Татьяна Ивлева Дежавю. Антология
© Коллектив авторов, 2018
© Т. Ивлева, составление, 2018
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2018
© Издательство «Каяла» (Киев), 2018
* * *
Магия дежавю
Слово «дежавю» пришло в русский язык из французского — Déjà Vu — и переводится как «уже виденное». Во французском языке оно обозначено двумя словами, в русском же утвердилось слитное написание. По одной версии — приписывается Наполеону, по другой — французскому философу и психологу Эмилю Буараку (Emile Boirac, 1851–1917). Последний ввёл это понятие в научный мир психологии. С тех пор оно стало настойчиво проникать не только в мировую медицинскую и научную терминологию, но также в интеллектуальные и творческие сферы — в мир литературы и искусства. Ответу на вопрос: «Что такое дежавю?» посвящены книги, статьи, научные исследования. Великий швейцарский психолог и философ Карл Густав Юнг был убежден в том, что живет параллельной жизнью и отчасти пребывает в XVIII веке, о чём он написал в книге «Воспоминания. Сновидения. Размышления». В этом труде Юнг делится с читателями своими воспоминаниями, объективно анализируя собственный жизненный и творческий путь. Случаи дежавю описывали Джек Лондон, Конан Дойл, Клиффорд Саймак («Заповедник гоблинов»), Марсель Пруст («В поисках утраченного времени»). В сонете № 123 (перевод С. Маршака) Шекспир восклицает:
«Не хвастай, время, властью надо мной. Те пирамиды, что возведены Тобою вновь, не блещут новизной Они — перелицовка старины».Уже в XIX веке дежавю не раз упоминается в литературных произведениях Диккенса, Шатобриана, Бодлера. Оно напоминает сновидение, которое, как только мы просыпаемся, ускользает, оставляя лишь смутные воспоминания. Как в волшебной прозе Габриеля Гарсия Маркеса («Глаза голубой собаки»):
«Она пристально смотрела на меня, а я все не мог понять, где прежде видел эту девушку. Ее влажный тревожный взгляд заблестел в неровном свете керосиновой лампы, и я вспомнил — мне каждую ночь снится эта комната и лампа, и каждую ночь я встречаю здесь девушку с тревожными глазами. Да-да, именно ее я вижу каждый раз, переступая зыбкую грань сновидений, грань яви и сна. Я отыскал сигареты и закурил, откинувшись на спинку стула и балансируя на его задних ножках, — терпкий кисловатый дым заструился кольцами. Мы молчали. Я — покачиваясь на стуле, она — грея тонкие белые пальцы над стеклянным колпаком лампы. Тени дрожали на ее веках. Мне показалось, я должен что-то сказать, и я произнес наугад: „Глаза голубой собаки“, — и она отозвалась печально: „Да. Теперь мы никогда этого не забудем“».
К этой магнетической теме неоднократно обращался и кинематограф: «Дежавю» (2006). Режиссер Тони Скотт. (В ролях Дензел Вашингтон и Вэл Килмер). Содержание: агент ФБР открывает, что ощущение дежавю — ценный инструмент в поиске преступников. «День сурка» (1993). Режиссер Гарольд Рамис. (В ролях: Энди Макдауэлл, Билл Мюррей.) Ставшая культовой история о том, как журналист вынужден бесконечно проживать один и тот же день. Просыпаясь, он попадает в один и тот же день, с удивлением обнаруживая, что ничего не меняется ни в комнате, ни в пейзаже за окном. И каким бы образом он ни пытался изменить ситуацию, этот день повторялся снова и снова. На сюжетах переживания героями ситуаций дежавю построены почти все фильмы Андрея Тарковского, например, «Солярис» (по одноимённому роману Станислава Лема). Герои фильма, находясь на борту научно-исследовательской космической станции, встречают двойников тех людей, которым в прошлом они причинили боль или страдание, и заново переживают знакомую ситуацию, пытаясь исправить свои ошибки.
Магическое очарование красивого, загадочного слова и стоящего за ним ясного и одновременно столь многогранного понятия не оставило равнодушными и русских поэтов и писателей, подхвативших традицию. Всё чаще в лексиконе русских современных авторов стало появляться это магическое слово — дежавю — и, соответственно, связанные с ним образы, фантазии и сюжеты, бесспорно, обогатившие все жанры современной русской лирики и прозы. Дежавю — тайное послание души? Дежавю — духовный маяк, мерцающий в океане жизни? Дежавю — сны о прошлом или предсказание будущего? Каждого из нас хоть раз в жизни охватывало внезапное и странное ощущение… Мы знаем наверняка: то, что сейчас происходит, происходит впервые. Но вдруг осознаем, что однажды это уже с нами случалось: мы уже были здесь, говорили с этими же людьми, слышали в ответ те же слова, вдыхали те же запахи, так же падал снег… дождь… лампы свет… Настоящее будто бы встретилось с прошлым…
Римма Запесоцкая:
«В этой квартире было много народу. Я, сидя на диване, наблюдала, как люди из органов проводили обыск, внешне спокойно беседовала с окружающими, а потом вдруг сказала: „Только не говорите об этом моей маме“. Вот такой кафкианский сюжет; и каждый раз после переживания этой абсурдной реальности я просыпалась с ощущением, что ледяной обруч сжимает сердце».
Инна Иохвидович:
«А она смотрела на него и насмотреться не могла, и поверить не могла, что судьба вновь столкнула их. И это уж случайностью быть не могло, вправду — суженого на коне не объедешь».
«Никому не снится то, что его не касается», — сказал
Герман Гессе. И был прав. Тайна феномена дежавю, пожалуй, заключается именно в повторении переживаний, ситуаций, обстоятельств места и времени в рамках текущей нашей жизни и круговорота наших судеб. Таким образом, таинственное и загадочное явление дежавю, вне всяких сомнений, имеет прямое отношение ко всему тому, что происходит с нами в реальности, в каждодневной действительности.
Виталий Амурский:
«А я, подспудной памятью ведомый, Здесь словно погружаюсь в прошлый век…»Бахыт Кенжеев:
«Ты помнишь морозный узор на стекле в подвальном гнезде, в молодом феврале и солнце, и рамы двойные?»Итак, можно сказать, дежавю — это тайные знаки судьбы, которые художники и поэты умеют не только читать, но и расшифровывать в своих произведениях. Иллюстрация обложки данной антологии также подчёркивает возможное предположение: в дизайне обложки использована картина «Судьба» (1900) английского художника-прерафаэлита Джона Уи́льяма Уутерхауса (John William Waterhouse. 1849–1917). Попытка расшифровать и осознать знаки судьбы прослеживается у всех писателей и поэтов, в том числе и у принявших участие в этом сборнике.
Бахыт Кенжеев:
«Всякая вещь на свете есть рукописный знак препинания, а вернее — озимый злак».Михаил Анищенко-Шелехметский:
«И смотрит Господь удивлённо и строго, И знает, зачем я живу на Земле».Но всё же, что за феномен это мистическое дежавю —
ошибка человеческого (под)сознания или тайное послание души? Отчего оно так притягивает и будоражит наши умы? Точного ответа никто не может дать — ни психологи, ни художники, ни поэты и писатели.
Сергей Ильин:
«В общем, сказать можно только одно: истину знать никому не дано».Все попытки объяснить это загадочное явление строятся на догадках, наитии, фантазиях.
Одно лишь можно точно сказать — оно никого не оставляет равнодушным, и оно, обращаясь к прошлому, отражает моменты современной действительности.
Мария Савкина:
«Убегу за тысячи лет отсюда, чтобы вспомнить…»А может, дежавю — это феномен восприятия? Он возникает как электрический импульс в (под)сознании человека — реакция на новую ситуацию, которая кажется знакомой до мелочей.
Генриетта Ляховицкая:
«…корреспонденты, вспышки, блицы, сомнительные интервью… Порою, думаешь — всё снится, и кажется — что дежавю».Борис Марковский:
«Всё как тогда — сажусь в пустой вагон, не торопясь талончик отрываю, гляжу на двух задумчивых ворон и жизнь свою зачем-то вспоминаю».Леонид Блюмкин:
«Я там жил когда-то, давным-давно, Только тень и помнит моё окно».Глубоко эмоциональное переживание, дежавю, несомненно, даёт простор для размышлений о смысле бытия и поисков ответов на «вечные вопросы». Казалось бы, это просто длящееся несколько секунд состояние, происходящее в самых рядовых ситуациях и затем бесследно исчезающее. Но какими должны быть глубина и смысл явления, чтобы оно так волновало человечество?
Валерий Рыльцов:
«Кто вошёл в Гераклитову реку, Тот до устья останется в ней».Под его волшебным воздействием возникает предвкушение чуда, иллюзия ясновидения, которая позволяет, обманув время, увидеть будущее или снова пережить прошлое. Вот что писал по этому поводу Зигмунд Фрейд: «Мои собственные переживания ощущений „дежавю“ я могу объяснить сходным образом — воскрешением бессознательного желания улучшить мое положение».
Михаил Фокс:
«И если в первой жизни всё печально, Надеюсь, будет лучше во второй».Сергей Сутулов-Катеринич:
«Верю и знаю: разлука — иллюзия. Сызнова встретившись, мы не расстанемся…»А спустя несколько секунд все исчезает: прошлое вновь становится известным, настоящее — новым, а будущее, как обычно, неведомым… Марсель Пруст трактовал дежавю — это «сверкающее и неразличимое видение» — как попытку утешения: «Поймай меня на лету, если достанет сил, и попробуй разрешить загадку счастья, которое я предлагаю тебе». Иными словами, дежавю — это напоминание о наших тайных фантазиях, сигнал о том, что мы соприкасаемся с чем-то желанным и одновременно запретным. Дежавю — это яркое переживание, не похожее ни на какое другое. Напоминает волшебство, нечто необычное, происходящее с нами в самых, казалось бы, рядовых условиях. Оно многогранно, непостижимо, интимно и чувственно. И оно дарит нам весь спектр эмоций, чувств и переживаний: удивление, любопытство, тревогу, порой страх и печаль, но чаще даёт надежду — радует, вдохновляет и окрыляет. Мгновения, похожие на сон.
«Принять весь мир и всё понять мгновенно, Что было, есть и станется потом… Открыться мирозданью вдохновенно И ощутить его как отчий дом». Татьяна Ивлева 25 января 2018 — ЭссенАлександр ГОРОДНИЦКИЙ / Москва /
Родился 20 марта 1933 г. в Ленинграде в семье служащих. Пережил блокаду. В 1951 г. окончил с золотой медалью 236 среднюю школу г. Ленинграда (ранее учился в 254 школе). В том же году поступил на геофизический факультет Ленинградского горного института им. Г. В. Плеханова, который окончил в 1957 г. по специальности «геофизика». Основная профессия — геофизик. Поэт Александр Городницкий — автор более 30 книг стихов, песен и мемуарной прозы и нескольких десятков дисков с авторскими песнями. Он член Союза писателей России (1972), Международного пен-клуба (1988), член Союза московских писателей и Международного Союза писателей-маринистов, президент Ассоциации российских бардов, лауреат Царскосельской художественной премии (1998) и национальной общественной премии «Благодарность» (2005), первый лауреат Государственной премии имени Булата Окуджавы (1999). Стихи и песни Александра Городницкого переведены на языки многих народов мира, включены в школьные программы. Его творчеству посвящены многочисленные статьи, кандидатские и докторские диссертации. Именем Александра Городницкого названы малая планета Солнечной системы и горный перевал в Саянах. В 2004 г. снялся в художественном фильме «Экстренное торможение» (реж. А. Борисоглебский, ООО «Русское ТелеВидео»). Автор и ведущий научно-популярных программ на ТВ «Культура» — «Атланты в поисках истины».
«Шестидесятникам теперь за шестьдесят…»
Шестидесятникам теперь за шестьдесят. Бранит их всякий «мальчикам в забаву». Пора оставить хрупкую их славу, Что расцветала тридцать лет назад, Когда победно громыхала медь, Империя не ощущала крена, И шла на гладиаторов глазеть Гудящая спортивная арена. Все началось совсем в другие дни, И, видимо, не в них первооснова. Недолговечным оказалось слово, Которое придумали они. Пошли на суп лавровые венки, Им не понять, беспомощным и старым, За что их обличают смельчаки, Свободу получившие задаром. А я другие вижу времена, Где молодость моя, и над Москвою Негромкая гитарная струна Звенит освобожденной тетивою. 1996«Синдром Хемингуэя»
Популярна давно невеселая эта затея, Что теперь называют «синдромом Хемингуэя», — Только дуло винчестера сунь понадежнее в рот И вперед. Смит и Вессон, и Браунинг, — в этой навязчивой теме, Как потом выясняется, дело отнюдь не в системе, — И веревка годится, особенно если спьяна. Можно также использовать в случае интереса Пистолеты системы Мартынова или Дантеса (Есть и менее, впрочем, известные имена). …Он охоту любил, на кулак и на выпивку скорый, Мичиган переплыл и азартно выкрикивал: «Торо!», Карандаш лишь ценя и дешевой бумаги клочок. Был везде он удачлив, — в любви, на войне и в футболе. Что его побудило, забыв о присутствии Бога, Укрепить аккуратно точеный приклад у порога И босою ногою нащупать холодный крючок? Где начало берет это чувство сосущее боли, Неподвластной наркозу, Неопознанный ген, неожиданно всплывший в крови? …И уже совершенно неважно — стихи или проза, Океан за окном или чахлая эта береза, — Важно лишь не остаться с собою самим визави. 1996Дон-Кихот
Дон-Кихот благороден. И все же — смертельно опасен В постоянном стремлении зло корчевать на Земле. Он стремительно скачет, за ним не поспеть Санчо Пансе На домашнем приземистом, коротконогом осле. У дороги в садах наливаются соком маслины, Глаз ласкает вокруг незатейливый сельский уют. Мир навстречу плывет меж ушей треугольных ослиных. В нем леса зеленеют, и яркие птицы поют. Но в багровую тучу окрестности мирные канут, Если волю дадим подозрительным чувствам своим. Встанут мельницы в ряд — угрожающий ряд великанов, Атакующим змеем летящий окажется дым. Дон-Кихот старомоден, и все же сегодня опасен. Нам доспехи его и заржавленный меч — ни к чему. Все он ищет врагов меж полей, перелесков и пасек, Черный дым подозрений глаза застилает ему. Стали нравы другими, и время сегодня иное, Нет волшебников больше, и время драконов прошло, Но, копьем потрясая, вторгается в мир паранойя, Сея страх и вражду, и добро обращая во зло. 1989Родство по слову
Неторопливо истина простая В реке времен нащупывает брод: Родство по крови образует стаю, Родство по слову — создает народ. Не для того ли смертных поражая Непостижимой мудростью своей, Бог Моисею передал скрижали, Людей отъединяя от зверей? А стае не нужны законы Бога, — Она живет заветам вопреки. Здесь ценятся в сознании убогом Лишь цепкий нюх да острые клыки. Своим происхождением, не скрою, Горжусь и я, родителей любя, Но если слово разойдется с кровью, Я слово выбираю для себя. И не отыщешь выхода иного, Как самому себе ни прекословь, — Родство по слову порождает слово, Родство по крови — порождает кровь. 1999Корпово
Наши деды стреляли друг в друга на этой земле, Где ржавеют сегодня остатки солдатских жетонов. Над могилами их только ветры осенние стонут, Да морозные вьюги снегами шуршат в феврале. Наши деды, увы, были в судьбах своих не вольны. Мне хотелось бы верить, что время наступит иное, Где над Русской землей, над Германией и над Чечнею Не займется пожар бесполезной и горькой войны. В память всех убиенных горит под иконой свеча, А гостей, как ведется, встречаем мы хлебом и солью. Общей памятью все мы едины и общею болью, Наша дружба надежна, и наша любовь горяча. Протяни же мне руку, далекий неведомый друг, Чтобы дымом пожаров не вспыхивать яркому лету, Чтобы больше ни разу зеленую нашу планету Не опутывал свастики черно-кровавый паук. Так давайте дружить, чтобы больше ни разу опять Не топтали пшеницу соляркой пропахшие танки, Чтобы внукам потом безымянные наши останки Не пришлось бы в полях, начиненных железом, искать. Так давайте дружить, чтобы в будущих новых веках На земле новгородской, обители тихой печали, Не команды чужие и хриплые стоны звучали, А звучали бы общие песни на двух языках. 2001«Фотографии старые блекнут с годами…»
Фотографии старые блекнут с годами. Я бы рад показать их, — да только кому? Это бухта Нагаевская в Магадане, Это практика летняя в южном Крыму. В проявителе времени тонут, нестойки, Миловидные лица далеких подруг. Вот наш класс выпускной перед школой на Мойке, Вот я сам, в батискафе откинувший люк. Для чего, покоряясь навязчивой моде, В объектив я ловил уходящую даль? Фотоснимки и слайды дымятся в комоде. Их бы выбросить надо, а все-таки жаль. Проржавели суда, и закаты потухли, Поразбрелся и вымер смеющийся люд. Это выкинут все, как ненужную рухлядь, Новоселы, что в комнату после придут. Но пока еще лампы медовые нити Сохраняют накал, занавесив окно, Я листаю альбомы, единственный зритель, И смотрю своей жизни немое кино. 1996«В последний раз обнять друг друга…»
В последний раз обнять друг друга, Пока безумна и слепа, Невычислимая, как вьюга, Кружит по улицам толпа. О, эта грозная минута, — Плотины гнилостной итог, Когда вода вскипает круто, И превращается в поток! И водопад, подобно зверю, Рокочет, пеною одет, И на летящий рядом берег Уже не выберешься, нет. Прислушайся к ночному гуду, — Надеяться — напрасный труд, Что нас с тобою позабудут, Что к нам с тобою не придут. Как в воздухе окрестном душно, Как время вязкое течет! Наш дом не крепость, а ловушка, Поставленная на учет, Где, вылететь готово разом, Дрожит оконное стекло, И телевизор, как циклоп, Нас ловит напряженным глазом. 1990Вероника ДОЛИНА / Москва /
Родилась 2 января 1956 года в Москве. Отец — авиаконструктор Аркадий Яковлевич Фишер, мать — врач Людмила Александровна Долина. Окончила французскую спецшколу и музыкальную школу. В 1979 году окончила Московский государственный педагогический институт им. В. И. Ленина, получив профессию учителя французского языка. Некоторое время работала в библиотеке, затем — в редакции специализированного журнала. С 1971 года Долина начала писать песни и исполнять их, аккомпанируя себе на шестиструнной гитаре. В 1986 году у нее выходит первый диск, вскоре — второй (тираж более 1 млн.). В 1987 году она становится членом Комитета московских драматургов. В том же году у нее в Париже выходит первый сборник стихов. В 1989 году фирма «Мелодия» издала компакт-диск Вероники Долиной «Элитарные штучки». На сегодняшний день у Долиной выпущено более 10 сборников стихов, 9 виниловых дисков, более 20 компакт-дисков. В 2005 году ей была присуждена литературная премия «Венец».
Под этим небом (Cтихи 2015)
«Под этим небом — разве соберешь…»
Под этим небом — разве соберешь Слова, слова… И вдохи, вдохи, вдохи Без выдоха. И слезоньки утрешь Себе самой, и людям, и эпохе. Так я сказала. Море предо мной Сиять — сияло. И катить — катило. Но все же небо — куполом, стеной — Оно меня особенно смутило. А прежде где же все же я была? В какой пробирке на стеклянной полке… Из глубины какого же села Вдыхала я тот кофе в кофемолке. А это не питье и аромат. Да ты сама меняешь свой формат. Так только тут. Берут твое, иное — И бинт, и жгут, и небо прописное.«Под этим небом — соберу слова…»
Под этим небом — соберу слова. Хоть руки между раковин согрею. Ни мясо и ни рыба — но жива, Последняя кружится голова, Не розовею, но и не серею. Под этим небом — камни и цветы. Я острых и подводных — не замечу. Переполох в отделе простоты. Переворот в разделе немоты. И я сама с собой назначу встречу. Преодолев растерянность одну, Я ко второй придвинусь инстинктивно. Вот голосок застенчиво дрожит. Пиноккио по улице бежит, Поколотив беднягу Буратино.«Под этим небом, бархатным, густым…»
Под этим небом, бархатным, густым, — Сижу я с телефончиком простым, Сижу себе, пишу себе о чуде. Я только что увидела друзей. Там были все — кокетка, ротозей. Удачник, неудачник… Были люди. Они все обнимались невзначай. И отменялись горе и Печаль. И о лекарствах — там не толковали. Немного пели детским голоском… И, в общем, говорили языком Сердечным. А другому не давали И шевельнуться, господи прости. Ну, то есть, — очень тихо «не грусти» Там бормотали, даже без испуга. И небо нависало над горой, Как голова склоняется порой — К плечу, к плечу стареющего друга.«Потихоньку — полегоньку…»
Потихоньку — полегоньку Не хочу тебя будить. Книжку отложу в сторонку. Дочитаю, может быть, Там, на берегу толковом, С бестолковым словарем, Как ты стал тяжел и скован… Помолчим — да и умрем. Может, это временное. Перемены-возраст-боль. Но боюсь, что именное. Наше именно с тобой. И ведь, как бы ни боялась, Дочитаю и добьюсь. Я лет десять не смеялась. Ничего себе! Смеюсь…«Так слепо, так ненаблюдательно…»
Так слепо, так ненаблюдательно, Москва, ты смотришь в темноту. Хотелось бы законодательно Открытость, детскость, простоту Тебе вменить. И тонкой прописью, Предписывать, как педиатр: Не плакать, не стоять над пропастью, А только небольшой театр Открыть сейчас же в каждой мыльнице, Где нет парковки и врача, Но грозно ссорятся и мирятся Палач и дети палача. И послеоперационная Пройдет бессменная вражда. И загорится пенсионная Полувоенная звезда.«Ни довериться помощи…»
Ни довериться помощи, Ни дождаться уже. Сколько почты заоблачной На моем этаже. Ни дружка сокровенного. Ни морщинки во лбу. Ни толчка внутривенного, Это тоже табу. Ни блокнот и ни книжица. Ни в метро, ни пешком. А вот почта приблизится — С голубком, с голубком.«О чем там дети тайно шепчутся…»
О чем там дети тайно шепчутся, Не поднимая тихих глаз? Три нити маминого жемчуга Мне стали в самый-самый раз. Да, небогатого, некрупного. Немного в свечке киловатт… Для горла птичьего, для хрупкого — Он был всегда великоват. Ходила с сумками ненужными, А ведь могла еще парить… Нескоро бусами жемчужными Смогла я маму одарить. Пока же радостями женскими — Кристалл и нитка, свет, тепло. Да вот с застежками богемскими Чехословацкое стекло. Ах, бусы новенькие, честные. И каждый получал свое, Все, чем одаривала Чехия, — Шарфы, перчатки и белье. Теперь смотрю — другая женщина Там, у окна, — в свой темный час. Три нити маминого жемчуга Ей стали в самый-самый раз.Мих. АНИЩЕНКО-ШЕЛЕХМЕТСКИЙ
24 ноября в Самаре от сердечного приступа, в возрасте 63 лет, скончался замечательный русский поэт и прозаик, член Союза писателей России, лауреат им. Николая Островского, Михаил Анищенко. Его имя ставят в одном ряду с именами Сергея Есенина, Николая Рубцова, Юрия Кузнецова… Последний был его «крестным отцом» в литературе. Михаил Анищенко был известен не только своими стихами, собранными в сборники «Оберег», «Поющая половица» и другие, но и как автор романов и биографического исследования о жизни Вильяма Шекспира «Открылась бездна звезд полна». Михаил Всеволодович Анищенко родился в 1950 году в Куйбышеве. Работал фрезеровщиком, слесарем, сантехником, сторожем, журналистом. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Первая книга стихов «Что за горами» вышла в 1979 году. Затем появились «Не ровен час» (1989), «Ласточкино поле» (1990), «Оберег» (2008) и др. Лауреат Всесоюзной премии им. Николая Островского (1980), премия журнала «НС» (2000), по данным «Биографии. ру». По мнению председателя правления Самарского областного отделения Союза писателей России Александра Громова, уход Михаила Анищенко из жизни — большая потеря для русской литературы, «масштаб которой мы еще не осознали».
Я воду ношу
Я воду ношу, раздвигая сугробы. Мне воду носить все трудней и трудней. Но, как бы ни стало и ни было что бы, Я буду носить ее милой моей. Река холоднее небесного одра. Я прорубь рублю от зари до зари. Бери, моя радость, хрустальные ведра, Хрусти леденцами, стирай и вари. Уйду от сугроба, дойду до сугроба, Три раза позволю себе покурить. Я воду ношу — до порога, до гроба, А дальше не знаю, кто будет носить. А дальше — вот в том-то и смертная мука, Увижу ли, как ты одна в январе, Стоишь над рекой, как любовь и разлука, Забыв, что вода замерзает в ведре… Но это еще не теперь, и дорога Протоптана мною в снегу и во мгле… И смотрит Господь удивленно и строго И знает, зачем я живу на Земле.Офелия
С красными рыбами, с феями, Через кувшинки и лед Грустно и тихо Офелия В облаке белом плывет. Давних времен отторжение Тает в глубинах Реки; В небе ее отражение Ласточек кормит с руки. Боль повторяется заново, Светится куст белены… Все, от Рембо до Иванова, Были в нее влюблены. Так и стоят под рябиною, В воду макают перо… Будто бы над Коломбиною Блоковский плачет Пьеро. Вот она — чистая, верная… А в глубину — посмотри! — Это ведь кукла фанерная, С клюквенным соком внутри. Вот она снова — за плавнями… Что ты заплакал, поэт? Люди живые не плавают В реках по тысяче лет. Пусть уплывает из памяти, Русая девочка — Во! — Не увидавшая в Гамлете, Кроме себя, — ничего!«Не напрасно дорога по свету металась…»
Не напрасно дорога по свету металась, Неразгаданной тайною душу маня… Ни врагов, ни друзей на земле не осталось… Ничего! никого! — кто бы вспомнил меня! Я пытался хвататься за тень и за отзвук, Я прошел этот мир от креста до гурта… В беспросветных людей я входил, словно воздух, И назад вырывался, как пар изо рта. Переполненный зал… Приближенье развязки… Запах клея, бумаги и хохот гвоздей… Никого на земле! Только слепки и маски, Только точные копии с мертвых людей. Только горькая суть рокового подлога И безумная вера — от мира сего. Подменили мне Русь, подменили мне Бога, Подменили мне мать и меня самого. Никого на земле… Лишь одни квартирьеры… Только чуткая дрожь бесконечных сетей… И глядят на меня из огня староверы, Прижимая к груди нерожденных детей.Бегство
Пробираюсь к ночному Бресту, по болотам в былое бреду, Потерял я свою невесту в девятьсот роковом году. Я меняю лицо и походку, давний воздух вдыхаю вольно. Вижу речку и старую лодку, вижу дом на окраине. Но… Полыхнуло огнем по детству, полетел с головы картуз. Я убит при попытке к бегству… Из России — в Советский Союз.Токаревой Анне
Деревня. Холод, Вурдалаки. И взгляд соседа, как супонь. Слеза отравленной собаки тебе упала на ладонь. Текла слюна. Кричали травы, мычал на небе Козерог… Как умирают от отравы, не дай-то вам увидеть Бог! Похоронили, худо ль, бедно — за огородом, на холме… Ушли соседи незаметно, как тени двигаясь во тьме. Потом на чуровом затоне был шум осеннего дождя; И ночь, и ранка на ладони, была сквозной, как от гвоздя.Пророк
Я услышал историю эту, и украсил стихами засим. «Повстречался в пустыне поэту окрыленный собой Серафим. Поднял он над поэтом денницу, разливая то уксус, то мед, Говорил про змею и орлицу, и про ангелов горний полет. Говорил о неведомой тайне, а потом, до скончания лет, Растворился в осеннем тумане… И подумал печально поэт: „Не сказал он про смертные свечки, про мученья последнего дня, Хоть и бродит сейчас возле речки, где когда-то застрелят меня“»Песочные часы
Враждебны ангелы и черти. Не помнит устье про исток. Из колбы жизни в колбу смерти перетекает мой песок. Любовь и ненависть, и слезы, мои объятья, чувства, речь, Моя жара, мои морозы — перетекают. Не сберечь. Сижу на пошлой вечеринке, но вижу я, обречено, Как больно, в этой вот песчинке, мой август падает на дно! Часы не ведают страданья, и каждый день, в любую ночь — Летят на дно мои свиданья, стихи и проза… Не помочь. И трудно мне, с моей тоскою, поверить в нечет, словно в чет, — Что кто-то властною рукою часы, как мир, перевернет. И в стародавнем анимизме, чтоб жить, любить и умирать, Из колбы смерти в колбу жизни песок посыплется опять. Опять я буду плавать в маме, крутить по комнате волчок… И станут ангелы чертями, и устье вспомнит про исток.«Cлова забываю. И путаю числа…»
Cлова забываю. И путаю числа. Но я понимаю — в них не было смысла. Сгорай же в печи, заповедная книга! Ты хуже татаро-монгольского ига! Я понял вчера на родимом причале, Зачем эти дали так долго молчали. Я все понимаю легко и сурово. Но больше ни крика. Ни стона. Ни слова. Прощай же навеки, тетрадь со стихами. Мой голос заблудший стихает, стихает. И даже молитва все глуше и глуше За милую душу. За милую душу.«Боже правый! Пропадаю…»
Боже правый! Пропадаю! Жизнь пускаю на распыл. И не помню, и не знаю — Как я жил и кем я был. То ли был бродягой, вором, Жалкой похотью хлюста, То ли я, как черный ворон, Не оплакал смерть Христа. У прощального причала Полыхает вечный свет! Нет конца и нет начала, Середины тоже нет… И как жертвенная треба, Я на призрачном торгу Все расплачиваюсь с небом, Расплатиться не могу.«Вера — не вера, и слава — не слава…»
Вера — не вера, и слава — не слава. Бедный рассудок ничтожней нуля. Зеркало крестится слева направо, Будто бы в нем отражаюсь не я. Мечется разум во имя наживы, Мчатся олени, кружится планктон… Все мы захвачены танцами Шивы, Даже когда не танцует никто. Кто я? Зачем я весь вечер вздыхаю? Что я увидеть пытаюсь во мгле? Господи! Господи! Не понимаю, Что происходит на этой земле!«Боль запоздалая. Совесть невнятная…»
Боль запоздалая. Совесть невнятная. Тьма над страною, но мысли темней. Что же ты, Родина невероятная, Переселяешься в область теней? Не уходи, оставайся, пожалуйста, Мерзни на холоде, мокни в дожди, Падай и ври, притворяйся и жалуйся, Только, пожалуйста, не уходи. Родина милая! В страхе и ярости Дай разобраться во всем самому… Или и я обречен по ментальности Камень привязывать к шее Муму? Плещется речка, и в утреннем мареве Прямо ко мне чей-то голос летит: «Надо убить не собаку, а барыню, Ваня Тургенев поймет и простит».«В тот день, когда прощальный август…»
В тот день, когда прощальный август Замрет на гибельной меже, В последний раз метнется Фауст За тем, что продано уже. Бледнея, встанут святотатцы, И под поземкою ворон В последний раз вопьются пальцы В оклады стареньких икон. И в тот же час охватит сушу Высоким гибельным огнем. И мы, не продавшие душу, Среди небес захолонем. Во тьму тартар идут убийцы, И тот, кто грабил без стыда, И тот, кто мог за них молиться, Но не молился никогда.Римма ЗАПЕСОЦКАЯ / Лейпциг /
Родилась в городе на Неве, работала социологом, зоопсихологом, в археологических экспедициях, дворником, кочегаром, машинисткой, редактором и библиографом в Библиотеке Академии наук, редактором и корректором в различных издательствах. Ее стихи и проза печатались в ряде журналов, в сборниках и альманахах. Она автор двух стихотворных книг: «Постижение» (1994) и «Мост над пропастью» (2014) и книги прозы «Избранные сны» (2016).
Избранные сны
Третичное море
Я вполне осознаю, что свои сны рассказывать опасно — ведь они могут стать добычей психоаналитиков. И особенно подходит для этого мой подростковый сон про Третичное море. Я и сама могла бы попытаться объяснить его подобным образом, но не стану этого делать. Сон был ярким и красочным, и его эмоциональный фон соответствовал моему пятнадцатилетнему возрасту. Я стояла на пляже, мои босые ноги касались воды, и передо мной было неспокойное море, какого-то странного оранжевого цвета, с зелеными всплесками волн и белой пеной. И такое сильное волнение охватило вдруг меня, в унисон с волнением этого моря, невозможного в известном мне мире, что я внезапно воскликнула: «Третичное море!», и тут же поняла, что это действительно было оно, море из доисторической эпохи. И словно в доказательство откуда-то из глубин этого Третичного моря появилась вдруг гигантская раковина, размером с двухэтажный дом, и со свистом понеслась к берегу, прямо на меня. Я едва успела отскочить, раковина обдала меня брызгами и, как торпеда, рассекая песок, промчалась через весь пляж, а потом резко затормозила и с шипением остановилась. Я стояла между бурлящим пенящимся морем из чужого доисторического мира и этой раковиной, таящей в себе опасность, и не знала, что мне делать. С этим ощущением тревоги я проснулась — и до сих пор помню это сумасшедшее, невозможное, но такое подлинное Третичное море.
Сюжет кафкианской эпохи
Этот сюжет снился мне четыре раза, причем три раза подряд был абсолютный повтор — этакий стоп-кадр черно-белого кино, снятого как будто по рассказу Кафки. Все происходило в полном молчании (если не считать шуршания бумаги), в небольшой, похожей на камеру комнате, залитой ярким электрическим светом. Я неподвижно сидела на койке, покрытой грубым солдатским одеялом, а около квадратного стола, заваленного бумагами, и книжного шкафа рылись в документах и книгах сотрудники органов. Я знала, что они нашли много компромата и сейчас меня заберут. И в душе был лишь ужас от абсурда происходящего. Трижды включался этот кадр и обрывался на том же самом месте. Последний раз, уже в середине 80-х, этот сюжет повторился в цветном и озвученном варианте. Я поднималась по широкой лестнице, потом открывала почтовый ящик, из которого вываливались фотопленки, и вдруг понимала, что за спиной у меня стоят двое. Я со своим эскортом молча заходила в квартиру — незнакомую, огромную, с буфетами красного дерева и множеством фарфоровых фигурок, тяжелой бархатной скатертью с помпонами на большом круглом столе — словно попадала в середину 50-х годов. В этой квартире было много народу. Я, сидя на диване, наблюдала, как люди из органов проводили обыск, внешне спокойно беседовала с окружающими, а потом вдруг сказала: «Только не говорите об этом моей маме». Вот такой кафкианский сюжет; и каждый раз после переживания этой абсурдной реальности я просыпалась с ощущением, что ледяной обруч сжимает сердце. Так во сне проявлялся страх, который я сознательно подавляла, потому что бояться было стыдно. То, что сон этот на протяжении «застойных» лет так назойливо повторялся, было, конечно, неким грозным предупреждением, но вся моя натура сопротивлялась тому, чтобы «сделать выводы».
Размышления после убийства
Сон был ярким, красочным и воспринимался мною как реальность (хотя часто я знаю во сне, что это сон). Не буду пересказывать начало сна в деталях — это может отвлечь от сути. Суть же сводилась к тому, что я убила человека, причем без каких-либо смягчающих обстоятельств. И вот мне грозит неминуемое разоблачение: у всех собравшихся снимают отпечатки пальцев и по ним должны определить убийцу. Люди по очереди походят к столу, где снимают отпечатки, и при этом переглядываются между собой (а все они друг с другом знакомы), как бы говоря: среди нас не может быть убийцы — ведь все мы порядочные люди. И я тоже переглядываюсь с другими с самым невинным видом. И при этом не испытываю ни малейших угрызений совести. Единственное, что меня тревожит, — это то, что все мои друзья и знакомые будут знать, что я обыкновенная уголовная преступница (а до этого я была уверена, что если и попаду когда-нибудь в «места отдаленные», то только по политическим мотивам). И еще мне было досадно, что я так непрофессионально совершила это убийство и оставила отпечатки пальцев. Ведь если бы не это — все было бы в полном порядке. Мысли о жертве, о мотивах преступления, хоть какие-то сожаления о содеянном, напоминающие раскаяние, вообще не возникали в сознании. И вот подходит моя очередь — и я делаю шаг к столу…
В этот момент я просыпаюсь и осознаю, что лежу в постели. Значит, это был только сон?! Первая острая эмоция: какое счастье! И сразу вслед за этим: какой ужас! Да, после пробуждения я испытала настоящий ужас и то острое переживание раскаяния, которое так и не пришло ко мне во сне. Я полностью осознала этот сон как реальность — реальность состояния моей души, о котором я до этого момента даже не догадывалась. Да, я считала себя порядочным человеком, во всяком случае, не хуже других. И это переживание, осознание своего преступления без раскаяния как реальности, выведение наружу глубин подсознания позволило мне остро и отчетливо осознать и пережить, что я хуже всех. И это острое переживание длилось ровно две недели, а потом постепенно стало ослабевать. Мне было в этот момент 33 года.
Наверное, немногие так глубоко заглядывают в свое подсознание. Возможно, их душам, которые светлее и чище моей, не грозит такой кошмар. Мне дано было заглянуть в эти глубины, осознать свое недостоинство, до конца прочувствовать, в какой бездне временами находится моя душа, как глубоко и страшно может быть ее падение. Это ли не задача для духовной работы!
Как я работала премьер-министром
Сон этот приснился мне 20 марта 1998 года, в ночь на пятницу. Дату я запомнила из-за исторического, так сказать, значения этого сна и последовавших за ним событий. То, что мне снилось, было таким вроде бы нелепым, но и таким захватывающим, словно я смотрела фильм, в котором сама исполняла главную роль. Да, этот цветной сон был очень кинематографичен и состоял из четырех сцен, или картин.
Картина первая. Раздается телефонный звонок, я беру трубку, но вижу не себя, а огромный министерский стол с телефонными аппаратами и папками, за которым сидит тогдашний премьер-министр Черномырдин собственной персоной и говорит со мной по телефону. Со своей характерной интонацией он произносит, делая ударение почти на каждом слове: «Значит, так. Слушайте внимательно. Мне некогда, и вообще… я больше не могу здесь находиться, так что вам придется временно взять исполнение обязанностей премьер-министра на себя». И после этого монолога он, не дожидаясь моего ответа, положил трубку. Даже во сне я нахожу эту ситуацию очень странной и рассуждаю так: «Почему именно я? Ведь я даже не экономист, да и живу в Петербурге. Неужели в Москве никого не нашлось? Неужели больше некого назначить? — И тут же сама себе отвечаю: — Значит, больше некого». И я понимаю, что обязана выполнить возложенное на меня поручение государственной важности.
Картина вторая. Я сижу за таким же огромным министерским столом, заваленным папками и бумагами, и исполняю обязанности премьер-министра. К вечеру я как выжатый лимон и понимаю на собственном опыте, какая это тяжелая и ответственная работа. Я даю секретарю поручение заказать мне билет в Москву (из чего можно заключить, что обязанности премьер-министра я исполняла в Петербурге), намереваясь отказаться от такой высокой чести, потому что выполнять эту столь ответственную работу выше моих сил.
Картина третья. Я уже в Москве, стою перед министерским зданием, так называемой «высоткой», потом вижу себя в колоссальной приемной, где в центре за овальным столом с множеством телефонных аппаратов сидит пожилая секретарша. Я подхожу к ней и говорю, что я, мол, такая-то, на меня главой правительства возложено исполнение обязанностей премьер-министра, я исполняла их один день, но сейчас прошу назначить на эту должность более подходящую кандидатуру. «Минуточку, — отвечает секретарша, набирает номер, разговаривает с кем-то по телефону, а затем сообщает мне: — К сожалению, вас пока некем заменить, так что придется вам исполнять эти обязанности еще два дня».
Картина четвертая. Я на поезде еду назад в Петербург — дальше исполнять обязанности премьер-министра. Один день, в пятницу, я уже отработала, и теперь предстояло выдержать еще два дня, то есть субботу и воскресенье — до понедельника, 23 марта. Эти два предстоящих дня кажутся мне вечностью, но я понимаю, что просто обязана оправдать оказанное мне доверие: ведь, как выяснилось, заменить меня пока некем. И я была готова в такой безвыходной ситуации держать на себе страну. Надо, значит, надо! Вот такое патриотическое настроение проявилось вдруг в этом сне. Правда, последняя мысль была меркантильной. Я подумала (вероятно потому, что с трудом зарабатываю себе на жизнь): «Может, за такую тяжелую и ответственную работу мне хоть что-нибудь заплатят?» И с этой надеждой, увы, не сбывшейся, я проснулась и подумала: «Так это был сон! Ну надо же, какой бред может присниться!».
В ту же пятницу вечером, в изостудии, я рассказала, как исполняла обязанности премьер-министра; это было забавно, и мы посмеялись. В следующий раз я пришла в студию во вторник, 24 марта, и реакция окружающих была уже совсем иной. Ведь в понедельник 23 марта тайное сделалось явным: стало известно, что премьер-министр Черномырдин снят со своего поста.
Все высшие чиновники в один голос заявляли, что для них это событие государственного значения явилось полной неожиданностью, в такой тайне все решалось. Даже утром в понедельник еще не был назначен новый премьер-министр, и президент Ельцин временно взял исполнение этих обязанностей на себя. Каким же образом я уже в ночь на пятницу владела сверхсекретной информацией (хоть и не понимала этого, конечно)? Объяснение для меня очевидно: во сне душа пребывает в «свободном полете», и в ночь с четверга на пятницу, когда было принято это решение, я в так называемом информационном поле восприняла очень тревожный сигнал: не было подходящей кандидатуры на должность премьер-министра, что могло угрожать стабильности государства. И я психологически взяла на себя этот груз. Во всяком случае, так я это восприняла и пережила. Но самый главный вывод, который я сделала после того, как три дня держала на себе страну: на самом деле нет никакой секретной информации, которую нельзя было бы получить по особым каналам, не прибегая к традиционным методам всевозможных разведок. Ведь я случайно уловила эти вибрации, в силу их колоссального эмоционального заряда, а специально обученные люди с экстрасенсорными способностями наверняка могут добыть любые сверхсекретные сведения. Именно между такими особыми агентами (которые могут экранировать или искажать информацию в духовном пространстве) идет невидимая миру борьба. Но эти рассуждения уже выходят за рамки моего рассказа.
2006Бахыт КЕНЖЕЕВ / Нью-Йорк /
Родился в г. Чимкент. Окончил химический ф-т МГУ (1973). В 1982 году переехал в Канаду, с 2006 года живет в Нью-Йорке. Работал в русской службе «Радио Канады» (1982–1988). Произведения Кенжеева переведены на английский, казахский, немецкий, французский и шведский языки. Член Русского ПЕН-центра. Премии журнала «Октябрь» (1992), Международная литературная «Русская премия» в номинации «Поэзия» за книгу стихотворений «Крепостной остывающих мест».
«Всякая вещь на свете есть рукописный знак…»
Всякая вещь на свете есть рукописный знак препинания, а вернее — озимый злак. Не ропща, умирает, обогащая культурный слой, и прорастает в апреле, помучившись под землей. Все путем, дружок. И когда ты в дурацкой злобе сходишь с ума от неверия, выпей браги, расслабься, мудрея не по годам, потому что книга есть небогатая вещь письма, а скорбящий муж есть неграмотный молодой Адам. Да и ты прорастаешь, безропотно голосуя «за», похрапываешь, обнимая жену, мой невеселый брат, то есть стоишь навытяжку, на мокром месте глаза, и держишь за руку жизнь у замкнутых райских врат.«Тлеет время золотое…»
Тлеет время золотое (скоро-скоро догорит). Ты ведь этого достоин! — щит рекламный говорит. Петь и хныкать, но без страха. Обнищать. Из липких сот выесть мед. А горстку праха в чистом поле разнесет ветер пушкинский могучий, богатырское дитя. Он гоняется за тучей, подвывая и свистя, и прощения не просит — только с легкою тоской в море синее уносит пестрый мусор городской. 18 сентября 2016«как много знает вариантов…»
как много знает вариантов игривый ветр небытия и дольний мир из мелких квантов в котором царствую не я да! поражен душевной комой лежу пред господом нагой меня кусает насекомый чешуекрылый и другой беда настали дни тугие лежу фактически на дне депрессия да аллергия хворобы модные одне лишь одноклассник дева люба в ушанке шумной из бобра меня поддерживает грубо в надежде славы и добра саксофонической трубою чуть-чуть елозит в тишине и димедрола зверобоя рыча протягивает мне 25 июня 2016«Дыши глубоко. Постарайся заснуть…»
Дыши глубоко. Постарайся заснуть. Прими анальгина. Попей водички. А хочешь горчичник на грудь? Оно помогает, ей-ей. И это прейдет, и обида пройдет, и мы беззащитны, когда сквозь трещины времени ночь напролет сочится живая вода. Пастуший рожок. Неподбитый итог. Звените, кимвалы, пока мужает, цветет, увядает росток задумчивого тростника, и боязно, милая, если умру, забыть этот свет дорогой, где лепет любовный шуршал на ветру, серебряной, что ли, фольгой.«Когда бы знали чернокнижники…»
Когда бы знали чернокнижники, что звезд летучих в мире нет (есть только бедные булыжники, куски распавшихся планет), и знай алхимики прохладные, что ртуть — зеркальна и быстра — сестра не золоту, а кадмию, и цинку тусклому сестра — безликая, но многоокая — фонарь качнулся и погас. Неправда, что печаль высокая облагораживает нас, обидно, что в могиле взорванной одни среди родных равнин лежат и раб необразованный, и просвещенный гражданин — дух, царствуя, о том ни слова не скажет, отдавая в рост свой свет. И ночь исполосована следами падающих звезд.«Ты помнишь морозный узор на стекле…»
Ты помнишь морозный узор на стекле в подвальном гнезде, в молодом феврале, и солнце, и рамы двойные? Я помню узор на морозном стекле, подвальное утро, на старом столе салфетки — должно быть, льняные. Гниет, истончается чистая ткань — как если бы инь ополчился на ян, (смотри, говорят, не заляпай!) с мережкой из заиндевелых ветвей, и в клетке страдает большой воробей — печальный, со сломанной лапой, спускайся, мой лирник, в обитель теней. Светает. В последнее время длинней и дни, и — особенно — ночи. Беги за иголочкою, мулине. Понять и простить. Беглый свет на стене, как Господа быстрые очи.«Хочется спать, как хочется жить…»
Хочется спать, как хочется жить, перед огнем сидеть, чай обжигающий молча пить, в чьи-то глаза глядеть. Хочется жить, как хочется спать, баловаться вином, книжку рифмованную читать, сидя перед огнем. Пламя трещит, как трещит орех. Лед на изнанке лет. Вечной дремоты бояться грех, и унывать не след, Грецкий орех, и орех лесной. Пламя мое, тайком поговори, потрещи со мной огненным языком, поговори, а потом остынь, пусть наступает мгла, и за углом, как звезда-полынь, зимняя ночь бела.Инна ИОХВИДОВИЧ / Штутгарт /
Родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, эссеист, литературный критик. Публикации в литературных сборниках, альманахах, и пр. Победитель и финалист различных литературных конкурсов. Лауреат международной премии «Вольный стрелок: серебряная пуля» издательства Franc-tireur USA. Живет в Штутгарте (Германия).
Встреча
В родном городе Ольгу никто не встречал. Она так захотела сама, решила остановиться не у знакомых, а в гостинице.
Вышла из здания аэровокзала, собираясь пройти к остановке такси.
«За четверть века мало что изменилось, — констатировала она, — разве, нищих не гоняют». Ольга раскрыла кошелек, чтобы подать милостыню, как когда-то учила бабушка: «Христа ради».
Подошла к неподвижно сидевшему нищему, и слегка наклонилась, чтобы кинуть в его пропотевшую изнутри, тюбетейку. Сам же он, в кепке, низко нахлобученной на лоб, так что лица его не было видно, наверное, дремал. Рука недвижно лежала на колене, и Ольга вдруг вздрогнула, по ней словно бы электроразряд прошел!
В такси до нее внезапно дошло.
— Пожалуйста, поверните назад, к аэропорту!
Когда они подъехали, нищего не было, будто бы и след его простыл. Ольга вздохнула, примерещится же всякое, как увидала возвращавшегося его. Это был, пусть и неузнаваемый сразу, но он, возлюбленный, бросивший ее. Он, Вовка Крапивин. Он не был прежним, мужественно-мускулистым парнем, по которому вздыхали когда-то многие девушки. А уж она-то — больше других. Сейчас загорело-морщинистое лицо ничем не напоминало о юношески-четких чертах, и наверняка, кроме нее никто бы не узнал его.
Когда он приблизился к ней, она на выдохе произнесла: «Вовка, ты!» Он, будто не слыша, продолжил свой путь. Тогда Ольга закричала: «Крапивин, что ты притворяешься? Ты что, не слышишь меня?» Мужчина остановился. Осмотрел всю ее стройно-девичью фигуру в холщовом брючном костюме, неузнавающе скользнул по лицу и ответил: «Если вы ко мне, то обознались». Он говорил еще, а она не вслушивалась в смысл произнесенного, только наслаждалась его, крапивинской легкой шепелявостью, знакомыми интонациями, голосом, что подчас слышался ей во снах…
— Вовка, — наконец отчаянно закричала она, — я — Оля! Твоя «Девочка с котенком»!
Там, на самом верху дерева котенок не мяукал жалобно, и не визжал, а как-то безнадежно постанывал. Беспомощная Оля ничего поделать не могла. Попытки подняться по гладкому, будто отполированному, будто лаком вскрытому, стволу оказались безуспешны. И вот тогда, невесть откуда, явился Он. Заскользил по дереву, скрылся в листьях кроны… и вот уже стоял перед ней с котенком, спокойно лежавшим в его больших ладонях. Так она встретилась с Вовкой, со своим Героем…
С самого отрочества, Оля была влюблена в Вовку Крапивина. Он не был признанным красавцем, как Владик Батурин в школе, не был сильным, как Серёжка Рогачёв, из их двора, но представлялся ей самым-самым, настоящим мужчиной, предназначенным ей, как Марк Антоний Клеопатре. И, одновременно недосягаемым, на несколько лет старше он встречался с красивыми девушками, что с обожанием взирали на него. Оля завидовала им, она могла лишь украдкой смотреть на него, во время случайных встреч.
Они начали встречаться, он ласково называл ее: «Моя девочка с котенком». Он стал ее мужчиной и принимал ее восхищение, граничившее чуть ли не с поклонением! Ну, что с того, что с ним не узнала она радости телесных утех, о которых говорили девчонки, думала Оля, она не разочаровалась в нем, она любила его и радовалась, что ему хорошо!
Почувствовав себя беременной, не обрадовалась этому, но и не огорчилась. Решать было ему. А он рассердился на нее!
— Ты что, с ума сошла! Мне идти служить в осенний призыв!
С тех пор как узнал он об Олиной беременности, то превратился в ч у ж о г о, будто бы опротивела она ему… О близости речи не было, он ни разу не то, чтобы не поцеловал ее, но даже не дотронулся, словно бы брезговал… Вынести его отчуждение было невозможно.
Олины родители были на даче, когда она пошла в ночное дежурство врача-гинеколога, какого-то знакомого знакомых, на аборт.
Наутро, изможденная, без кровинки в лице, из будки с телефоном-автоматом, она вызвала его. Увидев издалека, затрепетала, и кошмаром привиделось, то, что произошло в клинике ночью, и хоть болело тело, душу затопила нежность…
— Вовка! — кинулась к нему она, — я все сделала, как ты хотел. У меня, у нас, не будет ребенка, — униженно-виновато глядя в глаза ему, комкая слова, говорила она.
— Кто тебе сказал, чего я хочу или не хочу?! — он, не пытался сдерживать свою ярость.
— Володечка, я же для тебя, ведь я, я тебя… — Не успела она сказать самое важное, самое главное слово, как увидала спину Володечки, уходившего от нее…
Хлопнула за ним дверь подъезда и осталась Ольга одна. «Навсегда», — ухнуло, придавливая собою, тяжелым металлом внутри, слово.
В тот вечер Ольга впервые закурила, и до утра искурила две пачки сигарет.
Однако, оказалось, несмотря на то, что было тягостно, пусто, тошно и противно — жизнь продолжалась!
Окончив школу, поступила в институт на архитектурный. И увлечения появились. Мужчины, многие, нравились ей, да и близость с ними была медово-сладостной, «освобождение» тела, «облегчение» его, возносило на пик наслаждения. Познала она плотские радости. И ее не удивляло, что не связаны они с чувством к определенному мужчине.
Не было только единственного, при одном виде которого замирало сердце, подгибались коленки, появлялось странное чувство неощущения с е б я, растворения в нем, совершенного счастья, когда глаза видели и насмотреться не могли на н е н а г л я д н о г о, уши не могли наслушаться голоса его, держать бы всю жизнь, не выпускать руки его, целовать ладонь, перебирать пальцы… Но знала она — ладонь его, лицо его, все тело его, сам он — осталось там, куда не вернуться, в прошлом…
Еще студенткой, отдыхая на Крите, познакомилась Ольга с Вернером, немцем из ФРГ, тоже архитектором, и вышла за него замуж. Бюргерски-упорядоченное существование успокоило, утихомирило Ольгу: после замужества ее перестали мучить приступы тоски. Открыли они с мужем собственное архитектурное бюро. Бизнес был прибыльным, в разных городах стали принадлежать им целые микрорайоны.
Детьми, правда, не обзавелись. У Ольги после давнего аборта было, так называемое «вторичное бесплодие». Вернер к детям был равнодушен, и его устраивал «открытый», незащищенный секс. Кроме секса, Вернер любил также футбол и светлое пиво. Ольга даже вывела «формулу» для мужа, глядя, как читает он ежедневный «Бильд» и потягивает пиво. «Вместо трех „К“ — „киндер, кюхе, кирхе“ у тебя три „Б“: „Банк, „Бильд“, Бир“», — посмеивалась она. Вернер смеялся вместе с ней. Супружеская чета жила в ладу, подчиняясь календарю: отметив Рождество, летели в тепло, на острова в океане; в Пасху, в Ватикане слушали послание Папы «Urbi et Orbi» (Вернер считал себя практикующим католиком); Троицкие каникулы, проводили на Лазурном берегу, в отпуск пускались в плавание на яхте…
Ольге этот стиль жизни импонировал — нескучно. Правда, была у нее одна странность: любимой Олиной картиной была «Дама с горностаем» Леонардо да Винчи. Она могла смотреть на картину и в музее, и в альбоме — часами. Семнадцатилетняя девушка Чечилия Галлерани на портрете была возлюбленной миланского герцога Сфорца. Леонардо написал ее еще любимой, еще не п р е д а н н о й мужчиной. Иногда Ольге чудилось, что на картине она сама, с котенком на руках. Она пугалась и говорила себе, что картина ее сведет с ума, что необходимо перестать медитировать над нею. На какое-то время она забывала о ней, но всегда возвращалась к ее созерцанию…
В России оказались у них с Вернером совместные проекты с российскими архитекторами. После переговоров в Москве Ольга вдруг решила наведаться на родину. Зачем, она и сама не знала, у нее там родных не осталось, так, какие-то знакомые. Но летела со смутной надеждой — на что? Конечно же, не на то, чтобы встретить своего Единственного, подавая ему милостыню…
Он смотрел на нее, то признавая, то нет… И Ольга, не выдержав, скомандовала
— Поехали!
Таксист конечно же был недоволен, когда грязнючий бомж усаживался на заднее сиденье, да спорить со своей богатой, (этих он чуял), пассажиркой, не стал.
«Дорогая штучка, сучонка заграничная, блядь эдакая, тухлятинки тебе нашей захотелось…» — искоса поглядывал на иностранку, бегло говорившую по-русски.
В отеле, где Ольга забронировала апартаменты, ее спутником были недовольны также. Но промолчали, им же валюта перепала.
— Володь, давай я тебя помою, — просто, будто произносила это десятилетиями, предложила она.
Она омывала его тело, легко касаясь губкой безобразящих рубцов, выпуклостей шрамов, и не сдержавшись, прижалась щекой к мокрой спине. И в тишине, услыхала, как негромко плачет он.
Почувствовала, как слезы покатились и у нее по щекам. Не успела удивиться, наверное, больше двадцати пяти лет, как не плакала, так что иногда ей чудилось, что она забыла к а к это бывает…
Потом они лежали на чистых, пусть и казенных, простынях, она держала его руку, и блаженно улыбалась, так бы пролежать до самой смерти или… умереть сейчас…
— Помнишь, как я пришла к тебе в последний раз?
— Если честно, — в сгущавшихся сумерках, лицо его было почти таким же, как тогда, узнаваемо-любимым, — честно, — повторил он, — плохо помню.
Она заволновалась, переживая.
— Я не успела досказать, договорить, того, что не говорила никогда, — сбиваясь, заспешила, забормотала она, — так я теперь скажу: Я тебя люблю!
Он закрыл обеими руками лицо и глухо произнес:
— Это невозможно!
— Почему невозможно?
— Потому… — запнулся он, — я больше не мужик, понимаешь, я — импотент!
— Вовка, милый мой, любимый мой, единственный мой, — едва прикасалась губами она к лицу его, тоже испещренному шрамами, — я же не говорю с тобой о трахе. Кончить, получить удовлетворение можно просто, а в нынешнем мире особенно! Есть множество всякого, что помогает женщине кончить и не раз. Я ж не об этом. Я люблю тебя, хороший мой, люблю! Я жить не могу без тебя, я не жила все эти десятилетия. Это я только сейчас поняла. Я хочу быть с тобой и любить тебя.
— Как?
— Как? — счастливо разулыбалась Ольга — Был один немецкий мыслитель — Отто Вейнингер, много всякого написавший, в том числе и чепухи. Но он сказал то, что чувствую и я, что «любовь, настоящая любовь может быть только платонической!»
— Олька, я ничего не понимаю!
— И не надо ничего понимать, любимый, я тебе понемногу — днями, месяцами, годами, до конца жизни буду объяснять, объяснять, объяснять…
Всю ночь проговорили они, не перебивая, а вслушиваясь друг в друга. Он о своей службе в армии, о дедовщине, о драках и издевательствах, о том, как пришлось ему на «воле», после дембеля; о женщине, на которой женился, о неудавшейся семье, о том, из-за чего и как случилась его мужская немощь; о собственной слабости и глупости, о разного рода жизненных недоразумениях, ставших роковыми, вытолкнувших его на улицу, под открытое небо… Она о своем, наполненном работой, сексом и путешествиями заграничном существовании, в котором не было места чувствам…
Сон сморил его мгновенно. А она смотрела на него и насмотреться не могла, и поверить не могла, что судьба вновь столкнула их. И это уж случайностью быть не могло, вправду: «суженого на коне не объедешь». «А меня ж самолет доставил прямиком к тебе», — не размыкая губ, говорила она ему.
Утром увидала его тюбетейку, лежавшую на полу. Поднялась с кровати, подошла, подняла ее и неожиданно для себя уткнулась лицом в родной его запах. Ведь сколько ж лет, перечитывая Бунинскую «Русю», волновалась она, читая концовку рассказа, когда влюбленная девушка говорила: «А я так люблю тебя теперь, что мне ничего милее даже вот этого запаха твоего картуза, запаха твоей головы…» Множество раз перефразировала она последнюю латинскую фразу рассказа, на русском звучавшую: «Возлюбленный мною, как никакой другой возлюблен не будет».
…Ничего не понимавший Вернер только качал головой и говорил, что его чувствительной жене вредно читать русскую литературу.
Виталий АМУРСКИЙ / Париж /
Родился в Москве в 1944 году. Профессиональный журналист и литератор. Живет во Франции с 1973 года, более четверти века проработал в русской редакции Международного французского радио. Автор десяти книг и многочисленных публикаций в периодике, а также журналах и альманахах, как за рубежом, так и в России.
«Не о безумной Северной Корее…»
Не о безумной Северной Корее И не о том, как Сирия горит, — О чем-нибудь совсем другом, скорее, Хотел бы я сейчас поговорить. Допустим, о парижском листопаде, О смоге, что над городом навис, О старике, что просит Христа ради У приоткрытой двери в Сен-Сюльпис. О том, как сердцем слившись с гулким храмом, Там можно без труда забыть про то, Что есть Москва с ее курбан-байрамом, А на Донбассе зона АТО… Но проходя по улицам знакомым, Где вроде бы привычно все глазам, Я чувствую, как прочно с веком скован, — С тем самым, что, увы, непрочен сам.«Когда дверь в чьей-то хате вышиблена…»
Борису Клименко
Когда дверь в чьей-то хате вышиблена И шатается в ней сквозняк, Горек вид занавесок с вышивками, Что колышутся на гвоздях. Нет порою в жизни отдушин, А душа в сплошных синяках, — Только все это, Боря, одюжим, Ибо иначе нам никак. И у киевского Владимира Нас одарит покоем та, — Дорогая мне, а тебе — родимая, — Приднепровская красота.Памяти Германа Плисецкого
1. Трубная площадь
Восточными словами, как урюком, Подслащивал поэт свой пресный быт, А проходя по Трубной, слышал — в люках Река Неглинка, спрятавшись, бурлит. И сквозь чугун в оставленные щели, Казалось, шепчет темная вода О дне, когда прощавшихся с Кащеем, Здесь поджидала страшная беда. Над городом печаль в гудках басила, Летя от стен Кремля на Колыму… Но девочкою лет шести Россия Надолго в память врезалась ему. Слепая и губительная сила, Что двигалась от Сретенских ворот, Ее водоворотом уносила, — Водоворотом, звавшимся — народ. В Колонном зале, в пальцах комкав шапки И не стесняясь набегавших слез, У пьедестала с гробом шагом шатким Свою беду и боль поток тот нес. Слиянием мистерии и яви В прикрытых крепом люстрах свет не гас, Но даже если розы там не вяли, То стража их меняла каждый час. А с Трубной кровь уже смывали чью-то, Следы беды сметали поскорей, И мартовские ветры дули люто Меж траурных столичных фонарей.2. На полях книги «От Омара Хайяма до Экклезиаста»
Не глазами, но сердцем Строк касаюсь печальных — Тех, что Герман Плисецкий Не сумел напечатать. Ах, стихи из архива Среди записей личных — Будто ветер охрипший В подворотнях столичных Лет простуженных, серых От печалей и пыли, Где по-своему все мы Гнетом мечены были. Сколько душ там сломалось, Что казались — из стали! Но остались слова ведь, Пусть в тени, но остались.Кунцевская ель, Или как однажды с друзьями я побывал у «второй дачи» Сталина
Гнездо диктатора в Кунцево. Притихшие разговоры. Кусочек империи куцый За темным глухим забором. Хозяин давно сменился И кто там сейчас — бог ведает. Спросить бы воды, извинившись, Но лучше, конечно, без этого. Вдали силуэт охранника, Собачий лай голосистый, Казалось, что-то отравлено На этой земле российской. Природа летняя властвовала С завидным упорством воина, О генерале Власике Подумалось мне невольно. Случайно ли все еще помнится Средь зелени той сочно-рьяной Засохшая ель — покойница, Осыпавшаяся, но упрямая.По поводу открытия памятника Ивану Четвертому в Орле
Тоска по опричнине. Грозный, Малюте Скуратову честь… О дух этот, схожий с гриппозным, Амбиций гремучая смесь. Язык был мне верной опорой, И в стужи грел словно очаг, Но что ж говорить на котором Приличнее нынче молчать. 14 октября 2016 годаБудапештский блокнот (Сентябрь, 2017)
Будапешт
Не для ума, скорее, а для сердца — Листвы сентябрьской золотистый фон И дней стручки, что сродны связкам перца, И волн дунайских вечный марафон. А я, подспудной памятью ведомый, Здесь словно погружаюсь в прошлый век, Где пылью — пятьдесят шестой, бедовый, И незабвенной тенью — Валленберг.Гостиница «Леонардо», № 548
Окно гостиничного номера Выходит в сквер, где зелень старая Упорно не меняет колера — Желтеть, как будто, не пристало ей. Но ветер с северо-востока Упрямо треплет листьев кружево И разбивает на осколки Дорожки, залитые лужами. В такое время, право, надо бы Быть мастером перед подрамником, Чтоб краски на холсте, как ягоды, Взяв мастихин, слегка подравнивать.Размышления на скамейке в районе улицы Ваци
1
Ах, сколько минуло годков, Порой несчастных… Дружище, Юра Холодков, Где же сейчас ты? В венгерской жизни суету От скуки отчей Бежать хотел. Сейчас я тут С тобой — заочно. Луна двояка нынче (так Бывает в море) — То полустершийся пятак, То форинт.2
Ты говорил, что падежей тут двадцать семь, Ошибочно накинув пару лишних, Что не было помехой, ведь гусей Пасти бы мог, с пейзажем здешним слившись. И, позабыв московской речи вздор, Не только откровенный — даже отзвук, Как сыр овечий, резал бы простор, И пил бы, как вино, мадьярский воздух. Как жаль, что нам не встретиться теперь — Поворошить времен минувших ветошь, Потолковать о горечи потерь И помянуть друзей, которых нет уж.Под сводами базилики Святого Иштвана
Пели в храме, где служилась месса, Ну, а я душой, как будто в брешь, Улетел, услышав вдруг Бернеса — О солдате, бравшем Будапешт. Вспомнил патефона синий ящик, Черную пластинку под иглой… Вспомнил то, что было настоящим, Не покрытым патиной и мглой. По весне и яблони, и вишни Там цвели у изб и у дорог — Это я о тех, что здешний Иштван Знать не знал, и знать, увы, не мог.Меченые годы
45-й? Все, как будто, просто: «Смерть фашистам!», «Гитлеру капут!»… Это 56-й вопросом: Почему тогда мы были тут?Безутешная музыка
Осень снова такая, Что забыл я почти. Воздух терпче токая Из ближайшей корчмы. Вечер стелется сизый — Пустота и тоска, Даже птиц на карнизах Взгляду не отыскать. Лишь рекламы цветные Приглашают к вину… Рожё Шереша[1] ныне В самый раз помянуть. О, печаль Будапешта, Все ж светла твоя явь, Где звучит безутешно Его старый рояль.Владимир ЗАГРЕБА / Париж /
«Писатель Загреба к тому же замечательный доктор, но не только. Он, я бы сказал, патологоанатом человеческой души. Своим пером он проникает в такие глубины человеческого духа, куда никогда не проникнет ланцет хирурга». (Алексей Хвостенко) «Книга Загребы целиком остраненная. Ее читать хочется, и она дочитывается до конца, несмотря на массу непонятного с первого взгляда, требующего остановиться и расшифровывать. Энергия автора переливается в читателя, минуя „понимание“ и дразня его любопытство. Загреба ироничен, как Свифт, текуч, как Джойс, ностальгичен, как Пруст…» (Николай Боков)
Летающий верблюд Отрывок
А эта Коко, кокотка — балансьегина соперница была тоже ничего себе… Дамочка что надо… вся «соткана» из сплошных противоречий и поисков. Да и кто такая Коко? Кокотка — да, и не Сосо вовсе, а Gаbrielle, Воnheur, Сhanel. С самого первого дня рожденья ей сразу улыбнулось счастье, хотя бы потому, что ее второе имя, после (простите) скрипучего первого — «Gabrielle» к этому располагало, было помягче и обнадеживало. Оно переводилось на русский язык сходу, просто: «Воnheur» — счастье без экивоков и претензий. И действительно, в 1910-м было много счастья, и длинноногая мадемуазель — Габриель Счастье Шанель весело и, похоже, тоже без этих, задирала свои молодые двадцатисемилетние ноги в кабаке и «ре»: «Lе sein dressé»[2] — в городе-санатории Виши, на улице «Спустившейся лямки» — где все, как в Железноводске, у этих присевших зачем-то на скалы орлов, ходили на водопой с кружками, а не с опущенными лямками лифчиков, и куда чуть позже на воды, и тоже на это… приехал будущий герой — маршал Петэн со своими петэновскими министрами — не героями, но тоже — абсолютно законченными… и где родилась тоже одна француженка, которая сделала много хорошего одному русскому… Но в десятом году про это еще никто ничего не знал, и веселая толпа каждый вечер, в девять часов, грудью напирала в медные двери заведения — кабаре, которые тоже железно подтверждали эту выдуманную природой вывеску: на каждом медном листе филенки горельефные медные стоячие груди крепким соском, а не словом, крепко держали всеобщий интерес, перекладину-поручень с надписью: «Ломитесь, господа-месье, милости просим». И ломились! Лейтенант Сареl, французский красавец, кавалерийский офицер в сером габардиновом мундире с широкими накладными карманами, с золоченой накладной шпалой на левом плече, с серебряными шпорами и в кавалерийских штанах, фасон которых впоследствии делал (отдавал?) честь самому генералу Galliffet (тому, который кроме этих надутых лошадиных штанов отличился на Малахово-Мамахово-Мамаевом… (с этой стороны) при штурме… в девятом году тоже был lе таоtre tailleur millitair — мужским военным портным, дело «шил» Дрейфусу, в Генштабе), тоже штурмовал как и все, тоже ломился-томился в медную, в «стоячую»… В тот вечер Шанель Габриэль в дымном угаре дешевых сигар: «Lе Bоа»[3], как всегда задирала ноги и, кутаясь в какую-то длинную штуку такого же змеевидного предназначения, то есть в подержанный, зачем-то выкрашенный в желтопалевый цвет мех-смех-лисицу, пела под разбитое корыто-пианино «Dodi» любимую вишистской вечерней публикой песенку, еще без налета коллабосионизма (колабрюонизма?) (несколько фривольных куплетов), напоминающую нашу: «У попа была собакой. У попа были с собакой», но более осмысленную и менее кровожадную:
Коко любила в черном фраке себя подать, как кость собаке, Теперь собака-рококо Как надо лижет «кость» — Коко…Зал охнул, затопал, засвистел, а лейтенант с золотой «шпалой» на плече, гремя саблей от счастья, ринулся прямо на сцену, поднял Габриэль на руки и бросил в лицо… (в усы, в дым, в темноту?) этой обалделой, в основном мужской аудитории: «Кто ищет, тот всегда найдет!..» По-гвардейски решив эту «костную» проблему (нашел-таки свою косточку) Веаu Сареl (прекрасный — так говорят источники), вскочил в проезжавший мимо фиакр со своими роковыми и «рококовыми» ножками. Так началась настоящая конногвардейская любовь — «cantonnement» Сосо Chanel и красавца-офицера, как позже выяснилось. Медовый месяц длился шесть лет. И вдруг прекрасная и такая веселая и весенняя кавалерийская «сареl» неожиданно прекратилась в Deauville, оборвалась в марте, в городе, где холодный Атлантический океан своими приливами и отливами подступает прямо с вилами, подъезжает «Вилиссом» к подъездам шикарных дач и загородных вилл. Блестящий «Lе соmmandant», в 16-ом, в среду, в 10.30, в последний раз на кухне звякнул шпорами и саблей, обнял свою Воnheur, пожелал ей счастья и сел в новый, единственный и серебристый «Rolls-Royce» генштаба, с зеленым номером «Т-2» и с огромными слегка приглушенными ацетиленовыми фарами… Квакнула каучукгруша на левой дверце. Родина позвала. Тришард? Мата Хари? (Эту позвала не Родина, а Вадик… Souslieutenant Вruno из французской секретной службы, при обыске Мата Хари поднял рукой в черной кожаной перчатке, не пинцетом, пару серых шерстяных носков, с вышитыми на них красным: «Вадику — Маточка» и с открыткой, засунутой в карман фартука «Сульц» и приготовленной для отправки (пакет секретный?.. Вещдок!..): «Никогда не забуду тебя, мой любимый Вадик и особенно эти три дня в Vittel». Sous-lieutenant вздрогнул от счастья и начал поиски, которые привели его в первую дивизию экспедиционного корпуса, к русскому капитану Вадиму Маслову, который лежал на кровати в хромовых сапогах и играл сам с собой в преферанс. Тут-то бы и взять его тепленького, в сапогах, как сообщника… Но капитана в Сhampagne осколком — далеко не бутылочным, от «малой Берты» шарахнуло. Но он все-таки сообразил, кто, откуда, сбросил карты на грязный пол и прямо тут же на койке накатал следователю признание по-французски, в «третий» отдел — четыре строчки: «Да, были связи, господин следователь, с балериной-барышней, но так… поверхностные, только для поддержания пошатнувшегося офицерского здоровья: „Vittel“ в пол-литровых пили…» Vive la France! «Маточку» без лампадки (герцогу Энгиемскому на шею лампадку привязали, чтоб лучше сердечное… десятку видеть…) в Венсенском лесу, куда сейчас из Булонского переместились все девочки-проститутки, через месяц в расход пустили — в лесок вывели, а Вадик в Шампани шампанью отлежался-отмучился и, приехав на родину, сразу же почему-то по(д)стригся… Зарос? Христос Возрос? Но не Ветров. Этого подстригли тоже чуть позже, но у него почему-то не получилось…) Через два года немцы отловили дерзкого подполковника под Потсдамом, поставили к стенке, но никого не предал, не заложил герой, красавец, любовник. И только ефрейтор Наns Shtiblizchtucer, подбежав к еще теплому, к двухминутно-расстрелянному геройскому телу (по долгу — для констатации), вдруг уловил какое-то странное движение губ: слово (?), вздох (?), пароль (?), вырвавшееся напоследок из опустевшего застенка честной шпионской души: «Кок»… (Плюс наркотики?). А конногвардейская Габриэль, поплакав несколько месяцев в пустой и темно-зеленый китель бывшего веселого подполковника, висевший на ржавом гвозде со шляпкой (у начальника дома… ржавый гвоздь? Ну ладно, шляпка…), решила пробиваться в жизни сама, теперь уже без шпионов — ржавых кавалеристов.
В Нормандии, ну, там где бродят эти здоровые эсалопо-белые «муму», она открыла свой первый салон «Lа briсоlе»[4] таких неожиданных и запоминающихся дамских шляпок. О, как все это было прелестно и приятно. Сначала на головках отметились фрукты, потом — цветы (овощей не было, но макароны на шляпках были, честное слово, сам видел), затем — вуали и, наконец, перья желтые, красные, синие. Длинношеие шейки, держащие все это… совершенно изнемогали от восторга. Теперь уже женщины своей китово-корсетной (корсарной?) грудью ломились в ателье к Сосо, как пятнадцать лет до этого вишиские (еще не фашистские) мужчины — в «стоячую»… на улице этой «лямки»-мамки, для своих же прохожих-жильцов как бы нарочно (порочно?) приспущенную. А дальше — больше… Уже через два года широко раздвинутые ноги этой эйфелево-железной и вызывающей, антиписательской, анти-мопассановой башни, с удовольствием приветствовали новое… свежее «ргкt-а-рогter»-овое (кто там на готовенькое?) дело-акцию (плати и надевай!) — новое ателье Сосо Сhanel (!) на правом берегу Сены. Закалка в «стоячей»… не прошла для «лежачей» Габриэли даром. Первым полетел в корзину «согset а baleines»[5] — от бедер и вверх, огромный и упругий, сделанный из китового уса (смотри «Корсары и корсеты»), вот бы подкрутить, крутануть, китоуснуть (китокуснуть?), который в течение ста лет поддерживал неустоявшие от этой напряженной личной жизни сорокалетние подержанные французские прелести…
К черту! Коко села за швейную машинку «Singer», которая на этом языке уже называлась «Санжер», и белые «надутые» воздушные блузки с ее помощью сами стали держать это прекрасное, но такое тяжелое, такое реальное и необузданное содержимое… Наконец-то настоящие француженки дожили до настоящей «исподней» французской революции! Теперь уже половина Парижа неслась сломя голову на rue Cambon, 19, где чуть позже в витринах появились черные изысканные вечерние вневременные платья (хочешь — для него, сегодня вечером… хочешь — для себя, через 10 лет); бежевые выходные туфельки с черными сатиновыми носками, незаметно удлиняющие ногу и заметно уменьшающие 44-й лошадиный размер копыта клиентки — золовки, не Золушки, черные, на толстой прокладке, «беременные» (в прямом смысле) вечерними театральными премьерами-тусовками, сумочки (как и хозяйки?) с двумя желтыми буквами «С», откровенно наложенными одна на другую (дань отроотечеству); реки искусственных камней под малахит, топаз, жемчуг, коралл, бирюзу (каждой женщине на шею камень), которые копировал для нее в Лувре и направлял в шанельные шальные стеклянные витрины молодой сицилийский аристократ-приятель Fulca di Verdura, такой еще молодой и зеленый, но уже такой бешеный любовник ди Фулько.
И с личной жизнью тоже стало получше. Через пять лет бывшая мадам, а теперь — уже навсегда «мадмуазель», открыла в Париже несколько салонов мод с помощью герцога Вестминстерского, ну, не из этого аббатства, через дорогу, где квадратные часы, через канал — Lа Маnсhе (в некотором английском смысле тоже как бы герцог Сhаnnеl), который совсем потерял от Коко голову и предложил альтруистично на открытия эти самые свои фунты-стерлинги, Габриэль деньги взяла, но с одним условием: меня ни-ни… ни пальцем, зато эти фунты, эти стерлинги отдам все, до пенни… (слово-то какое!).
За год в самом деле «напенилась» (напенилопалась?..) и отдала все. Бедный английский дюк, тюк — герцог с колен так и не смог подняться от счастья, и врут те, кто говорит, что лучше умереть стоя… А у Шанели, что ни день — новый любовник, что ни вечер — новый воздыхатель и вздыхатель тоже, а, значит, утром опять не добудиться.
А про то, что вся парижская богема — братья и сестры — одна семья, правильно сказал, товарищ… так оно и было: Пикассо, Лифарь, Сутин, Шагал, Соня Делонэ (не Вадик), Мария Ларенсен, Дягилев и этот, настоящий мужчина с вечно дымящейся, огромной кубинской… (кубической? какой же номер?) и с кулаками боксера, с того… Света, ну этот, по ком звонит колокол… Дали и, конечно же, стоящий на пуантах, не у пивной стойки и не у Сережи Юрьенена, в нижнем… — Неженский (дягилевская неженка, нежинка?)… Пирушки-выставки, концерты-застолья… Уже никто не считал пустых ящиков из-под выпитого шампусика… И тут вдруг накатилась несчастьем вторая мировая, которая сразу подмяла под себя первую и уже на все готовую, мадемуазель Габриэль, настоящее шинельное тоже самое…
Звонок вызывающе звякнул, и высокий немецкий захватчик (зачем лгать) в черном кожаном пальто с серебряными витыми погонами, на котором дождевые капли расплывались с холодным и циничным удовольствием победителей, толкнул тяжелые зеркальные двери, вошел в салон. Неожиданно снял фуражку с высокой, несколько нагловатой тульей. Курносая Маша, мадемуазель Durilco, серая «мышка», в застегнутом на все пуговки сером платьице, стояла на стремянке (опять пугающие высоты) и на третьей полке шуршала, переставляла коробки с довоенно-капризными необязательными и духами и военно-полевыми обязательными одеколонами.
— Мonsieur?
— Mademoiselle, pouvez vous me dйnicher un certain flacon de parfum dans lequel on peut trouver certaines substances, par exemple: ilang-ilang, nйroli, jasmin de Grasse, santal de Mysore, vetiver, bourbon[6]…
— А при чем тут виски?
— Вitte, — он по-граждански улыбнулся, — то есть… Рагdon et merсi…[7]
Курносая дура Durilco с провинциальными пуговицами, ошалев от неожиданной тирады, сначала остолбенела, а затем кинулась по коридору в глубину за интеллектуальной подмогой.
— Мадмуазель, там какой-то шванц что-то на нашем языке шпацает…
Коко внутренне подтянулась… екнуло водевильным предчувствием сердце. И быстро вышла в салон.
— Неrr Наuрtman[8], хотите «Ргеnds — moi»[9], — она машинально взяла с полки зеленую коробку с золотым ободом-обрезом и с зеленым многообещающим бантом. — Мне бы хотелось, все-таки, «Jasmin de Gгаssе» и «Ilang-ilang», mаdamе.
Обидел женщину, женись…
— Мademoiselle.
Не захотел?.. Со мной все ясно…
— Ах, это, пожалуйста. «Сhanel» номер пять… Сто тридцать три…
Серебряника?..
Любовь с первого взгляда? Отягощенная кавалерами, кавалеристами наследственность? Сердцу — не прикажешь, господа офицеры… Спасибо, что не гестапо. Конечно же, Габриэли еще далеко было до своих приятельниц-товарок, в сорок пятом году представших по обвинению в «интимных связях с врагом». «Девочки» отвечали вызывающе-дерзко и остроумно растерянному прокурору (который чувствовал себя неловко, ибо еще два тому месяца сам выпал из гнезда вишистского), «lе рrосurеr-ерurаteur» — нет, что вы, не прокуратору Иудеи. Общественный французский обвинитель-«победитель»(?) поправил тяжелые двухфокусные очки и от имени комитета по очистке национальной совести от разного женского «хлама» (хламиномонда?.. хламиномонада?..), отбросов этой нелегкой военной пятилетки, вздохнул и хрипнул в зал:
— Мадемуазель Сесиль Сорель! Вы, лучшая актриса Франции, мадемуазель-витрина «Lа Сomédie Franзaise[10] вскинула плечики и врезала по комитету:», наша гордость и настоящая театральная «звезда». В Америке только о ваших бедрах и говорят. Как же вы могли сфотографироваться вместе с двумястами «бошами»?
Мадам Сорель
— Не надо было впускать их в Париж!
А ее близкая подруга актриса Агlеttу — lа citoyenne Ваthiаt[11], тоже всемирная… и тоже с остро отточенным всемерным, как финка, язычком… «атмосфера»[12]… «Les enfants du Рaradis», «Le grand jeu», «Маdаmе Sаns-Gкnе», «Нôtеl du Nord»[13], тоже как могла поддержала тему крылатой фразой-подарком ее приятеля-драматурга Неnri Jeаnson-a, которую до сих пор повторяет и помнит вся эта безалаберная сторона-интеллигенция:
— Мое сердце — французское, а моя задница — интернациональная!
«Мариинский» — фильма «Дети райка», которую любят повторять французы.
Соllаbо-прокурор-прокуратор сморщился, задохнулся, нервно поправил белый шарфик с четырьмя ничего непонимающими, болтающимися кроличьими (выкрашенные под соболя) лапками, и обе дамы — красотки, под(д)ержанные врагом, отправились прямо из дворца с весами (Торговли? Правосудия?) на несколько лет в тюрьму «Fleury-Mérogis». C’est la vie! Смутное время, смутные судьбы… Коко защищалась не так вызывающе, более сдержанно. Высокой нотой?.. Интернациональной дружбой? И «очистительный» комитет просто отмазал, очистил эту «Джулию-белошвейку» от «этапа», но все-таки в последующие десять лет она просто выпала из активной портняжной жизни, ушла на дно, затаилась в низших слоях высшего общества.
А это — «Ах, это», с которого началось это военное… действительно «ахнуло», началось гораздо раньше — в 1921-м. Так уж повелось, что около Габриэли всегда крутились хорошие ребята (за исключением упомянутого молодого капитана-оккупанта… правда, там еще вдруг один военный моряк «замаячил», со Шпреи — адмирал Канарис). В тот год многообещающий химик (опять химическая тревога?) Эрнест Прекрасный (Ernest Веаиx) с безукоризненным пробором продавца недвижимости, который изучал долгие годы, прямо-таки вынюхивал какие-то летучие субстанции (дан приказ ему на запах…) — «альдегиды», предложил Шанели добавить в натуральные духи летучие, синтетические… которые резко сокращали «себестоимость продукта», как объяснил ей Эрнест-пробор.
Какой же я идиот! В 54-м году в средней школе № 368 на уроке химии наш лысый (странно, что все неприятности и сюрпризы и там и тут почему-то связаны с таблицей Менделеева) совсем в бесфокусных очках и без никаких проборов, только со шрамом, кривым рубцом над левой бровью, учитель Альдегад Василий Петрович напевал в течение трех недель одну и ту же странную фразу: «Наши гиды-альдегиды» (странно, что не заложили… на три месяца раньше 6…), что-то там на столе смешивая.
Через неделю настырный Эрнест приволок десять разных флаконов — итог настоящего духовного семилетнего поиска. Удивленный носик мадемуазели остановился на пятом флаконе не потому, что он как-то особенно выделялся, альдегидел, а просто пятый номер всегда приносил Габриэли счастье. И первое мирное первомировое дефиле было назначено на 5-е мая, 5-й день, 5-й месяц. А куда теперь залить все это?.. Дефиле через месяц. Габи задумалась и заскочила на пять минут к Пабло (к Пикассо, конечно, который всю жизнь дурачил всех, кого было можно и нельзя), в этот ресторанчик «На, выкуси», но без фиги, разумеется, в семнадцатом районе, на rue «Сinq sous» (на улице «Пятака», по-нашему). Пабло, в красно-черной клетчатой рубашке, сидел и выкушивал, вкушивался в огромную паэлью, но это не помешало ему тут же, прямо на салфетке той же цены сделать эскиз будущего флакона черным карандашом «Reynolds». Несколько линий: какой-то стул, какой-то стол и на нем не совсем понятный квадрат какого-то флакона с треугольной пробкой. Герника? Неужели гениально? Сразу и не сообразишь. Но Шанель сообразила и сама дорисовала (?!), улучшила рисунок знаменитого не на всю «Ивановскую» — на весь «Пятак-Париж», испанца. Осталось только выдуть в Мurano и залить в Romainville (где, кстати, со своим штабом в шестнадцатом… в ХIХ-м… стоял Александр!), чем они и занялись вместе с очень экономным Эрнестом. Через месяц весь мир потерял голову от этого «пятого» демократического флакона-номера Шанели номер 5. Прав был Альдегад, великолукский русский учитель химии седьмого класса средней школы. Тоже предвидел, только несколько поздновато, лет через тридцать… А Габриэль и «пробор» оказались на недостижимой высоте — «Сhаnel» номер 5 теперь могла купить любая модистка и продавщица.
А тут и Norma (Еnоrmа!) с рекламой подоспела, правда, несколько неожиданно, ну, эта, Jane Вакег, которую весь мир хорошо знал в лицо, хотя особенно хорошо ее знали в это (?) — двое: президент Джон Кеннеди и драматург Артур Миллер, поляк, еврей, американец, бывший муж этой Jane Baker — Marylin Monroe. Вернее, трое (а кто не муж?..), особенно толстомордый брат «красавчика» Джона, Бобик, который ей в вену целый шприц барбитурика… (название романа: «Барби-турик для Барби… или просто турик? дурик для ту-рика?») засадил иглу… И то верно «пу-пу-ри-турик», это, конечно — да… а вот записывать, что тот несет любовник (министр юстиции) во время или после… синей ручкой и в желтую тетрадку и прятать потом… это надо быть самолетчиком Эдиком Кузнецовым… Горизонтальная публицистика имеет свои вертикальные лимиты (лимитчица?..), хотя открывает и закрывает глаза-горизонты… сами понимаете — не надо… Вот начальники на иглу и посадили… Так вот на случайный вопрос журналиста Теd’а Night Gown’а — (Теда Ночной рубашки) в том же 54-м году из журнала «USA-Underwear» — «Американское исподнее»: «А как вы одеты в полночь, когда вам не спится и эта круглая… в окно…» (На что намекает, гад?..) Смешливая Мерилин, пу-пу, у которой в этот раз совсем не болел живот, сладко потянулась и мяукнула понимающе: «Я одета… Так… несколько капель 5-го номера…» Вся пижамная Америка ахнула, какое бесстыдство! а фабриканты «исподнего» схватились за голову, не за продукт, и сразу разразился тяжелый внештатный нижнебельевой кризис… Так «5»-й вошел в скандальную историю Нового Света. А в Старом — другие законы, другие флаконы, другие номера. Это точно. Вдруг флакон под номером «22» возник-появился. Все по тому же принципу: двадцать второй «эрнест», но успех почему-то быстро улетучился. «Сhаnеl-22» только пахнул шанелью (шалью, шинелью?) и навсегда исчез из продажи.
Подумаешь, фыркнула Габриэль и уронила кому-то, перефразировав Жака Превера: «Женщина без духов это женщина без будущего». Потом, повернув головку к бюсту какого-то полированного, гладкого Вольтера (а может, Монтескье?), на голову которого была накинута какая-то белая шляпка с синей вуалью и кокетливыми желтыми четырьмя апельсинами, опять уронила, но уже от себя: «Настоящая дама должна душиться или душить везде, где существует риск (счастье?) быть зацелованной», ну прямо как у нас: «зацелую допьяна, изомну как цвет». Именно эти две «целовальные максимы» обеспечили ей настоящее «духовное» будущее. Потом, уже через пятьдесят лет явился другой флакон «Сhаnеl 19» с прямоугольной голубой пробкой: Neroli, Iris de Florence, Narcisse, Rose de mai, Cиdre de Virginie, mousse de Yougoslavie[14]..
Дина ДРОНФОРТ /Франкфурт-на-Майне/
Родилась и выросла в Москве. Вторую половину жизни проводит в Германии. В 2010 году во Франкфурте-наМайне издала книгу поэзии «Огонь в ладонях», циклы ее стихотворений опубликованы в сетевом альманахе «45-параллель», а также вошли в антологические сборники «Певчий ангел», «Талисман» и «Ностальгия» серии «Русское зарубежье» издательства «Алетейя» в Санкт-Петербурге. Готовится к печати книга стихов «Корни для Юлии».
У каждого свои распятья
Праздник плоти
Позволь душе — она тебе расскажет… В подвал ее, в прищур и глухоту. Пускай сидит, не кажет носа даже. И если что — ату ее, ату! Не верь ни стону. Смуту и томленье лечи вином. Подглазья просуши. А муки спазма в солнечном сплетенье грибочкам, что намедни, припиши. Забудь о заповеданной субботе. Молись на знамя кожаных плащин в заглавье марша женщин и мужчин. Да здравствует бесстыдный праздник плоти, салют над усыпальницей души!У каждого свои распятья
Декабрь, Дойчланд, Дина — вот мои теперь координаты. Сафари нет и нет болот — смешны и призрачны утраты. Ни ветерка в седых ветвях растрепы-клена — будто умер и он. Неузнанный впотьмах, напрасный телефона зуммер. Но память фридиным платком махнет, темна и нелюдима, зайдутся руки над виском, воздвигнется, неодолима, гора и три креста на ней. У каждого свои распятья и пантеон, и сад камней, и где-то там, на самом дне, ожог иудина объятья.В час волка
Светает. Дымкой из окна вступает музыка, она сгущается в туман. Проем клубится… Гости за столом, костюмы, маски, вспыхнул свет. От музыки спасенья нет. Ярятся лампы, лампы мстят и обжигают не шутя. Дрожит, дрожит потертый пол, царят смятенье, произвол. И свистопляска понеслась! Грозит безумием упасть хозяйке бедной на плеча. Она, надрывно хохоча, ресницы разомкнула вдруг — круг тесен снова, друг не друг, а змий… Но вот уполз и он. Надтреснул где-то лампион. Опомнилась, глядит она — Я… я гляжу — в провал окна.Золото
Нещадно дождь полощет и бьет листву за моим окном. Опавшее золото в лужах плывет, в грязный сбиваясь ком. Дыханьем пропасти за спиной и взглядом из-под бровѝ густеют сумерки. Горький настой бродит в моей крови… …он здесь. Он реет во мгле. Царит. Победу празднует Он. Мишурным златом, смеясь, дарит кипящую тьму ворон. Себя свободным от власти сует считать пока не спеши. Еще одна горсть золотых монет — горсть на помин души. Еще. Еще!.. И в бессчетный раз потери в нашем ряду. Зальется флейта его и тотчас плясом вокруг идут. Из круга прочь! Это ложный звук, насмешка фальшивых нот — тропа по углям душевных мук в топи мирских болот. Из круга прочь! Это лживый цвет — лукавый оттенок глаз. Закон растоптан, осмеян Завет — злато находит нас. Вороньи толпы под звон горстей прибоем бьются о трон. Пылают жертвы в аду страстей. Мечет золото Он.Сорока
Надо тусоваться, надо поехать в Коктебель!
В. ЛомазовАхматова описывается грязной
опустившейся беременной старухой,
рожающей в прямом смысле
«черное матовое,
меньше куриного, яйцо»
своего творческого наследия,
съедаемое рыжим мальчиком
Иосифом «с отвратительным
красным лицом»,
ставшим таким образом
ее восприемником…
A. ШаталовЧудо-юдо: нежный граф
превратился в книжный шкаф
И. Бродский Российскую взлохмаченность стиха, уложенную гребнем колоннад, поправила почтенная рука Венеции, где фолианты в ряд сошлись над Гранд-каналом и глядят как в воду Леты, в рыжее лицо собрата. Он пришел не так давно. Сорока врет про черное яйцо — пасхальным алым светится оно. Сорока брешет, ветер носит — все одно. Напрасное. Как сборы в коктебель, где, говорят, куют поэтов, что ни день. Довольно забронировать отель поленцу буратино, коль не лень. Сыскался бы двоюродный плетень, или кармен какая для тангт, ступеней пара в высший эшелон, рекомендаций парочку «no go» — и, меккою на труд благословлен, в родные кущи двинулся бы он. Злословие сразило и меня — какую подняла здесь баламуть. Охти мне! Это хищного огня протуберанцы целятся лизнуть расхристанную так беспечно грудь и душу-ротозейку обратать. Я шепотом: ценю и берегу морозного мгновенья благодать — таящуюся в инее строку, дарованную свыше, отгадать. И в голос: роль глашатая Небес стяжается духовной чистотой! Но знай — подкарауливает бес тропу души наивной и простой. Уводит, как скотину, на убой. Под дудочку злословия за ним пойдешь и ты. Сорокам не впервой. Глаза и уши наглухо замкни. Беги сорук бесовской болтовни.Ангел
Часы прокукарекают, и дня стальной корсет затянет позвоночник. Исчадия луны — химеры ночи — смолкая, в тень отступят от меня. Ладонью маску тяжкую стерев, спиной изображу кариатиду, пока Луна скрывается из виду, невинно унося ночной напев. Что ж, радуйся! Усерден ангел твой! Моленья и капризы исполняет И в слове синева сквозит льняная, И хлеб не горек милостью чужой. А все теперь некстати и не впрок. Луна ли под сурдинку темя точит и тело бледной немочью морочит? Но если отзовется пара строк из кельи за дольменною плитой, — готовит ангел душу терпеливо полночное превозмогать светило молитвою смиренной и простой.Прощение
Двоим в раю как знать, что это рай? Беспечность беспечальности под стать. Нет, Господи, нас ада не лишай, иначе потускнеет благодать. Изверившихся в избранном пути, прощением, обещанным Тобой, детей своих вернувшихся прости и двери в рай отечески открой.Елена ХАНЕН / Хайнсберг /
Родилась в Казани. По образованию биолог-генетик (окончила биофак казанского госуниверситета, кандидат биологических наук). В начале девяностых уехала работать в Германию, университет города Гиссена. Спустя пять лет вышла замуж за немца, поселилась в городе Хайнсберге (Северная Вестфалия), где по настоящее время живет и работает на фирме «Dr. Hahnen GmbH». Семь лет назад решилась осуществить давнюю мечту — начала писать короткие рассказы. Участвовала в сетевых литературных конкурсах, например, «Золотая Чаша-2010» Печаталась в газете «Звезда Поволжья», в журналах «Зарубежные задворки», «Carte Blanche», «Семейка», «Ночь непрощения», «Дети Дафны и Аполлона», «Романтика 2014», «Писатель года 2013», «Автограф» и в антологии «Ностальгия», 2017 г. Финалист премии «Писатель года 2015».
Четыре фазы Брошенного мужа
— Ты слышала, Сибилла и Свен разводятся? Странно, однако! — изображая равнодушие, сказал муж.
Я кивнула в ответ.
Про то, что Свен и Сибилла разводятся, я слышала уже раз пять. В нашем провинциальном городке чета Зеенхофер слыла за идеальную пару. Никто и подумать не мог, что Сибилла, после двадцати трех лет совместной жизни бросит супруга.
Вечером муж объявил, что пригласил Свена в ближайшую субботу на бокал вина. И, словно оправдываясь, что не спросил моего разрешения, добавил:
— Ему так одиноко и тоскливо, вот я и подумал — пусть придет, выпьем, поболтаем…
Лично мне Свен всегда был очень симпатичен. Мы часто виделись с ним в гостях у общих знакомых, да и у нас дома они с Сибиллой частенько бывали.
Свену скоро пятьдесят. Ни пуза нет, ни лысины — подтянутый, прямой и аккуратный, с кроткой улыбкой на идеально выбритой, вполне мужественной физиономии. В общем, нормальный бюргер, вполне успешный: должность программиста на солидной фирме, собственный двухэтажный особняк с садом, двое взрослых сыновей и собака. И волоокая грудастая Сибилла — его супруга. Все здоровы и, как до недавнего времени казалось, довольны жизнью. «И чего им только не хватало», — твердили все, кто слышал о разводе Свена и Сибиллы.
В субботу вечером Свен пришел с подарком — бутылкой недорогого игристого. Едва усевшись за стол, сразу же откупорил бутылку, бормоча извинения, что не успел охладить. Изверглась мощная струя пены, я суетливо подставляла бокалы, но все равно на скатерти появилась большая лужа. Мы выпили теплого шампанского и, минуя болтовню о погоде и прочих банальностях, заговорили о разводе. Вернее, заговорил сам Свен.
— Вы про нас с Сибиллой знаете? — криво улыбаясь, спросил он.
— Знаем, — ответила я. — Только не понимаем, почему вы…
— О, я тоже поначалу не мог понять! — воскликнул Свен. — Это было так неожиданно!
— Для нас тоже! — кивнул муж. — Что там у вас произошло?
— И как понимать твою бутылку шампанского — это от радости или как? — добавила я.
— Ну, думаю, мне есть, что отпраздновать, — серьезно ответил Свен. — Я сегодня достиг четвертой фазы.
Мы с мужем переглянулись, и он вкрадчиво переспросил:
— Какой фазы ты достиг?
Свен опустил голову, сдвинул брови, и, помолчав, стал размеренно, словно читал доклад, говорить.
— Хотя это было и непросто, мне все же удалось решить проблему, разложив ее на составляющие и выделив хронологические этапы моей реакции на случившееся. Логично, не правда ли?
Зависла пауза. Я не знала, что ответить, поскольку не совсем поняла, что сказал Свен. А он между тем продолжил:
— Я прочитал несколько специальных книг по этому вопросу. Там все объясняется. У индивидуума, которого покинул его партнер, наблюдается четыре периода, или четыре фазы реагирования на случившееся.
— Четыре фазы? — переспросил муж. — А я и не знал.
Муж уже имел за плечами один развод. Я, кстати, тоже. Наверное, у нас было не так, как у Свена, потому что мы оба ни разу не слышали про какие-то фазы.
— Да, да, четыре фазы, — кивнул Свен. — Вот такие. Первая фаза называется: «Не верю!». Это когда тебя партнер внезапно огорошил заявлением о разводе, и ты просто отказываешься в это поверить, и…
— А вторая? — перебила его я.
— Вторая — это «Негодование», взрыв отрицательных эмоций, ревности, ты чувствуешь обиду…
Свен долго еще рассказывал об отрицательных эмоциях, которые бывают во второй фазе, пока муж не спросил про третью фазу. И Свен снова пустился в пространные объяснения, что в третьей фазе, обозначенной психологами как «Проблески надежды», наблюдается положительный сдвиг эмоций в конструктивную сторону. К тому времени, когда мы добрались до четвертой фазы, которую Свен обозначил как «Планы на будущее», я спросила — а что Сибилла, знает про эти твои четыре фазы?
— А как же! — ответил Свен. — Я ей подробно рассказал о своих ощущениях… Даже написал на бумаге, все по пунктам. Но, увы, ей это не интересно…
— Послушай, я что-то все равно не понял, а почему Сибилла хочет развод? — спросил муж.
Свен пожал плечами и, пробормотав что-то невнятное про эмансипацию, начал описывать, каким образом у него состоялся переход из третьей фазы в четвертую.
— Погоди, ты что, не знаешь, почему Сибилла от тебя ушла? Ей что-то не нравилось, раз она требует развод? — не унимался муж.
Свен задумался и, помолчав, изрек:
— Видишь ли, проанализировав ситуацию, я понял, что мы негармоничная пара. Сибилла никогда не пыталась меня выслушать и понять. Даже сейчас — когда я пытаюсь рассказать о своих ощущениях и моей реакции на развод, она блокирует…
— То есть о твоих фазах? — выпалила я. — А ты ее спросил, как она себя чувствует?
— Да хорошо она себя чувствует, и спрашивать не надо, — Свен ухмыльнулся. — Аж сияет вся…
Свен ушел уже за полночь, проговорив еще битых три часа про свои ощущения в каждой из четырех фаз, которые, по его убеждению, должны наблюдаться у каждого, кто расстается со своим супругом. Мы тщетно пытались перевести разговор на другую тему, но, увы! Ничто другое Свена не интересовало… И мы смирились.
На другой день я увидела Сибиллу — она стремительно шла по противоположной стороне улицы, не замечая меня. Окликать ее я не стала — пусть торопится по своим делам. Мне хватило мгновения, чтобы понять — Свен был прав: она сияет…
Странная дама из Дюссельдорфа
Недавно в Дюссельдорфе, в холостяцкой квартире поэта В. из Донецка, собралась компания… как бы поточнее сформулировать… скажем, русскоязычных творческих людей. Осколки советской интеллигенции. Собрались «осколки» не просто так, а послушать и пообщаться с прибывшим из Москвы поэтом Э.
По мнению моего доброго старого друга, поэта В., московский гость был известен и талантлив. Стихи, которые весь вечер читал Э., были и правда замечательными… Но не о нем я хотела рассказать, а о странной даме, присутствующей среди нас и в то же время будто бы отсутствовавшей.
Странная дама не присоединилась к толпе вокруг московского поэта, а стояла в сторонке. Ее губы беззвучно шевелились, глаза блестели. Она то кивала, то хмурилась, то улыбалась… А рядом никого не было. Я с интересом наблюдала за дамой. Может, сумасшедшая? Казалось, она не замечает никого вокруг и поглощена разговором с только ей одной видимым собеседником. Вдруг странная дама посмотрела на меня и улыбнулась, мило и смущенно. Я тоже улыбнулась.
— Я сочиняю рассказ, — сказала она.
— А, понятно! — ответила я и спросила, когда этот рассказ будет написан и где выложен (вот дурацкое словцо!). Я бы прочитала. Но странная дама ответила:
— Он не будет написан! Я сочиняю его для себя и не собираюсь ничего записывать. Это мой рассказ, он только для меня, меня одной. Никогда и никому его не покажу!
Сказано это было с некоторым негодованием. Я пожала плечами. Как будет угодно, если ей так нравится. И отошла в сторонку. Моя странная дама вновь зашептала, заулыбалась в никуда… Почему-то вспомнились строки Мандельштама — «Она еще не родилась, она и
музыка и слово, и потому всего живого ненарушаемая связь…». Вот рядом, в нескольких шагах от меня происходит рождение, быть может, чего-то прекрасного, которому не суждено стать ни музыкой, ни словом… Никогда. Потому что никто это не увидит. Не услышит…
Может, оно и к лучшему, что такие странные дамы существуют? Пишут для себя, только для себя. Никто и никогда не узнает, о чем. Афродита так и останется пеной… Уж сколько всего понаписали да повыкладывали в бездонный интернет! Иной раз проведешь пару часиков на литсайте, читаешь, читаешь, аж тошно становится.
Честно говоря, не хотелось мне этот рассказик «выкладывать». Ан нет!..
А секса нет
Вера проснулась оттого, что у нее занемела рука — стала твердой и холодной, как у покойника. Такое случалось в последнее время. «Наверное, возраст, — подумала она. — Черт возьми, уже пятьдесят стукнуло. Как быстро…»
Стряхивая онемение, Вера потрясла кистью, поворочалась и попыталась уснуть. Была суббота, рассвет за окном едва брезжил. Рядом похрапывал муж. Неуклюже придвинувшись, Вера закинула ногу на мужа, прижалась к нему мягким телом. Он перестал храпеть. Единственная реакция на льнувшую к нему жену.
Вера отодвинулась и, сощурившись, стала разглядывать лицо своего Валеры. Она часто в последнее время украдкой наблюдала за ним, пытаясь понять, что происходит. А точнее, почему давно ничего не происходит, и они всего лишь, в прямом смысле слова, спят в одной постели. Целомудренно. Секса нет…
Мужу несколько месяцев назад тоже стукнул «полтинник», но казалось, его тело живет в другом времени — не столь безжалостно разрушающем и старящим. Он не располнел, не стал дряблым. Хотя проплешины, напоминающие макдональдскую «М», все же появились. Верино лицо с возрастом округлилось, припухло, а у Валеры лишь подбородок стал чуть массивнее, да плечи раздались вширь. Когда-то в молодости он комплексовал от своей худобы… Несколько морщин на лбу не только не портили, а, странным образом, даже шли Валере, делали мужественнее. Сексапильнее. Именно последнее тревожило Веру.
В молодости, когда была влюблена, она не скрывала удовольствия от секса: стонала, закатывала глаза, лопотала всякую нежную ерунду. Потом страсти поутихли, и она стонать и лопотать перестала. Со временем дела постельные и вовсе сделались для нее докукой. Поэтому, когда муж даже по выходным стал предпочитать интиму сон, Вера облегченно вздохнула.
Но с неких пор ее начало злить, что Валера больше не хочет секса. Не хочет вообще? Или не хочет с ней?! Она стала подозревать мужа в неверности: ну, не может же здоровый, еще не старый мужик месяцами не спать с женщиной! Неужели где-то есть молодое, упругое тело, с которым он… А потом приходит домой и дрыхнет подле нее! Эта мысль, исподтишка закравшись в голову, терзала, травила душу, постепенно превращаясь в паранойю.
Вера почувствовала, что муж больше не спит, просто лежит с закрытыми глазами. Она загадала: если сейчас он не ответит на ее ласки, значит, у него точно есть любовница. И начала поглаживать мужа по плечам, по груди, легонько пощипывать соски — это когда-то очень возбуждало его. Потом по-змеиному поползла рукой под резинку трусов.
— Э, ну-ка! — недовольно процедил Валера и, отлепив ее руку, грубо оттолкнул, отбросил прочь. С кряхтением поднялся и поковылял из спальни.
Вера неподвижно лежала на широкой кровати. Звякнула задвижка двери в туалет. Она сжала зубы и тихо заскулила.
«Зачем, ну зачем я только загадала, что если сейчас он не переспит со мной, то у него есть любовница?!»
Спальня наполнялась тусклым светом пасмурного и тяжелого дня.
— Так вот и кончается жизнь, — пробормотала она и уткнулась носом во влажную подушку, пахнущую Валериным потом.
Внезапно Вера почувствовала прилив ненависти к мужу. Она часто обижалась на него, но впервые так яростно возненавидела.
— Ну уж нет! — глубоко вздохнув, прошептала она.
Путаясь в простынях, вскочила с постели, и, сжав кулаки, выбежала из спальни. Сонный Валера, выходивший из туалета, невольно отшатнулся, когда жена ястребом налетела на него.
Она молотила его кулаками, пинала, царапала, обзывала. Растерявшись, муж только пятился от нее.
— Скотина, какая же ты скотина. Он меня толкать будет, когда я его хочу! — орала Вера. — А ну лег, сказала!! Быстро лег в постель!!!
И схватив супруга за майку, с невесть откуда взявшейся силой потащила в спальню. Толкнула в кровать. Он неуклюже рухнул навзничь. Вера, содрав ночнушку, прыгнула на совершенно обалдевшего мужа.
— Гад какой, подонок… — хрипло приговаривала она, с треском разрывая майку, стаскивая с него трусы. — Секса он не хочет!
Валера ошарашенно таращил глаза. Ни разу в жизни не видел он свою тихую, кроткую супругу такой возбужденной. Она перестала бить его и начала нежно целовать, покусывать желанное тело.
— У тебя есть любовница? — внезапно отстранившись, спросила она.
— Я что, с ума сошел?! — изумился он. — Иди ко мне, дура…
Потом они отдыхали, обнявшись, на широкой супружеской кровати. Молчали. Первой обрела голос Вера.
— В коридоре лампочка перегорела, — сказала она.
— Знаю, — отозвался он. — Заменю сегодня…
Ангелина ЯР / Киев /
Ангелина Яр — псевдоним Анжелики Комаровой, основателя Союза свободных журналистов «Природа прежде всего». На протяжении многих лет А. Комарова работала журналистом в ряде изданий, а также редактором телепрограммы о животных «Кто в доме хозяин?». Автор сатирической повести «Территория духа» и двух сборников стихов и прозы («Кошка хвойной, колючей породы» и «Священный сад бабушки Анастасии»).
Мятеж
Город спит и не ведает снов,
и не чует рожденья грозы…
Здравствуй Киев, мой ангел крестчатый, мой вестник гонимый, Пригвоздивший к кресту мое сердце, как ржавую брошь. Мой чужой, мой родной, ненавистный, любимый, Cолнца диск золотой разменявший на сребреный грош. Солнца, зелени, света и вольных просторов Здесь теперь не найти в лабиринтах бетонных твоих. Город спит тяжким сном и печальный Владимир На днепровском плацдарме один на дозоре стоит. Дремлет Днепр. Насыщаясь снегами солеными, спящий зверь несладимый таится под синей, ледовой броней. На его берегах, белокаменные или червленые, — замки знатных воров, отраженные древней днепровской водой. Разгуляйся, весна! Ветровою шальною забавою Растревожь небеса и огнем облака окрести. Окропи нежной зеленью сети сосновые С берегов приднепровских чужие палаты смети! Разливайся, Днипро! Зимний узник, весенний мятежник, Крестным ходом по солнцу иди, камяницы чужие снося! Синим паводком схлынь, на заплавы сплавляя валежник, Мы пойдем за тобой посолонь, свои души в дар Солнцу неся.Бессонница
Кто-то чужой мое имечко празднует…
Д. Каратеев Понапрасну пустеет бутылка вина — не напиться, тем паче не спиться. В темном омуте, в неводе сна не удержать меня — мне не спится. И часами в ночи мне скользить, но не пасть, и не спрятаться, и не забыться. Все глядеть мне в бездонную черную пасть, в пух колючий пытаясь забиться. Разбредаются, сбившись со счета, слоны, заслонили Луну их громоздкие тени. Видно, кто-то чужой мои празднует сны, освещая ими кромешную темень.Осиная охота
Я думала, это осень, Казалось, радость уйдет. Но налетели осы Собрать этот дикий мед. На донышке, не на покрышке, — Достать бы! — да дразнит бес. Сластена не понаслышке Без страха и жалости без. Но слаще осиной охоты Острее их терпких жал Сводимый любовные счеты Под сердце вонзенный кинжал.«Смуглый закат ползет по щекам прохожих…»
Смуглый закат ползет по щекам прохожих, Опрокинуты навзничь бочонки пивные, Хлеб насущный раздарен или раскраден, Ну, а нищему что остается? Молитва хмельная. Зреет в кошачьих сиренах шальная простуда, Млеют истлевшие рваные гроздья сирени, Бредит глотком никотина старик не согретый, Стынут в ладони монет невесомые слитки. Что остается нищему, кроме молитвы? Расплетает зеленые косы древесная поросль, Распускает весеннее чудище сети паучьи, Расторгаются цепи небесных заблудших созвучий, Распластается ночь, как косматая черная псина, — С нею нищий уляжется на мостовую, Молитву слагая…Сергей ИЛЬИН / Мюнхен /
Сергей Евгеньевич Ильин (1954) родился в Саратове, где окончил факультет местного университета. В 1978 эмигрировал на Запад и проживает с семьей в Мюнхене. В издательстве «Алетейя» были изданы его роман «Предопределение», а также «Философия отсутствия как обоснование художественной природы бытия» и «Метафизика взгляда».
Контрапунктные баллады
Собака
Остановившись посреди моста, она меня обнюхивала страстно, — возбуждена от морды до хвоста, — хозяин ей кричал напрасно. По существу и я доволен был, играя роль востребованной вещи, — к мирам иным разыгрывая пыл, мы на себя немного — но клевещем. Как правило, чужой собачий взгляд всего лишь душу в нас разнюхать хочет, — приятный, но бессмысленный обряд, он только самолюбие щекочет. Самой природой сделанный акцент на всех людских амбициях тщеславных и, может быть, единственный момент понять, что мы с животными на равных.Баллада об ангеле-хранителе
Ангел-хранитель конечно не бог — разве кому-то он в жизни помог? Что же за странный небесный он чин? ум для него не находит причин. Если б не этот внимательный взгляд в час, когда смерти приходит обряд… Хочет увидеть он все без прикрас, — боги и вещи так смотрят на нас. Жизни без смерти не быть на земле, миру не стать ни в добре, ни во зле, вечно рождаться и вечно страдать… или в астрале навек прозябать? Бога единого нам не понять, многих богов также трудно принять. В общем, сказать можно только одно: истину знать никому не дано. Следует вывод отсюда один, он же для каждого будет един: кто сомневается в верном пути, к ангелам Жизни спешит отойти, тот же, кто знает, что следует жить, ангелом Смерти и будет служить. Все хорошо бы, да вот в чем беда (с нею останемся мы навсегда): как нам постигнуть в решающий час, кто из них ангел-хранитель для нас?Панический ужас d российской провинции
Если в степной вам глуши, обязательно летом и в полдень, в час несусветной жары обмелевший увидится пруд, — и будет булькать в нем грязь, и большие с оттяжкой лягушки, пробкам подобно живым, вдруг выпрыгивать станут наверх, если жуки-плавунцы, но и хищные также стрекозы, мрачно-зеркальную гладь неуместно начнут оживлять, — птицы ведь в небе поют гимн на миг прекратившейся жизни, — и если странный пацан: полуголый, печальный, худой, с ветхим сачком на плече и по грязи бесшумно ступая, молча посмотрит на вас, улыбнувшись улыбке в ответ, что, как свирельный тростник, на губах у вас тихо играет, но без разумных причин, ибо смотрит давно уже Пан и на него, и на вас, и безумие тонкое веет в призрачный этот пейзаж, — в общем, если случится все так, как и описано здесь, значит, шанс вам представлен последний пусть для себя уяснить самый важный, быть может, вопрос: жизнь — это бденье или сон? а для этого только и нужно к мальчику вновь подойдя, о значенье сачка расспросить: если ответит он вам, что прибором тем ловит он рыбу, значит, приснилось все вам, ну, а если для ловли лягушек тот он сачек прихватил, значит, вы, пробудившись во сне, гоните прочь от себя мысль, как схоже со сном пробужденье.Баллада о гномах
Средь нас были странные дети, что в детстве хотели остаться, — и вздумали помыслы эти, как в сказке, от них отделяться. Им грустно казалось смириться с серьезностью будней житейских — куда как приятней резвиться в привольных полях Елисейских! Там демоны, люди и боги танцуют, играют на флейте, а здесь мамы с папами строги, как будто и не были дети. Там нет ни рожденья, ни смерти, там жители в юность одеты, и даже заядлые черти сияют там радостным светом. И как под удобным предлогом спектакль покидают в антракте, покинули мир — но пред богом предстали в решающем акте. И что же: похожим на хохот сквозь щель в преисподнюю дверцы, а может на ангельский шепот, идущий от самого сердца, сказал им таинственный Голос: «Я в лоно Мое не приемлю до срока не вызревший колос: вернитесь на грешную землю и снова живите как дети, хоть облик и будет ваш жуток, не ангелам быть же в ответе за ваш неразумный поступок! Я сделаю смерть недоступной для вашего малого роста — но с жизнью, как страстью преступной, бороться вам будет непросто! Идите и сказку верните душою черствеющим людям, и жертву собой принесите: за это мы вас и рассудим». Изрек — и вот бывшие дети, что мило под солнцем резвились, в невиданных прежде на свете волшебных существ превратились, и — гномами разными стали, и так же, как люди, старели, и жить, вероятно, устали, но смерти найти не умели. Лишь ножкой стучали о ножку, да глазками злобно косили, когда мимо них по дорожке людей на плечах проносили. И глядя с враждой безыскусной на бледную в лицах их краску, все думали с завистью грустной, что скрылись те в лучшую сказку.Лесная дорога
Как выразительна дорога посреди леса без людей! она не ведает ни бога, ни человеческих идей. Ее завидев, сердце знает, что цель заветная близка, и ноша, что обременяет, так вдруг становится легка! Пойдем по ней и мы с тобою: там, если правильно идти, нас ждут с раскладкою любою развилки нового пути.Двадцать лет спустя
Если лет двадцать спустя вы решили в места возвратиться, в коих, как в радостном сне, ваши детство и юность прошли, вспомнить вам, друг, надлежит ту из классики дивную сцену, где знаменитый герой в царство мертвых один снизошел. В обликах явлено двух нам великое таинство смерти, первый и главный нельзя человеку совсем пережить: люди чужие вокруг, на его бездыханное тело глядя, друг другу шепнут, что не жив он, а стало быть — мертв. Тот же, о ком говорят столь несхожие с истиной речи, может быть, слушает их, а быть может уже далеко: ибо астральных путей нам не счесть, как песчинок в пустыне, и по какому ему после жизни пойти суждено, кто это может сказать?.. Зато облик второй и расхожий смерти нам слишком знаком: преходящность всех в мире вещей, — вот настоящая смерть, уникальны мгновения жизни, всем им присуще лицо, но часы этих лиц сочтены, — разве что память одна бытие их продлить в состоянье, только ведь ясно для всех: это есть их вторичная жизнь. Значит, не раз умереть суждено нам по жизни любезной, всех же смертей и не счесть, — волновая природа времен нас милосердно хранит от покосов той квантовой смерти, но иногда остроту от косы мы почувствуем вдруг… . . Так происходит, когда, двадцать лет проведя на чужбине, снова в родные места возвращаетесь вы, точно гость, встретите там вы друзей: тех, с кем в детские игры играли, как изменились они… ведь теперь их почти не узнать! внешность другая у них, но глаза еще чем-то похожи, разве лишь только глаза… У них семьи и дети давно, в поте лица своего они хлеб добывают насущный… снилось такое ли вам? да и мысли иные у них, также иные мечты, отношение к жизни иное. Если из точки одной, но всего лишь под разным углом в двух направленьях идти пусть не быстро, зато очень долго, цели обоих путей мало общего будут иметь с точкой исходной: вот так разошлись вы с былыми друзьями, — чем-то похожи они на знакомых и близких теней. Но догадались ли вы, что такими же точно глазами смотрят друзья и на вас? вы для них тоже странная тень… кто же спустился в Аид, — зададитесь вы важным вопросом? вы или, может, они? но поскольку роль гостя на вас, право имеете вы сопоставить себя с Одиссеем: пусть лишь на крошечный миг… так и действуйте так же, как он! Прежде всего надлежит принести вам священную жертву: это уже не овца, миновали три тысячи лет, — жертву бескровную мы да восславим в причудливой песне: пусть это будет теперь о душевных делах разговор. То, что сближало людей в годы юности памятночуткой, будет сближать их всегда как душевной природы закон, если еще и ввернуть в разговор о минувшем детали, — те, что известны лишь вам: мы интимными их назовем, — то это будет как раз угощение жертвенной кровью, вдоволь той крови вкусив, оживили вы юность свою, вот уж блестят и глаза, и улыбка счастливая бродит, лицам даря красоту, ночи б так говорить напролет… . . . Но скоро выпита кровь: обсудили вы все, что возможно, паузы стали встревать в незатейливый ваш разговор, следом стесненье пришло, и глаза ваши поверху бродят, точно подсказки ища у предметов, что слушают вас. Там и прощания час наступил, но еще очень долго стоя смущенно в дверях вы расстаться не знаете как, — Гложет вас тонкая мысль, что последнюю может быть встречу вы на сутулых плечах прямо в вечность, как гроб, отнесли. . . Ровно в тот самый момент, когда угли от прежних событий памятью вы и они перестали любя раздувать, кончился древний обряд, — и как выйти из царства Аида должен был славный герой, так придется покинуть и вам пусть не родные места, но общенья святое пространство, ибо уже на глазах превращаются в теней друзья ваши, и тень вы для них. Но бывает, что вдруг напоследок веское слово о вас вам прошепчет загробная тень, не было мысли у вас, что сказать вам такое возможно, в голову вам не пришло видеть в этом аспекте себя. Помните только одно: все насквозь видят тени в Аиде, знают они и о вас то, что знать недоступно живым, стало быть вовсе не зря посетили места вы родные двадцать годочков спустя… Вам открылся великий Гомер, если ж под самый конец вы еще догадаетесь сами, что за Гомером стоит ему равновеликий Будда: в жанре немного другом аналитик и жизни и смерти, плавный замкнется тогда на себя вами пройденный путь. . . . Впрочем, закон есть один: ничего не дает без оплаты этот загадочный мир, — так что если уж вам удалось опыт великий свершить, да еще без особых усилий, знайте, что может вас ждать незавидная в жизни судьба: по проторенным путям до скончания века скитаться может быть вам суждено, — так, задачки все быстро решив, праздно сидит ученик, долгожданный звонок ожидая, глядя со скукой в окно и не зная себя чем занять.Исполнение сроков
В воскресной тишине на улицах Европы непостижимой жизнью прошлое живет, как в колыбели слышен будущего ропот, и настоящее в безвременье плывет. Наступит завтра — и времен исчезнет сказка, всепоглощающей сменившись суетой, — так реставратора неопытного краска испортит мастера рисунок непростой.Баллада о двух приятелях
Химера со змеиным жалом и ангел с поднятой рукой стоят в соседстве небывалом подле собора в мастерской. Ей не хватает хищной лапы, ему заплечного крыла, — ведь не у Римского же Папы просить, чтоб мощь их ожила. Каменотеса давний опыт им образ прежний возвратит, — и будет снова робкий ропот внушать толпе их грозный вид. Над этим городом веками они несли слепой дозор, — и только Библии строками дышали сердце их и взор. Мирские ж чувства и поступки от них, как звезды, далеки, — вот почему надежды хрупки на помощь ангельской руки. А нынче в садике зеленом, теснясь друг к дружке, как в беде, стоят они под старым кленом, забыв о демонской вражде. Что говорю? подобье дружбы в их пробивается чертах, и гордость от высокой службы как будто тает на глазах. Глядишь — они уже вступили в неслышный людям диалог, — в общенье разные есть стили, и тем обширен каталог! Что они только ни обсудят как воплощенья двух миров! и все ж друг друга не осудят, единый разделяя кров. Нет между ними инцидентов, они приятны детворе, — есть что-то в них от пациентов, в больничном курящих дворе. И даже вовсе их не мучит вопрос о том, как жить им без крыла и лапы, и получит тот и другой себе протез… Сближает общее страданье как видно, всех живых существ, — и поучительно свиданье исчадий ада и божеств. О чем же в точности болтали они — нам не дано узнать, пусть мы и многое бы дали, чтоб тайны той сорвать печать. Увы! возможно, очень скоро придет приятельству конец: их снова ждет стена собора, как ждет орлицу-мать птенец. Они войдут в соборный камень, легенды станут плоть и кровь, пронижет их холодный пламень и вынет теплую любовь. И от земной уйдя юдоли, пополнив сказочную рать, — Добра и Зла смешные роли придется им опять играть. Но дай-то бог, чтобы однажды, над суетой паря людской, припомнил смутно из них каждый, как в той соборной мастерской они нечаянно дружили — быть может в первый в жизни раз — и — просто жизнью тихой жили, немного походя на нас.Снег в апреле
На Пасху в жилы мира входит тонкий холод: как шок от слов врача о раковой болезни, — особенно когда душой и телом молод, и ничего нет просто жизни нам любезней. Подобно скальпелю, что режет без наркоза, тот холод ткань живую мира рассекает, — и память о надрезе узком, как заноза, нас до скончанья наших дней не покидает. Нам кажется, что есть на этом свете вещи — мы к ним пасхальную пронзительность относим — что глас иных миров нам возглашают вещий, — хоть мы по слабости о том их и не просим. Так свойствен апогей любой хорошей драме: но дальше жизнь идет, как караван верблюжий, — нам мало что дает портрет в парадной раме, написанный с душой рукою неуклюжей… Сюжет надуманный там о спасеньи мира, соединившись с линией жестокой казни, напоминает худшие места Шекспира, — но здесь секрет читательской приязни!.. Нам неприятно слишком гладкое искусство: ведь жизнь и смерть сопряжены совсем не гладко, — и хочет самое глубокое в нас чувство, чтоб неразгаданной осталась их загадка. И как почти всегда проходят в болях роды — намек прозрачный на финальные страданья — так этот снег на первых детищах природы спешит провозгласить начало увяданья.Якорь вины
Мы часто нашим ближним причиняем боль не для того, чтоб их намеренно обидеть, — неблагодарную разыгрывая роль, должны бы в зеркале себя в тот миг мы видеть!.. Но за уколом снова следует укол: будь то усмешкой, словом, взглядом иль поступком, — и себя надвое свершившийся раскол фиксируем мы несмутившимся рассудком. Как может человек спокойно мучить тех, кого на сердце он отчаянно так любит? а может, этот однозначно смертный грех мечту в прогнившем чреве светлую голубит? Ведь как же втайне мы того благодарим, кто сносит все от нас без страха и упрека! и сторицей воздать желанием горим! но можно ль добродетель сделать из порока? И хочется из неземного далека ладони положить на дрогнувшие плечи, — но из раздвоенного жалом языка совсем иные выползают с шипом речи. И все-таки как вслед за гноем льется кровь и долгожданное приходит облегченье, — так после оскорблений странная любовь в нас поселяется монашкой в заточеньи. Бесплодными обидами истощена, она не создана для жизни полноценной, — однако будет ожидать нас лишь она после спектакля за прикрытой ширмой сценой… Итак, — рождений и смертей круговорот чтоб не развел нас больше с нашими родными, чувство вины мы запускаем в оборот, — и как же этой древней мудростью сильны мы! Так в жесточайшие былые времена вина людей соединяла в той же мере, в какой литая цепь — для всех гребцов одна — пожизненно приковывала их к галере.Баллада о любовном свидании
С любовного свиданья возвращаясь, точнее, с того места, где оно без видимых причин не состоялось, вы потихоньку движетесь домой: со стороны все прежним человеком, но только как бы с вынутой душой. Сначала, злополучный парк покинув, как кладбище несбывшихся надежд, вы по мосту широкому идете, над здешней горной речкой, что журча этот уютный и немецкий город как биссектриса делит пополам. Пока пустой трамвай вас обгоняет облокотились вниз вы, — там ночлег бомжей давно немытых и свободных: они могли бы и в приюте жить (заботятся здесь истинно о людях), но образ их свободы соблазнил — равно и ложный и неотразимый. Так соблазняет женщина мужчин, и вы тому страдающий свидетель. Припомните, как час тому назад вы беспрестанно и с безумным взглядом смотрели поминутно на часы, не в силах осознать игру трех стрелок. Она не шла… И с каждою минутой все больше были вы убеждены, что ближе на минуту стал приход, но вместе и прихода невозможность: вот так по нестыкованным путям бегут как наши чувства, так и мысли. Да разве и сама река времен не движется подчас к своим истокам, когда, к примеру, чтоб познать себя, мы обращаемся сознаньем к детству, против теченья возраста плывя? И в этом плане, рассмотрев ваш случай, нельзя по долгу службы не сказать, что если бы оно и состоялось, свиданье ваше, — и переросло (возьмем совсем уже счастливый случай) в любовную и длительную связь, не обольщайтесь: не под добрым знаком родилась ваша странная любовь, чему и есть простое подтвержденье — тот факт, что она вовсе не пришла. Вы много сэкономили страданий, — но мудрость эта позже к вам придет. Пока же вы страдаете безмерно, и вам сейчас нельзя идти домой, поскольку горе в замкнутом пространстве сильней гораздо действует на нас, чем там, где много воздуха и света. Вот отчего бредете до сих пор вы взад-вперед по улицам знакомым. Все мелочи до боли наизусть вам в городском известны интерьере. Но наступил тот редкостный момент, когда на них, как на плывущих бревнах, вы можете душою отдохнуть посреди горя, точно наводненья… Приглядываясь пристально к вещам, мы совершенно их не замечаем, когда несчастье постигает нас. Но и во время полного блаженства похожий наблюдается эффект, — не правда ль: человек так странно создан?.. А между тем спустился ранний вечер и на ваш город, и на вас самих. Неудивительно, в разгаре осень: пожалуй, наилучшая пора, для подведения любых итогов за этот не совсем удачный год. Как жаль, что вас депрессия сковала от той несостоявшейся любви, которой не дано и состояться было. Однако это осознать депрессия как раз вам и мешает. И вот уже вы в замкнутом кругу. И выйти из него вам только время поможет. Впрочем, если повезет… Иначе, перед тем как их покинуть: и парк, и боль, и город, и любовь, — шагнув на эскалатора ступеньку — метро стрелой доставит вас домой — вы может быть сумели б догадаться, где спрятан от проблемы вашей ключ. Он в этих обнажающихся ветвях, что листья обраняют на глазах. Подобны листья призрачным надеждам, что облегали вашу к женщине любовь, вас никогда и близко не любившей. Но не по дням, а по часам надежды те будут с вас, как листья, опадать, печаль в душе великую и холод вначале оставляя за собой. Любого одиночества дыханье с души свевает радость и уют и с ними тесно связанные чувства, — чтоб душу, как квартиру, приготовить для более значительных вещей. И прежде всего самой главной вещи: той новой всеобъемлющей свободы, которая, на это небо походя, что ширится от падающих листьев, вас заполняет нынче до краев, — потери компенсируя с избытком. Вы выиграли — шутка ли сказать? освобождение от узкой клетки, где стали б вас опять дрессировать, бросая вам оргазма сладкий пряник, и столько трюков требуя взамен, что мало б никому не показалось… Ах, да, в руках у вас еще цветы: их надо было еще в парке бросить — как на могилу рано умершей любви, точнее, не успевшей и родиться… Но не пора ль итоги подводить? я думаю, со мной вы согласитесь, что только за один вот этот день в вас музыки великой прозвучало так много, как уже не прозвучит, быть может, всю оставшуюся жизнь… Так что и эта грустная влюбленность не больше, чем мелодией была: то есть для вас одних… И слава богу! Закрылась дверь, ведущая в тупик. Наверняка откроются другие.Третья стража ночи
Есть в женском возрасте незыблемая грань — ее сочувственно фиксируют мужчины, — всего лишь времени положенная дань и следствие давно свершившейся причины. Касание ее не менее тревожно, чем посреди апреля снежная метель: это когда гордиться женщиной возможно, но невозможно с ней уже идти в постель. Зато с тех пор, если надеждой поманя, ее нескромный взгляд мужской в смущенье ввергнет, — как видного насквозь Троянского коня она его, подумав чуточку, отвергнет. И целомудрие в ее чертах проступит, и старость, юность поприветствовав кивком, последней стражей после полночи заступит над тем, кто сам с собой все больше незнаком.Баллада о пепле Клааса
Слышишь, мой друг, как в лазури пустой луч, как кораблик, скользит золотой? Луч тот Эоловой арфой зовут — тонкие сущности ею живут. Слушает арфу не только Парнас — есть в ней послание также для нас. Многое боги способны нам дать: остра, как бритва, богов благодать. Но и отречься от них не спеши: крылья своей ты подрежешь души. Пепел Клааса стучит нам в сердца, правду он знает о нас до конца. Созданы вроде бы мы для любви — это как будто у всех нас в крови. Только любви в человеке запас — точно в цистерне хранящийся квас. Как бы цистерна была ни полна — каждая капля там в ней сочтена. Сколько, по чем, для чего и кому, — дайте-ка смету я в руки возьму. Жизненный опыт черту подведет — львиная доля на женщин идет. Меньшая доля по вечным стезям в меру отходит родным и друзьям. Ну а остатки той влаги живой будут без ссоры делить меж собой: тяга к искусству — немногих удел, дружба с животными — счастья предел, к Высшему — вслед за Икаром — прорыв, также и в Низшее сладостный срыв. Ну и, конечно, здесь мелочи есть, коих, как водится, просто не счесть. Но, как довольство собой ни зови, чувство, что мало мы дали любви, вечно по жизни преследует нас: арфы Эоловой — помните? — глас. Именно так: ведь в решающий час горше сознанья не будет для нас, что хоть сто лет на земле проживи, мало земле ты подаришь любви. Если же места ей нет на земле, дом свой найдет она в солнечной мгле. Станет дышать она в синюю даль, — вот она, светлого неба печаль. Будет печаль та в лазури пустой точно кораблик скользить золотой, арфой Эоловой тихо звуча, — как перед образом божьим свеча. Взор свой на небо, мой друг, обрати: там и конец, и начало пути. Там ты сумеешь, быть может, забыть: вечный вопрос о том, быть иль не быть. Ибо как добрым ты здесь ни слыви, мало ты, мало изведал любви! Взгляд в небеса невзначай обратив, слышим один мы и тот же мотив, — тот, что все знает о нас до конца: пепел Клааса стучит нам в сердца!Бессонница
С тех пор как в уши мира прозвучали слова Спасителя о первенстве любви, умножились в душе людской печали: поскольку как любовь ту ни зови, она обычно к людям не приходит, а если и зайдет на огонек, то, ночку погостив, опять уходит, — и половая связь ее конек. Зато следы ее как звезды в небе: не гаснут в сердце светочи родства, — но бродит в этом мире, как в Эребе, тот, чья любовь и по родству мертва. И мысль о том, что мы недолюбили кого-то очень близкого себе: того, кого любить обязаны мы были согласно общепринятой судьбе, — она, грозя душе осиным жалом, не позволяя совесть обмануть, — как холодок под тонким одеялом нам не дает как следует уснуть.Званые на пир
Чем больше теплоты в любовной связи, тем меньше тянет говорить о ней, — простой узор не ищет тонкой вязи и бессловесность слов любых сильней. То чувство, что не может жить без слова, не стоит даже медного гроша, — ведь не имеют статуи покрова, и тело там и есть сама душа. Пространство шумно, зато тихо время, непостижимо таинство сие: путь от рожденья к смерти нам не бремя, — так жизнь перетекает в бытие. И как на будущем, посмертном пире общаются все мыслями без слов, — так званых уже в этом тесном мире великий отмечает Крысолов.Опасный соблазн зеркала
Смотрю я в зеркало — со мной там некто схожий, по жизни суетится, точно мелкий бес, — и спрашиваю я: где образ мой, но — божий, что на Весах предвечных мой представит вес? Нет ничего в зеркальном нашем отраженье, что мы не знали бы дословно о себе, — и наше в ту минуту дум и чувств броженье по кругу замкнутому родственно ходьбе. Но вдруг, случайно обернувшись, я заметил на мне задержанный спокойный взгляд жены: как был надышенностью он и полн и светел, и сколько было в нем душевной тишины!.. И, разумеется, супружеской любови в том взгляде толика изрядная была, — на ней стою я, точно Церковь на том Слове, и без нее мне жизнь без шуток не мила. И я хочу — пусть знаю я, того не будет — чтоб на меня — помимо мыслей в сердце стрел — Тот, Кто нас всех когда-нибудь рассудит, хотя бы раз тем самым взглядом посмотрел.Баллада об измене
Есть в повседневности тонкая нить: люди друг другу хотят изменить. Тягостно жить неизменно вдвоем плох из стоячей воды водоем. Только к тому, что извечно течет наши сердца неизменно влечет. Дух изменений над всем господин, — вот только он не бывает один: с ним, как родная сестра бытия, в мир заползает измены змея. Это она в наше сердце вошла, — точно Кащеева в сказке игла. Там же она и поныне живет, — и даже музой искусства слывет. Где вы найдете хороший роман где бы ни властвовал тонкий обман? дара блаженства играет он роль, вправду ж несет он великую боль. Кончен рассказ. Остается сказать — чтобы начало с концом увязать — вырвать из сердца живую иглу то же, что вынуть из тела стрелу: вмиг человек перестанет страдать и осенит его лик благодать, — чтобы смотреть на тот лик без конца, маску посмертную снимут с лица.Преимущества супружеской любви
Чем выше Целое, тем меньше значит Часть: дом без карниза свой оскал тотчас окрысит, — так от измены распаляемая страсть от многих и досадных пустяков зависит. Один какой-нибудь неподходящий взгляд или одно не к месту сказанное слово в мгновенье ока домик карточный грозят с лица земли убрать к досаде птицелова. Готова женщина соблазну уступить только по правилам науки страсти нежной, — чтоб — как на сцене — всех немножко поразить с предназначеньем женским схваткой неизбежной. В любовном браке дело обстоит не так: там можно сотни глупостей себе позволить, — и пусть вы в тонкостях амурных не мастак, их сердцевину даже вам не замусолить. Она и есть та безусловная стезя, что подтверждает вашей жизни смысл бесспорный: как вы с женой, сквозь суету сует скользя, воздвигли памятник себе нерукотворный. Так в замысле высоком явленный собор от очевидных разрушений не страдает, — и тихий с временем и с вечностью разбор он интенсивней, чем обычно, продолжает.Последнее желание
Нам хочется до старости глубокой как можно лучше внешность сохранить, — чтоб недостатки связи однобокой между душой и телом устранить. Конечно, хорошо, когда неукротимый дух до конца за гибнущую плоть стоит, как воин непоколебимый, — но смерть и он не может побороть! Она приходит — и как в грозной битве срезает наше тело наповал, — но кажется, что лезвием той бритвы подрезан и души живой канал. Когда же мы состаримся достойно, то, образ тела нашего приняв, смерть заберет нас более спокойно, тело и душу как бы уравняв.Живые и мертвые
О, как же мы благословляем нашу участь при виде рядом умирающих людей! — они уходят в смерть, душой и телом мучась, а мы живем себе — и никаких гвоздей! Но вот они ушли… и все как отболело… не все… в нас чувство в сердце странное кровит: они ведь сделали решающее дело, — тогда как нам оно лишь только предстоит. И сделаем ли мы его еще как надо… теперь вина уже лежит на нас одних, — и непонятная рождается досада: во многом на себя, но и чуть-чуть на них.Литература
Мои любимые герои со мной воистину живут: так облака в прозрачном строе над головой моей плывут. В их мир с почтением вхожу я — как в воскресенье в божий храм, — какой бы, скромно торжествуя, ни ждал меня там стыд и срам. Мои герои — как святые, добро и зло их не проймет, — но дел их капли золотые на вкус как самый сладкий мед. И выбор мой безукоризнен: я не хочу миров иных, — и только в жизни после жизни хотел бы стать одним из них.Елена МОРДОВИНА / Киев /
Елена Мордовина — писатель, переводчик. Заместитель главного редактора журнала «Крещатик». Редактор издательства «Каяла». Рассказы издавались в журналах «Крещатик», «Голоса Сибири», «Венский литератор», «Зинзивер» и сборниках «Странности передвижений» (Алетейя, СПб., 2007), «Антология странного рассказа» (Фолио, Харьков, 2013). Автор трех книг: «Восковые куклы» (Алетейя, СПб., 2010), «Баланс белого» (Каяла, Киев, 2016), «Призрак с Лукьяновки» (Каяла, Киев, 2017).
Вдова и сирота
Мне предлагали его воскресить. Для этого нужно было ходить с ними раздавать брошюрки и принять их Бога. Но это надо было ждать, когда я умру, а сейчас нет. Я бы, конечно, хотела его воскресить сейчас, но так не получится. Поэтому так и живем, без него. Летом ездим в Крым. Конечно, с ним было бы легче. Пособие — не пособие. Что это за пособие? С ним было как на крыльях, даже когда денег совсем не хватало. Конечно, мне бы очень хотелось его воскресить. Зина-чеченка сказала, что и так воскреснет. Аллах милосерден, он никогда не оставит вдову и сироту. Но для этого тоже надо сначала умереть, а потом все воскреснем когда-нибудь. Умрем, в общем, и так. Чего торопиться-то? Но скучаю по нему очень. А самоубийство — грех, тогда уже точно не воскреснешь, это даже я знаю, в церковь хожу все-таки иногда.
И вот его куда оставить? Сумку эту пытается тянуть, помогает. А там… там у меня все есть, в домике. Чашки из чайного сервиза, посуда. Все первым делом перемою. На море сходим. Море рядом. Запасы круп-макарон там есть. Консервы с собой везем. Все есть, если бы еще деньги были на жизнь, можно было бы все время там быть. Вечность. Вот так смотреть на море и ждать, когда он вернется. На неделю деньги есть, там пособие придет, только бы хватило от Феодосии до поворота. От поворота я цены знаю. Надо ж так было неудобно взять билеты.
Садимся, давай. Водитель молодой совсем, видно, татарин. Скажите, молодой человек, вот у нас билеты до Феодосии, а нам надо чуть дальше, до поворота на Акташ, я доплачу. Скажите, сколько. Если не скажет, выйдем в Феодосии, там возьмем до Семи Колодязей, а оттуда рейсовым. Это и ждать, и крюк, да что делать. Садитесь, потом разберемся. Но вы только не забудьте, остановите. Не забуду, не забуду, проходите в салон, занимайте места. Идем, садись ты возле окна, только сумку давай сюда на полку затянем. Все, слава тебе, Господи, сейчас поедем. А куда приедем, посмотрим.
Татарские у него эти штучки под зеркалом качаются. Верующий, значит. Не станет много брать. По-божески возьмет, двести или триста. А как больше? Как скажет — пятьсот? Есть у меня пятьсот, и куда я денусь — отдам. А дальше-то как? До поселка доеду, а с чем ждать пособие на карточку целую неделю? Сразу, как приехали, по соседям ходить? Там яйца одолжить, там огурчики, туда за молоком. Пока свое что-то вырастет. Ладно еще к концу отпуска — там понятно, деньги заканчиваются. А тут приехала — и нате вам. А не дам я ему пятьсот? Где же это видано? За пятьсот от Феодосии до Керчи можно доехать. Видит, что мы в безвыходном положении. Ишь, глаза очками прикрыл. Стыдно ему, может быть. Так и скажу — где это видано. Зина-чеченка говорила, что вдову и сироту обижать у них большой грех. Так ему и скажу. Так и сделаю. Дам ему эти пятьсот и так ему и скажу: забирай, скажу, но знай, что обидел ты вдову и сироту. Аллах твой тебя накажет. Есть у тебя совесть — бери, скажу. Вот подвески твои болтаются на что? Так и скажу ему.
О, Господи, как гора с плеч свалилась. Так и скажу.
И если совесть у него есть, он сдачу отсчитает. Толстый, гладкий, музыку включил — мурлычет. Теперь главное, чтоб не забыть и самой не уснуть. Старуха эта еще через проход. Все говорит что-то, а я и не слушаю. Собаку мне отравил сосед. Скотина. Вот этот «Серебряный век». Сволочь. Что два первых моих были сволочами. Третий хороший был, послушный. Дочку в музыкальный интернат устроила — все сделала для нее, суки. Сама комендантом работала. Теперь сосед попался. «Серебряный век». Сволочь. Только бы не заснуть. Только бы не заснуть. А она все время бормочет и считает. Четыреста тридцать до Феодосии, кофе десять, пирожок двадцать, пенсия три шестьсот, минус Феодосия. Деньги проклятые эти. Снова о них думаешь. Да как не думать — все так и скажу ему, как решила. Бери, скажу. Не буду ничего выпрашивать, и сдачи потом не возьму. Обидел ты вдову и сироту. Не по-божески поступил, не по-человечески. Посмотри, скажу, как мы сумку-то ворочаем, он мне не дает, сам ручонками своими хватает, помогает. А ты… Совести у тебя нет. Смотрит. Снял очки-то уже. Смотри, смотри, может, совесть у тебя какая отыщется. Потом, говорит, все потом.
Скумпии пушистые цветут. Степь уходит туда за горизонт. Как же красиво здесь! Вот и поворот близко. Это первый, не нужен он нам. Проскочил. Видно, знает. А как второй проскочит? Старуха спит уже — замолчала. Ей, видать, до самой Керчи. Чего ей беспокоиться? Давай-ка, сынок, сумку-то снимем. Поворот наш скоро уже. Возле поворота остановите нам, пожалуйста. Да помню, помню. Сейчас поближе подъеду — остановлю. Сколько с нас от Феодосии до поворота? Вы потом сказали. Да ничего не надо. Мы… Ничего, я же вам говорю. Спасибо! Улыбается. Хороший такой мальчик. Сам, наверное, недавно еще таким был. Или тоже сирота, как этот. Спасибо! Давай, сынок, оставь ты эту сумку. Отдохни немного.
Марина ЗАРЕЦКАЯ / Кёльн /
Родилась в Казани. По образованию экономист. Стихи и проза публиковались в периодической печати Москвы, Казани, Екатеринбурга, Новосибирска, Вильнюса. В 2000 году переехала с семьей в Германию. Автор сборника стихов «В мире грез», «Кругом шестнадцать». Участница поэтической антологии «Как время катится в Казани золотое» (2006). Участница антологий «Гул былого» (2004) и «Сердце в ладонях» (2007), вышедших в Санкт-Петербурге.
Остров Хонсю
Листья клена облетают, тают краски каэде[15]. Осень красками пленяет, Мацумото снится мне. В полнолунье мостик красный отраженьем спит в воде. Замок Ворона прекрасный, привкус осени в саке.«Через кроличью нору в страну чудес…»
Через кроличью нору в страну чудес каждый хотел бы попасть… Но сегодня на улице дождь, дождь, и мне хочется очень спать. Но я знаю — дожди и туманы пройдут, и будем сказки с внучкой читать! Она примет меня в свою игру, чтоб с Чеширским котом погулять… декабрь 2016«Очередная неудача…»
Очередная неудача, еще один пропавший день. А если мерить все иначе, держать для всех открытой дверь? Не плакать, над собой смеяться, растить цветы и ждать дождя. Стареть… Но жизнь любить, влюбляться… Во внуках находить себя! 2017Осень
Цветные пятна зажигала на старых кленах снова осень… Брала с мольберта и бросала, укутав плечи в неба просинь… А солнце — ярким отраженьем смеялось в каплях… Дождь вчерашний оставил лишь воспоминанья о счастье быстро проходящем. Что душа ее стареет как-то сразу поняла. Взмахи крыльев душу грели, пусть всего лишь два крыла. А сегодня день ненастный от тумана стал седой… На ступеньках церкви плачет жизнь с протянутой рукой… 2016«В иллюзии чувств…»
В иллюзии чувств и в иллюзии счастья купалась она, не решаясь проснуться. Искала, очнувшись, тепла и участья, боясь, как всегда, в сотый раз обмануться. Со стенки взирала безмолвно синьора. (В Венеции куплена странная маска…) Иллюзия чувств, даже капелька счастья была ей когда-то, я помню, подвластна… Кёльн 2016«В твоих глазах…»
В твоих глазах лежит весь мир: там бури, штили, грозы, страсти. Там — неудачи и напасти, но ангел крыл не опустил. …В твоих глазах весь мир качнется, коль набежит одна слеза, тебя дыханием коснется — моя любовь, она — жива!«И музыка скупая слов…»
И музыка скупая слов тебя настигнет в вышине, и ты, нарушив омут снов, промолвишь «Отче» в тишине… А блик луны преломит тень, строку стиха пронзит печаль… Но снова улыбнется день, отринув прочь унынья шаль. 2016Екатерина ДУШИНА / Арнсберг /
Место рождения — Нижний Новгород, актерская семья. Первые шаги сделала на сцене Нижегородского ТЮЗ’а. Первая осмысленная речь — чтение «Мухи-цокотухи» со сцены Нижегородского Театра Драмы. По иронии судьбы получила филологическое образование. Свободное время проводила в студенческом театре. Работала автором и ведущим программы о культуре на Нижегородском телевидении. В Германии оказалась случайно, но живет здесь уже почти два десятилетия. Бард. Автор и исполнитель программ и спектаклей по русской поэзии и прозе. Сценарии к своим программам писала сама. Два компактных диска: «Сверчок» (романсы и песни на стихи русских поэтов — муз. Е. Душиной) и «Was ich noch zu sagen habe» (о творчестве А. Вертинского). Два сборника стихов: «Трилистник» и «Стихи для Нюси» (сборник детских стихов, посвященный дочери). Успешно проводит (в рамках воспитания двух дочерей) филологический эксперимент — обучение детей русскому языку в лучших традициях эмиграции первой волны. Пишет музыку на собственные стихи, в том числе иронические, которые представлены в ее подборке.
Прокурор
Пастух задувает в рожок, Телята смягчают мажор, А прокурор встает с бодуна Солнцу читать приговор. Вот рабочий ползет — Вообще, еле жив, Но успел украсть молоток. И каждый, по делам своим, Получает любви глоток. Доярки стерли штаны И руки о вымя коров. И каждый, внутри страны, Хоть чуть-чуть, но немного здоров. А там, за пределами, вне, Клубится двуликий глагол. И прокурор встает с бодуна Солнцу читать приговор. А мы сидим, пуча глаза, На мачте добрых надежд, И корабль наш мотает в волнах Серого моря невежд. Да, капитан — слеп, матросы все — дрянь, А боцман — подлец и вор. И прокурор встает с бодуна Солнцу читать приговор.Укладчица 46
Я знаю твои руки на вкус, Укладчица 46. Я губами чувствую твой искус, Укладчица 46. Ты сидишь в ряду таких же, как ты, Но в глазах их — сталь, а в твоих — цветы, Ты богиня сладостной красоты, Укладчица 46. У ног твоих лягут ягненок и лев, Укладчица 46, И я, — от плодов твоих рук охмелев, Укладчица 46. Твое имя звучит, как шелк и гром, На господних лугах твой будущий дом, Твоя слава крепи́тся твоим трудом, Укладчица 46. Сам господь указует детям своим На укладчицу 46. Твое имя трубит в трубу серафим, Укладчица 46. Отворяются двери ведущие в храм, Наступает пора отдохнуть мастерам, Раздает свою сладость свежим ветрам Укладчица 46. ЗАО «Кондитерская фабрика», В Пензе такая есть. Боже, благослови укладчицу, Укладчицу 46.Дзержинск
Дзержинск — не только центр химии, Но и курорт неплохой: Дарит в своем изобилии Людям вечный покой. Завод гудит, Фенол летит, Шламнакопитеть с востока смердит, Птичка пищит, Баба визжит, Мужик на кладби́ще лежит. Надену скафандр я космический, Пойду погулять по лугам, Эффект разноцветный оптический С земли поднимается там. Формальдегид Улучшит вид, От бензапирена В груди холодит. Дитя кричит, Господь молчит, Воздух что твой бакелит. Черная яма тайны хранит, Черные бочки гудят в небеса, Знак «осторожно» на ветре стучит, Смерть растворяет птицам глаза. Акрил, винил, Циан, этил, Зарин и иприт под землей! Душа летит, В груди горит, Бедный мой город-герой. Что за талантище наш человек, Сколько пластмасс, гербицидов, идей. Синтез всего. Жаль, что короток век, Так все ж для страны, все для людей! Завод гудит, Фенол летит, Шламнакопитель, как море залит, У бабы болит, Эколог вопит, Город Дзержинск дымит.Семь смертных грехов
Бедовая девчонка была старушка мать — Могла нажраться дури, могла вино хлебать, Могла понюхать коки, могла кольнуться тож — Я в этом на мамашу отчаянно похож. Покойный мой папаша лихой был озорник — К любовной пылкой схватке душою он приник. Всю жизнь он по постелям попрыгивал, как вошь — Я в этом на папашу отчаянно похож. Дедуля был задира, с кастетом спал и ел, На драках и побоях он две собаки съел. Любил послать в нокаут иль ткнуть под ребра нож, Я в этом на дедулю отчаянно похож. Могла сожрать бабуля, и не была тоща, Полцентнера бифштексов и два ведра борща, Что видела — то ела, людей вгоняя в дрожь, Я в этом на бабулю отчаянно похож. Мой дядька из корысти не брезговал стучать, За деньги мог и маму, и родину продать, Готов был удавиться, чтоб заработать грош, И в этом я на дядю отчаянно похож. Братан был лоботрясом, лентяем хоть куда, Ни дня он не работал нигде и никогда, Не мылся и не брился, впадая в озвереж, Я в этом на братишку отчаянно похож. Сестра была похабней, чем пьяный атаман, Своим отборным матом стреляла, как наган, Как пасть свою раззявит — чернела в поле рожь, Я в этом на сестренку отчаянно похож. Фамильное наследство в себе перемешав, Стою я перед вами, как благородный граф, Хотя я врун известный, все, что пропел — не ложь. Я, как моя мамуля… Я, как моя бабуля… А так же, как папуля… И так же, как дедуля… Я, как игра природы, отчаянно хорош!Бульонная курица (иронические куплеты)
Я — курица бульонная, изящна и бледна, Нога и шейка стройная и постная спина. В курятнике, как водится, все тянутся пожрать, А мне, бульонной курице, на это наплевать! Несут несушки бедные за сутки два яйца, Процессу яйценосному не видится конца. Кричат мне: «Дура бледная! Какая же ты мать?» А мне, бульонной курице, на это наплевать! Хоть гром греми, хоть солнышко, декабрь или апрель, В курятнике, на птичнике всегда один курдель: Ходить толпой послушною, да петьку ублажать, А мне, бульонной курице, на это наплевать. Сидят наседки тушею, и очи в потолок, А где, скажите, радости, а в чем, скажите, прок? А я скачу и бегаю, могу и полетать, И мне, бульонной курице, на это наплевать. Крутой могу врагам моим устроить марафон: Поймать меня не просто, а превратить в бульон Еще сложней, но — хуже всего меня жевать, Да мне, бульонной курице, на это наплевать. Быть может, ум и куроток, а волос, ах, длинен, И мне, бульонной курице, судьба попасть в бульон, Но буду жить, и буду петь, и пить, и танцевать, На жизненные трудности мне, братцы, наплевать!Мадина СЕРЕБРЯКОВА / Люденшайд /
Родилась в 1973 году в Приморском крае. В 1976 году переехала с семьей на Кавказ, где пошла в школу и начала писать свои первые стихи. В начале девяностых, после окончания школы, переехала в Германию. В 2001 году успешно сдала экзамены и получила профессию «Специалист по логистике». Одновременно, в том же 2001 году, выходит в свет антология, в которую вошли два ее стихотворения.
В 2002 ее стихи на немецком языке вошли в сборник под названием «Wieviel Wunde braucht der Mensch?» Участник проекта «Ностальгия».
Разговор
Кажется, год мы с тобой не встречались. Как ты? Я тоже немного устала. Всякое за год со мной приключалось — Падать пришлось, что поделать, летала. Снова мы вместе в безумии полном. Вновь опустилась, как сумерки, песня. Ты, словно парусник белый по волнам, Плавно дрейфуешь в пучине небесной. Помнишь, ты слушал мое откровенье, Благословляя своей чистотою. Ты, всякий раз приходил, как спасенье, Прямо с небес, в молчаливом покое. Грустно прощаться, так значит, до встречи. Время не ждет, да и манит дорога. Снова согрел мои хрупкие плечи. — Снег, я в молчанье твоем слышу Бога. Январь 1994«Что мы в действительности — прах под этим небом…»
Что мы в действительности — прах под этим небом, Подобный скошенной траве, покрытой снегом. И лишь в бесхитростных словах, Забытых богом уголках Таится Нечто, что дается горьким потом, Но удивляет мир божественным полетом. Тот, кто не думает, как все, Уединяется в себе, Где никого, где только Дух немой работал. Но одиночество, увы, коварно тоже. К нему привыкнешь, но оно томит и гложет. И нужно вырваться успеть, Воскреснуть снова и прозреть, В свободных душах воплотив свое Начало, Чтоб засветилося оно и зазвучало Негромкой песней в тишине. Оно откликнется во мне Такой же песней, о которой я мечтала. Январь 1991«Зажигаются огни в домах окрестных…»
Зажигаются огни в домах окрестных. Сколько вижу разных лиц, мне не знакомых, Сколько в небе звезд зажглось, мне не известных. Поглотила тишина мой старый город. Освещает мне мой путь фонарь высокий. А попутчик — пес худой — голодный малый. Впереди я вижу свет, но свет далекий. Я иду вперед, в мечту, иду по шпалам. И блаженство, и любовь, и боль, и радость — Все смешалось, все поет, душа летает! Миг на счастье, остальное на усталость. А мечта моя — туман, который тает. Звезды шепчут о своем, играя в лужах. Капли сонного дождя ударят эхом… Это рай, и рай другой сейчас не нужен. Пережду-ка лучше дождь под тем орехом. Январь 1994«Любуясь снегом, восхищаюсь…»
Любуясь снегом, восхищаюсь Его забавным ремеслом. И тщетно я понять пытаюсь Деревьев сонных колдовство. Ветвей опущенных усталость Едва бросается в глаза. Лукавство луж, снежинок шалость Гневят седые небеса. Июль 2000«Мне легче утонуть, чем вознестись…»
Мне легче утонуть, чем вознестись. И кажется, не хватит жизни этой. Шагами мелкими приходится плестись По тоненькой тропинке песни спетой. Беспомощность, что делать мне с тобой? Судьбу пытаюсь править осторожно, Не просто спорить с жизнью и судьбой, Но и без боя сдаться невозможно. Февраль 2001«Ты влюблен в ожиданья свои…»
Ты влюблен в ожиданья свои. Ты женат на потерянных снах. Мне знакомы забвенья твои, Ты их шепчешь на всех языках. Я случайна на этой земле, И в твоей суете — только тень. Я молитва на пыльном стекле, Ночь, которая гасит твой день. Ты свободен, ведь жизнь — не тюрьма. Пусть не пряник, но все же не кнут. Я тебя отпускаю сама. Пусть ветра над тобою поют. Октябрь 2008Памяти деда
Теперь я знаю, ты во мне пророс. Так глубока река твоих пророчеств. Ты прост, но ты возвышенней Высочеств — Мудрец, пропахший дымом папирос. Ты возвратился в Храм Небытия, Но мне твои слышны оттуда струны. Судьбу мою ты разложил, как руны, И щедро-щедро подарил себя. Твоих корней, вернувшихся в века, Вкушаю я таинственную силу. Мне не дано любить наполовину и верить в безысходность тупика. Мне вверен был пронзительный твой Дар, Им трепетно учусь распоряжаться. Ты мне позволил просто наслаждаться, Твою смакуя Мудрость, как нектар. Июль 1995СМЕРТНЫЙ АНГЕЛ
Смертный и святой Ангелом вознесся Над безумною войной. Ненависть распяла Твой божественный покой, Друг земле не предал. Грешная мечта Так и не успела Отравить твои уста. Святость твою только Виноградная Лоза Провожает в небо. Всюду плач сирот. Сколько ж слез рекой вольется В русло бурных вод? Видно, провинился Перед Богом твой народ — Взорвалось терпенье. Тишину пронзил Вой, он небеса любви Безумьем отравил. А Творец молчал…. Но в этот раз не пощадил Своего творенья. Январь 1995«Где вы, мои вчерашние друзья…»
Где вы, мои вчерашние друзья? Куда война вас раскидала по Земле, Иль в землю, я уж и не знаю. Напрасно голову ломаю, слезы лью. Кто проклял Родину мою? Кто ее продал? Поздно. Кому считать теперь долги? Не вспомнив правды, не познаешь тишину, Любовь и мудрость… Пепелище. Лишь ветер злой все так же свищет в спину мне. Как долго этой быть войне? Как долго — новой? Зачем вы, люди, целитесь в себя? Зачем детей своих вы душите во тьме Сырых подвалов?.. Ох, как трудно В таком аду остаться мудрым и живым. Младенец стал совсем седым. Секунда — годы. Июль 1999Хрупкое одиночество
Утонули небеса в тучах бархатных. Обещает день быть хмурым и пасмурным. Ты по-прежнему одна у открытого окна. Хочешь вновь согретой быть солнцем ласковым. Гнется тонкий стебелек низко пу ветру. Доля каждому своя… Жаль, не поровну. Вот и ты совсем одна у открытого окна. Рядом много лиц чужих, с ними холодно. И поет твоя душа песню грустную, Как горячая звезда стала тусклою. Ты устала быть одна у открытого окна, Но Природа глубоко это чувствует. Декабрь 1998«Не задержусь в твоем сомненье…»
Не задержусь в твоем сомненье, Уйду, захлопнув тихо дверь. Вернуть «по щучьему веленью» Меня не сможешь ты теперь. Уйду, ты даже не заметишь, Когда спокойно будешь спать, На поцелуй мой не ответишь, Не спросишь, где меня искать. Уйду без слез, без сожаленья. Благословив страну потерь. Не задержусь в твоем сомненье. Закрою за собою дверь. Декабрь 1992Генриетта ЛЯХОВИЦКАЯ / Берлин /
Родилась в 1938 г. в Ленинграде в семье юристов. С молоком матери — урожденной петербурженки впитала классический русский язык и культуру бывшей столицы России. С 1996 г., вынужденно покинув Санкт-Петербург, живет в Берлине. Относит себя к физикам, лирикам и к философам. Литературные публикации начались с 1984 г. со стихов для детей в изданиях Детгиза, в журналах «Колобок», «Веселые картинки», и продолжаются в сериях «Библиотечки поэзии для детей». В 2000 г. вышла книжка «Чудесята». Взрослые стихи появились в «Неве» в 1990 г. Авторские сборники «Увидеть рассвет» 1993 г. и «Загадка карт влечет» 1994 г. привели в Союз профессиональных литераторов в СПб. Имеет многочисленные публикации в различных жанрах в журналах, в их числе «Родная речь», альманахах, сборниках, в основном, в России и Германии. Подборки стихов — в девяти Антологиях обеих стран, включая Антологию российских писателей Европы (М. 2009). Издано более десяти книг, три из которых — двуязычные (с переводами на немецкий). Наиболее значительные — два сборника стихов и прозы «Лики любви» (2007) и «Талисман запоздалый» (2010), а также научно-популярная философская монография «Генер. Модель мироздания» (2008) — выпущены издательством «Алетейя» в Петербурге. Благодаря инициативе читателей многое можно найти в Интернете, если набирать в Google в строке поиска genrietta liakhovitskaia и/или генриетта ляховицкая в Yandex. Сайт — подарок читательницы.
Дежавю
«Британской музы небылицы» с их энергичным языком, взломав играючи границы, распространились прямиком сквозь толщи воздуха и вод, по всем возможным странам света, легко войдя в двоичный код проникли в бездны Интернета. Смешались с былью небылицы: террор и социальный гнет, копытом дикой кобылицы волна цунами в берег бьет, Земля «Титаником» кренится — плывет материковый лед, закат объединенных наций, война религий; сдвиг культур и нагнетание сенсаций, цена на нефть — за туром тур… И люд не устает дивиться — повсюду толпами народ: хоронят Папу, женят принца, весь в черных дырах небосвод, корреспонденты, вспышек блицы, сомнительные интервью… Порою думаешь — все снится, и кажется, что дежавю.Ностальгическое[16]
«Британской музы небылицы» чей сон тревожат в наши дни? Не увлажнятся роговицы над старой книжкою… Огни всемирной дерганой эстрады в глаза вонзают сотни жал, валом валит людское стадо туда, где микрофон заржал. Почти у каждого в ладони пищит, трезвонит домовой — скукоженные телефоны сорвались с привязи былой. И некуда уединиться, найти спасительный покой, чтоб встретить «ранний свет денницы» над драгоценною строкой. Желтеют ломкие страницы с засохшим вложенным листом и аллергически пылится в библиотеке ветхий том.Думая о Гулливере
При мысли об известном Гулливере его мне тотчас заменяет Свифт. Я с детства без сомнений верю, что этот Гулливер со Свифтом слит в единой жизни и в одном лице, и думать не хочу об их конце…«В своем полузаброшенном именье…»
В своем полузаброшенном именье он после странствий замкнуто живет. Среди соседей, в их мещанском мненье, привычно злющим чудаком слывет, а сам беседует в ухоженной конюшне с прекрасным благороднейшим конем, — особенно зимою, с ветром вьюжным, Свифт часто беспокоится о нем. И конь, с глазами юного Давида, в которых ясный ум горит, на языке гуингмов говорит о диких нравах йэху как подвида обширнейшего вида обезьян — он лично знает каждый их изъян, и просит рассказать про лапутян… Приятны им такие разговоры. И каждый вечер Свифт, задвинув шторы, из потаенной ниши достает резной, весь в инкрустациях, ларец — в нем пестует он уж который год из Лиллипутии привезенных овец, и щурясь, поднося поближе свечку, он гладит шелковистую овечку громадной, с ней в сравнении, рукой и обретает в тишине покой…По образу и подобию
И сотворил Бог человека по образу Своему…
И был вечер, и было утро: день шестой.
Ветхий Завет. Бытие Итак, сотворены «по образу» Творца. Но образ у Него без тела, без лица, его не отделить от света и от тьмы. Так в чем же можем быть Ему подобны мы — песчинки перед Вечным и Безмерным? Ужели могут быть недостоверны слова из древних свитков мудрых: «И вечер был, и было утро…»? Ошибка — в нашем пониманьи «дней» — недостоверность коренится в ней: когда творишь, впадаешь в упоенье, которое не знает слова «время» — там нет его, где муки и боренье сопряжены с рождением Творенья. Нет, человек не может Богом стать, но в Творческом порыве испытать и муки, и борьбу, и напряженность, и даже Вечности непротяженность — подобно Богу он на то способен, и только в этом он богоподобен.Конец фильма
Я помню фильмы отроческих лет — магический из аппарата свет игрою призрачных полутеней нес жизнь иных, недостижимых стран на белый и бесхитростный экран души доверчиво-неопытной моей. Те фильмы — радость скудных дней — обидно быстро вдруг кончались и надписью короткой завершались: «Конец» — нет сказки продолженья… Вокруг меня шумливые движенья, и говор зрителей, и опустевший зал. Киномеханик все нам показал, что целлулоидная пленка сохраняла, и мне пора бы выходить из зала, но так хотелось, чтобы не было «Конца», который следовал тотчас после венца иль незадолго до венчания влюбленных… Теперь принадлежу я к стану умудренных и знаю, что «Конец» вполне уместен и режиссер пред зрителями честен, на пике счастья сказку прекратив, стеклянный не направив объектив в тьму дней, в обычный быт продленных из-под венца отпущенных влюбленных — без празднично украшенной кровати, устроенной для близости интимной, с опаской связанной интуитивной, когда снимаются особенные платья — конец романтики, цветов и подношений, начало неизвестных отношений, иные поцелуи и объятья, непонимание, обиды, подозренья, нагая правда тела и лица, порою — запоздалое прозренье… Но все ж хотелось, чтобы не было «Конца»!Фрагмент стихотворения «РЕАБИЛИТАЦИЯ» лауреата Нобелевской премии по литературе Виславы Шимборской (перевод с польского)
Умершим вечность их хранят, покуда памятью им платят. Слаба валюта. Нету дня, чтоб кто-то вечность не утратил. Та наша над умершим власть весов стабильных ждет и точных, и чтоб судья не вздумал красть, и чтобы суд судил не ночью.Город и время Эссе о культурном слое (Ленинград 1986, Петербург 1993)
Время овеществляется. Время трагически овеществляется в городском культурном слое. Этот слой состоит из останков былого. В нем вещи, навсегда использованные, изношенные до ветхости, до ненужности, покрываются бытовой, промышленной и даже космической пылью. Неотвратимо спрессовывает время эту смесь. Ее заливают асфальтом, укатывают тяжелыми машинами, но она дышит, вспучивая псевдопрочную кору, разламывая ее щербатыми разрывами.
Культурный слой хранит в себе не культуру, а ее разрушение. Он нахраписто поднимается все выше, наполняя горловины подъездов и глазные впадины подвальных окон. Дома захлебываются в нем, становясь похожими на тонущих. Тщетно пытаются они вытянуть свои подбородки из трясины былого. Она засасывает их все глубже. Гордые здания теряют величавую свою стать. Выверенные гением архитектуры пропорции искажаются все более.
Воды Невы в припадках своих подъемов уже не достигают отдаленных от нее домов, зато дряхлеющий город утопает в разбухающем слое и начинает подспудную жизнь в его утробе. Нечеловечески заселяются мокнущие подвалы. Странно соседствуют в них крысы, кошки, мокрицы, комары. Они донимают жителей отвратительными запахами, волдырями ночных укусов, болезненной заразой. Старый надежный кирпич толстых стен пропитывается сырой гнилью, крошится под тяжестью этажей. Скрытые изъяны выходят наружу глубокими трещинами — этими морщинами строений. Осыпается виртуозная лепка. Покосившиеся окна придают фасадам вид гнусновато ухмыляющихся лиц, знающих свою безнадежную судьбу. Ржавые внутренности высовываются из когда-то изящных балконов. Разломанные водостоки и облупившаяся краска довершают уродство.
Лишь иногда, при каком то неверном, особенном свете сумерек или белой ночи, кажутся выпрямленными продуманные в прошлом линии. Обезрученные кариатиды молодцевато вздымают декоративные выступы. Легкое небо всматривается в лики дворцов, отраженных в тягучих водах Невы и каналов. Но даже в эти редкие возвраты призрака изначальной красоты слышны какие-то подпольные потрескивания и вздохи смертного слоя, непрерывно питаемого отбросами и слизью равнодушного города.
Золотая эротика
Кисть должна быть мягкой, но упругой, как мех заячьей лапки. Погладив янтарную плоть сливочного масла кистью, золотых дел мастер прикасается ею к тончайшему листку золота, упрятанному между туманно-матовыми страницами папиросной бумаги драгоценной книжки с листовым золотом. Затаив дыхание, мастер подносит к отливке нагой женской фигурки кисть с трепещущим листком, прильнувшим к ее промасленным волоскам. Он плотно прижимает тонкое золото к волнующим женственным изгибам и разглаживает его настойчивыми толчками кисти…
Сегодня обнажаются деревья. Это не откровенный стриптиз, а полное чувственным очарованьем бескорыстное действо природы. Вчера еще скрытые пышным одеянием из густой листвы, постепенно проступают женственные очертания изогнутых ветвей. Согласованно покачиваясь под упругими ласками ветра, они отдают ему лист за листом. Медленно, словно во сне, парят в утреннем матовом тумане, янтарно — влажно поблескивая, золотые листья. Все прозрачнее становится лиственный наряд, пока, наконец, не опадает полностью, оставляя светлеющему небу прихотливый рисунок нагих ветвей. Покров из золотых листьев приникает к земле, шурша ей прощальную нежность.
Давид БРАЦЛАВЕР / Берлин /
Родился в 1938 году в Украине в городе Одесса. После окончания Одесского политехнического института получил специальность инженера-электрика. В 1973 году эмигрировал в Израиль, где прожил пятнадцать лет. С 1989 года — в Германии: жил во Франкфурте-на-Майне, сейчас живет в Берлине. Участник международных поэтических турниров; автор трех поэтических сборников «Листопад» (2010 г.) и «Рифмуя мира панораму» (2012 г. и 2014 г.); соавтор пяти сборников «Запятая», петербургского альманаха «Голое небо», берлинских альманахов «До и после» и «Еврейские мотивы».
Волна
Нептун, всесильный царь природы, Нет власти крепче волн твоих! Хранят твои живые воды Безмерность вечности и миг. Считаю волны океана, Прощаясь с каждою волной. И кажется мне — постоянно Одна из них бежит за мной. Искрится тайным добрым светом, Как путеводная звезда, Она меня зимой и летом, Зовет неведомо куда. Я вижу грозные преграды И слышу ураганов вой. Волна плывет со мною рядом — Непредсказуемой судьбой!Ослиный хор
Осёл, командовавший хором, всем соловьям сказал с укором: «Пришла идейка, неплоха, — взять запевалой Петуха!» Все вскоре убедились сами, как радостно дружить с Ослом: он дирижировал ушами и подпевал себе хвостом! На соловьев взирая гордо, как на жужжащих серых мух, закукарекал во все горло, Ослом назначенный Петух. Мораль простая! С этих пор известен стал Ослиный хор, смеется зритель: «Ха-ха-ха! Петух пускает петуха!»Любовное вино
Любимым розы и сапфиры Дарить мы можем без конца, Но без любви в подлунном мире Не покоряются сердца! Любовь вольна, как в небе птица, Как с гор бегущая вода, Границ не признавая, мчится, Сама не ведая куда! Но, околдованы отрадой, Огнем любовного вина, Как из хмельного винопада, Мы насладимся допьяна.Льстивая лиса
Когда был Волк в высоком чине И, занимая важный пост, Катался в черном лимузине, Лисица, распуская хвост, Кумиру говорила льстиво: «Да вы талант! Вы просто диво! Среди знакомых мне зверей Вы всех сильнее и умней!» Но вот беда: Волк слег в больницу — Совсем плохи его дела… Однако льстивая Лисица На похороны не пришла! Мораль: встречая подхалима, Скорее проходите мимо И помните, что в трудный час Он не лизнет вас, а продаст!Упрямый осёл Басня
Ослу не нравилась амбиция Трамвая: Прет, никому пути не уступая! Червяк! А впрямь ослиное упрямство, Трамвайные манеры, спесь и хамство! И вот Осёл в весенний день погожий Встал, словно вкопанный, Перед трамвайной рожей. «Я с места не сойду! — сказал Осёл. — Ей-богу! Пускай червяк уступит мне дорогу!» Но вскоре новость потрясла столицу С правдивого газетного листа: «Осла-упрямца отвезли в больницу, Когда Трамвай лишил его хвоста!» Весьма прозрачную мораль Не скроет черная вуаль: Когда упрямству нет границы, Ослам помогут лишь больницы.Позывные любви
Из фантазий и грез Бог творил чудеса, Мириадами звезд Украшал небеса. И неслись облака, Заслоняя собой, Как огонь маяка, Лунный диск над землей. Эта ночь не для сна. Дорогая, взгляни, Нас колдунья Луна На свиданье манит! И для нас, и для нас Звезды в небе не прочь Танцевать дивный вальс С ветром в майскую ночь. А любовь — на Земле, Что нам лунный уют? На холодной Луне О любви не поют. На Земле соловьи, Откликаясь на зов, Позывные любви Повторяют без слов!Романс
Любовь под сводом мирозданья Царит, не ведая границ, И даже звезды на свиданье Спешат под сполохи зарниц. В бессонные часы мечтаний Смотрю с тоской на небеса: Плывут в космической нирване Твои небесные глаза. В них сладкий дым былых желаний, Божественных мелодий звук И аромат воспоминаний, И легкий трепет нежных рук. Мечту заветную лелею, Остановив мгновенный бег: Найти на солнечной аллее Любви спасительный ковчег. И в храме сбывшейся надежды Врата откроются для нас, И снова зазвучит, как прежде, Ушедшей юности романс!Ода фаршированной рыбе
Ты в акватории речной Считалась редким исполином, Встречая рыб, как демон злой, Пугала хищным своим видом. Была ты дерзкой и коварной, И с помощью своих зубов, Как кузнецы на наковальне, Ковала для себя врагов. Но, приняв удочку за палку, Посланницу небесной мести, Попасться на крючок, нахалка, Ты заслужила честь по чести! И за оказанную милость, За благородные дела, В гефильте фиш ты превратилась, Став украшением стола. Под соусом на блюде белом Твое величество лежит Между вином и красным хреном, Знай, вызываешь аппетит! И, несмотря на приступ лени я, Не исключаю «преступления» — C тобой без всякого смущения Расправиться до пресыщения! Так беспощадная фемида Под управлением творца За преступленья и обиды Карает душу подлеца!Зимнее небо
Ярким светом блещут звезды, Посылая благосклонно Бриллиантовые грезы В сновидения влюбленным. Напросилась в гости буря, Серебром дорожки стелет, И на землю глядя хмуро, Небо черное седеет! Выплывая из-за тучи, Над Гекатой[17] торжествуя, Лик луны, как серп могучий, Разрывает тьму ночную! Ото сна по воле Феба Пробуждается Аврора, И плывут на лоне неба Кудри в радужных узорах!До свиданья, летняя пора
Августа последняя неделя, Солнце греет с раннего утра, Ласточка проснулась и запела — До свиданья, летняя пора! У природы нет плохой погоды, Но прекрасней лета не найдешь — В золоте купаются восходы, Блещет солнца золотая брошь! Скоро осень — листья пожелтеют, И Земле поклонится трава. Роща удивиться не успеет, Как зима войдет в свои права. Сбудутся седой зимы угрозы: Твердым льдом покроется река, Поредеет лес, придут морозы, Поседеют в небе облака. А сегодня ласточки запели Песни предосенние с утра: Августа последняя неделя, До свиданья, летняя пора!Фата-моргана
Чудеса фата-морганы Зачаровывают взор: Вижу в кружеве тумана Тучи призрачный узор. Ей с улыбкой машут ветви Разноцветною листвой. И летят шальные ветры Над кудрявой головой. Что же ты танцуешь, туча, Развеселой егозой? Погляди, твой снег колючий По земле течет слезой. Выйдет солнце из тумана, Испугается вода. От чудес фата-морганы Не останется следа.Солдаты
В вулкане кровавых баталий, Который страшнее, чем ад, Солдатам приказ отдавали: «Вперед! И ни шагу назад!» А рядом чины в серой форме Под свастикой поднятых рук Давали приказы: «Nach vorne! Vorwärts aber kein Schritt zurük!» Мгновенья историей стали, Звучало почти в унисон: «Хайль Гитлер!» «Да здравствует Сталин!» — С полотен враждебных знамен. В огне под осколками стали, Где страшен мертвец и живой, Простые солдаты мечтали Из ада вернуться домой. Свершились солдатские грезы, Весной отгремела война. И радость, и горькие слезы Смешались в бокале вина.Моя женщина Романс
Бесконечный мир стал тесен, Мигом — век земной, Когда лучшая из женщин Встретилась со мной! Эта сказочная сила Лишь в тебе одной: Ты меня заворожила Страстью неземной! Жизнь прошла, а сердце помнит Наводненье чувств, Несравненный, сладкий, томный Вкус волшебных уст! Я смотрю назад устало, Слепо — сквозь года. Ты меня околдовала Страстью навсегда!Песня о любви
Я, как рыцарь с поля брани, По земле чужой Шел в неведомые дали За своей мечтой. Долго странствовал по свету, Но узнал покой, Когда ты, мой ангел светлый, Встретилась со мной. Для тебя сорвал украдкой Нежные цветы — Разноцветные фиалки Дивной красоты. Ты меня приговорила Взглядом без суда На любовь, пленила силой Страсти навсегда! Рощу разбудили трели — Звонко соловьи, Радуясь весне, запели Песни о любви. На скамейке у ограды Под слепым дождем Улыбнулась нам отрада Солнечным лучом. Одарив вином и хлебом, Щедрою рукой Сам Творец меня на небе Обвенчал с тобой. Знаю, в чудо верить надо, Милая моя, Ты божественной наградой Стала для меня!Конец апреля
Гудят ветра в конце апреля, Как в дни седого февраля, И под симфонию метели Дрожит угрюмая земля. Повисли молодые кроны С гирляндой листьев на стволе, Их слезы, жалобы и стоны Растаяли в кромешной мгле. Жаль, что восходит, но не греет В апреле солнце над землей, С природой споря, зеленеет, Трава на паперти лесной. Весна, возможно, заблудилась В морях на лодке без весла, Иль вешнюю тропу забыла, Которая ее вела. Украсив белым цветом ели, Искристый снег, гордясь собой, Не верит, что в конце апреля, Зима прощается с весной!Вальс-каприз
Нас познакомила судьба, Когда в саду на бис Играла медная труба Осенний вальс каприз. И, грустных песен не любя, Умолк веселый чиж, А дождь оплакивал себя, Слезой стекая с крыш. Шептала желтая листва, Рассыпавшись кругом, Лишь ей понятные слова, Умытые дождем. Вдруг солнца луч сквозь облака Блеснул и вмиг исчез, Как будто сильная рука Сомкнула свод небес. А я не вижу дождь и мглу В ненастный серый день. «Люблю! Люблю! Люблю! Люблю!» Мне повторять не лень!Я не люблю осенние рассветы
Рассветы не люблю встречать осенние, А я люблю их раннею весной, Люблю пернатых слушать песнопения, Недавно возвратившихся домой. Люблю дожди, но не дожди осенние, Люблю я те, которые весной, Чтоб расцветало каждое растение, Политое небесною водой. Я не люблю, когда плоды осенние Срывает лихо ветер озорной, А у меня другое предпочтение — Цветение черемухи весной. Я не люблю, когда порой осеннею — Туман, а небеса покрыты мглой, Но я люблю с веселым настроением Встречать зарю весеннею порой.Синица и попугай
От вражеских когтей спасаясь, Коварство Коршуна кляня, Синица в клетку Попугая Влетела на исходе дня. И гостью бедную пугая, Раздался вдруг из темноты Счастливый голос Попугая: «Я рад, что прилетела ты!» Синица спела: «Очень каюсь, Но я в испуге невзначай В твой терем, от врага спасаясь, Влетела, мистер Попугай». «Я очень даже рад, Синица, Мне скучно, — молвил Попугай. — Есть в клетке зёрна и водица! Не улетай, не улетай!» Увы, расстались обе птицы, Кивнув друг другу головой. Свобода в небе для Синицы Дороже клетки золотой! Так повелось на белом свете: Одним летать, другим жить в клети.Ах, если бы!
Был бы молод я и не женат, Как веселый рыцарь Дон Жуан, Вдаль бы мчался, не страшась преград На защиту дам — во вражий стан. Словно царь мудрейший Соломон, Как ценитель сладостных утех, Щедростью своей пленил бы жен, Умоляя Бога простить грех. Был бы молод я и не женат, То влюбился бы тогда безмерно В ту, что всех прекрасней во сто крат — Нежную прелестницу, царевну. Был бы молод я и не женат, Постарался бы волшебным словом Всех без исключения подряд Дам околдовать, как Казанова! Был бы молод я и не женат, Ночи напролет до встречи с утром, Я свою любимую бы рад Целовать со страстью Камасутры! Знаю многих, кто давно женат. Несмотря на прожитые годы, И всерьез и в шутку говорят, Что любовь зависит от свободы!Басня
Лиса похвастаться решила Своею хитростью и силой И доказала это наспех Всем петухам и курам на смех. Ах! Захотелось ей, Лисице, Добычей легкой поживиться, Подумала, ведь чепуха — Поймать любого Петуха. Повыше задирая нос, Сказала: «Это не вопрос, Съем у зверей перед глазами Петра со всеми потрохами!» Она отправилась в атаку, Но Петушок был бойкий в драке — Плутовку из последних сил Ударом метким угостил, Ей ловко всунув под ребро Остроконечное перо. В глазах Плутовки свет потух — Так заклевал ее Петух. И все зверье понять сумело, Что побеждает в ратном деле Боец, который посмелее, Чем хвастунишки и злодеи!Мадонна
Гляжу я из окна вагона — Выходит женщина из леса, Она прекрасна, как мадонна, Она прелестна, как принцесса! Она сбежала в лес из Рая Решать небесные проблемы: Ей кавалера не хватает В садах прекрасного Эдема. В Эдеме жалуются дамы, Возможно и не без причины, Помимо старого Адама, Нет настоящего мужчины! Бегут из Рая, как из зоны, В леса заманчивой чужбины Несостоявшиеся жены — На поиск своего мужчины.Нежность
Нет силе нежности предела, Как неприступная броня, Хранит союз сердец и тела В потоках страстного огня. Она пленит легко, но сладко, Не выпуская из оков, И посылает нам украдкой Непревзойденную любовь. Дарите нежность полной мерой, Она сильней потоков слов. Дарите дамам, кавалеры, Тепло за верную любовь!Улыбка судьбы Романс
Помню девушку с русой косой, Томный взгляд голубых ее глаз. Я влюбился весенней порой, Я влюбился тогда в первый раз. Первый раз испытанье любовью Унесло мой душевный покой. Мне казалось, в глазах чернобровых Отражается рай неземной. Но Фортуна, шутя, улыбалась, Притворяясь лукавой лисой. В жизни рядом со мной оказалась Кареглазая с черной косой. Что поделать с собой, я не знаю. Но, плененный другою красой, Я, грустя, иногда вспоминаю Синеглазую с русой косой.Жадность не порок
Нет, нет! Я вовсе не пророк! По пальцам чувства не считаю. Но жадность — не всегда порок! Об этом я прекрасно знаю. Я жаден деньги отдавать Грабителям и хулиганам. Я жаден гостя принимать С бездонным… Собственным стаканом. Я жаден чувства раздавать И похвалы дарить заочно. Я жаден с жадным пировать… Нет! Жадность — Не всегда порочна!Се ля ви
Путь людской, словно Космос безмерный, Но подобно букетам цветов, Увядаем в теченье мгновений, Превращаясь в седых стариков. Наши годы, как птицы, умчались В бесконечные время и даль И, как память прошедшего стали, Навевая тоску и печаль! Спозаранку встречая рассветы И знамена вечерней зари, Мы Творцу посылаем приветы И поклоны за эти дары. Отзываются в душах тревожно Голоса позабытой любви, Но судьбу повторить невозможно: «Се ля ви, се ля ви, се ля ви!»Валентин ЕМЕЛИН / Арендаль, Норвегия /
Живет в Арендале (Норвегия). Работает в Центре сотрудничества с Программой ООН по окружающей среде ГРИД-Арендал, старший советник, директор программы. Переводы с английского, немецкого, шведского, датского и норвежского языков публиковались в журналах «Эмигрантская Лира» (Бельгия), «Интер-поэзия» (США), «Вышгород» (Эстония), «Белый Ворон» (Россия); поэмы и стихи — в журнале «Белый Ворон» и сетевых журналах «Белый Мамонт», «Буквица» и «Золотое Руно». Автор перевода семейной саги Денниса Нурксе «Голоса над Водой», автор и редактор (совместно с Галиной Ицкович) сборника переводов «Женская поэзия Америки» и сборника стихов 9 авторов «Истории. Нарративная поэзия XXI». Лауреат 4-го Международного Фестиваля русской поэзии и культуры «Арфа Давида» (1 место); серебряный призер Пятого Всемирного фестиваля «Эмигрантская Лира», финалист 13-го Международного Фестиваля русской поэзии «Пушкин в Британии» и «Кубка Балтии-2015».
Бусы
сначала звук оборванной струной и капли солнца раскатились леденцами по кафельному полу они легко касались теплой гладкой стороной названия не помню будто бы авто но нет не то в котором ты катал меня тайком жаль в темноте не разгляжу лицо за этим бубликом за этим колесом как двое наших огольцов на пару разломив его уписывали с молоком тогда корову мы еще держали весной отец вернулся мы его не ждали оттуда но вмешался исполком и там разобрались всего через два года отпустили да в забой его не взяли был не в силе помню все прятал под подушку хлеб ночами жевал его обломками зубов скитаться нам пришлось вначале по койкам стройкам дела непочатый край потом она и не согреться голод без конца убей не помню твоего лица как будто сигаретой в карточку и пеплом по краям где экипаж участвовал в боях и ты с нее пришел и все наладилось все было хорошо потом обрыв как внуки родились квартиру дали но восьмой этаж стандартных тридцать пять жилые две мутится в голове провалы памяти не стало вот опять забыла газ нет вспомнила сейчас ты подарил мне их до свадьбы и надо леденцы собрать бы но все равно теперь их не найти какое тусклое окно стекло мешает и давно пора помыть а тапочки поставить на карниз почти что новые невестке пригодятся смотреть не надо вниз а может статься к тебе приду по этому путиЧерная речка
Cтирает прачка на Черной речке, да плачет крачка — предостеречь бы: не езди, милай, навстречу смерти… Но сани с силой по снегу чертят две несмыкаемых параллели — туда, где, тая, он заалеет.Чудо
Ты колдуешь в садовом мирке: Мановением ласковых пальцев Расцветают из каменных пяльцев Асфоделии на бугорке. Королева весенняя, ты На земле преклоняешь колени. Осторожно застыли олени, Чуть стесняясь своей красоты. Цедят воздух усами коты — Притягателен он и тревожен, И рисуют у сада под кожей Метросхемы туннелей кроты. И по ним твоего колдовства Проникает зеленая сила До корней, словно ты попросила, Чтобы ей напиталась листва. И под стрекот вассальных сорок, Из подземного переплетенья Вдруг явлению чуда цветенья Наступает назначенный срок.Оверская история
Кого ты убил,
Буффало Билл?
Битлз Он был сумасшедший Тото, и таскал всюду краски и кисти, писать мог на всем: на холсте или даже на скатерти чистой, и что-то про цвет объяснять нам пытался, когда был в подпитьи — мы все помирали со смеху — у нас тут немного событий. Однажды клошару змею запустили мы в ящик для красок, Рене ему перцем намазывал кисти — любил он кусать их — он так уморительно злился, припадок обычно был краток. Танцовщиц бы лучше писал, а не всяких придурков усатых. Красотки Рене попикантнее будут на дагерротипах, костюм с бахромой у него, как у Буффало Билла — похожий! В тот раз мы играли в индейцев, и в поле увидели психа — Рене свой пугач по-ковбойски рванул: подыхай, краснокожий! А мне закричал: — Женщин в форте укрой и займи оборону! — Шайенн одноухий, тебя, как бизона, загоним обратно!.. Ей-богу, он только хотел попугать, а пальнуть — по воронам… Когда тот упал, мы подумали: просто решил разыграть нас. Какое дерьмо! Ведь на следствии точно назначат козлами… Папаше Рене кучи франков не хватит расхлебывать это. …Тайком из Овера, как мэр посоветовал, нас отослали: бедняга-то помер. Вот так, по-дурацки, закончилось лето. Но все обошлось. Перед смертью не выдал нас рыжий голландец. Папаша отмазал Рене, а Тото упокоился с миром. Из местных-то вряд ли кто будет болтать — ну и мэр не внакладе… Лишь доктор Гаше взял холсты. А Рене-таки станет банкиром.Алёна ЕМЕЛИНА / Арендаль, Норвегия /
Родилась в Ленинграде, окончила Ленинградский Технологический институт им. Ленсовета и факультет психологии Санкт-Петербургского Государственного университета. Директор Центра интегральной психологии «Либра» в Санкт-Петербурге, психолог-консультант. Ведет авторские семинары по арт-терапии, анализу сновидений и религиозной психологии. В настоящее время живет в Норвегии. Бронзовый призер 5-го Всемирного фестиваля «Эмигрантская Лира» (2013), финалист Международного фестиваля русской поэзии и культуры в Израиле. Напечатаны книга стихов и прозы «Психея» (2003), рассказы для детей «Лестории» («Детгиз», 2008; переиздание АСТ, 2015). Стихи публиковались в сборнике 5-го Всемирного фестиваля «Эмигрантская Лира» (Бельгия), журналах: «Соотечественник» (Норвегия) и «Эмигрантская Лира» (Бельгия). Живописные и графические работы Алены Емелиной выставлялись и находятся в частных коллекциях в России, Франции, Великобритании, США, Израиле, Южной Африке и Норвегии. Иллюстрировала книгу международного гроссмейстера Л. Юдасина «Тысячелетний миф шахмат».
Блики
Прошептать про себя в травяной простоте Промолчать на ветру не сказать в суете Пару искренних слов написать на воде Тишиной замереть на неправом суде Не оставить следа на шершавом песке Птичью песнь покачать на озябшей руке Скрытой мудрости свет проскользнет вдалеке По земле по листве по стеклу По щекеДриада
Поверишь ли?.. Я встретила дриаду! Иней открыл ее присутствие в саду. Почти невидима, в ладу со светотенью четких линий заснеженных ветвей она дремала. Ты не поверишь! Спящий профиль касался стройного плеча. Я созерцала, трепеща, Души природной краткий отдых внезапно прерванный. Крича, промчались по дороге дети. Ты не поверишь — стало так, как прежде: лучился снег и веял тихий ветер. Но — Взгляд! Храню его, пытаясь разгадать. Жемчужина переживанья, Тайна… Ты не поверишь мне, я знаю.Рассыпалась минута…
Рассыпалась минута ночи длинной, и шестьдесят ее пылинок на подоконник опустились. Среди чердачных окон, труб старинных повис в молочном свете город птичий. Спят птицы. Кошки бродят. Тише! Застыли призраки желаний на очарованных карнизах. Скульптурный сад на скатах крыши. Сад сновидений. Шепот… Тише! Как отражение дневного — мир крыш ночных. О, наважденье! Здесь каждое мгновенье — все иное. Ты далеко. Ты спишь…Одиночество
Мир погружается в туман и тихий шум дождя Ты одиночества искал? Оно нашло тебя. Неслышно отворила дверь бесплотная рука Остаться с ним наедине боишься? — Нет пока… В его присутствии простом безмолвия ищу По Книге Книг водя перстом я душу излечуИз ночи в ночь
Прислушайтесь Полночный мир наполнен Не шелестом Но шепотом бессонным Мольбы о помощи влекутся невесомо сквозь стены, стёкла Звон тончайший в больных висках полощет полотно раскаяний сомнений тайн Окно зашторено В постельных пеленах расплесканных по склепу спальни бессонные беспомощны Часами стучат в ворота сна Не открывают Привратник глух и слеп Мучение берет за плечи встать мчаться прочь Мрак распирает веки И некуда бежать из ночи в ночьСмерть и сон
В пучину темную, где тишина и звезды, мир погружается. Его склоненный лоб отягощен молчания печатью. Незримый птичий хор исполнил гимн прощальный, с почетом проводив светило на покой. Но чей-то взгляд с постели обреченной с надеждой ловит отблеск в облаках, полуночный обряд вершится на часах, устали смерть и сон с мучением бороться, отходят медленно… Светлеет небосклон, немного веры — и воскреснет Солнце, И правда, сон ночной пугающе подобен смерти. Беспомощные мы распластаны во тьме, брат и сестра обходят мирно спящих и выбирают между ними тех, кто болен, слаб, забыт, несчастен — и ближе к краю. Потому, душа с душой не разлучаясь, смотрите вместе сны, кружа крыло к крылу. И если одного потянут к краю — не выпускайте из объятий, не разжимайте рук.Облачные дети
Закончив размышлять о власти бесчисленных причин и следствий, увидев целое сквозь части, калитку открываю в поле смыслов, где царствует любовь превыше действий. Над полем в небе золотистом на спинах невесомых великанов играют облачные дети, доверчивые, в локонах туманных — плывут от света полудня в мерцанье вселенской тьмы, где тихо канут.Рената ВОЛЬФ / Дуйсбург /
Родилась в 1955 году в городе Семипалатинске (Казахстан). После окончания педагогического института работала учителем математики в средней школе. С 1994 года живет в Дуйсбурге (Германия). Приобрела новую специальность: помощник налогового советника. Пишет стихи, интересуется фотографией, рисует акварелью. Пробовала свои силы в оформлении детской книги. Печаталась в русскоязычных альманахах и журналах Германии, в украинском сборнике «Многоцветье имен», в российском сборнике «Ностальгия». Член Литературного общества немцев из России. В 2012 вышла книга стихов «Отражение», в 2017 — «Длиною в лето».
На белый лист
мои стихи не искрометные они задумчивы слегка они как птицы перелетные как кучевые облака то улетят, то возвращаются в забытых снах и дежавю ну в общем сами сочиняются я их на белый лист ловлю«А хочешь жить на морском берегу…»
А хочешь жить на морском берегу, Хочешь жить у подножия гор, Хочешь, расстелем траву-мураву, Звездный раскинем шатер. Ветер ласкает усталый висок, Из-под ног утекает лениво песок, Круглые камни — как сотни конфет, Лижет их море тысячи лет. Опять улетает туда самолет, Но нас он с собою, увы, не берет. Жизнь наша не плен, никому не должны, Возвращаемся к тем, кому мы нужны. Но пока не стоим у последней черты, Нас согревают с тобою мечты.Отблеск
не понимала как я жила без тебя существовала не понимаю как я живу без тебя не существую зимний холодный пейзаж отблеск в камине счастья далекий мираж в знойной пустынеЕще одно утреннее
Голые ветки, а стволы зеленые, У дома напротив глаза подведенные. Прилип к обочине, стоит, красуется, никто им бедненьким не интересуется… Хозяин с собакой пытаются договориться… И слякоть, и слякоть, что в мире творится… И счастливы люди, пока еще спящие, у них еще будет жизнь настоящая…«И хитрости нет никакой…»
И хитрости нет никакой, Нет никакой корысти, Счастье где-то там за рекой В прошлой и будущей жизни. Хитрости нет никакой, Мы встретимся там за рекой, Встретимся там — не здесь, Вот и секрет весь.Бедное сердце
Бедное сердце, что за напасти, Ну к чему нам эти страсти? Выше пояса — ниже пояса, Не сойдутся любви два полюса. Ну взлетишь — с высоты упадешь, Что осколков не соберешь… Упрямое! Слов не слышит. Кардиограммы пишет. Обиделось и молчит. Но стучит! Стучит, Стучит…«порой банально все и просто…»
порой банально все и просто любовь малюсенького роста любовь на день любовь на веки когда прозреют человеки когда ответ напишут звезды тогда наверно будет поздно или не поздно никогда гори, гори моя звезда…«Качает дерева…»
Качает дерева Осенний ветер. Живут во мне слова И те, и эти. То плач седых дождей, То свет сквозь тучи, То на изломе дней След от звезды падучей. Куда ведет тропа? А до погоста… Пока еще жива — Так сложно все и просто. Летит бездомный лист, Летит по свету, И, может, вдохновит На стих поэта.К небу
Деревья тянутся к небу, Ветками машут — руками, Стоят под дождем и снегом, Стоят под семью ветрами, Встречают рассветы, закаты, С надеждами дней быстротечных, А небо плывет куда-то, А небо — оно вечно…«Ты стоишь у окна…»
Ты стоишь у окна. Мной еще не изученный профиль Пытаюсь запомнить. Выпит уже до дна Утренний чай или кофе, Можно снова бокал наполнить. Ты бы сейчас закурил, Только знаю ведь — бросил. Ты бы поговорил, Только знаю — осень… Что у тебя за окном? Дождь Моросит монотонно звеня Или утра растерянный свет? Знаю, меня ты не ждешь. Не было здесь меня И сейчас нет…«вчера все было параллельно…»
вчера все было параллельно так было проще жить наверно сегодня — перпендикулярно клеточно-молекулярно вчера все было по касательной сегодня все меня касательно здесь геометрия простая я и такая и такая но циркулем меня не обвести мешают угловатости прости«Кисти, краски и холсты…»
Кисти, краски и холсты — Воплощение мечты? Лист в каракулях, блокнот — В них душа моя живет? Ночь прошла, и утро тает. И куда она летает, Возвращаясь каждый раз В это тело без прикрас?«Во всем огромном спящем свете…»
Во всем огромном спящем свете Одна звезда над крышей светит, А остальное — фонари — И есть предчувствие зари. Как сладко спят под утро дети, Звезда им с неба в окна светит, Их сны легки, как облака, И нет предчувствия звонка…Пингвины и Ко
Люди, похожие на пингвинов, Пингвины, похожие на людей. Холод. Вокруг торосы и льдины. А до Нового года лишь несколько дней. Мужчина, похожий на медведя, Белый-пребелый, будто в снегу. На карусели к дому он едет. Так вот и я — все никак не дойду. Где же берлога, пещера, яранга, Хижина, юрта, избушка, дворец, Где отогреются крылья и лапки, Где будем счастливы мы наконец?..«Прокралась осень в наши дни…»
Прокралась осень в наши дни, С тобой мы вместе, но одни. В твоей руке моя рука. Мне что-то грустно, но слегка. Лицо ласкает поздний луч, Еще не видно черных туч. И мы не знаем, что нас ждет. Проходит осень, все пройдет…Почему ты молчишь
Есть на белой зиме очень черная прядь. Я по черной тропе выйду в поле гулять. Среди белых снегов манит нас чернота. После сказанных слов на губах немота. Очень тихая тишь, очень дальняя даль, зябнут в белых сугробах цветные дома. Почему ты молчишь? Потому что февраль, потому что лежит между нами зима.Перезимовала
Я проснулась ночью, вернее, ранним утром, и вовсе не темны два моих окна. И вроде я не сплю, и сплю как будто, и светит мне в окно не то фонарь, не то луна. Теперь не важен этот свет, уже повис над крышами рассвет, и снова день, и более того — весна. Иди, смывай с лица остатки сна, будь оптимисткой — разве это мало, ты перезимовала!Это не повод
Сколько цвета, сколько света, Посмотри, чудак! Из зимы и сразу в лето. Или что не так? Все нарочно перепутал, Как всегда, апрель. Сразу солнце после вьюги. Ну и что теперь? Вот торопятся деревья Свой надеть наряд, Одуванчики несмело У дорог стоят. Ну а если снова холод, Снова нет надежд? Это все равно не повод Не снимать одежд.«Манит осени прохлада…»
Манит осени прохлада И последнее тепло. Ничего уже не надо, Было, было и прошло. Улетают листья, птицы, Улетают в край иной. Нам с тобой пора проститься Перед долгою зимой.Не безупречен белый свет
Не безупречен белый свет, Ведь сто процентов счастья нет. Есть солнце, небо, облака, И есть беспечность дурака. Бессильна здесь, видать, природа, Когда на сердце непогода. И бесконечный льется дождь, А ты с надеждой солнца ждешь. Порой штрихи природы зыбки. Согреет вдруг твоя улыбка, Сорвется с губ моих двустишье, И вновь — затишье…«Ты ушел по дороге…»
Ты ушел по дороге, ведущей в какую-то даль, оставил меня на пороге в холодный февраль, оставил без сна, боль оставил и грусть. Пусть встретит тебя в дороге весна и согреет тебя пусть…«То за окном зеленая трава…»
То за окном зеленая трава, То вновь морозные узоры. Ах, ваша песня не нова, Все разговоры, разговоры… И с вами так легко дружить, Не проливая слез напрасных. Вы не научите, как жить, Но с вами жизнь не так ужасна. Последний лист к земле слетает, И день — серее не бывает. Лишь птица черная на черной ветке Чирикает о чем-то на ушко соседке. Щебечут, щебечут, расслышать их силюсь Сквозь толщу стекол фрамужных. Я птичий язык давно позабыла, И мне переводчик нужен.«Даже если ты букашка…»
Даже если ты букашка, Не всегда же ползать под ногами, Если обладаешь ты крылами, Надо просто взять и полететь. Муравейник вдруг окажется Памиром, А поляна — необьятным миром. Невозможное окажется возможным, Очень сложное покажется несложным. И совсем нетрудно быть счастливым — Надо только очень захотеть!Песчинка
Пойми, ты песчинка простая Средь тысяч других на морском берегу, Солнцу лицо подставляешь, Ветер ласкает тебя на бегу. Унесенная быстрой волною, Ты узнаешь про слезы — они солоны. Слушая песню прибоя, Ты увидишь самые дивные сны. Дни и ночи летят быстротечно, Суета для тебя не важна. Ты пылинка, песчинка, ты вечна И никому не нужна.Мечты
Белые ночи у Белого моря, Ты расскажи мне, что это такое… Черные ночи у Черного моря — Это, наверное, что-то другое… За моею кормою зеленое море, Ветер с листвою, как песня прибоя, Дома с парусами — мои корабли, Что в гавани улиц на якорь легли. На детской площадке песчаные дюны, За рулем — капитан, и отважный, и юный, А ветер все крепче — вот мачту сорвет, И стрела самолета куда-то зовет…P.S.
Пока я на кухне стихи сочиняла, Под носом картошка, увы, подгорала… От стихов нет пользы, а напротив — вред… Горелая картошка сегодня на обед!Меж нами
Меж нами нет давно поэзии, А я годами ею грезила, Ждала, как лодка у причала, Как чайка, что вдали кричала, Ждала, как в море корабли Ждут появления земли, Ждала меж небом и землею — Все смыло набежавшею волною. Любви давно меж нами нет. И что меж нами — Где ответ?..Дождь
Говорят, дождь опасен бывает, Потому что все подряд смывает. Смыл цветок, собаку, куст, Смыл надежду, радость, грусть, Смыл надпись мелом на стене, Смыл профиль женщины в окне, Смыл ненужный хлам и сор, Смыл вчерашней ссоры вздор, Смыл он начисто следы Былой тревоги и беды. И вмиг под солнышком лучистым Мир заискрился ясный, чистый. И как в новую тетрадь Все можно заново писать: Собака, дерево, в саду цветок, Росток надежды, радости глоток, Смешная надпись мелом на стене, Улыбка женщины в окне.«немногословны…»
немногословны строчки дождя на окне черточка — точка может удастся расшифровать письмена слезной молитвы ветер по нотам поет песню ненастья учим всю жизнь напролет азбуку счастья«Однажды мой зонтик пропал…»
Однажды мой зонтик пропал. Оказалось, жил у друзей он, Тихонько стоял и молчал, А они все гадали, чей он. А что хныкать-то, стой и жди, Здесь хорошие люди живут. Вот скоро зарядят дожди, Вспомнят меня и найдут.«Снова утро, снова солнце встает…»
Снова утро, снова солнце встает, Но мало нам света, мало тепла. Что-то медленный нынче весны разворот, Но ведь главное, что она пришла. Ах, какие смелые цветы первые, Как доверчивы, ведь на риск идут, Безоговорочно в весну веруют, Вопреки и во имя цветут, цветут…«По-весеннему птицы щебечут…»
По-весеннему птицы щебечут, Неспроста они тут собрались, То садятся деревьям на плечи, То взлетают в бездонную высь. За окном суета и работа — Гнезда вить да птенцов выводить, Песни новые петь для кого-то, Их ведь тоже непросто сложить.«Небо — такое синее…»
Небо — такое синее Висит за моим окном. Был вчера черно-белый фильм, А нынче — цветное кино. Город плывет, полощется. Нового дня колорит На полотна художника просится, В строчках поэта горит. Этот день так пронзительно ярок, Что приходит на ум волшебство. Этот день мне — словно подарок, Просто так — ни за что, ни про что. И на что я его потрачу? Надо выйти и просто идти, Выбирая путь наудачу, С настроением по пути.«Как хотелось мне быть порядочной…»
Как хотелось мне быть порядочной, Ну, чтоб в доме моем был порядок, Чтоб дышать глубоко и радостно И чтоб вечер жизни был сладок. Но слыву я порой безалаберной, Мысли то тяжелы, то легки, Жизнь, увы, проживаю не набело, Разлетелись черновики…«Мартовский ветер…»
Мартовский ветер. Машет прощально крылом Листик осенний. В кружевах снега Первых цветов фиолет Чист и наивен. Ночь колдовала без сна, Чары бессильны. Перелистнула весна Лист календарный.«сакуры ветка…»
сакуры ветка розовый дождь лепестков смоет обиды в дали уносит розовый дым наших грез памяти ветер розовый снег занесет сердце тоскою жаль, что весна не вернет встречи с тобою«Волны, волны, шум прибоя…»
Волны, волны, шум прибоя. И покой — и нет покоя. И скупой он, и богатый, Горизонтом мир обьятый. Белый парус вдалеке И ракушка на песке…«За окном жизнь проходит мимо…»
За окном жизнь проходит мимо, Не задевая дыханием своим. Загадочная пантомима, Между делом смотрю этот фильм. Черный кофе из кофейника вытек, Эй, вы, спящие, ну-ка, взбодритесь! Я не автор, не актер и не критик, Я всего лишь скучающий зритель. Вот когда-нибудь, а может, раньше, Я сыграю вам роль не одну, А сегодня я зритель скучающий, И на большее сейчас не тяну.«Я сегодня устала…»
Я сегодня устала, Хоть смейся, хоть плачь, От решенья проблем, От решенья задач. Я решаю систему, Жизнь вступает в права. Словно задали тему, Подбираю слова. В окнах вечер печальный, В ветках ветер затих. Совершенно случайно Возник этот стих. Вот пишу эти строчки На обрывке листка, Где поставить мне точку, Я не знаю пока…Мария САВКИНА / Санкт-Петербург /
Родилась в Ленинграде в семье философа и музыканта, что безусловно предопределило ее жизненный вектор. С раннего детства пишет стихи, с 5 лет играет на скрипке, с 13 лет серьезно занимается сочинением музыки. В 15 лет Мария, как скрипачка и вокалистка, начинает выступать на крупных площадках России с известными рок-группами, пишет аранжировки к Золотому альбому «Игра в классики» и гастролирует в 56 городах. Вскоре рождается авторский проект Марии — музыкальная группа PlanetaVE, известная в России и за ее пределами космическими аудиовизуальными композициями. Стихи Марии Савкиной неоднократно публиковались в международном литературном альманахе «Крещатик», в поэтической антологии «Ностальгия», в периодической печати.
«Вязких болот не заметив…»
Вязких болот не заметив, Волей-неволей куда-то, Блик вдалеке заприметив. Вроде бы. Что-то. Как-то. Ноги скользят в трясине, Я все иду и иду, Серый сияет иней, Манит и манит. Дойду. Но однажды приходит момент, Пронзает сознание боль перемен. Никто не прощает измен, Особенно − измен себе. Своя голова, свой плен, Зыбучий тлен торфяных болот, А что остается взамен?«Остается взамен утешением…»
Остается взамен утешением Сама попытка идти, Но неизбежно движения Замедляются в пути. Полная остановка Мыслей и органов чувств. Тягучесть забвения ловко До моих доползает уст. Кормить обещаниями просто Себя день за днем, И новые расставания, острые, Да ни по чем. Однажды приходит момент — Пронзает сознание боль перемен. Никто не прощает измен, Особенно — измен себе. Своя голова, свой плен, Зыбучий тлен торфяных болот, А что остается взамен? Предчувствие новых нот.«Разменною монетой…»
Разменною монетой В кармане твоем не останусь, Иль стрельнутой сигаретой, Что не жаль, коли сломалась. Обесцененные тобой чувства Для меня были просто бесценны, Но внезапно вечером грустным Ощутила себя «чьей-то энной». Километры, йоты, мили Сближают (тире) разделяют. Здесь не может быть «и», «или», Что не выберешь, все помешает. Я не чувствую себя целой И не чувствую — разбитой, После выстрела с прицелом Из винтовки твоей, милый, Я жива, но любовь убита.«Как хорошо…»
Как хорошо — Войну мы не застали И позабыли, что была. Я видела, Как птицы улетали И о свободе щебетали, Мои родные птицы, С собою зазывали, А я? Дурная и смешная! Пожухлая трава Близка мне и уютна, Увядшие цветы Сквозь тишину поют мне. Мне места хватит, Чтоб летать и тут. Я чувствую мой дом. Не полечу в приют.«Мой парус порван суетой…»
Мой парус порван суетой, Насквозь пронизан стрелами, Устала, не придет покой: Мой дух в борьбе со стенами. Не сетую и не хочу Себе иной судьбы. Вперед лечу я — за собой, Без паствы, без мольбы. Я рифмой бью боязнь свою, Взрываю буйством слов. А ты? Ты за мечту свою Побунтовать готов? О рифы разобью корабль, Иду на абордаж! А ты? Ты за мечту свою Хоть что-нибудь отдашь?«Я по крышам дней…»
Я по крышам дней от себя, от покорной, убегу. По следам теней моей памяти спорной убегу. В зеркала моей долины огромной я смотрю. Отражений нет, ни намека, ни отблеска на снегу. Убегу за тысячи лет отсюда, чтобы вспомнить, Чтобы никогда не забывать, Загляну в уголки твоих глаз, чтобы больше не искать. Усложняю свой путь, чтобы тебя обнять.«Ты встретишь меня…»
Ты встретишь меня на пустом перекрестке сомнений и взглядов неловких я встречу тебя на пустой остановке взволнованно-робкой Ты мне улыбнешься коснешься едва отметишь что бледные щеки а я растерялась теряю слова мы рядом но как мы далёки но там… там на берегах в жарких снегах там мир затерянный там где ты меня бережно ждешь в тонких материях… там на берегах в алых лугах в вечных растениях ты лечишь меня от моих снов и от неверия в любовь. Я рада увидеть но прячу глаза ты прячешь теплые руки мне надо мне надо хоть что-то сказать но скованны звуки но там… там на берегах в жарких снегах там мир затерянный там где ты меня бережно ждешь в тонких материях… там на берегах в алых лугах, в вечных растениях ты лечишь меня от моих снов и от неверия в любовь.«Целуй меня…»
Целуй меня, С тобою я — весна, Цветы вплетаю в волосы, И травы у моих ступней оттаяли, Целуй меня. С тобой покинет страх От ноток в твоем голосе И теплых рук у щек моих с румянцем легким, С тобой пойму, какая я, Целуй меня. Мы встанем на колени, Чтоб ближе быть, И чтоб слилась и наша разность, И различие в цветах И в формах наших. Пусть все вокруг потерпит крах, А ты целуй меня, Как Густав Климт, Как в вечности картинной, Той, которую люблю я.«Скорбной россыпью сны…»
Скорбной россыпью сны. Где таится отблеск весны? Я не помню, где, не помню, как я проснулась. И проснулась ли я? И с какой же планеты ты? Я не помню, где, не помню, как свалилась. Мысли — горы руин. Мой разрушенный город Инь. Я не помню, где, не помню, как я погибла. И погибла ли я? И каким же магнитом ты? Я не помню, где, не помню, как настигло. Боль уходит в эфир. Ты даруешь мне новый мир, где я помню, как, я помню, с кем быть счастливой.«В мире все больше огней…»
В мире все больше огней, но не видать путеводной звезды, в жизни с каждым днем меньше дней, а позади все, что есть — следы. В мире, где богатые бедны, где нищих умирать ведут за честь, где в море капли не видны, а в небе звезд не счесть — в этом очень странном мире я и ты, ты и я рисуем на полу в квартире картины завтрашнего дня, в этом очень странном мире после ночи все равно заря. В этом очень странном мире я и ты, ты и я рисуем на полу в квартире картины завтрашнего дня, в этом очень странном мире все не зря. В жизни то вверх, то в овраг, не просчитать шаги никак, в жизни сам себе не друг, не враг, какой дурак сказал, что жизнь — пустяк? В мире, где ласкает слух вода, где солнце слепит иногда где разрушения войны лишь самой темной ночью не видны — в этом очень странном мире я и ты, ты и я, давай-ка, на полу в квартире картины завтрашнего дня в этом очень странном мире нарисуем для тебя и меня! В этом очень странном мире я и ты, ты и я рисуем на полу в квартире картины завтрашнего дня, в этом очень странном мире после ночи все равно заря, в этом очень странном мире…Ева ЗЛАТОГОРОВА / Москва — Эссен /
Ева Златогорова родилась в 1943 году. Она инвалид I группы. В 26 лет, она, молодой инженер, мама двух девочек, в результате тяжелой болезни полностью потеряла зрение. Но она не сломалась. Психологически устояла. Сумела не стать «несчастненькой», «слепенькой», не позволила себе стать беспомощной. Конечно, ей помогала семья и, прежде всего, любимый и любящий муж. Но в основном ценой собственных мучительных размышлений и усилий она справилась с бедой. Внутренним зрением она снова увидела свет, увидела мир. Ее руки стали «зрячими»: она все делала и делает по дому, великолепно освоила компьютер и всю бытовую технику. Она вновь стала активным человеком, замечающим радости жизни. Стала деятельной, общительной, всегда старалась выслушать, понять других и помочь им. Она вырастила двух дочерей, а потом и пятерых внуков. Свое тепло она дарила не только им, но и любимым животным, которые постоянно жили в доме. В 2006 году новая беда и непоправимое несчастье — болезнь и смерть мужа. У нее началась депрессия. И здесь произошло чудо — взрыв творчества. Страдающая 63-летняя женщина вдруг стала писать стихи (впервые в жизни!). А вскоре она «увидела» доброго, забавного котенка Гришуню и написала про него серию книжек, подарив читателям удовольствие следить за его приключениями. Постепенно исчезали проявления депрессии. В конце 2007 года Ева Златогорова стала членом Союза писателей России.
«Антоновка ветви к дорожке склонила…»
Антоновка ветви к дорожке склонила Под тяжестью зреющих яблок своих. Какая огромная кроется сила В плодах столь обычных, но очень родных! За время, пока эти яблоки зреют, Повсюду степенно покой настает: Трава на откосах все больше желтеет, А птицы готовятся в дальний полет. Осенние сумерки раньше приходят, И солнца лучи уж не так горячи. В деревне коров на поля не выводят, И чаще огонь полыхает в печи. В природе всему свое место готово, И этот порядок незыблем всегда. Пусть умное, доброе, нежное слово Поселится в душах людских на года. 2006 г.«Хочу быть птицей и с небес…»
Хочу быть птицей и с небес Увидеть море, горы, лес. Арык в пустыне, водопад, Священный Вифлеемский сад. Хочу в небесной глубине Увидеть звезды при луне, Серебряной тропой пройти По Млечному ее пути. 2006 г.«Сесть бы бездумно в вагон электрички…»
Сесть бы бездумно в вагон электрички, Ехать и ехать, не зная куда. Кто-то смотрел бы в окно по привычке, Перебирая былые года. Мне бы поездка напомнила эта Юности время и дачный сезон, Жизни хорошей большие просветы, Радость общенья и гжельский перрон. Время пройдет. Боль уляжется в сердце. Мысли отыщут желанный покой. И предо мною появится дверца С надписью яркой: «Скорее открой». И удивлюсь этой надписи яркой, Но, интерес проявляя во всем, Я, пересилив сомненье и робость, Дверцу открыв, двинусь новым путем. Путь этот будет таким же тернистым, Но я замечу природы красу. Неба простор будет иссиня-чистым, Буйство всех красок в весеннем лесу. 2006 г.«Мы гуляли сегодня в лесу…»
Мы гуляли сегодня в лесу. Лес по-прежнему тих и спокоен, И, его охраняя красу, Дуб столетний стоит, словно воин. Совершенству лесной красоты Удивляться могу бесконечно. Наша жизнь — это только часы. Лéса жизнь — это целая вечность. 2006 г.«Верблюд с сожженными губами……»
Верблюд с сожженными губами…
М. Цветаева Я, как верблюд с сожженными губами, Несу свой крест смиренно и покорно; Моя судьба незримыми перстами Указывает путь мне хладнокровно. И, покорясь судьбе моей достойно, Я жизнь свою с надеждою продолжу, Заполню время, время непростое, Делами добрыми и вечною любовью. 2006 г.«Спи, душа, моя душа…»
Спи, душа, моя душа. Завтра мы с тобой проснемся. Спи, судьба моя, судьба. Завтра мы с тобой столкнемся. А воочию столкнувшись, Мы подумаем о том, Как, друг к другу повернувшись, Нам идти одним путем. Это трудно бесконечно, Но желанием моим, Обратившись к звездам в вечность, Станет путь преодолим. 2006 г.«На вершину высокой скалы…»
На вершину высокой скалы Ранним утром слетелись орлы Посмотреть на красивый восход И отправиться в дальний полет. Путь держали они далеко, Их отряд виден был высоко. От видения в свете лучей Не могли оторвать мы очей. И любуясь такой красотой, Яркой, девственной, вечно живой, Нам хотелось хотя бы во сне Побывать в той волшебной стране. 2008 г.«Я знаю, ты прав, мой ученый собрат…»
Я знаю, ты прав, мой ученый собрат. Но в жизни так много потерь и утрат, Что часто раздумья, сомненья, печаль Укутать хотят меня в черную шаль. А ветер, срывает листок за листком. С трудом узнаю я порой отчий дом. За окнами — темень, ненастье, пурга, Крыльцо и дорогу укрыли снега. Случаются в жизни тяжелые дни, Тревожные чувства рождают они. Минута, другая проходит, и вновь Печаль и усталость сменяет любовь. 2009 г.«Припомню прежние года…»
Припомню прежние года И март улыбчивый и милый. Мы были счастливы тогда, А нынче мир совсем унылый. И было это в первый раз: Блаженство, радость и томленье. Но жизнь стрелою пронеслась, Оставив в памяти виденья. В далеком прошлом побывать Удастся, верю, в снах чудесных, И счастье снова испытать Мне будет тяжко и прелестно. 2009 г.Узелки памяти Из книги «Королевство прямых зеркал»
Удобно расположившись в кресле, я вспоминаю свое далекое прошлое.
1946 год. Окраина послевоенной Москвы.
Похожая на деревенскую, ровная, с одноэтажными домами, окруженными покривившимися сломанными заборами, с булыжной мостовой и земляными тротуарами улица. Около одного из домов играет в песке маленькая девочка. Русые курчавые волосы, смеющееся детское личико запечатлел фотограф.
«Привет!» — мысленно произношу я. Мне кажется, что девчушка кивает в ответ.
«А знаешь, что ты — это я? — в ребячьих глазах недоумение. — Да, да, — продолжаю мысленный диалог. — Можно, я расскажу про тебя и твою будущую жизнь?»
Недоумение сменяется интересом. Мне кажется, что девочка слегка кивает в ответ. Получив согласие, я начинаю повествование.
Перед моим внутренним взором появляется старая деревянная скрипучая дверь. Это вход в нашу часть дома. Первое, что вспоминается, — два ведра воды, стоящие на самодельном столике. Рядом маленькая электрическая плитка. В столе алюминиевые кастрюли и миски, на полке граненые стаканы, блюдца и тарелки. В ящике стола тоже алюминиевые чайные и столовые ложки и вилки. Это наша кухня. Она ничем не отапливается. Зимой в ведрах замерзает вода, и готовить очень непросто. Какой приятный запах распространяется из кастрюли, кипящей на плитке! Мама варит борщ. Вкуснее маминого борща ничего нет. Придет время, и «коронное» мамино блюдо станет еще более ароматным и сытным. Ведь через несколько лет у нашей семьи появится возможность варить супы с мясом, а пока…
Черный хлеб, борщ и чеснок — разве этого недостаточно, чтобы почувствовать себя счастливым!
Я вспоминаю, а сердце радуется и грустит одновременно. Такие же чувства, нет сомнения, появятся у каждого, кто в зрелом возрасте оглянется, чтобы на несколько минут вернуться в свое детство.
В нашем домике еще две комнаты: небольшая столовая и большая спальня, игровая и гостиная одновременно. Она разделена на две неравные части фанерной перегородкой. Меньшая часть — родительская спальня, большая — наша с братом. Дубовые стол и буфет занимают немало места. Кирпичная печь расположена между двумя комнатами — столовой и спальней-гостиной. Топили печь сначала дровами, потом углем и только в шестидесятые годы газом.
А ты помнишь старшего брата? — спрашиваю я себя-малышку. Та кивает русой головой. Личико ее становится грустным. Как же не помнить брата, который был старше на целых пять лет! Он был таким добрым, так любил родителей и ее — младшую сестричку. К нему часто приходили друзья. Они играли в шахматы, решали математические задачи, из подручного материала делали игрушки, в которые она подолгу играла.
Воскресенье. Папа сидит за столом. Он внимательно смотрит на градусник. Мама остановилась в дверном проеме. Она держит в руках глубокую тарелку, до краев заполненную манной кашей.
— Шура, — говорит мама и укоризненно качает головой.
— Тридцать семь и два, — тихо произносит папа.
Мама ставит на стол кашу, берет из папиных рук градусник и кладет его на комод, подальше от папы. Она знает: это не поможет. С тех пор как папа заболел туберкулезом, он постоянно измеряет температуру. Случилось это на фронте: белорусские болотистые леса, где он воевал, и стали причиной его заболевания.
Папа медленно, думая о чем-то своем, размешивает кашу. Большой кусок желтоватого масла понемногу перемещается с середины поверхности на края и в глубь содержимого тарелки. Каша была очень горячей. Я как сейчас помню точные, размеренные папины движения, когда он ел надоевшую манку. В это время мама доставала из подпола очередную банку специального раствора, приготовленного из свиного нутряного сала, какао, сахара и других составляющих, необходимых для того, чтобы папа выздоровел.
Пасмурное осеннее утро. Мы с мамой идем в магазин, расположенный на параллельной улице. Проходим мимо деревянной продуктовой палатки. Она закрыта, но около нее уже выстроилась небольшая очередь. Мама спрашивает знакомого мужчину:
— Уже известно, что сегодня будут давать?
Тот молча качает головой. Женщина, только что побывавшая у директора магазина, громко извещает:
— Скоро привезут муку и дрожжи.
Люди, стоящие в очереди, как по команде становятся ближе друг к другу.
Мы вместе со всеми ждем, когда откроется заветное окошко.
К началу очереди подходит средних лет женщина с химическим карандашом и начинает писать номерки на ладонях будущих счастливчиков. Такое происходит каждый раз. Людям, стоящим в очереди, спокойнее, если у каждого из них есть свой номер. Наши — 46 и 47. Мне так хочется побегать! Я прошу маму хоть на немного отпустить мою руку. Мама неумолима. Она боится, что номер на моей ладошке сотрется, ведь идет дождик. Подчиняюсь и стою, переминаясь с ноги на ногу. Как же тяжело детям подолгу находиться в неподвижности! Но сознание напоминает, что мука и дрожжи — это пирожки и лепешки, большая редкость в те трудные годы.
Наконец мы с мамой возвращаемся домой. Около нашего забора мои сверстники играют в мяч. Я присоединяюсь к ним. Руки у всех грязные, одежда и обувь мокрые, но это не мешает нам громко разговаривать, спорить и смеяться.
— Давайте играть в вышибалы! — кричит Борька Сапожников.
— Давайте, давайте, — соглашаемся мы. На земляном тротуаре проведены две большие черты. Мы считаемся: «Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой…»
Я стою за чертой. Мне надо быть ловкой. Я ловлю мяч и тут же кидаю его в Игорька, но мальчик низко наклоняется, смеется и кричит мне обидное слово «мазила». Я прикусываю губу, чтобы не расплакаться. Я самая маленькая, и если мальчишки и девчонки увидят мои слезы, то начнут обзывать «плаксой-ваксой».
Держусь изо всех сил.
— Хочешь, помогу, — подходит брат. Я отхожу в сторону, а он ловкими точными движениями выбивает всех, кто еще остается на поле.
Быстро мойте руки и за стол, — слышим мы мамин голос, когда открываем входную дверь. Ноздри щекочет знакомый аромат жареных лепешек.
Пишу эти строчки, а вкус одного из самых простых лакомств ощущаю словно наяву. Эти лепешки я, став взрослой, часто пекла детям и внукам. Яйцо, вода, мука, дрожжи и соль — вот на чем они были замешаны. Пожаренные на подсолнечном масле полукружья, на которых виднелись следы от вилки — ею протыкали раскатанные кружки, чтобы во время жарки они не вздувались, — были такими вкусными, что никакие другие лакомства не могли их заменить. Сливовое повидло, намазанное на них, и сладкий чай — прекрасный ужин.
Ночью дождь совсем прошел. Я выхожу во двор. Осеннее солнышко немного подсушило землю. Около забора лежат фанерные коробки, на которых написано: «Лапша», «Макароны», «Мука», «Соль», «Пшено». Это бутафория. Напротив, через дорогу, находится фабрика по изготовлению бутафории. Коробки во дворе — брак, который отдают нам. Мы играем в магазин, продавая понарошку крупы и макаронные изделия, соль и сахар, упакованные в фанерные коробки. А еще из них можно строить дома, башни, паровозы и многое другое — на что хватит фантазии.
Игры моего детства, сколько же интересного и удивительного могу я рассказать про вас!
Я стою, держа в руках маленький мячик.
— Давай поиграем об стенку, — подбегает ко мне Надя Соколова. Она на целый год старше меня. Живет Надя в доме барачного типа со старшей сестрой, мамой и папой. Каждый вечер всей семьей они пьют чай. На столе стоит блюдце с четырьмя самыми дешевыми шоколадными конфетами. Только по одной конфете в день могут они позволить себе съесть.
— Давай, — отвечаю я, и мы произносим считалочку, чтобы по-честному решить, кому первому начинать игру. Я и мои друзья сидим на завалинке и играем: «кольцо, кольцо выйди на крыльцо». Хорошо запомнились игры и детские забавы тех времен.
На земле очерчен большой круг. Все ребята из ближайших домов становятся внутрь его. Андрей подбрасывает высоко вверх мяч и кричит: «Оля!» Невысокого роста девочка смотрит вверх. Мы разбегаемся во все стороны. Проходит несколько секунд. Мяч в Олиных руках. Она кричит: «Стоп!» Мы замираем на месте. Оля оглядывается вокруг, решая, в кого кинуть мяч. Саша смеется и кричит: «Бросай в меня».
Девочка кидает в Сашу мяч. Попадание прямое. Мяч отскакивает далеко. Мы возвращаемся в круг, а мальчик бежит поднимать мяч. Теперь его очередь подбрасывать его и называть имя кого-нибудь из нас. Эта игра называлась таинственно — «Штандер». Как много подвижных игр на воздухе я могу вспомнить!
А зимой: коньки, лыжи, санки…
В комнате жарко. Печка только что протоплена. На улице мороз. Я подхожу к окну. Стекла почти доверху покрыты льдом. Между рамами теплоизоляция — толстый слой ваты, на котором лежат елочные украшения или маленькие пластмассовые игрушки.
Очень хочется посмотреть, что происходит во дворе. Прикладываю к замороженному стеклу ладонь. По телу пробегает озноб, но проходит короткое время, и небольшая часть стекла очищена ото льда — передо мной открывается панорама зимнего двора. Скоро Новый год. В углу комнаты на тумбочке старое ведро с землей. В нем небольшая елка, в целях безопасности привязанная веревкой к гвоздю в стене. На елке много самодельных игрушек: бумажных, раскрашенных цветными карандашами флажков, рыбок, бабочек, попугаев, котят и щенят… Но есть и стеклянные шары, правда, их немного. На столе и на полу разноцветные обрезки бумаги, а рядом чистая простыня и фигурки Деда Мороза и Снегурочки. Для того чтобы ватная борода Дедушки Мороза выглядела красиво, а не торчала во все стороны, как у старика Хоттабыча, ее тщательно мазали обычным канцелярским клеем и давали высохнуть. Не верю самой себе. Пишу и чувствую на пальцах и на ладонях чешуйки засохшего клея, которые счищали любыми подручными средствами: линейкой, тупой стороной столового ножа… А елочные лампочки! Вот о чем невозможно не вспомнить. Сделанные своими руками, припаянные к проводам, тщательно заизолированные, покрашенные в разные цвета обычной акварелью… Это одна из важных примет того времени. На секунду сознание возвращает в сегодня. В душе приятное ощущение, вкус детства. Я рада и делаю вывод: мое внутреннее состояние становится все более устойчивым, если смогла спокойно вспомнить, а точнее посмотреть приметы самого радостного времени.
Мы с мамой едем на стареньком трамвае, деревянном, состоящем из двух неотапливаемых вагонов. Окна заморожены, а так хочется посмотреть, что происходит на улице. Прошу у мамы пятак. Через несколько минут на стекле появляется несколько оттисков монеты. Варежкой долго счищаю снег со стекла. Вот оно, заветное окошко в мир, к которому я так стремилась!
Когда я училась в средних классах, мы с друзьями зимой часто проводили свободное время за настольными играми: морским боем, крестиками-ноликами. И еще одна игра запомнилась больше других. Название забыла, а суть помню очень хорошо: на листке бумаги, расположенном горизонтально, нанесены сверху вниз вертикальные линии. Таким образом лист разделен на семь равных частей. Каждую из них мы заполняли названиями города и цветка, животного и птицы, книги и кинофильма, фрукта и овоща, и, наконец, реки. Выигрывал тот, у кого было заполнено больше граф за одинаковый временной промежуток.
Зимой 1952 года мне исполнилось девять лет. На фотографии можно увидеть девочку с косичками, выводящую буквы деревянной ручкой со стальным перышком. На парте лежат перочистка и промокашка, а в верхней части парты сделана круглая выемка для чернильницы-непроливайки. На пальцах правой руки чернильные пятна. Каждый вечер я почти до конца отмываю их мылом и пищевой содой. И так каждый день.
Мне было интересно задать внукам вопрос, знают ли они, что такое перочистка и промокашка. Оказалось, что значение обоих слов им неизвестно.
А я как сейчас помню: тетрадный лист в косую линейку, исписанный крючочками и палочками. Чтобы закрыть тетрадку или перевернуть страницу, я аккуратно кладу промокашку на листок и тихонько провожу по ней ладонью. Чернила со страницы переходят на промокашку, и там появляются крючочки и палочки.
Летние каникулы — счастливая пора. Мы с братом едем отдыхать в пионерский лагерь. Перед моим взором появляется мама с фибровым чемоданом в руках. Рядом вприпрыжку бегу я. За нами идет Арик. Он несет свой чемодан и сумку с гостинцами. В тот день никто из нас не заметил грустный взгляд одной из соседок, сидевших на скамейке около своего дома.
Прошло несколько месяцев с момента несчастья, и только тогда мама узнала о причине грусти в глазах соседки. У тети Маруси было очень нехорошее предчувствие, но она не решилась остановить нас.
Мама, молодая и красивая, стоит около автобуса, на котором мы уезжаем отдыхать в пионерский лагерь на речке Клязьме.
Вечерняя лагерная линейка. Мой отряд стоит напротив старшего. Я внимательно всматриваюсь, оглядываюсь вокруг. Брата нигде нет. На мои вопросы получаю невразумительные ответы. Тревога не проходит.
Утром следующего дня меня отвозят в Москву. На все вопросы я слышу один ответ:
— Не волнуйся. Мама тебе все объяснит.
Меня встречают родители. Глаза у них заплаканные. Мама прижимает меня к себе, и я чувствую, как она старается сдержать рыдания.
Мы во дворе дома, где живет мамина тетя. Папа ходит без остановки по дорожкам, иногда всхлипывая и заламывая руки. Тетя и двоюродные мамины сестры окружили и успокаивают нас. Я держу в руках настоящую куклу с закрывающимися глазами, первую куклу в своей жизни. Ее подарило мне лагерное начальство. До этого времени кукол шила мама из ткани и рисовала им личики. Я их очень любила и с удовольствием играла с ними.
В нашу семью пришло несчастье. Мой старший брат с группой мальчиков пошел искать ребят, своевольно отправившихся купаться. Непослушных мальчишек они нашли. Было жарко, и вожатый разрешил всем искупаться. Арик неудачно нырнул и ударился о корягу, скрытую под водой. Смерть была мгновенной. Весной ему исполнилось четырнадцать лет.
Я, человек, повидавший многое, с трудом представляю, как мои родители пережили такое горе. Тихо и безропотно приняли удар судьбы.
* * *
27 мая 1954 года. В парке «Сокольники» большой праздник. Ученики окрестных школ в украинских национальных костюмах пришли на празднование трехсотлетия воссоединения Украины с Россией. Я в розовой кофточке и широкой юбке. На рукавах вышивка крестом. Песни и пляски на многочисленных эстрадах парка.
Праздник закончился к вечеру. Возвращаюсь домой и узнаю, что у меня родился брат. С этого дня я чувствую себя взрослой и ответственной. Ведь маме трудно. Папа часто болеет. На маме лежит основная нагрузка по дому. Я приношу воду с колонки, хожу на молочную кухню за детским питанием, играю и гуляю с Лёней. Ко мне домой часто приходят подружки. Они с удовольствием играют с братом, делают ему машинки из деревянных катушек, голубей из газет, читают Корнея Чуковского и Агнию Барто.
В выходные и праздничные дни мы всей семьей отправляемся на прогулку в «Сокольники», любимый всеми парк.
Папа берет с собой фотоаппарат. Он не расставался с ним никогда. Фотографии, сделанные папой, очень хорошего качества. В квартире, где мои родители жили в последние годы, хранятся фотографии всех членов семьи, друзей и соседей. А сколько красивейших московских уголков запечатлел объектив старенького ФЭД’а!
От станции метро «Сокольники» до входа в парк повсюду продаются глиняные обезьянки, прыгающие на резинках мячики, конфеты петушки на палочке, веера. А в парке аттракционы: цепочная карусель, колесо обозрения, качели-лодочки.
— Напишите поподробнее о своих родителях, — просят читатели.
Как объяснить, что о жизни родителей, когда они были детьми и подростками, я не знаю. Сейчас остается только сожалеть, что не просила маму и папу рассказать об их детстве и юности.
Именно поэтому, проводя встречи с детьми разных возрастов, я призываю их задавать вопросы мамам, папам, бабушкам и дедушкам о прошлом.
Валерий РЫЛЬЦОВ / Ростов-на-Дону /
Bалерий Александрович Рыльцов родился в 1949 г. Окончил Таганрогский радиотехнический институт. Автор книг «След на камне», «Круженье желтого листа», «Право на выдох», «Пора камнепада». Участвовал в сборниках «Перевал», «Перекресток», «Слово», «Талисман». В серии «32-е полосы» представлен книгами «Направленье к земному ядру», «Птица с перьями голубыми», «Черная метка Этана». С 2000 г. состоит в Союзе российских писателей. Проживает в Ростове-на-Дону.
Бессонница
Память бессмысленно ставит уколы — Девочка Ира — начальная школа Краткого курса любовных услад. И возникал за твоим алфавитом Данный на зависть любым Афродитам Остров сокровищ от шеи до пят. Там, где в чужом недостроенном доме. С зимней луною в оконном проеме Жадно касались пружин бытия В дивном краю, где нам было семнадцать, Грезил холмами твоих гравитаций, Но устремлялся в другие края. Кто начертал, набросал, накорябал Кроки кривых орбитальных парабол И для чего их теперь ворошит Там, где от хлама ломаются полки, Там где разбитой посуды осколки — В необитаемой части души. Где обретаешься щедрой и доброй, Где не предстала мегерой и коброй, Где остаешься царевной морской. Видится в тусклом ведьмовском кристалле То, что когда-то бездумно оставил — Весь непрочитанный наш гороскоп. Жизнь переждя, ни о чем не жалея Вот он я — здесь — как комета Галлея. В сердце которой лишь камень да лед. Путь через тьму умножает потери И не достанет вселенских материй Реанимировать памятный год. Я околдован холмами другими, В черной реке ворожат берегини, Дурней прельщая округлостью плеч, Дружно внушают забыть о потерях, Руководясь существительным «берег», Не разумея глагола «беречь» Юность легка на такие кульбиты, Дева, я предал реалии быта, Сжег все мосты и сорвал якоря, Стал дезертиром любовной истомы Ради служения слову пустому И безрассудно тебя потерял. Что говорить — человек это остов, Должен душой обрасти до погоста, Если не смог — для чего приходил? Выпустить пар из небесных градирен? Кто в соловьях — Алконост или Сирин? Ладан паленый чадящих кадил. В диком саду, где любовь — орхидея, Климат не тот и напрасна затея Жизнь положить за священный цветок, Если природа щедра на подделки, Если на секс переводятся стрелки, Если бесчинствует страсти каток. Нет ни прощения, ни оправданья Тем, кто бродил за рекой Потуданью И воротился хромой и больной. Вздорною правдой марая тетради, Девочка Ира, тебя я утратил… Реет твой призрак под зимней луной.«Покуда в нас удаль гудела…»
«И есть еще время молиться
О встрече на том берегу».
Любовь Захарченко Покуда в нас удаль гудела, любая беда не брала и Люба Захарченко пела о вольном размахе крыла. Поэты — всего лишь стажеры на курсах страданий и бед, где нет уже Вити и Жоры, и Эдика с Лёнею нет. Жесток отмеряющий сроки транзита из праха во прах. И Костя ушел в Таганроге, а Юрка — в Саянских горах. Обрушилась старая крепость, идет Атлантида ко дну и Люба — такая нелепость — уже не настроит струну. Мы племя несущих расходы, с порядком вещей не мирясь, нас гробят болячки и годы, и злобная мелкая мразь. Лишь мне одному обломилось, пред памятью павших в долгу — молиться, как Люба молилась: о встрече на том берегу.«Мой старый приятель, плесни…»
Мой старый приятель, плесни Чего-нибудь доброго в рюмку. Колеблемый ветром тростник Не вечно пребудет угрюмым. Дорога, ведущая в ад, Не важно, болото ли, степь ли, Но сладок недолгий закат, Но дышат дрожащие стебли, Забыв и надлом, и надрыв, Блаженствуя фибрами всеми, И воздух, хранимый внутри, Спасает какое-то время От гиблого бремени лет. Лелея хмельную истому, Махнем обреченно вослед Гонимым по полю пустому В безвестность, к чертям на рога, В последнюю, черную бурю. Кто понял, чем жизнь дорога, Тот горечь воспримет любую На уровне меда почти. Забудем былую унылость. А ставшие явью мечты Не так уж медовы, как мнилось. Пустой ли предлог, юбилей Все требует должной оправы. Мой старый приятель, налей Какой-нибудь горькой отравы, Да даже и сладкой. Пускай Продлятся мгновения дрожи На грани воды и песка, В преддверии мрака. И все же…«В свитке жизни графа именная…»
В свитке жизни графа именная Лишь набор неразборчивых букв… Скрытый грейфер, картинки меняя, По сценарию гонит судьбу. Все ужаснее в ржавом металле Синим пламенем свищет карбид, Долгий свиток, что мы размотали, Чья-то сила свернуть норовит. И куда кочевать имяреку — Механизмам холодным видней. Кто вошел в гераклитову реку, Тот до устья останется в ней. По стремнинам, где донные рыбы Бьются в камни с нерыбьей тоской, Нас несет, повторяя изгибы, Не подвластные воле людской. Над которыми слезным вокалом Гнет напраслину грустный удод, Пока милуют серые скалы И на отмелях лотос цветет.Анна ШАФ / Меттманн /
Анна Шаф родилась на Урале в г. Челябинске. Отец рано умер. Мама поднимала трех дочек сама. Анна с раннего детства знала, что такое труд. В школе училась легко, с пятого класса начала писать стихи. После школы работала телеграфисткой. По окончании педагогического института — во дворце культуры Магнитогорского меткомбината, позже в Доме пионеров Челябинского меткомбината. По совместительству преподавала в детском доме. Оттуда взяла мальчика и воспитала. В 1995 году переехала с маленькой дочкой Аленой на постоянное место жительства в Германию в город Меттманн. Стихи писала от случая к случаю, изредка печатаясь в местных изданиях. В Германии ее творчество стало более определенным. Много лет она является членом литературного общества русских немцев, печатается в альманахах общества, в альманахах других городов, в газетах и журналах, выступает перед читателями на встречах. Она — член литературной гостиной Дюссельдорфа. Анна участник и призер международного поэтического турнира г. Дюссельдорфа, член клуба земляков культурного интеграционного центра г. Меттманна. Она участвовала в различных конкурсах в интернете. К настоящему времени на счету у Анны несколько книг: «Вот мы и стали гостями» Сборник стихов, С-Пб., 2002 «Свет чужбины» (повесть «Это сладкое слово работа») Челябинск, 2004 «Die bewдltigte Schiсksale» Unsere Welt, 2009, 2 изд. «Горькие судьбы» Свидетельства очевидцев Unsere Welt, 2010 «Сплетение» Рассказы г. Мюнхен 1 изд. 2009. 2 изд. 2012 «Встречный ветер» Проза, YAM, Саарбрюкен, 2014 Книга стихов и прозы «Живые краски». Edita Gelsen e.V. 2015.
Ангелу-хранителю
Куда пропал мой ангел белокрылый, Меня хранивший в смуте и в беде? Где затерялся образ этот милый? Неужто быть одной — всегда, везде? Меня берёг: в безбрежности мятежной Не тронули ни лихо, ни молва. Минэли годы, и вуалью снежной Беспутная покрылась голова. Но сердце молодое не уснуло: По-прежнему оно стремится ввысь, За ровню чтя пернатых, и сутуло Спина не горбится, и не увяла мысль. Ищу, стены касаясь, пятый угол, Как археолог, в прошлое лечу… Мой ангел, убери с дороги пугал! Найди меня — тебе зажгу свечу. Ноябрь 2017«Мой старый шкаф — хранилище реликвий…»
Мой старый шкаф — хранилище реликвий… Чего тут только нет! А нужно все! Архивы лет — и ярких, и безликих, Былые грезы — прошлое мое. Вот ожерелье — дарено тобою. Давно не в моде. Блещет красотой. Застегивал его своей рукою. Любил меня и любовался мной. Коробочка с подвеской из Союза. Союза нет — коробочка жива… Поставь мне за нее пятерку с плюсом И подари похвальные слова. Вот песенник наивный и любимый — Мой песенный и стихотворный мир. Поэт Рождественский — доселе мною чтимый, Поэт Асадов — юности кумир. Таблетки, капли… Проверяю сроки: Негодное — немедленно в ведро! Вот снимки из альбомов краснобоких, Вот мелочи и прочее добро… Заметы сердца — из далекой дали, Дожили до сегодняшнего дня: Они и радость, и печаль мне дали, И согревали в трудный час меня. Ноябрь 2017Осеннее
Уснули мышки, мошки, мушки. В лесах ржавеет желтизна. Притихли зайцы на опушке. Сквозь охру седина видна. И дни осенним светом кротким Едва лучатся за окном. Настойка трав на горькой водке И воздержание постом. Все было. — Не переиначить Судьбу и сумрака покров… Последний медный грош истрачен. Да будет снег! Он свеж и нов. Ноябрь 2017Колыбельная
Баю-баюшки-баю, Спи, мой зайчик, на краю: Не придет к тебе волчок, Не укусит за бочок. На замок закроем дверь, Не зайдет никто теперь. Мама песенку споет, С крошкой рядышком уснет. Глянет месяц к нам в окно, Он наш друг давным-давно. Он осветит небосвод, Звезды станут в хоровод. Спи, зайчонок мой, баю, Я тебе еще спою. Ангел рядом пролетел — Сладким сном прошелестел. Благодать — в судьбу твою, Баю-баюшки-баю… Апрель 1997«Среди птиц — ты соловушка звонкий…»
Моей любимой дочери
Среди птиц — ты соловушка звонкий, Средь цветов — ты прелестная роза, И душой твоей — светлой и тонкой — Не владеют пороки и проза. Поднимаешься к небу из будней, Обнимаешь меня без обмана. Мне явилась, как милость, — так, будь ей! Я такая счастливая мама! Сентябрь 2004«Ветер деревья качает…»
Ветер деревья качает, Сирые треплет кусты. Осень межу размечает, Наши разводит мосты. Жизнь, как раскрытая книга, Книга про наше житье. Время — от года до мига — Кратко, как счастье мое. Сентябрь 2011«Нет, не хочу я многого от жизни…»
Нет, не хочу я многого от жизни, Довольна тем, что солнце иногда В моей зеленой, трудовой отчизне Проклюнет дождевые облака. Я ничего собой не утверждаю, Не спорю, недалеких не учу, Иду — то прямиком, а то блуждаю, И землю терпеливую топчу. Зачем я рождена по воле Бога? Не мучаю вопросами Творца, Благодарю Его за внятность слога, Еще за то, что заменил отца. А семена добра взойдут, созреют, Благие миру принесут плоды: Коль скоро строки путника согреют, То значит, не напрасны все труды. Сентябрь 2012«Серебром звенит мое сердце…»
Серебром звенит мое сердце, А в дожде утопает день… Поищу имбиря и перца, Крепкий чай заварить не лень. Жгучей влагой озноб задобрив, С благодатью вернусь к себе, Чтобы злу, как пятнистой кобре, Не свиваться бы в серебре. Октябрь 2014Марта КОГАН / Вупперталь /
Родилась в Алтайском крае. Жила в Украине, в Днепродзержинске. Музыковед. По окончании консерватории преподавала в музыкальном училище историю музыки. С 2002 года живет в Вуппертале (Германия). Публикуется в альманахах: «Семейка» (Вупперталь); «Источник» (Гамбург); в антологии «Певчий ангел» (Санкт-Петербург). В 2006 году вышла книга «Календарь разлук», в 2012 — «Эра звонков».
Копилка
Привычно на моем окне Живет копилка — Для денег с прорезью в спине Смешная свинка. Она мне близкая родня, Мы с ней похожи — Ведь, если вдуматься, то я — Копилка тоже. Когда ты рядышком со мной, То ненароком Коплю спокойный голос твой И смех негромкий. Однажды весело с тобой Мы вдрызг напьемся, Взлетим, взвихрим над мостовой И разобьемся. И, выбирая не спеша Гроши из пыли, Промолвит добрая душа: — Отлично жили!К Музу
Приветствую тебя, летучий Муз, Чей торс могучий обрамлен крылами! Вином душистым наш полит союз, И небо чужестранное над нами. Веселой Ахинеи брат родной, Вакханки очумелой сводный папа, Своей обутой левою ногой Ты мне листы ночной росой закапал. И это, Муз, конечно, добрый знак, За то тебе на небесах зачтется… Хоть не встречается мне муж никак, Любовник в пылкой дрожи не трясется, Мне не страшны судьбины виражи, Сама над ней я посмеюсь немножко, Пока такие, Муз, как ты, мужи Ко мне ночами шастают в окошко.Ich Liebe Dich
Вот городская сумасшедшая Вприпрыжку улицей идет, С картины гойевской сошедшая, Намазан алым ее рот. Лицо печальное и страстное С безумной парочкой огней, И дыбит ветер пряди красные С седым пробором у корней. И мимо люди равнодушные — Едва взглянув, уходят прочь. Носки поправив непослушные, Она скользит из ночи в ночь. И узнавая в каждом встреченном, Героя диких грез своих, Все тычет пальцем покалеченным И шепчет хрипло: «Liebe dich!» В бесплодных поисках любимого Она скрывается во мгле… Когда не стало друга милого? Кто разлучил их на земле? Он так же бродит неприкаянно И узнает ее в других? Она не знает. И отчаянно Все шепчет встречным: «Liebe dich!»«Несет автобуса движенье…»
Несет автобуса движенье, Дороги кружится кольцо. В окне, в прозрачном отраженье Смотрю я на твое лицо. Чуть запрокинутое навзничь, По воздуху оно плывет, Как будто параллельный ангел, И это мучает и жжет. Не дотянуться… Вот ты рядом — На расстоянии руки. Но страх следит ревнивым взглядом, И крепки стекла и замки.«И люди, и растения, и звери…»
И люди, и растения, и звери, Все те, кто сердце дарит нам и время, К кому бежим и открываем двери, Кого мы любим и кто нам неверен — Уходят. И мы плачем о потерях.«В желанье сладких слов и нежных чувств…»
В желанье сладких слов и нежных чувств, В нехватке доброты и тишины, Любовь считая высшим из искусств, Мы — Женщинами Богом созданы. Мужчина — царь, влеченье и краса — Из сложностей выстраивает храм, Возносит нас, любимых, в небеса… И разбиваться позволяет нам.«Мои песни отравлены ядом печали твоей…»
Мои песни отравлены ядом печали твоей, В них веселью не быть, пока сердце твое не смеется, Пью тебя, обжигаясь, как воду ковшом из колодца, Постигаю глубины на дне одиноких ночей. Но взвиваюсь огнем, лишь увижу твой лик несравненный, И девчонкой смеюсь, неустроенность вмиг позабыв, Рассыпает зигзаги шальной феерический взрыв, И счастливее женщины нет в этой звездной вселенной. Улетаю с тобой в страну неизведанных снов, Где оправдана суть моего на земле пребыванья, И, высокий, хочу передать этот миг пониманья, Неумело барахтаясь в россыпях чувственных слов.«То ли ты мне снился…»
То ли ты мне снился, То ли вправду был, Встретил — прислонился, Шаг — и отступил. Перышки фантазий — Из жар-птичьих крыл. Был ли в жизни праздник? Кажется, что был.Галатея
Лепил он ее из глины, Из слез и глухой тоски, Ладонью ей нежил спину, Щемящую тонкость руки. Он каждым прикосновеньем Свою Галатею ласкал. Когда ж ожила она, то, к сожаленью, Ее он своей не признал. — Сколько горестных несовпадений На земле этой странной, как сон. Что же делать мне, что мне делать, Мой нечаянный Пигмалион? Хватило единого взгляда, Понять, что пред нею — любимый, И вот она уже рядом, И шепчет восторженно имя. Услышал он птичьи звуки (То песня была или стих), Она к нему тянет руки, А он — растерян и тих. — Отпущу тебя, Бог с тобою, Где растаешь, в какой из сторон? Снова глиною стану земною. Счастлив будешь ли, Пигмалион?Спектакль
Мы сочиняем свой роман
И попадаемся в капкан.
Слова, что второпях шептала, Пронизывали, как игла. Она прощалась и сгорала И так беспомощна была. И он прощался с той же болью, Был белый свет ему не мил, Едва справляясь с этой ролью, Он все безропотно сносил. А поэтесса — вся седая, Что тех героев создала, Их на разлуку обрекая, Легла — и с горя умерла.Михаил ФОКС / Сыктывкар /
Философ, культуролог, литературоцентрист. По месту рождения и складу характера — уральский горец. По мироощущению — эстет и романтик. По роду занятий и интересов — сеятель разумного и доброго, но не всегда вечного. Поэтическое кредо — поэзия как форма метанарратива культуры.
И жить тебе на станции Кыкшор…
Пробить тоннель от буквы А до Я, не потерявшись в алфавитных чащах, где букв забытых острые края зацепят вдруг и в темноту утащат… Прочтут тебя там задом наперед, лишив всего — и цели, и истока, и поместят в навек зашитый рот чужое слово мертвого пророка. И жить тебе на станции Кыкшор, не знать пути ни в языке, ни к свету и некто скажет — это хорошо, тоннель копать сподручнее поэту. Уйдешь подальше в тундру. В мир теней, швы разрывая, крикнешь тихо слово… И тут же приоткроется тоннель из мира мертвых в царствие живого.Покидая Комбре…
Она сошла на станции Кудымкар под тихий снег в придуманную жизнь — «…пройти квартал, затем свернуть у рынка, а дальше правой стороны держись и выйдешь к дому, в нем кафе „У Пруста“ — „Мадлен“, увы, закончилось давно — там пахнет щами с квашеной капустой, плывет Гагарин к звездам на панно, ладонь его раскрыта неслучайно, на ней прочтете явки и пароль. И, если в первой жизни все печально, надеюсь, будет лучше во второй…» Сосед храпел забавно, будто фыркал, и в Центр вагон отстукивал ответ. Она сошла на станции Кудымкар. Жаль, станции такой на свете нет…Выбор богов
Новые боги сидят в придорожной таверне, неторопливо смакуют туземный ликер. Старший с картонным мечом и в доспехах фанерных тихо курлычет, и солнце встает из-за гор. Люди с притворным восторгом кричат и танцуют, древних и грозных богов вспоминают с тоской. Юную девушку в круг затолкнули босую и, как обычай велит, обсыпают мукой. Боги кудахчут — у них это вроде улыбки — клювы разъяты, раздвоены их языки… Выбор богов справедлив, он не знает ошибки. Песню прощальную деве поют старики. Эхом гремит за спиной торжествующий клекот… Я тороплюсь за околицу — хлеб в рукаве — в доме продутом ветрами, без крыши и окон, старые боги лежат в порыжевшей траве.Вождь строгает лодочку из коры сосновой…
Вождь строгает лодочку из коры сосновой, правит ловко ножиком хрупкие края, опускает нá воду, тихо шепчет слово — уплывает лодочка в дальние края. Ритуал магический Родине полезен — урожай с надоями вырастут стократ, на врагов обрушатся страшные болезни, раз они по-доброму с нами не хотят. Многое изменится после Первомая, есть обряды тайные, будет всем сюрприз — смотрит в небо пристально, трубку набивая… И идет по берегу, и садится в «ЗИС».Жить четко
Моя подруга не носит Прада и Гуччи, не ходит в босоножках Джанмарко Лоренци, стрижется под мальчика и смотрит по-сучьи, стыдливо завертываясь в полотенце, когда мы сидим на прокуренной кухне и, в чай подливая винтажный «мартини», следим как луна багровеет и пухнет и звезды вплетает в свои паутины. Окраина ночи не знает пощады — морщины от ран отличить невозможно: и страшно, и больно — как будто клещами меня поднимают на ржавый треножник. Оттуда мне видно грядущее мира — сплошные закаты и полная «прада»: эпоха с наколотым в профиль кумиром, садовником прежнего райского сада. Но если подняться над острым железом, забыть о вождях, революциях, войнах… От счастья такого кого бы зарезать и жить дальше четко, красиво, достойно.Мир — от травинки до небес…
Встречать рассветы у реки и целоваться… Аэроплан «Москва — Пекин» летит в пять двадцать, мигнет зеленым огоньком и дальше — в тучи, а мы в туман с тобой плывем под скрип уключин. И рыба плещет в камышах, и дует ветер — закрыть глаза и не дышать — одни на свете… . Мир — от травинки до небес — из чуда соткан. И сны реки вшивает в лес пустая лодка.Спроси у молнии — какого цвета небо…
Спроси у молнии — какого цвета небо? А лучше заберись на подоконник и исчисляй в кульбитах ловких птиц грядущее, идущее с востока расплавленным свинцом в прожилках серебра. Трамваи ловят зазевавшихся прохожих и всех увозят в парк на Черной речке для встречи с самым Главным металлургом. Сосцами терриконов город кормит бескрайние стада лиловых туч и в канонаде нарастающей — где он? где он? где он? И два щелчка замка сильнее грома. Я возвратился. Я уже в прихожей. Узнай у губ про вечность поцелуя…Галина КОМИЧЕВА / Киев /
Г. Комичева родилась в селе Усть-Кулом, Усть-Куломского р-на, Коми. Окончила филологический ф-т Киевского государственного университета им. Т. Г. Шевченко. Поэт, художница, член Союза художников Украины. Работала переводчицей с чешского языка, этнографом в Карпатах, референтом в Союзе художников Украины, редактором в издательстве «Українська Радянська Енциклопедія».
«Никто не отберет у нас…»
Никто не отберет у нас ни радости, ни грусти нашей, ни праздника весны вчерашней никто не отберет у нас. Никто не отберет у нас ни рая на земле, ни ада, любви, так мучившей когда-то никто не отберет у нас.«невеселые мысли…»
невеселые мысли в гнезде моих дум поселились невесомая грусть тонким клювом как дятел как дятел чувства лучшие в левом боку не надо клевать бы приятель невеселые мысли в гнезде моих дум загостились«Я люблю тебя, дерево…»
Я люблю тебя, дерево, и твое растворение в воздухе, и паренье твое надо мною, и легкие вздохи. И когда мне темно, настежь я открываю окно, и смотрю в темноту — ты паришь над бедою моей у порога.«Берег пуст. Холодная река…»
Б. М.
Берег пуст. Холодная река. В кромку льда уткнулись катера. Рваным пледом застелил декабрь русло неподвижного Днепра. Склон горы крутой полураздет, солнце уплывает за бугор, и в домах так рано гасят свет, и ни с кем не сладить разговор. Разве что с тобою, старина, Дуб на круче, друг ветвистый мой. С глаз моих спадает пелена, стоит мне увидеться с тобой.«Необозримое поле…»
Необозримое поле, звон колокольный, звон… Над деревенским раздольем длился и длился бы он. Чисто, свежо и спокойно — нет ни забот, ни тревог. Тайно, под звон колокольный мне улыбнулся Бог.«Ночь, море, ветер, камни…»
Ночь, море, ветер, камни, огоньки далеких кораблей, — приют, прибежище, укрытие поэта. Светильник в незашторенном окне беседует с луной о сокровенном.«Свети же, ночная, вечерняя, утренняя звезда…»
Свети же, ночная, вечерняя, утренняя звезда, дай не разбиться о землю выпавшим из гнезда! Не ради хлеба поющим не уставай-сияй, в стае ворон орущих сиротам пропасть не дай. Где б ни летать им, и где бы ни встретить печальный конец, им, обрученным с небом, не снять обручальных колец.Олег ГРИШИН / Франкфурт-на-Майне /
Родился, вырос в Москве, но часто бывал в Горьковской, а теперь — Нижегородской области, откуда родом мой отец. Писать начал в три года, а напечатали мои стихи впервые в «Пионерской правде», когда мне было восемь лет. Но эта публикация очень долгое время была единственной, хотя стихи продолжаю писать практически без перерывов и до настоящего времени. Знакомство с нынешними молодыми питерскими и московскими поэтами стало лично для меня поворотной точкой — я перестал писать в стол. Активно публикую стихи с 2014 года в Интернете, мои стихи вышли и в сборнике «Родная земля», в литературных альманахах «Литосфера» и «Форма слова». По профессии я проектный менеджер, по специальности экономист и социолог, живу и работаю в Москве и во Франкфурте-на-Майне, Германия.
Одуваны
Одуваны расцвели! Одуваны всей земли, Ну-ка, встаньте, одуваны, Чтоб увидеть вас могли Стар и млад, и зол, и рад, Чтоб от желтого балдели Абсолютно все подряд! Желтый, сочно-спелый нос, Их вдохнув, с собой принес, Желтизной покрытый счастья Весь, до кончиков волос. В яркой солнечной пыльце, Дня забот достигнув цель, Я, довольный, рано лягу, Оттолкнусь — и полетел. До забот другого дня Не будите вы меня! — Будут сниться одуваны, Счастье солнышком храня. 2017Древний язык
Кислый запах овечьего сыра — Наклоненная с неба длань. А давай, ему скажем спасибо? Встанем в самую-самую рань, И такой уже день вдруг начнется, Что ромашки и небо кругом. Что найдется всем место под солнцем, И никто нам не будет врагом. Выйдем рано, отправимся в горы, Потихоньку пойдем вдоль ручья. Хорошо продолжать разговоры, Пусть отара пасется твоя, Пусть овчарка их вместе сгоняет По сырой каменистой земле. Тот, кто вырос в горах этих, знает — Скоро солнце пробьется во мгле. Станет небо вдруг празднично синим, Чтобы снова стать белым за миг. Кислый запах овечьего сыра — Очень древний могучий язык. 2017Основы ангеловедения
Ангелы разных бывают сортов. Только примкнуть к ним не всякий готов. Кто-то не верит, выспрашивать будет. Что же сказать ему? Ангелы — люди! Внешность обманчива крайне бывает: Ангелы водят суда и трамваи, В скорой спасают, летят на пожар, Ангел, я видел, деревья сажал. Странно, порой не понятно, но просто: Ангел — катарсис душевного роста. Ангел земной прорастает в пути, Если частичку для неба найти В собственной, часто не сладкой судьбе. Ангел — в порядке, он дарит свой век, К нам он лучится и нам раздает Счастье, огромное счастье свое. Ну, а оно не тончает, не тает. В чем же тут дело? — Оно прирастает! В этом божественный тихий секрет. Ангелам тихо пойдемте вослед И попытаемся вместе учиться. Ангелы, все-таки, — не небылица. 2017Эльфы в городе
Эльфы домовых крыш — Странные существа. С ними всегда паришь, И не нужны слова. По голубой пыли, В ярких осколках звезд Крыши, как корабли, Снов открывают мост. Сядем и помолчим, Будем смотреть на бег Разных больших светил. Лапы расправит снег, Вскинется тяжело, Псом взбудоражит дом. Только светло, тепло Нам за большим окном. Здесь мотылькам порхать, Эльфам давая свет. Грозных зефирин рать Нас не оставит, нет. Часики, самовар, Грузный мохнатый кот… Жизнь — это тоже дар, Чувствуешь, он растет? В домиках и дворцах Звонко гремит трамвай: «Эй, открывай сердца! В наше тепло, давай!» С плюшками или без, С чаем и просто так, Эльфы зовут к себе Даже в предзимний мрак. Солнца горячий грог В сердце нальют они. Эльфам не надо слов. Эльфы с тобою мы. 2015Весенним утром
Вышел в цветущее золото белых деревьев, В небо такое, что хоть на иконы малюй, В утренних песен такое глубокое время, Нас в нем разбудит неслышный зари поцелуй. Серьги черемухи, яблони длинные косы, Кружево белое вишни напротив окна, Время сокровищ, куда нас без спросу уносит Шагом стремительным, шагом полетным весна. Хоть на иконы малюй это чистое небо, Золото просится по голубому в кайму Вдоль возносящихся к Богу высоких деревьев. Руки раскрою, его благодарно приму. Утро обнять, вот, наверно, небесное счастье. Просто прожить его, сердце, как двери, открыв, В высшей потребности мира творить, восхищаться, В высшей потребности мира его возлюбив. 2017Полет в крапиву
Даже крапива прекрасна, Цепким бубновым валетом. Даже в крапиве есть праздник Прихотей долгого лета, Светлого неба вращение В крыльях сорвавшейся птицы. Если убрать притяжение, Мы не заметим границы, Мы не почувствуем склона, После шагов и полета. Как это все непреклонно: Быстрый разбег отчего-то, После подбитый на старте, Падает в травы, и память, Точкой оставшись на карте, Так и не выросшей в завязь; Так и не выпустив листья В прочерках долгого лета. С жесткой улыбкой саблиста Даже крапива полезна: Боль от нее совершенна, Честность ее непреложна, Лучше, чем глупая нежность Или ненужная сложность. 2017Сказочный свет
Это очень важно — в себя поверить! Это очень ценно — сорвать браслеты. Откровением бредит весна у двери: Сквозь сугробы манит влюбиться в лето. Еженощно, крохотно, ежечасно Простучат всей жизни твоей минуты, Если ты пытаешься верить в счастье, Отправляйся в город своим маршрутом. В счастье очень много людских размеров, Заголовков судеб, любви канатов, Да, оно как птицы, что дышат небом, — Быть не хочет брошенным, виноватым. А, бывает даже, уйдет в июне, Заплутав дождями, на берег ляжет, И девчонке явится с поцелуем, А зачем и с кем — никому не скажет. Счастье — это много, ужасно много, Так светло, что лампы перегорели, Накрывает море, сады, дорогу, Солнцем разгоняется вверх и греет! Это очень важно, в него поверить, И оно ответит, оно привыкнет. Присмотрись — калачиком спит у двери, Где-то между Золушкою и тыквой Расцветает робким ростком надежды, Башмачки хрустальные надевая… Девочка, с которой не будешь прежним, Прыгает по лужам в окне трамвая. 2015Антония ГУТОВА / Потсдам /
Родилась в Молдавии. По профессии — художник. С 1999 живет в Германии. Стихи пишет с юных лет. Переводит немецких классиков и современных поэтов. Победитель международного поэтического турнира в Дюссельдорфе (2010 г.) Стихи и переводы публиковались в журналах «Эдита», «Neue Zeiten», в русско-немецких альманахах «Контуры», «Силуэты», «Горизонты», а также в антологиях «Четвертое измерение» СПб., 2008, «Тени Европы», СПб., 2009 г., «Куда летит кленовый лист», СПб., 2010, «Голое небо» СПб., 2012, СПб. Автор поэтического сборника «Звуки далекой флейты».
«Из огней выпадаю вагона…»
Из огней выпадаю вагона И вдыхаю сгустившийся мрак, Не нарушив извечность законов, Моя тень повторяет мой шаг. Затихает на рельсах чечетка — Темнота поглотила трамвай, Зацепились глаза за нечеткий Равнодушного месяца край. Охватило сомнение странное: А сейчас ли, а здесь ли живу? Мимолетное и спонтанное Ощущение дежавю. 28.11.20069 Мая. Бессмертный полк
Возрадуемся солнцу и весне стихиям воздуха, воды и пашни, что хлеб в достатке на столе и день сегодня ярче, чем вчерашний: наполненный улыбками ребят и запахом проснувшейся сирени… Среди весны стоит Солдат — глядит на жизнь спасенных поколений. Спешим к Нему со всех сторон, в руках несем родных портреты, на каждом, без сомненья, — Он, весенним осиянный светом. Плечом к плечу — не видно нам конца, боль проживаем давних песен и слиты памятью сердца и в том единстве мир нам тесен. Течет рекой Бессмертный полк — парад непобежденных предков, в том шествии священный толк — напомнить всем, что не для клетки народ рожден наш, под уздцы его не схватишь дерзкою рукою, мы нашей памятью — бойцы, а потому всегда — готовы к бою! Нас не сломить, не запугать, хотя желающих немало, нас бережет на небе рать, которой на земле начало. Сияют лики матерей, сынов, отцов и наших дедов, как весточки с войны полей, как ласточки большой Победы. Бессмертный полк, как мост над бездной, как радуга меж берегов — свет будущих и слава прежних неувядающих веков! 11.05.2016«Кто бросил уверенно якорь…»
Кто бросил уверенно якорь, От бурь защищен ли, прикован? Видится это двояко, Как польза и вред от подковы. К ядру подбираясь планеты, В нее якорями вгрызаясь, Чеканим, чеканим монеты, Нисколько при этом не каясь. Отдавшись привязке не новой, Парим над комфортом уныло, Но выше комфорта земного Небо объятья раскрыло. Взирает на нас изумленно, Огнем голубым пламенеет, Куполом манит бездонным, Тайнами, что имеет. Где же пытливые взоры, Что смогут прочесть этот пламень, Знаки священных узоров, Светлые руны посланий? 05.24.2017«Как странно…»
Как странно, с теми мы не говорим, с кем так недавно говорили, и лица их и голоса, как дым, в пространстве бесконечном растворились. Мы живы, мы еще идем — в том достижение идущих, чтоб, растворившись, наши голоса потом пространство сделали поющим. 06.01.1997«О бедном сонете…»
О бедном сонете Замолвите слово, Сотрите слезинку с ланит. В изгнанье далеком Течением новым Сметен и почти что забыт. Пусть чувством высоким И стройностью вечной Смущает умы и сердца. Пусть ветром он станет Попутным и встречным Для каждого Стихотворца. 25.02.2007«Ночной дозор»
Изящный, будто господин, Фонарь возник, надвинув шляпу, С ним рядом клен — еще один Чудак — нарядный, чуть помятый. Застыли, лишь вокруг глядят, Таинственно желтеют оба. Над ними — им по духу брат — Зажегся месяц желтолобый… Объединенные молчат, О важности своей не споря, И каждый светит на свой лад И каждый нужен в том дозоре. Чем гуще тьма, тем ярче свет! Другой идеи в этом нет. 14.10.2014Осенний этюд
Взметнулись к небу листья-ноты Ожили чувства, звуки, цвет: Играл этюд осенний кто-то, Собой охватывая свет. Все уносилось ввысь куда-то, Обняв движеньем купола, Сместив пространство, время, даты, Когда-то живших имена. Смещенье это приближало Друг к другу нас и ко всему И было в сердце места мало Небезразличью моему! Неслась в том вихре нот осенних Вся жизнь моя — весь ареал Прошедших будущих мгновений — Ее начало и финал. Звучала музыка исхода В ее реке тонула я Заката музыка, восхода И продолженья бытия. В семь нот сумел небесный гений Все тайны сущего вместить, Все зерна будущих свершений Для тех, кто будет после жить. 2003–2017«Опять беседуешь с собой…»
Опять беседуешь с собой, Хотя себе уже наскучил, Сгущаешь мыслей непокой, На солнце нагоняешь тучи. Опять на части разделен, Ты не в ладах с самим собою, Твой ум и хладен и учен, Но в связке с теплою душою. Им есть, о чем поговорить, Как старой паре на завалинке, Которой нечего делить — Лелеять только внуков маленьких И украшать лица фасад Благообразьем зрелых мыслей. Но нет! Один — глядит назад, Другой — уставился на выси… Поговори хоть раз с собой Легко и просто — без насилья, Как будто Ангел пред тобой Сложил с любовью свои крылья. Жизнь обмелевшую уже Не ощущай, как дар напрасный, Лишь на последнем рубеже Ее картина станет ясной. Поправь уставший колорит, Написанный мечтой и делом… Душа пусть больше не болит, Ум успокоится и тело. Поговори хоть раз с собой… 23.01.2017«В нас тлеет болью сожаленья…»
В нас тлеет болью сожаленья, Когда срывается с орбит, Печалью прочь от нас летит То, что питало восхищенье. Порой болезненность потери Равна утрате детских вер, Бессилью раненного зверя И превышенью всяких мер. 11.05.2007Осень
Сияет осень! Пред красою я свой восторг не утаю: я — изумленною душою склоняюсь к каждому листу. В деревьях желтых столько света, что даже в сумерках светло! Назвать не смею «бабьим летом» небес тончайшее стекло. Синь так пронзительна, что радость, ликуя, ширится в груди! В такие дни мне ничего не надо, лишь по шуршащему бы саду, куда глаза глядят, идти. Чтоб надышаться там свободой, покой дать сердцу и уму, исчезнуть, растворясь в природе, и тем причастной стать всему. 20.10.1998«В полупочтительном поклоне…»
В полупочтительном поклоне Согнулись спины фонарей, Зима в сияющей короне Вновь погоняет лошадей. Так мне рисует воображенье Зимы безудержный полет. Сотру возникшее сравненье Словами: просто снег идет. И освещая завихренья Снежинок белых до зари, Стоят, потупившись в смиренье, Бессонным строем фонари. 25.02.2005Строка
Держу пари, что я еще не умер…
О. Мандельштам Строка легла и не сместить Ее ни смысла, ни размера, Порой весомее примеры Не могут так покой смутить. Она за шиворот берет И за полу куда-то тащит. Конечно, это не полет, Но шанс очнуться настоящий. В напряге сил, злость закусив, Пусть лишь бравада эта фраза, Соломинка лишь, выпот сил, Не отворачивайся сразу, А улыбнись, скажи — я здесь, Живой еще и не пропащий, С лица смой спесь и выплюнь лесть И, может, вновь себя обрящешь. 31.12.2008«Весна мелькнула невидимкой…»
Весна мелькнула невидимкой, Промчалась лета карусель. Повисла осень паутинкой И пала в первую метель. Чем наши медленней ответы, Тем мчатся годы все быстрей. Но мудро движется планета И не жалеет своих дней. Стремится ввысь по конам света, Но словно гири на ногах, Ей наша медленность ответов Всходить мешает в небесах.Вплетая…
Шаги вплетая в путь тернистый, Не тела, но моей души Мне Кто-то шлет свой взгляд лучистый Поверх земной ведет глуши. С очей покров приподнимая Зовет в неведомую даль, Чтоб тайны света постигая Свой сотворила бы я Грааль Но держат тело мое цепко — Земные старые тяжи Законы давят старой клетки На фибры чуткие души. Еще я, видно, не созрела Переступить времен порог И задает душе и телу Задачи новые мой Бог. Но взгляд лучистый не отводит И указует нужный путь Пусть он незрим на небосводе, Но мне его понятна суть. 13.10.2016«Бежим, бежим…»
Бежим, бежим. Но неподвижна стать. Коль медлит дух, С нее что взять? В погоне за мигом отринули вечность нам видится свет в каждом сумрачном встречном. Мы верим ушами — сомкнули ресницы и сумрак меж нами рисует границы. Игра так обманчива света и тени — в ней правда нам горше, чем мрак заблуждений. 16.07.2015Зимняя музыка
Ночей длинноты. Беглость дней. По новым нотам Играть трудней. То рук размолвки, То взглядов спор, То пауз долгих Глухой минор. И тему главную Почти сменив, Звучит непрошенный Зимы мотив. 12.01.2008Внутренний голос
Щека горела от пощечины. Вспомнив утренний скандал, он неприязненно подумал о жене: «Да, страшна в гневе! Прямо тигр какой-то в юбке! Ну, виноват, виноват, с кем не бывает?»
Что ж теперь делать? Он пытался собрать расползающиеся мысли, но получалось слабо. Внутренний голос вдруг иронично подсказал: «Если тебя ударили по левой щеке, то подставь и правую».
Он машинально потрогал правую щеку, не оскорбленную пощечиной. Память услужливо высветила образ другой — молодой и красивой. Вспомнились ее нежные прикосновения именно к этой щеке и волнующий шепот: «Я так люблю твою небритость!» Вспомнились ее глаза, полные «непротивления злу», что означало — она согласна! Вспомнилось, как это умилило его, восхитило, взбудоражило все мужское в нем, наполнило необыкновенной уверенностью в себе… Что было потом? Он не в силах объяснить.
А вот теперь нужно что-то решать. Делать выбор: либо подставить другую щеку, либо…
Внутренний голос вкрадчиво зашептал: «Ты че, мужик! Не будь ослом! Если выбирать, то и двух зол выбирают молодое и красивое!»
Секунду он стоял ошарашенный справедливой догадкой, потом вдруг начал лихорадочно заталкивать все самое необходимое в спортивную сумку, как будто боясь передумать.
Все! Решено! Прочь все старое, серое, надоевшее!
Да здравствует новая жизнь!
Он пулей выскочил на улицу. Сердце куда-то выпрыгивало, внутри все кипело, бурлило навстречу чему-то новому — яркому и прекрасному!
Он чувствовал себя Орфеем — юным, любимым, бессмертным! Он не бежал, а летел. К груди бережно, словно арфу, прижимал спортивную сумку.
Редкие прохожие оглядывались ему вслед. Им он больше напоминал старого оленя. Было только любопытно, чего этот олень так раздухарился. А ему было все равно, что о нем думают. И он скакал, скакал, точнее — летел, летел, не боясь нарушить своим шумным полетом тихий порядок осеннего утра.
Он представлял, как он ее обнимет, ошарашит, осчастливит — единственную, милую неповторимую! Правда, он ей не позвонил. Но какая разница! Он же шел к ней навсегда. Даже лучше, если это будет сюрприз! Яркий, большой, неожиданный!
Он бесшумно, легко, как мальчишка, взмыл по ступенькам, почти не касаясь ключом замочной скважины, открыл заветную дверь. Перестав дышать, пересек коридор, заглянул в спальню… То, что он увидел повергло его в глубокий шок. Посреди комнаты стояла скульптурная группа «Любовь и голуби» — его любимая обнимала какого-то возмутительного юнца. Закрыв глаза, она водила тонкими пальцами по его щеке и томно шептала: «Я так люблю твою небритость».
Эту фразу он угадал по губам, но она оглушила его, как гром. Сердце внезапно перестало стучать. Жалобно звякнули струны упавшей арфы. Орфей умер.
Из небытия его вывел знакомый противный голос: «Очни-и-ись! Соляной столб! Просто девушка любит всех небритых. А ты думал, что ты один такой небритый?!»
Его, словно пружиной, откинуло к дверям.
Он снова бежал по улице. Но вместо крыльев ощущал теперь рога и копыта. Он чувствовал себя старым уставшим оленем, которого со всех сторон обложили охотники. Было все равно, от чего умереть: от пули или от разрыва сердца. Прохожие сочувственно оглядывались: с человеком случилось что-то неладное. Сколько времени длился бег, по каким улицам, он не помнил. В конце концов ноги сами принесли его к родному дому. Ему казалось, что он вернулся откуда-то издалека после долгого отсутствия, прожив кусок чужой жизни.
Смеркалось. Небо насупилось и как будто осуждало его. На кленах желтыми флажками трепетали последние листья. Было неуютно, холодно. Захотелось тепла, уюта, сочувствия, еды. Вспомнил утро, жену — бледную, осунувшуюся, ниагарский водопад ее слез, все, что наговорил ей… Смесь острой жалости и глухого стыда обожгла сердце.
Он курил одну сигарету за другой и никак не мог решиться зайти в дом. Наконец внутренний голос приказал: «Мужик, ты че? Пошли! Она ждет тебя!»
02.11.2004За молоком
Соня вышла из дому. Окунувшись в яркое летнее утро, радостно зажмурилась. Весело светило солнце, громко чирикали воробьи. После ночной грозы листва на деревьях сияла свежестью. Природа ликовала, обещая долгий чудесный день.
Соня пересекла двор, вдоль сада спустилась к лугу. Трава была мягкой и прохладной. При каждом шаге смешно щекотала ноги. Соня даже тихонько засмеялась. Вот бы сейчас разуться и побегать по траве! Вздохнув, девочка лишь крепче прижала к себе литровую бутылку и продолжила свой путь.
У нее важное поручение. Сашка, ее старшая сестра, сегодня наотрез отказалась идти за молоком. Почему, — говорит, — все время я да я? Пусть хоть раз Сонька сходит. Ей уже пять лет! А Сонька и не против. Что она молока не купит? Она любит поручения. Особенно, когда за них хвалят. Хвалят, конечно, не часто.
Чаще подтрунивают над ней.
Вот и сегодня, вручая бутыль, Сашка съехидничала:
— Иди! И смотри, не зевай по сторонам, а то деньги потеряешь.
— А чего мне зевать? Я выспалась, — нашлась Соня.
— Ну, тогда ворон не лови! — засмеялась Сашка.
«И когда это я ворон ловила? — думает Соня, — они такие быстрые. Попробуй такую поймай! Да и боюсь я их. Много Сашка из себя воображает. Подумаешь, на три года старше! Вообще, взрослые люди иногда себя так странно ведут… и говорят непонятно что. Мама, например, любит повторять: Соньку только за смертью посылать! И все довольно смеются».
Соня понимает, что это вовсе не похвала, но все-таки какое-то одобрение в этой непохвале есть, поэтому ей не обидно. Но почему именно ее надо посылать за смертью? И почему именно за смертью? У Сони смутные представления о смерти. В прошлом году она видела, как хоронили соседскую бабушку. Старушка все время сидела на лавочке у ворот и молчала. Смотрела вдаль, иногда поднося ладонь к глазам. Никто на нее не обращал внимания: взрослые проносились мимо по своим делам, дети кружили вокруг в своих играх.
Потом Соня увидела ее в деревянной коробке. На голову ей повязали красивый платок, руки сложили так, как она их всегда держала, только повыше, ноги укрыли тюлем и сказали, что бабушка умерла. Соня видела издали — бабушка крепко спит. А все почему-то плакали. У Сони тоже щипало глаза, она не знала, почему.
Соседка, бабушкина дочка, громко причитала: «Ну, скажи хоть словечечко-о! На кого ж ты нас покидаешь?»
Соне было очень жалко соседку, но она не понимала, чего хотят от бабушки. Когда бабушка сидела на лавочке, могли бы обо всем спросить, а теперь она спит. Соня понимала, что бабушка спит как-то по-особенному. И поэтому ей нельзя мешать. Вот и все, что знала Соня о смерти.
Миновав луг, Соня спустилась к речке. К мостику тянулась пологая, слегка петляющая в траве тропинка. В какой-то миг Соня чуть не сбежала по ней: легко, свободно, со всех ног, как всегда сбегала с подружками. Но вовремя сдержалась. Еще не хватало бутылку разбить! Она осторожно переложила неуклюжую бутылку из-под одной подмышки под другую, для верности прихватив снизу горлышко ладошкой. Надо быть осторожной. На берегу полно зеленых стеклышек. Видно, кто-то уже сбегал с бутылками. Соня должна, во что бы то ни стало, принести молоко домой. А поэтому она не будет наблюдать, как вода закручивается в красивые серебряные нити, не будет смотреть на зеленый мир через стеклышки, не будет, глядя через щели моста, представлять себе ни Дюймовочку, ни оловянного солдатика.
Соня быстро прошла по мостику. Поднялась на пригорок. А вот и сельский ларек. Хвост очереди вывалился на улицу. При виде девочки люди заулыбались. Крохотная девчушка с тоненькими косичками, ясными серыми глазами, полная серьезного достоинства. Кто ж устоит перед таким явлением? Народ заволновался: «Деточка! Проходи, проходи вперед!» «Пропустите ребенка!» «Эльвира, смотри, кто к тебе!» «Это ж надо — такая крошка, а уже маме помогает… Умница!»
Соня, смущенная всеобщим вниманием, и гордая от похвал протискивалась к окошечку, в котором улыбалась продавщица: «Ну, здравствуй! Давай свою бутылку!» Девочка застенчиво улыбнулась, стала на цыпочки и осторожно поставила на край подоконника бутылку. Под всеобщее молчаливое умиление порылась в кармашке, достала денежку и протянула Эльвире. Уф! Соня даже от волнения вспотела.
— Ну, как там твои папа с мамой поживают? — спросила Эльвира, наливая молоко. Видно она была знакома с Сониными родителями.
— Хорошо! — бодро ответила Соня, а потом вдруг что-то вспомнив, неожиданно для самой себя мило спросила:
— Тетенька Эльвира, а зачем вы воду в молоко наливаете?
Все вокруг вдруг разом замолчали. Эльвира остолбенела, но уже через секунду рванулась из окошка, как бешеная кукушка:
— Что-о-о!!! — выдохнула она, моментально побагровев от гнева так, что ее веснушки не то что побелели, а позеленели.
Соня страшно испугалась. Ей показалось, что на нее дохнул огнедышащий дракон. Видела такого в книжке.
— Кто тебе такое сказал??? — гремел голос Эльвиры. — Папа с мамой… — пролепетала Соня.
— Во-о-о-н отсюда!!!
Соня, не помня себя, выбежала из ларька. Случилось что-то непоправимое. Она опять что-то не так сделала. Вслед неслось: «Какой позор!!!»
За считанные минуты Соня добежала домой. Никак не могла отдышаться. На вопрос отца, где молоко, не могла толком ничего ответить. Сбивчиво объясняла, что Эльвира забрала бутылку, а молока не дала.
— Ты что, деньги потеряла?
— Нет!
— Молоко кончилось?
— Нет!
— Ты ходила за молоком?
— Да!
— Где же оно? Отец уже терял терпение. Вдруг в конце двора появилась Эльвира. Она запыхалась, рыжие волосы ее растрепались, в руках у нее было ведро.
— Нате! — бухнула ведро прямо под ноги отцу. — Ешьте! Пейте!
От резкого движения молоко выплеснулось через край. Белый ручеек, смешавшись с пылью, превратился в серую лужицу около ведра. Соня попятилась за куст сирени. И чего Эльвира так разозлилась? Вчера своими ушами Соня слышала, как мать сказала отцу: «Смотри, на стенках стакана даже следа от молока не остается, видно Эльвира воду доливает…» Когда Соня спросила родителей, зачем она это делает, отец засмеялся и сказал: «Много знать будешь, скоро состаришься». Вот и весь ответ.
Девочку все интересовало вокруг. Она часто задавала вопросы. Но отвечал на них всегда папа. Остальные отмахивались от Сони, как от назойливой мухи. Соня осторожно высунулась из своего укрытия. Папа продолжал успокаивать Эльвиру: «Не волнуйтесь вы так! Мы это так не оставим. Конечно, мы ее, как следует, накажем. Детей нужно воспитывать. Все будет хорошо!»
От этих слов Соня совсем расстроилась. И самое главное, она никак не могла понять, в чем ее вина, за что ее будут наказывать? Она ведь никого не обманула, не солгала, просто хотела знать правду.
Откуда Соне было знать, что у взрослых бывают разные правды, что правда вещь относительная и что правду чаще всего не говорят.
Отец провел Эльвиру до калитки, вручил ей на прощание обратно ведро с молоком, хмурый вернулся и, заметив испуганную Соню, поманил к себе. Началось воспитание. Отец говорил долго и раздраженно, стыдил, упрекал, пытался объяснить, как можно себя вести, а как нельзя. Соня устала, она смотрела в злые глаза отца и не понимала, за что он ее ругает. Наконец отец спросил: «Поняла?» Девочка машинально кивнула. Ей не хотелось бы все это выслушать еще раз.
— А теперь, — сказал папа, — иди на кухню и постой часик в углу, чтобы запомнила, что так поступать нельзя.
Обида заполнила все Сонино существо. Она опустила глаза и заплакала. Забившись на кухне в нишу между стеной и печкой, Соня предалась своему горю. Долго плакала, жалела себя. Чувствовала себя такой маленькой и одинокой, никому не нужной. Ей захотелось исчезнуть, пропасть, чтоб все вдруг вспомнили о ней, стали бы искать ее, звать, жалеть. Незаметно для себя Соня уснула. Мысли, которые перед этим не давали покоя, плавно унесли ее в другую реальность. Соня лежала в красивой деревянной коробке, накрытая красивым тюлем и была «как ангел небесный прелестна». Эти слова она слышала в одной песне, и они ей очень нравились. С одной стороны вся в слезах шла мама. Она голосом соседки безутешно повторяла: «На кого ж ты нас покинула?» С другой стороны шел папа. Под мышкой он нес любимую Сонину книжку сказок. Он тоже плакал и тихонько говорил: «Прости меня, девочка. Ты честный человечек, я горжусь тобой». Заплаканная Сашка пыталась пристроить рядом с сестрой свою куклу, с которой редко давала поиграть. Даже мальчишки, которые дразнили Соню «соней», шли рядом, растирая грязными кулаками слезы. Соне тяжело было лежать в коробке. Занемели руки, ноги, но эта всеобщая любовь ее так радовала, что она решила еще немного потерпеть. Вдруг она увидела Эльвиру. Та была расстроена, растрепана, в руках несла ведро с молоком. Соне было так хорошо, что даже ей она обрадовалась. Бухнув свое ведро наземь, Эльвира протиснулась к Соне, запричитала: «Ну, скажи мне хоть словечечко-о!!! Ну, скажи мне хоть словечечко-о!!!» Тут Соня не выдержала, вскинулась в коробке и радостно спросила:
— Тетенька Эльвира, а зачем вы воду в молоко льете?
10.06.2010Двустишия, фразы, афоризмы
Пуд не съеденной соли
стерегла осторожность.
* * *
Осмысленность в конце концов
приобрела лицо.
* * *
Истаяли слова, оставив
без одежды чувства.
* * *
Перед смертью все люди равны.
Пред бессмертием только немногие.
* * *
Познав себя — узнаешь мир,
В котором жить совсем не тесно.
* * *
Порой роскошное убранство
Собой скрывает пустоту.
* * *
Слова разлетелись, как птиц,
Приют не найдя в твоем сердце.
* * *
Когда терять уже нечего, можно потерять себя.
* * *
Быть самим собой легче всего за чужой счет.
* * *
Почти каждый, хотя бы раз в жизни бывает третьим.
* * *
Неудача всегда таит в себе новые возможности.
* * *
От славы никто не застрахован, особенно от дурной.
* * *
Бери от жизни все, кроме того,
что она дает тебе за чьей-то спиной.
* * *
Окунись в неизбежность, ведь она тоже пройдет.
* * *
Чтобы лететь вверх, надо отрастить крылья.
Чтобы лететь вниз — ничего не нужно. Что проще?
* * *
Многое в жизни кончается раньше, чем сама жизнь.
Именно это ее и укорачивает.
* * *
Есть люди, миссия которых —
показать остальным, какими быть не стоит.
* * *
Чтобы добиться отчаянного успеха,
порой не хватает элементарного — отчаянья.
* * *
«Смеется тот, кто смеется последний».
Что за радость смеяться одному?
* * *
Обидеть художника легко,
философа задеть еще легче.
* * *
Кто мелко плавает, тот не тонет.
* * *
Светом — да по темени!
* * *
Жили-выли дед да баба.
* * *
Дарёному коню и в зубы заглянуть приятно.
* * *
Садясь на два стула, рискуешь надорвать организм.
* * *
Если б Муза была мужского рода,
это был бы классный Музык.
* * *
Глядя правде в глаза, многие отводят взгляд.
* * *
«Все тайное становится явным».
Рано или поздно. Не опоздать бы!
2005–2006Анжелика МИЛЛЕР / Мюнстер /
Миллер Анжелика Анатольевна (псевдоним Мари Шансон) родилась в 1971 году в городе Павлодаре (Казахстан) в семье педагогов: мама — математик, папа — тренер по волейболу, окончила Павлодарский Педагогический Институт, вышла замуж за российского немца, и в 1995 году переехала на ПМЖ в Германию. Публиковалась в литературных календарях за 1997, 1998, 1999, 2000 год, в двуязычном сборнике «Отражение» (1999 год), в журнале «Родная речь» № 5(12) 2001 год, в русско-немецком сборнике «Literaturblätter», в Анталогии-2001. Печаталась в газетах: «Восточный экспресс», «Новая жизнь», «Камертон», «Земляки», «Контакт-Шанс», «Дипломатический курьер», «Heimat», «Районка»; в журналах: «Новая арена», «Черный Квадрат» (Великобритания), «Литературный европеец» (Германия), «Аманат» (Казахстан), «Серебряные крылья» (Россия), «Родник» (Германия). В 2000 году была выбрана председателем клуба авторской песни «Остров», вела передачи на радио «Emc-Wеschte-Welle», сотрудничала с музыкальными группами «Одесса» и «Кристаллин», организовывала и вела концерты, музыкальные вечера, юбилеи, свадьбы. В 2006 году Анжелика стала ведущей рубрики «Женский Салон Мари Шансон» в журнале «Моменты»; печаталась в антологиях и альманахах: «Семейка» (ред. В. Авцен), «Пилигрим» (ред. С. Фельде), «Летучие слоники» (ред. Н. Рунде), «Четвертое измерение» (ред. Б. Мaрковский), «Радуга» (ред. Ф. Баер), «Прощание с Вавилоном» (питерское издательство «Алетейя», составитель Б. Марковский), «Певчий ангел» (питерское издательство «Алетейя», составитель Т. Ивлева). В 2009 году Анжелика Миллер вошла в научную работу Елены Зейферт «Жанры и этническая картина мира в поэзии российских немцев второй половины XX — начала XXI века», а в 2010 году — в книгу Бельгера Херольда «Русско-немецкие писатели от начала до наших дней». На Третьем Международном литературном конкурсе «Лучшая книга 2011–2012» заняла 6-е место за книгу «Я привезла тебе крылья» в номинации «Малая проза». В 2012-ом году стихи Анжелики Миллер вошли в книгу Виктора Хайнца «Spiegelbilder», стихи и переводы. На Международном литературном конкурсе «Лучшая книга 2013» получила диплом за музыкальность стиха (поэтический сборник «Ты будешь в черном, я буду в красном»). Анжелика Миллер автор книг: «Посвящения» (1996), «Стихи — ненужные пожитки» (2002), «Женская мастерская» (2003), «Буква» (2004), «Vivat, королева! Vivat!» (2006), «Песни» (2006), «Я привезла тебе крылья» (2006), «Ты будешь в черном, я буду в красном» (2012), «Не выходя из комнаты» (2016). Музыкальные диски с песнями: «Монологи ума и души» (1999), «Птицы-Песни» (2002), «Город» (2006), «Ничего страшного» (2013). По сегодняшний день является внештатным корреспондентом журнала «Контакт-Шанс». В московском издательстве «ЭКСМО» находится на рассмотрении роман «Формула Вселенной неизвестна». Живет и работает в Мюнстере.
«Ты о себе напомнил странно…»
Ты о себе напомнил странно, Сказал: «Женился. Это Анна». Сказал и опустил ресницы. Теперь мне Анна будет сниться! Мне будет сниться вьюга, вьюга, зловещий вой и контур круга, усталый взгляд, сожженный сад и черный свадебный наряд. Мне будет сниться птица, птица, огонь и Зевс, и колесница, тупая боль, слепой шарманщик и мама… и пустой карманчик…«Мое Одиночество мне нашептало на ухо…»
Мое Одиночество мне нашептало на ухо, Что я твоему Одиночеству не подхожу, Что я для твоих несуразных фантазий — старуха, Своей неуместностью вряд ли тебе угожу. Мое Одиночество мне по секрету сказало: «Его Одиночество — это нетронутый храм!» Стучали дожди, и неслись поезда от вокзала, И холодно было застывшим, как мрамор, рукам. Мое Одиночество письма твои разорвало И бросило в черный, пропитанный горем, камин. Твое Одиночество имя мое вырывало Из огненных пастей чужих нелюбимых мужчин.«Нарисованный дом в нарисованных лужах…»
Нарисованный дом в нарисованных лужах. Ты спросил: «Почему с нарисованным мужем?» В нарисованный дождь не промокнуть, однако… В нарисованный холод не мерзнет собака. И цветы акварелью — навечно в альбоме. Опадут лепестки? Нет, останутся, кроме Нарисованных чувств. Нарисованных знаков. С нарисованной грустью не плакать, однако. Я живу, как обычно — коллаж, натюрморты. Нарисованный смех из глубинки аорты. Ты спросил не случайно в февральскую стужу: «Почему ты живешь с нарисованным мужем?»В зáмке
В этом зáмке, где с тобой встречались, В этом зáмке, где зима и тишь, Мы б на зло княгине обвенчались… Что ты, милый? Почему дрожишь? Не гнушайся веткой родословья — Крепостных крестьян мы не гноим… Ну, а что до скверны и злословья — Что ты, милый? Ты неуязвим! Будем жить в какой-нибудь хибарке, Я бы научилась пряжу прясть, Мастерила б кукол и подарки, Продавала б небольшую часть. Ты б ходил с ножом на крокодилов И стрелял тигрице в желтый глаз… Как бы жили мы с тобою, милый! Разве, милый, ты не веришь в нас? Дети бы — два мальчика и дочка — По грибы ходили в ближний лес… Я варила б и солила в бочках — А к тебе пропал бы интерес.«Я читаю стихи драконам…»
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам…
Н. Гумилёв Возможно, мы были с тобою близки, Когда я читала. Возможно, твоей бесконечной руки Я знала начало. Возможно, часы не пробили тогда В пути остановку. Возможно, меня пощадила беда, Меня, полукровку… Возможно, сегодня придет господин — Из дыма и тайны… Возможно, он станет без всяких причин Родным и бескрайним. Возможно, подарит мне холстик Дали — В стрекозах, букашках. Возможно, наедут ко мне короли В рубашках, в ромашках, И я одного назову не твоим — Не именем боли… Возможно, мы что-то еще натворим Совместно, как в школе. Возможно, меня не спасет ничего, А он — увернется. Возможно, возможно, возможно — его Вердикт не коснется. И я вдруг пойму, почему у меня Рука не дрожала, Когда я себя, откровению вняв, По книжке читала… Бесшумно дракон бессердечный парил Над тоненькой строчкой… И если б ты этим драконом не был — Поставила б точку!«Ко мне по вечерам, чуть бледен и бескрыл…»
Ко мне по вечерам, чуть бледен и бескрыл,
молоденький дракон на пиво заходил…
Е. Голосовская Мужчина-мотылек мужчине-соловью Тихонько напевал мелодию мою, Тихонько диктовал слова моих стихов, Тихонько бередил мирок моих грехов. Мужчина-мотылек всегда изрядно пьян, Тихонько развернул свой старенький баян, Тихонько растянул меха — как тридцать крыл — Тихонько рассказал о том, кем раньше был… Мужчина-соловей печален и смешон. Мужчина-соловей надел свой капюшон. Он вылетел в окно — почти совсем без сил. Мужчина-соловей давно меня любил.Леонид БЛЮМКИН / Гамбург /
Поэт, журналист. Родился в Зауралье, в г. Кургане. Более 30 лет работал на областном телевидении. Стихи публиковались в газетах, журналах и альманахах, издающихся в городах Урала, Сибири, Москвы, а также в Германии. Участник антологий «Поэты русского Зарубежья» (издательство «Алетейя», СПб.). Автор шести сборников стихов. Член Союза писателей России. С 2004 года живет в Гамбурге.
«И, как прежде, в хмурый осенний день…»
И, как прежде, в хмурый осенний день оказаться там, где седая тень за тобой бесшумно везде бредет вдоль крутых витрин, вдоль глухих ворот. Там, где выстроились высотки в ряд, а дома постарше судьбу корят, деревянный бок промочив насквозь, источают скуку, а может, злость. Там еще в колодце грохочет цепь, и старуха топчется на крыльце. А пацан смышленый, наверно, внук по двору катает железный круг. Я там жил когда-то, давным-давно, только тень и помнит мое окно. Только тень осталась от прошлых дней. Их забыть бы надо, да нет родней.«Тетради брошены с пером…»
Тетради брошены с пером — мы все и так ученые. Дружили, помню, вчетвером: два пацана с девчонками. Одна глазастая, юла, чернявая и быстрая. Другая тихая была, мадонна белобрысая. Как детству, лету вышел срок, но день осенний радовал. Искрил в обтяжку свитерок на Тонечке Муратовой. Надюшу Кротову кружил природой смех дарованный. Ей ветер складки ворошил на юбке плиссированной. Гуляли вместе допоздна, оглядываясь бдительно. Но наша местная шпана смотрела снисходительно. Лишь папиросками светя, пускали шутки плоские. Но мы пока чисты, хотя вот-вот проснется плотское. Еще мы преданы пути и лунному, и звездному. И кто бы знал, что впереди такая жизнь скабрезная.«Я не то чтобы не могу здесь жить…»
Я не то чтобы не могу здесь жить, но за много лет никак не привык в старых улицах, заплутав, кружить, где дома друг к другу стоят впритык. Где бросают морось в лицо ветра, а волна на Эльбе — сплошной бурун. И не слышишь, веки подняв с утра, ни вблизи, ни дальше Орфея струн. Знать, давно затих золотой напев, в темноту пропал, провалился в сон. Хоть кричи, хоть плачь, руки вверх воздев, лишь часов раздастся казенный звон. За окном сорочий трещит базар, и неровный рокот — чужая речь. Надо слух напрячь и раскрыть глаза, чтобы это в песню потом облечь. Ибо вряд ли ведаешь, где места, из которых все же слова придут. Может, их рождает в небе звезда, а они находят земной приют.«Рябь озерная. Здесь нет купанья…»
Там теперь живет мое лицо,
мало мне знакомое, увы…
Ю. Ряшенцев Рябь озерная. Здесь нет купанья. Только чаек суматошных крик. Повод есть всегда к самокопанью, если взглядом ты к воде приник. Сел на камень, как сидит русалка на промозглом датском берегу. Жизнь ее трудна. Русалку жалко, но помочь ничем ей не могу. Вниз лицом — там рыба не проглянет, только отражение твое, где размыт благополучья глянец или было скверное бритье. Хмурого себя такого знаю, но вода коверкает портрет. Там пропала суть моя иная, та, которой нынче вовсе нет. Та, что мне и в зеркале домашнем по утрам бывает не видна. С ней веселый я и бесшабашный от любви, безделья и вина. Та, что мне казалась позабытой и лицо покинула давно… На физиономии изрытой недоразумение одно. Муть в изображении озерном, как за дымкой тюлевых гардин. Ясно же, что правда иллюзорна посреди изменчивых картин. Правда есть и жестче, и страшнее, и ее туманить нет нужды. Как русалке бронзовой на шее от надрезов горькие следы.«Видно, время сегодня такое настало…»
Видно, время сегодня такое настало, что подумаешь: все надоело, достало. Ожидания — зря, и надежды — впустую. В этой жизни стою, как солдат на посту я. Ноги держат еще, хоть ссутулены плечи. Мне служить тяжело. А кому сейчас легче? Только б утро пришло и дневное светило. Но шаги в темноте, как упрямая сила. Передерну затвор, вскину голос дрожащий, крикну: «Стой, кто идет?» А в ответ: «Разводящий…»«Настройтесь на короткую волну…»
Настройтесь на короткую волну или на длинной — что-то вам по нраву, где можно слушать музыку одну, а не словес ползучую отраву. Как было б хорошо сказать себе, что больше ничего мне знать не нужно. Ни о трагичной чьей-нибудь судьбе, ни об эпохе издавна недужной. И если даже с хрипотцой эфир, и с волн других проникновенья часты, на день, на час забудьте грубый мир и с нежных звуков не переключайтесь.Настроение
Ну, какая разница — живу, не бездомный и не голодаю. И зимой зеленую траву с тихим удивленьем наблюдаю. Ну, какая разница — живу вдалеке от мест, где жил когда-то. Я нашел, где преклонить главу, времени бесцельный соглядатай. Ну, какая разница — обман чувства ли, неважного ли зренья? Рыхлый серый утренний туман над землей, как зыбкое забвенье. Расплылось все то, что позади, впереди — в холодный сумрак еду… Но туман рассеется, поди, уступая солнечному свету.Борис МАРКОВСКИЙ / Корбах /
Родился в Киеве. С 1994 года живет в Германии. В 2002 году в издательстве «Алетейя» (СПб.) вышла книга стихов и переводов «Пока дышу, надеюсь», весной 2006-го в этом же издательстве — книга избранных стихов и переводов «В трех шагах от снегопада». Главный редактор и издатель международного литературного журнала «Крещатик».
Пригород
1
Невзрачные дома, неровные заборы не помнят моего лица. Здесь жили проститутки, воры — вино и драки без конца. И я, как гость иногородний, приехавший из дальних мест, иду к знакомой подворотне и дальше — в нищенский подъезд. И сотни европейских улиц мне не заменят той, одной, где мы навеки разминулись, случайно встретившись с тобой.2
Здесь дом стоял, а там стоял сарай. Я приезжал нечасто, раз в полгода. В те времена еще ходил трамвай от кладбища до молокозавода. Все как тогда — сажусь в пустой вагон, не торопясь, талончик отрываю, гляжу на двух задумчивых ворон и жизнь свою зачем-то вспоминаю.3
Кусты крапивы вдоль забора, заросший жимолостью сад… Я знаю, что вернусь нескоро, хоть я ни в чем не виноват. А память — Альфа и Омега — уже рисует на холсте подобье ангельского снега на позолоченном кресте.«Прощай, просодия ветвей…»
Прощай, просодия ветвей! Мне больше музыки не надо. Над бедной родиной моей звучит мелодия распада. Прощай, забытая свирель, я слышу музыку иную, она за тридевять земель колеблет ось и твердь земную.Алексей АЛЕКСАНДРОВ / Киев /
Алексей Александров, писатель и музыкант, лидер киевской культовой группы Er. J. Orchestra, автор фантасмагорического романа «Книга Книг».
Дежавю Отрывок из романа
От неожиданности Иванов чуть не подпрыгнул на скамье. «Кто здесь?» — хотел крикнуть он, но так и не крикнул. В сквере по-прежнему не было ни души, кроме какого-то рыжего пса, который в эту минуту с опущенной головой и поджатым хвостом пробегал мимо. Иванов недоверчиво посмотрел на свою дымящуюся папиросу… Да что тут смотреть: зелье как зелье! А вот сокрушенная нервная система — это да! Вместе с тем ему не давала покоя мысль, что эти неизвестные голоса с пробегающим мимо псом уже случались в его жизни. Припомнилось некое утро с осенним привкусом… А может, и не утро… Иванов глубоко затянулся… Déjà vu[18], подумал он, выдыхая дым. «А поскольку мы живем во сне Спящего Города, — продолжал рассуждать в памяти Иванова незабвенный Классик, — и, так сказать, вместе с ним являемся одновременно причиной, средством и целью этой странной нескончаемой грезы, то постольку мы не видим настоящего Города. Не можем видеть… А он великолепен, друг мой! Это уже совсем не тот запорошенный, призрачный вертеп, под днищем которого в древних руслах текут реки забвения и где даже из водопроводных кранов льется лауданум[19], и все устроено так, чтобы Величие трансмутировало в Ничтожество.
Тот, казавшийся прежде монолитом, город рассеивается в пыль и вместо него во всей своей царственности обнажается Город Истинный и Неопровержимый. Как драгоценный камень, он сверкает, весь залитый солнечным светом. Улицы и дома его полны терпеливого ожидания своих истинных жителей — яснооких мастеров, лучистых людей. Негасимыми звездами светят им золотые россыпи куполов, нежным и добрым призывом звенят они из прекрасного своего безвременья, подобные золотым колокольцам на семи ветрах…» Так вдохновенно говорил Классик, и в течение нескольких волшебных минут на самых кончиках ресниц Иванова радужным облачком подрагивал этот чудный Город… Сквозь шумы дня донесся далекий перезвон колоколов. Иванов невольно моргнул. Образ расплылся, отлившись в две слезы, которые еще долго сверкали в глазах, пока не высохли на ветру. «А как туда можно попасть?» — спрашивал Иванов, с трудом скрывая волнение. «Никак», — отвечал Классик. «Никак? — в голосе Иванова зябким птенцом проклюнулось разочарование. — Зачем же тогда ты…» Но Классик не дал ему договорить. «Попасть — глупое слово», — пояснил он. Иванов почувствовал себя уязвленным: он и сам понимал, что речь шла не о сапогах-скороходах или ковре-самолете… Друзья задумчиво брели по кирпичной дорожке Золотоворотского сквера. Молчали. Иванов остановился у деревянной скамьи и поставил ногу на ее край, чтобы завязать развязавшийся шнурок. Согнувшись над ботинком, он был похож на большую букву «Я». «Для начала надо перестать сниться», — услышал он позади себя голос Классика. Что ж, Иванов оценил красоту и очарование этой идеи, но вот как воплотить ее на практике? Завязав шнурок двойным узлом с бантиком, он легко оттолкнулся ногой от скамьи и развернулся, готовый высказать некоторые свои сомнения (о, каким же самовлюбленным ослом он был!), но… Классик исчез. И хотя в этом молниеносном его исчезновении было что-то нарочито театральное, все же, помимо воли, в голову закралась потрясающая воображение мысль: а что если Классик прямо сейчас просто взял да и шагнул в тот невидимый Город, о котором только что рассказывал?..
Да, случай этот произошел… Когда же он произошел?.. Иванов сделал еще затяжку и дым выпустил сквозь папиросу, зажатую в зубах, позабыв, что курит зелье, а не обыкновенный табак. Ох, и давно это было!.. Он даже не мог вспомнить лицо Классика. И голос тоже… Все вокруг — и Золотые Ворота, и сквер с фонтаном, и скамья, на которой Иванов в тот день завязывал шнурок и на которой теперь, спустя вечность, сидел и курил, — все оставалось прежним. И уже почти верилось, что в любую минуту друг его может появиться здесь, за его спиной, так же внезапно, как когда-то исчез. Иванов услышит его забытый голос, обернется и сразу вспомнит его забытое лицо.
Иванов сжал пальцы правой руки в кулак, слегка выпятив фалангу безымянного с перстнем Классика — «с сияньем Классика», — поймал он себя на мысли. Грустным взором окинул он скамью, на которой сидел. Она вся была испещрена какими-то едва различимыми каракулями. «…Грустным взором окинул он скамью, на которой сидел…» — с трудом разобрал Иванов часть скамеечного текста. «Фигня какая-то!» — подумал он и тут же чуть ниже прочитал: «Фигня какая-то!…» Иванов захлопнул глаза и долго так, ошеломленный, сидел неподвижно, углубляясь во внутреннюю мглу и отпугивая от себя малейшую мысль, словно некромант — назойливых демонов. Слух его обострился до такой степени, что он услышал шорохи листьев, птиц в ветвях, автомобильных шин на асфальте, облаков, трущихся друг о друга и о крыши домов. Шорохи были повсюду. Весь город шелестел, будто распахнутая на ветру Книга. Чья-то легкая поступь вплела свои шорохи в шелест ее страниц… Остановилась где-то рядом… Иванов открыл глаза. Юная дева, красоты необыкновенной, стояла в нескольких шагах от него. Увидев ее, поэт-переводчик Игнатий Иванов восхитился сверх всякой меры. Он вынул папиросу изо рта. Дева следила за его рукой с каким-то особым интересом.
— Желаете курнуть, мадмуазель? — случай спросил он.
Дева шагнула к Иванову, который протянул ей дымящийся остаток папиросы жестом, достойным Аль-Рашида.
— Этот перстень? — спросила она, коснувшись пальцем гладкой поверхности камня, губы ее чуть заметно дрогнули. — Откуда он у вас?
Владимир АВЦЕН / Вупперталь /
Родился 01.05.1947, Донецк (Украина). Филолог, журналист, член Международной гильдии писателей, член редколлегии журнала «Дикое поле. Донецкий проект». Редактор русскоязычного альманаха «Семейка» и трехъязычного (русский, немецкий, английский) альманаха «На перекрестке культур» /An der Kreuzung der Kulturen (Германия). Руководитель «Вупперлиткафе». Пишет стихи, рассказы, авторские песни. Публикации: Германия, Америка, Канада, Украина, Россия («Очень короткие тексты. В сторону антологии», НЛО; «Истоки», «Литературное обозрение», «Крещатик», «45-я параллель», «Вокруг смеха», «Литературная газета» и др.) Автор 7 книг. Книги и альманахи становились победителями и призерами различных конкурсов. В 2000 году — лауреат 18-го Днепропетровского фестиваля авторской песни в номинации «За поэтическое мастерство». В 2005 году — победитель в номинации «Малая проза» на состоявшемся в Греции «1-м Международном литературном и творческом фестивале русскоязычного зарубежья А. П. Чехова». В 2016 году — лауреат XIII Международного фестиваля «Поэтическое единство». В 2017 году — второе место за переводы с украинского в номинации «Свеча толмача» на Всемирном поэтическом фестивале «Эмигрантская лира»; «Малый Золотой Ёрш» в номинации «Поэт» на VI Всероссийском фестивале юмористической и сатирической песни и поэзии; лауреат VII Отраслевого фестиваля авторской песни и поэзии «Песня Булата», посвященного творчеству Б. Ш. Окуджавы в номинации «Поэт». С 2002 года живет в Германии.
«Хлестал холодный дождь навзрыд…»
Хлестал холодный дождь навзрыд и просто так хлестал. — Похоже дерево на взрыв… — внезапно сын сказал. И стало зябко под зонтом, и дождь внезапно стих. Откуда знает сын про то в неполных шесть своих?! Что это? Дедов дальний ген, очнувшийся в глуши, или эпохи страшный тлен, коснувшийся души? Сияло солнце, шла река по улицам пустым, стояли в небе облака, похожие на дым. 1977Сон о доме
«Земную жизнь пройдя до половины», а если честно, то поболе чем, в тот ветхий дом из самана и глины, я сунулся неведомо зачем. На стенах — латки рыжих фотографий, что поновей и те, что сняты встарь — обрывки жизней, судеб, биографий, положенные кем-то на алтарь. — Кто вы такие, как на свете жили? — я вопросил, глупец, и мне в ответ клубы взметнулись вековечной пыли и полыхнул в глаза нездешний свет, и предо мной предстал подобьем чуда старинный шкаф, невидимый досель, и ужасом повеяло оттуда, и двери взрывом сорвало с петель. И моему испуганному взору скелет в шкафу явился и изрек: — Зачем ты здесь, зачем в ночную пору меня сюда из прошлого извлек?! Ах, знать желаешь, как мы жили-были… Да, в общем, мы такие же, как вы: работали, творили, пели, пили, по пьяни куролесили, увы, любили, но случалось, предавали любовь свою, летя на ложный свет, давали жизнь, но также отбирали — не зря в шкафу доселе мой скелет. Но кто виновен здесь, а кто невинен, не спрашивай и ноги уноси! Земную жизнь пройдя до половины, в шкафы не суйся. Боже упаси… 26.12.2017Сергей СУТУЛОВ-КАТЕРИНИЧ / Ставрополь /
Родился в 1952 году в Северном Казахстане.
Окончил историко-филологический факультет Ставропольского государственного педагогического института и сценарный факультет ВГИКа. Поэт, главный редактор международного поэтического интернет-альманаха 45parallel.net. Член Союза писателей XXI века, Союза российских писателей и Союза журналистов России. Участник проекта Юрия Беликова «Дикоросы. Приют неизвестных поэтов». Автор термина «поэллада», восьми книг стихов, а также многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Лауреат ряда литературных конкурсов. Живет и работает на Северном Кавказе.
Ежли про любовь…
Памяти Наташи
Сороковины
Слава соловью! — песня воробья вне систем и схем: Я тебя люблю! Я люблю тебя! — Помни: насовсем. …Ближе к сентябрю лютая беда скрылась в зеркалах: Любящих стерплю, зная: иногда прахом правит страх. Господи, прости: …а, б, в, г, д… — жалкий минус — в плюс. Ежели про стих, рифмы — в Теберде, где и утоплюсь. Прочерки чернил. Матрицы лица царственный овал… Недосочинил — поздно прорицать. Недоцеловал! …В кленах октября вызрела заря. Месяц окосел. Строчка тропаря. Стопка втихаря. Лесенки лексем. Черная вода старого пруда. Лебеди грустят. Чуткого следа чистая слюда — тягостно в гостях? Демон с бодуна. Ангел во хмелю. Трезв апостол Петр. Скорбью страсть страшна. Выдумай, молю, вечный перелет. …Клятвы ноября. Лекаря вранье. Родственниц цинизм. Кряква, лярва, фря, ведьмы мумие — ежели про жизнь. Вдруг из никогда грянула среда. Выдох… Вдох… Тоннель… Смерть шепнула: да. Рухнула звезда. Зверь разгрыз свирель. Боже, помоги — …ё, к, л, м, н: жутко выживать — Меж чужих могил да родной жене выкроить кровать. …В раме января — крах календаря: день сороковин. Опыт бытия: первым в пропасть — я! Маятник судьбин… Умников орда сгинет к февралю. Дальше — только боль. Слышишь? Навсегда: я тебя люблю! Ежли про любовь…Муза
Больно, родная?! — Удар ниже пояса — Морфия нет… Безнадега участия… Бесы ночные к утру успокоятся… Только дыхания ритм учащается… «Бережно выстирай, тщательно выглади Белый платочек и синюю кофточку…» Ангелы, ведьмы, весталки и выблядки Силятся втиснуться в узкую форточку… Жутко, любимая: вера и знания Кажутся глыбами равновеликими. Клиника выкрика!.. Стон расставания… Звуки — калеками, буквы — каликами. «Вымолвив „Царствие…“, „Вечное“ — вымоли. Неистребим парадокс воскрешения!..» Свечки задули. Салатницы вымыли. Цепкая память — цена прегрешения. Трудно, святая, скитаясь над безднами, К чистому свету прорваться?! Но горлицы Толщу пространства крылами разрезали: Облако. Зарево. Лик Богородицы. «Есть безусловные четки условные — Соло рождения, дата прощания…» Выцветут батики. Ходики сломаны… Всхлипнет ворчливая скрипка скучания… Кем обернешься ты, Женщина-Музыка?.. Фраза кавказская… Ваза китайская… Роза испанская… Пой, Андалузия!.. Муза алтайская… Здравствуй, скиталица! «Верю и знаю: разлука — иллюзия. Сызнова встретившись, мы не расстанемся…»Двойник
Бездарная попытка суицида — В трех литрах пива дьявол корвалола. Севилья, замороченная Сцилла, Харибду донимает: будь хоробра! Здорова будь! — поддразнивают фавны. Счастливый путь! — поддерживают трубы. Комдивы, легендарны и коварны, Горилку дуют в хате бабы Любы. Кровавы карнавалы Корвалана. Ковыльны переливы Оклахомы. Иван-да-Марья, далее — нирвана. Родные перелески незнакомы. Сирень да Сирин — серия «Свирели». Княжна Наталья корчится от боли. Слова меж океанов отсырели. Чужие параллели карамбольны. Паскудная гримаса суицида — Жирафит разжиревшая корова. Ворона, беспилотная бацилла, Державу пожирает в полвторого. Зависнет над планидой полуфраза: Бессильна пересыльная пластинка… Загадочна заморская зараза! — Радирует крылатый невидимка. В полпятого и далее — по кругу! — Полцарства воскресает до рассвета. Верни неповторимую подругу, Двойник осиротевшего поэта. Вкушая прелесть свежей ежевики, Цени секунды, посланные свыше… Посланник Зазеркального Владыки, О жизни и любви — как можно тише.Огонек
Натулёнок-Натулёк, проморгал — не уберег… (Разве тот, который Бог, нам хоть чем-нибудь помог?) Как себя не виновать, побуждая выживать, Убеждают подождать дети, брат, сестренка, мать… Голубицу голубок поцелует, шепчет Бог, Подойдет особый срок, погоди спускать курок… Продолжая волхвовать, вынуждают выживать Птица Си, упрямец Ять, апельсин, сирень, тетрадь… Ну а тот, который черт, просчитавшись, огорчен: Ржав крючок, дыряв сачок — спас царевну дурачок! Негасимый огонек: ясен свет, но путь далек. (Инженерит педагог: разум менее чем Бог…) Как себя не виновать, остается уповать: Скоро внучкам ворковать, внукам страсть мариновать. Правнук, помни назубок: чувство более чем Бог! (Блок распутывал клубок, нарываясь на подлог…) Хватит, дед, чудаковать — начинаем куковать! Став увечным, мять кровать? — Лучше вечно рифмовать! Улыбаясь, воспарим: остров Крым непобедим! Жив? Жива! Люблю — любим, звездным Ангелом храним…Голос
Циничен чорт: мальчонка для битья Девчонку запугает Хиросимой… Когда чей срок? Кому грозит кутья? Кого пытать судьбой невыносимой? Но каждую травинку жития И каждую пылинку бытия Пронзает луч звезды неугасимой… Беспечен Бог: печальная ладья Мерцает купиной неопалимой… Отчалишь ты — от боли взвою я, Горбатясь под бедой неодолимой! Но каждую песчинку жития И каждую былинку бытия Спасает голос Женщины любимой…Possible[20]
Памяти Наташи
Господи, это — я… Господи, это — мы… Ты настоящий, Господи?! Версия снегиря: Солнце — осколок тьмы… Ангелы грянут: possible. Лучший бесстрашный твой, Сложный (возможный?!) наш Шанс, воскрешая странствия, Чорта послать в забой, Ведьмин поджечь шалаш… Фаусту — фарт фрилансера! Господи, это — я… Господи, это — мы… Ты равнодушен, Господи?! Ария соловья… Зверский озноб зимы… Зуб зазеркальной особи. Времени скверный сбой… Верности нервный ритм… Терции или тернии? Станция «Стань собой»… Бремя чужих орбит… Демон — мастак мистерии. Господи, это — я… Господи, это — мы… Ты успокоишь, Господи?! Голос — посол ноля… Глаз — парафраз сурьмы… Грустный чудак на ослике.Ответ
Высокая любовь — старинная болезнь. Смертельная болезнь — бесстрашная любовь. Балбес на Эверест отважился залезть: Архангелы, отбой! — Пристанище богов? И Мастер, и Пилат… — аккорды невпопад… Свирепый Крысобой ведет судьбу на казнь. Кириллица икон… Латиница лампад… Прекрасная болезнь — античная боязнь. Типичная болезнь — безумная любовь!.. Любезный альтруист, сворачивай ликбез, Рифмуя вновь и вновь плейбой-гобой-разбой, — Достаточно поэз припадочных небес. Придаточных словес загадочный зигзаг. Серебряной строки затейливая нить. Рыдает кинозал: «Дорога» и слеза, Джульетта-егоза, готовая любить. Наивная любовь — блаженная болезнь. Последняя любовь — печаль и благодать… Живет и здесь, и там, поет и там, и здесь Гимнастка Натали, рожденная летать! Штрихует дождь косой и Сольвейг, и Ассоль. Метели исказят свирельный силуэт… Спасительный ответ подскажет бог босой — Единственный совет на тыщу звездных лет. 2016, 23 ноября — 2017, 23 июляЛюдмила НЕКРАСОВСКАЯ / Днепр /
Родилась 8 ноября 1956 года в молдавском городе Бендеры. В 1979-м окончила Днепропетровский горный институт. Была награждена Почетным знаком ЦК ВЛКСМ «За отличную учебу». С 1979-го работала в НИИАчермет, где прошла путь от инженера до старшего научного сотрудника, имеет 18 печатных научных работ. В 2009 году награждена медалью «За заслуги перед Днепропетровском» и Почетной грамотой Союза писателей России, в 2010 — медалью «65 лет Победы в Великой Отечественной войне» и Дипломом министерства культуры Украинны, в 2012 награждена медалью «Непокоренные» и Благодарностью городского головы Днепропетровска. лен Творческого совета и Почетный гражданин искусства Международной ассоциации граждан искусства (Мадрид), член Международного профессионального Союза писателей и журналистов APIA (Лондон), член Международного сообщества писательских союзов (Москва), член правления Конгресса литераторов Украины (Киев), председатель Днепропетровской областной организации Конгресса литераторов Украины, член правления Межрегионального Союза писателей Украины (Луганск). лавный редактор международного литературного журнала для юношества «Ступени», автор и ведущая международного литературно-музыкального проекта «Современная русская поэзия мира», председатель творческого совета международного проекта «Поэтическая Библия», член редакционной коллегии международного альманаха «Форум». Лауреат литературных премий: «Золотое перо Руси», «Славянские традиции», «Свой вариант», премии имени Михаила Матусовского, премии имени Юрия Каплана, премии имени Владимира Даля, пятикратный лауреат премии имени Леонида Вышеславского, лауреат премии имени Михаила Светлова, лауреат премии имени Татьяны Снежиной, лауреат более 30 международных украинских поэтических фестивалей и конкурсов в 2004–2014 годах. Автор 13 поэтических сборников и 44 книг, созданных в соавторстве. Более 50-ти ее стихотворений положено на музыку композиторами Украины, США. Печаталась в антологиях, ежегодниках, журналах и альманахах Украины, России, Израиля, США, Испании, Германии, Греции, Великобритании, Голландии. Стихи переведены на украинский, английский, испанский, эсперанто, иврит.
Иосиф
Неужели они? И, похоже, меня не узнали. Робко жмутся в дверях и мешки разложили у стен. Долог лет караван. С той поры, как меня продавали, Постарели они. Да и я изменился совсем. Как тогда я вопил, пробудить, в них отчаявшись, братство! Как я был одинок! Сколько боли с тех пор превозмог! Но страшила не смерть, а чужбина, предательство, рабство. Хорошо, что в пути постоянно поддерживал Бог! Как надменность тогда искажала родимые лица! Но увиденный сон оказался реальным вполне. Фараона слуге норовят до земли поклониться, Чтоб от голода спас. А поклон их достанется мне. Зло нельзя наказать, раскрывая при этом объятья. Мне давно ни любовь, ни погибель семьи не нужна. Но какие ни есть, а они — мои кровные братья! Это выше, чем месть. Эй! Насыпьте пришедшим зерна!Базилика Сакре-Кёр
— Ах, Жанна, девочка, меч тяжел. Тебе ли спасать страну? — Я знаю, шаток у нас престол, Закончить пора войну. Уже не в силах моя земля Испытывать эту боль. Долой сомнения короля! Я дам тебе трон, король! — Ах, Жанна, девочка, королю Признательность не грозит. — Я больше жизни страну люблю, Но смертью она сквозит. Мне даже снится с недавних пор В предутренней тишине, Что для меня разведут костер, Помогут согреться мне. — Ах, Жанна, на полтысячи лет Останешься ты одна! — Вам нужно выслушать мой ответ? Была бы моя страна!Когда уйдем в туман
Когда уйдем в туман — одни, другие, третьи — На пыль былых дорог метнув прощальный взгляд, То камни мостовых, впитавшие столетья, На нашем языке легко заговорят. И будут сыновья, узнавшие не сразу Частички наших душ в рассыпанном песке, Разгадывать слова и полнить смыслом фразы На непонятном им забытом языке. И будут лишь ветра гулять по циферблатам, Да звезды в небесах — восторженно тихи — Начнут припоминать звучавшие когда-то Любовью и войной прожженные стихи.Прочитано, осмыслено, известно
Прочитано, осмыслено, известно, Но обожжет прозренье глубиной, И видишь святость Матери небесной В простом обличье женщины земной. И чувствуешь, что все неразделимо, Как плотный узел с множеством дорог, Ведь женщина, рождающая сына, Уверена всегда, что мальчик — Бог. Ее любовь приводит к заблужденью, Но в счастье мать не ведает стыда И верит, что зажжется в миг рожденья Над сыном Вифлеемская звезда.Анна ГЕРМАНОВА / Франкфурт-на-Майне /
Родилась 6 июня 1972 года в Подмосковье, после окончания Московского Энергетического Института в течение 10 лет работала в российских представительствах европейских фирм-производителей энергосберегающего оборудования. С 2008 года живет в Германии, недалеко от Франкфурта-на-Майне. Финалист национальной литературной премии «Поэт года» за 2012, 2013 и 2015 гг.; Финалист IV Международного поэтического конкурса «45-й калибр» имени Георгия Яропольского; Финалист 6-го Международного Грушинского Интернет-конкурса 2015–2016 гг.; Финалист Восьмого Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира-2016». «Лауреат премии „Поэт года“ за 2016 год (второе место в основной номинации)».
Ворох листьев
Тянется солнце нитями паутин через основу стволов и утук ветвей, ткацкий станок Пенелопы, руда и синь, бег челнока в летучей сухой листве. Мне не связать узлов и не счесть петель, сотканных за день, распущенных до утра. Листья в последнем касании ломких тел дышат всей грудой, холода в грудь набрав, тают на вдохе в пламени синевы, пресуществляются в ткань, на которой я — просто летучий ворох сухой листвы, ржавчины неба, горечи бытия.«Не оглянусь на гул и грохот…»
Не оглянусь на гул и грохот, столпом не стану соляным в стальных скобах чертополоха, в насечке ягод белены. Стопой ни камня не задену, не отпущу последний взгляд метаться там, где были стены мгновение тому назад. Все выше дым на месте дома и купол холода в груди. Легко, привычно, невесомо терять, прощаться, уходить.Перегной
Под какими листьями в землю лечь, где любить, родить и растить детей, им из горла в горло вливая речь в ее грозной праздничной полноте, по каким оврагам, снегам, стерне семь хлебов из камня, семь пар сапог источить дотла — выбирать не мне. Все узлы и петли моих дорог, суматоху слов и тщету шагов осенит березовый перегной от чужих корней, берегов, богов и задышит прелью земли родной.Полынья
Мосты наводишь, лепишь пелену кисельных берегов, на ней — дома, но стоит оступиться в полынью десятилетней давности письма — и без остатка черная дыра тебя вбирает, поглощает свет, вычерпывает воздух. Умирай в воронке слов, которым десять лет, во льдах летейских, в пламени реки, не ставшей ни свободой, ни судьбой… Гори за то, что было не с руки сжигать мосты и письма за собой.Воск
Нет, не медом — светом истекают соты. Подступает темнота, наполняет немота такая воском опустевший улей рта, что и губ уже не распечатать, и земля незримо залегла по углам. Так навсегда молчат, ни слово не сорвется, ни пчела не слетит. Ни складки не нарушит, выдохом не замутит стекла их покой последний, словно душу выплеснули. Светом истекла.Половодье
День настанет — не станет слов, словно прочный привычный лед и своих, и чужих стихов, поднимаясь, река сорвет. Половодье сомнет мосты, срежет лодки у переправ, неба грозную синь и стынь по немым полям разогнав. Размывая все берега — больше нечего им беречь — растворяет в себе река, по словам разнимая, речь. Оттого ли, что слово лжет, сотни смыслов на дне храня, оттого ли, что слово жжет, и безжалостней нет огня.Полынь
Так высоко, спокойно, строго идут по небу облака. Назад ни облакам дороги, ни белым по земле полкам. С начала смуты в год четвертый истает невечерний свет, взойдет слепое солнце мертвых светить стране, которой нет. Там будут баржи да понтоны, да наспех вырытые рвы в потеках извести гашеной, а тот, кто мнит себя живым, бредет, неисцелимо ранен, в суровой немоте пустынь, и добровольного изгнанья за ним смыкается полынь.«Ответь, Улисс, когда мы отплывем…»
Ответь, Улисс, когда мы отплывем с конца земли, где догорает Троя? Спрямляя петли моря кораблем, — его, конечно, заново построим, — закрыв глаза всем статуям богов от семивратных Фив до дельты Нила… Уже распахан чернозем небес, и лемех циклопического плуга проводит завершающий надрез, дымясь и содрогаясь от натуги, на млечной полосе ночных лугов, где звезд известка в борозде застыла… …Забудь часов литую чешую и душный сноп полуденного света в иные времена в ином краю на темени ржаном полей прогретых… …Ломая очертанья берегов, нас выбросит из звездного творила развязная назойливость звонка, застрявшего в пространстве заоконном. В иных мирах уже прошли века, воздвиглись и упали вавилоны, а здесь, в охвате меловых кругов томится солнце, расточая силу — слепую ярость медного быка — на клинопись иголки патефонной, одушевляя пряжку ремешка твоих часов и пробку от флакона граненного, в котором нет духов… Ответь же мне, Улисс, что с нами было?Татьяна ИВЛЕВА / Эссен /
Родилась и окончила школу в Казахстане. Первые публикации появились в тринадцать лет. Диплом филолога получила в Одессе, там же работала в Русском драматическом театре им. Иванова. В Минске была сотрудником Белорусского комитета по телевидению и радиовещанию. В Германии с 1987 года. Работала преподавателем русского языка, переводчиком, социальным педагогом. Сотрудничала с различными театрами Рурской области. Печаталась в многочисленных журналах, сборниках и поэтических альманахах в Германии, Франции, Америке, России. Редактор и составитель нескольких альманахов поэзии, автор шести поэтических сборников. Член жюри различных конкурсов поэзии. Член Союза русских писателей в Германии, лауреат нескольких литературных премий. Живет и работает в Эссене.
Парус
Соратникам по эмиграции
А он, мятежный, просит бури…
М. Лермонтов …А мне теперь покой лазури Милей, чем ветер штормовой. Нет, парус мой не просит бури, Не бьет крылом над головой. Не рвутся нервы, струны, жилы, Времен связующая нить… Все в прошлом, но пока — мы живы, И не в чем нам себя винить. В краю родном, в стране далекой Под колокольный перезвон Белеет парус одиноко, Но ничего не ищет он. Молчат акриловые струны Там, где звенело серебро… И месяцы сменяют луны, И злом сменяется добро. Картинно парус мой белеет В багетной раме на стене, И глубина под ним мелеет, Надежды хороня на дне. А по ночам — легко, бесплотно — Витают сны над головой: Мне снится не сквозняк залетный, Но вольный ветер штормовой. 2016 — ЭссенВнезапно
…Так внезапно закончилось лето — Как в обойме последний патрон, Как — одна на двоих — сигарета, Как последняя строчка поэта, Что последнею пулей сражен… «Не горюйте, — мне скажут, — все это Просто бредни бунтарских голов, Просто — осени ранней примета… Не беда — проживем и без лета, Без пальбы, табака и стихов». Соглашусь: будем живы без дыма, И уж точно — без пули в виске… Пусть удачи вальсируют мимо, Но без рифмы поэту — помилуй! — Как прожить на последней строке?! 2016 — ЭссенНеразгаданные сны
Себя во сне я часто вижу нищей, Бегущей от погони и войны. Но сонник Миллера и мэтры — Фрейд и Ницше — Едва ли разгадали б эти сны. Бегу сквозь мрак, в толпе теряя сына, И крик мой нем, как Мунка полотно…[21] Душа от слез черна наполовину, Лавиной бед влекомая на дно. А там, вверху, на краешке обрыва, Меня спасая, тянет руку мне Пресветлый ангел с веточкой оливы, С глазами мамы, явленный извне. О, спасена! В предутреннем затишье Я просыпаюсь — впрямь и наяву Бегущей от погонь безродной нищей, И все ищу кого-то и зову. 2015 — ЭссенНынче
Раньше ходили со мною послушать, Как в рощах поют соловьи. Нынче же ходят — по тело, по душу, По царские слезы мои. Раньше о Боге вели разговоры, Служили Вселенной. — За так. Нынче с врагами Его — договоры Подписывают… За пятак. 2016 — ЭссенО нем
…Без слез, без истерик, без писем, без жалоб.
М. Светлов Приходил — желанный и неверный, Так драгун являлся на постой… По чужим разменивал тавернам Мой подарок — крестик золотой. Сердце девы билось — не разбилось, В пекле закалилось, стало — сталь. Как мечталось, верилось, любилось! Был — отрадой, а печалью — стал. Но зачем печаль так непомерна? И зачем сомненьями томлюсь? Все о нем — желанном и неверном — Плачу и печалюсь, и молюсь. 2016 — ЭссенПоэт и деньги
Поэтам деньги не нужны…
Владимир Авцен …Ты прав: поэту деньги не нужны — Он их прокутит с хитроумным бесом, Прокутит и рубашку, и штаны — Не потому, что наш поэт повеса, Купюрам он не ведает цены. Романтик с обнаженною душой, Он выше капитала ценит рифмы, Но проиграет в сделке с торгашом, Способным, вычисляя логарифмы, Стереть чужие деньги в порошок. Поэт не сложит горкой капитал, И у него не водятся сберкнижки. Без визы он заоблачно витал И с музами закручивал интрижки — Вот потому богатым и не стал. Пред Господом предстанет налегке, Не сколотив наследства для потомков, Но с авторскою книжкою в руке, С обломком карандашика в котомке И с поцелуем Музы на виске. 2016 — Эссен«Ах, как ранят слова, причиняя боль…»
Ах, как ранят слова, причиняя боль! Есть одно — но оно опаснее бритвы: Обоюдоострое слово «Любовь» — В словаре между «Битвою» и «Молитвой». Не придешь — прощай! Не предашь — хорошо: Вот от сердца ключи — отворяй столицу! Но сначала реши, для чего пришел: Враждовать ли со мной? Иль со мной мириться? 2017 — ЭссенЗолотой гребешок
Для чего нужен мне золотой гребешок? Отчего непослушна упрямая прядь? И при чем здесь родившийся в полночь стишок? И зачем — в ожиданье — открыта тетрадь? Для того нужен мне золотой гребешок, Чтоб со лба зачесать своевольную прядь, — Так сподручней мне будет полночный стишок Вдохновенно в тетрадный листок пеленать. 2016 — ЭссенПеред зеркалом
Гляну в зеркальце — одна кручина…
Лариса Рубальская Перед зеркалом сижу, Замирая в изумленье… — Свет мой, зеркальце, — скажу, — Это — недоразуменье! Твой серебряный овал Был достоин комплимента! Но овал вдруг наплевал На эстетику момента… Cей портрет — не про меня! Не желаю с ним смиряться И готова променять Статус-кво — на минус двадцать. Ты впадаешь в забытье, Мне за твой овал обидно! Свет мой, зеркальце мое, Ты состарилось, как видно… 2016 — ЭссенКто любит
Кто любит, позволяет жить и нам… Живи, дружок! Глазей по сторонам. Глазей, брат-ротозей, рот разевай — В себе картину мира развивай. Мир не всегда цветной калейдоскоп Или уютный личный гороскоп. Мир — это миражи и виражи, Подвалы, небоскребов этажи. Подвалы те, где прежде Мастер жил, Творил, любил и… голову сложил. Но нет, я в этот миг тебя спасу — Из дыма в миражи перенесу. И выстрою до неба этажи, Сияньем звезд наполню витражи. Ведь тот, кто любит, позволяет жить, Тебе не даст он голову сложить. 2016 — ЭссенБрат меньшой
Роста я и сама небольшого, Не обижу и брата меньшого. Хвост приветлив, внимателен взгляд, Рады оба — хозяйка и брат. Брат — хороший едок и ходок — Утром тащит мне свой поводок И доверчиво смотрит в глаза… Чист душой, как младенца слеза. И, росточка сама небольшого, Вывожу на прогулку меньшого. Оба рады — и брат мой, и я — Образцовая, в общем, семья! Мы бы стали примером повсюду Обозленному, хмурому люду, — Если б был человеческий люд Не рычащ, не кусач и не лют. 2016 — ЭссенДженни
Дженни вымокла до нитки…
Р. Бернс (перевод Маршака) Двадцать лет борщи варила, Пол мела и дом вела. Сад блюла, детей растила, Хлопотала, как юла. Погремушки. Постирушки. Не до сна. Не до утех. Ах, зарыться бы в подушки… Только Дженни не из тех. Всех встречала-провожала, Всем служила, как могла. Уважала. Обожала. Их заботами жила. Ни гу-гу — ни слез, ни жалоб. Безответна, как ветла… Быстро времечко бежало, И в саду герань цвела. Дом и сад — хоть на открытку! Но однажды — вот дела! — Дженни вышла за калитку И обратно не пришла. 2016 — ЭссенМагнолии
Куда податься? Может быть, в Монголию? Раскосый взгляд. И бронза смуглых скул. Жаль, не растут в Монголии магнолии — Сплошной лишайник, мох да саксаул. Монголия — земля обетованная, Похожая на край родимый мой: Привольная, раздольная, желанная. Туда попасть — почти попасть домой! Здесь, по Европе, скопом бродят призраки, Что ни политик — враль и вертопрах… А там цветут и медом пахнут признаки Степной свободы на семи ветрах. Все степь да степь — душа вольна, как всадница, Вольна, как Герман Гессе — волк Cтепной. Нас не догонят призраки — надсадятся! — И пули не угонятся за мной. Европа нынче — Мекка для паломников, Чья жизнь — дороги да степной бурьян… Плененная, террором опаленная, — О чем не грезил даже Чингисхан! В Монголию! В Монголию! В Монголию! Монгольский рай… Монгольская семья… Жаль только: там — не выживут магнолии, Ну, а без них не выживу и я. 2016 — ЭссенМонолог синей птицы
Нет ли у вас Поющей Травы
или Синей Птицы?
Морис Метерлинк Я была фантастической Синею Птицей. Жизнь прошла. Вдохновенный оборван полет… Ничего не случится. И не повторится. Не приснится во сне. И не произойдет. Пусть еще оперенье — под люстрой — сияет, И осанки былой наблюдается стать, — Но никто синей магии не замечает, Никому мне добычей желанной — не стать! Не прикормит никто жемчугами хмельными, Ни росинки, ни маковых зерен — не даст, Ни стихами, ни грамотами именными Птице редкостной честь и хвалу не воздаст. Сонмы сонных вокруг — равнодушных, незрячих. Все шагают в строю — кто в трактир, кто в семью. Так бездарно живут, так привычно маячат… Разве можно доверить им тайну мою? 2016 — ЭссенСон-трава[22]
Желтоглазые звезды с небес на поляны упали, Обрели свои корни в раздолье земли луговой. Отрешенно покинув родные небесные дали, На Земле они стали цветами — целебной травой. Под мелодии звездные скрипок маэстро Вивальди, А случалось, и даже под бомб оглушительный вой, В океане ночном на землян они сон навевали, И прозвали их люди за вещие сны Сон-травой. Только, верится мне, их явленье отнюдь не случайно! До поры не раскрыт этих звезд желтоглазых секрет: Смерти нет — есть покой. Сон-травой нам подарена тайна Переправы с планеты Земля в мир далеких планет. 2017 — ЭссенВ гостях у Анны
Анне Германовой
Скиталицей, поникшей от забот, В четвертый день семнадцатого года По милости судьбы и ей в угоду Я очутилась у резных ворот. Хозяюшка с улыбчивым лицом И с голосом поющего ваганта, Изящна, как цветок в петлице франта, Меня встречала в дворике пустом. О этот взгляд! — себя узнала в нем, В зрачках ее библейских отражаясь И чувствуя — она мне не чужая, И не чужою я вхожу к ней в дом. За окнами стоял волшебный лес, Передо мной она стояла — Анна, И падал снег, но мне казалось — манна Спускалась с предрождественских небес. И был из манны выпечен пирог, Смежал камин всевидящее око… Впервые было мне не одиноко, И до утра наш длился диалог. О слово, ты начало всех начал, Ты связываешь в узел все начала — В ее устах ты серебром звучало, И голос струн под пальцами звучал. Пой, миннезингер, менестрель, вагант! Пой о любви несбывшейся, высокой Пой, Анна — хрупкий ангел кареокий — Ты в этой жизни тоже эмигрант. И оттого, наверное, друг мой, Душа тревожна — странница ночная, Нездешняя, иная, неземная — Она упрямо ищет путь домой. 05.01.2017 — Ehringshausen-EssenПтица на стекле
В день рождения сына мую укна — дучиста, чисто-пречисто, Чтобы стекла прониклись надежды светом лучистым, Чтобы в них, как в зеркало, гляделось Вестфалии редкое солнце — Предпочитает оно широкий формат окна, а не овчинку оконца. Вот, на прозрачном экране жизнь разноцветно струится, Мчатся, фыркая, автомобили, пестреют рекламы, лица. В парке напротив резвятся зайцы, мелькая хвостами, Бродят собаки и голуби, курят гашиш бомжи под кустами. В небе ни облака, зато плывут киты-дирижабли. Можно, высунув руку, взять дирижабли за жабры. А можно сорвать печальные, слегка увядшие розы, Чтобы спасти их от жажды — от передоза угрозы. Но лучше — выплыть в проем окна, как в младенческих снах бывало, И витать в перьевых облаках — в обнимку с ангелами Шагала. С ними молча смотреть, как мимо проходит лето, Дыханьем которого крыши домов и стекла в окнах согреты. А когда — напоследок — облетающий август в окне отразится, Нарисовать на запотевшем стекле устремленную в небо птицу. Подадутся на юг дирижабли, бродяги-бомжи, перелетные стаи… И только птица перезимует со мной — на стекле под ставней. 8 июля 2017 — ЭссенБледный ангел
Бледный ангел, мой хранитель, Умоляю, чуть дыша: Посети мою обитель, Робко крыльями шурша! Слышу — дождь стучит по крыше, Вижу дно луны в окно, Но тебя мне ни услышать, Ни увидеть не дано… Оттого-то и не верю, И затворницей живу, Оттого закрыты двери. Остальное — дежавю. 2011 — Эссен«Печаль осенних откровений…»
Печаль осенних откровений, Излом летящих журавлей В необратимости мгновений Душе все ближе, все милей. Молчит она, тепла не просит, Иным предчувствием полна: Ей в бесприютном небе просинь Над взлетной полосой видна. Ноябрь 2017 — Эссен.Вечерний звон
Напрасно прошлое зову, В ответ лишь эхо — дежавю: Фантомы смолкших голосов, Обрывки прежних адресов, Дымы утраченной страны, Да в горле горький ком вины. Родной мотив «Вечерний звон» — «Как много дум наводит он…» Декабрь 2017 — Эссен«Из далекого изгнанья…»
Л. А.
Из далекого изгнанья Колокольным ветерком Прозвонят воспоминанья — Ни о чем и ни о ком. Ветка нежная сирени Кружевным махнет платком: Не жалей, мой грустный гений, Ни о чем и ни о ком. Декабрь 2017 — Эссен«Как с глаз бинты — сорвать с лица личины…»
Как с глаз бинты — сорвать с лица личины, Забыть раздор, поверить в чудеса И возлюбить легко и беспричинно — Как любят дети — твердь и небеса. Принять весь мир и все понять мгновенно, Что было, есть и станется потом… Открыться мирозданью вдохновенно И ощутить его как отчий дом. 2006 — ЭссенПримечания
1
Венгерский пианист Режё Шереш (1889–1968) вошел в музыкальную историю как автор «Венгерской песни самоубийц», в версии на английском языке — «Gloomy Sunday», в русском варианте — «Мрачное воскресенье». Исполнялась она им самимв будапештском ресторане «Kispipa».
(обратно)2
«Стоячая (стоящая?) титька»?..
(обратно)3
Боа — змея, надо полагать…
(обратно)4
Мелочь… пустячок.
(обратно)5
«Китовый корсет», не для дам — китов.
(обратно)6
Мадмуазель, можете ли вы мне отыскать флакон, в котором бы находились следующие субстанции: иланг-иланг, эфирное масло из цветов померанца, жасмин из Грасса, сантал из Мизора, ветивер, бурбон…
(обратно)7
Пожалуйста (нем.). Извините и спасибо (фр.).
(обратно)8
Капитан (нем.).
(обратно)9
«Возьми меня».
(обратно)10
«lа Соmédie Franзaise» — для французов то же, что для русских институция (конституция?..), просто… туция.
(обратно)11
Гражданка Батия.
(обратно)12
«Атмосфера, атмосфера…» — знаменитая фраза Арлетти из
(обратно)13
«Дети райка», «Большая игра», «Мадам Бесцеремонная» «Северный вокзал».
(обратно)14
Эфирное масло из померанца, ирис из Флоренции, нарцисс, майская роза, кедр из Виржинии, мох из Югославии.
(обратно)15
Каэде — японский клен.
(обратно)16
Оба стиха в 2005 г. получили Приз поэтического турнира в Дюссельдорфе.
(обратно)17
Греческая богиня темноты и мрака.
(обратно)18
Дежавю — уже виденное (франц.).
(обратно)19
Настойка опиума.
(обратно)20
брит. [ˈpɒsɪb(ə)l] — возможный, вероятный, сносный, терпимый…
(обратно)21
«Крик» — полотно норвежского художника-экспрессиониста Эдварда Мунка.
(обратно)22
Цветы Сон-травы обладают целебным действием. У многих народов с ними связаны поверья и сказания.
(обратно)
Комментарии к книге «Дежавю. Антология», Коллектив авторов
Всего 0 комментариев