«Драмы. Стихотворения»

Драмы. Стихотворения (fb2) - Драмы. Стихотворения (пер. Анна Андреевна Ахматова,Всеволод Александрович Рождественский,Анна Васильевна Ганзен,Тамара Исааковна Сильман,Владимир Григорьевич Адмони, ...) (БВЛ. Серия вторая - 87) 5710K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Генрик Ибсен

Генрик Ибсен ДРАМЫ СТИХОТВОРЕНИЯ

Перевод с норвежского

В. Адмони Генрик Ибсен и его творческий путь

I

Творчество Ибсена связует века — в буквальном смысле итого слова. Его истоки — в завершающемся, предреволюционном XVIII веке, в шиллеровском тираноборчестве и в руссоистском обращении к природе и к простым людям. А драматургия зрелого и позднего Ибсена, при всей его глубочайшей связи с современной ему жизнью, намечает и существенные черты искусства XX века — его сконденсированность, экспериментальность, многослойность.

Для поэзии XX века, по мнению одного из зарубежных исследователей, весьма характерен, в частности, мотив пилы — с ее скрежетом, с ее острыми зубьями. В своих незаконченных воспоминаниях Ибсен, описывая свои детские годы, подчеркивает то впечатление, которое производил на него непрерывный визг лесопилок, сотни которых с утра до вечера работали в его родном городке Шиене. «Читая впоследствии о гильотине, — пишет Ибсен, — я всегда вспоминал об этих лесопилках»). И это обостренное ощущение диссонансности, которое проявил Ибсен-ребенок, впоследствии сказалось в том, что он увидел и запечатлел в своем творчестве кричащие диссонансы там, где другие видели цельность и гармоничность.

Вместе с тем изображение дисгармонии у Ибсена отнюдь не дисгармонично. Мир не распадается в его произведениях на отдельные, несвязанные фрагменты. Форма ибсеновской драмы — строгая, четкая, собранная. Диссонансность мира выявляется здесь в пьесах, единых по своему построению и колориту. Плохая организация жизни выражается в превосходно организованных произведениях.

Мастером организации сложного материала Ибсен показал себя уже в молодости. Как это ни странно, на своей родине Ибсен первоначально был признан первым среди всех норвежских писателей не в качестве драматурга, а в качестве поэта — автора стихов «на случай»: песен для студенческих праздников, прологов к пьесам и т. п. Юный Ибсен умел сочетать в таких стихотворениях четкое развертывание мысли с подлинной эмоциональностью, используя цепочки образов, во многом трафаретных для того времени, но в достаточной мере обновленных в контексте стихотворения.

Памятуя призыв Г. Брандеса к скандинавским писателям «ставить на обсуждение проблемы», Ибсена в конце XIX века нередко называли постановщиком проблем. Но корни «проблемного» искусства в ибсеновском творчестве весьма глубоки. Движение мысли всегда было исключительно важным для построения его произведений, органически вырастая в его пьесах из развития внутреннего мира персонажей. И эта черта также предвосхитила важные тенденции в мировой драматургии XX века.

II

Генрик Ибсен родился 20 марта 1828 года в маленьком городке Шиене. Его отец, состоятельный коммерсант, разорился, когда Генрику было восемь лет, и мальчику пришлось очень рано, еще не достигнув шестнадцати лет, начать самостоятельную жизнь. Он становится аптекарским учеником в Гримстаде — городке, еще меньшем, чем Шиен, и проводит там свыше шести лет, живя в весьма нелегких условиях. Уже в это время у Ибсена складывается резко критическое, протестующее отношение к современному обществу, особенно обостряющееся в 1848 году, под влиянием революционных событий в Европе. В Гримстаде Ибсен пишет свои первые стихи и свою первую пьесу «Катилина» (1849).

Двадцать восьмого апреля 1850 года Ибсен переезжает в столицу страны Кристианию, где готовится к вступительным экзаменам в университет и принимает активное участие в общественно-политической и литературной жизни. Он пишет много стихотворений и статей, — в частности, публицистических. В пародийной, гротескной пьеске «Норма, или Любовь политика» (1851) Ибсен разоблачает половинчатость и трусость тогдашних норвежских оппозиционных партий в парламенте — либералов и лидеров крестьянского движения. Он сближается с рабочим движением, быстро развивающимся тогда в Норвегии под руководством Маркуса Тране, но вскоре подавленным полицейскими мерами. 26 сентября 1850 года в Кристнанийском театре состоялась премьера первой пьесы Ибсена, увидевшей свет рампы, — «Богатырский курган».

Имя Ибсена постепенно делается известным в литературных и театральных кругах. С осени 1851 года Ибсен становится штатным драматургом вновь созданного театра в богатом торговом городе Бергене — первого театра, стремившегося развивать национальное норвежское искусство. В Бергене Ибсен остается до 1857 года, после чего он возвращается в Кристианию, на пост руководителя и режиссера образовавшегося и в столице Национального норвежского театра. Но материальное положение Ибсена в это время остается весьма плохим. Особенно мучительным оно становится на рубеже 60-х годов, когда дела Кристианийского норвежского театра начинают идти все хуже и хуже. Лишь с величайшим трудом, благодаря самоотверженной помощи Б. Бьёрнсона, удается Ибсену весной 1864 года покинуть Кристианию и отправиться в Италию.

Во все эти годы, как в Кристиании, так и в Бергене, творчество Ибсена стоит под знаком норвежской национальной романтики — широкого движения в духовной жизни страны, стремившегося после многовекового подчинения Дании утвердить национальную самобытность норвежского народа, создать национальную норвежскую культуру. Обращение к норвежскому фольклору — вот основная программа национальной романтики, продолжившей и усилившей с конца 40-х годов патриотические устремления норвежских писателей предшествующих десятилетий.

Для норвежского народа, находившегося тогда в насильственной унии со Швецией, национальная романтика явилась одной из форм борьбы за независимость. Вполне естественно, что величайшее значение для национальной романтики имел тот социальный слой, который был носителем национальной самобытности Норвегии и основой ее политического возрождения — крестьянство, сохранившее свой основной жизненный уклад и свои диалекты, в то время как городское население Норвегии полностью восприняло датскую культуру и датский язык.

Вместе с тем в своей ориентации на крестьянство национальная романтика нередко теряла чувство меры. Крестьянский обиход до крайности идеализировался, превращался в идиллию, а фольклорные мотивы трактовались не в своем подлинном, подчас весьма грубоватом виде, а как чрезвычайно возвышенные, условно романтические.

Такая двойственность национальной романтики ощущалась Ибсеном. Уже в первой национально-романтической пьесе из современной жизни («Иванова ночь», 1852) Ибсен иронизирует над выспренним восприятием норвежского фольклора, характерным для национальной романтики: герой пьесы обнаруживает, что у феи норвежского фольклора — Хульдры, в которую он был влюблен, имеется коровий хвост.

Стремясь избегнуть фальшивой романтической приподнятости и найти более твердую, не столь иллюзорную опору для своего творчества, Ибсен обращается к историческому прошлому Норвегии, а во второй половине 50-х годов начинает воспроизводить стиль древней исландской саги с ее скупой и четкой манерой изложения. На этом пути особенно важны две его пьесы: построенная на материале древних саг драма «Воители в Хельгеланде» (1857) и народно-историческая драма «Борьба за престол» (1863). В стихотворной пьесе «Комедия любви» (1862) Ибсен язвительно осмеивает всю систему возвышенных романтических иллюзий, считая уже более приемлемым мир трезвой практики, не приукрашенный звонкими фразами. Вместе с тем здесь, как и в более ранних пьесах, Ибсен намечает все же и некое «третье измерение» — мир подлинных чувств, глубоких переживаний человеческой души, еще не стершихся и не выставленных напоказ.

Усилившееся в конце 50-х и начале 60-х годов разочарование Ибсена в национальной романтике было связано и с его разочарованием в норвежских политических силах, противостоящих консервативному правительству. У Ибсена постепенно развивается недоверие ко всякой политической деятельности, возникает скептицизм, порой перерастающий в эстетизм — в стремление рассматривать реальную жизнь лишь как материал и повод для художественных эффектов. Однако Ибсен сразу же обнаруживает и ту душевную опустошенность, которую несет с собой переход на позиции эстетизма. Свое первое выражение это размежевание с индивидуализмом и эстетизмом находит в небольшой поэме «На высотах» (1859), предвосхищающей «Бранда».

III

Полностью размежевывается со всей проблематикой своих молодых лет Ибсен в двух философски-символических драмах большого масштаба, в «Бранде» (1865) и в «Пере Гюнте» (1867), написанных уже в Италии, куда он переезжаете 1864 году. За пределами Норвегии, в Италии и Германии, Ибсен остается более чем на четверть века, до 1891 года, лишь дважды за все эти годы посетив родину.

Как «Бранд», так и «Пер Гюнт» необычны по своей форме. Это своего рода драматизованные поэмы («Бранд» первоначально вообще был задуман как поэма, несколько песен которой были написаны). По своему объему они резко превышают обычный размер пьес. Они сочетают живые, индивидуализированные образы с обобщенными, подчеркнуто типизированными персонажами: так, в «Бранде» лишь часть персонажей наделена личными именами, а другие фигурируют под наименованиями: фогт, доктор и т. п. По обобщенности и глубине проблематики «Бранд» и «Пер Гюнт», при всей своей обращенности к специфическим явлениям норвежской действительности, ближе всего к «Фаусту» Гете и к драматургии Байрона.

Основная проблема в «Бранде» и «Пере Гюнте» — Судьба человеческой личности в современном обществе. Но центральные фигуры этих пьес диаметрально противоположны. Герой первой пьесы, священник Бранд, — человек необычной цельности и силы. Герой второй пьесы, крестьянский парень Пер Гюнт, — воплощение душевной слабости человека, — правда, воплощение, доведенное до гигантских размеров.

Бранд не отступает ни перед какими жертвами, не соглашается ни на какие компромиссы, не щадит ни себя, ни своих близких, чтобы выполнить то, что он считает своей миссией. Пламенными словами он бичует половинчатость, духовную дряблость современных людей. Он клеймит не только тех, кто ему непосредственно противостоит в пьесе, но и все социальные установления современного общества, — в частности, государство. Но хотя ему удается вдохнуть новый дух в свою паству, бедных крестьян и рыбаков на далеком Севере, в диком, заброшенном краю, и повести их за собой к сияющим горным вершинам, его конец оказывается трагическим. Не видя ясной цели на своем мучительном пути ввысь, последователи Бранда покидают его и — соблазненные хитрыми речами фогта — возвращаются в долину. А сам Бранд гибнет, засыпанный горной лавиной. Цельность человека, купленная жестокостью и не знающая милосердия, также оказывается, таким образом, по логике пьесы осужденной.

Преобладающая эмоциональная стихия «Бранда» — патетика, негодование и гнев, смешанные с сарказмом. В «Пере Гюнте», при наличии нескольких глубоко лирических сцен, сарказм преобладает.

«Пер Гюнт» — это окончательное размежевание Ибсена с национальной романтикой. Ибсеновское неприятие романтической идеализации достигает здесь своего апогея. Крестьяне выступают в «Пере Гюнте» как грубые, злые и жадные люди, беспощадные к чужой беде. А фантастические образы норвежского фольклора оказываются в пьесе уродливыми, грязными, злобными существами.

Правда, в «Пере Гюнте» есть не только норвежская, но и общемировая действительность. Весь четвертый акт, огромных размеров, посвящен скитаниям Пера вдали от Норвегии. Но в наибольшей мере широкое, общеевропейское, отнюдь не только норвежское звучание придает «Перу Гюнту» его уже подчеркнутая нами центральная проблема — проблема безличия современного человека, исключительно актуальная для буржуазного общества XIX века. Пер Гюнт умеет приспособиться к любым условиям, в которые он попадает, у него нет никакого внутреннего стержня. Безличность Пера особенно примечательна тем, что он сам считает себя особым, неповторимым человеком, призванным для необычайных свершений, и всячески подчеркивает свое, гюнтовское «я». Но эта его особость проявляется лишь в его речах и мечтах, а в своих действиях он всегда капитулирует перед обстоятельствами. Во всей своей жизни он всегда руководствовался не подлинно человеческим принципом — будь самим собой, а принципом троллей — упивайся самим собой.

И все же едва ли не главным в пьесе и для самого Ибсена, и для его скандинавских современников было беспощадное разоблачение всего того, что казалось священным национальной романтике. Многими в Норвегии и Дании «Пер Гюнт» был воспринят как произведение, стоящее за границами поэзии, грубое и несправедливое. Ганс Христиан Андерсен называл его худшей из когда-либо прочитанных им книг. Э. Григ в высшей степени неохотно — по сути дела, только из-за гонорара — согласился написать музыку к пьесе и в течение ряда лет откладывал выполнение своего обещания. Притом в своей замечательной сюите, во многом обусловившей мировой успех пьесы, он чрезвычайно усилил романтическое звучание «Пера Гюнта». Что же касается самой пьесы, то чрезвычайно важно, что подлинный, высочайший лиризм присутствует в ней только в тех сценах, в которых нет никакой условной национально-романтической мишуры и решающим оказывается чисто человеческое начало — глубочайшие переживания человеческой души, соотносящиеся с общим фоном пьесы как разительный контраст к нему. Это прежде всего сцены, связанные с образом Сольвейг, и сцена смерти Осе, принадлежащие к самым трогательным эпизодам в мировой драматургии.

Именно эти сцены в соединении с музыкой Грига позволили «Перу Гюнту» выступить во всем мире как воплощение норвежской романтики, хотя сама пьеса, как мы уже подчеркнули, была написана для того, чтобы полностью свести счеты с романтикой, освободиться от нее. Этой своей цели Ибсен достиг. После «Пера Гюнта» он полностью отходит от романтических тенденций. Внешним проявлением этого служит его окончательный переход в драматургии от стиха к прозе.

IV

Живя вдали от родины, Ибсен внимательно Следит за эволюцией норвежской действительности, бурно развивавшейся в эти годы в экономическом, политическом и культурном отношении, и затрагивает в своих пьесах многие насущные вопросы норвежской жизни. Первым шагом в этом направлении была острая комедия «Союз молодежи» (1869), которая, однако, в своей художественной структуре во многом воспроизводит еще традиционные схемы комедии интриги. Подлинная ибсеновская драма с тематикой из современной жизни, обладающая особой, новаторской поэтикой, создается лишь в конце 70-х годов.

Но до того, в отрезке времени между «Союзом молодежи» и «Столпами общества» (1877), внимание Ибсена привлекают широкие мировые проблемы я общие закономерности исторического развития человечества. Это было вызвано всей атмосферой 60-х годов, богатых большими историческими событиями, завершением которых явилась франко-прусская война 1870–1871 годов и Парижская коммуна. Ибсену стало казаться, что надвигается решительный исторический перелом, что существующее общество обречено на гибель и будет заменено какими-то новыми, более свободными формами исторического существования. Это ощущение надвигающейся катастрофы, страшной и вместе с тем желанной, получило свое выражение в некоторых стихотворениях (особенно в стихотворении «Моему другу, революционному оратору»), а также в обширной «всемирно-исторической драме» «Кесарь и галилеянин» (1873). В этой дилогии изображена судьба Юлиана-отступника, римского императора, отрекшегося от христианства и пытавшегося вернуться к древним богам античного мира. Основная мысль драмы: невозможность возвратиться к уже пройденным этапам исторического развития человечества и вместе с тем необходимость синтезирования прошлого и современности в каком-то более высоком общественном строе. Говоря терминами пьесы, необходимо синтезирование античного царства плоти и христианского царства духа.

Но чаяния Ибсена не сбылись. Вместо крушения буржуазного общества наступил длительный период его сравнительно мирного развития и внешнего преуспеяния. И Ибсен отходит от общих проблем философии истории, возвращается к проблематике повседневной жизни современного ему общества. Но, уже раньше научившись не останавливаться на тех внешних формах, в которых протекает человеческое существование, и не верить звонким фразам, приукрашивающим действительность, Ибсен отчетливо осознает, что и на новом историческом этапе внутри процветающего общества наличествуют болезненные, уродливые явления, тяжелые внутренние пороки.

Впервые Ибсен формулирует это в своем адресованном Брандесу стихотворении «Письмо в стихах» (1875). Современный мир представлен здесь в виде прекрасно оборудованного, комфортабельного парохода, пассажирами и командой которого, несмотря на видимость полного благополучия, овладевает беспокойство и страх — им кажется, что в трюме корабля скрыт труп: это означает, по поверьям моряков, неизбежность крушения судна.

Затем концепция современной действительности как мира, характеризующегося радикальным разрывом между видимостью и внутренней сутью, становится определяющей для драматургии Ибсена — как для проблематики его пьес, так и для их построения. Основным принципом ибсеновской драматургии оказывается аналитическая композиция, при которой развитие действия означает последовательное обнаружение неких тайн, постепенное раскрытие внутреннего неблагополучия и трагизма, скрывающегося за вполне благополучной внешней оболочкой изображаемой действительности.

Формы аналитической композиции могут быть весьма различны. Так, во «Враге народа» (1882), где раскрывается трусость и своекорыстие как консервативных, так и либеральных сил современного общества, где очень велика роль внешнего, непосредственно разыгрывающегося на сцене действия, вводится мотив анализа в самом буквальном смысле этого слова — а именно, химического анализа. Доктор Стокман посылает в лабораторию пробу воды из курортного источника, целебные свойства которого он в свое время сам открыл, и анализ показывает, что в воде есть болезнетворные микробы, заносимые из сточных вод кожевенной фабрики.

Но особенно показательны для Ибсена такие формы аналитизма, при которых раскрытие сокровенных роковых глубин внешне счастливой жизни совершается не только путем снятия обманчивой видимости в данный отрезок времени, но и путем обнаружения хронологически далеких истоков скрытого зла. Отталкиваясь от наличного момента действия, Ибсен восстанавливает предысторию этого момента, добирается до корней того, что происходит на сцене. Именно выяснение предпосылок совершающейся трагедии, обнаружение «сюжетных тайн», имеющих, однако, отнюдь не только фабульное значение, составляет основу напряженного драматизма в таких весьма отличающихся друг от друга пьесах Ибсена, как, например, «Кукольный дом» (1879), «Привидения» (1881), «Росмерсхольм» (1886). Конечно, и в этих пьесах немаловажно действие, синхронное тому моменту, к которому пьеса приурочена, как бы совершающееся на глазах у зрителей. Но огромное значение имеет в них — в плане создания драматического напряжения — постепенное обнаружение истоков наличной действительности, углубление в прошлое. Особая мощь Ибсена как художника заключается в органическом соединении внешнего и внутреннего действия при цельности общего колорита и при предельной выразительности отдельных деталей.

Так, в «Кукольном доме» чрезвычайно сильны элементы аналитической структуры. Они состоят в организующем всю пьесу постижении внутренней сути семейной жизни адвоката Хельмера, на первый взгляд весьма счастливой, но основанной на лжи и эгоизме. При этом раскрывается и подлинный характер как самого Хельмера, оказавшегося себялюбцем и трусом, так и его жены Норы, которая сначала выступает как легкомысленное и полностью довольное своей участью создание, но на самом деле оказывается человеком сильным, способным к жертвам и желающим самостоятельно мыслить. К аналитической структуре пьесы относится и широкое использование предыстории, раскрытия сюжетных тайн, как важной движущей силы в развертывании действия. Постепенно выясняется, что Нора, чтобы получить взаймы от ростовщика Крогстада деньги, необходимые для лечения мужа, подделала подпись своего отца. Вместе с том весьма насыщенным и напряженным оказывается и внешнее действие пьесы: нарастание угрозы разоблачения Норы, попытка Норы отсрочить момент, когда Хельмер прочитает письмо Крогстада, лежащее в почтовом ящике, и т. д.

А в «Привидениях», на фоне непрекращающегося дождя происходит постепенное выяснение подлинного существа той жизни, которая выпала на долю фру Алвинг, вдовы богатого камергера, а также обнаруживается, что ее сын болен, и обнажаются подлинные причины его болезни. Все отчетливее вырисовывается облик покойного камергера, развратного, спившегося человека, грехи которого — и при жизни его, и после его смерти — фру Алвинг пыталась скрыть, чтобы избежать скандала и чтобы Освальд не знал, каким был его отец. Нарастающее ощущение неминуемой катастрофы находит свое завершение в пожаре приюта, только что построенного фру Алвинг, чтобы увековечить память о никогда не существовавших добродетелях се мужа, и в неизлечимом заболевании Освальда. Таким образом, и здесь внешнее и внутреннее развитие сюжета взаимодействуют органически, объединяясь также исключительно выдержанным общим колоритом.

Особое значение для драматургии Ибсена в это время имеет внутреннее развитие персонажей. Еще в «Союзе молодежи» мир и строй мысли действующих лиц, по сути дела, не подвергался изменению на всем протяжении пьесы. Между тем в драмах Ибсена, начиная со «Столпов общества», душевный строй главных персонажей обычно становится иным под влиянием событий, происходящих на сцене, и в результатах «заглядывания в прошлое». И этот сдвиг в их внутреннем мире оказывается часто едва ли не главным во всем сюжетном развитии. Эволюция консула Берника от жесткого дельца к человеку, осознавшему свои прегрешения и решившемуся на покаяние, составляет важнейший итог «Столпов общества». Окончательное разочарование Норы в ее семейной жизни, осознание ею необходимости начать новое существование, чтобы стать полноценным человеком, — вот к чему приводит развитие действия в «Кукольном доме». И именно этот процесс внутреннего роста Норы и обусловливает сюжетную развязку пьесы — уход Норы от мужа. Во «Враге народа» важнейшую роль играет тот путь, который проходит мысль доктора Стокмана — от одного парадоксального открытия к другому, еще более парадоксальному, но еще более общему в социальном смысле. Несколько сложнее обстоит дело в «Привидениях». Внутреннее освобождение фру Алвинг от всех догм привычной буржуазной морали произошло еще до начала пьесы, но по ходу пьесы фру Алвинг приходит к пониманию той трагической ошибки, которую она совершила, отказавшись от перестройки своей жизни в соответствии со своими новыми убеждениями и трусливо скрыв от всех подлинное лицо своего мужа.

Решающее значение изменений в духовной жизни героев для развития действия объясняет, почему в пьесах Ибсена конца 70-х годов и позднее такое большое место (особенно в концовках) отводится диалогам и монологам, насыщенным обобщенными рассуждениями. Именно в связи с этой чертой его пьес Ибсена неоднократно обвиняли в чрезмерной абстрактности, в неуместном теоретизировании, в слишком прямом выявлении авторских идей. Однако такие вербальные реализации идейного содержания пьесы всегда неразрывно связаны у Ибсена с ее сюжетным построением, с логикой развития изображенной в пьесе действительности. Чрезвычайно важно также, что те персонажи, в уста которых вкладываются соответствующие обобщенные рассуждения, подводятся к этим рассуждениям всем ходом действия. Выпавшие на их долю переживания заставляют их задуматься над весьма общими вопросами и делают их способными составить и изложить свое мнение по этим вопросам. Конечно, та Нора, которую мы видим в первом акте и которая нам представляется легкомысленной и веселой «белочкой», вряд ли могла бы сформулировать те мысли, которые так четко излагаются ею в пятом акте, во время объяснения с Хельмером; Но все дело в том, что в ходе действия прежде всего выяснилось, что Нора уже в первом акте фактически была иной — много выстрадавшей и способной принимать серьезные решения женщиной. А затем сами изображенные в пьесе события раскрыли глаза Норы на многие стороны ее жизни, умудрили ее.

Кроме того, отнюдь нельзя ставить знак равенства между взглядами персонажей Ибсена и взглядами самого драматурга. В какой-то мере это касается даже доктора Стокмана — персонажа, который во многом наиболее близок автору. У Стокмана ибсеновская критика буржуазного общества дана в предельно заостренном, сверхпарадоксальном виде.

Итак, огромная роль сознательного, интеллектуального начала в построении сюжета и в поведении персонажей ибсеновской драматургии отнюдь не снижает ее общей адекватности тому миру, который в этой драматургии отображен. Герой Ибсена — это не «рупор идеи», а человек, обладающий всеми измерениями, свойственными природе человека, — в том числе и интеллектом и стремлением к активности. Этим он решительно отличается от типических персонажей развивавшейся в конце XIX века натуралистической и неоромантической литературы, у которых интеллект, контролирующий человеческое поведение, был отключен — частично или даже полностью. Это не означает, что ибсеновским героям совершенно чужды интуитивные поступки. Они вообще никогда не превращаются в схемы. Но их внутренний мир интуицией не исчерпывается, и они способны действовать, а не только сносить удары судьбы.

Наличие таких героев объясняется в значительной море тем, что сама норвежская действительность в силу особенностей исторического развития Норвегии была богата подобными людьми. Как писал в 1890 году Фридрих Энгельс в письме к П. Эрнсту, «норвежский крестьянин никогда не был крепостным, и это придает всему развитию, — подобно тому, как и в Кастилии, — совсем другой фон. Норвежский мелкий буржуа — сын свободного крестьянина, и вследствие этого он — настоящий человек по сравнению с вырождающимся немецким мещанином. И норвежская мещанка также отличается, как небо от земли, от супруги немецкого мещанина. И каковы бы, например, ни были недостатки драм Ибсена, эти драмы хотя и отображают мир мелкой и средней буржуазии, но мир, совершенно отличный от немецкого — мир, в котором люди еще обладают характером и инициативой и действуют самостоятельно, хотя подчас, по понятиям иностранцев, довольно странно»[1].

Прототипов своих героев, активных и интеллектуальных, Ибсен находил, впрочем, не только в Норвегии. Уже с середины 60-х годов Ибсен вообще осмыслял свою непосредственно норвежскую проблематику и в более широком плане, как составной момент развития общемировой действительности. В частности, ибсеновское стремление в драматургии 70-х и 80-х годов обратиться к персонажам деятельным и способным на решительный протест поддерживалось также наличием в тогдашнем мире людей, которые боролись за осуществление своих идеалов, не останавливаясь ни перед какими жертвами. Особенно важным в этом отношении для Ибсена был пример русского революционного движения, которым норвежский драматург восхищался. Так, в одной из своих бесед с Г. Брандесом, состоявшейся, вероятно, в 1874 году. Ибсен, применяя свой излюбленный метод — метод парадокса, превозносил «замечательный гнет», царящий в России, потому что этим гнетом порождается «прекрасное свободолюбие». И он формулировал: «Россия — одна из немногих стран на земле, где люди еще любят свободу и приносят ей жертвы… Потому-то страна и стоит так высоко в поэзии и искусстве».

Утверждая роль сознания в поведении своих героев, Ибсен строит действие своих пьес как неотвратимый процесс, закономерно обусловленный определенными предпосылками. Поэтому он решительно отвергает какие бы то ни было сюжетные натяжки, всякое непосредственное вмешательство случая в окончательное определение судьбы своих героев. Развязка пьесы должна наступить как необходимый результат столкновения противоборствующих сил, вытекая из их подлинного, глубинного характера. Развитие сюжета должно быть существенным, то есть основываться на реальных, типических чертах изображаемой действительности. Но это достигается не путем схематизации сюжета. Напротив, ибсеновские пьесы обладают подлинной жизненностью. В них вплетается множество различных мотивов, конкретных и своеобразных, непосредственно отнюдь не порожденных основной проблематикой пьесы. Но эти побочные мотивы не разбивают и не подменяют собой логику развития центрального конфликта, а только оттеняют этот конфликт, иногда даже содействуя тому, чтобы он выступил с особенной силой. Так, в «Кукольном доме» есть сцена, которая могла бы стать основой для «счастливой развязки» изображенной в пьесе коллизии. Когда Крогстад узнает, что фру Линне, подруга Норы, любит его и готова — несмотря на его темное прошлое — выйти за него замуж, он предлагает ей взять обратно свое роковое письмо Хельмеру. Но фру Линне не хочет этого. Она говорит: «Нет, Крогстад, не требуйте своего письма обратно… Пусть Хельмер все узнает. Пусть эта злополучная тайна выйдет на свет божий. Пусть они, наконец, объяснятся между собой начистоту. Невозможно, чтобы так продолжалось — эти вечные тайны, увертки». Итак, действие не сворачивает в сторону под влиянием случая, а направляется к своей подлинной развязке, в которой раскрывается истинная сущность отношений между Норой и ее мужем.

V

Как поэтика, так и проблематика ибсеновских пьес с конца 70-х годов по конец 90-х годов не оставалась неизменной. Те общие черты ибсеновской драматургии, о которых была речь в предыдущем разделе, в максимальной мере характерны для нее в период между «Столпами общества» и «Врагом народа», когда произведения Ибсена были в наибольшей степени насыщены социальной проблематикой.

Между тем начиная с середины 80-х годов на передний план в ибсеновском творчестве выдвигается сложный внутренний мир человека: издавна волновавшие Ибсена проблемы цельности человеческой личности, возможности осуществления человеком своего призвания и т. д. Даже если непосредственная тематика пьесы, как, например, в «Росмерсхольме» (1886), носит политический характер, связана с борьбой между норвежскими консерваторами и свободомыслящими, ее подлинной проблематикой является все же столкновение эгоистического и гуманистического начал в человеческой душе, больше не подчиняющейся нормам религиозной морали. Основной конфликт пьесы — это конфликт между слабым и далеким от жизни Иоганнесом Росмером, бывшим пастором, отказавшимся от своих прежних религиозных убеждений, и живущей в его доме Ребеккой Вест, незаконнорожденной дочерью бедной и невежественной женщины, изведавшей нужду и унижения. Ребекка — носительница хищнической морали, считающая, что она вправе любой ценой добиться своей цели, — любит Росмера и с помощью безжалостных и хитрейших приемов добивается того, что жена Росмера кончает жизнь самоубийством. Однако Росмер, не приемлющий никакой лжи, стремящийся к воспитанию свободных и благородных людей и желающий действовать только благородными средствами, при всей своей слабости, оказывается сильнее Ребекки, хотя он также любит ее. Он отказывается принять счастье, купленное гибелью другого человека, — и Ребекка подчиняется ему. Они кончают жизнь самоубийством, бросаясь в водопад, как это сделала Беата, жена Росмера.

Но переход Ибсена к новой проблематике совершился еще до «Росмерехольма» — в «Дикой утке» (1884). В этой пьесе заново подымаются вопросы, которым в свое время был посвящен «Бранд». Но брандовское требование абсолютной бескомпромиссности лишается здесь своей героики, выступает даже в нелепом, комическом обличье. Проповедующий брандовскую мораль Грегерс Верле вносит только горе и смерть в семью своего старого друга, фотографа Ялмара Экдала, которую он хочет морально поднять и избавить от лжи. Брандовская нетерпимость к людям, не решающимся выйти из рамок своей повседневной жизни, сменяется в «Дикой утке» призывом подходить к каждому человеку с учетом его сил и возможностей. Грегерсу Верле противостоит доктор Реллинг, который лечит «бедных больных» (а больны, по его словам, почти все) с помощью «житейской лжи», то есть такого самообмана, который делает осмысленной и значительной их неприглядную жизнь.

Вместе с тем концепция «житейской лжи» отнюдь не утверждается в «Дикой утке» полностью. Прежде всего, в пьесе есть и персонажи, которые от «житейской лжи» свободны. Это не только чистая девочка Хедвиг, полная любви, готовая к самопожертвованию — и действительно жертвующая собой. Это и такие лишенные всякой сентиментальности люди практической жизни, как опытный и безжалостный делец Верле, отец Грегерса, и его экономка, фру Сербю. И хотя старый Верле и фру Сербю крайне себялюбивы и эгоистичны, они стоят все же, но логике пьесы — отказываясь от всяких иллюзий и называя вещи своими именами, — несравненно выше тех, кто предается «житейской лжи». Им удается даже осуществить тот самый «истинный брак», основанный на правде и искренности, к которому Грегерс тщетно призывал Ялмара Экдала и его жену Гину. А затем — и это особенно важно — концепция «житейской лжи» опровергается во всей последующей драматургии Ибсена — и прежде всего в «Росмерсхольме», где побеждает неуклонное стремление Росмера к истине, его отказ от всякого самообольщения и лжи.

Центральная проблема драматургии Ибсена начиная с «Росмерсхольма» — это проблема тех опасностей, которые таятся в стремлении человека к полному осуществлению своего призвания. Такое стремление, само по себе не только закономерное, но для Ибсена даже обязательное, оказывается иногда достижимым лишь за счет счастья и жизни других людей — и тогда возникает трагический конфликт. Эта проблема, впервые поставленная Ибсеном уже в «Воителях в Хельгеланде», с наибольшей силой развернута в «Строителе Сольнесе» (1892) и в «Йуне Габриэле Воркмане» (1896). Герои обеих этих пьес решаются принести в жертву для выполнения своего призвания судьбу других людей и терпят крушение.

Сольнес, удачливый во всех своих начинаниях, сумевший добиться широкой известности, несмотря на то что он не получил настоящего архитекторского образования, гибнет не от столкновения с внешними силами. Приход юной Хильды, побуждающей его стать таким же смелым, каким он был когда-то, является лишь поводом к его гибели. Подлинная причина гибели заложена в его раздвоенности и слабости. С одной стороны, он выступает как человек, готовый принести себе в жертву счастье других людей: свою архитекторскую карьеру он делает, по его собственному мнению, за счет счастья и здоровья своей жены, а в своей конторе он беспощадно эксплуатирует старого архитектора Брувика и его талантливого сына, которому он не дает возможности самостоятельно работать, так как боится, что тот скоро его превзойдет. С другой стороны, он все время ощущает несправедливость своих действий и обвиняет себя даже в том, в чем он, по сути дела, вообще не может быть повинен. Он все время тревожно ждет расплаты, возмездия, и возмездие действительно настигает его, но не в облике враждебных ему сил, а в облике любящей его и верящей в него Хильды. Воодушевленный ею, он поднимается на высокую башню построенного им здания — и падает, охваченный головокружением.

Но и отсутствие внутренней раздвоенности не приносит успеха человеку, пытающемуся выполнить свое призвание, не считаясь с другими людьми.

Банкиру и крупному дельцу Боркману, мечтающему стать Наполеоном в экономической жизни страны и покорять все новые и новые силы природы, чужда всякая слабость. Сокрушительный удар ему наносят внешние силы. Его врагам удается изобличить его в злоупотреблении чужими деньгами. Но и после длительного тюремного заключения он остается внутренне не сломленным и мечтает снова вернуться к своей любимой деятельности. Вместе с тем подлинная причина его крушения, обнаруживающаяся по ходу действия пьесы, лежит глубже. Еще молодым человеком он оставил женщину, которую любил и которая любила его, и женился на ее богатой сестре, чтобы получить средства, без которых он не мог бы приступить к своим спекуляциям. И именно то, что он предал свою подлинную любовь, убил живую душу в любящей его женщине, приводит, по логике пьесы, Боркмана к катастрофе.

И Сольнес и Боркман — каждый по-своему — люди большого формата. И этим они привлекают Ибсена, издавна стремившегося утвердить полноценную, нестертую человеческую личность. Но реализовать свое призвание они роковым образом могут, лишь потеряв чувство ответственности перед другими людьми. Такова суть того основного конфликта, который Ибсен усматривал в современном ему обществе и который, будучи весьма актуален для той эпохи, предвосхитил также — пусть косвенно и в чрезвычайно ослабленном виде — страшную действительность XX века, когда силы реакции для достижения своих целей приносили в жертву миллионы невинных людей. Если Ницше, также не представляя себе, конечно, реальной практики XX века, в принципе утверждал подобное право «сильного», то Ибсен в принципе отрицал это право, в каких бы формах оно ни проявлялось.

В отличие от Сольнеса и Боркмана, Гедда Габлер, героиня несколько более ранней пьесы Ибсена («Гедда Габлер», 1890), лишена подлинного призвания. Но она обладает сильным, самостоятельным характером и, привыкнув, как дочь генерала, к жизни богатой, аристократической, чувствует себя глубоко неудовлетворенной мещанской обстановкой и однообразным течением жизни в доме своего мужа — бездарного ученого Тесмана. Она стремится вознаградить себя, бессердечно играя судьбой других людей и пытаясь добиться, хотя бы ценой величайшей жестокости, чтобы произошло хоть что-то яркое и значительное. А когда и это ей не удается, тогда ей начинает казаться, что за ней «всюду так и следует по пятам смешное и пошлое», и она кончает жизнь самоубийством. Правда, Ибсен дает возможность объяснить капризное и доходящее до полного цинизма поведение Гедды не только особенностями ее характера и историей ее жизни, но физиологическими мотивами — а именно тем, что она беременна.

Ответственность человека перед другими людьми трактуется — с теми или иными вариациями — и в остальных поздних пьесах Ибсена («Маленький Эйольф», 1894, и «Когда мы, мертвые, пробуждаемся, 1898).

Начиная с «Дикой утки» в пьесах Ибсена еще более усиливается многоплановость и емкость образов. Все менее оживленным — во внешнем смысле этого слова — становится диалог. Особенно в самых поздних пьесах Ибсена все более длительными становятся паузы между репликами, и персонажи все чаще не столько отвечают друг другу, сколько говорят каждый о своем. Аналитизм композиции сохраняется, но для развития действия теперь важны не столько постепенно выясняющиеся прежние поступки персонажей, сколько их постепенно обнаруживающиеся прежние чувства и мысли. В ибсеновских пьесах усиливается и символика, причем она подчас становится очень сложной и создает перспективу, ведущую в какую-то нелепую, колеблющуюся даль. Порой здесь выступают и странные, фантастические существа, происходят странные, трудно объяснимые события (особенно в «Маленьком Эйольфе»). Нередко о позднем Ибсене вообще говорят как о символисте или неоромантике.

Но новые стилевые черты поздних пьес Ибсена органически включены в общую художественную систему его драматургии 70—80-х годов. Вся их символика и вся та неопределенная дымка, которой они окружены, является важнейшей составной частью их общего колорита и эмоционального строя, придает им особую смысловую емкость. В ряде случаев носителями ибсеновской символики являются какие-либо осязательные, чрезвычайно конкретные предметы или явления, которые соединены множеством нитей не только с общим замыслом, но и с сюжетным построением пьесы. Особенно показательна в этом плане живущая на чердаке в доме Экдаля дикая утка с пораненным крылом: она воплощает судьбу человека, которого жизнь лишила возможности устремиться ввысь, и вместе с тем играет важную роль во всем развитии действия в пьесе, которая с глубоким смыслом и носит заглавие «Дикая утка».

VI

В 1898 году, за восемь лет до смерти Ибсена, торжественно справлялось семидесятилетие великого норвежского драматурга. Его имя в это время было во всем мире одним из самых знаменитых писательских имен, его пьесы ставились в театрах множества стран.

В России Ибсен был одним из «властителей дум» передовой молодежи начиная с 90-х годов, но особенно в начале 1900-х годов. Многие постановки ибсеновских пьес оставили значительный след в истории русского театрального искусства. Большим общественным событием явился мхатовский спектакль «Враг народа» в Петербурге 4 марта 1901 года. Огромный резонанс имела постановка «Кукольного дома» в театре В. Ф. Комиссаржевской в Пассаже — с В. Ф. Комиссаржевской в роли Норы. Ибсеновские мотивы — в частности, мотивы из «Пера Гюнта» — явственно звучали в поэзии А. А. Блока. «Сольвейг, ты прибежала на лыжах ко мне…» — так начинается одно из стихотворений Блока. А эпиграфом к своей поэме «Возмездие» Блок взял слова из ибсеновского «Строителя Сольнеса»: «Юность — это возмездие».

И в последующие десятилетия пьесы Ибсена нередко появляются в репертуаре разных театров во всем мире. Но все же творчество Ибсена начиная с 20-х годов становится менее популярным. Однако традиции ибсеновской драматургии весьма сильны и в мировой литературе XX века. В конце прошлого и в самом начале нашего столетия у драматургов разных стран можно было услышать отзвуки таких черт ибсеновского искусства, как актуальность проблематики, напряженность и «подтекстность» диалога, введение символики, органически вплетающейся в конкретную ткань пьесы. Здесь надо назвать прежде всего Б. Шоу и Г. Гауптмана, но в какой-то мере и А. П. Чехова, несмотря на неприятие Чеховым общих принципов ибсеновской поэтики. А начиная с 30-х годов XX века все большую роль играет ибсеновский принцип аналитического построения пьесы. Обнаружение предыстории, зловещих тайн прошлого, без раскрытия которых непонятно настоящее, становится одним из излюбленных приемов как театральной, так и кинодраматургии, достигая своего апогея в произведениях, изображающих — в той или иной форме — судебное разбирательство. Влияние Ибсена — правда, чаще всего не прямое — перекрещивается здесь с влиянием античной драмы.

Дальнейшее развитие получает и тенденция ибсеновской драматургии к максимальной концентрации действия и к сокращению числа персонажей, а также к максимальной многослойности диалога. И с новой силой оживает ибсеновская поэтика, направленная на раскрытие вопиющего расхождения между прекрасной видимостью и внутренним неблагополучием изображаемой действительности.

В. АДМОНИ

ДРАМЫ

Пер Гюнт Драматическая поэма в пяти действиях Перевод П. Карпа

{1}

Действующие лица

Осе, вдовая крестьянка.

Пер Гюнт, ее сын.

Две старухи с мешками зерна.

Аслак, кузнец.

Гости на свадьбе, старший на свадебном пиру, музыканты и прочие.

Чета переселенцев.

Сольвейг и маленькая Хельга, их дочери.

Владелец хутора Хэгстед.

Ингрид, его дочь.

Жених с родителями.

Три пастушки.

Женщина в зеленом.

Доврский старец.{2}

Старший придворный тролль{3}. Остальные тролли.

Троллицы и троллята.

Несколько ведьм. Гномы, кобольды, лешие и прочие.

Уродец. Голос из мрака. Птичий крик.

Кари, бобылиха.

Mr. Коттон, Monsieur Баллон, Господа фон Эберкопф и Трумпетерстроле — путешественники.

Вор и укрыватель краденого.

Анитра, дочь вождя бедуинов.

Арабы, рабыни, танцовщицы и прочие.

Колосс Мемнона (поющий){4}.

Сфинкс близ Гизе{5} (лицо без речей).

Бегриффенфельдт, профессор, доктор философии, директор сумасшедшего дома в Каире.

Гугу, реформатор малабарского языка{6}.

Хуссейн, восточный министр.

Феллах с мумией.

Сумасшедшие и сторожа.

Норвежский капитан с командой.

Посторонний пассажир.

Пастор.

Толпа на похоронах.

Пристав.

Пуговичный мастер.

Некто сухопарый.

Действие длится от начала XIX века до шестидесятых годов и происходит частью в Гудбрандской долине{7} и близлежащих горах, частью на Марокканском побережье, частью в пустыне Сахара, в сумасшедшем доме в Каире, на море и т. п.

Действие первое

Откос, поросший лиственным лесом, близ хутора Осе. Сверху сбегает речушка. В другой стороне — старая мельница. Жаркий летний день. Пер Гюнт, крепко сложенный парень лет двадцати, спускается по тропке. Мать его, Осе, маленькая и сухонькая, спешит за ним. Она сердита и бранит сына.

Осе

Врешь ты, Пер!

Пер Гюнт

(продолжая идти)

Чего мне врать-то? Осе

Осе

Поклянись!

Пер Гюнт

На кой мне ляд?

Осе

Знаю вашего я брата: Крутишь, — значит, виноват!

Пер Гюнт

(останавливаясь)

Да не врал я никогда.

Осе

(забегая вперед)

Нет ведь у тебя стыда, Коли в самый сенокос С места вдруг тебя сорвало, И, гляжу, ружье пропало И добычи не принес. Не морочь старуху мать, Все равно ведь не поверю, Значит, нечего и врать, Будто задал трепку зверю! Где же встретил ты оленя?

Пер Гюнт

Подле Гендина.

Осе

(усмехаясь)

Угу.

Пер Гюнт

Он топтался на снегу, Мордой тыкался в каменья, Мох щипал, а ветер был Злой…

Осе

(по-прежнему)

Дал боже пустельгу!

Пер Гюнт

Тут копыта заскрипели, Я дыханье затаил И гляжу — рога ветвятся. Стал к нему я пробираться И оленя, право слово, Увидал в кустах такого, Что в округе с юных дней Не видала ты стройней.

Осе

Где уж!

Пер Гюнт

Я курок спустил, Зверь упал. И, выиграв схватку, Я — к нему, что было сил, На него спешу забраться; За ухо его хватаю, Нож готовясь негодяю Ткнуть, не дрогнув, под лопатку, — Как начнет он заливаться Да как ринется, проклятый, Как швырнет меня назад! Выпал нож, в руке зажатый, И немедля был подмят Я оленьими рогами, — В клещи, стало быть, попал! — И наверх он поскакал Сумасшедшими прыжками.

Осе

(невольно)

Господи!

Пер Гюнт

А ты видала Этот Гендин-то хребет? И конца ущельям нет, И утесов нет острей, Бездны, глетчеры, лавины! Мы с оленем для начала, Сизый воздух рассекая, Понеслись, нельзя быстрей, Аж до самой до вершины. Внове скачка мне такая: Огляделся я вокруг, А навстречу, вижу вдруг, Лучезарные светила, Скопом выйдя в небеса, Светят так, что ослепило, — Чуть не вытекли глаза. А огромные орлы В непроглядной этой дали, Как пушинки среди мглы, Невозвратно пропадали. Снежные крушились глыбы, И с вершин вода лилась. Целый ад пустился в пляс! Право, спятить мы могли бы.

Осе

(едва держась на ногах)

Бог спаси!

Пер Гюнт

Пройти должны Мы по краю крутизны. Тут, сойдя с ума от страха И вопя, — помилуй бог! — У оленя из-под ног Малая вспорхнула птаха. В сторону рванулся зверь, И несемся мы теперь С ним в провал, пути не зная.

Осе, чтобы не упасть, прислоняется к дереву.

(Пер продолжает.)

Здесь пустыня ледяная, А внизу-то бездна ждет! И, смятеньем обуяны, Мы несемся сквозь туманы, Рассекаем птичьи стайки — И шарахаются чайки. Не сдержать никак полета, Вдруг внизу блеснуло что-то — Брюхом кверху зверь плывет. Это наше отраженье В озере пришло в движенье: Совершая воспаренье, Прямо к нам неслись они — Ведь у нас-то шло паденье!

Осе

(чуть не задыхаясь) Пер! Скорее! Не тяни!

Пер Гюнт

Стало быть, олень небесный И олень, рожденный бездной, Сшиблись, и пошла мгновенно По воде бурлящей пена. В воду плюхнулись мы оба. Что рассказывать особо: Зверь поплыл, и я за ним, Вот и вы лез.

Осе

А олень?

Пер Гюнт

Бродит в скалах по сей день.

(Щелкнув пальцами и повернувшись на каблуке.)

Сыщешь, так считай своим.

Осе

Как же не свернул ты шею? Как не покалечил ног? Голова-то как цела? Божья воля, разумею, Сына моего спасла. А до рваной что одежи, Где о ней и думать, боже, В толк-то взяв, что в скачке этой И пропасть сыночек мог.

(Вдруг замолкает, разинув рот и уставившись на сына широко раскрытыми глазами, и, наконец, найдя слово, вскрикивает.)

Ну и мастер же ты врать! Этаких на свете мало! Сказкой стал морочить мать! Да как в девках я жила, В двадцать лет, ее слыхала — Это Гудбранда дела, Не твои!..

Пер Гюнт

А почему Мне не совершить такого?

Осе

(в сердцах)

Ложь чужую тащат снова, К ней приладив бахрому, Чтоб не виден никому Был скелет вранья былого, И сыночек норовит Лжи придать нарядный вид. Вот ты по каким причинам О полете плел орлином, Страхов тут нагородил, Что уж я была без сил. Так не сразу и поймешь, Что твои рассказы — ложь!

Пер Гюнт

Я другому так со мной Разговаривать не дам!

Осе

(расплакавшись)

Видит бог, в земле сырой Стыть бы лучше мне до срока. Сын, бесчувственный к слезам, Из тебя не будет прока!

Пер Гюнт

Мама, ты кругом права, Успокойся же сперва И не плачь…

Осе

Не плакать, зная, Что сынок — свинья такая? До каких же это пор Молча мне терпеть, вдовице: Целый век пришлось трудиться, А в награду — лишь позор.

(Продолжает плакать.)

Из богатства даже малость Нам от деда не досталось. Был у деда — помни, внук! — Полный золота сундук, Да отец твой — знай, сынок! — Тратил деньги, как песок. Выйти в знать имел в предмете, Ездил в золотой карете, Только денежки пропали Той порой, как пировали, — Всякий сброд винище хлопал, А потом — стаканом об пол.

Пер Гюнт

Что мне прошлогодний снег?

Осе

Помолчи! Беднее всех Нынче дедова усадьба! Нам хоть дыры залатать бы! Изгородь давно разбита, И овчарня вся раскрыта, И запущены луга, И насели кредиторы…

Пер Гюнт

Хватит! Это чепуха! Счастье то отводит взоры, То ласкает, как бывало!

Осе

Было поле, пустошь стала! Радость у меня одна: Нет наглее хвастуна. Вот такой у нас когда-то Был столичный пастор тут. Как тебя, спросил, зовут — И потом все разговору: Имя, дескать, принцу впору. Твой отец его богато Одарил и дал коня, Речи сладкие ценя! Здесь толклось людей полно: Капитан, его ребята, Пастор, — всех мне и не счесть, Кто не прочь бывал поесть. Да от ихнего-то брата Проку нету все равно: Как нужда заела нас, Так небось не кажут глаз.

(Утирая слезы передником.)

У тебя добротна стать, Вот и матери-то хворой Мог бы все же помогать В работенке хоть которой, — И хозяйство сбережешь.

(Продолжая плакать.)

Ох, не стал мне сын опорой! Ты бездельничать хорош, На печи лежать любитель Да еще в золе возиться. Не сыскать у нас девицы, Чтобы зря ты не обидел. Надо мной смеется всякий — Нет денька, чтоб ты без драки.

Пер Гюнт

(отходя)

Отвяжись!

Осе

(идя за ним)

Выходит, что ли, Что мои все это бредни И что в Лунде ты намедни Не подстроил так, что в драке Вы сцепились, как собаки? А кузнец такой ведь боли Натерпелся в пору ту, Что рукою двинуть боле Бедняку невмоготу!

Пер Гюнт

Кто развел такой трезвон?

Осе

(раздраженно)

Да соседка стон слыхала!

Пер Гюнт

(потирая плечо)

Но ведь это мой был стон.

«Пер Гюнт»

Осе

Ой ли?

Пер Гюнт

Это мне попало!

Осе

Что ты мелешь?

Пер Гюнт

Он силен!

Осе

Кто силен?

Пер Гюнт

Кузнец твой — кто же!

Осе

Тьфу, тебе я плюну в харю Да сама тебя ударю! Эта пьяная скотина Моего избила сына?

(Опять принимаясь плакать.)

Ох, мне жить постыло, боже! Не в диковинку ведь срам, А такой не снился нам! Он силен. Положим, так. Ну, а ты-то что — слабак?

Пер Гюнт

Я ли бил, меня ли били — Все наградой слезы были.

(Смеясь.)

Полно плакать!

Осе

Значит, снова Все наврал?

Пер Гюнт

Теперь наврал, А уж ты рыдать готова.

(Сжимая и разжимая левую руку.)

Вот щипцы, куда зажал Сын твой кузнеца дурного. Молот — был кулак мой правый.

Осе

Ты меня такой забавой Непременно вгонишь в гроб.

Пер Гюнт

Никогда. Хочу я, чтоб Ты повсюду, дорогая, Знала от людей почет, И тебя, поверь, он ждет От всего родного края. Лишь немного погоди, — Будет слава впереди.

Осе

(презрительно)

Слава?

Пер Гюнт

Темен день грядущий.

Осе

Да была бы благодать, Дай сыночку вездесущий Хоть ума портки латать!

Пер Гюнт

(запальчиво)

Мама, ждет меня корона!

Осе

Вот взрастила фанфарона! Чисто своротил с ума!

Пер Гюнт

Сможешь увидать сама!

Осе

«Станешь принц, как срок придет» — Сказку сказывал народ.

Пер Гюнт

Вот увидишь!

Осе

Ты, пострел, Вовсе нынче одурел. От тебя какой-нибудь И взаправду мог быть прок, Кабы не дурил, сынок, А ступил на добрый путь. Ты вот с Ингрид был дружком И ведь мог ее добиться. Захоти на ней жениться.

Пер Гюнт

Думаешь?

Осе

Старик всецело У нее под башмаком. Хоть упрям, всегда он дочке Уступал без проволочки. Сладили б со стариком, Кабы дочка захотела!

(Снова принимаясь плакать.)

И ведь как она богата! Сколько, Пер, добра у них! Захотеть бы только сыну, Был бы красен, как жених, Не таскал свою рванину!

Пер Гюнт

(живо)

Так пошлем скорее свата!

Осе

К ним?

Пер Гюнт

Да, в Хэгстед.

Осе

Умным будь И про сватанье забудь.

Пер Гюнт

Почему?

Осе

Хоть плакать впору, Только счастье улетело.

Пер Гюнт

То есть как?

Осе

(сквозь слезы)

Покуда смело На олене мчал ты в гору, Высватал Мас Мон девицу.

Пер Гюнт

Он хорош пугать ворон.

Осе

Женихом объявлен он!

Пер Гюнт

Значит, надо торопиться. Едем к ней!

(Собирается идти.)

Осе

Не кличь беду! Поутру у них венчанье.

Пер Гюнт

К ночи я туда дойду.

Осе

Или ты на посмеянье Выставить меня решил?

Пер Гюнт

Не хитро ее добиться!

(Вскрикивает со смехом.)

Что нам с лошадью возиться!

(Берет мать на руки.)

Осе

Отпусти!

Пер Гюнт

Катить мамаше На руках на свадьбу ныне!

(Идет вброд через реку.)

Осе

Боже, не сгуби в пучине! Пер, мы тонем!

Пер Гюнт

Я покраше Смерти жду.

Осе

О том и речь — Ты горазд на плаху лечь!

(Хватая его за волосы.)

Стой, подлец!

Пер Гюнт

Трясти не след! Скользко — можно и свалиться.

Осе

Негодяй!

Пер Гюнт

Изволь браниться, — Мне вреда от брани нет. Вниз опять уходит край…

Осе

Ты держи!

Пер Гюнт

Играть давай: Пусть олень уносит Пера.

(Прыгая.)

Я олень, ты, значит, Пер.

Осе

Вся дрожу я, изувер!

Пер Гюнт

Вот он, берег-то, мегера!

(Выходя на берег.)

Ласки заслужил олень, Коль таскать ему не лень.

Осе

(давая ему затрещину)

Получай!

Пер Гюнт

Ну и рука! Слишком плата высока!

Осе

Отпусти!

Пер Гюнт

Поспеть до свадьбы Надо нам. Ты, мать, умна. Что Мас Мон — дурак, должна Ты соседу втолковать бы.

Осе

Прочь!

Пер Гюнт

И надобно бы, мать, Как хорош Пер Гюнт, сказать.

Осе

Ну, уж в этом-то вполне Ты, сынок, доверься мне. Я сполна воздам герою, Штуки все твои раскрою, Будет от меня почет.

Пер Гюнт

Вот как?

Осе

(злобно пиная его ногой)

После разговору Вряд ли там собачью свору На тебя не спустят, черт!

Пер Гюнт

Так один пойду я в гости.

Осе

Или не найду я следа?

Пер Гюнт

Не дойдешь ведь, непоседа!

Осе

То есть как же не дойду, Коли я глодать со злости Камни рада, как еду… Ну, пусти!

Пер Гюнт

Клянись сначала…

Осе

В чем? Все будет, как сказала. Пусть узнают, кто ты есть.

Пер Гюнт

Подождешь меня ты здесь.

Осе

Дудки! Вслед пойду я сыну!

Пер Гюнт

Не пойдешь.

Осе

С чего бы это?

Пер Гюнт

Да на мельницу закину.

(Сажает ее на крышу мельницы.)

Осе кричит.

Осе

Дай сойти!

Пер Гюнт

Я жду ответа.

Осе

Прежний!

Пер Гюнт

Ну, подумай, мать.

Осе

(бросая в него кусок дерна)

Помоги на землю встать!

Пер Гюнт

К хотел бы, да опасно.

(Подойдя поближе.)

Не беснуйся ты напрасно, А веди себя потише. И не вздумай камни с крыши Вдруг бросать, а то ведь можно И самой сорваться.

Осе

Скот!

Пер Гюнт

Что ты?

Осе

Пусть тебя возьмет Черт в тартарары, ей-богу!

Пер Гюнт

И не стыдно?

Осе

Тьфу!

Пер Гюнт

Ты б лучше Пожелала на дорогу Мне добра.

Осе

Хоть ты верзила, Изобью! Ты так и знай!

Пер Гюнт

Ладно, матушка, прощай! Ты неплохо пошутила.

(Уходя, оборачивается и предостерегающе поднимает палец.)

Не свались, неровен случай!

(Уходит.)

Осе

Пер, спаси! Уходит, боже! Воротись, болван! Свинья! Ну, на что это похоже! Не глядит.

(Громко.)

Спуститься мне бы!

К мельнице приближаются две старухи с мешками за спиной.

Первая старуха

Что за вопли?

Осе

Это я!

Вторая старуха

Ишь, как Осе высоко!

Осе

Тут держаться нелегко. Прямо хоть взлетай на небо.

Первая старуха

Добрый путь!

Осе

Вы мне бы дали Лестницу! Проклятый Пер!

Вторая старуха

Ваш сынок?

Осе

Теперь видали, Как мне жить с ним, — вот пример.

Первая старуха

Подтвердим.

Осе

Как мне спустится? В Хэгстед надо торопиться!

Вторая старуха

Там сынок?

Первая старуха

Над ним расправу Учинит кузнец на славу!

Осе

(ломая руки)

Он забьет его, скотина! Боже, сохрани мне сына!

Первая старуха

Быть назначенному свыше! Не изменишь долго нашу!

Вторая старуха

Ох, не удержаться ей.

(Громко крича вверх.)

Эйвинд, Андрес, побыстрей!

Мужской голос

Что стряслось?

Вторая старуха

Пер Гюнт на крышу Засадил свою мамашу.

_____

Небольшой холм, поросший кустами и вереском. За плетнем — дорога. Пер Гюнт, спустившись по тропке, подходит к плетню и останавливается, созерцая открывшуюся картину.

Пер Гюнт

Ну, вот и Хэгстед. Нечего страшиться,

(заносит ногу, чтобы перебраться через плетень, и замирает)

Коль Ингрид у себя одна в светлице.

(Держа ладонь над глазами, всматривается.)

Но если у нее теперь народ? Тогда мне лучше двинуться обратно.

(Опускает ногу.)

Присутствие людей мне неприятно. От шепотка их просто жар берет.

(Отходит от плетня и в задумчивости обрывает листья с куста.)

Питья покрепче выпить бы какого Иль незамеченным пройти среди гостей, Чтоб не узнали. Выпить бы верней. Тогда я смеха не боюсь людского.

(Внезапно, точно испугавшись, оглядывается и прячется в кустах.)

К хутору проходят несколько человек с подарками.

Мужчина

(продолжая разговор)

Отец пьянчуга был, ума решилась мать.

Женщина

Ну, как сынку бездельником не стать?

Проходят. Чуть погодя Пер Гюнт, красный от стыда, появляется из кустов и глядит им вслед.

Пер Гюнт

(тихо)

Не про меня ли?

(Нарочито смеясь.)

Пусть их. Мне не жалко. От этой болтовни ни холодно, ни жарко.

(Бросается на вереск и, подложив руку под голову, лежит на спине, глядя ввысь.)

Что в небесах? Вот облако похоже на коня. А вот на человека. Вот на сбрую. А вот на помеле несет старуху злую.

(Посмеиваясь.)

Да это мать. Она бранит меня: Негодник Пер!

(Глаза начинают слипаться.)

Вот страх мелькнул во взгляде: Пер Гюнт верхом и свита едет сзади. Ветром развеяна конская грива, — Едет Пер Гюнт на коне торопливо, Длинная мантия по ветру вьется, Следом лихая дружина несется. Но меж бойцов не отыщется, право, Ни одного, чтоб держался столь браво. Люди выходят навстречу: мужчина Шапку сорвет, увидав властелина, Женщина склонится в низком поклоне. Едет с дружиной Пер Гюнт и в короне, Шиллинги{8} там и монету иную Мечет ошую он и одесную. Все точно графы. Развеялось горе. Едет Пер Гюнт напрямик через море. Ждет его войско английского принца, Леди норвежцу спешат поклониться, Из-за столов своих вышли вельможи, Вышел английский король с ними тоже И, сняв корону, сказал свое слово…

Кузнец Аслак

(проходя с дружками за плетнем)

Опять свинья Пер Гюнт упился через край.

Пер Гюнт

(приподымаясь)

Как государь…

Кузнец

(с усмешкой, опершись о плетень)

А ну, давай вставай!

Пер Гюнт

Кузнец? Тьфу, дьявол! Ты откуда взялся?

Кузнец

(дружкам)

Красавец наш, как видно, не проспался.

Пер Гюнт

(вскакивая)

Пошел отсюда!..

Кузнец

Я-то что ж, Да только сам откуда ты идешь? Тебя уже ведь шесть недель как нет.

Пер Гюнт

Что было! Не видал такого свет!

Кузнец

(подмигивает дружкам)

Вот ты и расскажи!

Пер Гюнт

Секрет.

Кузнец

(немного погодя)

Ты в Хэгстед?

Пер Гюнт

Нет!

Кузнец

А люди говорят — Там сохнут по тебе который год подряд.

Пер Гюнт

Язык попридержи!

Кузнец

(отступая)

Ты погоди. Не выйдет здесь, так девок пруд пруди! Тебе на свадьбу надо заявиться И хромоножку взять, а то еще вдовицу…

Пер Гюнт

К чертям!

Кузнец

Мы и тебя обженим честь по чести! Прощай! Я передам поклон твоей невесте. Уходят, шепчась и пересмеиваясь.

Пер Гюнт

(глядит им вслед, потом, махнув рукой, отворачивается)

Пускай венчается девица С кем вздумает. Мне, право, все равно.

(Оглядывая себя.)

Вишь, куртка порвана. Кругом заплат полно. Слегка бы надо мне принарядиться.

(Топая ногой.)

Когда б я мог усилием одним Презрение к себе унять в деревне малой!

(Вдруг озираясь.)

Что там вдали мелькнул за херувим? Мне показалось… Никого, пожалуй. Пойду домой.

(Делает несколько шагов в гору и стоит, прислушиваясь.)

Пустились танцевать.

(Всматривается и вслушивается, потом сбегает назад. Глаза блестят, он поглаживает себя по бокам.)

А девок-то полно! На мужика — штук пять. Все к дьяволу! Отправлюсь на веселье. На крыше мать, поди, сидит еще доселе.

(Не отрываясь, глядит на дорогу, ведущую в Хэгстед, скачет и смеется.)

Эх, славно пляшут! Сам я в пляс бросаюсь! А струны под смычком у Гуторма звучат, Как будто падает с утеса водопад. И ведь полным-полно красавиц! Нет, черт возьми, отправлюсь на веселье!

(Перемахивает через плетень и уходит по дороге.)

_____

Хутор Хэгстед. В глубине — жилой дом. Толпа гостей. На лужайке весело танцуют. На столе сидит музыкант. В дверях стоит старший на свадебном пиру. То и дело пробегают стряпухи. Пожилые гости беседуют, сидя кучками в разных углах.

Женщина

(подсаживаясь к расположившимся на бревнах)

Невеста? Да, известно, — слезы льет. Но эти слезы лишь вода, как разобраться.

Старший на свадебном пиру

(подойдя к другой кучке гостей)

Не выпить ли по чарке, братцы?

Мужчина

И так мы пьяны от твоих щедрот.

Парень

(проносясь в паре с девушкой мимо музыканта)

Эх, вдарь-ка, Гуторм, побойчее, что ли!

Девушка

Играй, чтоб слышно было в чистом поле!

Девушки

(окружив пляшущего парня)

Лихой прыжок!

Одна из них

Уж он мастак на пляски.

Парень

(танцуя)

Ни потолка, ни стен, — так чешешь без опаски!

Жених

(подойдя к отцу, беседующему с гостями, дергает его за рукав и хнычет)

Отец, она не хочет. Злится так…

Отец

Что там у вас?

Жених

Она закрылась на засов…

Отец

Ключ, стало быть, сыщи — и всех делов!

Жених

А где его искать?

Отец

Ну и дурак!

(Возвращается к своим собеседникам, а жених продолжает слоняться по двору.)

Парень

(появляясь из-за дома)

Красотки, вы такой потехи не видали! Пер Гюнт пришел.

Кузнец

(только что вошедший)

Кто звал его?

Старший на пиру

Не звали.

(Уходит в дом.)

Кузнец

(девушкам)

Вам в разговор вступать не надо с шалопаем.

Девушка

(подружкам)

А мы прикинемся, что мы его не знаем.

Пер Гюнт

(румяный и оживленный, подойдя к девушкам и хлопая в ладоши)

Кого тут самой ловкой величали?

Девушка

(к которой он направляется)

Нет, не меня.

Другая

И не меня.

Третья

И не меня ведь!

Пер Гюнт

(четвертой)

Пошли! Свой выбор я еще смогу исправить.

Четвертая

(отворачиваясь)

Я занята.

Пер Гюнт

(пятой)

Пойдем!

Пятая

(отходя)

Я тороплюсь домой.

Пер Гюнт

С такой пирушки? Разума лишилась!

Кузнец

(немного погодя, вполголоса)

Гляди-ка, Пер, — со стариком пустилась.

Пер Гюнт

(быстро оборачиваясь к пожилому мужчине)

А где ж все девушки?

Мужчина

Ищи, любезный мой.

(Отходит в сторону.)

Пер Гюнт притих и глядит на гостей исподлобья. Все на него смотрят, но никто не заговаривает. Он подходит к разным кучкам, — везде тотчас замолкают; когда же он удаляется, его провожают улыбки.

Пер Гюнт

(про себя)

Везде смешки, куда ни повернешь, Как будто в сердце всаживают нож.

(Идет вдоль плетня.)

Держа за руку маленькую Хельгу, во двор входит Сольвейг, за ними следуют родители.

Гость

(другому, стоящему неподалеку от Пера Гюнта)

Переселенцы к нам.

Второй гость

А жили где досель?

Первый

Как будто в Хексе.

Второй

Да, они из западных земель.

Пер Гюнт

(загораживая пришельцам дорогу, спрашивает у мужчины, указывая на Сольвейг)

С ней можно поплясать мне?

Мужчина

(тихо)

Отчего ж. Мы лишь хозяевам поклонимся сначала.

Входят в дом.

Старший на пиру

(угощая Пера Гюнта)

А глотку промочить бы не мешало!

Пер Гюнт

(не сводя взора с уходящих)

Спасибо. Хуже пляшешь, если пьешь.

Старший на пиру отходит от него. Пер Гюнт смотрит, улыбаясь, на дом.

Она как свеченька! Таких тут не видать. Глядит все долу, — не поймаешь взгляда. Одной ручонкой держится за мать, В другой — молитвенник. Получше надо К ней присмотреться.

(Хочет войти в дом.)

Парень

(появляясь с приятелями)

Пер! Вот это да! Уходишь с танцев ты?

Пер Гюнт

Да нет!

Парень

Тебе сюда!

(Берет его за плечо, пытаясь повернуть.)

Пер Гюнт

Пусти!

Парень

Боишься кузнеца, что держишься так робко?

Пер Гюнт

Еще чего?

Парень

А помнишь, в Лунде{9} что была за трепка?

Гости со смехом устремляются к месту танцев.

Сольвейг

(в дверях)

Не ты ли, парень, звал меня на танцы?

Пер Гюнт

Тебе самой никак не догадаться?

(Беря ее за руку.)

Пошли.

Сольвейг

Да я боюсь — мамаша позовет.

Пер Гюнт

Мамаша позовет? Тебе который год?

Сольвейг

Смеяться вздумал?

Пер Гюнт

Мне сперва казалось, Совсем ты взрослая.

Сольвейг

Весной конфирмовалась.

Пер Гюнт

Скажи, как звать тебя, — беседа станет краше.

Сольвейг

Меня звать Сольвейг, а тебя как звать?

Пер Гюнт

Пер Гюнт.

Сольвейг

(вырывая руку)

Ах, господи!

Пер Гюнт

Да что с тобой опять?

Сольвейг

Подвязку подколоть я сбегаю к мамаше.

(Уходит от него.)

Жених

(подойдя к своей матери)

Не хочет, мать, она…

Мать

Чего, сынок?

Жених

Не хочет, стало быть…

Мать

Чего?

Жених

Поднять задвижку.

Отец

(раздраженно, вполголоса)

Вот взять бы да и выпороть мальчишку!

Мать

Оставь. Все сам поймет, настанет срок.

Уходят.

Парень

(с ватагой приятелей придя с лужайки, где танцуют)

Пер, хочешь водки?

Пер Гюнт

Нет.

Парень

Глотни чуть-чуть.

Пер Гюнт

(угрюмо на него глядя)

А разве есть?

Парень

Пей, ради бога.

(Достав бутылку, пьет.)

Эх, припекает! Будешь?

Пер Гюнт

Дай немного.

(Пьет.)

Второй парень

Тебе бы надо и моей глотнуть!

Пер Гюнт

Нет.

Второй парень

Хоть глоток бы полагалось. Пей, не робей!

Пер Гюнт

Давай пригублю малость.

(Снова пьет.)

Девушка

(вполголоса)

Пойдем отсюда.

Пер Гюнт

Я внушаю страх?

Третий парень

Ты? Всем и каждому!

Четвертый парень

Мы в Лунде прошлый раз Видали все, что ты сильнее нас.

Пер Гюнт

Еще вы мой узнаете размах!

Первый парень

(шепотом)

Он снова стал собой.

Остальные

(обступая Пера Гюнта)

Так в чем всего свободней Ты чувствуешь себя?

Пер Гюнт

Потом.

Окружающие

Скажи сегодня!

Девушка

Ты, часом, не колдун?

Пер Гюнт

Могу призвать и черта.

Мужчина

С ним бабушка моя справлялась лучше всех!

Пер Гюнт

Сравнил! Мои дела иного сорта. Я как-то раз его загнал в орех{10}. Понятно, со свищем.

Окружающие

(смеясь)

Догадливость какая!

Пер Гюнт

Он причитал, вопил, напасти насылая, И царство мне сулил.

Один из окружающих

А все ж в скорлупку влез?

Пер Гюнт

Само собой. И как пищал там бес, Когда я щепками позатыкал прорехи!

Девушка

Подумайте!

Пер Гюнт

Казалось, шмель в орехе.

Девушка

Он все еще в скорлупке?

Пер Гюнт

Как не так! Небось лукавый смыться не дурак. Кузнец-то на меня ведь из-за черта зол.

Парень

Неужто?

Пер Гюнт

К кузнецу с орехом я пришел, Прошу его: разбей! И Аслак, натурально, Скорлупку положил к себе на наковальню, А у него тяжелая рука, Он поднял молот свой повыше…

Голос из толпы

И черта порешил?

Пер Гюнт

Попал наверняка, — Его рука, я говорю, крепка, — Да искрой черт ушел, оставив дырку в крыше.

Голоса

Ну, а кузнец?

Пер Гюнт

Да обгорел кузнец. Тут нашей дружбе и пришел конец.

Все смеются.

Некоторые

Побасенка складна!

Другие

Допрежь похуже были!

Пер Гюнт

Я, что ли, сочинил?

Мужчина

Что сочинять, блажной, Когда об этом, как о давней были, Мне дед рассказывал.

Пер Гюнт

Нет, было так со мной!

Мужчина

С тобой все будет!

Пер Гюнт

(вертясь на каблуке)

Мы с моей лошадкой Над хутором по воздуху парили! Я и не то могу! Я парень хваткий!

Опять все смеются.

Один из толпы

Пер, полетай!

Остальные

Садись-ка на коня!

Пер Гюнт

Вам не придется умолять меня, — Взметнусь, как ураган, застигший на дороге, И все вы мне падете сразу в ноги.

Пожилой мужчина

Совсем сдурел.

Второй

Какой, однако, скот.

Третий

Бахвал.

Четвертый

Врунишка.

Пер Гюнт

(с угрозой)

Час еще придет!

Мужчина

(подвыпивший)

Из твоего рванья всю пыль повыбьют разом!

Многие

Намнут тебе бока! Жди фонаря под глазом!

Толпа рассеивается: пожилые уходят осерчав, молодые — развеселившись.

Жених

(подойдя к Перу Гюнту)

Неужто, Пер, летаешь ты, как птица?

Пер Гюнт

(отрывисто)

Летаю, Мас. А разве не похоже?

Жених

Под шапкой-невидимкой можешь скрыться?

Пер Гюнт

Я все могу. Могу и это тоже.

(Отворачивается от него.)

По двору, ведя за руку Хельгу, проходит Сольвейг.

(Лицо его проясняется.)

Ах, Сольвейг, славно, что пришла ты снова!

(Хватая ее за руку.)

Мы потанцуем. Я — твой кавалер.

Сольвейг

Пусти!

Пер Гюнт

Да почему?

Сольвейг

Ты дикий, Пер!

Пер Гюнт

Дичает и олень от вешнего-то зова! Ну, почему со мной ты не идешь?

Сольвейг

(вырывая руку)

Боюсь.

Пер Гюнт

Чего?

Сольвейг

Да ты ведь пьяный!

(Отходит с Хельгой.)

Пер Гюнт

О, я бы в этой своре окаянной Рад в сердце каждому вонзить свой нож!

Жених

(толкая его локтем)

Пер, пособил бы мне войти к невесте!

Пер Гюнт

(рассеянно)

Куда к невесте?

Жених

Да в амбар!

Пер Гюнт

Ах, вот куда!

Жених

Такая, видишь, у меня беда.

Пер Гюнт

Ты помощи себе в другом искал бы месте.

(Вдруг, осененный мыслью, тихо и резко.)

В амбаре Ингрид!

(Подойдя к Сольвейг.)

Нрав твой не смягчился?

Сольвейг хочет уйти, он преграждает ей путь.

Стыдишься ты, что я такой вахлак?

Сольвейг

(быстро)

О нет, ты выглядишь совсем не так.

Пер Гюнт

Конечно, так! И хмель, мой давний враг, Мной овладел. Я на тебя озлился. Пойдем.

Сольвейг

Не смею, хоть бы и хотела.

Пер Гюнт

Да кто помеха?

Сольвейг

Больше всех отец.

Пер Гюнт

Отец? А держится он вроде бы несмело И с виду кроток. Отвечай же наконец!

Сольвейг

Что отвечать?

Пер Гюнт

Сектант отец твой кроткий? И ты, и мать, и вся твоя семья? Ну, говори.

Сольвейг

Пойду отсюда я.

Пер Гюнт

Ну, нет.

(Понижая голос, но резко и угрожающе.)

Чуть захочу, я троллем становлюсь, И ровно в полночь я к тебе явлюсь. Раздастся шорох у перегородки, — Ты не воображай, что кошка это. То буду я. Кровь высосу из жил я у тебя совсем. Сестру же малую и вовсе съем. Я оборотнем буду до рассвета, Обезображу все твои черты.

(Вдруг, словно испугавшись, меняя тон на умоляющий.)

Ну, потанцуй со мной.

Сольвейг

(глядя на него с содроганием)

Как был ужасен ты!

(Уходит в дом.)

Жених

(подойдя снова)

Отдам вола за помощь!

Пер Гюнт

Ну, пойдем!

Уходят в дом. В это время с лужайки, где танцуют, приходит толпа, многие пьяны. Шумно. Сольвейг и Хельга с родителями и еще несколько пожилых гостей появляются в дверях дома.

Старший на пиру

(кузнецу, идущему впереди других)

Уймись!

Кузнец

(снимая куртку)

Нет в мире места нам вдвоем. Нам с Пером Гюнтом надобно сразиться.

Некоторые

Пускай сражаются.

Другие

С них будет побраниться!

Кузнец

В словах нет проку, силу пустим в ход!

Отец Сольвейг

Опомнись!

Хельга

Мама, он его убьет?

Парень

Да в шутке проку больше, чем в ударе.

Второй

Прогнать его со свадьбы!

Третий

Плюнуть в харю!

Четвертый

(кузнецу)

Полезешь все же?

Кузнец

(сбрасывая куртку)

С толку не собьете!

Переселенка

(Сольвейг)

Видала ты, в каком он здесь почете?

Осе

(появляясь с палкой в руке)

Сынок мой здесь? Исколочу озорника! Побью и душу облегчу свою!

Кузнец

(закатывая рукава)

Такая палка для него легка!

Некоторые

Прибьют его, свинью!

Другие

Раскиснет он в бою.

Кузнец

(поплевав на руки и кивнув Осе)

Убью!

Осе

Еще чего? Попробовать посмей! Узнаешь остроту моих ногтей. А где он?

(Крича на весь двор.)

Пер!

Жених

(вбегая)

Эх, чертова судьбина!.. Отец и мать, сюда!..

Отец

Да что случилось?

Жених

Пер Гюнт…

Осе

(вскрикивая)

Они убили сына!

Жених

Взгляни на скалы, сделай милость!

Толпа

С невестой!

Осе

(опуская палку)

Чудище!

Кузнец

(ошеломленный)

Хвастун безбожный Идет по краю гибельных высот!

Жених

(плача)

Ее, как поросеночка, несет!

Осе

(грозя Перу)

Дай бог тебе сорваться!

(В ужасе вскрикивая.)

Осторожней!

Владелец Хэгстеда

(выбежав из дому с непокрытой головой, бледный от злости)

За похищение невесты он умрет!

Осе

Так я вам и позволю, жалкий сброд!

Действие второе

Узкая горная тропа. Раннее утро. С горы быстро сбегает Пер Гюнт. Он сердит. Ингрид, одетая в то, что уцелело от подвенечного платья, стремится его удержать.

Пер Гюнт

Прочь!

Ингрид

(плача)

А как же то, что было?

Пер Гюнт

Будешь плакаться потом!

Ингрид

(ломая руки)

Обманул!

Пер Гюнт

Заголосила! Мы отсюда врозь пойдем.

Ингрид

Да ведь грех связал хотя бы…

Пер Гюнт

Век припоминают бабы, Как пред чертом были слабы. Лишь одна чиста!..

Ингрид

Да кто же?

Пер Гюнт

Уж не ты.

Ингрид

Однако кто ж?

Пер Гюнт

Ты ступай, куда идешь! К батюшке!

Ингрид

Ты мне дороже!

Пер Гюнт

Замолчи!

Ингрид

Сейчас ты тоже Лжешь!

Пер Гюнт

Ручаюсь головой!

«Пер Гюнт»

Ингрид

Обольстил и, значит, драла?

Пер Гюнт

От тебя мне проку мало!

Ингрид

Да ведь Хэгстед будет твой!

Пер Гюнт

К материнскому подолу Льнешь с молитвенником ты ли? Ты ли взор склоняешь долу? Косы у тебя ль златые? Ну?

Ингрид

Нет, но…

Пер Гюнт

Конфирмовалась Ты весной?

Ингрид

Нет, я к весне…

Пер Гюнт

Разве ты робка очами? Разве ты откажешь мне?

Ингрид

Спятил он, святые с нами!

Пер Гюнт

При тебе ль я чист вполне? Ну?

Ингрид

Послушай…

Пер Гюнт

Что ж осталось?

(Собирается уходить.)

Ингрид

Удерешь — что ты за гнусь, Все узнают.

Пер Гюнт

Что ж такого?

Ингрид

Женишься — так станешь снова Богачом.

Пер Гюнт

Я не стремлюсь.

Ингрид

(заливаясь слезами)

Соблазнил!

Пер Гюнт

Сама пошла ты.

Ингрид

Грусть брала.

Пер Гюнт

А я был пьян.

Ингрид

(с угрозой)

Ты заплатишь за обман!

Пер Гюнт

Понакладнее без платы.

Ингрид

Все продумано?

Пер Гюнт

Сполна.

Ингрид

Быть расчетливей пора бы…

(Спускается.)

Пер Гюнт

(минуту помедлив, кричит ей вслед)

Позабыть ее могут бабы, Как они пред чертом слабы!

Ингрид

(обернувшись, глумливо кричит)

Есть одна!

Пер Гюнт

Да, лишь одна!

Уходят в разные стороны.

_____

Горное озеро, кругом болота. Надвигается гроза. Осе, в отчаянье крича, озирается по сторонам, Сольвейг едва за ней поспевает. Поодаль за ними идут переселенцы с Хельгой.

Осе

(размахивая руками и хватаясь за волосы)

Против меня все нынче восстало, Небо, и воды, и грозные скалы; Сбивает гроза его с верной дороги, Стали болота засасывать ноги, Камней на него низвергается град, А люди? Его прикончить хотят! Но ты сохрани его, господи правый! Поверь, что попутал сыночка лукавый!

(Оборачиваясь к Сольвейг.)

«Да как же попутал?» — задашь ты вопрос. Он всё небылицы нелепые нес, Он лишь на словах во всем был мастак, Он взяться за дело не мог никак. Хоть смейся, хоть плачь, только вот он, ответ; Немало мы в жизни изведали бед, Открою тебе: мой покойный супруг Всегда был пьянчуга из самых пьянчуг, Болтался повсюду, спуская добро, А мы, сидя дома, любили с малюткой Забыться за сказкой какой или шуткой; Судьбину нам вытерпеть было хитро. И радости мало, что правду мы знали, — Нам скинуть бы тяготы, что нависли, Да разогнать недобрые мысли! Известно: кто пьет, кто мечтает в печали. И вместе со мной грезил, стало быть, он, Что смел королевич и злобен дракон, Что дев похищают. Пойми, отчего Так все и сидит в голове у него.

(Снова вскрикивая в ужасе.)

Ох, леший какой, водяной, что ли, это? Пер! Пер! Выходи! Он поблизости где-то.

(Взбегает на пригорок и глядит на озеро.)

Подходят переселенцы.

Должно быть, ошиблась.

Мужчина

(тихо)

Тем хуже ему,

Осе

(плача)

Мой бедный козленочек канул во тьму!

Мужчина

(кротко кивая)

Он канул во тьму.

Осе

Ты смеяться не смей! На свете не сыщется парня славней.

Мужчина

Безумная!

Осе

Пальцем ты в небо попал. Я, может, безумна, да сын мой удал.

Мужчина

(по-прежнему тихо и мягко)

Погиб он, душа замутилась вконец.

Осе

(в ужасе)

О нет, милосерден небесный отец!

Мужчина

Ему отмолить не дано прегрешений.

Осе

(горячо)

Зато он летает верхом на олене!

Женщина

О, господи!

Мужчина

Это одна болтовня!

Осе

С пути не собьется сынок у меня! Вот только бы век его дольше продлился!

Мужчина

Молись, чтоб на плахе сынок очутился!

Осе

(вскрикивая)

Помилуй нас, боже!

Мужчина

Он только на плахе Слова покаяния вымолвит в страхе.

Осе

(в отчаянье)

Вот страсть-то! Сыскать поскорее бы надо Сыночка!

Мужчина

Спасти его душу!

Осе

И плоть! Коварство окрестных болот побороть, Укрытие дать ему от камнепада.

Мужчина

Вот тропка!

Осе

Воздаст вам всевышний с лихвой За помощь.

Мужчина

Наш долг христианский такой.

Осе

Да разве тут люди в язычество впали, Что мне в моем горе помочь не желали?

Мужчина

Он слишком известен.

Осе

Он слишком хорош!

(Ломая руки.)

Подумать, а вдруг его мертвым найдешь!

Мужчина

Вот след!

Осе

Так по следу скорее в дорогу!

Мужчина

На хутор придем, — всех пошлем на подмогу.

(Идет с женой вперед.)

Сольвейг

(Осе)

Еще расскажи.

Осе

(утирая глаза)

О сыночке?

Сольвейг

О нем. Подробней.

Осе

(улыбаясь)

Усталость тебе нипочем?

Сольвейг

Рассказывать ты бы устала сначала, А слушать бы я не устала.

_____

Низкие голые холмы, за ними скалы, еще дальше — снежные вершины. Длинные тени. Вечереет.

Пер Гюнт

(быстро входя и останавливаясь на холме)

Вдогонку за мной бежит весь приход, Кто держит ружье, кто дубину несет, Старик хуторянин уж больно не в духе. Что в горы ушел я, дошли, видно, слухи. И прежде я мог кузнеца одолеть, А нынче во мне пробудился медведь.

(Размахивая руками и подпрыгивая.)

Скалу опрокинуть, сосну корчевать, Сдержать водопад, — вот она, благодать. Лишь так пробуждаются души во мраке, И к дьяволу пустопорожние враки!

Три пастушки

(носясь по холмам с криком и пением)

Тронд из Вальфелла! Борд и Коре! Тролли, давайте гульнем на просторе!

Пер Гюнт

Кого вы там кличете?

Девушки

Троллей зовем.

Первая девушка

Тронд, приласкай!

Вторая девушка

Борд, возьми-ка силком!

Третья девушка

Пусто сегодня у нас в сыроварне.

Первая девушка

Осилят, лаская.

Вторая девушка

Ласкают силком.

Третья девушка

Нету парней, так с троллем гульнем!

Пер Гюнт

Где ж они, парни?

Все три

(хохоча)

Да заняты парни!

Первая девушка

Мой все обхаживал, звал пожениться, А обвенчался с богатой вдовицей.

Вторая девушка

Мой до цыганки был больно охоч, Вот они вместе и канули в ночь.

Третья девушка

Мой укокошил нашего сына. Скалит он зубы в петле, дурачина!

Все три

Тронд из Вальфелла! Борд и Коре! Тролли, давайте гульнем на просторе!

Пер Гюнт

(прыгнув, оказывается подле них)

Тролль я треглавый, сгожусь на троих.

Девушки

Да ну?

Пер Гюнт

Убедитесь в силах моих!

Первая девушка

Бегом в сыроварню!

Вторая девушка

Есть мед!

Пер Гюнт

Сдвинем кружки!

Третья девушка

Не сыщется нынче пустой комнатушки!

Вторая девушка

(целуя Пера)

Горяч он, как печки железной заслонка!

Третья девушка

(целуя Пера)

Светит, как в сумраке глазки ребенка!

Пер Гюнт

(танцуя с пастушками)

Мысли распутны, а на сердце грусть. В слезах все горло, хоть громко смеюсь.

Девушки

(строя рожи горам)

Тронд из Вальфелла! Борд и Коре! Тролли, без вас мы гульнем на просторе!

(Танцуя, увлекают Пера Гюнта за собой в горы.)

_____

Рондские горы{11}. Солнце садится. Кругом сияют снежные вершины.

Пер Гюнт

(ступая нетвердо, точно во хмелю)

Высится замок воздушный, Славно блестят ворота. Стой ты, дурак непослушный, Скачешь в какие места? Петел, взмахнувши крылами, С флюгера рвется в полет, В небе, покрыта снегами, Горная цепь встает. Что за стволы и коряги Высятся в белых снегах? Это, исполнен отваги, Витязь на птичьих ногах. Что там за радуга встала, Мне ослепившая взор, Зоркие очи застлала И заслонила простор? Голову словно сдавило, Держит клещами виски, Что за нечистая сила Мозг мне зажала в тиски?

(Повалившись наземь.)

Гендин под вихрем летучим, Басни, вранье, похвальба, Скачка с невестой по кручам Через хребты — и гульба! Сладишь с гурьбой ястребиной, К девкам подвыпившим льнешь, Дружбу ведешь с чертовщиной, Падок бываешь на ложь.

(Пристально глядя ввысь.)

Реют орлы в поднебесье, Гуси уходят к теплу. Что же закапывать здесь мне Жизнь мою в мерзость и мглу?

(Вскакивая.)

С ними хочу я умчаться, Смыть все, что было досель, К чистому свету подняться И окунуться в купель. С долей покончив пастушьей, Быть я хочу вознесен Выше над морем и сушей, Нежели английский трон. Зря надо мной вы смеетесь, Сжав горделиво уста. Здесь вы даров не дождетесь, — Разве удара хлыста! Что это? Сгинули птицы? Взял их к себе сатана! Что там в тумане таится? Вроде бы крыша видна. Дом вырастает высоко, — А ведь сызмальства знаком. Вижу теперь издалёка Новенький дедовский дом! В нем не гниют половицы, Он не убог и не сир. Свет из окошек струится, Пышный справляется пир, Звякнут ножом по стакану, В зеркало трахнут бутыль, Все расточается спьяну, Все обращается в пыль. В тягость не будет нам шкода. Нечего сетовать, мать. В честь продолжения рода Вздумал Йун Гюнт пировать. Воплям какая причина? Что там еще за возня? А! Капитан кличет сына, Пастор наш пьет за меня. Пер, выступай из потемок! В песнях поют напрямик: Ты великанов потомок, — Будешь, выходит, велик!

(Бросается вперед, но, стукнувшись носом о выступ скалы, падает и остается лежать.)

_____

Лиственная роща, слышен шелест деревьев. Сквозь листву проглядывают звезды, на ветках поют птицы.

Появляется женщина в зеленом, следом — приударяющий за ней Пер Гюнт.

Женщина в зеленом

(остановившись и обернувшись)

А верно ль?

Пер Гюнт

(проводя пальцем по горлу)

Вернее, чем то, что я Пер, Чем то, что твои несравненны красоты. Тебе будет славно со мной. Например, Избавлю тебя я от всякой работы. Не зная труда, сможешь есть до отвала. А за косы драть я не стану нимало.

Женщина в зеленом

И драться не будешь?

Пер Гюнт

Да я? Нипочем! Ведь мы, королевичи, женщин не бьем.

Женщина в зеленом

А ты королевич?

Пер Гюнт

Да.

Женщина в зеленом

Я — королевна.

Пер Гюнт

Мы пара, что надо, — сейчас под венец.

Женщина в зеленом

На Доврском нагорье король — мой отец.

Пер Гюнт

Здесь мать моя правит сурово и гневно.

Женщина в зеленом

Король, мой отец, прозывается Бросе!

Пер Гюнт

А матушку звать королева Осе.

Женщина в зеленом

 Отец разъярится — колышутся скалы.

Пер Гюнт

Мать станет браниться — начнутся обвалы.

Женщина в зеленом

Отец мой летает в небе высоком.

Пер Гюнт

А мать проплывает по бурным потокам.

Женщина в зеленом

Всегда на тебе лохмотья висят?

Пер Гюнт

Увидела б ты мой воскресный наряд!

Женщина в зеленом

И в злато и в шелк всякий день я одета.

Пер Гюнт

Послушай, тряпье обветшавшее это!

Женщина в зеленом

Нет, выслушай речь ты сначала мою, Таков уж обычай в нагорном краю, Что все раздвоилось. Нездешние, словом, Все вещи тут видят не с той стороны: Отец тебя примет в покое дворцовом, Но скалы одни тебе будут видны.

Пер Гюнт

А разве у нас не такие дела? Не выглядит золото словно зола? И ежели светит заря к нам в окошко, Не кажется нам, что торчит в нем рогожка?

Женщина в зеленом

Черное белым слывет, уродство слывет красотой.

Пер Гюнт

Великое — малым, а грязь — чистотой.

Женщина в зеленом

(бросаясь ему на шею)

Взаправду, как общего много меж нами!

Пер Гюнт

Еще бы! Точь-в-точь как у ног со штанами!

Женщина в зеленом

(крича)

Эй, свадебный конь, заворачивай к нам!

Выбегает свинья с веревкой вместо уздечки и старым мешком вместо седла. Пер Гюнт садится на нее верхом и сажает впереди себя женщину в зеленом,

Пер Гюнт

Сюда! Мы отправимся к Рондским вратам. Ну, добрый коняга, живее вперед!

Женщина в зеленом

(томно)

Ах, думала ль я, что унынье пройдет! Заглядывать в завтра — пустое занятье.

Пер Гюнт

(погоняя свинью)

Лихая езда — привилегия знати.

_____

Тронный зал Доврского старца. Толпа придворных троллей, гномов и леших. На троне — Доврский старец в короне и со скипетром. По сторонам сидят его дети и родичи. Пер Гюнт стоит перед ним. Шум и волнение.

Придворные тролли

Смерть человеку! Дочь Доврского старца Завлек, обманул, обесчестил он!

Тролленок

А можно ему в шевелюру забраться?

Другой тролленок

А можно отрезать преступнику пальцы?

Троллица

Дозвольте-ка мне покусать святотатца!

Троллиха-ведьма

(с ложкой)

А может, сгодится он на бульон?

Другая троллиха-ведьма

А может, ему подойдет сковородка?

Доврский старец

Молчать!

(Подзывая ближайших советников.)

Нам не вопли потребны, а сметка. Мы как-то раскисли за нынешний год. Спасенья не знаем от бед и невзгод. Так рады же будем оказии всякой. А парень, по-моему, смотрит рубакой, Недурно сложен и красавец собой. Одна голова у него, в самом деле. Но дочка ведь тоже с одной головой. Что ж, тролли о трех головах устарели. Теперь двухголового сыщешь едва, И много ли стоит его голова?

(Перу Гюнту.)

Ты хочешь, чтоб дочка женой тебе стала?

Пер Гюнт

В приданое мне королевство бы взять!

Доврский старец

Отдам половину тебе для начала, Другую — в наследство получит мой зять.

Пер Гюнт

Идет!

Доврский старец

Как я вижу, уж больно ты скор. И ты кой-какие мне дашь обещанья. Обманешь — порушится наш договор, И с жизнью ты должен проститься заразе. Bo-первых, ты жить себе будешь, не зная О том, что творится вне нашего края, И шастать не станешь на солнечный свет.

Пер Гюнт

Чтоб сесть королем, почему бы и нет.

Доврский старец

В уме твоем, дале, хочу разобраться.

(Встает.)

Старший придворный тролль

(Перу Гюнту)

Велик ли твой ум, хочет ведать король. Трудненьки орешки у Доврского старца!

Доврский старец

Скажи, от людишек чем разнится тролль?

Пер Гюнт

Да ровно ничем. Это все ведь одно: Здесь маленький щиплет, а крупный грызет, Но это вошло и у нас в обиход.

Доврский старец

Твое наблюдение довольно умно, Но день — это день, а ночь — это ночь, И сделаны мы не совсем уж точь-в-точь. Послушай меня да раскинь-ка умишком: Под солнцем все люди объяты одним, Твердят: «Человек, будь собой самим!» У нас же в горах говорит любой: «Тролль, упивайся самим собой!»{12}

Придворный тролль

(Перу Гюнту)

Понял, в чем тонкость?

Пер Гюнт

Да что-то не слишком.

Доврский старец

Упивайся! Что за чудесное слово! Тверди его снова, и снова, и снова.

Пер Гюнт

(почесывая за ухом)

Но…

Доврский старец

Коли хочешь стоять здесь у власти…

Пер Гюнт

Ладно, похуже бывают напасти.

Доврский старец

Должен ценить по достоинству ты То, что обычаи наши просты.

(Кивает.)

Два тролля со свиными головами в белых колпаках и т. п. выносят еду и питье.

Лепешки коровьи, а мед от быка. Не важно, сладка еда иль горька, Зато привозить ее нам не придется, — Все своего производства.

Пер Гюнт

(отталкивая угощение)

К черту домашнюю вашу еду! Вот уж на что никогда не пойду!

Доврский старец

Но чашу получит — кто выпить не прочь, А взявшему чашу — достанется дочь.

Пер Гюнт

(раздумывая)

Учит Писанье умеривать плоть. Я отвращенье смогу побороть. Ладно, пускай.

(Покоряется.)

Доврский старец

Вот он, разума глас! Что ты? Рыгаешь?

Пер Гюнт

Бывает. Подчас.

Доврский старец

Еще с христианской одеждой расстаться Придется тебе ради Доврского старца. Ведь мы домотканым привыкли гордиться. Лишь бант на хвосте у нас из-за границы.

Пер Гюнт

(сердито)

Нет хвоста у меня.

Доврский старец

Выход здесь прост: Пришпильте ему мой воскресный хвост.

Пер Гюнт

Не дам! Из меня вам не сделать шута.

Доврский старец

Не вздумай посвататься без хвоста!

Пер Гюнт

Стать зверем велишь…

Доврский старец

Не будь нелогичным, Хочу я, чтоб ты женихом стал приличным. Дадут тебе бант ярко-желтого цвета, За высшую честь почитается это.

Пер Гюнт

(раздумывая)

Что есть человек? Тростник, говорят. Поступим, как требует здешний уклад. Бог с ним, прицепляй!

Доврский старец

Сговорились, малыш.

Придворный тролль

А ну, помахать им попробуй немного!

Пер Гюнт

(раздраженно)

Еще вы чего захотите? От бога, От веры Христовой отречься мне, что ль?

Доврский старец

К чему? Не стеснен в деле совести тролль. Молись, как угодно, — пред нами ты прав. Суть в том, каковы твой наряд и твой нрав. А в храме любой поклоняйся химере, Хоть лютого страха полно в твоей вере.

Пер Гюнт

Я вижу, ты полон нелепых идей, Но можно, пожалуй, с тобой столковаться.

Доврский старец

Мы, тролли, получше своих репутаций И тем отличаемся от людей. Итак, разногласий не стало у нас, Пускай усладят нас иные затеи. Арфистки, за струны беритесь скорее! Начните, плясуньи, веселый свой пляс!

Музыка и танцы.

Придворный тролль

Ну, как?

Пер Гюнт

Как сказать…

Доврский старец

Говори, не страшась, Что видишь.

Пер Гюнт

Нелепую вижу напасть: Корова кишки на скрипчонке дерет, И скачет горбатый какой-то урод.

Придворные тролли

Сожрать!

Доврский старец

Но еще человечьи в нем чувства.

Троллицы

Лишим его, стало быть, глаз и ушей!

Женщина в зеленом

(плача)

Вот плата за то, что с сестрицей моей Ему показали мы наше искусство!

Пер Гюнт

Ты, значит, плясала? Ну, что нам считаться? З а шутку ты зла на меня не держи!

Женщина в зеленом

Взаправду?

Пер Гюнт

И музыка ваша, и танцы, Котеночек, были весьма хороши.

Доврский старец

Живуч до чего человеческий дух! Как крепко он все же сидит в человеке! Вот, кажется, мы победили навеки, И тут он опять пробуждается вдруг. Покладистей зятя не мог бы сыскать я: Готов не носить христианского платья, Он выкушал кубок домашнего меду, Он хвост согласился надеть нам в угоду, Он всем угодил, чем положено, нам, Но чуть я подумал, что ветхий Адам Навек умерщвлен в моем будущем зяте, Как тот стал опять проявляться некстати. Придется щипцы приложить мне и нож, Чтоб на человека ты не был похож.

Пер Гюнт

Что вздумал ты делать?

Доврский старец

Надрежу сначала Я левый твой глаз, чтобы, став косоглаз, Увидел ты, как здесь красиво у нас; А правый тебе проколю я, проказник…

Пер Гюнт

Ты пьян?

Доврский старец

(кладет на стол какие-то острые инструменты)

У меня инструментов немало! Тебе, как быку, я надену наглазник, И с ним ты к невесте пойдешь, как на праздник, И взор твой минует на все времена Корову со скрипкой и пляс горбуна.

Пер Гюнт

Ты спятил?

Старший придворный тролль

Мудры королевские речи! А спятил, должно быть, ты сам, человече.

Доврский старец

Ты сам посуди, от какого мученья Избавишься ты в результате леченья. Глаза, как угроза для счастья, опасны, Не стало бы слез, кабы только не глаз.

Пер Гюнт

И то ведь. Коль глаз твой ввергает в соблазны, То вырви его, говорится у нас. Скажи лишь, вернуть себе прежнее око Потом я, конечно, сумею?

Доврский старец

Нисколько.

Пер Гюнт

Ах, вот как? Ну, это другой разговор.

Доврский старец

Куда ты?

Пер Гюнт

Туда, где я жил до сих пор.

Доврский старец

Постой. К нам открыты пути, но досель Заказан был выход из доврских земель.

Пер Гюнт

Не силой же мнишь ты сломить мою волю?

Доврский старец

Я вот что скажу, королевич, тебе: Способности есть у тебя к ворожбе, И внешностью тоже подобен ты троллю. Так троллем хотел бы ты стать?

Пер Гюнт

Да, хотел. Решив обрести и жену и корону, Я знал, что нельзя обойтись без урону, Однако всему есть на свете предел. Ты хвост мне приладил? Какая беда? Его оторвать я сумею всегда. Стряхнул я лохмотья — я знаю им цену, Но будет нужда, я их снова надену. А то, чем кормили меня до отвала, Извергнуть труда не составит нимало. Клялся, что корова — девица? Так что ж, Подобные клятвы у нас в обиходе. Но знать, что нельзя помечтать о свободе, Что по-человечески и не помрешь, Что быть тебе троллем, не сдохнешь покуда, Что выйти вовек невозможно отсюда, — Для вас этот жребий, быть может, прекрасен, Но я на него ни за что не согласен.

Доврский старец

А ты не на шутку меня разозлил. Сильнее меня тут не сыщется сил. Болван! Ты кому говоришь поперек? Ты дочку мою на бесчестье завлек!

Пер Гюнт

Неправда.

Доврский старец

На ней ты обязан жениться.

Пер Гюнт

Меня ты винишь…

Доврский старец

Или, скажешь, девица Не вызвала в сердце неистовый пыл?

Пер Гюнт

(посвистывая)

Да мало ли что. Это все ерунда.

Доврский старец

Таким человек остается всегда. Твердит о душе и поет ей во славу, А следует только кулачному праву. И что вам до чувства и прочего вздора! Ну что ж, мы и это сейчас разберем.

Пер Гюнт

Не вздумай меня околпачить враньем.

Женщина в зеленом

Любимый, сынка я рожу тебе скоро.

Пер Гюнт

Позвольте пройти.

Доврский старец

На козлиных ногах Пойдет он вослед.

Пер Гюнт

(отирая пот)

Может, сон сей прервется?

Доврский старец

Куда слать сыночка?

Пер Гюнт

В приют шли приходский.

Доврский старец

Ну, тут уж ты действуй на собственный страх. Но что совершил, не воротишь назад. Обильно расти твое будет потомство, Ведь помеси быстро потомков плодят.

Пер Гюнт

Старик, не упрямься, — мы сразу сойдемся! Красотка, с тобой помириться я рад. Я не королевич, и я не богат, И как вы со мной ни поступите строго, Корысти вам будет не очень-то много.

Женщина в зеленом падает без чувств. Троллихи ее уносят.

Доврский старец

(презрительно оглядев Пера Гюнта)

Троллята, кидай его прямо на скалы!

Троллята

Ах, папочка, мы поиграем сначала С ним в кошку и мышку, в козленка и волка!

Доврский старец

Играйте. Но спать я хочу. Вы не долго!

(Уходит.)

Пер Гюнт

(убегая от троллят)

Прочь, дьяволы!

(Старается вылезть в дымоход.)

Троллята

Карлики, лешие, гномы, Кусай его!

Пер Гюнт

Ай!

(Старается залезть в подвал.)

Троллята

Затыкай все проемы!

Придворный тролль

Малютки резвятся!

Пер Гюнт

(борясь с тролленком, вцепившимся ему в ухо)

Отстань, негодяй!

Придворный тролль

(ударяя Пера Гюнта по пальцам)

Сынка королевского не задевай!

Пер Гюнт

Мышиная норка!

(Бежит к ней.)

Троллята

Забить ее туже!

Пер Гюнт

Старик-то был дрянь, а сынки еще хуже!

Троллята

Лупи!

Пер Гюнт

Стать бы мышкой и горе забыть!

(Кидается из стороны в сторону.)

Троллята

(окружая его)

Смыкайся тесней!

Пер Гюнт

(плача)

Кабы вошью мне быть!

(Падает.)

Троллята

Вперед!

Пер Гюнт

(под кучей навалившихся троллят)

Погибаю! Спаси меня, мать!

Издали доносится колокольный звон.

Троллята

Звонят! Чернорясые вышли опять!

(Визжа и воя, тролли разбегаются.)

Стены рушатся, все исчезает.

_____

Кромешная тьма. Слышно, как Пер Гюнт бьет большой веткой вокруг себя.

Пер Гюнт

Эй, кто ты?

Голос из мрака

Я сам.

Пер Гюнт

Убирайся с дороги!

Голос

В обход бы направился! Путь-то широкий!

Пер Гюнт

(пытается пройти в обход, но опять на кого-то натыкается)

Эй, кто ты?

Голос

Я сам, — ты так скажешь едва ли.

Пер Гюнт

Скажу и не то еще, — с помощью стали. Спасайся! Эй, эй! Покажу я пример! Саул выбил сотни, но тысячи — Пер!

(Бьет вокруг себя.)

Эй, кто ты?

Голос

Я сам.

Пер Гюнт

Вот дурацкий ответ! Далек он от сути, и смысла в нем нет. Ну, кто ты?

Голос

Великий кривой.

Пер Гюнт

Все равно — Что было темно, то осталось темно. С дороги!

Голос

В обход! Здесь тропиночка есть.

Пер Гюнт

Вперед!

(Бьет.)

Повалился!

(Пытается пройти, но снова на кого-то натыкается.)

Да вас тут не счесть!

Голос

Один лишь кривой, совершенно один, Кривой изувечен, кривой невредим, Кривой умерщвлен, кривой жив доселе.

Пер Гюнт

(бросая ветку)

Меч заговорен, — кулаки уцелели.

(Пробивается вперед.)

Голос

Валяй кулаком, навались-ка всем телом, Авось и пробьешься к заветным пределам.

Пер Гюнт

(возвращаясь)

Куда ни ступи, что вперед, что назад, Внутри и снаружи и жмут и теснят, Он там был, он здесь был, везде был, повсюду, Чуть выйду наружу, так запертым буду. Откройся, явись, кто ты есть, мне скажи-ка!

Голос

Кривой.

Пер Гюнт

(ощупывая все вокруг)

Не живой и не мертвый, весь жидкий, Невнятный, лишенный и формы и плоти. И только бурчит, как медведи в дремоте.

(Кричит.)

Сразимся!

Голос

Ума не решился кривой.

Пер Гюнт

Ну, бей!

Голос

Я не бью.

Пер Гюнт

Вызываю на бой!

Голос

Великий кривой побеждает без боя.

Пер Гюнт

Кусаться бы стала любая троллица, Хоть что-то бы сделал дряхлеющий тролль И малый тролленок. А с ним не сразиться. Храпит. Эй, кривой!

Голос

Что?

Пер Гюнт

Взять силой изволь!

Голос

Великий кривой ждет побед от покоя.

Пер Гюнт

(кусая себе руки)

Своими зубами себя изувечу, Чтоб кровь ощутить, что по жилам течет.

Слышны взмахи огромных крыльев.

Птичий крик

Идет он, кривой?

Голос из мрака

Шаг за шагом вперед.

Птичий крик

Сестрицы, ему устремимся навстречу!

Пер Гюнт

Коль хочешь спасти, не клони ты очей, — Милая, медлить не можем теперь мы. Быстро кидай свой псалтырь ему в бельмы!

Птичий крик

Валится!

Голос

Наш!

Птичий крик

Сестрицы, скорей!

Пер Гюнт

Дорого жизнь покупать мы должны. Она и не стоит подобной цены.

(Падает.)

Птицы

Кривой, он упал! Забирай его смело!

Издалека доносится колокольный звон и пение псалмов.

Кривой

(обращаясь в ничто и едва дыша, шепчет)

Хранят его женщины; сладить с ним — трудное дело.

_____

Восход солнца. На скале хижина Осе. Дверь заперта, кругом пусто и тихо. У стены спит Пер Гюнт.

Пер Гюнт

(проснувшись, устало озирается и плюет)

Вот бы теперь мне селедки поесть!

(Снова плюет и тут замечает Хельгу, несущую корзинку с едой.)

Девочка, ты-то что делаешь здесь?

Хельга

Сольвейг…

Пер Гюнт

(вскакивая)

Где Сольвейг?

Хельга

В избушке сестрица!

Сольвейг

(невидимая)

Я убегу, — тебе лезть ни к чему!

Пер Гюнт

(останавливаясь)

Страшно тебе, если вдруг обниму?

Сольвейг

Стыд потерял!

Пер Гюнт

Ночь была недурна! Надо же так доврской девке влюбиться!

Сольвейг

Колокола не напрасно звонили.

Пер Гюнт

Разве бы тролли меня заманили? Что ты?

Хельга

(плача)

Теперь убежала она!

(Бежит за ней.)

Стой! Подожди!

Пер Гюнт

(хватая ее за руку)

Потерпи-ка немножко! Пуговку видишь? Тебе от души, Коли поможешь, — отдам!

Хельга

Не держи!

Пер Гюнт

На!

Хельга

Отпусти. У меня там лукошко.

Пер Гюнт

А не поможешь…

Хельга

Как страшно мне, боже!

Пер Гюнт

(кротко, отпустив ее руку)

Ты ей скажи, чтобы помнила все же!

Хельга убегает.

Действие третье

Густой хвойный лес. Осенняя непогода. Идет снег.

Пер Гюнт в одной рубахе рубит дерево.

Пер Гюнт (рубя старый, сучковатый сосновый ствол)

Хоть ты покамест и крепок, старик, Срок твоей жизни уже невелик.

(Продолжая рубить.)

Вижу, что ты закован в броню, Но я на тебе одежду сменю! Вижу, руками трясешь, озверев, Что же, понятен твой яростный гнев, И все же судьба твоя решена.

(Вдруг прекращая работу.)

Враки, да это же просто сосна! Враки, не старый тут вовсе герой, — Дерево просто с обвисшей корой. Справлять нелегко такую работу, Да как размечтаешься, входишь в охоту! Но все это глупость, пустые мечтанья. Не верь этой блажи, забудь упованья! Пойми: ты — изгнанник, лес — место изгнанья.

(Продолжая рубить.)

Изгнанник! Далёко теперь твоя мать, И некому стол тебе накрывать, Захочешь поесть — вставай поутру, Сыщи себе пищу в дремучем бору, Съестного себе в реке раздобудь, Огонь разожги да свари что-нибудь! Захочешь одеться — зверя убей, Хибарка нужна — натаскай камней, От веток очисть, как положено, бревна, Потом сволоки и укладывай ровно.

(Роняет топор и глядит вдаль.)

Вот у меня здесь будет краса! Башня с флагом уйдет в небеса. Чтобы нарядней сделать картину, Вырежу я на башне ундину. Медью отделаю гордое зданье И раздобуду побольше стекла, — Пусть удивляются: что за скала Там, наверху, излучает сиянье?

(Злобно смеясь.)

Враки! Опять ты заврался, как встарь. Знай, ты изгнанник.

(Рубя с ожесточением.)

Когда от ненастья Спрячет хибарка — и то уже счастье.

(Глядя на дерево.)

Клонится. Ну-ка, покрепче ударь! Пал! И под грузом упавшей громады Нет молодому побегу пощады.

(Начинает обрубать ветви и вдруг, прислушиваясь, замирает с топором в руке.)

Кто там? Старик хуторянин опять? Хитростью, что ли, желаешь ты взять?

(Смотрит, притаясь за деревом.)

Парень какой-то… Берет его страх. Замер. А что у него в руках? Серп? Нет, не серп. Огляделся, робея. Руку зачем-то кладет на пенек, Весь задрожал. Что еще за затея? Господи, он себе палец отсек! Крови-то сколько! Хлещет ручьем! Уходит, будто ему нипочем.

(Вставая.)

Черт подери! Отрубить себе палец! А принуждать его и не пытались. Впрочем, когда-то слыхал я, признаться, — Так избавлялись от службы солдатской. Видимо, время служить подоспело, Он и решил не ходить воевать. Но отрубить?… Навсегда потерять?… Можно задумывать, можно желать, — Но совершить? Непонятное дело.

(Покачав головой, продолжает работу.)

_____

Комната в доме Осе. Все разбросано, на полу раскрытые ящики, кругом валяется одежда, на постели — кошка.

Осе и бобылиха укладывают вещи.

Осе

(бросаясь в одну сторону)

Кари!

Бобылиха

Чего?

Осе

(бросаясь в другую сторону)

Подевался куда? Где он? Смотри ты, какая беда! Что я ищу? Одурела я вроде. Ключ не видала?

Бобылиха

Торчит он в комоде.

Осе

Что там за грохот?

Бобылиха

Последний возок В Хэгстед пошел.

Осе

(плача)

Хоть бы кто уволок В черном гробу и старуху в неволю! Сколько мытарств выпадает на долю! Господи, дом опустелый стоит. Что хуторянин не брал, взяли судьи. Нынче и в платье нужда и в посуде. Тьфу! Хоть заел бы их, аспидов, стыд!

(Садясь на кровать.)

Отняли землю, забрали строенья, Вовсе не знали они снисхожденья. Зол хуторянин, судьи суровы, Вот мы теперь и остались без крова.

Бобылиха

Вам жить здесь дадут до последнего дня.

Осе

Вишь, пожалели кота и меня!

Бобылиха

Дорого вам обошелся сынок.

Осе

Пер? Голова тебе, видно, не впрок. Ингрид, известно, вернулась цела. Ежели черт их подбил на бесстыдство, Стало быть, с чертом и надо судиться. Пер-то при чем? Сам он терпит от зла.

Бобылиха

Матушка, вы на себя не похожи. Может, за пастором стоит послать?

Осе

Значит, за пастором? Думала тоже. Да ведь никак. Я хорошая мать, Мне помогать, значит, надобно сыну, Я, как другие, его не покину. Куртку не взяли! Положим заплатки. Мех бы достать еще, все и в порядке. Где же портки?

Бобылиха

Всякий хлам тут валялся.

Осе

(роясь)

Кари! Мне ковшик плавильный попался! Прежде любил он играть с ним, бывало. Плавил в нем вечно и отлил немало. Аж на пирушке, я помню, разок: «Дайте мне олова», — просит сынок. «Дам серебра, — говорит ому Йун, — Помни, ты сын Йуна Гюнта, шалун». Выпивши был об той он поре, — Смыслил и в олове и в серебре! Вот и портки! Тут дыра на дыре. Штопка нужна.

Бобылиха

Верно, штопка нужна.

Осе

Где же приляжешь, коль штопать должна? На сердце тяжесть, и горе, и страх.

(Радостно.)

Не увезли они старых рубах!

Бобылиха

Вправду!

Осе

И нам пофартило в делах. Спрячь-ка одну. Или зря мы судачим, — Обе рубахи сразу и спрячем. В той, что на нем, сколько дыр да прорех!

Бобылиха

Матушка, разве же это не грех?

Осе

Может, и грех, но, приняв покаянье, Пастор простит нас — он дал обещанье.

_____

Перед новой избушкой в лесу. Над входом оленьи рога. Глубокий снег. Сумерки. Пер Гюнт прибивает к дверям засов.

Пер Гюнт

(посмеиваясь)

Поставим засов, чтобы дверь не открыла Ни шайка людей, ни нечистая сила. Поставим засов, отодвинуть который Чертям не удастся и всей своей сворой. Они появляются, в сумраке рея: Открой нам, Пер Гюнт, мы ведь мысли быстрее, Залезем сперва под кровать и тотчас же В трубу улетим, перемазавшись в саже. Ты что же, Пер Гюнт, деревянным засовом Решил воспрепятствовать дьявольским ковам?

Появляется Сольвейг. Она на лыжах, в платке, с узелком.

Сольвейг

Господь тебе в помощь! Меня не гони ты. Ты звал меня! Будь же теперь мне защитой!

Пер Гюнт

Ты Сольвейг? Не сон среди белого дня? Теперь ты уже не боишься меня?

Сольвейг

Сперва о тебе весть дала мне сестренка, Мне весть подал ветер, смеявшийся звонко, И мать мне твоя повстречалась в деревне, И сон неотступный нес весть о тебе мне, Мне вести носили пустые недели И вслед за тобой мне пуститься велели. Вся жизнь без тебя потускнела в долине, Ни смеха, ни слез я не знала поныне, К чему ты стремишься, мне не было вести, Но знала я: быть нам положено вместе.

Пер Гюнт

А что же отец?

Сольвейг

Никого не назвать На целой земле мне «отец» или «мать». От всех отреклась я.

Пер Гюнт

И все потому лишь, Что хочешь ко мне?

Сольвейг

Да, к тебе одному лишь. Один утешенье ты мне и опора.

(Сквозь слезы.)

Оставить сестру было горше позора, Еще было горше отца оттолкнуть, Но горше всего — материнскую грудь Отринуть безжалостно. Боже, помилуй! Уйти от родных — что сродниться с могилой.

Пер Гюнт

А знаешь, недавно что вырешил суд: Наследственный дом у меня отберут.

Сольвейг

Ах, Пер, твоего ли желая наследства, Рассталась я с теми, кто дороги с детства?

Пер Гюнт

Ты знаешь, закон мне теперь не охрана, Чуть из лесу выйду — убьют невозбранно.

Сольвейг

Я мчалась на лыжах и всем на бегу Твердила: спешу к своему очагу.

Пер Гюнт

Долой все засовы, замки и защелки, Сюда не проникнут чертовские толки. С охотником ты остаешься сегодня, Теперь снизойдет ко мне благость господня. Позволь мне взглянуть на тебя! Погоди И не приближайся. Нет, не подходи! О, как ты чиста! На руках бы носил Всю жизнь я тебя, и хватило бы сил. Я не оскверню тебя. Не подойду К тебе, дорогая, тебе на беду. Не ждал я совсем твоего появленья, Но жаждал его и всю ночь и весь день я. Я стал было хижину строить в лесу, Она некрасива, ее я снесу.

Сольвейг

Красива иль нет, но она хороша. На горном ветру воскресает душа, А было в долине совсем не вздохнуть, Вот я почему и отправилась в путь. Но здесь, где деревья поют, словно птицы, Хотела бы я навсегда поселиться.

Пер Гюнт

Ты всю свою жизнь провести здесь готова?

Сольвейг

Я выбрала путь и не знаю иного.

Пер Гюнт

Теперь ты моя, наяву, а не в дреме. Пойдем, я взгляну на тебя в своем доме. Но только очаг разожгу я сначала, Чтоб холода ты в моем доме не знала.

(Открывает дверь.)

Сольвейг входит в дом. Пер Гюнт, несколько мгновений стоявший молча, громко смеется и скачет от радости.

Моя королевна взята была с бою! Теперь королевский дворец я построю.

(Берет топор и направляется к лесу.)

Оттуда навстречу ему выходит пожилая женщина в зеленых лохмотьях; держась за ее юбку, следом ковыляет уродец с кружкой пива.

Женщина

Ну, Пер Легконогий…

Пер Гюнт

Ты кто? Ты о чем?

Женщина

Давно мы знакомы, и рядом мой дом, Соседи мы.

Пер Гюнт

Вот как? А я и не знал.

Женщина

Я дом возвела, чуть ты строиться стал.

Пер Гюнт

(стремясь уйти)

Спешу я…

Женщина

Ты вечно, приятель, спешишь. Но я от тебя не отстану, малыш!

Пер Гюнт

Ошиблись, мамаша.

Женщина

Ошиблась в тот раз, Как ты обещанья давать был горазд.

Пер Гюнт

Тебе обещанья? Еще что за вздор?

Женщина

А помнишь, с отцом моим был разговор? Забыл?

Пер Гюнт

И не знал. Позабыть — не беда! В последний-то раз мы видались когда?

Женщина

Последний был первым.

(Уродцу.)

А ты бы пока Отца угостил, предложил бы пивка!

Пер Гюнт

Отца? Ты пьяна! Вздор ты мелешь какой…

Женщина

Ужели свинью не узнать по щетине? Не видишь: он так же хромает ногой, Как ты головой все хромаешь поныне.

Пер Гюнт

Ты хочешь сказать…?

Женщина

Увильнуть захотел?

Пер Гюнт

Сопляк длинноногий!

Женщина

Да, вырос пострел.

Пер Гюнт

А ну-ка, чертовка, скажи напрямик…

Женщина

Пер Гюнт, образумься, ты груб, словно бык.

(Плача.)

Моя ли вина, что поблекла я малость С той давней поры, как тебе отдавалась? Ребенка принять мог один только черт, А это добра за собой не влечет. Но стану я краше, когда ты теперь Той девушке в доме укажешь на дверь. Коль вырвешь ее ты из сердца, мой милый, И я совладаю с бесовской силой.

Пер Гюнт

Прочь, ведьма!

Женщина

Какой в тебе пышет огонь!

Пер Гюнт

Тебя изувечу…

Женщина

Попробуй-ка тронь! Ах, глупый, со мной разве сладишь битьем? Я всякий денек буду в доме твоем, Подслушаю, в щелку взгляну без опаски. А ежели рядышком сядете с ней И вам тут обоим захочется ласки, Я тотчас потребую доли своей. Ты будешь, миленочек, нам на двоих. Венчайся хоть завтра! Чем ты не жених?

Пер Гюнт

Чертовка!

Женщина

Ты выслушай все до конца: К себе, непутевый, возьмешь ты мальца. Ты к папе пойдешь?

Уродец

(плюет на него)

Об чем еще речь? Срублю топором ему голову с плеч!

Женщина

(целует сына)

А ну, поглядите, какой молодец! Как вырастешь, станешь две капли отец!

Пер Гюнт

(топнув ногой)

О, будь вы подальше…

Женщина

Как ныне близки?

Пер Гюнт

(сжав кулаки)

И все…

Женщина

Лишь за то, что стремленья низки!

Пер Гюнт

Но той, кто безвинна, всего будет хуже. О Сольвейг, мой ангел, моя благодать!

Женщина

Черт сетовал: страждут невинные души, — За пьянство отца его высекла мать.

(Она скрывается в лесу вместе с уродцем, швырнувшим перед тем в Пера Гюнта кружкой.)

Пер Гюнт

(помолчав)

«В обход!» — говорил мне кривой. И, ей-ей, Все верно. Моя обвалилась постройка. Меж мною и той, что казалась моей, Отныне стена. Нет причин для восторга! В обход! У тебя не осталось пути, Которым ты мог бы к ней прямо пройти. К ней прямо? Еще и нашлась бы дорога. Мы все о раскаянье слышали много. Но что? Потерял я Святое писанье. Забыл, как трактуется там покаянье. Откуда же взять мне в лесу назиданье? Раскаянье? Годы пройдут до поры, Покуда спасешься. Жизнь станет постылой. Разбить на куски мир, безмерно мне милый, И складывать вновь из осколков миры? Едва ли ты треснувший колокол склеишь, И то, что цветет, растоптать ты не смеешь! Конечно, чертовка всего лишь виденье, Она безвозвратно исчезла из глаз, Однако, минуя обычное зренье, Мне в душу нечистая мысль забралась. А Ингрид? А тройка неведомых дев С утеса? Их тоже с собой должен взять я? И все они скажут, впадая во гнев, Чтоб их, вместе с ней, заключал я в объятья? В обход! Если б даже и были длинны Ручищи твои, точно ветви сосны, И то бы ты к ней прикасался, боясь, Что и на нее перейдет твоя грязь. Навеки кончай с этим, стало быть, брат, И шагу не вздумай ты сделать назад, Отбрось, отсеки и забудь навсегда.

(Делает несколько шагов к дому и опять останавливается.)

Пристало ли в скверне войти мне сюда, Нести на себе груз бесовского братства И, это скрывая, сполна открываться?

(Отбрасывает топор.)

Такому, как нынче, мне, праведный боже, Являться к ней в праздничный вечер негоже.

Сольвейг

(появляясь в дверях)

Идешь ты?

Пер Гюнт

(вполголоса)

В обход!

Сольвейг

Что?

Пер Гюнт

Одно лишь мгновенье! Мне в избу внести еще надо поленья!

Сольвейг

Ну что ж, я с тобой разделю эту тяжесть.

Пер Гюнт

Нет, стой, где стоишь. Все я сделать отважусь.

Сольвейг

Ты только не долго!

Пер Гюнт

Терпенье, родная. Но ты меня жди.

Сольвейг

(кивая ему вслед)

Я живу ожидая.

Пер уходит в лес, Сольвейг остается стоять в дверях.

_____

Комната Осе. Вечер. В печи пылает хворост. На стуле, подле кровати, сидит кот. Осе ворочается в постели.

Осе

О, боже, в минуту такую Сыночка дождется ли мать? Послать никого не рискую, А многое надо сказать, Пугает меня опозданье: Помрешь, вот и вся недолга, Ах, если бы ведать заране, Я с ним не была бы строга!

Пер Гюнт

(входя)

Бог в помощь!

Осе

Ну, вот, слава богу Явился сыночек назад, Но как ты пустился в дорогу, Коль здесь тебе казнью грозят?

Пер Гюнт

Ах, что бы потом ни грозило, Хотел я к тебе заглянуть.

Осе

Теперь не страшна мне могила, Спокойно отправлюсь я в путь.

Пер Гюнт

Могила? Вот новое дело. Куда это ты собралась?

Осе

Ах, Пер, помирать мне приспело, Бьет ныне последний мой час.

Пер Гюнт

(взбудораженный ходит по комнате)

Мечтал я спастись тут от боли, Избавиться мнил от невзгод… Скажи, тебе холодно, что ли?

Осе

Да, Пер. Это скоро пройдет. Когда ж затуманятся очи, Коль сможешь, ты мне их закрой И гроб раздобудь мне, сыночек, Земле предавая сырой. Да вот…

Пер Гюнт

Отдохнула бы малость. На это придет еще срок.

Осе

Да, да.

(Беспокойно озираясь.)

Вот и все, что осталось, Чего от них ждать-то, сынок?

Пер Гюнт

(вздрагивая)

Опять!

(Сердито.)

Я вину свою знаю, Поверь мне, и знаю давно.

Осе

Я разве тебя обвиняю? Во всем виновато вино. Ты пьян был, — не ведает пьяный, Что делает, — где ж тут вина? А что до брехни окаянной, Так тоже она от вина.

Пер Гюнт

Да что мы всё сетовать стали, Судьбу свою злую кляня? Беседу про наши печали Отложим до лучшего дня.

(Присаживаясь на кровать.)

Пора бы вернуться к раздолью, Начать разговор по душам. Забудем про то мы, что болью Теперь отзывается нам. О, боже, наш кот жив доселе! Сперва не признал старика.

Осе

Всю ночь он скулил. Неужели И вправду погибель близка?

Пер Гюнт

(меняя тему разговора)

А что тут в приходе творится?

Осе

(улыбаясь)

Слыхала со всех я сторон, Что в горы пустилась девица…

Пер Гюнт

(быстро)

А как поживает Мас Мон?

Осе

Болтают, не бросила взгляда На слезы родителей дочь. Тебе навестить бы их надо, Сыночек, им стоит помочь.

Пер Гюнт

А что же кузнец наш могучий?

Осе

Да что ему деется тут! Тебе бы открыла я лучше, Как эту девицу зовут…

Пер Гюнт

Нет, надо вернуться к раздолью И потолковать по душам, Забудем про то мы, что болью Теперь отзывается нам. Пить хочешь? Подам я водицы. Тебе не расправить костей? Кровать коротка, — не годится. Была она прежде моей. В младенчестве в этой постели Лежал я в ночной тишине, И мы с тобой песенки пели, И сказки слагала ты мне.

Осе

В «погоню» играли, бывало, Чуть в горы отец твой уйдет, За сани приняв одеяло И пол почитая за лед.

Пер Гюнт

А помнишь, как в буйной погоне, — Красивее всех на бегу, — Неслись наши резвые кони?

Осе

Да разве забыть я могу? На лавку, бывало, взберется Пушистый соседский коток…

Пер Гюнт

Мы мчались на запад от солнца, Потом от луны на восток, Мы в Суриа-Муриа{13} вскоре С тобой попадали вдвоем, И прутик, торчавший в заборе, Служил нам отличным кнутом.

Осе

Всегда я садилась на козлы.

Пер Гюнт

И вдруг задавала вопрос, Как будто под ветром мы мерзли, — Не слишком ли щиплет мороз? Бывала ты по сердцу сыну Уж тем, что душой молода! Ты стонешь?

Осе

Да тянет мне спину. Постель-то уж больно тверда.

Пер Гюнт

Постель мне поправить под силу, И станет помягче лежать.

Осе

Мне лучше в могилу.

Пер Гюнт

В могилу?

Осе

Она для меня благодать.

Пер Гюнт

Ах, мне у тебя на постели Сидеть бы в полночной тиши! Мы вместе бы песенку спели, А сказки всегда хороши.

Осе

Не лучше ли нам помолиться, Чтоб душу господь не прибрал?

Пер Гюнт

Сегодня король наш и принцы Парадный затеяли бал. Мы в Суриа-Муриа будем! Скорей запрягаем коня!

Осе

Не ходят незваными к людям.

Пер Гюнт

Но звали тебя и меня.

(Набрасывает на стул, где лежит кот, веревку, берет прутик и садится на кровать в ногах у Осе.)

Лети, вороной, словно птица! Скажи, не замерзла ты, мать? Возочек наш бешено мчится — По встречным деревьям видать.

Осе

А что там звонит непреклонно?

Пер Гюнт

Звенит колокольчик в пути.

Осе

Пугаюсь я этого звона.

Пер Гюнт

Нам надобно фьорд перейти.

Осе

Мне страшно. Я слышу впервые Безрадостный вздох впереди.

Пер Гюнт

То сосны шумят вековые. Ты лучше спокойно сиди.

Осе

А дали зачем заблестели? Зачем засверкала звезда?

Пер Гюнт

Идет в старом замке веселье. Ты слышишь — танцуют?

Осе

Да, да.

Пер Гюнт

А видишь, у двери-то кто там? Петра бы узнать ты должна.

Осе

Встречать меня вышел?

Пер Гюнт

С почетом. И щедро подносит вина.

Осе

Мне б лучше пирожного все же.

Пер Гюнт

Пирожного сможешь поесть. Покойная пасторша позже И кофе подаст тебе здесь.

Осе

С тобой мы увидеться сможем?

Пер Гюнт

Лишь стоит тебе пожелать.

Осе

О, господи, в мире-то божьем Какая стоит благодать!

Пер Гюнт

(взмахивая прутиком)

Лети, вороной, словно птица!

Осе

А верно ли выбрал ты путь?

Пер Гюнт

(снова взмахивая)

С пути тут немыслимо сбиться.

Осе

Ох, что-то мне трудно вздохнуть.

Пер Гюнт

Уже различимы чертоги, Теперь и конец недалек.

Осе

Закрою глаза по дороге, Доверюсь тебе, мой сынок.

Пер Гюнт

Лети, вороной, прямо к цели, В чертогах толпится народ. Что мы на веселье поспели, Разносится слух у ворот. Да что же ты, Петр, в самом деле, Не хочешь впустить мою мать? Забыл ты, святой, неужели, Что чище души не сыскать? Я сам не перечу и слову, И, ежели так повелят, Уйду подобру-поздорову, И даже не гляну назад. Худого я делал немало, Частенько старуху браня За то, что всегда опекала Она, как наседка, меня. Она же пусть будет в почете, Забудет про горе и страх, Добрее души не найдете Вы в наших суровых местах. Глядите-ка, вот и всевышний Проведал святого Петра.

(Басом.)

Твои причитанья излишни. Впустить сюда Осе пора.

(Громко смеясь, обращается к матери.)

Ты видишь! Я знал ведь заране! Вот это другой разговор.

(В ужасе.)

Глаза твои словно в тумане. Ты дремлешь? Подернулся взор!

(Подойдя к изголовью.)

О мать, не молчи, ради бога, Скажи хоть словечко со мной!

(Осторожно касается ее лба и рук, потом, бросив веревку на стул, тихо говорит.)

Ах, так? Завершилась дорога. Теперь отдыхай, вороной.

(Закрывает матери глаза и наклоняется над ней.)

Спасибо тебе за ученье, За боль, за добро, за беду, И ты мне шепни в утешенье:

(прижавшись щекой к ее губам)

Спасибо тебе за езду.

Бобылиха

(входя)

Вернулся! Вот это загадка! Поправились, что ли, дела? О, боже, как спит она сладко! Иль…

Пер Гюнт

Тише, она умерла.

Кари плачет над умершей, Пер Гюнт ходит по комнате и останавливается у кровати.

Ее похороним, и вскоре Уеду я прочь навсегда.

Бобылиха

Куда же?

Пер Гюнт

За синее море.

Бобылиха

Подумать!

Пер Гюнт

И бог весть куда.

(Уходит.)

Действие четвертое

Юго-западный берег Марокко. Пальмовая роща. Накрытый стол, палатка и циновки. Чуть поодаль между деревьями натянуты гамаки. Видна паровая яхта под норвежским и американским флагами. У самого берега — шлюпка. Солнце садится.

Пер Гюнт, красивый господин средних лет в изящном дорожном костюме, с лорнетом в золотой оправе на груди, как хозяин, сидит во главе стола. Mr. Коттон, monsieur Баллони господа фон Эберкопф и Трумпетерстроле кончают обедать.

Пер Гюнт

Прошу вас, пейте, господа! Мы рождены для наслажденья. Не возвратятся никогда Утекшей юности мгновенья.

Трумпетерстроле

Что за хозяин ты, братан!

Пер Гюнт

Честь эту делят мой карман, Дворецкий, повар…

Mr. Коттон

Very well[2], Всех четверых я бы воспел.

Monsieur Баллон

Monsieur, у вас есть goût, есть ton[3], Чего при жизни холостяцкой Никто до нынешних времен Не достигал, в вас есть…

Фон Эберкопф

Размах, Есть ощущение свободы, Равно близки вам все народы, Ваш дух витает в облаках, Не хочет догмами стесняться. Есть ощущение культуры, И непосредственность натуры, И опыт жизненный у вас, —

(обращаясь к monsieur Баллону)

Об этом речь идет сейчас?

Monsieur Баллон

О да, но по-французски что-то В словах такого нет полета.

Фон Эберкопф

Любой язык здесь грубоват. Но если выяснить детально Всю цепь причин…

Пер Гюнт

Они не тайна. Я, вы заметьте, не женат. О чем и помышлять мужчине, Чтоб стать самим собой во всем, Как не сугубо о своем? По этой именно причине Он жить не хочет как верблюд, На ком чужую кладь везут.

Фон Эберкопф

Но жизнь в себе и для себя ведь Вам стоила немало сил.

Пер Гюнт

Боренья были, что лукавить. Из них я с честью выходил. Однажды, впрочем, чуть в силок Не завлекло меня злодейство. Я был тогда собой хорош И даму невзначай увлек Из королевского семейства.

Monsieur Баллон

Из королевского?

Пер Гюнт

(небрежно)

Из этих, Из, как их…

Трумпетерстроле

(ударяя по столу)

Чертовых родов!

Пер Гюнт

(пожимая плечами)

Из тех, кто всех дичиться стали, Чтоб их за плебс не принимали, — Пошедших по миру князьков.

Mr. Коттон

Пропало дело ни за грош?

Monsieur Баллон

Семья восстала против брака?

Пер Гюнт

Напротив!

Monsieur Баллон

Что ж?

Пер Гюнт

(снисходительно)

Да как сказать… Нас поскорее обвенчать Имелись поводы. Однако Водить вас за нос неохота, — Мне тошно сделалось потом. Я щепетилен отчего-то, — Привычка жить своим трудом. А тут настаивать стал тесть, Что мне в дворянство надо влезть, С аристократией сродниться, Пройти в значительные лица, Сменить фамилию и званье, — Не справясь про мое желанье. Но я, вам ясно быть должно, Отверг дурацкий ультиматум И с ним невесту заодно.

(Барабаня пальцами по столу с постным видом.)

Быть не судьба аристократом! Но есть немалая отрада В том, что корежить жизнь не надо.

Monsieur Баллон

Все тем и кончилось тогда?

Пер Гюнт

Нет, вытерпеть пришлось немало, Поскольку в это дело встряла Крикливых родичей орда. Немало было молодежи! Семь поединков — видит бог! Век не забуду их, но все же Я с честью выпутаться смог. Я проливал чужую кровь, Ко мне пришла тем часом слава, И убедиться смог я вновь, Что провиденье всюду право.

Фон Эберкопф

В сознанье вашем жизни ход Преображенным предстает. Все прочие — одни детали, Одни подробности познали, И только вы, в порыве смелом, Познали мир единым целым. Всё мерите единой мерой, Для вас незначащего нет, Своей мыслительной манерой Вы озарили целый свет, Не тратя на ученье годы.

Пер Гюнт

Я сам до этого дошел, Без всяких ваших лекций, школ И положительной методы. Я самоучкой все постиг, Перечитав десятки книг И погружаясь в размышленье. Но если принялся за чтенье, Как я, достигнув зрелых лет, Прочесть все строчки мочи нет. Прочел отдельные страницы Я по истории в ту пору, И, чтобы в трудную годину Иметь какую-то опору, Решил в Писанье погрузиться И смог осилить половину. Не знаньям надобно учиться, А знать, что в жизни пригодится!

Mr. Коттон

Вот где практичность!

Пер Гюнт

(зажигая сигару)

В этом плане Вот, господа, вам ход всей жизни; Кто был я у себя в отчизне? Оборвыш, без гроша в кармане. Я там намыкался сполна, Встречая беды ежечасно, Однако жизнь всегда прекрасна Уж потому, что смерть страшна. А на чужбине вдруг в фаворе Я оказался. Стихло горе, Дела пошли на лад. Я вскоре Стал богатейшим из богатых Судовладельцем в том краю. Прослыл я Крезом в южных штатах, И — я от вас не утаю — Судьба ко мне благоволила.

Mr. Коттон

Чем торговали?

Пер Гюнт

В Каролину Ввозил я негров, — не скрываю, И поставлял божков Китаю.

Monsieur Баллон

Fi donc! [4]

Трумпетерстроле

Дражайший, что за вздор?

Пер Гюнт

Конечно, с вашей точки зренья, Подобные дела — позор? Я сам страдал от огорченья И даже проклял свой удел, Но, если вышел на простор, Уже не прекращаешь дел. Я окончательно постиг, Что основательное дело, Коль вы вели его умело, Нельзя прикрыть в единый миг. «В единый миг!» — мне ненавистен Сей клич врагов извечных истин. Я, видит бог, не самодур, И думаю о результате. И потому, признаюсь кстати, Не зарываюсь чересчур. К тому же подступала старость, Успела седина пробиться, Мне приближалось пятьдесят, Хоть пребывал я в добром здравье, Я не мечтал о новой славе, — Не угодить бы только в ад. Не так уж долго ждать осталось, Пока гнев божий разразится. Что было делать? Прерывать я Боялся ввоз божков в Китай, Но я в другое предприятье Вовлечь задумал этот край, Решив: свезу весной им Будду, А осенью служить я буду Миссионерам-христианам, Возить им Библию и хлеб.

Мг. Коттон

За деньги?

Пер Гюнт

Труд без них нелеп! И все пошло путем желанным. Мы по китайцу на божка Крестили там наверняка. Был ввоз божков нейтрализован: Миссионеры — на устах С благоговейным божьим словом — Моим божкам давали шах.

Mr. Коттон

Но африканские товары?

Пер Гюнт

Здесь тоже верх взяла мораль. Я рассмотрел одну деталь: В мои ли это делать годы? Уж очень неверны доходы! Вы посудите сами: свары С филантропической ордой, Разбоя на море кошмары И схватки с ветром и водой! Добро бы был я молодой! И я подумал — лучше сами Убавим бег под парусами. Купил клочок земли на юге, Последний транспорт взял себе И благодарен был судьбе. Мои невольники жирели, И счастлив был я в самом деле, О каждом думал, как о друге, И помнил, каждый мне дает Весьма значительный доход. Настроил школ по всей округе, Чтоб добродетели шкала Там, как положено, росла И чтобы уровень морали Мои питомцы не снижали. Но мне и это надоело, И как-то случай выпал вдруг, — Единым махом землю, дело И черномазых сбыл я с рук. Я ублажил рабов, как мог, Велел на всех сварить им грог. И от щедрот моих табак Им выдал, как прощальный знак. Коль изреченья суть верна, — Пускай оно уже старо, — «Не сделав зла, творишь добро!», Простится мне моя вина. Грехи я — согласитесь сами — Загладил добрыми делами.

Фон Эберкопф

(чокаясь с ним)

О, сколь отрадно созерцанье Того, что принцип утвержден Не как абстрактный лишь закон, Но как реальное созданье!

Пер Гюнт

(тем временем усердно прикладывавшийся к бутылке)

Уж мы такие, северяне, Всегда пробьемся! Очевидны Успехи, что сулит мой путь. Лишь уши надобно заткнуть, Чтоб не забрались в них ехидны.

Mr. Коттон

Они, я думал, безобидны.

Пер Гюнт

Нет, обольстив нас, твари эти За нас решают все на свете.

(Снова пьет.)

Откуда явится отвага На нашем жизненном пути? Не дрогнув, надобно идти Меж искушений зла и блага, В борьбе учесть, что дни боренья Твой век отнюдь не завершат, И верные пути назад Беречь для позднего спасенья. Вот вам теория моя! В таком и действовал я стиле. Меня сей мудрости учили Мои родимые края.

Monsieur Баллон

Норвежец вы?

Пер Гюнт

Оттуда родом, Но духом я космополит: Америка меня дарит Все новым счастьем с каждым годом. В шкафах, на полках, сплошь забитых, Растет немецких книг избыток. Я взял во Франции остроты, Манеры, моды и уют, У англичан — упорный труд И об имуществе заботы. Евреи дали мне терпенье, А итальянцы убежденье, Что благо в dolce far niente[5]. И не забуду о моменте, В который голову свою Я шведской сталью спас в бою.

Трумпетерстроле

(подымая стакан)

За сталь!

Фон Эберкопф

За тех, кто, веря стали, Всегда в сраженьях побеждали!

Чокаются и пьют. Пер Гюнт понемногу хмелеет.

Мг. Коттон

Приятны милые слова, Но знать хотелось бы сперва, На что вам злато было нужно.

Пер Гюнт

Сказать?

Все четверо

(придвигаясь ближе)

Скажите, просим дружно!

Пер Гюнт

Я путешествовать старался… Вот я к себе на пароход И посадил вас в Гибралтаре, Чтоб вы веселый хоровод Вокруг тельца изображали.

Фон Эберкопф

Умно подмечено!

Мг. Коттон

Дикарство! Кто ж подымает паруса Затем, что в море собрался? В чем ваша цель?

Пер Гюнт

Взойти на царство.

Все четверо

Что?

Пер Гюнт

(кивая)

Стать царем.

Все четверо

Где?

Пер Гюнт

В целом мире.

Monsieur Баллон

Но как же?

Пер Гюнт

Мне поможет злато. Подобный замысел не нов, Мечты давно меня томили, Еще я мальчиком когда-то Был в облаках парить готов. Златая мантия горела, Хоть я в ней падал то и дело, Но неизменно видел цель. И мне на пользу шло досель, Что мне внушили наперед: Пусть мир к моим ногам падет, Коль я не стал собой, — владыкой Над миром станет труп безликий. Примерно так звучал завет — И, мне сдается, лучших нет!

Фон Эберкопф

Что означает «стать собой»?

Пер Гюнт

Стать даже в малости любой На прочих столь же непохожим, Сколь чертов лик несходен с божьим.

Трумпетерстроле

Мне ясен ход сей мысли темной!

Monsieur Баллон

Он мудр!

Фон Эберкопф

Притом поэт огромный!

Пер Гюнт

(все более воодушевляясь)

Гюнт стал собой — тут сплетены Мои желанья, страсти, сны. Гюнт стал собой — тут цел порыв, Которым только я и жив, Все, что в груди моей таится, Чтоб мне таким, как есть, явиться. Нуждался бог в земле когда-то, Чтоб в мире властвовать своем, — Так мне необходимо злато, Чтоб мог я сделаться царем.

Monsieur Баллон

Оно у вас.

Пер Гюнт

Не тот кусок! Сегодня бы его достало На Липпе-Детмольд{14}, — это мало! Хочу я быть собой en bloc [6], Блистая гюнтовским величьем, Быть сэром Гюнтом всем обличьем.

Monsieur Баллон

(в восторге)

Ласкать красоток самых лучших!

Фон Эберкопф

Вином упиться драгоценным!

Трумпетерстроле

Владеть оружием священным!{15}

Mr. Коттон

Но нужно подходящий случай Найти для сделки…

Пер Гюнт

Он сыскался, Затем я тут и задержался. На север мы направим путь. Не довелось вам заглянуть Сегодня в свежие газеты?

(Встает, поднимая стакан.)

От века счастье выпадало Тому, кто нарушал запреты.

Все четверо

В чем дело?

Пер Гюнт

Греция восстала.

Все четверо

(вскакивая)

Что? Греция?

Пер Гюнт

Огнем объята!

Все четверо

Ура!

Пер Гюнт

А турок ждет расплата.

(Пьет.)

Monsieur Баллон

В Элладу! Тем, кто служит славе, Ввозить оружие я вправе.

Фон Эберкопф

Я поздравляю — издалёка.

Mr. Коттон

Я шлю товар не позже срока.

Трумпетерстроле

Вперед! Когда в Бендерах буду, Я шпоры Карла раздобуду!{16}

Monsieur Баллон

(бросаясь Перу Гюнту на шею)

Простите, что в презренный стан Я вас отнес.

Фон Эберкопф

А я, болван, Вас принимал за негодяя.

Mr. Коттон

Да попросту за дурака.

Трумпетерстроле

(хочет поцеловать Пера Гюнта)

Грешил, тебя исподтишка Презренным янки называя. Прости…

Фон Эберкопф

Ошиблись мы ужасно.

Пер Гюнт

Да что за бред?

Фон Эберкопф

Теперь-то ясно, Сколь благороден сгусток сей Бурлящих гюнтовских страстей.

Monsieur Баллон

(восхищенно)

Вот что такое Гюнт на деле!

Фон Эберкопф

Во всей красе мы вас узрели.

Пер Гюнт

Что это значит?

Monsieur Баллон

Невдомек?

Пер Гюнт

Откройте, будьте человеком.

Monsieur Баллон

Конечно, вас поход увлек В подмогу благородным грекам?

Пер Гюнт

(свистнув)

Отнюдь. Я помогаю силе, А турки помощи просили.

Monsieur Баллон

Не может быть!

Фон Эберкопф

Да он остряк!

Пер Гюнт

(после паузы, опершись на стул, высокомерно)

Не лучше ль будет, господа, Нам распрощаться навсегда, Пока дух дружбы не иссяк? Вот жизни какова гримаса: Бедняк легко собой рискнет, Идет на пушечное мясо, — И никаких ему забот. Но ежели полны карманы, Риск и опасность нежеланны. Ступайте в Грецию. Отправлю Я вас на собственный свой счет. Чем дальше там борьба зайдет, Тем я верней силки расставлю. Сражайтесь храбро за права, Чтоб вам, упившимся сперва Поносным словом о владыках, Торчать на янычарских пиках. Меня увольте.

(Хлопая себя по карману.)

Я богат, И Гюнтом оставаться рад.

(Раскрывает зонтик, направляясь к подвешенным меж деревьями гамакам.)

Трумпетерстроле

Свинья!

Monsieur Баллон

В нем чести нет ни грана.

Mr. Коттон

Без чести жить не так уж странно, Но вспомните, какой доход Свобода греков принесет.

Monsieur Баллон

Приняв победную осанку, Я б мигом покорил гречанку!

Трумпетерстроле

Я думал: шпоры там отрою, Принадлежавшие герою.

Фон Эберкопф

Я верил, греческий народ Культуру немцев переймет.

Mr. Коттон

Увы, доход пропал напрасно. Goddam [7], хоть плачь, так все ужасно. Эх, мне б Олимп купить! По слухам, Под ним есть медная руда, И я тогда единым духом Разбогатею, господа! А знаменитый ключ кастальский{17}, Который столько воспевался, Наверняка бы заменил Пять тысяч лошадиных сил.

Трумпетерстроле

Но твердость шведского меча Верней, чем злато богача.

Mr. Коттон

Быть может. Нас в толпе, однако, Не знает ни одна собака, Мы не пробьемся. А доход?

Monsieur Баллон

Проклятье! Убедившись в чуде, Узнать, что прахом все идет!

Mr. Коттон

(грозя кулаком в сторону яхты)

Набоб на этой вот посуде Хранит в монетах рабский пот.

Фон Эберкопф

Мысль превосходная! Вперед! Не так уж прочен царь-то наш! Ура!

Monsieur Баллон

Что?

Фон Эберкопф

Власть я взять сумею! Я подкупаю экипаж И яхту делаю своею.

Мг. Коттон

Вы…?

Фон Эберкопф

Яхтой овладеть готов!

(Идет к шлюпке.)

Мг. Коттон

Мой неизменный интерес Велит мне с ним быть.

(Идет следом.)

Трумпетерстроле

Ну и бес!

Monsieur Баллон

Мошенник!.. Но в конце концов!

(Следует за уходящими.)

Трумпетерстроле

Я отправляюсь с ними вместе, Но заявляю о протесте!

(Следует за остальными.)

_____

Другое место на берегу. Луна и бегущие облака. Яхта быстро удаляется. Пер Гюнт носится по берегу, то щиплет себе руку, то вглядывается в морскую даль.

Пер Гюнт

Наважденье. Мираж. Обрывается сон. Мой корабль исчезает, растаял он. Пьян я, что ли? А может, спятил опять?

(Ломая руки.)

Неужели придется мне пропадать?

(Рвет на себе волосы.)

О, пускай оказалось бы все это сном, Но, увы, это правда. Друзья изменили. Обращаюсь теперь я к небесной силе: О господь, рассуди и воздай поделом.

(Воздевая руки.)

Это я ведь, Пер Гюнт! Не забудь про меня! А не то я погибну, свой жребий кляня. Пусть машина взорвется! Пусть ветер взъярится! Пусть потонут! Устрой, чтобы им воротиться. Слушай, брось ты покамест другие дела, Без тебя обойдется покуда планета. Он не внемлет. Как водится, глух, как скала. Хорошо ли молчать, коли просят совета?

(Машет, подняв руку.)

У меня же плантаций нет даже и в мыслях! Вспомни, сколько отправил я в Азию миссий! Своего человека в беде не покинь. Помоги!

Яхта охвачена огнем, затем дымом, слышен глухой взрыв.

Пер Гюнт вскрикивает и падает на песок. Когда дым рассеивается, корабля уже нет.

(Побледнев, шепотом.)

Покарал их господь. Аминь! Потонул экипаж, и поклажа на дне. Надо правду сказать, повезло нынче мне!

(Умиленно.)

Повезло? Но везенье тут разве одно? Им погибнуть, а мне уцелеть суждено. Будь славен господь за то, что десницу Надо мною, греховным, ныне простер.

(Вздыхая всей грудью.)

Сладко мне сознавать, что господень взор Персонально за мной наблюдать стремится. Но пустыня кругом. Где взять воду и пищу? Почему обо мне не заботится он? Обойдется.

(Громко и угодливо.)

Не даст он, чтоб раб его нищий Погиб, насущного хлеба лишен. Ждать надо смиренно, земное презрев, И бог сохранит. Не впадать же в отчаянье.

(Вскрикивая от ужаса.)

Не лев ли в кустах? Я слышу рычанье.

(Стуча зубами.)

Как будто не лев.

(Бодрясь.)

Ну конечно, не лев. Удержаться в сторонке умеет зверина, Не смеет задеть своего господина, Помогает инстинкт: смекает она, Что даром дразнить не стоит слона. Дойду-ка, однако, до пальмы какой. Пускай даже влезть на нее нелегко мне, Но, ежели влезть, обеспечен покой, Особенно если молитву припомню.

(Влезает на дерево.)

Что ж, утро вечера мудреней, — Не раз проверена мной поговорка,

(устраиваясь удобнее)

Как хорошо трепетать от восторга! Богатство не стоит высоких идей. Доверься лишь богу. Пошлет он конец Несчастьям твоим не в меру огромным. Персоне моей он добрый отец.

(Взглянув на море, шепчет со вздохом.)

Но я не назвал бы его экономным.

_____

Ночь. Стоянка марокканцев на границе пустыни. Дозорные отдыхают у костра.

Раб

(вбегая, рвет на себе волосы)

Нет царева иноходца!

Другой раб

(вбегая, разрывает на себе одежды)

Платье царское пропало!

Надсмотрщик

(вбегая)

Каждому по сотне палок, Коль грабитель не найдется!

Воины, вскочив на коней, уносятся во все стороны.

_____

Восходит солнце. Акации и пальмы. Пер Гюнт, сидя на дереве, отбивается веткой от обезьян.

Пер Гюнт

Ну, выдалась ночь! Нынче проклял я тьму.

(Отбиваясь.)

Ты снова? Теперь ты решила плодами? Нет, кой-чем похуже! Ох, сладу нет с вами. И что вы за твари, я в толк не возьму! Бороться и бодрствовать учит Писанье. Но так я замучен, что нет уже сил.

(При новой атаке, нетерпеливо.)

О, господи, хоть бы конец наступил! Подкрасться бы надо мне к этакой дряни, Поймать, и повесить, и шкуру стянуть, Напялить ее на себя как-нибудь И враз уподобиться обезьяне. Что есть человек? Одинокий тростник. Не зря он к другим применяться привык. Опять налетели. Да их тут стада! Попробуй-ка сладь с обезумевшим стадом! Эх, стать бы в тот раз мне и вправду хвостатым, И встреча бы с ними была не беда. Да что там? Наверх забирается стадо.

(Глядя вверх.)

Зажал старикашка грязюку в кулак.

(Сжавшись от страха, замирает. Обезьяна шевелится. Пер Гюнт манит ее, как собаку.)

Хороший. Хороший. Смеется-то как! С ним только самим по-хорошему надо, Кидать ничего он не станет в меня. Да это ведь я. Мы знакомы отлично. Тяв-тяв! И язык ваш я знаю прилично. Мы помним друг друга, мы даже родня. Я сахару дам тебе завтра. Срамник! Швырнул-таки пакость, зажатую в лапах! Съедобное, может? Неясно на запах. Ах, то лишь по вкусу, к чему ты привык. Какой-то философ недаром изрек: На силе привычки стоит наш мирок. А вот молодежь!

(Отбиваясь.)

Перл творца — человек Сносить принужден подобные вещи! На помощь! Сюда! Пропадаю навек! Старик-то был дрянь, а сынки еще хлеще.

_____

Раннее утро. Скалы и пустыня. В одной стороне ущелье и грот. В ущелье вор и укрыватель краденого с царским конем и платьем. Богато убранный конь привязан к утесу. Вдали видны всадники.

Вор

Царский отряд Верхом приближается Сюда.

Укрыватель краденого

Словно в песок Голова погружается. Беда!

Вор

(складывая руки на груди)

Отец мой был вор, И сынку воровать.

Укрыватель краденого

Был мой — укрыватель, И мне укрывать.

Вор

Не спорить с судьбой — Быть самим собой.

Укрыватель краденого

(прислушиваясь)

Близится кто-то. Бежим, дружок!

Вор

Гибель страшна, Но велик пророк.

Убегают, бросая краденое. Всадники скрываются.

Пер Гюнт

(появляется, вырезая дудочку)

Что, в самом деле, за дивный рассвет! Горло прочистить торопится птаха, Улитка из домика лезет без страха. Утро! Прекрасней времени нет! Всю силу, какая в ней только нашлась, Природа вложила в утренний час. В сердце уверенность зреет такая, Словно сейчас одолею быка я. Тихо-то как! Превосходство деревни Было мне раньше понять не дано. Пусть города громоздятся издревле, Всякого сброду в них вечно полно. Глянь-ка, вот ящерица ползет, Ведать не ведая наших забот. Истинно, зверь невинен любой! Он воплощает промысел божий, То есть живет, на других непохожий, То есть собой остается, собой, Обижен ли он иль обласкан судьбой.

(Смотрит в лорнет.)

Жаба. Зарылась себе в песок Так, что с трудом ее мы находим, А тоже взирает на мир господень, Упиваясь собой. Погоди-ка чуток!

(Задумывается.)

Упиваясь? Собой? Это чьи же слова? И где я читал их во время оно? Они из молитв? Из притч Соломона? Проклятье! Слабеет моя голова, И прошлое я вспоминаю едва.

(Садится в тень.)

Здесь, в холодке, мне будет удобно. Эти вот корни вроде съедобны.

(Ест.)

Пища пригодна скорей для скота, «Плоть усмиряй!» — говорят неспроста. Сказано также: «Умерь гордыню! Возвысится тот, кто унижен ныне».

(Встревоженно.)

Возвысится! Это и есть мой. путь. И может ли впрямь оно быть по-иному? Судьба воротит меня к отчему дому, Позволит все к лучшему обернуть. Сперва испытанье, потом избавленье. Лишь дал бы здоровье господь да терпенье!

(Отгоняя черные мысли, закуривает сигару, ложится и смотрит вдаль.)

Ну и пустыня — вправду без края! Страус как будто шагает вдали. Эх, кабы в толк мне взять помогли, Что бог замышлял, эту сушь созидая! Для жизни людской она не пригодна, Выжжена солнцем, мертва и бесплодна, Нет ни предела ей, ни конца, Здесь не пробьются подспудные воды. Она, со времен сотворенья, творца Не благодарила. Гримаса природы! А что это там блестит на востоке? Не море ли? Нет, невозможно. Мираж. На западе море! Приморский пейзаж Лежит за грядой холмов невысоких.

(Внезапно осененный.)

Я мог бы… поскольку заслон тут мал… Устроить проток, прокопать канал, И хлынут бурлящие волны по ныне Безжизненной и безысходной пустыне. Я превратить бы поистине мог В бескрайнее море бесплодный песок. Оазисы стали бы здесь островами, Зазеленело бы все вокруг. Летели б морские суда над волнами, Как птицы, пути пролагая на юг. Воздух морской принес бы прохладу, Ливень с небес бы хлынул сюда, Люди воздвигли бы здесь города, Выжженный край уподобили саду! На юг от Сахары возникнуть должна Цивилизованная страна! Борну{18} начнут заселять колонисты, А в Тимбукту{19} станут строить завод, К Верхнему Нилу удобно и быстро Поезд от Габеса{20} довезет, Там, где пышней распустится зелень, Мы благородных норвежцев поселим, Раз мы, норвежцы, причислены к знати, Примесь арабская будет нам кстати. А где в залив ударяет волна, Будет Перполис построен, столица. Мир одряхлел. Так должна появиться В нем Гюнтиана, младая страна.

(Вскакивая.)

Только бы денег, и дело пойдет — Ключ золотой от морских ворот! В бой против смерти! Взять бы богатства, Что в сундуках без дела пылятся! Люди живут, свободы желая, — Как осел из ковчега, я кликну клич, И процветания можно достичь Для ныне пустынного, мертвого края! Выбраться — вот что волнует меня, А капитал не минует меня. Ныне полцарства отдам за коня.

Из ущелья доносится ржание.

 Лошадь и сбруя, наряд и оружье!

(Подойдя ближе.)

Откуда? Но что удивляет меня? Воля движет горами, тогда почему же Не сотворить ей также коня? Чушь! Доверяться фактам в обычае. Ab esse ad posse[8] — конь в наличии.

(Переодевается и оглядывает себя.)

Сэр Гюнт стал турком с нынешних пор. Ну, кто бы подумал! Дивное платье, И конь красавец, и краше нет шпор!

(Садясь в седло.)

Скачи, вороной, во весь опор! Лихая езда — привилегия знати.

(Скачет в пустыню.)

_____

Шатер арабского вождя, одиноко стоящий среди оазиса, Пер Гюнт в восточном одеянии возлежит на подушках. Он пьет кофе и курит трубку на длинном чубуке. Анитра и девушки пляшут и поют.

Хор девушек

Пророк нам явился, Пророк нам явился, Пророк всемогущий явился нам ныне, У нас он, у нас он явился, Пройдя по пескам пустыни. Пророк всемогущий, хранитель святыни, У нас он, у нас он явился, Пройдя по пескам пустыни. Мир звуками флейт огласился: Пророк, пророк нам явился!

Анитра

Явился нам конь его белый, Как реки молочные рая, Молитесь, колени склоняя. Звезда в его взоре горела! Детям земли унылой Снести его свет не под силу. Сквозь пустыню пришел, Жемчугами и златом горит его грудь, Пред ним все радо блеснуть, За ним, однако, Стена самума и мрака. Пророк к нам пришел, Сквозь пустыню пришел, Как сын человечий Божий храм нынче гол, — Вот о чем его речи.

Хор девушек

Мир звуками флейт огласился! Пророк, пророк нам явился!

(Девушки пляшут под тихую музыку.)

Пер Гюнт

Давно изреченье ведомо мне: «Несть пророка в своей стране». Здешняя жизнь больше радует сердце, Чем жизнь меж чарльстоунских{21} судовладельцев, Там какой-то изъян ощущался всегда, Основа той жизни была мне чужда, Я не был собой в ту пору нимало, Занятие радости не доставляло. Чего добивался я, — вот вопрос, — Усердно корпя над работой тягучей? И сам не пойму, как я это снес! Зачем принимался? Представился случай. Остаться собой на мешке золотом — Что ставить на рыхлом песке строенье. Пред золотом, падкие на униженье, И в пакость и в грязь люди лезут гуртом, Брошкам и перстням спеша поклониться. Брошки и перстни, однако, не лица. Участь пророка гораздо яснее, Знаешь хотя бы, что путь будет прям, Овации здесь вызываешь ты сам, А вовсе не доллары или гинеи. Каков ты — таким тебя примет весь свет, Тебе здесь нужды в привилегиях нет, И связи не сделают дело вернее. Пророк — ну так что ж! Это дело по мне! И быстро устроилось все чрезвычайно! Мне встретились дети природы случайно, Когда я в пустыне скакал на коне. Житейское дело — явился пророк. Я людям не лгу и не вижу в том прока, Могу аннулировать все, что предрек, — Вот что от лжеца отличает пророка. Ничем я не связан. Такая причуда — Сугубо приватное дело притом. Уйду, как пришел, на коне вороном, Ведь я господин положенья покуда.

Анитра

(подойдя к нему)

Пророк и властитель!

Пер Гюнт

Что надо рабыне?

Анитра

К шатру собрались все воины рода, Желая взглянуть на пророка.

Пер Гюнт

Постой. Скажи им, пускай остаются у входа И молятся, — слух обращаю к ним свой, А вход в мой шатер заказан мужчине. Мужчина — нелепая, скверная тварь. Безумия, злобы и грязи сыны!.. Анитра, представь себе только, что встарь Меня… Предо мной они очень грешны. Довольно. Пусть женщины в радостном танце Мне с памятью горькой помогут расстаться.

Девушки

(танцуя)

Благ наш пророк, хоть полон печали, Затем что люди зло учиняли. Благ наш пророк и, души спасая, Откроет нам, грешным, ворота рая.

Пер Гюнт

(наблюдая за танцующей Анитрой)

Бьют ноги дробь, словно по барабану. Очень она аппетитна, как гляну. Спорить не стану, подобные формы За перл красоты не сочли до сих пор мы. Но в чем красота? Зависит наш вкус От места и времени. Я, признаюсь, Считаю всегда, что пикантность такая На пользу тому, кто давно пресыщен, А общество бьет преступивших закон: Та слишком толста, эта слишком худая, Та чувственна, эта сверх меры невинна, Хоть всем претит середина! Но то, что грязна ее нежная ножка И ручка пованивает немножко, По мне, не порочит ее нисколько, — Прекрасней делает только. Анитра!

Анитра

(подойдя к нему)

Внемлет рабыня твоя.

Пер Гюнт

Ты прелесть. Совсем растрогался я. И, в том тебя уверить желая, Пророк тебя сделает гурией рая.

Анитра

Быть не может!

Пер Гюнт

Это не шутки. Я говорю с тобой в здравом рассудке.

Анитра

У меня нет души.

Пер Гюнт

Я тебе ее дам.

Анитра

Да как же?

Пер Гюнт

Уж это решаю я сам. Займусь для начала твоим воспитаньем. Нет, значит, души. Ты глупа, как на грех. Я тотчас приметил сей факт с состраданьем. Но есть для души местечко у всех. Поди-ка сюда! Я твой череп измерю. Местечко найдется, всем сердцем я верю. Не то что глубин ты достигнешь особых, Как водится это у высоколобых… Но что в них тебе? Слова я не нарушу, И ты, получивши обычную душу…

Анитра

Пророк был столь благ…

Пер Гюнт

Что же пыл твой пропал?

Анитра

Но я предпочла бы…

Пер Гюнт

Выкладывай смело!

Анитра

На что мне душа? До нее мне нет дела. Мне лучше бы…

Пер Гюнт

Что?

Анитра

(указывая на его тюрбан)

Этот дивный опал!

Пер Гюнт

(с восторгом протягивая ей камень)

Анитра, всей плотью ты Евина дочка!

И раз я мужчина, магнит тебе дан.

Ах, есть у поэта отличная строчка:

«Das ewig Weibliche zieht uns an!» [9]

_____

Лунная ночь. Пальмовая роща перед шатром Анитры. Пер Гюнт с арабской лютней сидит под деревом. Он подстриг бороду и волосы и выглядит гораздо моложе.

Пер Гюнт

(играет и поет)

Свой рай замкнув своим ключом, Я ключ с собой унес, И в море я ушел потом, И пролилось в краю родном Немало женских слез. На юг, на юг мы морем шли, Все прибывало сил. А на другом конце земли, Где пальмы пышно возросли, Я свой корабль спалил. Я на корабль пустыни сел О четырех ногах, Вперед он бешено летел… Теперь, как птица, я запел. Лови! Я на ветвях! Анитра, ты как пальмы сок, — Я знал наверняка: Ангорский сладостный сырок От сладости твоей далек, Настолько ты сладка!

(Вешает лютню на плечо и подходит к шатру.)

Тихо. Знать бы, услыхала ль Песню нежную она И, откинув покрывало, Глянула ль, обнажена? Там какое-то движенье. Не вздыхает ли любовь? Ты ничем не прекословь, Вот опять оно, и вновь — Это, видимо, храпенье. Что за музыка! Анитра Спит. Умолкни, соловей! Не собрать тебе костей, Коль твоя не стихнет цитра, Впрочем, бог тебе судья. Так что пой себе, пожалуй. Ты певец совсем как я. Ах, немало душ пленяла Песня звонкая твоя! Коль настала ночь, так пой! Песня — общая нам участь, И для нас обоих, мучась, Петь и значит быть собой. То, что девушка в дремоте, Счастью придает накал, Точно вы еще не пьете, Но пригубили бокал, Впрочем, я не вижу зла В том, чтобы она пришла.

Анитра

(из шатра)

Господин позвал рабыню?

Пер Гюнт

Да, позвал я, в самом деле. С шумом здесь охотясь ныне, Поднял кот меня с постели.

Анитра

Ах, но это не охота, А совсем иное что-то.

Пер Гюнт

Что?

Анитра

Уволь…

Пер Гюнт

Скажи, чтоб знал…

Анитра

Стыдно мне…

Пер Гюнт

(подойдя поближе)

Не то ли было, Что меня воспламенило, Побудив отдать опал?

Анитра

(в ужасе)

Ты сравнить себя готов С самым мерзким из котов?

Пер Гюнт

Поразмысли-ка о том, Что, по крайности, в одном Сходятся пророк с котом.

Анитра

С губ твоих, как мед, струится Шутка.

Пер Гюнт

Свет души моей, Не дано понять девицам Выдающихся людей. Пошутить всегда неплохо, Да еще наедине. При народе сан пророка Придает серьезность мне. Весь свой век я жил с опаской От обилия забот, Ибо их печальный ход К прорицаниям ведет, Мне служившим только маской. К черту вздор! Я на свиданье Просто Пер, такой, как есть. Пусть пророк идет в изгнанье, Я хочу к тебе подсесть.

(Садится под дерево, привлекая ее к себе.)

И давай теперь валяться Под зелеными ветвями, Я шептать, а ты смеяться, После сменимся ролями, И, смягчив свое сердечко, Ты шепни любви словечко.

Анитра

(ложась к его ногам)

Речь твоя как песня ныне, Хоть ее не понимаю, Но за то, что ей внимаю, Дашь ли душу ты рабыне?

Пер Гюнт

Душу дам тебе и знанье, Коли есть на то желанье. Чуть зажжется в отдаленье Дня багряное сиянье, Я возьму тебя в ученье И примусь за воспитание. Глупо было бы, однако, Коль среди ночного мрака Я бы вдруг тебе представил Ветхий свод ученых правил. И душа, замечу кстати, Небольшое достоянье! В сердце корень благодати.

Анитра

Говори! Пока внимала, Мне был виден свет опала.

Пер Гюнт

Ум в зените стал что дурость, Трусость — злобой обернулась, В правде, взятой без предела, Ложь вылазит то и дело. Так устроен мир покуда, Что, хотя кругом полно Симпатичнейшего люда, Жизнь осмыслить мудрено. Паренек мне был знаком. Истый перл в кругу людском, Но и он поник пред бездной Ветхой утвари словесной. Видишь мертвую пустыню? Мановением тюрбана Я частицей океана Сделать мог ее отныне. Но ведь был бы я болваном, Сделав сушу океаном. Жить — ты знаешь что такое?

Анитра

Научи!

Пер Гюнт

Нестись рекою Времени, в волне слепой, Будучи самим собой! Но собой от века были Лишь мужчины в полной силе. В старости слаба орлица, Старый конь напрасно тщится, Ведьмой кажется старуха, Не хватает старцу духа, Блекнет в старости душа. Юность, юность, не желаю Царствовать, в руках держа Неоглядные пространства Гюнтовского государства, Если дева молодая К ней в сердечко даст забраться! Ты теперь сообразила, Для чего твое мне сердце? Ты единственное средство Там, где в самом деле мило, Халифат свой основать. В царстве всех твоих стремлений Я хочу повелевать. Покорись мне нынче, право! Камню, чем он драгоценней, Тем скорей нужна оправа. Розно жить, по мне, бесцельно, И тебе та жизнь — отрава. А тебя я безраздельно Всю собой бы напоил И лишил последних сил. В волосах твоих смоленных И во всем, чем ты желанна, Сад прелестный Вавилона, Рай могучего султана. А что с придурью ты малость, Грех, пожалуй, не велик, Тот, кому душа досталась, Уходить в себя привык. Что до этого сюжета, Я желаю одного: Привязав на цепь браслета Прелесть тела твоего, Стать душой твоей за это, Не меняя status quo.

Анитра храпит.

Что? Заснула? И ответа Не услышала она? Впрочем, власть моя сильна Тем как раз, что и в дремоте Ей понятен голос плоти.

(Поднявшись, вкладывает ей в руки драгоценности.)

Вот запястье, вот кулон. Спи, Анитра. Пусть в твой сон Пер придет. И ты корону Поднеси ему во сне, Ибо он свою персону Поборол теперь вполне.

_____

Караванный путь. Оазис остался позади. Пер Гюнт скачет по пустыне на белом коне. Анитра сидит в седле перед ним.

Анитра

Пусти, укушу!

Пер Гюнт

Смотри какова!

Анитра

Что вздумал?

Пер Гюнт

Сыграть в овечку и льва! Похитить тебя! Вот бы страсть разыгралась!

Анитра

Стыдись! Престарелый пророк…

Пер Гюнт

Пустяки. От старости мы еще далеки. И чем же это похоже на старость?

Анитра

Пусти. Я желаю домой.

Пер Гюнт

Домой? Кокетство! К папаше? Да что ты, друг мой? Поверь мне, коль выпорхнули из клетки, Домой не должны возвращаться детки. Такому, как я, оставаться притом Не надо бы долго на месте одном. Ума наберешься — лишишься почета. Особенно если пришел, как пророк, Являйся на миг, на короткий срок, А тут мой визит затянулся что-то. Меняет пустыня сердца своих деток: Я просьб и молитв не слыхал напоследок.

Анитра

Какой ты пророк!

Пер Гюнт

Над тобой я владыка.

(Пытаясь ее поцеловать.)

Ведет себя девушка попросту дико.

Анитра

Отдай перстенек с безымянного пальца!

Пер Гюнт

Бери! Все считай, дорогая, своим.

Анитра

В речах твоих сладкие звуки таятся.

Пер Гюнт

Как сладко узнать, что ты нежно любим! Коня под уздцы поведу по пустыне.

(Отдавая ей хлыст и слезая с лошади.)

Вот так, мой цветок, мой божественный дар! Как раб я служить своей стану рабыне, Пока тепловой не настигнет удар. Я молод, Анитра, даю тебе слово, Не стоит судить меня слишком сурово, Кто молод, тот любит шутить, веселиться, И ежели б только не ум твой худой, Дошло до тебя бы, моя чаровница, Коль я веселюсь, ergo[10], я молодой!

Анитра

Ты прав. Дай колечко под стать перстенечку!

Пер Гюнт

Держи! Мне б козленком пуститься вприскочку! Сплести бы венок из лозы винограда! Я молод! Эх, петь да плясать бы мне надо!

(Танцует и поет.)

Я петушок счастливый, Когда клюется курица. Эх, славно как танцуется! Я петушок счастливый!

Анитра

Пророк, не устал ли ты, я беспокоюсь? Тебе кошелек стал оттягивать пояс.

Пер Гюнт

Держи кошелек! Ты само благородство. А тот, кто любим, без гроша обойдется.

(Опять танцует и поет.)

Пер Гюнт молодой совсем очумел, Забыл, которую ногу куда. Не все ли равно, говорит, ерунда! Пер Гюнт молодой совсем очумел.

Анитра

Приятно танцующим видеть пророка.

Пер Гюнт

Пока незаметно особого прока. Сменяемся платьем! Разденься!

Анитра

Пророк, Кафтан твой велик мне, а пояс широк.

Пер Гюнт

Eh bien! [11]

(Становясь на колени.)

Причини же мне боль, наконец! Влюбленному сердцу приятно страданье. Когда мы приедем ко мне во дворец…

Анитра

В твой рай?.. Велико ль до него расстоянье?

Пер Гюнт

Миль с тысячу.

Анитра

Мне чересчур.

Пер Гюнт

Погоди, Зато обретешь ты там душу в груди!

Анитра

Да я без души обойдусь, краснобай! А боль причинить я…

Пер Гюнт

(вставая)

Но черт подери! Не слишком серьезно… Денечка на три…

Анитра

Анитра покорна пророку. Прощай!

(Бьет его хлыстом по рукам и скачет галопом обратно в пустыню.)

Пер Гюнт

(как пораженный молнией, минуту спустя)

Ах, чтоб тебя…

_____

То же место часом позже. Пер Гюнт неторопливо и задумчиво снимает с себя турецкое одеяние. Затем достает из кармана дорожную шапку и, надев ее, он снова предстает европейцем.

Пер Гюнт

(бросая тюрбан в сторону)

Я, стало быть, вот он. Там турок лежит. На что мне был нужен языческий вид? Еще хорошо, что менялось лишь платье — Нутром ничего не успел перенять я. Зачем это было, кто мне объяснит? Мне б жить, как положено христианину, Не врать, что мне перья павлиньи под стать, Обычай, закон и мораль соблюдать. Собой оставаясь, приемля судьбину И речь над могилой, коль мир сей покину.

(Делая несколько шагов.)

Девчонка! Распустит свои волоса — И чуть ли навеки не околдовала! Будь проклят я, коль объяснить бы взялся, Что в ней я нашел — хорошего мало. Спасибо, прошло. А зайди чуть подале, Кругом бы тогда надо мной хохотали. Наделал делов! Утешенье лишь в том, Что зло было все в положенье моем, Повинна была не персона моя, А то, что само положенье пророка, Забвенье естественных норм бытия, Толкало меня изъясняться высоко. И что за нелепая должность — пророк! Напустишь тумана и, значит, при деле. С позиций пророческих, ум недалек, Коль скоро понятья его протрезвели. И раз я пророком явился в пустыне, Я вынужден был поклоняться гусыне. Однако…

(Начиная вдруг хохотать.)

И что ведь на ум-то взбредет! Застопорить время фигурами танца, Поток преградить болтовней попытаться, Вздыхать, ворковать о своем идеале, — И все для того, чтоб тебя общипали, Уж точно безумно-пророческий ход! Как куру, меня общипали! Хотя Кой-что уцелело, скажу не крутя: Есть что-то в Америке, что-то в кармане, — Выходит, не вовсе погряз я в дурмане, Еще я не беден, хоть и не богат. Заботы о клади меня не томят, Не надобно дум о коне и карете, — Себе господин я: один я на свете. Куда же пойти? Я путей вижу много. Лишь мудрый поймет, где тут к цели дорога! Но толку не стало в коммерческом деле, Забавы любовные мне надоели, К тому ж я не рак, чтобы пятиться вспять. «Куда ни ступи, что вперед, что назад, Внутри и снаружи и жмут и теснят», — Как некогда мне довелось прочитать. Нужна мне невиданная досель, Усердья достойная, высшая цель. Иль жизни своей сочинить описанье Грядущим потомкам своим в назиданье? Но нет. Раз во времени нет недостатка, Познать, как школяр, не смогу я ужель Теченье минувшего миропорядка? Такое занятие мне подойдет! Я хроники наши читал с малолетства, Наукам учился. Доступны мне средства Узнать, как взрастал человеческий род. Сквозь сон я увижу минувшее сам, Доверясь истории бурным волнам. Как зритель, на битву добра и зла Из безопасного гляну угла, — Как рушатся царства и глохнут идеи, Как мученик жизни лишиться готов, Как мелочью держится дело веков, — С истории пенки снимать я умею. Вот только бы «беккером{22}» надо разжиться, И вслед хронологии можно пуститься. Конечно, познанья мои не в порядке, К тому же история ставит загадки, — Зато чем нелепее пункт отправной, Тем вывод сильней отдает новизной. Какой возникает душевный подъем От мысли одной, что мы к цели идем!

(Взволнованно, но тихо.)

Порвать навсегда с тем, что в сердце хранится, Забыть и свой дом, и родимые лица, И на ветер бросить богатства свои, И больше не думать о счастье любви, — И все ради истины неизвлеченной!

(Утирая слезу.)

Вот в чем узнается серьезный ученый. Я чувствую в сердце своем ликованье! Открылось мне истинное призванье! Держаться бы только теперь своего, И можно гордиться, что вновь ты мужчина, Что стал ты собой, Пером Гюнтом, кого Царем называть есть, как видно, причина! Хочу обладать я итогом былого, По тропам живущих не бегая снова. Не стоит сегодняшний день ни черта. Коварна обычная жизнь и пуста, Ничтожны умы и бессмысленна прыть!

(Пожимая плечами.)

А женщины — что уж о них говорить!

(Уходит.)

_____

Летний день. Северные горы. Избушка в глухом лесу. Дверь с большим деревянным засовом открыта. Над дверью — оленьи рога. Подле избушки пасутся козы. Красивая женщина средних лет сидит на солнце за прялкой.

Женщина

(поглядев на дорогу, поет)

Зима пролетит, и весна пройдет, И лето — и целый промчится год, Но ты ведь придешь, пусть не в этом году, И я, как тебе обещала, всё жду.

(Поманив коз, возвращается к работе и продолжает петь.)

Дай бог на земле тебе зло побороть, Да благословит тебя в небе господь. Я жду тебя здесь, так велел ты мне сам, А если ты в небе, мы встретимся там.

_____

Египет. Утренняя заря. Колосс Мемнона в песках. Пер Гюнт, приблизившись, некоторое время молча его рассматривает.

Пер Гюнт

Отсюда я в странствия ныне пускаюсь И буду теперь египтянин покамест, Хотя и, заметим, — на гюнтовский лад! — В Ассирию двинуться буду я рад. А думать, как мир сотворен был когда-то, По-моему, времени зряшная трата. Библейских сказаний я трогать не буду, Следы их и так проступают повсюду, К тому же значенья их очень мудрёны, И я не спешу постигать их законы.

(Садясь на камень.)

Сперва отдохну под могучей сенью, Покуда колосс предается пенью, Поем и внутри осмотрю пирамиду, Отдав прежде должное внешнему виду, За Чермное море пойду на поклон — Не там фараон Потифар{23} погребен? Потом в Вавилон я намерен явиться, Где в рощах висячих шатались блудницы, А с этой культурой чуть стану знаком, Направлюсь к Трое я прямиком, А по морю прямо оттуда, из Трои, К бессмертным Афинам дорога ведет, Хочу я воочию видеть проход, Где пал Леонид{24} и его герои, Узнаю философов, живших когда-то, Увижу тюрьму, где сгубили Сократа{25}… Там, впрочем, война! Такая досада! Нет, лучше тогда эллинизма{26} не надо.

(Взглянув на часы.)

И ждать же себя заставляет солнце! А времени нет. Ждут большие дела, О чем бишь я? Да, значит, Троя была…

(Вставая и прислушиваясь.)

Откуда-то шорох идет, мне сдается.

Восходит солнце.

Колосс Мемнона

(поет)

Прежде прах полубога была я, Стала птица младая, То Зевса творенье Грядет на боренье. Сова, куда эта птица Спать ложится? Коль не хочешь смерти своей, Отвечай скорей!

Пер Гюнт

Впрямь услыхал я колосса глас, Музыка давних веков лилась, Слышал я камня волшебное пенье. Отметим сей факт, мудрецам в поученье.

(Делая запись в книжке.)

«Статуя пела, и звук был внятен, Но смысл оставался мне непонятен, Все это был, несомненно, бред. Других интересных деталей нет».

(Идет дальше.)

_____

Неподалеку от селения Гизе. Огромный сфинкс, высеченный в скале. Вдали — шпили и минареты Каира. Появляется Пер Гюнт, он внимательно рассматривает сфинкса то в лорнет, то сквозь приставленный к глазу кулак.

Пер Гюнт

Ах, господи, я ведь кого-то видал, На чудище это ужасно похожего! Средь южных пустынь или северных скал? То был человек? И ты узнаёшь его? Колосс Мемнона, смекнул я потом, Весьма походил на Доврского старца, Когда, возвышаясь с раскрытым ртом, Старался тот мудрым и важным казаться. Но это создание — помесь льва И дивной женщины, полной истомы? В народе легенда о нем жива, Иль были мы с ним и вправду знакомы? Он — выдумка? Вспомнился случай забытый! Да это ж кривой, мной однажды побитый! Так мне показалось… Я был в лихорадке…

(Подойдя ближе.)

Взор точно такой, и у рта те же складки, Быть может, немного мясистее рыло, Но сразу и мать бы их не различила, Явственно сходство со львом у кривого, Когда к нему днем приглядишься с тыла. А если загадку задать тебе снова? Ответишь ли так же, как в давнем году?

(Кричит сфинксу.)

Эй, кто ты, кривой?

Голос (за сфинксом)

Ach, Sphinx, wer bist du?[12]

Пер Гюнт

Как? Эхо владеет немецким? Ого!

Голос

Wer bist du?

Пер Гюнт

Прекрасная речь у него. Науке неведом такой прецедент.

(Записывая в книжку.)

«Немецкое эхо. Берлинский акцент».

Из-за сфинкса выходит Бегриффенфельдт

Бегриффенфельдт

Здесь есть человек.

Пер Гюнт

Все понятнее стало.

(Записывая.)

«Мой вывод потом был иным, чем сначала».

Бегриффенфельдт

(жестами выражая тревогу)

Простите, но жизненно важное дело… С чего бы сюда заявились вы вдруг?

Пер Гюнт

Визит. Здесь живет мой старинный друг.

Бегриффенфельдт

Кто? Сфинкс?

Пер Гюнт

(кивая)

Наша дружба не знала предела.

Бегриффенфельдт

Отлично! К тому же минувшая ночь! Трещит голова! Так и рвется на части. Вы быть с ним знакомым имеете счастье И скажете, кто он?

Пер Гюнт

Сказать я не прочь: Он — это он сам.

Бегриффенфельдт

(подскакивая)

Вспышка грозного света Всю жизнь озарила! А верен расчет, Что он — это он?

Пер Гюнт

Сам сказал он мне это.

Бегриффенфельдт

Он сам вам сказал? Это переворот!

(Снимая шляпу.)

Как, сударь, вас звать?

Пер Гюнт

Пером Гюнтом крещен.

Бегриффенфельдт

(в крайнем изумлении)

Пер Гюнт! Аллегория! О, в самом деле, Пер Гюнт — то есть нам неизвестный доселе, Грядущий, приход чей нам был возвещен!

Пер Гюнт

Так встретить меня вы пришли неужели?

Бегриффенфельдт

Пер Гюнт! Глубоко! И разумно вполне! И каждое слово исполнено смысла! А кто вы такой?

Пер Гюнт

(скромно)

Я обычно стремился Самим быть собой. Впрочем, паспорт при мне.

Бегриффенфельдт

Вновь в слове таинственный смысл затаился!

(Хватая его за руку.)

В Каир! Царь толковников ныне явился!

Пер Гюнт

Я — царь?

Бегриффенфельдт

Собирайся!

Пер Гюнт

Я признан царем?

Бегриффенфельдт

(увлекая его за собой)

Да, царство твое в толкованье твоем.

_____

Каир. Большой двор, огороженный высокой стеной и домами. На окнах решетки. Железные клетки. Во дворе трое сторожей. Входит четвертый.

Вошедший

Шафман, куда наш директор девался?

Первый сторож

Уехал куда-то еще до зари.

Четвертый

Ночью, должно быть, он сильно терзался. Давеча…

Второй

Тише. Он здесь. Смотри!

Бегриффенфельдт вводит Пера Гюнта, запирает ворота и кладет ключи в карман.

Пер Гюнт

(про себя)

Он, очевидно, весьма даровит: Никак не понять, что он говорит.

(Оглядываясь.)

Стало быть, здесь для ученых дом?

Бегриффенфельдт

Лучших толковников{27} тут мы найдем, Семьдесят — прежнее их число, — Ныне до ста тридцати возросло.

(Кричит сторожам.)

Миккель, Шлингельберг, Шафман, Фукс, В клетки немедля! За вас я возьмусь!

Сторожа

Мы?

Бегриффенфельдт{28}

Ну, а кто же? Скорей! Скорей! Земля завертелась, и мы вместе с ней.

(Заставляя их войти в клетку.)

Великий Пер появился у нас. Сами смекайте, — вот и весь сказ!

(Заперев клетку, бросает ключи в колодец.)

Пер Гюнт

Директор и доктор, извольте меня…

Бегриффенфельдт

Ни то, ни другое с текущего дня! Вы в силах держать за зубами язык?

Пер Гюнт

(обеспокоенный)

А что?

Бегриффенфельдт

Я пугать вас не буду рассказом…

Пер Гюнт

Но что же?..

Бегриффенфельдт

(отведя его в сторону, шепотом)

Сегодня, скажу напрямик, Дух испустил абсолютный разум.

Пер Гюнт

О, боже!

Бегриффенфельдт

Для всех это дело худое, А для меня еще тягостней вдвое. До сих пор приходилось этим хоромам Слыть желтым домом.

Пер Гюнт

Слыть желтым домом!

Бегриффенфельдт

Тогда, но не нынче!

Пер Гюнт

(побледнев, шепотом)

Я понял, в чем дело: Он тронулся сам, но таится умело.

(Отступает.)

Бегриффенфельдт

(следуя за ним)

Вы поняли смысл этой смелой фигуры: Не то чтобы умер и в небо взвился, Но сам из себя изошел, как из шкуры Вышла Мюнхгаузенова лиса.

Пер Гюнт

Простите…

Бегриффенфельдт

(удерживая его)

Точнее, как угорь он, В ушко влез игольное и проведен Сквозь стену…

Пер Гюнт

Спасаться мне надобно все же!

Бегриффенфельдт

Вскрыл ножиком шею и вылез из кожи!

Пер Гюнт

Совсем сумасшедший! Быть, видно, беде!

Бегриффенфельдт

Скрывать происшедшее — зряшное дело, Поскольку исшествие духа из тела К большим переменам приводит везде. В ком видели прежде печать идиотства, Считать за нормальных отныне придется, В согласии с разумом в нынешней фазе, И, следуя дале, отныне должны Мы тех, кто, как прежде считалось, умны, Считать идиотами в этаком разе.

Пер Гюнт

Да, мниморазумных. Но времени нет.

Бегриффенфельдт

Нет времени? Вы мне даете совет!

(Отворив дверь, кричит.)

Сюда! Начинается новая эра! Преставился разум. Восславим Пера!

Пер Гюнт

Любезнейший…

Во дворе один за другим появляются сумасшедшие.

Бегриффенфельдт

Солнце для вас засияло. Пора долгожданной свободы настала. Явился ваш царь!

Пер Гюнт

Царь?

Бегриффенфельдт

Вот то-то и есть.

Пер Гюнт

По это уж, право, сверх всяческой меры…

Бегриффенфельдт

Оставьте вы скромности ложной химеры В такую минуту!

Пер Гюнт

Спасибо за честь, Но я погожу, я еще не обвыкся.

Бегриффенфельдт

Лицо, угадавшее мнение сфинкса? Сам бывший собой?

Пер Гюнт

Здесь зарыта собака! Повсюду собой остаюсь я самим, А тут, чтоб собой быть, хотим — не хотим, Должны от себя мы отречься, однако.

Бегриффенфельдт

Отречься? Да что вы? Ведь вы не слепой, Напротив, собой мы бываем тут сами, И в море житейское под парусами Здесь каждый выходит самим собой. Здесь каждый свое только слышит слово, Уйдя целиком в себя самого, Свои только беды печалят его, — От мира отрекся он остального. Никто здесь не стонет от боли чужой, Никто здесь не дышит другой душой, Себе лишь самим кадим мы и служим, Мы сами — единственный наш трамплин, И если действительно царь нам нужен. Лишь вы — наш естественный господин.

Пер Гюнт

Вот дьявол!

Бегриффенфельдт

Мужайтесь, напрасен ваш страх. Нам все ведь в новинку на первых порах. «Самим быть собой!» Для полной картины — Пример, приходящий мне сразу на ум:

(обращаясь к мрачной фигуре)

Привет тебе, Гугу! Все так же угрюм, Слоняешься по двору ты без причины?

Гугу

Но уходят поколенья, Не имея объясненья.

(Перу Гюнту.)

Рассказать ужасный случай?{29}

Пер Гюнт

(кланяясь)

Боже правый!

Гугу

Ну, так слушай! Уничтожена свобода Малабарского народа. Португальцы и голландцы Как пошли переселяться, Нам неся свою культуру, Нами принятую сдуру, Так легло на наши плечи Совмещение наречий. А когда-то наши страны Населяли обезьяны, Властью радостно играя Посреди родного края, Как явила их природа, Так и жили год от года, Сотни лет они рычали, Как приучены вначале. Наш язык первоначальный Завершил свой путь печальный, На столетия четыре Ночь настала в нашем мире, И могла ль чужая хватка Не оставить отпечатка? Смолкли древние звучанья, Не слыхать нигде рычанья, Ныне жребий стал суровым: Надо пользоваться словом. Вот над нами как глумятся! Португальцу и голландцу, Малабарцу и гибриду Разом нанесли обиду! Я боролся за первичный Наш язык, нам непривычный, Трупу мнил вернуть дыханье, Звал сражаться за рычанье, Сам рычал, сыскавши вскоре Дух рычания в фольклоре, Но труды мои пропали. Вот исток моей печали. Помоги в невзгоде этой, Что нам делать — посоветуй!

Пер Гюнт

(тихо)

Волком вой, живя с волками, — По Писанью толковали.

(Громко.)

Друг любезный, недалёко, Сколько помнится, в Марокко Нет числа тем обезьянам, Что владеют первозданным, Не страдающим дефектом, Малабарским диалектом. Вот и вам, во имя братства, Надо к ним перебираться.

Гугу

Приношу благодаренье За такое поученье,

(С важным видом.)

Хоть Восток навек потерян, Обезьянам Запад верен!

(Уходит.)

Бегриффенфельдт

Ведь он же в своей выступает манере? Иной в нем не видно, по крайней мере, Во всем он своей только верен судьбе, И нам представляется духом в себе. Извольте теперь поглядеть на второго, Судящего тоже довольно толково.

(Обращаясь к феллаху{30} с мумией на плечах.)

Царь Апис, как ваши дела обстоят?

Феллах

(Перу Гюнту, злобно)

Признал, что я — Апис?

Пер Гюнт

(прячась за доктора)

Ах, виноват! Я, к сожаленью, не в курсе дела. Но в тоне, по-моему, прозвенело…

Феллах

Лжешь, значит, и ты…

Бегриффенфельдт

Попрошу вашу милость Ввести нас в курс дела…

Феллах

Вот что получилось:

(обращаясь к Перу Гюнту)

Ты видишь, кого таскаю? Он Аписом был, царем. Потом оказался мумией, Помер, как все помрем. А он возвел пирамиды, Вырубил сфинкса средь скал И, как уверяет доктор, Все с турками воевал. Египет, как высшего бога, Его почитал века, Ставя его изваянья В храмах, в виде быка. Но я и есть этот Апис, Как день это ясно мне. После моих разъяснений Сам убедишься вполне. Царь Апис, быв на охоте Тому три тысячи лет, Сходил за нуждой в усадьбе, Которой владел мой дед. Земля от его удобрений Дала мне свои дары, И стали расти незримо Рога в честь давней поры. Ответь, по какому праву Молчат о моих делах? Хоть я по рожденью Апис, Считают, что я феллах. Коль знаешь, скажи, что делать В тяжелом горе моем, Какой, научи, поступок Придаст мне сходство с царем?

Пер Гюнт

А ты бы возвел пирамиды, Вырубил сфинкса средь скал И, как наставляет доктор, С турками бы воевал!

Феллах

Какие дивные речи! Феллах! Голодная вошь! Да тут и свою халупу От крыс и мышей не спасешь. Придумай что-то другое, Чтоб стал я и впрямь велик, Точь-в-точь как древний царь Апис, Мне на плечи легший бык.

Пер Гюнт

Тогда повеситься надо, Махнув рукой на судьбу, И, не беспокоя ближних, Безропотно спать в гробу.

Феллах

Отлично! Так и поступим. Веревка — венец моих дней. Вначале разница будет, Однако сотрется поздней.

(Отойдя в сторону, готовится к самоубийству.)

Бегриффенфельдт

Вот цельная личность, любезнейший Пер! В нем впрямь есть система.

Пер Гюнт

Отличный пример! Но впрямь удавиться решил он покуда. Спаси и помилуй, всевышний! Мне худо!

Бегриффенфельдт

Пройдет. В переходном периоде вы.

Пер Гюнт

Куда? Но проститься я должен, увы…

Бегриффенфельдт

(удерживая его)

Вы спятили?

Пер Гюнт

Нет. Бросьте ваши заботы.

Сумятица. Из толпы выходит министр Хуссейн.

Хуссейн

Сказали, что царь появился у нас.

(Обращаясь к Перу Гюнту.)

Не вы ль, часом, будете?

Пер Гюнт

(в отчаянье)

Пробил мой час!

Хуссейн

Нам нужно ответить на важные ноты.

Пер Гюнт

(рвет на себе волосы)

Чем хуже, тем лучше! Воистину мило!

Хуссейн

Извольте меня обмакнуть в чернила.

(Низко кланяясь.)

Я ваше перо.

Пер Гюнт

(кланяясь еще ниже)

Я ж, всерьез говоря, — Старинный пергамент былого царя.

Хуссейн

Мне жизнь мою сразу открыть не хитро: Песочницей числюсь, а сам я перо{31}.

Пер Гюнт

И я открываюсь вам в самом начале: Я лист, на котором еще не писали.

Хуссейн

Не ведают люди, какой во мне прок, Хотят из меня они сыпать песок.

Пер Гюнт

Я книгой для девушки счастлив бы стать, — Но ум и безумье не гожи в печать.

Хуссейн

Поймите, сколь жизнь моя нехороша: Как жить-то перу, не встречая ножа!

Пер Гюнт

(подпрыгивая)

Легко ль быть оленем, забравшимся в горы, И прыгать, не чувствуя твердой опоры?

Хуссейн

Где ножик? Меня заточите скорее! Обрушится мир, коль не стану острее.

Пер Гюнт

Неужто всевышний, закончив творенье, Как всякий творец, пришел в восхищенье?

Бегриффенфельдт

Вот ножик.

Хуссейн

(хватая его)

О, счастье, — чернила так близко! Как сладостно мне очиниться!

(Перерезает себе горло.)

Бегриффенфельдт

(отстраняясь)

Не брызгай!

Пер Гюнт

(с нарастающим страхом)

Держите его!

Хуссейн

Да, держите! Держите! Держите перо и бумагу берите!

(Падая.)

Что ж, я исписался. Пусть пишут потом: Он жил и скончался надежным пером.

Пер Гюнт

(еле держась на ногах)

Что делать? О ты, воплощающий власть! Я турок, я грешник, урод меж уродов… Какая-то нитка во мне порвалась…

(Кричит.)

Никак мне на имя твое не напасть… Но ты помоги мне, отец сумасбродов!

(Падает в обморок.)

Бегриффенфельдт

(с соломенным венком в руках, подпрыгнув, садится верхом на Пера Гюнта)

Глядите, в каком он владычит болоте! Его коронуем на древний манер!

(Напяливая на него венок.)

Ура повелителю собственной плоти!

Шафман

(в клетке)

Es lebe hoch der grosse Peer! [13]

Действие пятое

Палуба корабля в Северном море вблизи норвежских берегов. Закат. Ненастье. Пер Гюнт, крепкий старик, седовласый и седобородый, стоит неподалеку от штурвала. Одет он как матрос — куртка и высокие сапоги. Одежда поношена, лицо обветрено встало суровей. Капитан рядом с рулевым, у штурвала. Кругом вся команда.

Пер Гюнт

(опираясь о борт, разглядывает берег)

Вон Халлинг{32} — на нем еще снежный наряд. Старик на закате понежиться рад. И брат его Йокуль мне виден за ним — Пригнулся, накрывшись плащом ледяным. А там Фольгефоннен, — прекрасна она, Как девушка в платье из белого льна. Не надо чудить, вековые громады, — С родимого места срываться не надо!

Капитан

(отдавая команду)

Вверх фонари и двое к рулю!

Пер Гюнт

Ветрено.

Капитан

Буря грозит кораблю.

Пер Гюнт

Рондские скалы видно отсюда?

Капитан

Нет, за хребтом они скрыты покуда.

Пер Гюнт

А Блохе?

Капитан

Она недоступна взору, Но виден Галхепиг в ясную пору.

Пер Гюнт

А где же Хортейг?

Капитан

(указывая)

Вон там в глубине!

Пер Гюнт

Так!

Капитан

Все вы знаете в нашей стране!

Пер Гюнт

Запомнил, прощаясь, я родины вид: Что видишь последним, то память хранит.

(Сплюнув, продолжает всматриваться в берег.)

Везде — за грядами тесных шхер, В нагорных долинах, у темных пещер, И ниже, где фьорды вьются меж скал, Человек себе место для жизни сыскал.

(Глядя на капитана.)

Живут здесь вразброску?

Капитан

Действительно, тут Не близко один от другого живут.

Пер Гюнт

К рассвету дойдем?

Капитан

Могли бы дойти, Да буря, боюсь, настигнет в пути.

Пер Гюнт

На западе тучи.

Капитан

Вот-вот!

Пер Гюнт

Я потом, Когда мы в желанную гавань придем, Хотел бы дать вашим морским волкам Деньжонок.

Капитан

Спасибо.

Пер Гюнт

Я много не дам. Достался мне золота славный кусок, Да отнял, что было, безжалостный рок. Вы знаете, после огромных потерь, Ничтожные крохи везу я теперь.

Капитан

Однако доставят вам дома они Почтенье родни.

Пер Гюнт

Не осталось родни, Никто здесь не ждет моего богатства, И не с кем на пристани мне обниматься.

Капитан

А вот вам и шторм.

Пер Гюнт

Значит, я помогу, Коль сильно нуждаются ваши бедняги. Не все я о собственном думаю благе…

Капитан

Вот это прекрасно. Я вам не солгу: У всех на плечах у них жены и семьи, А с честных трудов разве станешь богат? Добыв хоть немного лишних деньжат, Радушней они будут встречены всеми.

Пер Гюнт

Ах, вот что? Так есть у них жены и дети? Женаты они?

Капитан

Ну, конечно, женаты. Вот повару мало положенной платы, Беднее семьи не сыскать вам на свете.

Пер Гюнт

Женаты? Так есть у них близкие люди, И дома им рады, выходит?

Капитан

Ну да, По-своему рады.

Пер Гюнт

Так как же, когда Придут вечерком они…

Капитан

В чистой посуде Жена даст еду…

Пер Гюнт

Вспыхнут свечи ярко!

Капитан

А к ужину, может, найдется и чарка.

Пер Гюнт

Сидеть у огня им, должно быть, неплохо, И дети вокруг, и стоит суматоха, Друг друга не слушают, все им приятно, Все счастливы.

Капитан

Это вполне вероятно. Да вы же им только что сами, кажись, Хотели дать денег.

Пер Гюнт

(стукнув кулаком по борту)

Не дам я ни в жизнь! Еще я не спятил, чтоб мне от богатства Во имя чужих детей отрекаться. Богатство мое — плод тяжелых работ, А старого Пера никто здесь не ждет.

Капитан

Конечно, вы деньгам своим господин.

Пер Гюнт

Вот то-то! Хозяин им я один. Как в гавань придем, я готов дать вам денег — Проезд оплатить от Панамы сюда. Матросикам водочки дать — не беда. Дам больше, — задайте мне трепку, брательник!

Капитан

Не трепка положена вам, а расписка. Я должен идти. Шторм, по-моему, близко.

(Удаляется по палубе.)

Темнеет. В каюте загорается свет. Волны становятся сильней. Нависают тучи.

Пер Гюнт

Дома оставить малых ребяток, Знать, что о них самый помысел сладок, Знать, что приезда ждут твоего!.. А у меня — так нет никого. Свечка горит? Так погаснет пусть свечка! Пусть для нее не найдется местечка! Я напою их тут всех допьяна, Пусть после родственных жарких объятий Дома они не жалеют проклятий, До смерти чтоб напугалась жена И убежала бы в страхе из дому Вместе с детьми! Все пойдет по-иному!

(Корабль сильно качает, Пер Гюнт с трудом удерживается на ногах.)

Море, гляжу, не жалеет усилий, Точно ему за труды заплатили. Север не слишком успел измениться, Так же упрямится море и злится.

(Прислушиваясь.)

Что там за крик?

Вахтенный

(на носу)

Опрокинутый бриг!

Капитан

(посреди корабля, отдавая команду)

Лево руля и по ветру полный!

Штурман

Люди там есть?

Вахтенный

Различаю троих.

Пер Гюнт

Лодку скорей!

Капитан

Захлестнут ее волны.

(Переходит на нос корабля.)

Пер Гюнт

Надо спасать!

(Обращаясь к матросам.)

Вы мужчины авось? Иль страшно, что вымокнуть вам бы пришлось?

Боцман

Что уж поделать, коль этакий шквал.

Пер Гюнт

Снова кричат! Море стихло покуда. Повар, попробуй! Скупиться не буду!

Повар

Я и за двадцать бы фунтов не стал.

Пер Гюнт

Псы вы и трусы! При этом, заметьте, Этих несчастных ждут жены и дети Так же, как вас.

Боцман

Спешка тут не нужна.

Капитан

Полный вперед!

Штурман

Накатила волна.

Пер Гюнт

Все потонули?

Боцман

Когда в самом деле Ждали их жены, — все три овдовели.

Буря усиливается. Пер переходит на корму.

Пер Гюнт

Ныне веры не стало в сердцах у людей, Христианское чувство в их душах пропало, Добрым делом души не потешат своей, Даже страха господнего в людях не стало. А всевышний в такую погоду суров — Этим жалким скотам бы теперь подобало Поразмыслить о том, что им всем угрожало, Что напрасно они задевали слонов. Я ни в чем не повинен. Для доброго дела Заработанных денег душа не жалела. Только что получилось? Подчас говорят, Будто сладостен сон, коли совесть в порядке. На земле поученье подобное — клад. А вот на море взять его надо назад, Ибо шансы твои на спасение шатки. Здесь не важно, как ты поведешь себя сам, Здесь идешь поневоле по чьим-то стопам, Если будет наказан за подлости боцман, Вместе с ним отправляться мне к черту придется. Здесь достоинства личные в пренебреженье, — Ты один не одержишь победу в сраженье. Я, к несчастью, не в меру был благочестив, Но за праведность мне не досталась награда. Быть бы мне помоложе, — единый порыв — И я зажил бы жизнью не этого склада. Впрочем, есть еще время и целы деньжата, Что на черный денек приберег я когда-то. Починю я наш дом, и, уж раз я богат, Станет он у меня краше царских палат. Но никто преступить не посмеет порога, Хоть просителей-нищих потянется много. Будут плакать. Но, хоть изошла бы душа, От меня не получат они ни гроша. Коль сносил я судьбы беспощадную плетку, То достанутся розги всему околотку.

Посторонний пассажир

(вырастая во мраке рядом с Пером Гюнтом и учтиво кланяясь)

С почтеньем!

Пер Гюнт

С почтеньем! А кто вы такой?

Пассажир

Мы с вами плывем на одном пароходе.

Пер Гюнт

А мне все казалось, один я тут вроде.

Пассажир

Ошиблись, как видите, мой дорогой.

Пер Гюнт

Но что ж вы ни разу не встретились мне?

Пассажир

А я выхожу, когда ночка темна.

Пер Гюнт

Но вы не больны? Вы бледней полотна.

Пассажир

Нисколько. Напротив, здоров я вполне.

Пер Гюнт

Как буря бушует!

Пассажир

Я искренне рад.

Пер Гюнт

Вы рады?

Пассажир

На то я имею причину: Высокие волны не знают преград, Немало судов они стащат в пучину И много покойников нам воротят!

Пер Гюнт

Помилуй господь!

Пассажир

А случалось, дружок, Вам видеть утопших?

Пер Гюнт

Спаси меня бог!

Пассажир

Их трупы смеются. Но, скажем открыто, Улыбка натянута и нарочита.

Пер Гюнт

А ну убирайтесь!

Пассажир

Минутку одну! Скажите, коль скоро пойдем мы ко дну, Наткнувшись на риф…

Пер Гюнт

Опасность нависла?

Пассажир

Об этом судачить не вижу я смысла. Но, скажем, я спасся, и тонете вы…

Пер Гюнт

Нелепость!

Пассажир

Допустим, дела таковы! А коль до могилы шажок лишь шагнуть, Добром поделиться могли бы вы смело.

Пер Гюнт

(сует руку в карман)

Вам денег?

Пассажир

О нет, драгоценный, отнюдь. Хотелось бы взять ваше мертвое тело.

Пер Гюнт

Куда занесло!

Пассажир

Я во имя науки. Мне только бы труп.

Пер Гюнт

Что за подлые штуки!

Пассажир

Подумайте, друг мой. Для вас это выход, Сулящий великое множество выгод. Хочу я писать, как серьезный анатом, О секторе мозга, мечтами чреватом.

Пер Гюнт

Подите к чертям.

Пассажир

Но мне нужен лишь труп.

Пер Гюнт

Вы бурю накличете. Метод ваш груб, Вы просто безумец. Ведь видите вы, Что нам тут и впрямь не сносить головы, А держитесь так, словно вы, ваша милость, Хотите, чтоб это скорее случилось.

Пассажир

Не любите вы рассуждать хладнокровно, Но это с годами пройдет безусловно.

(Приветливо кланяясь.)

Мы встретимся с вами в последний ваш час. Тогда на душе будет легче у вас.

(Уходит в каюту.)

Пер Гюнт

Ученые! Пренеприятный народ! Безбожники!

(Боцману, проходящему мимо.)

Слушай-ка, с нами плывет Еще пассажир? Расскажи про него.

Боцман

Да нет, мы везем только вас одного.

Пер Гюнт

Меня одного? Что за шутки, однако!

(Юнге, выходящему из каюты.)

Кто был здесь сейчас?

Юнга

Только наша собака.

(Идет дальше.)

Вахтенный

(кричит)

Несет на утес!

Пер Гюнт

Хоть вещи бы кто-то На палубу взял!

Боцман

Есть другая забота!

Пер Гюнт

Капитан, осознал я свою вину, Век жить буду, повару помогая!

Капитан

Обрушилась мачта!

Штурман

Сломалась другая!

Боцман

(кричит на носу)

На риф налетели!

Капитан

Идем ко дну!

Корабль разламывается. Шум и смятение.

_____

У прибрежных рифов. Корабль тонет. В тумане видна лодка с двумя пассажирами. Волна ее опрокидывает. Слышен крик. Когда все стихает, лодка всплывает кверху дном. Рядом всплывает Пер Гюнт.

Пер Гюнт

Люди! Спасите! Иду на дно! Боже, в Писании говорено…

(Хватается за лодку.)

Повар

(выплыв с другой стороны)

Боже, во имя моих детей, Дай до земли мне доплыть скорей!

(Тоже хватается за лодку.)

Пер Гюнт

Прочь!

Повар

Нет!

Пер Гюнт

Ударю!

Повар

Сдачи дам!

Пер Гюнт

А вот я тебе сейчас по зубам! Лодка двоих не удержит нас!

Повар

Знаю! Отстань!

Пер Гюнт

Сам отстань!

Повар

Сейчас!

Борьба. Повар, повредив руку, держится за лодку другой.

Пер Гюнт

Лапищу прочь!

Повар

Пожалей меня, брат! Вспомни про малых моих ребят!

Пер Гюнт

Нет, драгоценнее жизнь моя, Раз не оставил потомства я!

Повар

Пожили вы, а я молодой.

Пер Гюнт

К дьяволу! Лодка почти под водой!

Повар

Смилуйтесь! Выбраться дайте из вод! Вас-то никто ведь дома не ждет!

(Вскрикивая, отпускает лодку.)

Гибну!

Пер Гюнт

(поддержав его)

Покуда души не отдашь, Ты бы прочел «Отче наш».

Повар

Мне не припомнить… Холод внутри…

Пер Гюнт

Самое важное говори!

Повар

Хлеб наш насущный…

Пер Гюнт

На твой-то век Хлеба достало бы, человек.

Повар

Хлеб наш насущный…

Пер Гюнт

Заладил опять! Поваром был — сразу видать!

(Выпускает его.)

Повар

(идя ко дну)

Хлеб наш насущный даждь нам…

(Тонет.)

Пер Гюнт

Аминь! Собой ты остался средь водных пустынь.

(Забираясь на лодку.)

Где жизнь, там надежда, — видишь, старик!

Посторонний пассажир

(хватаясь за лодку)

С почтеньем!

Пер Гюнт

Ой!

Пассажир

Услыхал я крик. Славная встреча средь гибельных скал. Видите, точно я все предрекал.

Пер Гюнт

Прочь! И один тут не знаешь как быть.

Пассажир

Левой ногой могу я доплыть, Лишь бы хоть кончиком пальца К лодке мне прикасаться. Кстати, о трупе…

Пер Гюнт

Заткни хайло!

Пассажир

Все остальное прахом пошло.

Пер Гюнт

Молчать, было сказано!

Пассажир

Я буду рад.

Молчание.

Пер Гюнт

Что же?

Пассажир

Молчу.

Пер Гюнт

Проклятье и ад! Что же вы?

Пассажир

Жду.

Пер Гюнт

(рвет на себе волосы)

С ума тут сойдешь! Кто же вы?

Пассажир

Друг.

Пер Гюнт

А дальше-то что ж?

Пассажир

Кто я, скажите? Хоть черточкой малой Схож ли я с кем-нибудь?

Пер Гюнт

С чертом, пожалуй.

Пассажир

(ласково)

Есть ли у черта обыкновенье В гибельный час приносить утешенье?

Пер Гюнт

Вот как? Выходит, в том ваш секрет, Что через вас ниспослан мне свет?

Пассажир

Знали ли вы хоть два раза в год Страх, что всю душу перевернет?

Пер Гюнт

Будешь бояться, коль видишь опасность. Но в ваших словах отсутствует ясность…

Пассажир

Хоть раз вы добыли, скитаясь по свету, Из страха рождающуюся победу?

Пер Гюнт

(разглядывая его)

Ежели знанье чрез вас мне дано, То стоило б вам объявиться давно. Глупо учиться, ежели вскоре Жизни лишит разъяренное море.

Пассажир

Разве надежней бы стала победа, Когда б у камина шла наша беседа?

Пер Гюнт

Нет, но смешки ядовитые ваши Вряд ли судьбу мою сделают краше.

Пассажир

В мире, откуда шел я, пилигрим, Пыл от иронии неотличим.

Пер Гюнт

Всему свое время. Как говорится, Епископу — срам то, чем мытарь кичится.

Пассажир

Мертвые, пеплом лежащие в урнах, Отнюдь не ходили весь век на котурнах.

Пер Гюнт

Проваливай! Жить я хочу! Как-нибудь До берега надо бы мне дотянуть.

Пассажир

Избавьте себя от излишних забот: Средь пятого акта герой не помрет.

(Исчезает.)

Пер Гюнт Всего лишь обыденный моралист.

_____

Кладбище в горах. Похороны. Пастор и народ. Поют последний псалом. Мимо идет Пер Гюнт.

Пер Гюнт

(у ограды)

Еще один отдал душу и плоть. Спасибо, что это не я, господь.

(Проходит за ограду.)

Пастор

(над могилой)

Душа теперь витает в небесах, И пуст, как шелуха, сей бренный прах, Покойника нам должно помянуть, Обозревая пройденный им путь. Был неумен и не имел достатка, К тому же был не храброго десятка, Не смел открыть суждения свои, И не был чтим в кругу своей семьи, И, приходя молиться в божий храм, Себя незваным чувствовал и там. Он, в Гудбрандской долине живший ране, Переселился мальчиком сюда. Вы ежели припомните, всегда Держал он руку правую в кармане. Рука в кармане как бы составляла Особенность, в которой весь был он, Хотя бы замечали вы сначала Отчаянно застенчивый поклон. Но хоть он жил как будто в тайнике Меж нас на положенье чужестранца, Как ни скрывал он, все могли дознаться: Четыре пальца было на руке. Однажды утром, много лет назад, Я в Лунде{33} был при воинском наборе. Велась война. Кругом стояло горе, И друг за другом беды шли подряд. Я в Лунде был. Я помню, мы сидим, Я, пристав, капитан и офицеры, И чуть не всей округи кавалеры Идут в солдаты, как пристало им. В присутствии полно было народу. От смачных шуток не было проходу. Вновь выкликают. Входит паренек. Он бел, как свежевыпавший снежок, Рука его обмотана тряпицей, Он весь трясется, словно по пятам За ним бегут, и плачет, хоть грозится С ним обойтись сурово капитан. Мы от него словечка добивались, Нашел он силу наконец в себе И что-то лепетать стал о серпе, Обрезавшем ему случайно палец. И тишина настала в тот же миг, Лишь шепоток недобрый не затих. Был пострашнее каменного града Упрек безмолвно брошенного взгляда. И тут, знававший горя через край, Встал капитан и вымолвил: «Ступай!» И он пошел. Все сдвинулись в сторонку. Пред ним образовалась пустота. Он побежал в родимые места И задыхался, словно бы вдогонку За ним толпа взъяренная пустилась, А хижина его средь скал ютилась. Прошло полгода, он явился вдруг. При нем грудной ребенок, мать, невеста. Для своего участка взял он место, Где начинается общинный луг. И под венец пошел с невестой он, Едва лишь домик был сооружен. Он скудный свой возделывал надел. И, надобно сказать, в том преуспел. Ласкало взоры хлеба колошенье. Работали, хоть скрытен был и тих, Те девять пальцев за десятерых, Да все весной сгубило наводненье. Едва спаслись. Он начал все с начала, И к осени над домом был дымок. Теперь его жилище представляло Собой вполне надежный уголок При наводнении! Да все едино Его сгубила снежная лавина. Но бодрость в бедняке не иссякала, Несчастная душа не поддалась, И, прежде чем снега покрыли скалы, Он выстроил жилище в третий раз. Трех сыновей он вырастил, бедняга, А школа там — далеко от села. Ходить учиться — надобна отвага: Тропинка по-над пропастью вела. Что ж делал он? Пускал вперед старшого, Веревкой привязав его к себе, И, чтобы риска не было большого, Он двух меньших нес на своем горбе. Шел год за годом. Сыновья росли. Отцу надежда виделась вдали. Три богача забыли в Новом Свете, Как шли в Норвегии когда-то в школу дети. Он недалеким был. И за порогом Своих забот видал лишь мрак густой. Слова, что людям говорят о многом, — Все были для него что звук пустой. В словах «народ», «отечество» и «гений» Не видел он отчетливых значений. Однако он смиренен был всегда, Всю жизнь он помнил о своем обмане, Горела на лице печать стыда, И руку прятал он всегда в кармане. Он преступил закон своей страны? О да! Но что-то есть и над законом. Ведь и над тучами вознесены Отроги, вздыбленные горным склоном. Плохой был гражданин. Сучок бесплодный Для родины и церкви. Но ведь здесь Он был велик в работе ежегодной, В которой он самим собой был весь. Звук, шедший от него, был чист вполне, Хотя он не был за судьбу спокоен, Усни же с миром, бессловесный воин, В рядах крестьянства павший на войне. Творить свой суд над бренными сердцами Негоже тем, кто прахом станут сами. Но говорю вам: я уверен в том, Что он пред божьим праведен судом.

Народ расходится. Пер Гюнт остается один.

Пер Гюнт

Как христианский дух-то хорош! О страхе, о гибели нет ни звука. Собой быть самим — в этом вся штука, И все, что пастор сказал, не ложь, А только нам, недостойным, наука.

(Глядя на могилу.)

Не этот ли парень отсек себе палец, Когда мы с ним в лесу повстречались? Как знать! Не стой я тут в стороне, Решил бы я, что речь обо мне, И мне наконец говорят наяву, Как праведно я и прекрасно живу. Ах, тем и хорош христианский обряд, Что все над могилой добро говорят О жизни, которую прожил покойный. Я был бы не прочь, чтобы пастор достойный Открыл, сколь светла моя жизнь и мудра: Но, правду сказать, о могиле пристойной Мечтать мне еще не настала пора. Как учат: «Не ищут добра от добра», «Дню каждому злоба довлеет его» И «Плата могильщику — прежде всего». Да, церковь и впрямь нам дает утешенье. Я этого в толк все не брал до сих пор, Но радостно слышать кругом разговор, Вполне подтверждающий давнее мненье: Что сеял, то жнешь. Золотое сужденье! Итак, оставаться самим собой Во всем, даже в малости надо любой! Пускай мы счастливыми так и не стали, Зато соблюдали законы морали. Отправлюсь домой! Пусть и горя не счесть, И путь мой окажется вовсе бесплоден, Но старый Пер Гюнт будет тем, что он есть. Собой! Будет беден, но благороден.

(Уходит.)

_____

Горный склон с иссохшей рекой. Развалившаяся мельница. Все давно заброшено. Повыше, за мельницей, широкий двор, во дворе аукцион. Толпа. Пьянка и шум. На камне у мельницы сидит Пер Гюнт.

Пер Гюнт

Куда ни ступи, — что вперед, что назад, Внутри и снаружи и жмут и теснят, Точит вода, и все меньше сил. «В обход!» — не зря кривой говорил.

Человек в трауре

Осталось теперь одно барахло.

(Замечая Пера Гюнта.)

День добрый! Как много народу пришло!

Пер Гюнт

День добрый! У вас тут, гляжу, торжество. Крестины? А может, венчают кого?

Человек в трауре

Пир в честь возвращенья, сказать точней. Невеста лежит и кормит червей.

Пер Гюнт

А черви хватают, что поинтересней.

Человек в трауре

Приходит молчание вслед за песней.

Пер Гюнт

С детства мне этот закон известен: Конец одинаков у всех наших песен.

Двадцатилетний юноша

(с плавильным ковшом)

Гляньте, ребята, что я урвал: Пер Гюнт в нем пуговицы отливал.

Второй

Купил я кошель за одну монету.

Третий

Да тут ничего хорошего нету.

Пер Гюнт

Пер Гюнт? А кто он?

Человек в трауре

Были ему За кума кузнец, а она за куму.

Человек в сером

Меня-то хоть вспомнишь сквозь пьяный угар

Человек в трауре

А в Хэгстеде помнишь ты дверь в амбар?

Человек в сером

Не скажет никто, что ты привереда!

Человек в трауре

Да ей по плечу и над смертью победа!

Человек в сером

Брось! Лучше выпьем в знак кумовства!

Человек в трауре

Где тебе пить! Протрезвей сперва!

Человек в сером

Эх, как бы кровь ни была жидка, Всем нам Пер Гюнт за свояка.

Оба уходят.

Пер Гюнт

(тихо)

Много знакомых.

Парень

(вслед человеку в трауре)

Покойница мать Задаст тебе, Аслак, посмей налакаться!

Пер Гюнт

(вставая)

Вослед агроному нельзя тут сказать: Рой глубже, и запах начнет улучшаться.

Парень

(с медвежьей шкурой)

Доврская кошка! Она, бывало, Рождественской ночью троллей пугала!

Другой

(с черепом оленя)

А вот и олень, тот самый, на ком Пер Гюнт через Гендин летел верхом.

Третий

(с молотом в руке, человеку в трауре)

Аслак, а ты узнаешь свой молот, Которым черт не был расколот?

Четвертый

(с пустыми руками)

Мас Мон, на куртку глянь, невидимку! Пер Гюнт в ней летел с Ингрид в обнимку.

Пер Гюнт

Водки, ребята! Спустить барахлишко У старика явилась мыслишка.

Парень

Что продаешь?

Пер Гюнт

Средь Рондских скал Замок, славнее свет не видал!

Парень

Пуговку дам!

Пер Гюнт

Дай водки глоток! Не то от продажи какой же прок?

Второй

А ты весельчак!

Люди окружают Пера Гюнта.

Пер Гюнт

(кричит)

Коня продаю! Кому?

Голос из толпы

А где он?

Пер Гюнт

В дальнем краю, В западных землях. Быстрей он мчится, Чем сам Пер Гюнт плел небылицы.

Голоса

Еще что есть?

Пер Гюнт

Да всякий хлам, В убыток брал, по дешевке продам.

Парень

Валяй!

Пер Гюнт

Мечту о лучшей из книг Дешевле застежек отдам жестяных.

Парень

К черту мечту!

Пер Гюнт

Мой царский венец! Лови! Схватил, значит, дал творец!

Парень

Корону?

Пер Гюнт

Из лучшей соломы притом. Каждому впору. Надел — стал царем. Седины безумца продать буду рад, Пустое яйцо, вина аромат, Словом, добра достанется много Тому, кто укажет мне: вот дорога!

Пристав

(только что появившись)

Ты, вижу я, парень, в таком тут раже, Что лучше тебя содержать под стражей.

Пер Гюнт

(снимая шляпу)

Быть может. Скажите, Пер Гюнт — кто такой?

Пристав

Да, глупость…

Пер Гюнт

Прошу вас, мой дорогой.

Пристав

По слухам, какой-то поэт паскудный.

Пер Гюнт

Поэт?

Пристав

Говорят, все, чем славен свет, Счел он плодом своих побед. Простите, любезный… но долг мой трудный…

(Уходит.)

Пер Гюнт

Где ж этот недюжинный человек?

Пожилой мужчина

В заморские страны ушел навек. Там худо пришлось ему, говорят, И был он повешен лет сорок назад.

Пер Гюнт

Повешен? Ну да. Давно мне сдается: Пер Гюнт до конца собой остается.

(Кланяясь.)

Прощайте. Век не забуду вас.

(Сделав несколько шагов, останавливается.)

Прекрасные девушки, славные парни, Хотите за ласку послушать рассказ?

Многие

А он интересный?

Пер Гюнт

Куда уж шикарней!

(Подходит ближе, лицо обретает несвойственное ему выражение.)

Я в Сан-Франциско давным-давно Золото рыл. Штукарей там полно. Играть зубами на скрипке пытались, Плясать на коленях испанский танец, Еще мастаки были складывать стих, Покуда буравили череп у них. Вот и пошел там черт в скоморохи, Считая, что шутки его неплохи, Выступить он собирался с одной: Лихо умел он визжать свиньей. Старый театр битком был набит, Черт был весьма симпатичен на вид, В плащ он широкий вздумал одеться. «Man muss sich drapieren»[14], — считают немцы. А под плащом — и в этом все дело — Живая свинья у него сидела. Вот настает представленью начало: Черт ущипнул, свинья завизжала. Черт стал разыгрывать сценки свои, Изображая жизнь свиньи, Она под ножом завершилась визгом, И скрылся артист в поклоне низком. Профессионалы затеяли спор О том, хорош или плох актер, Кому-то фальшивым казался тон. Смущала других нарочитость финала. А хрюканье? Все сходились на том, Что чувства меры ему не хватало. Видите, как поплатился черт, Публику сдуру не взявший в расчет.

(Кланяется и уходит.)

Толпа в недоумении молчит.

_____

Канун троицы. Лес. В глубине, на расчищенном месте, видна избушка с оленьими рогами над дверью. Пер Гюнт, ползая по земле, собирает дикий лук.

Пер Гюнт

Ну, чем не занятье? А что же потом? Все пути перебрав, мы вернейшим пойдем! Прежде я Цезарем был на чужбине — Навуходоносором сделался ныне. Библейским путем я пройти исхитрился, Вернувшись под старость к груди материнской. «Ты вышел из праха» — в Писанье стояло, Что значило: брюхо набей до отвала. Набить разве луком? Да что с него толку? Я лучше расставлю силки втихомолку, В лесном ручейке зачерпну водицы, И хищных зверей могу не страшиться. А коль помирать бы время пришло, Залезу под дерево или в дупло, Укроюсь листвой, медведю подобно, И вырежу сам на коре подробно: «Лежит здесь Пер Гюнт. Нет парня славней, Он был в этом мире царем зверей». Царем?

(Усмехаясь.)

Пошутить ты не прочь, как встарь. Да ты же ведь луковица, а не царь. Очищу тебя и взгляну, что внутри. Уж ты, дорогой мой Пер, не ори.

(Берет луковицу и начинает снимать с нее оболочки.)

Итак, перед нами верхний слой: Потерпевший крушенье в воде под скалой. А вот пассажир на судне плывет — Еще Пером Гюнтом слегка отдает. Еще один слой, в нем вовсе нет сока — Пер в поисках злата бьется жестоко. А этот хоть груб, но сам еле жив: Охотник идет на Гудсонов залив, Дальше как будто корона… Прочь! Об этом мне вспоминать невмочь. Вот археолог, тонкий, но прочный, А вот и пророк, мясистый и сочный, Так от него разит враньем, Что у честных людей катят слезы ручьем. А дальше — совсем легкая кожица, Как жизнь того, чье богатство множится, И вялая, в пятнах темного цвета, — Бог знает, негры иль пасторы это.

(Срывая несколько слоев сразу.)

Да здесь их без счета, — но кончить пора: Когда ж наконец доберусь до нутра?

(Разламывая луковицу.)

Черт подери! Внутри ни кусочка. Что же осталось? Одна оболочка. Природа весьма остроумна.

(Бросая остатки луковицы.)

Разом Всего не осмыслит бедный наш разум! Но, раз я ни с чем, то, по крайней мере, Мне не страшны никакие потери.

(Почесывая в затылке.)

Странное дело! Как говорится, Волка сытей бывает лисица, Но чуть уподобиться ей решился, Как в ту же минуту всего лишился.

(Подойдя тем временем к избушке, вдруг с удивлением ее замечает.)

Дом? В лесу?

(Протирая глаза.)

И мне этот дом Был, пожалуй, прежде знаком. Над входом оленьи рога… а повыше Сидит ундина на краешке крыши. Враки. Нету ундины… Засовы, Чтоб не страшны были чертовы ковы.

Сольвейг

(поет в избушке)

Ныне троицы ждем в тишине. Где ты, друг мой далекий? Придешь ли ко мне? Идешь ты устало По кручам опять, — Я, как обещала, Тебя буду ждать.

Пер Гюнт

(встает притихший и смертельно бледный)

Один все запомнил — другой все забыл, Один все развеял — другой все хранил. Те годы, что прожил, назад не придут. Как страшно! А царство мое было тут.

(Убегает в лес.)

_____

Ночь. Сосновый лес. Он почти весь выгорел. Кругом обгорелые пни. Висит белый туман. Вбегает Пер Гюнт.

Пер Гюнт

Пепел, тучи, клубы пыли — Матерьял для новых стен. В замурованной могиле Незаметны гниль и тлен. На мечтаньях, вздорных с виду, Воздвигают пирамиду И пути к ее подножью Утрамбовывают ложью. Вымыслы и покаянья Образуют щит у зданья — Кто там надпись не заметит: «Petrus Gyntus Caesar fecit!»[15]

(Прислушиваясь.)

Что за хор я слышу детский? Плач как пение точь-в-точь. И клубки пошли вертеться…

(Отшвыривая их ногой,)

Прочь! С моей дороги прочь!

Клубки

О, если б были Мы твои мысли, Дал бы нам крылья — Знали б нас выси.

Пер Гюнт

(обходя их)

Одному дать жизнь я смог, Но и этот хромоног.

Клубки

Люди бы с нами Двинулись в дали, Зря под ногами Мы б не мешали.

Пер Гюнт

(спотыкаясь)

Дрянь! Нарочно, может быть, Ты решил отца свалить?

(Бежит.)

Пожухнувшие листья

(носясь по ветру)

Ты нас не бросил Смелым призывом, Точит нас осень Мраком тоскливым. Черви слепые Кормятся нами, Не осенили Мы ветви с плодами.

Пер Гюнт

Но позволило рожденье Вам пойти на удобренье.

Шелест в воздухе

Мы песни, — ты нас Не пел во все горло, Но тысячи раз Глушил нас упорно. В душе твоей права Мы ждем на свободу. Ты не дал нам ходу. В тебе есть отрава.

Пер Гюнт

В вас самих есть яд на дне, — Не до песен было мне.

(Бежит быстрей.)

Капли росы

(капая с веток)

Кабы нас лили Слезами сначала, Мы б растопили Льдистое жало. Жало вонзилось, Рана закрылась, Нам изменила Целебная сила.

Пер Гюнт

Слез я в Рондах лил немало, Только легче мне не стало.

Сломанные соломинки

Твои начинанья, Мы тщетными были! Нас колебанья Твои погубили! Все мы в день Судный Встанем, губя, Пер безрассудный, Против тебя!

Пер Гюнт

Где повинны люди были В том, чего не сотворили?

(Торопится дальше.)

Голос Осе

(издалека)

Заснул неужели? Худой ты возница! А снег все тяжеле На землю ложится. Не вижу я света, И где же чертоги? Не черти ли это Сбивают с дороги?

Пер Гюнт

Надо выбраться из сети! Коль за черта ты в ответе, Вниз покатишься невольно, — Мне ж своих грехов довольно.

(Убегает.)

_____

Другое место в лесу.

Пер Гюнт

(поет)

Могильщик, могильщик! Да где вы, собаки? Слышу я звон погребальный во мраке. Я траур надел. Своих мертвецов, — А тут их полно, — хоронить я готов.

Сбоку, держа плавильный ковш и ящик с инструментами, выходит пуговичный мастер.

Пуговичный мастер

Здорово, старик!

Пер Гюнт

И ты будь здоров!

Пуговичный мастер

Куда это ты пуститься готов?

Пер Гюнт

На кладбище.

Пуговичный мастер

Нынче глазами я худ. Скажи, а не Пер тебя, часом, зовут?

Пер Гюнт

Пер Гюнт — в самом деле.

Пуговичный мастер

Везет иногда! Как раз за тобой и пришел я сюда.

Пер Гюнт.

За мной?

Пуговичный мастер

Погляди: я с плавильным ковшом! Сейчас ты, Пер Гюнт, окажешься в нем.

Пер Гюнт

Зачем?

Пуговичный мастер

В переплавку, значит, пойдешь.

Пер Гюнт

Ты что?

Пуговичный мастер

Да чем тебе ковш нехорош? Могила готова. Уляжешься там, И сразу достанешься в пищу червям, А мне приказали забрать твою душу, И долг пред хозяином я не нарушу.

Пер Гюнт

Но как же… Хотя бы сказали вперед…

Пуговичный мастер

Такой уж издревле порядок идет: В годину ли смерти, в годину ль рожденья Героям не делают предупрежденья.

Пер Гюнт

Неслыханно! Даже в глазах потемнело. Ты кто?

Пуговичный мастер

Мастер пуговичного дела.

Пер Гюнт

Понятно. У дитятки прозвищ немало. Что ж, Пер, ты, выходит, уже у причала. Но только, любезнейший, суд ваш кривой: Помягче могли обойтись вы со мной. Я, право, не так уже много грешил И много добра на земле совершил. И может быть, я человек неумелый, Но все же не грешник закоренелый,

Пуговичный мастер

Быть может. Но в том, что грешна твоя суть, Никто и не хочет тебя упрекнуть, Поэтому ты избегаешь ада, — Тебе лишь пойти в переплавку надо.

Пер Гюнт

В ковше ль будут плавить иль жечь в аду, — Особой разницы я не найду. Прочь, сатана!

Пуговичный мастер

Ты совсем неразвит. За мной ты все ищешь след конских копыт?

Пер Гюнт

Копыто ли конское, лисий ли хвост — Проваливай! Вовсе не так я прост.

Пуговичный мастер

Милый,  ошибка  в  твоей  системе. Чтоб  не  терять  понапрасну  время, Прислушайся  лучше  к  моим  словам  — И  сразу  поймешь:  только  что  сам Ты  говорил,  что  не  самый  ты  грешный, Не  хуже  других…

Пер Гюнт

Как видишь, сердечный, Коль рассудить…

Пуговичный мастер

Погоди! Но все ж Скажешь ли ты, что сверх меры хорош?

Пер Гюнт

Нет, у меня недостатков масса.

Пуговичный мастер

Стало быть, ты ни рыба ни мясо! Редко встречается в нынешний век Грешный воистину человек. Грешнику мало погрязнуть в дерьме — Нуждается в силе он и уме.

Пер Гюнт

Да! Как берсеркерам{34} саг о былом, Грешникам надо идти напролом.

Пуговичный мастер

Ты ж в мелочах поступаешь грешно.

Пер Гюнт

Я полагал, можно счистить пятно.

Пуговичный мастер

То-то и есть! Итак, несомненно: Тем, кто в грязи, не годится геенна.

Пер Гюнт

Стало быть, я свободен опять.

Пуговичный мастер

Нет, тебя надо переплавлять.

Пер Гюнт

Дикость какую у нас завели, Пока я скитался от дома вдали!

Пуговичный мастер

Этот обычай давно уже в силе, Не то бы мы ценности даром губили. Наше знакомо тебе ремесло. Ну, предположим, нам не повезло И без ушка вышла пуговка наша. Что б ты с ней сделал?

Пер Гюнт

Да выбросил вон

Пуговичный мастер

Ты расточителен, точно папаша, — Вот почему он и был разорен. Хозяин же наш бережлив и богат, За что его люди повсюду и чтят. И то, что порой пропало бы даром, Строительным служит ему матерьялом. Слепили тебя, чтоб пришить высоко К наряду вселенной, — отпало ушко, И чтобы внести в это дело поправку, Придется отправить тебя в переплавку.

Пер Гюнт

Ужели господь воедино сольет Меня и невесть какой еще сброд?

Пуговичный мастер

А ты что думал? Об этом и сказ. И мы уже так поступали не раз. В монетном дворе тоже делают это, Спасая истершиеся монеты.

Пер Гюнт

Подобная скупость у нас не в чести. Послушай, на волю меня отпусти! Разбитая пуговица, признайся — Ничто, при размахе его хозяйства.

Пуговичный мастер

Покамест в нем дух не пропал вполне, Металл идет по своей цене.

Пер Гюнт

Нет, черт подери! Не выйдет со мной! Всякий я жребий приму, но иной.

Пуговичный мастер

Какой же иной? Для сферы небесной Не в меру тяжел твой облик телесный.

Пер Гюнт

Я не стремлюсь воспарить к небесам, Но ни за что свое «я» не отдам. Пусть по старинке грозят мне расплатой, Пусть, если надо, держит хвостатый Тысячу лет меня в преисподней, — Чувствовать я себя буду свободней, Ибо страданья там только моральные, Следственно, вовсе не столь колоссальные. Все это лишь, переходный этап, Грезишь грядущим, покуда ты слаб, Ждешь наступления часа свободы, Терпишь — в надежде на лучшие годы. Вовсе не то — перестать быть собой, Слиться в одно с безликой толпой, Напрочь утратить гюнтовский склад. Вот отчего я тревогой объят.

Пуговичный мастер

Да почему, не пойму я никак, Тревожит тебя подобный пустяк, Ты ведь и не был собой никогда, Значит, не быть — для тебя не беда.

Пер Гюнт

Я не был собой? Берет меня смех! Пер Гюнт всегда был собой больше всех. Эх, мастер, стыдись своего верхоглядства! Если б ты в душу ко мне мог пробраться, Увидел бы ты: там один только Пер — И все, — никаких там не сыщешь химер. Пуговичный мастер Нет, невозможно! Согласно приказу, Который обязан я выполнить сразу, «Пер Гюнт, не свершивший предписанный труд, —  Ошибка. Пускай его перельют!»

Пер Гюнт

Должно быть, напутал ты все, говорун! Пер? Погляди-ка, не Расмус? Не Йун?

Пуговичный мастер

Давно я покончил с отцом твоим старым. Идем, не теряя времени даром.

Пер Гюнт

А ну, как завтра окажется вдруг, Что речь о другом? Нет, любезнейший друг, В подобных делах осторожность нужна, А то ведь придется ответить сполна.

Пуговичный мастер

Однако приказ…

Пер Гюнт

Ты срок мне продли.

Пуговичный мастер

Зачем?

Пер Гюнт

Чтобы все убедиться могли, Что был я самим собою всецело, А в этом, как выяснилось, все дело.

Пуговичный мастер

Чем ты докажешь?

Пер Гюнт

Свидетелей много.

Пуговичный мастер

Да их не признают! У нас с этим строго.

Пер Гюнт

Авось! Но «дню каждому злоба его», — Поверь мне взаймы меня самого, И я ворочусь. Даю обещанье, Уж будешь собой, коль живешь только раз! Согласен?

Пуговичный мастер

Пусть так. Но помни — у нас На следующем перекрестке свиданье.

Пер Гюнт убегает.

_____

Еще глубже в лесу.

Пер Гюнт

(быстро шагая)

Время — деньги, — зря не перечь! Но о каком перекрестке речь? Идешь, меж дальним и ближним юля, Просто горит под ногами земля. Нужен свидетель! Кто отзовется? Откуда в лесу свидетель возьмется? Мир — мыльный пузырь! Поди докажи, Что чистая правда свободна от лжи!

Появляется сгорбленный старик с палкой в руке и мешком за спиной.

Старик

(останавливаясь)

Хоть грошик подай, пожалей старика!

Пер Гюнт

Мелочи нет, вот невезенье!

Старик

Пер-королевич! Наверняка!

Пер Гюнт

Ты кто?

Старик

В Рондских скалах запомнил день я…

Пер Гюнт

Ох!..

Старик

Доврский старец тебе знаком.

Пер Гюнт

Но Доврский старец был королем!

Доврский старец

Ах, обнищал я совсем, благодетель!

Пер Гюнт

Ты разорился?

Доврский старец

Ограблен дотла, Стал побираться — нужда довела.

Пер Гюнт

Разве отыщется лучший свидетель?

Доврский старец

А королевич совсем поседел!

Пер Гюнт

Тестюшка, кто ж хорошеет с годами? Бросим раздоры, что были меж нами, Трогать не будем семейственных дел. Я был тогда сумасбродом.

Доврский старец

Ну да! Был молодым королевич тогда. Но не женясь поступил он умно И уберечься сумел от позора, Сбилась она с панталыку давно!

Пер Гюнт

Вот как?

Доврский старец

Скатилась на самое дно! С Трондом, представь ты, сошлась она скоро.

Пер Гюнт

С Трондом?

Доврский старец

Из Вальфелла.

Пер Гюнт

Кто же он был? Ах, у него я пастушек отбил.

Доврский старец

Зато внучок мой жив и здоров, Деток по всей расплодил он округе.

Пер Гюнт

Тратить не будем попусту слов, Сердце мне гложут иные недуги: Тут началась у меня перепалка, Я заявил, что свидетели есть, — Кто же послужит мне лучше, чем тесть? Ну, а на водку мне денег не жалко.

Доврский старец

Сделаю все, королевич, как надо. Дашь справку, что нищ я, — и вся мне награда.

Пер Гюнт

Славно. Деньжонок теперь маловато, Вот и приходится жить скуповато. Стало быть, слушай. Ты помнишь о том, Как приходил я к тебе женихом? Доврский старец Да, королевич.

Пер Гюнт

Забудь на мгновенье О королевиче. Слушать изволь. Ты собирался сгубить мое зренье, Чтоб из меня вышел истинный тролль. Я же в ту пору ответил тебе, Что собираюсь быть сам по себе, И не хотел ни любви, ни богатства, Лишь бы собой мне самим оставаться. Ты поклянешься, что так все и было!

Доврский старец

Как я могу?

Пер Гюнт

Почему бы и нет?

Доврский старец

Лгать, королевич, давно мне постыло: Вспомни, ты был точно тролли одет, Пил с нами мед…

Пер Гюнт

Вы меня завлекали, Я и решил осмотреться вначале, Но ведь сказал: не пойду к вам — и точка! Стих проясняет последняя строчка!

Доврский старец

Все тут и горе в последней строке.

Пер Гюнт

То есть?

Доврский старец

Хоть ты уходил налегке, В дух твой проникла иная основа!

Пер Гюнт

Какая?

Доврский старец

Отличное, гордое слово.

Пер Гюнт

Слово?

Доврский старец

Барьер меж людской толпой И троллем: тролль, упивайся собой!

Пер Гюнт

(отступая на шаг)

Упивайся собой!

Доврский старец

И ты с того лета Жил, твердо усвоив правило это.

Пер Гюнт

Я-то? Пер Гюнт?

Доврский старец

(плача)

Нет стыда в тебе, что ли? Ты жил, хоть и втайне, как прочие тролли, Успехи твои оттого и взялись, Что помогал нам старый девиз. Что же теперь выступаешь с отказом Ты от того, чему всем был обязан?

Пер Гюнт

Я эгоист? Тролль, спустившийся с гор? Да это же глупость, нелепица, вздор!

Доврский старец

(доставая кипу старых газет)

У троллей, ты думал, газет не бывает? За труд не сочти про себя прочесть: «Дьявольский вестник» тебя воспевает, В «Демонической почте» вошел ты в честь С тех пор, как не стал появляться здесь. Взгляни-ка, что пишет «Копыто коня»! Статейка отчеркнута тут у меня «О национальном сознании тролля», А в ней говорится, что «хвост и рога, Конечно, для нас не существенны боле, Но сущность троллизма и нам дорога, Собой упиваться — вот наша задача!». Тебя поминают, от радости плача.

Пер Гюнт

Выходит, я тролль?

Доврский старец

Ясно как день.

Пер Гюнт

Зачем же я бросил родимую сень? Жил бы себе у Рондских скал И обувь даром бы не сбивал. Пер Гюнт — это тролль? Как бы не так! Будь счастлив! Вот тебе на табак.

Доврский старец

Постой, королевич!

Пер Гюнт

Не стой на пути! Тебе бы в больнице место найти!

Доврский старец

Вот именно! Мне и нужна больница. Дочкины внуки, взяв власть в стране, Твердят, что реальности нет во мне, Лишь в книгах, мол, обо мне говорится. Нынче стал свой своему поперек. Я на себе убедился в том. Ты, говорят, просто фантом!

Пер Гюнт

У многих такая судьба, браток.

Доврский старец

Однако у нас ведь нет страховки, Нет никаких сберегательных касс, — И с ними-то в скалах нельзя без сноровки!..

Пер Гюнт

Собой упиваться надо у вас.

Доврский старец

А ты, королевич, глумишься даром! Ежели сам ты, судьбу верша…

Пер Гюнт

Дружок, не торгуй гнилым товаром. Я, признаться, совсем без гроша.

Доврский старец

Неужто стал королевич нищим?

Пер Гюнт

Как видишь! Царства уже не сыщем. И это плод вашего, тролли, влияния. Вот как вредна дурная компания!

Доврский старец

Все ошибаюсь я нощно и денно. В город, выходит, податься надо.

Пер Гюнт

Зачем?

Доврский старец

Ходят слухи, что жаждет сцена Героев национального склада.

Пер Гюнт

Ты передай от меня привет.

Смогу, так пойду за тобою вслед. Сочиню-ка я фарс, — в лицо мне плюньте! — Названье: «Sic transit gloria mundi!» [16]

(Убегает.)

Доврский старец кричит ему вслед.

_____

На перекрестке.

Пер Гюнт

Держись, Пер Гюнт, совладай с судьбой! Губит девиз: «Упивайся собой!» В щепы ладья! Но спасайся с толком, Чтобы не стать никчемным осколком.

Пуговичный мастер

(преграждая дорогу)

Что же, Пер Гюнт, где твой свидетель?

Пер Гюнт

Разве мой срок подошел к концу?

Пуговичный мастер

Мысль я твою прочел по лицу Сразу, как только тебя заметил.

Пер Гюнт

Мне надоело глазеть во тьму.

Пуговичный мастер

О, разумеется! И ни к чему.

Пер Гюнт

И без того я замучился днем.

Пуговичный мастер

Давай-ка мы старичка подзовем!

Пер Гюнт

Лыка ведь он не вяжет, пьянчуга.

Пуговичный мастер

Но, может быть, он…

Пер Гюнт

Прошу, как друга…

Пуговичный мастер

Значит, за дело!

Пер Гюнт

Ответь сперва, Что означает — собой быть всецело?

Пуговичный мастер

Странный вопрос для того, кто смело Лишь накануне…

Пер Гюнт

Не трать слова!

Пуговичный мастер

Быть собой — значит с жизнью проститься Хочешь, чтоб я точней объяснил? Быть собой — это значит явиться Тем, что хозяин в тебе явил.

Пер Гюнт

Что же поделаешь, коли темна Воля хозяйская?

Пуговичный мастер

Что? Догадаться!

Пер Гюнт

Но если догадка твоя неверна, То ведь ad undas[17] свершишь святотатство!

Пуговичный мастер

Точно! На души без верных догадок Дьявол как раз особенно падок.

Пер Гюнт

Все-таки это престранное дело! Слушай! Что был я собой всецело, Я утверждать теперь не берусь, И с этим навек покончено. Пусть! Но шел я тут лесом, к смерти готовясь, И вдруг меня одолела совесть, И понял я — человек я грешный…

Пуговичный мастер

Опять заводить разговор наш прежний?

Пер Гюнт

Нет, я про то, что и впрямь я таков. Много содеял я грехов, Худо я вел себя за границей…

Пуговичный мастер

С реестром грехов тебе надо явиться!

Пер Гюнт

К пастору я слетаю моментом И ворочусь к тебе с документом.

Пуговичный мастер

Справку представь, — и твоя душа Будет избавлена от ковша. Только в приказе…

Пер Гюнт

Но у приказа, Я убежден, старая дата. Прежде я был ни рыба ни мясо, Даже в судьбу верил когда-то. К пастору, значит…

Пуговичный мастер

Но…

Пер Гюнт

Неужели Спешка такая, в самом-то деле? Воздух какой! Да вдохни ты глоток! Дышишь — годы себе прибавляя. Пастор из Юстедала{35} изрек: «Смерть не типична для этого края».

Пуговичный мастер

Но сойдемся опять — твоя песенка спета!

Пер Гюнт

Пастора! Должен же быть он где-то!

(Убегает.)

«Пер Гюнт»

_____

Горный склон, поросший вереском. Вдоль хребта вьется тропа.

Пер Гюнт

Нет в мире добра, чтоб на пользу не шло, Как Эсбен сказал{36}, взяв воронье крыло. И кто бы подумал, что выручить нас Грехи наши могут в последний наш час! А впрочем, беда не минует меня, И в полымя я попаду из огня. И все же давно заметил народ: Покуда ты жив, и надежда живет.

Некто сухопарый, в высоко подобранном пасторском одеянии, с сетью для ловли птиц за плечами, сбегает по горной тропе.

Пер Гюнт

Да кто это? Пастор! Он ловит птиц! Эх! Счастье мое не знает границ! День добрый! Дороги тут нехороши.

Сухопарый

О да, но на что не пойдешь для души.

Пер Гюнт

Душа отправится в рай?

Сухопарый

Отнюдь. Надеюсь, иным окажется путь!

Пер Гюнт

Позвольте, я с вами немного побуду.

Сухопарый

Охотно. Я радуюсь обществу всюду.

Пер Гюнт

Я должен признаться…

Сухопарый

Heraus! [18] Поскорей!

Пер Гюнт

Поверьте, я честен до мозга костей. Всегда соблюдать я стремился закон, Я в жизни своей не сидел под замком, Но все же, бывает, оступишься малость И вроде бы падаешь.

Сухопарый

С кем не случалось!

Пер Гюнт

А малости эти…

Сухопарый

Лишь малости?

Пер Гюнт

Да. Проступков en gros[19] избегал я всегда.

Сухопарый

Тогда от меня вы держитесь вдали, Не тот я, кем вы меня, видно, сочли. Взгляните на пальцы! Ну что? Каковы?

Пер Гюнт

И ногти ж себе отрастили вы!

Сухопарый

А ноги? Вы гляньте только сюда!

Пер Гюнт

(указывая)

И вправду копыта?

Сухопарый

Надеюсь, что да.

Пер Гюнт

Чуть было не счел я за пастора вас, Но даже получше вышло сейчас. Коль путь есть прямой, нет нужды в обходном, Не смотрят на челядь при встрече с царем!

Сухопарый

Вы без предрассудков! У вас я в долгу, И рад бы помочь вам всем, чем могу. Но только не требуйте денег и власти, — Тут я бессилен, хоть рвите на части. Пора процветанья давно отошла, Неважно у нас обстоят дела. Весть о запроданной черту душе — Редкость теперь.

Пер Гюнт

Из-за роста морали?

Сухопарый

Наоборот. Люди так измельчали, Что исчезают в плавильном ковше.

Пер Гюнт

Собственно, я из-за этих-то дел И побеседовать с вами хотел.

Сухопарый

Ну, так смелей!

Пер Гюнт

Говоря по старинке, Мне бы хотелось…

Сухопарый

Местечко сыскать?

Пер Гюнт

Именно. Вы угадали опять. Если дела не идут на рынке, Может, судить вы не будете строго?

Сухопарый

Милый вы мой!

Пер Гюнт

Мне надо немного. Не добиваюсь вознагражденья, Разве что доброго обхожденья.

Сухопарый

Теплую комнату?

Пер Гюнт

Да все равно. Лишь бы за мной было сохранено Право уволиться с этой работы, Если получше представится что-то.

Сухопарый

Мне причинять вам не хочется боль, Но вы поверить могли бы едва ли, Сколько подобных мы просьб получали От покидавших земную юдоль.

Пер Гюнт

Взор обращая к деяниям старым, Я на свои уповаю права.

Сухопарый

Все это мелочь.

Пер Гюнт

Однако сперва Я торговал человечьим товаром.

Сухопарый

Тем, кто без цели, как бы в бреду, Себе изменил, — тем не место в аду.

Пер Гюнт

Но идолов я поставлял китайцам! Сухопарый Нечего в ханжество ударяться! Разве кумиров себе не раздули Люди в искусстве и в литературе? Не шлют же их в ад!

Пер Гюнт

Но грех мой немал: Я за пророка себя выдавал!

Сухопарый

За рубежом? Ну и что? Фантазерство Пеклом наказывать было бы черство. Коли других нет грехов на виду, Я не смогу вас устроить в аду.

Пер Гюнт

Вот что… Корабль… Когда шел он на дно… Я за обломок успел уцепиться… Своя рубашка… известно давно… С поваром я поступил, как убийца!

Сухопарый

И славно! Была б еще с ним повариха, Да вам перед тем обойтись бы с ней лихо, — А то разговор наш совсем бестолков. Подумайте: люди живут небогато, Уместна ли топлива будет затрата По поводу столь никчемных грешков? Не стоит вам, право, носиться с грехами! Простите, коль я нелюбезен был с вами, Но все же пора притерпеться к ковшу, Что толку, когда б я подбросил вам жиру И даже сумел предоставить квартиру? Ведь вы же умны! Вас подумать прошу: Я памяти вас отнюдь не лишу, И груз ее с плеч не сниму, не спишу, А с ней будет, право же, вам, глупышу, Несладко слоняться по нашему миру! Там повода нет ликовать иль печалиться, Нельзя восхититься там или отчаяться, Чтоб кинуло в холод и в жар. Вам дана Разве что злоба будет одна.

Пер Гюнт

Но, говорят, не надевши сапог, Узнать, где жмут они, ты бы не смог.

Сухопарый

К тому же разные сапоги Нужны мне для правой и левой ноги, И все же о них вы не зря говорили, Я вспомнил, что с вами отвлекся от дел. Поживу, мне кажется, я углядел, И нечего мне тут болтать, простофиле.

Пер Гюнт

Позвольте узнать: а чем виноват Тот, о ком речь?

Сухопарый

Он, говорят, Самим собой был круглые сутки, А в этом вся суть, коль отбросить шутки.

Пер Гюнт

Разве таких принимают в аду?

Сухопарый

Случается. Мы их имеем в виду. Быть хочешь собой, — так одно из двух, — Две стороны есть у монеты, — Недавно до нас докатился слух: В Париже солнцем пишут портреты. Одни за рисунки принять бы могли вы, Другие — зовутся: негативы. Там свет вместо тени и тень вместо света. Сперва нелепостью кажется это, Но сходство там есть, и нами оно Должно быть заботливо извлечено. И если душа в этой жизни краткой Явила себя негативным путем, Чтоб ей не пропасть и не быть загадкой, Ее, как пластинку, к себе мы возьмем. И, подвергая ее обработке, Я получу отпечаток четкий: В различных составах сперва ее мою — Аммонием, калием, серой, сурьмою И чистой водой, — потребно терпенье, Покуда появится изображенье. Но, ежели стерта пластинка была, Ничто не поможет, и плохи дела.

Пер Гюнт

Выходит, вороном черным придешь, На курочку белую станешь похож. А как, скажите, пожалуйста, звать Того, кто сегодня пойдет в печать?

Сухопарый

Крещен Петер Гюнт.

Пер Гюнт

Пер Гюнт? И он был Самим собой?

Сухопарый

Он так заявил.

Пер Гюнт

Что же, он, кажется, честный малый.

Сухопарый

А вы с ним знакомы?

Пер Гюнт

Не слишком, пожалуй. Поверхностно.

Сухопарый

Где же вы с ним сошлись В последний раз?

Пер Гюнт

Это, кажется, мыс…

Сухопарый

Di buona speranza! [20]

Пер Гюнт

Оттуда вроде Отплыл он на первом же пароходе.

Сухопарый

Стало быть, я отправляюсь туда! Только застану ли, что-то нет веры! С этой Капландией вечно беда, — Там из Ставангера{37} миссионеры.

(Устремляется на юг.)

Пер Гюнт

Пустился бежать, неразумный пес! Славно ему натянул я нос! Всегда хорошо одурачить болвана, А он еще пыжится беспрестанно И делает вид, будто он — начальство. Пора бы ему с ремеслом прощаться, А то нипочем не прокормится с ним. Но оба по всем статьям мы горим: Лишился я чести собой быть самим.

(Падает звезда, он ей кивает.)

Снеси от Пера последний поклон. Пылать, отгореть и растаять, как сон…

(Сжимается, словно от страха, углубляется в туман и, помолчав, вдруг вскрикивает.)

Нет никого! Опустел белый свет, На земле и на небе никого больше нет!

(Спускается ниже, срывает шапку, рвет на себе волосы, но понемногу успокаивается.)

О, может ли быть, что, настолько бедна, Душа расставаться с телом должна! Земля моя милая, не говори, Что даром топтал я траву на опушке, Ты, солнце, жестоко меня не кори, Что свет свой дарило пустой избушке. Нет в мире людей, что там бы согрелись, Там никогда не бывает владелец. О, солнце с землей! Мою добрую мать Не к чему было вам опекать! Дух скуп, а в природе — сплошная растрата, И смерть за рожденье — чрезмерная плата. Эх, мне бы теперь забраться на скалы, На солнечный круг наглядеться алый, На землю взглянуть, где был некогда дом, А там пусть меня погребает лавина, Пусть пишут потом: «Здесь никто спит невинно», А после… Пусть будет, что будет, потом!

Прихожане

(поют, идя лесной тропой)

При свете денницы Огнем своей стали Коснулся господь нас — и вот С земли возноситься К нему нынче стали Напевы небесных высот.

Пер Гюнт

(съеживаясь от страха)

Там света не будет! Там долы пустынны. Не стал ли я мертвым еще до кончины?

(Пытаясь скрыться в кустах, оказывается на перекрестке.)

Пуговичный мастер

День добрый! Где список твоих прегрешений?

Пер Гюнт

Я сделал, что мог. У тебя ведь сомнений В том нет?

Пуговичный мастер

Не сумел никого ты найти?

Пер Гюнт

Фотограф один повстречался в пути.

Пуговичный мастер

Но срок твой истек.

Пер Гюнт

Осталось недолго, Волк чует добычу. Слышишь ты волка?

Пуговичный мастер

 К заутрене кличут.

Пер Гюнт

(указывая)

Что там за свеченье? Пуговичный мастер Свеча за окном.

Пер Гюнт

А что за звучанье? Пуговичный мастер То женское пенье.

Пер Гюнт

Мои прегрешенья Ей ведомы все.

Пуговичный мастер

(хватая его)

Наступает прощанье!

Они тем временем вышли из лесу и стоят перед избушкой. Светает.

Пер Гюнт

Прощанье? Нет, я ничего не отдам! Грехи мои в ковш не войдут, хоть утроба Его окажется больше гроба!

Пуговичный мастер

Но третий нас ждет перекресток… А там…

(Свернув в сторону, уходит.)

Пер Гюнт

(подойдя к избушке)

Куда ни ступи, что вперед, что назад, Внутри и снаружи и жмут и теснят.

(Останавливаясь.)

Как страшно разбитому и седому Тебе воротиться к прежнему дому!

(Сделав еще несколько шагов, опять останавливается.)

В обход — говорил мне кривой. Из избушки доносится пение. Напролом! Вперед, хоть бы самым тяжким путем!

(Подходит к избушке.)

В дверях появляется Сольвейг, одетая, чтобы идти в церковь, с молитвенником, завернутым в платок. В руке у нее палка. Она держится прямо, взор ее кроток.

Пер Гюнт

(простираясь у порога)

Суди меня ты, перед кем виноват.

Сольвейг

Будь славен господь! Он пришел назад!

(Ищет его руками.)

Пер Гюнт

Скажи, что мои прегрешенья страшны!

Сольвейг

Нет на тебе, мой бесценный, вины.

(Снова ищет его и теперь находит.)

Пуговичный мастер

(из-за избушки)

Список!

Пер Гюнт

Скажи, в чем мое преступленье?

Сольвейг

(садясь подле него)

Жизнь моя песней стала с тех пор, Как в первый раз отыскал тебя взор! То было божье благословенье!

Пер Гюнт

Я гибну!

Сольвейг

Но есть еще воля господня.

Пер Гюнт

(усмехаясь)

Тогда ты реши загадку сегодня!

Сольвейг

Какую загадку?

Пер Гюнт

Ты отгадай, Где был Пер Гюнт, покинув свой край?

Сольвейг

Был?

Пер Гюнт

Где был он отмечен печатью, Что на него наложил творец? Можешь ответить? Не то мне конец, Буду навеки я предан проклятью.

Сольвейг

(улыбаясь)

Это так просто.

Пер Гюнт

Тогда назови Место, где сам я собой оставался, В духе, который от бога достался!

Сольвейг

В вере, в надежде моей и в любви!

Пер Гюнт

(отшатываясь)

Что ты? Да что ты? Так может сказать Только о сыне одна только мать.

Сольвейг

Мать я ему. А отцом зовется Тот, кто молитве моей отзовется.

Пер Гюнт

(вскрикивая, внезапно озаренный)

Мать и жена, ты святое творенье! Дай мне укрыться! Даруй мне спасенье!

(Крепко прижавшись, прячет лицо у нее в коленях.)

Долгое молчание. Восходит солнце.

Сольвейг

(тихо поет)

Спи, мой мальчик, спи, дорогой, Я твою колыбель качаю. Мальчика держит в объятьях мать, Дружно весь век они будут играть. Мальчик приник к материнской груди. На весь век его, боже, от зла огради! Мальчик мой рядышком пробыл со мной Весь свой век. А теперь он устал, мой родной. Спи, мой мальчик, спи, дорогой, Я твою колыбель качаю.

Голос пуговичного мастера

(из-за избушки)

Еще впереди перекресток, дружок. Мы встретимся там, а покуда — молчок.

Сольвейг

(светает, и она поет все громче)

Я твою колыбель качаю, Добрых снов тебе, дорогой!

Кукольный дом Пьеса в трех действиях Перевод А. и П. Ганзен

{38}

Действующие лица

Адвокат Хельмер.

Нора, его жена.

Доктор Ранк.

Фру Линне.

Частный поверенный Крогстад.

Трое маленьких детей четы Хельмер.

Анна Мария, их нянька.

Служанка в доме Хельмера.

Посыльный.

Действие происходит в квартире Хельмера.

Действие первое

Уютная комната, обставленная со вкусом, но недорогой мебелью. В глубине, в средней стене, две двери: одна, справа, ведет в переднюю, другая, слева, в кабинет Хельмера. Между этими дверями пианино. Посредине левой боковой стены дверь, ближе к авансцене окно. Около окна круглый стол с креслами и диванчиком. В правой стене, несколько подальше вглубь, тоже дверь, а впереди изразцовая печка; перед нею несколько кресел и качалка. Между печкой и дверью столик. По стенам гравюры. Этажерка с фарфоровыми и прочими безделушками, книжный шкафчик с книгами в роскошных переплетах. На полу ковер. В печке огонь. Зимний день. В передней звонок. Немного погодя слышно, как дверь отпирают. Из передней в комнату входит, весело напевая, Нора, в верхней одежде, нагруженная ворохом пакетов и свертков, которые она складывает на стол направо. Дверь в переднюю остается открытой, и там виднеется посыльный, принесший елку и корзину, которые он отдает служанке, отворившей дверь.

Нора. Хорошенько припрячь елку до вечера, Элене. Дети не должны увидеть ее прежде, чем она будет украшена. (Посыльному, вынимая портмоне.) Сколько?

Посыльный. Пятьдесят эре!

Нора. Вот крона… Нет, оставьте себе все.

Посыльный кланяется и уходит. Нора затворяет дверь в переднюю, снимает с себя верхнее платье, продолжая посмеиваться тихим, довольным смехом. Потом вынимает из кармана мешочек с миндальным печеньем и съедает несколько штук. Осторожно идет к двери, ведущей в комнату мужа, и прислушивается.

Да, он дома. (Снова напевает, направляясь к столу.)

Хельмер (из кабинета). Что это, жаворонок запел?

Нора (развертывая покупки). Он самый.

Хельмер. Белочка там возится?

Нора. Да!

Хельмер. Когда же белочка прискакала?

Нора. Только что. (Прячет мешочек с печеньем в карман и обтирает себе губы.) Поди сюда, Торвальд, погляди, чего я накупила!

Хельмер. Постой, не мешай. (Немного погодя открывает дверь и заглядывает в комнату, держа перо в руке.) Накупила, говоришь? Все это?.. Птичка опять улетала сорить денежками?

Нора. Знаешь, Торвальд, пора же и нам наконец немножко кутнуть. Это ведь первое рождество, когда нам нет нужды так стеснять себя.

Хельмер. Ну и пускаться в мотовство нам тоже нельзя.

Нора. Немножко-то можно! Правда? Самую чуточку! Тебе ведь положили теперь большое жалованье, и ты будешь зарабатывать много-много денег.

Хельмер. Да, с Нового года. Но выдадут мне жалованье только через три месяца.

Нора. Пустяки! Можно занять пока.

Хельмер. Нора! (Подходит и шутливо берет ее за ушко.) Опять наше легкомыслие тут как тут. Ты представь себе, сегодня я занимаю тысячу крон, ты тратишь их на праздниках, а накануне Нового года мне на голову падает черепица с крыши — и готово.

Нора (закрывая ему рот рукой). Фу! Не говори таких гадких вещей.

Хельмер. Нет, ты представь себе подобный случай, — что тогда?

Нора. Если уж случился такой ужас, то для меня все равно — есть у меня долги или нет.

Хельмер. Ну, а для людей, у которых я бы занял?

Нора. Для них? А что о них думать! Ведь это же чужие!

Хельмер. Нора, Нора, ты еси женщина! Но серьезно, Нора, ты ведь знаешь мои взгляды на этот счет. Никаких долгов! Никогда не занимать! На домашний очаг, основанный на займах, на долгах, ложится какая-то некрасивая тень зависимости. Продержались же мы с тобой храбро до сегодняшнего дня, так уж потерпим и еще немножко, — недолго ведь.

Нора (отходя к печке). Да что же, как хочешь, Торвальд.

Хельмер (за нею). Ну, ну, вот птичка и опустила крылышки. А? Белочка надулась. (Вынимает портмоне.) Нора, как ты думаешь, что у меня тут?

Нора (оборачиваясь, живо). Деньги!

Хельмер. Вот тебе! (Подает ей несколько бумажек.) Господи, я ведь знаю, сколько в доме расходов на праздниках.

Нора (считая). Десять, двадцать, тридцать, сорок. Спасибо, спасибо тебе, Торвальд. Теперь мне надолго хватит.

Хельмер. Да, уж ты постарайся.

Нора. Да, да, непременно. Но поди сюда, я тебе покажу, что я накупила. И как дешево! Гляди, вот новый костюм Ивару и сабля. Вот лошадка и труба Бобу. А вот кукла и кукольная кроватка для Эмми. Простенькие, но она все равно их скоро поломает. А тут на платья и передники прислуге. Старухе Анне Марии следовало бы, конечно, подарить побольше…

Хельмер. А в этом пакете что?

Нора (вскакивая). Нет, нет, Торвальд! Этого тебе нельзя видеть до вечера!

Хельмер. Ну-ну! А ты вот что скажи мне, маленькая мотовка, что ты себе самой присмотрела?

Нора. Э, мне ровно ничего не надо.

Хельмер. Вот уж как раз надо! Назови же мне теперь что-нибудь — конечно, разумное, чего бы тебе больше всего хотелось.

Нора. Право же, не надо. Или послушай, Торвальд…

Хельмер. Ну?

Нора (перебирая пуговицы его пиджака и не глядя на него). Если уж ты хочешь подарить мне что-нибудь, так ты бы… ты бы…

Хельмер. Ну, ну, говори же.

Нора (быстро). Ты бы дал мне лучше деньгами, Торвальд. Сколько можешь. Я бы потом, на днях, и купила себе что-нибудь.

Хельмер. Нет, послушай, Нора…

Нора. Да, да, сделай так, милый Торвальд! Прошу тебя! Я бы завернула деньги в золотую бумажку и повесила на елку. Это было бы так весело!

Хельмер. А как зовут тех пташек, которые вечно сорят денежками?

Нора. Знаю, знаю, — мотовками. Но сделаем, как я говорю, Торвальд. Тогда у меня будет время обдумать, что мне особенно нужно. Разве это не благоразумно? А?

Хельмер (улыбаясь). Конечно, то есть если бы ты в самом деле могла придержать эти деньги и потом действительно купить на них что-нибудь себе самой. А то и они уйдут на хозяйство, на разные ненужные мелочи, и мне опять придется раскошеливаться.

Нора. Ах, Торвальд…

Хельмер. Тут спорить не приходится, милочка моя! (Обнимает ее.) Птичка мила, но тратит ужасно много денег. Просто невероятно, как дорого обходится мужу такая птичка.

Нора. Фу! Как можно так говорить! Я же экономлю, сколько могу.

Хельмер (весело). Вот уж правда истинная! Сколько можешь. Но ты совсем не можешь.

Нора (напевает и улыбается). Гм! Знал бы ты, сколько у нас, жаворонков и белочек, всяких расходов, Торвальд!

Хельмер. Ты маленькая чудачка! Две капли воды — твой отец. Только и хлопочешь, как бы раздобыть денег. А как добудешь — глядь, они между пальцами и прошли, сама никогда не знаешь, куда их девала. Ну что ж, приходится брать тебя такой, какова ты есть. Это уж в крови у тебя. Да, да, это в тебе наследственное, Нора.

Нора. Ах, побольше бы мне унаследовать от папы его качеств!

Хельмер. А мне бы не хотелось, чтобы ты была другой, чем ты есть, мой милый жавороночек! Но слушай, мне сдается, ты… у тебя… как бы это сказать? У тебя какой-то подозрительный вид сегодня.

Нора. У меня?

Хельмер. Ну да. Погляди-ка мне прямо в глаза.

Нора (глядит на него). Ну?

Хельмер (грозя пальцем). Лакомка не кутнула сегодня немножко в городе?

Нора. Нет, что ты!

Хельмер. Будто уж лакомка не забегала в кондитерскую?

Нора. Но уверяю тебя, Торвальд…

Хельмер. И не отведала варенья?

Нора. И не думала.

Хельмер. И не погрызла миндальных печений?

Нора. Ах, Торвальд, уверяю же тебя…

Хельмер. Ну-ну-ну! Естественно, я просто шучу…

Нора (идя к столу направо). Мне и в голову не пришло бы делать тебе наперекор.

Хельмер. Знаю, знаю. Ты ведь дала мне слово. (Подходя к ней.) Ну, оставь при себе свои маленькие рождественские секреты, моя дорогая Нора. Они, верно, всплывут наружу сегодня же вечером, когда будет зажжена елка.

Нора. Ты не забыл пригласить доктора Ранка?

Хельмер. Не приглашал. Да это и не нужно. Само собой, он ужинает у нас. Впрочем, я еще успею ему напомнить: он зайдет до обеда. Вино я заказал хорошее. Нора, ты не поверишь, как я радуюсь сегодняшнему вечеру.

Нора. И я! А дети-то как будут рады, Торвальд!

Хельмер. Ах, какое наслаждение сознавать, что ты добился верного, обеспеченного положения, что у тебя будет теперь солидный доход. Не правда ли, это приятно?

Нора. О, чудесно!

Хельмер. А помнишь прошлое рождество? Ты целые три недели затворялась у себя по вечерам и до поздней ночи все мастерила цветы и еще какие-то чудеса для елки, так ты хотела всех нас поразить. У-у, скучнее времени я не запомню.

Нора. Я-то вовсе не скучала.

Хельмер (с улыбкой). Но толку-то вышло немного, Нора.

Нора. Ты опять будешь меня дразнить этим? Что же я могла поделать, если кошка забралась и все разодрала в куски!

Хельмер. Ну, разумеется, ничего не могла поделать, моя бедняжечка. Ты от всей души хотела нас всех порадовать, и в этом вся суть. Но хорошо все-таки, что эти тугие времена прошли.

Нора. Да, прямо чудесно!

Хельмер. Не нужно больше ни мне сидеть одному и скучать, ни тебе портить свои милые, славные глазки и нежные ручки…

Нора (хлопая в ладоши). Не правда ли, Торвальд, не нужно больше? Ах, как чудесно, восхитительно слышать это! (Берет его под руку.) Теперь я расскажу тебе, как я мечтаю устроиться, Торвальд. Вот, как только праздники пройдут…

Звонок в передней.

Ах, звонят! (Прибирает немного в комнате.) Верно, кто-нибудь к нам. Досадно.

Хельмер. Если кто-нибудь в гости, меня нет дома, помни.

Служанка (в дверях передней). Барыня, там незнакомая дама.

Нора. Так проси сюда.

Служанка (Хельмеру). И доктор.

Хельмер. Прямо ко мне прошел?

Служанка. Да, да.

Хельмер уходит в кабинет. Служанка вводит фру Линне, одетую по-дорожному, и закрывает за нею дверь.

Фру Линне (смущенно, с запинкой). Здравствуй, Нора.

Нора (неуверенно). Здравствуйте…

Фру Линне. Ты, видно, не узнаешь меня?

Нора. Нет. Не знаю… Да, кажется… (Порывисто.) Как! Кристина… Неужели ты?!

Фру Линне. Я.

Нора. Кристина! А я-то не узнала тебя сразу! Да и как было… (Понизив голос.) Как ты переменилась, Кристина!

Фру Линне. Еще бы. За девять-то с лишком лет…

Нора. Неужели мы так давно не видались? Да, да, так и есть. Ах, последние восемь лет — вот, право, счастливое было время!.. Так ты приехала сюда, к нам в город? Пустилась в такой длинный путь зимой! Храбрая!

Фру Линне. Я сегодня только приехала с утренним пароходом.

Нора. Чтобы повеселиться на праздниках, конечно. Ах, как славно! Ну и повеселимся же! Да ты разденься. Тебе ведь не холодно? (Помогает ей.) Вот так. Теперь усядемся поудобнее около печки. Нет, ты в кресло! А я на качалку! (Берет ее за руки.) Ну вот, теперь опять у тебя твое прежнее лицо. Это лишь в первую минуту… Хотя немножко ты все-таки побледнела, Кристина, и, пожалуй, немножко похудела.

Фру Линне. И сильно, сильно постарела, Нора.

Нора. Пожалуй, немножко, чуть-чуть, вовсе не очень. (Вдруг останавливается и переходит на серьезный тон.) Но какал же я пустоголовая — сижу тут, болтаю! Милая, дорогая Кристина, прости меня!

Фру Линне. В чем дело, Нора?

Нора (тихо). Бедная Кристина, ты же овдовела.

Фру Линне. Три года назад.

Нора. Да, я знаю. Я читала в газетах. Ах, Кристина, поверь, я столько раз собиралась написать тебе в то время, да все откладывала, все что-нибудь мешало.

Фру Линне. Милая Нора, я отлично понимаю.

Нора. Нет, это было гадко с моей стороны, Кристина. Ах ты, бедняжка, сколько ты, верно, перенесла. И он не оставил тебе никаких средств?

Фру Линне. Никаких.

Нора. Ни детей?

Фру Линне. Ни детей.

Нора. Ничего, стало быть?

Фру Линне. Ничего. Даже горя, даже сожалений, словом, ничего чем бы жила память.

Нора (глядя на нее недоверчиво). Но как это может быть, Кристина?

Фру Линне (с горькой улыбкой, гладя Нору по голове). Иногда это случается, Нора.

Нора. Значит, одна-одинешенька. Как это должно быть ужасно тяжело. А у меня трое прелестных детей. Сейчас ты их не увидишь. Они гуляют с нянькой. Но ты непременно расскажи мне обо всем…

Фру Линне. Нет, нет, нет, рассказывай лучше ты.

Нора. Нет, сначала ты. Сегодня я не хочу быть эгоисткой. Хочу думать только о твоих делах. Но одно все-таки мне надо сказать тебе. Знаешь, какое счастье привалило нам на днях?

Фру Линне. Нет. Какое?

Нора. Представь, муж сделался директором Акционерного банка!

Фру Линне. Твой муж? Вот удача!..

Нора. Невероятная! Адвокатура — это такой ненадежный хлеб, особенно если желаешь браться только за самые чистые, хорошие дела. А Торвальд, разумеется, других никогда не брал, и я, конечно, вполне с ним согласна. Ах, ты понимаешь, как мы рады. Он вступит в должность с Нового года и будет получать большое жалованье и хорошие проценты. Тогда мы сможем жить совсем по-другому, чем до сих пор, — вполне по своему вкусу. Ах, Кристина, у меня так легко стало на сердце, я так счастлива! Ведь это же чудесно — иметь много-много денег и не знать ни нужды, ни забот. Правда?

Фру Линне. Да, во всяком случае, должно быть, чудесно иметь все необходимое.

Нора. Нет, не только необходимое, но много-много денег.

Фру Линне (улыбаясь). Нора, Нора! Ты все еще не стала благоразумнее! В школе ты была большой мотовкой.

Нора (тихо посмеиваясь). Торвальд и теперь меня так зовет. (Грозя пальцем.) Однако «Нора, Нора» не такая уж сумасбродка, как вы воображаете… Нам, право, не так жилось, чтобы я могла мотать. Нам обоим приходилось работать!

Фру Линне. И тебе?

Нора. Ну да, разные там мелочи по части рукоделья, вязанья, вышиванья и тому подобного. (Вскользь.) И… кое-что еще. Ты ведь знаешь, что Торвальд оставил службу в министерстве, когда мы поженились? Не было никаких видов на повышение, а зарабатывать ведь надо было больше прежнего. Ну, в первый год он работал сверх всяких сил. Просто ужасно. Ему приходилось брать всякие добавочные занятия — ты понимаешь — и работать с утра до вечера. Ну и не выдержал, захворал, был при смерти, и доктора объявили, что необходимо отправить его на юг.

Фру Линне. Вы и провели тогда целый год в Италии?

Нора. Ну да. А не легко было нам подняться с места, поверь. Ивар тогда только что родился. Но ехать все-таки было необходимо. Ах, что это была за чудная, дивная поездка! И Торвальд был спасен. Но сколько денег пошло — страсть, Кристина!

Фру Линне. Могу себе представить.

Нора. Тысяча двести специй-далеров{39}. Четыре тысячи восемьсот крон. Большие деньги.

Фру Линне. Да, но, во всяком случае, большое счастье, если есть где взять их в такое время.

Нора. Надо тебе сказать, мы получили их от папы.

Фру Линне. Вот как. Да, кажется, отец твой как раз тогда и умер.

Нора. Да, как раз тогда. И подумай, я не могла поехать к нему, ходить за ним. Я со дня на день ждала малютку Ивара. И вдобавок у меня на руках был мой бедный Торвальд, чуть не при смерти. Милый, дорогой папа! Так и не пришлось мне больше свидеться с ним, Кристина. Это самое тяжелое горе, что я испытала замужем.

Фру Линне. Я знаю, ты очень любила отца. Так, значит, после этого вы отправились в Италию?

Нора. Да. Деньги ведь у нас были, а доктора гнали. Мы и уехали через месяц.

Фру Линне. И муж твой вернулся вполне здоровым?

Нора. Совершенно!

Фру Линне. А… доктор?

Нора. То есть?

Фру Линне. Кажется, девушка сказала, что господин, который пришел со мной вместе, — доктор.

Нора. A-а, это доктор Ранк. Но он приходит к нам не как врач, а просто так. Это наш лучший друг, и уж хоть разок в день, да наведается. Нет, Торвальд с тех пор ни разу не прихворнул даже. И дети бодры и здоровы, и я. (Вскакивая и хлопая в ладоши.) О, господи, Кристина, как чудесно жить и чувствовать себя счастливой! Нет, это просто отвратительно с моей стороны — я говорю все только о себе. (Садится на скамеечку рядом с фру Линне и кладет руки ей на колени.) Ты не сердись на меня!.. Скажи, правда это: ты в самом деле не любила своего мужа? Зачем же ты вышла за него?

Фру Линне. Мать моя была еще жива, но такая слабая, беспомощная, не вставала с постели. И еще у меня были на руках два младших брата. Я не могла отказать ему.

Нора. Да, да, пожалуй, ты права. Значит, он был тогда богат?

Фру Линне. Довольно состоятелен, кажется. Но дело его было поставлено непрочно. И когда он умер, все рухнуло и ничего не осталось.

Нора. И?..

Фру Линне. И мне пришлось перебиваться то кое-какой торговлей, то учительством, — у меня была маленькая школа, — и вообще чем придется. Эти три последних года тянулись для меня, как один долгий, сплошной рабочий день без отдыха. Теперь он кончился, Нора. Моя бедная мать не нуждается во мне больше — умерла. А мальчики стали на ноги, сами могут о себе заботиться.

Нора. Так у тебя теперь легко на душе…

Фру Линне. Не сказала бы. Напротив, пустота страшная. Не для кого больше жить. (Встает в волнении.) Оттого я и не выдержала там у нас, в медвежьем углу. Тут, верно, легче будет найти, к чему приложить силы и чем занять мысли. Удалось бы мне только получить какую-нибудь постоянную службу, какую-нибудь конторскую работу…

Нора. Ах, Кристина, это так ужасно утомительно, а у тебя и без того такой измученный вид. Тебе бы лучше поехать куда-нибудь на купанья.

Фру Линне (отходя к окну). У меня нет папы, который бы снабдил меня деньгами на дорогу, Нора.

Нора (вставая). Ах, не сердись на меня!

Фру Линне (идя к ней). Милая Нора, ты на меня не сердись. Хуже всего в моем положении то, что в душе осаждается столько горечи. Работать не для кого, а все-таки приходится хлопотать и всячески биться. Жить ведь надо, вот и становишься эгоисткой. Ты сейчас рассказала мне о счастливой перемене ваших обстоятельств, а я — поверишь — обрадовалась не столько за тебя, сколько за себя.

Нора. Как так? Ах, понимаю: ты думаешь, Торвальд может что-нибудь сделать для тебя?

Фру Линне. Да, я подумала об этом.

Нора. Он и сделает, Кристина. Предоставь только все мне. Я так тонко-тонко все подготовлю, придумаю что-нибудь такое особенное, чем задобрить его. Ах, я бы от души хотела помочь тебе.

Фру Линне. Как это мило с твоей стороны, Нора, что ты так горячо берешься за мое дело… Вдвойне мило с твоей стороны, — тебе самой так мало знакомы житейские заботы и тяготы.

Нора. Мне? Мне они мало знакомы?

Фру Линне (улыбаясь). Ну, боже, мой, какие-то занятия рукоделием и тому подобное… Ты дитя, Нора!

Нора (закидывая голову и прохаживаясь по комнате). Тебе бы не следовало говорить со мной таким тоном.

Фру Линне. Да?

Нора. И ты — как другие. Вы все думаете, что я не годна ни на что серьезное…

Фру Линне. Ну-ну?

Нора. Что я ровно ничего такого не испытала в этой трудной жизни.

Фру Линне. Милая Нора, ты же только что поведала мне все свои испытания.

Нора. Э, пустяки одни! (Тихо.) Главного я тебе не рассказала.

Фру Линне. Главного? Что ты хочешь сказать?

Нора. Ты все смотришь на меня свысока, Кристина. А это напрасно. Ты гордишься, что несла такой тяжелый, долгий труд ради своей матери…

Фру Линне. Я, право, ни на кого не смотрю свысока. Но верно — я горжусь и радуюсь, вспоминая, что мне выпало на долю облегчить ей остаток дней.

Нора. Ты гордишься также, вспоминая, что сделала для братьев.

Фру Линне. Мне кажется, я вправе.

Нора. И мне так кажется. Но вот ты послушай, Кристина. И мне есть чем гордиться, чему радоваться.

Фру Линне. Не сомневаюсь! Но в каком смысле?

Нора. Говори тише. Вдруг Торвальд услышит! Ему ни за что в мире нельзя… Никому нельзя знать об этом, Кристина, никому, кроме тебя.

Фру Линне. Да в чем дело?

Нора. Поди сюда. (Привлекает ее на диван рядом с собой.) Да, видишь… и мне есть чем гордиться, чему радоваться. Это я спасла жизнь Торвальду.

Фру Линне. Спасла? Как спасла?

Нора. Я же рассказывала тебе о поездке в Италию. Торвальд не выжил бы, если бы не попал на юг.

Фру Линне. Ну да. И твой отец дал вам нужные средства.

Нора (с улыбкой). Это Торвальд так думает и все другие, но…

Фру Линне. Но…

Нора. Папа не дал нам ни гроша. Это я достала деньги.

Фру Линне. Ты? Всю эту крупную сумму?

Нора. Тысячу двести специй. Четыре тысячи восемьсот крон. Что ты скажешь?

Фру Линне. Но как это возможно, Нора? Выиграла в лотерею, что ли?

Нора (презрительно). В лотерею! (Фыркает.) Это была бы не штука!

Фру Линне. Так откуда же ты взяла их?

Нора (напевая и таинственно улыбаясь). Гм! Тра-ля-ля-ля!

Фру Линне. Не могла же ты занять.

Нора. Вот новость! Почему?

Фру Линне. Да жена ведь не может делать долгов без согласия мужа.

Нора (закидывая голову). Ну, если жена немножко смыслит в делах, если жена понимает, как нужно умненько взяться за дело, то…

Фру Линне. Нора, я решительно ничего не понимаю.

Нора. И не надо тебе понимать. Я ведь и не сказала, что заняла деньги. Могла же я добыть их другим путем. (Откидывается на спинку дивана.) Могла получить от какого-нибудь поклонника. При такой привлекательной наружности, как у меня…

Фру Линне. Ты сумасбродка.

Нора. Теперь тебе, верно, ужасно хотелось бы все узнать, Кристина?

Фру Линне. Послушай, милая Нора, уж не наделала ли ты каких-нибудь безумств?

Нора (выпрямляясь на диване). Разве безумство спасти жизнь своему мужу?

Фру Линне. По-моему, безумство, если ты без его ведома…

Нора. Да ведь ему нельзя было ни о чем знать! Господи, как ты этого не понимаешь? Он не должен был и подозревать, в какой он опасности. Это мне доктора сказали, что жизнь его в опасности, что одно спасение — увезти его на юг. Ты думаешь, я не пыталась сначала всячески выпутаться? Я заводила разговоры о том, что и мне хотелось бы побывать за границей, как другим молодым дамам. Я и плакала и просила; говорила, что ему не худо бы помнить о моем «положении», что теперь надо всячески мне угождать; намекала, что можно занять денег. Так он почти рассердился, Кристина. Сказал, что у меня ветер в голове и что его долг, как мужа, не потакать моим капризам и прихотям, — так он, кажется, выразился. Хорошо, хорошо, думаю я, а спасти тебя все-таки нужно, и нашла выход…

Фру Линне. И твой муж так и не узнал от твоего отца, что деньги были не от него?

Нора. Так и не узнал. Папа ведь умер как раз в эти дни. Я-то хотела было посвятить его в дело и просить, чтобы он не выдавал меня. Но он был уже так плох — и мне, к сожалению, не понадобилось прибегать к этому.

Фру Линне. И ты до сих пор не призналась мужу?

Нора. Нет, боже избави, что ты! Он такой строгий по этой части. И кроме того, с его мужским самолюбием… Для него было бы так мучительно, унизительно узнать, что он обязан мне чем-нибудь. Это перевернуло бы вверх дном все наши отношения. Наша счастливая семейная жизнь перестала бы тогда быть тем, что она есть.

Фру Линне. И ты никогда ему не скажешь?

Нора (подумав и слегка улыбаясь). Да… когда-нибудь, пожалуй… когда пройдет много-много лет и я уж не буду такая хорошенькая. Ты не смейся. То есть, я хочу сказать: вот когда я уже не буду так нравиться Торвальду, как теперь, когда его уже не будут развлекать мои танцы, переодевания, декламации. Тогда хорошо будет иметь какую-нибудь заручку… (Перебивая себя.) Вздор, вздор, вздор! Этого никогда не будет!.. Ну, что же ты скажешь о моей великой тайне, Кристина? Гожусь я на что-нибудь? Ты не думай, что это дело не причиняет мне больших забот. Мне, право, иногда совсем не легко бывает оправдывать в срок свои обязательства. В деловом мире, скажу я тебе, существует взнос процентов по третям и взносы в погашение долга, как это называется. А деньги всегда ужасно трудно добывать. Вот и приходилось экономить на чем только можно… понимаешь? Из денег на хозяйство я не могла особенно много откладывать — Торвальду нужен был хороший стол. И детей нельзя было одевать кое-как. Что я получала на них, то целиком на них и уходило. Милые мои крошки!

Фру Линне. Так тебе, верно, приходилось отказывать себе самой, бедняжка?

Нора. Еще бы! Ведь я же была больше всех заинтересована! Торвальд даст, бывало, мне денег на новое платье и тому подобное, а я всегда истрачу только половину. Все подешевле да попроще покупала. Счастье еще, что мне все к лицу и Торвальд никогда ничего не замечал. Но самой-то мне иной раз бывало не легко, Кристина. Ведь это такое удовольствие — хорошо одеваться! Правда?

Фру Линне. Пожалуй.

Нора. Ну, были у меня, конечно, и другие источники. Прошлой зимой повезло, я получила массу переписки. Каждый вечер запиралась у себя в комнате и писала, писала до поздней ночи. Ах, иной раз до того, бывало, устанешь! Но все-таки ужасно приятно было сидеть так и работать, зарабатывать деньги. Я чувствовала себя почти мужчиной.

Фру Линне. Но сколько же тебе таким путем удалось выплатить?

Нора. Вот уж не могу сказать тебе в точности. В таких делах, видишь ли, очень трудно разобраться. Знаю лишь, что выплачивала столько, сколько мне удавалось сколотить. Но часто у меня прямо руки опускались. (Улыбаясь.) Тогда сяду, бывало, и начну себе представлять, что вот в меня влюбился богатый старик…

Фру Линне. Что? Какой старик?

Нора. Ах, никакой!.. Что он умирает, его завещание вскрыто, и там крупными буквами написано: «Все мои деньги получает немедленно и чистоганом любезнейшая фру Нора Хельмер».

Фру Линне. Но, милая Нора, что же это за старик?

Нора. Господи, как ты не понимаешь? Никакого старика и не было вовсе. Это просто одно мое воображение. Я просто тешила себя этим, когда не знала, где добыть денег. Ну да бог с ним совсем, с этим скучным стариком. Теперь мне все равно. Не нужно мне больше ни его, ни его завещания. Теперь у меня нет забот, Кристина! (Вскакивает.) О, господи, какая прелесть! Подумать только: никаких забот! Не знать ни забот, ни хлопот! Жить себе да поживать, возиться с детишками! Обставить свой дом так красиво, изящно, как любит Торвальд. А там, подумай, не за горами и весна, голубое небо, простор. Может быть, удастся прокатиться куда-нибудь. Пожалуй, опять увидеть море! Ах, право, как чудесно жить и чувствовать себя счастливой!

В передней слышен звонок.

Фру Линне (встает). Звонят. Мне, пожалуй, лучше уйти.

Нора. Нет, оставайся. Сюда вряд ли кто придет. Это, верно, к Торвальду…

Служанка (в дверях передней). Извините, барыня, тут один господин желает поговорить с господином адвокатом.

Нора. То есть с директором банка, хочешь ты сказать.

Служанка. С господином директором. Но я не знаю, — ведь там доктор…

Нора. А что это за господин?

Крогстад (в дверях). Это я, фру Хельмер.

Фру Линне, пораженная, вздрагивает и отворачивается к окну.

Нора (делая шаг к вошедшему, с волнением, понизив голос). Вы? Что это значит? О чем вы хотите говорить с моим мужем?

Крогстад. О банковских делах, в некотором роде. Я занимаю маленькую должность в Акционерном банке, а ваш муж будет теперь нашим директором, как я слышал…

Нора. Значит…

Крогстад. По личному делу, фру Хельмер. Ничего больше.

Нора. Так будьте добры пройти к нему в кабинет. (Равнодушно кланяется, затворяет дверь в прихожую, затем подходит к печке посмотреть, хорошо ли она топится.)

Фру Линне. Нора… кто это был?

Нора. Частный поверенный Крогстад.

Фру Линне. Значит, действительно он.

Нора. Ты знаешь этого человека?

Фру Линне. Знавала… Несколько лет тому назад. Он ведь одно время вел дела в наших краях.

Нора. Да, правда.

Фру Линне. Как он изменился!

Нора. Он, кажется, был очень неудачно женат.

Фру Линне. Теперь ведь он вдовец?

Нора. С кучей детей… Ну вот, разгорелось. (Закрывает дверцу печки и слегка отодвигает в сторону качалку.)

Фру Линне. Он, говорят, занимается самыми разными делами?

Нора. Да. Очень возможно. Я совсем не знаю. Но довольно нам думать о делах. Это скучно.

Из кабинета Хельмера выходит доктор Ранк.

Доктор Ранк (еще в дверях). Нет, нет, я не хочу мешать. Я лучше загляну к твоей жене. (Затворяет за собою дверь и замечает фру Линне.) Ах, извините! Я и тут, кажется, помешал.

Нора. Ничуть. (Представляет их друг другу.) Доктор Ранк — фру Линне.

Ранк. Вот как. Это имя я частенько слышал здесь в доме. Кажется, я обогнал вас на лестнице, когда шел сюда.

Фру Линне. Да!.. Я поднимаюсь очень медленно. Мне трудно…

Ранк. Ага… Маленькая порча внутреннего механизма?

Фру Линне. Скорее простое переутомление.

Ранк. Только-то? Так, верно, приехали в город отдохнуть… походить по гостям?

Фру Линне. Я приехала сюда искать работы.

Ранк. Что же, это особенно верное средство от переутомления?

Фру Линне. Жить ведь надо, доктор.

Ранк. Да, как-то принято думать, будто это необходимо.

Нора. Ну, знаете, доктор!.. И вы ведь тоже не прочь пожить.

Ранк. Ну да, положим. Как мне ни плохо, я все-таки готов жить и мучиться как можно дольше. И все мои пациенты тоже. И все нравственные калеки то же самое. Сейчас вот один такой сидит у Хельмера…

Фру Линне (тихо). А!..

Нора. Кого вы имеете в виду?

Ранк. Частного поверенного Крогстада, человека, о котором вы ничего не знаете. У него самые корни характера с гнильцой, сударыня. Но и он там начал твердить, как нечто непреложное, что и ему надо жить.

Нора. Да? О чем же он пришел говорить с Торвальдом?

Ранк. Право, не знаю. Слышал только что-то насчет Акционерного банка.

Нора. Я не знала, что Крог… что этот частный поверенный Крогстад причастен к банку.

Ранк. Да, он занимает там какую-то должность. (Фру Линне.) Не знаю, водятся ли и в ваших краях такого сорта люди, которые, точно в горячке, шныряют повсюду, разнюхивая, не пахнет ли где нравственною гнилью, чтобы затем быть на виду для определения на какую-нибудь выгодную должность. Здоровым же приходится смиренно оставаться за флагом.

Фру Линне. Да ведь больные-то больше всего и нуждаются в попечении.

Ранк (пожимая плечами). Вот то-то и оно-то. Благодаря таким взглядам общество и превращается в больницу.

Нора, занятая собственными мыслями, вдруг заливается негромким смехом и хлопает в ладоши.

А вы что смеетесь над этим? Знаете ли вы, в сущности, что такое общество?

Нора. Очень мне нужно ваше скучное общество! Я совсем другому смеюсь… Ужасно забавно! Скажите, доктор, теперь все служащие в этом банке подчинены Торвальду?

Ранк. Так это-то вас так ужасно забавляет?

Нора (улыбаясь и напевая). Это уж мое дело. Мое дело. (Прохаживается по комнате.) Да, в самом деле, ужасно приятно подумать, что мы… то есть Торвальд приобрел такое влияние на многих, многих людей. (Вынимает из кармана мешочек.) Не хотите ли, доктор, печенья?

Ранк. Вот как?! Миндальное печенье! Я думал, это у вас запретный плод.

Нора. Да, но это Кристина мне принесла немножко.

Фру Линне. Что?.. Я?..

Нора. Ну-ну-ну, не пугайся. Ты же не могла знать, что Торвальд запретил. Надо тебе сказать, он боится, что я испорчу себе зубы. Но что за беда — разочек! Правда, доктор? Извольте! (Сует ему в рот печенье.) Вот и тебе, Кристина. И мне можно одну штучку, маленькую, или уж две, так и быть. (Прохаживается опять.) Да, я, право, бесконечно счастлива. Одного только мне бы ужасно хотелось еще…

Ранк. Ну? Чего же это?

Нора. Ужасно бы хотелось сказать при Торвальде одну вещь.

Ранк. Так что же вы не скажете?

Нора. Не смею. Это гадко.

Фру Линне. Гадко?

Ранк. В таком случае не советую. Но при нас можно смело… Ну, что же это вам так ужасно хотелось бы сказать при Хельмере?

Нора. Ужасно хотелось бы сказать: черт подери!

Ранк. Что вы, что вы!

Фру Линне. Помилуй, Нора!

Ранк. Скажите. Вот он идет.

Нора (пряча мешочек с печеньем). Тсс-тсс-тсс!

Хельмер с перекинутым через руку пальто и держа в другой руке шляпу выходит из кабинета.

(Идя к нему.) Ну, милый, спровадил его?

Хельмер. Да, ушел.

Нора. Позволь тебя познакомить. Это Кристина, приехала сюда в город…

Хельмер. Кристина?.. Извините, но я не знаю…

Нора. Фру Линне, милый, фру Кристина Линне!

Хельмер. Ах, вот что! По-видимому, подруга детства моей жены?

Фру Линне. Да, мы старые знакомые.

Нора. И представь себе, она пустилась в такой дальний путь, чтобы поговорить с тобой.

Хельмер. То есть как это?

Фру Линне. Не то чтобы, собственно…

Нора. Кристина как раз отличная конторщица, и ей страшно хочется попасть на службу к дельному человеку, чтобы еще поучиться побольше…

Хельмер. Весьма разумно, сударыня.

Нора. И когда она узнала, что ты назначен директором банка, — об этом было в газетах, — она сию же минуту полетела сюда… Правда, Торвальд, ради меня ведь ты сделаешь что-нибудь для Кристины? А?

Хельмер. Да, возможно. Вы, вероятно, вдова?

Фру Линне. Да.

Хельмер. И опытны в конторском деле?

Фру Линне. Да, порядочно.

Хельмер. Так весьма вероятно, что я могу доставить вам место…

Нора (хлопая в ладоши). Видишь, видишь!

Хельмер. Вы явились как раз в удачную минуту, сударыня.

Фру Линне. О, как мне вас благодарить!

Хельмер. Не за что. (Надевает пальто.) Но сегодня вы уж извините меня…

Ранк. Погоди, и я с тобой. (Приносит из передней свою шубу и греет ее перед печкой.)

Нора. Только не замешкайся, милый Торвальд!

Хельмер. С час, не больше.

Нора. И ты уходишь, Кристина?

Фру Линне (надевая пальто). Да, надо пойти приискать себе комнату.

Хельмер. Так, может быть, выйдем вместе?

Нора (помогает фру Линне). Какая досада, что у нас так тесно, нет никакой возможности…

Фру Линне. Что ты! Мне это и в голову не приходило! До свиданья, дорогая Нора, и спасибо тебе за все.

Нора. До свиданья. Вечером ты, конечно, будешь у нас. И вы, доктор. Что? Если будете хорошо себя чувствовать? Ну, конечно, будете. Только закутайтесь хорошенько.

Все выходят, прощаясь и болтая, в переднюю. С лестницы доносятся детские голоса.

Это они! Они! (Бежит и открывает наружную дверь.)

Входит нянька Анна Мария с детьми.

Входите! Входите! (Наклоняется и целует детей.) Ах вы, милые мои, славные! Погляди на них, Кристина! Ну не милашки ли?

Ранк. Болтать на сквозняке воспрещается!

Хельмер. Идемте, фру Линне. Теперь тут впору оставаться одним мамашам.

Доктор Ранк, Хельмер и фру Линне уходят; Анна Мария входит с детьми в комнату; Нора тоже входит в комнату, затворяя дверь в переднюю.

Нора. Какие вы свеженькие и веселые. И какие румяненькие щечки! Прямо словно яблочки, розанчики!.. Так весело было? Вот и отлично. Да? Ты катал на салазках и Боба и Эмми? Обоих вместе? Подумать только! Молодец мой Ивар!.. Нет, дай ее подержать, Анна Мария! Дорогая моя, милая куколка! (Берет у няньки младшую девочку и кружится с нею.) Да, да, мама потанцует и с Бобом! Что? В снежки играли? Ах, жаль, что меня с вами не было… Нет, оставь, я сама их раздену, Анна Мария. Дай, пожалуйста, мне самой, — это так весело. Там тебе кофе оставлен на печке.

Нянька уходит в дверь налево. Нора раздевает детей, разбрасывая куда попало их верхние вещи и продолжая болтать с ними.

Вот как? Большая собака гналась за вами? А не укусила?.. Нет, собаки не кусают таких славных, крохотных куколок… Ни-ни! Не заглядывать в свертки, Ивар! Что там?.. Да знали бы вы, что там! Нет, нет! Это бяка!.. Что? Играть хотите? Как же мы будем играть? В прятки? Ну, давайте в прятки. Первый пусть Боб спрячется… Ах, я? Ну, хорошо, я первая.

Начинается игра, сопровождаемая смехом и весельем; прячутся и в этой комнате, и в соседней направо. Наконец Нора прячется под стол; дети шумно врываются в комнату, ищут мать, но не могут сразу ее найти, слышат ее заглушенный смех, бросаются к столу, поднимают скатерть и находят. Полный восторг. Нора высовывается, как бы желая испугать их. Новый взрыв восторга. Тем временем стучат во входную дверь. Никто этого не замечает. Тогда дверь из передней приотворяется и показывается Крогстад. Он выжидает с минуту. Игра продолжается.

Крогстад. Извините, фру Хельмер…

Нора (с легким криком оборачивается и полуприподнимается). А! Что вам?

Крогстад. Извините. Входная дверь стояла непритворенной. Забыли, верно, закрыть.

Нора (встав). Мужа нет дома, господин Крогстад.

Крогстад. Знаю.

Нора. Ну… так что же вам угодно?

Крогстад. Поговорить с вами.

Нора. Со… (Детям, тихо.) Ступайте к Анне Марии. Что? Нет, чужой дядя ничего худого не сделает маме. Когда он уйдет, мы поиграем еще. (Выводит детей в комнату налево и запирает за ними дверь. С беспокойством, напряженно.) Вы хотите поговорить со мной?

Крогстад. Да, хочу.

Нора. Сегодня? Но ведь у нас еще не первое число…

Крогстад. Нет, у нас сочельник. И от вас самой зависит устроить себе веселые праздники.

Нора. Что же вам нужно? Я совсем не могу сегодня…

Крогстад. Об этом мы пока не будем говорить. О другом. У вас, верно, найдется свободная минута?

Нора. Гм… да, конечно, найдется, хотя…

Крогстад. Хорошо. Я сидел внизу в ресторане Ульсена и видел, как ваш муж прошел по улице…

Нора. Да, да.

Крогстад. С дамой.

Нора. И что же?

Крогстад. Позвольте спросить: это не фру Линне?

Нора. Да.

Крогстад. Только что приехала в город?

Нора. Да, сегодня.

Крогстад. Она ваша близкая подруга?

Нора. Да. Но я не вижу…

Крогстад. И я когда-то был с ней знаком.

Нора. Знаю.

Крогстад. Да? Так вы знаете? Я так и думал. Тогда позвольте мне спросить вас без обиняков: фру Линне получит место в банке?

Нора. Как вы осмеливаетесь выспрашивать меня, господин Крогстад, вы, подчиненный моего мужа? Но уж раз вы спросили, так знайте: да, фру Линне получит место. И это я похлопотала за нее, господин Крогстад. Вот вам!

Крогстад. Значит, я не ошибся в расчетах.

Нора (ходит взад и вперед по комнате). Я полагаю, нам можно все-таки иметь некоторое влияние. Из того, что родишься женщиной, вовсе не следует еще… И в положении подчиненного, господин Крогстад, вам, право, следовало бы остерегаться задевать того, кто… гм…

Крогстад. Кто имеет влияние?

Нора. Именно!

Крогстад (меняя тон). Фру Хельмер, не угодно ли будет вам пустить в ход свое влияние в мою пользу?

Нора. Как так? Что вы хотите сказать?

Крогстад. Не угодно ли вам озаботиться тем, чтобы я сохранил свое положение подчиненного в банке?

Нора. Что это значит? Кто думает лишить вас его?

Крогстад. О, вам незачем разыгрывать передо мной незнайку. Я отлично понимаю, что подруге вашей не может быть приятно рисковать столкнуться со мной, и знаю тоже, кому я буду обязан изгнанием.

Нора. Но уверяю вас…

Крогстад. Да, да, да, одним словом, время еще не ушло, и я советую вам использовать ваше влияние, чтобы предупредить это.

Нора. Но, господин Крогстад, у меня нет ровно никакого влияния!

Крогстад. Никакого? Мне кажется, вы только что сами сказали…

Нора. Разумеется, я не в таком смысле. Я?.. Как вы можете думать, что я имею какое-нибудь такое влияние на своего мужа?

Крогстад. О, я знаю вашего мужа со студенческой скамьи. Не думаю, чтобы господин директор был тверже других мужей.

Нора. Если вы будет отзываться о моем муже неуважительно, я укажу вам на дверь.

Крогстад. Вы очень храбры, фру Хельмер.

Нора. Я не боюсь вас больше. После Нового года я живо покончу со всем этим.

Крогстад (более сдержанно). Слушайте, фру Хельмер. В случае необходимости я буду бороться не на жизнь, а на смерть из-за своей скромной должности в банке.

Нора. На то и похоже, право.

Крогстад. Не только из-за жалованья. О нем я меньше всего хлопочу. Но тут — другое… Ну, да начистоту! Вот в чем дело. Вы, разумеется, так же хорошо, как и другие, знаете, что я однажды совершил необдуманный поступок.

«Нора»

Нора. Кажется, что-то такое слыхала.

Крогстад. Дело не дошло до суда, но все пути для меня точно закрылись с того времени. Тогда я взялся за те дела… вы знаете. Надо же было за что-нибудь ухватиться. И, смею сказать, я был не из худших в своем роде. Но теперь мне надо выкарабкаться из этого положения. У меня сыновья подрастают. Ради них мне надо восстановить свое прежнее положение в обществе — насколько это возможно. Место в банке было как бы первой ступенью. И вдруг теперь ваш муж сталкивает меня опять в яму.

Нора. Но, боже мой, господин Крогстад, совсем не в моей власти помочь вам.

Крогстад. Потому что вы не хотите, но у меня есть средство заставить вас.

Нора. Не расскажете ли вы моему мужу, что я задолжала вам?

Крогстад. Гм! А если бы рассказал?

Нора. Это было бы бессовестно с вашей стороны. (Со слезами в голосе.) Как? Он узнает эту тайну — мою гордость и радость — таким грубым, пошлым образом — от вас? Вы хотите подвергнуть меня самым ужасным неприятностям!..

Крогстад. Только неприятностям?

Нора (горячо). Но попробуйте только, вам же самому будет хуже. Тогда мой муж наконец узнает, какой вы дурной человек, и вас ни за что не оставит в банке.

Крогстад. Я спрашиваю: вы боитесь только домашних неприятностей?

Нора. Если мой муж узнает, он, разумеется, сразу заплатит весь остаток, и нам с вами незачем будет знаться.

Крогстад (делая шаг к ней). Слушайте, фру Хельмер, или у вас память коротка, или вы ничего не смыслите в делах. Видно, придется мне растолковать вам дело пообстоятельнее.

Нора. Как так?

Крогстад. Когда ваш муж был болен, вы явились ко мне занять тысячу двести специй.

Нора. Я не знала, к кому больше обратиться.

Крогстад. Я взялся достать вам эту сумму…

Нора. И достали.

Крогстад. Взялся я достать вам ее на известных условиях. Вы были тогда так заняты болезнью вашего мужа, так озабочены, где бы достать денег на поездку, что, пожалуй, вам некогда было разбираться в подробностях. Так нелишне напомнить вам их. Да, я взялся достать вам деньги и составил для вас долговое обязательство.

Нора. Ну да, которое я подписала.

Крогстад. Хорошо. Но внизу я добавил несколько строк от имени вашего отца — его поручительство за вас. Эти строки должен был подписать ваш отец.

Нора. Должен был?.. Он и подписал.

Крогстад. Я оставил место для числа. То есть ваш отец сам должен был проставить день и число, когда подпишет бумагу. Помните вы это, сударыня?

Нора. Кажется…

Крогстад. Я передал вам долговое обязательство, чтобы вы переслали его по почте вашему отцу. Не так ли?

Нора. Да.

Крогстад. Вы, разумеется, сейчас же сделали это, так как дней через пять-шесть принесли мне вексель с подписью вашего отца. И сумма была вам вручена.

Нора. Ну да, и разве я не аккуратно выплачивала?

Крогстад. Ничего себе. Но… чтобы вернуться к предмету нашего разговора… Верно, тяжело вам приходилось тогда, фру Хельмер?

Нора. Да.

Крогстад. Отец ваш, кажется, был тяжко болен?

Нора. При смерти.

Крогстад. И вскоре умер?

Нора. Да.

Крогстад. Скажите мне, фру Хельмер, не помните ли вы случайно дня смерти вашего отца? То есть какого месяца и числа он умер?

Нора. Папа умер двадцать девятого сентября.

Крогстад. Совершенно верно; я осведомлялся. И вот тут-то и выходит странность… (вынимает бумагу) которую я никак не могу объяснить себе.

Нора. Какая странность? Я не знаю…

Крогстад. Такая странность, фру Хельмер, что отец ваш подписал этот вексель три дня спустя после своей смерти.

Нора. Как так? Я не понимаю.

Крогстад. Отец ваш умер двадцать девятого сентября. Но взгляните. Вот тут он пометил свою подпись вторым октября. Разве это не странность?

Нора молчит.

Можете вы объяснить мне ее?

Нора все молчит.

Примечательно еще вот что: слова «второе октября» и год написаны не почерком вашего отца, но другим, который мне кажется знакомым. Ну, это можно еще объяснить: ваш отец мог забыть проставить число и год под своей подписью, и кто-то другой сделал это наугад, не зная еще об его смерти. В этом нет еще ничего плохого. Главное дело в самой подписи. Она-то подлинная, фру Хельмер? Это действительно ваш отец подписался?

Нора (после короткой паузы откидывает голову назад и вызывающе смотрит на него). Нет, не он. Это я подписалась за него.

Крогстад. Слушайте, фру Хельмер… вы знаете, что это опасное признание?

Нора. Почему? Вы скоро получите свои деньги сполна.

Крогстад. Могу я спросить вас, почему вы не послали бумагу вашему отцу?

Нора. Невозможно было. Он был тяжко болен. Если просить его подписи, надо было объяснить ему, на что мне понадобились деньги. А не могла же я написать ему, когда он сам был так болен, что и муж мой на краю могилы. Немыслимо было.

Крогстад. Так вам бы лучше было отказаться от поездки за границу.

Нора. И это было невозможно. От этой поездки зависело спасение моего мужа. Не могла я отказаться от нее.

Крогстад. Но вы не подумали, что таким образом обманываете меня?..

Нора. На это мне решительно нечего было обращать внимания. Я и думать о вас не хотела. Терпеть вас не могла за все ваши бессердечные придирки, а ведь вы знали, в какой опасности мой муж.

Крогстад. Фру Хельмер, вы, очевидно, не представляете себе ясно, в чем вы, в сущности, виноваты. Но я могу сказать вам вот что: то, в чем я попался и что сгубило все мое общественное положение, было ничуть не хуже, не страшнее этого.

Нора. Вы? Вы хотите уверить меня, будто вы могли отважиться на что-нибудь такое, чтобы спасти жизнь вашей жены?

Крогстад. Законы не справляются с побуждениями.

Нора. Так плохие, значит, это законы.

Крогстад. Плохие или нет, но если я представлю эту бумагу в суд, вас осудят по законам.

Нора. Ни за что не поверю. Чтобы дочь не имела права избавить умирающего старика отца от тревог и огорчения? Чтобы жена не имела права спасти жизнь своему мужу? Я не знаю точно законов, но уверена, что где-нибудь в них да должно быть это разрешено. А вы, юрист, не знаете этого! Вы, верно, плохой законник, господин Крогстад!

Крогстад. Пусть так. Но в делах… в таких, какие завязались у нас с вами, вы, конечно, допускаете, что я кое-что смыслю? Так вот. Делайте, что хотите. Но вот что я говорю вам: если меня вышвырнут еще раз, вы составите мне компанию. (Кланяется и уходит через переднюю.)

Нора (после минутного раздумья, закидывая голову). Э, что там! Запугать меня хотел! Не так-то я проста. (Принимается прибирать детские вещи, но скоро бросает.) Но… Нет, этого все-таки не может быть! Я же сделала это из любви.

Дети (в дверях налево). Мама, чужой дядя вышел из ворот.

Нора. Да, да, знаю. Только никому не говорите о чужом дяде. Слышите? Даже папе!

Дети. Да, да, мама, но ты поиграешь с нами еще?

Нора. Нет, нет, не сейчас.

Дети Ах, мама, ты же обещала!

Нора. Да, но мне нельзя теперь. Подите к себе, у меня столько дела. Подите, подите, мои дорогие детки! (Ласково выпроваживает их из комнаты и затворяет за ними дверь. Потом садится на диван, берется за вышиванье, но, сделав несколько стежков, останавливается.) Нет! (Бросает работу, встает, идет к дверям в переднюю и зовет.) Элене! Давай сюда елку! (Идет к столу налево и открывает ящик стола, снова останавливается.) Нет, это же прямо немыслимо!

Служанка (с елкой). Куда поставить, барыня?

Нора. Туда. Посреди комнаты.

Служанка. Еще что-нибудь подать?

Нора. Нет, спасибо, у меня все под рукой.

Служанка, поставив елку, уходит.

(Принимаясь украшать елку.) Сюда вот свечки, сюда цветы… Отвратительный человек… Вздор, вздор, вздор! Ничего такого не может быть! Елка будет восхитительная. Я все сделаю, как ты любишь, Торвальд… Буду петь тебе, танцевать…

Из передней входит Хельмер с кипой бумаг под мышкой.

Ах!.. Уже вернулся?

Хельмер. Да. Заходил кто-нибудь?

Нора. Заходил?.. Нет.

Хельмер. Странно. Я видел, как Крогстад вышел из ворот.

Нора. Да?.. Ах да, правда, Крогстад, он заходил сюда на минуту.

Хельмер. Нора, я но твоему лицу вижу, он приходил просить, чтобы ты замолвила за него слово.

Нора. Да.

Хельмер. И вдобавок, как бы сама от себя? Скрыв от меня, что он был здесь? Не просил ли он и об этом?

Нора. Да, Торвальд, но…

Хельмер. Нора, Нора, и ты могла пойти на это? Сговариваться с таким человеком, обещать ему что-нибудь! Да еще вдобавок говорить мне неправду!

Нора. Неправду?

Хельмер. Ты разве не сказала, что никто не заходил? (Грозя пальцем.) Чтобы этого не было больше, певунья-пташка. У певчей пташки горлышко должно быть всегда чисто, ни единого фальшивого звука! (Обнимает ее за талию.) Не так ли? Да, я так и знал. (Выпускает ее.) Ах, как у нас тепло, уютно. (Перелистывает бумаги.)

Нора (занятая украшением елки, после короткой паузы). Торвальд!

Хельмер. Что?

Нора. Я ужасно рада, что послезавтра костюмированный вечер у Стенборгов.

Хельмер. А мне ужасно любопытно, чем-то ты удивишь на этот раз.

Нора. Ах, это глупая затея!

Хельмер. Ну?

Нора. Я никак не могу придумать ничего подходящего. Все у меня выходит как-то глупо, бестолково.

Хельмер. Неужели малютка Нора пришла к такому заключению?

Нора (заходя сзади и опираясь локтями о спинку его кресла). Ты очень занят, Торвальд?

Хельмер. Гм!

Нора. Что это за бумаги?

Хельмер. Банковские дела.

Нора. Уже?

Хельмер. Я добился от прежнего правления полномочий на необходимые изменения в личном составе служащих и в плане работ. На это и уйдет у меня рождественская неделя. Хочу, чтобы к Новому году все уже было налажено.

Нора. Так вот почему этот бедняга Крогстад…

Хельмер. Гм!

Нора (по-прежнему опираясь локтями на спинку кресла, тихонько перебирает пальцами волосы мужа). Не будь ты так занят, я бы попросила тебя об одном огромном одолжении. Торвальд.

Хельмер. Послушаем. О чем же?

Нора. Ни у кого ведь нет такого вкуса, как у тебя. А мне бы так хотелось быть хорошенькой на этом костюмированном вечере. Торвальд, нельзя ли тебе заняться мной, решить, чем мне быть и как одеться?

Хельмер. Ага, маленькая упрямица ищет спасителя?

Нора. Да, Торвальд, мне не справиться без тебя.

Хельмер. Ладно, ладно. Подумаем и, верно, сумеем помочь горю.

Нора. Ах, как мило с твоей стороны! (Снова отходит к елке, пауза.) А как красиво выделяются красные цветы. Но скажи мне, то, в чем этот Крогстад провинился, — это правда очень дурно?

Хельмер. Он провинился в подлоге. Ты имеешь представление о том, что это такое?

Нора. Не из нужды ли он это сделал?

Хельмер. Да, или, как многие, по легкомыслию. И я не так бессердечен, чтобы бесповоротно осудить человека за один такой поступок.

Нора. Да, не правда ли, Торвальд?

Хельмер. Иной павший может вновь подняться нравственно, если откровенно признается в своей вине и понесет наказание.

Нора. Наказание?

Хельмер. Но Крогстад не пошел этой дорогой. Он вывернулся всякими правдами и неправдами, что и погубило его нравственно.

Нора. По-твоему, надо было…

Хельмер. Ты представь себе только, как человеку с таким пятном на совести приходится лгать, изворачиваться, притворяться перед всеми, носить маску, даже перед своими близкими, даже перед женой и собственными детьми. И вот насчет детей — это всего хуже, Нора.

Нора. Почему?

Хельмер. Потому что отравленная ложью атмосфера заражает, разлагает всю домашнюю жизнь. Дети с каждым глотком воздуха воспринимают зародыши зла.

Нора (приближаясь к нему сзади). Ты уверен в этом?

Хельмер. Ах, милая, я достаточно в этом убеждался в течение своей адвокатской практики. Почти все рано сбившиеся с пути люди имели лживых матерей.

Нора. Почему именно матерей?

Хельмер. Чаще всего это берет свое начало от матери. Но и отцы, разумеется, влияют в том же духе. Это хорошо известно всякому адвокату. А этот Крогстад целые годы отравлял своих детей ложью и лицемерием, вот почему я и называю его нравственно испорченным. (Протягивая к ней руки.) Поэтому пусть моя милочка Нора обещает мне не просить за него. Дай руку, что обещаешь. Ну-ну, что это? Давай руку. Вот так. Значит, уговор. Уверяю тебя, мне просто невозможно было бы работать вместе с ним; я испытываю прямо физическое отвращение к таким людям.

Нора (высвобождает свою руку и переходит на другую сторону елки). Как здесь жарко! А у меня столько хлопот…

Хельмер (встает и собирает бумаги). Да, мне тоже надо немножко позаняться до обеда вот этим. И костюмом твоим займусь. И повесить кое-что на елку в золотой бумажке у меня, пожалуй, найдется. (Кладет ей руки на голову.) Ах ты, моя бесценная певунья-пташка! (Уходит в кабинет и закрывает за собой дверь.)

Нора (помолчав, тихо). Э, что там! Не будет этого. Это невозможно. Должно быть невозможно.

Анна Мария (в дверях налево). Детки так умильно просятся к мамаше.

Нора. Нет, нет, нет! Не пускай их ко мне! Побудь с ними, Анна Мария.

Анна Мария. Ну хорошо, хорошо. (Затворяет дверь.)

Нора (бледнея от ужаса). Испортить моих малюток!.. Отравить семью! (После короткой паузы, закидывая голову.) Это неправда. Не может быть правдой, никогда, во веки веков!

Действие второе

Та же комната. В углу, возле пианино, стоит обобранная, обтрепанная, с обгоревшими свечами елка. На диване манто и шляпа Норы. Нора одна в волнении бродит по комнате, наконец останавливается у дивана и берет свое манто.

Нора (выпуская из рук манто). Идет кто-то! (Подходит к дверям, прислушивается.) Нет… никого. Разумеется, никто сегодня не придет, — первый день рождества… И завтра тоже. Но, может быть… (Отворяет дверь и выглядывает.) Нет, в ящике для писем ничего нет, совершенно пуст. (Возвращается назад.) Э, глупости! Разумеется, он ничего такого на самом деле не сделает. Ничего такого быть не может. Это невозможно. У меня трое маленьких детей.

Анна Мария (выходит из дверей налево, неся большую картонку). Насилу отыскала эту картонку с маскарадными платьями.

Нора. Спасибо, поставь на стол.

Анна Мария (ставит). Только они, верно, бог знает в каком беспорядке.

Нора. Ах, разорвать бы их в клочки!

Анна Мария. Ну вот! Их можно починить. Только терпения немножко.

Нора. Так я пойду попрошу фру Линне помочь мне.

Анна Мария. Опять со двора? В такую-то погоду? Фру Нора простудится… захворает.

Нора. Это еще не так страшно… Что дети?

Анна Мария. Играют новыми игрушками, бедняжечки. Только…

Нора. Часто обо мне спрашивают?

Анна Мария. Привыкли ведь быть около мамаши.

Нора. Да, видишь, Анна Мария, мне теперь нельзя будет так много бывать с ними, как прежде.

Анна Мария. Ну, малыши ко всему привыкают.

Нора. Ты думаешь? По-твоему, они забыли бы мать, если бы ее не стало?

Анна Мария. Господи помилуй! Не стало!

Нора. Слушай, Анна Мария… я часто думаю… как это у тебя хватило духу отдать своего ребенка чужим?

Анна Мария. Пришлось; как же было иначе, коли я поступила кормилицей к малютке Норе?

Нора. Но как же ты захотела пойти в кормилицы?

Анна Мария. На такое-то хорошее место? Бедной девушке в такой беде радоваться надо было. Тот дурной человек ведь так-таки ничем и не помог мне.

Нора. Но твоя дочь, верно, забыла тебя?

Анна Мария. Ну зачем же? Писала мне и когда конфирмовалась, и когда замуж выходила.

Нора (обвивая ее шею руками). Старушка моя, ты была мне хорошей матерью, когда я была маленькой.

Анна Мария. У бедняжечки Норы ведь не было другой.

Нора. И не будь у моих малюток другой, я знаю, ты бы… Вздор, вздор, вздор! (Открывает картонку.) Пойди к ним. Мне теперь надо… Завтра увидишь, какой я буду красавицей.

Анна Мария. Верно, на всем балу никого краше не будет. (Уходит налево.)

Нора (принимается опоражнивать картонку, но скоро бросает все). Ах, только бы решиться выйти. Только бы никто не зашел. Только бы тут не случилось без меня ничего. Глупости. Никто не придет. Только не думать. Не думать об этом… Надо почистить муфту. Чудные перчатки, дивные перчатки… Не надо думать, не надо! Раз, два, три, четыре, пять, шесть… (Вскрикивает.) А! Идут! (Хочет кинуться к дверям, но останавливается в нерешительности.)

Из передней входит фру Линне, уже без верхнего платья.

Ах, это ты, Кристина! И больше там никого нет?.. Как хорошо, что ты пришла.

Фру Линне. Мне сказали, ты заходила ко мне, спрашивала меня.

Нора. Да, я как раз проходила мимо. Мне так нужна твоя помощь. Сядем сюда, на диван. Видишь, завтра вечером у верхних жильцов, у консула Стенборга, костюмированный вечер, и Торвальд хочет, чтобы я была неаполитанской рыбачкой и сплясала тарантеллу. Я выучилась на Капри.

Фру Линне. Вот что? Так ты дашь целое представление?

Нора. Торвальд говорит, что надо. Так вот костюм. Торвальд заказал его мне еще там. Но теперь все пооборвалось, и я просто не знаю…

Фру Линне. Ну, это мы живо поправим. Только отделка местами пооторвалась немножко. Иголки, нитки?.. А, тут все, что нужно.

Нора. Как это мило с твоей стороны.

Фру Линне (шьет). Так ты завтра будешь костюмироваться, Нора? Знаешь, я зайду на минутку взглянуть на тебя разодетой. Но я совсем позабыла поблагодарить тебя за вчерашний приятный вечер.

Нора (встает и ходит по комнате). Ну, вчера, по-моему, было вовсе не так мило, как обычно. Тебе бы приехать к нам в город пораньше, Кристина. Да, Торвальд большой мастер устраивать все изящно и красиво.

Фру Линне. И ты не меньше, я думаю. Недаром ты дочь своего отца. Но скажи, доктор Ранк всегда такой пришибленный, как вчера?

Нора. Нет, вчера он как-то особенно… Впрочем, он ведь страдает очень серьезной болезнью. У бедняги сухотка спинного мозга. Надо тебе сказать, отец у него был отвратительный человек, держал любовниц и все такое. Вот сын и уродился таким хворым, понимаешь?

Фру Линне (опуская работу на колени). Но, милочка Нора, откуда ты набралась таких познаний?

Нора (прохаживаясь по комнате). Э!.. Раз у тебя трое детей, значит, тебя иногда навещают такие… такие дамы, которые кое-что смыслят и в медицине. Ну, иной раз и расскажут кое о чем.

Фру Линне снова шьет; короткая пауза.

Фру Линне. Доктор Ранк каждый день бывает у вас?

Нора. Каждый божий день. Он ведь лучший друг Торвальда с юных лет и мой хороший друг. Он совсем как свой у нас.

Фру Линне. Но скажи ты мне: он человек вполне прямой? То есть не из таких, которые любят говорить людям приятные вещи?

Нора. Напротив. С чего ты это взяла?

Фру Линне. Вчера, когда ты нас познакомила, он уверял, что часто слышал мое имя здесь в доме. А потом я заметила, что муж твой не имел даже понятия обо мне. Как же мог доктор Ранк?..

Нора. Да, это совершенно верно, Кристина. Торвальд так безгранично меня любит, что не хочет ни с кем делиться мною… как он говорит. В первое время он прямо-таки ревновал меня, стоило мне только заговорить о своих милых близких, о родных местах. Ну, я, понятно, и перестала. Но с доктором Ранком я часто разговариваю обо всем таком. Он, видишь ли, любит слушать.

Фру Линне. Послушай, Нора, ты во многом еще ребенок. Я постарше тебя, поопытнее. И вот что я тебе скажу: тебе бы надо постараться выпутаться из этой истории — с доктором Ранком.

Нора. Из какой такой истории мне надо постараться выпутаться?

Фру Линне. Из всех этих историй вообще. Вчера ты тут болтала что-то о богатом поклоннике, который завещает тебе деньги.

Нора. Да, только нет такого, к сожалению!.. Ну, и что же?

Фру Линне. Доктор Ранк человек состоятельный?

Нора. Да, состоятельный.

Фру Линне. И у него нет никого, о ком бы он должен был заботиться?

Нора. Никого. Но…

Фру Линне. И он каждый день бывает здесь в доме?

Нора. Ну да, ты же это уже слышала.

Фру Линне. Как же это воспитанный человек может быть настолько неделикатен?

Нора. Я тебя положительно не понимаю.

Фру Линне. Не представляйся, Нора. Ты думаешь, я не догадываюсь, кто одолжил тебе те тысячу двести специй?

Нора. Да ты в уме? Как тебе в голову могло прийти? Наш друг, который ежедневно бывает у нас! Ведь это было бы невыносимо мучительное положение!

Фру Линне. Значит, не он?

Нора. Уверяю же тебя. Мне и на ум прийти не могло ни на минуту!.. Да и где бы он тогда взял денег раздавать взаймы? Он получил наследство уже позже.

Фру Линне. Ну, это, пожалуй, счастье твое, дорогая Нора.

Нора. Нет, мне бы и в голову никогда не пришло просить у доктора Ранка… Впрочем, я вполне уверена, попроси я только у него…

Фру Линне. Но ты, разумеется, этого не сделаешь.

Нора. Нет, естественно. Я как-то и представить себе этого не могу. Но я вполне уверена, что, поговори я с доктором Ранком…

Фру Линне. За спиной мужа?

Нора. Мне все-таки надо покончить то дело. Тоже за его спиной. Надо покончить.

Фру Линне. Да, да, и я тебе вчера говорила, но…

Нора (ходит взад и вперед). Мужчине куда легче разделаться в таких случаях, чем женщине…

Фру Линне. Если это ее собственный муж — да.

Нора. Пустяки. (Останавливаясь.) Раз уплачиваешь весь долг сполна, то ведь получаешь долговое обязательство обратно?

Фру Линне. Само собой понятно.

Нора. И можно разорвать его в мелкие клочки, сжечь эту противную, грязную бумажонку?

Фру Линне (смотрит на Нору в упор, откладывает работу в сторону и медленно встает). Нора, ты что-то скрываешь от меня.

Нора. Разве это заметно?

Фру Линне. С тобой что-то случилось со вчерашнего утра, Нора, в чем дело?

Нора (идя к ней). Кристина! (Прислушивается.) Тсс! Торвальд вернулся. Слушай, поди пока к детям. Торвальд не любит, чтобы при нем возились с шитьем. Пусть Анна Мария поможет тебе.

Фру Линне (собирает часть вещей). Да, да, но я не уйду от вас, пока мы не поговорим начистоту. (Уходит налево.)

В ту же минуту из передней входит Хельмер.

Нора (идет к нему навстречу). Ах, я жду не дождусь тебя, милый Торвальд.

Хельмер. Это швея, что ли?

Нора. Нет, это Кристина. Она помогает мне поправить костюм. Увидишь, какой эффект я произведу.

Хельмер. Да, разве я не удачно придумал?

Нора. Восхитительно! Но разве я тоже не умница, что слушаюсь тебя?

Хельмер (берет ее за подбородок). Умница — потому что слушаешься мужа? Ах ты, плутовка! Я знаю, ты не то хотела сказать. Но я не буду тебе мешать. Тебе, верно, надо примерять.

Нора. А ты, верно, за работу?

Хельмер. Да. (Показывая кипу бумаг.) Вот. Я заходил в банк. (Хочет уйти к себе.)

Нора. Торвальд…

Хельмер (останавливаясь). Что?

Нора. А если твоя белочка хорошенько попросит тебя об одной вещи?..

Хельмер. Ну и что же?

Нора. Ты бы сделал?

Хельмер. Сначала, естественно, надо знать — что именно.

Нора. Белка так бы разыгралась, расшалилась, позабавила бы тебя, если бы ты был так мил, послушался!

Хельмер. Так говори же.

Нора. Жаворонок заливался бы по всему дому, на все лады.

Хельмер. Ну, он и так не молчит.

Нора. Я изобразила бы тебе сильфиду, танец при лунном свете, Торвальд!

Хельмер. Нора… надеюсь, это не насчет вчерашнего опять?

Нора (ближе к нему). Да, Торвальд! Я прошу, умоляю тебя!

Хельмер. И у тебя в самом деле хватает духу опять поднимать этот вопрос?

Нора. Да, да, ты должен послушаться меня, должен оставить за Крогстадом его место в банке!

Хельмер. Но ведь, милая Нора, я решил взять на его место фру Линне.

Нора. Это страшно мило с твоей стороны, но ты можешь отказать кому-нибудь другому из конторщиков вместо Крогстада.

Хельмер. Нет, это просто невероятное упрямство! Из-за того, что ты тут надавала необдуманных обещаний похлопотать за него, я обязан!..

Нора. Не из-за того, Торвальд. Ради тебя самого. Этот человек пишет ведь в самых гадких газетах, — ты сам говорил. Он может ужасно повредить тебе. Я смертельно боюсь его.

Хельмер. Ага, понимаю. Ты вспоминаешь старину и пугаешься.

Нора. Что ты имеешь в виду?..

Хельмер. Ты, разумеется, вспоминаешь своего отца.

Нора. Да, ну да. Вспомни только, что злые люди писали о папе, как жестоко клеветали на него. Право, они добились бы его отставки, не пошли министерство ревизором тебя и не отнесись ты к папе с таким участием и доброжелательством.

Хельмер. Милочка Нора, между твоим отцом и мной существенная разница. Отец твой не был безукоризненным чиновником. А я именно таков и таким, надеюсь, останусь, пока буду занимать свой пост.

Нора. Ах, никто не знает, что могут придумать злые люди! И теперь как раз мы могли бы зажить так хорошо, спокойно, счастливо, мирно, без забот — ты, и я, и дети, Торвальд! Вот отчего я и прошу тебя так…

Хельмер. Да как раз, заступаясь за него, ты и лишаешь меня возможности оставить его. В банке уже известно, что я решил уволить Крогстада. Так надо, чтобы теперь пошли разговоры, что новый директор меняет свои решения под влиянием жены…

Нора. А если бы и так? Что из этого?

Хельмер. Ну конечно, лишь бы упрямица добилась своего! Мне поставить себя в смешное положение перед всеми служащими?.. Дать людям повод толковать, что мною управляют всякие посторонние влияния? Поверь, я бы скоро испытал на себе последствия! И кроме того… есть обстоятельство, в силу которого совершенно невозможно оставить Крогстада в банке, пока я там директор.

Нора. Какое обстоятельство?

Хельмер. На его нравственные недочеты я бы еще мог в случае крайности посмотреть сквозь пальцы…

Нора. Не правда ли, Торвальд?

Хельмер. И, говорят, он довольно дельный работник. Но вот что: мы с ним знакомы с юности. Это одно из тех поспешных юношеских знакомств, из-за которых человек потом часто попадает в неловкое положение. Да, я не скрою от тебя: мы с ним даже на «ты». И он настолько бестактен, что и не думает скрывать этого при других. Напротив, он полагает, что это дает ему право быть фамильярным, он то и дело козыряет своим «ты», «ты, Хельмер». Уверяю тебя, это меня в высшей степени коробит. Он в состоянии сделать мое положение в банке прямо невыносимым.

Нора. Торвальд, ты все это говоришь не серьезно.

Хельмер. Как так?

Нора. Ну да, потому что все это такие мелочные соображения.

Хельмер. Что такое ты говоришь? Мелочные? По-твоему, я мелочный человек?

Нора. Нет, напротив, милый Торвальд. И вот потому-то…

Хельмер. Все равно. Ты называешь мои побуждения мелочными, так, видно, и я таков. Мелочен! Вот как!.. Ну, надо положить всему этому конец. (Идет к дверям в переднюю и зовет.) Элене!

Нора. Что ты хочешь?

Хельмер (роясь в бумагах). Положить конец. (Вошедшей служанке.) Вот возьмите это письмо и сейчас же отправляйтесь. Найдите посыльного, и пусть он его доставит. Только живо. Адрес написан. Вот деньги.

Служанка. Хорошо. (Уходит с письмом.)

Хельмер (собирая бумаги). Так-то, госпожа упрямица!

Нора (затаив дыхание). Торвальд, что это было за письмо?

Хельмер. Увольнение Крогстада.

Нора. Верни, верни назад, Торвальд! Еще не поздно, Торвальд, верни! Ради меня, ради себя самого, ради детей. Слышишь, Торвальд, верни. Ты не знаешь, как это может отозваться на нас всех.

Хельмер. Поздно.

Нора. Да, поздно.

Хельмер. Милая Нора, я извиняю тебе этот страх, хотя, в сущности, он обиден для меня. Да, да! Или, по-твоему, мне не обидно твое предположение, будто я могу опасаться мести какого-то сбившегося с пути крючкотвора? Но я все-таки тебя извиняю, потому что это так мило рисует твою горячую любовь ко мне. (Привлекает ее к себе.) Так-то, моя милая, дорогая Нора. И затем пусть будет, что будет. Коли на то пойдет, поверь, у меня хватит и мужества и сил. Увидишь, я такой человек, который все может взять на себя.

Нора (пораженная ужасом). Что ты хочешь сказать?

Хельмер. Все, говорю я…

Нора (овладевая собой). Никогда я тебе не позволю.

Хельмер. Хорошо. Так поделимся с тобой, Нора… как муж и жена. Так, как и быть надлежит. (Лаская ее.) Довольна теперь? Ну-ну-ну! Не надо таких испуганных голубиных глазок. Ведь это все же одни фантазии. А теперь ты бы проиграла тарантеллу и поупражнялась с тамбурином. Я пойду к себе и закрою все двери, так что ничего не услышу. Можешь шуметь, сколько хочешь. (Оборачиваясь в дверях.) Да, если Ранк придет, скажи ему, где я. (Кивая ей, уходит к себе и запирает за собой дверь.)

Нора (растерянная, испуганная, стоит как вкопанная и шепчет). С него станется. Он так и сделает. Сделает — во что бы то ни стало… Нет, никогда в жизни, ни за что! Нельзя допустить этого! Что угодно, только не это! Спасенье!.. Выход!..

Звонок в передней.

Доктор Ранк!.. Что угодно! Что угодно, только не это!

(Проводит руками по лицу и, сделав над собой усилие, идет и отворяет дверь в переднюю.)

Доктор Ранк снимает с себя шубу в передней и вешает ее. В течение следующей сцены начинает смеркаться.

Здравствуйте, доктор Ранк. Я вас по звонку узнала. Но вы теперь не ходите к Торвальду, он, кажется, занят.

Ранк. А вы? (Входит в комнату.)

Нора (затворяет дверь в прихожую). О, вы знаете — для вас у меня всегда найдется свободная минутка.

Ранк. Спасибо. Буду пользоваться этим, пока можно.

Нора. Что вы этим хотите сказать? Пока можно?..

Ранк. Вот именно. Это вас пугает?

Нора. Вы так странно это сказали. Что же такое могло бы случиться?

Ранк. То, чего я давно ожидал. Но, правда, я не думал, что это будет так скоро.

Нора (хватает его за руку). Что такое вы узнали? Доктор, скажите же мне.

Ранк (садясь у печки). Плохо дело. Качусь под гору. Ничего не поделаешь.

Нора (переводя дух). Так вы о себе?..

Ранк. А то о ком же? Нечего лгать себе самому. Я самый жалкий из всех моих пациентов, фру Хельмер. На этих днях я произвел генеральную ревизию своего внутреннего состояния. Банкрот. Не пройдет, пожалуй, и месяца, как я буду гнить на кладбище.

Нора. Фу, как вы гадко выражаетесь.

Ранк. Само дело из рук вон гадко. Но хуже всего, что еще до того будет много гадкого, безобразного. Теперь мне остается лишь единственное исследование. Покончу с ним и буду знать приблизительно, когда начнется разложение. И вот что я вам скажу. Хельмер со своею утонченною натурою питает непреодолимое отвращение ко всякому безобразию. Я не допущу его к своему одру…

Нора. Но, доктор Ранк…

Ранк. Не допущу. Никоим образом. Запру для него двери… Как только я совершенно уверюсь в наступлении худшего, я пошлю вам свою визитную карточку с черным крестом. Знайте тогда, что мерзость разрушения началась.

Нора. Нет, вы сегодня просто несносны. А мне-то так хотелось, чтобы вы сегодня были в особенно хорошем настроении.

Ранк. Со смертью за плечами?.. И так расплачиваться за чужие грехи?! Где тут справедливость? И в каждой семье так или иначе сказывается подобное же неумолимое возмездие.

Нора (зажимая уши). Вздор! Развеселитесь же наконец!

Ранк. Да, честное слово, только и остается смеяться надо всем этим. Моему бедному неповинному спинному мозгу приходится расплачиваться за веселые деньки офицерской жизни моего отца!

Нора (у стола налево). Он был очень падок на спаржу и страсбургские паштеты? Да?

Ранк. Да, и на трюфели.

Нора. Да, да, и на трюфели. И на устрицы, кажется?

Ранк. Да, и на устрицы, устрицы само собой.

Нора. И на всякие там портвейны да шампанское. Обидно, что все эти вкусные вещи непременно отзываются на спинном хребте.

Ранк. И в особенности обидно, что они отзываются на злополучном хребте того, кто и не вкусил ни капельки от этих благ!

Нора. Да, это всего обиднее.

Ранк (пытливо глядя на нее). Гм!..

Нора (немного погодя). Вы чему улыбнулись?

Ранк. Нет, это вы усмехнулись.

Нора. Нет, вы улыбнулись, доктор!

Ранк (вставая). А вы еще лукавее, чем я думал.

Нора. Меня сегодня так и подмывает выкинуть что-нибудь такое…

Ранк. Заметно.

Нора (кладет обе руки ему на плечи). Милый, милый доктор Ранк, не покидайте нас с Торвальдом.

Ранк. Ну, с этой потерей вы легко примиритесь. С глаз долой — и из сердца вон.

Нора (испуганно смотрит на него). Вы думаете?

Ранк. Заведутся новые связи, и…

Нора. У кого заведутся новые связи?

Ранк. И у вас, и у Хельмера, когда меня не станет. Да вы уже на пути к этому, кажется. На что понадобилась вам вчера вечером эта фру Линне?

Нора. Ай-ай, да уж не ревнуете ли вы меня к бедняжке Кристине?

Ранк. Ну да. Она станет моей заместительницей здесь в доме. Когда мне придется отсутствовать, эта женщина, пожалуй…

Нора. Тсс! Не так громко. Она там.

Ранк. И сегодня? Вот видите!

Нора. Она пришла только помочь мне починить мой костюм. Господи, какой вы несносный. (Садится на диван.) Ну, будьте же умницей, доктор Ранк. Завтра вы увидите, как чудно я буду плясать, и можете воображать себе, что это я для вас одного, — ну, конечно, и для Торвальда, само собой. (Вынимает из картонки разные вещи.) Доктор Ранк, садитесь тут. Я вам покажу что-то.

Ранк (садится). Что такое?

Нора. Вот! Глядите!

Ранк. Шелковые чулки.

Нора. Телесного цвета. Разве не прелесть? Да, теперь темно, но завтра… Нет, нет, выше щиколотки — не смейте! Впрочем, вам можно показать и повыше.

Ранк. Гм!..

Нора. Что это вы их так критически разглядываете? По-вашему, они мне не впору?

Ранк. Об этом судить не берусь за отсутствием сколько-нибудь обоснованного мнения.

Нора (глядит на него с минуту). Фу, как вам не стыдно! (Слегка ударяет его по уху чулками.) Вот вам за это. (Снова убирает вещи.)

Ранк. Какие еще сокровища предстоит мне увидеть?

Нора. Ни крошечки больше не увидите. Вы несносный. (Напевая, роется в вещах.)

Ранк (после короткого молчания). Сидя с вами вот так, запросто, я не понимаю… не постигаю… что сталось бы со мной, если бы я не бывал в вашем доме.

Нора (улыбаясь). Да, мне кажется, вы, в сущности, чувствуете себя у нас совсем недурно.

Ранк (тише, глядя в пространство). И волей-неволей покинуть все это…

Нора. Глупости! Не покинете.

Ранк (так же тихо). Уйти, не оставив даже сколько-нибудь благодарного воспоминания, хотя бы даже мимолетного сожаления… ничего, кроме пустого места, которое может быть занято первым встречным.

Нора. А если бы я теперь обратилась к вам с просьбой? Нет…

Ранк. О чем?

Нора. О большом доказательстве вашей дружбы…

Ранк. Ну-ну?

Нора. Нет, видите, я хочу сказать — об огромном одолжении.

Ранк. Неужели вы в самом деле хоть раз доставили бы мне такое счастье?

Нора. Ах, вы не знаете, в чем дело.

Ранк. Так скажите.

Нора. Нет, не могу, доктор. Это уж слишком огромное одолжение — тут и совет, и помощь, и услуга…

Ранк. Чем больше, тем лучше. Но я не постигаю, что бы это могло быть. Говорите же! Разве я не пользуюсь вашим доверием?

Нора. Как никто другой. Вы мой вернейший, лучший друг — я знаю, знаю. Оттого и хочу сказать вам. Ну, хорошо, доктор. Вы должны помочь мне предотвратить что-то. Вы знаете, как искренне, как бесконечно любит меня Торвальд. Он ни на минуту не задумался бы отдать за меня жизнь.

Ранк (наклоняясь к ней). Нора, вы думаете, он один-единственный?..

Нора (слегка вздрогнув). Один…

Ранк.… Кто с радостью отдал бы свою жизнь за вас?

Нора (удрученно). Ну вот…

Ранк. Я дал себе клятву, что вы узнаете об этом прежде, чем меня не станет. Более удобного случая мне не дождаться. Да, Нора, теперь вы знаете. И знаете тоже, что мне вы можете довериться скорее, чем кому бы то ни было.

Нора (встает, спокойным, ровным тоном). Пропустите меня.

Ранк (давая ей пройти, а сам продолжая сидеть). Нора…

Нора (в дверях передней). Элене, принеси лампу. (Идет к печке.) Ах, милый доктор Ранк, это было, право, нехорошо с вашей стороны.

Ранк (вставая). Что я любил вас так же искренне, как другой? Это так дурно?

Нора. Нет, но что вы говорите мне об этом. И ведь вовсе не нужно было.

Ранк. То есть? Или вы знали?..

Служанка входит с лампой, ставит ее на стол и уходит.

Нора... фру Хельмер… я спрашиваю, вы знали что-нибудь?

Нора. Ах, почему я знаю, что знала, чего не знала? Я, право, не могу сказать вам… И как это вас угораздило, доктор! Все было так хорошо.

Ранк. По крайней мере, вы теперь можете быть уверены, что я весь в вашем распоряжении, и душой и телом. Так говорите…

Нора (глядит на него). После этого?

Ранк. Прошу вас, дайте же мне узнать, в чем дело.

Нора. Ничего вы теперь не узнаете.

Ранк. Нет, нет. Не наказывайте меня так. Дайте мне сделать для вас все, что только в силах человеческих.

Нора. Теперь вы ничего не можете сделать для меня.

Впрочем, мне, пожалуй, и не надо никакой помощи. Увидите, что все это одни фантазии. Разумеется. Конечно. (Садится на качалку, смотрит на него и улыбается.) Да, скажу я вам, хороши вы! Постыдились бы говорить такие вещи, да еще при свете лампы.

Ранк. Нет, собственно говоря. Но, пожалуй, мне сразу надо удалиться… навсегда?

Нора. Совсем не надо. Естественно, вы будете приходить по-прежнему. Вы же знаете, Торвальд не может обойтись без вас.

Ранк. А вы?

Нора. Ну, и мне всегда ужасно весело с вами, когда вы к нам приходите.

Ранк. Вот это-то и сбивало меня с толку. Вы для меня загадка. Не раз мне казалось, что вам почти так же приятно мое общество, как и общество Хельмера.

Нора. Видите, некоторых людей любишь больше всего на свете, а с другими как-то больше всего хочется бывать.

Ранк. Пожалуй, в этом есть доля правды.

Нора. Дома у себя я, разумеется, больше всех любила папу. Но мне всегда ужасно нравилось украдкой пробираться в комнату к прислуге. Там не поучали меня ни чуточку, и там всегда велись такие веселые разговоры.

Ранк. Ага, так вот кого я заменял вам.

Нора (вскакивая и подбегая к нему). Ах, милый, славный доктор Ранк, я совсем не то имела в виду. Но вы понимаете, что и с Торвальдом, как и с папой…

Служанка (входит из передней). Барыня… (Шепчет что-то и подает карточку.)

Нора (бросает взгляд на карточку). А! (Сует ее в карман.)

Ранк. Какая-нибудь неприятность?

Нора. Нет, нет, нисколько. Это просто… новый костюм мне…

Ранк. Как? Да ведь вот он лежит.

Нора. Ах, это не тот. То другой. Я заказала… Но Торвальду не надо знать…

Ранк. Ага, вот она, великая тайна!

Нора. Именно. Подите к нему. Он у себя. Задержите его пока.

Ранк. Будьте спокойны. Он от меня не уйдет. (Уходит в кабинет.)

Нора (служанке). Так он ждет в кухне?

Служанка. Да, пришел с черного хода.

Нора. Да ты разве не сказала ему, что тут посторонние?

Служанка. Говорила, да не помогло.

Нора. Так он не хочет уходить?

Служанка. Не хочет, пока не поговорит с барыней.

Нора. Так проведи его сюда, только тихонько, Элене. И никому не говори об этом. Это будет сюрприз мужу.

Служанка. Да, да, понимаю, понимаю… (Уходит.)

Нора. Беда идет… Идет все-таки. Нет, нет, нет! Не будет этого, не может быть! (Идет и запирает дверь в кабинет на задвижку.)

Служанка открывает дверь из передней, пропускает в комнату Крогстада и затворяет за ним дверь. Он в дорожной шубе, высоких сапогах и меховой шапке.

(Идя к нему навстречу.) Говорите потише — муж дома.

Крогстад. И пусть его.

Нора. Что вам нужно от меня?

Крогстад. Узнать кое о чем.

Нора. Так скорее. Что такое?

Крогстад. Вам, конечно, известно, что меня уволили. Нора. Я не могла помешать этому, господин Крогстад. Я до последней крайности отстаивала вас, но все напрасно.

Крогстад. Значит, ваш муж так мало любит вас? Знает, что я могу навлечь на вас, и все-таки отваживается?..

Нора. Как вы можете думать, что он знает об этом?

Крогстад. Нет, я, разумеется, и не думал. Не в характере моего милого Торвальда Хельмера было бы выказать столько мужества…

Нора. Господин Крогстад, я требую уважения к моему мужу.

Крогстад. Помилуйте, я с должным уважением. Но раз вы держите это дело под таким страшным секретом, я смею предполагать, что вы теперь лучше, нежели вчера, понимаете, что, собственно, вы совершили.

Нора. Лучше, чем вы могли бы когда-нибудь объяснить мне.

Крогстад. Еще бы, такой плохой законник, как я!..

Нора. Что же вам нужно от меня?

Крогстад. Я пришел только взглянуть, как у вас обстоят дела, фру Хельмер. Я весь день о вас думал. Ростовщик, крючкотвор, ну, словом, такой, как я, тоже, видите ли, не лишен того, что называется сердцем.

Нора. Так и докажите это. Подумайте о моих маленьких детях.

Крогстад. А вы с вашим мужем подумали о моих? Ну, да теперь все равно. Я хотел только сказать вам, что вам нет нужды слишком принимать к сердцу это дело. На первых порах я не стану возбуждать против вас судебного преследования.

Нора. Не правда ли? О, я знала, знала.

Крогстад. Все можно еще покончить миром. Незачем вмешивать сюда людей. Дело останется между нами троими.

Нора. Муж мой никогда ничего не должен знать об этом.

Крогстад. Как же вы помешаете этому? Или вы можете уплатить все сполна?

Нора. Нет, сейчас, сразу — не могу.

Крогстад. Или, быть может, у вас в виду какая-нибудь другая комбинация — вы достанете денег на днях?

Нора. Никакой такой комбинации, которою бы я могла воспользоваться.

Крогстад. Да она и не помогла бы вам все равно. Выложи вы мне хоть сейчас чистоганом какую угодно сумму — вам не получить от меня обратно вашей расписки.

Нора. Так объясните же, что вы хотите с ней сделать.

Крогстад. Только оставить ее у себя… сохранить. Никто посторонний и знать ничего не будет. Поэтому если бы вы теперь пришли к какому-нибудь отчаянному решению…

Нора. Именно.

Крогстад. Если бы задумали бросить дом и семью…

Нора. Именно!

Крогстад. Или додумались бы кое до чего еще похуже…

Нора. Откуда вы знаете?

Крогстад. Так оставьте эти затеи.

Нора. Откуда вы знаете, что я додумалась до этого?

Крогстад. Большинство из нас думает об этом — вначале. И я тоже в свое время… Да духу не хватило…

Нора (упавшим голосом). И у меня.

Крогстад (вздохнув с облегчением). Да, не так ли? И у вас, значит, тоже? Не хватает?

Нора. Не хватает, не хватает.

Крогстад. Оно и глупо было бы. Стоит только первой домашней буре пройти… У меня в кармане письмо к вашему мужу…

Нора. И там все сказано?

Крогстад. В самых мягких выражениях. Насколько возможно.

Нора (быстро). Это письмо не должно дойти до мужа. Разорвите его. Я найду все-таки выход, добуду денег.

Крогстад. Извините, сударыня, я, кажется, только что сказал вам…

Нора. О, я не говорю о своем долге вам. Скажите мне, сколько вы хотите потребовать с мужа, и я добуду вам сама эти деньги.

Крогстад. Я никаких денег не возьму с вашего мужа.

Нора. Чего же вы требуете?

Крогстад. Сейчас узнаете. Я хочу стать на ноги, сударыня, хочу подняться, и ваш муж должен помочь мне. В течение полутора лет я ни в чем таком бесчестном не был замечен, и все это время я бился, как рыба об лед, но был доволен, что могу своим трудом подняться опять — мало-помалу. Теперь меня выгнали, и я уж не удовлетворюсь тем, что меня попросту примут обратно — из милости. Я хочу подняться, говорю я вам. Хочу, чтобы меня приняли на службу в банк с повышением. Вашему мужу придется создать для меня особую должность…

Нора. Никогда он этого не сделает!

Крогстад. Сделает. Я его знаю. Он пикнуть не посмеет. А раз только я сяду там рядом с ним, — увидите: не пройдет и года — я буду правой рукой директора. Нильс Крогстад, а не Торвальд Хельмер будет править банком.

Нора. Никогда вы этого не дождетесь!

Крогстад. Может быть, вы…

Нора. Теперь у меня хватит духу.

Крогстад. Меня не испугаете. Такая нежная, избалованная дамочка, как вы…

Нора. Увидите! Увидите!

Крогстад. Под лед, может быть? В ледяную, черную глубину. А весной всплыть обезображенной, неузнаваемой, с вылезшими волосами…

Нора. Вы меня не запугаете.

Крогстад. А вы меня. Таких вещей не делают, фру Хельмер. Да и к чему бы это послужило? Он ведь все-таки будет у меня в руках.

Нора. И после того? Когда меня уже…

Крогстад. Вы забываете, что тогда я буду властен над вашей памятью.

Нора, онемев, смотрит на него.

Теперь вы предупреждены. Так не делайте никаких глупостей. Когда Хельмер получит мое письмо, я буду ждать от него весточки. И помните, ваш муж сам вынудил меня снова вступить на такой путь. Этого я никогда ему не прощу. До свидания, фру Хельмер. (Уходит через переднюю.)

Нора (идет к двери в переднюю, приотворяет ее и прислушивается). Уходит. Не отдает письма. О нет, нет, это ведь было бы невозможно! Невозможно! (Открывает дверь все больше и больше.) Что это? Он стоит за дверями. Не спускается вниз. Раздумывает? Неужели он…

Слышно, как письмо падает в ящик, затем слышны шаги Крогстада, спускающегося с лестницы; постепенно шаги замирают внизу. Нора с подавленным криком бежит назад в комнату к столу перед диваном. Короткая пауза.

Письмо!.. В ящике! (Робко крадется опять к дверям передней.) Лежит там… Торвальд, Торвальд… теперь нам нет спасения!

Фру Линне (выходит с костюмом в руках из комнаты налево). Ну, больше уж я не знаю, что тут исправлять. Не примерить ли?

Нора (тихо и хрипло). Кристина, поди сюда.

Фру Линне (бросая платье на диван). Что с тобой? Ты сама не своя.

Нора. Поди сюда. Видишь письмо? Там. Гляди сквозь стекло в ящике для писем.

Фру Линне. Ну-ну, вижу, вижу.

Нора. От Крогстада…

Фру Линне. Нора… ты заняла те деньги у Крогстада?

Нора. Да. И теперь Торвальд все узнает.

Фру Линне. Поверь мне, Нора, так будет всего лучше для вас обоих.

Нора. Ты еще не все знаешь. Я подделала подпись…

Фру Линне. Но, ради бога…

Нора. Я хочу просить тебя лишь об одном, Кристина, чтобы ты была свидетельницей.

Фру Линне. Какой свидетельницей? В чем?

Нора. Если бы я потеряла рассудок, — а это легко может случиться…

Фру Линне. Нора!

Нора. Или если бы со мной случилось что-нибудь другое — такое, что помешало бы мне быть здесь…

Фру Линне. Нора, Нора, ты себя не помнишь!

Нора. Так если бы кто вздумал взять вину на себя, — ты понимаешь?..

Фру Линне. Да, да, но как тебе в голову…

Нора. Ты засвидетельствуешь, что это неправда, Кристина. Я вовсе еще не рехнулась. Я в полном разуме. И говорю тебе: никто другой ничего не знал об этом. Я одна все сделала. Помни!

Фру Линне. Да, да. Но я все-таки не понимаю…

Нора. Где же тебе понимать? Теперь готовится чудо.

Фру Линне. Чудо?

Нора. Да, чудо. Но оно ужасно, Кристина, не надо его ни за что на свете!

Фру Линне. Я сейчас же пойду поговорю с Крогстадом.

Нора. Не ходи к нему. Он тебя обидит.

Фру Линне. Было время, когда он готов был сделать для меня все, что угодно.

Нора. Он?

Фру Линне. Где он живет?

Нора. Почем я знаю?.. Ах да! (Вынимает из кармана карточку.) Вот его карточка. Но письмо, письмо!..

Хельмер (из кабинета, стуча в дверь). Нора!

Нора (вскрикивает в страхе). А! Что такое? Что тебе?

Хельмер. Ну, ну, не пугайся же так. Мы не войдем. Ты ведь заперла дверь. Примеряешь, что ли?

Нора. Да, да, примеряю. Ах, я буду такая хорошенькая, Торвальд.

Фру Линне (прочитав надпись на карточке). Он живет тут близехонько, за углом.

Нора. Да. Но ничего из этого не выйдет. Нам нет спасения. Письмо ведь в ящике.

Фру Линне. А ключ у мужа?

Нора. Всегда.

Фру Линне. Пусть Крогстад потребует свое письмо обратно нераспечатанным… Пусть найдет предлог…

Нора. Но как раз в это время Торвальд всегда…

Фру Линне. Задержи его. Побудь с ним пока. Я вернусь как можно скорее. (Быстро уходит через переднюю.)

Нора (идет к дверям кабинета, отворяет и заглядывает в комнату). Торвальд!

Хельмер (из другой комнаты). Ну, впустят ли наконец человека в его собственную гостиную? Идем, Ранк, посмотрим. (В дверях.) Но что же это значит?

Нора. Что такое, милый?

Хельмер. Я ожидал, со слов Ранка, великолепной сцены с переодеваньем…

Ранк (в дверях). Я так понял, но, видно, ошибся.

Нора. Никто не увидит меня во всем блеске до завтрашнего вечера.

Хельмер. Но, милая Нора, ты какая-то измученная. Зарепетировалась?

Нора. Совсем еще не репетировала.

Хельмер. Однако это необходимо…

Нора. Совершенно необходимо, Торвальд. Но я ничего не могу поделать без тебя. Я все позабыла.

Хельмер. Ну, мы живо освежим это в памяти.

Нора. Да, уж ты непременно займись со мной, Торвальд. Обещаешь? Ах, я так боюсь. Такое большое общество… Пожертвуй мне весь нынешний вечер. Чтобы ни единого дела — пера в руки не брать! А? Так ведь, милый?

Хельмер. Обещаю. Весь вечер всецело буду к твоим услугам, бедное мое, беспомощное созданьице… Гм! Да… Сначала только… (Идет к дверям в переднюю.)

Нора. Зачем тебе туда?

Хельмер. Только взглянуть, нет ли писем.

Нора. Нет, нет, не надо, Торвальд!

Хельмер. Что еще?

Нора. Торвальд! Я прошу тебя! Там нет ничего.

Хельмер. Дай же взглянуть! (Хочет идти.)

Нора бросается к пианино и начинает играть тарантеллу.

(Останавливается у двери.) Ага!

Нора. Я не могу плясать завтра, если не прорепетирую с тобой.

Хельмер (идет к ней). В самом деле ты так трусишь, милочка?

Нора. Страшно. Давай репетировать сейчас же. Время еще есть до ужина. Садись и играй мне, милый. Показывай, учи меня, как всегда!

Хельмер. С удовольствием, с удовольствием, раз ты так желаешь. (Садится за пианино.)

Нора (выхватывает из картонки тамбурин и длинный пестрый шарф, наскоро драпируется им, затем одним прыжком становится посреди комнаты и кричит). Играй же! Я танцую!

Хельмер играет, а Нора пляшет, доктор Ранк стоит позади Хельмера и смотрит.

Хельмер (играя). Медленнее, медленнее…

Нора. Не могу иначе.

Хельмер. Не так бурно, милочка!

Нора. Именно! Так и надо!

Хельмер (обрывая). Нет, нет, это совсем не годится.

Нора (смеясь и потрясая тамбурином). Ну не говорила ли я тебе?

Ранк. Дайте, я сяду играть.

Хельмер (встает). Хорошо, мне так удобнее будет указывать ей.

Ранк садится за пианино и играет. Нора пляшет со все возрастающим жаром. Хельмер, встав у печки, беспрестанно делает Норе указания и замечания, но она как будто не слышит, волосы у нее распустились и падают по плечам, она не обращает на это внимания, продолжая пляску. Входит Фру Линне.

Фру Линне (останавливается как вкопанная у дверей). А!

Нора (продолжает плясать). Видишь, какое у нас тут веселье, Кристина!

Хельмер. Но, милая, дорогая Нора! Ты пляшешь так, точно дело идет о жизни!

Нора. Так и есть.

Хельмер. Ранк, перестань. Это просто безумие. Перестань, говорю я!

Ранк перестает играть, а Нора разом останавливается.

(Норе.) Вот чему бы никогда не поверил — ты решительно перезабыла все, чему я тебя учил.

Нора (бросая тамбурин). Сам видишь.

Хельмер. Да, придется подучиться.

Нора. Вот видишь, как необходимо заняться со мной. Ты будешь учить меня до последней минуты. Обещаешь, Торвальд?

Хельмер. Будь спокойна.

Нора. Ни сегодня, ни завтра чтобы у тебя и мысли другой в голове не было, только обо мне. И писем не вскрывать сегодня… не открывать ящик…

Хельмер. Ага! Все боишься того человека?

Нора. Да, да, и это тоже.

Хельмер. Нора, я вижу по твоему лицу, там есть уже письмо от него.

Нора. Не знаю. Кажется. Но ты не смей читать ничего такого теперь. Не надо нам никаких неприятностей, пока все не будет кончено.

Ранк (тихо, Хельмеру). Не противоречь ей.

Хельмер (обнимая ее). Ну хорошо, дитя добилось своего. Но завтра ночью после твоей пляски…

Нора. Тогда ты свободен.

Служанка (в дверях направо). Барыня, стол накрыт.

Нора. Подай шампанского, Элене.

Служанка. Хорошо. (Уходит.)

Хельмер. Эге-ге, так пир горой?

Нора. Пировать до зари. (Кричит вслед служанке.) И немножко миндальных печений, Элене… Нет, побольше!.. Один раз куда ни шло.

Хельмер (беря ее за руки). Ну-ну-ну, не надо этой дикой пугливости. Будь моим милым жаворонком, как всегда.

Нора. Да, да, буду, буду. Но поди пока туда. И вы, доктор. Кристина, помоги мне поправить волосы.

Ранк (тихо, направляясь с Хельмером направо). Ведь не может же быть, чтобы тут было что-нибудь такое?.. Она не в положении?..

Хельмер. Ничего подобного, милый мой. Просто все тот же ребяческий страх, о котором я говорил тебе.

Уходят направо.

Нора (фру Линне). Ну?

Фру Линне. Уехал за город.

Нора. Я догадалась по твоему лицу.

Фру Линне. Вернется домой завтра вечером. Я оставила ему записку.

Нора. Не надо было. Ничему ты не помешаешь. И, в сущности, такой восторг — ждать с минуты на минуту чуда.

Фру Линне. Чего ты ждешь?

Нора. Ах, тебе не понять. Ступай к ним. Я сию минуту.

Фру Линне идет направо. Нора стоит с минуту, словно стараясь прийти в себя, затем смотрит на часы.

Пять. Семь часов до полуночи. И затем двадцать четыре часа до полуночи. Тогда тарантелла будет кончена. Двадцать четыре да семь. Тридцать один час жизни.

Хельмер (в дверях направо). Ну, где же мой жаворонок?

Нора (бросаясь к нему с распростертыми объятиями). Вот он, жаворонок!..

Действие третье

Та же комната. Стол, стоявший перед диваном, передвинут на середину комнаты, вместе со стульями. На столе горит лампа. Дверь в переднюю открыта. Из верхнего этажа доносятся звуки бальной музыки. Фру Линне сидит у стола, машинально перелистывая книгу, пытается читать, но, видимо, не в состоянии собрать мыслей. Время от времени прислушивается, не идет ли кто.

Фру Линне (глядя на свои часы). Его все еще нет. А между тем времени теперь в обрез. Лишь бы он не… (Опять прислушивается.) А! Идет. (Направляется в переднюю и осторожно отпирает наружную дверь; на лестнице слышны тихие шаги; она шепчет.) Войдите. Никого нет.

Крогстад (в дверях). Я нашел дома вашу записку. Что это значит?

Фру Линне. Мне необходимо поговорить с вами.

Крогстад. Вот как? И непременно здесь, в этом доме?

Фру Линне. У меня никак нельзя было. Моя комната не имеет отдельного хода. Войдите. Мы одни. Служанка спит, а Хельмеры наверху на вечере.

Крогстад (входит в комнату). Скажите! Хельмеры пляшут сегодня? В самом деле?

Фру Линне. Почему же нет?

Крогстад. Н-да, действительно.

Фру Линне. Так вот, Крогстад, давайте поговорим.

Крогстад. Разве нам с вами есть о чем говорить еще?

Фру Линне. Да, много о чем.

Крогстад. Не думал.

Фру Линне. Потому что никогда не понимали меня как следует.

Крогстад. Чего тут было не понимать? На что уж проще! Бессердечная женщина спроваживает человека на все четыре стороны, как только ей представляется партия повыгоднее.

Фру Линне. Вы думаете, я все-таки совсем бессердечна? Вы думаете, мне легко было порвать?

Крогстад. А разве нет?

Фру Линне. Крогстад, неужели вы в самом деле так думали?

Крогстад. Иначе зачем бы вам писать мне тогда такое письмо?

Фру Линне. Да не могла я иначе! Раз мне приходилось порвать с вами, мой долг был вырвать из вашего сердца всякое чувство ко мне.

Крогстад (стиснув руки). Так вот что. И все это — лишь из-за денег!

Фру Линне. Не забудьте, у меня на руках были старуха мать и двое малолетних братьев. Мы не могли дожидаться вас, Крогстад. Ваши виды на будущее были тогда еще так неопределенны.

Крогстад. Пусть так. Но вы не вправе были бросать меня ради кого бы то ни было.

Фру Линне. Уж не знаю. Не раз я задавала себе этот вопрос — вправе ли я была.

Крогстад (понизив голос). Когда я потерял вас, у меня как будто почва выскользнула из-под ног. Взгляните на меня: я похож на потерпевшего крушение, выплывшего на обломке судна.

Фру Линне. За помощью, пожалуй, недалеко было идти.

Крогстад. Она была близка. Но вы явились и загородили мне дорогу.

Фру Линне. Сама того не зная, Крогстад. Я только сегодня узнала, что меня определяют на ваше место.

Крогстад. Я верю вам, раз вы это говорите. Но теперь вы разве не уступите?

Фру Линне. Нет. Это все равно не принесло бы вам никакой пользы.

Крогстад. Э, пользы, пользы!.. Я бы на вашем месте все-таки сделал это.

Фру Линне. Я научилась слушаться голоса рассудка. Жизнь и суровая, горькая нужда выучили меня.

Крогстад. А меня жизнь выучила не верить словам.

Фру Линне. Так жизнь выучила вас весьма разумной вещи. Ну, а делам вы ведь все-таки верите?

Крогстад. То есть как это?

Фру Линне. Вы сказали, что похожи на потерпевшего крушение, который выплыл на обломке.

Крогстад. И, думается мне, имел основание сказать это.

Фру Линне. И я тоже вроде потерпевшей крушение и выплывшей на обломке. Некого жалеть, не о ком заботиться!

Крогстад. Сами выбрали себе долю.

Фру Линне. Другого выбора у меня тогда не было.

Крогстад. Ну и что же дальше?

Фру Линне. Крогстад, а что, если бы мы, двое потерпевших крушение, подали друг другу руки?

Крогстад. Что такое вы говорите?

Фру Линне. Вдвоем, вместе на обломках будет все-таки крепче, надежнее, чем держаться порознь, каждому отдельно.

Крогстад. Кристина!

Фру Линне. Зачем, по-вашему, я приехала сюда?

Крогстад. Неужто вы вспомнили обо мне?

Фру Линне. Без работы, без труда мне не прожить. Всю свою жизнь, насколько помню себя, я трудилась, и труд был моей лучшей и единственной отрадой. Но теперь я осталась одна как перст… Страшно пусто, одиноко… Работать для себя одной мало радости. Крогстад, дайте мне цель — для чего и для кого работать.

Крогстад. Не поверю я ничему такому. Это все одна женская восторженность, великодушная потребность жертвовать собой.

Фру Линне. Вы замечали за мной когда-нибудь склонность к восторженности?

Крогстад. Так вы в самом деле могли бы?.. Скажите мне… Вам все известно… о моем прошлом?

Фру Линне. Да.

Крогстад. И вы знаете, какая про меня идет слава?

Фру Линне. Я поняла из ваших слов, что, по-вашему, со мной вы могли бы стать иным человеком.

Крогстад. Конечно!

Фру Линне. Так разве время ушло?

Крогстад. Кристина… вы говорите вполне серьезно? Да, да. Я вижу по вашему лицу. Так у вас в самом деле хватит смелости?..

Фру Линне. Мне надо кого-нибудь любить, о ком-нибудь заботиться, заменять кому-нибудь мать, а вашим детям нужна мать. Мы с вами нужны друг другу. Крогстад, я верю, что основа у вас хорошая; и с вами вместе я на все готова.

Крогстад (схватив ее руки). Спасибо, спасибо, Кристина! Теперь уж я сумею подняться в глазах других… Ах, да я и забыл…

Фру Линне (прислушивается). Тсс! Тарантелла! Уходите.

Крогстад. Почему? В чем дело?

Фру Линне. Слышите, наверху пляшут тарантеллу? Когда она будет кончена, они явятся сюда.

Крогстад. Да, да, так я уйду. Да и к тому же все напрасно. Вы, разумеется, не знаете, на какой шаг я решился против Хельмеров.

Фру Линне. Знаю, Крогстад.

Крогстад. И все-таки у вас хватило бы духу?..

Фру Линне. Я хорошо понимаю, до чего может довести отчаяние такого человека, как вы.

Крогстад. Ах, если бы я мог вернуть сделанное!

Фру Линне. Вы могли бы. Ваше письмо лежит еще в ящике.

Крогстад. Вы уверены?

Фру Линне. Вполне. Но…

Крогстад (пытливо глядит на нее). Так не приходится ли так понять дело? Вы хотите во что бы то ни стало спасти подругу. Скажите напрямик. Да?

Фру Линне. Крогстад! Кто раз продал себя из-за других, не сделает этого во второй раз.

Крогстад. Я потребую свое письмо обратно.

Фру Линне. Нет, нет.

Крогстад. Естественно. Я дождусь Хельмера и скажу ему, чтобы он вернул мне мое письмо, что оно касается одного меня, моей отставки, что ему незачем его читать.

Фру Линне. Нет, Крогстад, не требуйте своего письма обратно.

Крогстад. Но скажите, разве не за этим, собственно, вы призвали меня сюда?

Фру Линне. Да, в первую минуту, со страху. Но теперь прошли целые сутки, и просто не верится, чего только я за это время не насмотрелась здесь в доме. Пусть Хельмер все узнает. Пусть эта злополучная тайна выйдет на свет божий. Пусть они наконец объяснятся между собой начистоту. Невозможно, чтобы это так продолжалось — эти вечные тайны, увертки.

«Нора»

Крогстад. Ну хорошо, раз вы на это решаетесь… Но одно я, во всяком случае, могу сделать, и надо сделать это сейчас же…

Фру Линне (прислушиваясь). Скорее! Уходите! Пляска кончена. Нас могут застать с минуты на минуту.

Крогстад. Я дождусь вас внизу.

Фру Линне. Хорошо. Потом проводите меня до дому.

Крогстад. За всю мою жизнь я ни разу не был так неимоверно счастлив! (Уходит.)

Дверь в переднюю остается по-прежнему открытой.

Фру Линне (немного прибирает на столе и приготовляет свою верхнюю одежду). Какой поворот! Какой поворот! Будет для кого работать… для кого жить… куда внести свет и тепло. Да, придется-таки приналечь. Скорее бы приходили… (Прислушивается.) А, вот они. Скорей одеться. (Надевает шляпу и манто.)

За сценой слышны голоса Хельмера и Норы; слышно, как повертывается ключ в замке, и затем Хельмер почти силой вводит Нору в переднюю. Она в неаполитанском костюме и закутана в большую черную шаль. Он во фраке и в наброшенном сверху открытом черном домино.

Нора (еще в дверях, сопротивляясь). Нет, нет, нет! Не хочу сюда! Хочу опять наверх. Не хочу уходить так рано.

Хельмер. Но, милочка Нора…

Нора. Ну, я прошу тебя, умоляю, Торвальд… Ну, пожалуйста… еще хоть часочек!

Хельмер. Ни минутки больше, моя дорогая. Ты помнишь уговор? Вот так. Сюда. Ты еще простудишься тут в передней. (Бережно ведет жену, несмотря на ее сопротивление, в комнату.)

Фру Линне. Добрый вечер!

Нора. Кристина!

Хельмер. Как, фру Линне, вы здесь, в такой поздний час?

Фру Линне. Да, извините, мне так хотелось взглянуть на костюм Норы.

Нора. Так ты все сидела и ждала меня?

Фру Линне. Да, я, к сожалению, опоздала, ты была уже наверху, ну, мне и не хотелось уходить, не поглядев на тебя.

Хельмер (снимая шаль с Норы). Ну, глядите же на нее хорошенько. Право, стоит посмотреть. Чем не хороша, фру Линне?

Фру Линне. Да, признаюсь…

Хельмер. Разве не дивно хороша? Там все в один голос признали это. Но она ужасная упрямица, эта милая крошка. Что с ней поделаешь? Представьте себе, мне чуть не силой пришлось увести ее оттуда.

Нора. Ах, Торвальд, ты еще раскаешься, что не дал мне повеселиться еще хоть полчасика.

Хельмер. Слышите, фру Линне! Она пляшет тарантеллу… производит фурор… вполне заслуженный… хотя исполнение было, пожалуй, чересчур безыскусственно… то есть более натурально, нежели это, строго говоря, желательно с точки зрения искусства. Ну да пусть! Главное — она произвела фурор, огромный фурор. И дать ей остаться после этого? Ослабить впечатление? Нет, спасибо. Я подхватил мою прелестную капричианку, — капризную капричианку, можно бы сказать, — под ручку, марш маршем по зале, общий поклон, и — как говорится в романах — прекрасное видение скрылось. Конец всегда должен быть эффектен, фру Линне. Но где мне втолковать это Норе? Никак. Фу, какая здесь жара! (Сбрасывает домино и открывает дверь в кабинет.) Э! Да там темно. Ну да, конечно. Извините… (Уходит к себе и зажигает там свечи.)

Нора (быстрым шепотом, задыхаясь). Ну, ну?

Фру Линне (тихо). Я говорила с ним.

Нора. И что же?

Фру Линне. Нора… ты должна все сказать мужу.

Нора (упавшим голосом). Я знала.

Фру Линне. Тебе нечего опасаться со стороны Крогстада. Но ты должна все сказать.

Нора. Я не скажу.

Фру Линне. Так письмо скажет.

Нора. Спасибо, Кристина. Я знаю, что теперь делать. Тсс!

Хельмер (входит). Ну, фру Линне, налюбовались ею?

Фру Линне. Да, да, и теперь прощусь.

Хельмер. Уже? А эта ваша работа, вязанье?

Фру Линне (берет работу). Да, благодарю. Чуть было не забыла.

Хельмер. Так вы и вяжете?

Фру Линне. Случается.

Хельмер. Знаете, вы бы лучше вышивали.

Фру Линне. Вот как? Почему?

Хельмер. Да это куда красивее. Видите: держат работу вот так, левой рукой, а правой делают стежки… вот так… легкими, свободными взмахами… Не правда ли?

Фру Линне. Да, пожалуй…

Хельмер. Вязанье, напротив, не может выходить красиво; всегда как-то неуклюже. Взгляните: эти стиснутые руки… эти спицы… то вверх, то вниз… какая-то китайщина… А-а, какое великолепное шампанское там подавали!

Фру Линне. Так прощай, Нора, и не упрямься больше.

Хельмер. Отлично сказано, фру Линне!

Фру Линне. Спокойной ночи, господин директор.

Хельмер (провожая ее до дверей). Спокойной ночи, спокойной ночи. Надеюсь, благополучно доберетесь до дому. Я бы с удовольствием… но ведь вам недалеко. Спокойной ночи, спокойной ночи.

Фру Линне уходит, он запирает за нею дверь и возвращается.

Наконец-то спровадили ее. Ужасно скучная особа.

Нора. Ты очень устал, Торвальд?

Хельмер. Нет, ничуть.

Нора. И спать не хочешь?

Хельмер. Совсем нет. Напротив, я необычайно оживлен. А ты? Да, у тебя порядком усталый и сонный вид.

Нора. Да, я очень устала. И скоро усну.

Хельмер. Вот видишь! Значит, я хорошо сделал, что мы не остались дольше.

Нора. Ах, ты все хорошо делаешь.

Хельмер (целуя ее в лоб). Ну вот, жаворонок заговорил по-человечески. А ты заметила, как Ранк был сегодня оживлен?

Нора. Да? Разве? Мне не удалось с ним поговорить.

Хельмер. И мне тоже почти. Но я давно не видал его в таком хорошем настроении. (Глядит на нее с минуту, затем подходит к ней поближе.) Гм!.. Однако как чудесно опять очутиться у себя дома. Ах ты, очаровательная юная красавица!

Нора. Не гляди на меня так, Торвальд!

Хельмер. Что? Мне нельзя смотреть на свое драгоценнейшее сокровище? На всю эту прелесть, которая принадлежит мне, мне одному, вся целиком!

Нора (переходя на другую сторону стола). Не надо так говорить со мной сегодня.

Хельмер (следуя за нею). У тебя в крови все еще кипит тарантелла, как погляжу. И оттого ты еще очаровательнее… Слышишь?.. Гости начинают расходиться. (Понизив голос.) Нора… скоро в доме все стихнет.

Нора. Надеюсь.

Хельмер. Не так ли, моя любимая? О, знаешь, когда я бываю с тобою в обществе, знаешь, почему я там мало говорю с тобой, держусь от тебя подальше, лишь украдкой поглядываю на тебя?.. Знаешь почему? Потому что я представляю себе, будто ты моя тайная любовь, что мы с тобой обручены тайком и никто даже не подозревает, что между нами есть что-то.

Нора. Да, да, да, я ведь знаю, что ты думаешь только обо мне.

Хельмер. А когда мы собираемся уходить и я накидываю шаль на твои нежные, юные плечи… на этот дивный изгиб шеи от затылка… я представляю себе, что ты моя юная невеста… что мы прямо из-под венца… что я впервые введу тебя сейчас в свой дом… в первый раз останусь с тобой наедине… один с тобой, моя юная, трепещущая прелесть! Весь этот вечер у меня не было иной мысли, иного желания, кроме тебя. Когда я увидал, как ты носишься и манишь в тарантелле… у меня кровь закипела… я не мог больше… Оттого я и увлек тебя оттуда так рано…

Нора. Поди, Торвальд… Оставь меня. Я не хочу…

Хельмер. Что это значит? Ты меня поддразниваешь, малютка Нора? Не хочу?.. Или я тебе не муж?..

Стук во входную дверь.

Нора (вздрагивая). Слышишь?

Хельмер (оборачивается). Кто там?

Ранк (за дверями). Это я. Можно на минутку?

Хельмер (тихо, с досадой). И что ему теперь понадобилось? (Громко.) Сейчас. (Идет и отпирает дверь.) Вот это славно, что ты не прошел мимо нас.

Ранк. Мне послышался твой голос, вот и захотелось заглянуть к вам. (Окинув комнату беглым взглядом.) Н-да, эти милые знакомые комнаты. Хорошо у вас здесь, уютно, у вас — обоих.

Хельмер. Кажется, тебе и наверху было сегодня хорошо, уютно.

Ранк. Восхитительно. И почему бы нет? Отчего не взять от жизни все, что она дает? Во всяком случае, сколько можно и пока можно. Вино было превосходное…

Хельмер. Особенно шампанское!..

Ранк. И ты заметил? Просто не верится, сколько я мог влить в себя.

Нора. Торвальд тоже выпил сегодня много шампанского.

Ранк. Да?

Нора. Да, а после этого он всегда в отличном настроении.

Ранк. Да что ж, почему и не кутнуть разок вечерком после проведенного с пользой дня?

Хельмер. Проведенного с пользой! Этим я, к сожалению, не могу похвалиться.

Ранк (ударяя его по плечу). А я так могу!

Нора. Доктор Ранк, вы, наверное, предпринимали сегодня какое-нибудь научное исследование?

Ранк. Вот именно.

Хельмер. Те-те-те! Малютка Нора говорит о научных исследованиях?

Нора. И можно поздравить с успехом?

Ранк. Н-да, можете.

Нора. Значит, результат получился хороший?

Ранк. Наилучший и для врача и для пациента — уверенность.

Нора (быстро, пытливо). Уверенность?

Ранк. Полная уверенность. Ну как не кутнуть после этого?!

Нора. Да, вы правильно сделали, доктор.

Хельмер. И я то же скажу. Только бы тебе не пришлось расплачиваться за это завтра.

Ранк. Ну, даром ничего в этой жизни не дается!

Нора. Доктор Ранк, вы, верно, охотник до маскарадов?

Ранк. Да, если много забавных масок…

Нора. Слушайте, кем бы нам с вами нарядиться в следующий раз?

Хельмер. Ах ты, ветрогонка! Ты уж думаешь о следующем разе?

Ранк. Нам с вами? Сейчас скажу. Вам — баловнем счастья…

Хельмер. А ты придумай-ка наряд, который бы ясно выразил эту мысль.

Ранк. Пусть твоя жена явится такой, какой она всегда бывает в жизни…

Хельмер. Вот это метко сказано. Ну, а ты придумал, чем сам явишься?

Ранк. Да, дружище, это у меня решено.

Хельмер. Ну?

Ранк. На следующем маскараде я появлюсь невидимкой…

Хельмер. Вот так выдумка!

Ранк. Есть такая большая черная шапка, — или ты не слыхал о шапке-невидимке? Стоит надеть ее — и человека как не бывало.

Хельмер (подавляя улыбку). Да, это так.

Ранк. Но я совсем забыл, для чего, собственно, зашел. Хельмер, дай-ка мне сигару, из гаванских, потемнее.

Хельмер. С величайшим удовольствием. (Предлагает портсигар.)

Ранк (берет одну и обрезает кончик). Спасибо.

Нора (зажигая спичку). А мне позвольте предложить вам огоньку.

Ранк. Спасибо вам.

Она держит перед ним спичку, и он закуривает.

И прощайте!

Хельмер. Прощай, прощай, дружище!

Нора. Спокойного сна, доктор Ранк.

Ранк. Спасибо за пожелание.

Нора. Пожелайте мне того же.

Ранк. Вам? Ну, раз вы хотите — спокойного сна. И спасибо за огонек. (Кивает им обоим и уходит.)

Хельмер (вполголоса). Здорово выпил.

Нора (рассеянно). Пожалуй.

Хельмер вынимает из кармана ключи и идет в переднюю.

Торвальд… зачем ты?

Хельмер. Надо вынуть почту. Ящик уж полон. Места не хватит для утренних газет…

Нора. Ты хочешь работать ночью?

Хельмер. Ты знаешь, что не хочу… Что это? Тут кто-то возился с замком!

Нора. С замком?

Хельмер. Да, конечно. Что же это там застряло? Нельзя допустить, чтобы прислуга… Да, тут сломанная шпилька. Нора, твоя шпилька!

Нора (быстро). Ах, так это, верно, дети…

Хельмер. Ну, их надо отвадить от этого. Гм!.. Гм!.. Ну, наконец-то удалось отпереть. (Вынимает из ящика письма и кричит в кухню.) Элене! Элене! Надо погасить лампу в передней. (Входит в комнату и запирает дверь в переднюю, показывая Норе, кипу писем.) Вот видишь, сколько набралось! (Перебирая письма.) Это что такое?

Нора (у окна). Письмо! Не надо, не надо, Торвальд!

Хельмер. Две визитных карточки от Ранка.

Нора. От Ранка?

Хельмер (глядит на них). «Доктор медицины Ранк». Они сверху лежали: видно, он сунул их, уходя.

Нора. На них что-нибудь написано?

Хельмер. Над именем сверху черный крест. Гляди. Что за жуткая фантазия! Точно извещает о собственной смерти.

Нора. Так оно и есть.

Хельмер. Что? Ты что-нибудь знаешь? Он тебе говорил что-нибудь?

Нора. Да. Раз мы получили эти карточки, он, значит, простился с нами. Теперь запрется у себя и умрет.

Хельмер. Мой бедный друг!.. Я так и знал, что мне недолго удастся сохранить его. Но чтобы так скоро… И спрячется от всех, как раненый зверь…

Нора. Раз чему быть — так лучше без лишних слов. Так ведь, Торвальд?

Хельмер (ходит взад и вперед). Мы так сжились с ним. Я как-то не могу себе представить, что его не будет. Он, его страдания, его одиночество создавали какой-то легкий облачный фон нашему яркому, как солнце, счастью… Ну, а может быть, оно и к лучшему. Для него, во всяком случае. (Останавливается.) Да, пожалуй, и для нас, Нора. Теперь мы с тобой будем одни — всецело друг для друга. (Обнимая ее.) Моя любимая… Мне все кажется, что я недостаточно крепко держу тебя. Знаешь, Нора… не раз мне хотелось, чтобы тебе грозила неминуемая беда и чтобы я мог поставить на карту свою жизнь и кровь — и все, все ради тебя.

Нора (высвобождаясь, твердо, решительно). Прочти же твои письма, Хельмер.

Хельмер. Нет, нет, не сегодня. Я хочу быть с тобой, моя ненаглядная, у тебя.

Нора. Зная, что друг твой умирает?

Хельмер. Ты права. Это взволновало нас обоих. В наши отношения вторглось нечто некрасивое — мысль о смерти, о разложении. Надо сначала освободиться от этого. Пока что разойдемся каждый к себе.

Нора (обвивая его шею руками). Торвальд… спокойной ночи! Спокойной ночи!

Хельмер (целуя ее в лоб). Спокойной ночи, моя певунья-пташечка! Спи спокойно, Нора… Теперь я прочту письма. (Уходит с письмами в кабинет и затворяет за собой дверь.)

Нора (с блуждающим взором, шатаясь, бродит по комнате, хватает домино Хельмера, набрасывает на себя и шепчет быстро, хрипло, прерывисто). Никогда не видать его больше. Никогда. Никогда. Никогда. (Набрасывает на голову шаль.) И детей тоже никогда не видать. И их тоже. Никогда. Никогда. Никогда… О-о! Прямо в темную, ледяную воду… в бездонную глубину… О-о! Скорее бы уж конец, скорее… Вот теперь он взял письмо… читает… Нет, нет, еще не сейчас… Торвальд, прощай! И ты и дети… (Хочет кинуться в переднюю.)

В эту минуту дверь кабинета распахивается, и на пороге появляется Хельмер с распечатанным письмом в руках.

Хельмер. Нора!

Нора (громко вскрикивает). А!

Хельмер. Что это? Ты знаешь, что в этом письме?

Нора. Знаю. Пусти меня! Дай уйти!

Хельмер (удерживая ее). Куда ты?

Нора (пытаясь вырваться). И не думай спасать меня, Торвальд.

Хельмер (отшатываясь). Правда! Значит, правда, что он пишет? Ужасно! Нет, нет! Это невозможно, чтобы это было правдой.

Нора. Это правда. Я любила тебя больше всего в мире. Хельмер. Ах, поди ты со своими вздорными увертками!

Нора (делая шаг к нему). Торвальд!..

Хельмер. Несчастная… Что ты наделала?!

Нора. Дай мне уйти. Нельзя, чтобы ты платился за меня. Ты не должен брать этого на себя.

Хельмер. Не ломай комедию! (Запирает дверь в переднюю на ключ.) Ни с места, пока не дашь мне отчета. Ты понимаешь, что ты сделала? Отвечай! Ты понимаешь?

Нора (глядит на него в упор и говорит с застывшим лицом). Да, теперь начинаю понимать — вполне.

Хельмер (шагая по комнате). О, какое ужасное пробуждение! Все эти восемь лет… она, моя радость, моя гордость… была лицемеркой, лгуньей… хуже, хуже… преступницей! О, какая бездонная пропасть грязи, безобразия! Тьфу! Тьфу!

Нора молчит и по-прежнему не отрываясь глядит на него.

(Останавливается перед ней.) Мне бы следовало предчувствовать возможность подобного. Следовало предвидеть. Все легкомысленные принципы твоего отца… Молчи. Ты унаследовала все легкомысленные принципы своего отца. Ни религии, ни морали, ни чувства долга… О, как я наказан за то, что взглянул тогда на его дело сквозь пальцы. Ради тебя. И вот как ты меня отблагодарила.

Нора. Да, вот как.

Хельмер. Теперь ты разрушила все мое счастье. Погубила все мое будущее. Ужас подумать! Я в руках бессовестного человека. Он может сделать со мной, что хочет, требовать от меня, чего угодно, приказывать мне, помыкать мной, как вздумается. Я пикнуть не посмею. И упасть в такую яму, погибнуть таким образом из-за ветреной женщины!

Нора. Раз меня не будет на свете, ты свободен.

Хельмер. Ах, без фокусов! И у твоего отца всегда были наготове такие фразы. Мне-то какой будет прок из того, что тебя не будет на свете, как ты говоришь. Ни малейшего. Он все-таки может раскрыть дело. А раз он это сделает, меня, пожалуй, заподозрят в том, что я знал о твоем преступлении. Пожалуй, подумают, что за твоей спиной стоял я сам, что это я тебя подучил! И за все это я могу благодарить тебя! А я-то носил тебя на руках все время. Понимаешь ли ты теперь, что ты мне причинила?

Нора (с холодным спокойствием). Да.

Хельмер. Это до того невероятно, что я просто опомниться не могу. Но придется постараться как-нибудь выпутаться. Сними шаль. Сними, говорю тебе! Придется как-нибудь ублажить его. Дело надо замять во что бы то ни стало. А что касается нас с тобой, то нельзя и виду подавать: надо держаться, как будто все у нас идет по-старому. Но это, разумеется, только для людей. Ты, значит, останешься в доме, это само собой. Но детей ты не будешь воспитывать. Я не смею доверить их тебе… О-о! И это мне приходится говорить той, которую я так любил и которую еще… Но этому конец. Отныне нет уже речи о счастье, а только о спасении остатков, обломков, декорума!

Звонок в передней.

(Вздрагивая.) Кто это? Так поздно. Неужели надо ждать самого ужасного?.. Неужели он?.. Спрячься, Нора! Скажись больною!

Нора не двигается с места. Хельмер идет и отворяет дверь в переднюю.

Служанка (полуодетая, из передней). Письмо барыне.

Хельмер. Давай сюда. (Хватает письмо и затворяет дверь.) Да, от него. Ты не получишь. Я сам прочту.

Нора. Прочти.

Хельмер (около лампы). У меня едва хватает духу. Быть может, мы уже погибли, и ты и я… Нет, надо же узнать. (Лихорадочно вскрывает конверт, пробегает глазами несколько строк, смотрит на вложенную в письмо бумагу и радостно вскрикивает.) Нора!

Нора вопросительно смотрит на него.

Нора... Нет, дай прочесть еще раз… Да, да, так. Спасен! Нора, я спасен!

Нора. А я?

Хельмер. И ты, разумеется. Мы оба спасены, и ты и я. Гляди! Он возвращает тебе твое долговое обязательство. Пишет, что раскаивается и жалеет… что счастливый поворот в его судьбе… Ну, да все равно, что он там пишет. Мы спасены, Нора! Никто тебе ничего не может сделать. Ах, Нора, Нора!.. Нет, сначала уничтожить всю эту гадость. Посмотрим-ка… (Бросает взгляд на расписку.) Нет, и смотреть не хочу. Пусть все это будет для меня только сном. (Разрывает в клочки и письмо, и долговое обязательство, бросает в печку и смотрит, как все сгорает.) Вот так. Теперь и следа не осталось… Он писал, что ты с сочельника… Ах, какие же это были ужасные три дня для тебя, Нора!

Нора. Я жестоко боролась эти три дня.

Хельмер. И страдала, и не видела другого исхода, как… Нет, не надо и вспоминать обо всем этом ужасе. Будем теперь только радоваться и твердить: все прошло, прошло! Слушай же, Нора, ты как будто еще не понимаешь, что все прошло. Что же это такое… Ты как будто окаменела? Ах, бедная малютка Нора, я понимаю, понимаю. Тебе не верится, что я простил тебя. Но я простил, Нора, клянусь, я простил тебе все. Я ведь знаю: все, что ты наделала, ты сделала из любви ко мне.

Нора. Это верно.

Хельмер. Ты любила меня, как жена должна любить мужа. Ты только не смогла хорошенько разобраться в средствах. Но неужели ты думаешь, что я буду меньше любить тебя из-за того, что ты не способна действовать самостоятельно? Нет, нет, смело обопрись на меня, я буду твоим советчиком, руководителем. Я не был бы мужчиной, если бы именно эта женская беспомощность не делала тебя вдвое милее в моих глазах. Ты не думай больше о тех резких словах, которые вырвались у меня в минуту первого испуга, когда мне показалось, что все вокруг меня рушится. Я простил тебя, Нора. Клянусь тебе, я простил тебя.

Нора. Благодарю тебя за твое прощение. (Уходит в дверь направо.)

Хельмер. Нет, постой… (Заглядывая туда.) Ты что хочешь?

Нора (из другой комнаты). Сбросить маскарадный костюм.

Хельмер (у дверей). Да, да, хорошо. И постарайся успокоиться, прийти в себя, моя бедная напуганная певунья-пташка. Обопрись спокойно на меня, у меня широкие крылья, чтобы прикрыть тебя. (Ходит около дверей.) Ах, как у нас тут славно, уютно, Нора. Тут твой приют, тут я буду лелеять тебя, как загнанную голубку, которую спас невредимой из когтей ястреба. Я сумею успокоить твое бедное трепещущее сердечко. Мало-помалу это удастся, Нора, поверь мне. Завтра тебе все уже покажется совсем иным, и скоро все пойдет опять по-старому, мне не придется долго повторять тебе, что я простил тебя. Ты сама почувствуешь, что это так. Как ты можешь думать, что мне могло бы теперь прийти в голову оттолкнуть тебя или даже хоть упрекнуть в чем-нибудь? Ах, ты не знаешь сердца настоящего мужа, Нора. Мужу невыразимо сладко и приятно сознавать, что он простил свою жену… простил от всего сердца. Она от этого становится как будто вдвойне его собственной — его неотъемлемым сокровищем. Он как будто дает ей жизнь вторично. Она становится, так сказать, и женой его, и ребенком. И ты теперь будешь для меня и тем и другим, мое беспомощное, растерянное созданье. Не бойся ничего, Нора, будь только чистосердечна со мной, и я буду и твоей волей, и твоей совестью… Что это? Ты не ложишься? Переоделась?

Нора (в обыкновенном домашнем платье). Да, Торвальд, переоделась.

Хельмер. Да зачем? В такой поздний час?..

Нора. Мне не спать эту ночь…

Хельмер. Но, дорогая Нора…

Нора (смотрит на свои часы). Не так еще поздно. Присядь, Торвальд. Нам с тобой есть о чем поговорить. (Садится к столу.)

Хельмер. Нора… что это? Это застывшее выражение…

Нора. Присядь. Разговор будет долгий. Мне надо многое сказать тебе.

Хельмер (садясь к столу напротив нее). Ты меня пугаешь, Нора. И я не понимаю тебя.

Нора. В том-то и дело. Ты меня не понимаешь. И я тебя не понимала… до нынешнего вечера. Нет, не прерывай меня. Ты только выслушай меня… Сведем счеты, Торвальд.

Хельмер. Что такое ты говоришь?

Нора (после короткой паузы). Тебя не поражает одна вещь, вот сейчас, когда мы так сидим с тобой?

Хельмер. Что бы это могло быть?

Нора. Мы женаты восемь лет. Тебе не приходит в голову, что это ведь в первый раз мы с тобой, муж с женою, сели поговорить серьезно?

Хельмер. Серьезно… в каком смысле?

Нора. Целых восемь лет… больше… с первой минуты нашего знакомства мы ни разу не обменялись серьезным словом о серьезных вещах.

Хельмер. Что же мне было посвящать тебя в свои деловые заботы, которых ты все равно не могла мне облегчить?

Нора. Я не говорю о деловых заботах. Я говорю, что мы вообще никогда не заводили серьезной беседы, не пытались вместе обсудить что-нибудь, вникнуть во что-нибудь серьезное.

Хельмер. Ну, милочка Нора, разве это было по твоей части?

Нора. Вот мы и добрались до сути. Ты никогда не понимал меня… Со мной поступали очень несправедливо, Торвальд. Сначала папа, потом ты.

Хельмер. Что? Мы двое?.. Когда мы оба любили тебя больше, чем кто-либо на свете?

Нора (качая головой). Вы никогда меня не любили. Вам только нравилось быть в меня влюбленными.

Хельмер. Нора, что это за слова?

Нора. Да, уж так оно и есть, Торвальд. Когда я жила дома, с папой, он выкладывал мне все свои взгляды, и у меня оказывались те же самые; если же у меня оказывались другие, я их скрывала, — ему бы это не понравилось. Он звал меня своей куколкой-дочкой, забавлялся мной, как я своими куклами. Потом я попала к тебе в дом…

Хельмер. Что за выражение, когда говоришь о нашем браке!

Нора (невозмутимо). Я хочу сказать, что я из папиных рук перешла в твои. Ты все устраивал по своему вкусу, и у меня стал твой вкус, или я только делала вид, что это так, — не знаю хорошенько. Пожалуй, и то и другое. Иногда бывало так, иногда этак. Как оглянусь теперь назад, мне кажется, я вела здесь самую жалкую жизнь, перебиваясь со дня на день!.. Меня поили, кормили, одевали, а мое дело было развлекать, забавлять тебя, Торвальд. Вот в чем проходила моя жизнь. Ты так устроил. Ты и папа много виноваты передо мной. Ваша вина, что из меня ничего не вышло.

Хельмер. Нора! Какая нелепость! Какая неблагодарность! Ты ли не была здесь счастлива?

Нора. Нет, никогда. Я воображала, что была, но на самом деле никогда этого не было.

Хельмер. Ты не была… не была счастлива!

Нора. Нет, только весела. И ты был всегда так мил со мной, ласков. Но весь наш дом был только большой детской. Я была здесь твоей куколкой-женой, как дома у папы была папиной куколкой-дочкой. А дети были уж моими куклами. Мне нравилось, что ты играл и забавлялся со мной, как им нравилось, что я играю и забавляюсь с ними. Вот в чем состоял наш брак, Торвальд.

Хельмер. Тут есть, пожалуй, доля правды, как это ни преувеличенно и ни выспренне. Но теперь у нас все пойдет по-другому. Время забав прошло! Пора взяться за воспитание.

Нора. За чье? За мое или детей?

Хельмер. И за твое и за их, дорогая Нора.

Нора. Ах, Торвальд, не тебе воспитать из меня настоящую жену себе.

Хельмер. И ты это говоришь?

Нора. А я… разве я подготовлена воспитывать детей?

Хельмер. Нора!

Нора. Не сам ли ты сейчас лишь говорил, что не смеешь доверить мне этой задачи?

Хельмер. В минуту раздражения. Можно ли обращать на это внимание!

Нора. Нет, ты рассудил правильно. Эта задача не по мне. Мне надо сначала решить другую задачу. Надо постараться воспитать себя самое. И не у тебя мне искать помощи. Мне надо заняться этим одной. Поэтому я ухожу от тебя.

Хельмер (вскакивая). Что ты сказала?

Нора. Мне надо остаться одной, чтобы разобраться в самой себе и во всем прочем. Потому я и не могу остаться у тебя.

Хельмер. Нора! Нора!

Нора. И я уйду сейчас же. Кристина, верно, даст мне ночлег…

Хельмер. Ты не в своем уме! Кто тебе позволит! Я запрещаю!

Нора. Теперь напрасно запрещать мне что бы то ни было. Я возьму с собой лишь свое. От тебя ничего не возьму, ни теперь, ни после.

Хельмер. Что же это за безумие!

Нора. Завтра я уеду домой… то есть в мой родной город. Там мне будет легче устроиться.

Хельмер. Ты ослеплена, ты неопытна!

Нора. Надо же когда-нибудь набраться опыта, Торвальд.

Хельмер. Покинуть дом, мужа, детей! И не подумать о том, что скажут люди?

Нора. Мне безразлично их мнение. Я знаю только, что должна сделать это.

Хельмер. Нет, это возмутительно! Ты способна так пренебречь самыми священными своими обязанностями!

Нора. Что ты считаешь самыми священными моими обязанностями?

Хельмер. И это еще нужно говорить тебе? Или у тебя нет обязанностей перед твоим мужем и перед твоими детьми?

Нора. У меня есть и другие, столь же священные.

Хельмер. Нет у тебя таких! Какие это?

Нора. Обязанности перед самой собою.

Хельмер. Ты прежде всего жена и мать.

Нора. Я в это больше не верю. Я думаю, что прежде всего я человек, так же как и ты, или, по крайней мере, должна постараться стать человеком. Знаю, что большинство будет на твоей стороне, Торвальд, и что в книгах говорится в этом же роде. Но я не могу больше удовлетворяться тем, что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об этих вещах и попробовать разобраться в них.

Хельмер. Как будто твое положение в собственном доме не ясно и без того? Да разве у тебя нет надежного руководства по таким вопросам? Нет религии?

Нора. Ах, Торвальд, я ведь не знаю хорошенько, что такое религия.

Хельмер. Что ты говоришь?

Нора. Я знаю это лишь со слов пастора Хансена, у которого готовилась к конфирмации. Он говорил, что религия то-то и то-то. Когда я высвобожусь из всех этих пут, останусь одна, я разберусь и в этом. Я хочу проверить, правду ли говорил пастор Хансен, или, по крайней мере, может ли это быть правдой для меня.

Хельмер. Нет, это просто неслыханно, — из уст такой молоденькой женщины! Но если тебя не способна вразумить религия, так пусть проснется в тебе хоть совесть. Ведь нравственное-то чувство в тебе есть? Или — отвечай мне — и его у тебя нет?

Нора. Знаешь, Торвальд, на это нелегко ответить. Я, право, и этого не знаю. Я совсем как в лесу во всех этих вопросах. Знаю только, что я совсем иначе сужу обо всем, нежели ты. Мне вот говорят, будто и законы совсем не то, что я думала. Но чтобы эти законы были правильны — этого я никак не пойму. Выходит, что женщина не вправе пощадить своего умирающего старика отца, не вправе спасти жизнь мужу! Этому я не верю.

Хельмер. Ты судишь, как ребенок. Не понимаешь общества, в котором живешь.

Нора. Да, не понимаю. Вот и хочу присмотреться к нему. Мне надо выяснить себе, кто прав — общество или я.

Хельмер. Ты больна, Нора. У тебя жар. Я готов подумать, что ты потеряла рассудок.

Нора. Никогда еще не бывала я в более здравом рассудке и твердой памяти.

Хельмер. И ты в здравом рассудке и твердой памяти бросаешь мужа и детей?

Нора. Да.

Хельмер. Тогда остается предположить одно.

Нора. А именно?

Хельмер. Что ты меня больше не любишь.

Нора. Да, в этом-то все и дело.

Хельмер. Нора… И ты это говоришь!

Нора. Ах, мне самой больно, Торвальд. Ты был всегда так мил со мной. Но я ничего не могу тут поделать. Я не люблю тебя больше.

Хельмер (с усилием преодолевая себя). Это ты тоже решила в здравом рассудке и твердой памяти?

Нора. Да, вполне здраво. Потому-то я и не хочу здесь оставаться.

Хельмер. И ты сумеешь также объяснить мне причину, почему я лишился твоей любви?

Нора. Да, сумею. Это случилось сегодня вечером, когда чудо заставило себя ждать. Я увидела, что ты не тот, за кого я тебя считала.

Хельмер. Объяснись получше, я совсем тебя не понимаю.

Нора. Я терпеливо ждала целых восемь лет. Господи, я ведь знала, что чудеса не каждый день бывают. Но вот на меня обрушился этот ужас. И я была непоколебимо уверена: вот теперь совершится чудо. Пока письмо Крогстада лежало там, у меня и в мыслях не было, чтобы ты мог сдаться на его условия. Я была непоколебимо уверена, что ты скажешь ему: объявляйте хоть всему свету. А когда это случилось бы…

Хельмер. Ну, что же тогда? Когда я выдал бы на позор и поругание собственную жену!..

Нора. Когда бы это случилось… я была так непоколебимо уверена, что ты выступишь вперед и возьмешь все на себя — скажешь: виновный — я.

Хельмер. Нора!

Нора. Ты хочешь сказать, что я никогда бы не согласилась принять от тебя такую жертву? Само собой. Но что значили бы мои уверения в сравнении с твоими?.. Вот то чудо, которого я ждала с таким трепетом. И чтобы помешать ему, я хотела покончить с собой.

Хельмер. Я бы с радостью работал для тебя дни и ночи, Нора… терпел бы горе и нужду ради тебя. Но кто же пожертвует даже для любимого человека своей честью?

Нора. Сотни тысяч женщин жертвовали.

Хельмер. Ах, ты судишь и говоришь, как неразумный ребенок.

Нора. Пусть так. Но ты-то не судишь и не говоришь, как человек, на которого я могла бы положиться. Когда у тебя прошел страх, — не за меня, а за себя, — когда вся опасность для тебя прошла, с тобой как будто ничего и не бывало. Я по-старому осталась твоей птичкой, жаворонком, куколкой, с которой тебе только предстоит обращаться еще бережнее, раз она оказалась такой хрупкой, непрочной. (Встает.) Торвальд, в ту минуту мне стало ясно, что я все эти восемь лет жила с чужим человеком и прижила с ним троих детей… О-о, и вспомнить не могу! Так бы и разорвала себя в клочья!

Хельмер (упавшим голосом). Вижу, вижу… Действительно, между нами легла пропасть… Но разве ее нельзя заполнить, Нора?

Нора. Такою, какова я теперь, я не гожусь в жены тебе.

Хельмер. У меня хватит силы стать другим.

Нора. Быть может — если куклу у тебя возьмут.

Хельмер. Расстаться… расстаться с тобой!.. Нет, нет, Нора, представить себе не могу!

Нора (идет направо). Тем это неизбежнее. (Возвращается с верхней одеждой и небольшим саквояжем в руках, который кладет на стул возле стола.)

Хельмер. Нора, Нора, не сейчас! Погоди хоть до утра.

Нора (надевая манто). Я не могу ночевать у чужого человека.

Хельмер. Но разве мы не могли бы жить, как брат с сестрой?

Нора (завязывая ленты шляпы). Ты отлично знаешь, так бы долго не протянулось… (Накидывает шаль.) Прощай, Торвальд. Я не буду прощаться с детьми. Я знаю, они в лучших руках, чем мои. Такой матери, как я теперь, им не нужно.

Хельмер. Но когда-нибудь, Нора… когда-нибудь?

Нора. Как я могу знать? Я совсем не знаю, что из меня выйдет.

Хельмер. Но ты моя жена и теперь и в будущем — какой бы ты ни стала.

Нора. Слушай, Торвальд… Раз жена бросает мужа, как я, то он, как я слышала, по закону свободен от всех обязательств по отношению к ней. Я, во всяком случае, освобождаю тебя совсем. Ты не считай себя связанным ничем, как и я не буду. Обе стороны должны быть вполне свободны. Вот твое кольцо. Отдай мне мое.

Хельмер. Еще и это?

Нора. И это.

Хельмер. Вот.

Нора. Так. Теперь со всем покончено. Вот сюда я положу ключи. Прислуга знает, что и как в доме, лучше, чем я. Завтра, когда меня не будет, Кристина придет уложить вещи, которые я привезла с собой из дому. Пусть их вышлют мне.

Хельмер. Конечно, конечно! Нора, ты и не вспомнишь обо мне никогда?

Нора. Нет, я, верно, часто буду вспоминать и тебя, и детей, и дом.

Хельмер. Можно мне писать тебе, Нора?

Нора. Нет… никогда. Этого нельзя.

Хельмер. Но ведь нужно же будет посылать тебе…

Нора. Ровно ничего, ничего.

Хельмер. Помогать тебе в случае нужды.

Нора. Нет, говорю я. Ничего я не возьму от чужого человека.

Хельмер. Нора… неужели я навсегда останусь для тебя только чужим?

Нора (берет свой саквояж). Ах, Торвальд, тогда надо, чтобы совершилось чудо из чудес.

Хельмер. Скажи какое!

Нора. Такое, чтобы и ты и я изменились настолько… Нет, Торвальд, я больше не верю в чудеса.

Хельмер. А я буду верить. Договаривай! Изменились настолько, чтобы?..

Нора. Чтобы сожительство наше могло стать браком. Прощай. (Уходит через переднюю.)

Хельмер (падает на стул у дверей и закрывает лицо руками). Нора! Нора! (Озирается и встает.) Пусто. Ее нет здесь больше. (Луч надежды озаряет его лицо.) Но — чудо из чудес?!

Снизу раздается грохот захлопнувшихся ворот.

Привидения Семейная драма в трех действиях Перевод А. и П. Ганзен

{40}

Действующие лица

Фру Элене Алвинг, вдова капитана и камергера Алвинга.

Освальд Алвинг, ее сын, художник.

Пастор Мандерс.

Столяр Энгстран.

Регина Энгстран, живущая в доме фру Алвинг.

Действие происходит в усадьбе фру Алвинг, на берегу большого фьорда в Западной Норвегии.

Действие первое

Просторная комната, выходящая в сад; в левой стене одна дверь, в правой — две. Посреди комнаты круглый стол, обставленный стульями; на столе книги, журналы и газеты. На переднем плане окно, а возле пего диванчик и дамский рабочий столик. В глубине комната переходит в стеклянную оранжерею, несколько поуже самой комнаты. В правой степе оранжереи дверь в сад. Сквозь стеклянные стены виден мрачный прибрежный ландшафт, затянутый сеткой мелкого дождя. В садовых дверях стоит столяр Энгстран. Левая нога у него несколько сведена; подошва сапога подбита толстой деревянной плашкой. Регина, с пустой лейкой в руках, заступает ему дорогу.

Регина (приглушенным голосом). Чего тебе надо? Стой, где стоишь. С тебя так и течет.

Энгстран. Бог дождичка послал, дочка.

Регина. Черт послал, вот кто!

Энгстран. Господи Иисусе, что ты говоришь, Регина! (Делает, ковыляя, несколько шагов вперед.) А я вот чего хотел сказать…

Регина. Да не топочи ты так! Молодой барин спит наверху.

Энгстран. Лежит и спит? Среди бела дня?

Регина. Это уж тебя не касается.

Энгстран. Вчера вечерком я кутнул…

Регина. Нетрудно поверить.

Энгстран. Слабость наша человеческая, дочка…

Регина. Еще бы!

Энгстран. А на сем свете есть множество искушений, видишь ли ты!.. Но я все-таки встал сегодня, как перед богом, в половине шестого — и за работу.

Регина. Ладно, ладно, Проваливай только поскорее. Не хочу я тут с тобой стоять, как на рандеву.

Энгстран. Чего не хочешь?

Регина. Не хочу, чтобы кто-нибудь застал тебя здесь. Ну, ступай, ступай своей дорогой.

Энгстран (еще придвигаясь к ней). Ну нет, так я и ушел, не потолковавши с тобой! После обеда, видишь ли, я кончаю работу здесь внизу, в школе, и ночью марш домой, в город, на пароходе.

Регина (сквозь зубы). Доброго пути!

Энгстран. Спасибо, дочка! Завтра здесь будут святить приют, так уж тут, видимо, без хмельного не обойдется. Так пусть же никто не говорит про Якоба Энгстрана, что он падок на соблазны!

Регина. Э!

Энгстран. Да, потому что завтра сюда черт знает сколько важных господ понаедет. И пастора Мандерса дожидают из города.

Регина. Он еще сегодня приедет.

Энгстран. Вот видишь. Так я и не хочу, черт подери, чтобы он мог сказать про меня что-нибудь этакое, понимаешь?

Регина. Так вот оно что!

Энгстран. Чего?

Регина (глядя на него в упор). Что же это такое, на чем ты опять собираешься поддеть пастора Мандерса?

Энгстран. Тсс… тсс… Иль ты спятила? Чтобы я собирался поддеть пастора Мандерса? Для этого пастор Мандерс уж слишком добр ко мне. Так вот, значит, ночью махну назад домой. Об этом я и пришел с тобой потолковать.

Регина. По мне, чем скорее уедешь, тем лучше.

Энгстран. Да, только я и тебя хочу взять домой, Регина.

Регина (открыв рот от изумления). Меня? Что ты говоришь?

Энгстран. Хочу взять тебя домой, говорю.

Регина (презрительно). Ну, уж этому не бывать!

Энгстран. А вот поглядим.

Регина. Да, и будь уверен, что поглядим. Я выросла у камергерши… Почти как родная здесь в доме… И чтобы я поехала с тобой? В такой дом? Тьфу!

Энгстран. Черт подери! Так ты супротив отца идешь, девчонка?

Регина (бормочет, не глядя на него). Ты сколько раз сам говорил, какая я тебе дочь.

Энгстран. Э! Охота тебе помнить…

Регина. И сколько раз ты ругал меня, какими обзывал словами… Fi donc!

Энгстран. Ну нет, таких скверных слов, я, ей-ей, никогда не говорил!

Регина. Ну я-то знаю, какие слова ты говорил!

Энгстран. Ну да ведь это я только, когда… того, выпивши бывал… гм! Ох, много на сем свете искушений, Регина!

Регина (с отвращением). У!

Энгстран. И еще, когда мать твоя, бывало, раскуражится. Надо ж было чем-нибудь донять ее, дочка. Уж больно она нос задирала. (Передразнивая.) «Пусти, Энгстран! Отстань! Я целых три года прослужила у камергера Алвинга в Русенволле». (Посмеиваясь.) Помилуй бог, забыть не могла, что капитана произвели в камергеры, пока она тут служила.

Регина. Бедная мать… Вогнал ты ее в гроб.

Энгстран (раскачиваясь). Само собой, во всем я виноват!

Регина (отворачиваясь, вполголоса). У!.. И еще эта нога!..

Энгстран. Чего ты говоришь, дочка?

Регина. Pied de mouton! [21]

Энгстран. Это что ж, по-английски?

Регина. Да.

Энгстран. Н-да, обучить тебя здесь всему обучили; вот теперь это и сможет пригодиться, Регина.

Регина (немного помолчав). А на что я тебе понадобилась в городе?

Энгстран. Спрашиваешь отца, на что ему понадобилось единственное его детище? Разве я не одинокий сирота-вдовец?

Регина. Ах, оставь ты эту болтовню! На что я тебе там?

Энгстран. Да вот, видишь, думаю я затеять одно новое дельце.

Регина (презрительно фыркая). Ты уж сколько раз затевал, и все никуда не годилось.

Энгстран. А вот теперь увидишь, Регина! Черт меня возьми!

Регина (топая ногой). Не смей чертыхаться!

Энгстран. Тсс… тсс!.. Это ты совершенно правильно, дочка, правильно. Так вот я чего хотел сказать: на этой работе в новом приюте я все ж таки сколотил деньжонок.

Регина. Сколотил? Ну и радуйся!

Энгстран. Потому на что их тут истратишь, деньги-то, в глуши?

Регина. Ну, дальше?

Энгстран. Так вот я и задумал оборудовать на эти денежки доходное дельце. Завести этакий трактирец для моряков…

Регина. Тьфу!

Энгстран. Шикарное заведение, понимаешь! Не какой-нибудь свиной закуток для матросов, нет, черт побери! Для капитанов да штурманов и… настоящих господ, понимаешь!

Регина. И я бы там…

Энгстран. Пособляла бы, да. Так только, для видимости. понимаешь. Никакой черной работы, черт побери, на тебя, дочка, не навалят! Заживешь так, как хочешь.

Регина. Еще бы!

Энгстран. А без женщины в этаком деле никак нельзя: это ясно, как божий день. Вечерком ведь надо же повеселить гостей немножко… Ну, там музыка, танцы и прочее. Не забудь, моряки — народ бывалый. Поплавали по житейскому морю… (Подходя к ней еще ближе.) Так не будь же дурой, не становись сама себе поперек дороги, Регина! Ну что из тебя тут. выйдет! Кой прок, что барыня тратилась на твою ученость? Слыхал я, тебя тут прочат ходить за мелюзгой в новом приюте. Да разве это по тебе? Стараться да убиваться ради каких-то шелудивых ребятишек!

Регина. Нет, если бы вышло по-моему, то… Ну, да, может, и выйдет. Может, и выйдет.

Энгстран. Чего такое выйдет?

Регина. Не твоя забота… А много ли денег ты сколотил?

Энгстран. Так, крон семьсот — восемьсот наберется.

Регина. Недурно.

Энгстран. Для начала хватит, дочка!

Регина. А ты не хочешь уделить из них мне немножко?

Энгстран. Нет, вот уж, право слово, не хочу!

Регина. Не хочешь прислать мне разок хоть материи на платье?

Энгстран. Перебирайся со мной в город, тогда и платьев у тебя будет вдоволь.

Регина. Захотела бы, так и одна перебралась бы.

Энгстран. Нет, под охраной отцовской путеводной руки вернее будет, Регина. Теперь мне как раз подвертывается славненький такой домик на Малой Гаванской улице. И наличных немного потребуется; устроили бы там этакий приют для моряков.

Регина. Не хочу я жить у тебя. Нечего мне у тебя делать. Проваливай!

Энгстран. Да ведь не засиделась бы ты у меня, черт подери! В чем вся и штука-то. Если только поведешь себя по-умному. Ты стала такой красоткой за эти два года…

Регина. Ну?..

Энгстран. Много времени не пройдет, а уж ты, глядишь, и подцепила бы какого-нибудь штурмана, а не то и капитана…

Регина. Не пойду я за капитана. У моряков нет никакого savoir vivre[22].

Энгстран. Чего никакого?

Регина. Знаю я моряков, говорю. За таких выходить не стоит.

Энгстран. Так и не выходи за них. И без того можно выгоду соблюсти. (Понижая голос, конфиденциально.) Тот англичанин… что на своей яхте приезжал, он целых триста специй-далеров отвалил… А она не красивее тебя была!

Регина (наступая на него). Пошел вон!

Энгстран (пятясь). Ну-ну, уж не хочешь ли ты драться?

Регина. Да! Если ты еще затронешь мать, прямо ударю! Пошел, говорят тебе! (Оттесняет его к дверям в сад.) Да не хлопни дверью! Молодой барин…

Энгстран. Спит, знаю. Чертовски ты хлопочешь около молодого барина! (Понижая голос.) Хо-хо!.. Уж не дошло ли дело…

Регина. Вон, сию минуту! Ты рехнулся, болтун!.. Да не туда. Там пастор идет. Пошел теперь по черной лестнице!

Энгстран (идя направо). Ладно, ладно. А ты вот поговори-ка с ним. Он тебе скажет, как дети должны обращаться с отцом… Потому что я все-таки отец тебе. По церковным книгам докажу. (Уходит в другую дверь, которую Регина ему отворяет и тотчас затворяет за ним)

Регина быстро оглядывает себя в зеркало, обмахивается платком и поправляет на шее галстучек. Затем начинает возиться около цветов. В дверь из сада входит на балкон пастор Мандерс в пальто и с зонтиком, через плечо дорожная сумка.

Пастор Мандерс. Здравствуйте, йомфру Энгстран!

Регина (оборачиваясь, с радостным изумлением). Ах, здравствуйте, господин пастор! Разве пароход уже пришел?

Пастор Мандерс. Только что. (Проходит в комнату.) Пренеприятная, однако, погода стоит эти дни.

Регина (идя за ним). Для сельских хозяев — благодатная погода, господин пастор!

Пастор Мандерс. Да, да, вы, конечно, правы. Мы-то, горожане, мало об этом думаем. (Хочет снять с себя пальто.)

Регина. Позвольте, я помогу… Вот так. Ай, какое мокрое! Пойду повешу в передней. И зонтик… Я его раскрою, чтобы просох. (Уходит с вещами в другую дверь направо.)

Пастор Мандерс снимает дорожную сумку и кладет ее и шляпу на стул. Регина возвращается.

Пастор Мандерс. А хорошо все-таки оказаться под крышей… Ну как у вас тут? Надеюсь, все благополучно?

Регина. Да, благодарю вас.

Пастор Мандерс. Я вижу, вы совсем захлопотались по случаю завтрашнего торжества?

Регина. Да, столько дел.

Пастор Мандерс. А фру Алвинг, надеюсь, дома?

Регина. Еще бы, господи!.. Только она наверху, готовит шоколад молодому барину.

Пастор Мандерс. Да, скажите — я слышал на пристани, будто Освальд приехал?

Регина. Как же, третьего дня. А мы его ждали только сегодня.

Пастор Мандерс. В добром здравии, надеюсь?

Регина. Да, благодарю вас, ничего. Только ужасно устал с дороги. Прямо из Парижа, без передышки. Всю дорогу, кажется, в одном поезде. Теперь он, должно быть, вздремнул немножко, так что, пожалуй, нам надо разговаривать чуточку потише.

Пастор Мандерс. Ну-ну, будем потише.

Регина (придвигая к столу кресло). Садитесь же, пожалуйста, господин пастор, устраивайтесь поудобней.

Он садится, она подставляет ему под ноги скамеечку.

Ну вот, удобно так господину пастору?

Пастор Мандерс. Благодарю, благодарю, отлично! (Смотрит на нее.) Знаете, йомфру Энгстран, вы, право, как будто выросли с тех пор, как я вас видел в последний раз.

Регина. Неужели? А фру Алвинг говорит, что я и пополнела.

Пастор Мандерс. Пополнели?.. Да, пожалуй, немножко… в меру.

Небольшая пауза.

Регина. Не сказать ли барыне?..

Пастор Мандерс. Нет, благодарю, дело не к спеху, дитя мое. Ну, скажите же мне, моя милая Регина, как поживает здесь ваш отец?

Регина. Благодарю, господин пастор, ничего себе.

Пастор Мандерс. Он заходил ко мне, когда был последний раз в городе.

Регина. Да? Он всегда так рад, когда ему удается поговорить с господином пастором.

Пастор Мандерс. И вы, конечно, усердно навещаете его тут?

Регина. Я? Да, навещаю, когда есть время…

Пастор Мандерс. Ваш отец, йомфру Энгстран, не очень-то сильная личность. Он весьма нуждается в нравственной поддержке.

Регина. Да, да, пожалуй, что так.

Пастор Мандерс. Ему нужно кого-нибудь иметь подле себя, кого бы он любил и чьим мнением дорожил бы. Он мне сам чистосердечно признался в этом, когда был у меня в последний раз.

Регина. Да он и мне говорил что-то в этом роде. Но я не знаю, пожелает ли фру Алвинг расстаться со мной… Особенно теперь, когда предстоят хлопоты с этим новым приютом. Да и мне бы ужасно не хотелось расставаться с нею, потому что она всегда была так добра ко мне.

Пастор Мандерс. Однако дочерний долг, дитя мое… Но, разумеется, надо сначала заручиться согласием вашей госпожи.

Регина. И к тому же я не знаю, подходящее ли дело для девушки в моем возрасте — быть хозяйкой в доме одинокого мужчины?

Пастор Мандерс. Как? Милая моя, ведь здесь же речь идет о вашем собственном отце!

Регина. Да если и так… и все-таки… Нет, вот если бы попасть в хороший дом, к настоящему, порядочному человеку…

Пастор Мандерс. Но, дорогая Регина…

Регина.… Которого я могла бы любить, уважать и быть ему вместо дочери…

Пастор Мандерс. Но, милое мое дитя…

Регина.… Тогда бы я с радостью переехала в город. Здесь ужасно тоскливо, одиноко… а господин пастор ведь знает сам, каково живется одинокому. И смею сказать, я и расторопна, и усердна в работе. Не знает ли господин пастор для меня подходящего местечка?

Пастор Мандерс. Я? Нет, право, не знаю.

Регина. Ах, дорогой господин пастор… Я попрошу вас все-таки иметь меня в виду на случай, если бы…

Пастор Мандерс (встает). Хорошо, хорошо, йомфру Энгстран.

Регина.… Потому что мне…

Пастор Мандерс. Не будете ли вы так добры попросить сюда фру Алвинг?

Регина. Она сейчас придет, господин пастор!

Пастор Мандерс (идет налево и, дойдя до веранды, останавливается, заложив руки за спину и глядя в сад. Затем опять идет к столу, берет одну из книг, смотрит на заглавие, недоумевает и пересматривает другие). Гм! Так вот как!

Фру Алвинг входит из дверей налево. За ней Регина, которая сейчас же проходит через комнату в первую дверь направо.

Фру Алвинг (протягивая руку пастору). Добро пожаловать, господин пастор!

Пастор Мандерс. Здравствуйте, фру Алвинг! Вот и я, как обещал.

Фру Алвинг. Вы всегда так аккуратны.

Пастор Мандерс. Но, поверьте, не легко мне было вырваться. Все эти богоугодные комиссии и правления, в которых я участвую…

Фру Алвинг. Тем любезнее с вашей стороны, что вы приехали так своевременно. Теперь мы успеем покончить с нашими делами до обеда. Но где же ваш чемодан?

Пастор Мандерс (поспешно). Я оставил свои вещи у агента. Я там и ночую.

Фру Алвинг (подавляя улыбку). И на этот раз не можете решиться переночевать у меня?

Пастор Мандерс. Нет, нет, фру Алвинг. Очень вам благодарен, но я уж переночую там, как всегда. Оно и удобнее — ближе к пристани.

Фру Алвинг. Ну, как хотите. А вообще, мне кажется, что такие пожилые люди, как мы с вами…

Пастор Мандерс. Боже, как вы шутите! Ну да понятно, что вы так веселы сегодня. Во-первых, завтрашнее торжество, а во-вторых, вы таки залучили домой Освальда!

Фру Алвинг. Да, подумайте, такое счастье! Ведь больше двух лет он не был дома. А теперь обещает провести со мной всю зиму.

Пастор Мандерс. Вот как? Да, это чрезвычайно мило с его стороны, по-сыновнему. Потому что проживать в Риме или Париже, должно быть, куда привлекательнее.

Фру Алвинг. Да, но зато здесь у него мать. Ах, дорогой мой, ненаглядный мальчик!.. Он все-таки привязан к своей матери.

Пастор Мандерс. И было бы слишком печально, если бы разлука и его занятия искусством, могли притупить естественные чувства и привязанности.

Фру Алвинг. Что и говорить! Впрочем, мне бояться нечего. Освальд не таков. Вот забавно будет посмотреть, узнаете ли вы его. Он потом сойдет сюда, сейчас лежит там наверху, отдыхает… Однако присаживайтесь же, пожалуйста, дорогой пастор.

Пастор Мандерс. Благодарю вас. Значит, вам угодно сейчас же?..

Фру Алвинг. Да, да. (Садится к столу.)

Пастор Мандерс. Хорошо. Так вот… (Идет к стулу, на котором лежит его сумка, вынимает из нее папку с бумагами, присаживается с другой стороны к столу и отыскивает свободное местечко для бумаг.) Прежде всего… (Прерывая.) Скажите, пожалуйста, как эти книги попали сюда?

Фру Алвинг. Эти книги? Я их читаю.

Пастор Мандерс. Вы читаете подобные вещи?

Фру Алвинг. Ну да, читаю.

Пастор Мандерс. Чувствуете ли вы, что становитесь лучше или счастливее от подобного чтения?

Фру Алвинг. Мне кажется, я становлюсь как будто спокойнее.

Пастор Мандерс. Странно. Каким же это образом?

Фру Алвинг. Да, я нахожу в этих книгах разъяснение и подтверждение многому такому, что мне самой приходит на ум. И удивительное дело, пастор Мандерс, в этих книгах, в сущности, нет ничего нового; ведь так думает и верует большинство людей, но только не отдает себе в этом отчета или не хочет признаться себе, что это так.

Пастор Мандерс. Но боже мой! Да неужели вы серьезно полагаете, что большинство?..

Фру Алвинг. Да, вполне серьезно.

Пастор Мандерс. Но не у нас же? Не у нас здесь!

Фру Алвинг. Нет, отчего же?.. И у нас тоже.

Пастор Мандерс. Ну, признаюсь!..

Фру Алвинг. Да что вы, в сущности, можете возразить против этих книг?

Пастор Мандерс. Возразить? Не думаете же вы, что я стану заниматься подобными сочинениями?

Фру Алвинг. То есть вы даже незнакомы с тем, что осуждаете?

Пастор Мандерс. Я достаточно читал об этих писаниях, чтобы не одобрять их.

Фру Алвинг. Но ваше-то личное мнение?

Пастор Мандерс. Милейшая фру Алвинг! Во многих случаях жизни нам приходится полагаться на мнение других. Так уж заведено на этом свете, и это хорошо. Иначе что бы сталось с обществом?

Фру Алвинг. Да, да, Вы, пожалуй, правы.

Пастор Мандерс. Я, впрочем, не отрицаю, что такие книги могут так или иначе интересовать. И я не нахожу ничего предосудительного в том, что вы желаете ознакомиться с современными, как говорят, течениями мысли в том большом свете, куда вы так надолго отпустили своего сына. Но…

Фру Алвинг. Но?..

Пастор Мандерс (понижая голос). Но о таких вещах не говорят, фру Алвинг. Совершенно ни к чему давать знать всем и каждому, что ты читаешь и о чем ты думаешь у себя в четырех стенах.

Фру Алвинг. Разумеется. Я того же мнения.

Пастор Мандерс. Подумайте, ведь вы теперь обязаны принимать в соображение приют, который вы решили устроить еще тогда, когда держались совершенно других мнений о делах духовных, насколько я могу судить, конечно.

Фру Алвинг. Да, да, вполне с вами согласна. Но мы о приюте и…

Пастор Мандерс. Да, мы о приюте и собирались потолковать. Итак, будьте осторожнее, дорогая фру Алвинг! И перейдем теперь к нашим делам. (Открывает папку и вынимает оттуда бумаги.) Вот видите?..

Фру Алвинг. Документы?..

Пастор Мандерс. Все. И в полном порядке. Поверьте, это было достаточно трудно — выправить их в срок. Пришлось брать прямо натиском. Власти до болезненности щепетильны, когда дело идет об утверждении таких решений. Но вот теперь тут все. (Перелистывает бумаги.) Вот скрепленный акт о пожертвовании вами усадьбы Сульвик, принадлежащей имению Русенволл, со всеми вновь возведенными строениями, школьным помещением, домом для учительского персонала и часовней. А вот акт об учреждении фонда и утвержденный устав нового приюта. Видите? (Читает.) «Устав детского приюта в память капитана Алвинга».

Фру Алвинг (долго смотрит на бумагу). Так вот наконец!

Пастор Мандерс. Я выбрал звание капитана, а не камергера. Капитан как-то скромнее.

Фру Алвинг. Да, да, как вам кажется лучше.

Пастор Мандерс. А вот книжка сберегательной кассы на вклад, проценты с которого пойдут на покрытие расходов по содержанию приюта…

Фру Алвинг. Благодарю. Но будьте добры оставить ее у себя, — так удобнее.

Пастор Мандерс. Очень хорошо. Я думаю, мы пока оставим деньги в сберегательной кассе. Ставка, конечно, не особенно заманчива — всего четыре процента, при условии предупреждения об изъятии вклада за полгода. Но если потом представится случай ссудить деньги под хорошую закладную, — разумеется, первую и вообще вполне солидную, — тогда мы с вами поговорим пообстоятельнее.

Фру Алвинг. Да, да, дорогой пастор Мандерс, вы все это лучше понимаете.

Пастор Мандерс. Я, во всяком случае, буду приискивать. Но есть еще одно, о чем я много раз собирался спросить вас.

Фру Алвинг. О чем же это?

Пастор Мандерс. Страховать нам приютские строения или нет?

Фру Алвинг. Разумеется, страховать.

Пастор Мандерс. Погодите, погодите. Давайте обсудим дело хорошенько.

Фру Алвинг. Я все страхую — и строения, и движимое имущество, и хлеб, и живой инвентарь.

Пастор Мандерс. Правильно. Это все ваше личное достояние. И я так же поступаю. Само собой. Но тут, видите ли, дело другое. Приют ведь имеет такую высокую, святую цель…

Фру Алвинг. Ну, а если все-таки…

Пастор Мандерс. Что касается лично меня, я, собственно, не нахожу ничего предосудительного в том, чтобы мы обеспечили себя от всяких случайностей…

Фру Алвинг. И мне это, право, кажется тоже.

Пастор Мандерс.… Но как отнесется к этому здешний народ? Вы его лучше знаете, чем я.

Фру Алвинг. Гм… здешний народ…

Пастор Мандерс. Не найдется ли здесь значительного числа людей солидных, вполне солидных, с весом, которые бы сочли это предосудительным?

Фру Алвинг. Что вы, собственно, подразумеваете под людьми вполне солидными, с весом?

Пастор Мандерс. Ну, я имею в виду людей настолько независимых и влиятельных по своему положению, что с их мнением нельзя не считаться.

Фру Алвинг. Да, таких здесь найдется несколько, которые, пожалуй, сочтут предосудительным, если…

Пастор Мандерс. Вот видите! В городе же у нас таких много. Вспомните только всех приверженцев моего собрата. На такой шаг с нашей стороны легко могут взглянуть, как на неверие, отсутствие у нас упования на высший промысел…

Фру Алвинг. Но вы-то со своей стороны, дорогой господин пастор, знаете же, что…

Пастор Мандерс. Да я-то знаю, знаю. Вполне убежден, что так следует. Но мы все-таки не сможем никому помешать толковать наши побуждения вкривь и вкось. А подобные толки легко могут повредить самому делу…

Фру Алвинг. Да, если так, то…

Пастор Мандерс. Я не могу также не принять во внимание затруднительное положение, в которое я могу попасть. В руководящих кругах города очень интересуются приютом. Он отчасти предназначен служить и нуждам города, что, надо надеяться, в немалой степени облегчит общине задачу призрения бедных. Но так как я был вашим советчиком и ведал всей деловой стороной предприятия, то и должен теперь опасаться, что ревнители церкви прежде всего обрушатся на меня…

«Привидения»

Фру Алвинг. Да, вам не следует подвергать себя этому.

Пастор Мандерс. Не говоря уже о нападках, которые, без сомнения, посыплются на меня в известных газетах и журналах, которые…

Фру Алвинг. Довольно, дорогой пастор Мандерс. Одно это соображение решает дело.

Пастор Мандерс. Значит, вы не хотите страховать?

Фру Алвинг. Нет. Откажемся от этого.

Пастор Мандерс (откидываясь на спинку стула). А если все-таки случится несчастье? Ведь как знать? Вы возместите убытки?

Фру Алвинг. Нет, прямо говорю, я этого не беру на себя.

Пастор Мандерс. Это значит, фру Алвинг, что мы берем на себя такую ответственность, которая заставляет призадуматься.

Фру Алвинг. Ну а разве, по-вашему, мы можем поступить иначе?

Пастор Мандерс. Нет, в том-то и дело, что нет. Нам не приходится давать повод судить о нас вкривь и вкось, и мы отнюдь не вправе вызывать ропот прихожан.

Фру Алвинг. Во всяком случае, вам, как пастору, этого нельзя делать.

Пастор Мандерс. И мне кажется тоже, мы вправе уповать, что такому учреждению посчастливится, что оно будет под особым покровительством.

Фру Алвинг. Будем уповать, пастор Мандерс.

Пастор Мандерс. Значит, оставим так?

Фру Алвинг. Да, без сомнения.

Пастор Мандерс. Хорошо. Будь по-вашему. (Записывает.) Итак, не страховать.

Фру Алвинг. Странно, однако, что вы заговорили об этом как раз сегодня…

Пастор Мандерс. Я много раз собирался спросить вас насчет этого.

Фру Алвинг. Как раз вчера у нас чуть-чуть не произошло там пожара.

Пастор Мандерс. Что такое?

Фру Алвинг. В сущности, ничего особенного. Загорелись стружки в столярной.

Пастор Мандерс. Где работает Энгстран?

Фру Алвинг. Да. Говорят, он очень неосторожен со спичками.

Пастор Мандерс. Да, у него голова полна всяких дум и всякого рода соблазнов. Слава богу, он все-таки старается теперь вести примерную жизнь, как я слышал.

Фру Алвинг. Да? От кого же?

Пастор Мандерс. Он сам уверял меня. Притом он такой работящий.

Фру Алвинг. Да, пока трезв…

Пастор Мандерс. Ах, эта злополучная слабость! Но он говорит, что ему часто приходится пить поневоле из-за своей искалеченной ноги. В последний раз, когда он был в городе, он просто растрогал меня. Явился и так искренне благодарил меня за то, что я доставил ему эту работу здесь и что он может побыть подле Регины.

Фру Алвинг. С нею-то он, кажется, не особенно часто видится.

Пастор Мандерс. Ну как же, он говорил — каждый день.

Фру Алвинг. Да, да, может быть.

Пастор Мандерс. Он отлично чувствует, что ему нужно иметь подле себя кого-нибудь, кто удерживал бы его в минуты слабости. Это самая симпатичная черта в Якобе Энгстране, что он вот приходит к тебе такой жалкий, беспомощный и чистосердечно кается в своей слабости. В последний раз он прямо сказал мне… Послушайте, фру Алвинг, если бы у него было душевной потребностью иметь подле себя Регину…

Фру Алвинг (быстро встает). Регину!

Пастор Мандерс.… То вам не следует противиться.

Фру Алвинг. Ну нет, как раз воспротивлюсь. Да и кроме того… Регина получает место в приюте.

Пастор Мандерс. Но вы рассудите, он все-таки отец ей.

Фру Алвинг. О, я лучше знаю, каким он был ей отцом. Нет, насколько это зависит от меня, она никогда к нему не вернется.

Пастор Мандерс (вставая). Но, дорогая фру Алвинг, не волнуйтесь так. Право, прискорбно, что вы с таким предубеждением относитесь к столяру Энгстрану. Вы даже как будто испугались…

Фру Алвинг (спокойнее). Как бы там ни было, я взяла Регину к себе, у меня она и останется. (Прислушиваясь.) Тсс… довольно, дорогой пастор Мандерс, не будем больше говорить об этом. (Сияя радостью.) Слышите? Освальд идет по лестнице. Теперь займемся им одним!

Освальд Алвинг, в легком пальто, со шляпой в руке, покуривая длинную пенковую трубку, входит из дверей налево.

Освальд (останавливаясь у дверей). Извините, я думал, что вы в конторе. (Подходя ближе.) Здравствуйте, господин пастор!

Пастор Мандерс (пораженный). А!.. Это удивительно!..

Фру Алвинг. Да, что вы скажете о нем, пастор Мандерс?

Пастор Мандерс. Я скажу… скажу… Нет, да неужели это в самом деле?..

Освальд. Да, да, перед вами действительно тот самый блудный сын, господин пастор.

Пастор Мандерс. Но, мой дорогой молодой друг…

Освальд. Ну, добавим: вернувшийся домой.

Фру Алвинг. Освальд намекает на то время, когда вы так противились его намерению стать художником.

Пастор Мандерс. Глазам человеческим многое может казаться сомнительным, что потом все-таки… (Пожимает Освальду руку.) Ну, добро пожаловать, добро пожаловать! Но, дорогой Освальд… Ничего, что я называю вас так запросто?

Освальд. А как же иначе?

Пастор Мандерс. Хорошо. Так вот я хотел сказать вам, дорогой Освальд, — вы не думайте, что я безусловно осуждаю сословие художников. Я полагаю, что и в этом кругу многие могут сохранить свою душу чистою.

Освальд. Надо надеяться, что так.

Фру Алвинг (вся сияя). Я знаю одного такого, который остался чист и душой и телом. Взгляните на него только, пастор Мандерс!

Освальд (бродит по комнате). Ну-ну, мама, оставим это.

Пастор Мандерс. Да, действительно, этого нельзя отрицать. И вдобавок, вы начали уже создавать себе имя. Газеты часто упоминали о вас, и всегда весьма благосклонно. Впрочем, в последнее время что-то как будто замолкли.

Освальд (около цветов). Я в последнее время не мог столько работать.

Фру Алвинг. И художнику надо отдохнуть.

Пастор Мандерс. Могу себе представить. Да и подготовиться надо, собраться с силами для чего-нибудь крупного.

Освальд. Да… Мама, мы скоро будем обедать?

Фру Алвинг. Через полчаса. Аппетит у него, слава богу, хороший.

Пастор Мандерс. И к куренью тоже.

Освальд. Я нашел наверху отцовскую трубку, и вот…

Пастор Мандерс. Так вот отчего!

Фру Алвинг. Что такое?

Пастор Мандерс. Когда Освальд вошел сюда с этой трубкой в зубах, точно отец его встал передо мной, как живой!

Освальд. В самом деле?

Фру Алвинг. Ну как вы можете говорить это! Освальд весь в меня.

Пастор Мандерс. Да, но вот эта черта около углов рта, да и в губах есть что-то такое, ну две капли воды — отец. По крайней мере, когда курит.

Фру Алвинг. Совсем не нахожу. Мне кажется, в складке рта у Освальда скорее что-то пасторское.

Пастор Мандерс. Да, да. У многих из моих собратьев подобный склад рта.

Фру Алвинг. Но оставь трубку, дорогой мальчик. Я не люблю, когда здесь курят.

Освальд (повинуясь). С удовольствием. Я только так, попробовать вздумал, потому что я уже раз курил из нее, в детстве.

Фру Алвинг. Ты?

Освальд. Да, я был совсем еще маленьким. И, помню, пришел раз вечером в комнату к отцу. Он был такой веселый…

Фру Алвинг. О, ты ничего не помнишь из того времени.

Освальд. Отлично помню. Он взял меня к себе на колени и заставил курить трубку. Кури, говорит, мальчуган, кури хорошенько. И я курил изо всех сил, пока совсем не побледнел и пот не выступил у меня на лбу. Тогда он захохотал от всей души.

Пастор Мандерс. Гм… Крайне странно.

Фру Алвинг. Ах, Освальду это все только приснилось.

Освальд. Нет, мама, вовсе не приснилось. Еще потом, — неужели же ты этого не помнишь? — ты пришла и унесла меня в детскую. Мне там сделалось дурно, а ты плакала… Папа часто проделывал такие штуки?

Пастор Мандерс. В молодости он был большой весельчак…

Освальд. И все-таки успел столько сделать за свою жизнь. Столько хорошего, полезного. Он умер ведь далеко не старым.

Пастор Мандерс. Да, вы унаследовали имя поистине деятельного и достойного человека, дорогой Освальд Алвинг. И, надо надеяться, его пример воодушевит вас…

Освальд. Пожалуй, должен был бы воодушевить.

Пастор Мандерс. Во всяком случае, вы прекрасно сделали, что вернулись домой ко дню чествования его памяти.

Освальд. Меньше-то я уж не мог сделать для отца.

Фру Алвинг. А всего лучше с его стороны то, что он согласился погостить у меня подольше!

Пастор Мандерс. Да, я слышал, вы останетесь тут на всю зиму.

Освальд. Я остаюсь здесь на неопределенное время, господин пастор… A-а, как чудесно все-таки вернуться домой!

Фру Алвинг (сияя). Да, не правда ли?

Пастор Мандерс (глядя на него с участием). Вы рано вылетели из родного гнезда, дорогой Освальд.

Освальд. Да. Иногда мне сдается, не слишком ли рано.

Фру Алвинг. Ну вот! Для настоящего, здорового мальчугана это хорошо. Особенно, если он единственный сын. Такого нечего держать дома под крылышком у отца с матерью. Избалуется только.

Пастор Мандерс. Ну, это еще спорный вопрос, фру Алвинг. Родительский дом есть и будет самым настоящим местопребыванием для ребенка.

Освальд. Вполне согласен с пастором.

Пастор Мандерс. Возьмем хотя вашего сына. Ничего, что говорим при нем… Какие последствия имело это для него? Ему лет двадцать шесть — двадцать семь, а он до сих пор еще не имел случая узнать, что такое настоящий домашний очаг.

Освальд. Извините, господин пастор, тут вы ошибаетесь.

Пастор Мандерс. Да? Я полагал, что вы вращались почти исключительно в кругу художников.

Освальд. Ну да.

Пастор Мандерс. И главным образом в кругу молодежи.

Освальд. И это так.

Пастор Мандерс. Но, я думаю, у большинства из них нет средств жениться и обзавестись домашним очагом.

Освальд. Да, у многих из них не хватает средств жениться, господин пастор.

Пастор Мандерс. Вот-вот, это-то я и говорю.

Освальд. Но это не мешает им иметь домашний очаг. И некоторые из них имеют настоящий и очень уютный домашний очаг.

Фру Алвинг, с напряженным вниманием следившая за разговором, молча кивает головой.

Пастор Мандерс. Я говорю не о холостом очаге. Под очагом я разумею семью, жизнь в лоне семьи, с женой и детьми.

Освальд. Да, или с детьми и с матерью своих детей.

Пастор Мандерс (вздрагивает, всплескивает руками). Но, боже милосердный!

Освальд. Что?

Пастор Мандерс. Жить — с матерью своих детей!

Освальд. А по-вашему, лучше бросить мать своих детей?

Пастор Мандерс. Так вы говорите о незаконных связях? О так называемых «диких» браках?

Освальд. Ничего особенно дикого я никогда не замечал в таких сожительствах.

Пастор Мандерс. Но возможно ли, чтобы сколько-нибудь воспитанный человек или молодая женщина согласились на такое сожительство, как бы у всех на виду?

Освальд. Да что же им делать? Бедный молодой художник, бедная молодая девушка… Жениться — дорого. Что же им остается делать?

Пастор Мандерс. Что им остается делать? А вот я вам скажу, господин Алвинг, что им делать. С самого начала держаться подальше друг от друга — вот что!

Освальд. Ну, такими речами вы не проймете молодых, горячих, страстно влюбленных людей.

Фру Алвинг. Разумеется, не проймете.

Пастор Мандерс (продолжая). И как это власти терпят подобные вещи! Допускают, что это творится открыто! (Останавливаясь перед фру Алвинг.) Ну вот, не имел ли я основания опасаться за вашего сына? В таких кругах, где безнравственность проявляется столь открыто, где она признается как бы в порядке вещей…

Освальд. Позвольте вам сказать, господин пастор. Я постоянно бывал по воскресеньям в двух-трех таких «неправильных» семьях…

Пастор Мандерс. И еще по воскресеньям!

Освальд. Тогда-то и надо развлечься. Но я ни разу не слыхал там ни единого неприличного выражения, не говоря уже о том, чтобы быть свидетелем чего-нибудь безнравственного. Нет, знаете, где и когда я наталкивался на безнравственность, бывая в кругах художников?

Пастор Мандерс. Нет, слава богу, не знаю.

Освальд. Так я позволю себе сказать вам это. Я наталкивался на безнравственность, когда к нам наезжал кто-нибудь из наших почтенных земляков, образцовых мужей, отцов семейства, и оказывал нам, художникам, честь посетить нас в наших скромных кабачках. Вот тогда-то мы могли наслушаться! Эти господа рассказывали нам о таких местах и о таких вещах, какие нам и во сне не снились.

Пастор Мандерс. Как?! Вы станете утверждать, что почтенные люди, наши земляки…

Освальд. А вы разве никогда не слыхали от этих почтенных людей, побывавших в чужих краях, рассказов о все возрастающей безнравственности за границей?

Пастор Мандерс. Ну, конечно…

Фру Алвинг. И я тоже слышала.

Освальд. И можете спокойно поверить им на слово. Среди них попадаются настоящие знатоки. (Хватаясь за голову.) О! Так забрасывать грязью ту прекрасную, светлую, свободную жизнь!

Фру Алвинг. Не надо так волноваться, Освальд. Тебе вредно.

Освальд. Да, правда твоя. Не полезно… Все эта проклятая усталость, знаешь. Так я пойду пройдусь немножко до обеда. Извините, господин пастор. Вы уж не посетуйте на меня, — это так на меня нашло. (Уходит во вторую дверь направо.)

Фру Алвинг. Бедный мой мальчик!..

Пастор Мандерс. Да, уж можно сказать. Вот до чего дошел!

Фру Алвинг молча смотрит на него.

(Ходит взад и вперед.) Он назвал себя блудным сыном! Да, увы, увы!

Фру Алвинг по-прежнему молча смотрит на него.

А вы что на это скажете?

Фру Алвинг. Скажу, что Освальд был от слова до слова прав.

Пастор Мандерс (останавливается). Прав?! Прав!.. Держась подобных воззрений!

Фру Алвинг. Я в своем уединении пришла к таким же воззрениям, господин пастор. Но у меня все не хватало духу затрагивать такие темы. Так вот теперь мой сын будет говорить за меня.

Пастор Мандерс. Вы достойны сожаления, фру Алвинг. Но теперь я должен обратиться к вам с серьезным увещанием. Теперь перед вами не ваш советчик и поверенный, не старый друг ваш и вашего мужа, а духовный отец, каким я был для вас в самую безумную минуту вашей жизни.

Фру Алвинг. И что же скажет мне мой духовный отец?

Пастор Мандерс. Прежде всего я освежу вашу память. Момент самый подходящий. Завтра минет десять лет, как умер ваш муж. Завтра будет открыт памятник покойному. Завтра я буду говорить речь перед лицом всего собравшегося народа… Сегодня же обращу свою речь к вам одной.

Фру Алвинг. Хорошо, господин пастор, говорите.

Пастор Мандерс. Помните ли вы, что всего лишь через какой-нибудь год после свадьбы вы очутились на краю пропасти? Бросили свой дом и очаг, бежали от своего мужа… Да, фру Алвинг, бежали, бежали и отказывались вернуться, несмотря на все его мольбы!

Фру Алвинг. А вы забыли, как бесконечно несчастна была я в первый год замужества?

Пастор Мандерс. Ах, ведь в этом как раз и сказывается мятежный дух, в этих требованиях счастья здесь, на земле! Какое право имеем мы, люди, на счастье? Нет, фру Алвинг, мы обязаны исполнять свой долг. И ваш долг был — оставаться верной тому, кого вы избрали раз навсегда и с кем были связаны священными узами.

Фру Алвинг. Вам хорошо известно, какую жизнь вел Алвинг в то время, какому разгулу он предавался?

Пастор Мандерс. Мне очень хорошо известно, какие слухи ходили о нем. И я как раз меньше всех могу одобрить его поведение в молодости, если вообще верить слухам. Но жена не поставлена судьей над мужем. Ваша обязанность была смиренно нести крест, возложенный на вас высшей волей. А вы вместо того возмутились и сбросили с себя этот крест, покинули споткнувшегося, которому должны были служить опорой, и поставили на карту свое доброе имя, да чуть не погубили вдобавок и доброе имя других.

Фру Алвинг. Других? Другого — хотите вы сказать.

Пастор Мандерс. С вашей стороны было в высшей степени безрассудно искать убежища у меня.

Фру Алвинг. У нашего духовного отца? У друга нашего дома?

Пастор Мандерс. Больше всего поэтому. Да, благодарите создателя, что у меня достало твердости… что мне удалось отвратить вас от ваших неразумных намерений и что господь помог мне вернуть вас на путь долга, к домашнему очагу и к законному супругу.

Фру Алвинг. Да, пастор Мандерс, это, бесспорно, сделали вы.

Пастор Мандерс. Я был только ничтожным орудием в руках всевышнего. И разве не на благо вам и всей вашей последующей жизни удалось мне склонить вас тогда подчиниться долгу? Разве не сбылось все, как я предсказывал? Разве Алвинг не отвернулся от всех своих заблуждений, как и подобает мужу? Не жил с тех пор и до конца дней своих безупречно, в любви и согласии с вами? Не стал ли истинным благодетелем для своего края и не возвысил ли и вас, сделав вас своей помощницей во всех своих предприятиях? Достойной, дельной помощницей — да, мне известно это, фру Алвинг. Я должен воздать вам эту хвалу. Но вот я дошел до второго крупного проступка в вашей жизни.

Фру Алвинг. Что вы хотите этим сказать?

Пастор Мандерс. Как некогда пренебрегли вы обязанностями супруги, так затем пренебрегли и обязанностями матери.

Фру Алвинг. А!..

Пастор Мандерс. Вы всегда были одержимы роковым духом своеволия. Ваши симпатии были на стороне безначалия и беззакония. Вы никогда не хотели терпеть никаких уз. Не глядя ни на что, без зазрения совести вы стремились сбросить с себя всякое бремя, как будто нести или не нести его зависело от вашего личного усмотрения. Вам стало неугодно дольше исполнять обязанности супруги — и вы ушли от мужа; вас тяготили обязанности матери — и вы сдали своего ребенка на чужие руки.

Фру Алвинг. Правда, я это сделала.

Пастор Мандерс. Вот зато и стали для него чужой.

Фру Алвинг. Нет, нет, не стала!

Пастор Мандерс. Стали. Должны были стать. И каким вы обрели его вновь? Ну рассудите хорошенько, фру Алвинг. Вы много прегрешили пред своим мужем — и сознаетесь теперь в этом, воздвигая ему памятник. Сознайте же свою вину и перед сыном. Еще, может быть, не поздно вернуть его на путь истины. Обратитесь сами и спасите в нем, что еще можно спасти. Да. (Поднимая указательный палец.) Воистину вы многогрешная мать, фру Алвинг! Я считаю своим долгом высказать вам это.

Молчание.

Фру Алвинг (медленно, с полным самообладанием). Итак, вы сейчас высказались, господин пастор, а завтра посвятите памяти моего мужа публичную речь. Я завтра говорить не буду. Но теперь и мне хочется поговорить с вами немножко, как вы сейчас говорили со мной.

Пастор Мандерс. Естественно: вы желаете сослаться на смягчающие обстоятельства…

Фру Алвинг. Нет. Я просто буду рассказывать.

Пастор Мандерс. Ну?..

Фру Алвинг. Все это, что вы сейчас говорили мне о моем муже, о нашей совместной жизни после того, как вам удалось, по вашему выражению, вернуть меня на путь долга… всего этого вы ведь не видели сами. Ведь с тех самых пор вы, наш друг и постоянный гость, больше не показывались в нашем доме.

Пастор Мандерс. Да вы сейчас же после этого переехали из города.

Фру Алвинг. Да, и вы ни разу не заглянули к нам сюда все время, пока был жив мой муж. Только дела заставили вас затем посещать меня, когда вы взяли на себя хлопоты по устройству приюта…

Пастор Мандерс (тихо, нерешительно). Элене… если это упрек, то я просил бы вас принять в соображение…

Фру Алвинг.… Ваше положение, звание. Да. И еще то, что я была женщиной, убегавшей от своего мужа. А от таких взбалмошных особ надо вообще держаться подальше.

Пастор Мандерс. Дорогая… фру Алвинг, вы уж чересчур преувеличиваете…

Фру Алвинг. Да, да, да, пусть будет так. Я только хотела вам сказать, что суждение свое о моей семейной жизни вы с легким сердцем основываете на ходячем мнении.

Пастор Мандерс. Ну, положим. Так что же?

Фру Алвинг. А вот сейчас я расскажу вам всю правду, Мандерс. Я поклялась себе, что вы когда-нибудь да узнаете ее. Вы один!

Пастор Мандерс. В чем же заключается эта правда?

Фру Алвинг. В том, что муж мой умер таким же беспутным, каким он прожил всю свою жизнь.

Пастор Мандерс (хватаясь за спинку стула). Что вы говорите!..

Фру Алвинг. Умер на девятнадцатом году супружеской жизни таким же распутным или, по крайней мере, таким же рабом своих страстей, каким был и до того, как вы нас повенчали.

Пастор Мандерс. Так заблуждения юности, некоторые уклонения с пути… кутежи, если хотите, вы называете распутством!

Фру Алвинг. Так выражался наш домашний врач.

Пастор Мандерс. Я просто не понимаю вас.

Фру Алвинг. И не нужно.

Пастор Мандерс. У меня прямо голова кругом идет… Вся ваша супружеская жизнь, эта долголетняя совместная жизнь с вашим мужем была, значит, не что иное, как пропасть, замаскированная пропасть.

Фру Алвинг. Именно. Теперь вы знаете это.

Пастор Мандерс. С этим… с этим я не скоро освоюсь. Я не в силах постичь… Да как же это было возможно?.. Как могло это оставаться скрытым от людей?

Фру Алвинг. Я вела ради этого неустанную борьбу изо дня в день. Когда у нас родился Освальд, Алвинг как будто остепенился немного. Но не надолго. И мне пришлось бороться еще отчаяннее, бороться не на жизнь, а на смерть, чтобы никто никогда не узнал, что за человек отец моего ребенка. К тому же вы ведь знаете, какой он был с виду привлекательный человек, как всем нравился. Кому бы в голову пришло поверить чему-нибудь дурному о нем? Он был из тех людей, которые, что ни сделай, не упадут в глазах окружающих. Но вот, Мандерс, надо вам узнать и остальное… Потом дошло и до самой последней гадости.

Пастор Мандерс. Еще хуже того, что было?

Фру Алвинг. Я сначала смотрела сквозь пальцы, хотя и знала прекрасно, что творилось тайком от меня вне дома. Когда же этот позор вторгнулся в эти стены…

Пастор Мандерс. Что вы говорите! Сюда?

Фру Алвинг. Да, сюда, в наш собственный дом. Вон там (указывая пальцем на первую дверь направо), в столовой, я впервые узнала об этом. Я прошла туда за чем-то, а дверь оставила непритворенной. Вдруг слышу, наша горничная входит на веранду из сада полить цветы…

Пастор Мандерс. Ну, ну?..

Фру Алвинг. Немного погодя слышу, и Алвинг вошел, что-то тихонько сказал ей, и вдруг… (С нервным смехом.) О, эти слова и до сих пор отдаются у меня в ушах — так раздирающе и вместе с тем так нелепо!.. Я услыхала, как горничная моя шепнула: «Пустите меня, господин камергер, пустите же!»

Пастор Мандерс. Какое непозволительное легкомыслие! Но все же не более, чем легкомыслие, фру Алвинг. Поверьте!

Фру Алвинг. Я скоро узнала, чему надо было верить. Камергер добился-таки от девушки своего… И эта связь имела последствия, пастор Мандерс.

Пастор Мандерс (как пораженный громом). И все это здесь, в доме! В этом доме!

Фру Алвинг. Я много вынесла в этом доме. Чтобы удерживать его дома по вечерам… и по ночам, мне приходилось составлять ему компанию, участвовать в тайных попойках у него наверху… Сидеть с ним вдвоем, чокаться, пить, выслушивать его непристойную, бессвязную болтовню, потом чуть не драться с ним, чтобы стащить его в постель…

Пастор Мандерс (потрясенный). И вы могли сносить все это!

Фру Алвинг. Я сносила все это ради моего мальчика. Но когда прибавилось это последнее издевательство, когда моя собственная горничная… тогда я поклялась себе: пора этому положить конец! И я взяла власть в свои руки, стала полной госпожой в доме — и над ним и надо всеми… Теперь у меня было в руках оружие против него, он не смел и пикнуть. И вот тогда-то я и отослала Освальда. Ему шел седьмой год, он начал замечать, задавать вопросы, как все дети. Я не могла этого вынести, Мандерс. Мне казалось, что ребенок вдыхает в этом доме заразу с каждым глотком воздуха. Вот почему я и отослала его. И теперь вы понимаете также, почему он ни разу не переступал порога родительского дома, пока отец его был жив. Никто не знает, чего мне это стоило.

Пастор Мандерс. Поистине, вы много претерпели!

Фру Алвинг. Я бы и не вынесла, не будь у меня моей работы. Да, смею сказать, я трудилась. Все это расширение земельной площади, улучшения, усовершенствования, полезные нововведения, за которые так расхваливали Алвинга, — думаете, у него хватало энергии на это? У него, который день-деньской валялся на диване и читал старый адрес-календарь! Нет, теперь я скажу вам все. На все эти дела подбивала его я, когда у него выдавались более светлые минуты, и я же вывозила все на своих плечах, когда он опять запивал горькую или совсем распускался — ныл и хныкал.

Пастор Мандерс. И такому-то человеку вы воздвигаете памятник!

Фру Алвинг. Во мне говорит нечистая совесть.

Пастор Мандерс. Нечистая… То есть как это?

Фру Алвинг. Мне всегда чудилось, что истина не может все-таки не выйти наружу. И вот приют должен заглушить все толки и рассеять все сомнения.

Пастор Мандерс. Вы, конечно, не ошиблись в своем расчете.

Фру Алвинг. Была у меня и еще одна причина. Я не хотела, чтобы Освальд, мой сын, унаследовал что-либо от отца.

Пастор Мандерс. Так это вы на деньги Алвинга?

Фру Алвинг. Да. Я ежегодно откладывала на приют известную часть доходов, пока не составилась, — я точно высчитала это, — сумма, равная тому состоянию, которое сделало в свое время лейтенанта Алвинга завидной партией.

Пастор Мандерс. Я вас понимаю.

Фру Алвинг. Сумма, за которую он купил меня… Я не хочу, чтобы к Освальду перешли эти деньги. Мой сын должен получить все свое состояние от меня.

Освальд Алвинг входит из дверей направо, уже без шляпы и пальто. Фру Алвинг идет ему навстречу.

Уже назад, милый мой мальчик!

Освальд. Да. Как тут гулять, когда дождь льет без перерыва? Но я слышу — мы сейчас сядем за стол? Это чудесно!

Регина (входит из столовой с пакетом в руках). Вам пакет, сударыня. (Подает ей.)

Фру Алвинг (бросая взгляд на пастора). Вероятно, кантаты для завтрашнего торжества.

Пастор Мандерс. Гм…

Регина. И стол накрыт.

Фру Алвинг. Хорошо. Сейчас придем. Я хочу только… (Вскрывает пакет.)

Регина (Освальду). Красного или белого портвейна прикажете подать, господин Алвинг?

Освальд. И того и другого, йомфру Энгстран.

Регина. Bien… Слушаю, господин Алвинг. (Уходит в столовую.)

Освальд. Пожалуй, надо помочь откупорить… (Уходит за ней в столовую, оставляя дверь непритворенной.)

Фру Алвинг (вскрыв пакет). Да, так и есть. Кантаты для завтрашнего торжества, пастор Мандерс.

Пастор Мандерс (складывая руки). Как же у меня хватит завтра духу произнести речь?..

Фру Алвинг. Ну, как-нибудь найдетесь.

Пастор Мандерс (тихо, чтобы его не услышали из столовой). Да, нельзя же сеять соблазн в сердцах паствы.

Фру Алвинг (понизив голос, но твердо). Да. Но затем — конец всей этой долгой, мучительной комедии. Послезавтра мертвый перестанет существовать для меня, как будто он никогда и не жил в этом доме. Здесь останется только мой мальчик со своею матерью.

В столовой с шумом опрокидывается стул и слышится резкий шепот Регины: «Освальд! С ума ты сошел? Пусти меня!»

(Вся вздрагивая от ужаса.) А!.. (Глядит, словно обезумев, на полуоткрытую дверь.)

В столовой раздается сначала покашливание Освальда, затем он начинает напевать что-то, и наконец слышно, как откупоривают бутылку.

Пастор Мандерс (с негодованием). Что же это такое? Что это такое, фру Алвинг?

Фру Алвинг (хрипло). Привидения! Парочка с веранды… Выходцы с того света…

Пастор Мандерс. Что вы говорите! Регина?.. Так она?..

Фру Алвинг. Да. Идем. Ни слова!.. (Схватившись за руку пастора, нетвердой поступью идет с ним в столовую).

Действие второе

Та же комната. Над ландшафтом по-прежнему навис густой туман. Пастор Мандерс и фру Алвинг выходят из столовой.

Фру Алвинг (еще в дверях). На здоровье, господин пастор. (Говорит, обращаясь в столовую.) А ты не придешь к нам, Освальд?

Освальд (из столовой). Нет, благодарю, я думаю пройтись немножко.

Фру Алвинг. Пройдись, пройдись; как раз дождик перестал. (Затворяет дверь в столовую, идет к двери в переднюю и зовет.) Регина!

Регина (из передней). Что угодно?

Фру Алвинг. Поди в гладильную, помоги им там с венками.

Регина. Хорошо, сударыня.

Фру Алвинг, удостоверясь, что Регина ушла, затворяет за собой дверь.

Пастор Мандерс. Надеюсь, ему там не слышно будет?

Фру Алвинг. Нет, если дверь затворена. Да он сейчас уйдет.

Пастор Мандерс. Я все еще не могу прийти в себя. Не понимаю, как у меня кусок шел в горло за обедом — как он ни был превосходен.

Фру Алвинг (подавляя волнение, ходит взад и вперед). Я тоже. Но что теперь делать?

Пастор Мандерс. Да, что делать? Право, не знаю. У меня нет никакого опыта в таких делах.

Фру Алвинг. Я уверена, что пока еще не дошло до беды.

Пастор Мандерс. Нет, упаси бог! Но все же непристойные отношения налицо.

Фру Алвинг. Это не более как выходка со стороны Освальда, будьте уверены.

Пастор Мандерс. Я, повторяю, несведущ в таких вещах, но все-таки мне кажется…

Фру Алвинг. Ее, конечно, надо удалить из дому. И немедленно. Это ясно, как день…

Пастор Мандерс. Само собой.

Фру Алвинг. Но куда? Мы не вправе же…

Пастор Мандерс. Куда? Разумеется, домой, к отцу.

Фру Алвинг. К кому, вы говорите?

Пастор Мандерс. К отцу… Ах да, ведь Энгстран не… Но, боже мой, статочное ли это дело? Не ошибаетесь ли вы все-таки?

Фру Алвинг. К сожалению, я ни в чем не ошибаюсь. Иоханне пришлось сознаться мне во всем, да и Алвинг не смел отпираться. И ничего не оставалось, как замять дело.

Пастор Мандерс. Да, пожалуй, другого выхода не было.

Фру Алвинг. Горничную тотчас же отпустили, дав порядочную сумму за молчание. Остальное она сама уладила: переехала в город и возобновила свое старое знакомство со столяром Энгстраном; вероятно, дала ему понять о своем капитальце и сочинила басню о каком-то иностранце, будто бы приезжавшем сюда летом на яхте. И вот их спешно повенчали. Да вы же сами и венчали их.

Пастор Мандерс. Но как же объяснить себе… Я так ясно помню, Энгстран пришел ко мне с просьбой повенчать их — такой расстроенный, так горько каялся в легкомыслии, в котором провинились они с невестой…

Фру Алвинг. Ну да, ему пришлось взять вину на себя.

Пастор Мандерс. Но такое притворство! И передо мной! Этого я, право, не ожидал от Якоба Энгстрана. Я же его отчитаю! Узнает он у меня!.. Такая безнравственность… Из-за денег!.. Какой же суммой располагала девушка?

Фру Алвинг. Триста специй-далеров.

Пастор Мандерс. Подумать только — из-за каких-то дрянных трехсот далеров сочетаться браком с падшей женщиной!

Фру Алвинг. Что же вы скажете обо мне? Я сочеталась с падшим мужчиной!

Пастор Мандерс. Господи помилуй! Что вы говорите! С падшим мужчиной!..

Фру Алвинг. Или, по-вашему, Алвинг, когда я шла с ним под венец, был непорочнее Иоханны, когда с ней шел под венец Энгстран?

Пастор Мандерс. Да это же несоизмеримая разница…

Фру Алвинг. Вовсе не такая уж разница. То есть разница была — в цене. Какие-то жалкие триста далеров — и целое состояние.

Пастор Мандерс. Нет, как это вы можете сравнивать нечто совершенно несравнимое! Вы ведь следовали влечению своего сердца и советам близких вам людей.

Фру Алвинг (не глядя на него). Я думала, вы понимали, куда меня влекло тогда то, что вы называете моим сердцем.

Пастор Мандерс (холодно). Если бы я понимал что-либо, я бы не был ежедневным гостем в доме вашего мужа.

Фру Алвинг. Во всяком случае, несомненно то, что я не посоветовалась тогда хорошенько с самой собою.

Пастор Мандерс. Так зато с вашими близкими, как оно и полагается: с вашей матушкой и обеими тетушками.

Фру Алвинг. Это правда. И они втроем и решили за меня. О, прямо невероятно, как живо и просто они пришли к выводу, что было бы сущим безумием пренебречь подобным предложением. Встала бы теперь моя мать из гроба да посмотрела, что вышло из этого блестящего брака!

Пастор Мандерс. За результат никто не может поручиться. Во всяком случае, бесспорно, что ваш брак совершился законным порядком.

Фру Алвинг (у окна). Да, этот закон и порядок! Мне часто приходит на ум, что в этом-то и причина всех бед на земле.

Пастор Мандерс. Фру Алвинг, вы грешите.

Фру Алвинг. Может быть. Но я больше не могу мириться со всеми этими связывающими по рукам и по ногам условностями. Не могу. Я хочу добиться свободы.

Пастор Мандерс. Что вы хотите сказать?

Фру Алвинг (барабаня по подоконнику). Совсем не следовало мне набрасывать покров на жизнь, какую вел Алвинг. Но тогда я, по трусости своей, не могла поступить иначе. Между прочим, из личных соображений. Так я была труслива.

Пастор Мандерс. Трусливы?

Фру Алвинг. Да, узнай люди что-либо, они бы рассудили: бедняга! Понятно, что он кутит, раз у него такая жена, которая уже раз бросала его!

Пастор Мандерс. И до известной степени имели бы основание.

Фру Алвинг (глядя на него в упор). Будь я такова, какой мне следовало быть, я бы призвала к себе Освальда и сказала ему: «Слушай, мой мальчик, отец твой был развратник…»

Пастор Мандерс. Но, милосердный…

Фру Алвинг.… И рассказала бы ему все, как сейчас вам, — все, от слова до слова.

Пастор Мандерс. Я готов возмутиться вашими словами, сударыня.

Фру Алвинг. Знаю, знаю. Меня самое возмущают эти мысли. (Отходя от окна.) Вот как я труслива.

Пастор Мандерс. И вы зовете трусостью то, что является вашим прямым долгом, обязанностью! Вы забыли, что дети должны любить и чтить своих родителей?

Фру Алвинг. Не будем делать обобщений. Зададим себе такой вопрос: должен ли Освальд любить и чтить камергера Алвинга?

Пастор Мандерс. Разве ваше материнское сердце не запрещает вам разрушать идеалы вашего сына?

Фру Алвинг. А с истиной-то как же быть?

Пастор Мандерс. А с идеалами?

Фру Алвинг. Ах, идеалы, идеалы! Не будь я только такой трусливой…

Пастор Мандерс. Не пренебрегайте идеалами, фру Алвинг, — это влечет за собой жестокое возмездие. И особенно поскольку дело касается Освальда. У него, видимо, не очень-то много идеалов, к сожалению. Но, насколько я могу судить, отец представляется ему в идеальном свете.

Фру Алвинг. В этом вы правы.

Пастор Мандерс. И такое представление вы сами в нем создали и укрепили своими письмами.

Фру Алвинг. Да, я находилась под давлением долга и разных соображений. И вот я лгала сыну, лгала из года в год. О, какая трусость, какая трусость!

Пастор Мандерс. Вы создали в душе вашего сына счастливую иллюзию, фру Алвинг… Не умаляйте значения этого.

Фру Алвинг. Гм, кто знает, хорошо ли это, в сущности?.. Но никаких историй с Региной я все-таки не допущу. Нельзя, чтобы он сделал бедную девушку несчастной.

Пастор Мандерс. Нет, боже упаси! Это было бы ужасно.

Фру Алвинг. И знай я еще, что это с его стороны серьезно, что это могло бы составить его счастье…

Пастор Мандерс. Что? Как?

Фру Алвинг. Но этого не может быть, Регина, к сожалению, не такова.

Пастор Мандерс. А если бы… Что вы хотели сказать?

Фру Алвинг. Что, не будь я такой жалкой трусихой, я бы сказала ему: женись на ней или устраивайтесь как хотите, но только без обмана.

Пастор Мандерс. Но, боже милостивый!.. Сочетать их законным браком! Это нечто ужасное, нечто неслыханное!..

Фру Алвинг. Вы говорите, неслыханное? А положа руку на сердце, пастор Мандерс, вы разве не допускаете, что здесь кругом немало найдется супругов, которые находятся в столь же близком родстве?

Пастор Мандерс. Я вас решительно не понимаю.

Фру Алвинг. Ну, положим, понимаете.

Пастор Мандерс. Ну да, вы подразумеваете возможные случаи, что… Конечно, к сожалению, семейная жизнь действительно не всегда отличается должной чистотой. Но в тех случаях, на которые вы намекаете, никому ведь ничего не известно, во всяком случае — ничего определенного. А тут, напротив… И вы, мать, могли бы захотеть, чтобы ваш…

Фру Алвинг. Да я ведь не хочу вовсе. Я именно не хочу допускать ничего такого! Ни за что на свете! Как раз об этом я и говорю.

Пастор Мандерс. Ну да, из трусости, как вы сами выразились. А если бы вы не трусили?.. Создатель, такая возмутительная связь!

Фру Алвинг. Ну, в конце-то концов все мы произошли от подобных связей, как говорят. И кто же установил такой порядок в мире, пастор Мандерс?

Пастор Мандерс. Подобные вопросы я не буду обсуждать с вами. Не тот в вас дух. Но как вы можете говорить, что это одна трусость с вашей стороны?..

Фру Алвинг. Послушайте, как я сужу об этом. Я труслива потому, что во мне сидит нечто отжившее — вроде привидений, от которых я никак не могу отделаться.

Пастор Мандерс. Как вы назвали это?

Фру Алвинг. Это нечто вроде привидений. Когда я услыхала там, в столовой, Регину и Освальда, мне почудилось, что предо мной выходцы с того света. Но я готова думать, что и все мы такие выходцы, пастор Мандерс. В нас сказывается не только то, что перешло к нам по наследству от отца с матерью, но дают себя знать и всякие старые отжившие понятия, верования и тому подобное. Все это уже не живет в нас, но все-таки сидит еще так крепко, что от него не отделаться. Стоит мне взять в руки газету, и я уже вижу, как шмыгают между строками эти могильные выходцы. Да, верно, вся страна кишит такими привидениями; должно быть, они неисчислимы, как песок морской. А мы такие жалкие трусы, так боимся света!..

Пастор Мандерс. Ага, вот они, плоды вашего чтения!.. Славные плоды, нечего сказать! Ах, эти отвратительные, возмутительные вольнодумные сочинения!

Фру Алвинг. Вы ошибаетесь, дорогой пастор. Это вы сами пробудили во мне мысль. Вам честь и слава.

Пастор Мандерс. Мне?!

Фру Алвинг. Да, вы принудили меня подчиниться тому, что вы называли долгом, обязанностью. Вы восхваляли то, против чего возмущалась вся моя душа. И вот я начала рассматривать, разбирать ваше учение. Я хотела распутать лишь один узелок, но едва я развязала его — все расползлось по швам. И я увидела, что это машинная строчка.

Пастор Мандерс (тихо, потрясенный). Да неужели это и есть все мое достижение в самой тяжкой борьбе за всю мою жизнь?..

Фру Алвинг. Зовите это лучше самым жалким своим поражением.

Пастор Мандерс. Это была величайшая победа в моей жизни, Элене. Победа над самим собой.

Фру Алвинг. Это было преступление против нас обоих.

Пастор Мандерс. Преступление, что я сказал вам: вернитесь к вашему законному супругу, когда вы пришли ко мне обезумевшая, с криком: «Вот я, возьми меня!»? Это было преступление?

Фру Алвинг. Да, мне так кажется.

Пастор Мандерс. Мы с вами не понимаем друг друга.

Фру Алвинг. Во всяком случае, перестали понимать.

Пастор Мандерс. Никогда… никогда в самых сокровенных своих помыслах не относился я к вам иначе, нежели к супруге другого.

Фру Алвинг. Да, в самом деле?

Пастор Мандерс. Элене!..

Фру Алвинг. Человек так легко забывает.

Пастор Мандерс. Не я. Я тот же, каким был всегда.

Фру Алвинг (меняя тон). Да, да, да, не будем больше говорить о прошлом. Теперь вы с головой ушли в свои комиссии и заседания, а я брожу тут и борюсь с привидениями, и с внутренними и с внешними.

Пастор Мандерс. Отогнать внешних я вам помогу. После всего того, о чем я с ужасом узнал от вас сегодня, я не могу со спокойной совестью оставить в вашем доме молодую, неопытную девушку.

Фру Алвинг. Не лучше ли всего было бы ее пристроить? То есть выдать замуж за хорошего человека.

Пастор Мандерс. Без сомнения. Я думаю, это во всех отношениях было бы для нее желательно. Регина как раз в таких годах, что… То есть я, собственно, несведущ в таких делах, но…

Фру Алвинг. Регина рано созрела.

Пастор Мандерс. Не правда ли? Мне помнится, что она уже была поразительно развита физически, когда я готовил ее к конфирмации. Но пока что ее следует отправить домой, под надзор отца… Ах да, Энгстран ведь не… И он, он мог так обманывать меня!

Стук в дверь из передней.

Фру Алвинг. Кто бы это? Войдите!

Энгстран (одетый по-праздничному, в дверях). Прощенья просим, но…

Пастор Мандерс. Ага! Гм!..

Фру Алвинг. А, это вы, Энгстран?

Энгстран. Там никого не было из прислуги, и я осмелился постучаться.

Фру Алвинг. Ну-ну, войдите же. Вы ко мне?

Энгстран (входя). Нет, благодарим покорно. Мне бы вот господину пастору сказать словечко.

Пастор Мандерс (ходя взад и вперед). Гм, вот как? Со мной хотите поговорить? Да?

Энгстран. Да, очень бы хотелось.

Пастор Мандерс (останавливается перед ним). Ну-с, позвольте спросить, в чем дело?

Энгстран. Дело-то вот какое, господин пастор. Теперь там у нас расчет идет… Премного вами благодарны, сударыня!.. Мы совсем, значит, покончили. Так мне сдается: что хорошо бы нам, — мы ведь так дружно работали все время, — хорошо бы нам было помолиться на прощанье.

Пастор Мандерс. Помолиться? В приюте?

Энгстран. Или господин пастор думает — это не годится?

Пастор Мандерс. Нет, конечно, вполне годится, но… гм…

Энгстран. Я сам завел было тут такие беседы по вечерам…

Фру Алвинг. Разве?

Энгстран. Да, так, иной раз… На манер душеспасительных, как это называется. Только я простой человек, неученый, — просвети меня господи, — без настоящих понятиев… Так я и подумал, раз сам господин пастор тут…

Пастор Мандерс. Вот видите ли, Энгстран, я должен сначала задать вам один вопрос. Готовы ли вы к такой молитве? Чиста и свободна ли у вас совесть?

Энгстран. Ох, господи, спаси меня, грешного! Куда уж нам говорить о совести, господин пастор.

Пастор Мандерс. Нет, именно о ней-то нам и нужно поговорить. Что же вы мне ответите?

Энгстран. Да, совесть — она, конечно, не без греха.

Пастор Мандерс. Все-таки сознаетесь! Но не угодно ли вам теперь прямо и чистосердечно объяснить мне: как это понять — насчет Регины?

Фру Алвинг (поспешно). Пастор Мандерс!

Пастор Мандерс (успокаивающим тоном). Предоставьте мне!..

Энгстран. Регины? Господи Иисусе! Как вы меня напугали! (Смотрит на фру Алвинг.) Не стряслось же с нею беды?

Пастор Мандерс. Надеемся. Но я спрашиваю: как вам приходится Регина? Вас считают ее отцом… Ну?

Энгстран (неуверенно). Да… гм… господину пастору известно, как у нас вышло дело с покойницей Иоханной?

Пастор Мандерс. Никаких уверток больше, все начистоту! Ваша покойная жена призналась фру Алвинг во всем, прежде чем отошла от места.

Энгстран. Ах, чтоб… Все-таки, значит?..

Пастор Мандерс. Да, вы разоблачены, Энгстран.

Энгстран. А она-то клялась и проклинала себя на чем свет стоит…

Пастор Мандерс. Проклинала?

Энгстран. Нет, она только клялась, но всею душой.

Пастор Мандерс. И вы в течение стольких лет скрывали от меня правду? Скрывали от меня, когда я так безусловно верил вам во всем!

Энгстран. Да, видно, уж так вышло, делать нечего.

Пастор Мандерс. Заслужил я это от вас, Энгстран? Не готов ли я был всегда поддержать вас и словом и делом, насколько мог? Отвечайте. Да?

Энгстран. Да, пожалуй, плохо бы пришлось мне и не раз и не два, не будь пастора Мандерса.

Пастор Мандерс. И вы так мне отплатили? Заставить меня занести неподобающую запись в церковную книгу! Скрывать от меня в течение стольких лет истинную правду! Ваш поступок непростителен, Энгстран, и отныне между нами все кончено.

Энгстран (со вздохом). Да, пожалуй, так оно и выходит.

Пастор Мандерс. А вы разве могли бы что-нибудь сказать в свое оправдание?

Энгстран. Да чего ж ей было ходить да благовестить об этом — срамить себя еще пуще? Представьте-ка себе, господин пастор, стрясись с вами такое, как с покойницей Иоханной…

Пастор Мандерс. Со мной!

Энгстран. Господи Иисусе! Да не аккурат такое! Я хотел сказать: стрясись с пастором что-нибудь такое неладное, за что люди глаза колют, как говорится. Не приходится нашему брату мужчине больно строго судить бедную женщину.

Пастор Мандерс. Я и не сужу ее. Я вас упрекаю.

Энгстран. А дозволено будет задать господину пастору один вопросец?

Пастор Мандерс. Спрашивайте.

Энгстран. Подобает ли человеку поднять павшего?

Пастор Мандерс. Само собой.

Энгстран. И подобает ли человеку держать свое чистосердечное слово?

Пастор Мандерс. Разумеется, но…

Энгстран. Вот как стряслась с ней беда из-за этого англичанина, а может, американца или русского, — как их там знать? — так она и перебралась в город. Бедняжка спервоначалу-то отвертывалась было от меня и раз и два; ей все, вишь, красоту подавай, а у меня изъян в ноге. Господин пастор знает, как я раз отважился зайти в танцевальное заведение, где бражничали да, как говорится, услаждали плоть свою матросы, и хотел обратить их на путь истинный…

Фру Алвинг (у окна). Гм…

Пастор Мандерс. Знаю, Энгстран. Эти грубияны спустили вас с лестницы. Вы уже рассказывали мне об этом. Ваше увечье делает вам честь.

Энгстран. Я-то не величаюсь этим, господин пастор. Я только хотел сказать, что она пришла ко мне и призналась во всем с горючими слезами и скрежетом зубовным. И должен сказать, господин пастор, страсть мне жалко ее стало.

Пастор Мандерс. Так ли это, Энгстран? Ну, дальше?

Энгстран. Ну, я и говорю ей: американец твой гуляет по белу свету. А ты, Иоханна, говорю, пала и потеряла себя. Но Якоб Энгстран, говорю, твердо стоит на ногах. Я то есть, так сказать, вроде как притчею с ней говорил, господин пастор.

Пастор Мандерс. Я понимаю. Продолжайте, продолжайте.

Энгстран. Ну вот, я и поднял ее и сочетался с ней законным браком, чтобы люди и не знали, как она там путалась с иностранцами.

Пастор Мандерс. В этом отношении вы прекрасно поступили. Я не могу только одобрить, что вы согласились взять деньги…

Энгстран. Деньги? Я? Ни гроша.

Пастор Мандерс (вопросительно глядя на фру Алвинг). Однако…

Энгстран. Ах да, погодите, вспомнил. У Иоханны, правда, водились какие-то деньжонки. Да о них я и знать не хотел. Я говорил, что это мамон, плата за грех — это дрянное золото… или бумажки — что там было?.. Мы бы их швырнули в лицо американцу, говорю, да он так и сгиб, пропал за морем, господин пастор.

Пастор Мандерс. Так ли, добрый мой Энгстран?

Энгстран. Да как же! Мы с Иоханной и порешили воспитать на эти деньги ребенка. И так и сделали. И я в каждом, то есть, гроше могу оправдаться.

Пастор Мандерс. Но это значительно меняет дело.

Энгстран. Вот как оно все было, господин пастор. И, смею сказать, я был настоящим отцом Регине, сколько сил хватало… Я ведь человек слабый.

Пастор Мандерс. Ну-ну, дорогой Энгстран…

Энгстран. Но, смею сказать, воспитал ребенка и жил с покойницей в любви и согласии, учил ее и держал в повиновении, как указано в Писании. И никогда мне на ум не вспадало пойти к пастору да похвастаться, что вот, мол, и я раз в жизни сделал доброе дело. Нет, Якоб Энгстран сделает да помалкивает. Оно, — что говорить! — не так-то часто, пожалуй, это с ним и бывает. И как придешь к пастору, так впору о грехах своих поговорить. Ибо скажу еще раз, что уже говорил: совесть-то не без греха.

Пастор Мандерс. Вашу руку, Якоб Энгстран.

Энгстран. Господи Иисусе, господин пастор?..

Пастор Мандерс. Без отговорок. (Пожимает ему руку.) Вот так!

Энгстран. И ежели я теперь усердно попрошу прощения у пастора…

Пастор Мандерс. Вы? Напротив, я должен просить у вас прощения…

Энгстран. Ой! Боже упаси!

Пастор Мандерс. Да, да. И я прошу от всего сердца. Простите, что я так несправедливо судил о вас. И дай бог, чтобы мне представился случай дать вам какое-нибудь доказательство моего искреннего сожаления и расположения к вам.

Энгстран. Господину пастору угодно было бы?..

Пастор Мандерс. С величайшим удовольствием.

Энгстран. Так вот как раз подходящее дело. На эти благословенные денежки, что я тут сколотил, затеял я основать в городе заведение для моряков.

Фру Алвинг. Разве?

Энгстран. Да, вроде приюта, так сказать. Сколько ведь соблазнов караулит бедного моряка, когда он на суше! А у меня в доме он был бы, как у отца родного, под призором.

Пастор Мандерс. Что вы на это скажете, фру Алвинг?

Энгстран. Конечно, маловато у меня наличных, не на что развернуться, помоги господи! А кабы мне подали благодетельную руку помощи…

Пастор Мандерс. Да, да, мы еще поговорим об этом, обсудим. Ваш план мне весьма нравится. Но ступайте теперь и приготовьте все, что нужно, да зажгите свечи, чтобы поторжественнее было. И побеседуем, помолимся вместе, дорогой Энгстран. Теперь я верю, что вы как раз в подобающем настроении.

Энгстран. И мне так думается. Прощайте, сударыня, и благодарствуйте. Да берегите мою Регину. (Отирая слезу.) Дочка Иоханны-покойницы, а вот, подите ж, словно приросла к моему сердцу. Да, так-то. (Кланяется и уходит в переднюю.)

Пастор Мандерс. Ну, что вы скажете, фру Алвинг? Дело получило совершенно иное истолкование.

Фру Алвинг. Да, действительно.

Пастор Мандерс. Видите, как осторожно приходится судить ближнего. Но зато и отрадно же убеждаться в своей ошибке. Что вы скажете?

Фру Алвинг. Я скажу: вы были и останетесь большим ребенком, Мандерс.

Пастор Мандерс. Я?

Фру Алвинг (положив ему обе руки на плечи), И еще скажу: мне от души хотелось бы обнять вас.

Пастор Мандерс (пятясь быстро назад). Нет, нет, господь с вами… такие желания…

Фру Алвинг (улыбаясь), Ну-ну, не бойтесь.

Пастор Мандерс (у стола). У вас иногда такая преувеличенная манера выражаться. Ну, теперь я прежде всего соберу и уложу все бумаги в сумку. (Укладывает бумаги.) Вот так. И до свидания. Глядите в оба, когда Освальд вернется. Я еще зайду к вам потом. (Берет шляпу и уходит в переднюю.)

Фру Алвинг (вздыхает, выглядывает в окно, прибирает кое-что в комнате, затем отворяет дверь в столовую, собираясь войти туда, но останавливается на пороге с подавленным криком). Освальд, ты все еще за столом?

Освальд (из столовой). Я докуривал сигару.

Фру Алвинг. Я думала, ты давно ушел гулять. Освальд. В такую-то погоду?

Слышен звон стакана. Фру Алвинг, оставив дверь открытой, садится с работой на диванчик у окна.

(Из столовой.) Это пастор Мандерс сейчас вышел?

Фру Алвинг. Да, в приют пошел.

Освальд. Гм…

Опять слышно, как звякает графин о стакан.

Фру Алвинг (бросив в ту сторону озабоченный взгляд). Милый Освальд, тебе следует остерегаться этого ликера. Он такой крепкий.

Освальд. В сырую погоду это хорошо.

Фру Алвинг. Не придешь ли лучше сюда, ко мне? Освальд. Там ведь нельзя курить.

Фру Алвинг. Сигару, ты знаешь, можно. Освальд. Ну-ну, так приду. Только еще глоток… Ну вот. (Выходит из столовой с сигарой и затворяет за собой дверь.)

Короткая пауза.

А пастор где?

Фру Алвинг. Говорю же тебе, в приют ушел.

Освальд. Ах да!

Фру Алвинг. Тебе бы не следовало так засиживаться за столом, Освальд.

Освальд (держа сигару за спиной). А если мне сидится, мама? (Ласкает и гладит ее.) Подумай, что это значит для меня — вернуться домой и сидеть за собственным мамочкиным столом, в мамочкиной комнате и смаковать чудесные мамочкины кушанья!

Фру Алвинг. Милый, милый мой мальчик!

Освальд (расхаживая по комнате с некоторым раздражением и покуривая). Да и чем же мне тут заняться? Работать нельзя…

Фру Алвинг. Разве нельзя?

Освальд. В такую-то серую погоду? Солнце ни разу не проглянет за весь день. (Ходя взад и вперед.) Ах, это ужасно — сидеть без дела.

Фру Алвинг. Пожалуй, ты поторопился с решением вернуться домой.

Освальд. Нет, мама, так надо было.

Фру Алвинг. В десять раз лучше было бы отказаться от счастья видеть тебя здесь, нежели смотреть, как ты…

Освальд (останавливаясь перед ней). А скажи мне, мама, в самом ли деле для тебя такое большое счастье видеть меня здесь?

Фру Алвинг. Счастье ли это для меня!

Освальд (комкая газету). Мне кажется, тебе должно быть почти что безразлично, есть ли я, нет ли меня на свете.

Фру Алвинг. И у тебя хватает духу сказать это матери, Освальд?

Освальд. Но жила же ты отлично без меня прежде.

Фру Алвинг. Да, жила, это правда.

Молчание. Сумерки медленно сгущаются. Освальд ходит по комнате. Сигару он положил.

Освальд (останавливаясь перед матерью). Мама, можно мне присесть к тебе на диванчик?

Фру Алвинг (давая ему место возле себя). Присаживайся, присаживайся, мой милый мальчик.

Освальд (садясь). Мне надо сказать тебе кое-что, мама.

Фру Алвинг (напряженно). Ну? Ну?

Освальд (вперив взор в пространство). Не под силу мне дольше выносить эту тяжесть.

Фру Алвинг. Да что же? Что с тобой?

Освальд (по-прежнему). Я никак не мог решиться написать тебе об этом, а когда вернулся…

Фру Алвинг (хватая его за руку). Освальд, в чем дело?

Освальд. И вчера и сегодня я всячески старался отогнать от себя эти мысли, махнуть на все рукой. Нет, не тут-то было.

Фру Алвинг (вставая). Теперь ты должен высказаться, Освальд!

Освальд (снова привлекает ее к себе на диван). Нет, сиди, сиди, и я попытаюсь сказать тебе… Я все жаловался на усталость с дороги…

Фру Алвинг. Ну да. Так что же?

Освальд. Но это не то. Не простая усталость.

Фру Алвинг (готова вскочить). Не болен же ты, Освальд!

Освальд (опять привлекая ее к себе). Сиди, мама, — и отнесись к этому спокойно. Я не болен — по-настоящему. Не в том смысле, как это вообще понимают. (Заламывая руки над головой.) Мама, я надломлен, разбит духовно… Мне больше не работать, мама, никогда! (Закрыв лицо руками, порывисто опускает голову на колени матери и рыдает.)

Фру Алвинг (бледная, дрожащая). Освальд! Взгляни на меня. Нет, нет, это неправда.

Освальд (глядит на нее в полном отчаянии). Никогда не быть в состоянии работать! Никогда… никогда… Быть живым мертвецом! Мама, можешь ты себе представить такой ужас?

Фру Алвинг. Несчастный мой мальчик! Откуда же этот ужас?

Освальд (снова садится, выпрямляясь). Вот это-то и непостижимо. Я никогда не предавался никаким излишествам. Ни в каком смысле. Ты не думай, мама. Никогда этого я не делал.

Фру Алвинг. Я и не думаю, Освальд.

Освальд. И все-таки надо мной разразилось такое ужасное несчастье.

Фру Алвинг. Но это пройдет, мой дорогой, милый мальчик. Это простое переутомление и ничего больше. Поверь мне.

Освальд (удрученно). И я так думал вначале. Но это не то.

Фру Алвинг. Расскажи же мне все по порядку, все, все.

Освальд. Я и хочу.

Фру Алвинг. Когда ты начал это замечать?

Освальд. После того, как я последний раз побывал дома и опять вернулся в Париж. Началось с ужаснейших головных болей, особенно в затылке. Мне как будто надевали на голову узкий железный обруч и завинчивали его на затылке.

Фру Алвинг. А затем?

Освальд. Сначала я думал, что это обыкновенные головные боли, которыми я так мучился в переходном возрасте.

Фру Алвинг. Да, да…

Освальд. Но скоро заметил, что это не то. Я больше не мог работать. Я собирался начать новую большую картину, но все мои способности как будто изменили мне, все силы иссякли, я не мог сосредоточить своих мыслей… все у меня путалось, в голове… мешалось. О, это было ужасное состояние! Наконец я послал за доктором — и от него узнал, в чем дело.

Фру Алвинг. То есть?

Освальд. Это был один из лучших тамошних докторов. Мне пришлось подробно рассказать ему, что я чувствовал и ощущал, а он затем задал мне целый ряд вопросов, которые сначала показались мне совершенно не идущими к делу. Я не понимал, куда он гнет…

Фру Алвинг. Ну?

Освальд. Наконец он изрек: вы уже родились с червоточиной в сердцевине. Он именно так и выразился: «vermoulu»[23].

Фру Алвинг (напряженно). Что же он хотел сказать этим?

Освальд. Я тоже не понял и попросил высказаться яснее. И тогда этот старый циник сказал… (Сжимая кулаки.) О!..

Фру Алвинг. Что он сказал?

Освальд. Он сказал: грехи отцов падают на детей.

Фру Алвинг (медленно встает). Грехи отцов…

Освальд. Я чуть не ударил его по лицу.

Фру Алвинг (отходит в сторону). Грехи отцов…

Освальд (с усталой улыбкой). Да, как тебе нравится! Разумеется, я стал уверять его, что ни о чем подобном здесь не может быть и речи. Но ты думаешь, он сдался? Нет, стоял на своем, и только когда я показал ему твои письма и перевел все те места, где говорилось об отце…

Фру Алвинг. Ну?..

Освальд.… Тогда ему, конечно, пришлось согласиться, что он ошибся, и я узнал истинную правду, непостижимую правду. Мне не следовало предаваться этой веселой, беззаботной жизни наравне со своими товарищами. Я был физически слишком слаб для этого. Итак, сам виноват!

Фру Алвинг. Освальд! Нет! Не верь этому!

Освальд. Другого объяснения нет, сказал он. Вот что ужасно. Погубить себя безвозвратно, на всю жизнь, по собственному легкомыслию! И все мои планы, задачи… Не сметь и думать о них — не быть в состоянии думать о них! О, если бы только можно было начать жизнь с начала, стереть всякий след того, что было! (Бросается на диван ничком.)

Фру Алвинг молча, ломая руки и борясь с собой, ходит по комнате. Освальд немного погодя приподнимается на локте и глядит на мать.

Если бы еще это было наследственное — делать нечего. Но это!.. Таким позорным, бессмысленным, легкомысленным образом разрушить собственное счастье, собственное здоровье, загубить все свое будущее, всю жизнь свою!..

Фру Алвинг. Нет, нет, мой дорогой, милый мальчик! Это невозможно. (Наклоняясь над ним.) Положение твое не так безнадежно, как ты думаешь.

Освальд. Ах, ты не знаешь… (Вскакивая.) И вдобавок еще причинить тебе такое ужасное горе! Сколько раз я готов был желать и надеяться, что ты, в сущности, не очень-то нуждаешься во мне.

Фру Алвинг. Я! Освальд? Когда ты мой единственный сын… единственное мое сокровище… единственное, чем я дорожу на свете!..

Освальд (схватывая ее за обе руки, целует их). Да, да, я вижу, вижу. Когда я дома, я вижу это. И это мне всего тяжелее. Но теперь ты все знаешь. И мы больше не будем говорить об этом сегодня. Я не могу подолгу думать об этом… (Отходя в сторону.) Дай мне чего-нибудь выпить, мама.

Фру Алвинг. Выпить? Чего же ты хочешь?

Освальд. Все равно. Найдется у тебя холодный пунш?

Фру Алвинг. Но, милый Освальд!..

Освальд. Ну, мама, не спорь. Пожалуйста. Надо же мне чем-нибудь заглушить эти грызущие мысли. (Идет на веранду.) И вдобавок — эта темнота здесь!

Фру Алвинг дергает за сонетку.

И этот беспрерывный дождь. Так может тянуться недели, месяцы. Ни единого проблеска солнца. Я не припомню, чтобы хоть раз видел здесь солнце за все мои наезды домой.

Фру Алвинг. Освальд… ты думаешь уехать от меня?

Освальд. Гм… (Тяжело переводя дух.) Я ни о чем не думаю. Не могу ни о чем думать. (Глухо.) Я, наверно, еще побуду здесь.

Регина (входя из столовой). Звонили, сударыня?

Фру Алвинг. Да, сюда надо лампу.

Регина. Сейчас. Я уже зажгла. (Уходит.)

Фру Алвинг (подходя к Освальду). Освальд, не скрывай от меня ничего.

Освальд. Я и не скрываю, мама. (Идя к столу.) Мне кажется, я уже достаточно сказал тебе.

Регина вносит зажженную лампу и ставит ее на стол.

Фру Алвинг. Слушай, Регина, принеси-ка нам полбутылки шампанского.

Регина. Хорошо, сударыня. (Уходит.)

Освальд (обнимая мать за голову). Вот как. Я знал, что мама не заставит меня изнывать от жажды.

Фру Алвинг. Да, мой бедный, милый мальчик. Разве я могу в чем-нибудь отказать тебе?

Освальд (оживясь). Это правда, мама? Ты это серьезно говоришь?

Фру Алвинг. Что именно?

Освальд. Что ты ни в чем не можешь мне отказать.

Фру Алвинг. Но, дорогой Освальд…

Освальд. Тсс!

Регина (приносит поднос с полбутылкой шампанского и двумя бокалами и ставит его на стол). Откупорить?

Освальд. Нет, спасибо, я сам.

Регина уходит.

Фру Алвинг (садясь к столу). Что ты имел в виду, спрашивая, правда ли, что я не откажу тебе ни в чем?

Освальд (откупоривая бутылку). Сначала выпьем бокал, другой. (Пробка хлопает, он наливает один бокал и хочет налить второй.)

Фру Алвинг (прикрывая бокал рукой). Нет, мне не надо.

Освальд. Ну, так я налью еще себе! (Осушает бокал, снова наливает и осушает, затем садится к столу.)

Фру Алвинг (выжидательно). Ну?

Освальд (не глядя на нее). Слушай, скажи, мне показалось за столом, что вы с пастором какие-то странные… гм… такие молчаливые.

Фру Алвинг. Ты заметил?

Освальд (после короткой паузы). Да. Гм… Скажи мне, как тебе нравится Регина?

Фру Алвинг. Как она мне нравится?

Освальд. Да. Правда, она чудесная?

Фру Алвинг. Милый Освальд, ты не знаешь ее так близко, как я…

Освальд. Ну?

Фру Алвинг. Регина, к сожалению, слишком долго жила у своих родителей. Мне следовало бы взять ее к себе пораньше.

Освальд. Да, но разве она не прелесть? (Наливает себе шампанского.)

Фру Алвинг. У Регины много недостатков, и крупных…

Освальд. Ну что ж из этого? (Пьет.)

Фру Алвинг. Но все-таки я люблю ее. И я в ответе за нее. Я ни за что на свете не хотела бы, чтобы с нею что-нибудь случилось.

Освальд (вскакивая). Мама, в Регине все мое спасение!

Фру Алвинг (вставая). В каком смысле?

Освальд. Я не могу, не в силах нести эту муку один.

Фру Алвинг. А мать? Она не может тебе помочь?

Освальд. Я сам так думал сначала. Потому и вернулся к тебе. Но ничего не выходит, так нельзя. Вижу, мне здесь не выдержать.

Фру Алвинг. Освальд!

Освальд. Мне нужна иная жизнь, мама. И потому я должен уехать от тебя. Я не хочу, чтобы ты мучилась из-за меня.

Фру Алвинг. Несчастный мой мальчик! О! Но хоть пока ты так болен, Освальд!..

Освальд. Ах, если бы только одна эта болезнь, я бы остался у тебя, мама. Ты ведь мой первый друг в мире.

Фру Алвинг. Не правда ли, Освальд!

Освальд (беспокойно бродя по комнате). Но все эти муки — угрызения совести, раскаяние… и этот безграничный, смертельный страх… Этот невыносимый ужас…

Фру Алвинг (следуя за ним). Ужас? Какой ужас? Что ты говоришь?

«Привидения»

Освальд. Не расспрашивай. Я сам не знаю. Не могу объяснить.

Фру Алвинг идет направо и звонит.

Что ты хочешь?

Фру Алвинг. Хочу, чтобы мой мальчик развеселился. Не бродил бы тут со своими думами. (Вошедшей Регине.) Еще шампанского. Целую бутылку.

Регина уходит.

Освальд. Мама!

Фру Алвинг. Ты думаешь, мы не умеем жить тут в деревне?

Освальд. Ну, разве она не прелесть? Как сложена! И так и пышет здоровьем.

Фру Алвинг (садясь к столу). Садись, Освальд, и поговорим спокойно.

Освальд (тоже садясь к столу). Ты, видно, не знаешь, мама, что я виноват перед Региной и должен загладить свою вину.

Фру Алвинг. Ты?

Освальд. Или свою необдуманность, если хочешь. Вполне невинную, впрочем. В последний мой приезд домой…

Фру Алвинг. Да?

Освальд.… Она все расспрашивала меня о Париже, и я рассказывал ей о том о сем. И помню, раз сказал ей: «А тебе самой хотелось бы побывать там?»

Фру Алвинг. Ну?

Освальд. Она вся вспыхнула и ответила, что, конечно, очень бы хотелось. А я и скажи ей: «Ну, мы это как-нибудь устроим»… или что-то в этом роде.

Фру Алвинг. Дальше?

Освальд. Потом, разумеется, я позабыл обо всем. Но вот третьего дня спрашиваю ее, рада ли она, что я остаюсь тут так надолго…

Фру Алвинг. Ну?

Освальд. А она как-то странно посмотрела на меня и говорит: «А как же моя поездка в Париж?»

Фру Алвинг. Ее поездка!

Освальд. И вот я стал ее расспрашивать и узнал, что она приняла мои слова всерьез и только все и мечтала об этом. Начала даже учиться по-французски…

Фру Алвинг. Так вот зачем…

Освальд. Мама, когда я увидал перед собой эту чудесную, красивую, свежую девушку, — прежде я как-то не обращал на нее особого внимания, — а тут, когда она стояла перед мной, словно готовая раскрыть мне свои объятья… Фру Алвинг. Освальд!

Освальд.… Во мне вдруг точно сверкнуло: в ней все твое спасение! Потому что я увидел, что в ней столько жизнерадостности.

Фру Алвинг (пораженная). Жизнерадостности!.. В этом может быть спасение?

Регина (входит из столовой с бутылкой шампанского). Извините, что замешкалась; пришлось в погреб слазить… (Ставит бутылку на стол.)

Освальд. И принеси еще бокал.

Регина (удивленно глядя на него). Здесь есть бокал для барыни, господин Алвинг.

Освальд. Да, а ты еще для себя принеси, Регина.

Регина вздрагивает и быстро испуганно косится на фру Алвинг.

Ну?

Регина (тихо, с запинкой). Барыне это угодно?.. Фру Алвинг. Принеси бокал. Регина.

Регина уходит в столовую.

Освальд (глядя ей вслед). Ты обращала внимание на ее походку? Какая твердая и свободная поступь!

Фру Алвинг. Этому не бывать, Освальд! Освальд. Это решено. Ты же видишь. Нечего и спорить.

Регина возвращается, держа в руке пустой бокал.

Садись, Регина.

Регина вопросительно смотрит на фру Алвинг.

Фру Алвинг. Садись.

Регина садится на стул у дверей в столовую, все продолжая держать в руках пустой бокал.

Итак, Освальд, ты говорил о жизнерадостности?

Освальд. Да, радость жизни, мама, — ее у нас здесь мало знают. Я что-то никогда не ощущаю ее здесь.

Фру Алвинг. И когда ты здесь, у меня?

Освальд. И когда я здесь, дома. Но ты этого не понимаешь.

Фру Алвинг. Нет, нет, мне кажется, почти понимаю… теперь.

Освальд. Радость жизни — и радость труда. Да, в сущности, это одно и то же. Но и ее здесь не знают.

Фру Алвинг. Пожалуй, ты прав, Освальд. Ну, говори, говори. Объяснись хорошенько.

Освальд. Да я только хотел сказать, что здесь учат людей смотреть на труд, как на проклятие и наказание за грехи, а на жизнь — как на юдоль скорби, от которой чем скорей, тем лучше избавиться.

Фру Алвинг. Да, юдоль печали. Мы и стараемся всеми правдами-неправдами превратить ее в таковую.

Освальд. А там люди и знать ничего такого не хотят. Там никто больше не верит такого рода поучениям. Там радуются жизни. Жить, существовать — считается уже блаженством. Мама, ты заметила, что все мои картины написаны на эту тему? Все говорят о радости жизни. В них свет, солнце и праздничное настроение — и сияющие, счастливые человеческие лица. Вот почему мне и страшно здесь оставаться у тебя.

Фру Алвинг. Страшно? Чего же ты боишься у меня?

Освальд. Боюсь, что все, что во мне есть, выродится здесь в безобразное.

Фру Алвинг (глядя на него в упор). Ты думаешь, это возможно?

Освальд. Я уверен в этом. Если повести здесь такую жизнь, как там, — это будет уже не та жизнь.

Фру Алвинг (слушавшая с напряженным вниманием, встает с широко раскрытыми, полными думы глазами и говорит). Так вот откуда все пошло. Теперь я поняла.

Освальд. Что ты поняла?

Фру Алвинг. Впервые поняла, уразумела. И могу говорить.

Освальд (встает). Мама, я тебя не понимаю.

Регина (тоже встав). Не уйти ли мне?

Фру Алвинг. Нет, оставайся. Теперь я могу говорить. Ты узнаешь теперь все, мой мальчик… И выберешь!.. Освальд, Регина…

Освальд. Тсс! Пастор!..

Пастор Мандерс (входит из передней). Ну вот, провели славный часок в задушевной беседе.

Освальд. И мы тоже.

Пастор Мандерс. Надо помочь Энгстрану устроить это убежище для моряков. Пусть Регина переедет к нему помогать.

Регина. Нет, благодарствуйте, господин пастор.

Пастор Мандерс (только что заметив ее). Что?.. Тут — и с бокалом в руках!

Регина (быстро ставя бокал на стол). Pardon!

Освальд. Регина уезжает со мной, господин пастор.

Пастор Мандерс. Уезжает? С вами?!

Освальд. Да, в качестве моей жены, если она потребует этого.

Пастор Мандерс. Но, боже милосердный!..

Регина. Я тут ни при чем, господин пастор.

Освальд. Или останется здесь, если я останусь.

Регина (невольно). Здесь?

Пастор Мандерс. Я просто столбенею, фру Алвинг!

Фру Алвинг. Не будет ни того, ни другого. Теперь я могу открыть всю правду.

Пастор Мандерс. Да не хотите же вы в самом деле!.. Нет, нет, нет!

Фру Алвинг. Да! Я могу и хочу. И никакие идеалы от этого не рушатся.

Освальд. Мама, что такое вы скрываете от меня?

Регина (прислушиваясь). Сударыня! Слышите? Народ кричит! (Идет на веранду и смотрит в окно.)

Освальд (идя к окну налево). Что случилось? Откуда этот свет?

Регина (кричит). Приют горит!

Фру Алвинг (бросаясь к окну). Горит?!

Пастор Мандерс. Горит? Быть не может! Я только что оттуда.

Освальд. Где моя шляпа? Ну, все равно… Отцовский приют!.. (Убегает через веранду в сад.)

Фру Алвинг. Мою шаль, Регина! Все здание занялось!..

Пастор Мандерс. Ужасно!.. Фру Алвинг, это суд над домом смуты и разлада!

Фру Алвинг. Да, да, конечно. Идем, Регина. (Поспешно уходит с Региной через переднюю.)

Пастор Мандерс (всплеснув руками). И не застраховано! (Спешит за ними.)

Действие третье

Та же комната. Все двери настежь. Лампа по-прежнему горит на столе. На дворе темно, только налево на заднем плане слабое зарево. Фру Алвинг, в наброшенной на голову шали, стоит на веранде и глядит в сад. Регина, тоже в платке, стоит чуть-чуть позади нее.

Фру Алвинг. Все сгорело. Дотла.

Регина. Еще горит в подвалах.

Фру Алвинг. Освальд все не идет. Спасать уж нечего.

Регина. Не снести ли ему шляпу?

Фру Алвинг. Он даже без шляпы?

Регина (указывая в переднюю). Вот она висит.

Фру Алвинг. Ну и пусть. Он, верно, сейчас придет. Я пойду сама взглянуть. (Уходит через веранду.)

Пастор Мандерс (входит из передней). Фру Алвинг здесь нет?

Регина. Сейчас только вышла в сад.

Пастор Мандерс. Такой ужасной ночи я еще не переживал.

Регина. Да, ужасное несчастье, господин пастор.

Пастор Мандерс. Ах, не говорите. Подумать страшно.

Регина. И как это могло случиться?..

Пастор Мандерс. Не спрашивайте меня, йомфру Энгстран. Почем я знаю? Разве и вы тоже?.. Мало того, что отец ваш…

Регина. Что он?

Пастор Мандерс. Он меня совсем с толку сбил.

Энгстран (входя из передней). Господин пастор…

Пастор Мандерс (испуганно оборачиваясь). Вы и тут за мной по пятам?

Энгстран. Да надо же, накажи меня бог! Ох ты, господи Иисусе! Вот грех-то какой вышел, господин пастор.

Пастор Мандерс (ходя взад и вперед). Увы! Увы!

Регина. Да что такое?

Энгстран. Ах, это все наша молитва наделала. (Тихо ей.) Теперь мы изловим пташку, дочка. (Вслух.) И по моей милости пастор наделал такой беды!

Пастор Мандерс. Но уверяю же вас, Энгстран…

Энгстран. Да кто же, кроме пастора, возился там со свечками?

Пастор Мандерс (останавливаясь). Это вы так говорите. А я, право, не помню, была ли у меня в руках свечка.

Энгстран. А я, как сейчас, гляжу: пастор взял свечку, снял с нее пальцами нагар и бросил в стружки.

Пастор Мандерс. Вы это видели?

Энгстран. Своими глазами.

Пастор Мандерс. Понять не могу. И привычки у меня такой нет, снимать нагар пальцами.

Энгстран. То-то вы так неумело и сняли. А ведь дело-то, пожалуй, может выйти очень даже скверное, господин пастор, а?

Пастор Мандерс (в тревоге шагая по комнате). И не спрашивайте!

Энгстран (идя за ним). И господин пастор ничего не застраховали?

Пастор Мандерс (продолжая шагать). Нет, нет, нет, говорят же вам!

Энгстран (следуя за ним). Не застраховали. А потом взяли да подпалили. Господи Иисусе! Вот беда!

Пастор Мандерс (отирая пот со лба). Да, признаюсь!..

Энгстран. И надо же было стрястись этакой беде с благодетельным заведением, от которого ждали столько пользы для города и для всей окружности, как говорят. Газеты-то не помилуют господина пастора.

Пастор Мандерс. Да, не пощадят. Вот об этом-то я и думаю. Это чуть ли не хуже всего. Все эти злобные выходки и нападки… Ах, прямо ужас берет подумать.

Фру Алвинг (выходя из сада). Его и не уведешь оттуда. Помогает тушить.

Пастор Мандерс. Ах, это вы, фру Алвинг.

Фру Алвинг. Вот вы и отделались от торжественной речи, пастор Мандерс.

Пастор Мандерс. О, я бы с радостью…

Фру Алвинг (понизив голос). Оно и к лучшему, что так случилось. На этом приюте не было бы благословения.

Пастор Мандерс. Вы думаете?

Фру Алвинг. А вы?

Пастор Мандерс. Но все-таки это ужасное несчастье.

Фру Алвинг. Будем смотреть на него с чисто деловой точки зрения. Вы к пастору, Энгстран?

Энгстран (у дверей в переднюю). Так точно.

Фру Алвинг. Так присядьте пока.

Энгстран. Благодарствуйте. Я постою.

Фру Алвинг (пастору). Вы, вероятно, уедете с пароходом?

Пастор Мандерс. Да. Он через час отходит.

Фру Алвинг. Так будьте добры взять все бумаги с собой. Я и слышать больше не хочу об этом деле. У меня есть теперь другие заботы.

Пастор Мандерс. Фру Алвинг…

Фру Алвинг. После я вышлю вам полную доверенность. Распоряжайтесь всем по своему усмотрению.

Пастор Мандерс. Я от души готов взять это на себя. Первоначальное назначение дара — увы! — должно теперь измениться.

Фру Алвинг. Само собой.

Пастор Мандерс. Так я думаю пока сделать так: усадьба Сульвик перейдет к здешней общине. Земля все-таки чего-нибудь да стоит. Может пригодиться не на то, так на другое. А на проценты с капитала, положенного в сберегательную кассу, я думаю, лучше всего поддерживать какое-нибудь учреждение, которое могло бы служить на пользу городу.

Фру Алвинг. Как вы сами хотите. Мне совершенно все равно.

Энгстран. Не забудьте моего убежища для моряков, господин пастор.

Пастор Мандерс. Да, да, это идея! Но надо еще подумать.

Энгстран. Какого черта тут думать… Ох, господи Иисусе!

Пастор Мандерс (со вздохом). И увы! Я даже не знаю, долго ли мне придется ведать этими делами. Общественное мнение может заставить меня отказаться. Все зависит от того, что выяснит следствие о причинах пожара.

Фру Алвинг. Что вы говорите?

Пастор Мандерс. А результата его никак нельзя предвидеть.

Энгстран (приближаясь). Ну как так? Коли тут сам Якоб Энгстран налицо?

Пастор Мандерс. Да, да, но…

Энгстран (понижая голос). Якоб Энгстран не таковский человек, чтобы выдать своего благодетеля в час беды, как говорится.

Пастор Мандерс. Но, дорогой мой, как же…

Энгстран. Якоб Энгстран, яко ангел-хранитель, как говорится…

Пастор Мандерс. Нет, нет. Я, право, не могу принять такой жертвы.

Энгстран. Нет, уж так тому и быть. Я знаю одного человека, который уже раз взял на себя чужую вину…

Пастор Мандерс (жмет ему руку). Якоб! Вы редкая личность. Ну, зато вам и будет оказана помощь — на ваше убежище. Можете положиться на меня.

Энгстран хочет поблагодарить, но не может от избытка чувств.

(Вешает свою сумку через плечо.) И в путь. Мы поедем вместе.

Энгстран (около дверей в столовую, тихо Регине). Едем со мной, девчонка. Будешь как сыр в масле кататься.

Регина (закидывая голову). Merci! (Идет в переднюю и приносит оттуда пальто пастору.)

Пастор Мандерс. Всего хорошего, фру Алвинг. И дай бог, чтобы дух порядка и законности скорее водворился в этом жилище!

Фру Алвинг. Прощайте, Мандерс. (Идет на веранду навстречу Освальду, входящему из сада.)

Энгстран (помогая вместе с Региной пастору надеть пальто). Прощай, дочка. И случись с тобою что, помни, где искать Якоба Энгстрана. (Тихо.) Малая Гаванская… Гм!..

(Обращаясь к фру Алвинг и Освальду.) А убежище для скитальцев-моряков назовем «Домом камергера Алвинга». И коли все пойдет, как я задумал, ручаюсь, он будет достоин покойного камергера.

Пастор Мандерс (в дверях). Гм… гм!.. Идем же, добрый мой Энгстран. Прощайте, прощайте. (Уходит с Энгстраном в переднюю.)

Освальд (идя к столу). О каком доме он говорил?

Фру Алвинг. Что-то вроде приюта, который он собирается устроить с пастором.

Освальд. Сгорит, как и этот здесь.

Фру Алвинг. С чего ты взял?

Освальд. Все сгорит. Ничего не останется на память об отце. И я сгорю тут.

Регина недоумевающе смотрит на него.

Фру Алвинг. Освальд, мой бедный мальчик! Не следовало тебе оставаться там так долго.

Освальд (садясь к столу). Пожалуй, что так.

Фру Алвинг. Дай я оботру тебе лицо, Освальд. Ты весь мокрый. (Отирает ему лицо своим носовым платком.)

Освальд (равнодушно глядя перед собой). Спасибо, мама!

Фру Алвинг. Ты устал, Освальд? Не хочешь ли уснуть?

Освальд (тревожно). Нет, нет… Только не спать. Я никогда не сплю. Я только притворяюсь. (Глухо.) Успею еще.

Фру Алвинг (озабоченно глядит на него). Да, ты действительно болен, мой дорогой.

Регина (напряженно). Господин Алвинг болен? Освальд (раздраженно). И заприте все двери. Этот смертельный страх…

Фру Алвинг. Запри, Регина.

Регина запирается и останавливается у дверей в переднюю. Фру Алвинг сбрасывает с себя шаль, и Регина тоже. Фру Алвинг придвигает стул и садится рядом с Освальдом.

Ну вот, я посижу с тобой…

Освальд. Да, посиди. И Регина пусть здесь останется. Пусть Регина всегда будет со мной. Ты ведь подашь мне руку помощи, Регина? Да?

Регина. Я не понимаю…

Фру Алвинг. Руку помощи?

Освальд. Да — в случае нужды.

Фру Алвинг. Освальд, у тебя же есть мать. Она тебе поможет.

Освальд. Ты? (Улыбаясь.) Нет, мама, этой помощи ты мне не окажешь. (С печальной усмешкой.) Ты! Ха-ха! (Серьезно смотрит на нее.) В конце концов тебе, конечно, было бы ближе всех. (Вспылив.) Почему ты со мной не на «ты», Регина? И не зовешь просто Освальдом?

Регина (тихо). Я не знаю, понравится ли это барыне. Фру Алвинг. Погоди, скоро тебе позволят называть его так. И присаживайся сюда, к нам.

Регина скромно и нерешительно садится по другую сторону стола.

Ну вот, мой бедный, исстрадавшийся мальчик, я сниму с твоей души тяжесть…

Освальд. Ты, мама?

Фру Алвинг. Освобожу тебя от всех этих угрызений совести, раскаяний, упреков самому себе…

Освальд. Ты думаешь, что можешь?

Фру Алвинг. Да, теперь могу, Освальд. Ты вот заговорил о радости жизни, и меня как будто озарило, и все, что со мной было в жизни, представилось мне в ином свете.

Освальд (качая головой). Ничего не понимаю.

Фру Алвинг. Знал бы ты своего отца, когда он был еще совсем молодым лейтенантом! В нем радость жизни била ключом.

Освальд. Я знаю.

Фру Алвинг. Только взглянуть на него — на душе становилось весело. И вдобавок эта необузданная сила, избыток энергии!..

Освальд. Дальше?..

Фру Алвинг. И вот такому-то жизнерадостному ребенку, — да, он был похож тогда на ребенка, — ему пришлось прозябать тут, в небольшом городе, где никаких радостей ему не представлялось, одни только развлечения. Никакой серьезной задачи, цели жизни, а только служба. Никакого дела, в которое он мог бы вложить свою душу, а только «дела». Ни единого товарища, который бы способен был понять, что такое, в сущности, радость жизни, а только шалопаи-собутыльники.

Освальд. Мама?..

Фру Алвинг. Вот и вышло, что должно было выйти.

Освальд. Что же должно было выйти?

Фру Алвинг. Ты сам сказал вечером, что сталось бы с тобой, останься ты дома.

Освальд. Ты хочешь сказать, что отец…

Фру Алвинг. Для необычайной жизнерадостности твоего отца не было здесь настоящего выхода. И я тоже не внесла света и радости в его дом.

Освальд. И ты?

Фру Алвинг. Меня с детства учили исполнению долга, обязанностям и тому подобному, и я долго оставалась под влиянием этого учения. У нас только и разговору было что о долге, обязанностях — о моих, обязанностях, об его обязанностях… И, боюсь, наш дом стал невыносим для твоего отца, Освальд, по моей вине.

Освальд. Почему ты никогда ничего не писала мне об этом?

Фру Алвинг. Никогда прежде не представлялось мне все это в таком свете, чтобы я могла решиться заговорить об этом с тобой, его сыном.

Освальд. Как же ты смотрела на все это?

Фру Алвинг (медленно). Я видела только одно — что твой отец был человеком погибшим еще прежде, чем ты родился…

Освальд (глухо). A-а! (Встает и идет к окну.)

Фру Алвинг. И вот еще меня преследовала мысль, что Регина, в сущности, своя в доме, как и мой собственный сын.

Освальд (быстро оборачиваясь). Регина?..

Регина (вскакивая, едва внятно). Я?..

Фру Алвинг. Да, теперь вы оба знаете.

Освальд. Регина!

Регина (как бы про себя). Так мать была, значит, таковская…

Фру Алвинг. Твоя мать во многих отношениях была хорошая женщина, Регина.

Регина. Но все-таки таковская. Да, и я иногда так думала, но… Ну-с, сударыня, так позвольте мне уехать сейчас же.

Фру Алвинг. Ты серьезно хочешь, Регина?

Регина. Ну да, конечно.

Фру Алвинг. Разумеется, ты свободна, но…

Освальд (идет к Регине). Уезжаешь? Но ведь ты своя в доме.

Регина. Merci, господин Алвинг… Да, теперь, верно, я могу звать вас Освальдом. Но это совсем не так вышло, как я думала.

Фру Алвинг. Регина, я не была с тобой откровенна…

Регина. Да, уж грешно сказать! Знай я, что Освальд больной… И раз теперь между нами не может выйти ничего серьезного… Нет, я никак не могу запереться тут в деревне и загубить свою молодость в сиделках при больных.

Освальд. Даже при таком близком тебе человеке?

Регина. Нет уж, знаете. Бедной девушке надо пользоваться молодостью. А то и оглянуться не успеешь, как сядешь на мель. И во мне ведь тоже есть эта жизнерадостность, сударыня!

Фру Алвинг. Да, увы… Не сгуби себя, Регина!

Регина. Ну, чему быть, того не миновать. Если Освальд пошел в отца, так я, верно, в мать… Позвольте спросить, сударыня, пастор знает насчет меня?

Фру Алвинг. Пастор Мандерс все знает.

Регина (суетливо набрасывает платок). Так мне надо поскорее собраться, чтобы захватить пароход. Пастор такой человек — с ним можно поладить. Да, сдается, что и мне будет так же с руки попользоваться теми денежками, как и этому противному столяру.

Фру Алвинг. Желаю, чтобы они пошли тебе впрок.

Регина (глядя на нее в упор). А не мешало бы вам, сударыня, дать мне воспитание, как дочери благородного человека. Оно бы больше подошло для меня. (Закидывая голову.) Ну да наплевать! (Озлобленно косясь на закупоренную бутылку.) Мне, пожалуй, еще доведется распивать шампанское с благородными господами.

Фру Алвинг. А понадобится тебе родной дом, Регина, приходи ко мне.

Регина. Нет, покорно благодарю. Пастор Мандерс, верно, позаботится обо мне. А плохо придется, так я знаю дом, который мне ближе.

Фру Алвинг. Чей же это?

Регина. Приют камергера Алвинга.

Фру Алвинг. Регина, я вижу теперь — ты погибнешь!

Регина. Э, ладно! Adieu! (Кланяется и уходит через переднюю.)

Освальд (глядя в окно). Ушла!

Фру Алвинг. Да.

Освальд (бормочет). Как все это было нехорошо!

Фру Алвинг (подходит к нему и кладет ему руки на плечи). Освальд, милый мой, это очень потрясло тебя?

Освальд (оборачиваясь к ней лицом). Это насчет отца, что ли?

Фру Алвинг. Да, насчет твоего несчастного отца. Боюсь, что это слишком сильно на тебя подействовало.

Освальд. С чего ты взяла? Разумеется, меня это крайне поразило. Но, в сущности, мне это довольно безразлично.

Фру Алвинг (снимая руки). Безразлично? Что твой отец был так бесконечно несчастен?!

Освальд. Разумеется, мне жаль его, как и всякого другого на его месте, но…

Фру Алвинг. Только? Родного отца!

Освальд (раздражительно). Ах, отца… отца! Я же не знал совсем отца. Только и помню, что меня раз стошнило по его милости.

Фру Алвинг. Прямо подумать страшно! Неужели все-таки ребенок не должен чувствовать привязанности к своему родному отцу?

Освальд. А если ему не за что благодарить отца? Если он даже не знал отца? Или ты в самом деле так крепко держишься старых предрассудков, ты, такая развитая, просвещенная?

Фру Алвинг. Так это же всего один предрассудок!..

Освальд. Ты сама должна понимать, мама, что это просто ходячее мнение… Одно из многих пущенных в ход, чтобы затем они…

Фру Алвинг (потрясенная). Стали привидениями.

Освальд (бродя по комнате). Да, пожалуй, назови их привидениями.

Фру Алвинг (порывисто). Освальд… так ты и меня не любишь?

Освальд. Тебя-то я хоть знаю…

Фру Алвинг. Да, знаешь, и только!

Освальд. И знаю, как горячо ты любишь меня, за что, конечно, я и должен быть тебе благодарен. И вдобавок ты можешь быть мне бесконечно полезна во время болезни.

Фру Алвинг. Да, да, Освальд. Не правда ли? О, я просто готова благословлять твою болезнь за то, что она привела тебя ко мне. Я вижу теперь, что ты еще не мой, мне надо завоевать тебя.

Освальд (раздражительно). Да, да, да, все это одни разговоры. Ты помни, я больной человек, мама. Не могу много думать о других, мне впору думать о себе самом.

Фру Алвинг (упавшим голосом). Я буду довольна малым и терпелива, Освальд.

Освальд. И весела, мама!

Фру Алвинг. Да, да, мой мальчик, ты прав. (Подходит к нему.) Ну что же, сняла я с тебя тяжесть упреков и угрызений совести?

Освальд. Да. Но кто снимет тяжесть страха?

Фру Алвинг. Страха?

Освальд (бродя по комнате). Регину и просить не пришлось бы.

Фру Алвинг. Я не понимаю. Какая связь! этот страх — и Регина?

Освальд. Очень теперь поздно, мама?

Фру Алвинг. Раннее утро. (Выглядывает в окно веранды.) Заря занимается на высотах. И погода будет ясная, Освальд. Скоро ты увидишь солнце.

Освальд. Очень рад. О, у меня еще может быть много радостей в жизни — будет для чего жить…

Фру Алвинг. Еще бы!

Освальд. Если я и не могу работать, то…

Фру Алвинг. О, ты скоро опять будешь в состоянии работать, мой дорогой мальчик. Теперь ты сбросил с себя всю эту тяжесть угрызений и сомнений.

Освальд. Да, хорошо, что ты избавила меня от этих фантазий. И только бы мне удалось покончить еще с одним… (Садится на диванчик.) Давай поговорим, мама.

Фру Алвинг. Давай, давай! (Придвигает к дивану кресло и садится рядом с Освальдом.)

Освальд. А тем временем и солнце взойдет. И ты узнаешь. И я избавлюсь от этого страха.

Фру Алвинг. Ну, что же я узнаю?

Освальд (не слушая ее). Мама, ты ведь сказала вечером, что ни в чем не можешь мне отказать, если я попрошу тебя?

Фру Алвинг. Да, сказала.

Освальд. И сдержишь слово?

Фру Алвинг. Можешь положиться на меня, мой дорогой, единственный!.. Ведь я только для тебя одного и живу.

Освальд. Да, да, так слушай… Ты, мама, сильна духом, я знаю. Только оставайся спокойно на месте, когда услышишь.

Фру Алвинг. Да что же это такое? Что-то ужасное?..

Освальд. Не кричи. Слышишь? Обещаешь? Будешь сидеть смирно и тихонько разговаривать со мной об этом? Обещаешь, мама?

Фру Алвинг. Да, да, обещаю, только говори!

Освальд. Так вот знай, что эта усталость, эта невозможность думать о работе — это еще не самая болезнь…

Фру Алвинг. В чем же самая болезнь?

Освальд. Болезнь, доставшаяся мне в наследство, она… (указывая себе на лоб, добавляет еле слышно) сидит тут.

Фру Алвинг (почти лишаясь языка). Освальд!.. Нет, нет!

Освальд. Не кричи. Я не выношу крика. Да, сидит тут и ждет своего часа. И может прорваться наружу когда угодно.

Фру Алвинг. О, какой ужас!

Освальд. Только спокойнее… Так вот каково мое положение…

Фру Алвинг (вскакивая). Это неправда, Освальд! Этого не может быть! Нет, нет, это не так!

Освальд. У меня уже был один припадок. Он скоро прошел. Но когда я узнал, что со мной было, меня охватил страх, гнетущий, невыносимый страх, который и погнал меня домой, к тебе.

Фру Алвинг. Так, значит, страх!..

Освальд. Да, ведь это неописуемо, отвратительно! О, если б еще это была обыкновенная смертельная болезнь… Я не так уж боюсь умереть, хотя и охотно пожил бы подольше…

Фру Алвинг. Да, да, Освальд, ты будешь жить!

Освальд. Но это так отвратительно. Превратиться опять в беспомощного ребенка, которого кормят и… Нет, этого нельзя и выразить!

Фру Алвинг. За ребенком будет ходить мать.

Освальд (вскакивая). Нет, никогда. Именно этого я и не хочу. Я не могу вынести мысли, что я, быть может, проживу в таком положении много лет, состарюсь, поседею. И ты можешь умереть за это время. (Присаживаясь на ручку кресла матери.) Ведь это не непременно сразу кончается смертью, сказал доктор. Он назвал эту болезнь своего рода размягчением мозга… или чем-то вроде этого. (С мрачной улыбкой.) Название, по-моему, звучит так красиво. Мне всегда представляются при этом драпри вишневого бархата, — так и хочется погладить…

Фру Алвинг (вскакивает). Освальд!

Освальд (вскакивает и опять начинает бродить по комнате). И вот ты отняла у меня Регину. Будь она со мной, она бы подала мне руку помощи.

Фру Алвинг (подходя к нему). Что ты хочешь сказать, мой дорогой? Разве есть такая помощь в свете, которой бы я не оказала тебе?

Освальд. Когда я оправился от этого припадка, доктор сказал мне, что если припадок повторится, — а он повторится, — то надежды больше не будет.

Фру Алвинг. И он был так бессердечен!..

Освальд. Я потребовал от него. Я сказал, что мне надо сделать кое-какие распоряжения… (Лукаво улыбаясь.) Так оно и есть. (Вынимая из внутреннего бокового кармана коробочку.) Мама, видишь?

Фру Алвинг. Что это такое?

Освальд. Порошок морфия.

Фру Алвинг (в ужасе глядит на него). Освальд, мальчик мой…

Освальд. Я скопил двенадцать облаток…

Фру Алвинг (желая выхватить коробочку). Отдай мне, Освальд!

Освальд. Еще рано, мама. (Снова прячет коробочку.)

Фру Алвинг. Этого я не переживу.

Освальд. Надо пережить. Будь при мне здесь Регина, я бы сказал ей, что со мной… и попросил бы ее об этой последней услуге: она бы оказала ее мне, я знаю.

Фру Алвинг. Никогда!

Освальд. Когда бы этот ужас поразил меня и она увидела бы, что я лежу беспомощный, как малое дитя, безнадежно, безвозвратно погибший…

Фру Алвинг. Никогда в жизни Регина не сделала бы этого!

Освальд. Регина сделала бы. Она так восхитительно легко решает все. Да ей скоро и надоело бы возиться с таким больным.

Фру Алвинг. Так слава богу, что ее здесь нет.

Освальд. Значит, теперь тебе придется оказать мне эту услугу, мама.

Фру Алвинг (с громким криком). Мне!

Освальд. Кому же, как не тебе?

Фру Алвинг. Мне! Твоей матери!

Освальд. Именно.

Фру Алвинг. Мне, давшей тебе жизнь!

Освальд. Я не просил тебя о жизни. И что за жизнь ты мне дала? Не нужно мне ее! Возьми назад!

Фру Алвинг. Помогите! Помогите! (Бежит в переднюю.)

Освальд (догоняя ее). Не уходи от меня. Куда ты?

Фру Алвинг (в передней). За доктором для тебя, Освальд! Пусти меня.

Освальд (там же). Не пущу. И никто сюда не войдет.

Слышится звук защелкивающегося замка.

Фру Алвинг (возвращаясь). Освальд!.. Освальд!.. Дитя мое!..

Освальд (за нею). Есть ли у тебя в груди сердце, сердце матери, что ты можешь видеть мои мучения — этот невыносимый страх?

Фру Алвинг (после минутного молчания, твердо). Вот тебе моя рука.

Освальд. Ты согласна?..

Фру Алвинг. Если это окажется необходимым. Но этого не будет. Нет, нет, никогда! Невозможно!

Освальд. Будем надеяться. И постараемся жить вместе как можно дольше. Спасибо, мама. (Садится в кресло, которое фру Алвинг придвинула к диванчику.)

Занимается день, лампа все горит на столе.

Фру Алвинг (осторожно подходя к Освальду). Ты теперь успокоился?

Освальд. Да.

Фру Алвинг (наклоняясь к нему). Ты просто вообразил себе весь этот ужас, Освальд. Все это одно воображение. Ты не вынес потрясения. Но теперь ты отдохнешь — дома, у своей матери, мой ненаглядный мальчик. Все, на что только укажешь, то и получишь, как в детстве. Вот видишь — припадок прошел. Видишь, как легко все прошло. О, я знала!.. И смотри, Освальд, какой чудный день занимается! Яркое солнце. Теперь ты увидишь свою родину в настоящем свете. (Подходит к столу и гасит лампу.)

Восход солнца. Ледник и вершины скал в глубине ландшафта озарены ярким блеском утреннего солнца.

Освальд (сидит не шевелясь в кресле спиной к веранде и вдруг говорит). Мама, дай мне солнце.

Фру Алвинг (у стола, в недоумении). Что ты говоришь?

Освальд (повторяет глухо, беззвучно). Солнце… Солнце…

Фру Алвинг (бросаясь к нему). Освальд, что с тобой?

Освальд как-то весь осунулся в кресле, все мускулы его ослабли, лицо стало бессмысленным, взор тупо уставлен в пространство.

(Дрожа от ужаса.) Что это? (С криком.) Освальд! Что с тобой! (Бросается перед ним на колени и трясет его.) Освальд! Освальд! Взгляни на меня! Ты не узнаешь меня?

Освальд (беззвучно, по-прежнему). Солнце… Солнце…

Фру Алвинг (в отчаянии вскакивает, рвет на себе волосы и кричит). Нет сил вынести! (Шепчет с застывшим от ужаса лицом.) Не вынести! Никогда! (Вдруг.) Где они у него? (Лихорадочно шарит у него на груди.) Вот! (Отступает на несколько шагов и кричит.) Нет! Нет! Нет!.. Да!.. Нет! Нет! (Стоит шагах в двух от него, запустив пальцы в волосы и глядя на сына в безмолвном ужасе.)

Освальд (сидя неподвижно, повторяет). Солнце… Солнце…

Враг народа Пьеса в пяти действиях Перевод А. и П. Ганзен

{41}

Действующие лица

Доктор Томас Стокман, курортный врач.

Фру Стокман, его жена.

Петра, их дочь, учительница.

Эйлиф, Мортен, их сыновья, тринадцати и десяти лет.

Петер Стокман, старший брат доктора, городской фогт{42} и полицеймейстер, председатель правления курорта и т. д.

Мортен Хиль, приемный отец фру Стокман, владелец кожевенного завода.

Ховстад, редактор «Народного вестника».

Биллинг, сотрудник той же газеты.

Капитан Хорстер.

Аслаксен, владелец типографии.

Участники сходки: мужчины разных сословий, несколько женщин, школьники.

Действие происходит в приморском городке на юге Норвегии.

Действие первое

Вечер. Небогато, но уютно обставленная гостиная в квартире доктора Стокмана. В правой боковой стене две двери: дальняя ведет в переднюю, а ближайшая — в кабинет доктора. В противоположной стене, прямо против двери в переднюю, дверь в другие комнаты, занимаемые семьей. Посредине той же стены печь, а ближе к переднему плану диван, над которым висит зеркало; перед диваном овальный стол, покрытый скатертью, на столе лампа под абажуром. В задней стене открытая дверь в столовую, где накрыт стол; на нем горит лампа. Биллинг, с засунутой за ворот салфеткой, сидит у стола в столовой. Фру Стокман стоит возле, потчуя гостя ростбифом. Остальные стулья около стола пусты, сервировка в беспорядке, как после оконченной трапезы.

Фру Стокман. Да, раз вы опоздали на целый час, господин Биллинг, то не взыщите, что ужин холодный.

Биллинг (прожевывая). Очень вкусно… прямо превосходно.

Фру Стокман. Вы ведь знаете, как строго муж соблюдает часы еды…

Биллинг. Для меня это решительно ничего не означает. Пожалуй, даже вкуснее кажется, когда сидишь вот так, в одиночку, и никто тебе не мешает.

Фру Стокман. Да, да, если вам кажется вкусно, то… (Прислушиваясь.) А вот, верно, и Ховстад.

Биллинг. Пожалуй.

Входит городской фогт Стокман, в пальто, форменной фуражке и с палкой.

Фогт. Нижайшее почтение, невестка.

Фру Стокман (выходя в гостиную). Ах, здравствуйте! Это вы? Как мило, что заглянули.

Фогт. Шел мимо, вот и… (Бросив взгляд в столовую.) Но у вас, как видно, гости.

Фру Стокман (несколько смущенная). Нет, совсем нет, просто случайно. (Быстро.) Не хотите ли закусить за компанию?

Фогт. Я? Нет, покорно благодарю. Горячий ужин — боже избави. Это не для моего желудка.

Фру Стокман. Ну, разок-то…

Фогт. Нет, нет, спасибо, я держусь своего вечернего чая с бутербродами. Оно, в конце концов, здоровее… да и поэкономнее.

Фру Стокман (с улыбкой). Вы не подумайте, что мы с Томасом так уж транжирим.

Фогт. Вы-то нет, невестка. Этого у меня и в уме не было. (Указывая рукой на кабинет доктора.) Его, пожалуй, дома нет?

Фру Стокман. Нет, пошел прогуляться после ужина… с мальчиками.

Фогт. Это считается здоровым? (Прислушиваясь.) Вот, кажется, и он.

Фру Стокман. Нет, едва ли…

Стук в дверь из прихожей.

Пожалуйста!

Входит редактор Ховстад.

Ах, это вы, господин редактор…

Ховстад. Да, извините, меня задержали в типографии. Здравствуйте, господин фогт.

Фогт (сдержанно кланяясь, суховатым тоном). Господин редактор… Вероятно, по делу?

Ховстад. Отчасти. По поводу одной статьи в газету.

Фогт. Могу себе представить. Мой брат, говорят, весьма плодовитый сотрудник «Народного вестника».

Ховстад. Да, он разрешает себе выступать в «Народном вестнике» с правдивым словом на ту или иную тему.

Фру Стокман (Ховстаду). Но не угодно ли вам… (Указывает на столовую.)

Фогт. Помилуйте! Я отнюдь не ставлю ему в упрек, что он пишет для того круга читателей, в котором ожидает встретить наибольший отклик. Вообще у меня ведь нет никаких личных причин питать неудовольствие против вашей газеты, господин Ховстад.

Ховстад. И я так думаю.

Фогт. В сущности, у нас в городе господствует прекрасный дух терпимости… истинно мирный гражданский дух. И происходит это оттого, что у нас есть большое общее дело… одинаково дорогое всем благомыслящим согражданам.

Ховстад. Наш курорт, да.

Фогт. Именно. Наша грандиозная новая великолепная водолечебница. Увидите, она станет главнейшим жизненным источником города, господин Ховстад. Без сомнения!

Фру Стокман. И Томас то же говорит.

Фогт. Какой необычайный подъем нашего города наблюдается за последние годы! Капиталы пошли в оборот, все оживилось. Дома и земельные участки растут в цене с каждым днем.

Ховстад. И число безработных убывает.

Фогт. И это тоже. Расходы по призрению бедных, ложащиеся на имущие классы, отрадно уменьшаются и уменьшатся еще, если сезон в этом году выдастся вполне благоприятный и съезд гостей будет многочисленным… то есть наплыв больных, которые составляют реноме курорту.

Ховстад. И на это, как я слышал, имеются все виды.

Фогт. Виды весьма многообещающие. Ежедневно поступают запросы о помещениях и тому подобном.

Ховстад. Так статья доктора явится как раз кстати.

Фогт. Он опять написал что-нибудь такое?

Ховстад. Написал-то он еще зимой… статью о курорте; в ней подчеркнуты все благоприятные гигиенические условия наших мест. Но я тогда отложил печатание.

Фогт. Ага! Была, вероятно, какая-нибудь загвоздка?

Ховстад. Нет, не потому, но мне казалось, что лучше подождать до середины весны; теперь ведь как раз люди начинают шевелиться, подумывать, где провести лето.

Фогт. Весьма правильно, чрезвычайно правильно, господин Ховстад.

Фру Стокман. Да, уж когда дело идет о курорте, Томас просто неутомим.

Фогт. На то он и курортный врач.

Ховстад. Да он же первый и затеял все.

Фогт. Он? Вот как!.. Да, мне приходится иногда слышать, что есть люди, которые держатся этого мнения. Но я, право, думаю, что и мне тоже принадлежит скромная доля участия в данном предприятии.

Фру Стокман. Томас всегда это говорит.

Ховстад. Да кто же это отрицает, господин фогт? Вы двинули дело, осуществили его на практике; это всем нам известно. Я говорю только, что идею подал доктор.

Фогт. Да, идей у моего брата в свое время было хоть отбавляй… к сожалению. Но когда доходит до настоящего дела, нужны люди другого закала, господин Ховстад. И, право, я полагал, что, по крайней мере, здесь в доме…

Фру Стокман. Но, дорогой зять…

Ховстад. Помилуйте, господин фогт.

Фру Стокман. Так подите же закусите немножко, господин Ховстад, а тем временем, верно, и муж придет.

Ховстад. Спасибо… чуточку, пожалуй… (Уходит в столовую.)

Фогт (понизив голос). Замечательно, что эти люди, вышедшие непосредственно из крестьянского сословия, никак не могут отделаться от своей бестактности.

Фру Стокман. Ну, стоит ли обращать внимание! Или вы с Томасом не можете поделить честь по-братски?

Фогт. Казалось бы, так, но не все, как видно, согласны делиться.

Фру Стокман. Ну, что там говорить о других! Вы-то с Томасом ведь отлично ладите. (Прислушиваясь.) Вот теперь, кажется, он. (Идет и отворяет дверь в переднюю.)

Доктор Стокман (смеясь и шумно разоблачаясь в прихожей). Вот тебе еще гость, Катрине! Что, рада? А?.. Милости прошу, капитан Хорстер, повесьте пальто на крючок. Ах да, вы без пальто… Представь себе, Катрине, поймал его на улице и еле затащил к нам!

Капитан Хорстер входит и раскланивается.

(В дверях.) Марш в столовую, мальчуганы. Знаешь, Катрине, они опять голоднехоньки! Сюда, капитан Хорстер, сейчас отведаете такого ростбифа… (Тащит Хорстера в столовую.)

Эйлиф и Мортен идут туда же.

Фру Стокман. Томас, разве ты не видишь?..

Доктор Стокман (оборачиваясь в дверях). А-а, ты, Петер? (Подходит и протягивает ему руку.) Вот это славно.

Фогт. К сожалению, я должен сейчас уйти…

Доктор Стокман. Вздор, сейчас подадут пунш. Ты ведь не забыла про пунш, Катрине?

Фру Стокман. Конечно, нет. Вода уже кипит. (Уходит в столовую.)

Фогт. И пунш еще!..

Доктор Стокман. Да, усаживайся, вот славно будет.

Фогт. Спасибо, я никогда не участвую в пирушках…

Доктор Стокман. Да какая же это пирушка!

Фогт. Однако… (Смотрит в столовую.) Удивительно, как это они могут поглощать столько!

Доктор Стокман (потирая руки). Просто любо-дорого смотреть, как молодежь ест! Всегда у них аппетит! Так оно и следует. Им надо есть! Набираться сил! Вот кому предстоит месить опару будущего, Петер.

Фогт. Смею спросить, как это «месить»… как ты выражаешься?

Доктор Стокман. А это ты спроси у молодежи… когда придет время. Мы-то, разумеется, этого уж не увидим. Само собой. Два таких старых хрыча, как мы с тобой…

Фогт. Ну-ну, однако! Крайне странная манера выражаться…

Доктор Стокман. Э, не придирайся ко мне, Петер. Надо тебе сказать… у меня так весело, приятно на душе. Чувствую себя невыразимо счастливым среди этой пробуждающейся, брызжущей изо всех пор молодой жизни. Это, право же, чудесное время, в которое мы живем! Вокруг нас как будто расцветает целый мир.

Фогт. В самом деле? Ты находишь?

Доктор Стокман. Тебе-то, конечно, это не так заметно, как мне. Ты всю жизнь прожил тут, в этих условиях, и впечатлительность у тебя притупилась. А я столько лет пробыл там, на севере, в захолустье, где почти не видать свежего человека, от которого можно было бы услышать живое слово, что мне теперь поистине кажется, будто я очутился в самом водовороте мирового города.

Фогт. Гм… мирового города…

Доктор Стокман. Ну, понятно, я знаю — условия жизни здесь мизерны в сравнении с многими другими местами. Но и здесь кипит жизнь с ее упованиями, с бесчисленным множеством задач, ради которых стоит работать, бороться, а это главное. (Кричит.) Катрине, почтальона не было?

Фру Стокман (из столовой). Нет, никого не было.

Доктор Стокман. И потом, хороший заработок. Петер! Вот что научишься ценить, пожив, как мы, впроголодь…

Фогт. Помилуй…

Доктор Стокман. Да, да, поверь, нам не раз приходилось крутенько. А теперь живем, как помещики! Сегодня, например, у нас за обедом был ростбиф. Еще и на ужин осталось. Не отведаешь ли кусочек? Или дай хоть показать тебе его… Поди сюда…

Фогт. Нет, нет, ни в коем случае…

Доктор Стокман. Ну, так поди же сюда. Видишь, мы обзавелись скатертью?

Фогт. Да, заметил.

Доктор Стокман. И абажуром. Видишь? Все Катрине сэкономила. И комната сразу стала уютнее. Как ты находишь? Стань-ка вон там… нет, нет, не так. Ну вот, теперь так. Видишь, когда оттуда падает такой яркий свет, право, гостиная выходит преэлегантной. А?

Фогт. Да, если можно позволить себе такого рода роскошь…

Доктор Стокман. О да, теперь-то можно. Катрине говорит, что я зарабатываю почти как раз столько, сколько нам нужно на жизнь.

Фогт. Почти — да!

Доктор Стокман. Но человек науки ведь и вправе жить немножко пошире. Я уверен, что простой амтман{43} тратит в год куда больше моего.

Фогт. Еще бы! Амтман, высшее административное лицо…

Доктор Стокман. Ну, так скажем — простой коммерсант. Этот народ живет еще куда шире.

Фогт. Таковы условия жизни.

Доктор Стокман. В конце концов, и я, право, не трачу денег зря, Петер. Но не лишать же мне себя истинного удовольствия — принимать у себя людей. Мне это, видишь ли, прямо необходимо. Столько лет я просидел там в глуши отшельником. Теперь для меня стало насущной потребностью общение с молодыми, смелыми, бодрыми людьми, свободомыслящими, полными жажды деятельности… А вон те там, что сидят и едят на доброе здоровье, как раз такого сорта. Мне бы хотелось, чтоб ты поближе узнал Ховстада…

Фогт. Ах да, Ховстад сказал, что опять собирается напечатать какую-то твою статью.

Доктор Стокман. Мою статью?

Фогт. Да, о курорте. Статью, что ты писал еще зимой.

Доктор Стокман. Ах, ту… да! Но ее я пока не хочу пускать.

Фогт. Нет? А по-моему, теперь как раз самое подходящее время.

Доктор Стокман. Да, это, положим, так, но при обыкновенных обстоятельствах… (Ходит по комнате.)

Фогт (следит за ним взглядом). А что же такого необыкновенного в данных обстоятельствах?

Доктор Стокман (останавливаясь). Видишь, Петер, я, честное слово, не могу пока сказать тебе этого. Во всяком случае, не сегодня. Пожалуй, в данных обстоятельствах и много необыкновенного, а может, и ровно ничего. Весьма возможно, что все это одно воображение.

Фогт. Признаюсь, это в высшей степени загадочно. Предвидится что-нибудь неприятное, что хотят скрыть от меня? Полагал бы, однако, что в качестве председателя правления курорта…

Доктор Стокман. А я полагал бы, что в качестве… Ну ладно, не вцепляться же нам друг другу в волосы, Петер.

Фогт. Боже избави. У меня нет этой привычки вцепляться в волосы, как ты выражаешься. Но я должен неукоснительнейше настаивать на том, чтобы все мероприятия ставились на обсуждение по-деловому и проводились установленным порядком через законные власти. Я не могу допустить никаких обходов или подходов с заднего крыльца.

Доктор Стокман. Разве я когда-нибудь прибегал к обходам или подходам?

Фогт. Во всяком случае, у тебя врожденная склонность ходить своими особыми путями, а это в благоустроенном обществе почти столь же недопустимо. Отдельному человеку приходится, в самом деле, подчиняться интересам целого или, вернее, подчиняться властям, кои стоят на страже общего блага.

Доктор Стокман. Весьма возможно. Но мне-то кой черт до этого?

Фогт. Да вот этого-то как раз ты, милый Томас, по-видимому, и не желаешь себе усвоить. Но смотри, тебе еще когда-нибудь придется поплатиться за это, рано или поздно. Так и знай. Прощай.

Доктор Стокман. Да ты просто спятил! Не туда заехал…

Фогт. Ну, этого со мной не бывает. И вообще я просил бы избавить меня… (Кланяясь по направлению столовой.) Прощайте, невестка. Прощайте, господа. (Уходит.)

Фру Стокман (входя в комнату). Ушел?

Доктор Стокман. Да. Совсем взбеленился.

Фру Стокман. Чем это ты опять рассердил его, милый Томас?

Доктор Стокман. Да ровно ничем. Не может же он требовать, чтобы я давал ему отчет… прежде времени.

Фру Стокман. А какого же отчета он от тебя требовал?

Доктор Стокман. Гм… предоставь это мне, Катрине… Удивительно, что почтальона все нет.

Ховстад, Биллинг и Хорстер встают из-за стола и входят в гостиную. Немного погодя за ними следуют Эйлиф и Мортен.

Биллинг (потягиваясь). A-а! Убей меня бог… после такого ужина чувствуешь себя прямо новым человеком.

Ховстад. А фогт, кажется, был не в духе сегодня?

Доктор Стокман. Это все от желудка. Плохо варит у него.

Ховстад. Особенно плохо, пожалуй, переваривает нас с «Народным вестником».

Фру Стокман. Вы-то, кажется, ничего… довольно мирно разошлись с ним.

Ховстад. Да, но это только так… вроде перемирия.

Биллинг. Верно! Это слово исчерпывает положение.

Доктор Стокман. Не надо забывать, что Петер человек одинокий, бедняга. Нет у него семьи, домашнего уюта; все только дела, дела. А потом эта треклятая чайная водица, которую он вечно лакает. Эй вы, мальчуганы! Подвигайте-ка стулья. Катрине, дадут нам сюда пуншу?

Фру Стокман (направляясь в столовую). Сейчас подам.

Доктор Стокман. Вы со мной на диван, капитан Хорстер. Такой редкий гость!.. Пожалуйста, садитесь, друзья.

Мужчины садятся к столу. Фру Стокман приносит поднос с кипятильником, стаканами, графинами и прочими принадлежностями.

Фру Стокман. Ну вот: тут и арак, и ром, и коньяк. Теперь пусть каждый сам себя угощает. (Отходит.)

Доктор Стокман (берет стакан). Сумеем. (Приготовляет пунш.) И сигары сюда! Эйлиф, ты небось знаешь, где стоит ящик. А ты, Мортен, принеси мою трубку.

Мальчики убегают в комнату направо.

Я подозреваю, что Эйлиф иной раз таскает у меня сигары, но и виду не подаю. (Кричит.) Дай мне и шапочку мою, Мортен!.. Катрине, может быть, ты скажешь ему, куда я ее девал? А, он уже нашел ее!

Мальчики приносят все, что было велено.

Сделайте одолжение, друзья! Я, вы знаете, держусь своей трубки. Вот эта самая не раз странствовала со мной там по северу во всякую погоду и непогоду. (Чокаясь.) Ваше здоровье! A-а!.. Да, оно куда приятнее сидеть тут в тепле и уюте.

Фру Стокман (занимаясь вязаньем). Вам скоро опять в путь, капитан Хорстер?

Хорстер. На будущей неделе, я думаю, будем готовы.

Фру Стокман. В Америку?

Хорстер. Да, по-видимому.

Биллинг. Так вам, значит, не удастся принять участие в местных выборах.

Хорстер. Разве предстоят новые выборы?

Биллинг. А вы не знаете?

Хорстер. Нет, я в эти дела не мешаюсь.

Биллинг. Но вы же интересуетесь общественными делами?

Хорстер. Нет, я в них ничего не понимаю.

Биллинг. Все-таки; надо, по крайней мере, участвовать в подаче голосов.

Хорстер. Даже тем, кто ничего в этих делах не смыслит?

Биллинг. Смыслит? То есть что вы хотите сказать? Общество — тоже вроде корабля. Весь экипаж должен участвовать в управлении им.

Хорстер. Быть может, так полагается на суше, а на корабле из этого ничего путного не вышло бы.

Ховстад. Странно, как мало моряки в большинстве случаев интересуются делами страны.

Биллинг. Просто удивительно.

Доктор Стокман. Моряки — что птицы перелетные. Они везде дома — и на юге и на севере. Зато тем энергичнее надо действовать нам, остальным, господин Ховстад. Не появится ли завтра в «Народном вестнике» чего-нибудь такого общественно полезного?

Ховстад. По части городских дел — ничего. Но послезавтра я полагал пустить вашу статью…

Доктор Стокман. Ах, черт, мою статью! Нет, слушайте, вам придется подождать с ней.

Ховстад. Разве? А у нас и место сейчас есть, да и время, мне казалось, самое подходящее…

Доктор Стокман. Да, да, оно, пожалуй, так, но все-таки вам придется пообождать. Потом я вам объясню…

Из передней входит Петра в шляпе и пальто, с тетрадями под мышкой.

Петра. Здравствуйте.

Доктор Стокман. Здравствуй, Петра. И ты пришла?

Обмен поклонами. Петра складывает свои вещи и тетради на стул у дверей.

Петра. Вы вот тут сидите себе, угощаетесь, а я все на ногах, за работой…

Доктор Стокман. Ну, теперь и ты присаживайся, угощайся.

Биллинг. Приготовить вам стаканчик?

Петра (подходя к столу). Спасибо, я лучше сама. Вы всегда приготовляете слишком крепко. Ах да, отец, у меня есть письмо тебе. (Идет к стулу, где лежат ее вещи.)

Доктор Стокман. Письмо? От кого?

Петра (ища в кармане пальто). Почтальон мне отдал… как раз когда я выходила из дому…

Доктор Стокман (встает и идет к ней). И ты сейчас только собралась отдать?

Петра. Но, право же, мне некогда было снова подниматься наверх. Изволь.

Доктор Стокман (хватая письмо). Посмотрим, посмотрим, дочка. (Глядит на адрес.) Да, да, совершенно верно!

Фру Стокман. Это самое ты так ждал, Томас?

Доктор Стокман. Именно. Надо сейчас же пойти… Где бы взять свечу? Катрине! Опять в моей комнате нет лампы?

Фру Стокман. Как же, горит у тебя на письменном столе.

Доктор Стокман. Хорошо, хорошо. Извините меня, на минутку. (Уходит в комнату направо.)

Петра. Что это может быть такое, мама?

Фру Стокман. Не знаю. Последнее время он то и дело спрашивал, не было ли чего с почты.

Биллинг. Вероятно, иногородний пациент…

Петра. Бедный отец! Скоро его совсем завалят работой. (Приготовляет себе пунш.) Вот вкусно-то будет!

Ховстад. У вас и сегодня были занятия в вечерней школе?

Петра (отхлебывая). Два часа.

Биллинг. Да утром четыре часа в институте?..

Петра (присаживаясь к дверям). Пять.

Фру Стокман. А вечером предстоит еще поправлять тетрадки, как вижу.

Петра. Целую кипу.

Хорстер. И вы, по-видимому, совсем завалены работой.

Петра. Да, но это хорошо. Такая славная усталость потом…

Биллинг. А вам это нравится?

Петра. Да, так крепко спится зато.

Мортен. Ты, верно, ужасная грешница, Петра?

Петра. Грешница?

Мортен. Ну да… что работаешь так много. Господин Рёрлун говорит, что работа — это наказание за наши грехи.

Эйлиф (презрительно фыркает). Какой ты глупый, что веришь этому!

Фру Стокман. Ну-ну, Эйлиф!

Биллинг (смеясь). Нет, это чудесно!

Ховстад. А тебе не хочется так много работать, Мортен?

Мортен. Нет.

Ховстад. Кем же хотелось бы тебе быть?

Мортен. Лучше всего викингом{44}.

Эйлиф. Так ведь тебе бы пришлось быть язычником!

Мортен. Ну и пусть бы я был язычником.

Биллинг. Я с тобой согласен, Мортен! Скажу то же самое.

Фру Стокман (делая знак ему). Ну, конечно, нет, господин Биллинг!

Биллинг. Убей меня бог!.. Я и в самом деле язычник и горжусь этим. Увидите, скоро мы все будем язычниками.

Мортен. И тогда можно будет делать все, что захочется?

Биллинг. То есть, видишь ли, Мортен…

Фру Стокман. Подите-ка теперь к себе, мальчуганы, у вас, верно, еще не все уроки готовы на завтра.

Эйлиф. Мне-то еще можно было бы посидеть…

Фру Стокман. Нет, и тебе нельзя. Ступайте оба.

Мальчики прощаются и уходят в комнату налево.

Ховстад. Так вы полагаете, что мальчикам вредно слушать такие разговоры?

Фру Стокман. Уж не знаю, но мне это не по душе.

Петра. Ну, мама, это, право, совсем нелепо.

Фру Стокман. Может быть. Но раз мне не по душе?.. По крайней мере, не у нас дома.

Петра. Столько неправды и дома и в школе. Дома надо молчать, а в школе нам приходится прямо лгать детям.

Хорстер. Вам приходится лгать?

Петра. Или вы думаете, нам не приходится учить их многому, во что мы сами не верим?

Биллинг. Это уж вернее верного.

Петра. Будь только у меня средства, я бы открыла свою школу и там бы все иначе поставила.

Биллинг. Ну, какие там средства!..

Хорстер. Если вам так этого хочется, фрёкен Стокман, то помещение я могу вам предоставить. Старый большой дом покойного отца стоит почти пустой. В нижнем этаже огромная зала…

Петра (смеясь). Да, да, спасибо вам. Только вряд ли что-нибудь выйдет из этого.

Ховстад. Нет, фрёкен Петра скорее, кажется, перейдет в наш лагерь — газетных работников. Ах да, успели ли вы просмотреть английский рассказ, который обещали перевести для нашей газеты?

Петра. Нет еще, но не бойтесь — получите вовремя.

Доктор Стокман (выходит из кабинета, размахивая распечатанным конвертом). Ну, господа, вот так новость для города!

Биллинг. Новость?

Фру Стокман. Какая же новость?

Доктор Стокман. Большое открытие, Катрине!

Ховстад. Да?

Фру Стокман. И это ты его сделал?

Доктор Стокман. Именно. (Расхаживая по комнате.) Пусть-ка теперь, по обыкновению, скажут, что все это одни пустые выдумки да сумасбродные затеи! Небось остерегутся! Ха-ха! Остерегутся, я думаю!

Петра. Да скажи же, в чем дело, отец!

Доктор Стокман. Дай срок, дай срок, все узнаете. Ах, будь тут сейчас Петер! Да, вот и видно, как мы, люди, можем иногда быть слепы… словно кроты.

«Гедда Габлер»

Ховстад. Что вы, собственно, хотите сказать, господин доктор?

Доктор Стокман (останавливаясь у стола). Не все ли здесь того мнения, что наш городок — здоровое место?

Ховстад. Само собой понятно.

Доктор Стокман. Даже необычайно здоровое место… которое следует усерднейшим образом рекомендовать и больным и здоровым.

Фру Стокман. Но, милый Томас…

Доктор Стокман. Мы так и делали… рекомендовали, расхваливали. Я писали в «Народном вестнике», и в брошюрах…

Ховстад. Ну да, и что же?

Доктор Стокман. Затем у нас есть водолечебница, называемая и главной артерией, и жизненным нервом города, и черт знает еще чем!..

Биллинг. «Бьющимся сердцем города»… как я раз выразился при одном торжественном случае…

Доктор Стокман. Ну вот, вот. А знаете ли вы, что такое, в сущности, эта грандиозная, великолепная хваленая водолечебница, стоившая таких громадных денег, знаете ли вы, что она такое?

Ховстад. Нет. Что же она такое?

Фру Стокман. Ну, что же она?..

Доктор Стокман. Заразная яма.

Петра. Водолечебница, отец!

Фру Стокман (одновременно). Наша водолечебница!

Ховстад (так же). Но, доктор…

Биллинг. Прямо невероятно!

Доктор Стокман. Вся водолечебница — повапленный гроб, полный заразы! Опасность для здоровья — сильнейшая! Вся эта мерзость из Мельничной долины… вся эта вонючая гадость… заражает воду, которая идет по водопроводным трубам в здание, где пьют воды. И эта же ядовитая дрянь просачивается на берегу…

Хорстер. Где морские купанья?

Доктор Стокман. Именно.

Ховстад. Откуда у вас такая уверенность, господин доктор?

Доктор Стокман. Я изучил все условия самым добросовестным образом. О, я долго носился с этим подозрением. В прошлом году у нас были какие-то странные, необъяснимые заболевания среди приезжих больных… тифозные и гастрические случаи…

Фру Стокман. Да, да, были, были.

Доктор Стокман. Мы тогда полагали, что гости привезли заразу с собой. Но потом… зимою… я стал смотреть на дело иначе. И принялся исследовать воду, насколько было возможно.

Фру Стокман. Так вот с чем ты так возился!

Доктор Стокман. Да, уж можно сказать, повозился, Катрине! Но где тут достать все нужные приборы и прочие приспособления? Вот я и послал пробы и питьевой воды и морской в университет для точного химического анализа.

Ховстад. И теперь получили его?

Доктор Стокман (показывая письмо). Вот!.. Констатировано содержание гнилостных органических веществ в воде… масса бактерий. Так что вода эта безусловно вредна для здоровья… и при внутреннем и при наружном употреблении.

Фру Стокман. Вот счастье, что ты вовремя открыл это!

Доктор Стокман. Что и говорить!

Ховстад. Что же вы намерены теперь делать, доктор?

Доктор Стокман. Разумеется, постараться поправить дело.

Ховстад. Так это возможно?

Доктор Стокман. Необходимо. Не то вся лечебница пропала, погибла. Но этого нечего бояться. Я вполне уяснил себе, что именно следует предпринять.

Фру Стокман. Но как это ты держал все в таком секрете, милый Томас?

Доктор Стокман. А что же мне было — рыскать по городу да болтать прежде, чем я вполне убедился? Нет, спасибо, я не такой дурак.

Петра. Ну, нам-то, домашним…

Доктор Стокман. Ни единой душе. Но завтра можешь забежать к «барсуку»…

Фру Стокман. Ах, Томас!..

Доктор Стокман. Ну-ну, скажем, к дедушке. Вот удивится старик! Он ведь считает меня полоумным. Да и не он один, а многие, как я успел заметить. Ну, теперь эти добрые люди увидят… Покажу я им… (Ходит по комнате, потирая руки.) Вот кутерьма-то поднимется в городе, Катрине! Представить себе не можешь. Всю водопроводную сеть придется перекладывать заново!

Ховстад. Всю сеть?..

Доктор Стокман. Само собой. Приемник лежит слишком низко, — надо перенести его значительно выше.

Петра. Значит, ты был прав тогда!

Доктор Стокман. Да, ты помнишь, Петра? Я писал тогда, протестовал… когда они еще только приступали к прокладке. Но никто меня слушать не хотел. Ну и задам же я им теперь!.. Я ведь, естественно, составил целый доклад правлению курорта. Уже с неделю готов у меня. Я только дожидался этого письма. А теперь сейчас же отправлю доклад. (Уходит к себе и затем возвращается с небольшой пачкой исписанных листков.) Вот! Целых четыре мелко исписанных листа! И письмо это приложу… Газету, Катрине! Дай, во что завернуть… Хорошо. Вот так. Отдай это… э-э… (Топнув ногой.) Ну, черт, как ее там зовут?.. Отдай, словом, девушке и вели сейчас же снести к фогту.

Фру Стокман уходит с пакетом через столовую.

Петра. А что, по-твоему, скажет дядя Петер, отец?

Доктор Стокман. Он-то что скажет? Да, ему, верно, останется только радоваться обнаружению такой важной истины.

Ховстад. Вы позволите поместить в «Народном вестнике» маленькую заметку о вашем открытии?

Доктор Стокман. И еще спасибо вам скажу.

Ховстад. Желательно ведь, чтобы публика узнала об этом возможно скорее.

Доктор Стокман. Без сомнения.

Фру Стокман (возвращается). Девушка пошла.

Биллинг. Убей меня бог, если вы не будете у нас первым человеком в городе, господин доктор!

Доктор Стокман (весело прохаживаясь по комнате). Э, что там! В сущности, я ведь только исполнил свой долг. Мне посчастливилось откопать клад, вот и все. Но, конечно…

Биллинг. Ховстад, как по-вашему, не следует ли городу почтить доктора Стокмана процессией с флагами?

Ховстад. Во всяком случае, я подниму этот вопрос.

Биллинг. А я поговорю насчет этого с Аслаксеном.

Доктор Стокман Нет, друзья мои, бросьте свои затеи. Я знать не хочу никаких таких фокусов. И если бы правлению курорта вздумалось прибавить мне по этому случаю жалованья, я не приму. Слышишь, Катрине, — не приму.

Фру Стокман. И хорошо сделаешь, Томас.

Петра (поднимая стакан). За здоровье отца!

Ховстад и Биллинг. За ваше здоровье, господин доктор!

Хорстер (чокаясь с доктором). Дай вам бог удачи!

Доктор Стокман. Спасибо, спасибо, дорогие друзья. Я сердечно рад… Отрадно ведь сознавать, что сослужил службу своему родному городу и своим согражданам. Ура, Катрине! (Обнимает ее за шею и кружится с ней по комнате.)

Фру Стокман вскрикивает и отбивается. Общий смех, хлопанье в ладоши и крики «ура» в честь доктора. Мальчики высовывают головы из дверей.

Действие второе

Та же комната. Дверь в столовую затворена. Утро.

Фру Стокман (с запечатанным письмом в руке выходит из столовой, идет к двери первой комнаты направо и заглядывает туда). Ты дома, Томас?

Доктор Стокман (из кабинета). Только что вернулся. (Входит.) Что-нибудь есть?

Фру Стокман. Письмо от твоего брата. (Передает ему письмо.)

Доктор Стокман. Ага! Посмотрим. (Вскрывает и читает.) «Возвращая при сем присланную рукопись…» (Бормочет вполголоса, читая дальше.) Гм…

Фру Стокман. Что же он пишет?

Доктор Стокман (пряча письмо в карман). Да ничего, кроме того, что сам зайдет около полудня.

Фру Стокман. Так ты смотри, не забудь — будь в это время дома.

Доктор Стокман. Буду. Я уже закончил свои утренние визиты.

Фру Стокман. Ужасно любопытно узнать, как он это примет.

Доктор Стокман. Увидишь, ему не очень-то по вкусу придется, что это я открыл, а не он сам.

Фру Стокман. Так и ты этого боишься?

Доктор Стокман. Ну, в сущности, ему это будет на руку, понимаешь? Но все-таки… Петер так и трясется, а вдруг кто-то другой, а не он, окажется полезным городу.

Фру Стокман. Но знаешь ли что, Томас? Раз так… будь умницей и подели с ним честь пополам. Нельзя разве представить дело так, будто он навел тебя на мысль?..

Доктор Стокман. Да по мне все едино. Только бы как-нибудь поправить самое дело, а там…

Старый Мортен Хиль (высовывает голову из дверей передней, пытливо озирается, посмеивается про себя и затем лукаво спрашивает). Это правда?

Фру Стокман (идя к нему). Отец… ты!

Доктор Стокман. Да неужели тесть? Здравствуйте, здравствуйте!

Фру Стокман. Войди же.

Мортен Хиль. Если правда — ладно, а то уйду.

Доктор Стокман. Да что правда-то?

Мортен Хиль. Эта ерунда с водопроводом. Правда, что ли?

Доктор Стокман. Разумеется, правда. Но вы-то как узнали?

Мортен Хиль (входя). Петра забежала ко мне по дороге в школу…

Доктор Стокман. Да ну?

Мортен Хиль. Да-а. И рассказала… Я было подумал, не морочит ли она меня… да нет, не похоже на нее.

Доктор Стокман. Ну как вы могли подумать!

Мортен Хиль. О, верить никому нельзя, — оглянуться не успеешь, как в дураках останешься… Так это все-таки правда?

Доктор Стокман. Совершенная правда. Да присядьте вы, тесть! (Усаживает его на диван,) Вот счастье для города, не правда ли?..

Мортен Хиль (едва удерживаясь от смеха). Счастье для города?

Доктор Стокман. Ну да, что я сделал это открытие вовремя…

Мортен Хиль (по-прежнему). Да, да, да! Но вот никогда бы не подумал, что вы сыграете такую шутку с родным братом.

Доктор Стокман. Шутку?..

Мортен Хиль (опираясь подбородком на руки, сложенные на набалдашнике трости, и лукаво подмигивает доктору). В чем бишь дело? В водопроводных трубах завелись этакие козявки?

Доктор Стокман. Да, бактерии.

Мортен Хиль. И страсть сколько их там развелось, говорит Петра. Тьма-тьмущая?

Доктор Стокман. Да, да, пожалуй, сотни тысяч.

Мортен Хиль. И видеть их никто не видит — так, что ли?

Доктор Стокман. Да, видеть их нельзя.

Мортен Хиль (смеясь тихим клокочущим смешком). Лучше этого, черт меня побери, я еще не слыхивал от вас.

Доктор Стокман. То есть… как это понять?

Мортен Хиль. Только вам никогда в жизни не втемяшить этого фогту.

Доктор Стокман. Ну, это мы увидим.

Мортен Хиль. Или вы думаете, он так глуп?

Доктор Стокман. Я думаю, что весь город будет так глуп.

Мортен Хиль. Весь город! Да, чего доброго, право слово! Но так им и надо, так и надо. Хотели быть умнее нас, стариков. Выпихнули меня из правления. Да, да, выпихнули, как собаку! Забаллотировали! Так вот же им! Сыграйте с ними шутку, Стокман!

Доктор Стокман. Но послушайте же, тесть…

Мортен Хиль. Сыграйте шутку, говорю вам. (Встает.) Коли вам удастся посадить фогта с его друзьями в лужу, я сию же минуту дам сто крон в пользу бедных.

Доктор Стокман. А, это очень мило с вашей стороны.

Мортен Хиль. Да, вы понимаете, мне не из чего особенно раскошеливаться, но, коли вам это удастся, уж не пожалею раздать бедным к рождеству с полсотенки.

Из передней входит Ховстад.

Ховстад. Здравствуйте! (Останавливаясь.) Ах, извините…

Доктор Стокман. Ничего, входите, входите.

Мортен Хиль (опять с тем же смехом). И он! И он заодно?

Ховстад. То есть в каком смысле?

Доктор Стокман. Разумеется, заодно.

Мортен Хиль. Так я и думал! Пойдет в газеты. И ловкач же вы, Стокман! Ну, налаживайте дело, а я себе пойду.

Доктор Стокман. Да посидите вы, тесть.

Мортен Хиль. Нет, пойду теперь. А вы хорошенько их, хорошенько. Не бойтесь, внакладе не останетесь. (Уходит.)

Фру Стокман провожает его.

Доктор Стокман (смеясь). Представьте себе, старик ни слову не верит насчет водопровода.

Ховстад. Так он насчет этого!..

Доктор Стокман. Да, мы об этом с ним толковали. И вы, пожалуй, по этому же поводу пришли?

Ховстад. Да, да. Можете уделить мне минутку-другую, господин доктор?

Доктор Стокман. Сколько угодно, дорогой мой.

Ховстад. Что-нибудь слышали уже от фогта?

Доктор Стокман. Нет еще. Сам потом зайдет.

Ховстад. Я таки пораздумал со вчерашнего вечера над этим делом.

Доктор Стокман. Ну?

Ховстад. Для вас, как врача и человека науки, этот случай с водопроводом нечто такое — само по себе. Я хочу сказать, вам не приходит на ум, что дело это находится в самой тесной связи с многими другими вопросами?

Доктор Стокман. То есть как это? Присядемте, дорогой мой… Нет, на диван.

Ховстад садится на диван, доктор — в кресло по другую сторону стола.

Ну? Так вы, значит, полагаете…

Ховстад. Вы говорили вчера, что причина порчи воды — загрязненность почвы.

Доктор Стокман. Да, без сомнения, источник зла заразное болото в Мельничной долине.

Ховстад. Извините, господин доктор, а я думаю, источник совсем в ином болоте.

Доктор Стокман. Что же это за болото?

Ховстад. Болото, в котором погрязло и гниет все наше городское общественное самоуправление.

Доктор Стокман. Однако, черт побери, господин Ховстад, куда вы хватили!

Ховстад. Все городские дела мало-помалу забрала в свои руки кучка чиновников…

Доктор Стокман. Ну, не все же они чиновники.

Ховстад. Нет, но те, которые сами не чиновники, во всяком случае, друзья и сторонники чиновников. Это все богатые люди, люди, принадлежащие к старинным, именитым фамилиям города. Вот кто правит нами.

Доктор Стокман. Да, но они ведь, по правде сказать, способные, дельные люди.

Ховстад. Доказательство этому — прокладка водопровода там, где они его проложили?

Доктор Стокман. Нет, это, само собой, с их стороны была большая глупость. Но ведь она будет исправлена.

Ховстад. Вы думаете… не будет никаких зацепок?

Доктор Стокман. Будут они или не будут, а дело должно быть сделано во всяком случае.

Ховстад. Да, если пресса возьмется за него.

Доктор Стокман. Не будет нужды, дорогой мой. Я уверен, что брат мой…

Ховстад. Извините, господин доктор, но я хочу вас предупредить, что намерен серьезно взяться за это дело.

Доктор Стокман. В газете?

Ховстад. Да. Когда я принял «Народный вестник», у меня было намерение во что бы то ни стало прорвать этот заколдованный круг старых упрямых мумий, которые забрали себе всю власть.

Доктор Стокман. Но вы сами же рассказывали мне, чем это кончилось. Вы едва не погубили газету.

Ховстад. Да, тогда пришлось сложить оружие, это совершенно верно. Тогда можно было опасаться, что курорта не создать, если те люди падут. Но теперь он создан, и без этих знатных господ можно обойтись.

Доктор Стокман. Обойтись — да, но мы все-таки многим обязаны им.

Ховстад. Им и будет воздана должная честь. Но публицист-демократ, как я, не может упустить такого случая. Надо пошатнуть эту басню насчет непогрешимости заправил. Это суеверие надо искоренить, как всякое другое.

Доктор Стокман. Насчет этого я согласен с вами от всей души, господин Ховстад; если это суеверие, то долой его.

Ховстад. Мне не очень хотелось бы задевать фогта — он ваш брат. Но и вы, верно, того же мнения, что истина прежде всего.

Доктор Стокман. Само собой, само собой… (С жаром.) Но все же!.. Все же!..

Ховстад. Вы не перетолкуйте моих побуждений в дурную сторону. Я не своекорыстнее и не честолюбивее большинства людей.

Доктор Стокман. Но, дорогой мой… кому же это придет в голову?

Ховстад. Я из простого звания, как вы знаете, и имел-таки возможность узнать главные нужды наших низших слоев, а это важно, господин доктор, когда принимаешь участие в управлении общественными делами. Это развивает и способности, и знания, и чувство личного достоинства.

Доктор Стокман. Я это отлично понимаю…

Ховстад. Да, и вот мне кажется, что упустить удобный случай поднять и освободить народ, малых сих, униженных и угнетенных, — большой грех для журналиста. Я хорошо знаю, что в лагере сильных это назовут подстрекательством с моей стороны и тому подобными именами, но пусть их. Лишь бы совесть у меня была чиста…

Доктор Стокман. Именно! Именно так, милейший господин Ховстад. Но все-таки… черт!..

Стучат.

Войдите!

В дверях передней показывается Аслаксен. Одет скромно, но прилично, в черной паре, в белом, несколько помятом галстуке, в перчатках и с цилиндром в руках.

Аслаксен (кланяясь). Прошу прощения, господин доктор, что взял на себя смелость…

Доктор Стокман (встает). Глядите-ка, да ведь это хозяин типографии Аслаксен!

Аслаксен. Я самый, господин доктор.

Ховстад. Вы не за мной ли, Аслаксен?

Аслаксен. Нет, я не знал, что застану вас тут. Мне, собственно, с самим доктором…

Доктор Стокман. Чем могу быть полезен?

Аслаксен. Правда ли, что я слышал от господина Биллинга… будто господин доктор задумал выхлопотать нам водопровод получше?

Доктор Стокман. Да, для водолечебницы.

Аслаксен. Так, так, понимаю. Так вот я и пришел сказать, что это дело я готов поддерживать всеми силами.

Ховстад (доктору). Видите?

Доктор Стокман. Сердечное вам спасибо за это, но…

Аслаксен. Потому что вам, пожалуй, нелишнее будет иметь за собою нас, мелких обывателей. Мы составляем тут в городе в некотором роде сплоченное большинство… когда захотим, то есть. А всегда хорошо иметь за собой большинство, господин доктор.

Доктор Стокман. Бесспорно; но только я не могу себе представить, чтобы тут понадобились какие-нибудь особые меры. Мне кажется, самое дело столь просто и ясно…

Аслаксен. Ну-у, все-таки, пожалуй, нелишнее; я ведь хорошо знаю наших местных заправил. Власть имущие не больно-то охотно сдаются на предложения, которые идут не от них самих. Вот я и думаю, что не мешало бы нам устроить маленькую демонстрацию.

Ховстад. Вот-вот, именно.

Доктор Стокман. Демонстрацию, вы говорите? Да какую же, собственно?

Аслаксен. Разумеется, весьма умеренную, господин доктор; я всегда за умеренность, потому что умеренность — первая добродетель гражданина… насколько я, то есть, понимаю.

Доктор Стокман. Вы и славитесь этим, господин Аслаксен.

Аслаксен. Да, мне думается, я смею это сказать. А это дело с водопроводом — очень уж оно важно для нас. Водолечебница обещает ведь стать настоящим золотым дном для города. Заведением этим нам всем предстоит кормиться, особенно же нам, домохозяевам. Оттого-то мы и готовы поддержать его, чем только можем. А так как я старшина союза домохозяев…

Доктор Стокман. Да?..

Аслаксен. И, кроме того, агент «Общества друзей трезвости»… Да, доктору, верно, известно, что я стою за трезвость?

Доктор Стокман. Само собой.

Аслаксен. Так вот понятно, что мне приходится встречаться со многими людьми. И так как меня знают за благомыслящего и соблюдающего законность гражданина, — как сказал сам доктор, — то я кое-что и значу у нас в городе… пользуюсь некоторым влиянием… если позволено будет так выразиться.

Доктор Стокман. Я это очень хорошо знаю, господин Аслаксен.

Аслаксен. Так вот, для меня нехитрое дело наладить хотя бы, к примеру, адрес, коли на это пойдет.

Доктор Стокман. Адрес, вы говорите?

Аслаксен. Да, в некотором роде благодарственный адрес от городских обывателей за то, что вы подняли этот важный для общества вопрос. Само собой, адрес должен быть составлен с подобающей умеренностью… чтобы не задеть местные власти… и вообще власть имущих, так сказать. А только соблюсти это — и уж никто к нам придираться не может, не так ли?

Ховстад. Ну, если бы им и не совсем по вкусу пришлось…

Аслаксен. Нет, нет, нет, нельзя задевать начальство, господин Ховстад. Никакого сговора против тех, от которых мы так зависим. Я уже проучен по этой части; ничего путного из этого никогда не выходит. Но благоразумные, чистосердечные заявления граждан никому не возбраняются.

Доктор Стокман (жмет ему руку). Не могу высказать вам, любезнейший господин Аслаксен, как сердечно я рад встретить такое сочувствие среди своих сограждан. Я так рад… так рад!.. А что вы скажете насчет рюмочки хереса? А?

Аслаксен. Нет, премного благодарствую. Я не употребляю крепких напитков.

Доктор Стокман. Ну, а что вы скажете насчет стакана пива?

Аслаксен. Благодарствуйте, и от этого откажусь, господин доктор, — я ничего не употребляю в такую раннюю пору. А теперь пойду поговорить кое с кем из домохозяев и подготовить настроение.

Доктор Стокман. Это чрезвычайно любезно с вашей стороны, господин Аслаксен, но я все-таки не могу взять в толк надобности всех этих приготовлений. Мне сдается, дело пойдет своим чередом, само собой.

Аслаксен. Наши власти туги на подъем, господин доктор. Сохрани бог, чтобы я это в укор кому говорил, но…

Ховстад. Завтра мы расшевелим их в газете, Аслаксен.

Аслаксен. Только без крайностей, господин Ховстад. Соблюдайте умеренность, иначе вам не сдвинуть их с места. Можете положиться на мой совет: я уж набрался опыта в школе житейской… Ну, так я прощусь с доктором. Теперь вы знаете, что мы, мелкие обыватели, во всяком случае, за вас горой. На вашей стороне сплоченное большинство, господин доктор.

Доктор Стокман. Спасибо за это, дорогой мой господин Аслаксен. (Протягивает ему руку.) Прощайте, прощайте.

Аслаксен. А вы не зайдете в типографию, господин Ховстад?

Ховстад. Я после приду, у меня еще есть дельце.

Аслаксен. Так, так. (Кланяется и уходит.)

Доктор Стокман провожает его в переднюю.

Ховстад (когда доктор возвращается). Ну, что скажете теперь, господин доктор? Не пора, по-вашему, проветрить у нас немножко, встряхнуть всю эту косность, половинчатость, трусость?

Доктор Стокман. Вы намекаете на типографщика Аслаксена?

Ховстад. Да, на него. Он один из погрязших в болоте… каким бы ни был почтенным человеком вообще. И таково у нас большинство — ни шатко ни валко, и нашим и вашим. Из-за всевозможных соображений да сомнений никогда не смеют сделать решительного шага!

Доктор Стокман. Но Аслаксен, кажется, проявил такое искреннее доброжелательство.

Ховстад. Есть вещь, которую я еще больше ценю: готовность постоять за себя с полной уверенностью в себе.

Доктор Стокман. Я вполне с вами согласен.

Ховстад. Вот отчего я и хочу воспользоваться случаем — не удастся ли нам хоть теперь раззадорить наших благомыслящих граждан. Надо расшатать в городе этот культ авторитетов. Надо открыть глаза всем избирателям на эту непозволительную, огромную ошибку с водопроводом.

Доктор Стокман. Хорошо. Раз вы полагаете, что это нужно для общего блага, то пусть так и будет! Но не раньше, чем я поговорю с братом.

Ховстад. Я на всякий случай тем временем набросаю статейку от имени редакции. И если затем фогт не пожелает двинуть дело…

Доктор Стокман. Но как вы можете предполагать?..

Ховстад. Довольно правдоподобное предположение. Так, значит, тогда…

Доктор Стокман. Тогда я обещаю вам… Слушайте, тогда вы можете напечатать мой доклад… весь целиком.

Ховстад. Вы позволите? Даете слово?

Доктор Стокман (подавая ему рукопись). Вот он. Берите его. Не беда ведь, если вы его прочтете. А потом вернете мне его обратно.

Ховстад. Хорошо, хорошо, не беспокойтесь. И до свидания, господин доктор.

Доктор Стокман. До свидания, до свидания. Вот увидите, все пойдет гладко, господин Ховстад, как по маслу.

Ховстад. Гм!.. Увидим. (Кланяется и уходит через переднюю.)

Доктор Стокман (прохаживаясь по комнате, заглядывает в столовую). Катрине!.. А, ты уже дома, Петра?

Петра (входит). Только что из школы.

Фру Стокман (входит). Он все еще не приходил?

Доктор Стокман. Петер? Нет. Но я тут имел беседу с Ховстадом. Открытие мое совсем его захватило. Оказывается, оно имеет куда более широкое значение, чем я сначала думал. И он предоставит в мое распоряжение свою газету, если бы это понадобилось.

Фру Стокман. А ты думаешь, понадобится?

Доктор Стокман. Отнюдь нет. Но все же можно гордиться, имея на своей стороне свободомыслящую, независимую печать. И еще, представь, заходил старшина союза домохозяев.

Фру Стокман. Да? А он зачем?

Доктор Стокман. Тоже поддержать меня. Все готовы поддержать меня в случае чего, Катрине… Знаешь, кто стоит за мной?

Фру Стокман. За тобой? Нет. Кто же это стоит за тобой?

Доктор Стокман. Сплоченное большинство.

Фру Стокман. Вот как. А это хорошо, Томас?

Доктор Стокман. Я полагаю. (Потирает руки и ходит по комнате.) Да, боже ты мой, отрадно оказаться братски солидарным со своими согражданами!

Петра. И быть в состоянии сделать столько хорошего, полезного, отец!

Доктор Стокман. И вдобавок — для своего родного города!

Фру Стокман. Звонок.

Доктор Стокман. Это, верно, он.

Стук в дверь.

Войдите.

Фогт (входит из передней). Здравствуйте!

Доктор Стокман. Добро пожаловать, Петер!

Фру Стокман. Здравствуйте, зять! Как поживаете?

Фогт. Спасибо. Ничего себе. (Доктору.) Мне вручили вчера в неприсутственное время твой доклад по поводу водоснабжения нашего курорта.

Доктор Стокман. Да. Ты его прочел?

Фогт. Прочел.

Доктор Стокман. И что ты скажешь на это?

Фогт (бросая взгляд в сторону). Гм…

Фру Стокман. Пойдем, Петра. (Уходит с Петрой в комнату налево.)

Фогт (после некоторой паузы). Разве необходимо было вести все эти расследования у меня за спиной?

Доктор Стокман. Да, пока у меня не было полной уверенности…

Фогт. А теперь, по-твоему, она у тебя есть?

Доктор Стокман. Верно, ты и сам успел убедиться в этом.

Фогт. И ты намерен представить этот акт дирекции курорта как официальный документ?

Доктор Стокман. Ну да. Надо же что-нибудь предпринять. И дело не терпит.

Фогт. Ты в своем докладе, по обыкновению, прибегаешь к резким выражениям. Говоришь, например, что мы хронически отравляем приезжих.

Доктор Стокман. Да как же сказать иначе, Петер? Ты подумай только — зараженную воду и внутрь и снаружи! И все это бедным хворым людям, которые прибегают к нам в надежде на излечение и платят нам за это втридорога.

Фогт. И в своем изложении дела ты приходишь к тому выводу, что мы должны устроить канализацию для удаления указанных нечистот из Мельничной долины, а также переложить заново всю водопроводную сеть.

Доктор Стокман. А ты знаешь иной выход? Я другого не знаю.

Фогт. Я заходил утром к городскому инженеру. И — скорее в виде шутки — сообщил ему эти предположения как нечто такое, что может быть внесено на наше рассмотрение… когда-нибудь, со временем.

Доктор Стокман. Когда-нибудь, со временем?

Фогт. Он, разумеется, только улыбнулся моей предполагаемой экстравагантности. Ты дал ли себе труд подумать, во что обойдутся предлагаемые тобой мероприятия? По примерным подсчетам, расходы, вероятно, достигли бы нескольких сот тысяч крон.

Доктор Стокман. Неужто так дорого?

Фогт. Да. Но не это еще хуже всего. А вот что; работы потребовали бы не меньше двух лет.

Доктор Стокман. Двух лет, говоришь? Целых двух лет?

Фогт. По меньшей мере. А тем временем что нам делать с водолечебницей? Закрыть, что ли? И пришлось бы. Или, ты думаешь, кто-нибудь заглянет к нам, раз пройдет слух, будто бы вода вредна для здоровья?

Доктор Стокман. Да ведь так и есть — она вредна, Петер.

Фогт. И все это как раз теперь, когда курорт начинает расцветать. Соседние города тоже имеют некоторые данные превратиться в курорты. Ты думаешь, они не приложат немедленно всех стараний, чтобы отвлечь весь поток гостей к себе? Без всякого сомнения. А мы сядем на мель. Весьма вероятно, что пришлось бы совсем упразднить это дорогое сооружение. И вот ты разорил бы свой родной город.

Доктор Стокман. Я… разорил?..

Фогт. Если городу предстоит сколько-нибудь сносное будущее, то исключительно благодаря водолечебнице. И ты, конечно, понимаешь это не хуже меня.

Доктор Стокман. И что же, по-твоему, делать?

Фогт. Я из твоего доклада отнюдь не вынес убеждения, чтобы условия водоснабжения курорта были столь неблагоприятны, как ты их рисуешь.

Доктор Стокман. Да они скорее еще хуже! Или, во всяком случае, ухудшатся к лету, когда наступит теплая погода.

Фогт. Повторяю, я полагаю, что ты значительно преувеличиваешь. Сведущий врач обязан принять соответствующие меры… уметь предупредить вредоносное влияние или парализовать его, если оно станет вполне очевидным.

Доктор Стокман. А затем?.. Что дальше?..

Фогт. Сооруженная водопроводная сеть — существующий факт, и с ним, само собой, надлежит считаться. Но, вероятно, дирекция в свое время не откажется обсудить, какие тут при посильных материальных жертвах возможны исправления и улучшения.

Доктор Стокман. И ты думаешь, я пойду на такую низость?

Фогт. Низость?

Доктор Стокман. Ну да, это была бы низость… обман, ложь, прямое преступление против публики, против всего общества!

Фогт. Я еще раз повторяю, что не мог вынести убеждения, будто положение вещей действительно грозит такой уж непосредственной опасностью.

Доктор Стокман. Нет, ты вынес! Иначе и быть не может. Мой доклад так убийственно ясен и убедителен! Я это знаю! И ты отлично знаешь это, Петер, да только сознаться не хочешь. Ведь это ты тогда настоял на своем, чтобы и здание водолечебницы, и водопровод были сооружены там, где они теперь находятся. И вот это-то… этот твой треклятый промах и не дает тебе сознаться. Или, думаешь, я тебя не раскусил?

Фогт. А если б даже и так? Если я, быть может, несколько щепетилен относительно своей репутации, так это в интересах города. Не опираясь на нравственный авторитет, я не могу управлять делами так, как того требуют соображения, имеющие в виду общее благо. Потому — и по различным иным причинам — для меня важно, чтобы доклад твой не был представлен дирекции курорта. Его нужно задержать ради общего блага. Впоследствии я сам представлю дело на обсуждение, и мы сделаем все возможное без шума. Но чтобы ничего… ни единого слова об этой злополучной истории не было доведено до сведения публики.

Доктор Стокман. Ну, этому-то теперь уж не помешать, мой любезный Петер.

Фогт. Нужно и должно помешать.

Доктор Стокман. Не удастся, говорю я. Слишком многие уже знают.

Фогт. Знают! Кто? Уж не эти ли господа из «Народного вестника»?

Доктор Стокман. Ну да, и они. Свободомыслящая, независимая пресса постарается заставить вас исполнить свой долг.

Фогт (после небольшой паузы). Ты чрезвычайно опрометчив, Томас. Ты не подумал, какие последствия это может иметь для тебя лично?

Доктор Стокман. Последствия? Последствия для меня?

Фогт. Для тебя и для твоей семьи, да.

Доктор Стокман. Какого черта ты хочешь сказать?

Фогт. Я полагаю, что я всегда и во всем поступал, как полагается доброжелательному, готовому помогать тебе брату.

Доктор Стокман. Да, это так, и спасибо тебе за это.

Фогт. Не об этом речь. Меня отчасти вынуждали… собственные интересы. Я всегда питал надежду, что мне удастся некоторым образом обуздать тебя, если я буду содействовать улучшению твоих обстоятельств.

Доктор Стокман. Что такое? Так ты только из личных интересов?

Фогт. Отчасти, говорю я. Для официальных лиц крайне неудобно иметь близкого родственника, который то и дело компрометирует себя.

Доктор Стокман. И, по-твоему, я это делаю?..

Фогт. К сожалению, делаешь, сам того не ведая. У тебя беспокойный, задорный, мятежный нрав. И еще эта злосчастная страсть опубликовывать свои мнения по всякому удобному и неудобному поводу. Чуть мелькнет у тебя в голове что-нибудь такое — и пошел писать!.. Готова статья в газету или целая брошюра.

Доктор Стокман. Да разве не долг гражданина, если у него явится новая мысль, поделиться ею с публикой?

Фогт. Ну, публике вовсе не нужны новые мысли; публике полезнее добрые старые, общепризнанные мысли, которые она уже усвоила себе.

Доктор Стокман. Ты так и говоришь это напрямик?

Фогт. Да надо же мне когда-нибудь высказать тебе все напрямик. До сих пор я все уклонялся от этого, зная твою раздражительность, но пора сказать тебе правду, Томас. Ты представить себе не можешь, как ты вредишь себе своей опрометчивостью. Ты жалуешься на власти, даже на самое правительство… фрондируешь… уверяешь, что тебя всегда затирали, преследовали. Но чего же другого и ждать… такому тяжелому человеку, как ты!

Доктор Стокман. Еще что? Я и тяжел вдобавок?

Фогт. Да, Томас, ты очень тяжелый человек, и с тобой трудно иметь дело. Я это по себе знаю. Ты пренебрегаешь всякими соображениями, ты как будто совсем и забыл, что обязан мне своим местом курортного врача…

Доктор Стокман. Место это принадлежит мне по праву. Мне — и никому другому! Я первый сообразил, что городок наш может стать цветущим курортом, и никто, кроме меня, тогда не понимал этого. Я один отстаивал эту мысль долгие годы! Я писал, писал…

Фогт. Бесспорно. Но тогда время еще не приспело. Ну да где тебе было судить об этом в своем медвежьем углу! Но как только благоприятная минута настала, я, вместе с другими, взял дело в свои руки и…

Доктор Стокман. Да, и вы исковеркали весь мой чудный план. Теперь оно и видно, какие умные головушки взялись за дело!

Фогт. С моей точки зрения видно только одно, что ты опять ищешь выход своим воинственным настроениям. Тебе хочется добраться до стоящих выше тебя, — это твоя старая повадка. Ты не терпишь над собой ничьего авторитета, косо поглядываешь на всякого, кто занимает высокое официальное положение, видишь в нем как бы личного врага… и сейчас же нападаешь на него, не разбирая средств. Но теперь я обратил твое внимание, что тут поставлены на карту интересы всего города… и, следовательно, мои также. Поэтому я говорю тебе, Томас, что буду неумолим в своем требовании, которое намерен тебе предъявить.

Доктор Стокман. Какое требование?

Фогт. Так как ты не сумел придержать язык и уже завел об этом щекотливом деле разговор с непосвященными, хотя тебе надлежало бы отнестись к этому делу как к административной тайне, то, разумеется, теперь нельзя его замолчать. Откроется широкое поле для всевозможных слухов, и злонамеренные люди не преминут всячески их раздувать. Поэтому необходимо, чтобы ты предупредил появление подобных слухов публичным заявлением.

Доктор Стокман. Я? Как? Я тебя не понимаю.

Фогт. Имеются основания ожидать, что ты при новом исследовании придешь к тому результату, что положение далеко не столь опасно или серьезно, как ты полагал первоначально.

Доктор Стокман. Ах, так вот чего ты ожидаешь!

Фогт. Далее ожидается, что ты питаешь и публично выразишь доверие к правлению и к той основательности и добросовестности, с которой оно предпримет необходимые меры для устранения возможных недочетов.

Доктор Стокман. Да никогда вам не удастся поправить дело, если вы собираетесь только пачкотней заниматься да заплатки ставить! Говорю тебе, Петер, это мое искреннейшее, глубочайшее убеждение…

Фогт. В качестве служащего тебе не полагается иметь особых мнений и убеждений.

Доктор Стокман (пораженный). Не полагается?..

Фогт. В качестве служащего, говорю я. В качестве частного лица — сделай одолжение, это совсем другое. Но в качестве подчиненного лица, состоящего на службе у дирекции курорта, тебе не полагается выступать с мнениями и убеждениями, не согласными с убеждениями твоего начальства.

Доктор Стокман. Это уж слишком! Мне, врачу, человеку науки, не полагается!..

Фогт. Данный случай нельзя рассматривать как чисто научный; это случай сложный, имеющий и техническую и экономическую сторону.

Доктор Стокман. А пусть его будет, чем черт хочет! Я хочу свободно высказываться о всевозможных случаях в мире!

Фогт. Сделай одолжение. Только не о делах курорта… Это мы тебе запрещаем.

Доктор Стокман (кричит). Вы запрещаете!.. Вы? Такие…

Фогт. Я тебе это запрещаю… я… твое высшее начальство! И раз я тебе это запрещаю, тебе остается лишь повиноваться.

Доктор Стокман (пересиливая себя). Петер… не будь ты мне брат…

Петра (распахивая дверь). Отец, этого ты не потерпишь!

Фру Стокман (за нею). Петра! Петра!

Фогт. A-а, изволили подслушивать.

Фру Стокман. Тут все слышно, мы не могли…

Петра. Да, я стояла и прислушивалась.

Фогт. В сущности, я даже рад…

Доктор Стокман (подступая к нему). Ты говорил мне о запрещении, требовал повиновения?..

Фогт. Ты вынудил меня заговорить в таком тоне.

Доктор Стокман. Чтобы я публично опроверг самого себя?

Фогт. Мы усматриваем безотлагательную надобность в публичном заявлении с твоей стороны… в том смысле, как я потребовал от тебя.

Доктор Стокман. А если я… ослушаюсь?

Фогт. Так мы сами опубликуем разъяснение для успокоения публики.

Доктор Стокман. Так. А я его опровергну! Я стою на своем и докажу, что прав я, а не вы. Что вы тогда сделаете?

Фогт. Тогда я не остановился бы и перед твоей отставкой?

Доктор Стокман. Что?!

Петра. Отставку… отцу!

Фру Стокман. Отставку?!

Фогт. Тебя бы отставили от должности штатного врача курорта. Я усмотрел бы в твоем поведении достаточный повод, чтобы войти с представлением о немедленном твоем увольнении, об устранении тебя от всякого касательства к делам курорта.

Доктор Стокман. И вы посмели бы!

Фогт. Ты сам затеял рискованную игру.

Петра. Дядя, это возмутительно — так поступать с таким человеком, как отец!

Фру Стокман. Ты бы помолчала, Петра!

Фогт (смотрит на Петру). Ага, тоже обзавелись уже особыми мнениями? Разумеется! (Обращается к фру Стокман.) Невестка, вы, по-видимому, рассудительнее всех здесь в доме. Пустите же в ход все свое влияние на вашего мужа, внушите ему, какие это повлечет за собой последствия для него и для его семьи…

Доктор Стокман. Моя семья касается меня одного.

Фогт. И для его семьи, говорю я, и для всего города, где он живет.

Доктор Стокман. Я-то истинно желаю добра своему городу. Хочу раскрыть недостатки, которые рано ли, поздно ли должны выйти наружу… Нет, никто не сможет усомниться, что я-то люблю свой родной город!

Фогт. Ты? Когда ты в своем слепом упорстве стремишься отнять у города важнейший источник его благосостояния!

Доктор Стокман. Источник этот отравлен, говорят тебе. Ты в своем уме? Мы тут промышляем всякой дрянью да гнилью!.. Наше расцветающее общественное благосостояние питается обманом!

Фогт. Фантазия… или еще похуже? Тот, кто изрыгает такие оскорбительные инсинуации на свой родной город, является врагом общества!

Доктор Стокман (бросаясь к нему). Ты смеешь!..

Фру Стокман (кидаясь между ними). Томас!

Петра (схватив отца за руку). Только не горячись, отец!

Фогт. Я не желаю подвергать себя необузданным выходкам. Теперь ты предупрежден. Пораздумай о своем долге по отношению к себе и своим. Прощай. (Уходит.)

Доктор Стокман (ходит по комнате). Сносить подобное обращение! В собственном доме, Катрине! Что ты скажешь на это?

Фру Стокман. Да, конечно, просто стыд и срам, Томас.

Петра. Знай я только, чем донять дядюшку!..

Доктор Стокман. Я сам виноват; давно бы пора мне ощетиниться на них… показать зубы… огрызнуться!.. И назвать меня врагом общества?! Меня! Этого я, честное слово, так не оставлю!

Фру Стокман. Но, милый Томас, брат твой все-таки сила…

Доктор Стокман. А на моей стороне — право!

Фру Стокман. Ну, право, право! Что толку быть правым, коли нет у тебя силы?

Петра. Ах, мама! Ну можно ли так говорить?

Доктор Стокман. Как что толку быть правым, когда мы живем в свободном обществе? Чудачка ты, Катрине. И кроме того, разве у меня в авангарде нет смелой и независимой прессы, а в арьергарде сплоченного большинства? Это довольно-таки большие силы, я полагаю!

Фру Стокман. Но, помилуй, Томас, не думаешь же ты…

Доктор Стокман. Чего я не думаю?

Фру Стокман. Тягаться с братом, — если хочешь знать.

Доктор Стокман. А какого бы черта ты хотела? Чтобы я да не постоял за то, что считаю правдой и истиной!..

Петра. Да, и я то же скажу.

Фру Стокман. Ах, да ничего ты ровно не добьешься. Раз они не хотят, то ничего и не будет!

Доктор Стокман. Хо-хо, Катрине! Дай только срок, увидишь, я добьюсь своего.

Фру Стокман. Добьешься, пожалуй, отставки, это так.

Доктор Стокман. Ну, по крайней мере, выполню свой долг перед публикой… перед обществом. Я, объявленный врагом общества!

Фру Стокман. А перед своей семьей, Томас? Перед нами, домашними? По-твоему, ты выполнишь этим свой долг перед теми, о ком должен заботиться?

Петра. Ах, да не думай ты вечно и прежде всего о нас, мама!

Фру Стокман. Тебе легко говорить; ты в случае чего сама постоишь за себя… Вспомни о мальчиках, Томас, да подумай немножко и о самом себе… и обо мне…

Доктор Стокман. Право, ты совсем спятила, Катрине! Да если бы я, как жалкий трус, согнул шею перед Петером и его проклятой шайкой, была бы у меня после этого хоть одна счастливая минута в жизни?

Фру Стокман. Уж не знаю, но боже сохрани от такого счастья, какое ждет нас всех, если ты останешься без куска хлеба, без верного дохода. Мне кажется, довольно уж мы натерпелись в былое время, вспомни об этом, Томас. Подумай, чем это все грозит.

Доктор Стокман (с трудом сдерживая свое волнение и сжимая кулаки). И эти канцелярские батраки могут довести честного человека до такого положения! Разве это не ужас, Катрине?

Фру Стокман. Да, просто грешно так поступать с тобой; что правда, то правда. Но, господи боже, мало ли на свете неправды, с которой приходится мириться!.. Вот мальчики, Томас, взгляни на них! Что с ними будет! Нет, нет, не может быть, чтобы у тебя хватило духу…

Входят Эйлиф и Мортен с учебниками и тетрадками.

Доктор Стокман. Мальчики!.. (Вдруг овладев собой, твердо и решительно.) Хоть бы весь мир провалился, я не склоню шеи под ярмо. (Направляется в свою комнату.)

Фру Стокман (следуя за ним). Томас… чего же ты хочешь?..

Доктор Стокман (в дверях). Я хочу иметь право смело глядеть в глаза моим мальчикам, когда они вырастут свободными людьми. (Уходит к себе.)

Фру Стокман (заливаясь слезами). Господи, спаси нас, сохрани и помилуй!

Петра. Молодчина отец! Он не сдастся.

Мальчики с недоумением смотрят на всех, Петра делает им знак молчать.

Действие третье

Контора редакции «Народного вестника». Налево в глубине входная дверь. Направо в той же задней стене вторая дверь со стеклами, через которые видна типография. В правой стене тоже дверь. Посреди комнаты большой стол, заваленный бумагами, газетами, книгами, около него несколько кресел. Впереди, налево, окно, возле него конторка с высоким табуретом. У стола несколько кресел. По стенам стулья. Комната имеет мрачный, неприветливый вид, обстановка старая, кресла грязные и ободранные. В типографии несколько наборщиков за работой, подальше виден ручной пресс в ходу.

Редактор Ховстад сидит за конторкой и пишет. Немного спустя справа входит Биллинг, держа в руках рукопись доктора Стокмана.

Биллинг. Ну, скажу я!..

Ховстад (продолжая писать). Вы прочли?

Биллинг (положив рукопись на конторку). Н-да, прочел.

Ховстад. Что, ловко доктор бреет?

Биллинг. Бреет? Да он, убей меня бог, разит наповал! Что ни слово, то прямо, скажу я, удар топора!

Ховстад. Ну, этих господ с одного раза не свалишь.

Биллинг. Оно так. Тогда мы начнем наносить удар за ударом, пока не свалим этот оплот власть имущих. Право, когда я читал статью, мне показалось, что я вижу приближение революции…

Ховстад (оборачиваясь). Тсс… не услыхал бы Аслаксен.

Биллинг (понижая голос). Аслаксен — мокрая курица, трусишка; разве это мужчина? Но на этот раз вы, надеюсь, поставите на своем? А? Ведь проведете статью доктора?

Ховстад. Если только фогт не сдастся добром…

Биллинг. Вот была бы досада, черт побери!

Ховстад. Ну, что бы там ни вышло, мы все-таки извлечем пользу из этого дела. Не сдастся фогт на предложение доктора — все мелкие обыватели сядут ему на шею… весь союз домохозяев и прочие. А сдастся — так разойдется с целой кучей крупных акционеров курорта, которые до сих пор были надежнейшей его опорой…

Биллинг. Да, да, им ведь придется раскошелиться; чертовски много денег понадобится!..

Ховстад. Да уж это хоть побожиться. А тогда заколдованный круг будет разорван, вот увидите, и мы изо дня в день будем вдалбливать публике, что фогт несведущ в том-то и в том-то и что все ответственные должности в городе, все управление общественными делами должно перейти в руки свободомыслящих людей.

Биллинг. Что верно, то верно, убей меня бог! Я вижу — мы накануне революции!

Стук во входную дверь в глубине налево.

Ховстад. Тсс! (Громко.) Войдите!

Входит доктор Стокман. Ховстад идет ему навстречу.

А, да это доктор! Ну?..

Доктор Стокман. Печатайте, господин Ховстад.

Ховстад. Кончилось-таки этим?

Биллинг. Ура!

Доктор Стокман. Печатайте, говорю. Конечно, этим кончилось. Сами того захотели. Теперь закипит война в городе, господин Биллинг.

Биллинг. Не на живот, а на смерть, надеюсь, господин доктор!

Доктор Стокман. Доклад мой — лишь начало. У меня в голове еще четыре-пять статей. Где тут у вас Аслаксен?

Биллинг (кричит в типографию). Аслаксен, зайдите-ка сюда на минуточку!

Ховстад. Еще четыре-пять статей, говорите? Все о том же?

Доктор Стокман. Н-нет, куда, милый мой! Совсем о других предметах. Но исходными пунктами остаются водопровод и клоака. Одно тянет за собой другое, понимаете? Словно когда начинаешь ломать старое строение, точь-в-точь.

Биллинг. Вот, убей меня бог, верно. Никак не остановиться, пока не снесешь долой всю рухлядь.

Аслаксен (входя из типографии). Долой? Не собирается же доктор снести долой водолечебницу?

Ховстад. И не думает. Успокойтесь!

Доктор Стокман. Нет, дело идет совсем о другом!.. Ну, так что же вы скажете о моей статье, господин Ховстад?

Ховстад. По-моему, изложено мастерски.

Доктор Стокман. Не правда ли?.. Ну, очень рад, очень рад.

Ховстад. Так все просто, ясно, вразумительно, не нужно быть и специалистом, чтобы понять, в чем дело. Смею сказать, все просвещенные люди будут на вашей стороне.

Аслаксен. И рассудительные, полагаю?

Биллинг. И рассудительные и безрассудные! Я думаю, почти весь город.

Аслаксен. Ну, так, верно, можно ее напечатать.

Доктор Стокман. Полагаю!

Ховстад. Завтра же утром пускаем ее.

Доктор Стокман. Да, черт побери, нельзя терять ни единого дня. Слушайте, господин Аслаксен, вот о чем я хотел вас попросить: вы уж займитесь рукописью сами.

Аслаксен. Займусь, займусь.

Доктор Стокман. Берегите пуще глаза. И чтобы ни единой опечатки. Там каждое слово важно. А я еще заверну, авось успею немножко проглядеть корректуру… Да, просто выразить не могу, как я жажду видеть свой доклад в печати… как он полетит в свет…

Биллинг. Вылетит, как молния!

Доктор Стокман.… На суд всех здравомыслящих сограждан. О, вы представить себе не можете, чему я подвергся сегодня. Мне грозили и тем и сем, хотели лишить меня самых моих неотъемлемых, ясных, как день, человеческих прав!..

Биллинг. Что? Ваших человеческих прав?

Доктор Стокман. Хотели унизить меня, сделать из меня подлеца, требовали, чтобы я поставил личные выгоды выше самых своих кровных, священнейших убеждений…

Биллинг. Это уж чересчур, убей меня бог!

Ховстад. Ну, от этих господ можно всего ожидать.

Доктор Стокман. Да нет, не на таковского напали. Увидят черным по белому… Теперь я брошу якорь в «Народном вестнике» и каждый божий день буду осыпать их своими статьями-гранатами.

Аслаксен. Послушайте, однако…

Биллинг. Ура! Война так война!

Доктор Стокман. Я их пригну к земле, раздавлю, снесу их укрепления на глазах у всех здравомыслящих людей. Вот что я сделаю!

Аслаксен. Но, пожалуйста, соблюдайте умеренность, господин доктор, стреляйте, да в меру.

Биллинг. Нет, нет! Не скупитесь на динамит!

Доктор Стокман (невозмутимо продолжает). Теперь дело не только в водопроводе да клоаке, видите ли. Нет, надо очистить, дезинфицировать всю нашу общественную жизнь…

Биллинг. Вот оно, всеразрешающее слово!

Доктор Стокман. Всех этих стариков пачкунов с их заплатками… долой, понимаете! Долой отовсюду! Сегодня передо мной открылись такие безграничные горизонты!.. Я еще не вполне ясно вижу все, но я сумею разобраться. Нам нужны молодые, бодрые знаменосцы, друзья мои, новые командиры на всех передовых постах!

Биллинг. Слушайте, слушайте!

Доктор Стокман. И если только действовать дружно — все пойдет как по маслу! Оборудуем весь переворот так гладко, как корабль спускают на воду. Вы не верите?

Ховстад. Я, со своей стороны, верю, что у нас теперь все шансы на передачу общественного кормила в надлежащие руки.

Аслаксен. Ежели только мы будем соблюдать умеренность, то я отнюдь не думаю, чтобы это было опасно.

Доктор Стокман. На черта ли тут думать, опасно или не опасно! То, что я делаю, я делаю во имя правды и по чистой совести.

Ховстад. Вы заслуживаете всяческой поддержки, господин доктор.

Аслаксен. Да уж, спору нет, доктор — истинный друг города, подлинный друг общества.

Биллинг. Доктор Стокман, убей меня бог, — друг народа, Аслаксен!

Аслаксен. Я полагаю, союз домохозяев скоро подхватит это словечко.

Доктор Стокман (растроганно пожимает им руки). Спасибо, спасибо, дорогие, верные друзья мои!.. Мне так отрадно слышать это… Брат мой назвал меня совсем иначе. Ну, и верну же я ему это с лихвой, честное слово! А теперь надо пойти навестить одного беднягу… Я заверну опять, как сказал. Так, пожалуйста, хорошенько сверяйте с рукописью, господин Аслаксен. И, ради бога, не пропустите ни единого восклицательного знака. Лучше прибавьте парочку… Ну, так прощайте. До свидания! До свидания!

Взаимные приветствия, пока доктора провожают до дверей.

Ховстад (возвращаясь). Он может оказать нам неоценимые услуги.

Аслаксен. Да, пока только он будет ограничиваться этой историей с водолечебницей. А ежели пойдет дальше, не посоветую следовать за ним.

Ховстад. Гм… все зависит от…

Биллинг. Черт знает, все-то вы трусите, Аслаксен!

Аслаксен. Трушу?! Да, когда дело касается местных властей, я трушу, господин Биллинг. Я недаром прошел школу опыта, скажу я вам. Но пустите-ка меня в большую политику, тогда посмотрим, струшу ли я… хотя бы пред самим правительством.

Биллинг. Разумеется, вы не трусливого десятка, но вот то-то и есть, вы сами себе противоречите.

Аслаксен. Я человек с совестью, вот в чем дело. Ежели нападаешь на правительство, обществу от этого никакого вреда, да и тем господам ничего не сделается, видите ли, — они сидят крепко. А местные власти свалить можно, и тогда, пожалуй, у кормила станут неопытные, несведущие люди — к непоправимому вреду для домохозяев и прочих обывателей.

Ховстад. А воспитание граждан путем участия в самоуправлении, об этом вы не думаете?

Аслаксен. Коли у человека есть свое дело в руках, так где же ему думать обо всем зараз, господин Ховстад.

Ховстад. Так пусть у меня никогда не будет никакого своего дела!

Биллинг. Слушайте!.. Слушайте!..

Аслаксен (с улыбкой). Гм… (Указывает на конторку.) На этом редакторском табурете сидел до вас амтман Стенсгор.

Биллинг (плюется). Тьфу! Перебежчик!

Ховстад. Я не флюгер и никогда им не буду.

Аслаксен. Политический деятель ни за что ручаться не может, господин Ховстад. А вам, господин Биллинг, тоже, кажется, не мешало бы поубавить парусов, — вы ведь добиваетесь места секретаря магистрата. Биллинг. Я?..

Ховстад. Вы, Биллинг?

Биллинг. Ну, то есть… Вы же, черт возьми, понимаете, что я только хотел позлить этих премудрых отцов города.

Аслаксен. Да меня-то, конечно, все это не касается. Но раз меня укоряют в трусости и в противоречиях, так я вот что желаю поставить на вид: политическое прошлое типографщика Аслаксена открыто всем и каждому. Со мной никаких других перемен не приключалось, кроме той, что я стал еще умереннее, видите ли. Сердце мое по-прежнему принадлежит народу, но я не стану скрывать, что разум мой склоняется на сторону властей… то есть местных… да. (Уходит в типографию.)

Биллинг. Нельзя ли нам как-нибудь сплавить его, Ховстад?

Ховстад. А вы знаете кого-нибудь другого, кто возьмет на себя все предварительные расходы на бумагу и печать?

Биллинг. Чертовски скверно, что у нас нет оборотного капитала.

Ховстад (садясь за конторку). Да, будь у нас…

Биллинг. А если бы мы обратились к доктору Стокману?

Ховстад (перелистывая бумаги). А что толку? У него ровно ничего нет.

Биллинг. Так, но у него хорошая заручка — старик Мортен Хиль, «барсук», как его прозвали.

Ховстад (пишет). Вы наверное знаете, что у Хиля есть кое-что?

Биллинг. Убей меня бог, коли нету! И кое-что из этого, верно, перепадет семье Стокман. Не забудет же он обеспечить… хотя бы детей.

Ховстад (вполоборота к нему). Вы на этом и строите свои расчеты?

Биллинг. Строю? Разумеется, я ни на чем ничего не строю.

Ховстад. И хорошо делаете. И на это секретарство в магистрате вам бы тоже не следовало рассчитывать. Могу вас заверить, вы его не получите.

Биллинг. А вы думаете, я этого не знаю? Но то-то и хорошо, что я его не получу. Такой отказ может только разжечь охоту бороться, подлить масла в огонь, а это весьма кстати в нашем захолустье, где редко что заденет тебя за живое!

Ховстад (продолжая писать). Так, так.

Биллинг. Ну… они скоро обо мне услышат!.. Пойду теперь составлять воззвание к домохозяевам. (Уходит в комнату направо.)

Ховстад (сидя за конторкой, грызет ручку и медленно произносит). Гм… да-а, так.

Стук во входную дверь.

Войдите.

Входит Петра.

(Встает.) Ах, это вы?.. Зашли к нам!

Петра. Да, извините…

Ховстад (подвигая ей кресло). Не присядете ли?

Петра. Нет, благодарю, я сейчас уйду.

Ховстад. Вы с поручением от вашего отца?

Петра. Нет, я по своему делу. (Вынимает из кармана пальто книгу.) Вот тот английский рассказ.

Ховстад. Зачем же вы его отдаете назад?

Петра. Я не буду его переводить.

Ховстад. Да вы же так определенно обещали!..

Петра. Я тогда еще не прочла его. Да и вы сами, верно, тоже?

Ховстад. Нет, вам известно, я не знаю английского языка, но…

Петра. Хорошо, так вот я и скажу вам: поищите что-нибудь другое. (Кладет книгу на стол.) Это совсем не для «Народного вестника».

Ховстад. Почему же?

Петра. Потому что идет совершенно вразрез с вашими взглядами.

Ховстад. Ну, из-за этого-то одного…

Петра. Вы меня, кажется, не совсем поняли. Тут речь идет о том, как сверхъестественные силы покровительствуют так называемым «добрым» людям и все устраивают для них в конце концов к лучшему, а так называемые «злые» несут кару.

Ховстад. Да это же как раз отлично, как раз во вкусе большой публики.

Петра. И вы будете пичкать ее подобными произведениями? Сами вы ничему такому не верите. И отлично знаете, что в действительности так не бывает.

Ховстад. Вы совершенно правы. Но редактор не всегда волен поступать, как ему желательно. Часто приходится считаться со вкусами и мнениями публики… в менее важных вещах. Главное дело ведь политика… для газеты, по крайней мере; и если я хочу вести публику к свободе и прогрессу, мне нельзя запугивать ее. Увидав такой нравоучительный рассказ в «подвальном этаже» газеты, она охотнее поддастся тому, что печатается у нас в верхних. Доверие читателей к нам таким способом укрепляется.

Петра. Фу! Не может быть, чтобы вы расставляли своим читателям такие тенета: не паук же вы!

Ховстад (улыбаясь). Спасибо за хорошее мнение обо мне. Оно и правда, это, собственно, не мое рассуждение, а Биллинга.

Петра. Биллинга?

Ховстад. По крайней мере, он так выразился на днях. Биллингу и не терпится поместить этот рассказ, а я его не знаю.

Петра. Да как же Биллинг… со своими независимыми взглядами…

Ховстад. О, Биллинг такой разносторонний человек. Теперь он, говорят, добивается места секретаря магистрата…

Петра. Не верю, Ховстад! Как мог он пойти на это?

Ховстад. А уж это вы его самого спросите.

Петра. Вот чего никогда бы не подумала про Биллинга!

Ховстад (пристально глядя на нее). Да? Разве это для вас такая неожиданность?

Петра. Да. Или, пожалуй, все-таки… нет. Ах, в сущности, не знаю…

Ховстад. Мы, газетные строчилы, народ неважный, фрёкен Петра.

Петра. Вы это серьезно говорите?

Ховстад. Иногда мне так думается.

Петра. Ну да, в мелочах будничной жизни, это я еще понимаю. Но теперь, когда вы приняли участие в таком серьезном деле…

Ховстад. Это вы насчет дела вашего отца?

Петра. Ну да. Теперь, мне кажется, вы должны чувствовать себя головой выше большинства.

Ховстад. Да, сегодня я что-то такое чувствую.

Петра. Не правда ли? Ах, вы избрали себе завидную долю. Пробивать путь не признанным еще истинам, новым, смелым взглядам… Да уж одно то, что вы безбоязненно заступаетесь за гонимого…

Ховстад. Особенно, если этот гонимый… гм… не знаю, как бы это выразиться…

Петра. Если он человек столь порядочный и глубоко честный… да?

Ховстад (понижая голос). Особенно, если он… ваш отец, хотел я сказать.

Петра (пораженная). Вот что!

Ховстад. Да, Петра… фрёкен Петра.

Петра. Так вот что у вас на первом плане? Не самое дело? Не истина? Не великое сердце моего отца?

Ховстад. Да, да, само собой, и это тоже…

Петра. Нет, благодарю. Вы уже проговорились, Ховстад. И я вам больше ни в чем не верю.

Ховстад. И вы можете так сердиться на меня за то, что я главным образом ради вас…

Петра. Я сержусь на вас за то, что вы не были искренни с отцом. Судя по вашим разговорам, вам всего дороже была истина, благо общества. Вы провели и отца и меня. Не тот вы человек, за кого себя выдавали. И этого я вам никогда не прощу… никогда!

Ховстад. Вам бы не следовало говорить со мной таким тоном, фрёкен Петра. Меньше всего теперь!

Петра. Отчего бы и не теперь?

Ховстад. Оттого, что ваш отец не может обойтись без моей помощи.

Петра (смерив его взглядом). Так вот вы какой вдобавок? О, как это мерзко!

Ховстад. Нет, нет, я не такой! Это у меня так сорвалось с языка! Вы не думайте!

Петра. Я знаю, что мне теперь думать. Прощайте!

Аслаксен (из дверей типографии, торопливо, таинственно). Разрази меня бог, господин Ховстад… (Увидев Петру.) Ай-ай, вот оказия!..

Петра. Книгу я вон там положила. Поищите другую переводчицу. (Идет к выходной двери.)

Ховстад (за нею). Фрёкен…

Петра. Прощайте. (Уходит.)

Аслаксен. Господин Ховстад! Послушайте!

Ховстад. Ну! Что там?

Аслаксен. Сам фогт пришел в типографию.

Ховстад. Фогт?

Аслаксен. Да. Хочет поговорить с вами. С черного хода пришел. Не хотел, чтобы его видели, понимаете?

Ховстад. Что бы это значило? Нет, постойте, я сам… (Идет к двери в типографию, отворяет дверь, кланяется и приглашает фогта войти.) Посматривайте, Аслаксен, чтобы никто…

Аслаксен. Понимаю… (Уходит в типографию.)

Фогт. Господин Ховстад, верно, не ожидал увидеть меня здесь?

Ховстад. Собственно говоря, нет.

Фогт (озираясь). Да вы здесь преуютно устроились, премило.

Ховстад. О-о!..

Фогт. И вот я так бесцеремонно вторгаюсь к вам и отнимаю у вас время.

Ховстад. Сделайте одолжение, господин фогт. Я к вашим услугам. Но позвольте освободить вас… (Берет из рук фогта фуражку и палку и кладет их на стул.) И не угодно ли присесть?

Фогт (садясь у стола). Благодарю.

Ховстад тоже садится к столу.

Со мной сегодня случилась… крайне неприятная история, господин Ховстад.

Ховстад. Да? Ну понятно, у господина фогта столько дел…

Фогт. Сегодняшняя неприятность исходит от штатного курортного врача.

Ховстад. Вот как? От доктора?

Фогт. Он сочинил нечто вроде доклада правлению курорта касательно якобы целого ряда недостатков водолечебницы.

Ховстад. В самом деле?

Фогт. Он разве не говорил вам?.. Мне кажется, он рассказывал…

Ховстад. То есть, действительно, он что-то такое упоминал вскользь…

Аслаксен (входит из типографии). Кажется, вы хотели дать мне рукопись…

Ховстад (с досадой). Гм… Она лежит на конторке.

Аслаксен (находит). Хорошо.

Фогт. Постойте… да это то самое…

Аслаксен. Да, это статья доктора, господин фогт.

Ховстад. Ах, так вы о ней говорили?

Фогт. Именно о ней. Вы как ее находите?

Ховстад. Я ведь не специалист, да и пробежал ее лишь мельком.

Фогт. Однако печатаете.

Ховстад. Мне неудобно отказать, раз человек выступает за своей подписью.

Аслаксен. Я в газете не имею голоса, господин фогт.

Фогт. Само собой.

Аслаксен. Мое дело печатать, что дадут.

Фогт. Вполне в порядке вещей.

Аслаксен. Так вот я и… (Направляется в типографию.)

Фогт. Погодите минутку, господин Аслаксен… С вашего позволения, господин Ховстад?..

Ховстад. Сделайте одолжение, господин фогт.

Фогт. Вы человек благомыслящий, рассудительный, господин Аслаксен.

Аслаксен. Весьма рад, если фогт такого мнения.

Фогт. И человек, пользующийся влиянием в широких кругах.

Аслаксен. Больше среди мелких обывателей.

Фогт. Мелкие плательщики налогов составляют большинство и у нас, как всюду.

Аслаксен. Что и говорить.

Фогт. И я не сомневаюсь, что вы осведомлены относительно настроения большинства из них. Не так ли?

Аслаксен. Да, смею сказать, это так, господин фогт.

Фогт. Да-а, и раз среди менее самостоятельных граждан царит столь похвальная готовность нести жертвы, то…

Аслаксен. Как то есть?

Ховстад. Готовность нести жертвы?

Фогт. Это отрадное знамение духа общественности, чрезвычайно отрадное. Готов сказать, что не ожидал этого. Но вам ведь их настроения известны лучше, нежели мне.

Аслаксен. Но, господин фогт…

Фогт. Городу предстоят поистине немалые жертвы.

Ховстад. Городу?

Аслаксен. Что-то невдомек… Дело ведь касается водолечебницы?..

Фогт. Те переделки, которые курортный врач признает желательными, обойдутся, по предварительным подсчетам, в несколько сот тысяч крон.

Аслаксен. Большущие деньги, но…

Фогт. Разумеется, городу придется сделать коммунальный заем.

Ховстад (вставая). С какой же стати городу?..

Аслаксен. Так это будет из городских сумм? Из тощих карманов мелких обывателей?

Фогт. Да, почтеннейший господин Аслаксен, откуда же иначе взять средства?

Аслаксен. А это уж дело господ собственников водолечебницы.

Фогт. Собственники водолечебницы вынуждены по одежке протягивать ножки.

Аслаксен. Верно ли это, господин фогт?

Фогт. Я убедился в этом. Следовательно, если эти обширные переделки желательны, оплатить их придется городу.

Аслаксен. Ах, чтобы черт… Извините!.. Это выходит совсем иное дело, господин Ховстад!

Ховстад. Да, действительно.

Фогт. Прискорбнее всего то, что нам вдобавок придется закрыть водолечебницу года на два.

Ховстад. Закрыть? Совсем?

Аслаксен. На два года!

Фогт. Да, работы потребуют не менее двух лет.

Аслаксен. Разрази меня бог!.. Да это нам не под силу, господин фогт! Чем же нам, домохозяевам, жить тем временем?

Фогт. На это, к сожалению, чрезвычайно затруднительно ответить, господин Аслаксен. Но чего же вы хотите от нас? Неужели вы думаете, хоть один человек поедет сюда, если людям начнут вбивать в головы такие фантазии, что вода заражена, что мы живем на заразном болоте, что весь город…

Аслаксен. И все это целиком — одна фантазия?

Фогт. Я, при всем желании, не мог прийти к иному заключению.

Аслаксен. Так ведь тогда со стороны доктора прямо непростительно… Извините, господин фогт, но…

Фогт. Ваши слова — прискорбная истина, господин Аслаксен. Брат мой, к сожалению, всегда был крайне опрометчив.

Аслаксен. А вы еще собираетесь поддерживать его, господин Ховстад!

Ховстад. Да кто бы подумал, что…

Фогт. Я составил краткое резюме, как надо смотреть на дело… с точки зрения здравого смысла… с присовокуплением соображений относительно устранения возможных недостатков путем, не обременительным для кассы курорта.

Ховстад. Статья у вас с собой, господин фогт?

Фогт (шаря в кармане). Да, я захватил ее на тот случай, если бы вы…

Аслаксен (быстро). Ах, чтоб ему! Пришел!

Фогт. Кто? Мой брат?

Ховстад. Где… где?

Аслаксен. Да идет через типографию.

Фогт. Как это неудачно! Мне бы крайне нежелательно было столкнуться с ним здесь. Да и нужно бы еще кое о чем поговорить с вами.

Ховстад (указывая на дверь направо). Пройдите пока туда.

Фогт. Но…

Ховстад. Там один Биллинг.

Аслаксен. Скорее, скорее, господин фогт. Он сейчас войдет.

Фогт. Хорошо, хорошо, только постарайтесь поскорее отделаться от него. (Уходит направо.)

Аслаксен отворяет перед ним и затворяет после него дверь.

Ховстад. Займитесь чем-нибудь, Аслаксен. (Садится и начинает писать.)

Аслаксен роется в кипе газет на стуле направо.

Доктор Стокман (входит из типографии). Ну, вот и я опять. (Кладет шляпу и палку.)

Ховстад (пишет). Уже, господин доктор? Поторопитесь, Аслаксен, насчет того, о чем мы говорили. Едва-едва управимся сегодня.

Доктор Стокман (Аслаксену). Еще нет корректуры, мне сказали.

Аслаксен (не оборачиваясь). Да статочное ли это дело, господин доктор!..

Доктор Стокман. Ну-ну, мне ведь не терпится, вы понимаете. Не успокоюсь, пока не увижу своего доклада в печати.

Ховстад. Гм… Пожалуй, не скоро еще… Правда, Аслаксен?

Аслаксен. Боюсь, что так.

Доктор Стокман. Хорошо, хорошо, друзья мои. Так я зайду опять. Хоть два раза, если понадобится. Такое важное дело… все благоденствие города… Тут, честное слово, некогда прохлаждаться! (Хочет уйти, но вдруг останавливается.) Ах, постойте… надо сказать вам еще одну вещь.

Ховстад. Извините, нельзя ли в другой раз?

Доктор Стокман. Всего два слова. Вот что, видите ли… завтра утром мою статью прочтут и узнают, что я таким образом всю зиму трудился втихомолку на благо города…

Ховстад. Но, господин доктор…

Доктор Стокман. Знаю, что вы скажете. По-вашему, я только исполнил свой прямой долг гражданина, не больше. Само собой, я и сам это знаю не хуже вас. Но сограждане мои, видите ли… бог с ними!.. Эти добрые люди так меня любят… ценят…

Аслаксен. Да, до сих пор они вас крепко ценили, господин доктор.

Доктор Стокман. Вот потому-то я и боюсь, чтобы… Насчет этого я и хотел поговорить с вами. Когда это дойдет до них, особенно до неимущих классов, как призыв взять на будущее время городские дела в свои руки…

Ховстад (встает). Гм… господин доктор, я не скрою от вас…

Доктор Стокман. Ага, я так и думал. Что-нибудь да затевается. Но я знать ничего такого не хочу. Если тут что-нибудь такое готовится…

Ховстад. Да что же?..

Доктор Стокман. То или иное — ну, там процессия с флагами, торжественный обед, подписка на подарок или что бы там ни было! Вы дадите мне честное слово не допускать этого? И вы тоже, господин Аслаксен! Слышите?

Ховстад. Извините, господин доктор. Лучше сразу сказать вам всю правду…

Фру Стокман в пальто и в шляпе входит слева из дверей в глубине сцены.

Фру Стокман (увидав доктора). Так и есть.

Ховстад (идет ей навстречу). Как, и вы пожаловали к нам, фру Стокман?

Доктор Стокман. Ты за каким чертом сюда, Катрине?

Фру Стокман. Сам можешь догадаться, зачем я пришла сюда.

Ховстад. Не присядете ли? Или, быть может…

Фру Стокман. Благодарю, не беспокойтесь. И уж не будьте в претензии, что я пришла за мужем. У меня ведь трое детей, да будет вам известно.

Доктор Стокман. Что за вздор! Мы и так это знаем.

Фру Стокман. Право, не видно, чтобы ты особенно помнил о жене и детях сегодня. Иначе ты, верно, не потащил бы нас всех без оглядки в пропасть.

Доктор Стокман. Да ты совсем рехнулась, Катрине? Или человек, у которого есть жена и дети, не смеет говорить правду… не смеет быть полезным и деятельным гражданином… не смеет служить городу, в котором живет?

Фру Стокман. Все в меру, Томас.

Аслаксен. Я то же скажу. Умеренность во всем!

Фру Стокман. А вам, господин Ховстад, грешно отвлекать моего мужа от дома, от семьи и запутывать его в такие дела.

Ховстад. Я-то уж никого не запутываю…

Доктор Стокман. Запутывать? Ты думаешь, меня можно запутать?

Фру Стокман. И еще как! Знаю, ты умнейший человек в городе, но тебя до смешного легко запутать, Томас. (Ховстаду.) Подумайте только, он лишится места, если вы напечатаете то, что он написал…

Аслаксен. Что такое?

Ховстад. Но знаете, господин доктор…

Доктор Стокман (смеясь). Ха-ха! Пусть-ка попробуют! Не-ет, остерегутся. У меня за спиной сплоченное большинство, видишь ли!

Фру Стокман. В том-то и беда, что у тебя за спиной разные глупости.

Доктор Стокман. Вздор, все вздор, Катрине. Ступай себе домой и займись своим хозяйством, а мне предоставь заниматься общественными делами. И как ты можешь так трусить, когда я спокоен и весел? (Потирая руки, ходит взад и вперед.) Правда и народ победят, будь спокойна. И я уже ясно вижу, как все свободомыслящие граждане сплотятся в победоносную армию… (Останавливается у стула.) Это… это, черт возьми, что такое?

Аслаксен (смотрит туда). Ай-ай!

Ховстад (тоже). Гм…

Доктор Стокман. Вот она, верхушка административной власти. (Бережно берет кончиками пальцев фуражку фогта и поднимает ее кверху.)

Фру Стокман. Фуражка фогта!

Доктор Стокман. А вот и предводительский жезл. Кой шут занес их сюда?..

Ховстад. Ну, делать нечего…

Доктор Стокман. А! Понимаю! Он пришел заговорить вам зубы. Ха-ха! Попал в точку. А когда завидел меня в типографии (разражается смехом), то удрал, господин Аслаксен?

Аслаксен (поспешно). Да, да, удрал, господин доктор.

Доктор Стокман. Бросил и палку и… Вздор! Петер не побежит. Но куда, к черту, вы его девали? A-а… там, разумеется!.. Ну, теперь увидишь, Катрине!

Фру Стокман. Томас, прошу тебя…

Аслаксен. Остерегитесь, господин доктор!

Доктор Стокман надевает фуражку фогта и, взяв в руки его палку, идет к двери налево, распахивает ее и отдает честь, прикладываясь к козырьку.

Фогт (входя, красный от гнева, в сопровождении Биллинга). Это что за бесчинство?

Доктор Стокман. Попочтительнее, мой милый Петер. Теперь я представляю высшую власть в городе. (Прохаживается.)

Фру Стокман (почти со слезами). Но, Томас!..

Фогт (идя за ним). Отдай мне мою фуражку и палку!

Доктор Стокман (по-прежнему), Если ты полицеймейстер, так я фогт — начальник всего города.

Фогт. Сними фуражку, говорю тебе. Не забудь, это официальная форменная фуражка!

Доктор Стокман. Э! Ты думаешь, пробуждающийся лев — народ побоится форменных фуражек? Да мы завтра же устроим в городе революцию, так и знай! Ты грозил уволить меня? А я вот увольняю тебя…. от всех твоих официальных должностей!.. Думаешь, не могу? Эге! За меня стоят победоносные общественные силы. Ховстад и Биллинг примутся громить вас в газете, Аслаксен выступит во главе союза домохозяев…

Аслаксен. Этого я не сделаю, господин доктор.

Доктор Стокман. Разумеется, сделаете…

Фогт. Ага! Но, быть может, господин Ховстад все-таки решится примкнуть к этому походу?

Ховстад. Нет, господин фогт.

Аслаксен. Нет, господин Ховстад не так неразумен, чтобы решиться сгубить и себя и газету из-за каких-то фантазий…

Доктор Стокман (озираясь). Что это значит?

Ховстад. Вы представили дело в ложном свете, господин доктор, и потому я не могу поддержать вас.

Биллинг. Нет, после того как господин фогт был так любезен выяснить дело и мне, то…

Доктор Стокман. В ложном свете? Предоставьте это мне. Только напечатайте мою статью, я сам сумею постоять за нее.

Ховстад. Я не напечатаю ее. Не могу, не хочу и не смею ее напечатать.

Доктор Стокман. Не смеете? Что за вздор такой? Вы же редактор, а кто же, как не редактор, руководит прессой, хотел бы я знать?

Аслаксен. Нет, не редактор, а подписчики, господин доктор.

Фогт. К счастью.

Аслаксен. Общественное мнение, просвещенная публика, домохозяева и все прочие — вот кто руководит газетой.

Доктор Стокман (придя в себя). И все эти силы против меня?

Аслаксен. Да, против. Напечатать вашу статью — это значит разорить обывателей дочиста.

Доктор Стокман. Вот что…

Фогт. Мою фуражку и палку!

Доктор Стокман снимает фуражку и кладет ее вместе с палкой на стол.

(Взяв фуражку и палку.) Твоему администраторству быстро пришел конец.

Доктор Стокман. Погоди, еще не конец. (Ховстаду.) Так, значит, никак нельзя напечатать мою статью в «Народном вестнике»?

Ховстад. Совершенно невозможно. Между прочим, и в интересах вашей семьи.

Фру Стокман. Ну, о семье-то вам нечего беспокоиться, господин Ховстад.

Фогт (вынимая из кармана бумагу). Для руководства публики достаточно будет поместить вот это. Это официальное разъяснение. Извольте.

Ховстад (берет бумагу). Хорошо. Будет помещено.

Доктор Стокман. А мой доклад — нет. Воображают, что меня можно заставить замолчать, что можно замолчать истину! Не так-то это будет вам легко, как вы думаете. Господин Аслаксен, не угодно ли вам немедленно взять мою рукопись и напечатать ее отдельной брошюрой, на мой счет? Это будет мое собственное издание. Мне понадобится четыреста экземпляров… нет, пятьсот… шестьсот.

Аслаксен. Посули вы мне хоть золотые горы, я не смею служить своей типографией такому делу, господин доктор. Не смею, считаясь с общественным мнением. И никто в городе не возьмется вам это напечатать.

Доктор Стокман. Так верните мне рукопись.

Ховстад (подавая рукопись). Извольте.

Доктор Стокман (берет шляпу и палку). Мой доклад все-таки не останется под спудом. Я соберу сходку и прочту его; все мои сограждане услышат голос истины!

Фогт. Ни один из городских союзов не даст тебе залы для такой цели.

Аслаксен. Ни единый. Это я верно знаю.

Биллинг. Убей меня бог, коли дадут!

Фру Стокман. Нет, это уж прямо позор! Да отчего они все так вдруг против тебя… все как есть?

Доктор Стокман (вспылив). А вот я скажу тебе отчего. Оттого, что все тут в городе, все как есть — старые бабы… вот вроде тебя. Все только и думают о своих семьях, а не о благе общества.

Фру Стокман (хватая его за руку). Так я им покажу, что и старая баба может стать мужественной… хоть раз. Теперь я за тебя, Томас!

Доктор Стокман. Молодец, Катрине. И я добьюсь своего, клянусь душой! Если мне не дадут залы, я найму барабанщика ходить за мной по городу и буду читать свой доклад на всех перекрестках.

Фогт. Да не совсем же ты рехнулся!

Доктор Стокман. Вот именно!

Аслаксен. Ни один человек в городе не пойдет за вами.

Биллинг. Да убей меня бог, коли пойдет!

Фру Стокман. Не сдавайся, Томас! Я попрошу наших мальчиков пойти с тобой.

Доктор Стокман. Вот превосходная идея!

Фру Стокман. Мортен пойдет с удовольствием. Да и Эйлиф, верно, тоже.

Доктор Стокман. Да и Петра! И ты сама, Катрине!

Фру Стокман. Нет, нет. Я не пойду. Но я буду смотреть на вас из окна. Это я сделаю.

Доктор Стокман (обнимая и целуя ее). Спасибо. Ну, так потягаемся, господа! Погляжу я, как людская низость заткнет рот патриоту, который хочет оздоровить общество! (Уходит с женой в дверь налево в глубине сцены.)

Фогт (озабоченно качая головой). Ну, теперь он и ее сбил с толку.

Действие четвертое

Большая старинная зала в доме капитана Хорстера. В глубине открытая двустворчатая дверь, ведущая в переднюю. В левой продольной стене три окна, у противоположной стены возвышение, на нем столик с двумя свечами, графин с водой, стакан и колокольчик. Зала освещена лампами, повешенными в простенках между окнами. Впереди, налево, еще столик со свечами и стул. Впереди, направо, вторая дверь из внутренних комнат и возле нее несколько стульев.

Большая сходка городских обывателей всех сословий. В толпе виднеется также несколько женщин и школьников. Понемногу прибывает из входных дверей в глубине еще народ, так что зала наполняется.

Первый обыватель (встречаясь со вторым). И ты сюда попал, Ламстад?

Второй обыватель. Я-то на всех сходках бываю.

Третий обыватель (стоящий рядом). Надеюсь, свисток захватили!

Второй. Я-то захватил. А вы?

Третий. Еще бы. А шкипер Эвенсен хотел притащить с собой большущий рог!

Второй. Молодец Эвенсен!

Все трое смеются.

Четвертый обыватель (подходя). Слушайте, скажите мне, что тут такое затевается вечером?

Второй. Доктор Стокман собирается выступить против фогта.

Четвертый. Да ведь он ему брат.

Первый. Это все едино: доктор Стокман не трусит.

Третий. Но ведь он сам не прав: в «Народном вестнике» пропечатано.

Второй. Надо полагать, на этот раз он не прав. Никто ведь и залы не хотел ему сдавать. Ни союз домохозяев, ни городской клуб.

Первый. Даже в водолечебнице залы не дали.

Второй. Ну еще бы!

Пятый обыватель (в другой группе). Ну, кого ж теперь нам держаться?

Шестой обыватель (из этой же группы). Ты знай поглядывай на Аслаксена и делай, что он.

Биллинг (с папкой под мышкой, прокладывая себе путь в толпе). Извините, господа! Нельзя ли пропустить… Я от «Народного вестника»… Премного благодарен! (Садится к столу налево.)

Рабочий. Этот из каких же будет?

Второй рабочий. Неужто его не знаешь? Этот сморчок работает на газету Аслаксена.

Капитан Хорстер вводит фру Стокман и Петру из дверей направо, за ними идут Эйлиф и Мортен.

Хорстер. Вот тут у дверей, я думаю, вам всем и разместиться. Отсюда живо можно выбраться в случае чего.

Фру Стокман. Так вы думаете, будет скандал?

Хорстер. Как знать… такая масса народу. Но вы садитесь спокойно.

Фру Стокман (садится). Как мило с вашей стороны, что вы предложили мужу свою залу.

Хорстер. Раз никто другой не хотел, то…

Петра (тоже садится возле матери). И смело, Хорстер.

Хорстер. Ну, смелости, положим, тут не очень много надо было.

Входят одновременно редактор Ховстад и владелец типографии Аслаксен, но пробираются сквозь толпу в разные стороны.

Аслаксен (Хорстеру). А доктора еще нет?

Хорстер. Он ждет в той комнате.

У входных дверей в глубине заметно особенное движение.

Ховстад (Биллингу). Вот и фогт. Глядите.

Биллинг. Да, убей меня бог, пришел все-таки.

Фогт пробирается между собравшимися, вежливо раскланиваясь, затем становится у стены налево. Немного спустя из дверей направо входит доктор Стокман. Он в черном сюртуке и белом галстуке. Некоторые из присутствующих встречают его неуверенными аплодисментами, другие слабо шикают. Наступает тишина.

Доктор Стокман (вполголоса). Ну, как ты себя чувствуешь, Катрине?

Фру Стокман. Ничего, хорошо. (Понижая голос.) Только, пожалуйста, не горячись, Томас.

Доктор Стокман. О, я сумею сдержаться. (Смотрит на свои часы, поднимается на возвышение и кланяется публике.) Уже четверть часа сверх назначенного времени… Так я начну… (Вынимает рукопись.)

Аслаксен. Сперва ведь надобно выбрать председателя.

Доктор Стокман. Нет, в этом нет никакой надобности.

Несколько из присутствующих господ. Да! Да!

Фогт. Я тоже полагал бы, что следует избрать председательствующего.

Доктор Стокман. Но я созвал народ на публичную лекцию, Петер!

Фогт. Лекция господина курортного врача может, пожалуй, вызвать прения.

Голоса (из толпы). Председателя! Председателя!

Ховстад. Требуют председателя. Такова воля граждан.

Доктор Стокман (овладев собой). Ну, так и быть — не будем неволить граждан.

Аслаксен. Не угодно ли господину фогту принять на себя эту обязанность?

Трое господ (аплодируя). Браво! Браво!

Фогт. По некоторым, легко понятным причинам я принужден уклониться. Но, к счастью, среди нас есть человек, который, я думаю, для всех будет приемлем. Я имею в виду председателя союза домохозяев, владельца типографии господина Аслаксена.

Много голосов. Да, да! Да здравствует Аслаксен! Ура, Аслаксен!

Доктор Стокман берет рукопись и сходит с возвышения.

Аслаксен. Раз меня призывает доверие моих сограждан, я не смею отказываться…

Аплодисменты и крики «ура». Аслаксен всходит на возвышение.

Биллинг (записывает). Итак, господин Аслаксен избран единогласно.

Аслаксен. Раз уж я стою на этом месте, то да позволено мне будет сказать несколько кратких слов. Я тихий, мирный человек, стоящий за благоразумную умеренность… и… умеренное благоразумие. Это известно всем, кто знает меня.

Многие голоса. Да! Да! Да, Аслаксен!

Аслаксен. Из школы жизненного опыта я вынес то убеждение, что умеренность — это добродетель, наиболее приличествующая гражданину…

Фогт. Слушайте!

Аслаксен.… И что благоразумие и умеренность полезнее всего для общества. Поэтому я и рекомендовал бы уважаемому согражданину, созвавшему нас сюда, постараться держаться в границах умеренности.

Человек (у входных дверей). За благоденствие общества умеренности!

Отдельный голос. Фу, чтоб тебе!

Многие голоса. Тсс!.. Тсс!..

Аслаксен. Прошу не прерывать, господа! Кто-нибудь требует слова?

Фогт. Господин председатель!

Аслаксен. Слово за господином фогтом.

Фогт. В силу близкого родства, в каком, как, вероятно, всем известно, я нахожусь со штатным врачом курорта, я бы предпочел воздержаться от выражения своих мыслей. Но мое официальное положение как председателя правления курорта, а также забота о важнейших интересах города вынуждают меня выступить с предложением… Исходя из того предположения, что ни один из присутствующих здесь граждан не сочтет желательным, чтобы недостоверные и преувеличенные представления о санитарных условиях водолечебницы и города нашли себе дальнейшее распространение…

Многие голоса. Да, да, да! Этого нельзя! Мы протестуем!..

Фогт.… Так на этом основании я и предлагаю, чтоб собрание не допускало господина курортного врача до чтения или изложения своих взглядов на дело.

Доктор Стокман (вспылив). Не допускало!.. Что такое?

Фру Стокман (покашливая). Кх… Кх…

Доктор Стокман (сдерживаясь). Так, значит, чтоб не допускало?

Фогт. Я в своей разъяснительной заметке в «Народном вестнике» ознакомил публику с главнейшими фактами, так что все благомыслящие граждане легко могут составить себе надлежащее суждение о деле. Отсюда вытекает, что предложение господина курортного врача… помимо того, что оно является выражением недоверия к местной администрации… клонится еще к обременению налогоплательщиков излишними расходами по меньшей мере в сто тысяч крон.

Ропот и отдельные свистки.

Аслаксен (звоня в колокольчик). Потише, господа! Я позволю себе поддержать предложение господина фогта. Я того же мнения, что агитация доктора не без задней мысли. Он говорит о водолечебнице, но добивается революции, замышляет передать бразды правления в другие руки. Никто не сомневается в честности его побуждений… боже сохрани! На этот счет не может быть двух мнений. Я также сторонник народного самоуправления, если только оно не слишком дорого обходится плательщикам налогов. А это-то как раз и выходит в данном случае. И потом… нет, бог свидетель… я, с вашего позволения, не могу на этот раз сочувствовать доктору Стокману. Самим дороже обойдется. Вот мое мнение.

Оживленное одобрение со всех сторон.

Ховстад. И я чувствую себя вынужденным выяснить свою позицию. Мне казалось вначале, что агитация доктора Стокмана заслуживает известного сочувствия, и я поддерживал ее вполне беспристрастно, как мог. Но затем мы открыли, что были введены в заблуждение ложным освещением дела…

Доктор Стокман. Ложным!..

Ховстад. Ну, не вполне верным. Это ясно доказало разъяснение господина фогта. Надеюсь, никто здесь не заподозрит моего либерального образа мыслей? Позиция, которой держится «Народный вестник» в крупных политических вопросах, известна всем и каждому. Но я узнал от опытных и здравомыслящих людей, что в чисто местных делах газете приходится соблюдать известную осторожность.

Аслаксен. Вполне согласен с оратором.

Ховстад. В настоящем деле доктор Стокман, несомненно, идет вразрез с волею общества. А что составляет первый и важнейший долг редактора газеты, господа, как не солидарность со своими читателями? И не имеет ли он, так сказать, негласных полномочий усердно и неусыпно печься о благе единомышленников? Или, быть может, я ошибаюсь насчет этого?

Многие голоса. Нет! Нет! Нет! Редактор Ховстад прав!

Ховстад. Не без тяжелой внутренней борьбы решился я порвать с человеком, в доме которого в последнее время был частым гостем, с человеком, который до сегодня мог радоваться безраздельному благорасположению своих сограждан, с человеком, единственный или, по крайней мере, главнейший недостаток которого в том, что он больше слушается сердца, чем разума.

Отдельные разрозненные голоса. Правда! Ура, доктор Стокман!

Ховстад. Но мой долг перед обществом побудил меня порвать с ним. И еще одно соображение заставляет меня противодействовать ему и стараться остановить его на том роковом пути, на который он свернул; это соображение диктуется интересами его семьи…

Доктор Стокман. Держитесь водопровода и клоаки!

Ховстад.… То есть его супруги и малолетних детей.

Мортен. Это он про нас, мама?

Фру Стокман. Тсс…

Аслаксен. Так я предлагаю голосовать предложение господина фогта.

Доктор Стокман. Не нужно. Я сегодня не стану говорить обо всех этих безобразиях с водолечебницей. Нет, нет, вы услышите совсем о другом.

Фогт (вполголоса). Это еще что?

Пьяный (у входных дверей). Я плачу налоги. И потому имею голос. И мое полное… твердое… беспримерное мнение, что…

Несколько голосов. Молчать там!

Другие. Он пьян. Убрать его!

Пьяного выводят.

Доктор Стокман. Дадут мне слово?

Аслаксен (звонит). Слово принадлежит доктору Стокману.

Доктор Стокман. Если бы всего несколько дней тому назад кто-нибудь осмелился зажать мне рот, как вот теперь, я бы, как лев, защищал свои священнейшие человеческие права. Но теперь мне все равно, теперь мне предстоит высказаться о более серьезных вещах.

Толпа плотнее обступает его. Среди присутствующих показывается Мортен Хиль.

Я в эти последние дни много думал и размышлял… так много и о многом, что у меня голова пошла кругом…

Фогт (покашливая). Гм…

Доктор Стокман. Но наконец я разобрался во всем, нашел общую связь, и все стало мне яснее ясного. Вот почему я и стою здесь сегодня вечером. Я хочу сделать серьезные разоблачения, сограждане. Хочу поделиться с вами открытием, имеющим куда более широкое значение, нежели пустячное открытие, что водопровод наш отравлен и что водолечебница стоит на зараженной миазмами почве.

Многие голоса. (кричат). Не говорить о водолечебнице! Не хотим слушать ни слова об этом!

Доктор Стокман. Я сказал, что буду говорить о великом открытии, которое я сделал на этих днях. Я открыл, что все наши духовные жизненные источники отравлены, что вся наша гражданская общественная жизнь зиждется на зараженной ложью почве.

Несколько голосов. (негромко). Что он говорит?

Фогт. Подобная инсинуация!..

Аслаксен (положив руку на колокольчик). Оратор призывается к умеренности.

Доктор Стокман. Я так искренне любил свой родной город, как только может любить человек колыбель своего детства. Я был еще не стар, когда уехал отсюда, и расстояние, тоска по родине и воспоминания окружили в моих глазах особым ореолом и место и людей.

Слышны отдельные хлопки и одобрения.

И вот я много лет провел на севере в ужасном захолустье. При встрече с людьми, затерянными там среди груд камней, мне часто приходило в голову, что этим несчастным, жалким созданиям, право, нужнее был бы ветеринар, нежели такой человек, как я.

В зале ропот.

Биллинг (понизив голос). Ну, убей меня бог, коли я слышал когда что-либо подобное!..

Ховстад. Это просто глумление над народом, достойным всякого уважения.

Доктор Стокман. Погодите немножко. Не думаю, чтоб кто-нибудь мог упрекнуть меня в том, что я забыл там свой родной город. Я вынашивал там свою мысль — план превращения нашего города в курорт.

Хлопки и протесты.

И когда наконец после долгих лет судьба смилостивилась ко мне настолько, что я мог вернуться на родину… да, сограждане, мне казалось тогда, что большего мне и желать не остается. Нет, впрочем, одно еще оставалось: желание горячо, усердно, неустанно трудиться на благо родины и всего общества.

Фогт (глядя в пространство). Довольно странным способом… гм…

Доктор Стокман. И вот я наслаждался здесь этим счастьем слепоты своей. Но вчера утром… нет, в сущности, третьего дня вечером… глаза у меня открылись, и первое, что бросилось мне в глаза, это невероятная тупость местных властей…

Шум, крики и смех.

Фру Стокман (энергично кашляет). Кх… кх… кх…

Фогт. Господин председатель!

Аслаксен (звонит). В силу своих полномочий…

Доктор Стокман. Нельзя привязываться к слову, господин Аслаксен. Это мелочно. Я хочу только сказать, что у меня открылись глаза на невероятно безобразное хозяйничание наших заправил, повинных в том, что у нас теперь такая водолечебница. Этих господ я не выношу, довольно-таки навидался я их на своем веку. Они, словно козлы, пущенные в огород, всюду гадят; они становятся поперек дороги свободному человеку, куда он ни повернется, и самое лучшее было бы истребить их, как прочих вредных животных…

В зале волнение.

Фогт. Господин председатель, разве такие выражения допустимы?

Аслаксен. (положив руку на колокольчик). Господин доктор!..

Доктор Стокман. Я не понимаю, как это я лишь теперь разглядел этих господ как следует. У меня ведь постоянно был перед глазами такой великолепный экземпляр, как мой брат Петер, тяжелый на подъем, закоснелый в предрассудках.

Смех, шум и свистки.

Фру Стокман (покашливает). Кх… кх…

Аслаксен неистово звонит.

Пьяный. (опять пробравшийся в залу). Это вы на меня намекаете? Ну да, меня зовут Петерсен, но черт меня подери…

Несколько голосов. (сердито). Вон пьяницу! За дверь его!

Пьяного опять выталкивают.

Фогт. Что это за личность?

Один из близстоящих. Не знаю, господин фогт.

Второй. Он не здешний.

Третий. Говорят, грузчик из…

Остальных слов не слышно.

Аслаксен. Человек этот, по всей видимости, охмелел от баварского пива. Продолжайте, доктор, но, пожалуйста, соблюдайте умеренность.

Доктор Стокман. Ну, хорошо, сограждане. Я не буду больше распространяться о наших заправилах. Если бы кто-либо подумал вывести из только что сказанного мною заключение, что я собираюсь сегодня свести счеты с этими господами, то он ошибся бы, сильно ошибся бы. Я питаю благую надежду, что все эти пережитки, эти древние остатки отживших мировоззрений сами наилучшим образом сведут себя на нет и не нужно докторской помощи, чтобы ускорить их отправление к праотцам. Да и не этого рода люди представляют самую грозную опасность для общества; не они наиболее содействуют отравлению источников нашей духовной жизни и заражению общественной почвы; не они опаснейшие враги истины и свободы в нашем обществе.

Крики со всех сторон. Кто же? Кто же тогда? Назовите их!

Доктор Стокман. Будьте спокойны, назову! Это-то и есть то великое открытие, которое я сделал вчера. (Возвышая голос.) Опаснейшие среди нас враги истины и свободы — это сплоченное большинство. Да, проклятое сплоченное либеральное большинство! Оно! Так и знайте!

Неистовый шум. Большинство присутствующих кричит, топает и свистит, несколько пожилых господ украдкой обмениваются взглядами, видимо наслаждаясь происходящим. Фру Стокман в испуге встает. Эйлиф и Мортен угрожающе наступают на шумящих школьников. Аслаксен звонит и призывает к порядку. Ховстад и Биллинг пытаются говорить, но ничего не слышно. Наконец шум стихает.

Аслаксен. Председатель ожидает, что оратор возьмет назад свои необдуманные выражения.

Доктор Стокман. Никогда в жизни, господин Аслаксен. Именно огромное большинство нашего общества лишает меня свободы, хочет воспретить мне говорить правду.

Ховстад. Право всегда на стороне большинства.

Биллинг. И правда тоже, убей меня бог!

Доктор Стокман. Большинство никогда не бывает право. Никогда, — говорю я! Это одна из тех общепринятых лживых условностей, против которых обязан восставать каждый свободный и мыслящий человек. Из каких людей составляется большинство в стране? Из умных или глупых? Я думаю, все согласятся, что глупые люди составляют страшное, подавляющее большинство на всем земном шаре. Но разве это правильно, черт возьми, чтобы глупые управляли умными? Никогда в жизни!

Шум и крики.

Да! Да! Вы можете перекричать меня, но вам не опровергнуть моих слов. На стороне большинства сила, к сожалению, но не право. Правы я и немногие другие единицы. Меньшинство всегда право.

Снова сильный шум.

Ховстад. Ха-ха! Так доктор Стокман стал со вчерашнего дня аристократом!

Доктор Стокман. Я сказал уже, что не хочу тратить даром слов, говорить о кучке хилых, на ладан дышащих умников, плетущихся позади. Бьющая ключом жизнь не имеет с ними больше ничего общего. Но я говорю о немногих отдельных единицах, усваивающих все новые, рождающиеся на свет истины. Эти люди стоят как бы на аванпостах человечества, — так далеко впереди, что сплоченное большинство еще не доплелось туда! — и там они бьются за истины, народившиеся в сознании мира еще слишком недавно, чтобы успеть сплотить вокруг себя какое-нибудь большинство.

Ховстад. Стало быть, доктор стал революционером!

Доктор Стокман. Ну да, черт возьми, господин Ховстад! Я намерен ниспровергнуть ту ложь, будто бы истина там, где большинство. Что это за истины, вокруг которых обыкновенно толпится большинство? Это истины, устаревшие настолько, что пора бы уж сдать их в архив. Когда же истина успела так устареть — ей недолго стать и ложью, господа.

Смех и выражения негодования.

Да, да, хотите — верьте, хотите — нет. Но истины вовсе не такие живучие Мафусаилы, как люди воображают. Нормальная истина живет… скажем… ну, лет семнадцать — восемнадцать, самое большее — двадцать, редко дольше. Но такие пожилые истины всегда ужасно худосочны. И все-таки большинство именно тогда только и начинает заниматься ими и рекомендовать их обществу в качестве здоровой духовной пищи. Но такая пища малопитательна, могу вас уверить, как врач я в этом сведущ. Все эти истины, признанные большинством, похожи на прошлогоднее копченое мясо, на прогорклые, затхлые, заплесневевшие окорока. От них-то и делается нравственная цинга, свирепствующая повсюду в общественной жизни.

Аслаксен. Мне кажется, уважаемый оратор слишком далеко уклоняется от предмета.

Фогт. Я по существу присоединяюсь к мнению председателя.

Доктор Стокман. Нет, право, ты рехнулся, Петер. Я держусь предмета, насколько возможно. О чем же я и хочу говорить, как не о массе, толпе, об этом треклятом сплоченном большинстве?.. Это оно, говорю я, отравляет источники нашей духовной жизни и заражает под нами почву.

Ховстад. И вы обвиняете в этом свободомыслящее большинство потому только, что оно благоразумно держится бесспорных, общепризнанных истин?

Доктор Стокман. Ах, милейший господин Ховстад, не толкуйте мне о бесспорных истинах. Истины, признаваемые ныне массой, толпой, — это те истины, которые признаны были передовыми людьми еще во времена наших дедушек. Мы, современные передовые люди, уже не признаем их больше истинами, и я не допускаю истины вернее той, что никакое общество не может жить здоровой жизнью, основываясь на таких старых, безмозглых истинах.

Ховстад. Вместо того чтобы говорить так на ветер, вы бы лучше сказали нам, какими это мы живем старыми, безмозглыми истинами? Любопытно бы знать!

Выражения одобрения с разных сторон.

Доктор Стокман. Э, да я мог бы насчитать целую кучу этой дряни, но для начала остановлюсь на одной общепризнанной истине, которая, в сущности, прескверная ложь, но которою кормятся и господин Ховстад, и «Народный вестник», и все приверженцы «Народного вестника».

Ховстад. Ну, и эта истина?..

Доктор Стокман. Это учение, которое вы приняли от прадедов и которое бессмысленно проповедуете направо и налево, учение, что масса, чернь, серая толпа составляет ядро народа, что это и есть сам народ… что рядовые из этой толпы, эти невежественные и неразвитые члены общества, имеют те же права судить-рядить, одобрять, отвергать, заседать и править, как единичные духовно благородные личности.

Биллинг. Ну, убей меня бог, если я…

Ховстад (одновременно кричит). Граждане, заметьте себе это!

Многие голоса. (озлобленно). Ого! Так мы не народ? Или одни благородные годны править?

Рабочий. Долой того, кто так разговаривает!

Другие. Вон его!

Один из обывателей. (кричит). Труби в рог, Эвенсен!

Раздаются мощные звуки рога, свистки и яростные крики.

Доктор Стокман (когда шум несколько стихает). Да будьте вы благоразумнее! Неужто вы не можете хоть раз в жизни выслушать правду в глаза? Я и не требую вовсе, чтобы вы все так сразу и согласились со мной. Но я, разумеется, ожидал, что хоть господин Ховстад отдаст мне справедливость, если только немножко придет в себя. Господин Ховстад претендует ведь на титул вольнодумца…

Несколько голосов. (озадаченно и негромко). Вольнодумца? Что он говорит? Разве редактор Ховстад вольнодумец?

Ховстад (кричит). Докажите, доктор Стокман! Когда я высказывал это печатно?

Доктор Стокман (подумав). Нет, черт возьми, вы правы. На это у вас никогда не хватало мужества. Ну, я не стану припирать вас к стене, господин Ховстад. Пусть я сам буду вольнодумцем. Теперь я с помощью естествознания выясню вам всем, что «Народный вестник» бессовестно водит вас за нос, говоря вам, что чернь, масса, толпа — истинное ядро народа. Это газетная ложь. Чернь не что иное, как сырой материал, из которого народ должен создать народ.

Ропот, смех и волнение.

И разве не то же самое наблюдается во всем остальном живом мире? Какая, например, разница между культивированной и некультивированной породой? Взгляните хоть на обыкновенную деревенскую курицу. Что за мясо дает такая жалкая курчонка? Немногим тут поживишься, но так ли? А яйца какие она несет? Порядочная ворона несет чуть ли не такой же величины. А возьмите-ка породистую испанскую или кохинхинскую курицу, или породистого фазана, или индюка… и вы тотчас увидите разницу. Или взять собак, к которым мы, люди, стоим так близко. Представьте себе сначала простого дворнягу, то есть паршивого, ободранного, лохматого мужицкого пса, который только и рыщет по улицам да пакостит на стены домов. И поставьте этого пса рядом с пуделем, длинный ряд предков которого воспитывался в хороших домах, где их кормили тонкой, отборной пищей и где они имели случай слышать гармоничные голоса и музыку. Или, по-вашему, череп пуделя не совсем иначе развит, нежели череп простого пса? Ну, уж будьте уверены. Таких породистых щенков-пуделей клоуны выучивают проделывать самые невероятные фокусы. Простой же пес ничему такому не выучится, как бы он ни лез вон из кожи.

Шум и смех повсюду кругом.

Один из обывателей. (кричит). Вы еще в собак нас хотите обратить?

Другой. Мы не животные, господин доктор!

Доктор Стокман. Нет, побожусь, мы все-таки животные, старина! Все — самые настоящие животные, каких только можно себе представить. Но породистых животных, аристократов, между нами, правда, немного. О, между людьми-пуделями и людьми — простыми псами огромная разница. И забавнее всего при этом то, что редактор Ховстад вполне согласен со мной, пока речь идет о животных четвероногих…

Ховстад. О них не будем спорить.

Доктор Стокман. Хорошо, но как только я распространяю тот же закон на двуногих, господин Ховстад идет на попятный, не смеет больше держаться своего мнения, додумать до конца свою мысль; он выворачивает все учение наизнанку и объявляет в «Народном вестнике», что захудалый мужицкий петух и паршивый уличный пес — это и есть самые первоклассные экземпляры в зверинце. Но так всегда бывает с теми, в ком все еще сильна плебейская закваска, кто не выработался еще в духовного аристократа.

Ховстад. Я и не претендую ни на какой аристократизм. Я происхожу из простых крестьян и горжусь тем, что глубоко врос корнями в простой народ, над которым тут глумятся…

Многие рабочие. Ура, Ховстад! Ура! Ура!

Доктор Стокман. Те плебеи, о которых я веду речь, ютятся не только в низших слоях; они кишат вокруг нас… достигая вершин общества. Взгляните только на своего чистенького, щеголеватого фогта. Мой брат Петер, право, такой же плебей, как любой разгуливающий в деревянных башмаках…

Смех и шиканье.

Фогт. Я протестую против подобных личных выпадов.

Доктор Стокман (невозмутимо). И не потому, что он, как и я, происходит от старого скверного морского разбойника из Померании{45} или откуда-то там… Да, мы именно такого происхождения…

Фогт. Глупая сказка! Отрицаю!

Доктор Стокман. Но потому, что он думает головой своего начальства, живет мнениями своего начальства. Люди, поступающие так, — духовные плебеи. Вот потому-то в моем великолепном брате Петере, в сущности, так мало аристократизма… и в силу этого же столь мало свободомыслия.

Фогт. Господин председатель!

Ховстад. Значит, у нас свободомыслящими людьми являются аристократы? Это уже нечто совершенно новое.

Смех в собрании.

Доктор Стокман. Да, и это находится в связи с моим новым открытием. В связи с этим находится и то, что свободомыслие и нравственность — почти одно и то же. И вот почему я и скажу, что прямо возмутительно со стороны «Народного вестника» изо дня в день проповедовать лжеучение, будто только в массе, в толпе, в сплоченном большинстве и надо искать свободомыслие и нравственность… а что пороки, и испорченность, и всякая духовная гниль — нечто просачивающееся из культурных слоев, подобно тому как всякая гадость просачивается в водопроводные трубы из Мельничной долины с ее кожевенными заводами.

Шум и крики.

(Невозмутимо, поеживаясь в своем увлечении.) И этот же самый «Народный вестник» разглагольствует, что массу, толпу надо поднять до высших культурных условий жизни. Но, черт возьми, если бы учение «Народного вестника» надо было принимать всерьез, так ведь поднять народ в таком смысле значило бы обречь его прямехонько на гибель! К счастью, все это лишь старая традиционная ложь, будто культура деморализует. Нет, деморализуют, творя дьявольское дело, тупость, нищета, безобразие житейских условий. В доме, где не метут, не проветривают ежедневно, — моя жена Катрине утверждает, что нужно даже ежедневно подмывать пол, но об этом еще можно поспорить, — ну, так в таком доме, говорю я, люди в какие-нибудь два-три года теряют способность мыслить и поступать нравственно. От недостатка кислорода и совесть чахнет. И, пожалуй, во многих домах у нас в городе сильная нехватка кислорода, раз все это сплоченное большинство может быть настолько бессовестно, что готово строить городское благополучие на трясине лжи и обмана!

Аслаксен. Нельзя швырять такое тяжкое обвинение в лицо всему городскому обществу!

Один из господ. Я предлагаю господину председателю лишить оратора слова.

Несколько голосов (горячо). Да, да! Правильно! Лишить его слова!

Доктор Стокман (вспылив). Так я буду кричать правду на всех уличных перекрестках! Буду писать в иногородних газетах! Вся страна узнает, что у нас тут творится!

Ховстад. Можно подумать, что доктор намерен разорить свой родной город.

Доктор Стокман. Да. Я так люблю свой родной город, что скорее готов разорить его, чем смотреть, как он процветает во лжи!

Аслаксен. Сильно сказано.

Шум и свистки. Фру Стокман тщетно покашливает, доктор ее не слышит.

Ховстад (перекрикивая шум). Человек, который готов разорить целое общество, является врагом общества.

Доктор Стокман (с возрастающим жаром). Что за беда разорить лживое общество! Его надо стереть с лица земли! Живущих во лжи надо истреблять, как вредных животных! Вы в конце концов заразите всю страну, доведете до того, что вся страна заслужит быть опустошенной. И если дойдет до этого, то я от всего сердца скажу: да будет опустошена вся эта страна, да сгинет весь этот народ!

Один из толпы. Да он говорит, как настоящий враг народа!

Биллинг. Вот он, убей меня бог, глас народа!

Вся толпа (кричит). Да, да, да! Он враг народа! Он ненавидит свою страну! Ненавидит весь народ!

Аслаксен. И как гражданин и как человек я глубоко потрясен тем, что пришлось мне сейчас выслушать. Доктор Стокман разоблачил себя так, как мне никогда и не снилось. К сожалению, я должен присоединиться к мнению, только что высказанному почтенными согражданами. И считаю нужным облечь это мнение в форму резолюции. Предлагаю следующее: «Собрание постановило считать курортного врача доктора Томаса Стокмана врагом народа».

Бурное «ура» и выражения одобрения. Многие обступают доктора, свистят и шикают ему. Фру Стокман и Петра встают. Мортен и Эйлиф кидаются в драку со школьниками, которые тоже свистели. Кое-кто из взрослых разнимает их.

Доктор Стокман (свистунам). Ах вы, глупцы! Говорю вам, что…

Аслаксен (звонит). Доктор лишен слова. Должно состояться формальное голосование. Но, дабы пощадить личные чувства, предлагаю подавать голоса записками и без подписи. Есть у вас чистая бумага, господин Биллинг?

Биллинг. Вот тут и синяя и белая…

Аслаксен (спускаясь с возвышения). Отлично. Так у нас пойдет еще скорее. Нарежьте билетов. Так, так. (Собранию.) Синие означают «нет», белые — «да». Я сам буду отбирать билеты.

Фогт покидает залу. Аслаксен и еще несколько горожан раздают публике билеты.

Первый господин (Ховстаду). Что такое случилось с доктором? Как это надо понимать?

Ховстад. Вы же знаете, какой он необузданный.

Второй господин (Биллингу). Слушайте, вы ведь бываете у него в доме; не пьет ли он, — не замечали?

Биллинг. Уж не знаю, как и сказать, убей меня бог. Пунш у них вечно на столе, когда ни приди.

Третий господин. Нет, я думаю, скорее у него голова не совсем в порядке.

Первый господин. Нет ли какого наследственного умопомешательства?

Биллинг. И то может быть.

Четвертый господин. Нет, это просто злоба, месть за что-нибудь.

Биллинг. Он, правда, толковал тут на днях о прибавке жалованья. Да не дали.

Все четверо господ (хором). Ага! Тогда все понятно.

Пьяный (в толпе). Я хочу синюю бумажку. И белую тоже.

Крики. Опять этот пьяница тут! Вон его!

Мортен Хиль (подходя к доктору). Ну, Стокман, видите теперь, что выходит из таких штук?

Доктор Стокман. Я исполнил свой долг.

Мортен Хиль. А что такое вы там подпустили насчет кожевенных заводов в Мельничной долине?

Доктор Стокман. Вы же слышали. Я сказал, что вся эта мерзость идет от них.

Мортен Хиль. И от моего завода тоже?

Доктор Стокман. К сожалению, у вас чуть ли не хуже всех.

Мортен Хиль. И вы это пропечатаете в газетах? Доктор Стокман. Я ничего не утаю.

Мортен Хиль. Дорогонько это вам, пожалуй, вскочит, Стокман! (Уходит.)

Жирный господин (подходя к Хорстеру и не кланяясь дамам). Ну-с, капитан, так вы сдаете свою залу врагам народа?

Хорстер. Я полагаю, что могу распоряжаться своим имуществом как хочу, господин коммерсант.

Коммерсант. Так, верно, вы не будете в претензии, если я так же распоряжусь своим.

Хорстер. То есть?

Коммерсант. Завтра я вас извещу. (Поворачивается и уходит.)

Петра. Кажется, это ваш судохозяин, Хорстер?

Хорстер. Да, коммерсант Вик.

Аслаксен (с билетами в руках всходит на возвышение и звонит). Господа, позвольте оповестить вас о результате. Всеми голосами против одного…

Молодой господин. Один голос — голос пьяницы!

Аслаксен. Всеми голосами против одного голоса нетрезвого человека курортный врач доктор Томас Стокман объявлен врагом народа.

Крики и выражения одобрения.

Да здравствует наше старое почтенное городское сословие, наше общество!

Снова крики одобрения.

Да здравствует и наш достопочтенный деятельный фогт, который столь лояльно подавил в себе голос родственного чувства!

Крики «ура».

Объявляю собрание закрытым. (Спускается вниз.)

Биллинг. Да здравствует господин председатель!

Вся толпа. Ура, типографщик Аслаксен!

Доктор Стокман. Шляпу и пальто, Петра! Капитан, не найдется ли у вас на пароходе мест для пассажиров в Новый Свет?

Хорстер. Для вас и для вашей семьи всегда найдется, господин доктор.

Доктор Стокман (надевая пальто с помощью Петры). Хорошо. Идем, Катрине. Идемте, дети. (Берет жену под руку.)

Фру Стокман (тихо). Милый Томас, не выйти ли нам задним ходом?

Доктор Стокман. Никаких задних ходов, Катрине! (Возвышая голос.) Вы еще услышите о враге народа, прежде чем он отряхнет прах от ног своих. Я не так добродушен, как некто, и не скажу: прощаю вам, ибо вы не ведаете, что творите! Аслаксен (кричит). Это богохульство, Стокман! Биллинг. Да, убей меня бог! Серьезному человеку тяжело слышать такие вещи.

Грубый голос. Так он еще грозится!

Несколько голосов (разъяренно). Пойдем выбьем у него все стекла! Швырнем его в воду!

Один из толпы. Труби в рог, Эвенсен! Во всю мочь!

Звуки рога, свистки и дикие крики. Доктор с семьей направляется к выходу. Капитан Хорстер прокладывает им путь.

Вся толпа (вопит вслед уходящим). Враг народа! Враг народа! Враг народа!

Биллинг (приводя в порядок свои бумаги). Нет, убей меня бог, если я пойду сегодня вечером к доктору на пунш!

Шум; публика теснится у выхода, затем шум переходит на улицу, и оттуда еще доносятся крики: «Враг народа! Враг народа!»

Действие пятое

Кабинет доктора Стокмана. По стенам книжные полки и шкафы с различными препаратами. В глубине выход в переднюю; впереди налево дверь в гостиную. В стене направо два окна с выбитыми стеклами. Посреди комнаты письменный стол доктора, заваленный книгами и бумагами. Комната в беспорядке. Утро.

Доктор Стокман, в халате и туфлях, в шапочке, стоит нагнувшись и ручкой зонтика шарит под шкафом.

Доктор Стокман (выловив из-под шкафа камешек, обращается в отворенную дверь гостиной). Еще один нашел, Катрине.

Фру Стокман (из гостиной). Ну, наверно, еще много найдешь.

Доктор Стокман (откладывает камешек к куче таких же, лежащих на столе). Я их буду беречь как святыню. Пусть Эйлиф и Мортен смотрят на них каждый день, а когда вырастут, получат их в наследство от меня. (Шаря под книжной полкой.) Что эта… как ее, черт, звать… ну, девчонка… не ходила еще за стекольщиком?

Фру Стокман (входя). Ходила, да он сказал, что вряд ли сможет прийти сегодня.

Доктор Стокман. Увидишь, не посмеет.

Фру Стокман. Да и Рандина думает, что он боится соседей. (Обращаясь в гостиную.) Что тебе, Рандина? А! (Уходит и сейчас же возвращается.) Тебе письмо, Томас.

Доктор Стокман. Посмотрим. (Вскрывает и читает.) Ну вот.

Фру Стокман. От кого это?

Доктор Стокман. От домохозяина. Отказывает нам от квартиры.

Фру Стокман. Да неужели? Такой порядочный человек…

Доктор Стокман (заглядывая в письмо). Не смеет поступить иначе, пишет. Ему очень жаль, но он не смеет идти против своих сограждан… против общественного мнения… он человек зависимый… не смеет наступать на ногу влиятельным лицам.

Фру Стокман. Вот видишь, Томас.

Доктор Стокман. Вижу, вижу. Все трусы у нас у городе. Ни один человек ничего не смеет из боязни других. (Швыряет письмо на стол.) Ну, да нам все равно, Катрине. Уедем в Новый Свет и…

Фру Стокман. Ах, Томас, хорошо ли ты все это обдумал насчет отъезда?

Доктор Стокман. Уж не остаться ли мне тут, где меня выставили к позорному столбу как врага народа, заклеймили меня, повыбили у меня окна! И взгляни-ка, они разорвали мне черные брюки.

Фру Стокман. Ах, боже мой! Самые твои лучшие!

Доктор Стокман. Никогда не следует надевать свои лучшие брюки, когда идешь отстаивать свободу и истину. Ну да о брюках я не печалюсь, беда невелика, потому что ты можешь починить. А вот то, что чернь, толпа осмелилась напасть на меня, как будто они все мне ровня, — вот этого я не смогу переварить до самой смерти!

Фру Стокман. Да, они ужасно грубо обошлись с тобой, Томас. Но неужели нам из-за этого так-таки и бросить родину?

Доктор Стокман. По-твоему, плебеи в других городах не так же нахальны, как тут? Все один черт. Да наплевать, пусть себе собаки лают. Не в этом главная беда. Главная беда в том, что все люди в этой стране — рабы партий. Да, впрочем… пожалуй, на этот счет и на свободном Западе не лучше. И там свирепствует сплоченное большинство, и либеральное общественное мнение, и вся эта чертовщина. Но условия жизни там шире, крупнее. Люди там способны убить, но они не станут пытать тебя медленно. Они не берут в такие тиски свободную человеческую душу, как у нас. Да и в крайнем случае там можно будет держаться в стороне. (Ходит по комнате.) Знай я только, где бы можно было купить недорого девственный лес или какой-нибудь островок в Южном океане…

Фру Стокман. А мальчики, Томас?

Доктор Стокман (останавливаясь). Какая ты странная, Катрине. Неужели ты предпочла бы, чтобы мальчики выросли в таком обществе, как наше? Сама же ты вчера вечером сказала, что полгорода взбесилось; ну а если и вторая половина не сошла с ума, так потому лишь, что состоит из одних ослов, которым не с чего было сходить.

Фру Стокман. Ах, милый Томас, ведь и ты тоже… такой невоздержанный на язык.

Доктор Стокман. Ну вот! Да разве я не правду говорил? Разве они не переворачивают вверх дном все понятия? Не смешивают в одну кучу и правду и неправду? Не называют ложью то, что, я знаю, есть истина? Но всего нелепее — это матерые либералы, которые разгуливают здесь толпами и вбивают в голову себе и другим, что они люди свободомыслящие. Ты когда-нибудь слыхала что-либо подобное, Катрине?

Фру Стокман. Да, да, это нелепо, из рук вон, но…

Петра входит из гостиной.

Уже? Вернулась из школы?

Петра. Да, мне отказали.

Фру Стокман. Отказали?

Доктор Стокман. И тебе!

Петра. Фру Буск отказала мне, и я сочла за лучшее уйти сейчас же.

Доктор Стокман. И правильно, ей-ей!

Фру Стокман. Кто бы подумал, что фру Буск такая дурная особа!

Петра. Ну, мама, фру Буск вовсе не такая дурная. Ясно видно было, что она сама очень огорчена этим. Но она не смеет поступить иначе, — так она и сказала мне. И вот мне отказали!

Доктор Стокман (смеясь и потирая руки). Не смеет поступить иначе! И она тоже. Нет, это прелестно!

Фру Стокман. Да, после вчерашних бесчинств…

Петра. Не из-за одного этого. Нет, ты послушай, отец.

Доктор Стокман. Ну, ну?

Петра. Фру Буск показала мне целых три письма, которые она получила сегодня утром…

Доктор Стокман. Верно, анонимных?

Петра. Да.

Доктор Стокман. Понятно. От собственного имени они не смеют действовать, Катрине.

Петра. И в двух из них говорилось, что один из господ, бывавших у нас в доме, рассказывал вечером в клубе, будто у меня чересчур свободный образ мыслей…

Доктор Стокман. И ты, конечно, не стала отрицать?

Петра. Ты знаешь, что нет. Сама фру Буск тоже держится довольно свободных взглядов, когда мы остаемся с нею с глазу на глаз, но раз обо мне пошли такие слухи, она уже не посмела отстаивать меня.

Фру Стокман. И подумать — их распространяет человек, бывавший у нас в доме! Вот видишь, Томас, как тебе платят за твое гостеприимство.

Доктор Стокман. С такими свиньями нельзя дольше жить. Укладывайся живее, Катрине. Чем скорее уедем, тем лучше.

Фру Стокман. Тише! Мне кажется, кто-то идет по коридору. Взгляни, Петра.

Петра (отворяя входную дверь). Ах, это вы, капитан Хорстер! Пожалуйста, войдите.

Хорстер (входит из передней). Здравствуйте. Я чувствовал, что должен зайти и узнать, как у вас обстоят дела.

Доктор Стокман (крепко пожимая ему руку). Спасибо. Вот это поистине мило с вашей стороны.

Фру Стокман. И спасибо, что вчера помогли нам выбраться, капитан Хорстер.

Петра. А как вы сами-то пробрались назад домой?

Хорстер. Ну, ничего, я не из слабосильных, а те господа ведь больше на язык бойки.

Доктор Стокман. Да, не характерная ли черта — эта их гнусная трусость? Подите сюда, я вам покажу кое-что. Взгляните, вот тут все камни, которыми они швыряли в окна. Взгляните только. Ей-ей, во всей кучке не найдется больше двух-трех порядочных, крупных булыжников, а то все мелочь, щебень. А уж крику-то сколько было, угроз, клятвенных обещаний свернуть мне шею!.. На деле же… на деле в этом городе нельзя ожидать ничего серьезного!

Хорстер. На этот раз оно для вас же было к лучшему, господин доктор.

Доктор Стокман. Ну, конечно. А все-таки досадно. Ведь дойди дело когда-нибудь до серьезной схватки по вопросу государственной важности, увидите, общественное мнение окажется за то, чтобы навострить лыжи, и все это сплоченное большинство кинется наутек, как стадо баранов. Вот о чем грустно подумать, вот о чем болит у меня сердце… А впрочем, черт с ними! В сущности, все это одни глупости. Они сказали, что я враг народа, так и пусть я буду врагом народа!

Фру Стокман. Никогда тебе не бывать им, Томас!

Доктор Стокман. Ну, не очень-то за это ручайся, Катрине. Дурное слово иногда действует на душу, как булавочная царапинка на легкие. А это проклятое слово… я не могу от него отделаться; оно глубоко засело вот тут, под сердцем, сидит тут, и сосет, и жжет, как кислота. И уже никакая магнезия здесь не поможет.

Петра. Полно! Ты посмейся над ними, отец, да и все.

Хорстер. У народа еще появятся когда-нибудь другие мысли, господин доктор.

Фру Стокман. Да, Томас, в этом ты можешь быть уверен так же, как в том, что ты существуешь.

Доктор Стокман. Да, пожалуй, когда уже поздно будет. И поделом им. Пусть сидят тут по уши в грязи да каются, что выжили патриота! Вы когда же отплываете, капитан?

Хорстер. Гм… об этом-то, в сущности, я и пришел потолковать с вами…

Доктор Стокман. Что-нибудь стряслось с пароходом?

Хорстер. Нет, но выходит, что мне с ним не ехать.

Петра. Да не уволили же вас?

Хорстер (улыбается). Вот-вот, именно.

Петра. И вас!

Фру Стокман. Видишь, Томас!

Доктор Стокман. И все это из-за правды! О, если бы я мог предполагать что-либо подобное…

Хорстер. Вы, пожалуйста, не принимайте этого так близко к сердцу. Наверно, найду службу у какой-нибудь иногородней пароходной компании.

Доктор Стокман. И это коммерсант Вик, богатый человек, вполне независимый… Тьфу, черт возьми!

Хорстер. Он вообще довольно порядочный человек. И сказал, что очень хотел бы оставить меня у себя на службе, да не смеет…

Доктор Стокман. Не смеет? Само собой.

Хорстер. Неудобно, говорит, раз принадлежишь к известной партии…

Доктор Стокман. Это было правдивое слово этого мужа чести. Партия — как мясорубка, смалывает все головы в одну общую кашу, вот и получаются фаршированные головы, начиненные и мясом, и кашей, и всякой дрянью.

Фру Стокман. Ах, Томас!

Петра (Хорстеру). Не провожали бы вы нас вчера домой, пожалуй, и не дошло бы до этого.

Хорстер. Я ничуть не жалею.

Петра (пожимая ему руку). Спасибо вам за это.

Хорстер (доктору). Затем я вот еще что хотел сказать вам: если вы непременно хотите уехать, то я придумал другой способ…

Доктор Стокман. Отлично. Только бы поскорее выбраться отсюда.

Фру Стокман. Тсс… стучат, кажется?

Петра. Верно, дядя.

Доктор Стокман. Ага! (Кричит.) Войдите!

Фру Стокман. Милый Томас, пожалуйста, обещай мне наконец…

Входит фогт.

Фогт. А, ты занят. Так я лучше…

Доктор Стокман. Нет, нет. Войди, войди.

Фогт. Но я желал бы иметь разговор с тобой наедине.

Фру Стокман. Мы можем уйти пока в гостиную.

Хорстер. А я потом зайду.

Доктор Стокман. Нет, посидите с ними, капитан. Мне надо узнать поподробнее…

Хорстер. Хорошо, так я подожду. (Уходит вслед за фру Стокман и Петрой в гостиную.)

Фогт молча глядит на разбитые стекла окон.

Доктор Стокман. Пожалуй, по-твоему, здесь довольно прохладно сегодня? Надень фуражку.

Фогт. Спасибо — если можно. (Надевает фуражку.) Кажется, я простудился вчера. Прозяб там…

Доктор Стокман. Да? А по-моему, там было достаточно жарко.

Фогт. Я сожалею, что не в моей власти было предотвратить эти ночные бесчинства.

Доктор Стокман. Ну, а кроме этого, у тебя есть еще что-нибудь особенное сообщить мне?

Фогт (вынимая большой конверт). Я имею передать тебе вот этот документ от дирекции курорта.

Доктор Стокман. Отказ от должности?

Фогт. Да, считая от сего числа. (Кладет конверт на стол.) Нам это прискорбно, но, откровенно говоря, мы не смеем поступить иначе, приходится считаться с общественным мнением.

Доктор Стокман (улыбаясь). Не смеете? Я сегодня уже слышал это слово.

Фогт. Прошу тебя вникнуть в свое положение. Отныне тебе нельзя рассчитывать ни на какую практику здесь в городе.

Доктор Стокман. Черт с ней, с практикой! Но ты почему так уверен в этом?

Фогт. Союз домохозяев рассылает по домам объявление, приглашающее всех благомыслящих граждан не прибегать больше к твоим услугам, и я смею поручиться, что ни единый отец семейства не откажется скрепить это объявление своей подписью. Попросту, не осмелится…

Доктор Стокман. Да, да, я не сомневаюсь. Ну, а потом что?

Фогт. Если бы я мог подать тебе совет, то посоветовал бы переменить на некоторое время местожительство.

Доктор Стокман. Я сам подумываю о том, чтобы переменить местожительство.

Фогт. Хорошо. И вот если бы ты, получив таким образом с полгода времени на размышление, решился, по зрелом обсуждении, в нескольких словах выразить сожаление, признаваясь в своем заблуждении, то…

Доктор Стокман. То, пожалуй, я мог бы вновь вернуться на свою прежнюю должность? Так?

Фогт. Быть может. Отнюдь не невозможно.

Доктор Стокман. Ну а как же тогда общественное мнение? Ведь вы же из-за общественного мнения не смеете держать меня.

Фогт. Общественное мнение — вещь чрезвычайно изменчивая. И, откровенно говоря, для нас было бы особенно важно получить от тебя такое признание.

Доктор Стокман. Еще бы! Небось так зубы на него и точите. Но ты ведь помнишь, черт возьми, что я тебе говорил раньше насчет этих лисьих уверток!

Фогт. Тогда ты занимал куда более выгодную позицию, тогда ты имел возможность предполагать, что весь город встанет за тебя.

Доктор Стокман. Да. Теперь же я узнал, что весь город против меня… (Вскипая.) Да хоть бы сам черт с его бабушкой были против меня!.. Никогда, никогда, говорю я!

Фогт. Отец семейства не вправе так поступать, как ты. Ты не вправе, Томас.

Доктор Стокман. Не вправе! Свободный человек одного только не вправе делать, знаешь чего?

Фогт. Нет.

Доктор Стокман. Ну, разумеется. Так я тебе скажу. Свободный человек не вправе валяться в грязи, как свинья, не вправе поступать так, чтобы ему оставалось только самому себе плюнуть в лицо!

Фогт. Это все звучит очень правдоподобно, и не будь налицо иного объяснения для твоей неподатливости… Но оно ведь имеется.

Доктор Стокман. Что ты хочешь сказать этим?

Фогт. Ты же отлично понимаешь. Но, как брат твой и человек рассудительный, я советую тебе не слишком основываться на надеждах и видах, которые весьма легко могут не оправдаться.

Доктор Стокман. Что же это наконец означает?

Фогт. Или ты в самом деле думаешь заставить меня поверить тому, что ты так-таки ничего и не знаешь о завещании, составленном кожевенным заводчиком Хилем?

Доктор Стокман. Я знаю, что те крохи, какие есть у него, должны перейти к убежищу для престарелых бедных ремесленников. Но мне-то что до этого?

Фогт. Во-первых, речь идет здесь далеко не о крохах. Кожевенный заводчик Хиль довольно-таки состоятельный человек.

Доктор Стокман. Никогда и не подозревал этого…

Фогт. Гм… в самом деле? Так ты, значит, не подозревал, что изрядная доля его состояния перейдет к твоим детям, с тем что ты и твоя жена будете пользоваться процентами пожизненно? Он тебе не говорил этого?

Доктор Стокман. Ничего подобного. Напротив, он вечно бесновался, что его заставляют платить совершенно несоразмерные с его состоянием налоги. Однако ты это наверно знаешь, Петер?

Фогт. Я знаю это из вполне достоверных источников.

Доктор Стокман. Но, боже мой! Тогда ведь Катрине обеспечена… и дети тоже! Нет, это непременно надо сообщить… (Кричит.) Катрине, Катрине!

Фогт (удерживая). Тсс… ни слова пока.

Фру Стокман (открывая дверь). Что случилось? Доктор Стокман. Ничего, ступай себе.

Фру Стокман затворяет дверь опять.

(Шагая по комнате.) Обеспечены! А? Подумать — все обеспечены! И пожизненно! Вот благодать-то чувствовать себя обеспеченным!

Фогт. Но вот именно этого-то пока и нет. Кожевенный заводчик Хиль может изменить свое завещание, когда ему вздумается.

Доктор Стокман. Ну, этого он не сделает, милейший мой Петер. «Барсук» ужасно доволен, что я принялся за тебя с твоими умными друзьями.

Фогт (пораженный, испытующе смотрит на него). Ага! Вот что, пожалуй, проливает свет на многое!

Доктор Стокман. На что «на многое»?

Фогт. Так это был сложный маневр. Эти необузданные, бессмысленные нападки твои на руководящих лиц, якобы во имя правды…

Доктор Стокман. Ну, ну?

Фогт. Все это было, следовательно, не что иное, как условленная благодарность за завещание злопамятного старика Мортена Хиля!

Доктор Стокман (едва в состоянии говорить). Петер… ты самый отвратительный плебей, какого я только знавал на своем веку.

Фогт. Между нами все кончено. Твоя отставка бесповоротна. Теперь у нас есть против тебя оружие. (Уходит.)

Доктор Стокман. Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Кричит.) Катрине! Пусть вымоют пол после него! Вели прийти сюда с ведром этой, этой… ну, как ее, черт?.. этой чумазой, у которой вечно сажа под носом!..

Фру Стокман (в дверях гостиной). Тсс… Тсс… Потише, Томас.

Петра (тоже появляясь в дверях). Отец, пришел дедушка и спрашивает, нельзя ли поговорить с тобой наедине.

Доктор Стокман. Конечно, можно. (Подходя к дверям.) Пожалуйте, тесть.

Мортен Хиль входит. Доктор затворяет за ним дверь.

Ну, в чем дело? Садитесь.

Мортен Хиль. Нет, нет. (Озирается.) Славно здесь у вас сегодня, Стокман.

Доктор Стокман. Не правда ли?

Мортен Хиль. И даже очень славно. Свежо так. Сегодня у вас вдоволь этого самого кислого воздуху, о котором вы столько толковали вчера, и совесть у вас сегодня, должно быть, чертовски чиста, могу себе представить.

Доктор Стокман. Да, это правда.

Мортен Хиль. Могу себе представить. (Стуча кулаком в грудь.) А вы знаете, что у меня тут?

Доктор Стокман. Тоже, надеюсь, чистая совесть.

Мортен Хиль. Э! Кое-что получше. (Вынимает толстый бумажник, раскрывает его и показывает пачку бумаг.)

Доктор Стокман (смотрит с удивлением на него). Акции водолечебницы?

Мортен Хиль. Их нетрудно было достать сегодня.

Доктор Стокман. И вы пошли да накупили себе?..

Мортен Хиль. На все наличные денежки.

Доктор Стокман. Но, дорогой тесть… ведь при нынешнем отчаянном положении водолечебницы…

Мортен Хиль. Если вы будете вести себя как разумный человек, лечебница небось опять встанет на ноги.

Доктор Стокман. Вы же сами видите, я все делаю, что могу, но… люди тут в городе какие-то полоумные.

Мортен Хиль. Вы сказали вчера, что главная пакость идет с моего кожевенного завода. Но коли это так, то выходит, что и дед мой, и отец мой, и я сам столько лет пакостили город, словно трое душегубцев. Вы думаете, могу я помириться с таким срамом?

Доктор Стокман. К сожалению, придется поневоле.

Мортен Хиль. Нет, спасибо! Я дорожу своим честным именем и доброй славой. Люди, слыхал я, прозвали меня «барсуком». Барсук — ведь это на манер свиньи; так не быть же по-ихнему, ни в жизнь! Я хочу жить и умереть человеком чистоплотным.

Доктор Стокман. Да как же вы теперь выйдете из этого положения?

Мортен Хиль. Вы меня почистите, Стокман.

Доктор Стокман. Я?

Мортен Хиль. Знаете вы, на какие деньги я накупил этих акций? Нет, где вам знать! Так я скажу вам. На деньги, которые должны были достаться после меня Катрине с Петрой и мальчикам… Да, я ведь все-таки успел скопить малую толику, видите.

Доктор Стокман (вспылив). И вы взяли да и спустили таким манером деньги Катрине!

Мортен Хиль. Да, все эти денежки теперь вложены в водолечебницу. И вот теперь-то я и посмотрю, так ли вы, того… совсем свихнулись… окончательно, беспардонно рехнулись, Стокман. Если вы и теперь станете выводить разных козявок да всякую такую пакость из моего кожевенного завода, то это будет аккурат то же самое, что ощипывать живьем Катрине с Петрой и с мальчиками. А этого ни один добропорядочный отец семейства не сделает… ежели он не совсем обезумел.

Доктор Стокман (ходя взад и вперед). Ну а я — именно такой безумец! Я — именно такой безумец!

Мортен Хиль. Нет, все-таки не совсем же вы окончательно бешеный, когда дело идет о жене и детях.

Доктор Стокман (останавливаясь перед ним). И зачем вы не посоветовались со мной, прежде чем покупать весь этот хлам!

Мортен Хиль. Что сделано, то сделано. Так-то вернее будет.

Доктор Стокман (с волнением ходит по комнате). И не будь еще я так уверен в своей правоте… Но я глубоко убежден в том, что прав.

Мортен Хиль (взвешивая на ладони бумажник). Если останетесь при своем сумасбродстве, то немногого будет стоить эта пачка. (Прячет бумажник в карман.)

Доктор Стокман. Но, черт возьми, должна же наука найти противоядие… какой-нибудь предохранитель!..

Мортен Хиль. То есть чтобы убивать козявок?

Доктор Стокман. Да, или обезвреживать их.

Мортен Хиль. Нельзя ли попробовать посыпать крысиным ядом?

Доктор Стокман. Э, вздор, вздор!.. Но раз все говорят, что это одна фантазия?.. И пусть себе будет одна фантазия. Поделом им. Эти невежественные, бессердечные псы облаяли меня врагом народа… Готовы были сорвать с меня платье…

Мортен Хиль. И все стекла в окнах повыбили.

Доктор Стокман. Да. И вдобавок долг отца семейства… Надо поговорить с Катрине. Эти дела по ее части.

Мортен Хиль. Хорошо, только слушайтесь советов разумной жены.

Доктор Стокман (вдруг наступая на него). И угораздило вас заварить такую кашу! Рискнуть деньгами Катрине! Поставить меня в такое ужасное, мучительное положение. Погляжу я на вас, словно сам дьявол передо мною!..

Мортен Хиль. Так лучше мне уйти. Но чтобы я до двух часов получил от вас ответ. Да или нет. Коли нет, так акции будут завещаны убежищу! Сегодня же.

Доктор Стокман. А что же достанется Катрине?

Мортен Хиль. Ни понюшки.

Дверь в переднюю отворяется, и на пороге показываются Ховстад и Аслаксен.

Поглядите-ка на эту парочку!

Доктор Стокман (уставясь на них). Что такое? И вы смеете еще переступать мой порог?

Ховстад. Как видите.

Аслаксен. Нам нужно поговорить с вами, знаете.

Мортен Хиль (шепотом). Да или нет… до двух часов.

Аслаксен (переглядываясь с Ховстадом). Ага!

Мортен Хиль уходит.

Доктор Стокман. Ну, чего же вам от меня нужно? Покороче.

Ховстад. Я отлично понимаю, что вы недовольны нашим вчерашним образом действий во время собрания…

Доктор Стокман. И вы называете это образом действий? Да, чудесный образ действий! Я назову этот образ действий — безобразием! Вы вели себя, как старые бабы… Тьфу, черт возьми!

Ховстад. Называйте, как хотите. Но мы не могли иначе.

Доктор Стокман. Не смели? Не так ли?

Ховстад. Да, если хотите.

Аслаксен. Но что бы вам стоило закинуть нам словечко заранее? Хоть бы намекнули господину Ховстаду или мне.

Доктор Стокман. Намекнуть? На что?

Аслаксен. На то, что за этим кроется.

Доктор Стокман. Ничего не понимаю.

Аслаксен (конфиденциально, кивая головой). Уж с божьей помощью понимаете, доктор Стокман.

Ховстад. Теперь-то уж нечего больше таиться.

Доктор Стокман (глядит то на одного, то на другого). Да, шут побери…

Аслаксен. Позвольте спросить вас, разве ваш тесть не рыщет по городу и не скупает акции водолечебницы?

Доктор Стокман. Да, он скупал их сегодня, но…

Аслаксен. Благоразумнее было бы послать кого-нибудь другого… кто не стоял бы к вам так уж близко.

Ховстад. Да и вам вовсе незачем было выступать под собственным флагом. Пусть бы никто и не знал, что нападки на водолечебницу идут от вас. Посоветовались бы со мной, доктор Стокман.

Доктор Стокман (задумывается, но вдруг его осеняет догадка, и он говорит, как человек, свалившийся с неба). Да мыслимо ли это? И такие дела делаются!

Аслаксен (с улыбкой). Как видно, делаются. Только, знаете ли, надо обделывать их потоньше.

Ховстад. И самое лучшее — в компании. Ответственности меньше, если человек действует не один, делит ее с другими.

Доктор Стокман (овладев собой). В двух словах, господа, что вам угодно?

Аслаксен. Это господин Ховстад лучше сумеет…

Ховстад. Нет, скажите вы, Аслаксен.

Аслаксен. Ну, дело в том, видите ли, что раз мы теперь знаем, как все обстоит, то полагаем, что смеем предоставить в ваше распоряжение «Народный вестник».

Доктор Стокман. Теперь смеете? А как же общественное мнение? Не боитесь, что против нас поднимется буря?

Ховстад. Постараемся справиться с нею.

Аслаксен. И доктору придется полавировать. А как только ваши нападки возымеют действие…

Доктор Стокман. То есть как только тесть мой и я за бесценок приберем к рукам все акции?..

Ховстад. Ну, вероятно, вы главным образом в интересах науки стремитесь взять в свои руки управление водолечебницей.

Доктор Стокман. Само собой; я в интересах науки и подбил старого «барсука» на это дело. А потом мы починим немножко водопровод, пороемся немножко на морском берегу, не вводя город ни в какие расходы. Так, что ли? Выгорит дело? А?

Ховстад. Я так думаю — раз «Народный вестник» будет за вас.

Аслаксен. В свободном обществе печать — сила, господин доктор.

Доктор Стокман. Так. И общественное мнение тоже. А вы, господин Аслаксен, ручаетесь, конечно, за союз домохозяев?

Аслаксен. И за союз домохозяев, и за общество друзей трезвости. Будьте благонадежны.

Доктор Стокман. Но, господа… видите ли, я стесняюсь спросить, какое же вознаграждение?..

Ховстад. Мы предпочли бы поддержать вас совершенно бескорыстно, как вы понимаете. Но «Народный вестник» не окреп, дела идут не особенно важно, а прекратить выпуск газеты теперь, когда столько предстоит сделать в области высшей политики, мне бы очень и очень не хотелось.

Доктор Стокман. Понятно; это, должно быть, чрезвычайно тяжело такому другу народа, как вы. (Не выдержав.) Но я — враг народа! (Мечется по комнате.) Куда это девалась моя палка? Кой черт взял мою палку?

Ховстад. Что это значит?

Аслаксен. Не хотите же вы…

Доктор Стокман (останавливаясь). А если я не дам вам ни гроша от всех своих акций? Не забудьте, с нас, богачей, взятки гладки.

Ховстад. А вы не забудьте, что это дело с акциями можно осветить и так и сяк.

Доктор Стокман. Конечно, вас на это хватит. Если я не выручу «Народного вестника», дело это, наверно, получит у вас самое неприглядное освещение. Вы, пожалуй, начнете травить меня, как собаки зайца!

Ховстад. Таков закон природы. Каждому зверю надо снискивать себе пропитание.

Аслаксен. Каждый берет пищу, где находит ее, видите ли.

Доктор Стокман. Так и поищите ее где-нибудь в уличных канавах! (Мечется по комнате.) Черт побери! Посмотрим теперь, кто из нас троих самый сильный зверь. (Найдя зонтик, взмахивает им.) Ну-с!..

Ховстад. Не хотите ли вы нанести нам оскорбление действием?

Аслаксен. Поосторожнее с этим зонтиком!

Доктор Стокман. Марш в окно, господин Ховстад!

Ховстад (у дверей в переднюю). Вы совсем с ума сошли!

Доктор Стокман. Марш в окно, господин Аслаксен! Скачите, говорят вам! Чем скорее, тем лучше!

Аслаксен (бегая вокруг письменного стола). Умереннее, господин доктор! Я человек слабый… чуть что, я и… (Кричит.) Помогите! Помогите!

Фру Стокман, Петра и Хорстер выбегают из гостиной.

Фру Стокман. Господи боже мой, Томас! Что случилось?

Доктор Стокман (размахивая зонтиком). Ну же, скачите! В канаву!

Ховстад. Нападение на беззащитного человека! Беру вас в свидетели, капитан Хорстер! (Поспешно ретируется в переднюю.)

Аслаксен (растерянно). Знать бы только куда тут… (Шмыгает в гостиную.)

Фру Стокман (удерживая мужа). Да уймись же, Томас!

Доктор Стокман (бросая зонтик). Эх, увернулись-таки!

Фру Стокман. Да чего им было нужно от тебя?

Доктор Стокман. Потом узнаешь… Теперь мне есть о чем другом подумать. (Идет к столу и что-то пишет на визитной карточке.) Поди сюда, Катрине. Видишь, что я написал?

Фру Стокман. Три раза «нет» крупными буквами. Что это значит?

Доктор Стокман. И это потом узнаешь. (Отдавая карточку.) Вот, Петра, пусть наша чумазая сбегает к «барсуку» и отдаст это. Только живо!

Петра, взяв карточку, уходит в переднюю.

Если у меня не побывали сегодня в гостях все слуги сатаны, так уж я и не знаю — кто. Но теперь зато и наточу же я против них свое перо, станет как шило! Обмакну его в яд и желчь! Буду швырять в их башки чернильницей!

Фру Стокман. Да мы ведь уезжаем, Томас.

Петра возвращается.

Доктор Стокман. Ну?

Петра. Послано.

Доктор Стокман. Хорошо. Уезжаем, говоришь? Нет, черт побери, мы остаемся, Катрине!

Петра. Остаемся?

Фру Стокман. Тут, в городе?

Доктор Стокман. Именно тут. Тут поле брани, тут должна разыграться битва, тут я хочу победить. Вот только починят мне брюки, и я пойду по городу искать квартиру. Крышу над головой все-таки надо иметь к зиме.

Хорстер. Так перебирайтесь ко мне.

Доктор Стокман. Серьезно?

Хорстер. Само собой; места у меня хватит, да я почти и не живу дома.

Фру Стокман. Ах, как это мило с вашей стороны, Хорстер!

Петра. Спасибо!

Доктор Стокман (крепко пожимая ему руку). Спасибо, спасибо! Ну, значит, эта беда миновала. И я на днях серьезно возьмусь за дело. Ах, работы тут непочатый край! И хорошо, что я теперь буду полным хозяином своего времени. Мне ведь отказали в должности, видишь ли.

Фру Стокман (со вздохом). Ох, я этого ожидала.

Доктор Стокман. И хотят еще лишить меня практики. Да пусть их! Бедные-то, во всяком случае, при мне останутся… которые ничего не платят. И, боже мой, ведь им-то я больше всего и нужен. Но слушать себя я их заставлю, черт возьми! Я буду громить их, как кое-где было сказано, при всяком удобном и неудобном случае.

Фру Стокман. Но, милый Томас, мне кажется, ты убедился, к чему это ведет.

Доктор Стокман. Какая ты, право, смешная, Катрине! Что же, мне спасовать перед общественным мнением, и сплоченным большинством, и тому подобной чертовщиной? Нет, благодарю покорно. То, чего я хочу, так ясно и просто. Я хочу только вбить в башку этим псам, что либералы — коварнейшие враги свободных людей, что партийные программы душат все новые, молодые, жизнеспособные истины, что всякие там «соображения» выворачивают наизнанку нравственность и справедливость, так что наконец прямо страшно становится жить на свете! Как по-вашему, капитан Хорстер, удастся мне втолковать это людям?

Хорстер. Очень возможно; я не очень-то сведущ по этой части.

Доктор Стокман. Да вот, видите ли… вы только послушайте! Надо уничтожить главарей партий. Такой главарь — все равно что волк… словно прожорливый серый волк, ему нужно проглотить за год столько-то и столько-то мелкой скотинки, чтобы просуществовать. Взгляните на Ховстада и Аслаксена. Сколько мелкой скотинки они поглотят или искалечат, разорвут на клочья, так что из нее ничего другого никогда и не выйдет, кроме домохозяев да подписчиков на «Народный вестник»? (Присаживается на стол.) Нет, ты поди сюда, Катрине, погляди, как славно светит сегодня солнце. И что за благодатный свежий весенний воздух гуляет теперь у меня!

Фру Стокман. Ах, кабы мы могли жить только солнечным светом да весенним воздухом, Томас.

Доктор Стокман. Ну, ты уж как-нибудь поэкономнее, — ничего, обойдемся. Об этом я меньше всего забочусь. Нет, хуже всего то, что я не знаю ни одного настолько свободного и благородного человека, который продолжал бы мое дело после меня.

Петра. Ах, брось и думать об этом, отец! У тебя еще много времени впереди. А! Вот и мальчики.

Эйлиф и Мортен входят из гостиной.

Фру Стокман. Вас распустили сегодня?

Мортен. Нет, но мы подрались, с другими сегодня в перемену…

Эйлиф. Не так. Другие подрались с нами.

Мортен. Да, и господин Рёрлун сказал, что лучше нам посидеть некоторое время дома.

Доктор Стокман (щелкает пальцами и соскакивает со стола). Вот оно! Вот оно, ей-ей! Ноги вашей не будет больше в школе!

Мальчики. Не будет?

Фру Стокман. Но, Томас…

Доктор Стокман. Никогда, говорю я! Я сам вас буду учить; то есть я не буду учить вас ровно ничему…

Мортен. Ура!

Доктор Стокман.… Но я сделаю из вас свободных! благородных людей. И ты должна мне помогать, Петра.

Петра. Да, отец, будь спокоен.

Доктор Стокман. А классом будет у нас та зала, где они обозвали меня врагом народа. Но нам нужно побольше ребят; мне нужно, по крайней мере, дюжину ребят для начала.

Фру Стокман. Где же тебе их найти тут в городе?

Доктор Стокман. А вот посмотрим. (Мальчикам.) Не знаете ли вы тут каких-нибудь уличных мальчуганов… настоящих оборвышей?..

Мортен. О папа, многих знаем!

Доктор Стокман. И отлично; приведите мне нескольких из них. Попробую разок взяться за простых псов. Между ними попадаются такие головы!..

Мортен. А что же мы будем делать, когда станем свободными и благородными людьми?

Доктор Стокман. Прогоните всех серых волков далеко-далеко на запад, дети.

Эйлиф выглядит несколько недоумевающим, а Мортен подпрыгивает и кричит «ура».

Фру Стокман. Ах, как бы только они тебя не прогнали, эти серые волки, Томас!

Доктор Стокман. Да ты в уме, Катрине? Прогнать меня, когда я теперь сильнейший человек в городе?

Фру Стокман. Сильнейший? Теперь-то!

Доктор Стокман. Да, я даже могу сказать, что теперь я один из сильнейших людей во всем мире!

Мортен. Вот так штука!

Доктор Стокман (понизив голос). Тсс… Пока об этом не надо еще, говорить никому. Но я сделал великое открытие.

Фру Стокман. Опять открытие?!

Доктор Стокман. Ну да, ну да! (Собирает всех вокруг себя и говорит точно по секрету.) Дело в том, видите ли, что самый сильный человек на свете — это тот, кто наиболее одинок!

Фру Стокман (улыбаясь, качает головой). Ах, уж ты, Томас!

Петра (схватив отца за руки, бодрым уверенным тоном). Отец!

Дикая утка Драма в пяти действиях Перевод А. и П. Ганзен

{46}

Действующие лица

Верле, крупный коммерсант, фабрикант и т. д.

Грегерс Верле, его сын.

Старик Экдал.

Ялмар Экдал, сын старика, фотограф.

Гина Экдал, жена Ялмара.

Хедвиг, их дочь, четырнадцати лет.

Фру Берта Сербю, заведующая хозяйством у Верле.

Реллинг, врач.

Молвик, бывший богослов.

Гроберг, бухгалтер.

Петтерсен, слуга Верле.

Йенсен, наемный лакей.

Рыхлый и бледный господин.

Плешивый господин.

Близорукий господин.

Шестеро прочих господ, гостей Верле.

Несколько наемных лакеев.

Первое действие происходит у коммерсанта Верле, четыре следующих — у фотографа Экдала.

Действие первое

В доме Верле. Роскошно и комфортабельно обставленный кабинет: шкафы с книгами, мягкая мебель, посреди комнаты письменный стол с бумагами и конторскими книгами, на лампах зеленые абажуры, смягчающие свет. В средней стене открытые настежь двери с раздвинутыми портьерами. Через двери видна большая, изящно обставленная комната, ярко освещенная лампами и бра. Впереди направо, в кабинете, оклеенная обоями маленькая дверь, ведущая в контору. Впереди налево камин, в котором пылают уголья, а подальше, в глубине, двустворчатые двери в столовую. Слуга коммерсанта Петтерсен, в ливрее, и наемный лакей Йенсен, в черном фраке, прибирают кабинет. Во второй большой комнате видны еще двое-трое наемных лакеев, которые также прибирают, зажигают огни. Из столовой доносится шумный говор и смех многочисленного общества, затем слышится звяканье ножа о стакан. Наступает тишина; кто-то провозглашает тост, раздаются крики: «Браво!», и снова шум и говор.

Петтерсен (зажигая лампу на камине и надевая абажур). Нет, послушайте-ка, Йенсен, как старик-то наш распинается за здоровье фру Сербю.

Йенсен (выдвигая вперед кресло). Правду ль говорят люди, будто промеж них есть кое-что?

Петтерсен. Сам черт их не разберет.

Йенсен. Он таки мастер на эти дела был в свое время.

Петтерсен. Да, пожалуй.

Йенсен. Говорят, в честь сына дают обед.

Петтерсен. Да, вчера приехал.

Йенсен. А я и не слыхал, что у коммерсанта Верле есть сын.

Петтерсен. Как же, есть. Только он постоянно живет на заводе в Горной долине. В город-то он не наведывался уж сколько лет — пока я живу тут в доме.

Другой наемный лакей (в дверях второй комнаты). Послушайте, Петтерсен, тут старичок один…

Петтерсен (ворчит). А, черт их носит в такое время!

Старик Экдал показывается справа. Он в потертом пальтишке с поднятым воротником, в шерстяных варежках, в руках палка и меховая шапка, под мышкой пакет в оберточной бумаге. Темно-рыжий грязноватый парик и короткие седые усы.

(Идя к нему.) Господи… вам-то чего тут понадобилось?

Экдал (в дверях). В контору нужно, Петтерсен, необходимо.

Петтерсен. Контора уж с час как закрыта и…

Экдал. Об этом я слыхал еще у ворот, старина. Но Гроберг еще сидит там. Уж пожалуйста, Петтерсен, пропусти меня тут. (Показывает на маленькую дверь.) Я ведь хаживал этой дорогой.

Петтерсен. Ну, уж проходите. (Открывает дверь.) Только запомните: назад извольте настоящим ходом. У нас гости.

Экдал. Знаю, знаю… гм! Спасибо, старина! Спасибо, дружище! (Бормочет тихонько.) Болван! (Уходит в контору.)

Петтерсен затворяет за ним дверь.

Йенсен. И этот разве из конторских?

Петтерсен. Нет, так, переписывает кой-что, когда понадобится. А в свое время он, старый Экдал, тоже хват был.

Йенсен. Оно и видно, что не из простых.

Петтерсен. Н-да. Лейтенант был, представьте себе!

Йенсен. Ах, черт! Лейтенант?

Петтерсен. Уж это так. Да затеял торговать лесом или чем-то таким. Сказывают, он с нашим-то коммерсантом скверную штуку сыграл. Завод в Горной долине был прежде их общий, понимаете? Я его хорошо знаю, старика-то. Нет-нет да и пропустим с ним по рюмочке горькой или разопьем по бутылочке баварского в заведенье у мадам Эриксен.

Йенсен. Ну, кажись, ему-то не из чего угощать.

Петтерсен. Господи, да вы же понимаете, не он меня, а я его угощаю! По-моему, следует уважить благородного человека, с которым стряслась такая беда.

Йенсен. Он, что же, обанкротился?

Петтерсен. Нет, похуже того. Он ведь в крепости отсидел.

Йенсен. В крепости?

Петтерсен. Или в тюрьме. (Прислушиваясь.) Тсс! Встают из-за стола.

Двери из столовой распахиваются изнутри двумя лакеями. Первой выходит фру Сербю, беседуя с двумя господами. За ними понемногу выходят остальные, в том числе и сам Верле. Последним идут Ялмар Экдал и Грегерс Верле.

Фру Сербю (мимоходом). Петтерсен, кофе подадите в концертную залу.

Петтерсен. Слушаю, фру Сербю.

Фру Сербю с двумя собеседниками проходят во вторую комнату и там сворачивают направо. За ними следуют Петтерсен и Йенсен.

Рыхлый и бледный господин (плешивому). Уф!.. Вот так обед!.. Задали работу!

Плешивый. О, просто невероятно, что можно сделать при добром желании в каких-нибудь три часа.

Рыхлый. Да, но после, но после, милейший камергер!..

Третий господин. Говорят, кофе и мараскин{47} подадут в концертную залу.

Рыхлый. Браво! Так, может быть, фру Сербю нам что-нибудь сыграет?

Плешивый (вполголоса). Как бы она вскоре не сыграла с нами какой-нибудь шутки.

Рыхлый. Не-ет, Берта не бросит своих старых друзей!

Смеясь, оба проходят в другую комнату.

Верле (вполголоса, озабоченно). Надеюсь, никто не заметил, Грегерс?

Грегерс (глядит на него). Чего?

Верле. И ты не заметил?

Грегерс. А что было замечать?

Верле. Нас сидело за столом тринадцать.

Грегерс. Вот как? Тринадцать?

Верле (взглянув на Ялмара Экдала). Вообще-то мы ведь привыкли всегда рассчитывать на двенадцать персон… (Остальным гостям.) Прошу вас, господа. (Уходит с остальными гостями, исключая Грегерса и Ялмара Экдала, во вторую комнату направо.)

Ялмар (слышавший разговор). Не следовало бы тебе присылать мне приглашение, Грегерс.

Грегерс. Еще что! Гостей ведь, говорят, сзывали ради меня, а я бы не позвал своего лучшего, единственного друга?..

Ялмар. Да, но отцу твоему это, кажется, не понравилось. Я вообще ведь не бываю здесь в доме.

Грегерс. Да, да, я слышал. Но надо же мне было повидаться с тобой, поговорить. Я, верно, скоро опять уеду… Да, мы с тобой старые товарищи, однокашники, а вот как разошлись наши пути. Лет шестнадцать — семнадцать не видались.

Ялмар. Разве столько?

Грегерс. Конечно. Ну, как же тебе живется? На вид хорошо. Ты почти раздобрел, таким солидным стал.

Ялмар. Гм, положим, солидным меня вряд ли можно назвать, но, разумеется, я несколько возмужал с тех пор.

Грегерс. Да, да. Наружность твоя не пострадала.

Ялмар (несколько мрачно). Зато внутри каково! Там, поверь, совсем иное! Ты ведь знаешь, какое ужасное несчастье разразилось над нами за то время, что мы с тобой не видались.

Грегерс (понизив голос). Что отец твой теперь?

Ялмар. Не будем говорить об этом, дорогой мой. Мой бедный, несчастный отец, конечно, живет у меня. Больше у него ведь и нет никого на свете, у кого он мог бы жить. Но, знаешь, мне невыносимо тяжко говорить об этом. Расскажи лучше, как тебе жилось там, на заводе.

Грегерс. Чудесно, — полное уединение, можно было вволю думать и размышлять о многом и многом… Иди сюда, устроимся поуютнее. (Садится в кресло у камина и усаживает Ялмара в другое, рядом.)

Ялмар (растроганно). Тебе, во всяком случае, спасибо, Грегерс, за то, что ты пригласил меня отведать хлеб-соли у твоего отца. Теперь я вижу, что ты ничего больше не имеешь против меня.

Грегерс (с удивлением). Откуда ты взял, что я имел против тебя что-нибудь?

Ялмар. Ну, в первое время все-таки имел.

Грегерс. В какое первое время?

Ялмар. После того крупного несчастья. Оно и понятно… с твоей стороны. Ведь и твоего отца чуть-чуть не втянули тогда в… во все эти ужасные истории.

Грегерс. Так поэтому я должен был сердиться на тебя? Кто тебе вбил это в голову?

Ялмар. Да уж я знаю, Грегерс. Твой отец сам мне говорил.

Грегерс (пораженный). Отец! Вот что! Гм… Так это потому ты с тех пор ни разу и не дал мне знать о себе… ни единым словом?

Ялмар. Да.

Грегерс. Даже когда решил стать фотографом?

Ялмар. Отец твой говорил, что лучше не писать тебе ни о чем.

Грегерс (глядя перед собой в пространство). Да, да, пожалуй, он был прав… Но скажи мне теперь, Ялмар… доволен ли ты своим положением?

Ялмар (слегка вздохнув). Да-а, в сущности, не могу пожаловаться. Сначала-то, как можешь догадаться, мне немножко было не по себе. Совсем ведь в иные условия жизни попал. Да и вообще все пошло по-иному. Это крупное несчастье с отцом, разорение… стыд и позор, Грегерс…

Грегерс (содрогаясь). Да-да, да-да.

Ялмар. Нечего было и думать продолжать образование. У нас ни гроша не осталось. Напротив. Даже еще долги обнаружились. Главным образом твоему отцу, кажется…

Грегерс. Гм…

Ялмар. Ну, я и рассудил, знаешь, что лучше всего разом порвать со всеми старыми связями и отношениями. Это особенно советовал мне твой отец. А так как он выказал такую готовность поддержать меня…

Грегерс. Отец?

Ялмар. Да, ты же знаешь. А то откуда бы мне было взять денег, чтобы изучить дело и открыть фотографию? Это ведь недешево стоит.

Грегерс. И на все это дал денег отец?

Ялмар. Ну да, мой милый. Или ты не знаешь? Я так его понял, что он обо всем писал тебе.

Грегерс. Ни единого слова о том, что это он все устроил. Забыл, должно быть. Мы с ним вообще обменивались только чисто деловыми письмами. Так, значит, это отец все!..

Ялмар. Конечно; он только не хотел, чтобы люди об этом знали. Но это был он. Он дал мне возможность и жениться. Или… ты и этого не знал?

Грегерс. Нет, и этого не знал. (Потрепав его по плечу.) Дорогой Ялмар, я не могу тебе высказать, как все это меня радует… и мучит. Пожалуй, все-таки я был несправедлив к отцу… в некоторых отношениях. Выходит, что у него есть сердце. Не пропала, как видно, совесть…

Ялмар. Совесть?!

Грегерс. Ну да, назови, как хочешь. Нет, право, я даже слов не нахожу выразить, как меня радует все, что ты сейчас рассказал мне об отце… Так ты женат, Ялмар. Это больше, чем мне когда-нибудь удастся достигнуть. Ну, надеюсь, ты счастлив в браке?

Ялмар. И еще как! Такая славная, дельная женщина, что лучше и желать нельзя. И не то чтобы уж совсем необразованная.

Грегерс (несколько удивленно). Ну, конечно.

Ялмар. Знаешь, сама жизнь воспитывает. Ежедневное общение со мной… И еще у нас бывает кое-кто — люди даровитые… Право, ты бы и не узнал теперь Гину.

Грегерс. Гину?

Ялмар. Да, милый мой, или ты забыл, что ее зовут Гиной?

Грегерс. Кто, кого зовут Гиной? Я ведь и не знаю вовсе…

Ялмар. Неужто ты не помнишь, что она одно время служила здесь в доме?

Грегерс (глядя на него). Так это Гина Хансен?..

Ялмар. Разумеется, Гина Хансен.

Грегерс. Которая вела здесь хозяйство последний год, когда мать слегла?

Ялмар. Вот, вот. Но, дорогой друг, я же знаю наверное, что отец твой писал тебе о моей женитьбе.

Грегерс (встав с кресла). Да, писал… но не написал, что… (Ходит по комнате.) Постой… может быть, все-таки… если припомню хорошенько… Отец ведь пишет всегда мне так кратко. (Присаживается на ручку кресла.) Слушай, Ялмар. скажи… это так интересно… скажи, как ты познакомился с Гиной… с твоей женой?

Ялмар. Да очень просто. Гина недолго оставалась у вас в доме. Очень уж трудно, хлопотливо было. Мать твоя слегла… Ну, Гине не под силу стало справляться, она и отказалась. Это было за год до смерти твоей матери… или в тот же год…

Грегерс. В тот же. А я был тогда уже на заводе. Ну, потом?

Ялмар. Потом Гина жила со своей матерью, мадам Хансен. Тоже дельная была, работящая женщина. Она держала маленькую столовую да одну комнатку сдавала внаймы. Славная такая была комнатка, чистая, уютная.

Грегерс. И тебе, пожалуй, как раз посчастливилось снять эту комнатку?

Ялмар. Да-a; это опять твой отец указал мне. Ну и вот… видишь ли… тогда-то я, собственно, и познакомился с Гиной.

Грегерс. И посватался к ней?

Ялмар. Да. Молодым людям долго ли влюбиться?.. Гм…

Грегерс (встает и прохаживается). Скажи мне… когда ты посватался… не тогда ли отец и дал тебе… то есть я хочу спросить — ты тогда и начал изучать фотографирование?

Ялмар. Вот-вот. Мне ведь очень хотелось устроиться, чем скорее, тем лучше. И мы оба с твоим отцом решили, что вернее и легче всего мне взяться за это дело. Гина тоже была согласна. Тут, видишь ли, присоединилось еще одно обстоятельство, такое счастливое совпадение, что Гина умела ретушировать…

Грегерс. Удивительно удачно все складывалось!

Ялмар (вставая с довольным видом). Не правда ли? Удивительно удачно!

Грегерс. Да, признаюсь. Отец сыграл для тебя роль как бы провидения.

Ялмар (растроганный). Он не покинул сына своего старого друга в час нужды. Сердечный человек твой отец.

Фру Сербю (выходит из другой комнаты под руку с Верле). Без разговоров, милейший коммерсант. Нечего вам там расхаживать да глядеть на огни, вам это вредно.

Верле (выпуская ее руку и проводя рукой по глазам). Да, пожалуй, вы правы.

Петтерсен и Йенсен входят с подносами.

Фру Сербю (обращаясь к гостям во вторую комнату). Прошу вас, господа! Кто желает стакан пунша, соблаговолите пожаловать сюда!

Рыхлый господин (подходя к ней). Но, бог мой, правда ли, что вы упразднили благословенную свободу курения?

Фру Сербю. Да, здесь, в аппартаментах коммерсанта, курить воспрещается, господин камергер.

Плешивый господин. Когда это вы включили столь суровые ограничения в закон о курении, фру Сербю?

Фру Сербю. С прошлого обеда, господин камергер. Некоторые позволили себе преступить границы.

Плешивый господин. А разве это отнюдь не дозволяется — чуточку преступать границы, фру Берта? В самом деле отнюдь?..

Фру Сербю. Отнюдь, камергер Балле. Ни в каком смысле.

Большая часть гостей собралась в кабинете; слуги обносят их пуншем.

Верле (Ялмару, стоящему у стола). Что это вы тут штудируете, Ялмар?

Ялмар. Просто альбом, господин Верле.

Плешивый господин (бродя по комнате). А, фотографии! Это как раз по вашей части!

Рыхлый господин (в кресле). Вы не захватили с собой чего-нибудь из своих работ?

Ялмар. Нет, ничего.

Рыхлый господин. Следовало бы. Для пищеварения хорошо посидеть так, поглядеть картинки.

Плешивый господин. Тут и тема для разговоров всегда подвернется.

Близорукий господин. А всякая лепта принимается с благодарностью.

Фру Сербю. Камергеры полагают, что если кого приглашают на обед, тот должен постараться отработать за хлеб-соль, господин Экдал.

Рыхлый господин. В доме, где так хорошо кормят, это — наслаждение!

Плешивый господин. Боже мой! Когда дело идет о борьбе за существование, то…

Фру Сербю. Вы правы!

Продолжают разговор, пересыпаемый смехом и шутками.

Грегерс (тихо). Прими же участие в разговоре, Ялмар.

Ялмар (пожимаясь). О чем мне говорить?

Рыхлый господин. По-вашему, господин Верле, следует считать токайское до известной степени полезным для желудка?

Верле (у камина). За токайское, которое вы сегодня пили, во всяком случае, смею поручиться. Один из самых удачных выпусков. Да вы, кажется, и оценили?

Рыхлый господин. Да, удивительно тонкое.

Ялмар (неуверенно). А разве вино выпускается не всегда одинаковое?

Рыхлый господин (смеясь). Нет, вы бесподобны!

Верле (улыбаясь). Таких знатоков не стоит и угощать тонкими винами.

Плешивый господин. Токайское, как ваши фотографии, господин Экдал, нуждается в солнце. Для фотографий ведь необходим солнечный свет, не так ли?

Ялмар. Да, свет, конечно, много значит.

Фру Сербю. С фотографиями дело обстоит совершенно так же, как с камергерами. Им тоже, говорят, ужасно необходимо «солнце».

Плешивый господин. Фи, фи! Избитая острота!

Близорукий господин. Барыня прохаживается…

Рыхлый господин. Да еще по поводу нашего света! (Грозит ей.) Фру Берта, фру Берта!

Фру Сербю. Да, но ведь это сущая правда, что выпуски могут сильно розниться. Старейшие — самые лучшие.

Близорукий господин. Меня вы к старым причисляете?

Фру Сербю. Ну нет.

Плешивый господин. Вот как! А меня, милейшая фру Сербю?..

Рыхлый господин. А меня? К какому выпуску нас причислите?

Фру Сербю. Вас, господа, я причислю к сладким выпускам. (Отпивает из стакана с пуншем.)

Камергеры смеются и шутят с ней.

Верле. Фру Сербю всегда сумеет вывернуться, если захочет. Не давайте же стаканам застаиваться, господа!.. Петтерсен, посматривайте! Грегерс, нам с тобой надо бы чокнуться.

Грегерс не шевелится.

И с вами тоже, Экдал. За столом как-то не пришлось.

Из маленькой двери выглядывает бухгалтер Гроберг.

Гроберг. Извините, господин Верле, но я не могу выбраться.

Верле. Что же, вас опять заперли?

Гроберг. Да, и Флакстад ушел с ключами.

Верле. Так проходите.

Гроберг. Но тут еще есть один…

Верле. Проходите, проходите оба, не стесняйтесь.

Гроберг и старик Экдал выходят из конторы. У Верле невольно вырывается досадливый возглас. Смех и говор гостей смолкают. Ялмара передергивает при виде отца, он поспешно ставит стакан на стол и поворачивается лицом к камину.

Экдал (проходит, не поднимая глаз, отрывисто кивая на обе стороны и бормоча). Прошу извинения. Не туда попал. Ворота заперты… ворота заперты. Прошу извинения! (Уходит вслед за Гробергом во вторую комнату направо.)

Верле (сквозь зубы). Дернуло этого Гроберга!.. Грегерс (уставившийся с открытым ртом на Ялмара). Да не может быть!..

Рыхлый господин. Что такое? Кто это был?

Грегерс. Никто. Просто бухгалтер и еще человек.

Близорукий господин (Ялмару). Вам он знаком?

Ялмар. Не знаю… не обратил внимания…

Рыхлый господин (встает). Да что же случилось, черт возьми? (Подходит к группе других гостей, беседующих вполголоса.)

Фру Сербю (шепчет Петтерсену). Суньте ему там что-нибудь получше.

Петтерсен (кивая). Слушаю. (Уходит.)

Грегерс (тихо, взволнованно, Ялмару). Так это был он? Ялмар. Да.

Грегерс. И ты сказал, что не знаешь его?

Ялмар (с горячностью, шепотом). Да как же я мог!..

Грегерс…. Признать своего отца?

Ялмар (горестно). Ах, побывал бы ты на моем месте!

Перешептывание и тихий говор между гостями сменяются вдруг деланно громким разговором.

Плешивый господин (приближаясь к Грегерсу и Ялмару, дружеским тоном). А! Обновляете старые воспоминания из времен студенчества? Что?.. Вы курите, господин Экдал? Хотите огоньку? Ах да, ведь тут нельзя…

Ялмар. Благодарю, я не…

Рыхлый господин. Не почитаете ли вы нам какие-нибудь хорошенькие стишки, господин Экдал? Прежде, я помню, вы премило декламировали.

Ялмар. К сожалению, теперь ничего не припомню.

Рыхлый господин. Жаль, очень жаль. Ну, так что же бы нам придумать, Балле?

Оба прохаживаются по кабинету, потом направляются во вторую комнату.

Ялмар (мрачно). Грегерс… я уйду! Тот, над чьей головой разразился сокрушающий удар судьбы, видишь ли… Передай мой поклон твоему отцу.

Грегерс. Хорошо. Ты прямо домой?

Ялмар. Да. А что?

Грегерс. Я, может быть, загляну к тебе потом.

Ялмар. Нет, не надо. Ко мне не надо. Невесел угол мой, Грегерс… особенно после такого блестящего пиршества… Мы всегда можем повидаться где-нибудь в другом месте.

Фру Сербю (подходя, вполголоса). Вы уходите, Экдал?

Ялмар. Да.

Фру Сербю. Кланяйтесь Гине.

Ялмар. Благодарю.

Фру Сербю. И скажите, что я как-нибудь на днях загляну к ней.

Ялмар. Благодарю. (Грегерсу.) Не провожай меня. Я хочу уйти незаметно. (Медленно, словно прохаживаясь, направляется во вторую комнату и уходит направо.)

Фру Сербю (тихо, Петтерсену, который вернулся). Ну, дали что-нибудь старику?

Петтерсен. Как же. Сунул ему в карман бутылку коньяку.

Фру Сербю. Не нашли ничего получше.

Петтерсен. Он лучше-то ничего и не знает, фру Сербю.

Рыхлый господин (в дверях, с нотами в руках). Не сыграем ли мы с вами в четыре руки, фру Сербю?

Фру Сербю. Хорошо, пойдемте.

Гости. Браво, браво!

Фру Сербю и все гости уходят во вторую комнату направо. Грегерс остается у камина. Верле ищет что-то на письменном столе, по-видимому выжидая, чтобы Грегерс ушел, но последний не шевелится, и Верле сам направляется к дверям.

Грегерс. Отец, нельзя ли уделить мне минутку?

Верле (останавливаясь). Что тебе?

Грегерс. Мне надо сказать тебе пару слов.

Верле. Нельзя ли отложить, пока мы останемся одни?

Грегерс. Нет, нельзя. Может быть, выйдет так, что нам с тобой и не придется больше остаться одним.

Верле (подходя ближе). Что это значит?

В течение следующей беседы из залы глухо доносятся звуки фортепиано.

Грегерс. Как можно было дать этой семье так опуститься!

Верле. Ты, вероятно, говоришь о семье Экдала, насколько я понимаю.

Грегерс. Именно. Лейтенант Экдал когда-то был очень близок с тобой.

Верле. К сожалению, слишком даже близок. И мне годами пришлось расплачиваться за это. Ему я обязан, что на мое доброе имя легло что-то вроде пятна.

Грегерс (тихо). А он действительно был один виноват?

Верле. Кто же еще, по-твоему?

Грегерс. Но вы ведь затеяли эту скупку лесов сообща…

Верле. Да, но разве не Экдал снимал планы участков… неверные планы? Это он затеял незаконную порубку на казенной земле. Это он же и заведовал всем делом. Я был в стороне и даже не ведал, что там творил лейтенант Экдал.

Грегерс. Лейтенант Экдал и сам-то, верно, не ведал, что творил.

Верле. Может статься. Но факт тот, что он был осужден, а я оправдан.

Грегерс. Знаю, что улик против тебя не оказалось.

Верле. Оправдан — значит оправдан. Но с чего ты вздумал копаться в этих старых дрязгах, от которых я поседел раньше времени? Пожалуй, вот о чем ты размышлял все эти годы на заводе? Могу тебя заверить, Грегерс, у нас в городе все эти истории давным-давно забыты… поскольку они касались меня.

Грегерс. А несчастная семья Экдала?..

Верле. Да что же, по-твоему, следовало мне сделать для них? Когда Экдал вышел на свободу, он был уже человек сломленный, совершенно беспомощный. Есть такие люди, которые сразу идут ко дну, как только им попадет пара дробинок в тело, и никогда уж не всплывают больше наверх. Поверь моему слову, Грегерс, для старика Экдала я сделал все, что только позволяли обстоятельства… что мог сделать, не давая пищи разным подозрениям и пересудам…

Грегерс. Подозрениям?.. Ну да, разумеется.

Верле. Я велел давать старику переписку из конторы и плачу ему куда дороже, чем стоит его работа…

Грегерс (не глядя на отца). Гм… в этом я не сомневаюсь.

Верле. Ты смеешься? Пожалуй, не веришь моим словам? По книгам, разумеется, этого проверить нельзя, таких расходов я никогда не заношу.

Грегерс (с холодной усмешкой). Н-да, пожалуй, бывают расходы такого рода, что самое лучшее их не заносить.

Верле (пораженный). К чему ты это клонишь?

Грегерс (собравшись с духом). Ты занес в книги расход по обучению Ялмара Экдала фотографированию?

Верле. Я? Занес ли?

Грегерс. Я теперь знаю, что ты взял этот расход на себя. И знаю также, что ты не поскупился дать молодому Экдалу возможность завести дело, устроиться.

Верле. Вот видишь, а еще говорят, что я ничего не сделал для Экдала! Могу тебя заверить, эти люди стоили мне порядочно.

Грегерс. А ты занес в книги хоть некоторые из этих расходов?

Верле. К чему ты задаешь такие вопросы?

Грегерс. О, на то есть свои причины. Слушай, скажи мне… твое горячее участие к сыну твоего старого друга… началось как раз с того времени, когда он вздумал жениться?

Верле. Какого черта!.. Где мне помнить это через столько лет?..

Грегерс. Ты мне писал тогда, — чисто деловое письмо, разумеется, — и в приписке вкратце упомянул, что Ялмар Экдал женился на фрекен Хансен.

Верле. Ну да, ее так и звали.

Грегерс. Но ты не упомянул, что эта фрёкен Хансен была Гина Хансен, наша бывшая экономка.

Верле (принужденно насмешливо). Я не знал, что ты особенно интересовался нашей бывшей экономкой.

Грегерс. Я и не интересовался. Но… (понижая голос) кажется, другие здесь в доме очень интересовались ею.

Верле. Что ты хочешь сказать? (Вспылив.) Не на меня же ты намекаешь?

Грегерс (тихо, но твердо). Да, я на тебя намекаю.

Верле. И ты смеешь!.. Осмеливаешься!.. А этот неблагодарный, этот фотограф… как смеет он взводить подобные обвинения!

Грегерс. Ялмар ни единым словом не коснулся этого. Не думаю, чтобы у него было хоть малейшее подозрение.

Верле. Так откуда же ты взял? Кто мог тебе сказать подобное?

Грегерс. Моя бедная, несчастная мать. Она мне сказала это, когда я в последний раз виделся с ней.

Верле. Твоя мать! Этого и надо было ожидать. Вы с ней всегда были заодно. Она и восстановила тебя против меня с самого начала.

Грегерс. Нет, не она, а ее муки и страдания — все, что сломило ее и привело к злополучному концу.

Верле. О, ей вовсе не из-за чего было так страдать и мучиться; во всяком случае, причин у нее было не больше, чем у многих других! Но с болезненными, экзальтированными особами не сговоришься. Я это достаточно испытал… И вот ты теперь носишься с подобными подозрениями… роешься в куче старых пересудов и сплетен, позорящих твоего отца. Право, Грегерс, в твои годы пора бы уж заняться чем-нибудь более полезным.

Грегерс. Да, пожалуй, пора бы.

Верле. Тогда и на душе у тебя, может быть, стало бы светлее, чем, как видно, теперь. Ну к чему тебе корпеть там на заводе, гнуть спину как простому конторщику и отказываться брать хоть грош сверх положенного жалованья? Ведь это прямо глупо с твоей стороны.

Грегерс. Да, если бы я был уверен, что это так.

Верле. Я тебя понимаю. Ты хочешь быть независимым, не быть мне ничем обязанным. Ну вот, теперь тебе и представляется случай стать независимым, самому себе господином.

Грегерс. Вот? Как так?..

Верле. Видишь, я писал тебе, чтобы ты непременно и немедленно приехал сюда в город… гм…

Грегерс. Да… но что тебе, в сущности, понадобилось от меня? Я весь день ждал объяснения.

Верле. Я хочу предложить тебе вступить компаньоном в фирму.

Грегерс. Мне? В твою фирму? Компаньоном?

Верле. Да. Нам не пришлось бы из-за этого постоянно бывать вместе. Ты мог бы вести дела здесь, в городе, а я переехал бы на завод.

Грегерс. Ты?

Верле. Видишь ли, я теперь уж не такой работник, как прежде. Приходится беречь глаза, Грегерс: что-то слабы стали.

Грегерс. Ну, это всегда было.

Верле. Не так, как теперь. Да и кроме того… по некоторым соображениям… я мог бы, пожалуй, предпочесть перебраться туда… хоть на время.

Грегерс. Вот чего никогда бы не подумал.

Верле. Слушай, Грегерс. Мы с тобой во многом и многом не сходимся. Но все же мы с тобой — отец и сын. И, право, мы могли бы прийти к какому-нибудь соглашению.

Грегерс. То есть с виду?

Верле. Да, хотя бы так. Подумай же насчет этого, Грегерс. По-твоему, это возможно? А?

Грегерс (холодно смотрит на него). Тут что-то кроется.

Верле. То есть как это?

Грегерс. Я тебе для чего-то нужен.

Верле. При столь тесных узах, как наши, надо полагать, один всегда нуждается в другом.

Грегерс. Да, говорят.

Верле. И я бы очень хотел, чтобы ты теперь побыл дома некоторое время. Я одинок, Грегерс. Всегда чувствовал себя одиноким, всю жизнь. Но теперь это особенно дает себя знать — старею. Мне нужно иметь подле себя кого-нибудь.

Грегерс. У тебя ведь есть фру Сербю.

Верле. Да, это верно. И я, так сказать, почти не могу обойтись без нее. У нее такой веселый нрав и ровный характер, она оживляет весь дом… а мне это очень, очень нужно.

Грегерс. Так вот, значит, у тебя и есть все, что тебе нужно.

Верле. Да, но я боюсь, что так дело не может продолжаться. Женщина в подобных условиях легко может попасть в ложное положение в глазах света. Да я готов сказать, что и для мужчины это неудобно.

Грегерс. О, если мужчина задает такие обеды, как ты, он может позволить себе кое-что.

Верле. Но она-то, Грегерс? Ее-то положение? Боюсь, что долго она не выдержит. Да если бы даже… если бы ради меня она и махнула рукой на все пересуды и сплетни… то сам посуди, Грегерс, — у тебя так сильно развито чувство справедливости…

Грегерс (прерывая его). Скажи мне коротко и ясно: ты собираешься жениться на ней?

Верле. А если бы так? Что тогда?

Грегерс. Я тоже спрошу, что тогда?

Верле. Ты был бы решительно против этого?

Грегерс. Отнюдь нет. Никоим образом.

Верле. Я ведь не мог знать… Быть может, дорожа памятью покойной матери…

Грегерс. Я не страдаю экзальтацией.

Верле. Ну, как бы там ни было, ты, во всяком случае, снял с моей души тяжелый камень. Мне очень дорого заручиться в этом деле твоим сочувствием.

Грегерс (глядя на него в упор). Теперь я понимаю, для чего ты меня хотел использовать.

Верле. Использовать. Что за выражение!

Грегерс. Не будем, особенно щепетильны насчет слов, по крайней мере с глазу на глаз. (С отрывистым смехом.) Так вот оно что! Вот зачем я во что бы то ни стало должен был явиться в город собственной персоной. Ради фру Сербю надо было поставить дом на семейную ногу. Табло из сына и отца! Это нечто новенькое!

Верле. Как ты смеешь говорить в таком тоне!

Грегерс. Когда тут в доме была семья? Никогда, сколько я себе помню. А теперь, видно, понадобилось создать хоть нечто в этом роде. В самом деле, как это славно будет: заговорят, что вот сын на крыльях благоговения прилетел к помолвке старика отца. Что же тогда останется от всех этих слухов о бедной покойной страдалице-матери? Ни порошинки! Ее сын развеет их по ветру!

Верле. Грегерс… право, для тебя, кажется, нет на свете человека ненавистнее меня.

Грегерс (тихо). Чересчур уж близко я присмотрелся к тебе.

Верле. Ты смотрел на меня глазами своей матери. (Слегка понижая голос.) Но ты бы вспомнил, что глаза эти… бывали иногда отуманены.

Грегерс (дрожащим голосом). Я понимаю, на что ты намекаешь. Но кто виноват в несчастной слабости матери? Ты и все эти!.. Последнею была эта бабенка, с которой свели Ялмара Экдала, когда самому тебе она… о-о!..

Верле (пожимая плечами). Слово в слово, как сказала бы твоя мать.

Грегерс (не обращая на него внимания). И он, эта великая, детски доверчивая душа, по уши увяз теперь в этой лжи… Живет под одной кровлей с такой… и не знает, что его так называемый семейный очаг построен на лжи! (Делая шаг к отцу.) Как оглянусь на пройденный тобой путь, словно гляжу на поле битвы, усеянное разбитыми человеческими жизнями.

Верле. Сдается мне, что пропасть между нами слишком уж широка.

Грегерс (овладев собой, с поклоном). Я это заметил и потому откланиваюсь… ухожу.

Верле. Уходишь? Совсем из дому?

Грегерс. Да. Теперь наконец я вижу перед собой цель жизни.

Верле. Что же это за цель?

Грегерс. Ты бы только посмеялся, узнав ее.

Верле. Кто одинок — не так легко смеется, Грегерс.

Грегерс (указывая в глубину второй комнаты). Взгляни-ка, отец, камергеры играют в жмурки с фру Сербю… Спокойной ночи… прощай! (Идет во вторую комнату и скрывается направо.)

Слышны смех и шутливые возгласы группы гостей, показавшейся во второй комнате слева.

Верле (презрительно бормочет вслед Грегерсу). Эх! Бедняга!.. А еще говорит, что не страдает экзальтацией.

Действие второе

Ателье Ялмара Экдала. Просторное помещение, видимо переделанное из чердака. Направо идущий косым наклоном потолок с большими оконными стеклами; они наполовину задернуты синими занавесками. В правом углу, в глубине, входная дверь, впереди же направо дверь в жилые комнаты. В левой стене тоже двое дверей, в простенке между ними железная печка. В средней стене широкие раздвижные двери. Обстановка скромная, но уютная. Между дверями направо, несколько поодаль от простенка, диван, стол и несколько стульев. На столе горит лампа под абажуром, лежат фотографии и разная мелочь, вроде кисточек, бумаги, карандашей и прочего. В углу у печки старое кресло. Там и сям расставлены и разложены фотографические аппараты и принадлежности. У средней стены, налево от раздвижных дверей, полки, на которых несколько книг, ящики и бутылки с химическими жидкостями, разные инструменты и прочее. Гина Экдал сидит за шитьем на стуле у стола. Хедвиг на диване, заслонив глаза ладонями от лампы и заткнув уши пальцами, читает книгу.

Гина (поглядывает на дочь со скрытой тревогой, потом говорит). Хедвиг!

Хедвиг не слышит.

(Громче.) Хедвиг!

Хедвиг (отнимая пальцы от ушей). Что, мама?

Гина. Милая Хедвиг, нельзя тебе больше читать.

Хедвиг. Ах, мама, ну еще немножко! Чуточку!

Гина. Нет, нет, отложи книгу. Отец этого не любит. Он и сам никогда не читает по вечерам.

Хедвиг (закрывая книгу). Да, папа не очень-то любит читать.

Гина (откладывает шитье и берет со стола карандаш и тетрадку). Ты не помнишь, сколько мы сегодня заплатили за масло?

Хедвиг. Крону шестьдесят пять эре.

Гина. Верно. (Записывает.) Ужас, сколько это у нас масла выходит. Да еще колбаса и сыр. Постой-ка… (Записывает.) И ветчина еще… гм… (Сводит счет.) Вот уж выходит…

Хедвиг. А пиво-то еще?

Гина. Да, само собой. (Записывает.) Становится в копеечку. А все надо.

Хедвиг. Зато нам с тобой не нужно было сегодня горячего к обеду, раз папа ушел.

Гина. Да, это кстати вышло. Да еще я получила восемь крон пятьдесят эре за карточки.

Хедвиг. Неужто столько?

Гина. Аккурат восемь крон пятьдесят!

Молчание. Гина опять принимается за шитье. Хедвиг берет карандаш и бумагу и что-то рисует, заслоняя глаза левой рукой.

Хедвиг. А ведь забавно подумать, что папа сегодня на таком большом обеде у коммерсанта Верле!

Гина. Нельзя сказать, что у коммерсанта. Это ведь сын прислал за ним. (Немного погодя.) С коммерсантом мы никаких дел не имеем.

Хедвиг. Вот будет хорошо, когда папа придет. Он обещал попросить для меня у фру Сербю чего-нибудь вкусного.

Гина. Да, уж там-то найдется немало вкусных вещей, не сомневаюсь.

Хедвиг (продолжая рисовать). А я как будто и проголодалась немножко.

Старик Экдал с бумагами под мышкой и свертком в кармане пальто появляется из входной двери.

Гина. Как дедушка поздно сегодня!

Экдал. Контору заперли. Пришлось ждать у Гроберга. И потом пройти через… гм…

Хедвиг. Дали новую переписку, дедушка?

Экдал. Целую кипу. Погляди-ка.

Гина. Славно.

Хедвиг. И в кармане тоже у тебя сверток.

Экдал. Что? Глупости! Ничего там нет. (Ставит палку в угол.) Работы надолго хватит, Гина. (Отодвигает одну половинку дверей в задней стене.) Тсс! (Заглядывает в глубину и снова осторожно задвигает дверь.) Хе-хе! Все прикорнули. А она забралась в корзинку. Хе-хе!

Хедвиг. А ей, наверно, не холодно в корзинке, дедушка?..

Экдал. Еще что выдумала! Холодно!.. Столько соломы! (Идет к двери в глубине налево.) У меня там есть спички?

Гина. Спички на комоде.

Экдал уходит к себе.

Хедвиг. Вот славно-то, что дедушка опять с перепиской!

Гина. Да, бедный старик, теперь хоть карманными деньгами запасется.

Хедвиг. И не станет сидеть по целым утрам в этом трактире у противной мадам Эриксен!

Гина. Да, и это тоже хорошо.

Небольшая пауза.

Хедвиг. Как ты думаешь, они все еще за столом сидят?

Гина. А бог их знает. Пожалуй.

Хедвиг. Подумай, каким вкусным обедом угощают там папу! Он, наверно, придет веселый. Правда, мама?

Гина. Да. А если бы мы еще могли порадовать его, что комната сдана!

Хедвиг. Ну, это не обязательно сегодня.

Гина. Пригодилось бы. Стоит ведь без всякой пользы.

Хедвиг. Нет, я хотела сказать, что сегодня это не обязательно. Папа и так сегодня будет в духе. Лучше, если удастся порадовать его этим в другой раз.

Гина (глядит на нее). А ты любишь радовать папу по вечерам чем-нибудь таким, хорошим?

Хедвиг. Да. Тогда сразу как-то веселее становится.

Гина (задумываясь). Да, да, пожалуй, так.

Старик Экдал выходит из своей комнаты и направляется к первой двери налево.

(Поворачивается к нему.) Что-нибудь надо в кухне, дедушка? Экдал. Да, надо. А ты сиди себе. (Проходит в кухню.) Гина. Не затеял бы с угольями возиться. (Выжидает.) Хедвиг, поди-ка погляди, чего он там…

Экдал выходит из кухни с кружкой кипятку, от которого идет пар.

Хедвиг. Ты за кипятком ходил, дедушка?

Экдал. Да. Нужно. Писать хочу, а чернила густые, как каша… Гм!..

Гина. Вы бы, дедушка, поужинали сначала. Там приготовлено ведь.

Экдал. Бог с ним, с ужином, Гина. Я ужасно занят, говорю тебе. И пусть никто ко мне не входит. Никто… Гм!.. (Уходит к себе.)

Гина и Хедвиг переглядываются.

Гина (тихо). Как ты думаешь, откуда он раздобыл денег?

Хедвиг. Верно, от Гроберга получил.

Гина. Что ты! Гроберг всегда присылает деньги мне.

Хедвиг. Так, пожалуй, в долг взял где-нибудь бутылочку. Гина. Бедный дедушка, вряд ли ему дают в долг.

Ялмар Экдал входит в пальто и серой пуховой шляпе. Гина бросает шитье и встает.

Ах, ты уж вернулся, Экдал!

Хедвиг (одновременно, вскакивая). Подумать, папа уже пришел!

Ялмар (откладывая шляпу). Да, теперь, верно, и все почти разошлись.

Хедвиг. Так рано?

Ялмар. Да ведь званы были к обеду. (Хочет снять с себя пальто.)

Гина. Постой, я тебе помогу.

Хедвиг. И я.

Снимают с него пальто, которое Гина затем вешает на стену.

Много было гостей, папа?

Ялмар. Нет, немного. Нас было за столом персон двенадцать — четырнадцать.

Гина. И ты со всеми с ними разговаривал?

Ялмар. Да, немножко. Грегерс совсем завладел мною.

Гина. Что он, все такой же неказистый?

Ялмар. Да, не слишком хорош собой… А старик не вернулся?

Хедвиг. Как же. Сидит у себя и пишет.

Ялмар. Рассказывал что-нибудь?

Гина. Нет, что ему рассказывать?

Ялмар. Не упоминал?.. Говорили, кажется, что он был у Гроберга. Я загляну к нему.

Гина. Нет, нет, не стоит.

Ялмар. Почему? Он разве сказал, что не хочет пускать меня?..

Гина. Ему, видно, не хочется никого пускать к себе сегодня.

Хедвиг (делая знаки). Гм!.. гм!..

Гина (не замечая). Ходил в кухню за кипятком.

Ялмар. A-а! И сидит теперь и…

Гина. Да уж наверно.

Ялмар. Господи боже! Мой бедный, седовласый отец!.. Ну, пусть его сидит и наслаждается.

Старик Экдал в домашнем сюртуке и с раскуренной трубкой в руках выходит из своей комнаты.

Экдал. Вернулся? Я и то слушаю — как будто твой голос.

Ялмар. Только что пришел.

Экдал. Ты, сдается, меня не видал?

Ялмар. Нет. Но там говорили, что ты прошел через… Я и хотел тебя догнать…

Экдал. Гм… Очень мило с твоей стороны!.. А что за люди были там?

Ялмар. О, разные. Камергер Флор, камергер Балле, камергер Касперсон, камергер такой-то и такой-то… не знаю всех.

Экдал (кивая). Слышишь, Гина! Все с одними камергерами сидел.

Гина. Да, видно, там теперь страсть как важно стало в доме.

Хедвиг. Что ж они, пели, эти камергеры? Или читали что-нибудь вслух?

Ялмар. Нет, только вздор мололи. Хотели было меня заставить декламировать, да не тут-то было.

Экдал. Не тут-то было, а?

Гина. А ты ведь отлично мог бы.

Ялмар. Нет, не следует быть к услугам всех и каждого. (Расхаживая по комнате.) Во всяком случае, я не из таковских.

Экдал. Нет, нет, Ялмар не из таковских.

Ялмар. Не знаю, с чего бы это непременно мне занимать гостей, если я редкий раз покажусь в обществе. Пусть другие потрудятся. Эти молодчики только и делают, что переходят из дома в дом — поесть да попить. Пусть они и расплачиваются за угощение.

Гина. Но, верно, ты там этого не сказал?

Ялмар (напевая). Хо-хо-хо! Пришлось-таки и им кое-что скушать.

Экдал. Самим камергерам!

Ялмар. Не без того. (Вскользь.) Потом у нас еще вышел маленький спор насчет токайского.

Экдал. Токайское? Тонкое вино!

Ялмар (останавливаясь). Бывает и тонкое. Но, я скажу тебе, не все выпуски одинаковы. Все дело в том, много ли солнца попало на виноград.

Гина. Все-то ты знаешь, Экдал!

Экдал. А они спорить стали?

Ялмар. Пытались было. Зато и узнали, что и камергеры недалеко ушли. Тоже не все выпуски одинаковы. Одни получше, другие поплоше!

Гина. Нет, чего только ты не придумаешь!

Экдал. Хе-хе! Ты так им и преподнес?

Ялмар. Ха, что называется, не в бровь, а прямо в глаз!

Экдал. Слышишь, Гина? Самим камергерам! Прямо в глаз!

Гина. Да неужто! Прямо в глаз?

Ялмар. Да, только нечего об этом болтать. Таких вещей не рассказывают. Притом весь разговор велся в самом дружеском, шутливом тоне, разумеется. Люди, в сущности, все такие милые, славные; зачем было их обижать? Не-ет!

Экдал. А все-таки — прямо в глаз!

Хедвиг (ласкаясь). Как интересно, что ты во фраке. Ужасно к тебе идет, папа!

Ялмар. Правда? Он в самом деле сидит очень недурно. Почти как на меня сшит… Разве чуточку режет под мышками… Помоги-ка, Хедвиг. (Снимает фрак.) Лучше надеть пиджак. Ты куда девала пиджак, Гина?

Гина. Сейчас. (Приносит пиджак и помогает Ялмару надеть его.)

Ялмар. Вот так. Не забудь только вернуть Молвику фрак завтра же утром, пораньше.

Гина (откладывая фрак). Да уж не забуду.

Ялмар (потягиваясь). A-а! Оно все-таки удобнее так. Да и такое свободное домашнее платье больше подходит ко всему моему внешнему облику. Что скажешь, Хедвиг?

Хедвиг. Да, папа!

Ялмар. А если еще растрепать галстук вот так — концами врозь… Гляди! Что?

Хедвиг. Да, это очень идет к твоим усам и к длинным курчавым волосам.

Ялмар. Я бы не сказал — курчавым, а скорее волнистым.

Хедвиг. Да ведь они сильно курчавятся.

Ялмар. Скорее вьются.

Хедвиг (немного погодя дергает его за рукав). Папа!

Ялмар. Ну что?

Хедвиг. Ты сам знаешь.

Ялмар. Вот уж нет.

Хедвиг (смеясь и хныча). Ну, папа! Довольно мучить меня!

Ялмар. Да что такое?

Хедвиг (тормоша его). Ну, полно, полно, давай же, папа! Ты ведь обещал мне принести что-нибудь вкусное!

Ялмар. Вот тебе раз, забыл!

Хедвиг. Неправда, неправда! Ты нарочно дразнишь меня! Стыдно! Куда ты запрятал?

Ялмар. Да, по правде скажу, в самом деле забыл. Постой! Кое-что у меня все-таки есть для тебя. (Идет и роется в карманах фрака.)

Хедвиг (прыгая и хлопая в ладоши). Мама, мама!

Гина. Вот видишь… Дай только срок и…

Ялмар (с листком в руках). Вот оно.

Хедвиг. Это?.. Бумажка?..

Ялмар. Это список блюд, всех блюд, какие подавались. Видишь, написано: «Menu». Это и значит список блюд.

Хедвиг. А другого разве ничего не принес?

Ялмар. Говорят же тебе — забыл. Да и поверь мне — вредны все эти сласти. Присядь там у стола и читай кушанья по порядку, а я тебе потом опишу, каковы они были на вкус. На вот.

Хедвиг (глотая слезы). Спасибо. (Садится, но не читает.)

Гина делает ей знаки. Ялмар замечает это.

Ялмар (расхаживая по комнате). О чем только не приходится думать и помнить отцу семейства! И стоит забыть самую безделицу — сейчас кислые мины. Что ж, и к этому не привыкать стать. (Останавливаясь около печки, где сидит старик.) Ты заглядывал туда вечером, отец?

Экдал. Еще бы! Она уселась в корзинку.

Ялмар. Неужели? Уселась-таки? Значит, привыкать начинает.

Экдал. Да. А я что говорил? Теперь только приладить кое-какие штучки…

Ялмар. Некоторые усовершенствования, да.

Экдал. Непременно надо.

Ялмар. Да, потолкуем-ка насчет этого. Иди сюда, сядем на диван.

Экдал. Ладно! Постой, я сперва набью трубку… дай прочистить, кстати. Гм… (Уходит в свою комнату.)

Гина (с улыбкой Ялмару). Трубку прочистить, слышишь?

Ялмар. Ох, да, да, Гина. Пусть его. Бедный, потерпевший крушение старец… Да вот эти усовершенствования… Самое лучшее завтра же отделаться от них…

Гина. Завтра тебе некогда, Экдал.

Хедвиг (быстро). Что ты, мама!

Гина. Не забудь, надо ведь отретушировать те карточки. За ними уже сколько раз присылали.

Ялмар. Ну так! Опять эти карточки! Да успеется. А может быть, и новые заказы были?

Гина. Нет, к сожалению. На завтра у меня только и есть те два портрета, ты знаешь.

Ялмар. Только-то? Да, если не стараться, то…

Гина. Да что же я поделаю? Я и то уж публикую в газетах, сколько могу, кажется.

Ялмар. Газеты, газеты! Сама видишь, много от этого толку. И комнату, конечно, тоже никто не приходил смотреть.

Гина. Нет еще.

Ялмар. Так и надо было ожидать. Если не хлопотать!.. Надо взяться за дело посерьезнее, Гина!

Хедвиг (подходя к нему). Не принести ли тебе флейту, папа?

Ялмар. Никакой флейты мне не надо. Не до развлечений мне. (Ходит по комнате.) Да, буду работать завтра. За этим дело не станет. Буду работать, пока сил хватит…

Гина. Но, милый мой, я совсем не то хотела…

Хедвиг. Папа, не принести ли тебе пива?

Ялмар. Не нужно. Ничего мне не нужно. (Останавливаясь.) Пива? Ты пива предлагала?

Хедвиг (живо). Да, папа. Чудесное, свежее…

Ялмар. Ну… если уж тебе непременно хочется… принеси бутылочку.

Гина. Да, да! Вот и хорошо будет.

Хедвиг бежит в кухню.

Ялмар (стоящий около печки, останавливает Хедвиг, смотрит на нее, берет за голову и прижимает к себе). Хедвиг! Хедвиг!

Хедвиг (со слезами радости). Милый папочка!

Ялмар. Нет, не называй меня так. Сидел, угощался там всякими яствами за столом богача… сидел и плавал в изобилии… и все же мог…

Гина (сидя у стола). Ах, пустяки какие, Экдал.

Ялмар. Да! Вы уж не должны обращать внимания на всякую мелочь с моей стороны. Вы ведь знаете, я все-таки люблю вас.

Хедвиг (обвивая его руками). И мы тебя ужасно любим, папа!

Ялмар. А если я иной раз что и не так сделаю… то, господи боже мой… помните, что меня одолевают заботы. Ну! (Отирает глаза.) Не надо пива в такую минуту. Давай флейту.

Хедвиг бежит к полкам и приносит отцу флейту.

Спасибо!.. Вот так. С флейтой в руках, в кругу моих дорогих… О-о!

Хедвиг присаживается к матери. Ялмар, прохаживаясь по комнате, старательно и чувствительно начинает выводить на флейте народный чешский плясовой мотив в самом медленном элегическом темпе.

(Прерывая игру, протягивает жене левую руку и говорит растроганно.) Пусть кров наш убог и тесен, Гина. Все же это наш собственный угол. И я говорю: хорошо у нас здесь! (Снова начинает играть, но тотчас же раздается стук во входную дверь.)

Гина (вставая). Тсс… Экдал, кажется, пришел кто-то. Ялмар (кладет флейту на полку). Ну вот, опять!

Гина идет и отворяет дверь.

Грегерс Верле (за дверью). Извините…

Гина (отступая). Ах!

Грегерс. Здесь живет фотограф Экдал?

Гина. Тут.

Ялмар (идя к дверям). Грегерс! Ты все-таки… Ну, так входи же.

Грегерс (входит). Я ведь сказал, что хочу побывать у тебя.

Ялмар. Да, но сегодня?.. Ты бросил гостей?

Грегерс. И гостей, и родной дом. Здравствуйте, фру Экдал. Узнаете ли вы меня?

Гина. Как же. Не так трудно узнать молодого господина Верле.

Грегерс. Да, я похож на мать, а ее вы, конечно, хорошо помните.

Ялмар. Ты бросил родной дом, говоришь?

Грегерс. Перебрался пока в гостиницу.

Ялмар. Вот как! Ну, раз ты пришел, то раздевайся и будь гостем.

Грегерс. Благодарю. (Снимает пальто. Он уже успел переодеться в простой серый костюм деревенского покроя.)

Ялмар. Сюда, на диван. Усаживайся поудобней.

Грегерс садится на диван, Ялмар на стул у стола.

Грегерс (озираясь). Так вот твоя пристань, Ялмар. Вот ты где живешь.

Ялмар. Это, собственно, ателье, как видишь…

Гина. Здесь попросторнее, мы тут все больше и сидим.

Ялмар. Прежде у нас было помещение получше. Но эта квартира удобнее тем, что есть лишние углы…

Гина. У нас есть еще комнатка за колидором, с отдельным ходом. Ее мы сдаем.

Грегерс (Ялмару). Вот как, и у тебя жильцы?

Ялмар. Пока еще нет. Дело не так-то скоро делается, видишь. Приходится хлопотать. (Хедвиг.) Так что же с пивом?

Хедвиг кивает головой и уходит в кухню.

Грегерс. Так это твоя дочь?

Ялмар. Да, это Хедвиг.

Грегерс. Одна-единственная?

Ялмар. Единственная. В ней вся наша радость, и (понижая голос) в ней же и глубочайшее наше горе, Грегерс!

Грегерс. Что такое ты говоришь?

Ялмар. Да видишь ли, ей грозит беда — ослепнуть!

Грегерс. Ослепнуть!

Ялмар. Да. Пока налицо лишь первые симптомы. И еще некоторое время может пройти благополучно. Но доктор предупредил нас. Это неотвратимо.

Грегерс. Какое ужасное несчастье! С чего это у нее?

Ялмар (со вздохом). Наследственное, вероятно.

Грегерс (пораженный). Наследственное?

Гина. У матери Экдала тоже были слабые глаза.

Ялмар. Да, отец говорит. Я ее не помню.

Грегерс. Бедная девочка! А как она относится к этому?

Ялмар. Да ты понимаешь, у нас духу не хватает открыть ей это. Она и не подозревает опасности. Веселая, беззаботная, щебеча, как птичка, летит она навстречу вечному мраку. (Совсем подавленный.) Ах, это прямо убивает меня, Грегерс.

Хедвиг приносит поднос с бутылкой и стаканами, который ставит на стол.

(Гладит ее по голове.) Спасибо, спасибо, Хедвиг.

Хедвиг обвивает рукой его шею и шепчет ему что-то на ухо.

Нет. Бутербродов не надо. (Оглядываясь.) Впрочем, может быть, Грегерс скушает что-нибудь?

Грегерс (делая отрицательный жест рукой). Нет, нет, благодарю.

Ялмар (в том же грустном тоне). Ну да подай все-таки… Хорошо, кабы нашлась горбушка. Только намажь хорошенько маслом, не забудь.

Хедвиг весело кивает и уходит опять в кухню.

Грегерс (следивший за ней глазами). А с виду она довольно крепкая, здоровая, мне кажется.

Гина. Да, ни на что больше, слава богу, пожаловаться нельзя.

Грегерс. Она, верно, будет со временем похожа на вас, фру Экдал. Сколько ей лет?

Гина. Скоро аккурат четырнадцать. Послезавтра ее рождение.

Грегерс. Высокая для своих лет.

Гина. Да, она страсть вытянулась за последний год.

Грегерс. По таким вот подросткам лучше всего и можно проследить, как сам старишься… Сколько же лет вы женаты?

Гина. Да вот… да, скоро пятнадцать.

Грегерс. Скажите! Уже столько?

Гина (настораживаясь, смотрит на него). Да, разумеется, так.

Ялмар. Так, так. Пятнадцать лет без малого. (Переходя в другой тон.) Медленно, должно быть, тянулись для тебя эти годы там, на заводе, Грегерс?

Грегерс. Тянулись медленно, пока я тянул там лямку. Теперь же просто и не знаю, куда они девались.

Старик Экдал выходит из своей комнаты, без трубки, но в старой военной фуражке. Поступь нетвердая.

Экдал. Ну вот, Ялмар, теперь сядем и потолкуем… Гм!.. О чем бишь это?..

Ялмар (идя ему навстречу). Отец, у нас гость, Грегерс Верле… Не знаю, помнишь ли ты его.

Экдал (смотрит на Грегерса, который встает). Верле? Это сын, что ли? Чего ж ему от меня надо?

Ялмар. Ничего. Он ко мне пришел.

Экдал. Ну, значит, ничего такого нет?

Ялмар. Нет, разумеется, ничего.

Экдал (размахивая руками). Не потому, видишь ли… Я не боюсь, а…

Грегерс (подходит к нему). Я привез вам поклон от старых охотничьих угодий, лейтенант Экдал.

Экдал. От охотничьих угодий?

Грегерс. Да, от тех, что раскинулись около завода в Горной долине.

Экдал. Ах, вот что! Да, я когда-то хорошо знавал эти места.

Грегерс. В те времена вы были лихим охотником. Экдал. Был, был. Как же. Вы смотрите на фуражку? Я никого не спрашиваюсь — ношу дома. На улицу в ней не выхожу — и довольно.

Хедвиг приносит тарелку с бутербродами и ставит на стол.

Ялмар. Присаживайся, отец, и выпей стаканчик пивца. Пожалуйста, Грегерс.

Экдал что-то бормочет и нетвердой походкой направляется к дивану. Грегерс садится на стул ближе к нему, Ялмар рядом с Грегерсом по другую сторону. Гина сидит немного поодаль за шитьем. Хедвиг стоит возле Ялмара.

Грегерс. Помните вы, лейтенант Экдал, как мы с Ялмаром приезжали к вам туда на каникулы — летом и на рождестве?

Экдал. И вы? Нет, нет, не помню. Но, смею сказать, я был лихой охотник. И медведей бил. Целых девять штук уложил.

Грегерс (с участием глядя на него). А теперь больше уж не охотитесь?

Экдал. Не говорите, старина. Иногда еще охочусь. Конечно, не на тот манер. Потому что лес, видите ли… лес — лес!.. (Пьет.) Он там все такой же красивый?

Грегерс. Не такой уж, как в ваше время. Чертовски много повырублено.

Экдал. Повырублено? (Понизив голос, как бы со страхом.) Опасная это штука. Даром не проходит. Лес мстит.

Ялмар (подливает ему в стакан). Пей на здоровье, отец. Еще немножко.

Грегерс. Как такой человек, как вы… привыкший к простору, вольному воздуху… может уживаться в душном городе, вечно в четырех стенах?

Экдал (посмеивается и поглядывает на Ялмара). Ну, здесь не так уж худо. Совсем не так худо.

Грегерс. Да где же здесь все то, с чем вы сроднились? Где свежее дыхание ветра, вольная жизнь на лоне природы, среди зверей и птиц…

Экдал (улыбаясь). Ялмар, показать ему, что ли?

Ялмар (быстро и смущенно). Нет, нет, отец. Не сегодня.

Грегерс. Что такое хочет он мне показать?

Ялмар. Так, пустяки. В другой раз посмотришь.

Грегерс (продолжая свой разговор со стариком). Да, так вот что я хотел сказать вам, лейтенант Экдал: поедемте со мной на завод. Я, должно быть, скоро опять уеду. Переписка для вас и там, верно, нашлась бы. А тут ведь у вас ничего такого нет, что могло бы скрашивать, оживлять вашу жизнь.

Экдал (с удивлением глядит на него). У меня нет ничего, что могло бы…

Грегерс. Ну, конечно, у вас есть Ялмар, но у него уже своя семья. А такой человек, как вы, которого всегда так тянуло на простор, поближе к природе…

Экдал (ударяя рукой о стол). Ялмар, теперь он должен взглянуть!

Ялмар. Да стоит ли, отец? Темно уже…

Экдал. Вздор. Луна светит. (Встает.) Теперь он должен увидеть, говорю я. Пропустите-ка меня. Да иди пособить, Ялмар!

Хедвиг. Да, да, папа!

Ялмар (встает). Ну, ладно.

Грегерс (Гине). Что у них там такое?

Гина. Вы не думайте, не бог весть что.

Экдал с Ялмаром идут в глубину комнаты и раздвигают двери — каждый свою половину; Хедвиг помогает старику. Грегерс стоит около дивана. Гина спокойно продолжает шить. В широкое дверное отверстие виден просторный, длинный, неправильной формы чердак, с закоулками и печными трубами. В крыше несколько слуховых окошек, сквозь которые проникает яркий лунный свет, освещающий некоторые углы чердака, остальное тонет во мраке.

Экдал (Грегерсу). Вам надо подойти сюда поближе.

Грегерс (идет к ним). Да что же тут у вас такое, собственно?

Экдал. А вы поглядите. Гм…

Ялмар (несколько смущенно). Тут владения отца, понимаешь?

Грегерс (у дверей заглядывает на чердак). Вы держите кур, лейтенант Экдал!

Экдал. Полагаю — держим кур. Теперь все сидят на нашестах. А поглядели бы вы их днем, этих кур-то!

Хедвиг. А потом еще…

Экдал. Тсс!.. Ни слова пока.

Грегерс. И голуби у вас есть, как вижу.

Экдал. О да. И голуби у нас найдутся! Для них под самой крышей и ящики прилажены, для кладки яиц. Голуби, знаете, любят гнездиться повыше.

Ялмар. Это все не простые голуби.

Экдал. Простые! Я думаю! У нас турманы! И зобастые есть тоже. А вот подите-ка сюда! Видите ящик там у стены?

Грегерс. Да. Для чего же он вам служит?

Экдал. Там спят ночью кролики, старина.

Грегерс. Так у вас и кролики есть?

Экдал. Да, как видите, черт возьми, и кролики! Слышишь, Ялмар? Он спрашивает, есть ли у нас кролики. Гм… А вот теперь самое главное. Сейчас. Отодвинься, Хедвиг. А вы станьте тут. Вот так. И глядите сюда… Видите вон там корзинку с соломой?

Грегерс. Да. И в ней вижу какую-то птицу.

Экдал. Гм… «птицу»!..

Грегерс. Утка, что ли?

Экдал (шокированный). Ну, понятно, утка.

Ялмар. Да какая утка, как ты думаешь?

Хедвиг. Это не простая утка…

Экдал. Тсс!..

Грегерс. Ну и не турецкая же…

Экдал. Нет, господин… Верле. Это не турецкая утка. Это дикая утка.

Грегерс. Да неужели? Дикая?

Экдал. Именно! Эта «птица», как вы изволили ее назвать, — дикая утка. Наша дикая утка, старина.

Хедвиг. Моя дикая утка, потому что она мне принадлежит.

Грегерс. И она может жить тут, на чердаке? Прижилась?

Экдал. Да вы же понимаете, у нее целое корыто с водой, где она может плескаться вволю.

Ялмар. Воду через день меняем.

Гина (обращаясь к Ялмару). Но, милый Ялмар, вы такого холоду сюда напустили!

Экдал. Гм… так закроем. Да и не надо их тревожить на ночлеге. Берись, Хедвиг.

Ялмар и Хедвиг сдвигают вместе обе половинки двери.

В другой раз рассмотрите ее хорошенько. (Садится в кресло у печки.) Они такие удивительные, эти дикие утки.

Грегерс. Да как же вы ее поймали, лейтенант Экдал?

Экдал. Я не ловил. Мы обязаны ею некоему господину здесь в городе.

Грегерс (несколько пораженный). Уж не отцу ли моему? Экдал. Именно. Как раз вашему отцу. Гм…

Ялмар. Вот забавно — как ты это отгадал, Грегерс?

Грегерс. Ты недавно рассказывал, скольким ты обязан отцу… ну вот, я и подумал…

Гина. Да, но мы не от самого же коммерсанта получили ее.

Экдал. Все равно, Гина. Мы ею обязаны Хокону Верле. (Грегерсу.) Он, видите ли, катался в лодке и подстрелил ее. Видит-то он плохо… гм… Ну, вот только и подстрелил.

Грегерс. A-а! Всадил ей, значит, несколько дробинок в тело.

Ялмар. Да, две-три дробинки.

Хедвиг. Под самое крыло. И она не могла улететь.

Грегерс. И, верно, нырнула?

Экдал (сонным заплетающимся языком). Известно… дикие утки всегда так… Нырнут на дно… в самую глубь, старина… вцепятся в траву, водоросли… и во всякую чертовщину там внизу… и уж наверх больше не всплывают.

Грегерс. Но ведь ваша утка всплыла, лейтенант Экдал?

Экдал. У вашего отца такая лютая собака. Нырнула и вытащила утку.

Грегерс (Ялмару). И она попала к вам?

Ялмар. Не сразу. Сначала-то она попала к твоему отцу. Но там она не прижилась, стала хиреть, и Петтерсену велели ее прикончить…

Экдал (в полусне). Гм… да, да… Петтерсен — болван.

Ялмар (понижая голое). Вот таким-то образом она досталась нам. Отец немножко знаком с Петтерсеном, узнал от него насчет этой дикой утки и устроил так, что ее уступили нам.

Грегерс. И тут у вас на чердаке ей живется отлично.

Ялмар. Удивительно! Даже разжирела. Да, положим, она здесь уже столько времени, что успела забыть настоящую волю. А в этом-то все и дело.

Грегерс. Пожалуй, ты прав, Ялмар. Пусть только не видит никогда неба и моря… Но я не смею дольше засиживаться, отец твой, кажется, заснул?

Ялмар. Ну, из-за этого-то…

Грегерс. Кстати, ты говорил, вы сдаете комнату? И она сейчас не занята?

Ялмар. Да, а что? Ты кого-нибудь знаешь?..

Грегерс. Могу я снять эту комнату?

Ялмар. Ты?

Гина. Нет, что вы, господин Верле!..

Грегерс. Отдадите вы ее мне? Тогда я завтра же утром перееду.

Ялмар. Да с величайшим удовольствием.

Гина. Нет, господин Верле, она для вас окончательно не годится, неподходящая.

Ялмар. Да что ты, Гина? Как ты можешь говорить так?

Гина. Да как же? И тесна, и свету мало, и…

Грегерс. Это все не беда, фру Экдал.

Ялмар. По-моему, вполне приличная комната. И обставлена недурно.

Гина. Да ты вспомни, кто живет внизу… Эти двое..

Грегерс. Кто эти двое?

Гина. Да один прежде был домашним учителем…

Ялмар. Кандидат Молвик.

Гина. А еще один доктор, Реллинг по фамилии.

Грегерс. Реллинг? Его я немножко знаю. Он практиковал одно время в Горной долине.

Гина. Это такие несуразные господа! Часто кутят по вечерам, домой приходят поздней ночью и не всегда в своем…

Грегерс. К этому скоро можно привыкнуть. Надеюсь, что и я, как дикая утка…

Гина. Гм… я думаю, вам лучше отложить до завтра… Утро вечера мудренее.

Грегерс. Вам что-то очень не хочется пускать меня к себе в дом, фру Экдал.

Гина. Бог с вами! Что вы!

Ялмар. Да, это в самом деле странно с твоей стороны, Гина. (Грегерсу.) А скажи мне, ты, значит, рассчитываешь остаться на время в городе?

Грегерс (надевая пальто). Да, теперь рассчитываю.

Ялмар. Но не дома, у отца? Что же ты намерен предпринять?

Грегерс. Да, знай я только это… тогда бы еще было с полгоря. Но когда имеешь несчастье зваться Грегерсом… Грегерс… да еще Верле… Слыхал ли что-нибудь хуже?

Ялмар. Я совсем не нахожу…

Грегерс. Брр! Я бы плюнул на другого молодчика с таким именем. Но раз самому выпал на долю крест быть Грегерсом Верле, как вот мне…

Ялмар (смеясь). Ха-ха-ха! А чем же хотел бы ты быть, если не Грегерсом Верле?

Грегерс. Если бы я мог выбирать, я бы лучше всего хотел быть ловкой собакой.

Гина. Собакой!

Хедвиг (невольно). Да нет же?!

Грегерс. Да. Настоящей, умной, ловкой собакой, из таких, которые ныряют на дно за дикими утками, когда те идут ко дну, вцепляются там в водоросли и зарываются в тине.

Ялмар. Нет, знаешь, Грегерс, я не понимаю из всего этого ни одного слова.

Грегерс. Да, пожалуй, тут и понимать-то особенно нечего. Ну, так завтра утром я перееду к вам. (Гине.) Я не доставлю вам особых хлопот, я сам привык все делать. (Ялмару.) Об остальном поговорим завтра. Спокойной ночи, фру Экдал. (Кивая Хедвиг.) Спокойной ночи.

Гина. Спокойной ночи, господин Верле.

Хедвиг. Спокойной ночи.

Ялмар (зажигая свечку). Постой, надо посветить тебе, на лестнице, верно, темно. (Провожает Грегерса.)

Гина (задумчиво, сложив шитье на коленях). Что он тут нагородил, — хотел бы быть собакой?

Хедвиг. Знаешь, что я скажу тебе, мама, мне кажется, у него было на уме совсем другое.

Гина. Да что же?

Хедвиг. Я не знаю. Но он все время как будто говорит одно, а думает совсем другое.

Гина. Ты думаешь? Чудно!

Ялмар (возвращается). Лампа еще горела там. (Тушит свечу и ставит ее на стол.) Ну, наконец-то можно хоть немного перекусить. (Принимается за бутерброды.) Вот видишь, Гина, стоит только постараться, и…

Гина. Как так — постараться?

Ялмар. Да ведь это все-таки кстати, что мы наконец сдали ту комнату. Да еще кому — Грегерсу, старому хорошему другу.

Гина. Уж и не знаю, что тебе сказать.

Хедвиг. Ах, мама, увидишь, как весело будет!

Ялмар. Тебя не разберешь. То у тебя только и думы, как бы сдать комнату, а теперь тебе это не по вкусу…

Гина. Да, если бы кому другому, Экдал… А то — что, ты думаешь, скажет на это коммерсант?

Ялмар. Старик Верле? Ему-то какое дело?

Гина. Да ведь у них опять что-нибудь вышло, если молодой ушел из дому. Ты же знаешь, как они друг к дружке-то…

Ялмар. Все это, конечно, очень может быть, но…

Гина. А теперь, пожалуй, коммерсант подумает, что это все твои штуки…

Ялмар. Ну и пусть его! Верле очень много сделал для меня. Помилуйте! Я это признаю. Но не могу же я из-за этого быть в вечной зависимости от него.

Гина. Но, милый Экдал, как бы это не отозвалось на дедушке. Вот возьмут да и отнимут у него этот маленький заработок в конторе.

Ялмар. А!.. Я чуть было не сказал — и пусть! Разве не унизительно для такого человека, как я, что его седовласый старик отец ходит каким-то побирушкой? Но теперь, я думаю, уж близок час!.. (Берет еще бутерброд.) Раз на меня возложена такая задача в жизни, я ее и выполню.

Хедвиг. Да, да, папа! Непременно!

Гина. Тсс! Не разбуди его!

Ялмар (тише). Я ее и выполню, говорю я. Настанет день, когда… И потому хорошо, что мы сдали комнату. Я буду несколько менее стеснен материально. А это очень важно для человека, у которого есть особая задача в жизни. (Останавливаясь у кресла, растроганно.) Бедный, старый, убеленный сединами отец! Положись на своего Ялмара! У него широкие плечи… сильные, во всяком случае. В один прекрасный день ты проснешься и… (Тине.) Ты, пожалуй, не веришь?

Гина (вставая). Конечно, верю. Но давай сперва уложим его в постель.

Ялмар. Хорошо, давай.

Осторожно поднимают старика.

Действие третье

Павильон Ялмара Экдала. Утро. Свет падает из большого окна в потолке, занавески отдернуты.

Ялмар сидит у стола и ретуширует карточку, перед ним лежит еще несколько карточек. Немного погодя из входной двери появляется Гина в шляпе и накидке, с корзинкой в руке.

Ялмар. Ты уже вернулась, Гина?

Гина. Как же, прохлаждаться-то некогда. (Ставит корзинку на стол и снимает с себя накидку и шляпу.)

Ялмар. Заглянула к Грегерсу?

Гина. Да, да. Уж и комната! Любо взглянуть. Не успел въехать — такую чистоту навел!

Ялмар. Что такое?

Гина. Да как же? Он ведь все сам да сам. Сказал, что не надо ему ничьих услуг. Ну и печку сам затопил. А трубу-то не открыл. Полную комнату дыму и напустил. Такая вонь, что…

Ялмар. Да что ты!

Гина. А потом еще лучше. Надо было загасить огонь — он и выплесни туда всю воду из умывальника!.. Такую грязищу на полу развел, безобразие!

Ялмар. Досадно.

Гина. Я позвала привратницу прибрать там у него, у пачкуна. Но теперь раньше как после обеда туда и войти нельзя.

Ялмар. Куда же он пока девался?

Гина. Пошел пройтись, сказал.

Ялмар. Я тоже заходил к нему на минуту… когда ты ушла за провизией.

Гина. Слышала. Позвал его к завтраку.

Ялмар. Ну, понимаешь, так, немножко перекусить до обеда. Для первого дня… неловко не пригласить. У тебя ведь всегда найдется что-нибудь.

Гина. Придется найти.

Ялмар. Только, пожалуйста, чтобы не в обрез было, Гина. Реллинг с Молвиком тоже, пожалуй, зайдут. Я, видишь ли, встретил Реллинга на лестнице, ну и пришлось…

Гина. Еще и эти двое!

Ялмар. Господи боже… куском, двумя больше или меньше! Не все ли равно?

Старик Экдал (открывает свою дверь и выглядывает). Послушай, Ялмар… (Увидав Гину.) А-а?

Гина. Вам что-нибудь нужно, дедушка?

Экдал. Нет, нет, все равно. Гм! (Скрывается.)

Гина (берет корзинку). Пожалуйста, смотри за ним хорошенько, чтобы не ушел.

Ялмар. Да, да, постараюсь. Слушай, Гина, хорошо бы винегрету с селедкой… Реллинг и Молвик, должно быть, здорово кутнули ночью.

Гина. Только бы не нагрянули раньше времени…

Ялмар. Нет, ничего, успеешь.

Гина. Ну, ладно. А ты еще успеешь поработать немножко. Ялмар. Я же работаю! Изо всех сил работаю!

Гина. Вот, вот, и отделаешься от них. (Уходит с корзинкой в кухню.)

Ялмар сидит некоторое время, водя кисточкой по фотографии, работает вяло, с неохотой.

Экдал (выглядывает, осматривается и тихо говорит). Ты очень занят?

Ялмар. Да, сижу вот тут, вожусь с этими карточками.

Экдал. Ну-ну, разумеется!.. Если уж так занят… Гм! (Скрывается, оставляя дверь отворенной.)

Ялмар (молча продолжает некоторое время работать, потом кладет кисточку и идет к дверям комнаты старика). А ты очень занят, отец?

Экдал (бормочет у себя в комнате). Если ты так занят, то и я тоже. Гм!

Ялмар. Ну, ладно. (Возвращается к своей работе.)

Экдал (немного погодя опять показывается в дверях). Гм! Видишь ли… я не то чтобы уж очень занят, Ялмар.

Ялмар. Мне показалось, ты писал.

Экдал. А, черт! Не может, что ли, Гроберг подождать денек или два лишних? Не горит небось!

Ялмар. Разумеется. И ты ведь не батрак какой-нибудь. Экдал. А там как раз надо уладить…

Ялмар. Вот, вот. Так тебе туда? Открыть тебе двери?

Экдал. Не мешало бы.

Ялмар (вставая). Да, мы бы уж отделались от этого.

Экдал. Вот, вот. К завтрашнему утру все должно быть готово. Завтра ведь?.. Гм?

Ялмар. Завтра, завтра.

Вдвоем раздвигают двери, ведущие на чердак. В слуховые окна светит утреннее солнце. По чердаку пролетают голуби, другие, воркуя, сидят или расхаживают по сторонам. Из глубины чердака доносится время от времени кудахтанье.

Ну, принимайся, отец.

Экдал (входит на чердак). Мы разве не вместе?

Ялмар. Да, знаешь… пожалуй… (Видит в дверях кухни Гину.) Я? Нет, мне некогда. Работать надо… Да, вот только этот механизм… (Тянет шнурок.)

Двери чердака от самого потолка до полу затягиваются занавесом, нижняя часть которого состоит из полосы старой парусины, верхняя же — из куска растянутой рыболовной сети. Чердачного пола, таким образом, не видно.

(Отходит к столу.) Ну вот, теперь, надеюсь, дадут посидеть спокойно с часок.

Гина. Опять ему понадобилось туда, повозиться?

Ялмар. А лучше, если бы он побежал к мадам Эриксен? (Садится.) Тебе что-нибудь надо? Ты-ведь сказала…

Гина. Я хотела только спросить, как по-твоему — здесь накрыть?

Ялмар. Да, верно, никто так рано не заберется?

Гина. Нет. Я никого и не жду сегодня, кроме той парочки, которая хочет сняться вместе.

Ялмар. Черт! Не могут сняться в другой раз!

Гина. Ничего, милый мой, я велела им прийти после обеда, когда ты спишь.

Ялмар. Ну, тогда хорошо. Так мы тут расположимся.

Гина. Да, да. Накрывать еще рано. Стол мне пока не нужен. Так ты сиди себе, пользуйся.

Ялмар. Видишь, кажется, пользуюсь, сколько могу!

Гина. Зато потом и гуляй себе. (Уходит опять в кухню.)

Небольшая пауза.

Экдал (в дверях чердака, за сеткой). Ялмар!

Ялмар. Ну?

Экдал. Боюсь, все-таки придется переставить корыто.

Ялмар. Я же все время говорил тебе.

Экдал. Гм… гм… гм… (Отходит от дверей.)

Ялмар работает немножко, потом косится на чердак и привстает. Хедвиг выходит из кухни.

Ялмар (быстро опускается на стул). Тебе что?

Хедвиг. Я так, заглянуть к тебе, папа.

Ялмар (немного погодя). Что ты тут бродишь, ищешь? Караулить, что ли, послали?

Хедвиг. Совсем нет.

Ялмар. Чем там мать занята?

Хедвиг. Мама там возится с винегретом. (Подходит к столу.) Не могу ли я немножко помочь тебе, папа?

Ялмар. Нет! Лучше уж я один всюду и везде… пока сил хватит!.. Не бойся, Хедвиг, пока отец твой не надорвется…

Хедвиг. О нет, папа, не говори так!.. Нехорошо! (Ходит по комнате, останавливается у дверей чердака и заглядывает туда.)

Ялмар. Что он там делает?

Хедвиг. Должно быть, хочет проложить новую дорожку к корыту.

Ялмар. Никогда ему не справиться одному! А я сиди тут, как прикованный!

Хедвиг (подходит к нему). Дай мне кисточку, папа… Я умею.

Ялмар. Глупости. Только глаза портить.

Хедвиг. Вовсе нет. Давай, давай кисточку.

Ялмар (встает). Положим, мне и надо-то всего на минутку, на две, не больше.

Хедвиг. Ну, так что же мне может сделаться? (Берет кисточку.) Вот так. (Усаживается.) А вот и образец.

Ялмар. Только не испорть глаза! Слышишь? Я не хочу отвечать за тебя… Сама тогда на себя пеняй, слышишь!

Хедвиг (работая). Да, да, хорошо.

Ялмар. А ты очень способная, Хедвиг. Только на две минутки, понимаешь. (Проскальзывает за занавес на чердак.)

Хедвиг работает. Слышно, как Ялмар и Экдал о чем-то спорят на чердаке.

(Выходит из-за сетки.) Хедвиг, подай мне клещи с полки. И молоток. (Оборачиваясь назад.) Вот ты увидишь, отец. Дай мне только показать тебе, как я придумал!

Хедвиг, достав с полки нужные инструменты, передает их ему.

Спасибо. Как раз, знаешь, вовремя подоспел к нему. (Отходит от дверей.)

На чердаке слышится постукивание молотка и разговор. Хедвиг стоит и смотрит сквозь сетку. Немного спустя раздается стук во входную дверь. Хедвиг не слышит.

Грегерс Верле (без шляпы, без пальто, входит и останавливается у дверей). Гм!..

Хедвиг (оборачивается и идет ему навстречу). Здравствуйте. Пожалуйста, входите.

Грегерс. Благодарю. (Глядит по направлению чердака.) У вас тут кто-нибудь есть?

Хедвиг. Нет, это папа с дедушкой. Я позову их.

Грегерс. Не надо, не надо. Я лучше подожду немножко. (Садится на диван.)

Хедвиг. Тут такой беспорядок… (Хочет прибрать карточки.)

Грегерс. Оставьте, не беспокойтесь. Это карточки, которые надо отретушировать?

Хедвиг. Да, я тут немножко помогаю папе.

Грегерс. Так вы не стесняйтесь меня. Пожалуйста!

Хедвиг. Нет, нет. (Садится, придвигает к себе все нужные предметы и принимается за работу.)

Грегерс молча смотрит на нее некоторое время.

Грегерс. Дикая утка хорошо почивала сегодня?

Хедвиг. Благодарю вас. Должно быть.

Грегерс (повернувшись в сторону чердака). При дневном свете совсем другой вид, чем вчера при лунном.

Хедвиг. Да, удивительно, как меняется. Утром совсем другой вид, чем вечером. И когда дождь идет, тоже совсем другой, чем в хорошую погоду.

Грегерс. Вы это подметили?

Хедвиг. Да ведь сразу видно.

Грегерс. А вы тоже любите бывать там, у дикой утки?

Хедвиг. Да, когда удается…

Грегерс. Но у вас, пожалуй, мало свободного времени. Вы, конечно, ходите в школу?

Хедвиг. Нет, больше не хожу. Папа боится, что я глаза испорчу.

Грегерс. Так он сам с вами занимается?

Хедвиг. Папа обещал заниматься со мной, да вот все некогда ему.

Грегерс. И никто другой вам не помогает?

Хедвиг. Помогает. Кандидат Молвик. Но он не всегда… в порядке… так что…

Грегерс. Пьет?

Хедвиг. Должно быть.

Грегерс. Ну, значит, досуг у вас есть. А там, надо полагать, совсем особый мир, не так ли?

Хедвиг. Совсем особый. Там столько диковинок.

Грегерс. Да?

Хедвиг. Да. Там большие шкафы с книгами, а многие книги с картинками.

Грегерс. Вот как!

Хедвиг. И еще там есть старая шифоньерка с ящичками и дверцами и большие часы с фигурками, которые выскакивают. Только часы больше не ходят.

Грегерс. Так время остановилось там — у дикой утки.

Хедвиг. Да. А еще там есть старый ящик с красками и все такое. И книги, книги!..

Грегерс. И вы их, верно, читаете?

Хедвиг. Да, когда удается. Только там все больше английские, а я не понимаю по-английски. Но тогда я смотрю картинки. Там есть одна большущая книга под названием «Harryson's History of London»[24]. Ей, верно, лет сто. И в ней столько картин! На самой первой — смерть с песочными часами в руках и девушка. Мне это не нравится. Зато на других картинах все церкви, замки, улицы или большие корабли плывут по морю под парусами.

Грегерс. Откуда же у вас все эти редкости?

Хедвиг. А, знаете, тут жил когда-то старик моряк, капитан, он и понавез все это из своих плаваний. Его звали «Летучим Голландцем». Так странно! Он вовсе не был голландцем.

Грегерс. Нет?

Хедвиг. Нет. Но наконец он пропал совсем. А это все так и осталось.

Грегерс. А скажите мне, когда вы сидите там и смотрите картинки, вам самой не хочется поглядеть на белый свет?

Хедвиг. Не-ет! Я хочу всегда жить дома и помогать папе с мамой.

Грегерс. Ретушировать карточки?

Хедвиг. Нет, не одно это. Мне больше всего хотелось бы выучиться гравировать такие картинки, как в английских книгах.

Грегерс. Гм… А что отец ваш на это говорит?

Хедвиг. Ему это, видно, не нравится. Папа на этот счет такой странный. Представьте, он говорит, что мне лучше учиться плести корзинки и разные вещи из соломы! Ну что тут хорошего?

Грегерс. И по-моему, ничего особенного.

Хедвиг. Но папа прав, что, если бы я выучилась плести, я могла бы сплести новую корзинку для дикой утки.

Грегерс. Могли бы, конечно. И кому же ближе этим заняться, как не вам.

Хедвиг. Да, утка ведь моя.

Грегерс. То-то и есть.

Хедвиг. Как же, моя собственная. Но я даю ее папе и дедушке в долг, сколько они хотят.

Грегерс. Вот как? А на что же она им?

Хедвиг. Они с нею возятся, что-то устраивают для нее и все такое.

Грегерс. Могу себе представить. Дикая утка, конечно, самая важная персона там на чердаке.

Хедвиг. Да еще бы, это ведь настоящая дикая птица. И ее жалко. Ей не с кем водиться, бедняжке.

Грегерс. У нее нет семьи, как у кроликов…

Хедвиг. Да. Кур тоже много, и все они выросли вместе. А она совсем одинока, разлучена со всеми своими. И вообще над ней точно тайна какая: никто ее не знает, никто не ведает, откуда она.

Грегерс. И, кроме того, она побывала в пучине морской.

Хедвиг (кидает на него беглый взгляд, подавляет улыбку и говорит). Почему это вы говорите: в пучине морской?

Грегерс. А как же иначе сказать?

Хедвиг. Да просто: на дне моря или на дне морском.

Грегерс. Ну не все ли равно сказать: в пучине морской?

Хедвиг. Мне всегда так странно кажется, когда другие говорят: в пучине морской.

Грегерс. Почему же? Скажите.

Хедвиг. Нет, не скажу. Это так глупо.

Грегерс. Не думаю; скажите же мне, почему вы улыбнулись?

Хедвиг. Потому что всегда, когда я вдруг так сразу вспомню обо всем там, — все это помещение со всем, что есть там, представляется мне пучиной морской. Понятно, это глупо.

Грегерс. Не говорите.

Хедвиг. Да ведь это же просто чердак.

Грегерс (пристально глядит на нее). А вы так уверены в этом?

Хедвиг (удивленно). Что это чердак?

Грегерс. Да, вы вполне в этом убеждены?

Хедвиг молча смотрит на него с открытым ртом. Гина выходит из кухни со скатертью. Грегерс встает.

Я, кажется, забрался к вам чересчур рано?

Гина. Что ж, надо же вам куда-нибудь деваться. Да скоро и готово будет. Убери со стола, Хедвиг.

Хедвиг убирает со стола и затем помогает матери накрывать на стол. Грегерс садится в кресло и перелистывает альбом.

Грегерс. Я слышал, вы умеете ретушировать, фру Экдал.

Гина (косясь на него). Да-а, умею.

Грегерс. Как это кстати пришлось.

Гина. Как кстати?

Грегерс. Да вот, когда Экдал вздумал сделаться фотографом.

Хедвиг. Мама умеет и снимать.

Гина. Да, довелось и этому обучиться.

Грегерс. Так, пожалуй, вы и ведете все дело?

Гина. Когда Экдалу некогда, то…

Грегерс. Он, верно, много времени посвящает старику отцу?

Гина. Да. И кроме того, разве это дело для такого человека, как Экдал, снимать тут портреты со всех и каждого?

Грегерс. Я то же думаю. Но раз он взялся за это дело, то…

Гина. Господин Верле, конечно, понимает, что Экдал не какой-нибудь простой фотограф.

Грегерс. Положим, но все-таки…

На чердаке раздается выстрел.

(Вздрагивая.) Что это?

Гина. У! Опять они палят.

Грегерс. Они еще и стреляют?

Хедвиг. Это они охотятся.

Грегерс. Что такое?! (Подходя к дверям чердака.) Ты охотишься, Ялмар?

Ялмар (за сеткой). Ты уж пришел? А я и не знал. Так был занят… Хедвиг, ты что же нам не скажешь? (Выходит.)

Грегерс. Так ты и стреляешь на чердаке?

Ялмар (показывая двухствольный пистолет). Всего-навсего из этого вот.

Гина. Да вы с дедушкой еще наделаете бед с этим левольвером.

Ялмар (с раздражением). Я, кажется, уж говорил, что такое огнестрельное оружие называется револьвером.

Гина. Ну, от этого оно не станет лучше, я думаю.

Грегерс. Так и ты сделался теперь охотником, Ялмар?

Ялмар. Ну, так, иной раз кроликов постреляем немножко… Больше все ради старика, ты понимаешь.

Гина. Мужчины такой уж народ, им все надо рассеянничать.

Ялмар (с раздражением). Конечно, нам нужно иногда рассеяться.

Гина. Ну вот, и я аккурат то же говорю.

Ялмар. Ну! Гм… (Грегерсу.) И видишь ли, так удачно — чердак совсем в стороне, никто не слышит, как мы тут стреляем:. (Кладет пистолет на самую верхнюю полку.) Не трогать пистолета, Хедвиг! Один ствол заряжен. Помни.

Грегерс (смотрит сквозь сетку). У вас и охотничье ружье есть, как вижу.

Ялмар. Это старое ружье отца. Оно уж не стреляет, замок что-то попортился. Но все-таки довольно занимательная штука. Его можно разбирать, чистить, смазывать и опять собирать… Конечно, это все больше отец возится.

Хедвиг (около Грегерса). Вот теперь вы можете хорошенько рассмотреть дикую утку.

Грегерс. Я как раз на нее и смотрю. У нее одно крыло что-то повисло, кажется.

Ялмар. Оно и не удивительно, она ведь была подстрелена.

Грегерс. И одну ногу слегка волочит. Или нет?

Ялмар. Пожалуй, чуточку.

Хедвиг. За эту ногу ее собака схватила.

Ялмар. А то вообще она как ни в чем не бывало. И это поистине удивительно, если вспомнить, что в нее попал заряд дроби да еще она побывала в зубах у собаки…

Грегерс (бросив взгляд на Хедвиг).… И что она побывала в пучине морской… так долго…

Хедвиг (улыбаясь). Да.

Гина (хлопочет у стола). Да, уж эта диковинная утка. Ухаживают за ней, как за прынцессой.

Ялмар. Гм! Скоро будет готово?

Гина. Сию минуту. Хедвиг, поди-ка подсоби мне.

Гина и Хедвиг уходят в кухню.

Ялмар (вполголоса). Мне думается, тебе бы лучше не стоять тут и не глядеть на старика. Он не любит.

Грегерс отходит от дверей чердака.

И лучше я закрою, пока остальные не пришли. (Машет руками.) Кшшш-кшшш! Прочь пошли! (Поднимает занавес и закрывает двери.) Вся эта механика — моя выдумка. Оно довольно занимательно придумывать и устраивать тут все такое, чинить и исправлять, когда портится. Да и кроме того, это вот приспособление решительно необходимо: Гина не любит, чтобы кролики и куры забирались сюда в ателье.

Грегерс. Ну, разумеется, должно быть, жена твоя и правит здесь всем?

Ялмар. Я вообще предоставляю ей текущие дела. Тогда я могу выбрать время уединиться у себя и заняться тем, что поважнее.

Грегерс. Чем же именно, Ялмар?

Ялмар. Удивляюсь, как ты до сих пор не спросил об этом, или ты, пожалуй, не слыхал об изобретении?

Грегерс. Об изобретении?

Ялмар. Неужели не слыхал? Ну, да там у вас, в лесных дебрях…

Грегерс. Так ты изобрел что-то?

Ялмар. Не совсем еще изобрел. Но я занят этим. Ты, конечно, понимаешь, что если я решился посвятить себя фотографии, то не для того же, чтобы только снимать тут всякого встречного и поперечного.

Грегерс. Ну конечно. Так и жена твоя сейчас говорила.

Ялмар. Я поклялся, что если уж посвящу свои силы этому ремеслу, то подниму его так высоко, что оно станет настоящим искусством и наукой. И вот я решил сделать это замечательное изобретение.

Грегерс. А в чем же оно состоит? Какая его цель?

Ялмар. Видишь ли, милый мой, ты пока не расспрашивай о деталях. На все это нужно время, понимаешь. И ты не думай, что мною руководит тщеславие. Я работаю, разумеется, не для себя лично. Нет, передо мной и днем и ночью стоит задача моей жизни.

Грегерс. Какая же это задача?

Ялмар. Ты забыл старца, убеленного сединами?

Грегерс. Твоего бедного отца? Да, но что же ты можешь, в сущности, сделать для него?

Ялмар. Могу воскресить в нем чувство собственного достоинства, восстановив честь и славу имени Экдала.

Грегерс. Так вот она, задача твоей жизни!

Ялмар. Да. Я хочу спасти потерпевшего крушение старца; ведь он, знаешь, потерпел кораблекрушение уже тогда, когда гроза над ним только разразилась. Пока длилось это ужасное следствие, он уже перестал быть самим собою. Пистолет этот… из которого мы стреляем кроликов… да, он сыграл роль в трагедии нашего рода.

Грегерс. Пистолет? Как так?

Ялмар. Когда был произнесен приговор и ему предстояло отправиться в тюрьму… он держал пистолет в руке…

Грегерс. Держал!..

Ялмар. Да. Но он не решился. Он струсил. Так он уже опустился, так ослаб душой. Ах, поймешь ли ты это? Он, офицер, уложивший девять медведей, потомок двух подполковников… то есть в хронологическом порядке, разумеется… Поймешь ли ты это, Грегерс?

Грегерс. Да, я вполне понимаю.

Ялмар. А я нет. И затем пистолет вторично сыграл роль в истории нашей семьи. Когда на отца надели серое одеяние и посадили под замок… О-о! Это было для меня ужасное время, поверь! У меня на обоих окнах были спущены шторы. И когда я тайком выглядывал из-за них на улицу и видел, что солнце светит по-прежнему, я не понимал этого; видел, что люди проходят, смеются, разговаривают о чем-то… и не понимал этого. Мне казалось, что вся жизнь должна замереть, остановиться, как во время солнечного затмения.

Грегерс. У меня было такое же чувство, когда умерла мать.

Ялмар. В такую-то минуту Ялмар Экдал и приставил пистолет к своей груди.

Грегерс. Так и ты хотел!..

Ялмар. Да.

Грегерс. Но ты не выстрелил?

Ялмар. Нет. В решительный момент я одержал над собой победу. Я остался жить. И, поверь, нужно было иметь много мужества, чтобы выбрать жизнь при таких условиях.

Грегерс. Да… это кто как смотрит.

Ялмар. Нет, это безусловно так. Но это было к лучшему. Теперь мое изобретение не за горами, и доктор Реллинг полагает, как и я, что отцу возвратят тогда право носить мундир. Я потребую этого как единственной награды себе.

Грегерс. Так это насчет мундира он так?..

Ялмар. Да, у него только об этом и думы и заботы. Ты не можешь себе представить, как мне больно за него. Всякий раз, как у нас бывает маленький семейный праздник — день нашей свадьбы с Гиной или что-нибудь такое, — старец выходит в своем офицерском мундире былых, счастливых времен. Но чуть раздастся стук в двери, он улепетывает к себе со всех своих стариковских ног, он ведь не смеет показываться в таком виде посторонним. Каково сыновнему сердцу видеть подобное унижение!

Грегерс. А в какой срок ты думаешь закончить свое изобретение?

Ялмар. Ну, господи боже мой, о таких деталях, как срок, разве можно спрашивать! Изобретение — это такое дело, что тут сам себе не господин. Тут многое зависит от настроения… вдохновения… И почти невозможно заранее назначить срок.

Грегерс. Но все-таки дело ведь подвигается?

Ялмар. Разумеется, подвигается. Я каждый день, без исключения, вожусь с этим изобретением; оно меня всего захватило. Каждый день, как только отобедаю, запираюсь в нашей комнате, чтобы на свободе предаться мыслям. Но только не надо торопить меня. От этого толку не будет. Это и Реллинг говорит.

Грегерс. А по-твоему, все эти затеи на чердаке не отвлекают тебя, не рассеивают твоих мыслей?

Ялмар. Нет, нет, напротив. И не говори. Не могу же я вечно ломать себе голову, да еще над такими труднейшими проблемами. Мне нужно чем-нибудь наполнять промежутки, когда я жду настроения, вдохновения. Уж когда оно придет — так придет.

Грегерс. Милый Ялмар, мне думается, и в тебе есть что-то от дикой утки.

Ялмар. Дикой утки? Как ты это понимаешь?

Грегерс. Ты нырнул на дно и увяз в водорослях, в тине.

Ялмар. Ты, пожалуй, намекаешь на тот почти смертельный выстрел, который перебил крылья отцу… да и мне?

Грегерс. Не совсем так. Я не хочу сказать, что ты искалечен, но ты увяз в гнилом болоте, Ялмар, заразился миазмами и нырнул на дно, чтобы умереть во мраке.

Ялмар. Я? Умереть во мраке! Нет, знаешь, Грегерс, брось ты подобные разговоры.

Грегерс. Будь спокоен. Я постараюсь вытащить тебя на поверхность. И я, видишь ли, нашел себе цель жизни — со вчерашнего дня.

Ялмар. Очень может статься. Но только меня ты уж оставь в покое. Могу тебя уверить, что — если, разумеется, не считать моей легко объяснимой душевной меланхолии — я вполне счастлив, насколько лишь может пожелать человек.

Грегерс. То, что ты счастлив, это тоже лишь следствие той отравы.

Ялмар. Нет, милый Грегерс, будет тебе болтать о миазмах да о заразе. Я совсем не привык к таким разговорам. У меня в доме никогда не говорят ничего такого неприятного.

Грегерс. Еще бы! Этому можно поверить.

Ялмар. Да, мне это вредно. И никаких болотных миазм тут нет. Не роскошно живет бедный фотограф, — я не скрываю этого от себя… Скромна его доля… Но я изобретатель и к тому же кормилец семьи. Это и поддерживает меня, и возвышает над моей скромной долей… А! Вот несут и завтрак!

Гина и Хедвиг несут бутылку пива, графинчик с водкой, стаканы и прочее. В это время из входной двери появляются Молвик и Реллинг, оба без шляп и без пальто. Молвик в черной паре.

Гина (ставя бутылки на стол). Эти двое небось не опоздают.

Реллинг. Молвику показалось, что он почуял запах винегрета, — его и не удержать. Еще раз здравствуйте, фру Экдал.

Ялмар. Грегерс, позволь тебе представить кандидата Молвика. А это доктор… да, Реллинга ты ведь знаешь?

Грегерс. Немножко.

Реллинг. Э, да это господин Верле-младший. Да, мы с вами поцапались немножко там, на заводе в Горной долине. Вы, кажется, только что переехали сюда?

Грегерс. Сегодня утром.

Реллинг. А под вами помещаемся мы с Молвиком, так что вам недалеко ходить за доктором и за пастором, если понадобится.

Грегерс. Благодарю. Это может-таки случиться. Вчера нас сидело за столом тринадцать.

Ялмар. Ах, опять ты с неприятностями.

Реллинг. Тебе нечего волноваться, Экдал, тебя это, конечно, минует.

Ялмар. Очень бы желал этого, ради семьи… Ну, давайте сядем, будем есть, пить и веселиться.

Грегерс. Мы разве не подождем твоего отца?

Ялмар. Нет, он велел подать себе потом в свою комнату. Садись!

Мужчины садятся за стол, едят и пьют. Гина, Хедвиг входят и выходят, прислуживая.

Реллинг. Вчера Молвик невероятно разбушевался, фру Экдал.

Гина. Вот как? Вчера опять?

Реллинг. Вы не слыхали, когда я привел его домой ночью?

Гина. Нет, что-то не слыхала.

Реллинг. И хорошо. А то он просто беда как шумел.

Гина. Неужели правда, Молвик?

Молвик. Поставим крест на событиях ночи. Мое лучшее «я» тут ни при чем.

Реллинг (Грегерсу). На него иногда находит — словно наваждение, и тогда мне остается только идти с ним кутить. Дело в том, что наш кандидат Молвик, видите ли, демоническая натура.

Грегерс. Демоническая?

Реллинг. Да, демоническая.

Грегерс. Гм…

Реллинг. А демонические натуры не таковы, чтобы идти в жизни по прямой дорожке, — нет-нет да и свернут в сторону… Ну, а вы все сидите там, на этом скверном, закоптелом заводе?

Грегерс. Сидел до сих пор.

Реллинг. Что же, вы получили наконец сполна по своим «требованиям», которые все предъявляли там?

Грегерс. Требованиям? (Поняв.) Ах да!

Ялмар. Ты предъявлял векселя, Грегерс?

Грегерс. А, пустяки.

Реллинг. Предъявлял-таки. Обходил там всех обывателей, предъявляя к ним какие-то «идеальные требования», как он выражался.

Грегерс. Я был тогда молод.

Реллинг. Совершенно верно, вы были чрезвычайно молоды. И ваши «идеальные требования» так ни разу и не были удовлетворены, пока я жил там.

Грегерс. И после тоже.

Реллинг. Ну, и вы, надеюсь, настолько поумнели с тех пор, чтобы немножко посбавить со своих требований?

Грегерс. Никогда, если передо мной настоящий человек.

Ялмар. Что ж, это вполне резонно, я полагаю… Дай-ка немножко масла, Гина.

Реллинг. И кусок сала Молвику.

Молвик. Брр! Только не сала!

Стук в чердачную дверь.

Ялмар. Открой, Хедвиг, дедушка хочет выйти.

Хедвиг идет и немного отодвигает одну половину дверей. Старик Экдал выходит со шкуркой кролика. Хедвиг опять задвигает дверь.

Экдал. Здравствуйте, господа! Отлично поохотился. Вон какого матерого застрелил.

Ялмар. И освежевал — без меня!..

Экдал. И даже посолил. Отличное, нежное мясо у кроликов! И такое сладкое! Просто сахар… Приятного аппетита, господа! (Уходит к себе.)

Молвик (вскакивая). Извините… я не могу… мне надо поскорее вниз…

Реллинг. Да выпей содовой водицы, дружище!

Молвик (бежит к дверям). У!.. у!.. (Выбегает.)

Реллинг (Ялмару). Выпьем за здоровье старого охотника!

Ялмар (чокаясь с ним.) За спортсмена, стоящего на краю могилы!

Реллинг. За убеленного сединами!..

Пьют.

Кстати, скажи мне, он, в сущности, только с проседью или совсем белый, как лунь?

Ялмар. Как тебе сказать? И так и этак. В сущности-то, у него уж немного осталось волос на маковке.

Реллинг. Ну, ведь и с париком люди живут. А счастливый ты, в сущности, человек, Экдал! Ты задался прекрасной задачей! Тебе есть к чему стремиться…

Ялмар. Я и стремлюсь, поверь.

Реллинг. А потом, у тебя такая славная жена… Гляди, как суетится и шмыгает тут в своих войлочных туфлях, раскачивая бедрами… хлопочет, печется о тебе.

Ялмар. Да, Гина… (Кивает ей.) Ты славная подруга и спутница жизни.

Гина. Ну-ну, нечего вам меня критиковать.

Реллинг. И еще Хедвиг, Экдал, а?

Ялмар (растроганно). Девочка — да! Девочка прежде всего. Хедвиг, поди ко мне. (Гладит ее по голове.) А что за день у нас завтра, а?

Хедвиг (тормошит его). Ну, не надо говорить, папа!

Ялмар. Просто ножом по сердцу, как подумаешь, что нельзя отпраздновать этот день поторжественнее. Что же… всего-навсего праздничное убранство на чердаке…

Хедвиг. Так ведь это же будет прелесть, папа!

Реллинг. Вот погоди, дождемся мы с тобой этого удивительного изобретения, Хедвиг!

Ялмар. Да, да! Тогда увидишь!.. Хедвиг, я решил обеспечить твою будущность. Ты хорошо проживешь свой век. Я потребую кое-чего для тебя… Это и будет единственной наградой бедному труженику.

Хедвиг (обвивая руками его шею, шепчет). Милый, милый папочка!

Реллинг (Грегерсу). Ну как по-вашему, не хорошо разве для разнообразия посидеть за обильно уставленным столом в счастливом семейном кругу?

Ялмар. Да, эти часы за столом я высоко ценю.

Грегерс. Что до меня, то мне не по себе среди болотных испарений.

Реллинг. Болотных испарений?

Ялмар. Опять ты со своей чепухой!

Гина. Тут, слава богу, никаким болотом не пахнет, господин Верле! Кажный божий день проветриваю…

Грегерс (выходя из-за стола). Вряд ли вам удастся выветрить ту вонь, которую я подразумеваю.

Ялмар. Вонь!

Гина. Нет, ты подумай, Экдал!

Реллинг. Извините, да не сами ли вы принесли с собой этот гнилой запах из ваших заводских трущоб?

Грегерс. С вас станется назвать гнилью то, что я внесу с собой в этот дом.

Реллинг (подходя к нему). Послушайте, вы, господин Верле-младший! Я сильно подозреваю, что вы и сюда явились с вашими неурезанными «идеальными требованиями» в заднем кармане.

Грегерс. Я ношу их в груди.

Реллинг. Ну, где бы вы их там ни носили, черт побери, только не советую вам предъявлять их здесь, пока я тут.

Грегерс. А если я все-таки осмелюсь?

Реллинг. Тогда вас спустят с лестницы, так и знайте!

Ялмар (встает). Но, Реллинг!

Грегерс. Ну что же, спустите…

Гина (становясь между ними). Нет, этого вам не позволят, Реллинг. Но вам я скажу тоже, господин Верле, не вам бы толковать о вони после того, что вы настряпали там у себя с печкой!

Стук во входную дверь.

Хедвиг. Мама, стучат.

Ялмар. Ну вот, еще притащился кто-то вдобавок!

Гина. Постой, я сейчас посмотрю… (Идет, отворяет дверь и отступает пораженная.) Ох!..

Верле (в меховом пальто, переступая порог). Извините, пожалуйста, но, говорят, сын мой живет здесь.

Гина (задыхаясь от волнения). Да.

Ялмар (подходя к Верле). Не угодно ли господину коммерсанту пожаловать?

Верле. Благодарю. Мне надо только поговорить с моим сыном.

Грегерс. Что скажешь? Я здесь.

Верле. Я желаю поговорить с тобой у тебя.

Грегерс. У меня?.. Ну… (Хочет идти.)

Гина. Нет, ей-богу, там такой беспорядок, что…

Верле. Так в коридоре, что ли. Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Ялмар. Вы можете поговорить здесь, господин коммерсант. Перейдем в гостиную, Реллинг.

Ялмар и Реллинг уходят в двери направо. Гина и Хедвиг — в кухню.

Грегерс (после небольшой паузы). Ну вот, теперь мы наедине.

Верле. Ты вчера намекал… И раз ты затем перебрался к Экдалу, мне остается предположить, что у тебя есть какой-то умысел против меня.

Грегерс. Умысел — открыть глаза Ялмару Экдалу. Пусть он увидит свое положение в настоящем свете. Вот и все.

Верле. Так это и есть та цель жизни, о которой ты говорил вчера?

Грегерс. Да. Ты не оставил мне никакой другой.

Верле. Разве я исковеркал твою душу, Грегерс?

Грегерс. Ты исковеркал всю мою жизнь. Я говорю уже не насчет матери… Но тебе я обязан, что мучусь теперь угрызениями совести.

Верле. Ах, теперь уж и совесть не в порядке!

Грегерс. Мне следовало бы выступить против тебя еще тогда, когда расставлялись сети лейтенанту Экдалу. Мне следовало бы предупредить его, так как я догадывался, к чему клонится дело.

Верле. Да, в таком случае тебе бы не следовало молчать.

Грегерс. У меня духу не хватило. Так я был запуган, труслив. Я страшно боялся тебя… и тогда, и еще долго потом.

Верле. Теперь, как видно, страх этот прошел.

Грегерс. К счастью. Этого греха перед стариком Экдалом — и моего, и… других лиц — не загладить никогда. Но Ялмара я могу еще высвободить из этих сетей лжи и обмана, в которых он запутался и готов погибнуть.

Верле. Ты думаешь сделать этим доброе дело?

Грегерс. Вполне, надеюсь.

Верле. Ты, кажется, считаешь фотографа Экдала человеком, который способен поблагодарить тебя за такую дружескую услугу?

Грегерс. Да! Он такой человек.

Верле. Гм… увидим.

Грегерс. И кроме того… если мне вообще жить на свете, я должен постараться найти лекарство для своей больной совести.

Верле. Ей никогда не выздороветь. У тебя с детских лет чахлая совесть. Это ты унаследовал от матери, Грегерс… Другого наследства она тебе и не оставила.

Грегерс (с презрительной усмешкой). Ты все еще не можешь переварить того, что промахнулся, полагая взять за нею большое состояние?

Верле. Не будем уклоняться в сторону… Ты, следовательно, твердо намерен навести фотографа Экдала на след, который считаешь верным?

Грегерс. Да. Это мое твердое намерение.

Верле. Ну, в таком случае я мог бы и не трудиться подниматься сюда. Пожалуй, нечего тебя и спрашивать, согласен ли ты вернуться домой, ко мне?

Грегерс. Да. Нечего.

Верле. И в фирму, вероятно, тоже не пожелаешь вступить?

Грегерс. Нет.

Верле. Прекрасно. Но так как я собираюсь теперь вторично жениться, то нам нужно будет разделить имущество.

Грегерс (быстро). Нет, я не желаю этого.

Верле. Ты не желаешь?

Грегерс. Совесть мне не позволяет.

Верле (немного погодя). Ты опять отправишься на завод?

Грегерс. Нет. Я считаю, что больше не служу у тебя.

Верле. Но что же ты намерен делать?

Грегерс. Достигнуть цели, которую себе поставил. Больше ничего.

Верле. Хорошо, а потом? Чем ты будешь жить?

Грегерс. У меня есть кое-какие сбережения.

Верле. Да надолго ли их хватит?

Грегерс. На мой век хватит, я думаю.

Верле. Что это значит?

Грегерс. Больше я отвечать тебе не буду.

Верле. Так прощай, Грегерс.

Грегерс. Прощай.

Верле уходит.

Ялмар (выглядывает из гостиной). Ушел, что ли?

Грегерс. Да.

Ялмар и Реллинг входят. Гина и Хедвиг тоже приходят из кухни.

Реллинг. Пропал наш завтрак.

Грегерс. Одевайся, Ялмар, нам с тобой надо предпринять длинную прогулку.

Ялмар. С удовольствием. А зачем приходил твой отец? Что-нибудь насчет меня?

Грегерс. Пойдем, тогда и поговорим. Я зайду к себе накинуть пальто. (Уходит.)

Гина. Не ходи ты с ним, Экдал.

Реллинг. И я скажу — не ходи. Оставайся там, где ты есть.

Ялмар (берет шляпу и пальто). Еще что! Друг юности чувствует потребность излить передо мной свою душу!..

Реллинг. Да черт побери, не видишь ты, что ли, — молодчик не в своем уме, свихнулся, помешан!

Гина. Слышишь? И у его матери тоже подчас бывали такие припадки.

Ялмар. Тем больше он нуждается в бдительном оке друга. (Гине.) Не запоздай, смотри, с обедом. Прощай пока. (Уходит.)

Реллинг. Экая досада, что этот молодчик не провалился сквозь землю там где-нибудь в шахтах!

Гина. Господи!.. Что вы говорите!

Реллинг (бормочет). Ну да, у меня на этот счет свои соображения.

Гина. По-вашему, молодой Верле и впрямь сумасшедший?

Реллинг. К несчастью, нет. Он помешан не больше, чем люди сплошь и рядом бывают помешаны. Но он все-таки не совсем в порядке, это верно.

Гина. Что же с ним такое?

Реллинг. А вот что, фру Экдал: он одержим горячкой честности.

Гина. Горячкой честности?

Хедвиг. Это такая болезнь, да?

Реллинг. Да, да, это наша национальная болезнь. Но проявляется она только спорадически. (Кивая Гине.) Спасибо за угощение! (Уходит.)

Гина (беспокойно бродит по комнате). Ах, этот Грегерс Верле! Всегда он был… таким пугалом.

Хедвиг (стоя у стола, пытливо глядит на мать). Как это все странно!

Действие четвертое

Павильон Ялмара Экдала. Посреди комнаты фотографический аппарат, покрытый сукном, пьедестал, два стула, консоль и т. п. Видно, что только что снимались. Время под вечер. Солнце готово скрыться, и немного спустя в комнате начинает смеркаться.

Гина (стоит во входных дверях с кассетой и мокрым негативом в руках и говорит кому-то в коридор). Да, да, будьте спокойны! Я уж что обещаю, то и сделаю. Первая дюжина будет готова к понедельнику… До свидания!

Слышно, как кто-то спускается с лестницы. Гина затворяет дверь, прячет негатив в кассету и ставит последнюю в прикрытый аппарат.

Хедвиг (выходит из кухни). Ушли?

Гина (прибирает в комнате). Да, слава богу, сплавила наконец.

Хедвиг. Но что ты скажешь, — папы до сих пор нет.

Гина. Ты точно знаешь, что его нет у Реллинга?

Хедвиг. Нету. Я сейчас бегала вниз по черному ходу и спрашивала.

Гина. И обед все стоит и стынет.

Хедвиг. Да, подумай! Папа всегда так аккуратно приходит домой к обеду!

Гина. Ну, теперь скоро придет, увидишь.

Хедвиг. Да, хоть бы пришел! А то мне как-то жутко делается.

Гина (вскрикивает). Вот он.

Из входной двери появляется Ялмар Экдал.

Хедвиг (бросаясь к нему). Папа! Уж как мы тебя ждали, ждали!

Гина (поглядывая на него искоса). Как ты замешкался, Экдал.

Ялмар (не глядя на нее). Да, запоздал немного. (Снимает пальто.)

Гина и Хедвиг хотят помочь ему, но он не дает.

Гина. Ты, пожалуй, пообедал с Верле?

Ялмар (вешая пальто). Нет.

Гина (направляясь в кухню). Так я подам тебе.

Ялмар. Нет, оставь. Я не стану теперь есть.

Хедвиг (подходя к Ялмару). Тебе нездоровится, папа?

Ялмар. Нездоровится? Нет, ничего. Мы с Грегерсом сделали довольно утомительную прогулку.

Гина. Это, пожалуй, не по тебе, Экдал. Ты к этому не привык.

Ялмар. Гм… Мало ли к чему приходится привыкать на этом свете! (Бродит по комнате.) Был кто-нибудь без меня?

Гина. Никого, кроме той парочки.

Ялмар. Новых заказов не было?

Гина. Сегодня нет.

Хедвиг. Увидишь, папа, завтра наверно будут.

Ялмар. Будем надеяться! С завтрашнего дня я полагаю серьезнейшим образом взяться за дело.

Хедвиг. Завтра! Ты разве забыл, какой завтра день?

Ялмар. Ах да… Ну, так послезавтра. Отныне я все буду делать сам. Я желаю справляться один со всей работой.

Гина. Да что же это будет, Экдал? Ты только расстроишься. Я уж управлюсь с фотографией, а у тебя свое дело — твое изобретение.

Хедвиг. И дикая утка, папа… и куры, и кролики, и…

Ялмар. Не болтай ты мне об этих глупостях! С завтрашнего дня ноги моей больше не будет на чердаке…

Хедвиг. Но ты же обещал мне, папа, что завтра будет особое убранство!

Ялмар. Гм… да, да. Ну, так с послезавтрашнего. А этой проклятой дикой утке я готов шею свернуть!

Хедвиг (вскрикивает). Дикой утке!

Гина. Слыханное ли дело!

Хедвиг (теребя Ялмара за рукав). Нет, папа… ведь это же моя дикая утка!

Ялмар. Потому я и не трону ее. Духу не хватит… не хватит из-за тебя, Хедвиг. Но я глубоко чувствую, что следовало бы. Не надо бы мне терпеть в своем доме твари, побывавшей в тех руках.

Гина. Господи боже, из-за того, что дедушка получил ее от этого негодяя Петтерсена…

Ялмар. (бродит по комнате). Есть известного рода требования… Как их назвать? Скажем — идеальные требования… то есть требования, которыми нельзя поступаться без вреда для своей души.

Хедвиг (идя за ним). Но ты подумай — дикая утка… бедная дикая утка!

Ялмар (останавливаясь). Ты же слышишь, я не трону ее, ради тебя. Ни единого волоска не спадет с ее головы… Ну я сказал, что не трону ее. И кроме того, есть задачи поважнее, за которые надо взяться. Но теперь пора бы тебе пройтись, Хедвиг. Теперь как раз сумерки — тебе можно выйти.

Хедвиг. Мне сегодня не хочется.

Ялмар. Нет, иди. Ты что-то как будто щуришься. Тебе вредны все эти испарения. Тут такой спертый воздух, под этой крышей.

Хедвиг. Ну хорошо, я спущусь по черной лестнице и пробегусь немножко. Пальто и шляпка?.. Да ведь они у меня. Папа… так ты смотри, не обижай бедную дикую утку, пока меня нет.

Ялмар. Ни единого пера не спадет с ее головы. (Притягивает Хедвиг к себе.) Ты и я, Хедвиг… Мы с тобою!.. Ну, ступай, ступай!

Хедвиг кивает родителям и уходит в кухню. Ялмар ходит по комнате потупясь.

Гина!

Гина. Что?

Ялмар. С завтрашнего дня… или, скажем, с послезавтрашнего… я желал бы сам вести приходо-расходную книгу.

Гина. И книгу сам хочешь вести?

Ялмар. Или хоть проверять доходы.

Гина. Ах, господи, это-то невелик будет труд.

Ялмар. Что-то не верится… Сдается, уж больно долго ведутся у тебя деньги. (Останавливаясь и глядя на нее.) Как это объяснить?

Гина. Да много ли нам с Хедвиг нужно?

Ялмар. Правда ли, что старику так щедро платят за переписку у коммерсанта Верле?

Гина. Не знаю, щедро ли. Где мне знать, почем платят за такую работу?

Ялмар. Но сколько же он получает приблизительно? Говори!

Гина. Как когда. Выходит, я думаю, почти ровнехонько, во сколько старик обходится нам, да еще ему самому немножко остается на карманные расходы.

Ялмар. Во сколько он обходится нам! И ты этого не говорила мне до сих пор!

Гина. Да как же я могла? Ты так радовался, думая, что он все получает от тебя.

Ялмар. А выходит — от коммерсанта Верле!

Гина. О, коммерсанту есть из чего давать.

Ялмар. Зажги мне лампу!

Гина (зажигает). И потом, мы не знаем, коммерсант ли это. Может статься, Гроберг.

Ялмар. К чему эти увертки?.. Гроберг!..

Гина. Да я же ничего не знаю. Я только подумала…

Ялмар. Гм!..

Гина. И не я достала дедушке переписку. Это все Берта, когда поступила к нам.

Ялмар. Что это у тебя голос как будто дрожит?

Гина (надевает абажур). Дрожит?

Ялмар. Да и руки трясутся. Не правда, что ли?

Гина (твердо). Скажи прямо, Экдал. Чего такого он наговорил тебе про меня?

Ялмар. Правда ли… может ли это быть, что… что ты была в таких отношениях с коммерсантом Верле, когда ты служила у него в доме?

Гина. Это неправда. Не тогда, нет. Он приставал ко мне, это правда. А барыня думала, что между нами есть что-то. И всякие фокусы выкидывала. И била и бранила меня… Я и отказалась от места.

Ялмар. Значит, после!

Гина. После я жила дома. А мать… она была совсем не такая правильная женщина, как ты думал, Экдал. Она стала мне говорить то да се… Верле тогда ведь овдовел уже.

Ялмар. Ну, и что же?

Гина. Да, пожалуй, уж лучше сказать тебе все. Он не отстал, пока не добился своего.

Ялмар (всплескивая руками). И это мать моего ребенка! И ты могла скрывать от меня подобное!

Гина. Да, это я нескладно сделала. Мне, пожалуй, давно бы следовало сказать тебе все.

Ялмар. Ты сразу же должна была сказать мне!.. Я бы знал тогда, какова ты.

Гина. Да разве ты бы все-таки женился на мне?

Ялмар. Как ты можешь воображать!

Гина. Вот то-то и есть. Оттого я и не посмела сказать тебе тогда же. Я ведь крепко полюбила тебя, ты знаешь. А кто ж себе самому враг? Не могла же я сама сделать себя вконец несчастной.

Ялмар (ходит по комнате). И это мать моей Хедвиг! Знать, что всем, что я вижу вокруг себя… (отбрасывает ногами стул) всем моим домашним очагом… я обязан счастливому предшественнику!.. О, этот искуситель, коммерсант Верле.

Гина. Ты раскаиваешься в этих четырнадцати — пятнадцати годах, что мы прожили вместе?

Ялмар (останавливаясь перед ней). Скажи мне, не каялась ли ты ежедневно, ежечасно в своем преступном молчании, которым ты, как паук паутиной, опутала меня? Отвечай! Тебя не мучили день и ночь угрызения совести?

Гина. Милый Экдал, я по уши увязла в хлопотах по хозяйству и во всех повседневных делах.

Ялмар. Так ты никогда не бросаешь испытующего взора на свое прошлое?

Гина. Ей-богу, я почти и позабыла все эти старые интрижки!

Ялмар. О, это тупое, бесчувственное равнодушие! Меня это прямо возмущает… Даже ни тени раскаяния!

Гина. Но скажи и ты мне, Экдал… что бы с тобой сталось, если бы тебе не попалась такая женщина, как я?

Ялмар. Такая!..

Гина. Да, я-то ведь всегда была как-то пообстоятельнее и посолидней тебя. Оно и понятно — я постарше тебя двумя годами.

Ялмар. Что сталось бы со мной?

Гина. Ну да, ты ведь совсем сбился тогда с пути, перед тем как сойтись со мной. Не станешь же ты отпираться.

Ялмар. Ты называешь это сбиться с пути? Да где тебе понять, что творится с человеком, когда он в таком отчаянии… особенно человек с пламенной душой, как у меня.

Гина. Ну да, да, может статься. Я и не делаю тебе лепримандов. Ведь ты стал таким хорошим человеком, когда обзавелся своим домом… И вот мы было устроились так славно, хорошо. Скоро и мы с Хедвиг могли бы уж понемножку начать позволять себе кое-что лишнее из еды и одежи…

Ялмар. Да, живя в болоте лживого молчания!

Гина. Фу, это все тот отвратительный человек! Принесла же его нелегкая к нам в дом!

Ялмар. И мне казалось, что нам хорошо живется в лоне семьи. Это было заблуждение. Откуда мне теперь взять душевной упругости, необходимой, чтобы пересадить мое изобретение в мир действительности? Пожалуй, оно так и умрет теперь вместе со мной. И виною будет твое прошлое, Гина. Оно убило его во мне…

Гина (готовая заплакать). Нет, не говори так, Экдал. Я только всегда и думала, как бы угодить тебе!

Ялмар. Я спрашиваю — что теперь станется с мечтой кормильца семьи! Лежа, бывало, там на диване и ломая себе голову над изобретением, я уже предчувствовал, что оно поглотит последние мои силы. Я уже чувствовал, что день, когда я буду держать в своих руках патент, будет моим последним днем. И моей мечтой было, что ты, вдова покойного изобретателя, будешь зато жить в почете и довольстве.

Гина (утирая слезы). Нет, не говори так, Экдал. Не дай бог мне дожить до того дня, когда я останусь вдовой!

Ялмар. Э, теперь все равно! Теперь все пропало!

Грегерс Верле осторожно открывает входную дверь и заглядывает в комнату.

Грегерс. Можно войти?

Ялмар. Войди.

Грегерс (входит с сияющим лицом, протягивая им руки). Ну, дорогие мои!.. (Переводит взгляд с одного на другого и шепчет Ялмару.) Так еще не свершилось?

Ялмар (громко). Свершилось!

Грегерс. Да?

Ялмар. Я пережил горчайшие минуты моей жизни.

Грегерс. Но зато и самые высокие, я думаю.

Ялмар. Ну, пока, во всяком случае, дело сделано — и с плеч долой.

Гина. Бог вас прости, господин Верле!

Грегерс (с величайшим изумлением). Но я не понимаю…

Ялмар. Чего не понимаешь?

Грегерс. Такой великий расчет… расчет с прошлым… который позволит возвести на развалинах прошлого новое, прочное здание, начать новую жизнь, создать супружеский союз в духе истины, без всякой лжи и утайки…

Ялмар. Знаю, знаю, отлично знаю.

Грегерс. Я так был уверен, что, когда войду в дверь, мне навстречу брызнет яркий свет преображения, совершившегося в душе мужа и жены. И вдруг этот мрак… что-то смутное, тяжелое, печальное…

Гина. Ах, вот что! (Снимает абажур.)

Грегерс. Вы не хотите понять меня, фру Экдал. Нет, нет. Вам, верно, еще нужно время… Но ты-то, Ялмар? Этот великий расчет с прошлым не мог же не воодушевить тебя.

Ялмар. Ну разумеется, так оно и есть. То есть с одной стороны.

Грегерс. Ведь что на свете может сравниться с чувством, которое испытывает человек, даруя прощение заблудшей и возвышая ее до себя своей любовью!

Ялмар. Ты думаешь, человек скоро оправится после такой горькой чаши, какую я только что испил?

Грегерс. Обыкновенный человек, пожалуй, нет. Но такой человек, как ты!..

Ялмар. Да, господи боже мой, знаю, знаю. Но ты уж не очень подгоняй меня, Грегерс. Нужно время, видишь ли.

Грегерс. В тебе много сидит от дикой утки, Ялмар.

Реллинг входит.

Реллинг. Ну, опять дикая утка на сцене?

Ялмар. Охотничья добыча коммерсанта Верле с перебитым крылом, да.

Реллинг. Коммерсанта Верле?.. Вы уж теперь о нем заговорили?

Ялмар. И о нем… и о нас.

Реллинг (вполголоса, Грегерсу). Черт бы вас побрал!

Ялмар. Что ты говоришь?

Реллинг. Я выражаю искреннее пожелание, чтобы знахарь убирался восвояси. Не то он собьет тут с толку вас обоих.

Грегерс. Этих двух не сбить с толку, господин Реллинг. О Ялмаре я и говорить не стану. Его мы знаем. Но и она в глубине души, право, натура честная, на которую можно положиться.

Гина (готовая заплакать). И оставили бы вы меня, какая я ни на есть.

Реллинг (Грегерсу). Не очень дерзко будет спросить вас, что, собственно, нужно вам здесь в доме?

Грегерс. Мне нужно положить основание честному, истинному браку.

Реллинг. По-вашему, брак четы Экдал недостаточно хорош, как он есть?

Грегерс. Он, пожалуй, не хуже многих других, к сожалению. Но это еще не истинный брак.

Ялмар. Ты никогда не обращал внимания на идеальные требования, Реллинг!

Реллинг. Ерунда, милейший мой!.. Позвольте спросить, господин Верле, много ли — ну хоть приблизительно — видели вы истинных браков на своем веку?

Грегерс. Пожалуй, вряд ли хоть один.

Реллинг. И я тоже.

Грегерс. Но я видел бесчисленное множество браков противоположного характера. И имел случай близко наблюдать, как подобный брак может искалечить обоих супругов.

Ялмар. Человек может лишиться всяких нравственных устоев. В этом весь ужас.

Реллинг. Я, собственно, никогда не был женат по-настоящему и потому не смею судить об этих вещах. Но знаю все-таки, что к браку относится и ребенок. И ребенка вы должны оставить в покое.

Ялмар. О!.. Хедвиг!.. Моя бедная Хедвиг!

Реллинг. Да, не угодно ли вам не впутывать сюда Хедвиг? Вы оба люди взрослые. Вы себе путайтесь и распутывайтесь между собой, как знаете, коли есть охота. Но с Хедвиг вам надо быть поосторожней, говорю я. Не то недолго до беды!

Ялмар. До беды!

Реллинг. Да. Она и себя может сделать несчастной… да, пожалуй, и других.

Гина. Да откуда вы это знаете, Реллинг?

Ялмар. Надеюсь, глазам ее не грозит…

Реллинг. Не в глазах тут дело. Но Хедвиг в опасном возрасте. Мало ли какие нелепости могут прийти ей в голову?

Гина. Да, представьте, на нее таки находит! Выдумала возиться с огнем в кухне. Говорит, что в пожар играет. Я уж и то все боюсь, не спалила бы дом.

Реллинг. Вот видите. Я так и знал.

Грегерс (Реллингу). Но чем же вы это объясните?

Реллинг (хмуро). Она в переходном возрасте, любезнейший.

Ялмар. Покуда у нее есть отец!.. Пока я не закрыл глаза!..

Стук во входную дверь.

Гина. Тсс, Экдал, кто-то пришел. (Кричит.) Войдите!

Входит фру Сербю в верхней одежде.

Фру Сербю. Добрый вечер!

Гина (идя ей навстречу). Ах, это ты, Берта!..

Фру Сербю. Да, это я. Но, пожалуй, я не вовремя?

Ялмар. Помилуйте! Вестница из такого дома…

Фру Сербю (Гине). Откровенно говоря, я не рассчитывала застать дома твоих мужчин и завернула к тебе на минуточку поболтать и проститься.

Гина. Как?.. Ты уезжаешь?

Фру Сербю. Да, завтра, рано утром… в Горную долину. Господин Верле отправился туда сегодня после обеда. (Мимоходом, Грегерсу.) Могу передать вам поклон от него.

Гина. Нет, подумать!..

Ялмар. Так господин Верле уехал! И вы теперь за ним?

Фру Сербю. Да. Что вы на это скажете, Экдал?

Ялмар. Скажу: берегитесь!

Грегерс. Я тебе объясню, в чем дело. Отец мой женится на фру Сербю.

Ялмар. Женится на ней!

Гина. А! Ну, наконец-то, Берта!

Реллинг (не совсем твердым голосом). Ну, это все-таки не правда же?

Фру Сербю. Нет, милейший Реллинг, истинная правда.

Реллинг. Вы опять хотите выйти замуж?

Фру Сербю. Да, видно, этим кончится. Верле уж выправил все бумаги. Свадьбу сыграем тихую, там, на заводе.

Грегерс. Так позвольте мне, как доброму пасынку, пожелать вам счастья.

Фру Сербю. Благодарю вас, если вы это говорите серьезно. Я-то надеюсь, что в этом браке мы оба найдем свое счастье — и Верле и я.

Реллинг. Вполне можете надеяться. Коммерсант Верле никогда не напивается допьяна, насколько я знаю, и не имеет также привычки колотить своих жен, как покойный коновал.

Фру Сербю. Ах, оставьте мертвых в покое. И у Сербю были свои достоинства.

Реллинг. У коммерсанта Верле, я думаю, найдется их побольше.

Фру Сербю. Он, по крайней мере, не загубил в себе того, что было в нем лучшего. А тот, кто это делает, пусть на себя пеняет.

Реллинг. Закатимся же мы сегодня с Молвиком.

Фру Сербю. Не надо, Реллинг. Ну, пожалуйста, ради меня.

Реллинг. Другого ничего не остается. (Ялмару.) Пойдем и ты с нами.

Гина. Нет, уж Ялмар-то вам не товарищ в ваших карамболях!

Ялмар (сердито, вполголоса). Да помолчи ты!

Реллинг. Прощайте, фру… Верле! (Уходит.)

Грегерс (фру Сербю). Вы, как видно, довольно близко знакомы с доктором Реллингом?

Фру Сербю. Да, мы давнишние знакомые. Было время, когда у нас с ним могло дойти и… до серьезного.

Грегерс. Счастье ваше, пожалуй, что не дошло.

Фру Сербю. Еще бы. Но я всегда была осторожна, не поддавалась увлечениям. Женщине нельзя быть опрометчивой в таких делах.

Грегерс. А вы совсем, совсем не побаиваетесь, что я шепну отцу об этом старом знакомстве?..

Фру Сербю. Вы думаете, я сама давно не рассказала ему?

Грегерс. Вот как?

Фру Сербю. Ваш отец знает все до капельки, что только могут сказать про меня с некоторым основанием добрые люди. Я сама рассказала ему обо всем сейчас же, как только он дал мне понять свои намерения.

Грегерс. Значит, вы откровенны, не в пример прочим.

Фру Сербю. Я всегда была откровенна. Это нам, женщинам, больше с руки.

Ялмар. Ты что на это скажешь, Гина?

Гина. Что ж, женщина женщине рознь. Одна так судит, другая по-иному.

Фру Сербю. Ну, Гина, по-моему, умнее всего поступать вот как я. И Верле, со своей стороны, не утаил от меня ничего насчет своего прошлого. Вот это-то больше всего нас и связало. Теперь он может разговаривать со мной обо всем, не таясь, чистосердечно, как ребенок. А этого-то ему никогда и не удавалось прежде. Он, такой цветущий мужчина, каким он был прежде, всю свою молодость, все лучшие свои годы только и слушал одни нотации. Да еще частенько без всякого настоящего повода… по одному подозрению, воображению… насколько мне известно.

Гина. Что правда, то правда.

Грегерс. Ну, если тут пойдут такие интимные разговоры, мне лучше уйти.

Фру Сербю. Оставайтесь себе, я больше ни слова не скажу. Мне хотелось только, чтобы вы знали, что я не прибегала ни к каким хитростям, ничего не скрывала. Со стороны может показаться, что мне невесть какое счастье выпало на долю. Так оно и есть, с одной стороны. Но я все-таки скажу, что получаю не больше, чем даю сама. Я, конечно, никогда не оставлю его. Буду беречь его и ходить за ним, как никому не суметь теперь, когда он скоро станет совсем беспомощным.

Ялмар. Беспомощным?

Грегерс (фру Сербю). Да, да, только не надо говорить здесь об этом.

Фру Сербю. Все равно дела не скроешь, как он там ни старайся. Скоро ослепнет.

Ялмар (пораженный). Ослепнет? Как это странно! И он тоже ослепнет?

Гина. Мало ли кому приходится слепнуть.

Фру Сербю. А ведь можно себе представить, каково это для делового человека. Ну, я и постараюсь заменять ему глаза, насколько сумею… Но теперь мне пора. У меня теперь целая пропасть дел… Да, вот что мне надо было передать вам, Экдал. Если бы Верле мог чем-нибудь быть вам полезным, вам стоит обратиться к Гробергу.

Грегерс. За это предложение Ялмар Экдал вряд ли скажет спасибо…

Фру Сербю. Да? Однако прежде, мне кажется…

Гина. Да, Берта, теперь Экдалу не приходится одолжаться чем-нибудь у коммерсанта Верле.

Ялмар (медленно, внушительно). Передайте от меня поклон вашему будущему мужу и скажите, что я в ближайшем будущем намереваюсь побывать у бухгалтера Гроберга…

Грегерс. Как! И ты захочешь!..

Ялмар. …У бухгалтера Гроберга, говорю я, и потребовать счет — сколько я должен коммерсанту. Я желаю уплатить этот долг чести!.. Ха-ха-ха! Именно — долг чести! Но довольно об этом. Я уплачу все с процентами. По пяти процентов.

Гина. Но, милый Экдал, это нам, ей-богу, не по карману.

Ялмар. Передайте вашему жениху, что я неустанно тружусь над своим изобретением. Скажите ему, что меня только и поддерживает в этой труднейшей работе желание свалить с себя мучительное бремя долга. Вот зачем я взялся за это изобретение. Весь доход пойдет на то, чтобы мне освободиться от долговых обязательств перед вашим будущим супругом.

Фру Сербю. Тут что-то произошло, как видно.

Ялмар. Именно.

Фру Сербю. Ну, так прощайте. Мне надо бы еще кое о чем поговорить с тобой, Гина. Но это уж в другой раз. Прощайте.

Ялмар и Грегерс молча кланяются ей, Гина идет проводить ее до дверей.

Ялмар. Не дальше порога, Гина!

Фру Сербю уходит. Гина закрывает за ней дверь.

Ну вот, Грегерс. Я развязался теперь с этим гнетущим долговым обязательством.

Грегерс. Во всяком случае, скоро развяжешься.

Ялмар. Полагаю, мое поведение можно назвать корректным.

Грегерс. Ты именно тот человек, за какого я тебя всегда считал.

Ялмар. В некоторых случах невозможно поступиться идеальными требованиями. Как отцу и кормильцу семейства, мне придется круто. Как ты думаешь, шутка ли для человека неимущего погасить многолетний долг, который, так сказать, покрылся пылью забвения! Но что тут толковать, — человек во мне тоже предъявляет свои права.

Грегерс (кладет руки ему на плечи). Милый Ялмар… ну, не хорошо разве, что я явился?..

Ялмар. О да!

Грегерс. Не хорошо разве, что ты уяснил себе все эти отношения?

Ялмар (с некоторым раздражением). Да, конечно, хорошо. Одно вот только… чувство справедливости во мне возмущено.

Грегерс. Чем же?

Ялмар. Да вот… не знаю, могу ли я без всякого стеснения высказаться насчет твоего отца?

Грегерс. Пожалуйста, не стесняйся ради меня.

Ялмар. Ну, хорошо. Вот видишь ли, меня возмущает мысль, что осуществить идею истинного брака дано не мне, а ему.

Грегерс. Ну как же можно так говорить!

Ялмар. Да, конечно, оно так и выходит. Твой отец с Бертой Сербю вступают теперь как раз в такой брак, основанный на полном доверии и безусловной взаимной откровенности. Они друг друга не морочили, ничего не утаили друг от друга. Все ясно, открыто между ними, никаких недомолвок; объявлено, если можно так выразиться, полное взаимное отпущение грехов.

Грегерс. Ну, положим; что же из этого?

Ялмар. Да ведь в том-то вся и суть. Ведь тут, значит, как раз налицо все это сложное, трудное… что ты сам считаешь необходимым основанием истинного брака.

Грегерс. Но это же совсем в другом роде, Ялмар. Не станешь же ты сравнивать ни себя, ни жену свою с этой парочкой?.. Ну ты ведь меня понимаешь…

Ялмар. Я все-таки не могу отделаться от мысли, что в этом есть что-то такое, возмущающее во мне чувство справедливости. Выходит, как будто и нет на свете никакой высшей справедливости.

Грегерс. Фу, Экдал, не говори ты так, ради бога!

Ялмар. Гм… Не станем вдаваться в такие вопросы.

Грегерс. Но, с другой стороны, я как будто все-таки вижу направляющий перст судьбы. Верле ведь ослепнет.

Гина. Ну, это, пожалуй, еще не наверно.

Ялмар. Это вне сомнений. Во всяком случае, не нам в этом сомневаться. Именно в этом факте и заключается справедливое возмездие. Он в свое время навел слепоту на доверчивого ближнего…

Грегерс. И не на одного, к сожалению, а на многих.

Ялмар. И вот теперь надвигается неумолимая, загадочная сила и требует собственные глаза коммерсанта.

Гина. Нет, как ты можешь говорить такие вещи! Просто страх берет слушать.

Ялмар. Иногда полезно углубляться в темные стороны бытия.

Хедвиг в шляпке и пальто весело, запыхавшись вбегает из входной двери.

Гина. Ты уже назад?

Хедвиг. Да, мне не хотелось больше гулять. И это было к лучшему — я встретила кого-то в воротах.

Ялмар. Верно, фру Сербю?

Хедвиг. Да.

Ялмар (ходя по комнате взад и вперед). Надеюсь, встретилась с нею в последний раз.

Молчание.

Хедвиг (боязливо переводит глаза с отца, на мать и на Грегерса, словно стараясь разобраться в общем настроении, затем подходит к Ялмару; ласкаясь). Папа!

Ялмар. Ну что, Хедвиг?

Хедвиг. Фру Сербю что-то принесла мне.

Ялмар (останавливаясь). Тебе?

Хедвиг. Подарок на завтра.

Гина. Берта всегда что-нибудь дарит тебе на рождение.

Ялмар. Какой же это подарок?

Хедвиг. Нет, на сегодня это секрет. А завтра утром мама должна положить мне это на постель.

Ялмар. Ах, опять эти секреты за моей спиной!

Хедвиг (поспешно). Да нет, посмотри, пожалуйста. Большое письмо. (Вынимает из кармана пальто письмо.)

Ялмар. И письмо еще?

Хедвиг. Да только и всего. Другое, верно, потом будет. Но ты представь — письмо! Я никогда еще не получала писем. И на нем написано: «фрекен», «фрекен Хедвиг Экдал». Подумай, это мне!

Ялмар. Дай взглянуть.

Хедвиг (протягивает ему письмо). Вот погляди.

Ялмар. Почерк коммерсанта Верле.

Гина. Верно ли, Экдал?

Ялмар. Сама взгляни.

Гина. Ну да, много я смыслю!

Ялмар. Хедвиг, можно мне вскрыть… и прочесть?

Хедвиг. Пожалуйста, если хочешь.

Гина. Нет, не сегодня, Ялмар. Ведь это на завтра.

Хедвиг (тихо, матери). Ну дай же ему прочесть! Наверно, там что-нибудь хорошее, папа обрадуется, и опять у нас будет весело.

Ялмар. Значит, можно вскрыть?

Хедвиг. Пожалуйста, папа. Интересно, что там такое!

Ялмар. Хорошо. (Вскрывает конверт, вынимает письмо, читает и, видимо, приходит в смущение.) Да что же это такое?..

Гина. Что там написано?

Хедвиг. Да, папа, скажи скорее!

Ялмар. Погодите! (Перечитывает письмо, бледнеет, но, сделав над собою усилие, говорит сравнительно спокойно.) Это дарственная запись, Хедвиг.

Хедвиг. Подумай! Что же мне дарят?

Ялмар. Прочти сама.

Хедвиг идет к столу и читает возле лампы.

(Вполголоса, сжимая кулаки.) Глаза! Глаза! И это письмо!

Хедвиг (прерывая чтение). Но, мне кажется, это дедушке?..

Ялмар (берет у нее письмо). Гина… тебе это понятно?

Гина. Да я же ничего не знаю. Скажи, в чем дело?

Ялмар. Коммерсант Верле пишет Хедвиг, что ее старому дедушке больше не нужно утруждать себя перепиской бумаг, он будет с этих пор получать из конторы по сто крон в месяц…

Грегерс. Ага!..

Хедвиг. Сто крон, мама! Это и я прочла.

Гина. Что же, отлично для старика.

Ялмар. Сто крон, пока он будет в этом нуждаться, то есть пожизненно.

Гина. Ну, так теперь он обеспечен, бедняга.

Ялмар. А затем — самое главное. Ты, видно, не дочитала, Хедвиг. После смерти старика дар этот переходит к тебе.

Хедвиг. Ко мне? Все?

Ялмар. Он пишет, что тебе обеспечена та же самая пенсия на всю твою жизнь. Слышишь, Гина?

Гина. Слышу, слышу.

Хедвиг. Представь, я получу столько денег? (Тормошит его.) Папа, папа, да разве ты не рад?..

Ялмар (уклоняясь от ее ласк). Рад! (Ходит по комнате.) О, какие горизонты, какие перспективы открываются мне!

Хедвиг!.. Это Хедвиг он так щедро обеспечивает!

Гина. Да ведь это ее рождение…

Хедвиг. Все равно, тебе же все достанется, папа. Ведь я же все буду отдавать тебе и маме.

Ялмар. Маме, да! Вот оно!

Грегерс. Ялмар, тебе расставляются сети.

Ялмар. Ты думаешь? Опять сети?

Грегерс. Вот что он сказал мне, когда был здесь сегодня утром: Ялмар Экдал не тот человек, за какого ты его принимаешь.

Ялмар. Не тот человек!..

Грегерс. И ты это увидишь, сказал он.

Ялмар. Да, увидишь, дам ли я зажать себе рот деньгами!

Хедвиг. Мама, что же это все значит?

Гина. Поди к себе и разденься.

Хедвиг, готовая заплакать, уходит в кухню.

Грегерс. Да, Ялмар, теперь-то и выяснится, кто из нас прав, он или я.

Ялмар (медленно разрывает бумагу пополам, кладет обе половинки на стол и говорит). Вот мой ответ.

Грегерс. Я этого ожидал.

Ялмар (подходит к Гине, которая стоит у печки, и говорит глухим голосом). А теперь никаких утаек больше. Если ты совершенно порвала с ним, когда… полюбила меня, как говоришь, то почему же он помог нам жениться?

Гина. Он, видимо, думал, что проторит дорожку и сюда в дом.

Ялмар. Только потому? Он не опасался известных последствий?

Гина. Я не понимаю, что ты говоришь.

Ялмар. Я хочу знать, имеет ли твой ребенок право жить под моей кровлей.

Гина (вся выпрямляясь, со сверкающим взором). И ты об этом спрашиваешь!

Ялмар. Ответь мне одно: моя ли дочь Хедвиг… или… Ну?

Гина (смотрит на него с холодным упорством). Не знаю.

Ялмар (слегка дрожащим голосом). Ты не знаешь?

Гина. Как я могу знать? Такая, как я…

Ялмар (тихо, отвернувшись от нее). Так мне больше нечего делать здесь в доме.

Грегерс. Подумай хорошенько, Ялмар!

Ялмар (берет свое пальто). Тут нечего больше думать такому человеку, как я.

Грегерс. Есть, много есть, о чем подумать. Вам надо тесно сплотиться всем троим, если ты хочешь подняться до высоты самоотвержения и всепрощения.

Ялмар. И подниматься не хочу. Никогда! Никогда! Где моя шляпа? (Берет шляпу.) Мой семейный очаг рухнул! (Разражаясь слезами.) Грегерс! У меня больше нет дочери!

Хедвиг (открывает дверь из кухни). Что ты говоришь? (Бросаясь к нему.) Папа! Папа!

Гина. Ну вот!

Ялмар. Не подходи ко мне, Хедвиг! Уйди! Я не могу глядеть на тебя! О, эти глаза!.. Прощай! (Бежит к двери.)

Хедвиг (цепляясь за него с криком). Нет! Нет! Не бросай меня!

Гина (кричит). Взгляни на девочку, Экдал! Взгляни на девочку!

Ялмар. Не хочу! Не могу! Пустите меня… прочь отсюда! (Вырывается из рук Хедвиг и быстро уходит.)

Хедвиг (с блуждающим взглядом). Он бросает нас, мама! Бросает нас. Он никогда не вернется к нам больше!

Гина. Только не плачь, Хедвиг! Папа вернется!

Хедвиг (с рыданиями бросается на диван). Нет, нет, он больше никогда не вернется к нам.

Грегерс. Верите ли вы, что я хотел устроить все к лучшему, фру Экдал?..

Гина. Может статься… Бог с вами!

Хедвиг (лежа на диване). О, мне кажется, я умру! Не вынесу этого! Что же я ему сделала? Мама, верни его, верни!

Гина. Да, да, да. Только успокойся, я пойду и поищу его. (Надевает накидку.) Может быть, он у Реллинга. Но ты не будешь валяться тут и реветь? Обещаешь?

Хедвиг (судорожно рыдая). Не буду, только бы он вернулся.

Грегерс (Гине, которая собирается уйти). Не лучше ли дать ему сначала перестрадать все, вынести до конца эту тяжелую борьбу?

Гина. Успеет потом. Прежде всего надо успокоить девочку. (Уходит.)

Хедвиг (садится и отирает глаза). Теперь скажите мне, что случилось. Почему папа знать меня больше не хочет?

Грегерс. Вам пока не надо спрашивать об этом, пока не станете большой и взрослой.

Хедвиг (всхлипывая). Не могу же я так ужасно мучиться, пока не вырасту!.. Да я уж поняла, в чем дело… Может быть, я ненастоящая папина дочь.

Грегерс (тревожно). Как же это может быть?

Хедвиг. Может быть, мама нашла меня. И вот теперь, верно, папа узнал об этом. Я читала одну такую историю.

Грегерс. Ну, если бы и так…

Хедвиг. Так, по-моему, это не должно бы мешать папе любить меня по-прежнему. Пожалуй, даже больше. Дикую утку нам тоже прислали в подарок, а я все-таки ужасно люблю ее.

Грегерс (стараясь отвлечь ее). Да, дикая утка! Это правда! Потолкуем немножко насчет дикой утки, Хедвиг.

Хедвиг. Бедная дикая утка! Он и ее больше знать не хочет. Подумайте, он хотел свернуть ей шею!

Грегерс. Ну, этого он, наверное, не сделает.

Хедвиг. Да, но он так сказал. И это так нехорошо было с его стороны! Я каждый вечер молюсь за нее, чтобы она была жива и здорова.

Грегерс (глядит на нее). Вы молитесь по вечерам?

Хедвиг. Да-а.

Грегерс. Кто же вас приучил?

Хедвиг. Я сама. Один раз папа был очень болен, и ему поставили пиявки на шею. И он сказал, что сидит со смертью за плечами.

Грегерс. Ну?

Хедвиг. Я и стала молиться за него, ложась спать. С тех пор так и осталось.

Грегерс. А теперь молитесь и за дикую утку?

Хедвиг. Да, мне казалось, что лучше уж прихватить и ее. Она все хирела сначала.

Грегерс. Вы и по утрам молитесь?

Хедвиг. Нет, по утрам не молюсь.

Грегерс. Почему же?

Хедвиг. Утром ведь светло, ну, как-то и не страшно.

Грегерс. Так ваш отец хотел свернуть шею дикой утке, которую вы так любите?

Хедвиг. Нет, он сказал, что это было бы самое лучшее, но что он пощадит ее ради меня. И это было так мило с его стороны.

Грегерс (подвигаясь к ней). Ну, а если бы вы добровольно пожертвовали ею ради него?

Хедвиг (приподнимаясь). Дикой уткой!

Грегерс. Если бы вы ради него пожертвовали добровольно лучшим своим сокровищем?

Хедвиг. Вы думаете, это помогло бы?

Грегерс. Попробуйте, Хедвиг.

Хедвиг (тихо, с сияющими глазами). Да, я попробую.

Грегерс. А вы думаете, у вас хватит духу?

Хедвиг. Я попрошу дедушку застрелить ее.

Грегерс. Ну, сделайте так. Но ни слова вашей матери!

Хедвиг. Почему?

Грегерс. Она не поймет вас.

Хедвиг. Дикая утка?.. Завтра же утром попробую.

Гина возвращается. Хедвиг бросается к ней.

Ты застала его, мама?

Гина. Нет. Но мне сказали, что он заходил к Реллингу и утащил его с собой.

Грегерс. Наверное?

Гина. Привратница сказала. И Молвик с ними отправился.

Грегерс. И это теперь, когда ему нужно было полное уединение для жестокой душевной борьбы!..

Гина (снимая накидку). Да, мужчины — мужчины и есть. Бог знает, куда затащит его Реллинг! Я забегала к мадам Эриксен, там их нет.

Хедвиг (глотая слезы). А если он не вернется больше?

Грегерс. Вернется. Я сообщу ему завтра одну весточку, и тогда вы увидите, как он к вам вернется. Спите спокойно, Хедвиг. Доброй ночи! (Уходит.)

Хедвиг (рыдая, бросается матери на шею). Мама, мама!

Гина (гладя ее по спине и вздыхая). Ох, ох! Правду сказал Реллинг. Вот что выходит, когда всякие сумасброды суются тут со своими интриганными требованиями.

Действие пятое

Павильон Ялмара Экдала. Серое, холодное утро. Оконные стекла занесены мокрым снегом. Гина, в переднике, выходит из кухни с метелкой и тряпкой и направляется в гостиную. В то же время из входной двери быстро входит Хедвиг.

Гина (останавливаясь). Ну?

Хедвиг. Знаешь, мама, он, кажется, у Реллинга.

Гина. Вот видишь!

Хедвиг. Привратница говорит, она слышала, что Реллинг ночью двоих притащил с собой.

Гина. Я так и думала.

Хедвиг. Но что толку из этого, если он не хочет вернуться к нам?

Гина. Ну, я хоть пойду поговорю с ним.

Старик Экдал, в халате и туфлях, с раскуренной трубкой выходит из дверей своей комнаты.

Экдал. Слушай, Ялмар… Ялмара нету дома?

Гина. Нет, кажется, ушел.

Экдал. В такую рань? И еще в такую метель? Ну что же, сделайте одолжение, я могу совершить утренний обход и один. (Отодвигает с помощью Хедвиг. одну половинку дверей на чердак и входит туда.)

Хедвиг задвигает за ним дверь.

Хедвиг (вполголоса). Подумай, мама, что будет, когда бедный дедушка узнает, что папа собирается уехать от нас!

Гина. Полно вздор болтать. Дедушке и знать ничего не надо. Прямо счастье, что его вчера не было дома, когда поднялась тут эта кутерьма.

Хедвиг. Да, но…

Входит Грегерс.

Грегерс. Ну? Разыскали его?

Гина. Говорят, внизу у Реллинга.

Грегерс. У Реллинга! Так он правда ушел вчера с этими господами?

Гина. Должно быть, так.

Грегерс. Но ему, наоборот, нужно было уединение, чтобы серьезно собраться с мыслями!..

Гина. Вам хорошо разговаривать.

Входит Реллинг.

Хедвиг (бросаясь навстречу ему). Папа у вас?

Гина (одновременно). У вас он?

Реллинг. Ну, конечно.

Хедвиг. И вы не дали нам знать!

Реллинг. Да; я — ска-атина. Но, во-первых, мне пришлось возиться с другой ска-атиной — с демонической натурой, разумеется; а во-вторых, я сам заспался.

Гина. Что Экдал говорит сегодня?

Реллинг. Да ничего не говорит.

Хедвиг. Совсем не разговаривает?

Реллинг. Ни гугу.

Грегерс. Да, да. Я это вполне понимаю.

Гина. Да что же он делает-то?

Реллинг. Лежит на диване и храпит.

Гина. Вот? Да, Экдал ужас как храпит всегда.

Хедвиг. Он спит? Он может спать?

Реллинг. Ну да. И еще как, черт возьми!

Грегерс. Понятно, после такой душевной борьбы, которая измотала его.

Гина. Да, с непривычки шляться по ночам.

Хедвиг. Пожалуй, это хорошо, что он выспится, мама.

Гина. И я то же думаю. Но тогда не следует тормошить его спозаранку. Спасибо вам, Реллинг. Теперь я сначала приберу все, а там… Поди-ка пособи мне, Хедвиг.

Гина и Хедвиг уходят в гостиную.

Грегерс (оборачиваясь к Реллингу). Можете вы объяснить мне, что происходит теперь в душе Ялмара Экдала?

Реллинг. Ей-богу, я не заметил, чтобы там что-нибудь происходило.

Грегерс. Как? При подобном переломе в его жизни, когда все существование его получает новые устои?.. Как вы можете допустить, чтобы такая личность, как Ялмар…

Реллинг. Личность?.. Он?.. Если в нем когда-то и были задатки для такой аномалии, как стать «личностью», по вашему выражению, то все эти корни и ростки давным-давно были задушены в нем полностью еще в детстве. В этом могу вас уверить.

Грегерс. Это было бы странно. Его воспитывали с такой любовью.

Реллинг. Это две-то взвинченные, истерические старые девы — тетушки?

Грегерс. Я должен вам сказать, что это были женщины, которые никогда не забывали об идеальных требованиях. Ну, да вы теперь, пожалуй, опять начнете зубоскалить.

Реллинг. Нет, я совсем не в таком настроении. Впрочем, я хорошо осведомлен насчет этого. Он таки немало извергал всякой риторики об этих своих «двух духовных матерях». Но я не думаю, чтобы ему было за что особенно благодарить их. Несчастье Экдала в том, что он всегда играл роль светила в своем кружке…

Грегерс. А он разве не таков? В смысле душевной глубины, хочу я сказать.

Реллинг. Что-то не замечал за ним ничего такого. И пусть бы еще отец считал его таким, куда бы ни шло: старый лейтенант всю жизнь прожил дурак дураком.

Грегерс. Он всю жизнь прожил с детски наивной душой. Да где вам понять это!

Реллинг. Ну и ладно! Но когда потом милейший душка Ялмар стал некоторым образом студентом, то он сразу прослыл в кругу товарищей будущим светилом. Что ж, он был красив, привлекателен — белый, румяный, кровь с молоком, такой, каких любят барышни-подростки. Затем эта легкая воспламеняемость его натуры, задушевные нотки в голосе и уменье красиво декламировать чужие стихи и чужие мысли…

Грегерс (возмущенно). И вы это об Ялмаре Экдале!

Реллинг. Да, с вашего позволения, таков внутренний облик того кумира, перед которым вы лежите на брюхе.

Грегерс. Не думаю, чтобы я мог быть настолько уж слеп.

Реллинг. О да, есть такой грех. Вы ведь тоже человек ненормальный, больной.

Грегерс. Относительно этого вы правы.

Реллинг. Конечно. И болезнь у вас сложная. Во-первых, у вас тяжелая форма горячки честности, и затем, что еще хуже, вы одержимы манией преклонения. Вам все нужно кем-нибудь восхищаться, с чем-нибудь носиться, кроме ваших собственных дел.

Грегерс. Ну разумеется, достойный поклонения предмет мне приходится искать где-то вовне.

Реллинг. Но вы жестоко ошибаетесь в этих чудо-мухах, которые вам везде мерещатся. Вы опять забрались с вашими идеальными требованиями в дом простых смертных; тут живут люди несостоятельные.

Грегерс. Если вы столь невысокого мнения о Ялмаре Экдале, то как же вам доставляет удовольствие постоянно бывать в его обществе?

Реллинг. Господи боже мой! Я все-таки какой ни на есть доктор, и надо же мне позаботиться о бедных больных, с которыми я живу по одной лестнице.

Грегерс. Вот как! И Ялмар Экдал больной?

Реллинг. Здоровых людей почти не бывает, к сожалению.

Грегерс. И какое же лечение вы применяете к Ялмару?

Реллинг. Мое обычное. Я стараюсь поддержать в нем житейскую ложь.

Грегерс. Житейскую ложь? Я не ослышался?

Реллинг. Нет. Я сказал: «Житейскую ложь». Потому что, видите ли, это — стимулирующий принцип.

Грегерс. Можно спросить, что же это за житейская ложь, которой заражен Ялмар?

Реллинг. Нет, извините. Я не выдаю таких тайн знахарям. Вы способны еще пуще искалечить его; мой же метод лечения радикален. Я применяю его и к Молвику. Его я сделал «демонической натурой». Это вроде бы фонтанель, которую я открыл у него на шее.

Грегерс. Так он не в самом деле демоническая натура?

Реллинг. Да что такое, черт возьми, значит «демоническая натура»? Ведь это одна ерунда, моя же выдумка, чтобы ему жилось полегче. Без того эта жалкая, вполне приличная свинья давным-давно погибла бы под бременем отчаяния и презрения к себе самому. А старый лейтенант? Но этот, впрочем, сам напал на верное лечение…

Грегерс. Лейтенант Экдал? У него что?

Реллинг. Да что вы скажете: он — старый охотник, медвежатник — бродит теперь по чердаку и стреляет кроликов! И на свете нет охотника счастливее его, когда он возится там со всей этой дрянью. Пять-шесть сухих елок, которые он припрятал с рождества, заменяют ему лесной простор. Петух и куры — для него глухари, гнездящиеся на верхушках сосен, а ковыляющие по полу чердака кролики — медведи, с которыми воюет этот старец, привыкший к вольным просторам.

Грегерс. Бедный старый лейтенант! Да, ему таки пришлось посбавить цену со своих старых юношеских идеалов!

Реллинг. Пока не забыл, господин Верле-младший: не прибегайте вы к иностранному слову — идеалы. У нас есть хорошее родное слово: ложь.

Грегерс. По-вашему, эти два понятия однородны?

Реллинг. Да, почти — как тиф и гнилая горячка.

Грегерс. Доктор Реллинг, я не сдамся, пока не вырву Ялмара из ваших когтей!

Реллинг. Тем хуже будет для него. Отнимите у среднего человека житейскую ложь, вы отнимете у него и счастье. (К Хедвиг, которая выходит из гостиной.) Ну, маленькая утиная мамаша, теперь я спущусь вниз поглядеть, все ли еще папаша изволит возлежать и ломать себе голову над замечательным изобретением. (Уходит.)

Грегерс (подходит к Хедвиг). Я вижу по вашему лицу, что дело еще не сделано.

Хедвиг. Какое? Ах, насчет дикой утки? Нет.

Грегерс. Видно, духа не хватило, когда дошло до дела.

Хедвиг. Нет, вовсе не то. Когда я проснулась сегодня утром и вспомнила, о чем мы говорили вчера, мне показалось это так странно.

Грегерс. Странно?

Хедвиг. Да… я сама не знаю. Вчера вечером мне казалось, что это будет так чудесна. А сегодня, когда я проснулась и вспомнила, мне показалось, что в этом нет ничего такого.

Грегерс. Ну еще бы! Недаром вы выросли в такой обстановке. И в вас уже многое заглохло.

Хедвиг. Ну, это мне все равно. Только бы папа вернулся…

Грегерс. Ах, если бы у вас открылись глаза на то, что придает истинную цену жизни! Если бы в вас был настоящий, здоровый и мужественный, готовый на жертвы дух, вы бы увидали, каким он вернулся бы к вам. Но я еще не теряю веры в вас, Хедвиг. (Уходит.)

Хедвиг бродит по комнате, затем направляется к кухонным дверям. В это время раздается стук в двери чердака. Хедвиг идет и чуть-чуть отодвигает дверь. Старик Экдал выходит, и Хедвиг снова задвигает дверь.

Экдал. Гм… мало удовольствия от такого утреннего обхода в одиночку.

Хедвиг. Тебе не захотелось поохотиться сегодня, дедушка?

Экдал. Не такая погода сегодня. Темень, в двух шагах ничего не видно.

Хедвиг. А тебе никогда не хочется пострелять что-нибудь, кроме кроликов?

Экдал. А чем плохи кролики? А?

Хедвиг. Нет, а, например, дикую утку?..

Экдал. Хо-хо! Боится, как бы я не застрелил ее дикую утку! Никогда в жизни, слышишь? Никогда!

Хедвиг. Да ты, пожалуй, и не сумел бы. Их, говорят, трудно стрелять, этих диких уток.

Экдал. Не сумел бы? Как бы не так!

Хедвиг. Но как же бы ты стал стрелять, дедушка? Не в мою дикую утку, а в других?

Экдал. Надо в грудь целить, понимаешь? И против пера, а не по перу — понимаешь?

Хедвиг. Тогда наповал, дедушка?

Экдал. Ну да, наповал, если умеешь стрелять. Гм… Теперь, пожалуй, пора мне и приодеться. Гм… Понимаешь, гм… (Уходит к себе.)

Хедвиг выжидает немного, косится на дверь гостиной, подходит к полкам, привстает на цыпочки, достает с верхней полки пистолет и рассматривает его. Гина выходит из гостиной с метелкой и тряпкой. Хедвиг быстро и незаметно кладет пистолет на одну из полок.

Гина. Не ройся в папиных вещах, Хедвиг.

Хедвиг (отходя от полок). Я только прибрать хотела.

Гина. Ступай лучше в кухню и погляди, чтобы кофей не простыл. Хочу захватить с собой на подносе, когда спущусь вниз.

Хедвиг уходит в кухню. Гина начинает подметать пол и прибирать комнату. Несколько минут спустя входная дверь медленно отворяется, и из нее выглядывает Ялмар Экдал. На нем пальто внакидку, но нет шляпы; он неумыт, непричесан, глаза заспанные, тусклые.

(Застывает с метелкой в руке, глядя на мужа.) Ах, Экдал… ты все-таки пришел?

Ялмар (входит и отвечает глухим голосом). Пришел… чтобы тотчас исчезнуть.

Гина. Ну да, да, понятно. Но, господи Иисусе, на кого ты похож?

Ялмар. На кого похож?

Гина. И твое хорошее зимнее пальто! Досталось же ему! Хедвиг (в дверях кухни). Мама, не надо ли… (Увидев Ялмара, вскрикивает от радости и бежит к нему.) Папа! Папа!

Ялмар (отворачивается и машет рукой). Прочь, прочь! (Гине.) Убери ее прочь от меня, говорят тебе!

Гина (вполголоса Хедвиг). Поди в гостиную, Хедвиг.

Хедвиг тихо уходит.

Ялмар (суетливо выдвигая ящик стола). Мне нужно взять с собой книги. Где мои книги?

Гина. Какие?

Ялмар. Мои научные сочинения, разумеется… технические журналы, которые нужны для моей работы над изобретением.

Гина (ищет на полках). Эти, что ли, без переплетов? Ялмар. Ну да, конечно.

Гина (кладет на стол кипу журнальных выпусков). Не велеть ли Хедвиг разрезать тебе листы?

Ялмар. Незачем мне их разрезывать.

Короткая пауза.

Гина. Значит, стоишь на том, чтобы переехать от нас, Экдал?

Ялмар (перебирая книги). Мне кажется, это само собой разумеется…

Гина. Да, да.

Ялмар (вспылив). Не могу же я оставаться тут, где мне ежеминутно будут вонзать нож в сердце!

Гина. Бог тебе судья, что ты можешь думать обо мне так гадко.

Ялмар. Докажи!

Гина. Скорее ты докажи.

Ялмар. После такого прошлого, как у тебя? Нет, есть известные требования… я готов назвать их идеальными требованиями…

Гина. А дедушка? Что с ним будет, с беднягой?

Ялмар. Я знаю свой долг. Беспомощный старец переедет со мной. Я отправлюсь в город, распоряжусь… Гм… (Жмется.) Никто не находил моей шляпы на лестнице?

Гина. Нет. Ты шляпу потерял?

Ялмар. Она, разумеется, была на мне, когда я вернулся ночью. Без всякого сомнения. А сегодня я не мог отыскать ее.

Гина. Господи Иисусе, и где только тебя носило с этими пьянчугами?

Ялмар. Не приставай ко мне с пустяками. Ты думаешь, я способен нынче помнить подобные мелочи?

Гина. Только бы ты не простудился, Экдал. (Уходит в кухню.)

Ялмар (говорит сам с собой вполголоса, озлобленно опоражнивая ящик стола). Негодяй этот Реллинг! Плут! Гнусный совратитель!.. Найти бы кого-нибудь, кто подстрелил бы тебя из-за угла! (Откладывает в сторону несколько старых писем, находит разорванную накануне пополам бумажку, складывает обе половинки вместе и смотрит на них. Входит Гина. Он быстро откладывает их в сторону.)

Гина. (ставит на стол поднос с кофейным прибором). Вот глоток горяченького не хочешь ли… бутерброды и немножко солененького…

Ялмар (косясь на поднос). Солененького?.. Ни куска больше под этой кровлей! Правда, у меня во рту не было ничего существенного вот уж целые сутки, но это безразлично… Мои заметки! Мои начатые воспоминания! Куда девался мой дневник и все мои важные бумаги? (Открывает дверь в гостиную, но тотчас же отступает.) И там она!

Гина. Господи боже, надо же девочке где-нибудь быть!

Ялмар. Уйди! (Дает место; Хедвиг робко проходит в павильон, а он, держась за ручку двери, говорит Гине.) Нельзя ли хоть в эти последние минуты, которые я провожу в бывшем моем доме, избавить меня от присутствия чужих лиц? (Уходит в гостиную.)

Хедвиг (бросаясь к матери, спрашивает тихим, дрожащим голосом). Это он про меня?

Гина. Побудь пока в кухне, Хедвиг. Или нет, лучше ступай в свою каморку. (Отворяет дверь в гостиную и говорит.) Постой, Экдал, не ройся в комоде, я знаю, где все лежит. (Уходит в гостиную.)

Хедвиг (испуганная, растерянная, стоит с минуту, застыв на месте и кусая губы, чтобы не расплакаться, потом судорожно ломает руки и тихо говорит). Дикая утка! (Прокрадывается к полкам, достает пистолет, чуть отодвигает одну половину дверей на чердак, проскальзывает туда и задвигает за собой дверь.)

Из гостиной слышится спор между Ялмаром и Гиной.

Ялмар (выходит, держа в руках несколько старых тетрадок и разрозненных листков, которые затем кладет на стол). А куда годится такой саквояж? Тут тысяча вещей, которые надо захватить!

Гина (выходя вслед за ним с саквояжем в руках). Да ты оставь пока все остальное тут, Экдал. Возьми только рубашку да пару кальсон.

Ялмар. Уф! Эти утомительные сборы!.. (Снимает с себя пальто и бросает его на диван.)

Гина. А кофей-то простынет.

Ялмар. Гм… (Машинально отпивает глоток, потом еще.)

Гина (вытирая спинки стульев). Всего труднее будет тебе отыскать такой большой чердак для кроликов.

Ялмар. Что? Стану я еще таскать за собой кроликов?

Гина. А как же? Дедушка не может обходиться без кроликов.

Ялмар. Придется привыкнуть. Мне приходится отказаться и не от таких благ жизни, как кролики.

Гина (стирая пыль с полок). А флейту тоже положить тебе в саквояж?

Ялмар. Нет. Не надо мне флейты. А вот дай мне пистолет.

Гина. С собой хочешь взять?

Ялмар. Да, мой заряженный пистолет.

Гина (ищет его). Нету его. Верно, старик взял его с собой туда.

Ялмар. Он на чердаке?

Гина. Наверно, там.

Ялмар. Гм… одинокий старец! (Берет бутерброд, ест и запивает кофе.)

Гина. Если бы мы не сдали ту комнату, ты мог бы перебраться туда.

Ялмар. Чтоб я остался под одной кровлей?.. Никогда! Никогда!

Гина. А то не перебраться ли тебе на день, на два в гостиную? Там бы тебе никто не мешал.

Ялмар. Никогда, В этих стенах!..

Гина. Ну, так вниз, к Реллингу с Молвиком?

Ялмар. Не произноси этих имен! Стоит мне вспомнить о них, кусок не идет в горло. Нет, видно, придется мне в бурю и в снегопад стучаться из двери в дверь, ища, где бы нам со стариком отцом приклонить наши головы.

Гина. Куда же ты пойдешь без шляпы, Экдал? Шляпы-то ведь нет.

Ялмар. О, эти два негодяя, вместилище всех пороков! Шляпу, конечно, нужно достать. (Берет второй бутерброд.) Надо принять меры. Я еще не собираюсь совсем проститься с жизнью. (Ищет что-то на подносе.)

Гина. Что ты ищешь?

Ялмар. Масло.

Гина. Масло — сейчас подам. (Уходит в кухню.)

Ялмар (кричит ей вслед). Да не хлопочи! Я могу обойтись и коркой черствого хлеба.

Гина (приносит масленку). На вот. Свеженькое. (Наливает ему вторую чашку кофе.)

Ялмар садится на диван, намазывает еще масла на бутерброд, ест и пьет некоторое время молча.

Ялмар. Мог бы я… без всяких притязаний… со стороны кого бы то ни было прожить там, в гостиной день, другой?

Гина. Да преотлично, если только хочешь.

Ялмар. Потому что я не вижу никакой возможности собрать в таких попыхах все отцовские вещи.

Гина. Да и надо ведь сперва сказать ему, что ты больше не хочешь оставаться жить с нами.

Ялмар (отодвигая от себя чашку). Да, и это тоже. Снова заводить всю эту канитель! Мне нужно собраться с мыслями… вздохнуть немножко… Не могу же я взвалить себе на плечи все зараз в один день.

Гина. Да еще в такую погоду. Так и метет.

Ялмар (перекладывает письмо коммерсанта Верле). Бумага, как вижу, все еще валяется тут.

Гина. Я ее и не трогала

Ялмар. Меня эта бумажка, конечно, не касается.

Гина. Да и я не собираюсь ею пользоваться.

Ялмар. А все-таки нельзя, чтобы она пропала в этой суматохе… когда я начну переезжать…

Гина. Нет, уж я приберу, Экдал.

Ялмар. Дар принадлежит прежде всего отцу, и его дело решить, хочет он принять или нет.

Гина (вздыхает). Да, бедный старик…

Ялмар. На всякий случай… Где бы взять клею?

Гина (идет к полкам). Вот тут целая банка.

Ялмар. И кисточку.

Гина. И кисточка тут. (Подает ему то и другое.)

Ялмар (берет ножницы). Подклеить бумажкой… (Режет и клеит.) Я далек от мысли наложить руку на чужое добро… тем паче на добро неимущего старца… да и кого другого. Ну вот. Пусть полежит пока. Потом, как подсохнет, убери. Я видеть больше не хочу этого документа. Никогда!

Грегерс (входит, с некоторым удивлением). Что?.. Ты тут сидишь, Ялмар?

Ялмар (вскакивая). Просто свалился от изнеможения.

Грегерс. Однако завтракал, как вижу.

Ялмар. Тело тоже предъявляет иногда свои требования.

Грегерс. На чем же ты порешил?

Ялмар. Для такого, человека, как я, может быть лишь одно решение. Я как раз был занят сейчас сбором самых необходимых вещей. Но на это нужно время, сам понимаешь.

Гина (начинает терять терпение). Так что же, гостиную тебе приготовить или укладывать саквояж?

Ялмар (бросив сердитый взгляд на Грегерса). Укладывай… и приготовь.

Гина (берет саквояж). Ну ладно. Так я уложу рубашку и прочее. (Уходит в гостиную и затворяет за собой дверь.)

Грегерс (после небольшой паузы). Вот не думал я, что этим кончится. В самом деле необходимо тебе уходить из дому и от семьи?

Ялмар (беспокойно бродит по комнате). Что же, по-твоему, мне делать?.. Я не создан быть несчастным, Грегерс. Мне нужна хорошая, спокойная, мирная обстановка.

Грегерс. Да почему же тебе и не иметь ее? Попробуй только. По-моему, теперь-то тебе как раз есть на чем построить… начать жизнь сызнова. Не забывай также, у тебя есть цель жизни — твое изобретение.

Ялмар. Ах, не говори ты мне об изобретении. Его, пожалуй, не скоро дождешься!

Грегерс. Как?

Ялмар. Ну да, господи боже мой, каких еще изобретений тебе от меня нужно? Почти все уже изобретено другими до меня. Со дня на день все труднее придумать что-нибудь новое…

Грегерс. Да ведь ты столько уже потратил труда на это.

Ялмар. О, это все беспутный Реллинг меня подбивал!

Грегерс. Реллинг?

Ялмар. Ну да. Он первый указал мне, что я способен сделать какое-нибудь замечательное изобретение по фотографии.

Грегерс. Ага!.. Так это Реллинг!

Ялмар. И я был так счастлив всей душой, меня это так радовало… не столько изобретение само по себе, а то, что Хедвиг так верила в него… верила со всей силой и искренностью детской души… то есть я, глупец, воображал, что она верит.

Грегерс. Неужели ты допускаешь, что Хедвиг могла лукавить с тобой?

Ялмар. Ах, я теперь готов допускать все, что угодно. Именно Хедвиг стоит поперек дороги. Она застилает мне теперь солнце жизни.

Грегерс. Хедвиг? Это ты о ней говоришь? Чем же она может мешать тебе?

Ялмар (не отвечая на вопрос). Я без памяти любил этого ребенка. Я был так невыразимо счастлив, когда, бывало, возвращался домой, в свой бедный угол, и она бежала мне навстречу, щуря свои милые глазки. Ах я, легковерный глупец! Я так невыразимо любил ее… и тешил себя фантазией, что и она платит мне такою же любовью.

Грегерс. Да разве это, по-твоему, была одна фантазия?

Ялмар. Почем я знаю? От Гины я добиться ничего не могу. Ей и не понять идеальной стороны этого сложного вопроса. Но перед тобой я чувствую потребность излить свою душу, Грегерс. Меня преследует ужасное сомнение… Пожалуй, Хедвиг никогда искренне не любила меня.

Грегерс. Быть может, тебе будет дано ясное доказательство… (Прислушиваясь.) Что это? Как будто утка кричит?

Ялмар. Крякает. Отец на чердаке.

Грегерс. Ах, он там! (Просветлев.) Повторяю, тебе будет дано ясное доказательство, что бедная, отвергнутая девочка любит тебя!

Ялмар. Какие там она может дать мне доказательства! Я не смею больше верить никаким уверениям с той стороны.

Грегерс. Хедвиг, без сомнения, чужда обмана.

Ялмар. Ах, Грегерс, в этом-то я как раз и не уверен. Кто знает, о чем, бывало, шушукались тут Гина и эта фру Сербю. А у Хедвиг всегда ушки на макушке. Пожалуй, и дарственная запись эта явилась вовсе не так нежданно-негаданно. Я как будто что-то такое замечал.

Грегерс. Что за дух в тебя вселился!

Ялмар. У меня глаза открылись. Увидишь, эта дарственная запись — только начало. Фру Сербю всегда особенно жаловала Хедвиг, а теперь она и подавно в состоянии сделать для девочки все, что угодно. Они могут отобрать ее у меня, когда вздумают.

Грегерс. Ни за что на свете. Хедвиг не уйдет от тебя.

Ялмар. Не будь так уверен. Если они насулят ей там всяких благ?.. А я-то без памяти любил ее! Я видел высшее свое счастье в том, чтобы бережно провести ее за руку через всю жизнь, как ведут боящегося темноты ребенка через большую пустую комнату!.. И теперь я так мучительно уверен, что бедный фотограф, ютящийся на чердаке, никогда не пользовался безраздельно ее детской любовью. Она попросту вкралась ему в душу, старалась ладить с ним, пока что.

Грегерс. Ты и сам этому не веришь, Ялмар.

Ялмар. Весь ужас в том, что я не знаю, чему верить… и никогда не узнаю. Да и у тебя-то есть ли основания сомневаться в том, что я говорю? Хо-хо! Ты слишком уповаешь на свои идеальные требования, Грегерс! А если те придут к ней… с полными руками… и крикнут девочке: брось его, у нас ждет тебя настоящая жизнь…

Грегерс (быстро). Ну и что же, по-твоему?

Ялмар. А я бы задал ей вопрос: Хедвиг, согласна ли ты отказаться от этой жизни ради меня? (С ироническим смехом.) «Благодарю покорно», — вот что она бы ответила!

На чердаке раздается выстрел.

Грегерс (громко, радостно). Ялмар!

Ялмар. Ну вот! Опять он охотится.

Гина (входит). Ох, Экдал. Опять, кажется, дедушка один палит там.

Ялмар. Я посмотрю…

Грегерс (в радостном волнении). Постой! Знаешь ты, что это было?

Ялмар. Конечно, знаю.

Грегерс. Нет, не знаешь. А я знаю. Это было доказательство.

Ялмар. Какое доказательство?

Грегерс. Детская жертва. Хедвиг уговорила твоего отца застрелить дикую утку!

Гина. Да неужто?..

Ялмар. К чему же это?

Грегерс. Она хотела пожертвовать ради тебя лучшим своим сокровищем и тем вернуть себе твою любовь.

Ялмар (мягко, растроганно). Ах, девчурка…

Гина. Чего она не придумает!

Грегерс. Она только и думала, как бы вернуть твою любовь, Ялмар. Ей казалось, что она жить без нее не может.

Гина (с трудом удерживая слезы). Сам теперь видишь, Экдал?

Ялмар. Гина, где она?

Гина (всхлипывая). Бедняжка… верно, в кухню забилась.

Ялмар (идет и распахивает кухонную дверь). Хедвиг! Иди сюда! Иди ко мне! (Заглядывает в кухню.) Да ее здесь нет.

Гина. Так в своей каморке, верно.

Ялмар (из другой комнаты). И там нет. (Возвращается в павильон.) Ушла, что ли?

Гина. Да ты же не давал ей нигде приткнуться.

Ялмар. Ах, скорее бы она вернулась, чтоб я хорошенько мог сказать ей!.. Ну, теперь опять все будет хорошо, Грегерс. Теперь я верю, что мы можем начать новую жизнь.

Грегерс (тихо). Я это знал. Возрождение должно было совершиться через ребенка.

Старик Экдал выходит из своей комнаты в полной парадной форме, стараясь прицепить саблю.

Ялмар (пораженный). Отец? Ты тут?!

Гина. Вы, значит, в комнате стреляли?

Экдал (сердито). Так ты уж один стал ходить на охоту, Ялмар?

Ялмар (напряженно, в смятении). Так это не ты стрелял на чердаке?

Экдал. Я стрелял? Гм!..

Грегерс (кричит Ялмару). Значит, она сама застрелила дикую утку!

Ялмар. Что же это такое! (Бросается к дверям, раздвигает их, заглядывает на чердак и вскрикивает.) Хедвиг! Гина (тоже бежит к дверям). Господи, что это! Ялмар (входит на чердак). Она лежит на полу!

Грегерс. Хедвиг лежит?! (Бросается за Ялмаром.) Гина (одновременно). Хедвиг! (Тоже кидается на чердак.) Нет, нет, нет!

Экдал. Хо-хо! И она туда же — охотиться?

Ялмар, Гина и Грегерс выносят Хедвиг, в бессильно повисшей правой руке ее зажат пистолет.

Ялмар (в полном смятении). Пистолет разрядился. Она попала в себя. Зовите на помощь. На помощь!

Гина (выбегает из входных дверей и кричит вниз). Реллинг! Реллинг! Доктор Реллинг! Бегите к нам! Как можно скорее!

Ялмар и Грегерс кладут Хедвиг на диван.

Экдал (тихо). Лес мстит.

Ялмар (на коленях перед Хедвиг). Она сейчас очнется. Сейчас очнется… да, да…

Гина (возвращаясь). Куда она попала? Я ничего не вижу.

Вбегает Реллинг и вслед за ним Молвик; последний во фраке, но без жилета и без галстука.

Реллинг. Что тут стряслось?

Гина. Они говорят, Хедвиг застрелилась.

Ялмар. Сюда! Помоги!

Реллинг. Застрелилась! (Отодвигает стол и начинает осматривать Хедвиг.)

Ялмар (на коленях, со страхом следя за ним). Ведь не опасно же? Нет, Реллинг? И крови почти нет. Ведь не опасно же? Реллинг. Как это вышло?

Ялмар. Ах, ничего я не знаю!..

Гина. Она хотела застрелить дикую утку. Реллинг. Дикую утку?

Ялмар. Должно быть, пистолет разрядился. Реллинг. Гм… Так.

Экдал. Лес мстит. Но я все же не боюсь. (Уходит на чердак и затворяет за собой дверь.)

Ялмар. Ну, Реллинг… что же ты молчишь?

Реллинг. Пуля попала в грудь.

Ялмар. Но ведь она оправится?..

Реллинг. Ты же видишь — она мертва.

Гина (разражаясь рыданиями). Девочка моя, девочка!.. Грегерс (хрипло). В пучине морской…

Ялмар (вскакивая). Нет! Нет! Она должна жить! Реллинг… ради бога… хоть на минутку… хоть на секунду, чтоб я успел сказать ей, как безумно я любил ее всегда!

Реллинг. Прямо в сердце. Внутреннее кровоизлияние. Мгновенная смерть.

Ялмар. А я гнал ее от себя, как дикого зверя! И она забилась на чердак и умерла из любви ко мне! (Рыдая.) Никогда не поправить этого! Не сказать ей!.. (Заламывая руки, кричит вверх.) О, ты там!.. Если ты есть!.. Зачем ты допустил это?

Гина. Полно, полно, нельзя так богохульствовать! Верно, мы были недостойны, чтобы она оставалась с нами.

Молвик. Девочка не умерла, а спит.

Реллинг. Вздор!

Ялмар (стихает, подходит к дивану и, скрестив руки, смотрит на Хедвиг). Вот она лежит, такая тихая, неподвижная!..

Реллинг (пытаясь высвободить пистолет). Нет, как крепко…

Гина. Оставьте, Реллинг, не ломайте ей пальцы. Оставьте ей левольвер.

Ялмар. Пусть унесет с собой в могилу.

Гина. Да, пусть. Но нельзя же девочке лежать тут напоказ. Надо снести ее к ней в каморку. Берись, Экдал.

Ялмар и Гина берут Хедвиг.

Ялмар. О Гина! Гина! И ты снесешь это!

Гина. Поможем друг другу. Теперь нам нечего делить ее.

Молвик (простирая руки, бормочет). Хвала всевышнему! От земли взята еси — и в землю отыдешь…

Реллинг (шепотом). Заткни глотку, — ты пьян.

Ялмар и Гина уносят тело в кухню. Реллинг затворяет за ними дверь. Молвик пробирается к выходу.

(Подходя к Грегерсу.) Ну, уж меня-то никто не уверит, что это нечаянно.

Грегерс (стоявший все время вне себя от ужаса, весь передергивается). Никто не может сказать, как это вышло! Ужасно!

Реллинг. Выстрелом опалило платье. Она, значит, приставила пистолет к самой груди и спустила курок.

Грегерс. Хедвиг умерла не напрасно. Видели вы, какое душевное величие проявил он в горе?

Реллинг. В минуту горя, у смертного одра многие проявляют душевное величие. Но надолго ли, по-вашему, хватит у Ялмара этого величия?

Грегерс. Неужели оно не сохранится у него и не будет расти всю жизнь?

Реллинг. Не пройдет и трех четвертей года, как бедняжка Хедвиг станет для него только красивой темой для декламации.

Грегерс. И вы смеете так говорить о Ялмаре Экдале!

Реллинг. Мы поговорим об этом, когда на могиле Хедвиг завянет первая трава. Тогда вы услышите, как он будет пережевывать жвачку, говоря о «безвременно отторгнутом от отцовского сердца ребенке». Увидите, как будет таять от умиления, самовосхищения, самосострадания. Увидите!

Грегерс. Если вы правы, а я ошибся, то — жить не стоит.

Реллинг. О, жизнь могла бы еще быть довольно сносной, если бы только оставили нас в покое эти благословенные кредиторы, которые обивают у нас, бедных смертных, пороги, предъявляя к нам идеальные требования.

Грегерс (глядя перед собой в пространство). В таком случае я рад своему назначению.

Реллинг. Позвольте спросить, что это за назначение?

Грегерс (уходя). Тринадцатого за столом.

Реллинг (вслед за ним). Черта с два! Так вам и поверят!

Гедда Габлер Пьеса в четырех действиях Перевод А. и П. Ганзен

{48}

Действующие лица

Йорген Тесман, аспирант по кафедре истории культуры.

Фру Гедда Тесман, его жена.

Фрёкен Юлиане, его тетка.

Фру Tea Эльвстед.

Асессор Бракк.

Эйлерт Левборг.

Берта, служанка в доме Тесмана.

Место действия — дачный дом Тесмана в западном квартале города.

Действие первое

Просторная, красиво и со вкусом меблированная гостиная, обстановка выдержана в темных тонах. В средней стене широкое дверное отверстие с отдернутыми портьерами. В него видна следующая комната, поменьше, обставленная в том же стиле, как и гостиная. В правой стене гостиной дверь в переднюю; в левой — стеклянная дверь, тоже с отдернутыми портьерами, в которую видна часть крытой веранды и осенняя зелень деревьев. Посреди гостиной овальный, покрытый скатертью, стол и вокруг него стулья. Впереди, у правой стены, широкая печь темного изразца, а возле нее кресло с высокой спинкой, мягкая скамеечка для ног и два пуфа. Дальше, в правом углу, угловой диванчик и круглый столик. Впереди, налево, несколько отступя от стены, диван. Около стеклянной двери пианино. По обеим сторонам двери в маленькую комнату по этажерке с безделушками из терракоты и майолики. В глубине второй комнаты диван, стол и несколько стульев. Над диваном портрет красивого старика в генеральском мундире. Над столом висячая лампа с колпаком молочного цвета. В гостиной повсюду букеты цветов: в вазах, стеклянных банках, а некоторые просто лежат на столах. Полы в комнатах устланы толстыми коврами. Утреннее освещение. Лучи солнца падают сквозь стеклянную дверь.

Фрёкен Юлиане Тесман, добродушная дама лет шестидесяти пяти, одетая просто, но мило, в сером костюме для гулянья, в шляпке и с зонтиком в руках, входит из передней. За ней Берта, пожилая служанка простоватого и несколько деревенского вида, с букетом, обернутым в бумагу.

Фрёкен Тесман (приостанавливается в дверях, прислушивается и говорит вполголоса). Похоже, что они еще не вставали.

Берта. Я же говорила, фрёкен. Вы подумайте, пароход пришел поздно ночью! А потом!.. Господи, сколько молодой барыне пришлось распаковывать, прежде чем она улеглась.

Фрёкен Тесман. Да, да, пусть себе отдохнут хорошенько… Но надо же освежить комнату к тому времени, когда они выйдут. (Подходит к стеклянной двери и широко распахивает ее.)

Берта (у стола, беспомощно вертит букет в руках). Ну, этого уж, право слово, и девать некуда. Сюда хоть, что ли, положу, фрёкен. (Кладет букет на пианино.)

Фрёкен Тесман. Ну вот, у тебя и новые господа, милая моя Берга!.. Видит бог, не легко было мне расстаться с тобой!

Берта (почти со слезами). А мне-то каково, фрёкен! Что же мне-то сказать! Ведь сколько лет прослужила я вам с сестрицей!

Фрёкен Тесман. Что же делать… надо покориться. Берта! Ты теперь нужна Йоргену в доме… необходима. Ты ведь привыкла ходить за ним… с самого его детства.

Берта. Так-то так, да уж очень мне жаль больную нашу! Бедняжка совсем как дитя малое. А тут вдруг новая прислуга! Никогда не выучиться ей ходить как следует за больным человеком.

Фрёкен Тесман. Ну, ничего, я постараюсь приучить ее. К тому же все главное я возьму на себя, понимаешь? Нет, насчет моей бедной больной сестры тебе нечего беспокоиться, милая Берта.

Берта. Кабы только одно это, фрёкен! А то я ужасно боюсь еще не угодить молодой барыне.

Фрёкен Тесман. Ну что же… сначала, пожалуй, может статься, что…

Берта. Уж очень она с виду важная.

Фрёкен Тесман. Еще бы… дочь генерала Габлера. Ведь к какой жизни привыкла она при отце! Помнишь, как она, бывало, каталась с ним верхом? В длинной черной амазонке? И с перышком на шляпе?

Берта. Как же, как же! Вот уж не думала я тогда, не гадала, что из нее с нашим кандидатом выйдет парочка!

Фрёкен Тесман. И я тоже не думала… Да, вот что, Берта, пока я не забыла, не называй больше Йоргена кандидатом. Он теперь уж доктор.

Берта. Да, да, молодая барыня тоже об этом толковала вчера ночью… как только они в двери вошли. А это верно?

Фрёкен Тесман. Конечно. Ты представь себе, Берта, его сделали доктором там, за границей. Во время их поездки, понимаешь? Я сама ровно ничего на знала, да Йорген рассказал мне об этом вчера на пристани.

Берта. Что же, конечно… он мог стать чем угодно. Такой ученый! Только не думала я, что он тоже захочет людей лечить.

Фрёкен Тесман. Да ведь он совсем не такой доктор. (Многозначительно кивает головой.) Впрочем, скоро, пожалуй, придется тебе величать его и еще поважнее!

Берта. Да неужто? Как же это?

Фрёкен Тесман (с улыбкой). Гм… да, знала бы ты только! (Растроганно.) О, боже мой! Видел бы покойный Йокум из своей могилы… что вышло из его мальчугана! (Осматривается.) Однако зачем это ты сняла чехлы с мебели?

Берта. Так барыня велела… Терпеть, говорит, не могу чехлов на креслах.

Фрёкен Тесман. Что же… разве они и по будням будут сидеть тут?

Берта. Похоже, что так. То есть барыня, собственно. Сам-то доктор ничего не говорил.

В задней комнате справа показывается, напевая, Йорген Тесман с пустым раскрытым чемоданом в руках. Он среднего роста, очень моложавый на вид человек лет тридцати трех, несколько полный. Лицо круглое, открытое, с благодушным выражением. Белокурые волосы и светлая борода. Носит очки. Одет в удобный, несколько небрежный домашний костюм.

Фрёкен Тесман. Здравствуй, здравствуй, Йорген!

Тесман (в дверях). Тетя Юлле! Милая тетя! (Подходит к ней и пожимает ей руку.) В такую даль к нам… и так рано! А?

Фрёкен Тесман. Да как же мне было не заглянуть к вам!

Тесман. Даже не выспавшись хорошенько!

Фрёкен Тесман. Ну, это мне нипочем.

Тесман. Надеюсь, благополучно добралась до дому вчера с пристани? А?

Фрёкен Тесман. Добралась, добралась. Слава богу, асессор такой любезный… проводил меня до самых дверей.

Тесман. Нам ужасно жаль было, что мы не могли подвезти тебя в экипаже. Но ведь ты сама видела… у Гедды было столько картонок… все надо было забрать…

Фрёкен Тесман. Да, уж столько картонок… беда.

Берта (Тесману). А не пойти ли мне к барыне, — может, ей что нужно?

Тесман. Нет, спасибо, Берта, не беспокойся. Она сказала, что, если ей что надо, она сама позвонит.

Берта (уходя направо). Ну-ну.

Тесман. Постой… захвати, кстати, этот чемодан.

Берта (берет чемодан). Снесу его на чердак. (Уходит в переднюю.)

Тесман. Представь себе, тетя, весь чемодан был битком набит выписками. Просто не верится, сколько я насобирал материала в разных архивах! Замечательные старинные документы; никто о них понятия не имеет…

Фрёкен Тесман. Да уж я уверена, что ты не потерял времени за свою свадебную поездку.

Тесман. Да, смею сказать. Но сними же шляпку, тетя. Дай-ка я развяжу тебе ленты. А?

Фрёкен Тесман (пока он развязывает ей ленты у шляпы). Господи!.. Точь-в-точь как бывало… когда ты еще жил с нами.

Тесман (вертя ее шляпу в руках). Да какую же нарядную шляпку ты себе завела!

Фрёкен Тесман. Это я… для Гедды купила.

Тесман. Для Гедды? А?

Фрёкен Тесман. Да, чтобы ей не стыдно было при случае показаться со мной на улице.

Тесман (гладя ее по щеке). Обо всем-то ты подумаешь, тетя Юлле! (Кладет ее шляпу на стул около стола.) Ну, а теперь знаешь?.. Теперь сядем-ка вот тут на диване да потолкуем, пока Гедда не выйдет.

Фрёкен Тесман (ставит свой зонтик в угол около дивана, садится на диван рядом с Тесманом, берет его за обе руки и оглядывает). Какое счастье, что ты опять тут с нами, Йорген! Жив, здоров!.. Сынок нашего покойного Йокума!

Тесман. А я-то как рад! Свидеться опять с тобой, тетя Юлле! Ведь ты была мне вместо отца и матери.

Фрёкен Тесман. Знаю, знаю, что не разлюбишь своих старых теток!

Тесман. А тетя Рина, значит, все так же?.. Ничуть не лучше ей? А?

Фрёкен Тесман. Нет, дружок. Да и ждать этого, пожалуй, нечего. Бедняжка! Лежит по-прежнему, как все эти годы. Только бы господь оставил ее мне еще на время! Не то совсем не буду знать, куда и девать себя. Особенно теперь, когда вот и о тебе больше не придется заботиться.

Тесман (треплет ее по плечу). Ну, полно, полно…

Фрёкен Тесман (вдруг меняя тон). Подумать, однако… ты теперь женатый человек, Йорген! Да еще подхватил Гедду Габлер. Красавицу Гедду Габлер! Подумай, сколько у нее было поклонников!

Тесман (самодовольно напевая и улыбаясь). Да, пожалуй, у меня теперь немало найдется здесь в городе добрых друзей-завистников! А?

Фрёкен Тесман. И вдобавок тебе еще удалось совершить такую долгую свадебную поездку! Больше пяти, почти шесть месяцев…

Тесман. Ну, для меня-то она была также вроде научной поездки. Сколько архивов удалось перерыть! Сколько книг перечитать!

Фрёкен Тесман. Могу себе представить. (Более конфиденциально.) Ну, а послушай, Йорген… тебе нечего сообщить мне? Чего-нибудь особенного?

Тесман. Из поездки?

Фрёкен Тесман. Да-а…

Тесман. Нет, ничего… кроме того, о чем я уже писал. А что я получил там докторскую степень… я тебе ведь вчера вечером говорил.

Фрёкен Тесман. Да не то… Я хотела спросить… нет ли у тебя чего в виду?.. Нет ли каких надежд?

Тесман. Надежд?

Фрёкен Тесман. Господи боже мой, Йорген… Ведь я же тебе родная тетка!

Тесман. Да-a, надежды-то у меня, конечно, есть.

Фрёкен Тесман. А-а!

Тесман. И даже больше — стать не сегодня-завтра профессором.

Фрёкен Тесман. Ах, профессором! Да…

Тесман. То есть… отчего не сказать прямо? Я даже наверно знаю, что буду профессором. Но ведь и ты это знаешь, милая тетя Юлле!

Фрёкен Тесман (посмеиваясь). Ну, конечно, знаю, твоя правда. (Меняя тон.) Но мы заговорили про вашу поездку… Она, верно, ужасно дорого стоила, Йорген?

Тесман. Ну что же, стипендию ведь дали порядочную. Это было немалое подспорье.

Фрёкен Тесман. Не понимаю все-таки, как вам хватило на двоих?

Тесман. Да, это, пожалуй, понять трудно. А?

Фрёкен Тесман. А ведь путешествовать с дамой — это, говорят, обходится куда дороже.

Тесман. Конечно, несколько дороже, конечно. Но ведь эта поездка была необходима для Гедды, действительно необходима. Иначе неудобно было бы, неловко.

Фрёкен Тесман. Да, да, верно, так. Свадебные путешествия теперь как-то вошли в обычай. Ну, а скажи, успел ли ты хорошенько осмотреться на новоселье?

Тесман. Как же! Я встал с рассветом.

Фрёкен Тесман. И как же тебе все здесь нравится?

Тесман. Отлично! Прямо великолепно! Одного не пойму, на что нам эти две лишние комнаты между маленькой гостиной и спальней Гедды?

Фрёкен Тесман (посмеиваясь). Ну, милый мой Йорген, они еще понадобятся… со временем.

Тесман. Да, пожалуй, твоя правда, тетя Юлле! Ведь библиотека моя будет мало-помалу расти… А?

Фрёкен Тесман. Вот-вот, мой милый мальчик, я как раз думала о библиотеке.

Тесман. А больше всего я рад за Гедду. Она еще до помолвки нашей всегда говорила, что нигде бы ей так не хотелось жить, как именно здесь, в особнячке государственной советницы Фалк.

Фрёкен Тесман. Да, представь себе, надо же было так случиться, что его как раз назначили в продажу… только вы успели уехать.

Тесман. Да, милая тетя Юлле, нам все-таки повезло! А?

Фрёкен Тесман. Только недешево, дружок! Недешево тебе все это обойдется.

Тесман (несколько упав духом и тревожно глядя на нее). Пожалуй, что так, тетя. А?

Фрёкен Тесман. О, господи! Еще бы!..

Тесман. А как, например? Приблизительно? А?

Фрёкен Тесман. Ну, уж этого я тебе определить не сумею, пока не все счета получены.

Тесман. Хорошо еще, что асессор Бракк выговорил такие льготные условия. Он сам написал об этом Гедде.

Фрёкен Тесман. Да ты уж особенно не тревожься, милый мой… За мебель и ковры я сама поручилась.

Тесман. Поручилась? Ты? Милая тетя, какое же ты могла представить обеспечение?

Фрёкен Тесман. Книжку, по которой мы получаем проценты из банка.

Тесман (вскакивая). Как! Проценты с твоего и тети Рины капитала?

Фрёкен Тесман. Да, видишь, другого я ничего не придумала.

Тесман (становясь перед ней). Но, тетя, право же, ты… совсем того! Ведь это единственное обеспечение ваше с тетей Риной!

Фрёкен Тесман. Ну-ну, есть из-за чего волноваться! Это же одна формальность, понимаешь? Так и асессор Бракк сказал. Это ведь он был так мил… все устроил. И сказал — одна формальность.

Тесман. Может быть, и так. А все-таки…

Фрёкен Тесман. Ты же теперь начнешь получать свое жалованье — будет из чего выплачивать. Ну, а если нам и придется немножко раскошелиться, помочь тебе вначале… так это может только порадовать нас.

Тесман. Тетя, милая! Никогда ты не устанешь жертвовать собою для меня!

Фрёкен Тесман (встает и кладет ему руки на плечи). Сгладить тебе путь, милый мой мальчик, — да что же может доставить мне больше радости! Ты ведь рос без отца, без матери… и теперь мы почти у цели! Иной раз, правда, туговато приходилось… Но, слава богу, ты теперь на верной дороге, Йорген!

Тесман. Да, в сущности, удивительно, как все это сложилось.

Фрёкен Тесман. Да, все твои соперники, которые становились тебе поперек дороги… хотели загородить тебе путь… должны были смириться. Все сели на мель! Особенно тот, кто был опаснее всех… Да, что посеешь, то и пожнешь… Сбился с пути, бедняга!

Тесман. Ты слышала что-нибудь об Эйлерте? То есть с тех пор, как мы уехали?

Фрёкен Тесман. Слышала только, что он будто бы выпустил в свет новую книгу.

Тесман. Что ты! Эйлерт Левборг? Теперь вот, недавно? А?

Фрёкен Тесман. Да, говорят. Вряд ли что-нибудь особенное… Как ты думаешь? Нет, когда выйдет твоя новая книга, — это, верно, будет совсем другое, Йорген. О чем она будет?

Тесман. О брабантских кустарных промыслах{49} в средние века.

Фрёкен Тесман. Скажи пожалуйста! Суметь написать и о таких вещах!

Тесман. Впрочем, не так-то скоро она, пожалуй, выйдет. Прежде всего надо привести в порядок весь этот обширный материал, что я собрал…

Фрёкен Тесман. Да уж собирать и приводить в порядок ты мастер. Недаром ты сын покойного Йокума.

Тесман. Да, и я жду не дождусь засесть за эту работу. Теперь особенно, когда я обзавелся своим собственным уютным уголком, можно поработать.

Фрёкен Тесман. И особенно теперь, когда ты заполучил в жены ту, которая пришлась тебе так по сердцу, милый Йорген!

Тесман (обнимая ее). Да, да, тетя Юлле! Гедда — ведь это венец всего! (Оглядывается.) Да вот, кажется, и она сама! А?

Гедда показывается в маленькой комнате слева. Ей двадцать девять лет. Благородное лицо, изящная фигура, осанка горделивая. Цвет лица матово-бледный. Серые глаза отливают стальным блеском и выражают холодное, ясное спокойствие. Волосы красивого русого оттенка, но не особенно густые. Одета со вкусом, в свободное утреннее платье.

Фрёкен Тесман (идет навстречу Гедде). С добрым утром, милая Гедда! С добрым утром!

Гедда. (подает ей руку). Здравствуйте, дорогая фрёкен Тесман! Такой ранний визит? Очень любезно с вашей стороны.

Фрёкен Тесман (несколько смущенная). Ну… Надеюсь, молодая барыня хорошо почивала на новоселье?

Гедда. Благодарю. Так себе.

Тесман (смеясь). Так себе! Однако, Гедда!.. Ты спала как убитая, когда я вставал.

Гедда. К счастью… Впрочем, надо же привыкать ко всему новому, фрёкен Тесман, понемножку. (Смотрит налево.) Ах, девушка растворила двери на балкон. Целое море солнца.

Фрёкен Тесман (идет к двери). Так затворим.

Гедда. Нет, нет, не надо! Милый Тесман, задерни, пожалуйста, портьеры. Свет будет не так резок.

Тесман (у дверей). Да, да… Ну вот, Гедда, теперь у тебя и тень, и свежий воздух.

Гедда. Да, свежий воздух тут кстати. Столько цветов… Но, друг мой… Не желаете ли вы присесть, фрёкен Тесман?

Фрёкен Тесман. Нет, благодарю вас. Теперь я ведь знаю, что у вас все благополучно, и слава богу! Пора домой! Там больная моя ждет меня, не дождется.

Тесман. Пожалуйста, передай от меня тысячу поклонов и скажи, что я сам загляну попозже.

Фрёкен Тесман. Хорошо, непременно. Ах, вот еще что, Йорген. Чуть не забыла. (Роется в кармане.) Я кое-что тебе принесла.

Тесман. Что же именно, тетя? А?

Фрёкен Тесман (вынимает какой-то плоский пакет, завернутый в газетную бумагу и передает ему). А вот, посмотри, дорогой мой!

Тесман (развертывает). Боже мой! Ты сберегла их, тетя Юлле!.. Гедда! Это просто трогательно! А?

Гедда (у этажерки направо). Что такое, мой друг?

Тесман. Туфли! Мои старые утренние туфли!

Гедда. Ах, вот что. Помню, ты часто вспоминал о них во время поездки.

Тесман. Да, мне их ужасно недоставало. (Подходит к ней.) Вот они, посмотри, Гедда!

Гедда (переходя к печке). Право, меня это мало интересует.

Тесман (идя за ней). Подумай… тетя Рина сама вышила их мне… лежа больная в постели! О, ты не поверишь, сколько связано с ними воспоминаний!

Гедда (у стола). Не для меня же, собственно.

Фрёкен Тесман. Гедда правду говорит, Йорген.

Тесман. Но мне кажется, теперь, когда она вошла в семью…

Гедда (перебивая). Вряд ли, однако, мы уживемся с этой прислугой, Тесман.

Фрёкен Тесман. Не уживетесь… с Бертой?

Тесман. Милая… что это тебе вздумалось? А?

Гедда (указывая рукой). Посмотри, оставила тут на стуле свою старую шляпку.

Тесман (испуганно роняя туфли). Гедда!

Гедда. Подумай… вдруг бы кто-нибудь вошел и увидел?

Тесман. Но, Гедда же! Ведь это тетина шляпка!

Гедда. Да?

Фрёкен Тесман (берет шляпу). Моя. И, собственно говоря, вовсе не старая, милая фру Гедда.

Гедда. Признаюсь, я не разглядела ее хорошенько, фрёкен Тесман.

Фрёкен Тесман (завязывая ленты шляпы). И, сказать по совести, надета в первый раз.

Тесман. И какая нарядная, просто прелесть.

Фрёкен Тесман. Так себе, так себе, дружок. (Осматривается.) Зонтик?.. А, вот! (Берет зонтик.) И это тоже мой… (бормочет), а не Берты.

Тесман. Новая шляпка и новый зонтик! Подумай, Гедда!

Гедда. Очень красиво, прелестно.

Тесман. Не правда ли? А?.. Ну, а ты, тетя, прежде чем уйти… посмотри хорошенько на Гедду. Какая она у нас красивая, прелесть!

Фрёкен Тесман. Дружок мой, это ведь не новость. Гедда и всегда была прекрасна. (Кивает головой и направляется к выходу направо.)

Тесман (следуя за ней). Да, но ты заметила, как она расцвела, пополнела за поездку?

Гедда (идет в глубину комнаты). Перестань!..

Фрёкен Тесман (останавливается и оборачивается). Пополнела?

Тесман. Да, тетя Юлле. Теперь оно не так заметно в этом платье. Но я-то имею основания, чтобы…

Гедда (у стеклянной двери, с нетерпением). Ах, никаких у тебя нет оснований… ни для чего!

Тесман. Пожалуй, это горный тирольский воздух?..

Гедда (перебивая, отрывисто). Я совершенно такая же, как уехала.

Тесман. Да ведь это ты говоришь! А нам виднее. Не правда ли, тетя?

Фрёкен Тесман (пристально смотрит на Гедду, сложив в умилении руки). Гедда прекрасна… прекрасна… прекрасна! (Подходит к ней, берет обеими руками ее голову и целует в волосы.) Благослови и сохрани господь Гедду Тесман… для Йоргена!

Гедда (осторожно высвобождаясь). Ну, будет…

Фрёкен Тесман (тихо, растроганно). Каждый день буду заходить к вам.

Тесман. Пожалуйста, тетя! А?

Фрёкен Тесман. Прощайте, прощайте! (Уходит через переднюю.)

Тесман ее провожает. Дверь остается полуоткрытой. Слышно, как Тесман несколько раз благодарит за туфли и просит передать поклоны тете Рине. Гедда в это время ходит взад и вперед по комнате, то заламывая, то стискивая руки, словно в бешенстве. Затем подходит к стеклянной двери, раздвигает портьеры и вперяет взор в даль. Несколько минут спустя Тесман возвращается и затворяет за собой двери в переднюю.

Тесман (поднимая туфли с полу). Что ты там делаешь, Гедда?

Гедда (овладев собой, спокойно). Стою и смотрю на деревья. Как все пожелтело, поблекло…

Тесман (завертывает туфли и кладет их на стол). Да ведь уже сентябрь на дворе.

Гедда (снова нервно). Да, подумай, уже сентябрь на дворе!

Тесман. А не показалось тебе, что тетя Юлле была какая-то странная… А? Чуть ли не торжественная? Что бы ото такое с ней? А?

Гедда. Я ведь почти совсем не знаю ее. Разве она не часто бывает такая?

Тесман. Нет, не такая, как сегодня.

Гедда (отходя от стеклянной двери). Что ж, ты думаешь, она обиделась за шляпку?

Тесман. Нет, не особенно. Разве в первую минуту… чуть-чуть.

Гедда. Но что это в самом деле за манера разбрасывать свои вещи в гостиной. Это не принято.

Тесман. Будь спокойна. Тетя Юлле не сделает этого больше.

Гедда. Впрочем, я сумею сгладить это.

Тесман. О милая Гедда, если бы ты захотела только!

Гедда. Когда зайдешь к ним сегодня, пригласи ее к нам на сегодняшний вечер.

Тесман. Вот-вот, непременно. И знаешь, чем ты еще могла бы очень обрадовать ее?

Гедда. Ну?

Тесман. Если бы ты могла преодолеть себя и быть с ней на «ты». Ну, для меня, Гедда! А?

Гедда. Нет, нет, Тесман, и не проси. Я уже раз сказала тебе. Еще тетей я, пожалуй, попробую ее называть… И этого довольно.

Тесман. Ну-ну. А только, по-моему, раз ты теперь вошла уже в нашу семью…

Гедда. Гм… не знаю еще хорошенько… (Опять уходит в глубь комнаты.)

Тесман (немного погодя). Что ты, Гедда? Чем-то недовольна? А?

Гедда. Да вот смотрю на свое старое пианино. Не особенно-то оно подходит ко всему остальному.

Тесман. А вот, как только получу первое жалованье, постараюсь его обменять.

Гедда. Нет, нет! Я не хочу расставаться с ним. Лучше поставить его там, в маленькой комнате, а вместо него приобрести новое. При случае, конечно.

Тесман (несколько спавшим голосом). Да… конечно… отчего же?..

Гедда (берет с пианино букет). Этих цветов не было вчера ночью, когда мы приехали.

Тесман. Верно, тетя Юлле принесла.

Гедда (всматривается). Визитная карточка. (Вынимает и читает.) «Зайду попозже…» Ты догадываешься кто? Тесман. Нет. Кто же? А?

Гедда. Фру Эльвстед, жена фогта.

Тесман. Неужели? Фру Эльвстед — фрёкен Рюсинг, как ее звали прежде.

Гедда. Именно. Она, с этими несносными волосами, которыми обращала на себя внимание. Твое старинное увлечение, как мне говорили.

Тесман (смеясь). Ну, это было недолго. И до нашего знакомства с тобой, Гедда. Но подумай, она здесь, в городе!

Гедда. Странно, что она делает нам визит. Мы знакомы с ней почти только по институту.

Тесман. Да и я не видел ее уж бог знает сколько лет! Как это она уживается там, в глуши? А?

Гедда (после короткого раздумья, вдруг). Послушай, Тесман, не там ли, в этой глуши, обретается и тот — Эйлерт Левборг?

Тесман. Там, там, в тех же краях.

Берта входит из передней.

Берта. Барыня! Опять пришла та дама… что была раньше и букет принесла. Вот, что вы держите.

Гедда. А! Она? Ну, просите ее сюда.

Берта отворяет дверь перед Tea Эльвстед и сама уходит. Tea — худенькая миниатюрная женщина, с мягкими красивыми чертами лица. Глаза светло-голубые, большие, круглые, выпуклые, с несколько наивным, испуганно-вопросительным выражением. Волосы замечательно светлого, почти золотистого цвета, необыкновенно густые и волнистые. Она года на два моложе Гедды. Одета в темное визитное платье, сшитое со вкусом, но не по последней моде.

(Ласково встречая ее.) Здравствуйте, дорогая фру Эльвстед. Очень приятно снова встретиться с вами!

Tea (нервно, стараясь овладеть собой). Да… мы с вами давно не виделись…

Тесман (подавая ей руку). И со мной тоже. А?

Гедда. Благодарю вас за прелестные цветы…

Tea. He стоит… Я было собиралась зайти к вам сразу, вчера днем, да узнала, что вы еще не вернулись из поездки.

Тесман. Вы сами недавно здесь в городе? А?

Tea. Со вчерашнего дня только. О, я совсем было пришла в отчаяние, узнав, что вас нет дома.

Гедда. В отчаяние? Почему?

Тесман. Но, добрейшая фру Рюсинг… фру Эльвстед, хотел я сказать…

Гедда. Надеюсь, с вами ничего не случилось?

Tea. Нет, случилось. И, кроме вас, я ни души не знаю здесь, к кому бы обратиться.

Гедда (кладет букет на стол). Пожалуйста… присядем на диван.

Tea. Ах, я так нервничаю, что мне совсем не сидится.

Гедда. Ну, ничего. Посидим. (Берет Tea за руку, усаживает ее на диван и сама садится рядом.)

Тесман. Ну? Так что же, фру Эльвстед?

Гедда. У вас там что-нибудь произошло?

Tea. Да… и произошло и не произошло. Ах, мне так хотелось бы, чтобы вы не поняли меня как-нибудь превратно.

Гедда. Так вам лучше всего высказаться прямо, фру Эльвстед.

Тесман. Вы ведь для этого и пришли. А?

Tea. Да, да… конечно. Ну вот… я должна вам сказать, если вы еще не знаете, что Эйлерт Левборг тоже здесь в городе.

Гедда. Левборг!..

Тесман. Как, Эйлерт Левборг опять здесь! Подумай, Гедда!

Гедда. Господи! Я же слышу.

Tea. Он здесь уже с неделю. Подумайте — целую неделю! Здесь, в этом опасном городе! Один!.. Здесь ведь так легко попасть в дурную компанию.

Гедда. Милейшая фру Эльвстед… какое же вам, в сущности, дело?

Tea (растерянно глядя на нее, скороговоркой). Он был учителем у детей…

Гедда. У ваших детей?

Tea. У детей моего мужа. У меня своих нет.

Гедда. А, у ваших пасынков.

Tea. Да.

Тесман (сбиваясь). Что же… он уже настолько исправился… то есть как бы это выразиться?.. настолько изменился к лучшему, что ему можно было поручить такое дело? А?

Tea. Да, последние два-три года про него нельзя было сказать ничего такого.

Тесман. Неужели? Подумай, Гедда!

Гедда. Слышу.

Tea. Решительно ничего, уверяю вас! Ни в каком отношении. Но все-таки… Теперь он опять попал сюда… в большой город… и у него с собой большие деньги. Я смертельно боюсь за него.

Тесман. Но отчего же он не остался там?.. У вас и вашего мужа? А?

Tea. Да вот, как вышла его книга, ему уж и не сиделось на месте у нас.

Тесман. Да, да, правда… И тетя Юлле мне говорила, что он написал новую книгу.

Tea. Да, да, большую книгу… По истории культуры, кажется, так. Две недели уже прошло. Ее нарасхват покупают и читают… Огромный успех.

Тесман. Каково! Он, верно, воспользовался старым материалом от прежних, лучших своих времен?

Tea. То есть, вы думаете, это результат трудов прежних лет?

Тесман. Ну да.

Tea. Нет, он все написал, пока был у нас… в течение последнего года.

Тесман. Вот приятно слышать… Подумай, Гедда!

Tea. Ах, если б только так и продолжалось!

Гедда. Вы уже виделись с ним?

Tea. Нет еще. Мне так трудно было добыть его адрес… Лишь сегодня утром удалось наконец.

Гедда (пристально глядя на нее). По правде сказать немножко странно, что ваш муж… гм…

Tea (нервно вздрагивая). Мой муж? Что?..

Гедда. Посылает вас сюда с таким поручением. Отчего бы ему самому не приехать присмотреть за своим другом?

Tea. Ах, что вы! У моего мужа нет на это времени!.. К тому же… мне надо было сделать кое-какие покупки…

Гедда (с чуть заметной улыбкой). Ну, тогда дело другое.

Tea (быстро встает, в волнении). И я очень, очень прошу вас, господин Тесман, примите Левборга… поласковее… если он к вам придет! Да он наверно зайдет к вам! Господи! Вы ведь были когда-то такими друзьями… Да и занимаетесь одним предметом. Тою же отраслью науки, насколько я могу судить.

Тесман. Да, да. Прежде, во всяком случае, это было так.

Tea. Я потому и прошу вас так убедительно… И вас тоже… Поберегите его. Не правда ли, господин Тесман, вы обещаете?

Тесман. С удовольствием, фру Рюсинг…

Гедда. Эльвстед.

Тесман. Все, что только могу, сделаю для Эйлерта, положитесь на меня.

Tea. О, как это мило с вашей стороны! (Пожимает ему руку.) Благодарю, благодарю! Благодарю вас! (Спохватившись.) Мой муж так его любит.

Гедда (встает). Ты бы написал ему, Тесман. А то сам он, может быть, не зайдет.

Тесман. Да, да, пожалуй, это будет вернее, Гедда. А?

Гедда. И чем скорее, тем лучше. Сейчас же, по-моему.

Tea (умоляюще). Ах, если бы!..

Тесман. Сию же минуту. У вас есть его адрес, фру… фру… Эльвстед?

Tea. Да. (Достает из кармана записку и передает ему.) Вот.

Тесман. Хорошо, хорошо. Так я пойду… (Осматривается.) Ах да, туфли? А, тут! (Берет сверток и направляется из комнаты.)

Гедда. Напиши теплое, дружеское письмо. Да подлиннее… как следует.

Тесман. Ну, конечно.

Tea. Но, бога ради, ни слова, что это я просила!

Тесман. Само собой разумеется. А? (Идет через маленькую комнату направо.)

Гедда (близко подойдя к Tea, улыбается и говорит вполголоса). Вот так. Это называется одним ударом убить двух зайцев.

Tea. То есть как это?

Гедда. Вы не поняли? Надо было выпроводить его.

Tea. Да… писать письмо…

Гедда. А мне… поговорить с вами наедине.

Tea (смущенно). О том же?

Гедда. Именно.

Tea (испуганно). Но больше ведь ничего нет, фру Тесман! Право, ничего!

Гедда. Ну нет, есть… И даже много. Настолько-то я сумела понять. Присядем же и поговорим начистоту. (Принуждает Теа сесть в кресло около печки и сама садится рядом на пуф.)

Tea (беспокойно поглядывая на часы). Но, милая, дорогая фру Тесман… я уже собиралась было уходить…

Гедда. Время, верно, еще терпит… Ну? Расскажите же мне теперь, как вам живется дома, в семье?

Tea. Ах, как раз об этом мне меньше всего хотелось бы говорить.

Гедда. Ну, мне-то, милая?.. Господи, мы ведь учились вместе.

Tea. Да… но вы были классом старше… Ах, как я вас боялась тогда!

Гедда. Боялись? Меня?

Tea. Да, ужасно. Вы все, бывало, теребили меня за волосы, когда мы встречались с вами на лестнице.

Гедда. Да неужели?

Tea. А раз даже сказали, что спалите мне их.

Гедда. Ну, понятно, я шутила!

Tea. Да, но я была такая глупая тогда… А потом… во всяком случае… мы и вовсе разошлись… Мы ведь принадлежали совсем к разным кругам.

Гедда. Так попробуем хоть теперь немножко сблизиться друг с другом. Слушайте! В институте мы были на «ты» и называли друг друга просто по имени…

Tea. О нет, вы, право, ошибаетесь.

Гедда. Ничуть. Я это отлично помню! Так будем же подругами, как в старину… (Подвигается к ней.) Вот так. (Целует ее в щеку.) Теперь говори мне «ты» и зови меня Геддой!

Tea (жмет и гладит ее руки). Сколько ласки и участия!.. Я совсем к этому не привыкла!

Гедда. Ну, полно… И я буду говорить тебе по-прежнему «ты» и называть моей милой Торой.

Tea. Меня зовут Tea.

Гедда. Ах да, конечно. Я и хотела сказать Tea. (Смотрит на нее с участием.) Так ты не привыкла к ласке и участию, Tea? В собственной своей семье?

Tea. Да если бы у меня была семья. Но ее нет. И не было никогда.

Гедда (поглядев на нее с минуту). Я и предчувствовала что-нибудь в этом роде.

Tea (беспомощно глядя перед собой). Да… да… да…

Гедда. Я вот не припомню теперь хорошенько… сначала ты была, кажется, экономкой у фогта?

Tea. To есть поступила я, собственно, гувернанткой. Но жена его… первая… была такая болезненная, все больше лежала. Так что мне пришлось взять на себя и домашнее хозяйство.

Гедда. А в конце концов… ты сама стала хозяйкой?

Tea (тяжело вздохнув). Да, хозяйкой.

Гедда. Постой… Сколько же это лет прошло с тех пор?

Tea. С тех пор, как я вышла замуж?

Гедда. Да.

Tea. Да вот уже пять лет.

Гедда. Верно, так и есть.

Tea. О, эти пять лет… Вернее… два-три последних года! Ах, вы не можете себе представить…

Гедда (слегка ударяя ее по руке). «Вы»? Нехорошо, Tea!

Tea. Нет, нет. Я постараюсь не забывать… Ах, если бы… если бы ты только знала…

Гедда (как бы вскользь). Эйлерт Левборг тоже, кажется, года три прожил там?

Tea (неуверенно глядя на нее). Эйлерт Левборг?.. Да.

Гедда. Ты была знакома с ним еще здесь, в городе?

Tea. Почти совсем не была знакома. То есть, разумеется, знала по имени.

Гедда. Ну, а там… он стал бывать у вас в доме?

Tea. Да, каждый день. Его ведь пригласили заниматься с детьми. Одной мне не справиться было со всем.

Гедда. Понятно… Ну, а муж твой?.. Он, должно быть, часто бывает в разъездах?

Tea. Да. Вы… ты ведь знаешь, фогту часто приходится объезжать свой округ.

Гедда (облокотясь на ручку кресла). Tea… бедная, милая Tea… Теперь ты должна рассказать мне все, как оно есть.

Tea. Так спрашивай лучше сама.

Гедда. Что за человек, в сущности, твой муж? То есть каков он, например, в семейной жизни? К тебе хорошо относится?

Tea (уклончиво). Сам он, верно, находит, что лучше и нельзя.

Гедда. Мне кажется только… он слишком стар для тебя. Верно, лет на двадцать старше?

Tea (с раздражением). И это тоже. Одно к одному. Он весь не по мне… У нас нет ничего общего… решительно ничего.

Гедда. Но все-таки он любит тебя? Хоть по-своему?

Tea. Ох, уж не знаю, право… Пожалуй, я просто нужна ему для дома. Ну, и недорого стою. Дешевая жена.

Гедда. Вот уж это глупо с твоей стороны!

Tea (качая головой). Ничего не поделаешь. С ним, по крайней мере. Он, кажется, никого на свете не любит по-настоящему, кроме себя самого. Разве еще детей немножко.

Гедда. И Эйлерта Левборга, прибавь!

Tea. (глядя на нее). Эйлерта Левборга? С чего ты взяла?

Гедда. Но, милая моя… мне кажется, если он посылает тебя сюда вслед за ним… (С едва заметной улыбкой.) Да и потом, ты сама говорила Тесману.

Tea (нервно вздрагивая). Ах, так?.. Да, кажется. (С внезапным порывом.) Нет, уж лучше сразу сказать тебе все напрямик! Все равно ведь не скроешь.

Гедда. Но, милая Теа?..

Tea. Так вот, в двух словах: муж совсем не знал, что я еду.

Гедда. Что-о! Муж твой не знал?..

Tea. Разумеется. Его и дома не было. Он в отъезде. А у меня сил больше не хватило, Гедда. Не выдержать было. Меня ожидало такое одиночество там!..

Гедда. Ну? И как же ты?

Tea. Да так. Собрала кое-какие свои вещи, самое необходимое. Все втихомолку. И ушла из дому.

Гедда. Так прямо и ушла?

Tea. Да, села в поезд и приехала сюда.

Гедда. Tea! Милая!.. Как же у тебя хватило духу?

Tea (встает и отходит в сторону). Да что же мне оставалось делать?

Гедда. А что, ты думаешь, скажет твой муж, когда ты вернешься домой?

Tea (у стола, глядя на Гедду). Вернусь… к нему?

Гедда. Ну да, ну да.

Tea. К нему я больше никогда не вернусь.

Гедда (встает и подходит к ней). Так ты… серьезно разошлась с ним?

Tea. Другого выхода у меня не было.

Гедда. Как же это ты так… открыто?

Tea. Да ведь все равно не скроешь.

Гедда. Но что будут говорить про тебя, Tea! Подумай только!

Tea. А пусть что хотят, то и говорят! (Тяжело и устало опускается на диван.) Я должна была так поступить, и больше ничего.

Гедда (после небольшой паузы). Что же ты теперь думаешь начать? За что взяться?

Tea. Сама не знаю еще. Одно я знаю — мне надо жить там, где живет Эйлерт Левборг… Если вообще буду жить.

Гедда (придвигает себе от стола стул, садится около Tea и гладит ее руку). Послушай, Tea… как это у вас началось — эта дружба с Эйлертом Левборгом?

Tea. Да так, мало-помалу. Мне как-то удалось приобрести на него некоторое влияние.

Гедда. Вот как!

Tea. Да. Он отстал от своих старых привычек. Не по моим просьбам, — я бы никогда не посмела его просить. Но он, видно, заметил, что все такое мне не по душе. И сам перестал.

Гедда (подавляя невольную презрительную усмешку). Ты, значит, как говорится, подняла павшего, милочка Tea.

Tea. По крайней мере, он сам так говорит. Но и он… со своей стороны… сделал из меня что-то вроде настоящего человека. Научил меня мыслить… и понимать…

Гедда. Так он и с тобой занимался?

Tea. Не то чтобы занимался, а так… беседовал. О многом, многом. И вот настало то чудное, счастливое время, когда я начала принимать участие в его работе! Он позволил мне помогать ему!

Гедда. Неужели?

Tea. Да! Он писал не иначе как посоветовавшись со мной. Мы всегда работали вместе.

Гедда. Как добрые товарищи.

Tea (с воодушевлением). Товарищи! Да, подумай, Гедда, и он так говорил!.. Ах, мне бы следовало считать себя такой счастливой. Но я не могу. Я не знаю ведь, надолго ли это.

Гедда. Разве ты так мало уверена в нем?

Tea (тяжело переводя дух). Между Эйлертом Левборгом и мною стоит тень одной женщины.

Гедда (с напряженным вниманием глядит на нее). Кто бы это мог быть?

Tea. Не знаю. Какая-нибудь… старая любовь, которой он, верно, никогда и не забывал окончательно.

Гедда. Он разве… что-нибудь такое говорил?

Tea. Только раз намекнул… и то вскользь.

Гедда. Ну? И что же он сказал?

Tea. Сказал, что при расставании она хотела застрелить его.

Гедда (овладев собой, холодно). Будто? Это как-то не в здешних нравах.

Tea. Да. Потому я и думаю, что это не кто иная, как та рыжая певица, за которой он одно время…

Гедда. Да, пожалуй.

Tea. И я, помню, слышала про нее, что она всегда ходит с заряженным револьвером.

Гедда. Ну, так это, разумеется, она!

Tea (ломая руки). И представь себе, Гедда, я узнала, что эта певица… опять здесь, в городе! Ах, я в таком отчаянии…

Гедда (искоса поглядывая на дверь в маленькую комнату). Тсс!.. Тесман! (Вставая, шепотом.) Tea… все это должно остаться между нами.

Tea (вскакивая). О да, да! Бога ради!..

Тесман проходит справа через маленькую комнату. В руках у него письмо.

Тесман. Ну вот… послание готово.

Гедда. И отлично. Но фру Эльвстед, кажется, собирается уходить. Подожди минутку. Я провожу ее до садовой калитки.

Тесман. Слушай, Гедда, нельзя ли, чтобы Берта отправила это?

Гедда (берет письмо). Хорошо, я скажу ей.

Берта входит из передней.

Берта. Пришел асессор Бракк, говорит, что очень желал бы повидать господ.

Гедда. Просите асессора. А потом… бросьте это письмо в почтовый ящик.

Берта (берет письмо). Хорошо. (Отворяет двери асессору и уходит.)

Асессор Бракк — человек лет сорока пяти, приземист, но хорошо сложен, с мягкими эластичными движениями. Лицо округлое, с благородным профилем. Волосы еще почти черные, коротко острижены и тщательно завиты. Живые бойкие глаза. Густые брови. Усы тоже густые, с подстриженными концами. Одет изящно, хотя несколько моложаво для своих лет, в городской костюм для прогулки. Прибегает к пенсне, которое время от времени сбрасывает.

Бракк (со шляпой в руках, кланяется). Можно ли позволить себе столь ранний визит?

Гедда. Конечно, можно.

Тесман (жмет ему руку). Вы у нас всегда желанный гость. (Знакомит.) Асессор Бракк… фрёкен Рюсинг…

Гедда. Ах.

Бракк (кланяется). Очень приятно…

Гедда (смотрит на него и смеется). Право, интересно взглянуть на вас при дневном свете, асессор!

Бракк. Вы находите… перемену?

Гедда. Да, вы как будто помолодели.

Бракк. Весьма признателен.

Тесман. А что же вы скажете про Гедду? А? Не расцвела разве? Она просто…

Гедда. Меня оставь, пожалуйста, в покое. Лучше поблагодари асессора за все его хлопоты…

Бракк. Помилуйте… для меня одно удовольствие…

Гедда. Да, вы настоящий друг. Но, я вижу, подруге моей не терпится уйти… До свидания, асессор! Я сейчас вернусь.

Обоюдные поклоны. Tea и Гедда уходят через переднюю.

Бракк. Ну, что же… супруга ваша не совсем недовольна?

Тесман. О, мы не знаем, как и благодарить вас. Конечно… кое-какие перемещения необходимы… Кое-чего не хватает… Придется приобрести некоторые мелочи.

Бракк. Да? В самом деле?

Тесман. Мы, разумеется, не станем затруднять этим вас. Гедда сама все хочет устроить… Не присесть ли нам? А?

Бракк. Благодарю. На минутку. (Садится у стола.) Нужно кое-что сообщить вам, милейший Тесман.

Тесман. Да… А, понимаю! (Садится.) Теперь, должно быть, начнется серьезная часть торжества. А?

Бракк. Ну, денежные дела еще терпят пока. Хотя, впрочем, я готов пожалеть, что мы не устроились немножко поскромнее.

Тесман. Да ведь нельзя же было иначе. Подумайте о Гедде, дорогой асессор. Вы хорошо знаете ее… Мог ли я предложить ей чисто мещанскую обстановку?

Бракк. Нет, нет, в том-то и беда.

Тесман. К тому же, к счастью, мое назначение ведь не за горами.

Бракк. Ну, знаете… такие вещи частенько затягиваются.

Тесман. Вы разве что-нибудь такое слышали? А?

Бракк. То есть ничего вполне определенного… (Обрывая.) Но действительно, одну новость я могу вам сообщить.

Тесман. Ну?

Бракк. Ваш старый товарищ Эйлерт Левборг опять здесь.

Тесман. Это я уже знаю.

Бракк. Как? Откуда?

Тесман. Да вот та дама, что ушла с Геддой, рассказывала.

Бракк. Вот что! Как, однако, ее зовут? Я не расслышал.

Тесман. Фру Эльвстед.

Бракк. A-а! Жена фогта. Левборг, кажется, у них и жил там.

Тесман. Да. И подумайте, я узнал, к своей величайшей радости, что он опять стал вполне порядочным человеком.

Бракк. Да, что-то такое говорят.

Тесман. И написал новую книгу. А?

Бракк. Как же, как же!

Тесман. И она наделала большого шуму!

Бракк. Необычайного шуму, да.

Тесман. Подумайте! Разве не приятно это слышать? Он ведь замечательно даровитый… А я уж совсем было поставил на нем крест.

Бракк. Как и все, кажется, кто его знал.

Тесман. Только я не понимаю, что же он теперь станет делать? Помилуйте! На что он будет жить? А?

При последних его словах Гедда возвращается из передней.

Гедда (Бракку, с легкой презрительной усмешкой). Тесман вечно носится с этим вопросом — на что жить!

Тесман. Господи… мы говорили о бедняге Эйлерте Левборге.

Гедда (быстро взглянув на мужа). Да? (Садится в кресло у печки. Равнодушным тоном.) Что же с ним?

Тесман. Да ведь наследство свое он, наверно, давно спустил. Ну, а не может же он каждый год писать по новой книге. А? Вот я и спрашиваю, что с ним будет?

Бракк. Насчет этого я, пожалуй, могу вам сказать кое-что.

Тесман. Ну?

Бракк. Не забудьте, у него есть родственники, и довольно влиятельные…

Тесман. К сожалению, они от него совсем отказались.

Бракк. В былое время он, однако, считался гордостью и надеждой семьи.

Тесман. Да, в былое время! Но он сам испортил себе положение.

Гедда. Как знать? (С беглой улыбкой.) Ведь там, у фогта, его опять вернули на путь истинный…

Бракк. Прибавьте к этому его новую книгу…

Тесман. Да, да! Дай бог, чтоб ему в самом деле помогли как-нибудь устроиться. Я вот только что послал ему письмо. Знаешь, Гедда, я пригласил его к нам сегодня вечером.

Бракк. Однако, милейший, вы же участвуете сегодня в моей холостой пирушке! Вы вчера еще на пристани дали слово.

Гедда. Ты забыл, Тесман?

Тесман. И то забыл!

Бракк. Впрочем, он едва ли придет к вам, будьте спокойны.

Тесман. Отчего? А?

Бракк (встает и, опираясь руками на спинку стула, говорит как бы нехотя). Видите ли, милейший Тесман… и вы, фру Тесман… С моей стороны не по-дружески было бы не сообщить вам нечто… нечто такое…

Тесман. Касающееся Эйлерта Левборга?

Бракк. И его и вас.

Тесман. В чем же дело, дорогой асессор?

Бракк. Вы должны быть готовы к тому, что назначение ваше состоится, пожалуй, не так скоро, как вы желаете и ожидаете.

Тесман (тревожно вскакивая со стула). Какие-нибудь неприятности? А?

Бракк. Будет, вероятно, объявлен конкурс…

Тесман. Конкурс! Подумай, Гедда!

Гедда (глубже усаживаясь в кресло). Так, так.

Тесман. Кто же, кто конкурент? Ведь не…

Бракк. Именно, Эйлерт Левборг.

Тесман (всплескивая руками). Нет, ведь это же немыслимо! Совершенно невозможно! А?

Бракк. Гм… Пожалуй, все-таки доживем до этого.

Тесман. Но послушайте! Ведь это что же?.. Это была бы такая невероятная бесцеремонность по отношению ко мне! (Размахивая руками.) Подумайте, я ведь человек женатый! Мы и женились-то в расчете на это… истратились… и у тети Юлле заняли… Помилуйте! Ведь мне же почти наверно обещали это назначение! А?

Бракк. Ну-ну-ну… вы, вероятно, и получите его, только по конкурсу.

Гедда (не шевелясь в кресле). Подумай, Тесман… это будет вроде гонок!

Тесман. Но, милочка Гедда, я не понимаю, как ты можешь относиться к этому так равнодушно!

Гедда (по-прежнему). И не думаю. Напротив, меня очень интересует результат.

Бракк. Во всяком случае, фру Тесман, хорошо, что вы узнали положение вещей, и теперь же… то есть еще до того, как приступили к тем маленьким покупкам, которыми, как я слышал, вы угрожаете.

Гедда. Ну, что касается этого, то ничего не изменится.

Бракк. Вот как? Тогда дело другое. А затем… до свидания! (Тесману.) После обеда я всегда гуляю, так и зайду за вами.

Тесман. Да, да… Ах, я совсем голову потерял!

Гедда (полулежа, протягивает руку). Прощайте, асессор! Милости просим опять.

Бракк. Благодарю вас. До свидания.

Тесман (провожая его до дверей). Прощайте, дорогой асессор. Вы, пожалуйста, меня извините…

Бракк уходит через переднюю.

(Возвращаясь.) Ах, Гедда! Никогда не следует фантазировать! А?

Гедда (смотрит на него с улыбкой). А ты разве этим занимаешься?

Тесман. Да, знаешь, нельзя не сознаться, что очень фантастично было… жениться и устраивать дом на одних надеждах.

Гедда. Пожалуй, ты прав.

Тесман. Ну… зато мы хоть обзавелись своим уголком, Гедда. Подумай… мы оба так мечтали об этом доме. Почти бредили им… могу я сказать. А?

Гедда (устало приподнимаясь с кресла). Уговор был — жить открыто. Принимать.

Тесман. Ах, господи! И я так радовался этому! Видеть тебя хозяйкой в избранном кругу! Подумай! А? Да, да, что делать. Пока придется, значит, пожить в уединении, вдвоем. Принимать у себя только тетю Юлле время от времени… Эх! Тебе-то совсем, совсем иначе надо было бы зажить!

Гедда. Ливрейного лакея у меня, конечно, не будет на первых порах.

Тесман. Нет, увы! Держать лакея — об этом не может быть и речи.

Гедда. О собственной верховой лошади, должно быть… Тесман (испуганно). О верховой лошади!..

Гедда. …Теперь и думать нечего.

Тесман. Боже сохрани… само собой!

Гедда (идет в глубь комнаты). Ну… одно-то развлечение у меня все-таки остается пока что…

Тесман (просияв). Слава богу! Какое же, Гедда? А?

Гедда (у двери в маленькую комнату, смотрит на него со скрытой насмешкой). Мои пистолеты, Йорген.

Тесман (испуганно). Пистолеты!

Гедда (с холодным взглядом). Пистолеты генерала Габлера. (Уходит через маленькую комнату к себе налево.)

Тесман (бежит за ней к дверям и кричит ей вслед). Но бог с тобой, милая, дорогая Гедда… не трогай ты этих опасных штук. Ну, для меня, Гедда! А?

Действие второе

Та же комната, что в первом действии. Только пианино убрано и вместо него поставлен изящный письменный столик с полочкой для книг. У дивана налево тоже новый столик. Большая часть букетов унесена. Букет Tea Эльвстед стоит на столе, который посреди комнаты. Время послеобеденное.

Гедда в изящном костюме для приемов стоит у отворенной стеклянной двери и заряжает револьвер. Другой такой же лежит в раскрытом футляре на письменном столе.

Гедда (глядит вниз в сад и кричит). Еще раз здравствуйте, господин асессор!

Бракк (из сада). Мое почтение, фру Тесман!

Гедда (поднимает револьвер и прицеливается). Вот я сейчас застрелю вас.

Бракк (оттуда же). Ну, ну, ну!.. Да не цельтесь же прямо в меня!

Гедда. А вы не ходите окольной дорожкой. (Спускает курок. Выстрел.)

Бракк (ближе). Да вы совсем не в своем уме!

Гедда. Боже мой!.. Разве я попала в вас?

Бракк (еще ближе). Ну, бросьте же эти дурачества!

Гедда. Так входите, асессор!

Бракк, уже переодетый для холостой вечеринки, с легким пальто, перекинутым через руку, входит через стеклянную дверь.

Бракк. Черт возьми… вы все еще не бросаете этого спорта? Во что вы стреляете?

Гедда. Просто так… в воздух палю!

Бракк (осторожно высвобождает из ее рук револьвер). Позвольте, сударыня. (Осматривает револьвер.) А, старый знакомый! (Озирается кругом.) Где же у вас футляр? А, вот. (Прячет револьвер в футляр и запирает его.) Будет с нас на сегодня этой забавы.

Гедда. Чем же прикажете мне заниматься?

Бракк. Визитов не было?

Гедда (затворяя стеклянную дверь). Ни одного. Все близкие знакомые, верно, еще на дачах.

Бракк. Тесмана, пожалуй, тоже нет дома?

Гедда (запирает футляр с револьверами в ящик стола). Нет. Едва пообедал, побежал к своим тетушкам. Он не ждал вас так рано.

Бракк. Гм… Вот бы мне догадаться! Сглупил!

Гедда (поворачивая к нему голову). Как так?

Бракк. Да, конечно… мог бы прийти сюда… еще немножко пораньше.

Гедда (переходя на середину комнаты). Ну, тогда бы вы совсем никого не застали. Я после обеда переодевалась у себя.

Бракк. А у вас там не нашлось бы какой-нибудь крохотной щелочки, через которую можно бы переговариваться?

Гедда. Вы же забыли устроить себе такую.

Бракк. Второй промах!

Гедда. Ну, придется нам посидеть тут да подождать, пока Тесман вернется. Он вряд ли будет скоро.

Бракк. Что же, посидим, я буду терпелив.

Гедда садится в углу дивана. Бракк вешает свое пальто на спинку ближайшего стула и садится, держа шляпу в руках. Небольшая пауза.

Взгляды их встречаются.

Гедда. Ну?

Бракк (тем же тоном). Ну?

Гедда. Я первая спросила.

Бракк (слегка наклоняясь вперед). Ну что же, давайте проведем часок в приятельской беседе, фру Гедда!

Гедда (откидываясь на спинку дивана). Вам не кажется, будто целый век прошел с тех пор, как мы с вами беседовали в последний раз?.. Двух-трех фраз, которыми мы перекинулись вчера на пристани и сегодня утром, конечно, считать нечего.

Бракк. Значит… с глазу на глаз? Интимно, хотите вы сказать?

Гедда. Да-а, вроде того.

Бракк. Я тут каждый день вспоминал вас и желал, чтобы вы поскорее вернулись.

Гедда. Да и я, пожалуй, все время желала того же.

Бракк. Вы? В самом деле, фру Гедда? А я-то думал, что вам было так весело путешествовать.

Гедда. Да, уж нечего сказать!

Бракк. Но ведь Тесман только об этом и твердил в письмах.

Гедда. Ну да — он! Ведь, по его мнению, нет большего веселья, как ходить да рыться по разным библиотекам и архивам… да корпеть над перепиской старых пергаментов или чего там еще.

Бракк (несколько ядовито). Что же, это его призвание. Отчасти, по крайней мере.

Гедда. Да, конечно. И тогда не мудрено… Но я-то! Мне-то каково было! Право, дорогой асессор, мне было невыносимо скучно.

Бракк (с участием). Вы это в самом деле серьезно говорите?

Гедда. Вы, я думаю, и сами можете себе представить! Полгода не видеть ни единого человека, хоть мало-мальски из нашего круга… с кем бы можно было поговорить о вещах, интересных для нас обоих.

Бракк. Да, да… это и для меня было бы большим лишением.

Гедда. А что всего невыносимее…

Бракк. Ну?

Гедда. Вечно быть в обществе… одного и того же…

Бракк (одобрительно кивая головой). Н-да, с утра и до вечера! Подумайте… постоянно.

Гедда. Я сказала — вечно.

Бракк. Согласен. Но ведь с нашим добряком Тесманом, право, мне кажется, можно было бы…

Гедда. Тесман — специалист, дорогой асессор.

Бракк. Бесспорно.

Гедда. А путешествовать со специалистом вовсе не забавно. Во всяком случае, если такое путешествие затягивается надолго.

Бракк. Даже… с таким специалистом, которого любишь?

Гедда. Фу! Не употребляйте этого избитого слова!

Бракк (пораженный). Что, что, фру Гедда?

Гедда (полушутя-полудосадливо). Да. Попробовали бы вы сами! Слушать об истории культуры с раннего утра и до позднего вечера…

Бракк. Вечно!..

Гедда. Да, да, да! Да еще о кустарных промыслах в средние века!.. Это уж самое ужасное!

Бракк (пытливо смотрит на нее). Но скажите же мне, как тогда, в сущности, понять, что… гм…

Гедда. Что из нас с Йоргеном Тесманом вышла пара, хотите вы сказать?

Бракк. Ну, хотя бы так.

Гедда. Господи! Вас это так удивляет?

Бракк. И да и нет, фру Гедда.

Гедда. Я, видите ли, успела наплясаться досыта, любезный асессор. И мои красные деньки уже прошли… (Невольно вздрогнув.) Ах, нет! Этого я все-таки не скажу! Да и думать не хочу.

Бракк. И, право, нет оснований так думать.

Гедда. Ну, оснований-то… (Пытливо глядя на него.) А от Тесмана, во всяком случае, нельзя отнять, что он человек вполне корректный.

Бракк. И корректный и солидный. Помилуйте!

Гедда. И я не могу найти в нем, собственно, ничего такого… смешного. А вы находите?

Бракк. Смешного? Н-нет… этого я, собственно, не скажу…

Гедда. Так вот. И, во всяком случае, он большой труженик, усердный собиратель… Очень может быть, что он со временем все-таки выдвинется.

Бракк (смотрит на нее несколько неуверенно). Я полагал, что вы, как и многие другие, были уверены, что из него выйдет нечто выдающееся.

Гедда (с усталым выражением). Да, и я тоже… А раз он к тому же чуть не силой добивался милостивого разрешения взять меня на свое попечение, то… я и не знаю, зачем бы я ему отказала?

Бракк. Конечно. С этой точки зрения…

Гедда. Это было все-таки побольше того, чего я могла ожидать от других своих услужливых поклонников, дорогой асессор.

Бракк (смеясь). За всех других отвечать не берусь, что же касается лично меня, то, вам известно, я всегда питал… какой-то особый, почтительный страх перед брачными узами вообще… фру Гедда.

Гедда (шутливо). О, на вас-то я никогда и не рассчитывала!

Бракк. Все, чего я жажду, — это составить себе милый интимный круг знакомства, где я мог бы быть полезен и словом и делом… мог бы постоянно бывать… на правах испытанного друга…

Гедда. Друга хозяина дома, хотите вы сказать?

Бракк (слегка наклоняясь вперед). Откровенно говоря… лучше бы хозяйки. Но затем и хозяина тоже, само собой. Одним словом, я мечтал о таком… скажем… треугольнике. В сущности, оно и удобно и приятно для всех сторон.

Гедда. Да, мне не раз во время поездки недоставало третьего партнера… Сидеть все время вдвоем в купе… ох!

Бракк. К счастью, свадебная поездка уже позади.

Гедда (качая головой). Ну, она может еще затянуться… надолго. Я только прибыла на промежуточную станцию.

Бракк. Так можно выскочить. И поразмяться немножко, фру Гедда.

Гедда. Я никогда не выскакиваю.

Бракк. Нет?

Гедда. Нет. Всегда ведь кто-нибудь…

Бракк (смеясь). Стоит и смотрит вам на ноги, так? Гедда. Именно.

Бракк. Ну, боже мой! Что же из этого?..

Гедда (делает отстраняющий жест рукой). Не люблю я… Лучше уж тогда оставаться на месте. Хотя бы вдвоем.

Бракк. Ну, а если третий сам подсядет к парочке?

Гедда. Да… это дело совсем другое!

Бракк. Какой-нибудь испытанный и догадливый друг…

Гедда…. Интересный, содержательный во всех отношениях…

Бракк…. И отнюдь не специалист!

Гедда (громко вздыхая). Да, это, конечно, большое облегчение.

Бракк (услыхав, что входная дверь отворяется, косится на двери из передней). Итак, треугольник построен.

Гедда (вполголоса). И поезд мчится дальше.

Из передней появляется Тесман в сером костюме для гулянья и мягкой фетровой шляпе. Под мышкой и в карманах у него множество книжек без переплетов.

Тесман (идя к столу перед угловым диваном). Уф, тяжеленько было тащить такую груду… (Кладет книги на стол.) Я прямо вспотел, Гедда!.. A-а! Вы уже здесь, милейший асессор! А? Берта мне ничего не сказала.

Бракк (встает). Я прошел через сад.

Гедда. Что это за книги ты принес?

Тесман (перелистывая книги). Разные новые специальные сочинения, которые мне необходимо было приобрести…

Гедда. Специальные сочинения?

Бракк. Н-да-с! Все специальные сочинения, фру Тесман.

Бракк и Гедда обмениваются многозначительными улыбками.

Гедда. Разве тебе еще нужны какие-то специальные сочинения?

Тесман. Еще бы, милочка! Сколько ни покупай — лишнего не купишь. Надо ведь следить за всем, что пишется и печатается.

Гедда. Да, вероятно… так.

Тесман (роется в книгах). А вот смотри — я раздобыл и новую книгу Эйлерта Левборга. (Достает ее.) Не хочешь ли заглянуть в нее, Гедда? А?

Гедда. Нет, покорно благодарю. Впрочем… потом, пожалуй.

Тесман. Я дорогой немножко перелистал ее.

Бракк. Ну, и какое же ваше мнение… как специалиста?

Тесман. Замечательно!.. Логично, ясно, выдержанно! Так он никогда прежде не писал… (Собирает книги.) Ну, надо, однако, унести все это. Вот весело будет разрезать!.. А потом мне еще переодеться надо. (Бракку.) Мы ведь не сейчас идем? А?

Бракк. Помилуйте, куда же торопиться!

Тесман. Ну, так я еще немножко… (Уходит с книгами, но в дверях останавливается.) Ах да, Гедда… тетя Юлле не придет к тебе сегодня вечером.

Гедда. Не придет? Что же, шляпка виновата?

Тесман. Ну вот! Как ты можешь думать так о тете Юлле? Помилуй!.. Тете Рине очень плохо, вот что.

Гедда. Да ведь она хворает постоянно.

Тесман. Да, но сегодня ей, бедной, что-то уж очень плохо.

Гедда. Ну, тогда в порядке вещей, что та останется с ней. Я не в претензии.

Тесман. И ты себе представить не можешь, Гедда, как тетя Юлле обрадована тем, что… ты так пополнела за поездку.

Гедда (вставая, вполголоса). Ох уж мне эти тетушки!.. Тесман. А?

Гедда (идя к стеклянной двери). Ничего.

Тесман. Ну-ну. (Уходит через маленькую комнату направо.)

Бракк. О какой это шляпке вы говорили?

Гедда. Видите ли, фрёкен Тесман была здесь утром и положила свою шляпку тут на стул. (Улыбаясь.) А я сделала вид, будто приняла ее за шляпку прислуги.

Бракк (качая головой). Однако, милейшая фру Гедда… как же это вы? С такой почтенной старушкой…

Гедда (нервно, расхаживая по комнате). Да… знаете, на меня иногда вдруг находит… И тогда уж ничего не поделаешь. (Бросается в кресло у печки.) Сама не знаю, право, чем это объяснить.

Бракк (стоя за ее креслом). Дело, кажется, в том… что вы, в сущности, не вполне счастливы.

Гедда (глядя перед собой). Да и с чего бы мне быть… счастливой? Может быть, вы мне это скажете?

Бракк. Да, хотя бы потому… между прочим… что вы устроились как раз по своему желанию.

Гедда (взглядывает на него и смеется). Так вы тоже верите в эту историю с желаниями?

Бракк. А разве в ней нет правды?

Гедда. Пожалуй, есть… доля.

Бракк. Ну-с?

Гедда. Дело в том, что Тесман прошлым летом служил мне провожатым с вечеров.

Бракк. К сожалению… мне было совсем не по пути.

Гедда. Да, да, у вас прошлым летом пути были иные.

Бракк (смеется). Как вам не стыдно, фру Гедда! Ну… так вы с Тесманом?..

Гедда. Да… так вот раз мы проходили здесь мимо. Тесман, бедняга, мялся-мялся и все никак не мог придумать темы для разговора. Мне стало жаль ученого мужа…

Бракк (недоверчиво улыбаясь). Жаль? Гм!..

Гедда. Уверяю вас. И, чтобы как-нибудь помочь ему выпутаться, я довольно легкомысленно сказала, что вот в этом особнячке я с удовольствием бы поселилась.

Бракк. И больше ничего?

Гедда. В тот вечер — да!

Бракк. После, значит?

Гедда. Да. Мое легкомыслие имело последствия, дорогой асессор.

Бракк. К сожалению, наши легкомысленные поступки слишком даже часто имеют последствия, фру Гедда!

Гедда. Спасибо! Так вот эти-то мечты о домике государственной советницы Фалк и сблизили нас с Тесманом. Это же повело за собой и помолвку, и свадьбу, и поездку, и все, все! Да, да, асессор, то-то и есть… что посеешь, то и пожнешь, готова я сказать.

Бракк. Это презабавно. А в сущности-то все это, пожалуй, нисколько вас не манило?

Гедда. Вот именно.

Бракк. Ну, а теперь? Ведь мы, кажется, постарались для вас… устроили все поуютнее?

Гедда. Уф!.. По-моему, здесь все комнаты пропахли лавандой и розовой солью. Впрочем, этот запах занесла, пожалуй, тетя Юлле.

Бракк (смеясь). Скорее, это наследство от покойной генеральши.

Гедда. Да, здесь пахнет чем-то отжившим. Напоминает бальные цветы… на другой день после бала. (Заложив руки за голову, откидывается в кресле и смотрит на Бракка.) Ах, дорогой асессор, вы не можете себе представить, какая смертная скука ждет меня здесь!

Бракк. Разве жизнь не готовит и вам тех или иных задач, фру Гедда?

Гедда. То есть что-нибудь интересное, заманчивое?

Бракк. Это, конечно, было бы лучше всего.

Гедда. Не знаю… какие там задачи! Я часто думаю… (Обрывая.) Но из этого, пожалуй, тоже ничего не выйдет.

Бракк. Кто знает? Ну-ка, скажите.

Гедда. Что, если бы я могла заставить Тесмана заняться политикой?

Бракк (смеется). Тесмана? Нет, знаете, политика — это уж совсем не по его части.

Гедда. Охотно верю… А если бы все-таки мне удалось?

Бракк. Да какая же вам будет радость от этого? Раз он не годится? Зачем вам тогда заставлять его?..

Гедда. Затем, что мне скучно! Слышите? (После небольшой паузы.) Так, по-вашему, Тесману ни в каком случае не пройти в министры?

Бракк. Гм… Видите ли, дорогая фру Гедда… для того, чтобы стать министром, ему прежде всего нужно было бы быть достаточно богатым человеком.

Гедда (вставая, с раздражением). Да, вот оно что! Все эти мизерные условия, в которые я попала!.. (Начиная ходить по комнате.) Это они делают жизнь такой жалкой, прямо нелепой. Вот что.

Бракк. По-моему, причина кое в чем другом.

Гедда. Ну?

Бракк. Вам еще не доводилось испытать ничего такого… настоящего, встряхивающего.

Гедда. То есть ничего серьезного, хотите вы сказать?

Бракк. Да, пожалуй, назовите, как хотите. Но теперь, быть может, оно не заставит себя долго ждать.

Гедда (закидывая голову). Вы подразумеваете приключение с этой жалкой профессурой? Так это дело Тесмана. Меня оно ничуть не касается.

Бракк. Да, да, пусть так. Ну, а если на вас… выражаясь высоким слогом… будут возложены серьезные, святые обязанности? (Улыбаясь.) Новые обязанности, милая фру Гедда!

Гедда (сердито). Замолчите! Ничему такому не бывать никогда!

Бракк (успокаивающим тоном). Ну, об этом мы поговорим много-много через годик.

Гедда (отрывисто). Во мне нет никаких задатков для этого, господин асессор. Оставьте вы меня с вашими обязанностями!

Бракк. Будто у вас нет задатков для того, что для большинства женщин является таким призванием, которое…

Гедда (у стеклянной двери). Да перестаньте же, говорят вам!.. Право, я часто думаю, что у меня есть задатки только для одного.

Бракк (подходя ближе к ней). Можно спросить… для чего?

Гедда (глядя в сад). Умереть со скуки. Вот вам. (Оборачивается к двери маленькой комнаты и смеется.) Так и есть! Сам профессор.

Бракк (тихо, тоном предостережения). Ну-ну-ну, фру Гедда!

Тесман, уже переодетый, с перчатками и шляпой в руках, выходит справа через заднюю комнату.

Тесман. Гедда, не было еще письма с отказом от Эйлерта Левборга? А?

Гедда. Нет.

Тесман. Ну, так увидишь, он скоро сам явится.

Бракк. Так вы думаете все-таки, что он придет?

Тесман. Почти уверен. Ведь все, что вы тут утром рассказывали, верно, одни пустые слухи.

Бракк. В самом деле?

Тесман. По крайней мере, тетя Юлле сказала, что ни за что на свете не поверит, чтобы он теперь захотел стать мне поперек дороги. Подумайте!

Бракк. В таком случае все обстоит благополучно.

Тесман (положив перчатки в шляпу, оставляет ее на стуле направо). А мне, пожалуй, следовало бы его подождать.

Бракк. Что ж, времени у нас с избытком. Ко мне никто не придет раньше семи, половины восьмого.

Тесман. Ну, так мы можем пока составить компанию Гедде. А там посмотрим. А?

Гедда (снимая пальто и шляпу асессора со стула, чтобы перенести на угловой диван). В худшем случае господин Левборг может провести вечер со мной.

Бракк (хочет сам взять свои вещи). Простите, фру Тесман!.. А что вы, собственно, подразумеваете под худшим случаем?

Гедда. Если господин Левборг не пожелает присоединиться к вам с Тесманом.

Тесман (глядя на жену, в недоумении). Но, милочка, удобно ли будет, если он останется тут с тобой? А? Вспомни, тетя Юлле ведь не может прийти.

Гедда. Да, но фру Эльвстед придет. Вот мы втроем и напьемся чаю.

Тесман. Да, тогда так.

Бракк (улыбаясь). И для самого Левборга это, пожалуй, будет полезнее.

Тесман. Почему так?

Бракк. Да помилуйте! Вы же не раз, кажется, нападали на мои холостые пирушки! По-вашему, их могут посещать разве только мужчины с очень и очень твердыми правилами.

Гедда. Я полагала, что господин Левборг достаточно тверд теперь в своих правилах. Новообращенный грешник…

Берта входит из передней.

Берта. Барыня, какой-то господин желает…

Гедда. Пусть войдет.

Берта уходит.

Тесман (тихо). Я уверен, что это он! Подумай!

Из передней входит Эйлерт Левборг. Он одних лет с Тесманом, но на вид старше его. По лицу его видно, что он успел пожить. Худощав и строен. Продолговатое, бледное лицо с яркими пятнами румянца на щеках, волосы и борода темные. Одет изящно в новую черную визитную пару. Темные перчатки и цилиндр в руках. Он останавливается недалеко от дверей и делает быстрый поклон. Кажется несколько смущенным.

(Подходит и трясет ему руку.) Ну вот, дорогой Эйлерт… Пришлось-таки нам опять свидеться!

Левборг (негромко). Спасибо за письмо. (Подходит к Гедде.) Позвольте пожать и вашу руку, фру Тесман?

Гедда (подает ему руку.) Милости просим, господин Левборг. (Указывая на асессора.) Не знаю, господа… Вы…

Левборг (с легким поклоном). Кажется, асессор Бракк?

Бракк (кланяясь). Он самый. Несколько лет тому назад…

Тесман (кладет Левборгу обе руки на плечи). Прошу тебя теперь быть как дома, Эйлерт! Не так ли, Гедда? Ты ведь думаешь, кажется, опять поселиться здесь в городе? А?

Левборг. Да, хочу.

Тесман. Это и понятно. Послушай, я достал твою новую книгу. Только, право, не успел еще прочесть.

Левборг. Да и не стоит труда.

Тесман. Это почему?

Левборг. В ней нет ничего особенного.

Тесман. Подумай! И это ты говоришь!

Бракк. Ее, однако, все чрезвычайно хвалят, я слышал.

Левборг. Этого только мне и нужно было. Я ведь так и писал ее, чтобы она всем пришлась по вкусу.

Бракк. Очень разумно.

Тесман. Однако, дорогой Эйлерт!..

Левборг. Видишь ли, мне захотелось вновь создать себе положение. Начать с начала.

Тесман (несколько смущенно). Да, да, пожалуй!..

Левборг (улыбаясь, кладет шляпу в сторону и достает из бокового кармана пакет, завернутый в бумагу). Но вот когда выйдет это, Йорген, ты прочти. Только тут настоящее. В этом — я сам.

Тесман. Вот как? Что же это?

Левборг. Это продолжение.

Тесман. Продолжение? Чего?

Левборг. Книги.

Тесман. Той, новой?

Левборг. Ну да.

Тесман. Но, милый мой Эйлерт… ты в ней подошел уже вплотную к нашему времени!

Левборг. Да. А эта трактует о будущем.

Тесман. О будущем! Бог мой, да мы же ровно ничего не знаем о будущем!

Левборг. Нет, кое-что и о нем все-таки сказать можно. (Снимает с пакета обертку.) Вот взгляни…

Тесман. Ведь это не твой почерк.

Левборг. Я диктовал. (Перелистывая рукопись.) Тут две части. Первая — о культурных силах будущего, а вторая (перелистывает дальше) — о культурном прогрессе будущего.

Тесман. Удивительно! Мне и в голову никогда не пришло бы писать о чем-либо подобном!

Гедда (у стеклянной двери, барабаня пальцами по стеклу). Гм… Да, да.

Левборг (сует рукопись в обложку и кладет ее на стол). Я захватил рукопись, думая прочесть тебе кое-что сегодня вечером.

Тесман. Как это мило с твоей стороны! Только вот сегодня-то… (Поглядывая на Бракка.) Не знаю, право, как это устроить…

Левборг. Так ведь можно и в другой раз. Не к спеху.

Бракк. Видите ли, господин Левборг, у меня сегодня вечером собирается небольшая компания… Главным образом ради Тесмана, понимаете…

Левборг (ищет глазами шляпу). А! Ну, в таком случае я…

Бракк. Да нет, послушайте. Не могли ли бы вы сделать мне удовольствие тоже присоединиться к нам?

Левборг (быстро и твердо). Нет, не могу. Очень вам благодарен.

Бракк. Отчего же? Пожалуйста! Соберется небольшой избранный кружок… и, поверьте, будет очень «оживленно»… как выражается фру Гед… фру Тесман.

Левборг. Не сомневаюсь. Но тем не менее…

Бракк. Нет, право! Взяли бы с собой рукопись и почитали бы из нее Тесману. У меня комнат хватит.

Тесман. В самом деле, Эйлерт, отчего бы тебе не пойти? А?

Гедда (становясь между ними). Но, друг мой… Если господину Левборгу совсем не хочется? Я уверена, что он предпочтет остаться здесь и поужинать со мною.

Левборг (смотрит на нее). С вами, фру Тесман?

Гедда. И с фру Эльвстед.

Левборг. А!.. (Как бы вскользь.) Я видел ее сегодня мельком.

Гедда. Да? Так вот она тоже будет. И вам почти необходимо остаться, господин Левборг. Кто же иначе проводит ее домой?

Левборг. Это правда. Очень вам благодарен, сударыня… В таком случае я остаюсь.

Гедда. Так я только сделаю маленькие распоряжения… (Идет к двери в прихожую и звонит.)

Входит Берта. Гедда тихо говорит с ней, указывая на маленькую комнату. Берта кивает головой и уходит.

Тесман (в то же время). Послушай, Эйлерт! Так это и есть та новая тема — этот прогресс будущего?.. О нем ты и хотел читать лекции?

Левборг. Да.

Тесман. Мне в книжном магазине сказали, что ты намерен прочесть здесь осенью ряд лекций.

Левборг. Да. Ты извини меня, Тесман…

Тесман. Помилуй! Но…

Левборг. Я понимаю, что для тебя это не совсем кстати. Тесман (упав духом). Что ж, разве я могу требовать, чтобы ты из-за меня…

Левборг. Но я, конечно, подожду твоего назначения. Тесман. Подождешь! Да, но… разве ты не хочешь участвовать в конкурсе? А?

Левборг. Нет. Я только хочу победы над тобой… в общественном мнении!

Тесман. Но, боже мой… так тетя Юлле все-таки права! Я так и знал! Гедда! Подумай, Левборг вовсе не хочет становиться нам поперек дороги!

Гедда (резко). Нам! Меня-то уж оставь в стороне.

Идет к дверям маленькой комнаты, где Берта в это время расставляет на столе графины и стаканы. Гедда одобрительно кивает головой и опять возвращается к гостям. Берта уходит.

Тесман (в то же самое время). А вы, асессор, что на это скажете? А?

Бракк. Скажу только, что честь и победа… гм… иногда чрезвычайно приятные вещи…

Тесман. Да, да. Но все-таки…

Гедда (глядя на мужа с холодной улыбкой). Право, тебя как будто громом оглушило.

Тесман. Да… вроде того… пожалуй…

Бракк. Ну, да ведь над нами и пронеслась гроза, фру Тесман

Гедда (указывая на маленькую комнату). Не хотите ли, господа, по стакану холодного пунша?

Бракк (глядя на часы). На дорожку? Это было бы недурно.

Тесман. Великолепно, Гедда! Превосходно! С таким легким сердцем, как у меня теперь…

Гедда. А вы, господин Левборг?.. Пожалуйте!

Левборг (уклончиво). Очень благодарен. Это не по моей части.

Бракк. Мой бог!.. Холодный пунш ведь не яд!

Левборг. Для кого как.

Гедда. Ну, так я постараюсь пока занять господина Левборга.

Тесман. Да, да, милочка. Пожалуйста.

Тесман и Бракк идут в маленькую комнату, располагаются на диване, пьют пунш и курят, весело беседуя между собой во время следующей сцены. Левборг остается стоять у печки, Гедда подходит к письменному столу.

Гедда (несколько возвышая голос). Я покажу вам кое-какие фотографии, если хотите. Ведь мы с Тесманом на возвратном пути проезжали через Тироль…

Гедда переносит альбом с письменного стола на стол перед диваном и сама усаживается в правом углу дивана. Левборг подходит ближе, останавливается и молча глядит на нее. Затем берет стул и садится налево от нее, спиной к маленькой комнате.

(Открывая альбом.) Вот взгляните на этот горный вид, господин Левборг. Это Ортлер. Тесман сам подписывал. (Читает.) «Ортлер у Мерана{50}».

Левборг (все время не сводивший с нее глаз, говорит тихо, с расстановкой). Гедда… Габлер!

Гедда (украдкой кидая на него быстрый взгляд). Тсс!..

Левборг (повторяет тихо). Гедда Габлер!

Гедда (глядя в альбом). Да, так меня звали прежде. В те времена… когда мы с вами были знакомы.

Левборг. А впредь… и навсегда… придется отвыкнуть называть вас… Геддой Габлер.

Гедда (продолжая перелистывать альбом). Да, придется. И, по-моему, вам уже пора отвыкнуть. Чем скорее, тем лучше.

Левборг (дрожащим от гнева голосом). Гедда Габлер замужем! И за… Йоргеном Тесманом!

Гедда. Да, так бывает на свете.

Левборг. О Гедда, Гедда!.. Как могла ты так загубить себя!

Гедда (строго глядит на него). Не надо так.

Левборг. Что такое? Я тебя не понимаю.

Тесман встает из-за стола и идет к ним.

Гедда (заслышав шаги, равнодушным голосом). А вот это, господин Левборг, долина Ампеццо{51}. Взгляните на эти горные пики! (Ласково глядя на Тесмана.) Послушай, как называются эти странные горные пики?

Тесман. Покажи-ка. А, это доломиты.

Гедда. Да, да!.. Это доломиты, господин Левборг.

Тесман. Знаешь, Гедда, я хотел спросить тебя, не принести ли все-таки сюда пуншу? По крайней мере, тебе? А?

Гедда. Спасибо. И, пожалуй, парочку пирожных.

Тесман. И папирос?

Гедда. Нет, не надо.

Тесман. Хорошо. (Идет через маленькую комнату направо.)

Бракк со своего места посматривает время от времени на Гедду и Левборга.

Левборг (по-прежнему тихо). Отвечай же, Гедда!.. Как ты могла решиться на это?

Гедда (с виду углубленная в альбом). Если вы будете продолжать говорить мне «ты», я не стану отвечать.

Левборг. Что? Я не могу себе позволить это даже с глазу на глаз с тобой?

Гедда. Нет. Разве — мысленно. А вслух нельзя.

Левборг. А, понимаю. Это шокирует вашу любовь… к Йоргену Тесману!

Гедда (косясь на него, с улыбкой). Любовь? Нет, это премило!

Левборг. Так не любовь, значит?

Гедда. Но, однако, и не измена! Ничего подобного я знать не хочу.

Левборг. Гедда… скажи мне одно…

Гедда. Tcc!..

Тесман. (возвращается с подносом и ставит его на стол). Ну, вот вам и лакомства.

Гедда. Что же это ты сам?

Тесман (наливая стаканы). Да меня забавляет прислуживать тебе, Гедда!

Гедда. Но ты налил два стакана. Господин Левборг ведь не желает.

Тесман. Так фру Эльвстед скоро придет.

Гедда. Да, это правда — фру Эльвстед.

Тесман. А ты и забыла? А?

Гедда. Мы тут так занялись… (Указывает на одну из фотографий.) Ты помнишь эту деревушку?

Тесман. А, это у подножия Бреннерского перевала{52}! Мы там ночевали…

Гедда. И еще застали такую веселую компанию туристов.

Тесман. Да, да… Подумай, если бы ты мог быть там с нами, Эйлерт?.. Ну! (Возвращается к асессору Бракку.)

Левборг. Скажите мне только одно, Гедда…

Гедда. Ну?

Левборг. И в тех отношениях ко мне… тоже не было любви?.. Ни проблеска?.. Ни искры?

Гедда. Да как сказать? Мне кажется, мы были просто добрыми товарищами. Настоящими друзьями-приятелями. (Улыбается.) Особенно вы… были изумительно откровенны.

Левборг. Вы этого хотели.

Гедда. Вспоминая теперь… я нахожу что-то прекрасное, увлекательное… что-то смелое в этой тайной дружбе… в этом товариществе, о котором не догадывалась ни единая душа!

Левборг. Не правда ли, Гедда? Ведь так? Помню, бывало, я приду после обеда к вашему отцу… Генерал усядется у окна с газетой… спиной к нам…

Гедда. А мы вдвоем на угловой диван…

Левборг. И перед нами все один и тот же иллюстрированный журнал…

Гедда. За неимением альбома, да.

Левборг. Да, Гедда!.. И я открывал вам свою душу!.. Рассказывал про себя то, чего не знал тогда никто другой. Признавался в своем разгуле, в ночных и дневных кутежах. Ах, Гедда, какой силой владели вы, что могли вызывать меня на такую откровенность?

Гедда. Вы думаете, во мне была особая сила?

Левборг. Да чем же иначе объяснить себе это? И все эти подходы… вопросы обиняком, которые вы задавали мне…

Гедда. И которые вы так отлично понимали…

Левборг. Как вы могли так выспрашивать меня? Так смело, не стесняясь?

Гедда. Извините — обиняком.

Левборг. И все-таки смело. Выспрашивать меня о таких вещах!

Гедда. А вы… как вы могли отвечать, господин Левборг?

Левборг. Этого-то я и не могу понять теперь. Но скажите мне, Гедда… неужели за всем этим не таилось ни искры любви? Не говорило ли в вас желание поднять, очистить меня… путем моих признаний? Ведь так? Не правда ли?

Гедда. Не совсем так.

Левборг. Что же тогда манило вас?

Гедда. Разве для вас так уж необъяснимо, что молодая девушка… ловит случай… украдкой…

Левборг. Ну?

Гедда. Заглянуть хоть одним глазком в тот мир, о котором…

Левборг. О котором?..

Гедда. …Ей не позволено ничего знать.

Левборг. Вот, значит, что!

Гедда. Да, и это отчасти… пожалуй.

Левборг. Товарищество на основе жажды наслаждения жизнью. Но зачем же не продолжалось хоть так?

Гедда. Вы сами были виноваты.

Левборг. Нет, это вы порвали со мной.

Гедда. Да, когда отношения угрожали принять серьезный оборот. Стыдно вам, Эйлерт Левборг, как это вы могли так забыться перед своим… смелым товарищем!

Левборг (стиснув руки). О, зачем вы и в самом деле… зачем вы не застрелили меня тогда, как грозили!

Гедда. Вот до чего я боюсь скандала!

Левборг. Да, Гедда, в сущности, вы трусливы.

Гедда. Ужасно труслива. (Меняя тон.) Но это было к вашему счастью. А затем вы так чудесно утешились там… у Эльвстед.

Левборг. Я знаю, Tea открылась вам.

Гедда. Пожалуй, и вы ей открыли кое-что о нас с вами?

Левборг. Ни слова. Ничего такого ей не понять. Слишком глупа.

Гедда. Глупа?

Левборг. По этой части она глупа.

Гедда. А я труслива. (Слегка наклоняется к нему, не глядя ему в глаза, и говорит вполголоса.) Теперь я хочу открыть вам… кое-что.

Левборг (напряженно). Ну?

Гедда. Я не посмела застрелить вас тогда…

Левборг. Ну?!

Гедда. Но не в этом сильнее всего сказалась моя трусость… в тот вечер.

Левборг (смотрит на нее с минуту и, поняв, шепчет страстно). О Гедда, Гедда Габлер! Я улавливаю теперь тайную подкладку нашего товарищества! Ты и я! Значит, и в тебе говорила страсть…

Гедда (обдавая его холодным, острым взглядом, тихо). Берегитесь! Не воображайте ничего такого!

Начинает смеркаться. Берта отворяет двери передней.

(Захлопывая альбом, восклицает с приветливой улыбкой.) Ну, наконец! Милочка Tea… входи же!

Tea в нарядном визитном платье входит из передней, и Берта снова затворяет дверь.

(Не вставая с дивана, протягивает к ней руки.) Милая Tea! Ты не можешь себе представить, как я тебя ждала!

Tea мимоходом обменивается поклоном с сидящими в маленькой комнате мужчинами, затем приближается к столу и подает Гедде руку. Левборг в это время встает и отвечает Tea на ее кивок молчаливым поклоном.

Tea. Мне, пожалуй, надо пойти побеседовать немножко с твоим мужем.

Гедда. Вот еще. Пусть их там. Скоро уйдут.

Tea. Уйдут?

Гедда. Да, кутить.

Tea (быстро, Левборгу). Вы не с ними, надеюсь?

Левборг. Нет.

Гедда. Господин Левборг остается с нами.

Tea (берет себе стул, желая сесть рядом о Левборгом). Ах, как тут славно!

Гедда. Нет, извини, милочка! Не там! Не угодно ли поближе ко мне? Я хочу быть в середине.

Tea. Изволь, изволь.

Tea обходит стол и садится на диван по правую руку Гедды. Левборг занимает свое место на стуле.

Левборг (после небольшой паузы обращается к Гедде, указывая на Tea). Ну, разве она не прелесть? Смотреть приятно!

Гедда (проводя рукой по волосам Tea). Только смотреть?

Левборг. Да. Потому что… она и я… мы с ней настоящие друзья-товарищи. Безусловно верим друг в друга. И можем смело говорить друг другу все.

Гедда. Без обиняков, господин Левборг?

Левборг. Ну…

Tea (ласково прижимаясь к Гедде, тихо). Как я счастлива, Гедда! Подумай… он говорит, что это я вдохновила его!

Гедда (глядя на нее с улыбкой). Неужели? Так и говорит?

Левборг. А сколько у нее действенного мужества, фру Тесман!

Tea. Ах, боже мой! У меня — мужество!

Левборг. Безграничное… когда дело касается друга!

Гедда. Мужество… Да, недурно было бы запастись им…

Левборг. А для чего, по-вашему?

Гедда. Тогда еще можно было бы пожить по-настоящему. (Обрывая.) Ну, милочка, теперь тебе надо выпить стакан холодного пунша!

Tea. Нет, благодарю. Я ничего такого не пью.

Гедда. Ну, так вы, господин Левборг!

Левборг. Благодарю, я тоже.

Tea. Да, он тоже.

Гедда (глядит на него в упор). А если я хочу этого?

Левборг. Бесполезно.

Гедда (смеясь). Так у меня, бедной, уже нет никакой власти над вами?

Левборг. Не в этом.

Гедда. Нет, серьезно говоря, вам все-таки следовало бы решиться. Ради вас же самих!

Tea. Гедда, что ты!..

Левборг. Это как?

Гедда. Или, пожалуй, вернее — ради людей.

Левборг. Вы думаете?

Гедда. Да ведь иначе люди могут подумать, что вы… в сущности, не чувствуете себя по-настоящему смелым… вполне уверенным в себе.

Tea (тихо). Гедда, прошу тебя!

Левборг. Пусть люди думают, что хотят, пока что.

Tea (радостно). Не правда ли?

Гедда. Я так ясно прочла по лицу асессора…

Левборг. Что вы прочли?..

Гедда. Он так презрительно улыбнулся, когда вы не посмели пойти с ними туда к столу.

Левборг. Не посмел! Просто предпочел остаться здесь и беседовать с вами.

Tea. Это же вполне понятно, Гедда!

Гедда. Асессору, видно, это и в голову не могло прийти. Я заметила тоже, как он усмехнулся и подмигнул Тесману, когда вы побоялись принять участие в его маленькой пирушке.

Левборг. Побоялся! Вы говорите, что я побоялся?

Гедда. Вовсе не я. Но асессор так понял.

Левборг. Ну, и пусть его!

Гедда. Вы, значит, не пойдете с ними?

Левборг. Нет, я остаюсь с вами и с Tea.

Tea. Да, Гедда, сама посуди!..

Гедда (улыбаясь и одобрительно кивая головой Левборгу). Значит, тверды, как гранит… утвердились в своих правилах на веки вечные! Вот каким должен быть мужчина! (Оборачиваясь к Tea и лаская ее.) Ну, не говорила ли я тебе утром, когда ты вбежала к нам такая расстроенная…

Левборг (пораженный). Расстроенная!

Tea (испуганно). Гедда, Гедда!..

Гедда. Сама теперь видишь. Незачем вовсе тебе вечно дрожать от страха. (Обрывая.) Ну вот! Теперь мы все трое можем повеселиться от души!..

Левборг (в сильном волнении). А!.. Что все это значит, фру Тесман?

Tea. Боже мой, боже мой! Что ты, Гедда!.. Что такое ты говоришь! Что ты делаешь!

Гедда. Тише! Этот противный асессор так и следит за тобой!

Левборг. Так вечно дрожать?.. За меня!

Tea (тихо, жалобно). Ах, Гедда, ты сделала меня такой несчастной!

Левборг (несколько мгновений смотрит на Tea в упор с лицом, искаженным гневом). Так вот она — смелая вера товарища!

Tea (умоляюще). Друг мой… выслушай сперва!..

Левборг (берет один из налитых стаканов, поднимает его и говорит хриплым голосом). За твое здоровье, Tea. (Выпивает и берет другой.)

Tea (тихо). Ах, Гедда, Гедда!.. И ты могла захотеть этого!

Гедда. Захотеть? Я? Ты в уме?

Левборг. Другой за ваше здоровье, фру Тесман! Спасибо за правду. Да здравствует правда! (Выпивает и хочет налить еще.)

Гедда (дотрагиваясь до его руки). Ну, ну… пока довольно. Вас ведь ждет еще пирушка.

Tea. Нет, нет!

Гедда. Тсс! Они смотрят на тебя!

Левборг (отставляя стакан). Слушай, Tea… скажи теперь правду…

Tea. Да.

Левборг. Фогт знал, что ты отправилась за мной?

Tea (ломая руки). О Гедда! Слышишь, что он спрашивает?

Левборг. Между вами было условлено, что ты поедешь в город следить за мной? Может быть, он сам заставил тебя?.. Да, вот оно что!.. Пожалуй, я опять нужен ему в канцелярии… или ему недостает меня за зеленым столом!..

Tea (тихо, со стоном). О Левборг, Левборг!..

Левборг (схватывает стакан и хочет налить). Так и за старика фогта!

Гедда (предупреждая его движение). Пока довольно. Помните, вам еще предстоит читать Тесману.

Левборг (успокаиваясь, отставляет стакан). Это было глупо с моей стороны, Tea… отнестись так. Не сердись на меня, дорогой товарищ… Увидите, и ты и другие, что хоть я и пал, но… теперь вновь стал на ноги! С твоей помощью, Tea!

Tea (сияя от радости). Слава богу!

Асессор Бракк в это время смотрит на часы, затем он и Тесман встают и идут в гостиную.

Бракк (берет шляпу и пальто). Наш час пробил, фру Тесман!

Гедда. Как видно.

Левборг (встает). И мой тоже, господин асессор.

Tea (умоляюще, тихо). О Левборг, не надо!

Гедда (щиплет ее за руку). Они ведь слышат!

Tea (слабо вскрикивает). Ай!

Левборг (асессору). Вы были так любезны пригласить меня…

Бракк. Так вы все-таки пойдете?

Левборг. Да, благодарю вас.

Бракк. Очень, очень рад.

Левборг (пряча в карман пакет, завернутый в бумагу, Тесману). Мне очень хотелось бы прочесть тебе кое-что, прежде чем я отдам рукопись в печать.

Тесман. Скажи пожалуйста, вот будет интересно! Но, милая Гедда, как же ты доставишь фру Эльвстед домой? А?

Гедда. Ну, как-нибудь устроимся.

Левборг (глядя на дам). Фру Эльвстед?.. Я вернусь, конечно, и сам провожу ее. (Подходит ближе.) Так около десяти часов, фру Тесман? Идет?

Гедда. Отлично.

Тесман. Ну, тогда все в порядке. Только меня тебе не дождаться так рано, Гедда!

Гедда. Ну, милый мой, оставайся… сколько тебе угодно.

Tea (стараясь скрыть свое волнение). Господин Левборг… так я буду ждать вас…

Левборг (со шляпой в руках). Разумеется, фру Эльвстед.

Бракк. Итак, увеселительный поезд трогается. Надеюсь, у нас будет «оживленно», как любит выражаться одна прекрасная дама.

Гедда. Ах, если б эта прекрасная дама могла невидимкой присутствовать там!..

Бракк. Отчего невидимкой?

Гедда. Чтобы полюбоваться вашим неподдельным оживлением, господин асессор!

Бракк (смеется). Ну, не посоветовал бы я этого прекрасной даме!

Тесман (также смеется). Вот чего ты захотела, Гедда! Подумай!

Бракк. Ну, до свидания, сударыня!

Левборг (еще раз кланяясь). Значит, около десяти.

Бракк, Левборг и Тесман направляются в переднюю. В то же время Берта приносит из задней комнаты зажженную лампу и, поставив ее на стол, удаляется.

Tea (взволнованно, бесцельно бродя по комнате). Гедда, Гедда… чем все это кончится?

Гедда. В десять часов он, значит, придет. Я так и вижу его перед собой… увенчанного листвою винограда… Горячего и смелого…

Tea. Дай-то бог!

Гедда. И тогда, стало быть… он опять взял себя в руки. Тогда он… свободный человек на всю жизнь!

Tea. Да, да… только бы он вернулся таким, как ты его рисуешь себе.

Гедда. Таким он и вернется! (Встает и подходит к ней.) Сомневайся в нем, сколько хочешь, — я верю в него. Так посмотрим же!..

Tea. У тебя что-то на уме, Гедда!

Гедда. Да. Хоть раз в жизни хочу держать в своих руках судьбу человека!

Tea. Да разве у тебя нет такого человека?..

Гедда. Нет и никогда не было.

Tea. А муж твой?..

Гедда. Стоит он того! Ах, если б ты могла понять, как я бедна! А тебе выпало на долю стать такой богачкой. (Страстно обвивает ее руками.) А волосы твои я все-таки, пожалуй, спалю!

Tea. Пусти, пусти меня! Я боюсь тебя, Гедда!

Берта (в дверях). Чай подан в столовой, барыня.

Гедда. Хорошо. Идем.

Tea. Нет, нет, нет! Я лучше уйду домой одна. Сейчас же!

Гедда. Вздор! Сперва я напою тебя чаем, глупенькая. А там… в десять часов… придет с пира Эйлерт Левборг… увенчанный листвою винограда… (Почти силой увлекает за собою Tea в маленькую комнату.)

Действие третье

Та же комната. Портьеры на дверях в маленькую комнату задернуты, на стеклянных дверях тоже. На столе перед диваном слабо горит лампа под абажуром. В печке, дверцы которой отворены, догорает огонь. У самой печки, закутанная в большую шаль, поставив ноги на скамеечку и глубоко опустившись в кресло, сидит Tea Эльвстед, одетая. Гедда, тоже одетая, лежит на диване под одеялом и спит.

Tea (после небольшой паузы, быстро выпрямляется и напряженно прислушивается. Потом снова устало опускается в кресло и жалобно шепчет). Нет еще!.. Боже мой! Боже мой! Все еще нет!

Берта неслышными шагами прокрадывается из передней. В руках у нее письмо.

(Оборачивается и взволнованно шепчет.) Что? Приходил кто-нибудь?

Берта (тихо). Да, вот сейчас девушка письмо принесла. Tea (быстро протягивает руку). Письмо! Дайте!

Берта. Нет, сударыня, это доктору.

Tea. А-а!..

Берта. Это прислуга от фрёкен Тесман принесла. Я положу его тут на столе.

Tea. Хорошо.

Берта (кладет письмо). Лампу-то, пожалуй, потушить… только коптит.

Tea. Потушите. Скоро рассветает?

Берта (тушит лампу). Уже рассвело, сударыня.

Tea. Да, уже день! А он все еще не возвращался!..

Берта. Ох, господи, я так и думала.

Tea. Думали?

Берта. Да… как увидала, что некий господин объявился тут в городе… и потащил их с собой. Слыхали мы об этом господине достаточно, еще с давних пор.

Tea. Не говорите так громко. Барыню разбудите.

Берта (смотрит на диван и вздыхает). Ох, нет, нет… Пускай себе спит, бедняжка! А не подкинуть ли в печку?

Tea. Нет, спасибо, для меня не надо.

Берта. Ну, не надо, так не надо. (Тихо уходит через дверь в переднюю.)

Гедда (проснувшись от скрипа затворяемой двери). Что это?..

Tea. Это девушка входила…

Гедда (оглядывается). Ах, вот где я!.. Да, да! Вспомнила… (Приподнимается, сидя на диване, потягивается и протирает глаза.) Который час, Tea?

Tea (смотрит на свои часы). Уже восьмой.

Гедда. Когда возвратился Тесман?

Tea. Он не возвращался.

Гедда. Не приходил еще?

Tea (встает). Никто не приходил.

Гедда. А мы тут сидели и ждали до четырех часов!..

Tea (ломая руки). И как я его ждала!..

Гедда (зевает и говорит, закрывая рот рукой). Да, да, не стоило утруждать себя…

Tea. А ты потом немножко уснула?

Гедда. Да, кажется, хорошо поспала. А ты спала?

Tea. Ни минутки. Не могла, Гедда! Не в состоянии была.

Гедда (встает и подходит к ней). Ну, полно! Стоит ли так волноваться! Дело очень просто объясняется.

Tea. А что же ты думаешь? Как объясняешь?

Гедда. Ну, понятно, просто чересчур затянулось там, у асессора…

Tea. Да, да… наверно! Но все-таки…

Гедда. А потом, видишь ли, Тесману не хотелось являться сюда и наделать ночью шума, звонить. (Смеясь.) Да, пожалуй, тоже и нежелательно было показаться… так, прямо с веселой пирушки!

Tea. Но, дорогая… куда же он мог пойти?

Гедда. Зашел, конечно, к тетушкам и переночевал там. У них ведь его прежняя комната свободна.

Tea. Нет, там его не может быть. Оттуда сейчас принесли письмо ему от фрёкен Тесман… Вон на столе…

Гедда. Да? (Взглянув на надпись.) Да, правда, от тети Юлле. Ее рука. Ну, значит, он остался у асессора. И Левборг, увенчанный листвою винограда, тоже сидит там и читает свою рукопись.

Tea. Ох, Гедда, все это ты только так говоришь, а сама тому не веришь.

Гедда. Право, ты совсем глупенькая, Tea!

Tea. Ох, да, к сожалению, это так.

Гедда. И у тебя страшно усталый вид.

Tea. Да, я смертельно устала…

Гедда. Так послушайся меня… ступай в мою спальню и приляг на кровать.

Tea. Ах, нет, нет, мне все равно не заснуть.

Гедда. Заснешь.

Tea. Но теперь ведь муж твой скоро должен вернуться… И я должна сейчас же узнать…

Гедда. Я тебя позову, когда он придет.

Tea. Ты даешь слово, Гедда?

Гедда. Будь спокойна. Поди же и усни пока.

Tea. Ну, спасибо. Попробую. (Уходит через маленькую комнату налево.)

Гедда подходит к стеклянной двери и раздвигает портьеры. Дневной свет заливает комнату. Затем Гедда берет с письменного стола ручное зеркальце, смотрится в него и поправляет прическу. Потом подходит к дверям в переднюю и нажимает кнопку звонка. Вскоре в дверях появляется Берта.

Берта. Что барыне угодно?

Гедда. Надо подложить дров в печку. Я озябла.

Берта. Ах ты, господи! Сию минутку будет тепло. (Сгребает уголья в кучу и подкладывает полено, вдруг останавливается и прислушивается.) Звонок, барыня.

Гедда. Так идите отворите. Я сама посмотрю за печкой.

Берта. Сейчас разгорится. (Уходит через переднюю.)

Гедда становится на колени на скамеечку и подбрасывает в печку еще несколько поленьев. Немного погодя из передней появляется Тесман с усталым и несколько озабоченным видом. Он на цыпочках прокрадывается к дверям маленькой комнаты и собирается проскользнуть между портьерами.

Гедда (у печки, не поднимая головы). С добрым утром.

Тесман (быстро оборачиваясь). Гедда! (Подходит к ней.) Что это, ты уже на ногах! Такую рань! А?

Гедда. Да, я раненько поднялась сегодня.

Тесман. А я был так уверен, что ты себе преспокойно спишь еще. Подумай!

Гедда. Не говори так громко. Фру Эльвстед прилегла в моей комнате.

Тесман. Фру Эльвстед ночевала у тебя?

Гедда. Да ведь никто же не пришел за ней.

Тесман. Пожалуй, что так.

Гедда (закрывает дверцу печки и встает). Что ж, весело было у асессора?

Тесман. Ты беспокоилась обо мне? А?

Гедда. И не думала. Я просто спрашиваю, весело ли было.

Тесман. Ничего себе… так, для разнообразия. Но больше вначале, как теперь припоминаю. Левборг читал мне из своей рукописи. Мы ведь пришли все-таки чересчур рано, почти за целый час… подумай! Асессору надо было еще распорядиться кое-чем. Вот Эйлерт и читал мне.

Гедда (садится с правой стороны стола). Ну, рассказывай же…

Тесман (садится на пуф у печки). Ах, Гедда! Ты не можешь себе представить, что это за вещь! Это, пожалуй, одно из самых замечательных сочинений, когда-либо написанных! Подумай!

Гедда. Да, да, но мне это не интересно…

Тесман. Признаюсь тебе в одном, Гедда. Когда он кончил, во мне шевельнулось что-то нехорошее.

Гедда. Нехорошее?

Тесман. Я позавидовал Эйлерту, что он мог написать такую вещь. Подумай, Гедда!

Гедда. Думаю, думаю!

Тесман. И подумать все-таки, что он, с его-то дарованиями… кажется, совершенно неисправим, к сожалению.

Гедда. То есть ты хочешь сказать, что он пользуется жизнью смелее других?

Тесман. Да, помилуй, он совсем уж не знает никакой меры.

Гедда. Ну, так чем же все это кончилось?

Тесман. Да, на мой взгляд, почти что вакханалией, Гедда!

Гедда. Он возлежал там, увенчанный листвою винограда?

Тесман. Листвою винограда? Ничего подобного я не видел. Но он произнес длинную и несвязную речь в честь женщины, которая вдохновила его на этот труд. Да, так он и выразился.

Гедда. Он назвал ее?

Тесман. Нет, но, по-моему, это не кто иная, как фру Эльвстед. Вот увидишь!

Гедда. Ну… а где же вы с ним расстались?

Тесман. На обратном пути в город. Мы, несколько человек, вышли вместе… последними. И Бракк тоже присоединился к нам, чтобы проветриться немножко. Ну, мы, знаешь, и порешили проводить Эйлерта до дому. Он к тому же чересчур нагрузился.

Гедда. Надо полагать.

Тесман. Ну, а теперь, Гедда, скажу тебе нечто уж совсем удивительное! Вернее, впрочем, грустное… Ох, и рассказывать-то прямо совестно… за беднягу Эйлерта!

Гедда. Ну, ну?..

Тесман. Да вот, пока мы еще шли за городом, я, видишь ли, немного отстал от других… всего на несколько минут… понимаешь?

Гедда. Да ну же!..

Тесман. Потом, догоняя компанию, знаешь, что я нахожу у края дороги? А?

Гедда. Откуда же я могу знать?

Тесман. Только ты, пожалуйста, не говори никому, Гедда. Слышишь! Обещай мне ради Эйлерта… (Вынимает из кармана пальто пакет, завернутый в бумагу.) Подумай, вот что я нашел.

Гедда. Не тот ли пакет, что Левборг приносил с собою вчера?

Тесман. Да, да. Его драгоценная, невосстановимая рукопись… вся целиком! Ее-то он и потерял и… не заметил даже. Подумай только, Гедда, какая жалость!..

Гедда. Почему ты не отдал ему пакета сейчас же?

Тесман. Я побоялся… он был в таком состоянии…

Гедда. Ты говорил кому-нибудь об этом?

Тесман. Ну вот. Я не хотел, ради Эйлерта… ты понимаешь?

Гедда. Так никто не знает, что рукопись Эйлерта Левборга у тебя?

Тесман. Нет, никто и не должен знать.

Гедда. О чем же вы говорили с ним после?

Тесман. Нам совсем не пришлось больше говорить. Когда мы вошли в улицу, Эйлерт и еще двое-трое других как-то потерялись из виду. Подумай!

Гедда. Да? Так те, верно, и довели его до дома.

Тесман. По-видимому. И Бракк тоже куда-то исчез.

Гедда. Ну, а где же ты с тех пор бродил?

Тесман. Да я и еще некоторые пошли к одному из этих развеселых господ выпить по чашке утреннего кофе. Вернее, впрочем, ночного. А? Теперь вот, как только отдохну немного и можно будет рассчитывать, что Эйлерт, бедняга, проспался, я пойду к нему с находкой.

Гедда (протягивая руку к пакету). Нет, не отдавай его! То есть не сейчас… хочу сказать… Дай мне сначала прочесть.

Тесман. Нет, милочка Гедда, никак не могу, не смею, ей-богу.

Гедда. Не смеешь?

Тесман. Да ведь ты можешь себе представить, в каком он будет отчаянии, когда проснется и хватится рукописи. У него ведь нет копии. Он сам говорил.

Гедда (пытливо глядя на него). А разве нельзя вновь написать то же самое? Еще раз?

Тесман. Нет, не думаю, чтобы это удалось. Вдохновение, знаешь…

Гедда. Да, да, пожалуй. (Как бы вскользь.) Ах да, вот тут письмо тебе.

Тесман. Да? Подумай!..

Гедда (подает письмо). Рано утром принесли.

Тесман. От тети Юлле! Что бы это значило? (Кладет пакет на другой пуф, распечатывает письмо, пробегает его и вскакивает.) Ах, Гедда!.. Она пишет, что бедная тетя Рина при смерти!..

Гедда. Этого можно было ожидать.

Тесман. И что, если я хочу проститься с ней, надо спешить! Сейчас же поскачу туда!

Гедда (подавляя улыбку). Теперь уж скакать собираешься?

Тесман. Ах, милочка Гедда, если бы ты могла переломить себя и тоже пойти туда? Подумай!..

Гедда (вставая, усталым голосом). Нет, нет, и не проси меня ни о чем таком. Я не хочу видеть болезнь и смерть. Прошу… уволь меня от всего безобразного!

Тесман. Ну, бог с тобой!.. (Мечется по комнате.) Где моя шляпа?.. Пальто?.. Ах да, в передней!.. Надеюсь, что не опоздаю, Гедда? А?

Гедда. Скачи только…

Берта появляется в дверях в переднюю.

Берта. Асессор Бракк спрашивает, нельзя ли ему войти. Тесман. В такое время! Нет, нет, сейчас я никак не могу его принять!

Гедда. Но я могу. (Берте.) Просите!

Берта уходит в переднюю.

(Торопливо шепчет Тесману.) Пакет, Тесман! (Хватает пакет с пуфа.)

Тесман. Давай!

Гедда. Нет, нет, я пока спрячу сама. (Подходит к письменному столу и сует пакет на полку.)

Тесман впопыхах не может натянуть перчаток. Из передней входит Бракк.

(Кивая ему головой.) Вот какая вы ранняя птица!..

Бракк. Не правда ли? (Тесману.) И вы тоже куда-то собрались уже?

Тесман. Да, мне необходимо скорее к тетушкам. Подумайте, бедняжка больная при смерти!

Бракк. Ах, боже мой, при смерти?.. В таком случае вы не мешкайте из-за меня. В такую серьезную минуту…

Тесман. Да, да, надо бежать… Прощайте, прощайте! (Поспешно уходит через дверь в переднюю.)

Гедда (подходит к Бракку). Кажется, ваша ночная пирушка прошла более чем оживленно, господин асессор?

Бракк. Да я даже не раздевался, фру Гедда!

Гедда. Вы тоже?

Бракк. Как видите. А что Тесман рассказывал вам про свои ночные похождения?

Гедда. Что-то такое неинтересное. Что они куда-то заходили пить кофе.

Бракк. Да, да, я уже знаю об этой кофейной компании. Но Эйлерта Левборга с ними ведь не было?

Гедда. Нет, приятели проводили его домой раньше.

Бракк. И Тесман в том числе?

Гедда. Нет, кто-то из других, он говорил.

Бракк (с улыбкой). Йорген Тесман, право, пренаивная душа, фру Гедда.

Гедда. Это верно. Но разве там что-нибудь было не так?

Бракк. Да, кое-что.

Гедда. Вот как. Присядем же, дорогой асессор. Вы лучше сумеете рассказать. (Садится с левой стороны стола, Бракк рядом с ней.) Ну?

Бракк. У меня были особые причины проследить, куда направились ночью мои гости, вернее, некоторые из них.

Гедда. Между ними был, вероятно, Эйлерт Левборг?

Бракк. Должен признаться…

Гедда. Вы меня прямо заинтриговали!..

Бракк. Знаете вы, фру Гедда, где он и еще двое-трое других провели остаток ночи?

Гедда. Если можно, так расскажите.

Бракк. Помилуйте, отчего же нельзя! Они посетили еще одну чрезвычайно веселую вечеринку!

Гедда. Из оживленных?

Бракк. Из самых оживленных.

Гедда. Прошу подробнее, асессор…

Бракк. Левборг еще раньше получил туда приглашение. Я это отлично знал. Но сначала он отказался… Как же! Он ведь стал новым человеком, как вам известно.

Гедда. Да, да, там, у фогта Эльвстеда!.. А потом, значит, все-таки пошел?

Бракк. Да, видите ли, фру Гедда… это он у меня вечером вдохновился некстати…

Гедда. Да, да, я слышала… как он вдохновился.

Бракк. Довольно-таки необузданно. Ну, и, видно, передумал. Мы, мужчины, вообще, к сожалению, не всегда бываем так тверды в своих правилах, как это бы следовало…

Гедда. О, вы-то наверное составляете исключение, господин асессор… Ну, так Левборг…

Бракк. Да, словом, в конце концов он бросил якорь в салоне фрёкен Дианы.

Гедда. Фрёкен Дианы?

Бракк. Да, это она устраивала вечеринку для избранного кружка своих приятельниц и поклонников.

Гедда. Это — такая рыжая?

Бракк. Вот, вот!

Гедда. Что-то вроде… певички?

Бракк. Да, да… между прочим, она и певица. И кроме того, весьма опасная охотница… за мужчинами, фру Гедда. Вы, наверно, слышали о ней. Эйлерт Левборг был одним из усерднейших ее покровителей… в дни своего благополучия.

Гедда. Ну, и чем же все это кончилось?

Бракк. Кончилось, по-видимому, не особенно мирно. Говорят, что фрёкен Диана от нежнейшей встречи перешла к рукоприкладству.

Гедда. Ударила Левборга?

Бракк. Да. Он обвинил ее или ее приятельниц в краже. Утверждал, что у него пропал бумажник… и еще кое-что. Словом, говорят, устроил невероятный скандал.

Гедда. И что же из этого вышло?

Бракк. Из этого вышел форменный петушиный бой между дамами и кавалерами. К счастью, подоспела полиция…

Гедда. И до полиции дошло!

Бракк. Н-да, недешево, пожалуй, обойдется все это сумасброду Эйлерту Левборгу.

Гедда. Вот как!

Бракк. Он, говорят, оказал буйное сопротивление. Дал пощечину кому-то из полицейских и разорвал на нем мундир. В конце концов ему пришлось отправиться в полицию.

Гедда. Откуда вы знаете все это?

Бракк. От самой полиции.

Гедда (глядя в пространство). Так вот как было дело. Значит… не увенчанный листвою винограда…

Бракк. Листвою винограда, фру Гедда?

Гедда (меняя тон). Теперь скажите же мне, зачем, в сущности, вы так усердно следили за Левборгом… выслеживали его?

Бракк. Во-первых, мне не совсем безразлично, если при допросе выяснится, что он явился туда прямо от меня.

Гедда. Значит, предстоит еще допрос?

Бракк. Разумеется… Из-за этого одного я, впрочем, еще не стал бы хлопотать. Но мне казалось, что на мне, как друге дома, лежит обязанность поставить вас с Тесманом в известность относительно ночных похождений Левборга.

Гедда. То есть почему это, собственно, асессор Бракк?

Бракк. Да хотя бы потому, что я сильно подозреваю его в намерении воспользоваться вами как ширмой.

Гедда. С чего вы взяли это?

Бракк. Помилуйте, мы не слепы, фру Гедда! Увидите, эта фру Эльвстед не так-то скоро уедет отсюда.

Гедда. Ну, если между ними и есть что-нибудь, то мало ли где они могут встречаться!

Бракк. Не в семейных домах, однако! Двери каждого порядочного дома опять будут теперь закрыты для Левборга.

Гедда. И двери моего, по-вашему, должны быть тоже?..

Бракк. Да, признаюсь, для меня было бы более чем неприятно, если бы этот господин привился у вас в доме. Если бы он, совершенно лишний… посторонний человек… вторгся…

Гедда. В треугольник?

Бракк. Именно. Для меня это было бы то же, что очутиться за порогом.

Гедда (смотрит на него с улыбкой). А! Значит, «один петух в курятнике» — вот ваша цель?

Бракк (медленно наклоняет голову и говорит, понизив голос). Да, это моя цель. И чтобы достигнуть ее… я пущу в ход все средства, какие только найдутся в моем распоряжении.

Гедда (перестав улыбаться). В конце концов вы, пожалуй, человек опасный, когда дойдет до дела.

Бракк. Вы думаете?

Гедда. Да, теперь начинаю так думать. И от души радуюсь, что у вас пока нет еще никакой власти надо мной.

Бракк (двусмысленно улыбаясь). Пожалуй, вы правы, фру Гедда… Кто знает, не оказался ли бы я в таком случае человеком весьма находчивым.

Гедда. Однако послушайте, господин асессор! Ведь это почти угроза.

Бракк (встает). Отнюдь нет. Треугольник, видите ли, всего прочнее, если он построен на взаимном согласии.

Гедда. И я так думаю.

Бракк. Итак, мне удалось сообщить вам все, что я хотел. Теперь пора заглянуть и домой… До свидания, фру Гедда! (Направляется к стеклянным дверям.)

Гедда (встает). Вы через сад?

Бракк. Да, мне тут ближе.

Гедда. И к тому же… это окольный путь.

Бракк. Совершенно верно. Я ничего не имею против окольных путей. Иногда они бывают довольно-таки пикантны.

Гедда. То есть когда стреляют не холостыми зарядами, не так ли?

Бракк (в дверях оборачивается и смеется). Ну, кто же стреляет в своих домашних петухов!

Гедда (тоже смеется). Особенно когда только один и есть!..

Оба смеются и кивают друг другу на прощание. Он уходит. Она затворяет за ним дверь и стоит с минуту, серьезно глядя в сад. Затем подходит к дверям в маленькую комнату, слегка раздвигает портьеры и заглядывает туда. Направляется к письменному столу, берет рукопись Левборга и начинает ее перелистывать. Вдруг в передней раздается голос Берты, громко спорящей с кем-то. Гедда оборачивается, прислушивается, быстро запирает рукопись в ящик письменного стола и кладет ключ на стол. Дверь из передней с силой распахивается, и показывается Эйлерт Левборг в пальто и со шляпой в руках. Вид у пего несколько расстроенный и возбужденный.

«Гедда Габлер»

Левборг (оборачиваясь к Берте, стоящей за дверью). А я вам говорю, что мне нужно войти, и я войду! Вот что! (Затворив за собою дверь, он оборачивается и, при виде Гедды сразу овладев собой, кланяется.)

Гедда (у письменного стола). Ну, господин Левборг, поздненько же вы приходите за Tea!

Левборг. Или… раненько являюсь к вам. Прошу извинения.

Гедда. Почему вы думаете, что она еще здесь?

Левборг. У нее на квартире мне сказали, что ее всю ночь не было дома.

Гедда (идет к столу перед диваном). А вы не заметили чего-нибудь особенного в тоне, когда вам говорили это?

Левборг (смотрит на нее вопросительно). Заметил что-нибудь?..

Гедда. Я хочу сказать… не было ли слышно по их тону, что они кое-что подумали про нее?

Левборг (вдруг поняв). Ах да! Правда! Я и ее тащу за собою в грязь! Впрочем, я ничего такого не заметил… Тесман, верно, еще не вставал?

Гедда. Кажется…

Левборг. Когда он вернулся?

Гедда. Ужасно поздно.

Левборг. Он рассказывал вам что-нибудь?

Гедда. Да, я слышала, что у асессора было очень весело.

Левборг. И больше ничего?

Гедда. Нет, кажется… Впрочем, мне так хотелось спать…

Tea входит из маленькой гостиной и кидается к Левборгу.

Tea. А, Левборг! Наконец!..

Левборг. Да, наконец. И… слишком поздно.

Tea (испуганно глядя на него). Что поздно?

Левборг. Все поздно теперь. Я пропал.

Tea. Ах, нет, нет, не говори так!

Левборг. Ты сама это скажешь, когда узнаешь…

Tea. Я не хочу ничего узнавать!

Гедда. Вы, может быть, хотите поговорить наедине? В таком случае я уйду.

Левборг. Нет, останьтесь и вы. Прошу вас.

Tea. Но я же говорю, что не хочу ничего знать.

Левборг. Я буду говорить не о ночных похождениях.

Tea. О чем же?

Левборг. О том, что дороги наши должны теперь разойтись.

Tea. Разойтись!

Гедда (невольно). Я знала!

Левборг. Ты не нужна мне больше, Tea.

Tea. И ты можешь говорить так! Я не нужна тебе больше! Разве я не могу помогать тебе, как прежде? Разве мы не будем продолжать работать вместе?

Левборг. Я не собираюсь больше работать.

Теа (вне себя). Куда же мне тогда девать себя? Свою жизнь?

Левборг. Попытайся прожить ее так, как будто ты никогда меня не знавала.

Tea. Не могу я!

Левборг. Попытайся, Tea. Поезжай домой…

Tea (возбужденно). Никогда в жизни! Где ты, там хочу быть и я. Я не дам себя так прогнать. Я хочу остаться здесь! Быть с тобой, когда выйдет книга!

Гедда (вполголоса, напряженно). Ах, книга… да!

Левборг (смотрит на нее). Наша книга. Моя и Tea. Она ведь наша общая.

Tea. Да, да. И я это чувствую. И потому-то имею право быть с тобой, когда она выйдет. Я хочу видеть, как ты опять возвратишь себе уважение, восстановишь свою честь… И радость… радость… хочу я разделить с тобой!

Левборг. Tea, книга наша никогда не выйдет в свет.

Гедда. А!

Tea. Не выйдет?..

Левборг. Не может выйти!

Tea (волнуясь предчувствием). Левборг! Куда ты девал рукопись?

Гедда (напряженно смотрит на него). Да, рукопись?..

Tea. Где она у тебя?

Левборг. Ах, Tea, лучше не спрашивай!

Tea. Нет, нет, я хочу знать… Я имею право узнать немедленно.

Левборг. Рукопись?.. Ну, так и быть. Я разорвал ее на мелкие клочки.

Tea (вскрикивает). Ах, нет, нет!..

Гедда (невольно). Да ведь это не…

Левборг (смотрит на нее). Неправда, вы думаете?

Гедда (оправясь). Нет, конечно… раз вы сами это говорите. Мне показалось только так неправдоподобно…

Левборг. И все-таки это правда.

Tea (ломая руки). О, боже, боже мой!.. Гедда!.. Разорвать свой собственный труд!

Левборг. Я разорвал в клочья свою собственную жизнь!.. Так что ж мне стоило разорвать и труд этой жизни!..

Tea. И ты это сделал сегодня ночью?

Левборг. Говорят тебе, да… В мелкие клочки. И бросил в залив. Далеко… Во всяком случае, не в стоячую, пресную воду. Пускай плывут, куда хотят… по ветру и течению. Потом погрузятся. Все глубже и глубже. Как и я, Tea!

Tea. Знаешь, Левборг… этот твой поступок с книгой… Мне всю жизнь будет представляться, будто… ты убил дитя!

Левборг. Ты права! Это вроде детоубийства!

Tea. Но как же ты мог!.. Ведь это дитя принадлежало и мне…

Гедда (почти беззвучно). Ах, дитя…

Tea (тяжело дыша). Значит, кончено. Да, да… Я уйду теперь, Гедда!..

Гедда. Надеюсь, однако, ты не уедешь еще?

Tea. Сама ничего не знаю! Впереди сплошной мрак… (Уходит через переднюю.)

Гедда (немного погодя). Вы, значит, не пойдете провожать ее, господин Левборг?

Левборг. Я! По улицам! Чтобы ее увидали со мной?

Гедда. Я же не знаю, что еще произошло сегодня ночью. Разве уж нечто такое непоправимое?

Левборг. Одной этой ночью дело не кончится. Это я твердо знаю. Но в том-то и суть, что мне не хочется больше жить такой жизнью, начать ее сызнова. Tea надломила во мне смелость… дерзость жизни.

Гедда (глядя перед собой). Так эта милая дурочка запустила свою лапку в судьбу человека! (Переводя глаза на него.) Но как могли вы все-таки поступить с ней так бессердечно!

Левборг. Не говорите, что это бессердечно.

Гедда. Взять да одним ударом сокрушить все, что наполняло ее душу столько времени! Разве это не бессердечно?

Левборг. Вам, Гедда, я могу сказать всю правду.

Гедда. Правду?

Левборг. Сперва обещайте мне, дайте слово, что Tea никогда не узнает того, что я вам открою.

Гедда. Даю вам слово.

Левборг. Хорошо. Так вот: то, что я при ней рассказал, неправда!

Гедда. Насчет рукописи?

Левборг. Да. Я не разрывал ее в клочки и не бросал в залив.

Гедда. Да, да… но… где же она тогда?

Левборг. И все-таки я уничтожил ее. Окончательно, Гедда.

Гедда. Не понимаю.

Левборг. Tea сказала, что поступок мой представляется ей детоубийством…

Гедда. Да… сказала.

Левборг. Но убить свое дитя — это еще не самое худшее, что может сделать отец!..

Гедда. Не самое худшее?

Левборг. Нет. Я хотел пощадить Tea и не сказал самого худшего.

Гедда. В чем же оно заключается?

Левборг. Представим себе, Гедда, что человек… так, под утро… после бесшабашного ночного кутежа вернулся домой к матери своего ребенка и сказал: я был там-то и там-то, в таких-то и таких-то местах… И брал с собою туда наше дитя… в такие-то и такие-то места… И вот потерял его, потерял совсем. Черт знает, где оно теперь, в чьи руки попало… Кто наложил на него свою лапу!

Гедда. Да-а! Но в конце концов… это же только книга…

Левборг. Чистая душа Tea жила в этой книге.

Гедда. Да, понимаю.

Левборг. Вы, верно, поймете тоже, что у нас с нею нет теперь общего будущего.

Гедда. Куда же вы теперь направитесь?

Левборг. Никуда. Постараюсь только поскорее покончить со всей этой историей. И чем скорее, тем лучше.

Гедда (делая к нему шаг), Эйлерт Левборг… послушайте… Нельзя ли только… чтобы это было… красиво?

Левборг. Красиво? (Улыбаясь,) А! «Увенчанный листвою винограда…», как вы любили, бывало, представлять себе…

Гедда. Нет. Увенчанный листвой… в это я уже не верю. Но все-таки, чтобы было красиво! Хоть раз!.. Прощайте. Уходите теперь… И больше не приходите.

Левборг. Прощайте, фру Тесман. Кланяйтесь от меня Йоргену. (Хочет уйти.)

Гедда. Постойте! Надо же вам взять от меня что-нибудь на память. (Идет к письменному столу, открывает ящик, вынимает футляр с револьверами и, взяв один из них, подходит к Левборгу.)

Левборг (смотрит на нее). Этот? Вы его даете мне на память?

Гедда (медленно наклоняет голову). Вы узнаете его? Когда-то он был направлен на вас.

Левборг. Напрасно вы тогда не пустили его в дело! Гедда. Ну вот… теперь можете сами.

Левборг (пряча пистолет в боковой карман сюртука). Спасибо!

Гедда. И помните… красиво, Эйлерт Левборг! Дайте мне слово!

Левборг. Прощайте, Гедда Габлер! (Уходит через переднюю.)

Гедда прислушивается несколько времени у двери, потом идет к письменному столу, берет пакет с рукописью, заглядывает в обертку, выдергивает оттуда до половины несколько листков и смотрит на них. Затем направляется к печке и садится в кресло, положив пакет себе на колени. Посидев немного, она раскрывает дверцы печки и развертывает пакет.

Гедда (бросая в огонь одну тетрадь, шепотом). Теперь я спалю дитя твое, Tea! Кудрявая! (Бросает еще несколько тетрадок.) Твое дитя и Эйлерта Левборга! (Бросает остальное.) Спалю… спалю ваше дитя!..

Действие четвертое

Та же комната. Вечер. В большой гостиной темно. Маленькая комната освещена висячей лампой над столом. Портьеры на стеклянных дверях задернуты.

Гедда в черном платье бродит по темной гостиной, заходит в маленькую комнату и сворачивает налево. Оттуда раздается несколько аккордов на фортепиано. Затем Гедда опять возвращается в гостиную.

Из маленькой комнаты справа показывается Берта с зажженной лампой. Глаза ее заплаканы, и на чепчике черная лента. Поставив лампу на стол перед угловым диваном в гостиной, она тихо уходит направо. Гедда подходит к стеклянным дверям, слегка отодвигает портьеры и смотрит в темноту.

Вскоре из передней появляется фрёкен Тесман в траурном платье, с крепом на шляпе. Гедда идет ей навстречу, протягивая руку.

Фрёкен Тесман. Да, Гедда, вот прихожу к вам в трауре. Бедная сестра моя отстрадала наконец.

Гедда. Я уже знаю, как видите. Тесман прислал мне записку.

Фрёкен Тесман. Да, он обещал мне. Но мне казалось все-таки, что сюда, к Гедде… в эту обитель жизни… мне следовало самой принести весть о смерти.

Гедда. Очень любезно с вашей стороны.

Фрёкен Тесман. Ах, такая жалость, что Рина покинула нас как раз теперь. Не носить бы Гедде траура в такое время!

Гедда (желая переменить разговор). Она умерла тихо… я слышала, фрёкен Тесман?

Фрёкен Тесман. О да! Так хорошо, так тихо! И какое счастье, что ей удалось еще раз увидеть Йоргена, хорошенько проститься с ним!.. Он разве еще не вернулся домой?

Гедда. Нет. Он писал, чтобы я не ждала его так скоро. Но присядьте же.

Фрёкен Тесман. Нет, спасибо, моя дорогая, славная Гедда! Очень хотелось бы, да некогда. Надо еще убрать покойницу… Снарядить ее в могилку как следует.

Гедда. Не могу ли я чем помочь?

Фрёкен Тесман. Что вы, бог с вами! Ни к чему такому Гедде Тесман не надо прикладывать своих ручек. И думать ни о чем таком совсем не надо… в такое время.

Гедда. Ну, с думами-то… не так легко справиться!

Фрёкен Тесман (вздыхая). Да, вот как оно идет на белом свете! Там теперь нам придется засесть за шитье для Рины. И тут, пожалуй… скоро пойдет шитье… только уж другого рода, слава богу!

Йорген Тесман входит из передней.

Гедда. Хорошо, что наконец пришел.

Тесман. А, ты здесь, тетя Юлле? У Гедды? Подумай!

Фрёкен Тесман. Я уже собиралась уходить, милый мой. Ну что? Все устроил, как обещал мне?

Тесман. Боюсь, что позабыл половину. Придется, пожалуй, опять забежать к тебе завтра. Сегодня у меня просто голова идет кругом! Ничего сообразить не могу!

Фрёкен Тесман. Ну, милый Йорген, нельзя так…

Тесман. Так? Как так?

Фрёкен Тесман. Надо радоваться в самой печали. Радоваться тому, что совершилось, как я радуюсь.

Тесман. Ах, да, да! Ты думаешь о тете Рине…

Гедда. Пусто вам теперь будет одной в доме, фрёкен Тесман.

Фрёкен Тесман. На первых порах. Надеюсь, не надолго, однако. Комнатка покойной Рины не все же будет пустовать.

Тесман. Как так? Кого же ты хочешь поместить в ней? А?

Фрёкен Тесман. Ах, всегда ведь найдется какая-нибудь бедная больная, которой нужны уход и заботы.

Гедда. И вы в самом деле опять хотите взять на себя такой крест?

Фрёкен Тесман. Крест? Бог с вами, дитя мое! Какой же это для меня крест?

Гедда. Но ведь если это будет чужой человек…

Фрёкен Тесман. Ох, с бедными больными долго ли сблизиться?.. И надо же мне для кого-нибудь жить, надо. Ну, да вот даст бог… и тут в доме, пожалуй, найдется дело для старой тетки.

Гедда. Ах, только не говорите о нас!

Тесман. Да, подумай, как славно было бы устроиться втроем, если бы…

Гедда. Если?..

Тесман (тревожно). Так, ничего. Верно, все еще наладится… Будем надеяться. А?

Фрёкен Тесман. Да, да… Ну, я вижу, у вас есть о чем поговорить между собой. (Улыбаясь.) Пожалуй, Гедда имеет кое-что сказать тебе, Йорген? Так прощайте! Пора домой к Рине. (Оборачивается в дверях.) Господи, как это странно! Рина теперь и со мной еще, и уже с покойным братом!

Тесман. Да, подумай, тетя Юлле! А?

Фрёкен Тесман уходит через переднюю.

Гедда (следя за Тесманом холодным, пытливым взглядом). Право, ты как будто принимаешь эту смерть ближе к сердцу, чем даже она.

Тесман. Ох, не одна эта смерть… Я ужасно боюсь за Эйлерта!

Гедда (быстро). С ним опять что-нибудь?

Тесман. Я было забегал к нему после обеда сказать, что рукопись цела и невредима…

Гедда. Ну? И не застал?

Тесман. То-то, что нет. Его не было дома. Потом я встретил фру Эльвстед и узнал от нее, что он заходил сюда утром.

Гедда. Да, как только ты ушел.

Тесман. И будто сказал, что разорвал рукопись? А?

Гедда. Он уверял.

Тесман. Но, боже мой! Тогда ведь он совсем помешался! И ты, пожалуй, побоялась отдать ему рукопись, Гедда?

Гедда. Да, я не отдала.

Тесман. Но ты, верно, сказала, что она у нас?

Гедда. Нет. (Живо.) А ты разве сказал фру Эльвстед?

Тесман. Нет, мне не хотелось… Но ему тебе бы следовало сказать. Подумай, вдруг он с отчаяния наложит на себя руки? Дай мне рукопись, Гедда! Я сейчас же побегу к нему. Где она у тебя?

Гедда (не двигаясь и опираясь рукой на спинку кресла, холодным тоном). Ее у меня больше нет.

Тесман. Ее нет у тебя? Помилуй, что это значит?

Гедда. Я сожгла все дотла!

Тесман (испуганно вздрагивает). Сожгла! Рукопись Эйлерта!

Гедда. Не кричи так… прислуга услышит.

Тесман. Сожгла! Боже милосердный!.. Нет, нет, нет! Это невозможно!

Гедда. И все-таки это так.

Тесман. Да ты знаешь ли, что ты наделала, Гедда! Ведь это противозаконная утайка найденного… подумай! Спроси-ка асессора Бракка и узнаешь…

Гедда. Лучше всего, я думаю, не говорить об этом ни

асессору, ни кому бы то ни было.

Тесман. Но как же ты могла решиться на такой неслыханный поступок! Как это могло тебе в голову прийти? Что нашло на тебя? Отвечай! А?

Гедда (подавляя чуть заметную улыбку). Я решилась на это ради тебя, Йорген.

Тесман. Ради меня?

Гедда. Вернувшись домой утром, ты рассказал, как он читал тебе эту рукопись…

Тесман. Ну, ну, дальше?

Гедда. И ты признался мне, что позавидовал ему.

Тесман. Господи! Ведь нельзя же понимать так буквально!..

Гедда. Во всяком случае, я не могла вынести мысли, что кто-нибудь затмит тебя.

Тесман (колеблясь между сомнением и радостью). Гедда, неужели ты правду говоришь?.. Да, но… как же это я до сих пор не замечал в тебе такой любви… Подумай!

Гедда. Ну, и заодно узнай уж, что я как раз… (Круто обрывая.) Нет, нет. Спроси лучше у тети Юлле. Она тебе скажет.

Тесман. Ах! Кажется, я почти догадываюсь, Гедда… (Всплескивая руками.) Ах, боже мой! Да может ли это быть! А?

Гедда. Да не кричи же так, девушка услышит!

Тесман (радостно смеется). Девушка! Нет, какая ты, право, забавная, Гедда! Девушка! Да ведь это Берта! Я сам побегу рассказать ей.

Гедда (с отчаянием стиснув руки). Ах, сил нет… меня задушит все это!

Тесман. Что все это, Гедда? А?

Гедда (овладев собой, холодно). Все это… смешное, Йорген!

Тесман. Смешное? Что я так несказанно радуюсь? Впрочем… пожалуй, правда, не следует вмешивать сюда Берту.

Гедда. О нет, отчего же. Уж одно к одному!

Тесман. Нет, нет, еще рано. Но тетя Юлле, право, должна узнать об этом. И о том, что ты начинаешь называть меня Йоргеном! Подумай! Ах, она так обрадуется, так обрадуется!

Гедда. Когда узнает, что я сожгла рукопись Эйлерта Левборга… ради тебя?

Тесман. Да, и то правда. Насчет рукописи никто не должен знать. Само собой. Но то, что ты так горячо любишь меня, это тетя Юлле непременно должна узнать! Кстати, мне хотелось бы знать… бывает ли так вообще со всеми молодыми женами? А?

Гедда. Справься кстати и об этом у тети Юлле!

Тесман. А что ж… при случае, конечно… (Снова принимает озабоченный вид.) Нет, а все-таки рукопись-то, рукопись! Боже мой! Ужас берет, как вспомню о бедняге Эйлерте!

Tea Эльвстед, одетая, как при первом посещении, в шляпе и накидке, входит из передней.

Tea (быстро здороваясь, говорит взволнованно). Ах, милая Гедда, прости, что я опять зашла…

Гедда. Что с тобой, Tea?

Тесман. Опять что-нибудь с Эйлертом? А?

Tea. Ах, я ужасно боюсь, что с ним случилось несчастье.

Гедда (хватая ее за руку). А!.. Ты думаешь?

Тесман. Но, господи… с чего вы это взяли, фру Эльвстед?

Tea. Я случайно слышала разговор о нем в нашем пансионе, как только вошла. Ах, о нем ходят сегодня по городу самые невероятные слухи.

Тесман. Подумайте, и я тоже слышал. А между тем я могу засвидетельствовать, что он вчера прямехонько отправился домой спать. Подумайте!

Гедда. Ну… что же говорили о нем в пансионе?

Tea. Ох, я не узнала ничего толком. Или они сами не знали ничего верного, или… Только, увидав меня, все сразу замолчали. Расспрашивать же я не решилась.

Тесман (беспокойно шагая по комнате). Будем надеяться… будем надеяться, что вы ослышались, фру Эльвстед.

Tea. Нет, нет, я уверена, что разговор шел о нем. И я уловила что-то насчет больницы или…

Тесман. Больницы?

Гедда. Нет, это невозможно!

Tea. Ах, я так смертельно перепугалась, что сейчас же побежала к нему на квартиру справиться.

Гедда. И ты решилась, Tea?

Tea. Да что же мне было делать? Мне казалось, что я просто не вынесу дольше этой неизвестности.

Тесман. Ну, и вы, должно быть, не застали его? А?

Tea. Нет. И там ничего не знают о нем. Сказали только, что он ушел вчера после обеда и с тех пор не возвращался.

Тесман. Вчера! Подумайте! Как же это они могли сказать!

Tea. Ах, наверно, с ним случилось что-нибудь недоброе.

Тесман. Слушай, Гедда… я думаю, не пойти ли мне поразузнать кое-где?..

Гедда. Нет, нет, пожалуйста, не впутывайся ты в это!

Дверь из передней отворяется, и Берта впускает асессора Бракка. Вид у него серьезный. Он молча кланяется всем, держа шляпу в руках.

Берта, затворив дверь за ним, уходит.

Тесман. Ах, это вы, любезный асессор! А?

Бракк. Да, я не мог не зайти, к вам сегодня же.

Тесман. Вижу по вашему лицу, что вы уже получили весточку от тети Юлле…

Бракк. Да, получил и от нее.

Тесман. Не правда ли, грустно? А?

Бракк. Ну, знаете, милейший Тесман, как кто посмотрит…

Тесман (неуверенно глядя на него). Пожалуй, случилось еще что-нибудь?

Бракк. Да, случилось.

Гедда (напряженно). Что-нибудь печальное, асессор Бракк?

Бракк. Тоже как кто посмотрит, фру Тесман…

Tea (с невольным порывом). Ах, это с Эйлертом Левборгом!

Бракк (взглянув на нее). Отчего вы именно так думаете, фру Эльвстед? Или вам что-нибудь уже известно?

Tea (смущенно). Нет, нет, но…

Тесман. Да, господи, говорите же поскорее!

Бракк (пожимая плечами). Да, к сожалению… Эйлерт Левборг доставлен в больницу, и, говорят, он уже при смерти.

Tea (вскакивая). О, боже, боже!..

Тесман. В больницу! И при смерти!

Гедда (невольно). Так скоро, значит!..

Tea (жалобно). И мы не успели помириться с ним, Гедда!

Гедда (тихо). Но, Tea… Tea!

Tea (не обращая внимания). К нему! Скорей! Хочу застать его в живых!

Бракк. Бесполезно, сударыня. К нему никого не допускают.

Tea. Так хоть скажите мне, что с ним случилось? Что такое?

Тесман. Да, да… надеюсь… не сам же он!.. А?

Гедда. А я так уверена, что именно сам.

Тесман. Гедда… как ты можешь!..

Бракк (не переставая наблюдать за Геддой). К сожалению, вы угадали, фру Тесман.

Tea. О, какой ужас!

Тесман. Значит… сам! Подумайте!

Гедда. Застрелился!

Бракк. Тоже угадали, сударыня.

Tea (стараясь овладеть собой). Когда же это случилось, господин асессор?

Бракк. Сегодня. Между тремя и четырьмя пополудни.

Тесман. Боже мой, боже мой! Где же это он!.. А?

Бракк (неуверенно). Где?.. Да, вероятно, у себя дома.

Tea. Нет, тут что-нибудь не так! Я заходила к нему между шестью и семью вечера…

Бракк. Ну, так где-нибудь в другом месте. Наверное не могу сказать. Знаю только, что его нашли… Он выстрелил себе… в грудь.

Tea. Ужас, ужас подумать! Чтобы ему пришлось так кончить!

Гедда (асессору). В грудь, вы сказали?

Бракк. Да, именно.

Гедда. А не в висок?

Бракк. В грудь, фру Тесман.

Гедда. Да, да, и в грудь тоже ничего.

Бракк. Что, сударыня?

Гедда (уклончиво). Так. Ничего.

Тесман. И рана смертельна? А?

Бракк. Безусловно смертельна. Теперь, вероятно, все уже кончено.

Tea. Да, да… я это чувствую!.. Кончено, кончено! О Гедда!..

Тесман. Но скажите, откуда вы узнали все это?

Бракк (отрывисто). От полицейского чиновника, с которым мне пришлось говорить.

Гедда (громко). Наконец-то смелый поступок!

Тесман (испуганно). Господи помилуй!.. Что ты говоришь, Гедда!

Гедда. Я говорю, что в этом есть красота.

Бракк. Гм… фру Тесман…

Тесман. Красота! Нет, подумай!

Tea. О Гедда! Можно ли тут говорить о красоте!

Гедда. Эйлерт Левборг покончил с собой. У него хватило мужества сделать то, что… что следовало.

Tea. Нет, не думаю, что это было так. Он сделал это, сам себя не помня.

Тесман. Да, в порыве отчаяния.

Гедда. Да нет же! В этом я уверена.

Tea. Да, да! Сам себя не помня! Так же, как разорвал нашу книгу.

Бракк (пораженный). Книгу? То есть рукопись? Разве он разорвал ее?

Tea. Да, вчера ночью.

Тесман (шепотом). О Гедда! Это вечно будет лежать на нашей совести!

Бракк. Гм… вот странно.

Тесман (в волнении делает несколько шагов по комнате). Подумать, что Эйлерту пришлось так закончить жизнь! Не оставив после себя труда, который увековечил бы его имя!..

Tea. Ах, если бы можно было восстановить!

Тесман. Да, подумайте!.. Я не знаю, чего бы я не дал за это!

Tea. А ведь, пожалуй, можно будет, господин Тесман.

Тесман. Как так?

Tea (роясь в карманах платья). Вот, посмотрите. Я сберегла черновые наброски, по которым он мне диктовал.

Гедда (делая шаг к ней). А!..

Тесман. Вы сберегли их, фру Эльвстед? А?

Tea. Да, вот они. Я захватила их с собой, когда уезжала… Они так и остались у меня в кармане…

Тесман. Дайте, дайте взглянуть!

Tea (подает ему пачку листков). Только тут все так спутано все листки перемешались.

Тесман. А подумайте, если бы нам все-таки удалось разобраться? Пожалуй, общими усилиями… помогая друг другу…

Tea. Ах да! Хоть бы попробовать!..

Тесман. Должно удаться. Непременно! Я готов жизнь свою отдать на это.

Гедда. Ты, Йорген? Свою жизнь?

Тесман. Да. Или, вернее, все свое время. Мои собственные материалы могут полежать пока. Ты понимаешь, Гедда?.. А? Я обязан, это мой долг перед памятью Эйлерта.

Гедда. Пожалуй.

Тесман. Так вот, милая фру Эльвстед, соберемся с духом. Господи, что пользы убиваться в том, что уже совершилось! А? Постараемся лучше успокоиться, сосредоточить свои мысли, чтобы…

Tea. Да, да, господин Тесман, я постараюсь, насколько могу.

Тесман. Так пожалуйте сюда. Надо сейчас же просмотреть эти наброски. Где бы нам устроиться? Тут разве? Нет, лучше там, в задней комнате. Извините, дорогой асессор… Пожалуйте, фру Эльвстед.

Tea. О, господи… если бы только удалось!..

Тесман и Tea уходят в заднюю комнату. Tea снимает шляпу и накидку; затем оба усаживаются у стола под висячей лампой и усердно начинают разбираться в бумагах. Гедда идет и садится в кресло около печки. Немного погодя асессор Бракк следует за ней.

Гедда (вполголоса). Ах, асессор, какой свободой повеяло от этого поступка Эйлерта Левборга!

Бракк. Свободой, фру Гедда? Да, он-то теперь, конечно, освободился…

Гедда. Нет, я говорю о себе. Как-то легче дышится, когда знаешь, что на свете все-таки совершается иногда что-то свободное, смелое. На чем лежит отпечаток естественной, непроизвольной красоты.

Бракк (улыбаясь). Гм… дорогая фру Гедда…

Гедда. Знаю, знаю, что вы скажете. Вы ведь тоже своего рода специалист, как и… ну!

Бракк (пристально глядя на нее). Пожалуй, Эйлерт Левборг значил для вас несравненно больше, чем вы сами хотите себе признаться. Или… я ошибаюсь?

Гедда. Я не стану отвечать вам на это. Скажу только, что у Эйлерта Левборга хватило мужества прожить жизнь по-своему. И затем этот последний… великий шаг его, отмеченный печатью красоты! У него хватило силы воли уйти с жизненного пира… так рано!

Бракк. Мне очень жаль, фру Гедда… но приходится вывести вас из прекрасного заблуждения.

Гедда. Заблуждения?

Бракк. Из которого, впрочем, вас все равно скоро вывели бы.

Гедда. В чем дело?

Бракк. Он не сам застрелился… не добровольно.

Гедда. Не добровольно?

Бракк. Нет. Я не совсем точно изложил сейчас обстоятельства его смерти.

Гедда (напряженно). Так вы что-нибудь утаили? Что же?

Бракк. Из сожаления к бедной фру Эльвстед я позволил себе смягчить некоторые обстоятельства.

Гедда. Какие же?

Бракк. Во-первых, он уже умер.

Гедда. В больнице?

Бракк. Да. Не приходя в сознание.

Гедда. Что же еще вы утаили?

Бракк. Случилось это не у него на квартире.

Гедда. Ну, это ведь довольно-таки безразлично.

Бракк. Не совсем. Надо вам сказать, что Левборг был найден застреленным… в будуаре фрёкен Дианы.

Гедда (порывается вскочить с кресла, но тут же опять опускается). Это невозможно, асессор Бракк! Не мог же он опять отправиться туда сегодня!

Бракк. Он был там сегодня после обеда. Пришел требовать то, что у него будто бы пропало там… Говорил что-то бессвязное, о каком-то потерянном ребенке…

Гедда. А… значит, из-за этого…

Бракк. Я подумал было… не о рукописи ли он говорил. Но теперь узнаю, что он сам уничтожил ее… Так, верно, дело шло о его бумажнике.

Гедда. Должно быть… Значит, там его и нашли… там.

Бракк. Да, там. С револьвером в кармане. Револьвер разрядился, и он был смертельно ранен.

Гедда. В грудь… да?

Бракк. Нет… в живот.

Гедда (глядит на него с выражением гадливости). Только этого и недоставало! За что я ни схвачусь, куда ни обернусь, всюду так и следует за мной по пятам смешное и пошлое, как проклятье какое-то!

Бракк. Это еще не все, фру Гедда. К этому примешалось еще нечто грязное.

Гедда. Что же это?

Бракк. Револьвер, который нашли при нем…

Гедда (едва переводя дух). Ну! Что же?

Бракк. Он, видимо, украл.

Гедда (вскакивая). Украл! Неправда! Нет! Нет!

Бракк. Иначе быть не может. Он, наверно, украл его… Тсс!

Тесман и Tea встают из-за стола в задней комнате и входят в гостиную.

Тесман (с листочками в руках). Знаешь, Гедда, я почти ничего не разбираю там под этой висячей лампой. Подумай. Гедда. Да, думаю.

Тесман. Нельзя ли нам ненадолго присесть к твоему письменному столу? А?

Гедда. Сделайте одолжение! (Быстро.) Нет, постой! Дай мне сначала прибрать.

Тесман. Да не беспокойся, Гедда. Места хватит. Гедда. Нет, дай сначала прибрать, говорю. Унесу только вот это… на пианино пока. Ну вот. (Взяв из-под книжной полки на столе какой-то предмет, прикрытый нотными тетрадями, кладет поверх него еще несколько нотных страниц и уносит все в заднюю комнату налево.)

Тесман раскладывает листки на столе и переносит туда лампу с углового стола. Затем он и Tea опять усаживаются за работу.

(Возвращается и, став за стулом Tea, слегка перебирает ее волосы.) Ну, милочка Tea? Подвигается памятник Эйлерту Левборгу?

Tea (уныло глядя на нее). Ах, господи!.. Боюсь, трудно будет разобраться, страшно трудно.

Тесман. Должно удаться! Во что бы то ни стало! Разбираться в чужих бумагах, приводить их в порядок — как раз моя специальность!

Гедда идет к печке и садится там на пуф. Асессор Бракк стоит возле, опираясь на спинку кресла.

Гедда (шепотом). Что такое вы сказали насчет пистолета?

Бракк (тоже тихо). Что Левборг, наверно, украл его.

Гедда. Почему непременно украл?

Бракк. Потому что никакого другого объяснения допустить нельзя, фру Гедда.

Гедда. Вот как.

Бракк (смотрит на нее с минуту). Эйлерт Левборг ведь заходил сюда утром? Не правда ли?

Гедда. Да.

Бракк. Вы оставались с ним одна?

Гедда. Да, ненадолго.

Бракк. А вы уходили из комнаты, пока он был здесь?

Гедда. Нет.

Бракк. Припомните. Не уходили… ни на минуту?

Гедда. Нет, пожалуй, на минуту… в переднюю.

Бракк. А где лежал в это время футляр с пистолетами?

Гедда. Футляр?.. Он был в…

Бракк. Ну, фру Гедда?

Гедда. Он был в письменном столе.

Бракк. А вы потом смотрели, оба пистолета целы?

Гедда. Нет.

Бракк. И не надо. Я видел пистолет, найденный при Левборге. И сразу узнал его. Я видел его вчера. Да и прежде тоже.

Гедда. Он разве у вас?

Бракк. Нет, в полиции.

Гедда. Что же полиция будет делать с ним?

Бракк. Постарается отыскать владельца.

Гедда. По-вашему, это возможно?

Бракк (наклоняясь к ней, шепотом). Нет, Гедда Габлер… пока я молчу.

Гедда (с испугом глядя на него). А если вы не станете молчать… тогда что?

Бракк (пожимая плечами). Всегда ведь остается выход… что пистолет был украден.

Гедда (твердо). Лучше умереть!

Бракк (с улыбкой). Ну, так обыкновенно только говорят, но не делают.

Гедда (не отвечая). И если пистолет не украден… и владельца найдут… тогда что?

Бракк. Да, Гедда… тогда не избежать скандала.

Гедда. Скандала!

Бракк. Да, скандала. Того, чего вы до смерти боитесь. Вас, конечно, потребуют на суд… И вас, и фрёкен Диану. Ей ведь придется объяснить, как было дело… случайный ли это был выстрел или убийство… Собирался ли он выхватить пистолет из кармана, угрожая ей, и в это время последовал выстрел. Или же она вырвала у него из рук оружие, застрелила его и опять сунула ему пистолет в карман? С нее сталось бы, пожалуй. Она ведь бедовая, эта фрёкен Диана!

Гедда. Но вся эта грязь не касается же меня?

Бракк. Нет, но вам придется ответить на вопрос: зачем вы дали пистолет Эйлерту Левборгу? Ну, а какие заключения выведут из того, что вы дали ему пистолет?

Гедда (понурив голову). Да, правда. Я об этом не подумала.

Бракк. Ну, к счастью, опасаться ведь нечего… пока я молчу.

Гедда (смотрит на него). Так я теперь у вас в руках. В полной вашей власти.

Бракк (шепотом). Милейшая Гедда… поверьте мне, я не стану злоупотреблять положением.

Гедда. Все-таки… в полной вашей власти. Завишу от вашей воли и желаний! Не свободна, значит, не свободна! (Порывисто встает.) Нет, этой мысли я не вынесу! Никогда!

Бракк (смотрит на нее полунасмешливо). Обыкновенно примиряются с неизбежным.

Гедда (отвечая ему таким же взглядом). Может статься. (Идет к письменному столу и, подавляя невольную усмешку, говорит, подражая интонациям Тесмана.) Что? Идет, Йорген? А?

Тесман. Бог его знает. Во всяком случае, работа затянется на целые месяцы.

Гедда (по-прежнему). Подумай! (Слегка запуская пальцы в волосы Tea.) Не странно ли тебе, Tea? Теперь вот ты сидишь с Тесманом… как прежде, бывало, с Эйлертом Левборгом…

Tea. Ах, если бы мне только удалось вдохновить и твоего мужа!

Гедда. Ничего, наверное, удастся… со временем.

Тесман. Да, знаешь, Гедда… в самом деле, я как будто начинаю чувствовать что-то такое… Но ты поди опять к асессору.

Гедда. Не могу ли и я чем-нибудь помочь тебе?

Тесман. Нет, нет, ничем. (Оборачивается к асессору.) Уж вы теперь, милейший асессор, возьмите на себя труд развлекать Гедду!

Бракк (быстро взглянув на Гедду). С величайшим удовольствием!

Гедда. Спасибо. Но сегодня я что-то устала. Пойду прилягу там на диване.

Тесман. Да, да, милочка. А?

Гедда уходит в заднюю комнату и задергивает за собой портьеры.

Небольшая пауза. Вдруг слышится бурный мотив танца.

Tea (вскакивая). Ай! Что же это!

Тесман (подбегая к портьерам). Милочка! Не играй же сегодня танцев! Подумай о тете Рине… да и об Эйлерте…

Гедда (просовывая голову между портьерами). И о тете Юлле… и обо всех. Больше шуметь не буду. (Плотно задергивает портьеры.)

Тесман (у письменного стола). Ей, пожалуй, не следует видеть нас за этой грустной работой. Знаете что, фру Эльвстед? Переезжайте к тете Юлле. А я буду приходить туда по вечерам. Нам отлично будет работаться там. А?

Tea. Да, пожалуй, это будет самое лучшее…

Гедда (из-за портьеры). Слышу, слышу, что ты говоришь, Тесман. А как же я буду коротать тут вечера?

Тесман (перебирая бумаги). Ну, наш милейший асессор, верно, будет так мил, что не откажется все-таки навещать тебя.

Бракк (сидя в кресле, весело кричит). С удовольствием! Хоть каждый вечер, фру Тесман! И, надеюсь, мы будем весело коротать время вдвоем.

Гедда (ясно и громко). Как вам не надеяться, асессор! Вам, единственному петуху…

Раздается выстрел. Все вскакивают.

Тесман. Опять она возится с пистолетами. (Отдергивает портьеры и вбегает в заднюю комнату. Tea за ним.)

Гедда лежит распростертая на диване, без признаков жизни.

Смятение и крики. Берта в испуге вбегает справа.

(Асессору.) Застрелилась! Прямо в висок! Подумайте!..

Бракк (в полуобмороке опускаясь в кресло). Но, боже милосердный… ведь так не делают!

Строитель Сольнес Драма в трех действиях Перевод А. и П. Ганзен

{53}

Действующие лица

Строитель Халвар Сольнес.

Фру Алина Сольнес, его жена.

Доктор Хэрдал, домашний врач.

Кнут Брувик, бывший архитектор, теперь помощник Сольнеса.

Рагнар Брувик, его сын, чертежник.

Кая Фосли, племянница старого Брувика, бухгалтер.

Фрёкен Хильда Вангель.

Дамы.

Уличная толпа.

Действие происходит в доме строителя Сольнеса.

Действие первое

Скудно обставленная рабочая комната в доме Сольнеса. Налево двустворчатые двери в переднюю, направо дверь во внутренние комнаты. В задней стене открытая дверь в чертежную. Впереди налево конторка с книгами, бумагами и письменными принадлежностями. Возле двери в переднюю печка. В углу направо диван, перед ним стол и несколько стульев. На столе графин с водой и стакан. Впереди направо маленький столик; возле него качалка и кресло. На столе в углу, на конторке и в чертежной горят рабочие лампы.

В чертежной сидят за столом Кнут Брувик и его сын Рагнар, занятые составлением планов и вычислениями. В кабинете за конторкой стоит Кая Фосли, занося что-то в гроссбух. Кнут Брувик — худощавый старик с седыми волосами и бородой; на нем несколько поношенный, но опрятный черный сюртук и белый, слегка пожелтевший галстук; носит очки. Рагнар — лет тридцати, белокурый, сутуловатый, одет хорошо. Кая Фосли — молодая девушка лет двадцати с небольшим, нежного сложения и несколько болезненного вида, тщательно одета и причесана; работает с зеленым, глазным зонтиком. Все трое занимаются некоторое время молча.

Брувик (вдруг поднимается, точно в испуге, и, тяжело переводя дух, идет к дверям в кабинет). Нет, скоро сил моих не хватит больше!

Кая (идет к нему). Тебе, видно, очень нездоровится сегодня, дядя?

Брувик. Ох, право, кажется, день ото дня хуже.

Рагнар (встал и подходит ближе). Тебе бы лучше пойти домой, отец. Попробуй уснуть…

Брувик (нетерпеливо). Не слечь ли еще в постель? Тебе хочется, чтобы я совсем задохся?

Кая. Ну, хоть пройдись немного.

Рагнар. Да, да! И я пойду с тобой.

Брувик (запальчиво). Не уйду я, пока он не вернется! Сегодня я хочу объясниться начистоту с нашим… (злобно) принципалом.

Кая (боязливо). Ах, нет, дядя! Пожалуйста, подожди!

Рагнар. Да, лучше подождать, отец!

Брувик (тяжело дыша). Ох-хо-хо!.. Пожалуй, не очень-то много времени остается мне ждать!

Кая (прислушиваясь). Тсс!.. Я слышу — он поднимается по лестнице!

Все трое вновь принимаются за работу. Небольшая пауза. Из передней входит Халвар Сольнес, уже пожилой человек, но здоровый и крепкий, с коротко остриженными курчавыми волосами, темными усами и густыми черными бровями. Одет в зеленовато-серую, застегнутую на все пуговицы тужурку со стоячим воротником и широкими лацканами. На голове у него серая мягкая шляпа, под мышкой несколько папок.

Сольнес (в дверях, шепотом, указывая на чертежную). Ушли?

Кая (качая головой, тихо). Нет. (Снимает глазной зонтик.)

Сольнес (делает несколько шагов по комнате, бросает шляпу на стул, кладет папки на стол перед диваном, опять приближается к конторке и громко обращается к Кае, которая пишет, не отрываясь, но с какой-то нервной торопливостью). Что это вы там заносите в книгу, фрёкен Фосли?

Кая (вздрагивая). Это… это просто…

Сольнес. Покажите-ка, фрёкен. (Наклоняется, как бы желая заглянуть в гроссбух, и шепчет). Кая?

Кая (продолжая писать, тихо). Что?

Сольнес. Почему вы всегда снимаете при мне глазной зонтик?

Кая (по-прежнему). Потому что я в нем такая безобразная.

Сольнес (улыбаясь). А вам этого очень не хочется, Кая?

Кая (взглянув на него украдкой). Ни за что на свете. Казаться такой в ваших глазах.

Сольнес (слегка проводит рукой по ее волосам). Бедненькая, бедненькая Кая…

Кая (низко наклоняясь над конторкой). Тсс! Услышат!

Сольнес (переходит направо, поворачивается и останавливается в дверях чертежной). Заходил кто-нибудь, спрашивал меня?

Рагнар (встает). Да, та молодая пара, которая собирается строить дачу на Лёвстранде.

Сольнес (ворчливо). Ах, они? Подождут. Я еще не выяснил себе хорошенько плана.

Рагнар (подходит ближе, несколько неуверенно). А им не терпится поскорее получить план.

Сольнес (по-прежнему). Ну, конечно!.. Всем им не терпится!

Брувик (поднимает голову от чертежей). Они говорят, что ждут не дождутся, когда переберутся в собственное гнездо.

Сольнес. Конечно, конечно! Знаем! Готовы взять, что попало. Лишь бы была какая-нибудь квартира. Им только нужно пристанище. А не дом. Нет, спасибо! Пускай идут тогда к другому. Так и передайте, если они опять явятся!

Брувик (поднимает очки на лоб и удивленно смотрит на Сольнеса). К другому? Вы хотите отказаться от этого заказа?

Сольнес (нетерпеливо). Да, да, да, черт побери! Если уж на то пошло, то… лучше отказаться совсем, чем строить кое-как. (В порыве раздражения.) Я ведь еще и не знаю, что это за люди!

Брувик. Люди довольно солидные. Рагнар знаком с ними. Бывает в семье. Очень солидные люди.

Сольнес. А! Солидные… солидные! Я вовсе не об этом. Господи, и вы тоже меня не понимаете. (Запальчиво.) Я не желаю иметь дела с неизвестными мне людьми! Пусть обращаются к кому хотят; мне все равно!

Брувик (встает). Вы это серьезно?

Сольнес (недовольно). Да… На этот раз. (Ходит по комнате.)

Брувик (обменивается взглядом с сыном, который делает ему предостерегающий знак, затем входит в переднюю комнату). Вы позволите мне сказать вам два слова?

Сольнес. Сделайте одолжение.

Брувик (Кае). Выйди пока.

Кая (тревожно). Ах, дядя…

Брувик. Ступай же, девочка. И затвори за собой дверь.

Кая нехотя идет в чертежную; бросает на Сольнеса боязливый, умоляющий взор и затем затворяет дверь.

(Вполголоса.) Я не хочу, чтобы бедные дети знали, как мне плохо…

Сольнес. Да, вид у вас в последнее время очень неважный.

Брувик. Скоро конец мне. Силы уходят… с каждым днем…

Сольнес. Присядьте.

Брувик. Благодарю, — вы позволите?

Сольнес (слегка подвигает ему кресло). Сюда. Пожалуйста. Ну-с?

Брувик (с трудом усаживаясь). Я все насчет Рагнара. О нем вся моя забота. Что будет с ним?

Сольнес. Ваш сын, конечно, останется здесь у меня… пока захочет.

Брувик. Вот этого-то он и не хочет. То есть ему кажется, что он не может больше.

Сольнес. Мне думается, он получает недурное жалованье. Но если потребует прибавки, то я, пожалуй, не прочь…

Брувик. Нет, нет! Не в том вовсе дело. (С некоторым нетерпением.) Ведь надо же и ему когда-нибудь начать работать самостоятельно.

Сольнес (не глядя на него). Вы думаете, что Рагнар обладает всеми нужными для этого качествами?

Брувик. Вот в том-то и вся беда. Я начал сомневаться в мальчике. Вы ведь ни разу не сказали ему хотя бы слова в поощрение. А мне все-таки кажется, — иначе и быть не может, — что у него есть способности!

Сольнес. Да ведь он ничему не учился… Этак основательно. Кроме рисования, конечно.

Брувик (глядя на него с затаенной ненавистью; хрипло). Вы тоже не очень-то учены были, когда служили у меня. А все-таки пробили себе дорогу. (Тяжело переводя дух.) И пошли в гору. И обогнали меня… да и многих других.

Сольнес. Да вот видите, — мне как-то повезло.

Брувик. Правда. Вам во всем везло. Так неужели у вас хватит духу дать мне сойти в могилу… прежде, чем я увижу, годится ли Рагнар на что-нибудь. Хотелось бы мне тоже поженить их… пока я жив.

Сольнес (резко). Это ей так хочется?

Брувик. Не столько ей. Но Рагнар каждый день заводит об этом разговор. (Умоляющим голосом.) Вы должны… должны помочь ему получить какой-нибудь заказ! Мне надо увидеть хоть одну его самостоятельную работу. Слышите?

Сольнес (гневно). Да не с луны же мне, черт возьми, доставать ему заказы!

Брувик. А вот теперь как раз он мог бы получить хороший заказ. Крупную работу.

Сольнес (удивленно и встревоженно). Мог бы! Он?

Брувик. Да, если бы вы согласились.

Сольнес. Какого рода работу?

Брувик (нерешительно). Ему бы могли поручить постройку этой дачи на Лёвстранде.

Сольнес. Этой дачи? Да ведь я сам буду ее строить!

Брувик. У вас же нет особой охоты.

Сольнес (вспылив). Нет охоты! У меня? Кто это смел сказать?

Брувик. Вы сами только что говорили.

Сольнес. Никогда не слушайте, что я этак… говорю!.. Так ему поручили бы постройку?

Брувик. Да. Он ведь знаком с этим семейством. И уже — просто так, для развлечения — составил и план, и сметы… и все такое.

Сольнес. И они довольны его планом? Те, которые будут жить в доме?

Брувик. Да. И если бы только вы просмотрели и одобрили…

Сольнес. То они поручили бы постройку Рагнару?

Брувик. Им очень понравилось то, что он придумал. Им кажется, что это нечто совсем новое. Так они и сказали.

Сольнес. Ого! Новое! Не такой старомодный хлам, какой я строю!

Брувик. Они говорят… это нечто в другом роде.

Сольнес (сдерживая досаду). Значит, это они к Рагнару являлись сегодня… пока меня не было?

Брувик. Они приходили повидаться с вами. Хотели спросить, не согласитесь ли вы уступить…

Сольнес (вскипая). Уступить! Я?!

Брувик. Если вы найдете, что чертежи Рагнара…

Сольнес. Я? Мне уступить дорогу вашему сыну!

Брувик. Они думали только предложить вам отказаться от условия.

Сольнес. Это одно и то же! (С горьким смехом.) Так вот как! Халвару Сольнесу пора уступать нынче! Очищать место тем, кто помоложе! Мальчишкам, пожалуй! Только очищай место! Место! Место!

Брувик. Господи! Да ведь места-то, кажется, хватит здесь и не одному…

Сольнес. Ну, насчет места-то нынче не очень просторно. Да и как бы там ни было, я никогда не уступаю! Никому! Никогда… по доброй воле! Ни за что на свете!

Брувик (встает, с трудом). Значит, так мне и проститься с белым светом… не убедившись? Без радости? Без веры в Рагнара?.. Не увидав ни единой его работы? Так?

Сольнес (полуотвернувшись от него, сквозь зубы). Гм… не спрашивайте меня больше.

Брувик. Нет, ответьте же мне. Так мне и проститься с жизнью, как нищему?

Сольнес (видимо, борется с собой, затем негромко, но твердо говорит). Проститесь с ней, как сами знаете.

Брувик. Ну, пускай так и будет! (Делает несколько шагов к дверям.)

Сольнес (следуя за ним; почти в отчаянии). Да если я не могу иначе, поймите вы! Раз я таков, каков есть! Не могу же я переродиться!

Брувик. Нет, нет!.. Верно, не можете. (Шатаясь, останавливается у стола перед диваном.) Могу я попросить стакан воды?

Сольнес. Сделайте одолжение. (Наливает и подает ему.)

Брувик. Благодарю. (Пьет и затем ставит стакан на стол.)

Сольнес (открывая дверь в чертежную). Рагнар, вам придется проводить отца домой.

Рагнар (поспешно встает и вместе с Каей входит в рабочую комнату). Что с тобой, отец?

Брувик. Возьми меня под руку. Пойдем.

Рагнар. Хорошо. Одевайся и ты, Кая.

Сольнес. Фрёкен Фосли придется остаться… На несколько минут всего. Мне надо продиктовать ей одно письмо.

Брувик (смотрит на Сольнеса). Спокойной ночи! Спите спокойно… если можете.

Сольнес. Спокойной ночи!

Брувик и Рагнар уходят через переднюю. Кая подходит к конторке. Сольнес стоит направо у кресла, понурив голову.

Кая (нетвердо). Вы сказали… письмо?..

Сольнес (отрывисто). Никакого письма, конечно. (Сурово смотрит на нее.) Кая!

Кая (боязливо, тихо). Да?

Сольнес (повелительно указывая перед собою пальцем). Подите сюда! Живо!

Кая (нерешительно подходит). Что?

Сольнес (по-прежнему). Ближе!

Кая (повинуясь). Что я должна сделать?

Сольнес (молча смотрит на нее с минуту). Это вас мне приходится благодарить за всю эту историю?

Кая. Нет! Нет! Пожалуйста, не думайте этого!

Сольнес. Но замуж выйти вам хочется?

Кая (тихо). Мы с Рагнаром помолвлены уже почти пять лет, и…

Сольнес. И вы находите, что довольно ждать. Не так ли?

Кая. Рагнар и дядя говорят, что я должна. И мне приходится слушаться.

Сольнес (мягче). Кая, а, в сущности, не любите ли вы немножко Рагнара?

Кая. Я сильно любила его когда-то… До того, как поступила к вам.

Сольнес. А теперь — нет? Совсем разлюбили?

Кая (складывая руки и страстно протягивая их к нему). Вы же знаете, я люблю теперь одного… одного в целом мире! И никогда не полюблю никого другого!

Сольнес. Да, вы так говорите. А сами все-таки уходите от меня. Оставляете меня тут одного со всеми заботами.

Кая. Но разве мне нельзя было бы остаться у вас, если бы даже Рагнар?..

Сольнес (отмахиваясь). Нет, нет, это невозможно. Если Рагнар уйдет от меня и начнет работать самостоятельно, вы понадобитесь ему самому.

Кая (ломая руки). Но я не знаю, как расстанусь с вами? Это ведь совсем, совсем невозможно!

Сольнес. Тогда постарайтесь отговорить Рагнара от этих глупых затей. Венчайтесь с ним, сколько угодно… (Спохватившись.) Ну да, я хочу сказать, уговорите его остаться у меня… Ему ведь хорошо здесь. Тогда и вы останетесь со мной, дорогая Кая.

Кая. Ах, как это хорошо было бы. Если бы только это могло быть!

Сольнес (берет ее за голову обеими руками и шепчет). Я ведь не могу обойтись без вас, понимаете! Я хочу, чтобы вы были тут, возле меня, всегда!

Кая (с нервной экзальтацией). Боже! Боже!

Сольнес (целует ее в голову). Кая!.. Кая!..

Кая (опускается перед ним на колени). О! Как вы добры ко мне! Как вы бесконечно добры!

Сольнес (нетерпеливо). Встаньте! Встаньте же, говорят вам! Кажется, идет кто-то!

Помогает ей встать, и она нетвердыми шагами отходит к конторке. Из дверей направо появляется фру Сольнес, худощавая, преждевременно увядшая женщина, с длинными белокурыми буклями. Лицо хранит следы былой красоты; одета элегантно; вся в черном; говорит протяжно и как-то жалобно.

Фру Сольнес (в дверях). Халвар!

Сольнес (оборачивается). А, это ты, моя дорогая?..

Фру Сольнес (бросая взгляд в сторону Каи). Я, кажется, помешала…

Сольнес. Нисколько. Фрёкен Фосли осталось только написать небольшое письмо.

Фру Сольнес. Да, я вижу.

Сольнес. А тебе что-нибудь нужно, Алина?

Фру Сольнес. Я только зашла сказать тебе, что доктор Хэрдал сидит у меня в угловой. Может быть, и ты придешь туда?

Сольнес (подозрительно смотрит на нее). Гм… доктор непременно хочет видеть меня?

Фру Сольнес. Не то чтобы непременно. Он просто зашел навестить меня. И, конечно, желал бы кстати повидать и тебя.

Сольнес (с тихим смешком). Могу себе представить. Ну, придется тебе попросить его подождать немножко.

Фру Сольнес. А потом ты придешь туда?

Сольнес. Вероятно. Потом… потом, дорогая. Немного погодя.

Фру Сольнес (опять бросает взгляд в сторону Каи). Ты не забудь только, Халвар. (Уходит направо и затворяет за собою дверь.)

Кая (тихо). О, боже мой! Фру Сольнес, наверно, думает теперь обо мне что-нибудь дурное!

Сольнес. Совсем нет. Во всяком случае, не больше, чем всегда. Но вам все-таки лучше уйти сейчас, Кая.

Кая. Да, да, надо идти.

Сольнес (строго). Значит, вы мне все это устроите! Слышите!

Кая. Ах, если б только это от меня зависело…

Сольнес. Я хочу, чтобы это было устроено! Завтра же!

Кая (боязливо). Если нельзя будет иначе, я готова совсем порвать с ним.

Сольнес (вспылив). Порвать! Да вы с ума сошли? Хотите порвать с ним?

Кая (в отчаянии). Да уж лучше это! Я должна… должна остаться у вас! Я не могу уйти от вас! Это совсем… совсем невозможно!

Сольнес (выходя из себя). Но, черт возьми, а Рагнар-то!.. Ведь Рагнар-то как раз…

Кая (испуганно смотрит на него). Так вы главное из-за Рагнара?..

Сольнес (справясь с собой). О нет, конечно же, нет! Ничего-то вы не понимаете. (Мягко и тихо.) Разумеется, все дело в вас. Прежде всего вы, Кая! Но именно потому вам и надо уговорить Рагнара тоже остаться у меня. Ну, ну… идите же теперь домой.

Кая. Да, да… Так спокойной ночи. (Собирается уходить.)

Сольнес. Спокойной ночи… Послушайте. Чертежи Рагнара там?

Кая. Да, кажется, он не взял их с собой.

Сольнес. Так подите и отыщите мне их. Я, пожалуй, все-таки взгляну на них.

Кая (радостно). Да, да. Пожалуйста!

Сольнес. Ради вас, милая Кая. Ну, давайте скорее! Слышите!

Кая (торопливо идет в чертежную, боязливо роется в ящике стола, отыскивает папку и приносит ее Сольнесу). Вот тут все чертежи.

Сольнес. Хорошо. Положите их там на стол.

Кая (кладет папку). Так прощайте. (Умоляющим тоном.) И не судите обо мне строго. Будьте снисходительны.

Сольнес. Да, да, я ведь всегда… Ну, спокойной ночи, милая. (Бросает взгляд направо.) Да ступайте же!

В дверях направо показываются фру Сольнес и доктор Хэрдал — пожилой, полный господин, с круглым, самодовольным лицом, без бороды и с реденькими светлыми волосами; носит очки в золотой оправе.

Фру Сольнес (еще в дверях). Халвар, я не могу больше удержать доктора.

Сольнес. Да ничего, ничего. Идите сюда.

Фру Сольнес (Кае, которая завертывает огонь в лампе на конторке). Уже кончили письмо, фрёкен?

Кая (в замешательстве). Письмо?..

Сольнес. Да, оно было коротенькое.

Фру Сольнес. Должно быть, очень коротенькое.

Сольнес. Можете идти, фрёкен Фосли. И приходите завтра в свое время.

Кая. Непременно… Спокойной ночи, фру Сольнес. (Уходит через переднюю.)

Фру Сольнес. Ты должен быть очень доволен, Халвар, что тебе попалась эта барышня.

Сольнес. Да, ничего. Она полезна мне во многих отношениях.

Фру Сольнес. Как видно.

Доктор. И хорошо знает бухгалтерию?

Сольнес. Н-да, приобрела кое-какой навык за эти два года. К тому же она очень мила и услужлива.

Фру Сольнес. Да, это, должно быть, очень приятно…

Сольнес. Да. Особенно, если не избалован в этом отношении.

Фру Сольнес (c мягким укором). Тебе ли говорить это, Халвар!

Сольнес. Нет, нет, дорогая Алина! Извини!

Фру Сольнес. Не за что… Так вы вернетесь, доктор, и напьетесь с нами чаю?

Доктор. Только навещу своего больного и вернусь.

Фру Сольнес. Ну, спасибо. (Уходит направо.)

Сольнес. Вы спешите, доктор?

Доктор. Ничуть.

Сольнес. Так побеседуем немножко?

Доктор. С удовольствием.

Сольнес. Ну, сядемте. (Предлагает доктору качалку, а сам садится в кресло и пытливо смотрит на доктора.) Скажите мне… вы не заметили чего-нибудь в Алине?

Доктор. Сейчас вот, что ли?

Сольнес. Ну да. По отношению ко мне. Не заметили чего-нибудь?

Доктор (улыбаясь). Да, черт возьми, мудрено было бы не заметить, что супруга ваша… гм…

Сольнес. Ну?

Доктор. Что супруга ваша не очень-то жалует эту фрёкен Фосли.

Сольнес. И только? Это-то я и сам замечал.

Доктор. И это, в сущности, не удивительно.

Сольнес. Что?

Доктор. Если супруге вашей не особенно нравится, что возле вас целыми днями находится другая женщина.

Сольнес. Да, да, вы, пожалуй, правы. И Алина тоже. Но тут нельзя ничего поделать.

Доктор. Вы не могли бы взять себе конторщика?

Сольнес. Первого встречного? Благодарю!.. Нет, это мне не расчет!

Доктор. Но если Ваша супруга?.. Она ведь такого слабого здоровья… Если она не выносит?..

Сольнес. Ну, и бог с ней, готов я сказать. Кая Фосли мне нужна. Именно она, а не кто-нибудь другой.

Доктор. Никто другой?

Сольнес (отрывисто). Никто другой.

Доктор (придвигаясь ближе). Послушайте-ка, любезный господин Сольнес. Позвольте мне предложить вам один вопрос… между нами?

Сольнес. Сделайте одолжение.

Доктор. Видите ли, у женщин… в известных случаях… чертовски тонкое чутье…

Сольнес. Да. Это правда. Но?..

Доктор. Так. Теперь послушайте. Если супруге вашей уж так не по душе эта Кая Фосли…

Сольнес. То что же?

Доктор. То не имеет ли она маленького основаньица для такого невольного нерасположения?

Сольнес (смотрит на него и затем встает). Ого!

Доктор. Вы не сердитесь на меня. Но нет ли у нее на то причины?

Сольнес (отрывисто, решительно). Нет.

Доктор. Так-таки никакой?

Сольнес. Никакой, кроме собственной подозрительности.

Доктор. Мне известно, что вы на своем веку знавали немало женщин.

Сольнес. Да, знавал.

Доктор. И некоторые вам очень нравились.

Сольнес. Скажем да и на это.

Доктор. Ну, а что касается этой Каи Фосли!.. Тут, значит, ничего такого не замешалось?

Сольнес. Нет. Ровно ничего… с моей стороны.

Доктор. А с ее?

Сольнес. Мне кажется, об этом вы спрашивать не в праве, доктор.

Доктор. Да ведь исходной точкой нашего разговора было тонкое чутье вашей супруги.

Сольнес. Да, да. И в таком случае (понижает голос) «чутье» Алины, как вы выражаетесь, некоторым образом оправдало себя.

Доктор. Вот видите!

Сольнес (садится). Доктор Хэрдал, теперь я расскажу вам одну удивительную историю. Хотите послушать?

Доктор. Я большой охотник до удивительных историй.

Сольнес. Так слушайте. Вы, верно, помните, что я принял к себе на службу Кнута Брувика и его сына… когда дела старика пошли совсем под гору.

Доктор. Да, да, я знаю кое-что об этом.

Сольнес. Принял потому, видите ли, что оба они, в сущности, люди толковые, со способностями, каждый в своем роде. Но вот сын вздумал обзавестись невестой. А затем, конечно, ему захотелось жениться и… начать работать самостоятельно. Все эти молокососы думают о подобных вещах!

Доктор (смеясь). Да, уж такая у них дурная повадка… что их тянет друг к другу.

Сольнес. Да. Но это вовсе не входит в мои расчеты. Мне Рагнар нужен самому. И старик тоже. Он очень силен во всех этих расчетах сопротивления материалов при нагрузке, кубического содержания… и прочей чертовщины!

Доктор. Да, такие вещи, пожалуй, тоже надо знать.

Сольнес. Еще бы! Но вот Рагнару загорелось начать строить самому. Непременно!

Доктор. Но он ведь все-таки остался у вас.

Сольнес. Да вы вот послушайте. Раз пришла к ним сюда по делу Кая Фосли. Раньше она никогда не заходила. Увидал я, как они влюблены друг в друга, и у меня явилась мысль: вот если бы заполучить в контору ее, тогда, пожалуй, и Рагнар усидел бы.

Доктор. Мысль довольно верная.

Сольнес. Но я и не заикнулся об этом в тот раз. Стоял только, смотрел на нее и… желал, сильно желал заполучить ее к себе в контору. Потом я поболтал с ней по-дружески… о том о сем, и затем она ушла к себе.

Доктор. Ну?

Сольнес. А на следующий день, этак под вечер, когда старик Брувик и Рагнар уже ушли, она является ко мне сюда и ведет себя так, как будто мы с ней условились.

Доктор. Условились? Насчет чего?

«Строитель Сольнес»

Сольнес. Да именно насчет того, о чем я тогда думал, чего я желал, но о чем и не заикнулся ей.

Доктор. Действительно замечательно.

Сольнес. Не правда ли? И вот она пришла ко мне узнать, в чем будут заключаться ее обязанности, может ли она начать службу со следующего утра… и тому подобное.

Доктор. Но, может статься, ей просто захотелось быть вместе с женихом?

Сольнес. И мне тоже это пришло в голову сначала. Но нет, оказалось не так. Она как-то совсем отдалилась от него, когда поступила ко мне.

Доктор. И потянулась к вам? Да?

Сольнес. Да, всем своим существом. Я замечаю, например, что она чувствует, если я смотрю на нее сзади. Вся дрожит и трепещет, как только я подхожу к ней. Что вы скажете на это?

Доктор. Гм… это-то, пожалуй, еще можно объяснить.

Сольнес. Ну, а другое? То, что она вообразила себе, будто я говорил ей о том, чего на самом деле я только пожелал… про себя, в глубине души. Что вы на это скажете? Можете вы объяснить мне это, доктор?

Доктор. Нет, не берусь.

Сольнес. Я так и знал. Потому и не хотел говорить об этом раньше… Но чем дальше, тем все это становится для меня труднее… чертовски трудно, — вы понимаете. Приходится ведь изо дня в день притворяться, будто и я… А это же грешно по отношению к ней, бедняжке. (Горячо.) Но мне нельзя иначе! Если она сбежит от меня, то и Рагнар уйдет.

Доктор. А вы не объяснили своей супруге всех этих обстоятельств?

Сольнес. Нет.

Доктор. Да почему же, скажите на милость?

Сольнес (глядя на него в упор; глухо). Потому что… в этом для меня какое-то отрадное самобичевание… позволять, чтобы Алина несправедливо осуждала меня.

Доктор (качая головой). Ну, уж тут я ровно ничего не пойму.

Сольнес. Видите ли, — это как бы маленькие проценты на огромной неоплатный долг мой…

Доктор. Вашей супруге?

Сольнес. Да. И это все-таки хоть немного облегчает душу. Как-то легче дышится на время, — вы понимаете?

Доктор. Ровно ничего, ей-богу…

Сольнес (встает). Да, да, да! Ну и не будем больше говорить об этом. (Делает несколько шагов по комнате, возвращается, останавливается у стола и смотрит на доктора с лукавой усмешкой,) Вам теперь, наверное, думается, что вы меня здорово далеко завлекли, доктор?

Доктор (досадливо). Завлек вас? Опять ровно ничего не понимаю, господин Сольнес.

Сольнес. Полно! Признайтесь-ка лучше! Я ведь отлично заметил все.

Доктор. Что именно вы заметили?

Сольнес (глухо, медленно). Что вы исподтишка следите за мной.

Доктор. Я? Да с какой стати, скажите на милость!

Сольнес. Вы думаете, что я… (Вспылив.) Да, конечно, черт возьми, вы думаете обо мне то же, что и Алина!

Доктор. А что же она о вас думает?

Сольнес (овладев собой). Она стала думать, что я этак… этак… нездоров.

Доктор. Больны! Вы! Никогда не слыхал от нее ничего подобного. Да чем же вы можете быть больны?

Сольнес (наклоняется над спинкой качалки и шепчет). Алина думает, что я не в своем уме. Вот что!

Доктор (встает). Да что вы, милейший господин Сольнес!..

Сольнес. Клянусь вам! Это так. И она уверила в этом и вас! Да, да, поверьте мне, доктор, — я ведь отлично вижу по вашему лицу. Меня не так-то легко провести, скажу я вам.

Доктор (смотрит на него с удивлением), Да никогда… никогда ничего подобного мне и в голову не приходило.

Сольнес (с недоверчивой усмешкой). Будто бы? В самом деле?

Доктор. Никогда! И вашей супруге, конечно, тоже. Я почти готов поклясться вам!

Сольнес. Ну, это, я думаю, вам лучше оставить. Хотя, с одной стороны, видите ли, она, пожалуй, имела бы основания предполагать нечто подобное.

Доктор. Нет, признаюсь!..

Сольнес (махнув рукой и перебивая его). Ну, хорошо, дорогой доктор, не будем особенно вдаваться в это. Пусть лучше каждый останется при своем. (Вдруг переходит на спокойно-веселый тон.) Но послушайте, доктор… гм…

Доктор. Что?

Сольнес. Если вы, значит, не думаете, что я… этак… нездоров… помешан… сумасшедший и тому подобное…

Доктор. То что, по-вашему?

Сольнес. То вы должны воображать, будто я невесть какой счастливец?

Доктор. Разве только воображать?

Сольнес (смеясь). Нет, нет!.. Разумеется! Помилуйте! Подумать только — быть строителем Сольнесом! Халваром Сольнесом! Чего лучше!.. Да, спасибо!

Доктор. Но, признаюсь, по-моему, вы действительно счастливец. Вам всегда везло невероятно.

Сольнес (подавляя грустную улыбку). Да, грех пожаловаться.

Доктор. Начать хотя бы с того, что сгорел этот ваш старый уродливый разбойничий замок. Это было как нельзя более кстати для вас.

Сольнес (серьезно). Сгорел родовой дом Алины, не забудьте.

Доктор. Да, для нее это, надо полагать, было большим горем.

Сольнес. Она не может забыть этого и до сих пор… спустя двенадцать — тринадцать лет.

Доктор. То, что ей пришлось пережить вслед за этим, было, конечно, еще тяжелее.

Сольнес. Одно к одному.

Доктор. Зато вы-то лично… пошли в гору после того пожара. Вы явились из глухой провинции бедным юношей, а теперь… вы у нас первый человек по своей части. Да, да, господин Сольнес, вам действительно повезло!

Сольнес (с тревогой глядя на него). Вот это-то именно и пугает меня ужасно.

Доктор. Пугает? То, что вам везет?

Сольнес. Страх не дает мне покоя ни днем, ни ночью… Я так боюсь! Ведь когда-нибудь да надо ждать поворота, понимаете?..

Доктор. Пустяки! С чего ему быть… повороту?

Сольнес (твердо, уверенно). Юность все перевернет.

Доктор. Ну вот! Юность! И вы, кажется, не старик еще! Нет, теперь-то вы, пожалуй, стоите на ногах тверже, чем когда-либо.

Сольнес. Поворот наступит. Я предчувствую это. И скоро. Тот ли, другой ли явится и потребует: прочь с дороги! А за ним ринутся все остальные с криками и угрозами: дорогу! дорогу! место нам!.. Помяните мое слово, доктор. В один прекрасный день явится сюда юность и постучится в дверь…

Доктор (смеясь). Ну и что же из этого?

Сольнес. Что из этого? Тогда конец строителю Сольнесу!

В дверь налево стучат; Сольнес вздрагивает.

Что это? Вы слышали?

Доктор. Кто-то стучится.

Сольнес (громко). Войдите!

Из передней входит Хильда Вангель, девушка среднего роста, гибкая и стройная, слегка загорелая. На ней костюм туристки — подобранная юбка, выпущенный матросский воротник и морская шапочка. За спиной ранец, в руках плед, стянутый ремнями, и длинная альпийская палка.

Хильда (подходя к Сольнесу с сияющими радостью глазами). Здравствуйте!

Сольнес (неуверенно глядя на нее). Здравствуйте…

Хильда (смеясь). А ведь вы, кажется, меня не узнаете?

Сольнес. Признаюсь… этак… сразу…

Доктор (подходя ближе). Зато я узнал вас, фрёкен…

Хильда (очень довольная). Ах, неужели это вы?..

Доктор. Я самый. (Сольнесу.) Мы встретились с барышней нынешним летом в одной из горных хижин. (Хильде.) А куда девались другие дамы?

Хильда. Они отправились в другую сторону, к западу.

Доктор. Им, кажется, не особенно по вкусу пришлось наше веселье в тот вечер.

Хильда. Да, совсем не по вкусу!

Доктор (грозит ей пальцем). Нельзя не признаться, впрочем, что вы пококетничали с нами немножко!

Хильда. Это, я думаю, веселее, чем сидеть да вязать чулки в бабьей компании.

Доктор (смеясь). Вполне с вами согласен!

Сольнес. А сюда вы прибыли сегодня вечером?

Хильда. Только что.

Доктор. Совсем одна, фрёкен Вангель?

Хильда. Да, да.

Сольнес. Вангель? Ваша фамилия Вангель?

Хильда (удивленно-весело смотрит на него). Ну да, да, конечно…

Сольнес. Так вы, может быть, дочь окружного врача в Люсангере?

Хильда (по-прежнему). Да… чьей же дочерью прикажете мне быть?

Сольнес. Так мы встречались с вами — в то лето, когда я строил у вас башню на старой церкви.

Хильда (серьезно). Ну да, конечно, тогда.

Сольнес. Но это было что-то очень давно.

Хильда (пристально смотрит на него). Это было ровно десять лет тому назад.

Сольнес. И вы были тогда, насколько я помню, совсем ребенком.

Хильда (небрежно). Да, так… лет двенадцати — тринадцати, во всяком случае.

Доктор. Вы в первый раз в нашем городе, фрёкен Вангель?

Хильда. Да, в первый.

Сольнес. И, вероятно, никого здесь не знаете?

Хильда. Никого, кроме вас. И потом вашей супруги.

Сольнес. Вы и ее знаете?

Хильда. Немножко. Мы провели с ней вместе несколько дней в санатории…

Сольнес. А, в горах!..

Хильда. И она сказала, что будет рада видеть меня у себя, когда я попаду в город. (Улыбается.) Она, впрочем, могла бы и не приглашать меня.

Сольнес. Как же это она совсем не упомянула мне об этом…

Хильда ставит свою палку к печке, отстегивает ранец и кладет его вместе с пледом на диван. Доктор старается помочь ей. Сольнес стоит и смотрит на нее.

Хильда (подходя к Сольнесу). Так вот, я прошу позволения переночевать у вас.

Сольнес. Ну что ж, я думаю, тут затруднений не будет.

Хильда. У меня ведь только и есть с собой что это платье на мне да еще смена белья в ранце. Но белье надо выстирать, — ужас какое грязное!

Сольнес. И это тоже можно устроить. Я пойду сейчас предупредить мою жену…

Доктор. А я тем временем отправлюсь к своему больному.

Сольнес. Да, да. Потом ведь вы опять вернетесь?

Доктор (весело, поглядывая на Хильду). Можете побожиться, что вернусь. (Смеется.) А ведь вы верно предсказывали, господин Сольнес!

Сольнес. Что?..

Доктор. Юность и вправду явилась и постучала к вам в дверь!

Сольнес (оживленно). Ну, это совсем по-другому.

Доктор. Конечно. Еще бы! (Уходит через переднюю.)

Сольнес (отворяя дверь направо). Алина! Будь так добра, выйди сюда. Здесь твоя знакомая, фрёкен Вангель.

Фру Сольнес (входя). Кто, ты говоришь? (Увидав Хильду.) Ах, это вы, фрёкен. (Подходит к ней и протягивает ей руку.) Все-таки заглянули в наш город.

Сольнес. Фрёкен Вангель сейчас только пришла. И просит разрешения переночевать у нас.

Фру Сольнес. У нас? Что ж, милости просим.

Сольнес. Фрёкен Вангель нужно привести в порядок свой гардероб, ты понимаешь?

Фру Сольнес. Я постараюсь быть вам полезной, чем могу. Это ведь просто долг. Ваш чемодан придет, вероятно, после?

Хильда. У меня нет никакого чемодана.

Фру Сольнес. Ну, я думаю, это все можно устроить. А теперь вам придется пока побыть в обществе моего мужа. Я пойду, постараюсь приготовить вам комнату поуютнее.

Сольнес. Нельзя ли взять одну из детских? Они ведь совсем в порядке.

Фру Сольнес. Там у нас места больше чем достаточно. (Хильде.) А вы, пожалуйста, садитесь и отдохните пока. (Уходит направо.)

Хильда, заложив руки за спину, бродит по комнате и рассматривает обстановку. Сольнес стоит у стола, тоже заложив руки за спину, и наблюдает за ней.

Хильда (останавливаясь и глядя на него). Разве у вас несколько детских?

Сольнес. У нас в доме три детских.

Хильда. Ого! Так у вас полным-полно детей?

Сольнес. Нет. У нас совсем нет детей. Вот разве вы замените нам пока ребенка.

Хильда. На эту ночь — да. Но я не буду кричать. Наверное, просплю всю ночь как убитая.

Сольнес. Да, вы, должно быть, порядком устали.

Хильда. Нисколько! Но все-таки… чудо как хорошо улечься в постель… и видеть разные сны.

Сольнес. А вы часто видите сны?

Хильда. Ну да! Почти каждую ночь.

Сольнес. А что вы чаще всего видите во сне?

Хильда. Этого я не скажу вам сегодня. В другой раз — пожалуй. (Опять начинает бродить по комнате, останавливается у конторки и перебирает книги и бумаги.)

Сольнес (подходит к ней). Вы что-нибудь ищете?

Хильда. Нет, так, рассматриваю все. (Оборачиваясь к нему.) Может быть, нельзя?

Сольнес. Сделайте одолжение.

Хильда. Это вы тут пишете, в этой огромной книге?

Сольнес. Нет, бухгалтерша.

Хильда. Женщина?

Сольнес (улыбаясь). Конечно.

Хильда. Она у вас тут служит?

Сольнес. Да.

Хильда. Она замужняя?

Сольнес. Нет, барышня.

Хильда. А-а.

Сольнес. Но, кажется, скоро выйдет замуж.

Хильда. Вот это хорошо… для нее.

Сольнес. Но не для меня. У меня не будет больше помощницы.

Хильда. Разве вы не можете найти себе другую… не хуже?

Сольнес. Может быть, вы пожелали бы остаться у меня и… писать в этой книге?

Хильда (смерив его взглядом). Как не пожелать! Нет, спасибо!.. Это не по нашей части.

Опять бродит по комнате, затем садится в качалку. Сольнес в это время подходит к маленькому столу.

(Как бы продолжая разговор.) Тут, наверно, найдется, чем другим заняться… поинтереснее. (Улыбаясь.) И вы ведь того же мнения?

Сольнес. Разумеется. Прежде всего вам, конечно, надо обегать все магазины и накупить себе нарядов.

Хильда (весело). Нет, на это уж лучше рукой махнуть.

Сольнес. Да?

Хильда. Я, видите ли, успела истратить все свои денежки.

Сольнес (смеясь). Ни денег, ни чемодана, значит!

Хильда. Ни того, ни другого. Да наплевать. Теперь не до того.

Сольнес. Вот такой вы мне нравитесь!

Хильда. Только такой?

Сольнес. Нет, вообще. (Садится в кресло.) Ваш отец жив еще?

Хильда. Жив.

Сольнес. Вы, может быть, думаете остаться здесь учиться?

Хильда. И в голову не приходило.

Сольнес. Но вы, надеюсь, все-таки побудете здесь в городе?

Хильда. Смотря по обстоятельствам. (Сидит несколько времени молча, раскачиваясь и глядя на Сольнеса полусерьезно, полуулыбаясь. Затем снимает с себя шапочку и кладет ее перед собой на стол.) Строитель Сольнес?

Сольнес. Да?

Хильда. Вы очень забывчивы?

Сольнес. Забывчив! Нет, насколько мне известно.

Хильда. Так что же? Вы совсем не хотите поговорить со мной о том, что было там?..

Сольнес (недоумевая с минуту). Там, в Люсангере? (Небрежно.) Да о чем же тут, собственно, говорить?

Хильда (с упреком глядит на него). Как вы можете так относиться к этому?

Сольнес. Ну, так начните вы сами.

Хильда. Когда башня была готова, у нас в городе было большое торжество.

Сольнес. Да, этот день я не скоро забуду.

Хильда (улыбаясь). Да? Это все-таки мило с вашей стороны.

Сольнес. Мило?

Хильда. На кладбище играла музыка. Было масса народу. Мы, школьницы, все были в белых платьях. И все с флагами.

Сольнес. Да, да, с флагами, — это я хорошо помню.

Хильда. А вы поднялись по лесам наверх. На самый верх. В руках у вас был большой венок. И вы повесили его на самый флюгер.

Сольнес (отрывисто). Да, я так делал… в те времена. Это ведь старинный обычай.

Хильда. Дух захватывало при взгляде на вас… снизу. Подумать, — вдруг он упадет оттуда! Сам строитель!..

Сольнес (как бы желая переменить разговор). Да, да, это могло случиться. Ведь одна из этих белых школьниц — сущий чертенок — так бесновалась и кричала мне оттуда… снизу…

Хильда (с сияющим лицом). «Ура, строитель Сольнес!» Да!

Сольнес. И так размахивала и вертела своим флагом, что у меня самого голова чуть не закружилась, когда я взглянул вниз.

Хильда (тихо, серьезно). Чертенок-то была — я!

Сольнес (пристально глядя на нее). Теперь я уверен в этом. Кто же, как не вы?

Хильда (снова оживляясь). Да еще бы! Это было так чудесно, дух захватывало! Я и представить себе не могла, чтобы нашелся на свете человек, который бы сумел построить такую невозможно высокую башню! И вдруг вы сами стоите там, на самом верху! Живой! И голова у вас нисколько не кружится! Вот главное отчего… этак… дух захватывало!

Сольнес. Почему же вы были так уверены, что у меня голова не…

Хильда (отмахиваясь рукой). Нет! Фу! Я чувствовала это. Да иначе вы и не могли бы стоять там и петь.

Сольнес (удивленно глядя на нее). Петь? Я пел?

Хильда. Да, конечно.

Сольнес (недоверчиво качая головой). Никогда во всю свою жизнь я не взял ни одной ноты.

Хильда. А в тот раз пели! Точно звуки арфы дрожали в воздухе…

Сольнес (задумчиво). Странно что-то…

Хильда (молча смотрит на него некоторое время и затем говорит вполголоса). Ну, а затем… затем идет настоящее.

Сольнес. Настоящее?

Хильда (со сверкающими от увлечения глазами). Об этом, надеюсь, я не должна вам напоминать?

Сольнес. Ох, пожалуйста, напомните и об этом.

Хильда. Вы разве не помните, что в вашу честь дали большой обед в клубе?

Сольнес. Да, да. Должно быть, в тот же самый день. Ведь на следующее утро я уже уехал.

Хильда. А из клуба вас пригласили к нам ужинать.

Сольнес. Совершенно верно, фрёкен Вангель. Удивительно, как у вас запечатлелись в памяти все эти мелочи!

Хильда. Мелочи! Хороши вы! Так, может быть, и это тоже мелочь, что я была одна в комнате, когда вы пришли?

Сольнес. Разве это было так?

Хильда (не отвечая ему). В тот раз вы не называли меня чертенком.

Сольнес. Вероятно, нет.

Хильда. Вы сказали, что я прелестна в белом платье и похожа на маленькую принцессу.

Сольнес. Так оно, верно, и было, фрёкен Вангель. К тому же на душе у меня было так легко и радостно в тот день…

Хильда. А еще вы сказали, что когда я вырасту большая, то буду вашей принцессой.

Сольнес (посмеиваясь). Вот как… я и это сказал?

Хильда. Да. Сказали. А когда я спросила, долго ли мне ждать этого, вы ответили, что вернетесь через десять лет — в образе тролля — и похитите меня. Умчите в Испанию или куда-то в этом роде. И обещали купить мне там королевство.

Сольнес (по-прежнему). Н-да, после хорошего обеда не особенно скупишься. Но я в самом деле сказал все это?

Хильда (тихо посмеиваясь). Да. Вы даже сказали, как будет называться это королевство.

Сольнес. Да ну?..

Хильда. Вы сказали, что оно будет называться Апельсинией.

Сольнес. Вкусное имя!

Хильда. А мне оно ничуть не понравилось. Потому что этим вы как будто хотели подразнить меня.

Сольнес. Наверное, у меня и в мыслях этого не было.

Хильда. Надо думать, что не было… Если вы сделали то, что сделали потом…

Сольнес. Да скажите же на милость, что такое я сделал потом?

Хильда. Недоставало только, чтобы вы и это позабыли! О таких вещах помнят, мне кажется.

Сольнес. Да, да, вы только помогите мне немножко, и я, может быть… Ну?

Хильда (пристально глядя на него). Вы взяли да поцеловали меня, строитель Сольнес.

Сольнес (с открытым от удивления ртом, встает). Разве?

Хильда. Да-аа! Вы обняли меня обеими руками, отклонили назад и поцеловали. И не один раз, а много.

Сольнес. Но, милая, дорогая фрёкен Вангель!.. Хильда (встает). Не вздумаете же вы отрицать это? Сольнес. Именно отрицаю!

Хильда (пренебрежительно глядя на него). Ах, та-ак! (Поворачивается и медленно идет к печке, возле которой останавливается спиной к Сольнесу, заложив руки назад.)

Короткая пауза.

Сольнес (осторожно подходит к ней). Фрёкен Вангель?..

Хильда молчит и стоит неподвижно.

Не стойте же тут, как статуя. То, что вы сейчас рассказывали, вы, верно, во сне видели. (Дотрагиваясь до ее руки.) Послушайте же…

Хильда нетерпеливо отдергивает руку.

(Как бы внезапно осененный мыслью.) Или… Постойте! Видите ли, тут кроется кое-что посерьезнее!

Хильда стоит по-прежнему неподвижно.

(Вполголоса, но подчеркивая слова.) Я, должно быть, думал об этом, стремился к этому, хотел, желал этого… И вот! Не в этом ли разгадка?

Хильда по-прежнему молчит.

(Нетерпеливо.) Ну, черт возьми, так и быть. Ну да, я сделал и это!

Хильда (слегка поворачивая голову, но еще не глядя на него). Так вы признаетесь?

Сольнес. Да, во всем, в чем хотите.

Хильда. Вы обняли меня!

Сольнес. Да, да!

Хильда. Отклонили назад!

Сольнес. Да, да, сильно.

Хильда. И поцеловали!

Сольнес. Поцеловал.

Хильда. Много раз.

Сольнес. Столько, сколько вам угодно!

Хильда. (быстро оборачивается к нему опять со сверкающими радостью глазами). Ну, вот видите, в конце концов я выманила у вас признание!

Сольнес (невольно улыбаясь). Да, подумать только… я мог забыть такие вещи!

Хильда (опять слегка надувшись и отходя от него). Еще бы! Вы, наверно, столько поцелуев роздали на своем веку…

Сольнес. Нет, вы не должны так думать обо мне.

Хильда садится в кресло. Сольнес стоит и наблюдает за нею, опираясь на спинку качалки.

Фрёкен Вангель?

Хильда. Что?

Сольнес. Ну, а потом что же было? То есть чем же это кончилось… у нас с вами?

Хильда. Да ничем не кончилось. Вы же сами знаете. В комнату вошли, и я — фюить!

Сольнес. Ах, правда! Кто-то вошел. Как это я мог забыть и это!

Хильда. Пожалуйста! Ничего-то вы не забыли. Вам просто стыдно немножко. Таких вещей не забывают.

Сольнес. Казалось бы.

Хильда (опять оживленно, глядя на него). Может быть, вы забыли тоже, когда это было, в какой день?

Сольнес. В какой?

Хильда. Ну да, — в какой день вы повесили на башню венок? Ну? Говорите сейчас!

Сольнес. Гм… вот день-то я, честное слово, и позабыл. Знаю только, что это было десять лет назад. Этак… осенью.

Хильда (медленно кивает несколько раз головой). Это было десять лет назад, девятнадцатого сентября.

Сольнес. Да, да, кажется, около того. Так вы и это помните! (Останавливается на минуту.) Постойте!.. Да ведь сегодня тоже девятнадцатое сентября.

Хильда. Да. И десять лет минуло. А вы не явились, как обещали мне.

Сольнес. Обещал вам? То есть попугал вас, хотите вы сказать?

Хильда. Мне кажется, этим не испугаешь.

Сольнес. Ну, так подурачил вас немножко.

Хильда. Вы только этого и хотели? Подурачить меня?

Сольнес. Или просто пошутить с вами! Право, я и сам теперь не помню. Но, верно, было что-нибудь в этом роде. Ведь вы же были тогда совсем еще ребенком.

Хильда. Может статься, совсем не таким уж ребенком… не такой девчонкой, как вы воображаете.

Сольнес (пытливо смотрит на нее). Так вы действительно совершенно серьезно думали, что я вернусь?

Хильда (подавляя дразнящую усмешку). Конечно! Я ждала этого от вас.

Сольнес. Ждали, что я вернусь и увезу вас с собой?

Хильда. Точь-в-точь как тролль, да?

Сольнес. И сделаю вас принцессой?

Хильда. Вы же обещали мне.

Сольнес. И поднесу вам королевство?

Хильда (глядя в потолок). Почему же и нет? Ведь мне не нужно, чтобы это непременно было обыкновенное, настоящее королевство.

Сольнес. А нечто другое, что было бы так же хорошо?

Хильда. По крайней мере, не хуже. (Взглянув на него.) Раз вы могли строить высочайшие на свете башни, то почему бы вам не создать и чего-нибудь такого вроде королевства…

Сольнес (качая головой). Я не могу в вас толком разобраться, фрёкен Вангель.

Хильда. Неужели? А мне кажется — все это так просто.

Сольнес. Нет. Я никак не пойму — серьезно ли вы говорите все это или только… шутите…

Хильда (улыбаясь). Дурачу вас, может быть? И я, в свою очередь?

Сольнес. Именно. Дурачите. Обоих нас. (Смотрит на нее.) Вы давно знаете, что я женат?

Хильда. Все время знала. Почему вы спрашиваете об этом?

Сольнес (вскользь). Нет, нет, просто так мне пришло в голову. (Серьезно глядя на нее; вполголоса.) Зачем вы явились?

Хильда. За своим королевством. Срок ведь истек.

Сольнес (невольно смеется). Нет, хороши вы!

Хильда (весело). Подайте мне мое королевство, строитель! (Стучит пальцем по столу.) Королевство на стол!

Сольнес (придвигает качалку ближе и садится). Серьезно говоря, зачем вы явились? Что вы, собственно, думаете делать здесь?

Хильда. Во-первых, обойти весь город и осмотреть все, что вы тут понастроили.

Сольнес. Ну, придется же вам побегать.

Хильда. Да, вы ведь уже очень много настроили.

Сольнес. Много. Особенно в последние годы.

Хильда. И много церковных башен? Таких… высоких-высоких?

Сольнес. Нет. Я больше не строю ни башен… ни церквей.

Хильда. А что же вы строите теперь?

Сольнес. Дома для людей.

Хильда (задумчиво). А вы не могли бы иногда делать над домами надстройки… что-нибудь вроде башен?

Сольнес (пораженный). Что вы хотите сказать?

Хильда. То есть… что-нибудь такое, что говорило бы о таком же стремлении ввысь… на простор. И тоже с флюгером на головокружительной высоте.

Сольнес (задумчиво). Удивительно, что вы предлагаете это. Ведь я сам лучшего не желал бы.

Хильда (нетерпеливо). Так почему же бы вам и не строить?

Сольнес (качая головой). Нет, люди этого не желают.

Хильда. Скажите! Не желают!

Сольнес (вздохнув). Но теперь я строю новый дом себе. Здесь, напротив.

Хильда. Для вас самих?

Сольнес. Да; он почти готов. И на нем — башня.

Хильда. Высокая?

Сольнес. Да.

Хильда. Страшно высокая?

Сольнес. Люди, наверное, найдут ее слишком высокой. Для частного дома.

Хильда. Я хочу взглянуть на нее завтра же утром, как встану.

Сольнес (подпирая щеку рукой и пристально глядя на Хильду). Скажите мне, фрёкен Вангель, как вас зовут? По имени?

Хильда. Да Хильдой же!

Сольнес (по-прежнему). Хильдой? Вот как?

Хильда. Вы и этого не помните? Вы же сами называли меня по имени. В тот день, когда так нехорошо вели себя.

Сольнес. И по имени еще называл?

Хильда. Да, только вы называли меня тогда малюткой Хильдой, и это мне не понравилось.

Сольнес. Ах, это не понравилось вам, фрёкен Хильда?

Хильда. Нет. В ту минуту. А вот «принцесса Хильда» — это будет, пожалуй, звучать хорошо.

Сольнес. Конечно. Принцесса Хильда из… из?.. Как оно называется, ваше королевство?

Хильда. А ну его! Я и знать не хочу об этом глупом королевстве! Я хочу совсем другого!

Сольнес (глубже усаживаясь в качалке и не сводя глаз с Хильды). Не странно ли?.. Чем больше я думаю обо всем этом, тем яснее мне представляется… будто все эти долгие годы я ходил и мучился над… гм…

Хильда. Над чем?

Сольнес. Над тем, чтобы вспомнить что-то… что-то пережитое, что, мне казалось, я забыл. И никак не мог вспомнить.

Хильда. Вам бы надо было завязать себе узелок на платке, строитель.

Сольнес. Чтобы ходить да гадать о том, что означает этот узелок?

Хильда. О да, бывают и такие чудеса на свете!

Сольнес (медленно встает). Как это хорошо, что вы явились ко мне теперь.

Хильда (пристально глядя на него). Хорошо?

Сольнес. Я сидел тут таким одиноким… беспомощным… (Понижая голос.) Скажу вам, — я стал бояться… страшно бояться юности.

Хильда. Фью! Есть чего бояться! Юности!..

Сольнес. Именно. Потому-то я и заперся тут, забил все ходы и выходы. (Таинственно.) Надо вам знать, что юность явится сюда и забарабанит в дверь! Ворвется ко мне!

Хильда. Так, мне кажется, вам следовало бы пойти и самому отворить двери юности.

Сольнес. Отворить?

Хильда. Да. Чтобы юность могла попасть к вам… этак… добром.

Сольнес. Нет, нет, нет! Юность — это возмездие. Она идет во главе переворота. Как бы под новым знаменем.

Хильда (встает и смотрит на него со вздрагивающими уголками рта). Могу ли я вам пригодиться на что-нибудь, строитель?

Сольнес. И еще как! Вы ведь тоже являетесь как бы под новым знаменем, сдается мне. Итак, юность против юности!..

Доктор Хэрдал входит из передней.

Доктор. А, вы еще тут с барышней?

Сольнес. Да. У нас было много, о чем побеседовать.

Хильда. И о старом, и о новом.

Доктор. Вот как?

Хильда. Ах, это было ужасно забавно. У строителя Сольнеса прямо непостижимая память! Всевозможные мелочи и те он припоминает сразу.

Справа входит фру Сольнес.

Фру Сольнес. Ну вот, фрёкен Вангель, ваша комната в порядке.

Хильда. О, как вы добры!

Сольнес (жене). Детская?

Фру Сольнес. Да, средняя. Но сначала нам надо поужинать, я думаю.

Сольнес (кивает Хильде). Хильда будет спать в детской.

Фру Сольнес. Хильда?

Сольнес. Да, фрёкен Вангель зовут Хильдой. Я знал ее, когда она была еще ребенком.

Фру Сольнес. Неужели, Халвар? Прошу вас. Стол накрыт. (Берет доктора под руку и уходит с ним направо.)

Хильда (собирая свои дорожные вещи, тихо и быстро Сольнесу). Вы правду сказали? Я могу пригодиться вам?

Сольнес (отбирая у нее вещи). Вас-то мне больше всего и недоставало.

Хильда (смотрит на него с радостным удивлением и всплескивает руками). Да ведь это же чудесно!..

Сольнес (напряженно). Ну?..

Хильда. Ведь вот оно, королевство!

Сольнес (невольно). Хильда!..

Хильда (снова с дрожащими от волнения уголками рта). То есть… почти… готова я сказать.

(Идет направо. Сольнес за ней.)

Действие второе

Изящно обставленная маленькая гостиная в доме Сольнеса. В задней стене стеклянная дверь на веранду, выходящую в сад. Правый и левый углы комнаты срезаны. В правом, с выступом наружу, — большое окно и жардиньерки с цветами; в левом — маленькая дверь под обои. В каждой из боковых стен по обыкновенной двери. Направо впереди высокий подзеркальный стол с большим зеркалом. По обеим сторонам зеркала масса комнатных растений и цветов. Впереди налево диван, перед ним стол и стулья. Дальше книжный шкаф. Посреди комнаты, против оконного выступа, маленький столик и несколько стульев.

Утро. У маленького стола сидит строитель Сольнес, просматривая лежащие перед ним в папке чертежи Рагнара и время от времени незаметно следя глазами за женой. Фру Сольнес, в черном платье, как и накануне, с лейкой в руках ходит по комнате неслышными шагами и молча поливает цветы. Ее шляпа, накидка и зонтик лежат на стуле около зеркала. Оба молчат.

Из дверей налево осторожно входит Кая.

Сольнес (поворачивает голову к входящей и говорит равнодушно-небрежно). А, это вы?

Кая. Я только хотела сказать, что пришла.

Сольнес. Да, да, хорошо. Рагнар тоже пришел?

Кая. Нет еще. Ему надо было дождаться доктора. Но он хотел прийти потом… узнать…

Сольнес. А как сегодня старик?

Кая. Плох. Он очень извиняется, что ему придется, пожалуй, пролежать весь день.

Сольнес. Помилуйте! Пусть его лежит. Ну, а вы ступайте, займитесь своим делом.

Кая. Сейчас. (Останавливается в дверях.) Вы, может быть, пожелаете поговорить с Рагнаром, когда он придет?

Сольнес. Нет, ничего особенного не предвидится.

Кая уходит налево, а Сольнес продолжает перелистывать чертежи.

Фру Сольнес (по-прежнему занимаясь цветами). Пожалуй, и он тоже умрет.

Сольнес (смотрит на нее). И он тоже? А кто же еще?

Фру Сольнес (не отвечая на вопрос). Да, да, старик Брувик тоже, верно, долго не протянет. Вот увидишь, Халвар.

Сольнес. Ты не пройдешься ли немножко, Алина?

Фру Сольнес. Да, собственно говоря, следовало бы. (Продолжает заниматься цветами.)

Сольнес (наклоняясь над чертежами). Она все еще спит?

Фру Сольнес (смотрит на него). Так ты сидишь и думаешь о фрёкен Вангель?

Сольнес (равнодушно). Просто… вспомнилось о ней.

Фру Сольнес. Фрёкен Вангель давным-давно встала. Сольнес. Да?

Фру Сольнес. Когда я заходила к ней, она приводила в порядок свой костюм. (Подходит к зеркалу и медленно начинает надевать шляпу.)

Сольнес (после небольшой паузы). Так нам все же пригодилась хоть одна детская, Алина.

Фру Сольнес. Да, пригодилась.

Сольнес. И, право, это лучше, чем им всем стоять пустыми.

Фру Сольнес. Такая пустота просто ужасна. В этом ты прав.

Сольнес (закрывает папку, встает и подходит ближе). Вот увидишь, Алина, теперь нам, наверно, заживется лучше. Гораздо уютнее. Легче. Особенно тебе.

Фру Сольнес (смотрит на него). Теперь?

Сольнес. Да, поверь мне.

Фру Сольнес. То есть потому, что она явилась?

Сольнес (пересиливая себя). Разумеется, я хочу сказать… когда мы переедем в новый дом.

Фру Сольнес (берет накидку). Ты думаешь, Халвар, там будет легче?

Сольнес. Иначе и представить себе не могу. Надеюсь, и ты так думаешь?

Фру Сольнес. Я ровно ничего не думаю об этом новом доме.

Сольнес (видимо, расстроенный). Это мне очень больно слышать. Ведь я строил его главным образом для тебя. (Хочет помочь ей надеть накидку.)

Фру Сольнес (уклоняясь). В сущности, ты слишком много делаешь для меня.

Сольнес (с некоторым раздражением). Ах, да не говори ты, пожалуйста, ничего такого, Алина! Мне невыносимо слышать это от тебя.

Фру Сольнес. Хорошо, я больше не буду, Халвар.

Сольнес. И я все-таки стою на своем. Да и ты сама увидишь, как хорошо будет тебе в новом доме.

Фру Сольнес. О, боже мой! Хорошо мне!..

Сольнес (горячо). Да, да, да! Поверь! Ведь там многое будет напоминать тебе твой собственный…

Фру Сольнес. Мой дом… дом моих родителей… который сгорел… сгорел дотла!..

Сольнес (глухо). Да, да, бедная Алина. Это был ужасный удар для тебя.

Фру Сольнес (с жалобным порывом). Сколько бы ты ни строил, Халвар, для меня тебе никогда, никогда не построить вновь родного дома!

Сольнес (ходит взад и вперед по комнате). Ну, ради бога, не будем больше говорить об этом.

Фру Сольнес. Да мы ведь и вообще никогда не говорим об этом. Ты всегда избегаешь.

Сольнес (круто останавливаясь перед ней). Я? Избегаю? С какой стати мне избегать?

Фру Сольнес. Ах, я отлично понимаю тебя, Халвар. Ты ведь все стараешься пощадить меня и извинить… где и в чем только можешь.

Сольнес (изумленно смотрит на нее). Тебя! Так это ты… о себе… о самой себе говоришь?

Фру Сольнес. Ну да, конечно, о себе, а то о ком же?

Сольнес (невольно, как бы про себя). И это еще!

Фру Сольнес. О своем старом доме я уж не говорю… С этим можно бы еще примириться. Господи, если уж быть несчастью, то…

Сольнес. Ты права. От несчастья никто не застрахован, как говорится.

Фру Сольнес. Но эти ужасные последствия пожара!.. Вот это! Это! Это!

Сольнес (горячо). Не надо думать об этом, Алина!

Фру Сольнес. Именно об этом я и должна думать. Да когда-нибудь и поговорить наконец. А то мне, право, не вынести больше. Ведь я никогда не прощу себе…

Сольнес (с невольным порывом). Себе?..

Фру Сольнес. Да. На мне ведь лежал двойной долг. Долг жены и матери. Мне следовало бы крепиться. Не поддаваться так страху и тоске по сгоревшему родному дому. (Ломает руки.) О! Если б я только могла, Халвар!

Сольнес (подходит к ней; тихо, взволнованно). Алина, обещай мне никогда больше не думать об этом… Обещай мне, Алина!

Фру Сольнес. О, боже мой… обещать, обещать! Обещать можно все…

Сольнес (ходит по комнате, нервно стискивая руки). Нет, прямо отчаяние берет! Никогда ни единого солнечного луча! Хоть бы проблеск света в нашей семейной жизни!

Фру Сольнес. Какая же у нас семья, Халвар?

Сольнес. Семьи нет, ты права. (Мрачно.) Пожалуй, будешь права и в том, что думаешь о новом доме, — нам не будет лучше и там.

Фру Сольнес. Никогда не будет. Так же пусто, так же мертво. И там, как и тут.

Сольнес (вспылив). Так к чему же было тогда строить его? Можешь ты мне ответить на этот вопрос?

Фру Сольнес. Нет, на это уж ты сам себе ответь.

Сольнес (бросая на нее подозрительный взгляд). Что ты хочешь этим сказать, Алина?

Фру Сольнес. Что хочу сказать?

Сольнес. Да, черт возьми!.. Ты так странно это сказала. Как будто у тебя была при этом какая-то задняя мысль.

Фру Сольнес. Нет, уверяю тебя…

Сольнес (подходя ближе). Покорно благодарю, — я что знаю, то знаю. Я ведь тоже не слепой и не глухой, Алина. Можешь быть уверена!

Фру Сольнес. Да что такое? В чем дело?

Сольнес (останавливаясь перед ней). Будто бы ты не отыскиваешь скрытого, коварного смысла в самых невинных моих словах?

Фру Сольнес. Я? Я?

Сольнес (смеется). Хо-хо-хо! Что ж, оно и понятно, Алина! Раз тебе приходится возиться с больным мужем…

Фру Сольнес (тревожно). С больным!.. Ты болен, Халвар?

Сольнес (теряя самообладание). Ну, с полоумным мужем! С сумасшедшим мужем! Называй, как хочешь!

Фру Сольнес (ощупью отыскивает позади себя стул и садится). Халвар… ради всего святого…

Сольнес. Но вы ошиблись оба. И ты и доктор. Со мной совсем не то. (Шагает взад и вперед по комнате; фру Сольнес тревожно следит за ним; наконец, он подходит к ней и говорит уже спокойным тоном.) В сущности, со мной ровно ничего нет.

Фру Сольнес. Не правда ли? Но в чем же тогда дело?

Сольнес. В том, что я просто готов иногда свалиться под страшной тяжестью этого долга…

Фру Сольнес. Долга! Да ведь ты никому не должен, Халвар.

Сольнес (тихо, взволнованно). Я в неоплатном долгу перед тобой… перед тобой, перед тобой, Алина!

Фру Сольнес (медленно встает). За этим что-то скрывается. Говори лучше сразу!

Сольнес. Да ничего за этим не скрывается! Я никогда не причинял тебе никакого зла, по крайней мере сознательно, нарочно. И все-таки я чувствую за собой какую-то вину, которая гнетет и давит меня.

Фру Сольнес. Вину передо мной?

Сольнес. Главным образом перед тобой.

Фру Сольнес. Значит… ты все-таки болен, Халвар.

Сольнес (мрачно). Верно, так. Или что-нибудь в этом роде. (Смотрит на дверь направо, которая в это время отворяется.) А! Прояснивается!

Справа входит Хильда; она кое-что изменила в своем туалете — юбка уже не подобрана, а спускается до полу.

Хильда. Здравствуйте, строитель!

Сольнес (кивает). Хорошо спали?

Хильда. Восхитительно! Точно в колыбели! Ах… и лежала и потягивалась, точно… точно принцесса.

Сольнес (слегка улыбаясь). Вполне довольны, значит?

Хильда. Надо полагать.

Сольнес. И, верно, сны видели?

Хильда. Да. Только дурные.

Сольнес. Неужели?

Хильда. Да. Я видела, что падаю с ужасно высокой, отвесной скалы. А вам не случается видеть таких снов?

Сольнес. Да, иной раз… тоже…

Хильда. Удивительное ощущение, когда этак… падаешь, падаешь вниз. Дух захватывает.

Сольнес. По-моему, сердце стынет.

Хильда. А вы тогда поджимаете ноги?

Сольнес. Да, как можно больше.

Хильда. И я тоже.

Фру Сольнес (берет зонтик). Теперь мне, пожалуй, пора в город, Халвар. (Хильде.) Постараюсь, кстати, захватить кое-что для вас.

Хильда (хочет броситься ей на шею). Ах, милейшая, добрейшая фру Сольнес! Вы, право, чересчур добры ко мне! Ужасно добры…

Фру Сольнес (предупреждая ее движение и слегка уклоняясь в сторону). Помилуйте, это просто мой долг. Я потому охотно и делаю это.

Хильда (с досадой, слегка надув губы). Впрочем, мне кажется, я отлично могла бы выходить в чем я есть, — так я постаралась над своим туалетом. Или, может быть, — нет?

Фру Сольнес. Откровенно говоря, я думаю, многие бы стали оглядываться на вас.

Хильда (презрительно). Фью! Пусть себе! Ведь это только забавно.

Сольнес (сдерживая досаду). Да, но люди могут подумать, что вы тоже свихнулись.

Хильда. Свихнулась? У вас здесь так много свихнувшихся?

Сольнес (ударяя себя по лбу). Вот… по крайней мере, один такой перед вами.

Хильда. Вы — строитель?..

Фру Сольнес. Ах! Но, милый, дорогой Халвар!..

Сольнес. А вы еще ничего такого не заметили?

Хильда. Конечно, нет. (Будто припоминая что-то, смеется.) Впрочем, пожалуй… Одно-единственное.

Сольнес. Слышишь, Алина?

Фру Сольнес. Что же именно, фрёкен Вангель?

Хильда. Нет, этого я не скажу.

Сольнес. Нет, скажите!

Хильда. Спасибо! Настолько-то я еще в своем уме.

Фру Сольнес. Когда вы останетесь одни с фрёкен Вангель, она, наверное, скажет тебе, Халвар.

Сольнес. Вот как? Ты думаешь?

Фру Сольнес. Да, думаю. Вы ведь так давно знакомы. С тех самых пор, когда она была еще ребенком, по твоим словам. (Уходит налево.)

Хильда (немного погодя). Разве я уж так не по душе вашей жене?

Сольнес. А вы заметили что-нибудь такое?

Хильда. А вы сами-то разве не заметили?

Сольнес (уклончиво). Алина стала такой нелюдимкой в последние годы.

Хильда. Так она и нелюдимка вдобавок?

Сольнес. Но если бы вы только узнали ее поближе… Она ведь такая славная… такая добрая и хорошая… в сущности…

Хильда (нетерпеливо). Если она такая, — зачем ей было говорить тут о долге?

Сольнес. О долге?

Хильда. Да, ведь она сказала, что пойдет и купит кое-что для меня, потому что это ее долг. Терпеть не могу этого гадкого, противного слова!

Сольнес. Почему так?

Хильда. В нем слышится что-то такое холодное, колкое, долбящее. Долг, долг, долг. А по-вашему, разве нет? Не долбит разве?

Сольнес. Гм… никогда особенно не задумывался над этим.

Хильда. Ну, конечно! Значит, если она такая славная, как вы рассказываете, — зачем ей было говорить это?

Сольнес. Помилуйте! Да что ж ей было сказать?

Хильда. Сказала бы, что сделает это для меня потому, что ужасно полюбила меня. Или что-нибудь в этом роде. Что-нибудь такое по-настоящему теплое, сердечное, — понимаете?

Сольнес (смотрит на нее). Так вот чего вам нужно?

Хильда. Именно. (Бродит по комнате, останавливается у шкафа с книгами и смотрит на них.) Сколько у вас книг!

Сольнес. Да, накупил кое-каких.

Хильда. И вы их все читаете?

Сольнес. Прежде пробовал. А вы читаете?

Хильда. Ни-ни! Ни одной строчки больше! Все равно не могу найти никакой внутренней связи.

Сольнес. Вот-вот, и я тоже.

Хильда (опять начинает бродить по комнате, останавливается у маленького стола, открывает папку и перелистывает чертежи). Это вы рисовали все это?

Сольнес. Нет, молодой человек, который работает у меня.

Хильда. Ваш ученик?

Сольнес. Да, пожалуй, он научился кое-чему и у меня.

Хильда (садится у стола). Он, верно, очень способный? (Рассматривая чертежи.) Да?

Сольнес. Так, ничего. Меня он устраивает.

Хильда. Понятно! Он должен быть ужасно способным!

Сольнес. Это вы из его чертежей заключаете?

Хильда. Фи… какие-то каракули… Нет, раз он учился у вас, то…

Сольнес. Ну, что касается этого… У меня тут многие учились. И все-таки мало проку вышло.

Хильда (смотрит на него и качает головой). Нет, хоть убейте меня, не пойму, как вы можете быть так глупы!

Сольнес. Глуп? Так вам кажется, что я очень глуп!

Хильда. Конечно. Раз вы соглашаетесь возиться тут со всеми этими молодчиками, обучать их…

Сольнес (пораженный). Ну? А почему бы нет?

Хильда (встает; полусерьезно, полушутя). Ах, подите вы! Ну к чему это? Только вы один должны бы иметь право строить. Вы один! Все — сам! Вот что!

Сольнес (невольно). Хильда!..

Хильда. Что?

Сольнес. Скажите на милость, как вы додумались до этого?

Хильда. Вам это кажется ужасно нелепым? Да?

Сольнес. Нет, не то. Но теперь я скажу вам кое-что.

Хильда. Ну?

Сольнес. Ведь я сам брожу тут… изо дня в день… в тишине и одиночестве… и ношусь с тою же мыслью. Хильда. Да это так понятно, по-моему.

Сольнес (пытливо взглянув на нее). И вы, конечно, успели это подметить.

Хильда. Ничего ровно я не подмечала.

Сольнес. Но недавно… вы же сказали, что находите меня… не совсем в порядке? В одном отношении?..

Хильда. Ах, я совсем о другом думала!

Сольнес. О чем же именно?

Хильда. Не все ли вам равно, строитель?

Сольнес (ходит по комнате). Ну, как хотите. (Останавливается у окна.) Подите сюда, я вам покажу что-то.

Хильда (подходит). Что?

Сольнес. Видите… там в саду?..

Хильда. Да?..

Сольнес (показывая рукой). Напротив большой каменоломни.

Хильда. Новый дом?

Сольнес. Который строится, да. Почти совсем готов.

Хильда. С очень высокой башней, кажется.

Сольнес. Леса еще не убраны.

Хильда. Это ваш новый дом?

Сольнес. Да.

Хильда. В который вы скоро переедете?

Сольнес. Да.

Хильда (смотрит на него). А в этом доме тоже есть детские?

Сольнес. Три, как и здесь.

Хильда. И ни одного ребенка.

Сольнес. И не будет.

Хильда (улыбаясь). Ну, не говорила ли я?..

Сольнес. Что?

Хильда. Что вы все-таки… этак… немножко того…

Сольнес. Так вы об этом тогда думали?

Хильда. Ну да, обо всех этих пустых детских, где я сегодня спала.

Сольнес (понижая голос). У нас с Алиной… были дети.

Хильда (напряженно смотрит на него). Были!..

Сольнес. Два мальчика. Оба одного возраста.

Хильда. Близнецы, значит.

Сольнес. Близнецы. Теперь этому будет уже лет одиннадцать — двенадцать.

Хильда (осторожно). И оба они?.. То есть их нет больше?

Сольнес (тихо, растроганно). Они жили всего недели три. Даже и того не будет, пожалуй. (С внезапным порывом.) Ах, Хильда, какое это невероятное счастье для меня, что вы явились к нам! Теперь, наконец, мне будет хоть с кем поговорить!

Хильда. А разве вы не можете… с ней?

Сольнес. Не об этом. Не так, как мне надо и хочется. (Угрюмо.) Да и о многом другом нельзя.

Хильда (вполголоса). Так вы только это имели в виду, говоря, что я могу вам пригодиться?

Сольнес. Главным образом, пожалуй, это. То есть вчера. Сегодня же я сам хорошенько не знаю… (Обрывая.) Подите сюда, и сядемте, Хильда. Садитесь на диван, тогда сад у вас будет перед глазами.

Хильда садится в угол дивана.

(Придвигает свой стул ближе.) Хотите слушать меня?

Хильда. Ужасно хочу.

Сольнес (садится). Так я расскажу вам все.

Хильда. Теперь у меня перед глазами и сад, и вы сами. Рассказывайте же! Скорее!

Сольнес (указывая в угловое окно). Там на холме, где вы теперь видите новый дом…

Хильда. Ну?

Сольнес. Там жили мы с Алиной первые годы. Там стоял тогда старый дом, принадлежавший матери Алины. Он достался нам после ее смерти. А вместе с домом и большой сад.

Хильда. На том доме тоже была башня?

Сольнес. Ничего подобного. Снаружи это было большое, некрасивое, мрачное деревянное здание — настоящий сарай. Внутри же было очень мило и уютно.

Хильда. Вы, значит, срыли эту старую рухлядь.

Сольнес. Нет, он сгорел у нас.

Хильда. Дотла?

Сольнес. Да.

Хильда. Это было большим несчастьем для вас?

Сольнес. То есть как на это взглянуть. Как строителю, мне этот пожар помог выбиться на дорогу.

Хильда. Ну, а?..

Сольнес. У нас только что родились тогда те двое малюток.

Хильда. Да, бедняжки близнецы!

Сольнес. Родились они такими здоровыми, крепкими. И росли просто не по дням, а по часам.

Хильда. Малютки очень растут в первые дни.

Сольнес. Нельзя было налюбоваться на них с Алиной, когда они лежали так… все вместе… Но тут случился ночью пожар…

Хильда (напряженно). Ну? И что же? Говорите же! Сгорел кто-нибудь?

Сольнес. Нет, не то. Все спаслись благополучно…

Хильда. Так что же тогда?..

Сольнес. Алина была страшно потрясена. Пожар… вся эта тревога… Пришлось спасаться сломя голову… в такую холодную зимнюю ночь… И ее и малюток вынесли… в чем они лежали.

Хильда. И они не выжили?

Сольнес. Нет, выжили. Но у Алины сделалась лихорадка. И молоко испортилось. Она непременно хотела кормить сама. Это был ее долг, как она говорила. И оба наших мальчика… (Ломая руки.) Оба… О-о!

Хильда. Не вынесли этого?

Сольнес. Этого они не вынесли. Вот как мы потеряли их.

Хильда. Должно быть, это было ужасно тяжело для вас?

Сольнес. Да, тяжело. Но в десять раз тяжелее для Алины. (Стискивая руки в тихом бешенстве.) Подумать, что такие вещи могут твориться на белом свете! (Отрывисто и твердо.) С того дня, как я лишился их, я потерял охоту строить церкви.

Хильда. Вы, может быть, неохотно взялись и за нашу церковную башню?

Сольнес. Неохотно. Помню, как я был доволен к рад, когда закончил ее.

Хильда. Это и я помню.

Сольнес. С тех пор я никогда и не строил ничего такого. Ни церквей, ни башен.

Хильда (медленно кивает). А только жилые дома.

Сольнес. Семейные очаги для людей, Хильда.

Хильда. Но с высокими башнями и шпицами.

Сольнес. Да, когда только можно. (Переходя на более легкий тон.) Так вот я и говорю… пожар помог мне выбиться в люди. Как строителю, то есть.

Хильда. Почему вы не называете себя архитектором, как другие?

Сольнес. Не получил такого основательного образования. Почти до всего, что я теперь знаю, умею, я дошел сам.

Хильда. Тем не менее вы пошли в гору, строитель.

Сольнес. Да, после пожара. Я разбил почти весь наш сад на небольшие участки под дачи. И тут я мог строить, как моей душе хотелось. С тех пор и пошло все как по маслу.

Хильда (пытливо смотрит на него). Да вы, должно быть, ужасный счастливец. Судя по всему.

Сольнес (нахмурясь). Счастливец? И вы повторяете это? Вслед за другими.

Хильда. Да, право, мне так кажется. И если бы вы только могли перестать думать о своих малютках, то…

Сольнес (медленно). Этих малюток… не так-то легко выбросить из головы, Хильда.

Хильда (несколько неуверенно). Неужели они все еще так расстраивают вас? Столько времени спустя?

Сольнес (не отвечая на вопрос и пристально глядя на нее). Счастливец, говорите вы…

Хильда. А разве вы не счастливец… в остальном?

Сольнес (продолжая смотреть на нее). Когда я рассказывал вам про пожар… гм…

Хильда. Ну, ну?

Сольнес. У вас не явилась… какая-нибудь такая… особенная мысль, от которой вы не могли отделаться?

Хильда (стараясь припомнить). Нет. Какая бы это могла быть мысль?

Сольнес (тихо, отчеканивая слова). Единственно благодаря пожару я получил возможность строить дома, семейные очаги для людей. Уютные, славные, светлые домики, где отец с матерью, окруженные ребятишками, могут жить в мире и довольстве… радуясь жизни, радуясь тому, что живут на свете… Особенно же тому, что составляют одно целое… и в великом, и в малом.

Хильда (с увлечением). Ну, а разве это не огромное счастье для вас, что вы можете создавать такие чудные семейные уголки?

Сольнес. Цена, Хильда! Ужасная цена, в которую мне самому обошлось это счастье!

Хильда. Да неужели же никак нельзя отделаться от этой мысли?

Сольнес. Нет. Чтобы получить возможность строить семейные очаги для других, мне пришлось отказаться… навсегда отказаться иметь свой собственный… То есть настоящий семейный очаг — с детьми и… с отцом и матерью.

Хильда (мягко). Но так ли это еще? Навсегда ли, как вы говорите?

Сольнес (медленно кивает). Вот цена того счастья, о котором толкуют люди. (Тяжело вздыхая.) Этого счастья… гм… этого счастья нельзя было купить дешевле, Хильда.

Хильда (по-прежнему). Да разве нет надежды, чтобы все наладилось снова?

Сольнес. Нет. Никакой. Это тоже результаты пожара… Результаты болезни, которую схватила тогда Алина.

Хильда (глядя на него с каким-то неопределенным выражением). И вы все-таки продолжаете устраивать все эти детские?

Сольнес (серьезно). Разве вы никогда не замечали, Хильда, что невозможное… всегда как будто манит и зовет нас?

Хильда (задумчиво). Невозможное?.. (Оживленно.) Да, да! Так и с вами то же?..

Сольнес. И со мной.

Хильда. Значит, и в вас сидит что-то вроде тролля?

Сольнес. Почему тролля?

Хильда. Ну, а как же назвать это?

Сольнес (встает). Да, да, пожалуй, так. (Горячо.) Да и как мне не стать троллем, если со мной всегда и везде бывает так? Всегда и во всем!

Хильда. То есть как это понять?

Сольнес (сдавленным от волнения голосом). Слушайте хорошенько, что я буду говорить вам, Хильда. Все, что мне удалось сделать, построить, создать красивого, прочного, уютного… да и величавого… (Ломая руки.) О, страшно подумать даже!..

Хильда. Что? Что страшно?

Сольнес. Что все это я постоянно должен выкупать… платить за все… не деньгами… а человеческим счастьем. И не одним своим собственным, но и чужим! Да, вот оно что, Хильда! Вот во что мне как художнику обошлось мое место, и мне самому… и другим. И я день за днем вынужден смотреть, как другие вновь и вновь расплачиваются за меня. День за днем, день за днем… без конца!

Хильда (встает и пристально смотрит на него). Теперь вы, верно, думаете… о ней?

Сольнес. Да. Больше всего об Алине. У нее ведь тоже было свое призвание, как у меня свое. (Дрожащим голосом.) Но ее призванию суждено было быть исковерканным, разбитым вдребезги, чтобы мое могло окрепнуть… одержать какое-то подобие великой победы! Да, надо вам знать, что у Алины… были тоже способности строить, созидать.

Хильда. У нее! Строить?

Сольнес (качая головой). Не дома и башни со шпицами… и тому подобное, с чем я тут вожусь…

Хильда. А что же?

Сольнес (мягко, растроганно). Маленькие детские души, Хильда. Помогать им мало-помалу расти, приобретать благородные, прекрасные формы. Вырастать в стройные, зрелые человеческие души. Вот какого рода способности были у Алины. И все это осталось втуне. Навсегда. Ни к чему… Точно пепелище после пожара!

Хильда. Но если бы даже и так…

Сольнес. Если бы?.. Это так! Я знаю, что это так.

Хильда. Не по вашей же вине, во всяком случае.

Сольнес (вперив в нее взгляд и медленно кивая). Да вот в этом-то и весь вопрос. Страшный вопрос. Вот сомнение, которое грызет меня… день и ночь.

Хильда. Сомнение?

Сольнес. Да. Предположим… что я всему виною. То есть в известном смысле.

Хильда. Вы! Виною пожара!

Сольнес. Всего, всего как есть. И в то же время, может быть… все-таки не виноват ни в чем.

Хильда (озабоченно смотрит на него). Ну, строитель… если вы договариваетесь до таких вещей, то, значит… вы и вправду больны.

Сольнес. Гм… в этом смысле мне, пожалуй, никогда и не выздороветь.

Рагнар тихонько приотворяет маленькую угловую дверь слева, в то время как Хильда переходит на середину комнаты.

Рагнар (увидев Хильду). Ах… извините, господин Сольнес… (Хочет уйти.)

Сольнес. Нет, нет, останьтесь. И кончим это дело.

Рагнар. Ах, если бы!..

Сольнес. Вашему отцу не лучше, я слышал?

Рагнар. Отцу все хуже и хуже. Потому я и прошу вас… умоляю… напишите доброе слово на одном из этих чертежей! Чтобы отец мог прочесть это, прежде чем…

Сольнес (с горячностью). И не заикайтесь мне больше о ваших чертежах.

Рагнар. Вы просмотрели их?

Сольнес. Да, просмотрел.

Рагнар. И они никуда не годятся? И я, верно, тоже?

Сольнес (уклончиво). Оставайтесь у меня, Рагнар. Условия по вашему желанию. Вы сможете жениться на Кае. Зажить без забот. Может быть, даже счастливо. Только не думайте строить сами.

Рагнар. Да, да… так, значит, и придется пойти сказать отцу… Я обещал ему… Так и сказать ему, перед смертью?

Сольнес (содрогаясь). О-о! Скажите ему… скажите ему, что хотите. Самое лучшее — ничего не говорите. (С внезапным порывом.) Не могу я поступить иначе, Рагнар!

Рагнар. Так вы позволите мне взять чертежи обратно?

Сольнес. Берите, берите их! Вот они на столе.

Рагнар (идет к столу). Благодарю.

Хильда (кладет руку на папку). Нет, нет, оставьте.

Сольнес. Зачем?

Хильда. Я тоже хочу посмотреть их..

Сольнес. Да ведь вы уже… (Рагнару.) Ну, пусть они полежат здесь.

Рагнар. Извольте.

Сольнес. И ступайте сейчас же домой к отцу.

Рагнар. Придется, видно.

Сольнес (почти с отчаянием). Рагнар, не требуйте от меня невозможного! Слышите! Не требуйте!

Рагнар. Нет, нет. Извините… (Кланяется и уходит в маленькую дверь.)

Хильда (идет и садится на стул у зеркала, сердито глядя на Сольнеса). Это было ужасно гадко с вашей стороны.

Сольнес. И вам так кажется?

Хильда. Да, безобразно, гадко! И бессердечно, и зло, и жестоко.

Сольнес. Ах, вы не понимаете моего положения.

Хильда. Все-таки… не вам быть таким.

Сольнес. Вы же сами недавно сказали, что только я один должен иметь право строить.

Хильда. Так могу говорить я, а не вы.

Сольнес. Я тем более. Я ведь недешево купил свое место.

Хильда. Ну да. Ценой какого-то семейного уюта… как вы это называете… и тому подобного.

Сольнес. И своего душевного спокойствия вдобавок.

Хильда (встает). Душевного спокойствия! (С чувством.) Да, тут вы правы!.. Бедный строитель, вы ведь воображаете, что…

Сольнес (с тихим, клокочущим смешком). Присядьте-ка опять, Хильда, да послушайте, — рассказ будет забавным.

Хильда (садится; напряженно). Ну?

Сольнес. Это такая пустяковая, смехотворная история. Ведь всего и дела было что трещина в дымовой трубе.

Хильда. Только и всего?

Сольнес. Да, вначале. (Придвигает стул ближе к Хильде и садится.)

Хильда (нетерпеливо, хлопая себя рукой по колену). Так трещина в дымовой трубе, значит!

Сольнес. Я заметил эту трещину еще задолго до пожара. Каждый раз, как мне случалось бывать на чердаке, я смотрел, тут ли она еще.

Хильда. И она была?

Сольнес. Да. Никто, кроме меня, не знал о ней.

Хильда. И вы никому ничего не говорили?

Сольнес. Нет, не говорил.

Хильда. И не подумали велеть, чтобы ее заделали?

Сольнес. Думать-то думал… Но дальше этого не шел. Каждый раз, как я хотел заняться этим, словно кто останавливал меня. Ну, не сегодня, думалось мне, — завтра. Так до дела и не дошло.

Хильда. Да зачем же вы так мешкали?

Сольнес. Затем, что я все раздумывал… (Медленно и понизив голос.) А что, если благодаря этой небольшой черной трещине в дымовой трубе я выдвинусь… как строитель…

Хильда (глядя перед собой). Да… в такой мысли должно быть что-то захватывающее.

Сольнес. Донельзя захватывающее, совсем непреодолимое. Ведь ничего, казалось мне, не могло быть легче и проще. Мне хотелось, чтобы это случилось в зимнее время. Незадолго до обеда. Я бы отправился с Алиной покатать ее на санках. Прислуга вся дома и… жарко натопила бы печки…

Хильда. День, значит, предполагался ужасно холодный?

Сольнес. Да, этак… морозный. И они желали бы угодить Алине… чтобы ей было потеплее, когда она вернется с холода.

Хильда. Ну да, — она, верно, очень зябкая.

Сольнес. Именно. На возвратном же пути мы заметили бы дым.

Хильда. Только дым?

Сольнес. Сначала дым. Но когда мы подъехали бы к садовой калитке, старый домина уже пылал бы со всех концов… Так вот как мне хотелось.

Хильда. Господи! И почему бы этому не случиться именно так!

Сольнес. Да вот то-то и есть, Хильда.

Хильда. Но послушайте, строитель. Вы вполне убеждены, что пожар произошел именно от этой небольшой трещинки в трубе?

Сольнес. Напротив. Я вполне уверен, что трещина была тут ни при чем.

Хильда. Что такое?!

Сольнес. Как вполне выяснилось потом, пожар начался в гардеробной — совсем в противоположном конце дома.

Хильда. Так что же вы сидите и городите тут о трещине в дымовой трубе!

Сольнес. Позвольте мне еще поговорить с вами, Хильда?

Хильда. Только если вы намерены говорить разумно…

Сольнес. Попробую. (Придвигает свой стул ближе.)

Хильда. Выкладывайте все начистоту, строитель.

Сольнес (доверчиво). Не думаете ли и вы, Хильда, что есть на свете такие исключительные, избранные натуры, которым дарована сила, власть и способность желать, жаждать чего-нибудь так страстно, упорно, так непреклонно, что оно дается им наконец? Как вы думаете?

Хильда (с каким-то странным выражением во взгляде). Если это так, то мы когда-нибудь увидим, принадлежу ли я к числу избранных.

Сольнес. Великие дела не бывают делом рук какого-нибудь отдельного человека. Нет, ни в одном таком деле не обойтись без сотрудников и пособников. Но они никогда не являются сами собой. Их надо уметь вызвать… звать долго, упорно… Этак внутренне, вы понимаете?

Хильда. Что же это за сотрудники и пособники?

Сольнес. Ну, о них мы поговорим в другой раз. Теперь займемся пока пожаром.

Хильда. А вы не думаете, что пожар все равно случился бы… желали ли вы его или нет?

Сольнес. Принадлежи дом старику Брувику, никогда бы он не сгорел так кстати. В этом я уверен. Брувик не умеет вызывать сотрудников… и пособников тоже. (Встает; нервно.) Так вот, Хильда… значит, это все-таки моя вина, что малюткам пришлось поплатиться жизнью. И не моя ли тоже вина, что Алине не удалось сделаться тем, чем она должна была и могла стать? И чего больше всего хотела сама.

Хильда. Да, но если тут замешались эти сотрудники и пособники?..

Сольнес. А кто вызывал их? Я! И они пришли и подчинились моей воле. (С возрастающим возбуждением.) Так вот что добрые люди зовут счастьем. Но я скажу вам, как дает себя знать это счастье! Как большая открытая рана вот тут, на груди. А эти сотрудники и пособники сдирают кусочки кожи с других людей, чтобы заживить мою рану… Но ее не заживить. Никогда… никогда! Ах, если б вы знали, как она иногда горит и ноет!

Хильда (внимательно смотрит на него). Вы больны, строитель. Пожалуй, даже очень больны.

Сольнес. Скажите — ума лишился! Ведь вы так думаете.

Хильда. Нет, я не думаю, чтобы вам не хватало ума.

Сольнес. Так чего же? Говорите!

Хильда. Да вот, не родились ли вы на свет с хилой совестью?

Сольнес. С хилой совестью? Это еще что за чертовщина?

Хильда. Я хочу сказать, что ваша совесть чересчур уж немощна. Чересчур нежна. Не способна выдержать схватку. Не способна взвалить на себя что-нибудь потяжелее.

Сольнес (бормочет). Гм! Какою же ей надо быть, по-вашему?

Хильда. Вам, по-моему, лучше бы иметь… как бы это сказать?.. здоровую, дюжую совесть.

Сольнес. Что? Дюжую? Так! Может быть, у вас дюжая совесть?

Хильда. Да, я думаю. Насколько успела заметить.

Сольнес. Полагаю, что ей еще не доводилось подвергаться настоящему испытанию.

Хильда (с вздрагивающими уголками рта). О, не так-то просто было уехать от отца, которого я ужасно люблю.

Сольнес. Э, что тут! Этак на месяц, на два…

Хильда. Я, вероятно, никогда не вернусь к нему больше.

Сольнес. Никогда? Да почему же вы уехали от него?

Хильда (полусерьезно, полудразня). Вы уж опять забыли, что десять лет прошло?

Сольнес. Э, вздор! Что-нибудь неладно было у вас дома? А?

Хильда (совершенно серьезно). Какая-то внутренняя сила неотступно гнала меня, толкала. Манила и влекла сюда.

Сольнес (горячо). Вот оно! Вот оно что, Хильда! В вас тоже сидит тролль. Как и во мне. Вот этот-то тролль внутри нас, видите ли, и вызывает на подмогу внешние силы. И человеку приходится сдаваться… волей-неволей.

Хильда. Пожалуй, вы правы, строитель.

Сольнес (ходит по комнате). А сколько вокруг нас этих невидимых бесов, Хильда! Без счету!

Хильда. И бесов еще?

Сольнес (останавливаясь). Злых духов и добрых. Белокурых и черных. Знать бы только всегда, какой это… светлый или черный… захватил тебя! (Опять принимается ходить по комнате.) Хо-хо! Тогда бы все ничего!

Хильда (следя за ним глазами). Или иметь бы настоящую, цветущую, пышущую здоровьем совесть, чтобы смело идти к желанной цели!

Сольнес (останавливаясь у зеркала). Ну, в этом отношении и большинство людей, пожалуй, так же немощно, как я.

Хильда. Очень может быть.

Сольнес (облокотясь на подзеркальный стол). В древних сагах… Вы читали какие-нибудь из этих саг?

Хильда. Конечно! В те времена, когда я еще читала книги…

Сольнес. В сагах говорится о викингах, которые отплывали на кораблях в чужие страны, грабили, жгли, убивали людей…

Хильда. И похищали женщин…

Сольнес. И оставляли их у себя…

Хильда. Увозили с собой на кораблях…

Сольнес. И поступали с ними как… как злейшие тролли.

Хильда (смотрит перед собою полузатуманенным взором). Да, в этом должно быть что-то захватывающее!..

Сольнес (с тихим отрывистым смехом). В том, чтобы похищать женщин? Да?

Хильда. Быть похищенной!

Сольнес (смотрит на нее с минуту). Вот как.

Хильда (как бы желая перебить). Так к чему же вам понадобились эти викинги, строитель?

Сольнес. Да вот… у этих молодцов была дюжая совесть! Когда возвращались домой, пили, ели и веселились, как малые ребята. А женщины! Они зачастую и не желали вовсе расставаться с ними. Вам это понятно, Хильда?

Хильда. Женщины эти мне страшно понятны.

Сольнес. Ого! Может быть, вы и сами могли бы поступить так же?

Хильда. Почему же нет?

Сольнес. Жить — по доброй воле — с этаким насильником?

Хильда. Если бы я крепко полюбила такого насильника, то…

Сольнес. А вы могли бы полюбить такого?

Хильда. Боже, да ведь никто не волен в своих чувствах. Полюбишь, и все тут.

Сольнес (задумчиво смотрит на нее). Да, да… тут, пожалуй, опять в нас тролль распоряжается.

Хильда (полушутя). Вместе со всеми вашими милыми бесами, которые вам так хорошо знакомы. И белокурыми и черными.

Сольнес (тепло и тихо). От души желаю, чтобы бесы эти постарались выбрать за вас получше, Хильда.

Хильда. За меня они уже выбрали. Раз навсегда.

Сольнес (смотрит на нее с глубоким чувством). Хильда… вы похожи на дикую лесную птицу.

Хильда. Ничуть. Я не прячусь в кусты.

Сольнес. Нет, нет, скорее, пожалуй, на хищную птицу.

Хильда. Да, это скорее, пожалуй. (С горячностью.) А почему бы и не так! Почему бы и мне тоже не охотиться за добычей? Не схватить той, что меня больше всего манит?.. Раз я могу… вцепиться в нее этак… когтями. И одолеть.

Сольнес. Хильда… знаете, что вы такое?

Хильда. Да, что-то вроде этакой странной птицы.

Сольнес. Нет. Вы точно брезжущий день. Глядя на вас, я как будто вижу… восход солнца.

Хильда. Скажите мне, строитель, уверены ли вы, что никогда не звали меня? Этак… про себя?

Сольнес (тихо, медленно). Я готов думать, что звал.

Хильда. Зачем?

Сольнес. Вы — юность, Хильда.

Хильда (улыбаясь). Юность, которой вы так боитесь?

Сольнес (медленно кивает). И которая, в сущности, так влечет меня к себе.

Хильда (встает, подходит к столику, берет папку Рагнара и протягивает ее Сольнесу). Так вот теперь насчет этих чертежей.

Сольнес (резко отстраняя папку рукой). Уберите эти вещи! Я уже довольно насмотрелся на них.

Хильда. Да ведь надо же вам что-то написать тут.

Сольнес. Написать! Никогда в жизни!

Хильда. Подумайте, бедный старик лежит при смерти. Что вам стоит доставить ему с сыном эту радость перед вечной разлукой? И, может быть, тому дадут потом строить по ним.

Сольнес. Еще бы! Он даже, наверно, успел заручиться заказом… этот молодчик!

Хильда. Господи! Если это так… разве не могли бы вы даже соврать немножко!

Сольнес. Соврать? (Выходя из себя.) Хильда, отстаньте вы от меня с этими проклятыми чертежами!

Хильда (слегка придвигая к себе папку). Ну, ну, ну… только не укусите меня, пожалуйста! Вы вот все толкуете о троллях. А, по-моему, вы сами ведете себя, как настоящий тролль. (Оглядывается вокруг.) Где у вас тут перо и чернила?

Сольнес. Ничего такого здесь нет.

Хильда (идет к дверям налево). Но там, у той барышни, ведь есть же?

Сольнес. Не уходите, Хильда!.. Так, по-вашему, мне следует соврать. Что ж, ради старика я бы, конечно, мог. Я ведь когда-то сломил его. Сбил с ног.

Хильда. И его тоже?

Сольнес. Мне самому не хватало места. Но этому Рагнару… ему ни за что нельзя давать хода!

Хильда. Бедняга! Далеко ли он уйдет? Раз у него нет никаких способностей…

Сольнес (подходит к ней, смотрит на нее и шепчет). Если Рагнару Брувику дать ход, он свалит меня. Сломит!.. Как я сломил его отца!

Хильда. Сломит вас! Так у него есть талант?

Сольнес. И еще какой! Он — та юность, которая готова постучаться ко мне. И покончить со строителем Сольнесом!

Хильда (укоризненно смотрит на него). И вы хотели загородить ему путь! Стыдно, строитель!

Сольнес. Я долго боролся, и много крови стоила мне эта борьба. К тому же я боюсь за моих сотрудников и пособников, — они не станут больше повиноваться мне.

Хильда. Так, значит, вам пришла пора действовать за свой страх. Другого ничего не остается.

Сольнес. Напрасно, Хильда. Поворот наступит. Немного раньше, немного позже. Возмездие неумолимо.

Хильда (в ужасе затыкает уши). Да не говорите же таких вещей! Вы меня уморить хотите! Отнять у меня то, что мне дороже самой жизни!

Сольнес. Что же это?

Хильда. Радость увидеть вас великим. С венком в руках. Высоко-высоко на башне. (Снова спокойно.) Ну, берите же карандаш. Карандаш-то, верно, есть при вас?

Сольнес (вынимает свою записную книжку). Вот.

Хильда (кладет папку на стол перед диваном). Хорошо. Теперь сядем здесь оба, строитель.

Сольнес садится к столу.

(Облокачивается на спинку его стула.) И напишем на чертежах. Что-нибудь такое хорошее, хорошее, сердечное… этому гадкому Руару… или как там его зовут.

Сольнес (пишет несколько строк, затем поворачивает голову и смотрит на Хильду). Скажите мне одно, Хильда…

Хильда. Что?

Сольнес. Если вы так поджидали меня все эти десять лет…

Хильда. Дальше?

Сольнес. Почему вы не написали мне? Я бы мог ответить вам.

Хильда (быстро). Нет, нет, нет. Именно этого мне и не хотелось.

Сольнес. Почему же?

Хильда. Я боялась, что тогда все развеется, как дым… Но ведь нам надо написать на чертежах, строитель. Сольнес. Да, да.

Хильда (наклоняется вперед и смотрит, что он пишет). Вот, вот, так хорошо, сердечно… Ах, как я ненавижу… как я ненавижу этого Руала!

Сольнес (продолжая писать). Вы никогда не любили никого по-настоящему, Хильда?

Хильда (сурово). Что такое?

Сольнес. Вы никогда никого не любили?

Хильда. То есть никого другого, хотите вы, верно, сказать.

Сольнес (смотрит на нее). Никого другого, да… Никогда? За все эти десять лет? Никого?

Хильда. Нет, как же, случалось. Когда я, бывало, уж очень разозлюсь на вас за то, что вы не являетесь.

Сольнес. Тогда вы заинтересовывались и другими?

Хильда. Немножко. Так, на неделю-другую! Господи!.. Ведь вы же сами знаете, как это бывает, строитель!

Сольнес. Хильда, зачем вы явились сюда?

Хильда. Не тратьте же времени на болтовню. Бедный старик успеет у нас умереть.

Сольнес. Ответьте мне, Хильда. Чего вы хотите от меня?

Хильда. Я хочу получить мое королевство.

Сольнес. Гм… (Бегло взглядывает на дверь налево и продолжает делать надписи на чертежах.)

Из дверей налево входит фру Сольнес, в руках у нее несколько пакетов.

Фру Сольнес. Вот я принесла вам кое-что с собой, фрёкен Вангель. Крупные вещи пришлют после.

Хильда. Ах, как это ужасно мило с вашей стороны!

Фру Сольнес. Простой долг, больше ничего.

Сольнес (прочитывает написанное). Алина!

Фру Сольнес. Что?

Сольнес. Ты не видела, бухгалтерша там еще?

Фру Сольнес. Конечно, там.

Сольнес (укладывает чертежи в папку). Гм…

Фру Сольнес. Она стояла за конторкой, как и всегда… когда я прохожу через комнату.

Сольнес. Так я отдам ей это. И скажу, что…

Хильда (берет у него папку). Ах, нет, предоставьте это удовольствие мне! (Идет к дверям, но останавливается.) Как ее зовут?

Сольнес. Фрёкен Фосли.

Хильда. Фу, это так церемонно. Как звать ее по имени?

Сольнес. Кая… кажется…

Хильда (отворяет дверь и зовет). Кая! Подите сюда! Скорее! Строитель желает поговорить с вами.

Кая (входит, робко глядя на Сольнеса). Что угодно?..

Хильда (протягивая ей папку). Вот, Кая! Вы можете взять чертежи. Теперь строитель Сольнес дал отзыв.

Кая. О, наконец-то!

Сольнес. Отдайте это поскорее старику.

Кая. Я сейчас же побегу домой.

Сольнес. Да, да. И Рагнар может теперь начать строить.

Кая. Ах, можно ему прийти поблагодарить вас за все?

Сольнес (резко). Не нужно мне никакой благодарности. Так и скажите ему.

Кая. Да, я скажу…

Сольнес. Да скажите кстати, что он не нужен мне больше. И вы тоже.

Кая (тихо, вся дрожа). И я тоже!

Сольнес. Теперь у вас найдется, о чем другом думать. И чем заняться. Ну, чего же лучше! Так вот и отправляйтесь теперь домой с чертежами, фрёкен Фосли. Скорее! Слышите!

Кая (по-прежнему). Да, господин Сольнес. (Уходит.)

Фру Сольнес. Ах, какие у нее хитрые глаза!

Сольнес. У нее! У этой бедной овечки!

Фру Сольнес. Нет, уж я что вижу, то вижу, Халвар. Так ты в самом деле отказываешь им?

Сольнес. Да.

Фру Сольнес. И ей тоже?

Сольнес. Разве тебе не хотелось этого больше всего на свете?

Фру Сольнес. Но как же ты обойдешься без нее?.. Ах да, у тебя, верно, есть кто-нибудь про запас, Халвар!

Хильда (весело). Я-то уж, во всяком случае, не гожусь стоять за конторкой.

Сольнес. Ну, ну, ну, все устроится, Алина. Теперь тебе надо думать только о том, как бы поскорее перебраться в новый дом. Сегодня вечером поднимаем венок… (оборачиваясь к Хильде) на самый верх, на башенный шпиц. Что вы скажете на это, фрёкен Вангель?

Хильда (смотрит на него сверкающими глазами). Это будет чудесно, восхитительно… увидеть вас опять на такой высоте!

Сольнес. Меня!

Фру Сольнес. Господи, фрёкен Вангель! Чего вы не придумаете! Мой муж?.. Да у него сейчас же голова закружится!

Хильда. Закружится! Вот уж нет!

Фру Сольнес. Я же вам говорю.

Хильда. Но я сама раз видела его на высочайшей церковной башне!

Фру Сольнес. Да, и я слышала что-то такое. Но это же совершенно невозможно…

Сольнес (запальчиво). Невозможно… невозможно… Да! А я все-таки стоял там… на самой вершине!

Фру Сольнес. Нет, как же можно так говорить, Халвар? Ты не в состоянии даже выйти на наш балкон, во втором этаже. И всегда ты был таким.

Сольнес. Сегодня вечером увидишь, может быть, другое.

Фру Сольнес (испуганно). Нет, нет, нет! Сохрани меня бог увидеть это! Я сейчас же напишу доктору. Он сумеет отговорить тебя.

Сольнес. Но, Алина!..

Фру Сольнес. Да еще бы! Ты ведь просто болен, Халвар. Иначе и быть не может! О, господи, господи! (Поспешно уходит направо.)

Хильда (напряженно смотрит на него). Так это или нет?

Сольнес. Что? Что у меня кружится голова?

Хильда. Что мой строитель не смеет… не может подняться на ту высоту, которую сам же воздвиг?

Сольнес. Так вот как вы смотрите на дело?

Хильда. Да.

Сольнес. Скоро, пожалуй, не останется в моей душе ни единого уголка, где бы я мог укрыться от вас.

Хильда (глядя в окно). Итак, туда, наверх, на самый верх…

Сольнес (подходит ближе). На самом верху в башне есть комнатка. Там вы могли бы поселиться, Хильда… И жить как принцесса.

Хильда (не то серьезно, не то в шутку). Да вы ведь так и обещали мне.

Сольнес. Обещал ли, в сущности?

Хильда. Стыдно, строитель! Вы обещали мне, что я буду принцесса. И получу от вас королевство. А потом взяли да и… Ну!

Сольнес (осторожно). Вы вполне уверены, что это не был… сон, фантазия, которая засела в вас?

Хильда (резко). Так вы, пожалуй, ничего такого не делали?

Сольнес. И сам не знаю, право… (Тише.) Одно я знаю теперь наверное…

Хильда. Что? Говорите сейчас!

Сольнес. Что мне следовало бы сделать это.

Хильда (в смелом порыве). И чтобы у такого человека закружилась голова? Никогда в жизни!

Сольнес. Итак, сегодня вечером мы поднимаем венок, принцесса Хильда!

Хильда (с оттенком горечи). На ваш новый семейный очаг… да.

Сольнес. На новый дом. Который никогда не станет очагом для меня. (Уходит в маленькую дверь.)

Хильда (одна; смотрит перед собой затуманенным взором и что-то шепчет про себя, слышно только). Дух захватывает…

Действие третье

Большая широкая веранда. С левой стороны часть стены жилого дома Сольнеса с стеклянной дверью на веранду. Справа последняя обнесена перилами. Подальше, с узкой стороны веранды, лестница, ведущая вниз, в сад. Большие старые деревья простирают свои ветви над верандой и к дому. Правее веранды, в некотором отдалении, виднеются между деревьями нижний этаж новой дачи и леса, окружающие ее башенную часть. На заднем плане старая изгородь, отделяющая сад от улицы, застроенной низкими убогими домишками. На веранде вдоль стены дома садовая скамейка, а перед ней продолговатый стол. По другую сторону стола кресло и несколько табуретов. Вся мебель плетеная.

Вечер, облака озарены заходящим солнцем.

Фру Сольнес, закутанная в большую белую шаль, сидит, откинувшись в кресле, и пристально смотрит направо. Немного погодя из сада на веранду поднимается Хильда; она в том же платье и в шапочке.

На груди приколот букет простых мелких цветов.

Фру Сольнес (слегка поворачивая голову). Прогулялись по саду, фрёкен Вангель?

Хильда. Да, обошла кругом.

Фру Сольнес. И цветов нарвали, я вижу.

Хильда. Да! Их еще порядочно. Особенно между кустами.

Фру Сольнес. В самом деле? Еще есть? Я ведь почти никогда не хожу туда.

Хильда (подходя ближе). Как так! Разве вы не выбегаете в сад каждый день?

Фру Сольнес (с слабой улыбкой). Куда уж мне «бегать» теперь!

Хильда. Нет, правда, неужели вы не спускаетесь иногда в сад полюбоваться всей этой прелестью?

Фру Сольнес. Все здесь стало для меня таким чужим. Даже страшно как-то взглянуть на все это.

Хильда. На ваш собственный сад!

Фру Сольнес. Я не смотрю на него больше как на свой собственный.

Хильда. Ну, что такое вы говорите!..

Фру Сольнес. Да, да. Это больше не мой сад. Разве таким он был при отце с матерью? Что от него осталось теперь? Подумайте, его разбили на участки, понастроили тут домов для чужих детей. Я их не знаю, а они могут сидеть и смотреть на меня из своих окон.

Хильда (с светлым выражением во взгляде). Фру Сольнес…

Фру Сольнес. Что?

Хильда. Можно мне немножко посидеть с вами?

Фру Сольнес. Конечно, если только хотите.

Хильда (придвигает один из табуретов ближе к креслу и садится). Ах… вот где славно посидеть, погреться на солнышке, как кошка!

Фру Сольнес (слегка прикасаясь рукой к затылку Хильды). Это очень мило с вашей стороны, что вы вздумали посидеть со мной. Я думала, вы пройдете туда, к мужу.

Хильда. А что мне делать там?

Фру Сольнес. Помочь ему, — я думала.

Хильда. Нет, спасибо. К тому же его нет там. Он пошел туда, к рабочим. И смотрел так свирепо, что я побоялась даже заговорить с ним.

Фру Сольнес. А в душе он, в сущности, такой кроткий и мягкий.

Хильда. Он!

Фру Сольнес. Вы еще не знаете его хорошенько, фрёкен Вангель.

Хильда (смотрит на нее с участием). А вы рады, что переезжаете в новый дом?

Фру Сольнес. Следовало бы, конечно. Ведь Халвару так этого хочется…

Хильда. Не только поэтому, мне кажется.

Фру Сольнес. Да, да, фрёкен Вангель. Мой долг покоряться мужу. Но иногда трудненько бывает заставить себя покоряться.

Хильда. Да, это, наверное, не легко.

Фру Сольнес. Уж поверьте мне. У кого столько недостатков, как у меня…

Хильда. У кого было столько испытаний в жизни, как у вас…

Фру Сольнес. Откуда вы знаете?

Хильда. Ваш муж говорил мне.

Фру Сольнес. Со мной он мало говорит об этих вещах… Да, поверьте, мне немало пришлось испытать в жизни, фрёкен Вангель.

Хильда (смотрит на нее с участием и медленно кивает). Бедная вы! Сначала у вас сгорел дом…

Фру Сольнес (со вздохом). Все мое сгорело.

Хильда. А потом еще того хуже…

Фру Сольнес (вопросительно смотрит на нее). Хуже?

Хильда. Хуже всего.

Фру Сольнес. Что вы хотите сказать?

Хильда (тихо). Да вы же потеряли обоих мальчиков.

Фру Сольнес. Ах да — это. Вот видите ли, это дело совсем особого рода. Так было уж предназначено свыше. И перед этим надо преклониться. И еще благодарить.

Хильда. Вы так и делаете?

Фру Сольнес. Не всегда, к сожалению. Хоть я и знаю, что это мой долг. А все-таки не могу.

Хильда. Еще бы, это вполне понятно, по-моему.

Фру Сольнес. И мне часто приходится повторять себе, что я заслужила это наказание…

Хильда. Чем?

Фру Сольнес. Была малодушна в несчастье.

Хильда. Но я не понимаю…

Фру Сольнес. Ах, нет, нет, фрёкен Вангель… не говорите мне больше о малютках. За них надо только радоваться. Им ведь так хорошо… так хорошо теперь. Нет, вот мелкие потери… те надрывают сердце. Потеря всего того, что другим кажется сущими пустяками.

Хильда (кладет руки на колени фру Сольнес и смотрит на нее с теплым участием). Милая фру Сольнес… расскажите мне, в чем дело!

Фру Сольнес. Я же говорю… просто мелочи. Вот сгорели, например, все старые фамильные портреты… все старинные шелковые платья, которые хранились в семействе испокон веков. Все материны и бабушкины кружева… И подумайте, все драгоценности! (Глухо.) И все куклы.

Хильда. Куклы?

Фру Сольнес (глотая слезы). У меня было девять чудных кукол.

Хильда. И они тоже сгорели?

Фру Сольнес. Все до единой. Ах, мне это было так больно… так больно.

Хильда. Неужели вы прятали все свои куклы… которыми играли в детстве?

Фру Сольнес. Не прятала, а просто продолжала себе жить вместе с ними, как жила.

Хильда. И после того, как вы стали большой?

Фру Сольнес. Даже совсем взрослой.

Хильда. И после того, как вышли замуж?

Фру Сольнес. Ну да. Только потихоньку от мужа… Но вот они сгорели, бедняжки. Их никто не подумал спасать. Ах, горько и вспомнить! Вы не смейтесь надо мной, фрёкен Вангель.

Хильда. Я и не думаю смеяться.

Фру Сольнес. Ведь эти куклы тоже были живые по-своему. Я носила их у своего сердца. Как еще не родившихся детей.

Из дома на веранду выходит доктор Хэрдал со шляпой в руке и видит фру Сольнес и Хильду.

Доктор. Вот так! Вы уселись тут, чтобы простудиться, фру Сольнес?

Фру Сольнес. Мне кажется, здесь так хорошо, тепло сегодня.

Доктор. Да, да. Но что у вас тут случилось? Я получил от вас записку.

Фру Сольнес (встает). Да, мне надо поговорить с вами.

Доктор. Хорошо. Так не пойти ли нам в комнаты? (Хильде.) И сегодня в горном мундире, фрёкен?

Хильда (встает, весело). Конечно. В полном параде! Но сегодня я не полезу ломать себе шею. Мы с вами смирненько останемся внизу и будем смотреть, доктор.

Доктор. А на что мы будем смотреть?

Фру Сольнес (тихо, испуганно, Хильде). Тсс… тсс… ради бога! Он идет! Отговорите его от этой затеи. И будем друзьями, фрёкен Вангель. Разве мы не можем быть с вами друзьями?

Хильда (страстно бросается к ней на шею). Ах, если бы могли!

Фру Сольнес (тихо высвобождаясь). Ну, ну, ну! Он уже идет, доктор. А я еще не поговорила с вами.

Доктор. Разве дело идет о нем?

Фру Сольнес. Конечно. Пойдемте же скорее в комнаты.

Доктор и фру Сольнес уходят в комнату. Из сада на веранду поднимается по лестнице Сольнес. Лицо Хильды становится серьезным.

Сольнес (косится на дверь, которую тихо затворяют изнутри). Вы заметили, Хильда, как только я вхожу, она уходит?

Хильда. Я заметила, что, как только вы входите, вы заставляете ее уходить.

Сольнес. Может статься. Но уж тут я ничего поделать не могу. (Внимательно смотрит на нее.) Вам холодно, Хильда? У вас такой вид.

Хильда. Я только что побывала в могильном склепе.

Сольнес. Что это значит?

Хильда. Что я вся оледенела, строитель.

Сольнес (медленно). Кажется, я понимаю…

Хильда. Зачем вы пришли сюда?

Сольнес. Я увидел вас оттуда.

Хильда. Так, верно, увидали и ее?

Сольнес. Я знал, что она уйдет, как только я покажусь.

Хильда. А вам очень больно, что она избегает вас?

Сольнес. С одной стороны, становится даже как-то легче на душе.

Хильда. Если она не на глазах у вас?

Сольнес. Да.

Хильда. Если вы не видите постоянно, как она тоскует о малютках.

Сольнес. Да. Главным образом по этой причине.

Хильда начинает бродить по веранде, заложив руки за спину, затем останавливается у перил и смотрит в сад.

(После небольшой паузы.) Вы долго разговаривали с ней?

Хильда смотрит неподвижно и молчит.

Долго, — я спрашиваю?

Хильда по-прежнему молчит.

О чем же она с вами говорила, Хильда?

Хильда продолжает молчать.

Бедная Алина!.. Верно, о малютках.

Хильда нервно вздрагивает всем телом, затем быстро кивает несколько раз головой.

Никогда ей не забыть их. Никогда в жизни. (Подходит к Хильде ближе.) Теперь вы опять стоите как статуя. Как и вчера вечером.

Хильда (оборачивается и смотрит на него большими серьезными глазами). Я хочу уехать.

Сольнес (резко). Уехать?

Хильда. Да.

Сольнес. Ну, этого вам не позволят!

Хильда. А что мне теперь делать здесь?

Сольнес. Только быть здесь, Хильда!

Хильда (смерив его взглядом). Покорно вас благодарю. Этим, верно, дело не кончилось бы.

Сольнес (невольно). Тем лучше!

Хильда (горячо). Не могу я причинить зло человеку, которого знаю! Не могу взять то, что принадлежит ей по праву. Сольнес. Да кто же вам велит?

Хильда (по-прежнему). Будь это кто чужой, — да! Тогда совсем другое дело! Чужой человек, которого я бы в глаза никогда не видала. Но человек, с которым я близко познакомилась… Нет… нет! Фу!

Сольнес. Да ведь ни о чем таком не было и речи!

Хильда. Ах, строитель, вы отлично знаете, что из этого вышло бы в конце концов. Поэтому я и уезжаю.

Сольнес. А что будет тогда со мной, когда вы уедете? Для чего мне жить тогда? После этого?

Хильда (опять с тем же неопределенным выражением во взгляде). Ну, вы-то обойдетесь. У вас есть обязанности перед ней. И живите ради них.

Сольнес. Поздно уже. Эти силы… эти… эти…

Хильда. Бесы?..

Сольнес. Да, бесы! И тролль, что сидит во мне. Они высосали из нее всю кровь. (Со смехом, в котором слышно отчаяние.) Это они ради моего счастья постарались. Да, да! (Глухо.) И теперь она… мертва… из-за меня. А я живой… скован с мертвой. (В диком ужасе.) Я… я… я!.. Тогда как я жить не могу без радости!

Хильда (обходит стол, садится на скамейку, облокачивается на стол и, подперев голову руками, смотрит на Сольнеса с минуту). Что вы думаете строить теперь?

Сольнес (качает головой). Не думаю, чтобы я вообще мог теперь построить что-нибудь крупное.

Хильда. Ну, а такие уютные, светлые домики… семейные очаги… для отца с матерью? И с детишками?

Сольнес. Желал бы я знать, будет ли впредь нужда в чем-либо подобном.

Хильда. Бедный строитель! И вы целых десять лет убили на это… и положили на это всю свою жизнь… только на это!

Сольнес. Да, вы вправе говорить так, Хильда.

Хильда (с внезапным порывом). Ах, право, это так нелепо, так нелепо… все!

Сольнес. Что все?

Хильда. Что не смеешь протянуть руку к собственному счастью. К собственной жизни своей! Из-за того лишь, что у тебя на дороге человек, которого знаешь!

Сольнес. И которого не имеешь права столкнуть с дороги.

Хильда. А действительно ли не имеешь права, в сущности?.. Но, с другой стороны, все-таки… Ах! Лечь бы, да и проспать все! (Кладет руки на стол, склоняется левым виском на руки и закрывает глаза.)

Сольнес (поворачивает к столу кресло и садится). А у вас, Хильда, был уютный счастливый семейный очаг… там, у отца?

Хильда (не двигаясь, как бы сквозь сон). Клетка была у меня… и только.

Хильда (по-прежнему). Захочет ли вольная лесная птица в клетку?

Сольнес. Лучше гоняться за добычей в воздушном просторе…

Хильда (по-прежнему). Для хищной птицы это лучше всего.

Сольнес (пристально глядя на нее). Да, обладать бы в жизни дерзостью викингов…

Хильда (открывая глаза, но не шевелясь, уже обыкновенным своим голосом). И чем еще? Чем еще? Скажите!

Сольнес. Дюжей совестью.

Хильда (быстро выпрямляется; глаза ее снова сверкают радостью, и она оживленно кивает). Я знаю, что вы приметесь строить теперь.

Сольнес. Так вы знаете больше меня самого, Хильда?

Хильда. Еще бы, строители ведь так глупы.

Сольнес. Что же я примусь строить теперь?

Хильда (опять кивает). Замок.

Сольнес. Какой? Для кого?

Хильда. Для меня, разумеется.

Сольнес. Теперь вы захотели замок?

Хильда. Обещали вы мне королевство или нет, — позвольте вас спросить?

Сольнес. Да, — как вы говорите.

Хильда. Так вот. Вы обещали мне королевство. А ведь в королевстве должен быть замок, я думаю!

Сольнес (все более и более оживляясь). Да, да, само собой разумеется!

Хильда. Хорошо, так вот и выстройте мне его! Живо!

Сольнес (смеясь). Сию минуту?

Хильда. Конечно! Десять лет ведь прошло. И я не хочу больше ждать! Итак, подавайте мне мой замок, строитель!

Сольнес. Не шутка же очутиться у вас в долгу, Хильда!

Хильда. Об этом следовало подумать раньше. Теперь поздно. Итак… (Стучит по столу.) Замок на стол! Мой замок! Сейчас же!

Сольнес (придвигаясь еще ближе и кладя руки на стол, серьезно). Каким же вы его представляете себе, Хильда?

Хильда (глаза ее мало-помалу точно заволакиваются туманом, и она как будто смотрит внутрь себя, медленно). Мой замок должен стоять на высоте. Страшно высоко. И на полном просторе. Чтобы можно было видеть далеко-далеко вокруг… во все стороны.

Сольнес. И, верно, с высокой башней?

Хильда. С ужасно высокой. А на самом верху башни — балкон. Там хочу я стоять…

Сольнес (невольно хватается за голову). Вот охота стоять на такой головокружительной высоте…

Хильда. Ну да! Именно там, на этой высоте, хочу стоять и смотреть вниз, на тех… кто строит церкви… и дома… семейные очаги для папаши с мамашей и деток. Я и вас, пожалуй, пущу к себе полюбоваться.

Сольнес (глухо). Принцесса… допустит к себе строителя?

Хильда. Если строитель захочет.

Сольнес (тише). Так, я думаю… строитель придет.

Хильда (кивая). Строитель… придет.

Сольнес. Но больше ему уж не дадут строить, бедняге.

Хильда (удивленно). Напротив! Мы будем строить вместе! Строить чудеснейшее, прекраснейшее в мире… Чудо из чудес!

Сольнес (напряженно). Хильда, скажите мне, что же это будет?

Хильда (улыбаясь, смотрит на него и покачивает головой, складывает губы трубочкой и говорит таким голосом, каким говорят обыкновенно с малыми детьми). Строители… ужасно какие глупые… глупые-преглупые люди.

Сольнес. Конечно, они глупые, да! Но скажите же мне… что это за чудо из чудес? Что мы будем строить с вами?

Хильда (после короткой паузы, с загадочным взглядом). Воздушные замки.

Сольнес. Воздушные замки?

Хильда (кивает). Да, воздушные замки! Знаете вы, что такое воздушный замок?

Сольнес. Чудо из чудес… говорите вы.

Хильда (порывисто встает и делает отстраняющий жест рукой). Да, конечно, конечно! Воздушные замки… в них так удобно укрываться. И строить их так легко… (Насмешливо смотрит на него.) Чего же лучше для строителей, у которых кружится… совесть!

Сольнес (встает). Отныне мы будем строить вместе, Хильда.

Хильда (с полунедоверчивой улыбкой). Этакий… настоящий воздушный замок?

Сольнес. Да. На каменном фундаменте.

Из дома выходит Рагнар Брувик; в руках у него большой венок из зелены и цветов, с шелковыми лентами.

Хильда (в порыве радости). Венок! Ах, это будет восхитительно!

Сольнес (удивленно). С венком? Вы, Рагнар?

Рагнар. Да, я обещал десятнику принести его.

Сольнес. A-а! Вашему отцу, верно, лучше?

Рагнар. Нет.

Сольнес. Его не подбодрило то, что я написал на чертежах?

Рагнар. Оно опоздало!

Сольнес. Опоздало!

Рагнар. Когда она пришла с чертежами, отец лежал уже без сознания. С ним сделался удар.

Сольнес. Так идите же домой к нему! Позаботьтесь о нем!

Рагнар. Я ему не нужен больше.

Сольнес. Но вам-то нужно быть подле него.

Рагнар. Она осталась с ним.

Сольнес (несколько нетвердо). Кая?

Рагнар (мрачно смотрит на него). Да, Кая, да!

Сольнес. Ступайте домой, Рагнар. К нему и к ней. Дайте мне венок.

Рагнар (подавляя насмешливую улыбку). Ведь не сами же вы?..

Сольнес. Я сам отнесу его. (Берет венок.) А вы идите домой. Сегодня вы нам не нужны больше.

Рагнар. Я знаю, что я вам не нужен больше. Но сегодня я останусь.

Сольнес. Оставайтесь, если уж непременно хотите.

Хильда (у перил). Строитель, тут буду я стоять и смотреть на вас.

Сольнес. На меня!

Хильда. Это будет такое захватывающее зрелище.

Сольнес (глухо). Об этом мы поговорим после, Хильда. (Спускается в сад и уходит направо, унося с собою венок.)

Хильда (провожает Сольнеса взглядом и затем поворачивается к Рагнару). Мне кажется, вы могли бы хоть поблагодарить его.

Рагнар. Благодарить его! Его!

Хильда. Разумеется, следовало бы!

Рагнар. Уж если благодарить, так скорее вас.

Хильда. Как вы можете говорить такие вещи!

Рагнар (не отвечая ей). Но берегитесь, фрёкен. Вы, видно, еще мало его знаете!

Хильда (горячо). Я-то знаю его лучше вас всех.

Рагнар (с горьким смехом). Благодарить его! За то, что он держал меня в черном теле, год за годом! Заставлял отца сомневаться во мне. Заставлял меня самого сомневаться… И все это для того только, чтобы…

Хильда (как бы предчувствуя что-то). Чтобы?.. Сейчас же говорите!

Рагнар. Чтобы удержать у себя ее.

Хильда (делая шаг к нему). Конторщицу?

Рагнар. Да.

Хильда (угрожающе, сжимая кулаки). Это неправда! Вы клевещете на него!

Рагнар. Я тоже не хотел этому верить до сегодняшнего дня… Пока она сама не сказала мне.

Хильда (почти вне себя). Что она сказала? Я хочу знать! Сейчас же! Сию минуту!

Рагнар. Она сказала, что он вынул из нее душу… целиком. Завладел всеми ее помыслами. Она говорит, что не может жить без него. Что останется с ним…

Хильда (сверкая глазами). Не позволят ей этого!

Рагнар (пытливо). Кто не позволит?

Хильда (быстро). И он сам не позволит!

Рагнар. Еще бы! Я отлично понимаю. Теперь она была бы ему только помехой.

Хильда. Ничего-то вы не понимаете… если можете так говорить. Нет, я скажу вам, зачем он удерживал ее.

Рагнар. Зачем?

Хильда. Чтобы удержать вас.

Рагнар. Он вам сказал это?

Хильда. Нет, но это так! Это должно быть так! (Вне себя.) Я хочу… хочу, чтобы это было так!

Рагнар. Как только явились вы, он расстался с нею.

Хильда. С вами, с вами расстался! Очень ему нужны всякие посторонние барышни!

Рагнар (после короткого раздумья). Так неужто он меня боялся?

Хильда. Боялся? Вы уж не очень-то зазнавайтесь!

Рагнар. О! Верно, он давным-давно смекнул, что и я гожусь на что-нибудь… И, конечно, боялся. Он ведь трус вообще.

Хильда. Он! Рассказывайте!

Рагнар. В известном смысле он — трус, наш знаменитый строитель. Отнимать у людей счастье всей жизни, как у моего отца и у меня, это… его дело, тут он не трусит. А вот взобраться на какие-нибудь жалкие леса, — избави боже!

Хильда. Посмотрели бы вы его на той высоте… на той страшной, головокружительной высоте, на какой я раз видела его!

Рагнар. Видели?

Хильда. Конечно, видела. И он стоял там так гордо и спокойно, укрепляя венок на флюгере.

Рагнар. Знаю, что раз в жизни у него на это хватило храбрости. Один-единственный раз. Мы, молодежь, часто говорили между собой об этом случае. Но никакая сила в мире не заставит его повторить это.

Хильда. Сегодня он повторит!

Рагнар (презрительно). Как же, верьте!

Хильда. Увидим!

Рагнар. Ничего мы не увидим, — ни вы, ни я.

Хильда (вне себя). Я хочу, хочу видеть это! Во что бы то ни стало!

Рагнар. Да он-то не сделает этого. Просто-напросто не посмеет. Слабоват он по этой части, наш великий строитель.

Фру Сольнес (выходит на веранду и осматривается). Его нет здесь? Куда он ушел?

Рагнар. Строитель пошел к рабочим.

Хильда. С венком.

Фру Сольнес (в страхе). С венком! О, боже мой, боже мой! Брувик, вы должны пойти за ним! Вернуть его!

Рагнар. Сказать, что вы зовете его?

Фру Сольнес. О да, дорогой мой, пожалуйста… Ах, нет, нет, не говорите, что это я зову! Скажите, что к нему пришел кто-то… и чтобы он сейчас же шел сюда.

Рагнар. Хорошо. Сейчас, фру Сольнес. (Спускается с веранды и уходит направо через сад.)

Фру Сольнес. Ах, фрёкен Вангель, вы себе представить не можете, как я боюсь за него.

Хильда. Да есть ли тут чего бояться?

Фру Сольнес. Конечно… вы же понимаете. Вдруг он это серьезно задумал? Взобраться по лесам!

Хильда (напряженно). Вы думаете — он сделает это?

Фру Сольнес. Никогда нельзя знать, что взбредет ему в голову. Он ведь в состоянии решиться на что угодно.

Хильда. Ах! И вы, пожалуй, тоже думаете, что он… такой?

Фру Сольнес. Уж не знаю, право, что и думать о нем. Доктор рассказал мне сейчас такие вещи… И если это сопоставить с тем, что я сама слышала от него…

Доктор Хэрдал выглядывает из дверей.

Доктор. Скоро он придет?

Фру Сольнес. Думаю, что скоро. Во всяком случае, за ним пошли.

Доктор (выходя на веранду). Но вам, пожалуй, надо пойти в комнаты…

Фру Сольнес. Ах, нет, нет. Я дождусь здесь Халвара.

Доктор. Да ведь к вам пришли какие-то дамы.

Фру Сольнес. О, господи, боже мой! Как раз теперь!

Доктор. И говорят, что непременно желают видеть торжество.

Фру Сольнес. Да, да; значит, придется все-таки принять их. Это ведь мой долг.

Хильда. А нельзя ли попросить этих дам уйти?

Фру Сольнес. Нет, этого никак нельзя. Раз они пришли, мой долг принять их. Но вы останьтесь здесь… и побудьте с ним, когда он придет…

Доктор. Постарайтесь задержать его разговором возможно дольше…

Фру Сольнес. Да, пожалуйста, дорогая фрёкен Вангель. И не отпускайте его от себя ни на шаг.

Хильда. Не вернее ли было бы вам самой?..

Фру Сольнес. Ах, господи… Конечно, это был бы мой долг. Но когда долг тянет в разные стороны, то…

Доктор (смотрит направо). Он идет сюда!

Фру Сольнес. И подумайте — я должна уйти!

Доктор (Хильде). Не говорите ему, что я здесь.

Хильда. Да нет! Найду, о чем другом поболтать со строителем.

Фру Сольнес. И не отпускайте его от себя ни на шаг. Вы, верно, лучше всех сумеете это. (Уходит в дом. Доктор за ней.)

Хильда стоит на веранде, Сольнес поднимается из сада.

Сольнес. Кто-то хотел видеть меня, мне сказали.

Хильда. Да-a. Это я, строитель!

Сольнес. А, вы, Хильда! Я боялся, что это Алина с доктором.

Хильда. Да, вы довольно боязливы!

Сольнес. Вы думаете?

Хильда. Говорят, что вы боитесь лазить… ну, вверх по лесам!

Сольнес. Ну, это дело особого рода.

Хильда. Значит, вы боитесь?

Сольнес. Да, боюсь.

Хильда. Боитесь, что упадете и убьетесь до смерти?

Сольнес. Нет, не этого, Хильда.

Хильда. Чего же?

Сольнес. Я боюсь возмездия, Хильда.

Хильда. Возмездия? (Качает головой.) Не понимаю.

Сольнес. Присядьте. Я расскажу вам кое-что.

Хильда. Да, да, расскажите! Сейчас же! (Садится на табурет возле перил и напряженно смотрит на Сольнеса.)

Сольнес (бросая шляпу на стол). Вы ведь знаете… я начал с церквей.

Хильда. Знаю, знаю.

Сольнес. Я, видите ли, вышел из набожной крестьянской семьи. И мне казалось, что нельзя сделать более достойного выбора, чем церковное строительство.

Хильда. Да, да.

Сольнес. И, смею сказать, я строил эти маленькие бедные церкви с таким глубоким, искренним благоговением, что… что…

Хильда. Что?.. Ну?

Сольнес. Что, казалось, ему бы следовало быть довольным мною.

Хильда. Ему? Кому это — ему?

Сольнес. Тому, для кого они строились, конечно! Во чью славу и честь воздвигаются церкви.

Хильда. Понимаю! А вы разве уверены, что он не был… доволен вами?

Сольнес (с горькой усмешкой). Доволен мною! Как вы можете говорить так, Хильда? Раз он позволил троллю во мне распоряжаться по-своему… Повелел являться ко мне по первому моему зову… и днем и ночью… и служить мне… всем этим… этим…

Хильда. Бесам?

Сольнес. Да, и светлым, и черным… Нет, мне пришлось убедиться, что он не был доволен мною. (Таинственно.) Иначе он не дал бы старому дому сгореть.

Хильда. Нет?

Сольнес. Да разве вы не понимаете? Он хотел, чтобы я стал настоящим мастером в своей области… и строил для него самые величественные храмы. Сначала я не понимал, чего именно он хотел от меня, но потом… это вдруг стало мне ясно.

Хильда. Когда это было?

Сольнес. Когда я строил церковную башню у вас в Люсангере.

Хильда. Так я и думала.

Сольнес. Там, видите ли, Хильда, в этом чужом городе я все ходил, ходил, и думал, и размышлял про себя. И все вдруг стало ясно, для чего он взял у меня моих малюток. Для того, чтобы мне не к чему было прилепиться душой. Чтобы я не знал ни любви, ни счастья… понимаете. Чтобы я был только строителем. И ничем больше. Всю свою жизнь я должен был посвятить строительству для него! (Со смехом.) Да не тут-то было!

Хильда. Что же вы сделали?

Сольнес. Сначала все раздумывал, испытывал себя…

Хильда. А потом?

Сольнес. Потом сделал невозможное! И я — как он.

Хильда. Невозможное!

Сольнес. Никогда прежде не хватало у меня духу свободно подниматься на высоту. Но в тот день хватило.

Хильда (вскакивая). Да, да, вы взошли!

Сольнес. И вот, когда я стоял там, на самом верху, и вешал венок на флюгер, я сказал ему: «Слушай меня, всемогущий! С этих пор я тоже хочу быть свободным строителем. В своей области, как ты в своей. Не хочу больше строить храмов тебе. Только семейные очаги для людей».

Хильда (с широко раскрытыми, сияющими глазами). Так вот пение, которое я слышала в воздухе!

Сольнес. Но этим я только стал лить воду на его мельницу.

Хильда. Как так?

Сольнес (уныло). Строить семейные очаги для людей не стоит медного гроша, Хильда.

Хильда. Вот как вы теперь заговорили!

Сольнес. Да, теперь-то я прозрел. Людям и не нужны вовсе эти семейные очаги. Не нуждаются люди в них для своего счастья! И мне тоже не понадобился бы этакий семейный очаг… будь он у меня даже! (С тихим горьким смехом.) Вот каковы итоги, поскольку я оглядываюсь на прошлое. Ничего я, в сущности, не создал. И ничем не пожертвовал ради возможности создать что-нибудь. В результате — ничего, ничего. Круглый нуль!

Хильда. И вы больше не хотите строить ничего нового?

Сольнес (с живостью). Нет, теперь-то как раз я и хочу начать!

Хильда. Что? Что же? Говорите!

Сольнес. Я хочу теперь строить единственное, в чем может, по-моему, заключаться человеческое счастье.

Хильда (смотрит на него в упор). Строитель, вы говорите о наших воздушных замках.

Сольнес. Да, о воздушных замках.

Хильда. Боюсь, что у вас голова закружится, прежде чем мы дойдем до полдороги.

Сольнес. Нет, если я пойду рука об руку с вами, Хильда!

Хильда (с оттенком подавленного гнева в голосе). Только со мной? Других спутниц вам не надо?

Сольнес. Кого же еще, вы думаете?

Хильда. Ну, хоть ее, эту Каю из-за конторки. Бедняжка! Не захватить ли вам с собой и ее?

Сольнес. Ого! Так это Алина о ней говорила тут с вами.

Хильда. Так это или нет?

Сольнес (запальчиво). Я не стану отвечать вам на подобные вопросы! Вы должны всецело верить в меня.

Хильда. Я десять лет верила в вас всецело.

Сольнес. И продолжайте верить!

Хильда. Так дайте же мне опять увидеть вас на высоте! Таким же смелым и свободным!

Сольнес (мрачно). Ах, Хильда, такого не бывает в будничной жизни.

Хильда (страстно). Я хочу! Хочу! (Умоляюще.) Только один-единственный раз еще! Сделайте опять невозможное!

Сольнес (смотрит на нее вдумчивым, сосредоточенным взглядом). Если я отважусь на это, Хильда, я опять буду беседовать с ним, как в последний раз.

Хильда (с возрастающим напряжением). Что же вы скажете ему?

Сольнес. Я скажу: «Слушай меня, всемогущий владыка, и суди, как хочешь. Но с этих пор я буду строить лишь чудо из чудес!..»

Хильда (в экстазе). Да, да, да!

Сольнес. «Строить вместе с принцессой, которую я люблю…»

Хильда. Да, да, скажите, скажите ему это!

Сольнес. Я скажу еще: «Теперь я сойду вниз и обниму и поцелую ее…»

Хильда. Много раз! Скажите так!

Сольнес. «Много, много раз», — скажу я.

Хильда. А потом?..

Сольнес. Потом я взмахну шляпой и… сойду на землю… и сделаю, как сказал.

Хильда (простирая руки). Теперь я опять вижу вас перед собой, как в тот раз, когда слышала пение в воздухе!

Сольнес (смотрит на нее с поникшей головой). Как вы сделались такою, Хильда?

Хильда. Как вы заставили меня сделаться такою?

Сольнес (твердо, отрывисто). Принцесса получит свой замок.

Хильда (с торжеством хлопает в ладоши). Ах, строитель!.. Мой чудесный, чудесный замок! Наш воздушный замок!

Сольнес. На каменном фундаменте.

На улице собралась толпа любопытных, которая смутно видна сквозь чащу деревьев. Издалека со стороны нового дома доносятся звуки духовых инструментов.

На веранду выходят из дому фру Сольнес в меховой пелерине, доктор Хэрдал и несколько дам. Из сада на веранду поднимается Рагнар Брувик.

Фру Сольнес (Рагнару). Так и музыка будет?

Рагнар. Да. Это оркестр союза строительных рабочих. (Сольнесу.) Десятник просил передать, что готов подняться с венком.

Сольнес (берет свою шляпу). Хорошо. Я сам пойду туда.

Фру Сольнес (тревожно). Зачем тебе туда, Халвар?

Сольнес (отрывисто). Надо же мне быть там, с рабочими.

Фру Сольнес. Да, да, только оставайся там… с ними, внизу.

Сольнес. Я же всегда так делаю. Этак… в будни. (Спускается в сад и уходит направо.)

Фру Сольнес (вслед ему, склоняясь над перилами). Скажи только человеку, чтобы он был осторожнее, когда станет подниматься! Обещай мне, Халвар!

Доктор (фру Сольнес). Видите, я был прав. Он и думать забыл о тех глупостях.

Фру Сольнес. Ах, у меня словно камень с сердца свалился! Ведь у нас уже было два таких случая — двое упали с лесов. И оба убились на месте. (Оборачиваясь к Хильде.) Благодарю вас, фрёкен Вангель, за то, что вы удержали его. Мне, верно, никогда бы не удалось справиться с ним.

Доктор (весело). Да, да, фрёкен Вангель, вы сумеете удержать всякого, если только захотите серьезно!

Фру Сольнес и доктор отходят к дамам, которые стоят ближе к лестнице и смотрят по направлению к новой даче.

Хильда остается у перил на том же месте.

Рагнар (подходит к Хильде и говорит вполголоса, подавляя смех). Фрёкен, вы видите всю эту молодежь там на улице?

Хильда. Да.

Рагнар. Это все товарищи, они пришли полюбоваться на учителя.

Хильда. Чем же они будут любоваться?

Рагнар. А вот тем, что он не смеет подняться на свой собственный дом.

Хильда. Вот чего им захотелось, мальчишкам!

Рагнар (злобно-презрительно). Он долго не давал нам хода, пригибая к земле. Теперь и мы полюбуемся, как он будет топтаться там внизу.

Хильда. Не удастся вам этого увидеть. На этот раз…

Рагнар (улыбаясь). Да? Где же мы увидим его на этот раз?

Хильда. На высоте… На самой вершине!

Рагнар (смеется). Его-то! Как же!

Хильда. Он хочет дойти до самой вершины. Значит, там вы и увидите его.

Рагнар. Хочет! Хотеть-то он хочет, да не может, — вот беда. Он не дойдет и до половины дороги, как у него все завертится перед глазами. Придется ему сползать оттуда на четвереньках!

Доктор (указывая рукой направо). Вот! Десятник взбирается по лесам.

Фру Сольнес. Верно, с венком в руках. Ах, только бы он был осторожнее!

Рагнар (недоверчиво всматривается и затем вскрикивает). Да ведь это же…

Хильда (в порыве восторга). Это сам строитель!

Фру Сольнес (в ужасе). Да… это Халвар! Боже всемогущий… Халвар! Халвар!

Доктор. Тсс! Не кричите же!

Фру Сольнес (почти вне себя). Я хочу к нему! Пусть он сойдет!

Доктор (удерживая ее). Стойте все! Ни с места! Ни звука!

Хильда (стоит неподвижно, следя взглядом за Сольнесом). Он поднимается, поднимается. Все выше… выше! Смотрите! Смотрите только!

Рагнар (затаив дыхание). Ну, теперь пора ему повернуть назад. Иначе и быть не может!

Хильда. Он поднимается, поднимается. Скоро дойдет до вершины.

Фру Сольнес. О, я умру от страха! Я не вынесу этого!

Доктор. Так не смотрите на него!

Хильда. Вот, он стоит на самой верхней доске! На самой вершине!

Доктор. Никто ни с места! Слышите!

Хильда (тихо, торжествующе). Наконец! Наконец! Я опять вижу его великим и свободным!

Рагнар (почти задыхаясь). Но ведь это… это…

Хильда. Таким я видела его все эти десять лет! Как уверенно он стоит!.. И все-таки… дух захватывает! Посмотрите! Он укрепляет венок на шпице!

Рагнар. Это прямо что-то невозможное.

Хильда. Да, он как раз совершает теперь невозможное! (С каким-то неопределенным выражением во взгляде.) А видите ли вы там кого-нибудь еще?

Рагнар. Там никого больше нет.

Хильда. Есть. Есть некто, с кем он спорит теперь.

Рагнар. Вы ошибаетесь.

Хильда. И вы не слышите пения в воздухе?

Рагнар. Это ветер шумит в верхушках деревьев.

Хильда. Я слышу пение! Могучий голос! (Кричит в каком-то неистовом восторге.) Вот! Вот! Он машет шляпой! Он кланяется сюда! Отвечайте же ему!.. Ведь теперь, теперь свершилось! (Вырывает из рук доктора белую шаль, машет ею и кричит вверх.) Ура! Строитель Сольнес!

Доктор. Перестаньте! Перестаньте! Ради бога!..

Дамы на веранде машут платками, с улицы доносятся крики «ура!». Вдруг мгновенно все смолкает, и затем толпа испускает крик ужаса. Между деревьями смутно мелькают летящие с высоты обломки досок и человеческое тело.

Фру Сольнес и дамы. Он падает! Он падает!

Фру Сольнес шатается и падает навзничь на руки дамам. Крики и смятение. Толпящиеся на улице, ломая изгородь, врываются в сад. Доктор Хэрдал спешит туда же. Небольшая пауза.

Хильда (стоит неподвижно, как окаменелая, устремив взор ввысь). Мой строитель.

Рагнар (весь дрожа, хватается за перила). Он, наверное, разбился… насмерть.

Одна из дам (в то время как фру Сольнес уносят в дом). Бегите за доктором…

Рагнар. Ноги не двигаются…

Другая дама. Так хоть крикните туда!

Рагнар (пытается кричать). Ну… что? Жив он?

Голос из толпы в саду. Строитель Сольнес мертв!

Другие голоса (ближе). Вся голова разбита… Он упал прямо в каменоломню.

Хильда (поворачивается к Рагиару, тихо). Теперь я не вижу его больше там наверху.

Рагнар. Ах, это ужасно!.. Значит, все-таки у него не хватило силы.

Хильда (в каком-то тихом, безумном восторге). Но он достиг вершины. И я слышала в воздухе звуки арфы. (Машет шалью и безумно-восторженно кричит.) Мой… мой строитель!

Йун Габриэль Боркман Пьеса в четырех действиях Перевод А. и П. Ганзен

{54}

Действующие лица

Йун Габриэль Боркман, бывший директор банка.

Фру Гунхильд Боркман, его жена.

Эрхарт Боркман, их сын.

Фрёкен Элла Рентхейм, сестра-близнец фру Боркман.

Фру Фанни Вильтон.

Вильхельм Фулдал, сверхштатный писец в одной из правительственных канцелярий.

Фрида Фулдал, его дочь.

Горничная фру Боркман.

Действие происходит зимним вечером в родовой усадьбе Рентхеймов, недалеко от столицы.

Действие первое

Гостиная фру Боркман; старинная роскошная, но уже поблекшая, выцветшая обстановка. В глубине открытая раздвижная дверь, ведущая на закрытую веранду с окнами и стеклянною дверью в сад; в окна и дверь видно, что в саду сумерки и валит хлопьями снег. У стены направо, впереди, большая старинная железная печка, в которой пылает огонь; подальше, в той же степе, входные двери из передней. В левой стене, впереди, окно, занавешенное плотными гардинами; подальше маленькая одностворчатая дверь. Между окном и дверью канапе с волосяной набивкой, без пружин; перед ним стол, покрытый ковровой скатертью. На столе зажженная лампа под абажуром. У печки кресло с высокой спинкой.

На канапе с вязаньем в руках сидит фру Боркман. Это пожилая дама, с холодным, надменным, точно застывшим лицом и прямой осанкой. Густые волосы ее сильно тронуты сединой, руки белые, прозрачные; одета в темное шелковое платье, когда-то очень элегантное, но теперь несколько поношенное и потертое; на плечи накинут большой шерстяной платок. Некоторое время она сидит прямо и неподвижно, погруженная в свое вязанье. Вдруг с улицы раздается звон бубенчиков проезжающих саней.

Фру Боркман (прислушивается, глаза ее вспыхивают от радости, и она невольно шепчет). Эрхарт! Наконец-то! (Встает и смотрит в окно сквозь гардины, затем, видимо разочарованная, садится на прежнее место за работу.)

Несколько минут спустя из передней входит горничная, неся в руке маленький поднос с визитной карточкой.

(Живо.) Так господин Эрхарт все-таки приехал?

Горничная. Нет, барыня. Но к вам дама…

Фру Боркман (откладывая вязанье). А, фру Вильтон…

Горничная (подходя ближе). Нет. Это чужая дама…

Фру Боркман (протягивая руку за карточкой). Дайте сюда. (Читает, быстро встает и пристально смотрит на горничную.) Вы наверное знаете, что это ко мне?

Горничная. Да, я так поняла, что к барыне.

Фру Боркман. Она сказала, что желает видеть фру Боркман?

Горничная. Да, именно так.

Фру Боркман (отрывисто, решительно). Хорошо. Скажите, что я дома.

Горничная открывает двери в переднюю, впускает Эллу Рентхейм и удаляется. Элла Рентхейм похожа на сестру, но лицо ее, хранящее следы былой характерной красоты, отличается скорее страдальческим, чем суровым выражением. Густые, совершенно седые, вьющиеся от природы волосы зачесаны кверху, открывая лоб. Она в черном бархатном платье, в таком же пальто, подбитом мехом, и в шляпе. Обе сестры стоят с минуту молча, испытующе глядя друг на друга; каждая, очевидно, ждет, чтобы начала говорить другая.

Элла Рентхейм (оставаясь у дверей). Ты, видно, очень удивлена, Гунхильд.

Фру Боркман (неподвижно стоит между канапе и столом, упершись копчиками пальцев в скатерть). Ты не ошиблась? Управляющий живет ведь в соседнем флигеле, как тебе известно.

Элла Рентхейм. Сегодня мне надо поговорить не с управляющим.

Фру Боркман. Так тебе нужно что-нибудь от меня?

Элла Рентхейм. Да. Мне надо поговорить с тобой.

Фру Боркман (выходя на середину комнаты). Ну, так присядь.

Элла Рентхейм. Благодарю. Мне нетрудно и постоять.

Фру Боркман. Как хочешь. Но хоть расстегни пальто.

Элла Рентхейм (расстегивая пальто). Правда, здесь ужасно жарко…

Фру Боркман. Я вечно зябну.

Элла Рентхейм (стоит с полминуты молча, опираясь руками о спинку кресла и глядя на сестру). Да, Гунхильд… вот уже скоро восемь лет, как мы не видались.

Фру Боркман (холодно). Во всяком случае, не разговаривали.

Элла Рентхейм. Вернее, не разговаривали, да… Видеть-то ты меня, верно, видела иногда… в мои ежегодные наезды к управляющему.

«Йун Габриэль Боркман»

Фру Боркман. Раз или два, кажется.

Элла Рентхейм. И я несколько раз видела тебя мельком. В этом окне.

Фру Боркман. Значит, за занавесками. У тебя хорошие глаза. (Жестко и резко.) А разговаривали мы в последний раз здесь, в комнате у меня…

Элла Рентхейм (как бы избегая продолжения этого разговора). Да, да, помню, Гунхильд!

Фру Боркман. За неделю до… до того, как его выпустили.

Элла Рентхейм (делая несколько шагов в глубь комнаты). Ах, не касайся этого!

Фру Боркман (твердо, но глухо). За неделю до того, как… директор банка вышел опять на волю.

Элла Рентхейм (делает шаг вперед). Да, да, да! Мне-то не забыть этого часа! Но слишком тяжело вспоминать об этом… Стоит остановиться мыслью хоть на минуту… О-о!

Фру Боркман (глухо). А мысли все-таки ничего другого и знать не хотят! (С внезапным порывом, всплеснув руками.) Нет, не понимаю! Никогда в жизни не пойму! Как могло все это, весь этот ужас обрушиться на одну семью! И подумать — на нашу семью! На такую аристократическую семью, как наша! Подумать, что все это должно было обрушиться именно на нее!

Элла Рентхейм. О Гунхильд!.. Удар этот обрушился не на одну нашу семью, а и на многие, многие другие.

Фру Боркман. Положим. Но мне-то что до этих других? Для них дело шло лишь о потере… ну, каких-то там денег или ценных бумаг… а для нас! Для меня! Для Эрхарта! Он был тогда еще совсем ребенком! (С возрастающим жаром.) На нас двоих невинных обрушился стыд! Позор! Безобразный, ужасный позор! И полное разорение вдобавок!

Элла Рентхейм (мягко). Скажи, Гунхильд… как он переносит это?

Фру Боркман. Эрхарт?

Элла Рентхейм. Нет, он сам. Как он переносит

это?

Фру Боркман (презрительно фыркнув). Ты думаешь, я справляюсь об этом?

Элла Рентхейм. Справляешься? Тебе, я думаю, и справляться не приходится…

Фру Боркман (удивленно глядя на нее). Да не думаешь же ты, что я вижусь с ним? Встречаюсь с ним? Вообще заглядываю к нему?

Элла Рентхейм. Даже не заглядываешь?

Фру Боркман (по-прежнему). К тому, кто отсидел под замком пять лет!.. (Закрывает лицо руками.) О, этот гнетущий стыд! (С новым порывом.) И вспомнить только, что значило прежде имя Йуна Габриэля Боркмана! Нет, нет, нет!.. Я не могу его видеть! Ни за что, никогда!

Элла Рентхейм (глядит на нее с минуту). Ты жестокосердна, Гунхильд.

Фру Боркман. По отношению к нему — да!

Элла Рентхейм. Он ведь все-таки муж тебе.

Фру Боркман. Разве он не сказал на суде, что это я положила начало его разорению? Что это я тратила слишком много?..

Элла Рентхейм (осторожно). А разве это уж совсем неправда?

Фру Боркман. Да не сам ли он желал того? Ставил дом на такую бессмысленно широкую ногу…

Элла Рентхейм. Знаю, знаю. Но оттого-то тебе и следовало бы сдерживаться самой. А ты это вряд ли делала.

Фру Боркман. Почем же я знала, что он давал мне тратить… не свои деньги? Сам-то он как сорил ими? В десять раз хуже моего!

Элла Рентхейм (сдержанно). Пожалуй, его положение обязывало. В значительной степени, во всяком случае.

Фру Боркман (презрительно). Как же, только и речи было что о «представительстве»! Вот он и представительствовал… вовсю! Разъезжал на четверке, точно король! Заставлял людей ухаживать за собой, кланяться, расшаркиваться, точно перед королем! (Смеется.) Его по всей стране иначе и не называли, как прямо по имени, точно короля: «Йун Габриэль», «Йун Габриэль»! Все отлично знали, что за сила такая Йун Габриэль!

Элла Рентхейм (твердо и горячо). Он и был тогда силой.

Фру Боркман. Да, с виду. Но он никогда ни единым словом не обмолвился мне о настоящем положении дел. Никогда и не заикнулся о том, откуда брались средства.

Элла Рентхейм. Да, да… И другие, верно, не подозревали этого.

Фру Боркман. Ну и пусть другие. Но мне-то он обязан был говорить правду. А он никогда не говорил!.. Все только лгал… лгал мне без конца…

Элла Рентхейм (перебивая). Едва ли, Гунхильд! Он, может быть, утаивал, но лгать — наверно не лгал.

Фру Боркман. Да, да, называй как хочешь. Выходит одно и то же… Но вот и рухнуло все. Все как есть. Все великолепие пошло прахом.

Элла Рентхейм (как бы про себя). Да, все рухнуло… для него… и для других.

Фру Боркман (грозно выпрямляясь). Но скажу тебе, Элла, я все же не сдамся! Я сумею добиться удовлетворения! Поверь мне!

Элла Рентхейм (напряженно). Удовлетворения? Что ты хочешь этим сказать?

Фру Боркман. Удовлетворения за потерю имени, чести и благосостояния! Удовлетворения за всю свою исковерканную судьбу, вот что хочу сказать. Знай, у меня есть кое-кто в резерве. Кто-то смоет дочиста всю эту грязь, которою забрызгал нас директор банка.

Элла Рентхейм. Гунхильд! Гунхильд!

Фру Боркман (с возрастающим жаром). Жив мститель! Он искупит все, в чем грешен передо мной его отец!

Элла Рентхейм. Значит, Эрхарт.

Фру Боркман. Да, Эрхарт, мой чудесный мальчик! Он сумеет восстановить род, дом, все, что можно восстановить… И может быть, даже больше.

Элла Рентхейм. А каким же образом все это совершится, по-твоему?

Фру Боркман. Каким придется. Я не знаю, каким именно. Знаю лишь, что это совершится, должно когда-нибудь совершиться. (Вопросительно глядя на нее.) Элла… не задавалась ли, в сущности, и ты теми же мыслями с самого детства Эрхарта?

Элла Рентхейм. Нет, я, право, не могу сказать этого.

Фру Боркман. Нет? Зачем же тогда взяла ты его к себе… когда разразилась буря над… этим домом?

Элла Рентхейм. Тебе тогда было ведь не до него, Гунхильд.

Фру Боркман. Пожалуй, что так. И отцу тоже… по уважительной причине… Крепко сидел!

Элла Рентхейм (в негодовании). И ты можешь говорить так! Ты!

Фру Боркман (ядовито). А ты, ты могла заставить себя взять дитя Йуна Габриэля! Точно это был твой собственный ребенок… Взять его у меня… увезти к себе. И воспитывать год за годом. До тех пор, пока мальчик не стал почти взрослым. (Подозрительно глядя на нее.) Почему, собственно, ты поступила так, Элла? Зачем держала его у себя?

Элла Рентхейм. Я так полюбила его…

Фру Боркман. Больше, чем я, его мать!

Элла Рентхейм (уклончиво). Не знаю… К тому же Эрхарт в детстве был таким слабеньким.

Фру Боркман. Эрхарт — слабеньким!

Элла Рентхейм. Да, во всяком случае, мне так казалось… тогда. А ты ведь знаешь, климат там, на западном берегу, гораздо мягче здешнего.

Фру Боркман (с горькой усмешкой). Гм! Будто? (Переменив тон.) Да, ты в самом деле ужасно много сделала для Эрхарта. (Опять меняя тон.) Конечно, у тебя были средства на это. (Улыбаясь.) Тебе-то повезло, Элла: удалось спасти все, что было у тебя.

Элла Рентхейм (видимо, задетая). Я шагу не сделала для этого, могу тебя уверить. Я долго-долго и не подозревала даже, что положенные на мое имя бумаги… остались нетронутыми…

Фру Боркман. Да, да. Я в этих делах ничего не понимаю. Говорю только, что тебе повезло. (Вопросительно глядя на нее.) Но с чего все-таки ты сразу взяла на себя воспитание Эрхарта? Что у тебя было на уме?

Элла Рентхейм (глядя на нее). На уме?

Фру Боркман. Да. Верно, была же у тебя какая-нибудь цель. Что ты собиралась делать с ним? То есть сделать из него?

Элла Рентхейм (медленно). Я хотела облегчить ему возможность стать счастливым человеком.

Фру Боркман (презрительно). Э! Людям в нашем положении не до счастья; есть другая цель жизни.

Элла Рентхейм. Какая же, по-твоему?

Фру Боркман (серьезно, гордо глядя на нее). Эрхарт прежде всего должен стремиться к тому, чтобы подняться так высоко в глазах людей, окружить свое имя таким ореолом, чтобы никто не замечал больше ни пятнышка той тени, которую его отец бросил на меня и на моего сына.

Элла Рентхейм (пытливо). Скажи, Гунхильд, в этом ли видит цель своей жизни сам Эрхарт?

Фру Боркман (пораженная). Можно бы, пожалуй, надеяться!

Элла Рентхейм. Не ты ли скорее ставишь ему такую цель?

Фру Боркман (резко). Мы с Эрхартом всегда ставим себе одни цели.

Элла Рентхейм (медленно, с усилием). Значит, ты так уверена в своем сыне, Гунхильд?

Фру Боркман (со сдержанным торжеством). Да, слава богу, уверена. Можешь быть спокойна!

Элла Рентхейм. Тогда, мне кажется, ты должна, в сущности, считать себя счастливой. Несмотря на все остальное.

Фру Боркман. Так оно и есть. С одной стороны. Но зато… все остальное, видишь ли, постоянно висит надо мною, как туча.

Элла Рентхейм (меняя тон). Скажи мне — и лучше прямо, сразу. Я ведь для этого, собственно, и приехала к тебе…

Фру Боркман. Для чего?

Элла Рентхейм. Поговорить с тобою об одном деле. Скажи мне… Эрхарт ведь не живет здесь, с вами?

Фру Боркман (жестко). Эрхарт не может жить здесь, со мною. Ему надо жить в городе…

Элла Рентхейм. Он мне писал об этом.

Фру Боркман. Ему надо учиться. Но он каждый вечер навещает меня на часок.

Элла Рентхейм. Так нельзя ли мне повидаться и поговорить с ним сейчас же?

Фру Боркман. Его еще нет. Но я жду его с минуты на минуту.

Элла Рентхейм. Нет, Гунхильд, он, наверно, приехал. Я слышу его шаги наверху.

Фру Боркман (окинув ее быстрым взглядом). Наверху, в зале?

Элла Рентхейм. Да. Я, как пришла, все время слышу его шаги.

Фру Боркман (отводя глаза в сторону). Это не он, Элла.

Элла Рентхейм (пораженная). Не Эрхарт?.. (Догадываясь.) Кто же тогда?..

Фру Боркман. Директор банка.

Элла Рентхейм (тихо, как бы превозмогая боль). Боркман… Йун Габриэль Боркман!

Фру Боркман. Так он и ходит — взад и вперед, взад и вперед — с утра до вечера. День за днем.

Элла Рентхейм. Я, правда, слышала кое-что…

Фру Боркман. Еще бы! О нас, верно, ходит немало разных слухов.

Элла Рентхейм. Слышала от Эрхарта. Он писал, что отец все уединяется, сидит большею частью у себя наверху. А ты у себя внизу.

Фру Боркман. Да… так мы и живем, Элла. С тех самых пор, как его выпустили. И прислали сюда ко мне… Все эти восемь долгих лет.

Элла Рентхейм. Но я никогда не думала, что это может быть так на самом деле. Чтобы это было возможно!..

Фру Боркман (кивая). Но это так. И быть не может иначе. Никогда.

Элла Рентхейм (глядя на нее). Да ведь это, должно быть, ужасная жизнь, Гунхильд!

Фру Боркман. Более чем ужасная. Скоро и не под силу будет.

Элла Рентхейм. Вполне понимаю.

Фру Боркман. Вечно слышать его шаги наверху! С раннего утра до поздней ночи… И как гулко они отдаются здесь!

Элла Рентхейм. Да, очень гулко.

Фру Боркман. Часто мне чудится, что там, надо мной, расхаживает в клетке большой волк. Прямо у меня над головой. (Прислушивается и шепчет.) Послушай только! Послушай! Взад и вперед… взад и вперед ходит волк.

Элла Рентхейм (осторожно). А разве нельзя было бы устроиться по-другому, Гунхильд?

Фру Боркман (строптиво). Он никогда и шагу не сделал для этого.

Элла Рентхейм. А не могла ли бы ты сама сделать этот первый шаг?

Фру Боркман (запальчиво). Я? После того, как он причинил мне столько зла?.. Нет, спасибо! Пусть лучше волк мечется там, наверху, без устали.

Элла Рентхейм. Однако мне стало слишком жарко. Уж позволь мне все-таки снять пальто.

Фру Боркман. Я ведь предлагала уже.

Элла Рентхейм (снимает пальто и шляпу и кладет их на стул у входных дверей). Тебе никогда не случается встретить его и вне дома?

Фру Боркман (с горьким смехом). В обществе, что ли?

Элла Рентхейм. Нет, я полагала, когда он выходит на воздух. На лесной тропинке или…

Фру Боркман. Директор банка никогда не выходит из дому.

Элла Рентхейм. Даже в сумерки?

Фру Боркман. Никогда.

Элла Рентхейм (взволнованно). Не может решиться?

Фру Боркман. Должно быть. Его плащ и шляпа висят в стенном шкафу. В передней, знаешь…

Элла Рентхейм (как бы про себя). В том шкафу, куда мы прятались, бывало, детьми…

Фру Боркман (кивая головой). Иногда — поздним вечером — я слышу, он спускается, чтобы одеться и выйти. Но на половине лестницы обыкновенно останавливается… и поворачивает назад. Опять к себе наверх, в залу.

Элла Рентхейм (тихо). И к нему никогда не заходит никто из старых друзей?

Фру Боркман. У него нет старых друзей.

Элла Рентхейм. Однако у него было много друзей… когда-то.

Фру Боркман. Гм! Он так хорошо позаботился отделаться от них. Дорого обошелся своим друзьям Йун Габриэль!

Элла Рентхейм (со вздохом). Да, ты, пожалуй, права, Гунхильд.

Фру Боркман (с жаром). Впрочем, я должна сказать, что это подло, низко, гадко, мелочно с их стороны так раздувать ту ничтожную потерю, которую они, быть может, понесли из-за него. Денежная потеря — и больше ничего.

Элла Рентхейм (не отвечая ей). И вот он живет там, наверху, один-одинешенек. В полном одиночестве.

Фру Боркман. Вероятно, так. Говорят, впрочем, к нему заходит какой-то старик конторщик или переписчик.

Элла Рентхейм. Вот как! Так это, должно быть, Фулдал. Я знаю, они были товарищами в молодости.

Фру Боркман. Кажется. Я его, впрочем, не знаю. Он никогда не принадлежал к нашему кругу, — в те времена, когда у нас был свой круг…

Элла Рентхейм. Но теперь он, значит, бывает у Боркмана?

Фру Боркман. Да, он настолько неразборчив. Но, само собой, лишь по вечерам, когда стемнеет.

Элла Рентхейм. Этот Фулдал — он тоже ведь пострадал, когда банк лопнул.

Фру Боркман (небрежно). Да, насколько помнится, и он потерял что-то. Конечно, сущую безделицу.

Элла Рентхейм (с легким ударением). Все, что у него было.

Фру Боркман (усмехаясь). Ну, боже мой, было-то у него, наверно, так мало, что тут и говорить не о чем.

Элла Рентхейм. Об этом и не было разговора — со стороны Фулдала — во время процесса.

Фру Боркман. Да и, кроме того, я могу сказать тебе, что Эрхарт с избытком вознаградил его за пустячную потерю.

Элла Рентхейм (удивленно). Эрхарт? Как же он мог?

Фру Боркман. Он занялся младшей дочерью Фулдала. Давал ей уроки… так что она, пожалуй, выйдет в люди и будет со временем сама зарабатывать себе на хлеб. Это, конечно, куда больше, чем мог бы сделать для нее отец.

Элла Рентхейм. Да, он-то, кажется, в очень стесненном положении.

Фру Боркман. И потом, Эрхарт доставил ей возможность учиться музыке. Теперь она уже сделала такие успехи, что может приходить сюда… к тому, наверх… играть ему там.

Элла Рентхейм. Так он по-прежнему любит музыку?

Фру Боркман. Вероятно. У него ведь стоит то пианино, которое ты прислала… когда ждали его домой.

Элла Рентхейм. Она на этом пианино и играет ему?

Фру Боркман. Да, иногда. По вечерам. И это все Эрхарт устроил.

Элла Рентхейм. Так бедной девушке приходится шагать сюда, такую даль, из города? И потом опять назад домой?

Фру Боркман. Нет, Эрхарт устроил ее тут по соседству, у одной дамы… У некоей фру Вильтон!

Элла Рентхейм (с живостью). Фру Вильтон!

Фру Боркман. Это очень богатая дама. Ты ее не знаешь.

Элла Рентхейм. Имя знакомое. Фру Фанни Вильтон, если не ошибаюсь?

Фру Боркман. Именно.

Элла Рентхейм. Эрхарт не раз писал о ней… Разве она живет теперь здесь, за городом?

Фру Боркман. Да, она наняла себе тут особнячок. И недавно переехала сюда из города.

Элла Рентхейм (медленно, как бы обдумывая). Говорят, она в разводе с мужем.

Фру Боркман. Муж ее, кажется, давно уже умер.

Элла Рентхейм. Да, но они были в разводе… Он потребовал развода…

Фру Боркман. Он бросил ее. Насколько я знаю, вина была не ее.

Элла Рентхейм. Ты с ней знакома, Гунхильд?

Фру Боркман. Так, немножко. Она живет ведь тут по соседству. Иногда заходит ко мне.

Элла Рентхейм. И она тебе, пожалуй, нравится?

Фру Боркман. Она необыкновенно чуткая. И поразительно здраво судит.

Элла Рентхейм. То есть о людях?

Фру Боркман. Да, главным образом о людях. Эрхарта она прямо изучила… вдоль и поперек… насквозь. И поэтому, понятно, обожает его.

Элла Рентхейм (пытливо). Так она, пожалуй, больше знакома с Эрхартом, чем с тобой?

Фру Боркман. Эрхарт очень часто встречался с нею в городе, пока она еще не переехала сюда.

Элла Рентхейм (невольно). И все-таки она переехала?

Фру Боркман (пораженная, пронизывает ее взглядом). Все-таки? Что ты хочешь этим сказать?

Элла Рентхейм (уклончиво). Ну, боже мой… что я хочу?

Фру Боркман. Ты сказала это как-то особенно. Ты недаром сказала это, Элла!

Элла Рентхейм (глядя ей прямо в глаза). Да, Гунхильд, я действительно недаром сказала это.

Фру Боркман. Так скажи прямо!

Элла Рентхейм. Начну с того, что, по-моему, я также имею некоторые права на Эрхарта. Или, может быть, по-твоему, нет?

Фру Боркман (глядя в сторону). Помилуй! Ты столько на него потратила, что…

Элла Рентхейм. О, совсем не потому, Гунхильд. Но потому, что я люблю его…

Фру Боркман (с презрительной усмешкой). Моего сына? И ты можешь? Ты? Несмотря ни на что?

Элла Рентхейм. Могу. Несмотря ни на что. И люблю. Люблю Эрхарта так, как только вообще могу любить человека… теперь… в мои годы.

Фру Боркман. Ну да, да! Пусть так. Но…

Элла Рентхейм. Потому-то я так и волнуюсь, когда вижу, что ему грозит опасность.

Фру Боркман. Опасность! Эрхарту! Но что угрожает ему? Или с чьей стороны?

Элла Рентхейм. Прежде всего, пожалуй, с твоей… в известном смысле…

Фру Боркман (порывисто). С моей!

Элла Рентхейм. И потом со стороны, этой фру Вильтон, — ее я тоже опасаюсь.

Фру Боркман (смотрит на нее с минуту, не в силах вымолвить слова). И ты можешь думать что-либо подобное об Эрхарте! О моем сыне! Когда у него такая великая миссия!

Элла Рентхейм (небрежно). Ну, какая там миссия!..

Фру Боркман (вспылив). И ты смеешь говорить

это так презрительно!

Элла Рентхейм. Да неужели, по-твоему, такой юноша, как Эрхарт, — здоровый, жизнерадостный, — в его годы станет жертвовать собою… ради какой-то там «миссии»!

Фру Боркман (уверенно). Да! Эрхарт так и делает! Я твердо знаю!

Элла Рентхейм (качая головой). И не знаешь ты этого, и не веришь этому, Гунхильд.

Фру Боркман. Я не верю?!

Элла Рентхейм. Все это одни твои мечты. Не будь их у тебя, тебе уж не за что было бы ухватиться, а тогда — ты это чувствуешь — тебе осталось бы одно: отчаяние.

Фру Боркман. Да, только отчаяние. (Горячо.)

И пожалуй, этого-то тебе больше всего и хотелось бы, Элла!

Элла Рентхейм (с высоко поднятой головой). Да, уж лучше бы так… раз ты можешь спасти себя от отчаяния, только загубив жизнь Эрхарта.

Фру Боркман (угрожающе). Ты хочешь встать между нами! Между матерью и сыном! Ты!

Элла Рентхейм. Я хочу высвободить его из-под твоей власти… из-под твоего гнета, твоего ига!

Фру Боркман (торжествующим тоном). Тебе этого больше не удастся! Он был в твоих сетях… до пятнадцати лет. Но с тех пор я сумела завоевать его!

Элла Рентхейм. Так я снова отвоюю его у тебя! (Хрипло, почти шепотом.) У нас с тобой уже шла раз борьба — не на жизнь, а на смерть — из-за одного человека, Гунхильд!

Фру Боркман (глядя на нее свысока). И я победила!

Элла Рентхейм (презрительно улыбаясь). Тебе все еще кажется, что ты выиграла от этой победы?

Фру Боркман (угрюмо). Нет… Ты права… страшно права.

Элла Рентхейм. Не выиграешь ты и на этот раз.

Фру Боркман. Не выиграю, сохранив материнскую власть над Эрхартом?!

Элла Рентхейм. Нет. Потому что ты добиваешься только власти над ним.

Фру Боркман. А ты?

Элла Рентхейм (с чувством). Мне нужна его привязанность, его любящее сердце… его душа!..

Фру Боркман (порывисто). Больше тебе этого не добиться никогда в жизни!

Элла Рентхейм (глядя ей в глаза). Ты, может быть, постаралась об этом?

Фру Боркман (с улыбкой). Да, я действительно позволила себе это сделать. А ты не вычитала этого из его писем?

Элла Рентхейм (медленно кивая). Да, под конец все его письма были полны тобою.

Фру Боркман (поддразнивая). Я не потеряла даром этих восьми лет… когда он опять был под моим надзором.

Элла Рентхейм (овладев собою). Что же ты наговорила Эрхарту обо мне? Можешь ли ты, по крайней мере, признаться мне?

Фру Боркман. Отлично могу.

Элла Рентхейм. Так признайся!

Фру Боркман. Я говорила ему одну правду.

Элла Рентхейм. Ну?

Фру Боркман. Я то и дело твердила Эрхарту: пусть он не забывает, что тебе мы обязаны тем, что можем жить так, как живем, что вообще можем существовать!

Элла Рентхейм. Только-то!

Фру Боркман. О, такое напоминание уязвляет. Я по себе знаю.

Элла Рентхейм. Да ведь в этом, в сущности, было мало нового для Эрхарта.

Фру Боркман. Когда он вернулся ко мне от тебя, он воображал, что ты делала все это из доброты сердечной. (Злорадно глядя на нее.) Теперь он этого больше не думает, Элла.

Элла Рентхейм. Что же он думает теперь?

Фру Боркман. То, что следует думать. Я спросила его, как он объясняет себе, почему тетя Элла никогда не приедет навестить нас…

Элла Рентхейм (перебивая). Он прежде знал почему.

Фру Боркман. Теперь он знает лучше. Ты вбивала ему в голову, что щадишь меня… и его… того, кто расхаживает там, наверху…

Элла Рентхейм. Так оно и было.

Фру Боркман. Теперь Эрхарт не верит этому ни на волос.

Элла Рентхейм. Что же ты внушила ему?

Фру Боркман. Правду. Что ты стыдишься нас… презираешь нас. Разве это не так? Разве ты не замышляла когда-то совсем отнять у меня сына? Подумай-ка! Верно, вспомнишь!

Элла Рентхейм (уклончиво). Это было в самое тяжелое время… в разгар скандала… когда дело разбиралось в суде… Теперь я не думаю об этом больше.

Фру Боркман. Да и напрасно было бы. А то… что сталось бы с его миссией! Нет, спасибо тебе! Эрхарт нуждается во мне, а не в тебе. И он теперь все равно что умер для тебя! И ты для него!

Элла Рентхейм (холодно, решительно). Посмотрим. Теперь я останусь здесь.

Фру Боркман (впиваясь в нее взглядом). Здесь, в доме?

Элла Рентхейм. Да.

Фру Боркман. Здесь… с нами? На всю ночь?

Элла Рентхейм. На весь остаток моей жизни, если это понадобится.

Фру Боркман (овладев собой). Что ж, дом ведь твой, Элла.

Элла Рентхейм. О, полно!

Фру Боркман. Все здесь твое. Стул, на котором я сижу, — твой. Кровать, на которой я ворочаюсь ночью без сна, — твоя. И едим мы твой хлеб.

Элла Рентхейм. Другого выхода нет. У Боркмана не может быть собственности. Ее сейчас же отобрали бы.

Фру Боркман. Знаю, знаю. Нам приходится мириться с тем, что мы живы лишь твоей милостью и состраданием.

Элла Рентхейм (холодно). Не в моей власти помешать тебе смотреть на дело с такой точки зрения, Гунхильд.

Фру Боркман. Конечно, не в твоей… Когда же тебе угодно, чтобы мы перебрались отсюда?

Элла Рентхейм (глядя на нее). Перебрались отсюда?

Фру Боркман (возбужденно). Да не воображаешь же ты, что я останусь жить тут под одной кровлей с тобой!.. Нет, лучше в богадельню, лучше на улицу!

Элла Рентхейм. Хорошо. Так отпусти со мной Эрхарта…

Фру Боркман. Эрхарта! Моего сына! Мое родное дитя!

Элла Рентхейм. Да. Тогда я сейчас же уеду обратно.

Фру Боркман (после некоторого раздумья, твердо). Пусть же Эрхарт сам выберет между нами.

Элла Рентхейм (недоверчиво смотрит на нее). Пусть сам выберет? И у тебя хватит смелости, Гунхильд?

Фру Боркман (с жестким смехом). Хватит ли у меня смелости! Предложить своему сыну выбор между матерью и тобой! Разумеется, хватит!

Элла Рентхейм (прислушивается). Идет кто-то. Кажется, я слышу…

Фру Боркман. Так это, верно, Эрхарт…

Раздается громкий стук в дверь, и затем, не дожидаясь приглашения, входит, смело распахивая дверь, фру Вильтон, нарядно одетая, в пальто и в шляпе. За нею смущенно следует горничная, не успевшая предупредить о приходе гостьи. Дверь остается полуотворенной. Фру Вильтон — поразительно красивая, пышная брюнетка лет тридцати; полные, румяные, улыбающиеся губы, густые темные волосы и живые, блестящие глаза.

Фру Вильтон. Здравствуйте, дорогая фру Боркман!

Фру Боркман (суховато). Здравствуйте, фру Вильтон! (Горничной, указывая на веранду.) Возьмите туда лампу и зажгите.

Горничная берет лампу и уходит.

Фру Вильтон (заметив Эллу). Ах, извините! У вас гости…

Фру Боркман. Нет, это сестра моя… проездом.

Входная дверь растворяется настежь, и вбегает Эрхарт Боркман, молодой человек с веселым, открытым взглядом и чуть пробивающимися усиками; одет элегантно.

Эрхарт (сияя от радости, еще с порога). Как! Тетя Элла приехала? (Подбегая к ней и хватая ее за руки.) Тетя! Тетя! Неужели? Ты здесь!

Элла Рентхейм (обвивая руками его шею). Эрхарт! Мой милый, дорогой мальчик! Какой ты стал большой! Как я рада, как я рада свидеться с тобой!

Фру Боркман (резко). Что это значит, Эрхарт? Ты прятался в передней?

Фру Вильтон (поспешно). Эрхарт… Боркман пришел вместе со мною.

Фру Боркман (смерив его взглядом). Вот как, Эрхарт! Так ты не к матери первой спешишь?

Эрхарт. Мне надо было зайти к фру Вильтон… за Фридой.

Фру Боркман. Так и эта фрёкен Фулдал с вами?

Фру Вильтон. Да, она осталась в передней.

Эрхарт (говорит в дверь). Ступайте себе наверх, Фрида.

Пауза. Элла Рентхейм наблюдает за Эрхартом. Он кажется смущенным и обнаруживает признаки нетерпения. Лицо его принимает напряженное и несколько холодное выражение. Горничная вносит зажженную лампу, ставит ее на веранде и уходит, притворяя за собой дверь.

Фру Боркман (принужденно вежливо). Ну, фру Вильтон, если вы собрались провести с нами вечерок, то…

Фру Вильтон. Нет, благодарю, благодарю вас, дорогая фру Боркман. Я не думала вовсе. Мы уже приглашены сегодня. К адвокату Хинкелю.

Фру Боркман (смотрит на нее). Мы? То есть кто это мы?

Фру Вильтон (смеясь). Ну, конечно, собственно, только я. Но все дамы так просили меня привести с собою и студента Боркмана… если я случайно увижу его.

Фру Боркман. И как я вижу, так оно и случилось.

Фру Вильтон. Да, к счастью. Он был так любезен забежать ко мне за Фридой.

Фру Боркман (сухо). А я и не знала, Эрхарт, что ты знаком с этим семейством… Хинкелей.

Эрхарт (с досадой). Да я, в сущности, и не знаком. (С оттенком нетерпения.) Ты, кажется, сама лучше знаешь, мама, с кем я знаком и с кем не знаком.

Фру Вильтон. Ну вот! С этим семейством недолго свести знакомство. Такие веселые, радушные люди. Полон дом молодых дам!..

Фру Боркман (многозначительно). Насколько я знаю своего сына, подобное общество, в сущности, не для него, фру Вильтон.

Фру Вильтон. Но, боже мой, дорогая фру Боркман, он ведь тоже молод!

Фру Боркман. К счастью. Иначе было бы плохо.

Эрхарт. Да, да, да, мама!.. Разумеется, я не пойду сегодня к этим Хинкелям. Я, конечно, останусь с тобой и с тетей Эллой.

Фру Боркман. Я так и знала, милый Эрхарт.

Элла Рентхейм. Нет, Эрхарт!.. Пожалуйста, не стесняйся из-за меня…

Эрхарт. Нет, конечно, дорогая тетя! Об этом и разговора быть не может. (Нерешительно глядя на фру Вильтон.) Но только как же это уладить? Удобно ли будет? Вы ведь обещали за меня?

Фру Вильтон (весело). Пустяки! Что тут неловкого? Когда я войду в их празднично освещенные комнаты… одна-одинешенька… подумайте!.. я откажусь за вас.

Эрхарт (медленно). Да, если вы полагаете, что это можно, то…

Фру Вильтон (развязно-весело). О, я столько раз и обещала, и отказывалась… за себя лично… А разве вам можно оставить свою тетушку, когда она только что приехала? Фи, Эрхарт, разве так ведут себя добрые сыновья?

Фру Боркман (задетая за живое). Сыновья!

Фру Вильтон. Ну, приемные сыновья, фру Боркман.

Фру Боркман. Да, это нелишне было бы прибавить.

Фру Вильтон. А по-моему, к хорошей приемной матери питаешь еще больше благодарности, чем к родной.

Фру Боркман. Вы по себе это знаете?

Фру Вильтон. О, боже мой, нет! Родную свою мать я знала очень мало. Но будь и у меня такая хорошая приемная мать, я, может быть, не вышла бы такой… такой непутевой особой, какой меня люди ославили. (Оборачиваясь к Эрхарту.) Итак, будьте умницей, оставайтесь с мамашей и тетей пить чай, господин студент! (Дамам.) Прощайте, дорогая фру Боркман! Прощайте, фрёкен!

Дамы молча отвечают на ее поклон, и она направляется к дверям.

Эрхарт (идя за ней). Не проводить ли мне вас немножко?..

Фру Вильтон (уже в дверях, делая отстраняющий жест). Ни шагу! Я отлично привыкла ходить одна. (Останавливаясь на пороге и кивая ему.) Но предупреждаю вас теперь, господин студент, берегитесь!

Эрхарт. Чего же мне надо беречься?

Фру Вильтон (веселым тоном). А я вот, как останусь на дороге… одна-одинешенька… возьму да и начну вас привораживать.

Эрхарт (смеясь). Вот как! Вы опять за то же.

Фру Вильтон (полушутя, полусерьезно). Да, берегитесь!.. Как стану спускаться под гору, возьму да и скажу про себя, — всю свою силу воли соберу и скажу: студент Эрхарт Боркман, берите вашу шляпу!

Фру Боркман. И он возьмет ее, по-вашему?

Фру Вильтон (смеясь). Еще бы! Мигом схватит. А затем скажу: извольте надеть пальто, Эрхарт Боркман! И калоши! Смотрите, не забудьте калоши! И марш за мною! Слушайтесь, слушайтесь, слушайтесь!

Эрхарт (с принужденной веселостью). Как же, дожидайтесь!

Фру Вильтон (поднимая указательный палец). Слушайтесь, слушайтесь!.. Спокойной ночи! (Со смехом кивает дамам и закрывает за собой дверь.)

Фру Боркман. Что она, в самом деле способна на такие штуки?

Эрхарт. Полно. Как ты можешь думать? Так, шутка, и больше ничего. (Обрывая.) Но будет нам говорить теперь о фру Вильтон. (Усаживает Эллу в кресло у печки и с минуту молча глядит на нее.) Нет, как ты могла пуститься в такой дальний путь, тетя Элла! И еще зимой!

Элла Рентхейм. В конце концов это стало необходимо, Эрхарт.

Эрхарт. Да? Почему же?

Элла Рентхейм. Надо было посоветоваться здесь с докторами.

Эрхарт. Ну, вот и отлично.

Элла Рентхейм. Тебе кажется, что это отлично?

Эрхарт. Что ты наконец решилась на это, хочу я сказать.

Фру Боркман (сидя на канапе, холодным тоном). Ты больна, Элла?

Элла Рентхейм (строго глядя на нее). Ты же знаешь, что я больна.

Фру Боркман. То есть слаба здоровьем… с давних пор.

Эрхарт. Я, когда жил у тебя, часто говорил, что тебе надо бы посоветоваться с докторами.

Элла Рентхейм. Там у нас я никому из докторов не доверяю особенно. К тому же тогда я чувствовала себя еще не так плохо.

Эрхарт. А теперь тебе разве хуже, тетя?

Элла Рентхейм. Да, мой мальчик. Теперь хуже.

Эрхарт. Но ведь нет ничего опасного?

Элла Рентхейм. Как взглянуть на дело.

Эрхарт (живо). Ты знаешь что, тетя Элла? В таком случае тебе нельзя так скоро уезжать назад, домой.

Элла Рентхейм. Я, пожалуй, и не уеду.

Эрхарт. Тебе надо пожить у нас в городе. Тут к твоим услугам лучшие врачи. Выбирай только.

Элла Рентхейм. Я на это и рассчитывала, выезжая сюда.

Эрхарт. И тебе надо подыскать себе помещение получше… какой-нибудь уютный, тихий пансион.

Элла Рентхейм. Я остановилась сегодня в старом, где жила прежде.

Эрхарт. Ну вот, там тебе будет хорошо, уютно.

Элла Рентхейм. Но я там не останусь все-таки.

Эрхарт. Да? Почему так?

Элла Рентхейм. Я переменила намерение, когда приехала сюда.

Эрхарт (удивленно). Вот?.. Переменила?..

Фру Боркман (вяжет, не глядя на них). Тетка твоя решила жить здесь, в собственной усадьбе, Эрхарт.

Эрхарт (глядя то на одну, то на другую). Здесь? У нас! С нами… Правда, тетя?

Элла Рентхейм. Да, теперь я так решила.

Фру Боркман (по-прежнему). Все здесь принадлежит ведь твоей тетке, как ты знаешь.

Элла Рентхейм. Так вот, я остаюсь здесь, Эрхарт. Пока. А там видно будет. Я устроюсь отдельно. Во флигеле управляющего…

Эрхарт. Так, так. Там для тебя всегда готовы комнаты. (Внезапно, с живостью.) Но ты, должно быть, сильно устала с дороги, тетя?

Элла Рентхейм. Да, немножко устала, конечно.

Эрхарт. Так, мне кажется, тебе надо лечь спать пораньше.

Элла Рентхейм (улыбаясь, смотрит на него). Я так и сделаю.

Эрхарт (живо). Мы можем ведь наговориться досыта и завтра… или в другой раз. Обо всем, обо всем. Все трое. Ты, мама и я. Не лучше ли будет так, тетя Элла?

Фру Боркман (порывисто встает с канапе). Эрхарт! Я вижу, ты хочешь уйти от меня!

Эрхарт (вздрогнув). То есть… как?

Фру Боркман. Ты хочешь уйти… к адвокату Хинкелю!

Эрхарт (невольно). Ах, вот что! (Спохватившись.) А неужели, по-твоему, лучше не давать тете Элле спать до поздней ночи? Она ведь больна, мама! Подумай!

Фру Боркман. Тебя тянет к Хинкелям, Эрхарт!

Эрхарт (с нетерпением). Но, мама… право, мне кажется, неловко не пойти!.. А ты что скажешь, тетя?

Элла Рентхейм. Тебе лучше всего быть совершенно свободным в своих поступках, Эрхарт.

Фру Боркман (угрожающе обращается к ней). Ты хочешь разлучить его со мной!

Элла Рентхейм (встает). Ах, если б я только могла, Гунхильд!

Наверху слышна музыка.

Эрхарт (ежась, точно от боли). Нет, это невыносимо! (Озирается.) Где моя шляпа? (Элле.) Ты знаешь эту вещь, которую играют там, наверху?

Элла Рентхейм. Нет. Что это за вещь?

Эрхарт. «Danse macabre». «Пляска смерти». Ты не знаешь «Пляски смерти», тетя?

Элла Рентхейм (со скорбной улыбкой). Нет еще, Эрхарт.

Эрхарт (матери). Мама… я прошу тебя… очень прошу… позволь мне пойти!

Фру Боркман (сурово смотрит на него). Оставить мать! И ты хочешь?

Эрхарт. Я же возвращусь… может быть, завтра!

Фру Боркман (страстно, взволнованно). Ты хочешь уйти от меня! Тебя тянет к чужим! Да еще к кому… к кому!.. Нет, и думать не хочу!

Эрхарт. Там теперь так светло! Столько огней! Столько молодых, веселых лиц! Там музыка, мама!

Фру Боркман (указывая на потолок). Здесь, наверху, тоже музыка, Эрхарт.

Эрхарт. Да, именно эта музыка здесь — она и гонит меня из дому.

Элла Рентхейм. Ты не радуешься, что твоему отцу удается хоть немножко забыться?

Эрхарт. Нет, радуюсь, от всей души радуюсь. Только бы меня не заставляли слушать!

Фру Боркман (внушительно). Соберись с силами, Эрхарт! Крепись, мой мальчик! Не забывай своей великой миссии!

Эрхарт. Ах, мама, оставь эти фразы! Я не гожусь в миссионеры!.. Спокойной ночи, милая тетя! Спокойной ночи, мама! (Быстро уходит в переднюю.)

Фру Боркман (после короткого молчания). Пожалуй, все-таки ты скоро опять приберешь его к рукам, Элла.

Элла Рентхейм. Ах, если бы я могла надеяться!

Фру Боркман. Но тебе не удержать его надолго, увидишь!

Элла Рентхейм. Что же, ты помешаешь?

Фру Боркман. Я или та, другая.

Элла Рентхейм. Так лучше она, чем ты.

Фру Боркман (медленно кивая). Я это понимаю. И скажу то же самое: лучше она, чем ты.

Элла Рентхейм. Куда бы это в конце концов ни привело его?..

Фру Боркман. Да, и это почти безразлично… по-моему.

Элла Рентхейм (перекидывая пальто через руку). В первый раз в жизни мы, сестры-близнецы, одного мнения… Спокойной ночи, Гунхильд. (Уходит в переднюю.)

Музыка доносится еще явственнее.

Фру Боркман (стоит с минуту неподвижно, затем вздрагивает, съеживается и невольно шепчет). Опять волк завыл… больной волк. (Стоит с минуту и вдруг бросается ничком на ковер, ломает руки и с отчаянием шепчет.) Эрхарт, Эрхарт!.. Будь верен мне! Вернись и помоги своей матери! Не то мне не вынести больше этой жизни!

Действие второе

Большая, некогда парадная зала в рентхеймовском доме. Стены обиты старинными выцветшими гобеленами, изображающими охотничьи сцены и пастушков и пастушек. У стены налево пианино, подальше двустворчатые двери. В левом углу задней стены дверь под обои. У стены направо, посередине, большой резной дубовый письменный стол, на котором разложено множество книг и бумаг. У той же стены, впереди, диван, стол и стулья. Вся мебель в строго выдержанном стиле ампир{55}. На столах горят лампы.

Йун Габриэль Боркман, заложив руки за спину, стоит у пианино и слушает игру Фриды Фулдал, которая доигрывает последние такты «Danse macabre». Боркман — среднего роста, крепко сложенный мужчина. Ему лет под шестьдесят; важная осанка, тонко очерченный профиль, пронизывающий взгляд, курчавые волосы и борода подернуты сильной проседью. Одет в черный, не совсем модного покроя костюм, носит белый галстук. Фрида Фулдал — хорошенькая бледная девушка лет пятнадцати, с несколько усталым и напряженным выражением лица. Скромное светлое платье. Музыка кончается. Молчание.

Боркман. Можете догадаться, где я в первый раз слышал подобные звуки?

Фрида (взглянув на него). Нет, господин Боркман.

Боркман. В рудниках.

Фрида (в недоумении). Да? В рудниках?

Боркман. Я сын рудокопа, как вы, верно, знаете. Или, может быть, вы не знаете этого?

Фрида. Нет, господин Боркман.

Боркман. Сын рудокопа. И отец брал меня иногда с собою в рудники… Там, в глубине, поет руда.

Фрида. Вот как? Поет?

Боркман (кивая). Когда освобождается. Освобождают ее удары молотов. Как полночные колокола, бьют и освобождают ее. И вот руда поет… от радости… Поет по-своему.

Фрида. Отчего же это так, господин Боркман?

Боркман. Ей хочется на свет дневной, служить людям. (Ходит взад и вперед по зале, заложив руки за спину.)

Фрида (сидит несколько минут в выжидательной позе, затем смотрит на свои часы и встает). Извините, господин Боркман, но, к сожалению, мне, пожалуй, пора.

Боркман (останавливаясь перед ней). Уже уходить собираетесь?

Фрида (складывая ноты в папку). Да, пожалуй, пора. (Видимо, смущенная.) Я приглашена сегодня вечером в один дом.

Боркман. Где будут гости?

Фрида. Да.

Боркман. И вы будете занимать гостей своего игрой?

Фрида (закусив губу). Нет… я приглашена играть танцы.

Боркман. Только играть танцы?

Фрида. Да. После ужина будут танцы.

Боркман (стоит и смотрит на нее). А вы охотно играете танцы? По чужим домам?

Фрида (надевая пальто). Да, когда пригласят… Все-таки маленький заработок.

Боркман (пытливо). Вы об этом главным образом и думаете, когда играете танцы?

Фрида. Нет, я больше всего думаю о том, как тяжело, что мне самой не приходится участвовать в танцах.

Боркман (кивая). Вот это-то я и хотел знать. (Нервно ходит взад и вперед.) Да, да, да… тяжелее всего невозможность самому принимать участие… (Останавливается.) Но одно все-таки вознаграждает вас, Фрида.

Фрида (вопросительно глядя на него). Что же это такое, господин Боркман?

Боркман. То, что вы сами в тысячу раз музыкальнее всех этих танцоров, вместе взятых.

Фрида (недоверчиво улыбаясь). О, это еще далеко не наверно.

Боркман (предостерегающе поднимает указательный палец). Не позволяйте себе никогда такой глупости — сомневаться в собственных силах!

Фрида. Да что же, если о них никто не знает?

Боркман. Только бы вы сами знали, и довольно… А куда вы приглашены играть сегодня?

Фрида. К адвокату Хинкелю.

Боркман (быстро, устремляя на нее пытливый взгляд). К Хинкелю?

Фрида. Да.

Боркман (с саркастической улыбкой). И у этого господина бывают гости? Он может залучить к себе людей?

Фрида. Да, фру Вильтон говорит, что у них бывает множество народу.

Боркман (с горячностью). Но какого сорта? Можете вы сказать?

Фрида (робко). Нет, я, право, не знаю хорошенько. Ах да, я знаю, что и студент Боркман собирался туда сегодня.

Боркман (пораженный). Эрхарт! Мой сын?

Фрида. Да. Он там будет.

Боркман. Почему вы знаете?

Фрида. Он сам сказал. С час тому назад.

Боркман. Он разве здесь сегодня?

Фрида. Да, он весь день просидел у фру Вильтон.

Боркман (пытливо). А вы не знаете, заходил он сюда? То есть к кому-нибудь там, внизу?

Фрида. Да, он заходил к фру Боркман.

Боркман (с горечью). А! Я так и думал.

Фрида. И там, кажется, была какая-то чужая дама.

Боркман. Вот как? Впрочем, что ж? Фру Боркман, конечно, иногда навещают.

Фрида. Сказать студенту Боркману, если я увижусь с ним, чтобы он зашел и к вам?

Боркман (резко). Ничего не нужно говорить! Прошу меня избавить от этого! Если люди хотят меня видеть, они и сами придут. Я никого не зову.

Фрида. Да, да… так я ничего не скажу… Спокойной ночи, господин Боркман.

Боркман (продолжая ходить; отрывисто, сквозь зубы). Спокойной ночи.

Фрида. Можно пройти по винтовой лестнице? Там ближе.

Боркман (тем же тоном). Ах, да идите, где хотите. Прощайте!

Фрида. Спокойной ночи, господин Боркман. (Уходит через маленькую дверь под обои в задней стене налево.)

Боркман задумчиво подходит к пианино и хочет закрыть его, но, по-видимому, отказывается от этой мысли, озирается вокруг и начинает опять безостановочно шагать взад и вперед из угла в угол, от пианино к противоположному углу на заднем плане направо. Наконец останавливается у письменного стола, прислушивается, глядя по направлению больших дверей, быстро берет со стола ручное зеркало, глядится в него и оправляет галстук. Стук в большие двери. Боркман бросает туда быстрый взгляд, но молчит. Немного погодя стук повторяется уже сильнее.

Боркман (опираясь левой рукой о письменный стол, правую заложив за борт сюртука). Войдите!

В дверь осторожно входит Вильхельм Фулдал, сгорбленный, помятый жизнью пожилой человек с кроткими голубыми глазами и жидкими длинными седыми волосами, спускающимися на воротник сюртука. Под мышкой у него папка, в руке — мягкая шляпа, на носу — большие очки в роговой оправе, которые он при входе вскидывает на лоб.

(При виде вошедшего меняет позу, и лицо его принимает полуразочарованное, полудовольное выражение.) А, вот это кто.

Фулдал. Добрый вечер, Йун Габриэль. Да, это я…

Боркман (строго глядя на него). Поздновато как будто.

Фулдал. Путь-то не близкий. Особенно коли пешком.

Боркман. Да зачем же ты всегда ходишь пешком, Вильхельм? У тебя ведь под боком конка.

Фулдал. Пешком здоровее. Да и десять эре останутся в кармане… A-а, Фрида недавно была у тебя, играла?

Боркман. Сейчас только ушла. Вы не встретились на дворе?

Фулдал. Нет. Я уж давно и в глаза ее не видал. С тех пор, как она перебралась к этой фру Вильтон.

Боркман (садится на диван и указывает жестом Фулдалу на стул). Что ж, присаживайся и ты, Вильхельм.

Фулдал (присаживается на кончик стула). Благодарю. (Удрученно смотрит на него.) Ах, ты не поверишь, как я одинок с тех пор, как Фрида переехала!

Боркман. Ну, что там! У тебя и без нее их довольно.

Фулдал. Правда, целых пятеро. Но одна Фрида еще того… понимала меня немножко. (Печально качает головой.) Остальные не понимают вовсе.

Боркман (мрачно глядя перед собою и барабаня по столу пальцами). Вот, вот! Словно проклятие какое тяготеет над нами, единичными, избранными людьми. Масса, толпа, все эти средние люди — они не понимают нас, Вильхельм.

Фулдал (смиренно). Да и бог с ним, с пониманием. Запасшись терпеньем, можно бы еще как-нибудь крепиться. (Со слезами в голосе.) А бывает и горше того.

Боркман (горячо). Горше этого нет ничего!

Фулдал. Нет, есть, Йун Габриэль. Я вот как раз сейчас только выдержал дома сцену… перед уходом сюда.

Боркман. Вот как? С чего же это?

Фулдал (всхлипнув). Они там… презирают меня!

Боркман (вскакивая). Презирают!..

Фулдал (смахивая с глаз слезы). Я давно уж замечал. А сегодня все прямо наружу вышло.

Боркман (помолчав). Верно, ты сделал плохой выбор, когда женился.

Фулдал. Да у меня почти что никакого выбора и не было. А ведь жениться тоже всякому хочется, как года-то начнут подходить. В тогдашнем моем положении… приниженный, пришибленный…

Боркман (вскакивая, гневно). Что это? Обвинение против меня? Упрек!..

Фулдал (испуганно). Что ты, что ты, Йун Габриэль!..

Боркман. Конечно, у тебя теперь на уме эта катастрофа с банком!

Фулдал (успокаивающим тоном). Да я ведь не виню тебя в ней. Сохрани бог!

Боркман (садясь, ворчливо). Хорошо, что еще так.

Фулдал. Впрочем, не подумай, что я жалуюсь на жену. Бедняжка не очень образованна, это верно. Но все-таки она, что ж… она ничего себе. А вот детки…

Боркман. Я так и думал.

Фулдал. Детки-то… пообразованнее ведь. Ну и требований к жизни у них больше.

Боркман (с участием глядя на него). И потому эти молокососы презирают тебя, Вильхельм?

Фулдал (пожимая плечами). Я, видишь ли, недалеко ушел в жизни. Надо сознаться…

Боркман (подвигаясь к нему ближе и кладя руку ему на плечо). Они разве не знают, что ты написал в молодости трагедию?

Фулдал. Это-то они, конечно, знают. Да, видно, мало придают этому значения.

Боркман. Значит, они мало что смыслят. Твоя трагедия хороша. Я твердо убежден в этом.

Фулдал (с прояснившимся лицом). Не правда ли, Йун Габриэль, в ней есть кое-что хорошее? Господи! Только бы мне удалось как-нибудь пристроить ее!.. (Поспешно развязывает папку и начинает перелистывать рукопись.) Постой! Я покажу тебе кое-какие поправки…

Боркман. Она у тебя с собой?

Фулдал. Да, я захватил. Я уж так давно не читал ее тебе. Я и подумал, что тебя, может быть, развлечет, если я прочту тебе действие, другое…

Боркман (встает). Нет, нет, оставим лучше до другого раза.

Фулдал. Как хочешь, как хочешь.

Боркман ходит взад и вперед по комнате. Фулдал снова завязывает папку.

Боркман (останавливается перед ним). Ты был прав, говоря сейчас, что недалеко ушел в жизни. Но я обещаю тебе, Вильхельм, когда пробьет мой час и я получу удовлетворение, то…

Фулдал (собираясь встать). Спасибо!..

Боркман (снисходительно поводя рукой). Сиди, сиди себе! (С возрастающим жаром.) Когда для меня пробьет час удовлетворения… когда они поймут, что им не обойтись без меня… Когда придут вот сюда, в эту залу… и начнут смиренно умолять меня снова принять бразды правления в банке…. в новом банке… Основать-то они его основали, а справиться не в силах… (Опять останавливаясь у письменного стола и принимая ту же позу, как перед приходом Фулдала, ударяет себя в грудь.) Вот тут я и приму их! И по всей стране пройдет слух о том, какие условия поставил Йун Габриэль Боркман… (Внезапно останавливаясь и впиваясь взглядом в Фулдала.) Да ты как будто сомневаешься? Ты, может быть, не веришь, что они придут? Что они должны, должны, должны прийти ко мне когда-нибудь? Не веришь?

Фулдал. Верю, верю. Как не верить, Йун Габриэль!

Боркман (опять садясь на диван). Я твердо верю. Знаю, наверное знаю, что они придут… Не будь у меня этой уверенности, я бы давно пустил себе пулю в лоб.

Фулдал (с испугом). Что ты, что ты! Ни за что на свете!..

Боркман (гордо закидывая голову). Но они придут! Придут еще! Увидишь! Можно ожидать их каждый день, каждый час. И ты видишь, я всегда начеку… готов принять их.

Фулдал (со вздохом). Только бы они пришли поскорее.

Боркман (тревожно). Да, да. Время идет. Годы уходят. Жизнь… У!.. Нет, не смею подумать! (Глядит на него.) Знаешь, как я временами чувствую себя?

Фулдал. Ну?

Боркман. Как какой-нибудь Наполеон, которого искалечили в первом же сражении.

Фулдал (кладя руку на папку). Это чувство и мне знакомо.

Боркман. Ну да, так — в миниатюре.

Фулдал (сдержанно). Мой маленький творческий мирок имеет для меня большое значение, Йун Габриэль.

Боркман (горячо). Да, но я-то, я-то мог создать миллионы!.. Я хотел объединить в своих руках все горное дело!.. Новые рудники без конца. Водопады! Каменоломни! Торговые сношения, морские и сухопутные, со всем миром! Все, все это создал бы я один!

Фулдал. Знаю, знаю. Ты бы ни перед чем не остановился.

Боркман (стиснув руки). И вот я сижу теперь здесь, как подстреленный глухарь, да гляжу, как другие опережают меня, вырывают у меня из-под рук добычу за добычей.

Фулдал. И со мною то же.

Боркман (не слушая его) Подумать! Я был почти у цели. Дали бы мне еще неделю срока! Все вклады были бы выкуплены… Все ценности, которые я заимствовал смелою рукой, снова были бы на своих местах. Уже готовы были организоваться затеянные мною огромные, небывалые акционерные общества. Никто не потерял бы ни гроша…

Фулдал. Да, такая жалость… Ты был так близок к цели…

Боркман (со сдержанным бешенством). Но тут-то меня и постигло предательство! Как раз в те дни, когда все должно было решиться! (Смотрит на него.) Знаешь, какое преступление, по-моему, подлее всех, на какие только способен человек?

Фулдал. Нет. Какое же?

Боркман. Не убийство, не воровство, не ночной грабеж. Даже не клятвопреступление. В таких случаях человек имеет большею частью дело с людьми, ему ненавистными, или с посторонними, совершенно чужими ему людьми.

Фулдал. Ну, так самое подлое преступление, Йун Габриэль?..

Боркман (отчеканивая). Самое подлое — злоупотребление доверием друга.

Фулдал (с некоторым сомнением). Послушай, однако…

Боркман (запальчиво). Что ты хочешь сказать?.. Я уж вижу — что, по твоему лицу вижу. Но тут это ни при чем. Вкладчики получили бы все свое обратно в целости. Все как есть, до последней крохи!.. Нет, самое подлое преступление, на какое только способен человек, — это злоупотребление письмами друга… оглашение на весь мир того, что было доверено с глазу на глаз, как бы на ухо в пустой, темной, запертой наглухо комнате. Человек, способный прибегать к подобным средствам, насквозь пропитан и отравлен, зачумлен моралью сверхподлецов. И такой-то друг был у меня… Он и погубил меня.

Фулдал. Догадываюсь, на кого ты намекаешь.

Боркман. Не было уголка в моей душе, которого бы я не открыл ему. И вот, когда минута настала, он обратил против меня то оружие, которое я сам же дал ему в руки.

Фулдал. Я никогда не мог понять, почему он, в сущности… Конечно, разное говорили в ту пору…

Боркман. Что говорили? Скажи. Я ведь до сих пор ничего на знаю. Меня сейчас же… изолировали. Что говорили тогда, Вильхельм?

Фулдал. Говорили, что тебя прочили в министры.

Боркман. Мне предлагали, но я отказался.

Фулдал. Значит, ты не стоял ему поперек дороги?

Боркман. Нет. Он не потому и предал меня.

Фулдал. Тогда я, право, не пойму…

Боркман. Я, пожалуй, скажу тебе, Вильхельм.

Фулдал. Ну?

Боркман. Тут вышла… дело в некотором роде шло о женщинах.

Фулдал. О женщинах? Но, однако, Йун Габриэль…

Боркман (перебивая). Да, да, да! Мы не будем вспоминать эти старые, глупые истории… Ну, в министры-то не попали ни я, ни он.

Фулдал. Но он далеко шагнул.

Боркман. А я пал!

Фулдал. О, это такая трагедия…

Боркман (кивая). Такая же почти, как и твоя, если подумать хорошенько.

Фулдал (простодушно). Да, уж по крайней мере.

Боркман (посмеиваясь). А с другой стороны, это, право, своего рода комедия.

Фулдал. Комедия? Это?

Боркман. Да. По-видимому, так выходит… теперь. Ты вот послушай только…

Фулдал. Ну, ну?

Боркман. Ты ведь не встретил сегодня Фриды?

Фулдал. Нет.

Боркман. Ну вот, пока мы с тобой сидим тут, она сидит и играет танцы у того, кто предал и разорил меня.

Фулдал. Я и не подозревал ничего такого!

Боркман. Да, она забрала свои ноты и отправилась от меня туда, в барский дом.

Фулдал (как бы извиняясь). Да, да, бедняжка…

Боркман. И угадай-ка, для кого она играет… между прочими?

Фулдал. Ну?

Боркман. Для моего сына.

Фулдал. Как?

Боркман. Да. Каково тебе покажется, Вильхельм? Мой сын танцует там сегодня. Ну, так не комедия ли это, как я говорю?

Фулдал. Так он, верно, ничего не знает.

Боркман. Чего не знает?

Фулдал. Верно, он не знает, что тот… этот… ну…

Боркман. Да ты называй его, не стесняйся. Теперь ничего, я вынесу.

Фулдал. Я уверен, что твой сын не знает всей сути, Йун Габриэль.

Боркман (угрюмо сидит, барабаня пальцами по столу). Он знает все, даю тебе слово.

Фулдал. Так… как же ты миришься с мыслью, что твой сын может бывать в том доме?

Боркман (качая головой). Мой сын, должно быть, смотрит на вещи иными глазами, чем его отец. Я готов поклясться, что он на стороне моих врагов! Ему, верно, как и им, кажется, что адвокат Хинкель только исполнял свой проклятый долг, предавая меня.

Фулдал. Но, дорогой мой, кто же мог представить твоему сыну дело в таком свете?

Боркман. Кто? Ты забыл, кто воспитывал его? Сначала тетка… с шести-семи лет, а потом мать!

Фулдал. Я думаю, ты несправедлив к ним в данном случае.

Боркман (запальчиво). Я никогда не бываю несправедлив к людям! И говорю тебе, обе они восстанавливали его против меня!

Фулдал (робко). Да, да, да, тогда, верно, уж так.

Боркман (гневно). О, эти женщины! Они портят и усложняют нам жизнь! Коверкают всю нашу судьбу, весь наш победный путь!

Фулдал. Не все же!

Боркман. Не все? Так назови мне хоть одну достойную!

Фулдал. То-то и есть, — я знаю лишь немногих, а из них нет ни одной такой.

Боркман (презрительно фыркая). Так велик от них прок, если и есть такие женщины… да их не знаешь!

Фулдал (горячо). Нет, Йун Габриэль, прок все-таки есть. Какое счастье, какая благодать сознавать, что где-то там, вдали, существует все-таки настоящая женщина.

Боркман (нетерпеливо передвигаясь на диване). Поди ты со своими поэтическими бреднями!

Фулдал (глядит на него глубоко оскорбленный). Ты называешь самую святую мою веру поэтическими бреднями?

Боркман (жестко). Да, называю! Вот тебе и причина, почему ты не пробил себе дороги. Бросил бы ты все эти бредни, так, пожалуй, я еще помог бы тебе стать на ноги, пробиться.

Фулдал (сдерживая негодование). Где уж тебе!

Боркман. Да, да, только бы мне вновь стать у власти.

Фулдал. Ну, этого, верно, не скоро дождешься.

Боркман (запальчиво). По-твоему, пожалуй, никогда не дождаться? Отвечай!

Фулдал. Что ж мне отвечать!

Боркман (встает и говорит холодным, надменным тоном, указывая на дверь). Так ты мне больше не нужен.

Фулдал (привстав). Не нужен?..

Боркман, Раз ты не веришь, что в моей судьбе произойдет переворот…

Фулдал. Да не могу же я верить наперекор здравому смыслу!.. Конечно, ты-то нуждаешься в удовлетворении, но…

Боркман. Дальше, дальше!

Фулдал. Я хоть и не кончил курса, а все-таки кое-чему учился в свое время…

Боркман (быстро). По-твоему, это невозможно?

Фулдал. И примеров таких не бывало.

Боркман. Примеры излишни для людей исключительных.

Фулдал. Таких соображений закон не знает.

Боркман (жестко и решительно). Ты не поэт, Вильхельм.

Фулдал (невольно складывая руки). Ты это говоришь вполне серьезно?

Боркман (уклоняясь от ответа). Мы только даром тратим друг на друга время. Лучше тебе не приходить больше.

Фулдал. Так ты хочешь, чтобы я оставил тебя?

Боркман (не глядя на него). Ты больше мне не нужен.

Фулдал (покорно, взяв папку). Да, да, да, пожалуй.

Боркман. Значит, ты все время лгал мне.

Фулдал (качая головой). Никогда я не лгал, Йун Габриэль.

Боркман. Разве ты не лгал мне, поддерживая во мне все время надежду и веру, доверие к самому себе?

Фулдал. Лжи не было, пока ты верил в мое призвание. Пока ты верил в меня — я верил в тебя.

Боркман. Так мы взаимно обманывали друг друга. И быть может, самих себя… оба.

Фулдал. Не в этом ли, в сущности, и состоит дружба, Йун Габриэль?

Боркман (с горькой усмешкой). Да, дружба — это обман. Ты прав. Это я уже испытал и раньше.

Фулдал (смотрит на него). Я не поэт! И ты мог высказать это мне так безжалостно!..

Боркман (несколько мягче). Ну, я ведь не знаток по этой части.

Фулдал. Пожалуй, больший знаток, чем сам думаешь. Боркман. Я?

Фулдал (тихо). Да, ты. На меня на самого, видишь ли, иногда находило сомнение. Да. Ужасное сомнение… что я загубил свою жизнь из-за бредней.

Боркман. Если ты сам сомневаешься в себе — твое дело плохо.

Фулдал. Вот для меня и было таким утешением приходить сюда к тебе и находить опору в тебе… Ты ведь верил.

(Берет свою шляпу.) Но теперь ты мне чужой.

Боркман. И ты мне.

Фулдал. Прощай, Йун Габриэль.

Боркман. Прощай, Вильхельм.

Фулдал уходит в дверь налево. Боркман стоит с минуту, вперив взор в закрывшуюся дверь, затем делает движение, как бы намереваясь вернуть Фулдала, но, одумавшись, начинает ходить взад и вперед по комнате, заложив руки за спину. Потом останавливается у дивана и тушит лампу на столе. В зале распространяется полумрак. Немного погодя слышится стук в маленькую дверь налево в задней стене.

(Вздрагивает, оборачивается и спрашивает громко.) Кто там?

Никто не отвечает, но стук повторяется.

(Не двигаясь с места.) Кто там? Войдите!

Входит Элла Рентхейм с зажженной свечой в руках. Она в том же черном платье, на плечи наброшено пальто.

(Глядит на нее, широко раскрыв глаза.) Кто вы? Что вам надо от меня?

Элла Рентхейм (затворяет за собою дверь и приближается к нему). Это я, Боркман. (Ставит свечу на пианино и сама останавливается около.)

Боркман (стоит как пораженный ударом молнии; глядит на нее не отрываясь и шепчет). Это… это Элла? Элла Рентхейм?

Элла Рентхейм. Да… «Твоя» Элла, как ты звал меня прежде. Когда-то. Давно-давно.

Боркман (по-прежнему). Да, это ты, Элла… Теперь я вижу.

Элла Рентхейм. Узнаешь меня?

Боркман. Теперь начинаю…

Элла Рентхейм. Годы жестоко изменили меня, Боркман. Не правда ли?

Боркман (принужденно). Да, ты несколько изменилась. Так, на первый взгляд…

Элла Рентхейм. Темные локоны не вьются больше у меня по плечам… Ты, бывало, любил навивать их на пальцы.

Боркман (живо). Да, да! Теперь я вижу, Элла! Ты переменила прическу.

Элла Рентхейм (с грустной улыбкой). Именно. Все дело в прическе.

Боркман (желая переменить тему). А я и не знал, что ты в наших краях.

Элла Рентхейм. Я только что приехала.

Боркман, Зачем же ты приехала… теперь, зимой?

Элла Рентхейм. Сейчас узнаешь.

Боркман. Тебе что-нибудь надо от меня?

Элла Рентхейм. И от тебя. Но если уж говорить об этом, то надо начать издалека.

Боркман. Ты, верно, устала?

Элла Рентхейм. Да, устала.

Боркман. Так не присядешь ли? Вот там — на диване.

Элла Рентхейм. Спасибо. Мне надо присесть. (Идет направо и садится на диван, в переднем углу.)

Боркман остается стоять возле стола, заложив за спину руки, и смотрит на Эллу. Короткое молчание.

Давно-давно не встречались мы лицом к лицу, Боркман.

Боркман (угрюмо). Давно-давно. И вспоминать страшно, что отделяет нас от того времени.

Элла Рентхейм. Целая жизнь человеческая. Загубленная человеческая жизнь.

Боркман (бросая на нее пронизывающий взгляд). Загубленная!

Элла Рентхейм. Именно загубленная. И даже не одна, а две… обе наши жизни.

Боркман (сухим, деловым тоном). Я еще не считаю свою жизнь загубленной.

Элла Рентхейм. Ну, а мою жизнь?

Боркман. Тут ты сама виновата, Элла.

Элла Рентхейм (вздрагивая). И это ты говоришь, ты!

Боркман. Ты отлично могла быть счастливой и без меня.

Элла Рентхейм. Ты думаешь?

Боркман. Если б только сама захотела.

Элла Рентхейм (с горечью). Да, да, знаю — другой был готов взять меня когда угодно…

Боркман. Но ты отказала ему…

Элла Рентхейм. Отказала.

Боркман. И не раз. А несколько раз подряд. Отказывала из года в год…

Элла Рентхейм (презрительно). Из года в год продолжала отталкивать от себя счастье? Так, что ли?

Боркман. Ты отлично могла бы быть счастлива и с ним. И я тогда был бы спасен.

Элла Рентхейм. Ты?..

Боркман. Да, ты бы спасла меня, Элла.

Элла Рентхейм. Почему ты так думаешь?

Боркман. Он полагал, что это я стою между вами… я причина этих твоих… вечных отказов. И он отомстил. Ему это было легко — у него были в руках все мои неосторожные, донельзя откровенные письма. Он пустил их в ход… И я погиб… на время то есть. Видишь, все это твоя вина, Элла!

Элла Рентхейм. Вот как, Боркман! В конце концов, пожалуй, я остаюсь виноватой перед тобой, в долгу у тебя?

Боркман. Как смотреть на дело. Я хорошо знаю, что я обязан тебе. Ты оставила за собой на аукционе этот дом, всю усадьбу, предоставила дом в полное распоряжение мне и… твоей сестре. Взяла к себе Эрхарта… заботилась о нем всячески…

«Йун Габриэль Боркман»

Элла Рентхейм. Пока мне позволяли…

Боркман. Пока позволяла твоя сестра, да. Я никогда не вмешивался в эти домашние дела… Так я хотел сказать, что знаю, какие жертвы ты принесла мне и твоей сестре. Но ты ведь и в состоянии была сделать это, Элла. И не могла же ты забыть, что этим была обязана мне.

Элла Рентхейм (возмущенная). Жестоко ошибаешься, Боркман! Мною руководила одна любовь и горячая привязанность к Эрхарту… и к тебе!

Боркман (перебивая). Прошу тебя, дорогая, не будем распространяться о чувствах и тому подобном. Я хочу, конечно, сказать лишь то, что я дал тебе средства сделать то, что ты сделала.

Элла Рентхейм (с улыбкой). Гм… средства, средства…

Боркман (горячо). Именно средства! Перед великим, генеральным сражением, когда я не мог щадить ни родных, ни друзей, когда я должен был ухватиться — и ухватился — за доверенные мне миллионы, я пощадил то, что принадлежало тебе, сберег все твое, хотя мог бы взять и пустить в оборот и это… как все остальное.

Элла Рентхейм (холодно и спокойно). Это совершенная правда, Боркман.

Боркман. Да, и вот… когда меня взяли, все твое оказалось неприкосновенным в кладовых банка.

Элла Рентхейм (взглянув на него). Я часто думала об этом… Почему ты, собственно, сберег все мое? И только мое?

Боркман. Почему?

Элла Рентхейм. Да, почему? Скажи.

Боркман (жестко, презрительно). Ты, пожалуй, подумаешь, что я хотел оставить себе запасной выход — на случай неудачи?

Элла Рентхейм. О нет! В то время тебе это вряд ли могло прийти в голову.

Боркман. Никогда не могло! Я был слишком уверен в победе.

Элла Рентхейм. Так почему же все-таки?

Боркман (пожимая плечами). Ах, Элла, не так-то легко припомнить мотивы, которыми ты руководствовался десятка полтора лет назад. Я припоминаю только, что, строя в тиши свои грандиозные планы, я чувствовал себя чем-то вроде воздухоплавателя. В бессонные ночи я как будто накачивал свой гигантский шар, готовясь переплыть неведомый, полный опасностей мировой океан.

Элла Рентхейм (улыбаясь). Да ведь ты же никогда не сомневался в победе.

Боркман (нетерпеливо). Таковы люди, Элла. Они сомневаются и верят — сразу. (Как бы про себя,) Вот почему, должно быть, я и не хотел взять с собою на шаре тебя с твоим достоянием.

Элла Рентхейм (напряженно). Почему же? Скажи — почему?

Боркман (глядя в сторону). Не очень-то охотно берут с собой в такой путь то, что всего дороже.

Элла Рентхейм. Ты брал с собою то, что было тебе всего дороже. Все свое будущее… свою жизнь…

Боркман. Жизнь не всегда самое дорогое.

Элла Рентхейм (задыхаясь). Тебе так казалось тогда?

Боркман. Теперь мне так кажется.

Элла Рентхейм. Что я была тебе дороже всего?

Боркман. Да, выходит так…

Элла Рентхейм. Но ты еще задолго до того изменил мне… и женился… на другой.

Боркман. Изменил тебе, говоришь? Должна же ты понимать, что были, значит, высшие… или другие соображения… которые принудили меня. Без его помощи я бы не пробился.

Элла Рентхейм (стараясь побороть свое волнение). Ты, значит, изменил мне из высших соображений.

Боркман. Я не мог обойтись без его помощи. А он ценой своей помощи назначил тебя.

Элла Рентхейм. И ты не постоял за ценой. Уплатил сполна. Не торгуясь.

Боркман. Другого выбора не было. Или победить, или пасть.

Элла Рентхейм (дрожащим голосом, глядя на него). Но тогда правду ли ты говоришь, что я была тебе в то время дороже всего на свете?

Боркман. И в то время, и после. Долго-долго спустя.

Элла Рентхейм. И все-таки ты променял меня тогда… Торговался с другим человеком за свое право любить. Продал мою любовь за… пост директора банка!

Боркман (угрюмо, подавленно). Необходимость заставила меня, Элла.

Элла Рентхейм (вся дрожа, вне себя поднимается с дивана). Преступник!

Боркман (вздрагивает, но овладевает собою). Это слово я слышу не впервые.

Элла Рентхейм. О, не думай, что я говорю о том, в чем ты мог провиниться перед законом и правом! Что мне за дело до того, как ты распорядился всеми этими акциями и облигациями или что там было еще! Если бы только мне было позволено стать рядом с тобой, когда все обрушилось на твою голову…

Боркман (напряженно). Что тогда, Элла?

Элла Рентхейм. Верь мне, я с радостью разделила бы с тобою все. И стыд, и разорение, все, все! Помогла бы тебе перенести все!

Боркман. И ты бы захотела? Смогла бы?

Элла Рентхейм. И захотела бы, и смогла! Тогда ведь я еще не знала о твоем огромном, ужасном преступлении…

Боркман. О каком? Что ты имеешь в виду?

Элла Рентхейм. Я имею в виду преступление, за которое нет прощения.

Боркман (вперив в нее взгляд). Ты себя не помнишь, Элла.

Элла Рентхейм (подступая к нему). Ты убийца! Ты совершил великий, смертный грех!

Боркман (отступая к пианино). Да ты в уме, Элла?

Элла Рентхейм. Ты убил во мне душу, живую душу, способную любить! (Подступая к нему.) Понимаешь, что это значит! В Библии говорится об одном загадочном грехе, за который нет прощения. Прежде я никогда не понимала, что это за грех. Теперь понимаю. Самый великий, неискупимый грех — это умертвить живую душу в человеке, душу, способную любить!

Боркман. И по-твоему, я повинен в этом?

Элла Рентхейм. Да, повинен! Я, собственно, и не знала, что, в сущности, постигло меня, — не знала до сегодняшнего дня. Твою измену мне ради Гунхильд я приписывала обыкновенному мужскому непостоянству с твоей стороны и бессердечным уловкам — с ее. И мне почти кажется, что я презирала тебя немножко, вопреки всему. Но теперь я вижу: ты изменил любимой женщине. Мне, мне, мне! Ты мог ради выгоды продать то, что было тебе самому дороже всего на свете! Ты повинен в двойном убийстве! Убил и свою и мою душу!

Боркман (овладев собой, холодно). Как я узнаю твои страстный, необузданный нрав, Элла! Конечно, тебе вполне естественно смотреть на дело так. Ты ведь женщина. И для тебя, как видно, и нет ничего другого на свете…

Элла Рентхейм. Нет и не было!

Боркман. Ничего, кроме велений сердца…

Элла Рентхейм. Ничего больше! Ничего больше! Совершенно верно.

Боркман. Но ты помни, что я мужчина. Как женщина ты была мне дороже всего на свете. Но если на то пошло — одну женщину всегда можно заменить другой.

Элла Рентхейм (смотрит на него с усмешкой). Ты пришел к этому заключению, женившись на Гунхильд?

Боркман. Нет. Но у меня были свои задачи в жизни, и они помогли мне перенести и это. Я хотел объединить в своих руках все источники власти в этой стране. Все богатства, которыми кишат здесь земля и скалы, леса и море… хотел я подчинить себе, обеспечить свою власть и тем создать благосостояние тысяч и тысяч людей.

Элла Рентхейм (вся уйдя в воспоминания). Я знаю. Много вечеров провели мы, беседуя о твоих планах…

Боркман. Да, с тобою я мог беседовать, Элла.

Элла Рентхейм. Я шутила над твоими планами и спрашивала тебя, не хочешь ли ты разбудить всех дремлющих духов золота.

Боркман (кивая). Я припоминаю это выражение. (Медленно.) Всех дремлющих духов золота.

Элла Рентхейм. Но ты-то не шутил. Ты говорил: «Да, да, Элла, я именно этого и хочу».

Боркман. Так оно и было. Мне только надо было твердо стать ногой на первую ступень… А это зависело тогда от одного человека. Он мог и хотел доставить мне руководящее положение в банке, если я, со своей стороны…

Элла Рентхейм. Так, так! Если ты, со своей стороны, откажешься от любимой… и безгранично любившей тебя женщины.

Боркман. Я знал его непреодолимую страсть к тебе. Знал, что он никогда ни на каком другом условии…

Элла Рентхейм. И ты ударил по рукам.

Боркман (горячо). Да, Элла! Жажда власти была во мне так непреодолима! Я ударил по рукам. Должен был. И он помог мне взобраться до половины той заманчивой высоты, куда я стремился. Я все поднимался и поднимался. Год за годом все поднимался…

Элла Рентхейм. И я была как бы вычеркнута из твоей жизни.

Боркман. И все-таки он в конце концов столкнул меня в пропасть. Из-за тебя, Элла.

Элла Рентхейм (после короткого раздумья). Боркман… не кажется ли тебе, что над нашими отношениями как будто тяготело какое-то проклятие?

Боркман (взглянув на нее). Проклятие?

Элла Рентхейм. Да. Не так ли?

Боркман (тревожно). Но почему же, собственно? (Порывисто.) Ах, Элла! Скоро я перестану понимать, кто прав — я или ты!

Элла Рентхейм. Ты совершил грех. Ты умертвил во мне всякую человеческую радость.

Боркман (со страхом). Не говори так, Элла!

Элла Рентхейм. По крайней мере, всякую человеческую радость, свойственную женщине. С того времени, как твой образ начал тускнеть в моем сердце, для меня как будто закатилось солнце жизни. И год от году мне становилось все труднее и труднее — под конец совершенно невозможно любить что-либо живое на свете. Ни людей, ни животных, ни растения. Только одного-единственного…

Боркман. Кого же?..

Элла Рентхейм. Да Эрхарта, конечно!

Боркман. Эрхарта?

Элла Рентхейм. Эрхарта — твоего, твоего сына, Боркман!

Боркман. Так он в самом деле был тебе так дорог?

Элла Рентхейм. Зачем иначе я взяла бы его к себе и держала у себя так долго, как только могла? Зачем?

Боркман. Я думал, из сострадания. Как и все остальное.

Элла Рентхейм (с глубоким внутренним волнением). Из сострадания! Ха-ха! Я не знала сострадания с тех пор… как ты изменил мне. Я стала совершенно не способна к таким чувствам. Бывало, придет ко мне в кухню бедный, голодный, иззябший ребенок и плачет, просит поесть, — я поручала его кухарке. Никогда не чувствовала я потребности взять ребенка к себе, согреть его у своего камина, порадоваться, глядя, как он ест досыта. В молодости я никогда не была такою, я это ясно помню. Лишь благодаря тебе во мне и вокруг меня все стало так пусто, бесплодно, как в пустыне.

Боркман. Только не для Эрхарта?

Элла Рентхейм. Да. Не для твоего сына. Но зато для всего, для всего живого. Ты обманул меня, лишив материнских радостей и счастья. И материнских забот и слез тоже. И последнее было, пожалуй, самым горьким лишением для меня.

Боркман. Что ты говоришь, Элла!

Элла Рентхейм. Как знать? Может быть, мне именно всего нужнее были бы материнские заботы и слезы. (Со все возрастающим волнением.) Но я не в силах была примириться с этим лишением тогда. Потому я взяла к себе Эрхарта. И сумела завоевать его. Завоевала его нежную, любящую детскую душу. И он был моим всецело, пока… О!..

Боркман. Пока?..

Элла Рентхейм. Пока его мать, то есть его родная мать, не отняла его у меня.

Боркман. Верно, так надо было. Надо было перевезти его в город.

Элла Рентхейм (ломая руки). Но я не могу выносить одиночества! Пустоты! Утраты любви твоего сына!

Боркман (с недобрым огоньком во взоре). Гм!.. Ты, верно, и не утратила ее, Элла. Мудрено перенести свою любовь на… кого-нибудь там… внизу.

Элла Рентхейм. Я лишилась своего Эрхарта именно здесь, и она вновь завоевала его. Или еще кто-нибудь. Это ясно видно из его писем, которые он мне пишет время от времени.

Боркман. Так ты не за ним ли и приехала сюда?

Элла Рентхейм. Да, если только это будет возможно!..

Боркман. Это будет возможно, раз ты так непременно хочешь. Ты ведь имеешь на него самые большие, неотъемлемые права.

Элла Рентхейм. Ах! Права, права! Что мне права! Если он не вернется добровольно, он не будет моим всецело. А этого-то одного я и хочу! Я хочу, чтобы сердце моего ребенка было теперь моим, моим всецело, безраздельно!

Боркман. Не забудь, что Эрхарту уже за двадцать. И долго владеть его сердцем ты, конечно, не можешь рассчитывать… Безраздельно, как ты говоришь.

Элла Рентхейм (со скорбной улыбкой). Особенно долго и не нужно.

Боркман. Как? Я думал, что если ты чего добиваешься, так уж на всю жизнь.

Элла Рентхейм. Да. Но это не значит надолго.

Боркман (пораженный). Что ты хочешь сказать?

Элла Рентхейм. Ты ведь знаешь, что я все хвораю последние годы?

Боркман. Разве?

Элла Рентхейм. Ты не знаешь?

Боркман. Нет, собственно говоря…

Элла Рентхейм (с изумлением глядя на него). Эрхарт разве не рассказывал тебе?

Боркман. Нет, говорить-то, я думаю, говорил. Я, впрочем, редко вижу его. Почти совсем не вижу. Кто-то там, внизу… отстраняет его от меня. Понимаешь, отстраняет.

Элла Рентхейм. Ты уверен в этом, Боркман?

Боркман (меняя тон). Конечно, уверен. Так ты все хвораешь, Элла?

Элла Рентхейм. Да, хвораю. А теперь, осенью, мне стало уж так плохо, что пришлось поехать сюда посоветоваться с более сведущими докторами.

Боркман. Ты, верно, уже и советовалась?

Элла Рентхейм. Да, утром сегодня.

Боркман. И что же?

Элла Рентхейм. Они подтвердили мои подозрения, которые я и сама уже давно питала…

Боркман. Ну?

Элла Рентхейм (просто и спокойно). Болезнь моя смертельна, Боркман.

Боркман. Полно, не верь, Элла!

Элла Рентхейм. От этой болезни нет излечения, нет спасения. Врачи не знают никаких средств. Надо предоставить ей идти своим чередом. Остановить нельзя. Разве облегчить немного. И то хорошо.

Боркман. Но ведь это может еще долго протянуться, поверь мне.

Элла Рентхейм. Зиму, вероятно, протяну, сказали мне.

Боркман (рассеянно). Ну да, зима ведь долго тянется.

Элла Рентхейм (тихо). Во всяком случае, довольно долго протянется для меня.

Боркман (спохватившись). Но откуда, скажи на милость, взялась у тебя эта болезнь? Ты, конечно, вела здоровую, правильную жизнь… Откуда же это взялось?

Элла Рентхейм (глядя на него). Врачи говорят, что у меня, верно, были тяжелые нравственные потрясения.

Боркман (запальчиво). Нравственные потрясения! А, понимаю! Это, значит, моя вина!

Элла Рентхейм (со все возрастающим внутренним жаром). Об этом поздно толковать! Но прежде чем меня не станет, мне надо вернуть себе свою единственную сердечную привязанность! Мне так невыразимо тяжело думать, что я покину все живое, уйду от солнца, света, воздуха, не оставив по себе здесь ни единой души, кто бы думал обо мне, вспоминал меня с любовью и грустью, как вспоминает сын умершую мать.

Боркман (после короткой паузы). Возьми его, Элла, если можешь.

Элла Рентхейм (живо). Ты согласен! Ты можешь согласиться?

Боркман (угрюмо). Да. И это не бог весть какая жертва с моей стороны. Все равно он не мой.

Элла Рентхейм. Благодарю! Все-таки благодарю тебя за эту жертву! Но тогда я попрошу тебя еще об одном… И это крайне важно для меня, Боркман.

Боркман. Так говори.

Элла Рентхейм. Ты, может статься, сочтешь это ребячеством с моей стороны… не поймешь меня…

Боркман. Да говори, говори же!

Элла Рентхейм. Меня скоро не будет, но после меня останется немало…

Боркман. Да, да.

Элла Рентхейм. Все это я думаю оставить Эрхарту.

Боркман. У тебя, в сущности, и нет никого ближе.

Элла Рентхейм (с теплым чувством). Да, ближе его у меня никого нет.

Боркман. Никого из твоего собственного рода. Ты последняя.

Элла Рентхейм (медленно кивая). Именно. И с моею смертью… умрет самое имя Рентхеймов. Эта мысль удручает меня. Вычеркнута из жизни совсем. Даже имени не останется…

Боркман (вскакивая). А, я вижу, куда ты клонишь!

Элла Рентхейм (страстно). Не дай же этому сбыться! Позволь Эрхарту принять мое имя!

Боркман (сурово глядя на нее). Я понимаю тебя. Ты хочешь избавить моего сына от имени отца. Вот в чем все дело.

Элла Рентхейм. Никогда! Я бы сама с такою гордостью и радостью носила его вместе с тобою! Но пойми… мать, которая скоро умрет… Имя связывает крепче, чем ты думаешь, Боркман!

Боркман (сухо и гордо). Хорошо, хорошо, Элла. У меня хватит мужества одному носить свое имя.

Элла Рентхейм (схватив его руки, крепко сжимает их). Благодарю, благодарю! Теперь мы вполне квиты! Да, да, пусть будет так! Ты загладил все, что мог. Когда я умру, после меня останется Эрхарт Рентхейм!

Маленькая дверь отворяется настежь, и на пороге показывается фру Боркман в наброшенной на голову большой шали.

Фру Боркман (вне себя). Никогда в жизни Эрхарт не будет носить этого имени!

Элла Рентхейм (отступая). Гунхильд!

Боркман (жестко, с угрозой в голосе). Никто не имеет права входить сюда ко мне!

Фру Боркман (делая шаг вперед). Я присваиваю себе это право!

Боркман (бросаясь ей навстречу). Что тебе нужно от меня?

Фру Боркман. Я хочу бороться за тебя, защитить тебя от злых сил!

Элла Рентхейм. Злейшие силы — в тебе самой, Гунхильд!

Фру Боркман (жестко). И пусть так. (Угрожающе поднимая руку.) Но говорю тебе: он будет носить имя своего отца! И носить с честью. Он вновь прославит это имя! И я одна хочу быть его матерью! Я одна! Сердце моего сына должно принадлежать мне. Мне, и никому больше! (Уходит, закрывая за собою двери.)

Элла Рентхейм (вся дрожа, потрясенная до глубины души). Боркман!.. Эрхарт погибнет в этой борьбе… Вы с Гунхильд должны столковаться. Нам надо сейчас же спуститься к ней.

Боркман (глядя на нее). Нам? И мне тоже, по-твоему?

Элла Рентхейм. Обоим.

Боркман (качая головой). Она тверда, Элла. Она тверда, как та руда, которую я когда-то мечтал вызвать из скал.

Элла Рентхейм. Попытайся все-таки.

Боркман, не отвечая, нерешительно смотрит на нее.

Действие третье

Гостиная фру Боркман. На столе перед канапе по-прежнему горит лампа. На веранде лампа потушена, темно. Фру Боркман, сильно взволнованная, в наброшенной на голову шали входит из передней, направляется к окну и слегка откидывает гардину, затем садится у печки, но сейчас же вскакивает, идет и дергает сонетку.

Ожидает с минуту, никто не является. Она звонит вторично, сильнее. Немного погодя входит из передней горничная, заспанная, недовольная, в наскоро наброшенном платье.

Фру Боркман (с нетерпением). Куда вы пропали, Малене? Я звонила два раза!

Горничная. Слышала, барыня.

Фру Боркман. И все-таки не являлись!

Горничная (недовольным тоном). Надо же было мне накинуть на себя что-нибудь.

Фру Боркман. Да, вам надо одеться как следует. Вам придется сейчас сбегать за моим сыном.

Горничная (с удивлением смотрит на нее). За господином студентом?

Фру Боркман. Да. Вы только передайте, что мне надо поговорить с ним и чтобы он сейчас же шел домой.

Горничная (кисло). Так лучше разбудить управительского кучера.

Фру Боркман. Это зачем?

Горничная. Чтобы он заложил санки. В такую метель, вечером…

Фру Боркман. Пустяки. Только идите поскорее. Ведь это здесь, за углом.

Горничная. Нет, барыня, вовсе не за углом.

Фру Боркман. Да конечно же. Не знаете вы, что ли, где дом адвоката Хинкеля?

Горничная (колко). Ах, вот что! Так господин студент там сегодня?

Фру Боркман (пораженная). А где же ему еще быть?

Горничная (сдерживая улыбку). Я думала, где он обыкновенно бывает.

Фру Боркман. Где же?

Горничная. Да у этой… фру Вильтон, что ли, как ее зовут.

Фру Боркман. У фру Вильтон? Мой сын вовсе не бывает там так часто.

Горничная (бормочет). Говорят, каждый день.

Фру Боркман. Все это одни сплетни, Малене. Так ступайте к адвокату Хинкелю и постарайтесь вызвать Эрхарта.

Горничная (вскинув голову). Ну что ж, пойти-то я пойду. (Направляется к двери в переднюю.)

В это время дверь отворяется, и на пороге показываются Элла Рентхейм и Боркман.

Фру Боркман (отшатываясь). Что это значит?

Горничная (испуганно всплескивает руками). Ох, господи Иисусе!

Фру Боркман (шепотом, ей). Скажите, чтобы он шел сию минуту!

Горничная (тихо). Да, да, барыня.

Элла Рентхейм и за пей Боркман входят в комнату. Горничная, прошмыгнув мимо них в дверь, закрывает ее за собой. Короткая пауза.

Фру Боркман (овладев собою, обращается к Элле). Что ему нужно здесь, у меня?

Элла Рентхейм. Он хочет попытаться объясниться с тобою, Гунхильд.

Фру Боркман. Он еще никогда не пытался.

Элла Рентхейм. А сегодня хочет.

Фру Боркман. В последний раз мы стояли лицом к лицу на суде, когда меня вызывали для объяснений…

Боркман (подходя ближе). А сегодня я хочу дать объяснения.

Фру Боркман (смотрит на него). Ты!

Боркман. Не насчет своего проступка. Он известен всему свету.

Фру Боркман (с тяжелым вздохом). Да, это святая истина. Он известен всему свету.

Боркман. Но свету неизвестно, почему я дошел до этого. Почему должен был дойти. Люди не понимают, что я должен был поступить так, потому что я был самим собою — Йуном Габриэлем Боркманом, и никем иным. Вот что я хочу попытаться объяснить тебе.

Фру Боркман (качая головой). Не нужно. Побуждения никого не оправдывают. Влечения тоже.

Боркман. Оправдывают — в собственных глазах человека.

Фру Боркман (отмахиваясь рукой). Ах, оставь это! Я уж думать устала о твоих темных делах.

Боркман. Я тоже. За те пять бесконечных лет в одиночной камере… и в другом месте… у меня было довольно досуга. А за эти восемь лет наверху, в зале, — еще больше. Я пересмотрел свое дело вновь… самолично. И не раз. Я сам был своим обвинителем, своим защитником и своим судьей. Более беспристрастным, чем кто-либо другой, осмелюсь сказать. Я ходил там взад и вперед по зале и рассматривал, переворачивал на все лады каждый свой поступок. Рассматривал со всех сторон так же беспощадно, так же безжалостно, как любой адвокат. И вот постоянный результат всех моих размышлений: если я и виноват, то лишь перед самим собою.

Фру Боркман. Даже не передо мною? И не перед сыном?

Боркман. Ты и он подразумеваетесь само собою, когда я говорю о себе.

Фру Боркман. А перед сотнями других? Перед теми, кого ты, говорят, разорил?

Боркман (разгорячась). В моих руках была власть! И потом… это непреодолимое внутреннее влечение! По всей стране были рассыпаны скованные миллионы, скрытые глубоко в недрах скал, и они взывали ко мне! Молили освободить их. Никто другой не слышал их. Я один!

Фру Боркман. Да, к позору имени Боркман.

Боркман. Посмотрел бы я, как поступили бы другие на моем месте, будь у них в руках та же власть!

Фру Боркман. Никто, никто, кроме тебя, не сделал бы этого.

Боркман. Может быть, и нет. Но тогда потому лишь, что у них не оказалось бы моих сил и способностей. А если б они и сделали, то совсем по иным побуждениям, чем я. Тогда и самое дело вышло бы иным. Одним словом, я оправдал самого себя.

Элла Рентхейм (мягко, умоляюще). Можешь ли ты говорить так уверенно, Боркман?

Боркман (кивая). Оправдал себя в том деле. Но затем я пришел к страшному, уничтожающему самообвинению.

Фру Боркман. К какому же это?

Боркман. Я потерял даром восемь дорогих лет, расхаживая там, наверху! Я должен был тотчас же, как вышел на свободу, снова отдаться действительности… несокрушимой, чуждой всяких мечтаний действительности! Я должен был опять начать снизу и вновь подняться на высоту… еще выше прежнего… вопреки всему, что было!

Фру Боркман. О, поверь мне, это значило бы пережить сызнова ту же самую жизнь — и только.

Боркман (качает головой и внушительно говорит). Нового ничего не бывает. Но и то, что было, также не повторяется. Взгляд изменяет поступок. Переродившийся взгляд изменяет старый поступок… (Обрывая.) Ну, да тебе не понять.

Фру Боркман (отрывисто). Действительно, не понять.

Боркман. Именно в этом мое проклятие — никто никогда не понимал меня, ни одна душа человеческая.

Элла Рентхейм (глядит на него). Никто, Боркман?

Боркман. Исключая одной… быть может. Давным-давно. В те дни еще, когда мне казалось, что я не нуждаюсь в понимании. А после — никогда, никто! И у меня не было никого, кто бы бодрствовал подле меня, был бы готов позвать, когда нужно, разбудить меня, как ударом утреннего колокола, вдохновить меня, чтобы я вновь дерзнул. Внушить мне, что я не совершил ничего непоправимого!

Фру Боркман (с презрительным смехом). Так ты все-таки нуждаешься в таком внушении со стороны?

Боркман (вскипая гневом). Да, если весь свет шипит хором, что ты погибший человек, то поневоле иногда поддашься и готов бываешь сам поверить этому. (Гордо закидывая голову.) Но затем во мне опять поднимается и побеждает мое внутреннее убеждение. И оно оправдывает меня.

Фру Боркман (сурово смотрит на него). Почему ты никогда не попытался поискать у меня того понимания, о котором говоришь?

Боркман. Что толку, если бы я и пытался?

Фру Боркман (делая отстраняющий жест рукой). Ты никогда не любил никого, кроме себя самого, вот в чем вся суть.

Боркман (гордо). Я любил власть…

Фру Боркман. Власть — да!

Боркман. Власть — создавать, широко распространять человеческое счастье вокруг себя!

Фру Боркман. В твоей власти было когда-то сделать счастливою меня. Воспользовался ли ты этой властью?

Боркман (не глядя на нее). Дело редко обходится без жертв… при крушении…

Фру Боркман. А сына? Пользовался ли ты своей властью, жил ли когда-нибудь ради его счастья?

Боркман. Я не знаю его.

Фру Боркман. Правда. Ты даже не знаешь своего сына.

Боркман (жестко). Об этом позаботилась ты, его мать.

Фру Боркман (высокомерно смотрит на него). О, ты не знаешь, о чем я позаботилась!

Боркман. Ты?

Фру Боркман. Именно. Я одна.

Боркман. Так скажи.

Фру Боркман. Я позаботилась о твоей посмертной славе.

Боркман (с отрывистым, сухим смехом). О моей посмертной славе? Вот как! Это звучит почти так, словно я уже умер.

Фру Боркман. (многозначительно). Так оно и есть.

Боркман (медленно). Да, ты, пожалуй, права. (Вдруг вспыхивая.) Но нет, нет! Нет еще! Я был близок к этому, очень близок. Но теперь я проснулся. Вновь ожил. Передо мной еще жизнь. Я вижу ее, эту новую, светлую жизнь. Она еще в брожении и ждет меня. Погоди, и ты ее увидишь.

Фру Боркман (поднимая руку). И не мечтай больше о жизни! Оставайся смирно там, где лежишь!

Элла Рентхейм (с негодованием). Гунхильд! Гунхильд! Как ты можешь!

Фру Боркман (не слушая ее). А я воздвигну памятник над могилой!

Боркман. Позорный столб, что ли?

Фру Боркман (со все возрастающим жаром). Нет, это не будет памятник из камня или металла. И никто не вырежет на воздвигнутом мною памятнике оскорбительной надписи. Твою могильную жизнь обступят густою живою изгородью молодые отпрыски — кусты и деревья. Они закроют все, что было темного в твоей жизни. Скроют от глаз людских Йуна Габриэля Боркмана во мраке забвения!

Боркман (хрипло и резко). И ты берешься совершить это дело любви?

Фру Боркман. Не собственными силами. Об этом я не смею думать. Но я воспитала себе помощника, который положит на это дело свою жизнь. Его жизнь будет так чиста, высока и светла, что всякий след твоей темной жизни будет стерт с лица земли!

Боркман (мрачно и грозно). Говори прямо — ты подразумеваешь Эрхарта?

Фру Боркман (глядя на него в упор). Да, Эрхарта. Своего сына, от которого ты готов отречься… во искупление своих собственных деяний.

Боркман (бросив взгляд на Эллу). Во искупление самой тяжкой моей вины.

Фру Боркман (махнув рукой). Вины перед лицом посторонним, не больше. Нет, ты вспомни свою вину передо мною! (Торжествующе глядя на обоих.) Но он не послушается вас! Когда я крикну ему в час нужды, он придет! Он захочет быть со мной! Со мной, и ни с кем другим! (Прислушивается и вскрикивает.) Я слышу!.. Это он! Это он, Эрхарт!

Дверь распахивается, и вбегает Эрхарт в пальто и шляпе.

Эрхарт (бледный, испуганный). Мама! Ради бога, что такое? (Замечает Боркмана, стоящего налево у двери на веранду, вздрагивает и снимает шляпу. После короткой паузы.) Зачем ты вызвала меня, мама? Что случилось?

Фру Боркман (протягивая к нему руки). Я хочу видеть тебя, Эрхарт! Хочу, чтобы ты был со мной… всегда!

Эрхарт (запинаясь). Быть с тобою?.. Всегда! Что ты хочешь сказать?

Фру Боркман. Со мной, со мной! Тебя хотят отнять у меня!

Эрхарт (пораженный, отступает назад). А, так ты уже знаешь!

Фру Боркман. Да. И ты тоже?

Эрхарт (в недоумении). И я тоже? Конечно.

Фру Боркман. Ага! Вы уже сговорились! За моей спиной! Эрхарт! Эрхарт!

Эрхарт (поспешно). Мама! Скажи мне, что ты знаешь?

Фру Боркман. Все. Я знаю, что твоя тетка приехала сюда отнять тебя у меня.

Эрхарт. Тетя Элла!

Элла Рентхейм. Нет, сначала выслушай меня, Эрхарт!

Фру Боркман (продолжая). Она хочет, чтобы я уступила тебя ей! Хочет быть тебе вместо матери, Эрхарт! Хочет, чтобы ты с этих пор был ее сыном, а не моим. Хочет сделать тебя своим полным наследником. Взять у тебя твое имя и дать взамен свое!

Эрхарт. Тетя Элла, правда ли?

Элла Рентхейм. Правда.

Эрхарт. В первый раз слышу. Зачем же ты хочешь опять взять меня к себе?

Элла Рентхейм. Потому что я чувствую, что теряю тебя здесь…

Фру Боркман (жестко). Я отнимаю его у тебя! Что ж, это ведь в порядке вещей.

Элла Рентхейм (глядя на него с мольбой). Эрхарт! Я не в силах потерять тебя. Вспомни, я одинокая… умирающая женщина.

Эрхарт. Умирающая?..

Элла Рентхейм. Да, умирающая. Так хочешь ты остаться со мною до конца? Быть моим всецело! Быть для меня как бы родным сыном…

Фру Боркман (перебивая). Изменить своей матери и, быть может, своей жизненной задаче! Согласен ты на это, Эрхарт?

Элла Рентхейм. Я приговорена к смерти. Отвечай мне, Эрхарт!

Эрхарт (взволнованно, горячо). Тетя Элла, ты была так безгранично добра ко мне. Благодаря тебе мое детство было так безмятежно счастливо, как только вообще может быть, я думаю.

Фру Боркман. Эрхарт, Эрхарт!

Элла Рентхейм (Эрхарту). Какая радость для меня, что ты еще можешь смотреть на него так!

Эрхарт. Но я не могу теперь принести себя в жертву… посвятить тебе себя всецело, как сын.

Фру Боркман (с торжеством). Я так и знала! Тебе не взять его, Элла! Не взять!

Элла Рентхейм (удрученно). Вижу. Ты отвоевала его.

Фру Боркман. Да, да, он мой и останется моим! Эрхарт, не правда ли? Нам с тобой предстоит еще пройти хороший конец рука об руку.

Эрхарт (борясь с собой). Мама! Лучше уж признаться тебе во всем начистоту.

Фру Боркман (напряженно). Ну?

Эрхарт. Пожалуй, небольшой конец осталось нам идти с тобой рука об руку, мама.

Фру Боркман (как пораженная громом). Что ты хочешь сказать?

Эрхарт (собравшись с духом). Ах, мама, я же молод! Право, я наконец задохнусь тут в четырех стенах!

Фру Боркман. Тут… у меня!

Эрхарт. Ну да, у тебя, мама.

Элла Рентхейм. Так поедем со мной, Эрхарт!

Эрхарт. О тетя! И у тебя ничуть не лучше. Только в другом роде. Но не лучше. Для меня не лучше. Розы, лаванда — та же духота, что и здесь.

Фру Боркман (потрясенная, но уже овладевшая собою). Здесь, у твоей матери, духота, говоришь ты!

Эрхарт (с возрастающим раздражением). Да, я не знаю, как назвать иначе. Эта вечная болезненная заботливость… это обожание… или что там еще! Я больше не вынесу этого!

Фру Боркман (устремив на него глубокий, серьезный взгляд). Ты забываешь, чему посвятил свою жизнь, Эрхарт?

Эрхарт (порывисто). Скажи лучше, чему ты посвятила мою жизнь. Твоя воля была моей! Собственной воли я не смел иметь никогда! Но теперь я больше не вынесу такого ига! Я молод! Пойми же, мама! (С вежливо-почтительным взглядом в сторону Боркмана.) Я не могу посвятить свою жизнь на искупление чужой жизни. Чьей бы то ни было.

Фру Боркман (с возрастающим страхом). Кто это так изменил тебя, Эрхарт?

Эрхарт (задетый). Кто?.. Да разве я сам не мог бы?..

Фру Боркман. Нет, нет, нет! Ты подпал под чье-то чужое влияние! Ты уже не под влиянием матери. И даже не под влиянием твоей… приемной матери.

Эрхарт (с напускным упрямством). Я сам себе господин, мама! У меня своя воля!

Боркман (делая шаг вперед). Так, пожалуй, пора заговорить и мне.

Эрхарт (холодно-учтиво). То есть?.. Что вам будет угодно сказать, отец?

Фру Боркман (презрительно). Да, и я спрошу о том же.

Боркман (невозмутимо). Слушай, Эрхарт, так ты хочешь примкнуть к отцу? Человека павшего не поднять жизнью, подвигом другого человека. Все это одни пустые мечты, басни, сплетенные для тебя тут, в этой духоте. Живи ты себе, как все святые вместе, мне это не поможет ни на волос.

Эрхарт (учтиво). Каждое слово — сама истина.

Боркман. Да. И мне тоже ни к чему медленно убивать себя тут раскаянием да самобичеванием. Все эти годы я пытался искать спасения в мечтах и надеждах. Но все это не по мне. И я хочу покончить с мечтами.

Эрхарт (с легким поклоном). И что же вы намерены сделать, отец?

Боркман. Встать сам. Начать с начала, снизу. Искупить прошлое можно только настоящим и будущим. Трудом, неустанным трудом во имя всего того, что в молодости представлялось мне самою жизнью. А теперь еще в тысячу раз дороже. Эрхарт, хочешь примкнуть ко мне и помочь мне начать эту новую жизнь?

Фру Боркман (предостерегающе поднимая руку). Не соглашайся, Эрхарт!

Элла Рентхейм (горячо). Да, да, согласись! Помоги ему, Эрхарт!

Фру Боркман. И ты советуешь это? Ты, одинокая, умирающая?..

Элла Рентхейм. О, со мной будь что будет. Все равно.

Фру Боркман. Лишь бы не я отняла его у тебя.

Элла Рентхейм. Вот именно, Гунхильд!

Боркман. Что же, Эрхарт?

Эрхарт (в мучительном затруднении). Отец, я не могу теперь. Это совершенно невозможно.

Боркман. Так чего же ты хочешь наконец?

Эрхарт (с жаром). Я молод! Я тоже хочу пожить настоящей жизнью! Своею собственной жизнью!

Элла Рентхейм. И не можешь даже пожертвовать месяцем-другим, чтобы осветить, согреть жалкую догорающую жизнь?

Эрхарт. Не могу, тетя, как бы ни хотел!

Элла Рентхейм. Для той, которая так бесконечно любит тебя?

Эрхарт. Клянусь тебе жизнью, тетя Элла, не могу!

Фру Боркман (пронизывая его взглядом). И мать также не привязывает тебя больше?

Эрхарт. Мама! Я всегда буду привязан к тебе! Но я не могу больше жить для тебя одной. Это ведь не жизнь для меня, пойми!

Боркман. Так примкни же ко мне! Жизнь — это труд, Эрхарт. Пойдем, вступим в жизнь вместе, будем трудиться рука об руку.

Эрхарт (возбужденно). Да не хочу я теперь трудиться! Я ведь молод! Прежде я никогда не чувствовал этого. Но теперь чувствую. Всем существом своим, горячо, жгуче… Я не хочу трудиться! Я хочу жить, жить, жить!

Фру Боркман (волнуясь от предчувствия). Эрхарт! Для чего же ты хочешь жить?

Эрхарт (с сияющими глазами). Для счастья, мама!

Фру Боркман. А где ты думаешь найти его?

Эрхарт. Я уже нашел его!

Фру Боркман (вскрикивая). Эрхарт!

Эрхарт (быстро идет, растворяет дверь в переднюю и кричит). Фанни, теперь ты можешь войти!

На пороге показывается фру Вильтон в пальто и шляпе.

Фру Боркман (воздев руки). Фру Вильтон!..

Фру Вильтон (несколько смущенная и вопросительно глядя на Эрхарта). Так я могу?..

Эрхарт. Да, теперь ты можешь войти. Я все сказал.

Фру Вильтон входит в комнату. Эрхарт затворяет за нею дверь. Она учтиво-холодно кланяется Боркману, который молча отвечает на ее поклон. Короткая пауза.

Фру Вильтон (беззвучным, но твердым голосом). Итак, все уже сказано. И я не могу, конечно, не сознавать, что на меня смотрят здесь как на человека, который внес в дом большое несчастье.

Фру Боркман (пристально глядя на нее, медленно). Вы уничтожили последнее, что еще привязывало меня к жизни. (Порывисто.) Но это совершенно невозможно все-таки!

Фру Вильтон. Я хорошо понимаю, что вам это должно казаться совершенно невозможным, фру Боркман.

Фру Боркман. Полагаю, что вы и сами должны понимать, что это невозможно. Или как по-вашему?

Фру Вильтон. По-моему, это скорее просто нелепо. И тем не менее так будет.

Фру Боркман (отворачиваясь от нее). И ты вполне серьезно решился на это, Эрхарт?

Эрхарт. В этом мое счастье, мама. Огромное, дивное счастье! Вот все, что я могу сказать.

Фру Боркман (стискивая руки). О, как вы завлекли, обольстили моего несчастного сына!

Фру Вильтон (гордо закидывая голову). Я этого не делала.

Фру Боркман. Не делали!

Фру Вильтон. Нет. Я не обольщала и не завлекала вашего сына. Эрхарт добровольно потянулся ко мне. И я добровольно встретила его на полдороге.

Фру Боркман (презрительно смерив ее взглядом). Вы-то — еще бы!

Фру Вильтон (сдержанно). Фру Боркман, в жизни человеческой действуют такие силы, которые вам, по-видимому, мало знакомы.

Фру Боркман. Какие же это силы, позвольте спросить?

Фру Вильтон. Силы, побуждающие двух людей связывать свою судьбу неразрывными узами, несмотря ни на что.

Фру Боркман (с усмешкой). Мне кажется, вы были уже неразрывно связаны… с другим.

Фру Вильтон (отрывисто). Этот другой покинул меня.

Фру Боркман. Но, говорят, он жив.

Фру Вильтон. Для меня он умер.

Эрхарт (убедительно). Да, мама! Для Фанни он умер. Да, наконец, мне нет до него никакого дела!

Фру Боркман (строго смотрит на него). Так тебе известно о том, другом?

Эрхарт. Да, мама, известно, отлично известно все!

Фру Боркман. И все-таки тебе нет дела до этого?

Эрхарт (с юношеским задором). Я могу только сказать тебе, что хочу одного — счастья! Я молод! Я хочу жить, жить, жить!

Фру Боркман. Да, ты молод, Эрхарт. Слишком молод для этого.

Фру Вильтон (твердо и серьезно). Не думайте, фру Боркман, что я не говорила ему того же. Я сразу изложила ему все обстоятельства своей жизни. И постоянно твердила ему, что я на целых семь лет старше его…

Эрхарт (перебивая). Ах, Фанни! Я знал это и раньше.

Фру Вильтон. Но ничто не помогло.

Фру Боркман. Вот как? Не помогло? Почему же вы просто-напросто не оттолкнули его? Не отказали ему от дома? Вот что вам следовало сделать вовремя!

Фру Вильтон (смотрит на нее и затем глухо говорит). Этого я попросту не могла сделать, фру Боркман.

Фру Боркман. Почему?

Фру Вильтон. Потому что и для меня другого счастья не было. Одно это… единственное.

Фру Боркман (презрительно). Гм! Счастье, счастье!..

Фру Вильтон. Я никогда не знала прежде, что такое счастье. И не могу же я оттолкнуть от себя счастье только потому, что оно явилось так поздно.

Фру Боркман. А долго ли, по-вашему, продлится это счастье?

Эрхарт (перебивая). Долго ли, нет ли — все равно!

Фру Боркман (гневно). Ты просто ослеплен. Не видишь ты разве, куда все это заведет тебя?

Эрхарт. Я не хочу заглядывать вперед! Не хочу озираться по сторонам! Я только хочу — я тоже — пожить настоящей жизнью!

Фру Боркман (горестно). И это ты называешь жизнью, Эрхарт!

Эрхарт. Да! Разве ты не видишь, как она хороша?

Фру Боркман (ломая руки). Итак, еще и этот позор должна я принять на свою голову!

Боркман (в глубине комнаты, жестко и резко). Ну, тебе ведь не привыкать стать, Гунхильд.

Элла Рентхейм (умоляюще). Боркман!..

Эрхарт (так же). Отец!..

Фру Боркман. Так мне изо дня в день придется видеть своего родного сына рядом с такой… такой…

Эрхарт (перебивая, резко). Ничего тебе не придется видеть, мама. Будь спокойна. Я не останусь здесь дольше.

Фру Вильтон (быстро и решительно). Мы уезжаем, фру Боркман.

Фру Боркман (бледнея). И вы тоже? Вместе, может быть?

Фру Вильтон (кивая). Я уезжаю на юг. За границу. Вместе с одной молодой девушкой. И Эрхарт с нами.

Фру Боркман. С вами… и с молодой девушкой?

Фру Вильтон. Да. Это маленькая Фрида Фулдал, которую я взяла к себе. Я хочу, чтобы она там серьезно занялась музыкой.

Фру Боркман. Так и она будет с вами?

Фру Вильтон. Не могу же я бросить девочку одну.

Фру Боркман (подавляя усмешку). А ты что скажешь на это, Эрхарт?

Эрхарт (несколько смущенно, пожимая плечами). Что ж, если Фанни непременно желает, то…

Фру Боркман (холодно). Когда едет вся компания, если можно спросить?

Фру Вильтон. Сейчас же, ночью. Мой возок готов, стоит у дачи Хинкеля.

Фру Боркман (смерив ее взглядом). Ага!.. Вот, значит, какой там был вечер!

Фру Вильтон (с улыбкой). Кроме меня с Эрхартом, никого не было. Да еще Фрида, разумеется.

Фру Боркман. А где же она теперь?

Фру Вильтон. Сидит в возке и ждет нас.

Эрхарт (в мучительном смущении). Мама, ты поймешь, конечно… Я хотел пощадить тебя… избавить тебя… и всех нас от всего этого.

Фру Боркман (глядит на него глубоко оскорбленная). Ты хотел уехать, не простясь со мною?

Эрхарт. Мне казалось, так будет лучше. Лучше для всех. Все ведь было в порядке. Вещи уложены. Но тут ты прислала за мной. (Протягивает ей руки.) Прощай же, мама.

Фру Боркман (отстраняя его). Оставь меня!

Эрхарт (опешив). И это твое последнее слово?

Фру Боркман (сурово). Да.

Эрхарт (обращаясь к Элле Рентхейм). Так простимся с тобою, тетя Элла.

Элла Рентхейм (сжимая ему руки). Прощай, Эрхарт! Живи своею жизнью… и будь счастлив… счастлив… как только можешь!

Эрхарт. Благодарю, тетя! (Делая поклон в сторону Боркмана.) Прощайте, отец. (Шепотом, фру Вильтон.) Уйдем же. Чем скорее, тем лучше.

Фру Вильтон (так же тихо). Уйдем, уйдем.

Фру Боркман (со злой усмешкой). Фру Вильтон, по-вашему, вы достаточно умно поступаете, увозя с собою эту молодую девушку?

Фру Вильтон (отвечает улыбкой, полушутя, полусерьезно). Мужчины так непостоянны, фру Боркман. Да и женщины тоже. Когда Эрхарт покончит со мной, а я с ним, то недурно будет для нас обоих, если у него, бедного, останется кто-нибудь в утешение.

Фру Боркман. А вы-то сами как же?

Фру Вильтон. О, я-то уж устроюсь, не беспокойтесь! Прощайте! (Делает общий поклон и уходит в переднюю.)

Эрхарт с минуту как бы колеблется, но затем поворачивается и следует за ней.

Фру Боркман (опустив стиснутые руки). Бездетна!

Боркман (как бы пробудившись и внезапно придя к решению). Так один навстречу буре! Моя шляпа, мой плащ! (Спешит к дверям.)

Элла Рентхейм (в страхе останавливает его). Йун Габриэль, куда ты?

Боркман. Навстречу бурям жизни! Пусти, Элла!

Элла Рентхейм (крепко держит его). Нет, нет, не пущу! Ты болен. Я вижу по твоему лицу!

Боркман. Пусти, говорят тебе! (Вырывается и уходит в переднюю.)

Элла Рентхейм (в дверях). Помоги мне удержать его, Гунхильд!

Фру Боркман (холодно и сурово, не двигаясь с места). Я не удерживаю никого. Пусть хоть все уходят от меня! И тот, и другой! Хоть на край света… куда хотят! (Внезапно, с раздирающим душу воплем.) Эрхарт, не уезжай! (Кидается с распростертыми руками к дверям.)

Элла Рентхейм удерживает ее.

Действие четвертое

Открытая площадка перед главным домом, расположенным направо. Виден только один угол дома с подъездом и ведущими к нему отлогими каменными ступенями. На заднем плане поросшие соснами крутые обрывы, подступающие к самой усадьбе. Налево реденькая опушка молодого леса. Вьюга прекратилась, устлав землю глубоким снегом; сосны также все в снегу. Темно. По небу бегут облака. По временам чуть просвечивает луна. От снега на все окружающее ложится слабый отблеск.

Боркман, фру Боркман и Элла Рентхейм стоят на верхней ступени подъезда. Боркман устало прислонился к стене дома. На плечах у него старомодный плащ, в одной руке серая мягкая фетровая шляпа, а в другой — суковатая дубинка. Элла Рентхейм держит свое пальто перекинутым через руку. Фру Боркман в большой шали, которая сползла у ней с головы, открыв волосы.

Элла Рентхейм (загораживая ей дорогу). Не беги за ним, Гунхильд!

Фру Боркман (в страхе и волнении). Пусти меня! Он не должен покидать меня!

Элла Рентхейм. Да ведь это же ни к чему, говорю тебе! Тебе не догнать его!

Фру Боркман. Пусти меня все-таки, Элла! Я закричу ему вслед с холма. Он услышит вопль матери!

Элла Рентхейм. Он не может услышать тебя. Он уже, верно, сидит в возке.

Фру Боркман. Нет, нет… Он еще не успел…

Элла Рентхейм. Он давно сидит в возке, поверь мне.

Фру Боркман (в отчаянии). А если сидит, то сидит с ней, с ней, с ней!..

Боркман (с угрюмым смехом). И тогда уж наверное не услышит вопля матери.

Фру Боркман. Да, не услышит. (Прислушивается.) Тсс! Что это?

Элла Рентхейм (также прислушивается). Как будто колокольчики?

Фру Боркман (глухо вскрикивает). Это ее возок!

Элла Рентхейм. Может быть, чей-нибудь другой.

Фру Боркман. Нет, нет! Это возок фру Вильтон! Я узнаю серебряные колокольчики! Слышишь? Сейчас они проедут мимо нас — внизу, под холмом!

Элла Рентхейм (быстро). Гунхильд, если хочешь крикнуть — крикни сейчас! Может быть, он все-таки…

Звон колокольчиков приближается, раздаваясь в лесу.

Скорее, Гунхильд! Теперь они как раз тут, внизу!

Фру Боркман (стоит с минуту в нерешимости, затем вдруг словно застывает и говорит твердо и холодно). Нет. Я не крикну. Пусть Эрхарт Боркман проедет мимо. Уедет далеко-далеко, навстречу тому, что он зовет жизнью и счастьем.

Звон колокольчиков замирает вдали.

Элла Рентхейм (немного погодя). Теперь колокольчиков не слышно больше.

Фру Боркман. Мне чудится… прозвонили погребальные колокола.

Боркман (с сухим, глухим смехом). Ого! Это еще не надо мной.

Фру Боркман. Так надо мной. И над тем, кто покинул меня.

Элла Рентхейм (задумчиво кивая). Как знать, Гунхильд, ему этот звон, может быть, все-таки возвещает жизнь и счастье.

Фру Боркман (встрепенувшись, строго глядит на нее). Жизнь и счастье, говоришь?

Элла Рентхейм. Хоть на краткий миг.

Фру Боркман. Ты желала бы ему жизни и счастья… с нею?

Элла Рентхейм (с чувством). От всего сердца!

Фру Боркман (холодно). Так твое сердце богаче любовью, чем мое.

Элла Рентхейм (долго смотрит перед собою молча). Может быть, потому, что мне не на кого было тратить ее.

Фру Боркман (глядя на нее в упор). Если так, то я, пожалуй, скоро сравняюсь с тобою богатством, Элла! (Поворачивается и уходит в дом.)

Элла Рентхейм (стоит с минуту, грустно глядя на Боркмана, затем осторожно кладет руку ему на плечо). Йун, пойдем и мы с тобою в дом.

Боркман (как бы очнувшись). Я?

Элла Рентхейм. Да. Тебе вреден этот резкий зимний воздух. Я вижу, Йун. Пойдем со мною домой, под кров. В тепло.

Боркман (гневно). Не опять ли наверх, в залу?

Элла Рентхейм. Лучше в гостиную, к ней.

Боркман (еще более раздражаясь). Никогда в жизни ноги моей не будет больше под этой кровлей!

Элла Рентхейм. Так куда же ты пойдешь? В такую пору, ночью, Йун?

Боркман (надевая шляпу). Прежде всего хочу пойти взглянуть на свои погребенные сокровища.

Элла Рентхейм (робко глядя на него). Йун, я не понимаю тебя.

Боркман (с хриплым смехом). Не бойся, Элла! Я говорю не о спрятанных награбленных богатствах! (Вдруг останавливается и указывает вперед.) Смотри! Кто это?

Из-за угла выходит, сильно прихрамывая на левую ногу и с трудом пробираясь по снегу, Вильхельм Фулдал в старомодной, запорошенной снегом шинели, в мягкой шляпе с отогнутыми полями небольшим зонтиком в руке.

Вильхельм! Зачем ты ко мне… опять?

Фулдал (взглянув наверх). Господи помилуй!.. Ты тут, на крыльце, Йун Габриэль? (Кланяясь.) И фру Боркман тоже, как вижу!

Боркман (отрывисто). Это не фру Боркман.

Фулдал. Ах, виноват. Я как раз потерял сейчас в снегу свои очки. Но ты-то как… как… Ты никогда ведь не выходишь из комнаты?..

Боркман (пренебрежительно и весело). Пора, видишь ли, и мне опять привыкнуть к жизни на вольном воздухе! Почти три года в предварительном заключении, пять лет в одиночном и восемь — в зале наверху…

Элла Рентхейм (озабоченно). Боркман, прошу тебя!..

Фулдал. Ох, да, да…

Боркман. Но что же тебе нужно от меня, спрашиваю?

Фулдал (все стоя внизу у крыльца). Я шел к тебе, Йун Габриэль. Меня так вот и потянуло к тебе… в залу. Господи! В ту залу!

Боркман. Так ты опять шел ко мне?.. Я ведь прогнал тебя!

Фулдал. Ну, велика беда!

Боркман. Что у тебя с ногой? Ты хромаешь?

Фулдал. Да, какой-то возок…

Боркман. Ого!

Фулдал. …Запряженный парой. Лошади неслись, как ветер, с холма. Я не успел посторониться, и вот…

Элла Рентхейм. И они переехали вас?

Фулдал. Прямо наехали на меня, фру… или фрёкен. Прямо на меня, и я покатился по снегу, потерял очки, сломал зонтик и (потирая ногу) вот слегка зашиб ногу.

Боркман (с усмешкой в голосе). Знаешь ли ты, кто сидел в возке, Вильхельм?

Фулдал. Нет, откуда мне знать? Возок крытый, да еще занавески спущены. И кучер даже не придержал лошадей, когда я покатился. Ну, да это все равно, потому что… (С внезапным порывом.) Я так рад, бесконечно рад!

Боркман. Рад?

Фулдал. Да как же иначе сказать? Самое подходящее, по-моему, сказать — рад. Случилось нечто просто удивительное! Вот я и не мог не… Я должен был поделиться своей радостью с тобой, Йун Габриэль.

Боркман (сурово). Ну, делись, что ли!

Элла Рентхейм. Да пригласи же сначала своего друга войти в дом, Боркман!

Боркман (жестко). Я не войду в этот дом, сказал я.

Элла Рентхейм. Да ты же слышишь, что его переехали!

Боркман. О, всех нас переезжают… хоть раз в жизни. Надо только опять встать на ноги. Как ни в чем не бывало.

Фулдал. Вот глубокая мысль, Йун Габриэль. Да ничего, я и тут отлично могу рассказать все, вкратце.

Боркман (мягче). Ну, ну, рассказывай, Вильхельм.

Фулдал. Ты только послушай! Представь себе… прихожу это я от тебя сегодня вечером домой и вижу — письмо. Отгадай, от кого.

Боркман. Должно быть, от твоей дочки, от Фриды?

Фулдал. Именно! Как это ты угадал сразу? Да такое длинное… довольно длинное письмо от Фриды. Его принес слуга. И как бы ты думал, что она пишет?

Боркман. Уж не прощается ли с родителями?

Фулдал. Именно! Удивительно, какой ты мастер отгадывать, Йун Габриэль. Да, она пишет, что фру Вильтон очень добра к ней и вот берет ее с собой за границу. Чтобы Фрида училась там посерьезнее музыке, говорится в письме. И еще фру Вильтон позаботилась найти хорошего учителя, который поедет с ними и будет заниматься с Фридой науками. Она ведь, к сожалению, поотстала по некоторым предметам, понимаешь?

Боркман (подавляя клокочущий в нем смех). Так, так. Отлично, отлично понимаю все, Вильхельм.

Фулдал (с тем же увлечением). И подумай, она узнала о поездке только сегодня вечером. Там, в гостях, где она была, — ты знаешь. Гм! И все-таки нашла время написать. Да еще такое теплое, хорошее, сердечное письмо… уверяю тебя! Ни следа больше презрения к отцу. И это тоже такая деликатность, что она пожелала проститься с нами письменно… перед отъездом. (Смеясь.) Только не тут-то было!

Боркман (вопросительно глядя на него). Как так?

Фулдал. Она пишет, что едут они завтра рано утром. Рано-рано.

Боркман. Те-те, завтра? Она так пишет?

Фулдал (посмеиваясь и потирая руки). Да. Но я хитер, видишь ли. Я сейчас же прямехонько к фру Вильтон…

Боркман. Сейчас, вечером?

Фулдал. Ну, так что ж? Не так еще поздно. И если у них уже заперто, я позвоню. Без церемоний. Во что бы то ни стало хочу повидаться с Фридой, прежде чем она уедет. Спокойной ночи, спокойной ночи! (Хочет идти.)

Боркман. Послушай, бедняга Вильхельм, избавь себя от труда, не ходи…

Фулдал. Ты насчет ноги?

Боркман. Да. И к тому же ты все равно не попадешь к фру Вильтон.

Фулдал. Непременно. Буду звонить и трезвонить до тех пор, пока мне не отопрут. Я хочу видеть Фриду и увижу ее.

Элла Рентхейм. Ваша дочь уже уехала, господин Фулдал.

Фулдал (как пораженный громом). Фрида уже уехала? Вы это наверное знаете? От кого же?

Боркман. От ее будущего учителя.

Фулдал. Да?.. Кто же он?

Боркман. Некий студент Эрхарт Боркман.

Фулдал (просияв от радости), Твой сын, Йун Габриэль! И он поедет с ними?

Боркман. Да-а. Он-то и будет помогать фру Вильтон просвещать твою дочку Фриду.

Фулдал. Ну, слава тебе господи! Значит девочка в наилучших руках. Но разве это уже наверное, что они уехали с нею?

Боркман. Они уехали с нею в том самом возке, который переехал тебя по дороге.

Фулдал (всплеснув руками). Подумать только, что моя дочурка Фрида катила в таком щегольском возке!

Боркман (кивая). Да, да, Вильхельм, твоя дочь покатит теперь, нечего сказать! И студент Боркман тоже. Ну, а ты заметил серебряные колокольчики?

Фулдал. Как же!.. Серебряные, ты говоришь? Разве они серебряные? Из настоящего серебра?

Боркман. Уж будь уверен. У них там все настоящее. И снаружи и… внутри.

Фулдал (тихо, взволнованно). Ну, не диво ли, как может повезти человеку! Это мой… мой маленький поэтический дар перешел в музыкальный талант у Фриды. Все-таки, значит, не даром я был поэтом. Теперь она вырвется в широкий мир божий, наглядится на все чудеса, о чем когда-то мечтал я… В крытом возке едет моя маленькая Фрида… с серебряными колокольчиками…

Боркман. И переезжает родного отца…

Фулдал (весело). Э, что там! Стоит говорить обо мне, когда мое дитя… Ну, значит, я все-таки опоздал. Так пойду домой утешать ее мать. Сидит в кухне и плачет.

Боркман. Плачет?

Фулдал (посмеиваясь). Да, подумай! Так и заливалась, когда я уходил.

Боркман. А ты смеешься, Вильхельм!

Фулдал. Я… да! А она, бедняжка, не понимает хорошенько. Ну, так прощай! Хорошо, что у меня конка под боком. Прощай, прощай, Йун Габриэль! Прощайте, фрёкен! (Кланяется и медленно, с трудом ковыляет обратно по снегу.)

Боркман (стоит с минуту, молча глядя перед собою). Прощай, Вильхельм! Не в первый раз в жизни тебя переехали, старый друг!

Элла Рентхейм (смотрит на него, стараясь побороть волнение). Как ты бледен, Йун!

Боркман. Это все от тюремного воздуха там, наверху.

Элла Рентхейм. Я никогда не видала тебя таким.

Боркман. Да ты, верно, никогда не видала вырвавшегося на волю каторжника.

Элла Рентхейм. Пойдем же, пожалуйста, домой, Йун!

Боркман. Оставь эту песню. Я уж сказал тебе…

Элла Рентхейм. Но если я умоляю тебя! Ради тебя самого…

На пороге показывается горничная.

Горничная. Извините, но барыня велела запереть двери.

Боркман (тихо, Элле). Слышишь, они хотят запереть меня опять!

Элла Рентхейм (горничной). Директору не совсем хорошо. Он хочет еще подышать свежим воздухом.

Горничная. Но барыня сказала…

Элла Рентхейм. Я сама запру двери. Оставьте только ключ в замке.

Горничная. Помилуйте, мне что! Как хотите. (Уходит в дом.)

Боркман (стоит с минуту молча и прислушивается, потом быстро спускается на площадку). Теперь я вырвался из застенка, Элла! Теперь им не поймать меня больше никогда!

Элла Рентхейм (спускается за ним). Да ведь ты же свободен и там, Йун. Можешь уходить и приходить, когда тебе вздумается.

Боркман (тихо, точно опасаясь чего-то). Ни за что не пойду больше под крышу. Тут так хорошо ночью! Вернись я теперь к себе в залу — потолок и стены сдвинулись бы, раздавили, сплюснули бы меня, как муху…

Элла Рентхейм. Так куда же ты пойдешь?

Боркман. Только бы идти, идти, идти! Посмотреть, нельзя ли опять выйти на свободу, вернуться в жизнь, к людям. Хочешь идти со мною, Элла?

Элла Рентхейм. Я? Сейчас?

Боркман. Да, да, сейчас!

Элла Рентхейм. Далеко ли?

Боркман. Сколько хватит сил.

Элла Рентхейм. Что ты! Одумайся! В такую сырую, холодную зимнюю ночь…

Боркман (дико и хрипло). Ага! Фрёкен боится за свое здоровье? Да, да, оно ведь такое хрупкое.

Элла Рентхейм. Я боюсь за твое здоровье.

Боркман. Хо-хо-хо! За здоровье мертвеца! Ты меня смешишь, Элла! (Идет дальше.)

Элла Рентхейм (догоняя и удерживая его). Как ты себя назвал? Как?

Боркман. Мертвецом. Не помнишь разве — Гунхильд сказала, чтобы я лежал смирно, где лежу.

Элла Рентхейм (набрасывая на себя пальто, решительно). Я иду с тобою, Йун.

Боркман. Да, мы с тобою ведь пара, Элла. (Идет дальше.) Идем же!

Боркман и Элла Рентхейм уходят в лесок налево и мало-помалу скрываются из виду. Постепенно изменяется и весь ландшафт, становясь все более и более диким, исчезают из виду дом и двор, сменяясь опушкой леса, переходящей затем в чащу с тропинками и обрывами.

Голос Эллы Рентхейм (доносится из лесу справа). Куда же мы идем, Йун? Я не знаю этих мест.

Голос Боркмана (с более высокого места). Держись только моих следов на снегу.

Голос Эллы Рентхейм. Но зачем же нам взбираться так высоко?

Голос Боркмана (ближе). Нам надо взобраться по этой извилистой тропе.

Элла Рентхейм (еще за деревьями). У меня скоро сил не хватит больше!

Боркман (показываясь справа). Иди, иди! Теперь недалеко до открытого места. Там прежде стояла скамейка.

Элла Рентхейм (выходя из-за деревьев). Ты помнишь ее?

Боркман. Там ты можешь отдохнуть.

Они выходят на небольшую открытую поляну в лесу над крутым обрывом. Тропинка круто поднимается сзади них. Налево открывается вид на фьорд, находящийся глубоко внизу, и на высокие дальние кряжи, громоздящиеся один над другим. На краю обрыва, налево, засохшая сосна, под ней скамейка. Вся поляна занесена глубоким снегом. Боркман и Элла с трудом пробираются справа по снегу к скамейке.

(Останавливаясь над обрывом налево.) Поди сюда, Элла, ты увидишь…

Элла Рентхейм (присоединяясь к нему). Что ты хочешь показать мне, Йун?

Боркман (указывая вниз). Видишь, как широко, привольно раскинулась перед нами страна?

Элла Рентхейм. На этой скамейке мы с тобой часто сиживали, и перед нами открывались горизонты еще куда шире, бесконечнее.

Боркман. Тогда расстилалась перед нами страна грез.

Элла Рентхейм (грустно качая головой). Страна грез, куда мы с тобой уносились тогда. А теперь эта страна погребена под снегом… И старое дерево засохло.

Боркман. Я вижу вдали… Пароходы приходят и отходят. Связывают между собою народы и страны всего мира. Вносят свет и тепло в сердца тысяч человеческих семей. Вот что и было моей мечтой.

Элла Рентхейм (тихо). И осталось мечтой.

Боркман. Осталось мечтой, да. (Прислушивается.) А слышишь там, внизу, на горных речках?.. Шумят и гудят фабрики, заводы! Мои заводы! Все те, которые я хотел создать. Послушай только, какой шум! Работает ночная смена. Работа кипит и днем и ночью. Слушай, слушай! Колеса жужжат, валы мелькают… вертятся, вертятся… Ты разве не слышишь, Элла?

Элла Рентхейм. Нет.

Боркман. Я слышу.

Элла Рентхейм (тревожно). Ты, верно, ошибаешься, Йун.

Боркман (все более и более разгорячаясь). И знай: все это — лишь форпосты, окружающие царство!

Элла Рентхейм. Царство? Какое?..

Боркман. Да мое же! Царство, которым я готов был завладеть тогда — тогда, когда я умер.

Элла Рентхейм (тихо, потрясенная). О Йун, Йун!

Боркман. И вот оно осталось без господина, без защитника… на произвол грабителей, опустошителей… Элла! Видишь ли там, вдали, ряды скал? Они громоздятся одна над другой. Одна выше другой. Под самые небеса. Вот оно, мое бесконечное, необъятное царство с неистощимыми богатствами!

Элла Рентхейм. Оттуда веет таким леденящим холодом, Йун!

Боркман. Он вдыхает в меня жизнь, словно приносит мне привет от подвластных духов. Я чутьем угадываю эти скованные миллионы, ощущаю присутствие этих рудных жил, которые тянутся ко мне, точно узловатые, разветвляющиеся, манящие руки. Я видел их… они вставали передо мной, как ожившие тени, в ту ночь, когда я стоял с фонарем в руках в кладовой банка… Вы просились на волю, и я пытался освободить вас. Но не справился. Сокровища опять погрузились в бездну. (Простирая руки.) Но я хочу шепнуть вам в этой ночной тишине, что я люблю вас, погребенные заживо в бездне, во мраке, мнимоумершие! Я люблю вас, жаждущие жизни сокровища, со всей вашей блестящей свитой почестей и власти. Люблю, люблю, люблю вас!

Элла Рентхейм (сдерживая все усиливающееся волнение). Да, там, под землей, сосредоточил ты свою любовь, там она и осталась, Йун. А здесь — здесь, на земле, билось горячее живое человеческое сердце, билось для тебя, — его ты разбил! Нет, хуже, в десять раз хуже! Ты продал его за… за…

Боркман (содрогаясь, точно его пронизывает насквозь холодом). За царство… силу… и славу… да?

Элла Рентхейм. Да. Я уже раз сказала тебе это сегодня. Ты убил душу живую в женщине, которая любила тебя и которую ты любил. Любил, насколько вообще способен любить. (Поднимая руку.) И я предсказываю тебе, Йун Габриэль Боркман, — ты не добьешься этим убийством желанной награды. Никогда не совершишь победоносного въезда в свое холодное, мрачное царство.

Боркман (шатается и грузно опускается на скамейку). Боюсь… как бы твое предсказание не сбылось, Элла.

Элла Рентхейм (склоняясь к нему). Бояться не надо, Йун. Для тебя всего лучше, если бы оно сбылось.

Боркман (с криком хватается за грудь). А!.. (Слабым голосом.) Отпустило.

Элла Рентхейм (трясет его). Что с тобой, Йун!

Боркман (откидываясь назад, на спинку скамейки). Точно кто-то сдавил мне сердце ледяной рукой…

Элла Рентхейм. Йун! Ледяной рукой!

Боркман (едва внятно). Нет… не ледяной… железной… (Тихо валится боком на скамейку.)

Элла Рентхейм (срывая с себя пальто и накрывая им Боркмана). Лежи, лежи спокойно! Я сейчас сбегаю за помощью! (Делает несколько шагов направо, затем останавливается, возвращается к Боркману, щупает его пульс и долго смотрит ему в лицо. Тихим, твердым голосом.) Нет. так будет лучше, Йун Боркман. Лучше для тебя. (Тщательно укрывает его своим пальто и сама опускается на снег возле скамейки.)

Короткая пауза. Затем справа из лесу показываются закутанная в шубу фру Боркман и горничная с зажженным фонарем в руке.

Горничная (освещая фонарем снег). Вот, вот, барыня. Следы ведут сюда…

Фру Боркман (озираясь вокруг). Да вон они! Сидят на скамейке. (Кричит.) Элла!

Элла Рентхейм (встает). И ты за нами следом?

Фру Боркман (сурово). Пришлось.

Элла Рентхейм (указывая на Боркмана). Вот он лежит, Гунхильд!

Фру Боркман. Спит?

Элла Рентхейм (кивает головой). Глубоким, долгим сном.

Фру Боркман (с внезапным порывом). Элла! (Овладевая собой, глухим голосом.) Это он… сам?

Элла Рентхейм. Нет.

Фру Боркман (вздохнув свободнее). Так не от своей руки?

Элла Рентхейм. Нет. Ледяная, железная рука сдавила ему сердце.

Фру Боркман (горничной). Бегите за помощью. Созовите людей из дому.

Горничная. Сейчас, сейчас. (Тихо.) Ах ты, боже мой! (Уходит через лес направо.)

Фру Боркман (стоя позади скамейки). Так, значит, ночной воздух убил его…

Элла Рентхейм. Должно быть.

Фру Боркман. Такого сильного человека!

Элла Рентхейм (становясь перед скамейкой). Ты не взглянешь на него, Гунхильд?

Фру Боркман (делая отстраняющий жест). Нет, нет, нет! (Понижая голос.) Он был сыном рудокопа, директором банка и не мог вынести свежего воздуха.

Элла Рентхейм. Скорее, его убил холод.

Фру Боркман (отрицательно качая головой). Хо

лод, говоришь ты? Холод убил его давным-давно.

Элла Рентхейм (кивая). А нас с тобой превратил в тени.

Фру Боркман. Ты права.

Элла Рентхейм (с болезненной улыбкой). Мертвец и две тени — вот что сделал холод.

Фру Боркман. Холод сердца… И теперь мы, пожалуй, можем протянуть друг другу руки, Элла.

Элла Рентхейм. Я думаю, теперь можем.

Фру Боркман (стоя за спинкой скамейки). Мы, сестры-близнецы, — над трупом того, кого обе любили…

Элла Рентхейм (перед скамейкой). Мы, две тени, — над мертвецом.

Протягивают друг другу руки.

СТИХОТВОРЕНИЯ

{56}

Рудокоп Перевод Вс. Рождественского

С громом рушься, твердый свод! Крепко тяжкий молот бьет. Я скалу дроблю упорно, Слыша гул породы горной. В недрах гор поет руда И зовет меня туда, Где алмазы и бериллы, Где златые блещут жилы. Там, во глубине земной, Мир и вечности покой. Пролагай же путь единый В сердце тайны, в мрак глубинный! Мальчиком смотреть любил Я на стройный хор светил, По лугам бродил весною С детски ясною душою. Но забыта мной весна В шахте, что, как ночь, темна, Где не слышен гул природы, Где на душу давят своды. В первый раз, мечту тая, Под землею, думал я, Знают духи гор, конечно, Тайну этой жизни вечной. Но такого духа нет, Чтобы мог мне дать ответ. Луч не вышел ни единый Осветить земли глубины. Я ошибся? Нет пути, Чтобы к ясности вести? Вверх гляжу — мрачнее ночи Свет дневной слепит мне очи. Нет, я дальше вглубь уйду, Мир и вечность там найду. Молот, путь тебе единый — В сердце тайны, в мрак глубинный! Все сильнее, молот, бей До моих последних дней! Ведь заря вовек не встанет, И надежды луч обманет.

1850

Лебедь Перевод Т. Сильман

Мой лебедь белый, Безмолвный, безгласный, Где голос твой страстный, Порыв твой смелый? Ты эльфа невинный Сон охраняешь, Скользишь над стремниной И вдаль уплываешь. Но в день, когда жгучий Обман мне раскрылся, В тот день нам явился Твой голос могучий. И страстно звучанье Неслось над стремниною — То песнь умиранья Ты пел лебединую.

1850

Музыканты Перевод Вс. Рождественского

Все мысли мои к ней летели В прозрачную летнюю ночь, И шел я сквозь заросли к речке, Не зная, чем сердцу помочь. «Владеющий чарами песен Душою владеет любой. В высокие церкви и залы Пойдет она вслед за тобой!» Так пел Водяной, и, внимая, Сам душу сгубил я свою. Постиг я искусство, но брат мой Взял в жены невесту мою. В высокие церкви и залы Теперь меня водит беда… А чары и шум водопада Со мною отныне всегда.

1851

Гага Перевод Т. Гнедич

В Норвегии птица гага живет, У серого фьорда гнезда вьет, Тончайшим пухом из груди своей Она выстилает гнездо для детей. По местный рыбак и хитер и смышлен, Умеет гнезда обкрадывать он. Рыбак бессердечен, но птица нежна: Опять выстилает гнездо она. И снова он грабит ее — и вновь Готовит гнездо слепая любовь. Но грабит он в третий, в последний раз — И, крылья расправив, в полночный час Летит с окровавленной грудью она На юг, на юг! где сияет весна.

1851

Пролог к первому представлению «Ивановой ночи» (2 января 1853 г.) Перевод В. Адмони и Т. Сильман

{57}

Слово нам летит вослед В дальних жизненных скитаньях, Голубой вплетая цвет В наш венок воспоминаний. И оно звучит порой В нашей скорби и в томленье, Нам даруя исцеленье; Это слово — край родной. Осень темная пришла, Ласточка на юг стремится; Все же ждет она тепла, Чтоб на север возвратиться. То гнездо, где пела мать, Не забыть ей, улетая; Будет вечно тосковать О своем родимом крае. Так и ты в чужом краю Мчишься за море мечтами — Видишь родину свою За безбрежными волнами. Право, виноградный сок Южных лоз, кроваво-черных, Ты бы отдал за глоток Из ее потоков горных. Зимним вечером сидишь В тихой келье одинокой, В пламя алое глядишь, Призадумавшись глубоко; Словно нити теребя Дорогих воспоминаний, Видишь мальчиком себя У огня в каморке няни. Сказки милых детских лет, Звуки старых песнопений, — То, что в суете сует Было предано забвенью, — Слышишь? Вновь минувших дней Просыпаются преданья, И текут воспоминанья К дому матери твоей. Родина! Твой звучный глас В нас не смолкнет до могилы! Сад поэзии для нас Ты, как солнцем, озарила. И цветок искусства — он Порожден землей отчизны; На чужбине осужден Потерять он краски жизни. Чем же край наш не богат? Словно куст, цветами полный, Иль поэзии каскад, Бьют навстречу жизни волны. Разве скромный наш народ В высях скал, в тени долины Живописцу не дает Дивных красок для картины? Пышет юг в своих садах Апельсином и платаном, Но на севере в горах Встали ели с тонким станом. Их изгиб приятен нам, Тень их манит в час досуга, — Для чего ж искусства храм Воздвигать нам в рощах юга? Над холмами зазвучал Звонкий рог крестьянской девы; Оглашает выси скал Хульдра{58} жалобным напевом. Песня девушек легка, Хульдра скорбная томится, Так веселье и тоска Лишь в народе могут слиться. Если ж чувствами полна До краев душа живая, Скорбь и радость мы до дна В наших песнях изливаем. Нам искусство — мир родной! То искусство, где народа Истолкована природа, Где он видит образ свой. Скальдом-жаворонком стать Суждено не всякой птице, Все же песни распевать В меру сил она стремится. Вам сегодня надлежит Нас судить не слишком строго, — Пред художником лежит Многотрудная дорога.

1853

Строительные планы Перевод П. Карпа

Я помню так явственно, как будто я только сейчас Увидел свой стих напечатанным в первый раз. Сидел я тогда в каморке своей, с трубкой во рту, Пуская задумчиво дым, одну лелея мечту. «Я строю воздушный дворец, где два флигеля рядом стоят, Большой и малый, — они север собой озарят. В большом — знаменитому скальду чем не житье, А в малом у милой бы гнездышко было свое». Мне стройным таким казался тогда мой план, Лишь много поздней обнаружился в нем изъян: Когда образумился мастер, то обезумел дворец: Стал малым флигель большой, разрушился малый вконец.

1858

Буревестник Перевод Вс. Рождественского

Живет буревестник на гребне утеса, — Я это от старого слышал матроса. Он в пене сверкает крылами и стонет, Скользит над волнами и в море не тонет, Качается мерно на зыбкой лазури, При штиле молчит и кричит перед бурей. То реет под тучей, то с гребнями рядом, Как наши мечты между небом и адом. Тяжел он для воздуха, легок для моря. Вот, птица-поэт, в чем и радость и горе. И хуже всего, что ученый с опаской Рассказ моряка счел бы сущею сказкой.

1858

На высотах Перевод П. Карпа

I

Мешок на плечи водрузил, Ружье держу в руке, Оконце я заколотил, И двери на замке, А за стеной старуха мать, К ней надо заглянуть, Чтобы проститься и сказать: «Дай срок, увидимся опять! Я отправляюсь в путь!» Вверху тропинка в лес густой Извилистая шла, На фьорды свет неверный свой Луна с небес лила. Я глянул на соседский двор — Он безмятежно спит, Я заглянул через забор — И вижу: девичий убор В полночной мгле блестит. В холщовом платьице она Ко мне из темноты Пришла, прекрасна и нежна, Как горные цветы. А в глубине ее очей Веселый свет сиял. Мне тоже стало веселей. Я подошел поближе к ней И слезы увидал. Ее я обнял и смутил Девический покой, Я о любви ей говорил И называл женой. Ничто, я клялся, никогда Не разлучит нас впредь! Она робела, как всегда, Что оставалось ей тогда — На башмаки глядеть. Она молила — отпусти. Мы рассмеялись вдруг. А сердце у меня в груди Стучало: тук-тук-тук. И, не внимавшая мольбам, Пошла она со мной К лежавшим вдалеке холмам, Где пел в листве, казалось нам, То эльф, то водяной. Мы вверх пошли, и в лес густой Тропинка завела, На фьорды свет неверный свой Луна с небес лила. Я весь горел, ее трясло, Внизу лежал провал. Дыханье ночи нас зажгло, И что тогда произошло, Я сам не понимал. Я видел лишь ее одну! В объятиях своих Держал я юную жену, И лес на миг затих. Но леший, нарушая тишь, Завыл издалека. О нет, меня ты не смутишь! В ту пору сердцем знал я лишь, Как милая робка.

II

С горы на юг бросаю взор. Там солнышко встает. А на хребтах окрестных гор Сверкают снег и лед. Я домик матери моей В долине увидал. Там трудно приходилось ей, Но там я стал умней, сильней, Бог знает кем я стал. Там дым клубится над трубой, Давно очаг зажжен, И мать обходит домик свой, Глядит, как сохнет лен. Привычный мир лежит внизу. Так с богом! Коли мне Олени встретятся в лесу, Домой я шкуру принесу, Две — будущей жене. А где она? Или опять Она во власти грез? Не надо только вспоминать Своих прощальных слез. Ты наяву не доверяй Своим тревожным снам. Что ты моя невеста — знай, Наряд венчальный собирай, Идти нам скоро в храм. Хотя разлука нелегка И холодно вокруг, Как ледяной родник, тоска Мой воскрешает дух. Теперь душа закалена И охладела кровь. Жизнь, что была раздвоена (Тут покаянье, там вина), Я отвергаю вновь. Нечистых побуждений рой Перебороть я смог, Я ныне стал самим собой, И стал мне внятен бог. Туда, где жил я с малых лет, Я поглядел с высот, Но поманил олений след… Храни, господь, родных от бед! Меня вершина ждет!

III

Пылающие облака На запад поплыли, Туманы шли издалека И дол заволокли. Душой и телом я устал, Казалось — вот умру, Там, где у ног зиял провал, Лишь вереск огненный пылал, Качаясь на ветру. И стебелек я отломил С поникшего куста, Его на шляпу нацепил — И ночь вернулась та, И одолели мысли тут — Так люди иногда В господень храм толпой идут И, совершив свой строгий суд, Уходят кто куда. О, возвратиться бы к цветку, Что я тогда сломал! К надломленному стебельку Я кротко бы припал. И в глубине твоих очей Я душу бы омыл И тролля, что душой моей Владел тогда, среди ветвей, Насмешкой бы убил! Сперва, мечтами возбужден, Я богу слал мольбы, Чтобы моей невесте он Не отягчал судьбы. Но для нее я бы сумел Все беды побороть, А я ищу великих дел, — Коль внять мольбе ты не успел, Прибавь ей бед, господь! На реках ты наставь запруд, Кинь скользкие мостки, А ноги ей пускай натрут В скитаньях башмаки. Я подыму ее, пройду С ней над кипеньем вод, По горным тропам проведу, И коль опять нашлешь беду — Посмотрим, чья возьмет.

IV

Шел со мной охотник с юга, По водам придя бескрайним, Думы на челе у друга Стали северным сияньем. Плач звучал в его веселье, Мысль жила в его молчанье. Но какая? Мне доселе Внятней ветра завыванье. Я дрожал, взглянуть не смея В пропасть ледяного взора, Где раскинулись, синея. Ледниковые озера. Мысль его, подобно птице, Воспарит, над ними рея, А начнет, как вихрь, яриться — Паруса спускай скорее. Нас свели друг с другом горы. Я с ружьем был, он с собакой, Мы сошлись. Ту дружбу скоро Разорвал бы я, однако. Отчего ж я медлил с этим, Сам желая расставанья? Знаю, тот, кого я встретил, Отнял у меня желанья.

V

«Отчего ты ночью длинной Хочешь в дом родной обратно? Иль теплее под периной? На снегу спать неприятно?» Мать придет ко мне, бывало, Прыгнет кот на край постели, Мать мне песенку певала, Тут и сны ко мне летели. «Что нам сны? Иль в жизни нашей Дел на сыщешь настоящих? Лучше жизнь пить полной чашей, Чем дремать меж предков спящих. Как бы буря ни страшила, Мы оленя гоним ныне. Разве камни лучше было С поля выносить в долине?» Не колокола ль звенели Нашей церкви в дальней дали? «Но куда сильней в ущелье Водопады грохотали!» Мать с невестой в храм господень Помолиться ходят богу. «Мы славней дела находим, Чем торить туда дорогу». В храме пение органа И над алтарем сиянье. «Лучше солнце утром рано, Лучше бури грохотанье!» Что ж, идем! Пускай грохочет Буря снежная повсюду. В церковь пусть идет, кто хочет, Я туда ходить не буду.

VI

Вот и осень. Звон я слышу… Это стали, значит, с луга  Загонять стада под крышу, — А не то погубит вьюга. И опять ковром снежинки На хребты ложиться стали. Так завалит все тропинки — Возвращаться не пора ли? Но куда идти? Доселе Сердце дом не вспоминало. Вспоминать мы не хотели, Чтоб душа сильнее стала. Повседневная томила Будничность меня дотоле. Мысль не зря в горах парила. Здесь я счастлив, я на воле. Хоть избушка здесь убога, Но живу я в ней богато. Самый воздух тут подмога — Вот и стала мысль крылата. Бес начнет игру какую, — Друг мой знал — она опасна, Он мне шапку колдовскую Дал в защиту от соблазна. В горных пастбищах скитанья Для души моей закалка, Птичьего же щебетанья Мне совсем теперь не жалко. И весной сюда я смело Приведу тех двух, которых Вместо суетного дела Жизнь в бескрайних ждет просторах. К мудрости привыкнут новой, Сами прежнее осудят, На вершине жить суровой Им тогда не страшно будет.

VII

Я один. Судьба такая Мне давно уж не по силам. Обессилел, вспоминая, И хочу вернуться к милым. К ним на миг, — и вновь открою Я в душе любовь к дороге В край, где мы весной все трое Будем в горнем жить чертоге. К ним скорей! Но закружился Снег, и вьюга закружила! Слишком поздно спохватился! Все дороги завалило.

VIII

Шло время, и я овладел собой, Не стал я тоске предаваться. Словно смятое платье, лег снег над рекой, Озарила луна покров снеговой, Звезды начали загораться. Чересчур я силен, чтоб тоской изойти, Если к ночи стал день клониться. Мне, как мысли, не усидеть взаперти. Я по горным тропам должен идти И над пропастью остановиться. А в безмолвной долине звук возникал, Я прислушивался невольно, Где-то ласково, сладко и нежно звучал Тот напев, что давным-давно я слыхал, И узнал я звон колокольный. О том, что господь родился на свет, Колокола возвестили. Зажег в доме лампу старик сосед, В окне моей матери вспыхнул свет, И они меня странно манили. Дом и прежняя жизнь, что казалась скудна, Засияли, как древняя сага. На высотах молчит ледяная страна, А внизу у меня есть мать и жена, Вместе с ними быть — вот оно, благо. У себя за спиной услыхал я смех, То охотник, до шуток охочий, Мои тайные мысли прочел, как на грех: «Растрогался, вижу? Бывает у всех При виде обители отчей!» И сызнова смел и силен я был, И снова был закаленным, Ветер с вершин меня охладил, Никто бы отныне уже не смутил Меня рождественским звоном. Вспыхнуло что-то над домом родным, Где мать моя оставалась, Казалось, рассвет занялся над ним, Потом повалил клубами дым, Пламя потом показалось. Скоро весь дом охватило огнем, Я вскрикнул было, но живо Охотник утешил: «Что тебе в том, Всего и горит что прогнивший дом, Облезлая кошка да пиво». И выложил мне своей мысли ход, Мое одолев смятенье: Когда озаряет луна небосвод, А землю огонь, их смесь создает Эффектное освещенье. Приставил он руку свою к глазам, Ему картина предстала. Где-то запели — и понял я сам: Душа моей матери к небесам С ангелами воспаряла. «Молча трудилась, муки терпя, Молча плутала в пустыне, Скорбную душу твою возлюбя, Мы над снегами проносим тебя К божьему празднеству ныне!» Луна замутилась, охотник пропал, И сердце стучало снова. Безутешный, над пропастью я стоял. При этом отнюдь я не отрицал Эффект освещенья двойного.

IX

Лето настало, июнь наступил, Пылали утесов отроги, Звон колокольный радостно плыл, И весело свадебный поезд катил Внизу по большой дороге. От дома соседа отъехал он, Где листва у ворот шелестела. Соседский двор был толпой запружен. Усмехнувшись, лег я на горный склон, Слезы смахивая то и дело. Ко мне долетали, меня дразня, Шуточной песни рулады, На смех они подымали меня, И рвал я вереск, судьбу кляня, Кусая язык с досады. Моя нареченная на коне На свадьбу ехала ныне, И вьющийся локон скользил по спине, Блестя и сверкая. Был памятен мне Он с ночи последней в долине. С ней рядом верхом через ручей Ее жених перебрался. Душа разрешалась моя от скорбей, Конец приближался борьбе моей, И я от мук избавлялся. Снова я был подвластен горам. Свадебный поезд в ту пору Внизу, точно лента, сверкал. Я упрям, И только приставил руку к глазам, — Картина предстала взору. Гляжу, на мужчинах воскресный наряд, На каждой из женщин — обнова, Ждет пастор, свершить приготовясь обряд, И очи мои на невесту глядят И видят дни счастья былого. Я толпы людские увидел с высот В их сущности настоящей, Какой она в горнем свете встает. Должно быть, этого и не поймет Внизу, в толпе, стоящий. И тут услыхал я чей-то смешок — Охотник, что был со мной дружен. «Я вижу, расстаться нам вышел срок, Напрасно я шел за тобой, дружок, Тебе я больше не нужен». И впредь по-мужски мне идти надлежит Неизменной дорогой своею. Безмятежнее кровь по жилам бежит, Не шелохнется грудь, и сердце молчит. Я чувствую, что каменею. Попиваю бодрящее я питье, Чтоб душа холодов не страшилась. Сник мой парус, надломлено древо мое. Но взгляни, как багряное платье ее Там, внизу, меж берез засветилось. Навсегда исчезают родные черты, Кони скачут к церковной ограде. О, навеки, навеки будь счастлива ты! Мне теперь не нужны былые мечты. Лишь о вышнем я думаю взгляде. Я теперь закален. Сам себе господин, Я иду по высотам отныне. Я недаром сюда поднялся из низин. Здесь свобода и бог. Их обрел я один, Все другие бредут в долине.

1859–1860

Жизненные осложнения Перевод Т. Сильман

В весеннем саду, словно снег бела, Нарядная яблоня расцвела. Вокруг хлопотала пчелка одна, — Как видно, в яблонев цвет влюблена. Утратили оба душевный покой, — И тут наш цветок обручился с пчелой. Пчела улетела на дальний луг, — Тем временем завязью стал ее друг. Заплакала завязь, плачет пчела. Как видно, неважно сложились дела! У старой стены, окружавшей сад, Жил в норке мышонок, он был небогат. Шептал он любовно: «О завязь, услышь! Убогий мой погреб ты в рай превратишь». Пчела совершает вторичный полет. Вернулась: на ветке качается плод! И плод зарыдал. Рыдает пчела. Как видно, неважно сложились дела! Под самою крышей, вдали от людей, В уютном гнезде проживал воробей. Он стонет любовно: «Меня ты услышь! О плод, ты гнездо мое в рай превратишь». Страдает пчела, изнывает плод, Тоска воробья и мышонка грызет. И так, без ответа, их жизнь протекла, — Как видно, неважно сложились дела! Сорвавшийся плод догнивает в кустах. Мышонок скончался с горестным «ах!». Когда же сочельник настал у людей, Из гнездышка мертвый упал воробей. А пчелка свободна от брачных оков! Глядит — уже нет ни тепла, ни цветов. И в улей ушла, чтобы там, среди сот, Что твой фабрикант, вырабатывать мед. А как хорошо бы сложились дела, Когда бы мышонком стала пчела! В дальнейшем — чуть завязь стала плодом, — Мышонок обязан был стать воробьем!

1862

Даря водяную лилию Перевод Т. Гнедич

Убаюканный волною, Тихо спал цветок весною, Безмятежный, белокрылый. Я сорвал его для милой! На груди твоей, родная, Будет он дремать, мечтая, Утомленный и безмолвный, Что его ласкают волны. Друг мой! Озеро прекрасно, Но мечтать вблизи опасно: Водяной подстерегает Тех, кто лилии срывает. Друг мой! Грудь твоя прекрасна, Но мечтать вблизи опасно: Тех, кто лилии срывает, Водяной подстерегает.

1863

Светобоязнь Перевод А. Ахматовой

Когда ходил я в школу, был смел до тех лишь пор, покуда день веселый не мерк в вершинах гор. Но лишь ночные тени ложились на поля, ужасные виденья толпились вкруг меня. Дремота взор смежала — и сразу же тогда вся храбрость исчезала неведомо куда. Теперь беда иная: мила мне ночи тень, но смелость я теряю с рассветом каждый день. Теперь дневные тролли и шума жизни жуть мне страха острой болью пронизывают грудь. Я в уголке под тенью ночной приют нашел, и там мои стремленья взмывают, как орел. Пусть шторм грозит, пусть пламя объемлет небосвод, парю над облаками, пока не рассветет. Под игом синей тверди я мужества лишен. Но верю — подвиг смерти мной будет совершен.

1855–1863

Сила воспоминания Перевод Вс. Рождественского

Известно ли вам, как без опаски Учат медведя веселой пляске? В котел посажен зверь могучий, Внизу разведен костер трескучий. Хозяин водит по струнам скрипки: Пляши под польку: «Цветы, улыбки…» Лохматый дуреет совсем от боли. Плясать приходится поневоле. С тех пор, если польку ему играют, Лапы сами сразу переступают. И я в котле знал такие же муки, Сам задыхался под скрипок звуки. Душа обгорала — не только кожа, Я ритмы плясок запомнил тоже. С тех пор, встревожен воспоминаньем, Котел я вижу, огня полыханье. И, схож судьбою со зверем серым, Пляшу в стихах — и тем же размером.

1864

Прощание Перевод Т. Сильман

Мы за ворота Гостей провожали, Смеялся кто-то, Кого-то звали. О дом наш унылый, О сад молчаливый!.. Где голос милый И смех шаловливый? Какая мгла здесь! Ни счастья, ни света. Она была здесь, — И вот ее нету.

1864

В альбом композитора Перевод А. Ахматовой

{59}

Орфей{60} зверей игрою усмирял И высекал огонь из хладных скал. Камней у нас в Норвегии немало, И диких тварей слишком много стало. Играй! Яви могущество свое: Исторгни искры, истреби зверье.

1866

Эмме Клингенфельд Перевод А. Ахматовой

{61} То, что дома в сердце у меня поет, с юга мне навстречу эхо отдает. И его я слышу, словно нежный звон, а ведь это тот же мой норвежский сон. То не эхо было с оснеженных гор… Летний и лесной мне это шлет простор. Так перелагатель на чужой язык мысли, чувства, голос до конца постиг. Но иную книгу шлю тебе теперь, в ней могучей древней силы нет, поверь. Там осенней ночи темный мир живет, поутру над нею солнце не взойдет. Речь идет о Женах, Смерти и Любви, им идти во мраке, падать им в крови. Юная, позволь же с родины твоей унести твой дух мне в гул моих морей. Глянь, вон фьорд Тронхейма пред тобой открыт, там туман, как траур, в воздухе висит. Тень Элины{62} смутно в свой уходит путь, мать ее за нею. Ты о них забудь. И вернись к потоку, что зовут Изар{63}, как бы от горчайших пробудившись чар.

1874

Письмо в стихах Перевод В. Адмони

{64}

Любезный друг!

Вы мне в письме вопросы задаете: Чем люди ныне так удручены И дни влачат в безрадостной дремоте, Как будто страхом странным смущены? И почему успех не тешит душу И люди переносят все невзгоды И ждут безвольно, что на них обрушат Грядущие, неведомые годы? Я здесь не дам сих тайн истолкованья, — Вопрос, а не ответ — мое призванье. Но раз уж Вы решились написать, То пусть вопрос Ваш будет не напрасным, — Конечно, если Вы не слишком ясный Ответ потребуете, так сказать, — Я сам в ответ хочу вопрос задать, Но только, как поэт, прошу прощенья, Спрошу не прямо, а путем сравненья. Скажите ж мне, когда-нибудь случалось Увидеть Вам у наших берегов, Как отплывает судно от причала В открытый океан под шум ветров? Вы видели — и помните, конечно, На корабле дух ревностный, живой, И общий труд, спокойный и беспечный, Слова команды, четкой и простой, Как будто это мир закономерный С орбитою своей, как шар земной, Идет путем рассчитанным и верным. Нередко судно в путь уходит дальний — Иные ищет гавани и страны; Сгружают вскоре груз первоначальный, Берут товар с названьем чужестранным; И наполняют в рвенье неустанном Трюм ящиками, бочками, тюками — И в точности, какой теперь багаж И груз навален в трюм, ни экипаж, Ни даже капитан не знают сами. И снова судно отплывает в дали, Кипит, белея, пена за кормой, — Как будто тесен стал простор морской, И кажется, что он вместит едва ли Весь этот сгусток смелости людской, Которую и штормы множат даже У путников, а также в экипаже. Да, здесь не позабыли ни о чем: Закреплены надежно груза горы, И держатся в порядке все приборы, Чтоб в море судно верным шло путем. Есть налицо и знанья и уменье, — Здесь места нет и тени подозренья. Но все же, вопреки всему, однажды Случиться может так среди стремнин, Что на борту без видимых причин Все чем-то смущены, вздыхают, страждут. Немногие сперва тоской объяты, Затем — все больше, после — без изъятий. Крепят бесстрастно парус и канаты, Вершат свой долг без смеха и проклятий, Приметы видят в каждом пустяке. Томит и штиль, и ветерок попутный, А в крике буревестника, в прыжке Дельфина зло душой провидят смутной. И безучастно люди бродят сонные, Неведомой болезнью зараженные. Что ж тут случилось? Что за час настал? В чем тайная причина злого гнета, Кто мысль и волю парализовал? Грозит опасность? Повредилось что-то? Нет, ничего. Дела идут, как шли, — Но без надежд, без мужества, в тиши. А почему? Затем что тайный слух, Сомненья сея в потрясенный дух, Снует по кораблю в неясном шуме, — Им мнится: труп сокрыт у судна в трюме. Известно суеверье моряков: Ему лишь только стоит пробудиться, — Оно всевластно, хоть лежит покров На истине, покамест не домчится Назло всем мелям, шхерам, вещим птицам Их судно до родимых берегов. Взгляните ж, друг, — Европы пакетбот Путь держит в море, к миру молодому, И оба мы билет на пароход Приобрели, взошли на борт, и вот Привет прощальный брегу шлем родному. Как дышится легко здесь, по-иному, Какой прохладой ветер обдает! Багаж весь в трюме сложен со стараньем! А кок и стюарт смотрят за питаньем. Чего ж еще, чтоб плыть нам без забот? Машины и котел гудят под нами, Могучий поршень движет рычагами, И воду винт, как острый меч, сечет; Хранит от крена парус при волненье, А рулевой хранит от столкновений. Фарватер верный мы себе избрали; Снискав себе доверье и почет, Наш капитан пытливо смотрит в дали. Чего ж еще, чтоб плыть нам без забот? И все же в океане, далеко, На полпути меж родиной и целью Рейс, кажется, идет не так легко. Исчезла храбрость, настает похмелье. И бродят экипаж и пассажиры С унылым взором, заплывая жиром. Полны сомнений, дум, душевной смуты И в кубрике, и в дорогих каютах. Вы о причине задали вопрос! По ощутили ль Вы, что близко что-то, Что целый век, свершив свою работу, С собою все спокойствие унес? Какая тут причина — неизвестно, Но все, что знаю, расскажу Вам честно. На палубе однажды ночью душной Я был один под звездной тишиною. Улегся ветер от ночного зноя, И воздух был ласкающе-послушный. Все пассажиры спать легли в истоме, Мерцали снизу лампы, сонно тлея, Шла из кают жара все тяжелее, Держа усталых в тихой полудреме. Но в их дремоте не было покоя, — Я это видел сквозь иллюминатор: Лежал министр оскалясь, — он состроить Хотел улыбку, но без результата; Профессор рядом спал, объятый мукой, Как бы в разладе со своей наукой; Вот богослов весь простыней накрылся, Другой в подушки с головой зарылся; Вот мастера в поэзии, в искусстве, — Их сны полны и страха и предчувствий. А над дремотным царством беспощадно Легла жара, удушливо и чадно. Я взор отвел от этой сонной жути, Взглянул вперед, где ночь была свежей; Я глянул на восток, где уж бледней Светились звезды в предрассветной мути. Тут слово донеслось в неясном шуме Наверх, где я у мачты сел в раздумье, — Как будто кто-то громко произнес Среди кошмаров и смятенных грез: «Боюсь, мы труп везем с собою в трюме!»

1875

Четверостишие Перевод В. Адмони

Жить — это значит все снова С троллями в сердце бон. Творить — это суд суровый, Суд над самим собой.

1878

Звезды в тумане Перевод П. Карпа

Когда я родину свою искал, Я помню, на путях моей кометы, В пространстве, у созвездья Андромеды Нежданный незнакомец мне предстал. Дошла и до земли благая весть, Что там, где бесконечность простиралась, Звездой блестящей стал безмолвный хаос, Что там законы тяготенья есть. И хаос обнаружил я другой, Его судьба на части разделила, И не было в нем воли никакой, Спала центростремительная сила. Но вновь и вновь я вглядывался в дали И постигал свершавшееся там, Однажды так, — я это видел сам, — Клочки туманностей звездою стали. Теперь на севере туман клубится, Пускай сегодня хаотичен он, Но есть в нем тяготения закон, И, стало быть, звезда здесь загорится.

1886

В этом доме они… Перевод А. Ахматовой

{65} В этом доме они тихо жили вдвоем И осенней и зимней порою. Но случился пожар. И рассыпался дом, И склонились они над золою. Там, под нею, хранился ларец золотой, Несгораемо прочный, нетленный. Рыли землю лопатой, дробили киркой, Чтобы клад отыскать драгоценный. И находят они, эти двое людей, Ожерелье, подвески, запястья, — Не найти ей лишь веры сгоревшей своей. А ему — его прежнее счастье.

1892

Примечания

1

К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 37, стр. 352–353.

(обратно)

2

Отлично (англ.).

(обратно)

3

Вкус, манера (франц.).

(обратно)

4

Стыдно! (франц.).

(обратно)

5

Сладкое ничегонеделание (итал.).

(обратно)

6

В полной мере (франц.).

(обратно)

7

Черт побери (англ.).

(обратно)

8

Логическое правило; из существования предмета или явления следует возможность его существования (лат.).

(обратно)

9

«Вечно женственное влечет нас!» (нем.) — Здесь пародируется заключительная строка «Фауста» Гете: «Вечно женственное влечет нас ввысь!».

(обратно)

10

Следовательно (лат.).

(обратно)

11

Ладно! (франц.).

(обратно)

12

Ах, сфинкс, кто ты? (нем.).

(обратно)

13

Да здравствует великий Пер! (нем.).

(обратно)

14

Следует драпироваться (нем.).

(обратно)

15

Сотворил Пер Гюнт, цезарь! (лат.).

(обратно)

16

Так проходит земная слава! (лат.).

(обратно)

17

Поневоле (лат.).

(обратно)

18

Здесь: «Выкладывай!» (нем.).

(обратно)

19

В больших масштабах (франц.).

(обратно)

20

Мыс Доброй Надежды! (итал.).

(обратно)

21

Косолапый! (франц.).

(обратно)

22

Умение жить (франц.).

(обратно)

23

Источенный червями (франц.).

(обратно)

24

«История Лондона» Гаррисона (англ.).

(обратно)

Комментарии

1

ПЕР ГЮНТ

(PEER GYNT)

Драматическая поэма «Пер Гюнт» — одно из самых популярных произведений Ибсена и вообще норвежской художественной литературы. Написана в Италии весной — летом 1866 г. и вышла в свет 14 ноября того же года. Интерес к новому произведению автора «Бранда» был столь велик, что все первое издание фактически было раскуплено по подписке еще до напечатания книги. Второй тираж «Пера Гюнта» вышел через четырнадцать дней после первого. Следующее издание произведения было осуществлено в 1874 г., и с тех пор «Пер Гюнт» регулярно переиздавался через каждые два-три года.

Относительно образа Пера Ибсен писал: «… Пер Гюнт — реальное лицо, жившее в Гудбраннсдалене, по-видимому, в конце прошлого (то есть восемнадцатого. — В. Б.) или начале этого века. Имя его народ в тех местах хорошо помнит, но о его подвигах известно немногим больше того, что есть в «Норвежских волшебных сказках» Асбьёрнсена…» Однако, взяв этот фольклорный образ, Ибсен вложил в него совсем иное содержание. В сказке Пер Гюнт — удачливый охотник, расправляющийся с троллями, побеждающий чудовище — Кривого и совершающий другие подвиги, любящий прихвастнуть своими действительными и вымышленными заслугами, а у Ибсена — это типический человек XIX в. со всеми свойственными ему противоречиями. Вообще в «Пере Гюнте» Ибсен широко использует норвежский фольклор: из норвежских сказок взят рассказ о поездке на олене по Гендиному гребню, образ «женщины в зеленом», рассказ о черте, загнанном в орех, и др.

Ибсен считал «Пера Гюнта» сугубо норвежским произведением, понятным лишь норвежцам. Он писал 19 мая 1880 г. немецкому переводчику «Пера Гюнта» Людвигу Пассарге: «Из всех моих произведений я считаю, что «Пер Гюнт» всего менее может быть понят за пределами Скандинавских стран». Однако эти опасения Ибсена оказались напрасными. Об этом свидетельствует хотя бы беглый перечень переводов «Пера Гюнта». В 1880 г. вышел немецкий перевод, в 90-е годы — русский, английский и французский, а в XX в. «Пер Гюнт» был переведен на большинство европейских языков, в том числе на финский, польский, венгерский, голландский, нижненемецкий и др.

Великий норвежский композитор Эдвард Григ в 1874–1875 гг. написал музыку к ряду сцен «Пера Гюнта». Эта сюита Э. Грига вскоре приобрела всемирную известность.

Поставлен «Пер Гюнт» был впервые в Кристианийском театре 24 февраля 1876 г. и имел большой успех.

На русской сцене «Пер Гюнт» впервые был поставлен в Московском Художественном театре 9 октября 1912 г. Драма шла в сокращенном виде. Общее руководство подготовкой спектакля осуществлял Вл. И. Немирович-Данченко, режиссерами являлись К. А. Марджанов и Г. С. Бурджалов, художником — Н. Рерих.

Первый русский перевод «Пера Гюнта» появился в 1897 г. (Генрик Ибсен. Собр. соч., т. 6. СПб.). В 1905 г. вышел перевод А. и П. Ганзен, выдержавший множество изданий. Существует также перевод Ю. Балтрушайтиса (М., 1912). Перевод П. Карпа выполнен специально для нашего издания.

(обратно)

2

Стр. 24. Доврский старец. — Довре — горная группа на севере центральной части Норвегии, к юго-западу от Тронхейма.

(обратно)

3

Тролль — по народным скандинавским поверьям, безобразное, враждебное человеку существо.

(обратно)

4

Колосс Мемнона (поющий). — В Египте «колоссами Мемнона» называли две статуи фараона Аменхотепа III. Одна из них, весьма разрушенная, обладала свойством при восходе солнца издавать дрожащий звук (вследствие прохождения воздуха через трещины статуи).

(обратно)

5

Гизе — точнее, Гиза (Гизех) — город в Египте на левом берегу Нила напротив Каира.

(обратно)

6

Малабарский язык — фантазия драматурга; Малабар, малабарский берег — находится на западном побережье полуострова Индостан.

(обратно)

7

Гудбрандская долина — находится к югу от Довре.

(обратно)

8

Стр. 44. Шиллинг — самая мелкая норвежская монета, грош.

(обратно)

9

Стр. 54. Лунд — см. примечания к стр. 190 (см. коммент. 33 — верстальщик).

(обратно)

10

Я как-то раз его загнал в орех. — Черт, загнанный в орех, — сюжет популярной норвежской сказки «Мальчик и черт».

(обратно)

11

Стр. 73. Рондские горы — находятся примерно в двухстах километрах от Тронхейма.

(обратно)

12

Стр. 80. «Тролль, упивайся самим собой!» — Самодовольство троллей, их стремление отгородиться от остального мира и желание полностью обходиться только своими средствами (см. ниже: «Все своего производства») — яркая сатира на крайних норвежских националистов и их романтику (см. вступительную статью к тому).

(обратно)

13

Стр. 112. Суриа-Муриа — волшебный замок в норвежских народных сказках.

(обратно)

14

Стр. 127. Липпе-Детмольд — существовавшее до 1918 г. крохотное (1215 квадратных километров) немецкое княжество.

(обратно)

15

Владеть оружием священным! — Имеется в виду оружие шведского короля Карла XII (1682–1718), любимого героя шведских националистов.

(обратно)

16

Стр. 129. …Когда в Бендерах буду, // Я шпоры Карла раздобуду! — Намек на пребывание Карла XII после поражения под Полтавой в Бендерах.

(обратно)

17

Стр. 131. Кастальский ключ — источник на склоне Парнаса, вода которого, по представлению древних римлян, давала поэтическое вдохновение.

(обратно)

18

Стр. 139. Борну — область к юго-западу от озера Чад.

(обратно)

19

Тимбукту — город в Африке на северной излучине Нигера.

(обратно)

20

Габес — город в Тунисе.

(обратно)

21

Стр. 141. Чарльстоун — город в США (Южная Каролина), игравший важную роль в XIX в.; один из центров американской работорговли.

(обратно)

22

Стр. 156. Беккер Карл Фридрих — автор популярной в свое время девятитомной «Всемирной истории» (1801–1805), отличавшейся живым и увлекательным изложением.

(обратно)

23

Стр. 157. Фараон Потифар. — В словах Пера Гюнта содержится ошибка: Потифар, по Библии, начальник телохранителей фараона.

(обратно)

24

…проход, // Где пал Леонид… — В 180 г. до н. э. в Фермопильском проходе (Центральная Греция) спартанский царь Леонид с тремястами воинами героически сражался с огромным войском персов.

(обратно)

25

Сократ (469–399 гг. до н. э.) — знаменитый греческий философ-идеалист. За враждебное отношение к афинской демократии был приговорен к смертной казни и умер, выпив чашу с ядом.

(обратно)

26

Эллинизм — здесь в значении «эпоха широкого распространения древнегреческой культуры».

(обратно)

27

Стр. 162. Семьдесят толковников. — Так обычно именуют переводчиков Библии на греческий язык, завершивших свой труд (так называемую Септуагинту) во втором веке до нашей эры в Александрии. По преданию, переводчики были заключены в отдельное помещение каждый, и, хотя они не могли между собой общаться, текст перевода у них совпал дословно.

(обратно)

28

Стр. 163. В лице Бегриффенфельдта Ибсен высмеивает абстрактность и головоломность немецкой идеалистической философии XIX в. Вместе с тем надо отметить, что Ибсен высоко ценил лучшие проявления этой философии, особенно философии Гегеля.

(обратно)

29

Стр. 166. Рассказ Гугу — сатира на так называемых «молстреверов», сторонников создания нового норвежского литературного языка, «ланнсмола». После того как Норвегия подпала под власть Дании (XIV в.), норвежский язык был постепенно вытеснен датским во всех сферах государственной и культурной жизни (примерно к началу XVI в.). Лишь в сельских местностях сохранились диалекты, являющиеся непосредственным преемником древненорвежского языка. Однако в середине XIX в. в Норвегии развилось движение за создание «норвежского» литературного языка на основе крестьянских диалектов с учетом архаических форм, хотя датский язык в Норвегии, с одной стороны, сам подвергся в значительной степени воздействию норвежских говоров, а с другой — давно уже был языком норвежской культуры. Ибсен сам писал на норвежском варианте датского языка, на так называемом «датско-норвежском», и был противником «ланнсмола».

(обратно)

30

Стр. 168. В образе феллаха Ибсен сатирически изобразил современную ему Швецию с ее культом великодержавных воспоминаний о своем прошлом могуществе, а возможно, и норвежцев, гордящихся своей «эпохой викингов».

(обратно)

31

Стр. 171. …а сам я перо. — Ибсен сам говорил, что Хуссейн задуман им как сатира на шведско-норвежского министра иностранных дел графа Мандерстрёма, который в 1864 г., во время воины Пруссии и Австрии против Дании, писал многочисленные ноты, посвященные политической ситуации, но, по мнению многих, был всего лишь орудием, «пером», в чужих руках и не имел возможности проводить энергичную политику.

(обратно)

32

Стр. 173–174. Халлинг, Йокуль, Фольгефоннен, Блохе, Галхепиг, Хортейг — горы в Центральной и Западной Норвегии; большинство их с моря не видно.

(обратно)

33

Стр. 190. Лунд — город в Южной Швеции. В период с 1814 по 1905 г. Норвегия находилась в личной унии со Швецией (король Швеции одновременно был норвежским королем).

(обратно)

34

Стр. 207. Берсеркеры. — Древние скандинавы называли берсеркерами свирепых воинов, одержимых слепой яростью. В припадке боевого исступления берсеркеры убивали всех, кто попадался им на глаза.

(обратно)

35

Стр. 220. Юстедал — область на западе Норвегии.

(обратно)

36

Стр. 221. Как Эсбен сказал… — Эсбен Замарашка (Аскаладден) — один из самых популярных героев норвежских народных сказок; мужская параллель к Золушке.

(обратно)

37

Стр. 228. Ставангер — город на юго-западе Норвегии, четвертый по величине город страны.

(обратно)

38

КУКОЛЬНЫЙ ДОМ

(ЕТ DUKKEHJEM)

Написанная в 1879 г. и тогда же опубликованная, драма Ибсена «Кукольный дом» (на немецкой и русской сцене за ней укрепилось название «Нора») стала одним из наиболее спорных, вызывающих ожесточенные дискуссии произведений драматурга. Ибсена обвиняли в том, что он оправдывает «единожды солгавшую» Нору и что развязка пьесы, завершающейся уходом героини от мужа и детей, представляет собой призыв к пренебрежению супружеским долгом, посягательство на святость семейных устоев, апологию права на «дезертирство» из семьи и т. п. Вместе с тем замечательная игра виднейших европейских актрис в роли Норы породила большую литературу о трактовке этого образа.

Поставленная вскоре после опубликования в 1879 г., пьеса «Кукольный дом» сразу же вызвала огромный интерес в Скандинавских странах. В Германии «Кукольный дом» вызвал столь шумную полемику и такие активные протесты филистерских слоев общества, что эту пьесу вначале боялись играть в авторской редакции. По требованию известной немецкой актрисы Гедвиг Ниман-Раабе, Ибсен был вынужден переделать конец пьесы: в новом варианте Нора в последний момент отказывалась от своего намерения покинуть Хельмера и детей.

Первая постановка «Кукольного дома» в России была осуществлена в Петербурге, на сцене Александрийского театра, 8 февраля 1884 г.

Крупнейшим событием в истории сценического воплощения «Кукольного дома» является постановка этой пьесы в театре В. Ф. Комиссаржевской 17 сентября 1904 г.

В атмосфере предреволюционного брожения, а также в дни первой русской революции спектакль «Кукольный дом» в трактовке Комиссаржевской воспринимался как призыв к духовному бунту, к освобождению личности и глубоко захватывал демократическую аудиторию. Комиссаржевская — Нора стала как бы символом женского образа, рвущегося к свободе и тем самым приобретавшего революционные черты.

«Кукольный дом», как и все последующие пьесы, вошедшие в настоящий том, дается в переводе А. и П. Ганзен по изд.: Генрик Ибсен. Собр. соч. в 4-х томах, «Искусство», М., 1956–1958.

(обратно)

39

Стр. 244. Специи-далеры — крупная норвежская монета до конца XIX в.

(обратно)

40

ПРИВИДЕНИЯ

(GENGANGERE)

«Привидения» написаны Ибсеном в 1881 г. Эта пьеса была недоброжелательно встречена буржуазными читателями, и многие театры в течение долгого времени отказывались ее ставить. «Столпы общества» и «Кукольный дом», предшествующие драмы Ибсена, были поставлены на сцене через несколько месяцев после их выхода в свет, а первое представление «Привидений» в Дании состоялось лишь в начале 1903 г., то есть через двадцать два года после опубликования пьесы.

Впервые «Привидения» были поставлены в 1882 г. в Чикаго гастролировавшей скандинавской труппой.

В России «Привидения» долго находились под цензурным запретом и впервые были воплощены 7 января 1904 г. в петербургском театре Неметти.

Двадцать четвертого октября 1904 г. «Привидения» поставил Драматический театр В. Ф. Комиссаржевской в Петербурге.

Вслед за театром Комиссаржевской постановка «Привидений» была осуществлена Московским Художественным театром, показавшим премьеру драмы Ибсена 31 марта 1905 г. Спектакль был поставлен К. С. Станиславским и Вл. И. Немировичем-Данченко, декорации писал В. А. Симов.

(обратно)

41

Враг народа

(EN FOLKEFIENDE)

Пьеса «Враг народа» была опубликована в конце 1882 г. и поставлена в Кристиании (Осло) в 1883 г. Вскоре она обошла все основные скандинавские театры, а затем была показана в Берлине («Лессинг-театр»). Английские зрители увидели «Врага народа» в 1893 г. Одновременно эту пьесу показали театры во многих европейских странах, и везде она встречала горячий отклик зрительного зала. Ожесточенную полемику пьеса вызвала в Англии, где она стала источником бурных дискуссий о творчестве Ибсена вообще.

Первая попытка сценического осуществления «Врага народа» в России (под названием «Доктор Стокман») относится к 1893 г.: пьеса была показана в Озерковском театре под Петербургом.

Подлинная история сценического воплощения этой драмы Ибсена в России начинается 24 октября 1900 г. В этот день состоялась премьера «Доктора Стокмана» в Московском Художественном театре. Постановка принадлежала К. С. Станиславскому (художник В. А. Симов).

Станиславский писал по поводу спектакля: «Образ доктора Стокмана стал популярным как в Москве, так и особенно в Петербурге. На это были свои причины. В то тревожное политическое время — до первой революции — было сильно в обществе чувство протеста. Ждали героя, который мог бы смело и прямо сказать в глаза правительству жестокую правду. Нужна была революционная пьеса, — и «Стокмана» превратили в таковую. Пьеса стала любимой, несмотря на то что сам герой презирает сплоченное большинство и восхваляет индивидуальность отдельных людей, которым он хотел бы передать управление жизнью. Но Стокман протестует, Стокман говорит смело правду, — и этого было достаточно, чтобы сделать из него политического героя» (К. С. Станиславский. Собр. соч., т. 1, М., 1954, стр. 249).

(обратно)

42

Стр. 372. Фогт — в Норвегии до конца XIX в. полицейский и податной чиновник.

(обратно)

43

Стр. 378. Амтман — чиновник, управляющий амтом (амт — старая административная единица Норвегии).

(обратно)

44

Стр. 383. Викинги — древнескандинавские морские разбойники, нередко сочетавшие разбой с торговлей. С конца VIII в. по XI в. дружины викингов на своих ладьях совершали грабительско-торговые походы против приморского и приречного населения многих европейских стран.

(обратно)

45

Стр. 437. Померания — герцогство, а затем (до 1945 г.) прусская провинция на побережье Балтийского моря.

(обратно)

46

ДИКАЯ УТКА

(VILDANDEN)

«Дикая утка» была напечатана в конце 1884 г. В начале 1885 г. пьеса была поставлена в театрах Бергена, Кристиании, Копенгагена и Стокгольма, где шла с большим успехом. В начале 90-х годов пьеса была включена в репертуар ряда театров Парижа, Лондона, Рима, Афин и других городов.

Первая постановка «Дикой утки» в России принадлежит Московскому Художественному театру, осуществившему ее 19 сентября 1901 г. Режиссерами являлись К. С. Станиславский и А. А. Санин.

(обратно)

47

Стр. 465. Мараскин — вид ликера.

(обратно)

48

ГЕДДА ГАБЛЕР

(HEDDA GABLER)

«Гедду Габлер» Ибсен написал в 1890 г. в Мюнхене. Пьеса вышла в свет в конце 1890 г.

Вскоре после опубликования «Гедда Габлер» 26 февраля 1891 г. была поставлена в Кристиании Национальным театром. 28 августа 1891 г. она была показана на торжественном спектакле по случаю возвращения Ибсена на родину. В том же году состоялись спектакли «Гедды Габлер» в театрах Швеции и Дании.

В России «Гедда Габлер» была впервые сыграна французской труппой петербургского Михайловского театра 21 марта 1892 г.

Девятнадцатого февраля 1899 г. состоялась премьера «Гедды Габлер» в Московском Художественном театре в постановке К. С. Станиславского.

(обратно)

49

Стр. 559. О брабантских кустарных промыслах… — Брабант — область в Северо-Западной Европе. В средние века Брабант был знаменит полотняными, шерстяными, кожевенными изделиями и особенно — кружевами.

(обратно)

50

Стр. 590. Ортлер у Мерана. — Ортлер — вершина в Тироле. Меран (Мерано) — город в Северной Италии, расположенный недалеко от австрийской границы.

(обратно)

51

Стр. 591. Долина Ампеццо — находится в Северной Италии.

(обратно)

52

Стр. 592. Бреннерский перевал — один из самых низких и удобных перевалов в Альпах на пути из Средней Европы в Южную.

(обратно)

53

СТРОИТЕЛЬ СОЛЬНЕС

(BYGMESTER SOLNESS)

Драма «Строитель Сольнес» закончена Ибсеном в 1892 г. и впервые поставлена в Лондоне еще до издания пьесы. Эта постановка открывает собой начало сценической жизни «Строителя Сольнеса» в театрах Западной Европы и Америки. Пьеса порождала ожесточенные дискуссии, вызывала самые противоречивые толкования. Как и большинство ибсеновских произведений последнего периода, «Строитель Сольнес» возбуждал у зрителей чувство недоумения, им были непонятны туманные символы драмы. Этим и следует объяснить то, что пьеса оказалась недостаточно жизнеспособной в репертуаре театров различных стран.

В России первая постановка «Строителя Сольнеса» осуществлена в Одессе 24 октября 1903 г.

Седьмого апреля 1905 г. премьера «Строителя Сольнеса» состоялась в театре В. Ф. Комиссаржевской.

(обратно)

54

ЙУН ГАБРИЭЛЬ БОРКМАН

(JOHN GABRIEL BORKMAN)

Написанная Ибсеном в 1896 г., пьеса «Йун Габриэль Боркман» была издана в этом же году и сразу же переведена на ряд языков, в том числе и русский. В 1896 г. она появилась на сценах Скандинавских стран, а затем обошла немецкие, французские, итальянские и другие театры Европы.

В России «Йун Габриэль Боркман» был поставлен 19 ноября 1904 г. в московском Малом театре.

(обратно)

55

Стр. 724. Стиль ампир — стиль позднего классицизма, возникший в архитектуре и прикладном искусстве во Франции в период империи Наполеона I.

(обратно)

56

Тексты переводов стихотворений Г. Ибсена даются по изд.: Генрик Ибсен. Собр. соч. в 4-х томах, «Искусство», 1956–1958.

(обратно)

57

Пролог к первому представлению «Ивановой ночи» (стр. 776).

«Иванова ночь» — первая из пьес Ибсена, написанных им во время пребывания в Бергене. Она была поставлена 2 января 1853 г., но успеха не имела. При жизни автора напечатана не была.

(обратно)

58

Хульдра — фея в норвежских народных сказках.

(обратно)

59

В альбом композитора (стр. 795). — Стихотворение посвящено композитору Эдварду Григу (1843–1907).

(обратно)

60

Орфей — мифический поэт Древней Греции, пение которого очаровывало не только людей и животных, но даже камни.

(обратно)

61

Эмме Клингенфельд (стр. 796).

Эмма Клингенфельд — немецкая поэтесса, одна из первых переводчиц Ибсена.

(обратно)

62

Тень Элины… — Элина Гюльденлёве и ее мать, фру Ингер, — героини драмы Ибсена «Фру Ингер из Эстрота».

(обратно)

63

Изар — река, на которой стоит Мюнхен.

(обратно)

64

Письмо в стихах (стр. 797). — Адресовано известному датскому критику Георгу Брандесу и напечатано в журнале последнего «Девятнадцатый век».

(обратно)

65

В этом доме они… (стр. 802). — Первоначальный набросок к пьесе «Строитель Сольнес».

В. Берков. М. Янковский.

(обратно)

Оглавление

Генрик Ибсен ДРАМЫ СТИХОТВОРЕНИЯ

В. Адмони Генрик Ибсен и его творческий путь

ДРАМЫ

  Пер Гюнт Драматическая поэма в пяти действиях Перевод П. Карпа

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

    Действие четвертое

    Действие пятое

  Кукольный дом Пьеса в трех действиях Перевод А. и П. Ганзен

    Действующие лица

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

  Привидения Семейная драма в трех действиях Перевод А. и П. Ганзен

    Действующие лица

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

  Враг народа Пьеса в пяти действиях Перевод А. и П. Ганзен

    Действующие лица

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

    Действие четвертое

    Действие пятое

  Дикая утка Драма в пяти действиях Перевод А. и П. Ганзен

    Действующие лица

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

    Действие четвертое

    Действие пятое

  Гедда Габлер Пьеса в четырех действиях Перевод А. и П. Ганзен

    Действующие лица

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

    Действие четвертое

  Строитель Сольнес Драма в трех действиях Перевод А. и П. Ганзен

    Действующие лица

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

  Йун Габриэль Боркман Пьеса в четырех действиях Перевод А. и П. Ганзен

    Действующие лица

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

    Действие четвертое

СТИХОТВОРЕНИЯ

  Рудокоп Перевод Вс. Рождественского

  Лебедь Перевод Т. Сильман

  Музыканты Перевод Вс. Рождественского

  Гага Перевод Т. Гнедич

  Пролог к первому представлению «Ивановой ночи» (2 января 1853 г.) Перевод В. Адмони и Т. Сильман

  Строительные планы Перевод П. Карпа

  Буревестник Перевод Вс. Рождественского

  На высотах Перевод П. Карпа

  Жизненные осложнения Перевод Т. Сильман

  Даря водяную лилию Перевод Т. Гнедич

  Светобоязнь Перевод А. Ахматовой

  Сила воспоминания Перевод Вс. Рождественского

  Прощание Перевод Т. Сильман

  В альбом композитора Перевод А. Ахматовой

  Эмме Клингенфельд Перевод А. Ахматовой

  Письмо в стихах Перевод В. Адмони

  Четверостишие Перевод В. Адмони

  Звезды в тумане Перевод П. Карпа

  В этом доме они… Перевод А. Ахматовой Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg