Александр Радченко Синий зонт
Талант – то самое качество,
Которое велит тебе делать
все наоборот, все не правильно,
и убаюканный привычной
гармонией мир взрывается.
Андрей МакаревичГлава первая Из жизни художника Альберта
Абсолютный стих
Кого-то лепили из глины, А вас, безусловно, из теста. Над вами вам пели былины О белом царе и невесте И в душу немного изюма, И капельку рома с Ямайки, Что ночью стащили из трюма. Я третий на снимке без майки. P. S. Абсолютный встал. Абсолютный сел. Абсолютный стих.«Я сделал все наоборот…»
Я сделал все наоборот: Мой пианист стреляет первым, Он, как умел, играл фокстрот. Он, как хотел, лечил вам нервы. Тогда вы были при князьях, Хрустальный шар сиял при свите. Маэстро вспомнил о друзьях, О Вессоне и Смите. Менялось время на часах, Где циферблат без стрелок. Раввин сказал, что был Пейсах, Сметая все с тарелок. А пианист играл фокстрот, Играл его наоборот.«Если пес-то лунный…»
Если пес-то лунный, Если друг-то милый, Если враг-то гунны За спиной Аттилы. Шляпа и гитара, Куртка на диване. Накопилась тара И чужая в ванне. Мотыльки летают, От свечи огарок, Тени нарастают В свете желтых арок. И под строчкой нота Личного протеста Да на стенке фото, Где она невеста. Где оркестр струнный, Диксиленд нехилый, Там, где друг не лунный, Там, где пес не милый.«Вот бы иметь столько рук…»
Вот бы иметь столько рук И попросить третий глаз. Было бы меньше разлук И неоконченных фраз. Вас просвещаю, пока Заняты боги судьбой, Держит за хвост облака, Шива шестою рукой. Держит за хвост облака, Некогда руку подать Смотрит как будто с тоской И говорит: Так держать!«По протоке тонкой…»
По протоке тонкой, Управляя джонкой, О тебе пою. Как за горизонтом Атмосферным фронтом Баю ночь твою. Или каплей звонкой По щеке румяной, Словно колокольчик Тройки резво-рьяной. Баю ночь твою, Баю и пою.Охота
Ведь будешь франки предлагать, Шептать противно: «Обними», И прессе что-то нагло врать… Да ври, конечно, Черт с ними. Иль сбрось С тебя хандру — Наряд невежды, Слепую глиняную рать. С короной пышные одежды На Александрову кровать. А мне зевать, Мадам, охота!В беседке
В беседке миленькая вслух читала Фета. Соседская сирень над вечною весной склонилась. Нет, мне не послышалось, Она сказала: «Света. Я вас прошу уйти, Пожалуйста, со мной. Я брошу вас монеткою на счастье В небесно-голубой фонтан Мечты. Чтоб вспоминать порою в час ненастья Твои черты, твои черты».«От грозы шагала прочь…»
От грозы шагала прочь Дева краем сада. Жуткий вой наполнил ночь, Словно стон из ада. И босая, без платка, Чадо прижимая, Оглянулась и стоит Белая, немая. Смотрит в волчие глаза И, забыв о страхе, Хлопнула разок-другой По своей рубахе. Он дитя ее лизнул, Мордою прижался. Не заметил, как уснул И во сне остался.Грусть
Много лет понедельник, Много лет вечереет. Много лет враг-бездельник На диване стареет. Что нам даты и числа — Календарное бремя. Мы без всякого смысла Примирились на время. Что нам жизни-идеи Когда подвиги-будни. Если дети-злодеи, Если женщины-блудни. Верно, встретимся вновь Мы порою весенней. Закипит в жилах кровь И придет воскресенье.«Zоrrоастрийка беглая дикая…»
Zоrrоастрийка беглая дикая По-персидски всегда многоликая, Над кострами ночами парящая, В злобной ласке ночами кричащая. Непокорная и не битая И местами шилом бритая. Вся в орнаментах и наколочках, Вся в булавочках и иголочках. И на улицах Красной Пресни Ты поешь невеселые песни. Под гитару-подругу из детства, Про судьбинушку с малолетства. Где в могилке ты приземленная И настолько в меня влюбленная.«Под кистью Куинджи рождается лето…»
Под кистью Куинджи рождается лето, Белеет краса среднерусских равнин. Как жаль, что Дега не увидел все это, Не видел Веласкес, рисуя менин. Ты чей-то «caprise», нe лишенный тревоги. Ты сказка под утро и легкая тень, Бегущая с ветром по пыльной дороге Навстречу рассвету и чья-то мигрень.«Вдохни огонь на Шангри-Ла…»
Вдохни огонь на Шангри-Ла, Лиши монаха оберега. Там в трех лучах летит стрела И птица Вещего Олега.«Давай постоим под июльским дождем…»
Давай постоим под июльским дождем, Синий зонт выбросив в клевер. Продрогнем до судорог и подождем Дю Солей, уходящий на север… …вместо мокрого платья чье-то трико, Ты позируешь ночью Пикассо На мяче у костра, и бутылка Клико, И в руке моей нож. Асса.«Стих не родится, локон не вьется…»
Стих не родится, локон не вьется, Нету унылой картины в окне. Бабочка больше о лампу не бьется, Мирно лежит на зеленом сукне. Ваши обиды желтеют в конверте, Джинном в нем бродит сюжетная нить. Жаль, не читал, но я рад – вы поверьте, Будет зимою, чем печь растопить.Это Архипов
Александру Архипову
Затвор передернут, финка в груди, Кровью залиты горные хаты. По хрен. Бегу. Враг впереди И сейчас я его аты-баты. Встал на мину. Перепрыгнул забор, С АГСом полет страшен. Вновь кольнуло – в спине топор, «Муху» взвел. Сарай мозгами окрашен. Фески красные вьются вокруг. Из себя вынимаю финку. Сколько было голов. И, конечно же, рук, Время – «час». На бегу ем грудинку. Вот бы с Лиговки Нинку.«Лет двадцать примерно бомжую…»
Лет двадцать примерно бомжую, Рюкзак дарит форму и стать. И, как подобает буржую, На рубль могу загулять: На 10 копеек – цыгане, За 20 до Лиговки свищем. На 30 кутил в балагане, А прочее – нищим.«Склонилась ветка…»
Склонилась ветка сливы розовой Над ручьем, Несущим цветок сирени У горы Машук.Самурай и неверная жена
Съешь в моей пагоде все, Только бамбук не грызи. Только изыди и лесом иди У горы Фудзияма.«Мой маленький и злобный азиат…»
Мой маленький и злобный азиат, Венец Эпохи Вырождения, Певец былых проказ и ад, Натуры мертвой взлет падения. Крапивных слов седая скука, Рептильных глаз болотный цвет, И воском залитое ухо, И по плечам янтарный свет.«Из-за угла подошли мы…»
Из-за угла подошли мы, Стоп-гоп, Взяла на себя много ты, Стоп-гоп, у горы Фудзияма«Псом виляет лунный хвост…»
Ольге Ушаневой
Светлане Вайвод
Группе «Лунный пес»
Псом виляет лунный хвост, Мы идем на встречу солнца В направлении норд-ост, С отражением в оконцах Чьих-то запертых домов, Со следами светских сплетен, Вдоль нечитаных томов, Без которых мир конкретен, В даль, над речкою ночной, Где под веткою вишневой Пил единорог ручной В сказке Ольги Ушаневой.Эскиз № 1
Настроение «Завтра» вечером. Настроение «Ждал» целый день. Выпил ром. Спать ложусь. Делать нечего. Оглянулся. А зря. Моя тень.Эскиз № 2
На холсте сырая осень, С мастихина льют дожди. Жду ее уже дней восемь, Ученицу Джона Ди. В черном зеркале покажет Шамаханский дивный сад, По руке моей расскажет О работе на Моссад. Нитью жемчуга стреножит Для полета наяву. В арбалет стрелой уложит И натянет тетиву. Проведет тропой Трояна Меж неведомых земель, Где слагалась Рамаяна, Где бессилен Ариэль.Эскиз № 3
Гоню иллюзии с концами, Как тройку по Владимирской Руси, Летящую по тракту с бубенцами. Чтоб я так мчался? Боже упаси! Гора не стала ближе к Магомету, А бросила лишь что-то на плетень. Так поклоняйся завтра амулету. Я буду прост. Я прихвачу кистень.Проходимке
Не знаю, как благодарить За смелый взгляд усталый. Могу строкою озарить, Но лучше «шпалы-шпалы», Где мчится поезд по спине, Везет зерно и ласки, Где кто-то скажет обо мне: «О, сказочник… о, сказки».И(деал)огия
– А как же та? – А ей. Ей. Богу. Такие строчки напишу, Что только с ней я в путь-дорогу, Мне только ту. Мне только ТУ-154, Воздухоплаванья костюм, Чтоб жить, как рыжему коту На стареньком речном буксире, И доступ в трюм.«Ирисы вишневой ночью…»
Ольге Ушаневой
Ирисы вишневой ночью В созвездии Тельца. Ты в белой рубахе. Воочию. С рыжим котом у крыльца. Все мурлыкаешь тихо на ушко Обо мне белоснежный романс. Васильковая чудо-подружка И ирисовый чудо-нюанс.Анютины глазки
– А что было дальше? – Могу и об оном. Потом генеральша, Притом с пансионом. Деревня – душ триста, Венки, хороводы. Под звездами пристань, В огнях пароходы. То ярмарка в Туле, То в пятницу гости. Стреляю в загуле Ворон на погосте. А вниз, за рекою — Анютины глазки… Махнула рукою: «Рассказывай. Сказки…»«Ты* взлетела одна…»
Ты* взлетела одна, Видишь* вечность без дна, Небо га*снет и манит узором. А*риадна не в счет, коль беспечен полет, Бездну* дразнишь пленительным взором у горы Фудзияма«Пальцы легли руной света…»
Пальцы легли руной света, Древо, как дева Vиктория. Снимок, где девочка эта, В никуда не плывет которая.Глава вторая Ставлю на красное
«Танцуют тени танго ночи…»
Танцуют тени танго ночи, Амуры на ветвях пируют. Шаман запел, закрывши очи: «Когда святые маршируют». Альберта тень в кустах мелькнула, Его ты видела недавно, Волной волос к плечу прильнула… А то, что было, и подавно. Ютландский скальд напишет в оде, Лелея амулет сарматки, И что-то скажет о погоде… Я посвящаю вам загадки.«Меж сердцем и гривой…»
Меж сердцем и гривой Автограф души, Колчан болью кованых песен. Аз ведал глагол, прозвучавший в глуши, Ребенком под ивой и пресен Ему показался порядок вещей, Вещдоком заполнена яма. И вновь Поворот и зачахнет Кощей. Честь вам у горы Фудзияма.«Меня истина манит сияньем…»
Меня истина манит сияньем, Аккордом зажатых нервов. Каково же на расстоянии Архитектором быть для негров, Реки наши сжимать мостами, Если нити обрезали сами. Взять бы гитару, 100 грамм под Ротару И сделать все наоборот. Что сказать вам? Поехали. Полный? Вперед!«Встретит, конечно, не водкой…»
Гедре Вайтекунайте
Встретит, конечно, не водкой, А шоколадом с какао. «И» станет краткой и станет кроткой Тайной про танец в Макао. Еле заметно смутится: «Комната. Кошка. Окошко». Утром знакомые лица, Ночью на ощупь немножко. Алиби стали прочнее, Йодом становятся виски. Ты, что в окне вечереешь, Если ушел по-английски.«Пледом под утро отброшенным…»
Ольге Ушаневой
ПлЕдом под утро отброшенным За Туманом озеро лесное, ТаЙна лугов некошеных СтАнет забавой весною. ТиКают часики. По сердцу МоЦарта грусти забвение, ЕдИнорог в гости просится, СоН превратив на мгновение В сКазку, знакомую с детства, СтАвшую, как наваждение НаМ, что досталась в наследство.Колодец
Светлане Склядневой
Сад плывет в лазури прусской, Ковш к венцу прибили волны. Летом жарким, тропкой узкой, Ясным днем, с ведерком полным, Дети подходили к лесу Напоить водой живою Ель, таежную принцессу, В пламени оставив хвою… А прусский сад плывет в лазури.««Сохнет» дождь по цветам…»
Светлане Склядневой
«Сохнет» дождь по цветам, Клубни тучные молнии мечут, Ливни линей омоют ту встречу. Я бродил где-то там До высоких берез. Находил, чтоб наполнить украдкой Ее корни слезой полусладкой В общей горечи слез Аллегорией грез.«Будем друзьями, хоть понарошку?…»
Ольге Будиной
Будем друзьями, хоть понарошку? Утром июньским готовим окрошку, Днем погуляем в саду, где ирисы, И после чая польем кипарисы. Ночью костер разведем из газет, А если откажешь, тебе Баязет.«Абсент и коррида…»
Абсент и коррида Ночного Мадрида. Желания, страсти… Европа во власти Лунного облика северной девы, И можно услышать среди тишины Как в стоне любовном порою слышны Арктических песен напевы.«Облако-лето по осени мчится…»
Облако-лето по осени мчится, Капли смывают июльский загар, Сон черно-белый мечтает прибиться Аистом к стае уставших гагар. Ночь-Барселона, Облако-Птица, Алое платье в дымке сигар.«Купите, господа, розы…»
Купите, господа, розы, Рисунки, книги и часы Имперского периода. Мимозы Сам бы купил для Красы. Только барыша нет, Ибо беден поэт и живет для красы, Ночью видит Kristall и созвездий букет. Astrum в ярости тиамата.«Явилась утром в келью для раздора…»
Явилась утром в келью для раздора, Руками крепкими защелкнула капкан. Осенний блюз рыдал: «Она же Айседора». Свинг вторил: «Это же Дункан». Лишь на бульваре Серебристом Ангольским ритмом воздух трясся, Волк в настроении игристом — Авророй для него царевна Яся.Глава третья Парад планет
«Я стираю не часто…»
Ольге Зарубиной
Я стираю не часто, но огненно, О тебе попрошу я у Деда. О тебе бы проверил доподлинно, О тебе бы была беседа.«Пою кошерно, ем – потею…»
Елене Ткалиной
Пою кошерно, ем – потею, Часы дарю календарю, Да я на вас дышать не смею, Лишь чаще прежнего курю. Вот бузину сажал намедни И в Киев дяде написал, Что есть стихи о вас и бредни. Он долго голову чесал.Кстати
Серебристому бульвару посвящается
Серебрится бульвар, кстати. И снежинки-опилки кругом, А соседи-разбойники (тати) Кстати покинули дом. Есть кастрюля, ведро и приемник, Пьеса, ноты, тарелка и плед. Есть окно, а под ним подоконник, Что прослужат мне несколько лет. Что люблю из горячего? Виски. А под старость сухое вино. Я один, нет ни мухи, ни киски, Не покажут бесплатно кино. Кстати, есть два билета на Ольгу. Не пойдешь – загоню, так и знай. И терплю вас постольку – поскольку, Кто-то сеял, а я пожинай? Серебрится бульвар Кстати, кто-то чешет под синим зонтом, Говорят, что понравился Кате, Кстати, сказал управдом.Кто обидит поэта?
Кто обидит поэта? Да еще инвалида?! Кто забьет трубку мира в косяк?! Дверью хлопнет в висок индивида?! Кто прочтет и промямлит: «так-сяк»?! Расступись. Покажись, кто удалый. Где тот бубен шамана в трико? Я уверен, ты грамотный малый, Без акцента поешь «Сулико». Без акцента играешь на скрипке, Носишь попика цепь для понтов. Но для нот твоих, ярких и липких, Хватит с толикой синих зонтов.«Вот под зонтиком торчу…»
Вот под зонтиком торчу, Цвет, конечно, синий, И гражданочке хочу Что-то спеть про иней. Рассказать, что мир иной, Не такой, как в книгах. Намекнет: «Возьмешь женой?» – Видишь руку в фигах? – Я слепая, сунь под нос, пожалей беднягу. Приюти. Спаси, Христос, Савояр-бродягу. Что сказать? Жив бог во мне: Прописал и помер. Так на жизненном столе Разложили покер.«Так создавалося мнение…»
Ксении Дуниной
Так создавалося мнение, Что сестра милосердия Ксения, У которой подушка чуть мятая, Спит в очках, значит, чуть слеповатая, Не заметит багдадского вора. Затаюсь. Не сдаюсь. Тише, ворон. Не накаркай полночной тревоги. И вообще отвернись от окна. Чур! Не выдадут Русские Боги. Вот удача – под утро одна!«О чем молчит твоя печаль…»
Ольге Немзер
О чем молчит твоя печаль, Листок, гонимый сквозняком. Янтарь паркета и вуаль, На солнце роза с коньяком? Ее тончайший аромат — Моя надежда – не мечтай! Зеро на все – вам шах и мат! Ей только сказки подавай… Рисуй, Альберт, и не зевай у горы Фудзияма.«Храни меня, гусарский бог…»
Храни меня, гусарский бог, Денис Давыдов и Кобзон-т! Похоже, сделал все, что мог. Уходит в дождь мой синий зонт.Нордическая суббота, однако
Вот суббота как суббота, Отдохнул от вечных дел. В клубе-чуме лишь работа: Кто играл, а кто потел. Проиграл онучи в карты, Шел от чума песни пел. Проиграл оленей, нарты, Тещу, дедов самострел. Станет в чуме попросторней И у чума посвежей. Просушу, однако, корни, Шкуры белок и ежей. Место тещи под джакузи, Вокруг чума авеню. Самострелу – ша! Есть УЗИ… Быть на скатерти меню! Что еще? Детей всех к теще. Чтоб ее задрал лесник В нашей приболотной роще, Чтоб потом сожрал и сник. Мы с голубушкой-женою Одну ночку отдохнем… А проснемся лишь весною. Нет, не рано, в общем, днем.Моя мечта
Радченко Александре
Под шапкой белых облаков, Над клевером у склона Лишу невидимых оков Мечту от долгого полона. Став основанием для снов На небосклоне алом, Блеснет, лишенная оков, Магическим кристаллом. Осветит изумрудный рай Седые дебри яра И поведет в далекий край Слепого савояра Моя мечта.«Вологодский сказ о том…»
Вологодский сказ о том, как художник Альберт попал на ярмарку в Харовск. – Купи камчатского бобра! Иначе подложу. Все больше от него Добра Я щедро отслужу. (Купил): – Я жизнью жил и не тужил. Я «жи» и «ши» писал, как мог. Я ел, как мог, качался в поле. Но врут, что пел: «Жынюсь на Оле» в ля-миноре! (Блабуду) – ду у горы ФудзиямаГлава четвертая Он стоит у окна
Не было шести. Он стоял у окна и смотрел на раскисший Бремен. Город не встретил его этой ночью. Раздавленный небесным свинцом, он вымучивал сны, он видел себя высоким и стройным, озаренным солнцем и смехом женщин…
Утро. Они встречали его у ворот тюрьмы, все. Полтора года за нападение на полицейского. С того дождливого утра прошло много лет. Полтора года за нападение на полицейского…
Они стояли, как сестры, стояли молча и не замечали, как ненавидят друг друга. Одна была с цветами. Лица не вспомнить, но, кажется, Хелен. Он никогда не помнил ее лица, только черное платье с ниткой жемчуга. Духи? Она не пахла. С цветами Хелен. Хелен фон Кравиц, аристократка, красавица, хозяйка антикварного салона на Фридрихштрассе. Старый друг Хелен, скупившая две трети его картин, сделавшая его богатым и свободным. Хелен, платившая ему пятьсот марок за ночь…
5.37. Бремен не встретил его. Берлин не проводил. Любимый ночной Западный Берлин не заметил его бегства, проиграл его в рулетку, пропил в дешевом борделе, Берлин проколол его в вену. Еще три часа и все изменится. Конечно же, Хелен первая обнаружит его пропажу, первая бросится к телефону и они опять станут сестрами. Они перевернут полицейские участки, больницы, морги. Они устроят красивое шоу.
Часы показывали без четверти шесть. Маленькая комната. Чемодан и этюдник брошены на кровать. Сырость и полумрак. В Бремене дождь.
Весной он записался в фольксштурм. Их рота стояла на Лейпцигштрассе, и он успел подбить два танка. Потом был плен. Потом….
5.52. Ему показалось, что дождь усиливается, дом напротив растаял, в руке щелкнула зажигалка. Полумрак.
Они стояли, как сестры. Кто был еще? Лицо с родинкой на щеке, прямые белые волосы… Рита, журналистка из «Шпигель». Огонек сигареты отразился в окне. Еще левее фрау Шиманн, организатор той выставки, на которую он пришел во взятом у Марека за пятьдесят марок костюме. Он уходил знаменитым, его несли… Это потом он набил морду Мареку, то ли поляку, то ли еврею, и порвал его костюм. Марек умер десять лет назад, и на его могилу приходил только он, с букетом хризантем… Здесь похоронен Марек Лебовски.
Фрау Шиманн, вечный двигатель. Вечно одна. За ней стояла бритая голова, серый плащ – Анне, студентка университета. Говорили, что она связалась на первом курсе с анархистами. Они познакомились после его лекции и договорились о встрече на следующий день. Стук в дверь разбудил его. Было еще темно, когда он, в перепутанных тапках, держась в темноте за стенку, пошел открывать. Ее мальчишеское тело не выдерживало никакой критики. Пришлось подарить ей сапфир. Только у нее потом был ключ от его берлинской квартиры.
Он дал ей «Вальтер» и попросил выстрелить ему в затылок, когда пойдет в ванную. Анне нажала на спусковой крючок, когда он сбросил халат. Магазин был пуст.
5.57. Лица, лица, лица… Без цвета, вкуса и запаха. Он тасовал колоду памяти. Девятка треф-фрау Шиманн. Выставка в Гамбурге. Почему-то вспомнился порт. Ах да! Драка в притоне, неделя Вагнера. Писали, что он пьяный зарезал турка. Врут, наверное. Газеты врали всегда. Они заставляли людей играть в его жизнь, и те играли. Его отпустили за недостаточностью улик, вечером, под вспышки фотокамер, вытолкали в шум толпы, в тайну фрау Шиманн, спрятавшей нож.
5.59. Его жизнь и чья-то игра затягивались. Оставалось вписать в завещание имя той, кто первая найдет его в этой дыре. Имя той, кто унаследует все его состояние – два миллиона марок, квартиру в Западном Берлине и домик в Альпах.
6.00. Бремен проснулся как по команде. За окном шелестели резиной автомобили, собаки тащили укрытых зонтиками горожан, шел дождь.
Щелкнул замок, и в комнату вошла Анне. Тонкими пальцами она держала патрон.
– Ann, ich werde Ihr Portret von der Scheise zeichnen[1]… – сказал он.
Она встала на колени и поцеловала его руку. Ему было 65. Его звали Альберт фон Радо. И в этом был весь он…
Глава пятая Турок африканский
Мой отец, Олег Радченко, был третьим ребенком кубанского казака Ивана и дворянки Жени Булгаковой. В самом конце войны Иван Андреевич, уничтожая лучшие немецкие дивизии в Трансильвании, погиб. Далее, при загадочных обстоятельствах, погибают два старших брата моего отца. Он еще школьник, впереди долгие годы учебы. И вот наконец десятый класс, еще немного и…
Умирает красавица Женя. Отец остается один. Конечно, были родственники, была посильная помощь.
Пришлось оставить футбол – отец тогда играл в «Тереке». Пришлось оставить на потом мысль об институте и сразу после школы поступить и хорошо окончить нефтяной техникум. Но пока он студент первого курса, ему вслед кричат «стиляга» и в него влюбляется восьмиклассница Света. Пройдут годы, и я получу из Лондона письмо – исповедь от той самой Светы.
Отец призван в армию, а тогда служили три года. Проводы, гулянья…
Вдруг откуда ни возьмись – появляется цыганка. Берет отца за руку и говорит: «У тебя будут две жены и обе они умрут». Цыганка ушла, молодежь посмеялась и гулянья продолжились.
Началась служба на турецкой границе в батальоне прикрытия.
Прошло три года. Отец возвращается в Грозный с боевым опытом и письмом от Светы, что она встретила и полюбила другого с продолжением. Отец дома. Его встречают родня, друзья и… Света, которая уже успела разлюбить своего первого мужчину. Отец не простил ей измены и дал «от ворот поворот». Третий день мирной жизни, суббота, и вся молодежь едет вечером в клуб на танцы. Едет с друзьями и мой отец.
В то же самое время с подругами едет на танцы Валентина, дочь офицера Николая и красавицы Марии.
Это была любовь с первого взгляда, и на третий день знакомства они влетели в ЗАГС. Что только не говорили о них, сколько богатых невест рыдало в подушку, сколько слез и проклятий выдавила из себя Света. Потом была свадьба, а через девять месяцев родился я. Нам бы жить-поживать, но случилось страшное. Мама заболела. Ее кладут в больницу, ставят неправильный диагноз, лечат не тем и не от того. Спохватились, но было поздно. Отец привозил меня в больницу, маме кололи наркотик, она оживала, играла со мной, о чем-то беседовала с отцом. Беседовал с отцом и врач: «Живет только благодаря уколам». Отец попросил больше не мучить маму. Потом были похороны, а мне исполнился год и два месяца. Отец вспомнил ту цыганку.
Долгие годы Грозный был тихим, уютным и милым. Красивые скверы, фонтаны, гастроли разных коллективов. Всему этому есть простое объяснение. В 44-м году за измену Родине все коренное население по приказу Иосифа Виссарионовича было выслано в Северный Казахстан. Так грозненская область после войны превратилась в многонациональный рай на земле.
Но праздник длился недолго – Хрущев возвращает предателей. Область становится республикой, а некогда мирный край превращается в центр бандитизма на Северном Кавказе.
Прошло время, наступил 69-й год, и если мне не изменяет память, то в Вербное Воскресенье меня понесли в церковь крестить. Конечно, инициаторами были мои дореволюционные бабушки и живой 90-летний прадед Владимир Булгаков, офицер царской армии. Я был его первым правнуком и поэтому получил от него устное завещание, которое лет через пятнадцать озвучили мои бабушки. А пока вся моя многочисленная родня заняла свое место в многокилометровой очереди в церковь. День выдался солнечным и очень теплым, а очередь двигалась очень медленно, почти все несли грудных детей на крещение. Многочисленные родственники были явно навеселе, и мои не исключение.
И вот мы уже в церкви. Душно. Дети орут. С батюшки пот градом. Я ору, не успокоить. Наконец дело дошло до меня орущего. Меня быстро раздели и передали в руки батюшки, который, особо не раздумывая, окунул меня с головой в купель…
Долго ли я был под водой, не знаю, но когда я вынырнул, то сразу вцепился в его бороду двумя руками и захохотал. Он головой дерг-дерг, да не тут-то было. А я хохочу пуще прежнего. Тут подошла старушка из прислуги ему на помощь. Пытается мои пальцы извлечь из бороды.
Первым не выдержал мой крестный и захохотал в голос. Следом его поддержали и родственники, и вместо плача в церкви начался дикий ржач.
Не знаю, что там набормотал поп, но родне он сказал следующее: «Да, веселый будет парень». Веселый. Обхохочешься.
И стали мы жить втроем: я, папа и его тетя Мария Владимировна Булгакова или бабушка Муся, как называл я ее потом, когда научился говорить. А пока была коляска, пеленки и погремушки. В один из летних дней к отцу из Ярославля приехал его друг детства. Приехал ненадолго, проведал своих родителей и уже к вечеру приехал к нам. Поезд уходил утром, и времени было в обрез. Я благополучно уснул. Отец положил меня в коляску и вынес спящего во двор, а сами стоят с другом и разговаривают о том о сем. Сколько времени прошло не знаю, но я стал хныкать. Папа проверил – сухой. Покачал немного, но я стал хныкать громче. Времени мало, а поговорить нужно о многом. Папа решил не обращать на мой скрежет внимания, и стал лишь сильнее раскачивать коляску, выходя из терпения. Но тут я крикнул так, что отец на психе, что есть сил, дернул на себя коляску…
Кирпич попал в асфальт, в то место, где еще секунду назад находилась моя голова.
Потом был еще случай, но отец мне о нем ни слова не сказал, мне тогда было чуть больше трех лет. Отец обнял меня крепко и нежно, а я смеюсь, пытаюсь вырваться из его объятий.
– Сынок, – говорит отец, – будь осторожен, тебя хотят убить.
* * *
Прошло время. Наступил 1974 год, обычный год. Я жил возле бабушки Муси, слушая ее рассказы и наставления. Отца видел только по выходным. С раннего утра до позднего вечера он был на работе, часто уезжал в командировки. А Муся была тяжело больна, редко вставала с постели, а я с радостью нянчился с ней. В один из дней она зовет меня к себе, к постели.
– Внук, – говорит она, – слушай меня внимательно и не перебивай.
Я утвердительно кивнул головой.
– Запомни сам и передай потом своим детям. Никогда, ни при каких условиях не женись на армянке. Ты запомнил?
Я утвердительно кивнул головой.
Лето в Грозном долгое, начинается в середине мая и длится до середины, а то и до конца октября. Осень начинается сразу, неделями идет мелкий дождь, небо залито свинцом, так что ни о какой улице мечтать не приходится. И такая погода может стоять вплоть до Нового года. Это утро ничем не отличалось от предыдущего, дождь льет, и поход в детский сад отменен. Я доволен и кручусь на кухне возле Муси.
– Ну чего мешаешься, – ворчит бабушка, – иди лучше приведи себя в божеский вид. – В какой вид? – не понял я. – В божеский.
Я ушел в ванную, умылся, поправил неуправляемую челку и вновь появился на кухне.
– Ба, ну теперь у меня божеский вид?
– Турок ты африканский, – улыбнулась она, – вот бери свой изюм и иди смотри в окно или поиграй.
Я пристроился в спальне у окна. Дождь. Редкие прохожие, редко проезжающие машины… и вдруг гул. С севера на низкой высоте в сторону нашего дома летят два боевых самолета с большими красными звездами на крыльях. Вот они уже над домом, и чтобы видеть их полет дальше, я бегу на лоджию в зале. То, что я увидел, повергло меня в шок. Наши самолеты стали сбрасывать бомбы на соседние дома и на дом, в котором жил мой детсадовский друг Виталик. Я влетаю к Мусе на кухню: «Ба, наши самолеты со звездами наш микрорайон бомбят!» Муся посмотрела в окно, а потом на меня: «Вот придет отец с работы, скажу ему, чтобы он запретил тебе по вечерам столько смотреть телевизор и эти идиотские новости». Сказано – сделано.
Лет через пять отец получил новую большую квартиру в поселке Ташкала. К тому времени он уже был замом генерального директора одного крупного нефтеперерабатывающего объединения. Моя жизнь мало чем отличалась от жизни сверстников: школа, музыкальная школа, спортивная секция. Настало лето, каникулы, и я решил первую неделю каникул просто балбесничать – спать, читать и слушать музыку.
Утро. Отец ушел на работу и вдруг звонок, скромный-скромный. Друзья? Звонить еще рано, да и трезвонят они не так. Открываю дверь. Стоит старая цыганка и просит о помощи. Ладно, думаю, не обеднеем. Отрезал ей хлеба, насыпал сахара и дал немного мелочи.
– Мальчик, у тебя будет жена, и звать ее будут Валентина, – сказала цыганка и ушла.
Наступил 84-й год. Где-то в мае, перед самым днем рождения, мне стало нехорошо: опустились руки, в голове пустота, на душе тревога, и с каждым днем становилось все хуже и хуже. «Переходный возраст или влюблен в кого-нибудь», – услышал я случайно разговор отца с его новой женой Татьяной. А чувство тревоги с каждым новым днем только усиливалось. Я стал бояться засыпать – постоянно снились горы трупов, разрушенный город, повешенные горцы. Как-то я не выдержал и подошел к отцу, сделал спокойное лицо и очень мягко, зайдя издалека, подвел разговор к переезду из Грозного. Отец также спокойно ответил отказом. После этих слов я скис окончательно. Прошло время, которое лечит, я успокоился, окончил школу и уехал учиться в Ригу. Учеба не пошла с первого дня – мне это было не интересно. Моя мечта поступить в университет, чтобы в дальнейшем стать учителем русского языка и литературы, рухнула, как только я посмел заикнуться об этом в кругу семьи. «Мужчина в первую очередь должен быть технарем», – сказал отец. Так, с горем пополам, с тройки на двойку, я окончил первый курс училища. И сразу две новости: телеграмма из дома – «Поздравляем с рождением брата». О боже, у меня есть брат! Я сиял всеми цветами радуги. И новость номер два – повестка из военкомата. Все понеслось и поехало: учебка, присяга, веселые приключения, классные ребята и никаких страшилок типа дедовщины. Несколько раз присваивали звание младшего сержанта. Столько же раз разжаловали, пару раз сидел на гауптвахте. И вот я дед, вся служба которого стала состоять из игры в футбол – солдаты против офицеров на тушенку; и уроков игры на гитаре. И все бы ничего, но в один из дней мне стало очень плохо. Недолго думая, подошел к командиру нашей роты, объяснил ситуацию и был, с легкостью, отправлен в больницу ближайшей большой деревни. Врач, пожилая добрая тетя Надя, всего послушала, всего пощупала, понять ничего не может, а у меня полуобморочное состояние. Быстро переодела меня в пижаму, довела до койки и уложила. К вечеру стало весьма паршиво, а в голове закрутилась одна и та же мысль – ну вот и все, кажется, даю дуба. Пришла тетя Надя, сделала укол и я уснул. Утром встал как ни в чем не бывало, хорошее настроение и все такое. Приговор тети Нади был прост: в армии мне делать нечего, надо лежать и отдыхать. После обеда пришел проведать меня сослуживец. Сидим на скамейке больничного дворика, о чем-то беседуем, но чувствую, что-то он недоговаривает. Тут открывается дверь, и на крыльцо выходит Она… Мы медленно встали с открытыми ртами. Пришли в себя только тогда, когда на крыльце появилась маленькая рыжеволосая девочка. Она взяла ЕЕ за руку и сказала: «Мама». Но окончательно я пришел в чувство, когда узнал, что вчера в часть пришла телеграмма: «Умерла мама тчк отец».
Умерла вторая жена.
* * *
Закончилась служба. Я отметился дома и уехал к ней. Ее родня приняла меня в штыки, но мы держались как могли. В конце концов решили накопить денег и уехать из Союза. Жить становилось все тяжелее и тяжелее. У нас родилась дочь, а семейная жизнь была на грани развала. Нужно было что-то менять, и тут в газете читаю – Псковская область, дом, участок, подъемные, нетель…
Подписываем договор с колхозом на откорм сорока бычков. Откормили, получили хорошие деньги. Девочки растут на свежем воздухе и молоке. Я хватаюсь за все подряд – пасу колхозное стадо, работаю скотником, работаю на мельнице, приобретаю самогонный аппарат…
А тут новая волна – разрешили создавать фермерские хозяйства. Так, после всех юридических процедур, я становлюсь фермером. Тридцать два га земли, две коровы, телята, поросята, трактор, две машины, денег куры не клюют.
* * *
Она появилась дома поздно вечером. На мой вопрос, где она была, тихо и спокойно ответила, что ездила в райцентр и сделала аборт. В это мгновение у меня в душе умерли к ней все чувства. Стали просто жить в одном доме.
В стране перемены, все рушится, полки пустеют, но нам эти повороты не страшны, живем на зависть всей деревне. Вечером включаю телевизор, смотрю новости: Республика Молдова решила войти в состав Румынии, но левобережная часть республики – Приднестровье – воспротивилась. Начались боевые действия. В Тирасполь и Дубоссары приехали первые добровольцы из России.
Вот он, момент истины. Собираю сумку, предупреждаю ее, что еду на пару месяцев, и еду на попутке на вокзал.
На войне как на войне. Получаю два ранения и контузию. Готовят к операции. Через каждые шесть часов колют наркотик. Идет вторая неделя, операции нет. Понимаю, что стал уже наркозависимым. В конце концов настал день операции, я на столе, зажигаются лампы. Поехали. Сколько времени прошло с начала операции, не знаю, но понял сразу – я умер и душа моя на том свете. Такой радости и такого счастья я никогда раньше не испытывал. Мне хочется подниматься все выше и выше, но что-то упорно тянет меня вниз, и вот я на границе двух миров. Вижу внизу свое тело, если это можно назвать телом, и ору благим матом на всю мою вселенную. В переводе на литературный русский это звучало так: «Я не хочу возвращаться в этот мир, в эту жизнь. За что?» Потом я открыл глаза. Колоть по полной программе продолжали дней десять, а затем с каждым днем все меньше и меньше. Настал день, когда уколы закончились.
Наступил ад. Я просил, умолял, предлагал огромные деньги – все впустую. Сколько дней продолжался этот кошмар, сказать точно не могу, но однажды я проснулся утром, посмотрел в окно и улыбнулся. Светило солнце, пели птицы – закончилась ломка. А дня через три я был выписан и поехал домой. Она уже жила с каким-то трактористом, дети смотрели волчатами.
А потом поезд, и я снова в своей роте. Еще пара месяцев войны и все – Победа! И я участник Парада Победы. После парада спустился к Днестру и умылся. Что делать дальше? Я поехал домой со своим боевым другом.
Она уже жила с дагестанцем, превратив дом в аул. Девочки смотрели на меня как на пустое место…
И о чудо! Ранним воскресным утром я услышал стук в дверь. На пороге стоял сослуживец.
– Собирайся, тебя ждут в Питере, – сказал он.
Так первый раз в жизни я оказался в Северной Пальмире.
* * *
Серый человек. Он возник в моей жизни, как черт из табакерки. Монолог был таким-такого-то числа, такого-то месяца, в Красной Поляне состоялся съезд племен и кланов Северного Кавказа. Особым гостем был генерал Дудаев. Настроены были враждебно к России. Требуется срочно тренировочная война для сплочения народов, приобретения боевого опыта и т. д. Через некоторое время, как по взмаху волшебной палочки, в Абхазию входят грузинские войска, а с севера, горными тропами, идут отряды из Чечни, Кабарды и т. д. У меня первая мысль: значит, едем помогать грузинам. Но все оказалось иначе, ехать нужно именно к абхазам. Все русские команды из бывших афганцев и ветеранов спецназа ехать отказались. Вся надежда на нас. На пафос я не клюнул, но твердо уяснил одно: при братании джигитов мне надо быть где-то совсем рядом. Никому из ребят об этом разговоре не сказал ни слова, а на душе было одно – горячо, совсем горячо. Это мой единственный шанс поквитаться за все.
Еще в далеком детстве бабушки сделали две книги для меня настольными и сами почитали их, как мусульмане Коран, – «Тихий Дон» и «Хаджи-Мурат». О последней книге я слышал по поводу и без него.
– Читай. Там написано о твоем прапрадеде, наместнике Кавказа, графе Воронцове.
Конечно, я читал и ту и другую не раз. Но покорила меня другая книга: «Денис Давыдов». Биография, мемуары, его стихи и стихи о нем. Как я хотел в детстве прожить такую же яркую жизнь гусара-поэта. Хоть я и родился в День Пионерии, в День Первых, пионером был не ахти каким, а комсомольцем еще хуже. Вспомнил один день из детства – то ли мне тогда что-то почудилось или увиделось, я закрылся в ванной, включил посильней воду, о чем-то крепко, но недолго подумал и сказал: «Решено. Я готов прожить жизнь Иисуса, но на одном условии – без креста и гвоздей».
* * *
Абхазия в переводе на русский язык Страна Души. Красота дивная: море, пальмы, горы, всем известные курорты. На войне как на войне. Штурмуем и освобождаем населенные пункты, делаем успешные рейды в тыл, геройствуем на море. Республика наполнена журналистами. Кругом снимают на видео, берут интервью. Так в один солнечный день нашу группу находит посланник от командира чеченского отряда и предлагает на сказочных условиях влиться в их отряд. Чувствую – началось. Мы деликатно отказались, сердечно поблагодарили и откланялись. Меня тогда остро интересовали две фигуры – командир чеченцев и командир кабардинцев. Слушал о них все. Соответственно, ни для кого из них не было секретом, что я из Ташкалы, 10 классов образования, бывший фермер с Псковщины, а бывшая жена родом из Кабарды. Также знали, что мой отец с младшим братом, как и все русские, пытается выехать из Грозного. Я верю, что жизнь предоставит мне тот один-единственный шанс, нужно только набраться терпения. Терпи, казак, атаманом станешь, повторял я слова бабушек. А от себя добавлял: терпи, атаман, рыцарем станешь. Кем должен стать терпеливый рыцарь я ответа не нашел.
Война шла своим чередом, я ждал свой выход, и тут, как в театре, глубоко в душе прозвенел звонок.
Появился гонец из штаба – наша группа идет в сопровождении морского десанта далеко в тыл врага. Десантная посудина с откидным верхом загружена под завязку: танк, две машины с боеприпасами и топливом, бойцы, медсестры – кто где, не разобрать. Да нам это и ни к чему, мы только сопровождаем. Просто морская прогулка. Вышли с наступлением темноты, конец октября, кутаемся в бушлаты, жмемся друг к другу. До места высадки остается миль пять. Времени час или два ночи. Поднимается волна. А у нас ЧП – накрылся один из двух двигателей. На одном никуда не уйти. Капитан докладывает о сложившейся ситуации. Из штаба команда: с рассветом придет катер за десантом. Нормально, думаю, прогулялись.
Утро. Нас кидает уже не на шутку, тошнит и мутит всех. Удары волн становятся все сильнее и после очередного удара у посудины отрывается нос. Танк и машины наполовину затоплены.
В конце концов появляется катер, происходит погрузка десанта и он уходит на север. Что нам оставалось делать? Сидели под дождем и смотрели на все четыре стороны. Я уже собирался спуститься в каюту, как на капитанском мостике появился командир кабардинцев. Он с пятью своими бойцами решил остаться с нами. А глубоко в душе прозвенел второй звонок. Горячо, очень горячо. Спустился вниз, прилег, стало легче, и я уснул.
Подпрыгнул, точнее, подлетел, с ребятами от воя сирены «боевая тревога». Вот мы уже на палубе, занимаем места у пулеметов. Я стою за танком и просто держусь правой рукой за трос. Левая рука была ранена в Приднестровье – перебиты сухожилия на пальцах. С операцией на руке все никак не срасталось, вот и воевал вторую войну одной рукой, как-то наловчился.
Со стороны гор появились две цели, «Сушки» грузинских ВВС. В небе раздался жуткий треск – самолеты переведены в боевой режим, и через пару секунд в нас полетели две ракеты. Волна подняла нас, и ракеты прошли под судном. «Сушки» на бреющем полете в метрах пятидесяти от нас. Отделяются и летят в нас две авиабомбы. Волна опускает нашу посудину, и бомбы уходят на глубину в четырех метрах от борта. Где-то глубоко раздаются два взрыва и над водой появляются два тонких черных столба дыма высотой с трехэтажный дом. Самолеты уходят на второй круг. Скорость очень большая, соответственно они делают большой многокилометровый вираж. Второй заход со стороны гор. Картина повторяется. Пуск ракет – волна нас поднимает. Следом отделяются две бомбы – волна нас опускает. Сказать, что мы стояли на палубе зелеными, значит не сказать ничего. Мы стояли стеклянными, прозрачными. Сколько мне тогда было? Двадцать четыре с хвостиком, остальные ребята примерно ровесники. Пилоты делают вираж еще больше, с целью зайти на нас со стороны моря. Видимо, решили сделать последнюю, третью попытку и возвращаться домой. Вот и все – конец кино, гореть в солярке не хотелось, быть разорванным на атомы тоже. Поэтому я решил спуститься в каюту и при попадании ракет в судно надавить на спусковой крючок автомата. Не успел толком присесть, как в проеме появился наш боец и буквально вытащил меня на палубу. С запада под тоннами туч приближались две точки. Не знаю, что со мной произошло, но в голове всплыл детский грозненский анекдот и я что есть мочи заорал: «Абдулла, поджигай! – Не могу. – Почему? – Ибрагим спички обоссал».
Первым захохотал снайпер нашей группы, дальше смех перекинулся на всех. Я повернулся к командиру кабардинцев: «Ибрагим, это старый детский анекдот, не обижайся». В этот момент нас словно осветил мощный прожектор. На северо-западе в тучах образовалась огромная дыра, в которую светило солнце. В следующее мгновение в эту дыру влетели две точки. «Наши!» – заорали все. Грузины взяли резко вправо и нырнули в тучи. Началась погоня. Тут я понимаю, что только темнота спасет нас. Из последних сил, заглушая шторм, я проорал:
«Солнце… твою мать, садись!» То, что произошло дальше, повергло всех, в том числе и меня, в шок – солнце рухнуло в море. Мрак. Вскоре появился буксир, и с третьей попытки им удалось добросить до нас канат.
– Как нашли нас? – крикнул капитан.
– По черным столбам, – ответили с буксира.
Как дошли до Пицунды, не помню. Помню немного: слабоосвещенная комната, в рот вливают стакан спирта, раздевают, делают массаж, одевают и сажают за стол. Спирт не действует. В руки суют какую-то красивую бумагу, но глаза отказывают и буквы расплываются. Бумагу берет в руки какой-то очень важный чин, но то ли спирт подействовал, то ли усталость… Спасибо каким-то родителям, за что, от кого?
– Это похоронка на тебя, – улыбнулся чин.
Зато сколько хороших слов о себе услышал. А что же Ибрагим? Где-то примерно через час от него пришел посол и пригласил меня одного к его столу. За столом сидит Ибрагим, а вдоль стены близкий круг своего командира – бравые парни, которых не было с нами. Он ждал от меня традиционного вступления. Я сел за стол молча, и наши взгляды встретились. «Ну что, Ибрагимушка, так кто из нас будущий наместник Кавказа?» – молча смеялся я. Чокнулся молча, выпил чачу до дна, сказал «спасибо» и ушел. Больше наши пути на войне не пересекались.
Третий звонок. Сказать, что стало горячо, значит не сказать ничего. На войне как на войне, а она учит быстро. Город Гудаута, там находился Генштаб Республики. Оцепление, спецпропуска. Какими-то правдами-неправдами узнаю, что готовится операция, в которой участвуют чеченцы, кабардинцы и абхазы одновременно. Сразу вспомнил серого и оргвывод: другого такого момента больше не будет. Что делать? Никаких зацепок и вариантов: где, когда, как слить грузинам эту информацию. Тупик.
Вечером спускаюсь на первый этаж пансионата, в котором нас разместили после перелета из горного района, где мы несколько месяцев просидели в окружении. Дикие, голодные, грязные, мы прилетели на Большую землю. Оттягивается кто как может. А тут подходит ко мне молодой паренек– абхаз, белокурый, светлоглазый.
– Ора, брат, – говорит он, – твои парни продали мне автомат за двести баксов, а он не стреляет.
Вспомнил я тот автомат – просто сбит боек. В слесарке такие бойки меняют за пять минут. И только я открыл рот, как сразу прикусил язык. Вот он, шанс, и другого не будет.
– На, бери мой, – и отдаю парню свой.
Минут через пять по лестнице спускаются те, кто остался в живых из нашей группы.
– Где твой автомат? – спросил командир.
– Украл абхаз молодой, светлоглазый. Ничего не предпринимайте, я скоро вернусь.
Я выскочил из пансионата и остановился под первым фонарем. Вдруг я почувствовал, как на мои плечи легла тонкая шаль.
Я обернулся – никого. Поднял голову в звездное небо и увидел бабушку Мусю.
– Иди смелей, мой внук, и ничего не бойся, я буду рядом, – сказала она.
Я пошел. Неожиданно всплыл в памяти серьезный разговор с сестрой Муси Еленой Владимировной Булгаковой, матерью всех матерей и бабушкой всех внуков нашего рода. Великая Ба.
– Внук, – сказала она, – в те далекие времена, когда ни меня, ни моих родителей не было на свете, наши предки жили в низовьях Дона в богатых станицах. Они пахали, сеяли, воевали, растили детей. Но была одна для всех общая беда – набеги хищников из Чечни. Они насиловали девушек, убивали почем зря людей. Терпение лопнуло и состоялся большой сход рода, на котором были родичи-христиане и родичи-староверы…
Это было для меня тогда подобно взрыву атомной бомбы – родичи-староверы – те, которых попы называли язычниками, солнцепоклонниками, погаными.
– На сходе был принят указ: за одного убитого родича убивать сорок чеченцев, невзирая на пол и возраст. Чеченцы убивали кого-то из наших, и сразу в горы отправлялась команда охотников из семи-девяти человек. Я была очень маленькой, но очень хорошо помню, как к нам в станицу приехали очень важные муллы и просили мира. Мир был подписан под клятву на Коране.
А вот и пансионат «Черноморец», в котором расположились мои земляки. Охрана меня узнала и скрылась за дверями с докладом. Дверь открылась и охранник жестом показал, что можно войти.
– Салам, Шамиль, – сказал я войдя.
– Салам, Саша, присаживайся к столу.
– Как здоровье мамы, отца? Какие новости с родины?
– Хвала Аллаху, живы-здоровы. Пришел горами свежий отряд, передали письмо от родителей. Как твой отец, как брат?
– Слава Богу, брат растет, отец здоров. Но сильно переживает, в городе не спокойно, надеется на помощь людей Завгаева.
Лысеющий, рыжебородый Басаев о чем-то задумался.
– У меня есть два надежных человека поселка Катаяма, думаю, они смогут помочь выехать без проблем твоему отцу.
– Спасибо, – сказал я ему по-чеченски.
Возникла пауза. Он ждал, когда я скажу, что принял решение влиться в его отряд, но услышал другое.
– Я принял решение вывезти группу из Абхазии.
На его лице застыл вопрос.
– Что случилось?
– Несколько дней назад мы прилетели из Ткварчели.
– Знаю.
– Мы потеряли трех лучших ребят.
– Знаю.
Чеченцы вернулись оттуда двумя месяцами раньше, потеряв 90 % личного состава.
– Люди устали, нужен отдых, а я не могу постоянно следить, стоит мой автомат на месте или нет. Не успел оглянуться, как какой-то абхаз спер мой автомат.
Мы вышли из пансионата и медленно пошли в сторону штаба.
Пост, стоящий на перекрестке, увидев однорукого русского с черной перчаткой на левой руке и Басаева, прижался к забору. За нами на почтительном расстоянии в черных комбинезонах смертников шли головорезы Басаева. Мы поднялись на крыльцо штаба, я открыл дверь и первым шагнул в коридор, Шамиль шагнул следом. Дорогу нам преградил охранник, самый маленький абхаз республики, рост его с трудом дотягивал до 140 см. В самом начале войны он пришел в военкомат со словами: «Не позорьте меня, дайте оружие и какую-нибудь службу. Если я ни с чем вернусь домой, меня засмеют старухи». Ему дали автомат и поставили в охрану штаба. Завидев нас, он отпрянул к стене, но следом вошли вооруженные люди и он встал на их пути с автоматом наперевес.
– Стой, стрелять буду, – сказал он и передернул затвор.
– Стреляй, – сказал парень в черном, – клянусь Аллахом, если ты сейчас выстрелишь, никто из чеченцев тебя и пальцем не тронет.
Малыш потерялся. Чеченец отвел ствол его автомата в сторону и пробил с правой. На шум выскочила вся охрана штаба, и тут началось их избиение. Мы спокойно поднялись на второй этаж и без стука вошли в кабинет начальника Генштаба Сосналиева. Ничего не понимающий, он заорал: «Саша, Шамиль, успокойте своих людей. Что случилось?»
– Один абхаз украл у Саши автомат.
– До утра он будет найден и порезан на ремни, а автомат будет возвращен.
– Мой ответ вас устраивает?
– Да, – ответили мы, и пошли к выходу.
Было ли мне жалко того паренька? Нет. На кону стояло все, и я стал ждать начала операции.
Объединенный отряд под началом Басаева ринулся вперед и наткнулся на готовых к этому грузин и добровольцев с Западной Украины, смелых и опытных воинов. Попав под шквальный огонь, оставляя на поле боя убитых и раненых, первыми стали бежать чеченцы, следом бросились кабардинцы. Шамиль и Ибрагим ранены.
А что абхазы? А абхазы не простили Шамилю позора в штабе и отказались идти на подмогу. В Нальчик и Грозный поехали цинковые гробы. Ибрагим послал Шамиля на хрен и обвинил его в тупости.
«Ну что, Шамиль, так кто из нас наместник Кавказа?» – ликовал я.
Мне двадцать пять и вся жизнь впереди.
Война для меня окончилась. Братания народов не произошло. Чеченцы убрались домой, кабардинцы сникли и перестали лезть на передовую.
Оставалось последнее – финальный штурм Сухуми. А пока я получил новые документы, теперь я Воронцов Александр. В клинике Вредена мне были сделаны две операции, и рука стала более или менее похожа на руку. К штурму я вернулся, но остался один из группы. Одни погибли, другие ранены и вернулись в Россию.
И вот пошла красная ракета. К вечеру этого же дня Сухум был освобожден. Возле центральной площади города меня встретил знакомый абхаз: «Все, Победа! Пусть молодежь попотеет напоследок. Здесь недалеко живет моя мать, пошли ко мне».
Сели за стол, выпили хороший виски за победу и стали ждать утра. Утром город подвергся полному разграблению. Плюнув на все это, я пошел к дороге, ведущей к выезду из города. У дороги стоял президент Ардзинба и плакал. Машины, заваленные награбленным добром, мчались мимо. А я поехал в Питер. Потеряв на войне всех друзей, выживал как придется. Через паспортный стол узнал новый адрес отца и, скопив немного денег, поездом Москва – Пекин приехал в Ангарск. И вот долгожданная встреча. Сели за стол и разговоры, разговоры… Дело дошло до войн. Конечно, ни слова о двух контузиях, ранениях, потерях и о моей личной победе. Папа долго молчал, потом вышел из кухни. Долго его не было, потом подошел со спины и сказал, пожалуй, самые важные для меня слова:
– Я горжусь тобой.
* * *
Мне было уже около сорока, когда у меня появился ноутбук и интернет. Так, через восемнадцать лет разлуки я нашел дочь. Нашел буквально за пару месяцев до свадьбы. Свадьба была всем на зависть. А потом вторая приятная новость – летом буду дедом. Бывшая предложила дожить жизнь вместе, воспитывая внуков. Я согласился. Собрал свой нехитрый скарб, вызвал утром такси и вечером в Москве меня встретил зять. Приехали, а у меня на душе тоска – встречать меня никто не вышел. Дней через пять со мной перестали здороваться. Мне не понять, что происходит, благо удалось быстро устроиться на работу. В июле у меня родился внук Ратмир. Что делать в этой семье мне, понять не могу. А тут звонок из Питера, звонит знакомый, нет, не друг, но жизнь меня давно с ним связала. Я ему обо всем рассказал.
– Если надумаешь вернуться, моя дверь для тебя всегда открыта.
У меня за спиной выросли крылья. Спокойно доработав до ближайшей зарплаты, купил билет и тем же вечером уехал в Питер. В пять утра я на Московском вокзале. Он меня встречает, сумки в машину, и я, счастливый, разваливаюсь в кресле. Мы едем, а куда, мне уже не важно…
– Тут такое дело, завтра надо платить аренду, а заказов на печати пока нету. Поможешь такой суммой? А через неделю я тебе их верну.
– Хорошо, – отвечаю я.
– Старик, тут такая загвоздка… Короче, ко мне нельзя.
Картина маслом. Я не верю своим ушам.
– А куда мы тогда едем?
– В Славянку. Может, Ирина на даче.
– А если ее там нет?
– Тогда не знаю.
Ирина, наша общая знакомая, была на даче. Маленькая летняя дача стала мне временным убежищем. Деньги не вернулись ни через неделю, ни через две. С работой тупик, вроде и берут, но сразу предупреждают, что задержка зарплаты в среднем два месяца. Перебиваюсь случайными заработками. Заканчивается ноябрь, заканчиваются дрова. Авария на подстанции и кончается свет. Дело движется к Новому году и на дачу приезжает сын Ирины. Разговор краток: дачу освободить, но вещи могу оставить до лучших времен.
Днем брожу по городу, греюсь в больших магазинах, читаю в «Буквоедах», ночью шатаюсь по спальным районам, подворовываю еду в магазинах. И занесло меня раз на Ржевку. Иду-бреду, а тут стройка, будка охранника. А вот появляется и сам охранник, мужчина лет шестидесяти, в бушлате нараспашку, под которым тельняшка десантника.
– Здорово, десантура. Охранник требуется?
– Да и срочно. Зарплата не ух ты, но вовремя, стройка тихая, в охране одни деды. Завтра выйти сможешь?
Последняя ночь на морозе. Встретились утром, разговорились. Он бывший афганец, ну и я не промах.
– Послушай, Петрович, сам я колпинский, т. е. прописан там.
Вот полаялся со своей позавчера, ноги домой не идут. Давай сделаем так – я дежурю сутки за себя и сутки за тебя, но бесплатно, а ты воркуешь со своей зазнобушкой в своем Янино? Идет?
– По рукам.
Прошла моя смена. Все тихо и спокойно. Утром темень и стук в ворота. Выхожу, смотрю, Петрович подъехал. Ну, думаю, все, передумал. И в руках сумка к тому же.
– Что случилось?
– Да неловко как-то. Вот супа тебе привез, сала и поллитру. Когда узбеки работу закончат, хлопнешь.
* * *
После ряда переездов по городу судьба полностью поселяет меня на Серебристом бульваре в коммуналке, точнее наркопритоне. Отребье со всего района находит здесь себе приют и удовольствия. Остается только терпеть и ждать призрачных перемен к лучшему.
И перемены настали. Как-то неожиданно, с разницей в три месяца, в коммуналке появились два молодых человека. Один из них светлый добрый бродяга из Сибири. Художник, мастер тату, философ. Я взялся за кисти и дело пошло. Второй просто снял свободную комнату, был спортивен и молчалив, но отношения по-соседски были хорошими. И вот в одно прекрасное утро решил взять консультацию по живописи, но до художника не дошел. Перехватил спортсмен со стаканом в руке.
– Глотни, – сказал он.
Не успел еще сделать первый глоток, как понял – яд. Сознание потерял сразу. И вот я опять умер. Меня встретили отец и мать. Мама смущенно улыбнулась. Отец еле сдерживал эмоции. Его любимого сына, прошедшего все круги земного ада, отравили на доверии.
– Если ты скажешь «Нет», этот мир будет стерт с лица земли. Если ты скажешь «Да», то будут войны, но будет и мир, будут друзья и любимые женщины…
Я сказал «Да». Он что есть силы подтолкнул меня вверх.
– Ты сам найдешь нужные слова, чтобы найти начало начал.
Я нашел эти слова.
Глаза открылись, и я увидел себя в ванной. Художник, чтобы открыть мне рот, выбил мне половину зубов и заливал меня водой. Все прошло, никаких признаков отравления. Спортсмен пропал. А через пару недель в соседнем дворе был найден труп художника…
* * *
Все вроде хорошо, да что-то нехорошо. Надел на руку часы, именной подарок деда Николая на мое пятнадцатилетие, и все встало на свои места. Он ушел из жизни с мнением, что я просто длинноволосый шалопай, без стержня, пустой и ветреный.
Сел, закрыл глаза, и сразу пришло видение: последний серьезный разговор деда с отцом, где он впервые дал волю эмоциям. Отец спокойно пытался спустить разговор на тормозах: «Да не переживайте вы, дядя Коля, так. Ну, молодой, перебесится». Но дед выпалил: «Да я в свою молодость был лично…» и резко осекся.
Фразу закончил я сам: «… был лично награжден товарищем Сталиным!»
На этом видение окончилось.
Сижу, вспоминаю деда, его рассказы. Я до сих пор поражен его храбростью, хладнокровием, твердостью. Что делать не знаю. А в коммуналке редкая для лета тишина. Вечереет. А если бы сейчас дед сказал мне – встань и иди, уйди хотя бы на двое суток из дома, найди в городе место, где сможешь прожить никем не замеченным и чтобы это место было идеальным для засады. Докажи, что можешь.
Быстро накидал в сумку все необходимое, взял паспорт, денег на двое суток, закрыл дверь, выключил телефон, и ноги сами понесли меня в парк на Удельной. Побродил по парку и вот оно, то, что искал: моя пещера абрека. Вещи оставил рядом, посмотрел на часы – до утра выходило четыре полноценных часа на подготовку. Собрал в округе крупные ветки, завалил ими часть тропы, превратив ее в подобие бурелома. Из мусорных куч извлек жестяные банки и разложил в тех местах, где могут появиться люди. Взял сумку и уже собирался отнести ее в «пещеру», как понял, что между мной и ней стоит невидимая стена. Ночь, хоть и белая, но уже не то – конец июля. Достал из сумки коврик, постелил его на тропу, надел тюбетейку, подарок странного таджика, встал на колени и коснулся земли головой.
Вся моя жизнь с рождения пролетела перед глазами, именно те моменты, когда я делал больно самым близким мне людям, все переживания отца, деда, бабушек. Я думал, что еще немного и со слезами вытекут мои глаза. Как я потом представить смог свое появление перед ними. Прошу простить? Так это детская отговорка.
Сел, задумался, глаза просохли, а невидимая стена исчезла. Но что-то все равно держало. Посмотрел вниз на дорогу – никого, ночь ведь. Оглянулся на бурелом – никого. Справа корт и стадион – полная тишина. Тихо встаю, смотрю на светлое небо над стадионом. Ну подумаешь, вертолет летит, и снова взгляд на дорогу, а голос внутри говорит: «Не обманывай себя». Посмотрел еще раз: ну подумаешь, самолет летит. И снова взгляд на дорогу. «Не обманывай
себя», – прозвучало еще раз. Оборачиваюсь, смотрю в небо и замираю, не веря и веря своим глазам. Ущипнул себя – больно. Смотрю на руку – часы «Ракета», подарок деда, секундная стрелка бежит, начало пятого. И вдруг, где-то внутри меня, словно выстрел салюта: «Да это же Победа! Мы продержались, теперь наступит новая жизнь, в стране грядут большие перемены».
Боги спустились на Землю.
Смотрю на часы – почти полпятого. Смотрю в небо – все; небо как небо.
Вживаюсь в пещеру: рюкзак стал подушкой, коврик матрасом, а на душе эйфория. Хочется бежать к людям, закатить пир на весь мир. Победа. Кручу головой по сторонам – забыл купить по дороге воду. Возвращаю себя к обычной жизни: иду в «Карусель», покупаю сигареты, зажигалки и упаковку «Соса-cola» максимального объема.
* * *
Началась моя новая жизнь. Писал эскизы будущих стихов, личные откровения, крутил свой длинный хвост на пальце, мечтал о будущей жизни, рассматривал в бинокль прохожих. В полудреме думаю, что вот в Лондоне, Мадриде, Барселоне пройдет веселый флешмоб: молодые люди с ведрами воды войдут в города, начнутся праздники, а чем Питер хуже? Дождусь утра и тоже приколюсь. Но из дремы вывело чувство тревоги. Сел, огляделся – тихо. А чувство тревоги переросло в чувство смертельной опасности. Я ничего не понимал… А тут в пещеру влетел комар. Он подлетал на секунду к уху и отлетал, подлетал и отлетал. Гонит
Взял в руки бинокль, вылез немного из укрытия и посмотрел влево. На дороге стоял белый джип. Запомнил номер. Возле него стояли двое крепких парней славянской внешности и всматривались в заросший склон, движения резкие, левые руки у уха – сотовые или рации. Перевожу бинокль вправо – кусты мешают. Пришлось метра на три выползти. Смотрю: белый джип, суетятся крепкие парни, кто-то кого-то посылает жестами. Я хватаюсь за голову руками – влип очкарик, – телефон-то я выключил, но аккумулятор вытащить забыл, а это радиомаяк и прослушка одновременно. Трубку, фотоаппарат, ключи, паспорт и сигареты по карманам, бутылку в руку. На мне кроссовки, спортивный костюм, застегнутый под горло и вниз. Внизу то ли лужа, то ли болотце, из которого торчит примерно десятидюймовая труба. Бросаю в нее телефон – точно в жерло. Фотоаппарат – в лужу.
Они идут по дороге мне навстречу. Включаю театр: я пьян и неопрятен. Нога едет по мокрой траве, и я валюсь в лужу. У них все внимание на мне. Спасибо кока-коле, я громко отрыгаю и вызываю рвотные массы…
– Свинья. Нажрался, так иди домой, – сказал крепыш.
Они проходят мимо, а я тихо крадусь вдоль строительного забора к ближайшим березам. Чувство смертельной опасности постепенно отступает, а на языке начинает крутиться песня, как маленькой елочке холодно зимой. Ну какая еще елочка? Июль, пот градом. Снимаю с себя кофту и рубашку и выхожу на темную аллею. Я замер сразу. По обе стороны аллеи росли маленькие ели. Вокруг каждой колья и перетяжки из красно-белой строительной ленты. Рву колья, рву ленты. Колья в посадку, ленту в кучу. Еще чуть-чуть и все, ели свободны. Выбрал самую красивую, чуть выше меня ростом. Надел на королеву тюбетейку, кофту и пошел по аллее. На душе спокойно, в голове тишина. И тут я встал как вкопанный – прямо передо мной, метрах в сорока стоял, перетянутый триколором, огромный деревянный крест. Стой, не стой, а идти надо. В конце концов, за флешмоб не казнят. Ползу, как черепаха, но надо сориентироваться, где нахожусь. И вышел на Коломяжский, прямо к повороту на проспект Королева, вот и дом мой виден…
На самом повороте группа дорожных рабочих занимается разметкой, а на другой стороне дороги стоит группа молодежи, человек десять-двенадцать, и о чем-то беседуют. Вдруг все внимание на меня, руки вверх, крики. Все запрыгивают на крыши припаркованных машин и с крыши на крышу, с крыши на крышу…
Каждый сходит с ума по-своему. Спускаюсь к Коломяжскому, редкие машины проносятся мимо меня, дико сигналя, что-то крича из кабин. Светофор мигает желтым. Иду не спеша по тротуару в сторону Серебристого. Все, что было до креста, забыто. Но какой флешмоб с кока-колой, нужно купить обычную питьевую воду. А вот и первый ларек с табличкой: «Стучите. Открыто», тихо стучу. Тишина. Стучу громче. Тишина. Спит Шаганэ. Пусть спит. Прохожу за ларек и на миг замираю. За ларьком, в паре метров, стоят «Жигули», двери открыты, в салоне, на откинутых сидениях двое парней. Водитель спит, а второй приподнялся на локтях, кидает на меня внимательный взгляд и снова укладывается. Не узнал. А что ты думал, фраерок, я буду идти в пурпурном хитоне с золотым узором и огромным глиняным кувшином? Иду дальше, впереди магазин «Океан», хозяин Ашот, меня там знает каждая собака. На крыльце стоят два незнакомых азиата.
– Что надо?
– Вода нужна, земляк.
– Иди отсюда.
Ухожу. Вспоминаю, в соседнем доме магазинчик в подвале.
Спускаюсь. Хвала Аллаху, продавец русский парень.
– Доброе утро, бутылку воды и пачку «Петра».
– Воды нет, а сигареты сказали вам не продавать.
Кто сказал и почему, мне не понять, но ухожу. Понимаю, надо успокоиться и все обдумать. Иду в свой двор на детскую площадку. На дальней скамейке две молодые женщины, одна из них в очень просторном платье, какие обычно носят беременные. Женщины о чем-то шепчутся и встают.
– Только в глаза ему не смотри, – говорит одна беременной.
Беременная подходит и берет меня за руку.
– Радую вас, – говорю ей.
* * *
Гуляю по своему двору и вновь натыкаюсь на ту группу молодежи. От группы отделилась пара: парень с девушкой. Идут ко мне.
– Только в глаза ему не смотри, – инструктирует она его. Он опускает голову, берет ее за руку и шагает на буксире. А девчонка красива, слов нет. Показываю ей жестом – ты супер. Парень поднимает голову, видит мой жест и смотрит мне в глаза.
– А ну стой, – кричит он мне.
Я поворачиваюсь к нему спиной, наматываю хвост на палец, а левой рукой хлопаю себя по животу. Сзади раздается крик. Оборачиваюсь. Он корчится от боли на асфальте.
– Я же говорила не смотреть ему в глаза, – она тянет его к группе.
Молодежь оживает, вскидывает руки вверх, кричит и уносится по машинам.
* * *
Решил сходить домой немного отдохнуть, набрать воды из крана и пойти гулять – Победа ведь! У подъезда, почти у самых дверей, стоит рулон линолеума. Кому-то было лень донести его до контейнера. Думаю, ладно, рулон отнесу и домой…
Время шесть. Иду от контейнера к дому. У соседнего подъезда небольшая группа старушек. Одна идет мне навстречу.
– Молодой человек, а что вы делаете?
– Чищу двор для своего внука, – пытаюсь отшутиться я.
Взгляд упал на стоящий рядом коричневый джип, и на душе стало нехорошо. Ему сегодня никуда нельзя ехать. Но где живет его хозяин и как ему об этом сказать? Ведь скажет, что придурок. А, ладно, была не была. Беру у контейнера трубу и пару раз бью ему в лобовое. Вышел на Серебристый, погода класс и опа, подъезжает полиция. Сверхбыстро подъезжает. Поворачиваюсь к ним спиной, завожу сам руки за спину. Щелк, и мы поехали. Здравствуй, 35-е отделение полиции. В кабинете два полицая и две полицайки, третья в дежурной части.
– Ваша фамилия? – склонился он над протоколом.
– Радченко, – отвечаю я, крутя хвост.
– Кравченко, – пишет он в протокол.
Все полицаи склонились над протоколом. Протокол в корзину.
– Ваша фамилия? – повторяет он.
– Радченко.
– Лапченко, – пишет он.
Протокол в корзину, меня в аквариум. Темно. Тихо дует про-хладой труба кондиционера, в углу камера слежения. Идут часы, ни вопросов, ни побоев. В дежурной части только полицайки, парни куда-то ушли еще утром.
И вдруг началось – девчонки бегают от телефона к телефону, что-то ищут в своих компьютерах и опять к телефонам. В дежурке появляется молодой лейтенант. Он берет пульт, что-то там нажимает и в камеру пошел горячий воздух. Затем берет стул, встает на него, отодвигает заслонку воздуховода. Он делает несколько пшиков из газового баллончика. Галлюцинации начались сразу, дышать уже нечем, валюсь на бетонный пол – хоть немного прохлады, но дышать нечем.
Дополз до пластиковой двери и уткнулся лицом в щель. Свет погас…резко распахивается дверь и… я стою на крыльце и дышу, дышу, дышу, светит солнце и мне хорошо.
Сзади подходит высокий человек в белом халате:
– Все. Успокойся. Свои. Все закончилось.
* * *
Больница Скворцова-Степанова. Отделение для буйных. Как сообщить знакомым, что я здесь? Не помню ни одного номера сотовых телефонов. Я овощ. Сколько прошло дней, недель, не сообразить. Стою как-то в коридоре с медсестрой или санитаркой, не вспомнить, а в другом конце коридора появляется медбрат.
– Радченко, – кричит он.
Я обернулся.
– Чего? – спрашиваю.
– Таня, Радченко, иди сюда!
Мы улыбнулись друг другу – бывает же такое… и я спасен.
* * *
– На воле гулял недолго – психика здорово пострадала: по ночам начались кошмары. Что делать? Собрал вещи и поехал в психбольницу № 6, где столкнулся с прекрасными специалистами и просто душевными людьми. Год лечения не прошел даром. Выписан в хорошем состоянии, пенсионером, инвалидом второй группы.
– А что было дальше?
– А дальше я встретил вас.
Махнула рукою.
– Рассказывай. Сказки… Турок африканский…
Глава шестая Приятная
«Облокотясь на краешек земли…»
Облокотясь на краешек земли, Ты просто будь – вблизи или вдали, Обрывком сна, страницей под рукой, Ты просто будь – хоть звуком, хоть строкой. Ты просто будь – лучом, несущим свет, Ночным пока И утренним привет! Протяжным эхом на исходе дня — Внутри меня и около меня…Ольга Ушанева
«Не уходи!…»
Не уходи! Я буду плакать! Как осенний желтый дождь. Я умру, Тогда ты поплачешь Над могилой моей у берез.Гедра Вайтекунайте
«Лучше, как старые сказки, где тьма и свет…»
Лучше, как старые сказки, где тьма и свет, Где королю от солдата большой привет, Где самобранка, и яблочко, и игла, Где всю интригу красавица проспала, Где все богатство — Рожденным в воскресный день, Где в чью-то крышу копытцем стучал олень. Где ни живой, ни мертвой воды не пить, — Лучше, как эти сказки, тебя забыть.Светлана Скляднева
«Все просто, как звезды…»
Все просто, как звезды, Как звезды над крышей И маленький хвостик Летучего мая… И ранка навылет От косточки вишни, И небо сквозь ранку — Светлей не бывает.Светлана Скляднева
«Ах, ты, думаю, какой…»
Ах, ты, думаю, какой, Синеглазый, озорной… За забором в тихий час Приласкал. И свет погас… А когда пришла весна, Закружилась голова, И опять, И опять, Я одна пойду гулять.Гедра Вайтекунайте
«Ало-золотистый шелк на окнах…»
Ало-золотистый шелк на окнах. Ландыши в стаканчике с водой. Если счастье отразилось в стеклах, Кто ему мешает быть со мной? Снятся злые волны в черном море, А проснуться не хватает сил… Надо просто отодвинуть шторы Для рассвета, чтобы он от горя Разбудил.Светлана Скляднева
«Вот бы уехать, не уезжая…»
Вот бы уехать, не уезжая, Вокзал, луна. Как хорошо, что не провожают И что одна. Вторая полка. Убрать подушку. Моя любовь, Спокойной ночи. Целую в ушко. Приятных слов. Вагон качается, и все случится — Река и мост… Пообещай мне, что будешь сниться До самых звезд.Светлана Скляднева
«У кого-то свет в окне…»
У кого-то свет в окне, У кого-то гвоздь в стене. Кто-то знает все на свете. У кого-то плачут дети. Кто-то падает с коня. Кто-то помнит про меня… Жизнь твоя – волшебный сон. Мне сегодня снился он.Светлана Скляднева
«День прошедший умирает…»
День прошедший умирает, Утро пишет, ночь стирает, Удлиняет все пробелы, Путает и врет. Длинный стих в конце тетрадки. Чай горячий, сахар сладкий. На экране черно-белом Жизнь наоборот. Во дворе собака воет. За стеною спорят двое. Ночью страшно, утром – ново, Значит, не беда… Гаснут окна, стынут двери. Ты молчи, а я поверю. Звук шагов похож на слово Ни-ко-гда.Светлана Скляднева
«Солнечным бликом, янтарным соцветием…»
Солнечным бликом, янтарным соцветием, Выткано имя на зримом холсте. Есть в том и тайна его долголетия — Та, что сокрыта в далекой звезде. Летопись странствий, закон появления, Ангел небесный, начало ль начал… Нет в том ответа. А лишь проявление Ауры света единой причал.Светлана Скляднева
* * *
P. S. Кратко о своей жизни:
– Иуда! – кричал мне в спину Сатана.
Примечания
1
Анне, я напишу твой портрет дерьмом (нем.).
(обратно)
Комментарии к книге «Синий зонт», Александр Радченко
Всего 0 комментариев