««Играю словом…»»

«Играю словом…» (fb2) - «Играю словом…» 578K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аркадий Казанский

«Играю словом…» Стихи разных лет Аркадий Казанский

© Аркадий Казанский, 2015

Редактор Ирина Казанская

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Пишу тебе стихи

Тебе стихи пишу сегодня снова. Как солнце, спину жжёт бессонниц бич. В руках души обласканное слово, Кладу я в строчку, как в стену кирпич. Мне старых зданий нравится конечность. Здесь каждый шов — создание творца. Своим трудом себя вводили в вечность Великие строители дворца. Как строчки, я могу читать каменья, В страницы складывать за рядом ряд. Не нахожу я в них ни повторенья, Ни стёртых афоризмов, ни цитат. Учусь я мастерству у зодчих древних, Их жизни, одоленью и борьбе, Хочу, чтоб ты узнала откровенье Всех слов моих, назначенных тебе. Громадны классиков я разобью творенья, На атомы их расщепляя слов, Найду краеугольные каменья В фундамент зданий из моих стихов. Я возвожу громады светлых зданий, За рядом ряд кладу, за домом дом. А, если где-нибудь, цитату вставлю — Её увидишь ты слепым пятном. Туманных слов преодолею рифы, Корявых слов не заблужусь в глуши. Осколки слов не ставлю я для рифмы, Чтоб не поранить мне твоей души. И, только, в мастерстве дойдя до точки, Стерев свои ладони до крови, Шью стены белые я красной строчкой Слов моего признания в любви.

Берёзка

Полюбил огонь берёзку стройную, Обнимал, и жарко целовал, И пучок в косу её зелёную Ярких лент трепещущих вплетал. Дождь убил любовника опасного — Быстро пронеслась любви пора. На коре след поцелуя страстного Слёзы льёт, как капли серебра. Уж давно на месте поцелуя Белым шрамом наросла кора, А берёзка, о любви тоскуя, Лепестками шепчет вечерам: Милый, милый, ну куда ушёл ты? Не обнимешь, не согреешь грудь; На земле следы твои все стёрты, И в тени не ляжешь отдохнуть. Вглядываюсь в даль — не видно в поле; Ветерочек чуть доносит дым. Выпей всю меня, сожги любовью, Лишь бы не глядеть в твои следы!

«Бессвязным бредом бесконечности…»

Бессвязным бредом бесконечности, Когда тобой я заболею, Я расскажу тебе о вечности… О жизни я всегда успею.

Благословение

Не обойти, не отвернуть — Стоим к лицу лицо. И вспять никак не развернуть На пальчике кольцо. И новой жизни не прожить, Да глупо и мечтать. Односторонний путь лежит И не пропустит вспять. Но, стряхивая жизни жуть — Все мысли — ерунда. Давай, благословим тот путь, Которым шли сюда. Куда по жизни мы идем, Куда придём, Бог весть. Но, если б шли другим путём, Не встретились бы здесь. Заря по небу оболонь Сегодня — погляди — Всепроникающий огонь Исторг я из груди. И, отражая блеск лучей, Как Луны, Солнца вкруг, Гирляндой праздничных огней Всё засверкало вдруг. Здесь, как у Спаса на крови, Молитву сотворим. И, чистый, ясный свет любви Нам озаряет мир. И, как мажорный лад струны, Звенит огонь живой. В любви нет тёмной стороны, Ни даже — теневой. И у меня, и у тебя Огонь горит в крови. Давай, благословим себя Мгновением любви!

«Хочешь — свежее; хочешь — лучшее…»

Хочешь — свежее; хочешь — лучшее. Ты отказываться не спеши. Светом лунным, солнечным лучиком Озарю тебя от души.

Забытая деревня

Гон исчез вдали, ушёл со слуха. Вдоволь наплутавшись по болотам, Занесенный белоснежным пухом, Вслушиваюсь в тишину охоты. Нет, пора домой, сегодня хватит. Вот тропинка, ей судьбу вверяю. Тихо размыкает лес объятья; На поле деревню вдруг встречаю. Мать честная! Где я? Что со мною? Здесь деревня? Та ли? Неужели? Отзовётся сердце вдруг тоскою, Заметелит белою метелью. Милые воспоминанья детства Наплывут, и схлынут тёплой тенью. Здесь жила моя частица света, Боль души, и тела откровенье. Помню, в детстве, лазал по заборам, Ноги в лужи окунал босые… По дворам теперь — лишь ветер — вором — Много деревень таких в России. Крепко здесь поставил прадед избы, Дед оставил яблочную осень. Мой отец, как видно, только выбыл, Я всё это безвозвратно бросил. Кажется, крапива жарким летом, Заметает всё зелёной вьюгой. А зимой, не видно даже следа, На семь километров по округе. Ни в одном окне не видно света. Холодны покинутые избы. Доски на окне — а, здесь и нету — Некому в них даже стёкла выбить. Ни ребёнка, ни старухи древней — Как во сне, объято всё покоем. Голос мой над мёртвою деревней, Отозвался жутким волчьим воем.

«Сон липким языком мне веки лижет…»

Сон липким языком мне веки лижет. Бессонница сжигает, как в огне. Я никогда тебя во сне не вижу — Ты наяву являешься ко мне.

«Я не увидел тебя — муза ушла от меня…»

Я не увидел тебя — муза ушла от меня. Я не услышал тебя — слово погибло во мне. Ты не пришла, не зажгла в сердце поэта огня. Ты не сказала: — Люблю, — умер поэт в тишине.

Пироги с зайчатиной

На осеннем небе — облако заплатиной. Напеки мне, мама, пирогов с зайчатиной! Встану утром рано, выйду в чисто поле; Эхом повторяет громкий крик раздолье: Ого-го, собачки! Добирай живее! Будьте в беге скоры, будьте в страсти злее. Не спасут зайчишек, резвых, расторопных, Хитрые проделки, путаные тропы. Утро белит поле холодом предзимья; Широки просторы родины любимой. Лёд хрустит на луже, заморозком хваченной… Напеки мне, мама, пирогов с зайчатиной. Что скучать нам, мама, видишь, за деревней Скачет лес в доспехах, будто войско древнее. Пылью придорожной заклубились ивы, У коней багряных ветер треплет гривы. Крови зов почуяв, остры пики елей, Медные кольчуги воины надели. Бронзовые листья чешуёй стопёрой: Скачет в бой последний войско Черномора. Зелень по багрянцу благородной патиной… Напеки мне, мама, пирогов с зайчатиной!

Акростих

Вот и ещё год отлетел, век убывать пошёл. Я знаю, новый человек нас заменить пришёл. Что сможем, брат, сказать ему, что сможем передать: Есть вера в лучшую судьбу, что нам вручила мать, С ней рядом истина стоит, добытая трудом; Любовь в сердцах у нас горит, тепло давая в дом. А жизнь надежду нам даёт биением сердец — Встречать достойно новый день, как завещал отец!

Пёс

Белый ковшик на зелёном чане… В детство открываю двери я. Лаем звонким у крыльца встречает Верный пёс, ошейником звеня. Вижу, ты соскучился по воле, По весёлой страсти огневой. Знаю, весело в широком поле Тебе рыскать и гонять со мной. До крови твои все сбиты ноги, Но, не замечая эту боль, Ты опять уносишь от дороги В чащу леса страсть или любовь. Ты сгорать умеешь в этой страсти, Пусть потом от боли чуть бредёшь. Научил бы ты меня, как власти Чувства сердце всё ты отдаёшь. Научи, как в пламени сгорая, Недоступную мечту ловить. Научи, как удержу не зная, Жизнь и страсть любить, любить, любить!

«Как в театр абсурда…»

Как в театр абсурда, Где не выключен свет, Выйду в раннее утро — Где тебя еще нет.

Портрет с Арбата

Я почувствовал себя староватым, Умудренным и отесанным жистью, В подземельном переходе к Арбату Друг-художник написал меня кистью. От него не ожидал такой страсти: Он меня остановил в переходе И размашистым мазком по-Арбатски Высекал меня из твердой породы. Я присел на низкий стульчик, сгорбатясь, И смотрел, как он смешал свои краски. Мягкий свет облил ступени с Арбата, Тихий шум баюкал музыкой сказки. Кисть взлетела резким взмахом крылатым, Запорхала, будто бабочек крылья. Люди справа уходили с Арбата, Люди слева на Арбат торопились. На палитру легли красок остатки И, сливаясь, потекли на подрамник. Друг-художник был Тверским, не Арбатским, Но Арбат его манил утром ранним. На картон мазки он клал торовато, Кисти бросив, краску пальцами правил. Переводится: Работать — Арбайтен. Он Арбату свое сердце оставил. Не спешил увидеть я результата, Мне художник интересен был делом. Он, закончив этот образ с Арбата, Развернул ко мне, и я пригляделся. Взгляд с портрета не вернется обратно, Осуждает он меня и прощает. Задержались пешеходы с Арбата И со мною мой портрет изучают. Прав ли он, а может я виноватый. Не дано понять ему, мне тем боле, Мой близнец на полотне от Арбата Смотрит с болью на меня и с любовью. Глазом трезво подмечая утраты, На себя гляжу я молча с портрета, Будто вижу я глазами Арбата Все, что раньше не увидено где-то. Расплатился с ним я, словно, как с братом, Кошелек меж нами располовинив, Будто сердцем побратался с Арбатом, Унося палитру красок в картине.

Возьми с собой меня

Сказала мне: — Возьми с собой меня, Хотя бы думай обо мне немножко. Я, как в огне, сгораю без огня — Всё так неумно, и неосторожно. Не сможешь думать — вспомни иногда, И приезжай ко мне на день рожденья. А, в общем, помни: — Я люблю всегда. Не оттолкни в последнее мгновенье. А, как мне полюбить — сама меня Ты от любви лечила страшной мукой. Я не смогу забыть, как от огня, Лицо твоё мрачнело злой разлукой, Когда в ночи не стало нас двоих — Осталась душ двоих разъединенность. Звеня, ключи проплакали о них Печальный туш, без нот определённых. Но, не печалюсь я. Иной мотив Наполнит сердце мне весёлой силой. И, серость бытия раззолотив, На злом огне, так ярко, и красиво, Мне будет напевать он о весне, Огне в крови, огне в глазах открытых. Улыбкой призывать, как в ярком сне, Дары любви, дары волхвов забытых. Я взял тебя с собой. В такую даль Ты без меня и тропки не нашла бы. Со мной твоя любовь, твоя печаль И губы твои вдруг нежны и слабы. Я взял с собой и силу рук твоих, И смелость взгляда, и открытость сердца. Как будто вновь огонь в крови утих, И ощущаю робкое блаженство. Уходим мы в предутреннюю рань. Узоры веток мне напоминают Твоих волос серебряную скань, Но седина их жарким утром тает. Уставши ныть — и самый жалкий трус, Решась, уходит в дальнюю дорогу. И, может быть, я сам к тебе вернусь, Как всё приходит к своему порогу.

«Не искушай себя в борьбе…»

Не искушай себя в борьбе Понять меня совсем. Ты знай, что все стихи — тебе, Но о тебе — не все.

Две копейки

Любовь — две копейки. Плати — пожалуйста! Монету автомат глотает, смакуя, И, сколько влезет, хоть плачь, хоть жалуйся — Кричи телефону: — люблю, люблю я! Будка телефона кровавит плечи, Связь надёжная рвётся, как нить. За душой ни гроша. Звонить Совершенно нечем… Не узнаешь, что несу с собой. Рву телефонную трубку с мясом. Сам донесу свою любовь, Часом позже, раньше часом. Иду, шаркаю подошвами стёртыми, Вздымаю ноги, мозолями натерты, А двух копеек, хоть стой на паперти, Не подают, не веруют. Тёртые. Из-за поворота, тупее скотин, Трамвай красной меди. И хоть трясёт, Две копейки брось — и кати. Надёжно — прямо в любовь везёт. Широкой улицей — чуть позови — Зелёной медью — глаз такси. Две копейки брось — погаси — Удобно и быстро — прямо к любви. Пешком иду улицей менял. Есенина б сюда — он их раскусил: Продаётся всё — лишь бы покупал. Меняется всё — только попроси. Любовь — кусками. Капли — копейками. Сколько нужно — приди, отпустим. Немного тоски, чуточку грусти, Любви с Луной, вздохами, скамейками. Достаю капитал из своей груди. Двери менял замками увешаны. Щель замка — две копейки — входи. Окна сияют медью двухкопеечной. Режут сердца. Руки в крови. Нет, не берём то, что навеки. Не разменять мне по две копейки Чистый самородок моей любви. Ноги чугуном. Жутко и страшно. Некуда прислониться. Осторожно — окрашено, На каждом заборе тетрадной страницей. Лечь. Забыть день вчерашний. Красная скамейка в аллее. На скамейке белеет: — Окрашено… Ночь спускается. Фонари — медяками. Словно только откованы. Дома мигают дверными глазками, Луна — двухкопеечником — новая. Как грешник, молюсь на светлый лик. Слипаются веки. Поздно. В канаву лечь. Уснуть под звёздами, Сияющими, как глаза твои.

«Свои стихи пишу тебе одной…»

Свои стихи пишу тебе одной, И каждый день от счастья просыпаюсь, Что в этом мире ты живешь со мной, Загадочно и нежно улыбаясь.

Движенье

Движенье глаз навстречу человеку, Движенье рук, движенье губ, сердец. Я прихожу к тебе, как будто в реку Ручей впадает россыпью колец. Движенье глаз: — Ну, здравствуй, дорогая. К тебе пришел я: — Ты меня ждала? Движенье рук — тебя я обнимаю, Давай присядем рядом у стола. Движенье губ — и крепким поцелуем В движение приводим в сердце кровь. Движением сердец ознаменуем Движением начатую любовь. Пускай я ухожу, но век от веку Останется с тобою, наконец Движенье глаз навстречу человеку, Движенье рук, движенье губ, сердец.

«Ты раскрыла вдруг дверь и вошла…»

Ты раскрыла вдруг дверь и вошла. Легкий ветер окно распахнул, И взлетели, сплетясь, занавески.

Завет

Тень ёжится у ног И тычется мне в пятки, Как маленький щенок Под брюхо своей матки. Грех искупить большой, Дать грешникам отсрочку, Я снова в мир пришёл От Девы Непорочной. Придя вторично к вам, Я, на исходе суток, Являюсь рыбакам, Ворам и проституткам. Ждать на осле езду Вам стыдно. В век прогресса, Я в город ваш войду На белом «Мерседесе». И так же, не признав, Распнут меня без правил. Зачем, опять, меня, Ты, мой Отец, оставил? Безвинно пострадал. Болит под сердцем рана. Другие города Мне прокричат: «Осанна»! Но, как в блаженном сне, Прекрасна и невинна, Омоет ноги мне Мария Магдалина. Пусть мой приход в веках Сотрёт людская память, На ваших языках Любовь я буду славить. След на земле простыл, Небо — моя обитель. Вы говорите: «Был…», Я говорю: «Любите…»!

Зверь

Я жил в лесу, как дикий зверь, Под шум дождя и ветра вой. В людском жилье к порогу, в дверь, Лежал, уткнувшись головой. А люди приходили в лес. Я вскакивал навстречу им; С оглядкой полз наперерез, Пугаясь голосам чужим. Меня пытались приручить И в клетке комнатной держать; Ласкать, и глупостям учить, И сладко пить, и сытно жрать. Но дикий нрав держал меня Вдали от сытного жилья. Ночами вскакивал, дрожа, Почувствовав, что в клетке я. Но вдруг пришла меж них одна… В тот мир, где жил я, затаясь, С улыбкой вторгнулась она, С каким — то странным блеском глаз. Ей нравился мой дикий вид, Блеск ярких глаз моих в ночи, Когда луна, дрожа, блестит В плесах озёр, в стволах осин. Мы игры затевали с ней, И пляски в солнечном огне Любили мы среди полей. И в клетку захотелось мне. И я приполз к ней, весь дрожа. Мой вид был жалок и смешон. Я выл под дверью, чуть дыша, Она меня прогнала вон. Добрёл до первых я берёз, Упал под сенью их ветвей. Луна, свидетельница грёз, Взошла над зеленью полей. Поднявшись, выл я на луну, И понял вдруг, что я ручной. Я знал из всех людей одну, Я диким буду ей одной. Наутро вновь она пришла. Я гордо вынес встречу с ней. Она не знала, что была Свидетель гибели моей. Оскалив зубы, как всегда, Рыча, я бросился за ней. Но мир бы отдал я тогда За ласку, за тепло речей. — Люблю тебя, мой дикий зверь, — Она воскликнула, смеясь. С восторгом понял я теперь, Как жалок был я, притворясь, Я следовать за ней готов, И на глаза не попадусь. Но с первым звуком нежных слов, Как тень пред нею я явлюсь.

«И вязнет мысль, и голос будто скован…»

И вязнет мысль, и голос будто скован. Я все же до конца не расколдован. Ты знаешь, как меня расколдовать — Мне нужно всю, всю-всю тебя узнать.

Зимняя охота

Рассвет тенями заострил сугробы, Позолотил жемчужной тканью воздух, Прокрался в осторожные чащобы, Тетеревов развесил на берёзах. В окно: — «Пора» — стучит сосед охотник. И, ружья за плечо, стволами вниз, Идём мы с ним читать немые строки, Лесным зверьём исписанных страниц. Собаки рвутся. В бой идти готов Храпит Индус, Пират хватает пастью. Срывая петли заячьих следов, Уходят вдаль, в стремительном полазе. Недвижны сосен стройные колонны, Недвижен воздух. Тихо и морозно. На ветке ели, дочерна зелёной, Повисло солнце шариком мимозы. Лесная тишь взорвалась вдруг октавой Собачьих голосов. Колоколами Залились гончие, и эхо величаво Заколоколило сосновыми стволами. Вдали стихают гона погремушки, Срываются на сметках, снова. Вдруг, По просеке, среди кустов опушки, Мелькает заяц, замыкая круг. Ружьё к плечу. Стремительный дуплет. Расколотый, смолк колокольчик гона. По снегу кровь — багряных роз букет, И тишина в ушах протяжным звоном. Редеет медленно короткий день. Устали гончие. Охотники устали. Перемахнув поваленный плетень, Ушёл последний заяц. В воду канул… Оттянутые плечи чуть горят, Лицо обветрено морозной вьюгой. Идём домой. В деревне говорят: Ко мне сестра приехала с подругой. Пусть. Будет чай вечерний, разговоры И карты за обеденным столом. Улыбки, анекдоты, смех и споры Помолодят сегодня старый дом.

На земле я родился Тверской

Провожая на гибельный бой, Прошептала отцу моя мать: На земле мы родились Тверской — И в землице Тверской нам лежать. Помни, милый, единственный мой — Это чёрное время пройдёт. На земле ты родился Тверской И тебя она любит и ждёт. Возле Ржева в землице сырой Оборону держали отцы. И вставала землица стеной, Зарывались в окопы бойцы. С неба сыпался огненный шквал И отца моего подкосил. Грудью встретив осколок, упал, Простонав: — мать — землица, спаси! С белым шрамом под левым соском Он дошёл до земли до чужой. Под Тильзитом, пройдя марш броском, Вновь снаряд встретил правой ногой. В госпитальном вагоне, в бреду, Обнажением нервов, больной, Слышал, как батальоны идут И ложатся в землице чужой. И стонали в землице чужой Души павших, взывая к живым: Как нам быть без землицы родной, Как вернуться к могилам родным? Не окончится эта война, Пока будем в землице чужой. Привезите, родимые, нам Хоть по горсти землицы родной. Возвратившись с Победой домой, Свои раны отец залечил. На земле я родился Тверской И с отцом всю её изучил. Много лет, позабыв про покой, Ярче делая жизнь для людей, На земле я тружусь, на Тверской, Создавая энергию в ней. В День Победы, душой отдыхать, На тенистый погост я иду. Здесь лежат и отец мой, и мать И в землице Тверской меня ждут. Пролетит много вёсен и лет, Но огнём невечерней зари, Несказанный, немеркнущий свет Над землёю Тверскою горит.

«Не приеду к тебе на машине…»

Не приеду к тебе на машине, Не одену костюм дорогой. Никогда я не был мещанином, И, наверно, не стану ханжой. Прихожу всегда полуголодный, И оборванный, словно босяк. Молодой, и с душою, свободной От житейских больших передряг. Прихожу среди жаркого лета, По весне, или в зимней тиши, У тебя оставляя столетья Своей юной, бессмертной души. Я любовь свою, капля за каплей, Из груди своей медленно лью. И, на строки её разбивая, Свои песни тебе я пою. И спасибо, за то, что не гонишь, Что даёшь мне душой отдыхать, Уходя от тебя ночью поздней Я порой забываю сказать.

Грибная охота (акростих)

Никогда не ходил в октябре за грибами… И, какие там, к чёрту, грибы в октябре! Костыльком самодельным листву разгребая, Озираюсь кругом. Вся трава в серебре. Голы ветви деревьев, с ледком на коре. День субботний, а, значит, ждёт водка и баня! А, как сяду за стол я, с подругой своей — На закуску грибков очень хочется ей. Еле движется воздух. Огнём обжигая, Холодит, попадая на руки роса. Осторожно кусты впереди раздвигая, Добираюсь до места в заветных лесах, И молю об одном: — не попасть бы впросак, Ломанувшись вглубь леса, до самого края. В этом ельнике частом, где лапы густы, Осторожные рыжики прячут хвосты. Каркнет ворон, морозную высь рассекая, Торопливым крылом, чёрно-синим пером — Я в удачу поверю, примета такая — Будет полной корзина, удачным залом; Развернётся делянка осенним столом. Едким, рыжим, густым молоком истекая, Закружат хороводом в лесном колдовстве Аккуратные шляпки в пожухлой траве. Где такое увидишь, в каком сновиденьи? Рдяно-красные кисти рябин и калин, И, последние враз отгоняя сомненья, Бархатистые шляпки на донце корзин. А, на круглой полянке, над листьев кипеньем, Мухомор, как тарелка пришельцев парит, И дождём золотым паутина горит.

Другу

Что в имени тебе моём? Оно мелькнёт, как звук пустой. Так никогда и не поймём Мы этой истины простой. Что в звании тебе моём? В ничтожном блеске мишуры, Мы не узнаем, вечность в нём, Или случайный плод игры? Что в сущности тебе моей? Раскроет что её сполна? Рёв медных труб? Молва людей? Или за гробом тишина? Но, что во мне откроешь вдруг — Твоим останется навек. Увидишь: — спутник, или друг, Или случайный человек…

25 июля 2002 года

Ещё не прерванным полётом Тот голос хриплый пролетал. Никто ещё не ведал, кто там В Таганке сцену потрясал. Страну трясли другие ритмы И комсомольских строек дни, Сибиряки, не сибариты, В Назарове зажгли огни. Страна росла, цвела, мужала И отдавала дань земле. Детей, что женщина рожала, В огромном плавила котле. И, как совковые лопаты, «Хрущобы» шли, стена к стене, Людские волны угловато Перемывая по стране. И самородки неподъёмно В них оседали, в дело въев, И пену крикунов горкомных, У власти трущихся, презрев. Машин вращеньем управляя, Руководя потоком рек, В стране, от края и до края, Рождался новый человек. Прошли года, и эти стройки, И мощь поставленных машин, Снесли разруху перестройки, Приватизаций магазин, Кровавый беспредел без края, И веры в бога, душу, мать. А нам с тобой, моя родная, Страну с коленок поднимать. Танюша, в день рожденья светлый, Посеем ум, добро навек, Плоды которых непременно Пожнёт пусть новый человек.

Memento Tane

В мельканьи цветотени на экране, И в суете привычной рабских дней Один в окошке свет: memento Tane Любовь твоя путь освещает мне. Ни подрывать основы мирозданья, Ни улетать за тридевять земель, Не нужно мне — одно: memento Tane Смысл бытия и моей жизни цель. Но я достигну полноты желаний И совершенным сделаю весь мир, Пока моя звезда: memento Tane Сияет в небе, новый Альтаир! На полотне незримым очертаньем В граните, бронзе, мраморе, мечте Твой образ, о! Моя: memento Tane Я вижу в неизбывной красоте!

Геленджик

В мое окно в Геленджике глядят Листочками лепечущие липы, Как будто во дворе печалью всхлипа Твое окно от глаз моих хранят. За них я не пытаюсь заглянуть. Мне ясно, что тебя за ними нету. И старая луна, дрожа от света, Сейчас мне не пытается прилгнуть. Я лунною дорожкой ухожу За горизонт, что кажется мне близким. Луны кружок, как бедра одалистки, В своих руках я, обхватив, держу. Я так хочу, чтоб в этой тишине Вдруг дверь раскрылась и тебя впустила. Мою печаль, как свечку, погасила На золотом, распахнутом окне. Мою любовь, как свечку, засветила, На золотом, распахнутом окне.

В небытие уйду

В небытие уйду. В разгаре лета На улице меня случайно встретишь И не узнаешь бедного поэта. Свой взгляд не остановишь, не заметишь. Свою любовь, как вальдшнепа на тяге Из двух стволов, нечищеных и злых Ударю влет. На землю навзничь лягу, Примяв ковер зеленый трав лесных. Глаза, в которых отразится небо, Мне выклюют сороки, раскричав, На целый мир, как сказку или небыль, По сломанной любви свою печаль. Мне отходную волки песнь провоют, Оплачет лес, ветрами простонав. Дожди мой остов добела отмоют, Залижут языками влажных трав. В лесной глуши их не найдет охотник, Не потревожит дикий зверь лесной. Зима оденет снегом мои кости, Белейшей плотью, чистой и святой. И, как-нибудь весною, утром ранним Наступит Воскресение мое. Разрыв-трава мои залечит раны, Дурман трава подарит забытье. Ручей, кровавый от зари весенней, Вольется в жилы мне, застынет там. Душа из облаков сойдет на землю, И в плоть войдет под шум и птичий гам. Две капельки росы в пустых глазницах Вдруг оживит блеснувший солнца луч. И звонким пением наполнят птицы Дыханием расправленную грудь. Воскресну, встану, в саван завернувшись, И по миру, огромный и святой Пойду, от тяжести веков согнувшись, Искать любви с протянутой рукой. Когда найду, гроза пройдет над миром, Пронзит мне сердце молний светлый путь, Сжигая плоть любви весенним пиром И громом сердца наполняя грудь.

Одиночество

В одиночество плача, в обиталище грусти Ты уходишь, надеясь испытать свои чувства. И обратно взлетаешь, и порхаешь свободно, Хохоча, кувыркаясь, резвясь беззаботно. И улыбкою милой, что до слез насмешила, Ты играешь, как будто покоривший вершину, Очарованный странник, или ветер-скиталец, Или маленький мальчик, отморозивший палец. И ко мне ты приходишь, и меня увлекаешь, И, как будто котенок со мной ты играешь, Коготки свои пряча в своих лапках пушистых, Разгоняет молчанье твой смех серебристый. И, себя забывая, за тобой я бросаюсь, И поймать птицу счастья руками пытаюсь. Талым мартовским снегом в руках моих таешь, Незаметною тенью от меня ускользаешь. Ты уйдешь беспечально, я же крикну, отчаясь: — Ты куда, моя чайка? Эхо скажет мне: — Чао! Ветки елей, качаясь, измочалят молчанье, И истают свечами мои сны и печали.

Белобока

В стае вороньей летают галки, Голуби и грачи. Только сорока своим товаркам Вечно кричит. Нет белых пятен в стае вороньей, Как ни гляди, Лучше сороку, лучше сороку Ты погоди. Пусть говорят: — ненастье приносит С собой она. А на одном боку солнца просвет, А на другом — луна.

Ладони

В сумерках жизни и в красках заката Путь мне укажут огни привокзальные. Образом чистым храню в сердце свято Хрупких ладоней движенья прощальные. Отроком блудным к тебе возвращаясь, Каюсь, вступая в места изначальные, Холодом ясным на лбу ощущая, Нежных ладоней движенья прощальные. Как я гляжу в эти чудные очи, Слушаю речи простые, печальные И вспоминаю безумные ночи, Мягких ладоней движенья прощальные. Ветер осенний, холодный, нестриженый Снова несет меня в странствия дальние. И оглянусь я назад, и увижу Милых ладоней движенья прощальные.

«В твоем характере нет ни одной…»

В твоем характере нет ни одной Черты, которые хотел бы я исправить. Так оставайся же всегда такой, Какая есть! Я это буду славить.

Взгляни в глаза

Не спрошу у тебя: — Любишь ты, или нет; Не замру, в ожиданьи услышать ответ. К чему клятвы твои, обещанья твои, Если в сердце твоём для меня нет любви. Как измерить любовь, взвесить страсть на весах? Как услышать себя? Лишь в чужих голосах. Знай, что если не смог разбудить в себе пыл, Я тебя никогда, никогда не любил. Изреченную мысль мудрец ложью назвал. Как любовь сохранить, в чистом виде, в словах? В слово смысл я вложу, вложишь ты другой смысл, И любовь упадёт птицей стреляной вниз. Я не требую клятв, заверений твоих. Ты в глаза мне взгляни — я пойму всё без них.

«Когда сижу в своем любимом кресле…»

Когда сижу в своем любимом кресле, Напротив меня светится окно. Как жаль, что от меня оно напротив!

Вор

Крик — грубый, грязный, сквернословный, Гремит в вагоне, бьётся в двери: — Вор! Проходимец! Жулик! — Словно Рычанье из груди у зверя. Парнишка, с милиционером Стоит, затравленно взирая. А, во главе с пенсионером, Вагон на парня напирает. Что он украл? Да, полно, полно — Что красть? Продукты в сетке грязной? Рубины? Жемчуга? Алмазы? Иди сюда, друг оскорбленный. Я сам отдам тебе, бедняжка, С себя, последнюю рубашку.

«С легким шелестом платье скользнуло…»

С легким шелестом платье скользнуло И разбитая хлопнула дверь. По углам я расставил два стула.

Пророк

Все до конца, до срока Идет своим путем. И чести нет пророку В Отечестве своем. И голос, душу рвущий Мне, и тебе, и всем; В пустыне вопиющий, Он нас зовет, зачем? Зачем срывать нам путы, Срывать зашторы с глаз? Плюнь на него! — Он путник, Прошедший мимо нас. А мы в своем мирочке Устало отдохнем И доживем до точки, Но снова не начнем. И новых не откроем Путей, миров и звезд; И лишь землей прикроем, Пустившееся в рост. Зачем он травит душу И сердце бередит? Гони его, не слушай И больше не гляди: Как он уйдет устало, Не поднимая глаз. Ему так надо мало, Но много больше нас.

«Скажи, о чем ты думаешь, когда…»

Скажи, о чем ты думаешь, когда Под нами снег и талая вода? Ты говоришь мне: — И идти боюсь, И повернуть обратно не решусь.

«Говоришь: — Другого я любила…»

Говоришь: — Другого я любила Сильно. Поплатилась в жизни всем. Я боюсь вернуть всё то, что было, Лучше ты оставь меня совсем. Говоришь: — Меня и бросить можно, Выбросить из сердца, но прости: — От тебя уйти совсем несложно, От себя, скажи, куда уйти? Те слова твои мне сердце ранят, Больно бьют, но, всё ж, уверен я, Что не опозорит, не обманет, Не предаст меня любовь моя. Не тверди: — Испорчена, плоха я, Сломлена в мучительной борьбе… Соль не сыпь, пока ещё живая Сердце рана взрезала тебе. Не суди себя ты слишком строго, На себя напрасно не греши. Жизни нужно очень, очень много, Чтоб закрыть один разлом души. Будь со мною до конца ты честной. Не гони, не говори: — Уйди! Как уйти? Ведь разве с сердцем вместе Вырву из моей тебя груди. Мне доверься. Ясными глазами Ты взгляни. Души почувствуй взлёт. И тогда, спасительным бальзамом На тебя моя любовь сойдёт.

«В то время как пишу я эти строки…»

В то время как пишу я эти строки, И вижу каждый день тебя во сне; По лужам скачут пестрые сороки, Напоминая миру о весне.

Дельфины

Готовы за протянутый кусок Рыбешки, кувыркаться в дельфинарии, Сквозь стекла видя неба поясок, И звучно распевая свои арии, Дельфины, в услуженьи у людей, В тюремной клетке мелкого бассейна — Какой, из ада вышедший злодей Их приручил для вашего веселья? Готовы за кусочек танцевать И прыгать, и мячи метать, и кольца, Но, если б знала их морская мать, Не стала бы рожать их для неволья. И мы, подобно узникам тюрьмы, Смиренно наблюдаем их работу. Чем лучше их? Невольники все мы — Идем покорной жизнью к эшафоту.

Дельфинарий «Рыба ждет»

Сальто вперед даю, Мяч хвостом поддаю. Весело плещут трибуны, Забрызганные водой. Рыба ждет… Слышу свистящий звук, Рассекающих воздух рук. Это команда нам Бить по воде хвостами. Рыба ждет… Мяч в плавниках несу, Напарник несет на носу; Не нужно мне лезть вперед, Ему не надо спешить. Рыба ждет… Кольца по одному Или по два подниму. Это кольцо для напарника; Нужно нам вместе прийти. Рыба ждет… Сигналы напарника мне Команд человека ясней; Я его понимаю, Он делает, все как я. Рыба ждет… Я попадать стараюсь В ритм его сонара; Прыгаем по команде, Точно, синхронно, вместе. Рыба ждет… На плавниках хвоста Мы из воды вырастаем, С переворотом в воду, Каскад поднимаем брызг. Дыхала — выдох, вдох, Звуки — собачий вой На звуковой волне, Нам очень плохо слышной. Рыба ждет… Лежим неподвижно, сонно В мутной воде загона; Команды идут не нам, Сегодня не нас с напарником Рыба ждет. Это другие двое Прыгают, ловят, воют, Носят мячи и кольца, Слушают звуки команд. Рыба ждет…

«В квадрат прямым путем не обратить окружность…»

В квадрат прямым путем не обратить окружность, И сердце пополам никак не раздвоить. Вот эту я жалею — ей жалости не нужно. Вот эту я люблю — не нужно ей любви.

Лермонтовская

Демон здесь распростер перья крыл, Мцыри с барсом застыли в борьбе. Я цветов никому не дарил, В первый раз дарю розы тебе. Летний дождь видел, как я и ты К пьедесталу поэта пришли. И прекрасные эти цветы Вместе с нами Москву обошли. Поглотили нас двери метро И укрыли от взглядов чужих. Площадей и домов длинный строй, Продолжает влюбленным служить. Вырываясь из плена оков Ощущаем свободу столиц. А в Манеже Илья Глазунов Нас встречает сиянием лиц. Лица зрителей, образ картин, Лики Вечной России манят. Посреди освещенных витрин, Не таясь, ты целуешь меня. Белый столик в уютном бистро. Голосов шум волнами реки. Обнимаясь, едим, пьем ситро, И креветки, как роз лепестки. Гордый всадник, очнувшись на миг, Под ладонью укроешь нас ты. Нам чудесный ты город воздвиг, И тебе отдаем мы цветы. Колокольный колес перезвон Над просторами тая, плывет. Прижимает нас тесно вагон, И, качаясь, в разлуку везет. Этот путь лишь кусочек пути, Что крылом осеняет любовь, По которому вместе идти Суждено нам отныне с тобой.

«Как срывающий с себя уздечки, шоры, путы, конь…»

Как срывающий с себя уздечки, шоры, путы, конь, Я пишу тебе немерным, белым, призрачным стихом. И, как в древней Византии зазвучали струны лир, Ты услышишь музыкальный, нерифмованный верлибр.

Душа наизнанку

С души — оболочку тела Сниму. Наизнанку выверну. Хочу — чтоб улетела. Хочу — чтобы покинула. Обратно в себя войду, Закрою входы и выходы, И, ни одну звезду Я не смогу уж выдумать. На улице встречу душу И отвернусь, не узнав — Так оно будет лучше — Без бреда, и сонных трав. Себя целиком оболваню, На чувства не дробя, И будет одно желание — Камень бросить в тебя. Сжимаю камень. Круто Дроблю железной рукой. Люблю тебя самой лютой Ненавистью людской.

«Промелькнула черной кошкой…»

Промелькнула черной кошкой, Обернулась желтым львом. Как на скользкой на дорожке, Я упал с размаху лбом.

Заповедь мастера

Проинструктируй, допусти, Следи, предупреждай. Потом домой всех отведи, Жене в постель подай. А если кто-то по пути Заглянет в «Ветерок», Начальник сразу, уж прости, Заглянет в твой листок. И на собранье отведи, И на учебу всех И хоть в дыму весь день сиди — «Холодным» будет цех. Давай объем работ и план И смету составляй. И что бы ты ни сделал, сам Со всеми утверждай. Тянули трубы и вели С разметкой на «глазок». Потом конструктора пришли, Списали на листок. И если через двадцать лет Трубу прорвет «прострел», Ни у кого сомненья нет: Кто здесь недосмотрел? И призовут, и разберут, За все тебе влетит. И по рублишку соберут… И сварка заблестит…

«Я бросаюсь в волну, головою проткну…»

Я бросаюсь в волну, головою проткну, То взлетаю наверх, то в пучину тону, То навстречу ветрам я с волнами борюсь, Или снова, безвольный, волнам отдаюсь.

Шагни навстречу себе

Зачем же гложет нас тоска Виденьями о близкой тризне? Ведь смерть настолько к нам близка, Что можно не бояться жизни. И, принимая каждый день, Его живи, благословляя И ласку, и тоску, и лень. Смысл жизни — истина простая. Шагни навстречу сам себе От скучных дел и серых буден. Себя не погуби в борьбе, А Бог простит и не осудит. Порыв души не отвергай, Пусть и пугающий, и страстный. Пойми одно, что этот край, Которым шли мы, неопасный. И смело жизнь свою меняй, Ведь сила жизни в переменах. И то, что сделал, забывай — Что сделано — уже не ценно. Росток взошедший, про зерно Не помнит, сам зеленый, ладный. Перебродившее вино Не помнит ягод виноградных. Забудем мы ушедших голос, Стираются черты лица, Так пахаря не помнит колос, А хлеб насущный наш, жнеца. Оглядываясь в жизни редко Средь повседневных дел своих, Что помним мы о наших предках, О муках и страданьях их? Люби, греши, кто нас осудит? Кто первый бросит камень в цель? Кто без греха — совсем не люди. Лишь мертвый сраму не имел.

Скорбь

Зачем оставлены две каллы В кувшине пышном и высоком? И дни, что быстро протекали, Закончились, вдруг, ненароком. И после жизни — время смерти — Пророчество в цветочном смысле… И мне, хоть верьте, хоть не верьте, На ум идут другие мысли. В них — похороны наших свадеб, Надежд и чаяний забвенье. И скорбный путь в лучах лампадных До искупленья, до прощенья.

Злой ветер

Злой ветер землепередела Страну метлой свинцовой драл, Птиц из насиженных пределов Срывал и уносил, и гнал В болота, в глушь, к деревням старым, Где лес, как стража, окоём. И перелётных уток пара Спустилась в тихий водоём. В чужом, заброшенном гнездовье Родилась молодая жизнь, И плотью налилась, и кровью, И крылья пробовали высь. Поля, леса, озёра, реки Охота, рыба и грибы Всё то, что нужно человеку Родилось около избы Но, как совковые лопаты Хрущобы шли, стена к стене, Людские волны угловато Перемывая по стране. И ветер перемен жестокий Птенцов развеял из гнезда, Погнал на целину и стройки, Рассыпал всех по городам. И в клетках нового гнездовья Потомство у птенцов росло. Но старых птиц гнездо родное К себе манило и звало. Забыты целина и стройки И частный бизнес пальцы гнёт. Свирепый ветер перестройки Опять на части гнёзда рвёт. Наш перелётный век не вечен И, как осенние скворцы Остались у пустых скворечен Осиротевшие птенцы. И веку наступает вечер, И, жизнь раздавши по долгам, По одному смертельный ветер Нас гонит к милым берегам. Мой брат, разлука так печальна, Нам расставаться нелегко. А ты, взмахнув крылом прощально, Взмываешь в небо высоко. Над смертью одержав победу, Взлетев над суетой мирской, Ты путь направишь свой по следу, Протоптанному злой тоской. Ты улетишь, наш мир оставив И облетишь тот край кругом, Где сирый дом наш смежил ставни Над тихим Пыщерки холмом. И, край заветный облетая, Где встретятся все возраста, Ты передай утиной стае: Мы все вернёмся в те места, Где, захлебнувшись от простора, Устав глядеть на поплавки, Уху над озером Пудоро Едят другие рыбаки.

Играю

Играю словом. Я попробовал его руками Тронуть — острое, как бритва. Другое — мягкое, как пух. Горячее, холодное — как Много ощущений. Играю словом. Я попробовал его на вкус Лизнуть — а оно горькое, как перец, Другое — сладкое, как мед. Соленое, безвкусное — как Много вкусов. Играю словом. Я понюхал его носом. Чихнул — настолько запах плох. Другое — нежное, с приятным ароматом, Душистое, как яблоко — как Много запахов. Играю словом. Я прислушался к нему; Одно — звенит как сталь, Другое чавкает противно. Гармония и диссонанс — как Много звуков. Играю словом. Я пишу его своей рукой. Короткое и длинное роняю Я на бумагу рядом, Выстраиваю стройными рядами И создаю стихи. Играю женщиной. Я для нее пишу стихи И подаю, уложенные в строчки, Немые и короткие признанья, Чтобы она прочла И на меня взглянула. Играю женщиной. Прислушиваюсь к ней, Ловлю звук плавной речи, И цокот каблучков ее, и Нежное шуршанье платья, Когда подует ветер. Играю женщиной, Я запахи ее ловлю. Душистый от косметики на расстояньи, А ближе — острый запах пота, И запах кухни от ее одежды, Когда стоишь вплотную. Играю женщиной. Я подарил ей нежный поцелуй, Слизнул с лица соленую слезинку. Почувствовал, как губы сладко-нежно Слегка меня коснулись. И в поцелуе слился. Играю женщиной. Я обхватил ее руками, И ощущаю встречное движенье, И руки, охватившие меня. И к небесам я с нею возношусь, Там, где навеки мы слились в объятьях.

Из Роберта Бернса

Я люблю, когда осень туманы наносит, И совы ночные кричат. Одинокие звуки печали, разлуки, По ветру ночному летят. Я люблю смотреть хмурым октябрьским утром На голые ветки в окне. Их ветер качает, их дождь умывает — И дождь этот нравится мне. Я люблю, наклоняясь, сидеть, улыбаясь, Над уютным каминным огнём. Я люблю, когда осень туманы наносит Холодным октябрьским днём

Из Якова Хвыля (белорусский поэт)

Ах, соседочка — ровесница По семнадцатой весне. Ты так рано заневестилась, Часто снишься мне во сне. Вот берёт тебя за талию И ведёт солдат на вальс. Я готов с ним на баталию Выходить хоть сей же час. Только всё стою без пары я — Шепчут мысли в тишине: Отслужу, вернусь из армии — Будет девушка и мне. Отслужил, в красивой форме я На гулянку, а на ней Нет ни парня уж знакомого Ни ровесницы моей. Я другую взял за талию И повёл в весёлый пляс. Пусть кто хочет на баталию Позовёт меня сейчас. А девчонка так и светится… И сказал бы парню я: Брат ты мой, твоя ровесница Не твоя уж, не твоя. На судьбу свою не жалуйся, Не горюй и не тужи. Для тебя растёт красавица, А пока что послужи!

К матери — Материк

Ты прости меня, мой стих печальный. Нужно мне осмыслить и понять. Неутешливо, невеличально, Повесть о Татьяне излагать. Я хочу, чтобы она глядела Со своей небесной высоты На немые, яркие цветы — Те, что память на нее надела. Не помогут ни мольбы, ни пени Когда смерти срок приходит наш. Я стою пред нею на коленях, В сотый раз читая «Отче наш». На подушке мраморного камня Смуглые, усталые черты Не покажут, как страдала ты В эти дни, когда уходит память. Кто мне веру в голову вложил И молитве научил нехитрой? Я всю жизнь безбожником прожил. Бог принял меня — теперь мы квиты. Не крещен по Твоему завету, Но высоким духом просветлен, Для чего я на земле рожден, Если вновь не возрождаюсь к свету? И хоть лба ни разу не крестил — Исповедуюсь Тебе едино. По твоим заветам, Боже, жил — По заветам любящего сына. Крест свой ощущая на спине И металл холодный сквозь ладони… Ты прости грехи мои бездонны, Хлеб насущный даждь нам, Боже, днесь.

«Крест своей жизни чтоб нести —…»

Крест своей жизни чтоб нести — Раскинь же руки врозь. У нас, у каждого в груди — Распятый спит Христос.

Недолюбив

Как все мешает мне, как душит тело. И этой кофтой, и сорочкой, как броней Покрыта я, бюстгальтера пределы Не позволяют грудью встретиться с тобой. Прижмись, любимый, обними за плечи, Иль унеси меня отсюда на траву… Сорви одежду, так мне станет легче; Меня ты всю увидишь наяву. Так плохо без тебя сейчас мне было. Лишь ты вошел, я сердцем ожила. Садись скорей со мною рядом, милый, Прижми к себе, чтоб грусть моя ушла. Глаза мои от слез уже просохли, Теперь ничто не опечалит их. Целуй меня, ласкай, мгновеньем вздоха Пусть будет наше счастье на двоих. А ты неловок, не поможешь мне: Лишь обнимаешь, но не рвешь одежду. Пойми, мне тяжело сейчас вдвойне: Любить и на любовь хранить надежду. А так себя мне хочется раскрыть. А так тебя мне хочется увидеть. А слову «жить» синоним есть — «любить». Существовать — синоним «ненавидеть». Недообняв, недолюбив, недоглядев, Зачем же расставаться мы спешили? Ведь никогда мы не простим себе За то, что мы тогда не согрешили.

«Твои губы раскрылись, и слово…»

Твои губы раскрылись, и слово, С них слетевшее, ветер унес. Понял я, что тебя не услышу.

Круг одиночества

Как одиночества круг мне разрушить? Как обрести мне свободную речь? Как к небесам восходящую душу От летаргии и сна уберечь? Как обрести мне покой мирозданья? И, обращаясь к далеким мирам, Как мне с тобой сократить расстоянье, Поговорить мне с тобой по душам? Я расскажу тебе все, что я знаю. Я покажу тебе все, что смогу. С мыслью одной о тебе оживаю, Только к тебе я лечу и бегу.

«Стихов моих, что для тебя сложил…»

Стихов моих, что для тебя сложил, И слов моих не хочешь — ты скажи. Скажи: — Не можешь меня видеть — пусть! Я тотчас же уйду, не оглянусь. Но, наяву, или в ночном бреду, Ты только позови меня — приду!

Кинозал

В кассе кинозала, пробравшись в изголовья, Очереди, насаженной, как баран на вертел: — Мне вырезку любви, и посочнее, с кровью, И пару отбивных из человечьих тел. На экране гниют, разлагаясь, трупы. По экрану снуют, раздеваясь, женщины. Груз бедняга несёт, надрываясь пупом. Проститутка ждёт, что ей обещано. Мест нет — нежности на свете, Мест нет — истиной любви. Зачем любить? — Монтекки с Копулетти Можно превратить в кровавый боевик. Кровь стаканами — на мостовую. Кровь из стаканов — обратно — в нутро. Каин — покайся — душу живую, Не разбираясь, в помоев ведро. Давай, пройдём мы мимо зазывалы. Пусть всё огнём — для нас там места нет. На полумрак интимный кинозалов Не променяем жизни яркий свет.

«Не хочешь видеть — не увидишь…»

Не хочешь видеть — не увидишь. Не хочешь слышать, в тишине, Раздавишь слово, будто вишню, Кровавым соком сбрызнув мне На грудь. А, косточку под ноги, Растопчешь, сплюнув — нет меня. Не перейду тебе дороги, Ни ночью, ни при свете дня.

Любовь к охоте

Как я только на пеньки Не понатыкался, Когда, по лесу, с тоски, Как бездомный, шлялся? Как я ёлкой и сосной Лоб не бил с налёта, Когда раннею весной Уходил с охоты? Как меня не подстрелил, Друг, охотник шалый, Когда я в кустах бродил, Зверем одичалым? Как в реке не утонул, Когда, с лодки утлой, Я дуплетом мазанул Пару глупых уток? Как в снегах я не пропал, Зайцем побелевшим, Когда, вдруг, в пургу попал, Снег глотал летевший? Как я выжил на огне Бешеной охоты? До сих пор всё это мне Непонятно что — то. Будто кто меня хранил. Для чего — не знаю. Знать, охоту я любил, Без конца и краю. Знать, ей душу отдавал, А в ответ на это — Никогда не уставал, Ни зимой, ни летом.

Ты мне дала свою любовь

Ты предлагаешь дружбу мне — ну, что — ж, Я принимаю всё, что ты даёшь. И ненависть, с поклоном благодарности, Приму. Она — твоя — нет лучше дара мне. Приму слова, весёлые и грустные, Приму упрёки, обвиненья вновь… Когда свои мне все подаришь чувства — Скажу: — Ты мне дала свою любовь!

Мелодия

Мелодия звучала в небесах, До самых звезд пытаясь долететь. И звуков пальцы прикасались к нам Холодным утром и горячим днем. Кто эту музыку для нас играл, И отдавал, неведомый никем? Нам не дано узнать, да и зачем? Лишь нужно с благодарностью принять.

Спальный вагон

Места семнадцатое и восемнадцатое. Идя за мной, разобраться пытаешься — Зачем два нижних взять не старался я Взять на двоих, ведь внизу безопаснее. Много комфортнее и интереснее — Главное — видно друг друга отчетливо. Можно касаться руками во сне своем. Слать поцелуи воздушно-несчетные. Дверь отворяется плавно и весело: Глядь — перед нами два места застеленных. Место налево и справа — все по низу. В этом двухместном купе все нам по сердцу. Вот он — наш дом на ночном путешествии, Двери закрыты и окна завешены. Дверь охраняют ленивые стражники, В домике этом не страшно ни капельки. Вот мы вдвоем — ты идешь мне в объятия. Здесь так тепло — так отбросим же платья мы. Вдаль нас уносит на волнах сверкающих Спальный вагон, над землей пролетающий. Ночи не спать — эта ночь наша первая. Выпьем до дна ее, выпьем до капельки. Ты ведь моя половинка неспетая, Я навсегда твой теперь, до покаянья. До окончанья путей наших маетных, До отпущенья грехов наших маленьких.

Суббота

Мне надо сидеть и работать, Мне надо писать и читать. Молю, как еврей о субботе, Что руки отвяжет с креста Молю о свободном мгновеньи, Которое я упустил. Молю, чтоб Господь с сотворенья Мои все грехи отпустил. Молю, чтоб в моем изголовье, Присела ты, руки сложив, И молча смотрела с любовью, И в жилы вливала мне жизнь. Но в мире разладилось что-то, А что — не найти мне ответ. И снова приходит суббота, И снова мне времени нет.

Ключ

У искрящегося ключа, Мы, минуточку улуча, В термоса разливаем чай, Ключ с собой беря невзначай. Где вода чиста, как слеза, На земных печальных глазах.

«Мне некуда тебя позвать…»

Мне некуда тебя позвать. Своих пристанищ не имея И, оттого, всегда робея, С тобой встречаюсь я опять. Открыты солнцу и ветрам И проницательному взору. И сплетен гулкие повторы Заковывают руки нам. И негде ноги отрясти От пыли липкой и холодной. За то, что мы так несвободны, Прошу тебя: — Прости, прости. Мне некуда тебя ввести, Плечом загородив от смуты. За то, что мы так бесприютны, Прошу тебя: — Прости, прости.

Глаза — озёра

Может быть, совсем случайно, заглянул в глаза твои И увидел в них озера, и в них бросился с обрыва. Ничего не понимаем мы и в жизни, и в любви. Ну, а жизнь водой уходит через пальцы торопливо. Задержи ее в ладонях, и глаза свои омой. Посмотри на мир прекрасными, лучистыми глазами. Из ладоней, как из ковшика, испей воды живой И увидишь — мир прекрасен, если мы прекрасны сами. Знаю, встретились друг с другом мы случайно может быть. На дороге жизни длинной неожиданно столкнувшись, Ты позволь с твоих ладоней мне живой воды испить, А из моих ладоней пей, пока сполна их не осушишь.

Мой милый брат

Мой милый брат, бессмертный Бог крылатый К богам сегодня снова улетит Всегда мы помним год тридцать девятый Квадригой Марса он в веках звенит Мой малый брат, в годину лихолетья Ты храбро бился, утверждая — жить И детских крыльев еле слышный ветер Огонь смертельный помогал тушить Мой юный брат, к труду и обороне Всегда готов — докладывал стране Быть лучшим и в ученье, и в погонах В полёте мысли, слова глубине Мой сильный брат, всегда в полёт стремился Завидуя крылатым кораблям Пусть в небеса, взмахнув крылом, не взвился Но лёгкость шага слышала Земля Мой добрый брат, крылатыми шагами По трудной жизни весело ходил На равных ты беседовал с богами Людей же по-отечески любил Мой щедрый брат, богатства не стяжая Имея мало, много отдавал Из малых зёрен много урожая В пустыне нашей получить мечтал Мой мудрый брат, плоды науки вечной Дарил птенцам, слетающим с гнезда Учил летать и верить бесконечно Жить и любить, творить и побеждать Небесный брат, над нами пролетая Махни крылом из синей высоты Пусть белый след, как облачко растает Мы свято верим, рядом с нами ты Мой славный брат, воссядешь одесную У нашего Небесного Отца Увидишь Маму, милую, родную И встретишь нас привратником Творца

Глаза собачьи

Моим словам не веришь и вздыхаешь, И говоришь: — За что меня любить? Ведь ты меня совсем еще не знаешь. И я не знаю, как нам дальше быть. И зачарованно смотрю на светлый лик твой, И хоть молчу, но в жилах бьется кровь. А как глазами прочитать молитву? А как словами выразить любовь? Любимая, взгляни в глаза собачьи, Читай в них преданность одной тебе. Я не смогу себя переиначить. Меня ты приручила. Я судьбе Покорен. И с тех пор не вздохом, Ни взглядом не ищи во мне ты злость. Как верный пес, у ног твоих я сдохну, Не взяв другой протянутую кость. Одной служа в стремлении природном, И лишь одну тебя всю жизнь любя, В клочки я разорву кого угодно, За каждый камень, брошенный в тебя. Я верю, мое чувство не обманет, Исчезнет грусть, и счастье к нам придет. Моя любовь твоей любовью станет, Твоя печаль пускай в меня уйдет.

Мы встретимся

Мы встретимся, Мы обязательно встретимся! Когда-нибудь Мы встретиться сможем. Засветятся, Глаза твои улыбкой засветятся, И радостью, На небо похожей. Бездонные, Глаза твои, как небо бездонные Возьмут меня, И в небо взлечу я. Бессонные, Огнём объятые ночи бессонные Летят, звеня. И снова кричу я: — Любимая! — Тебе кричу я: — Любимая! Тебя зову, Ты слышишь меня? Возьми меня, В свои ладони возьми меня. Я наяву Явлюсь из огня. Заветные, Слова скажу я заветные. Оглохнет мир От этого чуда. Ответные, Слова ты скажешь ответные. Так были мы, Так есть и так будет! И нет у нас Другого решения, И нет у нас другого пути. Горением, Двух ярких звёзд коротким горением, Нам эту жизнь Светить и идти!

Мы заново изобретём любовь

Я одержим искусством удивленья, Полны открытий мысли мне нужны. Я не терплю пустого повторенья, Привычек рамки слишком уж тесны. Отбрасываю вредные привычки, Пустые мысли, скучные дела; И даже не возьму себе приличных, Чтобы привычной жизнь мне не была. Пусть жизнь введёт в водоворот событий Меня, и закалит в своём котле. И, вдаль гонимый жаждою открытий, Искать тебя я буду на земле. К тебе губами, как к реке приникну, Любимая, подруга и жена. Так никогда к тебе и не привыкну, Ты каждый день мне заново нужна. И, каждый день, как новую планету, Тебя я открываю, вновь и вновь. Не назову тебя своей Джульеттой — Мы заново изобретём любовь!

Сёстрам

Мы плоть от плоти и отец и мать, У нас опора есть и есть надежда — Краёв лесных и тишь, и благодать, Родного дома ветхий облик нежный. Не нужно нам обителей иных И райских кущ, где мёдом пахнут реки, И тесный круг любимых лиц родных Дороже нам всего, всего навеки. Холодный зимний ветер ледяной Нас не пугает, с ним мы всюду дома. К судьбе не повернёмся мы спиной, Нам тяжесть рук натруженных знакома. Судьба нас разорвала, разнесла, Развеяла по миру и по жизни, Но не смогла у нас забрать тепла И веры в счастье, правду и отчизну. И слёзы на глазах, и счастья смех, И труд, и отдых нам знакомы с детства. Мы здесь собрались по призыву тех, Кто в январе родился в том столетьи. Кто в яростный и непокорный век Вложил сердца и руки без остатка — По праву тот и будет человек, По праву и в веках ему остаться. Ах, сёстры, вы двойные колоски, Разбросанные вдаль летящей бурей. Мне не удастся удержать тоски В январский вечер этот хмурый, хмурый. Вы, милые сестрёночки мои — Улыбки ваши лица освещают. Терпенья, веры и большой любви Сегодня и всегда я вам желаю!

Расставание

Мы разучились обращаться Друг к другу жестами на «ты». Рукой лица, волос касаться Средь повседневной суеты. Мы разучились улыбаться, Когда друг друга видим вновь, И научились притворяться, И жалость видеть за любовь. Мы разучились целоваться На солнце и в тени гардин. Мы разучились волноваться, Когда останешься один. Мы разучились обниматься, Сливаясь вдруг наедине. Мы разучились огорчаться — Так пусто и тебе, и мне. Мы разучились удивляться, Смывает чувства с нас вода. Мы разучились расставаться И расстаемся навсегда.

Манеж абстракционистов

На манеже абстракционистов Я гляжу на картины и лица. В изваяньях оживших и мертвых, В колорите полотен всекрасочных Каждый сам себя воспроизводит. Каждый сам по себе абстракция. Отыщи на газетах измятых С бутерброда живой отпечаток Или две-три капли из соусника, Как от крови ночной от простыни. А на простынях пятен игрища, А в каменьях нетёсаных силища. И картон изломан, как рубище, Что на чреслах лежит обрубленных. И в углу возникает пластика, И танцуют худые, в тапочках. Передать порыв — жест у мальчика. Передать испуг — жест у лапочки. И свингует оркестр разболтанный, И лабает, кому как нравится, И стебают строкой нетесаной, Кто поет иль просто забавится. И, отвернутые от стены, Лица к лицам обращены. В них читают они одни, Как сияют в душах огни. Может, бродит здесь тень Дали, Ищет, ищет свою Гали.

На память о Йошкар—Оле!

Ширь родной России, без конца и края, Я объехал, обошёл и облетел. Можно жить в Европе, Азии, Китае, Но дышать вольнее здесь мне, в Мари-Эл. Полной грудью воздух пью я, не пьянея. Высь густых лесов и неба глубина, И родных берёзок не сыскать белее, И прекрасней лиц — прекрасная страна! Я с высоких круч просторы Волги вижу. Здесь земля трудом Российским расцвела. Я хотел бы жить и умереть в Париже, Если б не было тебя, Йошкар-Ола!

Марии Аркадьевне в день шестнадцатилетия от Данте Алигьери!

На старте жизни, первой вехой, Шестнадцать лет пришли к тебе; А для родителей утехой Послужит то, как ты в борьбе С гранитом знаний и сомнений, Свою покинешь колыбель. И Шерлок Холмс, великий гений Зовёт в туманный Альбион; И тайны ядов и растений Тревожат явь твою и сон; Зовёт к себе окно в Европу И Авиценновский канон. Аэропорт: — Москва — Хитроу, Огни земли, огни небес; Ты первый, места нет второму, Тебе на ухо шепчет бес. Из дальней дали город новый Встаёт, шумя, как в бурю лес. Вблизи лепечет бор сосновый, Река под горкою бежит; Так Микеланджело с Кановой Земли преображали вид. Вокруг, хватает глаз насколько, Хлопочут люди, жизнь кипит. Здесь всё твоё — проект, застройка — Науки и искусства храм; Здесь люди новые настолько, Что и не ведалось Богам. Нет места зависти, корысти — Всё, что имеют — пополам. Всё чисто — и слова и мысли, Всё просто и доступно всем; Век золотой, простой и чистый Здесь люди проживают все, Без слёз, без голода и страха, И без мечты о колбасе. Не стоит охать или ахать, Иль слёзы лить по пустякам; Ты жизнь свою пройди, как пахарь Не стыдно ни себе, ни нам; Считай, что мира Сотворенье Ещё неведомо Богам. Смелее в жизнь, в поток творенья, В горнило страсти и Любви; Пусть яркой вспышкой озаренья Горит огонь в твоей крови. Для блага мира и для славы, Для человечества — живи! В наш век, безумный и кровавый, Где злато из земли крадут, Найди такие в поле травы, Что Панацею нам дадут — Лекарство и больным и старым, Телам и душам свой приют. Ведь стали жизнь и смерть товаром, Запчастью — сердце, за него Убьют, в погоне за наваром, Чтоб жизнь свою, на шаг всего Продлить, пусть проигравший плачет, Когда прервётся жизнь его. Иди путём, который начат Под стон рояля, скрипки плач; Пойми, что конь удачи скачет, Чтоб сбросить всадника удач; И укротить его непросто. Но, для решения задач, Герои дня любого роста Седлали буйного коня; На нём скакали к дальним звёздам, Блестя щитом, мечом звеня, Узду стальной рукой сжимая, Сквозь бурю снега и огня. Глаза и сердце открывая, Скачи, бесстрашна и горда, Всю славу мира покоряя. Я верю, пролетят года — На ярком нашем небосклоне Зажжётся и твоя звезда! И Боги склонятся в поклоне Пред яркой памятью твоей; И станешь ты звездой в короне Бессмертной памяти людей; И обратят к тебе все взоры В надежде, радости, беде. Ты помни только: в беге скором, В потоке дел, в растрате сил, Жизнь наша лёгким метеором Летит, сгорая меж светил.

Надежде на сон сонет (акростих)

Неуходящая жизнь, неприходящая смерть; Ангел, слетевший с небес, ангел, сошедший во мглу: Дай нам очаг разложить, дай нам огнём догореть; Если Господь наш воскрес, есть отторжение злу! Ждать ли от жизни наград, ждать ли от смерти утрат; Дивен твой промысел, Бог, даже отмерив нам срок; Если надежда с тобой, если надежда уснёт. Есть в нашей смерти покой, есть в нашей жизни полёт; Дай нам от смерти зарок, дай нам для жизни глоток; Жизни оконченный путь уж не проторишь назад. Если мы вместе, сестра, ужас из жизни исчез; Даже простившись навек, образ в душе удержи, А от дождя пусть всплакнёт сирый у Пыщерки лес; Неумолимая смерть, непобедимая жизнь!

«Наконец мы одни на земле опустелой…»

Наконец мы одни на земле опустелой. Кроме нас, больше в мире не стало людей. Сбрось одежду скорей. Расстегни ее смело. Все, что прячет тебя, изорви и развей. Дорогая, зачем мы боимся друг друга? Ты стоишь, боязливо потупив глаза. Я поднять не могу непослушные руки, Чтоб тебя, обхватив, унести в небеса. Посмотри мне в глаза. Дай мне силу и пламень. Водопадом грохочущим сделай меня. Я на плечи твои упаду ручейками И тебя обласкаю, бурля и звеня. Ты смущаешься, что ж, сам сниму я покровы, Те, что прячут тебя от меня и любви; Ты мне только шепни одно нежное слово, Робким голосом тихо меня позови.

Три окна

Напротив три окна твои я вижу: Одно из них мне закрывает липа, Другие два — береза закрывает. Зимою лучше видно сквозь березу, Чьи ветки тонкие качает ветер; Прозрачные и гибкие, как дождик. А ветки лип зимой покрыты снегом, Или одеты инеем блестящим. И плохо видно через их преграду. Чуть распушась, листочками, береза, Твое окно от глаз моих закроет. И свет в ночи слабее вижу я. А липа не спешит листвой одеться, Другое мне окно не закрывает, И отдаляет призрак расставанья. И летом окон мне твоих не видно. От них лишь образ в сердце остается; Сквозь листья свет струится золотой. Когда осенний, злой подует ветер, То золото листвы теряет липа, И открывает золото надежды. Но тонкая береза держит листья До самого последнего дыханья, И сильно отдаляет нашу встречу.

От нашей бабушки Али в день её 80-летия

Как все великие когда-то, В апреле начинали путь; Так я, в лихих годах тридцатых, Пришла, не то, чтоб отдохнуть, А, чтобы жизнь пройти по полной, С пути не мысля и свернуть. Суровой жизни злые волны Все прокатились надо мной: Разрухи, перестройки, войны — Всего хватило мне с лихвой; Я все преграды и напасти Своей пробила головой. На фронт брели деревней части, На небе самолёт кружил; И не в моей то было власти, Но каждый для победы жил, И малым делом, и великим, Стране победу приносил. Уходят в дали детства лики, Стираясь в памяти война; Меня зовёт учёба, книги. С коленей поднялась страна И энергетика большая, Сибирь, Назарова весна. Уже и дети, подрастая, Мечты раскрасят молодым; И Конаково, расцветая, Вернёт меня к местам родным. Жизнь — праздник, сказка и отрада, И мил отечества мне дым! Работать каждый день мне надо: На ГРЭС и дома, и в саду, Не для почёта, иль награды — За кров, одежду и еду. И с ясным взглядом, чистым сердцем, На труд и подвиг я иду. А жуткой жизни круговерти, Наотмашь, не жалея бьют. Родимые, в пучине смерти, Глаза слезами мне зальют; Поднять детей двух, в одиночку, Заполнит смыслом жизнь мою. Всё лишь для сына, и для дочки — Себе лишь постоянный труд, Где не упомнишь дня и ночки, И быстро годы пробегут. И дети поднялись, и внуки, На Волжском нашем берегу; И нестареющие руки, И седину виски щадят: Весны восьми десятков звуки, В моих ушах сейчас гудят. И огород, оттаяв, почву Подарит мне под майский сад! Ещё пожить, увидеть почки, Хочу десяток я годов; Дождаться правнуков росточки И урожая огурцов; Родившись на Земле, оставить Деревья в тяжести плодов. И Труд, и Мир, и Жизнь восславить. И здесь, за радостным столом, Себя с рождением поздравить: — Пусть Счастья будет полон дом!

«Не думаю, что привношу с собой…»

Не думаю, что привношу с собой Я в эту жизнь священное дыханье. Напрасно и несчастливо любовь Влачит у двери сердца ожиданье. Зачем же ей, спустившейся с небес, В сердцах у смертных ожидать ответа? Пока мы живы, нас волнует бес, А впереди забвение и Лета. Нагими мы приходим в этот мир, Безмолвными его мы покидаем. Настолько краток этой жизни пир — Уже с порога видим, что за краем.

Не едешь — и не надо

Не едешь — и не надо, Отрезаны пути. Как ты, наверно, рада, Что удалось уйти От скучных провожатых, От зевоты, тоски. Давай, скорей, вожатый, По станциям гудки! Колёса раскатились, Откос летит назад. И мысли все разбились, И я немного рад, Что в этой жизни сонной Могу я в поезд сесть. С попутчиком вагонным Поговорить, поесть. Свободно, не знакомясь, О жизни, о делах. Бездумно, не заботясь, О мыслях и словах. Приврать немного можно, И прихвастнуть чуть — чуть, И анекдот дорожный, При случае, ввернуть. Сообразить немного, Коль скука изведёт — И дальняя дорога Мгновением пройдёт. Жизнь — встречи, расставанья, Природа из окна… Исчезли расстоянья, Разлука не видна. Мгновениями мили За окнами звенят. Но, не уходят мысли Сегодня от меня. Попутчики толкуют О чём — то, о своём, А я, сижу, тоскуя, Что еду не вдвоём. А ты не обещала, И не пришла. Одна Летит сорока вяло В квадратике окна.

«Не обнимай так пылко, твоя страсть…»

Не обнимай так пылко, твоя страсть Сжигает душу. Я теряю власть Над миром и собой, и в тишине Иные мысли в ум приходят мне: Закрыв глаза, я вижу не тебя: Другая ждёт, владеет мной, любя. Её восторг, не твой, в движеньи глаз, Её тепло — в горячей неге ласк. Зачем меня в обман ввергаешь ты? Пьёшь сладкое вино моей мечты. Я прихожу — меня уже ты ждёшь. А, ухожу — немой вопрос: — Придёшь? Не отвечаю я. Кто даст ответ: — Зажгутся звёзды на небе, иль нет?

Нет, не любила…

Нет, не любили… Взгляд пугливо — быстрый Из под бровей, невидных на лице, Тяжеловатом, некрасивом… Искры — Глаза потупила, присела на конце Скамейки на вокзале, и несмело, На парочку влюблённых, перед ней, В обнимку, нежно взявшихся, смотрела Смущённо, робко веря тишине. В руках букет. Нет — нет, не подарили, Сама нарвала в роще до грозы. На листиках сирени притаились Две капли, как две чистые слезы. И нерасцветших ландышей пучок Сорвала. Сильно манит красота. Сама нераспустившийся цветок, Стройна, и высока, но нет, не та… Два хвостика из реденьких волос… На угловатом девичьем лице — Большие губы, некрасивый нос, Тяжёлый подбородок, а в конце — Ни ноги стройные, ни пальцы нежных рук, Ни обувь, ни одежда «как у всех», Не привлекут. А на лице испуг, Как будто подняли её на смех. Нет, не любила. Нет следа на ней. Нет гордости любви, и жизни нет В глазах, что спрятаться хотят скорей, И не посмотрят прямо мне в ответ.

Нету места нам в мире

Как в огромной квартире, Где полно стариков, Нету места нам в мире Во веки веков. Новых песен не слышно, Раздавлены мы Повторением истин, Престарых, как мир, Одряхлевших, седых, От налёта веков. Нету слов молодых, Вновь родившихся слов. Мы, привыкшие с соски, Уступать старикам, Замечаем, вдруг, просто: — Места нет в жизни нам. Как по пыли пустынь Перекати — поля, Катим мы до седин; Не приемлет земля Наших песен. Поэты, По привычкам своим, Уступают проспекты Больным и хромым. Песни, в язвах гниенья, Наполняют наш мир. Тошнотой разложенья Отравлены мы. А, когда перестанет, Тошнить нас, и рвать, Станем мы стариками, Привыкшими брать. Не уступим ни камня Из тех, что в бою, Завоёваны нами У земли на краю. И прибой жизни новой, Юной страсти вино, Сбросим в море мы снова, Обратно, на дно.

Новый город

Новый город встал поквартально: Лишь отвесно и горизонтально. Только линий прямых лучи Режут воздух на кирпичи. И, изранюсь душой и телом, Вдруг округлости захотелось. Взял и в прямоугольность стропил Купол — луковицу влепил. И ее округлости луковой Бедра баб завидуют глупые. Под округлостью, в небо вдвинутой, Спит, свернувшись, дитя невинное. А над ней, высоко парящий, Стоит крест животворящий. Крест и купол скрепляет ниточно Шарик яблочка иль яичка, Что готов упасть, созревшее, В чрево матери, присмиревшее. На кресте, раскинув объятья, Спит Христос, устав от зачатья.

О чём мне говорить с тобой

О чем мне говорить с тобой В мгновения, когда мы вместе? Как мне раскрыть свою любовь, Тебе поклясться с чувством чести? Мне нужно стать решительней и злее, Настойчивей, развязнее чуть-чуть. Отчаяннее стать и посмелее, А я боюсь, боюсь тебя спугнуть. Боюсь, что ты уйдешь, растаешь, Как дым в прозрачной вышине. Сорокой счастья улетаешь, Поймать тебя так нужно мне! И говорить, расспрашивать тебя, И требовать, чтоб отвечала ты. Всю жизнь боялся потерять себя, Теперь боюсь забыть твои черты. Минуты встреч уходят из-под ног, Как кочки среди зыбкого болота. И криком ошалелым сто сорок Мне рассказать пытаются про что-то. А нужно просто пару слов любви Шепнуть и ждать до следущего мига. Я понял — только лишь заговорив — Сороку счастья своего настигну.

Беззвёздная ночь

Остановилась жизнь. Часов завод иссяк, И время истекло. Повисли руки плетью. И солнца стертый в облаке пятак Вдруг поглотила мгла могильной клетью. Я продолжаю жить иль нет уже? Ни звука, ни движения, ни мысли; И даже сердце в ребрах этажей Беззвучно в глубине груди повисло. Ночь черная глуха. Сознанья круг Сверлит навязчивый, злой мысли идол. Все тучи на небе. И вспомнилось мне вдруг, Что я давно уж звезд не видел. Не соразмерить жизнь движеньем звезд в ночи. Нет проблеска небес. Не видны звезд лучи

Очи на милые очи

Не забудь захватить очки — Не забудь их обратно взять. А они остались одни, Я боюсь их вдруг потерять. Слава Малинину, слава Нашлись очки и оправа. На Лиговке в Оптику глянем. Может, что и приглянем. Что вам нужно? Очки? Какие? Выбирайте оправу. Сами Посидите минут пятнадцать. Посмотрите своими глазами. Очи на милые очи Я выбираю тщательно Тоненький ободочек, Чтобы не смел отначивать. Черточки твоих линий, Глаз любимых разрез. Слава тебе, Малинин, Бал Октябрьских звезд!

Первая встреча

Когда же всё случилось так, Что я тебя увидел? Иду наверх, стучу. Сестра За дверью мне: — войдите! Мы к ней приехали с другой Сестрой моей, Любашей. С больничной койки только — что Сестрёнка Нонна наша. Пришли её мы навестить, Порадовать вестями, И просто — лучше накормить Молочным и сластями. Сестра худа, бледна и вид Болезненный имеет. Глазами радостно блестит, Встречая нас у двери. Привет! Привет! Ну, как дела? Что новенького дома? Что слышно? Как ты тут жила? Всё это вам знакомо. Блестит осенний солнца луч, А в комнате, в квадрате Оконной рамы на полу — Три старые кровати. Писать про общежитья ад — Пустая слова трата. Сестра спросила: — а ты, брат, Всё ходишь неженатый? Всё так же бродишь, одинок, Встаёшь с утра спросонок? И не берёшь под локоток Знакомых ты девчонок? Уже я, кажется, тебе Невесту подыскала. Но ты, лентяй, каких невест Не знал, а толку мало. И в стенку: — Люба! — кулаком Стучит — и дверь открылась. Так ты вошла, к стене молчком, Спокойно становилась. Над гладким лбом — копна волос, Глаз отливает сталью. Слегка расширен книзу нос. Всё прочее — детали. Тебя нисколько не смутил Мой вид. Перед тобою Сидел я и с сестрой шутил, Заросший бородою. Ты к этим выходкам сестры Привыкла. Как подруги, Вы были вместе с той поры Вступления в науки. Аркадий — Люба — был свершен Обряд знакомства старый, И я, нисколько не смущен, Продолжил тары — бары. Что будем делать? — Поедим, Накормим вас обедом. А, может, танцы поглядим, И в ресторан поедем? Вперёд! На сборы пять минут. Успеем на автобус. Нас рестораны, танцы ждут И пёстрый джаза глобус. Вот первый ресторан. Швейцар! Музыка есть сегодня? Нет? Извините, не базар, Веселья нам угодно. Второй. И музыка гремит Так — ничего не слышно. Вина огонь в бокал налит, И жаром мясо пышет. Ну, ты, тюфяк, ты пригласи На танец хоть подругу — Сестра с усмешкой говорит, И мы идём по кругу. Вы танцы любите? Я — нет. Не вижу в танцах прока. Потребности в движеньи след. Пустое всё. Морока. Передвигаюсь в жизни я, С какой — то целью нудной. А так — что толку. Погулять И то, полезней будто. Назад. Такси летит стремглав, Луч фары сосны мажет. Таксист, скосив зелёный глаз, Нам анекдот расскажет. Пока — сестра. Бывай здоров. Таксист, вези обратно. Окончен день, и полный снов, Нас вечер ждёт приятный.

Пересадка сердца

Сердце устало биться, Мучиться и страдать, Хочет покоем забыться, Готово навеки встать. Чтоб жизнь не остановилась В теле моем и мозге, Мне пересадку сердца Предписывают врачи. Добраться до сердца можно, Сделав разрез по живому, На левой груди половине Рот рассекая ножом. Ждущий раскрытый рот, Кровь с рассеченных губ, Белые зубья ребер Сердце готово схватить. Где взять другое сердце, Готовое в грудь вселиться? Кто мне его оставит, Единственное, свое? Сердце нужно живое, Трепещущее, молодое, Кусочек жизни заветный, Глоточек воды живой. Нужно только дождаться Гибели человека С диагнозом смерти мозга, Сердце его отнять. Нужно, чтоб это сердце Было близким по крови. Группа и резус фактор С моей должны совпадать. Что мне осталось делать? Ждать, пока в катастрофе — Погибнет мой брат по крови, Кощунственно смерти желать? Кровь моя не желает Течь по чужому сердцу, Бунтует и упирается, Нужно кровь усмирить. Плоть моя не желает Родниться с чужой плотью, Реакция отторжения… Нужно плоть усыпить. Душа моя не желает Жить в чужом сердце, Стонет, болит и корчиться, Нужно душу убить. Любви моей невозможно В чужое сердце вселиться. Я чувствую, с моим сердцем Меня покидает любовь. Ум мой понять не может Проповедь каннибализма. Сомнение истерзало Нужно ум совратить. Чужая кровь не хочет Смешиваться с моей кровью. И умирает в сердце, Вылей чужую кровь. Чужая плоть не хочет Срастаться с моей плотью, Хочет покончить с собою. Выплюнь чужую плоть. Чужая душа не хочет Жить в плененном сердце. Она покидает сердце, Которое только стучит. Чужая любовь не хочет Впустить мою в свое сердце. Моя любовь умирает В брошенном сердце моем. Где поселить мне смелость, Где поселить мне честность? В кусочке чужой плоти Нет места моей мечте. Оставьте меня в покое С моим измученным сердцем, С моей уходящей жизнью, С моим угаснувшим днем. Пусть жизнь на землю приходит Пылкой страстью зачатья, Криками материнства, Плачем первым ребенка. Я знаю, в подлунном мире Сердце незаменимо, Как сосок материнский, Как поцелуй любимой.

Перрон

Дождь. На перроне две фигуры: Жена и муж с малярной щёткой Кусочек тащат арматуры, Могильной сваренный решёткой. Усталые и злые лица. О чём — то спорят меж собою. Он сильно пьян, супруга злится Над банкой с краской голубою. И только, чуть не подерутся; Но, вот, махнув рукой устало, Жена… Но, нам смотреть не стало, Как там они решётки прутья, Стянув лицо приличной маской, Покрасят голубою краской.

Письмо от матери

За окном бушует зимний ветер, Снег несётся белый — не догнать… На столе — письмо из деревеньки: Это пишешь мне ты, моя мать. Пишешь мне: — Теперь уже ты взрослый. Жить пора степенней и мудрей. Не мотайся ты по братьям, сёстрам — Угол свой ты обретай скорей. Пусть и у тебя местечко будет, Где ты сможешь жить сам по себе, И в глаза смотреть спокойно людям, И смогу приехать я к тебе. Дорогая, как же объяснить мне, Как сказать тебе про эту боль? Как мне больно рвать живые нити — Те, чем с сердцем связана любовь. Мама, мама, мне не нужен угол — Потолок, окно и три стены. Без тепла сердец мне очень туго, Мне живые, близкие нужны. Я готов скитаться псом бездомным, Выть в ночи, от холода дрожа, Но, к чужим сердцам, и в угол тёмный, Не затащишь счастье на вожжах. Не заманишь, не положишь рядом. Одному, так страшно в тишине. Я хожу везде — быть может, рады, Где-нибудь, непрошенному, мне. Может быть, кому-нибудь, я нужен, На минутку, просто поддержать. А, за съеденный при этом ужин — Не суди меня ты, строго, мать! Мама, вижу, нужен и тебе я — Подожди немного, я приду, И, как в детстве, чуточку робея, Сяду рядом, слов я не найду. Помолчим, в глаза друг — другу глядя, За окном пусть сыплет летний дождь. Я ведь понимаю, как ты рада, Что здоров я, весел и пригож. Знаю, что тебе довольно взгляда, Чтобы в душу заглянуть мою. Для тебя ведь лучшая награда, Что живу я, думаю, люблю. Помнишь, в детстве, из — за глупой шутки, Перестал я на ночь целовать Твои губы, и святые руки. Как тогда тебя обидел, мать! И теперь я не целую тоже — Всё меня смущение берёт, Как изрезана в морщинках кожа, Седина виски твои прядёт. Паутинкой, серебристой, тонкой, Образ твой повыткался в мозгу. Ты прости меня, что в жизни звонкой, Навещать почаще не могу. Ты пойми, я не ищу покоя, И спешу, где жизнь моя нужна. Собираюсь в дальний путь легко я — Ты махни рукой мне из окна.

Письмо отца с фронта

Когда недавно, в вечер звонкий, Письмо писать тебе хотел, Я василек прозрачный, тонкий, Перед окопом рассмотрел. И в темноте его сорвал я, В своем блокноте засушил И, дописав свое посланье, Его в письмо тебе вложил. Пусть он летит к тебе быстрее, Пусть он твою разгонит грусть, Когда врага мы одолеем — Тогда и с фронта я вернусь. И васильковым утром ранним В твое окошко постучусь. Ты только жди меня, Татьяна, Я снова жизни научусь. Забудем ужасы войны И в васильковом чистом поле Увидим радостные сны. Сейчас прими лишь треугольник. И в непогоды, и в метели, Через распутицу дорог, За ним любовь моя летела, Как этот синий василек.

«Поверь мне в первое мгновенье…»

Поверь мне в первое мгновенье, Поверь мне сразу, навсегда. Как искра, вспыхнет впечатленье, И не угаснет никогда. За ним другие будут мысли, Другие радости, дела. Но, ты проверь их первой искрой, Как пробным знаком — жизнь цела. Поверь — мечта бывает первой, И радость, и надежды взлёт, Разлука первой, встреча первой. И первая любовь придёт. И, цельной жизни зная цену, Умея первый миг понять, Тогда разлуку от измены, Уже ты сможешь различать. А в жизни, с подлостью столкнувшись, Ты крепко на ногах держись. Знай, не бывает первой грубость, Измена первой и цинизм.

Цыганка

Погадай, цыганка, мне По руке дрожащей. Видишь, я горю в огне Страсти настоящей. Ручку я позолочу, Все отдам, не скрою. И одно узнать хочу: — Будет что со мною. Не тверди мне о былом, Я и сам не помню: Был, иль не был я в таком Бытии огромном. Не гадай мне о делах, Мне не интересных. Не тверди о злых деньгах, О вине и песнях. На руке моей гляди След любви и страсти. Ты по ней скорей найди Мне дорогу к счастью. Ты открой: — Что моя жизнь? Кто меня полюбит? Расскажи, наворожи — Что меня погубит? Ты скажи, какой тропой Мне пройти к любимой. Поделись со мной судьбой Неисповедимой. Но, не знаешь, вижу, ты О грядущих судьбах. Что-то шепчешь про цветы В злых и добрых людях. Здесь и рыба, и вода, И любовь, и деньги. Не поймем мы никогда Наших сновидений. Так, постой, я сам тебе Погадать сумею. Дай мне руку, о судьбе Все скажу, что смею. Ты не бойся, не возьму Ни сребра, ни злата. Вижу нищенства суму, Знаю, небогата. На лице твоем страстей След я вижу белый Недовыпитых ночей И любви незрелой. На руке, среди морщин — Жизни трудной дара: — Ты любила до седин, Юная Тамара. Страсть твоя легка была, Пылкость от природы. Но теперь уж отцвела Юность. Годы, годы! Мне судьба твоя ясна — Вижу, дальше вглубь я. Вижу, для тебя она Радостной не будет. Век скитаться по земле, В кровь сбивая ноги, Для дорог в кромешной мгле Рождена в дороге. Вижу, ты уйдешь пешком, След твой канет в Лету. Может, правда, счастье в том, Чтоб бродить по свету? Ничего не находить, Не желать покоя, Не страдать и не любить Глубоко весною. Но след счастья на руке Тонкой, острой болью. Не найти моей тоске Выхода на волю. В круг замкнувшись, след судьбы На руке развился; Я читаю: — Для борьбы Я на свет родился. Ты, цыганка, не поймешь Той любви огромной, Что ударит, будто нож, В сердце ночью темной. Заплачу тебе за ту Исповедь душою. Черных мыслей пустоту Унеси с собою!

Подаришь стихи

Спросила: — Подаришь свои Стихи? Или дай почитать. Нет — нет, они все твои. Одолжил. Забыл отдать. А мне зачем? Пиши — не пиши… Мне зачем? Себе дарить Музыку сердца, крик души, Себе о любви говорить? Своими чувствами я живу, Зачем мне ещё слова? Тебя не во сне ведь, а наяву Я вижу. Тебя забывать И вспоминать, стихами звеня, Мне незачем. Заговорив, Сам собой останусь я, Себя тебе подарив. Стихи в глубинах своей души Храню. Строчек мне не надо. Сердце мне говорит: — Пиши! Хочу принести я радость В глаза твои. Пусть корявы порой И неуклюжи стихов громадины, Пусть почерк хромает, но почерк свой, И строчки свои, не украдены. Ни слова чужого. Пусть не найду Я нужный размер и строй, В море слов без следа пропаду, Пусть голос дрожит, но свой. Чужими словами свою любовь Боюсь от тебя закрыть. Не нужен мне ни один герой, Не дам за себя говорить. Из телефильма эпизод: — Не помню, как называется. Идиотке другой идиот В любви объясняется. Слова красивые пошло надуты. Слова не его — сразу видно. Крикнуть хочу: — Не верь, дура! Сердцем мне за любовь обидно. Хохот в груди нарастает, выкатывается — Хоть плачь, был прав я. Клубок любви быстро разматывается, Рвётся нить, связать бессильная. Оставь Ромео с Джульеттой вдвоём, Оставь Отелло страдания. Любви захочешь — сердце своё Рви на слова признания. Наплевать на чужие мнения, Ушли миллионы, наговорив Горы слов, но тебе сравнения, Я снова ищу в красках зари, В трепете звёзд, в вечном движении; В вечность кидаю слова дорогие. Словом одним создаю сравнения, Но повторить не дам другим я. Страшно думать: — В углах чужих губ, Обслюнявив, как сигарету, Взвесив, попробовав на зуб, Другой называет свою Джульеттой. Страшно, когда не зная цены, Словами боли сердечной плюют В грязь самородки. Брызги слюны Страшнее, чем самый страшный суд. Переписав тебе пару строчек, Рву черновик, чтоб не украли. В моей биографии многоточия Будут стоять, вместо слова стали. Ржаветь не оставлю свои изваянья, Крошиться мрамору не позволю. Окончив труд, беру киянок — Ты увидала — с меня довольно. Ты можешь хранить коллекции статуй, А можешь разбить, — и канет в Лету Упорный труд, за который наградой Улыбка твоя. И только для этого Я вновь берусь за резец и перо, Бессонной ночью с постели вскакивая. Сгибаю спину. Стружка горой. И только звёзды мой труд оплакивают.

Подснежники

Пойдём подснежники искать, Зимой, под снегом, доставать! Пойдём туда, где тёмный лес Зубцом касается небес. Там обязательно найдём — Ведь будем мы искать вдвоём. Пускай мороз трещит, но тут Они под снегом ведь растут. Им там тепло. В сугроб шагну — Измерю снега глубину. Здесь глубоко. И здесь. Боюсь Идти. В лесу я остаюсь. Нет, не останешься в лесу — До дома на руках снесу. Как много снега намело — И шаг мне сделать тяжело. Как у напуганных зайчат, У нас в груди сердца стучат. Как два подснежника весной, Твои глаза — передо мной!

Полюбить меня

Скажи: — Меня ты сможешь полюбить, Свою судьбу с моей соединить? Нет, не из жалости со мною рядом лечь, И не от скуки, чтоб себя развлечь, Не за подарки, книги и цветы, Не за стихи, в которых только ты, Не за глаза, которыми молю, И, даже не за то, что я люблю, Не за слова, что для тебя звенят, А, очень просто, полюбить меня!

«Приди, войди в мои пределы…»

Приди, войди в мои пределы, В мой мир фантазии минутной. Он без тебя осиротелый, Какой-то стал, и неуютный. Объят могильной тишиною, Стоит он опустевшим домом, И с крыши прелая солома Сползает, будто снег весною. За окнами ночные тени Мелькают, и хохочут тонко. Ко мне идёшь. Скрипят ступени. Я чувствую себя ребёнком. Так обними меня за плечи, Укрой меня от тёмных пугал. Я, может быть, тебя придумал, Но мне от этого не легче. Не легче мне, что в этом мире, Я поселил тебя, без спроса. Глазами серыми своими, Мне кажется, всё смотришь косо. Не легче, что в моих владеньях, Ты не живёшь, и не мечтаешь, Лишь вздох печальный посылаешь, Или мелькаешь лёгкой тенью…

Признание

Я хотел, ворвавшись, подхватить На руки тебя, и закружить. Но не в силах даже глаз поднять; Люди между нами мельтешат. Говорю тебе: — Давай уйдём, Мы туда, где будем мы вдвоём. Там тебе прочту свои стихи. Ты согласна. В круговерть стихий Мы уходим. Для тебя звучит Первый, робкий лирики мотив. Снежная тропинка так узка — Не пройти вдвоём наверняка. Я стою. Уходишь ты сквозь снег. Я кричу: — Постой — тебе вослед. Я люблю! — ты слышишь, или нет? Слышу — говоришь ты мне в ответ. Слышу, слышу, но уверен ты, Что любовь твоя не плод мечты, Не фантазии бредовой боль? Ты уверен, что любовь с тобой? Я уверен? Да, уверен я! Мир, и ощущенье бытия Подарила мне ты, поднесла, Как птенцу заветных два крыла. Я взлетел из глубины веков, Где томился в цепких лапах снов. Чтоб своё мне чувство объяснить, Для тебя слова сложил в стихи. Говоришь: — За что же меня так Полюбить? Глупа я и пуста… Нет, не верю я словам твоим, Для меня ты весь заменишь мир. Я не помню, как я раньше жил, Пил и ел и спал, но не любил. Сон от яви отличать я стал, Лишь когда тебя я повстречал. Никогда я не писал стихов, Знать, водила ты моей рукой. Слово, что в душе моей взросло, Для тебя цветами проросло. Мне открыла утром ты глаза — Я пришёл тебе о том сказать. Из меня уйдёшь ты — я усну. Буду спать у вечности в плену.

Птица

Я в небесах вчера тебя увидел, Где ты порхала вольной, певчей птицей, И захотел, чтоб пела мне ты только. Я сыру предложил тебе кусочек, Не в мышеловке, в клетке золотой; Ты пела, пока в клетку не попала. Летать нельзя по клетке — крылья бьются; На жердочке сидеть лишь остаётся — И ты сложила крылышки свои. А я хотел услышать снова голос, Который с поднебесья доносился, Пытался тебя холить и ласкать. Но ты в углу печально — тихо села, И только настороженно следила, Как уходил и приходил я снова. И, так и не услышав звонкий голос, Я разлюбил тебя, и, не заботясь, Забыл вчера я клетку запереть. Проснувшись утром, вдруг услышал песню, И, радостный, ворвался снова в клетку, Но я тебя в ней больше не увидел. А голос с поднебесья доносился, Где ты порхала вольной, певчей птицей, Расправив вольно крылышки свои.

Пускай я ухожу

Пускай я ухожу — тебе останется Воспоминаний светлых ласковая боль. Она была нелёгким испытанием — Твоя, ко мне, безумная любовь. Ты не погибнешь, нет, большою силою Я наградил тебя, от щедрости своей. Теперь ты сможешь всё, и только милою Мне стать не сможешь — слёз своих не лей. Знай, если я скажу слова убогие, То никогда не буду уж поэтом. В любви мне признавались очень многие. Я, сам, всего лишь раз, открылся в этом. Не думай обо мне — ведь жизнь проносится, Как скорый поезд, пульсом по крови. Всего лишь, жалкий я оруженосец, В блестящей свите Рыцаря Любви.

«Пью студёную хрупкость снега…»

Пью студёную хрупкость снега… Перелески, поля, холмы… На пенёк, отдохнуть от бега, Я присел, посреди зимы. День прозрачен. Не облетела В эту осень листва берёз. Сочетание меди с белым Неожиданней ярких роз. Возвожу из сугробов башни, Озорные песни пою — Стройный лес, как надёжный стражник, Охраняет страну мою. Ярким солнцем проглянет лето, Голубой бирюзой небес. И, кораллами чёрных веток, Обнажается ветром лес. Яркой россыпью пёстрых листьев Раззолочено серебро. Алый свет, от мороза выстыв, Расстилает заря ковром. Неожиданно грустной негой Разольётся тепло во мне — Пью студёную хрупкость снега, Вижу свет вдалеке, в окне. К тем далёким, земным пределам, Я стремлюсь, от ходьбы устав, Отдохнуть и душой, и телом От невинных своих забав. А, под вечер, оттаяв у печи, Я смотрю в проёмы окон, Как осинки мне рукоплещут, И в ладоши хлопает клён.

Пьянь

Аванс ли, получку ли, премию ли взять, Дрожь берёт до костей начальников иных: Будут ведь пить, не просто выпивать, Что с ними делать, как победить их. Верно, вечером улица гудит многоголосая — Иной идёт, покачиваясь, другой еле ползает. В основном люд простой, а глядишь, и повыше, Где пробраться, бочком место ищет. Один покачнулся, упал: — Помогите, помогите мне… Рукой пустоту ухватив, летит. Брякнулся оземь. Ползает. Боли не чувствует. Анестезия полная. Плюются прохожие: Нажрались, об асфальт бы рожею. И мимо спешат: — некогда… Свяжешься, потом бегай. Есть кому подобрать. И верно — Подкатывают, увезли в шинелях серых. Всеобщий облегчения вздох: Может быть на лечение. А может и в морг. Утром начальнику позвонил звонок истерически: Товарищ ваш посетил… Примите меры. Отчитываетесь. Бросив все дела, заседают Семь непьющих, без пьющего, которого обсуждают. — Что с ним поделать, как поступить? Нам бы проще с собой. Мастерам и начальникам премию не платить. Соревнование по боку. Баллы долой. Скажем проще: — Товарищи, бросьте Между собой ругаться. Нам ли с пьяницами равняться. Дрянь эта Не любит света: Любителей выпить пора к ответу: За ушко, да на солнышко!

Побудь со мной

Руки неосторожно касается рука, И больше невозможно держать себя в руках. И как с разбега в омут, на илистое дно, Так сердце мое тонет, в тебя погружено. К груди я прижимаюсь, в прическу носом ткнусь, И чувствую, как тает и исчезает грусть. И, словно вновь рожденный, светло на мир гляжу. И, умиротворенный, стихи тебе сложу. Не нужно мне ответа, ни слова. Как-нибудь Ты только незаметно, чуть-чуть со мной побудь.

Борода

Сбрить бороду? О, не подумай, нет, Что мне сии власы любви дороже. И все же не хочу я приумножить Мужчин достойных гладкощекий цвет. Которые, лишь только став с постели, Небритых щек колючую отаву Пускают под косу. Какую в самом деле Они при этом наживают славу? Так, возведенный в принцип и привычку Обычай этот тягостно влачат. Еще два-три «обычая» в кавычках, Ревниво от вторжения хранят. Обычай разливать вино в бокалы По случаю или по пустякам. Предпочитая Бахуса Богам, Они все пьют, и многим будет мало. Обычай, щелкнув зажигалкой браво, Предлинную сигару закурить. И, стряхивая пепел величаво, Казаться погруженным в мысли быть. Обычай на работе задержаться, Представив всем, что ты незаменим. И в то же время ни за что не браться, Решения все передав другим. Обычай говорить про женщин грязно И чествовать соленых остряков, И вместе с ними с видом знатоков Одной всех мазать краской безобразной. Обычай от семейства улизнуть, В кружок по вечерам, себе подобных, Где так всегда мы чувствуем удобно От обязательств наших отдохнуть. Обычаям таким даю я бой. Не раб привычек, не слуга порока, Я бороду ношу свою до срока — До моего слияния с тобой! Тогда, переменив свое обличье, Смогу я гладкость щек своих держать. Но, лишь одну приобретя привычку, Скажи, как от других мне устоять?

Свеча горела…

А, когда, среди ночи, у милой спросил я: Ты читала когда-нибудь Пастернака? Нет — сказала она и глаза погасила, Как нечаянный ветер огонь ночника. И на белый плафон потолка легли тени: И сплетенные руки, и ноги в крестах — Будто чёрный художник сюжеты сплетений Удержать захотел на бумажных листах. И во мглу погрузилось всё просто и ясно, Как свеча догорела и тихо погасла…

Свидание

Я на свиданье шёл дорогой снежной. Вокруг белым — бело, стихия из стихий. Я не достал цветов для объясненья, И вместо них дарю тебе стихи. Я к горизонту подойду сквозь море снега, И принесу тебе оттуда средь зимы, Прозрачный, синий колокольчик неба, С пушистым, белым одуванчиком Земли. На одуванчик дунешь ты — наступит лето. Снежинки станут облаками над землёй. Земля, дыханьем ласковым согрета, Свои цветы подарит нам с тобой. Мы побежим с тобой по ласковой планете, И все цветы сорвём в один букет. А там, где будем мы одни на свете, В своей любви признаюсь я тебе. Ты, если ничего мне не ответишь, Над нами пронесётся летний гром. Тогда, клянусь, ни для кого на свете, Моя рука не встретится с пером. А если ты слезу на колокольчик, Уронишь вдруг, в минуту ослабев, То надо мной прольётся тёплый дождик, И я пойму, что нужен я тебе. А если так случится, что любовью, Мы изойдём, как вёснами зима, Я оборву стихи на полуслове — Ты за меня доскажешь их сама!

Новородившей

Семь алых роз жене моей С восторгом приношу И по-иному с этих дней Живу я и дышу Пусть этот пламенный привет Тебя теплом обдаст И скоро выпустят на свет И обниму — Бог даст! Частички наши — два в одном Бессмертны с этих пор И ангелов небесных сонм Крылатый славит хор Рождение души живой Мгновение любви Люблю тебя, навек я твой Танюша верь, живи!

Любовь моя, насмешница

Сестра моя и пленница, Мечта моя, изменница, Любовь моя, насмешница, Ты не святая, грешница. Идешь, непозабытая, Семи ветрам открытая, Семи верстам попутчица, Нечаянная спутница. Как в паутину липкую, Попал в твою улыбку я. И ранит взгляд насмешливый, И манят зори вешние.

Расставание

Скользнула ты за дверь, Стук каблучков растаял. В груди разлуки зверь Забился и залаял. На солнце тает тень, И мне отнюдь не легче, Что завтра будет день, Что завтра будет встреча. Смывает дождь следы, Как слезы краску с глаза. Глоток живой воды Не замути отказом.

Самые заветные слова

Сколько я ни думал о тебе, Мои мысли ветер вдаль унес, Лишь ко мне ты близко подошла. Где мне взять слова, чтобы сказать: Как мне скучно было без тебя, Как мне радостно, что ты со мной. Люди много выдумали слов, Написали многие тома, Но чужим словам не верю я. Промываю я слова в лотке, Или отвеваю на ветру, Их цепом тяжелым молочу. Чтоб, от шелухи освободясь, От породы тусклой и пустой, Золотой блеск засверкал на них. Я рассыплю золотым дождем Самые заветные слова, Спелость слов вложу в твою ладонь. Ты услышишь музыку светил, Песни ветра, моря чистый плеск; И в мою любовь поверишь ты.

Лето

Скоро будет лето и тепло. В речки хлынет теплая вода. Снимут люди шапки и платки. Из коротких платьев рукавов, Из под юбок, прыгнувших наверх, Ноги, руки вырастут все вдруг. Станем ближе друг для друга мы, Нас тепло любви соединит, И подарит свое счастье жизнь. Ночь накроет маленьким крылом, Белым и прозрачным от зари, Всех влюбленных, спрятавшихся в ней.

Слово

Слово — выстрел в ночи, или артподготовка — Больно бьёт по ушам, рвёт меня на куски. Сыплют градом слова, словно бомбардировка, Из всех главных калибров хандры и тоски. Слово — крупной фугаской взорвалось, и смолкло, Замерев в отдалении эхом войны. Связи порвана нить, что вилась очень долго Между нашими я — океан тишины. По — собачьи, сжав провод в зубах телефонный, До разорванной связи пытаюсь достичь. Сотрясается мир, весь в разрывах, и стонах. То, что порвано, вновь не удастся срастить. Пусть останется шанс, хоть один, хоть последний. Я упрямо ползу под осколочный визг — Ведь без связи конец мне настанет немедля, Тишину не нарушит в наушниках свист. То разрывом слова долетают, то строчкой Пулемётной, меня пришивают к земле. И, мне кажется, скоро дойду я до точки, Как осенняя муха, на гладком стекле. Одиночество сгубит меня. Угасаю Я от звона в ушах, от безмолвия дня. Я не только себя от безумства спасаю — Закрываю тебя от шального огня.

Чистое сердце

Смешное сердце, подожди, не лей По жилам беспокойный ток крови. Садись за стол со мною рядом, пей, Не думай, не печалься, не зови: Сегодня отмечаю юбилей: Два месяца родившейся любви. Два мига и две вечности прошло, Сгорело чистым пламенем живым, Души порыв не встретило тепло, Лишь ты навек осталось молодым И чаши чувств прозрачное стекло Не замутил отчаяния дым. Поверь мне, сердце, все твои слова Я передал, насколько моих сил Хватило. Не склонилась голова. Ни холод мою душу не сломил, Ни бабья сплетня, ни людей молва, Я лишь одним твоим приказом жил. Ты друг мне, сердце. Я к тебе приду, Спрошу совет твой, мудрый и простой. Ты мне поможешь: — Горы перейду, Из чистых рек водою ключевой Умоюсь я, очищусь и найду — Покажешь, сердце, мне дорогу к Той!

Собака

Перестала гонять собака, Не из лучших, видать, кровей. То в пяту погонит, то маху Даст на скидках лесных зверей. Перестала гонять, ну что же, Пока в сердце память жила О тех днях, что была моложе, Как гоняла и стерегла, На цепи сидевшей, носили Хлеба кус и воды глоток. Но второй уж год голосисто Гонит зверя её щенок. Об охотах живая память Стёрла след от былых страстей. Заметает снежная заметь Те поля, где бродили с ней. И соседу, взяв литр в долю, Говорю: — зайди-ка на час. Как пойдёшь завтра утром в поле, Забери ты её от нас. Хлеб понюхав после стакана, Отвечает сосед: — ну, что ж, Я зайду к вам утречком рано, Ты патрончик старый найдёшь? За леском отозвалось эхо Резким выстрелом из ружья… Ледяным обжигая смехом Отлетела юность моя.

«Создавая свой мир, не забудь себя в нём…»

Создавая свой мир, не забудь себя в нём, Не ищи себя в нём — это глупо и странно. Лучше ты посмотри: угль пылает огнём, Прорастает трава, льёт вода непрестанно. Не устану смотреть на снежинки зимой, На травинки весной, на знакомые лица. Это было со мной, это будет с тобой; Это будет всегда, пока жизнь наша длится!

Сон

Я шепчу тебе — не уходи! Я ласкаю тебя — отвечай! Отдохни на моей груди, И усталости не замечай. Я открою глаза — тебя нет; Я закрою — ты снова со мной: На подушке щеки твоей след, На губах моих — губ твоих боль. Одеяло, свернувшись кольцом Рук твоих, вкруг меня обвилось. Я мечтаю о чём — то своём, И не знаю, что в мире стряслось. Я открою глаза — тебя нет, Ты ушла. Я остался один. На подушке остывший след — Полынья в окружении льдин.

Сорока

Гласит народная примета: Сорока накликает дождь. Неправда то: ей жалко света И Солнца, спелого, как рожь. От Солнца в стёклышке лучи Блестят. Сорока глазом косит И, боком, боком подскочив, Стекляшку в терем свой уносит. Ей чудится: в стекляшке той Осколок Солнца был оставлен, Что дарит свет и теплотой Ласкает северные дали. Кому охота прозябать? И, в мудрой простоте, сорока Стремится Солнце запасать. За что же звать её воровкой? Куда сороки улетели? Ведь, только что, перед окном, Кружились белою метелью, Крича грядущий дождь и гром. И гром гремел, и дождь пролился. Блистали молнии огнём. И я живой водой омылся — И снова в сердце грусть моём. Мне грустно: пёстрою сорокой Тебя назвав, не знал тогда, Что ливень разлучит жестокий С тобой надолго нас. Вода Отрежет путь. Сорочий крик Перед дождём лишь нарастает, А, при дожде, от молний блик Пустые чащи освещает. От молнии, как от стекла, Поймать сороки улетают Кусочек, что сожжёт дотла, И мигом в грохоте растает. И мне, сорокой полететь, И счастья молнию настигнуть, Схватить её, дотла сгореть, В мгновенье жизни смысл постигнуть, Так хочется. Под гром и блеск Брожу один под бурным ливнем. Но счастье дарится не всем, Всё чаще по-пустому гибнет. Но вот, по лужам пузыри Блестят сорочьими боками, И, значит ливень, до зари Сойдёт, пролившись облаками. Омытый солнцем небосвод Утонет в голубом сияньи. С дождём печаль моя уйдёт, Как сон уходит утром ранним. Всё рассказав, без лишних слов, Умолкнет дождик поределый. И снова, в зелени кустов, Мелькнёт сорока боком белым. Сорока, вестница ненастья, Лесная кумушка, постой! Приди и накричи мне счастья, Обильного, как дождь весной!

«Сохнут сосны в Геленджике…»

Сохнут сосны в Геленджике, Твердью игл протыкая небо. Здесь нет сакуры и саке, Нет полей золотого хлеба. Отомрут на склонах леса, Изойдут желтизною хвои. Будто пращуров голоса В темной ночи волками взвоют.

«Стихов моих, что для тебя сложил…»

Стихов моих, что для тебя сложил, И слов моих не хочешь — ты скажи. Скажи: — не можешь меня видеть — пусть! Я тотчас же уйду, не оглянусь. Но наяву, или в ночном бреду Ты только позови меня — приду!

Счастливого рождества (акростих)

Слышишь — скачут кони, видишь — тройка скачет, Частым перезвоном колокольчик плачет. Алою каймою небо красит вечер, Синей тишиною ночь летит навстречу. Тихо и отрадно в комнате у печки, Льется свет лампады в тонкие колечки. Иисус приходит, Иисус родился — Весело в народе слух распространился. О тебе мечтаем темными ночами — Господи, останься навсегда ты с нами. О тебе мечтаем вечером и утром — Руки простираем за советом мудрым. О тебе мечтаем днем под солнцем ясным — Жизнь ты сделай раем, сделай мир прекрасным. Дай, Господь, нам Веру, озари Любовью, Естеством безмерным, твоей плотью, кровью, Сотвори нам Слово, от греха спасая, Темные оковы с наших глаз срывая. Видим, что нужны мы братьям нашим сирым. Ангельской голубкой Спас летит над миром.

Рай и Ад

Там, где ты была — там Рай, Ласковое море света, Теплый поцелуй привета, Милый сердцу отчий край. Там, где нет тебя — там Ад, Свет, слепящий оба глаза, Ледяное «нет» отказа, Пепельных пожарищ чад. Там, где ты со мной — там Рай, Темной полночи объятья, Руки, сбросившие платье, Жарких губ любви игра. Там, где нет тебя — там Ад, Черной полночи проклятье, Смерти савана объятья, Поминальный свет лампад. Там, где ты со мной — там Рай. Птиц заливистые трели, Звонкий перестук капели, Разговоры до утра. Там, где нет тебя — там Ад. Карканье ворон глухое, Черный омут под ольхою, Где все звуки замолчат. Там, где ты со мной — там Рай. Яблоко на тонкой ветке, Змей покрыт узором в клетку, Подожди, не искушай. Там, где нет тебя — там Ад. Ядом яблоки налиты, Змей бросается сердито, Злые духи смерть сулят. Там, где ты со мной — там Рай. Трепет первого свиданья, Откровенье мирозданья, Сотворение добра. Там, где нет тебя — там Ад. Одиночества глубины, Путы липкой паутины, Зла остекленевший взгляд.

Зимнее утро

Танюша, нам пора вставать Уже и солнышко на небе Поднялось, и пришло к нам с требой Покинуть тёплую кровать. Танюша, в нашем доме так Тепло, покойно и уютно Улыбкою отметим утро Теплей затопим свой очаг. Танюша, милая, поверь Что наши беды пронесутся Что наши радости вернутся И счастье постучится в дверь Танюша, в этот зимний день Не будет холодно нам вместе Я принесу своей невесте Кольцо, как неба голубень Звезда, смотри, сияет в нём Своими яркими лучами Танюша, милыми очами Светись всегда, как солнце днём.

Татьянин век

Не спрашивай, что буду я дарить Тебе к любимым дням и годовщинам. Моей любви так непрерывна нить — Нет узелков, как в вышивке старинной. Не буду ждать томительных минут, Чтоб угадать с подарком точно к плану. Всё, что могу, несу тебе на суд — Что есть в руках и сердце без обмана. Я помню все мгновения с тобой И каждое мгновение любимо; Их разделить, как разорвать любовь, Рассыпав бисер мимо, мимо, мимо. Пусть мимо нас летят себе года, Свои пиры мы вовремя накроем, Свои отметки сделаем тогда, Как скажет нам любовь сама собою. Лишь ей послушны будем мы с тобой, Лишь ей поверим раз и на столетья. Прекрасна жизнь, когда она любовь, Прекрасней всех любимая на свете! Татьянин день в моей душе всегда, Я дней других в году не замечаю. И в этот день любовь моя тверда Я смело с ней себя тебе вручаю!

Турбинистки

Есть женщины в цехе турбинном С спокойною важностью лиц, С улыбкой, достойной картины, С походкой, со взглядом цариц. Их разве слепой не заметит, А зрячий о них говорит: Пройдёт — словно сваркой осветит, Посмотрит — рублём подарит. Сталь варят и груз поднимают Движением нежной руки. И варят обед, и стирают Во всякой работе ловки. Взгляните, как эти девчонки Девятой отметкой идут, Лишь пышные кудри причёсок Зелёные каски крадут. В спецовке и платье вечернем Прекрасны всегда вы для нас. И с праздником вашим весенним Мы вас поздравляем сейчас.

Турбинная

И закроем цилиндры, и заварим стыки, И турбину запустим без брака. Но скажи, до какого ж ходить нам в штыки, На работу идя, как в атаку? Лом на плечи, кувалду и ключ накидной Мы берём, как пинцет или скальпель, А на улице снова запахло весной — Каски снимем пред ней, словно скальпы. Шлифовальной машинкой сноп искр высекал Старый слесарь в спецовке зелёной. Так, наверное, Фидий Венеру ваял, В красоту безнадежно влюблённый. Ну, а там, подтянув «на пупе» «мёртвый груз» Закурила бригада двужильна… И, как снег в Рождество, навевая им грусть, Пух асбеста на плечи ложился. Но, конечно, мы всё это выполним в срок И заменим стальные колена, И собравшись в кружок, подведём мы итог, А назавтра нам новая смена. Может быт, нам на смену ребята придут С головой и руками стальными, Только нервов таких, как у нас не найдут, Только веры такой нет в помине. А пока, обсудив на сегодня деля, Разойдёмся по нашим отметкам, Чтобы наша земля от трудов расцвела, Чтобы солнце светило нам с неба!

Сон одиночества

Ты войди и погаси мне свет. Я лежу один в двухместной комнате. Надо мною небо льет огромное Южных дней неугасимый цвет. Нет тебя, остывшая кровать Простынями влажными белеется, Но по-прежнему еще надеется, Что придешь и ляжешь мирно спать. Шум прибоя волнами освистывал, Мысль мою, летящую вдали, И на краешке чужой земли Осыпался золотыми листьями. Время незаметно изольет Эти мысли, и века, и чаянья. А сейчас так хочется отчаянно, Устремиться за тобой в полет. Ощущая твердость облаков, Я лечу над миром отуманенным. И, надеюсь, нынче не обманет он Это чувство из глубин веков.

«Ты ждёшь, чтоб я тебе в любви признался…»

Ты ждёшь, чтоб я тебе в любви признался, Ты хочешь, чтобы я краснел и мялся, Чтоб я к тебе бежал, мучимый страхом, И от любви к тебе страдал и плакал? Любимая, оставь пустые грёзы, Мои тебе зачем мольбы и слёзы? Я от любви своей не знаю страха, Я, от любви к тебе не стану плакать. В любви своей к тебе признаюсь громко, Пусть снится мир тебе, с грозой и громом. Как наводненья вал, прорвав запруду, Моя любовь тебя найдёт повсюду.

Не звони

Ты мне сказала: — Не звони, Вдруг не одна я буду дома. Ну, что же, это мне знакомо: Терпения в руках огни. Беспомощность пяти перстов Твой голос вызволить из плена, Так тягостна, когда мгновенно Могу проделать это вновь. Могу тебя расколдовать, Спросить тебя и ждать ответа, Но песни птиц смолкают летом. Мне остается только ждать. Лишь голос твой вернет мне силы, Мечту, любовь и образ милый.

Ты позвони

Ты позвонила, и голос твой в трубке возник. Все позабыл я, как к речке забвенья приник. Слово живое твое своим сердцем ловлю. Что тебе стоит сказать очень просто: — Люблю. Мне ждать звонка твоего тяжело и легко. Вижу, как окна бессонно льют свет-молоко. Вижу, как ты и приходишь, и снова уйдешь. Солнце сверкает на окнах и плачется дождь. Ночь разделила нас двух леденящим крылом. Вспыхнул, погас, снова вспыхнул твой свет за окном. Точки тире криком «SOS» замелькали в ночи — Это сквозь время о помощи мне ты кричишь. Снова свет вспыхнул, но в сердце твой образ дрожит. Ткется к окну от окна путеводная нить. Есть ли вина у меня пред тобой, нет вины! Ты позвони, позвони, позвони, позвони, позвони…

Ты мне дала свою любовь

Ты предлагаешь дружбу мне — ну, что ж, Я принимаю все, что ты даешь. И ненависть с поклоном благодарности Приму. Она твоя. Нет лучше дара мне. Приму слова веселые и грустные, Приму упреки, обвиненья вновь. Когда свои мне все подаришь чувства — Скажу: — Ты мне дала твою любовь!

Поездка

Ты села со мной рядом, сказала: — Привет. Машина плавно тронулась с места И, как будто поплыла над землей, Покачиваясь, как лодка на волнах. Нам нужно было соединить свои руки, И я остановил машину, как лодку, Уткнувшись в спутанную траву обочины. И уткнулся сам лицом в твои волосы. Наши губы слились, и мы услышали Вкус и аромат с них слетающих слов. Прикоснувшись лбами друг к другу, Мы читали мысли беззвучно, И угадывали наши желания. Руки наши делали, что хотели, И мы над землей летели.

«Ты скажешь мне: — Постой…»

Ты скажешь мне: — Постой, Повремени немного, Поговори со мной, И не спеши в дорогу. Ты скажешь: — Поцелуй Меня, и оставайся… Последний солнца луч, Погаснет, остывая. Присядем мы вдвоём На краешек дивана, А на лице твоём Тоска по дальним странам, В которых в детстве мы Не жили, не мечтали… Я остаюсь. Уйми, Отбрось свои печали. Не думай ни о чём. Пока с тобой я буду, Закрою я плечом Тебя от пересудов. От огорчений дня, От скуки, и от злости, Ты спрячься за меня, Как от дождя под зонтик. А в ярком свете дня Пойдут бродить по свету, Искать любви огня, Ромео и Джульетта.

Ты

О, Боже мой! Какой я идиот! Чуть — чуть прозрел, едва открыл глаза, Ко мне любовь пришла. А я что? Вот: — Стихами всё тебе хочу сказать. Стихами? Что? В каких ещё стихах Мне передать трепещущую страсть? И я ещё, на этих вот листках, Тебе признанья продолжал писать. Да, ладно бы ещё то был шедевр, Искусство настоящее, а, так — В стихах рычу, как разъяренный лев, Перед тобой стою я, как ишак. В стихах горю, перед тобой молчу, Как будто льдом покрылись все слова. Стоп! Хватит на алтарь нести свечу! Поэзия одна, а чувства два! Нет, не подумай, что в стихах я лгал, Обманывать тебя не в силах я. Я слово каждое из сердца рвал, Но чувство меры подвело меня. Всё ты, да ты. На каждой строчке ты. Я не подумал, был я ослеплён, Что нет в таких словах ни красоты, Ни чувства. Как усталый патефон Я повторяю всё один мотив: — Люблю тебя, люблю одну тебя! Ну, разве это не идиотизм? Ну, разве так открою я себя? И, хоть я трачу много слов любви, Я недостоин о тебе писать. Я уничтожу все стихи свои, А, что дарил — ты можешь разорвать. Довольно! Мне пора найти слова, И про любовь свою вслух рассказать. Мы встретимся. Молчанье разорвав, Все «ты» скажу тебе глаза в глаза. А, если я ещё и напишу, Хоть пару слов, хоть пару строк стихов, Я слова «ты» свои стихи лишу — Найду я много новых, лучших слов. И слово «ты», как драгоценный дар, Я редко буду ставить среди слов. Как грома одиночного удар, Оно пускай звучит в грозе стихов.

Фамильный собор

Под базиликой и крестом Укрываю наш кров и дом. Раскрывая крылья Казанского, Укрываю тебя от зависти. Я войду, засвечу свечу. Постою, помолюсь, помолчу. И в кафе «Казанском» — фамильном Хоть не очень, но обслужили. А по улице по Казанской Мы пойдем в зовущее завтра. Это все вокруг — наше с тобой: Наша улица, площадь, собор. Наш гранит и стекло витрин. Наш бездомный приют вдали. Наши кони на Аничковом мосту. Запрягу их, пусть дальше нас понесут. Наши Львы охраняют нас везде. Наши Рыбы хвостами бьют по воде.

Франсуа Вийону

Пока земля ещё вертится, Пока ещё ярок свет, Господи, дай каждой женщине Чего у неё нет. Грустной дай рассмеяться Робкой придай огня Дай одинокой мужа И не забудь про меня. Дай указанье начальникам Нас на руках носить. Профкому дай указание Заботиться и любить Чтобы не думать до пенсии, Как прокормить семью, Чтобы мне дали квартиру Хоть маленькую, но свою. Господи, мой Боже, Зеленоглазый мой! Пока земля ещё вертится И это ей страшно самой. Пока ещё хватает Времени и огня… Дай же ты всем понемногу И не забудь про меня!

Цветы

Солнце — лютика лепестком, Посреди незабудки неба. По земле я иду пешком, В те места, где ни разу не был. Где не рвал для тебя кусты Белых роз и тюльпанов алых. Может, встречу места, где ты До меня уже побывала. Яркой зеленью след в росе, Серебристой, пролёг тропинкой. Березняк, с сединой в косе, Мне зелёной махнёт косынкой.

Моё видение войны

Цепочка выстрелов, Паденье человека. Кто там упал? Да, просто так, солдат. Несчастный умер или стал калекой? За что убит и в чем он виноват? Легкий пушок на щеках, Нежных, не знавших бритья; Серый, погибельный прах. Жизнь оборвалась твоя. Вот снова выстрелы И тонкий крик ребенка. Кто там кричит? Да, просто так, пацан. Он, глупый, не укрылся за избенкой, За что теперь мишенью стал для ран. В синих, раскрытых глазах Ужас навеки застыл. Серый, погибельный прах Пух под него подстелил. Разрыв снаряда. Стон и вздох тяжелый. Кто стонет там? Да, просто так, старик. Немного до могилы не дошел он. За что погашен был его ночник? Пыль седины на щеках, Сетью изрытых морщин; Серый, погибельных прах В землю слагает мужчин. Вой бомбы. Взрыв. И вой печально — тонкий. Кто воет там? Так, женщина одна. Рассыпались из тазика пеленки, И плач из-за разбитого окна. Ужас в раскрытых глазах: — Кто же накормит дитя? Серый, погибельный прах Все покрывает, крутясь. Танк въехал в куст. Визг звонкий к небу взвился. Кто там визжит? Так, девочка одна. Она хотела за кустом укрыться От чудища по имени Война. Синяя лента в косах И сандалеты в грязи. Серый, погибельный прах Снова нам всем пригрозил. Приклад окован, С хрустом бьет в затылок. Кого там бьют? Так, старую каргу. Она припёрлась посмотреть на сына, Расстрелянного утром на лугу. Кровь в седых волосах, Резких морщин лучи. Пепел и серый прах В сердце мое стучит.

Циник

Читали Горького? Жизнь — встречи, верно? Взгляните, как мордашечка, мила? С ней года три я жил в Москве, наверно, Но, скука, скука, скука извела. Und wer sind Sie? И борода — зачем? Sie schprechen Deutsch? Скажу Вам по секрету — Из женщин всех, одни лишь немки всем Меня прельщают, а в других уж нету Того огня. Берите женщин, друг. Все страсти прочие — ничто, в сравненьи с этой. Но, только молодых, а в старых проку нету. На мыло их. Тут остановка вдруг, И, циник выскочил, подрагивая ляжкой, Оставив на душе моей осадок тяжкий.

Цыганки

Цыганки вдруг вошли в вагон, Слегка качавшийся на рельсах, И кочевой, призывный звон Вдали под небом разлетелся. Шатров цвета сейчас для них Вагонов крыши заменили. На счастье братьев кочевых Огни вокзалов свет пролили. И мы, сорвавшись с наших мест, Садясь в вагон, взлетая в небо, Стремимся, а куда, бог весть — В места, где ты ни разу не был. Как будто к жизни кочевой Сорвались все града и веси, И неба пламень голубой Костром нас кочевым осветит. А ночью звезды над землей, Как угольки костров мерцают. Кочевников костер ночной С восходом солнца догорает. И чудится, очнувшись где-то На дальней станции глухой, Что наша старая планета, Летит, как табор кочевой. Нам не завидовать бродягам, Что над землей быстрей летят. Две скорости с обратным знаком: Одна вперед — одна назад. И каждый день, как в карусели Мы облетаем мир кругом, Созвездий огоньки летели, Луна и солнце — маяком. А самый дальний путь по жизни Я так еще и не прошел, До самой нужной цели смысла Умом и сердцем не дошел. Осталось несколько шагов Мне сделать в нужном направленьи. И в этом лучшем из миров, К тебе прийти, склонить колени.

Поезд

Чуть качаясь, поезд шел, как будто гончие по следу. С минимальным опозданьем еду я сейчас домой. Только грусть одолевает — не к тебе сегодня еду. Только радость на душе — увижусь завтра я с тобой. По вагонам носят книги, носят книги и газеты. Я такого за всю жизнь свою не видывал нигде. И, бородками обросшие, небритые студенты Терпеливо объясняют смысл книг для всех людей. Им на сессии терзаться с объяснениями завтра И профессора пытаться хоть на тройку совратить. Но сегодня нужен ужин, а назавтра нужен завтрак, Чтоб на завтрак заработать, по вагонам им ходить. Как же мы, когда учились, беззаботно вроде жили, Книг самим нам не хватало, негде было их купить. И на хлеб чтоб заработать, по вагонам не ходили, Ну, а если и ходили, так вагончики грузить. По червонцу заработав, как же жили мы богато. «Хлеб насущный даждь нам днесь» никто из нас не говорил. В рестораны мы ходили, будто в собственные хаты, И кутили там, пока нас метрдотель не выводил. Одного не понимали, что подставив нам кормушку, Нас правители хранили и от смуты, и от дел, Чтобы завтра брат в Афгане подцеплял людей на мушку, Чтоб сегодня я врагом в Чехословакию летел. Отгороженный от мира, отлученный от причастья, Я того, что с нами будет, в своих снах не разглядел. Но явился Солженицын и разъял меня на части, Но открылись вдруг глаза, и я смотрел, смотрел, смотрел. И я понял, что я в жизни ничего еще не смыслю, И пошел учиться заново, у новых мудрецов. И студенты по вагонам понесли другие мысли, И пророки, хоть без чести, дали много новых слов. И кто прав, кто виноват, кого приму, кого отвергну — Разбираться стал, пытаясь объяснить себе все вновь. И безверье помогало ничего не брать на веру, А безбожье помогло познать и Веру, и Любовь. И безрадостные мысли вдруг вселили в душу радость, А бесхитростные думы хитрость всю перевели. Понял, что живу и плачу, и люблю я, и страдаю, Еще крепче ощущая под ногами твердь земли. На земле стою на этой с непокрытой головою, И встречаю свежий ветер, и ловлю его лицом. Я спешу к тебе навстречу и любовь свою открою. И покрепче охвати меня ты рук своих кольцом.

Печальная любовь

Шептала: — Люблю, — а не верили, подлые. Вериги надела, ушла покаянная. Кидали цветы свои головы под ноги, Кадили вослед ей кадила печальные. Испила мгновенье до дна, без остаточка. И времени нету, и муки уж хочется. И звон позади колокольчиком святочным Того Рождества, что уже не воротится. И только Надежда, непрочная, зыбкая, Еще оставалась вдали светлой искоркой, Да Вера уста освещала улыбкою, И в сердце Любовь колотилась неистово.

Юре Сенкевичу (акростих)

Юбчонки резвый задирает ветер, Рвёт листики последние с берёз. Ему нет дела, что на этом свете Совсем нет мест уединенных грёз. Есть в жизни тяга к странствиям далёким, На гребне волн, под парусом тугим. Крепчает ветер, но уже поблекло Единство неизведанных стихий. В ту пору грусть приходит к нам недаром. И что за жизнь, коль медленно течёт? Чем проще, скажем, с Туром Хейердалом Уплыть куда — то, от таких забот!

Юрию Красавину

Сэр! В сраженьи застольном я Вам не соперник. Вид свинины во мне вызывает протест. Я к столу подхожу, как на мельницу мельник. Я муку лишь мелю, а другой ее ест. И так хочется мне вместо пышной попойки, Вместо жирной селянки — щей русских горшок, Хлеба кус, и тарелка готова для мойки, И хозяйка довольна, и я «сам большой». Ретируюсь скорей из большого застолья, Предпочтя воды Кашинской вместо Тверской. Пусть собора большого гудят колокольни, Я поближе стараюсь быть к келье мирской. На набитый желудок обычно не спится, Невозможно уснуть, и от битвы устав, Я любимых томов раскрываю страницы, Чтоб отведать ко сну череду сочных глав, Где встречаются, женятся, любят и бросят, И смиряются вновь у подножья креста. Зрелищ, хлеба лишь чернь голопузая просит, А достойному — слово — Sapiensi sat. Что же нам предпочесть — пищу тела иль духа, Насыщение плоти иль жажду ума, Или сытое брюхо к учению глухо? Или в мыслях у странника только сума? Не понять нам себя — верьте мне иль не верьте: Был я сытым порой, и голодным я был. Но мне жаль тех, кто умер голодною смертью. Вдвое жаль, кто себя объеданьем сгубил.

Дом — это там, где ты

Я без тебя не могу Места себе сыскать, Хожу из угла в угол. Сяду, встану, пройдусь, Книгу возьму почитать, Мысли идут по кругу. Я закрываю глаза И устремляюсь в путь. Стукну — открой скорей. Я расскажу тебе Все, что волнует грудь. Дай отойти от дверей. Перешагнув порог, Я оглянусь кругом, Вот, наконец, я дома. Дом — это там, где ты Будешь со мной вдвоем, В этом мире огромном.

«Я кричу миру громко: — Люблю!»

Я кричу миру громко: — Люблю! Чтобы в мире настала весна. Я шепчу тебе тихо: — Люблю, — Чтобы знала ты только одна. Я кричу миру громко: — Люблю! Чтобы в мире настала весна, Весна света и первой капели. Ранним утром приходит она, И ручьи бегут звонко в апреле, Чтобы в мире настала весна. Я шепчу тебе тихо: — Люблю, — Это слово тебе посвящаю. Как заветную тайну свою, Вечно в сердце хранить обещаю. Я шепчу тебе тихо: — Люблю! Чтобы знала ты только одна — Я хочу донести своё чувство. Тихо жизни приходит весна, А любви первой вешнее буйство, Чтобы знала ты только одна. Я кричу миру громко: — Люблю! Гром весенний доносится тише. Я шепчу тебе тихо: — Люблю… Я уверен, что ты меня слышишь. Я кричу миру громко: — Люблю!

«Я перестану быть романтиком…»

Я перестану быть романтиком. Я стану самым мрачным циником. Я в пошлость завернусь, как в мантию, Всего себя располовиню я. Наполовину стану нежно — тих, Наполовину — грязно — сквернослов. Но грязи для тебя, в стихах своих, Не подниму я выше каблуков. Ты думаешь, я нерешителен, Кажусь плаксивым, жалким паяцем. В душе, кидая взгляд презрителен, Всё ждёшь: — Слеза из глаз появится. Напрасно ждёшь. Во мне ни капли нет. Слёз не увидишь на лице моём, Ни днём, среди людей, в годину бед, Ни ночью, когда будем мы вдвоём. Любовь и гордость — чувства два сложу. Цветок любви от грубости людской, Я нежности бронёй огорожу — Твердыней веры, чистой и святой. И чувства не убью в себе огня. Я стану вечен, как звезда в ночи. Увижу сразу: — Если нужен я, К тебе я протяну свои лучи. А если я не нужен — среди дня, Ты не заметишь в синеве меня

Одинокий парус

Я тебя проводил и остался один, Так, как будто никто ко мне не приходил. И, покинув свой берег, подняв паруса, Отдаюсь я волнам, отдаюсь небесам. Унесут меня ветры в бескрайнюю даль, Там, где громче шум волн, там, где тише печаль. И морская болезнь выжмет все до конца, И останется лишь ощущенье Творца. Небо, море и чайки, и парус тугой. Вокруг света иду за своею мечтой. А мечта засверкает вдали бирюзой И уходит, уходит вновь за горизонт. Одинокий мой парус мелькает в волнах, Одинокое сердце рассыпалось в прах.

Прогулка

Я тебя случайно встретил, нам сегодня по пути. Мы идем одной дорогой, никого не замечая. Так хотел вчера три шага вместе я с тобой пройти, А сейчас три километра наши ноги отмеряют. Спрашиваю: — Как дела? — Ты говоришь: — Великолепно. Я живу сейчас, согрета и надеждой, и теплом. А дорожка нас встречает, овевая легким ветром, И весна нас закрывает своим призрачным крылом. Вдоль дорожки зелень, зелень, распускаются деревья, Солнцу теплому подставив свою клейкую листву, Прошлой осени листву ветерок весны развеет И иголочки травинок вышьют старую траву. Соловьи в кустах распелись бесподобно чистым свистом, Словно выпеть захотели песнь, что слушаю душой. Нам так хочется идти бесконечно утром чистым И уйти туда, где небо вдруг сливается с землей! Вдруг случайно замолчали, друг на друга глядя жадно, Будто вышли мы друг к другу из неясных, зыбких снов. Молча, или с разговором, мне идти с тобой отрадно. И так много есть событий, и так мало нужных слов.

Я устал

Я устал от обид, от долгов, Я устал от друзей и врагов. Я устал, будто стая волков, Заметавшись меж красных флажков. Отдохнуть бы теперь, отдохнуть На груди материнской Земли И глядеть, как в неведомый путь Отправляются вновь корабли. Эти крики матросов и брань, Эта чайка, как белый платок. Ухожу в предрассветную рань. Я и море, и утлый челнок. Где, сложив свои весла, вдохну Полной грудью соленую даль. Отдохну, отдохну, отдохну И в пучину отброшу печаль.

Венки сонетов (акростихи)

Алексею к 60-летию

Адамов род, покинув кущи Рая, Александрийским фиговым листом Античности основы прикрывая, Апостолов подвигнул за Христом. Аттила крестоносцев вёл по свету, Америку достал одним рывком. Ассирия — Россия над планетой Апокалипсиса грозит крестом. Адепты всех вероучений, фарсов: Аллах и Кришна, Будда, Иегова; Алхимики и фарисеи слова; Антропологий Дарвины и Марксы Адаму смыли глиняные ноги. Антихристы стоят уж на пороге. Адамов род, покинув кущи Рая, Лавиной растекался по Земле. Еленою в объятьях Менелая Крутилась Гея в предрассветной мгле. Стерпев мученья, Ева наметала Елен, Марий, Иванов да Петров, И на прощанье каждому шептала: Идите, дети, мир для вас готов! Есть, пить, Земля подарит вам охотно: Срывайте яблонь плод созревший, сочный; Кострами грейтесь на морозе ночи — Ещё недолго жить вам беззаботно: Лукаво скрыт от вас грядущий стон Александрийским фиговым листом. Александрийским фиговым листом Летела вечность над зелёным миром. Едва познав себя, построив дом, К Богам оборотились люди смирно. С кого Богов лепить, как не с вождя? Его Завет: — «В начале было Слово!» И, счёт времён зарубками ведя, И Слово — символ начертал сурово Единственный наш Бог и Господин. Сказал — и в камень обратилось Слово, Кладя большой империи основы, Египта и Миц — Рима Властелин. Лепились иероглифы по краю, Античности основы прикрывая. Античности основы прикрывая, Летела весть на крыльях по Земле: Есть Чудо: — Слово, в камне застывая, Кумиром стало в беспросветной мгле! Слова большую силу обретали, Е — Руса — Рим — Царь — Град отдав Богам. Империя на фемах подрастала, Излившись на Российские луга. Едва Волхвы, ведомые Звездою, Склонились к Богородице своей; Кладя дары Младенцу в ясли ей, Евангелистов привели с собою; Любви Завет и мир неся в наш дом, Апостолов подвигли за Христом. Апостолов подвигли за Христом: Луку, Матвея, Марка да Ивана. Елеем освящая отчий дом, К единой Вере двинулись всем станом. Стелили земли им под ноги травы, Европа обещала в гости звать, И на Земле наследственное право Империю начало создавать. Есть род Христов, и кесарево племя Сбирало земли все под свод законов, К ногам лихих ордынских легионов. Едва настало выбранное время: Лавиною, неся Ковчег Завета, Аттила крестоносцев вёл по свету. Аттила крестоносцев вёл по свету; Ложились земли все под Божий Бич! Европу, Индию, Китай к расцвету Крестом, мечом гнал под победный клич. Стерев остатки предрассудков древних, Единую религию внедрял, И строил города среди деревни, И ставил Храмы возле Алтаря. Епископы везли Святые мощи, Секли деревья, строя корабли; Крепили снасти, шли вокруг Земли. Европа скрылась в океанской толще. Луной и Солнцем сорок дней влеком, Америку достал одним рывком. Америку достал одним рывком, Лишая сил основу Византии. Её Троянским провели конём, Константинополь сделали пустыней. Сивиллы и Кассандры прорицали Её паденья сроки и резон; И все троянцы Трою покидали, И устремляли бег за горизонт. Европы государств создав основу, Селился плод двенадцати колен. Качался камень Соломона стен. Егора — Чингисхана внемля слову, Ложилась, обнимая части света, Ассирия — Россия над планетой. Ассирия — Россия над планетой Лепила златоглавы купола, Епископов всему давала свету, К Христу Земли народы привела, Создала азбук строй для всех народов, Египетских надгробья пирамид, Имперских Храмов готику и своды, Индейских, Азиатских храмов вид. Ещё Орда к порядку призывала Сепаратистов на краях пределов; Кострами инквизиция горела, Еретиков и ведьмаков сжигая. Лампад небесных Иоаннов сонм Апокалипсиса грозит крестом! Апокалипсиса грозит крестом Луны и Солнца противостоянье: Европы, Индий и Китая дом Кипел от океана к океану; Сердито Запад на Восток взирал, Его мошной мечтая поживиться, И Рим упорно править всем мечтал, И оттоманы начали возиться. Египетскою башней Вавилона Смешались языки на всей Земле, Константинополь в адской пал смоле, Единой Веры треснула колонна! Ломали Веры здание на части Адепты всех вероучений, фарсов. Адепты всех вероучений, фарсов, Ложь всех Историй на Земле собрав, Егову стали призывать на царство: Кумиров, идолов, божков достав. Священны книги разорвав на кроки, Единой Веры истребляли дух; Истошно выли в алтарях пророки, И папство оглашало буллы вслух. Европу в рабство Риму опрокинув, Соорудив античный пантеон, Календари свои ввело в Закон, Ещё тысячелетия накинув. Ловили простаков печатным словом Аллах и Кришна, Будда, Иегова. Аллах и Кришна, Будда, Иегова Листами книг кроили времена. Еретики жидовствующих снова Крамолы рассевали семена. Страницы книг наполнив письменами, Естественную связь времён разбив, Италию и Грецию Богами И Олимпийским духом населив; Египетские Фараонов ночи Сместили вглубь веков на тыщи лет, Китайских стен в веках оставив след. Едва лишь черепка найдя кусочек, Любили в прошлом находить основы Алхимики и фарисеи слова. Алхимики и фарисеи слова Лавиной книг на рынки выходя, Естествознанью наложив оковы, Кентавров и химер вовсю плодят. Сократ, Платон, Сенека, Аристотель, Ехидно разглагольствуя пером, Историю выводят как бы вроде Империй, демократий длинный сонм. Ещё свои «всемирные» законы Сварили из опасных острых блюд, К оружью призывая подлый люд. Естествоиспытателей колонны Лягушек режут по живому мясу: Антропологий Дарвины и Марксы. Антропологий Дарвины и Марксы Лемуров записали в предки нам, Ежей, ужей, людей деля на классы, Кромсали Божий замысел по швам. Социализм придумав с коммунизмом, Евангелия освистав закон, Искали в ложных знаньях смысла жизни, Истмат введя в классический канон. Еретики, основы подрывали, Смущая неокрепший ум юнцов, Конфликт детей рождая и отцов, Естественные корни подмывали Лавиной знаний водяных. В итоге: Адаму смыли глиняные ноги. Адаму смыли глиняные ноги, Лия ушаты Ленинских основ, Ежов и Гитлер, Сталин — антилогик, Коммуной людям сделав «переков». Социалисты всех мастей и санов Европу мировой войной прошли, И Вечную Россию раскромсали, И Храмы на кусочки разнесли. Ещё колючей проволокой вьются Седые камни монастырских стен, Корёжит небо острый ряд антенн. Ещё в телеэкране, как на блюдце, Лопочут что—то свергнутые Боги — Антихристы стоят уж на пороге. Антихристы стоят уж на пороге — Лоббисты сатанинского числа. Есть два из трёх — не Боги — антибоги, Крестом воздев распятые тела. Сирены воют над притихшим шаром, Ерошит пепел рвущийся тротил, И разрывается Земля Тартаром, И мёртвые взлетают из могил. Ещё не поздно, может быть, очнувшись, Стряхнуть оковы ложных знаний с ног; К Отцам вернуться, на родной порог. Ещё не поздно? Видим, оглянувшись: Летит в пространстве, медленно сгорая, Адамов род, покинув кущи Рая.

Дочери Ирине

История не знает слова «бы»; Империи вовек не возродиться. Иллюзии изменчивой судьбы Играют опереньем райской птицы. Июль названца помнит своего — Италии и Рима властелина. Играй и пой, сегодня рождество — Июльским утром родилась Ирина. Икару крылья прилепил Дедал, Избегнуть солнца жар заповедал; Истает воск оплывшими свечами. Излились быстро восемнадцать лет; Искрятся радужно, встречая свет, Истоки жизни чистыми ключами. История не знает слова «бы»; Родившись раз, не думай, что не кстати. Империю разрушили рабы. Надевши снову, берегите платье. Естественно честь смолоду беречь, Крупицы истин обнаружив в споре, Антея ношу наложить на речь, Запрет судить и в радости, и в горе. А, из газет надёргавши цитат, Новейшие пророки все подряд Слагают гладко были-небылицы. Когда познают мудрость бытия, Откроют тайну все они, как я — Империи вовек не возродиться. Империи вовек не возродиться — Развод реальней, чем объятий рай. Истлели гнёзда, улетают птицы, Навеки покидая отчий край. Естественный закон, что нами правит Крут и суров, но это ведь закон! Антагонизм лишь землю окровавит, Закон преодолеть не сможет он. А люди, век свой проходя по краю, На свет летя, как мотыльки сгорают. Спартак бессмертен, смертны лишь рабы. Кто Ад прошёл, тех не обманешь Раем; Оковы сбросив, молча презираем Иллюзии изменчивой судьбы. Иллюзии изменчивой судьбы Рутину наших дней слегка смягчают. И вновь, под ношу тяжкую, горбы Натружено верблюды подставляют. Есть за пустыней сказка и Эдем — К нему стремимся через все преграды. Ажурное плетенье вечных тем, Знакомо из речей Шехерезады. Аллах велик! За ним не пропадёт — Нас, только нас в пути удача ждёт, Старинные откроются столицы! Когда в пустыне воздух чуть дрожит, Опять на горизонте миражи Играют опереньем райской птицы. Играют опереньем райской птицы — Роскошен хвост, но нет совсем ума. Иллюзий бесконечных вереницы, Наверное, отбросишь ты сама. Есть в жизни у людей закон жестокий: Кто в силе, тот не просит больше прав, А сильный раздаёт свои уроки, Законы и традиции поправ. Античный Рим поправ ногою твёрдой, На мир глядя презрительно и гордо, Смотрел, как плебс припал к ногам его — Кай Юлий, в пышном ореоле славы. Он в силе был своей и миром правил — Июль названца помнит своего! Июль названца помнит своего, Рождённого, чтоб править. Аве, Цезарь! Идя на смерть, все славили его, На щит вздымали и талант, и бездарь. Ещё ты в славе, но наточен нож; К врагам суров и делом ты и словом, А как ты от друзей своих уйдёшь — Завистливых приспешников дворцовых? А к нам судьба стучится в дверь сама: На предложенье вникнуть в текст письма, Сказал: Дела — до завтра, всё едино. Кто мог подумать, что так краток век! Откроет тайну Бог иль человек, Италии и Рима властелина. Италии и Рима властелина, Рождённого, чтоб укротить толпу. И вот ведут к Голгофе Бога-сына: Нерон, Пилат, чтоб пригвоздить к столпу. Ещё мы помним орды Чингисхана, Кровавый Македонского поход, Аттилу и хромого Тамерлана, Забытых фараонов, птиц Нимврод. А кто создатель был больших империй? Наивно в детях видеть злые перья! Скажи, кто кем рождён и для чего, Когда их матери у колыбели Отраду глаз баюкали и пели; Играй и пой, сегодня рождество! Играй и пой, сегодня рождество! Рождённому придут все поклониться И одарить дарами трёх волхвов. Небесным хором ангельские птицы Едемский сад прославят на земле, К ягнёнку мирно грозный лев возляжет, А на скрижалях, выбитых в скале, Земным законом всех любить обяжут. А к человеку благоволит Бог; На землю мир сойдёт, как в свой чертог. Се, слава в вышних Богу-властелину! Когда среди покоса и лугов, Овеянная сонмом сладких снов, Июльским утром родилась Ирина. Июльским утром родилась Ирина. Рак, знак Луны, источник водных жил, Источник знаний, мудрости старинной, На этот знак надёжно возложил. Есть смысл познать основы мирозданья, Ключи найти от истин золотых, Античное векам оставить зданье, Законов твердь установить святых. А на далёком острове, средь моря, Не чая цепи рабства сбросить скоро; Стремясь, чтоб сын скорее улетал К свободе, из объятий Аквилона, Отринув прах презренного закона, Икару крылья прилепил Дедал. Икару крылья прилепил Дедал. Родной, лети, а я уже ногами Истопав много по земле, устал. Надежда на тебя, взлетай кругами. Есть в воздухе опора для крыла, Когда ты с силой рассекаешь небо; А по земле дорога тяжела: Законы и чиновники ждут хлеба. А воздух чист, свободен волей рока. Но помни, у крыла недолги сроки — Слетит перо, источит ржа металл. Крепи надёжней крыльев оперенье! Однако и в паденьи, и в пареньи, Избегнуть солнца жар заповедал. Избегнуть солнца жар заповедал. Работой путь по жизни пролагая, Иди, питайся, чем Господь подал, Ни Ада не страшись, не жди и Рая. Есть в жизни смысл, и кто его постиг, К вершинам жизни пролагает тропы. Америку открой, как материк, Заманчивый, но не забудь Европы. А если низко полетишь, тогда, Намочит перья крылышек вода; Сил нет махать усталыми плечами. Когда же выше полетишь, то днём, Опалит солнце крылышки огнём, Истает воск оплывшими свечами. Истает воск оплывшими свечами, Рождественские ёлки облетят. Июльскими, короткими ночами, Наступит тридцать, сорок, пятьдесят. Ещё наш век к исходу догорает, К векам иным, век нынешний любя, Архангела труба уже играет, Зовёт к трудам и подвигам тебя! Алча добиться доблести и славы, Наивных лет невинные забавы Сундук раскрыв, смешно тащить на свет! К вершинам знаний торопись всечасно; Очаг горит, и значит, не напрасно, Излились быстро восемнадцать лет. Излились быстро восемнадцать лет, Рекой соединяя дни и ночи. Из тьмы сомнений выходя на свет, Не надо закрывать от страха очи. Есть и любовь, и мужество в груди — Корабль, отплыть готовый от причала. А если уж решился, то иди — Земных дорог изведай для начала. А в путь далёкий отправляясь споро, На дне пороховницы добрый порох Сухим держи для будущих побед. Коня седлай и, бросив ногу в стремя, Открой глаза и пусть они всё время Искрятся радужно, встречая свет. Искрятся радужно, встречая свет, Роса и иней, покрывая травы. Иллюзион, что длится много лет, Не будет отнимать у Бога славы. Епитимью мы строго соблюдём, Креста касаясь чистыми губами: Алтарь наш свят, к нему мы припадём, Забудем то, что были мы рабами. А кто ещё свободнее, чем мы, Несётся к свету сквозь покровы тьмы, Свет открывая тёмными ночами. Крест ждёт в конце нас, но везде, всегда, О нас журчат, как вешняя вода, Истоки жизни чистыми ключами. Истоки жизни чистыми ключами Росистым утром снова протекут; И, умываясь, ясными очами На мир смотри, на тех, кто с нами, тут, Ещё нас помнит, любит, рядом будет, К нам благоволит даже через грусть. Античностью завещано нам, людям, Забот земных неодолимый груз. Ахилла пятки пусть покоит Троя — Не станет нам препятствие любое Соломинкой верблюдовой судьбы! Кладя на плечи дела коромысло, Оставь тоску об истине и смысле — История не знает слова «бы»!

Любови посвятил

Лист белый любит чёрные чернила, Лист чёрный помнит яркий жизни шквал. Люби мгновенье — завещал нам лирик, Лови момент — нам циник простонал. Лениво наши предки — исполины Лобзанья вкус познав в тиши ночной, Лепить детей умели не из глины… Лепили — и каких — о! Боже мой! Лоб морщить нам напрасно смысла нету, Лишать себя услады юных лет. Лукавее закона в мире нет. Любови посвятил венок сонетов. Люблю я, но доступно лишь богам, Листком осенним пасть к твоим ногам. Лист белый любит чёрные чернила, Юлой крутясь, перо кропит слова, Беспечный разговор, и шепот милый, Оттиснуты, как в рамках кружева. Видней, логичней холод рассужденья, Истоки чисты, и слова просты, Проверены раздумья и сомненья Очищены от лишней суеты. Слова ложатся, сходятся в объятьях, Вливаются в поэмы и тома, Являются к нам в руки и дома. Там, переплёт закрыв, в шкафах стоять им. И хоть во тьме ночной их свет пропал, Лист чёрный помнит яркий жизни шквал. Лист чёрный помнит яркий жизни шквал, Южане — северянок любят очень. Блаженных лиц сияющий овал Опять белеет среди мрака ночи. В тиснёных переплётах соль земли, И, развернув их белые страницы Плыви, как в океане корабли. Остроконечных волн мелькают спицы, Слова ложатся перед нами вновь, Вливаются в глаза, поют нам в уши, Являя мысли, окрыляя души. Так остро в жизни чувствуя любовь, И миру сочиняя панегирик — Люби мгновенье — завещал нам лирик. Люби мгновенье — завещал нам лирик — Юрт, шалашей, ракитовых кустов Бегущие секунды, и сатирик Об этом нам напоминает вновь. Волшебные мгновенья бытия Ироник лёгкой горечью окрасит, Прагматик их разденет до белья, Остряк искристым юмором украсит. Спешит художник отразить в картинах Виденья свои в пламени свечи… Яснеет небо, близок мрак ночи. Так, покутив изрядно на поминках, И остро смерти чувствуя оскал, Лови момент — нам циник простонал. Лови момент — нам циник простонал. Юдифь затем мечом главу нам сносит. Бог жизни нам не на столетье дал. Он в жизнь бросает нас, он нас уносит. Возвышенный и грязный идеал Историк после разберёт на части. Посмотрим, кто из нас не побывал Огнём охваченным в порыве страсти. Стыда не ведая, всю жизнь грешим, Вину не искупая покаяньем. Ясней осознавая расстоянья, Торопимся и чувствовать спешим. И смотрят со стены, с картин старинных Лениво наши предки — исполины Лениво наши предки — исполины Юкона клады хладостно презрев, Богатства свои подняли из глины, Очаг в ночи холодной разогрев. Во мгле веков скрываются истоки Избранных Богом и больших родов. Потомки забывают о далёких Отцах и пастухах своих стадов. Смиренно путь по жизни пролагая, Всегда ль Аркадий весело смотрел? Я думаю, горел он и бледнел, Татьяне руку с сердцем предлагая. И кто из нас не потерял покой, Лобзанья вкус познав в тиши ночной? Лобзанья вкус познав в тиши ночной, Юбчонки сбросив, кинутся в объятья Бесстыдно девы. Кто в них ткнёт клюкой? Отцовство, материнство и зачатье Всегда невинны были под Луной, И любо жизни видеть в том причину. Пером послушным и своей рукой Опять другую славлю половину. Святой поклон великим матерям, Вскормившим грудью целые народы. Я вижу, как они, продолжив роды, Творя свой путь, молясь своим богам, И крепко помня истины старинны, Лепить детей умели не из глины. Лепить детей умели не из глины… Юмористически, кто смог поддеть бы их? Богов-детей прелестны половины, Отцов отцов любимых, дорогих. Вот Фёдор тихо нас благословляет, И Антонина осенит крестом, Пусть Николай на дело наставляет, От Александры мир придет в наш дом. Смиренных старцев простота святая, В Российский век недолгий золотой, Являя поколений длинный строй, Тернистый путь по жизни пролагая, И уходя в заботы с головой, Лепили — и каких — о! Боже мой! Лепили — и каких — о! Боже мой! Юпитер-громовержец в равной мере Бледнел и плакал, потеряв покой, Основу жизни дав нам в Божьей вере. Всё было в тот голодный, грозный год, И начала Флоренса поколенье, Потом — Надежда продолжает счёт. Особо — Вячеслава появленье. Судить не нам, что было по плечу Вам, мама и отец в расцвете лет. Явился божий Алексей — поэт. Татьяне оду я пропеть хочу. И, верьте, выходя из тьмы ко свету, Лоб морщить нам напрасно смысла нету, Лоб морщить нам напрасно смысла нету, Юродивых на паперти дразнить. Безумцев глупо призывать к ответу, Овец заблудших надобно простить. Война большая отгремела чадно, И Софья мудрость каждому дарит, Покой уже вкушает Ариадна. Об авторе перо моё молчит. Смиренный пастырь смыслит в жизни мало, Волов и коз гоняя по лугам, Явлений суть не понимая сам. Тут Нонна скажет нам, что не пристало И глупо брать невинности обет, Лишать себя услады юных лет. Лишать себя услады юных лет Юнцам и девам не совсем по нраву. Бог людям дал совсем другой завет: Он завещал им и любовь, и славу. Венец любви и счастья обрели Иван с Надеждой и с Флоренсой Юрий, Потом Светлана, Вячеслав нашли Отраду сердцу. Алексей, де-юро, Сердца у Лидии с Натальей взял, Владимира и Виктора Татьяна… Я это нахожу ничуть не странным. Темнит, кто сам себя не ослеплял Из тьмы и света выбирая свет — Лукавее закона в мире нет. Лукавее закона в мире нет, Ютятся рядышком, друг-другу вторя, Беда и радость, темнота и свет, Обида и прощенье, счастье, горе. Владимир Софью взять приступом смог, И знала Алексея Ариадна. Пал пред Эмилией Аркадия венок, О чём молва скрывается туманна. Смутила Нонна на изрядный срок Валерия и Александра мысли. Я на сегодня обрываю список. Тут, поколенью подводя итог, И видя, что Любовь идёт ко свету — Любови посвятил венок сонетов. Любови посвятил венок сонетов. Юдолью скорби и ладьёй мечты, Блаженством счастья, верности обетом Открыли мы себе её черты. Впитав в себя из Старских берегов И ветра шум, и даль родных просторов Полей унылых, и густых лесов, Она здесь правит бал без разговоров. Сердечности и нежности полна Вершинка рода, стройная богиня. Я вижу, за неё не раз поднимем Тройной бокал игристого вина. И признаю, что нашу Любу сам Люблю я, но доступно лишь богам… Люблю я, но доступно лишь богам, Юноне и Психеям, и Амурам, Будить тебя свирелью по утрам, Оберегать покой твой ночью хмурой. Все здесь послушны слову твоему, И рады услужить тебе сердечно. Принять равно награду и суму, От жизни отойти для жизни вечной. Скажи лишь слово, и наступит день Веселья, и утех, и неги праздной. Я признаю, что в жизни непарадной, Ты — божество. Весь мир — твоя лишь тень. И счастлив тот, кто сможет скоро сам, Листком осенним пасть к твоим ногам. Листком осенним пасть к твоим ногам, Юг тёплый променять на стылый север. Брели путём тем Ева и Адам, Отцы дедов — Димитрий с Параскевой, Ветвь мощную растя свою в веках, И корни бросив, Алексей с Марией, Потомков — дедов на своих руках, От Дмитрия и Ольги подарили Семейств родных нам непрерывный ряд. Вот, наконец, идут Василий с Анной. Я вижу, как тревожно и туманно Тепло сквозь время на меня глядят. Испить всю чашу — дай, Господь мне силы. Лист белый любит чёрные чернила.

Полевка нон стоп

Пока скитальцем вечным по Земле, Пыля дорог невыбитой дорожкой, Проходит Бог, с печалью на челе, Приходит к нам Любовь неосторожно. Палаты, храмы, хижины, дворцы Подвластны ей, покорны властелины. Повинность, разнося во все концы, Пируют люди, радуясь невинно. Пусть будет всё: и радость, и беда, Поля пшеницы без конца и края; Поднимем очи Богу, скажем: «Да, Поистине, благословеньем Рая Прекрасен мир, в котором навсегда Пречистая Любовь всё озаряет». Пока скитальцем вечным по Земле Отца народов тень дымила трубкой, Любовь возникла у людей в тепле, Взлетела в небо ангельской голубкой. Ещё не зная, что ждёт впереди, Крылом взмахнула, призывая в небо. А, ввысь взлетев, на землю погляди — На край без края, без огня и хлеба. Огромный край, в шестую часть Земли, Накрытый страхом, как большой рогожкой. Страна, где реки крови протекли, Тайком в ночи глядела, как сторожко Острожники Гулага вдаль брели, Пыля дорог невыбитой дорожкой. Пыля дорог невыбитой дорожкой, Осьмушку хлеба поделив на всех, Ложились спать, поужинав картошкой, Вповалку на пол. Не был слышен смех. Есть кукурузу лысый вождь велел, Круша ботинком ядерным округу. А над Землёй уж спутник пролетел, Нанизывая каждый час по кругу, Огромный сузив мир до тесных рамок. Немного надо людям на Земле: Социализм нам обещал, как славно Ты будешь жить и сыто и в тепле. От атеизма, что разрушил храмы, Проходит Бог, с печалью на челе. Проходит Бог, с печалью на челе, Отвергнутый людьми из сердца хмуро. Ликуй, наука, первым на Земле Взлетает в космос русский парень, Юра. Есть нечего, зато хвосты ракет Качает площадь Красная в парадах, А в сёлах проведён электросвет, Нас в коммунизм зовя, и вот он, рядом. Оставь заботу про насущный хлеб, Нам всё доступно, всё для нас возможно. Смелей в работу, в городе, в селе, Трудом всех благ достигнем всевозможных, Отстроим коммунизм, а на Земле Приходит к нам Любовь неосторожно. Приходит к нам Любовь неосторожно, От дел великих мысли уводя. Ложатся к стройкам новые дорожки, Встают хрущобы, стены возводя. Есть в этих стенах и покой, и счастье Коснуться милых рук вдали от глаз, А голубой экран, в углу светяся, Нирваны негой наполняет нас. Отдышкой после полувека крови Нам стали стен казённые торцы. Семейным счастьем на квартирной нови Твои согреты дети и отцы. Обоями оклеены с любовью Палаты, храмы, хижины, дворцы. Палаты, храмы, хижины, дворцы Отступят в тень жилых кварталов строя. Лавиной по стране во все концы Вдаль призывают коммунизма стройки. Есть молодёжь в селе и городах, Которая, труд отвергая чёрный, Академический беря размах, Науки камень может грызть упорно. Она придёт, с отвагою в сердцах, Науку двигать с силой исполинов, Сжигая души, трогаясь в умах. Творит наука мудрецов седины. Открытий чудо, истины размах, Подвластны ей, покорны властелины. Подвластны ей, покорны властелины — Одних к станку, других за чертежи, Лить сталь в цехах заводов — исполинов, Всю жизнь отдав, на пенсию пожить. Есть в каждом цехе и селе парткомы — Ключи для блага всех народов льют. А там, за стенкой трудятся профкомы, Нанизывая очередь к жилью. Общежитейским бытом переплавив, На коммуналки поделив дворцы, Стал делом чести, доблести и славы, Труд, что в цехах куют рабы — творцы. Отгрохотали съезды, как составы, Повинность разнося во все концы. Повинность разнося во все концы, Отстроив крепко занавес железный, Лениво пленум проведя, творцы — Вожди с охоты в сауну залезли. Ещё хрипел кумир магнитных лент, Касаясь уха каждого надрывно, Алкоголизмом заливая свет. На взвизге струн прервал полёт порывно. Олимпиадным символом, шаля, На каждой стенке красочной картиной, Старела грудь, награды шевеля… Тройным гудком усопших исполинов Отправив на лафет, в стену Кремля, Пируют люди, радуясь невинно. Пируют люди, радуясь невинно, Остря и анекдотами травя. Летит свобода на угаре винном, Влетая в каждый дом, с собой зовя. Есть пьянству бой, зато свобода слова, Как меченый провозгласил кумир. Ан, хрен и редька, думая сурово, Нас самогон спасёт, решил наш мир. От стен железных рикошетом слово Нас резало, всех оголив в задах. Стояли люди молча и сурово, Тесня ряды в больших очередях. От карточек и спецпайков готовы: Пусть будет всё: и радость, и беда. Пусть будет всё: и радость, и беда, Отцов могилы, матерей погосты, Людей забвенье. Леты злой вода Волной смывает с памяти всё просто. Есть скорбь и вера у людей в сердцах, Крепка надежда, без неё нам плохо. А, только потеряв всё до конца, Находим мы, что смысла нету охать. Основы все разрушив до земли, Наш мир коммуны быстро умирает. Страну в куски большие развалив, Трещит по швам империя родная. Осотом, чернобыльем поросли Поля пшеницы без конца и края. Поля пшеницы без конца и края, Остались без людских умелых рук. Лысенковские бредни исправляя, Варилась мысль у пахаря: — а вдруг, Ещё землицу отдадут народу… Кто всё пропьёт и прогуляет вмиг, А кто—то и прирежет к огороду, Научно хлебом полня стены риг. Опять у мира потрясём основы, Не видеть нам покоя никогда, Страны остатки обустроим снова, Трудом рабов построим города, Отстроим храм разрушенный Христовый, Поднимем очи Богу, скажем: «да»! Поднимем очи Богу, скажем: «да», Одна лишь Вера на Земле осталась, Лишь ей мы живы, горе не беда, Вот жаль, что ничего нам не досталось. Есть руки, голова, остался угол; Как нынче заработать на прокорм? А денег нет, ремень затянут туго, Настиг нас час чудовищных реформ. Одним в удел дворцы, другим помои, Народ семья беспалых раздевает. Стоят станки, клеть замерла забоя… Твой ваучер последний пропивая, Очнёшься, вспоминая век застоя Поистине, благословеньем Рая. Поистине, благословеньем Рая, Останется в душе, ты береги, Любимый край, отчизна дорогая, В которой делал первые шаги. Есть в жизни у людей приют далёкий, Край детства, сердцу милый уголок. А мы добром помянем те уроки, Наивно, просто данные нам впрок. От дел земных единым Божьим актом Нам всем в свой срок настанет череда, Смиренно, тихо уходить по тракту Тропой ухода, гладкой, как вода. Оборотившись, мы увидим, как ты Прекрасен мир, в котором навсегда… Прекрасен мир, в котором навсегда Оставим мы дела, и мысль, и семя. Людей молва нас смоет, как вода, В пучину лет уйдёт и наше время. Есть время наше, в нём живи, твори, Короткий блик на зеркале эпохи. А до и после, что ни говори, Ни хороши дела, но и не плохи. Отмерен век, вечерняя заря Нас ждёт, и крест в лучах её сияет. Се, человек, прекраснее царя, Тернистый путь по жизни пролагает. Открой сердца, пусть вечно в них горя, Пречистая Любовь всё озаряет. Пречистая Любовь всё озаряет: Отец наш, иже есть на небесах, Любовь твоя в сердцах у нас сияет, Всесвято имя, царствие в веках. Есть хлеб насущный, днесь нам принесенный, Когда долги оставишь нам свои. А мы оставим должникам спасенным На Небе и Земле, рабы Любви. От искушенья упаси всечасно, Напоминая грешным о смоле. С лукавым нас избави повстречаться. Твори добро, дай в славе и в силе Отцов и дедов сыном оставаться, Пока скитальцем вечным по Земле…

Привет Татьяне

Тетрадь тебе заполнить эту Так необдуманно спешил! Ты знай, не тяжело поэту Тебе отдать избыток сил. Татьяна, милая Татьяна! Так жаль, не моего романа Ты героинею была. Тропою легкою прошла Ты краешком чужого счастья. Терзаньем сердце мне разбив, Томленьем душу растопив, Теперь, в тебе приняв участье, Так видит Бог, как я люблю Татьяну милую мою! Тетрадь тебе заполнить эту… Ад или Рай зачтет грехи. Не суждено услышать свету, Я думаю, мои стихи. Тебе, но голос музы нежной, Естественный, но неприлежный, Боюсь, твой не затронет слух. Едва ли на заре пастух Печальной дудочкой играя, Ритмично щелкая кнутом, И погоняя скот хлыстом, Ввести тебя во двери Рая, Еще во мраке, без светил, Так необдуманно спешил. Так необдуманно спешил Античные развить мотивы. Неосторожно вдруг вскочил Я на коня. Пегас игривый Так часто сбрасывал меня! Еще в пыли, его кляня, Бросаю снова ногу в стремя, Едва нагнать пытаясь время, Проскакиваю мимо вновь. Ретивый конь несется прытко; И мимо счастье, и в избытке Весенний ветер, и Любовь Есть. Мысль доверить эту — Ты знай не тяжело поэту. Ты знай, не тяжело поэту — Алеющий венок зари Накинуть на головку эту, Янтарным блеском озарив Твои глаза, ланиты, губы — Еще бы были мне не любы! Борясь и с сердцем, и с собой, Едва ли с гордой головой, Перед тобой ее склоняя, Роняя вдруг ее к ногам. И в этом всем, я знаю сам: Виновна простота святая. Её познав, я посвятил — Тебе отдать избыток сил. Тебе отдать избыток сил, Атлантом свод держа небесный. На это жизнь бы положил, Явившись глыбой бессловесной. Тебе одной шептать слова… Еще не сникнет голова Безудержно и бесполезно, Едва ногой почуя бездну, Познавши бренность бытия, Разуверяясь и надеясь. И, грешен, изгоняя ересь Вновь вчитываюсь в строки я Евангелия и Корана… Татьяна, милая Татьяна. Татьяна, милая Татьяна… Ахти мне! Мой лукавый бес Напоминает непрестанно Явленья бездны и небес. То сладкой песней меня манит, Еще стрелой Амура ранит, Бросает вдруг во мрак ночной, Елейный мне сулит покой. Потом терзает мраком Леты, Рисует мне картины грез, И, сквозь потоки бурных слез Виденья открывает, где ты Едва видна, всегда желанна, Так жаль, не моего романа. Так жаль, не моего романа Аделью иль Элизой вновь Навязчиво и неустанно, Являет вдруг для нас любовь Таинственная сила жизни. Едва жива, всегда капризна. Бросая нас и в пот, и в дрожь, Ей лучше яд иль острый нож. Питаюсь слабою надеждой, Ревниво хороня свои Невинные мечты любви. Вечор, свои смыкая вежды, Еще мир вижу, где жила Ты, героинею была. Ты героинею была — Алеющим в короне камнем. Надеждой трепетной жила — Являться центром мирозданья, Творить свой мир, свою любовь. Естественно являться вновь Богиней снеговой вершины. Еще бы мне ты разрешила — Песнь звонкую твоим делам Воспеть не только слабой рифмой И звонкой бронзою Коринфа. Всегда жива и весела, Едва ли мне желая зла, Тропою легкою прошла. Тропою легкою прошла. Астральный Лев идет неспешно, Не оглянувшись на осла, Являя миру силу, внешность, Терзая трепетных ягнят. Едва внимая, что глядят Безмолвны Рыбы и спокойны, Его вниманья недостойны. Потом на этих берегах Рыбак печально поднимает Изорван невод. Размышляет: — В чем дело? И поэт в мечтах Едва коснулся, как отчасти Ты, краешком чужого счастья. Ты краешком чужого счастья, Антимиры к себе склоня, Немалой обладая властью. Я твердо верю, для меня Татьяной нарекли тебя. Есмь слабый раб, тебя любя, Богиня мира и порядка, Едва ли знаешь ты, как сладко Проснуться с именем твоим, Родиться под звездой прекрасной — Искрящейся, ночной, всевластной… Всегда тебя боготворим. Еще в тени густых олив Терзаньем сердце мне разбив. Терзаньем сердце мне разбив: Аукается вновь тревожно, На все вниманье обратив. Я знаю, мне уж невозможно Тобой сегодня обладать, Еще грешней тебя желать. Блаженство ощущая рядом, Едемским прохожу я садом. Прости меня, поддавшись яду, Расслабленный, едва живой, Истерзан волей и тоской, Внимая голосу и взгляду, Едва ли я сегодня жив, Томленьем душу растопив. Томленьем душу растопив — Антенны ловят зов Вселенной. На это уши навострив — Я слышу голос неизменный. Так о любви он мне поет, Еще пером моим ведет, Белеет отраженьем милым, Едва познает лист чернила. Простишь меня ты за любовь? Разлюбишь и прогонишь с глазу? И все же я не верю сглазу. Вот и сейчас я вижу вновь: Едва ль в своей остался власти, Теперь в тебе приняв участье. Теперь, в тебе приняв участье Ах, как неосторожен был, Надеясь на чужое счастье. Я Вас люблю, всегда любил. Троянский конь мне был не мил, Его седлать я не решил. Бесстрастным быть едва ли смог — Еще желать смиренья мог. Прошу не обойти приютом Рабов и принцев, и волхвов. И на себя принять готов Взгляд твой. Как в парусах надутых Есть ветр, попутный кораблю, Так видит бог, как я люблю. Так видит бог, как я люблю. А мне молиться остается Невинность охранить твою. Я вижу, близко жилка бьется Твоя под белизною кожи. Ей-ей, совсем уж невозможно Бороться мне с самим собой, Еще и с волей и с судьбой. Просить руки у ног твоих Рискованно в мои то лета, И безрассудно для поэта. Внемли лишь только этот стих. Еще молю, еще пою Татьяну милую мою. Татьяну милую мою Ах, как хочу я видеть рядом! На мельницу надежды лью Я воду бурным водопадом. Трус может просто промолчать, Его вполне могу понять. Бесстыдный сам страдать заставит — Еще сильней он грех восславит. Поэту невозможно жить Раз и другой не сокрушаясь. И чашу горечи испить, Венок сонетов завершая. Есть просьба лишь: доверь поэту Тетрадь тебе заполнить эту.

Январь и Июль, 25

Январь суровый, антипод июля — Ярило гневно шлёт свои лучи. Язык порой сильнее бьёт, чем пули Я знаю, но, о! женщина, молчи! Яд слов и сладок, и приятен вкусу, Явлений ряд он открывает нам Ясней, чем толкованья нашим снам. Я не хочу подвергнуться искусу, Явив скорей признание, чем чудо, Ярмом тяжёлым плечи надавив, Японцем жёлтым, негром, белым быв: Я полюбил, люблю, любить я буду! Ярлык такой возьму прикрыть свой срам. Ямщик, гони, налью тебе сто грамм. Январь суровый, антипод июля, Татьянин день приводит нам зимой. А на плите кипящие кастрюли, Несут соблазны пышные порой. Является нам антиощущенье: Когда вопрос мы миру задаём, Антивопросом мы в тупик встаём, Законов антимира воплощеньем. Антиответ, как отраженье в луже Напомнит нам, что много — много лет Смешное Солнце сеет стылый свет, Который не согреет зимней стужей. А в летний зной, как в устье у печи, Ярило гневно шлёт свои лучи. Ярило гневно шлёт свои лучи, Тесня снега и насылая жары. Аспидно — чёрным облачком грачи Несли весну, а от зимы сбежали. Январь там проводя, где потеплей, К июлю снова выводки слетают. А земли, где они зимой гуляют, Заморские, мы видим лишь в стекле. А мы зимой от холода дрожим, Не в силах край свой северный покинуть. Сосновых дров нам в печку лень подкинуть; Клубочком тесно сплетены, лежим. А чтобы наши чувства не уснули, Язык порой сильнее бьёт, чем пули. Язык порой сильнее бьёт, чем пули, Терзая слух, и сердце бередя. А сплетни те, что ветры нам надули, На головы мы выльем не щадя. Язвительные, резкие насмешки, Колючих замечаний длинный ряд, Азарт будя, банкротством нам грозят; Загоним в пат друг — друга мы, как пешки. Ах, где ещё нам отдохнуть немного, Надеясь на согласие и лад. Словами злыми вымощен путь в Ад. К тебе я обращаюсь, словно к Богу, А ты в ответ: — Не верю! — хоть кричи. Я знаю, но, о! женщина, молчи! Я знаю, но, о! женщина, молчи! Тепли в глазах последнюю надежду. Астральных знаков тишина в ночи Намёком нам послужит и поддержит. Ясней на друга молча мы глядим, К душе душою обращаясь дивно, Алкая лишь слиянья воедино, Затем при этом Бога не сердим. А как сказать всё то, что на уме Накоплено, и хочет в путь пуститься? Слетая с гнёзд, вдаль улетают птицы, Край милый оставляя по корме. А мы смиренно предаёмся трусу: Яд слов и сладок, и приятен вкусу. Яд слов и сладок, и приятен вкусу; Туманный ряд он призраков зовёт. Аборигенов ждут стеклянны бусы, Наивный в Веру обратит народ, Язвительным колючки злые дарит, Коварным — смертный яд или кинжал. Ах, где укрыться нам от этих жал, Заточенных в задах у многих тварей. Алисой в Зазеркалье он проник, Напоминая нам о наших бедах; Слов сказанных не хватит для победы, Когда проворный, грешный наш язык Алкает Слова, то, сквозь шум и гам, Явлений ряд он открывает нам. Явлений ряд он открывает нам, Томящихся под тёмным покрывалом. Алмаза блеск и лести фимиам Нас манят, где бы мы ни побывали. Язык так свеж и точен, так богат: Крез и во сне не видел тех сокровищ, Античных статуй, книг, картин, чудовищ — Зарытый до поры блестящий клад. Айда скорей туда, где горизонт Нас манит, словно там, вдали, сокрыты Секреты важные времён забытых. К нему стремимся, забывая сон. А он, дразня, всё открывает нам Ясней, чем толкованья нашим снам. Ясней, чем толкованья нашим снам; Точней, чем теоремы Пифагора, Абзацы слов издревле служат нам Надёжнее, чем Гималаев горы. Я понимаю, как они непрочны, Когда язык нам шлёт своих послов; А мы гадаем на мякине слов: Захочет он солгать, иль не захочет. А слово вылетает воробьём, Не пойманным отныне и свободным Слугою, не лишенным прав природных. Когда я ночью, или ясным днём, Аллахом или Буддой вдруг клянуся — Я не хочу подвергнуться искусу. Я не хочу подвергнуться искусу — Терзать тебя в угоду злой толпе, А сам стоять, подобно Иисусу, На придорожном соляном столпе. Являясь Богом или Сатаною, К тебе таскаться тайно по ночам Архангелом с крылами по плечам, Зато хочу назвать тебя женою! Авось, Господь и люди нас простят, На голову епитрахиль накинув. Сомненья и тревоги, их покинув, К чужим краям, как птицы улетят, А на прощанье прокричат оттуда, Явив скорей признание, чем чудо. Явив скорей признание, чем чудо; Талант не зарывая в землю свой, Атлета мощь и молодую удаль, Настойчивость, назойливость порой Я проявлю, как повелит мне чувство; Кумир свой я свалю к твоим ногам. Амуру на суд строгий и Богам Забытое изящное искусство Античных статуй предлагаю взгляду: Нагих и нежных, юных, озорных. Сомнений нет, и твой же слепок с них К тебе несу, перешагнув ограду, Аркадским пастухом в тени олив, Ярмом тяжёлым плечи надавив. Ярмом тяжёлым плечи надавив, Тружусь упорно я и беспрестанно. Антея груз на плечи навалив, Не гнусь под ношей, как это ни странно. Ярем сними, мне кажется, взлечу, Как лёгкий пух летит под ветром быстрым. Авроры свет, разлитый утром чистым, Заковывать в темницу не хочу. А кто под Солнцем нашим народился: Народы, расы, веры, племена — Страсть к женщине у нас у всех одна. К народам всем я равно относился: Ацтеков зов навеки полюбив, Японцем желтым, негром, белым быв. Японцем жёлтым, негром, белым быв, Танцовщиком в дешёвом ресторане, Актёром и погонщиком кобыл, Невольником, и даже голым в бане — Я посвящу себя тебе одной, К тебе стремлюсь я и душой, и телом; Алчбу свою доказывая делом Зимой и летом, и в мороз, и в зной. Ассолью будь доверчивой моей, Невестой в белом платье подвенечном. Слова Любви скажу тебе, конечно, Когда рассудка придержу коней, А пылкой страсти не найду остуду: Я полюбил, люблю, любить я буду! Я полюбил, люблю, любить я буду! Так все клянутся, и туда же я; А между тем все предаёмся блуду, Надеясь, что наш Высший Судия, Являя лик свой неохотно люду, К нам снизойдёт, и слабости простит. А там, глядишь, плодами угостит Запретными, к добру, а может, к худу. Архимонаха даже в грех введёте Ног стройностью и совершенством форм. Слова глазам не установят норм; Кружится ум в мечтательном полёте, А сердце тает от прекрасных дам: Ярлык такой возьму прикрыть свой срам. Ярлык такой возьму прикрыть свой срам, Такой обет в божественном смиреньи. Апостолу, благословляя храм, Неведомы раздумья и сомненья. Языческие почести воздам, К земле перед тобою припадая; Амброзией язык свой услаждая, Забвенье я найду своим трудам. А в местности глухой, пересеченной, Ногами не осилить мне пути; Скорей бы мог меня перенести Крылатый конь, Пегасом нареченный. А ну, давай, по кочкам и буграм Ямщик гони, налью тебе сто грамм! Ямщик, гони, налью тебе сто грамм! Телега тряско путь преодолеет. А, может, птицей — тройкой по снегам Несёмся по равнинам и аллеям. Я не люблю ни осень, ни весну, Когда распутица пути нам отрезает; А дождь идёт, и снег под Солнцем тает. Зимой и летом лёгкий путь начну. А если кто не любит быстрый бег, Найми зимой телегу, летом сани; Саней полозья летом станут сами, Колёс не любит наш пушистый снег: А скажет, что не зря полозья гнули Январь суровый, антипод июля.

Поэмы

Я подарю тебе свой мир

Я подарю тебе свой мир: — Смотри! Он опоясан лентою зари. Свидетельница счастья и тревог, Шурша, ложится возле наших ног. Так, некогда, прибой морской шуршал У ног поэта. В блеске его рифм Ничтожен я. Лишь взяв у грота риф, По морю бурному мечты бежал. А, много ли найдётся, что в мечтах, По морю бурному, на полных парусах Носился? Их по пальцам перечтёшь. И в сердце у любого страх найдёшь Перед стихией. Так и тот поэт: — Встречая налетевший жизни шквал, Он парусов своих не опускал. Нашёл он бурю. Пал во цвете лет. И я, возможно, рифы бы не брал, Сразиться мог, и грудью встретить шквал. Но, бури счастья, как и бури бед, Не встретил на пути, как тот поэт. И, с ним, возможно, я поспорить мог В искусстве управленья парусами… Но, рифмами… Нет — нет, судите сами, В искусстве этом дьявол он, иль Бог. Я стал бы спорить, но мои мечты Прервутся, если не поверишь ты, И не ответишь, узел разлюбив, Противоречий и оков любви. Но, сразу, не спеши рубить сплеча, Войди в мой мир, что я тебе дарю, И окунись в горящую зарю. Послушай, что я расскажу сейчас. Блеск утренней зари вошёл в мой мир, Как откровенье жизни. Как кумир Был солнечный восход. А, в свете дня, Бледнеют краски. Яркого огня Боится мир мой, от него бежит Ведь яркий свет подобен темноте, Он ослепляет. В грохоте лучей Всё обгорает, блекнет, и дрожит. Возможно, я любил бы светлый день, Спешил к нему, как тысячи людей. Но, люди заточили блеск лучей В стальную оболочку бомб, смертей. Ослепло солнце в цепких лапах зла, Не светит и не греет, только жжёт, И, больше, чем даёт, себе берёт. На землю прахом падает зола И красит в серый цвет все краски дня. Быть может, ты теперь поймёшь меня? В свой мир я ввёл лишь солнечный восход И чуточку заката. Весь народ, Что населяет мир мой, по утрам Живёт и дышит. Как огонь живой, Смысл жизни в них горит, течёт рекой, Рождается и умирает там. Я двери настежь в этот мир открыл Для всех, кого любил и не любил. Дарил я многим свет, но до конца Не выслушав, и не поняв творца, Одни ушли, захлопнув крепко дверь, Других я выгнал сам. Остались те, Кто по уму, иль в чистой красоте, Мне дороги. И в этот мир, теперь, Я редко допускаю даже тех, В которых в юности искал утех, С которыми делил и хлеб, и кров. Я сбросил цепи дружеских оков, Свободу, вольность, счастье стал искать. И, мне казалось, я вполне прозрел, Отбросил цепь пустых и скучных дел, Вдали людей стал думать и мечтать. Свой мир замкнул я в тесный круг идей, И в узкий круг знакомых мне людей, С которыми я проводил часы. Я по траве вошёл в мой мир босым, Оставив обувь, с пылью всех дорог, Которыми ходил, с той стороны. Ничто не нарушало тишины В том мире, без волнений и тревог. Охоте, как древнейшей из страстей, Я отдавался всей душой моей. Из всех страстей избрал её одну, И в ней сумел измерить глубину. И, отнимая жизнь у Божьих чад, Как безраздельный мира властелин, Верша свой суд, среди лесов, равнин, Не думал: — В Рай я попаду, иль в Ад. Снега зимы, весенний зов травы — Моей душе любезны стали вы. И солнца луч в душе моей светил. Истоки жизни я благословил. Познав её, я зори полюбил, Природы утро и разгул стихий, Но, никогда не складывал в стихи Звериный бег и трепет птичьих крыл. Я полюбил лесную глухомань. Сюда, в рассвет, в предутреннюю рань, Я уходил бродить по целым дням. Ничто не развлекало так меня. Часами можно любоваться ей, Где с переливом свищут соловью, И, падая, иголочки хвои Поют на грампластинках старых пней. А, может быть, охоту я любил За то, что в те часы восход светил Мог наблюдать я, в блеске красных зорь. Я умывался огненной росой И молодел. И чувствовал прилив Душевных сил, в любое время дня, Не возмущала непогодь меня, Я счастлив был, ненастье полюбив. Входил я в лес, торжественный, как храм, Когда он просыпался по утрам. Или, под вечер, отходя ко сну, Последний луч ложился на сосну, И гас, немного отдохнув на ней. И звери просыпались в час ночной. Совиный крик и дальний волчий вой Звучали жутко в сумраке ночей. Приятно поздней осенью срывать С ветвей плодов земную благодать, И чувствовать, что жизни урожай, Бурлит, переливаясь через край. Осенняя охота мне мила Утиной зорью, выстрелами влёт. И, кровь кипит моя, душа поёт, При виде празднично накрытого стола. Хоть весь азарт я оставляю в ней, Но зимняя охота мне милей. В борьбу вступить, и в ней искать успех, Своим шагам придать звериный бег. И резвость мысли, и полёт ума, На тропах кабанов, лис и лосей, Где кружевом след зайца средь полей — Всем этим щедро дарит нас зима. Но редко выстрел эхом прозвучит В лесной тиши. Уснувший лес молчит. С рассвета до заката, в блеске зорь, По белизне снегов, следов узор, Оставив, мы садимся за столом, И, стулья сдвинув, выпьем на крови, Во славу этой страсти, иль любви! Азарт мы тушим крепким, злым вином. И без вина я пьян, когда весной, Вечерней зорью, мимо, вышиной Протянет вальдшнеп. И, признаюсь я — Милей весенней страсти нет, друзья! Люблю её за буйство голосов, Когда всё в мире о любви кричит. Вечерняя заря, сходя, дрожит От крика пересмешников дроздов. Сейчас потянут. Луч зари погас, На маковке сосны последний раз, Чуть задержавшись, песни оборвав, И небо остудив. Вверху стремглав Барашек падает, и, в ясной вышине От страсти хриплый, бурный зов певца, Летит к немому небу без конца. Все чувства поднимаются во мне. Солисты начинают про любовь: — Вдали я слышу хор тетеревов, И, прорезая хрипом тёмный бор, Заводит первый вальдшнеп: — Хорр, хорр, хорр. И вот пошли. Извечный страсти зов По кругу гонит их, и жжёт огнём. Недолог лёт, но, сколько страсти в нём! Вдали стихает песня про любовь, Но не спеши уйти. Притихший зал Концерт свой не окончил. Засвистал, Защёлкал, переливами звеня, Певец ночной любви, к себе маня. Взлетела песня кверху, и погас Безмолвный купол неба. Соловей Присел на самой нижней из ветвей. Его я рядом вижу в первый раз. Теперь всё в мире слушает его, Последнего солиста. Торжество Разлито в каждом звуке, и певец Обрёл своё мгновенье, наконец. Стараясь не дышать, внимаю я, И слышу, как течёт по жилам кровь, И сердце бьётся, требует любовь. Глубокой грустью мысль полна моя. Я вижу, что тебя со мною нет. Как сердцу к сердцу проложить свой след, Как две судьбы в одну соединить, К тебе свою протягивая нить? А ты войди в мой мир, пойдём со мной, Присядем, отдохнём в тени ветвей. И, что я не сказал, пусть соловей Расскажет тебе раннею весной.

Ночной звонок

Ты помнишь, в неурочный час однажды, Я позвонил тебе. Не знаю сам — Хотел сказать о чём — то, очень важном, Но силы не дал я своим словам. Как это было? Что со мною стало? За суетою неотложных дел, Я в ночь уехал от тебя с вокзала. Уехал. Позвонить забыл тебе. Хотел осмыслить, что мне говорила Сегодня ты. Из путаницы слов Вытягивая мысли, словно жилы, Сплетенные на тысячи узлов, Я думал о тебе. Усталость в сон клонила, На пять минут, враз обрывая мысль, Как вдруг воспоминание пронзило: — Уехал я, тебе не позвонив. Что делать? Станция. Схожу. Обратный поезд Лишь через час. Прокуренный вокзал Гудит от голосов ребячьих, звонких, Как будто, кто — то вечеринку дал. Что я скажу тебе по телефону? Где мне найти слова, сказать тебе: — Ты мне нужна! Под стук колёс вагонных Клокочут мысли, как вода в трубе. Не видишь ты, как медленно краснея, Я в трубку что — то, о делах своих, Причин задержки объяснить не смея, Пробормотал, и вдруг, смущенно стих. Что ж ты молчишь? Я слушаю, как ты Молчишь, но трубку не кладёшь обратно. Я говорю: — Прочту стихи свои, Которые я от тебя всё прятал. Вздыхаешь ты. Что значит этот вздох? Приедешь ты? Да, в пятницу, наверно. Когда уедешь? Нужных поездов До двух часов не будет. Ну, до встречи. Прости, что не сказал тогда тебе, Всего того, что мне сказать бы надо, Сказать: — Люблю тебя; но словно бес Меня держал. Я словно в бездну падал. Мой поезд отправлялся в пять часов, И, сидя в зале, тихом и унылом, Слагал я строчки для тебя стихов, И вспоминал, что ты мне говорила. Ты говорила мне: — Держать не стану, Всю правду о себе хочу сказать. Я не хочу, чтобы ты был обманут — Сама тебе открою я глаза. Сказала мне: — Тебя я недостойна, Испорчена и выпита до дна. Хотя мне говорить и очень больно, Хочу, чтоб пробудился ты от сна. Хочу, чтоб ослеплён восторгом светлым, Ты не летел на яркий свет любви — Тот свет прервётся огненною петлей, Ножами сердце взрежет до крови. Хочу, чтоб усмирив восторг свой первый, Ты трезво оценил свои мечты. Что — ж ты молчишь? Свои скрываешь нервы? Скажи, о чём теперь подумал ты? Что я могу сказать? Случайным словом Боюсь спугнуть тебя, боюсь, уйдёшь в себя. Минуты откровенья рокового Боюсь разбить доверчивость губя. Молчание… Спросил я осторожно: — Но ты меня не гонишь? Нет? Скажи? Я не спешу с ответом. Скажи, можно, Оставить так, как было всё, и жить? Спасибо за минуты откровенья, За честности решительный порыв. В моей душе ты не найдёшь смятенья; Жить не смогу, тебя я не любив. Молчал я, разбираясь в своих чувствах, К твоей душе прокладывал тропу. В твоих словах дорогу для искусства Я не ищу. В твоих словах живу. Все впечатленья дня я разбираю, Раскладывая на частицы чувств. Шепчу слова, тебя я утешаю, Тебя прошу: — Не плачь, себя не мучь! Рвусь к телефону снова, но часы, Показывают где — то час четвёртый. Будить тебя? Нет. В мыслях нет красы, Нет полной ясности. Все мысли будто стёрты. И снова поезд. Вдаль уносит он. А мысли снова вереницей вьются; И, прерываясь, как тревожный сон, Меняются, сплетаются и бьются. Зачем всё это говорила ты? Что мне сказать хотела ты при этом? Сокровища душевной красоты Ты осветила вдруг неярким светом. Любимая, в твоих словах я слышу, Боль истинного чувства, сердца боль. И, как в бреду, тревожно сердце дышит — В твоих словах вдруг услыхал любовь. Я начинаю понимать тебя: — Познав любовь, и испытав несчастье, Не хочешь, неосознанно любя, Меня ты потерять. В случайной страсти Мог разувериться в тебе потом. Тебе казалось, что мои признанья, Мой искренний восторг, слова о том, Что я люблю, непрочны; изваянья Моих стихов хрупки и ненадёжны. Тебе казалось, ветер отрезвит Меня, и разобравшись в этой сложной Задаче, я поправлюсь от любви. Любовь пришла ко мне средь жизни звона. Тогда, поверь, я очень счастлив был, Что в этот день не белую ворону, А пёструю сороку подстрелил. В тебе всего сложилось понемногу: — И белого, и чёрного слегка. Сквозь серые глаза к тебе дорогу Нашёл я, верным шагом ходока. В твоих глазах мелькают искры смеха, А иногда грусть лёгкая сквозит. Всё отражается бездонным эхом. Твоя душа глазами говорит. Ты можешь радоваться, огорчаться, И праведно, и безрассудно жить, Нахмурить брови, нежно улыбаться. Ты можешь ненавидеть и любить. Ты мне явилась Орлеанской Девой. Я понял, что тебя я полюбил, В тот час, когда свет праведного гнева, Тебя священным блеском просветил. В своих словах напрасно сердце губишь, Уча меня, как следует мне жить. Я вижу, что меня уже ты любишь, Иль очень скоро сможешь полюбить. Я говорил: — Скажи уйди — уйду; Скажи: — Не нужен я — тебя оставлю; Теперь же нет. Гони — не отойду, Не убегу, найду тебя, восславлю Твой каждый взгляд и вздох. Твой каждый шаг Я буду сторожить бессонным глазом. Так будет, пока теплится душа, Пока горит во мне тревожный разум. Пойми, тебя любя, другим я стал. Не думай, нет в моих словах обмана. Любимая, я сам не идеал, Но для тебя я идеалом стану.

Белый венок

Полжизни за стихи? Зачем так много? Достаточно улыбки благосклонной, Достаточно слезинки промелькнувшей, Достаточно неровного дыханья, Достаточно неверного движенья, Достаточно, чтоб сердце билось чаще, Достаточно, чтоб голос слегка дрогнул, Достаточно внимательного взгляда, Достаточно двух слов в ответ и только, Достаточно касания ладони, Достаточно пройти два шага рядом, И слишком много будет поцелуя? Достаточно улыбки благосклонной В ответ на песни, что тебе слагаю, В ответ на переливы звонкой лиры, На красочные, нежные картины, Изменчивые, словно акварели, Что дождевыми струйками стекают, Недолговечных красок переливом. Тебе они милы и мне довольно. Я радуюсь, когда сверкнет улыбка В губах твоих чувствительных и тонких. Но только ты не плачь, за все за это Достаточно слезинки промелькнувшей. Достаточно слезинки промелькнувшей По уголку зажмуренного глаза, Что яркую косметику смывая, Как будто акварель с листа бумаги; Она оставит светлую дорожку, Мой светлый путь, к тебе одной ведущий. И я приду, и вытру твои слезы, И научу тебя, как верить жизни, Как уходить от суетной печали, Как радость находить и наслажденье. Какой желать мне от тебя награды? Достаточно неровного дыханья. Достаточно неровного дыханья, Чуть слышного, когда стоишь ты рядом, Прислушиваясь к звукам моих песен, Ловя их смысл и тайный, и туманный. Вдыхая их неясны ароматы: То запах моря, крепкий и соленый, А то пустыни ветер суховейный, Или земли цветущий запах теплый, Дождя пыль водяную и деревьев Пыльцу, летящую покорно ветру. Чтоб я узнал, что ты их понимаешь — Достаточно неверного движенья. Достаточно неверного движенья, Чтоб ноздри твои дрогнули чуть видно, Слегка чтобы ресницы колыхнулись, И губы чуть-чуть дрогнули в улыбке, И сбился шаг твой в сторону немного. Рука, начав движенье, чуть повисла, Не зная, что ей делать дальше. Чтобы Задумалась ты, двигаясь по жизни: Куда идешь и на какой дороге Тебе вдруг счастье нежно улыбнется. А мне, когда тебя я вдруг увижу — Достаточно, чтоб сердце билось чаще. Достаточно, чтоб сердце билось чаще, Пытаясь достучаться до сознанья. И помогало разрешать вопросы, И познавать все тайны мирозданья. В такт сердцу жизнь пусть потечет быстрее, И ярче сделаются краски лета, В душе твоей тревога зародится, Смятение поселится в сознаньи; Когда у сердца ты ответа просишь, Беседуешь с ним, рассуждаешь здраво. И на вопрос невинный отвечая, Достаточно, чтоб голос слегка дрогнул. Достаточно, чтоб голос слегка дрогнул, Когда прочитывая строки эти, Написанные почерком небрежным, Подобранными бережно словами. Я не хотел твою поранить душу Ни словом грубым, ни тревожным смыслом, Ни наглостью, ни силою не буду Внимания так привлекать к себе я. Возьми мои записанные мысли, Читай их просто, все слова простые. И если что-нибудь тебе неясно — Достаточно внимательного взгляда. Достаточно внимательного взгляда — Я объясню все то, что так неясно И самому мне. И ответ у Бога Я сам ищу, безумный в откровеньях, Прочитывая старые страницы, Истлевшие от времени и света, Где смысл слов зарыт под толщей пепла, Исторгнутого огненным вулканом. Ты помоги мне в чувствах разобраться, Познать себя великим или малым. И на мои бесчисленны молитвы Достаточно двух слов в ответ — и только. Достаточно двух слов в ответ, и только. — Скажи мне — я скажу все то, что знаю, — Позволь мне — что тебе я не позволю? — Иди сюда — как тень, явлюсь я рядом, — Ты уходи — исчезну, словно призрак, — Останься здесь — застыну, словно камень. — Люблю тебя — то слышать я мечтаю, И в снах своих не смея это слышать. Любых двух слов достаточно мне будет. И если хочешь, чтобы замолчал я, Губам моим, произносящим слово, Достаточно касания ладони. Достаточно касания ладони, Руки прикосновения простого. Уже его я описать не в силах: Как каждый палец повстречался с пальцем, Как каждой жилкой ощущаешь жилку, Что бьется ровно под упругой кожей. Как каждая шероховатость линий: И жизни, и любви, и мирозданья, Охватывает линии другие. И руки крепко сжав в своих ладонях, Я не зову идти путем тернистым — Достаточно пройти два шага рядом. Достаточно пройти два шага рядом, Не говоря ни слова, просто молча. Чтоб мысль разговаривала с мыслью, Чтобы душа к душе лишь обращалась, Безмолвною беседой наслаждаясь. И мирно разговаривать друг с другом О повседневном деле и заботах, О космосе своем и мирозданьи, И о горящих над землею звездах. Не нужно за беседы мне награды — Достаточно признательного взгляда, И слишком много будет поцелуя. И слишком много будет поцелуя — Доверчивого губ твоих касанья, С которым все слова я забываю И поднимаюсь к небесам, откуда Мне лучше видно на земле влюбленных, Что объясняются неясными словами. Бессвязные их звуки раздаются В ночной тиши, и слух мой услаждают. Из них свои я складываю песни, Как из ударов струн мелодии созвучье. Ты знай, что все слова мои от Бога… Полжизни за стихи? Зачем так много?

Сонет о войне и победе (65-летию ПОБЕДЫ посвящается)

Штрафбату выдали винтовки, Патронов злых пятиголовки. Винтовка бьёт наверняка. Ступай, браток, стреляй пока… Охрана носит карабины — Карать виновных и безвинных. Охрана смотрит в спины нам, Чтоб не забыли, где война. Наган висит на лейтенанте… Зачем наган ему в штрафбате? Стреляй своих, стреляйся сам. За что же, брат, попал ты к нам? В пехоте, справа, автоматы У необстрелянных ребяток. Их пули сквозняком летят. Своих не простуди-ка, брат. Нас артобстрел перелетает, Охрану сзади накрывает, Погонов красных рвёт кусок. Не повезло тебе, браток… Лежит безусый пехотинец С лицом растерянно невинным — Крестом нательным росчерк пуль Братишке жизнь перечеркнул. И мины, шлёпаясь по лугу, Рвут лейтенанту ногу, руку. Он осмотрел себя без слёз, Потом наган к виску поднёс… Вдруг вижу в прорези прицела — В меня братишка чей то целит… За что мне? Чем я виноват? Стреляю сам. Прости мне, брат! В глаза, как пламенем плеснули — Песок недолетевшей пули Смывают слёзы с глаз волной. Я плачу по убитом мной… Окончен бой. Идёт охрана, Считая уцелевших, раны: Эй, брат, живой? Патроны есть? Так значит, остаёшься здесь! Воронка бомбы под горою — Я братьев штрафников зарою. Вокруг шуршание лопат — Там брата зарывает брат. Ни надписи, ни обелиска. Как вас найти родным и близким? Прости мне мать, прости жена, Я долг свой отдал им сполна. Во фляжке водки половинка — По братьям правлю я поминки… Земля вам пух свой отдаёт. Вон, пополнение идёт. Закурим, братцы. Злой обоймы Нам хватит до конца всей бойни… Ведь скоро пуля долетит. И брат простит. И Бог простит…

Девятый вал

1. Море сонно блестит, синевой синеву отражая. Горизонт чуть дрожит и готов показать миражи. В ожерельи из гор и зеленых долин, витражами Полосатыми скал берег в море, уткнувшись, лежит. Одинокое слово кораблика вдаль провожая, Одинокая чайка над чистой страницей кружит, Как во мгле негатива проявленная запятая. Что написано будет на этом листе, подскажи Ты мне, море, что хочешь, все сделаю, не возражая. 2. Пролетел ветерок, морща гладь неподвижного моря. Словно строчками букв отражения звуков легли. Письмена золотые на нем начертал, звукам вторя: Как дельфины плывут, и как гладь бороздят корабли, Как мы счастье зовем, по волнам убегая от горя, Как в просторе морском мы так страстно желаем земли, Как с Земли мы уходим в зовущую даль акваторий. Как с разбитым челном остаемся мы вновь на мели. Нам расскажет так много простых и лукавых историй. 3. Заплескалась волна чередою подъемов и спусков. Раз и два, два и раз начала свой простой разговор. Это ямб и хорей задают тон веселый и грустный. Это море стихов, бесконечной бессонницы хор. Разбивать их на строки, и складывать в строфы искусно Бесконечно могу, сотни строк собирая на спор. Но бездушны они, пока в них не поселится чувство, И любовь не зажжет из написанных листьев костер, Оставляя лишь те, что отмечены высшим искусством. 4. Разволнуется море, пригонит холодные волны, Распушится на гребнях крутых, словно перья крыла. Расшумится прибой, твердью камня и скал недовольный. И волна, подкатив, в берег бросилась и отлегла. Так и мысли мои — то уйдут, то приходят невольно, То вдруг черными станут, то снова прозрачней стекла. Станет сладко порой, или будет по прежнему больно? И мечтаешь о том, чтоб надежда в груди ожила. Что для этого нужно? Увидеть тебя и довольно. 5. Облака поднялись, громоздя белоснежные горы. Раз, два, три, три, раз, два — изменила волна алгоритм. И шумливый прибой расплескал третьим валом повторы. Амфибрахий, анапест и дактиль сливаются в ритм. Посвежел ветерок и затеял он с волнами споры. А, попробуй напевы у моря, возьми, повтори. Ты услышишь романсы и песни, но очень не скоро. Не молчи со мной море, опять говори, говори, Приноси мне свои и мольбы, и привет, и укоры. 6. Облака потемнели и стали сливаться в громады. И второй третий вал по граниту сильней застучал. Долгозвучных пеонов слышны стали ясно рулады. А кораблик мечты свой спокойный покинул причал. Собирая у моря, как дань, бесконечны баллады, Всплеск руки на волне белопенный прибой укачал. Одинокий пловец повернул, не найдя с морем сладу. И утратив любовь, и оглохнув, я вдруг замолчал. Волны, скалы облив, с них осыпали слез водопады. 7. Вал девятый летит завершить строчку волн четкой рифмой. И слегка задрожит, пеной брызг одеваясь скала. Море глухо ворчит и волнуется неукротимо, Бьет копытами в берег, как конь, закусив удила. Выходи на крыльцо, дверь для встречи скорей отвори мне, Пока сердце в пожаре любви не сгорело дотла. Море мыслей звучит, но мне хочется неповторимых, Чтоб жила в них любовь, чтобы верила ты и ждала. Свет далекой звезды путеводной в ночи сотвори мне. 8. Я у моря возьму его песни, чтоб ты услыхала, Что творится в груди у меня, у тебя и в мечтах, Как волнуется сердце, как биться оно не устало, Как горячий огонь ты в моих зажигаешь глазах, Как душа закаляется в пламени тверже металла. С морем мы солидарны, созвучны друг другу в словах. Мне и морю ведь в сущности надо так мало — Чтобы только в твоих поскорей отразиться глазах, Чтобы только его и моей ты мелодией стала. 9. Я волнуюсь, как море, хочу рассказать свои тайны. Свои песни пою, море мне подарило мотив. Я, как ветер над морем, дыханьем к тебе долетаю. Ты, как море, то ближе, то дальше, прилив и отлив. Блики солнц золотые в глазах, будто искры мерцают, Полукружьем волны повторяется губ перелив, Воздух пряный, морской, в грудь вливаясь, ее поднимает. Откровеньем любви моря лист пред тобой расстелив, На бескрайнем просторе я песни свои начертаю.

Египетские ночи

Сказала мне: — Как жаль, что нет конца У повести «Египетские ночи». Прими теперь от моего лица: — Я расскажу, что Пушкин напророчил. И знай, что эта повесть о тебе И обо мне. А, впрочем, о судьбе. А. С. Пушкин: Чертог сиял. Гремели хором Певцы при звуке флейт и лир. Царица голосом и взором Свой пышный оживляла пир; Сердца неслись к ее престолу, Но вдруг над чашей золотой Она задумалась и долу Поникла дивною главой. И пышный пир как будто дремлет, Безмолвны гости. Хор молчит. Но вновь она чело подъемлет И с видом ясным говорит: — В моей любви для вас блаженство? Блаженство можно вам купить… Внемлите ж мне: могу равенство Меж нами я восстановить. Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю; Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? — — Клянусь, о, матерь наслаждений Тебе неслыханно служу, На ложе страстных искушений Простой наемницей всхожу. Внемли же, мощная Киприда, И вы, подземные цари, О, боги грозного Аида, Клянусь — до утренней зари Моих властителей желанья Я сладострастно утомлю, И всеми тайнами лобзанья, И дивной негой утолю; Но только утренней порфирой Аврора вечная блеснет, Клянусь — под смертною секирой Глава счастливцев отпадет. Рекла — и ужас всех объемлет И страстью дрогнули сердца… Она смущенный ропот внемлет С холодной дерзостью лица, И взор презрительный обводит Кругом поклонников своих… Вдруг из толпы один выходит, Вослед за ним и два других. Смела их поступь; ясны очи; Навстречу им она встает; Свершилось; куплены три ночи, И ложе смерти их зовет. Благословенные жрецами Теперь из урны роковой Пред неподвижными гостями Выходят жребии чредой. И первый — Флавий, воин смелый В дружинах римских поседелый, Снести не мог он от жены Высокомерного презренья; Он принял вызов наслажденья, Как принимал во дни войны Он вызов ярого сраженья. За ним — Критон, младой мудрец, Рожденный в рощах Эпикура, Критон, поклонник и певец Харит, Киприды и Амура… Любезный сердцу и очам, Как вешний цвет едва развитый, Последний имени векам Не передал. Его ланиты Пух первый нежно отенял; Восторг в очах его сиял; Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом… И с умилением на нем Царица взор остановила. И вот уже сокрылся день Восходит месяц златорогий, Александрийские чертоги Покрыла сладостная тень. Фонтаны бьют, горят лампады, Курится легкий фимиам. И сладострастные прохлады Земным готовятся богам. В роскошном, сумрачном покое Средь обольстительных чудес, Под сенью пурпурных завес Блистает ложе золотое. А. А. Казанский: Вот входит Флавий. Он спокоен. Презрительный и твердый взгляд. Так, победивший в битве, воин В нетронутый приходит сад, Что дан ему на разграбленье На ночь одну, а завтра — бой! Взирает он на пляски, пенье; Всего не унести с собой. В азарт победной суеты, Едва насытившись любовью, Как часто женщин животы Он вспарывал, пьянея кровью; Как будто страшный хищный зверь, Что пищу чувствует по следу. Все битвы в прошлом. Он теперь Спокоен, одержав победу. Царица перед ним стоит Так соблазнительно прекрасна. Одежда стан ее бежит, Как легкий пух под ветром страстным. Покорна и нежна с собой Его ведет к последней тризне. Но, что от женщины земной Не видел Флавий в этой жизни? Едва внимая пира шум, Слегка склоняясь к чаше полной, Не внемлет он высоких дум, И не разводит страсти волны. Вкусив достаточно чудес, И на красоты надивившись, На ложе, под пурпур завес С царицей Флавий, удалившись, Своею опытной рукой Одежды легкие срывает; Влеком бестрепетной судьбой, Он прелести ее ласкает. И долго, с силою большой, Как равные, сплетясь в объятьях. И, отдаваясь всей душой, Смывали с тел они проклятья. Летела ночь, как колесница, И таяла, как сладкий сон. Уже задолго до зарницы Истомой Флавий поражен, И лаской умиротворен В глубокий погрузился сон. Царица молча наблюдает И тихо ложе покидает. Рассвет приходит. Флавий спит. Безмолвный страж к нему подходит, Металлом о металл проводит; Секира острая звенит, И сон от Флавия летит. Раскрыв глаза, он потянулся, Увидел стража, усмехнулся И молвил: — Долго же я спал! Клинок рукою твердой взвился И шея приняла металл, И гордый череп откатился. А пир с восходом солнца снова Уже проснулся и шумит. О Флавии вокруг ни слова Уже никто не говорит. Чертоги ожидают ночи Уже пред новым храбрецом. И новый страж секиру точит С недвижно-каменным лицом. И день в Египте на закате; И солнце, обойдя свой путь, Заре лучи косые катит, По небу лишь успев скользнуть И в бездне Нила утонуть. Критон явился. Пылко, страстно Он сыплет речи на гостей. Прошедшей ночью не напрасно Он потрудился. Из очей Свет творчества на всех струится. И звонким голосом живым Он прославляет ночь с царицей И наслаждения… Увы! Бессильны в наши поздни лета, Через завесу долгих дней Мы описать восторги эти, Кипенье пламенных страстей; И прелести младых танцовщиц, Хоров и музыки река… Истлевших списков и сокровищ Нам не оставили века. Его манило совершенство: Успеть за ночь одну испить Неизмеримое блаженство; И в строки стройные отлить. Царица перед ним явилась Богиней неприступных гор. И голова его кружилась; Он мыслей слышал стройный хор. Чтоб уцелеть в огне пожарищ, Ее красот вкусив едва, Ведь ночь, что женщине подаришь, Увы, для творчества мертва. Он требует перо, бумагу, И звучных рифм поток живой Искрящейся и бурной влагой Полился вновь из уст рекой. Он, вдохновением пылая, Восторги передал векам; Все гимны страстные слагая К ее пленительным ногам. Царица приняла игру; И слушала, и улыбалась, И наслажденьем на пиру Его последнем упивалась; И открывала все ему Свои заветнейшие тайны; И вдруг, не зная почему, Ему дарила вздох печальный. И лились звучные слова До самой утренней зарницы. К перу склонилась голова; Не слышал он уход царицы. И, вдохновенно бормоча, Лучей рассвета не заметил. И страж, коснувшийся плеча, Его холодной сталью встретил. И откатилась голова, С губ слово вышло на излете. Так лебедь закричит, едва Ее стрела пронзит в полете. И смелость Флавия воспев, И мудрость мудрого Критона, Пир вновь проснулся, загудев, Восторгом заглушая стоны. Не видно плакальщиц вокруг. Не слышно стонов овдовевших. Танцовщицы, смыкая круг, Хранят от мертвых уцелевших. Бросая золото лучей, Недолгий день струился, длился. Блистая чернотой очей С закатом юноша явился. Огнем горели ярким очи, Безумным, яростным огнем. Увы! Бессонные две ночи Оставили свой след на нем. Роз лепестки легли к ногам; Танцовщиц легкий ряд резвился, И сладострастный фимиам Вокруг счастливчика курился. Все здесь готово для него: И ложе, и фонтан струится; Но он не видит ничего; В его очах одна царица. И светом озарилась ночь. Царица властною рукою Гостей всех отсылает прочь, Оставшись с ним одна в покоях. Одежды легкие, взлетев, Покинули тела младые. Сплетясь и слившись воедино, На ложе смерти с ней присев, Со всей он ей отдался страстью; И, к ней прильнувши, изнемог И зарыдал. И в женской власти И опыте спасенье мог Теперь найти. Царица нежно Его ласкает, уложив Себе на грудь, моля надежду В его груди восстановить. Вот сила вновь к нему вернулась И властно постучалась в грудь. И чувства в нем опять схлестнулись; Не смея на нее взглянуть, Безумной страстию пылая, На приступ вновь и вновь идет. И снова он изнемогает, И снова к жизни восстает. И рук его, и губ бессонных Ей от себя не отвратить. Лишь женщина одна способна В горенье страсти обратить. От неумелых этих рук Она горела и бледнела; И переполнилась. И вдруг С чуть слышным стоном ослабела. Победу одержав над ней, Он засмеялся, содрогнулся, И рухнул навзничь. Сонм теней Над белизной чела сомкнулся. Улыбка легкая уста Уж холодеющие сжала. К нему на грудь она упала И плакала. И ночь, устав, Свои права отдала утру. И с первым солнечным лучом Бессонный страж, войдя, нашел Царицу над прекрасным трупом. Из неутешных ям в глазницах Печальная слеза лилась На юные черты. Царица, Увидев стража, поднялась И вышла. Страж в недоуменьи На юношу глядел в сомненьи. И казни мертвого предать Не мог решиться. И тогда Беззвучно сзади вышла стража, Блеснули лезвия секир; И голова скатилась стража. На окровавленный порфир. Безмолвен пир. Царица с ночи Не появляется на нем. Покорные склонились очи Пред богом посланным жрецом. Жрецов он объявляет волю: Царица на три дня богам Отдаться жертвам и постам Велением небес невольна. * * * Могу быть Флавием вполне Или седеющим Критоном, Но юношей невинным мне Увы, не стать. Тверды законы, Что начертали боги нам. Свою любовь тебе открою: Теперь, царица, пред тобою Слагаю голову к ногам.

Не верьте датам на страницах книг

Кто мы, откуда и куда идём? Ответы на вопрос, трубящий в уши, Хочу найти, пройдя своим путём. Листая книги о веках минувших, Истории воссоздавая нить, Ловлю себя на том, что я, уснувший, Не то, что не могу восстановить, Но даже и понять, где это было, Когда и кто постановил так быть? Раскрыв страницы книг, в которых сила, Без компаса, хронометра, руля, Вверяю всем ветрам свои ветрила. Как только с глаз скрывается земля, В безбрежном море книг хожу, блуждаю; Маяк не светит в водяных полях, В которых нету ни конца, ни краю. На волны строк растерянно гляжу И мыслями на Солнце угораю. Но вдруг глазами остров нахожу: Там хижина на кромке побережья И я скорей на берег выхожу. А рыбарь местный, в море бросив мрежи: «Зачем лопату не снимаешь с плеч?» С вопросом обращается ко мне же. Услышав человеческую речь: «Да это же весло, а не лопата» Ответил я, в беседу рад вовлечь, В бескрайнем море встреченного брата: «Скажи, какой на свете год и век, Где я сейчас, какая нынче дата?» Невинно отвечает человек: «Ты там, где я, а сами мы не знаем, Что значат дата, год и час и век. Прости меня, совсем не понимаем, Что за нужда тебе об этом знать? Живущим, остров кажется нам Раем. Мы век живём, чтоб детям век свой дать, А мёртвым нет до этого печали, Пускай на них почиет благодать». Потом мы с ним немного помолчали… Сеть с двух концов взяв, я и проводник Пошли туда, где мой челнок причалил… Не верьте датам на страницах книг — Набору цифр, спрессованных в года там. Кто ставил их, тот цель свою достиг, Сокрыв её. Прошу: — не верьте датам! Они нас всех отправят прямо в Ад Ещё раз повторю: — не верьте датам! Четыре цифры — водопадом дат Века — водоворот нас поглощали, В пучину лет бросали, как котят, В ушат с водой мужик, чтоб не пищали. А времени невидимую нить Лахезис, Атропос и Клото ткали. Отдать, продать, предать, забыть, простить: Так дата властелину угождает; И средь людей, рождённых, чтоб любить, Сон разума чудовищ порождает — Гигантов, великанов и богов, Всех взгляд Горгоны в камень обращает. Но есть звезда, там, в небе, высоко, Где вечно всё, что под Луною тленно. Вокруг Земли вращается легко Хрустальный свод — хронометр вселенной, Как мельница, что мелет времена, Бесстрастно видя смену поколений. О! стрелки мои, Солнце и Луна; О! маятник Меркурия с Венерой; Вы, Марс, Сатурн, Юпитер, как стена Оплотом и мерилом стали верным. На небо вас поставил Бог — Отец, Чтоб люди не блуждали в тьме неверной. О! Зодиак, где Скорпион, Стрелец, Рак, Лев, Телец, Овен, Весы и Рыба; О! Дева, Водолей и брат — Близнец, Связал вас полузверь и полурыба — Эклиптику качающий не бес, А Бог — Любовь, кого приняла дыба. Сам Козерог, властитель всех небес, Что зиму в лето обращает строго, Медведиц севера и Южный крест Вокруг остей вращает словом Бога — Спасителя, что из своих палат На каждого из нас взирает строго. Семь стрелок, Зодиака циферблат, Чеканят время в золотые точки, В неповторимый времени расклад, Нам неподвластный, совершенно точный, Который не изменят не на миг Чернила книг и цензор неурочный. Там каждой дате неизменный миг Измерен, взвешен и впечатан чудно. Все, кто часов небесных смысл постиг, Опору обретут не безрассудно, Сомненья и тревоги разрешив, На верный курс своё направят судно. На нужный берег вовремя вступив И, уяснив основы мирозданья, Уйдут, во тьме маяк свой засветив; Как светит сквозь века нам гений Данте!

Сказка про ивана-молодца, своего счастья кузнеца

Картина первая. 1933 г. Евангелие об Иване

Негде, в тридевятом царстве, В пролетарском государстве, В 33-ем годе, глядь, Марфа собралась рожать. Все тут бабы зароптали: — Мы ведь, тоже, чай, рожали! Но сегодня, как ни кинь, Нам рожать ведь не с руки. Каждый день ждем — быть беде: Водят всех в эНКаВеДе. А, гуторят, на Украйне Чоловики жрут людей… Но, что Марфе до того, Захотелось ей «того», И ребенка так хотелось, Что не слышит никого. Девять месяцев томилась: — Что за чудо там случилось? Шум и гром из живота И сплошная маета. Будто там куют железо, Будто рать на рать полезла, Будто там идет война… Непонятно ни хрена. Вот приходит родам срок, Разрывается пупок, Набежали акушеры — Ну, наверно, будет прок. И настал желанный миг: Раздается Марфы крик. Все столпились у постели, С изумленья онемели… Видят: молот, серп в ногах… Крепко их держа в руках Появился молодец, Как соленый огурец. Сразу громко заорал, Серпом, молотом махал. Только на вторые сутки Их на грудь он променял. Но потребовал опять: Серп он с молотом связать, Над кроваткой их повесить, Чтоб ручонками качать. Очень старый акушер Подивился: ну, mon chere, Феномен известен этот Только здесь, в эСэСэСэР. Очевидно, чтоб зачать, Лень инструмент им бросать, Вот младенцы и родятся: Кто в отца, а кто и в мать. Кто с лопатой, кто с ковшом, Кто с большим карандашом. Крайне редко, кто в рубашке, Большинство же — нагишом. Очумели все вокруг От умелых детских рук, Говорят, у Розенблата С микроскопом вылез внук; Говорят, у Горбачева С книгой сын родился снова. Правда, Маркс — тот между ног И закаканный чуток. Акушерка пожилая Говорит: в Свердловском крае Ельцин — сын родился, страх! Скиптр с державою в руках. Мать с отцом офонарели, Продрожали три недели. Еле отняли потом, Заменили долотом. — Цыц ты, старая карга — Рявкнул акушер. Ага… Знать, накличешь нам Ягоду, Не дожить до четверга. Ну, а этот молодец, Серпом, молотом игрец, Наречен Иваном будет — Счастья своего кузнец.

Картина вторая: Рыбка золотая. 1953 г.

Вот проходит 20 лет… Где того Ивана след? Может в армии он служит, А быть может он студент?… На рыбалке тишь да гладь. Любо удочки кидать, Но сегодня рыбка что-то Не торопится клевать. Словно замер поплавок, Будто без червя крючок, Где подлещик, где уклейка, Где заморыш — окунек? Время к полудню пришло, Поплавок вдруг повело. Ну, попалась чудо-рыбка, Наконец-то повезло! Подсекаем, не впервой. И подсачек под рукой. Показалась чудо-рыбка — Век не видели такой. Не плотвица, не карась, Не уклейка и не язь… Чистым золотом сверкает Вся, как солнышко, светясь. И Иванушке притом Молвит русским языком: — Отпусти меня ты в воду, Отплачу тебе добром. Ты сегодня до зари Загадай желанья три. Все исполню, как прикажешь, Но при этом посмотри: Можешь летчиком ты стать, И над тучами летать. Можешь стать ты адмиралом, И моря килем пахать. Твердо помни об одном: — Ты не сможешь стать царем, Зато можешь стать Обкома Партии секретарем. Могу дать красу — жену, Могу — золоту казну, Могу терем дать до неба — Только хвостиком махну. С жиру сбесится жена, И растратится казна, А из терема, глядишь, Ты на Колыме сидишь, Ну, а там народ крутой… Закричал Иван: — Ой-ой! Мне вот этого не надо, Вижу в жизни план другой. Есть и серп, и молоток. Все добуду: дай мне срок. Дай лишь веру и надежду, Ну, и счастья хоть чуток. Засмеялась рыбка: — что ж; Ты надежду обретешь, С нею веру сам добудешь Ну, и счастье сам скуешь. Счастье сам себе скуешь, Что посеешь — то пожнешь, Что посадишь — то и в щи… Так что, Ваня, не взыщи. Рыбка прыгнула в волну И метнулась в глубину. Но потом поворотилась: — Что, Иван, тебе шепну: За свое добро, Иван, Будешь сыт и будешь пьян. Проживешь до ста ты лет Без болезней и без бед. Потихоньку поживай, К партиям не примыкай, На начальство не надейся, Ну, а сам ты не плошай. Будешь слесарь, будешь жнец, На баяне сам игрец, И жених завидный будешь — Счастья своего кузнец.

Картина третья: Акме. Беседа с соседом. 1973 г.

Вот проходит 40 лет. Где того Ивана след? Может он теперь начальник? Или, скажем, ортопед. Мирно светят три окна. Ночь за окнами темна. Там, за окнами, Надежда Или, скажем так, жена. Нипочем лихая ночь. Помечтать Иван не прочь. Вера крепнет, подрастает. Или, проще скажем, дочь. Где ж Ивана счастье ждет? Где он досуг проведет? Есть избушка на участке, Там, где зреет огород. На пороге он сидит И с соседом говорит: — Слышь, Павлуха, объясняют: — К коммунизму путь открыт. Мне понятен коммунизм, Хоть и не читал марксизм. Но, вот, что же означает — Развитой социализм? И еще мне не понять: Изобилье где нам взять? Если каждого второго Так и тянет запивать. Каждый нынче сам богат От аванса до зарплат. Хочешь — ешь, а хочешь — выпей, Если вдруг кишки горят. Я ж, хоть выпить не дурак, Но и сам себе не враг. Погулять и поработать Знаю где и знаю как. Как мне объяснить тебе: — Я вот думаю себе: Если я вот эту гайку Закручу не по резьбе… Разовьется вдруг резьба И начнется тут пальба, И без премии квартальной Мне гулять тогда судьба. А сегодня, как и встарь Генеральный секретарь Говорит: «сиськи-масиськи» Будто весь забыл букварь. Что и говорить зазря Про того секретаря, Если здесь, у нас на месте Нету в голове царя. Лишь командуют опять: Когда сеять, когда жать, Когда цену нам на водку Снова надо повышать. Пусть, что хочешь, говорят Про подъемы и про спад. Серп и молот мой без дела, Вон на гвоздике висят. А ведь я сейчас в силах, Счастье я кую в мечтах. Дай мне только развернуться — У буржуев будет страх. Мне побольше бы земли — Я бы выбрался с мели. От меня бы с провиантом Уходили корабли. Надо мне — штаны сошью, Надо — песенку спою, Ну, а оперу с балетом Я увижу и в раю. Надо овощей — полью, Надо молока — залью, Надо выпить — будет «атум», Надо гвозди — сам скую. Есть и щи, и холодец, Есть на закусь огурец. Вот же я и получаюсь — Счастья своего кузнец.

Эпилог — Апофеоз. Юбилей — налей. 1993 г.

Вот приходит 60. Гости за столом сидят. Здесь и Вера, и Надежда, Да, и счастье, говорят. За столом сидят отцы — «Свово» счастья кузнецы. А других нам и не надо — Пусть идут во все концы. Ведь кругом — ты ж посмотри: Полозков в секретари, Жириновский в президенты, А Борис глядит в цари. Ну, да, что нам до царей, Спикеров, секретарей… За Ивана выпиваем, И еще давай налей. За него заздравный тост: — Наш Иван совсем не прост. Кто же с нами не согласен — Так подите псу под хвост! Пусть Иван живет сто лет Без печалей и без бед! Продолженье этой сказки Будет через 20 лет. К О Н Е Ц Продолженье сказки этой Ждите через 20 лет.

Пушкину А. С.

Сашка Пушкин, ты говорил: — Чтобы писать стихи, нужны две вещи: Особое состояние души И еще свободное время. И у тебя было и то, и другое. И я знаю много твоих стихов. У меня было много свободного времени, Но не было особого состояния души. Я тогда читал тебя И многих других поэтов и писателей, Но, не имея особого состояния души, Я ничего не понимал в этих книгах. Вдруг меня постигло особое состояние души, И я начал писать стихи, Потому, что имел много свободного времени. Эти стихи были не хуже твоих. Я записывал их и дарил женщине, Которая казалась мне лучше всех. И я начал понимать, что пишут в книгах, Когда понял, что особое состояние души — Это — любовь, которая поселяется в ней. Только она заставляет писать стихи И проделывать другие замечательные вещи. И это состояние души мне приносила любимая. Я желал ее и встречался с ней, И часто видел ее во сне, И дарил ей все свои стихи, И самая буйная из стихий Не смогла бы меня остановить, Кроме той, которой стихи я начал дарить. Она никогда мне навстречу не шла, И не говорила мне ни слова в ответ. То ли она от меня ушла, А, может быть, я сам не дошел до нее, Но вдруг я потерял свое Особое состояние души. Когда я его потерял, Я стал убивать свое свободное время И избавляться от него всеми способами. Я женился на другой женщине, Думая, что она, может быть, подарит мне Особое состояние души. Она мне отдала себя, А, может быть, просто, взяла меня. Она мне подарила дочь, Похожую, как две капли воды, на нее, Но среди ее подарков не было Особого состояния души. Я ездил на машине, убивая время, Я ходил на охоту, убивая время, Собирал грибы и ягоды, убивая время, Ремонтировал квартиру, убивая время, Гулял с дочерью, даря ей свое время, И рассказывал ей чужие сказки. Я корчевал пни и копал землю, Я строил дома, и погреба, и гаражи, Я бросал в землю семена и собирал урожай. Давил вино из осенних ягод И пил его за обеденным столом, И убил свое свободное время. А еще я продвигался по службе, Делая себе карьеру. Не отвергая ни одной мысли, И не отказываясь от любого дела. Не мог долго усидеть на одном месте. И не замечал проносящейся мимо жизни. Однажды, проснувшись, ощутил я Особое состояние души. Я знал, откуда оно пришло — Его принесла и подарила мне ты — Женщина со светлыми волосами, Которая вошла в мое сердце. И в душе у меня зазвучали стихи, И стали настойчиво просится на бумагу, Но у меня не было свободного времени, Потому, что я убил его до конца, Потому, что я отдал его целиком, Той женщине, что подарила мне дочь. Я стал искать способы, как сжать, Поймать пролетающее мимо время, Как освободить его для нового дела, Для моих стихов, которые Летят ко мне, как мотыльки на огонь, Который горит в моей груди. Ведь особое состояние души — Это горящий в ней огонь любви, Это ощущение радости бытия, Это трепетное ожидание ответного чувства, Это стихи, которые я дарю тебе И с ними вместе мою любовь.

София и Владимир — серебро и золото (акростих)

Весенний ветер Ленинград Ласкал, качал в ладонях зыбких; А наш Владимир был так рад Добиться Сониной улыбки. И, отворяя двери в рай, Молил: «О, милая, решай И одари меня любовью. Ревнивою играя кровью, И, предвкушая многи лета Соединения с тобой, Ответь мне на мою любовь». Фортуна нас несет по свету, И, жизни чувствуя запал, Я тройку свадебную гнал. Слегка поводья натянулись. Еще не сбившийся в галоп Рысак, пристяжные рванулись, Едва раздался крик: «Оп — Оп!» Бубенчик под дугой залился, Растяпа у дороги злился, Облитый дождевой водой Из лужи тройкою лихой. Звенела песня над полями. Обманчивый мотив простой Лился журчащею рекой. Осенними, знать, журавлями. Так наши годы пролетят, Они виски посеребрят. Серебряная свадьба снова Охватит нас своим крылом, Фантазией безумной слова И нежной юности теплом. Я вам скажу, друзья по чести; И с вами снова вспомню вместе Волнующие эти дни. Ласкают снова нас они. Ах, как же молоды мы были, Доверчивы и веселы. И, забегая за углы, Минуты нежности ловили. И мы сегодня за столом Расскажем сказку о былом. За что мы эти годы ценим? Отраду теплых летних дней, Листву весеннюю сиреней, Осенних золото ночей? Так хочется нам эти годы Открытые ветрам холодным И жарким солнечным лучам Сберечь и передать векам. Еще мы смотрим, как на диво Ритм сохранился молодой. Еще гулять на золотой Берем мы слово торопливо. Раздайтесь тосты за столом, Объятым дружбой и теплом. Все было в эти долги лета: Любовь и горе, слезы, смех. А Ленинград остался где-то До Конаковских долгих вех. И Катерина подрастала, Мимозой пышной расцветала; И подарила внука вдруг — Родимых продолженье рук. И с ним вернулись краски рая, Смысл жизни постучался в грудь. Отбрось сомнения и грусть, Философом на мир взирая, И ясно мы на жизнь глядим, Я знаю, лишь, когда родим. Серебряною, звонкой птицей; Еловой веткой в Новый Год, Раскатистою колесницей Еще к нам молодость придет. Бесовским огоньком ворвется, Расплачется и улыбнется. Она встречается с тобой Искрящейся и молодой, Залитой ярким лунным светом, Омытой чистою водой. Лоскутик неба голубой Огнем и солнцем обогретый. Тебе она напомнит вновь О днях, когда пришла любовь.

Я видел живого Поэта

Упасть. Расколоться на тысячи молний. Грозой прогреметь среди душного лета. Дождями, рыдая, озёра наполнить… Сегодня я видел живого Поэта! Живого поэта? Помилуйте, люди! Поэтов так много — не счесть и в столетье. На улице плюнь — на поэта и будет, И всё прибывают. О чём же тут петь — то? О чём говорить? Мир гудит голосами, И каждый старается петь во всё горло. Не буду я спорить. Послушайте сами, Что я расскажу. Потерпите немного. Вхожу. Электричка. Прокуренный воздух. На улице праздник весенний и шумный. Народ напирает, торопится. Отдых Всех ждёт впереди, беззаботный, бездумный. Сажусь на скамью. У окна старикашка Смолит папиросу, небритый и грязный. Журнал раскрываю на чьих — то стихах я, Он смотрит на них пьяно скошенным глазом: — Стихи? Почитаю Вам, если хотите. Есенина? Блока? Кого — то из новых? Иль Пушкина — первую строчку начните, Я всё наизусть Вам, от слова до слова. Несчастный старик! Ишь, успел нализаться! Привяжется, так не отвяжешься скоро… С усмешкой, желая скорей отвязаться: — Простите, прочтите мне лучше Тагора. Зачем же я так? На меня исподлобья Глазами ребёнка лучистыми смотрит: — Тагора я знаю, читал, но ни слова Сказать не могу — не люблю инородных. Я русской поэзии знаю шедевры, А всех впереди ставлю Блока творенья. Я ставлю его выше Пушкина — первым, Есенина после — поэта деревни. Есенина любите? Все запятые Я знаю в стихах его. До основанья Проник в его душу. Слова золотые Скажу. А напротив — сынок сидит, Ваня. Пожатье руки: — Закурить не найдётся? Не куришь? Ну, ты молодец, как я вижу. Ну, ладно, мужик, будь здоров, перебьётся Без курева старый — сказал тот, и вышел. На сына с отцом я гляжу, и не верю: — На что пьян отец, а глаза молодые. У сына глаза на столетье старее, Как будто табачным подёрнуты дымом. Зачем он тебя мужиком называет? Какой ты мужик! Ты — умнейший из умных! В поэзии вовсе он не понимает. Вот сам он — мужик. Ты о нём так и думай. Меня стариком не зовёт пусть, не надо. Умру молодым. Да уже я и умер. С тех пор не старею. Дар смерти — награда Поэтам достойным и искренним думам. Сейчас в этом мире один Евтушенко Царит безраздельно. А если поэтов По рангу сажать, за Рождественским следом, Шеренгой пустые стоят табуреты. Садись — приходи. Я сидел на каком — то, Писал много очень, не зная пределов. Но, раз оглянулся, назад, ненароком, Где нет никого, и пропал. Перепелось. В глазах странный свет, из души исходящий, Две брови, как две мхом поросшие кочки… И я, виновато, в душе: — Мир, входящий! А вслух: — Прочитайте из Скифов две строчки. Два слова. Ещё. И, так странно и нежно В вагоне звучала поэзия Блока. И, Скифов строфа, вздыбясь в вихре мятежном, Тотчас старика превратила в пророка. Звучали стихи. И, казаться вдруг стали, Площадною бранью вокруг разговоры, Гримасы на лицах звериным оскалом, Пустыми глаза и безумными взоры. Есенин звучал. Евтушенко мотивы, Невиданной музыкой вдруг расколовшись… Меня извини. Пьян сегодня я сильно. Ты видел меня — не увидимся больше — Сказал он, и вышел. А строчки остались, Налитые страшной экспрессией чувства. Он сердце раскрыл — и душа оторвалась, И ввысь вознеслась чистой силой искусства. Как страшно, сорвавшись, на грешную землю Упасть с высоты. Но, наверно, страшнее Всё падать и падать, безмолвие внемля, Объятый желанием встретиться с нею, Упасть. Расколоться на тысячи молний. Грозой прогреметь среди душного лета. Слезами, рыдая, озёра наполнить… Сегодня я видел живого Поэта!

Сядем рядом

Садись смелей. Я тоже сяду рядом, Чтобы коснуться ног твоих ногами, Чтобы коснуться рук твоих руками, Чтобы глаза вдруг встретились с глазами. Улыбкой на улыбку отвечая, Чтоб губы мои встретились с губами. Когда язык твой языка коснется, Я чувствую, как дух во мне вскипает И слово чувства на бумагу рвется, На волю хочет вылететь из глотки, И зазвучать, как птица в поднебесьи, Льет свои песни на землю весною, Цветным ковром украшенную землю. Хочу я описать тебя подробно: Твое лицо, фигуру и походку, Глаза и губы, волосы и брови, И каждый жест, и звуки твоей речи. Еще теперь хочу сказать я миру, Как все с тобой, встречаясь, оживает, И отражает каждое движенье, И каждую деталь твоей фигуры. И гладь воды, и воздух, и трава, Которую пройдя, слегка примяв, Тебе вослед кивает благодарно. Когда смотрю я на твою фигуру: Упругой, юной, стройной львицы облик В глазах моих все время возникает; Ты — знака зодиака воплощенье. Как будто бы отдельное движенье У члена каждого изгибистого тела. Ты можешь быть крадущейся и резкой, Стремительной в броске, текучей в беге; Или расслаблено лежащей безучастно. Но постоянно жилки все трепещут, Готовые сорваться по команде. В бросок стремительный, неотвратимый, Иль огибающее, мягкое движенье. Как только посмотрю тебе навстречу, Я ощущаю: ты ко мне подходишь, Как молодая, гривистая львица. Под гривой скрыты маленькие ушки, Что чутко ловят звука воплощенье. Ноздрей красивых нервное движенье, Палитру запахов на части разделяет. Слегка нос чуткий, кверху расширяясь, Поддерживает незаметно, мощно Лоб светлый, скрытый бархатною кожей, И двух бровей крылатых полукружья; И взмах ресниц, что очи осеняют. Ланит и подбородка светлый абрис. Движение, в лицо твое вливаясь, Меняет непрестанно выраженье, Переливаясь образом и мыслью. Когда посмотришь на твою походку: Замедленно-ритмичное движенье Двух мягких лап упругой горной пумы, Когда скользя вверх-вниз по острым скалам, По россыпям камней, песков сыпучих, Где каждый камешек готов сорваться в пропасть; Но пальцы лап, слегка его коснувшись, Находят равновесие опоры. И двух стихий летящее движенье Сливается в непостижимом ритме Обманчиво неверном и неровном, Как горная река, что вверх стремится И камни вниз собою увлекает. Когда, глаза прикрыв при ярком свете, Зрачки твои, слегка сужаясь, смотрят. То в серо-голубом мерцаньи глаза Вдруг вспыхивает золотисто-желтый, Чуть карий ободок неуловимый. И золотые искорки резвятся, Переливаясь ярким перламутром. Он прячется тотчас, как расширяясь Ты в темноте выслеживаешь жертву. И пристально, и целеустремленно Глаза твои в одну стремятся точку, И сталью отливает синева их. И пронизает холод позвоночник. Когда в твои я всматриваюсь губы: Две молодые, тоненькие львицы, Изящно изгибающие спинки, Показывая светлые подбрюшья. Они сплелись, и в вечном их движеньи Вкус поцелуя, голос и улыбки Приобретают отблеск перламутра. А то, в цветной вдруг вывалявшись глине, Карминным, красным и лиловым цветом Их бархатная отливает шерстка. И, снова в чистом роднике омывшись, И мокро-розовым сверкая переливом, Росинок бусинки с них скатятся, сверкая, Как бриллианты на весеннем солнце. Когда расступятся твои, играя, губы, Ряд жемчугов под ними засверкает, Рассыпанных по алому кораллу; Достойных лишь в венец или в корону. Нельзя представить, как они, впиваясь, Рвут алые куски дрожащей плоти. И кровью умываются живою. Так кажется, что только светлый, чистый Родник, струясь их омывает вечно, Смывая с них жестокости остатки, И охраняя остроту и прочность Преграды языка, который жадно Лакает чистую, живую воду, Которая стремится вновь обратно, В родник, наполненный живой водою. Когда своими мягкими руками Касаешься ты рук моих иль тела; И нежно-бархатно вливаешь в них прохладу. И коготков холодных ощущаю Я сталь упругую под розовым гранатом, Иль светлым жемчугом, или кровавой яшмой. За мягкостью скрывается их сила. И когти львиные, как будто не изведав Податливости плоти, вкуса крови, Покоятся на беленьких подушках Игривых лап ласкающейся кошки. Когда твое произношу я имя: Певучее и древнее: «Татьяна», Знакомое еще мне до рожденья. Я вижу, за моим пришла ты сердцем, Как будто бы в ночи идущий ТАТЬ- Я-НА! Возьми, зачем в моей груди Оно бесцельно и ненужно скачет, Как будто просто так, насос для крови. Играй им, как котенок с мышью глупой. То отпускает, то слегка когтями Ее придерживает, то в своих зубах Наносит ей мучительные раны. Пускай в моей груди оно болит, И мечется, и плачет, и страдает; И придает мне жизни ощущенье. Когда ты просто говоришь со мною По телефону или сидя рядом; Меня твой голос попросту чарует. И вдаль уносит на волнах блаженства. В тот дальний край предвечного Эдема, Где Ева и Адам бродили рядом, И ни любви, ни ревности не знали. И Лев с Ягненком мирно пасся рядом, И Рыбы не клевали на приманку, А просто ноги, спущенные в воду, Доверчиво и нежно целовали. И птицы пели не в злаченых клетках, А на ветвях или в высоком небе. И можно было в гриву Льва зарыться Лицом своим. И Царь зверей надменный Покой твой охранял и безмятежность. Ты хочешь знать, кто так тебя увидел: Рожденная под Белым Тигром Рыба, Акула белая тропического моря, Что плавниками шевеля лениво, Неся на теле прилипал присоски, Как будто бы парит в прозрачной глади Играющего ярким солнцем моря. И вмиг, перевернувшись кверху брюхом, Она хватает трепетную рыбу Или пловца, заплывшего далеко

Таксист

Бестселлеры и бюстгальтеры, «Пентхауз» и Богоматери Как в калейдоскопе стеклышки Рябят в витринах «комков». Мне нужно проехать от Внуково К аэропорту Быково. Оттуда без пересадки К площади Трех Вокзалов. Вцепляются у выхода: — Куда везти, куда везти? — Везти куда, соколики, Туда-сюда, а сколько вам? — Сто двадцать — свободен. — Сто десять — прости. — А сколько сможешь? — Полста — не больше. — Нет — отвалились и отстали. Автобус нас за две доставит До Кольцевой и до метро, А дальше ехать не хитро. На Октябрьской хватают за руки. — Куда везти? — Все туда же… — Давай сто десять? — Отваливай! — Что дашь? — Полста. — Уладим. Мафия: — Деньги нам. Водителю не платим. Вот машина — сидай, Мигом докатим. Разбитая «Двадцать четверка» Скрипнула тормозами. Шеф, палочкой подпертый, Еле шевелит ногами. Отдаю деньги лицу Кавказской национальности, Тот объясняет водителю, Я в машину сажусь. Водитель кривится: — Маловато за тридцать пять. В такие концы гонять. Ну, ничего, повожу. Вперед, с разворотом, На красный свет перекресток. Стоп. Тормоза схватились. Остановились: — Что ж везти согласился? Я ж не сам напросился. Когда другим предлагал Полста — никто не брал. — Да, ладно, сегодня день такой. Я только что из больницы, Решил обернуться разок-другой. На месте не сидится. — У меня больше нету. Может в дороге где-то Или в Быково обратно Захватим кого-нибудь? — Кого захватишь — мальчишки Прокатятся на дармовщинку. А это твое Быково — Захолустье, только всего. — А как извоз? — По разному. — А те ребята праздные, Зачем на них работаешь? — А что же делать мне? Клиента самому ловить? Не будет сразу он платить. Или без шин останешься, Или без головы. — У меня инвалидность. Я удрал из больницы Немного подзаработать Надо сегодня мне. — А сколько получается? — Да в день полста случается. Ну, а когда — как вымерли, Нисколечко не выездишь. — Так, что ж, за пару часиков На мне получишь тридцать пять. Там и еще есть время Немного погонять… Пробка, притертая плотно, Улицу перегородила. Машины, машины, Тонны металла и плоти. Сколько тащиться? Вечно. Выскакиваем на «встречку». Фары молнии мечут, Шарахаются иномарки. Летит по «встречке» асом Проспектом Энтузиастов. Благо навстречу малое Противодвижение. Навстречу — пробка. Взвизгнули громко Тормоза. На красный Перекресток срезаем. По тротуару проходим, Распугивая пешеходов. Кто хочет бока помять — Может нас обгонять. «Встречки» и тротуары Выносят нас из запарки. Выскакиваем за Кольцевую, Воздух свободы целуя. — Чего в больнице делал? Что за болезнь изведал? — Болезнь та нервная — Склероз рассеянный. Ничем ее не вылечишь, На время только вылегчишь, Чтобы немного ходить, Жизни глоток схватить. Сидеть на одном месте Не могу, скажу по чести, После вертолетов Очень жить охота. Свое уже я отстегнул: «Подрыв основ государственных» — Валютные операции; В тюрьме четыре тянул. А ведь дела проворачивать Я с Боровым начинал. Вернулся когда я с зоны — Он руку не протянул. Просил его на работу Устроить меня — ну, что ты! Даже не разговаривают, Что господа, что товарищи. До этого я в Афгане Кровью землю поганил. Но говорить про это Не буду. Я не газета. Люберцы и Быково Проходит на полуслове. Подъехав к аэропорту, Берем багаж и попить. Обратная дорога: — Ну, что, борода, ей-богу Вроде неплохо сегодня Мы прокатились с тобой. Сейчас вернусь и к телеку: Посмотрим на Америку. Там Рейнджеры сегодня Играют за кубок Стэнли. А наши легионеры, Ну, скажем, Буре, к примеру. Такое там вытворяют, Что и канадцы не знают. Как за город выезжаю, Тащиться я начинаю — Люблю я эти поездки, Когда с природой сольюсь. А напротив «Славянки» — Такая есть негритянка! Две половинки живые Танцуют в трепаных джинсах. За триста договорился, Так захотелось добиться, Чтобы в руках побывала — Мне ничего не жалко. Мне накататься надо И заработать столько. Потом я спущу все разом — Не моргнувши глазом. Ты смотри, что деется: На днях, у Домодедова На глазах у ментов Раздевают клиентов. Я им: — Вы что, подлюки. Они: — Убери свою клюшку. Если не хочешь загнуться, Нужно тебе заткнуться. Я говорю: — Ну, что же, Кто первый голову сложит? Двух-трех прихвачу с собой. В Афгане был, не впервой. Ну, а менты — куплены. Смотрят — глаза облуплены. Видно, им платят столько, Чтобы не видели только. В Афгане я был капитаном, Ехал не за капиталом; А на такой машине Тоже его не добыть. Хочу взять новую «Волгу», Но денег нет немного, А на «двадцать девятой» Есть мечта порулить. С восьми до восьми возим, Чтоб заработать извозом, Ноги давно пасуют. Несется по автостраде, На ГАИ не глядя. Резко-плаксиво визжат Шины на виражах. — А сидеть на пособии — Не увидишь здоровья, Не посмотришь на небо, Не почувствуешь жизнь. Сын заставил лечиться, Сын заставил лечиться, Знаю, без толку это — Не помогут таблетки. — Не боишься разбиться? Или попасть в милицию? Как ты гоняешь, часто Тебе они докучают? — Кто ж меня остановит, В «Волге», разбитой на «нолик». Вон, полно иномарок. Их пусть и тормозят. Смотрю — на его нарушения У ГАИ — небреженье. То ли вместе повязаны, То ль просто нечего взять. Сигналит у светофора: — Дай закурить шоферу. Через стекло прикуривает, Крутит головой: — Мне курить очень вредно, Только собрался бросить, А возьму сигарету — Тянет рука за другой. Разворот к Ленинградскому — Спасибо за компанию. Счастливо добыть негритянку, Ну, и машину купить. Опираясь на палочку, Открывает багажник: — Мне на эту машину В жизни не накопить. А негритянку эту Я докатаю где-то. Ну, а сейчас я к телеку: Рейнджеры ждут в Америке.

Оглавление

Пишу тебе стихи

Берёзка

«Бессвязным бредом бесконечности…»

Благословение

«Хочешь — свежее; хочешь — лучшее…»

Забытая деревня

«Сон липким языком мне веки лижет…»

«Я не увидел тебя — муза ушла от меня…»

Пироги с зайчатиной

Акростих

Пёс

«Как в театр абсурда…»

Портрет с Арбата

Возьми с собой меня

«Не искушай себя в борьбе…»

Две копейки

«Свои стихи пишу тебе одной…»

Движенье

«Ты раскрыла вдруг дверь и вошла…»

Завет

Зверь

«И вязнет мысль, и голос будто скован…»

Зимняя охота

На земле я родился Тверской

«Не приеду к тебе на машине…»

Грибная охота (акростих)

Другу

25 июля 2002 года

Memento Tane

Геленджик

В небытие уйду

Одиночество

Белобока

Ладони

«В твоем характере нет ни одной…»

Взгляни в глаза

«Когда сижу в своем любимом кресле…»

Вор

«С легким шелестом платье скользнуло…»

Пророк

«Скажи, о чем ты думаешь, когда…»

«Говоришь: — Другого я любила…»

«В то время как пишу я эти строки…»

Дельфины

Дельфинарий «Рыба ждет»

«В квадрат прямым путем не обратить окружность…»

Лермонтовская

«Как срывающий с себя уздечки, шоры, путы, конь…»

Душа наизнанку

«Промелькнула черной кошкой…»

Заповедь мастера

«Я бросаюсь в волну, головою проткну…»

Шагни навстречу себе

Скорбь

Злой ветер

Играю

Из Роберта Бернса

Из Якова Хвыля (белорусский поэт)

К матери — Материк

«Крест своей жизни чтоб нести —…»

Недолюбив

«Твои губы раскрылись, и слово…»

Круг одиночества

«Стихов моих, что для тебя сложил…»

Кинозал

«Не хочешь видеть — не увидишь…»

Любовь к охоте

Ты мне дала свою любовь

Мелодия

Спальный вагон

Суббота

Ключ

«Мне некуда тебя позвать…»

Глаза — озёра

Мой милый брат

Глаза собачьи

Мы встретимся

Мы заново изобретём любовь

Сёстрам

Расставание

Манеж абстракционистов

На память о Йошкар—Оле!

Марии Аркадьевне в день шестнадцатилетия от Данте Алигьери!

Надежде на сон сонет (акростих)

«Наконец мы одни на земле опустелой…»

Три окна

От нашей бабушки Али в день её 80-летия

«Не думаю, что привношу с собой…»

Не едешь — и не надо

«Не обнимай так пылко, твоя страсть…»

Нет, не любила…

Нету места нам в мире

Новый город

О чём мне говорить с тобой

Беззвёздная ночь

Очи на милые очи

Первая встреча

Пересадка сердца

Перрон

Письмо от матери

Письмо отца с фронта

«Поверь мне в первое мгновенье…»

Цыганка

Подаришь стихи

Подснежники

Полюбить меня

«Приди, войди в мои пределы…»

Признание

Птица

Пускай я ухожу

«Пью студёную хрупкость снега…»

Пьянь

Побудь со мной

Борода

Свеча горела…

Свидание

Новородившей

Любовь моя, насмешница

Расставание

Самые заветные слова

Лето

Слово

Чистое сердце

Собака

«Создавая свой мир, не забудь себя в нём…»

Сон

Сорока

«Сохнут сосны в Геленджике…»

«Стихов моих, что для тебя сложил…»

Счастливого рождества (акростих)

Рай и Ад

Зимнее утро

Татьянин век

Турбинистки

Турбинная

Сон одиночества

«Ты ждёшь, чтоб я тебе в любви признался…»

Не звони

Ты позвони

Ты мне дала свою любовь

Поездка

«Ты скажешь мне: — Постой…»

Ты

Фамильный собор

Франсуа Вийону

Цветы

Моё видение войны

Циник

Цыганки

Поезд

Печальная любовь

Юре Сенкевичу (акростих)

Юрию Красавину

Дом — это там, где ты

«Я кричу миру громко: — Люблю!»

«Я перестану быть романтиком…»

Одинокий парус

Прогулка

Я устал

Венки сонетов (акростихи)

  Алексею к 60-летию

  Дочери Ирине

  Любови посвятил

  Полевка нон стоп

  Привет Татьяне

  Январь и Июль, 25

Поэмы

  Я подарю тебе свой мир

  Ночной звонок

  Белый венок

  Сонет о войне и победе (65-летию ПОБЕДЫ посвящается)

  Девятый вал

  Египетские ночи

  Не верьте датам на страницах книг

  Сказка про ивана-молодца, своего счастья кузнеца

    Картина первая. 1933 г. Евангелие об Иване

    Картина вторая: Рыбка золотая. 1953 г.

    Картина третья: Акме. Беседа с соседом. 1973 г.

  Эпилог — Апофеоз. Юбилей — налей. 1993 г.

  Пушкину А. С.

  София и Владимир — серебро и золото (акростих)

  Я видел живого Поэта

  Сядем рядом

  Таксист Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg