«Красное и белое»

Красное и белое (fb2) - Красное и белое 666K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Виноградов

Красное и белое Размышления о жизни и судьбе Сергей Виноградов

© Сергей Виноградов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Семнадцатый год: трагедия или предупреждение на будущее?

Столетию октябрьских событий 1917 года посвящается эта книга

Большие даты в нашей стране отмечают всегда. Кто скромно, кто с размахом. Не знаю пока, как будут отмечать приближающееся 100-летие последней Великой российской революции, но в том, что этот юбилей затронет каждого, почему-то очень уверен. В истории России не было другого такого неоднозначного события. События, после которого страна навсегда стала другой. Навсегда исчез в прошлом её тысячелетием складывавшийся уклад жизни, канули в лету и дела тех, кто попытался переделать великий народ на свой собственный лад.

Сегодня, когда мы снова пытаемся вернуться к нашим истокам, всё, что у нас пока получается — исторический «новодел». За четверть века существования новой России мы так и не нашли тот главный стержень, вокруг которого должна развиваться её современная государственность. Но мы, как мне кажется, уже на подходе. Этот стержень — национальная русская идея. Не националистическая, а именно национальная, потому что к какому бы большому или маленькому народу мы не принадлежали, по духу мы все — русские.

И ещё одна проблема, которая, надеюсь, навсегда решится, хотя бы через сто лет после её возникновения. Это — наша историческая предвзятость. Когда мы прекратим делить павших за Россию в те смутные дни на красных и белых, только тогда мы до конца осознаем величие русского народа и его великую миссию.

Этот сборник стихов, прозы и публицистики, не претендующий на глубину исторического анализа всего того, что с нами произошло за последние сто лет, лишь размышления, основная цель которых, попытаться рассмотреть через призму минувших десятилетий современный путь и будущую судьбу нашей с вами России — Руси. Осмыслению октябрьской трагедии и последовавших за ней событий на протяжении семидесяти с лишим лет, то есть полноценной человеческой жизни в этом сборнике посвящена значительная часть моего поэтического творчества, практически все публицистические работы и даже сказочная проза.

И я буду благодарен всем, кто  всё-таки прочитает хотя бы маленькую толику из всего, что представлено в этом сборнике. Эти непричёсанные мысли были начаты ещё в период горбачёвской перестройки, когда страна только пыталась выйти из идеологической тьмы минувших семи десятилетий. И спустя 25 лет после окончательного рассвета над нашей страной, хотелось бы надеяться, что сегодня мы, наконец-то, идём правильной дорогой.

Сергей Виноградов, политолог.

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Александр Пушкин 1818 г.

Русь горит!.. И безвозвратно

Гибнут перлы красоты.

Так сбываются превратно

Вольнодумные мечты!

Сергей Бехтеев 1917 г.

Красно-белое кино

Революция пожирает своих детей…

Жорж Жак Дантон, деятель французской революции

Семь десятилетий до рассвета

Холодный ветер Нервно дул с Невы… Октябрь. Ночь. Костры. И разговоры О мире и земле. И залп «Авроры» Сквозь шорох Опадающей листвы…. И где-то далеко Опять стреляли… И к Смольному народ Толпой валил… И гений Революцию творил… И по его приказу Зимний брали… И был четверг. Недели середина. И всё что было — Всё уже Ничто. Пришли Никто. И стали Всем зато! Всё остальное Мелочь и рутина… Закрытые Купеческие лавки… Декреты, Что на стенах и столбах… И первые убитые В гробах… И насмерть Перепуганные шавки… Таким проснулся Утром Петроград И не узнал он Сам себя, похоже. Всё те же шли По улицам прохожие, Но почему-то Был никто не рад… Свершилось! Нет царя и нет министров! На смену им Совдепия пришла. И что страна искала, То нашла — Вместо свободы — Тиранию коммунистов… Вместо земли и хлеба — Продотряд… И вместо мира Брат пошёл на брата… Вместо попов и храмов — Медсанбаты… И вместо Петрограда — Ленинград… И в Смольном — Ленин. И вся власть — Советам! И вместо триколора — Красный флаг…. Октябрь. Ночь. Костры. Потом Гулаг. И семь десятилетий До рассвета…

25 октября

Каждый год В двадцать пятую ночь октября Кто я есть, Я во сне забываю — То в Казанском соборе Вдруг молюсь за царя, То подобных себе, Убиваю. Между красным и белым Моя рвется душа, То печалится, То, словно стерва, Без суда и без следствия Чьи-то судьбы решать Она вдруг Вызывается первой. И откуда в душе Столько злобы и зла, Словно с Богом она Не общалась? Не с её ли команды Меня пуля нашла И в награду за верность Досталась? И под Царским селом Я упал мёртвым в снег, Но она знать меня Не хотела — Я не правильный был Для неё человек. Без души закопали. Лишь тело. Без молитвенных слов, Не поставив креста. И таких нас, бездушных — Мильоны!.. Но ведь души, Восставшие против Христа, Вряд ли будут когда-то Прощёнными? Может быть от того В эту ночь октября Я во сне своём Вновь повторяюсь, Потому что надеюсь, Что, быть может, не зря Своей совестью До сих пор маюсь…

Красное и белое

Разошлись у нас пути, похоже… Ты пошёл направо — я налево К красным ты пришёл. Выходит, боже, Мне теперь осталось только к белым… Красное и белое в бокалах Терпкое и сладкое вино… Красная и белая досталась Нам судьба — всем и давным-давно… Вот уж век на красное и белое Делим жизнь чужую и свою. Чтобы мы хорошего не сделали, Нам опять покоя не дают В наших снах то красные, то белые, Мы в атаки ходим до утра Есаулы бравые и смелые, Комиссары. С криками «ура»… А за что воюем? За Россию… Долго ли воюем? Целый век… И откуда зло берём и силы… А в Донецке красно-белый снег… Век пройдёт, но красное и белое Никогда не кончится вино.. И себя мы, жаль, не переделаем Видимо, нам это не дано…

Февраль семнадцатого года

Повторяется всё В нашей жизни когда-то. Вот и снова февраль. Вновь семнадцатый год. Я молоденький юнкер У дворцов Петрограда, В толк никак не возьму, Что ж ликует народ? Почему наполняются, Словно кровью, знамёнами, Раньше тихие улицы И большие мосты? Лишь в часовне на Невском Тишина пред иконами, Ну а толпы вокруг Вслух поносят святых. Да откуда им знать, Что российская драма Началась в это утро. С отреченьем царя! Будет время и Русь, Словно пьяная дама, Вдруг проснётся с похмелья Где-нибудь в лагерях. Никогда ничего Не проходит бесследно — Ни триумф палачей, Ни духовный разброд… Просыпаюсь я утром, А над Всадником Медным Вместе с солнцем встаёт Тот семнадцатый год…

Две дороги

В поле белом, в поле чистом Встретились два коммуниста И дорога их лежала Далеко за горизонт. Был январь. Стемнело быстро Да и вьюга набежала И идти вперёд, похоже, Вовсе даже не резон… Далеко за далью далей Коммунизм, но ведь устали?! Недалёко за пригорком Крест виднелся — Божий храм… А в Кремле товарищ Сталин И товарищ Ленин в Горках Но до них уж не добраться Ни метели, ни волкам… И куда ж идти? Дорога, Что короче — прямо к Богу… А другая, мглою скрыта, Можно запросто пропасть… За идею умирало На полях таких же много. Так что быть идеалистом Значит, прямо волку в пасть… И решили без утайки — Хватит с нас кремлёвской пайки! Коммунизм — всё это байки, Натуральная туфта! Повернули ноги к Храму, Ведь крестила ж в детстве мама!.. Может всё-таки и примет Бог? Пусть даже без креста…

Ипатьевский подвал

Ипатьевский подвал. Нет «лучше» места: Ни смеха палачей. Ни стона жертв. Не слышно ничего. И неизвестно, Как чувствовал Себя в нём изувер, Поднявший руку На Царя и Веру? Опять июль. Такой же. Как тогда. Где тот стрелявший, Веривший без меры, В свою непогрешимость? Но года, Расставили всех По делам их бравым. Позволил Бог Поцарствовать им всласть, Но кончилась Эпоха для не правых! Для убиенных — Только началась. И на крови невинных Храм поднялся И мой народ с колен Подняться смог. Того же, Кто в подвале том смеялся, Не вспомнит ни народ, Ни даже Бог…

Золотые погоны

Золотые погоны, Аксельбанты витые Час назад. И всего-то. Были мы — юнкера. А теперь, когда мы Присягнули России, Нам неважно совсем, То, что было вчера. Мы сегодня другие. Мы её офицеры. Мы России готовы, Как и деды, служить. Мы готовы служить Своим внукам примером… Только многим до внуков Не удастся дожить. Не удастся за Веру, За Отечество наше Послужить, как хотелось бы, Не за деньги — за честь! В Петрограде сыром, Красным цветом окрашенном, Для таких юнкеров Каземат уже есть… Так что, милый поручик, Даст Бог, свидимся снова, Может где-то в Париже Иль у Бога в гостях, Если нам не дано Будет им же иного… Впрочем, смерть за Россию Не такой уж пустяк!

Время выбрало нас

Время выбрало нас Не любить, а страдать Время выбрало нас, Чтобы жизни отдать За Россию твою, За Россию мою. Я за нашу Россию Бога тихо молю Чтобы капельку счастья Дал он нашей стране… Ну а если погибнуть Суждено на войне Нам с тобою, поручик, Значит, это судьба. Значит, время пришло. И зовёт нас труба На последний наш бой. Ты, поручик, не трусь — Нас не будет с тобой, Но зато будет Русь! …А над нами берёзы Будут вечно шуметь… Хорошо б на том свете Русь такую иметь!

Пусть не судят нас строго

Господа офицеры, Наше время проходит И осанка не та, Да и удаль не та. За Россию напрасно Погибали, выходит? Да и жизнь наша нынче Лишь одна суета. Поседели виски, Полиняли погоны. С них осыпалось золото, Словно пыль, навсегда. А в далёкой степи Наши спят батальоны, Лишь они из России Не ушли никуда. Ну а мы как изгои Вечно бродим по миру. Без семьи, без Отчизны Мы остались давно. И теперь комиссары В наших тёплых квартирах С теми, кто был нам предан, Пьют сегодня вино. Мы же пьём от тоски По российским дорогам По российским берёзам И любимым глазам. К сожалению, мы Потеряли так много… Сохранили лишь честь И любовь к Образам. Даже Бог нас покинул В страшный час испытаний Нам никто не помог, Но мы живы ещё. И пусть вся наша жизнь Состоит из страданий Никогда мы России Не предъявим свой счёт Ни за муки свои, Ни за слёзы скупые, Ни за сны и мечты, Ни за трупы во рвах… Но мы верим: Вернутся и в Россию святые Вновь кресты заблестят На российских церквах. Наши женщины нас Всех простят, если смогут, Если любят и помнят, Примут нас и поймут. Ну а если забыли, Пусть не судят нас строго Мы их тоже не судим. Есть один — Божий суд. Пусть они позабыли всех нас В вечной разлуке, Пусть устали нас ждать Из далёких краёв Только мы по ночам Целовали их руки, Пусть во сне, но жила В душах наших любовь…. Господа офицеры, Так поднимем фужеры За любимых, которых Мы любили всегда, За Россию, которую Почитали без меры, За Надежду, за Честь И за Веру в Христа…

Надо верить в Россию

Господа офицеры, Надо верить в Россию, Если мы не вернемся, Значит так суждено. За себя мы у Бога Никогда не просили За родную страну Попросить не грешно. Мы попросим у Бога Дать ей капельку Веры, Дать немного Надежды И немного Любви. И поменьше страданий, Их уж было без меры, И чтоб больше она Не умылась в крови… Остальное придёт. Вновь поднимутся Храмы И кресты заблестят На святых куполах. Канут в лету навек Коммунисты и хамы, И забудут в России Об их страшных делах. И восстанет Любовь, Возрождённая Верой, И Надежда вернётся Снова в души людей Ну а мы не вернёмся — Небольшая потеря. Будет много других Офицеров у ней…

За веру нашу

Давайте выпьем, господа, За Веру нашу, Её мы сохранили и не зря. Помянем убиенного царя И всех других От рук Иуды павших. Ведь верим мы, что день ещё придёт, Когда опять Откроют двери храмов. Закончится невиданная драма И Божий суд Нас каждого найдёт. Кто прав, кто виноват — пусть Бог рассудит, На белых и на красных не деля. И всех нас приберёт Одна земля — Мы будем не солдаты в ней, А люди…

Ради чести и веры

Вы остались верны И России и Вере И присяге своей Вы остались верны Вы теряли друзей Но оплакав потери, Снова в бой поднимались Ради счастья страны. Ради нашей свободы Ради чести и Веры Ради русских полей, Где друзья полегли. Вы тогда проиграли. И пришли изуверы Уничтожив в России, Всё, что только смогли. Посрывали кресты Испоганили Храмы И священников наших Расстреляли в ЧК. Хоть не видела Русь Такой жертвенной драмы Но не верила в то, Что так будет века… …И случилось всё то, Что предсказано было- И Донской монастырь Принял вас как родных. Ведь Россия страна Всех вас тайно любила… Вы солдаты — для нас. Для неё  Вы — сыны…

Я оказался Родине не нужен

Как над домом, домом, моим домом Кружит ворон, чёрный ворон кружит. Я тоской по Родине влекомый, Оказался ей совсем не нужен… Оказалось, я давно уж сгинул На чужбине. Это — всё враньё! Не за тем я дом родной покинул, Чтоб над ним кружилось вороньё… Не за тем ушёл с отрядом белым, Чтоб на страшной той войне пропасть. Не за тем, чтобы сюда слетелась Вороньём, мной проклятая, власть… А над домом, домом, моим домом Кружит ворон. Гордо реет флаг Красной кровью братьев окроплённый. Всё теперь на Родине не так… И моя любимая Маруся Здесь давным-давно уже  жена… В Храм пойду и Богу помолюсь я За неё, за Русь, но тишина В Храме том. Все двери под замками. Только Веру с Правдой им не скрыть! Ну, а в клубе суд над кулаками, Кто-то уж пошёл могилу рыть… Над погостом чёрный ворон кружит. Может он на всех беду навлечь. Впрочем, я ему уже не нужен, Значит, можно рядом с мамой лечь…

Красные и белые

Мы были все идеалистами Во чреве матери родной. А стали — кто-то коммунистами А кто-то всей стране виной… Мы в детстве были все прекрасными Но повзрослели в тот же час, Когда вдруг стали кто-то красными, А кто-то — белыми из нас… Когда судьбу одной России Мы разделили на двоих И разрешенья не спросили На это мы у мам своих… Ну а теперь уж слишком поздно И слишком много на руках Невинной крови. Даже слёзы Их не отмоют и в веках. И лишь когда мы наши души Себе с раскаяньем вернём, Когда друг друга будем слушать И слышать, а не жечь огнём Россию мать. Нас наши мамы С высот небесных всех простят И неразумных и упрямых, Конечно, если захотят, Как и загубленные души Под Краснодаром и в Крыму… Выходит, подвиг наш не нужен Теперь в России никому?

Воевали не за тех

Уходили на войну Три последних брата Три безусых казака… А пришли обратно Три коротеньких письма… Не вернутся братья. С горя выжила с ума Мать их — бабка Катя… По станице день и ночь Сыновей искала Лишь одна осталась дочь… К красным ускакала Рано утром на коне В нашу степь раздольную… На войне как на войне Убивают больно… Но закончилась война Долгая ужасная И вернулась в дом она Командирша красная И сказала: не за тех Братья воевали А вы их станицей всей В церкви отпевали… Значит, все вы есть враги Для советской власти… Боже, нас убереги От такой напасти! Но видать, не слышал Бог Казаков тех с Дона… Да и что он сделать мог Всё было по закону… И в Сибири где-то там Батька мой родился.. Может быть, я от того С Доном породнился…

Последний привал

Последний привал перед Доном Последний коням водопой Вокруг всё своё, всё знакомое Эй, сотник, ты нашу нам, спой Как с песнями мы уезжали Все вместе в последний поход Как жёнам своим обещали Вернуться уже через год… Ты спой как нас жёны заждались И сколько проплакали слёз И вспомни про тех, кто остались Лежать среди русских берёз… Приедем домой и помянем Всех павших за нас и за вас Потом разожжём словно пламя Любовь, подзабытую в нас А дальше мы как-нибудь сами… Ну, вот и закончен привал Под стягом с тремя полосами, С которым отряд воевал Поехал домой, до станицы, А встретил там красную смерть… ...Остались с портретов их лица На жён и детишек смотреть…

Поминальные свечи

Давайте зажжём поминальные свечи За всех убиенных, пропавших не зря. И Бога попросим опять за Отечество, Помолимся молча, мы и за Царя… Они искупили своими страданьями И наши сомнения, и наши грехи. Но если придёт снова час испытания, То много ль найдется в России таких, Кто смог бы взвалить груз подобный на плечи: Не только Державу, а Совесть и Честь? …Давайте зажжем и за здравие свечи, В надежде на то, что они всё же есть.

Красно-белое кино

Мы смотрим хронику семнадцатого года… И в кинозале только старики Там за стеной октябрь и непогода А здесь собрались давние враги. Рядком сидят седые комиссары И бывшие поручики сидят, А на экране бой под Краснодаром. Давно известно, чьи в нём победят… Так может быть не надо наше прошлое Как и людские души ворошить? Ведь было и у нас чуть-чуть хорошего, Хотя пришлось по-разному нам жить… А может быть и надо, потому что Иначе нам друг друга не понять Иначе будет совесть снова мучить И снова на врагов нас разделять. Жаль, нет средь нас тех правых и не правых, Их, Родину любивших, нет давно. Они себя давно покрыли славой, А мы о правде спорим всё равно. Но, слава богу, не в огне сражений, За чашкой чая дома и в тепле. Мы долго ждали этого мгновения, Полвека проведя в чужой земле… …Октябрьский ветер раздувает триколоры И в золоте кресты на куполах… Ну, наконец-то кончены все споры О том, кто в Октябре том был не прав. В последний раз картинки прошлой жизни Мы смотрим, и слезу смахнув из глаз, Себя на мысли ловим: в коммунизме Не выжил бы ни кто и дня из нас…

Русский мир

Тоска по Родине меня уже не гложет Наш Русский мир как Феникс из руин И пепла возродился волей божьей И я опять России гражданин! Нет у меня пусть паспорта с орлами Не в паспорте, а в нравственности суть. И в чувстве, что опять я рядом с вами, Закончившими там, свой скорбный путь. Могу опять обнять свои берёзы Могилы боевых друзей найти И поклониться Родине. Сквозь слёзы Сказать ей, наконец, своё прости… Таких как я нас тридцать миллионов Об этом нам не стоит забывать. Вновь на её гербе блестит корона И значит, мы не будем воевать Ни за, ни против. Все мы из России. Наш Русский мир страны великой часть. Тоска по Родине нам придавала силы, Пришла пора Любовью отвечать…

Революции апофеоз

В белом поле красный снег. Приспущены знамёна… А на небе, вот уж век Со списков поимённых Отпевают души тех, Без вины пропавших Красных, белых. В общем всех За Россию павших. Много было Жертв безвинных Много и атак. Видно список Очень длинный Нет конца никак… Мы их тоже не забудем, И судьбу Не будем злить И Россию-мать Не будем Между братьями делить Ни на белых, Ни на красных, А иначе пропадём… ...И когда-нибудь К ней вместе С покаянием придём.

Страна Совдепия

Россия — это окутанная тайной загадка

внутри чего-то непостижимого

Уинстон Черчиль, премьер-министр Великобритании

Возвращение памяти

Там моя память живёт На улице Воспоминаний Но в гости давно не зовёт И не назначает свиданий… В город, которого нет Мне самому не прорваться Сквозь стены из прожитых лет Хоть я бы и мог попытаться Последние силы напрячь На час стать последним героем… Ты только мне время назначь И в прошлое двери открой мне Себе ты меня возврати И мне ты отдайся с любовью, Тогда мы сумеем найти Дорогу домой из безмолвия…

Такая жизнь

Три месяца без новой красной власти Наш город жил. Почти, что повезло. И всем уже казалось, то несчастье, Что было в октябре, нас обошло, Что доживём спокойно мы до лета, Что не оставит город Божья мать И что не будет никаких Советов, И хлеб ни кто не будет отнимать… И будет всё, как было, всё как прежде. Как жили мы при батюшке царе… Ходили в храм за верой и надеждой… Но март уже был на календаре… Потом пришёл к нам в город бронепоезд Привёз солдат и «Правду» нам привёз. Потом закрыли храм, отняли волю Забрали хлеб, оставив море слёз… А чтобы просвещёнными мы были Отправили нас всех гурьбой в ликбез, Чтоб вместо Бога партию любили И чтобы прославляли до небес… И стало в нашем городе так тихо Осталось только спать и водку пить И песни петь про горюшко и лихо, Про то, как нам Совдепию любить… Ну а когда я сам на свет родился Мне всё о прошлой жизни рассказал Мой старый дед и я в неё влюбился И тем себя на годы наказал. Мне стала вдруг чужой страна родная И для неё чужим я стал навек… Жаль, что другой такой страны не знаю, Где был настолько «счастлив» человек…

За прошлые грехи

На улице Красноармейской Была тюрьма. Как и сейчас… И там, у входа на скамейке Я в детстве просидел не час… И под дождём ждал терпеливо Когда ворот откроют створ И к маме мчался весь счастливый. А иногда в тюремный двор С ней проходил, хоть страшно было, Хоть было мрачно и темно, Меня ведь мама пригласила В тюремный клуб смотреть кино… Свет погасил киномеханик И стихли зеков голоса И я на простыне-экране Смотрел на мир во все глаза… А рядом с добрыми глазами Сидели зеки-мужики: — Тогда за что вас наказали? — Видать за прошлые грехи! И я вдруг перестал бояться И их и этих стен тюрьмы… Когда пришёл час расставаться Уже друзьями были мы. И каждому из них хотелось Меня погладить, приласкать, Тогда сказал я маме смело: — Домой их надо отпускать! — Я попрошу, скажу, что просит За них за всех мой сын… Не врёшь? — Не вру. Закончим эту ночь допросов… Вот вырастешь, всё сам поймёшь…

Зачем и почему

Тёмной ночью пришёл «воронок» Чёрный чёрный, как вечная тьма… Но понять я спросонья не мог, Где такая страна — Колыма. Почему вдруг уехал отец, Променяв нас на эту страну? Боль разбитых той ночью сердец Я ему бы поставил в вину. Я ему бы сказал обо всём, Что я думал о нём в своём детстве, Как мы мучились с мамой вдвоём В нашем доме с тюрьмой по соседству… Но когда я однажды подрос Из птенца превратился в подростка У меня появился вопрос Самый главный из главных вопросов Но уже не к отцу, а к тому, Кто решал всё за нас и без нас: Почему самых честных в тюрьму? Самых верных в расход? И не раз… Только было всё это давно Так давно! Пролетело полвека. Но однажды увидел в кино Те усы и того человека… И вновь память мою обожгло Подзабытым из детства вопросом: Как же так? Почему вновь смогло Всё вернуться обратно так просто? Словно не было ни Колымы, Ни загубленных душ невиновных, Ни заплаканных жён у тюрьмы, Ни поруганных зданий церковных… Почему Он живее живых? Почему мы всё злее и злее? И кому не сносить головы? И кому стало жить веселее?.. Нет ответов. Я их и не жду. Значит, это так надо кому-то. Может, вскоре и сам я пройду По отцовской дороге под утро…

Мы все из народа

Мы с Вами, поручик, дворянского рода, И прадеды наши нам совесть и честь. И пусть мы в анкетах здесь все из народа, Но мы то, ведь знаем, кто мы с Вами есть. И в годы лихие и в годы застоя, Без нас обходиться могла ли страна? А бросила? Что ж! Было и не такое — Не в первый уж раз нас бросала она. Бросала в Афган и в Чеченские горы, Когда же закончив две эти войны, Вдруг стали мы ей молчаливым укором, Как совесть и честь, мы теперь не нужны. Но мы всё равно офицеры, поручик. Так будем России верны до конца! Наполните водкой стаканы, а лучше, Смахните остатки печали с лица.

Вещий сон

Мы как-то с другом встретились На Невском, в тихом баре «Бордо» бутылку выпили, Ну и в хмельном угаре, Про жизнь свою парижскую На «вышку» наплели… Узнай про это Берия, Нас сразу б увели. И пулю нам от Сталина Вручил бы вмиг палач. Но оказался бармен тот Свой парень. Не стукач. Смолчал за десять евро он И сдачу нам не сдал — Такая мелочь, в общем-то! Не тянет на скандал… А может это мне отец Приснился? Но с чего? Уж я-то точно знаю — Здесь не было его: Мы просто не родились бы В далёком том году, И не мололи с пьянки бы Сегодня ерунду! Но пишет жизнь историю Такой, какая есть — И в день судьбой назначенный Мы оказались здесь: Ни Сталина, ни Берии. Они давно в гробу… И нам выходит надо их, А вовсе не судьбу, Благодарить сейчас за то, Что с другом пьём вино И про Париж болтаем вновь, Как кто-то здесь давно? …Как знать. А вдруг история Чуть-чуть не так пошла — Возможно, вместо нас она Других «врагов» нашла…

Заграница

Ура, пустили за границу!.. Везёт на Одер нас вагон. Без передышки поезд мчится, Пугая на полях ворон. И избы, ну почти как наши, От старости едва стоят. Мужик на лошадёнке пашет, И дети с завистью глядят На нас весёлых, полупьяных. А нам сегодня невдомёк, Что нас здесь никогда не станут Любить и звать на огонёк. По Польше третьи сутки едем В Берлин, но вовсе не на фронт. Мы привели весь мир к Победе, Но почему со всех сторон К нам свои руки тянут дети, И умоляюще глядят На то, как в чуждой им Совдепии, Так много пьют? А как едят! …Спустя два года. Снова Польша. И поезд нас домой везёт. И мы, набрав пайков, побольше С надеждой ждём, вдруг повезёт. А вдруг увидим те же руки, Хотя самих себя стыдим, За пару ящиков «Гомулки» Мы всё, что есть, им отдадим! Мы отдадим им всю закуску, Ведь ехать-то всего три дня. …Такой обмен у нас по-русски, Что ж, налетайте, ребятня!

ГСВГ

С меня сняли погоны. Говорят, возраст вышел. Говорят, чтобы дал Послужить молодым. Ну а я до сих пор Звуки гаубиц слышу, По ночам ощущаю Запах тот и тот дым. Полигон под Бернау. И берлинские вишни — Недозрелый их вкус Он со мной навсегда. Но не все из той юности Лейтенантами вышли И остались такими же, Как и были тогда… Поседели виски И теперь на погонах Уж не две — три звезды. И финальный итог. А мне снятся опять Те теплушки-вагоны Среди польских Забитых снегами дорог. А в кошмарные ночи Вдруг горящая Прага Мне приснится не к месту, И проснусь я в поту — Там друзья мои гибли, Проявляя отвагу, Перейдя между жизнью И смертью черту. Я прошёл и сквозь это. Ни царапины даже, Ни медали, ни ордена, Словно и не служил. Только жаль — нет друзей. Остальное неважно… Но одно хорошо — Я за них тоже жил…

Партийная школа

Мы были последними. Рушился мир, Который для нас Создавали не боги. И после учёбы Ходили в «Трактиръ» — Отмыть ото лжи Наши души немного. А утром с похмелья В Таврический шли Сквозь толпы Людей, полутрезвых, у лавок С желаньем махнуть И талон и рубли На пачку «Столичных». Гулять, так на славу! Чтоб сдачу забрав, Не без матерных слов, Найти побыстрее Знакомую тётку С огромною сумкою У «Трёх углов» — И с ней, как обычно — Фальшивую водку. …А мы в это время С марксизмом на ты Дремали от скуки В тиши кабинетов, Уйдя от народа И от суеты, Уйдя от вопросов И от ответов… Наш главный вопрос Был тогда: почему Мы стали такими, Какими мы стали? Ещё будет воля народа В Крыму, Но это пока Скрыто дальнею далью… Ещё будет лозунг: «Своих не сдаём!» И будет Чечня, И раскол Украины… Ответ на вопрос тот Мы вряд ли найдём, Зато обретём Седину и морщины… …Давно уж не прячу И я седину И лет не скрываю. Кому это надо, Ведь я всё равно Сам себе не верну Частицу того — Моего Ленинграда. В Таврический больше Уже не зайду И память напрасно Не буду тревожить. Там прошлое вряд ли Уже я найду, Ведь там мы Последними были, Серёжа

Афганский пленник

Он был в плену И у душманов в яме Сидел ночами Словно в клетке волк. В минуты эти Так хотелось к маме Сказать: прости И заглянуть в глаза… Но бросил полк, Мол, выбирайтесь сами. В списки пропавших Тут же записав… А мальчику тому Лишь девятнадцать. И хочется пожить И полюбить… Кому-то это Может показаться Нытьем обычным. Скажет, хватит ныть… За жизнь и за лепёшку Предлагали Ему не раз Предать страну И мать. А мальчик тот Отказывался сердцем Такое в своей жизни Понимать… Но мальчик тот В конце-концов Сломался… И веру он сменил И отчий дом. Но мальчиком Как был он И остался С предательством Не понятым умом… Потом Через швейцарскую Границу Из лагеря Перемещённых лиц Домой писал Страницу за страницей, Но он Не оправдания искал… Искал дорогу К дому И однажды Он смог её найти В конце-концов… И что же стало С мальчиком тем Дальше? Возможно трибунал И лагеря? Хотя тогда в стране, Где всё на фальши Построено Сажали в лагеря Не мальчиков- Предателей серьёзных. А он уехал к маме Как мечтал… Но чёрный след Далёкого Афгана Покоя ему Долго не давал… С тем мальчиком Встречался я однажды И даже говорил с ним По душам… Он искренне Во всём Мне признавался, А я же против принципов  греша Гэбистам тут же Все его  тревоги И честь свою И совесть продавал… …Сегодня тридцать лет От тех событий Не все мы отмечаем В феврале… Но я, увы, Не сделаю открытия, Спросив: где лучше С мамой иль в земле? Свой выбор Мальчик сделал В пользу мамы, Но я его Не буду упрекать. Давайте Мы попробуем и сами За мальчика В его душманской яме Хотя бы час Душою побывать…

Дантов ад

Когда свой Ад придумал Данте Не думал он, что ад — вокруг, Что жизнь — сплошной порочный круг, Что люди в нем лишь адъютанты, Служители развратных дум, Развратных тел и дел развратных. Бог, отвернувшись безвозвратно От нас, свечу свою задул… И свет исчез в пропащих душах, Погрязших в блуде и вине… Мы все достались Сатане, Раз Богу падший мир не нужен.

Субботник по-советски

Субботник вроде объявили… И выезд вроде бы с утра… Мы бригадиру заявили: Фомич, давно уже пора! Мы поработаем на славу! На славу выпьем. Но потом. Не напоить нам всю ораву Сказал Иваныч — управдом. А мы поить их и не будем. У нас пока не коммунизм! Себе мы водочки добудем. Вот, завтра братцы будет жизнь! И покосим или покосим? Сказать то как? Не всё ль равно! Какие есть ещё вопросы? А мне, пожалуйста, вино! Да, ладно, там и разберёмся… Как только солнышко взошло Мы с рюкзаками дружно прёмся Ну, дело, видимо, пошло… А так как не было вопросов И не сегодня, ни вчера Нам выдали в колхозе косы И мы помчались на ура! Косили час и два косили И водку пили в тихаря Не зря ж её мы приносили Фомич сказал: зачем же зря! И так сдружились мы с косою Что стало даже не понять Кто был из нас двоих косее, Но мы не стали выяснять. Коса косая, мы косые. Как будто дружбаны давно. Она работала — мы пили За дружбу крымское вино… Ещё потом мы долго пели Про Волгу матушку реку, Но на автобус не успели… А утром нам ку-ку-ре-ку Пропел колхозный, Знать, начальник А он такой ещё урод, По нашему обычный чайник! Его, мол, личный огород Мы выкосили подчистую… Так надо нас благодарить И каждому, хоть по чекушке, С колхозных денег подарить!

Советские сны

Я никогда в Париже не бывал И не гулял по улицам Парижа Париж я знаю только лишь из книжек, Но по нему всю жизнь я тосковал. А по ночам мне снился лес Булонский И друг мой шевалье д Артаньян… Я утром просыпался в стельку пьян От возлияний дружеских гасконских. И целый день придти в себя не мог. И снова ждал ночную встречу с Сеной, С громадой Нотр-Дама непременно… А может я Парижем занемог?

Обретение России

Если у русских останется только один хутор,

то и тогда Россия возродится

Н. В. Гоголь

Великий и святой

В монастыре звонят колокола И Тихвинка опять слегка в тумане И аромат черёмухи дурманит, Входящих нас в обычные дела… И мальчик Ника на своём балконе Влюблённый в Тихвин — истинную Русь, Когда-нибудь опишет эту грусть, Молящихся с утра святой иконе… Так было, есть и будет так всегда! И пусть вокруг совсем другие люди Набатный перезвон нас утром будит И в душах остаётся навсегда… Мой маленький, мой тихий древний город Великий и святой, живущий верой, Что ты всегда России был опорой И пять веков назад и в сорок первом…

Наш крест

Слишком много в России Есть ещё таких мест, Где долги возвращать Нам пока не привыкли. Но Россию как мать Мы любить не отвыкли, Превратив слово долг В повседневный свой Крест. И несли мы его Через годы безмолвно Через душный Афган, Через горы Чечни На какую Голгофу? Может, кто объяснит, Почему путь России Быть не может бескровным? Не вернуть павших нам. Это долг неоплатный Тем, кто верил в Россию И Россию любил. Слишком быстро, похоже, Наш народ позабыл Лагеря и этапы, КГБ и штрафбаты. Слишком долго молчал. И страдая без меры, Всё надеялся, вдруг Его время придёт, И Россия, очнувшись, Всем воздаст, всех найдёт: И героев безвестных И «святых» лицемеров…

Беспредел

Стена — предел. А дальше беспредел. А дальше передел Всего что было. Всего что есть. И наш такой удел. За то, что Русь Про Бога позабыла. Всё переделят, Просто отберут Без всяких революций И погромов. В стране, где не в чести Сегодня труд, Где власть вершат Не гении, а гномы… Но и они лишь куклы Для других Давным-давно известных Кукловодов. Мы раньше называли их — Враги И били их В бесчисленных походах. …Так что же с нами Вдруг произошло? С нас вытравили Веру и надежду И в душах наших Поселили зло, Всех нарядив В красивые одежды, В попытке подменить Всей жизни суть… Но только совесть наша Не делима. Мы можем ей сказать: Ты с нами будь, А можем и послать: Шагай, мол, мимо… Без совести, похоже, Проще жить И проще воровать И проще грабить И проще тем, Кто платит им, служить, Чтобы навеки Нашу Русь ослабить… За красною стеной Всего лишь Власть, Скорее те, Кто тем себя считают. Вокруг неё, Напившаяся всласть, И кровушки и пота, Русь живая!

Предчувствие

Мы все когда-то Превратимся в имена — Герои и не очень, Просто люди. В историю страны Уйдёт война Потом её и вовсе Мы забудем… Для нас она Останется лишь факт Из миллионов фактов В мире бренном. Победы Знамя — Станет артефакт. А может быть, и нет. Всё в мире тленно… У памяти есть свойство Забывать, Когда она Уже чужая память… А вдруг мы Не закончим воевать? А вдруг сожжёт нас Всех из ада пламя? Не будет ни истории, Ни нас, Ни монументов павшим, Ни соборов… Вдруг это всё Случится через час, А может не сейчас, Но и не скоро… Пусть буду я Не прав сто тысяч раз И пусть живут Сто тысяч лет потомки Мои, твои, И каждого из нас… А я же вижу В будущем обломки… Руины Веры, Вместо Бога —тьму… Всё это начинается Сегодня! Мы превращаем Жизнь свою в тюрьму А кто-то, может быть, И в Преисподнюю… Теряет Русь Себя в своих стенах: В невежестве Грядущих поколений, В безверии, И это тоже знак. В каком-то непонятном Озлоблении…. И будет день — Последние из нас В двадцатый век Дверь за собой закроют. И что вы делать будете Без нас? Ходить, как на Майдане, Ходят строем? Иль строить Виртуальную мечту, Жизнь в матрицу, Невольно превращая? Иль в душах Ощущая пустоту, Искать того, Кто много обещает? Гадать не буду, Бог вам всем судья. Как он решит, Так в будущем и будет… А мы же улетим Из Бытия, Из мира, Утопающего в блуде…

Увидел будущее я

Увидел будущее я Вдруг в размышлениях о прошлом, Испив из чаши бытия… И будущее это пошло. И будущее это зло… И в нём, таким как я, нет места. Для нас всё в прошлом. Всё прошло. Мы молодым не интересны. Для них история — фуфло! В их головах одни игрушки. Их жизнь игра. Им зло — не зло, Им войны прошлые — войнушки… И смерть для них — игры финал, Где сострадание и слёзы Никто из них ещё не знал. Но инфантильность их лишь грёзы Перед грядущим. А оно Придёт однажды неизбежно. И к счастью нам не суждено Увидеть мир, где лишь невежды, Где жить без совести — закон, А беззаконие — награда, Где в Храмах нет давно икон, Где душ затушены лампады…

Эмигранты

Судить и осуждать я не берусь Всех тех, кто ищет рай за океаном. И тех, кто покидает мою Русь, Я никогда удерживать не стану. Им Бог судья и им самим решать Где жить? Как жить? Кому теперь молиться? Мне из России некуда бежать, Да и зачем, раз здесь смогу сгодиться. А что до них? Поймут они потом В своём заморском рае расчудесном, Что у меня есть Русь и Отчий дом, У них же, в лучшем случае, известность…

Играют мальчики в войну

Играют мальчики в войну Для них она пока игра. И рвёт на части тишину Многоголосое «ура»… Они похожи так на нас! Подумать вряд ли мы могли, Чтоб наши внуки «За Донбасс!» В своей войне в атаку шли… У них гражданская война, Но нет ни белых и не красных. Она у них на всех одна. Быть против, вроде нет согласных. Они не делят никогда Себя на русских и не русских. У них одна на всех беда Нет ни героев и не трусов. Такая странная война, Но мальчики в неё играют… Из окон смотрит вся страна И мальчиков тех понимает Они ведь тоже подрастут Они когда-то повзрослеют, Но никого не предадут. Они так делать не умеют. С такими, как они, война Бедой не сможет обернуться. Наступит в парке тишина И к мамам все они вернутся…

В последний раз

В последний раз с тобой, родная, свиделись Обнять тебя позволь в последний раз. В последний раз мы на судьбу обиделись Ну, и она в последний раз на нас… В последний час перед последним боем Пишу стихи тебе в последний раз. В последний раз судьбе кричу с мольбою, Чтобы спасла кого-нибудь из нас… Был майский день. И первый и последний. Для мира первый. Финишный для нас. И первый тот салют весны победной Звучал для нас с небес в последний раз… Опять судьба-злодейка обманула На этот раз в последний самый раз. Но что же ты, любимая, взгрустнула Ведь день Победы — он для всех для нас! Меня с другими в землю положили В последний раз. В великой скорби час. Мы матери-России отслужили В последний раз. В последний в жизни раз…

Брату

Зима. Декабрь. И первое число И утро с такой девственной красой… Ну, есть же те, кому так повезло Войти в минуты эти в мир большой… Увы, обманчивой бывает красота… И не причём здесь первое число Когда при жизни в сердце пустота И в декабре в него вселится зло… Опять декабрь. Зима. Могильный холм Без номера и даже без креста… Он первого числа вошёл в наш дом А в ноябре его забрала пустота… Не в числах суть — она у нас в душе И если Бога мы чуть-чуть послушаем Какая разница, в какой лежать земле Когда останемся и с Богом мы и с душами…

Жизнь и судьба

Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя

И обливаясь чёрной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя

И с ненавистью, и с любовью

Александр Блок

Ты помнишь, батюшка

Ты помнишь, батюшка, как часто мы о Боге

С тобою рассуждали тет-а-тет?

Ты был учитель добрый мой, но строгий,

Когда тебе твердил я: Бога нет!

Тебя я убеждал, что Бог лишь сказка

Сам в Боге убеждаясь каждый раз

Когда ты начинал, как мама, ласково

Издалека вести о нём рассказ.

Вникал я в суть вещей и в сущность Бога

Не зная как тебя благодарить…

…Вернулся я, чтобы опять немного

О Боге тет-а-тет поговорить.

И в Храм, куда давно не заходил я,

Спешу к тебе, спустя десятки лет…

Мерцают свечи и дымят кадила

Здесь Бог со мной. Тебя вот только нет…

Марсово поле

Огонь на поле Марсовом… Погост большевиков, Тех, кто в идеях Марксовых Был сжечь себя готов. Кто верил фанатично: Его идеям жить! Среди домов столичных В могилу положить Готов был все сомнения И годы и века На вечное забвение, С венками от ЦК. И как маяк из прошлого Огонь пока горит, Забытый и заброшенный… А был ведь Фаворит! На праздники ходили Сюда большой толпой И речи говорили О памяти в запой. …А вышло всё иначе — Нет ни цветов, ни масс. И лишь на небе плачет Напрасно красный Марс…

Где-то там

Где-то там берёзовая роща С вольным ветром разговор ведёт… Где-то там, снегами припорошенный, След мой меж берёз тех пропадёт. Где-то там я сам, быть может, скоро Пропаду в берёзовом плену… Только роща с ветром будет спорить Нарушая ночь и тишину Почему ушёл не попрощавшись? Почему пошёл один в пургу? Где-то там, среди берёз пропавший, Я ответить вряд ли им смогу… Но пройдя сквозь домыслы и сплетни, И найдя себе свой новый рай, Я дождусь, когда мне утром летним Скажут вдруг на небе: выбирай! Ну, а что тут думать, выбираю Вместо рая тот же снежный ад, Тот же день, берёзы, снег без края Хорошо бы мне туда назад — На погибель или на удачу… Ангел мне сказал: на пару дней! Ну а там всё также вьюга плачет И берёзы плачут вместе с ней Не по мне ли? Может, по другому? Но я помню ангела ответ. Где-то там найду я по любому И себя и свой пропавший след… Обману судьбу и бога тоже И вернусь домой живым назад Всё таким же, как и был Серёжей… Только почему никто не рад Где-то там, в красивых кущах божьих? Может быть, им скучно без меня? Но скорее от того похоже, Что давно прошли мои два дня. …Где-то там мои берёзки снова С вольным ветром разговор ведут, Может быть о том, как я весёлый Хоть на этот раз не пропаду…

Друзьями я не дорожил

С вершины лет на жизнь свою смотрю. За тучами безоблачное детство, И где-то рядом юность по соседству, Как эти годы я боготворю! Как ангел чист без помыслов недобрых, Звериной жизни не познав оскал, Я сам себя в сомненьях не искал, Искал друзей душой себе подобных. И находил. Казалось навсегда. Но жизнь мираж, как позже оказалось, От дружбы той сегодня не осталось И не имён, не лиц и не следа… Никто теперь не спросит, как я жил? Чего достиг? И в чём я ошибался? И почему один я вдруг остался? Друзьями я, видать, не дорожил…

Проза жизни

Друзей остаётся всё меньше и меньше Всё меньше любимых и любящих глаз. И мир, что вокруг нас, всё больше изменчив. Меняется жизнь и меняет всех нас. Всё больше в сердцах и химеры и злобы Всё больше расчёта. И чувства не в счёт. Любовь заменил нам металл высшей пробы И нас не к любимым, а к банкам влечёт. И грёзы ночные у нас не о розах И сны не о счастье — о вечных долгах. Мы жизнь превратили в скучнейшую прозу, Забыв, что бывает и проза в стихах…

Игра на выживание

Бомжи воркуют на крылечке, Едва глаза продрав с утра. И не о личном, не о вечном Всё об одном: мол, жизнь-игра… Вся жизнь игра на выживание Сегодня жив, а завтра нет. Всего одно у них желание Найти на свалке пистолет. И ни о чём другом заботы Их души уж не тяготят, Ведь их всем нужную работу Другие делать не хотят… Среди друзей таких вот стойких Мне, знаю, к счастью не найти — В подвалах спать на вшивых койках И снова быть с утра в пути Искать себя ли или нечто, Что всё изменит в жизни вмиг. …Бомжи воркуют на крылечке. Жаль, мы не слышим душ их крик…

Майдан

Шумит Майдан на Киевской Руси Встаёт над ним ноябрьское утро… А ты себя Россия-мать спроси: Откуда здесь их столько «майданутых»? Ещё пока рекой не льётся кровь Ещё февраль лишь только на подходе И те, кто здесь отверг твою любовь, Всё говорят о благе и народе… Но день придёт, и будут поносить Россию-мать последними словами. Пришла пора у них теперь спросить: А кто в беде всегда был рядом с вами? Кто вас спасал от вражеской чумы? Пусть было это так давно. Но было! Как есть и то — из Киева все мы И в этом наша правота и сила. …Мне очень жаль, что сам я не пророк Не знаю наперёд, что с нами будет Но верую и верю зла порок В конце концов, преодолеют люди. И на Майдан опять придёт весна И снова зацветут на нём каштаны… Уйдёт навеки смута из ума И будет это поздно или рано!

Нет людей плохих

Все мы братья во Христе Все мы, брат, славяне. Пусть распнут нас на кресте И на нём не станем Слать хулу на свой народ — Был он избран Богом. Если есть Искариот Не судите строго Вы продажного его. Бог за нас рассудит Бог ему воздаст за всё Как тому Иуде… Из души гоните грусть, Преклоняясь чуду. Тридцать сребреников пусть Нам наукой буду. Только тех, кто без креста, Мы отринем разве? Воскресение Христа Веры общий праздник. Кто не с нами — Против нас — Не по-христиански! Мы ведь здесь не в первый раз Ещё будут шансы Искупить грехи у них И вернуться к Богу. В мире нет людей плохих Есть не те дороги…

Грешный друг

Нам завещал Христос прощать врагов. Хотя бы раз в году забыть о мщении… Нам и самим бы спрятаться в альков И ждать с надеждой божьего прощения… Но будет ли оно нам всем дано, Или грехи лишат такого права Кого-нибудь из нас — не всё равно… Ведь где грехи — там почести и слава! Слаб человек, податливый на лесть, На золото и жизнь благополучную… Грехов мирских вокруг не перечесть Их не познать — всего лишь воля случая…. Мы все грешны. Так в этот день хотя бы Обиды укротим свои. А вдруг Тот грешный человек, душою слабый, Прощённый нами, станет лучший друг?..

Зазеркалье

Нас двое в комнате И тот — он тоже я… Мы — близнецы И ближе не бывает. Лицо моё Походка как моя… Вот я зевнул И он, как я, зевает… Скучаю я И у него — тоска В моих глазах Такая — просто ужас! Мы вместе с ним Все годы и пока Похоже, я Ему хотя бы нужен… Я ухожу А он — он будет здесь Ждать моего прихода Каждый вечер… И в кресло мне Предложит он присесть И закурить И помолчать За встречу… И будем мы До утренней зари Смотреть друг другу В сонные глазницы… За нас двоих Всё будут говорить Усталые И чуть хмельные лица… В зеркальном отражении Свеча… И у него такая же В квартире — У моего судьи и палача… А кем бы стал он В этом нашем мире? Но я молчу Я сам себе не вор… И говорить Наверное, напрасно… Ведь всё равно Не выйдет разговор… Ведь говорить с собой Не безопасно…

В странном городе

В странном городе этом Проживают поэты В этом городе Музы Вместе с ними живут Вместе пишут сонеты Шутки ради — куплеты И потом в час застолья Вместе все их поют… В этом городе странном Вряд ли был я желанным А назваться поэтом И помыслить не смел. Даже Музу свою Перепутав с путаной Я остался, похоже, Навсегда не у дел… И без рифм и без строк И без денег в кармане Странный город покинул Я теперь навсегда… Полупьяная Муза Меня вряд ли обманет Обольстит меня вряд ли Без труда как тогда… Странный город поэтов Ты во сне или где-то? Что ж брожу я по свету? Что ищу?.. Сам себя!

Не грусти, любимая

Не грусти, любимая. Кончится война. Я вернусь с победою. Как и вся страна. Ведь мила и дорога Ты мне и она. Вот побьём мы ворога. Сядем у окна. Вот уж мы насмотримся Вот уж налюбуемся И наобнимаемся Мы с тобой сполна… Не грусти, любимая, Если вдруг не свидимся, Мы ведь не обидимся На страну на матушку — Не её вина. Ведь война проклятая — Вражина заклятая И любви и жизни, Той, что суждена. Не вернусь обратно я С павшими солдатами, Но зато Россия наша Будет спасена…

Поэт и бюрократ

Устав от вечного обмана, Свою ненужность ощутив, Уходим. Кто на дно стакана, А кто, как прежде, в партактив. Не осуждайте нас за это — Кто, что нашёл, тому и рад: Тот, в кабаке — он был поэтом, Тот в кабинете — бюрократ. Ведь в жизни всё идёт по кругу: Одним чины и ордена, Но ничего ни мне, ни другу, Кроме стаканчика вина…

Единый Бог

Бог есть един. Бог есть один У православных и евреев. У мусульман есть Аладдин И Магомет есть. Я немею, Когда я слушаю Коран, Хоть ничего не понимаю, Но я не жертвенный баран — Душой и сердцем принимаю Мне незнакомые слова… В них божий замысел без меры — Чтобы единою была Как Бог и наша к нему вера. Чтоб не делили мы народ На правоверных и не очень, Чтобы какой-нибудь урод Не издевался, как он хочет, Над главным смыслом бытия… Без Бога мы уже не люди Мы все — Шарли. И ты и я… Но верю я, что так не будет! А будет Русь, как и была, Святой и праведной навеки… Врагам скажу, пусть и со зла: Вы все давно нечеловеки!

Себя ты не жалей

Не потакай своим желаньям томным Себя ты не жалей и не скули Как будто пёс, побитый и бездомный, Которого на бойню повели. Сорвись с цепи, рвани из ночи к свету Сквозь боль и страх, сквозь время напролом И ты увидишь, что свободы нету Есть лишь борьба между добром и злом…

Опять великий праздник

На площадях Москвы опять знамёна Столица празднует в девяносто восьмой раз Октябрь Великий. Но не вспомнит поимённо, Как и всегда, о многих, тех из нас Кто для него был лишь белогвардейцем Совсем не русским в сердце и душе… А им останется на Бога лишь надеяться, Что на столетнем близком рубеже Не по цветам, а по годам все приберутся… На небе будут праздновать свой день И не убьют и не передерутся И Бога низвергать им будет лень… Закончим век ненужных революций… Братоубийственных и лозунгов и бойнь… И будут предназначены салюты Им всем. Кто был и есть всегда с тобой Великая Россия! Мать-Россия! Пусть в красный цвет рядят тебя опять Иные и давно уж не земные, Не повернуть историю им вспять… К столетию великих потрясений. Уйдут они. Останется народ. Надеюсь, что вождь новых поколений Их в год семнадцатый опять не поведёт…

Печаль попутчица любви

На крыльях времени

уносится печаль

Жан Лафонтен, французский баснописец

Мы все Монтекки с Капулетти

Нет повести Печальнее на свете, Которую не знали б Даже дети. Конечно, о Ромео И Джульетте Конечно, о тебе И обо мне… И дело даже вовсе Не в поэте Не в рифмах И совсем Не в строчках этих. И ни в зиме, ни в осени, Ни в лете И даже не в Джульетте Капулетти… И даже не, тем более, В вине… Несчастная любовь Лишь тем несчастна, Что слишком её много, Слишком часто Желаем мы её До смерти страстно И часто нам её Не пережить… А если кто со мною Не согласный Пусть сам пройдёт за ней Весь путь опасный Пусть влюбится Открыто иль негласно И может, согласится Лишь дружить… …Мы так похожи в жизни На Монтекки — В свою любовь Уходим с головой… И часто проливаем Крови реки, Но посмотрите, Я ещё живой! И как Ромео Не свожу я счёты, Поддавшись зову Сердца и души… Есть у любви на каждого Расчёты Ты только выпить яда Не спеши… Чуть-чуть остынь И вспомни про Шекспира Ведь он по жизни Был всегда актёр, А рай, увы, совсем Не та квартира, Где можно бы разжечь Любви костёр… Сегодня даже Маленькие дети Про это знают Куда больше слов… Не от того ль Печальней нет на свете Чем быль Про разделённую любовь….

Первый бал

Широкие ступени Дорожки всюду красные И люстры сплошь хрустальные И свечи в них горят И танцы — танцы бальные И барышни прекрасные Их губки ароматные Любого покорят… В огромном зале кружатся Все в строгости по парам И музыка и музыка Чарует и пьянит И не в чести здесь снова Цыганская гитара Здесь молодых и старых Какой-то Моцарт новый Невидимо пленит… По чину приодеты И мы с тобой — кадеты. На белых, белых ангелов На потолке глядим… А наши командиры Выводят пируэты… Но будущих невест своих Мы им не отдадим… И робкими шагами Иду я к своей даме Впервые в своей жизни На танец пригласить… А ангелы над нами С грустными глазами Как будто уже знают — Не мне руки просить… Не мне она подарит Свой поцелуй и танец Меня она оставит С судьбой наедине… А музыка играет И Моцарт-иностранец Как будто знал заранее Что всё в ней обо мне… Закончен бал и пары Из молодых и старых Разъехались в колясках По собственным дворцам. И музыка затихла И затушили свечи И мы умчались лихо Обратно в свою часть До новой нашей встречи Ведь будет бал и вечер… И будет бал и вечер, Что предназначен нам И мне вы не откажете И мне вы не откажете И мне вы не откажете В любви своей, мадам…

Печать печали на устах

Поставила печаль На нашу жизнь печать… И оборвала навсегда Меж нами нить… Так, чтобы что-то Нам нельзя начать Так, чтобы что-то В жизни изменить Мы в нашем прошлом Больше не могли, Оставив всё в нём Как сегодня есть… И на краю и жизни И Земли Стоим вдвоём И как всегда молчим… Вот только бы Нам знать Молчим о чём? И почему-то Больше не кричим От прошлой боли И былых обид? Быть может оттого Что не тобой — Печалью я Давным-давно убит…

Поздно

Колокольчик затерялся В звуках плачущей метели… И зачем же я остался У чужой жены в постели? Почему я в этот вечер Рядом, только не с тобой? Ветер гасит в храме свечи… И моей любви отбой Колокольный звон церковный В поле чистом отзвонил… Всем живым кричал он словно Что тебе я изменил! …Лишь под утро я умчался От чужой не дорогой… А тем вечером венчался В храме том с тобой другой Не нашёл к тебе дороги Заблудился сам в пути… Только поздно падать в ноги И молить тебя: прости…

Шестнадцать строчек

Шестнадцать строчек о любви Я в них вложил все наши чувства И всё, что пели соловьи. Прости, что вышло слишком грустно… А слишком грустно, может быть, Нам от того, что целовались Уже не так, как в той любви… И слишком часто расставались. Любовь была. Любовь прошла Не разделённой и мгновенной. Другого ты себе нашла- Мне отмстила за измену… Но о другой стихи писать Я не смогу и не умею… Чтоб в них тебе одной сказать Всё, что сегодня не посмею…

Цыганский табор

На городской окраине Стоял цыганский табор Весь вечер пели песни Цыгане у костра И разносили сплетни Пронырливые бабы Как парня молодого В свой табор увела Вчера цыганка Аза Околдовав любовью, Что сгинет этот парень В том таборе навек… Те бабские рассказы Я слушал и не скрою Жалел я того парня Как каждый человек… Хотя им и не верил. И мне ль не знать про это Мне в таборе цыганском Мальчишки не соврут Те, что опять приехали К нам на постой на лето, Что до зимы до самой В шатрах своих живут… Не раз и я в том таборе Бывал и песни слушал Про долю, про цыганскую, Дорогу и судьбу И скрипки заунывные Мне разрывали душу А юные цыганочки Ещё, быть может, ждут… Но вот однажды осенью Приехали конвойные А с ними подполковник В форме МГБ Денёчки наши летние, Весёлые спокойные Остались, как и табор тот, Занозою в судьбе… Никто потом не видел За городской чертою Ни табора, ни Азы, И ни друзей моих… Будь я чуть-чуть постарше — С цыганкой молодою Её все ночки звёздные Я б превратил в свои…

Любовь и грусть

Любовь и грусть Как два коня в упряжке… То лихо мчим, То едем не спеша. Жизнь не даёт мне Никакой поблажки. Любить! Любить! Вновь требует душа. Не обуздать любовь. Пока резвится Она во мне — Для грусти места нет, Но стоит лишь На миг остановиться — И навсегда любви Затерян след… И тут приходит Время моей грусти Она мне говорит: Я вся твоя… Соперницу-любовь Ко мне не пустит И днём и ночью Будет охранять… Как выбрать мне, Какая мне дороже? Распрячь упряжку И на волю отпустить Кого из них? Но вряд ли сердце сможет За выбор неудачный мой Простить…

Мужняя жена

Что же ты печальная Смотришь из окна, Смотришь в дали дальние, Мужняя жена? Но не видно мужа Нет его и нет. Может и не нужен Он за столько лет? Сердце уж забыло Милое лицо, Как его любила, Утром на крыльцо Выходила встретить… Где ж ты милый друг? А за дверью ветер Рвёт платок из рук Тот, что на прощание Подарил он ей Вместе с обещанием: Я вернусь. Ты верь! И она лишь верою До сих пор жива… Много кавалеров Ходят круг двора Засыпают взглядами… Только вот она, Ведь не дверь парадная — Мужняя жена….

Я не массовка для других

Я не умею быть Массовкой для других Под чью-то дудку Петь или плясать Прости, мой друг, Но я не из таких, Чтоб воздух Похвалами сотрясать… И никогда я Строем не ходил Под марши медных И не медных труб Но никогда Ещё не уходил От поцелуя Твоих сладких губ. И в этом я великий эгоист… Великий диссидент Порокам алчным… Мне больше дорог Чистый белый лист, Чем красный цвет толпы С призывом смачным Идти опять В наш новый коммунизм. Химеры создавать Я и не смею… Писать стихи Душою для души И для тебя, любимая, Умею!

Сюжет любви

Поэзия не в том, Чтоб славословить И чтоб на чью-то душу Лить елей Не для того, Чтоб только лишь злословить, Не разглядев В потоке наших дней То главное, Что нас здесь крепко держит Не отпускает В рай на небеса… Быть может это взгляд Твой томно-нежный, Наполненные радость глаза Когда ты смотришь На меня украдкой, Когда я вдруг Лечу к твоей душе, Чтоб вместе с ней Предаться жизни сладкой В твоей квартире На девятом этаже… Чтобы потом в своих Нескромных рифмах В стихи все наши Чувства превратить В любви сюжет, Закрученный так лихо, Чтоб дальше можно было Не спешить…

Здесь я буду всегда

Жаль тебя не могу Увезти я с собой Не могу и остаться Навсегда здесь с тобой. Будь моя в этом воля Я остался бы здесь И по чистому полю Разнеслась моя песнь Как я в юности буйной Дни любви проводил… Но от жизни разгульной Не осталось уж сил Мне водить хороводы В кругу милых подруг… Улетели те годы Словно птицы на юг. И осталось с лопатой В день последний придти И для смерти горбатой Место в поле найти… Но мне лучшего места Не сыскать никогда: Здесь с берёзкою вместе Будем рядом всегда… И пусть я не Есенин, Но Серёжа я ведь! В день обычный весенний Снова будет шуметь Та берёзка моя Для меня, для поэта… Пока вместо меня Не придёт другой летом…

Не скучная любовь

Я по тебе скучаю Я жду с надеждой встречи И не тебя встречаю У дома каждый вечер Но что-то мне знакомо В лице той незнакомки Глаза твои с истомой И взгляд такой же колкий Улыбка чуть с издёвкой И на губах усмешка И мне сказать не ловко Так это ты, конечно! Мне как-то неуютно От этой встречи стало Не провожал как будто Тебя я до вокзала… И как ты из вагона С воздушным поцелуем, Почти женой законной, Кричала: не балуй мне! Но жду я снова встречи С моею незнакомкой, Чтобы обнять за плечи И прошептать негромко: А хочешь, подарю я Тебе с небес звезду! О прошлом не горюю И ту назад не жду Которая когда — то Сказала: не балуй! Сама и виновата, Ведь первый поцелуй Ещё не означает Последнюю любовь… …Она же повстречает Даст Бог, другого вновь.

Список женщин моих

В списке моём Семь прекрасных имён… Семь муз и семь фей, Семь побед, семь знамён… Семь женщин. Я их до сих пор Не забыл… И только восьмую — Не победил… И только восьмая Сразила меня И только она Не дала мне ни дня, Ни ночи, ни часа На женщин других, Когда-то любимых И дорогих… Нас в списке любовном Оставив двоих… Чтоб вдруг не случился Любви рецидив… А может, спасала Всех их от меня? Чтоб длилась любовь Сорок лет и три дня? А может и дольше. Но Бог вдруг закрыл Греховный мой список… Как птиц отпустил Из клетки их души. За нас же решил: Чтоб больше никто Никуда не спешил…

В девках пропадёшь

Одинокая гармошка Тихо плачет под окном Погрусти со мной немножко, Та, с которой не знаком… Или выйди на крылечко Вместе сядем мы рядком Или может в этот вечер Мы помчимся босиком По траве в поля, где сено Пахнет будто бы елей… Может, влюбимся мгновенно… Ты об этом не жалей — Одиночества не будет Больше с нами никогда! Ну а то, что скажут люди Это тоже не беда… Ты ведь, девка, то, что надо Да и замуж уж пора… Почему же ты не рада? Кто сказал: любовь-игра? Я играю на гармошке Для тебя лишь. Про любовь… Под твоим сижу окошком И тоскую вновь и вновь… Ну а ты сегодня снова Не меня, другого ждёшь… Может, влюбишься по новой? Или в девках пропадёшь…

Тучка одинокая

Заблудилась в небе Тучка одинокая… Может и не тучка, А душа моя Ищет путь к единственной, И к такой далёкой, И к такой желанной, Но не в тех краях… Спрятали любимую От души подальше, Чтоб она случайно Счастья не нашла, Чтобы утонула В бурном море фальши И на дно со мной бездушным Навсегда пошла… Уж который вечер С ней мы в ресторане Пропиваем милую И глядим в окно И уж не на небе, А у нас в стакане Тучка одинокая. Но нам уж всё равно…

Мне что-то придётся себе объяснять

Я дружбы чужой С малых лет не искал И к новым друзьям Всех друзей отпускал, Когда я для них Становился вдруг скучным. И мне почему-то Без них было лучше… Но годы прошли. Я как был одиноким, Таким и остался В мире этом жестоком И если сражался, То лишь за себя. Пока не увидел Однажды тебя… И что-то случилось Во мне и со мной. Я был за собой Как за прочной стеной. Я жил без оглядки, Я верил в себя. Пока не увидел Однажды тебя… И стало мне вдруг Одиночество в тягость Хотелось кому-то В жилетку поплакать И так захотелось Спросить у себя: Зачем? Почему я увидел тебя? Разрушена жизнь. Всё придётся менять. И что-то придётся Себе объяснять… А сердце в груди Снова бьётся бестыже: Когда же тебя Наконец я увижу?..

Забытое давным давно

Окно как старый телевизор Всё тоже старое кино. И ветер летним лёгким бризом Как вор-домушник влез в окно… Нет ничего, чтобы разжиться Есть только старый человек Да муха старая кружится Над старой люстрой целый век Ещё есть старость, есть болезни, И старые календари… Уйди обратно, будь любезен, И их с собою забери. Быть может, станет мне полегче Без них так лет на двадцать пять… И тень её меня за плечи Обнимет ласково опять. И будем мы смотреть как раньше В своём окне своё кино Про молодость и наше счастье Забытое давным давно…

Рыжая любовь

Рыжий, рыжий, рыжий клоун… Рыжий, рыжий, рыжий я Рыжим парком рыжим в школу Видно я пришёл не зря. Встретил рыжую девчонку Или рыжую любовь? И глаза под рыжей чёлкой Меня поняли без слов… И сквозь рыжие проспекты Рыжей осенью мы шли Ели рыжие конфеты Пока есть ещё могли… Ни о чём не говорили Ясно было всё без слов Рыжей осенью творили Нашу рыжую любовь… Вдруг у цирка мне с афиши Рыжий клоун подмигнул: А ведь ты совсем не рыжий! И с небес меня вернул И девчонка та не рыжей Оказалась тоже вдруг… И откуда-то вдруг слышу: Хватит спать, мой рыжий друг!

А где-то там извозчики скучали

Простите, сударь, Где извозчика найти? Чтоб лихо с ним По Лиговке промчаться И барышень С собою прихватив, В лихую молодость От старости умчаться… А может быть Заглянем на Обводный, Себе подыщем Славный кабачок И славно переждём В нём непогоду… Потом я сяду сам На облучок И погоню коней На Староневский, А там заедем мы К мадам Люси… Вы, дедушка, похоже, Впали в детство… Ты лучше, дед, Полегче что, спроси… Мне граждане Культурно отвечали И лишь один мне Пальцем покрутил. …А где-то там Извозчики скучали, А я их всё никак Не находил…

Несбывшиеся дни

В мундирах белых, Словно на параде, Оркестр военный Вальс играл в саду Такой он был один — Лишь в Петрограде, В шестнадцатом Далёком том году… Мой Летний сад. Теперь ты только снишься, Таким как был, В тревожных моих снах… Как приходил к тебе Совсем мальчишкой И ждал когда, Сюда придёт она. Она же никогда Не приходила… А вальсы, как и прежде, Над Невой Звучат всё так же нежно И красиво, Напоминая мне, Что я живой… Упали мне под ноги Листья с клёнов Оркестр ушёл И музыку унёс. Лишь парочка, Наверное, влюблённых Смеялась на скамеечке До слёз… А рядом, вдруг она? Совсем седая… Да, были мы когда-то Как они… Теперь здесь На скамеечках страдаем И ждём всю жизнь Несбывшиеся дни…

Вы ошиблись

Я проснусь и утром спозаранку Мимо площадей и фонарей Пронесусь как ветер. На Фонтанке Обгоню всех клодтовских коней Обгоню плетущуюся тройку… Эй, ямщик, похоже, ты заснул Или только едешь на попойку? А я лучше к милой заверну… Пусть её разбудит колокольчик На дверях в столь ранний зимний час, Ведь любовь ждать вечера не хочет, Когда есть последний день у нас… …Завтра я уеду с гренадерами И как знать, увидимся ли вновь, Вы меня простите за манеры, И за сумасбродную любовь. Мы в церквушке, что на Чёрной речке, С Вами обвенчаемся тот час, А потом на храмовом крылечке Я Вас поцелую в первый раз… Наконец-то двери открывают… Наконец-то я увижу Вас… …А потом сказали мне, зевая: Вы ошиблись. Видно с пьяных глаз…

Ночной роман

Спит Петербург. Городовые дремлют У будок полосатых На постах… И на часах на Невском Дремлет время… Лишь поцелуй готовый На устах Ждёт не дождётся, Когда час настанет Для нашей Необузданной любви… Но ничего Не обещай заранее И утром меня Больше не зови… Любовь твоя По петербуржски Мимолётна… Как ночь непостоянна, Ну, точь в точь… А утром унесёт Меня залётного Из Петербурга конь В другую ночь…

Письмо туда

Я заказал художнику портрет Конечно твой! И пусть он нарисует Тебя такой, какой тебя и нет, Какой ты в моём сердце существуешь… Ему отдам я пригоршню монет, Всё, что осталось от ночной попойки, А утром привезу тебе портрет, Повесь его как раз напротив койки, Чтоб любоваться на него могли Подельницы твои перед отбоем. Ещё тебе привет с большой земли И от меня с надеждой и любовью… Пусть твой портрет напомнит обо мне Когда-нибудь кончаются все сроки И если я не утону в вине, Давай забудем драки все и склоки И пир с тобой закатим до утра Ещё портрет художнику закажем. Такой же, как он рисовал вчера Не нарисует — мы его накажем И им прикроем дырку на стене, Плевать, что сходства нет на том портрете… И без портрета нравишься ты мне Ты лучшая на зоне и на свете…

Один лишь раз

По бархату ковра Из алых роз Тебя веду я в церковь Как к острогу… И незаметно вытру Каплю слёз На личике твоём излишне строгом… На голове Заветная фата… А в церкви, как обычно, Тлеет ладан… Какая неземная красота! Спасибо, Боже, За твою награду! Уходим мы из Храма Навсегда, Чтобы навек Остаться с Богом рядом… По бархату из роз Идут года За нами вслед Торжественным парадом… И будет много Впереди дорог И будет расставаний Тоже много Но каждый раз В назначенный нам срок Мы к дому возвращаемся И к Богу…

Петербург-Петроград-Ленинград

Петербург-Петроград-Ленинград… Выбирай, то, что сердцу дороже. Я давно Ленинграду не рад. К Петербургу привыкнуть не может Моё сердце за двадцать пять лет… В Петербурге себя я не вижу И того Петербурга здесь нет… Как себя я в тот миг ненавижу! Вроде те же дворцы и мосты Тот же Пётр на коне при параде… Слишком много чужой суеты, И как будто я вновь в Ленинграде… Нет давно в Петербурге души От неё в нём одни лишь фасады… Из Москвы в Петербург я спешил Оказалось, спешить и не надо… Лучше взять Достоевского том И вернуться с ним в прошлое вместе Чтобы было, что вспомнить потом, То, что многим здесь вряд ли известно… Петербург-Петроград-Ленинград В нём история есть. Не живая… Петербург мне верните назад! Вместе с Пушкиным. Я его знаю…

Тихвин

Под покровом святой Богородицы Город мой возрождается вновь Вновь кресты золотят, как и водится, Возвращается Божья любовь… Божьей милостью Тихвин не старится, Хоть стоит он почти семь веков, Не сбывавшееся вдруг сбывается: Из далёких чужих берегов Возвратилась в свой Храм Матерь Божия, Значит, в души вернётся опять Вера в Бога. И в этом поможет нам Сам Христос и его Божья Мать…

Шубка с царского плеча

У принцессы молодой Из земель немецких В Тихвине украли шубку… …Чисто по-советски! Как там было — неизвестно Город всё-таки святой… Да и царская невеста Была слишком молодой: Разбросала по привычке Свои царские вещички А у нас народ простецкий И не знает по немецки! Ну, а шубка — где лежала И оттуда убежала! Всё бы было ничего В городе старинном Но была принцессой той Сама Екатерина! Да и шубка та давно Износилась, видимо, А принцесса всё равно На Тихвин не обиделась!

Я падаю с неба

Я падаю с неба В объятья земли. А как бы хотелось В объятья твои. Я падаю с неба. Так кто-то решил, Что я слишком много На свете прожил… Я падаю с неба За чьи-то грехи, За чью-то любовь И за чьи-то стихи. Я падаю с неба, Чтоб снова взлететь, Смерть смертью поправ, Вновь к тебе улететь… Я падаю с неба Закончилась жизнь. А ты, дорогая, Ещё продержись Ещё долюби, Если сможешь, меня. Но только не надо На небо пенять… Мы все улетим. Все на небо уйдём. Вот только не так В небесах пропадём. Но видно кому-то Я нужен такой Октябрьским утром Иль кто-то другой?.. …Я падаю с неба. В объятья к тебе бы!..

Париж, Париж…

Париж, Париж, Что ж ты не спишь? Что ж не гуляешь, А хрипишь В агонии Последних мук? Что же случилось С тобой вдруг? Париж, где твой Парижский шарм? Лишь люди в чёрном Вместо дам, Лишь вой сирен Со всех сторон И стон, и стон, И стон, и стон… И шок… И рок плохих примет… У Бога Чёрных пятниц нет. И чёрный вечер Дело рук Совсем не Бога. И не вдруг Париж, Париж, Теперь вот ты… Теперь тебе Несут цветы… Кто следующий В списке страшном?.. В нём — люди все! А чьи — не важно…

Двадцатый век

За окном белый снег. За окном новый век. Новый царь во дворце Кровь и ужас в конце Не времён, а имён… И Кровавых знамён И сожжённых икон И войны с братом брата… Нет дороги обратно! Есть дорога вперёд… Каждый, кто не умрёт Вновь увидит расцвет И падение Рима Через семьдесят лет… Что вполне объяснимо: Пресыщение властью Эту власть убивает… Но при этом Россия Есть и будет живая!

Мой отец

Был мой отец Совсем седым с рождения Но кто-то скажет: Просто был блондин… Чернявым я вдруг, Всем на удивление, Явился в этот мир. Своих седин Не избежал и я. Нас жизнь сравняла С моим отцом однажды, Но не вдруг… И я, как он, Смотрю теперь устало Как замыкает жизнь Свой новый круг… Как мы похожи с ним, Всё одинаково: Морщины те же, В голове бело… И даже одного мы С батькой знака — Мы оба из семейства Звёздных львов… Но львиного уже в нас Не осталось Давным-давно, Похоже, ни чего… И четверть века Как его не стало. Отца со мной Нет рядом моего… А я за эти годы Рос и вырос И до него почти Уже дорос. Всё тот же дом. И та его квартира И тот, но мой, Единственный вопрос: Хватило или, может, Не хватило Ему в той жизни Дней, недель и лет? И сколько жизни Жизнь мне отпустила? Увы, ответа с неба Так и нет… Так значит, будем жить, И будем верить… С женой по парку вечером бродить… А иногда, пройдя Сквозь жизнь, Сквозь двери, Сквозь время, К нему будем заходить, Чтоб посмотреть На мать с отцом, На прошлое… Пока ещё наш Не настал черёд, С надеждой в сердце, Что наш Бог хороший Ключи от нас Пока не отберёт…

Белый человек

Белый, белый, белый снег… Беловое безмолвие. Белый, белый человек Прямо к изголовью Наклонился моему… Может ангел белый? Я лежу и не пойму Что же я им сделал? Белый, белый, белый свет Никого не видно. Может, не было и нет Ничего. Обидно, Что я будто и не жил Не любил наверно… Жаль, что с богом Не дружил, И ругался скверно… И попал вдруг в никуда Я — никто похоже. Без любви и без стыда Без души, быть может? Может это страшный сон Я лежу в исподнем Надо мной склонился он — Тот из преисподней… Что-то снова говорит Живого отпевает? Хоронить меня велит, Что ж и так бывает. Я прожил свой долгий век… Он живой, ребята! Белый, белый, белый снег… Белая палата…

Концовка века

Как с гор лавина С грязевым потоком В тот год вползла к нам В души смерть и мразь. И мир вокруг вдруг Стал таким жестоким, Как хорошо, Что ты не родилась. Как хорошо, Что в мир вошла ты позже, Когда все слёзы высохли И кровь, Но только мы, Кто вырос в нём, похоже, Припоминать всё будем Вновь и вновь Той нашей жизни На исходе века С всевластием бандитов И с враньём, Когда вдруг вылез Зверь из человека, Когда решалось всё, Но лишь ружьём… Когда толпой На паперти стояли И ждали — Может что-то подадут По-стариковски Тихо умирали Под звон бокалов И ночной салют… Гуляла вся страна До Магадана… Понятно, что на наши Деньги пьют, Отобранные силой Иль обманом. Уже не важно. Нет давно тех тут… А мы молчали. Мы войны боялись, Хотя во всю в России Шла война — Война с народом. А в кремлёвском зале За это раздавали ордена… В тот год нас всех До нитки обобрали За сто рублей Скупили всю страну… Мы десять лет Потом ещё молчали И молча со страной шли все — Ко дну… Лихие девяностые Промчались И царь ушёл, Проплакавшись при всех. Опять нам Очень много обещали Как в Октябре. А вышел курам смех… Не от того ль Теперь есть прибаутка В народе И на долгие года — Как лучше мы хотели. Вышло жутко… И получилось то, Что и всегда…

Поэт имеет право

Поэт имеет право на ошибки, Когда разочарована душа… И на поклонниц и на их улыбки… Ходить по жизни как по лезвию ножа… Но он поэт. И не имеет права Писать как графоман лишь ради слов… Любимой говорить — любовь отрава, И тут же про свободную любовь Наедине с красивой новой музой Забыв про всё часами размышлять, Когда жена становится обузой, А подлая душа идёт гулять… Поэтам в жизни многое прощают И то, что много пьют и говорят И то, что слишком много обещают. Прощают всё, увы, не всех подряд… …Поэты — это вечные изгои И вечные в душе холостяки… Всё это так, но только помнить стоит Таких поэтов нет среди плохих…

Российские дороги

Третий день сплошная непогода На приколе третий день стоим. Кто придумал это время года, Если Бог, тогда ему простим… Спишем на дорожников убытки, Скажем не дорога, а кошмар! Еле с третьей выбрались попытки… Разве это март? Конечно март… Развезло дороги по России Большегрузам снова не пройти Ну а мы же Бога так просили, Ставя свечки в храмах по пути! Развезло российские дороги… Чтож, братан, похоже, повезло Нам приют дают совсем не боги Так что приютимся им назло Широка Россия, необъятна, А у местных девок нет стыда Видимо, с тобою мы обратно Больше не приедем никогда…

В страну любви

Не обращай внимания на холод Зима пришла и так тому и быть… И я собой красив вполне и молод Ну как такого парня не любить! Приди ко мне, и я тебя согрею В объятиях своих, как тот костёр… Приди ко мне, и ты не пожалеешь, Хоть знают все, что я известный вор А не придёшь, так украду без спроса И ночкой тёмной тихо увезу…. Садись скорее, спрячься от мороза Утри с лица горючую слезу.. Не плачь, не плачь по дням давно прошедшим И по своим, по девичьим мечтам, Хотя от слез душе бывает легче… Но я, что взял — того уж не отдам! Когда-нибудь потом вернёмся к маме И привезём ей маленьких внучат Ну а пока, садись скорее в сани… И пусть в страну любви нас кони мчат…

На ярмарке в посаде

Не первый день посадские гуляют Не первый день с гостями пиво пьют Кто ж тихвинскую ярмарку не знает, Здесь все торгуют: покупают, продают… В такие дни здесь вольного народа Полным полно с ненашенских краёв Ну а какая в Тихвине природа! Сидим и пьём под трели соловьёв… Всё куплено, всё продано, пора бы Впрягать в телеги заспанных коней, Чтоб дома рассказать детям и бабам О Тихвине, о ярмарке, о ней… О ком? О ком? О ярмарке, конечно! А про красавиц лучше им не знать И о любых других делах сердечных Они, навряд ли, смогут разузнать… Та ярмарка за дальними лесами, Озёра по пути есть и река… Дорогу в тот посад навряд ли сами Они найдут …. Россия широка…

Жена атамана

— Ты прости её, друг, атаман За любовь не к тебе, за обман… И за то, что она под луной Провела эту ночку со мной… Вспомни сам, как ты брал её силой Вспомни, как умоляла, просила, На коленях стояла она… Потому не ищи, чья вина… — Раз не любит, её не неволю Пусть летит, если хочет, на волю Только помнит при этом всегда Как жену — не прощу никогда… Только смерть разорвёт наши узы Пусть уходит, коль ей я не нужен Без неё как-нибудь обойдусь Только бог наш разрушит союз… Но готова ли мужья жена Бросить Бога, остаться одна И с тобой, но по мне лишь страдать? Поспеши ей вопросы задать… А потом поспеши со двора… Всё что было вчера — то вчера, Ведь чего не покажется с пьяна, В том числе и жена атамана…

Прокатимся в Париж

Поехали, прокатимся в Париж! Я в том  Париже  не был с того века… Ну что ты смотришь, и чего молчишь? Обычного не видел человека? Он — это я. И в прошлом — прошлый век, В котором Бог позволил мне родиться. Сегодня над Парижем белый снег Над Петербургом тоже снег кружится… И ехать нам совсем не далеко Всего лишь до Приморского района… А может, прогуляемся пешком По улицам из железобетона? Жаль, вместо тройки нынче Петербург Такси предпочитает. Тоже «Тройку»… Похоже, что почти уже пришли Мы в мой Париж. Открытый в перестройку. Париж, Париж. Ты явь моя и сон… И не беда что ты не из Парижа- Здесь будет нам с тобою комильфо, Таких здесь много, кто из века выжил… Мы здесь излечим боль душевных ран И влюбимся в Париж и не заметим... Ведь наш Париж всего лишь ресторан, И если что, в Москву в Париж поедем…

В Таврическом саду

В Таврическом саду тишь и покой Похоже, что чужие здесь не ходят, И воздух здесь какой-то не такой, А век, какой? Двадцатый на исходе… Как мало уголков теперь таких, Где капельку души Санк-Петербурга В своей душе смогу я сохранить, Как и его особую культуру… Здесь мир забытых жизнью стариков И чёрных лебедей, забытых стаей… И кем-то нам оставленных веков, Но, кем, мы, к сожалению, не знаем… Но кто-то ведь гулял здесь вдоль прудов И кто-то даже может быть влюблялся, Жаль не осталось в парке их следов… Хотя и мой надолго ли остался?

Загадка жизни

Что ближе мне из городов и весей? Какой мной город более любим? В каком из них я бесконечно весел? А по какому, мы с душой грустим? Вопросов море. Каждый ждёт ответа… И каждый — это жизнь иль жизни часть Без лжи, без словоблудия при этом, Но только как про жизнь свою начать?.. Как будто бы на исповедь явиться Пред тем как свою голову сложить. А чтоб отстали, можно притвориться… Но как потом с притворством этим жить? А можно и совсем не раскрываться А если разозлят, то и послать… Но только лишь себе хочу признаться, Всё дело в нас. Причём здесь наша мать? Но не хочу я никого обидеть Отвечу всем, причём, отвечу кратко: Умеют все любить и ненавидеть Зачем и для чего? Для нас — загадка…

Уже не осень

Уже не осень, но и не зима Дорогу развезло, как нас, по пьянке… От сырости нахохлились дома, Чадя из труб дымами спозаранку, А в тех домах рассерженный народ Бьёт, походя «злодейские» будильники. Едва проснувшись, ищет бутерброд В пустом, зато холодном холодильнике, А за окном, как в октябре, тепло Но нас оно, увы, совсем не радует. Декабрьский дождь приметам всем назло Опять берёт нас в долгую осаду… И значит снова ноги в сапоги И паруса зонтов над головами Да разговоры (чаще матюги) Про печки с отсыревшими дровами…

Белая ночь

Петербургская ночь Опустилась на невские воды Даже ветер уснул И не гонит волну на гранит Но не спят в эту ночь Как всегда, на Неве пароходы Да трамвай запоздалый Где-то рядом на стыках звенит… И разводят мосты. И влюблённые пары разводит Петербургская ночь По уснувшей Невы берегам… Только белая ночь, К сожалению, быстро проходит Вот уж в Летнем саду Снова слышится утренний гам… Просыпаются птицы И за ними, проснувшийся город, По сведённым мостам Начинает свою суету… Петербургская ночь Возвратится пока что не скоро, Но её возвращения не один я Наверное, жду…

Кошмары перестройки

Дорога жизнь — сплошные кочки… И лужи горьких слёз полны… И ночи. Волки — одиночки Собрались в круг со всей страны… Страна уж не страна: бомжатник… Сброд нищих. Гениев — зато… Один залётный медвежатник, Но нищий. Видно по пальто… Беседа грустная за чаем. Ведь водку пить запрещено… — Мы за базар свой отвечаем- Найдём и водку всё равно! — Я с вами тоже буду, может! — Молчи — шепнула тихо грусть… Луна. Костёр. Сплошь злые рожи И я. Всё жду, когда проснусь..

Эх, память

Эх, память, память, что же ты Не помнишь лучшие мечты. А по привычке вспоминаешь Всё, даже то чего не знаешь… С кем был. С кем пил. С кем провожался И на работе задержался Сегодня долго почему? Моя бы воля, я в тюрьму Тебя бы посадил надолго. Хоть ты со мной Но всё без толка… Умеешь только доносить… Но если надо что спросить Иду к жене — она всё помнит Тебе при случае припомнит Мои сокрытые  грехи… Так что особо не кручинься Мы оба у неё в плохих!

Ревность

Что ревность не присуща старикам Не правда, всё. Ревнуй: пошёл куда-ты?.. Я всё равно вернусь к своим стихам, А, значит, и к тебе вернусь обратно! Вернусь домой весь в запахах духов И на щеке с помадой от поклонниц… Всё объяснить тебе всегда готов Без подозрений и без посторонних… Ведь ты сама хотела, чтобы я Поэтом стал, причём известным очень. И музой — ты. Так, милая, моя У всех известных в час сей полуночный Все музы спят. Поэтам же теперь Не до стихов. Ключ вновь не там остался... А муза спит и не откроет дверь Как бы он ей в любви не признавался!

Выпить хочешь?

Смерть ко мне пришла с косою — Выпить хочешь? — говорит — Вмиг поминки я устрою… — А мне мама не велит Пить с такими — отвечаю И над смертью хохочу: — Выпить? Ну, конечно. Чаю! Смерть: в другой раз залечу… Сколько раз такое было. А ведь в жизни столько пил! Только смерть одно забыла: Я с чертями пить любил. Как до чёртиков допьются Смерть для них уже не смерть... А с гражданкою с косою Лучше дела не иметь!

Живём мы в век великой смуты

Живём мы в век великой смуты Вокруг идёт вселенский бунт Причём не знаем мы как будто Что хватит нескольких секунд Всё прекратить. Притом навечно, Чтобы прощенья не просить. Возможно, это бессердечно, Не более, чем кровь пролить… И только плакать от бессилия В часы оставшиеся нам… Пора, наверное, России Вернуть всех на дорогу в Храм… Чтобы проснувшись рано утром, Увидев солнышко опять На небе без вселенской смуты Всех нас, живых, вокруг обнять…

Не учит жизнь нас ни чему

Не учит жизнь нас ни чему… Я не согласен я этой фразой Хотя не раз она уж сказана, Хотя опять страна в дыму… Не нас не учит, а других, Кто жаждет денег, жаждет власти И, к сожалению, таких У нас всё больше. Всё опасней Разброд и в душах и в умах Такого же, как мы, народа. Как будто всех свела с ума Плохая в Киеве погода… Но, нет, погода не причём И не причём Россия, Боже… Он сам себе стал палачом, Пойдя за новым Ильичём Туда, где сам и уничтожит Себя в огне своей войны Давно забытой той, гражданской… Как будто страшные те сны По воле, но американской Вернулись. Бог здесь не причём… Безвинных жертв не надо Богу И так их было слишком много Когда мы шли за Октябрём...

Архивы памяти

Какому богу поклоняемся? (Опыт политического анализа)

Каждый может творить историю,

но лишь великие люди способны её писать

Оскар Уальд, ирландский философ

Введение

Данная публицистическая работа была написана в октябре-ноябре 1990 года, когда в СССР фактически полным экономическим и политическим крахом завершился горбачёвский эксперимент под названием «перестройка» и огромная страна уже начала движение к окончательному развалу союзного государства. По понятным причинам, будучи секретарём партийной организации в официальном печатном органе местного горкома КПСС, автор не мог опубликовать этот материал под своим собственным именем. И тогда был выбран другой вариант — использовать независимое от партийного влияния издание. Кстати, надо сказать, что в то время Тихвин был одним из немногих городов, где уже существовала относительно независимая пресса. Так сказать немногие положительные плоды реформ последнего генсека КПСС и первого и последнего президента СССР! И вот этот «Опыт политического анализа» увидел всё-таки свет в первом номере 1991 года литературного альманаха «Провинциал». Причём не малым для провинции тиражом — 11 тысяч экземпляров.

Часть первая

«Часы коммунизма — своё отбили…»

А.И.Солженицын

Духовное богатство всё больше подменяется «богатством» материальным. Деньги становятся кумиром в новейшей истории нашего общества, отсчёт которой вот-вот начнётся. А кумир незаметно превращается в идола. «Деньги — вещи, вещи — деньги» — эта формула бытия каждого из нас издёрганного постоянным дефицитом всего, что можно ещё только себе представить, реализуется примитивно просто — «ты — мне, я — тебе». Увы, это «гениальное» изобретение отнюдь не нашей эпохи. Сегодня, правда, как-то более пристало откровенные сделки прикрывать далеко не всем понятным словом «бартер». Вот и бартеруемся. Кто как хочет, кто, как может, если что-то ещё может.

«Деревянные» рубли, что деревянные идолы на заре становления нашей государственности — проку с них никакого — один самообман. Наши далёкие предки, поклоняясь своим деревянным богам, кроме чувства удовлетворённости, на что-то, более материальное, рассчитывать не могли. А мы и на это не рассчитываем. Наш собственный бог, упрятанный в «чулок» или на сберкнижки, не более чем призрак, потому что везёт отныне только тем, кто молится другому богу — доллару. В жертву ему готовы принести мать родную, продать не то, что Родину, но и себя самого со всеми потрохами. Как несмышлёные дети на конфетку, кидаемся на заморские тряпки и электронно-бытовые чудеса, напрочь забыв, о достоинстве русского человека. И впрямь, как папуасы, только конца ХХ века!

Возвращаемся в пещерный век? Нет, движемся к рынку. В пещерном веке, называйте его военный коммунизм или развитой социализм, как кому нравится, мы пребывали последние 73 года и до сих пор не можем вырваться из его объятий. Все эти годы нас воспитывали в духе антифетишизма. Не вещи и деньги главное в жизни, твердили нам, а идеи. Вот и идеализировали, во всеуслышание заявляя, что наше общество самое гуманное, самое справедливое и, естественно, самое счастливое. А за идеологической стеной, которую мы с помощью партийного аппарата возводили день за днём из бесконечного множества решений «исторических» съездов КПСС, откровенно смеялись над нашей пещерной глупостью. Но мы упорно не обольщались божками западного рая. Мы с любовью, близкой к фанатизму, растили и воспитывали и не божков, а богов, правда, вышло наоборот — они воспитывали нас. Сколько искренних слёз выплакали мы в дни кончины Отца народов. И когда этот человекобог оставил нас, мы друг почувствовали, что обнищали духом. И пошло — диссиденты, президенты, которые, как оказывается на деле, и умеют только — смотреть в сторону запада, очарованные его неограниченными возможностями для собственного обогащения. Не ошибёмся ли опять?

К сожалению, не многие пока, оглядываясь на холодные мартовские дни пятьдесят третьего, сознают, что нищими мы стали не тогда, а намного раньше — в момент залпа «Авроры», оповестившего мир о величайшем событии ХХ века — величайшей трагедии русского народа. Именно в те дни всеобщего народного «энтузиазма» по поводу освобождения от ненавистного царизма, нашу традиционную российскую общинность, нам подменили коллективизмом. Желание трудиться на себя ради государственного блага на обвинения в частнособственнических амбициях, разделив деревню, кормившую не только всю Россию, но и значительную часть мира, на кулаков и неимущих, а точнее говоря, тех, кто не умел и не хотел работать на земле. То же самое и в городах — где, освободив предприятия от кровопийц-капиталистов, мы поставили на их место самую преданную партии часть революционных масс. Ведь по признанию Ленина, и кухарке вполне по силам руководить государством, а не только каким-то заводом или фабрикой. Что было дальше, мы хорошо знаем. Цена всех коммунистических достижений — миллионы жизней, идеологически «подкованных» россиян и сомневающихся «врагов народа».

А почему сегодня стало возможным, что «золотой телец» всё больше и больше овладевает нашими душами? С одной стороны, жизнь в условиях тотального дефицита и почти карточной системы, приводит к всеобщей усталости и социальному инфантилизму, воспитывая желание добычи денег любым и чаще далеко не праведным способом. Когда же в душе появляется пустота, она по законам физика должна быть чем-то заполнена. И это что-то — деньги.

Деньги — порок, который сопровождает человека с момента разложения общинно-родового строя. С наступлением рынка этот порок возводится в благодетель. Все преступления, совершённые во имя денег, с позиции общечеловеческой морали — аморальны. С позиции рынка они приобретают совершенно другое содержание — всё, что делается для расширения капитала — не более чем предприимчивость. Некоторые экономисты добавляют к ней слова — капиталистическая, социалистическая. Это — чушь! Перефразируя Маркса, хотел бы напомнить, что при увеличении прибыли на триста процентов нет такого преступления, на которое бы не пошёл подобный предприниматель. А какого он цвета — белый, красный, зелёный — не играет роли.

Программы, наконец-то принятые избранниками народа в Верховных Советах, как Союза, так и большинства республик, и обещающие нам, в конце концов, эру изобилия, не выдерживают никакой критики с позиции здравого смысла. Мы ещё хорошо помним, как с тех же кремлёвских трибун обещали построить коммунизм к 1980 году. И если перечитать решения «исторического» ХХII съезда КПСС, то сегодня мы все с вами живём уже при коммунизме. На самом деле подавляющее большинство населения при наличии конституционного равноправия в нашем общенародном государстве не имеет ничего: ни денег, ни продуктов, ни товаров. Чем не коммунизм, лозунг которого: «Свобода. Равенство. Братство». Свободны от денег? Свободны! Равны перед галопирующим экономическим кризисом, который сгоняет массы людей в змееподобные очереди, превращая их в нечто безликое и обозлённое. Чем не равенство? А талоны на всё? Впрочем, стоит ли утруждать себя их перечислением — они, безусловно, уравнивают нас всех по несчастью жить при таком «коммунизме».

Но кое-кто, думаю, догадывается, что есть ещё и другой коммунизм — номенклатурный. Члены этого коммунистического общества далеко не малочисленны — от секретарей обкомов КПСС, а возможно, и ниже, до Президента СССР. Их коммунизм был построен значительно раньше официально установленных сроков и называется он — административно-командная система. Не правда, ли знакомое название? Свой коммунизм номенклатура не уступит никому. Те, кто вхож в этот клан, быстро усваивают его преимущества: здесь можно получить всё, чего не имеют другие: власть над людьми, шикарные квартиры и дефицитные автомобили, и даже такую, казалось бы мелочь, как самые необходимые, но при этом, без талонные продукты и товары, в собственных «закрытых» магазинах. Поэтому за такой коммунизм, почувствовавшие вкус номенклатурной жизни, будут драться не на жизнь, а на смерть. И уже начинают драться.

Очередная программа перехода к регулируемой рыночной экономике — её новое оружие. Партаппарат пытается твёрдо держать руку на клапане котла всенародного возмущения, периодически выпуская пар «демократическими» митингами и словесными манипуляциями. Когда же слова не помогают, разыгрываются самые настоящие политические спектакли на самом высоком уровне вплоть до Верховного Совета СССР, где оппозиционным силам дозволяется критиковать не только союзное правительство, но и самого Президента.

Действительно, есть, за что критиковать союзное правительство и его председателя. Главный грех команды Николая Рыжкова в том, что сегодня народ живёт хуже, чем вчера, а завтра, возможно, будет жить хуже, чем сегодня. Но только ли правительство в этом виновато? Да нет же! Так и хочется кричать — мы имеем правительство, то которое сами заслуживаем, и новая команда, как бы она не называлась — правительство национального согласия или национального спасения ничего не изменит. Ибо надо менять не Правительство, а Систему. Лакировкой фасада, если мы действительно желаем жить по человечески, не обойтись. Вот почему ни программа Рыжкова, ни программа Горбачёва, ни программа Шаталина и прочие «400» и «500» дней не смогут вырвать нас из трясины экономического кризиса, как бы мы не затягивали собственные пояса. Ведь все они по сути своей никоим образом не отменяют существующую Систему.

Происходящий сегодня рост цен, административный он или стихийный — всё одно и этого главное содержание предлагаемого народу пути к рынку. Словно рынок — это только цены. Никакая социальная защита, а точнее, дотация малоимущим не станет панацеей от грядущих бед. Поэтому любая из предлагаемых программ приемлема только одному, причём в количественном выражении, ничтожному слою населения — торговой, финансовой и прочей мафии. В наших советских условиях, когда государство и мафия давно уже тесно срослись, единственная жизнеспособная экономика, которая у нас осталась, и будет усиленно процветать при реализации данных программ — это теневая экономика.

Номенклатурный коммунизм кучки верховных аппаратчиков видит свою последнюю опору в борьбе за выживание только в мощной поддержке мафиозных групп. Коррупция, насквозь разъевшая партийные и государственные структуры в годы «застолья», а не застоя, как у на теперь любят говорить, сегодня подводит для обоснования своей незыблемости теоретическую базу «радетелей» регулируемой рыночной экономики. Для кого и кем регулируемой? Ответ на этот вопрос, думаю, теперь вы дадите и сами.

Часть вторая

Помню, в 60-е годы во всех кинотеатрах страны широко демонстрировался многосерийный документальный фильм «Русское чудо» — идеологический шедевр времён хрущёвской оттепели. В нём, естественно, не было никакого экономического анализа, показываемого народу «чуда», потому что иначе экономика бы противостояла идеологии, а советская идеология, вопреки всем марксистским выводам о том, что духовное начало в жизни вторично, утверждала обратное. Скатившись, таким образом, в болото самого махрового идеализма, проповедники коммунистического рая приписывали все достижения, а они, безусловно, были, мудрому руководству партии Ленина-Сталина.

Впрочем, я здесь немного ошибся. Развенчав на XX съезде КПСС культ личности Сталина, ни к то иной, как Н. С. Хрущёв в очередной раз в том самом «Русском чуде» фальсифицировал нашу историю. Конечно, не он один, помощников хватало. Сталин, с его ошибками и определённой государственной мудростью, по воле очередного «вождя», с явными зачатками волюнтаризма, был выброшен из советской истории, хотя в народе говорят: из песни слов не выбросишь.

А что нам предложили в замен? Не приукрашенную правду? Напротив. На этот раз пышным цветом расцвела хрущёвская кукуруза — на киноэкранах, в партийных газетах, а других, и не было, на северных колхозных полях, приусадебных и даже школьных участках. Но время цветения никогда не бывает долгим!

Менялись времена, менялись кремлёвские руководители, а что же народ? Ведь это на его плечах были вынесены все тяготы сталинских пятилеток, на костях и крови миллионов невинных жертв поднялись всходы наших достижений. Он опять оказался не причём. Все заслуги приписал себе партаппарат. Тогда, видимо, с полным правом мы должны приписать ему и разруху 20-х, и голод 30-х, несостоятельность экономической концепции сплошной коллективизации, которая стала плодоносить своими ядовитыми плодами только сегодня — нежеланием крестьянства вновь брать землю в личную собственность, разрушенным сельским хозяйством, обезлюдевшими деревнями, словно после монголо-татарского нашествия, пьянством и безысходностью жизни рабочего класса, который стремительно возвращается к исходной точке своего развития — в состояние абсолютной нищеты, вновь превращается в люмпен-пролетариат — что-то среднее между рабом и крепостным крестьянином. Вспомним историю — именно люмпены являются той благодатной почвой, на которой возрождаются национализм, фашизм и прочие крайне реакционные течения. Нечто похожее начинает просматриваться и в нашем современном обществе.

Но эти заслуги партия коммунистов себе не приписывает. Наоборот, она их всячески искореняла из нашей истории, замазывала чёрной краской в учебниках, а если не получалось, то ссылалась в оправдание своего экономического и политического террора на различные внутренние и внешние обстоятельства — империалистическую угрозу извне, врагов народа внутри и т. д.

Сегодня мы, как старуха из пушкинской сказки, сидим все у разбитого корыта нашей экономики и государственности. Русское «чудо» на деле оказалось всего лишь разбитым корытом и миллионами разбитых и искалеченных судеб. Семидесятилетний экономический эксперимент оказался полностью несостоятельным. И вот тут возникает вопрос: когда мы ошиблись — в октябре 1917 года во время большевистского государственного переворота, в середине 20-х годов, когда ленинский НЭП был уничтожен, набиравшей силу административно-командной системой или позже — в период массового оскотинивания народа коллективными формами ведения хозяйства? Ленинские экономические идеи, на мой взгляд, были неверны изначально. И умные люди могут ошибаться! Но чем значительнее личность в истории, тем большую цену приходится платить за её ошибки. Хотя ведь и Маркс ошибался, считая, что мировая революция произойдёт везде и сразу, но от этого он не стал менее великим мыслителем. И то, что сегодня происходит с именем Ленина, процесс в обще-то естественный. Очистив созданную им теорию от догматической шелухи, мы, думаю, восстановим личность Ленина как живого человека, а не растиражированного на тысячи железобетонных копий. Как человек, он этого, безусловно, заслуживает.

Нет сомнений, что Ленин и его ближайшие соратники хотели сделать счастливыми самую обездоленную часть тогдашнего российского общества — пролетариат. Как в коммунистическом гимне: «кто был ничем — тот станет всем»! Основываясь на экономических трудах Маркса и Энгельса о том, что причиной всех бед рабочего класса является частная собственность, он, как и они, ошибочно полагал, что уничтожив частную собственность, можно сразу решить все проблемы, а общество обретёт подлинную свободу. Кстати, эти ленинские идеи тесно переплетаются с идеями анархистов, которые, кроме того, полагали, что надо уничтожить и государство, как главного угнетателя трудового народа.

Марксизм, как известно, тоже предполагал избавление от государства, но не путём насилия, а в ходе естественного и постепенного отмирания его при переходе от социализма к коммунизму. Сегодня, спустя более чем семь десятилетий после написания Лениным его одного из главнейших трудов «Государство и революция», мы до сих пор спорим — какое общество построили и построили ли его вообще? Идеологи КПСС до недавнего времени утверждали, что наше общество — развитой социализм. Но практика, а только она может доказать истинность любого суждения, не взирая на авторитеты, подтверждает нереальность построения государственной структуры, смоделированной Марксом и Лениным. Но у ленинской гвардии есть оправдание — у нас ещё не было опыта построения подобного государства! Так что вряд ли стоит винить их огульно за совершённое. Другое дело, что начав свой путь с ошибки, верные последователи и продолжатели ленинского дела её лишь усугубили.

Экспроприация и национализация — главные рычаги, которые применяли большевики в первые месяцы своего правления. В итоге, государственная собственность переродилась, на словах, в общенародную, а на деле — в ничью. Собственность — это власть. Номинально власть оказалась в руках народа, фактически же в руках партийной и советской бюрократии. Вот почему, несмотря на принятый Закон «О собственности в СССР» и широко декларированные принципы её приватизации, передача собственности в пользование трудовых коллективов, арендаторов, а, тем более, в частное владение, встречает мощный отпор вполне определённых сил: тех, кто до недавнего времени использовал ничейную собственность как власть. И пока эта власть не будет вырвана из их рук, данный закон останется не более, чем бумажкой.

Второй жизненно важный вопрос, который решает любая социальная революция — вопрос о земле. Только обещание крестьянину собственного земельного надела смогло сделать его союзником пролетариата. Декретом «О земле» в октябре 1917 года советская власть дала крестьянину этот самый клочок собственной земли. Но, встав на смертный бой с любым частником, партия большевиков не смогла смириться с частнособственническими интересами своего главного союзника. С первых дней октябрьского переворота власть придержащие в борьбе с различного рода оппозиционными настроениями внутри собственной партии вовсе не думали о том, как накормить народ, а решали свои честолюбивые политические ребусы.

Гражданская война тоже способствовала камуфляжу откровенной войны города с деревней. Именно эта война, а не противостояние между так называемыми «белыми» и «красными» есть главная причина кровопролития 1918—1921 годов. Выдвинутая Лениным в этот период теория «военного коммунизма» также стала хорошим прикрытием начавшегося разорения российской деревни. Ещё за три года до Октябрьской революции мелкотоварная крестьянская Россия кормила не только огромную империю, но и всю Европу. Теперь же продотряды, направленные в деревни, изымали хлеб, не давая крестьянам даже шанса выжить. Голод своей костлявой рукой задушил русскую деревню.

Классовая борьба пролетариата с буржуазией переросла в борьбу с крестьянством, которому в поисках защиты не оставалось ничего другого как влиться в ряды белого движения, чтобы таким образом отстоять свои «частнособственнические» интересы. Красный террор поставил в ряды непримиримых врагов Советов многих из тех, кто сам люто ненавидел бывшие царские порядки. Одним из них был Нестор Махно, о полководческих способностях которого с похвалой отзывался Ленин. Но усилиями Троцкого и других «героев» гражданской войны крестьянское движение было окрещено «махновщиной», а трагедия в Новороссийске, где бывшие «махновцы», в основном крестьяне, были физически уничтожены тысячами, наглядно показала всё лицемерие союза пролетариата и крестьянства. В итоге оно было полностью подорвано, как класс, способный противостоять гегемонистским устремлениям большевистских лидеров. Террор и голод низвели крестьян на положение, существовавшее в России до 1861 года. Новое крепостное право в первом социалистическом государстве стало именоваться колхозами, а члены этих коллективных хозяйств долгое время не имели даже паспортов, как прочие советские граждане.

Забыв начисто в крестьянском вопросе ленинскую формулу «социализм есть строй цивилизованных кооператоров», сталинисты насадили свой административно-колхозный строй. Так деревня умерла окончательно. Реанимация её, предпринимаемая новым поколением партаппаратчиков, это фикция, ибо, говоря на словах о том, что надо дать крестьянину землю в вечное пользование с правом наследования, на деле они упрямо руководствуются лозунгом Егора Лигачёва: «Колхозный строй — лучший в мире!». И пока мы решительно не откажемся от этой догмы, деревня всё больше будет приходить в запустение. А разразившийся нынче кое-где хлебный кризис, при богатейшем урожае зерновых, лишь предвестник грядущих ещё более серьёзных проблем.

Часть третья

Теперь немного о тех, кто пришёл руководить разорённым государством на смену царским чиновникам, ведь не зря говорят в народе: каков поп, таков и приход. Типичного представителя новых слоёв «руководителей», весьма образно изобразил Михаил Булгаков в своём «Собачьем сердце». И этот типичный образец даже не Швондер, а фигура даже более страшная в своём тупом революционизме — Полиграф Полиграфович Шариков. В реальной действительности было значительнее хуже и страшнее. Вот как описывает в своих записках становление новой рабочее-крестьянской власти левый меньшевик Д. Данилин: «Откуда-то появились новые люди, многие из них с подозрительным прошлым, часто во главе „красных отрядов“, пулемёты решали всё, были случаи, когда умалишённые делались начальством. Расстрелы — редко по суду, большей частью по воле местного начальства, приобрели зловещие размеры». Можно, конечно, и не верить Данилину, который, естественно, от советской власти был не в восторге, так как сам оказался этой власти лишённым, но логика происходивших в этот период событий, почему-то подсказывает — это правда.

Вот так рождалась новая советская, а точнее партийно-советская номенклатура. Вот так закладывался фундамент существующей и по сей день административно-командной системы, рядящейся сегодня в одежды псевдодемократии, а, возможно и будущего вскоре президентского режима правления. Гражданская война двадцатых годов лишь подчеркнула всю опасность узурпации власти частью наиболее фанатичной люмпен-интеллигенции в союзе с люмпен-пролетариатом и люмпен-крестьянством. Полностью сбылись предупреждения видного теоретика анархизма М.А.Бакунина в его полемике с К. Марксом ещё в 60-х годах ХIХ века о том, что диктатура пролетариата на деле окажется властью «кучки привилегированных, избранных или даже неизбранных». Возможно, меня упрекнут, нашёл, мол, авторитета в лице какого-то анархиста. Хорошо, тогда давайте посмотрим документы РКП (б). В них тоже можно найти немало прелюбопытного. Например, на Пленуме ЦК РКП (б) весной 1921 года Л.Б.Красин, один из ближайших соратников Ленина, так охарактеризовал роль партии в государственном обустройстве: «Наша партия на десять процентов состоит из доктринёров-идеалистов и на девяносто процентов из карьеристов, мечтающих занять место «царской челяди». Годом позже другой большевик Г.Я.Сокольников говорил: «Кажется всё превратилось в бестолковую канцелярию, в которой всё происходит не для дела, а только для угождения отдельным лицам от которых зависят дальнейшие пайки, суточные, добавочные и тому подобное».

Шестой год перестройки показал, что эта канцелярия по-прежнему жива. К ней прибавилась лишь говорильня на всех уровнях новой демократической власти.

Политика — концентрированное выражение экономики. Этот постулат должен быть хорошо известен всем, кто хоть немного изучал марксистско-ленинскую теорию. Да, экономика определяет политику. Но есть и обратная связь. Политика, точнее идеология, подменяющая политику, что и происходило у нас все эти годы, заставляет экономику подстраиваться под её догмы и в результате подобной любви рождается мутант в образе той экономики, планово-социалистической, какую мы имеем сегодня. Ещё в 1918 году Ленин отмечал в работе «Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата», что в России имеется пять основных укладов жизни — от патриархального до социалистического. Вся политика этого переходного периода должна быть направлена на постепенное сглаживание противоречий и различий этих укладов. На это и был направлен ленинский НЭП. Но как нельзя в историческом развитии перескочить от феодализма к коммунизму, так нельзя и административными методами привить социализм. Здесь должны были бы быть экономические методы, но появление нэпманов и новой советской буржуазии не укладывалось в сталинскую модель светлого советского будущего. Поэтому, дорвавшиеся к кормилу власти советские чиновники, являясь очень значительным меньшинством населения страны, тем не менее смогли навязать народу своё понимание и видение ленинского плана строительства социализма, хотя его, как такового, не существовало вообще. И со всей революционной решимостью поставили свою политику выше объективных экономических законов.

О политических методах привлечения крестьянства к социализму и перевоспитания возродившихся мелких «хозяйчиков», очень точно написал в журнале «Красный террор» член Коллегии ВЧК М. Лацис: «Мы не ведём войны против отдельных лиц, мы истребляем буржуазию как класс. НЕ ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны предложить — какого он сословия, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора».

И хотя это было написано 1 ноября 1918 года, но в 1923, 1937, 1947, 1953 годах и в промежутках между этими датами, а затем в 60—80-е годы, данное наставление для революционной инквизиции не стало менее актуальным. Сегодня мы хорошо помним так называемые дела Солженицына, Бродского, Буковского, Сахарова и многих других.

Однако вернёмся к самому началу нашего анализа — к духовному началу и коснёмся святая святых современного партаппарата — идеологии. Идеология для них не просто служанка, обрабатывающая умы непокорных. Она для них — Икона. Образ на этой иконе временами обновляется, исходя из личных качеств первого человека в партии и государстве, но суть всегда одна — авторитарность, переходящая, как в период 1925—1953 годов, в диктатуру одного человека. Очередной этап этой диктатуры начался в апреле 1985 года, и предсказать её окончание достаточно трудно. Хотя, похоже, свет в конце тоннеля уже проглядывает.

В то же время надо сказать, что идеология, пожалуй, единственный участок политики, в котором партократия преуспела. Искусство она превратила в социалистический реализм, литературу — в издания собственных речей и опусов, телевидение и радио — в машину для постоянного прополаскивания мозгов миллионам своих подданных. К нашему счастью, что именно здесь сегодня объективно происходят наиболее существенные изменения. И Тв, и радио, и печать вроде бы выходят постепенно из под тотального контроля начальников с партийными билетами.

Особый и непоправимый урон социалистическая идеология нанесла духовному миру русского человека. Изречение Маркса: «Религия — опиум народа» стало руководством к действию воинствующему атеизму, новой инквизиции ХХ века, которая за семьдесят лет сделала всё, чтобы ничего святого на Руси не осталось. Громили Храмы, духовенство ссылали в ГУЛАГ, а на месте возникавших пустырей пытались возводить символы новой религии — культа личности. В каждом городе и на селе над всеми возвышался Коба, но и этого ему казалось мало. Чтобы как-то укрепить в сознании народа, что сталинизм есть ленинизм современной эпохи, к месту и не к месту стали появляться бюсты и памятники Ленину, нередко совсем не похожие на истинный ленинский лик.

Не потому ли сегодня доведённый до отчаяния народ выплеснул свой гнев на монументальную фигуру Ленина? Но против ли Ленина протестуют в Литве, Молдове, Грузии, Украине? Нет, а прежде всего, против ненавистной Системы, у истоков которой он стоял по воле истории и которую создал для народа его верный ученик и последователь. Когда писалась эта статья, мне действительно казалось, что российский коммунизм умер окончательно и навсегда. И скомпрометированный Учредительным съездом РКП, он вряд ли сможет поднять голову. Но, увы, чем дальше новоявленные демократы стали заходить со своими требованиями полной смены государственного строя в нашем ещё фиктивно существующем Союзе, тем больше сторонников стала вербовать в свои ряды возрождённая РКП и пока ещё без (б), но как знать. Что же, история повторяется? Мне не хотелось бы делать скоропалительных выводов. И всё же, статья секретаря её обкома из г. Ленинграда Юрия Белова даёт повод для размышлений.

«Отрезвление» — так назвал Ю. Белов свои политические заметки, названные в «Ленинградской правде» от 25 ноября почему-то полемическими, хотя автор пытается без всякого намёка на полемику навязать читателям именно свою точку зрения. Похоже, что партийная номенклатура и впрямь переходит в наступление! Думаю, выход этих заметок совсем не случаен, особенно накануне очередного съезда народных депутатов РСФСР. Ю. Белова и значительный круг ныне здравствующих партаппаратчиков явно пугает независимость суждений и действий российского парламента. Ищутся новые пути его дискредитации в глазах народа. Вспомним недавнее прошлое. Волна требований против переименования Ленинграда в Петербург, затеянная с молчаливого согласия ленинградских коммунистов, чтобы внести раскол в демократическое движение, отвлечь жителей города и области от более насущных проблем, схлынула под угрозой надвигающегося голода. И тогда коммунисты решили использовать свой, быть может, последний шанс в борьбе за уплывающую из их рук власть, пытаясь скомпрометировать абсолютно все движения, как демократическое, так и явно антисоциалистические, ставя между ними знак равенства.

Посмотрим только на подзаголовки политического опуса Юрия Белова: «Размежевание неизбежно», «Контрреволюция в революции», «Линия Андропова» и т. д. Последний — явно с намёком на то, что именно коммунисты мечтают о новом «красном терроре». Так к чему же зовёт нас Ю. Белов? «То, что происходит сейчас в нашем обществе — пишет он — это уже контрреволюция». Ни больше, ни меньше. А там где контрреволюция, там нужен новый железный Феликс!

Но всё же, не это нам сейчас надо. И не столь важно, какому богу мы поклоняемся сегодня: Ленину, Сталину, Горбачёву. Будущему рынку. Деревянному рублю или зелёному доллару. Идолы для поклонения были, есть и будут. Самое страшное не в этом. Семидесятилетний опыт подсказывает русскому человеку, что его истинным богом были и будут не идолы, а то, к чему он извечно стремился — Труд и Добро. Бездуховность, царящая сегодня в обществе, страшнее любой нейтронной бомбы, СПИДа и партаппарата вместе взятых. Она способна низвергнуть наш народ в первобытное состояние, уничтожить его генофонд, а в итоге привести к полному Краху. Вот уж тогда точно, вместе с народом умрёт и номенклатура. Но не слишком ли ей много чести! И дай бог, чтобы в результате полной непредсказуемости нашего современного исторического развития не оказаться нам вновь в пучине великой междоусобицы. А пока будем хранить надежду в наших сердцах…

Октябрь-ноябрь 1990 года.

Вместо заключения: к чему пришли?

Говоря о наступлении бездуховности в период разброда и шатания государственных устоев, на чём я и закончил свой первый опыт политического анализа 25-летней давности, я даже не предполагал, что когда-то в достаточно развитом российском демократическом обществе опять буду писать о том же самом. Но одно скорбное событие рубежных дней октября-ноября, а именно гибель 224 пассажиров и членов экипажа самолёта А321, причём практически все они были гражданами России, заставляет вспомнить о таком понятии как «толерантность». Её то, мы за четверть века так и не воспитали в наших молодых гражданах, которые родились и выросли в нашем новом обществе и не знают практически ничего ни о каком моральном кодексе старого советского общества. Выходит, что на уровне отдельного индивида в советское время мы были куда более моральными, чем в существующей сегодня системе российского капитализма. И только православная церковь устами Патриарха Кирилла возмутилась натуральной бесовщиной в часы, когда в стране скорбили о погибших. Оказывается, нынешнему поколению куда важнее отметить массовым разгулом американский Хэллоуин, чем проявить уважение к памяти безвинных жертв. Что собственно и происходило в ночных клубах Москвы, в то время, когда в стране на государственном уровне был объявлен общенациональный траур.

Тем самым организаторы и участники подобного шабаша поставили себя выше общества, которое, увы, вырастило и воспитало именно такими, какие они есть, но и государства. Тогда, что уж говорить о какой-то толерантности. У нас её у многих наших граждан не существует. Из неуважения к личности другого человека, вырастает и нетерпимость к его взглядам, традициям обычаям, выражающаяся пока в замаскированном раздражении и пренебрежении к «чужакам». Никакой политической подоплёки, потому что в России вот уже 25 лет вообще нет никакой идеологии. Вседозволенность везде и всюду. Ввести её в рамки приличия, можно лишь наличием объединяющей идеи, которую бы разделяло подавляющее большинство населения страны. В предисловии к этому сборнику я совсем не случайно коснулся этой проблемы.

Мы уже предпринимали попытки в этом направлении. Ваучеризация начала 90-х хотела превратить всех нас поголовно в частных собственников, с вытекающими отсюда моральными последствиями. Итог, кто был ничем, тот ни с чем и остался. Американская мечта о создании людей-потребителей, так и осталась мечтой наших ранних постперестроечных демократов. Сближение церкви и государства на базе христианских ценностей так и не сделала нас поголовно верующими. Сегодня, когда мы, наконец-то, более чётко определились с нашей политической системой, допускающей при наличии правящей партии широту взглядов, не всегда совпадающих с генеральной линией партии, как бы сказали в советское время, руководство страны начало делать следующие шаги в оформлении ведущей национальной идеи, без которой сплочение общества и искоренение нетерпимости к мнению других, как пережитка советского прошлого, не возможно. События 2014—2015 годов на постсоветском пространстве резко повысили уровень патриотических настроений в обществе. Мы опять начинаем чувствовать себя не какими-то ущербными жителями одной четвёртой части планеты, а теми, кто мы есть — россиянами — гражданами великой державы с многовековой историей.

Пора, наконец — окончательно разобраться и с Великим Октябрём. Вернув народу историческую память, мы не можем вычеркнуть из неё чёрные и белые страницы революционных событий первой половины ХХ века. Мы должны сделать так, чтобы народ помнил и чтил всех защитников Отечества с обеих противоборствовавших тогда сторон. Мы должны дать народу не просто ещё одну узаконенную государством памятную дату, а наполнить её истинным историческим смыслом. Пока же в этом плане у народа в головах до сих пор существует определённая путаница. Например, какое отношение имеет к событиям семнадцатого года дата 4 ноября? Она имеет право быть московским, но никак не общероссийским праздником. Что касается 7 ноября, то отмечают же французы свой День взятия Бастилии как национальный праздник и гордятся им. А мы почему-то стали вдруг стесняться своего прошлого. Подумать об этом до столетнего юбилея главного революционного события прошлого века время ещё есть. И завершу своё краткое послесловие той же самой последней строчкой в моём анализе 1990 года: а пока будем хранить надежду в наших сердцах…

Октябрь-ноябрь 2015 года.

Интроверсия души

Современное российское общество глазами интроверта

Александру, моему внуку посвящается

Размышления по поводу размышлений

Я долго размышлял, прежде чем начать писать эти первые строки: зачем и для кого? Но ответов так и не нашёл, надеясь лишь на то, что они всё-таки появятся в ходе написания этого небольшого эссе. Но, пожалуй, самое главное, что меня останавливало — пресловутое Я, с которого приходится начинать. Всю свою жизнь я старательно обходил это, преследующее каждого из нас от рождения до кончины, местоимение, видя в нём больше отрицательный, чем положительный смысл. Я — это образ жизни людей самоуверенных, к которым себя совсем не отношу. Я — это жизненная позиция скорее экстравертов, чем моя. Людей, смысл жизни которых направлен на собственное самоутверждение во внешних обстоятельствах, это превосходство личного «я» над общественным «мы». И это именно та позиция, которая, увы, преобладает в сегодняшних человеческих отношениях.

Я — интроверт. Безо всякой мистики — чистая психология. Вся моя жизнь, возможно только её нынешняя «версия», подкреплена многочисленными доказательствами бренного существования. Их более тщательный анализ, а, когда тебе уже за шестьдесят и сделать его вполне позволительно с минимальными допусками на незнание каких-то отдельных фактов или старческую забывчивость, привёл меня, в конце — концов, именно к тем мыслям, которые я и пытаюсь без излишнего сумбура изложить здесь.

Каждый из нас, особенно в начале своей жизни, вряд ли всерьёз задумывался над тем, как выстроить собственное бытие в будущем. В первые годы все мы неосознанно живём в своих детских иллюзиях. Реальность же начинаем познавать чуть позже и хорошо, если период детства затянется как можно дольше. Правда есть и те, немногие, у которых детство не кончается всю жизнь. Я, конечно, не имею в виду людей с врождёнными патологиями умственной отсталости. Таких «детей» мы должны искренне жалеть и любить, а не превращать их в обузу для себя и общества. Сейчас я говорю о другом.

Если чуть перефразировать известную народную мудрость, и сказать, например, так: «кем родился — там и пригодился», то станет понятно, что наше психическое состояние, наше последующее умственное развитие и то, кем мы станем в нашей взрослой жизни, зависит совсем не от нас. И не от образовательных программ, умных учителей и профессоров, хороших начальников и т. д. Переделать самого себя ни у кого и ни разу не получалось. Ни у нас, ни у окружающей нас человеческой среды, как ошибочно полагают многие социологи. Это наша внутренняя сущность, предопределённая нам. И опять же, не хочу впадать в какой-то мистицизм, рассуждать о высшей силе, управляющей нами, скажу проще. Благодарить за удачное и не очень будущее мы должны наших родителей. Но не только.

Если обратиться к традициям российского общества периода до 1917 года, то в каждой дворянской семье отлично знали генеалогию собственного рода. И не просто знали, а стремились учитывать в периодически складывающихся брачных отношениях. И это была совсем не прихоть, когда некоторые упрямые родители стремились пресекать искренние чувства своих отпрысков к тем или иным особам ради выгодного брака. Сколько таких примеров мы имеем в классической русской литературе? Много. А почему?

Вспомним, чему нас учили в школе. Понятия «генеалогия» и «генетика» имеют один и тот же корень, и ведут своё словообразование от греческого — «генезис», то есть — происхождение. Вот она — основа основ всех наших успехов и поражений в жизни. Генетическая предопределённость жизни — естественный закон, вмешательство в который ни к чему хорошему не приводит.

К сожалению, в современной семье генеалогические корни давно утеряны и гены будущих гениев и бездарей формируются в случайном порядке. То есть и мы и наши родители вряд ли понимаем, в каком направлении нам двигаться. И опять же всё отдаётся на волю случая. Угадали и никаких будущих жизненных трагедий. Промахнулись — жизнь полна разочарований. Отсюда рост алкоголизации, наркомании. Всё от того что мы не можем своевременно познать себя, заложенные в нас природой возможности и дарования. В подавляющей массе своей мы просто не задумываемся об этом. При сегодняшнем ритме жизни куда проще идти по накатанному пути — брать пример с близких нам добропорядочных и очень хороших людей, друзей, знакомых, забывая, что мы с вами каждый в отдельности не такие как они — мы — индивидуальности.

Многие годы и наше старшее поколение тоже воспитывалось на примерах пренебрежительного отношения к индивидуализму, противостоящему наиболее «правильной» теории коллективизма. Результаты такого подхода налицо. Глубоко внедрившийся в наше сознание и, отчасти, в семейные отношения коллективизм сломал немало судеб. А его полное и бездумное отрицание, наоборот, приводит к самым извращённым формам личностного и общественного эгоизма. Именно эгоизма, а не индивидуализма. Мы, бросаясь в крайности перестроечных и постперестроечных лет конца прошлого века, потеряли золотую середину. И, как мне кажется, не можем найти её до сих пор.

В сегодняшнем индивидуализме преобладает не моральное, а материальное начало. К сожалению, мы живём не просто в обществе индивидуального потребительства, что, безусловно, неизбежно при стремительном развитии научно-технического прогресса и всеобщих товарно-денежных отношений и вроде бы даем личности полную материальную свободу, что в теории — хорошо. Но одновременно и в обществе неизбежной деградации личности как духовной составляющей того же самого общества, которое подавляет индивидуальное начало человека так называемой массовой культурой.

Наши сегодняшние «звёзды», в подавляющем своем большинстве, далеко не образец настоящей русской классической культуры и многовековых духовных традиций. Они лишь калька с западных постмодернистских течений, причём в своем худшем варианте. В большинстве современных произведений современного российского искусства лежит отнюдь не талант отдельной личности, а массовый ширпотреб, ублажающий невзыскательные потребности обескультурившегося общества в купе с беспредельным желанием любыми способами реализовать собственные эгоистичные цели — утвердиться первым и главным на материальном Олимпе. По-настоящему талантливым людям приходится пробиваться самим. Нет, не к славе, к самореализации тех возможностей, которые заложены в них изначально, а не приобретённые за счёт «талантливых» махинаций тех, кому подобное место вообще не предназначалось. Понятно, что пройти этот тернистый путь удаётся не многим. А мы ещё спрашиваем: неужели в России настоящее искусство закончилось «серебряным веком»?

А что стало с нашим языком? Похоже, он окончательно теряет свою самобытность, то есть ту же самую индивидуальность. Уже, пожалуй, не осталось людей, которые хорошо помнят коммунистические «опыты» осовременивания русского языка идиотскими неологизмами эпохи НЭПа. Но мы это прошли, пережили и забыли. Коллективный разум не принял подобного надругательства. И это как раз один из немногих положительных его свойств. Переживём ли мы на этот раз нашествие тлетворного Запада на наши изначальные основы? Не берусь сказать ни да, ни нет. Лишь надеюсь, что мы остановимся хотя бы на самой грани, в предчувствии окончательного исчезновения нас самих, как русской нации.

Что же касается сегодняшнего коллективизма, то на самом деле его у нас нет и быть не может. Потому что бывший советский коллективизм ни в коей мере нельзя сравнивать с тем, что мы только называем так по привычке, хотя данное социальное явление вот уже четверть века как переформатировалось в доморощенный и более примитивный, чем на Западе, корпоративизм.

Если в СССР принципы коллективизма лежали в основе государственного строя и обеспечивали интересы не только государства, но в какой-то мере и его граждан, то в условиях капитализма и частнособственнических экономических отношений подобный советский подход просто не приемлем. Так как в данном случае в основе государственной политики заложены интересы группы наиболее влиятельных корпораций, а человеческая масса лишь инструмент достижения целей правящего класса. Самый яркий пример классического корпоративизма нам, пожалуй, показывает Япония, ведь именно на нём и возникло в 60-е годы прошлого века то самое японское экономическое «чудо» — переход в кратчайшие сроки от отсталой экономики к одной из лидирующих в мире.

Нынешней западной экономике, в том числе и японской, нужны не гении и творчески одаренные специалисты, хотя их определенную положительную роль нельзя отрицать, а прежде всего послушные клерки, менеджеры, и даже уборщицы. В этом суть корпоративизма — в жестко регламентированной структуре всего производственного процесса по преумножению капиталов. Человек должен не думать, а исполнять то, что ему предписано. В остальном не поощряется даже обычное стремление людей к естественному общению, объединению их по каким-то интересам, тем более экономическим.

Заблуждаются те, кто в защиту западного образа жизни приводит массу аргументов якобы высокой социальной защищенности населения этих стран. В действительности же чтобы не допустить рост недовольства четко организованной потогонной системой на предприятиях, их хозяева вынуждены идти на определённые преференции своим подчиненным: материальные, кадровые, социальные. Но направлены они совсем не на раскрытие индивидуального потенциала работников, а как раз наоборот. Чтобы, например, подняться по карьерной лестнице, мало быть образованным, надо быть — лояльным. То есть беспрекословно подчиняться чужой воле, поэтому доносы друг на друга даже в кругу друзей — обычная норма западного корпоративизма. А бонус в том, что на этот раз ты не окажешься на улице с «волчьим билетом». И никаких моральных принципов!

Безусловно, такой подход вряд ли устроит подавляющее большинство наших сограждан, ведь у нас в генах совсем другой коллективизм, как бы его сегодня не называли. Но я всё же не оговорился, когда назвал наш отечественный корпоративизм более примитивным. И, тем не менее, достоинств у него явно больше, как, впрочем, и недостатков. Вспомните сами, какой любимый способ наших руководителей повысить заинтересованность к более тесному сотрудничеству подчиненных и начальников при отсутствии каких-либо других реальных благ — высоких зарплат, нормального обеспечения всем необходимым самого производственного процесса и тому подобных. Конечно, вы не ошиблись: не противопоставлять людей, а объединять их, не закрепощать всевозможными регламентами, а наоборот раскрепощать. Раскрепощать и раскрепощаться мы научились, пожалуй, без малого 100 лет назад. Главный его принцип — «третьим будешь» всегда срабатывал и срабатывает безотказно. Ничто так не объединяет людей, как дружеское и неформальное общение, будь при этом хоть три, хоть тридцать, хоть триста человек. Поэтому советские «коллективные» возлияния у нас плавно переросли в корпоративные вечеринки, а суть их не изменилась. Тем более всё оплачено!

И естественно, что после такого корпоратива, волей неволей его участники оказываются обязанными шефу, фирме, государству. Фактически это тоже подчинение воле вышестоящего руководства, но, заметьте — добровольное. При этом индивидуальность личности как бы растворяется в коллективном разуме или безумстве, нивелируя какие-то особые задатки личности. А это не что иное, как один из способов управления массой отдельных индивидов.

Возможно, я несколько увлёкся в своих размышлениях и пора задать себе очередной наводящий вопрос для возвращения в тему: причем здесь интроверсия и экстраверсия, индивидуальное и коллективное начало в формировании нас такими, какими мы хотим быть?

Я когда-то тоже хотел быть совсем другим, а не тем, кем стал. И это естественно. Обстоятельства, случайности, черты характера, темперамент — и ещё много других факторов, которые нас направляют по тому или иному пути, иногда разводя в противоположные стороны наши желания и возможности. Будем же реалистами!

Чтобы сделать окончательный выбор и не ошибиться, чтобы потом всю жизнь не жалеть об нереализованных способностях, необходимо, прежде всего, разобраться в самом себе. Без давления сиюминутных желаний, родственных связей, мнения авторитетов и т. п. Я, конечно, предполагаю, что стоящий на подобном распутье молодой человек будет уже достаточно образован, и иметь не только стандартные школьные знания, но и уже проявленные зачатки таланта в определенных сферах деятельности.

Но не дай вам бог именно в этот ответственный момент своей жизни переложить решение вашего очень личного вопроса — кто я есть? — со своих плеч на услужливых доброхотов, так и толпящихся вокруг вас. Что я имею в виду? Какая в этом кроется опасность? Прежде всего, верьте только себе и только себе доверяйте и своей интуиции. Никакие гороскопы, карты таро и прочие магические привороты вам не помогут, а наоборот уведут вас совсем не туда, где бы вы хотели оказаться уже вполне зрелым и состоявшимся в жизни человеком. К счастью, кроме массы шарлатанов, у нас есть, конечно, и отличные специалисты — психологи и психоаналитики. Только обращаться к ним у нас как-то не принято. А жаль.

Скажу про себя. О том, что я интроверт, я узнал лишь только в 1996 году. Причём, получив научно-обоснованный ответ лишь после серьезного психологического обследования, а не у каких-то уличных гадалок и прочих интернет-прорицателей. Всё, что в нём было, полностью совпадало с тем психологическим состоянием, в котором я тогда находился — со всеми моими ошибками, недостатками и достоинствами. Конечно, ничего бы этого не было, если бы случайность не привела меня тогда в группу, которая проходила подготовку в качестве пиарщиков по организации перевыборов тогдашнего президента России Б. Н. Ельцина. А работали с нами не просто психологи, а специалисты с научными степенями с кафедры политической психологии Санкт-Петербургского государственного университета. Вот уж воистину — лучше позже, чем никогда. Да и в моём 16-летнем возрасте, когда я сам самостоятельно пытался формировать основы своей будущей взрослой жизни, психология как наука в нашей стране если и существовала, то, как говорится, на птичьих правах. А политология и вовсе была под запретом.

И ещё хотелось бы сказать вот о чём: не бойтесь рисковать и ошибаться. Не впадайте в депрессию уже от первых неизбежных ошибок, не уходите от них в сторону, а честно признавайтесь в этом хотя бы самому себе, тогда и исправлять их будет значительно легче. Но это уже скорее не теория, а практика. В том числе и моей собственной жизни.

Пока же попытаюсь сформулировать мой первый собственный ответ на вопрос, поставленный мной же в самом начале этих размышлений: зачем и для кого?

Куда проще и легче учиться на чужих ошибках, чем на своих собственных. Поэтому, надеюсь, все, о чём вы прочитаете на следующих страницах, вам не покажется слишком нравоучительным и скучным. Да я и не преследую цели учить кого либо. Просто, хотелось бы, чтобы мой жизненный опыт, помог хотя бы одному человеку прожить жизнь с наименьшими разочарованиями в том, что что-то он сделал в ней не так. А на вопрос для кого этот весьма краткий анализ, я думаю, тоже только что ответил. Хотя подразумеваю всё-таки не какую-то абстрактную, а волне конкретную личность. И главным объектом всех моих сравнений и размышлений, безусловно, является мой любимый внук Александр. Которому уже вполне под силу прочитать, и, может быть, даже кое-что понять из этих, посвященных ему, заметок. Как ни как в будущем 2016 году он перейдёт свой первый, самый приятный и самый беззаботный в жизни десятилетний рубеж.

Доказательства личности

Немного нумерологии, астрологии и прочей чепухи

Любой анализ предполагает сравнение с чем то или с кем то. Без этого он просто не имеет смысла. Вот почему я взялся писать эти строки именно сейчас, когда у меня появился вполне реальный субъект для сравнения. Во всяком случае, хотя бы для того, чтобы объективно обосновать моё первое доказательство. Доказательство о ранних годах своей собственной жизни. А там, как получится.

Родился я теплым августовским днем (а может быть вечером) далёкого уже 1951 года. Да и моя дата рождения оказалась самая подходящая для различных мистических предположений — 13. Правда, на протяжении всей последующей жизни это число для меня так и осталось самым обычным, как и все остальные. А тем, кто верит в мистику дат и чисел, скажу — родиться в пятницу мне не повезло. Зато от традиции начинать все дела в понедельник я отступить ну никак не мог. Поэтому и жизнь свою начал именно в понедельник! Именно в понедельник, спустя 55 лет, родился и мой внук. И тоже летом. Так что мы с ним хоть в этом пока похожи. А если всё-таки верить астрологам, то совпадений куда больше.

В отличие от нас с внуком, мои дети и жена родились тоже в один и тот же день недели — среду. Неудивительно, что они очень похожи характерами на свою маму. Поэтому есть всё-таки надежда, что те совпадения, которые имеются у нас с внуком, в его будущей взрослой жизни проявят в нём, хотя отчасти, и мои лучшие качества.

А о том, что время моего рождения хоть как-то в последующем негативно или положительно сказалось на моей собственной жизни, никаких доказательств у меня просто нет. Говорить же о прошлой жизни в сослагательном наклонении: что было бы, если бы, тоже не имеет смысла, ведь какой-то запасной альтернативы для последующего исправления собственных ошибок всё равно не было, нет, и не будет. Как нет и разочарований той жизнью, что уже прошла. Так что, хотя и есть у нас с внуком любимая песня — «Остров невезения», но она явно не про нас. Вы, наверное, тоже её помните…

Что они ни делают, Не идут дела, Видно, в понедельник их Мама родила… …Вроде, не бездельники И могли бы жить, Им бы понедельники, Взять и отменить!

И уж если для кого-то «понедельник — день тяжёлый», то для нас он самый счастливый день недели — это день нашего рождения! Мой, и внука.

И ещё о совпадениях. Когда у моей дочери родился Шурик, (как я привык ласково называть своего внука), было ей уже двадцать девять. Ровно столько лет было и моей маме, когда на свет появился я. Не странно ли? А это уже получается закономерность, которая обязательно проявится ещё в чём-нибудь и когда — нибудь.

В наших детях и внуках мы повторяемся сами

Сегодня, когда Шурик учится в третьем классе, всё чаще вспоминается, а каким же был я в его годы? Причём, боюсь оказаться предвзятым не к себе, а именно к нему. Ведь нынешняя начальная школа для нас, третьеклассников «гагаринского» 1961 года, это тоже самое, что академия для неандертальца. Но не тема моих рассуждений обсуждать и, тем более, осуждать новые образовательные программы и школьные реформы, которые, как мне кажется, не кончаются никогда. А сравнивать себя с сыном или дочерью, которые тоже когда то были такими же третьеклассниками, скажу честно, вряд ли будет объективно, потому что для классных руководителей моих детей я всегда был плохим родителем, вообще никогда не посещавшим ни школу, ни родительские собрания. А у внука за два года был трижды. Что ни говори, прогресс.

Творческая сторона школы, а точнее её духовная составляющая, позволяющая развиваться ребёнку в личность, мало чем по форме отличается от моих школьных лет, хотя содержательная сторона в корне иная, да и возможности совершенно несравнимы. Те же многочисленные детские «праздники» от первого до последнего школьного звонка, новогодние карнавалы и т. п. А ещё практически ежедневные обязательные внеклассные мероприятия. А вот тут можно поспорить, насколько они важны для каждого отдельно взятого ребёнка или только для администрации школы, которую чиновники обязали это делать для галочки в многочисленных отчётах.

Взять хотя бы моего внука. Ещё с детсадовских лет он посещал и посещает Центр детского творчества, причём самостоятельно выбирает занятие по душе. Прошёл курс по лепке и изобразительному искусству. Не первый год занимается в хореографическом кружке и пением. Даже знает такое слово как «сольфеджио» и в теоретическом и практическом смысле, что для моего понимания в его возрасте было немыслимо. Факт этот явно не в мою пользу.

Правда, мои родители тоже были не прочь, чтобы я занимался музыкой и в первом классе записали в детскую музыкальную школу имени Н. А. Римского-Корсакова, которая в то время находилась непосредственно в доме-музее этого великого композитора, нашего с внуком земляка. Но если уж слон случайно наступил на ухо, никакое сольфеджио не поможет. Тем более это всё-таки был не мой выбор.

Не знаю, выйдет ли из Шурика хороший певец, но, по крайней мере, музыка ничему дурному не научит. Как и шахматы, в которых у него талантов явно меньше. Но опять же это его выбор. Как и неудачная попытка в первом классе стать «крутым». И хотя почти два года занятий в секции борьбы закончились полным фиаско, но уход из неё был самостоятельным и, безусловно, мужественным поступком. Не надо неволить себя в деле, которое не приносит морального удовлетворения. А вот об этом, мы, взрослые, часто забываем, стремясь как можно скорее сделать из нашего любимого чада популярную личность, когда личности, ещё и нет. Наш взрослый эгоизм пересиливает наш взрослый разум.

Сейчас у него появилось новое увлечение. Писать. Да именно, писать — мини-прозу. Скажу честно, я не просто был удивлён, а шокирован, когда он однажды попросил разрешения попользоваться моим компьютером и со знанием дела написал свою первую в жизни сказку ровно в 4 строчки. Сегодня у него таких сказок уже три, а количество строк в них раз из раза увеличивается. Конечно, без разрешения автора я не буду цитировать его произведения, если время такое всё-таки придёт, он это сделает и сам. А вот тут наши устремления совпадают на сто процентов.

Помню, как в третьем классе сам сочинил свои первые стихотворные строчки, и их было тоже четыре. Правда, потом вышел небольшой конфуз — их уже написал другой поэт. И почти как я. И этим поэтом был мой любимый Александр. Александр Сергеевич Пушкин! Что, впрочем, совсем не отбило у меня желания писать дальше. Надеюсь, что если скажу своему внуку, что я уже читал что-то похожее, то он, как и я тоже примет это лишь к сведению. И не более. Но пока расстраивать его я, пожалуй, не буду.

Как совместить духовность и современные технологии

Если писать стихи меня, в общем-то, подвигнула всеобщая скука, царившая в наше время во взрослой жизни, а отсюда и поиск новых детских ощущений, то даже в детской жизни моего внука всевозможных положительных и негативных ощущений даже с избытком. И вот тут встает вопрос о плюсах и минусах современного технологичного общества и его влиянии на ещё не сформировавшийся характер, на понимание таких основополагающих понятий как добро и зло, на духовную составляющую личности.

Я не ретроград. Поэтому к прогрессу отношусь спокойно, без надрыва. А то, что современные дети уже не способны жить без подобной технической поддержки, это неизбежность. Технологическую революцию не остановишь никакими родительскими запретами. Другое дело не допустить революцию в головах. Не зря же почти двести пятьдесят лет назад сказал один из ведущих деятелей Великой французской революции Жорж Жак Дантон, что революция всегда пожирает своих детей. Революция в умах, тем более. К сожалению, сколько мы имеем уже примеров, когда дети, помешанные на компьютерных играх и всевозможных гаджетах, становятся её первыми жертвами. Вторыми — родители. Рассуждать по этому поводу можно долго. Но что сделать, чтобы переориентировать их сознание с разрушающих духовность личности программ на нечто более значительное и непреходящее?

И это — то самое, чем ребёнок должен заниматься с самых ранних лет — творчество. Именно творчество превращает человека из раба прогресса в одухотворённую личность. И о чём я уже говорил выше. Но опять же — выбор всегда должен оставаться за ребёнком. Наша взрослая роль — направлять и помогать, но только в самом крайнем случае. Только тогда, когда ребёнок пойдёт в первый класс, то есть самостоятельно сделает шаг на первую ступеньку, приближающую его к взрослой жизни, когда у него появится масса хороших и плохих друзей, он сможет сделать правильный выбор и не в пользу технологического дурмана и не нужных ему «друзей».

И не дай вам бог, оберегать и опекать его своей необъятной материнской любовью от дурного влияния, как компьютеров, так и улицы. Тогда вам, уж точно, придётся часто падать в обморок от каждого «неправильного» слова, принесённого ребёнком с улицы. Когда у него пройдёт начальный этап и образования и самообразования, он вполне будет способен сам определять негативную сторону уличного сленга. Но только в том случае, что его внутренний мир уже наполнен куда более достойными вещами. А это наполнение детской души даёт только творчество. В том смысле, что ребёнок сам творит из себя хорошего человека.

Есть много способов, как помочь ребёнку разобраться в самом себе без какого-либо принуждения. Всячески поддерживайте его склонности, и даже задатки таланта, хотя вам они могут показаться иногда полным абсурдом. Ведь не зря говорят, что все гении — это большие дети. Поэтому, когда ребёнок вдруг бросает своё любимое, как вам казалось, занятие, не препятствуйте ему. Он сам найдёт для себя нечто более значимое. Не убивайте в нём инициативу. Иначе вы вырастите «маменькиного сынка» — человека не нужного ни самому себе, ни обществу. И не бросайтесь в панику, если опять что-то пойдёт не так. Помните как ещё с детсадовского возраста, и мы сами кем только не мечтали быть — пожарниками, почтальонами, милиционерами, а кем стали? Все ли детские мечты исполнились? Думаю, только у одного процента из нас. Детство это пора экспериментов и поисков. Не мешайте этому.

Помню, что я тоже хотел быть и пожарным и милиционером, даже сочинения в школе на эту тему писал. А выбрал совсем другое, иногда круто меняя направления поисков. К счастью, мне никогда и никто не мешал. С пятого класса моим самым любимым предметом стала отнюдь не русская словесность, а история. По окончании школы решил непременно стать учителем истории, как мой бессменный историк Анатолий Витальевич Мигур. Поступал в Ленинграде в педагогический институт имени Герцена. Не прочное знание русского языка навсегда «зарубило» эту школьную мечту. Стал электросварщиком, с отличием окончив ПТУ №7.

Потом были юридический факультет, факультет журналистики Ленинградского Государственного университета и работа корреспондентом, заведующим отделом, заведующим областным корпунктом, главным редактором. А я ведь в детстве о подобной жизни и не мечтал даже. Но уже почти в 45 лет свою детскую «историческую» мечту всё-таки реализовал, причём дважды. Получил высшее образование по специальности «Политология» и  почти 17 лет преподавал в Тихвинском промышленно-гуманитарном техникуме.

Конечно, значительную часть собственной жизни я просто не ощущал на себе абсолютно никакого давления технического прогресса. Ведь у нас не было ни компьютеров, ни интернета, ни пресловутых «стрелялок» и прочей технологической бесовщины. В этом и серьёзное отличие. Мы были дети эпохи, когда особенно у нас в провинции основными способами развлечений и познания мира были кино, которое мы с удовольствием смотрели в закрытом давным-давно и перестроенном Спасо-Преображенском соборе на площади Свободы, телевизор один на всю улицу с одним единственным каналом, но зато масса библиотек — городская, районная, детская и различные ведомственные. Поэтому, естественно, самым любимым занятием от детей до стариков было чтение.

И как бы я не хвалил сегодня своего внука, есть у него и серьёзный недостаток. Как, впрочем, и у многих сегодняшних компьютеризированных подростков. Полное отсутствие тяги к чтению нормальных книг, то есть тех, что являлись неотъемлемой частью жизни образованных людей со времён Иоганна Гуттенберга и Ивана Фёдорова. А без этого стать полноценной личностью достаточно сложно.

О духовном и бездуховности

Когда протоиереем отцом Александром открывалась воскресная школа для детей, мой внук был ещё совсем маленьким. Но была идея, с которой соглашалась и его мама. Я же, тем более, был не против. Но что-то останавливало. Возможно, опасения поставить себя в неловкое положение, если мальчик вдруг не проявит абсолютно никакого интереса к таким далеко не детским проблемам Бога в человеке и человека с Богом. Хотя с Александром Эдуардовичем Ваховским к тому времени мы были хорошо знакомы уже не первый год. Ещё в 1991 году по его инициативе первой в Ленинградской области студия «Радио Тихвин», главным редактором которой я тогда являлся, начала регулярное вещание религиозно-просветительских программ «Мысли о вечном».

Сначала на радиоточки Тихвинского района, а затем и на соседний Бокситогорский район с использованием местного ретранслятора. Немыслимая для начала 90-х годов при существовании коммунистических Советов и горкома партии идея была успешно реализована. С тех пор я считаю отца Александра своим духовником. Не знаю как он, но с его появлением мой внутренний мир обрёл смысл дальнейшего существования. В семье появились Библия, Закон Божий, хотя небольшие иконки были всегда. Поэтому я, безусловно, понимал пользу для моего юного отрока таких разговоров о духовном. Но не сложилось. Потом у ребёнка появились свои мирские увлечения. Но, как говорится, к Богу придти никогда не поздно.

Не реализуется пока и одна моя потаённая мечта, чтобы мой внук окончил школу в кадетском классе. На то у меня немало причин. Будучи сам офицером, я прекрасно понимаю, что, таким образом, рассуждая о свободе выбора каждым человеком, в том числе ребёнком, хочу «загнать» своего любимого внука в определённые рамки самоограничений. Я полностью отдаю себе отчёт в том, что дисциплина есть ущемление свободы. И в то же время мы постоянно ограничиваем себя в собственных действиях, ибо полная свобода есть полный беспредел. Нравственный и духовный в первую очередь. А красивая кадетская форма это лишь внешний антураж. Да и абсолютная свобода есть только у Бога. Но за него можно не беспокоится.

Есть реальная опасность, что даже устоявшуюся личность при определённых обстоятельствах и условиях можно переформатировать. Именно на разложение нравственных устоев нашего подрастающего поколения направлена не виданная даже в советские времена атака разлагающегося Запада, особенно в последнее время. И основным помощником в этой борьбе за умы и души тех, кто через 10—20-30 лет окажется у руля российской государственности. Тем более что мы уже потеряли одно поколение, из которого вышло, к сожалению, немалое количество нравственных уродов.

Сегодня тем, кто родился на заре нашей демократической России, уже 25 лет, вполне детородный возраст. Но что они дадут от себя своим детям? Какими наставниками станут для них? Телевизионный беспредел бесконечных около социальных шоу показывает как раз то, что с родителями сегодняшних первоклашек происходит что-то очень нехорошее. А переполненные детские дома и приюты для несовершеннолетних — это разве не показатель глубокого падения нравственности и духовности в современном российском обществе?

Пора выбираться из этой бездуховности, иначе мы потеряем ещё не одно поколение. Пора наконец-то принять на государственном уровне реальную программу спасения подрастающего поколения от чуждой геевской идеологии и противопоставить ей идеологию свою — основанную на многовековых традициях российского государства. Внутренний мир человека — вот что означает интроверсия души. Какой он будет у каждого из нас, таким будет и окружающий нас мир.

Ноябрь, 2015 года.

Город, которого нет

Ностальгические заметки из советской жизни

Моему любимому внуку Александру посвящаю

Предисловие

Как-то однажды меня спросили, помню ли я, как выглядела центральная улица нашего города лет 50—60 назад? Знаешь, честно говоря, не задумывался. Может быть, и помню… Помню, конечно! Ведь это улица, где я жил, на которой вырос. Это улица моего детства. А, говорят, детские воспоминания самые яркие, хотя, и по-детски субъективные. Так что уж не обессудь, если я, приглашая тебя в своё прошлое, что-то подзабуду, где-то допущу «топографическую» неточность. Всё-таки полвека прошло.

Тем более не хотелось бы связывать свои воспоминания одной лишь улицей, ведь и город-то наш был не столь велик, чтобы мы, мальчишки, не проникали в его самые «дальние» уголки, пусть иногда даже незваными гостями. Кроме «Марксы» были ещё «Пьяная деревня», «Фишова гора», «Конобоз». И ещё немало других местечек, названия которых тебе вообще не говорят ничего.

Глава первая. Как я с Марксом познакомился

Считается, что детские воспоминания до трехлетнего возраста навсегда стираются из нашей взрослой памяти. Может быть это и так, но какие-то особенно яркие моменты давно забытого детства, пусть фрагментарно, нет-нет, да и вспыхивают, как искорки в нашем сознании и не дают окончательно забыть, откуда мы и из какого времени…

Не помню и я, когда именно впервые увидел эту, ставшую на долгие годы родной, улицу в полной своей «красе» и «блеске», какой она представлялась мне с высоты моей собственной чуть более чем полуметровой «колокольни». Но тогда она своей широтой и бесконечностью так очаровала меня, что казалось, я попал совсем в другой почти сказочный мир.

Двухэтажные дома, действительно, выглядели дворцами из сказки, а деревянный мост через Вязитский ручей был, пожалуй, первым мостом в моей жизни, а потому сам ручей в моих глазах казался, чуть ли не могучей полноводной рекой. Что не метр, я открывал для себя что-то новое и ещё никогда не встречавшееся. Так, гордо восседая на каких-то тюках посередине громыхающей по булыжнику телеги, проследовал я из малюсенькой «избушки», навсегда оставшейся в прошлом где-то на улице Ивановской, в мою новую большую «марксистскую» жизнь.

Дом, в который мы переехали, был очень похож на соседние «дворцы-гиганты». Такой же огромный, высокий. И, главное, с большим парадным входом, выходящим ни куда-то во двор, а прямо под «ноги» прохожим, спешащим по своим делам по пыльному тротуару центральной улицы. А ещё был у этого дома огромный, выше моего роста, палисадник, из-за которого пробивались настоящие заросли мелких — мелких ромашек. От дороги, по которой и притащила меня сюда невзрачная кобылка, дом отделяла поросшая травой и с явным присутствием лягушек, неизвестно где начинавшаяся и где заканчивавшаяся канава, которая в последствие не раз становилась местом многих моих детских неприятностей.

Но чего стоил сам дом, как я узнал значительно позже, построенный тогда, когда ещё моя бабушка была почти ребёнком, как я. А теперь, грузно поднимаясь по широкой лестнице на второй этаж, она о чем-то по привычке недовольно ворчала. Меня поразила даже не сама комната, рассчитанная, будто для царских балов, а двери — высотой не меньше, чем в четыре моих роста, распахивающиеся подобно вратам в каком-то королевском замке. Конечно, со временем весь этот сказочный антураж померк как-то само собой. Может потому, что я вырос? И комната казалась порой даже тесной, а квартира — самой обычной коммуналкой, причем одна из стен, отделявшая нас от соседей, вообще, была картонной, и я однажды умудрился даже процарапать в ней дыру, через которую мы потом часто перешептывались с моей такой же малолетней соседкой Танькой.

Однажды уже взрослым, я посмотрел прекрасный фильм «Покровские ворота», в котором была такая же коммуналка и такие же соседи, каждый со своей жизнью и очень многим общим, что делало всех нас почти, что одной семьей. Может потому, сегодня я с такой особой нежностью всегда вспоминаю этот дом и этих людей, которых тогда по своему малолетству я просто не делил на своих и чужих.

Так я вошёл в свои два или чуть больше года в эту новую для меня жизнь, полную открытий и разочарований, детских пустяшных слез и быстро забывающихся обид, чтобы прожить на этой улице почти полтора десятка лет. Самых главных лет моей жизни, без которых не было бы ни этих строк, ни ностальгических воспоминаний. Об одном лишь приходится сожалеть, что всё в нашей жизни проходит. И мы всегда что-то теряем, как потеряли и эту улицу. Ведь могли бы построить новый город где-то и в другом месте. А эта улица пусть бы так и жила себе тихой провинциальной жизнью…

Глава вторая. Час коров

Сегодня трудно представить себе стадо коров, неспешно бредущее по главной улице города, пощипывая при этом, ещё не сбросившую утреннюю росу, траву с придорожных газонов. Думаю, что некоторые дети (моего тогдашнего возраста), ныне подрастающие на улице Маркса, живую корову и в глаза-то не видели!

А ведь именно так — с мерного цоканья коровьих копыт по мощёной булыжником дороге, с перезвона колокольчиков на их шеях и редких окриков пастуха начиналось каждое летнее утро для всех, кто здесь жил.

Появляющееся неизвестно откуда, к концу своего путешествия в районе нынешнего здания администрации, (где коровы обычно располагались на свой дневной вольный постой), стадо стремительно обрастало всё новыми буренками. Ведь не держал корову в своем личном подворье, пожалуй, лишь ленивый. То тут, то там, раздавался привычный скрип ворот, и с радостным мычанием очередная пеструшка присоединялась к своим «подругам». И это, действительно, был час коров.

Их утреннюю идиллию лишь иногда нарушала своим тарахтением какая-нибудь, не весть, откуда взявшаяся, «полуторка». Даже уличные собаки давно привыкли к подобному распорядку и мирно спали, как и не обремененные коровьими заботами, жильцы государственных двухэтажек, коих на улице и было то не больше десятка. К тому же час людей ещё не наступил.

По своему малолетству на коровью демонстрацию я чаще всего взирал с высоты второго этажа, уткнувшись носом в стекло наглухо закрытого окна. Каждое утро, едва заслышав знакомые, и ни с чем не сравнимые звуки, я, по мышиному тихо, выбирался из своей теплой постели и на цыпочках, чтобы не разбудить родителей, пробирался через огромную комнату к заветному окну. Даже людские шествия с изобилием портретов усатого вождя и монотонностью красных флагов, иногда проходившие по нашей улице в дни праздников, едва ли могли соперничать с этим мычащим «парадом» и всегда казались мне куда менее интересными.

Иногда, если конечно удавалось проскочить через «ночной дозор» моей всё видящей и всё слышащей бабушки, я мчался по крутой лестнице вниз на улицу, чтобы успеть, хотя бы помахать рукой вслед уходящему стаду. Уходящему со своим небритым «поводырем» куда-то туда, в далекий и по-детски таинственный для меня, свой коровий мир.

А вечером всё повторялось обратным порядком. Наполненных молоком «Машек» и «Дунек» с особым нетерпением ждали мы — дети из местных «высоток», во дворах которых самой крупной живностью были, пожалуй, лишь бодливые козы, да вечно путающиеся под ногами бегающей ребятни, куры. И вот уже в соседских дворах хозяйки гремели подойниками. На нашей улице начиналась вечерняя дойка.

И не удивительно, наверное, что самое яркое впечатление моего раннего детства это — парное молоко. Кажется, что вкус его я до сих пор ощущаю на губах. Вряд ли кто сегодня так часто пил его почти прямо «из-под коровы». Но, удовольствие это было, действительно, ни с чем несравнимое. А с выпитой кружкой молока завершался ещё один день в моей совсем ещё короткой жизни, чтобы завтра начать всё снова — с перезвона колокольчиков и мычания неспешно бредущего стада.

Глава третья. Кукурузники

Почему-то уверен, что нынешнее поколение молодежи никогда не ело хлеб из кукурузы. Не какие-нибудь современные экзотические лепешки ради собственного удовольствия, а именно хлеб, который, как говорится, всему голова. Кому-то покажется странным, что, вспоминая далёкие и вполне благополучные 60-е, я вдруг почему-то пишу о какой-то там кукурузе и «хлебных» очередях, которые сейчас ассоциируются у большинства лишь с ленинградской блокадой, знакомой только по учебникам и фильмам. Но так, действительно, было…

И главный «хлебный» магазин города находился именно на Карла Маркса. Находился он в старом полукаменном двухэтажном здании, в двух шагах от площади Свободы, с незапамятных, видимо, времен и почти что до самого начала эпохи «рухнувшего социализма». Ещё совсем недавно здесь продавали детские игрушки. Но неуверен, что через год — другой его в очередной раз не переделают ещё во что-нибудь. Надеюсь, не менее полезное. На финише же уходящего советского времени это самое помещение кардинально менялось только раз — с буханок на бутылки, ибо и жидкий «хлеб» был в Тихвине тогда весьма востребован, как и по всей стране. И очереди здесь в дни горбачевской антиалкогольной кампании выглядели не менее внушительными, чем в период городского хлебного «кризиса» начала шестидесятых.

Вот тогда я впервые увидел, и усвоил своим детским умом, что такое хлебные карточки, потому что последние продовольственные талоны, отмененные в начале 50-х, в моей памяти не сохранились, тогда ведь я даже под стол пешком ещё не ходил.

И так. Была поздняя осень. В нашей гимназии (нынешний сервисный центр на углу улиц Маркса и Школьной) в тот год, нам, четвероклассникам, досталась вторая смена. Поэтому с раннего утра меня и пару моих друзей-соседей родители всегда командировали занимать хлебную очередь. Не помню как долго — две, три недели, месяц или больше нам доставалось это «удовольствие», но когда мы обычно добирались до магазина очередь, бывало, вытягивалась, чуть ли не до моста через Вязитский ручей. Правда, на другом его берегу, через дом, находился еще один магазин, где также торговали хлебом. Но то, что в «Лесном» (так его называли все, потому что он принадлежал какому-то лесному ведомству) можно было быстрее и надежнее отовариться, гарантии не было никакой. Как не было и очередей.

Но зато в нашей очереди обязательно можно было узнать что-нибудь интересное, о чем в школе почему-то не рассказывали. Именно здесь мы впервые узнали, что «Хлебный» старики называют ещё «Шиженским». Потому что хозяином этого дома до революции был богатый тихвинский купец Шиженский. Но даже если и не купец, то всё равно персона важная — не все тогда в Тихвине жили в каменных домах, да ещё почти в городском центре. А ещё по «большому секрету» мы узнали, что даже в царские времена хлебом из кукурузы народ не кормили. И всё равно, сейчас я эти кукурузные буханки вспоминаю с ностальгией. Настолько они были огромными и пышными, что с сегодняшними, и сравнивать нет смысла…

Потом всех нас, «марксистов», перевели в новую школу как раз на нашей улице. Она с годами, между прочим, ничуть не изменилась, если только кирпичные стены слегка потемнели, да разукрасились кое-где произведениями современных «графитчиков». Но зато пришкольная территория, выходящая как раз на Маркса, увы, навсегда потеряла свое кукурузное великолепие хрущевского периода борьбы за урожаи «зерновых». Ведь все мы тогда в прямом смысле превратились в «кукурузников». Видимо, Никите Сергеевичу тоже кукурузный хлеб очень нравился!

Сегодня, об этом можно вспоминать, пожалуй, только с улыбкой, но пару летних сезонов буквально все ученики были «мобилизованы» на выращивание «второго» хлеба. Даже к центральному входу в школу, особенно в первые сентябрьские дни, приходилось продираться, словно через джунгли. Такие вот были здесь двухметровые кукурузные заросли. Правда, наша «ботаничка» почему-то всё удивлялась, что ни одного початка так и не выросло — видимо, климат у нас не кукурузный. Конечно, где уж им быть! А мы на что были? Тем более и жили рядом. Вот только вкус свежих кукурузных початков того времени не помню…

Глава четвёртая. Балаболя

Видимо потому, что мои самые лучшие детские годы прошли в коридорах не своего, а соседского дома, где невидимо витал творческий дух, я и стал тем, кем стал — «писателем» вот этих ностальгических строк.

Но тогда я был всего лишь маленьким любопытным «исследователем» большого «зеленого» дома на улице Карла Маркса, не придавая при этом никакого значения, что где-то там, в одной из неизвестных мне квартир ещё задолго до моего рождения в 1918 году родился первый номер первой тихвинской газеты «Наш край». Да и откуда было знать, в том числе и мне, что постоянно шугавшие нас, мальчишек, из коридоров этого дома бабушки были родными сестрами Исаака Петровича Мордвинова — известного краеведа и первого тихвинского журналиста. Мы же тогда, не знаю даже почему, были увлечены не журналистикой (да и слова такого не знали), а самым настоящим театром…

Огромная, почти «парадная» лестница на второй этаж ребятне со всей округи заменяла самый настоящий театральный «зал», где внизу на «сцене» и происходило всё лицедейство. Лицедействовал, правда, всегда почему-то я один. За мои детские и непонятно откуда берущиеся импровизации, мне тогда даже кличку «секретную» дали, прочно закрепившуюся затем на многие годы — «балаболя». Тогда я не обижался, не обижаюсь и сейчас, тем более что отработал её в своей жизни сполна, пятнадцатью годами на местном и областном радиовещании.

А вот артистом так и не стал. Последнюю в своей жизни настоящую театральную роль — роль Загорецкого — картёжника, лгуна и вора исполнил в десятом классе. Тогда наш школьный театральный кружок поставил знаменитую грибоедовскую комедию «Горе от ума». И всё что осталось в памяти от той нереализованной мечты единственная фраза моего неположительного героя: «На завтрашний спектакль имеете билет?».

Ну а в перерывах между нашими детскими «представлениями» все мы — и зрители и «артист», совершали набеги на огромные коммунальные кухни. Тогда даже самый обычный керогаз, мигающий голубым огоньком, казался нам настоящим чудом техники. За наши похождения нас обычно не ругали, просто не видели. Ведь взрослые шесть дней в неделю были на работе, а малышня оставалась на попечении бабушек, которые тоже иногда с удовольствием слушали мою детскую болтовню или мирно посапывали дневным сном.

Но однажды дом открыл нам большую тайну. А тайна эта долгие годы тихо пылилась на темном чердаке, куда мы с моим другом Серёжей Кононовым (будущим тихвинским художником) иногда совершали свои «походы». Ради любопытства. И вот среди кип старых газет и журналов, ещё дореволюционных, нашли как-то с полдесятка красивых и очень тяжелых фолиантов на незнакомом для нас языке. Авторов и не спрашивай, не помню, но зато год издания врезался в память четко — 1791. Позже я узнал, что это год Великой французской революции. Как попали на чердак французские книги, кому принадлежали, теперь задавать вопросы бессмысленно. К сожалению, через год-другой после этой находки наш дом поставили на трехлетний капитальный ремонт, на эти три года уехал и я, а найденные раритеты бесследно исчезли.

И ещё немного о грустном. Время не сохранило дом №45, как и остальных по нашей улице. Дом заменили новостройки, его жильцы разъехались кто куда. Не сохранилось, к сожалению, и тех детских рисунков Серёжи Кононова, которые он мне дарил как другу. Даже моя детская кличка хранится теперь лишь где-то в потаённом уголке моей памяти.

Глава пятая. Красноармейский рубеж

Были в 50—60-е годы такие замечательные артисты разговорного жанра — Штепсель и Тарапунька. Вряд ли они когда-то бывали в Тихвине, но город наш прославили. Точнее не город, а мост через Вязитский ручей, который и до сих пор стоит после той «прославленной» реконструкции. Смысл же их давнего сатирического пассажа был примерно такой.

Вопрос: где находится самый длинный мост в СССР? Ответ: в Тихвине! И резюме: строят его уже много лет, а с берега до берега всё достроить так и не могут.

Вот насколько широким был в то время наш Вязитский ручей! (шутка). Но то, что в этой шутке большая доля правды подтвердит любой старожил. Я же вспомнил об этом «строительстве» только потому, что именно Вязитский ручей делил нас мальчишек, живущих на главной улице города, на «своих» и «чужих», хотя в школу нам приходилось ходить именно на «чужую» сторону.

Зато на «нашей» стороне тоже было немало интересного. Взять хотя бы великолепную крутую горку как раз за мостом (почти на месте нынешнего Дворца Культуры). Такой горки, пожалуй, в городе больше и не было, если не считать Фишовицу. Но уж больно это было далеко от центра по нашим тогдашним детским меркам. Конечно, её крутизна в зимнее время радовала только нас детишек, когда при хорошем разгоне, пусть даже на собственном «мягком месте», легко можно было проскочить весь ручей, минуя «горбатый» мостик, прямо на Московскую улицу. Ни разбитые носы, ни прочие ушибы не могли лишить нас подобного удовольствия.

Рядом с горкой стоял большой двухэтажный каменный дом и такой же на противоположной стороне. Вот с этих двух каменных «гигантов» непонятного грязно-рыжего цвета и начиналась «наша» вотчина, где почти каждый дом — очередное воспоминание…

«Старая» улица, конечно, исчезала не сразу. Она ветшала и умирала постепенно и исчезала под неумолимым натиском новостроек. Особенно помню, расположившийся как раз на берегу ручья огромный «зеленый» (впрочем, почти все остальные «большие» дома на улице непременно почему-то также были зелеными!) двухэтажный дом, где жил старик-портной, «справивший» мне, между прочим, самое «эксклюзивное» в моей жизни зимнее пальто из невесть как сохранившейся ещё со времен первой мировой войны самой настоящей и очень прочной немецкой шинели. Правда, о немецком происхождении моей обновы меня тогда попросили помалкивать. Мало ли что могут подумать. Так до сегодняшнего дня я о ней и не вспоминал даже. Хотя пальто, честно скажу, было сшито замечательно! Такие вот были у нас старые мастера. Жаль только, что не помню ни имени его, ни фамилии…

Впрочем, было в этом «приграничном» углу моей улицы и нечто другое, что до сих пор вызывает противоречивые чувства. Кажется, стоит только закрыть глаза, как тут же вновь услышу нетрезвый гул голосов, доносящихся из подвала-кабака. Увижу, тоскливо ожидающих своих полупьяных кучеров, лошаденок, небрежно привязанных к огромному, предназначенному именно для этих целей бревну. А может быть, увижу и себя, отправленного матерью на поиски «загулявшего» отца, и терпеливо ожидающего его выхода из подземелья, часами рассматривая в тут же рядом примостившемся около огромной лужи ларьке, его скудный советский ассортимент.

Но чаще, конечно, я здесь бывал совсем по другому поводу. Это сегодня трудно представить, чтобы какая-нибудь совсем небольшая организация имела собственную библиотеку, причем, позволяла быть в ней читателями всем жителям округи. Но тогда было совсем другое время: читающее! Тяга к книгам всё-таки пересилила детский страх и однажды, набравшись смелости, мы с моим другом поднялись — таки по старой скрипучей лестнице дома, находившегося как раз рядом с хорошо известным мне кабаком, туда, где нас ожидала настоящая кладовая книжных сокровищ. В узком коридоре было много дверей с табличками: «директор Тихвинского лесхоза», «Бухгалтерия», «Библиотека профкома». Кто такой «профком» нас особо не интересовало. Главное, мы нашли то, что искали. Потом ещё лет десять я часто приходил сюда. Но это уже совсем другая история.

Глава шестая. Таборы

Три года моего вынужденного отсутствия в кругу мальчишек с улицы Карла Маркса дало возможность поближе познакомиться с другими местами родного города, обрести новых друзей, набраться незабываемых впечатлений.

Нашим новым жилищем на всё это время стала неказистая избушка на улице Луговой. Как раз на стыке с Первомайской улицей. Не скажу, что этот район города был мне совершенно не знаком, ведь куда только не заносило нас с прежними друзьями в наших прогулках. Здесь же моим основным гидом стал мой ровесник Миша Логинов, приятель по школе и знающий как ни кто все «тайны» в округе.

Достопримечательностей вокруг, действительно, оказалось немало, как и приключений. До позднего вечера на высоком берегу Тихвинки, откуда совсем рядом чернел своими полусгоревшими куполами Успенский собор, мы часто играли с тамошними ребятами в «войнушку», любимую игру нашего поколения. Нередко находили гильзы, осколки снарядов, пробитые каски и даже самый настоящий немецкий «шмайсер». Почти всё сдавали в наш школьный музей боевой славы, который впоследствии станет основой возрождённого в те годы городского краеведческого музея.

В этом году, когда город отмечал 500-летие Успенского собора, я с особым душевным трепетом ещё раз прогулялся по территории обновлённого монастыря. А перед глазами вставали картины полузабытого детства. Помню, как мы часто лазали по полуразрушенному собору, тайно проникая внутрь, в почти полной темноте, то и дело натыкаясь на огромные надгробные плиты. Самые смелые из здешних мальчишек не раз пытались вскарабкаться на продуваемые всеми ветрами, продырявленные пулями и осколками, огромные соборные купола.

И всё же главным нашим увлечением с Мишкой стала рыбалка. Ведь кроме реки совсем под боком у нас было ещё три водоёма. Безымянный пруд, как раз за огородом моего друга, монастырское озерко и Таборы. После моего появления на Луговой, на реке, по которой ещё плавали баржи и сплавляли лес, разразилась самая настоящая катастрофа. Всю рыбу потравили где-то в верховье. Было страшно смотреть, как однажды вся река от берега до берега вдруг покрылась всплывшей на поверхность рыбой, и она всё плыла и плыла по ней несколько дней и ночей. С тех пор столько рыбы в Тихвинке уже никогда не было.

А моё тогдашнее пристрастие к рыбалке, пусть и не продолжительное, проявилось совершенно случайно. Однажды на мишкином огороде увидел я огромную металлическую бочку, в которой обычно держат про запас воду для полива грядок. А в ней, почти как в аквариуме, настоящих живых серебристых карпов. Ты можешь не верить мне, но эти карпы водились и в пруду и в монастырском озерце. Правда, скажу честно, сколько я их не ловил, так ни одного и не поймал. Даже лягушки смеялись надо мной.

Таборы, которые сегодня я бы назвал самым настоящим «сакральным» местом, казались тогда не совсем такими, как сейчас. Было в них, густо поросших тростником и осокой, что-то притягательное, манящее в путешествие в таинственный и неизведанный мир. Именно подобные чувства обуревали нас с Мишкой. И однажды мы решились. Соорудили плот и отправились. Окончилось всё очень печально — мы прочно застряли посередине озера в камышовых дебрях. Потом нас долго искали — родители, милиция, скорая помощь. Нашли лишь за полночь. Что было с нами дома, рассказывать не буду. И так, думаю, понятно. Впрочем, рассказ об этом путешествии был опубликован в конце 60-х годов на литературной странице в тихвинской газете "Трудовая слава", в бытность редактором газеты  Николая Кирилловича Балясова. Именно эта публикация, как мне кажется, и стала, прежде всего, той отправной точкой моего вот уже более чем сорокалетнего  пути в профессиональной журналистике.

Сегодня, когда мне приходится пройтись вдоль этих знакомых мест, увы, нынешние ухоженные и облагороженные Таборы, совсем не напоминают далёких картинок из детства. А лодочки, катающихся в тихую погоду горожан по глади озера, это уже из другой — более взрослой жизни.

Послесловие к первой части

Логика данного очерка подсказывает, что автору для его полноценного завершения не хватило лишь самой малости — второй части — «Город, который есть», чтобы ещё раз пройтись по местам своего детства и подвести, видимо, какой-то итог своей жизни? Не знаю, хватило бы ли у меня для этого времени и сил, но вряд ли мои наблюдения на тему современного города окажутся для читателей интересными…

Поэтому просто соберусь с мыслями, настрою память на соответствующую волну и продолжу, что уже начато. Тем более, что таких мест, о которых хотелось бы вспомнить, в нашем старом Тихвине было не мало, а значит продолжение следует…

P.S. Когда эта книга была уже подготовлена к публикации, пришло приятное известие, о том, что эти ностальгические заметки, были отмечены и оценены участниками и жюри, завершившегося в ноябре XIV Тихвинского литературного конкурса «Арсис» имени В. А. Рождественского. Очерку «Город, которого нет» присуждено первое место в номинации «Публицистика».

Взрослые сказки

Не зря в народе говорят: «Сказка ложь, да в ней намёк…». Тем более во взрослых сказках. Которые и не сказки вовсе, а как сегодня модно называть подобные произведения: «Альтернативная история». Ну что ж, пусть будет история. Точнее, две истории.

О лесничем и трёх сыновьях

Глава первая. Как сыновья профессию выбирали

В некотором царстве в тридесятом государстве среди лесов дремучих и болот необъятных жил-был Лесничий. И было у него три сына. Долго ли, коротко ли, но подошло время — выросли сыновья. Пора начинать жить самостоятельно. Зовёт их к себе отец и спрашивает:

— Ну, соколики мои, кто какую себе профессию выбрал?

— Хочу лесопромышленником быть, — говорит старший сын, — чтобы из леса продукцию полезную делать и тем капитал зарабатывать и себе и нашему царству-государству.

— Вот, дурак, а ещё старший! — возмутился средний сын, — С нашими-то налогами, да законами ты и без сегодняшних порток быстро останешься. А я тоже, пожалуй, лесом займусь. Только работать буду лишь на себя.

— И как это ты думаешь сделать? — спрашивает отец.

— Да проще некуда — найду барыг неприкаянных, дам им в руки пилы заморские, и пошли-поехали!

— А если поймают?

— Ты, отец, сам не знаешь, что ли? — отвечает средний сын — Те, кто поймают, тоже ведь люди, у них самих детки есть, которым кушать хочется. Да и жить по-царски сегодня никому не запретишь. Это только медведи лапу сосут, а им дашь на лапу и порядок!

— Так ведь это, сынок, не законно?

— Какой закон, батя, если леса вокруг столько! Пили — не перепилишь! Всем хватит, только вот с умом пилить надо: приехал, взял и ищи ветра в поле!

— Не хочу, тебя больше слушать, — возмутился отец. — Пошёл прочь с глаз моих.

Так он расстроился, что тут же решил царю телеграфировать. Так мол, и так, лес, у тебя, государь, под носом воруют, а слуги твои на нём ещё и жируют. Но вспомнил про третьего сына.

— Чем же ты, порадуешь меня, младший? Тоже, небось, лес воровать пойдёшь, ведь вон его вокруг — глаза смотреть устанут!

— Нет, батюшка — отвечает младший сын. — Я в лесничие пойду, чтобы лес и зверьё всякое беречь и охранять!

— Да не уж то? — удивился отец, — А твои братья, похоже, только и научились, что брать из леса.

На том и порешили. Разъехались братья из отцовского дома — кто куда. Младший в лесной колледж — уму разуму набираться, чтобы Иваном-дураком не зваться.

Старший — в места прибыльные — леса густые и могучие деньгу зашибать для своей и общей пользы.

Ну а средний как уехал, так и пропал с глаз долой, как отец того пожелал. Иногда, правда, слухи доходили, где сына среднего видели, там и лес пропадал — лишь пеньки одни оставались…

Глава вторая. Как сыновья уму-разуму набирались

Долго ли коротко ли, исполнилось отцу ровно шестьдесят лет. Серьёзный возраст, пенсионный. Решил он юбилей, значит, отпраздновать и определиться, кто из сыновей его лесным хозяйством управлять достоин. Гонцов разослал во все стороны с приказом сыновьям явиться. В указанный день и час явились сыновья — старший и младший.

Средний телеграмму прислал, с печатью. Мол, нахожусь в местах не столь отдалённых, лес валю во благо Отечества. Так что, батя, не обессудь, закончу эту лесную науку, явлюсь обязательно.

Братья по такому поводу горевать особо не стали и тут же поспешили на встречу с батюшкой.

— Ну, сказывайте — вопрошает отец, — где и как уму-разуму учились и как слово сыновье сдержали?

— Сдержали, отец — в один голос воскликнули сыновья.

— Я пилораму свою организовал, — гордо произнёс старший. — Лес пилю и продаю и «бабло» с него рублю. Вот и живу не хуже людей: дворец почти как на Рублёвке, тачка — покруче кареты царской будет, друзья — все из столичного бомонда…

— Да будет, тебе, хвастать — оборвал его отец. — А людям-то, какая польза от такого труда твоего, особо бедным и убогим?

Задумался старший сын. И, впрямь, об этом-то он как-то и не размышлял вовсе.

— Вижу, богатства ты накопил не мало — продолжил тем временем отец, — пора и людям послужить, да и ума-разума у них нажить. У тебя есть пиломатериал?

— Обижаешь, отец, конечно, есть. Кубометр сюда — кубометр туда, разве мне в убыток!

— А у меня — бабка знакомая одна живёт, в лесу. Избушка у неё на курьих ножках еле стоит, совсем ветхая стала. Самой ей с ремонтом никак не справиться, вот ты езжай, и пособи, раз такой знающий стал. Да, кстати, там, во дворе волк серый сидит, он тебя к ней без всяких твоих крутых тачек вмиг доставит…

— Ну а у тебя, сколько злата-серебра накоплено? — обратился отец к младшему сыну. — В каких хоромах живёшь? На каких каретах ездишь?

— Да нет у меня батюшка, ни злата, ни серебра, ни дворцов царских, одна карета старая — «Москвичом» зовётся, — понурив голову, ответил младший сын. — Марьюшка, жена моя, лягушонкой когда-то была, а живём мы у её родителей, у сырого болота.

— Случайно, не про дочку ли лесничего по прозвищу «Леший», ты говоришь? — поинтересовался отец. — Если так, больше спрашивать не буду — вижу, хороший из тебя семьянин и лесничий получился. Весь в меня — ни денег, ни привилегий, один лес кругом. Так что, с лёгким сердцем, оставляю тебе Иван всё своё хозяйство — распоряжайся и руководи. А мне батюшка-царь пенсию выделил, самую что ни на есть государственную — как всем!

На том и порешили. Иван с Марьюшкой день-деньской по лесу ходят, за порядком, природой установленным, приглядывают.

Старший сын как умчался на сером волке, так и след его простыл.

— Видимо, что-то с ремонтом не заладилось — всё чаще вздыхал престарелый отец. — Да и я уже совсем старый стал, чтобы в заповедную чащу на волке скакать. А Ивана от дел отрывать тоже не стоит — кто тогда за порядком в лесу следить будет?..

Глава третья. Явление Фомы народу

Так вот и шли дни за днями. Но однажды, когда уже совсем свечерело, в окошко постучали.

— И кто же это к нам пожаловал в столь поздний час — подумал отец, нехотя слезая с тёплой печи.

— Батя! — тут же послышалось из открытой двери.

Через миг в полной своей красе появился средний сын.

— Не узнали что ли? Это же я — Фома! — воскликнул он, по-хозяйски скидывая с плеч нечто среднее между казённым ватником и женским бельём «от-кутюр» из последнего оставшегося в государстве иноземного бутика. — Обещал — приехал. Не чужие всё-таки места. Да и леса стало много, есть где развернуться!

Делать нечего. Как ни как родной сын. Сели за стол. Выпили за встречу по обычаю русскому. Смотрит отец на своего среднего — не насмотрится. Не сын, а, ни дать, ни взять — полная энциклопедия фольклора — на руках наколки всякие и на груди и на… Тьфу, одним словом, стыдоба да и только!

— Я теперь, батя, вовсе не Фома — широко распахивая рубаху, неожиданно заявил слегка трезвым голосом нежданный сын. — Я теперь… Читай… Видишь, написано — «Кащей». Такая у меня вот кликуха!

— Это который, бессмертный что ли? — вдруг спросил, едва не потерявший дар речи, отец.

— Точно, бессмертный! — кивая головой, подтвердил Фома.

— А знаешь, почему? Там, где я был, верят не в сказки, а в безнаказанность. И пара потерянных лет лишь, так сказать, издержки нашей профессии. Вышел, «зелёных» срубил, сел, снова вышел. А лес он был, есть и всегда будет! Как всегда будем в нём и мы — «работники пилы и топора — разбойники с большой дороги». Ха-ха! — не без пафоса завершил он свою неожиданную тираду.

Не стал с ним отец спорить. На том и порешили. Долго ли, коротко ли, а Иван с Марьей после явления Фомы совсем уж было хотели съезжать из отчего дома обратно в свои болота, да и отца с собой прихватить, но тут вмешался случай. И, естественно, сказочный…

Глава четвёртая. Новогодние приключения Кощея

Случилось всё это как раз под самый Новый Год, которого все, как и всегда, ждали с надеждой. Отец в тайне надеялся, что средний сын одумается и перестанет заниматься своим непутёвым лесным «бизнесом». И так он обрадовался, когда Фома сам вдруг уехал на ПМЖ в соседнее заморское королевство. Видимо, там с коррупцией был полный порядок, хотя леса, так себе.

Иван тоже на лучшее надеялся, но всё также в сердцах ругал царских советчиков за законы непонятные и лесу вредные, опасаясь, что в новом году ещё вдруг что-нибудь несуразное придумают.

Никаких надежд ни тешил только серый волк. Тоскливо выл он по ночам на яркую луну, вспоминая лихую молодость девяностых годов…

А тем временем в заморском королевстве вовсю шли приготовления к новогоднему празднеству. Не хватало только ёлки — самой настоящей, живой, из леса, а не из ближайшего супермаркета.

— Повелеваю, ёлку найти! — незамедлительно издал указ заморский король.

— Никак нет — тут же возразил ему главный Страж по лесному хозяйству. — Нет ёлок, одни сосны остались!

— Где? — возвопил король.

— В лесу, государь, в лесу!

— Кто посмел? — не утихал раздосадованный правитель.

А совсем недалеко от дворца на единственном в заморском королевстве рынке бойко шла торговля самыми настоящими живыми ёлками. Из леса. И заправлял всем этим Фома по прозвищу «Кащей». Он так громко кричал, зазывая потенциальных покупателей (видимо, на рекламу в местных СМИ опять поскупился), что его крик дошёл-таки до ушей королевской особы.

— В темницу его! — нервно потребовал заморский король.

— Казнить его! — дружно вторила ему королевская стража.

— А как же права человека и королевское слово? Что о нас подумают в Союзе Королей, в который мы так стремимся? — тут же возмутился кровожадностью собственной стражи, совсем уже было успокоившийся король. — Впрочем, утро вечера мудренее…

В полночный час в тайной комнате дворца состоялось тайное заседание тайной Гильдии королевских стражей. Живым Фому видеть никто не желал. На то были весьма веские причины.

— Появление Фомы нарушает естественно сложившийся баланс — заявил первый Страж — наше безбедное существование под угрозой!

— С его предпринимательской хваткой никакого леса для своих не останется — поддержал второй Страж.

Ещё долго дрожащими голосами перепуганные до смерти стражи перебирали варианты своего собственного спасения. До тех самых пор пока в третий раз не прокукарекал облезлый механический петух на шпиле королевской башни. Наступило утро.

А утром в тронный зал на королевский суд привели Фому. Бряцая тяжёлыми оковами, он ласково, почти по-отцовски, посмотрел на своих тюремщиков, смиренно ожидая их окончательного приговора.

— Учитывая, что вышеозначенный Фома по прозвищу «Кащей» — начал своё выступление первый главный Страж, — вместе с преданной ему командой менеджеров, по нашему личному поручению и участию весьма своевременно освободил лучшие сосновые леса государства от всякой еловой поросли и впредь также активно готов до пня вырубать ненужную обществу древесину, прошу ваше королевское величество назначить указанного господина Фому Кащея пожизненным президентом Королевского общества вольных дровосеков со всеми причитающимися ему привилегиями.

— Ну, что ж, быть по сему! — зевая, видимо, от столь давно привычного поворота событий, произнёс король, тоскливо подумав про себя: «Воистину — мафия бессмертна!».

И, удаляясь восвояси, мимоходом пожал Фоме руку со словами: «желаю успеха». Не заметив даже, как облегчённо вздохнули, в очередной раз, оставшиеся при своих должностях и головах королевские стражи.

Потом ещё долго доходили до престарелого отца слухи, что и в соседнем заморском королевстве с появлением там Фомы вроде всё стало даже лучше: никто лес больше не воровал, потому что всё делалось по закону. А по поводу того, что казна государственная как была, так и оставалась пустой, король тамошний тоже, похоже, особо не возражал…

Глава пятая и последняя

Впрочем, сказка наша не закончится, пока мы не узнаем, а что же стало с другими братьями? Старший сын тоже оказался не промах. Вместо хлипкой бабкиной избушки отстроил ей самый настоящий дворец, причём на четырёх куриных лапах сразу — для большей устойчивости. Чащу волшебную заповедную приватизировал (за услуги свои) и тут же заводик лесопильный отгрохал, дабы лес в той чаще никогда не выводился. Да, не сказал, пожалуй, самое главное — женился. И зовёт теперь свою нежданную удачу: «моя Ягуся». Чего ведь только не сделаешь ради процветания бизнеса!

А Иван так и остался простым Лесничим, как и его отец. При той же зарплате, при тех же проблемах, и, конечно, при тех же государевых слугах и законах. Правда, в народе говорят, что пригласили Ивана на новогодний бал, аж в сам царский дворец. А ещё говорят, что за верную службу царь-батюшка ему Орден пообещал. А к чему ему этот орден? У него и так всё есть: любимая работа, жена-красавица, три сына-богатыря. Все в отца. Вот и выходит, не в деньгах и орденах счастье, а в труде, не покладая рук, и в семье, друг друга любящей. Но это уже совсем другая сказка…

О нечисти лесной, Иване-дураке и царе-узурпаторе

Глава первая. Где-то в сказочном лесу

Далеко-далеко за семью морями среди болот непроходимых и дубрав дремучих жила-была нечисть лесная: Баба-Яга, Кощей Бессмертный, Змей-

Горыныч, Леший, да Кикимора болотная. Не одну сотню лет жили они себе да жили в тиши и спокойствии. Так и состарились.

Ступа бабкина, что трухлявый пень стала — трогать опасно, не то, что летать. А уж добрых молодцев, почитай который век к Яге не заглядывало. Последний и тот умудрился запихнуть бабку в печь — еле выбралась.

Кощей совсем уже зачах от мыслей тревожных о своём бессмертии. Сон и покой навечно потерял. А вот, как прознать про дерево с потаённым кладом — яйцом золотым, где смерть свою от глаз чужих прятал, стоит ли ещё оно или нет, так и не додумался.

Горыныч, хоть он и трёхглавый и за троих сообразительный, наотрез отказался помочь. Оно и неудивительно: три головы прокормить надо, напоить, спать уложить. Так он и ел, пил, спал, пока вовсе летать не разучился. О своём огнедышащем прошлом уже и не вспоминает. Не то, что врагов спалить не смог бы, а соломинку, и ту поджечь стало не под силу.

Только Леший с Кикиморой всё бродят неприкаянно по лесу — ни дома приличного, ни пристанища обычного. Бомжи, да и только. И попугать некого — медведи и те давным-давно разбежались из леса мрачного заповедного.

Уныние и тоска наполнили места заповедные заброшенные. И продолжалось бы так из века в век, пока один единственный Кощей не остался. Бессмертный всё-таки. Но пришли однажды в места эти люди неведомые. Шумно стало на окраинах нечистивого леса. Обложили со всех сторон вольницу сказочную. Дома построили каменные, стены вокруг бетонные и назвали место своё: земля обетованная.

— Видимо, навсегда пришли. Зря, что ли столько бетона потратили на собственное обустройство — поделилась своими впечатлениями сорока залётная, невесть откуда взявшаяся в полусонной обители нечисти.

— Изведут вас скоро, изведут! — с каким-то непонятным восторгом протрещала белобокая вещунья, удобно устроившись на крыше почти уже на ладан дышащей куриноногой избушки.

— И кто это там ещё? — беззлобно прошипел Горыныч, лениво приоткрыв по глазу на всех трёх головах. — Какие ещё люди? Их здесь отродясь не бывало. Враки всё это!

— Нет, ты послушай, а то сразу враки! Я дело говорю, а не сплетни всякие. Самолично подслушала! — возмутилась сорока. — Чтобы ты, диван старый, успел лапы в лапы и наутёк головы свои спасать…

— Да, я! Ладно уж, рассказывай…

— Так вот, царь тамошний решил из леса вашего чудесного ЦПКиО сделать. Расчистить его, санитарные рубки провести, аттракционы разные поставить, в общем, чтобы веселился народ…

— Ох, они у меня повеселятся! ЦПКиО захотели! Да, а что это всё-таки такое? — поинтересовалась из открывшегося окна избушки Яга.

— Точно не знаю, но вроде бы как Царский парк культурного отдыха.

— А про нас то, чего-нибудь говорили? Нас то, куда теперь — на выселки? — поинтересовался подоспевший к разговору Кощей.

— Да откуда им, пришлым, знать про нас. Мы, чай, в сказке живём —невозмутимо прошамкала беззубым ртом Яга.

— Не твоя правда, бабушка — проскрипела, передразнивая старуху, нежданная вестница — В какой сказке! На дворе 21-й век, цивилизация, прогресс и другое всякое. Люди давно на ракетах летают, а ты всё на своей ступе старой. Впрочем, я отвлеклась.

— Ну, ну, продолжай, послушаем, — промычала одна из змеевых голов.

— И про вас говорили, а как же без вас. Всех устроят, всем дело найдут…

— Да не тяни ты, как Горыныча за хвост, дело говори, а то… — возмущённо забряцал бессмертными костями Кощей.

— Я вот и говорю, что тебе Кощей в штате парка этого, похоже, места не нашлось.

— Как это? Меня Кощея, и куда-то там пошлют?..

— Но ты, же сам сказал — на выселки. Решили поставить тебя вместо пугала на поле пшеничное. Посадят на кол, и будешь костями греметь да воробьёв от царского зерна отпугивать…

— Нет, так не пойдёт! Самому старому и такое неуважение!

— Да, помолчи, ты, от судьбы не уйдёшь! А с царём потом разберёшься, заточишь его в темницу свою на веки вечные, и сам сторожить будешь. Вот и при работе. А нам дай про себя послушать — зло оборвала Бессмертного старуха Яга.

— Тебе, бабушка, место приготовили самое тёплое и не пыльное —продолжила сорока.

— Не уж то, уважили старушку в её-то годы преклонные — радостно воскликнула Яга.

— Избушку твою реконструировать решили и какую-то кунсткамеру в ней открыть. Ну, что-то вроде «Музея нечисти» с банками, склянками с заспиртованными в них головами и прочими частями тела.

— И чьими же?

— А я откуда знаю — нервно дёрнула хвостом сорока. — Может и вашими. А чьими ещё? Я же вроде вам понятным птичьим языком рассказываю!

— Да как же я в банке-то умещусь? — поинтересовалась Яга. — А Горыныч? Смотри, каким он боровом стал!

— Тебя, бабушка Яга, смотрителем назначат. Сиди себе у тёплой печи и пока народ банки рассматривать будет, вяжи носки да варежки Кощею, а то он, бедный, вдруг до смерти замёрзнет на посту своём ссыльном, — будто и, не слышав бабкины причитания, верещала нежданная гостья из города людского. — А насчёт банок, я и сама точно не знаю. Может ещё какую-нибудь другую нечисть отыщут?..

— Не отыщут. Мы последние — вздохнула Яга. — И всё равно несправедливо всё как-то. Кто знает, что у них на самом деле на уме, у царей этих. Впрочем, можно ему Лешего и Кикимору предложить, чтобы по лесу без дела не шлялись. Им бесквартирным в банке самое место.

— Ты, бабка, не горюй, если что, я за тебя за твоей музейной избушкой присматривать буду. Видишь, я какой большой — ни в какую кунсткамеру не помещусь — успокоил бабу Ягу Горыныч. — Да и ты всегда рядышком будешь. Приятно будет посмотреть, молодость вспомнить…

— Насчёт Лешего и Кикиморы у царя свои планы есть, — возразила сорока — парк большой, а вдруг посетители заблудятся, потеряются, кто их искать и спасать будет? Вот тут-то ваши друзья и пригодятся…

— Тамбовский волк им друг — дружно пробубнили все три головы Горыныча. — Когда надо, никогда их нет, а как не надо — тут как тут. Ну и нашёл себе царь помощников, избушке на смех.

— А мне то, что уготовано? — нетерпеливо произнесла средняя голова.

— Не мне, а нам! — поправили её остальные головы.

— А вам за порядком следить, чтобы не нарушали. Камеры наблюдения по царским меркам дорого — никакая казна не выдержит…

— Это мы можем, мы глазастые — согласились все три головы Горыныча. — И всё что ли?

— А по ночам вы также видите? — поинтересовалась сорока.

— Обижаешь, я — Горыныч, а не облезлый кот какой-то. По ночам я сплю сном богатырским…

— Жаль, да ладно…

— Нет уж, ты договаривай, а то, — и тут одна из голов так ловко схватила сороку за длинный хвост, что даже Горыныч сам удивился такой прыти в своём то немолодом возрасте, — вмиг проглочу и перьев не оставлю!

Быть съеденной змеем в самый разгар выполнения особого царского поручения у сороки, естественно, никакого желания не было. Пора, как в сказках говорится, выкладывать перья на стол.

— Помилуй, Горынушка, — взмолилась сорока, — да я же ради вас стараюсь. Вы же сами сказали, что вы — последние. Вас беречь надо, а не эксплуатировать нещадно.

— Ты нам зубы не заговаривай, — уже без нежности в голосе произнесла Яга, — а то я тоже давно сорочьих косточек не глодала.

— Отпусти — почти умирающим голосом прострекотала сорока. —Как на духу, всё скажу. Задумал царь владения свои расширить, дорогу широкую к седьмому морю проложить, а тут ваша роща чудесная засохшая на пути. Вот и повелел он её под корень вырубить и на дрова пустить.

— Не дадим, права не имеет — опять брякнул костями Кощей.

— Отсталый, вы, народ сказочный, — не реагируя на угрожающий костяной звук, продолжила гостья-разведчица. — Теперь всё иначе: тот прав — у кого больше прав. А главное право — право сильного. Да и топоров у него — по одному на каждое ваше дерево хватит. С вами как с лесом он расправиться не может, вдруг какую-нибудь сказочную пакость ему сделаете, век не расхлебаться будет. Вот и решил он разведать, живы вы ещё или нет. Меня послал. Выходит, очень живы. Тогда наобещать велел вам кучу всего, только не золота, конечно. Ведь вам кроме леса этого и деваться некуда. Если только в какой-нибудь другой сказочный лес. Но он оказывается, тоже последний. Хитростью заманить вас во дворец царский приказал, вдруг потом какая-нибудь работа подходящая подвернётся. Не сказочная, конечно, и всё же. А если нет, то в башню заточить до скончания веков, чтобы под ногами не путались и молодое поколение подрастающее своим видом не пугали.

— Пусть он нас на полный пансион определит — предложила Яга. — А мы ему за это на ночь самые страшные сказки рассказывать будем, по очереди. Всё лучше, чем в какой-то кунсткамере в банке со спиртом век коротать.

На том и столковались. Сорока полетела к царю с докладом, а нечисть стала думу думать о житье-бытье будущем. Долго ли, коротко ли думали — ничего придумать не могли, как себе помочь и лес свой волшебный спасти от царя-узурпатора. Пока вновь сорока не прилетела.

— Не согласен царь на ваше предложение. У него своих сказочников хватает. Причём, все, как на подбор, министры, а вы кто — голь перекатная! Всё, что он вам предлагает — капитуляцию, без каких либо предварительных условий, и даёт вам на окончательное решение три дня и три ночи. Так что, аривидерчи, то есть до встречи!..

— Пора Ивана в наёмники приглашать. Меч-кладенец, надеюсь, у тебя Кощей ещё не притупился, да и кольчуга какая — никакая от прошлых богатырей у меня в сундуке осталась — подвела итог дискуссии баба Яга. — Вот только где теперь его найти, из леса то мы лет пятьсот не вылезали. Так что и мне пора, пожалуй, в путь-дорогу…

— Ты это куда, старая, собралась, — спросил Кощей, — бросить нас хочешь, сбежать?

— Самый вечный из нас, а ума так и не набрался, — ответила ему Яга, потирая затёкшую спину, — куда я денусь от вас, родня всё-таки, а пойду я к морю-океану, ступа всё равно не работает, да и заметить невзначай могут, а то и собьют, не ровен час — подумают, что мы тоже затеваем что-то. Так что лучше тропками лесными, незаметными.

— А сеть дать? У меня где-то завалялась. Ты ведь рыбку золотую на помощь позвать хочешь? — съязвила левая голова Горыныча под дружный хохот остальных.

— Рыбка нам не поможет, поймали её, давно уже, теперь где-нибудь в золотом аквариуме живёт. К русалкам пойду, чай сёстры мои десятиюродные. Море большое. Кораблей много. Утопленников тоже. Может, кто из них и знает что про Ивана. Пора. Солнце уже встало, да и времени у нас совсем нет…

Глава вторая. Иван и девица-краса

…А где-то на другом краю земли, совсем не в сказочном царстве-государстве, а в самом что ни на есть обычном, жил Иван сын Ивана по фамилии Иванов. Что это значит? А значит это, что отец, все деды и прадеды из колен всех и поколений были у него Иванами. Ну, чем не кандидат в богатыри сказочные? Ведь быль в сказку куда проще превратить, чем на оборот.

Итак, жил-поживал Иван себе в удовольствие и не ведал о судьбе будущей. Работал в каком-то поселковом клубе — детишкам кино показывал. Всё больше сказки волшебные. Да и сам любил их очень, с самого детства и до сих пор, хотя и стукнуло ему уже 20 годков. Одним словом, деревенщина, с душой доброй и открытой. Таких в сказках всегда ласково называли: «Иванушка-дурачок».

Тем временем, баба Яга подошла наконец-то к седьмому морю-океану. Крикнула зычным голосом, откуда только силы взялись, слово тайное заветное, поднялись волны синие могучие, а в их пене белой из глубин морских появились сёстры-русалки.

— С чем пожаловала, бабушка? — спрашивает одна из них. — Какая беда-кручина привела тебя к нам?

— Да не бабушка я вам, а сестра старшая десятиюродная — отвечает Яга. — А привело меня горе горькое — объявился на наших сказочных землях неведомый царь-узурпатор. Пригрозил через три дня и три ночи лес наш под корень срубить, а нечисть всю в полон взять. Вот и ищу я Ивана — богатыря, чтобы защитил нас и с врагом нашим за обиды нам нанесённые поквитался. Не знаете ли, случайно, где же найти богатыря этого?

— Нет, сестрица, не знаем, но горю твоему поможем — сказала вторая из русалок. — Пойдём с нами в море глубокое, поспрашиваем, информацию в Интернете поищем. Там на сайтах много людей разных бывает, не может быть, чтобы Ивана вашего никто не знал — не видел.

Царство морское Яге сразу понравилось. Особенно Интернет. Современный, оптиковолоконный. Зря, что ли кабель мимо царства морского протянут был — пиратствуй на здоровье! А в Интернете этом чего только не было. Даже сказки — вот только современные Бабы-Яги всё равно какие-то не настоящие. Но особенно понравилась ей реклама с кремами молодильными душистыми. Такие воспоминания нахлынули, что чуть про дело своё не забыла.

— Понятно теперь, почему все кто к русалкам попадал, уже не возвращались — подумала бабка, — я, пожалуй, тоже бы осталась, если бы, не Иван.

Но мысли о красоте несказанной всё покоя не давали.

— Мне бы только пару ящиков крема заветного, и, глядишь, навек бы хватило!

А в это время в информационном центре подводного царства во всю кипела работа: хакеры разных видов морских и мастей, казалось, перечитывали подноготную каждого из ныне живущих во всех царствах и королевствах. У Яги даже голова закружилась от мелькания миллионов лиц на сотнях экранов.

— Стоп! — вдруг вскрикнула она. — Вот он — мой Иван. Надо же — совсем не изменился за последние 500 лет! Всё такой же рыжий, такой же молодой.

Но тут же про себя подумала: Нет, конечно, не он это, не он. Даже богатыри столько лет не живут! И всё же, не с пустыми же руками возвращаться…

И задумала Яга хитрость как Ивана найти и завлечь, чтобы он отказаться ну никак не смог. Позвала она сестриц-русалок и поведала им про план свой. Утечки информации опасаться не стоило, эти девочки-красавицы в коварстве своём даже бабе Яге фору могли бы дать. Сказано-сделано.

Три года и тридцать три дня по подводному времяисчислению сидела Яга на диете, занималась фитнесом и прочими современными методиками, тонны крема омолаживающего на себя извела. И стала красавицей из красавиц. Лет 700 точно сбросила!

— Как это можно? — спросите вы. Но мы же с вами пока ещё в сказке, а в сказке всё можно. Даже такое.

Посмотрелась Яга перед отъездом в зеркальце волшебное. Красавица — точно — подтвердило зеркало. Значит, пора и за Иваном ехать, тем более и адресок и номер телефона мобильного — всё в книжечке-невидимке есть. Через час другой краса-девица уже стояла на пороге Иванова дома. Постучала в двери нежным девичьим пальчиком — они и открылись. А на пороге юноша статный, молодой и красивый — точь в точь, как Иван при последней полутысячелетней встрече — когда он её собственноручно в печь запихал.

— Здравствуй, Иван, знаешь ли меня? — ласковым голосом спросила Яга, а сама тут же подумала — вот, дура старая, да откуда меня ему помнить…

— Позволишь ли в дом зайти?

— Проходи, гостья нежданная — пролепетал оторопевший от такой красы ненаглядной Иван.

Что было потом, про то в сказке не сказано. Долго ли коротко ли, уговорила-таки Яга Ивана. Взял он отпуск на неделю. За свой счёт. И пошли они с девицей красы неописуемой прямо в леса тёмные дремучие. Вся деревня Ивана до околицы провожала. А может и не его вовсе? Всем ведь хотелось посмотреть на невесту Иванову.

— Не зря говоря, дуракам всегда везёт — долго ещѐ шептались между собой деревенские бабки, явно вздыхая по своим сынкам-бестолочам…

Сколько времени шли Иван с Ягой, неведомо. Наконец подошли к лесу знакомому, родимому. Стоит ещё, значит, не опоздали. Вот и поляна и избушка, как всегда, на месте. Увидела Ягу, заквохтала, запрыгала на своих курьих ножках.

— Знать, признала — подумала Яга, — наших не обманешь!

— Стой, а ты кто такой? — прозвучал за спиной костяной кощеевый голос.

— Я — Иван — твёрдым голосом не мальчика, а мужа ответил незнакомец.

— А это кто с тобой? Таких мы вроде бы не звали — не унимался Кощей.

— А это — невеста моя…

И тут Иван, словно выходя из беспамятства, сообразил, что имени то у своей красавицы — невесты он так и не спросил…

— Ты, скелет в шкафу, не видишь что ли, это же я — Яга — без родственных церемоний проскрипела родным для ушей Кощея голосом краса-девица.

— Ты — баба Яга? — изумлённо воскликнул Иван.

— А что, совсем неплохо выгляжу, для своих лет? Да ты Иван не вешай голову, я тебя не неволю — хочешь, бери девку замуж, не хочешь — так у нас про запас ещё кикимора есть — успокоила Яга Ивана нежным как благоухающий цветок, голосом. — А пока дело делать надо — одна ночь осталась, а там и злодей пожалует.

Облачился Иван в кольчугу богатырскую, надел шлем золотой, как раз по размеру, словно ему предназначенный, взял из кощеевых запасников меч—кладенец волшебный. Ни дать ни взять — богатырь русский, с картины Васнецова сошедший. Жаль только, коня подобающего нет.

— Конёк-горбунок не подойдёт? — участливо поинтересовался Горыныч. — У бабки в конюшне второй век стоит. Правда, я на такого замухрышку садиться бы не рискнул — того и гляди ноги ему поломаю…

— А Сивки-бурки нет? Мне с ним как-то сподручнее было бы — отпарировал Иван явную насмешку трёхголового.

— А ты в полночь в поле чистое, что за лесом, выйди, свисни посвистом молодецким, крикни то, что в сказках полагается, глядишь, к тебе Сивка и выйдет — посоветовала красавица-Яга. — Ко мне не выходит, видно такая уж я страшная…

Иван так и сделал. Дождался полночи. Вышел в поле чистое. Свистнул, сказал, что положено. В общем, вернулся уже верхом на Сивке. Осталось только с царём-узурпатором силами померяться. Без этого в сказке никак нельзя…

Глава третья. Иван и царь-узурпатор

…А во дворце царском в это время тоже готовились. К предстоящей капитуляции. Красились стены и потолки башни для будущих узников, и темницу тоже обновляли, на всякий случай, вдруг царь передумает. Сам же узурпатор, прочитав на ночь завтрашний гороскоп, совсем расстроился: звёзды ничего хорошего ему не сулили. Как, впрочем, и плохого. День как день. Одно не вписывалось в скучную обыденность — противник был не обычный.

— А уж от нечисти только и жди беды — размышлял царь. — А может самому сдаться? Может нейтралитет объявить? Может лучше на пенсию уйти — прямо с утра. Пусть другие головы ломают.

С тем и заснул. Едва первые лучи солнца пробились сквозь бойницы высоких крепостных стен, на плацу уже торжественно выстроились сотни дровосеков с начищенными до блеска топорами. Чтобы по первому приказу реализовать своё единственное умение — рубить, рубить и ещё раз, рубить! Царь, почему-то, задерживался…

— Едут, едут! — вдруг прокричали дозорные на башне.

— Кто? — нервно прокричал в рупор из окна своей спальни полуодетый царь — Мы вроде гостей не ждём…

— Сила нечистая! — ответили ему дозорные.

— Как? Уже? Но я же ещё войны не объявлял? Где министры? Где главный по капитуляции? — кричал, бегая по коридорам, взбешённый царь — Все меня бросили, покинули. Измена!

— Ваше величество, так все же на параде в честь уничтожения нечистого леса — верноподданно прокаркала знакомая уже нам сорока-шпионка.

— Без меня? Кто разрешил? — всё не успокаивался узурпатор. — Пусть тогда и воюют сами. Я снимаю себя с должности царя-узурпатора и ухожу на пенсию. И не просите вернуться обратно!..

Только он успел произнести эти слова, как за окнами дворца раздались выстрелы пушек. А небо вдруг расцвело и засверкало утренним, но явно, праздничным фейерверком. А всё потому, что микрофоны выключать надо перед сном, а не только свет. Толпы же народа на площади перед дворцом радостно кричали ура и обнимались, с так и не выполнившими свой первый и единственный в жизни приказ, дровосеками.

Потом был бал по поводу благополучного ухода на пенсию последнего в царстве узурпатора и так и не состоявшей капитуляции. Только кого? Если, по сказочному, честно говорить, царь этот был и не злым и не добрым. Самый обычный царь. А узурпатор — так это у него такая должность царская была. Вот и приходилось узурпировать. Без этого, какой бы он царь был? Хотя бы в рабочее время. Ну, впрочем, что мы всё о нём, да о нём. Пора бы и про Ивана вспомнить с его дружной командой. Иван же о несостоявшемся поединке тоже, похоже, не жалел.

— Какой из меня богатырь сказочный, — думал он про себя, — скорее чудик ряженый. Вот в деревне бы посмеялись, увидев меня такого.

Одно его удручало — как домой вернуться без невесты-красавицы? Правду сказать, не поверят, засмеют…

— Что ты молодец невесел, что ж ты голову повесил? — раздался вдруг у самого иванового уха нежный голосок Яги.

— Была у меня нежданная невеста краса неописуемая, а оказалась —старуха беззубая, да скрюченная.

— Ох, не прав ты Иван, не прав в сомнениях своих. А я думала, что ты меня и впрямь любишь. Всё ждала поцелуя жаркого, чтобы так и остаться навсегда девицей-красавицей. Теперь ты вряд ли меня, бабу Ягу, даже близко к себе подпустишь…

Не выдержал Иван мук вечных сердечных. Поцеловал Ягу так крепко, как не целовал ещё никого в своей жизни. Потемнело всё вокруг. Гром грянул. Молнии сверкнули и вновь солнышко выглянуло. И стояла перед ним та же девица — красавица. Только платье на ней свадебное белое, всё золотом прошитое, так и сверкало изумрудами, яхонтами, другими камнями драгоценными…

— Ну, здравствуй, Иванушка, суженый мой дорогой, берёшь ли ты меня теперь в жёны?

— А как зовут тебя, краса ненаглядная?

— Матушка с батюшкой Василисой Прекрасной звали, а вот этот — супостат, показывая рукой на Кощея, продолжила девица краса, — похитил меня из родительского дома, потом в темницу заточил за то, что я замуж за него идти отказывалась. А когда бабка-Яга настоящая, жена его бывшая, умерла, он её тайно похоронил, а меня заколдовал на веки вечные в уверенности, что не один молодец на меня такую не позарится. Так, берёшь, или нет? Тогда бери кикимору, тебе же уже предлагали…

И как в любой доброй сказке, потом свадьба была. Действительно, царская. Во дворце. Где теперь Иван исполняющим обязанности царя служит. По совместительству. И, конечно, без каких-либо приставок «узурпатор». Горыныч после свадьбы на диету сел. Теперь как новенький. И летает даже. С прежним царём в леса и на озёра дальние — порыбачить да поохотиться. С огнём не балует, ведь места кругом — заповедные. Кощея, по просьбе населения, Иван всё-таки отправил на поля пшеничные птиц гонять. А тот сильно и не возражал — невмоготу ему было Василису видеть. Может совесть загрызла? Про Лешего и Кикимору так больше никто ни чего и не слышал. Может в лесу заблудились, может в болоте утонули. Ведь в сказке всякое бывает…

P.S. Видимо, когда переходишь рубеж за шестьдесят лет, постепенно опять превращаешься в большого ребёнка. И опять хочется, чего-то доброго, сказочного. И опять, как в детстве, хочется самому придумывать свои сказки. Что я, собственно говоря, и попробовал сделать. Оригинальное название этих, опубликованных в этой книжке «взрослых сказок» всё-таки другое — «Дедушкины сказки», так как первоначально я писал их только для моего девятилетнего внука Шурика и именно в таком виде они вошли в мою самую первую и очень тоненькую книжечку «Про царей и упырей», изданную в интеллектуальной издательской системе Ridero.

Мне, безусловно, приятно, что ещё до выхода в свет этой книги, мои взрослые сказки уже нашли первых благодарных читателей среди участников тихвинского творческого объединения «Творянское собрание».  Остаётся только не обнадёжить любителей подобного креатива и пообещать: сказки ещё будут!

О поэтах и поэзии

Вместо эпилога к прочитанному

Впервые я увидел живых поэтов в далёком 1964 году. Тогда мне едва исполнилось 13 лет. Но как сейчас помню. Январь. Вечер. Мороз. И я, наконец-то преодолевший в себе неуверенность и даже страх, с тоненькой школьной тетрадкой впервые иду на заседание литературного объединения при газете «Трудовая слава». Робко переступаю редакционный порог. В прокуренном насквозь кабинете люди. Что-то бурно обсуждают. И только спустя некоторое время замечают меня. Протягиваю свою тетрадку. Первого своего приговора, казалось, я ждал вечность. Потом было много слов о том, кто такой поэт и как им стать. В общем, ликбез какой-то. А я так надеялся, что мои первые стихотворные опусы тут же напечатают!

Вряд ли я могу перечислить всех, кого тогда увидел впервые. Но «главного» поэта запомнил сразу — Анатолий Яковлевич Евсеенко. Именно он в последующем нещадно правил мои творения и иногда так, что мне самого себя узнать было трудно. Годы, проведённые в Лито даром не прошли. И через 11 лет я стал полноправным членом дружного редакционного коллектива, возглавляемого Николаем Кирилловичем Балясовым.

Для редактора районки наши литературные дела были чем-то очень далёким. На работе — ты, прежде всего, корреспондент. А только потом в свободное время будь хоть поэтом, хоть романистом. Вот и сидели долгими вечерами в том же давно знакомом мне кабинете Анатолий Яковлевич Евсеенко — заведующий сельскохозяйственным отделом, Анатолий Павлович Завгородний — заведующий промышленным отделом и я обычный корреспондент и далеко не лучший поэт. Вскоре в нашу литературно-журналистскую компанию влился ещё один начинающий поэт, мой ровесник — Николай Шаталкин. О каждом из них можно говорить много.

Анатолий Яковлевич Евсеенко возглавлял литературное объединение при газете, пожалуй, почти всё время пока оно существовало. При нём и при его поддержке появились и проявили себя новые авторы: Наталья Райская, Владимир Стулов, Виктор Тихомиров, Анатолий Чертенков. Они сегодня признанные лидеры местной литературы, постоянные участники и призёры ежегодного литературного конкурса «Арсис». Жаль, конечно, что Анатолий Яковлевич так и не увидел плоды своего труда.

Из этого же лито вышел и Анатолий Павлович Завгородний — автор многочисленных стихотворений и поэм, которые регулярно публиковались в общественно — литературном альманахе «Тихвинец», пока он существовал. Обидно, что его поэтический дар прервала внезапная смерть. К сожалению, безвременно ушли из жизни Владимир Стулов, совмещавший творчество с газетно-издательской деятельностью в ООО «Гамаюн» и Николай Шаталкин, автор песни «О Тихвине».

Это сегодня в Тихвине состоявшихся и начинающих поэтесс не меньше, если не больше, если посмотреть на состав существующих творческих объединений литераторов. Но первой, думаю, за период с советского застоя и до современной демократии была и остаётся Наталья Игоревна Райская, чьи стихи всегда наполнены чувством любви к нашему краю, к каждому здесь живущему человеку.

Анатолий Чертенков долгое время активно работал на стезе пропаганды литературного творчества местных авторов, создав для этих целей литературный альманах «Провинциал», который распространялся по многим городам России и даже за рубежом. Сегодня Анатолий Александрович руководитель городского литературного объединения «Автограф», наставник многих начинающих поэтов и прозаиков. Кстати, в ноябре «Автографу» исполнилось уже 15 лет. Виктор Тихомиров давно уже вышел на общероссийский уровень, член Союза писателей России, автор многочисленных поэтических сборников.

Среди начинающих авторов и поэтов, так сказать, более поздней, уже постсоветской волны, практически не могу назвать ни одной фамилии и тем более судить об их поэтических произведениях. Но особо хотелось бы назвать Аллу Александровну Титову, посвятившую всю свою жизнь краеведению и активной литературной деятельности. С ней мы чаще встречались не на поэтических вечерах, а в радиостудии, когда Алла приходила записывать очередную программу по истории Тихвина. В том числе и по её инициативе было создано творческое объединение «Творянское собрание» и если судить по мероприятиям хотя бы последнего года, в этом творческом собрании с удовольствием участвуют и люди далёкие от литературы, но искренне  любящие свой край, и постоянно подпитывающие своей энергией творчество тихвинских авторов.

Что касается современной поэзии, то, что и как пишут местные молодые авторы, судить не берусь. Но, думаю, что в их поэтическом творчестве на первом месте стоит любовь. Такой возраст. Такими и мы были. Конечно, есть стихи о маме, родном крае. Но, как мне кажется, мало философского анализа, а без него поэзия всего лишь констатация фактов, чувств, эмоций, но не их причин.

Конечно, творчески одарённых людей нельзя причесывать под одну гребёнку. Каждый человек и тем более поэт, индивидуален. Это отдельная личность, самовыражение которой мы можем сегодня и не понять. А кажущийся нам в чьих-то стихах абсурд и абракадабра вдруг в определённое время превращается в образец современной поэзии.

Так что не судите поэтов слишком строго. Просто читайте их стихи, если они вам нравятся.

Сергей Виноградов, Ноябрь 2015 года

Мы с вами ещё встретимся

Наконец-то Вы добрались до последней страницы этой книги. И я тоже вместе с Вами. Все архивы перелистаны, все блокноты опустошены, но желание писать осталось. Не знаю, осталось ли желание у Вас, читать чужие размышления о жизни? Ведь у каждого из нас найдётся очень много всего, чтобы написать свою такую же книгу, и уверен, даже лучше. Время воспоминаний не может продолжаться вечно. Но какой бы груз прошлого не лежал на наших плечах, всегда надо идти только вперёд. А там — за горизонтом, будет новое время. Будут и новые книги.

Сергей Виноградов ноябрь 2015 года

Оглавление

Семнадцатый год: трагедия или предупреждение на будущее?

Красно-белое кино

  Семь десятилетий до рассвета

  25 октября

  Красное и белое

  Февраль семнадцатого года

  Две дороги

  Ипатьевский подвал

  Золотые погоны

  Время выбрало нас

  Пусть не судят нас строго

  Надо верить в Россию

  За веру нашу

  Ради чести и веры

  Я оказался Родине не нужен

  Красные и белые

  Воевали не за тех

  Последний привал

  Поминальные свечи

  Красно-белое кино

  Русский мир

  Революции апофеоз

Страна Совдепия

  Возвращение памяти

  Такая жизнь

  За прошлые грехи

  Зачем и почему

  Мы все из народа

  Вещий сон

  Заграница

  ГСВГ

  Партийная школа

  Афганский пленник

  Дантов ад

  Субботник по-советски

  Советские сны

Обретение России

  Великий и святой

  Наш крест

  Беспредел

  Предчувствие

  Увидел будущее я

  Эмигранты

  Играют мальчики в войну

  В последний раз

  Брату

Жизнь и судьба

  Ты помнишь, батюшка

  Марсово поле

  Где-то там

  Друзьями я не дорожил

  Проза жизни

  Игра на выживание

  Майдан

  Нет людей плохих

  Грешный друг

  Зазеркалье

  В странном городе

  Не грусти, любимая

  Поэт и бюрократ

  Единый Бог

  Себя ты не жалей

  Опять великий праздник

Печаль попутчица любви

  Мы все Монтекки с Капулетти

  Первый бал

  Печать печали на устах

  Поздно

  Шестнадцать строчек

  Цыганский табор

  Любовь и грусть

  Мужняя жена

  Я не массовка для других

  Сюжет любви

  Здесь я буду всегда

  Не скучная любовь

  Список женщин моих

  В девках пропадёшь

  Тучка одинокая

  Мне что-то придётся себе объяснять

  Забытое давным давно

  Рыжая любовь

  А где-то там извозчики скучали

  Несбывшиеся дни

  Вы ошиблись

  Ночной роман

  Письмо туда

  Один лишь раз

  Петербург-Петроград-Ленинград

  Тихвин

  Шубка с царского плеча

  Я падаю с неба

  Париж, Париж…

  Двадцатый век

  Мой отец

  Белый человек

  Концовка века

  Поэт имеет право

  Российские дороги

  В страну любви

  На ярмарке в посаде

  Жена атамана

  Прокатимся в Париж

  В Таврическом саду

  Загадка жизни

  Уже не осень

  Белая ночь

  Кошмары перестройки

  Эх, память

  Ревность

  Выпить хочешь?

  Живём мы в век великой смуты

  Не учит жизнь нас ни чему

Архивы памяти

  Какому богу поклоняемся? (Опыт политического анализа)

  Введение

  Часть первая

  Часть вторая

  Часть третья

  Вместо заключения: к чему пришли?

Интроверсия души

  Современное российское общество глазами интроверта

  Размышления по поводу размышлений

  Доказательства личности

  О духовном и бездуховности

Город, которого нет

  Ностальгические заметки из советской жизни

  Предисловие

  Глава первая. Как я с Марксом познакомился

  Глава вторая. Час коров

  Глава третья. Кукурузники

  Глава четвёртая. Балаболя

  Глава пятая. Красноармейский рубеж

  Глава шестая. Таборы

  Послесловие к первой части

Взрослые сказки

  О лесничем и трёх сыновьях

  О нечисти лесной, Иване-дураке и царе-узурпаторе

О поэтах и поэзии

  Вместо эпилога к прочитанному

Мы с вами ещё встретимся Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg