«Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы»

Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы (fb2) - Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы (пер. Виктор Леонидович Топоров,Вера Аркадьевна Потапова,Алексей Васильевич Парин,Владимир Борисович Микушевич,Андрей Яковлевич Сергеев, ...) 2929K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Уильям Блейк

Уильям Блейк Бракосочетание Рая и Ада Избранные стихотворения и поэмы

Сергей Сучков УИЛЬЯМ БЛЕЙК

Многие современники считали его сумасшедшим. При этом, правда, добавляли эпитет — гениальный. Своим поведением, своими взглядами, наконец, своим творчеством Блейк никак не вписывался как в обыкновенную людскую среду, так и в художественно-артистическую. Да он и не стремился к этому, весь поглощенный странными, причудливыми видениями. Еще в детстве ему приходилось видеть ангелов, сидящих на деревьях, и даже самого Бога.

Родился Уильям Блейк в Лондоне 28 ноября 1757 года в семье торговца, чьи интересы были далеки от искусства. Люди, окружавшие маленького Уильяма, были насквозь прагматики. Промышленный и торговый бум в Англии того времени формировал людей делового, практического склада. Им было не до грез и мистики. Поэтому Блейк с характером и образом мышления как бы «выпадал» из своей эпохи. У мечтательного мальчика рано проявился интерес к живописи и графике. Заметив это, родители — нужно отдать им должное — незамедлительно отдали его в ученики граверу Безайру. В течение нескольких лет Блейк осваивал ремесло гравера. Конечно, Уильяма, с его полетом фантазии, не очень устраивал учитель, — всего лишь добропорядочный ремесленник. Но именно эта учеба дала ему — в 1778 г. — возможность поступить в Королевскую Академию. Недолго в ней пробыл Блейк. Если, будучи учеником у Безайра, он терпел диктат учителя ради постижения основ мастерства, то в Академии Блейк намеревался полностью отдаться творчеству и реализовать накопившиеся в нем замыслы. Но не получилось. Законы академической жизни и каноны академического искусства не способствовали их реализации, и Блейк покидает Академию.

Этот поступок стал началом, с одной стороны, самостоятельного художественного творчества, с другой — положил начало конфликтам Блейка с издателями, художниками, писателями, властями (в 1803 году он даже привлекался к суду по обвинению в государственной измене из-за симпатии к революционной Франции).

На жизнь приходилось зарабатывать, выполняя иллюстрации к различным книгам. Но и здесь Блейк выбирает произведения, близкие его душе: «Божественную комедию» Данте, «Ночные думы» Э. Юнга, «Могилу» Р. Блэра.

Но постепенно на первый план в его творчестве выходит поэзия. Блейк-график становится только иллюстратором своих собственных стихов и поэм. Очень характерно, что не нашлось издателя, пожелавшего выпустить в свет блейковскую лирику, и ему пришлось самому гравировать вместе с иллюстрациями и тексты. В этом был один очень большой плюс — независимость от чьих-либо вкусов, да и книги сами по себе, сделанные автором «от и до», становились настоящими шедеврами.

Раннее творчество Блейка относится к 1780-м годам. Оно окрашено в светлые, радужные тона. Стихи, составившие первые два сборника «Поэтические наброски» (1783) и «Песни неведения» (1789), гимны красоте мира, его чувственным радостям. Их можно назвать совершенными идиллиями. Трудно назвать еще какого-нибудь поэта, у которого в стихах было бы столько же чистоты, гармонии, радости. И тем не менее близость двух книг состоит только в их единой тональности. В остальном это разные сборники.

«Поэтические наброски», ориентированные на народное песенное творчество, не ставят и не решают никаких философских вопросов. Они передают нам запах и краски природы, знакомят с сельскими забавами, в них много описательности.

«Песни неведения» — некая утопия, созданная Блейком. Поэт отрицает значение человеческого разума и общественной морали. Для него идеал — маленький ребенок,

лишенный и того и другого, он преклоняется перед чистотой восприятия и беспечной радостью. Блейк имитирует детскую речь, использует детский фольклор. Он убежден, что истинная духовность нашла убежище в чувственном теле со всеми его чувствами. Отсюда и проповедь Блейком свободной любви, и признание плотского наслаждения как наивысшей ценности жизни (среди его пословиц есть, например, такие: «Нагота женщины — творение Господа»; «Дорога излишеств ведет ко дворцу мудрости»).

Бунтарский и революционный пафос Блейка имеет свою специфику. Да, им «поражены» многие его создания. Да, Блейк приветствовал Французскую революцию 1789 года. Но при этом ему совершенно чужда ее буржуазная подоснова. Он — ярый противник капиталистического пути развития. Для Блейка революция — некий путь к анархическому разрушению всех основ общества и государства, сбрасывание всяких ограничительных пут, довлеющих над индивидумом.

Совсем иные настроения царят в поэзии Блейка в 1790-е годы.

«Песни познания» (1794) являются антитезой «Песням неведения». В новых песнях господствует беспросветный пессимизм. Можно сказать, что если в первых книгах Блейка дети смеялись, то теперь они плачут. Поэт пишет о невозможности идиллии в человеческом обществе. Иногда он делает как бы «перекличку» между отдельными стихотворениями двух сборников (например, «Святой четверг» есть в одних «песнях» и в других, но какие они разные по смыслу и по тональности), словно спорит сам собой, с прежним.

В эти же годы Блейк создает цикл поэм под общим названием «Пророческие книги» (первая — «Книга Тель» появилась еще в 1789 году и близка по духу блейковским стихам 1780-х гг.). Остальные поэмы по содержанию перекликаются с «Песнями познания». В них есть нечто единое и по мыслям, и по образам. На поэмы, безусловно, оказала влияние поэзия Дж. Мильтона, что ничуть не лишает их исключительного поэтического новаторства. За «Книгой Тель» последовали: «Бракосочетание Неба и Ада» (1793), «Америка» (1793), «Европа» (1794), «Первая книга Юрризена» (1794), «Книга Ахании» (1795), «Песня Лоса» (1795). Сюда же следует отнести начатую, но так и не оконченную поэму «Французская революция» (1791).

Поэмы Блейка насыщены аллегориями и символами. Под свою мистическую космогонию он подстроил особую мифологическую систему с использованием географических терминов и библейских образов, поэтому некоторые части поэм с трудом поддаются дешифровке.

Уже в начале XIX века Блейк пишет еще три поэмы: «Мильтон» (1808), «Вечное Евангелие» (1818), «Иерусалим» (1804–1820), в которых он представляет себя духовным воином, а не певцом плоти и чувственности.

При жизни Блейк был известен немногим. Он не был оценен современниками, и умер в неизвестности там же, где и родился (т. е. в Лондоне) 12 августа 1827 года, не дожив чуть-чуть до своего семидесятилетия.

Слава к Блейку пришла позже. Высоко ценили его творчество прерафаэлиты Д.-Т. Россетти и А.-Ч. Суинберн, выдающийся ирландский поэт У.-Б. Йейтс.

Блейк оказал большое влияние на самые разные явления и направления в искусстве конца XIX — начала XX в.: на символизм, на экспрессионизм (причем, и как поэт, и как график), белый стих его поэм — предтеча поэзии американца У. Уитмена.

Сергей Сучков

СТИХОТВОРЕНИЯ

ИЗ КНИГИ «ПОЭТИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ»

ПЕСНЯ Перевод А. Парина

Несли беззаботные крылья мои Меня по лугам, по долинам, Пока я не встретила князя любви И стал он моим властелином. И он плетеницей увил мне чело И в волосы вплел мне лилеи, И в сад, где все золотом буйным цвело, Вошла я, от счастья хмелея. И майские росы кропили крыла, И пела я песни ликуя — Шелковая сеть мне крыла оплела, Попала я в клеть золотую. И любо с улыбкой у клетки сидеть И слушать меня чародею, На крылья мои золотые глядеть, Глумясь над неволей моею.

К ВЕСНЕ Перевод В. Потаповой

О светлый Гений с влажными кудрями, Глядящий из промытых окон утра! Ты взором ангельских очей окинь Наш остров западный: он ждет Весны! Перекликаются холмы и долы; Глаза на твой блистающий шатер Устремлены: в наш край стопой святой Шагни через восточную гряду! Нам утренним дыханьем и вечерним Упиться дай! Пускай целуют ветры Твою благоуханную одежду. Земля полна истомы. Жемчугами. Укрась и поцелуями осыпь Ей грудь, перстами чудными надень Златой венец на голову, чьи косы Стыдливо для тебя расплетены.

К ЛЕТУ Перевод В. Потаповой

С твоим вторженьем к нам в долины, Лето, Ты жаром пышущих коней сдержи, Умерь из их ноздрей летящий пламень! Когда в златых шатрах, среди дубов, Тебя клонило в сон, цветущим телом И роскошью кудрей мы любовались. Мы слушали твой голос в гуще леса, Когда по небу в знойной колеснице Катился полдень. У ручья присядь Иль у реки, в долине мшистой, сбрось Одежды мягкий шелк и прыгни в воду Прозрачную. Во всем великолепье, Тебя долины наши любят, Лето! Из серебра у наших бардов струны. Южан отважней наши храбрецы. Никто не пляшет лучше наших дев. У нас есть песни, сладостное эхо, И реки, светлые как небеса, И лавролиственных венков прохлада.

К ОСЕНИ Перевод В. Потаповой

Запятнанная кровью винограда, Отягощенная плодами Осень, Мой кров укромный не минуй, настрой Свой голос в лад моей свирели свежей, Чтоб года лучшим дочерям плясать! Спой песню о цветах, плодах и злаках. «Тугой бутон раскрыл светилу полдня Свои красы; по всем прожилкам с дрожью Текла любовь! Цветы венков свисали Над лбом рассвета и зари вечерней Стыдливыми щеками. Разразилось Под перистыми облаками Лето. Воздушных духов кормит сладкий запах Плодов; снует на легких крыльях радость По саду, заливаясь меж ветвей». Так пела Осень у меня в гостях, Но молча за угрюмые холмы Ушла, златую ношу сбросив с плеч.

К ЗИМЕ Перевод В. Потаповой

Зима, замкни алмазные врата! На Севере уходит в глубь земли Твой мрачный кров. Не сотрясай его, Не гни подпор железной колесницей. Не слышит! Над зияющею бездной Несется тяжело, свой грозный скипетр Воздев и стаю бурь спустив с цепи. Окованы они ребристой сталью. Но чу! Страшилище шагает — кожа Да кости, — а под ним утесы стонут. Вот-вот разденет землю, чтоб морозом Дыханье жизни хрупкой умертвить. Оно садится на скалу. Злосчастный, Со штормом бьется мореход, пока Улыбка небо озарит и рухнет Чудовище в провалы Геклы с воем.

БЕЗУМНАЯ ПЕСНЯ Перевод А. Парина

В клоках небосклон,              Студеный и лютый. Коснись меня, Сон,              Печали распутай! Но щурится заря,              Восток животворя. Щебетание утренних птах Занялось в небесах. И в полог угрюмый,              В шатер небоската Летят мои думы,              Печалью чреваты, Смущая ночи слух              И взоры солнцу застя, И вселяют безумную ярость В бушеванье ненастья. Как морок, плыву              И в туче рыдаю. Я ночью живу —              Наутро истаю. К востоку спиной повернусь, Приманкой его не прельщусь, Ибо свет обжигает мой мозг, Как расплавленный воск.

К МУЗАМ Перевод В. Потаповой

На склонах Иды[1] затененных, В чертогах, что Восток воздвиг, — В покоях, солнцем напоенных, Где песнопений смолк язык, Вы обретаетесь, богини, Иль в небесах, среди миров? Иль в тех слоях, где воздух синий Рождает музыку ветров? Или под лоном вод зеркальных Вы, девять богоравных дев,[2] Средь рощ коралла, скал хрустальных Сошлись, поэзию презрев? Как вы могли забыть о чудной Любви к певцам ушедших лет? Ослабли струны, звуки скудны, Нот мало, искренности нет!

ИГРА В ЖМУРКИ Перевод А. Шараповой

На девах снежные меха И лал под носом пастуха — Вот вестники зимы студеной. Где ты, очаг мой раскаленный? Все, что горит, в очаг вали — А напоследок дуб спили!.. Скамьи образовали круг; Расселись гости — с дружкой друг; Вкатили в дом бочонок с элем… Красавицы уже под хмелем, И Долли Роджера язвит, Но Роджер сам не лыком шит: Скамью он вышиб из-под Долли, И Долли, застонав от боли, На Дика, встав с земли, глядит, Но ведь и Дик не лыком шит… Тут скамьи в угол сгромоздили И в жмурки поиграть решили. — Пусть водит Вилл! Конечно, да! Эй, Дженни, дай платок сюда. Игра — серьезное занятье. Мег Сэма к Виллу шлет в объятья. Расставил руки Вилл, но Сэм Подсел — как нет его совсем! — Эй! Недотепа Вилл! Но Китти Попалась и кричит: «Пустите!» Вилл от платка освобожден, Уж не актер, а зритель он. Ну, Китти! Вот он, Роджер, вот же! Лови его, не то уйдет же! Платок у Китти Роджер хвать И повязал, что все видать. Все видя, Сэма он хватает, Но Сэм, озлясь, врага толкает, Бежит, спасаясь, наутек И Пегготи сбивает с ног. Ах, сильно как она убилась! Все из-за Роджера случилось, Что подсмотрел из-под платка! Расправа будет коротка. За плутовское прегрешенье Поклоны бей во осужденье. Поклоны отбивает он, А Китти говорит канон, Платок на нем скрепляя сзади. Но Дик меж тем сидит в засаде. Пусть он споткнется об меня! Он зверь, я буду западня. Но кара никогда не впору: От недобора к перебору, Не средняя величина! В кровь голова рассечена У Роджера; столбом, фонтаном Кровь хлещет, как на поле бранном. Дик спохватился. Милый друг, Как исцелить мне твой недуг? А Китти приложить бутылку Спешит уже к его затылку. Играя, мы должны решить, Как с нарушителями быть. Так общество во время оно С собой справлялось без закона. Но воля начала наглеть — Закон понадобился впредь. Чтоб каждый шел своей дорогой, Блюсти закон должны мы строго.

ПЕСНЯ МЕНЕСТРЕЛЯ Перевод А. Шараповой

О сыновья троянских беглецов, От ваших голосов громоподобных На галльском небе облака сгустились И в сумраке ужасного затменья Явился алый диск, предвестник бурь, Чреватых погребением народов. Из Илиона вышли ваши предки (Они, как львы пещер, на свет рычали, Метали взоры молниям навстречу, И греческая кровь играла в жилах) В тяжелых шлемах, в боевых доспехах, На утлых кораблях, разбитых ветром. Они бросали якоря у скал, И целовали берег Альбиона, И причитали: «Матерью нам будь, Вскорми, вспои нас и прими останки, И стань гробницей сокрушенной Трои, И дай в наследство города и троны». Они пустились вплавь от кораблей. Тогда со стороны донесся шум: Чудовищные дети океана Неслись навстречу от пещер и скал, Ревели, словно львы, — но вдруг застыли, Как лес густой, готовый к топору. В доспехах медных в битву шли отцы. Чудовища рванулись напролом, Как пламя, провожаемое ветром, Как молнии, рожденные раздором, Как ниспаденье раскаленных звезд На ледяную пену океана. И рухнули деревья с плоскогорья, И капли крови дрогнули на листьях. О, сколько бурь им отразить пришлось! И ваши предки хмуро созерцали Величье смерти, муки великанов, Испуг в глазах, смертельный взлет бровей. И вышел Брут. Отцы, ему внимая, На брегах меланхолии сидели. И молвил Брут: «Непрочная волна, Волна времен играет надо мной, Но с будущим сотрудничает сердце: Моим сынам покорно будет море. Они протянут мощные крыла С востока на закат и будут жить, Не жалуясь и жалобам не внемля. Они потомкам счастье принесут: Здесь встанут города, и ветви яблонь Надломятся под тяжестью плодов. И юноши поднимутся на тронах, И каждый обвенчается с любимой. Они проснутся под бряцанье копий, Победный марш им будет колыбельной, Они построят замки на вершинах И дочерей оружьем оградят. И на седые горы Альбиона Придет голубоглазая свобода, Возвышенная, встанет над волнами, И мощное копье направит вдаль, И крыльями огромными накроет И подданных своих, и эту землю».

ПЕСНИ НЕВЕДЕНИЯ И ПОЗНАНИЯ, показывающие два противоположных состояния человеческой души

ПЕСНИ НЕВЕДЕНИЯ

ВСТУПЛЕНИЕ Перевод А. Шараповой

С дудкой я бродил в лесах, Дул в зеленое жерло. Вижу: с тучки в небесах Свесилось дитя мало. — Про ягненка мне сыграй! — Я сыграл, как мне велят. — Ах! и снова начинай! — Вижу: божий мальчик рад. — Если в песне есть слова, Их, счастливец, не таи! — Спел я, что играл сперва. Хвалит он слова мои. — В книжку песню помести, Чтобы все прочесть могли! — И уж облачко в пути… Взял я пригоршню земли, Ею воду замутил И тростинку поломал: Без пера и без чернил Детям книгу написал.

ПАСТУХ Перевод А. Шараповой

Пастух, сколь славен жребий твой! Далеко от людского зла Ты водишь кроткие стада И на устах твоих хвала. Зовут ягнята, трепеща, И овцы им отозвались. А ты им придан для того, Чтобы без страха им пастись.

ЗЕЛЕНОЕ АУ Перевод В. Топорова

Чу! солнце встает, И чист небосвод. Чу! колокола, Весна к нам пришла. Чу! стриж и снегирь, Весенний псалтырь. Чу! песни и звон Друг дружке вдогон. Раздвинем листву С зеленым ау! Вот гладкий пенек, Сидит старичок. Вот рядом другой. Весенний покой. Вот, глядя на нас, Он начал рассказ: «Вот так-то и мы Плясали до тьмы. Кидались в листву С зеленым ау». Но мальчик устал, От старших отстал. А из-за ветвей Свет солнца слабей. Эй, брат и сестра, Домой вам пора! Эй, крошка-птенец. Усни наконец! Покинем листву С зеленым ау.

ЯГНЕНОК Перевод В. Топорова

      Милый! чьей рукой       Сделан ты — такой? Кто на свет тебя послал, Кто траву тебе постлал, Кто привел тебя к ручью, Шерстку выдумал твою, Блеять кто тебе велел Так, чтоб всяк повеселел?       Милый! чьей рукой       Сделан ты — такой?       Слушай и внимай!       Слушай и внимай! Твой создатель — тезка твой, Ибо Агнец он Святой; Кроток он и нежен он, Он Дитятей наречен; Ты ягненок, я дитя, Он таков, как ты и я.       Твой Творец — Господь!       Твой Творец — Господь!

НЕГРИТЕНОК Перевод В. Топорова

Там, где рожден я, — солнце и песок, И черен я, одна душа бела. Английский мальчик — белый ангелок, А негритянский — черная смола. Мать прятала меня в тени дерев От зноя, наступающего днем, И, к небу руку черную воздев, С любовью говорила мне о нем: — На небе солнце, а на солнце Бог, Он дарит свет, он дарит свет и тень, Чтоб каждый человек, зверек, листок Хвалил рассвет и славил ясный день. Лучи любви небесной горячи, И жар любви мы вытерпеть должны; Сгорели б мы, Господь не облачи Нас в черные сплошные пелены. Душа не знает этой черноты И белоснежной выйдет из пелен, Когда раздастся Голос с высоты И призовет ягнят на небосклон. Так мать мне говорила в той стране, Так, белый мальчик, я скажу тебе: — Ты в белой, сам я — в черной пелене, Но нас, ягнят, зовет Господь к себе; Я помогу тебе снести жару На солнечной дороге в небеса, И выйдем, братья, к божьему шатру. И я твои поглажу волоса.

ЦВЕТОК Перевод В. Микушевича

Стриж! Цветы прозрели. Видит нас цветок. Так лети же Ты, стрела без цели, К тесной колыбели, К сердцу ближе. Милая касатка! Слышит нас цветок. Так лети же Плакать сладко-сладко, Милая касатка, К сердцу ближе.

МАЛЕНЬКИЙ ТРУБОЧИСТ Перевод В. Топорова

Мать оставила рано меня сиротой, А отец, удрученный своей нищетой, Крошку-сына, который едва лепетал, К трубочистам чумазым в ученье послал. Не вылажу из сажи — уж так повелось. Тома наголо брили. Орал он. «Да брось, — Я сказал, — ты кудрявей ягненка, а тот Никогда не пролез бы, как мы, в дымоход». Перестал он, бедняга, кричать, да потом Сон диковинно-странный увидел наш Том: Будто тыщи чумазых — Дик, Джо,                                             Нед и Джек — В черный гроб заколочены кем-то навек. Но приходит к ним ангел с волшебным ключом, И выходят на волю Дик, Джо, Нед и Том, Ну а там уж — и радость, и песни, и смех, И весеннее солнце, и речка для всех. Искупались, отмыли от сажи бока И вбежали стремглав нагишом в облака. Ангел Тому сказал: «Нужно быть молодцом, И послушному сыну Бог будет отцом». Тут — опять подниматься и копоть скрести, И тяжелую сажу в ведерках нести. Том — усердней других, хоть наказчик умолк. Плакать нечего, коль выполняешь свой долг.

ЗАБЛУДИВШИЙСЯ МАЛЬЧИК Перевод В. Топорова

«Отец, отец! куда спешишь? Помедленней иди. Такая тишь, а ты молчишь, И темень впереди!» И точно: тьма со всех сторон, Болотная роса. Напрасно он взывал, смущен, Лишь пар вокруг вился.

МАЛЬЧИК НАЙДЕННЫЙ Перевод В. Топорова

В трясину мальчик угодил, Кружа за светляком; Он закричал — но тут предстал Господь: родным отцом. Найденыша он приласкал И к матери отнес, Блуждавшей с криком в лесу великом, Охрипшей от долгих слез.

СМЕЮЩАЯСЯ ПЕСЕНКА Перевод А. Шараповой

Смеется листвою зеленый бор, Смеются потоки, сбегая с гор; Над нашею шуткой заря смеется, И эхо на всхолмиях раздается. Всей зеленью захохотал лужок, Смеется кузнечик и паучок. «Хо-хо!» — заливаются Кэт и Анна, «Хи-хи!» — усмехается вслед Сусанна. Смеются заливистым смехом столы, От ягод, орехов и вин тяжелы… Всем тем, что смеется, нас жизнь окружила, А значит, смеяться и нам положила.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ Перевод В. Микушевича

Сон, сон, осени Мое дитя в ночной тени. Сны, сны, свет луны! В тишине ручьи слышны. Сон, сон пуховой! Мил младенцу венчик твой. Сон, сон, херувим Над сокровищем моим. Улыбнись, улыбнись, Счастья моего коснись! Я сама улыбнусь, В сумрак нежный окунусь. Вздох, вздох, голубок! Сон младенческий глубок. Я вздохну, улыбнусь, Ни на миг не отвернусь. Спи, спи в тишине! Улыбнулся мир во сне. Сладко спать, сладко спать! Над тобою плачет мать. Я в тебе что ни миг Божий созерцаю лик. И в Своем детском сне Создатель плакал обо мне. Обо мне, о тебе, О человеческой судьбе. Бог младенческих сердец, Улыбается Творец. Мне, земле, небесам, Тот, кто стал младенцем Сам, Улыбается с тобой, Миру даровав покой.

ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ Перевод В. Топорова

Добро, Смиренье, Мир, Любовь — Вот перечень щедрот, Которых каждый человек, Моля и плача, ждет. Добро, Смиренье, Мир, Любовь Познал в себе Творец, Добро, Смиренье, Мир, Любовь Вложил в детей Отец. И наше сердце у Добра, И наш — Смиренья взгляд, И в нашем образе — Любовь, Мир — наш нательный плат. Любой из нас, в любой стране, Зовет, явясь на свет, Добро, Смиренье, Мир, Любовь — Иной молитвы нет. И нехристь — тоже человек, И в том любви залог: Где Мир, Смиренье и Любовь, — Там, ведомо, сам Бог.

СВЯТОЙ ЧЕТВЕРГ Перевод В. Топорова

Они проходят по два в ряд — сама Невинность                                                        с ними! Они идут, лаская взгляд одежками цветными. Седые старцы впереди, чья кожа — жестче пемзы. Толпа вливается в собор, как будто воды Темзы. Какие россыпи цветов — зеленый, синий,                                                        красный! Откуда в Англии они — в туманной и ненастной? Услышишь: галками галдят, присмотришься:                                                        ягнята; Обряд свершается святой, и сами дети святы. Вот вихрем пенье поднялось и в небо полетело. Гром чистогласный огласил церковные приделы. И старцы, мудры и щедры, душой взмывают                                                        к Богу. Даянье — благо; не гони просителя с порога.

НОЧЬ Перевод В. Топорова

Взошла, хоть все еще закат, Вечерняя звезда. Умолкши, в гнездах птицы спят, Лишь я лишен гнезда. Луна, как растение, В небесном цветении Любуется тьмой С улыбкой немой. Покойны травы и стога. Отрада дневных стад. Ягнята дремлют. На луга Заступники спешат. Они, светозарные, Вольют в благодарные Земные создания Свое ликование. Они обстанут тихость гнезд И мир звериных нор, Ночных дерев неслышный рост И сонный плеск озер. А встретят неспящего И жалко кричащего — Пребудут при нем Забвеньем и сном. Где кровоалчны Волк и Лев, Они вздымают стон О том, чтоб сгинул глад и гнев И агнец был спасен. А зверь не отступится — Пред Богом заступятся За тварь убиенную, За душу бесценную. И в рай ведут овцу со львом, Но лев уже не тот: Из огненных очей ручьем Златые слезы льет. «Мое превращение — В его всепрощении, — И кротость его — Мое естество! Теперь, ягненок, я пасусь С тобою наравне И Агнцу Божьему молюсь В небесной вышине. В блаженном раскаянье Сбылись мои чаянья, Ночь стала благой, А грива — золотой!»

ВЕСНА Перевод А. Шараповой

Чу, свирель! Смолкла трель… Соловей — Меж ветвей. Жаворонок в небе. Всюду птичий щебет. Весело, весело Встречаем мы весну! Рады все на свете. Радуются дети. Петух — на насесте. С ним поем мы вместе. Весело, весело Встречаем мы весну!

НЯНЮШКИНА ПЕСНЯ Перевод В. Микушевича

Когда детвора резвится с утра, На холмы поднимаясь бегом, Спокойно мне в моей тишине, И все спокойно кругом. «Домой, детвора, теперь нам пора. На закате роса холодна. Пора, детвора! Домой до утра! Гулять нам нельзя дотемна». «Нет, еще не пора! И в разгаре игра, И солнце еще не зашло. В небе множество птах, и стада на холмах, И по-прежнему в мире светло!» «Хорошо, детвора, правда, спать вам пора, Не померк еще радостный свет!» От холма до холма крики, смех, кутерьма, Так что эхо смеется в ответ.

МАЛЫШ-ВЕСЕЛЫШ Перевод А. Шараповой

— Имени мне не дали; Живу я два дня едва ли. — Но как тебя звать велишь? — Радость дарю я вам, Радуюсь я и сам — Я малыш-веселыш. — Живешь ты два дня едва ли, Но имя тебе уж дали. Я полюбил тебя, слышь? Поймав улыбку твою, Весь день потом я пою. О, мой малыш-веселыш!

СОН Перевод В. Топорова

В изголовье Ангел встал, А во сне я увидал, Что лежу на травке я И гляжу на муравья. А несчастный муравей, Как в лесу, бредет в траве, Жалок, мал и одинок. Вот что, плача, он изрек: «Дети! ищете ль отца, Окликая без конца? Ах! оставьте поиск свой. Сироты, пора домой!..»

ПЕЧАЛЬ НАШЕГО БЛИЖНЕГО Перевод А. Шараповой

Если ближний наш в тоске, Можно ль жить нам налегке, Созерцая, как он страждет И в мольбах спасенья жаждет? Можно ль с легкой жить душой, Когда слезы льет другой? Сердцу ль не облиться кровью, Если видим скорбь сыновью? Неужели может мать Голосам детей не внять? Нет, такого быть не может! Сроду, сроду быть не может! Отче наш! Как малых птах Бросить можешь ты в скорбях? Как ты можешь с детских плеч Страшных тягот не совлечь? Должен Ты к гнезду прильнуть, Положить птенца на грудь, Колыбель качнуть в рыданьях, Где дитя и мать в страданьях. Ты ль дитя не воскресишь, Матерь не возвеселишь? Нет, такого быть не может, Сроду, сроду быть не может! Радость ты вольешь в людей, Разделив печаль детей, Скорби старика и мужа Разве обойдешь ты вчуже? Человек! Будь справедлив: Твой Господь чадолюбив. Он не обойдет нас мимо — С нами Он всегда незримо. Знай, что в ликованья час Сам Господь ликует в нас! Знай, что если скорби много, То не наша скорбь, но Бога!

ПЕСНИ ПОЗНАНИЯ

ВСТУПЛЕНИЕ Перевод В. Топорова

Слушайте голос Певца! Песня его разбудит Ваши сердца Словом Творца — Слово было, и есть, и будет. Заблудшие души Оно зовет, Вопия над росой вечерней, А черн небосвод — Вновь звезды зажжет, Мир вырвет из тьмы дочерней! «Вернись, о Земля Светла, Мрак отряхая росный! Ночь дряхла, Рассветная мгла Брезжит в трясине косной. Не исчезай никогда! Что тебе здесь неймется? В небе звезда, В море вода — Мало ль чего найдется».

ОТВЕТ ЗЕМЛИ Перевод В. Топорова

Но тяжело во мрак Смотрит Земля слепая. Свет иссяк! Камень и прах! В горе склонилась глава седая. «Море меня сдавило, Зависть звезд извела. Как могила, Мне тело изрыла Ярость Отца Мирового Зла. Низкий себялюбец Творец! Злобный завистник Страх! Утру обещанная, Обесчещена, Стонет на дыбе Невинность в цепях! Вешнему ветру нельзя не веять, Почкам — не набухать. Может ли сеятель Ночью сеять, Пахарь — во тьме пахать? Холод звездных оков ледяной Кости мои пронзил. Страшный! злой! Любуясь собой, Радость и рабство ты слил».

КОМ ЗЕМЛИ И КАМЕНЬ Перевод В. Топорова

— Не себялюбица Любовь: Готова претерпеть беду, Пролить слезу, порою кровь… С любовью счастье — и в аду! Так пел беспечный Ком Земли. Вдруг — Лошадь. И копытом — трах! И Камень, притаясь в пыли, Передразнил в таких стихах: — Нет, себялюбица Любовь: Готовит всем беду свою — Те слезы льют, порою — кровь: С любовью — горе и в раю!

СВЯТОЙ ЧЕТВЕРГ Перевод В. Топорова

Святость — это не про вас. Ваша милостыня — срам. Взгляд голодных детских глаз Приговор выносит вам. Или плач звенит, как песнь? Или плачут не всерьез? Или бедность, как болезнь, — Проходящая от слез? Что за нищая страна! Круглый год стоит зима, Целый день — ночная тьма, Нива тощая черна. Ибо солнцем и дождем Тот лишь край одарен, где Детям голод незнаком И — нет нужды в низкой мзде.

ЗАБЛУДШАЯ ДОЧЬ Перевод В. Микушевича

Днесь провижу я: Сон стряхнет земля (В глубине души Это запиши), Чтобы наконец Найден был Творец И в пустыне сад После всех утрат. В дальней той стране, Где нет конца весне, Девочка лежит Лет семи на вид. Лика долго шла. Птицам нет числа. Голоса в глуши Дивно хороши. «Слышу в тишине: Плачут обо мне И отец и мать. Как мне задремать? Наступила ночь. В пустыне ваша дочь. Разве можно спать, Если плачет мать? Лике не до сна, Если мать грустна. Если дремлет мать, Можно мне поспать. Сумрачная ночь! Лике спать невмочь. Глядя на луну, Я глаза сомкну». К ней приходит сон, И со всех сторон Собралось над ней Множество зверей. Старый пляшет лев, Лику разглядев. Лес ликует весь: Место свято здесь. И вокруг нее Кроткое зверье, Так что лев-старик Перед ней поник. Он лизал ее, Он лобзал ее. Алая слеза Зверю жжет глаза. В умиленье лев. Девочку раздев, Львица в темный грот Спящую берет.

ОБРЕТЕННАЯ ДОЧЬ Перевод В. Микушевича

И отец и мать Вышли дочь искать. В долах ни души. Рыдания в глуши. Ищут наугад, Плачут и кричат. Семь печальных дней Они в разлуке с ней. Семь ночей подряд Во тьме пустынной спят. В тех местах глухих Сон морочит их. Будто слабый крик В душу к ним проник. Лика голодна, Измучена, бледна. Истомилась мать И не в силах встать. Муж помог жене В безлюдной той стране. Немощную нес, Ослабев от слез, Шел едва-едва. Вдруг он видит льва. Гривой лев трясет. Слабых кто спасет? Перед грозным львом Падают ничком. Зверь обнюхал их И, вздохнув, притих. Нет, не растерзал, — Руки облизал. Подняли глаза. Минула гроза. Дух глазам предстал, Золотом блистал. В золотой броне, Словно весь в огне. Волосы до плеч. Царственная речь: — Следуйте за мной В мой чертог земной. Лика ваша в нем Спит глубоким сном. В заповедный грот Видение ведет. Спать среди зверей Девочке теплей. Там живут они До сих пор одни, Не страшась волков И свирепых львов.

МАЛЕНЬКИЙ ТРУБОЧИСТ Перевод В. Топорова

Малыш чумазый, — в метель, в мороз, — На гребне крыши ослеп от слез. — Куда ушли вы, отец и мать? — Молиться богу, спасенья ждать. — Не унывал я июльским днем, Не горевал я в метель, в мороз. Мне сшили саван вы, мать с отцом, На гребне крыши, в юдоли слез. Не унываю — пляшу, пою, — А вы и рады: работа впрок. Весь день на небе — да не в раю. В раю — священник, король и Бог.

НЯНЮШКИНА ПЕСНЯ Перевод В. Микушевича

Когда детвора резвится с утра И слышится шепот в тени, Как больно мне вспоминать в тишине Мои минувшие дни! Пора возвращаться домой, детвора! На закате роса холодна. Затянулась игра, и узнать вам пора, Как зима ледяная темна.

ЧАХНУЩАЯ РОЗА Перевод В. Топорова

О роза, ты чахнешь! — Окутанный тьмой Червь, реющий в бездне, Где буря и вой, Пунцово лоно Твое разоряет И черной любовью, Незримый, терзает.

МОТЫЛЕК Перевод В. Топорова

Жаль мотылька! Моя рука Нашла его В раю цветка. Мой краток век. Твой краток срок. Ты человек. Я мотылек. Порхаю, зная: Сгребет, сметет Рука слепая И мой полет. Но если мыслить И значит — быть, А кончив мыслить, Кончаем жить, — То жить желаю Мой краткий срок, — Весь век порхая, — Как мотылек.

АНГЕЛ Перевод В. Топорова

Мне снился сон — престранный сон! Безмужней я взошла на трон, Лишь кроткий ангел был со мной — Беспомощный заступник мой. И день и ночь мой крик звучал, А он мне слезы утирал; О чем — и ночь и день — мой крик, Я скрыла, ангел не постиг. Он улетел в рассветный час, И тыщи копий и кирас Я верным страхам раздала, А плакать — больше не могла. Вернулся вскоре ангел мой — Страх не пускает в мой покой, — И не увидит никогда, Что голова моя седа.

ТИГР Перевод В. Топорова

Тигр, о тигр! кровавый сполох, Быстрый блеск в полночных долах, Устрашительная стать, Кто посмел тебя создать? В преисподней иль в эдеме Некто в царской диадеме Огнь в очах твоих зажег? Как он вытерпел ожог? Кто качнул рукою властной Сердца маятник ужасный И, услышав грозный стук, Не убрал смятенных рук? Кто хребет крепил и прочил? В кузне кто тебя ворочал? В чьих клещах твой мозг пылал? Чьею злобой закипал? А когда ты в ночь умчался, Неужели улыбался Твой создатель — возлюбя И ягненка, и — тебя? Тигр, о тигр! кровавый сполох, Быстрый блеск в полночных долах, Устрашительная стать, — Кто велел тебе восстать?

МОЙ РОЗОВЫЙ КУСТ Перевод В. Топорова

Я увидел цветок. Он, маня, Как в невиданном мае, расцвел. «Есть розовый куст у меня», — Я подумал и мимо прошел. День и ночь, не ведая сна, Я лелеял бы розу мою. Но ревниво замкнулась она — Лишь колючки ее познаю.

«АХ! ПОДСОЛНУХ! ЧТО ЗА ЖРЕБИЙ…» Перевод В. Топорова

Ах! подсолнух! что за жребий — Мерить солнца шаг дневной И грустить о знойном небе Над блаженною страной, Где, бежав от льда и злобы, Отрок с девою, чисты, Зрят, пустые кинув гробы, Край, которым бредишь ты.

ЛИЛЕЯ Перевод А. Парина

Тернием колет Роза, строга. Овечка грозя подымает рога. А Лилея, бела, для любви расцвела, Не угрозой, не терньем — красотою взяла.

САД ЛЮБВИ Перевод В. Топорова

Я отправился в Сад Любви. Я и раньше бывал там не раз. Но, придя, я его не узнал: Там часовня стояла сейчас. Дверь в часовню была заперта. «Бог накажет» — прочел я над ней. Я прочел, оглянулся вокруг: Не узнал ни дерев, ни аллей. Там, где было просторно цветам, Тесно жались могилы теперь, И священники в черном шли шагом                                      дозорным И путы печали на любовь налагали.

СОРВАНЕЦ Перевод В. Топорова

Маманя, чем в церкви холодной дрожать, Уж лучше в кабак я отправлюсь опять; Хоть знаю о том, что пиво с вином На небе считают смертельным грехом. Вот если бы в церкви давали пивка, Да грели бы грешников у камелька, Любой бы орал священный хорал, А грязный кабак за углом прогорал. Вот что бы священнику выпить со мной — Я возликовал бы, как птичка весной; Да выгнать к чертям уродливых дам, Которые нас приучают к постам. Да если б Господь, как папаша хмельной, Играл бы, дурачился вместе со мной, Не клял Сатану за тягу к вину, А выпил бы с ним, да притом не одну!

ЛОНДОН Перевод В. Топорова

Размышляя о Правах, Я по Лондону брожу. В каждом взоре вижу страх, Страх и горе нахожу. В каждом крике каждых уст, В хоре детских голосов, — Каждый шорох, каждый хруст — Ржанье ржавых кандалов. Церковь каждую клянут Трубочистов черных кличи, Вопли ветеранов льют Кровь — в дворцовое величье. А в ночи — всего лютей Шлюхи визг, чернотворящий Новорожденных — в чертей, Новобрачных — в прах смердящий.

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ АБСТРАКЦИЯ Перевод А. Шараповой

Не мучь мы ближнего, глумясь, — Откуда жалость бы взялась? Сведите нищету на нет — И милость позабудет свет. Страшит соседей неприязнь — И в мире жить велит боязнь. Ножом, отравой, западней В ночи вооружен Разбой, — А в свете дня он тих и благ, И к Господу питает страх, И Благодать побег живой Пускает под его стопой. Так Тайны дерево растет И ширит над землей свой свод: Там, причастясь, воспримут дух Сонм гусениц, слепней и мух. Желанен людям, свеж, румян, На ветке вспыхнет плод Обман; От древа тень на мир падет, И вран на нем гнездо совьет. И спросят боги сфер и вод: — Где это дерево растет? Средь звезд или на дне морском? — Не там его ищи — ищи в мозгу людском.

ДИТЯ-ГОРЕ Перевод В. Топорова

Мать в слезах. Отец взбешен. Страшный мир со всех сторон. Затаюсь, нелеп и наг, Словно дьявол в пеленах. То в руках отцовских хватких Я забьюсь в бесовских схватках, То угрюмый взор упру В мир, что мне не по нутру.

ДЕРЕВО ЯДА Перевод А. Шараповой

Мой друг привел меня в смятенье. Я гнев излил — пришло успокоенье. Мой старый враг мне душу изъязвил — Я промолчал, но гнев никак не проходил. И в землю пало семя гнева. Я злые слезы лил на место сева, Лучом улыбок землю согревал И лживыми хвалами удобрял. Так вырос саженец мой странный, И плод созрел на нем — такой румяный, Что недруг мой с завистливой тоской Воззрелся на него и понимал — он мой. И в сад проник он темной ночью, А утром я узрел воочью С надкушенным плодом у губ Под сенью веток распростертый труп.

ЗАБЛУДШИЙ МАЛЬЧУГАН Перевод А. Шараповой

— Нет, так, как я себя люблю, Другого мне не полюбить; Коль кто-то есть меня мудрей, Могу ль я это оценить? Отца, и братьев, и друзей Люблю я, но не больше, нет, Чем любит глупый воробей Дающего ему обед… За шиворот, за волоса Таскал его духовный чин И одобрение снискал От многих женщин и мужчин. И с кафедры священник рек: «Нечистый дух таится в нем: О высших тайнах бытия Он силится судить умом». Напрасно плачет мальчуган, Отец и мать вотще вопят: Уже, раздетый донага, Он в тяжкие оковы взят. Как многие потом и до, Он в месте был святом сожжен. Отец и мать молили зря… Не в Англии ли умер он?

ЗАБЛУДШАЯ ДЕВОЧКА Перевод В. Топорова

Дети будущих веков! Из разгневанных стихов Вы узнаете о том, Что Любовь была грехом. В веке золотом, Светом залитом, — Вечная весна И как снег ясна Юных тел нагая белизна. Он, она — юны, Нежных дум полны. Хорошо двоим Утром золотым, Утром, вечным светом залитым. В утренней тиши В кущах ни души: Не глядит отец, Не спешит гонец, — Уна внемлет трепету сердец. Восстают из трав, Радостно устав; Новой встречи ждут В час, как все уснут, В час, когда лишь странники бредут. И, как снег светла, В дом к отцу вошла. Бел отец как лед. Поли святых забот, Он взглянул — и страх ее трясет. «Дочь, как ты бледна! Уна, ты больна? О, потоки слез! Гибельный вопрос Рвет, как вихрь, цветы седых волос!»

ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ Перевод В. Топорова

Сердце людское — в груди Бессердечье; Зависть имеет лицо человечье; Ужас родится с людскою статью; Тайна рядится в людское платье. Платье людское подобно железу. Стать человечья — пламени горна, Лик человечий — запечатанной печи, А сердце людское — что голодное горло!

К ТИРЗЕ[3] Перевод В. Топорова

Рожденный Матерью Земной Опять смешается с Землей; Став прахом, станет Персть равна — Так что же мне в тебе, Жена? Восстав из Спеси и Стыда, Два Пола пали в Никуда; Но Смерть до Сна низведена — Два Пола встали после сна, Мать Смертной Участи Моей! Дарительница Всех Скорбей! Замазала твоя слеза Мне Ноздри, Уши и Глаза. Мне косным сделала Язык. На смерть я из Тебя возник! Душа Голгофей спасена — Так что же мне в тебе, Жена?

ШКОЛЯР Перевод А. Шараповой

Чуть свет проснуться, слушать птах, Зовущих с каждого куста, И жаворонка в облаках, И рог охотничий с моста — Вот жизнь, вот красота! Но утром надо в школе быть! Какая радость в том? Взгляд наставительный ловить, На всех уроках в страхе быть, Весь день вздыхать потом… Так годы шли, как в скучном сне, В душе гнездо вила тоска, На фолиант злосчастный мне, Урок я свой долбил пока, Лил скучный дождик с потолка. Как жаворонку жизни нет Без озаренной высоты, Нельзя отнять у детства свет. Мальчишки чахнуть не должны, Понурив крылья, в день весны. Отец мой! Мать! Когда бутон Весенней бурей свергнут в грязь, — Зачем чудесный куст рожден? Коль будущность его взялась, Зачем и жизнь ему далась? Ведь если минут лета дни, Плодов к столу не принеся, Коль сгинули навек они, — Зачем же жизнь вершилась вся? Зачем год новый начался?

ГОЛОС ДРЕВНЕГО БАРДА Перевод В. Микушевича

Придите, молодые! Уже заря зажглась, И правда родилась. Скрылись тени вековые, Мудрствования пустые. Лабиринтом вырос бред. От корней проходу нет. Многие споткнулись там, Блуждая по костям во мраке до зари. Плетутся с горем пополам, Себя вождями мнят, а им самим нужны                                         Поводыри.

ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1793)

«ИЗРЕЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ…» Перевод В. Топорова

Изреченная любовь Станет отреченной; И безмолвен, и незрим Ветер сокровенный. Я ей открыл, я ей открыл Любовь мою и душу — Задрожала, зарыдала, Убежала тут же. А прохожий той порой, Сокровенно хладен, И безмолвен, и незрим, Быстро с нею сладил.

«ВОРА ПРОСИЛ Я ПЕРСИК УКРАСТЬ…» Перевод В. Потаповой

Вора просил я персик украсть. Мне был молчаливый отказ. Стройную даму просил я возлечь — Но брызнули слезы из глаз. Тут ангел вору Моргнул, а гибкой Леди поклон Отвесил с улыбкой, И овладел, Между шуткой и делом, Дамой податливой, Персиком спелым.

«ПРЕДСТАЛ МНЕ ЗЛАТОГЛАВЫЙ ХРАМ…» Перевод В. Топорова

Предстал мне Златоглавый Храм — И заповеден был Порог, И толпы оробелых там Молились и валились с ног. Но вот у Врат, меж двух колонн Белейших, показался Змий — Пополз, пополз, вползая Он Туда, где править призван Сый. Златые Створы миновав, По перловицам половиц Вполз ослепительно кровав, В Святых Святую — и завис Над миром, и, разинув Зев, Исторг на Плоть и Кровь свой Яд. Тогда я воротился в хлев И жить решил, где свиньи спят.

ДИТЯ-ГОРЕ Перевод В. Топорова

Мать в слезах. Отец взбешен. Страшный мир со всех сторон. Затаюсь, нелеп и наг, Словно дьявол в пеленах. То в руках отцовских хватких Я забьюсь в бесовских схватках, То угрюмо взор упру В мир, что мне не по нутру. Но поняв, что грудь — суха, Я затих: тоска — тиха. Но поняв: тоска бессильна, Улыбаться стал умильно. Я, затихши в жалкой зыбке, Раздавал свои улыбки; Спрыгнул и пошел потом, Наслаждением влеком. И увидел я отрадные Кущи, гроздья виноградные, Мне деревья и кусты Сыпали свои цветы… И тогда отец мой скучный, Пятикнижный чтец послушный, Проклял сына и связал, К древу мирта приковал.

«Я СЛЫШАЛ АНГЕЛА ПЕНЬЕ…» Перевод В. Потаповой

Я слышал ангела пенье, А день стоял — загляденье: «Жалость, Согласье, Благость Превозмогут любую тягость!» Он пел, исполняя свой долг, Над скошенным сеном — и смолк После заката, когда Бурой казалась скирда. Над дроком и вереском, братья, Я дьявола слышал заклятья: «Толк о Благости вреден, Коль скоро никто не беден. Кто счастлив, как наше сословье, Тем Жалость — одно пустословье!» От заклятья солнце зашло, Небес помрачнело чело, И ливень хлынул с неба На копны сжатого хлеба. Пришла нищета в одночасье, С ней — Благость, Жалость, Согласье.

«СТРАШИЛСЯ Я: МОЙ ВИХРЬ УБЬЕТ…» Перевод В. Потаповой

Страшился я: мой вихрь убьет Прекрасный и невинный цвет. Но солнце с неба льет и льет Поток лучей, а ветра нет. Когда настал цветенья час, Лишь пустоцвет густой-густой Все рос да рос и тешил глаз Бесплодной, лживой красотой. Я убил отца, и корни, Кровью политые, черны. Вытерпевши столько лет Сам теперь и стар и сед.

ПОД МИРТОВЫМ ДРЕВОМ Перевод В. Топорова

Древо мирта, отчего я Связан узами с тобою? Как любви — самой свободе — На одном цвести угодье? Гнет блаженству не союзник. Плохо нам с тобой, соузник. Как навоз, лежу в пыли На твоем клочке земли. Древо плакало: протрется Цепь, я плакал: не порвется. А родитель хохотал: Все про нас и цепь он знал.

«ЗЕРНА У ТЕБЯ В ПОДОЛЕ…» Перевод В. Потаповой

— Зерна у тебя в подоле, Благодатен этот край. Что ж ты не засеешь поле И не снимешь урожай? Я зарою их в песок бесплодный. Там создам я край свой плодородный. На другой земле нельзя Сеять мне, доколе От зловонных сорняков Не очищу поле!

«О ЧИБИС! ТЫ ВИДИШЬ ВНИЗУ ПУСТОПОЛЬЕ…» Перевод В. Потаповой

О чибис! Ты видишь внизу пустополье. Тенета развешаны там на приволье. Ты мог бы над спеющей нивой носиться: Сетей не раскинут, где хлеб колосится!

ОТЦУ, НЕ ПОРОДИВШЕМУ СЫНА Перевод В. Топорова

Зачем безмолвен ты, зачем Незрим, Ревнивый Отче? Зачем туманной пеленой Пытаешь наши очи? Зачем ты гневной тьмой объял Слова свои святые, И несть для нас иных плодов, Чем те, что в зеве Змия? Одна ль повинна в этом Страсть женская к секретам?

МЯГКИЙ СНЕГ Перевод В. Потаповой

Бродил я однажды по зимним тропинкам. — Со мной поиграйте! — сказал я снежинкам. Играли — и таяли… Их поведенью Зима ужасалась, как грехопаденью.

ПРОРОЧЕСТВО МЕРЛИНА Перевод В. Потаповой

Деревья зимой зацветут, взойдут из-под снега                                                 посевы, Когда повстречаются две целомудренных девы. Но сперва короля и попа стреножьте веревкой                                                 единой, Чтобы встретилась дева невинная с девой                                                 невинной.

ДЕНЬ Перевод В. Потаповой

     Восходит солнце на востоке.      Кровь, злато — вот его наряд!      Вокруг вскипает гнев жестокий.      Мечи и копья там горят. Венец его и знаки царской власти — Огни войны, воинственные страсти.

ТЕМЗА И ОГАЙО[4] Перевод В. Потаповой

Чем обязан я вам, — если с Темзы вы родом, — И коварным, отмеченным Хартией, водам? Разве должен терять я присутствие духа От всего, что вдувает наушник мне в ухо? Берегов этих лживых я был уроженцем И в бесчестных волнах искупался младенцем. Смой, Огайо, с меня эту мутную воду! Я родился рабом, но познаю свободу.

«ПЛАМЕНЬ ВОЛОС И РУМЯНУЮ ПЛОТЬ…» Перевод В. Потаповой

Пламень волос и румяную плоть Песком Воздержанье заносит. Утоленных желаний цветущая ветвь На сыпучем песке плодоносит.

«СХВАТИВ ЗА ВИХОР ПРЕЖДЕ ВРЕМЕНИ СЛУЧАЙ…» Перевод В. Потаповой

Схватив за вихор прежде времени случай, Заплачешь слезами раскаянья. Но, миг проморгав подходящий, — не мучай Себя: нет причин для отчаянья.

«ЛЕНОСТЬ И ОБМАН БЛАЖЕННЫЙ…» Перевод В. Потаповой

Леность и обман блаженный — Красоты наряд бесценный.

«ДВЕРИ НАСТЕЖЬ, ПАРИЖСКИЕ БОРДЕЛИ!..» Перевод В. Топорова

«Двери настежь, парижские бордели! Пусть зараза по городу летит, С голытьбою обвенчана судьбою», — Королева Франции велит. Король со златого ложа слетел, То услыхав, чего знать не хотел: «Вставай, народ, труба зовет, Не то все до крошки Голод сожрет!» И вот Король дал великий обет: «Приязни в кровавых казнях нет, Но бунтовщикам я воли не дам — На плаху полягут ко всем чертям!» И вот Не Породивший Сына отец[5] Съел, рыгнул и раскашлялся под конец: «Обожаю войны, повешения, четвертования, Смакую каждый кусок страдания. Набили оскомину благодарственные завывания, Предпочитаю выслушивать поношения И выкушивать многотысячные жертвоприношения!» Шар Земной Антуанетта взяла, — Зараза из платья ее плыла. К земле клонилась наша добрая Королева Лизоблюдами отягощенное древо. Увидел верный Лафайет[6] Жест властный Короля — И голод Францию объял, И вымерли поля. Услышал верный Лафайет Антуанетты смех — Зараза вспыхнула в стране, Затронув вся и всех. Увидел верный Лафайет В цепях сию Чету — И с тихим плачем стал не Палач им, А Сторож на посту. Ты был менялой, Лафайет, Но барыши пропали: Ты сострадания слезу Променял на слезы печали. Кто променяет свой очаг На черный чужой порог? Кто променяет пшеничный хлеб На тюремный замок? Кто ж пожалеет ураган И ливневый поток? Кто ж променяет свое дитя На пса, что в пути промок?

ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1800–1803)

СПЕКТР И ЭМАНАЦИЯ[7] Перевод В. Топорова

Мой Спектр опричь меня кружит, Как хищник, жертву сторожит, А Эманация моя, Рыдая, бросила меня. «Во мраке бездны безысходной, Свершая грех непервородный, Блуждаем и рыдаем мы — Тебя мой Спектр ждет в царстве тьмы. Твой след — куда ты ни пошла бы, — Через ущелья и ухабы, — Отыщет он, сквозь град и снег. Когда ж вернешься ты навек? Не та ли ты, что гнев с презреньем Воздвигла над моим смиреньем, Не та ли, что сожгла слезми Мои игралища с людьми? Не ты ли семь моих любовей Похоронила в море крови? Не ты ль велишь, чтоб я забыл Семь приснопамятных могил? Еще семь раз любил я, зная, Что ждет любовь земля сырая, И семь других в полночном сне Скользнули с факелом ко мне. И семь с великою душою, Наивозлюбленнейших мною, Лозой увили мне чело, Не ставя Зло твое во зло. Когда ж вернешься ты, чтоб всех Их воскресить, избыв свой грех? Когда ж вернешься ты, меня Как я прощаю — не казня?» («Мои грехи тебе мешают, А собственные — не смущают? К моим — презренье беспредельное, Своим — поешь ты колыбельную».) («Что за грех, что мной свершен, Тобою не предвосхищен? Шлюх ты шлешь мне на подмену — Знаешь собственную цену».) «Не вернусь я, ибо пеней Должен быть триумф — не мене! Коль тебя переживу — Будет повод к торжеству! Небо, Землю и Геенну Не объять тебе, смятенный. Полечу куда смелей Провозвестницей твоей!» («Бедный, жалкий, беспомощный Спутник мой во тьме полночной, За тебя я, как в оковах, Вся в слезах своих свинцовых».) «Тщетно к вечности взываю Я, пока не поломаю Адский лес сухой хвои, — Путы женские твои. Я распну тебя на скалах, Чтоб не зреть в твоих оскалах Зла, ни жалости к себе, Ни презрения к судьбе. Или я создам другое Нечто, сходное с тобою, Адский лес сухой хвои — Иль вступи на путь Любви. И, отринув бессердечность, Обретем в согласье Вечность — Ведь Спасителем дана Мера Хлеба и Вина».

«КЛОПШТОК АНГЛИЮ ХУЛИЛ КАК ХОТЕЛ…» Перевод В. Топорова

Клопшток[8] Англию хулил как хотел, Но тут как раз Вильям Блейк подоспел; Ибо Не Породивший Сына отец …рыгнул и раскашлялся под конец; Священная затрепетала семейка От заклятья, разбудившего Британского Блейка. Вильям Блейк восседал орлом В окрестностях Лондона, под топольком. Не усидев на насиженном месте — Куча осталась на этом месте, — Трижды он обернулся на месте, Что было началом священной мести. Кровью налилась при виде этого Луна, Звезды повалились, как хватив вина, И девятикратной площадною бранью Отозвалось чертей Кромешное Собранье. Клопшток, в ответ на троекратный поворот, Трижды с визгом схватился за живот, Трижды в его животе перевернулись все кишки, И девять раз подряд душа его встала на дыбки… Тогда Не Породивший Сына отец Поклялся, что не встречался ему подобный игрец С тех пор, как Ной смастерил свой ковчег, С тех пор, как Ева вкусила запретных нег, С тех пор, как он тьму отделил от света, С тех пор, как содеять замыслил это… Восчувствовав так, он меня просил, Чтоб муку Клопштокову я смягчил… Тако Блейк победил, облегчаясь, А уж в стихах победит, ручаюсь!

О ДЕВСТВЕННОСТИ ДЕВЫ МАРИИ И ДЖОАННЫ САУСКОТТ[9] Перевод В. Потаповой

Содеяли с нею добро или зло? Не знает сама; безмятежно чело. И некому это поставить в укор: Ничья тут заслуга, ничей тут позор.

«ЖИВЕЙ, ВОЛЬТЕР! СМЕЛЕЙ, РУССО!..» Перевод В. Топорова

Живей, Вольтер! Смелей, Руссо! Бушуй, бумажная гроза! Вернется по ветру песок, Что нам швыряете в глаза. Песчинка каждая — алмаз, Когда в ней блещет луч небес… Насмешники! для ваших глаз Несть в нашей Библии чудес! Придумал атом Демокрит, Ньютон разъял на части свет…[10] Песчаный смерч Науки спит, Когда мы слушаем Завет.

«УТРАТИЛО ИСКУССТВО СВОЙ…» Перевод В. Топорова

Утратило искусство свой Пленительный духовный строй, Теперь им заправляет Галл, — Так добрый ангел мне сказал. — Но ты, продолжил он, рожден Вернуть искусство в Альбион. Пойдут искусства рать на рать — И галльскому — не устоять. Но если Франции отдашь Победу — то искусств шабаш Охватит целый материк, И там сочтут, что ты велик… Мой дух, надежда Альбиона, Заулыбался чуть смущенно…

ИЗ «МАНУСКРИПТА ПИКЕРИНГА» (1800–1803)

УЛЫБКА Перевод А. Парина

Есть Улыбка Любви, Есть Улыбка притворной Личины, Есть Улыбка Улыбок — В ней обе Улыбки едины. Есть Ухмылка Вражды, Есть Ухмылка Презренья, Есть Ухмылка Ухмылок, От которой не знают забвенья, Ибо в струпьях душа от нее И нутро в несчислимых увечьях; Но единой Великой Улыбке Суждено на устах человечьих Единожды вспыхнуть в пути От Колыбели до Гроба; Но достаточно ей расцвести — И впадает в ничтожество Злоба.

ЗЛАТАЯ СЕТЬ Перевод В. Потаповой

Три девы в предрассветный чаc: «Куда ты, юноша, от нас? О горе, горе!» Из очей У каждой хлынул слез ручей. Одна — огнем одела стан, Другой — наряд железный дан. На третьей — полное сиянья, Из слез и вздохов одеянье. И сеть из пряжи золотой Несут, рыдая, в лес густой. Заплакав с ними, я узрел Любви и Красоты удел: Они двойным огнем палимы. Желанья их неутолимы. До слез я жаждал им помочь, — Одетым в слезы день и ночь. Тут вызвал я у них улыбку, Что небеса ввела б в ошибку, — Улыбку, что златую сеть Заставила, как пух, взлететь И захлестнуть начало дней Моих, чтоб я блуждал под ней. Взываю к Ярому Огню, Молю Железную Броню, Слезам и Вздохам говорю: — Когда увижу я зарю?

СТРАНСТВИЕ Перевод В. Топорова

Я странствовал в Стране Людей, Я был в Стране Мужей и Жен — И лютый страх застыл в глазах, В ушах остался с тех времен. Там тяжкий труд — Зачать Дитя, Забава Праздная — Рожать; Так нам легко сбирать плоды, Но тяжко сеять и сажать. Дитя же, если это Сын, Старухе Дряхлой отдают, И та, распяв его гвоздем, Сбирает крик в златой сосуд. Язвит терновником Чело, Пронзает Ногу и Ладонь, И Сердце, грудь ему разъяв, Кидает в прорубь и в огонь. «Тут больно? — ищет. — Тут? а тут?» В находке каждой — торжество, Растет он в муках, а она Лишь молодеет оттого. И вот он — строен и кровав. И дева с ужасом в глазах. И, путы сбросив, он ее Берет — всю в путах и в слезах. «Тут больно? — ищет. — Тут? а тут?» Ведет, как плугом, борозду! Он обитает в ней теперь, Как в нескончаемом саду. Но вянет вскорости и он, В своем жилище, как слепой, Крадясь меж Блещущих Богатств, Что захватил за День Земной. Его богатства — жемчуг слез, Рубины воспаленных глаз, И злато раскаленных дум, И страсть, и просьба, и приказ. Он — это ел, он — это пил; Теперь он кормит и поит И перехожих, и больных — Отныне дом его открыт. К нему приходят — поглазеть, Он стал посмешищем для всех; Младенец-Дева из огня Должна восстать, чтоб смолкнул смех. И восстает из очага — Златая, огненная стать, — Не подымается рука Дотронуться и спеленать. А Дева ищет не его — Богат иль беден, юн иль стар Ее избранник, — но ему Дом старца преподносит в дар. Ограбленный, уходит вон, Ища странноприимный дом, Где выйдет Дева из огня И слюбится со стариком. Седой, согбенный и слепой, Берет он Огненную Дщерь — И вот рассыпался дворец, И сад осыпался теперь. Все перехожие — бежать, Дрожа в смятенье, как листва И шаром плоская Земля Крутится в вихре естества. Шарахаются звезды прочь, Забившись в щели пустоты, Не стало пищи и питья, Одни пустыни столь пусты. Но есть Невинные Уста, Они — Вино, и Хлеб, и Мед; Есть Птицы Глаз на вертелах — И, воскресая, ест и пьет. Он знает, что растет назад, Растет в младенческие дни; В пустыне страха и стыда Вдвоем скитаются они. Она, как лань, несется прочь — И, где промчалась, вырос лес, Ее смятеньем порожден; А он — за ней, во тьму древес, Во тьму древес, во тьму Любви И Ненависти, — он за ней; И все извилистей леса, Непроходимей и темней. И вся пустыня заросла Столпами мертвенных дерев, И в Дебрях Бегства и Любви Уж рыщут Волк, и Вепрь, и Лев. И он добился своего! Младенец он, она — дряхла; Вернулись люди в те края, А в небо — звезды без числа. Деревья принесли плоды, Маня и пищей и питьем; Уже возводят города И строят хижины кругом. Но лишь Ужасное Дитя Увидят жители страны, Как с громким воплем: «Родилось!» Сбегут из этой стороны. Ведь ведомо: лишь прикоснись К Ужасной Плоти — и умрешь; Волк, Вепрь и Лев бегут, дрожа, Деревья оголила дрожь. Ведь ведомо: на эту Плоть Управы людям не сыскать, Пока Старуха не придет… И все, как сказано, — опять.

ЮДОЛЬ ГРЕЗ Перевод В. Топорова

— Проснись, мой мальчик, мой малыш! Зачем ты плачешь и кричишь? Не бойся, милый! Погоди! Отец прижмет тебя к груди. — Ах! я блуждал в Юдоли Грез. Я видел реку и утес. И мать — всю в лилиях — живой Я там увидел над водой. Среди ягнят, белым-бела, Она со мной по травам шла. От счастья плакал я тогда. Но как вернуться мне туда? — Сынок, я был в Юдоли Грез, Я видел реку и утес, Но так безбрежен был поток, Что переплыть его не мог. — Отец, отец! чего ж мы ждем! Юдоль Отчаянья кругом! В Юдоли Грез, блаженных Грез, Мы позабудем горечь слез!

ХРУСТАЛЬНАЯ ШКАТУЛКА Перевод В. Топорова

Плясал я на пустом просторе, Казалось, пляска весела; Но Дева Юная поймала — В свою шкатулку заперла. Была хрустальною шкатулка, Была жемчужной, золотой; Нездешний мир в ней открывался С нездешней Ночью и Луной. Нездешней Англия предстала: Нездешней Темзы берега, Нездешний Тауэр и Лондон, Нездешни милые луга. И Дева деялась нездешней, Сквозя сквозь самое себя. Я видел: в ней была другая! В той — третья, видел я, любя! Я трепетал… О, Три Улыбки! Пламеньев пылких три волны! Я целовал их — и лобзанья Трикраты мне возвращены! Я к третьей, к тайной, сокровенной Длань пламесущую простер — И сжег хрустальную шкатулку, Младенцем пал в пустой простор. И Женщина заголосила, И я, Младенец, голосил, И ветер пролетал по свету, И ветер крики разносил.

СЕРЫЙ МОНАХ Перевод В. Топорова

Мать причитает: — Нам конец! Замучен в крепости отец. Ни крошки в доме… Дети, спать! — Монах садится на кровать. На лбу его кровавый шрам, Кровь лужей натекла к ногам. Как молнией спаленный дуб, Он полужив и полутруп. Но ни слезы в его очах… Вздохнувши горестно, монах Собрался из последних сил И с жалким криком возгласил: — Когда Господь моей руке Велел писать о злой тоске, Он рек: быть этому письму Проклятьем роду твоему. Был брат мой в крепость заточен. Несчастных сирот слыша стон, Я — сам истерзан и в цепях — Смеясь превозмогал свой страх. Отец твой рать свою созвал, Ей путь на Север указал; Твой брат с дружиною своей Отмстил за плач твоих детей. Но тщетна хитрость, хрупок меч, Бойцов отважных губит сечь, А торжествует только тот, Кто молится и слезы льет. Пусть вдов и мучеников плач С издевкой слушает палач, Но воинство невинных слез Ведет в сражение Христос! Рука Возмездия найдет Того, кто в Пурпуре цветет, Но мститель, пусть он справедлив, Убийцей станет, отомстив.

ИЗРЕЧЕНИЯ НЕВИННОСТИ Перевод В. Топорова

Небо синее — в цветке, В горстке праха — бесконечность; Целый мир держать в руке, В каждом миге видеть вечность. Если птицу в клетку прячут, Небеса над нею плачут. Голубятня с голубями Гасит дьяволово пламя. Пес голодный околеет — Англия не уцелеет. Конь, исхлестанный плетьми, — Сигнал к расправе над людьми. Крик затравленного зайца В человечий мозг вонзается. Жаворонка подобьешь — Добрых ангелов спугнешь. Петушиный бой начнется — Солнце в небесах качнется. Волчий вой и львиный рев Будят спящих мертвецов. Лань, крадущаяся в кущах, Охраняет сон живущих. Трус-мясник и храбрый воин — Близнецы со скотобоен. Нетопырь родится серый Из души, лишенной веры. Что безбожник, что сова — Нет им сна, душа мертва. Тот, кто птицу бьет впустую, Заслужит ненависть людскую. Тот, кто холостит свой скот, Тщетно женской ласки ждет. Если мальчик шлепнет мошку Паучьей он пойдет дорожкой. Тот, кто мучает жука, Будет мучиться века. В гусенице разумей Горе матери твоей. Коль погибнет стрекоза — Грянет божия гроза. Кто коня к сраженьям школит, Сей грех вовеки не замолит. Покорми кота и пса — Тебя прокормят небеса. Яд комаров, жужжащих летом Брат меньшой иным наветам. Зависть вечно вся в поту, Этот пот — у змей во рту. По части яда превзошел Любой поэт медвяных пчел. И червонцы, и полушки У скупца в руках — гнилушки Правду подлую скажи — Выйдет гаже подлой лжи. Вот что нужно знать всегда: Слитны радость и беда. Знай об этом — и тогда Не споткнешься никогда. Радость и беда — одно Платье, хитро сплетено: Под невзрачное рядно Поддето тонкое сукно. Жизнь ребенка поважней Им испорченных вещей: Стукни по столу. От стуку Станет жаль не стол, а руку. Слезы, пролитые нами, Станут нашими сынами — Сыновья отыщут мать, Чтоб смеяться и сверкать. Блеянье, мычанье, ржанье — Волны в райском океане. Мальчуган, наказан розгой, — Раю твоему угроза. Платье нищего убого, Но не лучше и у бога. Воин с саблей и ружьем Солнце делает ржавьем. Грош поденщика ценнее, Чем сокровища Гвинеи. Грош бедняге не уступишь — Край скупцов продашь и купишь, А коль властью наделен — Продашь и купишь Альбион. Отучить дитя от веры — Заслужить потоки серы. Научить дитя сомненьям — Распроститься с Воскресеньем. Тот, кто веру в детях чтит, Муки ада посрамит. Игры малых, мысли старых — Урожай в земных амбарах. Тот, кто хитро вопрошает, Как ответить, сам не знает. Речам сомненья не ответствуй, А не то погасишь свет свой. Лавры Цезаря таили Яд, убийственный по силе. Где человек бывает хуже, Чем среди своих оружий? Плуг цени дороже злата — И не будешь ведать зла ты. Точнейший — и наверняка Ответ сомненью — скрип сверчка. Орел — стремглав, мураш — ползком, А мудрость — сиднем, но верхом. Чуть философ усомнится — Стукни. Он решит, что мнится. Солнце, знай оно сомненья, Грело б дьявола в геенне. Страстью хорошо пылать, Плохо — хворостом ей стать. Взятку дав, игрок и блядь Страною стали заправлять. Зазываньями блудницы Саван Англии кроится. Выиграл иль проигрался — Гроб страны засыпать взялся. Темной ночью и чуть свет Люди явятся на свет. Люди явятся на свет, А вокруг — ночная тьма. И одних — ждет Счастья свет, А других — Несчастья тьма. Если б мы глядели глазом, То во лжи погряз бы разум. Глаз во тьму глядит, глаз во тьму                                         скользит, А душа меж тем в бликах света спит. Тем, кто странствует в ночи, Светят Господа лучи. К тем, кто в странах дня живет, Богочеловек грядет.

ВИЛЬЯМ БОНД Перевод В. Топорова

Я поражаюсь безумью Дев, Я поражаюсь их жажде крови, И я поражаюсь: Вилли Бонд жив, Хотя пошатнулось его здоровье! Он в церковь майским утром пошел; Одна, две, три — замелькали Феи, Но Ангелы Провиденья спугнули Фей, И Вилли домой повернул, мрачнея. Не пошел он пасти овец, Не пошел он пахать землицу — Чернее тучи пришел домой, Чернее тучи в постель ложится. Ангел Провиденья встал в ногах, Ангел Провиденья стерег изголовье, А посредине — тучи черней — Мрачный Мужлан помирать наготове. Одесную встала Мэри Грин, Ошуюю встала его сестра, Но плач непритворный над тучей черной Не поднял страдальца с его одра. «О Вильям, ежели ты разлюбил, Ежели полюбил другую, — Поди и в жены ее возьми, И к вам служанкой тогда пойду я!» «Вот в этом, Мэри, ты права. Ты занимаешь чужое место. Другую в Жены я возьму, Так что же мне в тебе, Невеста? Ты пуглива, и ты бледна, Лунный хлад на челе витает, А она — горяча, смела, Пламя солнца в очах блистает!» Мэри внемлет, и Мэри зрит, Мэри падает, где стояла; Бездыханную с половиц Переносят под одеяло. Но едва очнулась она — Обнаружила, торжествуя, Что положена на кровать От желанного одесную. Феи, спугнутые с утра, Воротились и заплясали На подушках вокруг нее. Ангелы Провиденья пропали. Любовь, я думал, — жар и свет. А вышло — полутьма и трепет. Любовь, я думал, — Солнца Смех. А вышло — тихий лунный лепет. Ищите в горестях Любовь, В слезах, в участии, в заботе, Во тьме, в снегах, среди нагих И сирых. Там ее найдете!

ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1808–1811)

«НИ ОДНОГО ВРАГА ВСЕОБЩИЙ ДРУГ, ДЖОН ТРОТ…» Перевод В. Потаповой

Ни одного врага всеобщий друг, Джон Трот,[11] Оставить не сумел у Вечности Ворот. «Друг — редкость!» — мыслили так древние                                                в тревоге. Теперь друзья стоят всем поперек дороги.

«ТЕПЕРЬ ПОПРОБУЙТЕ СКАЗАТЬ…» Перевод В. Потаповой

Теперь попробуйте сказать, что я не гениален: Флексманом[12] я не любим, Хейли[13] — не захвален.

«ЧУВСТВА И МЫСЛИ В КАРТИНЕ НАШЕДШИЙ…» Перевод В. Потаповой

Чувства и мысли в картине нашедший[14] Смекнет, что ее написал сумасшедший. Чем больше дурак — тем острее наитье. Блажен карандаш, если дурень — в подпитье. Кто контур не видит — не может его рисовать, Ни рафаэлить, ни фюзелить, ни блейковать. За контурный метод вы рады художника                                                      съесть. Но контуры видит безумец и пишет как есть.

КУПИДОН Перевод В. Потаповой

Зачем ты создан, Купидон, С мальчишескою статью? Тебе бы девочкою быть, По моему понятью! Ты поражаешь цель стрелой. А девочка — глазами, И оба счастливы, когда Зальемся мы слезами. В затее — мальчиком тебя Создать, узнал я женщин руку: Лишь возмужав, постигнешь ты Глумленья сложную науку. А до тех пор — несчетных стрел В тебя вопьются жальца. А их выдергивать из ран Всю жизнь — удел страдальца. Любви придав мужскую стать, Из камня женский пол ваять Войнолюбивый вздумал грек — И радость унесло навек.

БЛЕЙК В ЗАЩИТУ СВОЕГО КАТАЛОГА[15] Перевод В. Потаповой

Поскольку от прозы моей остались у многих                                                 занозы, Гравюр Бартолоцци[16] нежней, стихи напишу                                                 вместо прозы. Иной без причин заливается краской стыда. Однако никто в рифмоплетстве не видит вреда. «Мильтоном создан лишь план!» — Драйден[17]                                                 в стихах восклицает, И всякий дурацкий колпак бубенцами об этом                                                 бряцает. Хогарта[18] Кук обкорнал чистеньким                                                 гравированьицем. С ревом бегут знатоки, восхищаясь его                                                 дарованьицем. Хейли, на мыло взирая, хватил через меру: «Поп,[19] — закричал он, — придал совершенства                                                 Гомеру!» За нос фальшивых друзей вожу, говорят,                                                 я неплохо И ополчиться успел, от врагов ожидая подвоха. Флексман со Стотхардом[20] пряность учуяли                                                 нюхом: «Беда, коль гравёр и художник проникнутся                                                 блейковским духом!» Но я, непокладистый малый, на собственный                                                 зонт Беспечно смотрю снизу вверх и готов на афронт. В точку, где сходятся спицы, уставив гляделки, Кричу я: «Лишь автор способен достичь                                                 благородства отделки!» Жертва кромеков, — несчастный погиб                                                 Скьявонетти:[21] Петля на шею — мы скажем об этом предмете! Прошу у друзей извиненья — зачем наобум Я мысль о грядущей кончине привел им на ум? Как девушка, над маслобойкой стан склонившая                                                 гибкий. Мутовку другим уступая, с лица не стирайте                                                 улыбки, Не скисайте от слова друга, если оно                                                 не хвалебно, Не забывайте, что масло любому из нас                                                 потребно! Ложным друзьям в досаду, наперекор их                                                 фальши, Истинной дружбы узы крепнуть будут и дальше!

«ТВОРЕНЬЕ ДУРАКА ПО ВКУСУ…» Перевод В. Потаповой

Творенье дурака по вкусу многим людям. О нем наверняка мы без волненья судим. Нас в тупости оно не упрекнет; в отместку, Как стряпчий, — не пришлет судебную                                                 повестку.

ИЗ ПИСЬМА К БАТТСУ (ГРОЗНЫЙ ЛОС)[22] (Сочинено по пути из Фелпхэма в Лавант) Перевод В. Потаповой

С холмами, 410 мирной дышали красой, И с облаком, пахнущим свежей росой, С крылами, застлавшими синь без предела, И солнцем, что в небе всходило и пело, С лесами, лугами, с травой непримятой, Где водятся эльфы, шалят бесенята, Со строками Хейли — (их отзвук возник, И сердца толчки ощутил мой язык), — И с ангелами, что расселись по кущам Боярышника, и — самим Всемогущим, И с ангельской среброкрылою ратью, И демонов златосиянною статью Я мир увидал, где под небом покатым Отец мой парил вместе с Робертом, братом. Там был и брат мой злотворный, Джон. Из черной тучи звучал его стон. (Они, мертвецы, пересекли мне путь, Не глядя на гнев, распиравший мне грудь. Молили они, утопая в слезах, С надеждой в глазах и со страхом в глазах.) Нахлынули скорбные ангелы с тыла — Спровадить их, но не тут-то было. «Останься!» — услышал я сумрачный вздох, И путь заступает мне Чертополох. Но что для другого — безделица, малость, — Во мне пробуждает восторг или жалость, Поскольку мне зренье двойное дано, И везде, и повсюду со мною оно. Видит внутренний глаз мой — седым стариком То, что внешний считает простым сорняком. «Назад повернешь — и наплачешься тут; Вот эти кусты — Энитармона[23] приют; А там — Теотормоном[24] будешь врасплох Застигнут», — стращал меня Чертополох. «Лос Грозный в этом клялся стократно, В надежде, что ты повернешь обратно. Со старостью, бедностью, страхом — в итоге, Жену твою ждут погребальные дроги. Что Фюзели[25] дал (утес да пещеру — И только!) — даст Ватте по его примеру». Ногой ударил я Чертополох И сшиб его с корня, чтоб куст засох. «Долг — с долгом воюет, куда ни глянь. Иль радости наши — навоз и дрянь? Да разве мой Ватте дорогой — в небреженье Коль скоро я Хейли воздал уваженье? И должен ли Флексман посматривать волком, А друзья — сомневаться во мне тихомолком? Жене ль моей жить у золовки в плену, Иль сестре — согнать со свету жену? Ужасен Лос и его заклятье! Я чувствую трепет и сердца сжатье». Изрек — и ударил я, в гневе, в тревоге, Того, кто лежал поперек дороги. Из пламени солнца, что ввысь поднялось, Могущества полон, явился мне Лос. Он внешнему глазу — солнцем утренним Казался, но Лоса увидел я — внутренним. «Работают руки мои день-деньской, Но обходят меня и досуг и покой. Лени моей льгот никаких не видать! Разве только с небес упадет благодать. Мало хлеба и пива у нас на столе. Не взошло наше счастье на этой земле. Питаешь не ты нашей жизни реки! Лучи твои нас не согреют вовеки. Ни времени мне, ни пространства отмерить Не можешь — спешу тебя в этом заверить. Мой ум — не твоим сияньем украшен! Мне облик пугающий твой не страшен». Когда разразился я вызовом гневным, Дрожь овладела светилом полдневным, А луна, в отдалении тлевшая, сразу, Как снег побелев, получила проказу. На душу людскую накинулись вдруг И горе, и голод, и скорбь, и недуг. На пути моем Лос пламенеет яро, И солнце вовсю накалилось от жара, Что стрелы мыслей и разума лук — Оружье мое! — излучают вокруг. Тетива огниста, колчан мой злат! Впереди выступают отец мой и брат. Теперь мне четырехкратное зренье Доступно в моем наивысшем паренье, Тройное — Беулы[26] сладостной ночью, Двойное (я в том убедился воочью) — Всегда! От единого зренья нас, Боже, Спаси, и от сна Ньютонова тоже!

ВОРОТА РАЯ (Для лиц обоего пола) Перевод В. Потаповой

ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК? Лучей блистающих зависят свойства От созерцающих очей устройства. [ВСТУПЛЕНИЕ] На свете жить, грехи прощая Друг другу, — вот Ворота Рая, В противовес тому влеченью, Что бес питает к обличенью. Персты Иеговы Закон Писали. И заплакал Он, И под Престол свой милосердный, Дрожа, сложил свой труд усердный. О христиане! Для чего Вам в храмах пестовать его? КЛЮЧИ ОТ ВОРОТ Ест гусеница плоть листка, Ест сердце матери тоска. Когда Бессмертный Муж лег спать, Меня под мандрагорой Мать Нашла и спрятала в слепой Покров, что стал мне скорлупой. Змей, умствуя, будил в нас тягу К добру и злу, к порокам, к благу. О, зависть к самому себе, Дурь волн с хандрой Земли в борьбе! Гол на ветру и слеп — в огне. Страх, стыд! Копье и щит — при мне… Две умствующих половины, — Стою, разъятый, двуединый, Как сумрачный гермафродит. Добра и зла здесь корень скрыт. Над нами круговертью грозной — Меч огненный и вихрь морозный. Я рву завесу мертвецов, Ломаю ледяной покров, Мирскую скорлупу, обитель, Где возлежит в гробу Спаситель. Входящий в этот склеп вселенский Найдет наряд мужской иль женский — Приятный: двух полов одежды — Не саван для смеживших вежды! Кто — жив, кто умер, кто убит, Кто спасся бегством, кто лежит. Мой сын! Тщеславье и проклятье Двух призраков — твое зачатье. Ты мне отмщаешь, в свой черед, Как я учил тебя, мой плод! Сквозь полночи зенит я лез Под сень луны, с ночных небес В пучину Времени срываясь; Седым невеждой оставаясь, Холодный, благостный, — отсек В подлунной крылья всем навек; Замкнул, как в ледяных гробницах, Отца и сыновей в темницах. Но, Вечного увидя Мужа, Его Бессмертье обнаружа, Замыслил я в ночную тень Уйти, чтоб завершить свой день. Дверь Смерти я нашел открытой, И червь прядет в земле разрытой. О мать, мне дом — твоя утроба! Жена, сестра и дочь — у гроба, Над паутиной жизни, вам без слов Рыдать и в сны вплетать борьбу полов. ЭПИЛОГ К обличителю, что является богом мира сего Не отличаешь, будучи тупицей, Людей от их одежды, Сатана! Хоть шлюха каждая была девицей, Кэт в Нэн не превратишь ты, старина. Пускай в ряду божественных имен Есть и твое — ты лишь небес изгнанник, Сын утра[27] на ущербе ночи, — сон, Что видит под холмом уснувший странник.

ИЗ КНИГИ «ВЕЧНОСУЩЕЕ ЕВАНГЕЛИЕ»

«ХРИСТОС ЯВИЛ ИЛЬ НЕТ СМИРЕНЬЕ?..» Перевод В. Потаповой

Христос явил иль нет смиренье? В том нет прямого заверенья. О благе толковал он многим И камень подавал убогим. В двенадцать лет бежал он, бросив Родных. Три дня его Иосиф Искал с Марией, но упрек Отвел Христос и так изрек: «Отца небесного я дело Творю и занят им всецело!..» Учил сомненью сей философ Иль избегал таких вопросов? Лжецами звал визионеров Иль мудрецами — маловеров?.. Девицы честной, с кротким взглядом, С душою пресной — был он чадом? Коль на себя решил принять Он грех — не уступала мать Той шлюхе из Магдалы, чей Скрывал курятник семь чертей. Иль иудейских дев разврат Кормил сосцами целый ад? Какой бы мог избрать искус Нам во спасенье Иисус? Для тела есть в земной юдоли Соблазны, огорченья, боли. Страстям греховным наша плоть Доступна — как их побороть?.. Христос был чист и непорочен Иль не был этим озабочен? Восход зарделся: он, в сиянье, На ложе прелюбодеянья Узрел Марию. И любви открытье Пронзило свод небесный, как наитье… Не рад еврей такому Иисусу. Британцу он подавно не по вкусу.

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

РАДУШЬЕ СТАРОЙ АНГЛИИ Перевод В. Потаповой

С дубовой кафедры у нас, усердствуя сверх меры, Законы любят оглашать бесчисленные мэры. От эля крепкого темны их лица, как орех: Радушья в старой Англии достаточно для всех. Для мантий пурпурных не раз крестьянин пот                                                             утер. Черней агата — башмаки, чулки — по этих пор! С говядины и пива стать дородными не грех: Радушья в старой Англии достаточно для всех. Вот заседают за столом наш мэр и олдермены. Жрет каждый за десятерых, — законник                                                             преотменный. Тут входят бедняки: им есть охота! Смех и грех… Радушья в доброй Англии хватило ли на всех?

«ПРЕДОСТАВЬ МЕНЯ ПЕЧАЛИ!» Перевод В. Потаповой

Предоставь меня печали! Я, истаяв, не умру. Стану духом я, — и только! — Хоть мне плоть и по нутру. Без дорог блуждая, кто-то Здесь, в лесах, повитых тьмой, Тень мою приметит ночью И услышит голос мой.

«НАВЕКИ МЫ БУДЕМ У ЭТОЙ ЗАГАДКИ В ПЛЕНУ…» Перевод В. Потаповой

Навеки мы будем у этой загадки в плену: Солдат проповедует мир, а священник — войну.

«ЗА ОБРАЗЕЦ — ТЫ МУДРЕЦА ОГРЕХИ…» Перевод В. Потаповой

За образец — ты мудреца огрехи Возьми себе, а не глупца успехи.

«ОН ВЕК СОБЛЮДАЛ ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО…» Перевод В. Потаповой

Он век соблюдал золотое правило, Что его в золотых дураках оставило.

«ЖИТЬ КАК ХОЧЕШЬ — ВЫДУМКА, И БАСТА!..» Перевод В. Потаповой

Жить как хочешь — выдумка, и баста! Создали ее лишь для контраста.

«ДАРОМ ВЕЛИКИМ ДУРАК НАДЕЛЕН…» Перевод В. Потаповой

Даром великим дурак наделен: Скрадывать противоречья сторон. Щебечут скворцы, навещая дворцы: «Здесь высшего лоска достигли глупцы!» Трудолюбу — так принято у королей! — Подставляет подножку любой дуралей, Цель мудрого — ясность. Дурак втихомолку Интригой дурацкой собьет его с толку.

КОРОЛЕВЕ Перевод В. Топорова

Врата у Смерти есть. Но врат Златых живущие не зрят; И лишь когда живые очи Закроются во мраке ночи, Душа златые зрит ключи В руках бесплотных, как лучи. Могила — те врата златые. Толпятся добрые и злые У дивных, у жемчужных врат. Тебе, Водительница Стад Британских, скорбное виденье Препоручаю во владенье. О государыня! прости, Что я, в торжественном пути, Сложив крыла, у трона сброшу Из гроба поднятую ношу. И молвлю, пред Тобою пав: «Вот цвет, что, смертью смерть поправ, В могильном облике убогом Расцвел Бессмертия залогом!»

ПРОРОЧЕСКИЕ ПОЭМЫ

БРАКОСОЧЕТАНИЕ РАЯ И АДА Перевод А. Сергеева

СМЫСЛ

 Ринтра;[28] ревет и пылает       в тяжелом небе Жадные тучи дрожат над пучиной. Кроткий праведник некогда Проходил по опасной дороге В долине смерти. Вместо терниев — розы, На вереске пустоши Поют медоносные пчелы. Теперь не пройти по опасной дороге: Из каждой скалы и могилы Забили ручей и река, И белые кости мертвых Обагрились от красной глины; И злодей оставил дорогу покоя И по опасной дороге Загнал человека в пустыню. Ныне в нежном смиренье ползает Злая змея. И ярится праведник в голых странах, Где бродят львы. Ринтра ревет и пылает в тяжелом небе; Жадные тучи дрожат над пучиной.

~~~

Тридцать три года назад[29] с началом нового рая возродился и Вечный Ад. И взгляни: Сведенборг, словно Ангел, сидит на гробе, и слова его — на плащанице. Настало господство Едома,[30] и Адам возвратился в рай; смотри книгу Исайи, главы XXXIV и XXXV.

Движение возникает из Противоположностей. Влечение и Отвращение, Мысль и Действие, Любовь и Ненависть необходимы для бытия Человека.

Противоположности создают то, что верующие называют Добром и Злом. Добро пассивно и подчиняется Мысли, Зло активно и проистекает от Действия.

Добро — это Рай. Зло — это Ад.

~~~

ГОЛОС ДЬЯВОЛА

— Все Священные книги — причина Ошибочных Мнений:

1. Что человек разъят на Тело и Душу.

2. Что Действие, то есть Зло, от Тела; а Мысль, то есть Добро, от Души.

3. Что Бог будет вечно казнить Человека за Действия. Но Истина — в Противоположном:

1. Душа и Тело неразделимы, ибо Тело — частица Души и его пять чувств суть очи Души.

2. Жизнь — это Действие и происходит от Тела, а Мысль привязана к Действию и служит ему оболочкой.

3. Действие — Вечный Восторг.

~~~

Обуздать желание можно, если желание слабо: тогда мысль вытесняет желание и правит противно чувству.

Подавленное желание лишается воли и становится собственной тенью.

Об этом нам повествует «Утраченный Рай» и «Государь», где Разум назван Мессией.

А первоначальный Архангел, стратег небесного воинства, назван Дьяволом и Сатаной, а дети его — Грехом и Смертью.

Тот, кого Мильтон назвал Мессией, в Книге Иова — Сатана.

Ибо историю Иова приняли обе враждующие стороны.

Мысль искренне презирает Желание, но Дьявол нас уверяет, что пал не он, а Мессия, и, пав, устроил Рай из того, что украл в Аду.

Смотри Евангелие, где Мессия молит Отца послать ему утешителя, то есть Желание, чтобы Мысль его обрела Подтверждение; библейский Иегова не кто иной, как тот, кто живет в пылающем пламени.

Знай, что после Христовой смерти он вновь стал Иеговой.

Но Мильтон считает Отца — Судьбой, Сына — Вместилищем чувств, а Духа Святого — Пустотой!

Заметь, что Мильтон в темнице писал о Боге и Ангелах, а на свободе — о Дьяволе и Геенне, ибо был прирожденным Поэтом и, сам не зная того, сторонником Дьявола.

~~~

ПАМЯТНЫЙ СОН

Я шел среди адских огней, и мое Вдохновенье казалось Ангелам муками или безумием; а я собирал Пословицы, ибо если реченья народа раскрывают душу народа, то Пословицы Ада говорят о Мудрости Преисподней вернее, чем описания и рассуждения путешественника.

Вернувшись домой, над бездной пяти чувств, на хмурой отвесной круче над нынешним миром я увидел в тучах могучего Дьявола — он огнем высекал на камне то, что сегодня открыто людскому уму:

Вам, людям, не узнать, что в каждой птице на лету Безмерный мир восторга, недоступный вашим                                                                  чувствам!

ПОСЛОВИЦЫ АДА

Во время посева учись, в жатву учи, зимой веселись.

Прокладывай путь и веди борозду над костями мертвых.

Дорога излишеств приводит к дворцу мудрости.

Ничтожество угождает расслабленному богачу по имени Благоразумие.

Бездеятельное желание рождает чуму.

Червь, рассеченный плугом, не должен винить плуг.

Брось в реку того, кто пьет одну воду.

В одном и том же дереве глупец и мудрец найдут не одно и то же.

Кто не способен светить, не станет звездой.

Вечность — это любовь, закаленная временем.

Деловитой пчеле недосуг тосковать.

Часы измеряют время безумия, но не мудрости.

Здоровую пищу не ловят капканом или силком.

В голод твои друзья — мера, число и вес.

Птица на собственных крыльях не взлетит чересчур высоко.

Мертвый не мстит за обиды.

Благородный ставит соседа выше себя.

Упорствуя в глупости, глупец становится мудрым.

Глупость — одежда Лукавства.

Позор — одеяние Гордости.

Тюрьмы строят из камней Закона, Дома Терпимости — из кирпичей Религии.

Красота Павлина — слава Божья.

Похоть козла — щедрость Божья.

Свирепость льва — мудрость Божья.

Нагота женщины — творенье Божье.

От избытка горя смеются, а от избытка радости плачут.

Львиный рык, волчий вой, ярость бури и жало клинка суть частицы вечности, слишком великой для глаза людского.

Лиса в капкане клянет не себя, но капкан.

Радость обременяет. Горе разрешает от бремени.

Для мужа — львиная шкура, для жены — овечье руно.

Птице — гнездо, пауку — паутина, человеку — дружба.

Веселый добрый дурак и хмурый злобный дурак сойдут за умных, держа в руке розги.

Сегодняшняя истина прежде была лишь догадкой.

Крыса, мышь, лиса и кролик видят корни; лев, тигр, лошадь и слон видят плоды.

Пруд копит воду, ручей расточает.

Одною мыслью можно заполнить бескрайность.

Говори откровенно, и лжец от тебя убежит.

Все достойное веры есть образ истины.

Учась у вороны, орел только губит время.

Лиса кормит себя, льва кормит Бог.

Думай утром. Действуй днем. Ешь вечером. Спи ночью.

Тот, кто тебе подчинился, познал тебя,

Как плуг подчиняется слову, так Бог слышит молитву.

Тигры гнева мудрей лошадей поученья.

Знай, что в стоячей воде отрава.

Не узнаешь меры, пока не узнал избытка.

Внимать упреку глупца достойно царя!

Очи огня, ноздри воздуха, губы воды, борода земли.

Слабый мужеством силен хитростью.

Ясень не учит яблоню росту; лошадь не учит льва охоте.

Благодарность приносит обильную жатву.

Если кто-то спасся от глупости, значит, и мы можем.

Душевную благодать нельзя замарать.

Видя Орла, видишь частицу Гения: выше голову!

Гусеница оскверняет лучшие листья, священник оскверняет чистейшие радости.

Чтобы создать цветок, нужна работа веков.

Проклятие сковывает, Благословение освобождает.

Вино — чем старше, тем лучше; вода — чем свежей, тем лучше.

Молитвы не сеют! Гимны не жнут!

Радости не смеются! Печали не плачут!

В мыслях Парение, в сердце Сострадание, в чреслах Красота, в ногах и руках Соразмерность.

Небо — птице, море — рыбе, презренье — презренным.

Ворона хотела, чтоб мир почернел, сова — чтоб он побелел.

В Излишестве — Красота.

Если б лиса поучала льва, он бы сделался хитрым.

Человек выпрямляет кривые пути; Гений идет кривыми.

Лучше убить дитя в колыбели, чем сдерживать буйные страсти.

Где нет человека, природа пустынна.

Люди не примут правды, если поймут ее, но не поверят.

Довольно! — то же самое, что: Чересчур!

~~~

Поэты древности одушевляли предметы вокруг себя, видели в них Богов или Гениев, звали их по именам и украшали их достоянием гор, лесов, озер, городов, народов, ибо мир они воспринимали шире и глубже, чем мы.

Они пристально изучали гения каждого города и страны и находили ему место в свите вымышленного божества,

И возникла картина миропорядка; но корыстные люди стремились представить во плоти вымышленные божества, и отрешить их от зримых предметов, и этим поработить доверчивых и неразумных: так возникли Священнослужители.

Они создавали обряды из мифов, сочиненных поэтами.

И наконец объявили, что все на земле сотворили Боги.

И люди забыли, что Все божества живут в их груди.

~~~

ПАМЯТНЫЙ СОН

Пророки Исаия и Иезекииль делили со мной трапезу, и я спросил, как они отважились утверждать, что Сам Бог говорил с ними, и не боялись, что неверно понятые слова их родят принужденье и ложь.

Исаия ответил: «Я не слыхал Бога ушами и не видал глазами, но чувства мои нашли бесконечность в каждом предмете, и я уверовал, что голос праведного гнева есть глас Божий, и, не думая о последствиях, написал книгу».

Тогда я спросил: «Способна ли вера в свою правоту претворить эту веру в Истину?»

Он ответил: «Все поэты стоят на этом, и некогда вера сдвигала горы, но не многим дано уверовать».

Тогда Иезекииль сказал: «Философия Востока учила первоосновам восприятия мира: одни народы избрали одну основу, другие другую; мы, иудеи, учили, что первооснова — Поэтический Гений (я пользуюсь вашими словами), а другие основы вторичны; поэтому мы презирали иноземных Священников и Философов и пророчествовали, что все убедятся в первичности нашего Бога, Поэтического Гения; этого жадно жаждал наш великий поэт Царь Давид, ибо желал побеждать врагов и удерживать царства Поэзией; мы любили нашего Бога и отвергали богов сопредельных народов, и невежды решили, что мы хотим покорить все народы.

Наша вера сделалась жизнью: народы чтут иудейские книги и молятся иудейскому богу — кого же нам покорять?»

Я слушал их с удивлением и поверил в их правоту. После трапезы я попросил Исаию вернуть миру утраченные книги; он сказал, что ни одна важная книга не утрачена. То же сказал Иезекииль.

Потом я спросил Исаию, что заставило его три года ходить нагим и босым. Он ответил: «То же, что нашего друга грека Диогена».

Тогда я спросил Иезекииля, отчего он ел навоз и так долго лежал на левом и правом боку? Он ответил: «Я желал, чтобы люди поняли смысл бесконечности; то же делают и индейцы Америки; да и честен ли тот, кто противится своему гению или совести ради мига покоя и удовольствия?»

~~~

Истинна древняя вера в то, что мир в конце шести тысяч лет погибнет в огне, — так мне сказали в Аду.

Ибо когда Херувим с пламенеющим мечом оставит стражу у древа жизни, все творение испепелится и станет святым и вечным, как ныне греховно и тленно.

Путь же к этому — через очищение радостей плоти.

Для начала докажем, что душа и тело неразделимы; и я буду вытравливать мысли мои на металле кислотами, кои в Аду спасительны и целебны, ибо они разъедают поверхность предметов и обнажают скрытую в них бесконечность.

Если б врата познания были открыты, людям открылась бы бесконечность.

Но люди укрылись от мира и видят его лишь в узкие щели своих пещер.

~~~

ПАМЯТНЫЙ СОН

В печатне Ада я видел, как знания переходят от поколения к поколению.

В первой комнате Человек-Дракон выметал мусор с порога, куда его выносили другие Драконы.

Во второй — вдоль стен выгибался Змей, и его украшали серебром, золотом и каменьями.

В третьей — Орел с воздушными крыльями утверждал бесконечность Ада, а вокруг него Люди-Орлы высекали дворцы в беспредельных скалах.

В четвертой — Львы огненным жаром дыхания превращали металлы в текучие жидкости.

Из пятой Безымянные существа проливали эти металлы в шестую.

В шестой — их вбирали Люди, расставленные по полкам, как книги.

~~~

Создавшие мир и ныне как будто окованные цепями мира Гиганты суть причины жизни и источники действий; но цепи — всего лишь хитрость слабых, покорных умов, которым достало силы сопротивляться силе; как гласит пословица: слабый мужеством силен хитростью.

Бытие создает Изобилие и Поглощение; Поглощение мнит, что держит в цепях Изобилие, но на деле берет ничтожную долю, принимая ее за целое.

Но Изобилие истощится, если избыток его восторгов не будет тонуть в морях Поглощения.

Кто-то спросит: «Разве не в Боге одном Изобилие?» Я отвечу: «Бог существует и действует только в Людях».

Сторонники Изобилия и сторонники Поглощения живут на земле и вечно враждуют: кто старается их примирить, убивает жизнь.

Их старается примирить Религия.

Заметь: Иисус Христос не соединял, но разделял, и в Притче об агнцах и козлищах он говорит: «Не Мир пришел Я принести, но Меч».

Мессия, он же Сатана, он же Искуситель — не допотопная Древность, но нынешняя наша Сила.

~~~

ПАМЯТНЫЙ СОН

Ангел сошел ко мне и сказал: «О жалкий безумец! О мерзкий! О гибнущий! Жизнью своей ты себе уготовил в вечности огненную преисподнюю».

Я ответил: «Покажи мне мою судьбу, и мы вместе решим, чей жребий лучше, мой или твой».

Он повел меня сквозь конюшню, и церковь, и склеп, и в конце была мельница; мы прошли из нее в пещеру, и томительно долго спускались извилистым подземельем, и вот увидели под собой пустоту, бескрайнюю, как опрокинутые небеса, и на корнях растений повисли над пустотой; я сказал: «Бросимся в пустоту и посмотрим, есть ли в ней провидение, — если не хочешь, я брошусь один». Он ответил: «Смирись, юнец, когда расступится тьма, мы и отсюда увидим твой жребий».

И я остался сидеть на изогнутом корне дуба, а он держался за мох, свисавший с обрыва.

Мы рассмотрели бескрайнюю Бездну, яростную, как дым горящего города; внизу бесконечно далёко от нас светило черное солнце; вокруг черных лучей его вращались, ловя добычу, черные пауки, зловещие твари, рожденные тлением; они летели, или, вернее, плыли, в бездонных глубинах, и воздух был так насыщен ими, что казалось, из них состоит: это Дьяволы; и зовут их Силами воздуха. Я спросил моего спутника, в чем же мой вечный жребий. Он ответил: «Быть в середине меж черными и белыми пауками».

Но из середины меж черными и белыми пауками вырвались туча и пламя, и глубь почернела, как море, и покатилась с ужасным ревом; черная буря все скрыла от глаз, лишь на востоке с неба в море спадал водопад из крови с огнем, и на расстоянии нескольких брошенных камней появилась и вновь погрузилась во мрак чешуя чудовища; и возник над волнами яростный гребень дракона, он поднимался, как золотистый гребень горы; и две сферы алого пламени разогнали тучи и дым: мы увидели пурпурную и зеленую голову Левиафана, полосатую, как голова тигра; мы увидели его пасть над клокочущей пеной и жабры, струившие кровь в черную глубину; он устремился к нам с неистовством гнева.

~~~

Друг мой Ангел бежал на мельницу; я остался один, и видение вдруг исчезло; я сидел у приятной реки в лунном свете и слушал арфу и песню: «Не склонный к переменам ум — стоячая вода, в воображении его — нечистых гадов рой».

Я пришел на мельницу к Ангелу; он удивился мне и спросил, как я спасся.

Я ответил: «Ты показал мне плоды своей метафизики: когда ты бежал, я остался при лунном свете возле реки и слушал пение. Ты показал мне мой вечный жребий, а я покажу тебе твой». Он засмеялся, но я обхватил его, и мы полетели на запад сквозь ночь выше тени земной и опустились на солнце, и я облачился в белое, и, захватив тома Сведенборга, покинул страну сияния, и миновал все планеты, и мы прилетели к Сатурну: я отдохнул и ринулся в бездну между Сатурном и неподвижными звездами.

Я сказал: «Твой жребий — в этих пределах, если здесь предел». И вновь перед нами была конюшня и церковь, и я подвел Ангела к алтарю и раскрыл Библию, и — о, чудо! — это был вход в подземелье, и я погнал по нему Ангела к семи кирпичным домам и ввел в один дом; мартышки и обезьяны в нем, скалясь, бросались друг на друга, насколько пускали их цепи, сильные, ухватив слабых, отгрызали им ноги и руки, обладали беспомощными телами и тотчас их пожирали; и мы от смрада сбежали на мельницу, и я принес с собою скелет, который был «Аналитикой» Аристотеля.

Ангел сказал; «Стыдись, ты показал мне свой бред».

Я ответил: «Мы оба показали друг другу свой бред, но я не буду попусту спорить с тобой, ибо твой труд — „Аналитика“,

В Противоборстве суть истинной Дружбы».

~~~

Я всегда замечал, что Ангелы почитают мудрыми только себя; их самомнение — плод постоянного умствования.

И Сведенборг хвастает тем, что все сочиненное им ново, а на деле оно — Свод выжимок из старинных книг.

Человек водил напоказ обезьяну, ибо был немного умнее ее, но он возгордился и почел себя много умнее семерых мудрецов. Таков Сведенборг: он показал греховность церквей и ложь лицемеров и возомнил, что он один на земле вырвался из сетей религии.

Во-первых, Сведенборг не открыл ни одной новой истины. Во-вторых, его сочинения — старая ложь.

И вот причина: Сведенборг беседовал с Ангелами, которые любят религию, но тщеславие не позволило ему беседовать с Дьяволами, которые ее ненавидят.

Поэтому Сведенборг повторяет чужие мнения и исследует лишь небеса — но не больше.

И всякий посредственный человек способен из книг Парацельса[31] и Якоба Бёме[32] произвести десять тысяч томов равной ценности со Сведенборгом, а из книг Шекспира и Данте — бесчисленное их множество.

Но, так поступив, пусть не скажет, что превзошел своих учителей, ибо он всего лишь держит свечу при солнечном свете.

~~~

ПАМЯТНЫЙ СОН

Однажды я видел, как Ангел сидел на облаке и перед ним восстал Дьявол в пламени и сказал: «Поклоняться Богу — значит чтить дары его в людях, отдавать каждому должное и больше других любить великих людей: кто завидует и возводит хулу на великих, тот ненавидит Бога, ибо нет во вселенной иного Бога».

Ангел сделался синим, но совладал с собой, и сделался желтым, белым и, наконец, розовым, и с улыбкой ответил:

«О творец Кумиров! Разве Бог не Один? Разве он во плоти не являлся Иисусом Христом? Разве Иисус Христос не дал нам десять заповедей? Разве прочие люди не безумцы, грешники и ничтожества?»

Дьявол ответил: «Растолки безумца в ступе с пшеницей, и безумие отлетит от него. Раз Иисус Христос был самым великим человеком, ты должен любить его больше, чем всех остальных человеков. Подумай же, как он дал свои десять заповедей. Разве не насмехался он над субботою и Богом субботы? Разве не убивал тех, кто убиты во имя его? Разве не отвратил закон от блудницы? Разве не крал чужой труд на пропитанье себе? Разве не лжесвидетельствовал, когда не стал защищать себя перед Пилатом? Разве не соблазнялся, когда молился об учениках и когда повелел им отрясти прах от ног, выходя из дома того, кто не принял их? Я говорю: добродетель всегда нарушает заповеди. Иисус — добродетель и действовал от души, а не по законам».

И тут я увидел, как Ангел простер свои руки, и обнял пламя, и исчез в нем, и вознесся, как Илия.

Заметь: этот Ангел стал Дьяволом и ныне мой лучший друг; мы часто вместе читаем Библию и находим в ней инфернальный или дьявольский смысл, и мир его узнает, если того заслужит.

И еще у меня есть Библия Ада, и смысл ее мир узнает, хочет он того или нет.

~~~

Томление — общий закон для Льва и Вола.

ПЕСНЬ СВОБОДЫ

1. Возопила Вечная Женственность! Весь Мир услыхал ее.

2. Но брег Альбиона безмолвен; луга Америки далеки!

3. Зыблются тени Пророчества по озерам и рекам, взывают через Атлантику: Разрушь темницу, о Франция!

4. Золотая Испания, рви оковы ветхого Рима!

5. И ты, о Рим, брось ключи свои в бездну, да канут в вечность.

6. Зарыдай и склони почтенную седину.

7. Ибо новорожденный ужас взяла Женственность в слабые руки и указала:

8. На бескрайних нагорьях сиянья, за океаном — новорожденное пламя восстало пред оком алчного короля.

9. В хмурых снегах и грозных виденьях вороньи крылья взвились над пучиной.

10. Но рука с занесенным копьем горит, рухнул щит; взметнулась рука алчности к вспыхнувшим волосам и отбросила в звездную ночь новорожденное диво.

11. Пламя, пламя с небес!

12. Ввысь, ввысь глядите! Увидь, что творится в мире, о горожанин Лондона! Брось считать золотые монеты, о Иудей, вернись к библейскому ладану и вину! О Африканец! О черный Африканец! (Лети, крылатая мысль, расширь ему разум.)

13. Руки и волосы в пламени, словно вечернее солнце, скрылись в западном море.

14. Нарушен вечный сон древней стихии, с ревом она уносится прочь.

15. Рухнул алчный король, тщетно крыльями бил он; седые его советники, грозные воины, дрогнувшие ветераны средь шлемов, щитов, колесниц, коней, слонов и знамен, крепостей, луков и стрел

16. Мечутся, падают, гибнут! Погребены под руинами в подземельях Уртоны;

17. Всю ночь под руинами; иссякло мрачное пламя, толпятся они вкруг угрюмого Короля.

18. В огне и громе ведет он орды бесплодной пустыней, провозглашает десять вороньих заповедей, но в черном унынии из-под век косится он на восток,

19. Где в златопером облачке утра сын пламени

20. Разгоняет тучи, исчерченные проклятьями, воздвигает столп закона на прахе, выпускает из подземелий ночи коней вечности и возглашает:

ИМПЕРИЯ УМЕРЛА!

ОТНЫНЕ СГИНУТ И ЛЕВ И ВОЛК!

Припев

О Жрецы вороньего утра, теперь чернота ваша не смертоносна, не хулите ж сынов веселья! О приемные братья Ворона, — вас он, тиран, именует свободными, — не воздвигайте стен, не скрывайте крышами небеса! О бледный церковный разврат, сойди с пути вольных желаний девства!

Ибо все живое Священно.

1790–1793

ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ[33] Перевод В. Топорова

КНИГА ПЕРВАЯ Смерть над Европой нависла; виденья и тучи                                         на Францию пали — Славные тучи! Ничтожный король заметался                                         на меченом смертью Ложе, окутан могильным туманом; ослабла                                         десница; и холод, Прянув из плеч по костям, влился в скипетр,                                         чрезмерно тяжелый для смертной Длани — бессильной отныне терзать и кровавить                                         цветущие горы. Горы больные! Стенают в ответ королевской тоске                                          вертограды. Туча во взоре его. Неккер,[34] встань! Наступило                                          зловещее утро. Пять тысяч лет мы проспали.[35] Я встал, но душа                                          пребывает во дреме; Вижу в окне, как седыми старухами стали                                          французские горы. Жалкий, за Неккера держится, входит Король                                          в зал Большого Совета. Горы тенистые громом, леса тихим граяньем                                          стонут во страхе. Туча пророческих изобличений нависла над                                          крышей дворцовой. Сорок мужей,[36] заточенных печалью в темницу                                          души королевской, Как праотцы наши — в сумерках вечных, обстали                                          больного владыку, Францию перекричать обреченно пытаясь,                                          воззвавшую к туче. Ибо плебеи уже собрались в Зале Наций.       Страна содрогнулась! Небо французское недоуменно дрожит вкруг                                          растерянных.       Темень Первовремен потрясает Париж, сотрясает                                          Бастилии стены; Страж и Правитель во мгле наблюдают, страшась,                                          нарастающий ужас; Тысяча верных солдат дышит тучей кровавой                                          Порядка и Власти; Черной печалью Чумленный зарыскал, как лев,                                          по чудовищным тюрьмам, Рык его слышен и в Лувре,[37] не гаснет, под ветром                                          судилища факел; Мощные мышцы трудя, он петляет, огнем опаляет                                          Законы, Характер черною кровью заветов, кровавой чумою                                          охвачен, Силясь порвать все тесней и больней его тело                                          щемящие цепи, Полупридушенным волком, к жильцам Семи                                          Башен взывая, хрипит он. В Башне по имени Ужас был узник за руки,                                          и ноги, и шею С камнем повенчан цепями; Змий в душу заполз                                          и запрятался в сердце, Света страшась, как в расщелине скальной, —                                          пророчество стало Пророку Вечным проклятьем. А в Башне по имени Тьма                                          был одет кандалами (Звенья ковались все мельче, ведь плоть уступала                                          железу — и жало Голую кость) королевич Железная Маска — Лев                                          Вечный в неволе. В Башне по имени Зверство скелет, отягченный                                          цепями, простерся, Дожелта выгрызен Вечным Червем за отказ                                          оправдать преступленья. В Башне по имени Церковь невинности мстили,                                          которая скверне Не покорилась: ножом пресекла растлевающий                                          натиск прелата, — Ныне, как хищные птицы, терзали ей тело                                          Семь Пыток Геенны. В Башне по имени Правопорядок в нору с детский                                          гроб втиснут старец. Вся заросла, как лианами мелкое море,                                          седой бородою Камера, где в хлад ночной и в дневную жару слизь                                          давнишнего страха Считывал он со стены в письменах паутины —                                          сосед скорпионов, Змей и червей, равнодушно вдыхавших мученьем                                          загаженный воздух: Он по велению совести с кафедры в граде Париже                                          померкшим Душам вещал чудеса. Заточен был силач, палачом                                          ослепленный, В Башне по имени Рок — отсекли ему руки                                          и ноги, сковали Цепью, ниспущенной сверху, середку, — и только                                          провидческой силой Он ощущал, что отчаянье — рядом, отчаянье                                          ползает вечно, Как человек — на локтях и коленях… А был —                                          фаворит фаворита. Ну, а в седьмой, самой мерзостной, Башне,                                          которая названа Божьей, Плоть о железа содрав, год за годом метался                                          по кругу безумец, Тщетно к Свободе взывая — на том он ума                                          и лишился, — и глухо Волны Безумья и Хаоса бились о берег души;                                          был виновен Он в оскорбленье величества, памятном в Лувре                                          и слышном в Версале. Дрогнули стены темниц, и из трещин                                          послышались пробные кличи. Смолкли. Послышался смех. Смолк и он.                                  Начал свет полыхать возле башен. Ибо плебеи уже собрались в Зале Наций: горючие                                          искры С факела солнца в пустыню несут красоты                                          животворное пламя, В город мятущийся. Отблески ловят младенцы                                          и плакать кончают На материнской, с Землей самой схожей, груди.                                          И повсюду в Париже Прежние стоны стихают. Ведь мысль о Собранье                                          несчастным довлеет, Чтобы изгнать прочь из дум, с улиц прочь роковые                                          кошмары Былого. Но под тяжелой завесой скрыт Лувр: и коварный                                          Король, и клевреты; Древние страхи властителей входят сюда,                                          и толпятся, и плачут. В час, когда громом тревожит гробы, Королей                                          всей земли лихорадит. К туче воззвала страна — алчет воли, — и цепи                                          тройные ниспали. К туче воззвала страна — алчет воли, — тьма                                          древняя бродит по Лувру, Словно во дни разорений, проигранных битв                                          и позора, толпятся Жирные тени, отчаяньем смытые дюны, вокруг                                          государя; Страх отпечатан железом на лицах, отдавлены                                          мрамором руки, В пламени красного гнева и в недоумении тяжком                                          безмолвны. Вспыхнул Король, но, как черные тучи, толпой                                          приближенные встали, Тьмою окутав светило, но брызнул огонь                                          венценосного сердца. Молвил Король: «Это пять тысяч лет потаенного                                          страха вернулись Разом, чтоб перетрясти наше Небо и разворошить                                          погребенья. Слышу, сквозь тяжкие тучи несчастия, древних                                          монархов призывы. Вижу, они поднимаются в саванах, свита встает                                          вслед за ними. Стонут: беги от бесчинства живущих! все узники                                          вырвались наши. В землю заройся! Запрячься в скелет! Заберись                                          в запечатанный череп! Мы поистлели. Нас нет. Мы не значимся                             в списках живущих. Спеши к нам В камни и корни дерев затаиться. Ведь узники                                          вырвались ныне. К нам поспеши, к нам во прах — гнев, болезнь,                                          и безумье, и буря минуют!» Молвил, и смолк, и чело почернело заботой,                                          насупились брови, — А за окном, на холмах, он узрел, загорелось,                                          как факелы, войско Против присяги, огонь побежал от солдата                                          к солдату, — и небом, Туго натянутым, грудь его стала; он сел; сели                                          древние пэры. Старший из них, Дюк Бургундский,[38] поднялся                                          тогда одесную владыки, Красен лицом, как вино из его вертограда;                                          пахнуло войною Из его красных одежд, он воздел свою страшную                                          красную руку, Страшную кровь возвещая, и, как вертоград                                          над снопами пшеницы, Воля кровавая Дюка нависла над бледным                                          бессильным Советом, — Кучка детей, тучка светлая слезы лила в пламень                                          мантии красной, — Речь его, словно пурпурная Осень на поле                                          пшеницы, упала. «Станет ли, — молвил он, — мраморный Неба                                         чертог глинобитной землянкой, Грубой скамьею — Земля? Жатву в шесть тысяч                                         лет соберут ли мужланы? В силах ли Неккер, женевский простак, своим                                         жалким серпом замахнуться На плодородную Францию и династический                                         пурпур, связуя Царства земные в снопы, древний Рыцарства лес                                         вырубая под корень, Радость сраженья — врагу, власть — судьбе, меч                                         и скипетр отдавая созвездьям, Веру и право огню предавая, веками испытанный                                         разум Вглуби земли хороня и людей оставляя нагими                                         на скалах Вечности, где Вечный Лев и Орел ненасытно                                         терзают добычу? Что же вы сделали, пэры, чтоб слезы и вещие сны                                         обманули, Чтобы противу земли не восстал ее вечный посев                                         сорным цветом? Что же предприняли в час, когда город мятежный                                         уже окружили Звездные духи? Ваш древний воинственный клич                                         пробудил ли Европу? Кони заржали ль при возгласах труб? Потянулись                                         к оружию ль руки? В небе парижском кружатся орлы, ожидая                                         победного знака, — Так назови им добычу, Король, — укажи                                         на Версаль Лафайету!»[39] Смолк, пламенея в молчанье. Кровавым туманом                                         подернутый Неккер. (Крики и брань за окном) промолчал, но как гром                                         над гробами молчанье. Молча лежали луга, молча стояли ветра, и двое                                         молчащих — Пахарь и женщина в слабости — труп его слов                                         обмывали любовью, Дети глядели в могилу — так Неккер молчал,                                         так лицо прятал в тучу. Встал, опираясь на горы, Король и взглянул                                         на великое войско, В небе затмившее кровью сверканье заката,                                         и молвил Бургундцу: «Истинный Лев есети! Ты один утешенье                                         в великой кручине, Ибо французская знать уж не верит в меня,                                         письмена Валтасара В сердце моем прочитав. Неккер,[40] прочь! Ты —                                ловец, ставший ныне добычей. Не для глумленья над нами созвали мы Штаты.                                          Не на поруганье Раздали наши дары. Слышу: точат мечи, слышу:                                          ладят мушкеты, Вижу: глаза наливаются кровью решимости                                          в градахи весях, Древних чудес над страной опечалены взоры,                                          рыдают повсюду Дети и женщины, смерчи сомнений роятся,                                          печаль огневеет, В рыцарях — робость. Молчи и прощай! Смерчи                                   стихнут, как древле стихали!» С тем он умолк, пламенея, — на Неккера красные                                          тучи наплыли. Плача, Старик поспешил удалиться в тоске                                          по родимой Женеве. Детский и женский звучал ему вслед плач унылый                                          вдоль улиц парижских. Но в Зале Наций мгновенно прознали об этом                                          позорном изгнанье. Все ж не умерился гнев благородных, а тучей                                          вскипел грозовою. Громче же всех возопил, проклиная Париж,                                          его Архиепископ. В серном дыму он предстал, в клокотанье огней                                          и в кровавой одежде. «Слышишь, Людовик, угрозы Небес! Так испей,                                          пока есть еще время, Мудрости нашей! Я спал в башне златой, но деяния                                          злобные черни Тучей нависли над сном — я проснулся — меня                                          разбудило виденье: Холоднорукое, дряхлое, снега белее, трясясь                                                        и мерцая, Тая туманом промозглым и слезы роняя на чахлые                                                        щеки, Призраки мельче у ног его в саванах крошечных                                            роем мелькали, Арфу держали в молчанье одни, и махали кадилом                                                        другие; Третьи лежали мертвы, мириады четвертых вдали                                                        голосили. Взором окинув сию вереницу позора, рек                                             старший из духов Голосом резче и тише кузнечика: „Плач мой                                             внимают в аббатствах, Ибо Господь, почитавшийся встарь, стал отныне                                             лампадой без масла, Ибо проклятье гремит над страною, которую                                             племя безбожных Нынче терзает, как хищники, взоры тупя,                                             и трудясь, и отвергнув Святость законов моих, языком забывая звучанье                                                        молитвы, Сплюнув Осанну из уст. Двери Хаоса треснули,                                             тьмы неподобных Вырвались вихрем огня — и священные гробы                                             позорно разверсты, Знать омертвела, и Церковь падет вслед за нею,                                             и станет пустыня: Черною — митра, и мертвой — корона, а скипетр                                             и царственный посох С грудой костей государевых вкупе истлеют в час                                                   уничтоженья; Звон колокольный, и голос субботы, и пение                                             ангельских сонмов Днем — пьяной песней распутниц, а ночью —                                      невинности воплями станет; Выронят плуг, и падут в борозду — нечестны,                                               непростимы, неблаги, Мытарь развратный заменит во храме жреца;                                      тот, кто проклят, — святого; Нищий и Царь лягут рядом, и черви, их гложа,                                               сплетутся в объятье!“ Так молвил призрак — и гром сотрясал мою                                            келью. Но тучей покоя Сон снизошел на меня. А с утра я узрел поруганье                                                              державы И, содрогаясь, пошел к государю с отеческим Неба                                                              советом. Слушай меня, о Король, и вели своим маршалам —                                                              в дело!       Господне Слушай решенье: спеши сокрушить в их                                       последнем прибежище Штаты, Дай солдатне овладеть этим градом мятежным,                                       где кровью дворянства Ноги решили омыть, растоптав ему грудь и чело;                                                    пусть поглотит Этих безумцев Бастилия, Миропомазанник,                                                 вечною тьмою!» Молвил и сел — и холодная дрожь охватила                                          вельмож, и очнулись Монстры безвестных миров, ожидая, когда их                                                спасут и окликнут; Встал дюк Омон,[41] чья душа, как комета, не ведая                                                цели, ни сроков, В мире носилась хаосорожденной, неся поруганье                                                и гибель, — Как из могилы восстав, он предстал в этот миг                                            пред кровавым Советом: «Брошены армией, преданы нацией, мечены                                            скорою смертью, Слушайте, пэры, и слушай, прелат, и внемли,                                                         о Король!       Из могилы Вырвался призрак Наваррца,[42] разбужен аббатом                                             Сийесом[43] из Штатов. Там, где проходит, спеша во дворец, все немеют                                             и чувствуют ужас, Зная о том, для чего он могилу покинул                                             до Судного часа. Бесятся кони, трепещут герои, дворцовая                                             стража бежала!» Тут поднялся самый сильный и смелый                               из отпрысков крови Бурбонской, Герцог Бретанский и герцог Бургонский, мечом                                             потрясая отцовским, Пламенносущий и громом готовый, как черная                                             туча, взорваться: «Генрих! как пламя отвесть от главы государя?                                             Как пламенем выжечь Корни восстанья? Вели — и возглавлю я воинство                                                      предубежденья, Дабы дворянского гнева огонь полыхал                                               над страною великой, Дабы никто не посмел положить благородные выи                                                             под лемех». Дюк Орлеанский[44] воздвигся, как горные кряжи,                                               могуч и громаден, Глядя на Архиепископа — тот стал белее                                               свинца, — попытался Встать, да не смог, закричал — вышло сипом,                                слова превратились в шипенье, Дрогнул — и дрогнула зала, — и замер, —                                            и заговорил Орлеанец: «Мудрые пэры, владыки огня, не задуть,                                             а раздуть его должно! Снов и видений не бойтесь — ночные печали                                             проходят с рассветом! Буря ль полночная — звездам угроза?                               Мужланы ли — пламени знати? Тело ль больно, когда все его члены здоровы?                                                  Унынью ли, время, Если желания жгучие обуревают? Душе ли                                                            томиться, — Сердце которой и мозг в две реки равномерно                                                 струятся по Раю, — Лишь оттого, что конечности, грудь, голова                                                  и причинное место Огненным счастьем объяты? Так может ли стать                                          угнетенным дворянство, Если свободен народ? Иль восплачет Господь,                                             если счастливы люди? Или презреем мы взор Мирабо и решительный вид                                                                Лафайета, Плечи Тарже, и осанку Байи, и Клермона[45]                                                     отчаянный голос, Не поступившись величьем? Что, кроме как пламя,                                                    отрадно петарде? Нет, о Бездушный! Сперва лабиринтом пройди                                               бесконечным чужого Мозга, потом уж пророчествуй. В гордое пламя,                                               холодный затворник, Сердца чужого войди, — не сгори, — а потом уж                                                    толкуй о законах. Если не сможешь — отринь свой завет и начни                                            привыкать постепенно Думать о них, как о равных, — о братьях твоих,                                             а не членах телесных, Власти сознанья покорных. И прежде всего научись                                                         их не ранить». С места поднялся Король; меч в златые ножны                                               возвратил Орлеанец. Знать колыхалась, как туча над кряжем, когда                                                    порассеется буря. «Выслушать нужно посланца толпы. Свежесть                                 мыслей нам будет как ладан!» В нише пустой встал Омон и потряс своим посохом                                                        кости слоновой; Злость и презренье вились вкруг него, словно тучи                                                   вкруг гор, застилая Вечными снегами душу. И Генрих, исторгнув                                                  из сердца пламенья, Гневно хлестнул исполинских небесных коней                                                  и покинул собранье. В залу аббат де Сийес поднялся по дворцовым                                                  ступеням — и сразу, Как вслед за громом и молнией голос гневливый                                                         грядет Иеговы, Бледный Омона огонь претворил в сатанинское                                                   пламя священник; Словно отец, увещающий вздорного сына,                                                     сгубившего ниву, Он обратился к Престолу и древним горам,                                               упреждая броженье. «Небо Отчизны, внемли гласу тех, кто взывает                                               с холмов и из долов, Застланы тучами силы. Внемли поселянам,                                                 внемли горожанам. Грады и веси восстали, дабы уничтожить и грады,                                                                     и веси. Пахарь при звуках рожка зарыдал, ибо в пенье                                              небесной фанфары — Смерть кроткой Франции; мать свое чадо растит                                          для убийственной бойни. Зрю, небеса запечатаны камнем и солнце                                                 на страшной орбите, Зрю загашенной луну и померкшими вечные                                                    звезды над миром, В коем ликуют бессчетные духи на сернистых неба                                                                обломках, Освобожденные, черные, в темном невежестве                                                            несокрушимы, Обожествляя убийство, плодясь от возмездья,                                                   дыша вожделеньем, В зверском обличье иль в облике много страшней —                                              в человеческой персти, Так до тех пор, пока утро Покоя и Мира, Зари                                                                  и Рассвета, Мирное утро не снидет, и тучи не сгинут, и Глас                                                               не раздастся Всеобнимающий — и человек из пещеры у Ночи                                                                    не вырвет Члены свои затененные, оком и сердцем                                            пространство пронзая, — Тщетно! Ни Солнца! Ни звезд!.. И к солдату                                     восплачут французские долы: „Меч и мушкет урони, побратайся с крестьянином                                                                    кротким!“»       И, плача, Снимут дворяне с Отчизны кровавую мантию                                                        зверства и страха, И притесненья венец, и ботфорты презренья, —                                                          и пояс развяжут Алый на теле Земли. И тогда из громовыя тучи       Священник, Землю лаская, поля обнимая, касаясь наперствием                                                                           плуга, Молвит, восплакав: «Снимаю с вас, чада,                                          проклятье и благословляю. Ныне ваш труд изо тьмы изошел, и над плугом                                                       нет тучи небесной, Ибо блуждавшие в чащах и вывшие в проклятых                                                           богом пустынях, Вечно безумные в рабстве и в доблести пленники                                                           предубеждений Ныне поют в деревнях, и смеются в полях,                                                 и гуляют с подружкой; Раньше дикарская, стала их страсть, светом знанья                                                   лучась, благородной; Молот, резец и соха, карандаш, и бумага,                                                        и звонкая флейта Ныне звучат невозбранно повсюду и честного                                                                 пахаря учат И пастуха — двух спасенных от тучи военной,                                                            чумы и разбоя, Страхов ночных, удушения, голода, холода,                                                             лжи и досады, Зверю и птице ночной вечно свойственных —                                                 и отлетевших отныне Вихрем чумным от жилища людей. И земля                                                на счастливой орбите Мирные нации просит к блаженству призвать, как                                                  их предков, у Неба». Вслед за священником Утро само воззовет:        «Да рассеются тучи! Тучи, чреватые громом войны и пожаром убийств                                                                 и насилий! Да не останется доле во Франции ни одного                                                              ратоборца!»[46] Кончил — и ветер раздора по Зале пронесся,                                                      и тучи сгустились; Были вельможи, как горы, как горные чащи,                                                      трясомые вихрем; И, незаметно в шатанье дерев, в треске сучьев,                                                  рос шепот в долине Или же шорох — как будто срывались в траву                                               виноградные гроздья, Или же голос — натруженный крик землепашца,                                                 не возглас восторга. Туче, чреватой огнем, уподобился Лувр,                                           заструилась по древним Мраморам алая кровь; Дюк Бургундский                                     дождался монаршего слова: «Видишь тот замок над рвом, что внушает Парижу                                                                     опаску?         Скомандуй Этой громаде: „Бастилия пала! Сошел замок                                                 призрачный с места, Тронулся в путь, через реку шагнул, отошел от Парижа на десять Миль. Твой черед, неприступная Южная крепость.[47]                                              Направься к Версалю, Хмуро взгляни в те сады!“ И коль выполнит это                                                    она, мы распустим Армию нашу, что дышит войной, а коль нет — мы                                                   внушим Ассамблее: Армия страхов и тюрьмы мучений суть цепи                                             стране возроптавшей». Словно звезда, возвещая рассвет потерпевшим                                                    кораблекрушенье, Молча направился горестный вестник                               пред Национальным собраньем С горестной вестью предстать. Молча слушали.                                        Молча, но громкие громы Громче и громче гремели. Обломки колонн, прах                                            времен — так молчали. Словно из древних руин, к ним воззвал Мирабо —                                         громы стихли мгновенно, Хлопанье крыл было вкруг его крика: «Услышать                                                    хотим Лафайета!». Стены откликнулись эхом: «Услышать хотим                                                              Лафайета!»        И в пламя, — Молниеносно, как пуля, что взвизгнула в знак                                                    объявления боя, — С места сорвавшись, «Пора!» — закричал Лафайет.        И Собранье В тучах застыло безмолвно, колчан, полный                                      молний, над градами жизни. Градами жизни и ратями схватки, где дети их шли                                                            друг на друга; Голосовали, шепчась, — вихрь у ног, — голоса                                             подсчитали в молчанье, И отказали войне, и Чума краснокрылая в небо                                                                  метнулась. Молча пред ними стоял Лафайет,                                                  ожидая их тяжбы, — И приказали войскам отойти за черту в десять миль[48]                                                                 от Парижа. Старое солнце, садясь за горой, озарило лучом                                                                  Лафайета, Но в глубочайшей тени было войско: с восточных                                                    холмов наплывала И простиралась над городом, армией, Лувром                                                        гигантская туча. Пламени светлою долей стоял он над пламени                                                           темною долей; Там бесновались ряды депутатов и ждали решенья                                                                    солдаты, Плача, чумной вереницей струились виденья                                                 приверженцев веры — Голые души, из черных аббатств вырываясь                                                бесстыдно на божий Свет, где кровавая туча Вольтера и грозные скалы                                                                Жан-Жака Мир затеняли, они разбивались, как волны,                                                     о выступы войска. Небо зарделось огнем, и земля серным дымом                                                  сокрылась от взора, Ибо восстал Лафайет, но в молчанье по-прежнему,                                                               а офицеры Бились в него, разбиваясь, как волны о Франции                                                         мысы в годину Битвы с Британией, крови и взора крестьянской                                                    слезы через море. Ибо над ним воспарял, пламенея, Вольтер,                                     а над войском — Жан-Жака Белая туча плыла, и, разбужены, войнорожденные                                                                   зверства Льнули ко грому речей, вдохновленных свободой                                                и мыслью о мертвых: «Коль порешили вы в Национальном собранье                                                   войскам удалиться, Так и поступим. Но ждем от Собранья и Нации                                                       новых приказов!» Стронулось войско железное с огненным громом                                                    и грохотом с места; Ждали сигнальной трубы офицеры, вскочили                                                      в седло вестовые; Близ барабанщиков верных стояли, скорбя,                                                      капитаны пехоты; Подан был знак, и дорос до небес, и отправилось                                                        войско в дорогу. Черные всадники — тучи, чреватые громом, —                                                      и пестрой пехоты Двинулись толпы — при звуках трубы                             и фанфары, под бой барабанный. Топот и грохот, фанфары и трубы качнули                                                      дворцовые стены. Бледный и жалкий, Король восседал в окруженье                                                  испуганных пэров, Сердце не билось, и кровь не струилась, и тьма                                                      опечатала веки. Черной печатью; предсмертной испариной тело                                                и члены покрылись; Пэры вокруг громоздились, как мертвые горы,                                                  как мертвые чаши, Или как мертвые реки. Тритоны, и жабы, и змеи                                                                 возились Возле державных колен и сквозь пальцы                                   державной ноги подползали, Ближе к державной гадюке, забравшейся                                            в мантию, дабы оттуда С каменным взором шипеть, потрясая французские                                                        чаши; настало Всеотворенье Всемирного Дна и восстанье                                                архангелов спящих; Встал исполинский мертвец и раздул надо всеми                                                   их бледное пламя. Жар его сжег стены Лувра, растаяла мертвая                                                   кровь, заструилась. В гневе очнулся Король и дремотные пэры, узрев                                                              запустенье: Лувр без единой души, и Париж без солдат                                            и в глубоком молчанье, Ибо шум с войском пропал, и Сенат в тишине                                                дожидался рассвета.

АМЕРИКА Перевод В. Топорова

ПРОРОЧЕСТВО

ПРЕЛЮДИЯ Видит Уртоны дщерь тенистая Орка в крови.[49] Носит ему еду четырнадцать пламенных солнц. Кормит она его: в железном кувшине питье, В чаше железной яства; косы царевны темны; Пламенем полн колчан — в руке у нее,                                                        под рукой — Лук окаянной ночи, стрелы смертельны — и все! Большего ей не надо! Неуязвима она, Хоть и нагая, — тучи ластятся к чреслам ея; Тьмою стоит безмолвной, звука не ведал язык; Пробил постыдный час — жаждет объятия Орк! «Темная Дева, — рек власатый, — отец твой                                                             сковал Цепи великие телу — но дух мой парит В небе орлом свободным, рыскает яростным львом В горных ущельях, мчится мощным китом                                                         в глубину. Волнами всхлестнут, змием вьюсь я к Уртоне                                                         в чертог, Члены твои нагие лаской дерзаю обвить В мыслях! Канадских пустынь пленник, я сохну,                                                         пленен, Властны ли цепи Дух мой страсти лишить?                                                 Чуть придешь, Жадно реву, кровавым взором тебя познаю — Тщетно! Ты, в тучах скрыта, ложа бежишь моего». Молча, как страсть безумья, грозно, как ревность                                                             миров, Дикие плечи цепи сбросили — подлинна мощь! Чудные чресла рознял, к лону, ликуя, припал — Радостно лоно, пышет жаром, и тучи ушли — Огненный взор его прожег их молчащую глубь. Девственный крик ответил яростной страсти самца: «Знаю тебя, нашла тебя, никогда не уйду! Детище божье, жилец Африки вечно ночной, Пал ты, даруя мне жизнь в темной юдоли смертей! Ярость я чую, злость, Америки схватку и стон, Горесть корней, сцепивших руки в подземной                                                              борьбе. Вижу я Змия днесь, в Канаде он слюбит меня! В Мексике схватит Гриф! И Лев похотливый —                                                              в Перу! Вижу Кита у брега, душу мне выпьет до дна! О, что за боль! Мой мороз в пламени стаял твоем! Вот она, Смерть, настала! Вот он, предсказанный                                                                гнев!» Строгий Певец умолкнул, песни своей устыдясь,                                       в бешенстве бросил он Арфу свою навстречу звукам ее — к вершинам,                                               а затем преломил Пламенный остов ее о руины колонны и, молча                                                            насупясь, Прочь зашагал в больных и страшных своих                                печалях по Кентскому долу. ПРОРОЧЕСТВО Князь пламенеет, Страж, у врат Альбиона                                                             в шатре; Пламя пылает; гроз в Америке гром загремел, Души взрывая бдящих битвы мужей, а не спят Вашингтон, Франклин, Пейн, Уоррен, Гэйтс,                                                  Хэнкок и Грин.[50] Бреги кровавы Князь с высот Альбиона слепит. Вашингтон молвил, хмур: «Отечество, взор                                                             за моря Кинь: в небе лук натянут и виснет тяжкая цепь; Звеньев и звеньев ржавь со скал Альбиона сюда Вьется: вязать народ Америки, души сушить, Нурить главы, немоту несть, обездоливать дух, Очи и ноги жечь, ремни сыромятны рукам, Рабство — сынам и внукам, рабства и правнукам                                                               гнет!» Молвил могучий, смолк, и ветер завихренный                                                           взвился, Туча Востока вклочь, сам Князь Альбиона,                                                            со скал, Гневен, глядит драконом, ждет, пробудившись                                                            во тьме, Камнем ведет небесным власти пылающий круг; Взор его, космы, плеч бугры, устрашающий глас В ужас повергнуть чают Нового Света жильцов. Тяжкие дыбит волны море меж наций войны, Красные тучи, смерчи пламени мечет оно. Недуг постиг Альбион. Обморок — Новый Свет!          Огнь Пышет в Зените Неба! Кровь из артерий Судьбы. Крови колеса — тучи — катятся чрез океан, В тучах кровавых Чудо явлено гордое днесь: Яростно! голо! Огнь, победно зажженный людьми! Жаркий брусок железа — в кузне рожден Человек. Гнев — его члены, страх — дыханье, неволя —                                                               купель, Может он сжечь дотла — не несущий света Огонь! Мрачен Король Английский, Запад пугает его. Англии Ангел, в Нише Ночи таящийся, зрит: Ужас кометой высь объял, разрастаясь, — верней, Красной планетой, попавшей под жернова комет. Марс, ты был центр системы, в пленницы ты                                                             залучил Три планеты, покуда Солнце не оторвалось От твоей красной мощи, Спектра огня, — и тогда В красных лучах заалел Храм и загрохотал          Глас: «Утро восходит, ночь уходит, и Стражи бегут, Треснули гробы, ладан высох и саван истлел. Голые кости, прах, поникший, казалось, навек, Вспряли, проснувшись, — Жизнь дыханьем опять                                                         в них вошла, Сбросив победно цепи, узы и ядра тюрьмы. Фабрик рабы, спешите — воля и поле вас ждут! Небо очам откройте — воздух, и смех, и простор! Сердцу велите (вздохи ведомы Горя ему, За тридцать лет ни разу не улыбнулись уста) Вскрыться навстречу жизни, где нет ни Врат,                                                             ни Цепей, Детям и женам чтоб надсмотрщика бич не грозил. Пусть их не верят. Вера позже придет: не во сне Все это. Песнь восторга грянет: „Исходом из тьмы Солнце взошло, луна сияет в блаженной ночи, Власть изошла — теперь не будет ни Волка,                                                             ни Льва!“»[51] В грома раскатах смолк. Но Англии Ангел,                                                            взбешен, В Нише Ночной горит, рыча изгладавшимся                                                                львом; Вечный воитель кличет Змия: «Чудовищный Орк! Ты ли раздор посеял, чая младенцев пожрать Матери Энитармона?[52] Бес, Антихрист, Бунтарь, Смуты Самец, Растлитель, Скот, Богомерзкая                                                                Тварь, Ангелу смеешь, Орк, в обличье ужасном                                                         предстать?» Ужас Живой в ответ: «Я змий, цепью скованный                                                                  Орк,[53] С древом обвенчан. Век тот кончился, этот —                                                          будь мой! Огненный смех Юрризен в заповеди превратил — В десять своих заветом, — звезды в пустыню                                                             впустив. Ныне скрижаль сотру, религию брошу ветрам Книжицей драной! Ха! никто не подымет листов: Скрошатся те в песке, бесследно потонут в морях, Цветом пойдут пустыни, моря омелеют в ручьи, Радость в огне родится, крыша миров затрещит; Будет святошам тяжко, Девственность вздумай                                                              искать, Кроме как в шлюхе, — срам девичий утратить                                                             спешит Дочь в колыбели, — ночью темной, безоблачным                                                                днем. Ибо Живое свято, и жизни желает Жизнь, Скверны в Веселье нету, в Счастье сама Чистота: Пламя планету жрет, но смертный — и тут                                                          невредим, Пламя ему потеха, бронзовой стала пята, Бедра — из серебра, глава золотою и грудь!» «Гряньте, фанфары! в бой, тринадцати ангелов[54]                                                                 сонм! Вечный Волчище взвыл! Взъярившийся Лев                                                          возревел! Демоны дерзки, чуя новый Америки чин, Воют из бездн, трепещут — кожа в дубильне                                                             ветров. Нив не пожечь им, злаки тучные не засушить, Плуг и мотыгу в порчь волшбой не ввести им                                                           в ржавь. Град не построить им, не вырыть под миром рва, Сорным побегом хмеля поле не опустошить. Ибо стоят на бреге страшные трое — я зрю — Вашингтон, Пейн, Уоррен — в длинных одеждах                                                              своих Чада от молний пряча, — гневно пытают Восток. Тучи мой взор затмили. Горе мне! — старческий                                                               взор! Гряньте, фанфары! в бой, тринадцати ангелов                                                               сонм! Тучи мой взор затмили! Смут Предводитель                                                           сожрет Небо Востока! Дьявол! Новорожденный! И Он, В тучах и в тучах, брег Америки сгложет огнем, Корчась в мученьях. О, ублюдок кровавый, не зря Смерти очами зришь: Блудницыно лоно опять Кругом пошло — теперь не попусту — вспять                                                         времена! Жрешь ты Отца, но здесь к тебе подбирается боль. Гряньте, фанфары! в бой, тринадцати ангелов                                                               сонм! Мерзостный! Грязь рождена! Грех!          Где слеза хоть одна? Млеко грудное где? Лишь пасть, да каменья                                                              зубей, Губы в крови; небеса ночь — колыбель Сатаны; В тучах ты высишься, мать — простерта на берегу. Гряньте, фанфары! в бой, тринадцати ангелов                                                               сонм! Вечный Волчище взвыл! Взъярившийся Лев                                                        возревел!» Плакал так Ангел. Гром фанфар был ответом ему, Голос тревоги рос, Атлантики тяжкая глубь Заколыхалась. Молча внемлет Америка, спит, Уху колоний глухо эхом волненья звуча. Англию с Новым Светом связала гряда холмов; Ныне над нею — Море, только вершины видны. С этих вершин взойдешь в Атлантов Златую                                                          Страну,[55] В древний дворец — прообраз могучих земных                                                          держав. Башни бессмертны ввысь вознеслись (таковы                                                        Аристон,[56] Царь Красоты, похищенной деве в память возвел). Здесь, в волшебном дворце, — тринадцати ангелов                                                             сонм. Мрачно сидят — под своды тучи вползают, черны. Гневно восстали все, и гром загремел тяжело Над берегами, пламя Орка которые жрет; Бостона Ангел[57] рек в полете над миром ночным: «Честность отвергнуть, — закричал, — чтобы                                               убийце польстить? Чтобы убийца бежал от покаянья сюда? Благо забыть ли? Отдать радость разбойной чуме, Чтоб не дразнить ее? Кто — Бог, повелевший сие? Благо скрыть от познанья, чтоб время дать                                                            неблагим Силы природных энергий пакостно извратить? Чтоб куплей-продажей любовь стала,                                                  и Благо — злом? Чтоб человек богател, над совестию глумясь? Кто же тот Бог, о мире твердящ и несущ грозу? Кто же тот Ангел, слез алчущ и вздохов земных? Кто воздержанье смеет славить, блаженствуя сам В масле, в жиру? Довольно! Больше я вам                                                             не слуга!» Так он вскричал, раздрав одежды и скипетр                                                                уронив. Страх Альбион объял — тринадцати ангелов сонм Скинул, раздрав, одежды, скиптры свои                                                            побросал. Наземь упало пламя. Ангелы пали на брег, Страшные, страшной клятвой ныне объединены. Голое пламя — так их лики горели во тьме. Вашингтон, Пейн, Уоррен готовы встретить гостей. Вскинулось пламя ночью, рыкая кровью чумы, Демон горел вдали, Америку страхом стращал; Пламя на пламя, дым на дым, громыханье на гром В схватке сошлись: задымлен брег с Океана,                                                              с Земли, Кузней страна пылает — Север, и Юг, и Восток. В Бернарда[58] дом меж тем тринадцать Губернских                                                               Владык Англии входят, бдят, боятся и держат совет. В страхе великом — огнь повсюду — они                                                           не вольны, Вашингтон, пасть к ногам твоим и пощады                                                               просить. Стелются, плачут, лежа ползают, войско же их Громче громов ревет — тринадцати штатам                                                              на смех, — Наземь мечи и мушкеты в страхе бросив свои, Заперлись в крепость, тщась спасение там обрести; Ярость и Призрак Орка гонят назад, а вперед — Англии Ангел, шлющий тайные тучи беды С Юга на Север, жгущий, гнева простерши крыла, Небо Востока, спрятав Солнце в их черной тени. Войско встает ползком — Атлантики горы и брег, Ангелы, люди — все, кого Альбион снарядил. Трубы, фанфары — в бой! Америку — в бездну,                                                                на дно! Сорок мильонов было Запада войско — народ. Огненным оком видят войско небесно в огне Вашингтон, Франклин, Пейн, Уоррен, Гэйтс,                                                       Аллен и Ли.[59] Англии Ангел кинул полчищам клич боевой; Верные вихри вспряли, тучи беды полились Новым потопом — смять Америку в море,                                                            сгубить, — Так вот зерно восково слижет пожар и пожрет. Тьма в небесах, внизу — Земля холодна и тверда; Вихрем чумным сметает людей и зверей с земли, Землетрясенья смерчи за день над миром прошлись. Злоба! вражда! безумье! вгрызлись Америке                                                            в кровь. Орка пылало пламя! пламя ревело! рвалось! Бреги объяв убийством, рознью, раздором,                                                            резней! Житель Нью-Йорка запер шкаф и Писанье                                                          на ключ, Бостонский кормчий груза на борт баркаса не брал, Стряпчий из Дельфи вылил склянку конторских                                                           чернил, Бросил виргинский плотник полудостроенный дом. Так бы и сгинуть ей, Америке, в лютом огне, И бесконечность Земли стала б чуть меньше                                                             тогда, — Дерзкой не будь отваги! Ярости гневной не будь! Племени молний! Силы! — силы отвадить чуму, Поворотить из Англии гостью в Англию вспять: Стражам — бубоны! язвы — Англии детищам!                                                            хворь — Йорку, Бристолю! лепру — Лондону! морок —                                                        войскам! Взвыли мильоны, латы сбросили, ржавь их                                                        раздрав, Сабли и копья прочь; предстали нагою толпой. Страж Альбиона, скрючась, скорчась, крича                                                          и рыча, Сильным стеная стоном, в кровь скрежеща                                                    челюстьми, Дрожью дрожа, суча ногами, задавленный, зрит: Хвори Лондон крутят и древний епископский                                                             Йорк — Главы гниют в предгорьях, тело в долине гниет, — Гневом и гневом веет Орк и пожаром на них; Армии грозны Ночь Америки сжала в кулак — Скоттов крушить и рушить, саксов, ирландцев,                                                            Уэльс. Те, несчастливцы, с фронта — жалок                                    раздранный — бегут; Знамя поникло, гложет Ад лоскуты на ветру; Вечный пещерник, гордый Бард Альбиона,[60]                                                          познав Ужас, оброс кулями сала, хвостом, чешуей; Все в чешуе предстали ангелы, Звезд Срамота, Брака врата разверзлись, Пастырь порос чешуей, Сжавшись рептилией жалкой, лишь бы Орка                                                        не зреть, — Пламенем пляшет тот, пылающей похотью жжет — Жены нагие рдеют, кинуты навзничь скоттом. Ибо бессмертны Духи-Девы, религии Ад Ныне покинув и узы сбросив, алым цветут, Полнят победой похоть юности, жажду веков, Бледные ноги стали пенны, как чаши вина. Грады, и выси, холмы, долы и дали — в огне, Плавится небо, каплет пламенем, плавится сам Вечный Юрризен, плачет, прячет проказу в дыму, Криком кричит, потопом плачет, печалится: Мир Чуть шевелится — снегом, призраком Зла,                                                              заметен; Гром оглушительный грянул, криков ревнивых                                                                    дитя. Жалко унижен, вниз Юрризен сошел, вопия: Войско разбито, слезы блещут, смятенье и хлад. Снег он согреб, железные вытряс, стеная, гроба Над Атлантидой — бездна мрачно глотала дары. Болен проказой, дряхл Юрризен — землисто                                                                глядит, Дико ревя, хоронит демона битвы во склеп — Американцы, строги, смотрят во склеп,                                                       к мертвецам. Ангел и Слабость правят — Сила двенадать лет                                                                    спит,[61] Слабость свести — взойдет во Франции Демон                                                                   Огня. Троны небес трясутся! Немец, испанец, француз Видят гибель в мученьях мощи английской                                                                 былой — Прахом она пошла, чумой умерла изнутри. Прочь поспешили все — спасти Небеса, запереть Храм пятивратный, Веру, грезы дурные прогнать, Ржу отчаянья смыть… Но с Орком не сладят они, Врат не уберегут — ведь в огне растекся засов. Дикое пламя Небо, Землю и Душу пожрет.

ЕВРОПА [62] Перевод В. Топорова

ПРОРОЧЕСТВО «Пять Окон у Души твоей[63] в темницу заточенной, — Лиется воздух сквозь одно, музыка сфер                                                              в другое, А в третье — Вечное Вино течет благословенно, Четвертое — открыто в мир, вечнорастущий,                                                                вечный. Есть пятое — дабы душа из тела вырывалась В любую пору: сладок хлеб, вкушаемый украдкой». Такую песню распевал Эльф около тюльпана И думал: нету никого поблизости. Внезапно Я, выскочив из-за дерев, накрыл малютку шляпой, Как бабочку. «Откуда знать тебе, дружок,                                                                об этом?» Мой пленник понял, что ему не избежать неволи. «Мой господин, — он запищал, — я весь к твоим                                                              услугам». «Тогда скажи мне, что есть Мир Матери —                                                          и мертв ли?» Смеясь, ответил он: «Трактат, начертанный                                                          на листьях, Я написать готов, коль ты меня вскормишь                                                            любовью. Да поднесешь мне кубок-два искрящихся                                                           фантазий. Я, захмелев чуток, спою тебе о жизни мира, Где радость дышит и живет в любой пылинке                                                              праха». Пригрел его я на груди, а он мне по дороге На все бессмертные цветы указывал персточком. Он объяснил мне трепет их в тот миг,                                                 как их срывают. Их аромат меня объял, божественный, как ладан. Когда вернулся я домой и сел к столу работать, Мой Эльф, посмеиваясь, мне продиктовал «Европу». ПРЕЛЮДИЯ Тенистая Дщерь восстала с Оркова ложа любви. Змееподобные косы веют на лютом ветру. Голос ее звучит: «Матерь Энитармона! Кого породишь ты еще, Чтобы мое униженье стало бы смерти под стать? Хватит мне этих мук! Туче обычной легко ль, когда загремит адский                                                                  гром? Корни мои на небе, чахнут в почве мои плоды, В жизнь впадая, как в море, чтоб навек                                            раствориться в ней. Умереть и убить! Будь же ты проклята, Мать, за то, что меня                                                              родила! На голову я надела кромешной тучи тюрбан, Я члены мои сокрыла под саваном черных вод, Но льют Солнце с Луной Вечных мучений ливень на слабое тело мое. Поневоле гляжу я в небо, поневоле я чту Звезды в моей недоле, в беспросветной жизни моей. Вижу: их свет кровав. Вижу: они чреваты смертью, ужасом и огнем. Я вижу: жгут и горят. Вижу: жгут и горят везде — На потаенных вершинах и в чащах посмертных                                                                   дней. Матерь моя, зачем? Зачем из дрожащих огней твердыню жизни куешь? Из груди исторгаю свирепое пламя твое. Тщетно! его ты пускаешь исчадием ярости в жизнь. Вот я пуста, как смерть, В призрачном горе и в призрачном счастье                                                           погребена. Кто же теперь сменит Вечности мокрые пелены? Вечные мокрые пелены? Кто накормит ее Млеком и медом? Ах! Вот улыбнулась, проснулась, и к ней сейчас                                                              побегу!» Умолкла, тучи за собой Ведя в безвестный путь. ПРОРОЧЕСТВО Во глубине зимы Таинственное Дитя спустилось на Землю Сквозь Восточные врата Вечного дня. Война кончилась, и солдаты, подобно ночным                                     теням, бежали в укрытия. Энитармона окинула взором своих сыновей                                                           с дочерями. В доме хрустальном они, как жемчужные тучи,                                             сошлись для беседы. Лос, предводитель Луны,[64] ликованья                               не сдерживал мирною ночью, Так возвещая сынам, потрясавшим лучистыми                                                      крыльями яро: «Снова настала ночь. Бестревожно Уртона вкушает отдых; Юрризен же, освободившись от пут, Пылает на дальнем Севере огнем. Руки прострите и коснитесь своими перстами                                стихией исполненных струн, Гряньте громом глубин! Резкий ветр засвистал. Сыны Уризена с завистью внемлют Лосу. Покорим Духов Жизни, заставим их Отдать потайную неукротимую радость нашим                                   пламенносущим струнам! Да пребудет восторг Вселенной — веселием нашим и чашей Лоса, Отныне искрящейся мирным вином, Презрительным смехом помянем войну, Труд и тревоги, — ведь Радости ночи и дни возвернутся в свой час непременно. Орк-пещерник,[65] восстань! Проснись, перворожденный сын Энитармоны! Мы увенчаем хмелем твою главу. Хочу, мой первенец, увидеть тебя: Хочу в час блаженства увидеть тебя, как ты есть,                           мой закованный в цепи гордец!» Яростный демон восстал в окружении красных                                                    созвездий огня, Мыслью и взором чертя вкруг Врага Неизбывного                                                      бешеный круг. Энитармон опустилась к нему и ступила                                                в кровавое пламя. К чадам своим обратилась, и Небом подхвачены                                                     были призывы: «Ночь Свершенья пришла! Кого позвать мне, кого, скажите, послать мне, Как поступить, чтоб Женщине дали власть?[66] Ринтра, мой сын, восстань! Встань, Паламаброн![67] Ты ли поведаешь миру, что нету для Женской                            любви другого слова, чем Грех? И ждет шестьдесят лет Червя, чтоб воспрянуть для Вечной Жизни, тело? И радость земная — запретное Зло? И Дева родится затем только, чтобы расставить                                    капканы на тропах благих? Веки устало смыкаю, не жду перемен, не желаю                                                такого блаженства. Ринтра, первенец, встань! Старше тебя лишь Орк. Львом возреви из чащи, Паламаброна-жреца с собой возьми И Элинитрию[68] — с луком серебряным                               молчаливую королеву-сестру. Где невеста твоя? Ринтра, ответь, где гневная Окалитрон?[69] Все ли в пустыне горько плачет она? Увы, так и есть. Приведи ее, Ринтра, сюда,                                 приведи ее, Ринтра, ко мне! Встань, владыка огня! Братьев своих приведи, солнцеликий витязь. Племя моих сыновей зреть я хочу! Словно летние звезды, горят они! Каждый гривой своею трясет златой! Ринтра, грозный король, ты ликуешь в сознании                               мощи своей, взирая на них». Энитармон спит Восемнадцать веков: Человек — ее греза! Ночь Природы и рваные струны арф! Спит посредине песни своей ночной, Восемнадцать веков женственным сном спит. Тени людей в истончившихся кандалах,                   в перетлевших путах витают вверху: Небо Европы вклочь. Ангелу Альбиона уже не до гнева: Страшно стучится туча в британский брег, Ныне не гнетом, а славою, грядущей свободою                                         чревата и — навсегда. Ангелов гложет страх. В Зале Совета они, но стучится туча Страшным стуком и в Залу Совета. Гром Грянул над головами заступников Альбиона;                                   они пали наземь, во прах. Час лежали они, Замурованы в рухнувшей Зале. Но словно Звезды над мертвым морем, провидя Смерть, Битвы грядущие и пораженья, — восстали                              в тумане и страхе над миром, Молча последовав за Властелином Огня прочь                                          из пышных развалин В змиеподобный и Змию воздвигнутый храм                                       на вершине, с которой Он затмевал небо Англии, тенью своею мрача                                                     белый остров. В тучах, чреватых войною, ступал огненосный                                              Владыка по свету, Ангелы следом вдоль Темзы брегов бесконечных                                           в собор поспешали; Там, в Веруламе,[70] священные светочи ярко горели                                                          по стенам; Там драгоценные камни — нетленны, как те, что                                           на небе, — струили Свет в двунадесять цветов, на земле из которых                                             известно премало, В ту равнозвездную тьму, пяти органам чувств                                          заповедную темень, Что, как Потоп, затопляет сознанье живущим                                                 и очи ввергает В две постоянных орбиты, объявшие разом                                             и вещи, и мысли, — Дубом обшиты — по дубу резьба — из массивного                                               камня колонны; Были здесь закреплены звенья нижние вечно                                            зыбучей спирали, В Небо Небес уходящей; и Ноздри Златые ворот                                                    затворились И не вбирали изнанкою изголодавшеюся                                                Бесконечность. Мысль претворить возмогла Бесконечность живую                                           в коварного Змия, В пламени всепожирающем миру представшего, —                                                     и человеки, Плача, бежали от взора его в Сокровенного Мрака                                                          чащобы, Ибо из Вечных Лесов получились премногие                                             смертные Земли, В вихре пространства вращаясь, потоплены,                               как в океане, — и только Плоти вершины последние чуть поднимались                                          над черной водою. Змиеподобный воздвигнуть во славу Коварного                                              Храм порешили, — Тень Бесконечности, ныне разъятой на циклы                                       конечных вращений, Ангелом стал Человек, Небо кругом, Господь —                                    венценосным тираном. Ныне пришел древний Страж в этот Храм и взошел                                     он на южную паперть, Всю окруженную наичернейших листов                                   чернолистом, в долине, Глухо и скрыто обставшей Наклонную Ночи                                         Колонну, заветным Пурпурным цветом поросшую — образом                                   сладко-коварного Юга, Некогда к Небу взнесенную гордой главой                                           Человека, а ныне Крышкой прикрытую, как волосатая и безголовая                                                                Шея, — Ночи Колонну, наклонную в сторону Севера,[71]                                                      ибо оттуда, Водоворот тошнотворный, глядела, звала и манила                                                        Погибель. Англии Ангел встал Над Колонною Ночи, Юрризена видя, Юрризена с Медною книгой его, Которую короли и жрецы переписали, дабы              устрашить ею мир, Север и Юг казня. Бледный огонь и тучи тяжело катились в ночи                                                       Энитармон, Вкруг Альбиона утесов и лондонских стен;                                             Энитармон спала. Клубы густые седого тумана — Религия, Войско                                                        и Царство, — Таяли, ибо Юрризен решил книгу раскрыть,                                    страданьем исполнясь. Тяжко проклинала измученные Небеса британская                                                            юность, Ибо сплошной мрак наступил, подобающий                                             Ангелу Альбиона. Родители оттаскивали их прочь, и Престарелая                                                      Невинность Проповедовала, ползая по склону Скалы,                                          лишающей мыслей, — Кости Престарелой Невинности скользили                       по склону, плоть шипела огнем, Змию воздвигнутый Храм, в воздух взмыв,                     затенял и мрачил белый Остров; Ангела Альбиона рыдания прозвучали в пламени                                                                Орка, Тщетно трубя о начале Судного дня. Плач — и все громче и громче — стоял                    и в Вестминстере; выло аббатство; Тайного Знанья хранитель покинул свою вековую                                                             обитель, Пламенем Орка гоним: мех на рясе топорщился,                                                  ворс и волосья Из парика встали дыбом и с плотью и мозгом                                              срослись воедино. В диких мученьях он мчался по улицам, яростным                               ветром гонимый, к воротам Парка; солдаты шарахались; вопли его разносились                                                          в пустыне. Крик над Европой, рев! Скованный Орк стенаниям внемлет, ликуя, Но Паламаброн потрясает своим Пылающим факелом; Ринтра[72] же держит в подземных глубинах свои легионы до верной поры. Энитармона смеется во сне (торжество ее женского                                                              знанья!), Видя, что в тюрьмы жилища, и в узников люди                                         теперь превратились; Призраки, тени и спектры повсюду, а окна —                                       в проклятьях решеток; Страшное «Бог накажет» начертано на дверях                                   и «Страшись!» — в Небе; В тяжких оковах и застенке лежит горожанин;                                         и житель предместья В тяжких оковах бредет; и крестьянина кости                                            трещат и крошатся. В тучах Юрризена Орково пламе победно бушует,                                                              сжирая Плоть Альбионова Стража и нежные мощные                                                    члены калеча; Крики и стоны, стенанья и плачи, отчаянья                                                      жалкие речи О гибели Стража над Альбионом повисли.                                              И тщетно взывает Огненный Ангел в позоре бесславном своем                                      и в безмерном мученье К Судному дню: он трубит что есть силы — труба                                            остается беззвучна! Трижды пытается он Страшный суд возвестить,                                           воскрешая усопших. Очнулся мощный дух По имени Ньютон — поднял трубу и дунул С чудовищной силой во весь Альбион! Как листья Осени, желты и мертвы. Мириады Ангелов пали с Небес, Ища свои земные могилы, треща полыми костями                                                    и жалко крича. Тогда проснулась Энитармона, не ведая больше о том,                                                     что она спала. Восемнадцать веков Миновали, как будто их не было вовсе. Сыновей с дочерьми она призвала На празднество пышных полночных забав В ее хрустальный дом, Такую Песнь запев: «Дочерь Этинта,[73] встань! Пусть угрожает Червь — Он тебя не пожрет, пока не пройдет Ночь, Ночь Священных теней, Когда одинок человек. Дочерь Этинта, Царица Вод, как в небесах                                          ты сияешь прекрасно! Дочерь Этинта, сколь счастлива я зреть твои чада                                                    вместе с тобою! Резвые рыбки в лунной дорожке — малые чада                                                        твои, Этинта! Дочерь моя, ты душе угодна, боль ее ран                                                     ты заговоришь — Дочерь моя, долгожданной лаской ноги омыла                                                         Энитармона! Маната-Варкион![74] Свет материнской души, пламенеешь в доме. С тобой, златокрылым, твои орлы. Пламя нежного заблуждения, вымолвить трудно,                                 насколько ты мне желанен! Где моя райская птица соблазна, Леута,                         двуединство любви с молчаньем? Леута, радуги многоцветье на крыльях! Леута, мать цветов! С нежной улыбкой Чума! Вижу твой свет! Дщери твои, о Дщерь, Перетекают одна в другую, переливаются,                                             как сладкие запахи. Встань и ты, Антамон![75] Юный король серебристой росы, не медли! Почему ты покинул Матерь свою? Я вижу одна, как горишь хрусталем. Я вижу, как льешься в эфире миров, Суля исполненье желаний сердцам. Мой Антамон! семь Храмов сестры твоей Леуты[76] истово ищут твоей любви! Сладкой Утуны[77] глас Слышу отныне под кровом Энитармоны. Тайну женщин зачем ты открыла всем? Увы, мое печальное дитя, наслаждение мгновенье                                                      спустя увянет. Теотормон![78] Мой сын, Счастья лишенный, я вижу, ты горько плачешь! Сота и Тиралата![79] жильцы пещер, Восстаньте из тайной тьмы и утешьте могучего                                Врага пленительной песней! Укротите ваши златоподкованные громы                                   и сдержите черных коней! Орк, на братьев взгляни! Орк, с улыбкой взгляни! Улыбнись, мой из сердца рожденный сын,                  своим кровавым сиянием горы залей!» С этим умолкла, и чада ее принялись возле                                                 пышности лунной Звезды будить, пленниц Лоса, свои распевая                                             бессмертные гимны, В жилах природы взыграло вино небывалой                                           разгульной Пирушки; Утро открыло Врата Востока — бежали Каждый на прежнее место свое. И Энитармона                                                           возрыдала. И только страшный Орк, Увидев Восход, не пожелал возвратиться. Низвергнут с недавней вершины, он пал На виноградники Франции, тут же запламеневшие                                        кровью, громом, огнем. Солнце в огне, в крови! Ужас стоит кругом! Золотые колесницы покатились на красных                                   колесах по красной крови. Гневный Лев ударил хвостом по земле! Тигр выкрался из тумана, ища добычу! Матерь заплакала. И тогда грозный Лос В громе и грохоте предстал перед всем миром И криком, пронзившим Природу насквозь, Созвал своих сыновей, возвещая им сраженье          до последней капли крови.

ПЕСНЬ ЛОСА [80] Перевод В. Топорова

АФРИКА Слушайте песнь Лоса! Слушайте песнь Пророка! На четырех арфах сыграл он ее В Африке, схожей с сердцем! Юрризен поник. Аристон содрогнулся! Грянула вещая песнь! Когда Адам пребывал в Эдеме, А Ной на вершине Арарата, Они увидели, что Юрризен Диктует свои Законы Нациям и народам Устами сыновей Лоса. Адам содрогнулся! Ной поник! Почернела залитая                                                     солнцем Африка, Когда Ринтра передал Абстрактную Философию                                                  восточному Браме. /Ночь сказала Туче: «Ах! эти человекообразные духи в своем                                           улыбчивом лицемерии вечно воюют друг против друга; не будем мешать                                                               им, рабам изначальных стихий»./ Ной растворился в водах. Авраам бежал в туче пламени из Халдеи. Моисей впал в темное заблуждение на священной                                                             горе Синай. Паламаброн открыл Закон Абстрагирования                                                            Трисмегисту, Пифагору, Сократу и Платону. Века накатывались на сыновей Тара; из века в век Орк рычал на горе Атлас, скованный Цепью                                                                 Ревности; Но вот Утона воспарила над Иудейским Иерусалимом, И голос ее стал внятен Иисусу — вечный печальник! Он получил Евангелие от лукавого Теотормона. Человечество начало вырождаться, ибо Пышущее                                                                 Здоровье Боялось и стыдилось наслаждений Любви, А Немощь и Нежить жила и размножалась. И тогда Антамон призвал Леуту из ее Юдоли                                                                Восторгов И вручил Магомету полуразорванную Библию, А на Севере Сота продиктовал Одину Закон                                                                     Войны, Ибо, не спознавшись с Тиралатой, не ведал иной                                                                  радости. Церкви, больницы, крепости и дворцы Стали сетями и капканами, губящими Веселие                                                                Вечности, А все остальное было пустыней, — И Вечность исчезла, подобно мимолетному сну. Наступил страшный день, когда Гар и Гева бежали, Устрашенные Сварами и Пороками своих братьев                                                                 и сестер, — Бежали не в пространство, но в форму: Бежали в простую плоть рептилий, Дабы лишь ползать по груди Земли, И необъятный мир стал крошечным В их ставших крошечными очах. Ибо чудовищное племя сыновей Лоса                                                        и Энитармоны Навязало свои Законы и свою Религию сыновьям                                                                       Гара, Привязывая их к Земле, развязывая руки Нечестивой Философии Пяти Чувств, Которою Юрризен, рыдая, наделил Ньютона                                                                  и Локка. В тучах над Францией захохотали Руссо                                                               и Вольтер. Азии Боги бежали в тучливые горы Ливана, Падшие ангелы Африки черною тучей объяты. Князь пламенеет, Страж, у врат Альбиона в шатре. АЗИЯ Рев из Европы донесся До Азиатских Царей; Бежали они из пряжи, Из вековой паутины, С насиженных пали тронов, Ибо их тьму страшило Огнесущее мыслетворное пламя Орка. Пали с насиженных тронов, Пали с отчаянным криком: «Или не вправе Властитель наслать на страну Глад из пустыни, а Церковь — Чуму из болота? Остановить, изнурить, обескровить людей В градах и весях мятежных? Зане разучились Сытость ценить и полночное право на песни. Или не вправе Властитель тугую узду Власти накинуть на тех, кто обязан трудиться, Чтобы, как милости, ждали награду за труд, Чтобы имеющий грош богачом почитался великим? Или не вправе Властитель разрушить и сжечь Те города, что пожаром восстанья чреваты? Дабы в руинах дымящихся вспомнили все Сытость былую, которую слепо скормили безумью? Или не вправе морочить, дурачить толпу? Или не вправе душить в колыбели? В утробе? Или не вправе на страшную смерть обрекать Тех, кто презрел иль хотя бы забыл послушанье? Дабы гордыню изгнать из сердец, дабы алчность Вымыть из глаз, дабы уши привыкли к молчанью, Дабы ноздрями вдыхали они пустоту, дабы                                                           к Смерти Были привычны ничтожные черви земные». Юрризен услышал их крик И взмыл на великих трепещущих крылах Над красными пламенами Орка, Застилая небо над Европой. Тучами отчаянья в своем полете. Его Медная книга, его Железная книга, его Золотая книга Огненным градом пролились, расплавившись,                                                        над миром, Над которым он пролетал, тяжелый и тяжело                                                    вздыхающий. Он над Иерусалимом, Над своим исконным храмом, В черной туче появился. Ибо изглоданным до кости скелетом Белел Адам в райских кущах, И на белизне снегов Арарата Белели седины Ноя. И грянул Юрризенов гром из темени Заткавшей все небо непроглядной Сети. И Орк восстал в европейской ночи, — Огненным столпом над вершинами Альп, Огненным и огнедышащим Змием! Угрюмая Земля Содрогнулась! Кости сцепились с костями, отпрянув от мертвого                                                                     праха; Хлюпая, в корчах чудовищных, Грязь задышала. Плоть лицезрела себя обнаженной: Отцы и Друзья, Дети и Матери, и Короли, и Солдаты. Лоно Могилы разверзлось для совокупленья С телом, вошедшим в нее, и его охватило клещами, Грудь ее, затрепетав от земного пожатья, Брызнула млеком, и кровью, и гнойным вином                                                            наслажденья, Млеко, и кровь, и вино заплясали по свету, Горы и долы залив. ЛОС УМОЛК. И заплакал Юрризен.

/ПЕРВАЯ/ КНИГА ЮРРИЗЕНА [81] Перевод В. Топорова

ПРОЛОГ Были жрецы всесильны в первоюдоли. И когда Бессмертный отверг их веру, Они сослали его на лютый Север, Злого, брошенного, одинокого. Бессмертный! Я внимаю твоим призывам. Поведай мне свою крылатую правду И не таи видений темной боли. ГЛАВА I 1. Тень Несчастия восстала В Вечности. Она безвестна И бесплодна. Непрозрачна И презренна. Что за Демон Создал этот абсолютный Вакуум? Ужасный сгусток Пустоты? Твердят: Юрризен В том повинен. Но темно, и Непонятно, и абстрактно Колошенье Тайной Силы. 2. Время разлучил Незримый С временами, скрыл Пространство От пространств девятикратной Тьмою, где белели Новшеств Вехи голые под грозным Черным вихрем пертурбаций. 3. Ибо Тень, возненавидев Ею созданный вначале Мир, желает уничтожить Рыб, зверей, змею и птицу Взрывом и кровавой мгою. 4. Ибо Тень в своей безмолвной, Болью всхлестнутой, зловещей Деятельности замкнулась На самой себе, замыслив Исполинское сраженье. 5. Но Бессмертный оберег от Поруганья свой священный Лес, в котором забродило Жизнью всё, что есть не Камень. 6. Его тяжкие — Юрризен, Берегись, — лежали, множась, Тьмы громов и стрелы молний, Миру ужасов — ответной Злобною угрозой, в тучах Клокотали колесницы, И осенним камнепадом Града он грозил посевам. ГЛАВА II 1. Не было ни Земли, ни силы Тяготенья, когда Бессмертная Воля Создала эманацию своих чувствилищ; Смерти не было, но Вечная жизнь настала. 2. Звуки фанфар заставили Небо Проснуться, и туча, чреватые кровью, Объяли утес Юрризена — единственного Носителя имени во всей беспредельности. 3. Звонкие фанфары! Мириады вечностей Закружились над черными пустынями, Ныне насыщенными тьмою, водами, тучами, Ныне оглашенными первыми словами, Произносимыми еще устами грома, Гремящего над вершинами новорожденных гор: 4. «Из глубины темного одиночества, Из вечного Тела моей святости, Выйди, выделись, отделись, Ибо суждено начаться Грядущему! Я замышляю Радость без мучения И Неколебимость без распыления. Зачем же, Бессмертный, хочешь ты умереть? Зачем живешь в негасимом пламени? 5. Сперва я оделся огнем, пожирающим Миры за мирами, все глубже и глубже, Творя Пустоту — дикую и широкую, Голую утробу Природы, в которой зрело Ничто. Вот я какой! Простертый над пустотою. Самодовлеющий, окоротивший ветра, С криком рвущиеся из моих рук, Охолостивший морские валы и сотворивший Великий мир неколебимых преград. 6. И в одиночестве начертал я в Книге Сокровенные тайны Мудрости, Сокровенные итоги Раздумий, Сокровенные исходы Сражений С мерзкими чудищами, рожденными во грехе, Рожденными для греха, взлелеявшими Семь Смертных Грехов Душ в своей груди. 7. И вот, Бессмертный, я раскрываю мою тьму, Я раскрываю мою Медную книгу. Написанную в бесконечном одиночестве: 8. Законы Мира, Любви, Единства, Законы Жалости и Прощения — Да будет отведено каждому Подобающее ему изначальное место. Один Наказ, одна Радость, одно Желание, Одно Проклятие, одна Тяжесть, одна Форма, Один Царь, один Бог, один Закон!» ГЛАВА III 1. Голос умолк, и явился Образ, Отделившись от тьмы. И Длань, Скользнув над скалою Вечности, Раскрыла Медную книгу. Проснулась гневная                                                           мощь — 2. Гнев, ярость, негодование В судорогах огня, крови и желчи, В вихреворотах серного дыма, — И чудовищные сгустки энергии Стали живыми существами В пламени вечной злобы. 3. С громом, с грохотом, с грозным Скрежетом, в диких корчах, Вечность начала разворачиваться, Растворяться, распространяться; Раскатываясь, раскатываясь, Раскидывая обрывки жизни, Обломки скал и объедки бытия Над Океаном непреодолимой пустоты. 4. Бушующие огни заполонили небо В судорогах и вихреворотах крови; Над великой пустыней Юрризена, Заполняя, переполняя, подменяя ее, Бушевал рожденный Юрризеном огонь. 5. Огонь, но не свет! Все было тьмой В пламени Вечной ярости! 6. В пытке огнем и в огне, бушуя, бежал он Скрыться в пустынях и скалах — но тщетно. Он громоздил горы на горы и горные цепи, Он огораживался, ограждался Стенами гор в безумье и в горе — и тщетно. Пламя не покидало его, пламя пожирало его, Пламя доводило его старанья до исступленья; И наконец он, сломленный и испепеленный, Затененный Смертью и невыносимым отчаянием. 7. Огородился огромной каменной крыжей Со всех сторон, и оказался в утробе, Где тысячи рек, полных крови, Охлаждали горы, но не его, В вечном огне, Струясь из сердца Бессмертного. И тогда-то, Подобно черному обелиску, воздвигнутому сынами                                                              Вечности На берегу бесконечного Океана, Подобно человеческому сердцу, разрываемому                                                     своим биеньем, Возник Юрризенов огромный мир. 8. И Лос склонился над темным Шаром, И повелел Бессмертному завершить Начатое Юрризеном разделение: Ибо Вечность покинула Землю И звезды улетели в бесконечную даль, 9. И Лос зарыдал, склонившись над жалким                                                        Демоном И оплакивая его судьбу: Ибо в мучениях покинул Юрризен И место своих трудов, и ступил в пустоту,                                       и окунулся в пламя. 10. Ибо Юрризен покинул вечность И погрузился, разъятый на части, в каменный сон. 11. И спросил Бессмертный: «Не смерть ли это? Юрризен стал горстью праха!» 12. И Лос ответил новым рыданием, И рыдал, и стенал, и стонал, покуда Не были залечены все разрывные раны. 13. Но разрывные раны Юрризена не были                                                            залечены. Плотью, прахом, бесформенной массой Лежал он, терзаемый убийственными изменениями, Покуда сам Лос 14. Не спугнул своих жалящих огней, устрашенный Явлением безобразной Смерти. ГЛАВА IV 1. Лос безмерно ужаснулся Этим ранам и разрывам, 2. Этим язвам, и ожогам, И бессмертья, и безумья 3. Устрашающим стигматам, Ярости вихреворотам 4. И смертельным измененьям. Взял он цепи и оковы, 5. Взял он скрепы из железа, И Юрризеновы раны Стал крепить от расширенья. 6. Измененья ж эти были: ГЛАВА IV /а/ Он старел, старел, старел он, В непробудном сне старел он, Как пустыня, потрясенный Изнутри землетрясеньем, Пламенем из рваной раны Пожираемый, старел он В нескончаемых мученьях. И Пророк, над ним склонившись И рыдая, тщетно ставил Скрепы, цепью из железа Отделяя Смерть от Мира. 2. Но Юрризен и в мученье Видел мерзкую отраду, Ибо раны раскрывались Окнами Воображенья. А Пророк вязал и плющил Языкатые раскаты Рева, тяжкими цепями, Тяжким млатом потрясая, И считал по звеньям годы. 3. Вечный Разум зарябился гневом, Скованный кругом цепями; пеной, Серным дымом заклубился; создал Озеро своих страданий, снега Холоднее и светлее, в корчах. 4. Беспамятство, немота, недоля Намерзали на цепи Разума, Разъятого, изъятого из Вечности, Намерзали и смерзались с ними, Прогревая своим холодом насквозь Железные цепи и медные цепи — И те плавились. 5. И неустанно метался Бессмертный На родильном ложе своих страданий, Пока тяжелая грубая крышка Не придавила родник его мысли. 6. Так могучий позвоночник Возникал бессмертной цепью, Насмерть связанной смятеньем И страданьем; между ребер Жадно скалились пещеры, Нервы счастья обрастали Ледовитой костью, — первый Возраст проходил в мученьях, И в мучениях старел он. 7. И вот в пещеры меж ребер Скатился огромный красный Жаркий, горючий, горящий Шар — и засверкал изнутри, Корчась, радуясь и дрожа, Распускаясь тысячами побегов Вдоль замороженных костей, — Биясь в них, — и второй Возраст проходил в мученьях, И в мучениях старел он. 8. В нарастающем смятенье Ветви Мозга побежали, И сплелись с ветвями Сердца В две запутанных орбиты, И пробили два отверстья В мир чудовищный — и третий Возраст проходил в мученьях, И в мучениях старел он. 9. Наступила боль Надежды. В тяжкой ярости противоборства Две воронки завращались Возле средоточий Зренья, Расширяясь, извиваясь; Наконец окаменели — И четвертый, и четвертый Возраст проходил в мученьях, И в мучениях старел он. 10. С болью, истинно последней, Ноздри лопнули навстречу Запаху Вселенной — пятый Возраст проходил в мученьях, И в мучениях старел он. 11. С болью, истинно последней, Закровотрепетала в ребрах Жадною пещерой Глотка И Дыхательное Горло, И Язык кровавопламенный, Мучим Голодом и Жаждой, Шевельнулся — и шестой Возраст проходил в мученьях, И в мучениях старел он. 12. С болью, превысившей и истинно последнюю, Он вывернул свою правую руку на Север И выворотил левую на Юг, И, охваченный невыносимым страхом, Ступил, дрожа, ступнями на дрожащую землю — /и седьмой/ Возраст проходил в мученьях, И в мучениях старел он. ГЛАВА V 1. Лос отшатнулся в ужасе От дела рук своих, выронив Млат; и пламя над горном Съежилось, прячась в дым, Ибо с дикими воплями, С воем, с визгом, с великою Яростью встал Закованный Из могильного сна. 2. И мириады Вечностей, Мудростей и Веселий Морем заколыхались Вокруг него, но в очах его Смердело Небытие. 3. Ибо, как сон, была его Жизнь Вечная, — отоснившийся! 4. В корчах омерзения, Пророк отделил ему Юг от своего незапятнанного Севера. Умолкли мычанье и млат; Молчанье сдавило пророческий голос, Холодное одиночество и темная Пустота Объяли Пророка наедине с Юрризеном. 5. Он старел, старел, старел он, Вечности лишаясь, старел он, Вмерзший в образ безобразья Невозможный — как гниенье Светлого огня… И Лосу Стало страшно: ведь Пространство Заключало их обоих. 6. Лос отшатнулся в горести, Грудь сотрясалась вздохами; Он взглянул на Юрризена — И в мир вошло милосердие: 7. Творение есть деление; Милосердие делит душу, Отделяя Вечность от Вечности И не губя Жизни. Пустота пустой Ночи Заставила свернуться лимфу, Но красный шар крови Отрицал Пустоту. Ибо, творя Юрризена, Пророк исторг его из самого себя, — и все, что Было тьмою и тучами, Все, что было ночью вокруг, Было самим Лосом. И пред очами бессмертных Пронеслось ужасное видение разделения Лоса на Юрризена и Лоса; И, как малые зеркала вбирают большие предметы, Очи бессмертных вобрали в себя Ужасное видение разделения Лоса И огненный шар дрожащей кровожизни. — 8. Огненный шар содрогнувшейся кровожизни, Растративший себя на свои побеги, Закровотрепетавший, запролившийся на ветру, Заходивший фибрами крови, млека и слез В оковах, отделивших Вечность от Вечности. И тогда, воплотившись в стенанья и слезы, Живою волною накатилась на его смертный лик Женщина — бледная и дрожащая. 9. Вечности с отвращением созерцали Первую, первовыделенную, перво-отделенную Женщину — бледную, как туча снега, Живою волною накатывающуюся на смертный                                                           лик Лоса. 10. Во гневе, страхе, удивлении и восхищении Окаменели небесные мириады бессмертных. Они нарекли ново-отделенную — Жалостью, И бежали. 11. «Сокроем их тяжкой завесой от нашего взора! Возведем в Пустоте ограды и стены, Дабы никогда не пришлось нам созерцать их вновь!» 12. И началась непомерная работа: тяжкие завесы                                                                         тьмы, Высокие колонны, торчащие из Пустоты, Золотые крючья, вбитые в колонны, Ткань, запрядшая пространство меж ними И названная Наукой. ГЛАВА VI 1. Лос увидел первую женщину — и возжалел. И возжелал. Она плакала, она не хотела; С жестокой и извращенной отрадой Она бежала его объятий — но тщетно. 2. И Вечности содрогнулись, созерцая, Человека, познающего свое подобие, — Часть свою, первовыделенную, перво-отделенную. 3. Прошло время; Бессмертные Возводили колонны, торчащие из Пустоты, Когда Энитармона почувствовала В своей утробе шевелящегося Червя. 4. Беспомощного Червя, зашевелившегося В зашевелившейся утробе, Дабы впечататься в Бытие. 5. Весь день Червь подползал ей к груди, Всю ночь Червь сползал ей в утробу; Всю ночь Червь рос в ее утробе, Рос и превращался в Змия, Злого и ядовитого. 6. Змий рос в материнской утробе, Рос, свернувшись клубком, пока не натолкнулся На железные следы Лосовой работы — и тогда Его шипение стало криком; Рыбой, птицей, зверем был В криках и мученьях Червь, Прежде чем он стал — Дитя Человеческой Любви. 7. Бессмертные закончили свою непомерную                                                            работу, Подгоняемые этим чудовищным зрелищем, и Энитармона, вопия, Родила Человеческое Дитя. 8. Страх Вселенную пронзил И убийственный удар — Встала человечья тень. 9. Врылся и ворвался в мир, — И, врываясь, пламенел, — Человеческий помет. 10. Бессмертные закончили свою непомерную                                                              работу, Нацепили на крючья в колоннах ткань, зовомую Наукой, Огородили и отгородили людей — Лос утратил бессмертие! 11. Был в его руках младенец, Он купал его в заботах, Бивших звонкими ключами. ГЛАВА VII 1. Дитя назвали Орком. Энитармона Кормила его своим молоком. Дитя росло. 2. Лос закричал, и она проснулась. Обруч тугой железный Сдавил ему грудь. Сломал он Обруч, но стиснул новый Грудь ему. Сломан этот — Тщетно. — Другой стесняет Ребра и пламя сердца. Каждое утро обруч Сердце ему сжимает, Каждою ночью сломан. 3. Обручи эти были Звеньями вечной Цепи, Свисающей со скалы. 4. Дитя повели на утес. О, как Рыдала Энитармона! Тяжелою цепью Ревности Юные члены скованы В смертельной тени Юрризена. 5. Смерть услышала плач Младенца И начала пробуждаться ото сна. Всё на свете услышало плач И начало пробуждаться к жизни. 6. Юрризен, изглоданный голодом, Изжаленный ароматами Природы, Решил обозреть свои владенья. 7. Чтобы узнать размеры Царства, отвес он сделал, Линию и линейку, 8. Сделал весы и гири. Сделал квадрант и компас Из золота и из меди, И, обозрев владенья, Он в благодатном месте Сад благодатный разбил. 9. Но Лос сокрыл Энитармону В пламени тайных Пророчеств От Юрризена и от Орка. 10. И она родила могучее племя. ГЛАВА VIII 1. Обозрел своя владенья — Горы, пустоши, болота — В облаке огня Юрризен; Всюду жуткие виденья: Нежить, рвущаяся к жизни, Порожденья вырожденья. 2. Порожденья вырожденья Мир заполонили: сгустки Недожизни, псевдожизни Руки, ноги, шеи, плечи, Головы, глаза и уши, И сердца — и все раздельно — Плавали в кровавой массе! 3. Но всего ужасней было Лицезрение бессмертных Чад печали в дебрях плача Для Юрризена. Мелькнули: Тириэль, завороженный Собственным рожденьем; Ута, Из глубин морских взывая; Гродна, в землю заточенный, — Небеса над ним трещали, Как кора в костре; И Фьюджон, В пламени, зачатый первый, Но рожденный младшим, — дети Всемогущего от скверны: От личинок и чудовищ, От червихи и коровы. 4. Обозрел во тьме все племя, Им рожденное, — и проклял! Проклял, ибо в них узрел он, Что ни плоть, ни дух не смогут Соблюсти закон железный Ни единого мгновенья! 5. Проклял, ибо в них узрел он Жизнь над полыньею смерти, И быка на скотобойне, И собаку зимней ночью, И назвал он Милосердьем Слезы своего Проклятья. 6. Он прошел, холодный Странник, Над юдолями Страданья, И повсюду, где ступал он, Следом, в престарелом небе, Тень холодная тянулась Призрачной паучьей пряжей Из души его, на кельи Подземелий разделяя Небеса, — так было всюду Над юдолями Страданья. 7. Призрачной паучьей пряжей Над страдалицей-Землею Небо затянулось — сетью Явно женственной природы, Неуничтожимо вечной. 8. Ее петли и ячейки Повторяли карту мозга. 9. Сеть — Религией назвали. ГЛАВА IX 1. Жители городов новоявленных Почувствовали: Нервы становятся Костным Мозгом; пошло отвердение Костей, болью сопровождаемое, Криками, воплями и стенаниями; Покуда Чувства не обескровились Под черной Сетью оцепенения. 2. Покуда Очи обескровленные Не уперлись в Небес лицемерие; И лишь малая точка небесная Оставалась, как прежде, сияющей В их укороченном восприятии, Ибо их очи теперь уменьшились И стали не больше человеческих; Горожане были рептилиями Семи футов, если б встали на ноги. 3. Шесть дней бежали Существования, А на седьмой предавались отдыху. И, в жалкой надежде, благословили Седьмой День, и бессмертье утратили. 4. Тридцать городов слились воедино, Приняв образ Человечьего Сердца. Не в силах доле обживать Пустоту, Они прижались к покоренной Земле, Сущности в укороченном восприятии, И прожили очередь лет, И бросили бурное тело В пасть ненасытной тьме. 5. А чада их, плача, рыли Могилы в пустых местах, И возводили в закон гордыню, И нарекали сей закон Богоданным. 6. И тридцать городов застыли, Омытые солеными водами, Ныне зовут их Африкой, А тогда называли Египтом. 7. Выжившие сыновья Юрризена Похоронили иссохших братьев Под Юрризеновой сетью; Увещания были тщетны, Ибо слух горожан Оставался глух, холоден и замкнут, А взгляд не дотягивался До братьев в других градах. 8. И только Фьюджон сумел собрать всех Выживших чад Юрризена, И они покинули раскачивающуюся землю — Назвали ее Египтом и покинули. И ее обволок соленый океан. Конец (первой) книги Юрризена

КНИГА АХАНИИ [82] Перевод В. Топорова

ГЛАВА I 1. В пламени явился Фьюджон, Жаркий, огненный и гневный, На железной колеснице. Колесница в тучах дыма, Огнепламенна десница, Со брады и влас слетают Искры на живот и плечи. Гнев его сжигает Землю, Как прободанную домну. 2. «Неужели дымный Демон, Сущее Ничто, тучливый Бог воды, Король Унынья Нашим должен стать владыкой?» 3. Так он молвил, пламенея, Шаром Гнева потрясая И с угрозою зловещей На Юрризена взирая. Отшвырнул он шар, и долу Устремился тот, внезапно Растянувшись в луч голодный 4. Всесжигающий. Юрризен Преградил ему дорогу В пустоте огромным Диском. 5. Диском, выкованным ночью Ледяною, в лютой стуже, Аки смерть, холодным млатом. 6. Но лучом неукротимым Был гигантский диск прободан. Луч, заряженный убийством, Пал Юрризену меж чресел, 7. Сокровенное сжигая! Дико взвыл Юрризен, душу Отделив от оскопленной Плоти и ее низринув В Горы Ревности, — лобзая И кляня ее, ревнуя Невидимку и Порочной, Порченой ее считая. Он назвал ее Аланией. 8. Тенью немощной ниспала В Хаос; начались скитанья Вкруг Юрризенова тела Темного, Луны с Землею Вкруг, — но тщетно! безнадежно! Бестелесна и незрима, Как дыхание чумное, 9. Шла Ахания… А Фьюджон Огненным столпом в Египте Луч восставил свои; пять сотен Лет бродил огонь по свету. — А когда они минули Лос возмог его осилить, Втиснув пламя в тело Солнца. ГЛАВА II 1. Но на ужасном лице Юрризена Блуждали гневные взгляды. Рот его Был синь и искусан. В слезах и горьких Жалобах он начал мастерить свой лук 2. Из ребер, натягивая их в темном Одиночестве своих лесов, когда Чудовища в них зашевелились. Весь Зловещее Наблюденье, Юрризен Изливался речными потоками С гор, плодоносной илистой жижею, В которой зрели яйца не из-под змей: Зрели и прятались — то зарывшись в грязь, То притаясь под камнем, то в воздухе. 3. Из этих яиц родился страшный Змий, Поросший чешуей и полный яда. Он приполз к Юрризену для сраженья И обхватил кольцом его колена. 4. Он бешено угрожал своим рогом, Изливался хладным ядом ревности и хладным пылом битвы. Но был убит. 5. Победитель отравил его кровью Скалы, отполировал его ребра, Натянул и охладил его жилы, Так возчик чудовищный лук. Этот лук Он зарядил отравленной скалою, Прошептав перед выстрелом заклятье: 6. «О, выстрел из таинственных черных туч! О, жила похотливого чудища! Сверкни, Скала, невидимей молнией! Вонзись, победная, во грудь Фьюджону!» 7. Боль не отпускала его ни на миг, Пока говорил, пока натягивал Исполинскую тетиву, пока в круг Тьмы не превратился лук! Пока заряд, Проникнутый ядом, не водрузился На место с великим трудом. И скала 8. Оттягивала тетиву. А Фьюджон, Отвязав своих грозных тигров, думал, Что Юрризен побежден его гневом. «Я Бог, — он твердил, — я владыка всего!» 9. Звонко запела скала. Стремительно Понеслась и пронзила Фьюджону грудь. Его ослепительная красота, Его кудри, озаряющие Небо, Были одеты тьмой, уничтожены И повержены на опушку леса. 10. Скала же, убившая его, пала На Землю и стала горою Синай. ГЛАВА III 1. Шар потрясся, и Юрризен, на тучи Воссев, смазал свои страшные раны. Притирание пролилось на Землю, Вместе с кровью, — вот откуда яд у змей! 2. С трудом и великой мукой Юрризен Втащил на высоту мертвое тело. Он нес его на своих плечах — туда, Где Древо нависает над Вечностью. 3. Ибо, покинув бессмертных, Юрризен Воссел на скалу в постыдной наготе; Сама же скала стала каменной в час, Когда схлынуло Воображение. Премногие слезы пали на скалу, Премногие искры Начала жизни. И скоро пробился под его Пятой Первый болезненный росток Тайны — и Стал могучим Древом, пока Юрризен Сочинял свою Железную книгу. Древо Тайны пустило корни в землю, Древо Тайны пустило ветви в небо, Древо Тайны стало великой чащей. 4. Юрризен задрожал дрожью восторга, Увидев вокруг себя эту чащу И над головою — крышу из веток. Лишь с трудом он продирался сквозь нее, С трудом и великой мукой Юрризен Вынес свои книги — кроме Железной — Из-под густой зловещей тени Древа. Меж тем Древо росло и заполняло Бесконечную Пустоту вкруг себя Бесконечным лабиринтом страданья! И тогда Юрризен приковал тело Своего перворожденного сына Фьюджона к ужасному Древу Тайны, Прибил гвоздями к верховной вершине. ГЛАВА IV 1. Стрелы чумного дыхания разлетались Во все стороны от живого тела на Древе. 2. Ибо Юрризен в своей безобразной дреме, Длившейся бесконечные века Вечности, Исторг из себя, пока Нервы его Наслаждений Плавились и таяли, белое Озеро — Белое озеро под темносиним небом, То растекающееся вширь и вдаль. То становящееся лужицей зла и горя, 3. Источающее ядовитые испарения И смрадные тучи, низко нависшие Над беспомощными бессмертными, И вот воды Озера пронзила боль окаменения — И они стали человеческими костями. 4. Тучи Заразы гнали бессмертных. Окружали невыносимыми мучениями, Ибо Зараза и Боль, Крик и Кровь, Ужас и Мучение высиживали Темные и твердые человеческие кости. 5. Пророк в своей потаенной тьме Тяжко ударил алмазным млатом И выковал железную Сеть И опутал ею кровавые кости. 6. Кровавая жижа зашевелилась! Выделила мускулы и гланды, Органы любви и трудолюбья, Но ее большая часть выскользнула                            из-под формотворящей сети Осталась в Пустоте И стала Юрризеновой армией насилья! 7. Стрелы чумного дыхания трепетали Сорок лет вокруг живого тела на Древом. 8. Ужас, Боль, их Крик совместный Мир погубленный объяли; Сорок лет Сынов и Дщерей Фьюджона твердели кости; Азия всплыла из глубей. 9. Расползлись они по свету. 10. Фьюджон застонал на Древе. ГЛАВА V 1. Жалобный глас Ахании Рыдает над Пустотой! Вкруг Фьюджонова Древа, В ночи отдаленной, В ночи одинокой, Рыдает, незрима, — Лишь слезы из тучи На землю ложатся. 2. Вкруг древа. «Юрризен! Любимый! На грани Нежизни рыдаю С тобою в разлуке! 3. На грани Нежизни Зрю черные туча, Зрю черные чащи — Твои мне отказы! 4. Блуждаю по скалам И в Смерти юдолях. Меня ты низринул, Отвергнув, отторгнув, Исторгнув из тела! 5. Не в силах коснуться Руки его, прыгнуть К нему на колени, Ни внять его слову И звонкому луку, Ни слышать шаги, Лобызая их поступь! По скалам одной Суждено мне скитаться. 6. Где светлый чертог? Где роскошное ложе? Где радость моя? Отчего мои братья 7. Тебя не пробудят, Властитель мой, к жизни Во имя блаженства; 8. Тебя не пробудят К блаженству объятья, Чтоб ливнями жизни Ахания пала На зрелую жатву? 9. О, если б счастливую душу мою Сынам вечной Радости отдал он, или Ликующей Жизни велел Дочерям Войти в мой священный Чертог Ожиданья; 10. О, если б имела я малых детей И груди, чреватые вечным посевом, — Сколь было б мне слаще! Какую бы песнь Во славу Юрризена я распевала, И птицы бессмертные вторили б мне! 11. Наполнены спелостью, соком сочны, Взрывались бы жизнью мои ароматы, К ногам твоим смоквы мои и гранаты С любовью бы стлались, Юрризен! Их песнь Младенческой радостью бы зазвучала! 12. У тебя ль зерна не хватит, Щедрого огня в горсти? Нисходя из Тучи Утра К Деве, брызжущей блаженством, Семя вечного Познанья В душу смертной зарони! 13. Дабы сладость просочилась И к Ахании в темницу Влагой нового рожденья Приснопамятных услад. 14. Но одна! Одна навеки! Я исторгнута из сердца! Ревность, Страх и Себялюбье В вечном Саморазрушенье Наслажденья не познают В черной Тьмы железных путах, Где звериными костями Горы снежные покрыты И зарыты птичьи кости В землю до рожденья Птицы!»

КНИГА ЛОСА [83] Перевод В. Топорова

ГЛАВА I 1. Эно, Матерь престарелая, Путеводительница Леуты, С незапамятных времен 2. Восседающая около Дуба вечного, в смятении Указала на Восток: 3. «Ах, века, давно минувшие! Ах, пора Любви и Радости, Время Мыслей незапятнанных — Без слепого Домогательства, Без поджатогубой Зависти, Без щетинистого Бешенства, Без растрепанной Беспечности! 4. Ибо всякий домогавшийся Получал свое искомое; Был овечий жир для Зависти, Кровь тигриная для Бешенства, Песня Девы для Беспечности Или честь ее девичья. 5. Но презрело Домогательство Тесный крой благоразумия, Зависть вспыхнула к удачливым, Необузданное Бешенство Охватило и ягнят, А Беспечность по беспечности Породила племя страшное. 6. Яростно вспыхнуло пламя желаний — Прожгло Небо и Землю, — Живое, мыслящее, вооруженное Разрушеньями и мученьями. Пророк Был закован в цепи и поставлен Стеречь угрюмую тень Юрризена, 7. Заряженный шаровыми молниями проклятий, Тяжело вооруженный огнями и громами, Он порвал цепи, порвал их в ярости, Порвал, устремляясь все выше и выше — В пустоту, в абсолютное ничто, Где ничего не было, — и ниоткуда Затаптывал своей исполинской ногой Вечные языки дикого пламени, Реки дикого пламени, прокладывающие себе путь Во тьму и непроглядную неизвестность. 8. Исполинское пламя разливалось повсюду, Лос пребывал в пустоте между огнями и огнями, Огни преследовали его, содрогаясь и ужасаясь, Огни разливались повсюду, затаптываемые его                                                             ногами И отталкиваемые его руками в корчах ярости                                                 и негодования. 9. Огонь, но не свет! Все было тьмой Вокруг Лоса. Огонь, но не жар! ибо слишком                                                             сильно Трепетало исполинское пламя В огненных полушариях его ярости. 10. Холод, тьма, непроглядность, неколебимость Без распыления, твердая, как алмаз, Черная и непроницаемая, как египетский                                                            мрамор, — Вот чем был повязан Бессмертный. И малые огни, вмерзшие в неколебимость, В неколебимость и незыблемость без распыления, Повязали его бесконечно обострившиеся чувства. ГЛАВА II 1. Бессмертный вмерз в Скалу Вечности, — Века стали ночью тяжкого заточения, Века стали ночью тяжкого нетерпения, — Онемевший, окаменевший, полу задушенный. 2. Нетерпение ополчилось на заточение, Затеплилась, зашевелилась неколебимость — и с грохотом от беспредельности                                                до беспредельности 3. Треснула и распалась на мириады обломков! Ярость Пророка, ища выхода, Билась и дробила обломки в мельчайший прах, Стирала черный мрамор высот в порошок, Взрывала и взвивала прах смерчем и вихрем. 4. Разбитая и раздробленная Скала Вечности С грохотом теряла мириады обломков — и мириады чудовищных пустот зияли за ней, Вокруг нее и вместо нее. Зазвучало: 5. Вниз! вниз! Лос падает вниз! Падает, рушится, опрокидывается! Ночь за ночью и день за днем — Вниз, вниз! ибо у истины есть пределы, Но не у Заблуждения! Вниз! вниз! Год за годом и век за веком. Вниз! вниз! из пустоты в пустоту, И под пустотою всегда оказывается новая пустота, И под новой — новейшая! И ни Времени,                                                     ни Пространству Не дано иного наименования, кроме Вихрепадения в водоворот Вакуума. 6. Движимый, опрокидываемый, рушимый                                                              гневом, — Сперва единственно гневом, — Лос, подобно Новорожденному ощутил, что на смену Негодованию приходят Сознание и Мышление, Из его темных бесформенных очертаний                                               выделилась Голова И его падение-рождение сразу же изменилось: 7. Века стенаний! прежде чем Из его тела пустили свои побеги Смертные и слабые человеческие органы. Прежде чем кровавый вихреворот падения Переродился в ленивый бриз Бесконечной усталости. 9. Разум его трудился во время падения, Непрестанно организуя и исследуя себя, Пока Пустота не стала — Стихиями И Существами, способными идти, ползти, плыть,                                                                лететь И почитать Пустоту запустением. ГЛАВА III 1. Тяжко вздымались и опадали Легкие, А все остальное колыхалось бесформенной массой, Бесформенной и переменчивою, как туча, Тягучею и липкою, как белый полип, Несомо то приливными, то отливными волнами. 2. Но вот из бесформенности начали                                      формироваться формы Во сне материи; лишь Легкие на волнах; Изможденный, перегружённый, едва ли                                                   не потонувший В черной клейкой жидкости, Лос проснулся. 3. Он восстал над водами — и сразу же Сгорбился под тяжестью своих органов, Пустивших по водам стремительные побеги, — И великий океан вокруг него Ожил, зашевелился, заволновался. Он погрузился в воды, и от его Легких Отросли трубчатые семенники, метавшие икру, Которая заполонила беспредельные глубины Мириадами жаберных, опускаясь на самое дно Беспредельности и проходя сквозь него. 5. Он вынырнул, и в бесконечном гневе Покарал бесконечные дикие глубины, Отделив Тяжелое от Невесомого. 6. Тяжелое погрузилось в жидкость и налипло На обломки былой неколебимости, Невесомое же Взлетело вверх, к тем пламенносущим огням, Которые неистово горят во всей Протяженности. ГЛАВА IV 1. И стал Свет: из огней вытекли лучи И растеклись по беспредельности. Но по-прежнему Лос пребывал во тьме, претворяя ее В нечто иное: в позвоночный столб Юрризена, Колеблемый на ветру, Как тело Змия или Железная Цепь, Ниспущенная в мировую глубь. 2. Раздувая меха своих Легких И превращая их в механизм чудовищной силы, Лос в изумлении и в ужасе Создал наковальню, создал алмазный Млат, И в гигантской кузнице началось Денное и нощное закрепление Юрризена. 3. С криком кружа вокруг темного Демона, Быстрыми ослепительными вспышками Пророк начал крепить его железные суставы. 4. Искры, разлетавшиеся во все стороны, Он подхватывал и возвращал на место. Формируя из крошечных светоносных частиц Гигантский светоносный Круг. 5. С гневным ропотом яркие искры Покорялись могучему Млату, которым неутомимо Лос бил по наковальне, пока не возник Первый сияющий Круг Огня. 6. Этот светоносный Круг Он погрузил в бесконечные глубины. И сделал Новый, и снова погрузил его вглубь, Чтобы прогреть наковальню, гневно роптавшую, Принимая круги за кругами огня в свое лоно. 7. Девять бесконечных веков миновало, Когда Лос прогрел светоносную глубь                                                    и швырнул ее Во глубь наиглубочайшую. Она шарахнулась Прочь и отхлынула дымом: так Солнце Нашло свое место. С ликующей улыбкой Пророк Распластал великий позвоночник Юрризена На плоскости огнедышащего Воображения. 8. Но не свет! Ибо разбегающиеся глубины Обнажали бесформенную темную пустоту,                                                          в которой, Охваченный огненной мукой, лежал Юрризен На своем сверкающем раскаленном ложе. 9. Покуда из его мозга, вжатого в камень, И из его сердца, втиснутого в трепещущую плоть, Не вырвались Четыре Потока, огибая, обтекая Беспредельный огненный Шар и струясь вниз,                                                               в ночь. Покуда Форма не была создана для Человеческого                                                    Воображения, Заключенная во тьму и глубокие тучи».

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Навуходоносор. 1775.

«Песни Неведения». Фронтиспис. 1789.

К книге «Тририэль». Купание Гара и Хевы. 1789.

Африка и Америка поддерживают Европу. 1792.

«Песни Познания». Фронтиспис. 1794.

Начало дней. Фронтиспис к поэме «Европа». 1794.

Солдаты делят одежды Христа, бросая жребий (Мф. 27:35). 1800.

Женщина, взятая в прелюбодеянии. 1800–1805.

Богохульник. 1800–1805.

Река жизни. 1800–1805.

Искушение и падение. К «Потерянному Раю» Джона Мильтона. 1808.

Сатана, грех и смерть. К «Потерянному Раю» Джона Мильтона. 1808.

Сатана наблюдает поцелуй Адама и Евы. К «Потерянному Раю» Джона Мильтона. 1808.

Душа исследует тайну смерти. К поэме Роберта Блэра «Могила». 1805–1808.

Двери смерти. К стихотворению Роберта Блэра «Могила». 1808.

Притча о разумных и неразумных девах. (Мф 25:1–6).

Примечания

1

Ида — гора на Крите, место рождения Зевса; по другим мифам, эта гора находится рядом с Троей и на ней произошел суд Париса.

(обратно)

2

Девять муз античной мифологии.

(обратно)

3

Имя Тирза взято из «Песни песней» (6,4).

(обратно)

4

Один из ранних откликов Блейка на Американскую революцию 1776 г.

(обратно)

5

Людовик XVI, оба его сына умерли раньше родителей, таким образом, Людовик XVI и Мария Антуанетта не оставили наследников.

(обратно)

6

Маркиз Марк-Жозеф де Лафайет (1757–1834) — активный участник Американской революции; во время Французской революции 1789 г. занимал роялистскую позицию.

(обратно)

7

По определению Н. Фрая, «Блейк называет Призраками абстрактные идеи, и прежде всего Себялюбие. С этим понятием связано другое — Эманация, т. е. целостная форма всех вещей, которые любит и которые создает человек».

(обратно)

8

Немецкий поэт Ф. Г. Клопшток (1724–1803). Клопшток, сопоставив немецкие и английские переводы Гомера, порицал англичан за «грубость стиха».

(обратно)

9

Джоанна Саускотт (1750–1814) — глава секты, исповедовавшей идеи, близкие хилиазму сведенборгианцев, с которыми был связан Блейк. В 1814 г. Саускотт провозгласила, что носит во чреве второго мессию, и была подвергнута медицинской экспертизе.

(обратно)

10

Имеется в виду открытие Ньютоном семи основных цветов спектра.

(обратно)

11

Джон Трот — имя нарицательное, обозначающее мужлана.

(обратно)

12

Джон Флексман — английский скульптор и художник.

(обратно)

13

Уильям Хейли — литератор, меценат Блейка.

(обратно)

14

Стихи метят в Джошуа Рейнольдса (1763–1792), президента Королевской академии искусств.

(обратно)

15

«Описательный каталог», подготовленный Блейком к его выставке 1809 г., содержит изложение художественных взглядов Блейка.

(обратно)

16

Бартолоцци, Франческо (1727–1815) — итальянский гравер, считавшийся законодателем мод; Блейк многократно высказывался против его жеманной манеры.

(обратно)

17

Драйден, Джон (1631–1700) — поэт и драматург эпохи Реставрации. С Мильтоном он полемизировал в своем «Опыте о драматической поэзии» (1668).

(обратно)

18

Хогарт, Уильям (1697–1764) — крупнейший английский художник и гравер своей эпохи. Копии гравюр Хогарта для издания 1806 г. делал Томас Кук (1744? —1828).

(обратно)

19

Поп, Александр (1688–1744) — ведущий поэт и теоретик классицизма в Англии. Переводы «Илиады» (1715–1720) и «Одиссеи» (1725–1726) выполнены Попом с учетом устремлений его эпохи к «элегантности», отчего ощутимо пострадал поэтический язык Гомера.

(обратно)

20

Стотхард, Томас (1755–1834) — художник, друг Блейка.

(обратно)

21

Скьявонетти, Луиджи (1770–1812) — гравер, автор наиболее известного портрета Блейка; умер во время работы над гравюрой с оригинала Стотхарда.

(обратно)

22

Лос — анаграмма латинского Sol (солнце). В блейковской мифологии символ Поэзии, или же Творческого Воображения.)

(обратно)

23

Энитармона — эманация Лоса, его близнец, его жена, символ Красоты; в «Книге Уризена» (1794) описано, как Энитхармон отделяется от Лоса после.

(обратно)

24

Теотормон — появляется и в других блейковских произведениях, олицетворяя бездушие общепринятых социальных установлений.

(обратно)

25

Фюзели, Иоганн Генрих (1741–1825) — художник и поэт, выходец из Швейцарии. В Англии жил с 1763 г., прославился картинами и рисунками в духе модной тогда «готики», требовавшей изображения всевозможных ужасов и «потустороннего».

(обратно)

26

Беула — милосердие и любовь.

(обратно)

27

Сын утра — Люцифер.

(обратно)

28

Ринта — один из сыновей Лоса, пророк-отшельник, обитающий в пустыне и обрушивающий свой гнев на порочный мир, который он зовет к раскаянию.

(обратно)

29

Т. е. в 1757 году, в год рождения Блейка. Согласно учению шведского мистика Эммануила Сведенборга (1688–1772), с котором в поэме, диспутирует Блейк, в этот год должен был свершиться страшный суд.

(обратно)

30

Едом — Исав — старший сын Исаака, хитроумием младшего своего брата, Иакова, лишенный прав первородства.

(обратно)

31

Парацельс (1493–1541) — во времена Блейка был известен не только как выдающийся ученый, но и как еретический теолог.

(обратно)

32

Якоб Бёме (1575–1624) — немецкий философ-самоучка.

(обратно)

33

Сюжет поэмы связан с фактом падения Бастилии 14 июля 1789 г. В поэме отразилась хроника революционного 1789 г. во Франции, хотя многое дополнено воображением Блейка.

(обратно)

34

Жак Неккер (1732–1804), швейцарец, министр финансов при Людовике XVI.

(обратно)

35

Дохристианское поверье, сохранившееся среди сектантов, утверждало, что мир был сотворен в 4004 г. до н. э. и просуществует ровно 6000 лет.

(обратно)

36

Имеется в виду Королевский совет.

(обратно)

37

На самом деле сторонники короля собирались не в Лувре, а в Версале.

(обратно)

38

В действительности последний герцог Бургундский умер в 1714 г.

(обратно)

39

В действительности Лафайет командовал гвардией с 15 июля 1789 г.

(обратно)

40

Неккер как либерал был отстранен королем от должности 11 июля 1789 г.

(обратно)

41

Герцог Омон (1723–1799) отказался от командования гвардией накануне 14 июля.

(обратно)

42

Имеется в виду Генрих IV (1553–1610), французский король, пользовавшийся любовью подданых.

(обратно)

43

Аббат Эманюэль Жозеф Сийес (1748–1836) — один из деятелей Французской революции.

(обратно)

44

Герцог Орлеанский (1747–1793) завоевал популярность в народе пожертвованиями в голодные годы.

(обратно)

45

Мирабо, Торже, Байи, Клермон — лидеры политических группировок в Учредительном собрании.

(обратно)

46

На самом деле с требованием распустить королевскую гвардию выступил не Сийес, а Мирабо (8 июля 1789 г.).

(обратно)

47

Видимо, подразумевается Сен-Жерменское аббатство, служившее тюрьмой; было взято штурмом 29 июня.

(обратно)

48

Вымышленный эпизод.

(обратно)

49

Уртона, в мифологии Блейка, олицетворение инстинкта, интуиции; предстает в виде кузнеца, обитающего в провалах и пещерах. Дочь Уртоны — символ Природы после грехопадения. Насилие Орка над дочерью Уртоны знаменует начало революционной войны.

(обратно)

50

Лидеры Американской революции.

(обратно)

51

Лев и Волк — эмблемы британского могущества.

(обратно)

52

Энитармона — эманация Лоса, его близнец, его жена, символ Красоты.

(обратно)

53

Орк предстает символом бунта, подобно библейскому Сатане или Змею на канадском стяге.

(обратно)

54

Имеются в виду английские властители тринадцати колоний в Новом Свете.

(обратно)

55

По Блейку, идеальное мифическое государство Атлантида (единство Англии и Америки).

(обратно)

56

Аристон в истории Геродота — спартанский царь, похитивший невесту у друга. В мифической блейковской Атлантиде — царь красоты.

(обратно)

57

Бостон был центром революционно-освободительных идей, вызревавших в колониях.

(обратно)

58

Сэр Фрэнсис Бернард, губернатор Массачусетса в 1760–1769 гг., эпизод вымышленный.

(обратно)

59

Итен Аллен (1738–1789), солдат, герой за независимость. Чарлз Ли (1731–1782), генерал в армии Вашингтона.

(обратно)

60

Имеется в виду поэт-лауреат Уильям Уайтхед (1715–1785), восхвалявший британскую колониальную политику.

(обратно)

61

С 1777 г. (разгар революции в Америке) по 1789 г. (взятие Бастилии).

(обратно)

62

«Европа» тематически связана с «Америкой». Изображенный в поэме сон Энитармоны повествует о восемнадцати веках рабства от Рождества Христова до Французской революции.

(обратно)

63

Пять чувств.

(обратно)

64

Обычно у Блейка Лос выступает богом Солнца, Энитармона — богиней Луны.

(обратно)

65

Орк за непослушание родительской воле прикован, подобно Прометею, к скале в пещере.

(обратно)

66

Энитармона мечтает о власти церкви.

(обратно)

67

Паламаброн, сын Лоса и Энитармоны, символ художника, сострадающего человечеству.

(обратно)

68

Элинитрия — дочь Лоса и Энитармоны, эманация Паламаброна.

(обратно)

69

Окалитрон — дочь Лоса и Энитармон, эманация Ринтра.

(обратно)

70

Речь идет о друидической религии древних бриттов.

(обратно)

71

Север у Блейка знаменует холодную рациональность, Юг — тепло и любовь.

(обратно)

72

Согласно новейшим толкованиям, сыновья Лоса здесь уподоблены Уильяму Питту-младшему (1759–1806) и Эдмуну Берку (1729–1797), политическим лидерам Англии той поры.

(обратно)

73

Дочь Лоса и Энитармоны, богиня Луны.

(обратно)

74

Супруг Этинты.

(обратно)

75

Сын Лоса и Энитармоны, символ романтических устремлений юности.

(обратно)

76

Леута, дочь Лоса и Энитармоны, наделена чертами, с обыденной точки зрения говорящими о греховности.

(обратно)

77

Утуна — героиня поэмы Блейка «Видение дщерей Альбиона».

(обратно)

78

Один из сыновей Лоса. Олицетворяет осторожность, самоконтроль художника.

(обратно)

79

Сота — сын Лоса и Энитармоны, олицетворение Эроса, иногда — бог войны. Тиралата — эманация Соты.

(обратно)

80

Песнь Лоса состоит из двух частей — Африки и Азии — как первой и четвертой стадий одного цикла (вторая и третья — уже известные нам Америка и Европа). В «Африке» излагается духовное и историческое предание от Адама и Ноя до Руссо и Вольтера вплоть до точки, в которой мир оказывается чреват революцией. «Азия» представляет собой циничное самооправдание тиранов (здесь их воплощением становится Юрризен), не желающих уступать духу вольности (Орку). Лос выступает в ипостаси Духа Пророчества. В тексте упоминаются дети Лоса — Ринтра, Паламаброн, Утуна, Леута, Сота и Диралада, каждый из которых в поэзии Блейка обладает индивидуальным характером, в рамках данного издания не уточняемым.

(обратно)

81

Первая книга Юрризена представляет собой ироническую версию библейской Книги Бытия. Это ключевая пророческая поэма Блейка, отголоски и развитие идей которой можно найти в «Великой Французской Революции», «Америке», «Европе», «Песни Лоса», «Книге Ахании» и «Песни Лоса». Сюжет таков: Юрризен — бог разума, противопоставляющий себя прочим бессмертным, требует повиновения единолично провозглашенным им принципам — и оказывается ввергнут в хаос. Юрризен — абстрактное, тщеславное и мстительное божество. Его тело создал Лос — он же Вечный Пророк или Божественное Воображение. Однако Лос, чувствуя себя опустошенным, делится на мужское и женское начало — на Лоса и Энитармона. Их дитя Орк (энергия мятежа) сразу же по рождении прикован к скале. Власть в предназначенном именно для Орка мире людей захватывает Юрризен — и изгоняет человечество из Вечности. После чего начинается собственно Исход.

Важно, что Творение и Грехопадение, являются, по Блейку, одним и тем же событием. Происходит оно постепенно, по этапам, причем на каждом этапе, прежнее единство утрачивается, а духовная активность оборачивается замкнутой на телесный мир пассивностью. Человечество — в той форме, в которой мы его воспринимаем, — появляется лишь в самом конце долгой цепи преображений и мутаций, представляющей собой — с точки зрения Вечности — деградацию, завершающуюся едва ли не полным фиаско.

Многие идеи поэмы почерпнуты из круга неоплатонических, гностических и алхимических учений, в том числе и напрямую у Якоба Бёме.

В главе Первой описывается падение Юрризена и сотворение им хаоса. В главе Второй — Вечность перед падением и смута, объявшая Вечность после того, как Юрризен провозгласил свои принципы. В главе Третьей — Юрризена исторгают из Вечности и заточают в черный шар (в хаос). В главе Четвертой (б), традиционно публикуемой после Четвертой (а), хотя та, скорее всего, является ее незавершенным вариантом, — Лос создает тело Юрризена. Здесь очевидна пародия на Семь Дней Творения. Тело необходимо, чтобы извлечь Юрризена из хаоса, но само наличие тела означает безвозвратную потерю им решающей части духовной энергии. В главе Пятой происходит разделение на мужское и женское начала. В главе Шестой начинается роды (колена) человеческие и рождается Орк. В главе Седьмой Орка пленяют, а Юрризена освобождают из заточения. В главе Восьмой Юрризен обозревает владения, проклинает своих детей и учреждает религию. В главе Девятой начинается история собственно человечества. (Прим. пер.)

(обратно)

82

Книга Ахании — это блейковская версия библейской Книги Исхода. Ироническое и вместе с тем горькое описание провала первой попытки человека восстать против бога разума (Юрризена). Фьюджон (Моисей) обрушивается на Бога (глава Первая), оказывается побит камнем (становящимся священной горой Синай; глава Вторая) и распят на Древе Тайны (глава Третья). Его тело, сохраняющее обманчивые признаки жизни, источает заразу на протяжении всех сорока лет скитания в пустыне (глава Четвертая). Первый порыв к свободе брутально пресечен — и поэма заканчивается плачем «женской души» Юрризена — некогда возлюбленной, а теперь оставленной: в Вечности разделения на мужское и женское начала не было, разум процветал, а сама она плодоносила. Ныне же она брошена и бесплодна (глава Пятая). (Прим. пер.)

(обратно)

83

Книга Лоса развивает мысль о единстве Творения и Грехопадения; История Семи Дней Творения излагается, начиная с «творческой ярости» Лоса (Солнца) и заканчивая заточением Юрризена. Лос — солнце духовное, тогда как солнце физическое он творит на Шестой день. (Прим. пер.)

(обратно)

Оглавление

Уильям Блейк Бракосочетание Рая и Ада Избранные стихотворения и поэмы

  Сергей Сучков УИЛЬЯМ БЛЕЙК

СТИХОТВОРЕНИЯ

  ИЗ КНИГИ «ПОЭТИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ»

    ПЕСНЯ Перевод А. Парина

    К ВЕСНЕ Перевод В. Потаповой

    К ЛЕТУ Перевод В. Потаповой

    К ОСЕНИ Перевод В. Потаповой

    К ЗИМЕ Перевод В. Потаповой

    БЕЗУМНАЯ ПЕСНЯ Перевод А. Парина

    К МУЗАМ Перевод В. Потаповой

    ИГРА В ЖМУРКИ Перевод А. Шараповой

    ПЕСНЯ МЕНЕСТРЕЛЯ Перевод А. Шараповой

  ПЕСНИ НЕВЕДЕНИЯ И ПОЗНАНИЯ, показывающие два противоположных состояния человеческой души

    ПЕСНИ НЕВЕДЕНИЯ

      ВСТУПЛЕНИЕ Перевод А. Шараповой

      ПАСТУХ Перевод А. Шараповой

      ЗЕЛЕНОЕ АУ Перевод В. Топорова

      ЯГНЕНОК Перевод В. Топорова

      НЕГРИТЕНОК Перевод В. Топорова

      ЦВЕТОК Перевод В. Микушевича

      МАЛЕНЬКИЙ ТРУБОЧИСТ Перевод В. Топорова

      ЗАБЛУДИВШИЙСЯ МАЛЬЧИК Перевод В. Топорова

      МАЛЬЧИК НАЙДЕННЫЙ Перевод В. Топорова

      СМЕЮЩАЯСЯ ПЕСЕНКА Перевод А. Шараповой

      КОЛЫБЕЛЬНАЯ Перевод В. Микушевича

      ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ Перевод В. Топорова

      СВЯТОЙ ЧЕТВЕРГ Перевод В. Топорова

      НОЧЬ Перевод В. Топорова

      ВЕСНА Перевод А. Шараповой

      НЯНЮШКИНА ПЕСНЯ Перевод В. Микушевича

      МАЛЫШ-ВЕСЕЛЫШ Перевод А. Шараповой

      СОН Перевод В. Топорова

      ПЕЧАЛЬ НАШЕГО БЛИЖНЕГО Перевод А. Шараповой

    ПЕСНИ ПОЗНАНИЯ

      ВСТУПЛЕНИЕ Перевод В. Топорова

      ОТВЕТ ЗЕМЛИ Перевод В. Топорова

      КОМ ЗЕМЛИ И КАМЕНЬ Перевод В. Топорова

      СВЯТОЙ ЧЕТВЕРГ Перевод В. Топорова

      ЗАБЛУДШАЯ ДОЧЬ Перевод В. Микушевича

      ОБРЕТЕННАЯ ДОЧЬ Перевод В. Микушевича

      МАЛЕНЬКИЙ ТРУБОЧИСТ Перевод В. Топорова

      НЯНЮШКИНА ПЕСНЯ Перевод В. Микушевича

      ЧАХНУЩАЯ РОЗА Перевод В. Топорова

      МОТЫЛЕК Перевод В. Топорова

      АНГЕЛ Перевод В. Топорова

      ТИГР Перевод В. Топорова

      МОЙ РОЗОВЫЙ КУСТ Перевод В. Топорова

      «АХ! ПОДСОЛНУХ! ЧТО ЗА ЖРЕБИЙ…» Перевод В. Топорова

      ЛИЛЕЯ Перевод А. Парина

      САД ЛЮБВИ Перевод В. Топорова

      СОРВАНЕЦ Перевод В. Топорова

      ЛОНДОН Перевод В. Топорова

      ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ АБСТРАКЦИЯ Перевод А. Шараповой

      ДИТЯ-ГОРЕ Перевод В. Топорова

      ДЕРЕВО ЯДА Перевод А. Шараповой

      ЗАБЛУДШИЙ МАЛЬЧУГАН Перевод А. Шараповой

      ЗАБЛУДШАЯ ДЕВОЧКА Перевод В. Топорова

      ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ Перевод В. Топорова

      К ТИРЗЕ[3] Перевод В. Топорова

      ШКОЛЯР Перевод А. Шараповой

      ГОЛОС ДРЕВНЕГО БАРДА Перевод В. Микушевича

  ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1793)

    «ИЗРЕЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ…» Перевод В. Топорова

    «ВОРА ПРОСИЛ Я ПЕРСИК УКРАСТЬ…» Перевод В. Потаповой

    «ПРЕДСТАЛ МНЕ ЗЛАТОГЛАВЫЙ ХРАМ…» Перевод В. Топорова

    ДИТЯ-ГОРЕ Перевод В. Топорова

    «Я СЛЫШАЛ АНГЕЛА ПЕНЬЕ…» Перевод В. Потаповой

    «СТРАШИЛСЯ Я: МОЙ ВИХРЬ УБЬЕТ…» Перевод В. Потаповой

    ПОД МИРТОВЫМ ДРЕВОМ Перевод В. Топорова

    «ЗЕРНА У ТЕБЯ В ПОДОЛЕ…» Перевод В. Потаповой

    «О ЧИБИС! ТЫ ВИДИШЬ ВНИЗУ ПУСТОПОЛЬЕ…» Перевод В. Потаповой

    ОТЦУ, НЕ ПОРОДИВШЕМУ СЫНА Перевод В. Топорова

    МЯГКИЙ СНЕГ Перевод В. Потаповой

    ПРОРОЧЕСТВО МЕРЛИНА Перевод В. Потаповой

    ДЕНЬ Перевод В. Потаповой

    ТЕМЗА И ОГАЙО[4] Перевод В. Потаповой

    «ПЛАМЕНЬ ВОЛОС И РУМЯНУЮ ПЛОТЬ…» Перевод В. Потаповой

    «СХВАТИВ ЗА ВИХОР ПРЕЖДЕ ВРЕМЕНИ СЛУЧАЙ…» Перевод В. Потаповой

    «ЛЕНОСТЬ И ОБМАН БЛАЖЕННЫЙ…» Перевод В. Потаповой

    «ДВЕРИ НАСТЕЖЬ, ПАРИЖСКИЕ БОРДЕЛИ!..» Перевод В. Топорова

  ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1800–1803)

    СПЕКТР И ЭМАНАЦИЯ[7] Перевод В. Топорова

    «КЛОПШТОК АНГЛИЮ ХУЛИЛ КАК ХОТЕЛ…» Перевод В. Топорова

    О ДЕВСТВЕННОСТИ ДЕВЫ МАРИИ И ДЖОАННЫ САУСКОТТ[9] Перевод В. Потаповой

    «ЖИВЕЙ, ВОЛЬТЕР! СМЕЛЕЙ, РУССО!..» Перевод В. Топорова

    «УТРАТИЛО ИСКУССТВО СВОЙ…» Перевод В. Топорова

  ИЗ «МАНУСКРИПТА ПИКЕРИНГА» (1800–1803)

    УЛЫБКА Перевод А. Парина

    ЗЛАТАЯ СЕТЬ Перевод В. Потаповой

    СТРАНСТВИЕ Перевод В. Топорова

    ЮДОЛЬ ГРЕЗ Перевод В. Топорова

    ХРУСТАЛЬНАЯ ШКАТУЛКА Перевод В. Топорова

    СЕРЫЙ МОНАХ Перевод В. Топорова

    ИЗРЕЧЕНИЯ НЕВИННОСТИ Перевод В. Топорова

    ВИЛЬЯМ БОНД Перевод В. Топорова

  ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1808–1811)

    «НИ ОДНОГО ВРАГА ВСЕОБЩИЙ ДРУГ, ДЖОН ТРОТ…» Перевод В. Потаповой

    «ТЕПЕРЬ ПОПРОБУЙТЕ СКАЗАТЬ…» Перевод В. Потаповой

    «ЧУВСТВА И МЫСЛИ В КАРТИНЕ НАШЕДШИЙ…» Перевод В. Потаповой

    КУПИДОН Перевод В. Потаповой

    БЛЕЙК В ЗАЩИТУ СВОЕГО КАТАЛОГА[15] Перевод В. Потаповой

    «ТВОРЕНЬЕ ДУРАКА ПО ВКУСУ…» Перевод В. Потаповой

    ИЗ ПИСЬМА К БАТТСУ (ГРОЗНЫЙ ЛОС)[22] (Сочинено по пути из Фелпхэма в Лавант) Перевод В. Потаповой

    ВОРОТА РАЯ (Для лиц обоего пола) Перевод В. Потаповой

  ИЗ КНИГИ «ВЕЧНОСУЩЕЕ ЕВАНГЕЛИЕ»

    «ХРИСТОС ЯВИЛ ИЛЬ НЕТ СМИРЕНЬЕ?..» Перевод В. Потаповой

  СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

    РАДУШЬЕ СТАРОЙ АНГЛИИ Перевод В. Потаповой

    «ПРЕДОСТАВЬ МЕНЯ ПЕЧАЛИ!» Перевод В. Потаповой

    «НАВЕКИ МЫ БУДЕМ У ЭТОЙ ЗАГАДКИ В ПЛЕНУ…» Перевод В. Потаповой

    «ЗА ОБРАЗЕЦ — ТЫ МУДРЕЦА ОГРЕХИ…» Перевод В. Потаповой

    «ОН ВЕК СОБЛЮДАЛ ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО…» Перевод В. Потаповой

    «ЖИТЬ КАК ХОЧЕШЬ — ВЫДУМКА, И БАСТА!..» Перевод В. Потаповой

    «ДАРОМ ВЕЛИКИМ ДУРАК НАДЕЛЕН…» Перевод В. Потаповой

    КОРОЛЕВЕ Перевод В. Топорова

ПРОРОЧЕСКИЕ ПОЭМЫ

  БРАКОСОЧЕТАНИЕ РАЯ И АДА Перевод А. Сергеева

    СМЫСЛ

    ГОЛОС ДЬЯВОЛА

    ПАМЯТНЫЙ СОН

    ПОСЛОВИЦЫ АДА

    ПАМЯТНЫЙ СОН

    ПАМЯТНЫЙ СОН

    ПАМЯТНЫЙ СОН

    ПАМЯТНЫЙ СОН

    ПЕСНЬ СВОБОДЫ

  ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ[33] Перевод В. Топорова

  АМЕРИКА Перевод В. Топорова

    ПРОРОЧЕСТВО

  ЕВРОПА [62] Перевод В. Топорова

  ПЕСНЬ ЛОСА [80] Перевод В. Топорова

  /ПЕРВАЯ/ КНИГА ЮРРИЗЕНА [81] Перевод В. Топорова

  КНИГА АХАНИИ [82] Перевод В. Топорова

  КНИГА ЛОСА [83] Перевод В. Топорова

ИЛЛЮСТРАЦИИ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg