«Стихи»

Стихи (fb2) - Стихи 497K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алла Зимина

Стихи

Алла Зимина

Давай уедем

И. Богоразу

Поем, играем,

Глядим кино -

Преддверье рая,

А в нем темно.

И в книгах этих

Все та же суть...

Давай, уедем,

Куда нибудь.

Давай уедем,

Чего сидим,

Ключи соседям

Передадим.

Цветы на окнах

Без нас польют.

Молчи о сроках -

Далек наш путь.

Без точной даты

Без телеграмм,

И провожатых

Не надо нам.

Возьмем с собою,

Колоду карт

И нас устроит

Любой плацкарт.

Два чемодана,

Одна постель...

Что нам туманы,

Что нам метель!

В России вдоволь

Хороших мест -

Услышим море,

Увидим лес.

А может, в горы

Мы попадем

И пусть не скоро,

Свершим подъем.

Ты не волнуйся -

Я дотяну,

Зато с Эльбруса

На мир взгляну.

И если встретим

Над бездной жердь

И надо лезть нам,

Иначе смерть.

Хоть будет страшно,

Но мы - вдвоем,

Ты руку дашь мне

И мы пойдем,

И мы пойдем ... и мы пойдем...

И перейдем!

Москва, 1965

А снег все падал

И.А. Богоразу

Я подходила к телефонам,

Ждала звонка, ждала письма.

Как полагается влюбленным

Писала мысленно сама.

А снег все падал, падал, падал,

И мне из крайнего окна

Площадка маленького сада

Была отчетливо видна.

Скользнул троллейбус тенью синей,

Рассыпав искры на ходу

И новогодний первый иней

Зажегся звездами в саду.

А снег все падал, падал, падал,

И на скамейке голубой,

Сидели двое, тесно рядом,

Как этим маем мы с тобой.

В какой-то доле, миллионной,

Я содрогнулась, увидав,

Твой профиль к даме наклоненный,

С твоей улыбкой на губах.

И вдруг, о Боже, как я рада,

Что это кто-то, а не ты...

А снег все падал, падал, падал,

Как в мае с яблони цветы.

Москва, 1958

Ноктюрн

Спят деревья, травы и цветы,

Под мягким одеялом темноты.

Только ангел ночи бродит в облаках,

В войлочных домашних башмаках,

в домашних башмаках.

Если ж ангел ходит по земле,

То вряд ли разглядишь его во мгле,

Разве что под утро, стукнет о стекло,

Черное мохнатое крыло,

мохнатое крыло.

Ангел милый, вас не знаю я,

Зачем же по ночам пугать меня,

Вам, хоть вы и ангел, не разрешено

К женщинам заглядывать в окно,

заглядывать в окно.

Спят деревья, травы и цветы,

Под мягким одеялом темноты.

Только ангел ночи бродит в облаках,

В войлочных домашних башмаках,

в домашних башмаках.

Славута, 1960

Ночь

Ночь моя ажурная

Что же ты грустишь?

Как сестра дежурная

У окна сидишь.

Смотришь, как разрежены

Голые кусты,

А под ними снежные

Брошены холсты.

Устаешь наверное

От чужих обид,

Сердце милосердное

За других болит.

Белая иль черная,

Ты нужней лекарств,

И твое снотворное

Ото всех мытарств.

Водишь на окраинах

Пьяниц после драк,

Кошек неприкаянных

Прячешь на чердак.

А в морозы жгучие

Отвратишь беду

И прикроешь тучами

Зябкую звезду.

Тех кто хочет броситься

Следом за тоской,

Оттолкнешь от пропасти

Бархатной рукой.

Для какой же цели ты

Месяц наклоня,

Время драгоценное

Тратишь на меня.

Москва, 1963

О славных могиканах

Хотя нам грустно оттого,

Что многих с нами нет,

Споем, друзья, о тех кого,

Мы знали столько лет.

О славных могиканах,

О старых воркутянах,

Кого здесь нет,

Кто много лет,

Не видел солнца свет.

Одна судьба, одна беда,

Связала крепко нас,

Забыть не сможем никогда,

Той дружбы без прикрас.

Одной мы ложкой ели,

Одни мы песни пели.

И в горький час

Не вы-ль, не раз

Поддерживали нас.

Вернулись мы под мирный кров,

Но в сердце облик ваш,

Он был и жалок, и суров,

Как северный пейзаж.

В ушанках и бушлатах,

Вы шли в пургу куда-то,

Но облик ваш,

Не передашь,

Как северный пейзаж

Хотя нам грустно и т.д.

Москва, 1958

О, жизнь моя

Не помню, где, когда, в какой связи,

Читала я старинное поверье,

Что если мы начнем судьбу просить,

Нам возвратят житейские потери.

Прошу найти, оставленных в саду

Песочницу и формы для пирожных

И первую вечернюю звезду,

Что я взяла в канаве придорожной.

Прошу отдать Садового кольца

Столетнюю зеленую читальню,

И мирные, как жолуди сердца

И всех коней на арке триумфальной.

Верните мне лесных осенних чащ,

Прохладную томительную дрему,

И сорванный в дороге синий плащ,

В котором я, тоскуя шла к другому.

Не знаю чем должна я заплатить

За детства разноцветные гирлянды.

За вехи незабвенного пути,

За горький вкус у лагерной баланды.

О, жизнь моя, как старец Дамаскин,

Обличия твои перечисляю,

И склеиваю наново куски

И все люблю и все благославляю.

И все люблю и все

благославляю.

Москва, 1965

Осеннее море

Поет эту песню осеннее море,

А ветер уносит из глаз паруса.

Холодное море, как зимнее горе,

Шумя в непогоду, крадет голоса.

Мы помним о небе, как пмнят о хлебе,

Но мы виноваты ль, что море влечет?

И нам бы хотелось, и мне, и тебе бы,

Послушать ту песню, что море поет.

И ночью, когда, выйдет в дымке морозной

Луна, и пошлет нам безжизненный взгляд,

В печальное море, ноябрьские звезды,

Осенние звезды безмолвно глядят.

Салтыковка, август, 1982

Осенний вальс

Грустная осень

Встала у сосен.

Сыпет иголки мне на берет.

А под рябиной

Тот же старинный

Ветра и листьев желтый балет.

Месяц на небе

Будто б и не был.

Даже не взглянет из-за кулис.

Кружатся листья -

Бывшие мысли,

Бывшие чувства падают вниз.

Вечер, как ворон

Сел за забором,

С дерева смотрит взглядом моим.

В дальние дали

Воспоминаний,

Где не развеян пепел и дым.

А надо всеми

Мудрое время

В розовом парке пряжу прядет.

Запахи яблок,

Дремлющий зяблик

И отшумевшей кроны полет.

Грустная осень

Плачет у сосен.

Не отвязаться мне от нее.

Жалобы вальса,

Пепел Клааса,

Полно стучать вам в сердце мое.

Малаховка, октябрь, 1971

Ослики с верблюдами

Сидел Ахмет на ослике,

А на верблюде родственник.

Верблюд шел важной поступью,

А ослик мелкой россыпью.

Вай-вай-вай,

Вай-вай-вай.

И думал милый родственник:

-"Легко сидет на ослике,

А как бы тесть орудовал

Среди горбов верблюдовых?"

Вай-вай-вай,

Вай-вай-вай.

Сейчас он машет веткою,

Трусит рысцою мелкою.

То нежно гладит ослика,

То бьет его по хвостику."

Вай-вай-вай,

Вай-вай-вай.

Ахмету ж стало думаться:

-"Не так бывало в юности, -

Попробовал бы сунуться

Тогда юнец к верблюдице!

Вай-вай-вай,

Вай-вай-вай.

Она его бы сбросила,

Пускай трусит на ослике,

А родственника старого,

Как на волне качала бы!"

Вай-вай-вай,

Вай-вай-вай.

А ослики с верблюдами

На всех дорогах думали:

"Таскать на спинах всякого,

Противно одинаково!"

Вай-вай-вай,

Вай-вай-вай.

Москва, декабрь, 1972

Палатка

Гуси летели на север

Из одного конца земли, в другой,

Над нашей палаткой, на берегу Енисея,

Над большой, запутанной тайгой.

Над поварами, рубившими капусту,

Над юношами тянущими связь,

И стало нам немного грустно,

Пока они не скрылись из глаз.

А кукушка куковала

Еле слышно вдалеке

И подсчитывала наши годы и дела

На своем сибирском таежном языке.

Жили, в палатке зеленой

Начальства цвет и бывшие зека,

И мы воркутяне, две белые вороны,

Два попавших в стаю чужака. (Вариант: "Два каких-то явных чужака")

А мы все также любовались на кедры,

В то время, как хитрая судьба

В отделе кадров лезла в наши недра

И нам тесала свежие гроба.

А кукушка куковала и т.д.

Ночью, уезжали с тобой мы, -

Стояли кедры молчаливою толпой

И юный месяц, олимпийски спокойный

Изогнулся на прощание дугой.

А под горами мудрые сказанья

Нашептывал лодкам Енисей

И провожал нас добрыми глазами,

Как мы тогда провожали гусей.

А кукушка куковала и т.д.

Москва, 1960-1980

Песня матроса

для Алисовой

Стоял наш экипаж

В Марселе, в Марселе,

Грузили мы тоннаж

Неделю, неделю.

Катали бочки в трюм,

Швыряли наобум:

для Гвинеи ром,

для Сиднея бром,

Мускат, мадера и бензин,

Коньяк и керосин.

Шампанское в Мадрид,

Ликеры в Порт-Саид.

На все континенты, на все берега,

К чорту, к дьяволу и к ведьме на рога.

Но с якоря сошли

Мы вскоре, мы вскоре,

И тайно от земли,

На море, на море,

Изучен был у вант

Любимый прейскурант.

Для Гвинеи ром,

Для Сиднея бром,

Мускат, медера и бензин,

Коньяк и керосин.

Мы пили все подряд

И плыли наугад,

На все континенты, на все берега,

К чорту, к дьяволу и к ведьме на рога.

Москва, 1959

Песня о дружбе

А.Н. и Коле Андриевским

Мой разум твердит мне: не сетуй, не плачь,

Пора бы привыкнуть к ударам.

Сними-ка с гвоздя романтический плащ,

Возьми в свои руки гитару.

И тихо запой на старинный манер

И не для потехи минутной,

А так как когда-то ослепший Гомер

Бряцал на бронзовой лютне.

Я песню сложу о любимых друзьях,

Что мною оценены в горе,

Когда я тонула у них на глазах,

Как лодка в бушующем море.

И кто помогал мне крепить паруса?

Кто их надувал непрерывно?

Не ваши ли слышала я голоса

Во время ночного прилива?

О дружбе поется на сотни ладов,

В них чаще задор и бравада,

А дружба приходит всегда, как любовь,

Которая с первого взгляда.

И чтоб ни случилось - и в радость, и в грусть,

Близки мы - покуда жива я.

И я воспеваю романтику чувств,

И верность друзьям воспеваю.

Москва, февраль, 1969

Алексей Божий человек (колядка)

Алексею Жданко

Жил Алексей, Божий человек,

Жил среди нищих, рабов и калек.

И когда скончался и ушел от них,

Был причислен ими к лику святых.

Но и в раю, также слышал он

Бедной земли нескончаемый стон,

Видел то же рабство, голод и порок,

А помочь, как раньше он ничем не мог.

И Алексей Бога упросил,

Чтобы обратно его отпустил

И пошел он к людям, никому не зрим

Души озаряя светочем своим

Как ни тяжка наша жизнь подчас,

Есть перед Богом заступник у нас,

От того что с нами, он из века в век,

Алексей Подвижник, Божий человек.

Москва, 1965

Пиквик

А.Н. Андриевскому

Едва о нем я вспомню,

Как тут же и возникнет,

Не злой, надменный Домби,

А добрый мистер Пиквик.

Я вижу, как идет он,

В плаще из коверкота,

В ботинках мальчиковых

И в шляпе котелке.

В сединах благородных,

Немножко старомодный,

С авоськой продуктовой,

Повисшей на руке.

Припев: Откуда вы взялись, с какой такой планеты,

Мечтатели, романтики, поэты?

Как хорошо, что вы живете,

Не только в Дон-Кихоте,

Что до сих пор еще вы не перевелись.

А жизнь всегда сурова,

Всегда полна сомнений,

Она не знает, кто вы,

Растяпа или гений.

Нужны ей униформы,

А вы во власти формул,

А вы без электронов,

Как пьющий без вина.

И галстук ваш растреплен,

И вся рубашка в пепле,

И дырка на кальсонах

Окурком прожжена.

Припев:

Ах, сотни раз судьба вас,

Водила ловко за нос

И пусть, вас было двое,

Больней вам было вдвое.

Но вы все тот же, тот же,

К себе немного строже.

Но вы не стали злее,

Скорей - наоборот.

И если, хоть и редко,

Вы плачете в жилетку,

Не ваша-ль Дульцинея,

Платок вам подает.

Припев:

Москва, 1961

Письмо

Ты уехала по своим делам

И живу я с горем пополам:

Ходят девочки,

Ходят мальчики,

Все тарелочки

Перепачканы.

Везде окурки,

Водку пьют,

И скоро рюмки

Нам перебьют.

Ля-ля ля ля, ля-ля ля, ля

И скоро рюмки нам перебьют.

Без тебя теперь стал я, как без рук,

Не найду я что-то новых брюк.

Твои тапочки

Остроносые

Эти мальчики

В мусор бросили.

А котенок

Наш Кузьма,

От девчонок

Он без ума.

Ля-ля, ля, ля, ля-ля, ля, ля,

От девчонок он без ума.

Заплатил вчера я за телефон,

Этот месяц зря работал он.

Позвонил бы я,

Только некуда,

А тебе болтать

Видно некогда.

Написал вам

Два письма,

Сначала рвал сам,

Потом Кузьма.

Ля-ля, ля, ля, ля-ля, ля, ля

Сначала рвал сам, да и это, пожалуй, разорву,

Потом Кузьма.

Москва, 1963

Пляска

Там где зори токали,

Где болота крякали

Паутину штопали

Паучихи лапами.

И кружили с ведьмами

В шабаше неистовом

Ящерицы медные

Звякая монистами.

Под горой, за шпалами,

За тугими рельсами

Им оркестр нашпаривал

Дудками апрельскими.

И неслись тягучие

Вопли паровозные.

А вдали задумчивый

Шел рассвет березовый.

Ветер подметал уже

Место танцевальное

А ручей адажио

Все еще дозванивал...

Пляской околдованный

Падал с неба тетерев,

И к сосне взволнованной

Прислонялся Нестеров.

Вот как!

Москва, 1964

Под вишнями

Отцветает пышная

Белая сирень.

А у нас под вишнями

Голубая тень.

Там, средь нежной поросли

Я сажусь в траву

И какой-то голос мне

Шепчет в синеву:

"Ты сидишь под вишнями

Тихо, как цветок.

Я молил Всевышнего,

Чтоб он мне помог.

Чтоб друг-друга встретили

Мы, неважно где.

На твоей планете ли

Иль моей звезде.

И вступил незримо я

В сумрак голубой.

Я с тобой, любимая,

Слышишь, я с тобой.

Не жалей, что видела

Не меня, а тень.

До свиданья, милая,

Белая сирень."

Тут слова последние

Смолкли. Тишина.

Кто ж ты, собеседник мой,

Где ты, я одна.

И сижу под вишнями,

Все чего-то жду.

А из дали слышно мне

Словно на ходу,

А из дали слышно мне

"Не грусти... приду..."

март, 1972

Подарки

И.Богоразу

Когда бы удочку закинула я в небо

И зацепила бы Медведицу за хвост,

Я подарила ее тебе бы.

Но ты, не просишь с неба звезд.

Но только ты, не просишь с неба звезд.

Когда б волшебницы лесов, садов и парков

Соткали мне ковры из всех цветов земных,

Я отдала б их тебе в подарок,

Но ты обходишься без них.

Но в жизни ты обходишься без них.

Когда бы Муза в дом явилась, приготовив

Венки из слов моих, назначенных в тетрадь,

Я положила б, тебе на стол их,

Но ты откажешься опять.

Но знаю, ты, откажешься опять.

А если я отдам тебе, собрав по крохам,

Совместной жизни нашей скопленный багаж,

То отберешь ты, все то, что плохо,

А мне хорошее отдашь.

И тут же мне, все лучшее отдашь.

Москва, ноябрь, 1969

Подворотня

На углу, за поворотом,

Точно псарня,

Это свищут в подворотне

Наши парни.

И выходят две девчонки

На гвоздочках,

Фестивальные юбчонки

И платочки.

Все идет тогда согласно

Этикету

На губах висят бесстрастно

Сигареты.

Ноль вниманья на девчонок,

В круг сомкнулись,

И от ножек их точеных

Отвернулись.

Но и те, как изваянья

Недвижимы,

Подведенными глазами

Смотрят мимо.

А потом уходят парой

Неохотно,

А вослед им смотрят парни

В подворотне.

В подворотне.

Москва, 1963

Подражание Беранже

На старом погосте

согнувшись в три погибели,

стоит она одетая в тряпье.

И кем бы вы ни были,

вы милостыню бросите,

В протянутую руку ее.

В подвале убогом

живет она из милости,

Среди таких же нищих и больных.

Но что ей до сырости,

до женщин с их хворобами

Глаза ее закрыты для них.

Забитой и кроткой

еды не много надо ей,

Одежда дорогая не нужна,

Тюремной решеткою,

и лагерной баландою,

Приучена к лишеньям она.

Все раны излечит,

войдя под кожу дряблую,

Магического шприца острие,

И выпрямится яблоней,

над грязью человеческой

Душа, как в раннем детстве ее.

На старом погосте, согнувшись в три погибели,

Стоит она, одетая в тряпье и т.д.

Коряжма, 1958

Последний аристократ

Дяде моему, Александру Матвеевичу Богданову

О, подожди, не улетай опять,

Постой еще, как добрый гость в передней,

В старинном фраке, с фалдами до пят,

Пернатый лорд, аристократ последний.

Припев: Аист, одиноко бродящий по лугу,

Опуская длинный клюв, точно рыцарь копье,

Ты как Фауст, смотрящий на прошлое в лупу.

Аист, улетевшее детство мое.

Еще тепло, еще земля поет,

Хоть ночь у дня неслышно время грабит,

Но ты в полетах точен, как пилот,

И никогда не нарушал свой график.

Припев:

Каюсь, мы считали тебя великаном,

Возвышаясь, над простертом на крыше гнезде,

Ты взирал на мена, как на щепку среди океана,

Аист, полюбивший навеки наш дом.

О, еслиб мог ты отменить маршрут.

Не умирать, в пути ломая крылья.

Но ты оставишь, жалкий свой уют,

И устремишься к желтым водам Нила.

Припев:

Каюсь, мы считали тебя великаном,

Возвышаясь, над простертом на крыше гнезде,

Ты взирал на мена, как на щепку среди океана,

Дядя Аист, не вернувшийся больше в наш дом.

Москва, 1965

Поэзия

Для меня ты - первая

В городе фантастика

И цветут гиперболы

На твоем Крещатике.

Там всегда в движении,

Рифмы, как танщовщицы,

Но не для снабжения,

И не для жилплощади.

У тебя не комната,

У тебя Вселенная,

Где живет инкогнито

Птица вдохновения.

Ей не надо зернышек

И вода не надобна -

Кормит ее солнышко,

Молния и радуга.

На свиданье вечером

Ты спешишь к товарищам

И бываешь встречена

Месяцем вздыхающим.

И гуляешь об руку

То с Иван Царевичем,

То идешь по облаку

С Александр Сергеичем.

Москва, 1962

Призывы

Призывая, по рельсам бегут поезда.

А кого призывают, зачем и куда?

И стучат, и гремят, и бегут ночь и день,

Мимо пашен зеленых, лесов, деревень.

Мимо пашен, лесов, деревень.

И услышав в лесу паровозов гудки,

Устремляются ближе к домам грибники,

И в ответ на внезапный тревожный свисток,

Испугается заяц и дунет в лесок.

Испугается, дунет в лесок.

И меня не минует знакомый мотив,

Прямо в сердце вопьется стрелою призыв,

И напомнит, как в детстве мне пел паровоз:

-"Я везу тебя в жизнь - заплати за провоз!

Заплати, заплати за провоз."

Я слыхала, как ты призываешь меня,

И в бессонную ночь, и в сиянии дня.

Но теперь я тебе ничего не должна,

За проезд я давно заплатила сполна,

И вперед заплатила сполна.

Карабаново, 4-5 сентября, 1979

Аленушка

Ларисе Богораз

В ручье не видно донышка,.

Бежит вода под камушки..

Скажи, скажи Аленушка,.

Где братец твой Иванушка..

.

Не пил ли он запретного.

И кто его науськивал,.

Кащея бить бессмертного.

Правдивой сказкой русскою?.

.

Уж ночь грохочет ступою,.

Пугает злыми харями.

И стонет сердце глупое,.

И плачут очи карие..

.

Но есть на небе солнышко,.

Оно со сказкой рядышком..

Не плачь, не плачь Аленушка,.

Вернется твой Иванушка.

Москва, 1966

Прохожий

Вдоль дороги, шел прохожий, по обочине,

Мимо шумных и умолкших деревень,

Низко кланялся он людям озабоченным,

Улыбаясь говорил им: "Добрый день!"

Что-то в нем сердца людские, сразу трогало

Будто был давно он каждому знаком.

И запомнилась рубаха его строгая,

И что шел он вдоль дороги босиком.

Борода его густая, как черемуха,

Завитками белоснежными цвела.

Опирался он на на стебель от подсолнуха,

А веревка подпояскою была.

И глаза блестели ласково, как вишеньки

Из-под мягкой бахромы его ресниц.

Шел прохожий, вознося хвалу Всевышнему,

За чудесный летний день и пенье птиц.

И когда он поравнялся с забегаловкой,

Где дрались с остервененьем мужики

И насмешничали, сидя на завалинке

Ребятишки и седые старики.

Он сказал им: "Добрый день!" и все услышали,

Хоть был голосом он громким не богат.

И тотчас же разошлись бойцы притихшие,

Да и деды увели домой внучат.

Выйдя в поле, где цветы и злаки мирные,

Он сказал, в лучах закатного огня:

-"Лет семьсот, всего семьсот, хожу по миру я...

Боже мой! Я нужен здесь, не кличь меня!"

Тут качнулись подорожники и денники,

И взмолились медуницы и полынь:

-"О, Господь, не забирай от нас Угодника!"

А крапива тихо молвила "Аминь!"

Москва, октябрь, 1969

Прыжок

Среди созвездий разных,

ни разу не задев их,

Мигая красным глазом

летает самолет.

Его ориентиры

прекрасные напевы,

Незримые пунктиры

и солнечный восход.

Где будет приземленье,

в Гонконге или Дели,

То помнит стюардесса

и сонный пассажир.

А в Риме гнут колени,

в Баку лежат в постели,

Пьют чачу для прогресса

и лопают инжир.

И видит бортмеханик

кружение планеты,

И плещут океаны

жестокою волной,

И сердце наше ранят

гремучие ракеты,

И в душу барабанит

транзистор покупной.

Я знаю, знаю, знаю,

что я еще на взводе,

Что я, как умывальник

с горячею водой.

Но ах, я не борзая,

но ах, я не в походе,

А мне велит начальник

итти в последний бой.

Ну, что ж, давайте прыгну

на землю без промашки.

Пускай увидит летчик,

что значит "на таран", -

Я тело свое выгну,

я вырвусь из рубашки,

И как первопроходчик

влечу я в океан.

И там, как все поэты,

погибну без оваций,

А рыбам, как известно,

плевать на ордена.

И будет улыбаться

в Париже стюардесса,

И выпьет на банкете

румынского вина.

Таруса-Москва, 1976-1978

Пурга

Ветер гонит, гонит, гонит

Подгоняет.

То несет над преисподней,

То роняет.

Ноги что-то, что-то, что-то,

Еле тянут.

Ну, а вдруг они работать

Перестанут?

Ветер душит, душит, душит,

Рвет ушанку,

Выворачивает душу

Наизнанку.

Лупит снегом, снегом, снегом,

Тянет жилы,

И тебе уж не до бега, -

Быть бы живу.

Станешь тенью, тенью, тенью

И - ни с места.

А кругом хохочут ведьмы,

Вьются бесы.

И ты тоже, тоже, тоже,

Пляшешь с ними...

Неужели, Боже, Боже,

Я погибну

Что за чудо, чудо, чудо,

Наважденье -

Бесы ринулись по тундре,

Как олени.

Ветер тихо, тихо, тихо,

Влез в берлогу...

На снегу сидит зайчиха...

Слава Богу!

Истра-Нил, октябрь, 1972

Разрыв

Хрустнул песок под ногами.

Тупо ушел шагать.

А я, я уже другая, а я уже другая

Опять хорошая я.

Даже не хлопнул дверью, -

Как будто нагайкой, в кровь...

Так и ушел не поверив, так и ушел не поверив.

И это - зовут любовь!

Глаза принимать за небо...

Разве можно простить?

Мне кажется этого не было, мне кажется этого не было,

Иначе как же жить

Камень взять придорожный

И в сердце - как на ладонь...

Господи, для чего же, Господи, для чего же

Бросилась я в огонь.

Москва, 1925-1961

Романс (Когда-то пела ты романс один печальный...)

Тат. Влад. Мухановой

Когда-то пела ты романс один печальный:

-"C'est mon chagrin, c'est ma douleur..."

И как у Тютчева весь день стоял хрустальный...

О, сколько лет прошло с тех пор.

Была я, как щенок, слепая и глухая,

А ты всегда на высоте.

Кто б думать мог, что ты очутишься в Шанхае,

А я в снегах на Воркуте.

Жива ли ты еще? Кто скажет мне "оттуда"?

Попали все в один костер...

Но часто голос твой я слышу из-под спуда:

-"C'est mon chagrin, c'est ma douleur..."

Москва, март, 1970

Романс (Приди ко мне, приди, вернись моя печаль)

Приди ко мне, приди, вернись моя печаль,

Мне легче быть с тобой, единственной подругой.

Другие все ушли, в неведомую даль,

Куда уйду и я из жизненного круга.

Я чувствую тебя и вечером, и днем.

А ночью ты всегда в душе моей озябшей,

Согрей ее своим негаснущим огнем,

Приблизь меня к себе зарею приходящей.

Я слышу за стеной неясный ветра свист,

Он отзвук в темноте струны многострадальной.

На землю падает осенний тощий лист,

Как слезы у любви, последней и печальной.

Москва, ноябрь, 1980

Романтик

И.А. Богоразу

В пустой квартире ни одной живой души,

Тихо, как в осеннем заповеднике.

Даже мыши суетливые и те ушли,

А стены - плохие собеседники.

Только ты один бормочешь пустоте,

Об уюте, любви и красоте.

Эмалированный романтик, старый чайник на плите,

старый чайник на плите.

Дружище бедный мой, с изъяном на боку,

Грустно наблюдать мне как ты старишься,

Много лет с тобою мы и радость и тоску

Делили, как равные товарищи.

Ты учил меня возвышенной мечте, -

Постоянству, любви и красоте,

Эмалированный романтик, старый чайник на плите,

старый чайник на плите.

Ты шепчешь мне, качая крышкой голубой:

"Верю я, изменятся события,

И настанет день, когда забудем мы с тобой

Одинокие наши чаепития.

И тогда споет, вскипая в темноте,

Вам о счастьи, любви и красоте,

Эмалированный романтик, старый чайник на плите,

старый чайник на плите.

Москва, 1959

Русак

Поворачивая время вспять

По лесной тропе бегу опять,

По траве бегу я босиком,

За мелькнувшим зайцем русаком.

Убегаю я за синь морей,

Отрекаюсь от судьбы своей,

Отрываюсь от родной семьи

И от нянюшек моих семи.

А за мною следом - никого,

Только леший машет рукавом,

Да швыряет белка на тропу,

Золотых орехов скорлупу.

И за платье зацепляет куст

И от этого такая грусть,

Что не нужен больше мне русак,

Что хочу я повернуть назад.

Но не знаю я теперь, где дом,

Потому что был он виден днем,

А сейчас настала темнота

И тропа моя, совсем не та.

И погас во мне былой задор,

Не могу я гнать во весь опор,

И не тот уже я конь-рысак,

А декабрьский седой русак.

Москва, 1966

Рыжик

В нашем доме, много лет,

Кот известный, Рыжик.

Несмотря на сотни бед,

Всем на зло он выжил.

У него хозяйка Рут,

И хозяин Мося,

А детишек их зовут

Ривочка и Ося.

Кто выходит из дверей,

Двор обозревая,

А ему кричат: "Еврей,

Ехал бы в Израиль.

Он у них за своего,

Он их главный родич,

И фамилия его

Тоже Рабинович."

Грозно смотрит на кота

Дворник наш Василий:

-"Раньше продали Христа,

А теперь Россию."

Продолжая взмах руки,

С рожею святою,

Поливает из кишки

Рыжика водою.

И наш кот бежит в тоске

К Осику и Риве,

Потому что он в Москве,

А не в Тель-Авиве.

Эта песенка проста,

Проще нету в мире,

Только видели кота

Мы вчера в ОВИРе.

Москва, январь, 1972

Ангел

Не читав евангелий,

В детстве я поверила,

Что живут ангелы,

С голубыми перьями.

Что увижу ангела

В нежном оперении,

Но должна заранее

Запастись терпением.

И его видала я

В церкви, у заутрени,

С крыльями хрустальными,

Со льняными кудрями.

Только в ту минуту я,

Отчего-то плакала

И пришельца спутала

С нашим новым дьяконом.

Был он тоже в локонах,

С красотой иконною,

С баритонным рокотом,

С низкими поклонами.

Непохож на дьякона,

А скорей на отрока,

И свечу, как факел он

Поднимал высокую.

И когда он двинулся,

Грустный и задумчивый,

И дьячок на клиросе

Замолчал замученный, -

Вдруг в глаза мне брызнули

Крылья бирюзовые,

Солнечными призмами,

Гранями узорными.

Было это видено

Мною в воскресение,

В летний день, обыденный,

В маленьком селении.

И остались в памяти -

Локоны и факелы...

Все же я, когда-нибудь

Снова встречу ангела.

Москва, 1963

Сивка-бурка

Железная печурка,

Веселый огонек!

Не ты-ль мой сивка-бурка,

Конек мой, горбунок?

Тебя узнала в детстве

На первых же порах,

И после были вместе

С тобой мы в лагерях.

Моею доброй нянькой

Ты стал по мере сил.

Шипя, сушил портянки

И чайник кипятил.

Мечтал перед отбоем

О рощах и лугах

И ел свой ужин стоя

На четырех ногах.

Гудел за черной дверцей

Мне огненный живот,

Что раненное сердце

До свадьбы заживет.

И в сумраке барака,

Сквозь щель в твоей спине,

Как звезды зодиака

Мигали искры мне.

В саду воспоминаний,

Где я ращу цветы,

Где розы и тюльпаны

Живешь, мой друг и ты.

С коленчатой трубою

Помятой и кривой...

И я, перед тобою,

Как лист перед травой.

Москва, декабрь, 1968

Смерть поэта

Был долог этот день

И ночь была долга

Для множества людей

И старенький слуга,

Что двери отворял

Впуская важных лиц,

Слезы не утирал

С редеющих ресниц.

Но знали, что он жив,

И, дай Бог, не умрет,

Хотя глаза смежив

С постели не встает.

Пока огонь свечи

Мерцает за окном,

Вокруг него врачи

И сердце бьется в нем.

Когда ж огонь померк

И занавес упал,

Еще глядели вверх

И каждый чуда ждал.

Но свечка не зажглась,

А ночь была темна,

И плакали крестясь

У мертвого окна.

И зубы крепче сжав,

Ушли в конце концов.

И Лермонтов бежал

С пылающим лицом.

И снег валясь на них

Всю ночь шел напролет...

А трое часовых

Стояли у ворот.

Москва, декабрь, 1971

Советы зоотехника (шуточная)

Если в доме ни копейки

Не ропщи, не ропщи.

Счастлив будь, как канарейка

И свищи, и свищи.

Дружбу тесную со всеми

Заведи

И в обеденное время

К ним ходи.

Если вдруг тебя скотиной

Назовут, назовут,

Помни друг, что ты в пустыне,

Как верблюд, как верблюд.

Возвышайся над толпою

Точно слон

И облей врага водою,

Как и он.

Если злобные соседи

Завелись, завелись,

Ты в берлоге, как медведи,

Затаись, затаись.

Будь как филин неволнуем,

Как тюлень,

Но... подкладывай свинью им

Каждый день.

Москва, 1960

Соколы

"Чому я не сокiл, Чому не лiтаю." Укр. песня.

Кружили в небе соколы,

Присматривались к местности,

С болотами, с осокою,

С мерцающей поверхностью.

К земле, железом вздыбленной,

Поднявшей комья влажные,

Где гордые, как римляне

Грачи ходили важные.

А лес казался соколам

Прозрачней синей заводи,

Но их души не трогали

Ни ландыши, ни ягоды.

Глаза глядели пристально,

С холодными расчетами,

На гнезда между листьями

С птенцами желторотыми.

А мне глаза подарены,

От первых дней творения,

Смотреть на мироздание

Не с хищной точки зрения.

И все, что вижу около,

Меня хватает за душу -

Я быть хочу не соколом,

Я лучше буду ландышем.

Москва, 1963

Сон

Ехали по небу облака,

С эмблемами гвардейского полка,

Со знаменами

позолоченными,

При вечерних потухающих огнях,

На оранжевых конях.

И смотрело солнце на парад,

В котором вовсе не было солдат,

С офицерами

и с их курьерами,

С залихватскою посадкой боевой,

С забубенной головой.

А под ними мать сыра-земля

Несла опустошенные поля.

Гор подобия,

морей безмолвия,

И руины, где на стенах, как мишень,

Человеческая тень.

И когда на мертвый лик земли

Знамена потемневшие легли,

Ночь вздохнула вслед

тому, чего уж нет,

И пошла, роняя в хаос по пути,

Звезды Млечного пути -

слезы Млечного пути.

Аа аа аа аа аа...

...................

Гор подобия, морей безмолвия...

Боже мой, молю Тебя я об одном,

Чтоб мой сон был только сном,

Несбывающимся сном.

Москва, 1965

Старцы

Там где тайга непроходима,

Неподалеку от реки

Когда-то жили нелюдимо

В сырых землянках старики.

Бежав на север из России,

Как непокорные сыны,

Они пощады не просили

В краю суровой тишины.

Лишив себя семьи и хлеба,

Не зная суетных забот,

Они молились, глядя в небо

На звезд веселый хоровод.

Был мир безгрешный в этих далях,

Там жил Господь на облаках,

Там Богородица ждала их

С Христом младенцем на руках.

Босые, в рубищах убогих,

Радели старцы о былом,

И умирали славя Бога,

Не помышляя о земном.

Их путь был долог, жребий труден,

Их современник не поймет,

Но где-то есть такие люди

И Богородица их ждет.

Москва, 1967

Тебя две женщины любили

Тебя две женщины любили

И много лет, и много лет,

Друзьями ласковыми были

Теперь их нет, теперь их нет.

Летела ль жизнь, плелась ли слабо,

Шла ль под откос, шла ль под откос,

Ты одиночества не знал бы

Горчайших слез, горчайших слез.

И никогда-б тоски потери

Не ощутил, не ощутил,

Когда б не сам им настежь двери

Ты растворил, ты растворил.

Они ушли, тебя оплакав

Твои друзья, твои друзья -

Одна из них была собака,

Другая я, другая я.

Воркута, 1956

Телега

Исполняет Алла Зимина

Не в блестящем ситроэне,

Не в скользящем шевроле,

А в тележной дребедени,

Как у ведьмы на метле,

Мимо рощи, мимо солнечной, с орехами,

По дороге, по проселочной мы ехали.

Ну, и что ж, что телега,

Нам с тобой не до бега,

Мы ползем наугад,

Шаг вперед, два назад,

Куда глаза глядят, трюх, тюх, трюх, тюх,

Куда у лошади глаза глядят.

А на нас глядят колхозы,

Птицефермы и сады,

Бессловесные березы,

Равнодушные пруды.

Бабы щурятся подсолнушками луская,

Смотрит улица, сегодняшняя, русская.

"Ну и что ж, что колеса,

Ходят криво и косо,

Ничего добегут,

Есть дуга и хомут,

А нет - и так дойдут, трюх, тюх, трюх, тюх,

А если нет, то и пешком дойдут."

Ветер сыпет дождь со снегом,

Впереди - леса стеной,

А мы едем на телеге,

Нам телега дом родной

На облезлой лошаденке непоседушке,

Тарахтим себе тихонько по Рассеюшке.

Ну и что ж, что ухабы,

И что воз наш расхлябан,

Громче птиц в небесах,

Подают голоса

Четыре колеса, трюх, тюх, трюх, тюх,

Четыре бойких наших колеса.

Москва, 1961

Тени на песке

И. Богоразу

I

Лежали тени на песке

И день был светел.

Я шла к тебе с цветком в руке,

А сзади ветер.

Мы подошли к тебе вдвоем

И стали рядом,

Но ты не знал, что мы поем,

Чему мы рады.

II

Я поглядела на цветок -

Ты не заметил.

И он упал, почти у ног,

Но поднял ветер.

И опустил его туда,

Где билось море,

Но принесла его вода

Обратно вскоре.

III

И он возник среди камней

Блестя медузой,

Ты подбежал и кинул мне

И он вернулся.

И я легла с цветком в руке

На солнцепеке.

И наши тени на песке

Лежали сбоку.

IV

Шумели годы, как прибой,

Стучали ставни.

И стали оба мы с тобой

Старей, чем камни.

И где тот ветер, тот цветок

На побережьи...

Лишь наши тени на песок

Ложатся те же.

Малаховка, август, 1970

Тройка

Н. Олсуфьеву

До старости мне помнится,

Как в праздники, зимой,

В санях с медвежьей полостью

Возили нас домой.

У станции, под елочкой,

Нас ждали рысаки:

Три звездочки, три челочки

И белые чулки.

Припев; Эх, ты тройка, чудо тройка, эх, вы кони вороные!

Гаврила кучер на облучке!

Диана и Дива - красавицы пристяжные

И знаменитый Атласный в кореннике!

2

Едва вожжею розовой

Гаврила шевельнет,

Сорвутся с места розвальни

И вдаль нас понесет.

Бежит по спинам шелковым

Морозный ветерок,

Мотают кони челками

И ахает седок.

Припев:

3

Мы тоже с братом гикаем

Привыкнув к волшебству -

Мы мчимся на каникулы,

Навстречу Рождеству.

Когда же месяц скошенный

Скользнет из облаков -

Летят все так же лошади

И снег из-под подков.

Припев:

4

Не знали и не ведали

Ни лошади, ни мы,

Какими злыми бедами

Грозит из полутьмы.

И что припомним с грустью мы

Ту тройку, как судьбу,

Летящую без устали

Со звездами на лбу.

Припев:

Москва, май, 1969

Ангел-Хранитель

Мой ангел-хранитель, будь вечно со мной,

Иди со мной рядом дорогой земной,

Не дай на пути мне на камень упасть,

Не дай на земле под колеса попасть.

Я верю, что ты не оставишь меня,

Что ты извлечешь из воды и огня,

Не дашь меня в руки врагу палачу, -

Но чем же тебе я потом отплачу?

Я даже не помню каков ты на вид,

Твой образ церковной легендой увит.

Тебя я узнала родившись на свет,

Потом не видала за множество лет.

Но знала, что ты мой Хранитель и Друг,

Со мною обходишь завещанный круг,

И может быть, перед грядущим концом,

Увижу тебя я с открытым лицом.

Карабаново, август, 1980

Туман

Л. Богораз

Казалось, что буран,

казалось, что зима,

А это был туман

закутавший дома,

И улица плыла, как белая река,

И улица была, как зимняя тоска.

А в доме тишина,

а в доме полутьма,

А в доме два окна,

как два больших бельма,

И смотрят на диван, на ребра сундука,

На ветхий чемодан, на столик из пенька.

Но жизнь не умерла,

как в зоне задарма,

В безмолвии спала,

не чувствуя ярма,

И охраняла ложе бедняка

Невидимая Божия рука.

Чуна, май, 1970

Ты да я

И. Богоразу

Жили на севере, как друзья,

Куры, корова и свинья,

Собака, кошка белая

Да ты, да я, да ты, да я.

Ляля, ляля, ля, ляляля

Да ты да я, да ты да я.

Утром корова шла с пастухом,

За нею куры с петухом,

Собака, кошка и свинья,

Да ты, да я, да ты, да я.

Был у зверей не звериный нрав,

И часто собаку обняв,

Лежала кошка белая,

Да ты, да я, да ты, да я.

Куры с цыплятами и петух,

Имели музыкальный слух,

Им подпевала все семья,

Да ты, да я, да ты, да я.

С тех пор промчалось не мало лет,

И той семьи и в помине нет,

Осталась - песенка моя,

Да ты, да я, да ты, да я.

Ляля, ляля, ля, ляляля,

Да ты да я, да ты да я.

Коряжма, 1957

Увертюра весны

На карнизе сидели два голубя,

Ворковали и он и она,

А в трубе водосточной, на жолобе,

Увертюру играла весна.

И искрилась малейшая лужица,

Как большой драгоценный алмаз,

Но ни утро, ни майская улица

Совершенно не трогали вас.

Мы сидели на низком диванчике

Говорили и против, и за.

А в зеленом хрустальном стаканчике

Отражались большие глаза.

Вы кивнули головкою стриженной,

И ушли, не дослушав конца,

Только ботики ваши, обиженно,

Не хотели застегиваться.

Дождик хлынул со злостью упрямою,

По карнизам и с крыш потекло,

И по рыцарски голубь, над дамою

Вместо зонтика поднял крыло.

Почему, почему мы не голуби,

Почему мы не он и она?

Даже в дождик влюбленным на жолобе

Увертюру играет весна.

Москва, весна, 1941

Уральские горы

Мы север учили не сидя на парте,

Не пальцем водя по истрепанной карте,

Его мы узнали во мраке и в буре

Своими боками, на собственной шкуре.

Припев: Уральские горы, снежные хребты

Белые просторы вечной мерзлоты,

Мы на вас глядели из шахт Воркуты,

Из угольных, черных шахт Воркуты. 2 р.

В тяжелых этапах, в труде непосильном,

Познали впервые мы ярость бессилья,

И хлеб наш насущный в холодные ночи,

Был горькой слезою обиды омочен.

Припев:

Закрытый для мира нахмуренный Рудник,

Не ты ли учил нас романтике будней,

Чтоб сердце отдали не злобе и мести,

А дружбе высокой и рыцарской чести.

Припев:

Ушла наша юность и лучшее в жизни,

Седыми вернулись мы к нашей отчизне.

Но прошлое помним политое кровью

И любим его мы печальной любовью.

Припев:

Коряжма, 1957

Фантом

Он и некто и никто,

В серой шляпе и в пальто.

Он выходит на прогулку,

Длинный, сгорбленный старик.

Он идет по переулку

К Третьяковке напрямик,

С черной сумкой и зонтом,

Но не знаем мы кто он,

Но не знаем мы кто он,

Человек или фантом.

Ночью милиционер,

Там стоит, как Люцифер.

Это значит: в галлерею

Не пройти вам, ни за что, -

Между тем, у самой двери

Та же шляпа и пальто.

Не спеша он входит в дом,

Тихо дверь толкнув зонтом,

Тихо дверь толкнув зонтом,

В вестибюль идет фантом.

Там всегда одно окно,

По ночам освещено.

Мы стоим и видим снова,

Как теперь, среди икон,

Среди юношей Рублева

Появляется вдруг он:

С черной сумкой и зонтом,

В серой шляпе и в пальто,

В серой шляпе и в пальто,

Но лицо уже не то.

Как на старых образах,

Синева в его глазах.

Из под шляпы льется пена

Золотистого руна.

Но пройдет одно мгновенье,

Нет фантома. Тишина.

Пустота на мостовой,

Дремлет стоя постовой.

Дремлет стоя постовой.

Тени бродят над Москвой...

Москва, 1964

Фатаморгана

Где твоя сказка пустыни,

Грустная сказка твоя?

В мире, в котором живешь ты,

Нету такой в помине.

Сказку о маленьком принце

Разве ты сочинила?

Разве с тобой на дорожке

Разговаривала змея?

Если дыханье пожара

Ты приняла за мистраль,

Если зеленый оазис

Не погребли барханы -

Значит, озеро Рица

Может быть и в Сахаре,

Значит премудрости кладезь,

Там где радость и где печаль.

Время течет неустанно,

Как из ключа струя,

А вдалеке, паутиной

Машет фатаморгана.

Или мне только снится,

Что стою я у грани,

Что эта сказка пустыни

Лебединая песнь моя.

1964

Филин (детская)

Аничке Жданко

Есть где-то на свете таинственный сад.

Туда не проник человеческий взгляд.

Дорожки травою давно заросли,

А липы склонились до самой земли.

Там ночью, когда выплывает луна

Из гроба выходит принцесса одна,

Чуть выше Дюймовочки ростом она,

И также изящна и также стройна.

А с нею два карлика рядом идут,

Ей песню волшебную тихо поют

И вместе подходят они к ручейку,

И к иве, где филин сидит на суку.

И филин глядит из-за темных ветвей,

Как лодочку карлики тащат в ручей,

Садятся с принцессой и весла берут,

И в лунном сияньи куда-то плывут.

А в небе, над ними, мерцание звезд

И ярок медведицы выгнутый хвост.

И филин следит, укрываясь в тени

Пока не вернутся обратно они.

Не знает никто из созданий живых,

Что филин, с тоскою смотрящий на них,

Не просто одна из летающих птиц,

А злым колдуном заколдованный принц.

Лишь карликам крошкам известен секрет,

Что принц будет филином тысячу лет.

Но если принцесса полюбит его,

То вмиг пропадет навсегда волшебство.

А сердце принцессы загадка для всех,

Но скоро услышим мы радостный смех,

Любовь ее всех, как лучом озарит

И филина в принца опять обратит.

Москва, 1968

Ходики

Ходики тикали, тикали,

Кричали перепела,

А ночь свои звезды растыкала

И на цыпочках в дом вошла.

А ходики тикали, ходики тикали

И было темно, хоть глаза выколи.

Хоть глаза выколи, хоть глаза выколи.

Прятались в сумрачных комнатах

Фантомы ушедшего дня,

Вздыхали у окон захлопнутых,

Прижимали глаза к простыням.

А ходики тикали, ходики тикали,

Ничего не слышали, ничего не видели,

Ничего не слышали, ничего не видели, не видели.

Ночь распахнула все форточки,

И замерли перепела,

Венера в серебряной кофточке

Заглянула в озер зеркала.

А ходики тикали, ходики тикали,

Большою и малою стрелкою двигали,

Чтоб люди уснули, чтоб люди утихли,

Чтоб горя не мыкали.

Решуцк-Ялта, 1962

Хочу домой

И.А. Богоразу

Чтоб ни случилось

В дальнейшем с нами,

Прими, как милость,

Как воздаянье -

Наш мирный быт,

Наш тихий дом,

Который сбит

С таким трудом.

Но скачет время

Впопыхах

И все мы, все мы

Тлен и прах.

И нас погонят,

Как зека,

На суд Господень,

Под облака

Поплакать впору,

Что плоть стара,

Что, видно, скоро

И нам пора.

А мир небесный

Страшней тюрьмы -

Ведь неизвестно

Чем станем мы.

Дадут ли вместе

Кружиться там,

И что за место

Готовят нам.

Быть может дебри

И скрыты тьмой...

Просись на землю,

К себе домой.

Просись на землю -

Хочу домой!

Москва, 1967

Цветы

На базаре, в воскресенье,

Две девчонки торговали,

У одной цветы веселья,

У другой цветы печали.

Покупателей базарных

Привлекли к себе торговки,

И раскуплен был товар их

По дешевке, по дешевке.

И пошли домой мужчины,

Понесли в своих портфелях,

Кто веселье без причины,

Кто тяжелое похмелье.

И попали в сумки женщин,

Вместе с луком и морковью,

Расставания и встречи

Со слезами и любовью.

Я хожу, куда попало,

На земном огромном шаре,

Я со всеми покупаю

Свое счастье на базаре.

Покупаю я и в мае,

И в июне, и в апреле...

Хорошо, что я не знаю,

Где печаль, а где веселье.

Что заранее не знаю,

Где печаль, а где веселье.

Москва, 1961

Андерсен

Столбы гудели, как моторы,

Вздыхая ежились дома,

И сквозь опущенные шторы

Вползала в комнату зима.

Татуированною грудью

Мороз приник тесней к окну.

А ночь несла на синем блюде

Оцепеневшую луну.

У облаков отпали крылья.

Глаза зажмурила земля,

И даже звезды говорили

Едва губами шевеля.

А из трубы в январский иней

Волна горячая текла

И с благодарностью он принял

Кусочек нашего тепла.

И вдруг увидели деревья,

Как пробираясь возле стен,

Навстречу Снежной Королеве

Идет с улыбкой Андерсен.

Коряжма, 1958

Часы-ходики

Всегда на той же скорости

Вперед бегут часы,

Они не знают горести,

Не вешают носы.

Минута за минутою

Обходят циферблат

И не такие глупые,

Чтоб повернуть назад.

Но если не заботишься,

Не чистить, а трясти,

Тогда они, как водится

Способны подвести.

То спазмами, то шумами,

То стрелками грозя,

Начнут тебя обжуливать,

Как бывшие друзья.

Когда же ты состаришься

И станешь "рамоли",

То с этаким товарищем

Посядешь на мели.

Гони тогда, с квартиры их,

Топи кота в мешке,

Не то, однажды, гирею

Запустят по башке.

Таруса, Карабаново, 1973-1979

Человек с корзиной

Шел человек с корзиной

По осеннему тихому лесу,

Неизвестно чему улыбался.

Разговаривал сам с собой.

Иногда стоял под осиной,

Прислонялся к коре древесной,

Но чаще всего нагибался,

Листопад шевелил ногой.

А подойдя к поляне,

На которой дубы одиночки,

Обошел их и сел на жесткий

Покареженный бурей ствол.

И смотрел, как отсвет багряный,

Разукрасил траву и кочки,

Как папоротник в ярких блестках

У него на глазах зацвел.

И человек с корзиной,

Где лежали опята-малютки,

Не успев докурить папироску,

Поднял голову к небу вдруг

И глаза его стали сини,

И как в юности уши чутки,

И знакомый гусиный посвист

Звал, как прежде его на юг.

И человек подумал:

-"А меня увезет электричка,

Оттого, что летать я не властен,

Хоть мечтал улететь всегда,

Но я прожил в труде и в шуме,

И завидовал доле птичьей,

И глядел на чужое счастье,

И не свил своего гнезда."

Москва, октябрь, 1969

Черный кот

О чем он думает? Кого он ждет

Сверкая изумрудными глазами

Под рыжим абажуром черный кот,

Таинственный, как Будды изваянье.

Воспетый мной в торжественной строфе,

Не он ли был священным, как папирус?

Потом сгорел в огне аутодафе

И на плече у русской ведьмы вырос.

Лукавый кот, прообраз волшебства,

Упрямо сохраняющийся в цвете,

Ты прожил жизни, не меняя естества,

Хвостом махая по тысячелетьям.

И для тебя, решительно не в счет,

Ни тайны, ни разгадки мирозданья.

Ты просто кот, обычный черный кот,

С кошачьими зелеными глазами.

С монгольскими глазами.

Москва, 1958

Чудеса

Девушка молилась, кому сама не знала,

Но слова молитвы звучали, как стихи.

Слушали их лютики с желтыми глазами

И уши навострили слепые лопухи.

Девушка грустила, а звезды колдовали:

Малая Медведица с Медведицей большой,

Как голуби на площади мирно ворковали

И было им наверное очень хорошо.

И сказала лютикам девушка сердито:

"В чудо я поверила, а в жизни нет чудес!.."

И тут возник из сумрака некто в белом свитре,

Словно был он ангелом и сошел с небес.

И когда влюбленные поняли друг друга,

В мире продолжали твориться чудеса -

Медведица большая, пройдясь по полукругу,

Лапою погладила спящие леса.

Москва, январь, 1972

Чужая собака

Суета тревожная,

На сердце туман.

Снова вещи сложены

В старый чемодан.

Снова пригорюнится

Добрый рыжий пес,

Побежит на улицу

Нюхать след колес.

Слезы расставания

Высушит платок.

Скажет: "до свидания"

Вслед мне городок.

Но пути дорожные

Отданы судьбе,

Никогда, возможно я

Не вернусь к тебе.

Что ж лежишь ты в комнате

Мой лохматый друг,

Обо мне и вспомнить-то

Будет недосуг.

С прежним ты хозяином

Будешь долго жить.

О друзьях нечаянных

Стоит ли тужить.

Позабудь хороший мой

Жалкие слова,

Выгорает прошлое,

Словно трын-трава.

Только ты останешься

До последних дней

Дорогой товарищ мой

В памяти моей.

Коряжма, 1958

Шляпка с перышком

По тротуару шла

прекраснейшая дама

А это шла домой

моя родная мама

Ни на кого из посторонних не похожая

Такая женщина, такая женщина,

что обмерли прохожие.

И останавливались, как пригвожденные,

В одно мгновенье в статуэтки превращенные,

И оставалось в их душе,

на самом донышке,

Виденье в шляпке, виденье в шляпке

горностаевой с перышком.

Прошла большая жизнь.

И я в метро, с вещами,

И на меня рычит мильтон,

стоять тут запрещая.

А я - я маму жду.

Она мое спасение.

Увы, бежать мне некуда... Увы, бежать мне некуда...

И я стою в смятении.

Спеша снуют прохожие,

и все - с чужими лицами,

А мне грозит мильтон

допросами в милиции.

Кляну свою судьбу,

свою лихую долюшку...

И вдруг, о, жизнь моя! И вдруг, о, жизнь моя!

Я вижу шляпку с перышком.

Москва, апрель, 1982

Шофер такси

Когда в машине спит шофер такси, шофер такси,

Его за руль садиться не проси.

Хоть нас с тобой зовет стеклянный глаз, стеклянный глаз,

Бормочут глухо провода, что поздний час.

Весь вечер рядом с ним бегут дома, бегут дома,

Навстречу мчится улиц кутерьма,

И если прикурнул он кое-как, он кое-как,

То значит, только что привез ночных гуляк.

Но и во сне смотреть привык шофер, привык шофер,

На красный и зеленый светофор,

Готов включится он как автомат, как автомат,

Когда внезапно по стеклу ему стучат.

Тебя без всяких слов он понимал, он понимал,

Едва к нему ты руку поднимал.

И ты б ему помог, хоть чем нибудь, хоть чем нибудь...

Давай же постоим, пускай поспит чуть-чуть.

Москва, 1961

Эолова арфа

Надоело возиться

с гитарою,

Лучше к лесу и птицам

пристану я,

Пусть мне арфу подарят

эолову,

Чтоб себе не ломала я

голову.

Будет арфа висеть

под картинами,

С переливами петь

по старинному,

Про ручей,

с ключевою водицею,

И про фей,

увлеккающих рыцарей.

И вольет

в свою песню волшебную

Словно лед,

теплоту задушевную,

Соловьев

я услышу звучание,

И любовь, и любовь,

и отчаянье.

Все о том,

что прожито и отжито,

Что потом,

в скорбном сердце уложится,

Что мы помним давно

по хорошему,

Потому что оно -

наше прошлое.

Ля-ля-ля, ля-ля-ля.................

Потому что оно -

наше прошлое,

Мы и помним его

по хорошему.

42 километр, 1966

Этап

Идет этап, ползет этап

На снегу следы собачьих лап,

А людских следов

На дороге нет -

Сорок штук голов,

Сорок человек -

Разминая снег,

Как речной песок

Они топчут след

Безымянных ног.

Припев: Идут зека,

В глазах тоска.

По бокам конвой,

Да поземки вой.

Позади тюрьма,

Впереди зима,

От станка до станка,

От звонка до звонка.

Не хнычь, не плачь,

Конвоир не врач,

Конвоир - это твой палач.

Скажет, что побег,

И под лай собак

Упадешь на снег

И умрешь "за так".

А этапу стыть

Мерзлоту долбя

И могилу рыть

Хоронить тебя.

Припев: Идут зека...

Пурга ревет

Полотенце рвет.

Веревкой подтяни живот.

А бушлат любой

Для зека хорош -

Не один ты такой

По стране идешь.

Месишь ночь и день

Грязь пустых дорог

И не знаешь где

Свой окончишь срок.

Припев: Идут зека...

Москва, 1963

Эх, и нам бы

Целый день перед нами машины,

Мотоциклы, автомобили.

Хорошо, что хоть как не спешили,

До сих пор никого не убили.

Это знают соседские куры,

И когда переходят дорогу,

То петух раздувает фигуру

И несет оперенье, как тогу.

А наш садик, где стол мы воздвигли,

Для чего? Может быть понарошку,

Может быть, потому что обрыдло

Вместо лилий взирать на картошку.

Но дано нам с рожденья сознанье,

Что природа одна неподкупна,

И мы смотрим на небо над нами,

Так, как в городе нам недоступно.

И в такое впадаем веселье,

Приходя в наш заветный лесочек,

Где деревья, как будто, присели,

А потом потанцуют часочек.

Ишь березка, расправила крылья,

Подготовила шейку и плечи...

Эх, и нам бы, с тобою, кадрилью

С лесом праздновать каждую встречу.

Карабаново, 5 сентября, 1979

Антилопа

Сане Даниэлю

Антилопа, антилопа гну.

Ты живешь в зоопарке, в плену.

Ты весною линяешь и на землю роняешь

Шерсть и слюну.

Антилопа, антилопа гну.

Много лет уже тому назад

Превратилась ты в экспонат,

Но таким экземпляром, облысевшим и старым

Не дорожат.

Много лет уже тому назад.

Ты забыла африканский лес,

Его цвет, его запах, и блеск.

Ты привыкла к загону и соседу бизону

И к сену в обрез.

Ты забыла африканский лес.

Антилопа, антилопа гну,

Я свободы тебе не верну

И поймав у решетки взор потухший и кроткий

Голову гну.

Антилопа, антилопа гну.

Москва, 1962

Юлиана

Юл. Яковл. Яхниной

Я узнала этот профиль много лет тому назад,

Женщина изнеженная в образе пастушки,

На щеках румянец и веселый взгляд,

Возле рта наклеенная мушка,

У корсажа маленький букет

И парик, а ля Мари Антуанетт.

Припев: Юлиана, Вы отступница,

Юлиана, Вы преступница

Удалось каким макаром перебраться-то Вам

Без рыдвана к нам из века восемнадцатого?

Кринолины, фижмы и роброн,

Променять на цыгейку и капрон,

И забыть про Monplaisir и Sаns Sousie

К шоферу резво прыгая в такси.

Это было в Эрмитаже, Вы лежали под стеклом,

Кем-то нарисованный портрет-миниатюра,

Для того, кто с детства Вами ослеплен,

С кем Вы в танцах путали фигуры,

Кто, возможно, вел Вас под венец

И надел на Ваши локоны чепец.

Припев:

Юлиана, еслиб видел Вас поклонник давних лет,

В бдении ночном, над переводом многотомным,

Он, сломав с досады шпагу и лорнет

Вас бы вместе с Вашим "Ремингтоном",

Не считаясь с тяжестью ботфорт,

На себе бы уволок, презрев комфорт.

Припев:

Москва, 1965

Ящерица

Была жемчужиной закрытой,

Познала мрак. Искала свет.

И сотни раз была убитой

За миллионы прошлых лет.

Ах, помню, как вкусила

Земную прелесть бытия,

Когда среди камней скользила

Веселой ящерицей я.

Как было сладко и приятно

Лежать на теплых плоскостях

И видеть солнечные пятна

На белых мамонта костях.

О, пламя дня и мрака тени

На побережьи возле скал!

Кто из грядущих поколений

Вас обретя, не узнавал!

И блеск, немыслимо прозрачной

Воды, сбегающей звеня,

Для всех зверей был однозначным

И для меня, и для меня.

И я божественную влагу

Любила слизывать тайком

С ладони доброй Карадага

Дрожащим тонким языком.

Миров движенье безгранично,

Оно, как мудрый чародей -

И я живу, в ином обличьи,

Среди людей, среди людей.

И уж не чую запах вражий

Из многочисленных засад.

А я - все та же, я - все та же,

Как миллионы лет назад.

Москва, ноябрь, 1971

Хочу припомнить

Хочу мучительно припомнить, как пробрались

К Аримафейскому Иосифу, в тот сад,

Где он лежал. И как всего боялись,

Как тени принимали за солдат.

Как шли к пещере, где огромным камнем,

Закрыли вход, Чтоб уберечь Его, -

И обомлели - камень был отвален,

И не было во гробе нокого.

Но был там юноша. Его не знали прежде,

С глазами синими, синей самих небес,

С высоким лбом, в сверкающей одежде.

И он сказал: "Не бойтесь, Он воскрес!"

А мы бежали в ужасе великом,

И вдруг увидели Его в своем кругу,

Опять живого... С просветленным ликом...

О, как хочу припомнить все... О, как хочу припомнить все...

И... не могу.

Москва, 1965

Софья

Прочтен акафист повседневный.

В безмолвье погружен дворец,

И вышел из палат царевны

Последний молодой стрелец.

Она одна в опочивальне,

Ей не до мамкиных услуг,

А братья спят в хоромах дальних

И под охраной верных слуг (2 р.)

О, эти братья! Мягче воска,

Была бы с ними их сестра,

Когда б взошла на трон отцовский

Смирив разбойного петра.

Тот брат - тюфяк, пойдет в монахи,

А этот с норовом крутым,

И тянет к шапке Мономаха

Свои огромные персты. (2 р.)

Но я сломлю обычай древний,

Тогда пощады не проси,

И баба, Софья Алексевна,

Царицей станет всей Руси.

Народ простит мне грех невольный,

Когда я завтра, наконец,

Под звон веселый колокольный,

Надену бармы и венец. (2 р.)

Но ах, ломаются колеса,

На шатких дрогах бытия,

И завтра ты простоволоса,

Царевна смелая моя.

А завтра - Господи Исусе!

В монашьей келье голоси...

Вся жизнь - колеса и турусы,

И нет покоя на Руси. (2 р.)

Москва, март, 1976

Апис

Когда-то был я Аписом -

Бессмертный гордый бык.

Но враг прижег, как ляписом

Божественный язык.

Когда ж, на лоб, из подлости,

Поставили печать,

То я, не знавший горести

От гнева стал мычать.

Враги меня засунули

В жестокое ярмо,

И, как бы в душу вдунули

Позорное клеймо.

Вокруг меня мучители,

Железная броня...

За что, о, небожители

Вы кинули меня?

Я был, как бритвы лезвие,

Грозой для подлецов, -

Внушав им о возмездии

При помощи жрецов.

И добрым людям нравился

Мой взгляд, мои черты,

Они хвалили Аписа,

Несли ему цветы.

Теперь же, как на дыбе я

Запуган и ослаб,

И согнут в три погибели,

Как самый подлый раб.

А боги видят пакости(?),

И терпят произвол.

И стонет в шкуре Аписа

Смиренный черный вол.

Москва, 1976

Старость

I

Пляшут строчки,

точно бочки

пьяные в подвале,

Из-под плена

Брыжжет пена,

Тихая вначале.

И расходится кругами

Желтое болото,

Под веселыми ногами

Сбывшего заботы.

Потерявшего заветы

И лицо земное,

Неудачника-поэта,

Что зовется мною.

II

Не дразни меня ворона, не дразни!

От окна другую птицу отгони,

Чтобы в них теперь не вглядывалась я,

Чтоб забыла, что они моя семья.

Я уже вас не ласкаю, не кормлю,

И, как близких мне по нраву — не люблю.

Еслиб я могла, как дерево стоять,

Я бы встала, протянула пальцев пять.

И сидели б вы на них, как на сучках.

Лучше жить в деревьях нам, чем в старичках.

Лучше каждый год под солнцем зеленеть,

И корнями пошевеливая петь.

III

Еслиб я была сосной

И стояла б намертво.

Говорила бы с луной,

Дамочкой беспамятной.

Мы знакомы тыщу лет

С этой собеседницей,

Но она, хоть и поэт -

Не моя посредница.

Глядя прямо мне в глаза

Криво улыбается,

А как зашумит гроза

Нагло удаляется.

И когда листки дрожат

А земля завьюжится,

То стихи ее звучат

Задушевней музыки.

Мне поет проем [простор] окна

Что любовь не рушится.

Забывая, что она

Как и я — старушечка.

13 января

Москва, 1983

О близких и о себе. Поэма

I

Москва запомнилась в снегах,

В скрипящих санках на разъездах.

И над гостиницею Дрезден

С огромным небом в облаках.

Там влезла я на подоконник

И возмущалась, как скакал

Из бронзы «белый генерал»{1}

Или какой-то там полковник.

Он закрывал мне магазин,

Где пили кофе и какао,

Где улыбалась я лукаво,

И где хозяин был грузин.

Мы днем еще садились в санки

И отправлялись на вокзал,

Оттуда в многолюдный зал,

А позже в поезд, спозаранку.

Но это был не третий класс,

Где привыкали к жесткой ласке -

Здесь никогда не знали давки,

А был с подушками матрас.

И на матрасе поплясав,

Мы в коридоре прилипали

К окошку и глаза купали

В перроне, где к дверям припав,

Звонила в колокол ручища,

И тут же двигался состав,

Колесами заскрежетав

И переваривая пищу.

У всех, у всех еда была

И это нас не волновало -

Там на пути нас ожидала

Коломенская пастила.

И пряники — вкуснее нет,

Но главное, чтоб люди знали,

Что на голутвинском вокзале

Нас, пассажиров, ждет обед.

Какой обед? Представьте люди,

Накрытый стол на сто персон

И вам спешит подать гарсон

Жаркое вкусное на блюде,

А не котлету в сухарях.

И вместо третьего — компота,

Подаст вам сказочное что-то.

Но вы едите н? ????,

И быстро мчитесь по перрону.

Прощай Голутвино, пора,

Пора, до своего двора.

И вот, мы скачем из вагона

И через зал, во двор, скорей,

Где ждет нас, словно бог Ярило

С любимой тройкою Гаврила

Наш друг, любимец всех зверей.

Он весь пуржистый, весь ненастный...

Но мы уже сидим в санях,

И мы летим, мы на конях,

Туда, туда, где жизнь и счастье!

II

Был брат и я белоголовы,

Ходили летом босиком

И не боялись сквозняков,

Хоть часто были нездоровы.

Да, ежегодно мы болели:

Нас одевали в свитера

И мы, как золушка, с утра

Сквозь окна на зиму глядели.

Нам мерили температуру.

Но мы старались обмануть

И непонятливую ртуть

Для всех невидимо — стряхнуть

И показать свою натуру.

Как было летом идеально -

С утра бросала я постель,

Хотя хотелось на качель

И мчалась быстренько в купальню.

И мылась, и купалась вдоволь

Под птичий и собачий гам,

Под непрерывный тарарам

Скота бегущего по мосту...

Летом я шла спокойно в дом,

Где самовар стоял красиво

И нам доказывал спесиво,

Что вкуснота совсем не в нем,

А в молоке, что из подвала,

И в хлебе, с маслом на куске,

Который в тетиной руке

Всегда казался идеалом.

Нам тетя маму заменяла

Что далеко жила от нас,

С тех пор, как с папой разошлась

И мы к Богдановым попали.

Когда войну провозгласили

Был папа призван, но потом

По сердцу был освобожден,

Избавившись от всех насилий.

Вот тут-то папина сестра

Взяла от папы навсегда нас.

И к нам ужасно привязалась.

Она всегда была добра

А дядя, муж ее бесценный,

Был тоже бесконечно мил,

В халате, с бархатом [????] ходил,

И песнь мурлыкал неизменно.

Он пел нам про «Henri le quatre,

qui eut le triple et bon talant -

pour etre toujour un vert galant

Ce diable Henri, Henri le quatre.»

III

Еще была у дяди Саши

Чудная, дикая сестра.

Она была худа, остра

И белая, как простокваша.

Нас совершенно не касаясь,

Она жила не как семья.

Однажды увидала я,

Как та, раздевшись и босая,

В присутствии людей, домашних,

Ужасно громко хохоча,

Ключами яростно бренча,

В роскошной розовой рубашке,

Усевшись к Ваське на колени,

В беседке, около ворот,

Смотря в его открытый рот,

Звала к себе на день рожденья.

Вот эту сцену наблюдали:

Гаврила, повар Ермолай,

Конторщик старый Николай

И наша нянюшка Наталья.

Но тут возникла тетя Маня

И все вскочили и ушли,

А тетю Надю увели,

Оставив Ваську без вниманья.

А тот был вроде истукана:

Смешок в глазах, раскрытый рот...

И я шепнула: «Обормот,

Сейчас похож ты на барана».

Тут тетя Маня вышла снова,

И объяснила, что почем,

Что Вася вовсе не при чем,

А тетя Надя — нездорова...

Еще случился странный случай:

Сидела на крылечке я,

А рядом Наденька моя,

Вдруг потемневшая, как туча.

Обняв меня, как друг, за плечи

Мне пальцы сжав рукою клейкой,

Клялась, что Манька, та злодейка

Что мучит Надю и калечит.

- «Какая Манька? Наша тетя?...»,

А та всё тоже - «Интриганка!

При ней я словно самозванка,

Не знаю, как вы с ней живете!

Я здесь одна, лишь брата ради.

Потом всю правду вы поймете....»

Тут вновь явилась наша тетя,

И убежала тетя Надя.

IV

Бывало горничная наша,

Когда начнет рычать, как лев,

Напоминала королев.

Уж такова была Дуняша.

Но дядя Саша был упрям

И говорил: - «Такая рожа,

На всех зверей она похожа,

А главное — на обезьян.

Увы, такую королеву

Давно бы шельмовал народ,

У нас же все наоборот.

Спасибо, хоть она не дева».

А сын ее, великий Степа

За долгий школьный год ученья,

Решил, что кончено ученье,

Теперь он покорит Европу.

Его дражайшая мамаша

Жила под нами, в тихом месте,

Теперь же, с тетей Надей вместе,

Оно соседкой стала нашей.

Нас разделял лишь коридорчик,

Внизу был дядин кабинет,

И очень милый туалет,

Где возле зеркала узорчик.

И вот, в какое-то однажды,

Мы ночью услыхали крик.

Конечно, мы вскочили вмиг,

Влетели к Наденьке и каждый

Тут завопил, как пес побитый: -

Была пред нами тетя Надя,

В ночном торжественном наряде

Перед окошком в ночь открытым,

А там, Дуняшенька орала,

Как пума, изогнувшись вся,

На собственной косе вися,

Что тетя Наденька держала.

И вдруг на ум пришло ей пенье:

Мы обмерли, но кто-то там,

Внизу, вдруг лестницу достал

И вверх поднялся по ступеням.

И мы увидели, как Вася

С косы Дуняши руки снял,

Потом ее к груди прижал,

А Надя смехом залилася.

И все мы тут же разоглись,

И спать легли, и не слыхали,

Как тетю Надю одевали

И как с ней дальше обошлись.

Нам только утром объяснили

Что тетю Наденьку пришлось

Уговорить пожить нам врозь,

В коляску с Васей посадили,

Взмахнул Гаврила вожжи с болью

И наконец, ура, ура!

Помчалась тройка со двора

С Васяткой, Надей и любовью.

V

Но мы подробностей не знали,

Хотя слыхали про любовь,

Лишь я просила вновь и вновь

Сказать мне, нянюшку Наталью.

Она ж Богдановых любила,

У них служила с крепостных,

Господ не ведала иных,

Сама за Наденькой ходила,

И знала кучу пустяков,

Что берегла, как для царевны,

Что были Наденьке потребны,

От пуговиц до женихов.

«Ну что ж, к молчанью будь готова,

Я расскажу про жениха,

Но это, друг, не ха-ха-ха,

Смотри же, никому ни слова.

Тогда наш Саша был гусаром,

И пил немножко, и играл,

За дамами приударял

И был любимым не задаром.

А Наденька была малютка,

Я в Петербурге с ней жила,

Она, как козочка росла

И всех любила не на шутку.

Потом нас с барыней послали

В деревне новенькой пожить,

И там пришлось лет пять служить,

Пока в Москву мы не попали.

А бедной Наденьке достался

Все тот же серый Петербург,

Он неудобен был и хмур,

Его и Саша наш боялся.

А Надю отдали учиться,

Она попала в институт,

Где только девочки живут,

Но Наде удалось ужиться.

И вот она в семнадцать лет

В Москву приехала весною,

И там сдружилася со мною

И рассказала мне секрет.

О том, что в этом институте

Она на выпускном балу

Услышав о себе хвалу

От молодого шелапута,

Узнать хотела, кто же автор

Сей непонятной похвалы?

И тут же был представлен ей

Один москвич и навигатор.

Он мичман был, служил во флоте.

И так ей голову забил,

Как будто век ее любил

И знал про все, в чем ей заботы.

С тех пор она о нем гадала,

Писала письма каждый день,

И это было ей не лень,

И о свидании мечтала.»

VI

- «Так это он, ее жених?»

Спросила я тотчас же няню.

И услыхала: - «Знать бы ране,

Я б не пеклася так о них.

А тут, я стала почтальоном -

Сама ходила к жениху,

Что жил на Знаменке, вверху,

Носила письма неуклонно.»

- «А он красивый был мужчина?»

Опять спросила я ее.

- «И ты, как Надя, за свое...

Представь, похож на херувима.»

- «А звали как его?» - «Василий

Евграфович... Да что с тобой?»

- «Ну, значит Васька не [любой????]…»

- «Василь Евграфович был милый!»

«Но все же папенька, Богданов,

Нашел другого жениха,

Похожего на петуха

В армейском чине капитана.

Тут Надя подняла шумок,

Кричала! Нон! Не выйду замуж,

Кого люблю, решу сама уж...

И в этот миг — звонит звонок,

И входит он, красивый мичман,

И тут же — маменьке поклон,

И сразу всех пленяет он, -

Жених прекрасный и приличный.

А Наденька, та вдруг упала,

С улыбкой легкой на устах.

И всё решилось впопыхах,

Что свадьба будет, но вначале

Полгода подождать придется, -

Отслужит он на корабле

И очутившись на земле,

К любимой девушке вернется.

На завтра он уехал к морю,

А Наденька не подвела,

Писала письма и ждала,

Надеялась увидеть вскоре.

Но жизнь идет, не как в романе,

Он не писал. А мы узнали,

Что бури пароход сломали

И мичман умер в океане.

Что было дальше — Божья воля,

Жалело Надю пол Москвы,

А доктор говорил - «Увы,

Сошла с ума — такая доля!»

VII

Когда Василий возвратился

Была уж осень на ходу,

Мы не купалися в пруду

И весь пейзаж преобразился.

Роняли ветлы желтый лист,

А сад стоял почти раздетым

И цвел горошек грустным цветом,

И был печален птичий свист.

А мы посели за уроки

И приучали нас писать

Теперь в особую тетрадь

Каллиграфические строки.

Когда же выпал первый снег,

Пришла московская депеша,

И людям надо ехать спешно,

А я была не человек.

Я как всегда, жила с ангиной,

Считали все, что я больна,

И вот, оставлена одна

По этой пакостной причине.

Конечно, чудная Дуняша

Меня отправила в кровать

И запретив совсем читать,

С утра кормила манной кашей.

И я, при «докторе» таком,

Решила бросить вилки, ложки,

Есть как собаки или кошки

Одним ангинным языком.

И вот я суп с трудом хлебала,

Как пес из миски во дворе,

Потом биточки и пюре.

Поставив их на одеяло.

С битками проявила прыть,

Потом рукой пюре ловила.

Изящно жижу проглотила

И захотела страшно пить.

И взглядом поискав графин,

Глаза упали на икону,

Где нарисован в капюшоне

Святой премудрый Серафим.

И тут, о горе, о, тоска,

Я вдруг увидела, что старец

Смотря в глаза мне, поднял палец

И пригрозил издалека.

И я, когда вошла Дуняша,

Чуть не созналась ей во всем,

В грехе содеянном своем....

О, как жалка природа наша!

VIII

Но что же было там, в Москве?

Об этом долго толковали

И постоянно пребывали

В негодованьи и тоске.

В старинном флигеле квартиру

Снимали Наденьке давно,

Ей было это все равно -

Она полна презренья к миру.

За ней ходили две особы,

Кухарка и старик лакей,

Она звала его «плебей»,

Но и гордилась им особо.

Они втроем играли в карты,

Но были дни, когда она

Бывала целый день темна

И поминала Бонапарта.

«Вот это император был,

Ходил по дому в треуголке

И пусть бы в дом забрались волки,

Он их бы саблею убил.

А как он обожал пожары!

Когда горела вся Москва,

Он любовался ей сперва,

Потом и сам поддал ей жару.»

«Наполеон! Наполеон!»

Своим она кричала людям,

«Мы скоро с ним на троне будем,

Не верьте, нет, не умер он!»

И принималась украшать

Себя взволнованная Надя

И делать новые наряды

И всех расходом устрашать.

Но видя склонности к пожарам

Лакей Иван сам спички жег,

Их от хозяйки скрыть он мог

И прятал в разных кулуарах.

И вот зимой, когда хозяйка

Легла спокойно на кровать

О Бонапарте помечтать,

Уселись в кухне, словно стайка

Гусей — кухарка и лакей,

Сосед и старая соседка,

Что было, в сущности, не редко,

Сыграть в картишки, без затей.

И с болтовней, наперебой,

Они так весело играли,

Что совершенно не слыхали,

Что там творилось за трубой.

IX

А там, куда вбежали слуги

Услышав шорохи извне,

Стояла Наденька в огне,

Но не была она в испуге,

А танцевала и горела,

Уже пылал клочок волос,

Огонь подрагивал и рос,

А Надя прыгала и пела.

Тогда, опомнившись, кухарка

Одну из простыней схватив,

Как папа наш на объектив,

Набросила, но было жарко,

Огонь работал сколько мог,

но все швыряли, что попало,

Мантилью, тряпки, одеяло

И Наденьку свалили с ног.

Она в беспамятстве лежала,

Лакей за доктором пошел

И наконец его привел.

А Надя бедная дрожала

И слезы горькие лила.

Вся обожженная насквозь,

Ей много дней страдать пришлось -

Депеша сразу не дошла.

И наконец, в тот день когда

В Москву Богдановы явились,

То Наденька так изменилась,

Что не осталось ни следа

От той, что нашей квартиранткой

У нас в имении была,

Что Маню Манечкой звала

И нарекала интриганкой.

Она совсем иною стала,

Верней, она в себя пришла,

Такой, как в юности была

И не от боли так рыдала.

Она опять любовь вкусила,

А тетю Маню больше всех

Молила отпустить ей грех,

И всё прощения просила.

На третьи сутки умерла.

Все слезы лили возле гроба.

И уж, конечно, те особы,

Кому хозяйкою была.

А тетя Маня их простила:

«Не дай другому в зад ногой -

Сам Вседержитель был слугой.»

И жить по воле отпустила.

X

Зима в тот год была лютая,

Как наш Гаврила говорил...

Мороз такого натворил,

Что снег лежал почти до мая.

И вот, чуть позже Рождества,

Вдруг папа в отпуск к нам приехал -

О. сколько было слез и смеха.

Он показался нам сперва

Помолодевшим в том Дербенте,

Где всю войну он проживал,

Откуда нам посылки слал,

И в отпуск выехал моментом.

И сыну Нике он вручил

Прекрасный дорогой подарок,

Альбом для иностранных марок,

А мне колечко подарил.

Ему ту комнату топили,

Где летом Наденька жила.

И я сама там убрала,

В углах почистила от пыли.

А утром оказалось, что он

Всю ночь, бедняжечка, страдал,

Совсем не спал, не отдыхал,

И был вообще разочарован.

Все дело в том, что той болезни,

Что он болел, тогда врачи

Не знали, как ее лечить,

Что папе вредно, что полезно.

Его в Берлине год лечили,

Но то лекарство, как назло

Нисколечко не помогло.

Болезнь ту звали — аллергия.

Он знал по опыту, что может

Жить у Богдановых, в Москве,

И в Петербурге на Неве,

Но, скажем, в Туле — кости сложит.

Что если он поест моркови

Иль к брату Дмитрию пойдет,

И с ним хоть сутки поведет -

Простится с жизнью и любовью.

Они не виделись годами

Ни с Митей, ни с его женой,

Избрав для связи путь иной -

То были письма, что пудами

Копили оба по старинке.

Все дядя диктовал жене,

Затем, от дяди в стороне

Их размножали на машинке.

XI

На утро я, по детской прыти,

У папы в комнате была.

А он сказал: «Ну и дела,

Скажи, когда у дяди Мити

Еще зимой бывали вы,

С детьми играли в кошки-мышки,

Какие вам дарили книжки?

Что привезли вы из Москвы?»

«Сейчас узнаю... Но я помню,

Что мы не брали ничего.»

Но Ника? Он ото всего

Отрекся. Всё ж до ночи темной

Мы перерыли гардероб,

Перекидали все игрушки.

У тети Мани чашки, кружки,

А папу бил уже озноб.

Закутанный тяжелым пледом,

Он перед форточкой сидел,

И, тяжело дыша, глядел

В пространство, даже не обедав.

При появлении моем,

Когда к нему я приходила,

Смотрел печально. Я твердила:

- «Не беспокойся. Мы найдем.»

Уж ночь прошла, а он все так же

Хрипел и мучился; не спал,

Не ел ни крошки, но икал,

На нас смотрел, как магараджа

На глупых слуг. А мы опять

Копали вещи и в порядке

Перебирали все манатки...

Тут папа стал Гаврилу звать,

Просить, чтоб сани подавали...

Что делать? Папа это гость,

Он здесь застрял, как в горле кость,

Ему тут душно, как в подвале...

Когда подъехал наш Гаврила

Уже к парадному крыльцу,

Пошла я сообщить отцу,

Что тройка к дому подкатила.

А папа мне - «Не знал, что вы

Такие... До меня нет дела!»

Я ахнула и обомлела

Дотронувшись до головы.

Там бант, красиво и богато

Сидел, я знаю, виновато.

Та лента, что дала мне Ната,

Дочь Мити, папиного брата.

XII

Переживая катастрофу

Я задним ходом вышла в сад,

И там сорвала свой наряд

И закопала, как картофель

В сугроб. И вдруг смотрю — Дуняша!

Накинув на себя платок,

Глядит на яркий огонек,

Что виден в окнах дяди Саши.

Но в этот миг я не смутилась,

Нырнула в дом наш через двор,

Попала вскоре в коридор

И перед дверью очутилась

Где дяди сашин кабинет.

Там говорили о дурмане

И веселилась тетя Маня.

А я проникла в туалет

И слушала, прижавшись к печке,

Как папа говорил: - «Я сам

Себе не верю. Верю вас,

Во мне произошла осечка.

Я вдруг поправился. Зачем,

Куда поеду на ночь глядя?

Меня простите, Бога ради,

Ведь я здоров, здоров совсем.»

Тут я сбежала потихоньку,

К себе забралась на постель.

Меня пугала канитель,

Что заварила я, девчонка.

Боялась также, что Дуняша

Меня заметила тогда

И выдаст тут же, как всегда,

И вот тогда-то будет каша.

За ленту, что уже два дня,

Таскала лихо на себе я,

Вообразила, цепенея,

Что растерзать должны меня.

Но все у папы миновалось,

Когда в столовой очутясь,

И незаметно оглядясь

Я за тарелкой оказалась.

О, как наш ужин был хорошо!

Мы ели все, что так любили,

И даже нам вина налили,

И дядя пил за молодежь.

Прошли года. Я постарела.

Ушли от нас все старики,

Но были годы не легки -

Оглядывались то и дело.

Я вспоминала это все,

Как сон, приснившийся когда-то,

Когда волшебною лопатой

К себе гребла я то и сё.

И все ж, не будем поддаваться

Тому, что мучило вчера -

Сегодня кончилась игра.

Ну, что ж, счастливо оставаться,

А нам в отъезд.

Пора! Пора!

Послесловие.

Тетя Маня, дядя Саша и папа умерли в разное время и в разных странах. Няня Наталья, конечно тоже, раньше всех. А Дуняша, которой тетя Маня выхлопотала вагон, повезла в нем все наши вещи — мебель, картины, книги, зимние вещи, фарфор и т. п., которые была должна перебросить нам, туда, где мы жили. Переадресовав по дороге вагон в Рязань, она вместе с сыном Степаном, все продала и купила 2 каменных дома. Жила она у Богдановых с девчонок, была обожаема тетей Маней, выдана ею замуж, но после смерти мужа вернулась с сыном обратно. А всего прожила она в богдановском доме 25 лет. После этого ее имя в доме не упоминалось, а Богдановы превратились в бедняков с одним чемоданом.

27 января

Москва, 1983

Ариша

И.В. Долгополовой

Звонки, курьеры,

Ковры, портьеры,

А в кабинете под охраной секретарш,

Начальство срочно принимает меры,

Мозги ворочая, как фарш.

Оно не спит ночей,

Оно доклады пишет,

Оно не поднимает головы...

Припев: Ариша, Ариша, неужели, неужели это Вы,

Ариша, Ариша, неужели в самом деле, это Вы.

Стреляя шиной

Летит машина,

А за рулем, на сумасшедшем сквозняке,

Жует окурок не шофер мужчина,

А некто в рыжем колпаке.

Пусть дождь слепит окно,

Пусть град стучит по крыше,

Скорее бы подальше от Москвы.

Припев: Ариша, Ариша и т.д.

Грохочут ложки,

Тазы и плошки,

Рагу из кролика рычит, как ягуар,

Снимая мрачно кожуру с картошки,

Бормочет под нос кулинар:

Для дедушки компот,

Ребятам блюдо вишен,

А мамочке варенье из айвы...

Припев: Ариша, Ариша и т.д.

Пусть мы не можем

Понять, как сложен,

Иной изысканный загадочный субьект,

Нам верность друга и любовь дороже,

Поступков бьющих на эффект,

А с Вами в море штиль,

И солнце мягче дышит,

И небо небывалой синевы...

Ариша, Ариша, в каждой роли, в каждой роли это Вы,

Ариша, Ариша, в каждой роли, дорогая, это Вы!

Москва, 1960

Ах, ах, ах (Песня цыганки)

1

Ночь темна, а кругом белым бело.

Я не знаю, что произошло,

Но страшно мне,

Одной во тьме.

Ах, ах, ах.

Что со мною, что со мной?

Тяжко, тяжко мне одной.

Ах, ах, ах! Ах, ах, ах!

Ожиданье безотрадное

Сердцу острый нож.

Где ж ты, ненаглядный мой,

Скоро ли придешь?

Понапрасну мучиться

Долго-ль буду я.

Видно есть разлучница,

Подколодная змея.

2

Тень моя, замерзает на снегу.

Ждать тебя я больше не могу.

В душе зима,

Сойду с ума...

Ах, ах, ах.

Время нить свою прядет,

Не придет он, не придет.

Ах, ах, ах! Ах, ах, ах!

Ночь лукавая посредница

Вербу наклоня,

Белою медведицей

Смотрит на меня.

Ах, любовь заброшена,

Ветром сметена.

Снегом припорошена,

Подо льдом погребена.

3

Тишина, душу мне не ледени,

Никогда, мы не были одни.

На сердце лед.

Он не придет.

Ах, ах, ах.

Что мне думать, ждать чего?

Ненавижу я его...

Ах, ах, ах,

Он не придет.

Он не придет.

Ах, ах ... ах!

Пришел наконец!

Москва, 1958

Застольная (историческая)

Играл оркестр веселый марш, играл веселый марш,

Когда перелетел воздушный шар через Ламанш.

Народ стоял на крышах омнибусов и кафе

И видел, как платком махали братья Монгольфье.

Ах, это шар титан,

Смутил покой Вселенной,

И плакал Ватикан,

И танцовала Вена.

А дамы из-за братьев

Устроили чепе,

И ждали их в объятьях

На мягких канапе.

На суше и на море,

На подушках и в коридоре,

На травке

и на лавке,

на прилавке

и на софе. -

Припев: Так выпьем же, так выпьем же за братьев Монгольфье,

За первых авиаторов отважных Монгольфье.

А кто не пьет, а кто не пьет, тому мы скажем: фэ!

А кто не пьет, тем скажем: фэ!

Опять играла музыка, опять бежал народ,

Мальчишки и торговки лихо вырвались вперед,

Министры, содержантки, гувернантки и рантье,

Швыряли вверх цилиндры, кружева и канотье.

А Блерио сидел,

Как маршал на параде,

А Блерио летел,

На дамочек не глядя.

А дамочки турнюры

Роскошные трясли,

А в Риме все тонзуры

От страха проросли.

И папа - Пий какой-то,

Но не пятый, и не четвертый

С добрым малым, кардиналом

Пожелал им аутодафе...

Припев:

Двадцатый век, двадцатый век, ах, как же ты хорош!

Ты спутника за спутником по космосу ведешь.

И наших космонавтов приветствует Иран,

Берлин, Калуга, Жмеринка, Нью-Йорк и Ватикан.

Все стало на места,

Но нет былой программы

И музыка не та,

И женщины не дамы.

Не знаю кто причиной,

Москва или Париж,

Но только от мужчин их

Нескоро отличишь.

Кто в шортах, кто в брюках зимних,

А кто в курортных невыразимых,

В фуражках, и в тельняшках,

А кто в подтяжках

И в галифе...

Припев:

Москва, 1963

Бабуся

Старушка, Божий одуванчик,

Ей в гроб пора,

Да внук младенчик, вот и нянчит,

Везет с утра.

В движеньи все под этим небом,

Не без причин, не без причин,

То надо ей в ларек за хлебом,

То в магазин, то в магазин, то в магазин.

Сидит за штопкою до ночи,

Встает - чуть свет.

Сначала завтрак зятю с дочкой,

Потом обед.

Шумит и ссорится семейка,

Орет малыш, орет малыш.

Ему подай-ка, да налей-ка!..

Ты бабка спишь, ты бабка спишь, ты бабка спишь.

Вот говорят: у нас построен

Социализм, социализм,

А сердце - старое, больное,

И ревматизм.

Так что ж осталось ей от жизни

Один лишь вред, один лишь вред.

Твердит до ночи телевизор,

Что Бога нет, что Бога нет, что Бога нет.

Давно бы надо ей собраться,

В Господень храм, в Господень храм,

Придется видно причащаться,

Не здесь, а там.

Уже всхрапнув, она вдруг шепчет

Наморщив нос, наморщив нос:

-"На чердаке забыла чепчик,

Спаси Христос, спаси Христос, спаси Христос."

И вдруг, сирень склоняет ветки

К ее ногам, к ее ногам,

А у окна на табуретке,

Спаситель сам.

И говорит Золоторусый

Подсев к огню, подсев к огню:

-"Дай мне твои чулки, бабуся,

Я починю."

Воркута-Москва, 1961

Бабушка

Мне не надо фотографии фамильной,

Я и так припомню всех до одного,

Персонажей из цветного кино-фильма,

Режиссеров детства моего.

Вижу я, как бабушка в гостиной,

Бросив незаконченный пасьянс,

Замурлыкала, присев у пианино,

Посвященный ею дедушке романс.

Припев: On dit: tous passe, on dit: tous passe

Dans notre vie,

Qui nous embrasse, qui nous embrasse

Mon cher amie,

Qui nous embrasse, helas, et je murmure

Adieu l'amour, adieu l'amour.

Дорогая, ты вела меня за ручку

По песочку, в тихом сумраке аллей,

Чтобы в жизнь твоя изнеженная внучка,

Шла дорожкой бабушки своей.

Роза девятнадцатого века,

Милый потемневший натюрморт,

Я беру тебя сегодня под опеку,

Вместе с музыкой старинных клавикорд.

Припев:

Коряжма, 1958

Баллада о короле

Посв. Андриевским

Жил как-то благородный,

Галантнейший король,

С улыбкой Джиоконды,

С прической эспаньоль.

Была стройна, как пальма,

Жена - Анастаси,

Слыхала часто спальня

Из уст ее - "Мерси".

О, мой король,

О, monsegnor!

Какой размах,

Какой задор.

О, мой король,

Мой Rossignol,

Ляля ляля ляля -

Je vous adore."

Однажды на турнире,

На женщин заглядясь,

он под забор, как гиря,

С коня свалился в грязь.

К балкону королевы

Глаза свои скосил,

Но крикнула без гнева

Ему Анастаси:

-"О, мой король,

О, monsegnor,

Коня и вас

Подвел забор,

О, мой король,

Мой Rossignol

Ляля ляля ляля, -

Je vous adore!"

А жизнь вперед летела,

Меняясь, как пароль,

И вскоре, побелела

Прическа эспаньоль.

И пять зубов осталось,

Поди-ка, укуси,

Но также улыбалась

Madame Анастаси:

-"О, мой король!

О, monsegnor!

Вы для меня

Всегда Тюдор.

О, мой король,

Мой Rossignol,

Ляля ляля ляля, -

Je vous adore!"

Москва, 1959

Баллада о лесорубе

Однажды старый лесоруб

Бродил в лесу густом,

Разыскивал знакомый дуб

Помеченный крестом.

Был за спиной его топор,

Под мышкою пила.

Шумел и пел счастливый бор,

Черемуха цвела.

Вдруг задрожал могучий дуб,

Как будто грянул гром.

Стоит напротив лесоруб

С пилой и топором.

И дуб сказал: "Он друг мне был,

Его я узнаю -

Мальчишкой здесь лежать любил

Под песенку мою.

Тогда жалел земную тварь

И гнезд не разорял.

Он мог единственный сухарь

Отдать лесным зверям.

Не он ли девушек невест,

Встречал здесь на заре,

И ту, что вырезала крест,

В морщинистой коре.

Ну что ж, пусть рубит. С давних пор

Идет на брата брат..."

А лесоруб, поднял топор

И ... двинулся назад.

И долго слышалось вослед,

Как листья шелестят:

"-Кто добрым был в шестнадцать лет,

Такой же - в шестьдесят."

Москва, 1962

Баллада о море

Бежит волна, кружит волна,

Как рыба голодна,

То вниз ныряет, то видна,

Зеленая спина.

Бежит волна, кружит волна,

Пловца с собой зовет она.

а-а-а-а.

"Плыви пловец, плыви сюда,

Легка моя вода,

Она прозрачна, как слюда,

Как девушка горда.

Плыви пловец, плыви сюда,

Тебя несет моя вода.

а-а-а-а.

Поверь мне друг мой, все равно,

Ты с морем заодно,

Тебя давно зовет оно,

И манит, как вино.

А если гибнуть суждено

И я с тобой пойду на дно.

а-а-а-а.

Бежит волна, кружит волна,

Как рыба голодна,

То вниз ныряет, то видна

Зеленая спина.

Бежит волна, кружит волна,

Пловца с собой зовет она.

а-а-а... а!

Москва, 1959

Баллада о русской старушке

маме Юле

Проживала на Полянке

Вместе с дочкою Майей,

Очень старая гражданка

И к тому же, больная.

Ее муж, бедняга, умер,

Взятый в страшные годы,

Шел этапами по тюрьмам,

Там и канул, как в воду.

Только Рива, их соседка,

Им одна помогала,

Но попала на заметку

И, конечно, пропала.

Долго мать судьбу молила

Дать от смерти отсрочку,

Чтобы ей возможно было

Жить и вырастить дочку.

Время шло. И вдруг - удача,

Вызов из Тель-Авива.

Мать и дочь от счастья плачут,

Значит выжила Рива.

Начались у них мытарства,

Все что есть - продавали,

Чтоб уехать в государство

Под названьем Израиль.

Увезла с собой старушка,

На чужую сторонку,

Своей бабушки подушку,

Да из Лавры иконку.

И сосала со смиреньем

Валидол всю дорогу,

И просила снисхожденья

У еврейского Бога.

А теперь, она в Ульпане,

Будто не было горя,

Ходит с Ривой на купанье

К Средиземному морю.

И впервые в своей жизни

Не боится простуды,

Славит новую отчизну

И не моет посуду.

Таруса, ноябрь, 1972

Баржа

Л. Богораз

Бежит баржа по Енисею

И облака над головой.

Выводит песню "про Рассею"

Белоголовый рулевой.

А капитан лежит на лавке,

Ему на песню наплевать,

Он десять лет живет по справке,

Ему России не видать,

Ему в России не бывать.

Жена его с ним не согласна,

Пускай теперь она матрос,

Но в ней надежда не угасла,

Хоть жизнь прошла и вкривь и вкось.

Она стоит, качает помпу,

Не отрываясь от воды,

А рулевой нарочно громко

Поет про летние сады,

Поет про русские сады.

А ей мерещится Калуга

И молодая слобода,

И пастухи идут по лугу,

И чернопегие стада.

И вдруг подхватывает тонко,

С каким-то визгом наверху,

Как та безумная девчонка,

Что мчалась лугом к пастуху.

Москва-Чуна, март, 1970

Березка

А.А. Андриевской

Плакала березка осенняя:

"Стала я ужасно рассеянная,

В озеро гляжусь, а не вижу я,

Что теперь я рыжая, рыжая.

Где вы мои косы русалочьи,

Не шумят на них гнезда галочьи,

Слышу только шорохи, шопоты,

Это листья падают желтые.

Ах, как стало ветрено, ветрено,

Не дождаться лета мне, лета мне,

Не было бы холода зимнего,

Начала бы жизнь свою сызнова.

Трудно мне бороться со стужею.

Я ушла бы в сторону южную.

За морями синими, дальними

Стала жить бы рядом я с пальмами."

Ночью разгулялась метелица,

Вербу превратила в медведицу,

Ели одела легкими шалями,

А березку в платье венчальное,

И стоит как прежде, красавица,

К озеру фатою склоняется

И опять под белою кроною,

Ходят целоваться влюбленные.

Березка зеленая, или снегом посеребренная,

Во все времена и во все века

Идут к тебе влюбленные, влюбленные.

Москва, 1961

Бушлат

Я сижу, чиню бушлат,

В портноивской мастерской,

А на нем милльон заплат,

Чини, хоть день деньской.

Истрепал свои бока

За три года он,

А носил его зека,

Рубинчик Соломон.

Припев: Ай, яй, яй, яй, яй, яй, яй,

ай, яй, яй, яй, яй,

ай, яй, яй, яй, яй, я-я-я-яй,

Рубинчик Соломон.

Был он с ним и в дождь, и в снег,

В бараке ноги грел,

И совсем, как человек,

Тихонечко старел.

Часто по оплошности

Рвала его пила,

А то скакал на лошади

Он в качестве седла.

Припев: ... Он в качестве седла.

Под конец совсем зачах

Бедный старый друг -

То прорехи на плечах,

То нет карманов вдруг.

Приобрел привычку он

Ночью падать с нар

И вдвоем с Рубинчиком

Попал в стационар.

Припев: ...Попал в стационар.

Нет рассчета быть больным,

Но в этом свой резон,

Оттого, что стал портным

Рубинчик Соломон.

Правда, что статью и срок

Не перерешат,

Но есть у нас еврейский Бог,

И вот, чиню бушлат.

Припев: ...Свой собственный бушлат.

Москва, 1966

Веретено

У меня веретено,

Веретенце,

Да работает оно,

Только в солнце.

Если ж серенький денек

Или вечер,

Веретенце - скок да скок -

И на печке.

Над сосною пролетел

Белый ворон.

Отчего ты ворон бел, А не черен?

Белый ворон мне в ответ

Над сосною, -

Время красит в белый цвет

Сединою.

Я спросила кузнеца

Молодого -

-Кто из вас кует сердца,

Как подковы?

Он сказал:

"С ума сошла,

Ты с сердцами,

Мы имеем здесь дела

С жеребцами."

Я на озеро ходила,

Поглядела я на дно:

Там под вечер, утопила,

Я свое веретено.

Оттого, что непогода

Мне работать не дает,

Оттого, что белый ворон

Сердце ночью мне клюет.

Оттого, что счет не знаю,

Ни началам, ни концам,

Оттого, что не нужна я,

Не нужна я кузнецам...

Воркута, 1956

Рельсы

И.А. Богоразу

О, сколько раз, пути далеких странствий

Изучал ты у вагонного окна,

А с тобою неизменный Санчо-Пансо,

Старый друг твой, верный спутник и жена.

Припев: Рельсы, рельсы, бесконечные рельсы,

Это мысли твои и надежды мои.

Рельсы, рельсы, это дальние рейсы,

Это рядом идущие две колеи,

Две колеи, неразлучные две колеи.

Не потому ль, я словно к эшафоту,

Шла к вагону, шла на муку и разрыв

И простилась, провожая Дон-Кихотя,

Ни слезинки на перрон не уронив.

Припев:

Что ж делать мне с большой моей любовью,

Той что в песнях называется судьбой?

О, мой рыцарь, как и в дни средневековья

И в дороге, и в разлуке я с тобой.

Припев:

Сходня, 1958

Вечерняя звезда

Сидел под вечер старый дед

На станции, на лавочке.

Как денди лондонский одет

И даже галстук-бабочка.

Казалось, деду надо жить

По мудрому, по вещему,

А он хотел опять любить

Неведомую женщину.

Ее видал во сне не раз -

Стоит в сияньи месяца,

Не поднимая синих глаз

И ждет его у лестницы.

И он смотрел на поезда

Откуда вдруг появится,

Его вечерняя звезда,

Нездешняя красавица.

И каждый вечер, в тот же час,

Блистая свежей бабочкой,

Он шел к вагонам, мимо касс,

Подмигивая парочкам.

А из вагонов тек народ,

Плелись бабуси разные,

И мчались далеко вперед

И девушки развязные.

И уходили поезда,

А встретить было некого,

Его вечерняя звезда

И нынче не приехала.

Но и когда пустел перрон,

Не ощущал он трещины -

Смеялся, как Кола Берньон

И выпить шел за женщину.

Малаховка, сентябрь, 1970

Воспоминанье

Маше Бессарабской

Ты приехала к нам в синем ватнике,

И ты слушала на подоконнике,

Как орали коты в палисаднике,

А за стенкой играли приемники.

Ты остригла в кружок свои волосы,

В стиле мальчика, времен Боккачио,

И на мутном стекле, как в автобусе,

Был твой профиль слегка обозначенным.

Заглушая мелодию грустную

Ты читала нам стихи Асеева,

И твой муж с бородою индусскою

Улыбался улыбкой рассеянной.

Он увидел тебя, словно в мареве

Флорентийской осени, оранжевой,

Где тебя высекал он из мрамора,

Где звала ты его: Микель Анджело.

Москва, 1964

Восточная песня

И.А. Богоразу

Скажут мне: у всех ты на примете,

Стала ты и скучная и злая...

Я отвечу: есть один на свете,

С ним всегда добра и весела я.

Ля-ля-ля, ля, ля, ляля, ляляя, ляля,

С ним всегда я и добра и весела.

Скажут мне: смотри же как бедна ты

Ни родных, ни близких нет в помине...

Я отвечу: есть один, что брата,

И отца, заменит мне и сына.

Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля, ла-ля-ля, ля-ля,

Он заменит мне, и сына, и отца.

Скажут мне: уж старость ощутима,

Вот морщины, голова седая...

Я отвечу: есть один, любимый,

С ним до самой смерти молода я.

Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля, ла-ля-ля-ля, ля-ля,

С ним до самой смерти я молода.

Коряжма, 1956

Гамаюн (русская песня)

За морями, океанами,

Там, где солнышко встает,

Под белесыми туманами

Птица жалобно поет.

Гамаюн, ты птица вещая,

С нежным девичьим лицом,

Отчего ты безутешная,

Отчего не с молодцом?

Отвечала птица певчая

Ясным русским языком:

-"Ах, была б давно обвенчана

Я с любезным мил-дружком,

Да сидит, в цепях закованный

И не видит Божий свет,

Мы с ним, оба заколдованы

Колдуном на сотню лет.

Оттого пою так жалостно

Я с березыньки родной,

Чтобы он в тюрьме безрадостной

Не забыл бы голос мой."

И подхватывает реченька,

И уносит песню вдаль,

Про любовь к дружку сердечному,

Про надежду и печаль.

1977-1984

Гамлет

Ах, что-то с памятью

куда-то прячется.

Как горький пьяница лежит в углах.

И мы про Гамлета

забыли начисто,

Погрязли полностью в своих делах.

А он попрежнему

стоит и хмурится,

Грустит, как раньше - быть или не быть?

А мы - без нежностей

скулим о курице,

(Вариант: "А мы о Брежневе, //а мы о курице")

О том, что где бы денег нам добыть.

А в скверах мудрые

гуляют Эдики,

Довольны жизнью и собой вполне:

Сегодня в Муроме,

а завтра - в Хельсинки...

Что я Гекубе, что Гекуба мне!

А мы без имени

с глазами синими,

А мы устали от похмелия...

-"О, помяни меня,

о, помяни меня,

В своих молитвах,

Офелия!"

Таруса, июль, 0000-1973

Геба

Ты скажешь: ветренная Геба Кормя Зевесова орла, Громокипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила. Ф.Тютчев.

Ветренная Геба

Воду льет из кубка.

Половина неба

Мокрая, как губка.

Маленькая цапля

Вышла на охоту,

Стряхивая капли

В желтое болото.

А за ней, чуть позже,

Сел кулик на кочку.

Отъезжает дождик

Громыхая бочкой.

Отъезжает дождик

И его возница

Подбирая вожжи,

Подпевая птицам.

Только ты на месте

Молодая чаща,

Не стремишься вместе

С тучей уходящей.

Не бежишь по небу,

Облаком зеленым.

Провожаешь Гебу,

Поясным поклоном.

И колышет веткой

Клен широколапый.

И его соседка

Под весенней шляпой.

Да платком крестьянским

Машет вслед осина...

Тихий лес, рязанский,

Мирная Россия.

1955-1972

Гитара

Потерпи, водитель, не гневайся,

Что должна входить в твой троллейбус я,

Со своей подружкой бывалою,

Со своей старушкой, гитарою.

Ей не надо места законного,

В белом, как невеста влюбленная,

В скромном белом платье она тиха,

Будто бы в объятьях у жениха

Стань со всеми доброй, как вешний день,

Пассажиров бедрами не задень,

Не сболтни им струнами звякая,

Для кого придумана жизнь твоя.

Пусть тебя покинула красота,

Шея лебединая уж не та,

Я мою хорошую, как жену,

Никогда не брошу, не обману.

Москва, 1961

Голубь

Ходит, бродит летом по асфальту,

Серый голубь жалкий и хромой,

Инвалиду нищему подайте,

Не бегите с сумками домой.

Был как все он, юным и отважным,

И, казалось, чорт ему не брат.

Что случилось - в сущности неважно,

Налицо - печальный результат.

Он не знал, что наша жизнь не шутка,

Что она нахлынет как аврал,

Он любил, без памяти, голубку

Но ее, как лапу, потерял.

И теперь, он должен пробираться,

Между ваших торопливых ног,

Не умея драться и кусаться,

Изо рта выхватывать кусок.

И хотя живут на свете кошки,

И собаки раскрывают пасть,

Кто-нибудь, да бросит хлеба крошки

И не даст несчастному пропасть.

Никогда не думал он о смерти,

Он о ней не мыслит и сейчас,

Потому что, верит в милосердье

И живет с надеждою на вас.

Таруса, июнь, 1974

Горбун

Между старыми умными соснами

Затесался малышка клен, (Вариант: Затесался глупышка клен)

И под взглядами их перекрестными

К небу радостно рвался он.

Землю грыз корешочками цепкими

Раздавался и вглубь, и вширь,

И помахивал нежными ветками

Гордый маленький богатырь.

Но скептически сосны бывалые

Усмехались на эту прыть,

И старались беспечного малого

Своей тенью от солнца скрыть.

Он бы рос, несмотря на их происки,

И мужал бы, как всякий клен,

Еслиб там не промчался, вдруг, по лесу,

Вырывавший дубы циклон.

И сосна, та что самая умная,

Словно лошадь, на всем скаку,

Повалилась на деревцо юное

И согнула его в дугу.

Вскоре лето пришло, с лесорубами,

За сосною легла сосна,

Но пила с беспощадными зубьями

Отвернулась от горбуна.

И стоит он, склонившись на просеке,

Среди пней и заросших ям,

Защищая пугливую сосенку,

Что прижалась к его ветвям.

И траве хорошо у подножия,

И ромашкам легко цвести...

Ах, не знаем мы промысла Божьего

И венца своего пути.

Москва, декабрь, 1969

Грустная полоса

Грустная полоса,

Тусклые голоса,

Гнезда лесных опят,

Бронзовый листопад.

Поздняя синева,

Праздные дерева,

Подсолнухи у земли

И в воздухе журавли.

Умерли пауки,

Выперли бураки.

Варят кухарки борщ,

А на Игарке дрожь.

Ранней зимы клише -

Раны в моей душе,

Хмурые пятна бед,

Боль невозвратных лет.

Малаховка, сентябрь, 1971

На дороге

На дороге, где проходят всевозможные машины,

Где идут пешеходы - женщины, и дети, и мужчины, -

Там иду и я, со своею судьбою

Со своею удачей, со своею бедою.

А за нами, повторяя наши петли и зигзаги

Как в большой панораме двигаются горы и овраги,

Села и поля, суета городская,

Наступая на пятки, больно в спину толкая.

И беда мне, всякий раз бубнит о картах черной масти,

И слова ее ранят старенькое сморщенное счастье

И кричит оно, задыхаясь и плача:

"Мы еще на дороге, мы еще на дороге"

И кричит оно, задыхаясь и плача:

"Мы еще на дороге, мы еще на дороге,

Это тоже удача!"

Москва, 1964

Гуси (шуточная)

Гуси вышли из ворот

И направились в поход

Лапы их ступали по траве

По нашей, по любимой,

По русской, по советской,

Траве-мураве, траве-мураве

эх, ма!

Впереди их шел вожак,

Впереди их шел гусак,

Гордо он оглядывал дома,

Эх, наши любимые

Русские, советские

Дома-терема, дома-терема

эх, ма!

Подошли они к реке,

Потоптались в холодке,

И весело обгадили бугор.

Ох, наш любимый

Русский, советский

Бугор-косогор, бугор-косогор

эх, ма!

А на веревке, возле пня,

У колхозного плетня,

Паслась единоличная коза.

Эх, наша любимая,

Русская, советская

Коза-дереза, коза-дереза

эх, ма!

Тут все гуси в речку; бряк!

Первым шлепнулся гусак.

Со страшной силой

лопать стал жуков.

Эх, наших любимых,

Русских, советских

Жуков-пауков, жуков-пауков

эх, ма!

Москва, февраль, 1969

Дама с собачкой

Мы с тобою и близки, и далеки.

Впрочем, это, дорогая, пустяки -

У тебя своя семья, а у меня теперь своя,

Все идет, как надо в мире

Милая моя, хорошая моя.

Иногда я вспоминаю Коктебель,

Где во сне ловил твой маленький спаньель

Кончик черного хвоста... А может, ты уже не та?

Без тебя в пустой квартире

Вечность прожита, в разлуке прожита.

Еслиб ты во время Чехова жила,

Ты бы дамою с собачкою была,

В общем, еслиб да кабы... Но мы домашние рабы,

Мы две пешки на турнире,

Собственной судьбы, нам выпавшей судьбы.

Мы с тобою и близки, и далеки.

Впрочем, это, дорогая, пустяки -

У тебя своя семья, а у меня теперь своя,

Все идет, как надо в мире

Милая моя, хорошая моя...

не моя!..

Москва, 1960

Двойник

Моей души таинственный двойник,

Ты для других людей давно потерян.

О, как далек, туманен и неверен

Твоей души мерцающий ночник.

Но я коплю твои скупые сны,

Что ты мне шлешь, нетлеющим дыханьем

И я живу, двойным существованьем

Где ты и он в одно заплетены.

Коряжма, 1958

Девятый вал

Ю.Д.

Мне говорил девятый вал:

-"К твоим ногам я припадал,

Я губы пробовал твои,

Но ты бежала от любви.

Тогда я взмахом бороды

Сорвал с песка твои следы

И вдаль понес их на спине

Чтоб ты всегда была при мне.

Мы уходили от земли,

Нам шли навстречу корабли,

Но вознесенной над хребтом

Тебя не узнавал никто.

И никого не взволновал

Лица прекрасного овал,

Ни уха тонкого раструб,

Ни очертанья нежных губ.

О, как смеялся океан,

Когда, взрываясь, как вулкан,

Я поднимал тебя до звезд

И опускал в пучину слез.

И понял вдруг, что я один,

Как пилигрим среди пустынь,

Что разобщенные черты

Еще не ты, еще не ты.

Я плыл назад, врезался в пляж,

Швырял в лицо тебе - тебя-ж.

Я бесновался... Я рыдал,

Как муж, а не девятый вал.

И я ушел. Но я... вернусь,

Я отыщу свой ценный груз

И как младенца, на весу,

С твоим дыханьем унесу.

Москва, 1964

Делишки-дела

На улице - пустота,

На улице - мокрота.

А человеку сырость вредна,

У человека болит спина.

И человек идет, сутулится,

И человек ползет по улицам.

Ему б на печи набираться тепла,

Да выгнали из дома дела.

Смотри, как он поседел,

Как будто парик надел.

Его старушка тоже бела,

Но что же делать - кругом дела.

А в городишке этом маленьком,

Того гляди обуют валенки!

Зима на носу, ночью в кадке мороз,

А он - полена дров не завез.

Спускается он в овраг,

Там рядом Универмаг.

Проговорилась Ленькина мать,

Что будут валенки выдавать.

И в голове бедняги крутятся:

Дожди, метели и распутицы,

Дрова, магазин, удобренье, зола

И прочие делишки-дела.

Подходит, не чуя ног.

Висит на двери замок,

И свеху надпись - "Переучет".

А то, что снова обман, не в счет?

И человек опять сутулится,

И человек ползет по улицам.

Зайти, что ль на склад? И была не была,

А вдруг да развернутся дела?

С дровишками делишки-дела.

Таруса, октябрь, 1972

День ангела

Геннадию Бессарабскому

Ангела день,

Это ангела тень,

Рядом с Вами, рядом с Вами.

Это легкая грусть

И невидимых уст

Целованье, целованье -

Это в ночи

Полыханье свечи

У иконы, у иконы.

В озаренной тиши

Усмиренье души

Непреклонной, непреклонной. -

Если тот день,

Превращен в дребедень

И растрачен, и растрачен,

Ангел это поймет

Он от Вас не уйдет,

Но заплачет, но заплачет. -

Чтоб не рвалась

С ним духовная связь

В именины, в именины,

Будем в сердце беречь,

Радость тайную встреч

До кончины, до кончины.

Москва, 1965

Дерево

Серое хрусткое дерево

С обломками чахлых ветвей,

Старое грустное дерево

Поселилось в душе моей.

Осенними жесткими листьями

В темноте чуть слышно шурша

Помертвевшими желтыми листьями

Покрылась моя душа.

Где оно жило и выросло,

На нашей, чужой ли земле?

С ветками жилами выросло,

С желваками в сыром дупле.

В лесу-ль оно было посажено,

Или скорбной верной рукой,

На унылой могиле посажено,

Чтоб вечный хранить покой.

Если-ж то дерево издавна

Мне в душу сажали друзья,

Те - кому верила издавна,

Те - кого так любила я.

Придется угрюмому дереву

Доживая, сжаться тесней,

Потому что я новое дерево

Ращу из его корней.

Москва, октябрь, 1969

Джиоконда

Джиоконда смотрит на вас,

Так ее написал Леонардо,

Может быть, при участьи поющего барда

Понял он выраженье задумчивых глаз -

Джиоконда смотрит на вас,

смотрит на вас.

И сидела дама часы

И дрожала жестокая лютня,

А мудрец и учитель писал поминутно

Улыбаяясь усталой улыбкой в усы,

И сидела дама часы,

дама часы.

Он глядел на нежный "анфас".

И, вглядевшись, не мог оторваться.

Как тогда, у властителя Сфорце, в палаццо,

Где увидел ее на балу, в первый раз

И глядел на нежный анфас,

нежный анфас.

С той поры промчались века,

Шли подъемы, паденья и схватки,

Но остались для всех мировые загадки

Леонардо де Винчи, - любовь и тоска

С той поры промчались века,

промчались века.

Вот оно, лицо без прикрас

И его не забудете скоро,

Ждете вы, что вот, вот, улыбнется сеньора,

Но увы - наступает предсумрачный час -

Джиоконда смотрит на вас,

Без улыбки смотрит на вас,

смотрит на вас...

Карабаново, сентябрь, 1980

Добрый ангел

Е.И. Яхниной

Вас когда-то знала

Я мимолетно,

Лет прошло немало,

Чуть не полсотни.

Помню Вашу живость,

Светлый локон,

Только с кем сравнить Вас

Невдомек мне.

Я перебираю

За словом слово.

И все-таки не знаю,

Кто же Вы, кто Вы?

Может быть Вы рябчик,

С нежным пухом,

Может быть Вы зайчик

Лопоухий?

Кто же мне поможет

Решить загадку?

Может быть похожи

Вы на лошадку?

Маленького роста,

Вечно в пене,

Несмотря на кротость

И терпенье.

Часто в передряги

Вы попадали,

Только что в Гулаге

Не побывали.

Но всегда Вы были

В первом ранге, -

Человек на крыльях,

Добрый ангел.

Москва, 1967

Леший

Мы пойдем за белыми грибами в лес,

Но смотри в четыре глаза, милый мой,

Чтобы к нам в лукошко леший не залез,

Чтоб не занесли его к себе домой.

Будет проклинать тогда он белый свет,

И забьется в темный угол под кровать,

Только ничего там кроме пыли нет,

Ни одной травиночки не увидать.

Ночью окончательно он загрустит:

-"Доигрался, старый дурень до тюрьмы!"

И начнет зеленой лапой пол скрести,

Чтобы отнесли его обратно мы.

И придется топать в тьму кромешную,

И дышать лесной осенней влагою,

Потому что, тоже были лешими,

Потому что, сами жили в лагере.

Москва-Малаховка, 1965

Домик

Не стежками, не дорожками

Пришел нам навстречу ты.

Маленький домик бревенчатый

С тремя окошками.

Ты с осени, недотесанный,

До вешней стоял поры,

Весною пришла с матросами

Девченка с Ангары.

Дубинушкой, по старинушке

Втащили тебя на плот,

На енисейскую льдинушку

В речной водоворот.

Обвязанный, как наказанный,

Поплыл за тобою лес,

Рядом с тайгой непролазною,

Волне наперерез.

А в просини, над утесами

Закат зажигал костры,

И целовалась с матросами

Девченка с Ангары.

С прощальною, песнью дальною,

Назад отошли поля,

И показалась печальная

Игарская земля.

Взъерошенный, перекошенный

Ты лез по хребту горы

Новым хозяевам брошенный

Девченкой с Ангары.

Не стежками, не дорожками

Пришел нам навстречу ты,

Маленький домик бревенчатый,

С тремя окошками.

Коряжма, 1958

Домовой

1

На Кадашевской набережной,

На берегу канавы прежней,

От серого Ударника и гастронома наискось,

Напротив сквера с Репиным

И куполов позолоченных благолепия

Стоит наш дом, назначенный на снос

И в доме этом,

Копытцами стуча,

Зимой и летом

Блуждает по ночам

Одной судьбою связанный

Со старою Москвой

Такой-сякой немазанный

Домовой.

Припев: Домовой, ах, домовой!

Он не прописан в книге домовой,

Но также, как и при Иване Грозном,

Не пойман и властями не опознан.

Покрытый пылью вековой,

Замоскворецкий,

С душою детской,

Наш Кадашевский домовой.

2

С его смешными странностями

И маленькими радостями

Кому, скажите, нужен он, доисторический чудак?

Шуршит он под диванами

И если вечером жильца увидит пьяного,

То на всю ночь забьется на чердак.

И там припомнит

Он глядя в темноту,

Любимых комнат

Уют и теплоту,

Старинную буфетную,

Швейцара с булавой

И будет до рассвета он

Сам не свой.

Припев:

3

Был полон добродушия он,

И вроде мишки плюшевого,

Любил играть за печкою лет шестьдесят тому назад.

Теперь оится дворников,

Напоминающих ищеек без намордников

И потускнел его веселый взгляд.

Но к нам стремится

Как в прошлые года,

И половица

Чуть скрипнет иногда,

Вздохнет у телевизора

И сядет в угол свой,

Качая укоризненно

Головой.

Припев:

4

Ему все чаще думается,

Что вот, не знает улицы он,

А рядом дом писателей, как хорошо попасть бы к ним!

Но решено заранее,

Что нет спасения, что ждут его развалины,

Пришел конец последним домовым.

Словам зловещим

Давай дадим отпор. -

Все наши вещи

Мы вынесем во двор.

Разложим как по полочкам

В машине грузовой,

И там же влезет в щелочку

Домовой.

Припев:

Москва, март-апрель, 1969

Друзья мои

Андриевским, Яхниной, В. Алексеевой

Когда о вас я думаю

Друзья мои,

В душе, как в годы юные

Волна любви.

Милей мне всех на свете вы

Родней семьи,

Весны моей свидетели

Друзья мои.

Вас будто с детства помню я

Друзья мои.

Хоть мы друзья не школьные,

С одной скамьи.

Хоть судьбы не такие же,

Не рядом шли, -

Из сердца вас не вырежешь

Друзья мои.

Стареем с каждым годом мы

Друзья мои,

И пусть вторую молодость

Мы не нашли.

И в будущем начертана

Нам горсть земли, -

Я верю, что бессмертны мы

Друзья мои.

Москва, 1960

Дэвичка

Давиду Жданко

А у Дэвички,

Как у девочки

Головка круглая, кудрявая.

А мы курносые,

Прямоволосые

И голова у нас дырявая.

А у Дэвички

Глаза как свечечки

И на обоих щечках ямочки.

Ах, из-за этих глаз,

Много, много раз

В дальнейшем будут драться дамочки.

Еще у Дэвички

Есть баба Мэричка,

Высоковольтный папа Лешенька,

Сестренка Аничка,

И крошка Мамочка,

Лилитик добрый и хорошенький.

Можно Дэвичку

Принять за белочку -

Грызет то пряник, то бараночку.

По стульям прыгает,

Столами двигает,

И ловит маленькую Аничку.

Настанет времечко

и наш Дэвичка

Попросит книгу вместо пряничка.

И в тот самый год

В школу поведет

Его дружок - большая Аничка.

Москва, май, 1969

Еслиб можно

О, еслиб знать заранее,

Где счастье повстречать,

Что может быть туманнее,

Чем поиски начать.

Еслиб можно, еслиб можно счастье повстречать,

Что может быть туманнее, чем поиски начать.

Припев: Душа моя тревожная,

Пора бы на покой,

Ты хочешь невозможного,

А счастье под рукой.

А счастье, а счастье, а счастье под рукой.

За спящими царевнами

Пошел бы я в поход.

Копья ломая древние

Как рыцарь Дон-Кихот.

Еслиб можно, еслиб можно и т.д.

Припев:

Хочу я сердце заново,

Увидеть в западне

И умереть со славою,

На бронзовом коне.

Еслиб можно и т.д.

Припев:

Коряжма, 1957

Журавель

Был август нежным, как апрель

И заводили куры шашни,

А новгородский журавель

Стоял незыблимо, как башня.

Былых времен удельный князь,

Он правил тихой деревушкой

И к ведрам, вежливо клонясь,

Сжимал рукой железной дужки.

Бежало перед ним шоссе,

-"Куда, зачем?" шептали травы,

А журавель, во всей красе,

Им усмехался величаво.

Он знал, что так бегут века

И что сменяются эпохи.

Но будет также течь река

И называться также Волхов.

А он падет когда-нибудь,

Как пал Перун, как пало Вече.

Отправлен будет в крестный путь,

Рукою мягкой, человечьей.

Исчезнет сруб, уйдет вода,

Ее вберут песок и глина,

И не останется следа

От тонкой шеи, журавлиной.

Дер. Пахотная Горка, Новгородской обл., август, 1972

Заборы

Стоят заборы,

Как прокуроры,

Прохожим угрожая

Решетками жердей,

Стоят заборы,

Закрыв от наших взоров

На крепкие запоры

Сокровища людей.

Дожди их мочат,

Их черви точат,

И жерди выпадают

Поросшие травой.

Так где ж тот зодчий,

Который правомочен

Разрушить средоточье

Рутины вековой?

И все же - старость!

Она, как нарост,

Ее калечит время,

Ей жизнь трубит отбой.

Потерпим малость,

Недолго ждать осталось,

Уж виден алый парус

И чайка над водой.

Малаховка, 1963

Застольная (русская)

М.В. Горчилиной

Когда-то жили женщины несложные,

Похожие на камни придорожные,

Они не портились,

В цене не падали,

Высокосортные,

Широкозадые.

Припев: Помянем же их

Добрым словом нашим,

Вином наполним рюмки,

А не чаши.

Помянем их,

А выпьем за других:

Мы в рюмки водочки,

Нальем до краешка,

Эх, за молодочку,

За свет хозяюшку.

Ах, где вы нынче жены молодецкие,

Купчихи и купцы замоскворецкие.

Деньгу считавшие

Без арифметики,

И не слыхавшие

О кибернетике.

Припев:

Мужьям шептали в бороды наушники,

Что жен ласкают ночью Ваньки-ключники.

Но жены цепкие

Мозгами двигали,

Но жены крепкими

Стояли глыбами.

Припев:

А в наши дни все женщины с заскоками,

Врачи их лечат соками и токами.

Привыкли водку пить,

Еще под партами,

И к двадцати пяти

Лежат с инфарктами.

Припев:

Москва, 1960

Земля и небо

И.А. Богоразу

Вышло облако на вахту

в небеса

Раздувая словно яхта

паруса.

Голубую заполняя

вышину,

И ничем не нарушая

тишину.

И поплыло, взяв комету

под крыло,

Чтоб ее попутным ветром

не снесло.

Чтобы с неба не упасть ей

никуда,

Чтоб жила, не зная страсти,

никогда.

А внизу своей дорогой

шла земля,

Головой качали строго

тополя,

А внизу не затихали

города

И по рельсам громыхали

поезда.

И ломали лед на части

воды рек,

И рыдал, теряя счастье

человек.

И последние надежды

схороня,

Снова вскакивал, как прежде

на коня.

И опять в нем сердце билось

горячо,

И звезда к нему садилась

на плечо,

И свистели ночью в уши

соловьи,

Чтобы вновь открыл он душу

для любви.

И гудками призывали

поезда,

Чтоб от счастья не бежал он

никуда,

Чтоб и в бурю и в ненастье

был в седле,

Потому что в этом счастье

на земле.

Коряжма, 1957

Не родится любовь из разума...

Для веселия планета наша мало оборудована. Маяковский.

Не родится любовь из разума,

Не логично житье-бытье -

Вот и ты у меня за пазухой,

Не родное дитя мое.

Долго мелено, перемелено,

Мерно двигались жернова.

Оказалось, была посеяна

Не пшеница, а трын-трава.

Можно в сердце стрелять без промаха,

Но страшусь я роли стрелка -

Знаю, сердце твое, как черемуха

Осыпается от щелчка.

Было белено, перебелено,

Переставлено так и сяк,

То что молодо, то что зелено,

Что ушло неизвестно как.

Начни, говорят, все заново,

Но кто из людей поймет,

Что я для тебя - та самая,

А ты для меня - не тот.

В чем изверено, то потеряно,

Ни продать его, ни купить,

А искать по углам не велено,

Значит так уж тому и быть.

Я глаза свои вытру насухо,

Но и множество лет спустя,

Будешь ты у меня - за пазухой,

Как родное мое дитя.

Не осмеяно, что просеяно,

Наша прошлое унося,

Мы не созданы для веселия,

Может в этом згвоздка вся.

Москва, ноябрь, 1971

ИА

И.А. Богоразу

Давно-ль в зеленой полумгле,

в зеленой полумгле,

С тобой мы жили на земле,

вдвоем на всей земле.

И мы ее не мерили,

Не мудрствовали с ней,

И дом наш был на дереве

Среди густых ветвей.

Иа, иа, иа, иа.

Тогда не знали мы пращи,

не знали мы пращи,

И ели сладкие хвощи,

мясистые хвощи,

И с нами в теплых зарослях,

Сосали сладкий сок,

Ручная бронтозавриха

И добрый диплодок.

Иа, иа, иа, иа.

Была порою жизнь горька,

порою жизнь горька,

Как, впрочем, и во все века,

как и во все века.

Не чуя предстоящего,

Без хитростей людских,

Мы жили среди ящеров

И мы любили их.

Иа, иа, иа, иа.

О, как поблекли мы с тех пор,

поблекли мы с тех пор,

Ослаб наш нюх и острый взор,

и слух, и нюх, и взор.

Но что б мы не утратили

Течет в нас та же кровь

И помнит птеродактилей

И первую любовь.

Иа, иа, иа, иа.

Москва, 1964

Иван, не помнящий родства

Жил на Руси, по воле Божьей

И рос, как сорная трава,

Босой калика перехожий,

Иван, не помнящий родства.

Он не боялся расстояний

И жил без тяжести труда,

Питаясь жалким подаяньем,

Без ложной примеси стыда.

С детьми деревни был он дружен,

Простонародием любим,

Хотя России не был нужен,

А все же ангелом храним.

И даже баба из подвала,

Когда его вели в тюрьму,

Ему калачик подавала

И в ноги кланялась ему.

1964-1978

Инкогнито

Ты стоишь на балконе

Наверное много лет.

Согнулся в полупоклоне

Твой сумрачный силуэт.

А может быть, жадное ухо

Прижато к жесткой стене

И слышит, как дышит муха

Заснувшая на окне.

Ночь на тебе повисла

И давит со всех сторон.

Мои поющие мысли

Не ловит магнитофон.

Звенят в мег(???)ерце тончайшем,

Попробуй-ка, их запиши.

Все выше летят, все дальше

От черной твоей души.

Знает кошка, чье мясо

Таскала в чужих домах,

С коварством высшего класса,

С укусом змеи впотьмах.

Итог твоей жизни мишурной.

Притворство вдвойне и втройне,

И если места есть в тюрьмах

То не по твоей вине.

Чтож, неси свое бремя

Не сетуя ни о чем,

Тебя караулит время

И ангел стоит с мечом.

Он душу поднимет, как залежь

И грозно предъявит суду,

И ты на себе узнаешь,

Какая тюрьма в аду.

Москва, 1965

Капель

И. Богоразу

Когда тает на улице снег,

и глаза у детей, как фиалки,

И прохожим кричат воробьи,

что уже на подходе весна,

Ты идешь, как больной человек,

опираясь на черную палку,

И трясутся колени твои,

и сгибается ниже спина.

Если все-ж таки чистят дворы,

и берутся соседи за окна,

И на лавках их вещи лежат,

и бегут в подворотню ручьи, -

Мы с тобою снимаем ковры,

но нас мысли уносят далеко,

И колени твои не дрожат,

и спина разогнулась почти.

А когда мы ложимся в постель,

разминая затекшие ноги,

То опять забываем в мечтах,

что обоим по тысяче лет.

И за окнами слышим капель,

и она говорит о дороге,

И о черных осенних ночах,

и о море, которого нет.

Неужели нельзя нашу жизнь

повернуть закрывая изнанку?

Были мы так легки на подъем,

до сих пор не сдавались еще.

И теперь, на меня положись,

как на старую верную няньку,

А пока-что побудем вдвоем.

Нам и дома с тобой хорошо.

Москва, март, 1970

Ковры

Ковры ахал-текинские

Изъеденные молью,

Сравнить вас только с листьями

Могу с душевной болью.

Увядшие, осенние

Как подлинная древность,

Вы смотрите рассеянно

На нашу повседневность.

И ждете своей участи,

Как ждут последней тризны,

Ведь вы уже по сущности

Уходите из жизни.

С ослами и кибитками

Из крашеной кудели,

Как руки, что вас выткали

И что давно истлели.

Бродячие пустынники,

Не знавшие износа,

К чему вам холодильники

И эти пылесосы.

Уж вам в веках не выстоять,

Не стать причастным чуду,

Ковры ахал-текинские,

Душа и шерсть верблюда.

1980

Когда я была маленькой

Когда я была маленькой

И ходила в церковь по воскресеньям,

Я думала, что Бог - старичок старенький

И в алтаре служит обедню.

У ангелов были одинаковые лица,

Только Христос от всех отличался,

У Него был венец и багряница,

И Он так грустно улыбался.

Батюшка говорил, что все люди братья,

А маленькие дети - ангелочки,

И я молилась в церкви у распятья,

Чтоб у меня был желтенький кружочек.

Теперь я молиться перестала -

Бог стал и грустнее и строже,

И я довольно скоро узнала,

Что ангелы не так уж похожи.

Это ведь, когда была маленькой

И ходила с няней к обедне,

Думала, что старичок старенький

Для меня приходит по воскресеньям.

Пенза, 1920-1921

Колыбельная (2-ая)

Ю. Даниэлю

Баю-бай, баю-бай,

Пусть тебе, дружок, приснится рай.

В раю кораблики плывут,

Там звери добрые живут,

Скорее свои глазки закрывай.

Баю-бай.

А и Б, А и Б,

А и Б сидели на трубе.

Сидели год, сидели пять,

И научились понимать

С полслова, с полувзгляда, КГБ

С полувзгляда КГБ.

Чур меня чур, чур, меня чур,

Чур, меня чур, чурчура.

В Тбилиси у меня друзья,

Стою над пропастью и я,

Желайте мне ни пуха, ни пера,

Ни пуха, ни пера.

По горам, по долам,

Ходит бродит шуба да кафтан,

А в зоне носит Даниэль,

Но не военную шинель,

А телогрейку с горем пополам,

С горем пополам.

Пей до дна, ах, пей до дна.

Хотя бы не твоя была вина,

Попался в лапы и сиди,

К себе сочувствия не жди,

В таких делах все будут сторона,

Все будут сторона.

Ах, ах, ах, ах, ах, ах,

Цветы косилки косят на лугах.

Была когда-то Воркута,

Там шли в могилу без креста,

Но с бирками на высохших ногах,

На высохших ногах.

Ля, ля, ля, ля, ля, ля,

Дела мои, как сажа бела.

И засыпая в темноте,

Молюсь я лежа на тахте,

Чтоб здесь я Богу душу отдала,

Богу душу отдала.

Баю-бай, баю-бай,

Пусть тебе, дружок, приснится рай.

В раю кораблики плывут,

Там звери добрые живут,

Скорей же свои глазки закрывай.

Баю-бай, баю-бай!

Малаховка, 1967

Колыбельная

А.А. Андриевской

Спать пора. Ночь у двора.

Спать пора, до утра.

Спят машины и трамваи,

Спят коты и воры,

Свет последний задувая

Спать ложится город.

Но не спит на мягком ложе

Маленькая Коня,

Перед ней, как на ладони

Все одно и то же.

Что же делать, если вместо

Шока нембутала,

Алым флагом машет детство

Из-под одеяла.

Если лезут зеленея

Плети винограда.

И качаются над нею

Звезды Ашхабада.

Неужель ты не устала

Маленькая Коня,

Совершая неустанно

В прошлое погоню.

Отшумел твой день вчерашний,

Непричастный к бою,

Так зачем же, в рукопашной

Ты сама с собою.

Никогда не возвратится

Что упало с воза, -

Посмотри, как сладко птицам

Спится без наркоза.

Спят собаки, спят лягушки,

Винограда плети.

Спят и юные старушки

И седые дети.

Спать пора. Ночь у двора.

Спать пора, до утра.

Москва, 1962

Концерт

Сыграйте мне пожалуйста, маэстро,

На струнах моей собственной души,

При соучастьи вашего оркестра,

Где флейта и виола хороши.

Я вслушаюсь в отчаянье фагота...

О, как близка его фактура мне,

Как будто кто-то, мой любимый кто-то

Меня зовет в летучей вышине.

И отзовусь, вступая в поединок

Со скрипкой, протянувшей мне копье,-

Ее напев, составленный из льдинок

Вопьется в сердце старое мое.

И тут включится бешеное скерцо,

Чтоб я забыла горести свои,

Чтоб вспомнило разбоженное сердце

Забытые метафоры любви.

Хоть я чужда испанскому фольклору,

С тореадорами и сонмищем быков -

Он пролетит, подобно метеору

С триолями тревожных облаков.

Но мне милей и в сотни раз прелестней

Слова любви, оставшихся в глуши...

Сыграйте ж их, сыграйте мне маэстро,

Хотя б на струнах собственной души.

На струнах вашей собственной души.

Москва, февраль, 1981

Король играет

В роскошном новом парике

Стоит Жан-Жак Руссо.

Король играет в бильбоке,

А фрейлины в серсо.

За дверью мается Жан-Жак:

-"Чорт взял бы вас, король,

И пусть бы вам, давил башмак,

На старую мозоль."

Он ищет стул. Но этот зал

Пустой со всех сторон,

Лишь балдахин среди зеркал,

Под ним - французский трон.

-"О, Боже мой, какой позор

Готовит мне дворец -

Содрал сапожник луидор

И обманул, подлец!"

"А мне король, не дал ни су,

И держит два часа.

Уже и капля на носу

И пот залил глаза."

Тут входит юный кавалер,

Амур, ни дать ни взять,

И говорит: "Король, mon cher,

Вас просит обождать!"

Жан-Жак в поклоне прячет боль,

Но став опять один

Рычит -"Пусть бесится король,

А я - под балдахин."

И ногу выставив в чулке

На троне спит Руссо...

Король играет в бильбоке,

А фрейлины в серсо.

Таруса, октябрь, 1972

Когда за штормом и за бурями...

Когда за штормом и за бурями

Блеснут бенгальские огни,

Не потянись к любви зарубленной,

Сама себя не обмани.

Душа от горького отчаянья

Впадет в смятение и дрожь,

Поняв, что ты, как бы нечаянно

Ее над пропастью ведешь.

И став, как прежде ненавидимой,

На помощь ангела зови,

Он повернет тебя невидимо

Навстречу истинной любви.

И ваше новое созвездие

Проявит темный небосклон.

И у любви, и у возмездия

Единый праведный закон.

Таруса, август, 1976

Костер

Ночной костер догорал.

Под пеплом огонь умирал

И только на кончике пня

Около черной пропасти,

Метался кусочек огня

И томился: о, Господи, Господи!

О, пощади меня!

Убей, но не меня!

но не меня.

Изъездил рыцарь страну.

Рыцарь спешил на войну.

Сыновние чувства храня,

Помня слова о доблести,

Он в бой направляет коня

И молит: о, Господи, Господи!

О, пощади меня!

Убей, но не меня!

но не меня.

Мир наш отброшен во тьму

И сладостны войны ему.

Весь он - стальная броня

И преисполнен гордости.

Бог для него - болтовня,

Нет дела ему до совести.

Верит он в мощь огня,

Убьет, но не меня.

но не меня.

К чему придет человек?

Двадцатый окончится век.

И станет он, вечность кляня,

К земле припадая от горести,

Искать не коня, не огня,

А Бога. И плакать: о, Господи,

О, пощади меня!

Убей - уничтожь меня!

Уничтожь меня!

Москва, декабрь, 1971

Кошка под дождем

И. Богоразу

Я стою у окошка,

Дождь бежит по аллее,

А на улице кошка,

Как у Хемингуэя.

Трясет поминутно лапой,

Плачет, как Буратино,

Нет у нее шляпы,

Нет у нее ботинок.

Под брезентовый фартук,

Влезли мокрые куры.

Жаль, что ты не Петрарка,

Жаль, что я не Лаура.

Ты бы писал сонеты

Для слепых менестрелей,

Не читал бы газеты

И не рвался б на север.

Дождик хлещет и хлещет

Ни о чем не жалея.

Подбирается вечер,

Как у Хемингуэя.

Вот он уже на дорожке,

Я задвигаю шторы.

Больше не слышно кошки

Доброй ночи, сеньора.

Buona notta segnora!

Дачный участок под Серпуховом, 1962

Ларочка

Ларисе Богораз

Когда случается, что стукнет пятьдесят,

Друзьям не верится, что это полстолетья.

А между тем, пройдя сквозь лихолетья,

Ты стала точно флаг, который полосат.

Припев: Ларочка, Ларочка,

Ты ждешь от нас подарочка,

Но атрибуты женских чар

Тебя пугают, как кошмар.

А что касается еды -

У вас полно хурды-мурды.

Поэтому объятья приготовь,

Принять, как донорскую кровь,

Нашу нежность, нашу ласку,

Нашу бескорыстную любовь!

А где-то рядышком твой верный Дон-Кихот,

К тебе влекомый, как идальго к Дульцинее.

Ему в ночи вода всего ценнее,

Чтоб цвел, как Тюльери, за домом огород.

...нашу беспредельную любовь!

А под столом прижался вновь к твоим ногам

Наш нежный отрок, карабановцами чтимый.

Лишь ты была и есть его любимой,

Чье имя и во сне твердит он по слогам.

...нашу беззаветную любовь.

Август, 1979

Ларчик

Ларисе Богораз

Где же ты, наш Ларчик,

Золотой ключик,

Выскользнул, как мячик

Из ребячих ручек.

И упал не в море,

К водяному в руки,

А в пучину горя

На большие муки.

Был ты правде верен,

Жил не для показа.

И душой своею

Не кривил ни разу.

Сложностью не хвастал

Открывался просто,

Но твои богатства

Черпали мы горстью.

Трудно груз осилить

Тяжести огромной,

Ранен ты на вылет,

Ранен, но не сломлен.

Кое-кто поплачет,

Многих - совесть мучит...

Заперли наш Ларчик

На железный ключик.

Малаховка, август, 1968

Ласточка

Я с Ласточкой очень дружу,

Я на Ласточке воду вожу.

Не пугайтесь, товарищи, это не птица,

Это маленькая лошадь моя,

совсем малютка.

Ей сломали весной два ребра,

А в бочонке сто четыре ведра.

Не пугайтесь, товарищи, мы потихоньку,

Я и маленькая лошадь моя,

полегонечку.

Каждый день мы встаем на заре,

Запрягаемся на темном дворе.

Не пугайтесь, товарищи, видим, как кошки

Я и маленькая лошадь моя,

не слепые.

А в осенний ненастный денек,

Хлещет дождик нас и вдоль, и поперек,

Не пугайтесь товарищи, мы не растаем,

Я и маленькая лошадь моя,

не сахар.

От реки до пекарни подъем,

По колено в грязи мы идем.

Не пугайтесь, товарищи, мы на подковах

Я и маленькая лошадь моя,

редко падаем.

Кроме нас тут немало людей,

Гонят палками своих лошадей.

Не пугайтесь, товарищи, мы не дадимся

Я и маленькая лошадь моя,

сами с усами.

Чтобы нам подравняться к другим,

Мы ногами побыстрей семеним.

Не пугайтесь, товарищи, мы уже привыкли,

Я и маленькая лошадь моя.

Гоним, что есть духу.

Засветились огни вдалеке,

А мы с Ласточкой одни на реке.

Не пугайтесь, товарищи, выполним норму,

Я и маленькая лошадь моя.

Будет схвачено.

Не пора ли закончить наряд,

Еле-еле копыта стучат

---------------------

Входим в конюшню,

Я и маленькая лошадь моя.

Покормите лошадь! Пожалуйста!

Коряжма, 1958

Лиана

Ю.Я. Яхниной

Великолепная лиана

Жила в тропическом лесу,

Она вилась вокруг платана

И, как вино пила росу.

Ее любили обезьяны

И шимпанзе, и павианы,

И даже черные шаманы

С большими кольцами в носу,

С большими кольцами в своем носу.

Но ей обрыдли попугаи

И громогласные шмели,

А ночью хищники пугали

На ветки прыгая с земли.

Трясли лиану трясогузки,

К ней липли змеи и моллюски

И все трещали по французски:

-"Vous etes jolie, vous etes jolie,

Vous etes jolie, oh, comme vous etes jolie!"

Однажды лев со львицей юной,

Свои владенья обошел.

Смотрел на флору и фауну,

Но там лианы не нашел.

Тогда жена зашептала:

-"Она похищена шакалом,

А может быть, самим Шагалом,

Как Вы он любит дамский пол,

Как Вы он любит нежный дамский пол."

А между тем, живет лиана,

В почти прозрачной тишине,

И рев машин и барабанов

Не долетает к ней извне.

Но снятся ей не только книжки.

А цапель розовых манишки

Ей улыбаются во сне.

Ей улыбаются всегда во сне.

Москва, март, 1970

Лилит

Лилит Дволайтской

Жил на свете маленький

Дикобразик,

Был он как и маменька

Черноглазик.

Вместе с нею он ходил

К водопою,

И друзей своих водил

За собою.

Но когда ему становилось грустно

он садился в уголок и тихо напевал свою песенку:

-Вы душистая фиалка Лилит.

Отчего же мне Вас жалко Лилит,

Кто с любовью стать на ты Вам не велит

Разве трудно быть счастливым Лилит?

Жизнь у дикобразика

Шла в заботах,

Даже и по праздникам

Он работал.

Оттого и стал, как еж

Весь в иголках,

Удивительно похож

На метелку.

Но это никого не касалось и песенку,

которую он пел, слушали одни птицы да ветер:

-"Я встречаю Вас ночами Лилит

С обнаженными плечами Лилит,

Я не слышу, что Вам месяц говорит,

Только всем нам звезды светят Лилит."

Дружит даже с кобрами

Дикобразик.

Он глазами добрыми

Вас не сглазит.

Если ж выйдут вдруг к нему

С кулаками,

Он не скажет никому,

Только маме.

Но даже ей он не открыл своей тайны, и она так

и не знает, что рядом с дикобразами живет Лилит

-"Вы скользите по аллее Лилит,

Как зеленая лорелея Лилит,

И когда Вас утра пламя озарит,

Ваш двойник уходит с Вами Лилит.

И когда Вас утра пламя озарит

Дикобраз уходит с Вами Лилит, Лилит!

Москва-Красково, 1961

Лосенок

М.В. Горчилиной

На дачном участке, где прыгали кошки,

И падали с крыши спросонок,

Где белки играли в саду, на дорожке, -

Однажды явился лосенок.

Неизвестно откуда,

Такой, как у Брема,

Настоящее чудо, настоящее чудо,

Лесная поэма, ах, поэма.

Он был невысоким, как школьник подросток

И тонкого телосложенья.

Никто не слыхал его тихую поступь,

В кустах не приметил движенья.

Лишь увидел кузнечик

Пробегающий мимо,

Что взволнован он встречей,

Что взволнован он встречей,

С глазами моими, ах, моими.

Но вздрогнув, он скрылся, не смяв ни травинки,

А день был такой же веселый,

И также спешил муравей на тропинке,

И мчались мохнатые пчелы.

Только солнечный зайчик

В мгновение ока,

Как испуганный мальчик,

Как испуганный мальчик,

Отпрыгнул далеко, ах, далеко.

Шумят под Москвою леса великаны,

Там звери и птицы, как дома,

Там утром лосиха идет по поляне,

А с нею мой новый знакомый.

И не мне ль вдохновенно,

Шепчет он, вспоминая:

"Я приду непременно,

Я приду непременно,

Дорогу я знаю, ах, я знаю."

Москва, 1959

Люди

Люди, любимые мною когда-то,

Люди, которых не вижу теперь,

Не думайте, что вы забыты

И за борт кинуты мной.

Резве могут забыть деревья,

Посаженные нами в асфальт,

Что где-то в лесу, далеко,

Их корни обрубленные остались.

Люди дарившие в разное время,

Мне звездное небо, музыку и цветы,

Чем я могу расплатиться,

Какою ценой?

Молодость свою раздала я,

Давно раздала я другим.

И нет у меня для вас ничего,

Кроме любви моей.

Люди, когда вас распинали,

Когда к эшафоту вели вас друзья,

Разве вы не замечали, что рядом с вами,

В толпе зевак,

Заламывая руки

И обрывая струны,

Рыдает, рыдает,

Любовь моя.

Москва, 1960-1965

Лягушка

Е.И. Яхниной

Из черного леса, где жили гадюки,

Где ссорился леший с бабой-ягой,

Где ели протягивали цепкие руки,

Вышла лягушка с больною ногой.

Шла она и квакала,

Шла к ручью и плакала

Слезами горькими, горючими, горячими,

Солеными, зелеными лягушачьими.

Сверкающий полдень пылал на опушке,

Косили комбайны спелый овес,

Щавель у ручья в кошелки рвали старушки,

Палками били мальчишки стрекоз.

А лягушка умная,

Сделалась бесшумная,

Она ползла и волочила лапу тонкую,

С раздробленной, с раздробленной перепонкою.

А в черном лесу издевались гадюки:

-"Ручья пучеглазой не видеть вовек,-

Лягушки нужны для процветанья науки,

Нам не досталась - убьет человек."

Шла лягушка из лесу,

А за нею двигался

Защитник жалких, угнетенных и заплаканных.

Для Бога - все, для Бога - все

Одинаковы.

Славута, 1960

Мы любили домишко Игарский

Мы любили домишко Игарский

В три окна, с деревенским крыльцом.

Мы считали, что жили по барски

И казался нам домик - дворцом.

А бывало - на хлеб не хватало,

Только Рябчик о том не тужил -

Он любил и баранки, и халу,

И у булочной их сторожил.

И когда разгружали машину

В магазин он тихонько нырял

И упав, перед всеми, на спину,

Быстро лапками перебирал.

И тогда уже старый и малый

Угощали во всю хитреца,

И наевшись у них до отвала

Дома дрых он под крышей "дворца".

Остальные животные тоже

Не роптали и службу несли.

Куры пели, а яйца, дай Боже

Чтобы столько вам за год снесли.

И корова рожала и кошка,

Ну, а мы, никого не рожав,

Собрались, как-то раз, в путь-дорожку

И пропали всем карты смешав.

Карабаново, июль, 1980

Маленькая русалочка

Наташе Лейбович

Ракушки, рыбьи кости и кораллы,

Осколки разноцветного стекла,

Ах, сколько раз ты их перебирала,

Когда ты маленькой русалочкой была.

Но дно морское - тихая обитель

Душа твоя рвалась из темноты,

Любила ты рассветы и зарницы

И скалы берега и чахлые кусты.

Ночами поджидала корабли ты

Играя у подножья маяка.

Бросалась вслед и потеряв из вида

Звала любимого к себе издалека.

В мгновенье ока был с тобой он рядом,

Твой черный принц, блестящий как базальт,

Мерцали вам задумчиво Плеяды

И месяц с завистью заглядывал в глаза.

На голову ему ты клала руки,

Качаясь на могучих плавниках,

И различать училась ультра-звуки,

И понимать высокий смысл в его стихах.

В морях тысячелетья утопило,

Но до сих пор, забыть ты не смогла,

Что жил дельфин, что ты его любила,

Когда ты маленькой русалочкой была.

42 километр, 1966

Мальбрук

Malbrouc s'en vat en guerre, mironton etc.

Ne sait quand reviendra.

Вот и ушел месье Мальбрук в поход опасный.

Как бесновались мы, горланя вслед ему,

Помню усы его, и саблю, и кирасу,

И на мундире золоченую тесьму.

Madame a sa tour monte

Si haut q'elle peut monter.

Когда ж мадам Мальбрук с трудом на башню влезла,

И, наконец, пажа увидела вдали,

Я поняла, что ни усы, ни конь железный

От злой беды, месье Мальбрука не спасли.

Je l'ai vu porter en terre

Par quatre offisiers.

Под барабаны шли четыре офицера,

Саблю нес первый, а второй мундир его,

Третий кирасу, а четвертый был наверно

Пьян, как сапожник раз не нес он ничего.

Sur la plus haute branche

Un rossignol chantait.

И в наши дни, все так же, в бой идут Мальбруки

И ждет их тот же безнадежный результат.

Но мы храним теперь не шляпы, и не брюки,

А посвященный им крамольный самиздат.

le samizdat cramol.

Москва, декабрь, 1971

Марго

М.И. Беляевой

Немало повидали Вы,

На своем веку.

Как мельница размалывали

Радость и тоску.

Вам Ленинград возможно ближе,

Но больше вам сродни,

Вечернего Парижа

Манящие огни.

Припев: Вы не мадам Анго,

И не Манон Леско.

Никто Вам не подносит бриллиантовых колье,

Но тот кто любит горячо

Тот возле Вас, к плечу плечо

Подобно кавалеру де Грие.

Мужайтесь, Марго,

Не все что за борт кинешь

Легко,

Улыбнитесь Марго,

Еще не скоро финиш

Марго!

Вы жили не по графику,

А так как довелось,

И Ваша биография

Ползла под стук колес.

Под казахстанским небом синим,

Далеко от Москвы,

Печальной героиней

Невольно стали Вы.

Припев:

Все той же дробной поступью,

Идете Вы сейчас

И золотые россыпи

Открыты не для Вас.

Но Вам теперь не до престижа,

Была бы жизнь тиха

Как зори над Парижем,

Как музыка стиха.

Припев:

Москва, 1960

Мари

М.В. Горчилиной

Когда осветят фонари

Осенний вечер, тихий, ранний,

В него вы смотрите Мари

Глазами ваших воспоминаний.

Они как тени без лица,

Среди безмолвных безделушек,

Они, как ватные сердца

Диванных маленьких подушек.

О,Мари, о, Мари,

Печальная Мари.

Ворвется ль ветер к вам в окно,

Разбитой форткой хлопнув резко,

Вы с ним и с нею заодно

Как с абажуром и занавеской.

Для вас раскрыт их тайный взгляд,

Язык вещей давно понятен,

И вещи с вами говорят

Словами контуров и пятен.

О, Мари, о, Мари,

Печальная Мари.

Но если смыслу вопреки,

Отбросив в сторону искусство,

На ваше сердце как полки

Пойдут когорты слепого чувства -

Вы как когда-то Бовари,

В плену разлуки и кошмаров,

Вы их задушите, Мари,

Настольной книгой мемуаров.

О, Мари, о, Мари,

Печальная Мари.

Челюскинская, 1959

Марина

На холмах, где растут сорняки,

Ходит, бродит, как встарь, не спеша,

Мимо серой вечерней Оки

Беспокойной Марины душа.

Может, слушает крик петухов,

Гоготанье подросших гусят

И привычные ритмы стихов

Безисходную душу теснят.

Может ищет тот камень она,

Что студент для нее приволок,

Нацарапав на нем письмена

Неумелой рукою, как мог.

Но давно этот камень исчез.

И другому, как видно, не быть,

Словно кто-то хотел позарез

Над Мариной и мертвой шутить.

Не порвать ей с людской маятой,

Не уйти от законов земли,

И от этой тропинки крутой,

По которой Кирилловны шли.

И Марина тоскует впотьмах -

Ярославна лишенная слез,

А на спящих Таруских холмах,

Ветер листья срывает с берез.

Гонит в кучу за листиком лист (Вариант:"Собирает за листиком лист...")

Сучья павшие разворошив,

Воздвигая из них обелиск

Для Цветаевской скорбной души.

И когда чуть забрезжит рассвет,

Ветер сделает дело свое.

Потому что он тоже поэт

Потому что он любит ее.

Москва, ноябрь, 1970

Мария

М.В. Горчилиной

Пришла Мария в Божий храм,

Пришла Мария в храм,

Где счет вели ее грехам,

Где счет вели грехам.

И пав к подножию креста,

К подножию креста,

Молила милости Христа,

О милости Христа.

-"Я та, кого зовут

И Мэри и Мари.

Я та, кого не ждут

Глаза зари.

Кому сказала ночь:

Возврата нет.

И я молю тебя помочь,

Любви увидеть свет."

А мышь церковная в углу,

А мышь в своем углу,

Искала крошки на полу,

Искала на полу.

И вдруг, метнувшись из угла,

Метнувшись из угла,

Она к Марии подошла,

К Марии подошла:

-"Я та, чья жизнь была

Гримасами судьбы,

Я та, кого спасла

Ты из беды.

О, скольких мучали

Когтями зла,

Но я не знаю случая,

Чтоб ты не помогла."

Давно привык смотреть Христос,

Привык смотреть Христос,

На реки жалких женских слез,

На реки женских слез.

Но тут раскрыл свои уста,

Раскрыл свои уста:

-"Блажен, кто милует скота,

Кто милует скота.

О, Мэри нежная,

Скорей глаза утри,

Мария прежняя,

Моя Мари.

Знай, ночь отступится,

Любовь кляня, -

Там, где и мышь заступница,

Светло и без меня.

Москва, 1959

Марш пенсионеров (шуточная)

Парад оденьте милиционеры.

Посторонитесь грузовики,

Идут по улицам пенсионеры,

Видавшие виды старики.

Припев: Мы ветераны армии труда

За нашими плечами долгие года.

На лице морщины, на голове седины,

Но душа, душа молода.

В колоннах наших люди всех профессий,

Те кто работал еще вчера.

Играет музыка и каждый весел,

А внуки кричат нам вслед: ура!

Припев:

Пускай увидят люди молодые,

Медали наши и ордена,

Они расскажут им про боевые

Покрытые славой времена.

Припев:

Мы проложили юности дорогу

И для нее мы - живой пример.

Так выше голову! бодрее в ногу!

И с песней шагает пенсионер.

Припев:

Коряжма, 1957

Метелица

Зашептались парочки в парадном,

Опустели площади,

И только над Большим Театром

Дыбом встали лошади.

Припев: А метелица метет,

Ни о чем не спрашивает.

Без хлопот и без забот

Припорашивает.

Ночь закрыла ставни на киосках,

Фонари вокруг зажгла,

По куполам скользя кремлевским

Мягко, как сомнамбула.

Припев:

Снег закутал белым горностаем

Бронзового Пушкина.

А он стоит на пьедестале,

С головой опущенной.

Припев:

Лишь машины мчатся по Садовой,

Быстрые, как ласточки.

О, еслиб мне родиться снова

И ездить бы в колясочке.

Припев:

Москва, март, 1968

Мир и благодать

Кончено чтенье,

Сжимаются буквы в комок.

Ветер вечерний

Как собака лежит у ног.

И песни земли допеты

И коршунов не видать, -

Будто на всей планете

Мир и благодать.

Старая пихта

С раздвоенным лирой стволом,

Видно, привыкла

Засыпать над пустым столом.

Дыханьем ее согреты

Начали звезды мигать -

Будто на всей планете

Мир и благодать.

Грохот посуды,

Электрический свет в домах.

Глупые люди

Почему б вам не жить впотьмах.

Кричат же для вас поэты,

Радио и печать,

Будто на всей планете

Мир и благодать.

Дремлет Таруса

Плечом опершись о забор,

С древнею Русью

Продолжая извечный спор.

И только, склонившись к детям,

Может быть верит мать,

Что будет на всей планете

Мир и благодать.

Таруса, июль, 1972

Мой дом

Ирине Долгополовой

Я долго строила свой дом,

И наконец, с большим трудом,

Я стены подняла, поставила стропила.

Не тут-то было, не тут-то было.

Стоит не дом, стоит не дом,

А остов недостроенных хором,

С проемами окон, с пролетами дверей,

Но ни людей, но ни зверей.

Нет никого, у бедного порога моего.

Меня не обманул рассчет,

Но он не в счет, но он не в счет,

Мне хватит до конца любого материала -

Нужда отпала, нужда отпала.

К чему мне дом/ К чему мне дом?

Кто знал, что петь одна должна я в нем,

Поставив стол и шкаф, два кресла и тахту

И подведя всему черту

Обречь себя сознательно на эту пустоту.

И все же, здесь я не одна.

Гуляет в комнатах весна,

Влетают соловьи, кузнечики стрекочут

И днем, и ночью, и днем, и ночью.

Прильнув к стене, прильнув к стене,

Я слышу, как любовь идет ко мне,

В сияньи детских глаз,

В сплетеньи юных рук.

И шкаф ворчит, как старый друг:

-"Ты не одна, смотри как много нас

И в доме и вокруг!"

Москва, 1967

O, mia caro!

И.А. Богоразу

O, mia caro,

Любезным будь -

Сними гитару,

Споем чуть-чуть.

Пускай не время

Для серенад -

Веселой теме

Ты будешь рад.

Скажи хоть слово,

Чего молчишь?

В рубашке новой

В углу сидишь.

Хотя рубашка

И хороша,

Не на распашку

Твоя душа.

Мы ждали вдосталь,

Не пять минут,

Но, видно, гости,

К нам не придут.

А ты, как денди,

Одет, побрит.

И все же беден

Твой бравый вид.

Не стал ты франтом

За уйму лет,

Ни Россинант твой -

Велосипед.

И наши свары

Равны нулю...

O, mia caro!

Дай мне гитару,

Споем на пару:

-"Я вас люблю!"

Малаховка, август, 1971

Молитва

Гроздья грусти в горсти Твоей,

Ложе Прокруста, грохот цепей.

Взгляды ночи из-под бровей -

Сумрак Отчей скорби Твоей.

Господи Боже, в черные дни,

На бездорожье наше взгляни -

Ранние смерти легли на него,

Ждем милосердия Твоего.

Горы, воды и недра земли,

Вместе с народами изнемогли, -

Горе, как гиря на чашке весов,

С бешенством мира, со спешкой часов.

Видим усилий слезных тщету,

Ужас насилья, душ нищету,

Ложь правосудья, жестокость к врагам...

Господи, буди, милостив к нам.

Москва, 1967

Молодожены (шуточная)

Мы молодожены,

Мы уже семья,

Но очевидно жены

Капризней, чем мужья.

Живем мы полной чашей,

Но, с первого же дня,

Принялась Наташа

Воспитывать меня.

Припев: Наташа, где же логика,

К чему у нас война,

Такая педагогика

Любви вредна.

Если я надумал

Посетить музей,

Наташа накануне

Уже зовет друзей.

А если я в спектакле

Актрису похвалю,

Значит, я ни капли

Наташу не люблю.

Припев:

Сколько я ни бился,

Выход есть один,

Чтоб в доме появился

Крикливый гражданин.

Малыш тогда в раздоры

Внесет свой корректив

И мир слетит, как голубь

В семейный коллектив.

Припев:

Коряжма, 1959

Московская осень

Осень, ты в плаще с капюшоном,

Ты идешь по бульварам опустошенным,

Мимо мокрых скамеек и закрытых киосков,

Шагая по лужам на перекрестках.

Припев: Осень, московская осень,

Зачем ты подходишь к стоянкам такси,

Подожди еще немного,

Мы все тебя просим

И цветов последних не уноси.

Утром, ты дежуришь у школы,

Провожаешь глазами детей веселых,

А потом исчезаешь в человеческом море,

Ступая в ботинках на микропоре.

Припев:

Дождик, увидав тебя с крыши,

Побежал по забору, и по афише.

Но ты любишь не слезы, не печальные темы,

А желтые листья и хризантемы.

Припев:

Ночью, ты идешь по Арбату,

Где в садах, в переулках, жила когда-то,

И как перед разлукой, ты грустишь о вчерашнем,

Любуясь на звезды кремлевских башен.

Припев:

Коряжма, 1958

Музе

Тебя моя муза - мой мрак и мой свет,

Запомню на тысячи лет,

За те тысячи раз, что вонзала копье

В оголенное сердце мое.

Спасибо, тебе за это.

Тебя мою лиру - мечту и судьбу

Найду и в раю и в аду -

Ты меня, как солдата держала в строю

И одну оставляла в бою

Спасибо, тебе за это.

Тебе, моя муза - мой меч и мой щит,

Все лучшее принадлежит.

И слова о любви, и слова на крови,

Не мои, не мои, а твои.

Спасибо, тебе за это.

С тобой моя муза - мой друг и мой враг,

Последний я сделаю шаг,

И хоть бросишь меня, подведя к рубежу,

И за это спасибо скажу.

За все, спасибо скажу.

Москва, 1967

Муравей

Идет нагруженный как слон,

С трудом муравей.

В четыре раза меньше он

Ноши своей.

И чтоб ему ловчей нести,

Сжимает крепче челюсти,

Ногами месит крошево -

И падает под ношею.

Припев: А муравью, а муравью наплевать,

Ему от ноши глаз, ему от ноши глаз не оторвать,

Вперед-назад, правей-левей,

Идет в свой муравейник муравей.

Над ним - серьезные дрозды

Ведут разговор,

Над ним раскинули дубы

Темный шатер.

Над ним взмывают коршуны

И дрозд, как с неба сброшенный,

Мелькнув над муравейником

Скрывается в репейнике.

Припев:

И я, подобье муравья,

Но мне вменено,

Извлечь из гущи бытия

Мысли зерно.

Я мир заброшу книгами,

Колесами задвигаю,

Проникну в стратосферу я

И космос переделаю.

Припев:

Славута, 1960

Мэри

М.М. Дволайцкой

В прошлой жизни Вы были Мэри,

Лошадкой далеких прерий.

На тонких ножках плясали фанданго

Среди молодых мустангов.

Из-за этой привычки к бегу

И в Москве, зимою, по снегу

Несетесь Вы вдохновенно куда-то

Походкою замысловатой.

Припев: О, Мэри, Мэри, Мэри,

Наш маленький Пегас!

Мы любим Вас и верим,

Что любите Вы нас.

А затем, превратившись в Еву

Вы тянули что-то с дерева

И были изгнаны с треском из Рая,

Но Вас подобрал Израиль.

С той поры Вы скакали вволю,

Словно конь на шахматном поле.

Но распростясь и с Парижем, и с Ригой,

В Москве очутились Вы мигом.

Припев:

Вы довольны семьей и бытом,

Былое давно забыто.

Но семенят ноги также упрямо

Под солнцем и фонарями.

Только звезды - огни феерий

Говорят о былых потерях

И Ваше сердце сжимается Мэри,

Когда Вы подходите к двери.

Припев:

Москва, 1968

Не поедем

Едут люди иногда, кто куда,

Мимоходом поглядев города.

А к чему нам Лиссабон и Париж,

Если с ними никогда не сравнишь

Наш деревянный рай,

Восьмиметровый рай,

Обоями оклеенный сарай.

Оттого что денег нет на билет,

Не объездим мы с тобой белый свет,

И увидим не Мадрид, не Берлин,

Не Афины и не Лондон или Рим,

А наш Красковский рай,

Восьмиметровый рай и т.д.

Может хватит на проезд в Бухарест,

Братьям выразим тогда наш протест.

Ну, а вдруг там Мао-Дзе-Дун, их дружок

Не пришлось бы удирать со всех ног

В наш деревянный рай и т.д.

Нам сказали, что красив Тель-Авив,

Что блистает синевой их залив.

Наше озеро не блеск, но зато

До сих пор не покушался никто

На наш Красковский рай и т.д.

Ни евреев, ни румын, ни Афин,

Потому что, как ни кинь, тот же клин.

Даже в Лондоне накал грозовой,

В общем, двинем-ка в такси грузовом

В наш деревянный рай и т.д.

Не поедем, не поедем, не поедем...

А может быть, все-таки поедем?..

Не поедем никуда.

Москва, 1967

Неандертальцы

Небо и горы

Алые канны...

Берег и море.

Круглые камни.

Гладкие камни.

Голые люди.

Как истуканы, как истуканы,

Бедра и груди.

А...

Волны и пена.

Пена и дети.

Попеременно

Тысячелетья -

Ноги и плечи,

Камни и люди...

Было так вечно, было так вечно,

Вечно так будет.

А...

Красные пятна

В кончиках пальцев,

Круглые пятки

Неандертальцев.

Алые канны -

Цвет правосудья...

Голые камни, голые камни...

Гладкие люди.

Люди.

Москва, 1964

Новогодняя (2-ая)

Подошла новогодняя ночка,

Скоро в дверь постучится новосел,

А это значит, надо денежки на бочку

А селедку и водку на стол.

Чтоб вполне насладилась утроба,

Виночерпий в бокалы нальет, а...

А что касается Нового Года,

А что касается Нового Года,

То да здравствует счастливый Новый Год.

. Старый год оказался врунишкой,

Очевидно, сам черт ему не брат,

И родились исключительно мальчишки,

Только он ли, один, виноват.

"Grand merci!" за продление рода,

Как сказал на пиру Геродот... а...

А что касается Нового Года,

А что касается Нового Года,

То да здравствует счастливый Новый Год!

Эта ночь пролетит очень скоро,

Но боюсь, что вина в помине нет,

Оттого, что пьют, как лошади сеньоры,

А сеньорши жуют винегрет.

Ну и чтож, пускай они квазимоды,

Зато дамы из лучших пород. а...

А что касается Нового Года,

А что касается Нового Года,

То да здравствует счастливый Новый Год.

Москва, декабрь, 1972

Новогодняя

Когда подходит Новый Год

Невольно оторопь берет. -

Никто не знает, что за встречей,

Чем будет этот год отмечен.

Как перезрелая актриса

Мы ждем с тревогой бенефиса,

Хотя б надеяться пора

Что завтра будет лучше, чем вчера.

А коли так - ура, ура!

Припев: Налейте, налейте, шампанского скорей, да будут все навеселе,

И пейте, и пейте, за то чтоб жили по ста лет мы на земле,

За то чтоб счастливы мы были на земле.

Мой дядя, старый лейб-гусар,

Оставив теткин будуар

Под Новый Год у нас в квартире,

Был при медалях и в мундире.

Покончив лихо с лососиной,

Он дегустировал все вина.

Став наконец "au bon courage",

Заглядывая дамам за корсаж

Провозглашал любимец наш:

Припев:

Сегодня нет таких мужчин,

Хоть их с огнем ищи-свищи,

Они привержены к "Столичной"

И пьют ее единолично.

Пересчитав потом ступеньки

Ползут домой на четвереньках,

А потому, под Новый Год

Гусар им сатисфакцию дает

И ни в одном глазу поет:

Припев:

Москва, 1965

Комментарии

1

Скобелев

(обратно)

Оглавление

Давай уедем

А снег все падал

Ноктюрн

Ночь

О славных могиканах

О, жизнь моя

Осеннее море

Осенний вальс

Ослики с верблюдами

Палатка

Песня матроса

Песня о дружбе

Алексей Божий человек (колядка)

Пиквик

Письмо

Пляска

Под вишнями

Подарки

Подворотня

Подражание Беранже

Последний аристократ

Поэзия

Призывы

Аленушка

Прохожий

Прыжок

Пурга

Разрыв

Романс (Когда-то пела ты романс один печальный...)

Романс (Приди ко мне, приди, вернись моя печаль)

Романтик

Русак

Рыжик

Ангел

Сивка-бурка

Смерть поэта

Советы зоотехника (шуточная)

Соколы

Сон

Старцы

Тебя две женщины любили

Телега

Тени на песке

Тройка

Ангел-Хранитель

Туман

Ты да я

Увертюра весны

Уральские горы

Фантом

Фатаморгана

Филин (детская)

Ходики

Хочу домой

Цветы

Андерсен

Часы-ходики

Человек с корзиной

Черный кот

Чудеса

Чужая собака

Шляпка с перышком

Шофер такси

Эолова арфа

Этап

Эх, и нам бы

Антилопа

Юлиана

Ящерица

Хочу припомнить

Софья

Апис

Старость

О близких и о себе. Поэма

Ариша

Ах, ах, ах (Песня цыганки)

Застольная (историческая)

Бабуся

Бабушка

Баллада о короле

Баллада о лесорубе

Баллада о море

Баллада о русской старушке

Баржа

Березка

Бушлат

Веретено

Рельсы

Вечерняя звезда

Воспоминанье

Восточная песня

Гамаюн (русская песня)

Гамлет

Геба

Гитара

Голубь

Горбун

Грустная полоса

На дороге

Гуси (шуточная)

Дама с собачкой

Двойник

Девятый вал

Делишки-дела

День ангела

Дерево

Джиоконда

Добрый ангел

Леший

Домик

Домовой

Друзья мои

Дэвичка

Еслиб можно

Журавель

Заборы

Застольная (русская)

Земля и небо

Не родится любовь из разума...

ИА

Иван, не помнящий родства

Инкогнито

Капель

Ковры

Когда я была маленькой

Колыбельная (2-ая)

Колыбельная

Концерт

Король играет

Когда за штормом и за бурями...

Костер

Кошка под дождем

Ларочка

Ларчик

Ласточка

Лиана

Лилит

Лосенок

Люди

Лягушка

Мы любили домишко Игарский

Маленькая русалочка

Мальбрук

Марго

Мари

Марина

Мария

Марш пенсионеров (шуточная)

Метелица

Мир и благодать

Мой дом

O, mia caro!

Молитва

Молодожены (шуточная)

Московская осень

Музе

Муравей

Мэри

Не поедем

Неандертальцы

Новогодняя (2-ая)

Новогодняя Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg