здесь, мой милый мальчик. Спаси меня, заступись перед твоим отцом. Не дай ему зарубить меня жестоким мечом. Он неукротим и взбешен поведением кавалеров, грабивших его дом и не имевших здравого смысла отнестись к тебе с уважением.

Проницательный Одиссей улыбнулся вестнику и сказал:

— Обуздай свой страх. Мой сын спас тебя, чтобы ты знал и другим рассказал: добрые дела лучше злых. Только выйдите из зала, ты и голосистый менестрель. Сидите во дворе, вдали от битвы, пока я не окончил свои дела.

Они немедленно выскочили из зала и уселись во дворе у алтаря могучего Зевса, непрестанно озираясь и все еще опасаясь смерти. Одиссей осматривал поле боя: не остался ли кто-нибудь в живых и не избег ли своей участи. Но все лежали в крови и пыли, как рыбы, вытащенные рыбаками из седого прибоя на лукоморье: запутавшись в ячейках сетей, они лежат на песке, мечтают о соленой воде и ждут, когда яркое солнце оборвет их жизнь. Так грудами, друг на друге лежали тела кавалеров.

— Телемах, — позвал сына прозорливый Одиссей, — иди позови няню Эвриклею. Я хочу перемолвиться с ней.

Телемах выполнил приказ отца, постучал в двери женской половины и кликнул Эвриклею: «Вставай, старушка, иди вниз. Ведь ты распоряжаешься служанками. Мой отец хочет поговорить с тобой». Эвриклея не ответила, но немедленно открыла дверь и пошла вслед за Телемахом. Она нашла Одиссея посреди горы трупов, вымазанного кровью и грязью. Он был подобен льву, задравшему быка на лугу, когда он ходит вокруг жертвы с устрашающим видом, и кровь капает с его груди и клыков. Так выглядел и Одиссей, с окровавленными руками и ногами. Эвриклея увидела груду тел и море крови, и поняла, какой подвиг он совершил. Она хотела было заулюлюкать, но Одиссей остудил ее восторг и остановил с осуждением:

— Сдержи свои чувства, старуха, и ликуй молча. Я не потерплю победного воя. Недостойно торжествовать над трупами. Этих людей погубила воля богов и их бесчестие. Они не чтили никого на свете, и их грехи привели к бесславной смерти. Лучше перечисли мне всех женщин в дому, тех, кто меня опозорил, и тех, кто остался верен мне.

— Мое дитя, — сказала его старая няня Эвриклея, — я скажу тебе правду. Во дворце служит пятьдесят женщин, обученных разным рукоделиям: прясть шерсть и прислуживать господам. Из них только двенадцать согрешили, несмотря на мои усилия и приказы королевы. Телемах в эти дела не вмешивался, он только недавно достиг совершеннолетия, и мать не подпускала его к служанкам. А сейчас позволь мне подняться в яркую горницу и сообщить радостные вести твоей супруге — она почивает, по воле богов.

Но хитрый Одиссей остановил ее: «Не надо, не зови ее. Кликни-ка недостойных женщин». Старуха пошла за женщинами, а Одиссей подозвал Телемаха, пастуха и свинаря и обратился к ним крылатыми словами:

— Начинайте выносить трупы. Пусть женщины вам помогут. Помойте столы и кресла губкой с водой. Когда наведете порядок во дворце, соберите женщин во дворе, между круглым сводом и внешней стеной, и рубите их мечами, пока они не расстанутся с жизнью и не позабудут свои интриги с кавалерами.

Так он повелел. Горестно стеная, со слезами на щеках, в зал вошли виновные женщины. Они собрали трупы и сложили их под крышей галереи во дворе, оперши друг о друга. Сам Одиссей руководил работой и подгонял их. Пока они мыли кресла и столы губками с водой, Телемах с пастухом и свинопасом драили пол в зале мотыгами. Служанки вынесли мусор во двор. Когда зал был приведен в порядок, они вывели служанок из дома и загнали их в тупик между круглым сводом и высокой стеной дворца, откуда нельзя было бежать. Телемах сказал задумчиво:

— Не хочу даровать легкую смерть женщинам, которые оскорбляли меня и мою мать и спали с кавалерами.

Он взял канат, снятый с чернобокого корабля, привязал одним концом к высокой колонне галереи, а другой конец обвил вкруг свода на такой высоте, чтобы их ноги не доставали земли. Так голуби или длиннокрылые дрозды запутываются в силках, натянутых в кустарнике, и вместо гнезда оказываются в смертельной ловушке. Так и головы женщин оказались в одном ряду на веревке, каждая с петлей на шее. Они недолго сучили ногами, совсем недолго.

Затем они вытащили Меланфия из дворца во двор. Безжалостным ножом они отрезали ему нос и уши, вырвали яйца и бросили псам на поживу, и в ярости отрубили ему руки и ноги. Умывшись, они вернулись к Одиссею. Он позвал любимую няню Эвриклею:

— Принеси мне серы для очищения и разведи огонь — я хочу очистить дворец. Попроси Пенелопу спуститься со своими фрейлинами, и скажи служанкам придти в зал.

— Мое дитя, — сказала преданная Эвриклея, — ты все делаешь верно, но позволь мне принести тебе тунику и накидку. Ты пренебрегаешь своим достоинством, ведь на твоих широких плечах грязные обноски.

Одиссей сказал ей: «Сперва разожги огонь», — и она была вынуждена покориться. Одиссей тщательно очистил зал, комнаты и двор, кадя серой и дымом. А старуха пошла по дворцу, собирая женщин в зал. Они пришли с факелами в руках, устремились к Одиссею, осыпали его поцелуями и гладили его голову, плечи и руки. И когда его сердце вспоминало каждую из них, ему очень хотелось крикнуть и зарыдать.

Песнь XXIII Одиссей и Пенелопа

Радостно хихикая, старуха вскарабкалась в горницу сообщить хозяйке о возвращении любимого мужа. Ноги несли ее так быстро, что она чуть было не споткнулась. Она встала у изголовья королевы и сказала:

— Просыпайся, дорогое дитя, открой глаза, и ты увидишь то, к чему ты стремилась все эти годы. Одиссей вернулся домой, в конце концов. Он перебил надменных кавалеров, которые переворачивали дом вверх тормашками, поедали его припасы и обижали его сына.

— Дорогая няня, — сказала почтительная Пенелопа, — боги лишили тебя рассудка. Они могут, знаешь, свести с ума мудрейших и наставить дурней на ум. Вот они и сбили тебя с толку. Зачем ты смеешься над моим горем и будишь, стоило мне сомкнуть глаза и забыться счастливым сном, лучшим с тех пор, как Одиссей уплыл в этот проклятый город, — чтобы рассказать эту небылицу? Марш вниз в свою комнату! Если бы другая женщина попробовала меня разбудить, чтобы сказать такой вздор, она бы у меня в слезах убежала. Тебя твой возраст спасает.

— Я не шучу, дорогое дитя, — настаивала няня Эвриклея. — Одиссей вернулся. Он и был тот самый странник, над которым издевались в зале. Телемах уже давно знал, что Одиссей вернулся, но хранил его планы в тайне, пока тот не сквитался с захватчиками.

Сердце Пенелопы подскочило, она сорвалась с постели и прижалась к старухе. Обливаясь слезами, она сказала:

— Дорогая няня, заклинаю тебя, скажи правду. Если он вернулся домой, по твоим словам, как же он в одиночку справился с бесстыдными кавалерами, ведь они всегда шатались всей сворой?

— Я ничего не видела, и ничего не знаю, но я слыхала стоны умирающих. Мы сидели, окаменев от ужаса, в нашей половине дома, за плотно закрытыми дверями, пока твой сын Телемах не позвал меня. Его отец послал за мной. Я увидела Одиссея, стоящего посреди трупов, они лежали грудами на утоптанном полу. У тебя защемило бы сердце от его вида — он стоял как лев после битвы, весь покрытый кровью врагов. Сейчас все трупы сложены у ворот дворца, а он разжег огонь и курением очистил прекрасный дом. Он послал меня за тобой. Пойдем, после всех бед вы сможете рука об руку вступить на путь радости. Сбылись твои мечты и надежды. Он вернулся живым к родному очагу, и нашел тебя и твоего сына, и отомстил кавалерам, причинившим зло.

— Не спеши веселиться, дорогая няня, — сказала разумная Пенелопа. — Не спеши хвалиться. Ты знаешь, как все во дворце были бы рады его появлению, и в первую очередь я и сын, которого мы породили. Но твой рассказ неправдоподобен. Наверное, бессмертный бог погубил молодых лордов, разгневанный их буйством и надменной дерзостью. Они не чтили никого, и поплатились за свои грехи. Но Одиссей в дальних странах позабыл путь в ахейские земли. Он потерян навеки.

— Мое дитя, — воскликнула няня. — Как ты можешь такое говорить! Твой муж сидит у камелька, а ты говоришь, что он никогда не вернется домой. Ты так упорствуешь в неверии! Вот тебе доказательство — когда я мыла его, а заметила на его ноге шрам, оставленный белым клыком вепря годы назад. Я хотела сразу сказать тебе, но он, храня свои планы в тайне, заткнул мне рот рукой и заставил смолчать. Пошли со мной. Жизнью своею клянусь, что это правда. Если я тебя обманула, казни меня самой страшной казнью.

— Дорогая няня, — отвечала Пенелопа, — даже с твоей мудростью и опытом трудно понять замыслы вечных богов. Пойдем к моему сыну. Я хочу увидеть тела моих кавалеров и человека, который поразил их.

Она вышла из горницы и пошла вниз, обуреваемая нерешительностью. Следует ли ей сохранить хладнокровие и расспросить своего дорогого короля, или броситься ему на шею и поцеловать? Когда она пересекла высокий порог и вошла в зал, она села в кресло у камина, вдали от Одиссея, который стоял у колонны с противоположной стороны зала. Он потупил глаза, ожидая, что его статная супруга воскликнет, увидев его. Но изумленная Пенелопа долгое время сидела безмолвно. Она переводила глаза с его лица, которое она вроде бы узнавала, на лохмотья, которые делали его незнакомым. Телемах нарушил молчание словами осуждения:

— Мать, — сказал он, — жестокосердая и нематеринская мать, как ты смеешь чураться отца? Почему ты не бросаешься к нему и не осыпаешь вопросами? Ни одна женщина не держалась бы так холодно с мужем, вернувшимся после двадцати лет лишений. У тебя кремень, а не сердце.

— Мое дитя, — объяснила Пенелопа, — я вне себя от потрясения. Я не могу говорить, задавать вопросы, даже посмотреть ему в лицо нет сил. Если это и впрямь Одиссей, мы скоро узнаем друг друга по тайным приметам, неизвестным другим.

Славный многострадальный Одиссей улыбнулся и поспешно сказал Телемаху:

— Сын, оставь мать в покое. Дай ей возможность подвергнуть меня испытанию и убедиться самой. Она скоро все поймет. Сейчас, когда я в грязи и лохмотьях, она чуждается меня и не признает во мне своего мужа. Но пока мы с тобой должны обсудить наши планы. Если человек убьет своего ближнего, только одного, без друзей, за которого нескоро отмстят, и то он становится вне закона, оставляет родичей и дом и бежит за границу. Но мы перебили цвет знати Итаки, опору нашей страны. Подумай, что делать.

— Лучше ты подумай, дорогой отец, — возразил Телемах. — Ведь тебе нет равных на свете в умении выйти из беды. Ты придумай, а мы послушно выполним твой приказ. Чего-чего, а мужества у нас хватит.

Одиссей недолго раздумывал.

— Вот мой план, — сказал он. — Умойтесь, наденьте чистые туники, велите девушкам приодеться. Затем наш замечательный менестрель сыграет нам музыку, да погромче и повеселее, чтобы все соседи и прохожие подумали: тут играют свадьбу. Так слух о смерти женихов не пойдет по городу, пока мы не уйдем в нашу горную усадьбу. А там мы посмотрим, что пошлют нам Олимпийские боги.

Они вняли его словам, умылись и надели туники, женщины празднично нарядились, почтенный бард взял лиру и заиграл так, что ноги сами пустились в пляс, и великий дворец загудел от плясок мужей и прекрасно облаченных дам. Слышавшие эти звуки прохожие говорили: «Клянусь, один из кавалеров женился на нашей королеве. Бессердечное, непостоянное создание! У нее не хватило верности и постоянства терпеливо смотреть за дворцом, пока не вернется ее законный супруг!». Так мало они понимали, что происходит во дворце.

А домоправительница Эвринома омыла великого Одиссея, умастила его елеем и облачила в тунику и прекрасную накидку. Афина, со своей стороны, сделала его пригожим на загляденье. Он стал выше и мощнее, кудри украсили его голову густо, как цветы гиацинта. Как одаренный Гефестом и Палладой ювелир погружает серебряное изделие в жидкое золото, чтобы засияло его мастерство, так и посланная Афиной благодать осенила его голову и плечи. Выйдя из бани, он казался божеством. Одиссей занял кресло против своей жены и воскликнул:

— Гордая королева, боги Олимпа дали тебе упрямое сердце, не такое, как у других женщин. Ни одна жена не смогла бы так холодно отвергнуть мужа, вернувшегося домой после двадцати лет странствий. Няня, постели мне постель в другом месте. Я буду спать отдельно, потому что сердце моей жены тверже железа.

— Гордый король, — сказала осторожная Пенелопа, — я не заносчива и не безразлична, и собою владею. Но я слишком хорошо помню, каким ты уплывал с Итаки на длинновесельной галере. Что же, Эвриклея, вытащи большое ложе из спальни, которую он сам построил и застели ему поудобнее рунами и коврами.

Так она подвергла мужа испытанию. Но Одиссей взревел и обрушился на свою верную супругу:

— Пенелопа, твои слова ранят меня в сердце. Кто передвинул мое ложе? Даже опытный мастеровой затруднился бы, — если боги не сделали это для забавы, — и первый силач на свете его бы не приподнял. Кровать сделана с секретом, а сделал ее я сам собственноручно. Во дворе росла олива, высокая и развесистая, со стволом толще опорной колонны. Вокруг нее я построил комнату из тесаных прилегающих камней, а затем покрыл крышей и навесил тяжелые двойные двери. Я обрубил верхушку оливы, обтесал пень и гладко острогал его, сделав совершенно ровным. В нем я просверлил отверстия, и сделал из пня основание кровати, а ее я украсил золотом, серебром и слоновой костью и прикрепил раму пурпурными ремнями. Вот тебе и секрет ложа. Но я не знаю, стоит ли моя кровать там, где я ее оставил, или кто-то отпилил пень и передвинул кровать.

Ее колени подогнулись, сердце растаяло, когда она услышала это неопровержимое доказательство. Обливаясь слезами, она подбежала и бросилась на шею Одиссею, осыпая его поцелуями.

— Одиссей, — воскликнула она, — не сердись на меня. Ведь ты всегда понимал людские души. Наши беды от богов, они не хотели, чтобы мы прошли всю жизнь, от услад юности до порога старости, рука об руку. Но не огорчайся, что я не сразу бросилась тебе на шею, едва завидев тебя. Я всегда опасалась, что появится самозванец и заворожит меня своими россказнями. На свете столько проходимцев, и они не остановятся ни перед чем. Елена Аргивская, дочь Зевса, не бросилась бы в объятия своего заморского любовника, если б знала, что ахейские воины пойдут на войну, чтобы вернуть ее домой. Боги соблазнили ее и сбили с пути истинного. Сама она не решилась бы отдаться чужаку. Так начались и наши беды. Но сейчас все позади. Ты точно описал секрет супружеского ложа, а его знали только ты да я и одна служанка, Акторис, ее подарил мне отец и она сторожила нашу опочивальню. Ты убедил свою недоверчивую жену.

Слова Пенелопы растопили сердце Одиссея, и он зарыдал, обнимая свою верную прекрасную супругу. Если Посейдон потопит судно в море, как ликуют потерпевшие кораблекрушение при виде земли! Как рады матросы, пробившиеся сквозь буруны прилива, когда они выползают на сушу, покрытые коркой соленой пены, но живые и невредимые! Так радовалась и ликовала Пенелопа, вновь увидев своего мужа. Она обвила белыми руками его шею и не отпускала. Так, в слезах, и застала бы их розовоперстая Заря, если бы не яркоокая Афина. Она задержала ночь на западе, и на востоке не дала золотой Заре запрячь в колесницу Лампа и Фаэтона, двух жеребят с острыми копытами, влекущих колесницу Дня.

Наконец предусмотрительный Одиссей сказал жене:

— Дорогая, не все наши беды миновали. Меня ожидает тяжелый подвиг, и его предстоит свершить. Это предсказал мне Тиресий. Ведь я спускался в чертоги Аида и спрашивал его о будущем. Пошли в постель, дорогая жена, утешимся сладким сном в объятиях друг друга.

— Постель тебя ждет, — отвечала Пенелопа, — когда захочешь — ведь ты вернулся в родной дом. Но раз уж ты заговорил о новом подвиге, расскажи сейчас. Я все равно узнаю, так лучше сразу.

— Что тебе не терпится, — сказал он осуждающе. — Но я расскажу тебе все без утайки. Тебе это не понравится, да и я не в восторге от предсказания. Тиресий велел мне взять весло на плечо и бродить из города в город, пока я не найду народ, который не знает моря, не солит еду и не видал наших пурпурных кораблей, летящих на крыльях длинных весел. Я узнаю, что я достиг цели, когда попутчик спросит меня, зачем я несу лопату на плече. Там я воткну весло в землю и принесу Посейдону богатую жертву: быка, барана и племенного кабана. Потом я вернусь домой и принесу жертвы всем олимпийским богам по порядку. Тиресий предсказал, что смерть придет ко мне вдали от моря, и я умру в почтенной старости, окруженный благоденствующими подданными. Он поклялся, что все это сбудется.

— Одиссей, — сказала мудрая Пенелопа, — если Боги обещали тебе счастливую старость, можно надеяться, что наши несчастья минуют.

Так они беседовали, а Эвринома и няня при свете факелов мягко постелили постель. Они устроили удобное ложе, старая няня удалилась в свою каморку, а горничная Эвринома проводила супругов в опочивальню, светя им факелом. Она провела их в спальню и удалилась, и они радостно, как встарь, возлегли на знакомое ложе[89].

Телемах и пастухи оттанцевали свое, отпустили женщин и улеглись спать в темном зале. А Одиссей и Пенелопа, вкусив прелести любви, обратились к радости беседы. Прекраснейшая из женщин рассказала ему, что она претерпела в своем дому: нашествие жадных кавалеров, потерю несчетных овец и скота, зарезанных ими для пиров и жертв, множества выпитых амфор вина. А богоравный Одиссей рассказал о своих бедах и победах. Она внимала, как завороженная, и не смыкала глаз, пока он не завершил свой рассказ.

Он рассказал о набеге на киконов, о плавании к лотофагам, о злодеяниях Циклопа, наказанного за каннибализм. Он рассказал, как ему помог Эол, а штормы сбили с курса. Рассказал он о Телепиле, где листригоны погубили все корабли эскадры, кроме флагмана. Рассказал и о проделках Кирки, и о плаванье в Аид, где он спрашивал Тересия о будущем, и где он видел боевых товарищей и воспитавшую его мать. Он рассказал о пении Сирен, о блуждающих скалах, о смертельно опасных Скилле и Харибде. Он рассказал, как его экипаж зарезал скот бога-Солнца, а молния Зевеса подожгла и потопила корабль и всех моряков. На Огигии он жил в гроте Калипсо, но и обещаниями бессмертия она не смогла добиться его любви. Он рассказал, с какими муками он добрался до Феакии, где его почтительно приняли, одарили дарами и послали на Итаку. А когда он завершил свой рассказ, он мирно погрузился в сон, приносящий отдых телу и успокоение уму.

Ясноглазая Афина не оставила его своими заботами. Когда она убедилась, что он насладился любовью и сном в объятиях жены, она подняла свежую Зарю Золотой Трон, и та покинула поток Океана и принесла свет людям. Одиссей встал и обратился к супруге:

— Дорогая жена, мы прошли многие испытания, ты рыдала, что меня все нет, я стремился на Итаку, но Зевес и боги препятствовали и не пускали меня домой. Сейчас, когда мы вернулись на супружеское ложе, по которому тосковали, я вновь оставляю дом и добро на твое попечение. Дерзкие кавалеры нанесли урон моим стадам, но это я восполню удачным рейдом, и жители Итаки пригонят мне овец, пока не наполнятся овчарни. А я сейчас пойду на ферму, повидать отца, который столько страдал из-за меня. И хотя ты так мудра, и в советах не нуждаешься, я тебе подскажу одно. Когда солнце встанет, все узнают, что я зарубил кавалеров во дворце. Оставайся с фрейлинами в горнице, сиди тихо, никого не принимай и не задавай вопросов.

Одиссей облачился в доспехи, разбудил Телемаха, пастуха и свинаря, и велел им взять оружие. Они надели медные кирасы, открыли двери и вышли вслед за Одиссеем. День уже сиял над землей, но Афина окружила их туманом и вывела из города.

Песнь XXIV Примирение

Гермес Килленский созвал души кавалеров из дворца. В его руке была волшебная золотая палочка, — ею он насылал сон и пробуждал ото сна. Он взмахнул палочкой и они восстали и пошли за ним, издавая тонкий писк, как летучие мыши, висящие гроздьями в своих таинственных пещерах, когда они отрываются от каменистого свода и падают. Еле слышно попискивая, они следовали за Гермесом по темной тропе увядания, мимо потока Океана, мимо Белой Скалы, мимо Ворот Солнца и страны Сновидений, вплоть до лугов асфоделей, где обитают души, бесплотные призраки усопших.

Там они встретили души Ахилла, Пелеева сына, Патрокла, красавца Антилоха, и Аякса, статью и благородством не уступавшего никому, кроме несравненного сына Пелея. Герои стояли вкруг Ахилла, и к ним подошел удрученный призрак Агамемнона, сына Атрея, а его сопровождали души бойцов, погибших вместе с ним в дому Эгиста. Призрак Ахилла обратился к нему:

— Атрид, мы считали тебя любимцем Громовержца Зевса. Ты вел воинства отважных ахейцев на Трою. Но и тебя во цвете лет унес неизбежный Рок. Жаль, что ты не погиб под Троей во всемогуществе боевой славы. Тогда весь ахейский союз насыпал бы курган на твоей могиле, и сыну ты оставил бы славу и имя. Вместо этого тебя постигла жалкая смерть.

— Сын Пелея, богоравный Ахилл, — отвечала душа Атрида, — счастливец, ты умер под Троей вдали от Аргоса. Цвет троянского и ахейского рыцарства пал в бою за твое тело. Могучим ты лежал во прахе, позабыв о своем мастерстве колесничего. Мы сражались день напролет, и не перестали бы биться, но Зевес наслал на нас бурю. Мы унесли твое тело к кораблям, омыли твою прекрасную плоть теплой водой и ароматами и уложили на ложе. Тебя обступили данайцы, плакали горючими слезами и отрезали себе локоны.

«Твоя мать, получив горестную весть, вышла из морских вод, окруженная морскими нимфами, и чудный крик навис над водами. Паника охватила ахейцев, и все бросились было к кораблям, но изобильный древней мудростью Нестор остановил наш бег. Он и ранее давал мудрые советы. Полон знания, он воззвал к нам: «Остановитесь, аргивяне! Ни шагу, ахейцы! Это мать Ахилла с бессмертными морскими нимфами вышла из моря к своему павшему сыну». Отважные ахейцы сдержали бегство, а дочери Морского старца окружили тебя с горестными стенаниями и завернули твое тело в нетленную плащаницу. Девять муз пели по тебе погребальную песнь, отвечая друг другу сладкоголосьем, и не оставалось сухих глаз в аргивском стане — так дивно вздымались и опускались их чистые голоса.

«Семнадцать дней и семнадцать ночей мы оплакивали тебя — смертные люди и бессмертные боги. На восемнадцатый день мы предали твое тело огню, окружив принесенными в жертву круторогими быками и жирными баранами. Ты был сожжен в облачении богов, в изобилии ароматов и сладкого меда. Ахейские герои в доспехах, пехотинцы и колесничие, маршировали вкруг твоего погребального костра, гремя оружием. Когда догорел Гефестов огонь, на рассвете мы собрали твои белые кости, Ахиллес, и погрузили в неразбавленное вино и елей. Твоя мать принесла золотую двуручную урну, дар Диониса, произведение рук славного Гефеста. В урну мы положили твои белые кости, великий Ахилл, и смешали их с прахом покойного Патрокла, сына Менотия, а рядом, но отдельно положили останки Антилоха, которого ты любил больше всех, после Патрокла. Над вашими костями мы, воины славного аргивского корпуса, насыпали огромный величественный курган на мысу, выступающем на берегу Геллеспонта, чтобы его видели издалека мореплаватели наших и грядущих дней.

«На середину арены, где мерились силами ахейские атлеты, твоя мать выставила благородные призы, полученные от бессмертных богов. Ты бывал на похоронах великих героев, видал, как молодые люди состязаются во славу павшего короля, но и тебя поразили бы роскошные призы, выставленные сереброногой Фетидой. Боги безмерно любили тебя, Ахилл, и даже смерть не лишила тебя величия. Твоя слава пребудет вовеки. Но что я получил за успешное окончание войны? Зевес уже готовил мне жалкую смерть от рук Эгиста и моей бессовестной жены».

Их разговор прервало появление Гермеса-Аргусобойцы. Он вел души убитых Одиссеем кавалеров. Изумленные их количеством, два героя подошли поближе, и призрак Агамемнона признал славного Амфимедона, сына Меланея, который чествовал его на Итаке. Дух Атрида обратился к нему первым:

— Амфимедон, какая катастрофа привела в страну теней цвет воинов во цвете лет? Поднял ли Посейдон шторм и потопил ваш корабль? Или поразили вас враги на дальнем берегу, когда вы угоняли стада и отары, или бились за город и женщин? Ответь мне, как другу и гостю. Ты помнишь, я приходил с великим Менелаем в твой дом на Итаке, когда мы уговаривали Одиссея пойти с нами в поход на Илион. Только через месяц мы отплыли в море, так трудно было убедить Покорителя городов, Одиссея.

— Благородный Агамемнон, сын Атрея, ваше августейшее величество, — отвечала душа Амфимедона. — Я помню, о чем ты говоришь и расскажу подробно и без утайки обо всей цепи событий, завершившихся нашей смертью.

«Пока Одиссея не было, мы ухаживали за его женой. Она не говорила ни "да", ни "нет", ни разу не сказала, что наши предложения ей противны, но в сердце она замышляла нас погубить. Вот на какие уловки она пускалась: в своей горнице она установила ткацкий станок и начала ткать большое и тонкое покрывало. Нам он сказала: "Лорды-соискатели моей руки, благородный Одиссей погиб, но сдержите ваше рвение и не спешите с браком, пока я не окончу эту работу, чтобы пряжа не пропала попусту. Это саван для лорда Лаэрта. Когда его увлечет неумолимая смерть, неизменно поглощающая всех, я не хочу, чтобы меня осуждали наши женщины, мол, богатый лорд был похоронен без савана".

«Так она сказала, и мы великодушно согласились. Днем она ткала, а по ночам при свете факелов распускала сотканное. В течение трех лет она водила нас за нос. На четвертый год, когда стали меняться времена года, одна из служанок, знавшая секрет, выдала нам тайну госпожи. Мы застали ее распускающей свою прекрасную работу. Волей-неволей она была вынуждена завершить ее. Но как только она завершила огромное покрывало, постирала его и выставила на обозрение — оно равнялось сиянием с солнцем или луной — как в тот же день вражья сила привела Одиссея на дальнюю ферму, где жил его свинопас. Туда же пришел его сын, вернувшийся с Пилоса на своем черном корабле.

«Они замыслили нас убить, и отправились в славный город Итаку, точнее, первым пришел Телемах, а потом Одиссей. Свинопас привел его, одетого в лохмотья, выглядящего, как старый попрошайка-нищий с клюкой. Никто из нас не узнал в нем Одиссея. Мы его оскорбляли, ругали и бросали в него кости. Он терпеливо сносил побои и оскорбления в собственном доме.

«Его вдохновил эгидоносный Зевес, и с помощью Телемаха он спрятал свое великолепное оружие в кладовой и запер двери. Одиссей хитроумно уговорил жену выставить перед обреченными кавалерами лук и несколько серых железных топоров. Испытание силы обернулось орудием смерти. Никто из нас не мог натянуть тетиву могучего лука — мы были слишком слабы. Когда лук оказался в руках Одиссея, мы гневно запротестовали, несмотря на его просьбы. Но Телемах встал и разрешил ему попробовать. Когда могучий Одиссей взял в руки лук, он легко согнул его и пустил стрелу сквозь кольца секир. Затем он вскочил на порог, занял позицию, приготовил стрелы, огляделся и застрелил благородного Антиноя. Он обрушил на нас ливень смертоносных стрел, стреляя так точно, что люди падали штабелями. Какой-то бог помогал ему, — он и его люди бушевали безнаказанно, всех убивая направо и налево. Страшные крики наполнили зал, когда они размозжили наши головы, пол был залит кровью. Так мы погибли, Агамемнон, и наши трупы все еще валяются, как падаль, во дворце Одиссея. Весть о смерти еще не дошла до наших близких, и наши друзья не пришли смыть черную кровь наших ран, и не оплакали нас, как положено».

— Сын Лаэрта, хитрый Одиссей, — воскликнула тень Агамемнона, сына Атрея. — Тебе повезло с добродетельной женой! Верна и постоянна оказалась безупречная Пенелопа, дочь Икара! Преданно она хранила память о муже своей юности. Годы не изгладят память ее верности и добродетели. Бессмертные боги воспоют в прекрасных песнях постоянство Пенелопы. Она не похожа на Клитемнестру, дочь Тиндарея, которая бесчестно убила меня, мужа своей юности. Люди будут петь песни об ее позоре. Она осрамила весь свой пол, даже добродетельных женщин.

Такие речи они вели в чертогах Аида, в сокровенных местах под землей.

Одиссей и его люди вышли из города, и пришли в богатое поместье Лаэрта. Лорд Лаэрт, не щадя усилий, заботился о нем. Его дом был окружен лачугами, где жили его батраки, а в усадьбе жила пожилая женщина из Сицилии, которая преданно заботилась о своем старом хозяине. Одиссей сказал сыну и пастухам:

— Идите в усадьбу и заколите лучшего поросенка нам на обед. А я испытаю отца, узнает ли он меня после многих лет разлуки.

Он отдал доспехи слугам, и те пошли в дом, а Одиссей отправился в роскошный виноградник в поисках отца. Пока он шел по саду, ему не попадались ни Долий, ни слуги, ни сыны Долия — они пошли со старым Лаэртом собирать камни для строительства виноградной террасы.

Одиссей застал своего отца, когда тот в одиночестве окапывал виноградную лозу. На нем была грязная, заплатанная и поношенная туника, к ногам были привязаны сшитые голенища, предохранявшие от царапин. На руках были рукавицы, а на голове — шапка из козьей шкуры. Все это явно указывало, как он опустился от горя.

Когда добрый терпеливый Одиссей узнал в этом оборванном старике своего погруженного в печаль отца, он остановился под грушей и смахнул слезу. Его сердце спорило с головой, лучше ли прямо подойти к отцу, поцеловать его и рассказать о своем возвращении на родину, или сначала обратиться к нему с вопросами и тщательно испытать. Подумав, он решил испытать его расспросами.

Одиссей подошел прямо к отцу. Но тот тщательно окапывал лозу, опустив голову, и не заметил приближения сына. Одиссей обратился к нему:

— Старик, у тебя все так ухожено! Ты, видимо, разбираешься в садоводстве. Ни одно растение не запущено, будь то смоква, олива, груша, лоза или грядка, все в идеальном порядке. Но я вынужден заметить, — пожалуйста, не обижайся, — что за собой ты не следишь. Твои обноски и запущенный вид показывают, что старость придавила тебя. Дело, видимо, не в лености, да и статью и внешним видом ты не похож на раба. Ты выглядишь, как будто ведешь свой род от королей, а такие люди спят на мягкой постели после бани и ужина, как и подобает старым людям.

«Скажи мне всю правду: чей ты слуга, за чьим садом ухаживаешь? И скажи мне без утайки, и впрямь ли я на Итаке? По пути я встретил прохожего, который заверил меня, что это Итака. Но он был груб и неотесан, даже не ответил на мои расспросы о друге, а я хотел узнать, жив ли он и здравствует, или спустился в чертоги Аида.

«Я расскажу тебе о нем. В свое время я принимал у себя дома гостя, самого замечательного гостя издалека. Он сказал, что он родом с Итаки, сын Лаэрта, сына Аркесия. Я пригласил его к себе, оказал образцовое гостеприимство и осыпал его всеми благами, которые могло предоставить мое богатое поместье, и дарами, достойными его звания и положения. Я дал ему семь талантов чеканного золота, тяжелую серебряную чашу для вина, украшенную цветочным рисунком, дюжину простых накидок, дюжину ковров, дюжину роскошных мантий и дюжину туник, и вдобавок четырех женщин, пригожих и умелых рукодельниц, которых он сам выбрал».

— Странник, — отвечал его отец со слезами на глазах, — ты на Итаке, которую ты искал, но она попала в руки грубых и безбожных негодяев. Втуне ты осыпал дарами своего гостя. Если бы ты нашел его на Итаке, он бы примерно отдарил тебя и не уступил бы в гостеприимстве, как и следует в таких случаях. Но скажи мне, когда тебе довелось принимать этого злосчастного человека, моего несчастного сына, ибо он стал кормом морским рыбам или диким зверям и хищным птицам на суше. Его мать и я не смогли завернуть его тело в плащаницу и оплакать его, а его жене с богатым приданым, постоянной Пенелопе, не было дано закрыть его глаза и рыдать над его телом, как принято над мертвым.

«Расскажи о себе, какого ты роду и племени? Где пришвартовался быстрый корабль, на котором ты пришел со своими отважными матросами? Или ты приплыл пассажиром на чужом корабле, и тот высадил тебя на берег и отчалил?»

— Я отвечу на твои вопросы, — сказал хитрый Одиссей, — я родом с Алибаса, и род мой славен. Мой отец король Афидас, сын Полипемона, а меня зовут Эперит. Я отплыл от Сикании, к этим берегам меня принесло не по моей воле. Мой корабль стоит на якоре близ лесного берега, недалеко от города. А злосчастный Одиссей расстался со мной и покинул мою страну пять лет назад. Но его сопровождали добрые приметы, — когда мы прощались, птицы летели справа. Мы оба были уверены, что снова встретимся и одарим друг друга богатыми дарами.

Вести погрузили старика в пучину горя. С горькими стенаниями он зачерпнул полные пригоршни черного праха и посыпал седую голову. Этот вид поразил Одиссея в самое сердце, острая боль ударила в ноздри. Он бросился на шею отцу и поцеловал его.

— Отец, — воскликнул он, — это я, твой сын, я вернулся домой после двадцати лет странствий. Но у нас нет времени для слез и стона. Мне нужно срочно сказать тебе важные новости. Я перебил банду кавалеров у нас во дворце. Я отомстил за обиды и прочие злодеяния.

— Если ты и впрямь мой сын Одиссей, вернувшийся домой, — сказал плачущий Лаэрт, — докажи это, чтобы я поверил.

Находчивый Одиссей был готов к испытанию.

— Для начала погляди на шрам, оставленный белым клыком кабана, когда я охотился на Парнасе. Вы с матерью послали меня к ее отцу Автолику, ибо тот, будучи в гостях на Итаке, обещал щедро одарить меня. И я могу перечислить все деревья, которые ты мне дал на этой садовой террасе. Я тогда был еще малышом, топал за тобой по саду, и выпрашивал все, что мои глаза видели. Мы пришли сюда, и ты назвал мне каждое дерево и сказал, как оно называется. Ты подарил мне тринадцать груш, десять яблонь, сорок смоковниц, и указал на пятьдесят рядов лоз, которые предназначались мне. Они созревали в разное время, и гроздья были в разных стадиях созревания, когда летняя пора склоняла их ветви.

При этих словах сына подкосились колени Лаэрта, и сердце его растаяло, потому что доказательство было бесспорным. Он бросился на шею любимому сыну, и добрый Одиссей прижал его, полуобморочного, к сердцу. А когда его сознание вернулось, Лаэрт сказал:

— Отец Зевес, есть еще боги на высоком Олимпе, коль кавалеры поплатились за свою безумную дерзость! Но я опасаюсь, что все силы Итаки атакуют нас, да еще и попросят о помощи в городах Кефаллении.

— Не бойся, — сказал его находчивый сын, — и не задумывайся об этом. Пошли лучше в усадьбу в саду, я послал туда Телемаха с пастухом и свинарем приготовить нам обед на скорую руку.

Они отправились в усадьбу, и встретили Телемаха и пастухов, щедро режущих мясо и смешивающих шипучее вино. Лорд Лаэрт пошел в баню, и его сицилийская домоправительница умыла его, умастила елеем и облачила в роскошную мантию. Афина прибавила ему роста и стати, и облагородила облик, так что он вышел из бани сияя, как бессмертный бог. Его сын не смог сдержать изумления:

— Отец, — сказал он, — какой-то бог сделал тебя выше и внушительнее!

— Клянусь Зевсом, Афиной и Аполлоном, — отвечал мудрый старец, — стал бы я таким, как в молодости, когда во главе кефалленцев я штурмовал крепость Нерикус на материковом мысу! Я бы восстал в боевой кольчуге, плечом к плечу с тобой во время вчерашней сечи во дворце и помог бы тебе разбить негодников. Клянусь, я бы положил их дюжинами и потешил твое сердце!

Пока они беседовали, прочие приготовили обед и уселись на стулья за стол. Вошел старик Долий со своими сыновьями, утомившимися после тяжелой работы. Их позвала мать, старая сицилианка, которая кормила их и заботилась с неизменной преданностью об их старом отце. Когда они увидели Одиссея и поняли, кто стоит перед ними, они замерли на месте от изумления. Одиссей дружелюбно пошутил:

— Старик, — сказал он, — садись обедать. А вы, молодые люди, перестаньте таращиться! Мы и так с трудом сдерживаемся, чтобы не навалиться на еду, ожидая вашего появления.

Долий кинулся к Одиссею с распростертыми объятиями, схватил его руку и поцеловал.

— Ты вернулся, дорогой хозяин, — воскликнул он восторженно, — сбылись наши мечты! Мы было отчаялись, но небеса возвратили тебя домой. Добро пожаловать под родной кров, и пусть боги осыплют тебя благословениями! Узнала ли мудрая королева Пенелопа о твоем возвращении? Или послать гонца с вестями во дворец?

— Она все знает, старик, — сказал Одиссей, — не беспокойся об этом.

Долий уселся на деревянное сидение, и его сыновья в свой черед окружили славного Одиссея, приветствовали и пожали руку. А затем и они уселись возле своего отца Долия.

Пока они обедали и толковали, по городу степным огнем пронесся слух о страшной смерти кавалеров. Со всех сторон, плача и стеная, люди стеклись к воротам Одиссеева дворца. Они унесли трупы, и погребли своих близких, а погибших пришельцев из-за моря положили на корабли и вверили морякам, чтобы те отвезли останки домой.

Неутешные граждане Итаки собрались в народном собрании, и когда все пришли, встал отягощенный горем Эвпейт, оплакавший своего сына Антиноя, первую жертву Одиссеева гнева. Слезы текли по его щекам.

— Друзья, — сказал он, — Одиссей оказался настоящим бичом ахейцев. Где доблестная дружина, что ушла с ним в поход? Все погибли, до одного человека, и наши суда потонули. А сейчас он вернулся и перебил весь цвет Кефаллении! Поспешим, пока он не удрал в Пилос или в священную Эллиду, святилище эпейцев. Схватим его, а то мы покроем себя неизгладимым позором. Наши имена станут зловонием в ноздрях потомков, если мы не отомстим убийцам наших сынов и братьев. Иначе мне жизнь не мила, лучше уж сейчас погибнуть и уйти к погибшим. Вперед, пока они не улизнули за море!

Его призыв и слезы вызвали жалость в сердцах ахейцев. Но тут появился Медонт. Он пришел, пробудившись, вместе с вдохновенным бардом из дворца Одиссея и встал посреди собрания. Все изумились, но мудрый Медонт объяснил им:

— Внемлите, граждане Итаки, лишь по воле бессмертных богов свершил Одиссей свое деяние. Я видел собственными глазами бессмертного бога в обличие Ментора, стоявшего одесную Одиссея. Бессмертный воодушевлял Одиссея в бой, а когда он сражался в зале, бог вселял панику в сердца кавалеров, и они падали грудами.

Они побледнели от страха, и старый лорд Алиферс, сын Мастора, перед которым будущее и прошлое были равно открыты, встал и дал им благонамеренный совет:

— Граждане Итаки, — сказал он, — внемлите моим словам. Несчастья постигли вас в наказание за ваши просчеты. Вы не слушали меня или народного пастыря Ментора, когда мы призывали вас удержать своих сыновей от безумных порывов. Они намеренно и своенравно разоряли добро и оскорбляли жену короля, не веря в его возвращение. Они были виновны в злодеянии. Послушайте моего совета, оставьте это дело. Иначе, я боюсь, некоторые из вас навлекут кару на свои головы.

Таков был его совет. Некоторые остались сидеть, но большинство ахейцев предпочли слова Эвпейта и вскочили на ноги с боевым кличем. Они бросились к оружию, и, облачившись в сияющую бронзу, выстроились на открытом месте за городом. Командование взял на себя Эвпейт, в неистовстве из-за погибшего сына. Он надеялся отомстить за смерть сына, но ему было суждено встретить собственную смерть и не вернуться.

Афина на небесах воззвала к Зевесу:

— Наш отец, верховный повелитель, сын Крона, раскрой мне тайные помыслы своего сердца. Хочешь ли ты продлить рознь и вызвать жестокую войну с ее ужасами, или решишь примирить враждующие стороны?

Собиратель туч ответствовал:

— Дочь, почему ты спрашиваешь меня? Ведь ты сама устроила возвращение Одиссея и возмездие его врагам. Поступай, как знаешь, я только скажу мое мнение. Раз достойный Одиссей отмстил кавалерам, пусть они заключат мирный договор, признают его своим королем, а мы сотрем из их памяти убийство их ближних, сынов и братьев. Пусть они вновь полюбят друг друга, как встарь, и воцарится мир и благоденствие.

Получив одобрение Зевса, решительная Афина устремилась вниз с вершин Олимпа.

В усадьбе Одиссей и его люди насытились сладкой, как мед, трапезой. Отважный Одиссей послал сторожевого посмотреть, не приближаются ли враги. Один из сынов Долия встал на порог и увидел толпу горожан. Он поспешно окликнул Одиссея: "Они уже здесь! Живо! К оружию!" Они вскочили и облачились в доспехи. Кроме четырех, пришедших с Одиссеем, с ними были шесть сынов Долия, и даже седовласые Лаэрт и Долий взяли оружие и приготовились к бою. Они облачились в блестящую бронзу, распахнули ворота и вышли под водительством Одиссея.

К ним присоединилась дочь Зевса Афина в облике и с голосом Ментора. Смелый Одиссей обрадовался, увидев ее, и окликнул своего дорогого сына:

— Телемах, в пылу схватки, когда мужи покажут силу и сноровку, верю, что не посрамишь дом своего отца. Во всем мире нет нам равных по мужеству и боевой удаче.

— Дорогой отец, — ответил мудрый Телемах, — подожди, ты увидишь, что я окажусь достойным нашей семейной славы.

Лаэрт был в восторге:

— О боги, — сказал он, — какой день выдался: я вижу, как мои сын и внук состязаются в отваге!

Афина Сверкающие Очи подошла к нему и сказала:

— Мой лучший друг, сын Аркесия, обратись с молитвой к Сероглазой богине и отцу-Зевсу, и метни копье с длинным древком.

Ее слова вселили в Лаэрта боевой дух. Он воззвал к дочери великого Зевса, поднял копье и метнул его. Копье попало в бронзовую ланиту шлема Эвпейта и пробило шлем. С лязганьем доспехов Эвпейт рухнул на землю. Одиссей и его благородный сын налетели на авангард врага, сметая всех мечами и копьями. Они бы перебили всех, и никто из врагов не вернулся бы домой живым, но Афина, дочь эгидоносного Зевса, громким криком остановила бойню.

— Граждане Итаки, немедленно прекратите эту губительную битву, не нужно кровопролития.

Голос Богини ужаснул их. В панике они уронили оружие на землю, повернулись к городу и побежали, спасая жизнь. А великий страдалец Одиссей с устрашающим боевым кличем кинулся за ними, как орел в полете. Но Зевес метнул огненный перун, и тот упал перед Сероглазой богиней, дочерью своего великого Отца. Афина воззвала к Одиссею:

— Назад, богоравный сын Лаэрта, хитроумный Одиссей. Прекрати войну и распрю. Не гневи всевидящего Зевеса.

Так сказала Афина, дочь эгидоносного Зевса. Одиссей был рад в душе выполнить ее приказ, и Афина Паллада, в облике и с голосом Ментора, установила мирный договор между враждующими сторонами.

Примечания к "Одиссее" Замечания переводчика

Благодарность переводчика — коллеге-переводчику и эллинисту Ольге Левинской (Москва), считавшей текст, и Эстер Ломовской (Израиль), его правившей. Морскую терминологию исправил океанограф и старый морской волк Герман Альтшулер. Комментарии я составил по образцу замечательного американского ученого Чарльза Кинбота. Заслугами я делюсь с ними, недостатки оставляю за собой.

Примечания

1

Гомер посвящает поэму Музе. Выделение первых стихов поэмы в отдельное "посвящение", названия глав (песней), частей и деление на три части, которых нет в греческом оригинале, стали традицией в английских переводах, как и развернутое содержание глав. Предыдущее посвящение — музе переводчика

(обратно)

2

Несколько слов о религиозной стороне книги. Общее происхождение православия, латинского христианства, обеих ветвей ислама создают у нашего современника иллюзию очевидности монотеизма. Люди говорят об «одном Боге» и высокомерно глядят на политеистов. Но это — культурная аберрация, и только. Как и другие распропагандированные религиозные воззрения наших дней — ленинизм, маоизм, чикагский монетаризм Милтона Фридмана и его вариант, вера в стихию рынка у русских интеллигентов начала 90-х годов — монотеизм только кажется единственно возможным и единственно верным. Если призадуматься, гомерово видение мира более адекватно действительности. Легче, более логично объяснить беды и спасение, катастрофы и процветание — противодействием нескольких богов, нежели переменой настроения одного-единственного Бога. Древняя история — почему грекам так долго не удавалось справиться с Троей, — или новая история — противостояние России и Запада, мировые войны, холодная война — куда лучше объясняется с позиций политеистических, как борьба про-троянских богов с про-греческими, или конфликт русского православного Христа с откормленным западным Маммоной. Евреи, хоть и провозглашают единобожие, имеют в виду то, что они чтят только одного бога, своего племенного бога Израиля. Прочих богов они не чтят, но реальность их не всегда отрицают: так израильтяне стараются спланировать удар по врагам в день праздника Пурим, когда еврейский бог особенно силен. В этот день был сокрушен Ирак Саддама, казнены нюрнбергские осужденные и т. д. И поэтому именно в этот день противники евреев, религиозные мусульмане, стараются нанести удар по Израилю, чтобы доказать преимущество Аллаха над Иеговой даже в Пурим. А уж катастрофы и стихийные бедствия без политеизма разумно не объяснишь — даже Библии пришлось вводить Сатану (в книге Иова) как второго бога поменьше. Еврейские каббалисты и вовсе вернулись к развитому политеизму. Ощущая неадекватность монотеизма, православные создали культ святых, а Даниил Андреев счел нужным создать целую нео-олимпийскую систему уцраоров. Так вот, Гомер искренне верил в своих олимпийских богов, и они играют очень важную роль в поэме. Сейчас, когда европеоцентризм девятнадцатого века отошел в прошлое, и читатель столкнулся с политеизмом вполне развитых японцев, китайцев, индусов, стало легче понять и этот аспект 'Одиссеи'. Афина за Одиссея, а Посейдон против — таков расклад сил в поэме.

(обратно)

3

Но вот — С этого момента начинается действие "Одиссеи", начинается День Первый. Действие поэмы сжато до сорока дней. В первый день происходит совет на Олимпе, и Афина спускается на Итаку и подталкивает Телемаха к действию. Во второй день Телемах выступает в народном собрании и отплывает к Нестору. На третий день Телемах гостит у Нестора. Четвертый и пятый дни проходят и пути, и к вечеру пятого дня Телемах прибывает к Менелаю. На шестой день Телемах гостит у Менелая. Одиссей тем временем уже семь лег живет на острове Огигия у нимфы Калипсо. По требованию богов нимфа на седьмой день разрешает Одиссею построить плот, он четыре дня строит плот, 17 дней плывет на плоту, терпит кораблекрушение и после трех дней бури его выносит на дальний берег феакийцев (с седьмого по 31-й день). Усталый, он засыпает в зарослях на берегу. На 32-й день его находит Навзикая. На 33 день Одиссей рассказывает о своих странствиях феакийцам. На 34 день он отплывает на Итаку, и просыпается на берегу Итаки утром 35-го дня. 35 и 36 день Телемах скачет и плывет на Итаку, пока Одиссей находится у Эвмея. 37 день — отец и сын встречаются и проводят день у Эвмея. 38 день — Одиссей и Телемах идут во дворец и присутствуют на пиру, вечером Одиссей беседует с Пенелопой, а служанка признает его. 39 день — состязание и битва во дворце. Ночь Одиссей проводит с Пенелопой, а утром они уходят на ферму Лаэрта. Сороковой и последний день — сражение на ферме и заключение мира.

(обратно)

4

Нигде в поэме не упоминается об убийстве Орестом матери, Клитемнестры, только о мести Эгисту. Уже при Гомере история была избирательной. С другой стороны, убийством матери гордиться не приходится.

(обратно)

5

Аргусобойца (Аргеифонт) — по легенде, ревнивая Гера поставила великана Аргуса караулить Ио от Зевса, и Гермес убил его, но комментатор Уилкок считает, что древний смысл слова утерян.

(обратно)

6

Гость — без малого побратим. Единожды гость и хозяин вступали навсегда в отношения "гостей", включавшие взаимную защиту и другие обязательства. Эти отношения передавались по наследству. Так в советское время, когда с гостиницами было туго, люди зачастую создавали собственные сети гостевых отношений, что было не всегда по вкусу москвичам — см. "Мимино".

(обратно)

7

Кавалеры — 'женихи', сватающиеся к Пенелопе. Но беда не в том, что сватаются, а в том, что безбожно объедают ее и Телемаха. Вот она, главная коллизия — непрошеные и не уходящие гости. Кодекс чести бедуинов разрешает прогнать засидевшегося гостя.

(обратно)

8

Микрофон в тогдашнем парламенте.

(обратно)

9

Орлы — греки любили гадать по полету птиц. Если гадал мудрый человек, получалось не хуже, чем у сегодняшних политических комментаторов.

(обратно)

10

Он знал, о чем говорил. Если бы не активное вмешательство Афины, как мы вскоре увидим, никуда не отплыл бы Телемах.

(обратно)

11

Стандартный эпитет Афины, означавший в древности «совоокая» — ее часто изображали с головой совы (как волоокую Геру — с головой коровы), а в более поздние времена и попросту как сову.

(обратно)

12

Блюм Джойса любит потроха и внутренности, и начинает день с них. У греков жертвоприношение и хороший обед плавно переходили друг в друга. Естественный человек прошлого не мог принять убийства невинной телки или козы для удовлетворения аппетита убийцы. Телку можно было посвятить богам, а тогда уже и съесть. У мусульман в наши дни остался этот замечательный подход — мясник обязан прочесть молитву-благословение перед убийством животного. Но с богами греки делились по-братски; им отдавали кости и жир, а мясо съедали сами.

(обратно)

13

К берегу-эти слова книги вызвали много споров. На них ссылаются все, считающие, что Автор "Одиссеи" был несведущ в мореплавании. Ведь в наши дни в бурю корабли отходят от берега, а не плывут к нему. Но Брэдфорд считает, что корабли времен Одиссея не могли выдержать бури в море и моряки должны были пристать к берегу, найти бухту или мыс и вытащить суда на сушу.

(обратно)

14

Паллада — Паллас по гречески — возможно, транслитерация семитского Баалат — Госпожа.

(обратно)

15

Непонятный титул Нестора, может, вообще означающий "старый герой".

(обратно)

16

Течение-обычное течение с севера на юг, мешающее обогнуть мыс Малеа и взять курс на Итаку. На этот раз оно неслось с особой силой.

(обратно)

17

Афина родилась на берегах огромного озера Тритон в Ливии, или воспитывалась речным богом Тритоном или в Греции поселилась поначалу в Афинах на берегу реки Тритон. Иными словами, «тритонский» титул богини уже в античной древности не был однозначно понимаем.

(обратно)

18

в Ливии я был — одна из рекламных вставок, на наш вкус. Когда началась греческая колонизация Средиземноморья, Северная Африка казалась одной из важных потенциальных колоний.

(обратно)

19

Редкий случай. Гомеровские герои больше любят мясо. Поэтому и объяснение — мол, что с голоду не сделаешь.

(обратно)

20

Жизнь там легка- туда же отправляет Мастера Булгаков.

(обратно)

21

Мне милее горы — вот оно, гумилевское соответствие человека и ландшафта. Много раз Телемах и Одиссей говорят о бедной и гористой земле любимого острова. Насколько это непохоже на пафос преобразования природы, — осушения болот, поворот рек, орошение пустыни — привнесенный (теми же) переселенцами из-за рубежа как в Палестине, так и в России.

(обратно)

22

Даже у богатого Менелая устраивают пир в складчину, что подчеркивает неправедность поведения кавалеров Пенелопы.

(обратно)

23

Астер- островок Даскалио между Тиаки (Итакой) и Кефаллонией (Замом).

(обратно)

24

Схерия — видимо, современный Корфу. Этого мнения придерживались и в древности (Фукидид, Страбон) и в новые времена (Берар, Шеван, Брадфорд). Тогда Одиссей уснул в устье реки Эрмонес, и там встретил Навзикаю. Город феакийцев находился в десяти километрах от этого места, на восточном побережье Корфу. Там стоят и два порта с двух сторон перешейка — современная Гарица. Отсюда можно за один день доплыть до Итаки — расстояние около 70 миль (110 км). Батлер и другие считают, что Схерия — это Сицилия, что маловероятно. Мы будем и впредь тщательно следить за географическим аспектом путешествий Одиссея, ибо им немало интересовались англичане тех лет, да и не только они — вспомним Генриха Шлимана, открывшего Трою. Огромную роль сыграла в те дни и книга, а точнее, четыре аккуратных тома по-французски, напоминающих своей аппетитной пухлостью и графикой иллюстраций романы Жюль Верна, скажем, 'Двадцать тысяч лье под водой" и "Дети капитана Гранта" с их старомодными картами и французским ученым шармом Паганеля — "Финикийцы и Одиссея" Виктора Берара. Берар видел в "Одиссее" Гомера — греческое переложение точных финикийских лоций (periplous) Западного Средиземноморья, а в его герое — финикийского мореплавателя. (Берар видел в приключениях Одиссея описание семи важнейших проливов). Под влиянием этой книги и решил Джойс принять гомерову схему, где главный герой — Блюм — странник-семит, а поэт — Стивен Дедалус, "новый грек" (ничего общего с 'новыми русскими", зачастую семитами).

(обратно)

25

Огигия — предположительно Мальта.

(обратно)

26

Гермес славился своей жадностью к жертвам, что обыгрывает Аристофан в "Плутосе". Там люди перестают приносить жертвы богам, и именно Гермес приходит попрошайничать к заводиле бунта — рабу Кариону.

(обратно)

27

Деметра возлегла с Иасионом, чтобы обеспечить хорошие урожаи ячменя брачующимся Кадму и Гармонии. Такова основа оргиастического ритуала плодородия в начале пахотных работ. Кто знает, если бы их примеру следовали наши трактористы и их прицепщицы, возможно, улучшились бы урожаи? Впрочем, альтернативный миф говорит о вспыхнувшей страсти и о гневе Зевеса, увидевшего любовников, вымазавшихся в земле.

(обратно)

28

К берегу-эти слова книги вызвали много споров. На них ссылаются все, считающие, что Автор "Одиссеи" был несведущ в мореплавании. Ведь в наши дни в бурю корабли отходят от берега, а не плывут к нему. Но Брэдфорд считает, что корабли времен Одиссея не могли выдержать бури в море и моряки должны были пристать к берегу, найти бухту или мыс и вытащить суда на сушу.

(обратно)

29

К берегу-эти слова книги вызвали много споров. На них ссылаются все, считающие, что Автор "Одиссеи" был несведущ в мореплавании. Ведь в наши дни в бурю корабли отходят от берега, а не плывут к нему. Но Брэдфорд считает, что корабли времен Одиссея не могли выдержать бури в море и моряки должны были пристать к берегу, найти бухту или мыс и вытащить суда на сушу.

(обратно)

30

(обратно)

31

Навзикая — (Наусикаа) — в интерпретации Батлера, она и есть автор "Одиссеи". Она, бесспорно, слышит все рассказы Одиссея. Ее имя, как и прочие имена феакийцев, связано с морем и значит 'славная кораблями", "превосходная в корабельном деле" или просто "морская".

(обратно)

32

Мать сучила нить: в гомеровские времена (8-й век) уже забылась роскошь дворцов микенской эпохи и троянской войны (12 век), и поэтому царицы тех времен у Гомера занимаются будничными работами, стиркой, пряжей, как ахеянки. Это анахронизм, как "Иван Грозный схватил трубку телефона". По мнению Кирка, анахроничны: — кремирование, пары копий, отсутствие писцов, финикийцы, брошь Одиссея, золотая лампа Афины, голова Горгоны, крытые храмы. Но анахронизмы у Гомера и его переводчиков — тема сложная, поскольку автор Одиссеи жил через много сот лет после описываемых событий и в другой культуре. Сравним с "Сагой о Фритьофе" Тегнера или с "Русланом и Людмилой" Пушкина — поэмами 19 века о событиях 10-го. Сейчас мы знаем некоторые вещи о микенской культуре, которых не знал и автор Одиссеи, но значит ли эго, что мы можем попытаться исправить его анахронизмы?

(обратно)

33

Служанки разбежались — приняли его за пирата.

(обратно)

34

Обнять колени: образное выражение в русской речи («Который раз, обняв твои колени, произносил я горестные пени»), но обычная поза просителя в древней Греции. Проситель обнимал колени просимого одной рукой, а другой касался его подбородка. Просителя могли и оттолкнуть — как в военных сценах Илиады.

(обратно)

35

Речь Одиссея перед Навзикаей; he puts it with shove, как говорят англичане, он лести не жалеет. Малколм Уилкок, современный английский комментатор Гомера, говорит об Одиссее: из всех греков он надежнее всех мог выполнить любое ответственное дело — и тут это он доказывает. (Не впервые — его посылают уговорить Ахилла, он придумывает прием с троянским конем и т. д.) Он настолько осторожен, что даже не упоминает о детях как результате счастливого брака — чтобы не смутить деву. Дерек Уилкот, Нобелевский лауреат 1992 года, так описывает встречу Одиссея с Навзикаей в своей пьесе ("Одиссея", Лондон 1994). Она говорит Одиссею при встрече:

— Сейчас, небось, полезешь обнимать мои колени. Нет? Давай, валяй! Ну, хотя бы подумай!

— Нет.

— Или заговоришь о моих глазах, подобных морской воде на отмелях и розовых раковинах моих ушей.

— Нимфа, я скажу не более того, что позволяет моя нагота.

— Почему?

— Между нами пропасть, девочка. Годы! Ты скоро станешь чьей-нибудь женой.

— Твоей?

— Нет. Я слишком стар. Вдобавок, у меня уже есть жена.

— Слишком стар? С таким здоровым телом? Старый — это вот так (показывает дряхлого старика).

— Ты — отрада старика… Я все потерял.

— Мы все найдем, обещаю. Я — настоящая принцесса.

(обратно)

36

Юный побег пальмы — на самом деле в юности они короткие и толстые, и только с годами становятся стройными. На Делосе была пальма, в тени которой Лета родила Артемиду и Аполлона. Коран рассказывает о пальме, в тени которой Мария родила Христа, — на это дерево указывают в Вифлееме.

(обратно)

37

Сказочника Шарля Перро ужасно бесило то, что королевы и принцессы Гомера занимаются такими "подлыми" делами. Не нравилось ему и его современникам 17-го века и то, что феакийская молодежь бегает на танцульки в чистых рубашках.

(обратно)

38

Венок тумана — Так спасся Иисус от гнева назаретян (Лука, 4) — окруженный венком тумана.

(обратно)

39

Масло не протекает — видимо, идет речь о способе отбеливания ткани, принятом в микенском быту.

(обратно)

40

Сад Алкиноя — пародирован в главе 'Циклоп' "Улисса" в описании дублинского рынка.

(обратно)

41

Сидеть в золе очага — очаг — место домашних богов, а сидение на полу в золе — признак униженности, покорности, траура.

(обратно)

42

Хохот Богов — тема японского фольклора и эпоса. В "Коджики" рассказывается, что богиня Солнца обиделась, скрылась в пещере и перестала светить людям. Тогда на собрании богов заголилась богиня Узуме, и боги расхохотались. Смех десяти тысяч богов заинтриговал богиню, она выглянула из пещеры, тут ее и вытащили наружу. Так и здесь — чем, если не смехом, ответишь на неприступную наготу богини?

(обратно)

43

Страна киконов — южное побережье Фракии напротив острова Самофракии. Киконы были союзниками троянцев, Исмар (сегодняшний Александрополис) славился своим богатством и хорошим вином, иными словами, разграбить его стоило.

(обратно)

44

Лотофаги — по Страбону, Берару, Брадфорду жили на острове Джерба у берегов Туниса. Древние полагали, что лотос — сорт ранеток Zizifus. Берар объяснял все каламбуром "логос" и "лете" (забыть). Но я согласен с Майклом Галлом, писавшем в своем "Плавании по следам Одиссея": "Одиссеевых моряков, вкусивших лотоса, пришлось привязывать к банкам, они рыдали и молили о лотосе. Есть только одно растение, лишение которого вызывает у аддиктов "ломку', 'абстягу' — гашиш или другой подобный наркотик. Это согласуется и с идеей Берара о прото-Одиссее — лоции, "Настольной книге мореплавателя по Западному Средиземноморью" В книгах такого рода и в наши дни в начале помещают предупреждение (cautionary tale) морякам об опасности, грозящей в незнакомых портах — наркотики (лотофаги), женщины (Кирка), драчуны (циклопы).

(обратно)

45

Земля циклопов — о циклопах читатели Гомера слыхали с малолетства, поэтому поэт даже не упоминает, что у циклопов — только один глаз во лбу. Комментаторы-символисты считают, что циклоп — это, в сущности, вулкан. Географы располагают страну циклопов в Сицилии или около Неаполя. Окрестности Этны на восточном берегу Сицилии были первым выбором ученых для определения местоположения страны циклопов. По мнению Брадфорда (Ulysses found, London 1963), Одиссей приплыл к южному берегу Сицилии, между Марсалой и Трапани, где люди и в наши дни "высокомерны и неправедны' (или «яростны и нецивилизованы» по Брадфорду). Виктор Берар, произведший огромное впечатление на Джойса, считал, что страна циклопов не Сицилия, а Неаполитанский залив, район вулкана Сольфатара, где лежит маленький остров Нисида. Берар нашел и пещеру, соответствующую описаниям Гомера.

(обратно)

46

Плодородный остров — по Брадфорду, это Фавиньяна, в четырех милях от побережья Сицилии, а в классические времена она так и называлась — Козий остров, Эгуза. Тогда место высадки Одиссея — нынешняя Кала Гранде. Здесь часто бывают туманы.

(обратно)

47

Гнутые луки — у ахейцев были луки с двумя изгибами, а не прямые; размером они были невелики и натягивали их, доводя хвост стрелы до подбородка, а не до плеча.

(обратно)

48

Выбратькабельтовы — корабль стоял на якоре, но вместо железного якоря ахейцы — как и в наши дни на малых судах — использовали тяжелый камень, который не так жалко потерять, если он зацепится за дно.

(обратно)

49

Ближайший берег: Батлер видит пещеру в 4 милях к северу от Трапани, где ее и сегодня показывают туристам. Брадфорд предпочитает другую пещеру, чуть к югу от Трапани.

(обратно)

50

Марон — типичное семитское арамейское имя, распространенное вплоть до недавнего времени на побережье Ливана и Сирии, производное от «мар» — «господин».

(обратно)

51

Вино Марона — читателя удивит, что вино смешивали в пропорции 1:20 с водой. Мы знаем вина древней Греции: мы находим их в погребальных пещерах в закрытых сосудах. Они не были похожи на наши вина, но скорее, на безудержную фантазию Венички Ерофеева (см. описание коктейля 'Слеза комсомолки" в повести "Москва-Петушки) или на идею "Рижского бальзама', доведенную до предела безумия. В них добавляли мед, травы, мирт, тмин, морскую воду и доводили до плотности концентрата: сладкого густого сиропа. Пить их неразбавленными было невозможно (о винах пишет Филипп Диоле «1000 лет под водой»).

(обратно)

52

Мои моряки обратились с просьбой — здесь мы сталкиваемся с подспудным осуждением Одиссея. Хотя все матросы требуют схватить добычу и удрать подальше, Одиссей готов рискнуть — чтобы получить гостевой дар или из любопытства. Он рискует — и не только собой, но и своими матросами.

— Что ж, — молвил Зыков, — я предполагаю,

Что Одиссей не первоклассный вождь.

Себя сберег он для жены и славы,

А всех матросов начисто сгубил.

Да, — подтвердил матрос, — братва погибла.

— говорит герой Луговского («Середина века»).

(обратно)

53

Никто — замечательное имя, взятое Одиссеем, многократно звучало в последующей поэзии. "Я врач глазной, зовусь Никто, снимаю бельмо исполинам' (Гейне). Более тонко вводит образ Никто Эдуард Лимонов, и своих лучших стихах парижского цикла "Баллада парка Лобо".

Девушка с толстым хорошим бедром

Занята длинным хорошим письмом

В парк вдруг заходит печальный Никто

Член показать из пальто

…Перестановкой света и туч

От Нотр-Дама протянут нам луч

Мы уцепились… И вот на пальто

Кончил за всех нас Никто…

Его Никто — не только Улисс Гомера, но и Улисс Джойса, который (в главе "Навзикая") тоже оказывается в парке и "кончает за нас на пальто". Член — фаллический символ кола, которым был ослеплен Циклоп, и просто член, которым "кончают на пальто". А "длинное хорошее письмо" — это 'Одиссея', написанная Навзикаей, по Батлеру и Лимонову. По-гречески Никто — Одеис, не так уж далеко от "Одисеус", и эта игра слов пропадает в переводе.

(обратно)

54

Камень, закрывающий дверь пещеры: пастухи и сегодня зачастую держат скот в пещерах в странах Средиземноморья, и такой была и пещера Рождества в Вифлееме, где дева Мария родила Иисуса "между ослом и волом" (ослом и волом запряг Одиссей свой плуг, пытаясь уклониться от похода на Трою. Роберт Грейвс указывает, что осел и вол — символы лета и зимы). Наличие камня у входа напоминает скорее о погребальных пещерах, которые почти всегда закрывались огромным камнем. Мария Магдалина, подобно Улиссу, не знает, как откатить камень от устья пещеры, чтобы умастить мирром тело распятого Христа.

(обратно)

55

Скала рухнула — рухнувшие скалы можно увидеть и по сей день — это скалы Формика к югу от Трапани, если принимать гору Эрикс за жилище циклопа. Если же предпочесть Этну и восточное побережье Сицилии, тогда это скалы Фараглиони.

(обратно)

56

Эолия — по мнению древних — Липара, самый большой из группы Липари. Но Брэдфорд (и Батлер) считает, что это — Устика (Ustica), так как это одинокий остров, не часть архипелага, в отличие от Липары. Далее, на запад от Липары лежит итальянский берег, а от Устики открыта дорога на Итаку. "Пловучий", по его мнению, эпитет, описывающий впечатление мореплавателя (остров как бы покачивается в волнах) и ничего более. Устика — крутой вулканический остров, где нередки сильные ветры.

(обратно)

57

Листригоны — или лестригоны. Лам — крепость или имя царя, предка Ламий, Телепил — бухта, «Дальние ворота» по Грейвсу или «Высокая башня» по Лоуренсу. Имеется в виду большая крепость со значительным расстоянием между воротами. По мнению Брадфорда, Бонифачо (Bonifaccio) на южной оконечности Корсики на берегу пролива, отделяющего Корсику от Сардинии. По совсем другой версии — Балаклава в Крыму.

(обратно)

58

Эя — Традиционное положение — мыс Цирцео (Cape Circeo), на побережье Италии. Этот полуостров может показаться островом — особенно мореплавателю, идущему с запада. Расположен прямо на восток от Бонифачо.

(обратно)

59

Кирка — (Цирцея), другой Лоуренс (на этот раз имя), Даррел, автор "Александрийского квартета" написал замечательные куплеты для одноименного мюзикла.

(обратно)

60

Моли — дикая рута (византиец Цец) или дикий цикламен, который трудно отыскать (Грейвз) — у него белые лепестки, черная луковица и сладкий запах. Древние — и вслед за ними Брадфорд — называют сорт чеснока, который, как известно, отпугивает и вампиров. Аллегро, знаменитый исследователь кумранских рукописей, считает, что это галлюциногенный гриб, и фаллический символ, но он под эту рубрику подводит и Христа.

(обратно)

61

Боровы и мазь — у Булгакова мазь превращает (Николая Иваныча) в борова.

(обратно)

62

Путь в Аид — Одиссей не так удивился бы, если б прочел книжку Проппа 'Волшебная сказка', согласно которой и Кирка принадлежит царству мертвых. Она живет в лесу, ее еда смертельна для людей, герой может есть ее еду благодаря полученному волшебному средству — это отличительные свойства жительницы царства мертвых, в русских сказках — Бабы Яги.

(обратно)

63

Океан- Брадфорд считает это описанием сильного течения в Гибралтарском проливе. То есть царство мертвых — на крайнем Западе. Предсказание Америки? В отличие от прочих, Одиссей не спускается в Аид. Ахерон и Коцит впадают в Ионическое море около Фанари на западном берегу Греции.

(обратно)

64

Тиресий — если Одиссея возродил Джойс, Тиресий стал нашим современником благодаря стихам Т.С.Эллиота.

(обратно)

65

Радуйся-напоминает благовестие Богородицы.

(обратно)

66

Сына Амфитриона — происхождение от бога не мешало земной родословной, поэтому для евангелистов родословие Христа от Давида через Иосифа не вызвало сомнений.

(обратно)

67

Диа — ныне Наксос. Дионис рассердился за то, что Ариадна и Тесей осквернили его грот. Впрочем, гораздо более распространена версия, по которой Дионис женился на Ариадне, когда Тесей оставил ее на острове Диа. Иными словами, брошенная критская принцесса спилась. Грейвз, однако, напоминает, что Наксос является владением Крита, и что таким образом Ариадна осталась на острове, чтобы не уходить в эмиграцию.

(обратно)

68

Эрифила — дважды взяла взятку во время войн за Фивы и привела к гибели своего супруга Амфиарая. За это ее убил собственный сын.

(обратно)

69

Стая женских теней — то, что Одиссей так подробно рассказывает о женщинах, по мнению Батлера, доказывает авторство Навзикаи.

(обратно)

70

Описание маршрута «Если бы я проводил инструктаж моряку, не имеющему карт и компаса, как попасть с мыса Цирцео в Сицилию, я бы сказал — плыви вдоль берега, пока не увидишь маленькую группу трех близлежащих островов. Тут уходи в море и держи на юг, пока не увидишь вулкан Стромболи. Отсюда у тебя есть два варианта — иди вдоль островов на запад до Устики, а потом вдоль берега к Трапани. Или прямо на юг — через Мессинский пролив». (Брэдфорд) Три острова Галли, по его мнению, острова Сирен. Блуждающие скалы — Стромболи и Стромболиччио на пути вокруг Сицилии, где птицам легко погибнуть — действующий вулкан. Этим объясняется и дым, и туман, и грохот. Пролив между Скиллой и Харибдой — Мессинский пролив между Сицилией и Италией. Скилла на итальянском берегу, Харибда — у сицилийского берега. Брэдфорд объясняет щенячий визг Скиллы — завыванием ветра в расселинах скалы, общий вид напоминает огромного осьминога, с которым финикийские мореплаватели могли столкнуться в Индийском океане, любовь к рыбе-мечу оправдана, потому что именно там она водится в больших количествах. Там же море выносит на поверхность глубоководную рыбу, с которой люди иначе не сталкиваются. Опасность Мессинского пролива связана и с тем, что дважды в течение дня там изменяется направление течения со скоростью 4 узла. И в наши дни маленькому судну следует прижиматься к Скилле[89], чтобы не попасть в водоворот Харибды. Даже суда 19 века могли пострадать в этих водоворотах, длящихся обычно по полчаса.

(обратно)

71

Пение сирен — поздний Заболоцкий предлагает свое решение загадки древних: что пели сирены. «И первая пела сирена: ко мне, господин Одиссей! Я вас исцелю несомненно Усердной любовью моей» и т. д. Но Заболоцкий невнимательно читал Гомера — не ласками и объятиями завлекали Одиссея Сирены, но знанием и воспоминаниями «о битвах, где вместе рубились они».

(обратно)

72

Квадрига-возможно, позднейшая вставка, как сравнение с четырехцилиндровым мотором "Мерседеса" — при Гомере не знали квадриг.

(обратно)

73

Бухта Форки — предположительно бухта Моло в заливе Дексия, отвлекаясь от старого спора, где находится Итака. Дерпфельд и другие предлагают считать гомеровской Итакой не современный Тиаки, а соседний остров Левкас (Левкаду), так как та — западнее, а остров Тиаки — гомеровским Замом. Впрочем, от Страбона и Фукидида до Берара и Брадфорда большинство стоит за Тиаки.

(обратно)

74

Превратил в скалу — стоит и по сей день возле берегов Корфу.

(обратно)

75

Мрак пещеры — описание соответствует пещере Мармароспилия. Но в другой бухте, в заливе Полис, в пещере Нимф археологами были найдены "сокровища Одиссея" — тринадцать медных треногих котлов, по числу двенадцати феакийских владык и Алкиноя. Неужели Одиссею не удалось вернуться? (Комментарий к Одиссее, Кембридж 1989 г)

(обратно)

76

Рассказ о невзгодах. — Одиссей рассказывает о своих приключениях феакийцам — царю Алкиною, царице Арете, Навзикае и прочей знати. Еще вчера принцесса Навзикая встретила Одиссея на берегу, голого, грязного и изнеможенного. После трех недель в открытом море Одиссей казался старым бродягой, несмотря на косметику, наведенную Афиной. Поэтому он старается произвести как можно более благоприятное впечатление на царя и знать — ему нужно, чтобы ему поверили. Но его невзгоды — героические подвиги. Русский читатель был введен в заблуждение переводчиком, сказавшим, что Дездемона "за муки полюбила" Отелло — на самом деле она полюбила за «dangers», то есть за преодоленные опасности, мужество, бесстрашие. За муки, увы, редко любят, и Одиссей прекрасно это понимает.

(обратно)

77

Обманщик — это сближает Одиссея с другим семитским героем, библейским хитроумным Иаковом. Появление финикийцев в этом эпизоде как бы предваряет параллель. Данте за такие фокусы поместил Одиссея в ад среди Советников Лжи.

(обратно)

78

Женская жадность-см. сноску "Эрифила". Эрифила дважды взяла взятку во время войн за Фивы и привела к гибели своего супруга Амфиарая. За это её убил собственный сын.

(обратно)

79

Ир - от Ирида, вестница богов

(обратно)

80

Зерна под клыками кабана-или «как зубы свиньи на потраве». Комментаторы древности считали, что речь идет о законе Кипра, позволявшем выбить клыки свинье за потраву, но это слишком сложное сравнение.

(обратно)

81

Минос — девять лет: туманное место, которое все переводят по-разному, в том числе: 'с девятилетнего возраста" или "в течение девяти лет". Речь идет о девятилетнем цикле правления критских правителей. Я предпочел чтение перевода 1991 г.

(обратно)

82

Идоменей — список кораблей, до половины прочтенный Мандельштамом, показывает, что знаменитый копейщик Идоменей привел под стены Трои эскадру из 80 черных кораблей. Для сравнения — под командой Одиссея было 12 судов.

(обратно)

83

Хитро клясться — Автолик умел клясться так, что технически не нарушая клятву, он мог обмануть противника. Так дьявол поймал пана Твардовского в таверне под названием "Рим" — он имел право взять его в Риме. Изольда поклялась, что меж ее ног бывал только переносивший ее через речку нищий — каковым был, конечно, Тристан. Бедуины насыпали землю, принесенную из родных пределов, себе в башмаки и, стоя на чужих землях возле Тайбе поклялись, что стоят на своей земле. Видимо, умевший брать чужое и отстаивать клятвой Автолик был первым корпоративным юристом.

(обратно)

84

Сын гнева — как пишет Алис Мариани: "Я многих одиссеил" — достал, причинил неприятности. Афина говорит Зевсу: "Почему ты его так одиссеишь".

(обратно)

85

Шрам Одиссея — д ля Грэйвза напоминание о ране сакрального царя, правда, наносимой в бедро. В бедро был ранен и библейский обманщик Иаков.

(обратно)

86

Праздник — день Аполлона-лучника. Поэтому и состязание стрельбы из лука.

(обратно)

87

Ушки секир — были на концах топорищ, чтобы секиры можно было вешать на стенку. Раньше считалось, что топоры зарывали в землю и стреляли сквозь отверстия для топорищ, но тогда пришлось бы стрелять лежа, что в тексте не сказано. Поэтому сейчас предпочитают такое чтение: боевые топоры ставили на землю топорищем и ушком-кольцом кверху.

(обратно)

88

Эвритион напился на свадьбе и попытался изнасиловать невесту Гипподамию — нередкое и обычно грустно кончающееся событие на свадьбах.

(обратно)

89

Знакомое ложе — тут, по мнению некоторых комментаторов античности, кончается "Одиссея", и последующая глава с лишком были дописаны другим автором. Далеко не все разделяют это мнение.

(обратно)

90

Скилла — «это устрашающий аспект моря. Она — это шторм, скала, водоворот, зыбучие пески, морские чудовища слитые воедино»" (Брадфорд). Читателям Толкина она напомнит мерзкое чудовище Тирит Унгол, а Жюль Верн в "20 000 лье под водой» переписал этот эпизод, отдав роль Скиллы спруту. «Скилла и Харибда» Джойса посвящена спорам о Шекспире.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ "Одиссея" после "Улисса" (Homer apres Joyce) Исраэль Шамир

Часть первая Похождения Телемаха

Посвящение[1]

  Песнь I Афина посещает Телемаха

  Песнь II Народное собрание

  Песнь III Нестор

  Песнь IV Менелай и Елена

Часть вторая Путешествие Одиссея

  Песнь V Калипсо

  ПесньVI Навзикая[31]

  ПесньVII Дворец Алкиноя

  Песнь VIII Состязания феакийцев

  ПесньIX Циклоп

  Песнь Х Кирка

  ПесньXI Книга мертвых

  Песнь XII Cкилла и Харибда

  Песнь XIII Высадка на Итаке

Часть третья Возвращение Одиссея

  Песнь XIV Эвмей

  Песнь XV Возвращение Телемаха

  Песнь XVI Одиссей встречает сына

  Песнь XVII Одиссей идет в город

  Песнь XVIII Нищий во дворце

  Песнь XIX Эвриклея узнает Одиссея

  Песнь XX Перед боем

  Песнь XXI Могучий лук

  Песнь XXII Битва в зале

  Песнь XXIII Одиссей и Пенелопа

  Песнь XXIV Примирение

Примечания к "Одиссее" Замечания переводчика Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg