Ованес Туманян Ануш
Пролог
На крыльях ветра рея ввысь, На лунные сев лучи, Толпою пери собрались На вершине горы в ночи. «О сестры! скал и родников Прелестные духи, – сюда! Оплачем юную любовь, Погибшую навсегда!.. Кувшином девушка брала Волну от семи ключей. С семи кустов цветы рвала, Гадать о любви своей. Под звезды воду и цветы Она поставила в ночь, Моля у звездной высоты В любви ей, бедной, помочь… Жаль нам, Ануш – горный цветок! Жаль горькой любви твоей! Жаль стан твой стройный, розы щек! Жаль темных морей – очей..» Цветы раскрылись по склонам гор, Как взоры, полные слез, И с тихим ветром в ночной простор Стенанье их понеслось: «О, горе, Ануш, о, горе, наш друг! Любви твоей жалко нам… О, горе, Саро, о горе, пастух! Любимым твоим горам!..» «О сестры! скал и родников Прелестные ду’хи – сюда!..» Так хором скорбных голосов Звучала всю ночь высота. Волшебный зов, с угрюмых круч Летящий к лугам в росе… Но, лишь заиграл первый луч — Незримо исчезли все, Спрятались в дуб толстоствольный, В холодные ручейки, Канули в пенные волны, Летящей со скал реки…ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
I
Лори меня вновь неустанно зовет, Тоска по отчизне мне сердце томит. И властно расправила крылья, и вот Душа моя к дому родному летит. А там, перед отчим сидя очагом, С тоской и надеждой давно меня ждут И, слушая вьюгу в ночи за окном, О витязях древних беседу ведут. Туда – где гора над горою встает, Где по небу горы ведут хоровод, Где пьяные горы встают поутру, Как гости, на свадебном буйном пиру Плясавшие, пившие целую ночь, Когда стародавние богатыри Дэв-Бед и Дэв-Ал Арагацову дочь, Украв, привезли в неприступный Лори.II
Эй! горы зеленые, детства друзья! Опять я вас вижу, и вспомнилась мне Счастливая ранняя юность моя! Любимые лица прошли, как во сне, Прошли, будто множество ярких цветов, Что прошлой весной здесь на склонах цвели, Прошли, как ручьи прошлогодних снегов, — Но снова взываю я к ним издали… Вы – первые воспоминания! вам Привет моей осиротелой души! Вас ищет она по горам и холмам, Взволнованным голосом кличет в тиши! «Из тьмы, из могилы вставайте опять, Хочу вас увидеть, услышать, обнять!» И снова дышите весной бытия, Чтоб высшей отрадой наполнился я.III
Из темных пещер, с обомшелых громад Утесов, из чащи безмолвных лесов, Сквозь годы, как эхо, – я слышу – звенят Далекие звуки родных голосов. Вновь крики кочевья звучат издали, И вновь над шатрами дымки расцвели. И бодро встают из предутренней тьмы Знакомцы, и прошлое снова живет. А там, где росою дымятся холмы, Чу! – слышишь? – пастух в отдаленьи поет:IV
«Эй, сиди в шатре, девушка, молю! Закружила ты голову мою. Я забыл покой, как ашуг пою. С песней, как в бреду, По лугам иду. Бросил я овец, За тобой бреду. Ты огнем любви сердце мне сожгла, Нитями волос ноги обвила. Я умчу тебя силой из села, Эй, девушка гор, Красавица гор, Смуглая краса, Черная коса! Коль не суждена ты мне никогда — Не стерплю тогда, кровь пролью тогда, В горы я уйду, сгину без следа! Эй, полночь – глаза! Эй, море – глаза! Погублю себя Я из-за тебя!»V
Саро молодой на склоне поет, — Не может Ануш в шатре усидеть. «Ты знаешь, нани1, нас кто-то зовет… Ну, слушай, нани… Ну, дай поглядеть!» «Довольно, Ануш, в шатер свой войди! Ведь девушка ты, спокойно сиди. Увидят тебя – осудит народ, Худая молва повсюду пойдет». «Нани, погляди-ка, на склоне другом Щавель, как ковер, зеленеет кругом. Пусти погулять ты дочку свою, Нарву щавеля, «Джан-гюлум» спою». «Ты что потеряла, негодная, там? Что тянет тебя к молодым пастухам? Сиди-ка в шатре да за дело берись, Будь скромной! ведь ты уж невеста! Стыдись!» «Ой, сердце мое беспокойно давно, Нани, и томится и ноет оно, То вдруг окрылится и рвется тогда Не знаю – куда! Не знаю – куда! Нани-джан!2 Нани! О, как же мне быть? Покоя мне нет, что сделать с собой? Нани-джан! Нани! позволь же сходить С подругами мне – к ручью за водой!..»VI
В ущелье девушки толпой С кувшинами бегут, Смеются, шутят меж собой, И на бегу поют: «Сквозь тучи падает поток В кипучем серебре; Чей яр3, печален, одинок, Рыдает на горе? Эй, воды снеговых вершин, Спадающие с гор, Бегущие по дну долин На луговой простор! Видали ль яра моего? Напился ли мой яр? Прошла ли боль в груди его — Бессонный сердца жар?» «Твой яр, огнем любви спален, Пришел, воды испил; Как жаждал он! – Но жажды он Водой не утолил…» «С вершин бежит поток седой В кипучем серебре… Ах, то – мой яр, то – милый мой Рыдает на горе!..»VII
И в сердце у матери выросло вдруг Глухое сомненье, неясный испуг… «Давненько Ануш кувшин свой взяла, Спустилась к ручью – и все не пришла… А тучи сгустились, окутали высь, В ущелья забились, друг с другом сплелись. И – страшно! – беды не случилось бы с ней, Немало ведь бродит недобрых людей… Ануш, ох, бессовестная!» – И встает Старуха и к краю ущелья идет. И, ко лбу ладонь прислонивши, кряхтя, Бесстрашное кличет и кличет дитя: «Эй, дочка, срамница! Что делаешь ты В овраге одна средь такой темноты; Глянь – тучи какие, гроза на пути! Ты что потеряла, не можешь найти? Ты слышишь, Ануш? Эй дочка Ануш!» — И бьет по коленям и охает: «вуш!» Над пропастью мать, растерявшись, сидит И вниз, с омраченной душою глядит… А тучи сгустились, окутали высь, В ущелья забились, друг с другом сплелись И – страшно! – беды не случилось бы с ней, Немало ведь бродит недобрых людей…VIII
«Ну, пусти меня!.. Слышишь? Мать звала…» «О, не уходи! Погоди, молю!..» «Ах, пусти, уйду… Я с ума сошла!.. Нет! не любишь ты так, как я люблю; Только я одна плачу и томлюсь, Думала – тебя вовсе не дождусь. Ты совсем, совсем про меня забыл: С коих пор одна здесь сидела я, Я ждала, ждала, ты ж не приходил, Все глаза в тоске проглядела я! Нет, ты меня Не слушаешь, Ты обо мне Не думаешь… А я сгорю, Огнем взовьюсь, Я растворюсь, Ручьем прольюсь. Не знаю я, Чем стану я, Коль еще раз Так буду ждать… Ива – говорят — Девушкой была, Милого ждала, Милый не пришел. Стан склонив, как ствол, Ивой у реки Сделалась она, Высохла с тоски… Шелестя листом Тонким над водой, Все стоит она, И дрожит она, И скорбит тайком Вечно об одном, Лишь о том, как яр Милую забыл…» «Ах, Ануш, Ануш! – упрекаешь ты, А не знаешь ты — Для кого свою песню я пою, С кем я говорю?.. И свирель моя, жалуясь без слов, Чью зовет любовь… И, когда в мечтах застываю я, С кем бываю я… И тоской о ком весь я полонен. И о ком мой стон… Ах, Ануш, Ануш! сердца нет в тебе!» — Юноша пастух, Пал на грудь Ануш, застонал в мольбе Замолчал, потух.IX
«Ануш! Эй, Ануш! – скорее иди!» — Старуха нани вздыхает, кричит. «Иду я, нани! Иду! Подожди!» — Ответ в глубине ущелья звенит. Рассыпались косы у ней по спине, И пряди упали на щеки в огне, И вышла из пропасти, сквозь облака, Как лань, убегающая от стрелка, Кувшин на плече притащила пустой И нет на плече у ней для кувшина Подстилки. В ущелье осталась она. Эх, горе – беспечность души молодой. «Нани, испугалась я!» – дочь говорит. И хочет всплакнуть, да слеза не бежит. — «Внизу я людей увидала вдали, Подумала – турки купаться пришли…» Старуха клянет, досады полна, Трусливую глупую дочку свою. И сходит, бранясь, в ущелье она С кувшином пустым обратно к ручью.ПЕСНЬ ВТОРАЯ
(Утро вознесения)
Х
Амбарцум настал. Горы зацвели, Дно долин горит, как ковер, вдали. Девушки пошли на горы гулять, Собирать цветы, песни петь, гадать. «Амбарцум, яйла, Яйла-джан, яйла, Тени гор, яйла, Яйла-джан, яйла!» Запах трав смешав С песней молодой, Девушки бегут, Пестрою толпой, Роем мотыльков Реют меж цветов. «Амбарцум, яйла, Яйла-джан, яйла, Вешний день, яйла Яйла-джан, яйла!» Амбарцум настал, На горах крутых Сердцу загадал: Кто же твой жених? Ай, джан-пастух, ай, розы-цвет, – чей ты есть? Нет! видит бог и видит свет, – мой ты весь! Вот и ты берешь Скрытый жребий свой Будет всем хорош Яр твой удалой! Усы – два нежные ростка, стан красив, Не горевать тебе – пока яр твой жив! «Амбарцум, яйла, Яйла-джан яйла, Жар сердец, яйла, Яйла-джан, яйла!» Голоса звенят. Девушки поют, И, храня обряд, жребий достают. Счастье и любовь выпадут одной, Горе на душе ляжет у другой.XI
И жребию вновь по кругу бежать Велит Мать Цветов, накрывшись фатой. И все «Джан-гюлум» запели опять, И эхо звенит вдали за горой. «Эй, выросшая средь гор Красавица, ночь – твой взор! Но, милого твоего Ждет гибель – пуля в упор!» «Ой, горе тебе, сестрица Ануш! Пал жребий тебе несчастий и мук! Отсохни рука, что достала его!..» — И смолкнул весь круг смущенных подруг. «Сестрица, все – ложь! гаданью не верь! Беги от тоски – от горестных дум; Иди, не грусти – и с нами теперь, Как прежде, играй и пой «Джан-гюлум!» «Ах, счастья мне нет – и не суждено! Всегда от меня бежало оно… Не дружит оно с судьбою моей; Проклятье на мне – с младенческих дней. К нам нищий старик, говорят, приходил, — А я еще малым ребенком была, — Он песню пропел, подаянья просил, Но мать ни куска ему не дала. «Прочь! крикнула, прочь от наших дверей! Покоя мне нет и от дочки моей!..» И проклял старик жестокий меня, Чтоб ей, мол, не знать отрадного дня. Мой темный удел лишь богу открыт, На сердце ж моем мрак вечный лежит, И тьма предо мной; в ее глубине Таится мой путь – неведомый мне!..» «Ануш, не грусти, вот ты поглядишь, Увидишь сама: гадания – ложь! Какой-то старик безумный, дервиш По злобе сболтнул, а ты – слезы льешь. Не бойся, Ануш, знай – счастье придет! Вся жизнь пред тобой весною цветет. Ты так молода, – взгляни же, взгляни: Лежат впереди счастливые дни! Сестрица, все – ложь, гаданью не верь! Беги от тоски – от горестных дум; Иди, не грусти, – и с нами теперь, Как прежде, играй и пой «Джан-гюлум!» (Хор) Счастливая ты — Счастливая в любви! Красивая ты — Без горя живи! Амбарцум, яйла, Яйла-джан, яйла, Дни любви, яйла, Яйла-джан, яйла! С расцветшей весной Ты схожа, сестра. Твой яр за тобой Стоит, как гора. Амбарцум, яйла, Яйла-джан, яйла, Горы-джан, яйла, Яйла-джан, яйла! Ануш (одна) Куда судьба меня зовет? Ах, будущее страшит… От ледяного зова ее Сердце мое дрожит. Вот так и горные цветы Болью безмолвной полны. Слезами их глаза налиты, Грустны сердца и черны. Напрасно краткого весной Томятся они на лугах И вянут с горечью немой В печальных черных сердцах. Хор (издали) «Амбарцум, яйла, Яйла-джан, яйла, Пламя мук, яйла, Яйла-джан, яйла!»ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
XII
На свадьбе гуляли однажды зимой. Привольно гостям веселиться, шуметь. Пришли пастухи молодые толпой, — Бороться, плясать, на красавиц глядеть, Вот – бурная пляска утихла. И вдруг Для новой забавы расчистили круг. И песню борьбы продудела зурна. Толпа раздалась, любопытства полна, «Тащи их! тащи!» – суетятся, галдят… И вот уже друг против друга стоят Моси – брат Ануш и Саро – наш пастух, Насильно друзьями притащенный в круг. Тогда на два стана село разошлось, Сомкнулось теснее, стеной поднялось. Себе каждый стан пахлевана избрал, Теснясь и шумя, за спиной его стал… Кричат, подзадоривая, все сильней: «Эй, эй, молодцы! не робейте! смелей!» А рядом, из-за занавесок цветных, Невеста с подружками смотрит на них. Стоят, горячатся борцы-пастухи, Заправили за пояс полы чухи, Бьют об землю крепкой ладонью; взвились Прыжком – в свирепом порыве сплелись, Есть в темных ущельях обычай седой… Старинным обычаям верен всегда, В борьбе удалец удальца пред толпой Спиною к земле не прижмет никогда. Саро и Моси, молчаливо сцепясь, То кажут притворную ярость и прыть, То хлопнутся наземь, в обнимку катясь, Никак, мол, друг друга им не победить! Напрасно толпа в исступленьи кричит, И девушки с бьющимся сердцем глядят… Ануш, изваяньем застывши, стоит, Не в силах отвесть околдованный взгляд. Стоит… И Саро вдруг увидел ее. В глазах его – мгла, в голове – забытье, В нем вспыхнуло сердце, забилось сильней, Забыл он обычай, и мир, и друзей. Тогда как Моси, побратима любя, Боролся шутя и ослабив себя, Саро его с силой внезапно схватил, Сшиб с ног и коленом к земле придавил. Так сделал и сам не заметил того… Толпа заорала. В толпе торжество. «Саро-победитель!» – И вот пастуха С почетом подводят к тахте жениха. И все рукоплещут, ликуют, кричат, Качается кровля, и стены дрожат. А рядом из-за занавесок цветных Невеста с подружками смотрит на них.XIII
С пола встал Моси. Мечет он и рвет; Крикнул: «Пусть встает! схватимся мы вновь. Иль жизнью клянусь, он так не уйдет! Плата за позор – нечестивца кровь! Он не победил!.. я обманут был!.. Ну – пусть он придет! очистите круг!» Хохот загремел, хохот оглушил. Смеются, орут все сразу и вдруг! «Он не побежден? — Правду молвил он! Ха-ха-ха! – упал, На спине лежал! У тебя, Моси, Вся спина в грязи! Вот он, еще раз Схватится сейчас! Пусть-ка наперед Спину отряхнет!..»XIV
Со свадьбы веселой из дома того Уходит Моси, тяжело оскорблен: Кипит омраченное сердце его. Поспешно, шагами неверными он Идет, бормоча: «Это ты ли, Моси? Позор тебе!.. Ты ли валялся в грязи? Еще ты земли не касался спиной… Ты вспомни – кто ты? Погорюй над собой! Как на землю вдруг твое тело легло, Когда на тебя все глядело село? Тебе… у Саро под коленом лежать И женщинам после глаза показать?! Нет… Горе с тобою случилось! беда! Посмешищем будешь для всех навсегда… Умри! Ведь такого стыда не снести! Сиди со старухами, прялку крути!..»XV
«Ой, не убивай меня, брат, пощади! Не буду! не буду любить я его! Ох, сердце дрожит, как листочек в груди… Моси, я кинжала боюсь твоего!..» — Так брата Ануш умоляла, в слезах Упав на колени, от страха без сил… Свирепый Моси с исступленьем в глазах Сестре обнаженным кинжалом грозил. «Клянись моим именем! – брат ей кричал, — Клянись, что Саро ты не будешь любить! Не то – видишь мой обнаженный кинжал? — Легко мне бесчестное сердце пронзить!» «Моси-джан! Я – прах под твоею ногой! Ты клясться рабу заставляешь свою?.. Вот я на коленях, в слезах пред тобой… Я больше Саро не люблю, говорю!» «Ты вздумала мне, обманщица, лгать? Не любишь его?.. А что же тогда, А что же тогда, как ложимся спать, В ночной темноте ты плачешь всегда? А что же тогда, как только уснешь, «Саро-джан! Саро!..» – его ты зовешь?» «Моси, джан-Моси! мне за это не мсти! Сегодня меня пощади, отпусти! Не хочешь – не буду его я любить И звать уж не буду его я во сне… Боюсь я… не надо кинжалом грозить… Моси-джан, опомнись! не брат ли ты мне?..»XVI
И непримиримой, смертельной враждой Друзей разделил этот случай пустой. Родные в дом из дому стали ходить, — Мирили их, да не могли помирить. Как мог непреклонный Моси потерпеть, Что неотомщен он, а рядом с сестрой Вдруг стал под венец бы обидчик Саро. Смерть лучше, чем в доме такого иметь… И жаждою мести горя, может быть, Он хочет пролить сестры своей кровь, И грудь ей готов кинжалом пронзить, Чтоб с жизнью из сердца вырвать любовь… Быть может, с ночи до восхода луны, — Настойчивы в злобе, ожесточены, — Враги друг у друга угонят овец, Чтоб ярость свою утолить наконец? Быть может, сегодня же ночью сгорит Стог хлеба на кровле, – запас годовой, И хмурые скалы окрест озарит И вскинется к звездам язык огневой?..ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
XVII
Рассвета лучом Чатиндаг озарен. И, как с водопоя верблюды, на склон Гуськом из ущелья идут облака. В долине блестит и дымится река… Что ж полно смятенья селенье в горах? На кровлях толпится встревоженный люд, И юноши, ружья сжимая в руках, Толпою ко входу в ущелье бегут.XVIII
К толпе возбужденных событьем людей Седой, величавый старик подошел И, пыхнув прокуренной трубкой своей, Сказал, указавши рукою на дол: «Я прошлую ночь – этак в полночь – не спал, И, глаз не смыкая, в постели лежал… Всего я лишился на старости лет, — И сна, и здоровья бывалого нет… Да… помню: был темный полуночный час, Вдруг пес забрехал за стеною у нас. «Эй, кто там? Уймись ты!» – я крикнул ему. Гляжу, – пес, как бешеный, кинулся в тьму!. «Эх, времечко! – тут про себя я сказал, — Чем прежде я был, и чем нынче я стал? Бывало, один возле выгона спишь, Чуть шорох, – и вскочишь, и в оба глядишь…» Так вот, говорю, не сомкнул еще глаз; А помню – был горький, полуночный час… Две тени мелькнули, пустились бегом От пса и пропали во мраке ночном… Туда побежали». Толпа удальцов В ущелье сошла и двоих беглецов Недавние там отыскала следы, Терявшиеся на песке у воды.XIX
Шло время. Толпа деревенских парней Все горы обрыскала за сорок дней, Но только Саро-пастуха не нашла, Укравшего дерзко Ануш из села. И парни ни с чем воротились домой. Про удаль Саро говоря меж собой: «Эх, вот у кого нам пример надо брать! Друзья, вот как надо невест умыкать!..» Но, жаждою мести снедаемый, брат Беглянки Ануш не вернулся назад. Дал клятву Моси беглецов проследить, Убить их на месте и гнев утолить. В горах он скитался… Но вот как-то раз Со жницами женщинами в поздний час В изодранном платье, понурясь, тайком Беглянка вернулась в родительский дом.XX
«Эй, слышишь, Вардишах, коль любишь меня, — Раскинь-ка на счастье горсть ячменя! Исчахнуть бы мне, ослепнуть бы мне! Послушай, что мне приснилось во сне» …Ущельем иду, где воды шумят, И овцы Саро в ущелье стоят, Язык обрели – и песню поют, Согласно поют, чудесно поют, Раскинь свой ямчень! Порадуй сестру! Ой, плох этот сон… Ох, он не к добру… О боже, врата свои нам открой; Ты нас сотворил, мы – прах пред тобой!.. Безгласные овцы в ущелье глухом Так пели, сестрица, как мы не споем; Бедняги Саро убогая мать С платочком пошла пред ними плясать…» «Услышь, Манишак, к несчастью твой сон, Гляди на ячмень – как падает он: Вот – зло, вот – добро… А это – гляди: Саро… он стоит на черном пути. Господь, молодца Саро пощади! В дом старой нани беду не пусти!..»XXI
И бродит Саро по горам родным, Как загнанный зверь, из оврага в овраг. И рок впереди, и пуля за ним, Луга ему – ад и друг ему – враг. Когда ж на горах закат догорит, И вечер дарит отрадную тьму — Его баяти печально звучит, И горы-друзья внимают ему: «Ночные горы – эгей! Вас мое горе темней. Ой, горы, вам я кричу, Одни вы вторите мне! С надеждой к вам я бежал, Я так от мира устал! О горы, скройте меня В глухих расселинах скал! Как к дому друга, иду К скалистым кручам во льду. Умру, избавлюсь от мук, Ночлег спокойный найду. Умру… но как же она? Ах, эта мысль мне страшна. Пусть я избавлюсь от мук — Она, как будет одна?»ПЕСНЬ ПЯТАЯ
XXII
Рыдает Ануш, пав на землю лицом. Соседки безмолвно столпились кругом; Не знают они, что ей, бедной, сказать. И чем обнадежить, и как утешать?.. Покамест бог миловал, – бешеный брат Из дальних полей не вернулся назад… Но с пеной у рта жестокий отец Плюется, клянет несчастную дочь: «Пусть горе тебе принесет твой венец! Уйди ты, распутница, с глаз моих прочь! Подальше от дома свой стыд уноси, Уйди! Не позорь ты отца своего! Ты знала – его ненавидит Моси, Ты знала – что мы невзлюбили его! Так как же решилась ты с ним убежать? Нет! Лучше б тебе в могиле лежать!..» На крик старика все селенье сошлось, И слышно: «Утихни!.. Умерь свою злость!..» И сельский священник приплелся на крик — Осанистый белобородый старик. «Прочь, прочь уходите! – он людям сказал, — Уйдите, чтоб сам я всю правду узнал! Ануш все мне скажет сама, И тогда Увидите, что поправима беда. Не плачь, успокойся, утихни, мой свет! Скажи мне, ты любишь его или нет? Сама захотела ты с ним убежать?.. Сама? Ну, так должен я вас обвенчать. — И все тут!..» «Эй! кто там так громко кричит?.. Да, что там?.. Пускай кто-нибудь поглядит!.. Убил?.. Кто?.. Моси?.. Нехватало беды… Ануш, эй, Ануш!.. поскорее – воды!..»XXIII
Как бурный поток, что, свиреп и могуч, Внезапно бы на землю хлынул из туч, Как яростный вихрь, распахнувший крыла, Помчалась толпа парней из села. Спешат, уж не спрашивая ни о чем, Гонимые горем, как черным смерчом. Влетели в ущелье. И мнится – у ног Шипит и клубится кровавый поток… И вмиг – никого не осталось в селе. Теснясь, в нетерпенье стоят на скале. И, с трепетом вслушиваясь в каждый звук, Глядят напряженно. Но скалы вокруг Безмолвны. Лишь пену бушующих вод Бессонный Дэв-Бед по дну бездны несет.XXIV
И вот показался убийца из мглы Ущелья. Шаги неверны, тяжелы. Идет… Все черты его искажены, Глаза выраженьем ужасным полны, И – страшный, медлительный – к двери своей Прошел он, не глядя на лица людей; Повесил на столб волосатой рукой Ружье свое, схожее с черной змеей. Застыла толпа. Каждый – как онемел От страха… Никто и дохнуть не посмел, Молчат. Вдруг завыла старуха одна. Лицо раздирает и вопит она; «Арай!» Это сын ее, сын… он убит. Она, обезумев от горя, бежит. И, страшен и нечеловечески дик. В пустынном ущелье звучит ее крик.XXV
И с воплем «арай» исступленной толпой Все женщины кинулись узкой тропой В ущелье, за матерью вслед. И вдали Ее возле мертвого сына нашли. И плач их надгробный так скорбно звучал, Что душу, казалось, живым разрывал. И юноши с горестной думой в глазах Уселись понуро на ближних камнях. А женщины плакали – сгиб удалед… Жалели покинутых сирых овец. Бедняжку Анув помянули потом Бездушным проклятьем. Скорбели о том, Что вот, мол, все юноши в горы пойдут, Саро одного лишь с собой не возьмут. Что некому будет собак накормить, Что с кровли начнут они, бедные, выть, Что палица с грозной щетиной гвоздей Покроется сажей на полке своей. Что длинный кинжал, украшенье стены. Заржавеет, вдвинутый праздно в ножны. Привыкшая к воздуху горных высот, Нани в этот год на яйлаг не взойдет; Одна будет дома несчастная мать Сидеть, горевать, о былом вспоминать… И каждое слово, что слышала мать О сыне, ей сердце могло б растерзать. И мать мертвеца начинает молить Хоть слово сказать, хоть глаза приоткрыть: «Что, солнышко, ты закатилось во тьму? Зачем не глядишь ты? Молчишь почему? Сын милый! Ты – что изменил мне? Взгляни — Ты отнял могилу у старой нани!» Но бледные веки навек заперты. Застыли уста, и не дрогнут черты. Не слышит убитый земных голосов… Недвижно белеет полоска зубов. …И небо-врага проклинает она, Отчаянья и исступленья полна. И бога поносит, и волосы рвет, И снова рыдает, и снова зовет: «Ты солнцем за тучи упал, Саро-джан! Ты с ветви цветущей упал, Саро-джан! Тьма солнце у била мое, Саро-джан!.. И ночь наступила моя, Саро-джан!..» …И ночь наступила. И пала роса. И плачущих стихли вдали голоса, Лишь старый Дэв-Бед, в гриве пенных седин, Горюет и плачет в ущелье один. С грозной песней Мчится в бездне, И – горя полн — Бьет пеной волн О стены скал За валом вал Разбивает И рыдает…XXVI
Друзья, с сокрушенной душой, Могилу копать пришли. Над рекой, под скалой большой, Они его погребли. Заблагоухал ивы цвет, Всплыл над долиной туман. И голосом шумным Дэв-Бед Величавый спел шаракан. И друзья – грустны и туманны — Воротились каждый в свой дом, Оставя внизу безымянный Черный холм в ущелье глухом.ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
XXVII
Принеслась весна. Склоны гор в цветах. Загремел в лесах хор весенних птах. Девушка одна ходит, травы рвет, Про себя поет и не отдохнет, По речным пустым ходит берегам, Плача и смеясь, бродит по лугам. «Красавица, что плачешь ты, Тоскуешь ты о чем? И для кого-ты рвешь цветы В ущельях день за днем? Ты плачешь – роз весенних ждешь? Для роз настанет май!.. Иль ты о милом слезы льешь? Ушел он в дальний край… Его из плена – никакой Мольбой не воротить!.. Зачем напрасных слез рекой Огонь очей гасить? Могильный холм его польет, Оплачет дождь весной. Тебя ж другой любимый ждет. Таков закон земной». «Благодарю, прохожий-брат! Иди! Ты встретишь яр… У ней смеется сладко взгляд Глубокий, полный чар. Пусть ваши дни, любви полны, Ликуют, как весна! А мне? – лишь слезы мне даны, И плакать я должна». И бредет она, И поет она. А у ней одна Песня сложена, И кипит в ней слез темная волна… Ропота полна, стонет и скорбит, И одно поет, и одно твердит: «Опустела жизнь!.. Страшно опустел, Изменился мир!.. Мир осиротел!.. Горы без Саро – сиры и пусты. — И зовет она: – «Милый, где же ты? Где твои пути? где найти следы?.. Сжалься, удалец! Воротись скорей. Долго ль ждать тебя Любящей твоей? Поверни стада, Пригони домой! Мы тайком тогда Встретимся с тобой… Взгляни на тот зеленый склон, — Там юноша лежит. Укрывшись черной буркой, он, Откинув руку, спит. Ах, то – мой яр! дыханьем трав Он сладко опьянен, На свежий луг в тени упав, Спит безмятежно он. Встань же, удалец! Встань, жестокий мой! Уж давно овец Гнать пора домой… Смуглый, молодой, Я тебя люблю. Боль души с тобой Только – утолю!.. Чья свадьба там, под рев зурны, Идет – пышнее всех? Людей веселых скакуны Несут сквозь дождь и снег?.. Нет… Мне послышалась зурна, Почудилась на миг… Подруженьки, а где ж у них Невеста и жених?.. Вон несут, несут К воротам родным!.. Стойте! я косу Расплету над ним… Унесли его, Плача и стеня. О, заройте с ним В землю и меня!.. Ах, что я! Это, говорят, Немой, смердящий труп; Застыл недвижный, мутный взгляд, Засохла кровь у губ. А тот был юн и полон сил, Благоуханно-свеж! Он с шуткой, с песней проходил По росам вешних меж… Сжалься, удалец, Воротись скорей! Долго ль ждать тебя Любящей твоей?.. Ждать не заставляй, Долго я ждала. Много без тебя Слез я пролила. Если не дождусь Нынче до зари, Помни – рассержусь, Разлюблю – смотри!»XXVIII
В утесы бьет разъяренный Дэв-Бед пеной мутных волн, И виден над ним зеленый Саро надмогильный холм. Там слезы безумная льет, Возлюбленная его, И стонет она и зовет К себе Саро своего. И светом сменяется тьма И тьмой сменяется свет; Безмолвна могила, нема, И милого нет и нет… Дэв-Бед вздыхает: «Вуш, вуш!..» Вал за валом гоня во тьму, Призывая: «Слушай, Ануш, Тебя я возьму к нему!..» «Ануш, эй, Ануш! вернись же назад!..» — Старуха нани с обрыва кричит. Но, страшно немы, ущелья молчат. Лишь недруг Дэв-Бед во мраке шумит: «Вуш-вуш, Ануш, вуш – нежный друг, Любви твоей жалко нам!.. Вуш-вуш, Саро, храбрец-пастух!.. Вуш – милым твоим горам».XXIX
Под Вознесенье, в ночь тайн и чудес, Есть миг счастливый один, когда вдруг Распахиваются врата небес, И умолкает внизу всякий звук, И чуть струится в небе эфир, И благодатью наполнен весь мир. В тот миг чудесный, когда тишиной Объяты бездны и бури молчат, Неутоленных при жизни земной Влюбленных звезды друг к другу летят, И встречаются, и нежно, с тоской, Целуются – высоко над землей…1
Нани – мать, матушка.
(обратно)2
Джан – ласкательное обращение.
(обратно)3
Яр – возлюбленный (-ая).
(обратно)
Комментарии к книге «Ануш», Ованес Туманян
Всего 0 комментариев