Веро́ника Са́гаш Сны Вероники (сборник)
Моему любимому брату Шкейрову Евгению
безвременно ушедшему посвящается
1976–2007
Был случай, когда к Чингизхану подошла жена одного князя, с просьбой освободить её родных.
Чингизхан сказал:
– Вот, перед тобой стоят твой муж, твой сын, и твой брат. Я отпущу только одного, кого выбираешь?
Не задумываясь, она ответила:
– Брата.
– Объясни мне, почему?
Женщина сказала:
– Мужа я могу найти, сына я смогу родить, а вот брата не могу создать.
После услышанного, Чингизхан освободил всех троих.
В оформлении использованы иллюстрации автора.
Обработка рисунков Андрея Крючкова.
Фотография Андрея Крючкова.
Автор выражает искреннюю благодарность Давиду Вольсману за помощь в создании этой книги.
Сны Вероники
Нет просто историй.
Если история рассказана,
она где-то случилась:
в прошлом
настоящем
или будущем;
в знакомом
или ином измерении.
Небесная канцелярия
Случилось так, что я умерла. На самом деле, верите вы мне или нет, с каждым из нас такое, раз в жизни, но случается. Каждый когда-нибудь испытает это чувство, непонятное до тех пор, пока его не переживёшь. Но переживание это описать словами невозможно, как попытаться объяснить, что это такое оргазм тому, кто не разу не испытал его.
Но вот что интересно, всё было совсем не так, как описывают: никакого тоннеля, яркого света, ангелов – ничего этого не было. Просто еле слышимый щелчок пальцами – хоп! И я ТАМ, как во сне, когда никогда не можешь вспомнить, даже если очень хочешь: а как же я сюда попала?
Но ТАМ оказалась… канцелярия. Наверное, не зря я столько лет чувствовала себя офисной крыской. Правда, у нас были ручки и компьютеры, а у Него – большое белое пушистое лебединое перо и толстая приходно-расходная книга.
– Откуда? – не спросив даже как меня зовут и не отрываясь от какой-то одному ему известной записи, поинтересовался он.
«От верблюда», чуть не ответила я, жеманно прикрывая глазки. Но вовремя одернула себя – э, нет, тут верблюдов нет, тут же НЕБО. И я просто сказала:
– Оттуда, – и показала пальцем вверх. Многозначительно.
Он смерил меня осуждающим взглядом.
– Там – это ЗДЕСЬ, – и грустно добавил: – как и везде, впрочем. Чем занималась?
– Жила, – беспечно ответила я, пожимая теми местами, где должны были быть плечи.
– Это понятно, – сурово насупил он те места, где должны были быть брови. – Род занятий человеческих?
Я напрягла то место, где совсем недавно была извилина.
– Животных мучила. Айболита читали? Классика! А ещё их, этих животных, да и людей, жизни учила.
– Позволь мне предположить… ветеринар, дрессировщик, психолог. Так, да? Это есть хорошо. Там, у людей, это нужно. Ты главное это… Не перегибала? – с надеждой спросил он.
– Бывало, – тихо и скромно сказала я.
– Ну вот, – вздохнул он, – доверишь вам искру божью, силу небесную… А вы…
– Ты о чём это? – удивляюсь я. – А разве ОНА или ОН там?
– А ты как думала? Здесь, что ли? Сидит и тебя ждёт? ОН к нам и не поднимается никогда. «Душно, говорит, у вас здесь. Разрядили воздух своей бюрократией, дышать невозможно!»
«О-ПАНЬ-КИ» внезапно загорелись неоновыми лампочками буквы на небосклоне.
– Э-э-э, здесь нужно думать осторожно! Мысли они, знаешь, не только загореться, ещё и взорваться могут, – строго сказал он. – А нам потом облака по камешкам собирать.
– А можно я тогда… обратно? – робко взмолилась я.
– Ну вот, все вы так, только придут и уже обратно. Зачем тебе?
– Так к Нему поближе…
– Ну, иди, – вздохнул он, захлопывая книгу. – Только вот тебе кармическое задание: собак и мужчин больше не дрессируй. – И щёлкнул тем, что мы привыкли называть пальцами.
А где-то там внизу робкой улыбкой зарделась от удовольствия заря, возвещая о приходе новой жизни.
Все мы рождаемся с рассветом.
Старшая дочь
Говорят, что нет горя страшнее, чем потерять собственного ребёнка. Ни теоретически, ни физически, ни по законам природы, казалось бы, родители не должны переживать своих детей. Не дай Бог кому-нибудь испытать такое, врагу не пожелаешь.
А ещё говорят, чему быть, тому не миновать. И ещё кто-то записал в моей книге жизни пережить подобное несчастье. Причём я знала, на что шла, и в тот момент, когда её увидела, и на протяжении всей её жизни я пыталась подготовиться к её уходу.
Она была моё первое, моё испытанное, глубокое, тёплое и светлое ощущение счастья. Я так сияла, держа её на руках, что никто не мог ошибиться, глядя на нас.
А знаете, что за её появление в нашей семье было только одно «за» – моё желание! Не было ни денег, чтобы её прокормить, ни времени, чтобы ею заниматься.
Когда мы приехали в Израиль, ей на тот момент уже исполнилось три года. Большая уже девочка, умненькая, огромные карие глаза. К сожалению, как и всем в первые годы жизни здесь, мне приходилось работать и учиться день и ночь, виделись мы мало, но любили друг друга безумно, понимали друг друга с полу взгляда и полуслова. Всё говорило о том, что было между нами что-то большее, данное свыше и не данное каждому: любовь.
А так как любовь идёт рука об руку с ревностью, я очень переживала будучи беременной, как она примет новорожденную, как отнесётся к ней, поймёт ли меня как понимала всегда. И произошло чудо: ревности не было! В свои неполные девять лет она как-то поняла, что ребёнок, который родился – это тоже часть меня. И приняла, и терпеливо переживала все проказы и опыты маленькой.
Мне выпало ещё одно счастье: побыть с ней почти два года конца её жизни. Я всегда говорила, что люблю её, что она моё счастье и как я рада тому, что она у меня есть.
Но собачий век короток. Для немецкого дога она была долгожителем – лет девяносто восемь в переводе на человеческий возраст.
Уходила она тяжело, но нам так не хотелось расставаться! Мы, люди, чувствовали и знали всё, но благодарили её ещё и ещё за один день что она с нами. Что думала она, никто не узнает. Что будет после смерти при жизни нам не дано познать.
Но если все собаки попадают в рай, мне бы тоже хотелось попасть туда, чтобы встретиться с ней, с моей Сорбонной, которую я всегда считала своей старшей дочерью. Наверное, ещё и потому, что родилась она примерно в тот срок, когда должен был родиться мой так и не родившийся первый ребёнок.
Сумасшедшая
Боятся ей было уже незачем. Ведь все вокруг и так знали, что она сумасшедшая… У каждого дома всегда есть своя история, и этот дом, «дом скорби», не был исключением.
Эта была история любви между пациенткой и её лечащим врачом. Иногда по вечерам, украдкой, он приходил к ней в палату, и она упивалась его телом, наслаждаясь каждым прикосновением, забывая обо всём.
А однажды они занялись любовью прямо на тротуаре, посреди безлюдно дремлющей и потерявшей бдительность улицы. Ей было всё равно, что скажут люди, всё равно, что о ней подумают. Она ведь и так была сумасшедшей. Правда, её мать продолжала звать её «шлюхой» и «подзаборной девкой». Но ей было всё равно, она ведь его так любила. Её дочка смотрела на неё с жалостью, а она смотрела на дочку с такой нежностью и любовью. Ведь она могла выразить всё что угодно, она же сумасшедшая.
Однажды он сказал ей: «Пойдём со мной, мне нужно переговорить с коллегами». Он налил ей стакан воды, а она представила, что он угощает её бокалом вина. Но в комнату, где были его коллеги, она не зашла, а осталась ждать снаружи. Ей уже не нужно было бороться со своим эго. Ведь она была сумасшедшая. Рядом с ней присели какие-то, явно приезжие, девочки. Они спросили её, не знает ли она кого-то, кто может взять их на работу уборщицами? Она их внимательно выслушала, с умным видом покивала, но, пожав плечами, сказала что ничем, увы, помочь не может. Потом девочки поднялись и вышли, позвав её с собой. Она послушно встала и пошла за ними. Ведь она стала покорной, когда стала сумасшедшей.
Они все ехали в такси, о чём-то оживлённо болтая. Она слушала их болтовню и вдруг среди шумного водопада слов в её голове начала рождаться мысль, которая через несколько секунд сложилась в картинку, и было ощущение, как будто в голове её сидит человек с кинопроектором и прокручивает фильм. Сюжет: вот он выходит из комнаты после совещания с коллегами и видит, что её нет.
Остался на столе лишь её телефон. Тут она невольно дотрагивается до кармана брюк, и с ужасом понимает, что это не кино, забытый телефон действительно остался в клинике, а он её действительно ищет!
Он мечется в безумной панике и кричит: «Она меня бросила, она исчезла!». И тогда его безумство отчаяния захватывает и её, она кричит водителю: «Стой!!». Машина чуть было не врезается и останавливается. А она даже и не думает извиняться, на губах её играет улыбка нежности, сейчас она пойдёт к нему, через весь город пешком, ведь у неё нет денег на обратную дорогу. Она прощается с девочками, обнимает их и убегает. Идёт по улицам города в больничной пижаме, счастливая и радостная, всё с той же улыбкой на губах: она идёт к нему!
Как она дошла до клиники, каким образом оказалась в своей палате, когда и как он пришёл к ней и присел на кровать – она не помнила. Он ей сказал: «Девочка моя, я люблю тебя!» А она смотрела на него, любовь текла из её сердца, лаская его, обнимая его взглядом. Он ей сказал: «Да, я сопротивлялся любви к тебе, я думал, что это неправильно, что этого не должно быть…»
Но в этот момент в её сознании предательски спуталось время прошлое и настоящее, и ей показалось, что он ей говорит: «Я сопротивляюсь любви к тебе, я думаю, что это неправильно, что этого не должно быть!». Боль пронзила её тело, голова наклонилась набок, глаза прищурились и из них закапала горечь, обида, боль. Он заметил это и тут же ласково прикоснулся к ней и прошептал: «Но это всё в прошлом, любовь моя, девочка моя, я с тобой, я уже ничего не боюсь, любимая моя!». Обнял её, а она, укутавшись в его объятья, как в одеяло нежности, начала засыпать, а он смотрел на неё, целовал и гладил её волосы.
А она и не помнила, что сошла с ума в тот момент, когда он отказался от неё и от своей любви к ней, ушёл, сказав ей слова, которые разорвали ей душу и не поместились в её сознании.
Я уже не помнила его «до» всего этого. Для меня он был просто врачом, который безумно любил одну из своих пациенток…
Душевная дедовщина
Сидя на лекции по психологии в университете, часть которой была посвящена жестокости вообще и в семье в частности, Аня в очередной раз призадумалась. Преподаватель приводил данные некоторых исследований о том, что дети, подвергавшиеся жестокому обращению в детстве, в будущем склонны сами проявлять жестокость по отношению к своим детям. «Дедовщина, – подумала она и тут же засмеялась. – Чертовщина, я имела в виду, оговорка совсем как по Фрейду, когда с кончика языка соскальзывает предательски вырвавшееся наружу подсознательное».
Аня задумалась: несмотря на свой юный возраст и принадлежность к «слабому» полу, долгие годы её почему-то волновало то самое явление, которое называлось в Советской Армии дедовщиной. Суть его была в том, что когда в какой-то момент срок службы в армии был сокращён на год и старослужащие (те, которым не посчастливилось служить меньше) начали вымещать злость разочарованной несправедливости на новоприбывших счастливчиках; а те, в свою очередь, в своё время, издевались над новобранцами, мстя за своё униженное прошлое. «Поразительно, – думала она, – это же неестественно… Человек, казалось бы, должен поступать совсем наоборот: пройдя через боль, не причинять подобную боль другому человеку?»
Аня вдруг вспомнила, что несколько лет назад мама, как бы в шутку, сказала ей и сестре: «Дети, если я буду вести себя как моя мама, просто пристрелите меня!». В том смысле, что сколько Аня себя помнила, отношения между бабушкой и мамой были всегда напряжены. Напряжение порой перерастало в неприязнь такой степени, что две старшие женщины не могли нормально общаться друг с другом, а маме Ани искренне хотелось, чтобы её отношения с дочерьми были иными.
Но иначе не получилось. Вернее, мама, конечно, пробовала, старалась, но не получилось. Несколько раз Аня, в запале спора или ссоры, напоминала о давней просьбе матери «пристрелить её». Конечно же, она не собиралась никого «убивать», просто пыталась достучаться, указать, сравнить…
Наверное, в какой-то момент мама это поняла, только вот вывод, к огромному сожалению, она сделала не тот, который бы хотелось её дочери. Видимо, не справившись, раздавленная чувством вины и для того, чтобы дальше не навредить, мама отстранилась. Совсем. Ушла.
Нелегко быть сиротой при живой матери, но так получилось, что мама стала жить в своём мире, где не было места для дочери. Хотя, по её словам, каждое утро она смотрит на Анину фотографию и желает ей всего самого хорошего.
«Вот она, душевная дедовщина жизни, – горько вздохнула Аня, – так всё сложно!» А возможно, что на самом деле наоборот, всё очень просто, пришла ей в голову мысль: когда человек что-то сильно ненавидит, отрицает или осуждает в себе или других, жизнь заставляет его побывать в шкуре осуждаемого им… Просто для того, наверное, чтобы снять излишнее напряжение, накопившееся во вселенной!
У неё настолько захватило дух от собственных мыслей, что, сидя на лекции по психологии в университете, слушая преподавателя и не слыша его, она замечталась, что когда станет работать по специальности, обязательно придумает что-то такое, отчего её имя будет записано в истории психологии наряду с Фрейдом. Например, она введёт понятие, которое будет называться «душевной дедовщиной». Конечно же, это понятие будет не буквально в применении к психологическому явлению, думала она, это как Эдипов комплекс Фрейда, который взял древнегреческий миф как основу, объясняющую сложность отношений между мальчиками и отцами.
И люди, прочитав о её исследовании на эту тему, вздохнут облегчённо, тем самым сняв напряжение муки необходимости причинять боль другим.
Небо желаний
Тем жарким памятным летом мы приехали на отдых всей семьёй и поселились в одном из небольших домиков на берегу озера, тонувшего в тенистой свежести буйно разросшихся кустарников и деревьев. Сами домики стояли на таком неощутимом расстоянии друг от друга, что их присутствие было невидимым, порой, для самих себя. Время однообразно текло похожими друг на друга днями и ночами и ничто не предвещало, что может произойти что-то необычное.
Однажды утром, завёрнутая в своё любимое полотенце бирюзового цвета, я спустилась к озеру. Был невыносимо душный день, и все невидимые до этого люди высыпали на берег, наслаждаясь, казалось, одним только присутствием рядом с водой.
В этот момент что-то и произошло. Это «что-то» было осознание того, что я могу летать! Недолго думая, я решила испытать, что же произойдёт, если я оторвусь от земли и прыгну в воду. Мне не терпелось, и я просто распростёрла руки-крылья и прыгнула. Конечно, мне не хотелось, чтобы кто-то заметил, что я на самом деле не прыгаю, а лечу над водой. Я задержалась в воздухе всего-то на несколько мгновений и, охваченная диким, до того неизведанным чувством восторга и блаженства, погрузилась в стихию воды. И, отбросив всякие колебания я сначала пошла по водной поверхности, а потом, вдохнув в лёгкие воздуха, без малейших усилий, естественно вспорхнула над водой, потом над землёй, а затем закружилась в волшебном воздушном вальсе, поднимаясь всё выше и выше. Восторг пронизывал каждую клеточку моего тела, каждую частицу сознания, души, и с детской радостной улыбкой на губах, забыв обо всём, я парила и летала, и взмывала ввысь, и бросалась камнем с неба, и так захватывало дух и перехватывало дыхание за миллиметр от како-го-либо куста, камня или дерева что я уже не чувствовала, кто я и что я, где я, зачем и почему, и границы времени, расстояния и ощущения стёрлись и растворились в неге небытия.
В какой-то момент я поняла, что нужно возвращаться. И что меня, летающую в небесах, уже заметили и, скорее всего, знают, кто я, и такого отличия не примут и не потерпят. Всё ещё в надежде, что если я приземлюсь подальше от нашего домика, меня не заметят, и я тихонько подкрадусь и спрячусь в своём доме под защитой моей семьи, я пробралась сквозь заросли и замерла, раздумывая, что же делать дальше, и в то же время как бы наблюдая себя со стороны: я стою, нагая, поблёскивая в лунном свете, волосы струятся по изгибам плеч и… неизвестно откуда выросшие белые, чувственно нежные лебединые крылья.!
И вдруг… раздался выстрел. Всё ещё наблюдая за собой как бы издали, вижу это неземное создание с крыльями, уже забрызганными капельками крови, и глаза. Удивлённый, беспомощный и укоризненный одновременно взгляд, направленный в ту сторону, откуда прозвучал выстрел. Там стоит моя мама, её выстрел был точен, в спину, как раз между лопаток. Опустив голову, я вижу рану, как раз в том месте, где должно было быть сердце… Боль затянулась со временем, я больше не знала, могу ли я летать, и видела в небе просто небо, а рана зарубцевалась брызгами шрамов, которые каким-то невероятным образом сложились причудливым рисунком в форме звезды, запечатлев на теле и спрятав одновременно произошедшее в моём сердце навсегда.
Одиночество
За содеянное полагалась смертная казнь. Она убегала от погони, но громче, чем испуганное сердце, билась мысль: но я же ничего не сделала! И горечь обидной уверенности слезами стекала по лицу: никто не поверит… Звуки погони приближались и лай собак был её эхом.
Оставалось совсем немного: пересечь небольшую речку, просочиться через бетонный забор, блокпост – и она свободна! На границе она испугалась, что её вот-вот задержат и, разговаривая с пограничником, даже сжала в руке неизвестно взявшуюся откуда-то вилку, приготовившись нанести удар и бежать дальше, если потребуется. Но всё обошлось, и она, вздохнув с облегчением, бросила взгляд назад, туда, откуда только что спаслась. И сделала шаг вперёд. Слившись с толпой, она продвигалась к выходу в город, но вдруг поняла, что по какой-то причине ей туда нельзя. А можно было лишь повернуть налево, куда должны были идти такие же отверженные, как она.
Там была винтовая лестница с поручнями, каждый шаг по кованным железом ступенькам которой отзывался эхом страдания и одиночества. Поднявшись на самый верх, она вышла на крышу, которая сиротливо возвышалась над распростёртым внизу городом. Сердце защемило в неизведанной доселе тоске: здесь была городская помойка, куда свозили все отбросы жизнедеятельности общества. Вонь была нестерпимая, спасал лишь ветер, который на этой высоте был необычно сильным и настойчиво выветривал дурной запах. Делать было нечего, она покорно села где-то в уголке и посмотрела на свой мобильный телефон, думая позвонить маме и брату. Ужас вкрался леденящим холодом в её душу и сердце пронзило от внезапной, колющей мысли: зарядного устройства для телефона нет и не будет, и сейчас она сделает последний звонок в своей жизни, в последний раз поговорив со своими любимыми и родными, и расстанется с ними навсегда. После этого она разобьёт ставший бесполезным телефон и сядет в своём углу, в надежде превратиться в одинокий соляной столб, не нужный никому.
Не зная ещё, что в своём одиночестве она наконец-то сделает первый шаг по пути навстречу самой себе и что когда-нибудь всё равно найдёт дорогу обратно, к своим близким и родным.
Что нужно мужчине
Два старых друга встретились однажды вечером, как и договорились накануне по телефону, и зашли посидеть в знакомое обоим местечко, довольно-таки уютное, но под непонятным претенциозным названием «Убежище». Большинство столиков оказались свободными, но им захотелось расположиться за стойкой бара и они сразу же заказали выпить, даже не взглянув на меню.
Игорь, тот, который помоложе, лет сорока на вид, нервничал и выглядел немного растерянным. Феликс, который постарше, лет так под семьдесят, поэт, в глазах которого можно было найти всё или ничего, в зависимости от того, что хочешь увидеть, был спокоен и в своём обычном добродушном расположении духа.
Вначале они разговаривали обо всём и ни о чём: о работе, о погоде, об инфляции, о недавно вышедшем нашумевшем фильме. Через некоторое время Игорь решительно сказал, как будто собравшись с духом:
– Ты знаешь меня Феликс, я закоренелый холостяк с философией волка-одиночки. С женщинами я честен и открыто заявляю, что не хочу никаких обязательств, детей, брака. И размеренно иду по жизни, трахая тех, кто на это согласен, и не встречаю никаких претензий и обвинений, так как всё предельно ясно и без обид.
Тут он вздохнул и наполнил внутреннюю паузу значительным глотком виски из стакана, одновременно делая жест свободной рукой, как будто рисуя мельницу в воздухе, тем самым прося бармена повторить.
– Я эгоист, скептик, пессимист, пофигист! До недавнего времени всё было просто, однообразно скучно до зевоты и тошноты. И чтобы не заснуть по жизни, я пытался разнообразить свою жизнь разными телодвижениями, которые, как те спички, помогали держать веки открытыми. Ты поэт, может, тебе будет интересно, что, не имея такого творческого склада ума, как у тебя, мне пришло в голову записывать свои мысли.
С этими словами он протянул руку к карману пиджака, висящего на спинке высокого стула, и, пошарив там, достал сначала новенькую записную книжку, а затем, нырнув рукой во второй карман, вытащил маленький футлярчик с очками для чтения, нервно нацепил их на нос и, кашлянув несколько раз, не глядя на своего друга, начал читать:
«Женщина просто красивая или просто умная – просто скучна.
Удивительная женщина удивляет.
Странная женщина заставляет задуматься.
Необычная женщина заставит тебя чувствовать по-новому.
Незаурядная, наверное, будет сочетать в себе ум и красоту.
Сексуальная женщина взволнует твою плоть, которая, насытившись, вновь заснёт… а потом вновь проснётся на зов другой сексуальности…
А есть ещё женщина «своя» – та, которая будет выше всех категорий и раскладов, но всё: запах, движения и жесты, истерики и слёзы, восторги и радости – будут играть особую, только тобой узнаваемую, единственную музыку на струнах души твоей, перебирая нежными пальцами мысли и унося вихрем ветра чувства».
Тут Игорь остановился, наконец-то в первый раз за весь вечер посмотрел прямо в глаза внимательно слушающего его Феликса и, вдохнув, а потом выдохнув, сказал:
– Так вот…..
Не глядя, взял стакан со стойки бара, одним глотком выпил содержимое, быстрым движением вытер предательски сбегающую по подбородку капельку спиртного и решительно продолжил:
– Со мной что-то происходит! Я встретил женщину, рядом с которой чувствую себя не только спокойно и комфортно, но и впервые в жизни испытываю что-то необычное: я хочу за ней ухаживать за столом, когда мы в одной компании, хочу о ней заботиться, но самое странное – я хочу её слушать! Хотя иногда она несёт на мой взгляд чёрти что, но ты знаешь, Феликс… Я смотрю ей в глаза и вижу, что ей важно то, о чём она говорит, и когда она спрашивает меня, понял ли я её, я отвечаю честно, что нет, но стараюсь. И ещё, она меня… вдохновляет…
– Как её зовут? – спросил Феликс, которого заинтересовали такие внезапные откровения обычно циничного друга.
– Я зову её Настоящая женщина. Не могу иначе представить её тебе.
Повертев пустой стакан в руке, он продолжал:
– Видишь, стакан пустой… ПУСТОЙ… Так я чувствовал себя до недавнего времени. Пока однажды, проснувшись рядом с ней, не почувствовал, что я больше не пустой! Она дала мне что-то большее, чем сексуальное удовлетворение вечно голодного тела, но… тепло, искру радости, ощущение наполненности…
Глаза старого поэта увлажнились.
– Мальчик мой, извини, что я так к тебе обращаюсь, – поспешно добавил он, – мне кажется, эта женщина дала тебе свою любовь.
Но Игорь, как будто не услышав друга, всё ещё заглядывая в стакан, как в книгу, задумчиво продолжал:
– А потом мне приснился сон. Что сижу я за школьной партой, с октябрятской звёздочкой на синем пиджачке школьной формы, которая смотрится по-дурацки на моём почти сорокалетием теле, и прилежно положив согнутые в локтях руки одну на другую, смотрю на тёмно-коричневую исцарапанную предыдущими движениями белого школьного мелка доску, а там, в центре, нарисована цифра четыре. И чей-то голос произносит:
«Запомни: всё в этом мире вертится вокруг этой цифры: четыре стихии, четыре времени года и четыре типа женщины: хозяйка, любовница, девочка, королева. Не перепутай!»
– Проснувшись, я вспомнил, что она недавно мне говорила что-то про женщин, что типа, есть женщины, которые всю жизнь застревают в одной-единственной роли, тем самым не раскрывая свой потенциал возможности и энергии. И что ей повезло: что нашёлся мужчина, который дал ей в один вечер любовь, заботу, ласку и уважение, и тем самым предоставил возможность за короткое время пережить четыре основные женские ипостаси. Я как всегда её слушал, как всегда не совсем понимая, о чём это она, но с прилежностью ученика, как на том последующем во сне уроке, пытался понять. Что я понял в тот вечер? Только то, что она говорила обо мне.
У Феликса, привыкшего к разному ходу и самому неожиданному повороту событий, которые он не только наблюдал в жизни, но и описывал в своих произведениях, вдруг резко пересохло в горле, и ненароком мелькнула шальная мысль, типа: «Ну-ты-брат-и-загнул!», но он тут же извиняюще улыбнулся Игорю, полуобернувшись к бару, всем понятным барменам жестом заказал ещё выпивку и нетерпеливо вернулся к прерванному разговору.
– Продолжай! – Этот разговор немного смутил, но одновременно и обрадовал его. Действительно, у Игоря произошло нечто такое, о чём он мечтал, писал, но никогда на самом деле не испытывал. Вечный романтик в душе, он был хорошо знаком с Любовью, но, увы, большинство из того, что он писал, существовало только в его мире, чистом, идеально красивом, но непонятном для многих мужчин, даже его близких друзей, одним из самых ярых циничных критиков которого был до недавнего времени сам Игорь.
Игорь как будто угадал, что Феликс искренне заинтересовался его откровениями, продолжал:
– Ты, человек старой закалки и несовременных устоев, хочешь, наверное, спросить, люблю ли я её, хочу ли жениться, детей. Я прав?
– Да, это то, что я хотел спросить, – не желая разочаровывать друга, кивнул в ответ Феликс.
– Не знаю, КАК тебе ответить. Эта женщина заставляет меня чувствовать… Почти в каждый из наших разговоров она рассказывает о том, что она чувствует. Искренне, сумбурно, непонятно… но… она как будто играет на той струне души моей, о существовании которой я и не подозревал. Не сковывая меня обычными женскими требованиями и не мучая лишними вопросами и претензиями, она говорит о том, что дорожит своей свободой, которая не означает бездумное перемещение из одной постели в другую, но имеет для неё антоним ограничения её творческой натуры, которую большинство и не пытаются понять. В этом я её понимаю, я тоже всё время стремлюсь к такой свободе, которую все опрометчиво называют безответственностью, не пытаясь искренне понять, что я на самом деле имею в виду.
Однажды она мне сказала, что её посетила законченная мысль, что мол, замуж она не хочет! И тут же поправилась, что не хочет в формате «обычного» замужества. Обычного в смысле: обязательного с точки зрения обществом, а посему нужного. Для положения, для уважения, для продолжения рода, для воспитательных целей (дочку растит, как никак).
Нет, не хочет, потому что нужно! Что вообще в таком формате не хочет! Рассказала, что незадолго до этого разговаривала с тридцатилетней подругой, которую родители всё время теребят вопросами, в стиле “ну когда же уже ты будешь, как нам нужно, в твои-то годы?!” А та бедная, мучается. И непонятно, серьёзно ли страдает от отсутствия пары, семейной жизни и детей или же, если бы не было такого давления со стороны общества, просто занималась бы собой и саморазвитием и не колбасилась!? И типа подруга честно ответила: «Занималась бы собой!», но тут же поправилась, как будто попыталась заглушить собственные мысли: «Подруга, ты что? Опасно так думать, я так НИКОГДА НЕ ВЫЙДУ ЗАМУЖ!»
Игорь вдруг замолчал, видимо ему в голову пришла какая-то мысль. Затем, встряхнув головой, как бы отгоняя надоедливую муху, вернулся к происходящему здесь и сейчас и спросил:
– Что ты обо всём этом думаешь?
– У тебя блестят глаза, друг мой, – просто сказал Феликс.
Игорь непонимающе на него уставился.
– О чём ты?
– О том, чего ты сам не можешь видеть. Ты смущён, растерян, не понимаешь, что с тобой происходит, но – тот свет, который зажгла в тебе эта женщина, отражается блеском твоих глаз. Ты говоришь о ней с нежностью, твоё эго ещё прикрывается щитом цинизма, но в щите этом я вижу бреши, через которые пробивается свет.
– Поэт, опять ты за своё… – начал было говорить Игорь, но тут же и осёкся. Он вдруг понял, о чём ему все эти годы рассказывал Феликс. Подняв взгляд куда-то наверх, прищурив глаза, через стекло очков посмотрел на лампу под потолком и вдруг увидел те самые лучики света и ту картину, которую ему описал за минуту до этого Феликс.
Они ещё посидели некоторое время, прислушиваясь к внезапно появившейся откуда-то музыке, а затем одновременно, не сговариваясь, расплатились и направились к выходу из «Убежища», думая каждый о своём.
Расставаясь на улице, они молча, не говоря больше ни слова, крепко, по-мужски, пожали друг другу руки и разошлись каждый в свою сторону, каждый к своему огню и женщине, своей, неповторимой, единственной, держащей этот согревающий огонь для своего, возвращающегося к ней, мужчины.
Сделав несколько шагов, Феликс оглянулся и посмотрел на уходящего Игоря, вокруг которого был заметен ореол света, присущий только влюбленному человеку.
Будьте моим музем!
Пока подруги искали себе мужей, она была занята иными поисками. Она искала муза! Такого, чтобы вдохновлял, такого чтобы не напрягал. Чтобы жилось с ним, как дышалось: естественно и свободно.
Говорят, что поэт не может жить без музы. Она не поэт, просто женщина, но ей тоже хотелось встретить… мужчину, который будет вдохновлять, заботиться, оберегать. Который не пройдёт мимо, заметив грусть в ее глазах. Который воодушевит её, поддержит и не даст погаснуть разгорающемуся огоньку её души.
Она ждёт его, своего муза… Ищет его в переплетениях снов, стирая в кровь ноги на дорогах жизни. Она бережно несёт ему в ладошках свои надежды и чаяния, аккуратно сдувая пылинки иллюзий и отпивая глотками горечь разочарований и обид.
Сквозь годы и расстояния времени она чувствует его дупгу, которую сразу узнает, увидит, услышит по вибрациям струн души своей, которые переберёт, нежно подбирая мелодию, судьба!
И тогда, на перекрёстке жизни, в том месте, где светофор весело подмигивает вечно зелёным светом, она подойдёт к нему, и, улыбнувшись, искренне скажет:
– Здравствуй, милый! Будь моим МУЗЕМ!
И он засмеётся, узнав пароль, и рука об руку они пойдут в волнующее путешествие, глядя только вперёд, потому что прошлого больше не будет.
Первый мужчина
В свои тринадцать неполных лет и зим тело её уже по-женски оформилось, и она безумно хотела быть любимой. Начитавшись украдкой Мопассана и Цвейга, не смевшая обсудить с кем-либо то, что с ней происходит, но уже уверенная каким-то присущим только женщинам интуитивным чутьём, что заставляет мужчин заинтересованно поворачиваться в её сторону, но, с другой стороны, ещё не вполне осознающая силу своей женственности, а ощущая себя самым обыкновенным и настоящим гадким утёнком, она робко шла по жизни, не ведомая никем.
Вся семья отправилась в тот год отдыхать на море. Сам путь туда обещал неизведанные доселе впечатления: и изумрудный цвет волн, разбегающихся прочь от скользящего по воде катера, и игривые брызги воды, иногда целующие загорелую кожу, и ветер, ласкающий волосы и обнажённые плечи.
Она ещё не знала, что такое любовь, но жила в предвкушении испытать то, о чём так много пишут и говорят. Как ещё не научившись готовить, она уже поняла, что еда безвкусна, если в неё не добавить соли. Так, по её мнению, жизнь без любви будет пресна и неинтересна. И поэтому задорно и, как ей казалось, завлекающе и дерзко посматривала по сторонам, проверяя, оценивая, выбирая, мечтая.
Ей было недостаточно внимания со стороны сверстников. Ей хотелось большего. А большее, по её детскому недоразумению, выражалось в возрасте. Ей хотелось, чтобы на неё обратил внимание мужчина! И она его нашла, как всегда мы находим именно то, что мы ищем. Ни больше и ни меньше.
Саша работал на катере, который переносил их в зону отдыха. Она старалась оказаться рядом с ним, но он её и так бы заметил: девочка уже необъяснимо притягивала к себе мужчин, сама того не замечая.
Однажды вечером она поехала кататься на лодке, зная, что встретит его. Они сели на пустынном берегу, и он спросил её, не боится ли она оставаться наедине со взрослым (ему было уже двадцать три года) мужчиной. Она беспечно ответила, что нет, и доверчиво прижалась к нему. А он обнял её, и они вместе смотрели в ночное бездонное небо и блуждающие в невесомой бесконечности звёзды. И каждый думал о своём.
В тот вечер через мужское присутствие и просто объятие она почувствовала любовь.
И с годами она поняла, что любовь – это не какой-то конкретный мужчина; любовь – это состояние души. Любовь – она везде и нигде, не поддаётся ни описанию, ни контролю, ни цензуре и не имеет правильную форму.
А Сашу она всегда про себя называла своим первым мужчиной, потому что первый мужчина – не тот, который входит, разрывая твою плоть и не оставляя пути назад содеянным, но тот, который своим бережным отношением оставляет в памяти след, характерный только ему, настоящему мужчине, сделавшим женщине то, что ей нужно в этот момент, ни больше и ни меньше.
Хищник
Это случилось давным-давно. Так давно, что уже невозможно с уверенностью сказать, было ли это на самом деле, придумано ли мной или просто мне приснилось.
Мне было лет четырнадцать, когда я обнаружила, что чувствую в квартире моей бабушки нечто, не имеющее формы и цвета. То было лишь ощущение чьего-то нечеловеческого присутствия. Это «что-то» заставляло меня чувствовать тревогу и какой-то первобытный, леденящий, сковывающий сердце и душу страх. Направление, откуда веяло этим присутствием, шло из кладовки, находящейся за стенкой изголовья моей железной, с продавленным пружинистым днищем кровати. Иногда ночью оттуда доносились звуки. Я всегда находила им логическое объяснение: может, это мыши скребутся в поиске еды, а может, просто наша стареющая собака от скуки ищет себе местечко для сна, возможно, что мне это просто кажется.
Но наблюдая за собакой в течение дня я поняла, что, по меньшей мере, она не имеет к этим шорохам никакого отношения, потому как обходила кладовку стороной. Более того, однажды мы услышали её истошные повизгивания и увидели странную картину: собака выползала из кладовки, волоча за собой внезапно парализованные задние лапы, и ещё около часа после этого непонятного происшествия еле двигалась.
Все решили, что на неё что-то упало с полки, и довольно быстро забыли об этом эпизоде. Все, кроме меня: меня поразил её испуганный взгляд, направленный на то, что было там, в кладовке. Но излечивающее свойство нашей разумной природы таково, что мы быстро забываем то, чему нашли логичное, завершённое объяснение: так и я, довольствуясь объяснением взрослых, через некоторое время тоже успокоилась.
Я не знаю, когда я поняла, что это «что-то» находится во всей квартире. Я не помню, когда начались те безумные ночи, когда в два часа после полуночи я открывала глаза (не думаю, что это можно назвать словом «просыпалась») и в течение какого-то промежутка времени просто лежала в кровати, еле дыша, обливаясь холодным потом и боясь пошевельнуться. Мне начало казаться, что кто-то ходит в салоне, за закрытой дверью моей спальни, скрипя половицами деревянного пола.
Когда я робко поделилась своими страхами с бабушкой, она, конечно же, сказала, что всё это ерунда, что звуки скрипящего пола доносятся сверху, от соседей, и пошла спать. Как всегда, с включенным телевизором и светом бледной ночной лампы. Чего я никогда не могла понять.
Я повзрослела, у меня появился Друг, мои ночные страхи обжились в душе и не слишком меня тревожили, так как каждому шуму и звуку я привыкла находить вполне логичное объяснение.
Однажды, когда моей бабушки не было дома, мы с моим Другом дурачились в спальне и вдруг, в пустой квартире раздался какой-то звук. Я беспечно сказала, что это, наверное, опять соседям не спится. Но вдруг меня осенило: наверху-то живёт полупарализованный старик, который еле двигается. И тут ещё мой друг, подлив масла в огонь моих прежних страхов, с уверенностью заявил, что звук доносится из нашей квартиры, никак не иначе. Он направился к закрытой между спальней и салоном двери, открыл её, но, естественно, никого за дверью не было. Но мы оба были готовы поклясться, что слышали удаляющиеся по хорошо знакомым половицам шаги.
Меня вдруг посетила мысль, что в доме живёт хищник. Как будто это была моя тёмная сторона, мой персональный хищник, знакомый мне одной, услышать которого могу только я одна. Или очень близкий мне человек.
Увидела я его дважды: сначала как тёмный пушистый силуэт, промелькнувший в спальне за кроватью. Во второй раз этот силуэт возник, когда я лежала, засыпая, на свой кровати. Он возник как будто из воздуха, появился и пристроился прямо на мне, на уровне глаз, принял форму человекоподобного лохматого зверька с круглыми кошачьей формы и цветом глазами. Пристально глядя на меня и не шевеля губами он сказал «ты – моя!». Сказать, что мне было в тот момент как-то не по себе, значит не сказать ничего.
Однажды мы с другом зашли в продуктовый магазин. Расплачиваясь, увидели рядом с кассой кошку. Чёрную. Смеясь, мы спросили продавщицу, мол, чья она и что делает здесь, а та вполне серьёзно ответила: «Ждёт кого-то». На наше «кис-кис» кошка живо повернулась, спрыгнула с прилавка и отправилась вместе с нами в квартиру моей бабушки.
Зайдя в спальню, она ходила, обнюхивая углы, как если бы была собакой, и каждый раз, глубоко набрав воздух и почувствовав только одной ей слышимый запах, громко фыркала.
Впервые за долгое время, в эту ночь я спала спокойно. Кошка в какой-то момент, удовлетворённая результатом своих исследований, примостилась у меня на груди, усыпляя своим колыбельным мурлыканием. Я время от времени открывала глаза и с удивлением замечала, что она не спит, а зорко смотрит по сторонам. Когда же утром я проснулась, кошка спала в том же положении на моей груди, но, присмотревшись, я заметила что половина носа у неё как будто срезано острой бритвой! После всех этих происшествий меня совсем не удивило, что кошка исчезла так же внезапно и неожиданно, как и появилась в нашем доме.
Кто-то мне объяснил, что это домовой, ничего конкретного от меня не хочет, но страхом людским питается, как хлебом. С ним нужно договориться, подружиться и не бояться. Так, однажды ночью, набрав полную грудь смелости, я спокойно и уверенно выдохнула в пустоту: «я-не-твоя!»…
А ещё поняла, что больше всего он не любил грязную посуду. Потому как если в раковине были немытые тарелки, из кухни иногда доносился звук, как если бы кто-то сидел за столом и нервно постукивал по нему пальцами. В этом я была с ним полностью согласна, поэтому я тут же вставала и шла наводить порядок.
Как всё это закончилось и когда, я не знаю. Но иногда я вижу во снах старую бабушкину квартиру и чувствую присутствие моего, но уже прирученного, хищника.
Сын
Спасибо Тебе, Г-ди, за то, что ты мне дал.
Ещё больше спасибо за то, что не дал.
МолитваОна сидела, вжавшись в угол, обхватив колени руками. Слёзы текли по щекам. Как холодно и грязно! И взгляд, неподвижно устремлённый на мёртвую подругу-наркоманку. И его лицо, сначала – когда он склонился над телом подруги, а затем – когда затормошил меня, выводя из оцепенения. И, встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, и промелькнувшая мысль, бьющаяся сердцем испуганной пойманной птички: «Зачем, кому это всё нужно?» И он повёл меня. Спотыкаясь, захлёбываясь слезами, я всё же успела разглядеть его: высокий молодой мужчина, тёмные, чуть вьющиеся волосы, которые невидимыми пальцами, играючи, перебирает ветер.
И когда я подняла заплаканные глаза, свет, вдруг пробившийся из-за тучи, так ударил, что на мгновение, потеряв способность видеть и зажмурившись от страха, я упала. Но что-то внутри меня требовало, чтобы я открыла глаза; как будто чья-то рука властно, за подбородок приподняла мою голову и повернула в ту сторону, куда нужно было смотреть. И я увидела. Как будто до этого между мной и миром стояло стекло, по которому, как по настилу старой заброшенной танцевальной площадки были разбросаны опавшие листья. И когда ярким, нестерпимым золотом ударил солнечный свет и разбил это стекло, ворвался ветер, разметав листья, как мысли, в разные стороны хрустальными брызгами стёкол.
И я заплакала вновь, потому что поняла что это – ОН, тот, кого я так долго искала и ждала, из-за которого пережила весь этот ужас с умершей подругой-наркоманкой, державшей меня около себя и не отпускавшей, чтобы, не дай Б-г, не пропустила его.
Вот он подходит ко мне, думая, наверное, что напрасно связывается с психопаткой. Не поднимая головы, я протянула ему руку, как бы замерев под тяжестью мыслей, но в тот момент, когда его пальцы коснулись моих, произошло ещё одно чудо.
В какие-то доли секунды я увидела и пережила всю нашу совместную жизнь. Наши влюблённые весёлые лица, наши жаркие ночи, нашу свадьбу, даже муки рождения первенца. Такой крепкий малыш и волосы как у отца… его внезапная смерть… наше отчуждение и охлаждение после потери малыша…
И когда он меня поднял, вытянув как будто из какого-то кошмарного сна, в этот момент прошлое, настоящее и будущее соединились вместе законченной мыслью: «Спасибо за то, чего ты мне не дал!»
Собака Павлова
Натали работала в роскошном ресторане в должности… красивой и безмолвной статуи. В течение вечера она могла переменить положение затёкшего до изнеможения тела всего несколько раз, маневрируя в скудной палитре заранее выбранных положений. Тело её было окутано полупрозрачной золотисто-телесного цвета тканью, подчёркивающей грацию контуров её фигуры, переливающейся и искрящейся в свете ламп и светильников. Всё это придавало особую изысканность обстановке и легкий аромат ненавязчивой эротики.
Ни её имя, ни одежда, ни образ не принадлежали ей, её были только глаза янтарного цвета, заглянув в которые можно было если не утонуть, то почувствовать себя прогуливающимся по берегу моря вечной жизни.
Если бы Натали спросили (чего никто и никогда не догадался сделать), что она чувствует, будучи в образе неподвижной статуи, она бы сказала, что это похоже на пребывание в глыбе льда замороженного времени, где пропадают границы пространства и даже меняется восприятие.
Вначале ей было тяжело стоять неподвижно. Особенно трудно было держать руку. Так неестественна для неё самой, но естественна для образа статуи, поднятая вверх рука затекала и, казалось, наливалась чугунной тяжестью. Но одна из девочек, с которой она работала, дала простой совет, облегчивший ей не только работу, но и заставивший призадуматься: нужно думать не о руке, которая с каждой секундой и минутой прибавляла в весе под тяжестью внимания, но переключаться на иную часть тела или вообще подумать о чём-то другом. Тогда чудесным (или самым обыкновенным) образом тяжесть в поднятой руке перестаёт ощущаться!
Несмотря на то, что большинству людей было бы невозможно представить себя выставленным на обозрение сотни любопытствующих или равнодушных глаз посетителей ресторана, работа подходила Натали идеально и была уравновешивающим звеном в её безумно напряжённой жизни. Напряжённость, в основном, была следствием изнуряющих её душу и сердце отношений с одним молодым человеком. Про себя она звала его молодым человеком лишь потому, что он был моложе её. Про него же она говорила подругам то, что соответствовало её настроению на данный момент разговора. Любовь к нему, или, как Натали однажды призналась самой себе – болезненная привязанность – занимала все её существование, мешала нормально жить, чувствовать, радоваться жизни…
Он часто доводил её до истерики тем, что, в очередной раз, мог прийти, броситься в ноги и клясться в вечной любви, как в бреду повторяя, насколько любит её, хочет быть с ней и что никогда её не оставит, а через некоторое время удалялся, исчезал, пропадал, а когда вновь возвращался, то молчал, как будто ничего и не говорил до этого, как бы потеряв дар речи от предательства перед ней. Но через несколько дней, опять было искреннее вставание на колени, преданный взгляд и зароки «больше никогда…». Она же, терзаемая противоречивыми чувствами, опять прощала и – принимала его.
Он же не просил прощения, он не требовал понимания. Он сам, вероятно, не знал, что с ним происходит и как какая-то часть его позволяет случаться тому, что происходило на протяжении уже нескольких лет, без возможности выскочить из этого замкнутого круга: встречи, клятвы, отдаление, раскаяние, возвращение и неудержимый новый срыв. А Натали, в свою очередь, с каждым новым витком этого жуткого круга, испытывала вначале облегчение, потом панический страх потери, переходящий в истерику и, как результат, бессилие от невозможности остановить этот кошмар. Всё это переливалось в какой-то животный страх, переходящий в ужас, и Натали чувствовала себя, как та собака Павлова.
Когда-то она вычитала, что кроме известных успешных опытов академика и его команды, был ещё один, менее знакомый широкой публике. Вначале этот опыт повторял уже известную версию: собачке давали еду и одновременно звонили в колокольчик, закрепляя тем самым связь между двумя раздражителями. Затем собачку били током, одновременно включая при этом яркий свет. Эксперимент заканчивался тем, что у подопытной вырабатывался условный рефлекс: при звуке колокольчика собака выделяла слюну в предвкушении еды, а при ярком свете – в ужасе забивалась в угол, боясь удара током.
Об этом опыте известно всем, еще со школьной скамьи. Но, мало кто знает, что неугомонные исследователи продолжили эксперимент: теперь на звук колокольчика собаку стали бить током, а при свете лампы – давать еду. Говорят, что бедное животное сначала пыталось понять человеческую логику, но в какой-то момент начинало в безумной панике метаться по клетке, проявляя все признаки невротического поведения, а затем ложилось на пол и уже больше ни на что не реагировало.
Так и Натали, в какой-то момент начала чувствовать, что приближается к такому состоянию, когда и она, как та собака Павлова, не имея возможности понять логику происходящего с ней, просто упадет и станет безразлична ко всему.
Именно поэтому, ей, как никогда и никому другому, спасительно подошла работа статуи.
Теперь, когда Натали работала, все мешающие чувства и даже мысли о наболевшем, на какое-то время, замирали, переставая течь в её измученном сердце. Да, да – именно в сердце, потому что именно там мысли оседали горечью и тоской, каким-то образом быстро минуя голову, где по общепринятому мнению они и обитают. Тогда как Натали верила, что её мысли не всегда принадлежат именно ей.
Но всё-таки особенно удачные из них, посещающие её, она старалась записывать и радовалась им, как радуются приходу дорогих гостей. То была радость с примесью искреннего детского восхищения, как радуется ребёнок неожиданно подаренной ему игрушке.
Однажды, во время работы, наблюдая за рекой мыслей текущих через неё, Натали осенило: она поняла, что и с сердечной болью, переживаниями или другими душевными травмами можно поступить так же, как с тяжестью нелепо поднятой руки – просто перестать думать о них! А потом, перестав думать, – просто отпустить.
Музей вина и хлеба
Они расстались, и ночи её стали длиннее и тягостнее, а сны короче и мучительнее. Говорят, что мы все видим сны, но не всегда их запоминаем. Иногда она думала, что лучше бы не помнить ничего из того, что было. Но где-то глубоко внутри она чувствовала, что нужно пройти и через эту нескончаемую, иногда полную абсурда, а нередко наполненную необычного смысла череду сновидений, пережить невыраженные чувства и события, сказать невысказанное и сделать несделанное.
И начала она принимать лекарство, именуемое мужчины, и запивала его любовью, чувствуя во. рту привкус горечи. Но лекарство делало своё дело, оно глушило боль и одиночество и обладало приятным побочным эффектом: тешило самолюбие и наполняло гордостью эго.
Однажды ей приснилось, что он позвонил и сказал, что находите я в музее вина и хлеба. Даже во сне она недоумённо пожала плечами. Он сказал, что ему там хорошо. Она проснулась, и его слова витали роем назойливых мушек над всем, что бы она ни делала в тот день. И вдруг её осенило: у слова вина есть и другое значения, а хлеб делают из МУКИ и если переставить ударение, получится чувство, для которого мозг, оперирующий лишь образами и ассоциациям, нашёл такую лазейку самовыражения. И её душа зарыдала от осознания того, что она чувствует его боль…
И опять прошло время, как вода обтачивает камни, сглаживая боль и обиду от уже давно несуществующих воспоминаний, и ей снова приснилось, что он ей позвонил. Утром, после ночи, проведённой с другим мужчиной. Ей приснилось, что она не ответила, увидев его номер. Ей приснилось, что она подумала: «И зачем и кому это нужно? Мы же решили остаться Друзьями…» Но даже и в дружеские рамки не входят телефонные звонки после бурно проведённой ночи с другим. Ей приснилось, что она об этом забыла… потому что это был просто… сон… но она не знала, что именно.
Спасибо маме
Мне повезло с мамой. Так говорят. На самом деле никто не помнит, что это мы сами выбираем себе родителей, время и место, где, когда и у кого родиться. Маму свою я полюбила ещё до своего рождения, притянулась к её душе и любовалась ею, оставаясь ещё невидимой для неё. Родившись, я смотрела на неё, как бы впитывая в себя её образ, перебирая взглядом все чёрточки её лица. Особенно же меня тянула к себе теплота её улыбки и любовь, струящаяся из родных глаз.
Когда я была маленькая и совсем беспомощная, мама чутко реагировала на мои состояния, будь то голод, страх, дискомфорт или просто усталость и старалась дать именно то, в чём я нуждалась.
А ещё говорят, что нет ничего идеального в этом мире, в том числе нет идеальных родителей. Со временем я поняла, что она тоже испытывает страх, беспокойство и одиночество, и училась относиться к ней так же чутко и бережно, как она относилась ко мне.
Я пришла в этот мир с большим запасом нетерпения, а она учила меня справляться с ситуациями так, чтобы не позволить внутреннему гневу излиться наружу и разрушить только что построенное или приобретённое.
Всем нам присуща обидчивость на поступки, слова или действия других людей, а мама учила меня способности посмотреть на себя и на других как бы извне, со стороны; понять и попытаться прочувствовать других, тем самым обходить или маневрировать между правилами и рамками моего эго, его субъективными решениями, на кого и почему следовало мне обидеться.
Мама стремилась понять, к чему лежит моя душа. Она не считала нужным научить меня раньше всех читать, писать и считать, но учила прислушиваться к самой себе, чутко относиться к своим желаниям, находить в себе силы для преодоления нелёгких ситуаций.
Мама учила меня, как жить в мире с самой собой, прежде чем заботиться о мире во всём мире. Заботливо спрашивая меня «как ты себя чувствуешь?» или искренне «что ты хочешь?», терпеливо объясняла, что это одни из самых главных вопросов, которые стоит задавать самой себе. И что в этом мире есть три ключевых глагола действия: любить, верить и не бояться. Любить себя, верить в то, что всё и всегда сложится для меня наилучшим образом, и не бояться, что прошлое настигнет, а будущее не состоится. Потому что нужно жить именно сегодня и сейчас, что каждый миг волшебен, прекрасен и неповторим. Что будет так, как я себя настрою, и получу всё то, что ожидаю получить. И в этом правиле исключений нет!
Помня всё это, особенно в те моменты, когда мне было трудно и одиноко, а особенно в отношениях с ней; когда мне казалось, что никто меня не понимает и не принимает, и что она меня не любит; когда у меня было такое чувство, что я и не её дочь вовсе
– я находила в себе мужество посмотреть на мир и на себя её глазами и прочувствовать, что и в этой ситуации это именно то, что мне нужно, а одиночество, обида и боль не принадлежат никому, это просто то, что есть во мне и время от времени всплывает наружу, а она – лишь катализирует эти состояния.
Спасибо маме за то, что она научила меня быть самой собой: не только дала мне жизнь, но и позволила мне быть такой, какой заложено было судьбой.
Но поскольку я сирота, я перечитываю это письмо самой себе как волшебную мантру, позволяющую искренне верить в существование мам на земле.
Полное отсутствие мечт
Еe полное имя было Маргарита. Она всегда требовала, чтобы ее называли Магги. Не Марго и не Рита, как обычно было принято сокращать это имя, а именно это непривычное для слуха «Магги». Почему? А пёс её знает. Но, к слову сказать, её пёс тоже был не в курсе. Скорее всего, ему вообще не было никакого дела до её паспортных данных. Ведь, согласно странным взаимоотношениям многих собачников со своими питомцами, Магги считала пса чуть ли не своим ребёнком, а он, в свою очередь, знал её не по имени, а как «мамочка».
Возможно, неприятие такого красивого, даже можно сказать, величественного имени «Маргарита» было связанно с тем, что Магги с детства считала его абсолютно для себя неподходящим, словно ненужный подарок; как будто не смогла она идентифицироваться с ним, своим именем, самым первым смысловым кодом своей жизни в форме букв и звуков связывая с этим фактом все свои жизненные неурядицы и передряги.
Но, надо заметить, проблема звучания имени была, отнюдь, не самой главной причиной её переживаний. Было еще кое-что посущественнее, что-то более волнующее девочку и влияющее на её восприятие окружающего мира: сколько Mann себя помнила, у неё всегда было ощущение собственной непринадлежности этой семье.
Несмотря на то что с самого рождения мама, папа и бабушка едва ли не дрались за право подержать девочку на руках или искупать в ванночке, она, почему-то, всегда чувствовала себя в этой семье неродной, словно при рождении в роддоме её перепутали и отдали чужим людям. По недосмотру медперсонала, разумеется, но почему же родители не чувствовали подмену?! Этот вопрос омрачал её существование. Он почти ежедневно преобладал над другими детскими мыслями, удручающий в своей безответности. Порой Магги представляла себя прекрасным цветком, который вырвали из земли, поставив в обычную вазу, и теперь только подливают воду, чтобы на какое-то время продлить красоту природы. Но, оставшись без корней, ни один цветок долго не выдерживает – рано или поздно он всё равно вянет и превращается в мусор.
Видимо, от таких размышлений и развилось в ней щемящее чувство своей ненужности. И теперь любые, даже самые благостные действия родных воспринимались ею как что-то бездушное, искусственное, подобное тому доливанию воды в вазу с цветком. «Они делают это потому, что так надо, а не из искренней любви ко мне», – горько думала про себя Магги. Наверное, именно поэтому ей и было так необходимо присутствие в её жизни собаки – символа безусловной преданности и единственной безусловной любви.
В подростковом, ещё далеком от принятого законом возрасте, Магги очень хотелось, чтобы у нее как можно скорее появился мужчина. Она искала его, заискивающе заглядывая в глаза каждому встречному. Так, наверное, детдомовцы жаждут увидеть в каждом входящем человеке своего будущего родителя.
Не сразу, но это желание стало исполняться. Но, к сожалению, радость обладания «своим» мужчиной была неполной и, как правило, скоротечной. Каждый раз, буквально сразу же после нового знакомства, Магги охватывала волна жуткого страха неумолимо приближающейся потери и она снова заглядывала мужчине в глаза всё тем же сиротским взглядом и задавалась вопросом, когда же он её бросит.
А когда ее все-таки «бросали», она вновь чувствовала себя не имеющей ни малейшей ценности, вещью, оставленной по ненужности.
Это чувство или скорее состояние, которое она в какой-то момент назвала про себя «комплексом брошенности», стало для неё настолько привычным, что по прошествии времени другого она уже и не знала.
Всю свою жизнь Магги стеснялась себя и боялась причинить малейшее неудобство окружающим каким-нибудь вопросом, просьбой или даже просто присутствием. Не потребовать сдачу у обсчитавшего её продавца или постесняться спросить прохожих, как пройти на нужную улицу, предпочитая плутать по незнакомому району, было для неё обычным делом.
Даже когда её первый мужчина, наутро после «случившегося», вскочил как ужаленный и заявил что он скорее сядет в тюрьму, нежели женится на ней, Магги робко кивнула головой, стеснительно подвинув своё голое, теперь уже женское тело, в сторону, добровольно-покорно уступая дорогу такому отношению к себе.
Потом она отчаянно пыталась быть счастливой, каждый раз заново наполняя себя мужской любовью. Но после того как очередной мужчина уходил навсегда из её жизни, Магги вновь и вновь чувствовала себя глубоко несчастной и абсолютно никчёмной.
Иногда она пробовала наполнять себя любовью родительской, даже требовала её, думая, что имеет на это право. Но стоило родителям отдалиться, пусть даже на короткое время, как опять чувство своей ненужности заполняло все её существо.
В общем-то все, кого она безумно не хотела отпускать, из страха лишиться счастья обладания чем-то «своим», со временем, так или иначе, оставляли её. Даже любимые чашки разбивались с завидной частотой, каждый раз заставляя бедную Магги вновь и вновь погружаться в замкнутый круг саморазру-шающих мыслей о своей неуклюжести и последующим за этим глобальным ощущением собственной незначимости.
«Я вянущий цветок и, пока ещё увядание не так заметно, я обязана наслаждаться…» – убеждала себя Магги и, в очередной раз, кидалась в «новую любовь», которую, увы, через какое-то время неизменно и привычно теряла.
Всё это продолжалось до тех пор, пока потери, видимо, не перелились через край чего-то там внутри неё и Магги, вдруг, захотелось что-то изменить, что-то повернуть так, чтобы снова вспомнить забытые ощущения далёкого детства, когда можно просто жить и чувствовать себя главной героиней своей жизни. А самое главное – оставаться самой собой, не боясь, что кто-то это не поймёт и не примет. Наконец-то ей захотелось сделать что-то для себя.
Девушка стала даже гордиться тем, что самостоятельно смогла прийти к такому важному решению в своей жизни. Теперь оставалось только воплотить его, но тут оказалось, что это не так легко сделать. Магги с удивлением обнаружила, что думать
о себе она совсем не умеет, что у неё попросту нет своих собственных желаний! Всё, чего она хотела, изначально, было навязано ей другими. «Как это странно и ужасно, – думала Магги, – иметь свои желания, которые на самом деле являются чужими пожеланиями: учиться, добиться, выйти замуж, купить дом, родить детей…» Причём пожелания эти были обязательно с уточнениями: если учиться, то только на востребованную в будущем профессию, а не ту, которую искренне и естественно хочет она. Если семью, то такую как «у всех». Если работу, так в престижной фирме и обязательно высокооплачиваемую. Если дом, то… и т. д. «Полное отсутствие своих собственных мечт», – с горькой улыбкой на душе констатировала она. Измучив себя переживаниями, после неких робких попыток найти свой путь в этой жизни, Магги сдалась и далее всё вернулось на круги своя.
По совету родителей она поступила учиться в среднего уровня колледж. Ведь уверенности в своих силах на учебу в университете у неё не было. Ровно как не было денег заплатить даже за один семестр в престижном частном учебном заведении, о котором она даже и не смела думать. Но это всё отговорки: Магги просто не знала, чем же ей хотелось на самом деле заняться…
* * *
В первые месяцы учёбы в колледже девушка зарекомендовала себя как робкая, старательная, вежливая и бесконфликтная тихоня, помогающая всем и во всём, даже когда об этом совершенно не просили. «Надо быть полезной и удобной для окружающих», – постоянно думала Магги и спешила, в очередной раз, помогать неизвестно кому и неизвестно зачем. Она даже устроилась волонтёром в кампусе, чтобы её полезность приобрела хоть какой-то официальный характер. А когда её обижали или с издёвкой отпускали презрительные комментарии в её адрес, то Магги в ответ только растерянно улыбалась, глотая невидимые никому слёзы. Она полагала, что прежде чем что-то получить, нужно сначала дать, прежде чем требовать любви от других, нужно уметь любить самой. Но, при всём при этом, она, порой, отчётливо чувствовала, что в этой формуле чего-то явно не хватает. Наверное, потому что видела, как её старание делать добро принималось за глупость, а искренняя, но непрошенная помощь оказывалась, как правило, ненужной и неоцененной.
Но однажды что-то произошло. Так бывает: происходит какое-то «случайное», казалось бы, незначительное событие, а мы вдруг видим в нём особую знаковость, неосознанно чувствуя, что оно является своеобразной железнодорожной стрелкой, переводящий наш жизненный путь в совершенно иную, новую колею.
В тот день она, как всегда, зашла в свой любимый книжный магазин за очередной порцией духовной пищи. Двигаясь между стеллажами, Магги ненароком задела стоявшую в проходе женщину и у той из рук выпала книга и, ударившись об пол, переломилась по корешку переплета. Магги бросилась на колени и бормоча слова сожаления, подняла растрепанную книгу, но потом растеряно остановилась, не зная что делать дальше… Покупательница же, преувеличенно громко ойкнув, раздражённо и грубо вырвала у неё из рук пострадавшее печатное издание, бросила обратно на стеллаж и направилась к выходу, всё также нарочито громко причитая о глупости и неловкости современной молодёжи. То ли от чувства несправедливости, то ли от досады на собственную нерасторопность, но Магги нагнала обидчицу и потребовала объяснений, та же лишь презрительно фыркнула ей в лицо и будто назло увеличила громкость своих изобличений. Вокруг стали собираться люди. И тут неведомое доселе, удивительное чувство решимости вдруг охватило её. Магги, сама себя не узнавая, взяла первую попавшуюся под руку толстую книгу и просто опустила ее на голову обидчицы. Та, никак не ожидая от этой тихой девушки подобного поступка, мгновенно замолчала, глядя на Магги совершенно изумленно и даже как-то растерянно. А Магги, повернувшись и спокойно пройдя через толпу зевак, просто вышла из магазина, тем самым переступив важную границу привычного течения своей жизни.
С особым и доселе незнакомым чувством волнительного начала, что этот несвойственный ей поступок меняет обычное рутинное течение её жизни, она направилась к месту своего волонтерства.
Незнакомый парень, сидящий в приёмной на месте секретаря, вместо того чтобы поздороваться, раздражённо спросил её, что она тут делает. А она, с неприсущей ей раньше напористой твёрдостью ответила, что, во-первых, она здесь, чтобы безвозмездно отдать своё личное время для помощи этому заведению, во-вторых, вместо праздных вопросов ему следовало бы заняться своими прямыми обязанностями и быстро посмотреть – есть ли для неё рабочий материал, переданный коллегами, а в-третьих, ему просто нужно бы быть повежливее, разговаривая с незнакомыми людьми.
Секретарь смутился, втянул голову в плечи, как черепаха в панцирь, и, смущенно промямлив извинения, спешно протянул оставленную для неё папку. А она, гордо подняв голову, отчего её стройное тело неожиданно распрямилось, придав её облику женственность и грацию, небрежно взяла из рук пристыженного наглеца оставленные ей бумаги и направилась в комнату, отведённую ей для работы. И может быть, впервые в жизни, Магги почувствовала спиной заинтересованный взгляд мужчины.
Спустя несколько часов, выйдя на улицу и вдохнув полной грудью разбавленный вечерним ветерком воздух, девушка направилась домой. Уже практически на выходе из территории кампуса, она увидела ватагу местных хулиганов, обычно терроризирующих вечерами всю округу. В отличие от любого из предыдущих дней, когда она незаметной серой мышкой проскользнула бы мимо них, в этот день Магги намеренно изменила траекторию движения. Подчиняясь какому-то внутреннему непонятному стремлению, совершенно не задумываясь, решительно направилась прямо к главарю – высокому наглому парню с довольно таки некрасивым лицом.
Пристально, не мигая глядя ему в глаза своим новым, завораживающим змеиным взглядом, она властно притянула его голову к своей, крепко обняла, покружившись с ним словно в танце, а затем неожиданно подпрыгнула и обхватила его ногами за талию. А он закружил её в танце, ведомый звуками вдруг возникшей и неслышимой никому кроме них обоих музыки. Магги наслаждалась тем, что попробовала первый раз в жизни – настоящей и пьянящей свободой! Раскрыв руки и закрыв глаза, она парила в незнакомом доселе мире собственных ощущений. Их тела буквально вливались одно в другое, причём, удивленно отметила она, в этих обоюдных прикосновениях не было никакой сексуальности.
Купаясь в этих прекрасных ощущениях, Маги потеряла счёт времени и пришла в себя только тогда, когда парень нежно опустил её на землю и, держа за руку, повёл через оторопевшую толпу пацанов.
Потом он, ни с того ни с сего, наклонился к её уху и почему-то тихо спросил: «Скажи, а какой самый сумасшедший поступок ты совершила в своей жизни?» И, лукаво подмигнув, добавил: «Ну, кроме того, как заставила меня танцевать…» Она же, смеясь и чувствуя необъяснимое наслаждение от переживаний, охвативших её, рассказал про происшествие в книжном магазине.
А парень смотрел на неё и удивлённо понимал, что может быть впервые в своей взрослой жизни он не хочет как обычно трахнуть понравившуюся ему девушку, а просто наслаждается искренним присутствием некой терпкой силы, исходящей от неё.
Тот день стал последним днём прежней жизни Магги.
Колледж она оставила, причем, не доучившись всего один месяц. Просто поняла, что эти школьные знания ей уже не нужны, ведь вся программа обучения не включает предмет элементарной науки – быть самой собой.
Никто из её сокурсников, знакомых и скудного круга друзей даже не успел удивиться или осудить ее, так быстро она исчезла с горизонта. У Магги же впервые было ощущение случающегося с ней, на её глазах, чуда её жизни: чувство, что неведомая, но всесильная рука, вытащила цветок из вазы и вновь подарила возможность цвести так, как было заповедано природой.
И в резко наступившей многообещающей тишине отсутствия мечт она ушла искать себя.
Пробуждение
Когда её родители погибли в автокатастрофе, она осталась совсем одна на этом свете. Нелепая череда потерь доконала её окончательно: сначала ушли из её жизни бабушка с дедушкой, затем любимая собака и даже кошка, а потом и родители покинули её, оставив наедине с самой собой. Она так привыкла всю свою жизнь жить для кого-то, что, оказавшись одна, почувствовала, что жить ей как будто и незачем больше. Причём позаботиться в кои-то веки о самой себе ей и в голову не пришло: выработанная с годами привычка заботиться о Других и не замечать себя стала её второй натурой.
Ей было всего тридцать, но она чувствовала себя старой женщиной. Ведь, думала она, оправдываясь сама перед собой, только в старости мы начинаем терять друзей и близких с неумолимо нарастающей скоростью, как бы навёрстывая упущенные годы. Но хуже всего было то, что у неё пропало желание жить. Нет, покончить с собой она не пыталась, но вот прошёл почти год, а она передвигалась по жизни как зомби, не имея желаний, стремлений, не испытывая ни любви, ни других каких бы то ни было положительных эмоций. От таблеток она отказалась из того же апатичного чувства, что ничего, ну, совсем ничего не хочется делать для себя. Хотя искру жизни в себе она всё же чувствовала и где-то рядом жила искра надежды, что всё будет хорошо каким-то простым и волшебным образом. Словом, как в сказке. Когда-нибудь. Но не сегодня, думала она. Незнакомые с её горем люди, видя только внешнюю оболочку равнодушия, называли её Снежная Королева. Где-то они были правы, потому что и внутри неё всё обледенело от боли, на которую только холод может быть способен.
Единственной радостью в её жизни стали сны. Особенно она любила сон, где к ней приходила её умершая собака и, гладя её во сне, разговаривая с ней, она хоть и понимала, что это сон, но тихо радовалась каждой такой встрече, и после пробуждения подушка её была влажная от пролитых слёз, как компенсация за все невыплаканные слёзы жизни. Только после подобного пробуждения, лёжа в постели с ещё неоткрытыми глазами, она неумело и робко из сердца произносила сумбурную молитву, смысл которой ей и самой-то не был до конца понятен, поэтому, вероятно, не доходил и до неба.
Она размышляла, почему же она встречает во снах свою собаку, но не родителей, и тут же мозг выдавал ей циничный ответ, что, наверное, в своей жизни она чаще гладила собаку, чем прижималась к родителям. Позволь, уважаемый, разве это моя вина, оправдывалась она, что родители меня редко гладили по голове, обнимали или целовали, на что мозг язвительно парировал что, мол, от перемены мест слагаемых результат не меняется.
Кроме циничного друга – мозга и снящейся собаки, подруг и друзей у неё уже не было. На звонки знакомых она практически не отвечала – ей инстинктивно хотелось отдалиться от всех тех, кто знал о её боли, своим присутствием они её только увеличивали. Лучшая подруга, в последний раз придя и постучавшись в снова закрытую дверь, в сердцах прокричала ей: сколько можно себя мучить, нужно делать для себя что-нибудь, что если она себя не поднимет, никто ей помочь не сможет! Что она уходит, потому что больше не может смотреть на всё это, да и собственно чувствует, что никто ей на самом деле не нужен. Не зная, что за закрытой дверью та, накрыв подушкой голову, воет, как смертельно раненый зверь, загнанный в ловушку, окруженный со всех сторон горем и бессильно покорившийся судьбе, тем самым обрекая себя на начавшийся процесс умирания.
Но судьба не собиралась оставлять её один на один с её горем и, как это часто бывает, протянула руку помощи… в виде приглашения погостить у давних близких друзей родителей, которые жили, можно сказать, на другом конце света. Они купили ей билет в один конец и пригласили погостить на неопределённо продолжительное время, что могли себе позволить, так как были богаты.
У них был сын, чуть старше её, всю жизнь проучившийся, по желанию родителей, и совершенно, как это ни странно, не имеющий время на личную жизнь. И своих желаний, в том числе. Что их объединяло, хотя об этом они не имели никакого понятия.
Родители попросили сына встретить её в аэропорту, поскольку были, как всегда, заняты. Ему пришлось стоять с дурацкой табличкой с написанным на ней именем, чертыхаясь, что как это нелепо, не гид же он, не шофер и не секретарь. Но когда она, окинув усталым взглядом зал и прочитав своё имя на табличке, которую он держал на уровне сердца, подошла к нему, он забыл обо всем. За равнодушным, казалось бы, взглядом её янтарных глаз он увидел, нет, скорее почувствовал, что этот янтарь – всего-навсего выброшенные на берег слёзы моря, застывшие на ветру, а море – в ней самой – бездонное, тихое и бурное, нежное и обманчивое. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение возникшего неизвестно откуда ощущения, взял её чемоданы и повёл к припаркованной невдалеке машине, неся всякую гостеприимную чушь типа как был перелёт, кормили ли в самолёте, высказывая надежду, что ей у них понравится, на что она отвечала коротко и односложно.
В машине они ехали молча, она открыла окно и волосы её развивал встречный ветер, а она, закрыв глаза, просто ощущала его на своём лице, ни о чём не думая. Он же украдкой поглядывал на неё, невольно сетуя на то, что мужчины обделены боковым зрением и не способны, как женщины, видеть то, что происходит сбоку, не поворачивая при этом головы. Какая несправедливость, подумал он, ведь мы же охотники, добытчики, нам оно нужнее, и тут же вспомнил анекдот, услышанный когда-то. Про мужика, который «шел куда-то с женой, а мимо проходила женщина красивая, сексуальная, все при ней… Мужик украдкой немного повернул голову в её сторону, но жена тут же, не поворачивая головы, сказала: ну что, она стоит той головомойки, которую ты сегодня дома получишь?» Он тихо засмеялся, немного запрокинув голову назад, но тут же осёкся, взглянув в её сторону. Но она также молча смотрела через широко закрытые глаза в одном, только ей известном направлении.
Так же молча, каждый со своими мыслями, они доехали до дома. Он помог ей выйти из машины и занёс чемоданы в гостевую комнату. Она поблагодарила его, закрыла дверь и бросила своё не чувствующее ничего тело на кровать, и так и пролежала до вечера, пока её не позвали к ужину. Перед ужином её с гордостью провели по дому, показали прилегающий к дому сад и небольшой бассейн необычной формы математической восьмёрки бесконечности.
Собеседница она была никакая, о чём сразу же всех предупредила, грустно и смущенно улыбнувшись, а после еды снова поднялась к себе и снова пролежала в кровати, не включая ни свет, ни телевизор до следующего утра, пока её не позвали завтракать. И так прошло несколько дней. Он иногда тихонько на цыпочках проходил мимо её комнаты прислушиваясь, иногда даже рука поднималась постучать в закрытую дверь, но почему-то у него не хватало духу. Так же как и у неё – позвать на помощь.
Спустя несколько дней они всё-таки столкнулись лицом к лицу или точнее сказать телом к телу у душевых кабинок рядом с бассейном.
Выходя из душа, он еле прикрывался, демонстрируя своё красивое, загорелое тело, как бы провоцируя ее, вынуждая посмотреть на него. Как бы говоря, ну не может быть, чтобы я тебе совсем не нравился, посмотри на меня, как я хорош. А она, внешне равнодушно, скользнула взглядом, ничем не выдав внутренний трепет. Но не физический, а душевный, затем спокойно повернулась и пошла в свою комнату. А он так и остался нелепо стоять, в струйках воды, стекающей на смешной треугольный коврик с рисунком отпечатков босых ног, прикрываясь руками, как футболист, ждущий удара пенальти, ругая себя за то, что показывает, что она ему нравится, совсем как мальчишка, а на взрослое мужское проявления внимания мужества не хватает.
Тем же вечером большой компанией собрались поехать на пикник к морю. Уговорили и её. Кто-то из приглашённых взял с собой большого рыжего пса с раздражающей её вечно довольной мордой, который бегал за своим хозяином и по нему было видно, что неважно, куда его возьмут, лишь бы взяли, псина будет счастлива.
Стало прохладно. Она завернулась в тонкий плед и, стоя в сторонке, наблюдала за молодым мужчиной из темноты вечера: как он разгружал машину, беззлобно отгонял собаку от еды, принёс дров, чтобы соорудить костёр, бегал искать огонь, как сосредоточенно и терпеливо, раз за разом зажигал гаснущие на ветру спички, пока наконец-то огонёк не прижился и затеплился в его руках, а затем милостиво позволил зажечь собой приготовленные куски когда-то живого дерева.
Ей даже показалось, что она услышала, как огонь говорит с деревом, уговаривая его ярко прожить остаток жизни.
Вдруг, ей нестерпимо захотелось подойти к нему, отбросить покрывало и прижаться голой грудью к его груди. Движение души заставило её сделать шаг ему на встречу, но тут к нему подошли, и она опомнилась. Робко разгоревшееся пламя костра, казалось, осветило тёмный уголок её души, то место, где жил страх, остановивший движение: она уже боялась его потерять!
Потерять его, ещё не имея… А может, потерять контроль над собой или свободу? Или всё сразу?
Не в силах бороться с собой, она продолжала смотреть на него, на его тень, на то, как он разжигал огонь, совсем как в далёкие, первобытные, забытые времена люди смотрели на всё, что было связано с огнём, как на чудо. Прибежала собака, виляя хвостом и высунув язык от радости. Её обледеневшая душа позволяла отмечать происходящее вокруг, но вот только никак не радоваться.
Костёр разгорался всё ярче, и как будто часть огня магическим или естественным образом начала переходить к ней: она подняла голову и улыбнулась, сказала какую-то шутку, что ей уже долгое время было несвойственно, как будто сквозь неё начала пробиваться искра жизни. А он внимательно на неё посмотрел, почувствовав в ней некую перемену.
Приготовив ужин, все поднялись на веранду домика, как будто принесённого откуда-то и оставленного здесь на песке только для них и только на этот вечер. Веранда была деревянная, вся обвитая, как нежными объятиями любимого, зеленью вьющихся растений.
Вдруг прилетел голубь и, довольно воркуя, как будто выполнивший свою миссию посланник Ноева ковчега, наконец-то нашедший землю, начал наяривать круги вокруг них, хитро поглядывая на всех одним глазом. Все заметили, что он не улетал, даже когда к нему почти удавалось прикоснуться. Прибежала собака и с напускной яростью набросилась на голубя и гонялась за ним, пока тот не улетел.
Она не испугалась, напротив, как-то всё было естественно. Собака больше не вызывала у неё раздражения, у неё неожиданно вырвалась фраза: «Может быть, мы тоже возьмём себе собаку?», – спросила она его, даже не замечая, что сказала «мы».
Он смотрел на неё, и влюблялся в неё все больше и больше. Почему, он не знал. Если и была причина, то это была она – её глаза, как никогда искрящиеся, как первые звёздочки на ночном небе. Вдруг она сказала, что ей хочется побегать по песку, и, позвав с собой собаку, убежала на край земли у моря, где они сначала бегали и валялись на песке, а затем забежали в воду, упали в неё, собака – визжа от радости, а она – от давно забытой детской особенности: получать удовольствие от маленьких обычных вещей, даже от простой возни с чужими животными.
Она просто была вся в этом коротком моменте всепоглощающего беспричинного сиюминутного счастья. Глядя на всё это, он потянулся к ней и к этому счастью, встал со стула и побежал к ним и включился в детскую возню на песке, не думая, но инстинктивно стараясь приблизиться к ней и к ее счастью. В какой-то момент, когда все их правила и границы потеряли бдительность, он, разыгравшись, схватил её на руки, закружил и поцеловал.
Тот поцелуй со вкусом ночного моря был сказочен тем, что, как и в той, давно забытой детской сказке о спящей красавице и Снежной Королеве одновременно, разбудил все её заснувшие чувства, казалось бы навсегда утерянные в глыбе льда одиночества, и слёзы хлынули из её глаз тёплым проливным дождём вновь обретённой проснувшейся радости жизни.
Один-единственный день
Он обычно выгуливал собаку рядом с домом. Времени и желания на длительные прогулки не было. Да и собаке вроде бы это и не нужно было.
Но в тот теплый, субботний осенний день его потянуло пройтись прогуляться с собакой до небольшого уютного скверика, расположенного достаточно далеко от дома. Этот скверик, который он заметил как-то днём, проезжая мимо на автобусе по дороге на работу, высветился кусочком дороги, почему-то засев в памяти, как что-то важное. По непонятной и необъяснимой логическому складу нашего ума причине, есть места и люди, к которым хочется вернуться и прикоснуться…
Придя в сквер, он сел на деревянную лавочку, с удовольствием вытянув ноги, зажмурив глаза от ласкающего как в последний раз солнца и только время от времени поглядывал, проверяя, где находится его собака.
Когда в очередной раз он приоткрыл глаза, то заметил молодую женщину, присевшую на другую скамейку, недалеко от того места, где сидел он. Что-то в ней поразило его, и он, воспользовавшись моментом, когда собака подбежала к ней, подошёл, поздоровался, попросил позволения присесть рядом.
– Кто вы? – Поинтересовалась она.
– Вы хотите, вероятно, спросить, откуда я, как меня зовут, чем я занимаюсь?
– Нет – ответила она. – Меня интересует, кто вы, я как раз задала такой вопрос себе, КТО Я, как я себя воспринимаю, и не нашла ответа…
«Странный вопрос», – подумал он.
Как будто угадав его мысли, она добавила:
– Возможно, что мой вопрос показался вам странным, просто понимаете… я живу только один день. Я не помню вчера. Я даже не знаю, как это, помнить вчера! Кто я, кем я была вчера – я тоже не знаю… Завтра у меня тоже нет. Да я о нём и не думаю. Зачем оно нужно без вчера? Впрочем, страха у меня тоже нет, возможно, из-за того, что я живу только настоящим днём. Но всё же, кто же я, без прошлого и будущего?
– Как называется… – он запнулся, – ваша болезнь?
– Вчера, наверное, я знала, а сегодня мне об этом никто ничего не сказал. Иногда это хорошо, то, что со мной происходит. Наверное, у каждого их нас были мысли о том, как хорошо было бы не помнить вчера, если вчера произошло что-то очень неприятное. А ещё… Может быть, кто-то сегодня откажется от поступка из-за страха расплаты за него завтра. А мне не страшно… Что хорошо, так это то, что я могу придумать себе вчера и завтра по своему вкусу. Это звучит необычно? Хотя., чем это отличается от вас? Кто вам сказал, что вчера действительно было? Вы верите себе, вы помните, как открыли вчера глаза, когда выбрались из последнего перед пробуждением сна? Наверное, не помните, но это было.
А я каждый день учу заново то, что было вчера. Единственное, что я помню, так это лишь свои сны. Но я никогда не знаю, было ли то, что мне снится, на самом деле или это просто визит из подсознания или не моего жизненного мира.
Вот сегодня мне приснилось, что у меня есть брат. Он болеет, и я подхожу к его кровати, вижу и чувствую, как он умирает, слышу его хриплое угасающее дыхание. Вдруг мои глаза расширяются от ужаса: я чувствую, что есть нечто, что сидит у него на груди, выпивая его жизнь, наслаждаясь этим угасанием.
В отчаянии, что я не могу это вынести, набрасываюсь и сшибаю невидимое и неощутимое существо, обнимая, прикрывая собой брата, и твержу, обливаясь слезами: «Нет, пожалуйста, пожалуйста, не забирай, оставь его!»
Но неумолимо и бесстрастно голос повторяет: сейчас ты видишь всю его жизнь, как на экране проектора, когда же фильм его жизни, текущий в обратном направлении времени, закончится, он умрёт. Вот он взрослый, вот он школьник, вот он ребёнок, делающий первый шаг, а мама протягивает к нему руки, с улыбкой повторяя: «Малыш, иди ко мне». Мой голос умоляюще повторяет: «Нет, пожалуйста, не надо, остановись!» И последние кадры, первые кадры жизни: вот он родился, и мама ему улыбнулась, подарив первую в его жизни улыбку. И я понимаю, что сейчас экран погаснет, и, сжимая руки брата, я чувствую, что жизнь уже покинула их, и мой последний отчаянный крик: «Господи, помоги!!!» Но ответа нет, я просыпаюсь, с бьющемся в безумной панике сердцем, не зная, правда ли было то, что я увидела.
И вот я пришла в парк, сижу и смотрю на проплывающие мимо облака и разрываюсь на части, думая, что не знаю, что лучше: чтобы то, что я увидела во сне, было на самом деле и это значит, что я помню вчера, или… лучше не помнить того, что было вчера, если это так было на самом деле…
Он не знал, как относиться ко всему тому, что услышал, понял и почувствовал сегодня, встретив эту женщину. Пока он думал, она решила за него и сказала:
– Пора. Я не скажу тебе до свидания, я скажу тебе «прощай», потому что завтра для меня нет. Завтра не будет вчера, да и тебя тоже.
Уходя, он обернулся назад, взглянув на ту, которая завтра не просто не вспомнит его, но даже не будет подозревать о его существовании.
Для него это был ещё один день его жизни. Для неё же – единственный.
Мусорный бак в поисках сакрального смысла жизни
Соседи, доверяя мне свою виллу всякий раз, когда им нужно было уехать за границу, не забывали предупреждать, что за ним нужно смотреть, беречь, следить за тем, чтобы его не украли.
Помнится, в первый раз, когда я поняла что речь идёт не о прилегающем к дому саде, кошке или рыбке, оставленных мне на временное попечение, я подумала: «Какой вздор, ну кому он нужен: грязный уличный мусорный бак из зеленого пластика, который пусть даже и стоит сколько-то там денег?»
Но ценность бака, вдруг превысившая ценность живых существ, запала мне в душу, вселила в меня страх возможной его потери.
С того момента, в тишине и спокойствии прошло несколько лет. Помня наставления хозяев виллы, я всё время проверяла, на месте ли бак. Но казалось, что кроме меня, местных кошек и тех, кто его опорожнял от нажитого мусора, мусорный бак никого не интересовал.
Я к этому привыкла и расслабилась. Но, как оказалось, напрасно.
Однажды он исчез.
Это стало для меня таким ударом, что я, в буквальном смысле этого слова, заболела.
Какие только мысли не приходили мне в голову. Может быть, его украли, потому что он действительно кому-то очень был нужен? Может быть, соседи просто захотели насолить хозяевам виллы или мне, неизвестно по какой причине? А может, кто-то взял его себе, перепутав со своим, и обязательно вернёт обратно, как только заметит ошибку.
Но чуда не произошло. Ни на этот, ни на следующий день бак так и не вернулся, видимо, совесть его нового хозяина спокойно спала, в отличие от моей, испытывающей неимоверные муки.
Но самое мучительное ощущение, что когда чего-то очень сильно не хочешь, оно обязательно случится, переживала я каждый раз, когда смотрела на осиротевшее место, где когда-то гордо стоял мой мусорный бак. И как минимум дважды в день, когда я проходила по улице, высматривая номера на всех мусорных баках на моём пути к дому, мне приходили на ум мысли о собственной бесполезности как безответственного работника, потерявшего вверенное ему имущество.
В подобных удручающих размышлениях прошло три дня.
Магическое число, наверное… три.
Мусорный бак вернулся так же таинственно, как и пропал, я вновь почувствовала радостное дыхание жизни, и в один миг выздоровела. Как будто камень, размером с этот бак, упал с моих плеч. «Все страхи, сомнения и тревоги позади, можно жить дальше», – подумала я, облегчённо вздохнув, и так, на всякий пожарный случай, трижды сплюнув – тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Магическое, наверное, число «три».
Безусловная любовь
Он долго искал, но когда встретил, то понял, что всю жизнь искал именно её. Другие его не интересовали. В тот момент, когда она заглянула ему в глаза, он понял, что пропал. И он пошёл за ней, умоляя обратить на него внимание. Но она, мило улыбнувшись, прошла мимо, а он не только не расстроился, но даже обрадовался такому незначительному знаку внимания с её стороны. И остался ждать у подъезда. Там она и встретила его утром, а затем, к её удивлению, и вечером, возвращаясь с работы. Тронутая его настойчивостью, она замедлила шаг, а затем остановилась, присела рядом, почему-то рассказала, как прошёл день, затем встала и лёгким кивком пригласила следовать за ней, чего как будто сама от себя не ожидала. Хотя ему на секунду и показалось, что она испытала к нему некое подобие жалости, он тут же, тряхнув головой, отбрасывая всякие сомнения, счастливо засеменил за ней.
Поужинали они вчерашним борщом, говорила только она, а он её внимательно слушал, с любовью глядя в глаза. Когда она ушла в спальню, пожелав ему спокойной ночи, он пристроился в салоне на узком диванчике, но ни неудобная мебель, ни мышечная боль затёкшего до изнеможения тела, ничто не могло уменьшить его счастья от того, что он находится здесь, рядом с ней и не претендует ни на что, только быть рядом с ней, в её доме, в её жизни. Так, по их молчаливому согласию, он остался у неё.
Когда она задерживалась по вечерам, он нервничал и даже немного злился, но когда она возвращалась домой, он тут же забывал о своих переживаниях. Она рассказывала ему о том, где была и чем занималась, кто её обидел и что порадовало, а он ей о чём-то своём. Она его шутливо целовала в нос, от чего он смешно чихал, а она искренне, от всей души, смеялась, запрокидывая назад голову и закрыв глаза.
У них не было по отношению друг к другу ожиданий или требований.
Только иногда полное счастье их существования омрачалось. Это случалось, когда она, выгуливая его по утрам и вечерам, видя, как он встречал её каждый раз с такой безумной собачьей радостью, что хвост его чуть не отваливался; чувствуя эту взаимную безусловную любовь, каждый раз спрашивала себя, почему ощущение радости просто от факта существования кого-то не присуще людям.
Когда идет дождь, у пожарных выходной
Лиза любила дождь.
Прижавшись лбом к холодному стеклу, по другую сторону которого стекали мокрые, неуловимые капли, она по-настоящему забывала обо всём.
Звуки дождя, подобно биению сердца матери, как его слышит только ребёнок, пока он еще там, внутри, умиротворяли беспокойство её души.
Только тогда, когда шёл дождь, она чувствовала, что на самом деле время её жизни течёт не горным безумным потоком из прошлого в будущее, но естественно и нежно стекает каплями дождя с неба на землю.
Когда шёл дождь, она чувствовала себя по-настоящему свободной, имеющей право на выбор, личностью. Потому что именно тогда, когда шёл дождь – самое обыкновенное чудо природы, – она, чувствуя простое, естественное движение мира, могла выбирать.
Причем выбирать безо всякого напряжения и не сожалея потом, что приняла «неправильное» решение, как часто случалось в жизни… без дождя.
«Когда идёт дождь, – думала она, – можно остаться дома и укутаться тёплыми воспоминаниями любимого одеяла, от которого веет еле слышимым ароматом беззаботного детства, или же с грустью наблюдать за тем, как слёзы природы скатываются по стёклам окон наших душ, тоскуя о том, чего уже не вернуть».
Когда идёт дождь, можно выйти на улицу, и с принимающей улыбкой ощутить приятные капли на лице и на ладонях, а потом с детской беспечностью шлёпать по лужам, не веря в саму возможность существования простуды. А можно наглухо застегнуться и, укрывшись от всего мира зонтом, брести по улице, не поднимая головы, и видя перед собой только людские ноги, и чертыхаться, время от времени натыкаясь на чьи-то раздражённые зонтики.
Лиза улыбнулась, вспоминая, как совсем недавно, возвращаясь домой поздно вечером, попала под дождь. В тот день она поссорилась со своим другом и не знала, встретятся ли они в будущем снова. Было грустно, тоскливо и одиноко. И тут пошёл дождь… Сначала она подумала о зонте, но тут же о нём забыла, потому что совсем иная мысль завладела её состоянием. Ей вдруг ужасно захотелось снять обувь и беззастенчиво прошлёпать по лужам всю оставшуюся до дома дорогу, будто в детстве, вернуть весёлую озорную беззаботность ощущения жизни.
Лиза оглянулась по сторонам, – не видит ли кто? И, решившись, скинула утомившие её туфли, зажмурившись, подставила лицо тёплым мягким каплям и пошла по мокрому, нагретому днём лучами солнца тротуару.
В тот вечер с дождём пришло облегчение.
Подобно слезам, дождь может смыть горечь и боль, а шум его капель, словно стук колёс поезда, привнести спокойствие в жизнь.
«А ещё – вернувшись в день сегодняшний, подумала она, машинально вырисовывая незнакомые иероглифы на запотевшем от её горячего дыхания стекле, – что когда идёт дождь, то у пожарных выходной. Потому что только в дождь есть тот, кто может невидимой рукой погасить разрушительное пламя».
У вселенной тоже болит голова
А слышали ли вы, что Вселенная сидит и ждёт, чем ей заняться. Да, говорят, что это именно так! Что скучно ей, родимой. Потому что создала она себя и всё вокруг для нас, людей. Для наших желаний, вернее, для их исполнения. Вот вы замечали, что сидите, грустите и думаете о своём лучшем друге, и тут же вздрагиваете от телефонного звонка того самого друга, звонок от которого через вселенную вы только что заказали? Или спешите куда-то, уже опаздываете, а тут – нате вам, автобус подаётся, так сказать, к крыльцу, или парковочное место освобождается, как будто кто-то даёт вам место и время, чтобы успеть куда нужно. Но…
Иногда же случается, что, приглядевшись, вы замечаете, что над парковочным местом висит неприметный, но очень категоричный знак «только для инвалидов», сообщающий о том, что шанс припарковаться здесь на этом месте в этот час аннулирован. Или же автобус, прибывший вовремя, совсем другого номера, нежели вам нужно! Так как заказав просто автобус, вы забыли упомянуть, в какое направление хотите двигаться. Соответственно, ваше желание вроде бы выполнено, но не на все 100 %. Потому что заказ вселенной должен быть конкретным, с пунктуальной точностью до мельчайших деталей передавать наше желание.
С радостью исполняя желания, всё же напрягаться вселенная не хочет. А кому приятно напрягаться? Родители готовы на всё ради нас? Конечно! Но спать и есть им тоже нужно, и даже вправе они, любящие родители, когда дитё истерично верещит «хочу вон ту машинку!», раздражаясь, отказать. Поэтому ультимативные требования миллионов людей миллионов условных денежных единиц, машин, квартир, должностей и прочей материальной фактуры не принимаются. От всего этого у Вселенной начинает болеть голова, сначала она просто перестаёт нас слышать, а потом и вовсе идёт спать.
Ещё больше её забавляют те люди, которые требуют выигрышей в лотереи, но при этом даже не удосуживаются купить этот самый билет лотерейный.
Вы-то, конечно, всё это уже знаете, так как просили ту самую машину, квартиру, работу и выигрыш в лотерею. Просто никто не шепнул вам, что у вселенной тоже может болеть голова. А сами мы, как дети малые, ограниченные рамками псевдо-детско-го эгоцентризма, об этом даже и не подумали. А вселенная смотрит на нас сначала любовно и снисходительно, пока мы дети, а на взрослых с удивлённо поднятой бровью: ведь на ручки уже не поднять, большие уже, и не убаюкать, и просто ждёт, когда мы поведём себя как взрослые, разумные существа, которыми она нас создала.
Просите у вселенной, дарите вселенной, ведь она создана для вас! Только не забывайте, что у неё тоже иногда может болеть голова.
Встречи в жизненных измерениях
Помнишь, мы встречались с тобой в прошлых жизнях… Помнишь, как каждый раз мы клялись друг другу в вечной любви и договаривались, что встретимся и в следующей жизни и даже, дурачась, придумали своеобразный пароль как мы друг друга узнаем: стакан воды…
В одной из прошлых жизней ты был писателем, и даже описал нашу встречу лет двести назад на Кавказских водах, куда ты приехал залечивать рану. Тогда мы встретились у источника, я подала тебе стакан воды, и когда наши пальцы случайно соприкоснулись, между нами пробежала искра узнавания.
Помнишь, в каждой из этой жизней кто-то из нас не хотел приспосабливаться, или уступать, или просто научиться быть друг с другом. И мы расставались, отрывались друг от друга и договаривались встретиться в иной жизни, уповая на то, что высший разум, или как его там… ВСЕВЫШНИЙ вправит нам мозги и карму заодно… А он, бедный, менял нас местами, странами, полами, но всё напрасно… и он устал, и сказал, что больше шансов никому из нас не даёт, потому что мы, неразумные, не можем научиться делать всё сами, не уповая на него.
В тот миг, когда я поняла что и в этот раз у нас ничего не получится, я перестала хотеть дышать, и воцарился ужас, потому что страдания одной души вызывают сотрясения во всём мире, как взмах крыльев бабочки может вызвать тайфун на Другом конце мира, потому что мы все нанизаны на одну общую нить, и когда натягивается одна часть, другая тоже чувствует напряжение.
Эти нити разорвать невозможно никому и никогда. Их можно только ослабить забвением и тогда, неподкреплённые цепляющимися крючковатыми пальцами разума, они просто исчезают.
Остаются они в измерении, которое мы упрощённо называем сном и откуда некоторые из нас черпают вдохновение, Дали – сюжеты для своих картин, Менделеев – свою таблицу, а влюблённые – возможность переживать то, что они хотели бы пережить, но по каким-то причинам не смогли.
Так и мы: живём каждый в своём отрезке времени, но иногда встречаемся в общих снах, для того чтобы прожить непрожитую вместе жизнь, либо для того, чтобы просто сказать друг другу, что хоть мы и расстались, наши пути не разделились.
Стихи
Сон во сне
Я тебе позвонила. Мне нужна была помощь: я застряла в каком-то тупике жизни и не могла оттуда выбраться. Ты мне ответил. Пожаловавшись телефонной трубке я поняла — помочь ты не сможешь: Во-первых Мы давно уже не вместе. А в-последних — у тебя мотоцикл. А нас двое. «Кто второй?» – спросил ты. «Твой сын» – ответила я. И проснулась. Оделась Обулась но не накрасилась. Вышла на улицу. Потащилась на работу. Остановилась на красный чтобы не нарушать правила. Задумчиво смотрела на свои ноги. А когда подняла глаза — увидела тебя. Мои глаза сказали: «Ты мне снился сегодня». Твои глаза понимающе грустно улыбнулись в ответ. И добавили с горечью: «Ты мне снишься каждую ночь!» «Как ты?» Спросил он «Ничего… А ты?» «Меня вспоминаешь?» Я отвыкла от его прямых вопросов. «А я всё время думаю о тебе» Ответил он за меня. И за себя… Сделав шаг навстречу он добавил «Нет тебя лучше! Твоё тепло Твоя любовь со мной всё время я слышу твои слова твоим голосом. я смотрю на твои фото в инете и не вижу никого кроме тебя. Хотя смотрю на многих… Твои прикосновения со мной всегда. Они Отпечатались в моём сердце». Я лишь наблюдала за твоими руками: ты не знал куда их деть. Но я знала — они хотят прикоснуться ко мне… Вновь и навсегда. Я посмотрела на руки свои. Они тянулись к тебе. Ещё шаг навстречу А руки за спину – в «замок» «У тебя кто-то был?» «Никого… Такого как ты. Ты родной а они же просто другие” Глаза заплакали. Ещё шаг навстречу. Уже не зная, чей это шаг но уже и не парясь по поводу игры: чья гордость первая уступит и уйдёт. И больше не нужно слов Да их и нет: они кончились. Кто бы мог подумать что все слова на земле могут закончиться? Я знаю что ты меня обнимешь и сделаешь это робко как подросток. потому что иначе просто раздавишь. Твоя рубашка в полоску наверное скользкая на ощупь. Поэтому я поднимаю правую руку и обвиваю твою шею. Под кожей пальцев моих бьется пульс твой. Мы смотрим друг другу в глаза Я люблю тебя я падаю… Я выпадаю в реальность… Вновь Без тебя…За стеклом
Там где друг от друга нас отделяет лишь прозрачный барьер стекла — можно делать всё что угодно. Можно всё сказать. Но прелесть в том, что никто никого не услышит… За стеклом… Это призрачный обман, иллюзия того что можно видеть и слышать, дотронуться быть настоящими и естественными — потому что ничто и никто не угрожает… Стекло защищает но и отделяет… Пальцы твои стремятся навстречу моим — и натыкаются на барьер стекла. Невидимого но существующего. И что же делать? Всё ведь так просто… Нужно просто разбить стекло! И тогда ничто не помешает нам прикоснуться друг к другу.Дар
Почти все люди умеют писать. но лишь немногие из этих многих могут передать свои чувства на бумаге. Немногие умеют рисовать. И всего лишь некоторыё из этих немногих могут передать ощущения мира на холсте. И всего лишь некоторые Из всех тех немногих могут дать возможность другим многим чувствовать что-то своё, запрятанное где-то глубоко до тех пор пока чужое вдохновение как ветер не подхватит душу и вознесёт её к небесам.Возраст и мудрость
Когда я была маленькой и ещё помещалась в ванне с вытянутыми ногами, я часто плакала горько если мне было больно или меня обижали. Когда я стала старше, я пыталась найти ответ: за что зачем и почему мне больно и обидно? И не находила… Повзрослев, я поняла, что мне чего-то не хватает. Не знаний или образования или хороших манер воспитания… а чувства! Я не научилась любить я не умела ценить я старалась не забыть и всегда отомстить. За всей суетой и болью, болотом страданий, надуманных мной потерялись несколько лет жизни. Канули в лету ощущения беззаботного счастья и удовольствия от проживания самых простых моментов. Однажды И как-то вдруг я заметила что ванна стала маленькая. Я не сразу поняла что это я выросла в теле а не ванна уменьшилась на самом деле.Рифма жизни
Бессмысленный поток известных слов, гонимый ветром мыслей сложился в стих без рифмы который я не сразу приняла. Так как уверена была что только рифмой стих сложится может… А разве рифмой чувствуется мне? Я в рифму даже не дышу. Во мне ведь только беспорядок вызывает вдохновение. Порядок навевает лишь тоску. Как мысли те о совершенстве, которыми лишь только смерть похвастаться готова. Обманчивым покровом застлана ловушка той трясины совершенства одеялом. А кто сказал что чувства поддаются рифме? Сильнее боли и острее лезвия ножа — слова «я ухожу» и «навсегда» слова «тебя я больше не люблю» абсурдны вовсе! Как можно разлюбить, Если любил? На свете есть одна лишь только рифма: Сердце и душа! Найди её однажды И тебя уже не обманет никто ни в чём и никогда.Полеты во сне и наяву
Когда-то люди умели летать. Затем потратили громадные усилия на то, чтобы забыть об этой способности и о войне по её уничтожению и забвению. Потом вновь стали мечтать о полётах и строить планы как осуществить мечту от которой отказались. И приклеивали на спину липовые крылья. Сначала люди отказались от чувств заменив их на логику и расчёт: что одевать когда спать как себя вести и кого любить. И вот, мы играем, копируя героев любимых и нелюбимых фильмов даже не подозревая об этом. А когда понимаем, уже не в силах отказаться от этих ролей. Потом совсем уже мёртвые и ничего-не-чувствующие всё-таки догадываемся что что-то не так и хотим чувствовать вновь но уже не знаем как.Выбор
– Как ты встретила свою маму? — спросил меня один едва знакомый. «Странный вопрос» – подумала я. Правая бровь удивлённо поползла вверх. Но подумала вдруг передо мной умалишённый; задумавшись на секунду хмуря обрывки памяти застрявшие между извилинами мозга я терпеливо ответила: «Перебирая всех женщин на земле Представленных мне на выбор Заглядывая в сердце каждой Прислушиваясь к каждой женской душе только в её глазах отражение моей жизни заблестело необыкновенно ярко. Так я узнала свою маму» «Странный сон» — подумала я А мой ангел-хранитель которого я выбрала ещё до рождения себе в друзья и защитники за то что он был таким спонтанным и непредсказуемым и у него было чувство юмора которого не было у меня, сидя на облаке поедая мороженое со вкусом зари довольно улыбался: Он напомнил мне о чём-то главном о чём я естественно забыла в суете собственного Дня рождения.Сюрприз любви
Всё началось неожиданно как сюрприз который может быть лишь приятным остальное – ЧП. Ты подошёл сзади, в то время когда я смотрела какой-то фильм про любовь. Фильм тебе нравился, но я нравилась больше. Ты обнял меня положил руки на плечи и уже не смог сдержать пальцы на кончиках которых билось пульсом желание обладания женщиной. В ту ночь ты стал моим мужчиной. И когда изнеможенные и уставшие мы заснули ты обнял меня сзади прижимая кожу мою к своей как путник в пустыне который наконец-то нашёл живительный источник и прикасается губами к спасительной влаге. На следующее утро мы пошли по жизни не взявшись за руки, но ты шёл позади меня. А как может быть иначе? Ведь мы с самого начала не посмотрели друг другу в глаза.Дом
Муж и жена строили дом. Так долго строили, что некоторые столько не живут… Детей параллельно растили. Молча вгрызались в каждый сантиметр быта чтобы выкроить ещё одну копейку на ещё один гвоздь или литр краски. Сначала — чтобы покрасить стену Через год — чтобы замазать грязные пятна времени Через пять — Устало спрятать предательски появившуюся трещину под крышей. Нелегко жить в вечно строящемся доме… На строительство и ремонты уходили: все деньги всё время все силы все желания. Через много лет достроенный дом был пуст и холоден. Дети разъехались а муж и жена перестали быть мужем и женой. Дом перестал быть домом. А впрочем, никогда и не был… Собирая чемоданы запечатывая коробки покидая неродные стены разъезжаясь в разные стороны никто не заметил что в доме изначально не хватало только одного чего никто не взял с собой но и не оставил: в доме никогда не было Любви.Комар
Дома у меня есть уголок который я называю райским садом Каждый день ко мне прилетает комар. Иногда он бывает особенно агрессивным и назойливо покушается на мою кровь. И тогда я его убиваю. Но он всё равно возвращается. Каждый день. Как это возможно? — спросите вы. А он и не умирает, ведь смерть тела не прекращает жизнь. Он перевоплощается снова и снова. Он такой зануда. Я не помню о его существовании в течение всего дня, но только наступит вечер и стоит мне устроится на удобной подушке на полу моего райского сада, как он тут как тут: сначала сделает почётный круг прожужжит что-то невнятное а потом принимается за своё. Усыпив мою бдительность и каким-то одним его комариным чувством угадывая что не попадает в зону моего внимания он присаживается за стол моего тела и впивает в меня своё маленькое комариное жало и спешно но с удовольствием глотает мою кровь.Неотправленное письмо
Я чувствую наполненность тобой! Мне приятно думать о тебе. Так как сейчас — я не чувствовала никогда. Первый раз в жизни мне всё равно где ты что ты делаешь с кем спишь и увидимся ли мы завтра. Никаких планов никакой ревности никаких иллюзий. Знаешь… Были влюблённости и казалось, любовь разного вида и пробы. Сейчас это нечто другое. Ты — любовь настоящая! Я не скучаю по тебе — Мне не скучно вовсе. Это слово Исчезло из моей жизни Как-то сразу И навсегда. Теперь, будучи одна Я не чувствую Себя одинокой — Я наполнена! Ты меня наполняешь! Так получилось Что до тебя Все только брали… Не по-воровски, конечно же, я сама предлагала с широкого сиротского плеча — берите пользуйтесь. Только ты первый начал давать. Однажды ты сказал что такое безусловное принятие тебя будит в тебе самое лучшее и желание меняться. Я была поражена — как необычно это прозвучало из уст твоих. Вчерашний вечер… Когда мы целовались, время замедляло свой обычный ритм и в какой-то момент исчезало окончательно. Как невероятно было тонуть в глазах твоих купаясь в любви, струящуюся из них, когда на всё, что я говорила ты отвечаешь искренне – да. И тогда я не могла больше сдерживаться и сказала «Я тебя люблю!» Ты удивлённо поднял брови и спросил что я имею в виду. «Именно и только это» – ответила я. И без лишних слов движений обещаний мы просто были рядом. Улыбались, дышали, целовались, обнимались, чувствовали. Только в тот момент мы ЖИЛИ.Падение
Я тоже когда-то боялась упасть. Видимо, поэтому я и падала — снова и снова. А больше всего я боялась — что меня никто не подхватит вовремя — и не подхватывали. Но однажды сказала себе: боюсь я или нет — всё равно же падаю! И как-то… Перестала об этом думать… Когда же страх ушёл — произошло чудо: падения почти прекратились. И даже когда это всё же происходило я начала воспринимать их не как падения — а возможность поднять СЕБЯ.. Кроме сего волшебного открытия однажды оказавшись на земле я нашла нечто очень ценное что оказывается лежало прямо у меня под ногами ВСЕГДА… То, чего я никогда бы не увидела если б не упала — эта была любовь МОЯ. Всё это время она путалась у меня под ногами; а я её даже не замечала: потому что чаще всего оглядывалась назад.Моральное похмелье
Почему людям так притягательны
алкоголь и наркотики?
Просто с их помощью
быстрее доходят до конечной
и самой искренне правильной
цели человеческого существования –
ощущения простого
счастья
не обременённого
надуманной беспокойной суетой.
Человек становится самим собой,
посылает социальные рамки на…
обретает естественность
и непринуждённость самовыражения
делает что хочет
и как хочет.
А просыпаясь
утром
мучается моральным похмельем
за смелость
быть самим собой.
Люди пьющие счастливые
трезвенники же – всегда жестоко
контролирующие себя
и других.
Комментарии к книге «Сны Вероники (сборник)», Вероника Сагаш
Всего 0 комментариев