«Из поэзии 20-х годов»

Из поэзии 20-х годов (fb2) - Из поэзии 20-х годов (Антология поэзии - 1957) 1963K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Митрофанович Городецкий - Борис Александрович Турганов - Сергей Александрович Обрадович - Михаил Прокофьевич Герасимов - Григорий Александрович Санников

Из поэзии 20-х годов

Предисловие

Сборник «Из поэзии 20-х годов» задуман как одно из дополнительных изданий к серии книг «Библиотека советской поэзии», выпускаемой Государственным издательством художественной литературы в связи с сорокалетием Великой Октябрьской социалистической революции.

Наши поэтические итоги за сорок лет не исчерпываются достижениями одних лишь признанных и более или менее известных поэтов, чье дарование смогло получить развитие и достаточный размах.

Было много поэтов иной судьбы или меньших возможностей. Но и они, большинство из них, чье поэтическое вдохновение было разбужено революционными событиями России, сказали свое слово, внесли свой вклад в общий фонд советской поэзии.

Поэзия — душа народа. Хорошо выражены благородные волнения ее в массе стихов первых советских лет, в произведениях, известных читателю. Но вот стихи той поры, быть может, не известные ему, о строительстве первой московской радиобашни:

Сжималось кольцо блокады, Когда наши рабочие плечи Поднимали эту громаду Над Замоскворечьем. ……………………. Нашей работы упорной Что может быть бесшабашней! Когда нас душили за горло, Мы строили радиобашни.

Разве эти стихи рано умершего рабочего поэта Н. Кузнецова не прибавляют многого к тому, что знает читатель о величии духа нашего народа, вершившего боевые и трудовые подвиги еще на заре своего советского существования!..

Двадцатые годы были периодом становления послеоктябрьской русской поэзии. Но начало ее было положено непосредственно после Октябрьской революции и в годы 1918–1919, когда раздались первые голоса, предвозвестившие поэзию двадцатых годов и в значительной мере определившие ее характер.

Поэтому в сборник включены некоторые стихи 1917–1919 годов. Эти отдельные произведения рядовых поэтов так же трудно отнести к другому периоду, как и знаменитые стихи или поэмы поэтических лидеров, созданные накануне двадцатых годов.

Революционный держите шаг, Неугомонный не дремлет враг, —

призывал Александр Блок в поэме «Двенадцать».

Кто там шагает правой? Левой!      Левой!         Левой! —

восклицал в «Левом марше» Владимир Маяковский.

В том же возвышенно-строгом ладу славил нового хозяина жизни Демьян Бедный в поэме «Главная улица»:

Улица эта — дворцы и каналы, Банки, пассажи, витрины, подвалы, Золото, ткани, и снедь, и питье, —      Это мое. Библиотеки, театры, музеи. Скверы, бульвары, сады и аллеи, Мрамор и бронзовых статуй литье, —      Это мое.

Тон и идейная направленность поэзии Блока, Маяковского и Демьяна Бедного оказывали значительное влияние на многих участников настоящего сборника.

Читатель найдет в нем стихи, представляющие собой своего рода перекличку с приведенными выше отрывками.

«Революционным шагом» призывает идти вперед А. Крайский:

Налево — пропасть. Направо — волны      Водоворотом,      А впереди…      Кто скажет — что там? Но, веры полный, —        Иди!

«Главную улицу» воспевает Михаил Артамонов, говоря:

Нарядилась улица, запрудилась знаменами, В красном гуле потонули здания. Мятежными криками, стоголосыми звонами Кипит народ, творец восстания.

Интонации «Левого марша» свойственны многим младшим собратьям Маяковского, отзывавшимся на темы революционной борьбы, развернувшейся в двадцатые годы.

Наш сборник представляет читателю не только прямые, но и косвенные отклики поэзии на октябрьскую победу и последующие события, всколыхнувшие родную страну.

Наряду со стихами на гражданскую тематику в сборнике даны и стихи лирические, пейзажные, любовные. Но и в них читатель найдет новое, увидит отсветы октябрьской зари.

Представители различных социальных слоев, не одинаково воспринявшие Октябрь, разные поэты оказались едиными в ощущении великих перемен, как обновления народной жизни, рождения надежд и перспектив, ранее неведомых.

Даже в стихах поэтов, коим не был свойственен гражданский пафос, в стихах о нивах и пашнях, о лесах и долинах, — пробивалось чувство радостной новизны.

В лирических запевах о природе и о труде можно увидеть, что на «главную улицу» новой жизни вместе с пролетарием города по-хозяйски вышел труженик деревни, «мужик Микула». Вот как обращается к нему Семен Фомин:

Выезжай-ка, брат Микула, Зерна в землю разбросай. — Жизнь объятья распахнула, Забурлил наш тяглый край!

Как праздник, встретили октябрьский рассвет городские и сельские люди. Об этом вместе с другими говорит М. Праскунин:

Ткань зари — у всех наряд, Крепче меди грудь и чресла… Если Русь от сна воскресла, — Будет пир у ней богат.

Отстояв завоевания Октября в гражданской войне, советские люди начали строить новое общество, осуществлять ленинские мечты о будущем. Подхваченные трудовым людом города и деревни, они нашли свое выражение и в поэзии. Очень громко прозвучали тогда строфы поэмы Ивана Доронина «Тракторный пахарь». В сказочных тонах с мягким юмором и с лирическим изумлением встречен был поэтом железный конь, пришедший на советские поля.

У совхоза трахтор, вишь, Коня вроде. Выйдешь в поле, поглядишь — Дух заходя.

Это было в начале двадцатых годов, а к концу этого периода, когда появление на селе трактора стало связываться с борьбой против старого уклада жизни, с возникновением колхозов, — начали создаваться стихи о тракторных пахарях как о борцах за великое преобразование деревни.

Некоторым стихам такого рода посчастливилось стать подлинно народными. Их стали распевать на мотивы, сочиненные безымянными музыкантами. Складывались песни, подобные помещаемой в нашем сборнике песне Ивана Молчанова о трактористе Петре Дьякове…

По дорожке неровной, По тракту ли, — Все равно нам с тобой по пути… Прокати нас, Петруша, на тракторе, До околицы нас прокати!

С этим временем связана растущая решимость народа, преодолевая все трудности, шагать по новому пути, двигаться по ленинской магистрали.

Из обновленной советской действительности активно вытесняется все старое, отжившее свой век, подобно керосиновой лампе, воспетой Григорием Санниковым, подобно допотопным предметам трудового обихода, вроде сохи и мотыги, которым уделяет место в своем «Агромузее» Павел Вячеславов:

И пещерою кажется зал, Если видишь —      теряясь в века. Допотопная, как бронтозавр. Свой скелет подымает соха.

По новому в поэзии двадцатых годов зазвучала и тема труда. Рабочий стал хозяином своей страны, создателем социалистической индустрии. Образ освобожденного пролетария, «железного мессии», пришедшего строить новый мир, становится одним из центральных в поэзии этих лет.

Вот он — Спаситель, земли властелин, Владыка сил титанических, В шуме приводов, блеске машин, В сиянии солнц электрических. Думали — явится в звездных ризах, В ореоле божественных тайн. А он пришел к нам в дымах сизых С фабрик, заводов, окраин, —

пишет Владимир Кириллов в стихотворении «Железный мессия».

Любопытен и широк диапазон своеобразных представлений поэтов двадцатых годов о теме труда: от городского электростроя Михаила Герасимова с его «цилиндрами, кранами, кубами» до «маленького полустанка» Леонида Лаврова, сказавшего со спокойной уверенностью:

Там, где есть маленький полустанок., Возможна большая стройка.

Сборник «Из поэзии двадцатых годов» не антологический. Он представляет поэзию лишь тех поэтов революционного направления, у кого есть наиболее приметные поэтические свидетельства о жизни, борьбе, о духовном подъеме народа в годы первого советского десятилетия.

Другие свидетельства этого рода читатель найдет в отдельных авторских сборниках поэтов не только русских, но и представителей других советских республик, издание которых, как уже сказано, осуществляется в серии «Библиотека советской поэзии».

Александр Жаров.

Павел Арский

Восстание

Мы воздвигали пирамиды, Мы создавали города… Вы наши слезы и обиды Не замечали никогда. Лишенные свободы, знанья — Мы были вечные творцы, И мы — основа мирозданья, И наши — храмы и дворцы. Вы роскошь всю купили кровью Рабов, измученных трудом, Служивших высшему сословью, Века стонавших под ярмом… Вы радость пили полной чашей, Все, чем богата красота, — Вино, цветы — все это нашей Добыто каторгой труда. Мы бриллианты вам гранили, Мы лили бронзу и металл, В земные недра уходили Туда, где сумрак темный ждал… Вы жгли себя в угаре пьяном, Но вихрь могучий налетел И гибель, смерть принес тиранам: Настал безумию предел. Мы, как стихия, грозно встали Из царства хаоса и тьмы… Не даром мы века страдали Под гнетом пыток и тюрьмы. Довольно слез и унижений, Нет больше рабства и цепей, Свободны будут поколенья От тирании палачей… И кто бы, кто с лицом умильным Вернуть вам силу власти мог — Затем, чтоб червем быть могильным И ползать им у ваших ног? О, нет! Мы долго не забудем Века бесправья и тоски. Мы вас к покорности принудим, Возьмем в железные тиски. Еще в борьбе промчатся годы, Но мы сильны. Мы победим! От царства солнечной свободы — Ключ золотой не отдадим!

1918

Матросы

Балтийское море! Железный Кронштадт! Над Финским заливом Пылает закат.      Гвардейцы-матросы,      Морской батальон,      Не будет, не будет      В бою побежден. Матросы, матросы! Пылает закат… Матросы — в дорогу, Прощай, Петроград!      На юге Деникин,      За Волгой Колчак.      Прощается с милой      Военный моряк. «Потёмкин», «Аврора»! Что сердцу милей? На свете нет лучше Таких кораблей.      Они революции —      Символ живой,      Они нашей славы —      Набат боевой. Отечество наше! О родина-мать! Кто в цепи посмеет Тебя заковать?      Матросы, матросы!      Победа нас ждет.      С поста боевого      Никто не уйдет. Горит и пылает Закат золотой, Прощается с милой Моряк молодой.

1919

Михаил Артамонов

Братанье

Пушки кончили рев, и шрапнель не багрила    долину В междугорном пространстве, в провале    высоких Карпат. Собирались солдаты без ружей вперед    в середину, Русский, немец, австриец сходились    к солдату солдат. День был радостно чист, перелески горели    багряно, Осень в рдяные краски одела простор. Было все непривычно и жутко, и    радостно-странно Между кровью омытых, снарядами    вскопанных гор, Мы кричали камрадам: «На бой, на поход,    на страданье Не охотой идем жечь, колоть, убивать. Вы такой же народ: батраки, беднота    и крестьяне, Так не время ли руки друг другу пожать!» «Ружья в землю штыком! — отвечали    камрады. — Разве будет рабочий рабочему враг?..» И сходились на месте, и были мы рады Замиренью на поле кровавых атак. В гости шли мы друг к другу. И радостно    было братанье. Встрепенулась гармоника, светлый сплетая    узор. А когда потонула долина в холодном    тумане, — Золотою грядой запылали костры между    гор. Да не долго братались: приказы    Керенского строги. «Никаких замирений! Войну продолжать    до конца». Снова грянули пушки, и снова бои    и тревоги, Снова мир захлебнулся в потоках литого    свинца.

1917

Красный лик

I

Растворяйтесь, ворота, звоните, храмы, Лейся звон со всех колоколен. Велик и волен в своем восстанье Народ воскресший, что был бездолен. Вейтесь, флаги, ленты, знамена! В красный цвет разрядись, столица! В толпе мятежной и в гуле звона Идут озаренные счастьем лица. Порыв в них, сила! Они создали И этот город, дворцы и башни. Они сковали дворцы из стали. Это народ, раб вчерашний! Распахнитесь, двери, растворяйтесь,    ворота, Кипи, город в красном лике. Пожарно-алы флагов взлеты. Могуч, свободен народ великий!

II

Растворяйтесь, ворота, из домов    каменных Выходи, народ, на площади красные! С гулом великим, в ропоте пламенном Встает улица, сегодня властная. Нарядилась улица, запрудилась    знаменами, В красном гуле потонули здания. Мятежными криками, стоголосыми    звонами Кипит народ, творец восстания.

Любовь

Ой ли, тропочка-протопочка моя, Поверни-ка ты в родимые края, Где шумливою весеннею порой Шел по жизни я, веселый, молодой. В тихополье, на раздолье, вдалеке Ходит девушка с колечком на руке. Где я буду, не забуду эти дни, Как дарил я, говорил: не оброни! Знаю, знаю — не потеряно оно. Знаю, знаю — и другому не дано: В тихополье, на раздолье, вдалеке Ходишь-носишь, не снимая, на руке… Ах, зачем же мне покоя не дает Эта скука да присуха-приворот, Да мелькнувший, потонувший тихий свет, От которого нигде покоя нет? Ой, любовь моя, тебя не обману. Как закончим распроклятую войну, Возвращусь я в незабытые края… Ой ты, тропочка-протопочка моя!..

1917

Яков Бердников

Русь

В нужде гонимая веками, Томясь в оковах злых, не ты ль, Гремя стозвонно кандалами, Шла, опираясь на костыль?.. В лаптях, в оборванной сермяге, Полна страданий и утрат, Ты утопала в горькой влаге От городов до хмурых хат. Твой бог дремал в далеких тучах, Коснел в безмолвии простор, А на костях твоих могучих Судьбы решался приговор. Но дни пришли… И в миг суровый Ты, сбросив с плеч ярмо вериг, Взорлила к солнцу жизни новой И окрылила красный сдвиг. Во мгле народных суеверий Движеньем бурь под лязг мечей, Ты распахнула тюрем двери, Смела тиранов, палачей. И там, где люди, изнывая, Стонали, падая во мрак, Не ты ли, Русь моя родная, Зажгла Немеркнущий Маяк?..

«Алеет ширь!..»

Алеет ширь!.. Смолкают бедствий стоны: Уже гремит восставшая земля. Попрали мы кровавые законы И властно стали у руля. Закалены в горниле огнеликом, Мы дышим силою железа и труда. Покорны бури нам в движении великом, Пучины вод, гиганты города. Наш братский мир огнем и сталью спаян… Сошлися мы под камни и металл Из душных нор, с оборванных окраин, Чтоб раздробить зловещий капитал. Чтоб озарить свободой мир безбрежный, Разрушить гнет, сжигая мрак огнем, Как океан, мы лавою мятежной Из недр земных до солнца доплеснем… Мы смерть несем тиранам и владыкам… Мы дышим силою железа и труда. Покорны бури нам в движении великом, Пучины вод, гиганты города…

Павел Вячеславов

Агромузей

Лабиринтами комнат глухих Провести себя за день успей. Многотомным собранием их Открывается агромузей. Мы идем, сном ковров шелестя, И, последовательность отметя, Приглушенней шагнув, человек Вводит прямо нас в бронзовый век. Эта бронза тонка и хрупка — По курганам ее не храня, Не кипели над нею века, И языческим гневом огня, Познавая впервые литье,    Не жгли ассирийцы ее. Но сейчас бы завидовать им, Как палит перед взором моим Оглушительным блеском стеблей Плодородная бронза полей. Для нее не жалели свой сок Чернозем, солончак, супесок. Плавил зной и, слегка остудив,    Ее закаляли дожди. Силой лучшею заряжено, Как сосок, тяжелело зерно. Был бесхитростен стебля закал. Колос цвел и дождями дышал, Чтоб, подобием бронзы горя, Совершенства достигнув вполне, Как литое копье дикаря, Экспонатом торчать на стене. По столам —    без крылатой ботвы — Черепа корнеплодов мертвы. И пьянят ароматом вина Муравьиные горы зерна. Еще дышит теплынью стеблей Тракторами раскопанный клад. Над трофеями наших полей Современник заносит свой взгляд. Он работу свою узнает, Он свои изучает года. И почетна, как быль, восстает Этих дней, этих лет полнота. И в его распаленных глазах, Плавниками ресниц шевеля, Отстоявшись в музейных стенах, Захмелевшая бродит земля. Пустотелые стебли висят, Словно копья литые на вид. И языческой бронзой слепит Нарастающих лет экспонат. И, как черный намек о былом, Приглушенно ползут над столом Почерневшие до сухоты Параличные руки мотыг. И пещерою кажется зал, Если видишь —    теряясь в века, Допотопная, как бронтозавр, Свой скелет подымает соха.

1929

Михаил Герасимов

«Я не в разнеженной природе…»

Я не в разнеженной природе, Среди расцветшей красоты, — Под дымным небом на заводе Ковал железные цветы. Их не ласкало солнце юга, И не баюкал лунный свет, Вагранок огненная вьюга Звенящий обожгла букет. Где гул моторов груб и грозен, Где свист сирен, металла звон, Я перезвоном медных сосен Был очарован и влюблен. Не в беспечальном хороводе — В мозолях мощная ладонь, Неугасимый на заводе Горел под блузою огонь. Вздувал я горн рабочим гневом Коммунистической мечты, И, опьянен его напевом, Ковал железные цветы.

1917

Песнь о железе

В железе есть стоны, Кандальные звоны И плач гильотинных ножей. Шрапнельные пули Жужжаньем плеснули На гранях земных рубежей. В железе есть зовы, Звеняще грозовы, Движенье чугунное масс: Под звоны металла Взбурлило, восстало, Заискрилось в омутах глаз. В железе есть чистость, Призывность, лучистость Мимозово-нежных ресниц; Есть флейтовы трели, — Зажглись и сгорели В улыбках восторженных лиц. В железе есть нежность, Игривая снежность, В шлифованном — светит любовь; Закатная алость, Порыв и усталость, В изломе заржавленном — кровь. В железе есть осень, Холодная просинь В заржавленных ветках сосны; Есть знойное лето, Миражем одето, Горячим цветеньем весны. В железе есть жгучесть, Мятежность, певучесть У скал раздробленной волны, Напевность сирены В кипучести пены, Где тела извивы вольны. В железе есть ковкость, Проворность и ловкость Есть в танцах мозолистых рук, Есть ток в наших жилах, В звенящих зубилах, Вагранками спаянный круг. В железе есть сила — Гигантов взрастила Заржавленным соком руда. Железною ратью Вперед, мои братья, Под огненным стягом труда!

1917

Полет

Кругом Ободранные крыши И ребра сломанных стропил, Избушки чахлые не дышат И никнут падалью Без сил. В заржавленные тычет лужи Их ветер Жесткой головой, Соломенные косы кружит И тужит Горестной вдовой. Казалась жизнь такой постылой В прокисших омутах села. Но вдруг: Спустился легкокрылый, Весь голубой аэроплан. Как будто бы светлее стало — Кусочек неба он принес. И запах свежего металла Был выразительнее роз. Погладила его любовно, — По жилам пробежал огонь. Он вздрагивал, Как чистокровный, Разгоряченный бегом конь. И стала я Такой счастливой, Когда смотрела свысока. Он алюминьевою гривой Со свистом резал облака. Летели мы На птице бойкой, Пленясь воздушною игрой. Внизу Огнями, И постройкой Мигнул нам гордый гидрострой. Как сладко Голубую чашу Небесную В глаза плеснуть, Как руки труб приветно машут Платками дыма: «Добрый путь!» Винтов торжественное пенье, Густая музыка без слов. Вокруг — Могучее сцепленье Цилиндров, кранов и кубов. Мосты, Турбины, Вышки — Мир вам, Привет тебе, электрострой! Из хаоса земного вырван Ты человеческой рукой. Какое мощное величье И творческий Веселый гул! Машины нашей профиль птичий В стальное озеро нырнул. Вся электричеством блистая Плеснула новая волна, И стала я сама стальная, Как напряженная струна. Когда остановилась птица На колыханиях пруда, Какое счастье было влиться И мне В симфонию труда.

1927

Сумерки

Проносятся лениво птицы В родные гнезда На ночлег. Усталые щебечут жницы, Вплетаясь в разговор телег. Вскипает золотая пена Пшеничных, И ржаных снопов, Душистое стекает сено С густых вечерних облаков. Растаяла устало стая В июльской Жаркой тишине. Усталость всюду разлитая, Кровь успокаивала мне. Качались мы с тобою дремно В рыдване на тугих снопах. Вдали, На горизонте темном Звезда родилась на глазах. И было сладостно забыться Нам после трудового дня. Но вдруг Защебетала птица, Как током прострелив меня. Повеял сразу ветер бодрый В соломенную пустоту: Игриво, Жарко Трактор гордый Затараторил на мосту. Из-за скирдовой выплыл тучи На успокоенный простор Такой могучий И певучий, Ведя веселый разговор. Пронизан весь приливом силы, Почуял бодрую игру, Как будто Шар земной на вилы Я вскинул, Напрягая грудь. Весь током трудовым согретый, Горю я в творческом огне. Как золотистые кометы Снопы сверкнули в вышине. Колосья Звездами мерцали, Все в искрах радужной игры, Всю ночь Над головой блистали Встревоженные мной миры. Чтоб в этом мировом пожаре, Бессильный, я не изнемог, Железный трактор, Мой товарищ, Мне веял голубой дымок. И пара глаз твоих покорных Светили, радостью Пьяны, В просторах сумрачных и черных, Как две склоненные луны.

1928

Жнитво

Когда цветением на нивах Отполыхает жарко рожь И досыта хлебнет налива, — Мое ты сердце не тревожь. Не жди напрасно, стрепет ясный, Не прибегу к тебе туда, Где клен скрывал в объятьях    страстных Мой тайный трепет у пруда. Других — не думай — не ласкаю, Тоскуя, не брани меня: На нивах трудовых пылаю В разливах пламенного дня. Каленый серп под корень низко Подрезывает сгоряча, И сладко мне в объятьях близких, Баюкая, снопы качать! Они — как голенькие дети, Пушисты нежные тельца… Не жди же: Все равно не встретишь Меня у темного крыльца. Налиты золотою новью, Колосья косами висят. Я плодородною любовью На жнивьях растворилась вся. Как в зыбки, в теплые телеги, Сквозь розовеющую пыль, Кладу я с материнской негой Спеленатые снопы. И если будет очень горько Тебе в разлуке и тоске, Взгляни, мой друг, вечерней зорькой На лунный серп в моей руке.

1924

Сергей Городецкий

Россия

Как я любил тебя, родная, Моя Россия, мать свобод, Когда под плетью изнывая, Молчал великий твой народ. В какой слепой и дикой вере Ждал воскресенья твоего! И вот всех тюрем пали двери, Твое я вижу торжество. Ты в праздник так же величава, Как прежде, в рабской нищете, Когда и честь твоя и слава Распяты были на кресте. О вечном мире всей вселенной, О воле, братстве и любви Запела ты самозабвенно Народам, гибнущим в крови. Как солнце всходит от востока, Так от тебя несется весть, Что есть конец войне жестокой, Живая правда в людях есть. И близок день, прекрасней рая, Когда враги, когда друзья, Как цепи, фронты разрывая, Воскликнут: истина твоя! Как я люблю тебя, Россия, Когда над миром твой народ Скрижали поднял огневые, Скрижали вечные свобод.

1917

Кофе

Тебя сбирала девушка нагая По зарослям благоуханной Явы. Как ящерицу дико обжигая, Ей кожу сделал рыжей луч кудрявый. Замучена полуденной работой К любовнику такому же нагому Она бежала в лунное болото К сплетенному из вешних прутьев дому. И там кричали, радуясь, как дети, Что труд прошел, а ночь еще продлится, Показывая на жемчужном свете Блестящие от долгой ласки лица. С утра голландец с ремешковой плеткой На пристани следил за упаковкой Клейменых ящиков и кровью кроткой Окрашивал тугую плетку ловко. Потом с валов могучих океана Корабль срезал бунтующую пену, Пока в каюте мягкой капитана Купцы высчитывали вес и цену. До пристани, закутанной в туманы, Томились, гордо засыхая, зерна. А там, на Яве, кровяные раны На девушке горели рыже-черной.

1920

Алексей Дорогойченко

Поэма об очередях

Рабфаковцам посвящаю

1919

Этот год девятьсот девятнадцатый! Весь в борьбе этот год, В голоде. Ведь как приходилося драться-то: Тело в восстанье горело, Тело горело в борьбе, А питанье по карточке, По литеру Б. А за спиною — шепот старческий. Нервы, нервы бередя, Шепталися очередя: Га-а… Довосставались… … … … … … … … … … … … … А мы на вокзале С дочкой грудною, с женой    расставались… Мой рот разъедала цинга. И хотелося слезы их вытереть… И хотелось орать что-то грубое! Но больные стискивал зубы я, Молчал. Ногти грыз до крови… А глаза — телескопами: Огневые глаза — не мокрые. (Так глаза у волчат По ночам.) … … … … … … … … … … … … Все упорней да упрямей В огненный круг Городов, Сёл Шел С фронта на фронт Без остановки! С востока на запад — Крепче винтовки! С востока на юг Затвора щелк, Приклада стук: Так надо, Надо. Шел.

1922

И вот Двадцать второй сегодня год. И… снова очередь. Но у иного эмпео[1] — За талоном на рабфак. Это факт. Между прочим ведь Что от наших важных вузов Дух пошел совсем иной: Пахнут кофточки да блузы Свежесрезанным арбузом, Комсомольскою весной. Там галочьими стаями слетевшиеся кепи Подняли шум и гам. (Где молодежь, там и галдеж. Из песни слова не выкинешь.) … … … … … … … … … … … … А вот, брат, при Деникине. Э, да что говорить о нэпе. Соблюдайте, товарищи, очередь… Да мы черта своротим, товарищи! Только дайте нам корочку знания. Лучше мякишка! Приняли, Мишка?! Проходи… Слышь-ка? Ишь как радуется! Не галди. Соблюдайте, товарищи, очередь. … … … … … … … … … … … … И я — бородатый — стою: Очередь, очередь соблюдаю свою. Попаду ль на рабфак?! Где уж!.. Отчего же такой веселый? Да так. Чую день: Понесут караваями Все юнцы, на рабфаки идущие, Дымящимися караваями Во все, во все концы, В города понесут и села Науку иную В трудовую гущу…

1922

Иван Доронин

Весенняя любовь

Ой, цвети, Цвети, кудрявая рябина, Наливайтесь, грозди, Соком вешним. Я на днях, На днях у дальнего овина Целовалась С миленьким нездешним. Все было хорошо, Так хорошо — И блузы синий цвет, И запах тополей. Он из города Ко мне пришел, Я — с полей. Он сказал: «Вернулся я к покосу, Будем травы На лугах косить». И все гладил, Гладил мою косу, На руках По ржам меня носил. Ой вы, ржи, Зеленые вы ржи, Мне бы с вами жить, Озелениться мне бы! Я люблю смотреть. Как ваша ширь дрожит Под солнечною гладью Неба. Жаворонок, Выше, Громче, Громче, надо мной! Сердце просит, Сердце хочет Захлебнуться Майскою волной. Знаю: Скоро На широкой ниве Будут косы В золоте звенеть. На деревне Нет меня красивей, На деревне Нет меня дельней! Ой, цвети, Цвети, кудрявая рябина, Наливайтесь, грозди, Соком вешним. Я намедни, Я намедни у овина Целовалась С миленьким нездешним.

1921

«На улыбку тихую зари…»

На улыбку тихую зари Улыбается и дикий камень. Я пришел железо примирить С нежными степными васильками. Край ты мой, советский край! Родина моя — дубы да клены. Разогнал я песенную рать По лесам зеленым. Звонче, звонче, звездный листопад! За бугор катись, моторик-месяц! Чуть заметна мятная тропа — Я иду у синих перелесиц. За рекой горланит буйный кочет, Мельница стрекочет за рекой. Вижу: тополь на опушке хочет Мне махнуть рукой. Братец мой, зеленоглазый братец, Мне понятен твой язык простой. Я в осиновой родился хате, На соломе золотой. Говорят, что мать моя, бывало, Любливала ельник величать, В ельнике зеленом укрывалась, В зелени купалась у ключа. Над водой склоняются кусты. Значит голос родника не замер. Потому-то, милый, как и ты, Я горю зелеными глазами. Не могу смотреть я равнодушно На раздумье тихое берез. В этот мир бурьянов непослушных Сердце я рабочее принес. Вам, поля, теперь сказать хочу я: Поутру гоните росы в луг. На селе, в моем саду ночует Мой железный друг. Не косися, филин, боязливо, Коростель, по-прежнему стучи! Завтра в полдень он пройдет по нивам, Рукава по локти засучив. Знаете, мне явь иная снится: Будет жить орел на корпусах. Ведь живут же голуби в столице, Ходят же трамваи по овсам. На селищах, за плетневой ригой, Там, где грач садится на пенек, В эту ночь от радости запрыгал Электрический зверек. По-иному о судьбе гадая, Я узнал, что будет впереди. Кучерявься, роща молодая! Черная черемуха, гуди! На улыбку тихую зари Улыбается и дикий камень. Я хочу железо примирить С нежными степными васильками.

1925

Тракторный пахарь (Отрывок из поэмы)

Времечко текло, текли мужичьи речи, Вспыхивали за селом зарницы, Ночь сменяла синий вечер, Зацветали звезды чечевицей. От селищ тянуло солодом, Парные селища были глухи. Старики разглаживали бороды, Подпирали головы старухи. У Акульки-говоруньи И язык не приседал, В золотое полнолунье Слово за словом кидал.

Речь Акульки

Лихо трахтор трахторуя, Трахторуя. Мои милые, не вру я, Ой, не вру я. Времена переменилися, Куда те! Все ребята поженилися Без бати. Уж про храм не говори — Нету воли. От зари и до зари В комсомоле. Мой Егорушка прослыл, Вишь, селькором. Пропадет утробный сын, Видно, скоро. На собраньях, в комитете, На спектаклях. Ну скажите: жить не свете Надо так ли? Самогон искать — ну, скажем, Это — дело, Уж глядеть на пьянку даже Надоело. А намедни нас опять Все пеняли… У совхозовских ребят Переняли. У совхоза трахтор, вишь, Коня вроде. Выйдешь в поле, поглядишь — Дух заходя. Лихо трахтор трахторуя, Трахторуя. Мои милые, не вру я, Ой, не вру я.

1924

Павел Дружинин

Сиделки

Надышали в избе, словно в бане, От жары в лампе тухнет огонь, Залихватским припевом мотани Подмывает трехрядка-гармонь. Смех и шутки налево, направо, Лущат семечки с легкой руки… Жмутся парни к девчонкам лукаво, Зубоскалят в дверях мужики. Вот гармонь загудела басами, Волосами тряхнул гармонист… Ой, не ветер играет с лесами, Не осенний волочится лист, — Скоком девки ударились в танцы, Заходила изба ходуном. Разгорелися щеки румянцем У молодушек-баб под окном. Зашептались по лавкам ребята: «Почему не пройтись заодно. Разве денежка наша щербата? Разве удали нам не дано?..» И пошли — зачастили вприсядку, Аж ухваты в углу говорят… Знайте, девки, мол, нашу ухватку, Знайте наших веселых ребят… Режет воздух каналья-гармошка, Про потеху и пляс говоря. А к замызганным стеклам окошка Красной рожей прильнула заря.

1924

Иван Ерошин

Революция

О революция! Мой мрамор и гранит. Резцом владею я. Резец мой верный —    слово. Когда рабы труда рвут яростно оковы, Громят врагов своих, — я с бурей сердцем    слит. Жить! Жадно жить хочу! — мне юность    говорит. Двадцатый грозный век, век битвы, век    суровый, Свет человечества, — в его величье новом, Как факел средь ночи, душа моя горит. Жить! Страстно жить хочу, чтоб видеть час    расплаты И счастье новых дней, что светит нам    вдали, — Тиранов, палачей, поверженных в пыли. Гремите ж яростней, восстания раскаты! Преступный черный мир бьет в колокол    тревог. О революция, труби в призывный рог!

1917

Илья Ионов

Красный кормчий

Владимиру Ильичу Ленину

Руками сжав штурвал железный, На красной вышке броневой Стоит и держит путь свой звездный Мятежный, гордый рулевой. Горбами вздулись смоляные Под ветром свежим паруса… Смешались с плеском волн стальные Команды красной голоса. Плывут к земле обетованной Язоны наших славных дней, И блещет им в дали туманной Колхида прелестью своей. Глаза горят у рулевого… Надвинув серый капюшон, Колосса он ведет стального Под тяжкий град со всех сторон. Упорных рук не опуская В мечтах о вольности морей, Не спит команда боевая У огненосных батарей. Фрегат ли, бриг бежит навстречу, Пылая жалкою враждой, Он гибнет сразу в жаркой сече И прочь уносится волной. Гроза сменяется грозою, То в тучах небо, то ясно, Но неизменною рукою Все управляется судно. Уже над водною пустыней Сверкнув, как выстрел, с корабля Прогрохотал в просторе синем Многоязычный крик — «Земля!» Завыли зычные сирены, Как чайки взмыли вымпела, Дождавшись светлой перемены, Заря свободная взошла. И кормчий, светом озаренный, По успокоенным волнам Повел стальные легионы К далеким, чудным берегам.

На заводе

Взметнулись к потолку стальные лапы    кранов. На тросах приподняв готовый паровоз, И, кажется, сейчас взлетит он, гордо канув В сплетеньях галерей, приводов и колес. Горят холодных солнц бесчисленные дуги, На бронзе мускулов рождая бликов рой… И плавны и легки, как рати древней    струги, Вагранки носятся пылающей змеей. У рельс, как муравьи, напружась,    копошатся Чудес невиданных бесстрашные творцы… И руки крепкие уверенно ложатся На черных рычагов горячие концы. Великий, вечный труд! Хвала тебе, омывший Росой своею нас в горниле заводском, И властною рукой в одно биенье сливший И сердца тихий стук, и наковальни гром. Быть может, кто-нибудь под тяжестью    удара Падет средь грохота и говора станков, Но тем дружнее мы усильем мышц и пара В земное претворим узоры пышных снов. Под пенье острых сверл и свист локомотива Мы труд упорный наш согласно доведем До той поры, когда под звук иных мотивов По новому пути мы к новому пойдем.

Василий Каменский

Сарынь на кичку (Из поэмы «Степан Разин»)

На струг вышел Степан, Сердцем яростным пьян. Волга — синь-океан. Заорал атаман: «Сарынь на кичку!» Ядреный лапоть Пошел шататься по берегам. Сарынь на кичку! В Казань! В Саратов! В дружину дружную на перекличку, На лихо лишное врагам! Сарынь на кичку! — Бочонок с брагой Мы разопьем у трех костров, И на приволье волжском вагой Зарядим пир у островов. Сарынь на кичку! — Ядреный лапоть, Чеши затылок у подлеца. Зачнем с низовья Хватать, царапать И шкуру драть — парчу с купца! Сарынь на кичку! — Кистень за пояс, В башке зудит разгул до дна.    Свисти! Глуши!    Зевай! Раздайся! Слепая стерва, не попадайся!    Н-на! Сарынь на кичку! — Прогремели горы, Волга стала шибче течь. Звоном отзвенели Осторожные затворы, Сыпалась горохом По воде картечь.

1918

Владимир Кириллов

«Я подслушал эти песни близких радостных веков…»

Я подслушал эти песни близких радостных    веков В гулком вихре огнеликих, необъятных    городов. Я подслушал эти песни золотых грядущих    дней В шуме фабрик, в криках стали, в злобном    шелесте ремней. Я смотрел, как мой товарищ золотую    сталь ковал, — И в тот миг Зари Грядущей лик чудесный    разгадал: Я узнал, что мудрость мира — вся вот    в этом молотке. В этой твердой и упорной, и уверенной    руке. Чем сильнее звонкий молот будет бить,    дробить, ковать, Тем светлее будет радость в мире    сумрачном сиять. Эти песни мне пропели миллионы голосов, Миллионы синеблузых, сильных, смелых    кузнецов. Эти песни — зов могучий к солнцу, жизни    и борьбе, Это — вызов непреклонный злобной,    тягостной судьбе.

1917

Карлу Марксу

Пророк грядущих радостных веков, Крылатой мысли пламенный титан, Ты бросил в мир мятежно-страстный зов: — Восстаньте, угнетенные всех стран! Чудовищу, чье имя — капитал, Ты, мудрый, дал испить смертельный яд, И старый мир от боли застонал, Предчувствием мучительным объят. Как молнии сверкающей излом, Как солнце, побеждающее мрак, В учении пленительном твоем Открылся нам спасительный маяк. Твои мечты, как стаи алых птиц, Дыханьем радости над миром пронеслись, — Навстречу им, как зарево зарниц, Костры восстаний к небу поднялись. Над ужасом московских баррикад В тот страшный час не твой ли реял дух? Париж… Коммуна… Красный Петроград Еще не раз взволнуют братский слух. Пророк грядущих солнечных веков, Могучей мысли пламенный титан, Ты бросил в мир великий властный зов: — Восстаньте, пролетарии всех стран!

1918

Первомайский гимн

Славьте Великое Первое Мая, Праздник Труда и паденья оков, Славьте Великое Первое Мая — Праздник Свободы, весны и цветов. Сестры, наденьте венчальные платья, Путь разукрасьте гирляндами роз, Братья, раскройте друг другу объятья — Пройдены годы страданий и слез. С фабрик, заводов и дымных окраин Все выходите наш праздник встречать: Шествуй, земли полновластный хозяин, Ты, пролетарская честная рать. Громче — оркестры, выше — знамена! Славьте великий рабочий союз, Славьте всемирных борцов легионы, Армию синих замасленных блуз. Славьте Великое Первое Мая, Праздник Труда и паденья оков, Славьте Великое Первое Мая — Праздник Свободы, весны и цветов.

1918

Железный мессия

Вот он — Спаситель, земли властелин, Владыка сил титанических, В шуме приводов, в блеске машин, В сиянии солнц электрических. Думали — явится в звездных ризах, В ореоле божественных тайн, А он пришел к нам в дымах сизых С фабрик, заводов, окраин. Вот он шагает чрез бездны морей, Непобедимый, стремительный, Искры бросает мятежных идей, Пламень струит очистительный. Где прозвенит его властный крик, — Недра земные вскрываются, Горы пред ним расступаются в миг, Полюсы мира сближаются. Где пройдет — оставляет след Гулких железных линий, Всем несет он радость и свет, Цветы насаждает в пустыне. Новое сердце миру несет, Рушит троны темницы, К вечному братству народы зовет, Стирает черты и границы. Знак его алый — символ борьбы, — Угнетенных маяк спасительный, С ним победим мы иго судьбы, Мир завоюем пленительный.

1918

Матросам

Герои, скитальцы морей, альбатросы, Застольные гости громовых пиров, Орлиное племя, матросы, матросы, Вам песнь огневая рубиновых слов. Вы — солнце, вы — свежесть стихии соленой, Вы — вольные ветры, вы — рокоты бурь, В речах ваших звоны, морские циклоны, Во взорах безбрежность — морская лазурь. Врагам не прощали вы кровь и обиды И знамя борьбы поднимали не раз, Балтийские воды и берег Тавриды Готовят потомкам пленительный сказ. Как бурные волны, вы грозно вливались Во дни революций на Невский гранит, И кровью орлиной не раз омывались Проспекты, панели асфальтовых плит. Открытые лица, широкие плечи, Стальные винтовки в бесстрашных руках, Всегда наготове для вражеской встречи, — Такими бывали вы в красных боях. Подобно утесам, вы встали, титаны, На страже Коммуны, на страже свобод У врат лучезарных, где вязью багряной Сверкает бессмертный Семнадцатый Год. Герои, скитальцы морей, альбатросы, Застольные гости громовых пиров, Орлиное племя, матросы, матросы, Вам песня поэта, вам слава веков.

1918

«Жрецам искусства»

Нужда и горе — наши ясли, Подвальный сумрак — колыбель, Где зори отрочества гасли И пела вьюжная свирель. Сирены зычные заводов Нам рано указали путь Под сень сурово-гулких сводов, Где напряженно дышит грудь. И в неразрывно слитом хоре, В размерном беге шестерен, Мы разгадали чудо-зори — Сиянье солнечных времен. И день кровавого восстанья, Грозу великих мятежей, Как деву в брачном одеянье Мы ждали в сумраке ночей. И час настал. И вихрь громовый Оковы рабские расторг. И солнце блеск явило новый, И души обуял восторг… Раскрылись радужные дали, Зарделся ало небосклон, И наши песни прозвучали В багряном шелесте знамен. В покровах синетканной блузы, В сиянье заревых гвоздик, Суровый облик нашей музы Вам непонятен был и дик. За то, что огненные струны Смутили лепет слезных лир, — Вы дали нам названье — «гунны, Пришедшие разрушить мир». Да, нам противен звук ненужных Жемчужно-бисерных стихов, Узоры вымыслов недужных И призраки могильных снов. И нам ли, в бурях закаленным, Рожденным для великих битв, Внимать напевам легкозвонным, Стихирам сладостных молитв. Ночные филины, кукушки, Не вы избранники богов, Он с нами, лучезарный Пушкин, И Ломоносов, и Кольцов… Певцы труда, певцы машины, И знаменосцы и бойцы, Семье трудящихся единой Готовим звездные венцы. Мы — миру весть освобожденья, Мы — буйно-радостная новь, И, славя смерть и разрушенье, Поем Вселенскую любовь. Рожденные бессмертной силой, Мы не погибнем, не умрем. И сквозь гроба и мрак могилы К вратам грядущего придем.

1919

Василий Князев

Песня Коммуны

   Нас не сломит нужда,    Не согнет нас беда. Рок капризный не властен над нами:    Никогда, никогда,    Никогда, никогда, Коммунары не будут рабами!    Всё в свободной стране    Предоставлено мне, Сыну фабрик и вольного луга.    За свободу свою    Кровь до капли пролью, Оторвусь и от книг и от плуга.    Пусть британцев орда    Снаряжает суда, Угрожая Руси кандалами:    Никогда, никогда,    Никогда, никогда, Коммунары не будут рабами!    Славен красный наш род,    Жив свободный народ — Все идут под знамена Коммуны!    Гей, враги у ворот!    Коммунары, вперед! Не страшны нам лихие буруны.    Враг силен? — Не беда!    Пропадет без следа, Коли жаждет господства над нами:    Никогда, никогда,    Никогда, никогда, Коммунары не будут рабами!    Коль нехватит солдат, —    Станут девушки в ряд, Будут дети и жены бороться,    Всяк солдат — рядовой,    Сын семьи трудовой,— Все, в ком сердце мятежное бьется!    Нас не сломит нужда,    Не согнет нас беда. Рок капризный не властен над нами:    Никогда, никогда,    Никогда, никогда, Коммунары не будут рабами!

1918

Сын коммунара

Промчится вихрь с неслыханною силой. Сиротка-мальчик спросит мать свою: «Скажи, родная, где отец мой милый?» И сыну мать, склонившись над могилой, Ответит гордо: «Пал в святом бою! Он призван был в дни черной непогоды, Когда враги душили край родной, Грозя залить кровавою волной Светильники у алтарей свободы. На их удар ответил он ударом И пал, от братьев отводя беду…    Отец твой был солдатом-коммунаром    В великом восемнадцатом году!» Привет и ласку ото всех встречая, Сын коммунара спросит мать свою: «Не понимаю. Объясни, родная: Я — мал и слаб; за что мне честь такая В родном краю?» И мать ответит маленькому сыну: «К тебе горят любовию сердца За крестный подвиг твоего отца, Погибшего в тяжелую годину. Стонала Русь под вражеским ударом., Грозила смерть свободному труду…    Отец твой был солдатом-коммунаром    В великом восемнадцатом году!» «Но почему мы не в каморке тесной, А во дворце живем с тобой?.. Взгляни — Какой простор! Какой уют чудесный! За что был отдан бедноте окрестной Дворец царей? Родная, объясни!» И мать ответит, мальчика лаская: «Раскрыли перед вами дверь дворцов — Заслуги ваших доблестных отцов, Что пали, за свободу погибая. Шел враг на Русь с мечами и пожаром, Неся с собой смертельную беду…    Отец твой был солдатом-коммунаром    В великом восемнадцатом году!» И смолкнет сын в раздумии глубоком, Взирая на могильный холм борца И думая о доблестном далеком… Гигантом пред его духовным оком Восстанет тень почившего отца! И даст он клятву — тою же тропою Всю жизнь свою бестрепетно идти И не сходить с отцовского пути Неколебимо-гордою стопою. «Клянусь быть честным, доблестным и ярым. К насильникам всю жизнь питать вражду! —    Отец мой был солдатом-коммунаром    В великом восемнадцатом году!»

1918

Красный матрос

Синяя куртка с грудью открытой, Неколебимой — тот же утес! — Вот он, бессмертья лавром повитый, В шапке, к затылку бурею сбитой, Гордость Коммуны — красный матрос. Этот не выдаст в тяжкую пору, Не затрепещет в час роковой: Смерть, как и должно дерзкому взору, — Дерзостью встретит: «Шутишь, без спору Не совладаешь с вольной душой!» Даже штыками к мачте прибитый, Тяжко изранен стрелами гроз, Будет бороться, кровью покрытый, В шапке, к затылку пулями сбитой, Гордость Коммуны — красный матрос. Синяя куртка с грудью открытой, Неколебимой — тот же утес! — Вон он, бессмертья лавром повитый, В шапке, к затылку пулями сбитой, Гордость Коммуны — красный матрос. Помните? Ночью взвыли заводы: «Ратуйте, близок гибели миг — Псков затопили прусские воды!» — Прямо с танцульки дети свободы, В Смольный примчали сердце и штык! Первый в читальнях красного клуба, Первый в лезгинке, первый в бою; Жизнью играет дерзко и грубо: «Шашка, так шашка; Люба, так Люба! Вон он я — ешьте душу мою!!» Бури встречает грудью открытой: «Бей, измывайся — крепок утес!» Вон он, бессмертья лавром повитый, В шапке, к затылку молнией сбитой, Гордость Коммуны — красный матрос.

1918

Ночной набат

Сквозь красные — от факелов — глазницы Моих бойниц, дымяся и горя, — Неситесь в ночь, неýмолчные птицы, Набатные герольды звонаря! Вонзайте клюв в сплетения соломы, — Вперед, вперед: минута дорога! Да осветят пылающие домы С ножом в зубах ползущего врага. Товарищи! Нет выхода иного, Как — снова в бой: на смертный подвиг снова, Чтоб победить иль… поголовно пасть, Но — не попасть Душителям во власть! Товарищи! Я вижу с вышки красной Зловещий бег враждебных нам валов. И в этот миг, Тревожный и опасный, Вновь льется крик. Порывистый и страстный, Истерзанных моих колоколов… Лижи, огонь, обугленные балки… Топор, сверкай, щиты бойниц кроша, — Летите в ночь, пылающие галки, Столичные предместья полоша! Вонзайте клюв в сплетения соломы — Вперед, вперед: минута дорога! — Да осветят пылающие домы С ножом в зубах ползущего врага.

1918

Ильич в Петрограде

Из воспоминаний

Огромный зал. Стоим плечом к плечу (Протискаться бесплодны все старанья!) И, повернувши лица к Ильичу, — Немолчным криком сотрясаем зданье. Он — на пороге. Не пройти вперед! Немыслимо: народу слишком много… Но вождь пошел, и перед ним — проход: Широкая, свободная дорога!.. Идет, глядит: лаская, греет нас, Самозабвенно не щадящих глотки, Теплом веснушек, жизнью отчих глаз И шаткостью взволнованной походки.

* * *

Шпалеры статуй — красных моряков. Но вот Ильич: нежданно, из-за дому! И, — словно ветром, тысячи голов, — К нему, к отцу любимому, родному!!

1924

Женщинам коммуны

Вас не сломил кровавый бред    Кошмарных лет,    Голодных лет; Как встарь вы гордым сердцем юны. «Привет вам, женщины Коммуны! — Твердит с восторгом целый свет, — Привет вам, женщины Коммуны,    Привет!» В дыму и пламени пожаров Вы были стойки и тверды И окрыляли коммунаров, Вливая бодрость в их ряды. О, сколько раз, когда, бывало, Печаль, гнетуща и остра, Нас, что сетями обвивала, — Те сети в клочья порывала На брате вольная сестра: «Взгляни, как яростно зарницы Рвут шелк тяжелой синевы! Очнись: он близок, луч денницы… Дерутся братья, словно львы…»    Привет вам, гордые орлицы!    Привет вам, женщины Невы! Когда на митинге бессчетном Я озираю море глаз, По взорам страстно-искрометным Я узнаю, о сестры, вас, Горит в вас сердце огневое, Что щебень в пламени костра — И пусть бушуют вихри, воя, — Я становлюсь сильнее вдвое, Когда со мной моя сестра. «Не бойся вражеских ударов — Не возродится мир оков… Они проходят, дни кошмаров, Редеет лагерь пауков…»    Привет вам, сестры коммунаров!    Привет вам, жены бедняков! Вас не сломил кровавый бред    Кошмарных лет,    Голодных лет; Как встарь вы гордым сердцем юны. «Привет вам, женщины Коммуны! — Твердит с восторгом целый свет: — Привет вам, женщины Коммуны,    Привет!»

1918

Борис Ковынев

Рыбаки

Рукава засучены, Шапки набекрень И звенят уключины: Трень, трень, трень… Вдруг темнее олова Хлынули валы, Наклонили головы, Словно волы. Небо рукомойником Брызнуло не впрок. Соловьем-разбойником Свистнул ветерок. На рога подхвачена Лодочка. Беда! Пьянствуют в складчину Ветер и вода! «Вертимся, кружимся… Дело табак!» Заметался в ужасе Молодой рыбак. Поглядел на лодочку: «Братцы, не могу! У меня молодочка Есть на берегу. Шустрая, бодрая, Жаркая… Ух! Баба крутобедрая, Новгородский дух». Волны лодку вздыбили, Встали горой. «Не уйти от гибели, — Простонал второй. — Тяжела, неверная Доля рыбака, Дома ждут наверное, Старика! Пьют чаек с вареньицем… Не до чая тут. Лодочка накренится… И капут». Третий — пристанища Не имел нигде. Он сказал: «Товарищи, Хорошо в воде. Буря не визжала бы У подводных скал…» Тут четвертый жалобы Эти услыхал. И рука четвертого Властно поднялась: «Кто скулит? За борт его! Слазь! Вздумали в беспутицу Петь за упокой. Голова закрутится От песни такой. Что ж, что волны пенятся, Трутся о бока. Не в любви с вареньицем Счастье рыбака. Парни вы рослые, Черт побери! Ну-ка, двинем веслами. Раз! Два! Три! Вишь, в дали сиреневой Вспыхнул бережок. Легче, не накренивай Лодочку, дружок…» Ветерок, что водочка. Пей, да не пьяней, Ой, как мчится лодочка — Четверо в ней.

1928

Геннадий Коренев

Не вам

Не вам, во мглу уходящим По длинной закатной тропе, Петь пробужденье спящим, Песню встающим петь! Не петь вам, а под забором Нудно и долго скулить: Пылает за городом город Вашей земли. Скоро из бурной сечи, Будто из светлой воды, Выйдут, утру навстречу Новых поэтов ряды. Цепью лучистой, длинной, Где звенья навек сплелись, Споем    уходящим в долину Песню Идущих в высь!

1920

Алексей Крайский

Вперед

Развалин груды в дыму пожарищ Лежат на пройденном пути… Туда… Обратно? Назад, товарищ,    Нельзя пойти. Налево — пропасть. Направо — волны    Водоворотом,    А впереди…    Кто скажет, — что там? Но, веры полный, —    Иди! Зари не видно?.. Глаза ослепли. Но сердце видит, но сердце ждет… Попутный ветер знамена треплет…    Вперед!

Декреты

По лужам, по грязи смешная девчонка Бежит, предлагая газеты, По-воробьиному щелкает звонко: «Декреты! декреты! декреты! Вся власть Советам — декрет номер первый, Мир всему миру — декрет номер два…» От крика у барынь — мигрени и нервы, У генералов — кругом голова. У генералов дрожат эполеты — От страха? от смеха? — никак не понять. Фыркают франты: «Совдепы! Комбеды! Разнузданная солдатня!» Девчонке нет дела, базарит газеты Налево, направо… Смешная, постой! Ты прочитай и пойми, что декреты, Эти декреты — для нас с тобой. Отец — на войне, задыхаясь от газа, Мать — на табачной, чахоткой дыша, Слышат твою равнодушную фразу И за газеты приняться спешат. Читая, подумают оба, что станет Их дочка наркомом страны трудовой… Пойми же, девчонка, пойми же, смешная, Что эти декреты для нас с тобой.

1917

Грани грядущего

Америка, Индия, Афганистан, Лондон и Токио, Мельбурн и Рим, через Антанты распухший стан руки протягиваем вам, горбом и мозолями говорим: — Кули, жнецы, гончары, кочегары, каменщики, углекопы, ткачи, соединяйтесь, товарищи! На север! На зарево звездных пожаров идите! Из пламени гнева восставших масс пылающие головни берите. Они, разгораясь, и там, и у вас зажгут непроглядные заросли зла, жажду наживы выжгут до тла… В пепел — нужды и насилия цепи! Рынки рабов безработных — в пепел! Храмов и тюрем решетки — в прах! Крах нефтяным королям и банкирам, папам и пасторам — страшный суд! Только трудящиеся живут, только рабочий владеет миром! Литейщик тогда для себя и для всех выплавит легкий и звонкий смех; с песней веселою каждый ткач радости выткет яркий кумач; каменщиков непрерывные смены заложат фундамент и стройные стены, перекликаясь, взведут… Товарищ! Войди в небывалый строй, где солнцем горит над зеленой землей свободный и радостный труд.

1918

Холодный уголь раскален

Глотала шахта черным ртом И в черную влекла утробу, Но, скорчившись внизу, никто Не отбивал ни гнев, ни злобу Под черным угольным пластом. Глотала шахта черным ртом. С ослепшей лошадью вдвоем Мы молча подавали уголь, И каждый думал о своем — О травах росных, о подруге, — Но оба мы в гробу живем С ослепшей лошадью вдвоем. Проглоченный, никто из нас Ни гневен, ни озлоблен не был… Но знал ли кто-нибудь из вас, Как тяжело без звезд и неба Пробыть в утробе лишний час? Об этом знал ли кто из вас? А в штольнях были? А в забой На смертную ползли работу? По черному пласту киркой Стучать до кровяного поту И ждать — вот-вот над головой Качнется гибелью забой!.. Но говорят — какая боль! — Что мы — изменники, слепая… Шахтовладельцы и король О лишнем часе мало знают… Шахтовладельцы и король На нас с тобой не заодно ль? Им лишний час пробыть легко Под одеялом на кровати… А камни острые торчком В кровати если? А сгорбатясь Лежать под черным потолком, Почти задавленным, легко? И лишний час дышать углем, Быть лишний час в золе зарытым… А ну, ослепшая, тряхнем, — Пусть брызнет гнев из-под копыта, Пусть злоба каменным углем Нависнет и над королем! В забоях сердца рвется газ… Слепая, слышишь рев и грохот? Мы бросили в гробу работы, И в шахты вновь на лишний час Никто не спустится из нас, — В забоях сердца рвется газ. И черный уголь раскален… В холодном угле — злое пламя. Пускай забойщик окружен Неумолимыми врагами Со всех сторон, со всех сторон, — Ведь черный уголь раскален? Да! уголь в сердце раскален До бури, до огня, до жизни. Ударит час — и со знамен Огонь неудержимый брызнет, — И вспыхнет шахта красным ртом Над черным угольным пластом.

1926

Николай Кузнецов

Ленинец

Каждый раз, когда вечер алый Уходит уснуть за город, Он приходит домой усталый От гудящих электромоторов. За день усталость грузом Засела в его плечах, А он в синей рабочей блузе Садится за том Ильича. На бульварах электроточки, Дамы, духи, наряды, А он по дорожкам строчек Бродит упорным взглядом Жизнь не раз разразится громом И не раз еще бурей вспенится, Но от слов дорогих и знакомых Закаляется сердце ленинца. Стол залит электрическим светом, В углах притаились тени, И беседуют чуть не до рассвета Он и Ленин.

Радиобашня

В синеву на полтораста метров, Откуда видны далекие пашни, До туч, гоняемых ветром, Выросла радиобашня. Сжималось кольцо блокады, Когда наши рабочие плечи Поднимали эту громаду Над Замоскворечьем. Не беда, что она немного Эйфелевой башни ниже, Все же тучи, воздушной дорогой Пробегая, ей голову лижут… Нашей работы упорной Что может быть бесшабашней! Когда нас душили за горло, Мы строили радиобашни.

«День уйдет, утихнет город…»

День уйдет, утихнет город,

Улыбнется месяц за окном.

Каждый раз в такую пору

Я сижу, задумчив, за столом.

Месяц, месяц, ты любимец ночки,

Будь хорошим, подскажи,

Как в стихов размеренные строчки

Сердце мне свое вложить.

Не ответит месяц на мои вопросы,

Самому придется разрешить.

Вьется дым кудрявой папиросы,

Я сижу, задумавшись в тиши.

А пока гуляет ночка

До утра по улицам пустым,

Я кусочки сердца в виде строчек

Положу на белые листы.

Леонид Лавров

Нобуж (Отрывок из поэмы)

Прислушиваясь к шуршанью веток, К теченью ночного ветра, К биенью ночного пульса, Я сижу у себя на постели. До моего напряженного слуха Добираются через окошко: Резиновый шелест мака, Огуречный мохнатый шорох, Словно кожаный, хруст капусты, И шипенье ползущей тыквы; Настороживши белое ухо, Подмявшись немного набок, Сидит, как больная собака, Рядом со мной подушка. Так всегда, как только На деревьях большие тени Закачаются, как обезьяны, Я сажусь у себя на постели Изучать тишину и прохладу, Думать о том и об этом, Болтать босой ногой, Водить ею, как кистью, по полу, Беседовать с душой огорода…

* * *

И еще я видел в огороде, В соломенной желтой шляпе, Подбоченясь ромбами листьев, Стоял молодой подсолнух. И мальчик в сквозной рубашонке Выбегал из дома и трогал Под корнем сухую землю. Качал головой и с террасы Приносил свою кружку чая. И вот я тогда подумал, Что коммунизм, пожалуй, Это не только мясо У каждого в каждом супе, Это уменье трогать, Слышать, любить и видеть Сердце у каждой вещи. Это черта за нормой, Кило и чуть-чуть добавок, Метр и немного лишку, Доктор и капля чувства Для пузырька больного. Коммунизм — это там, где слышат Самый неслышный шорох, Там, где умеют видеть Невидимый оттиск света. Это тогда, когда воля Направлена в сердце жизни. Когда понимают с полслова, С полвзгляда узнают и верят. Когда говорят с паровозом Так же, как с человеком. Когда угощают чаем Даже простой подсолнух. Оно уже близится, время, Когда жизнерадостность вспыхнет В каждом движенье тела. Когда будет еще наука, Не физика, не математика. Наука искусства видеть Диалектику каждой вещи, Которая изучит кипенье Ветра в листве березы, Влияние шороха тени На рост человеческой грусти, Безумную страсть самовара К семейству веселых чашек… Которая научит слышать, Вырвет из тайное тайных Тысячу новых красок, Умнет ощущение мира Выше положенной нормы, Чтоб через поры жизни Проходил человек, как искра Электромагнитного тока. Что уплотняя атомность В озон превращает воздух. Оно набежит, это время…

1929

Полустанок

Кидая друг другу эхо, Стоят часовыми ели. Подбиты снежным мехом Зеленые их шинели. Сложенные на платформе Шпалы у ограды, Напоминают по форме Палочки шоколада. Стены платформы шатки И ветер ныряет в дыры, Но играют в лошадки Озябшие пассажиры. И счетовод с машинисткой, Живые еле-еле, Усиленно мнут под мышкой Худенькие портфели. По телеграфным венам Ветер шумит прибоем, И сумрак приклеил к стенам Сиреневые обои. Так, поджидая случай, Продрогнувши спозаранок, Он дремлет с мечтой о лучшем, Затерянный полустанок. И только заслышав «скорый», Как будто удивленный, Красный глаз семафора Меняется на зеленый. И в шапке дыма старше И тяжелей от дыма, Поезд железным маршем Прокатывается мимо. И лишь мигает мудро Задней площадки сцена, С проводником, — до абсурда Похожим на Диогена. И снова ветер острый, Ели и косогоры, И снова темнеет остов Худеющего семафора. Но хоть он и заскорузлый, Он все же свой, близкий, Этот клочок Союза С замерзшею машинисткой. И если я сетовать стану, То я подумаю только: Там, где есть маленький полустанок, Возможна большая стройка.

1918

Сергей Малашкин

Мускулы

О, мне ли в гулкой тишине, Поэту радости и солнца, У неоткрытого оконца Все за поэмами Шенье О белых лебедях вздыхать, Сентиментальничать, мечтать… О, мне ли в гулкой тишине, Считать все пятна на луне!.. Я вижу: мимо милых сел, По пажитям земли родной, Гудя, жужжа, как рои пчел, Бросая радостью, тоской, Восстаньем, ужасом пожара Во все концы земного шара Бегут и дни и ночи Из жил рабочих Телеграфов провода… О, мне ли в гулкой тишине Считать все пятна на луне И вас не видеть, провода!.. Я вижу: гений предо мной Луга, леса, поля и степи Окутал в рельсы, словно в цепи Своею мощною рукой… По этим рельсам взад, вперед, Быстрее все из года в год, Свистками разрезая тишь, Бегут в Москву, Берлин, Париж, Чикаго и другие города Из мускулов рабочих поезда… О, мне ли в гулкой тишине Считать все пятна на луне И вас не видеть, поезда! Я вижу: чудища столиц В металл закованного мира На черном дыме у надира Под стаею стальною птиц Трубя грубо В трубы, Гудят, Кричат Криком красным с огненных    страниц… О, мне ли в гулкой тишине Считать все пятна на луне И гула не слыхать столиц! Я вижу: в Лиссабоне, Риме, Берлине, Вене, Петрограде, Чикаго, Лондоне, Царьграде, Кидая к небу клубы дыма, Буйствуя неудержимо, Сгустки мускулов рабочих Дни и ночи По металлу, По закону Молотами бьют, Солнце новое куют, Жизнь куют, Куют! О, мне ли в гулкой тишине, Поэту радости и солнца, У неоткрытого оконца Все за поэмами Шенье О белых лебедях вздыхать, Сентиментальничать, мечтать… О, мне ли в гулкой тишине Считать все пятна на луне! Я должен видимые мной Все телеграфов провода, Все поезда и города, Бетон, железо, камень, медь, Гул восстаний и пожара, Буйство мускулов, удары Буйно гимнами воспеть. О, мне ли в гулкой тишине, Считать все пятна на луне!

«Музыка. Бьют барабаны…»

Музыка. Бьют барабаны. Трубы победно трубят. Меди зазывной, Призывной Буйствует буйно набат. Музыка. Бьют барабаны. Трубы победно трубят… Массы несметные, полные бури, отваги, Выше вздымая к лазури багряные флаги, Горе столетий поправ, Позабыв, С заревом зорь от застав, Точно единый порыв, Движутся медленно, гулко В улицы и переулки Центра, кидая призыв: «Други, вперед! На зенит! Пойте! Пусть песнь громозвенит!» Музыка. Бьют барабаны. Трубы победно трубят. Меди зазывной, Призывной Буйствует буйно набат. Музыка. Бьют барабаны. Трубы победно трубят. Массы все ближе и ближе к трибуне    подходят. Город бетонный от топота гулкого ног, Струны стальные колебля, что в дали    уходят, Гулко поет в акведуки, поет и в железные    трубы, Точно Гомер, всей вселенной и просто и    грубо Весь погружаясь в восторг. Зданья кричат. Открываются двери и окна. В куртки, костюмы и платья убравшись    прозрачные, Брачные, Путаясь в знойного, жгучего солнца    волокна, Новые братья навстречу любезно    выходят С алыми, рдяными лентами через плечо В ногу, в плечо, Песнями, гимнами славя себя горячо, Буйство масс окрыленных, В солнце влюбленных, Центр замыкая собою в кольцо. Музыка. Бьют барабаны. Трубы победно трубят. Меди зазывной, Призывной Буйствует буйно набат. Музыка. Бьют барабаны. Трубы победно трубят… Массы на площади. Празднество. Шум.    Ликованье. Братья любимые, сестры в минуты    свиданья, Фабрики, молоты, сверла забывши и муки, Взяли смелее друг друга за грубые руки, Зная глубоко, что каждый для каждого    друг. Крепко смыкаются возле трибуны вокруг Братства — коммуны — союз круговой    неразрывный И, торжествуя под гулы набата Меди призывной, Ленина ждут, что любезнее брата, Радостно, буйно, Солнцами глаз улыбаясь, с трибуны Всем им расскажет словами мессии: О коммунизме Советской России, О мировом торжестве пролетариата… Музыка. Бьют барабаны. Трубы победно трубят. Меди зазывной, Призывной Буйствует буйно набат, Музыка. Бьют барабаны. Трубы победно трубят.

Иван Молчанов

Станция Няндома

«На север, на север, на север!» — Вагоны, качаясь, поют; И северный ветер рассеял Попутную песню свою. Все глуше, Все мимо и мимо, Метелям и вьюгам сродни, Мелькают одни за другими Олонецких станций огни. Лежит в них Лесная усталость И северной ночи печать. И ты среди них затерялась, — Ну как мне тебя не узнать?.. Леса — без конца И без края, Чугунка — две темных струи. И тенью по ним пролетают Давнишние годы мои! Вот — утлые Крыши поселка, Седеющие в мороз. Не здесь ли затравленным волком Я дальнее детство пронес! А вот и депо, И на крыше, Едва покосившийся вбок, — Не стал он не ниже, не выше Крикливый деповский гудок. Бывало, Чуть брезжить станет Холодный и тусклый рассвет, Тягучую песню затянет Горластый деповский поэт. Меня он Ничем не обидел: Он часто будил и трубил. Но как я его ненавидел, О, как я его не любил! Его переливы, Как плети, Ложились ко мне на кровать… В одиннадцать лет на рассвете Мучительно трудно вставать! Воспоминанья Горячей Меня захлестнули волной… Скупой кривоногий подрядчик, Ты снова стоишь предо мной. И я, в пропотевшей рубахе, Мечусь, незаметен и сер. И нудно тяжелые плахи Со скрипом Ползут за барьер. Валежник, Березник, Осинник… Из сил выбиваясь, крепись! С шести до шести за полтинник Запродана тусклая жизнь… Далекая станция. Глухо Ревет паровозная медь… Мне есть о чем вспомнить, старуха, Но… не о чем пожалеть! Вот, разве, Тот день не пройти нам: Он светлым единственным был: В тот день с боевым карабином Я в жаркую юность ступил. В тот день Не задаром растрачен Мой пламень, мой пыл боевой: В тот день кривоногий подрядчик С пробитой упал головой! Далекой Высокой картиной Тот день, как живой, засиял… Ах, что я? Да разве один я Так право на жизнь добывал?

1928

Дьяков Петр

I

Над зубцами ельника, по краю, Разлилась багрянца полоса. Где-то за деревней, замирая, Девичьи звенели голоса. Где-то с переборами тальянки Песня угасала на ветру. Там — гулянка… Но не до гулянки Трактористу Дьякову Петру. Вот звезда над полем задрожала, Опустилась на деревню мгла. Полоса невспаханной лежала, Молодого пахаря ждала. Не шумят березы у околиц, Тихо дремлет ива у плетня… Выводил на поле комсомолец, Выводил железного коня. Под покровом ноченьки ковровой Моториста скука не возьмет: Выезжал он с песенкою новой, С той, какую милая поет:

II

«По дорожке неровной, По тракту ли, — Все равно нам с тобой по пути… Прокати нас, Петруша, на тракторе, До околицы нас прокати! Прокати нас до речки, до мостика… В нашем ясном, хорошем краю Запевайте-ка, девушки песенки Про колхозную долю свою. Не примяты дождем, не повыжжены Урожайные наши поля; Кулаки на селе разобижены, Что ушла навсегда их пора. Огрызаются, лютые, лаются, Им нерадостен наш урожай… Кулачье до тебя добирается: Комсомолец, родной, не плошай! По дорожке неровной, По тракту ли, — Все равно нам с тобой по пути… Прокати нас, Петруша, на тракторе, До околицы нас прокати!»

III

Песня наливается и крепнет: Не сорвется голос молодой. Далеко оставлена деревня, Утонула в дымке голубой. Рыхлым черноперым черноземом К борозде ложится борозда… «Стой, Петруха!» — Кажется, знакомый Голос прозвучал из-за куста. «Стой, Петруха, побалакать надо, Поквитаться надо за дела…» В эту ночь кулацкая засада Тракториста с вечера ждала. «Поквитаться надо, посчитаться Нам с тобой, бедняцкий де-пу-тат!.. С солнышком собаке не видаться, Ну-ка, поворачивай назад!..»

IV

Замолчала во поле машина… Тракториста с головы до ног Кто-то облил теплым керосином, Спичку чиркнул… Вспыхнул огонек. Цепенела в поле синь густая, Сиротела полоса… Отблеском зловещим налитая, В эту ночь от края и до края В семь цветов окрасилась роса.

1929

Полярная весна

Бреду по мхам, по темным травам, По кочкам выцветшим бреду. Налево, прямо и направо — Конца болотам не найду. Зеленый май весенним ливнем Все расцветил. Как даль светла! Передалась теплынь земли мне И песней на сердце легла. Есть где-то юг. Теперь он жарок. Шумят над морем тополя. А здесь мильонами цигарок Дымится мшистая земля. Иду по мхам и вязнут ноги… Заночевавшее в лесах — Как лось большой, ветвисторогий — Пасется солнце в небесах. А небеса бескрайно сини… Конец метелям, вьюгам, сну. На тощей, зыбчатой осине Встречают ласточки весну. Теплом наполнен день безбрежный. …К тебе любви моей полет! Ведь и олень сегодня нежно Подруге клич призывный шлет.

1924

Василий Наседкин

Мимоходом

Случалось муторно и тяжко, Когда не в радость и весна, Ее зеленая рубашка И облака нежней руна. Идешь и, голову понурив, На все махнуть рукой готов, Как будто не было той бури Неповторяемых годов… И вдруг над улицей нежданно Прольется труб высоких медь, Чтобы, пропев о славе бранной, За переулком замереть. Прохожий скажет: «Знаменитый Буденновский проехал полк»… Но улица в тот миг забыта, И даже звон трамвайный смолк. По замирающему звуку Слепую радость не тая, Туда протягиваю руку, Где, может быть, бывал и я. И весь тот день и весь тот вечер, Овеян бодростью вдвойне, Твержу не раз: «Чуднó мы лечим Себя в Советской стороне».

1925

«Где синие вихри…»

Где синие вихри Вдали, на краю — Там будто не рожь, А бегущее стадо. И я, очарованный, В поле стою, И большего сердцу Как будто не надо. Как будто не надо, Как будто все есть, Чтоб сердцу живому Вовек не отцвесть. Ах, что за минута Приходит ко мне! Я весь наполняюсь Сладчайшею дрожью, Как самый счастливый В Советской стране, Богатый трудами, Простором и рожью. И так говорю Под журчание птах: «Не плохо глаза бы Оставить в полях!» Мне скажут: «Наивная Детская ложь». Но ветер другое Мне на ухо шепчет. Волнуется, прядая, Спелая рожь, Дуй, ветер, Дуй, милый, покрепче! Погода такая, И ветер такой, И право, не знаю, Что стало со мной.

1927

Отрывок

I

Красней, красней холодная рябина, А с ней и ты, широколистый вяз, А этот клен! Смотрю, не надивясь, На желтый купол осени любимой. В саду теперь Растут одни цветы. Где все березы, Клены, вязы, ветлы? И горя нет, что сыростью болотной Несет с утра с туманной высоты. Хоть лейся дождь — В саду цветы все те же. Они стоят, как гости дальних стран, Лишь серый тон Да вянущая свежесть Нам выдают их дружеский обман. Так хорошо, Как будто день субботний Идет селом, полями и рекой И каждый час, простой и беззаботный, Всем обещает праздник и покой.

II

А по селу К дороге над рекою, Скрипя, ползут тяжелые воза На мельницу, А утром на базар С душистою и пухлою мукою. Как я люблю Средь озимей зеленых В базарный день Осенний след колес, Когда везут в телегах подновленных Плоды трудов: гречиху, рожь, овес. Когда в полях пустынно и безмолвно И только ветра слышен долгий вой. Прозрачна даль. Телеги, словно челны, Качаются над зыбью полевой.

III

Еще милей домашние заботы. Они легки, не гонят, как в страду. Последние крестьянские работы У памяти, как прежде, на виду. Хлеб в закромах, И в подполе картошка, Капуста в кадках, На зиму рассол. Подновлено стекольщиком окошко, Двор перекрыт, В сенях исправлен пол. В печной трубе Пусть ветер воет волком — Хозяин глух. Чтоб было веселей, То ладит он из хвороста кошелку, То копылы готовит для саней. И в ту же ночь под бабушкины сказки Уж детям снятся резвые салазки.

1928

Петр Незнамов

Где-то под Ачинском

Сосна да пихта.    Лес да лес, да на опушке горсть домишек, а поезд в гору    лез да лез, разгромыхав лесные тиши. А поезд мерно —    лязг да лязг — все лез да лез, да резал кручи, с тишайшим лесом поделясь железной песней —    самой лучшей. Сосна да пихта.    Шесть утра. В красноармейском эшелоне еще горнист не шел играть — будить бойцов и эти лона. Был эшелон, как эшелон: семь сотен красной молодежи, которой солнце бить челом неслось небесным бездорожьем; которой —    след горячих дней был по ноге,    костюм — по росту, и так же шел, суровый, к ней, как горным высям чистый воздух; которой —    путь сиял таков, что мерять пафос брали версты… Был эшелон семьсот штыков: семьсот штыков —    одно упорство. Сосна да пихта.    Сонь да тишь, да в этой тиши горсть домишек, таких,    что сразу не найти, таких,    что даже тиши тише. И — вдруг горнист.    И — вдруг рожок. И — вдруг, как пламя на пожаре, басок дневального обжог: «Вставай,    вставай,       вставай, товарищ!»

Егор Нечаев

Свобода

После грозного ненастья,    После скорби долгих лет, Полный братского участья, Неизведанного счастья,    Засиял свободы свет, Стихли ропот, голос стона,    Гнев молчание хранит. У поверженного трона Драгоценная корона    Смятым чепчиком лежит. Потряслися тюрем своды,    Двери сорваны с петлей, Где поборники свободы Выносили стойко годы    Пытки диких палачей. Льются радостные звуки.    Не смолкая, там и тут. Это дети слез и муки    Беспрепятственно идут. Всех зовет их светоч знанья    С лаской матери родной; Всюду праздник, ликованье. Краше нет переживанья    Дней свободы дорогой!

Великому вождю

Неисчислимый ряд веков Над всей вселенной есть и было Одно небесное светило — Всех чудодейственней миров, — Светило — Солнце. И его Нет лучезарней ничего.    Ему былинка и цветок,    Поля, луга, дубравы, воды,    Все птицы, звери и народы    И даже крошка мотылек    Везде и всюду, там и тут    Хвалу немолчную поют. Вторым же солнцем наших дней Светило вспыхнуло иное, То наше солнышко земное — Привета матери родней, И этим солнцем был Ильич — Насилья беспощадный бич!    Как богатырь седых времен,    Чтоб сбросить цепи вековые,    Сплотил он силы трудовые,    И мир тлетворный — побежден.    Вчерашний жалкий раб труда —    Стал властелином навсегда. Хвала ему — творцу свобод! Хвала от края и до края. Он будет жить, не умирая, В сердцах у нас из рода в род, Он — наша гордость, жизнь и свет. Ему, как Солнцу, — равных нет.

1922

Гудок

В годы детства гуд призывный На работу в ранний час В простоте своей наивной Проклинал я сотни раз. Чуть светок, а он застонет, Загудит, проснется мать, На работу нас погонит: «Чу! Гудок — пора вставать!» Да пора, а встать нет мочи, Спишь как мертвый иногда. Гноем слепленные очи, Слух отсутствует — беда. Тяжела судьба малютки. Непосильного труда, Ведь часов по двадцать в сутки Мы работали тогда. На жаре, в чаду и пыли, Проработав этот срок, Полумертвыми мы были: Шли домой, не чуя ног. От работы ныли руки, От побоев — голова; Слух терзали шума звуки, Брани едкие слова. А за что? Свидетель небо, Мы платили за гроши, За кусок скорузлый хлеба, Соком тела и души. В полусне нам есть давали И чумазым и в поту, За столом мы засыпали С недожеванным во рту. Но теперь иное дело: Сброшен гнет с мозольных плеч; От побои не ломит тело, И не жжет по суткам печь. И сирены гул призывный Не назойлив и тягуч, Обладая силой дивной, Гармоничен и певуч.

1919

Сергей Обрадович

Завод

1

Зловещим скованный покоем, Покинутый в тревожный год, Грозя потухшею трубою, Сталелитейный стих завод. В тумане дней осенних брошен, Застыл, подслушивая, как Ноябрь, промокший и продрогший, Бродяжничал на площадях; Как настороженной походкой Подкрадывался враг во мгле… Манометр цепенел над топкой На холодеющем нуле. Лишь тишь машин, заводской глушью Прохаживаясь не спеша, Будили стуком колотушек Полуночные сторожа. Зимою вьюга снежным комом В забитые ходы стуча, Рвала приказы военкома С морщинистого кирпича. Стоял суровый, многодумный, Судьбе покорный, нем и глух… Все чаще над станком бесшумным Стальные сети вил паук…

2

И вот однажды, в день весенний, Запоры сбросила рука, И вновь в стремительном движенье Могучий вал маховика. Войною, голодом и мором Был обессилен, мертв завод, — По всем цехам гудят моторы, Дым из трубы под небосвод. Завыла вьюга в пылкой пасти; На полный ход прокатный стан, Над ним ликует старый мастер — Красногвардеец-партизан. Железные дрожат стропила, Был с каждым взмахом крепче взмах: Неугасимой властной силы Пылал огонь у нас в сердцах. Смерть презирая, в стужу, в голод, Мы отстояли край родной В боях под знаменем, где молот И серп — наш символ трудовой. Раскованный рукою жаркой, Завод, сжигая немощь лет, Встал, торжествующий и яркий, Весенним солнцем на земле…

1920

О молодости

О молодости мы скорбим, О молодости уходящей, По вечерам усталым, злым Жизнь старой называем клячей. Не скрыть седеющую прядь И на лице ночные тени, Как изморози октября, Как первый желтый лист осенний. И с горечью такой заметишь, Что не к вершине перевал, И на улыбку не ответишь Той, что любимой называл… А молодость — она рядком, И не почуешь, как подхватит, И, молодостью влеком, Вдруг позабудешь о закате. Узлом веселым — кутерьма, И синь осенняя — синицей. Не этажи, а терема, Не вывески, а зарницы. Старье на слом. И над плечом Склоняется заботой бойкой, Стеклом и жарким кирпичом Цветущая на солнце стройка. Старье на слом. И на порог Шагает век таким разгулом, Как будто б не было дорог Томительных и плеч сутулых. Пусть мутной старческой слезой Лист падает на грудь земную, — Румянцем яблок, щек и зорь Мир полыхает и волнует! Я ветру — нараспашку грудь. Лаская рыжего задиру, Легко и радостно взглянуть В глаза прохожему и миру. Над городом гуляка дым Качает головой пропащей: Он был у горна молодым… …О молодости мы скорбим, О молодости уходящей. Не тлеть, а трепетать огнем, Чтоб к солнцу — силы нашей ярость, И молодостью назовем Кипучую такую старость. Пусть мутной старческой слезой Лист падает на грудь земную, — Румянцем яблок, щек и зорь Мир полыхает и волнует.

1926

Петр Орешин

Урожай

Рожь шумит высоким лесом, Нынче весело полям. Солнце красное воскресло И идет, и светит нам. Утро синью напоило Наш ржаной медовый край. «Выходи, ржаная сила, Жать богатый урожай!» Синь — косой раздайся шире. Сытой грудью развернись. Мы недаром в этом мире Спелой рожью поднялись. Не поймать седому долу Песню красную в полон. Нива колосом тяжелым Бьет косцу земной поклон. Завтра рожь под дружным    взмахом Ляжет в длинные ряды, И придется сытым птахам На ночлег лететь в скирды. Рожь вскипела, зазвонила, Взволновала сытый край. «Выходи, ржаная сила, Жать богатый урожай!»

1918

Журавлиная

Соломенная Русь, куда ты? Какую песню затянуть? Как журавли, курлычут хаты, Поднявшись в неизвестный путь. Я так заслушался, внимая Тоске сермяжных журавлей, Что не поспел за светлой стаей И многого не понял в ней. Соломенная Русь, куда ты? Погибель — солнечная высь! Но избы в ранах и заплатах Над миром звездно вознеслись. И с каждой пяди мирозданья, Со всех концов седой земли Слыхать, как в розовом тумане Курлычут наши журавли. Совсем устали от дозора Мои зеленые глаза. Я видел — в каменные горы Огнем ударила гроза. И что ж? Крестом, как прежде было, Никто себя не осенил. Сама земля себя забыла Под песню журавлиных крыл. Ой Русь соломенная, где ты? Не видно старых наших сел. Не подивлюсь, коль дед столетний Себя запишет в комсомол. Иные ветры с поля дуют, Иное шепчут ковыли. В страну далекую, родную Шумят крылами журавли!

1923

Воз

В тяжелом и большом походе Поля, деревни и леса. И буйным озорством в народе Звенят гармоник голоса. Любимый край лицом не светел, Темны вихры под картузом. И кто не понял, не приметил, Какую тягу мы везем! Пот человечий по березам, По каждому степному дню. Дай бог с таким беспутным возом Поладить доброму коню! Сермяжный, поднатужься, милый, Нам это дело не впервой. Какой же богатырской силой Ты развернулся, край родной! Но все еще дорога — в гору, За каждый мирный час — борьба. И вспыхивают наши споры, Как снега русского гульба. Одной рукой судьбу хороним, Другой — к мятежному штыку. Но голову мы не уроним, Не кинем в пьяную тоску. С любовью, будет час, помянем И наши дни и нашу кладь. И потому мы не увянем, Что не к лицу нам увядать!

1925

Земля родная

Артёму Весёлому

Не задаром жестоко тоскую, Заглядевшись на русскую сыть. Надо выстрадать землю родную, Для того, чтоб ее полюбить. Пусть она не совсем красовита, Степь желта, а пригорок уныл. Сколько дум в эту землю убито, Сколько вырыто свежих могил! Погляжу на восток и на север, На седые лесные края. «Это ты и в туманы и в клевер Затонула, родная моя!» Пусть желтеют расшитые стяги, Багровеют в просторах степных — Не задаром родные сермяги Головами ложились за них. Слышу гомон ковыльного юга, Льется Волга и плещется Дон. Вот она, трудовая лачуга, Черноземный диковинный сон! Не видать ни начала, ни края. Лес да поле, да море вдали. За тебя, знать, недаром, родная, Мы тяжелую тягу несли! Каждый холм — золотая могила, Каждый дол — вековая любовь. Не загинь, богатырская сила! Не застынь, богатырская кровь! В черный день я недаром тоскую, Стерегу хлебозвонную сыть. Надо выстрадать землю родную Для того, чтоб ее полюбить!

1926

Родник

Во мне забился новый, Совсем живой родник. Я человечье слово По-новому постиг. Оно звенит и плачет И чувствует как грудь И горю и удаче Предсказывает путь. Оно полно томленья, Отравы и услад, Когда живут коренья И листья говорят. Оно полно тревоги, Когда в бессонный час Заговорят не боги, А лишь один из нас. Оно светло, как реки, Как сонмы вешних рек, Когда о человеке Затужит человек. И нет доверья слову, И слово — пустоцвет, Коль человечьим зовом Не зазвучит поэт. Что мне луна, и травка, И сад прекрасных роз, И лиственная давка Черемух и берез! Постиг иное слово Я в буре наших дней: Природа — очень ново, Но человек новей!

1926

Дулейка[2]

В камышах шишикает шишига[3]: «Не купайся, сгинешь за копейку!» Дал шишиге хлеба я ковригу, А шишига мне дала дулейку. На дулейке только заиграю, — Все поля, вздохнув, заколосятся. Потемнеет нива золотая, Зашуршит, и сны ей тут приснятся. Позабудут странники убоги Долгий путь к угоднику Николе. Соберутся, сядут при дороге Во широком златозвонном поле. Я возьму чудесную дулейку, Заиграю звонким переливом. «Ой, ходила туча-лиходейка По родным невыхоженным нивам. Ой, гуляли буйные ватаги, Русь ковали в тяжкие оковы. Русь вязали пьяные от браги По полям опричники царевы! Ой, томились пойманные птахи По родному радостному краю. Отрубали голову на плахе Всенародно парню-краснобаю! Ой, взгляните, люди, на покосы: Не столбы ли виселицы видно? Ой, не волк ли пил господни росы, Не седой ли плакался ехидно?» Зашумело вызревшее просо, Распахнула зорюшка шубейку. Положивши голову на посох, Хвалят слезно странники дулейку. В камышах шишикает шишига: «Не купайся, сгинешь за копейку!» Дал шишиге хлеба я ковригу, А шишига мне за то — дулейку.

1917

Николай Панов

Агитатор

Всё тот же очерк той же кепки — И в летний день и к декабрю… Солдатский френч, простой и крепкий, И бахрома потертых брюк. И красноречья три карата, И веры в дело сто карат. Так зарождается оратор — Коммунистический Марат. Пусть не изжиты злость и ропот! Его душа всегда емка Для резолюций Агитпропа И для наказов из МК. Плывите в прошлое, недели! Сгорайте, вспыхнув, вечера! Оратор дней своих не делит На нынче, завтра и вчера. Вот утро — в дебрях книжной глуби. Вот день — езды, собраний, встреч. Вот вечера — в районном клубе Всегда продуманная речь. Снег. Месяц серебристорогий. Плакаты. Освещенный зал. И он придет — родной и строгий, Прищурив сквозь очки глаза. И, фраз корявых не отделав, Расскажет, прост и величав, Про назначенье женотделов И про здоровье Ильича. И, на записки отвечая, Платком стирая пот с лица, Проглотит полстакана чая, Сося огрызок леденца. Здесь тают дни, уходят даты. Здесь вдохновенье, свет и пот. Здесь выполняет агитатор Труднейшую из всех работ.

1923

Председатель завкома

Опишут все историки в очках, И внуки наших правнуков заучат: «Рабкрин… Ячейка… Ликбезграм… чека… Кредитованье… Школы фабзавуча…» Года труда, ученья и борьбы, Борьбы за счастье в новом, светлом веке… И кто-нибудь прочтет простую быль О незаметном, скромном человеке. Был истопник. Сжигал у топок дни. Окопы… Митинги… Опять окопы… И вот он вновь — бессменный истопник Рабочих мыслей раскаленных топок. Такая жизнь — для крепкого нутра. Нет перерыва в этакой работе: Не знать покоя с самого утра, Во все входя и обо всем заботясь. Он всем помощник. Всюду нужен он — Во всех цехах огромного завода, Пока стенных часов протяжный звон Не возвестит конец труда и отдых. Спешит в черед… Вниманье изощрив, Сидит в столовке, наспех пообедав. Страницы «Правды»… Бледно-серый    шрифт… «Разруха… Фронт… Еще одна победа…» Нельзя глаза от строчек оторвать, Но бьется мысль (все призрачней и тише), Что где-то дома мягкая кровать, Жена и двое худеньких детишек… Сдави усталость длительным зевком! Из сердца вырви искушенья жало! Тебя зовет прокуренный завком С десятками докладов, просьб и жалоб… Пусть знают все: Невежества кору Сорвала со всего земного шара Вот эта пара заскорузлых рук, Коричневых от угольного жара. Пусть каждый, кто с историей знаком, Задержит мысль на той священной дате, Когда был создан первый фабзавком И первого завкома председатель!

1925

Сны Михаила Сизова

Нависшая сверху полночная мгла, Склоняется ниже и ниже. Зеленая лампа над гладью стола, Над грудой тетрадей и книжек. Над грудой тетрадей и трепаных книг, Над россыпью трудной науки, Усталый хозяин сутуло поник, Склоняясь на жесткие руки. …Зеленая лампа над гладью стола Из мглы вырывает церквей купола, Покатые крыши, густые сады, Плетни и лавчонки одной высоты, А дальше — плотина, реки полоса, Подорванный мост, дымовые леса. Солдат революции гол и разут. Вода в сапогах, под лохмотьями — зуд, Поднимешься — пуля зацепит. По глинистым лужам скользят и ползут, По глинистым лужам, густым, как мазут, Красноармейские цепи. Залегшие в городе, Из-за реки В упор наступающих бьют беляки. Шрапнельные кроют грома их, а ил Теченьем на сваи намыт там, Где красноармеец Сизов Михаил Карабкается с динамитом. «Военный резон беспощадно прост: Чтоб водную глубь не пройти нам, Белогвардейцы обрушили мост, Мной взорвана будет плотина. Мы вброд перейдем, мы ударим с низов… Кончай свое дело, товарищ Сизов!» Усталость тупая сжимает глаза… Сизов запалил, отступает назад. Язык шерстяной, небосвод жестяной, И взрыв ударяет горячей стеной. …Зеленая лампа, В тумане катясь, Внизу озаряет канавы и грязь, Покатые крыши, густые сады, Плетни и лавчонки одной высоты И выше, под куполом с алым платком, Недавнюю вывеску «Уисполком». У медного леса, в долине реки, Где глина, туман, буераки, Белеют — приземисты и широки — Строительные бараки. Раскинув быки, увеличив рост, Опять — где болотная тина — Повис над рекой металлический мост И строится вновь плотина. Строители мокнут в ночной реке, Скользят по крутому спуску… Немеет спина… В напряженной руке Измученный бьется мускул… И вот, откликаясь на чей-то зов, Худой, белокурый, длинный, Студент-практикант Михаил Сизов Шагает болотной глиной. Впрягается он, напрягается он, И смутной стеной надвигается сон. …Зеленая лампа, Блестя с высоты, Внизу озаряет мосты и сады. Сады над пролетом воздушных зыбей, Мосты — будто звенья бетонных цепей, И в блеске дорог, уходящих вдаль, Гранит полированный, стройная сталь. Железобетонный завод-исполин Вознесся в просторе цветущих долин. Он ширится, город огромный. Здесь труд победивший, стальной рукой Поставил над вздыбившейся рекой Электростанции, домны. В стеклянной кабине сидит в тишине Товарищ Сизов — Молодой инженер. Строитель стальных и бетонных лесов, Конструктор железных нервов. Сидит за работой товарищ Сизов, Способнейший из инженеров. Он кнопку нажмет — и задуют, рыча, Порывы электроветра. Скомандует — тысячесильный рычаг Гранитные взроет недра. Таким фантастическим и родным, Не знавшим вражеских орд, В садах и бульварах, Встает перед ним Социалистический город. Он в небо вонзается, как скала, Усильями дружных ратей… Зеленая лампа над гладью стола, Над россыпью книг и тетрадей. Сизов поднимается, свет погасив. Студент, от ученья усталый, Глядит как за окнами, свеж и красив, Рассвет разгорается алый. Он плавится — яркий, как будущий век, Весь мир переплавит он скоро. Товарищ Сизов! За десятками рек Скрывается будущий город… Ты новых веков набегающий вал, — Все ярче пылать и гореть им! В двадцатом году ты плотину взрывал, Ты строил ее в двадцать третьем! Работа растет. Перед нами опять Столетние чащи ложатся. За каждый участок, за каждую пядь Должны мы с врагами сражаться. Сражаться с врагами, мечты отогнав, Учитывать годы и миги… Сизов Михаил отошел от окна И сел за раскрытые книги.

1926

Дмитрий Петровский

Расстрел лейтенанта Шмидта

Есть на Черном жуткий остров Березань, Оковала его моря бирюза. Око вала поглядело и назад, Потемневшее, хотело убежать. Но туман, опережая, задрожал, Дрожь и слезы синю валу передал: «Ты хотела, ты просила, моря даль, Показать тебе казнимого в глаза?» Снялся стаей серых чаек злой туман. День сказал ему: «Гляди теперь туда, Где за далью прогремела даль дрожа: Там стоят четыре мачты мятежа…» Не гремит барабан ему в спину, Не звенят поясные кандалы,— На расстрел на рассвете выводили: Залп за залпом замер за морем вдали… Залп за залпом простучали и опять Повторились где-то в море миль за пять. Иль могилу волнам на море копать Стала бухта, как могила глубока. Чтобы век над нею плакать морякам, Облака теперь в глаза тебе летят! Облака глаза в слезах обледенят Над могилою твоею, лейтенант… Градом грохнет ряд зарядов    раз-за-раз, Барабаня: «Где вы взяли тот наряд?» Зарядили, отступили шаг назад, Скулы сжали — ничего не говорят… Вот уж солнце побежало по столбам, Поспешало на пальбу не опоздать, Злой туман ему ресницы застилал, Горю с морем распрощаться не давал. Свежий ветер гнал на море вал на вал И сорочку, словно парус, надувал. Взмаха ждал он, моря запахом дышал, — Запах моря буйну душу волновал. Скоро, скоро там лопаты отзвенят, И сольется с бурей на море душа, С неба канет в море ранняя звезда — И не встанет лейтенант уж никогда. Даже волны повязали алый бант, Даже волны волновались за тебя, Даже волны заливали берега, Даже волны в Черном звали тебя «брат!» «Где вождь бури? Или умер ты за нас, Красногрудый черноморский лейтенант?..» Каждой полночью вздымаются моря, Над пучиною качая якоря. «Подо мною, — отвечает Березань, — Сквозь песок горят расстрелянных глаза, Ночью в море за звездой летит звезда, Ясных глаз им не посмели завязать…» А в потемках шел «Потемкин» на Дунай, Залпов слава за Дунаем отдана, И за залпом откатился алый вал, Лавой бросив синегубых запевал. И теперь не разыскать, не рассказать: Был привязан за столбами лейтенант. Сто солдат столбы срубали и ушли, И на острове не стало ни души. Он положен, по-морскому, под брезент, Чтоб песок морской очей бы не сгрызал, И «Очаков» выплывает по ночам, Чтоб в могиле лейтенант о нем молчал. Он молчит: не воскресают люди вновь. Смерть легла кольцом полярных красных    льдов. И в арктическом затворе тихо спит Черным морем откомандовавший Шмидт.

1925

Елизавета Полонская

Тысяча девятьсот девятнадцатый

«Тревога!» — Взывает труба. В морозной ночи завыванием гулким Несется призыв по глухим переулкам, По улицам снежным, По невским гранитам, По плитам Прибрежным… «Тревога! Тревога! Враг близок! Вставайте! Враги у порога! Враг впустит огонь в ваши темные домы… Ваш город, он вспыхнет, как связка соломы. К заставам! К заставам!» Но город рабочий В голодной дремоте Лежит оглушенный Усталостью ночи, — Ведь долго еще до рассвета. Гудок не обманет: К работе гудок позовет, И к работе Он встанет… Ведь долго еще до рассвета. А враг уже близок, Враги у порога… «Тревога!» Как эхо, Как цепь часовых придорожных, Гудки Загудели гуденьем тревожным: «Не спите! Вставайте! Вставайте! Не спите! К работе! К винтовке! К защите! Не спите! Враг близок, Не спите! Враги у порога! Вас много. Вас много. Вас много. Вас много. Вставайте! Не спите! Вас много! Вас ждут! Вы рано заснули, Не кончился труд. Идите! Идите! Идите!» — Идут… Наверх из подвалов! На двор, чердаки! По лестницам черным Стучат башмаки. По лестницам узким Винтовкой стуча, Оправить ремень На ходу у плеча. «К заставам! К заставам!» И в хмурые лица зарницами бьет Над Пулковым грозно пылающий свод.

1920

«Не странно ли, что мы забудем все…»

Не странно ли, что мы забудем все: Застывшее ведро с водою ледяной, И скользкую панель, и взгляд Украдкою на хлеб чужой и черствый. Так женщина, целуя круглый лобик Ребенка, плоть свою, не скажет, не    припомнит, Как надрывалась в напряженье страшном, В мучительных усилиях рожденья. Но грустно мне, что мы утратим цену Друзьям смиренным, преданным,    безгласным: Березовым поленьям, горсти соли, Кувшину с молоком и небогатым Плодам земли, убогой и суровой. И посмеется внучка над старухой, И головой лукаво покачает, Заметив, как заботливо и важно Рука сухая прячет корку хлеба.

1924

Михаил Праскунин

Праздник

Сброшен хлам с могучих плеч, Бодро смотрит в степи око… С шумом вешнего потока Спорит радостная речь. Сброшен хлам с могучих плеч. Гроб пророков ныне пуст, — В прах разбит у входа камень… Не погас под спудом пламень Палачом сомкнутых уст, — Гроб пророков ныне пуст. Ткань зари — у всех наряд, Крепче меди грудь и чресла… Если Русь от сна воскресла, — Будет пир у ней богат. Ткань зари у всех наряд. Приходите все, кто юн, К нам на праздник, — хватит браги Мы теперь цари и маги Хмельных песен, звонких струн, — Приходите все, кто юн!

Антон Пришелец

Мы победим

Мы победим, — Ни капли колебаний! Мы победим, — Вся сила только в нас! Уже встает над мировым страданьем Великий день в предутреннем тумане. Его прихода — Близок, близок час! Мы победим! Сыны труда и воли, Ведь только мы способны побеждать, Чья грудь и руки — В ранах и мозолях, Кто перенес цепей и пытки боли, Кто гордо шел за волю умирать. Смелей же в бой! Лучи свободы юной Пусть опьянят отвагою сердца. Заря зажглась! В бою, под град чугунный, Мы выкуем Всемирную Коммуну, Где будет мир и счастье без конца! Мы победим! Ни капли колебаний, Мы победим, — Вся сила только в нас!.. Они бегут, под гул и рев восстаний. Вперед! Победы, верьте, близок час!

1918

Интеллигенту

Мой друг, какое горе? Покинем ветхий дом: Навстречу юным зорям Пойдем! Ты слышишь Звон набата? Он нас с тобой зовет В семью родного брата — В народ. Пойдем. От мглы ненастья Так радостно идти И петь о близком счастье В пути. Во мгле передрассветной, На наш призывный звук, Раздастся звук ответный, Мой друг. Пойдем же, С бодрым взором И с верой в наш народ — Навстречу юным зорям, Вперед!

1918

Павел Радимов

Ильич на Клязьме

На Клязьме под ветлой тенистою Ильич Удит у мостика, а день весь голубой. На ближнем берегу, как будто бы на клич, С окрестности народ сбирается гурьбой. Ко всяким новостям все молодухи слабы, Из них и побойчей тогда нашлися бабы. Покоя не дадут они тут рыбаку, У каждой что-нибудь на сердце наболело. Ильич же отдых дал, должно быть,    поплавку, Молодка говорит теперь совсем уж смело. А ветер ласково к воде гнет осокý, Лицо у Ильича улыбкой заблестело. Он позабыл улов, он позабыл реку, С народом говорит он про любое дело.

1923

Лесные поляны

В Лесных Полянах я. В них первый наш    совхоз, И холмогорский скот растет здесь на племя. Богатый скотный двор чуть запушил мороз, Живет в нем бык Салют, железами гремя. За ним я назову коровьи имена: Материя, Мечта, Мимоза и Волна. В гурте обширнейшем у каждой имя есть. Уход же как в дому: тепло и чистота. Дояркам я скажу, — и то не будет лесть, — Что удался почин, и Ленина мечта Исполнилась и тут. Ведь литров всех не    счесть Какие развезут в далекие места. Успех в большом труде, как радостная    весть По нашей родине пройдет из уст в уста.

1926

Илья Садофьев

Вперед к победе

Весь мир — два грозных фронта, Два лагеря, два класса, Весь мир — арена битвы. Весь мир — они и мы. Мы — Армия свободы, Творцы счастливой жизни. Они — разгул насилья, Оплот гнетущей тьмы. Огонь и гул орудий… В борьбе непримиримой Они не ждут пощады, И мы ее не ждем. За ними — мрак и гибель, Над нами — солнце жизни, И торжество победы К нам ближе с каждым днем. Партия трудящихся, Родная большевистская, В боях дорогой верной К победе нас ведет. Товарищи, стремительней Вперед, за власть Советов! Над нами лучезарный Грядущий день встает!

Ноябрь 1919

Заморина слободка

Земля, где я под отчей кровлей Увидел свет и вырастал, Где за излучиной коровьей Дремал бревенчатый вокзал, Где все проселки мне знакомы, И колокольня, и погост, Крыльцо родительского дома, Над речкой сгорбившийся мост… У пристани скучает лодка, Зовет в болото коростель… О мать, Заморина слободка, Отцов и дедов колыбель! Весною, в поле, на ночлеге, Под вечер тянет холодком, А ты на дедовской телеге Под синезвездным потолком… У шалаша, на огороде, Орава сверстников ребят, Стучит клюкой белобородый Утешный сказочник Ипат. И давней повести страница Поспешно память шевелит: «Степная скачет кобылица. Звенят тугие ковыли…» И бредить сказками Ипата Всю ночь, до третьих петухов… Не потому ль всегда ребятам Желанна радуга стихов?! Воспоминанья детства звали К родным местам, к родным полям, И паровоз в степные дали Бежал по гулким колеям! И так приветливо встречает Меня крутой степной народ, И прост и так необычаен Весенний гомон у ворот… Расспросы зреют урожаем, А где же дедушка Ипат, У шалаша ли утешает Ораву озорных ребят? Не омрачать бы мне вопросом Воспоминанье детских лет… Но каждый путник утром росным В траве оставит свежий след. И так на мой вопрос ложится Мужицкий ровный разговор, И новой повести страницы Раскрыл соломенный простор: «Ребята бредят многопольем, Разделывают целину, Своим задором комсомольим Под корень рушат старину. А в воскресенье на базаре Сноха слыхала от снохи, Что по ночам у них в разгаре Собранья, песни и стихи. И девки явно, без обмана, Задорно признаются там — Любили Бедного Демьяна, Когда читали по складам…» Ах, разве можно без волненья Внимать бесхитростным речам, Когда нащупано биенье Животворящего ключа! Заглянет ли в такую местность Тупая дедовская грусть, Когда улыбчивой невестой Глядит разбуженная Русь! Эх, не напрасно тяжкий молот Вздымали сотни крепких рук, И орудийный гул по селам Перекликался на ветру! Страна ль бедняцкого сословья Глядит в сыновние глаза, Где за излучиной коровьей Просторный каменный вокзал?! И мать, Заморина слободка, Села Серебряных Прудов, Идет уверенной походкой И четким шагом городов… И только в длинных небылицах Да на страницах старых книг — Скакать косматой кобылице Беспутьем ковылей тугих.

1918–1923

Старый рабочий

Хозяин боевых годов, Он знает души городов, Он знает тяжесть рабских дней И знал, какой тропой идти, О прямого не свернув пути. И внуку позднему стыдиться Не доведется в свой черед, Когда страница за страницей Он повесть дедову прочтет… Легко ль от отчего порога С котомкой горя на плечах Шагать ухабистой дорогой И след сельчанам намечать, И много-много лет в токарной Упругость мускулов пытать И на допросах у жандармов Лица позором не пятнать. Потом с острога на острог Выносливым упорством ног Простор Сибири проверять И силу воли не терять. И по тайге бескрайной снова Бежать, скрываться каждый раз, — Не потому ль черты лица суровы И необманчив зоркий глаз?! Не потому ль ударил час расплаты И раскатился гулом за моря И стала самой памятною датой В истории победа Октября!

1923

Алексей Самобытник

Революция

I

Тебе б гигантским, тяжким ломом Дробить унылой жизни льды И поднимать мятежным громом Суровых пахарей труды. Тебе б дождей веселых бусы Рассыпать на землю, любя… Но робкие душою трусы Позорно предали тебя. Идя с опущенным забралом, В борьбе кружась, как муравьи, Они пред гордым капиталом Склоняли головы свои. И лживым, сумрачным покровом Тебя сковали на заре, Но ты рванулася и снова Весной запахло в Октябре.

II

Не ты ль на злобные утесы Взметнула гневные полки?! Как волны, движутся матросы И мечут гром броневики. Дрожит земля победным гимном, Аврора гордый шлет снаряд, — И падает надменный Зимний К ногам рабочих и солдат. А ты в лицо стальным декретом Бросаешь весело врагам: «Я вновь жива, вся власть Советам, Вся власть мозолистым рукам». Да будет дух твой вечно молод, Как в море пенистый прибой, — А в стяге Красном над тобой Горят, как солнце, серп и молот.

Рабочий клуб

В раскатах будничного гула Мне отдых сладкий мил и люб, Недаром сердце потянуло В родной очаг — рабочий клуб. Сегодня там огромный митинг: Колчак разбит на Иртыше… Какие песни загремите В моей взволнованной душе?.. О, в тихом зале, тихо рея, Забрезжит Красный Петроград В просторах страждущей Кореи, В огне парижских баррикад… Кто жаждет солнечных сверканий Сквозь гнет кровавого дождя, За мной!.. И гул рукоплесканий Покроет старого вождя. А после — шум и разговоры: — Билеты? Есть. А кто поет? — Антанту ждут переговоры… — Эх увеличить бы паек! — Борьба и творчество — наш    лозунг! — Ты прав, да, трудно воевать. Но, не изранив рук, и розу В саду весеннем не сорвать… — Семейство здесь? — Давно в деревню Отправил, горе с лишним ртом… Беседа музыки напевней Вокруг рокочет, а потом… К буфету двинется, качая Меня, толпа, чтоб в свой черед Добыть стакан несладкий чая И скромный, скромный бутерброд. Но грянет музыка, и дальний Утихнет гул в живой волне… А я в задумчивой читальне Один останусь в тишине. Чтоб у забытого мольберта, Достав заветную тетрадь, Под гул далекого концерта Стихи для «Правды» набросать.

Григорий Санников

В ту ночь

Я помню кладбище железное    большое: За городом, В широком тупике, Рядами черными стояли паровозы, Скованные сном. А перед ними храмом опустелым Уныло высилось кирпичное депо. Оставив службу, горны потушив, Ушли рабочие сражаться. Ушли… И длинные, пустые тянулись дни. Не громыхало, Не лязгало железо, Не грохотали молотки. И только дождь Пронзительный и пестрый Струился долго и упорно На это кладбище большое, На эту мертвую и сумрачную мощь. И вот не знаю — Видел ли во сне, Иль это все случилось наяву: Была осенняя глухая ночь, Была на кладбище густая тишина. Безмолвные стояли паровозы И, темный пыл в себе тая, Застывшим ужасом железным В пустые пялились поля. И вдруг гудок, Над мертвыми гудок тревожный Отчаянно заклокотал, И всколыхнулись паровозы в тупике. Тенями черными хватаясь За вспугнутую темноту И громоздясь и громыхая Вздохнули грузно. Пульсируя цилиндрами, Ударил в поршни мощный пар И регуляторы открылись. И поступью чугунной На рельсы налегая, Стенаньями и гулом И ревом разрывая мрак, — Резервной армией в чудовищном    порядке Тронулись тревожно паровозы. Земля вздрагивала, Ширились, приподымались небеса, И отступающая луна Озаряла Железное восстанье паровозов… В ту ночь Рабочие вступили в город.

1922

Прощание с керосиновой лампой

Горяча заката киноварь. Вот с нее начать бы мне Сказ о лампе керосиновой, Об уездной старине. Пожилую, неприветную, Закоптелую, в пыли, Мне вчера подругу медную Из чулана принесли. За окном соборов зодчество Без крестов и без огней. Я затеплил в одиночестве Лампу юности моей. Сразу все былое вспомнилось: Ночи, зори, петухи, Золотое пламя «молнии» На мои лилось стихи. Покорясь пьянящим чаяньям, Дерзок, прыток и упрям, Я навек бросался в плаванья По развернутым морям. Я по странам неисхоженным С караванами шагал, Над стихами невозможными И смеялся и рыдал. Помнишь, лампа, время зимнее. Ночь. Беспамятство снегов. Девушке с глазами синими Говорил я про любовь. Ты всему была свидетелем. Но однажды в час ночной Догорела, не заметила — Я покинул дом родной. Тишину твою уездную, Сад с оркестром в полумгле И свою каморку тесную С кипой книжек на столе, — Все, что сердцу было дорого, Все оставил, разлюбил, И в огнях большого города В революцию вступил. Годы шли крутые, быстрые, Буреломные года. По стране рассветной выстрелы Грохотали…    А когда, Вслед за песнею победною, Вспыхнул свет электроламп, Керосиновую, медную Отнесли тебя в чулан. Под портретом государевым Возле сваленных икон Отсияло твое зарево, Схоронился медный звон. Отошла в былое бедная Дней уездных тишина. Керосиновая, медная, Никому ты не нужна. Нынче всюду электричество. Край наш вятский знаменит. Но тот пламень твой лирический До сих пор во мне звенит. Попрощаемся, ровесница, Лампа юности моей. Передам тебя я с песнею В краеведческий музей. Будешь ты под черным номером Мало места занимать, Обо всем, что было-померло, Будешь ты напоминать. Может кто-нибудь задумавшись, Вспомнит ночи при огне И мечты мужавших юношей Там в уездной тишине. Горяча заката киноварь… И со всею стариной Город в славе керосиновой Потухает предо мной.

1928

Привет воде

Не в круговом ли бурь движении До розовых долин Аму Дошел песчаным наваждением Сахары огненный самум? Теченья рек границы сломаны, И где зеркалился узбой — Все оказалось завоеванным Песками, зноем и тоской. Невыносимое видение — Безводная сухая ширь. Из ночи в ночь ты шла, Туркмения, Вращая вековой чигирь. Ты на песках была распластана Страна неволи и беды, И солнце жгло, и ветер властвовал, И люди гибли без воды. Там в пустыне за колодцами, По беспамятным пескам Ходит, бродит вместе с овцами Одногорбая тоска. Ни воды, ни корма малого, А колодцы пусты. Только ветры, ветры шалые Да колючие кусты. Ой, кочевье невеселое, Суховейный, черный год! Горевал, повесив голову, В Кара-Кумах скотовод… И вдруг вода речная, полая Крутой, широкой полосой, Вода, как свет, в пустыню голую, В Келифский хлынула узбой. Привет воде! Цвети, Туркмения! Идет вода, кипит волной, И ей навстречу с упоением Шуршат пески на водопой. Там, где когда-то бесполезная. Бесплодная была земля, Машина поступью железною Открыла новые поля. И ныне там встают оазисы, И, славя первый водомет, Унылая пустыня Азии Сама себя не узнает. И ветром влажным, небывалым Шумит песчаный океан… Так здесь открытием канала Был начат пятилетний план.

1930

Сельская кузница

Кукует в кузнице кукушка — Кует кувалда по станку Свою докучную частушку: Ку-ку, ку-ку. Лучится утро чистой сталью, Звенит и вторит молотку, И над проселочною далью Ликует звонкое — ку-ку. Кудрявится вдали опушка Кустами кучными в шелку. Кукует в кузнице кукушка: Ку-ку, ку-ку.

1920

Дмитрий Семеновский

Товарищ

Весенним дыханьем, нежданно и ново, Меж нами промчалось заветное слово, Заветное имя одно:    — Товарищ! — Как песня, звучит нам оно. То — песня во славу труда-миродержца, То — мост, переброшенный к сердцу от    сердца, То — братьям от братьев привет.    — Товарищ! — Прекрасней воззвания нет. Из темных подвалов, из глуби подполья Помчалось оно на простор, на раздолья Кипящих толпой площадей.    — Товарищ! — То — новое имя людей. Лучистее взгляды, смелее улыбки. И кажется: майским сиянием зыбким Вся жизнь озарилась до дна.    — Товарищ! — Мы — сила, мы — воля одна.

1917

«Юных глаз счастливое сиянье…»

Юных глаз счастливое сиянье И волненья радостного дрожь, Как заветное воспоминанье, Ты всегда в душе моей найдешь. Помнишь: увидала, подбежала, Хорошея сердцем и лицом, И сияла взором и дрожала Молодым сквозистым деревцом? И недаром в том правдивом взоре Так душа играла и цвела: На любовь, на радость и на горе Нежную ты руку мне дала. В дни сомнений, в дни разуверений Вспоминал я, милая, не раз Трепет твой безудержный, весенний, И сиянье необманных глаз. И когда на ложный путь разлада Мы сбивались, счастья не храня, Свет того девического взгляда Возвращал тебе всего меня. Дни летят. Весна сменилась летом, В листьях плод таится золотой. Ты лучишься новым ровным светом — Материнства теплой красотой.

1930

Никифор Тихомиров

Братья

Мы с тобой родные братья, Я — рабочий, ты — мужик, Наши крепкие объятья — Смерть и гибель для владык. Я кую, ты пашешь поле, Оба мы трудом живем, Оба рвемся к светлой воле, С бою каждый шаг берем. Я сверлю земные недра, Добываю сталь и медь. Награжу тебя я щедро За твои труды и снедь. Наши руки мощью дышат, Наши груди крепче лат, Наши очи местью пышут, Постоим за брата брат. Мы с тобой родные братья, Я — рабочий, ты мужик, Наши крепкие объятья — Смерть и гибель для владык.

1917

Шершавая ладонь

Расту. Расту. Стальные нервы Закалены среди машин. Я не последний и не первый Пришел от голубых равнин. Пришел, пропахнувший лесами, И с песнями плакучих ив, Смотрел я детскими глазами На стянутый ремнями шкив. Смотрел и думал молчаливо Под пляску звонких молотков, И пряталась в душе пугливо Семья печальных васильков. Так с каждым днем все реже, реже Всплывало дальнее село. И новый мир в душе забрезжил, Запело сердце, зацвело… Я полюбил душой глубоко Заводский грохот и огонь. Насыщена железным соком Моя шершавая ладонь.

1923

Борис Турганов

Товарный 209 238

Широки страны моей просторы: протянулись без конца и края. По ночам — сверкают семафоры, и рожки сигнальные играют, и уходят в дымные дороги, в дальние, глухие перегоны по крутым подъемам и отлогим красные товарные вагоны. … … … … … … … … … … … … Ветер налетал, метал и плакал, заливался, завивался выше. Дождик покрывал блестящим лаком станционные худые крыши. Эшелон грузился у товарной, и погрузка шла — без замедленья. Знали мы: готовит враг коварный снова на Советы наступленье, знали мы, что пану поклониться для рабочих — нынче несподручно. И повез нас к западной границе паровоз — насмешливый разлучник. Наши хлопцы — сжались тесным    кругом, крепко помнили, зачем мы едем, и вагон товарный был нам другом, согревал и двигал нас к победе. И сильнее памяти о доме, и сильнее, чем глухая осень — мне запомнился вагонный номер:      209 238. … … … … … … … … … … … … Не задаром, видно, хлопцы бились, — мы покой завоевали прочный. Время шло, мы сроки отслужили, и настало мне идти в бессрочный. Дома много всяческой заботы: незаметно день за днем проходит. Позабыл я за своей работой о тяжелом, о двадцатом годе. И, довольный этой мирной долей, жил я, ни о чем не беспокоясь, но однажды, возвращаясь с поля, повстречал в степи товарный поезд. Проходили медленно вагоны — много хлебного, большого груза. Я гляжу — и вдруг неугомонно сердце заворочалось под блузой. Сразу встала, в орудийном громе, та глухая, боевая осень: увидал я старый-старый номер      209 238. Понял я: он длится, бой жестокий, только биться надо — по-другому. …И, взбежав по насыпи высокой, отдал честь товарному вагону.

1925

Иван Филипченко

Беднота

Как ветви леса, тянутся их руки, Над нами образуя грозный свод Из кистей, пальцев желтых, точно йод, Их устремленных лиц глаза, как люки. В чаще глухой, чем дальше, тем огромней При свете фосфорических их глаз, Себя кляла ты и клялась не раз На камне камня не оставить — вспомни. Ты в землю зарывалась, в рудники, И там твои подземные скитальцы Искали злато — кольца лить на пальцы — И камни, как созвездий огоньки, На пальцы их, — когтистые крючки. Ты — прообраз солнца И солнца не видишь, Для тебя оно град невидимый Китеж, Ты сила сил, а зовешь оборонца И всегда на свою погибель. Вечеров вблизи и вдали быль, Ночей искрометная маска, — Огни синелунных шаров, словно звездный    каскад. Пылание тихое ламп, мерцанье каминов,    лампад, Ты зажгла своими руками. Да будет свет, огня полуночная пляска, На радость и счастье в космическом храме, Но пока в вертепе стыда, торгашей и убийц, Перед кем века склонялись ниц. Да будет свет, а сама во мраке живешь. Ты за медный ломаный грош Несчетностью согнутых спин, Шевелишь миллионами рук, миллиардами    пальцев. Столько нежных страдалиц, кротких    страдальцев, Где все как одна, все, все как один. Все единым взмахом, единым жестом, За скудный хлеб, кочевые, обреченные    переездам, Обувают властительных, одевают они именитых, — «Да будет красота!» Но воск на рабочих ланитах, Кандалы на ногах, на плечах одна    тяжесть креста. Рассвет и день под палящим солнцем,    до ночи, Льешь пот на чужом лугу и на поле, На фабрике душу дробишь до безумной    боли, На заводе кромсаешь кости неумолимей,    жесточе, Погребаешь себя на дне шахт юга, — Доколе, доколе, доколе! «Да любите друг друга». Ты — прообраз солнца И солнца не видишь. Для тебя оно град невидимый Китеж, Ты сила сил, а зовешь оборонца И всегда на свой капут. Твой творческий радостный труд, Твой труд обязательный — жить поденно, Твой труд непосильный, труд потогонный, Твой труд кровавый, Потрясающая твоя смерть, Разложенье растертого тела, смердь, — Черни трепетная забава. В колизее Рима. Кем ты хранима, Чья ты забота, Чья огнепламенная ты поэма, Кроме меня, — Немо, немо. Я поэмы спою о тебе, моя мать, О твоих красных витязях песни, былины, Красных богатырей, как сражалася рать, Как назад не вернулся из них ни единый. Я былины сложу, И сказанья скажу, Как борцов погребли у стремнины. Как на бой поднялась ты за бедных сынов, Искалеченных долей железной. Я во тьме гробовой, в молниях слов Звал на бой, Поднималося солнце над бездной. Снова миг наступил, Снова пробил час, Собрать в исполинские армии тыл. Ураганный порыв миллионных масс, Против класса класс, Силу против сил. Ты, ты победишь и правда за нами, И свобода, равенство, братства свет В титанической беспримерной драме Родятся на тысячи тысяч лет.

1918

Из «Девятой симфонии» (К IX годовщине Октября)

Россия созидает штаты: Гудит симфонией Девятой Лязг рычагов, раскат колес И гимн гудков тяжеловатый. В садах, где плоть плодов ала, Между дерев ревут в разгулье Размеров грандиозных ульи Из камня стали и стекла. То высятся за рядом ряд Заводы и Электрострои, И фабрики: и там герои Простые просто мир творят.

1926

Семен Фомин

Пахари

У распаханных полос мы, Ждем весну мы на бору. Облаков багряных космы Разметались на ветру. Смолкли снежные бураны, Сон промчался горевой. Зачернелися курганы По откосам в звоне хвой. Что земле людское горе? Что нам пахаря печаль? Замарило на Егорья — Рвется сердце ввысь и вдаль! Выезжай-ка, брат Микула, Зерна в землю разбросай, — Жизнь объятья распахнула, Забурлил наш тяглый край!

1918

Александр Ширяевец

Родине

Лажу гусельки яровчаты, Песней зарною зальюсь! Сколько буйных сил непочатых У тебя, родная Русь!.. И такие силы львиные Зарывалися века! Не с того ли и надрывная Тяжела твоя тоска? Долго чудище бессонное Измывалось над тобой… Ты спала, как опоенная Наговорною травой… Твоего Илью-то Муромца В клеть загнали, благо прост!.. Полно маяться — сутулиться! Поднимайся во весь рост…

1918

Клич

На кургане, в шапке-зорнице Стенька встал разгульно смел, Молодецкую он вольницу Кликал, звонницей гудел:      — Гей-эй-эй!.. Собирайся-ка, голь перекатная, Шалый сброд! Будут гульбища, подвиги ратные, — Русь зовет! Хватай ножи с пистолями! Гульнем по вольной воле мы! Не дам народ в обиду я! Айда тягаться с Кривдою!      — Гей-эй-эй!.. Нет житья от боярства от чванного, Воевод! Всех достанет рука атаманова, Всех уймет! Не дам народ в обиду я! Айда тягаться с Кривдою! Хватай ножи с пистолями! Гульнем по вольной воле мы!      — Гей-эй-эй!.. Царь не видит, в палатах все тешится, Спозарань!.. А и нам, братцы, время потешиться! Грянь-ка, рвань! Хватай ножи с пистолями! Гульнем по вольной воле мы! Не дам народ в обиду я! Айда тягаться с Кривдою! …Так бросал слова смутьянные Разин, взявшись за пистоль, И ватагою буянною На курган валила голь… Не леса шумят кудрявые, То повольники шумят: Помыкает всей оравою Колдовской, зовущий взгляд… Зацвели ладьи узорные! Песни, посвисты и гул! Загляделись выси горные На диковинный загул! Не с того ли крика шалого Волга вспенила сильней?… Любо Стеньку разудалого Уносить далеко ей!

1923

Стенька Разин

Всколыхался ярко-красен Стяг восставших за народ… Нет не умер Стенька Разин, Снова, грозный, он идет! Не у волжского кургана Встал он с вольницей своей, Потянуло атамана На Неву, к дворцам царей… «Что народ морочить зря-то! Ой, давно сюда я рвусь! Приналягте-ка, ребята, — Перепахла немцем Русь!» И гудит ватага Стеньки Все грознее и звончей, Пересчитаны ступеньки Лбами царских палачей… «Нажимай сильнее, братцы! Айда, соколы! Вперед! Где царили тунеядцы, Будет править сам народ!» Вьется стяг багряно-красен, Близок-близок светлый час… Нет, не умер Стенька Разин, Дух свободы не угас!

1918

Алые маки

Как милого провожала я Счастье родине добыть, Приколола маки алые, Обещалася любить… День и ночь гремели выстрелы, Не один сраженным лег… Солнце ясное, лучистое Дым ружейный заволок… Вот и друга увидала я, Не напрасно я ждала… … … … … … … … … … … … … Где алели маки алые Алой струйкой кровь текла… Ой, кручина безысходная, Не опомнюсь, не до сна… Стала родина свободною, Только я-то… я одна.

1918

Федор Шкулев[4]

Я коммунист

Люблю я зори, воздух чистый    И голубые небеса, Журчанье речки серебристой,    Родные нивы и леса. Люблю желанную свободу,    Немую тишь и бури свист, Погожий день и непогоду…    Я коммунист, я коммунист. Люблю трудящегося брата    В полях, в заводе за станком, И в ранний час, и в час заката    С высоко поднятым челом. Пусть черен он, костюм в заплатах,    Зато душой, как солнце чист, Пред ним живущие в палатах,    Пигмеи все… Я коммунист. Люблю я знанье, ясность мысли,    Полет стремительной мечты: В глубь океана, в даль ли, в высь ли,    В лазурь, иль в бездну темноты. Люблю стремленье к идеалу,    Пусть этот путь тяжел, кремнист, Грозит порою кровью алой, —    Не страшно мне… Я коммунист. Люблю мозолистые руки,    Орлиный взгляд и смуглость щек. Металла звон, свирели звуки,    В союзе плуг и молоток. Народа труд я воспеваю    На свете труд, как солнце чист, Богатство, леность презираю…    Я коммунист, я коммунист!

1919

Примечания

1

Эмпео — Московское потребительское общество.

(обратно)

2

Дулейка — дудка, музыкальный инструмент. (Прим. авт.)

(обратно)

3

Шишига — бес, домовой. (Прим. авт.)

(обратно)

4

Филипп Степанович Шкулев. (Прим. верстальщика.)

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Павел Арский

  Восстание

  Матросы

Михаил Артамонов

  Братанье

  Красный лик

  Любовь

Яков Бердников

  Русь

  «Алеет ширь!..»

Павел Вячеславов

  Агромузей

Михаил Герасимов

  «Я не в разнеженной природе…»

  Песнь о железе

  Полет

  Сумерки

  Жнитво

Сергей Городецкий

  Россия

  Кофе

Алексей Дорогойченко

  Поэма об очередях

Иван Доронин

  Весенняя любовь

  «На улыбку тихую зари…»

  Тракторный пахарь (Отрывок из поэмы)

Павел Дружинин

  Сиделки

Иван Ерошин

  Революция

Илья Ионов

  Красный кормчий

  На заводе

Василий Каменский

  Сарынь на кичку (Из поэмы «Степан Разин»)

Владимир Кириллов

  «Я подслушал эти песни близких радостных веков…»

  Карлу Марксу

  Первомайский гимн

  Железный мессия

  Матросам

  «Жрецам искусства»

Василий Князев

  Песня Коммуны

  Сын коммунара

  Красный матрос

  Ночной набат

  Ильич в Петрограде

  Женщинам коммуны

Борис Ковынев

  Рыбаки

Геннадий Коренев

  Не вам

Алексей Крайский

  Вперед

  Декреты

  Грани грядущего

  Холодный уголь раскален

Николай Кузнецов

  Ленинец

  Радиобашня

  «День уйдет, утихнет город…»

Леонид Лавров

  Нобуж (Отрывок из поэмы)

  Полустанок

Сергей Малашкин

  Мускулы

  «Музыка. Бьют барабаны…»

Иван Молчанов

  Станция Няндома

  Дьяков Петр

  Полярная весна

Василий Наседкин

  Мимоходом

  «Где синие вихри…»

  Отрывок

Петр Незнамов

  Где-то под Ачинском

Егор Нечаев

  Свобода

  Великому вождю

  Гудок

Сергей Обрадович

  Завод

  О молодости

Петр Орешин

  Урожай

  Журавлиная

  Воз

  Земля родная

  Родник

  Дулейка[2]

Николай Панов

  Агитатор

  Председатель завкома

  Сны Михаила Сизова

Дмитрий Петровский

  Расстрел лейтенанта Шмидта

Елизавета Полонская

  Тысяча девятьсот девятнадцатый

  «Не странно ли, что мы забудем все…»

Михаил Праскунин

  Праздник

Антон Пришелец

  Мы победим

  Интеллигенту

Павел Радимов

  Ильич на Клязьме

  Лесные поляны

Илья Садофьев

  Вперед к победе

  Заморина слободка

  Старый рабочий

Алексей Самобытник

  Революция

  Рабочий клуб

Григорий Санников

  В ту ночь

  Прощание с керосиновой лампой

  Привет воде

  Сельская кузница

Дмитрий Семеновский

  Товарищ

  «Юных глаз счастливое сиянье…»

Никифор Тихомиров

  Братья

  Шершавая ладонь

Борис Турганов

  Товарный 209 238

Иван Филипченко

  Беднота

  Из «Девятой симфонии» (К IX годовщине Октября)

Семен Фомин

  Пахари

Александр Ширяевец

  Родине

  Клич

  Стенька Разин

  Алые маки

Федор Шкулев[4]

  Я коммунист Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg