«Русские поэты XIX века: Хрестоматия»

Русские поэты XIX века: Хрестоматия (fb2) - Русские поэты XIX века: Хрестоматия 1104K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Леонид Павлович Кременцов

Коллектив авторов Русские поэты XIX века: Хрестоматия

Несколько слов о поэзии

1

Раннее восприятие поэзии драгоценно. Оно ничем не может быть восполнено впоследствии. Вот почему так важно уже в молодости крепко и навсегда подружиться со стихами, сделать их неотъемлемой частью своей духовной жизни. Однако останавливаться в процессе постижения поэзии не следует. В особенности это относится к русской поэзии XIX века, где блистали гении А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева, М.Ю. Лермонтова, НА. Некрасова и др. Можно сказать, что их современникам-поэтам в какой-то мере не повезло. В другой литературе они могли быть звездами первой величины, в русской же оказались на втором плане.

К счастью, в искусстве табель о рангах имеет лишь относительное значение: поэта избирают в любимые не по количеству переизданий. Современник великого Пушкина поэт Е.А. Баратынский писал:

Мой дар убог, и голос мой негромок, Но я живу, и на земле моё Кому-нибудь любезно бытиё: Его найдёт далёкий мой потомок В моих стихах: как знать? Душа моя Окажется с душой его в сношенье, И как нашёл я друга в поколенье, Читателя найду в потомстве я.

Он оказался прав. Русская поэзия золотого века по праву признана богатейшей в мире ещё и потому, что за великими, всем известными именами стоит много поэтов с «негромкими», скромными голосами, но сказавших своё оригинальное слово и ждущих встречи с современными читателями. И одинаково важно, с одной стороны, все полнее и глубже осваивать художественное наследие А.С. Пушкина, например, а с другой – открывать для себя всё новые и новые имена его талантливых современников.

Русская поэзия много сделала для утверждения непреходящей ценности человека как личности гуманной, совестливой, честной и благородной. Побуждать человека к добру, к справедливости, к прекрасному – в продолжении этой вечной традиции мирового искусства видели русские поэты свой высокий долг.

«Сердце наше – вечная тайна для нас самих… Непостижимо сердце человеческое», – эти слова В.Г. Белинского многое объясняют в гуманистическом содержании отечественной поэзии, посвятившей себя разгадке этой тайны. Мысль критика звучит особенно убедительно в наши дни, когда к читателю возвращаются шедевры русской лирики, созданные на религиозные мотивы, – В.А. Жуковским, А.С. Пушкиным, И.И. Козловым, Н.М. Языковым, М.Ю. Лермонтовым, А.Н. Майковым, К.Р., К.К. Случевским и др.

В литературе первой трети XIX века властвовал романтизм. Среди других черт этого литературного направления надо выделить особенное внимание к внутреннему миру личности. Романтический герой представил в литературе новый тип человека – неудовлетворённого, мятущегося, противостоящего окружающему. В романтическом искусстве преобладает субъективное интуитивное восприятие действительности. Романтизм тяготеет к возвышенному. Стиль художника-романтика изобилует яркими языковыми средствами – эпитетами, метафорами, гиперболами и т. п.

Романтическое искусство предоставило нашим поэтам-лирикам тот инструмент, с помощью которого они и проделали свои блестящие «операции на сердце»: мастерство тончайшего психологического анализа почти незаметных движений человеческого чувства, интуитивное, но глубокое проникновение в непостижимые иными средствами проявления интеллекта и эмоций. И несмотря на то, что поэзия XIX века была по преимуществу реалистической, влияние романтических тенденций оказалось и продолжительным, и благотворным. Русские поэты мечтали о большой аудитории, их творчество было демократичным. В нашей поэзии редкостью были рафинированная утонченность и аристократическая изысканность, рассчитанные на небольшой круг избранных ценителей. Однако это обстоятельство никак не повлияло на богатство и красоту поэтических форм русской лирики.

Одним из самых сильных и благородных чувств, вдохновлявших поэтическое творчество, была любовь к Отечеству: «О родина святая! Какое сердце не дрожит, тебя благословляя!» – писал в самом начале XIX века В.А. Жуковский. Наша поэзия особенно подчеркивала предельное бескорыстие этого чувства:

Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни темной старины заветные преданья Не шевелят во мне отрадного мечтанья. Но я люблю – за что, не знаю сам — Её степей холодное мечтанье. Её лесов безбрежных колыханье, Разливы рек её, подобные морям… (М. Ю. Лермонтов)

Пейзажная лирика в русской литературе XIX века – уникальное, не имеющее себе равных в мировой поэзии явление. Времена года и суток, поля, леса, водопады и горы в стихах Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Языкова, Тютчева, Фета, Полонского, Некрасова – это не только пластичные живописные картины, дающие осязаемый зрительно-слуховой образ, это еще и обязательно панорама тончайших движений человеческой души, глубокий анализ нравственно-психологического состояния личности, её переживаний, раздумий, анализ вечных проблем жизни человеческого духа.

Бывает такое время, такое состояние, когда даже люди ранее не соприкасавшиеся с поэзией, с искусством испытывают неодолимую потребность говорить стихами. Язык поэзии – это язык любви. Поэты XIX века сказали нам на этом языке немало благородных и глубоких истин. Весь богатейший спектр человеческих чувствований, особенно тонких и сильных в возвышенные моменты, раскрывается перед читателем в их стихах:

Когда я был любим – в восторгах, в наслажденье, Как сон пленительный, вся жизнь моя текла. Но я тобой забыт, – где счастья привиденье! Ах! Счастием моим любовь твоя была! Когда я был любим – тобою вдохновенный Я пел, моя душа хвалой твоей жила; Но я тобой забыт – погиб мой дар мгновенный! Ах! Гением моим любовь твоя была! Когда я был любим – дары благодеянья В обитель нищеты рука моя несла; Но я тобой забыт – нет в сердце состраданья! Ах! Благостью моей любовь твоя была! (В. А. Жуковский)

Любовная лирика по понятным причинам особенно популярна у современного читателя и будет необходима людям всегда.

Отечественная война 1812 г. пробудила общественное самосознание, возникло движение декабристов. В творчестве большинства поэтов той эпохи отразились вольнолюбивые идеи. Многие из них были среди самых передовых, прогрессивных людей своего времени. Поэзия выступала против бесчеловечности крепостного права, против жестокости и произвола самодержавия за высокие идеалы свободы, за уважение к человеческому достоинству. Не случайно между членами декабристских обществ оказалось много литературно одарённых людей. Есть глубокая связь между жизненной позицией человека, его идеалами, его деятельностью и потребностью сказать людям о своих целях и ожиданиях. Декабристское движение выдвинуло яркие поэтические имена К.Ф. Рылеева, А.И. Одоевского, В.К. Кюхельбекера и др.

Вольнолюбивая поэзия отличается особенной силой убеждённости, накалом чувств, это страстная призывная речь, обращенная к современникам и потомкам:

Известно мне: погибель ждёт Того, кто первый восстаёт На утеснителей народа, — Судьба меня уж обрекла, Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода? Погибну я за край родной, — Я это чувствую, я знаю… И радостно, отец святой, Свой жребий я благословляю! (К. Ф. Рылеев)

Круг проблем социального, этического, эстетического характера, исследованный в русской лирике, очень широк. Далеко не последнее место среди них принадлежит так называемым «вечным вопросам» бытия: жизни и смерти, памяти и забвения, верности и измены и т. п. Философичность русской поэзии – её важнейшая особенность и достоинство.

2

Поэзия – немного таинственный мир. Ощущения, которые возникают при знакомстве с ним, всегда достаточно сложны. Он не торопится раскрывать свои загадки. Поэтому бывает обидно, когда читатель-верхогляд, бестрепетно отделив вольнолюбивые стихи от пейзажных, а элегии от баллад, считает, что знакомство с поэзией уже закончено, что возвращаться к прочитанному незачем. Поэзия, как жизнь, едина и целостна, и подобные операции (уж если без них не обойтись) должны иметь – это надо хорошо понять – только предварительный характер. Каждое стихотворение – сгусток поэтической мысли и чувства, оно возникает как результат вдохновения. Поэтому прежде всего важно проникнуться к нему глубоким уважением, бережно и терпеливо обращаться с ним.

Не менее важно научиться отличать подлинные шедевры слова от ремесленных поделок. Воспитывать художественный вкус можно только на прекрасном. В этой книге – стихотворения, отобранные самым строгим, беспристрастным судьей – временем, и они помогут в этом деле. Они дадут, среди прочего, возможность понять, что глубокая, важная, нужная мысль, острое, яркое, сильное чувство сами по себе ещё не создают поэзии. Нужен талант, нужно ещё поэтическое мастерство. Мера таланта в поэзии во многом определяется способностью поэта найти форму, единственно возможную и должную для данного содержания и воплощающую особенности именно его художественного дарования. И М.Ю. Лермонтов, и Ф.И. Тютчев, и А.В. Кольцов откликнулись на гибель Пушкина. В стихотворениях «Смерть поэта», «29 января 1837 года» и «Лес» они выразили свою глубокую скорбь, боль, негодование. Но при всей общности – как непохожи эти произведения!

Ни в коем случае, однако, не следует их размещать по шкале: лучше – хуже. В каждом есть своя позиция, своя сила, своя страсть. Первая примета истинной поэзии – присутствие в каждой строчке неповторимости, самобытности автора. Поэтому одним из эффективных путей постижения поэзии является знакомство с особенностями творческой индивидуальности поэта, обстоятельствами его жизни, своеобразием взглядов на задачи творчества, с оригинальностью художественной манеры.

Другой путь «освоения» поэзии – знание закономерностей развития художественного слова в каждой конкретной стране и на каждом определённом временном отрезке, изучение особенностей стихосложения и системы языковых изобразительных и выразительных средств.

Любить поэзию – значит всегда учиться поэзии. Для глубокого понимания поэтического слова полезно хорошо разбираться в жанровых признаках того или иного произведения: одно и то же слово звучит по-разному в элегии и басне, в балладе и эпиграмме, в послании и песне. В то же время, читая стихотворные строки, созданные мастерами в любом жанре, нельзя не обратить внимания на некоторые общие особенности поэтического слова. На первый взгляд, слова, прозвучавшие в стихотворениях, те же самые, что употребляются каждодневно в обыденной речи. Но только на первый взгляд: нужно присмотреться и прислушаться. Они те же и не те.

Белеет парус одинокой В тумане моря голубом… Что ищет он в стране далёкой? Что кинул он в краю родном? Играют волны – ветер свищет, И мачта гнется и скрипит… Увы! Он счастия не ищет И не от счастия бежит! Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой… А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой!

Картина, нарисованная Лермонтовым, настолько впечатляет, что, кажется, стоит только закрыть глаза и всё это можно увидеть и услышать. И когда человек, не видевший прежде моря, оказывается на его берегу и замечает вдали лодку под парусом, в памяти непременно всплывают бессмертные строки. Теперь читатель уже со знанием дела оценивает живописное мастерство Лермонтова: конкретным живым смыслом наполняются для него замечательные словесные находки: «в тумане моря голубом», «струя светлей лазури» и т. п.

Однако, отдавая должное изобразительному таланту поэта, восхищаясь точностью, яркостью, пластичностью нарисованной им картины, нетрудно понять и почувствовать, что Лермонтов дал в своем стихотворении гораздо больше, чем зарисовку пейзажа.

Слово в поэзии метафорично. Оно употребляется в переносных значениях и обнаруживает в контексте свой потайной, скрытый смысл. Трагическим содержанием наполняется эпитет «одинокий», когда осознаётся то значение символа «парус», какое он имел для Лермонтова и его современников. В пору последекабристской жизни в России лермонтовский «Парус» олицетворял страдание и тоску, неудовлетворенность и протест, ожидание и надежду. Он говорил о сомнениях и поисках. Во всем этом отразилось душевное состояние целого поколения. Конечно, неслучайно через десять лет герой своего времени Печорин скажет: «Я, как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…»

Под пером гения двенадцатистрочное стихотворение выразило эпоху. Но рождённый конкретными историческими обстоятельствами лермонтовский «Парус» приобрёл затем, как и всякое подлинно художественное произведение, также и общечеловеческое звучание. В нём слышится и вечная тоска по идеалу, и призыв к действию, и осознание невозможности действовать, и многое другое, что постепенно обнаруживается и обнаруживается с годами. Здесь открывается еще одно свойство поэтического слова: его способность концентрировать в малом – огромное, сжимать, спрессовывать в поэтическом атоме картину мироздания.

Каждому, кто любит поэзию и стремится проникнуть в её тайны, стоит понять сказанное одним из выдающихся мастеров и теоретиков русского стиха В.Я. Брюсовым: «В поэзии слово – цель; в прозе (художественной) слово – средство. Материал поэзии – слова, создающие образы и выражающие мысли; материал прозы (художественной) – образы и мысли, выраженные словами». Стихотворение Лермонтова «Парус» и отрывок из его романа «Герой нашего времени» хорошо иллюстрируют эту мысль.

Путь в глубины поэтического слова, внутрь метафоры, начинается с конкретного зрительного, слухового, любого другого чувственного образа, возникающего в читательском сознании при первом непосредственном знакомстве с поэтическим текстом. Забота о полноте, яркости, глубине этого первоначального образа – гарантия успеха.

Как этого добиться? Внимание, чуткость, воображение!

Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее! поле, Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружных гор.

Кроме красок, которые щедро предоставляют поэту эпитеты, кроме сравнений, метафор и множества других изобразительных и выразительных средств языка, в распоряжении художника – аллитерации и ассонансы, специально рассчитанные на слух читателя.

«Роняет лес багряный свой убор…» Глаз радуется великолепию осенних красок. Слух улавливает чуть слышный звук – хрустят под ногой тронутые первым морозом скошенные былинки на увянувшем поле. Этот звук воссоздается тончайшей аллитерацией «с-р-з» в словах «сребрит мороз». Не всем и в особенности начинающим любителям поэзии дано всё это увидеть и услышать. Но тем-то еще и ценен, интересен мир поэзии, что предоставляет безграничные возможности для интеллектуального, эмоционального и эстетического развития и совершенствования личности.

«Чем отличаются стихи от прозы?» – вопрос, вызывающий иногда известные затруднения. Случается, отвечают: «В прозе нет рифмы, а в стихах она есть».

Рифма, в начале XIX века её иногда называли еще «краесогласием», безусловно играет важнейшую роль в поэзии. Повторение одинаковых или похожих звуков в стихе имеет не только музыкальное значение. Недаром же поэты стремятся рифмовать самые важные для них слова. Хорошая рифма облагораживает стих, придает ему оригинальность. В рифме бывает видна творческая индивидуальность поэта. Друг Пушкина поэт В.К. Кюхельбекер признавался: «…рифма очень часто внушала мне новые неожиданные мысли, такие, которые бы мне никоим образом не пришли бы на ум, если бы я писал прозою; да, мера и рифма вдобавок учат кратко и сильно выражать мысль, выражать её молниею: у наших великих писателей в прозе эта же мысль расползается по целым страницам».

В стиховедении рифме отведено почетное место. О ней написаны книги и трактаты. Установлено, что по ударению рифмы делятся на мужские (когда ударение падает на последний от конца слог строки: «голубом – родном»), женские (когда под ударением находится второй от конца строки слог: «одинокой – далёкой») и дактилические («странники – изгнанники», здесь ударение находится на третьем слоге от конца строки).

«Ну, женские и мужеские слоги! – шутливо командовал Пушкин своим рифмам. – Слушай! Равняйся… и по три в ряд в октаву заезжай!»

Однако самые обширные знания в стиховедении, самое виртуозное владение рифмой и другими поэтическими средствами и приемами не в состоянии сделать человека истинным поэтом. Пятнадцатилетний Пушкин совершенно справедливо утверждал: «Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет и, перьями скрыпя, чернила не жалеет».

Несмотря на всю важность, всё значение рифмы, не в ней отличие стихотворной речи от прозаической. Хотя бы потому, что бывают белые стихи, т. е. стихи без рифмы. Таково, например, известное стихотворение Пушкина «Вновь я посетил…». Стихи отличаются от прозы особенной ритмической организацией. Этот ответ не означает, что в художественной прозе нет ритма. Он есть. Но в прозе ритм однопланов, однозвучен. А в стихах ритм создается чередованием ударных и безударных гласных звуков; ритмично чередование количества слогов в строках, ритмична по своей природе рифма и т. п. Специалисты-стиховеды утверждают, что в стихе на разных уровнях – звуковом, синтаксическом, строфическом и т. д. – насчитывается более десяти различных ритмов. Их сложное перекрещивание-переплетение создает ритмический музыкальный рисунок стихотворения.

Итак, есть много средств, с помощью которых из простого слова возникает слово художественное, поэтическое, несущее иной смысл, иное качество и имеющее иную функцию. Цель этого слова – пробуждать в человеке ум и душу, «воспитывать совесть и ясность ума» (А.П. Чехов).

В.Г. Белинский считал, что «Поэзия есть выражение жизни или, лучше сказать, сама жизнь. Мало этого: в поэзии жизнь более является жизнью, нежели в самой действительности».

3

История русской словесности полна парадоксов. Нет ничего удивительного в том, что одно и тоже произведение прочитывается по-разному не только в разные времена, но и разными людьми, живущими в одну эпоху. В конце концов, свободно созданное произведение и восприниматься может независимо даже от того, что собирался сказать в нём автор.

Однако любая попытка установить обязательные рекомендации к толкованию текста, как правило, приводит к искажениям, подчас совершенно изменяющим смысл прочитанного произведения искусства. И неважно, установлены ли эти рекомендации самими читателями, предписаны ли учебными программами или навязаны историко-философскими концепциями общественного устройства.

История русской литературы сложилась так, что сегодня кажется, будто все лимиты, предназначенные, на первый взгляд, поэтическому слову всего XIX века, достались стихотворцам только начала века – А. Пушкину, М. Лермонтову, поэтам плеяды – Е. Баратынскому, П. Вяземскому, Д. Давыдову, Н. Языкову и другим их современникам. Действительно, взгляните на последующие поколения их потомков – А. Герцен, И. Гончаров, И. Тургенев, М. Салтыков-Щедрин, Ф. Достоевский, Л. Толстой, А. Чехов. В тени их многотомных сочинений подчас и не разглядеть поэтов-современников. Во всяком случае в школьных учебных материалах имена К. Случевского, А. Апухтина, А. Плещеева попадаются как исключение.

В советское время, когда послепушкинская эпоха квалифицировалась как второй этап в развитии русского освободительного движения, был произведен соответствующий отбор произведений для школы и вуза и осуществлена радикальная их переоценка. Цель была предельно ясна. Истоки революции 1917 г. и советской системы отыскивались задолго до их появления, и тем доказывалось, что начиная от декабристов, смысл русского общественного движения был в подготовке к ним. Использовалась нехитрая методика. Полностью изымались имена поэтов, далёких от революционных настроений, у остальных рекомендовались главным образом произведения, готовые помочь воспитанию будущих «освободителей» России. Надо ли упоминать, что значительный массив стихотворений, связанных с религиозной тематикой, исчез совершенно? Дело доходило до анекдотов. Десятилетие семнадцатого года приветствовали, ссылаясь на пушкинский дар пророчества, строкой: «Октябрь уж наступил». Главным героем «Капитанской дочки», не обращая внимания на название произведения и эпиграф к нему, был утвержден Емельян Пугачёв.

В XX веке заражённые тоталитаризмом советские литературные чиновники осмелились изымать из русской культурной жизни Достоевского и Лескова. Уже в XXI веке некто иной, как сам министр культуры, выступил по всероссийскому телевидению с обстоятельной передачей, направленность и цель которой не вызывали никаких сомнений: «Русская литература умерла» – так назывался этот шедевр эстетической мысли.

В то время как человеческая душа всё острее испытывает потребность в красоте, добре и справедливости, как красота окружающего мира исчезает из поля зрения современного человека, такие богатейшие источники прекрасного, как русская поэзия, находятся под угрозой полного исчезновения.

Звучат ли сегодня в школах и вузах имена Я.П. Полонского, А.Н. Майкова, Л.Н. Трефолева, С.Д. Дрожжина, И.З. Сурикова и десятков других, составивших в своё время гордость русской поэзии? Не пришло ли время восстановить русскую словесность в возможно полном объёме, чтобы помочь читателю успешно противостоять жадности, дикости, бескультурью?

Совершенно неважно, кем и когда создано произведение искусства. Если оно служит высоким и благородным целям, оно должно быть известно читателю. Д. Самойлов прав:

Пусть нас увидят без возни, Без козней, розни и надсады. Тогда и скажется: «Они Из поздней пушкинской плеяды». Я нас возвысить не хочу. Мы – послушники ясновидца. Пока в России Пушкин длится, Метелям не задуть свечу.

Пришло время представить читателю русскую поэзию без целенаправленного отбора «нужных» произведений и тенденциозных купюр! Всё созданное русской поэзией принадлежит всем людям для удовлетворения личных потребностей каждого из них.

Часть I

Поэты-радищевцы

В 1801 г., после возвращения А.Н. Радищева из ссылки, вокруг него сложился кружок молодых единомышленников – «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств» – И.П. Пнин, В.В. Попугаев, И.М. Борн, А.Х. Востоков и др. В историю литературы они вошли под именем поэтов-радищевцев. У них был свой журнал «Северный вестник» и альманах «Свиток муз». В разное время с «Вольным обществом…» сотрудничали Н.И. Гнедич, К.Н. Батюшков и другие литераторы.

Мировоззрение и деятельность поэтов-радищевцев носили просветительский характер. Они были убежденными последователями и наследниками как французского, так и русского Просвещения XVIII века. Члены «Вольного общества…» ратовали за уважение к человеческой личности, за строгое соблюдение законов, за справедливый суд. Гражданин, по их убеждению, имел право свободно мыслить и безбоязненно утверждать Истину и Добродетель.

В своей творческой деятельности поэты-радищевцы были привержены к традициям классицизма. Их излюбленными поэтическими жанрами стали ода, послание, эпиграмма. Поэты-радищевцы успешно работали и в публицистике. Следуя за автором «Путешествия из Петербурга в Москву», его ученики и последователи оказались более умеренными и осторожными, уповая не столько на революционные выступления народов, сколько на мирные преобразования. Одной из причин этого могла быть обстановка, сложившаяся в России в самом начале XIX века и охарактеризованная А.С. Пушкиным как «днейАлександровых прекрасное начало».

Но к 1807 г. даже умеренный демократизм «Вольного общества…» стал привлекать к себе недоброжелательное внимание, и вскоре оно прекратило свое существование.

Сделанное поэтами-радищевцами должно быть оценено как интересный и значительный этап в развитии русской гражданской поэзии.

«Вольное общество…» возродилось в 1816 г. и просуществовало до 1825 г. Однако с тем обществом, что действовало в начале века, его объединяло только название.

И.П. Пнин (1773–1805)

Немало горя пережил Иван Петрович Пнин из-за своего происхождения. Он был незаконорождечным сыном фельдмаршала Н.В. Репнина. Видимо, по настоянию отца он пытался сделать военную карьеру, но в 1797 г. оставил государственную службу. Он вернулся к ней, уже на гражданском поприще, после смерти Павла I в 1801 г. Огромное влияние на него оказала личность и деятельность А.Н. Радищева, с которым он успел познакомиться незадолго до его смерти.

Уважение и авторитет, которыми пользовался И.П. Пнин среди членов «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», сделали его президентом этого общества.

Стихи Пнина написаны в том же классицистическом духе, что и произведения его соратников по «Вольному обществу…». Его основным публицистическим сочинением был «Опыт о просвещении относительно к России». О характере и направленности этого труда свидетельствует тот факт, что не распроданная часть тиража «Опыта…» была конфискована, а второе издание запрещено.

Ранняя смерть помешала реализоваться разносторонним дарованиям этого незаурядного человека.

[На смерть А.Н. Радищева]

Итак, Радищева не стало! Мой друг, уже во гробе он! То сердце, что добром дышало, Постиг ничтожества закон; Уста, что истину вещали, Увы! навеки замолчали. И пламенник ума погас; Сей друг людей, сей друг природы, Кто к счастью вёл путём свободы, Навек, навек оставил нас! Оставил и прешел к покою. Благословим его мы прах! Кто столько жертвовал собою Не для своих, но общих благ, Кто был отечеству сын верный, Был гражданин, отец примерный И смело правду говорил, Кто ни пред кем не изгибался, До гроба лестию гнушался, — Я чаю, тот – довольно жил.

Сентябрь 1802

ЧЕЛОВЕК

[В отрывках]

Зерцало Истины превечной, Бытии всех зримых обща мать, Щедрот источник бесконечный, В ком счастье мы должны искать, Природа! Озари собою Рассудок мой, покрытый мглою, И в недро таинств путь открой. Премудростью твоей внушенный, Без страха, ум мой просвещенный Пойдет вслед истине святой. О Истина! Мой дух живится, Паря в селения твои; За чувством чувство вновь родится, Пылают мысли все мои. Ты в сердце мужество вливаешь, Унылость, робость прогоняешь, С ума свергаешь груз оков. Уже твой чистый взор встречаю, Другую душу получаю И человека петь готов. Природы лучшее созданье, К тебе мой обращаю стих! К тебе стремлю моё вниманье, Ты краше всех существ других. Что я с тобою ни равняю, Твои дары лишь отличаю И удивляюся тебе. Едва ты только в мир явился, И мир мгновенно покорился, Приняв тебя царем себе. Ты царь земли – ты царь вселенной, Хотя ничто в сравненьи с ней. Хотя ты прах один возженный, Но мыслию велик своей! Предпримешь что – вселенна внемлет, Творишь – всё действие приемлет, Ни в чём ни видишь ты препон. Природою распоряжаешь, Всем властно в ней повелеваешь И пишешь ей самой закон. <…> Какой ум слабый, униженный Тебе дать имя ЧЕРВЯ смел? То раб несчастный, заключенный, Который чувствий не имел: В оковах тяжких пресмыкаясь И с червем подлинно равняясь, Давимый сильною рукой, Сначала в горести признался, Потом в сих мыслях век остался: Что ЧЕЛОВЕК ЛИШЬ ЧЕРВЬ ЗЕМНОЙ Прочь, мысль презренная! Ты сродна Душам преподлых лишь рабов, У коих век мысль благородна Не озаряла мрак умов. Когда невольник рассуждает? Он заблужденья лишь сплетает, Не знав природы никогда. И только то ему священно, К чему насильством принужденно Бывает движим он всегда. В каком пространстве зрю ужасном РАБА от ЧЕЛОВЕКА я? Один – как солнце в небе ясном. Другой – так мрачен, как земля. Один есть всё, другой ничтожность. Когда б познал свою раб должность, Спросил природу, рассмотрел: Кто бедствий всех его виною? — Тогда бы тою же рукою Сорвал он цепи, что надел. <…> Скажи мне наконец: какою Ты силой свыше вдохновен, Что всё с премудростью такою Творить ты в мире научен? Скажи!.. Но ты в ответ вещаешь, Что ты существ не обретаешь, С небес которые б сошли, Тебя о нуждах известили, Тебя бы должностям учили И в совершенство привели. Ужель ты сам всех дел виною, О человек! Что в мире зрю? Снискавши мудрость сам собою Чрез ТРУД и ОПЫТНОСТЬ свою, Прешел препятствий ты пучину, Улучшил ты свою судьбину, Природной бедности помог, Суровость превратил в доброту, Влиял в сердца любовь, щедроту, — Ты на земле, что в небе Бог!

1804

В.В. Попугаев (1778/79—1816)

Деятельность Василия Васильевича Попугаева была разнообразной и интенсивной. Он писал художественную прозу (повесть «Аптекарский остров, или Бедствия любви», 1800), стихи (сборник «Минуты муз», 1801), публицистические трактаты (очерк «Негр», 1801; «О благоденствии народных обществ», 1807). Только без малого через сто пятьдесят лет был опубликован его труд «О рабстве и его начале и следствиях в России».

Активно участвовал Попугаев и в общественной деятельности, в течение многих лет работая в «Комиссии по составлению законов». Однако его радикализм и-последовательность в отстаивании своих убеждений сослужили ему плохую службу. Основатель и активный участник «Вольного общества…», он к 1811 г. был вытеснен из него сторонниками более умеренных взглядов, а через год уволен и из «Комиссии…». «Дней Александровых прекрасное начало» давно закончилось.

СЧАСТЬЕ

Счастлив, кто злато презирает, Смеётся пышности, честям, Богатств огромных избегает, Не ходит знатных по домам! Кто горды ласки сибаритов Презреньем позлащенных чтёт И из наружно скромных видов Сердца змеины узнаёт. В угодность знатну господину Кто ставит в стыд себе ласкать, Из уваженья к роду, чину Несчастных в бедства повергать. Но в тихом круге обитает Семейства, милых и родных, И боле счастия не знает, Как быть в объятиях драгих. Высокость нас не защищает, Богатства Крезовы от бед, И царь на троне унывает, И бедный счастливо живет.

1801

ВОЗЗВАНИЕ К ДРУЖБЕ

Дружба! Дар небес бесценный, Сладкий нектар жизни сей, Гений мира всей вселенной, Божество души моей! Низлети с кругов эфирных, Ниспади на круг земной, — Да услышим глас в зефирных Тихих веяньях мы твой. В жилах наших огнь прольётся, Сердце смертно оживит, Страшной брани огнь уймется, Агнца с волком примирит; Гордость – изверг утесненья — Истребится пред тобой, В все живущие творенья Водворится мир, покой. Раб не будет пресмыкаться Пред владыкою своим, Тяжки цепи истребятся, Зло рассеется, как дым. Крез услышит бедных стоны, Будет сирому внимать И несчетны миллионы К их лишь благу собирать. Процветёт страна счастлива Мест Аркадии златой, Лавр зелёный и олива Соплетут союз с собой. Дружба! Дар небес бесценный, Утешитель жизни сей! Ниспустись на мир сей бренный, Дай покой вселенной всей.

1801

ЭПИГРАММА

Сто душ имеешь ты, поверю, за собой; Да это и когда я мнил опровергать?! Назвав тебя БЕДНЯК, – хотел лишь я сказать, Что нет в тебе одной.

1801

И.М. Борн (1778–1851)

Литературная деятельность Ивана Мартыновича Борна была непродолжительной, и его литературное наследие невелико. В прозе это «Эскиз рассуждения об успехах просвещения», в поэзии несколько стихотворений, в разное время напечатанных в альманахе «Свиток муз».

Одно из основных его произведений – «На смерть Радищева. К О[бществу] л[юбителей] и[зящного]». Обращение в стихах прерывается в нём рассуждениями в прозе.

В дальнейшем И.М. Борн издал книгу «Краткое руководство к российской словесности» (1807), после чего занятия литературой прекратил, поступил на государственную службу, а в конце жизни, уже будучи в отставке, «провёл старость свою привольно в путешествиях по разным странам Европы».

НА СМЕРТЬ РАДИЩЕВА К О[бществу] л[юбителей] и[зящного]»

(В отрывках)

<…>

Друзья! Посвятим слезу сердечную памяти Радищева. Он любил истину и добродетель. Пламенное его человеколюбие жаждало озарить всех своих собратий сим немерцающим лучом вечности; жаждало видеть мудрость, воссевшую на троне всемирном. Он зрел лишь слабость и невежество, обман под личиною святости – и сошёл во гроб. Он родился быть просветителем, жил в утеснении – и сошёл во гроб. В сердцах благодарных патриотов да сооружится ему памятник, достойный его!

<…>

Ты в сферах неизвестных скрылся От бренных глаз земных; Но смерти нет! Ты там явился В кругу существ иных. Другие чувства, ум и воля Там исполняют дух: Стократ блаженнее днесь доля Твоя, бессмертный дух!

Сентябрь 1802

ОДА К ИСТИНЕ

Богиня моя! Ты в рощах священных, Где редко странник с тобою беседует, Приемлешь жертву восторгов чистую От чуждого низких страстей. О вы, радости, там неизвестные, Где вечная борьба мятежных желаний Мелкие души без цели свергает В алчну бездну ничтожества. Вы спутницы того, кто умеет, Уединяясь, собой наслаждаться; Вы вливаете в душу счастливого Вдохновенья огнь сладчайший. Оком быстрейшим им измеряется Бездна, полная миров неисчётных; В тайных жилищах творящей природы Он видит законы её. Сколько искусство могло подражать ей В твореньях великих исследует он; Всё, что изящно, – рождает благое, Всякое зло – горесть, беду. Будучи сыном отечества славы, Усердием дышит о благе его; Премудрость законов благословляет, Злых тиранов в сердцах клянёт. Богиня моя! святая истина! Тебе фимиам сердечныя жертвы Приносит чуждый корыстной надежды Страха, сына невежества.

1803

А.Х. Востоков (1781–1864)

Филологи знают Александра Христофоровича Востокова как автора научных трудов: «Опыт о русском стихосложении» (1812), «Рассуждение о славянском языке» (1820), «Описание русских и славянских рукописей Румянцевского музея» (1842), две «Русские грамматики», издание «Остромирова Евангелия» и др.

Менее известно, что в молодости Востоков был деятельным членом «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», писал стихи и даже издал целую их книгу: «Опыты лирические и другие мелкие сочинения в стихах» (1805–1806). Критика с одобрением отозвалась об этом сборнике, назвав его «приятным подарком российской словесности». Менее популярны были повести в стихах «Светлана и Мстислав», «Певислад и Зора». В 20-е годы внимание привлекли переводы Востоковым арабских народных песен.

Будучи знатоком теории русского стиха и оставаясь в пределах классицистической поэтики, Востоков выделялся среди поэтов-радищевцев благодаря разнообразию ритмического рисунка своих стихотворений, богатству форм и приёмов стихосложения (белый и вольный стих, изощрённость фоники и т. д.).

ОДА ДОСТОЙНЫМ

Дщерь Всевышнего, чистая Истина! Ты, которая страстью не связана. Будь днесь музой поэту нельстивому И Достойным хвалу воспой! Дети счастия, саном украшены! Если вы под сияющей внешностью Сокрываете слабую, низкую Душу, – свой отвратите слух. К лаврам чистым и вечно невянущим Я, готовя чело горделивое, Только Истину чту поклонением; А пред вами ль мне падать ниц? Нет, – кто, видев, как страждет отечество, Жаркой в сердце не чувствовал ревности И в виновном остался бездействии, — Тот не стоит моих похвал. Но кто жертвует жизнью, имением, Чтоб избавить сограждан от бедствия И доставить им участь счастливую, — Пой, святая, тому свой гимн! <…> Но кто к славе бессмертной чувствителен, Тот потщится, о Граждане, выполнить Долг священный законов блюстителя, И примет хвалу веков. И такому-то, муза божественна, О, такому лишь слово хваления, В важном тоне, из уст благопеснивых, Рцы языком правдивым ты!

12 марта 1801

К СТРОИТЕЛЯМ ХРАМА ПОЗНАНИЙ

Вы, коих дивный ум, художнически руки Полезным на земли посвящены трудам, Чтоб оный созидать великолепный храм, Который начали отцы, достроят внуки! До половины днесь уже воздвигнут он: Обширен, и богат, и светл со всех сторон; И вы взираете весёлыми очами На то, что удалось к концу вам привести. Основа твёрдая положена под вами, Вершину здания осталося взнести. О, сколь счастливы те, которы довершенный И приукрашенный святить сей будут храм! И мы, живущи днесь, и мы стократ блаженны, Что столько удалось столпов поставить нам В два века, столько в нём переработать камней, Всему удобную, простую форму дать: О, наши статуи украсят храм познаний, Потомки будут нам честь должну отдавать! Как придут жертвовать в нём истине нетленной И из источников науки нектар пить, Рекут они об нас: «Се предки незабвенны, Которы тщились сей храм соорудить; Се Галилей, Невтон, Лавуазье, Гальвани, Франклин, Лафатер, Кант – бессмертные умы, Без коих не было б священных здесь собраний, Без коих долго бы ещё трудились мы». Итак, строители, в труде не унывайте Для человечества! – Уже награды Вам Довольно в вас самих, но большей уповайте; Готовьтесь к звёздным вы бессмертия венцам!

1802–1803

И.А. Крылов (1769–1844)

Иван Андреевич Крылов родился в семье армейского офицера в Москве. Ему не исполнилось еще и десяти лет, когда умер отец, оставивший семью без средств к существованию. Мальчик был вынужден поступить на службу в Казённую палату.

Литературные интересы Крылова проявились рано. В двадцатилетнем возрасте он уже издавал сатирический журнал «Почта духов». Его первая пьеса – «Кофейница» – была написана пятью годами раньше. Драматургии Крылов отдал много времени и сил. Пьесы «Модная лавка» и «Урок дочкам» (1807) пользовались большой известностью. Пробовал Крылов свои силы и в прозе (повесть «Каиб», 1792). Однако истинное призвание он нашёл в другой области литературы.

Основным поэтическим жанром Крылова становится басня. Когда его спросили, отчего он предпочёл басни другим жанрам, последовал ответ: «Этот род понятен каждому: его читают и слуги, и дети».

В образах животных и вещей у Крылова без труда угадываются характерные типы людей и отношения между ними. В маленьких стихотворениях баснописец сумел создавать законченные ситуации и характеры. Подчеркнутая условность жанра не мешала поэту откликаться на актуальные проблемы и события своего времени: отношения помещиков и крестьян («Листы и Корни» и др.), Отечественная война 1812 г. («Волк на псарне» и др.).

Важнейшей чертой басен Крылова была их народность, что единодушно признавали его главной заслугой представители самых различных литературных школ и течений. Н.В. Гоголь утверждал, что «звери у него мыслят и поступают слишком по-русски… всюду у него Русь и пахнет Русью». Это обстоятельство и позволило Крылову занять достойное место в богатой мировой басенной традиции. Обращаясь к сюжетам и мотивам Эзопа, Лафонтена, Лессинга и других мастеров басенного жанра, он умел неизменно сохранять неповторимость своей творческой индивидуальности. Не менее важным и значительным достоинством крыловских басен является заключённая в них сила обобщения. Не случайно многие выражения по сей день бытуют в языке как пословицы и поговорки: «А Васька слушает да ест», «Ай, Моська, знать она сильна, что лает на слона», «У сильного всегда бессильный виноват», «А Ларчик просто открывался», «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку», «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь», «Слона-то я и не приметил», «Недаром говорится, что дело мастера боится» и многие, многие др.

Басни Крылова несут в себе сильный нравственный и эмоциональный заряд, который ещё усиливается благодаря их разговорной интонации и предельно простому языку.

Басня – это, как правило, сатирический жанр. У Крылова обнаруживается широкий круг общественно-политических ситуаций и типов, против которых обращена его сатира: «Лев на ловле», «Рыбья пляска», «Слон на воеводстве» и др. Но излюбленным объектом осмеяния стали у него общечеловеческие пороки («Лжец», «Стрекоза и Муравей», «Демьянова уха», «Слон и Моська», «Ворона и Лисица» и др.).

Успех басен Крылова хорошо объяснил В.Г. Белинский: «Всякий человек, выражающий в искусстве жизнь народа… всякий такой человек есть явление великое, потому что он своею жизнью выражает жизнь миллионов. Крылов принадлежит к числу таких людей. Он баснописец, – но это еще не важно; он поэт, но и это еще не дает патента на великость: он баснописец и поэт народный – вот в чём его великость… В этом же самом заключается и причина того, что все другие баснописцы, пользовавшиеся не меньшею Крылова известностью, теперь забыты, а некоторые даже пережили свою славу. Слава же Крылова всё будет расти и пышнее расцветать до тех пор, пока не умолкнет звучный и богатый язык в устах великого и могучего народа русского».

Справедливость этой оценки и сегодня очевидна.

ВОРОНА И ЛИСИЦА

Уж сколько раз твердили миру, Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок, И в сердце льстец всегда отыщет уголок. Вороне где-то Бог послал кусочек сыру; На ель ворона взгромоздясь, Позавтракать было совсем уж собралась, Да позадумалась, а сыр во рту держала. На ту беду лиса близёхонько бежала; Вдруг сырный дух лису остановил: Лисица видит сыр, – Лисицу сыр пленил. Плутовка к дереву на цыпочках подходит; Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит, И говорит так сладко, чуть дыша: «Голубушка, как хороша! Ну что за шейка, что за глазки! Рассказывать, так, право, сказки! Какие пёрушки! Какой носок! И, верно, ангельский быть должен голосок! Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица, При красоте такой и петь ты мастерица, Ведь ты б у нас была царь-птица!» Вещуньина с похвал вскружилась голова, От радости в зобу дыханье спёрло, — И на приветливы Лисицыны слова Ворона каркнула во всё воронье горло: Сыр выпал – с ним была плутовка такова.

1808

ЛАРЧИК

Случается нередко нам И труд и мудрость видеть там, Где стоит только догадаться, За дело просто взяться. К кому-то принесли от мастера Ларец. Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался; Ну, всякий ларчиком прекрасным любовался. Вот входит в комнату механики мудрец. Взглянув на ларчик, он сказал: «Ларец с секретом Так; он и без замка; А я берусь открыть; да, да, уверен в этом; Не смейтесь так исподтишка! Я отыщу секрет и ларчик Вам открою: В механике и я чего-нибудь да стою». Вот за Ларец принялся он: Вертит его со всех сторон И голову свою ломает; То гвоздик, то другой, то скобку пожимает. Тут, глядя на него, иной Качает головой; Те шепчутся, а те смеются меж собой, В ушах лишь только отдается: «Не тут, не так, не там!» Механик пуш, е рвется. Потел, потел; но наконец устал, От Ларчика отстал И, как открыть его, никак не догадался: А Ларчик просто открывался.

1808

ВОЛК И ЯГНЕНОК

У сильного всегда бессильный виноват: Тому в Истории мы тьму примеров слышим. Но мы Истории не пишем; Но вот о том как в баснях говорят. Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться; И надобно ж беде случиться, Что около тех мест голодный рыскал Волк. Ягненка видит он, на добычу стремится; Но, делу дать хотя законный вид и толк, Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом Здесь чистое мутить питье Мое С песком и с илом? За дерзость такову Я голову с тебя сорву». «Когда светлейший Волк позволит, Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью От Светлости его шагов я на сто пью; И гневаться напрасно он изволит: Питья мутить ему никак я не могу», — «Поэтому я лгу! Негодный! Слыхана ль такая дерзость в свете! Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете Мне здесь же как-то нагрубил; Я этого, приятель, не забыл!» — «Помилуй, мне еще и от роду нет году», — Ягненок говорит. «Так это был твой брат». — «Нет братьев у меня». – «Так это кум иль сват, И, словом, кто-нибудь из вашего же роду. Вы сами, ваши псы и ваши пастухи, Вы все мне зла хотите, И если можете, то мне всегда вредите; Но я с тобой за их разведаюсь грехи». — «Ах, я чем виноват?» — «Молчи! Устал я слушать. Досуг мне разбирать вины твои, щенок! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

1808

СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ

Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела; Оглянуться не успела, Как зима катит в глаза. Помертвело чисто поле; Нет уж дней тех светлых боле, Как под каждым ей листком Был готов и стол, и дом. Всё прошло: с зимой холодной Нужда, голод настает; Стрекоза уж не поёт: И кому же в ум пойдет На желудок петь голодный! Злой тоской удручена, К Муравью ползет она: «Не оставь меня, кум милой! Дай ты мне собраться с силой И до вешних только дней Прокорми и обогрей!» — «Кумушка, мне странно это: Да работала ль ты в лето?» Говорит ей Муравей. «До того ль, голубчик, было? В мягких муравах у нас Песни, резвость всякий час, Так, что голову вскружило». — «А, так ты…» – «Я без души Лето целое всё пела». — «Ты всё пела? Это дело: Так поди же попляши!».

1808

СЛОН И МОСЬКА

По улицам Слона водили, Как видно, напоказ. Известно, что Слоны в диковинку у нас, Так за Слоном толпы зевак ходили. Отколе ни возьмись, навстречу Моська им. Увидевши Слона, ну на него метаться, И лаять, и визжать, и рваться; Ну так и лезет в драку с ним. «Соседка, перестань срамиться, — Ей Шавка говорит: – тебе ль с Слоном возиться ? Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет Вперед И лаю твоего совсем не примечает». — «Эх, эх! – ей Моська отвечает: — Вот то-то мне и духу придает, Что я, совсем без драки, Могу попасть в большие забияки. Пускай же говорят собаки: «Ай, Моська! Знать, она сильна, Что лает на Слона!»

1808

ЛИСИЦА И ВИНОГРАД

Голодная кума Лиса залезла в сад; В нем винограду кисти рделись. У кумушки глаза и зубы разгорелись; А кисти сочные, как яхонты, горят: Лишь то беда, висят они высоко: Отколь и как она к ним не зайдет, Хоть видит око, Да зуб неймет. Пробившись попусту час целый, Пошла и говорит с досадою: «Ну что ж! На взгляд-то он хорош, Да зелен – ягодки нет зрелой; Тотчас оскомину набьешь».

1808

ПЕТУХ И ЖЕМЧУЖНОЕ ЗЕРНО

Навозну кучу разрывая, Петух нашел Жемчужное Зерно И говорит: «Куда оно? Какая вещь. пустая! Не глупо ль, что его высоко так ценят? А я бы, право, был гораздо боле рад Зерну ячменному: оно не столь хоть видно, Да сытно». Невежи судят точно так: В чем толку не поймут, то все у них пустяк.

1809

ЛИСТЫ И КОРНИ

В прекрасный летний день, Бросая по долине тень, Листы на дереве с зефирами шептали, Хвалились густотой, зеленостью своей И вот как о себе зефирам толковали: «Не правда ли, что мы краса долины всей? Что нами дерево так пышно и кудряво, Раскидисто и величаво? Что б было в нем без нас? Ну, право, Хвалить себя мы можем без греха! Не мы ль от зноя пастуха, И странника в тени прохладной укрываем? Не мы ль красивостью своей Плясать сюда пастушек привлекаем? У нас же раннею и позднею зарей Насвистывает соловей. Да вы, зефиры, сами Почти не расстаетесь с нами». — «Примолвить можно бы спасибо тут и нам», — Им голос отвечал из-под земли смиренно. «Кто смеет говорить столь нагло и надменно! Вы кто такие там, Что дерзко так считаться с нами стали?» — Листы, по дереву шумя, залепетали. «Мы те, — Им снизу отвечали, — Которые, здесь роясь в темноте, Питаем вас. Ужель не узнаете? Мы – Корни дерева, на коем вы цвете. Красуйтесь в добрый час! Да только помните ту разницу меж нас, Что с новою весной лист новый народится; А если корень иссушится, Не станет дерева, ни вас».

1811

КВАРТЕТ

Проказница-Мартышка, Осел, Козел Да косолапый Мишка Затеяли сыграть Квартет. Достали нот, баса, альта, две скрипки И сели на лужок под липки — Пленять своим искусством свет. Ударили в смычки, дерут, а толку нет. «Стой, братцы, стой! – кричит Мартышка, — Погодите! Как музыке идти? Ведь вы не так сидите. Ты с басом, Мишенька, садись против альта, Я, прима, сяду против вторы; Тогда пойдет уж музыка не та: У нас запляшут лес и горы!» Расселись, начали Квартет; Он все-таки на лад нейдет. «Постойте ж, я сыскал секрет, — Кричит Осел: – мы, верно, уж поладим, Коль рядом сядем». Послушались Осла: уселись чинно в ряд, А все-таки Квартет нейдет на лад. Вот пуще прежнего пошли у них разборы И споры, Кому и как сидеть. Случилось Соловью на шум их прилететь. Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье «Пожалуй, – говорят: – возьми на час терпенье, Чтобы Квартет в порядок наш привесть: И ноты есть у нас, и инструменты есть; Скажи лишь, как нам сесть!» — «Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье И уши ваших понежней, — Им отвечает Соловей: — А вы, друзья, как ни садитесь, Все в музыканты не годитесь».

1811

ОСЕЛ И СОЛОВЕЙ

Осел увидел Соловья И говорит ему: «Послушай-ка, дружище! Ты, сказывают, петь великий мастерище: Хотел бы очень я Сам посудить, твое услышав пенье, Велико ль подлинно твое уменье?» Тут Соловей являть свое искусство стал: Защелкал, засвистал На тысячу ладов, тянул, переливался; То нежно он ослабевал И томной вдалеке свирелью отдавался, То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался. Внимало все тогда Любимцу и певцу Авроры. Затихли ветерки, замолкли птичек хоры, И прилегли стада. Чуть-чуть дыша, пастух им любовался И только иногда, Внимая соловью, пастушке улыбался. Скончал певец. Осёл, уставясь в землю лбом, «Изрядно, – говорит: – сказать неложно, Тебя без скуки слушать можно; А жаль, что незнаком Ты с нашим петухом: Еще б ты боле навострился, Когда бы у него немножко поучился». Услыша суд такой, мой бедный Соловей Вспорхнул – и полетел за тридевять полей. Избави Бог и нас от этаких судей.

1811

ЛЖЕЦ

Из дальних странствий возвратясь, Какой-то дворянин (а может быть, и князь), С приятелем своим пешком гуляя в поле, Расхвастался о том, где он бывал, И к былям небылиц без счету прилыгал. «Нет, – говорит, что я видал, Того уж не увижу боле. Что здесь у вас за край? То холодно, то очень жарко, То солнце спрячется, то светит слишком ярко. Вот там-то прямо рай! И вспомнишь, так душе отрада! Ни шуб, ни свеч совсем не надо: Не знаешь век, что есть ночная тень, И круглый божий год все видишь майский день. Никто там не садит, ни сеет; А если б посмотрел, что там растет и зреет! Вот в Риме, например, я видел огурец: Ах, мой творец! И по сею не вспомнюсь пору! Поверишь ли? Ну, право, был он с гору». — «Что за диковина! – приятель отвечал: — На свете чудеса рассеяны повсюду; Да не везде их всякий примечал. Мы сами вот теперь подходим к чуду, Какого ты нигде, конечно, не встречал, И я в том спорить буду. Вон, видишь ли через реку тот мост, Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост, А свойство чудное имеет: Лжец ни один у нас по нем пройти не смеет: До половины не дойдет — Провалится и в воду упадет; Но кто не лжет, Ступай по нем, пожалуй, хоть в карете». — «А какова у вас река?» — «Да не мелка. Так видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете! Хоть римский огурец велик, нет спору в том Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нём?» — «Гора хоть не гора, но, право, будет с дом». — «Поверить трудно! Однако ж, как ни чудно, А все чуден и мост, по коем мы пойдем, Что он Лжеца никак не подымает; И нынешней еще весной С него обрушились (весь город это знает) Два журналиста и портной. Бесспорно, огурец и с дом величиной Диковинка, коль это справедливо». — «Ну, не такое ещё диво; Ведь надо знать, как вещи есть: Не думай, что везде по-нашему хоромы; Что там за домы: В один двоим за нужду влезть, И то ни стать, ни сесть!» — «Пусть так, но все признаться должно, Что огурец не грех за диво счесть, В котором двум усесться можно. Однако ж мост-ат наш каков, Что Лгун не сделает на нем пяти шагов, Как тотчас в воду! Хоть римский твой и чуден огурец…» — «Послушай-ка, – тут перервал мой Лжец: — Чем на мост нам идти, поищем лучше броду».

1811

ВОЛК НА ПСАРНЕ

Волк ночью, думая залезть в овчарню, Попал на псарню. Поднялся вдруг весь псарный двор. Почуя серого так близко забияку, Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку; Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!» И вмиг ворота на запор; В минуту псарня стала адом. Бегут: иной с дубьём, Иной с ружьём. «Огня! – кричат: – огня!» Пришли с огнем. Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом. Зубами щёлкая и ощетиня шерсть, Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть; Но, видя то, что тут не перед стадом И что приходит наконец Ему расчесться за овец, — Пустился мой хитрец В переговоры И начал так: «Друзья! К чему весь этот шум? Я, ваш старинный сват и кум, Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры: Забудем прошлое, уставим общий лад! А я не только впредь не трону здешних стад, Но сам за них с другими грызться рад И волчьей клятвой утверждаю, Что я…» – «Послушай-ка, сосед, — Тут Ловчий перервал в ответ: — Ты сер, а я, приятель, сед, И волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: С волками иначе не делать мировой, Как снявши шкуру с них долой». И тут же выпустил на волка гончих стаю.

1812

КОТ И ПОВАР

Какой-то Повар, грамотей, С поварни побежал своей В кабак (он набожных был правил И в этот день по куме тризну правил). А дома стеречи съестное от мышей Кота оставил. Но что же, возвратясь, он видит? На полу Объедки пирога; а Васька-Кот в углу, Припав за уксусным бочонком, Мурлыча и ворча, трудится над курчонком. «Ах ты, обжора! Ах, злодей! — Тут Ваську Повар укоряет: — Не стыдно ль стен тебе, не только что людей? (А Васька все-таки курчонка убирает.) Как! Быв честным Котом до этих пор, Бывало, за пример тебя смиренства кажут, — А ты… ахти, какой позор! Теперя все соседи скажут: «Кот-Васька плут! Кот-Васька вор! И Ваську-де не только что в поварню, Пускать не надо и на двор, Как волка жадного в овчарню: Он порча, он чума, он язва здешних мест!» (А Васька слушает да ест.) — Тут ритор мой, дав волю слов теченью, Не находил конца нравоученью. Но что ж? Пока его он пел, Кот-Васька все жаркое съел. А я бы повару иному Велел на стенке зарубить: Чтоб там речей не тратить по-пустому, Где нужно власть употребить.

1813

ДЕМЬЯНОВА УХА

«Соседушка, мой свет! Пожалуйста, покушай». — «Соседушка, я сыт по горло». – «Нужды нет, Еще тарелочку; послушай: Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!» — «Я три тарелки съел». – «И полно, что за счеты Лишь стало бы охоты, — А то во здравье: ешь до дна! Что за уха! Да как жирна: Как будто янтарем подернулась она. Потешь же, миленький дружочек! Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек! Еще хоть ложечку! Да кланяйся, жена!» Так потчевал сосед Демьян соседа Фоку И не давал ему ни отдыху, ни сроку; А с Фоки уж давно катился градом пот. Однако же еще тарелку он берет, Сбирается с последней силой И – очищает всю. «Вот друга я люблю! — Вскричал Демьян: – зато уж чванных не терплю. Ну, скушай же еще тарелочку, мой милый!» Тут бедный Фока мой, Как ни любил уху, но от беды такой, Схватя в охапку Кушак и шапку, Скорей без памяти домой — и с той поры к Демьяну ни ногой. Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь; Но если помолчать во-время не умеешь И ближнего ушей ты не жалеешь, То ведай, что твои и проза и стихи Тошнее будут всем Демьяновой ухи.

1813

МАРТЫШКА И ОЧКИ

Мартышка к старости слаба глазами стала; А у людей она слыхала, Что это зло еще не так большой руки: Лишь стоит завести Очки. Очков с полдюжины себе она достала; Вертит Очками так и сяк: То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет, То их понюхает, то их полижет; Очки не действуют никак. «Тьфу пропасть! – говорит она: – и тот дурак, Кто слушает людских тех врак: Все про Очки лишь мне налгали; А проку на волос нет в них». Мартышка тут с досады и с печали О камень так хватила их, Что только брызги засверкали. К несчастью, то ж бывает у людей: Как ни полезна вещь, – цены не зная ей, Невежда про нее свой толк все к худу клонит; А ежели невежда познатней, Так он её еще и гонит.

1815

ТРИШКИН КАФТАН

У Тришки на локтях кафтан продрался. Что долго думать тут? Он за иглу принялся: По четверти обрезал рукавов — И локти заплатал. Кафтан опять готов; Лишь на четверть голее руки стали. Да что до этого печали? Однако же смеется Тришке всяк, А Тришка говорит: «Так я же не дурак, И ту беду поправлю: Длиннее прежнего я рукава наставлю». О, Тришка малый не простой! Обрезал фалды он и полы, Наставил рукава, и весел Тришка мой, Хоть носит он кафтан такой, Которого длиннее и камзолы. Таким же образом, видал я, иногда Иные господа, Запутавши дела, их поправляют, Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

1815

ЛЕБЕДЬ, ЩУКА И РАК

Когда в товарищах согласья нет, На лад их дело не пойдет, И выйдет из него не дело, только мука. Однажды Лебедь, Рак да Щука Везти с поклажей воз взялись И вместе трое все в него впряглись: Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу! Поклажа бы для них казалась и легка: Да Лебедь рвется в облака, Рак пятится назад, а Щука тянет в воду. Кто виноват из них, кто прав – судить не нам; Да только воз и ныне там.

1816

ДВЕ БОЧКИ

Две Бочки ехали: одна с вином, Другая Пустая. Вот первая себе без шуму и шажком Плетется, Другая вскачь несется; От ней по мостовой и стукотня, и гром, И пыль столбом; Прохожий к стороне скорей от страху жмется, Её заслышавши издалека. Но как та Бочка ни громка, А польза в ней не так, как в первой, велика. Кто про свои дела кричит всем без умолку, В том, верно, мало толку; Кто дёлов истинно, – тих часто на словах. Великий человек лишь громок на делах, И думает свою он крепку думу Без шуму.

1819

РЫБЬЯ ПЛЯСКА

От жалоб на судей, На сильных и на богачей Лев, вышед из терпенья, Пустился сам свои осматривать владенья. Он идет, а Мужик, расклавши огонек, Наудя рыб, изжарить их сбирался. Бедняжки прыгали от жару кто как мог; Всяк, видя близкий свой конец, метался. На Мужика разинув зев. «Кто ты? что делаешь?» – спросил сердито Лев. «Всесильный царь! – сказал Мужик, оторопев: — Я старостою здесь над водяным народом; А это старшины, все жители воды; Мы собрались сюды Поздравить здесь тебя с твоим приходом». — «Ну, как они живут? Богат ли здешний край?» — «Великий Государь! Здесь не житье им – рай! Богам о том мы только и молились, Чтоб дни твои бесценные продлились». (А рыбы между тем на сковородке бились.) — «Да отчего же, – Лев спросил, – скажи ты мне, Они хвостами так и головами машут?» — «О мудрый царь! – мужик ответствовал: – оне от радости, тебя увидя, пляшут». Тут, старосту лизнув Лев милостиво в грудь, Еще изволя раз на пляску их взглянуть, Отправился в дальнейший путь.

1824

КУКУШКА И ПЕТУХ

«Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!» — «А ты, Кукушечка, мой свет, Как тянешь плавно и протяжно: Во всем лесу у нас такой певицы нет!» — «Тебя, мой куманек, век слушать я готова». — «А ты, красавица, божусь, Лишь только замолчишь, то жду я не дождусь, Чтоб начала ты снова… Отколь такой берется голосок? И чист, и нежен, и высок!.. Да вы уж родом так: собою невелички, А песни – что твой соловей!» — «Спасибо, кум; зато, по совести моей, Поешь ты лучше райской птички. На всех ссылаюсь в этом я». Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья! Хоть вы охрипнете, хваля друг дружку, — Все ваша музыка плоха!..» За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха? За то, что хвалит он Кукушку.

1834

А.Ф. Мерзляков (1778–1830)

Многогранная деятельность Алексея Федоровича Мерзлякова – поэта, переводчика, критика, педагога – связана с Московским университетом, который он окончил, а затем с 1804 г. по 1830 г. был его профессором.

Мерзляков активно участвовал в литературной жизни своего времени, сочувствуя «Вольному обществу любителей словесности, наук и художеств» и будучи членом «Дружеского литературного общества». Талантливый критик, он написал ряд статей и книг: «Рассуждения о российской словесности в нынешнем её состоянии» (1811), «Краткое начертание теории изящной словесности» (1822) и др.

Не принимая поэтики классицизма, Мерзляков в то же время скептически относился к романтической поэзии В.А. Жуковского. Его эстетические идеалы были связаны с античностью и древней русской литературой. Ему оказались близки героические и гражданские традиции в литературе. Известны его переводы из греческой и римской поэзии, оказавшие влияние на становление русской политической лирики.

Современниками оставлены свидетельства о популярности Мерзлякова-лектора. Среди его студентов были П.А. Вяземский, Ф.И. Тютчев, А.И. Полежаев, М.Ю. Лермонтов.

В истории русской поэзии А.Ф. Мерзляков остался автором известных песен «Среди долины ровныя», «Соловушко» и др. В.Г. Белинский хотя и считал его песни романсами на русский народный мотив, но поставил их выше песен А.И. Дельвига: «Мерзляков, по крайней мере, перенес в свои русские песни русскую грусть-тоску, русское гореванье, от которого щемит сердце и захватывает дух!»

Наиболее авторитетным изданием сочинений Мерзлякова является книга «Стихотворения» (1958) со вступительной статьей Ю.М. Лотмана.

* * *

Ах, девица-красавица! Тебя любил – я счастлив был! Забыт тобою – умру с тоскою! Печальная, победная Головушка молодецкая! Не знала ль ты, что рвут цветы Не круглый год, – мороз придёт… Не знала ль ты, что счастья цвет Сегодня есть, а завтра нет! Любовь-роса на полчаса. Ах, век живут, а в миг умрут! Любовь, как пух, взовьётся вдруг; Тоска-свинец внутри сердец. Ахти, печаль великая! Тоска моя несносная! Куда бежать, тоску девать? Пойду к лесам тоску губить, Пойду к рекам печаль топить, Пойду в поля тоску терять, В долинушке печаль скончать. В густых лесах – она со мной! В струях реки – течёт слезой! В чисто поле – траву сушит! В долинушках – цветы морит! От батюшки, от матушки Скрываюся, шатаюся. Ахти, печаль великая! Тоска моя несносная! Куда бежать, тоску девать?

1806

* * *

Среди долины ровныя На гладкой высоте, Цветет, растет высокий дуб В могучей красоте. Высокий дуб, развесистый, Один у всех в глазах; Один, один, бедняжечка, Как рекрут на часах! Взойдет ли красно солнышко — Кого под тень принять? Ударит ли погодушка — Кто будет защищать? Ни сосенки кудрявыя, Ни ивки близ него, Ни кустики зеленыя Не вьются вкруг него. Ах, скучно одинокому И дереву расти! Ах, горько, горько молодцу Без милой жизнь вести! Есть много сребра, золота — Кого им подарить? Есть много славы, почестей — Но с кем их разделить? Встречаюсь ли с знакомыми — Поклон, да был таков; Встречаюсь ли с пригожими — Поклон да пара слов. Одних я сам пугаюся, Другой бежит меня. Все други, все приятели До чёрного лишь дня! Где ж сердцем отдохнуть могу, Когда гроза взойдет? Друг нежный спит в земле сырой, На помощь не придет! Ни роду нет, ни племени В чужой мне стороне; Не ластится любезная Подруженька ко мне! Не плачется от радости Старик, глядя на нас; Не вьются вкруг малюточки, Тихохонько резвясь! Возьмите же всё золото, Все почести назад; Мне родину, мне милую, Мне милой дайте взгляд!

1810

А.Е. Измайлов (1779–1831)

Литературное поприще Александра Ефимовича Измайлова началось с переводов. В самом начале века появились его произведения в прозе: «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества» (1799–1801), «Бедная Маша» (1801) и др.

Измайлов активно участвует в деятельности «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», президентом которого ему довелось стать во второй период его существования: 1816–1825 гг. Он известен и как издатель и сотрудник журналов «Цветник», «Благонамеренный», «Сын Отечества».

В поэзии наиболее удачными оказались опыты Измайлова в сатирических жанрах – баснях и эпиграммах.

СОНЕТ ОДНОГО ИРОКОЙЦА, НАПИСАННЫЙ НА ЕГО ПРИРОДНОМ ЯЗЫКЕ

Где холодно, цветы все худо там растут, Лишь выходишь, они показываться станут, — То солнечные им лучи потребны тут, Но вместо солнца дождь, снег, град – они и вянут. Канада есть сия холодная страна, Цветы – писатели, а солнце – одобренье; И наша нация, к несчастью, есть одна, Где авторы в таком находятся презренье. Утешьтесь, бедные! И прочие науки Все одобряются не более у нас; Возьмите, юноши, не книги – карты в руки, Вертитесь, кланяйтесь – чины, места ждут вас. Бостоном, танцами составить счастье можно, А с просвещением в леса сокрыться должно.

1804

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ПОЛЬЗА БАСНИ

Однажды – кто б поверить мог? — К царю, в его чертог, Вошла вдруг Истина нагая! Царь в гневе закричал: «Бесстыдница какая! Как смела ты войти, и кто ты такова?» «Я – Истина». – «Зачем?» – «Сказать лишь слова два: Льстецы престол твой окружают; Народ вельможи угнетают; Ты нарушаешь сам нередко свой закон…» – «Вон, дерзкая! Вон! Вон! Гей, стражи! Гей! Войдите! Возьмите, отведите Её в смирительный иль в сумасшедший дом!» Хорош был Истине приём! Вздохнула бедная – и вмиг из глаз пропала. Охота после ей припала Идти опять к царю; подумала, пошла, Но уж не голая, как прежде, — В блестящей дорогой одежде, Которую на час у Вымысла взяла. Смягчивши грубый тон, к царю с почтеньем Приблизилась и с ним вступила в разговор. Царь выслушал её с великим снисхожденьем; Переменился скоро двор: Временщики упали; Пришел на знатных чёрный год; Вельможи новые не спали; Царь славу приобрел, и счастлив стал народ.

1802–1812

ОСЕЛ И КОНЬ

Один шалун Осла имел, Который годен был лишь ездить за водою; Он на него чепрак надел, Весь шитый золотом, с богатой бахромою. Осел наш важничать в таком наряде стал И, уши вверх подняв, прегордо выступал. На встречу конь ему попался, А на коне чепрак обыкновенный был. Тут длинноухий рассмеялся И рыло от него своё отворотил. Таких ослов довольно и меж нами, Без чепраков, а с чем? – Ну, догадайтесь сами!

1810, 1811

И.И. Козлов (1779–1840)

Судьба Ивана Ивановича Козлова необычна. Знатное происхождение, отличное образование, успешная карьера, дружба с В.А. Жуковским, Александром и Николаем Тургеневыми, П.А. Вяземским и… катастрофа. В 1821 г. прогрессирующая болезнь парализовала ноги и лишила зрения, однако не помешала Козлову оставаться активным участником литературной жизни. «Что Козлов слепой? Ты читал ему Онегина?» – спрашивал А.С. Пушкин брата Льва в письме от декабря 1824 г.

Великолепно владея несколькими языками, Козлов добивается больших успехов в искусстве перевода, придерживаясь же той же точки, что его кумир и наставник В.А. Жуковский: «Переводчик в стихах – соперник автора». Ему удалось создать и такие переводы, которые впоследствии утратили связь с оригиналом и стали восприниматься как стихотворения самого поэта: «Вечерний звон», «Не бил барабан перед смутным полком…»

Среди поэтов, к кому обращался Козлов-переводчик, – Байрон, Шиллер, Шенье, Мицкевич, Т. Мур, В. Скотт, Р. Берне и многие другие. Этот перечень позволяет безошибочно установить его эстетические пристрастия. Байрон, Жуковский, Пушкин-романтик – вот его избранники.

Оригинальное поэтическое творчество Козлова характеризует элегический романтизм в духе Жуковского. Он говорил также о своей любви «к буйному лорду Байрону». И совсем неслучайными видятся контакты Козлова в 30-е годы с юным Лермонтовым, в чьей поэме «Мцыри» отчётливо различаются мотивы самого популярного в 20-е годы произведения Козлова «Чернец». Не чуждался поэт и гражданской тематики.

Жанровый репертуар поэзии Козлова традиционен для романтика – элегии, послания, баллады, поэмы. Кроме «Чернеца», известностью пользовалась поэма «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая» (1828). Как и Жуковский, Козлов был глубоко религиозным человеком, что выразилось в стихотворениях «Моя молитва», «Встреча» и др. В числе его общепризнанных шедевров – «К другу В.А. Ж.(уковскому)», «Венецианская ночь», «Плач Ярославны».

Талант Козлова заслужил высокую оценку Пушкина, Жуковского, Гоголя, Вяземского, Гнедича.

ПЛЕННЫЙ ГРЕК В ТЕМНИЦЕ

Родина святая, Край прелестный мой! Всё тобой мечтая, Рвусь к тебе душой. Но, увы, в неволе Держат здесь меня, И на ратном поле Не сражаюсь я! День и ночь терзался Я судьбой твоей, В сердце отдавался Звук твоих цепей. Можно ль однородным Братьев позабыть? Ах, иль быть свободным, Иль совсем не быть! И с друзьями смело Гибельной грозой За святое дело Мы помчались в бой. Но, увы, в неволе Держат здесь меня, И на ратном поле Не сражаюсь я! И в плену не знаю, Как война горит; Вести ожидаю — «Мимо весть летит. Слух убийств несется, Страшной мести след; Кровь родная льётся, А меня там нет! Ах, средь бури зреет Плод, свобода, твой! День твой ясный рдеет Пламенной зарей! Узник неизвестный, Пусть страдаю я, — Лишь бы, край прелестный, Вольным знать тебя!

1822

НА ПОГРЕБЕНИЕ АНГЛИЙСКОГО ГЕНЕРАЛА СЭРА ДЖОНА МУРА

Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили, И труп не с ружейным прощальным огнем Мы в недра земли опустили. И бедная почесть к ночи отдана; Штыками могилу копали; Нам тускло светила в тумане луна, И факелы дымно сверкали. На нём не усопших покров гробовой, Лежит не в дощатой неволе — Обернут в широкий свой плащ боевой, Уснул он, как ратники в поле. Недолго, но жарко молилась Творцу Дружина его удалая И молча смотрела в лицо мертвецу, О завтрашнем дне помышляя. Быть может, наутро внезапно явясь, Враг дерзкий, надменности полный, Тебя не уважит, товарищ, а нас Умчат невозвратные волны. О нет, не коснется в таинственном сне До храброго дума печали! Твой одр одинокий в чужой стороне Родимые руки постлали. Еще не свершен был обряд роковой, И час наступил разлученья; И с валу ударил перун вестовой, И нам он не вестник сраженья. Прости же, товарищ! Здесь нет ничего На память могилы кровавой; И мы оставляем тебя одного С твоею бессмертною славой.

1825

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Вечерний звон, вечерний звон! Как много дум наводит он О юных днях в краю родном, Где я любил, где отчий дом, И как я, с ним навек простясь, Там слушал звон в последний раз! Уже не зреть мне светлых дней Весны обманчивой моей! И сколько нет теперь в живых Тогда веселых, молодых! И крепок их могильный сон; Не слышен им вечерний звон. Лежать и мне в земле сырой! Напев унывный надо мной В долине ветер разнесет; Другой певец по ней пройдет. И уж не я, а будет он В раздумье петь вечерний звон!

1827

ПЛОВЕЦ

В груди моей стесняя горе, Разбитый бурею пловец, На синее смотрю я море, Как бы на жизнь смотрел мертвец; Но поневоле, думы полный, Скорбел пред страшною грозой, Когда мой челн губили волны, Манимый яркою звездой. Увы! Не мой один волнами Челнок надежды погублен, И в даль неверную звездами Не я один был увлечен! И кто тревогой не смущался, Желанной цели достигал, С мечтой любимой не прощался, Кто слез долину миновал? Когда бы ты из волн сердитых, О море! Выкинуть могло Всё то, что в кораблях разбитых Высоких дум и чувств легло; Когда б из бездны кто явился, Погибших повесть рассказал, — То мир бы, может, изумился О том, чего никто не знал. Как много в участи мятежной, Быв жертвой неизбежных бед, Тоской увяли безнадежной, И уж давно пропал их след! О много, много перл огнистых На дне морском погребено, И много веяний душистых В эфирной тьме утаено! И сколько светлых упований, Развеянных налетом гроз, И сердца радостных мечтаний, Иссохших от горючих слез! И тайны чудного условья Меж дум небесных и страстей Одно лишь знает изголовье И мрак томительных ночей.

1835

В.А. Жуковский (1783–1852)

Василий Андреевич Жуковский родился в тульской губернии и был внебрачным сыном помещика А.И. Бунина. Учился в Благородном пансионе Московского университета. Окончив его в 1801 г., принял участие в «Дружеском литературном обществе».

В 1812 г., когда началась Отечественная война против французского нашествия, Жуковский принял участие в Московском ополчении. В этом же году он написал свое знаменитое стихотворение «Певец во стане русских воинов», где отразились патриотические чувства русских ратников, сражавшихся с Наполеоном.

Жуковский – один из основоположников и классиков русского психологического романтизма. Его мечтательная поэзия сосредоточена главным образом на изображении внутреннего мира человека, возвышенных мыслей и чувств. Он пишет о любви, чаще всего неразделенной, и о природе, предпочитая из времен суток – вечер, а из времен года – осень. Большинство стихотворений Жуковского носит характер неторопливого созерцательного размышления. В них выражается стремление к глубоко гуманным идеалам, которые поэт ищет и находит в прошлом.

Свою поэтическую программу Жуковский сформулировал в стихах:

Мне рок судил брести неведомой стезёй, Быть другом мирных сёл, любить красы природы, Дышать над сумраком дубравной тишиной И, взор склонив на пенны воды, Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.

Излюбленные жанры поэта – элегия и баллада. Долгие годы самыми популярными его произведениями были баллады «Людмила» и «Светлана».

Как и всякий романтик, Жуковский был очень внимателен к устному народному творчеству. В его произведениях немало фольклорных мотивов и образов. Жуковский был первым поэтом, в стихах которого полностью раскрылись благозвучие и музыкальность русского стиха. «Его стихов пленительная сладость // Пройдет веков завистливую даль», – писал его ученик и друг А.С. Пушкин.

Очень важна была для русского общества и русской литературы деятельность Жуковского-переводчика. Благодаря ему Россия познакомилась со многими шедеврами западноевропейской и восточной поэзии. Настоящим подвигом был перевод «Одиссеи» и Нового Завета. К лучшим образцам перевода принадлежат стихи из Фирдоуси, из «Махабхараты». Жуковский считал, что если переводчик прозы – раб автора, то переводчик поэзии – его соперник. Прекрасные переводы из Байрона, Гёте, Шиллера, Саути и других поэтов подтвердили справедливость этих слов для самого Жуковского. Он откровенно признавался: «У меня почти всё чужое, или по поводу чужого, и всё, однако, моё».

Изучив наследие поэта, В.Г. Белинский пришёл к выводу: «Жуковский имеет великое историческое значение для русской поэзии вообще: одухотворив русскую поэзию романтическими элементами, он сделал её доступною для общества, дал ей возможность развития, и без Жуковского мы не имели бы Пушкина».

Надо сказать и еще об одной немаловажной заслуге Жуковского перед Россией. Он был воспитателем наследника престола, будущего царя Александра II Освободителя, и написал слова государственного гимна «Боже, царя храни», исполнявшегося до 1917 г.

ДРУЖБА Скатившись с горной высоты, Лежал на прахе дуб, перунами разбитый; А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый… О Дружба, это ты!

1805

ВЕЧЕР

Элегия (в отрывках)

Ручей, виющийся по светлому песку, Как тихая твоя гармония приятна! С каким сверканием катишься ты в реку! Приди, о Муза благодатна, В венке из юных роз с цевницею златой; Склонись задумчиво на пенистые воды И, звуки оживив, туманный вечер пой На лоне дремлющей природы. ........................................................ Уж вечер… облаков померкнули края, Последний луч зари на башнях умирает; Последняя в реке блестящая струя С потухшим небом угасает. Всё тихо: рощи спят; в окрестности покой; Простершись на траве под ивой наклоненной, Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой, Поток, кустами осененный. Как слит с прохладою растений фимиам! Как сладко в тишине у брега струй плесканье! Как тихо веянье зефира по водам И гибкой ивы трепетанье! ........................................................ Мне рок судил брести неведомой стезёй Быть другом мирных сел, любить красы природы Дышать над сумраком дубравной тишиной И, взор склонив на пенны воды, Творца, друзей, любовь и счастье воспевать. О песни, чистый плод невинности сердечной! Блажен, кому дано цевницей оживлять Часы сей жизни скоротечной ........................................................

1806

ПЕВЕЦ ВО СТАНЕ РУССКИХ ВОИНОВ

(В отрывках)

Певец

На поле бранном тишина; Огни между шатрами; Друзья, здесь светит нам луна, Здесь кров небес над нами. Наполним кубок круговой! Дружнее! Руку в руку! Запьем вином кровавый бой И с падшими разлуку. Кто любит видеть в чашах дно Тот бодро ищет боя… О, всемогущее вино, Веселие героя!

Воины

Кто любит видеть в чашах дно, Тот бодро ищет боя… О, всемогущее вино, Веселие героя!

Певец

Сей кубок чадам древних лет! Вам слава, наши деды! Друзья, уже могущих нет; Уж нет вождей победы; Их домы вихорь разметал; Их гробы срыли плуги; И пламень ржавчины сожрал Их шлемы и кольчуги; Но дух отцов воскрес в сынах; Их поприще пред нами… Мы там найдем их славный прах С их славными делами. Смотрите, в грозной красоте, Воздушными полками, Их тени мчатся в высоте Над нашими шатрами… О Святослав, бич древних лет, Се твой полет орлиный. «Погибнем! Мертвым срама нет!» — Гремит перед дружиной. И ты, неверных страх, Донской, С четой двух соименных, Летишь погибельной грозой На рать иноплеменных. И ты, наш Петр, в толпе вождей. Внимайте клич: Полтава! Орды пришельца снедь мечей, И мир взывает: «Слава!» Давно ль, о хищник, пожирал Ты взором наши грады? Беги! Твой конь и всадник пал; Твой след – костей громады; Беги! И стыд и страх сокрой В лесу с твоим сарматом; Отчизны враг сопутник твой; Злодей владыке братом. Но кто сей рьяный великан, Сей витязь полуночи? Друзья, на спящий вражий стан Вперил он страшны очи; Его завидя в облаках, Шумящим, смутным роем На снежных Альпов высотах Взлетели тени с воем; Бледнеет галл, дрожит сармат В шатрах от гневных взоров… О горе! Горе, супостат! То грозный наш Суворов. ........................................................

Воины

Наполним кубок! Меч во длань! Внимай нам, вечный мститель! За гибель – гибель, брань – за брань, И казнь тебе, губитель!

Певец

Отчизне кубок сей, друзья! Страна, где мы впервые Вкусили сладость бытия, Поля, холмы родные, Родного неба милый свет, Знакомые потоки, Златые игры первых лет И первых лет уроки, Что вашу прелесть заменит? О родина святая, Какое сердце не дрожит, Тебя благословляя? ........................................................

1812

* * *

Кто слёз на хлеб свой не ронял, Кто близ одра, как близ могилы, В ночи бессонной не рыдал — Тот вас не знает, Вышни силы! На жизнь мы брошены от Вас! И Вы ж, дав знаться нам с виною, Страданью выдаете нас, Вину преследуете мздою.

1816

ЛЕСНОЙ ЦАРЬ

Баллада

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой. К отцу, весь издрогнув, малютка приник; Обняв, его держит и греет старик. – Дитя, что ко мне ты так робко прильнул? – Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул; Он в темной короне, с густой бородой. – О нет, то белеет туман над водой. «Дитя, оглянися; младенец, ко мне; Веселого много в моей стороне: Цветы бирюзовы, жемчужны струи; Из золота слиты чертоги мои». – Родимый, лесной царь со мной говорит: Он золото, перлы и радость сулит. – О нет, мой младенец, ослышался ты: То ветер, проснувшись, колыхнул листы. «Ко мне, мой младенец; в дуброве моей Узнаешь прекрасных моих дочерей: При месяце будут играть и летать, Играя, летая, тебя усыплять». – Родимый, лесной царь созвал дочерей: Мне, вижу, кивают из темных ветвей. – О нет, всё спокойно в ночной глубине: То ветлы седые стоят в стороне. «Дитя, я пленился твоей красотой: Неволей иль волей, а будешь ты мой». – Родимый, лесной царь нас хочет догнать; Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать. Ездок оробелый не скачет, летит: Младенец тоскует, младенец кричит; Ездок погоняет, ездок доскакал… В руках его мертвый младенец лежал.

Начало 1818

ПЕСНЯ

Минувших дней очарованье, Зачем опять воскресло ты? Кто разбудил воспоминанье И замолчавшие мечты? Шепнул привет душе бывалый; Душе блеснул знакомый взор; И зримо ей в минуту стало Незримое с давнишних пор. О милый гость, святое Прежде, Зачем в мою теснишься грудь? Могу ль сказать: живи, надежде? Скажу ль тому, что было: будь? Могу ль узреть во блеске новом Мечты увядшей красоту? Могу ль опять одеть покровом Знакомой жизни наготу? Зачем душа в тот край стремится, Где были дни, каких уж нет? Пустынный край не населится; Не узрит он минувших лет; Там есть один жилец безгласный, Свидетель милой старины; Там вместе с ним все дни прекрасны В единый гроб положены.

Вторая половина 1818

НЕВЫРАЗИМОЕ

(Отрывок)

Что наш язык земной пред дивною природой С какой небрежною и легкою свободой Она рассыпала повсюду красоту И разновидное с единством согласила! Но где, какая кисть её изобразила? Едва-едва одну её черту С усилием поймать удастся вдохновенью… Но льзя ли в мертвое живое передать? Кто мог создание в словах пересоздать?.. Невыразимое подвластно ль выраженью?.. Святые таинства, лишь сердце знает вас. Не часто ли в величественный час Вечернего земли преображенья — Когда душа смятенная полна Пророчеством великого виденья И в беспредельное унесена — Спирается в груди болезненное чувство, Хотим прекрасное в полете удержать, Ненареченному хотим названье дать — И обессиленно безмолвствует искусство? Что видимо очам – сей пламень облаков, По небу тихому летящих, Сие дрожанье вод блестящих, Сии картины берегов В пожаре пышного заката — Сии столь яркие черты — Легко их ловит мысль крылата, И есть слова для их блестящей красоты. Но то, что слито с сей блестящей красотою Сие столь смутное, волнующее нас, Сей внемлемый одной душою Обворожающего глас, Сие к далекому стремленье, Сей миновавшего привет (Как прилетевшее внезапно дуновенье От луга родины, где был когда-то цвет Святая-молодость, где жило упованье), Сие шепнувшее душе воспоминанье О милом радостном и скорбном старины, Сия сходящая святыня с вышины, Сие присутствие создателя в созданье — Какой для них язык?.. Горе душа летит, Всё необъятное в единый вздох теснится, И лишь молчание понятно говорит.

Август 1819

ВОСПОМИНАНИЕ

О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет, Но с благодарностию: были.

16 февраля 1821

МОРЕ

Элегия

Безмолвное море, лазурное море, Стою очарован над бездной твоей. Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью, Тревожною думой наполнено ты. Безмолвное море, лазурное море, Открой мне глубокую тайну твою: Что движет твое необъятное лоно? Чем дышит твоя напряженная грудь? Иль тянет тебя из земныя неволи Далекое, светлое небо к себе?.. Таинственной, сладостной полное жизни Ты чисто в присутствии чистом его: Ты льешься его светозарной лазурью, Вечерним и утренним светом горишь, Ласкаешь его облака золотые И радостно блещешь звездами его. Когда же сбираются темные тучи, Чтоб ясное небо отнять у тебя — Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь, Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу… И мгла исчезает, и тучи уходят, Но, полное прошлой тревоги своей, Ты долго вздымаешь испуганны волны, И сладостный блеск возвращенных небес Не вовсе тебе тишину возвращает; Обманчив твоей неподвижности вид: Ты в бездне покойной скрываешь смятенье, Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

1822

НОЧЬ

Уже утомившийся день Склонился в багряные воды. Темнеют лазурные своды, Прохладная стелется тень; И ночь молчаливая мирно Прошла по дороге эфирной, И Геспер летит перед ней С прекрасной звездою своей. Сойди, о небесная, к нам С волшебным твоим покрывалом, С целебным забвенья фиалом, Дай мира усталым сердцам. Своим миротворным явленьем, Своим усыпительным пеньем Томимую душу тоской, Как матерь дитя, успокой.

1823

* * *

Теснятся все к Тебе во храм, И все с коленопреклоненьем Тебе приносят фимиам, Тебя гремящим славят пеньем; Я одинок в углу стою — Как жизнью, полон я Тобою, И жертву тайную мою Я приношу Тебе душою.

1826

УТЕШЕНИЕ

Слёзы свои осуши, проясни омраченное сердце, К небу глаза подыми: там утешитель Отец. Там Он твою сокрушенную жизнь, твои вздох и молитву Слышит и видит. Стучися, веруя в благость Его. Если же силу души потеряешь в страданье и страхе, К небу глаза подыми: силу Он новую даст.

1828

НАРОДНЫЕ ПЕСНИ

I Боже, царя храни! Сильный, державный, Царствуй во славу нам, Царствуй на страх врагам, Царь православный; Боже, царя храни! II Слава на небе солнцу высокому — На земле государю великому! Слава на небе утру прекрасному — На земле государыне ласковой! Слава на небе ясному месяцу — На земле государю наследнику! Слава ярким светилам полуночи — Сыновьям, дочерям государевым, И великому князю с княгинею! Слава громам, играющим на небе — Слава храброму русскому воинству! Слава небу всему лучезарному — Слава русскому царству великому! Веселися ты, солнце небесное — Многие лета царю благоверному! III Боже, царя храни! Славному долги дни Дай на земли; Гордых смирителю, Слабых хранителю, Всех утешителю Всё ниспошли!

1834

Н.И. Гнедич (1784–1833)

В молодости Николай Иванович Гнедич был близок «Вольному обществу любителей словесности, наук и художеств». Его лирика этого времени носила соответственно гражданский, политический характер – стихотворения «Общежитие», «Перуанец к испанцу» и т. п.

В дальнейшем в эстетике Гнедича причудливо сочетались глубокий интерес к античности с чувствительными медитациями в романтическом духе. Примеры последних встречаются в многочисленных элегиях и идиллиях – «Скоротечность юности», «Грустно, грустно, расставаться мне», «Рыбаки» и т. п.

Подобно большинству поэтов-современников Гнедич много времени и сил отдавал переводам. Среди его удач в этом роде – «Простонародные песни нынешних греков», переводы гомеровских гимнов, трагедии Расина и Вольтера, поэмы и лирика Мильтона и Байрона и т. п. Главным же делом жизни Гнедича стал перевод «Илиады», труд-подвиг, которому было отдано двадцать два года жизни. Появление в печати этого перевода привлекло сочувственное внимание всего русского общества.

«Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; // Старца великого тень чую смущенной душой», – таков был отклик А.С. Пушкина.

На могильном памятнике поэта – надпись: «Гнедичу, обогатившему русскую словесность переводом Гомера» и цитата из этого перевода: «Речи из уст его вещих сладчайшие мёда лились».

ПЕРУАНЕЦ К ИСПАНЦУ

Рушитель милой мне отчизны и свободы, О ты, что, посмеясь святым правам природы, Злодейств неслыханных земле пример явил, Всего священного навек меня лишил! Доколе, в варварствах не зная истощенья, Ты будешь вымышлять мне новые мученья? Властитель и тиран моих плачевных дней! Кто право дал тебе над жизнию моей? Закон? Какой закон? Одной рукой природы Ты сотворен, и я, и всей земли народы. Но ты сильней меня; а я – за то ль, что слаб, За то ль, что черен я, – и должен быть твой раб? Погибни же сей мир, в котором беспрестанно Невинность попрана, злодейство увенчанно: Где слабость есть порок, а сила – все права! Где поседевшая в злодействах голова Бессильного гнетет, невинность поражает И кровь их на себе порфирой прикрывает! Итак, закон тебе нас мучить право дал? Почто же у меня он все права отнял? Почто же сей закон, желание тирана, От коего падет свобода бездыханна, Меня ж неволит он себя переродить, И что я человек, велит мне то забыть? Иль мыслишь ты, злодей, состав мой изнуряя, Главу мою к земле мученьями склоняя, Что будут чувствия во мне умерщвлены? Ах, нет, – тираны лишь одни их лишены!.. Хоть жив на снедь зверей тобою я проструся, Что равен я тебе… Я равен? Нет, стыжуся, Когда с тобой, злодей, хочу себя сравнить, И ужасаюся тебе подобным быть! Я дикий человек и простотой несчастный; Ты просвещен умом, а сердцем тигр ужасный, Моря и земли рок тебе во власть вручил; А мне он уголок в пустынях уделил, Где, в простоте души, пороков я не зная, Любил жену, детей, и, больше не желая, В свободе и любви я счастье находил. Ужели сим в тебе я зависть возбудил? И ты, толпой рабов и громом окруженный, Не прямо, как герой, – как хищник в ночь презренный На безоруженных, на спящих нас напал. Не славы победить, ты злата лишь алкал; Но, страсть грабителя личиной покрывая, Лил кровь, нам своего ты бога прославляя; Лил кровь, и как в зубах твоих свирепых псов Труп инки трепетал, – на грудах черепов Лик бога твоего с мечом ты водружаешь,  И лик сей кровию невинных окропляешь. Но что? И кровью ты свирепств не утолил; Ты ад на свете сем для нас соорудил, И, адскими меня трудами изнуряя, Желаешь, чтобы я страдал не умирая; Коль хочет бог сего, немилосерд твой бог! Свиреп он, как и ты, когда желать возмог Окровавленною, насильственной рукою Отечества, детей, свободы и покою — Всего на свете сем за то меня лишить, Что бога моего я не могу забыть, Который, нас создав, и греет и питает[1], И мой унылый дух на месть одушевляет!.. Так, варвар, ты всего лишить меня возмог; Но права мстить тебе ни ты, ни сам твой бог, Хоть громом вы себя небесным окружите, Пока я движуся – меня вы не лишите. Так, в правом мщении тебя я превзойду; До самой подлости, коль нужно, низойду; Яд в помощь призову, и хитрость, и коварство, Пройду всё мрачное смертей ужасных царство И жесточайшую из оных изберу, Да ею грудь твою злодейску раздеру! Но, может быть, при мне тот грозный час свершится, Как братий всех моих страданье отомстится. Так, некогда придет тот вожделенный час, Как в сердце каждого раздастся мести глас; Когда рабы твои, тобою угнетенны, Узря представшие минуты вожделенны, На всё отважатся, решатся предпринять С твоею жизнью неволю их скончать. И не толпы рабов насильством ополченных, Или наемников, корыстью возбужденных, Но сонмы грозные увидишь ты мужей, Вспылавших мщением за бремя их цепей. Видал ли тигра ты, горящего от гладу И сокрушившего железную заграду? Меня увидишь ты! Сей самою рукой, Которой рабства цепь влачу в неволе злой, Я знамя вольности развею пред друзьями; Сражусь с твоими я крылатыми громами, По грудам мертвых тел к тебе я притеку И из души твоей свободу извлеку! Тогда твой каждый раб, наш каждый гневный воин, Попрет тебя пятой, – ты гроба недостоин! Твой труп в дремучий лес, во глубину пещер, Рыкая, будет влечь плотоядущий зверь; Иль, на песке простерт, пред солнцем он истлеет, И прах, твой гнусный прах, ветр по полю развеет. Но что я здесь вещал во слепоте моей?.. Я слышу стон жены и плач моих детей: Они в цепях… а я о вольности мечтаю!.. О братия мои, и ваш я стон внимаю! Гремят железа их, влачась от вый и рук; Главы преклонены под игом рабских мук. Что вижу?., очи их, как огнь во тьме сверкают; Они в безмолвии друг на друга взирают… А! се язык их душ, предвестник тех часов, Когда должна потечь тиранов наших кровь!

1805

РЫБАКИ

Идиллия (отрывок)

Уже над Невою сияет беззнойное солнце; Уже вечереет; а рыбаря нет молодого. Вот солнце зашло, загорелся безоблачный запад; С пылающим небом слиясь, загорелося море, И пурпур и золото залили рощи и домы. Шпиц тверди Петровой, возвышенный, вспыхнул над градом, Как огненный столп, на лазури небесной играя. Угас он; но пурпур на западном небе не гаснет; Вот вечер, но сумрак за ним не слетает на землю; Вот ночь, а светла синевою одетая дальность. Без звезд и без месяца небо ночное сияет, И пурпур заката сливается с златом востока; Как будто денница за вечером следом выводит Румяное утро. – Была то година златая, Как летние дни похищают владычество ночи; Как взор иноземца на северном небе пленяет Слиянье волшебное тени и сладкого света, Каким никогда не украшено небо полудня; Та ясность, подобная прелестям северной девы, Которой глаза голубые и алые щеки Едва отеняются русыми локон волнами. Тогда над Невой и над пышным Петрополем видят Без сумрака вечер и быстрые ночи без тени; Как будто бы новое видят беззвездное небо, На коем покоится незаходимый свет солнца; Тогда филомела полночные песни лишь кончит, И песни заводит, приветствуя день восходящий. Но поздно; повеяла свежесть; на Невские тундры Роса опустилась; а рыбаря нет молодого. Вот полночь; шумевшая вечером тысячью весел, Нева не колыхнет; светла и спокойна, как небо; Разъехались все городские веселые гости. Ни гласа на бреге, ни зыби на влаге, всё тихо; Лишь изредка гул от мостов над водой раздается, Да изредка крик из деревни, протяжный, промчится, Где в ночь окликается ратная стража со стражей. Всё спит; над деревнею дым ни единый не вьется. Огонь лишь дымится пред кущею рыбаря-старца. Котел у огнища стоит уже снятый с тренога: Старик заварил в нем уху в ожидании друга; Уха уж, остывши, подернулась пеной янтарной. Не ужинал он и скучал, земляка ожидая; Лежал у огня, раскинув свой кожаный запон, И часто посматривал вдоль по Неве среброводной. ........................................................................

1821

ДУМА

Печален мой жребий, удел мой жесток! Ничьей не ласкаем рукою, От детства я рос одинок, сиротою, В путь жизни пошел одинок; Прошел одинок его – тощее поле, На коем, как в знойной ливийской юдоле, Не встретились взору ни тень, ни цветок; Мой путь одинок я кончаю, И хилую старость встречаю В домашнем быту одинок: Печален мой жребий, удел мой жесток!

1832

Д.В. Давыдов (1784–1839)

Имя Дениса Васильевича Давыдова овеяно легендарной славой. Поэт и воин, герой-партизан Отечественной войны 1812 г., он был широко известен в России и за границей.

Давыдов родился в Москве в семье кавалерийского офицера и сам избрал военную карьеру. Воинская храбрость, отличные военные способности, а с годами и большой боевой опыт заметно выделяли его из среды товарищей-офицеров.

В поэзии Давыдова два основных направления: сатирическое и анакреонтическое. Язвительные басни и эпиграммы были направлены против высшей знати и быстро снискали ему славу человека остроумного и смелого. Герой его «гусарской лирики» отличается прямотой характера и презирает лесть. По оценке В.Г. Белинского, это «истинно-русская душа – широкая, свежая, могучая, раскидистая».

Давыдов воспевал воинское мужество и дружеские пиры:

Я люблю кровавый бой, Я рождён для службы царской! Сабля, водка, конь гусарской, С вами век мне золотой!

Кроме традиционных жанров басни, элегии, послания, оды, Давыдов широко использовал песню. В ней особенно ярко выразился патриотический пафос его творчества. Стихотворения Давыдова обращали на себя внимание простотой языка и разговорной интонацией.

Его «Военные записки партизана» являются ценным источником для изучения истории Отечественной войны 1812 г., в связи с чем к ним обращался Л.Н. Толстой.

ГОЛОВА И НОГИ

Уставши бегать ежедневно По грязи, по песку, по жесткой мостовой, Однажды Ноги очень гневно Разговорились с Головой: «За что мы у тебя под властию такой, Что целый век должны тебе одной повиноваться; Днём, ночью, осенью, весной, Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться Туда, сюда, куда велишь; А к этому ещё, окутавши чулками, Ботфортами да башмаками, Ты нас, как ссылочных невольников, моришь — И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами, Покойно судишь, говоришь О свете, о людях, о моде, О тихой иль дурной погоде; Частенько на наш счёт себя ты веселишь Насмешкой, колкими словами, — И, словом, бедными Ногами, Как шашками вертишь». — «Молчите, дерзкие, – им Голова сказала, — Иль силою я вас заставлю замолчать!.. Как смеете вы бунтовать, Когда природой нам дано повелевать?» — «Всё это хорошо, пусть ты б повелевала, По крайней мере нас повсюду б не швыряла, А прихоти твои нельзя нам исполнять; Да между нами ведь признаться, Коль ты имеешь право управлять, Так мы имеем право спотыкаться И можем иногда, споткнувшись, – как же быть, — Твоё Величество об камень расшибить». Смысл этой басни всякий знает… Но должно – тс! – молчать: дурак, кто всё болтает.

1803

БУРЦОВУ

Призывание на пунш

Бурцов, ёра, забияка, Собутыльник дорогой! Ради Бога и… арака Посети домишко мой! В нём нет нищих у порогу, В нём нет зеркал, ваз, картин, И хозяин, слава Богу, Не великий господин, Он – гусар, и не пускает Мишурою пыль в глаза; У него, брат, заменяет Все диваны – куль овса. Нет курильниц, может статься, Зато трубка с табаком; Нет картин, да заменятся Ташкой с царским вензелем! Вместо зеркала сияет Ясной сабли полоса: Он на ней лишь поправляет Два любезные уса. А наместо ваз прекрасных, Беломраморных, больших, На столе стоят ужасных Пять стаканов пуншевых! Они полны, уверяю, В них сокрыт небесный жар. Приезжай, я ожидаю, Докажи, что ты гусар.

1804

ОТВЕТ

Я не поэт, я – партизан, казак. Я иногда бывал на Пинде, но наскоком И беззаботно, кое-как Раскидывал перед Кастальским током Мой независимый бивак. Нет, не наезднику пристало Петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой… Пусть грянет Русь военною грозою, — Я этой песне запевало!

1826

БОРОДИНСКОЕ ПОЛЕ

Элегия

Умолкшие холмы, дол некогда кровавый, Отдайте мне ваш день, день вековечной славы, И шум оружия, и сечи, и борьбу! Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу Попрали сильные. Счастливцы горделивы Невольным пахарем влекут меня на нивы. О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях, Ты, голосом своих рождающий в полках Погибели врагов предчувственные клики, Вождь Гомерический, Багратион великий! Простри мне длань свою, Раевский, мой герой! Ермолов! Я лечу – веди меня, я твой: О, обреченный быть побед любимым сыном, Покрой меня, покрой твоих перунов дымом! Но где вы?.. Слушаю… Нет отзыва! С полей Умчался брани дым, не слышен стук мечей, И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга, Завидую костям соратника иль друга.

1829

Ф.Н. Глинка (1786–1880)

Федор Николаевич Глинка родился в Смоленской губернии в культурной помещичьей семье. Закончив кадетский корпус, он участвовал в войне с Наполеоном (1805–1806). Затем Глинка вышел в отставку и занялся литературной деятельностью. Она была прервана Отечественной войной 1812 г. В рядах русской армии Глинка оставался и после победоносного освободительного шествия на Париж.

Глинка был членом декабристского Союза Спасения, но на последнем этапе движения декабристов отошёл от него, что, однако, не помешало царскому правительству отправить его в ссылку в Петрозаводск под надзор полиции.

Глинка выступал как поэт, прозаик, драматург, публицист. Его «Письма русского офицера» высоко ценил Л.Н. Толстой, использовавший их в работе над «Войной и миром».

Самых ярких художественных достижений Глинка добился в лирической поэзии. Любовь к родине и вольнолюбие вдохновили поэта на создание произведений, ставших широко известными – «Песнь узника», «Москва» и др.

Лирику Глинки характеризует народность, простота и высокий гражданский пафос. Некоторые его стихи стали народными песнями – «Вот мчится тройка удалая».

ПАРТИЗАН ДАВЫДОВ

Усач. Умом, пером остёр он, как француз, Но саблею французам страшен: Он не дает топтать врагам нежатых пашен И, закрутив гусарский ус, Вот потонул в густых лесах с отрядом — И след простыл!.. То невидимкой он, то рядом, То, вынырнув опять, следом Идет за шумными французскими полками И ловит их, как рыб, без невода, руками. Его постель – земля, а лес дремучий – дом! И часто он, с толпой башкир, и с козаками, И с кучей мужиков и конных русских баб, В мужицком армяке, хотя душой не раб,  Как вихорь, как пожар, на пушки, на обозы, И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан. Но милым он дарит, в своих куплетах, розы. Давыдов! Это ты, поэт и партизан!..

Между 1812 и 1825

СОН РУССКОГО НА ЧУЖБИНЕ

Отечества и дым нам

Сладок и приятен!

Державин Свеча, чуть теплясь, догорала, Камин, дымяся, погасал; Мечта мне что-то напевала, И сон меня околдовал… Уснул – и вижу я долины В наряде праздничном весны И деревенские картины Заветной русской стороны!.. Играет рог, звенят цевницы, И гонят парни и девицы Свои стада на влажный луг. Уж веял, веял теплый дух Весенней жизни и свободы От долгой и крутой зимы. И рвутся из своей тюрьмы, И хлещут с гор кипучи воды… Пловцов брадатых на стругах Несется с гулом отклик долгой; И широко гуляет Волга В заповедных своих лугах… Поляну муравы одели, И, вместо пальм и пышных роз, Густые молодеют ели, И льётся запах от берез… И мчится тройка удалая В Казань дорогой столбовой, И колокольчик – дар Валдая — Гудёт, качаясь под дугой… Младой ямщик бежит с полночи, Ему сгрустнулося в тиши, И он запел про ясны очи, Про очи девицы-души: Ах, очи, очи голубые! Вы иссушили молодца! Зачем, о люди, люди злые, Зачем разрознили сердца? Теперь я горький сиротина!» И вдруг махнул по всем по трём… Но я расстался с сладким сном, И чужеземная картина Сияла пышно предо мной: Немецкий город… всё красиво… Но я в раздумье молчаливо Вздохнул по стороне родной!

1825

ПЕСНЬ УЗНИКА

Не слышно шуму городского, В заневских башнях тишина! И на штыке у часового Горит полночная луна! А бедный юноша! Ровесник Младым цветущим деревам, В глухой тюрьме заводит песни И отдает тоску волнам! «Прости, отчизна, край любезный! Прости, мой дом, моя семья! Здесь за решеткою железной — Уже не свой вам больше я! Не жди меня отец с невестой, Снимай венчальное кольцо; Застынь моё навеки место; Не быть мне мужем и отцом! Сосватал я себе неволю, Мой жребий – слёзы и тоска! Но я молчу, – такую долю Взяла сама моя рука. Откуда ж придет избавленье, Откуда ждать бедам конец? Но есть на свете утешенье И на святой Руси отец! О русский царь! В твоей короне Есть без цены драгой алмаз. Он значит – милость! Будь на троне, И, наш отец, помилуй нас! А мы с молитвой крепкой к Богу Падём все ниц к твоим стопам: Велишь – и мы пробьём дорогу Твоим победным знаменам». Уж ночь прошла, с рассветом в злате Давно день новый засиял! А бедный узник в каземате Всё ту же песню запевал!

1826

МОСКВА

Город чудный, город древний, Ты вместил в свои концы И посады и деревни, И палаты и дворцы! Опоясан лентой пашен, Весь пестреешь ты в садах; Сколько храмов, сколько башен На семи твоих холмах!.. Исполинскою рукою Ты, как хартия, развит, И над малою рекою Стал велик и знаменит! На твоих церквах старинных Вырастают дерева; Глаз не схватит улиц длинных… Это матушка-Москва! Кто, силач, возьмёт в охапку Холм Кремля-богатыря? Кто собьёт златую шапку У Ивана-звонаря?… Кто царь-колокол подымет? Кто царь-пушку повернет? Шляпы кто, гордец, не снимет У святых в Кремле ворот?! Ты не гнула крепкой выи В бедовой своей судьбе, Разве пасынки России Не поклонятся тебе!.. Ты, как мученик, горела, Белокаменная! И река в тебе кипела Бурнопламенная! И под пеплом ты лежала Полоненною, И из пепла ты восстала Неизменною!.. Процветай же славой вечной, Город храмов и палат! Град срединный, град сердечный, Коренной России град!

1840

К.Н. Батюшков (1787–1855)

Константин Николаевич Батюшков родился в дворянской семье в г. Вологде. Образование, которое он получил в Петербурге, носило филологический характер. Он изучал языки – французский, немецкий, латинский – и увлекался поэзией, вначале преимущественно античной.

В 1803 г. в Министерстве народного просвещения, куда Батюшков поступил на службу, он встретился с единомышленниками и вскоре стал членом «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств». В это же время его стихи начали печататься в журналах.

В 1807 г. Батюшков поступил добровольцем в русскую армию, сражавшуюся с Наполеоном, был ранен ив 1810 г. вернулся к гражданской жизни.

Второй военный эпизод в биографии Батюшкова связан с Отечественной войной 1812 г. Он сражался в битве под Лейпцигом и в вместе с победившей русской армией вошёл в Париж. Выйдя в 1815 г. в отставку, Батюшков всецело отдается литературной деятельности, ив 1817 г. выходит его известная книга «Опыты в стихах и прозе». Однако вскоре обнаружились признаки тяжёлой душевной болезни, и Батюшков выехал на юг Италии. Лечение не помогло, с 1822 г. болезнь полностью и навсегда выключает Батюшкова из литературной и общественной жизни.

Батюшков, как и Жуковский, поэт-романтик. Но его творчество носит иной характер. Он гораздо теснее связан с предшествующей поэзией XVIII века, чем Жуковский, и ближе других ему её классицистическая традиция. В первых стихах Батюшкова сильны анакреонтические мотивы. Его мечта устремляется от печальной действительности к счастливым краям, к радости и гармонии. Батюшков называет себя в это время «летописателем веселий и любви». Он пишет стихотворения «Совет друзьям», «Весёлый час» и др. Однако «лёгкая» поэзия недолго владела его пером. Участвуя в литературной борьбе своего времени, Батюшков обнаруживает большое сатирическое дарование. Широкую известность получило его «Видение на берегах Леты».

События 1812 г. нашли отражение в замечательном послании «К Дашкову», а военные впечатления в целом ряде стихотворений: «Переход русских войск через Неман 1 января 1813 года», «Пленный», «Переход через Рейн» и др.

Начиная с 1814 г., тон поэзии Батюшкова меняется. Всё чаще в его стихах начинают ощущаться пессимистические настроения. Трагическая судьба человека и особенно художника в обществе постоянно привлекает его внимание. За всем этим стоят сложные общественные и личные причины. В последний период своего творчества Батюшков был занят переводами из античной поэзии.

«Светлый и определенный мир изящной поэтической древности – вот что было призванием Батюшкова», – эта оценка Белинского указывает на большой и (увы!) последний успех поэта.

Интеллектуальная оригинальная поэзия Батюшкова оказала значительное влияние на юного Пушкина. «Одной этой заслуги достаточно, чтобы имя его произносилось в истории русской литературы с любовью и уважением», – считал Белинский.

ЭЛЕГИЯ

Как счастье медленно приходит, Как скоро прочь от нас летит! Блажен, за ним кто не бежит, Но сам в себе его находит! В печальной юности моей Я был счастлив – одну минуту, Зато, увы! И горесть люту Терпел от рока и людей! Обман надежды нам приятен, Приятен нам хоть и на час! Блажен, кому надежды глас В самом несчастье сердцу внятен! Но прочь уже теперь бежит Мечта, что прежде сердцу льстила; Надежда сердцу изменила, И вздох за нею вслед летит! Хочу я часто заблуждаться, Забыть неверную… но нет! Несносной правды вижу свет, Но должно мне с мечтой расстаться! На свете всё я потерял, Цвет юности моей увял: Любовь, что счастьем мне мечталась, Любовь одна во мне осталась!

1804–1805

ЭПИТАФИЯ

Не нужны надписи для камня моего, Скажите просто здесь: он был и нет его!

1809

МОИ ПЕНАТЫ

Послание к Жуковскому и Вяземскому

(Отрывок)

Отечески пенаты, О пестуны мои! Вы златом не богаты, Но любите свои Норы и темны кельи, Где вас на новосельи Смиренно здесь и там Расставил по углам, Где, странник я бездомный, Всегда в желаньях скромный Сыскал себе приют. О боги! Будьте тут Доступны, благосклонны! Не вина благовонны, Не тучный фимиам Поэт приносит вам, Но слёзы умиленья, Но сердца тихий жар И сладки песнопенья, Богинь пермесских дар! О лары! Уживитесь В обители моей, Поэту улыбнитесь — И будет счастлив в ней!.. В сей хижине убогой Стоит перед окном Стол ветхой и треногой С изорванным сукном. В углу, свидетель славы И суеты мирской, Висит полузаржавый Меч прадедов тупой; Здесь книги выписные, Там жесткая постель — Всё утвари простые, Всё рухлая скудель! Скудель!.. Но мне дороже, Чем бархатное ложе И вазы богачей!..

1811–1812

* * *

К Дашкову

Мой друг! Я видел море зла И неба мстительного кары:  Врагов неистовых дела, Войну и гибельны пожары. Я видел сонмы богачей, Бегущих в рубищах издранных, Я видел бледных матерей, Из милой родины изгнанных! Я на распутьи видел их, Как, к персям чад прижав грудных, Они в отчаяньи рыдали И с новым трепетом взирали На небо рдяное кругом. Трикраты с ужасом потом Бродил в Москве опустошенной Среди развалин и могил; Трикраты прах её священной Слезами скорби омочил. ........................................................................ Нет, нет! Талант погибни мой И лира, дружбе драгоценна, Когда ты будешь мной забвенна, Москва, отчизны край златой! Нет, нет! Пока на поле чести За древний град моих отцов Не понесу я в жертву мести И жизнь, и к родине любовь; Пока с израненным героем, Кому известен к славе путь, Три раза не поставлю грудь Перед врагом сомкнутым строем, — Мой друг, дотоле будут мне Все чужды музы и хариты, Венки, рукой любови свиты, И радость шумная в вине!

1813

ПЕВЕЦ В БЕСЕДЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОГО СЛОВА

(Отрывок)

Певец

Друзья! Все гости по домам! От чтенья охмелели; Конец и прозе и стихам До будущей недели! Мы здесь одни!.. Что делать? Пить Вино из полной чаши! Давайте взапуски хвалить Славянски оды наши.

Сотрудники

Мы здесь одни… Что делать? Пить (и проч.).

Певец

Сей кубок чадам древних лет! Вам слава, наши деды! Друзья! Почто покойных нет Певцов среди Беседы! Их вирши сгнили в кладовых, Иль съедены мышами, Иль продают на рынке в них Салакушку с сельдями. Но дух отцов воскрес в сынах, Мы все для славы дышем, Давно здесь в прозе и стихах Как Тредиаковский, пишем. ........................................................................

1813

МОЙ ГЕНИЙ

О память сердца! Ты сильней Рассудка памяти печальной И часто сладостью своей Меня в стране пленяешь дальной. Я помню голос милых слов, Я помню очи голубые, Я помню локоны златые Небрежно вьющихся власов. Моей пастушки несравненной Я помню весь наряд простой, И образ милый, незабвенной Повсюду странствует со мной. Хранитель гений мой – любовью В утехе дан разлуке он: Засну ль? Приникнет к изголовью И усладит печальный сон.

1815

ИЗРЕЧЕНИЕ МЕЛЬХИСЕДЕКА

Ты знаешь, что изрек, Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек? Рабом родится человек, Рабом в могилу ляжет, И смерть ему едва ли скажет, Зачем он шёл долиной чудной слез, Страдал, рыдал, терпел, исчез.

1821

П.А. Вяземский (1792–1878)

Князь Петр Андреевич Вяземский, от природы наделённый острым оригинальным умом и художественным талантом, получил прекрасное, в духе французских просветителей XVIII века, образование. Возможно, поэтому в молодости он отличался вольнолюбием, независимостью и смелостью суждений, хотя и старался держаться в стороне от своих современников-декабристов. Уже в XX веке Вяземский получил от литературоведов прозвание – «декабрист без декабря».

Вяземский был членом «Арзамаса» и счастлив в друзьях. С юности и в течение многих лет его окружали Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский, оба Пушкиных (Александр Сергеевич и его дядя Василий Львович), К.Н. Батюшков, Д.В. Давыдов, Ф.И. Тютчев и др. Но в деятельности Вяземского поэзия не была занятием приоритетным, а делила его время с прозой, публицистикой, критикой, философией, мемуарами и т. п.

Уже в конце своей долгой жизни, оглядываясь на пройденный путь, Вяземский заметил: «…Я создан как-то поштучно, и вся жизнь моя шла отрывочно. Мне не отыскать себя в этих обрубках… Фасы моей от меня не требуйте. Бог фасы мне не дал, а дал лишь несколько профилей». Справедливость этой оценки для поэзии Вяземского подтвердил Н.В. Гоголь в статье «В чём же наконец существо русской поэзии и в чём её особенность»: «…возле крепкого и твёрдого стиха, какого нет ни у одного поэта, помещается другой, ничем на него не похожий; то вдруг защемит он чем-то вырванным живьём из самого сердца, то вдруг оттолкнет от себя звуком, почти чуждым сердцу, раздавшимся совершенно не в такт с предметом; слышна несобранность себя, не полная жизнь своими силами…»

Ранняя лирика Вяземского носила анакреонтический характер. Но затем всё отчетливее начинает проявляться та её особенность, которая давала ему право считать себя «поэтом мысли». Всё яснее обнаруживается пристрастие, в духе Просвещения, к гражданственности и публицистичности (стихотворения «Петербург», 1818; «Негодование», 1820), не чуждается его поэзия ни романтической пейзажной живописи («Первый снег», 1819), ни сатирических мотивов (басни и эпиграммы). В дальнейшем Вяземский всегда отдавал предпочтение точности и ясности мысли перед звукописью и гармоничностью стиха.

Два события потрясли Вяземского и повлияли на его музу – расправа над декабристами и гибель Пушкина. В эти годы отчетливее зазвучали в его творчестве сатирические ноты – стихотворения «Русский Бог» (1828), «К ним» (1829). После 1837 г. в поэзии Вяземского возобладали настроения тоски и одиночества. Всё чаще мыслями он возвращается в прошлое – «Я пережил и многое и многих…» (1837), «Друзьям» (1861).

В конце жизни Вяземский создал своеобразный литературный документ – «Записные книжки», занявшие в двенадцатитомном собрании его сочинений три тома. Здесь, в разговорах и размышлениях, в живых лицах и картинах, перед читателем возникает летопись целой эпохи.

МОИ ЖЕЛАНИЯ

Пусть все идет своим порядком Иль беспорядком – всё равно! На свете – в этом зданье шатком — Жить смирно – значит жить умно. Устройся ты как можно тише, Чтоб зависти не разбудить; Без нужды не взбирайся выше, Чтоб после шеи не сломить. Пусть будут во владенье скромном Цветник, при ручейке древа, Алтарь любви в приделе темном, Для дружбы стул, а много – два; За трапезой хлеб-соль простая, С приправой ласк младой жены; В подвале – гость с холмов Токая, Душистый вестник старины. Две-три картины не на славу; Приют мечтанью – камелек И, про домашнюю забаву, Непозолоченный гудок; Книг дюжина – хоть не в сафьяне. Не рук, рассудка торжество, И деньга лишняя в кармане Про нищету и сиротство. Вот всё, чего бы в скромну хату От неба я просить дерзал; Тогда б к хранителю – Пенату С такой молитвою предстал: «Я не прошу о благе новом; Мое мне только сохрани, И от злословца будь покровом, И от глупца оборони».

1823

Я ПЕРЕЖИЛ

Я пережил и многое, и многих, И многому изведал цену я; Теперь влачусь в одних пределах строгих Известного размера бытия. Мой горизонт и сумрачен, и близок, И с каждым днём все ближе и темней; Усталых дум моих полет стал низок, И мир души безлюдней и бедней. Не заношусь вперед мечтою жадной, Надежды глас замолк – и на пути, Протоптанным действительностью хладной, Уж новых мне следов не провести. Как ни тяжел мне был мой век суровый, Хоть житницы моей запас и мал, Но ждать ли мне безумно жатвы новой, Когда уж снег из зимних туч напал? По бороздам серпом пожатой пашни Найдешь ещё, быть может, жизни след; Во мне найдешь, быть может, след вчерашний, Но ничего уж завтрашнего нет. Жизнь разочлась со мной; она не в силах Мне то отдать, что у меня взяла И что земля в глухих своих могилах Безжалостно навеки погребла.

1837

ДРУЗЬЯМ

Я пью за здоровье не многих, Не многих, но верных друзей, Друзей неуклончиво строгих В соблазнах изменчивых дней. Я пью за здоровье далеких, Далеких, но милых друзей, Друзей, как и я, одиноких Средь чуждых сердцам их людей. В мой кубок с вином льются слёзы, Но сладок и чист их поток; Так с алыми – черные розы Вплелись в мой застольный венок. Мой кубок за здравье не многих Не многих, но верных друзей, Друзей неуклончиво строгих В соблазнах изменчивых дней; За здравье и ближних далёких, Далёких, но сердцу родных, И в память друзей одиноких, Почивших в могилах немых.

1861

МОЛИТВА АНГЕЛУ-ХРАНИТЕЛЮ

Научи меня молиться, Добрый ангел, научи: Уст твоих благоуханьем Чувства черствые смягчи! Да во глубь души проникнут Солнца вечного лучи, Да в груди моей забьются Благодатных слёз ключи! Дай моей молитве крылья, Дай полет мне в высоту, Дай мне веры безусловной Высоту и теплоту! Неповинных, безответных Дай младенцев чистоту И высокую, святую Нищих духом простоту! Дай, стряхнув земные узы С прахом страннических ног, Дай во мне угаснуть шуму Битв житейских и тревог. Да откроется Тобою Мне молитвенный чертог, Да в одну сольются думу Смерть, бессмертие и Бог!

А.С. Грибоедов (1795–1829)

Имя создателя бессмертной комедии «Горе от ума» известно всем. О выдающейся многогранной личности великого драматурга написаны не только научные исследования, но и художественные произведения. Кто не восхищался великолепным романом Ю.Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара»?! Но не все знают, что среди областей, в которых блистал яркий талант Александра Сергеевича Грибоедова – отличный пианист, композитор, военный, дипломат, знаток множества языков, в том числе и древних, – была и лирическая поэзия.

Близость к декабристам, определившая пафос комедии «Горе от ума», повлияла и на его лирику. В ней были представлены традиционные декабристские темы гражданского мужества, любви к отечеству, подвига, тираноборчества. Эпиграммы Грибоедова не уступали пушкинским: «По духу времени и вкусу он ненавидел слово «раб»…».

Большое место в лирике Грибоедова занимали любовные стихи.

А.О. (ДОЕВСКОМУ)

Я дружбу пел… Когда струнам касался, Твой гений над главой моей парил, В стихах моих, в душе тебя любил И призывал, и о тебе терзался!.. О, мой Творец! Едва расцветший век Ужели ты безжалостно пресек? Допустишь ли, чтобы его могила Живого от любви моей сокрыла?..

ОСВОБОЖДЕННЫЙ

Луг шелковый, мирный лес! Сквозь колеблемые своды Ясная лазурь небес! Тихо плещущие воды! Мне ль возвращены назад Все очарованья ваши? Снова ль черпаю из чаши Нескудеющих отрад? Будто сладостно-душистой В воздух пролилась струя; Снова упиваюсь я Вольностью и негой чистой. Но где друг?… но я один!.. Но давно ль, как привиденье, Предстоял очам моим Вестник зла? Я мчался с ним В дальний край на заточенье. Окрест дикие места, Снег пушился под ногами; Горем скованы уста, Руки тяжкими цепями.

июнь 1826

* * *

Там, где вьется Алазань, Веет нега и прохлада, Где в садах сбирают дань Пурпурного винограда, Светло светит луч дневной, Рано ищут, любят друга… Ты знаком ли с той страной, Где земля не знает плуга, Вечно-юная блестит Пышно яркими цветами И садителя дарит Золотистыми плодами?… Странник, знаешь ли любовь, Не подругу снам покойным, Страшную под небом знойным? Как пылает ею кровь? Ей живут и ею дышат, Страждут и падут в боях С ней в душе и на устах. Так самумы с юга пышат, Раскаляют степь… Что судьба, разлука, смерть!..

1817–1827

К.Ф. Рылеев (1795–1826)

Кондратий Федорович Рылеев родился в Петербургской губернии в семье отставного полковника и в шестилетнем возрасте был отдан в кадетский корпус. С 1814 по 1818 год он находился в армии, пройдя с ней Германию, Швейцарию и Францию. С 1821 по 1824 год Рылеев служил в Петербургской уголовной палате.

В 1823 г. он вступил в тайное Северное общество декабристов и вскоре стал его фактическим руководителем. После восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. Рылеев был арестован и в числе других наиболее активных деятелей декабристского движения казнён.

Рылеев – один из самых ярких представителей русского гражданского романтизма, первый среди талантливых поэтов-декабристов.

Его творческий путь начался сатирическими стихами еще во время пребывания в кадетском корпусе. Произведением, принесшим ему известность, была опубликованная в 1820 г. сатира «К временщику», смело обличавшая всесильного тогда военного министра Аракчеева.

Один из любимых поэтических жанров Рылеева – дума. Здесь он прославлял гражданские доблести различных исторических лиц. Сюжеты для своих дум Рылеев брал из «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина. Однако эти произведения поэта были лишены историзма, и герои прошлого – Дмитрий Донской, Святослав, Курбский и другие – произносили речи вполне декабристского содержания. Наиболее удачными были думы «Иван Сусанин» и «Смерть Ермака».

Большинство политических стихотворений Рылеева представляет собой взволнованные патетические монологи, в которых обличаются равнодушие к общественным порокам и содержится призыв защищать свободу и бороться против деспотизма («На смерть К.П. Чернова», «Я ль буду в роковое время…»).

В соавторстве с А.А. Бестужевым Рылеев написал агитационные песни, рассчитывая с их помощью пробудить политическое сознание в солдатской массе.

Жанр поэмы в творчестве Рылеева представлен двумя произведениями – «Войнаровский» и «Наливайко».

Имя и стихи Рылеева долго находились под запретом. Но это не помешало его поэзии оказать влияние на дальнейшее развитие русской политической лирики.

Рылеев был мне первым светом… Отец! По духу мне родной — Твое названье в мире этом Мне стало доблестным заветом И путеводною звездой. Мы стих твой вырвем из забвенья, И в первый русский вольный день, В виду младого поколенья, Восстановим для поклоненья Твою страдальческую тень,

–  писал Н.П. Огарёв.

К ВРЕМЕНЩИКУ

(Подражание персиевой сатире: К РУБЕЛЛИЮ)

[В отрывках)

Надменный временщик, и подлый и коварный, Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный, Неистовый тиран родной страны своей, Взнесенный в важный сан пронырствами злодей! Ты на меня взирать с презрением дерзаешь И в грозном взоре мне свой ярый гнев являешь! Твоим вниманием не дорожу, подлец; Из уст твоих хула достойных хвал венец! Смеюсь мне сделанным тобой уничиженьем! Могу ль унизиться твоим пренебреженьем: Коль сам с презрением я на тебя гляжу И горд, что чувств твоих в себе не нахожу? Но если злобный рок, злодея полюбя, От справедливой мзды и сохранит тебя, Всё трепещи, тиран! За зло и вероломство Тебе свой приговор произнесет потомство!

1820

Я ЛЬ БУДУ В РОКОВОЕ ВРЕМЯ…

Я ль буду в роковое время Позорить гражданина сан И подражать тебе, изнеженное племя Переродившихся славян? Нет, неспособен я в объятьях сладострастья, В постыдной праздности влачить свой век младой И изнывать кипящею душой Под тяжким игом самовластья. Пусть юноши, своей не разгадав судьбы, Постигнуть не хотят предназначенье века И не готовятся для будущей борьбы За угнетенную свободу человека. Пусть с хладною душой бросают хладный взор На бедствия своей отчизны И не читают в них грядущий свой позор И справедливые потомков укоризны. Они раскаются, когда народ, восстав, Застанет их в объятьях праздной неги И, в бурном мятеже ища свободных прав, В них не найдет ни Брута, ни Риеги.

1824

ИСПОВЕДЬ НАЛИВАЙКИ

(Отрывок из поэмы «Наливайко»)

Известно мне: погибель ждет Того, кто первый восстает На утеснителен народа, — Судьба меня уж обрекла. Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода? Погибну я за край родной, — Я это чувствую, я знаю… И радостно, отец святой, Свой жребий я благословляю!

1825

А.А. БЕСТУЖЕВУ

(Посвящение к поэме «Войнаровский»}

Как странник грустный, одинокой, В степях Аравии пустой, Из края в край с тоской глубокой Бродил я в мире сиротой. Уж к людям холод ненавистной Приметно в душу проникал, И я в безумии дерзал Не верить дружбе бескорыстной. Незапно ты явился мне: Повязка с глаз моих упала; Я разуверился вполне, И вновь в небесной вышине Звезда надежды засияла. Прими ж плоды трудов моих, Плоды беспечного досуга; Я знаю, друг, ты примешь их Со всей заботливостью друга. Как Аполлонов строгий сын, Ты не увидишь в них искусства: Зато найдешь живые чувства; Я не Поэт, а Гражданин.

1825

ТЫ СКАЖИ, ГОВОРИ.

Ты скажи, говори, Как в России цари Правят. Ты скажи поскорей, Как в России царей Давят. Как капралы Петра Провожали с двора Тихо. А жена пред дворцом Разъезжала верхом Лихо. Как курносый злодей Воцарился по ней. Горе! Но Господь, русский Бог, Бедным людям помог Вскоре.

1823

КАК ИДЕТ КУЗНЕЦ ДА ИЗ КУЗНИЦЫ…

Как идет кузнец да из кузницы, Слава! Что несет кузнец? Да три ножика.  Слава! Вот уж первой-то нож – на злодеев-вельмож… Слава! А другой-то нож – на попов, на святош. Слава! А молитву сотворя – третий нож на царя. Слава! Кому вынется, тому сбудется. Слава! Кому сбудется, не минуется. Слава!

1824

ИВАН СУСАНИН

«Куда ты ведешь нас?., не видно ни зги! — Сусанину с сердцем вскричали враги: — Мы вязнем и тонем в сугробинах снега; Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега. Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути; Но тем Михаила тебе не спасти! Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует: Но смерти от ляхов ваш царь не минует!.. Веди ж нас, – так будет тебе за труды; Иль бойся: не долго у нас до беды! Заставил всю ночь нас пробиться с метелью… Но что там чернеет в долине за елью?» «Деревня! – сарматам в ответ мужичок: — Вот гумна, заборы, а вон и мосток. За мною! В ворота! – избушечка эта Во всякое время для гостя нагрета. Войдите – не бойтесь!» – «Ну, то-то, москаль!. Какая же, братцы, чертовская даль! Такой я проклятой не видывал ночи, Слепились от снегу соколий очи… Жупан мой – хоть выжми, нет нитки сухой! — Вошед, проворчал так сармат молодой — Вина нам, хозяин! Мы смокли, иззябли! Скорей!., не заставь нас приняться за сабли!» Вот скатерть простая на стол постлана; Поставлено пиво и кружка вина, И русская каша и щи пред гостями, И хлеб перед каждым большими ломтями. В окончины ветер, бушуя, стучит; Уныло и с треском лучина горит. Давно уж за полночь!.. Сном крепким объяты. Лежат беззаботно по лавкам сарматы. Все в дымной избушке вкушают покой; Один, настороже, Сусанин седой Вполголоса молит в углу у иконы Царю молодому святой обороны!.. .......................................................................... «Сусанин! – вскричали, – что молишься Богу? Теперь уж не время – пора нам в дорогу!» Оставив деревню шумящей толпой, В лес темный вступают окольной тропой. Сусанин ведет их… Вот утро настало, И солнце сквозь ветви в лесу засияло; То скроется быстро, то ярко блеснет, То тускло засветит, то вновь пропадет. Стоят не шелохнясь и дуб и береза; Лишь снег под ногами скрипит от мороза, Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит, И дятел дуплистую иву долбит. Друг за другом идут в молчанье сарматы; Все дале и дале седой их вожатый. Уж солнце высоко сияет с небес: Все глуше и диче становится лес! И вдруг пропадает тропинка пред ними; И сосны и ели, ветвями густыми Склонившись угрюмо до самой земли, Дебристую стену из сучьев сплели. Вотще настороже тревожное ухо: Все в том захолустье и мертво и глухо… «Куда ты завел нас?» – лях старый вскричал. «Туда, куда нужно! – Сусанин сказал. — Убейте! Замучьте! – моя здесь могила! Но знайте и рвитесь: я спас Михаила! Предателя, мнили, во мне вы нашли: Их нет и не будет на Русской земли! В ней каждый отчизну с младенчества любит И душу изменой свою не погубит». «Злодей! – закричали враги, закипев: — Умрешь под мечами!» – «Не страшен ваш гнев! Кто русский по сердцу, тот бодро и смело, И радостно гибнет за правое дело! Ни казни, ни смерти и я не боюсь: Не дрогнув, умру за царя и за Русь!» «Умри же! – сарматы герою вскричали — Сабли над старцем, свистя, засверкали! — Погибни, предатель! Конец твой настал!» И твердый Сусанин весь в язвах упал! Снег чистый чистейшая кровь обагрила: Она для России спасла Михаила!

В.К. Кюхельбекер (1797–1846)

Вильгельм Карлович Кюхельбекер был членом царскосельского содружества, куда входили Пушкин, Дельвиг, Илличевский и другие лицеисты первого призыва. Это и к нему обращался великий поэт: «Друзья мои, прекрасен наш союз…»

Судьба Кюхельбекера оказалась трагической. За участие в восстании декабристов он был осуждён на пятнадцатилетнее заключение. По истечении 10 лет воспоследовала царская «милость»: оставшийся срок заменили ссылкой в Сибирь. Оттуда поэт уже не вернулся.

Литературные занятия Кюхельбекера отличались многообразием. Он писал статьи («О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие»), драмы и трагедии («Аргивяне», «Прокофий Ляпунов»), поэмы («Давид», «Агасфер», «Зоровавель», «Ижорский»), прозу («Последний Колонна»). Его имя среди активных участников знаменитого альманаха «Мнемозина».

В лирической поэзии Кюхельбекера своеобразно переплелись классицистические и романтические тенденции. Излюбленная область его лирики – гражданская поэзия («Смерть Байрона», «Тень Рылеева», «19 октября», «Участь русских поэтов»).

Судьба литературного наследия Кюхельбекера сложилась несчастливо. По понятным причинам при жизни он печатался мало. В последующем интерес к его наследию проявляли в основном лишь специалисты.

НА РЕЙНЕ

Мир над спящею пучиной, Мир над долом и горой; Рейн гладкою равниной Разостлался предо мной. Легкий челн меня лелеет, Твердь небесная ясна; С тихих вод прохлада веет: В сердце льется тишина! Здесь, над вечными струями, В сей давно желанный час, Други, я в мечтаньях с вами; Братия, я вижу вас! Вам сей кубок, отягченный Влагой чистой и златой; Пью за наш союз священный, Пью за русский край родной! Но вода бежит и плещет В безответную ладью: Что же грудь моя трепещет? Что же душу тьмит мою? Встали в небе великаны, Отражает их река: Солнце то прорвет туманы, То уйдет за облака! Слышу птицу предвещаний: Дик её унылый стон; Светлую толпу мечтаний И надежду гонит он. О, скажи, жилец дубравы, Томный, жалобный пророк, Иль меня на поле славы Ждет неотразимый рок? Или радостных объятий К милым мне не простирать? И к груди дрожащей братий При свиданье не прижать? Да паду же за свободу, За любовь души моей, Жертва славному народу, Гордость плачущих друзей!

1820–1821

19 ОКТЯБРЯ

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл, Прекрасный, мощный, смелый, величавый, В средине поприща побед и славы, Исполненный несокрушимых сил! Блажен! Лицо его всегда младое, Сиянием бессмертия горя, Блестит, как солнце вечно золотое; — Как первая эдемская заря. А я один средь чуждых мне людей Стою в ночи, беспомощный и хилый, Над страшной всех надежд моих могилой, Над мрачным гробом всех моих друзей. В тот гроб бездонный, молнией сраженный, Последний пал родимый мне поэт… И вот опять Лицея день священный; Но уж и Пушкина меж вами нет! Не принесет он новых песней вам, И с них не затрепещут перси ваши; Не выпьет с вами он заздравной чаши: Он воспарил к заоблачным друзьям. Он ныне с нашим Дельвигом пирует; Он ныне с Грибоедовым моим: По них, по них душа моя тоскует; Я жадно руки простираю к ним! Пора и мне! – Давно судьба грозит. Мне казней нестерпимого удара: Она меня того лишает дара, С которым дух мой неразлучно слит! Так! Перенес я годы заточенья, Изгнание, и срам, и сиротство; Но под щитом святого вдохновенья, Но здесь во мне пылало божество! Теперь пора! – Не пламень, не перун Меня убил; нет, вязну средь болота, Горою давят нужды и забота, И я отвык от позабытых струн. Мне ангел песней рай в темнице душной Когда-то созидал из снов златых; Но без него не труп ли я бездушный Средь трупов столь же хладных и немых?

1838

УЧАСТЬ РУССКИХ ПОЭТОВ

Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию: Для славы и Рылеев был рождён; Но юноша в свободу был влюблён… Стянула петля дерзостную выю. Не он один; другие вслед ему, Прекрасной обольщённые мечтою, Пожалися годиной роковою… Бог дал огонь их сердцу, свет – уму. Да! Чувства в них восторженны и пылки, Что ж? Их бросают в чёрную тюрьму, Морят морозом безнадежной ссылки… Или болезнь наводит ночь и мглу На очи прозорливцев вдохновенных, Или рука любезников презренных Шлёт пулю их священному челу; Или же бунт поднимет чернь глухую, И чернь того на части разорвёт, Чей блещущий перунами полёт Сияньем облил бы страну родную.

1845

А.А. Дельвиг (1798–1831)

Барон Антон Антонович Дельвиг – лицейский товарищ и близкий друг А.С. Пушкина – родился в Москве. После окончания Лицея он служил в различных министерствах, но его истинным призванием была литература. С 1824 г. Дельвиг издавал альманах «Северные цветы», а под конец жизни редактировал «Литературную газету».

Дельвиг приобрел литературную известность как автор романсов, песен, элегий, идиллий и сонетов. Некоторые из его стихотворений популярны и в наши дни: «Соловей, мой соловей…», «Не осенний мелкий дождичек». С детства увлекавшийся античностью Дельвиг многие из своих произведений посвятил мифологическим сюжетам и образам. «Душой и лирой древний грек», – справедливо сказало нём Н.М. Языков.

Занимая демократические общественные позиции, Дельвиг не чуждался в своей поэзии патриотических и гражданских мотивов – «На взятие Парижа», «Петербургским цензорам» и др. Однако он был далёк от какой бы то ни было революционности. Идеалом жизни, воспетым его поэзией, было простое безмятежное существование, посвященное служению искусству, любви и друзьям.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Ах ты, ночь ли, Ноченька, Ах ты, ночь ли, Бурная! Отчего ты С вечера До глубокой Полночи Не блистаешь Звездами, Не сияешь Месяцем? Все темнеешь Тучами? И с тобой, знать, Ноченька, Как со мною, Молодцем, Грусть-злодейка Сведалась! Как заляжет, Лютая, Так глубоко На сердце: Позабудешь Девицам Усмехаться, Кланяться; Позабудешь С вечера До глубокой Полночи, Припевая, Тешиться Хороводной Пляскою! Нет, взрыдаешь, Всплачешься, И, безродный Молодец, — На постелю Жесткую, Как в могилу Кинешься!

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Соловей, мой соловей Голосистый соловей! Ты куда, куда летишь, Где всю ночку пропоёшь? Кто-то бедная, как я, Ночь прослушает тебя, Не смыкаючи очей, Утопаючи в слезах? Ты лети, мой соловей, Хоть за тридевять земель, Хоть за синие моря, На чужие берега; Побывай во всех странах, В деревнях и городах Не найти тебе нигде Горемышнее меня. У меня ли у младой Дорог жемчуг на груди, У меня ли у младой Жар-колечко на руке, У меня ли у младой В сердце миленький дружок. В день осенний на груди Крупный жемчуг потускнел, В зимню ночку на руке Распаялося кольцо. А как нынешней весной Разлюбил меня милой.

1820-е годы

ЭПИЛОГ

Так певал без принужденья, Как на ветке соловей, Я живые впечатленья Полной юности моей. Счастлив другом, милой девы Всё искал душою я — И любви моей напевы Долго кликали тебя.

Конец 1820-х годов

ВДОХНОВЕНИЕ

Сонет

Не часто к нам слетает вдохновенье, И краткий миг в душе оно горит; Но этот миг любимец муз ценит, Как мученик с землею разлученье. В друзьях обман, в любви разуверенье, И яд во всем, чем сердце дорожит, Забыты им: восторженный пиит Уж прочитал свое предназначенье. И презренный, гонимый от людей, Блуждающий один под небесами, Он говорит с грядущими веками; Он ставит честь превыше всех честей, Он клевете мстит славою своей И делится бессмертием с богами.

1822

Н.М. ЯЗЫКОВУ

Сонет

Младой певец, дорогою прекрасной Тебе идти к парнасским высотам; Тебе венок (поверь моим словам) Плетет Амур с каменой сладкогласной. От ранних лет я пламень не напрасный Храню в душе, благодаря богам, Я им влеком к возвышенным певцам С какою-то любовию пристрастной. Я Пушкина младенцем полюбил, С ним разделял я грусть и наслажденье И первый я его услышал пенье. И за себя богов благословил, Певца Пиров я с музой подружил — И славой их горжусь в вознагражденье.

1822

* * *

Смерть, души успокоенье! Наяву или во сне С милой жизнью разлученье Объявить слетишь ко мне? Днем ли, ночью ли задуешь Бренный пламенник ты мой И в обмен его даруешь Мне твой светоч неземной? Утром вечного союза Ты со мной не заключай! По утрам со мною муза, С ней пишу я – не мешай! И к обеду не зову я: Что пугать друзей моих; Их люблю, как есть люблю я, Иль как свой счастливый стих. Вечер тоже отдан мною Музам, Вакху и друзьям; Но ночною тишиною Съединиться можно нам, На одре один в молчаньи О любви тоскую я, И в напрасном ожиданьи Протекает ночь моя.

1830–1831

А.С. Пушкин (1799–1837)

Самые первые стихотворения Пушкин написал в Лицее. Это было время ученичества. Юный поэт отдавал дань традиционным темам русской поэзии и традиционным приемам классицистов и романтиков. Однако с первых же шагов в литературе обнаружилось и стремление Пушкина к оригинальности, к самобытности: «Бреду своим путём, будь каждый при своём».

В лицее Пушкин рос в обстановке вольнолюбия, и это не могло не сказаться на его творчестве. Здесь было написано одно из первых свободолюбивых стихотворений поэта – «Лицинию». Идеалы свободы у Пушкина еще абстрактны, но он знает: «Свободой Рим возрос, а рабством погублен». В Лицее написал он и свои первые эпиграммы.

Пушкин не был членом тайных обществ, но декабристские настроения и мысли оказались благотворной средой, способствовавшей формированию его таланта. В юности широкую известность Пушкину принесли именно свободолюбивые стихи – ода «Вольность», послание «К Чаадаеву». Последнее стихотворение прекрасно передает то воодушевление, с каким его друзья выступали против «гнёта власти роковой», выражает их беспредельную любовь к отчизне, к «вольности святой», их готовность отдать России «души прекрасные порывы».

Лирика Пушкина необыкновенно богата и разнообразна. Он написал целый ряд стихотворений о поэте и поэзии: «Разговор книгопродавца с поэтом», «Пророк», «Поэт», «Эхо», «Из Пиндемонти», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» и др. В них затронут широкий круг вопросов: о личности поэта, о его долге перед обществом, о его взаимоотношениях с людьми.

Тонкий и сложный мир раскрывает любовная лирика. Пушкин – непревзойденный певец любви: от робкого, только зарождающегося чувства («Ты и вы») до грустного расставания («Я вас любил»). Удивительно живописны и выразительны пейзажные стихи Пушкина – «Зимнее утро», «Осень», «Туча» и др.

Глубоко содержательна философская лирика Пушкина. Поэт размышляет о жизни и смерти, о прошлом и будущем, о быстротечности времени – «Воспоминание», «Элегия», «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Особая и важная область его лирики – духовные стихи: «Жил на свете рыцарь бедный», «Странник», «Мирская власть», «Отцы пустынники и жены непорочны» и др.

В творчестве Пушкина представлены все жанры лирической поэзии – ода, послание, элегия, эпиграмма и т. д. В стихотворениях Пушкина перед нами возникает особый и высокий мир чувств и мыслей поэта, мир редкого благородства, глубокой человечности и удивительной чистоты. Но эти стихотворения не могут и не должны рассматриваться только как своеобразные отклики на факты биографии поэта: плыл на корабле в Гурзуф – написал элегию «Погасло дневное светило», встретил Анну Петровну Керн – «Я помню чудное мгновенье», снова оказался в Михайловском в 1835 г. – «Вновь я посетил…». Лирические стихи Пушкина имеют широкий общечеловеческий смысл. В них гениально угаданы, поняты и изображены многогранные и тонкие движения человеческой души. Форма его стихов совершенна. Многие из них положены на музыку.

Лирика Пушкина – неиссякаемый источник познания и высокого эстетического наслаждения. Каждое лирическое стихотворение Пушкина достойно специального и подробного анализа, каждое неповторимо и оригинально в художественном отношении, в каждом заключён огромный смысл. Даже о небольшом его стихотворении никогда нельзя сказать, что оно уже до конца понято, прочувствовано и объяснено. Книга академика М.П. Алексеева (1967 г.), посвященная анализу стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», содержит 272 страницы печатного текста! А уже появились новые работы, дополняющие и эту книгу.

Глубоко прав был Н.В. Гоголь, оценивая лирику Пушкина: «Слов немного, но они так точны, что обозначают всё. В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт. Отсюда происходит то, что все эти мелкие сочинения перечитываешь несколько раз…».

Лирика лицейского периода

К ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ

(Отрывок)

.......................................................................... Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет. Хорошие стихи не так легко писать, Как Витгенштейну французов побеждать. Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов Певцы бессмертные, и честь и слава россов, Питают здравый ум и вместе учат нас, Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь! Творенья громкие Рифматова, Графова С тяжёлым Бибрусом гниют у Глазунова; Никто не вспомнит их, не станет вздор читать, И Фебова на них проклятия печать… ..........................................................................

1814

ПИРУЮЩИЕ СТУДЕНТЫ

(В отрывках)

Друзья, досужный час настал; Всё тихо, всё в покое; Скорее скатерть и бокал! Сюда, вино златое! Шипи, шампанское, в стекле. Друзья, почто же с Кантом Сенека, Тацит на столе, Фольянт над фолиантом? Под стол холодных мудрецов, Мы полем овладеем; Под стол ученых дураков! Без них мы пить умеем. Ужели трезвого найдем За скатертью студента? На всякий случай изберем Скорее президента. В награду пьяным – он нальет И пунш и грог душистый, А вам, спартанцы, поднесет Воды в стакане чистой! Апостол неги и прохлад, Мой добрый Галич, vale! Ты Эпикуров младший брат, Душа твоя в бокале. Главу венками убери, Будь нашим президентом, И станут самые цари Завидовать студентам. Дай руку, Дельвиг! Что ты спишь? Проснись, ленивец сонный! Ты не под кафедрой сидишь, Латынью усыпленный. Взгляни: здесь круг твоих друзей; Бутыль вином налита, За здравье нашей музы пей, Парнасский волокита. Остряк любезный, по рукам! Полней бокал досуга! И вылей сотню эпиграмм На недруга и друга. .......................................................................... Но что?… я вижу всё вдвоём; Двоится штоф с араком; Вся комната пошла кругом; Покрылись очи мраком… Где вы, товарищи? Где я? Скажите, Вакха ради… Вы дремлете, мои друзья, Склонившись на тетради… Писатель за свои грехи! Ты с виду всех трезвее; Вильгельм, прочти свои стихи, Чтоб мне заснуть скорее.

1814

ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

(В отрывках)

Навис покров угрюмой нощи На своде дремлющих небес; В безмолвной тишине почили дол и рощи, В седом тумане дальний лес; Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы, Чуть дышит ветерок, уснувший на листах, И тихая луна, как лебедь величавый, Плывет в сребристых облаках. С холмов кремнистых водопады Стекают бисерной рекой, Там в тихом озере плескаются наяды Его ленивою волной; А там в безмолвии огромные чертоги, На своды опершись, несутся к облакам. Не здесь ли мирны дни вели земные боги? Не се ль Минервы росский храм? Не се ль Элизиум полнощный, Прекрасный Царскосельский сад, Где, льва сразив, почил орел России мощный На лоне мира и отрад? Промчались навсегда те времена златые, Когда под скипетром великия жены Венчалась славою счастливая Россия, Цветя под кровом тишины! .......................................................................... Страшись, о рать иноплеменных! России двинулись сыны; Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных, Сердца их мщеньем зажжены. Вострепещи, тиран! Уж близок час паденья! Ты в каждом ратнике узришь богатыря, Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья За Русь, за святость алтаря. Ретивы кони бранью пышут, Усеян ратниками дол, За строем строй течет, все местью, славой дышат, Восторг во грудь их перешел. Летят на грозный мир; мечам добычи ищут, И се – пылает брань; на холмах гром гремит, В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, И брызжет кровь на щит. Сразились. Русский – победитель! И вспять бежит надменный галл; Но сильного в боях небесный вседержитель Лучом последним увенчал, Не здесь его сразил воитель поседелый; О бородинские кровавые поля! Не вы неистовству и гордости пределы! Увы! На башнях галл кремля!.. Края Москвы, края родные, Где на заре цветущих лет Часы беспечности я тратил золотые, Не зная горести и бед, И вы их видели, врагов моей отчизны! И вас багрила кровь и пламень пожирал! И в жертву не принес я мщенья вам и жизни; Вотще лишь гневом дух пылал!.. ..........................................................................

1814

ГОРОДОК

(К***)

(В отрывках)

Прости мне, милый друг, Двухлетнее молчанье: Писать тебе посланье Мне было недосуг. На тройке принесенный Из родины смиренной В великий град Петра, От утра до утра Два года всё кружился Без дела в хлопотах, Зевая, веселился В театре, на пирах; Не ведал я покоя, Увы! Ни на часок, Как будто у налоя В великий четверток Измученный дьячок. Но слава, слава Богу! На ровную дорогу Я выехал теперь. .......................................................................... На полке за Вольтером Вергилий, Тасс с Гомером Все вместе предстоят. В час утренний досуга Я часто друг от друга Люблю их отрывать. Питомцы юных граций — С Державиным потом Чувствительный Гораций Является вдвоем. И ты, певец любезный, Поэзией прелестной Сердца привлекший в плен, Ты здесь, лентяй беспечный, Мудрец простосердечный, Ванюша Лафонтен! Ты здесь – и Дмитрев нежный, Твой вымысел любя, Нашел приют надежный С Крыловым близ тебя. Но вот наперсник милый Психеи златокрылой! О добрый Лафонтен, С тобой он смел сразиться. Коль можешь ты дивиться, Дивись: ты побежден! Воспитаны Амуром, Вержье, Парни с Грекуром Укрылись в уголок. (Не раз они выходят И сон от глаз отводят Под зимний вечерок). Здесь Озеров с Расином, Руссо и Карамзин, С Мольером-исполином Фонвизин и Княжнин. За ними, хмурясь важно, Их грозный Аристарх Является отважно В шестнадцати томах. Хоть страшно стихоткачу Лагарпа видеть вкус, Но часто, признаюсь, Над ним я время трачу. Кладбище обрели На самой нижней полке Все школьнически толки, Лежащие в пыли, Визгова сочиненья, Глупона псалмопенья, Известные творенья Увы! Одним мышам. Мир вечный и забвенье И прозе и стихам! ........................................... Или, для развлеченья, Оставя книг ученье, В досужный мне часок У добренькой старушки Душистый пью чаек; Не подхожу я к ручке, Не шаркаю пред ней; Она не приседает, Но тотчас и вестей Мне пропасть наболтает. Газеты собирает Со всех она сторон, Всё сведает, узнает: Кто умер, кто влюблен, Кого жена по моде Рогами убрала, В котором огороде Капуста цвет дала, Фома свою хозяйку Не за что наказал, Антошка балалайку, Играя, разломал, — Старушка всё расскажет; Меж тем как юбку вяжет, Болтает всё свое; А я сижу смиренно В мечтаньях углубленный, Не слушая её. ....................................

1815

ЛИЦИНИЮ

(Отрывок)

........................................................... Лициний, добрый друг! Не лучше ли и нам Смиренно поклонясь Фортуне и мечтам, Седого циника примером научиться? С развратным городом не лучше ль нам проститься, Где всё продажное: законы, правота, И консул, и трибун, и честь, и красота? Пускай Глицерия, красавица младая, Равно всем общая, как чаша круговая, Неопытность других в наемну ловит сеть! Нам стыдно слабости с морщинами иметь; Тщеславной юности оставим блеск веселий: Пускай бесстыдный Клит, слуга вельмож Корнелий Торгуют подлостью и с дерзостным челом От знатных к богачам ползут из дома в дом! Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода; Во мне не дремлет дух великого народа. Лициний, поспешим далеко от забот, Безумных мудрецов, обманчивых красот! Завистливой судьбы в душе презрев удары, В деревню пренесем отеческие лары! В прохладе древних рощ, на берегу морском, Найти нетрудно нам укромный, светлый дом, Где, больше не страшась народного волненья, Под старость отдохнем в глуши уединенья. И там, расположась в уютном уголке, При дубе пламенном, возженном в камельке, Воспомнив старину за дедовским фиалом, Свой дух воспламеню жестоким Ювеналом, В сатире праведной порок изображу И нравы сих веков потомству обнажу. О Рим, о гордый край разврата, злодеянья! Придет ужасный день, день мщенья, наказанья Предвижу грозного величия конец: Падет, падет во прах вселенныя венец. Народы юные, сыны свирепой брани, С мечами на тебя подымут мощны длани, И горы и моря оставят за собой И хлынут на тебя кипящею рекой. Исчезнет Рим; его покроет мрак глубокий; И путник, устремив на груды камней око, Воскликнет, в мрачное раздумье углублен: «Свободой Рим возрос, а рабством погублен».

1815

БАТЮШКОВУ

В пещерах Геликона Я некогда рожден; Во имя Аполлона Тибуллом окрещен, И, светлой Иппокреной С издетства напоенный, Под кровом вешних роз, Поэтом я возрос. Веселый сын Эрмия Ребенка полюбил, В дни резвости златые Мне дудку подарил. Знакомясь с нею рано, Дудил я непрестанно; Нескладно хоть играл, Но музам не скучал. А ты, певец забавы И друг пермесских дев, Ты хочешь, чтобы, славы Стезею полетев, Простясь с Анакреоном, Спешил я за Мароном И пел при звуках лир Войны кровавый пир. Дано мне мало Фебом: Охота, скудный дар. Пою под чуждым небом, Вдали домашних лар, И, с дерзостным Икаром Страшась летать недаром, Бреду своим путем: Будь всякий при своем.

1815

МОЯ ЭПИТАФИЯ

Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою, С любовью, леностью провел веселый век, Не делал доброго, однако ж был душою, Ей-богу, добрый человек.

1815

СОН

(В отрывках)

.......................................................................... Душевных мук волшебный исцелитель, Мой друг Морфей, мой давный утешитель! Тебе всегда я жертвовать любил, И ты жреца давно благословил. Забуду ли то время золотое, Забуду ли блаженной неги час, Когда, в углу под вечер притаясь, Я призывал и ждал тебя в покое… Я сам не рад болтливости своей, Но детских лет люблю воспоминанье. Ах! Умолчу ль о мамушке моей, О прелести таинственных ночей, Когда в чепце, в старинном одеянье, Она, духов молитвой уклоня, С усердием перекрестит меня И шепотом рассказывать мне станет О мертвецах, о подвигах Бовы… От ужаса не шелохнусь, бывало, Едва дыша, прижмусь под одеяло, Не чувствуя ни ног, ни головы. Под образом простой ночник из глины Чуть освещал глубокие морщины, Драгой антик, прабабушкин чепец И длинный рот, где зуба два стучало, — Всё в душу страх невольный поселяло. Я трепетал – и тихо наконец Томленье сна на очи упадало. Тогда толпой с лазурной высоты На ложе роз крылатые мечты, Волшебники, волшебницы слетали, Обманами мой сон обворожали. Терялся я в порыве сладких дум; В глуши лесной, средь муромских пустыней Встречал лихих Полканов и Добрыней, И в вымыслах носился юный ум. ..........................................................................

1816

ПЕВЕЦ

Слыхали ль вы за рощей глас ночной Певца любви, певца своей печали? Когда поля в час утренний молчали, Свирели звук унылый и простой  Слыхали ль вы? Встречали ль вы в пустынной тьме лесной Певца любви, певца своей печали? Следы ли слез, улыбку ль замечали, Иль тихий взор, исполненный тоской, Встречали вы? Вздохнули ль вы, внимая тихий глас Певца любви, певца своей печали? Когда в лесах вы юношу видали, Встречая взор его потухших глаз, Вздохнули ль вы?

1816

Лирика петербургского периода (1817–1820)

ВОЛЬНОСТЬ

Ода

(В отрывках)

Беги, сокройся от очей, Цитеры слабая царица! Где ты, где ты, гроза царей, Свободы гордая певица? Приди, сорви с меня венок, Разбей изнеженную лиру… Хочу воспеть свободу миру, На тронах поразить порок. Открой мне благородный след Того возвышенного галла, Кому сама средь славных бед Ты гимны смелые внушала. Питомцы ветреной судьбы, Тираны мира! Трепещите! А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы! Увы! Куда ни брошу взор — Везде бичи, везде железы, Законов гибельный позор, Неволи немощные слезы; Везде неправедная власть В сгущенной мгле предрассуждений Воссела – рабства грозный гений И славы роковая страсть. Лишь там над царскою главой Народов не легло страданье, Где крепко с вольностью святой Законов мощных сочетанье; Где всем простерт их твердый щит, Где сжатый верными руками Граждан над равными главами Их меч без выбора скользит И преступленье свысока Сражает праведным размахом; Где не подкупна их рука Ни алчной скупостью, ни страхом. Владыки! Вам венец и трон Дает закон – а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас закон. ..................................................................

1817

К ПОРТРЕТУ ЖУКОВСКОГО

Его стихов пленительная сладость Пройдет веков завистливую даль, И, внемля им, вздохнет о славе младость, Утешится безмолвная печаль И резвая задумается радость.

1818

К Н.Я. ПЛЮСКОВОЙ

На лире скромной, благородной Земных богов я не хвалил И силе в гордости свободной Кадилом лести не кадил. Свободу лишь умея славить, Стихами жертвуя лишь ей, Я не рожден царей забавить Стыдливой музою моей. Но, признаюсь, под Геликоном, Где Касталийский ток шумел, Я, вдохновенный Аполлоном, Елисавету втайне пел. Небесного земной свидетель, Воспламененною душой Я пел на троне добродетель С ее приветною красой. Любовь и тайная свобода Внушали сердцу гимн простой, И неподкупный голос мой Был эхо русского народа.

1818

ЭПИГРАММА

В его «Истории» изящность, простота Доказывают нам, без всякого пристрастья, Необходимость самовластья И прелести кнута.

1818

СКАЗКИ

Noël

Ура! В Россию скачет Кочующий деспот. Спаситель горько плачет, А с ним и весь народ. Мария в хлопотах Спасителя стращает: «Не плачь, не плачь, сударь: Вот бука, бука – русский царь!» Царь входит и вещает: «Узнай, народ российский, Что знает целый мир: И прусский и австрийский Я сшил себе мундир. О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен; Меня газетчик прославлял; Я ел, и пил, и обещал — И делом не замучен. Узнай еще в прибавку, Что сделаю потом: Лаврову дам отставку, А Соца – в желтый дом; Закон постановлю на место вам Горголи, И людям я права людей, По царской милости моей, Отдам из доброй воли». От радости в по стеле Распрыгалось дитя: «Неужто в самом деле? Неужто не шутя?» А мать ему: «Бай-бай! Закрой свои ты глазки; Пора уснуть уж наконец, Послушавши как царь-отец Рассказывает сказки».

1818

К ЧААДАЕВУ

Любви, надежды, тихой славы Недолго нежил нас обман, Исчезли юные забавы, Как сон, как утренний туман; Но в нас горит еще желанье, Под гнётом власти роковой Нетерпеливою душой Отчизны внемлем призыванье. Мы ждем с томленьем упованья Минуты вольности святой, Как ждет любовник молодой Минуту верного свиданья. Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы, Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы! Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена!

1818

ДЕРЕВНЯ

Приветствую тебя, пустынный уголок, Приют спокойствия, трудов и вдохновенья, Где льется дней моих невидимый поток На лоне счастья и забвенья. Я твой – я променял порочный двор цирцей, Роскошные пиры, забавы, заблужденья На мирный шум дубров, на тишину полей, На праздность вольную, подругу размышленья. Я твой – люблю сей темный сад С его прохладой и цветами, Сей луг, уставленный душистыми скирдами, Где светлые ручьи в кустарниках шумят; Везде передо мной подвижные картины: Здесь вижу двух озер лазурные равнины, Где парус рыбаря белеет иногда. За ними ряд холмов и нивы полосаты, Вдали рассыпанные хаты, На влажных берегах бродящие стада, Овины дымные и мельницы крилаты; Везде следы довольства и труда… Я здесь, от суетных оков освобожденный, Учуся в истине блаженство находить, Свободною душой закон боготворить, Роптанью не внимать толпы непросвещенной, Участьем отвечать застенчивой мольбе И не завидовать судьбе Злодея иль глупца в величии неправом. Оракулы веков, здесь вопрошаю вас! В уединеньи величавом Слышнее ваш отрадный глас; Он гонит лени сон угрюмый, К трудам рождает жар во мне, И ваши творческие думы В душевной зреют глубине. Но мысль ужасная здесь душу омрачает: Среди цветущих нив и гор Друг человечества печально замечает Везде невежества убийственный позор. Не видя слез, не внемля стона, На пагубу людей избранное судьбой, Здесь барство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца. Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам, Здесь рабство тощее влачится по браздам Неумолимого владельца. Здесь тягостный ярем до гроба все влекут, Надежд и склонностей в душе питать не смея, Здесь девы юные цветут Для прихоти бесчувственной злодея. Опора милая стареющих отцов, Младые сыновья, товарищи трудов, Из хижины родной идут собой умножить Дворовые толпы измученных рабов. О, если б голос мой умел сердца тревожить! Почто в груди моей горит бесплодный жар И не дан мне судьбой витийства грозный дар? Увижу ль, о друзья! Народ неугнетенный И рабство, падшее по манию царя, И над Отечеством свободы просвещенной Взойдёт ли наконец прекрасная заря?

1819

Лирика южного периода (1820–1824)

* * *

Погасло дневное светило; На море синее вечерний пал туман. Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан. Я вижу берег отдаленный, Земли полуденной волшебные края; С волненьем и тоской туда стремлюся я, Воспоминаньем упоенный… И чувствую: в очах родились слёзы вновь; Душа кипит и замирает; Мечта знакомая вокруг меня летает; Я вспомнил прежних лет безумную любовь, И всё, чем я страдал, и всё, что сердцу мило, Желаний и надежд томительный обман… Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан. Лети, корабль, неси меня к пределам дальним По грозной прихоти обманчивых морей, Но только не к брегам печальным Туманной родины моей, Страны, где пламенем страстей Впервые чувства разгорались, Где музы нежные мне тайно улыбались, Где рано в бурях отцвела Моя потерянная младость, Где легкокрылая мне изменила радость И сердце хладное страданью предала. Искатель новых впечатлений, Я вас бежал, отечески края; Минутной младости минутные друзья; А вы, наперсницы порочных заблуждений, Которым без любви я жертвовал собой, Покоем, славою, свободой и душой, И вы забыты мной, изменницы младые, Подруги тайные моей весны златыя, И вы забыты мной… Но прежних сердца ран, Глубоких ран любви, ничто не излечило… Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан…

1820

* * *

Редеет облаков летучая гряда. Звезда печальная, вечерняя звезда! Твой луч осеребрил увядшие равнины, И дремлющий залив, и черных скал вершины. Люблю твой слабый свет в небесной вышине; Он думы разбудил, уснувшие во мне: Я помню твой восход, знакомое светило, Над мирною страной, где всё для сердца мило, Где стройны тополы в долинах вознеслись, Где дремлет нежный мирт и темный кипарис, И сладостно шумят полуденные волны. Там некогда в горах, сердечной думы полный, Над морем я влачил задумчивую лень, Когда на хижины сходила ночи тень — И дева юная во мгле тебя искала И именем своим подругам называла.

1820

МУЗА

В младенчестве моем она меня любила И семиствольную цевницу мне вручила; Она внимала мне с улыбкой, и слегка По звонким скважинам лусто го тростника Уже наигрывал я слабыми перстами И гимны важные, внушенные богами, И песни мирные фригийских пастухов. С утра до вечера в немой тени дубов Прилежно я внимал урокам девы тайной; И, радуя меня наградою случайной, Откинув локоны от милого чела, Сама из рук моих свирель она брала: Тростник был оживлен божественным дыханьем И сердце наполнял святым очарованьем.

1821

* * *

Я пережил свои желанья, Я разлюбил свои мечты; Остались мне одни страданья, Плоды сердечной пустоты. Под бурями судьбы жестокой Увял цветущий мой венец; Живу печальный, одинокий, И жду: придет ли мой конец? Так, поздним хладом пораженный, Как бури слышен зимний свист, Один на ветке обнаженной Трепещет запоздалый лист.

1821

ЧААДАЕВУ

(Отрывок)

В стране, где я забыл тревоги прежних лет, Где прах Овидиев пустынный мой сосед, Где слава для меня предмет заботы малой, Тебя недостает душе моей усталой. Врагу стеснительных условий и оков, Не трудно было мне отвыкнуть от пиров, Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет, И правду пылкую приличий хлад объемлет. Оставя шумный круг безумцев молодых, В изгнании моем я не жалел об них; Вздохнув, оставил я другие заблужденья, Врагов моих предал проклятию забвенья, И сети разорвав, где бился я в плену, Для сердца новую вкушаю тишину. В уединении мой своенравный гений Познал и тихий труд и жажду размышлений. Владею днем моим; с порядком дружен ум; Учусь удерживать вниманье долгих дум; Ищу вознаградить в объятиях свободы Мятежной младостью утраченные годы И в просвещении стать с веком наравне. Богини мира, вновь явились музы мне И независимым досугам улыбнулись; Цевницы брошенной уста мои коснулись; Старинный звук меня обрадовал: и вновь Пою мои мечты, природу и любовь, И дружбу верную, и милые предметы, Пленявшие меня в младенческие леты, В те дни, когда, еще незнаемый никем, Не зная ни забот, ни цели, ни систем, Я пеньем оглашал приют забав и лени И царскосельские хранительные сени. ..........................................................................

1821

УЗНИК

Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой, Мой грустный товарищ, махая крылом, Кровавую пищу клюет под окном, Клюет, и бросает, и смотрит в окно, Как будто со мною задумал одно; Зовет меня взглядом и криком своим И вымолвить хочет: «Давай улетим! Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, Туда, где синеют морские края, Туда, где гуляем лишь ветер… да я!..»

1822

НОЧЬ

Мой голос для тебя и ласковый и томный Тревожит поздное молчанье ночи темной. Близ ложа моего печальная свеча Горит; мои стихи, сливаясь и журча, Текут, ручьи любви, текут, полны тобою. Во тьме твои глаза блистают предо мною, Мне улыбаются, и звуки слышу я: Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя

1823

ДЕМОН

В те дни, когда мне были новы Все впечатленья бытия — И взоры дев, и шум дубровы, И ночью пенье соловья, — Когда возвышенные чувства, Свобода, слава и любовь И вдохновенные искусства Так сильно волновали кровь, Часы надежд и наслаждений Тоской внезапной осеня, Тогда какой-то злобный гений Стал тайно навещать меня. Печальны были наши встречи: Его улыбка, чудный взгляд, Его язвительные речи Вливали в душу хладный яд. Неистощимой клеветою Он провиденье искушал; Он звал прекрасное мечтою; Он вдохновенье презирал; Не верил он любви, свободе; На жизнь насмешливо глядел — И ничего во всей природе Благословить он не хотел.

1823

* * *

Изыде сеятель сеяти семена своя.

Свободы сеятель пустынный, Я вышел рано, до звезды; Рукою чистой и безвинной В порабощенные бразды Бросал живительное семя — Но потерял я только время, Благие мысли и труды… Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич.

1823

ТЕЛЕГА ЖИЗНИ

Хоть тяжело подчас в ней бремя, Телега на ходу легка; Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезет с облучка. С утра садимся мы в телегу; Мы рады голову сломать И, презирая лень и негу, Кричим: пошел!..…. Но в полдень нет уж той отваги; Порастрясло нас; нам страшней И косогоры и овраги; Кричим: полегче, дуралей! Катит по-прежнему телега; Под вечер мы привыкли к ней, И дремля едем до ночлега, А время гонит лошадей.

1823

Полу-милорд, полу-купец, Полу-мудрец, полу-невежда, Полу-подлец, но есть надежда, Что будет полным наконец.

1824

Лирика Михайловского периода (1824–1826)

РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ

(В отрывках)

Книгопродавец

Стишки для вас одна забава, Немножко стоит вам присесть, Уж разгласить успела слава Везде приятнейшую весть: Поэма, говорят, готова, Плод новый умственных затей. Итак, решите; жду я слова: Назначьте сами цену ей. Стишки любимца муз и граций Мы вмиг рублями заменим И в пук наличных ассигнаций Листочки ваши обратим. О чем вздохнули так глубоко, Нельзя ль узнать?

Поэт

Я был далеко: Я время то воспоминал, Когда надеждами богатый, Поэт беспечный, я писал Из вдохновенья, не из платы. Я видел вновь приюты скал И темный кров уединенья, Где я на пир воображенья, Бывало, музу призывал. Там слаще голос мой звучал; Там доле яркие виденья, С неизъяснимою красой, Вились, летали надо мной В часы ночного вдохновенья. Всё волновало нежный ум: Цветущий луг, луны блистанье, В часовне ветхой бури шум, Старушки чудное преданье. Какой-то демон обладал Моими играми, досугом; За мной повсюду он летал, Мне звуки дивные шептал, И тяжким, пламенным недугом Была полна моя глава; В ней грёзы чудные рождались; В размеры стройные стекались Мои послушные слова И звонкой рифмой замыкались. В гармонии соперник мой Был шум лесов, иль вихорь буйный, Иль иволги напев живой, Иль ночью моря гул глухой, Иль шепот речки тихоструйной. Тогда, в безмолвии трудов, Делиться не был я готов С толпою пламенным восторгом И музы сладостных даров Не унижал постыдным торгом; Я был хранитель их скупой: Так точно, в гордости немой, От взоров черни лицемерной Дары любовницы младой Хранит любовник суеверный.

Книгопродавец

Но слава заменила вам Мечтанья тайного отрады: Вы разошлися по рукам, Меж тем как пыльные громады Лежалой прозы и стихов Напрасно ждут себе чтецов И ветреной её награды.

Поэт

Блажен, кто про себя таил Души высокие созданья И от людей, как от могил, Не ждал за чувства воздаянья! Блажен, кто молча был поэт И, терном славы не увитый, Презренной чернию забытый, Без имени покинул свет! Обманчивей и снов надежды, Что слава? шепот ли чтеца? Гоненье ль низкого невежды? Иль восхищение глупца?

Книгопродавец

Лорд Байрон был того же мненья; Жуковский то же говорил; Но свет узнал и раскупил Их сладкозвучные творенья. И впрям, завиден ваш удел: Поэт казнит, поэт венчает; Злодеев громом вечных стрел В потомстве дальнем поражает; Героев утешает он; С Коринной на киферский трон Свою любовницу возносит. Хвала для вас докучный звон; Но сердце женщин славы просит: Для них пишите; их ушам Приятна лесть Анакреона: В младые лета розы нам Дороже лавров Геликона. .................................................... Итак, любовью утомленный, Наскуча лепетом молвы, Заране отказались вы От вашей лиры вдохновенной. Теперь, оставя шумный свет, И муз, и ветреную моду, Что ж изберете вы?

Поэт

Свободу.

Книгопродавец

Прекрасно. Вот же вам совет. Внемлите истине полезной: Наш век – торгаш; в сей век железный Без денег и свободы нет. Что слава? – Яркая заплата На ветхом рубище певца. Нам нужно злата, злата, злата: Копите злато до конца! Предвижу ваше возраженье; Но вас я знаю, господа: Вам ваше дорого творенье, Пока на пламени труда Кипит, бурлит воображенье; Оно застынет, и тогда Постыло вам и сочиненье. Позвольте просто вам сказать: Не продается вдохновенье, Но можно рукопись продать. Что ж медлить? Уж ко мне заходят Нетерпеливые чтецы; Вкруг лавки журналисты бродят, За ними тощие певцы:. Кто просит пищи для сатиры, Кто для души, кто для пера; И признаюсь – от вашей лиры Предвижу много я добра.

Поэт

Вы совершенно правы.  Вот вам моя рукопись.  Условимся.

1824

К МОРЮ

Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой. Как друга ропот заунывный, Как зов его в прощальный час, Твой грустный шум, твой шум призывный Услышал я в последний раз. Моей души предел желанный! Как часто по брегам твоим Бродил я тихий и туманный, Заветным умыслом томим! Как я любил твои отзывы, Глухие звуки, бездны глас И тишину в вечерний час, И своенравные порывы! Смиренный парус рыбарей, Твоею прихотью хранимый, Скользит отважно средь зыбей: Но ты взыграл, неодолимый, И стая тонет кораблей. Не удалось навек оставить Мне скучный, неподвижный брег, Тебя восторгами поздравить И по хребтам твоим направить Мой поэтический побег. Ты ждал, ты звал… я был окован; Вотще рвалась душа моя: Могучей страстью очарован, У берегов остался я. О чем жалеть? Куда бы ныне Я путь беспечный устремил? Один предмет в твоей пустыне Мою бы душу поразил. Одна скала, гробница славы… Там погружались в хладный сон Воспоминанья величавы: Там угасал Наполеон. Там он почил среди мучений. И вслед за ним, как бури шум, Другой от нас умчался гений, Другой властитель наших дум. Исчез, оплаканный свободой, Оставя миру свой венец. Шуми, взволнуйся непогодой: Он был, о море, твой певец. Твой образ был на нем означен, Он духом создан был твоим: Как ты, могущ, глубок и мрачен, Как ты, ничем неукротим. Мир опустел… Теперь куда же Меня б ты вынес, океан? Судьба земли повсюду та же: Где капля блага, там на страже Уж просвещенье иль тиран. Прощай же, море! Не забуду Твоей торжественной красы И долго, долго слышать буду Твой гул в вечерние часы. В леса, в пустыни молчаливы Перенесу, тобою полн, Твои скалы, твои заливы, И блеск, и тень, и говор волн.

1824

* * *

Ночной зефир Струит эфир Шумит, Бежит Гвадалквивир. Вот взошла луна златая, Тише… чу… гитары звон… Вот испанка молодая Оперлася на балкон. Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир. Скинь мантилью, ангел милый, И явись как яркий день! Сквозь чугунные перилы Ножку дивную продень! Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир.

1824

* * *

Ненастный день потух; ненастной ночи мгла По небу стелется одеждою свинцовой; Как привидение, за рощею сосновой Луна туманная взошла… Всё мрачную тоску на душу мне наводит. Далеко, там, луна в сиянии восходит; Там воздух напоен вечерней теплотой; Там море движется роскошной пеленой Под голубыми небесами… Вот время: по горе теперь идет она К брегам, потопленным шумящими волнами; Там, под заветными скалами, Теперь она сидит печальна и одна… Одна… никто пред ней не плачет, не тоскует; Никто ее колен в забвенье не целует; Одна… ничьим устам она не предает Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных. .......................................................................... .......................................................................... .......................................................................... Никто ее любви небесной не достоин. Не правда ль: ты одна… ты плачешь… я спокоен; .......................................................................... Но если ………………………………………………

1824

СОЖЖЕННОЕ ПИСЬМО

Прощай, письмо любви, прощай! Она велела… Как долго медлил я, как долго не хотела Рука предать огню все радости мои!.. Но полно, час настал: гори, письмо любви. Готов я; ничему душа моя не внемлет. Уж пламя жадное листы твои приемлет… Минуту!., вспыхнули!., пылают… легкий дым, Виясь, теряется с молением моим. Уж перстня верного утратя впечатленье, Растопленный сургуч кипит… О провиденье! Свершилось! Темные свернулися листы; На легком пепле их заветные черты Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый, Отрада бедная в судьбе моей унылой, Останься век со мной на горестной груди…

1825

К***

Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты. Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты, И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты. В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви. Душе настало пробужденье: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь.

1825

ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ

Что смолкнул веселия глас? Раздайтесь, вакхальны припевы! Да здравствуют нежные девы И юные жены, любившие нас! Полнее стакан наливайте! На звонкое дно В густое вино Заветные кольца бросайте! Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори! Как эта лампада бледнеет Пред ясным восходом зари, Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!

1825

19 ОКТЯБРЯ

Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук. Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать веселых много лет. Я пью один; вотще воображенье Вокруг меня товарищей зовет; Знакомое не слышно приближенье, И милого душа моя не ждет. Я пью один, и на брегах Невы Меня друзья сегодня именуют… Но многие ль и там из вас пируют? Еще кого не досчитались вы? Кто изменил пленительной привычке? Кого от вас увлек холодный свет? Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж вами нет? Он не пришел, кудрявый наш певец, С огнем в очах, с гитарой сладкогласной: Под миртами Италии прекрасной Он тихо спит, и дружеский резец Не начертал над русскою могилой Слов несколько на языке родном, Чтоб некогда нашел привет унылый Сын севера, бродя в краю чужом. Сидишь ли ты в кругу своих друзей Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей? Счастливый путь!.. С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с той поры в морях твоя дорога, О, волн и бурь любимое дитя! Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы: Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял: «На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!» Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен — Неколебим, свободен и беспечен Срастался он под сенью дружных муз. Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село. Из края в край преследуем грозой, Запутанный в сетях судьбы суровой, Я с трепетом на лоно дружбы новой, Устав, приник ласкающей главой… С мольбой моей печальной и мятежной, С доверчивой надеждой первых лет, Друзьям иным душой предался нежной; Но горек был небратский их привет. И ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я. Поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его лицея превратил. Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе – фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Всё тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись. Когда достиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев, И ты пришел, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил. С младенчества дух песен в нас горел, И дивное волненье мы познали; С младенчества две музы к нам летали, И сладок был их лаской наш удел: Но я любил уже рукоплесканья, Ты, гордый, пел для муз и для души; Свой дар как жизнь я тратил без вниманья, Ты гений свой воспитывал в тиши. Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты… Опомнимся – но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам? Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Я жду тебя, мой запоздалый друг — Приди; огнем волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви. Пора и мне… пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О сколько слез и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам! И первую полней, друзья, полней! «И всю до дна в честь нашего союза! Благослови, ликующая муза, Благослови: да здравствует лицей! Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мертвым и живым, К устам подъяв признательную чашу, Не помня зла, за благо воздадим. Полней, полней! И, сердце возгоря, Опять до дна, до капли выпивайте! Но за кого? О други, угадайте.. Ура, наш царь! так! выпьем за царя. Он человек! Им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал Лицей. Пируйте же, пока еще мы тут! Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто дальний сиротеет; Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему… Кому ж из нас под старость день Лицея Торжествовать придется одному? Несчастный друг! Средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой, Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой… Пускай же он с отрадой хоть печальной Тогда сей день за чашей проведет, Как ныне я, затворник ваш опальный, Его провел без горя и забот.

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя, То по кровле обветшалой Вдруг соломой зашумит, То, как путник запоздалый, К нам в окошко застучит. Наша ветхая лачужка И печальна и темна. Что же ты, моя старушка, Приумолкла у окна? Или бури завываньем Ты, мой друг, утомлена, Или дремлешь под жужжаньем Своего веретена? Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей. Спой мне песню, как синица Тихо за морем жила; Спой мне песню, как девица За водой поутру шла. Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя. Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей.

1825

ПРИЗНАНИЕ

К Александре Ивановне Осиповой

Я вас люблю, хоть я бешусь, Хоть это труд и стыд напрасный, И в этой глупости несчастной У ваших ног я признаюсь! Мне не к лицу и не по летам… Пора, пора мне быть умней! Но узнаю по всем приметам Болезнь любви в душе моей: Без вас мне скучно, – я зеваю; При вас мне грустно, – я терплю; И, мочи нет, сказать желаю, Мой ангел, как я вас люблю! Когда я слышу из гостиной Ваш легкий шаг, иль платья шум, Иль голос девственный, невинный Я вдруг теряю весь свой ум. Вы улыбнетесь – мне отрада; Вы отвернетесь – мне тоска; За день мучения – награда Мне ваша бледная рука. Когда за пяльцами прилежно Сидите вы, склонясь небрежно, Глаза и кудри опустя, — Я в умиленье, молча, нежно — Любуюсь вами, как дитя!.. Сказать ли вам мое несчастье, Мою ревнивую печаль, Когда гулять, порой, в ненастье, Вы собираетеся вдаль? И ваши слезы в одиночку, И речи в уголку вдвоем, И путешествие в Опочку, И фортепьяно вечерком?.. Алина! сжальтесь надо мною. Не смею требовать любви: Быть может, за грехи мои, Мой ангел, я любви не стою! Но притворитесь! Этот взгляд Всё может выразить так чудно! Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!

1826

ПРОРОК

Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На перепутье мне явился; Перстами легкими как сон Моих зениц коснулся он: Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык, И празднословный и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассек мечом, И сердце трепетное вынул И угль, пылающий огнем, Во грудь отверстую водвинул. Как труп в пустыне я лежал, И Бога глас ко мне воззвал: «Восстань, пророк, и виждь, и Исполнись волею моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей».

1826

После ссылки (1826–1830)

СТАНСЫ

В надежде славы и добра Гляжу вперед я без боязни: Начало славных дел Петра Мрачили мятежи и казни. Но правдой он привлек сердца, Но нравы укротил наукой, И был от буйного стрельца Пред ним отличен Долгорукий. Самодержавною рукой Он смело сеял просвещенье, Не презирал страны родной: Он знал её предназначенье. То академик, то герой, То мореплаватель, то плотник, Он всеобъемлющей душой На троне вечный был работник.» Семейным сходством будь же горд; Во всем будь пращуру подобен: Как он, неутомим и тверд, И памятью, как он, незлобен.

1826

НЯНЕ

Подруга дней моих суровых, Голубка дряхлая моя, Одна в глуши лесов сосновых Давно, давно ты ждешь меня. Ты под окном своей светлицы Горюешь, будто на часах, И медлят поминутно спицы В твоих наморщенных руках. Глядишь в забытые вороты На черный отдаленный путь; Тоска, предчувствия, заботы Теснят твою всечасно грудь. То чудится тебе………………..

1826

* * *

Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье, Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье. Несчастью верная сестра, Надежда в мрачном подземелье Разбудит бодрость и веселье, Придет желанная пора: Любовь и дружество до вас Дойдут сквозь мрачные затворы, Как в ваши каторжные норы Доходит мой свободный глас. Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут – и свобода Вас примет радостно у входа, И братья меч вам отдадут.

1827

ТРИ КЛЮЧА

В степи мирской, печальной и безбрежной, Таинственно пробились три ключа: Ключ юности, ключ быстрый и мятежный, Кипит, бежит, сверкая и журча. Кастальский ключ волною вдохновенья В степи мирской изгнанников поит. Последний ключ – холодный ключ забвенья Он слаще всех жар сердца утолит.

1827

АРИОН

Нас было много на челне; Иные парус напрягали, Другие дружно упирали В глубь мощны весла. В тишине На руль склонясь, наш кормщик умный В молчанье правил грузный челн; А я – беспечной веры полн, — Пловцам я пел… Вдруг лоно волн Измял с налету вихорь шумный… Погиб и кормщик и пловец! — Лишь я, таинственный певец, На берег выброшен грозою, Я гимны прежние пою И ризу влажную мою Сушу на солнце под скалою.

1827

ПОЭТ

Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В заботах суетного света Он малодушно погружен; Молчит его святая лира; Душа вкушает хладный сон, И меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он. Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснется, Душа поэта встрепенется, Как пробудившийся орел. Тоскует он в забавах мира, Людской чуждается молвы, К ногам народного кумира Не клонит гордой головы; Бежит он, дикий и суровый, И звуков и смятенья полн, На берега пустынных волн, В широкошумные дубровы…

1827

19 ОКТЯБРЯ 1827

Бог помочь вам, друзья мои, В заботах жизни, царской службы, И на пирах разгульной дружбы, И в сладких таинствах любви! Бог помочь вам, друзья мои, И в бурях, и в житейском горе, В краю чужом, в пустынном море, И в мрачных пропастях земли!

ДРУЗЬЯМ

Нет, я не льстец, когда царю Хвалу свободную слагаю: Я смело чувства выражаю, Языком сердца говорю. Его я просто полюбил. Он бодро, честно правит нами; Россию вдруг он оживил Войной, надеждами, трудами. О нет! хоть юность в нем кипит, Но не жесток в нем дух державный; Тому, кого карает явно, Он втайне милости творит. Текла в изгнанье жизнь моя; Влачил я с милыми разлуку, Но он мне царственную руку Простер – и с вами снова я. Во мне почтил он вдохновенье; Освободил он мысль мою. И я ль в сердечном умиленье Ему хвалы не воспою? Я льстец! Нет, братья: льстец лукав, Он горе на царя накличет, Он из его державных прав Одну лишь милость ограничит. Он скажет: презирай народ, Глуши природы голос нежный. Он скажет: просвещенья плод — Разврат и некий дух мятежный. Беда стране, где раб и льстец Одни приближены к престолу, А небом избранный певец Молчит, потупя очи долу.

1828

ВОСПОМИНАНИЕ

Когда для смертного умолкнет шумный день И на немые стогны града Полупрозрачная наляжет ночи тень И сон, дневных трудов награда, В то время для меня влачатся в тишине Часы томительного бденья: В бездействии ночном живей горят во мне Змеи сердечной угрызенья; Мечты кипят; в уме, подавленном тоской, Теснится тяжких дум избыток; Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток: И с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, Но строк печальных не смываю.

1828

ТЫ И ВЫ

Пустое вы сердечным ты Она обмолвясь заменила, И все счастливые мечты В душе влюбленной возбудила. Пред ней задумчиво стою; Свести очей с нее нет силы; И говорю ей: как вы милы! И мыслю: как тебя люблю.

1828

* * *

26 мая 1828

Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена? Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал, Душу мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал?.. Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум.

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Снова тучи надо мною Собралися в тишине; Рок завистливый бедою Угрожает снова мне… Сохраню ль к судьбе презренье? Понесу ль навстречу ей Непреклонность и терпенье Гордой юности моей? Бурной жизнью утомленный, Равнодушно бури жду: Может быть, еще спасенный, Снова пристань я найду… Но, предчувствуя разлуку, Неизбежный, грозный час, Сжать твою, мой ангел, руку Я спешу в последний раз. Ангел кроткий, безмятежный, Тихо молвил мне: прости, Опечалься: взор свой нежный Подыми иль опусти; И твое воспоминанье Заменит душе моей Силу, гордость, упованье И отвагу юных дней.

1827

* * *

Ворон к ворону летит, Ворон ворону кричит: Ворон, где б нам отобедать? Как бы нам о том проведать? Ворон ворону в ответ: Знаю, будет нам обед; В чистом поле под ракитой Богатырь лежит убитый. Кем убит и отчего, Знает сокол лишь его, Да кобылка вороная, Да хозяйка молодая. Сокол в рощу улетел, На кобылку недруг сел, А хозяйка ждет милого, Не убитого, живого.

1828

19 ОКТЯБРЯ 1828

Усердно помолившись Богу, Лицею прокричав ура, Прощайте, братцы: мне в дорогу, А вам в постель уже пора.

АНЧАР[2]

В пустыне чахлой и скупой, На почве, зноем раскаленной, Анчар, как грозный часовой, Стоит, один во всей вселенной. Природа жаждущих степей Его в день гнева породила, И зелень мертвую ветвей И корни ядом напоила. Яд каплет сквозь его кору, К полудню растопясь от зною, И застывает ввечеру Густой прозрачною смолою. К нему и птица не летит И тигр нейдет: лишь вихорь черный На древо смерти набежит — И мчится прочь, уже тлетворный. И если туча оросит, Блуждая, лист его дремучий, С его ветвей, уж ядовит, Стекает дождь в песок горючий. Но человека человек Послал к анчару властным взглядом: И тот послушно в путь потек И к утру возвратился с ядом. Принес он смертную смолу Да ветвь с увядшими листами, И пот по бледному челу Струился хладными ручьями; Принес – и ослабел и лег Под сводом шалаша на лыки, И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки. А князь тем ядом напитал Свои послушливые стрелы И с ними гибель разослал К соседам в чуждые пределы.

1828

ЦВЕТОК

Цветок засохший, безуханный, Забытый в книге вижу я; И вот уже мечтою странной Душа наполнилась моя: Где цвел? когда? какой весною? И долго ль цвел? и сорван кем, Чужой, знакомой ли рукою? И положен сюда зачем? На память нежного ль свиданья, Или разлуки роковой, Иль одинокого гулянья В тиши полей, в тени лесной? И жив ли тот, и та жива ли? И ныне где их уголок? Или уже они увяли, Как сей неведомый цветок?

1828

ПОЭТ И ТОЛПА

Procul este, profani.

Поэт по лире вдохновенной Рукой рассеянной бряцал. Он пел – а хладный и надменный Кругом народ непосвященный Ему бессмысленно внимал. И толковала чернь тупая: «Зачем так звучно он поет? Напрасно ухо поражая, К какой он цели нас ведет? О чем бренчит? чему нас учит? Зачем сердца волнует, мучит, Как своенравный чародей? Как ветер песнь его свободна, Зато как ветер и бесплодна: Какая польза нам от ней?»

Поэт

Молчи, бессмысленный народ, Поденщик, раб нужды, забот! Несносен мне твой ропот дерзкий, Ты червь земли, не сын небес; Тебе бы пользы всё – на вес Кумир ты ценишь Бельведерский, Ты пользы, пользы в нем не зришь. Но мрамор сей ведь бог!., так что же? Печной горшок тебе дороже: Ты пищу в нем себе варишь.

Чернь

Нет, если ты небес избранник, Сей дар, божественный посланник, Во благо нам употребляй: Сердца собратьев исправляй. Мы малодушны, мы коварны, Бесстыдны, злы, неблагодарны; Мы сердцем хладные скопцы, Клеветники, рабы, глупцы; Гнездятся клубом в нас пороки: Ты можешь, ближнего любя, Давать нам смелые уроки, А мы послушаем тебя.

Поэт

Подите прочь – какое дело Поэту мирному до вас! В разврате каменейте смело: Не оживит вас лиры глас! Душе противны вы, как гробы. Для вашей глупости и злобы Имели вы до сей поры Бичи, темницы, топоры; Довольно с вас, рабов безумных! Во градах ваших с улиц шумных Сметают сор, – полезный труд! — Но, позабыв свое служенье, Алтарь и жертвоприношенье, Жрецы ль у вас метлу берут? Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв.

1828

* * *

Подъезжая под Ижоры, Я взглянул на небеса И воспомнил ваши взоры, Ваши синие глаза. Хоть я грустно очарован Вашей девственной красой, Хоть вампиром именован Я в губернии Тверской, Но колен моих пред вами Преклонить я не посмел И влюбленными мольбами Вас тревожить не хотел. Упиваясь неприятно Хмелем светской суеты, Позабуду, вероятно, Ваши милые черты, Легкий стан, движений стройность, Осторожный разговор, Эту скромную спокойность, Хитрый смех и хитрый взор. Если ж нет… по прежню следу В ваши мирные края Через год опять заеду И влюблюсь до ноября.

1829

* * *

На холмах Грузии лежит ночная мгла; Шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко; печаль моя светла, Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой… Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит – оттого, Что не любить оно не может.

1829

* * *

Жил на свете рыцарь бедный, Молчаливый и простой, С виду сумрачный и бледный, Духом смелый и прямой. Он имел одно виденье, Непостижное уму, И глубоко впечатленье В сердце врезалось ему. Путешествуя в Женеву, На дороге у креста Видел он Марию деву, Матерь господа Христа. С той поры, сгорев душою, Он на женщин не смотрел, И до гроба ни с одною Молвить слова не хотел. С той поры стальной решетки Он с лица не подымал И себе на шею четки Вместо шарфа привязал. Несть мольбы Отцу, ни Сыну, Ни святому духу ввек Не случилось паладину, Странный был он человек. Проводил он целые ночи Перед ликом пресвятой, Устремив к ней скорбны очи, Тихо слезы лья рекой. Полон верой и любовью, Верен набожной мечте, Ave, Mater Dei кровью Написал он на щите. Между тем как паладины В встречу трепетным врагам По равнинам Палестины Мчались, именуя дам, Lumen coelum, sancta Rosa! Восклицал в восторге он, И гнала его угроза Мусульман со всех сторон. Возвратясь в свой замок дальний, Жил он строго заключен, Всё безмолвный, всё печальный, Без причастья умер он. Между тем как он кончался, Дух лукавый подоспел, Душу рыцаря сбирался Бес тащить уж в свой предел: Он-де Богу не молился, Он не ведал-де поста, Не путем-де волочился Он за матушкой Христа. Но Пречистая, конечно, Заступилась за него И впустила в царство вечно Паладина своего.

1829

ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ

Долго ль мне гулять на свете То в коляске, то верхом, То в кибитке, то в карете, То в телеге, то пешком? Не в наследственной берлоге, Не средь отческих могил, На большой мне знать дороге Умереть господь судил. На каменьях под копытом, На горе под колесом, Иль во рву, водой размытом, Под разобранным мостом. Иль чума меня подцепит, Иль мороз окостенит, Иль мне в лоб шлагбаум влепит Непроворный инвалид. Иль в лесу под нож злодею Попадуся в стороне, Иль со скуки околею Где-нибудь в карантине. Долго ль мне в тоске голодной Пост невольный соблюдать И телятиной холодной Трюфли Яра поминать? То ли дело быть на месте, По Мясницкой разъезжать, О деревне, о невесте На досуге помышлять! То ли дело рюмка рома, Ночью сон, поутру чай; То ли дело, братцы, дома!.. Ну, пошел же, погоняй!..

1829

* * *

(2 ноября)

Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю Слугу, несущего мне утром чашку чаю, Вопросами: тепло ль? утихла ли метель? Пороша есть иль нет? и можно ли постель Покинуть для седла, иль лучше до обеда Возиться с старыми журналами соседа? Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня, И рысью по полю при первом свете дня; Арапники в руках, собаки вслед за нами; Глядим на бледный снег прилежными глазами; Кружимся, рыскаем и поздней уж порой, Двух зайцев протравив, являемся домой. Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет; Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет; По капле, медленно глотаю скуки яд. Читать хочу; глаза над буквами скользят, А мысли далеко… Я книгу закрываю; Беру перо, сижу; насильно вырываю У музы дремлющей несвязные слова. Ко звуку звук нейдет… Теряю все права Над рифмой, над моей прислужницею странной: Стих вяло тянется, холодный и туманный. Усталый, с лирою я прекращаю спор, Иду в гостиную; там слышу разговор О близких выборах, о сахарном заводе; Хозяйка хмурится в подобие погоде, Стальными спицами проворно шевеля, Иль про червонного гадает короля. Тоска! Так день за днем идет в уединенье! Но если под вечер в печальное селенье, Когда за шашками сижу я в уголке, Приедет издали в кибитке иль возке Нежданная семья: старушка, две девицы (Две белокурые, две стройные сестрицы), — Как оживляется глухая сторона! Как жизнь, о боже мой, становится полна! Сначала косвенно-внимательные взоры, Потом слов несколько, потом и разговоры, А там и дружный смех, и песни вечерком, И вальсы резвые, и шепот за столом, И взоры томные, и ветреные речи, На узкой лестнице замедленные встречи; И дева в сумерки выходит на крыльцо: Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо! Но бури севера не вредны русской розе. Как жарко поцелуй пылает на морозе! Как дева русская свежа в пыли снегов!

ЗИМНЕЕ УТРО

Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись! Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, На мутном небе мгла носилась; Луна, как бледное пятно, Сквозь тучи мрачные желтела, И ты печальная сидела — А нынче… погляди в окно: Под голубыми небесами Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит. Вся комната янтарным блеском Озарена. Веселым треском Трещит затопленная печь. Приятно думать у лежанки. Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь? Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня И навестим поля пустые, Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня.

1829

* * *

Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренне, так нежно, Как дай вам бог любимой быть другим.

1829

* * *

Брожу ли я вдоль улиц шумных, Вхожу ль во многолюдный храм, Сижу ль меж юношей безумных, Я предаюсь моим мечтам. Я говорю: промчатся годы, И сколько здесь ни видно нас, Мы все сойдем под вечны своды — И чей-нибудь уж близок час. Гляжу ль на дуб уединенный, Я мыслю: патриарх лесов Переживет мой век забвенный, Как пережил он век отцов. Младенца ль милого ласкаю, Уже я думаю: прости! Тебе я место уступаю: Мне время тлеть, тебе цвести. День каждый, каждую годину Привык я думой провождать, Грядущей смерти годовщину Меж их стараясь угадать. И где мне смерть пошлет судьбина? В бою ли, в странствии, в волнах? Или соседняя долина Мой примет охладелый прах? И хоть бесчувственному телу Равно повсюду истлевать, Но ближе к милому пределу Мне всё б хотелось почивать. И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа Красою вечною сиять.

* * *

О сколько нам открытий чудных Готовят просвещенья дух И опыт, сын ошибок трудных, И гений, парадоксов друг, И случай, бог изобретатель.

СОНЕТ

Scorn not the sonnet, critic.

Wordsworth. Суровый Дант не презирал сонета; В нем жар любви Петрарка изливал; Игру его любил творец Макбета; Им скорбну мысль Камоэнс облекал. И в наши дни пленяет он поэта; Вордсворт его орудием избрал, Когда вдали от суетного света Природы он рисует идеал. Под сенью гор Тавриды отдаленной Певец Литвы в размер его стесненный Свои мечты мгновенно заключал. У нас еще его не знали девы, Как для него уж Дельвиг забывал Гекзаметра священные напевы.

1830

ПОЭТУ

Сонет

Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум; Услышишь суд глупца и смех толпы холодной: Но ты останься тверд, спокоен и угрюм. Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум, Усовершенствуя плоды любимых дум, Не требуя наград за подвиг благородный. Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник? Доволен? Так пускай толпа его бранит И плюет на алтарь, где твой огонь горит, И в детской резвости колеблет твой треножник

1830

МАДОННА

Сонет

Не множеством картин старинных мастеров Украсить я всегда желал свою обитель, Чтоб суеверно им дивился посетитель, Внимая важному сужденью знатоков. В простом углу моем, средь медленных трудов, Одной картины я желал быть вечно зритель, Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков, Пречистая и наш божественный Спаситель — Она с величием, Он с разумом в очах — Взирали, кроткие, во славе и в лучах, Одни, без ангелов, под пальмою Сиона. Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, Чистейшей прелести чистейший образец.

1830

БЕСЫ

Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Еду, еду в чистом поле; Колокольчик дин-дин-дин… Страшно, страшно поневоле Средь неведомых равнин! «Эй, пошел, ямщик!..» – «Нет мочи: Коням, барин, тяжело; Вьюга мне слипает очи; Все дороги занесло; Хоть убей, следа не видно; Сбились мы. Что делать нам! В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам. Посмотри: вон, вон играет, Дует, плюет на меня; Вон – теперь в овраг толкает Одичалого коня; Там верстою небывалой Он торчал передо мной; Там сверкнул он искрой малой И пропал во тьме пустой». Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Сил нам нет кружиться доле; Колокольчик вдруг умолк; Кони стали… «Что там в поле?» «Кто их знает? пень иль волк?» Вьюга злится, вьюга плачет; Кони чуткие храпят; Вот уж он далече скачет; Лишь глаза во тьме горят; Кони снова понеслися; Колокольчик дин-дин-дин… Вижу: духи собралися Средь белеющих равнин. Бесконечны, безобразны, В мутной месяца игре Закружились бесы разны, Будто листья в ноябре… Сколько их! куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, Ведьму ль замуж выдают? Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Мчатся бесы рой за роем В беспредельной вышине, Визгом жалобным и воем Надрывая сердце мне…

1830

ЭЛЕГИЯ

Безумных лет угасшее веселье Мне тяжело, как смутное похмелье. Но, как вино – печаль минувших дней В моей душе чем старе, тем сильней. Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе Грядущего волнуемое море. Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать; И ведаю, мне будут наслажденья Меж горестей, забот и треволненья: Порой опять гармонией упьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь, И может быть – на мой закат печальный Блеснет любовь улыбкою прощальной.

1830

* * *

Румяный критик мой, насмешник толстопузый, Готовый век трунить над нашей томной музой, Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной, Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой. Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий, За ними чернозем, равнины скат отлогий, Над ними серых туч густая полоса. Где нивы светлые? где темные леса? Где речка? На дворе у низкого забора Два бедных деревца стоят в отраду взора, Два только деревца, и то из них одно Дождливой осенью совсем обнажено, И листья на другом, размокнув и желтея, Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея. И только. На дворе живой собаки нет. Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед. Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенка И кличет издали ленивого попенка, Чтоб тот отца позвал да церковь отворил. Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил. Что ж ты нахмурился? – Нельзя ли блажь оставить! И песенкою нас веселой позабавить? — Куда же ты? – В Москву, чтоб графских именин Мне здесь не прогулять. – Постой, а карантин! Ведь в нашей стороне индийская зараза. Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа, Бывало, сиживал покорный твой слуга; Что, брат? уж не трунишь, тоска берет – ага!

СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ НОЧЬЮ ВО ВРЕМЯ БЕССОННИЦЫ

Мне не спится, нет огня; Всюду мрак и сон докучный. Ход часов лишь однозвучный Раздается близ меня, Парки бабье лепетанье, Спящей ночи трепетанье, Жизни мышья беготня… Что тревожишь ты меня? Что ты значишь, скучный шепот? Укоризна, или ропот Мной утраченного дня? От меня чего ты хочешь? Ты зовешь или пророчишь? Я понять тебя хочу, Смысла я в тебе ищу…

1830

ГЕРОЙ

Что есть истина?

Друг

Да, слава в прихотях вольна. Как огненный язык, она По избранным главам летает, С одной сегодня исчезает И на другой уже видна. За новизной бежать смиренно Народ бессмысленный привык; Но нам уж то чело священно, Над коим вспыхнул сей язык. На троне, на кровавом поле, Меж граждан на чреде иной Из сих избранных кто всех боле Твоею властвует душой?

Поэт

Всё он, всё он – пришлец сей бранный, Пред кем смирилися цари, Сей ратник, вольностью венчанный, Исчезнувший, как тень зари.

Друг

Когда ж твой ум он поражает Своею чудною звездой? Тогда ль, как с Альпов он взирает На дно Италии святой; Тогда ли, как хватает знамя Иль жезл диктаторский; тогда ль, Как водит и крутом и вдаль Войны стремительное пламя, И пролетает ряд побед Над ним одна другой вослед; Тогда ль, как рать героя плещет Перед громадой пирамид, Иль как Москва пустынно блещет, Его приемля, – и молчит?

Поэт

Нет, не у счастия на лоне Его я вижу, не в бою, Не зятем кесаря на троне, Не там, где на скалу свою Сев, мучим казнию покоя, Осмеян прозвищем героя, Он угасает недвижим, Плащом закрывшись боевым; Не та картина предо мною: Одров я вижу длинный строй, Лежит на каждом труп живой, Клейменный мощною чумою, Царицею болезней; он, Но бранной смертью окружен, Нахмурясь ходит меж одрами И хладно руку жмет чуме И в погибающем уме Рождает бодрость… Небесами Клянусь: кто жизнию своей Играл пред сумрачным недугом, Чтоб ободрить угасший взор, Клянусь, тот будет небу другом, Каков бы ни был приговор Земли слепой…

Друг

Мечты поэта — Историк строгий гонит вас!. Увы! его раздался глас[3], — И где ж очарованье света?

Поэт

Да будет проклят правды свет, Когда посредственности хладной, Завистливой, к соблазну жадной, Он угождает праздно! – Нет, Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман. Оставь герою сердце; что же Он будет без него? Тиран!

Друг

Утешься…………………………………..

20 сентября 1830 Москва

* * *

Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. Животворящая святыня! Земля была б без них мертва, Как……………пустыня И как алтарь без божества. 1830 ................................................ [4](На них основано от века По воле Бога самого Самостоянье человека, Залог величия его.)

Лирика тридцатых годов (1831–1836)

* * *

Перед гробницею святой Стою с поникшею главой… Всё спит кругом; одни лампады Во мраке храма золотят Столпов гранитные громады И их знамен нависший ряд. Под ними спит сей властелин, Сей идол северных-дружин, Маститый страж страны державной, Смиритель всех ее врагов, Сей остальной из стаи славной Екатерининских орлов. В твоем гробу восторг живет! Он русский глас нам издает; Он нам твердит о той године, Когда народной веры глас Воззвал к святой твоей седине: «Иди, спасай!» Ты встал – и спас. Внемли ж и днесь наш верный глас, Встань и спасай царя и нас, О, старец грозный, на мгновенье Явись у двери гробовой, Явись: вдохни восторг и рвенье Полкам, оставленным тобой. Явись и дланию своей Нам укажи в толпе вождей, Кто твой наследник, твой избранный. Но храм – в молчанье погружен. И тих твоей могилы бранной Невозмутимый, вечный сон.

1831

КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ

О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы. Уже давно между собою Враждуют эти племена; Не раз клонилась под грозою То их, то наша сторона. Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос. Оставьте нас; вы не читали Сии кровавые скрижали; Вам непонятна, вам чужда Сия семейная вражда; Для вас безмолвны Кремль и Прага; Бессмысленно прельщает вас Борьбы отчаянной отвага — И ненавидите вы нас… За что ж? ответствуйте: за то ли, Что на развалинах пылающей Москвы Мы не признали наглой воли Того, под кем дрожали вы? За то ль, что в бездну повалили Мы тяготеющий над царствами кумир И нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир? Вы грозны на словах – попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, Не в силах завинтить Свой измаильский штык? Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык? Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля? Так высылайте ж нам, витии, Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, Среди нечуждых им гробов.

1831

ЭХО

Ревет ли зверь в лесу глухом, Трубит ли рог, гремит ли гром, Поет ли дева за холмом — На всякий звук Свой отклик в воздухе пустом Родишь ты вдруг. Ты внемлешь грохоту громов, И гласу бури и валов, И крику сельских пастухов — И шлешь ответ; Тебе ж нет отзыва… Таков И ты, поэт!

1831

ОСЕНЬ

(Отрывок)

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?

Державин I Октябрь уж наступил – уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей; Дохнул осенний хлад, дорога промерзает, Журча еще бежит за мельницу ручей, Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает В отъезжие поля с охотою своей, И страждут озими от бешеной забавы, И будит лай собак уснувшие дубравы. II Теперь моя пора; я не люблю весны; Скучна мне оттепель; вонь, грязь – весной я болен; Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены. Суровою зимой я более доволен, Люблю ее снега; в присутствии луны Как легкий бег саней с подругой быстр и волен, Когда под соболем, согрета и свежа, Она вам руку жмет, пылая и дрожа! III Как весело, обув железом острым ноги, Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек! А зимних праздников блестящие тревоги?.. Но надо знать и честь; полгода снег да снег, Ведь это наконец и жителю берлоги, Медведю надоест. Нельзя же целый век Кататься нам в санях с Армидами младыми Иль киснуть у печей за стеклами двойными. IV Ох, лето красное! любил бы я тебя, Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи. Ты, все душевные способности губя, Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи; Лишь как бы напоить да освежить себя — Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи, И, проводив ее блинами и вином, Поминки ей творим мороженым и льдом. V Дни поздней осени бранят обыкновенно, Но мне она мила, читатель дорогой, Красою тихою, блистающей смиренно. Такнелюбимое дитя в семье родной К себе меня влечет. Сказать вам откровенно, Из годовых времен я рад лишь ей одной, В ней много доброго; любовник не тщеславный, Я нечто в ней нашел мечтою своенравной. VI Как это объяснить? Мне нравится она, Как, вероятно, вам чахоточная дева Порою нравится. На смерть осуждена, Бедняжка клонится без ропота, без гнева. Улыбка на устах увянувших видна; Могильной пропасти она не слышит зева; Играет на лице еще багровый цвет. Она жива еще сегодня, завтра нет. VII Унылая пора! очей очарованье, Приятна мне твоя прощальная краса — Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и золото одетые леса, В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса, И редкий солнца луч, и первые морозы, И отдаленные седой зимы угрозы. VIII И с каждой осенью я расцветаю вновь; Здоровью моему полезен русский холод; К привычкам бытия вновь чувствую любовь: Чредой слетает сон, чредой находит голод; Легко и радостно играет в сердце кровь, Желания кипят – я снова счастлив, молод, Я снова жизни полн – таков мой организм (Извольте мне простить ненужный прозаизм). IX Ведут ко мне коня; в раздолий открытом, Махая гривою, он всадника несет, И звонко под его блистающим копытом Звенит промерзлый дол и трескается лед. Но гаснет краткий день, и в камельке забытом Огонь опять горит – то яркий свет лиет, То тлеет медленно – а я пред ним читаю Иль думы долгие в душе моей питаю. X И забываю мир – ив сладкой тишине Я сладко усыплен моим воображеньем, И пробуждается поэзия во мне: Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, Излиться наконец свободным проявленьем — И тут ко мне идет незримый рой гостей, Знакомцы давние плоды мечты моей. XI И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута – и стихи свободно потекут. Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге, Но чу – матросы вдруг кидаются, ползут Вверх, вниз – и паруса надулись, ветра полны; Громада двинулась и рассекает волны. XII Плывет. Куда ж нам плыть?……………………. .................................................................... ....................................................................

1833

* * *

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля — Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.

1834

ПОЛКОВОДЕЦ

У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; Не в ней алмаз венца хранится под стеклом; Но сверху донизу, во всю длину, кругом, Своею кистию свободной и широкой Ее разрисовал художник быстроокий. Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн, Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен, Ни плясок, ни охот; а всё плащи, да шпаги, Да лица, полные воинственной отваги. Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода И вечной памятью двенадцатого года. Нередко медленно меж ими я брожу И на знакомые их образы гляжу, И, мнится, слышу их воинственные клики. Из них уж многих нет; другие, коих лики Еще так молоды на ярком полотне, Уже состарились и никнут в тишине Главой лавровой. Но в сей толпе суровой Один меня влечет всех больше. С думой новой Всегда остановлюсь пред ним, и не свожу С него моих очей. Чем долее гляжу, Тем более томим я грустию тяжелой. Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, Высоко лоснится, и, мнится, залегла Т ам грусть великая. Кругом – густая мгла; За ним – военный стан. Спокойный и угрюмый, Он, кажется, глядит с презрительною думой. Свою ли точно мысль художник обнажил, Когда он таковым его изобразил, Или невольное то было вдохновенье, — Но Доу дал ему такое выраженье. О вождь несчастливый! Суров был жребий твой: Всё в жертву ты принес земле тебе чужой. Непроницаемый для взгляда черни дикой, В молчанье шел один ты с мыслию великой, И, в имени твоем звук чуждый не взлюбя, Своими криками преследуя тебя, Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою. И тот, чей острый ум тебя и постигал, В угоду им тебя лукаво порицал… И долго, укреплен могущим убежденьем, Ты был неколебим пред общим заблужденьем; И на полупути был должен наконец, Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть, и замысел, обдуманный глубоко, — И в полковых рядах сокрыться одиноко. Там, устарелый вождь, как ратник молодой, Свинца веселый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, — Вотще! — .................................................................... .................................................................... О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколенье Поэта приведет в восторг и умиленье!

1835

ТУЧА

Последняя туча рассеянной бури! Одна ты несешься по ясной лазури, Одна ты наводишь унылую тень, Одна ты печалишь ликующий день. Ты небо недавно кругом облегала, И молния грозно тебя обвивала; И ты издавала таинственный гром И алчную землю поила дождем. Довольно, сокройся! Пора миновалась, Земля освежилась, и буря промчалась, И ветер, лаская листочки древес, Тебя с успокоенных гонит небес.

1835

* * *

…Вновь я посетил Тот уголок земли, где я провел Изгнанником два года незаметных. Уж десять лет ушло с тех пор – и много Переменилось в жизни для меня, — И сам, покорный общему закону, Переменился я – но здесь опять Минувшее меня объемлет живо, И, кажется, вечор еще бродил Я в этих рощах. Вот опальный домик. Где жил я с бедной нянею моей. Уже старушки нет – уж за стеною Не слышу я шагов ее тяжелых. Ни кропотливого ее дозора. Вот холм лесистый, над которым часто Я сиживал недвижим – и глядел На озеро, воспоминая с грустью Иные берега, иные волны… Меж нив златых и пажитей зеленых Оно, синея, стелется широко; Через его неведомые воды Плывет рыбак и тянет за собою Убогий невод. По брегам отлогим Рассеяны деревни – там за ними Скривилась мельница, насилу крылья Ворочая при ветре… На границе Владений дедовских, на месте том, Где в гору подымается дорога, Изрытая дождями, три сосны Стоят – одна поодаль, две другие Друг к дружке близко, – здесь, когда их мимо Я проезжал верхом при свете лунном, Знакомым шумом шорох их вершин Меня приветствовал. По той дороге Теперь поехал я и пред собою Увидел их опять. Они всё те же, Всё тот же их, знакомый уху шорох — Но около корней их устарелых (Где некогда всё было пусто, голо) Теперь младая роща разрослась, Зеленая семья; кусты теснятся Под сенью их как дети. А вдали Стоит один угрюмый их товарищ. Как старый холостяк, и вкруг него По-прежнему всё пусто. Здравствуй, племя Младое, незнакомое! не я Увижу твой могучий поздний возраст, Когда перерастешь моих знакомцев И старую главу их заслонишь От глаз прохожего. Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум, когда С приятельской беседы возвращаясь, Веселых и приятных мыслей полон, Пройдет он мимо вас во мраке ночи И обо мне вспомянет.

1835

ПИР ПЕТРА ВЕЛИКОГО

Над Невою резво вьются Флаги пестрые судов; Звучно с лодок раздаются Песни дружные гребцов; В царском доме пир веселый; Речь гостей хмельна, шумна; И Нева пальбой тяжелой Далеко потрясена. Что пирует царь великий В Питербурге-городке? Отчего пальба и клики И эскадра на реке? Озарен ли честью новой Русский штык иль русский флаг? Побежден ли швед суровый? Мира просит грозный враг? Иль в отъятый край у шведа Прибыл Брантов утлый бот, И пошел навстречу деда Всей семьей наш юный флот, И воинственные внуки Стали в строй пред стариком, И раздался в честь науки Песен хор и пушек гром? Годовщину ли Полтавы Торжествует государь, День, как жизнь своей державы Спас от Карла русский царь? Родила ль Екатерина? Именинница ль она, Чудотворца-исполина Чернобровая жена? Нет! Он с подданным мирится; Виноватому вину Отпуская, веселится; Кружку пенит с ним одну; И в чело его целует, Светел сердцем и лицом; И прощенье торжествует, Как победу над врагом. Оттого-то шум и клики В Питербурге-городке, И пальба и гром музыки И эскадра на реке; Оттого-то в час веселый Чаша царская полна И Нева пальбой тяжелой Далеко потрясена.

1835

МИРСКАЯ ВЛАСТЬ

Когда великое свершалось торжество И в муках на кресте кончалось Божество, Тогда по сторонам животворяща древа Мария-грешница и Пресвятая Дева Стояли, бледные, две слабые жены, В неизмеримую печаль погружены. Но у подножия теперь креста честного, Как будто у крыльца правителя градского, Мы зрим поставленных на место жен святых В ружье и кивере двух грозных часовых. К чему, скажите мне, хранительная стража? Или распятие казенная поклажа, И вы боитеся воров или мышей? Иль мните важности придать царю царей? Иль покровительством спасаете могучим Владыку, тернием венчанного колючим, Христа, предавшего послушно плоть свою Бичам мучителей, гвоздям и копию? Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила Того, чья казнь весь род Адамов искупила, И, чтоб не потеснить гуляющих господ, Пускать не велено сюда простой народ?

1836

* * *

Напрасно я бегу к сионским высотам, Грех алчный гонится за мною по пятам… Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий, Голодный лев следит оленя бег пахучий.

1836

(ИЗ ПИНДЕМОНТИ)

Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Всё это, видите ль, слова, слова, слова[5]. Иные, лучшие мне дороги права; Иная, лучшая потребна мне свобода: Зависеть от царя, зависеть от народа — Не всё ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья, Вот счастье! вот права…

1836

* * *

Отцы пустынники и жёны непорочны, Чтоб сердцем возлетать во области заочны, Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв Сложили множество божественных молитв; Но ни одна из них меня не умиляет, Как та, которую священник повторяет Во дни печальные Великого поста; Всех чаще мне она приходит на уста И падшего крепит неведомою силой: Владыко дней моих! Дух праздности унылой, Любоначалия, змеи сокрытой сей, И празднословия не дай душе моей. Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья, Да брат мой от меня не примет осужденья, И дух смирения, терпения, любви И целомудрия мне в сердце оживи.

1836

* * *

Когда за городом, задумчив, я брожу И на публичное кладбище захожу, Решетки, столбики, нарядные гробницы, Под коими гниют все мертвецы столицы, В болоте кое-как стесненные рядком, Как гости жадные за нищенским столом, Купцов, чиновников усопших мавзолеи, Дешевого резца нелепые затеи, Над ними надписи и в прозе и в стихах О добродетелях, о службе и чинах; По старом рогаче вдовицы плач амурный; Ворами со столбов отвинченные урны, Могилы склизкие, которы также тут Зеваючи жильцов к себе на утро ждут, — Такие смутные мне мысли всё наводит, Что злое на меня уныние находит. Хоть плюнуть да бежать… Но как же любо мне Осеннею порой, в вечерней тишине, В деревне посещать кладбище родовое, Где дремлют мертвые в торжественном покое. Там неукрашенным могилам есть простор; К ним ночью темною не лезет бледный вор; Близ камней вековых, покрытых желтым мохом, Проходит селянин с молитвой и со вздохом; На место праздных урн и мелких пирамид, Безносых гениев, растрепанных харит Стоит широко дуб над важными гробами, Колеблясь и шумя…

1836

* * *

Exegi monumentum.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа, Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа. Нет, весь я не умру – душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит — И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит. Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий Тунгус, и друг степей калмык. И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я свободу И милость к падшим призывал. Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца; Хвалу и клевету приемли равнодушно, И не оспоривай глупца.

1836

* * *

Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался, И тесною сидели мы толпой. Тогда, душой беспечные невежды, Мы жили все и легче и смелей, Мы пили все за здравие надежды И юности и всех ее затей. Теперь не то: разгульный праздник наш С приходом лет, как мы, перебесился, Он присмирел, утих, остепенился, Стал глуше звон его заздравных чаш; Меж нами речь не так игриво льется, Просторнее, грустнее мы сидим, И реже смех средь песен раздается, И чаще мы вздыхаем и молчим. Всему пора: уж двадцать пятый раз Мы празднуем лицея день заветный. Прошли года чредою незаметной, И как они переменили нас! Недаром – нет! – промчалась четверть века! Не сетуйте: таков судьбы закон; Вращается весь мир вкруг человека, — Ужель один недвижим будет он? Припомните, о други, с той поры, Когда наш круг судьбы соединили, Чему, чему свидетели мы были! Игралища таинственной игры, Металися смущенные народы; И высились и падали цари; И кровь людей то славы, то свободы, То гордости багрила алтари. Вы помните: когда возник лицей, Как царь для нас открыл чертог царицын. И мы пришли. И встретил нас Куницын Приветствием меж царственных гостей. Тогда гроза двенадцатого года Еще спала. Еще Наполеон Не испытал великого народа — Еще грозил и колебался он. Вы помните: текла за ратью рать, Со старшими мы братьями прощались И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шел мимо нас… и племена сразились, Русь обняла кичливого врага, И заревом московским озарились» Его полкам готовые снега. Вы помните, как наш Агамемнон Из пленного Парижа к нам примчался. Какой восторг тогда пред ним раздался! Как был велик, как был прекрасен он, Народов друг, спаситель их свободы! Вы помните – как оживились вдруг Сии сады, сии живые воды, Где проводил он славный свой досуг. И нет его – и Русь оставил он, Взнесенну им над миром изумленным. И на скале изгнанником забвенным, Всему чужой, угас Наполеон. И новый царь, суровый и могучий, На рубеже Европы бодро стал, И над землей сошлися новы тучи, И ураган их……………………………………….

1836

Е.А. Баратынский (1800–1844)

«Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален – ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хоть несколько одаренного вкусом и чувством», – эти пушкинские слова глубоко и точно определяют место и значение поэта в русской литературе.

Евгений Абрамович Баратынский родился в Тамбовской губернии в дворянской семье. Из Пажеского корпуса, куда его отдали учиться, Баратынский в 1816 г. был исключен. Не дождавшись прощения, он поступил рядовым в гвардейский полк. В 1820 г. в чине унтер-офицера его перевели в Финляндию, где он прослужил до 1825 г., когда вышел в отставку и поселился в своем имении.

В первый период творчества, хотя Баратынский и не был декабристом, его поэзия носила свободолюбивый характер и не чуждалась сатиры. Но впоследствии он становится одним из самых видных представителей философского романтизма. Баратынский размышляет над проблемами общественного и личного бытия человека, над особенностями человеческой природы. В его лирике затронут широкий круг нравственно-этических вопросов.

Баратынский был большим мастером логически ясных, лаконичных, звучных стихов. Его излюбленным жанром была элегия.

В свое время широкое признание получили поэмы Баратынского – «Эда», «Бал», «Наложница».

Глубина мысли, сила чувства, ярко гуманистический характер поэзии Баратынского, выразительность и оригинальность языка объясняют популярность его произведений и в наше время.

РАЗУВЕРЕНИЕ

Не искушай меня без нужды Возвратом нежности твоей: Разочарованному чужды Все оболыценья прежних дней! Уж я не верю увереньям, Уж я не верую в любовь, И не могу предаться вновь Раз изменившим сновиденьям! Слепой тоски моей не множь, Не заводи о прежнем слова, И, друг заботливый, больного В его дремоте не тревожь! Я сплю, мне сладко усыпленье; Забудь бывалые мечты: В душе моей одно волненье, А не любовь пробудишь ты.

1821

ЭПИГРАММА

Окогченная летунья, Эпиграмма-хохотунья, Эпиграмма-егоза Трётся, вьётся средь народа, И завидит лишь урода — Разом вцепится в глаза.

1827

* * *

Мой дар убог, и голос мой негромок, Но я живу, и на земли моё Кому-нибудь любезно бытиё: Его найдет далёкий мой потомок В моих стихах; как знать? душа моя Окажется с душой его в сношеньи, И как нашёл я друга в поколеньи, Читателя найду в потомстве я.

1828

* * *

Чудный град порой сольётся Из летучих облаков, Но лишь ветр его коснется, Он исчезнет без следов. Так мгновенные созданья Поэтической мечты Исчезают от дыханья Посторонней суеты.

1829

МУЗА

Не ослеплен я музою моею: Красавицей её не назовут, И юноши, узрев её, за нею Влюблённою толпой не побегут. Приманивать изысканным убором, Игрою глаз, блестящим разговором Ни склонности у ней, ни дара нет; Но поражён бывает мельком свет Её лица необщим выраженьем, Её речей спокойной простотой; И он, скорей чем едким осужденьем, Её почтит небрежной похвалой.

1829

* * *

Весна, весна! Как воздух чист! Как ясен небосклон! Своей лазурию живой Слепит мне очи он. Весна, весна! Как высоко На крыльях ветерка, Ласкаясь к солнечным лучам, Летают облака! Шумят ручьи! Блестят ручьи! Взревев, река несёт На торжествующем хребте Поднятый ею лёд! Ещё древа обнажены, Но в роще ветхий лист, Как прежде, под моей ногой И шумен, и душист. Под солнце самое взвился И в яркой вышине Незримый жавронок поёт Заздравный гимн весне. Что с нею, что с моей душой? С ручьём она ручей И с птичкой птичка! С ним журчит, Летает в небе с ней! Зачем так радует её И солнце, и весна! Ликует ли, как дочь стихий, На пире их она? Что нужды! Счастлив, кто на нем Забвенье мысли пьет, Кого далеко от нее Он, дивный, унесет!

1834

ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ

(Отрывок)

Век шествует путем своим железным, В сердцах корысть, и общая мечта Час от часу насущным и полезным Отчетливей, бесстыдней занята. Исчезнули при свете просвещенья Поэзии ребяческие сны, И не о ней хлопочут поколенья, Промышленным заботам преданы. ..................................................

1835

На что вы, дни! Юдольный мир явленья Свои не изменит! Все ведомы, и только повторенья Грядущее сулит. Недаром ты металась и кипела, Развитием спеша, Свой подвиг ты свершила прежде тела, Безумная душа! И, тесный круг подлунных впечатлений Сомкнувшая давно, Под веяньем возвратных сновидений Ты дремлешь; а оно Бессмысленно, глядит, как утро встанет, Без нужды ночь сменя, Как в мрак ночной бесплодный вечер канет, Венец пустого дня!

1840

* * *

Всё мысль да мысль! Художник бедный слова! О жрец её! тебе забвенья нет; Всё тут, да тут и человек, и свет, И смерть, и жизнь, и правда без покрова. Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком К ним чувственным, за грань их не ступая! Есть хмель ему на празднике мирском! Но пред тобой, как пред нагим мечом, Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.

1840

МОЛИТВА

Царь небес! Успокой Дух болезненный мой! Заблуждений земли Мне забвенье пошли И на строгий Твой рай Силы сердцу подай.

1842

* * *

Болящий дух врачует песнопенье, Гармонии таинственная власть Тяжелое искупит заблужденье И укротит бунтующую страсть. Душа певца, согласно излитая, Разрешена от всех своих скорбей; И чистоту поэзия святая И мир отдаст причастнице своей.

1835

А.И. Одоевский (1802–1839)

Александр Иванович Одоевский происходил из старинного княжеского рода. Лучшие учителя и профессора Петербургского университета руководили его образованием.

Идеи свободы, вольномыслие рано овладели Одоевским. Он был членом Северного общества и после восстания 14 декабря осужден на двенадцать лет каторжных работ в Сибири. После отбытия наказания, в 1837 г., его перевели рядовым в Нижегородский драгунский полк, стоявший на Кавказе. Здесь Одоевский сблизился с М.Ю. Лермонтовым, который впоследствии посвятил его памяти известное стихотворение «Я знал его: мы странствовали с ним в горах востока, и тоску изгнанья делили дружно…»

Творческая индивидуальность Одоевского сформировалась в основном уже после восстания декабристов, на каторге. Его стихотворения отразили мысли и чувства сосланных. Он автор знаменитого ответа декабристов «Струн вещих пламенные звуки…» на послание А.С. Пушкина «Во глубине сибирских руд…»

Одоевский писал на традиционные для декабристской поэзии исторические темы о вольных в древности русских городах Новгороде и Пскове, о мужестве, страданиях и терпении борцов за свободу. Обращает на себя внимание поэтическое мастерство Одоевского, тщательность в отделке формы его стихотворений.

Одоевский вошел в русскую литературу как талантливый поэт, сохранивший, несмотря на тяжелейшие испытания, «веру гордую в людей и жизнь иную».

* * *

Таится звук в безмолвной лире, Как искра в тёмных облаках, И песнь, не знаемую в мире, Я вылью в огненных словах. В темнице есть певец народной. Но не поёт для суеты: Скрывает он душой свободной Небес бессмертные цветы; Но, похвалой не обольщенный, Не ищет раннего венца… Почтите сон его священный, Как пред борьбою сон борца.

1826

* * *

Струн вещих пламенные звуки До слуха нашего дошли, К мечам рванулись наши руки, И – лишь оковы обрели. Но будь спокоен, бард; цепями, Своей судьбой гордимся мы. И за затворами тюрьмы В душе смеёмся над царями. Наш скорбный труд не пропадёт, Из искры возгорится пламя, — И просвещённый наш народ Сберётся под святое знамя. Мечи скуём мы из цепей И пламя вновь зажжём свободы: Она нагрянет на царей, И радостно вздохнут народы.

1827

УМИРАЮЩИЙ ХУДОЖНИК

На смерть Д.В. Веневитинова

Все впечатленья в звук, и в цвет, И в слово стройное теснились, И музы юношей гордились И говорили: «Он – поэт!» Но только первую страницу Заветной книги он прочёл, И вечный сон затмил зеницу, Где мир так нежно, пышно цвёл. И замер вздОх задумчивой печали С вопросом жизни на устах. Зачем же струны так дрожали? Чего они не дозвучали, Он допоёт на небесах! Но на земле, где в яркий пламень Огня души он не излил, Он умер весь, и грубый камень, Обычный кров немых могил, На охладевший череп ляжет И соплеменнику не скажет, Что рано выпала из рук Его настроенная лира, И не успел он в ясный звук Излить его душой разгаданного мира.

1830

Ф.И. Тютчев (1803–1873)

Тютчев не писал ни прозы, ни пьес, ни статей. Всё, что осталось после пятидесяти лет его работы в литературе, – небольшой сборник стихотворений, о котором так точно и ёмко сказал А.А. Фет:

Вот эта книга небольшая Томов премногих тяжелей.

Фёдор Иванович Тютчев родился в Орловской губернии в старинной дворянской семье. В 1821 г., закончив словесный факультет московского университета, он поступает на службу в Министерство иностранных дел и почти на четверть века уезжает из России. Дипломатическая карьера Тютчеву не удалась. Но в Германии он подружился с философом Ф. Шеллингом и поэтом Г. Гейне, что оказало заметное влияние на его духовное развитие.

Тютчев – поэт-мыслитель. Уже в 20-е годы им созданы шедевры философской лирики – «Видение», «О чем ты воешь, ветр ночной…»

В 1836 г. стихотворения Тютчева попали Пушкину, были одобрены им и напечатаны в журнале «Современник». Однако и после этого критика не обратила на Тютчева должного внимания. Признание приходит к поэту только в 50-е годы. Н.А. Некрасов назвал Тютчева «первостепенным поэтическим талантом», а его стихотворения – «блестящим явлением в области русской поэзии».

Лирика Тютчева прикасается ко многим коренным вопросам жизни. Поэт пишет о дисгармоничности мироздания и человеческого бытия, о незащищенности судьбы и неясности назначения человека в мире. Его мучает скоротечность и неостановимость времени, загадочность и труднопознаваемость человеческой души. Мысль поэта развивается самобытно и независимо. В качестве главной ценности жизни им утверждается духовно богатая, нравственно и эстетически совершенная человеческая личность.

Полно глубокого смысла то обстоятельство, что любовная лирика Тютчева, а в особенности знаменитый денисьевский цикл, окрашены трагизмом.

С восторгом и восхищением пишет Тютчев о природе. Поэт буквально растворяется в ней – будь то ликующая весна или угасающая осень. Чувство природы у Тютчева всеобъемлюще и всепроникающе.

Поэт владеет всем музыкальным и живописным арсеналом русского языка, всеми формами и приёмами силлабо-тонического стихосложения.

Со многими стихотворениями Тютчева мы знакомы с детских лет, другие – известны нам как песни и романсы.

В целом поэзия Тютчева в значительной мере была понята и оценена в XX веке, но процесс этот еще далеко не закончен.

ВЕСЕННЯЯ ГРОЗА

Люблю грозу в начале мая, Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом. Гремят раскаты молодые, Вот дождик брызнул, пыль летит, Повисли перлы дождевые, И солнце нити золотит. С горы бежит поток проворный, В лесу не молкнет птичий гам, И гам лесной и шум нагорный — Всё вторит весело громам. Ты скажешь: ветреная Геба, Кормя Зевесова орла, Громокипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила.

1828, 1854

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР

Есть в светлости осенних вечеров Умильная, таинственная прелесть: Зловещий блеск и пестрота дерев, Багряных листьев томный, лёгкий шелест, Туманная и тихая лазурь Над грустно-сиротеющей землёю, И, как предчувствие сходящих бурь, Порывистый, холодный ветр порою, Ущерб, изнеможенье – и на всём Та кроткая улыбка увяданья, Что в существе разумном мы зовём Божественной стыдливостью страданья.

1830

ВЕСЕННИЕ ВОДЫ

Ещё в полях белеет снег, А воды уж весной шумят — Бегут и будят сонный брег, Бегут и блещут и гласят… Они гласят во все концы: «Весна идёт, весна идёт! Мы молодой весны гонцы, Она нас выслала вперёд!» Весна идёт, весна идёт! И тихих, тёплых, майских дней Румяный, светлый хоровод Толпится весело за ней.

1830

SILENTIUM!

Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, — Любуйся ими – и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймёт ли он, чем ты живёшь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, — Питайся ими – и молчи. Лишь жить в себе самом умей — Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, — Внимай их пенью – и молчи!..

1830

* * *

Как сладко дремлет сад тёмно-зёленый, Объятый негой ночи голубой, Сквозь яблони, цветами убелённой, Как сладко светит месяц золотой!.. Таинственно, как в первый день созданья, В бездонном небе звёздный сонм горит, Музыки дальной слышны восклицанья, Соседний ключ слышнее говорит… На мир дневной спустилася завеса; Изнемогло движенье, труд уснул… Над спящим градом, как в вершинах леса, Проснулся чудный, еженочный гул… Откуда он, сей гул непостижимый?.. Иль смертных дум, освобожденных сном, Мир бестелесный, слышный, но незримый, Теперь роится в хаосе ночном?..

1836

О чём ты воешь, ветр ночной? О чём так сетуешь безумно?.. Что значит странный голос твой, То глухо жалобный, то шумно? Понятным сердцу языком Твердишь о непонятной муке — И роешь и взрываешь в нём Порой неистовые звуки!!. О, страшных песен сих не пой Про древний хаос, про родимый! Как жадно мир души ночной Внимает повести любимой! Из смертной рвётся он груди, Он с беспредельным жаждет слиться!.. О, бурь заснувших не буди — Под ними хаос шевелится!..

1836

* * *

Душа моя – Элизиум теней, Теней безмолвных, светлых и прекрасных, Ни помыслам годины буйной сей, Ни радостям, ни горю не причастных. Душа моя, Элизиум теней, Что общего меж жизнью и тобою! Меж вами, призраки минувших, лучших дней, И сей бесчувственной толпою?..

1836

* * *

Зима недаром злится, Прошла её пора — Весна в окно стучится И гонит со двора. И всё засуетилось, Всё нудит Зиму вон — И жаворонки в небе Уж подняли трезвон. Зима ещё хлопочет И на Весну ворчит. Та ей в глаза хохочет И пуще лишь шумит… Взбесилась ведьма злая И, снегу захватя, Пустила, убегая, В прекрасное дитя… Весне и горя мало: Умылася в снегу И лишь румяней стала, Наперекор врагу.

1836

Не то, что мните вы, природа: «Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык… ................................................. ................................................. ................................................. ................................................. Вы зрите лист и цвет на древе: Иль их садовник приклеил? Иль зреет плод в родимом чреве Игрою внешних, чуждых сил?.. ................................................. ................................................. ................................................. ................................................. Они не видят и не слышат, Живут в сем мире, как впотьмах, Для них и солнцы, знать, не дышат, И жизни нет в морских волнах. Лучи к ним в душу не сходили, Весна в груди их не цвела, При них леса не говорили И ночь в звездах нема была! И языками неземными, Волнуя реки и леса, В ночи не совещалась с ними В беседе дружеской гроза! Не их вина: пойми, коль может, Органа жизнь глухонемой! Увы, души в нём не встревожит И голос матери самой!

1836

* * *

Люблю глаза твои, мой друг, С игрой их пламенно-чудесной, Когда их приподымешь вдруг И, словно молнией небесной, Окинешь бегло целый круг… Но есть сильней очарованья: Глаза, потупленные ниц В минуты страстного лобзанья, И сквозь опущенных ресниц Угрюмый, тусклый огнь желанья.

1836

29-е ЯНВАРЯ 1837

Из чьей руки свинец смертельный Поэту сердце растерзал? Кто сей божественный фиал Разрушил, как сосуд скудельный? Будь прав или виновен он Пред нашей правдою земною, Навек он высшею рукою В «цареубийцы» заклеймен. Но ты, в безвременную тьму Вдруг поглощенная со света, Мир, мир тебе, о тень поэта, Мир светлый праху твоему!.. Назло людскому суесловью Велик и свят был жребий твой!.. Ты был богов орган живой, Но с кровью в жилах… знойной кровью. И сею кровью благородной Ты жажду чести утолил — И, осененный, опочил, Хоругвью горести народной. Вражду твою пусть Тот рассудит, Кто слышит пролитую кровь… Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет!..

1837

НАШ ВЕК

Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует… Он к свету рвется из ночной тени И, свет обретши, ропщет и бунтует. Безверием палим и иссушен, Невыносимое он днесь выносит… И сознает свою погибель он, И жаждет веры – но о ней не просит… Не скажет ввек, с молитвой и слезой, Как не скорбит перед замкнутой дверью: «Впусти меня! Я верю, Боже мой! Приди на помощь моему неверью!..»

1851

* * *

О вещая душа моя! О, сердце, полное тревоги, О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия!.. Так, ты – жилище двух миров, Твой день – болезненный и страстный, Твой сон – пророчески-неясный, Как откровение духов… Пускай страдальческую грудь Волнуют страсти роковые — Душа готова, как Мария, К ногам Христа навек прильнуть.

1855

* * *

Над этой темною толпой Непробужденного народа Взойдешь ли ты когда, Свобода, Блеснет ли луч твой золотой?.. Блеснет твой луч и оживит, И сон разгонит и туманы… Но старые, гнилые раны, Рубцы насилий и обид, Растленье душ и пустота, Что гложет ум и в сердце ноет, Кто их излечит, кто прикроет?. Ты, риза чистая Христа…

1857

Н.М. Языков (1803–1846)

Николай Михайлович Языков родился в богатой помещичьей семье в Симбирской губернии и очень долго учился: сначала дома, затем в Петербургском горном кадетском корпусе, потом в Институте путей сообщения, а с 1822 по 1829 год на философском факультете Дерптского университета.

В его ранней лирике господствуют обличительные и анакреонтические мотивы. Он поднимает свой голос против коронованных тиранов («Н.Д. Киселеву»), против рабства («Еще молчит гроза народа»). Языков не побоялся откликнуться на казнь К.Ф. Рылеева – «Не вы ль убранство наших дней».

В то же время он славит «шумные пиры». Его поэзию называют «буйной и разгульной». Стихи Языкова ярко талантливы, живописны. Н.В. Гоголь утверждал: «Имя Языкова пришлось ему не даром. Владеет он языком, как араб конем своим, и еще как бы хвастается свою властью».

Поэт создал широко известный в свое время студенческий гимн «Из страны, страны далёкой» и не менее известную песню «Пловец».

ЭЛЕГИЯ

Ещё молчит гроза народа, Ещё окован русский ум, И угнетенная свобода Таит порывы смелых дум. О, долго цепи вековые С рамен отчизны не спадут, Столетья грозно протекут, — И не пробудится Россия!

1824

МОЛИТВА

Молю святое провиденье: Оставь мне тягостные дни, Но дай железное терпенье, Но сердце мне окамени; Пусть, неизменен, жизни новой Приду к таинственным вратам, Как Волги вал белоголовый Доходит целый к берегам!

1824

* * *

Не вы ль убранство наших дней, Свободы искры огневые! Рылеев умер, как злодей! — О вспомяни о нём, Россия, Когда восстанешь от цепей И силы двинешь громовые На самовластие царей!

1826

ПЕСНЯ

Из страны, страны далекой, С Волги-матушки широкой, Ради сладкого труда, Ради вольности высокой Собралися мы сюда. Помним холмы, помним долы, Наши храмы, наши селы, И в краю, в краю чужом, Мы пируем пир веселый И за родину мы пьем. Но с надеждою чудесной Мы стакан, и полновесный, Нашей Руси – будь она Первым царством в поднебесной, И счастлива и славна!

1827

К НЯНЕ А.С. ПУШКИНА

Свет Родионовна, забуду ли тебя? В те дни, как, сельскую свободу возлюбя, Я покидал для ней и славу, и науки, И немцев, и сей град профессоров и скуки, Ты, благодатная хозяйка сени той, Где Пушкин, не сражен суровою судьбой, Презрев людей, молву, их ласки, их измены, Священнодействовал при алтаре камены, — Всегда приветами сердечной доброты Встречала ты меня, мне здравствовала ты, Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета, Ходил я навещать изгнанника-поэта, И мне сопутствовал приятель давний твой, Ареевых наук питомец молодой. Как сладостно твое святое хлебосольство Нам баловало вкус и жажды своевольство; С каким радушием – красою древних лет — Ты набирала нам затейливый обед! Сама и водку нам, и брашна подавала, И соты, и плоды, и вина уставляла На милой тесноте старинного стола! Ты занимала нас – добра и весела — Про стародавних бар пленительным рассказом: Мы удивлялися почтенным их проказам, Мы верили тебе – и смех не прерывал Твоих бесхитростных суждений и похвал; Свободно говорил язык словоохотный, И легкие часы летели беззаботно!

1827

ПЛОВЕЦ

Нелюдимо наше море, День и ночь шумит оно; В роковом его просторе Много бед погребено. Смело, братья! Ветром полный Парус мой направил я: Полетит на скользки волны Быстрокрылая ладья! Облака бегут над морем, Крепнет ветер, зыбь черней, Будет буря: мы поспорим И помужествуем с ней. Смело, братья! Туча грянет, Закипит громада вод, Выше вал сердитый встанет, Глубже бездна упадет! Там, за далью непогоды, Есть блаженная страна: Не темнеют неба своды, Не проходит тишина. Но туда выносят волны Только сильного душой!.. Смело, братья, бурей полный Прям и крепок парус мой!

1829

* * *

Когда умру, смиренно совершите По мне обряд печальный и святой, И мне стихов надгробных не пишите, И мрамора не ставьте надо мной. .................................................. Во славу мне все чашу круговую Наполните блистательным вином, Торжественно пропойте песнь родную И пьянствуйте о имени моем. Всё тлен и миг! Блажен, кому с друзьями Свою весну пропировать дано, Кто видит мир туманными глазами И любит жизнь за песни и вино!..

1829

ВОДОПАД

Море блеска, гул, удары, И земля потрясена; То стеклянная стена О скалы раздроблена, То бегут чрез крутояры Многоводной Ниагары Ширина и глубина! Вон пловец! Его от брега Быстриною унесло; В синий сумрак водобега Упирает он весло… Тщетно! Бурную стремнину Он не силен оттолкнуть; Далеко его в пучину Бросит каменная круть! Мирно, гибели послушный, Убрал он свое весло; Он потупил равнодушно Безнадежное чело; Он глядит спокойным оком… И к пучине волн и скал Роковым своим потоком Водопад его помчал. Море блеска, гул, удары, И земля потрясена; То стеклянная стена О скалы раздроблена, То бегут чрез крутояры Многоводной Ниагары Ширина и глубина!

1830

МОРСКОЕ КУПАНИЕ

Из бездны морской белоглавая встала Волна, и лучами прекрасного дня Блестит подвижная громада кристалла, И тихо, качаясь, идет на меня. Вот, словно в раздумьи, она отступила, Вот берег она под себя подкатила, И выше сама поднялась и падёт; И громом и пеной пучинная сила, Холодная, бурно меня обхватила, Кружит, и бросает, и душит, и бьёт, И стихла. Мне любо. Из грома, из пены И холода – легок и свеж выхожу, Живее мои выпрямляются члены, Вольнее живу, веселее гляжу На берег, на горы, на светлое море. Мне чудится, словно прошло моё горе, И юность такая ж, как прежде была, Во мне встрепенулась, и жизнь моя снова Гулять, распевать, красоваться готова Свободно, беспечно, – резва, удала.

1840

ГЕНИЙ

Когда, гремя и пламенея, Пророк на небо улетал — Огонь могучий проникал Живую душу Елисея[6]: Святыми чувствами полна, Мужала, крепла, возвышалась, И вдохновеньем озарялась, И Бога слышала она! Так гений радостно трепещет, Свое величье познает, Когда пред ним гремит и блещет Иного гения полет; Его воскреснувшая сила Мгновенно зреет для чудес… И миру новые светила — Дела избранника небес!

А.И. Полежаев (1804–1838)

Александр Иванович Полежаев был внебрачным сыном богатого пензенского помещика, которого впоследствии сослали на каторгу за убийство крепостного.

Полежаев учился в Московском университете, когда в 1826 г. по личному распоряжению Николая Первого за поэму «Сашка» его отдали в солдаты. Десять лет вел Полежаев страшную неравную борьбу с жестоким произволом. Тюрьма, карцер, ссылка не сломили его. В 1837 г. за самовольную отлучку из полка Полежаева подвергли тяжелому телесному наказанию. Он умер в военном госпитале. «Когда один из друзей его явился просить тело для погребения, – рассказывает Герцен, – никто не знал, где оно… Наконец он нашел в подвале труп бедного Полежаева, – он валялся под другими, крысы объели ему одну ногу». Н.П. Огарев утверждал: «Мы не знаем больше трагической жизни и больше рокового конца».

Поэтическое наследие Полежаева составляют произведения разных жанров: поэмы («Видение Брута», «Кориолан», «Эрпели», «Чир-Юрт»), песни («Зачем задумчивых очей…», «У меня ль, молодца…»), но лучшими, без сомнения, должны быть признаны стихотворения, представляющие своеобразный лирический дневник его многострадальной жизни, – «Песнь погибающего пловца», «Ещё нечто» и др. Здесь полнее и ярче всего воплотились его излюбленные художественные идеи – тираноборчество, непримиримость и сила протеста, обличение деспотизма. В русской поэзии Полежаев воспринимается как ближайший последователь декабристов и предшественник Н.А. Некрасова.

ЕЩЕ НЕЧТО

Притеснил мою свободу Кривоногий штабс-солдат: В угождение уроду Я отправлен в каземат. И мечтает блинник сальный В чёрном сердце подлеца Скрыть под лапою нахальной Имя вольного певца. Но едва ль придется шуту Отыграться без стыда: Я – под спудом на минуту, Он – в болоте навсегда.

ПЕСНЬ ПЛЕННОГО ИРОКЕЗЦА

Я умру! на позор палачам  Беззащитное тело отдам! Равнодушно они Для забавы детей Отдирать от костей Будут жилы мои; Обругают, убьют И мой труп разорвут! Но стерплю! Не скажу ничего, Не наморщу чела моего, И, как дуб вековой, Неподвижный от стрел, Неподвижен и смел Встречу миг роковой И, как воин и муж, Перейду в страну душ. Перед сонмом теней воспою Я бесстрашную гибель мою, И рассказ мой пленит Их внимательный слух И воинственный дух Стариков оживит; И пройдет по устам Слава громким делам. И рекут они в голос один: «Ты достойный прапрадедов сын!» Совокупной толпой Мы на землю сойдем И в родных разольем Пыл вражды боевой. Победим, поразим И врагам отомстим! Я умру! на позор палачам Беззащитное тело отдам! Но, как дуб вековой, Неподвижный от стрел, Я, недвижим и смел, Встречу миг роковой.

1828

ВОДОПАД

Между стремнин с горы высокой Ручьи прозрачные журчат И вдруг, сливаясь в ток широкий, Являют грозный водопад. Громады волн буграми хлещут В паденье быстром и крутом И, разлетевшись, ярко блещут Вокруг серебряным дождем; Ревет и стонет гул протяжный По разорвавшейся реке И, исчезая с пеной влажной, См.олкает глухо вдалеке. Вот наша жизнь! Вот образ верный Погибшей юности моей! Она в красе нелицемерной Сперва катилась, как ручей; Потом, в пылу страстей безумных, Быстра, как горный водопад, Исчезла вдруг при плесках шумных Как эха дальнего раскат. Шуми, шуми, о сын природы! Ты, безотрадною порой, Певцу напомнил блеск свободы Своей свободною игрой!

1830–1831

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Разлюби меня, покинь меня, Доля-долюшка железная! Опротивела мне жизнь моя, Молодая бесполезная! Не припомню я счастливых дней — Не знавал я их с младенчества! Для измученной души моей Нет в подсолнечной отечества! Слышал я, что будто божий свет Я увидел с тихим ропотом, А потом житейских бурь и бед Не избегнул горьким опытом. Рано, рано ознакомился Я на море с непогодою; Поздно, поздно приготовился В бой отчаянный с невзгодою! Закатилася звезда моя, Та ль звезда моя туманная, Что следила завсегда меня, Как невеста нежеланная! Не ласкала, не лелеяла, Как любовница заветная, — Только холодом обвеяла, Как изменница всесветная!

1835–1836

ПЕСНЬ ПОГИБАЮЩЕГО ПЛОВЦА

(Отрывок)

Вот мрачится Свод лазурный! Вот крутится Вихорь бурный! Ветр свистит, Гром гремит, Море стонет — Путь далёк… Тонет, тонет Мой челнок! Все чернее Свод надзвездный, Все страшнее Воют бездны. Глубь без дна — Смерть верна! Как заклятый Враг грозит, Вот девятый Вал бежит!.. Горе, горе! Он настигнет: В шумном море Челн погибнет! Гроб готов… Треск громов Над пучиной Ярых вод — Вздох пустынный Разнесет!

1832

Д.В. Веневитинов (1805–1827)

Дмитрий Владимирович Веневитинов происходил из древнего дворянского рода и получил прекрасное домашнее образование. Затем, окончив за два года Московский университет, поступил на службу в Министерство иностранных дел. На двадцать втором году жизни его настигла скоропостижная смерть.

Веневитинов прекрасно рисовал, был отличным музыкантом, глубоким знатоком греческого языка, античной культуры, западноевропейской философии. Естественно, что в его поэзии отразился мир изящной эстетической мысли и тонкого благородного чувства.

Будучи членом общества любомудров, Веневитинов отличался от своих товарищей большим вольнолюбием и интересом к традициям гражданской лирики. Как поэт он следовал Пушкину и откликался на декабристскую тему вольного Новгорода, на восстание в Греции.

Центральная тема творчества Веневитинова – поэт и поэзия в их отношениях с обществом и искусством («К Пушкину», «Поэт» и др.). По общему мнению, проживи Веневитинов хотя десятью годами более – он на целые десятки лет двинул бы вперед нашу литературу.

* * *

Я чувствую, во мне горит Святое пламя вдохновенья, Но к темной цели дух парит… Кто мне укажет путь спасенья? Я вижу, жизнь передо мной Кипит как океан безбрежный… Найду ли я утёс надежный, Где твердой обопрусь ногой? Иль, вечного сомненья полный, Я буду горестно глядеть На переменчивые волны, Не зная, что любить, что петь? Открой глаза на всю природу, — Мне тайный голос отвечал, — Но дай им выбор и свободу. Твой час еще не наступал: Теперь гонись за жизнью дивной И каждый миг в ней воскрешай, На каждый звук её призывный Отзывной песнью отвечай! Когда ж минуты удивленья, Как сон туманный пролетят, И тайны вечного творенья Ясней прочтет спокойный взгляд: Смирится гордое желанье Обнять весь мир в единый миг, И звуки тихих струн твоих Сольются в стройные созданья. Не лжив сей голос прорицанья, И струны верные мои С тех пор душе не изменяли. Пою то радость, то печали, То пыл страстей, то жар любви, И беглым мыслям простодушно Вверяюсь в пламени стихов. Так соловей в тени дубров, Восторгу краткому послушный, Когда на долы ляжет тень, Уныло вечер воспевает, И утром весело встречает В румяном небе ясный день.

1826–1827

НА НОВЫЙ 1827 ГОД

Так снова год как тень мелькнул, Сокрылся в сумрачную вечность И быстрым бегом упрекнул Мою ленивую беспечность. О, если б он меня спросил: «Где плод горячих обещаний? Чем ты меня остановил?» Я не нашел бы оправданий В мечтах рассеянных моих. Мне нечем заглушить упрёка! Но слушай ты, беглец жестокой! Клянусь тебе в прощальный миг: Ты не умчался без возврату; Я за тобою полечу И наступающему брату Весь тяжкий долг свой доплачу.

ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ

Люби питомца вдохновенья И гордый ум пред ним склоняй; Но в чистой жажде наслажденья Не каждой арфе слух вверяй. Не много истинных пророков С печатью власти на челе, С дарами выспренних уроков, С глаголом неба на земле.

1827

В.Г. Бенедиктов (1807–1873)

До 1835 г., когда вышел из печати сборник Владимира Григорьевича Бенедиктова «Стихотворения», его имя было неизвестно. Тем удивительнее оказался ошеломляющий успех. Иные читатели были склонны ставить его чуть ли не выше Пушкина.

С этим не согласился В.Г. Белинский. Он увидел в Бенедиктове поэта ложноромантического литературного направления, которое вычурно-цветистым языком выражало натянутые чувства, неистовые страсти, трескучие эффекты, манерные позы. У такой литературы всегда находились и находятся преданные поклонники. Впрочем, отдельные стихотворения критик оценивал достаточно высоко. Недаром же среди тех, кто признавал талант Бенедиктова, были такие авторитеты, как В.А. Жуковский, Ф.И. Тютчев, И.С. Тургенев. Тем не менее второй сборник автора «Кудрей», наиболее эффектного стихотворения поэта, вышедший в 1838 г., успеха не имел.

В дальнейшем произведения Бенедиктова перепечатывались регулярно – в последний раз в 1983 г. в большой серии «Библиотека поэта». Его творчеству посвятила одну из своих работ Л.Я. Гинзбург.

РАДУГА

За тучами солнце – не видно его! Но там оно капли нашло дождевые, Вонзило в них стрелы огня своего, — И по небу ленты пошли огневые. Дуга разноцветная гордо взошла, Полнеба изгибом своим обхватила, К зениту державно свой верх занесла, А в синее море концы погрузила. Люблю эту гостью я зреть в вышине: Лишь только она в небесах развернется, Протекшего сон вдруг припомнится мне, Запрыгает сердце, душа встрепенется. Дни прошлые были повиты тоской, За тучами крылося счастья светило, Я плакал, грустил, – но в тоске предо мной Всё так многоцветно, так радужно было. Как в каплях, летящих из мглы облаков, Рисуется пламя блестящего Феба, В слезах преломляясь, блистала любовь Цветными огнями сердечного неба.

1835

КУДРИ

Кудри девы-чародейки, Кудри – блеск и аромат, Кудри – кольца, струйки, змейки, Кудри – шелковый каскад! Вейтесь, лейтесь, сыпьтесь дружно, Пышно, искристо, жемчужно! Вам не надобен алмаз: Ваш извив неуловимый Блещет краше без прикрас, Без перловой диадемы, Только роза – цвет любви, Роза – нежности эмблема — Красит роскошью эдема Ваши мягкие струи. Помню прелесть пирной ночи, — Живо помню я, как вы, Задремав, чрез ясны очи, Ниспадали с головы; В ароматной сфере бала, При пылающих свечах, Пышно тень от вас дрожала На груди и на плечах; Ручка нежная бросала Вас небрежно за ушко, Грудь у юношей пылала И металась высоко. Мы, смущенные, смотрели, — Сердце взорами неслось, Ум тускнел, уста немели, А в очах сверкал вопрос: «Кто ж владелец будет полный Этой россыпи златой? Кто-то будет эти волны Черпать жадною рукой? Кто из вас, друзья-страдальцы, Будет амвру их впивать, Навивать их шелк на пальцы, Поцелуем припекать. Мять и спутывать любовью И во тьме по изголовью Беззаветно рассыпать?» Кудри, кудри золотые, Кудри пышные, густые — Юной прелести венец! Вами юноши пленялись, И мольбы их выражались Стуком пламенных сердец; Но снедаемые взглядом И доступны лишь ему, Вы ручным бесценным кладом Не далися никому: Появились, порезвились — И, как в море вод хрусталь, Ваши волны укатились В неизведанную даль!

Конец 1835

ОТРЫВКИ

(Из книги любви)

Пиши, поэт! Слагай для милой девы Симфонии любовные свои! Переливай в гремучие напевы Палящий жар страдальческой любви! Чтоб выразить таинственные муки, Чтоб сердца огнь в словах твоих изник, Изобретай неслыханные звуки, Выдумывай неведомый язык! И он поет. Любовью к милой дышит Откованный в горниле сердца стих, Певец поет, – она его не слышит, Он слезы льет, – она не видит их. Когда ж молва, все тайны расторгая, Песнь жаркую по свету разнесет И, может быть, красавица другая Прочувствует ее, не понимая, Она её бесчувственно поймет; — Она пройдет, измерит без раздумья Всю глубину поэта тяжких дум; Её живой, быстролетучий ум Поймет язык сердечного безумья, И, гордая могуществом своим Пред данником и робким, и немым, На бурный стих она ему укажет, Где страсть его так бешено горит, С улыбкою: как это мило! – скажет, И, легкая, к забавам улетит. А ты ступай, мечтатель умиленный, Вновь расточать бесплатные мечты! Иди опять, красавице надменной Ковать венец, работник вдохновенный, Ремесленник во славу красоты!

1837

БЛАГОВЕЩЕНИЕ

Кто сей юный? В ризе света Он небесно возблистал И, сияющий, предстал Кроткой деве Назарета: Дышит радостью чело, Веют благовестью речи, Кудри сыплются на плечи, За плечом дрожит крыло. Кто сия? Покров лилейный Осеняет ясный лик, Долу взор благоговейный Под ресницами поник; Скрещены на персях руки, В персях сдержан тихий вздох, Робкий слух приемлет звуки: «Дева! Сын твой будет Бог!» Этот юноша крылатый — Искупления глашатый, Ангел, вестник торжества, Вестник тайны воплощенья, А пред ним – полна смиренья Дева, Матерь Божества.

А.В. Кольцов (1809–1842)

Алексей Васильевич Кольцов родился в Воронеже в семье торговца скотом. Условия его детства да и последующей жизни были ужасными. В.Г. Белинский писал: «Он видел вокруг себя домашние хлопоты, мелочную торговлю с её проделками, слышал грубые и не всегда пристойные речи даже от тех, из чьих уст ему следовало бы слышать одно хорошее. По счастью, к благородной натуре Кольцова не приставала грязь, среди которой он родился и на лоне которой был воспитан. Сыздетства он жил в своем особенном мире, – и ясное небо, леса, поля, степь, цветы производили на него гораздо сильнейшее впечатление, нежели грубая и удушливая атмосфера его домашней жизни».

Кольцову было 16 лет, когда он впервые познакомился со стихами, и вскоре он уже пробовал их писать. Так и не получив сколько-нибудь серьезного образования, Кольцов тем не менее вошел в литературу поэтом необыкновенно оригинального дарования со своими темами и образами. Его другом и наставником стал Белинский. Народный талант Кольцова приветствовал и поддерживал А.С. Пушкин. Однако в жизни Кольцова возникло трагическое противоречие, о котором он сам писал: «Что я? Человек без лица, без слова, безо всего просто. Жалкое создание, несчастная тварь, которая годится лишь на одно: возить воду да таскать дрова – вот и все… И что еще всего хуже: жить дома, в кругу купцов, решительно я теперь не могу; в других кругах тоже. Безрадостная самая будущность у меня впереди». Кольцов оказался прав: это трагическое противоречие рано свело его в могилу. Меткую и точную характеристику поэзии Кольцова дал А.И. Герцен: «Россия забитая, Россия бедная, мужицкая… подавала… о себе голос».

В стихотворениях Кольцова воспета русская природа, обрисован крестьянский быт, выражен национальный характер, созданы поэтические картины труда земледельцев. Жанры песни и думы поэт использовал чаще других.

Неповторим рисунок стиха Кольцова. Поэт предпочита песенные стремительные размеры и в ряде случаев отходил от силлаботоники, прибегая к народному тоническому стиху. «Язык его столько же удивителен, сколько и неподражаем», – утверждал Белинский.

В русской поэзии Кольцов укрепил ту её национальную традицию, которая с успехом была продолжена в поэзии И.С. Никитина, И.З. Сурикова, С.Д. Дрожжина и др.

ПЕСНЯ ПАХАРЯ

Ну! тащися, сивка, Пашней, десятиной, Выбелим железо О сырую землю. Красавица зорька В небе загорелась, Из большого леса Солнышко восходит. Весело на пашне. Ну, тащися, сивка! Я сам-друт с тобою, Слуга и хозяин. Весело я лажу Борону и соху, Телегу готовлю, Зерна насыпаю. Весело гляжу я На гумно, на скирды. Молочу и вею… Ну! тащися, сивка! Пашенку мы рано С сивкою распашем, Зернышку сготовим Колыбель святую. Его вспоит, вскормит Мать-земля сырая; Выйдет в поле травка, — Ну! тащися, сивка! Выйдет в поле травка — Вырастет и колос, Станет спеть, рядиться В золотые ткани. Заблестит наш серп здесь, Зазвенят здесь косы; Сладок будет отдых На снопах тяжелых! Ну! тащися, сивка! Накормлю досыта, Напою водою, Водою ключевою. С тихою молитвой Я вспашу, посею, Уроди мне, Боже, Хлеб – мое богатство!

1831

* * *

Не шуми ты, рожь, Спелым колосом! Ты не пой, косарь, Про широку степь! Мне не для чего Собирать добро, Мне не для чего Богатеть теперь! Прочил молодец, Прочил доброе, Не своей душе — Душе-девице. Сладко было мне Глядеть в очи ей, В очи, полные Полюбовных дум! И те ясные Очи стухнули, Спит могильным сном Красна девица! Тяжелей горы, Темней полночи Легла на сердце Дума чёрная!

1834

ГОРЬКАЯ ДОЛЯ

Соловьем залетным Юность пролетела, Волной в непогоду Радость прошумела. Пора золотая Была, да сокрылась; Сила молодая С телом износилась. От кручины-думы В сердце кровь застыла; Что любил, как душу, — И то изменило. Как былинку, ветер Молодца шатает; Зима лицо знобит; Солнце сожигает. До поры, до время Всем я весь изжился; И кафтан мой синий С плеч долой свалился. Без любви, без счастья По миру скитаюсь: Разойдусь с бедою, С горем повстречаюсь! На крутой горе Рос зеленый дуб: Под горой теперь Он лежит гниёт…

1837

ЛЕС

Посвящено памяти А.С. Пушкина

Что, дремучий лес, Призадумался, — Грустью тёмною Затуманился? Что Бова-силач Заколдованный, С непокрытою Головой в бою, — Ты стоишь, поник И не ратуешь С мимолетною Тучею-бурею. Густолиственный Твой зеленый шлем Буйный вихрь сорвал — И развеял в прах. Плащ упал к ногам И рассыпался… Ты стоишь, поник, И не ратуешь. Где ж девалася Речь высокая, Сила гордая, Доблесть царская? У тебя ль, было, В ночь безмолвную Заливная песнь Соловьиная… У тебя ль, было, Дни – роскошество, — Друг и недруг твой Прохлаждаются… У тебя ль было, Поздно вечером Грозно с бурею Разговор пойдет: Распахнет она Тучу черную, Обоймет тебя Ветром-холодом. И ты молвишь ей Шумным голосом: «Вороти назад! Держи около!» Закружит она Разыграется… Дрогнет грудь твоя, Зашатается; Встрепенувшися, Разбушуешься: Только свист кругом, Голоса и гул… Буря всплачется Лешим, ведьмою, — И несет свои Тучи за море. Где ж теперь твоя Мочь зеленая? Почернел ты весь, Затуманился. Одичал, замолк… Только в непогодь Воешь жалобу На безвременье. Так-то, темный лес, Богатырь-Бова! Ты всю жизнь свою Маял битвами. Не осилили Тебя сильные, Так дорезала Осень черная. Знать, во время сна К безоружному Силы вражие Понахлынули. С богатырских плеч Сняли голову — Не большой горой, А соломинкой…

1837

ПУТЬ

Путь широкий давно Предо мною лежит. Да нельзя мне по нём Ни летать, ни ходить… Кто же держит меня? И что кинуть мне жаль? И зачем до сих пор Не стремлюся я вдаль? Или доля моя Сиротой родилась! Иль со счастьем слепым Без ума разошлась! По летам и кудрям Не старик ещё я: Много дум в голове, — Много в сердце огня! Много слуг и казны Под замками лежит; И лихой вороной Уж осёдлан стоит. Да на путь – по душе — Крепкой воли мне нет, Чтоб в чужой стороне На людей поглядеть; Что порой пред бедой За себя постоять, Под грозой роковой Назад шагу не дать; И чтоб с горем, в пиру, Быть с веселым лицом, На погибель идти — Песни петь соловьем!

1839

РАЗЛУКА

На заре туманной юности Всей душой любил я милую: Был у ней в глазах небесный свет; На лице горел любви огонь. Что пред ней ты, утро майское, Ты, дуброва – мать зеленая, Степь-трава – парча шелковая, Заря-вечер, ночь-волшебница! Хороши вы – когда нет её, Когда с вами делишь грусть свою, А при ней вас – хоть бы не было; С ней зима – весна, ночь – ясный день! Не забыть мне, как в последний раз Я сказал ей: «Прости, милая! Так, знать, Бог велел – расстанемся, Но когда-нибудь увидимся…» Вмиг огнём лицо всё вспыхнуло, Белым снегом перекрылося, — И, рыдая, как безумная, На груди моей повиснула. «Не ходи, постой! Дай время мне Задушить грусть, печаль выплакать, На тебя, на ясна сокола…» Занялся дух – слово замерло…

1840

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Я любила его Жарче дня и огня, Как другие любить Не смогут никогда! Только с ним лишь одним Я на свете жила; Ему душу мою, Ему жизнь отдала! Что за ночь, за луна, Когда друга я жду! И бледна, холодна, Замираю, дрожу! Вот он идет, поет: «Где ты, зорька моя?» Вот он руку берет, Вот целует меня) «Милый друг, погаси Поцелуи твои! И без них при тебе Огнь пылает в крови; И без них при тебе Жжет румянец лицо, И волнуется грудь И кипит горячо! И блистают глаза Лучезарной звездой!» Я жила для него — Я любила душой!

1841

ВЕЛИКАЯ ТАЙНА

Тучи носят воду, Вода поит землю, Земля плод приносит; Бездна звезд на небе, Бездна жизни в мире; То мрачна, то светла Чудная природа… Стареясь в сомненьях О великих тайнах, Идут невозвратно Века за веками; У каждого века Вечность вопрошает: «Чем кончилось дело?» «Вопроси другого», — Каждый отвечает. Смелый ум с мольбою Мчится к Провиденью: Ты поведай мыслям Тайну сих созданий! Шлют ответ, вновь тайный, Чудеса природы, Тишиной и бурей Мысли изумляя… Что же совершится В будущем с природой? О, гори, лампада, Ярче пред Распятьем! Тяжелы мне думы, Сладостна молитва!

М.Ю. Лермонтов (1814–1841)

Судьба отмерила Михаилу Юрьевичу Лермонтову всего 27 неполных лет жизни. Но он успел выразить в своей лирике самые разные – общечеловеческие и национальные, общественные и интимные, публичные и сокровенные – особенности и проявления человеческого духа. Богатство его поэтического наследия не может не поражать: стихи патриотические, любовные, философские, обличительные, пейзажные и духовные безупречны с точки зрения формы – ритма и рифмы, жанра и языка. Важнейшая черта лермонтовской лирики – необычайная сила в выражении чувства, глубина и искренность мысли, рождающая в душе читателя ответный отклик. Неслучайно великий критик, размышляя о лирике Лермонтова, выразил свои впечатления не в обычной форме, а создал подлинное стихотворение в прозе. Заканчивая его, В.Г. Белинский пишет: «По глубине мысли, роскоши поэтических образов, увлекательной неотразимой силе поэтического обаяния, полноте жизни и типической оригинальности, по избытку силы, бьющей огненным фонтаном, его создания напоминают собой создания великих поэтов».

Поэзия Лермонтова оказала большое влияние на дальнейшее развитие русской литературы. В.В. Маяковский писал: «К нам Лермонтов сходит, презрев времена».

Юношеская лирика

МОЙ ДЕМОН

Собранье зол его стихия. Носясь меж дымных облаков, Он любит бури роковые И пену рек, и шум лубров. Меж листьев желтых, облетевших Стоит его недвижный трон; На нем, средь ветров онемевших, Сидит уныл и мрачен он. Он недоверчивость вселяет, Он презрел чистую любовь, Он все моленья отвергает, Он равнодушно видит кровь, И звук высоких ощущений Он давит голосом страстей, И муза кротких вдохновений Страшится неземных очей.

1829

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет; Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь; Когда детей, когда невинных жен Низвергнутый не защитит закон; Когда чума от смрадных, мертвых тел Начнет бродить среди печальных сел, Чтобы платком из хижин вызывать, И станет глад сей бедный край терзать; И зарево окрасит волны рек: В тот день явится мощный человек, И ты его узнаешь – и поймешь, Зачем в руке его булатный нож: И горе для тебя! – твой плач, твой стон Ему тогда покажется смешон; И будет все ужасно, мрачно в нем, Как плащ его с возвышенным челом.

1830

НИЩИЙ

У врат обители святой Стоял просящий подаянья Бедняк иссохший, чуть живой От глада, жажды и страданья. Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку, И кто-то камень положил В его протянутую руку. Так я молил твоей любви С слезами горькими, с тоскою; Так чувства лучшие мои Обмануты навек тобою!

1830

ЖЕЛАНИЕ

Зачем я не птица, не ворон степной, Пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить? На запад, на запад помчался бы я, Где цветут моих предков поля, Где в замке пустом, на туманных горах, Их забвенный покоится прах. На древней стене их наследственный щит И заржавленный меч их висит. Я стал бы летать над мечом и щитом И смахнул бы я пыль с них крылом; И арфы шотландской струну бы задел, И по сводам бы звук полетел; Внимаем одним, и одним пробужден, Как раздался, так смолкнул бы он. Но тщетны мечты, бесполезны мольбы Против строгих законов судьбы. Меж мной и холмами отчизны моей Расстилаются волны морей. Последний потомок отважных бойцов Увядает средь чуждых снегов; Я здесь был рожден, но нездешний душой О! Зачем я не ворон степной…

1831

К Н. И…

Я не достоин, может быть, Твоей любви: не мне судить; Но ты обманом наградила Мои надежды и мечты, И я всегда скажу, что ты Несправедливо поступила. Ты не коварна, как змея, Лишь часто новым впечатленьям Душа вверяется твоя. Она увлечена мгновеньем: Ей милы многие, вполне Еще никто; но это мне Служить не может утешеньем. В те дни, когда любим тобой, Я мог доволен быть судьбой, Прощальный поцелуй однажды Я сорвал с нежных уст твоих; Но в зной, среди степей сухих, Не утоляет капля жажды. Дай Бог, чтоб ты нашла опять, Что не боялась потерять; Но… женщина забыть не может Того, кто так любил, как я; И в час блаженнейший тебя Воспоминание встревожит! Тебя раскаянье кольнет, Когда с насмешкой проклянет Ничтожный мир мое названье! И побоишься защитить, Чтобы в преступном состраданье Вновь обвиняемой не быть!

1831

АНГЕЛ

По небу полуночи ангел летел И тихую песню он пел; И месяц, и звезды, и тучи толпой Внимали той песне святой. Он пел о блаженстве безгрешных духов Под кущами райских садов; О Боге великом он пел, и хвала Его непритворна была. Он душу младую в объятиях нёс Для мира печали и слёз; И звук его песни в душе молодой Остался – без слов, но живой. И долго на свете томилась она, Желанием чудным полна; И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли.

1831

* * *

Ужасная судьба отца и сына Жить розно и в разлуке умереть, И жребий чуждого изгнанника иметь На родине с названьем гражданина! Но ты свершил свой подвиг, мой отец, Постигнут ты желанною кончиной; Дай Бог, чтобы, как твой, спокоен был конец Того, кто был всех мук твоих причиной! Но ты простишь мне! я ль виновен в том, Что люди угасить в душе моей хотели Огонь божественный, от самой колыбели Горевший в ней, оправданный творцом? Однако ж тщетны были их желанья: Мы не нашли вражды один в другом, Хоть оба стали жертвою страданья! Не мне судить, виновен ты иль нет — Ты светом осужден. Но что такое свет? Толпа людей, то злых, то благосклонных, Собрание похвал незаслуженных И стольких же насмешливых клевет. Далеко от него, дух ада или рая, Ты о земле забыл, как был забыт землей; Ты счастливей меня; перед тобой Как море жизни – вечность роковая Неизмеримою открылась глубиной. Ужели вовсе ты не сожалеешь ныне О днях, потерянных в тревоге и слезах? О сумрачных, но вместе милых днях, Когда в душе искал ты, как в пустыне, Остатки прежних чувств и прежние мечты? Ужель теперь совсем меня не любишь ты? О если так, то небо не сравняю Я с этою землей, где жизнь влачу мою; Пускай блаженства я не знаю, По крайней мере я люблю!

1831

МОЙ ДЕМОН

1 Собранье зол его стихия; Носясь меж темных облаков, Он любит бури роковые И пену рек и шум дубров; Он любит пасмурные ночи, Туманы, бледную луну, Улыбки горькие и очи Безвестные слезам и сну. 2 К ничтожным хладным толкам света Привык прислушиваться он, Ему смешны слова привета И всякий верящий смешон; Он чужд любви и сожаленья, Живет он пищею земной, Глотает жадно дым сраженья И пар от крови пролитой. 3 Родится ли страдалец новый, Он беспокоит дух отца, Он тут с насмешкою суровой И с дикой важностью лица; Когда же кто-нибудь нисходит В могилу с трепетной душой, Он час последний с ним проводит, Но не утешен им больной. 4 И гордый демон не отстанет, Пока живу я, от меня И ум мой озарять он станет Лучом чудесного огня; Покажет образ совершенства И вдруг отнимет навсегда И, дав предчувствия блаженства, Не даст мне счастья никогда.

1831

К*

Я не унижусь пред тобою; Ни твой привет, ни твой укор Не властны над моей душою. Знай: мы чужие с этих пор. Ты позабыла: я свободы Для заблужденья не отдам; И так пожертвовал я годы Твоей улыбке и глазам, И так я слишком долго видел В тебе надежду юных дней, И целый мир возненавидел, Чтобы тебя любить сильней. Как знать, быть может, те мгновенья Что протекли у ног твоих, Я отнимал у вдохновенья! А чем ты заменила их? Быть может, мыслию небесной И силой духа убежден Я дал бы миру дар чудесный, А мне за то бессмертье он? Зачем так нежно обещала Ты заменить его венец, Зачем ты не была сначала, Какою стала наконец! Я горд!., прости! люби другого, Мечтай любовь найти в другом; Чего б то ни было земного Я не соделаюсь рабом. К чужим горам под небо юга Я удалюся, может быть; Но слишком знаем мы друг друга, Чтобы друг друга позабыть. Отныне стану наслаждаться И в страсти стану клясться всем; Со всеми буду я смеяться, А плакать не хочу ни с кем; Начну обманывать безбожно, Чтоб не любить, как я любил; Иль женщин уважать возможно, Когда мне ангел изменил? Я был готов на смерть и муку И целый мир на битву звать, Чтобы твою младую руку — Безумец! – лишний раз пожать! Не знав коварную измену, Тебе я душу отдавал; Такой души ты знала ль цену? Ты знала – я тебя не знал!

1832

* * *

Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник, Как он гонимый миром странник, Но только с русскою душой. Я раньше начал, кончу ране, Мой ум не много совершит; В душе моей, как в океане, Надежд разбитых груз лежит. Кто может, океан угрюмый, Твои изведать тайны? кто Толпе мои расскажет думы? Я – или Бог – или никто!

1832

ЖЕЛАНЬЕ

Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня, Черноглазую девицу, Черногривого коня. — Дайте раз по синю полю Проскакать на том коне; Дайте раз на жизнь и волю, Как на чуждую мне долю, Посмотреть поближе мне. Дайте мне челнок дощатый С полусгнившею скамьей, Парус серый и косматый, Ознакомленный с грозой. Я тогда пущуся в море Беззаботен и один, Разгуляюсь на просторе И потешусь в буйном споре С дикой прихотью пучин. Дайте мне дворец высокой И крутом зеленый сад, Чтоб в тени его широкой Зрел янтарный виноград; Чтоб фонтан, не умолкая, В зале мраморном журчал И меня б в мечтаньях рая, Хладной пылью орошая, Усыплял и пробуждал…

1832

ПАРУС

Белеет парус одинокой В тумане моря голубом!.. Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?.. Играют волны – ветер свищет, И мачта гнется и скрыпит… Увы! он счастия не ищет, И не от счастия бежит! Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой… А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой!

1832

* * *

Он был рожден для счастья, для надежд И вдохновений мирных! – но безумный Из детских рано вырвался одежд И сердце бросил в море жизни шумной; И мир не пощадил – и Бог не спас! Так сочный плод до времени созрелый Между цветов висит осиротелый, Ни вкуса он не радует, ни глаз; И час их красоты – его паденья час! И жадный червь его грызет, грызет, И между тем, как нежные подруги Колеблются на ветках – ранний плод Лишь тяготит свою… до первой вьюги! Ужасно стариком быть без седин; Он равных не находит; за толпою Идет, хоть с ней не делится душою; Он меж людьми ни раб, ни властелин, И всё, что чувствует, он чувствует один!

1832

Лирика 1837–1841 гг.

БОРОДИНО

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спалённая пожаром, Французу отдана? Ведь были ж схватки боевые? Да, говорят, еще какие! Недаром помнит вся Россия Про день Бородина!» – Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя: Богатыри – не вы! Плохая им досталась доля: Не многие вернулись с поля… Не будь на то господня воля, Не отдали б Москвы! Мы долго молча отступали, Досадно было, боя ждали, Ворчали старики: «Что ж мы? на зимние квартиры? Не смеют что ли командиры Чужие изорвать мундиры О русские штыки?» И вот нашли большое поле: Есть разгуляться где на воле! Построили редут. У наших ушки на макушке! Чуть утро осветило пушки И леса синие верхушки — Французы тут-как-тут. Забил заряд я в пушку туго И думал: угощу я друга! Постой-ка, брат, мусью! Что тут хитрить, пожалуй к бою; Уж мы пойдем ломить стеною,  Уж постоим мы головою За родину свою! Два дня мы были в перестрелке. Что толку в этакой безделке? Мы ждали третий день. Повсюду стали слышны речи: «Пора добраться до картечи!» И вот на поле грозной сечи Ночная пала тень. Прилег вздремнуть я у лафета, И слышно было до рассвета, Как ликовал француз. Но тих был наш бивак открытый: Кто кивер чистил весь избитый, Кто штык точил, ворча сердито, Кусая длинный ус. Но только небо засветилось, Все шумно вдруг зашевелилось, Сверкнул за строем строй. Полковник наш рожден был хватом: Слуга царю, отец солдатам… Да, жаль его: сражен булатом, Он спит в земле сырой. И молвил он, сверкнув очами: «Ребята! не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, Как наши братья умирали!» — И умереть мы обещали, И клятву верности сдержали Мы в бородинский бой. Ну ж был денек! Сквозь дым летучий Французы двинулись, как тучи, И все на наш редут. Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами, Всё промелькнуло перед нами, Все побывали тут. Вам не видать таких сражений!.. Носились знамена, как тени, В дыму огонь блестел, Звучал булат, картечь визжала, Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала Гора кровавых тел. Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой!.. Земля тряслась – как наши груди, Смешались в кучу кони, люди, И залпы тысячи орудий Слились в протяжный вой… Вот смерклось. Были все готовы Заутра бой затеять новый И до конца стоять… Вот затрещали барабаны — И отступили басурманы. Тогда считать мы стали раны, Товарищей считать. Да, были люди в наше время, Могучее, лихое племя: Богатыри – не вы. Плохая им досталась доля: Не многие вернулись с поля. Когда бы на то не божья воля, Не отдали б Москвы!

1837

СМЕРТЬ ПОЭТА

Погиб поэт! – невольник чести — Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой!.. Не вынесла душа поэта Позора мелочных обид, Восстал он против мнений света Один как прежде… и убит! Убит!.. к чему теперь рыданья, Пустых похвал ненужный хор, И жалкий лепет оправданья? Судьбы свершился приговор! Не вы ль сперва так злобно гнали Его свободный, смелый дар И для потехи раздували Чуть затаившийся пожар? Что ж? веселитесь… – он мучений Последних вынести не мог! Угас, как светоч, дивный гений, Увял торжественный венок. Его убийца хладнокровно Навел удар … спасенья нет: Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет. И что за диво?., издалёка, Подобный сотням беглецов, На ловлю счастья и чинов Заброшен к нам по воле рока; Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы; Не мог щадить он нашей славы; Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал!.. И он убит – и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый, Добыча ревности глухой, Воспетый им с такою чудной силой, Сраженный, как и он, безжалостной рукой. Зачем от мирных нег и дружбы простодушной Вступил он в этот свет завистливый и душный Для сердца вольного и пламенных страстей? Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, Зачем поверил он словам и ласкам ложным. Он, с юных лет постигнувший людей?.. И прежний сняв венок, – они венец терновый, Увитый лаврами, надели на него: Но иглы тайные сурово Язвили славное чело; Отравлены его последние мгновенья Коварным шепотом насмешливых невежд, И умер он – с напрасной жаждой мщенья, С досадой тайною обманутых надежд. Замолкли звуки чудных песен, Не раздаваться им опять: Приют певца угрюм и тесен, И на устах его печать. А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов! Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда – все молчи!.. Но есть и Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный судия: он ждет; Он не доступен звону злата, И мысли и дела он знает наперед. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью: Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!

1837

ВЕТКА ПАЛЕСТИНЫ

Скажи мне, ветка Палестины: Где ты росла, где ты цвела? Каких холмов, какой долины Ты украшением была? У вод ли чистых Иордана Востока луч тебя ласкал, Ночной ли ветр в горах Ливана Тебя сердито колыхал? Молитву ль тихую читали Иль пели песни старины, Когда листы твои сплетали Солима бедные сыны? И пальма та жива ль поныне? Всё так же ль манит в летний зной Она прохожего в пустыне Широколиственной главой? Или в разлуке безотрадной Она увяла, как и ты, И дольний прах ложится жадно На пожелтевшие листы?.. Поведай: набожной рукою Кто в этот край тебя занес? Грустил он часто над тобою? Хранишь ты след горючих слез? Иль, божьей рати лучший воин, Он был, с безоблачным челом, Как ты, всегда небес достоин Перед людьми и божеством?.. Заботой тайною хранима Перед иконой золотой Стоишь ты, ветвь Ерусалима, Святыни верный часовой! Прозрачный сумрак, луч лампады Кивот и крест, символ святой… Всё полно мира и отрады Вокруг тебя и над тобой.

УЗНИК

Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня, Черноглазую девицу, Черногривого коня! Я красавицу младую Прежде сладко поцелую, На коня потом вскочу, В степь, как ветер, улечу. Но окно тюрьмы высоко, Дверь тяжелая с замком; Черноокая далеко, В пышном тереме своем; Добрый конь в зеленом поле Без узды, один, по воле Скачет весел и игрив, Хвост по ветру распустив. Одинок я – нет отрады: Стены голые кругом, Тускло светит луч лампады Умирающим огнем; Только слышно: за дверями, Звучномерными шагами, Ходит в тишине ночной Безответный часовой.

1837

* * *

Когда волнуется желтеющая нива И свежий лес шумит при звуке ветерка, И прячется в саду малиновая слива Под тенью сладостной зеленого листка; Когда росой обрызганный душистой, Румяным вечером иль утра в час златой, Из-под куста мне ландыш серебристый Приветливо кивает головой; Когда студеный ключ играет по оврагу И, погружая мысль в какой-то смутный сон Лепечет мне таинственную сагу Про мирный край, откуда мчится он, — Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, — И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу Бога…

1837

МОЛИТВА

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою Пред твоим образом, ярким сиянием, Не о спасении, не перед битвою, Не с благодарностью иль покаянием, Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в свете безродного; Но я вручить хочу деву невинную Теплой заступнице мира холодного. Окружи счастием душу достойную; Дай ей сопутников, полных внимания, Молодость светлую, старость покойную, Сердцу незлобному мир упования. Срок ли приблизится часу прощальному В утро ли шумное, в ночь ли безгласную, Ты восприять пошли к ложу печальному Лучшего ангела душу прекрасную.

1837

* * *

Расстались мы; но твой портрет Я на груди моей храню: Как бледный призрак лучших лет, Он душу радует мою. И новым преданный страстям, Я разлюбить его не мог: Так храм оставленный – всё храм, Кумир поверженный – всё бог!

1837

* * *

Не смейся над моей пророческой тоскою; Я знал: удар судьбы меня не обойдет; Я знал, что голова, любимая тобою, С твоей груди на плаху перейдет; Я говорил тебе: ни счастия, ни славы Мне в мире не найти; – настанет час кровавый, И я паду; и хитрая вражда С улыбкой очернит мой недоцветший гений; И я погибну без следа Моих надежд, моих мучений; Но я без страха жду довременный конец. Давно пора мне мир увидеть новый; Пускай толпа растопчет мой венец: Венец певца, венец терновый!.. Пускай! я им не дорожил.

1837

* * *

Гляжу на будущность с боязнью, Гляжу на прошлое с тоской И, как преступник перед казнью, Ищу кругом души родной; Придет ли вестник избавленья Открыть мне жизни назначенье, Цель упований и страстей, Поведать – что мне Бог готовил, Зачем так горько прекословил Надеждам юности моей. Земле я отдал дань земную Любви, надежд, добра и зла; Начать готов я жизнь другую, Молчу и жду: пора пришла; Я в мире не оставлю брата, И тьмой и холодом объята Душа усталая моя; Как ранний плод, лишенный сока, Она увяла в бурях рока Под знойным солнцем бытия.

1837–1838

* * *

Слышу ли голос твой Звонкий и ласковый, Как птичка в клетке Сердце запрыгает; Встречу ль глаза твои Лазурно-глубокие, Душа им навстречу Из груди просится, И как-то весело, И хочется плакать, И так на шею бы Тебе я кинулся.

1837–1838

ДУМА

Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее – иль пусто, иль темно, Меж тем, под бременем познанья и сомненья, В бездействии состарится оно. Богаты мы, едва из колыбели, Ошибками отцов и поздним их умом, И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, Как пир, на празднике чужом. К добру и злу постыдно равнодушны, В начале поприща мы вянем без борьбы; Перед опасностью позорно-малодушны, И перед властию – презренные рабы. Так тощий плод, до времени созрелый, Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, Висит между цветов, пришлец осиротелый, И час их красоты – его паденья час! Мы иссушили ум наукою бесплодной, Тая завистливо от ближних и друзей Надежды лучшие и голос благородный Неверием осмеянных страстей. Едва касались мы до чаши наслажденья, Но юных сил мы тем не сберегли; Из каждой радости, бояся пресыщенья, Мы лучший сок навеки извлекли. Мечты поэзии, создания искусства Восторгом сладостным наш ум не шевелят; Мы жадно бережем в груди остаток чувства — Зарытый скупостью и бесполезный клад. И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви, И царствует в душе какой-то холод тайный, Когда огонь кипит в крови. И предков скучны нам роскошные забавы, Их добросовестный, ребяческий разврат; И к гробу мы спешим без счастья и без славы, Глядя насмешливо назад. Толпой угрюмою и скоро позабытой, Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда. И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом, Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.

1838

ПОЭТ

Отделкой золотой блистает мой кинжал; Клинок надежный, без порока; Булат его хранит таинственный закал — Наследье бранного востока. Наезднику в горах служил он много лот, Не зная платы за услугу; Не по одной груди провел он страшный след И не одну порвал кольчугу. Забавы он делил послушнее раба, Звенел в ответ речам обидным. В те дни была б ему богатая резьба Нарядом чуждым и постыдным. Он взят за Тереком отважным казаком На хладном трупе господина, И долго он лежал заброшенный потом В походной лавке армянина. Теперь родных ножон, избитых на войне, Лишен героя спутник бедный; Игрушкой золотой он блещет на стене — Увы, бесславный и безвредный! Никто привычною, заботливой рукой Его не чистит, не ласкает, И надписи его, молясь перед зарей, Никто с усердьем не читает… В наш век изнеженный не так ли ты, поэт, Свое утратил назначенье, На злато променяв ту власть, которой свет Внимал в немом благоговенье? Бывало, мерный звук твоих могучих слов Воспламенял бойца для битвы; Он нужен был толпе, как чаша для пиров, Как фимиам в часы молитвы. Твой стих, как божий дух, носился над толпой; И, отзыв мыслей благородных, Звучал, как колокол на башне вечевой, Во дни торжеств и бед народных. Но скучен нам простой и гордый твой язык, — Нас тешат блестки и обманы; Как ветхая краса, наш ветхий мир привык Морщины прятать под румяны… Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк Иль никогда на голос мщенья Из золотых ножон не вырвешь свой клинок, Покрытый ржавчиной презренья?

1838

* * *

Ребенка милого рожденье Приветствует мой запоздалый стих. Да будет с ним благословенье Всех ангелов небесных и земных! Да будет он отца достоин, Как мать его, прекрасен и любим; Да будет дух его спокоен И в правде тверд, как божий херувим. Пускай не знает он до срока Ни мук любви, ни славы жадных дум; Пускай глядит он без упрека На ложный блеск и ложный мира шум; Пускай не ищет он причины Чужим страстям и радостям своим, И выйдет он из светской тины Душою бел и сердцем невредим!

1839

ТРИ ПАЛЬМЫ

(Восточное сказание)

В песчаных степях аравийской земли Три гордые пальмы высоко росли. Родник между ними из почвы бесплодной Журча пробивался волною холодной, Хранимый, под сенью зеленых листов, От знойных лучей и летучих песков. И многие годы неслышно прошли; Но странник усталый из чуждой земли Пылающей грудью ко влаге студеной Еще не склонялся под кущей зеленой, И стали уж сохнуть от знойных лучей Роскошные листья и звучный ручей. И стали три пальмы на Бога роптать: «На то ль мы родились, чтоб здесь увядать? Без пользы в пустыне росли и цвели мы, Колеблемы вихрем и зноем палимы, Ничей благосклонный не радуя взор? Не прав твой, о небо, святой приговор!» И только замолкли – в дали голубой Столбом уж крутился песок золотой, Звонков раздавались нестройные звуки, Пестрели коврами покрытые вьюки, И шел, колыхаясь, как в море челнок, Верблюд за верблюдом, взрывая песок. Мотаясь висели меж твердых горбов Узорные полы походных шатров; Их смуглые ручки порой подымали, И черные очи оттуда сверкали… И, стан худощавый к луке наклоня, Араб горячил вороного коня. – И конь на дыбы подымался порой, И прыгал, как барс, пораженный стрелой; И белой одежды красивые складки По плечам фариса вились в беспорядке; И, с криком и свистом несясь по песку, Бросал и ловил он копье на скаку. Вот к пальмам подходит шумя караван: В тени их веселый раскинулся стан. Кувшины звуча налилися водою, И, гордо кивая махровой главою, Приветствуют пальмы нежданных гостей, И щедро поит их студеный ручей. Но только что сумрак на землю упал, По корням упругим топор застучал, И пали без жизни питомцы столетий! Одежду их сорвали малые дети, Изрублены были тела их потом, И медленно жгли их до утра огнем. Когда же на запад умчался туман, Урочный свой путь совершал караван; И следом печальным на почве бесплодной Виднелся лишь пепел седой и холодный; И солнце остатки сухие дожгло, А ветром их в степи потом разнесло. И ныне все дико и пусто крутом — Не шепчутся листья с гремучим ключом: Напрасно пророка о тени он просит — Его лишь песок раскаленный заносит, Да коршун хохлатый, степной нелюдим, Добычу терзает и щиплет над ним.

1839

МОЛИТВА

В минуту жизни трудную Теснится ль в сердце грусть: Одну молитву чудную Твержу я наизусть. Есть сила благодатная В созвучьях слов живых, И дышит непонятная, Святая прелесть в них. С души как бремя скатится, Сомненье далеко — И верится, и плачется, И так легко, легко…

1839

ПАМЯТИ А.И. ОДОЕВСКОГО

1 Я знал его: мы странствовали с ним В горах востока, и тоску изгнанья Делили дружно; но к полям родным Вернулся я, и время испытанья Промчалося законной чередой; А он не дождался минуты сладкой: Под бедною походною палаткой Болезнь его сразила, и с собой В могилу он унес летучий рой Еще незрелых, темных вдохновений, Обманутых надежд и горьких сожалений! 2 Он был рожден для них, для тех надежд, Поэзии и счастья… Но, безумный — Из детских рано вырвался одежд И сердце бросил в море жизни шумной, И свет не пощадил – и Бог не спас! Но до конца среди волнений трудных, В толпе людской и средь пустынь безлюдных, В нем тихий пламень чувства не угас: Он сохранил и блеск лазурных глаз, И звонкий детский смех, и речь живую, И веру гордую в людей и жизнь иную. 3 Но он погиб далеко от друзей… Мир сердцу твоему, мой милый Саша! Покрытое землей чужих полей, Пусть тихо спит оно, как дружба наша В немом кладбище памяти моей! Ты умер, как и многие, без шума, Но с твердостью. Таинственная дума Еще блуждала на челе твоем, Когда глаза закрылись вечным сном; И то, что ты сказал перед кончиной, Из слушавших тебя не понял не единый… 4 И было ль то привет стране родной, Названье ли оставленного друга, Или тоска по жизни молодой, Иль просто крик последнего недуга, Кто скажет нам?.. Твоих последних слов Глубокое и горькое значенье Потеряно… Дела твои, и мненья, И думы, – все исчезло без следов, Как легкий пар вечерних облаков: Едва блеснут, их ветер вновь уносит — Куда они? зачем? откуда? – кто их спросит… 5 И после их на небе нет следа, Как от любви ребенка безнадежной, Как от мечты, которой никогда Он не вверял заботам дружбы нежной… Что за нужда? Пускай забудет свет Столь чуждое ему существованье: Зачем тебе венцы его вниманья И терния пустых его клевет? Ты не служил ему. Ты с юных лет Коварные его отвергнул цепи: Любил ты моря шум, молчанье синей степи — 6 И мрачных гор зубчатые хребты… И, вкруг твоей могилы неизвестной, Всё, чем при жизни радовался ты, Судьба соединила так чудесно: Немая степь синеет, и венцом Серебряным Кавказ её объемлет; Нам морем он, нахмурясь, тихо дремлет, Как великан, склонившись над щитом, Рассказам волн кочующих внимая, А море Черное шумит не умолкая.

1839

* * *

Э.К. Мусиной-Пушкиной

Графиня Эмилия — Белее чем лилия, Стройней ее талии На свете не встретится. И небо Италии В глазах ее светится, Но сердце Эмилии Подобно Бастилии.

1839

* * *

1-е Января

Как часто, пестрою толпою окружен, Когда передо мной, как будто бы сквозь сон, При шуме музыки и пляски, При диком шепоте затверженных речей, Мелькают образы бездушные людей, Приличьем стянутые маски, Когда касаются холодных рук моих С небрежной смелостью красавиц городских Давно бестрепетные руки, — Наружно погружась в их блеск и суету, Ласкаю я в душе старинную мечту, Погибших лет святые звуки. И если как-нибудь на миг удастся мне Забыться, – памятью к недавней старине Лечу я вольной, вольной птицей; И вижу я себя ребенком; и кругом Родные всё места: высокий барский дом И сад с разрушенной теплицей; Зеленой сетью трав подернут спящий пруд, А за прудом село дымится – и встают Вдали туманы над полями. В аллею темную вхожу я; сквозь кусты Глядит вечерний луч, и желтые листы Шумят под робкими шагами. И странная тоска теснит уж грудь мою: Я думаю об ней, я плачу и люблю, Люблю мечты моей созданье С глазами, полными лазурного огня, С улыбкой розовой, как молодого дня За рощей первое сиянье. Так царства дивного всесильный господин — Я долгие часы просиживал один, И память их жива поныне Под бурей тягостных сомнений и страстей, Как свежий островок безвредно средь морей Цветет на влажной их пустыне. Когда ж, опомнившись, обман я узнаю, И шум толпы людской спугнет мечту мою, На праздник незванную гостью, О, как мне хочется смутить веселость их, И дерзко бросить им в глаза железный стих, Облитый горечью и злостью!..

1840

И СКУЧНО И ГРУСТНО

И скучно и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды… Желанья!., что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят – все лучшие годы! Любить… но кого же?., на время – не стоит труда, А вечно любить невозможно. В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа: И радость, и муки, и всё там ничтожно… Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг Исчезнет при слове рассудка; И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, Такая пустая и глупая шутка…

1840

КАЗАЧЬЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Спи, младенец мой прекрасный, Баюшки-баю. Тихо смотрит месяц ясный В колыбель твою. Стану сказывать я сказки, Песенку спою; Ты ж дремли, закрывши глазки, Баюшки-баю. По камням струится Терек, Плещет мутный вал; Злой чечен ползет на берег, Точит свой кинжал; Но отец твой старый воин, Закален в бою: Спи, малютка, будь спокоен, Баюшки-баю. Сам узнаешь, будет время, Бранное житье; Смело вденешь ногу в стремя И возьмешь ружье. Я седельце боевое Шелком разошью… Спи, дитя мое родное, Баюшки-баю. Богатырь ты будешь с виду И казак душой. Провожать тебя я выйду — Ты махнешь рукой… Сколько горьких слез украдкой Я в ту ночь пролью!.. Спи, мой ангел, тихо, сладко, Баюшки-баю. Стану я тоской томиться, Безутешно ждать; Стану целый день молиться, По ночам гадать; Стану думать, что скучаешь Ты в чужом краю… Спи ж, пока забот не знаешь, Баюшки-баю. Дам тебе я на дорогу Образок святой: Ты его, моляся Богу, Ставь перед собой; Да готовясь в бой опасный, Помни мать свою… Спи, младенец мой прекрасный, Баюшки-баю.

1840

* * *

Есть речи – значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно. Как полны их звуки Безумством желанья! В них слезы разлуки, В них трепет свиданья Не встретит ответа Средь шума мирского Из пламя и света Рожденное слово; Но в храме, средь боя И где я ни буду, Услышав, его я Узнаю повсюду. Не кончив молитвы, На звук тот отвечу, И брошусь из битвы Ему я навстречу.

1840

ОТЧЕГО

Мне грустно, потому что я тебя люблю, И знаю: молодость цветущую твою Не пощадит молвы коварное гоненье. За каждый светлый день иль сладкое мгновенье Слезами и тоской заплатишь ты судьбе. Мне грустно… потому что весело тебе.

1840

БЛАГОДАРНОСТЬ

За всё, за всё тебя благодарю я: За тайные мучения страстей, За горечь слез, отраву поцелуя, За месть врагов и клевету друзей; За жар души, растраченный в пустыне, За всё, чем я обманут в жизни был… Устрой лишь так, чтобы тебя отныне Недолго я еще благодарил.

1840

ИЗ ГЁТЕ

Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой; Не пылит дорога, Не дрожат листы… Подожди немного, Отдохнешь и ты.

1840

ТУЧИ

Тучки небесные, вечные странники! Степью лазурною, цепью жемчужною Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники С милого севера в сторону южную. Кто же вас гонит: судьбы ли решение? Зависть ли тайная? злоба ль открытая? Или на вас тяготит преступление? Или друзей клевета ядовитая? Нет, вам наскучили нивы бесплодные… Чужды вам страсти и чужды страдания; Вечно холодные, вечно свободные, Нет у вас родины, нет вам изгнания.

1840

ВАЛЕРИК

(В отрывках)

Я к вам пишу случайно; право. Не знаю как и для чего. Я потерял уж это право. И что скажу вам? – ничего! Что помню вас? – но, Боже правый, Вы это знаете давно; И вам, конечно, всё равно. ..................................... На берегу, под тенью дуба, Пройдя завалов первый ряд, Стоял кружок. Один солдат Был на коленях; мрачно, грубо Казалось выраженье лиц, Но слезы капали с ресниц, Покрытых пылью… на шинели, Спиною к дереву, лежал Их капитан. Он умирал; В груди его едва чернели Две ранки; кровь его чуть-чуть Сочилась. Но высоко грудь И трудно подымалась, взоры Бродили страшно, он шептал… «Спасите, братцы. – Тащат в горы. Постойте – ранен генерал… Не слышат…» Долго он стонал, Но всё слабей и понемногу Затих и душу отдал Богу; На ружья опершись, кругом Стояли усачи седые… И тихо плакали… потом Его остатки боевые Накрыли бережно плащом И понесли. Тоской томимый, Им вслед смотрел я недвижимый. Меж тем товарищей, друзей Со вздохом возле называли; Но не нашел в душе моей Я сожаленья, ни печали. Уже затихло всё: тела Стащились в кучу; кровь текла Струею дымной по каменьям, Ее тяжелым испареньем Был полон воздух. Генерал Сидел в тени на барабане И донесенья принимал. Окрестный лес, как бы в тумане, Синел в дыму пороховом. А там вдали грядой нестройной, Но вечно гордой и спокойной, Тянулись горы – и Казбек Сверкал главой остроконечной. И с грустью тайной и сердечной Я думал: жалкий человек. Чего он хочет?., небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он – зачем? Галуб прервал мое мечтанье, Ударив по плечу; он был Кунак мой: я его спросил, Как месту этому названье? Он отвечал мне: Валерик, А перевесть на ваш язык, Так будет речка смерти: верно, Дано старинными людьми. – А сколько их дралось примерно Сегодня? – Тысяч до семи. – А много горцы потеряли? – Как знать? – зачем вы не считали? «Да! будет, – кто-то тут сказал, — Им в память этот день кровавый!» Чеченец посмотрел лукаво И головою покачал. .....................................

1840

ЗАВЕЩАНИЕ

Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть: На свете мало, говорят, Мне остается жить! Поедешь скоро ты домой: Смотри ж… Да что? моей судьбой, Сказать по правде, очень Никто не озабочен. А если спросит кто-нибудь… Ну, кто бы ни спросил, Скажи им, что навылет в грудь Я пулей ранен был; Что умер честно за царя, Что плохи наши лекаря И что родному краю Поклон я посылаю. Отца и мать мою едва ль Застанешь ты в живых… Признаться, право, было б жаль Мне опечалить их; Но если кто из них и жив, Скажи, что я писать ленив, Что полк в поход послали, И чтоб меня не ждали. Соседка есть у них одна… Как вспомнишь, как давно Расстались!.. Обо мне она Не спросит… всё равно, Ты расскажи всю правду ей, Пустого сердца не жалей; Пускай она поплачет… Ей ничего не значит!

1840

РОДИНА

Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни темной старины заветные преданья Не шевелят во мне отрадного мечтанья. Но я люблю – за что, не знаю сам — Ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям; Проселочным путем люблю скакать в телеге И, взором медленным пронзая ночи тень, Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень. Люблю дымок спаленной жнивы, В степи ночующий обоз И на холме средь желтой нивы Чету белеющих берез. С отрадой многим незнакомой Я вижу полное гумно, Избу, покрытую соломой, С резными ставнями окно; И в праздник вечером росистым, Смотреть до полночи готов На пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков.

1841

* * *

На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна И дремлет качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой, она. И снится ей всё, что в пустыне далекой — В том крае, где солнца восход, Одна и грустна на утесе горючем Прекрасная пальма растет.

1841

* * *

Прощай, немытая Россия, Страна рабов, страна господ, И вы, мундиры голубые, И ты, им преданный народ. Быть может, за стеной Кавказа Сокроюсь от твоих пашей, От их всевидящего глаза, От их всеслышащих ушей.

1841

УТЁС

Ночевала тучка золотая На груди утёса-великана; Утром в путь она умчалась рано, По лазури весело играя; Но остался влажный след в морщине Старого утёса. Одиноко Он стоит, задумался глубоко, И тихонько плачет он в пустыне.

1841

СОН

В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я; Глубокая еще дымилась рана, По капле кровь точилася моя. Лежал один я на песке долины; Уступы скал теснилися кругом, И солнце жгло их желтые вершины И жгло меня – но спал я мертвым сном. И снился мне сияющий огнями Вечерний пир в родимой стороне. Меж юных жен, увенчанных цветами, Шел разговор веселый обо мне. Но в разговор веселый не вступая, Сидела там задумчиво одна, И в грустный сон душа ее младая Бог знает чем была погружена; И снилась ей долина Дагестана; Знакомый труп лежал в долине той; В его груди дымясь чернела рана, И кровь лилась хладеющей струей.

1841

ЛИСТОК

Дубовый листок оторвался от ветки родимой И в степь укатился, жестокою бурей гонимый; Засох и увял он от холода, зноя и горя И вот наконец докатился до Черного моря. У Черного моря чинара стоит молодая; С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская; На ветвях зеленых качаются райские птицы; Поют они песни про славу морской царь-девицы И странник прижался у корня чинары высокой; Приюта на время он молит с тоскою глубокой И так говорит он: «Я бедный листочек дубовый, До срока созрел я и вырос в отчизне суровой. Один и без цели по свету ношуся давно я, Засох я без тени, увял я без сна и покоя. Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных, Немало я знаю рассказов мудреных и чудных». На что мне тебя? – отвечает младая чинара, Ты пылен и желт, – и сынам моим свежим не пара. Ты много видал – да к чему мне твои небылицы? Мой слух утомили давно уж и райские птицы. Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю! Я солнцем любима, цвету для него и блистаю; По небу я ветви раскинула здесь на просторе, И корни мои умывает холодное море.

1841

* * *

1 Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит. 2 В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом… Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чем? 3 Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя!.. Я б хотел забыться и заснуть! 4 Но не тем холодным сном могилы… Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб дыша вздымалась тихо грудь; 5 Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб вечно зеленея Темный дуб склонялся и шумел.

1841

ПРОРОК

С тех пор как вечный судия Мне дал всеведенье пророка, В очах людей читаю я Страницы злобы и порока. Провозглашать я стал любви И правды чистые ученья: В меня все ближние мои Бросали бешено каменья. Посыпал пеплом я главу, Из городов бежал я нищий, И вот в пустыне я живу, Как птицы, даром божьей пищи; Завет предвечного храня, Мне тварь покорна там земная; И звезды слушают меня, Лучами радостно играя. Когда же через шумный град Я пробираюсь торопливо, То старцы детям говорят С улыбкою самолюбивой: «Смотрите: вот пример для вас! Он горд был, не ужился с нами. Глупец, хотел уверить нас, Что Бог гласит его устами! Смотрите ж, дети, на него: Как он угрюм и худ и бледен! Смотрите, как он наг и беден, Как презирают все его!»

1841

Часть II

Козьма Прутков (1803–1863)

Первая книга сочинений Козьмы Пруткова открывалась красочным портретом автора и биографической заметкой, из которой читатель мог узнать, что Прутков родился 11 апреля 1803 г. Далее следовали сведения о его молодости, государственной службе и т. д., и т. п. Но всё это было литературной мистификацией. Никакого Козьмы Пруткова, поэта, баснописца, драматурга, в действительности не существовало. Молодые литераторы, три брата Жемчужниковых и поэт А.К. Толстой, создали образ тупого, ограниченного служаки-чиновника, претендовавшего на сочинение произведений в подражание популярным писателям и философам 50—60-х годов XIX века.

В образе Козьмы Пруткова пародировались безвкусица и вычурность, высмеивались претенциозность, самодовольство и хвастовство.

Сочинения Пруткова пользовались большой известностью. Особенно популярны были его «Плоды раздумья. Мысли и афоризмы».

НЕЗАБУДКИ И ЗАПЯТКИ

Басня

Трясясь Пахомыч на запятках, Пук незабудок вёз с собой; Мозоли натерев на пятках, Лечил их дома камфарой. Читатель! В басне сей, откинув незабудки, Здесь помещённые для шутки, Ты только это заключи: Коль будут у тебя мозоли, То, чтоб избавиться от боли, Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.

1851

ЧЕСТОЛЮБИЕ

Дайте силу мне Самсона; Дайте мне Сократов ум; Дайте лёгкие Клеона, Оглашавшие форум; Цицерона красноречье, Ювеналовскую злость, И Эзопово увечье, И магическую трость! Дайте бочку Диогена; Ганнибалов острый меч, Что за славу Карфагена Столько вый отсёк от плеч! Дайте мне ступню Психеи, Сапфы женственный стишок, И Аспазьины затеи, И Венерин поясок! Дайте череп мне Сенеки; Дайте мне Вергильев стих — Затряслись бы человеки От глаголов уст моих! Я бы с мужеством Ликурга, Озираяся кругом, Стогны все Санктпетербурга Потрясал своим стихом! Для значения инова Я исхитил бы из тьмы Имя славное Пруткова, Имя громкое Козьмы!

1854

ЮНКЕР ШМИДТ

Вянет лист. Проходит лето. Иней серебрится. Юнкер Шмидт из пистолета Хочет застрелиться… Погоди, безумный, снова Зелень оживится!.. Юнкер Шмидт! Честное слово Лето возвратится!

1854

ШЕЯ

Моему сослуживцу г. Бенедиктову

Шея – девы наслажденье; Шея – снег, змея, нарцисс; Шея – ввысь порой стремленье, Шея – лебедь, шея – пава, Шея – нежный стебелёк; Шея – радость, гордость, слава; Шея – мраморный кусок!.. Кто тебя, драгая шея, Мощной дланью обоймёт? Кто тебя, дыханьем грея, Поцелуем пропечёт? Кто тебя, крутая выя, От косы до самых плеч, В дни июля огневые Будет с зоркостью беречь: Чтоб от солнца, в зной палящий, Не покрыл тебя загар; Чтоб поверхностью блестящей Не пленился злой комар; Чтоб черна от чёрной пыли Ты не сделалась сама; Чтоб тебя не иссушили Грусть, и ветры, и зима?!

1884

НЕМЕЦКАЯ БАЛЛАДА

Барон фон Гринвальдус, Известный в Германии, В забралах и латах, На камне пред замком, Пред замком Амальи, Сидит, принахмурясь… Сидит и молчит. Отвергла Амалья Баронову руку!.. Барон фон Гринвальдус, От замковых окон Очей не отводит И с места не сходит, Не пьёт и не ест. Года за годами… Бароны воюют, Бароны пируют… Барон фон Гринвальдус, Сей доблестный рыцарь, Всё в той же позицьи На камне сидит.

1854

ПАСТУХ, МОЛОКО И ЧИТАТЕЛЬ

Басня

Однажды нёс пастух куда-то молоко, Но так ужасно далеко, Что уж назад не возвращался. Читатель! Он тебе не попадался?

1859

ОСЕНЬ

С персидского, из Ибн-Фета Осень. Скучно. Ветер воет. Мелкий дождь по окнам льёт. Ум тоскует; сердце ноет; И душа чего-то ждёт. И в бездейственном покое Нечем скуку мне отвесть… Я не знаю: что такое? Хоть бы книжку мне прочесть!

1860

ПЛОДЫ РАЗДУМЬЯ

Мысли и афоризмы

Обручальное кольцо есть первое звено в цепи супружеской жизни.

Никто не обнимет необъятного. Смотри в корень!

Наука изощряет ум; ученье вострит память. Бди!

Никто не обнимет необъятного.

Если у тебя спрошено будет: что полезнее: солнце или месяц? – ответствуй месяц. Ибо солнце светит днём, когда и без того светло; а месяц ночью.

Болтун подобен маятнику: того и другой надо остановить.

Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.

Единожды солгавши, кто тебе поверит.

Где начало того конца, которым оканчивается начало.

Если хочешь быть счастливым, будь им.

Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе.

Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя.

Плюнь тому в глаза, кто скажет, что можно обнять необъятное!

Если на клетке слона прочтёшь надпись «буйвол», не верь глазам своим.

Глядя на мир, нельзя не удивляться.

Не робей перед врагом: лютейший враг человека – он сам.

Девицы вообще подобны шашкам: не всякой удаётся, но всякой желается попасть в дамки.

К.К. Павлова (1807–1893)

Каролина Карловна Павлова родилась в семье профессора-естественника и получила блестящее домашнее образование: знала несколько иностранных языков, была хорошо начитана в русской и мировой литературе, рано обнаружила яркие таланты в живописи и стихотворчестве. Но об её незаурядных способностях сначала знал лишь очень узкий круг людей, близких салону Зинаиды Волконской. Её произведения высоко ценили Е. Баратынский, П. Вяземский, А. Мицкевич, И. Гёте. Более широкому кругу читателей Павлова стала известна благодаря своим переводам. Первое же печатное стихотворение на русском языке «Неизвестному поэту» (1839) – было замечено В.Г.Белинским и названо им «прекрасным».

В 1838 г. она вышла замуж за известного русского прозаика Н.Ф. Павлова, благодаря чему значительно расширился круг её друзей и знакомых. Определились её общественные и эстетические позиции – сторонницы «чистого искусства», славянофильства, исповедующей патриархальные идеи кротости и смирения народа, человека глубоко религиозного.

Поэзия Павловой обращает на себя внимание жанровым разнообразием. Это элегии, баллады, поэмы. Её стих отличается изяществом и виртуозностью. Она – талантливая предшественница русских символистов.

МОТЫЛЁК

Чего твоя хочет причуда? Куда, мотылёк молодой, Природы блестящее чудо, Взвился ты к лазури родной? Не знал своего назначенья, Был долго ты праха жилец; Но время второго рожденья Пришло для тебя наконец. Упейся же чистым эфиром. Гуляй же в небесной дали, Порхай оживлённым сапфиром, Живи, не касаясь земли. — Не то ли сбылось и с тобою, Не так ли, художник, и ты Был скован житейскою мглою, Был червем земной тесноты? Средь грустного так же бессилья Настал час урочный чудес: Внезапно расширил ты крылья, Узнал себя сыном небес. Покинь же земную обитель И участь прими мотылька; Свободный, как он, небожитель, На землю гляди свысока.

Февраль 1840

* * *

Небо блещет бирюзою, Золотисты облака; Отчего младой весною Разлилась в груди тоска? Оттого ли, что, беспечно Свежей радостью дыша, Мир широкий молод вечно И стареет лишь душа? Что всё живо, что всё цело, — Зелень, песни и цветы, И лишь сердце не сумело Сохранить свои мечты? Оттого ль, что с новой силой За весной весна придёт И над каждою могилой Равнодушно расцветёт?

1840

МОСКВА

День тихих грёз, день серый и печальный; На небе туч ненастливая мгла, И в воздухе звон переливно-дальный, Московский звон во все колокола. И вызванный мечтою самовластной, Припомнился нежданно в этот час Мне час другой, – тогда был вечер ясный, И на коне я по полям неслась. Быстрей! быстрей! И у стремнины края Остановив послушного коня, Взглянула я в простор долин: пылая, Касалось их уже светило дня. И город там палатный и соборный, Раскинувшись широко в ширине, Блистал внизу, как бы нерукотворный, И что-то вдруг проснулося во мне. Москва! Москва! Что в звуке этом? Какой отзыв сердечный в нём? Зачем так сроден он с поэтом? Так властен он над мужиком? Зачем сдаётся, что пред нами В тебе вся Русь нас ждёт любя? Зачем блестящими глазами, Москва, смотрю я на тебя? Твои дворцы стоят унылы, Твой блеск угас, твой глас утих, И нет в тебе ни светской силы, Ни громких дел, ни благ земных. Какие ж тайные понятья Так в сердце русском залегли, Что простираются объятья, Когда белеешь ты вдали? Москва! В дни страха и печали Храня священную любовь, Недаром за тебя же дали Мы нашу жизнь, мы нашу кровь. Недаром в битве исполинской Пришёл народ сложить главу И пал в равнине Бородинской, Сказав: «Помилуй Бог Москву!» Благое было это семя, Оно несёт свой пышный цвет, И сбережёт младое племя Отцовский дар, любви завет.

1844

* * *

О былом, о погибшем, о старом Мысль немая душе тяжела; Много в жизни я встретила зла, Много чувств я истратила даром, Много жертв невпопад принесла. Шла я вновь после каждой ошибки, Забывая жестокий урок, Безоружно в житейские сшибки: Веры в слёзы, слова и улыбки Вырвать ум мой из сердца не мог. И душою, судьбе непокорной, Средь невзгод, одолевших меня, Убежденье в успех сохраня, Как игрок ожидала упорный День за днем я счастливого дня. Смело клад я бросала за кладом, — И стою, проигравшися в пух; И счастливцы, сидящие рядом, Смотрят жадным, язвительным взглядом — Изменяет ли твёрдый мне дух?

1854

* * *

Воет ветр в степи огромной, И валится снег. Там идёт дорогой тёмной Бедный человек. В сердце радостная вера Средь кручины злой, И нависли тяжко, серо Тучи над землей.

Н.П. Огарёв (1813–1877)

Николай Платонович Огарёв родился в семье богатого пензенского помещика. Образование он получил в Московском университете.

В середине 20-х годов Огарёв познакомился с А.И. Герценом, дружеские отношения с которым сохранил на всю жизнь. Вместе они эмигрировали в 1856 г. в Лондон, где руководили вольной русской типографией, сотрудничали в «Полярной звезде» и в «Колоколе».

Огарёв рано начал писать стихи, но печататься не спешил. В его поэзии отразились надежды, разочарования, сомнения и страдания мыслящих русских людей. Есть глубокая внутренняя связь между поэзией Огарёва и М.Ю. Лермонтова. Она обнаруживается не только в духовной близости, но прежде всего в характере их лиризма. Это ощущается главным образом в пейзажных стихотворениях.

С другой стороны – Огарёв выступает как предшественник и поэтический единомышленник Н.А. Некрасова («Изба», «Дети» и т. п.). Большой интересный пласт в лирике Огарёва образуют стихи о любви и природе. Своеобразны его поэмы «Дон», «Юмор», «Деревня» и др.

Огарёву принадлежит видное место в русской поэзии середины XIX века.

ДРУГУ ГЕРЦЕНУ

Прими, товарищ добрый мой, Души мечтающей признанья, С тобой связал я жребий свой, Мои – и радость и страданья. Друг! Всё моё найдешь здесь ты, И к миру лучшему стремленья, О небе сладкие мечты И на земле разуверенья.

1833–1834

* * *

С полуночи ветер холодный подул, И лист пожелтелый на землю свалился И с ропотом грустно по ней пропорхнул, От ветки родной далеко укатился. С родимой сторонки уносит меня Безвестной судьбы приговор неизменный, И грустно, что край оставляю тот я, Где жил и любил я в тиши отдалённой.

1839

СЕРЕНАДА

Песнь моя летит с мольбою Тихо в час ночной. В рощу лёгкою стопою Ты приди, друг мой. При луне шумят уныло Листья в поздний час, И никто, о друг мой милый, Не услышит нас. Слышишь, в роще зазвучали Песни соловья. Звуки их полны печали, Молят за меня. В них понятно всё томленье, Вся тоска любви, И наводят умиленье На душу они. Дай же доступ их призванью Ты душе своей И на тайное свиданье Ты приди скорей!

1840–1841

ДОРОГА

Тускло месяц дальний Светит сквозь тумана, И лежит печально Снежная поляна. Белые с морозу Вдоль пути рядами Тянутся берёзы С голыми сучками. Тройка мчится лихо, Колокольчик звонок, Напевает тихо Мой ямщик спросонок. Я в кибитке валкой Еду да тоскую; Скучно мне да жалко Сторону родную.

1841

ПУТНИК

Дол туманен, воздух сыр, Туча небо кроет. Грустно смотрит тусклый мир, Грустно ветер воет. Не страшися, путник мой, На земле всё битва, Но в тебе живёт покой, Сила да молитва.

1841

НА СОН ГРЯДУЩИЙ

Ночная тьма безмолвие приносит И к отдыху зовёт меня. Пора, пора! Покоя тело просит, Душа устала в вихре дня. Молю Тебя, пред сном грядущим, Боже: Дай людям мир; благослови Младенца сон, и нищенское ложе, И слезы тихие любви! Прости греху, на жгучее страданье Успокоительно дохни, И все твои печальные созданья Хоть сновиденьем обмани!

Начало 40-х годов

ПАМЯТИ РЫЛЕЕВА

В святой тиши воспоминаний Храню я бережно года Горячих первых упований, Начальной жажды дел и знаний, Попыток первого труда. Мы были отроки. В то время Шло стройной поступью бойцов — Могучих деятелей племя И сеяло благое семя На почву юную умов. Везде шепталися. Тетради Ходили в списках по рукам; Мы, дети, с робостью во взгляде, Звучащий стих свободы ради, Таясь, твердили по ночам. Бунт, вспыхнув, замер. Казнь проснулась. Вот пять повешенных людей… В нас молча сердце содрогнулось, Но мысль живая встрепенулась, И путь означен жизни всей. Рылеев был мне первым светом… Отец! по духу мне родной — Твоё названье в мире этом Мне стало доблестным заветом И путеводною звездой. Мы стих твой вырвем из забвенья, И в первый русский вольный день, В виду младого поколенья, Восстановим для поклоненья Твою страдальческую тень. Взойдёт гроза на небосклоне, И волны на берег с утра Нахлынут с бешенством погони, И слягут бронзовые кони И Николая и Петра. Но образ смерти благородный Не смоет грозная вода, И будет подвиг твой свободный Святыней в памяти народной На все грядущие года.

1859

А.К. Толстой (1817–1875)

Граф Алексей Константинович Толстой родился в Петербурге. Большое влияние на его судьбу оказал дядя, известный литератор Алексей Перовский. Мальчиком и юношей Толстой много времени провёл за границей, в Италии и Германии. Он хорошо знал иностранные языки, и перед ним открывалась блестящая карьера.

Толстой отрицательно относился к революционному движению, но и монархическое государственное устройство не вызывало у него симпатии – стихотворения «История государства Российского», «Сон советника Попова».

Литературное наследие Толстого богато и разнообразно. Он автор прозы, в том числе замечательной исторической повести «Князь Серебряный». Его пьесы, в первую очередь «Царь Федор Иоаннович», по сей день не сходят со сцены. Но, конечно, главная заслуга Толстого перед русской литературой – лирика его: историческая баллада и лирическая песня, элегия и эпиграмма.

Многие стихотворения Толстого были посвящены теме искусства. Его эстетическая программа сформулирована в словах: «Хорошо в поэзии недоговаривать мысль, допуская всякому её пополнить по-своему». Подчёркнутое внимание писателя к русской истории и русскому народному творчеству объясняет появление таких стихотворений, как «Колокольчики мои…», «Василий Шибанов» и т. п.

БЛАГОВЕСТ

Среди дубравы Блестит крестами Храм пятиглавый С колоколами. Их звон призывный Через могилы Гудит так дивно И так уныло! К себе он тянет Неодолимо, Зовёт и манит Он в край родимый, — В край благодатный, Забытый мною, — И непонятной Томит тоскою. Молюсь – и каюсь, И плачу снова, И отрекаюсь От дела злого; Далёко странствуя Мечтой чудесною, Через пространства я Лечу небесные; И сердце радостно Дрожит и тает, Пока звон благостный Не замирает.

1840-е годы

* * *

Средь шумного бала случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты. Лишь очи печально глядели, А голос так дивно звучал, Как звон отдалённой свирели, Как моря играющий вал. Мне стан твой понравился тонкий И весь твой задумчивый вид; А смех твой, и грустный и звонкий, С тех пор в моём сердце звучит. В часы одинокие ночи Люблю я, усталый, прилечь — Я вижу печальные очи, Я слышу весёлую речь; И грустно я так засыпаю, И в грёзах неведомых сплю… Люблю ли тебя – я не знаю, Но кажется мне, что люблю!

1851

* * *

Коль любить, так без рассудку, Коль грозить, так не на шутку, Коль ругнуть, так сгоряча, Коль рубнуть, так уж сплеча! – Коли спорить, так уж смело, Коль карать, так уж за дело, Коль простить, так всей душой, Коли пир, так пир горой!

1854

* * *

Острою секирой ранена берёза, По коре сребристой покатились слёзы Ты не плачь, берёза, бедная, не сетуй! Рана не смертельна, вылечится к лету, Будешь красоваться, листьями убрана… Лишь больное сердце не залечит раны!

1856

* * *

Двух станов не боец, но только гость случайный, За правду я бы рад поднять мой добрый меч, Но спор с обоими досель мой жребий тайный, И к клятве ни один не мог меня привлечь; Союза полного не будет между нами — Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя, Пристрастной ревности друзей не в силах снесть, Я знамени врага отстаивал бы честь!

1858

* * *

Осень. Обсыпается весь наш бедный сад. Листья пожелтелые по ветру летят; Лишь вдали красуются, там на дне долин, Кисти ярко-красные вянущих рябин. Весело и горестно сердцу моему, Молча твои рученьки грею я и жму, В очи тебе глядючи, молча слёзы лью, Не умею высказать, как тебя люблю.

1858

* * *

Источник за вишневым садом, Следы голых девичьих ног, И тут же оттиснулся рядом Гвоздями подбитый сапог. Всё тихо на месте их встречи, Но чует ревниво мой ум И шепот. и страстные речи, И вёдер расплесканных шум…

1858

МАДОННА РАФАЭЛЯ

Склоняся к юному Христу, Его Мария осенила, Любовь небесная затмила Её земную красоту. А Он, в прозрении глубоком, Уже вступает с миром в бой, Глядит вперёд – и ясным оком Голгофу видит пред Собой.

1858

* * *

Гаснут дальней Альпухары Золотистые края, На призывный звон гитары Выйди, милая моя! Всех, кто скажет, что другая Здесь равняется с тобой, Всех, любовию сгорая, Всех зову на смертный бой! От лунного света Зардел небосклон, О выйди, Нисета, Скорей на балкон! От Севильи до Гренады, В тихом сумраке ночей, Раздаются серенады, Раздается стук мечей; Много крови, много песен Для прелестных льётся дам — Я же той, кто всех прелестней, Песнь и кровь мою отдам! От лунного света Горит небосклон, О выйди, Нисета, Скорей на балкон!

1860

ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО ОТ ГОСТОМЫСЛА ДО ТИМАШЕВА

(Отрывок)

Вся земля наша велика и обильна,

а наряда в ней нет.

Нестор, летопись, стр. 8. 1 Послушайте, ребята, Что вам расскажет дед. Земля наша богата, Порядка в ней лишь нет. 2 А эту правду, детки, За тысячу уж лет Смекнули наши предки: Порядка-де, вишь, нет. 3 И стали все под стягом, И молвят: «Как нам быть? Давай пошлём к варягам: Пускай придут княжить. 4 Ведь немцы тороваты, Им ведом мрак и свет, Земля у нас богата, Порядка в ней лишь нет». ..................................... 69 Ходить бывает склизко По камешкам иным, Итак, о том, что близко, Мы лучше умолчим. ..................................... 83 Составил от былинок Рассказ немудрый сей Худый смиренный инок, Раб Божий Алексей.

1868

И.С. Тургенев (1818–1883)

Иван Сергеевич Тургенев современному читателю известен больше как прозаик, автор повестей и романов, замечательных очерков и рассказов. Однако свой творческий путь он начал как поэт. Известно, что уже к концу 1830-х годов им было написано более ста небольших стихотворений и поэм, из которых сохранились, к сожалению, лишь немногие.

Продолжает Тургенев писать стихи и в 1840-е годы, однако все больше и больше его увлекает проза. Впоследствии проза почти совершенно поглотит Тургенева-художника, но как много она возьмет из его лирики! Удивительное чувство природы, признание за ней неведомой тайны, не подвластной человеку, любование её богатой палитрой – всё это читатель будет находить и в «Записках охотника», и в «Поездке в Полесье», и в «Дворянском гнезде», и в «Отцах и детях». Едва ли не ключевым мотивом ранней лирики Тургенева была мысль о хрупкости человеческого счастья, мимолетности жизни: достаточно прочитать замечательные стихотворения «Заметила ли ты, о друг мой молчаливый…» или «Вечер». Подобные же настроения, размышления о бренности всего земного читатель найдет и в самых печальных тургеневских повестях «Довольно» и «Призраки», в рассуждениях Базарова.

Немало в ранней лирике Тургенева и традиционных для романтизма мотивов и образов. Подобно многим своим современникам, воспитанным на поэзии Жуковского, Байрона, Пушкина, Тургенев часто обращается к элегии, балладе, посланию, мадригалу. Но через привычное, общепринятое и знакомое в его произведениях явственно слышно свое, индивидуальное. Так, его лирический герой нередко скуп на размышления, неохотно высказывает свою душу, обнажает сердце. За него многое говорит пейзаж, состояние природы, которое либо радостно, но чаще печально – как на душе у лирического героя. В этом достаточно убедиться, прочитав стихотворения «Весенний вечер», «Брожу над озером…» или «Кроткие льются лучи с небес на согретую землю…» из цикла «Деревня». Тургенев всегда считал, что «поэт должен быть психологом, но тайным: он должен знать и чувствовать корни явлений, но представляет только самые явления – в их расцвете или увядании». Этому правилу следовал он и в своей прозе, редко изображая весь психический процесс, происходящий в человеке. За героя часто говорит музыка, природа, как в «Дворянском гнезде» или «Вешних водах».

Вообще проза Тургенева взросла на его поэзии, питалась ею. Не случайно творения писателя принадлежат к наиболее ярким образцам русской поэтической прозы. Несмотря на то что сам автор впоследствии не любил говорить о своём поэтическом прошлом, считал первые опыты несовершенными и слабыми, нехотя их публиковал, в его ранних стихотворениях уже заключался огромный потенциал того художественного явления, имя которому – Тургенев.

Правда, справедливости ради стоит отметить, что, не относясь к своему собственному поэтическому творчеству серьезно, Тургенев тем не менее не прекращал писать стихи вплоть до конца жизни. Он сочинял романсы для Полины Виардо, делал русские подтекстовки-переводы стихотворений Гейне, Гёте, Поля и других европейских поэтов для переложения их на музыку. Писал он и для себя, не предназначая стихи для печати. Это были и философские размышления, и литературные пародии, и эпиграммы.

Почти все лирические произведения Тургенева удивительно музыкальны, пластичны; многие стихотворения стали замечательными романсами, снискавшими большую известность. Произошло это, правда, большей частью уже после смерти писателя, когда вышли в свет стихотворные сборники (1885-й, 1891-й годы). Но и при жизни Тургенева некоторые его оригинальные поэтические опыты перелагались на музыку. Так, к стихотворению «В дороге» («Утро туманное, утро седое…»), появившемуся в печати еще в 1845 г., обращались профессиональные композиторы, пользовался признанием и народный, «цыганский» вариант песни, появившийся во многом благодаря внутренней музыкальности самого текста: трехстопному дактилю, чередованию женских и дактилических окончаний, элегической интонации. Самый же известный вариант романса «Утро туманное, утро седое…» появился в начале XX столетия (композитор В.В. Абаза), в результате это стихотворение стало самым «узнаваемым» в тургеневском поэтическом наследии.

Тургенев является в России и создателем особого жанра стихотворений в прозе, удивительного художественного явления, гармонически соединяющего, казалось бы, несоединимое – поэзию и прозу.

ВЕЧЕР

Дума

В отлогих берегах реки дремали волны; Прощальный блеск зари на небе догорал; Сквозь дымчатый туман вдали скользили челны — И, грустных дум и странных мыслей полный, На берегу безмолвный я стоял. Маститый царь лесов, кудрявой головою Склонился старый дуб над сонной гладью вод; Настал тот дивный час молчанья и покою, Слиянья ночи с днем и света с темнотою, Когда так ясен неба свод. Все тихо: звука нет! все тихо: нет движенья! Везде глубокий сон – на небе, на земле; Лишь по реке порой минутное волненье: То ветра вздох; листа неслышное паденье; Везде покой – но не в моей душе. Да, понял я, что в этот час священный Природа нам даёт таинственный урок — И голос я внимал в душе моей смущенной, Тот голос внутренний, святой и неизменный, Грядущего таинственный пророк. Кругом (так я мечтал) все тихо, как в могиле; На все живущее недвижность налегла; Заснула жизнь; природы дремлют силы — И мысли чудные и странные будила Во мне той ночи тишина. Что если этот сон – одно предвозвещанье Того, что ждет и нас, того, что будет нам! Здесь света с тьмой – там радостей, страданий С забвением и смертию слиянье: Здесь ночь и мрак – а там? что будет там? В моей душе тревожное волненье: Напрасно вопрошал природу взором я; Она молчит в глубоком усыпленье — И грустно стало мне, что ни одно творенье Не в силах знать о тайнах бытия.

1838

* * *

Заметила ли ты, о друг мой молчаливый, О мой забытый друг, о друг моей весны, Что в каждом дне есть миг глубокой, боязливой, Почти внезапной тишины? И в этой тишине есть что-то неземное, Невыразимое… душа молчит и ждёт: Как будто в этот миг все страстное, живое О смерти вспомнит и замрёт. О, если в этот миг невольною тоскою Стеснится грудь твоя и выступит слеза… Подумай, что стою я вновь перед тобою, Что я гляжу в глаза. Любовь погибшую ты вспомни без печали; Прошедшему, мой друг, предаться не стыдись… Мы в жизни хоть на миг друг другу руки дали, Мы хоть на миг с тобой сошлись.

1842

ВЕСЕННИЙ ВЕЧЕР

Гуляют тучи золотые Над отдыхающей землей, Поля просторные, немые Блестят, облитые росой; Ручей журчит во мгле долины, Вдали гремит весенний гром, Ленивый ветр в листах осины Трепещет пойманным крылом. Молчит и млеет лес высокий, Зеленый, темный лес молчит. Лишь иногда в тени глубокой Бессонный лист прошелестит. Звезда дрожит в огнях заката, Любви прекрасная звезда, А на душе легко и свято, Легко, как в детские года.

1843

В ДОРОГЕ

Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые, Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые. Вспомнишь обильные страстные речи, Взгляды, так жадно, так робко ловимые, Первые встречи, последние встречи, Тихого голоса звуки любимые. Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, Многое вспомнишь родное, далекое, Слушая ропот колес непрестанный, Глядя задумчиво в небо широкое.

1843

* * *

Кроткие льются лучи с небес на согретую землю; Стелется тихо по ней, теплый скользит ветерок. Но давно под травой иссякли болтливые воды В тучных лугах; и сама вся пожелтела трава. Сумрак душистый лесов, отрадные, пышные тени, Где вы? где ты, лазурь ярких и темных небес? Осень настала давно; её прощальные ласки Часто милее душе первых улыбок весны. Бурые сучья раскинула липа, береза Вся золотая стоит; тополь один ещё свеж — Так же дрожит и шумит и тихо блестит, серебристый; Но побагровел давно дуба могучего лист. Яркие краски везде сменили привычную зелень: Издали пышут с рябин красные гроздья плодов, Дивно рдеет заря причудливым, долгим пожаром… Смотришь и веришь едва жадно вперенным очам. Но природа во всем, как ясный и строгий художник, Чувство меры хранит, стройной верна простоте. Молча гляжу я кругом, вниманья печального полный… В тронутом сердце звучит грустное слово: прости!

1846

СИНИЦА

– Слышу я: звенит синица Средь желтеющих ветвей… Здравствуй, маленькая птица, Вестница осенних дней! Хоть грозит он нам ненастьем, Хоть зимы он нам пророк, Дышит благодатным счастьем Твой веселый голосок. Дышит благодатным счастьем Твой веселый голосок. В песенке твоей приветной Слух пленен ужели ж мой Лишь природы безответной Равнодушною игрой? Иль беспечно распевает И в тебе охота жить — Та, что людям помогает Смерть и жизнь переносить? Та, что людям помогает Смерть и жизнь переносить?

1863

Я.П. Полонский (1818–1898)

Яков Петрович Полонский родился в Рязани в семье чиновника. В 1844 г. он окончил юридический факультет Московского университета и несколько лет служил по специальности в разных провинциальных городах. В 1853 г. Полонский переезжает в Петербург, где продолжает свою служебную деятельность и сотрудничает в разных журналах. В его литературном наследии имеются и проза, и драматургия, но известность Полонскому принесла лирическая поэзия.

Первый сборник стихов поэта «Гаммы» вышел в свет в 1844 г., последний – «Вечерний звон» – в 1890. Полонский подходил к явлениям общественной жизни с гуманистических позиций; в его лирике есть и гражданские мотивы, но явно преобладают «тревоги сердца».

Стихотворения Полонского просты и изящны. Поэт тонко чувствовал музыку русского слова. Недаром многие его произведения привлекли внимание известных композиторов и стали романсами. А «Затворница» и «Песня цыганки» широко известны как народные песни.

Достижения Полонского в жанрах элегии и песни повлияли на дальнейшее развитие русской поэзии, в частности, на творчество А.А. Блока.

ВСТРЕЧА

Вчера мы встретились; она остановилась — Я также; мы в глаза друг другу посмотрели. О Боже, как она с тех пор переменилась… В глазах потух огонь, и щёки побледнели, И долго на неё глядел я молча строго. Мне руку протянув, бедняжка улыбнулась, Я говорить хотел, – она же ради Бога Велела мне молчать, и тут же отвернулась, И брови сдвинула, и выдернула руку, И молвила: «Прощайте, до свиданья». А я хотел сказать: «На вечную разлуку Прощай, погибшее, но милое созданье».

1844

ЗАТВОРНИЦА

В одной знакомой улице — Я помню старый дом, С высокой тёмной лестницей, С завешанным окном. Там огонёк, как звёздочка, До полночи светил, И ветер занавескою Тихонько шевелил. Никто не знал, какая там Затворница жила, Какая сила тайная Меня туда влекла, И что за чудо-девушка В заветный час ночной Меня встречала, бледная, С распущенной косой. Какие речи детские Она твердила мне: О жизни неизведанной, О дальней стороне. Как не по-детски пламенно, Прильнув к устам моим, Она дрожа шептала мне: «Послушай, убежим! Мы будем птицы вольные — Забудем гордый свет… Где нет людей прощающих, Туда возврата нет…» И тихо слёзы капали, И поцелуй звучал, И ветер занавескою Тревожно колыхал.

1846

ПЕСНЯ ЦЫГАНКИ

Мой костёр в тумане светит, Искры гаснут на лету… Ночью нас никто не встретит; Мы простимся на мосту. Ночь пройдёт, – и спозаранок В степь, далёко, милый мой, Я уйду с толпой цыганок За кибиткой кочевой. На прощанье шаль с каймою Ты узлом на мне стяни: Как концы её, с тобою Мы сходились в эти дни. Кто-то мне судьбу предскажет? Кто-то завтра, сокол мой, На груди моей развяжет Узел, стянутый тобой? Вспоминай, коли другая, Друга милого любя, Будет песни петь, играя На коленях у тебя! Мой костёр в тумане светит, Искры гаснут на лету… Ночью нас никто не встретит; Мы простимся на мосту.

1853

В АЛЬБОМ К.Ш…

Писатель – если только он Волна, а океан – Россия, Не может быть не возмущён, Когда возмущена стихия. Писатель, если только он Есть нерв великого народа, Не может быть не поражён, Когда поражена свобода.

1871

МОЛИТВА

Отче наш! Сына моленью внемли! Всё проникающую, Всё созидающую Братскую дай нам любовь на земли! Сыне! Распятый во имя любви! Ожесточаемое, Оскудеваемое Сердце Ты в нас освежи, обнови! Дух Святый! Правды источник живой! Силы дай страждущему: Разуму жаждущему Ты вожделенные тайны открой! Боже! Спаси Ты от всяких цепей Душу проснувшуюся И ужаснувшуюся Мрака, и зла, и неправды людей! Вставших на глас Твой услыши мольбу И цепенеющую, В лени коснеющую Жизнь разбуди на святую борьбу!

(ГИПОТЕЗА)

Из вечности музыка вдруг раздалась, И в бесконечность она полилась, И хаос она на пути захватила, — И в бездне, как вихрь, закружились светила Певучей струной каждый луч их дрожит, И жизнь, пробуждённая этою дрожью, Лишь только тому и не кажется ложью, Кто слышит порой эту музыку Божью, Кто разумом светел, в ком сердце горит.

1880

А.А. Фет (1820–1892)

Творчество Афанасия Афанасьевича Фета не привлекало должного внимания советского литературоведения: он числился по ведомству «чистого искусства» и потому идеологизированной науке был не интересен.

Поэт родился в Орловской губернии в семье помещика. Окончил словесный факультет Московского университета, после чего попробовал свои силы на военном поприще. Стихи его появлялись в печати редко и с большими перерывами. Одна из немногих и последняя книга его стихов – «Вечерние огни» – вышла незадолго до смерти.

В общественной жизни своего времени Фет занимал консервативные позиции и в стихах старательно избегал социальной проблематики. У него две главных темы – природа и любовь. В раскрытии их он щедр и неповторим. Его влекут к себе быстро меняющиеся краски, звуки и состояния. Он спешит остановить момент их перехода друг в друга. Фет улавливает тончайшие нюансы в движении человеческой мысли и чувства. Он – глубокий психолог. Всё мимолётное, трудноуловимое в душе человека и в окружающей его природе запечатлевается поэтом с удивительной достоверностью, точностью и предельной конкретностью. При этом Фет буквально упивается красотой природы, искусства, светлых человеческих чувств. Поэт видел прекрасное и значительное в каждодневном, примелькавшемся, обыденном.

Любимое художественное средство Фета – метафора. Он талантливо очеловечивает природу:

…в воздухе за песнью соловьиной разносится тревога и любовь.

«И откуда у этого добродушного толстого офицера, – писал Л.Н. Толстой, – берётся такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов».

Поэзии Фета в высочайшей степени свойственна музыкальность. Недаром П.И. Чайковский говорил: «Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область…»

Поэзия Фета совершенна и отличается редким разнообразием ритмов, богатой рифмой, красочностью языка. Уже в XX веке многие символисты пытались состязаться с Фетом в искусстве стихосложения – тщетно!

* * *

На заре ты её не буди, На заре она сладко так спит; Утро дышит у ней на груди, Ярко пышет на ямках ланит. И подушка её горяча, И горяч утомительный сон, И, чернеясь, бегут на плеча Косы лентой с обеих сторон. А вчера у окна ввечеру Долго, долго сидела она И следила по тучам игру, Что, скользя, затевала луна. И чем ярче играла луна, И чем громче свистел соловей, Всё бледней становилась она, Сердце билось больней и больней. Оттого-то на юной груди, На ланитах так утро горит, Не буди ж ты её, не буди… На заре она сладко так спит!

1842

* * *

Печальная берёза У моего окна, И прихотью мороза Разубрана она. Как гроздья винограда, Ветвей концы висят, — И радостен для взгляда Весь траурный наряд. Люблю игру денницы Я замечать на ней, И жаль мне, если птицы Стряхнут красу ветвей.

1842

* * *

Чудная картина, Как ты мне родна: Белая равнина, Полная луна, Свет небес высоких, И блестящий снег, И саней далёких Одинокий бег.

1842

* * *

Какое счастие: и ночь, и мы одни! Река – как зеркало и вся блестит звездами; А там-то… голову закинь-ка да взгляни: Какая глубина и чистота над нами! О, называй меня безумным! Назови Чем хочешь; в этот миг я разумом слабею, И в сердце чувствую такой прилив любви, Что не могу молчать, не стану, не умею! Я болен, я влюблён; но мучась и любя — О слушай! О пойми! – я страсти не скрываю, И я хочу сказать, что я люблю тебя — Тебя, – одну тебя люблю я и желаю.

1843

* * *

Летний вечер тих и ясен; Посмотри, как дремлют ивы; Запад неба бледно-красен, И реки блестят извивы. От вершин скользя к вершинам, Ветр ползёт лесною высью. Слышишь ржанье по долинам? То табун несётся рысью.

1850

* * *

Шёпот, робкое дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья, Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слёзы, И заря, заря!

1850

* * *

Поделись живыми снами, Говори душе моей; Что не выскажешь словами, — Звуком на душу навей.

1850

* * *

Я пришёл к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало; Рассказать, что лес проснулся, Весь проснулся, веткой каждой, Каждой птицей встрепенулся И весенней полон жаждой; Рассказать, что с той же страстью, Как вчера, пришёл я снова, Что душа всё так же счастью И тебе служить готова; Рассказать, что отовсюду На меня весельем веет, Что не знаю сам, что буду Петь – но только песня зреет.

1854

* * *

Ласточки пропали, А вчера зарёй Всё грачи летали Да как сеть мелькали Вон над той горой. С вечера всё спится, На дворе темно. Лист сухой валится, Ночью ветер злится Да стучит в окно. Лучше б снег да вьюгу Встретить грудью рад! Словно как с испугу Раскричавшись, к югу Журавли летят. Выйдешь – поневоле Тяжело – хоть плачь! Смотришь – через поле Перекати-поле Прыгает как мяч.

1855

ВЕЧЕР

Прозвучало над ясной рекою, Прозвенело в померкшем лугу, Прокатилось над рощей немою, Засветилось на том берегу. Далеко, в полумраке, луками Убегает на запад река. Погорев золотыми каймами, Разлетелись, как дым, облака. На пригорке то сыро, то жарко, Вздохи дня есть в дыханье ночном, — Но зарница уж теплится ярко Голубым и зелёным огнём.

1855

ЕЩЁ МАЙСКАЯ НОЧЬ

Какая ночь! Какая на всём нега! Благодарю, родной полночный край! Из царства льдов, из царства вьюг и снега Как свеж и чист твой вылетает май! Какая ночь! Все звёзды до единой Тепло и кротко в душу смотрят вновь, И в воздухе за песней соловьиной Разносится тревога и любовь. Берёзы ждут. Их лист полупрозрачный Застенчиво манит и тешит взор. Они дрожат. Так деве новобрачной И радостен и чужд её убор. Нет, никогда нежней и бестелесней Твой лик, о ночь, не мог меня томить! Опять к тебе иду с невольной песней, Невольной – и последней, может быть.

1857

* * *

На стоге сена ночью южной Лицом ко тверди я лежал, И хор светил, живой и дружный, Кругом раскинувшись, дрожал. Земля, как смутный сон немая, Безвестно уносилась прочь, И я, как первый житель рая, Один в лицо увидел ночь. Я ль несся к бездне полуночной, Иль сонмы звёзд ко мне неслись? Казалось, будто в длани мощной Над этой бездной я повис. И с замираньем и смятеньем Я взором мерил глубину, В которой с каждым я мгновеньем Всё невозвратнее тону.

1857

* * *

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали Лучи у наших ног в гостиной без огней. Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали, Как и сердца у нас за песнию твоей. Ты пела до зари, в слезах изнемогая, Что ты одна – любовь, что нет любви иной, И так хотелось жить, чтоб звука не роняя, Тебя любить, обнять и плакать над тобой. И много лет прошло, томительных и скучных, И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь, И веет, как тогда, во вздохах этих звучных, Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь. Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки, А жизни нет конца, и цели нет иной, Как только веровать в рыдающие звуки, Тебя любить, обнять и плакать над тобой!

1877

* * *

Это утро, радость эта, Эта мощь и дня и света, Этот синий свод, Этот крик и вереницы, Эти стаи, эти птицы, Этот говор вод, Эти ивы и берёзы, Эти капли – эти слёзы, Этот пух – не лист, Эти горы, эти долы, Эти мошки, эти пчёлы, Этот зык и свист, Эти зори без затменья, Этот вздох ночной селенья, Эта ночь без сна, Эта мгла и жар постели, Эта дробь и эти трели, Это всё – весна.

1881

БАБОЧКА

Ты прав. Одним воздушным очертаньем Я так мила. Весь бархат мой с его живым миганьем Лишь два крыла. Не спрашивай: откуда появилась? Куда спешу? Здесь на цветок я лёгкий опустилась И вот – дышу. Надолго ли, без цели, без усилья, Дышать хочу? Вот, вот сейчас, сверкнув, раскину крылья И улечу.

1885

* * *

Одним толчком согнать ладью живую С наглаженных отливами песков, Одной волной подняться в жизнь иную, Учуять ветр с цветущих берегов, Тоскливый сон прервать единым звуком, Упиться вдруг неведомым, родным, Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам, Чужое вмиг почувствовать своим, Шепнуть о том, пред чем язык немеет, Усилить бой бестрепетных сердец — Вот чем певец лишь избранный владеет, Вот в чём его и признак и венец!

1887

* * *

Ель рукавом мне тропинку завесила. Ветер. В лесу одному Шумно, и жутко, и грустно, и весело, — Я ничего не пойму. Ветер. Кругом всё гудит и колышется, Листья кружатся у ног. Чу, там вдали неожиданно слышится Тонко взывающий рог. Сладостен зов мне глашатая медного Мёртвые что мне листы! Кажется, издали странника бедного Нежно приветствуешь ты.

1891

А.Н. Майков (1821–1897)

Аполлон Николаевич Майков родился в Москве. Его отец был академиком живописи. В начальном образовании будущего поэта принимал участие И.А. Гончаров.

В 1841 г. Майков окончил юридический факультет Петербургского университета и отправился для продолжения образования за границу: изучал искусство в Италии и Франции, слушал лекции в Сорбонне. По возвращении Майков работал сначала библиотекарем, а с 1852 г. и до конца жизни – цензором.

Стихи он писал с ранней юности. Его первые напечатанные произведения были одобрены В.Г. Белинским.

Майков продолжал пушкинские традиции ясности, точности и простоты. Тематика его творчества включала философские и исторические проблемы. Он создавал онтологические стихи, живописал картины русской природы, придавая им глубокий аллегорический смысл. В своих поэмах, часто используя драматическую форму, поэт обращался к произведениям античных и раннехристианских авторов, к фольклорным произведениям. Ему принадлежит перевод «Откровения Иоанна». Майков перевёл также «Слово о полку Игореве». Эта его работа и сегодня успешно конкурирует с переводами позднейших авторов.

Многие стихи поэта положены на музыку.

СОН

Когда ложится тень прозрачными клубами На нивы желтые, покрытые скирдами, На синие леса, на влажный злак лугов; Когда над озером белеет столп паров, И в редком тростнике, медлительно качаясь, Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь, Иду я под родной соломенный свой кров, Раскинутый в тени акаций и дубов; И там, в урочный час, с улыбкой уст приветных, В венце дрожащих звёзд и маков темноцветных, С таинственных высот, воздушною стезёй, Богиня мирная, являясь предо мной, Сияньем палевым главу мне обливает И очи тихою рукою закрывает, И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне, Лобзает мне уста и очи в тишине.

1839

ВАКХАНКА

Тимпан, и звуки флейт, и плески вакханалий Молчанье дальних гор и рощей потрясали. Движеньем утомлён, я скрылся в мрак дерев; А там, раскинувшись на мягкий бархат мхов, У грота тёмного, вакханка молодая Покоилась, к руке склонясь, полунагая. По жаркому лицу, по мраморной груди Луч солнца, тень листов скользили, трепетали; С аканфом и плющом власы её спадали На кожу тигрову, как резвые струи; Там тирс изломанный, там чаша золотая… Как дышит виноград на персях у нея, Как алые уста, улыбкою играя, Лепечут, полные томленья и огня! Как тихо всё вокруг! Лишь слышны из-за дали Тимпан, и звуки флейт, и плески вакханалий…

1841

ОКТАВА

Гармонии стиха божественные тайны Не думай разгадать по книгам мудрецов: У брега сонных вод, один бродя, случайно, Прислушайся душой к шептанью тростников, Дубравы говору; их звук необычайный Прочувствуй и пойми… В созвучии стихов Невольно с уст твоих размерные октавы Польются звучные, как музыка дубравы.

1841

* * *

Зачем средь общего волнения и шума Меня гнетёт одна мучительная дума? Зачем не радуюсь при общих кликах я? Иль мира торжество не праздник для меня? Блажен, кто сохранил ещё знаменованье Обычаев отцов, их тёмного преданья, Ответствовал слезой на пение псалма; Кто, волей оторвав сомнения ума, Святую Библию читает с умиленьем, И вняв церковный звон, в ночи, с благоговеньем С молитвою зажёг пред образом святым Свечу заветную, и плакал перед ним.

1841

* * *

На дальнем Севере моём Я этот вечер не забуду. Смотрели молча мы вдвоём На ветви ив, прилегших к пруду; Вдали синел лавровый лес И олеандр блестел цветами; Густого мирта был над нами Непроницаемый навес; Синели горные вершины; Тумана в золотой пыли Как будто плавали вдали И акведуки, и руины… При этом солнце огневом, При шуме водного паденья, Ты мне сказала в упоенье: «Здесь можно умереть вдвоём…»

1844

* * *

Уйди от нас! Язык твой нас пугает! У нас сердец восторженный порыв Перед твоим бездушьем замирает — Ты желчен, зол, самолюбив… Меж тем как мы из жизненного мрака, Стряхнувши прах вседневной суеты, Вступаем в царство света – сзади ты За икры нас кусаешь, как собака.

1852

* * *

Боже мой! Вчера – ненастье, А сегодня – что за день! Солнце, птицы! Блеск и счастье! Луг росист, цветёт сирень… А ещё ты в сладкой лени Спишь малютка!.. О, постой! Я пойду нарву сирени Да холодною росой Вдруг на сонную-то брызну… То-то сладко будет мне Победить в ней укоризну Свежей вестью о весне!

1855

ПОД ДОЖДЁМ

Помнишь: мы не ждали ни дождя, ни грома, Вдруг застал нас ливень далеко от дома; Мы спешили скрыться под мохнатой елью… Не было конца тут страху и веселью! Дождик лил сквозь солнце, и под елью мшистой Мы стояли точно в клетке золотистой; На земле вокруг нас точно жемчуг прыгал; Капли дождевые, скатываясь с игол, Падали, блистая, на твою головку, Или с плеч катились прямо под снуровку… Помнишь – как всё тише смех наш становился… Вдруг над нами прямо гром перекатился — Ты ко мне прижалась, в страхе очи жмуря… Благодатный дождик! золотая буря!

1856

ВЕСНА

Голубенький, чистый Подснежник-цветок! И подле сквозистый, Последний снежок… Последние слёзы О горе былом, И первые грёзы О счастье ином…

1857

* * *

Когда, гоним тоской неутолимой, Войдёшь во храм и станешь там в тиши, Потерянный в толпе необозримой, Как часть одной страдающей души, — Невольно в ней твоё потонет горе, И чувствуешь, что дух твой вдруг влился Таинственно в своё родное море И заодно с ним рвётся в небеса…

1857

* * *

Дорог мне, перед иконой В светлой ризе золотой, Этот ярый воск, возжжённый Чьей неведомо рукой. Знаю я: свеча пылает, Клир торжественно поёт — Чьё-то горе утихает, Кто-то слёзы тихо льёт, Светлый ангел упованья Пролетает над толпой… Этих свеч знаменованье Чую трепетной душой: Это – медный грош вдовицы, Это – лепта бедняка, Это… может быть… убийцы Покаянная тоска… Это – светлое мгновенье В диком мраке и глуши, Память слёз и умиленья В вечность глянувшей души…

1868

ЗАВЕТ СТАРИНЫ

Снилось мне: по всей России Светлый праздник – древний храм, Звон, служенье литургии, Блеск свечей и фимиам, — На амвоне ж в фимиаме Точно в облаке стоит Старцев сонм и нам, во храме Преклоненным, говорит: «Труден в мире, Русь родная, Был твой путь; но дни пришли — И, в свой новый век вступая, Ты у Господа моли, Чтоб в сынах твоих свободных Коренилось и росло То, что в годы бед народных, Осенив тебя, спасло; Чтобы ты была готова — Сердце чисто, дух велик — Стать на судище Христово Всем народом каждый миг; Чтоб в вождях твоих сияя Сил духовных полнотой, Богоносица святая, Мир вела ты за собой. В свет – к свободе бесконечной Из-под рабства суеты, На исканье правды, вечной И душевной красоты…»

1878

* * *

Смотри, смотри на небеса, Какая тайна в них святая Проходит молча и сияя И лишь настолько раскрывая Свои ночные чудеса, Чтобы наш дух рвался из плена, Чтоб в сердце врезывалось нам, Что здесь лишь зло, обман, измена, Добыча смерти, праха, тлена, Блаженство ж вечное – лишь там.

1881

* * *

Не говори, что нет спасенья, Что ты в печалях изнемог: Чем ночь темней, тем ярче звёзды, Чем глубже скорбь, тем ближе Бог…

1884

* * *

Вдохновенье – дуновенье Духа Божья!.. Пронеслось — И бессмертного творенья Семя бросило в хаос. Вмиг поэт душой воспрянет И подхватит на лету, Отольёт и отчеканит В медном образе – мечту!

1889

* * *

«Не отставай от века» – лозунг лживый, Коран толпы. Нет: выше века будь! Зигзагами он свой свершает путь, И вкривь и вкось стремя свои разливы. Нет! мысль твоя пусть зреет и растёт, Лишь в вечное корнями углубляясь, И горизонт свой ширит, возвышаясь Над уровнем мимобегущих вод/ Пусть их напор неровности в ней сгладит, Порой волна счастливый даст толчок, — А золота крупинку мчит поток — Оно само в стихе твоём осядет.

1889

* * *

В чём счастье?… – В жизненном пути, Куда твой долг велит, – идти, Врагов не знать, преград не мерить, Любить, надеяться и верить.

1893

ХРИСТОС ВОСКРЕС!

Повсюду благовест гудит, Из всех церквей народ валит. Заря глядит уже с небес. Христос воскрес! Христос воскрес! С полей уж снят покров снегов, И реки рвутся из оков, И зеленеет ближний лес… Христос воскрес! Христос воскрес! И просыпается земля, И одеваются поля, Весна идёт, полна чудес!.. Христос воскрес! Христос воскрес!

Н.А. Некрасов (1821–1878)

Литературное наследие Николая Алексеевича Некрасова велико и разнообразно. Известны его романы и повести, пьесы и переводы, статьи и рецензии. Но в сознании читателей он прежде всего и главным образом автор великолепных стихотворений и поэм.

Первый юношеский сборник Некрасова «Мечты и звуки» (1840) был строго раскритикован В.Г. Белинским. Второй вышел через пятнадцать лет и сразу поставил автора в ряды первостепенных русских поэтов. Успех сборника был огромным.

Некрасов – подлинно народный поэт-гуманист в полном значении этого слова. Он много писал о крестьянстве и от крестьянства, был истинным народным заступником – «Орина, мать солдатская», «Железная дорога», «Забытая деревня», «Размышления у парадного подъезда», «В полном разгаре страда деревенская»… и многие, многие другие произведения. Его поэмы «Кому на Руси жить хорошо», «Мороз, Красный нос», «Современники» воспринимались и оценивались как настоящие энциклопедии русской жизни середины XIX века, написанные с выдающимся поэтическим мастерством. Среди героев поэта разночинцы и дворяне, солдаты и ямщики, чиновники и дети. Но особенно и постоянно при^ влекала Некрасова судьба русской женщины, будь это крестьянка или жена декабриста. Вся Россия являлась читателю в творчестве Некрасова в неповторимом национальном облике. Проникновенны его любовные и пейзажные стихи. Их нельзя спутать со стихами других поэтов: у него свои ритмы, свои интонации, свой оригинальный поэтический голос. Этому голосу особенно удавались песенные произведения. Недаром же по сей день уже как народные песни исполняются «Что ты жадно глядишь на дорогу…», «Меж высоких хлебов затерялося», «Ой, полным-полна коробушка» и др.

Советское литературоведение представляло Некрасова прежде всего как одного из руководителей революционно-демократического лагеря, сложившегося в 50—60-е годы вокруг журнала «Современник». Революционность поэта явно преувеличивалась даже такими знатоками творчества поэта, как В. Евгеньев-Максимов, К. Чуковский и пр. Так Евгеньев-Мак-симов писал: «Думая о путях, ведущих к народному счастью, Некрасов… был твёрдо уверен, что основной путь к нему – народная революция». В доказательство среди прочего звучали стихи из поэтической декларации «Поэт и гражданин»:

Иди в огонь за честь отчизны, За убежденье, за любовь… Иди и гибни безупречно. Умрешь недаром: дело прочно,  Когда под ним струится кровь… ..................................... Поэтом можешь ты не быть, Но гражданином быть обязан.

В принципиальном споре между поэтом и гражданином процитированные «революционные» слова произносил не поэт, а гражданин. Но таковы были обстоятельства, что приходилось считаться с цензурными условиями и заставлять Некрасова чуть ли не «звать Русь к топору».

Творчество Некрасова оказало большое влияние на развитие современной ему и последующей поэзии. О Некрасове как об учителе говорили А. Твардовский, М. Исаковский и другие поэты. Художественные принципы и традиции великого поэта и по сей день сохраняют свою свежесть и эстетическое значение.

ПЕРЕД ДОЖДЁМ

Заунывный ветер гонит Стаю туч на край небес. Ель надломленная стонет, Глухо шепчет тёмный лес. На ручей, рябой и пёстрый, За листком летит листок, И струёй, сухой и острой, Набегает холодок. Полумрак на всё ложится: Налетев со всех сторон, С криком в воздухе кружится Стая галок и ворон. Над проезжей таратайкой Спущен верх, перёд закрыт; И «пошёл!» – привстав с нагайкой, Ямщику жандарм кричит…

1846

* * *

Вчерашний день, часу в шестом, Зашёл я на Сенную, Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую. Ни звука из её груди, Лишь бич свистал, играя… И Музе я сказал: «Гляди! Сестра твоя родная!»

1848

НЕСЖАТАЯ ПОЛОСА

Поздняя осень. Грачи улетели. Лес обнажился. Поля опустели, Только не сжата полоска одна… Грустную думу наводит она, Кажется шепчут колосья друг другу: «Скучно нам слушать осеннюю вьюгу, Скучно склоняться до самой земли, Тучные зерна купая в пыли! Нас, что ни ночь, разоряют станицы Всякой пролётной прожорливой птицы, Заяц нас топчет, и буря нас бьёт… Где же наш пахарь? Чего ещё ждёт? Или мы хуже других уродились? Или не дружно цвели, колосились? Нет, мы не хуже других – и давно В нас налилось и созрело зерно. Не для того же пахал он и сеял, Чтобы нас ветер осенний развеял?..» Ветер несёт им печальный ответ: «Вашему пахарю моченьки нет. Знал для чего и пахал он и сеял, Да не по силам работу затеял. Плохо бедняге – не ест и не пьёт, Червь ему сердце больное сосёт, Руки, что вывели борозды эти, Высохли в щепку, повисли как плети, Очи потускли и голос пропал, Что заунывную песню певал, Как, на соху налегая рукою, Пахарь задумчиво шёл полосою».

1854

* * *

Праздник жизни – молодости годы — Я убил под тяжестью труда И поэтом, баловнем свободы, Другом лени – не был никогда. Если долго сдержанные муки, Накипев, под сердце подойдут, Я пишу: рифмованные звуки Нарушают мой обычный труд. Всё ж они не хуже плоской прозы И волнуют мягкие сердца, Как внезапно хлынувшие слёзы С огорчённого лица. Но не льщусь, чтоб в памяти народной Уцелело что-нибудь из них… Нет в тебе поэзии свободной, Мой суровый неуклюжий стих! Нет в тебе творящего искусства… Но кипит в тебе живая кровь, Торжествует мстительное чувство, Догорая, теплится любовь, — Та любовь, что добрых прославляет, Что клеймит злодея и глупца И венком терновым наделяет Беззащитного певца…

1855

ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ

1 У бурмистра Власа бабушка Ненила Починить избёнку лесу попросила, Отвечал: нет лесу, и не жди – не будет! «Вот приедет барин – барин нас рассудит, Барин сам увидит, что плоха избушка, И велит дать лесу», – думает старушка. 2 Кто-то по соседству, лихоимец жадный, У крестьян землицы косячок изрядный Оттягал, отрезал плутовским манером — «Вот приедет барин: будет землемером! — Думают крестьяне. – Скажет барин слово — И землицу нашу отдадут нам снова». 3 Полюбил Наташу хлебопашец вольный, Да перечит девке немец сердобольный, Главный управитель. «Погодим, Игнаша, Вот приедет барин!» – говорит Наташа. Малые, большие – дело чуть за спором — «Вот приедет барин!» – повторяют хором… 4 Умерла Ненила; на чужой землице У соседа плута – урожай сторицей; Прежние парнишки ходят бородаты; Хлебопашец вольный угодил в солдаты, И сама Наташа свадьбой уж не бредит… Барина всё нету… барин всё не едет! 5 Наконец однажды середи дороги Шестернею цугом показались дроги: На дрогах высоких гроб стоит дубовый, А в гробу-то барин; а за гробом – новый. Старого отпели, новый слёзы вытер, Сел в свою карету – и уехал в Питер.

1855

* * *

Замолкни, Муза мести и печали! Я сон чужой тревожить не хочу, Довольно мы с тобою проклинали. Один я умираю – и молчу. К чему хандрить, оплакивать потери? Когда б хоть легче было от того! Мне самому, как скрип тюремной двери, Противны стоны сердца моего. Всему конец. Ненастьем и грозою Мой тёмный путь недаром омрача, Не просветлеет небо надо мною, Не бросит в душу тёплого луча… Волшебный луч любви и возрожденья! Я звал тебя – во сне и наяву, В труде, в борьбе, на рубеже паденья Я звал тебя, – теперь уж не зову! Той бездны сам я не хотел бы видеть, Которую ты можешь осветить… То сердце не научится любить, Которое устало ненавидеть.

1855

ШКОЛЬНИК

– Ну, пошёл же, ради Бога! Небо, ельник и песок — Невесёлая дорога… Эй! Садись ко мне, дружок! — Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь… Не стыдися! Что за дело? Это многих славный путь. Вижу я в котомке книжку. Так, учиться ты идёшь… Знаю: батька на сынишку Издержал последний грош. ..................................... Скоро сам узнаешь в школе, Как архангельский мужик По своей и Божьей воле Стал разумен и велик. Не без добрых душ на свете — Кто-нибудь свезёт в Москву, Будешь в университете — Сон свершится наяву! Там уж поприще широко: Знай работай да не трусь… Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь! Не бездарна та природа, Не погиб ещё тот край, Что выводит из народа Столько славных то и знай. Столько добрых, благородных, Сильных любящей душой, Посреди тупых, холодных И напыщенных собой!

1856

* * *

Стихи мои! Свидетели живые За мир пролитых слёз! Родитесь вы в минуты роковые Душевных гроз И бьётесь о сердца людские, Как волны об утёс.

1858

РАЗМЫШЛЕНИЯ У ПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА

(Отрывок)

Родная земля! Назови мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель, Где бы русский мужик не стонал? Стонет он по полям, по дорогам, Стонет он по тюрьмам, по острогам, В рудниках, на железной цепи; Стонет он под овином, под стогом, Под телегой, ночуя в степи; Стонет в собственном бедном домишке, Свету Божьего солнца не рад; Стонет в каждом глухом городишке, У подъезда судов и палат. Выдь на Волгу: чей стон раздаётся Над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется — То бурлаки идут бечевой!.. Волга! Волга!.. Весной многоводной Ты не так заливаешь поля, Как великою скорбью народной Переполнилась наша земля, — Где народ, там и стон… Эх, сердечный! Что же значит твой стон бесконечный? Ты проснёшься ль, исполненный сил, Иль судеб повинуясь закону, Всё, что мог, ты уже совершил, — Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?..

1858

СВОБОДА

Родина-мать! По равнинам твоим Я не езжал ещё с чувством таким! Вижу дитя на руках у родимой, Сердце волнуется думой любимой: В добрую пору дитя родилось, Милостив Бог! Не узнаешь ты слёз! С детства никем не запуган, свободен, Выберешь дело, к которому годен, Хочешь – останешься век мужиком, Сможешь – под небо взовьёшься орлом! В этих фантазиях много ошибок: Ум человеческий тонок и гибок, Знаю: на место сетей крепостных Люди придумали много иных, Так!., но распутать их легче народу. Муза! С надеждой приветствуй свободу!

1861

* * *

В полном разгаре страда деревенская… Доля ты! Русская долюшка женская! Вряд ли труднее сыскать. Немудрено, что ты вянешь до времени Всевыносящего русского племени Многострадальная мать! Зной нестерпимый: равнина безлесная, Нивы, покосы да ширь поднебесная — Солнце нещадно палит. Бедная баба из сил выбивается, Столб насекомых над ней колыхается, Жалит, щекочет, жужжит! Приподнимая косулю тяжёлую, Баба порезала ноженьку голую — Некогда кровь унимать! Слышится крик у соседней полосыньки, Баба – туда – растрепалися косыньки, — Надо ребенка качать! Что же ты встала над ним в отупении? Пой ему песню о вечном терпении, Пой, терпеливая мать!.. Слёзы ли, пот ли у ней над ресницею, Право сказать мудрено. В жбан этот, замкнутый грязной тряпицею, Канут они – всё равно! Вот она губы свои опалённые Жадно подносит к краям… Вкусны ли, милая, слёзы солёные С кислым кваском пополам?..

1862

* * *

Ликует враг, молчит в недоуменьи Вчерашний друг, качая головой, И вы, и вы отпрянули в смущеньи, Стоявшие бессменно предо мной Великие, страдальческие тени, О чьей судьбе так горько я рыдал, На чьих гробах я преклонял колени И клятвы мести грозно повторял; Зато кричат безличные: «Ликуем!», Спеша в объятья к новому рабу И пригвождая жирным поцелуем Несчастного к позорному столбу.

1866

* * *

(Посвящается неизвестному другу, приславшему мне стихотворение «Не может быть»)

Умру я скоро. Жалкое наследство, О родина! оставлю я тебе. Под гнётом роковым провёл я детство И молодость – в мучительной борьбе. Недолгая нас буря укрепляет, Хоть ею мы мгновенно смущены, Но долгая – навеки поселяет В душе привычки робкой тишины. На мне года гнетущих впечатлений Оставили неизгладимый след. Как мало знал свободных вдохновений, О родина! печальный твой поэт! Каких преград не встретил мимоходом С своей угрюмой музой на пути?.. За каплю крови, общую с народом, И малый труд в заслугу мне сочти! Не торговал я лирой, но, бывало, Когда грозил неумолимый рок, У лиры звук неверный исторгала Моя рука… Давно я одинок; Вначале шёл я с дружною семьею, Но где они, друзья мои, теперь? Одни давно рассталися со мною, Перед другими сам я запер дверь; Те жребием постигнуты жестоким, А те прешли уже земной предел… За то, что я остался одиноким, Что я ни в ком опоры не имел, Что я, друзей теряя с каждым годом, Встречал врагов всё больше на пути — За каплю крови, общую с народом, Прости меня, о родина! прости! Я призван был воспеть твои страданья, Терпеньем изумляющий народ! И бросить хоть единый луч сознанья На путь, которым Бог тебя ведёт; Но, жизнь любя, к её минутным благам Прикованный привычкой и средой, Я к цели шёл колеблющимся шагом, Я для неё не жертвовал собой, И песнь моя бесследно пролетела И до народа не дошла она, Одна любовь сказаться в ней успела К тебе, моя родная сторона! За то, что я, черствея с каждым годом, Её умел в душе моей спасти, За каплю крови, общую с народом, Мои вины, о родина! прости!..

1867

* * *

Душно! без счастья и воли Ночь бесконечно длинна. Буря бы грянула что ли? Чаша с краями полна! Грянь над пучиною моря, В поле, в лесу засвищи, Чашу вселенского горя Всю расплещи!..

1868

ЭЛЕГИЯ

(А.Н. Еракову)

Отрывок

Пускай нам говорит изменчивая мода, Что тема старая – «страдания народа» И что поэзия забыть её должна, — Не верьте, юноши! Не стареет она. О если бы её могли состарить годы! Процвёл бы Божий мир!.. Увы! пока народы Влачатся в нищете, покорствуя бичам, Как тощие стада по скошенным лугам, Оплакивать их рок, служить им будет муза, И в мире нет прочней, прекраснее союза!. Толпе напоминать, что бедствует народ В то время, как она ликует и поёт, К народу возбуждать вниманье сильных мира Чему достойнее служить могла бы лира?.. Я лиру посвятил народу своему. Быть может, я умру неведомый ему, Но я ему служил – и сердцем я спокоен… Пускай наносит вред врагу не каждый воин, Но каждый в бой иди! А бой решит судьба… Я видел красный день: в России нет раба! И слёзы сладкие пролил я в умиленьи… «Довольно ликовать в наивном увлеченьи, — Шепнула муза мне. – Пора идти вперёд: Народ освобождён, но счастлив ли народ?.. .....................................

1874

СЕЯТЕЛЯМ

Сеятель знанья на ниву народную! Почву ты, что ли, находишь бесплодную, Худы ль твои семена? Робок ли сердцем ты? Слаб ли ты силами? Труд награждается всходами хилыми, Доброго мало зерна! Где ж вы, умелые, с бодрыми лицами, Где же вы, с полными жита кошницами? Труд засевающих робко крупицами, Двиньте вперед! Сейте разумное, доброе, вечное, Сейте! Спасибо вам скажет сердечное Русский народ…

1876–1877

ЗИНЕ

Ты ещё на жизнь имеешь право, Быстро я иду к закату дней. Я умру – моя померкнет слава, Не дивись – и не тужи о ней! Знай, дитя: ей долгим, ярким светом Не гореть на имени моём: Мне борьба мешала быть поэтом, Песни мне мешали быть бойцом. Кто, служа великим целям века, Жизнь свою всецело отдаёт На борьбу за брата-человека, Только тот себя переживёт…

1876–1877

РОДНОЙ ХРАМ

Всё рожь кругом, как степь живая, Ни замков, ни морей, ни гор… Спасибо, сторона родная, За твой врачующий простор! За дальним Средиземным морем, Под небом ярче твоего, Искал я примиренья с горем, И не нашёл я ничего! Я сам не свой: хандрю, немею, Не одолев мою судьбу, Я там погнулся перед нею, Но ты дохнула – и сумею, Быть может, выдержать борьбу! Я твой. Пусть ропот укоризны За мною по пятам бежал, Не небесам чужой отчизны, — Я песни родине слагал! И ныне жадно поверяю Мечту любимую мою, И в умиленье посылаю Всему привет… Я узнаю Суровость рек всегда готовых С грозою выдержать войну, И ровный шум лесов сосновых, И деревенек тишину, И нив широкие размеры… Храм Божий на горе мелькнул И детски-чистым чувством веры Внезапно на душу пахнул. Нет отрицанья, нет сомненья, И шепчет голос неземной: «Лови минуту умиленья, Войди с открытой головой! Как ни тепло чужое море, Как ни красна чужая даль, Не ей поправить наше горе, Размыкать русскую печаль! Храм воздыханья, храм печали — Убогий храм земли Твоей: Тяжеле стонов не слыхали Ни римский Пётр, ни Колизей! Сюда народ, тобой любимый, Своей тоски неодолимой Святое бремя приносил — И облегчённый уходил! Войди! Христос наложит руки И снимет волею святой С души оковы, с сердца муки И язвы с совести больной…» Я внял… Я детски умилился… И долго я рыдал и бился О плиты старые челом, Чтобы простил, чтоб заступился, Чтоб осенил меня крестом Бог угнетённых, Бог скорбящих, Бог поколений, предстоящих Пред этим скудным алтарём.

* * *

О Муза! Я у двери гроба! Пускай я много виноват, Пусть увеличит во сто крат Мои вины людская злоба — Не плачь! Завиден жребий наш, Не надругаются над нами: Меж мной и честными сердцами Порваться долго ты не дашь Живому, кровному союзу! Нерусский – взглянет без любви На эту бледную, в крови, Кнутом иссеченную Музу…

1877

Л.А. Мей (1822–1862)

Лев Александрович Мей родился в Москве в семье офицера, выходца из обрусевшей немецкой семьи. Учился вначале в Московском дворянском институте, а затем в Царскосельском лицее. Его попытки сделать чиновничью карьеру успехом не увенчались, и до конца жизни он испытывал тяжёлую нужду.

Литературный талант Мея реализовался в различных областях: он писал лирические стихи, поэмы, драмы и прозу. Особыми достоинствами отличались его переводы из славянских и западных поэтов.

Мей был близок кругу литераторов, куда входили А.А. Григорьев, А.Н. Островский и сотрудники журнала «Москвитянин». Поэт считал себя сторонником чистого искусства, что не мешало ему живо откликаться на многие события современной жизни. Русский фольклор и русская история – вот что более всего привлекало Мея-лирика. Его излюбленными жанрами были баллады – «Вечевой колокол», «Хозяин», «Оборотень», былины – «Песня про боярина Евпатия Коловрата», «Александр Невский» – и песни – «Ох, пора тебе на волю, песня русская», «Как у всех-то людей светлый праздничек».

Исторические драмы Мея «Царская невеста» и «Псковитянка» сегодня широко известны благодаря одноименным операм Н.А. Римского-Корсакова, написанным на их сюжеты.

К сожалению, современники не сумели достойным образом оценить литературные труды Л.А. Мея. Но впоследствии они неоднократно переиздавались, в последний раз в 1985 г.

МОСКВА

Там, за синей цепью гор, За широкими полями, Где усталый видит взор Только землю с небесами, — Там спит город-великан, На холмы облокотившись, К долам низменным склонившись, Завернувшийся в туман; Весь из куполов, блистает На главе венец златой; Ветер с поясом играет, С синим поясом-рекой. То величья дочь святая, То России голова, Наша матушка родная, Златоглавая Москва! Ожила небес равнина, Вот помчалася заря, В колеснице из рубина, Серебра и янтаря; Пробралась, среди тумана, К граду огненной тропой И коснулась великана Бледно-розовой рекой…

ЗАПЕВКА

Ох, пора тебе на волю, песня русская, Благовёстная, победная, раздольная, Погородная, посельная, попольная, Непогодою-невзгодою повитая, Во крови, в слезах крещёная-омытая! Ох, пора тебе на волю, песня русская! Не сама собой ты спелася-сложилася: С пустырей тебя намыло снегом-дождиком Нанесло тебя с пожарищ дымом-копотью, Намело тебя с сырых могил метелицей.

1856

ОТРЫВОК ИЗ «ПЕСНИ ПРО БОЯРИНА ЕВПАТИЯ КОЛОВРАТА»

Загорелося утро по-летнему, Загорелось сначала на куполе, А потом перешло на верхушки древесные, А потом поползло по земле, словно крадучись, Где жемчужинки, где и алмазинки У росистой травы отбираючи. Куманика перловым обсыпалась бисером; Подорешник всей белою шапкой своей нахлобучился И поднял повалежные листья, натужившись…

ТЫ ПЕЧАЛЬНА

Кому-то

Ты печальна, ты тоскуешь, Ты в слезах моя краса… А слыхала ль в старой песне: «Слёзы девичьи – роса»? Поутру на поле пала, А к полудню нет следа… Так и слёзы молодые Улетают навсегда, Словно росы полевые, Знает Бог один – куда. Развевает их и сушит Жарким пламенем в крови Вихорь юности мятежной, Солнце красное любви.

1857

СУМЕРКИ

Оттепель… Поле чернеет; Кровля на церкви обмокла; Так вот и веет, и веет — Пахнет весною сквозь стёкла. С каждою новой ложбинкой Водополь всё прибывает, И ограненною льдинкой Вешняя звёздочка тает. Тени в углах шевельнулись, Темные, сонные тени Вдоль по стенам потянулись, На пол ложатся от лени… Сон и меня так и клонит… Тени за тенями – грёзы… Дума в неведомом тонет… На сердце – крупные слёзы. Ох, если б крылья да крылья, Если бы доля да доля, Не было б мысли «бессилья», Не было б слова – «неволя».

1858

АУ-АУ

Ау-ау! Ты, молодость моя! Куда ты спряталась, гремучая змея? Скажи, как мне напасть, нечаянно, нежданно, На след лукавый твой, затёртый окаянно? Где мне найти тебя, где задушить тебя В моих объятьях, ревнуя и любя, И обратить всю жизнь в предсмертные страданья От ядовитого и жгучего лобзанья?..

1861

НАГОРНАЯ БЕСЕДА

Узрев народ, Учитель сел На холм возвышенный средь поля; По манию Его руки К нему сошли ученики, И Он отверз уста, глаголя… Не передать словам людей Его божественных речей: Нема пред ними речь людская… Но весь народ, Ему внимая, Познал и благ земных тщету, Познал и мира суету, Познал и духа совершенство, Познал, что истое блаженство Себе наследует лишь тот, Кто духом нищ, кто слёзы льёт, Кто правды алчет, правды жаждет, Кто кроток был и незлобив, Кто сердцем чист, миролюбив.

А.А. Григорьев (1822–1864)

Аполлон Александрович Григорьев родился в семье московского чиновника Александра Ивановича Григорьева и мещанки Татьяны Андреевны. Она была дочерью семейного кучера Григорьевых. Деду Аполлона Александровича стоило большого труда «выбиться в люди»: он происходил из духовного сословия и дослужился до надворного советника, т. е. стал чиновником седьмого разряда по табели о рангах, что давало ему право на потомственное дворянство. Поступок сына, женитьба на нечиновной, может быть, даже в прошлом дочери крепостного, вызвал резкое недовольство родителей. Появившегося вскоре на свет первенца Аполлона родители вынуждены были отдать в Императорский Московский воспитательный дом. Но через год все же состоялось венчание, и мальчика забрали домой. История родителей Аполлона Александровича, история его рождения, яркая и необычная, во многом предопределит и жизненный, и творческий путь замечательного литературного и театрального критика, музыканта, поэта, каким был Ап. Григорьев.

Образование его не было ровным. До семи лет он почти ничему не учился, полуграмотная мать обучала его как могла. Однако он чувствовал всегда её любовь и ласку, а это едва ли не важнее. А потом были хорошие домашние учителя, чтение Байрона, Пушкина, Шекспира и Полежаева, годы ученичества в Московском университете, где Ап. Григорьев блистал своими способностями, поклонение театру и игре трагика Мочалова. В это же время он начинает писать стихи. Его увлечение разделяет ближайший друг и поэт Фет. Друзья поддерживают друг друга в творческих начинаниях.

Ведущей темой поэзии Ап. Григорьева была любовь. Любовь как роковая страсть, сопровождающаяся отчаянием, ненавистью, и в то же время возвышающее, светлое чувство. Именно такими настроениями окрашены многие стихотворения 1840-х годов, написанные под влиянием страстного и безнадежного чувства к Антонине Федоровне Корш, которая предпочла поэту другого («Комета», «К Лавинии», «Над тобою мне тайная сила дана…»). Почти те же интонации, но, пожалуй, еще более безнадежные, звучат и в стихотворениях, посвященных Леониде Яковлевне Визард. Это чувство захватило уже не юношу, а обременённого семьей тридцатилетнего мужчину, Леонида Яковлевна же была почти на пятнадцать лет моложе Ап. Григорьева. И разница в возрасте, и юридическая несвобода (Григорьев женат, и Леонида Яковлевна впоследствии также выйдет замуж), и отсутствие ответного чувства – видимо, всё это вместе взятое и плюс ещё несомненная гениальность поэта послужило созданию одного из лучших произведений Ап. Григорьева – стихотворного цикла «Борьба», который сам автор называл еще «Лирическим романом». Самые известные стихотворения поэта «Цыганская венгерка» и «О, говори хоть ты со мной…» – как раз из этого цикла, именно в них выразилась с наибольшей яркостью широкая и в то же время трагическая натура Ап. Григорьева.

Аполлон Александрович Григорьев был человеком разных интересов и настроений – масоном, славянофилом, поэтом, драматургом, критиком, гитаристом, певцом, оратором, увлекающимся и заблуждающимся человеком, запойным пьяницей и страдающим российским Гамлетом. Прожил он очень недолго – всего сорок два года. Но после себя оставил замечательные статьи в журналах «Москвитянин» и «Время» о творчестве Пушкина, Тургенева и Островского, стихотворения, поэмы, драматургические сочинения, воспоминания. Он создал целое направление в русской литературной критике – «органическое», стал автором фразы, справедливо считающейся крылатой: «Пушкин – это наше всё», создал «Цыганскую венгерку», ставшую поистине народной. След его необыкновенной личности навсегда останется в русской литературе ещё и потому, что его непонятное, страстное, полукрестьянское прошлое отразится в биографии и характере Лаврецкого из «Дворянского гнезда» Тургенева, а неистовое, но доброе и страдающее сердце – в образе Мити Карамазова из романа Достоевского «Братья Карамазовы».

КОМЕТА

Когда средь сонма звезд, размеренно и стройно, Как звуков перелив, одна вослед другой, Определенный путь свершающих спокойно, Комета полетит неправильной чертой, Недосозданная, вся полная раздора, Невзнузданных стихий неистового спора, Горя еще сама и на пути своем Грозя иным звездам стремленьем и огнем, Что нужды ей тогда до общего смущенья, До разрушения гармонии?.. Она Из лона отчего, из родника творенья В созданья стройный круг борьбою послана, Да совершит путем борьбы и испытанья Цель очищения и цель самосозданья.

1843

* * *

О, говори хоть ты со мной, Подруга семиструнная! Душа полна такой тоской, А ночь такая лунная! Вон там звезда одна горит Так ярко и мучительно, Лучами сердце шевелит, Дразня его язвительно. Чего от сердца нужно ей? Ведь знает без того она, Что к ней тоскою долгих дней Вся жизнь моя прикована… И сердце выдает моё, Отравою облитое, Что я впивал в себя её Дыханье ядовитое… Я от зари и до зари Тоскую, мучусь, сетую… Допой же мне – договори Ты песню недопетую. Договори сестры твоей Все недомолвки странные… Смотри: звезда горит ярчей… О, пой, моя желанная! И до зари готов с тобой Вести беседу эту я… Договори лишь мне, допой Ты песню недопетую!

1857?

ЦЫГАНСКАЯ ВЕНГЕРКА

Две гитары, зазвенев, Жалобно заныли… С детства памятный напев, Старый друг мой – ты ли? Как тебя мне не узнать? На тебе лежит печать Буйного похмелья, Горького веселья! Это ты, загул лихой, Ты – слиянье грусти злой С сладострастьем баядерки, — Ты, мотив венгерки! Квинты резко дребезжат, Сыплют дробью звуки… Звуки ноют и визжат, Словно стоны муки. Что за горе? Плюнь, да пей! Ты завей его, завей Веревочкой горе! Топи тоску в море! Вот проходка по баскам С удалью небрежной, А за нею – звон и гам Буйный и мятежный. Перебор… и квинта вновь Ноет-завывает; Приливает к сердцу кровь, Голова пылает. Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, С голубыми ты глазами, моя душечка! Замолчи, не занывай, Лопни, квинта злая! Ты про них не поминай… Без тебя их знаю! В них хоть раз бы поглядеть Прямо, ясно, смело… А потом и умереть — Плёвое уж дело. Как и вправду не любить Это не годится! Но что сил хватает жить, Надо подивиться! Соберись и умирать, Не придет простится! Станут люди толковать: Это не годится! Отчего б не годилось, Говоря примерно? Значит, просто всё хоть брось… Оченно уж скверно! Доля ж, доля ты моя, Ты лихая доля! Уж тебя сломил бы я, Кабы только воля! Уж была б она моя, Крепко бы любила… Да лютая та змея, Доля, – жизнь сгубила. По рукам и по ногам Спутала-связала, По бессоныим ночам Сердце иссосала! Как болит, то ли болит, Болит сердце – ноет… Вот что квинта говорит, Что басок так воет. ........................................ ........................................ Шумно скачут сверху вниз Звуки врассыпную, Зазвенели, заплелись В пляску круговую. Словно табор целый здесь, С визгом, свистом, криком Заходил с восторгом весь В упоенье диком. Звуки шепотом журчат Сладострастной речи… Обнаженные дрожат Груди, руки, плечи. Звуки все напоены Негою лобзаний. Звуки воплями полны Страстных содроганий… Басан, басан, басана, Басаната, басаната, Ты другому отдана Без возврата, без возврата… Что за дело? ты моя! Разве любит он, как я? Нет – уж это дудки! Доля злая ты моя, Глупы эти шутки! Нам с тобой, моя душа, Жизнью жить одною, Жизнь вдвоем так хороша, Порознь – горе злое! Эх ты, жизнь моя, жизнь… К сердцу сердцем прижмись! На тебе греха не будет, А меня пусть люди судят, Меня Бог простит… Что же ноешь ты, моё Ретиво сердечко? Я увидел у неё На руке колечко!.. Басан, басан, басана, Басаната, басаната! Ты другому отдана Без возврата, без возврата! Эхма, ты завей Веревочкой горе… Загуляй да запей, Топи тоску в море! Вновь унылый перебор, Звуки плачут снова… Для чего немой укор? Вымолви хоть слово! Я у ног твоих – смотри — С смертною тоскою, Говори же, говори, Сжалься надо мною! Неужель я виноват Тем, что из-за взгляда Твоего я был бы рад Вынесть муки ада? Что тебя сгубил бы я, И себя с тобою… Лишь бы ты была моя, Навсегда со мною Лишь не знать бы только нам Никогда, ни здесь, ни там, Расставанья муки… Слышишь… вновь бесовский гам, Вновь стремятся звуки… В безобразнейший хаос Вопля и стенанья Всё мучительно слилось. Это – миг прощанья. Уходи же, уходи, Светлое виденье. Милый друг, прости-прощай, Прощай – будь здорова! Занывай же, занывай, Злая квинта снова! Как от муки завизжи, Как дитя от боли, Всею скорбью дребезжи Распроклятой доли! Пусть больнее и больней Занывают звуки, Чтобы сердце поскорей Лопнуло от муки!

(1857?)

И.С. Аксаков (1823–1886)

Иван Сергеевич Аксаков – младший сын известного писателя Сергея Тимофеевича Аксакова – родился в деревне, в Оренбургской губернии. С 1826 г. жил Москве, а с 1838 г. учился в Петербургском училище правоведения. Окончив его, в течение многих лет служил чиновником в обеих столицах и в провинции – Калуге, Ярославле, Астрахани. Служебная карьера ему не удалась. Он посвятил себя общественной и литературной деятельности. Иван Сергеевич, как и другие члены семьи Аксаковых, принадлежал к убеждённым сторонникам славянофильства и активно сотрудничал в газетах и журналах. С начала 60-х годов и до конца жизни он – ведущий публицист славянофильского лагеря, был редактором ряда изданий – «День», «Москва», «Русь» и др.

Стихи писать он начал рано, но публиковался редко. Его лирика в основном касалась общественных вопросов. Известность Аксакову принесла неоконченная поэма «Бродяга», очерк в стихах, в определенной мере предваривший поэму Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Как и в лирических стихотворениях, в этом произведении силён проповеднический тон и гражданский пафос. Автор осуждал дворянскую интеллигенцию за бесплодную мечтательность, праздность, равнодушие к судьбе народа. Известное место в его лирике занимали христианские мотивы.

Аксаков – автор оригинальной книги «Биография Ф.И. Тютчева». Но его первый собственный сборник стихотворений, равно как и семитомное собрание публицистики, вышли из печати уже после его смерти.

* * *

Не дай душе твоей забыть, Чем силы в юности кипели, И вместо блага, вместо цели Одно стремленье полюбить. Привычка – зло. Одним усталым Отраден дух её пустой… Стремясь, не будь доволен малым И не мирись своей душой!.. Хоть грезим мы, что цели ясны, Что крепок дух и прочен пыл, Но для души ленивых сил Пути нескорые опасны! Но стынет жар с теченьем лет, Но каждый подвиг наш душевный, Прожитый жизнью ежедневной, Готов утратить прежний цвет!

1848

* * *

Жар свалил. Повеяла прохлада. Длинный день покончил ряд забот; По дворам давно загнали стадо И косцы вернулися с работ. Потемнеть заря уже готова; Тихо всё. Час ночи не далёк. Подымался и улёгся снова На закате лёгкий ветерок! Говор смолк; лишь изредка собачий Слышен лай, промолвят голоса… Пыль слеглась; остыл песок горячий, Пала сильно на землю роса. По краям темнеющего свода Тени все, широкие, слились: Встретить ночь готовится природа; Запахи отвсюду понеслись. В тишине жизнь новая творится: Зрячею проснулася сова, И встаёт и будто шевелится, И растёт и шепчется трава!..

1852

* * *

Среди цветов поры осенней, Видавших вьюгу и мороз, Вдруг распустился цвет весенний Одна из ранних алых роз. Пахнуло вдруг дыханьем мая, Блеснуло солнцем вешних дней, И мнилось – гостья дорогая Мне принесла, благоухая, Привет из юности моей!..

7 октября 1878 года

СЕЛЬСКИЙ ВЕЧЕР

Солнышко заходит, И темнеет день, От горы упала На селенье тень. Лишь церковный купол Солнцем озарён, И открыта церковь, И несётся звон. Колокол к вечерне Христиан зовёт; Завтра воскресенье — Отдых от работ. И, услыша в поле Колокола зов, Селянин к селенью Уж погнал коров. А в селенье церковь Уж полна людей, И блестят огнями Множество свечей. Свечи трудовые Ярче звёзд горят, И молитву люди В простоте творят.

И.С. Никитин (1824–1861)

Иван Саввич Никитин родился в купеческой семье в Воронеже. Он ещё не закончил семинарии, когда отец разорился. Никитину пришлось пойти работать: «Продавая извозчикам овёс и сено, я обдумывал прочитанные мною и поразившие меня строки, обдумывал их в грязной избе, нередко под крик и песни разгулявшихся мужиков. Сердце моё обливалось кровью от грязных сцен; но с помощью доброй воли я не развратил своей души. Найдя свободную минуту, я уходил в какой-нибудь отдалённый уголок моего дома. Там я знакомился с тем, что составляет гордость человечества, там я слагал скромный стих, просившийся у меня из сердца».

Судьба и творчество Никитина были близки судьбе и творчеству А.В. Кольцова. «Я Руси сын», – сказал о себе Никитин. Народное начало проявлялось в его поэзии не только в постоянном внимании к жизни и нуждам «бедного земледельца», но в особенном песенно-фольклорном складе, которым отличаются его стихотворения – «Ехал из ярмарки ухарь-купец», «Песня бобыля» и др.

Как ни богата была русская поэзия середины XIX века мастерами пейзажной лирики (Тютчев, Некрасов, Фет и др.), – Никитин среди них не затерялся:

Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака. Белый пар по лугам расстилается… —

эта картина помнится с детства.

Л.Н. Толстой сказал о Никитине: «Его оценка в будущем, и с течением времени его будут ценить более и более. Никитин переживёт многих даже более крупных поэтов».

ПАХАРЬ

Солнце за день нагулялося, За кудрявый лес спускается; Лес стоит под шапкой тёмною, В золотом огне купается. На бугре трава зелёная Спит, вся искрами обрызгана, Пылью розовой осыпана Да каменьями унизана. Не слыхать-то в поле голоса, Молча ворон на меже сидит, Только слышен голос пахаря, — За сохой он на коня кричит. С ранней зорьки пашня чёрная — Бороздами поднимается: Конь идёт – понурил голову, Мужичок идёт – шатается. Уж когда же ты, кормилец наш, Возьмешь верх над долей горькою? Из земли ты роешь золото, Сам-то сыт сухою коркою! Зреет рожь – тебе заботушка: Как бы градом не побилася, Без дождей в жару не высохла, От дождей не положилася. Хлеб поспел – тебе кручинушка: Убирать ты не управишься, На корню-то он осыплется, Без куска-то ты останешься. Урожай – купцы спесивятся; Год плохой – в семье все мучатся — Всё твой двор не поправляется, Детки грамоте не учатся. Где же клад твой заколдованный, Где талан твой, пахарь, спрятался? На труды твои да на горе Вдоволь вчуже я наплакался!

1856

НОЧЛЕГ В ДЕРЕВНЕ

Душный воздух, дым лучины, Под ногами сор, Сор на лавках, паутины По углам узор; Закоптелые полати, Чёрствый хлеб, вода, Кашель пряхи, плач дитяти… О нужда, нужда! Мыкать горе, век трудиться, Нищим умереть… Вот где нужно бы учиться Верить и терпеть!

1857–1858

ДЕДУШКА

Лысый, с белой бородою, Дедушка сидит. Чашка с хлебом и водою Перед ним стоит. Бел как лунь, на лбу морщины, С испитым лицом. Много видел он кручины На веку своём. Всё прошло; пропала сила, Притупился взгляд; Смерть в могилу уложила Деток и внучат. С ним в избушке закоптелой Кот один живёт. Стар и он, и спит день целый, С печки не спрыгнет. Старику не много надо: Лапти сплесть да сбыть — Вот и сыт. Его отрада — В Божий храм ходить. К стенке, около порога, Станет там, кряхтя, И за скорби славит Бога, Божие дитя. Рад он жить, не прочь в могилу, — В тёмный уголок… Где ты черпал эту силу, Бедный мужичок?

1857–1858

* * *

В тёмной чаще замолк соловей, Прокатилась звезда в синеве; Месяц смотрит сквозь сетку ветвей, Зажигает росу на траве. Дремлют розы. Прохлада плывёт. Кто-то свистнул… вот замер и свист. Ухо слышит, – едва упадёт Насекомым подточенный лист. Как при месяце кроток и тих У тебя милый очерк лица! Эту ночь, полный грёз золотых, Я б продлил без конца, без конца!

1858

ПЕСНЯ БОБЫЛЯ

Ни кола, ни двора, Зипун – весь пожиток… Эх, живи – не тужи, Умрёшь – не убыток! Богачу-дураку И с казной не спится; Бобыль гол, как сокол, Поёт-веселится. Он идёт да поёт, Ветер подпевает; Сторонись, богачи! Беднота гуляет! Рожь стоит по бокам, Отдаёт поклоны… Эх, присвистни, бобыль! Слушай, лес зелёный! Уж ты плачь ли, не плачь Слёз никто не видит, Оробей, загорюй, — Курица обидит. Уж ты сыт ли, не сыт, — В печаль не вдавайся; Причешись, распахнись, Шути-улыбайся! Поживём да умрём, — Будет голь пригрета… Разумей, кто умён, — Песенка допета!

1858

УТРО

Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака. Белый пар по лугам расстилается. По зеркальной воде, по кудрям лозняка От зари алый свет разливается. Дремлет чуткий камыш. Тишь – безлюдье вокруг. Чуть приметна тропинка росистая. Куст заденешь плечом, – на лицо тебе вдруг С листьев брызнет роса серебристая. Потянул ветерок, – воду морщит-рябит. Пронеслись утки с шумом и скрылися. Далеко, далеко колокольчик звенит, Рыбаки в шалашах пробудилися, Сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут… А восток всё горит-разгорается. Птички солнышка ждут, птички песни поют, И стоит себе лес, улыбается. Вот и солнце встаёт, из-за пашен блестит; За морями ночлег свой покинуло, На поля, на луга, на макушки ракит Золотыми потоками хлынуло. Едет пахарь с сохой, едет – песню поёт, По плечу молодцу всё тяжёлое… Не боли ты, душа! Отдохни от забот! Здравствуй, солнце да утро весёлое!

1859

* * *

Вырыта заступом яма глубокая. Жизнь невесёлая, жизнь одинокая, Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая, Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, — Горько она, моя бедная, шла И, как степной огонёк, замерла. Что же? Усни, моя доля суровая! Крепко закроется крышка сосновая, Плотно сырою землею придавится, Только одним человеком убавится… Убыль его никому не больна, Память о нём никому не нужна! Вот она – слышится песнь беззаботная — Гостья погоста, певунья залётная, В воздухе синем на воле купается; Звонкая песнь серебром рассыпается… Тише!., о жизни покончен вопрос. Больше не нужно ни песен, ни слёз!

1860

НОВЫЙ ЗАВЕТ

Измученный жизнью суровой, Не раз я себе находил В глаголах Предвечного Слова Источник покоя и сил. Как дышат святые их звуки Божественным чувством любви, И сердца тревожные муки Как скоро смиряют они!.. Здесь всё в чудно-сжатой картине Представлено Духом Святым: И мир, существующий ныне, И Бог, управляющий им, И сущего в мире значенье, Причина, и цель, и конец, И Вечного Сына рожденье, И крест, и терновый венец… Как сладко читать эти строки, Читая, молиться в тиши, И плакать, и черпать уроки Из них для ума и души!

А.Н. Плещеев (1825–1893)

Алексей Николаевич Плещеев родился в Костроме и происходил из старинного дворянского рода. Он писал стихи, прозу, занимался переводами, выступал как критик и фельетонист. Будучи членом кружка Петрашевского, он создал ряд стихотворений, выражающих недовольство социальным устройством общества – «Да! этот мир хорош», «Дума». Плещеев призывает к подвигу, к жертвам, к борьбе – «Сон», «Поэту». Особенно широко было известно его стихотворение «Вперед! без страха и сомненья», ставшее гимном нескольких поколений русских свободомыслящих людей. В 1849 г. Плещеев, как и Ф.М. Достоевский, был арестован по делу петрашевцев и десять лет провёл в ссылке, рядовым в Оренбургском гарнизоне.

После возвращения из ссылки в его поэзии появляются некрасовские темы и образы – «Скучная картина», «Родное», «На улице». В последний период творчества лирика поэта была окрашена скорбным настроением: многие из его идеалов рушились.

Стих Плещеева прост, ясен, музыкален. Его стихотворения вошли в детские хрестоматии, были положены на музыку.

* * *

Вперёд! без страха и сомненья На подвиг доблестный, друзья! Зарю святого искупленья Уж в небесах завидел я! Смелей! Дадим друг другу руки И вместе двинемся вперёд; И пусть под знаменем науки Союз наш крепнет и растёт. Жрецов греха и лжи мы будем Глаголом истины карать, И спящих мы от сна разбудим, И поведем на битву рать! Не сотворим себе кумира Ни на земле, ни в небесах; За все дары и блага мира Мы не падём пред ними в прах!.. Провозглашать любви ученье Мы будем нищим, богачам И за него снесём гоненье, Простив безумным палачам. Блажен, кто жизнь в борьбе кровавой, В заботах тяжких истощил; Как раб ленивый и лукавый, Талант свой в землю не зарыл! Пусть нам звездою путеводной Святая истина горит — И верьте, голос благородный Недаром в мире прозвучит! Внемлите ж, братья, слову брата, Пока мы полны юных сил: Вперёд, вперёд, и без возврата, Что б рок вдали нам ни сулил!

1846

* * *

Скучная картина! Тучи без конца, Дождик так и льётся, Лужи у крыльца… Чахлая рябина Мокнет под окном; Смотрит деревушка Сереньким пятном. Что ты рано в гости, Осень, к нам пришла? Ещё просит сердце Света и тепла! Все тебе не рады! Твой унылый вид Горе да невзгоды Бедному сулит. Слышит он заране Крик и плач ребят; Видит, как от стужи Ночь они не спят; Нет одежды тёплой, Нету в печке дров… Ты на чей же, осень, Поспешила зов? Вот и худ и бледен Сгорбился больной… Как он рад был солнцу, Как был бодр весной! А теперь – наводит Жёлтых листьев шум На душу больную Рой зловещих дум! Рано, рано, осень, В гости к нам пришла… Многим не дождаться Света и тепла!

1860

* * *

Нет, лучше гибель без возврата,

Чем мир постыдный с тьмой и злом,

Чем самому на гибель брата

Смотреть с злорадным торжеством!

Нет, лучше в тёмную могилу

Унесть безвременно с собой

И сердца пыл, и духа силу,

И грёз безумных, страстных рой,

Чем променять на сон отрадный

И честный труд и честный бой

И незаметно в тине смрадной,

В грязи увязнуть с головой!

1861

* * *

Честные люди, дорогой тернистою К свету идущие твёрдой стопой, Волей железною, совестью чистою Страшны вы злобе людской! Пусть не сплетает венки вам победные Горем задавленный, спящий народ, — Ваши труды не погибнут бесследные: Доброе семя даст плод. Сбудутся ваши святые желания, Хоть не дождаться поры этой вам И не видать, как все ваши страдания Здесь отольются врагам. Вестники правды, бойцы благородные, Будете жить вы в правдивых сердцах, Песню могучую люди свободные Сложат о ваших делах…

1863

ПАМЯТИ ПУШКИНА

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Мы чтить тебя привыкли с детских лет, И дорог нам твой образ благородный; Ты рано смолк; но в памяти народной Ты не умрёшь, возлюбленный поэт! Бессмертен тот, чья муза до конца Добру и красоте не изменяла, Кто волновать умел людей сердца И в них будить стремленье к идеалу; Кто сердцем чист средь пошлости людской, Средь лжи кто верен правде оставался И кто берёг ревниво светоч свой, Когда на мир унылый мрак спускался. И всё ещё горит нам светоч тот, Всё гений твой пути нам освещает; Чтоб духом мы не пали средь невзгод, О красоте и правде он вещает. Все лучшие порывы посвятить Отчизне ты зовешь нас из могилы; В продажный век, век лжи и грубой силы, Зовёшь добру и истине служить. Вот почему, возлюбленный поэт, Так дорог нам твой образ благородный; Вот почему неизгладимый след Тобой оставлен в памяти народной!

1880

* * *

Он шёл безропотно тернистою дорогой, Он встретил радостно и гибель, и позор; Уста, вещавшие ученье правды строгой, Не изрекли толпе глумящейся укор. Он шёл безропотно и, на кресте распятый, Народам завещал и братство и любовь; За этот грешный мир, порока тьмой объятый, За ближнего лилась Его Святая Кровь. О дети слабые скептического века! Иль вам не говорит могучий образ тот О назначении великом человека И волю спящую на подвиг не зовёт? О, нет! не верю я! не вовсе заглушили В вас голос истины корысть и суета: Ещё настанет день… Вдохнёт и жизнь и силу В наш обветшалый мир учение Христа.

В.С.Курочкин 1831–1875

Василий Степанович Курочкин родился в Петербурге, в семье бывшего крепостного, вышедшего на волю в 1813 г. и получившего чин коллежского асессора и потомственное дворянство. После смерти отца в 1841 г. Курочкин был отдан в военную службу и в возрасте 18 лет получил звание офицера гренадерского полка. Однако служба в армии не привлекала его, и в 1853 г. Курочкин вышел в отставку, с тем чтобы целиком посвятить себя литературной деятельности. Вначале он писал водевили, куплеты для театра, повести, но славу в конце 50-х годов XIX века ему принесли переводы французского поэта Беранже. Вместе с художником Н.А. Степановым в 1859 г. Курочкин основал в Петербурге журнал «Искра», ставший вскоре одним из самых острых сатирических изданий 60-х годов.

В основном творчество Курочкина носит злободневно-сатирический характер, но его стихи и переводы продолжают оставаться интересными для современного читателя.

ЧЕЛОВЕК С ДУШОЙ

Ах! Человек он был с душой, Каких уж нынче нет! Носил он галстук голубой И клетчатый жилет. Он уважал отчизну, дом. Преданья старины: Сюртук просторный был на нём И узкие штаны. Не ведал он во всё житьё, Что значит праздность, лень; Менял он через день бельё, Рубашки каждый день. Он слишком предан был добру, Чтоб думать о дурном; Пил рюмку водки поутру И рюмку перед сном. Он не искал таких друзей, Что льстили, как рабы; Любил в сметане карасей И белые грибы. В душе не помнил он обид; Был честный семьянин — И хоть женой был часто бит, Но спать не мог один. До поздней старости своей Был кроткий человек, И провинившихся детей Он со слезами сек. Когда же час его настал — Положенный на стол, Он в белом галстуке лежал, Как будто в гости шёл. В день похорон был дан большой Кухмистерский обед. Ах! человек он был с душой, Каких уж нынче нет!

1860

ГОСПОДИН ИСКАРИОТОВ

(Из Беранже)

Господин Искариотов — Добродушнейший чудак: Патриот из патриотов, Добрый малый, весельчак. Расстилается, как змей… Отчего ж таких людей Мы чуждаемся немножко? И коробит нас чуть-чуть Господин Искариотов, Патриот из патриотов, — Подвернётся где-нибудь! Чтец усердный всех журналов, Он способен и готов Самых рьяных либералов Напугать потоком слов. Вскрикнет громко: «Гласность! гласность! Проводник святых идей!» Но кто ведает людей, Шепчет, чувствуя опасность: «Тише, тише, господа! Господин Искариотов, Патриот из патриотов, — Приближается сюда». Без порывистых ухваток, Без сжиманья кулаков, О всеобщем зле от взяток Он не вымолвит двух слов. Но с подобными речами, Чуть он в комнату ногой, — Разговор друзей прямой Прекращается словами: «Тише, тише, господа! Господин Искариотов, Патриот из патриотов, — Приближается сюда». Он – поборник просвещенья; Он бы, кажется, пошёл Слушать лекции и чтенья Всех возможных видов школ: «Хлеб, мол, нужен нам духовный. Но заметивши его, — Тотчас, все до одного, Сговорившиеся ровно: «Тише, тише, господа! Господин Искариотов, Патриот из патриотов, — Приближается сюда». Чуть с женой у вас неладно, Чуть с детьми у вас разлад, — Он уж слушает вас жадно, Замечает каждый взгляд. Очень милым в нашем быте Он является лицом, Но едва вошёл он в дом, Вы тотчас же говорите: «Тише, тише, господа! Господин Искариотов, Патриот из патриотов, — Приближается сюда».

1862

Д.Д. Минаев (1835–1889)

Дмитрий Дмитриевич Минаев родился в семье обедневшего симбирского дворянина, который в 30—40-х годах XIX века печатался в журналах. Получив военное образование, Минаев некоторое время служил по статской службе в Симбирской казённой палате и Министерстве внутренних дел. С 1857 г. он занялся литературой; его произведения печатались в «Русском слове», «Современнике», «Отечественных записках». Под псевдонимами «Иван Кисточкин», «Майор Бурбонов», «Обличительный поэт» и другими Минаев публиковался в сатирических журналах «Искра», «Будильник», «Тудок».

В некоторых стихах поэт поднимал и социальные темы («Песня пролетария», «Песня горемыки»). Особой силы талант Минаева достигал в каламбурах, сатире и пародиях. Поэт был весьма популярен как стихотворец-фельетонист; его творчество оказало серьёзное влияние на последующие поколения поэтов-сатириков.

* * *

Область рифм – моя стихия, И легко пишу стихи я, Без раздумья, без отсрочки Я бегу к строке от строчки. Даже к финским скалам бурым Обращаюсь с каламбуром.

ЮМОРИСТАМ

Юмористы! смейтесь все вы, Только пусть ваш стих, Как улыбка юной девы, Будет чист и тих. Будьте скромны, как овечка, Смейтесь без тревог, Но от желчного словечка Сохрани вас Бог!.. Без насмешек, без иголок, Весело для всех, Смейтесь так, чтоб не был колок Безобидный смех; Чтоб ребёнок в колыбели Улыбнуться мог… От иной гражданской цели Сохрани вас Бог!.. Смейтесь… ну хоть над природой — Ей ведь нет вреда, Над визитами, над модой Смейтесь, господа; Над ездой в телеге тряской Средь больших дорог… От знакомства с свистопляской Сохрани вас Бог!.. Пойте песнь о стройном франте, О ханже, хлыще, Только личностей не троньте, Смейтесь – вообще… И от кар, от обличений Вдоль и поперёк, От новейших всех учений Сохрани вас Бог!..

1862–1863

Н.А. Добролюбов (1836–1861)

Посмертная судьба Добролюбова-критика оказалась гораздо счастливее судьбы Добролюбова-поэта. Его статьи изучают в школе – о стихах знают немногие.

О чём и как писал начинающий поэт Добролюбов лучше всего указывает псевдоним, которым он подписывался, – Владимир Ленский. Действительно, в его первых стихах, как и в стихах пушкинского героя, были «и нечто, и туманна даль, и романтические розы».

Зрелый поэт Николай Александрович Добролюбов выступает в двух главных ролях: тонкий лирик, чьи стихи образуют своеобразный дневник, и язвительный сатирик, чьи пародии и эпиграммы ядовито высмеивают политических и литературных противников демократического лагеря, одним из руководителей которого он был. Появились и новые псевдонимы – Яков Хам и Аполлон Капелькин. Добролюбов был сотрудником, а затем и одним из редакторов журнала «Современник».

Лирические стихи Добролюбова вводят в круг мыслей и настроений, характерных для разночинной молодёжи шестидесятых годов. Его сатира знакомит с обстоятельствами общественно-политической и литературной жизни России накануне реформы 1861 г.

СИЛА СЛОВА

Моралист красноречивый Нам о нищих говорил, Речью умной и правдивой Помогать им нас учил… Говорил о цели жизни, О достоинстве людей, Грозно сыпал укоризны Против роскоши детей… Речь его лилась так складно, Был он так красноречив, Что ему внимали жадно Все, дыханье затаив, — И, чтоб не развлечь вниманья, Отогнали двух старух, Что на бедность подаянья Под окном просили вслух…

10 апреля 1857

* * *

Ещё работы в жизни много, Работы честной и святой, Ещё тернистая дорога Не залегла передо мной. Ещё пристрастьем ни единым Своей судьбы я не связал, И сердца полным господином Против соблазнов устоял. Я ваш, друзья, – хочу быть вашим На труд и битву я готов, — Лишь бы начать в союзе нашем Живое дело вместо слов. Но если нет, – моё презренье Меня далёко оттолкнёт От тех кружков, где словопренье Опять права свои возьмёт. И сгибну ль я в тоске безумной, Иль в мире с пошлостью людской, Всё лучше, чем заняться шумной, Надменно праздной болтовнёй. Но знаю я, – работа наша Уж пилигримов новых ждёт, И не минет святая чаша Всех, кто её не оттолкнёт.

1860

* * *

Милый друг, я умираю Оттого, что был я честен; Но за то родному краю Верно буду я известен. Милый друг, я умираю, Но спокоен я душою… И тебя благословляю: Шествуй тою же стезёю.

1861

К.К. Случевский (1837–1904)

Константин Константинович Случевский родился в Петербурге в семье высокопоставленного чиновника, сенатора. Учиться мальчика отдали в кадетский корпус. Успешно окончив его, он поступил на службу в гвардейский Семеновский полк. Военная карьера продолжилась учебой в Академии Генерального штаба. Но на этом и закончилась. В 1860 г. Случевский вышел в отставку и вскоре уехал за границу. Этому предшествовали важные события. Его дебют как поэта состоялся в 1857 г. и вызвал противоречивые отклики. Первыми стихотворениями Случевского восторгались И. Тургенев, который увидел в них «зародыши великого таланта», и А. Григорьев. Иного мнения придерживались Н. Добролюбов и В. Курочкин, обрушившие на начинающего поэта целый шквал резких сатирических оценок и пародий. Случевский воспринял эту полемику болезненно и надолго замолчал. Возможно, что это обстоятельство сыграло свою роль в его решении уехать из России.

Почти пять лет Случевский учился в Париже, Берлине, Гейдельберге, окончив университет последнего со степенью доктора философии.

Вернувшись домой, он поступил на государственную службу, достигнув в итоге весьма высоких постов и чинов. Все эти годы он не прекращал литературной деятельности, заявив о себе не только в поэзии, но и в прозе. Однако в печати его сочинения стали появляться только с 1871 г., а первое собрание стихотворений в четырех книгах печаталось в течение 1880—1890-х годов.

Одним из первых в русской поэзии Случевский публиковал не отдельные произведения, а своеобразные циклы: «Думы», «Женщина и дети», «Лирические», «Мефистофель», «Из дневника одностороннего человека», «Песни из «Уголка»» и др. В каждый такой цикл входило от пяти до двадцати стихотворений. Объектом его лирико-философских размышлений были смысл истории, судьба человека, «вечные» противоречия жизни. Случевский уходит от традиций русской классической поэзии, в частности, в изображении природы. Место метафоры в его стиле свидетельствует о рождении новой поэтической эпохи. Он воспевает нетрадиционную, непривычную красоту – «ветвей изломы и изгибы»: «Отселе слышу новых звуков//Ещё не явленный полёт». В то же время Случевский вовсе не отрицает ценности прежней морали и эстетики:

Где, скажите мне, тот смысл живого гения, Тот полуденный в саду старинном свет, Что присутствовали при словах Евгения, Тане давшего свой рыцарский ответ? Где кипевшая живым ключом страсть Ленского? Скромность, общая им всем, движений чин? Эта правда, эта прелесть чувства женского, Эта искренность и честность у мужчин?

Неудивительно, что поэт не принял зарождающегося декадентства. Новая поэтическая эпоха, представителем которой он себя ощущал, в его глазах не умаляет уверенности в том, что истинная словесность бессмертна. В стихах Случевского предчувствуется поэзия двадцатого века.

ИЗ ЦИКЛА «ДУМЫ»

Да, трудно избежать для множества людей Влиянья творчеством отмеченных идей, Влиянья Рудиных, Раскольниковых, Чацких, Обломовых! Гнетут!.. Не тот ли гнёт цепей, Но только умственных, совсем не тяжких, братских… Художник выкроил из жизни силуэт; Он, собственно, ничто, его в природе нет! Но слабый человек, без долгих размышлений, Берёт готовыми итоги чуждых мнений, А мнениям своим нет места прорасти, — Как паутиною все затканы пути Простых, не ломаных, здоровых заключений, И над умом его – что день, то гуще тьма Созданий мощного, не своего ума…

ИЗ ЦИКЛА «ЖЕНЩИНА И ДЕТИ»

В костюме светлом Коломбины Лежала мёртвая она, Прикрыта вскользь, до половины, Тяжёлой завесью окна. И маска на сторону сбилась; Полуоткрыт поблекший рот… Чего тем ртом не говорилось? Теперь он в первый раз не лжёт!

«ИЗ ДНЕВНИКА ОДНОСТОРОННЕГО ЧЕЛОВЕКА»

Да, нынче нравятся «Записки», «Дневники»! Жизнишки глупые, их мелкие грешки Ползут на свет и требуют признанья! Из худосочия и умственных расстройств, Из лени, зависти и прочих милых свойств Слагаются у нас бытописанья — И эта пища по зубам Беззубым нам!

ИЗ ЦИКЛА «ПЕСНИ ИЗ «УГОЛКА» (1895–1901)

Из моих печалей скромных, Не пышны не высоки, Вы, непрошены, растёте, Песен пёстрые цветки. Ты в спокойную минуту На любой взгляни цветок… Посмотри – в нём много правды! Он без слёз взрасти не мог. В этой песне – час страданий, В этой – долгой ночи страх, В этих – месяцы и годы… Всё откликнулось в стихах! Горе сердца – дар небесный, И цветы его пышней И куда, куда душистей Всех цветов оранжерей. Мой стих – он не лишён значенья: Те люди, что теперь живут, Себе родные отраженья Увидят в них, когда прочтут. Да, в этих очерках правдивых Не скрыто мною ничего! Черты в них – больше некрасивых, А краски – серых большинство! Но если мы бесцветны стали, — В одном нельзя нам отказать: Мы раздроблённые скрижали Хоть иногда не прочь читать! Как бы ауканье лесное Иль эха чуткого ответ, Порой доходит к нам былое… Дойдёт ли к внукам? Да иль нет?

Л.Н. Трефолев (1839–1905)

Леонид Николаевич Трефолев родился в небольшом городке Ярославской губернии в скромной помещичьей семье. После домашнего образования он окончил ярославскую гимназию и поступил на службу в редакцию «Ярославских губернских ведомостей». Будучи человеком начитанным, он и сам рано пристрастился к литературе, публикуя свои сочинения сначала в собственном рукописном журнале. В печати его первые стихотворения появились в 1857 г. В дальнейшем почти вся литературная деятельность Трефолева была связана с ярославской периодикой, где печатались не только его оригинальные художественные сочинения, но и переводы, публицистические статьи этнографического и исторического содержания.

Расцвет творчества Трефолева приходится на семидесятые годы. Он – представитель демократической поэзии, тесно связанной с жизнью народа. Широкую известность ему принесла «Песня о камаринском мужике». Поэт нередко прибегал к фольклорным мотивам и образам. Его ближайшие литературные соратники – Некрасов и поэты-искровцы. У них Трефолев учился эзопову языку, от них у него тяга к сатире.

Долгие годы он сомневался в своём призвании, в полезности своих литературных трудов. Время доказало необоснованность этих сомнений.

ДУБИНУШКА

Картинка из бывшего-отжившего

По кремнистому берегу Волги-реки, Надрываясь, идут бурлаки. Тяжело им, на каждом шагу устают И «Дубинушку» тихо поют. Хоть бы дождь оросил, хоть бы выпала тень В этот жаркий безоблачный день! Всё бы легче народу неволю терпеть, Всё бы легче «Дубинушку» петь. «Ой, дубинушка, ухнем!» И ухают враз… Покатилися слёзы из глаз. Истомилася грудь. Лямка режет плечо… Надо «ухать» ещё и ещё! …От Самары до Рыбинска песня одна; Не на радость она создана: В ней звучит и тоска – похоронный напев, И бессильный, страдальческий гнев. Это праведный гнев на злодейку-судьбу, Что вступила с народом в борьбу И велела ему под ярмом за гроши Добывать для других барыши… «Ну, живее!» – хозяин на барке кричит И костями на счётах стучит… … Сосчитай лучше ты, борода-грамотей, Сколько сложено русских костей По кремнистому берегу Волги-реки, Нагружая твои сундуки!

1865

К МОЕМУ СТИХУ

Мой бедный неуклюжий стих Плохими рифмами наряжен, Ты, как овечка, слаб и тих, Но, слава Богу, не продажен. – «Слова! Слова! Одни слова» — О нет, зачем же мне не верить? Пусть ошибётся голова, Но сердцу стыдно лицемерить.

5 ноября 1870

К РОССИИ

К коленам твоим припадая, Страдаю я вместе с тобой И жду той минуты, когда я Увижу тебя не рабой. И в рабстве ты чудно-могуча, Не видя свободы лучей; Грозна ты, как тёмная туча, Для диких твоих палачей. Они всю тебя истерзали, Пронзили железом, свинцом И руки и ноги связали, Покрыли терновым венцом… Надейся! исчезнут тираны, Исчезнут коварство и ложь Надейся! Ты вылечишь раны, Венец свой терновый сорвёшь. Терпи же, моя дорогая, Покуда есть силы, терпи! Сверкай, огонёчком мигая В широкой унылой степи! Потом огонёк разгорится На поле угрюмом, нагом, — И мрачная степь озарится Далёко, далёко кругом!

1877

ОКЕАН ЖИЗНИ

Сонет

Пред нами жизнь – широкий океан Нежданных бед, тревоги и напастей, — И, покоряясь нам неизвестной власти, Мы в даль плывём, окутавшись в туман. Давно погиб бы в нём я от напасти, Давно меня умчал бы ураган… Но мне судьбой Хранитель верный дан, Смиряющий порывы бурной страсти. С ним не боюсь житейских грозных бурь, Не утону с ним в безднах океана: Родной народ мне виден из тумана. Увижу с ним небесную лазурь… И, музыкой народных песен полны, Свободные вокруг меня заплещут волны.

А.Н. Апухтин (1840–1893)

Алексей Николаевич Апухтин родился в небольшом городке Орловской губернии в небогатой семье, принадлежавшей к старинному дворянскому роду. Матери, прекрасно образованной женщине, пробудившей в сыне любовь к поэзии, он обязан ранним «порывам сердца высказывать свои ощущения».

В 1852 г. Апухтин поступает в Петербурге в привилегированное учебное заведение – Училище правоведения, готовившее государственных служащих. Здесь он познакомился с будущим композитором П.И. Чайковским, с которым дружил всю жизнь.

Первое выступление в печати состоялось, когда юному поэту было 14 лет. В 1859 г. в «Современнике» был опубликован цикл его стихов под общим названием «Деревенские очерки», созданный под очевидным влиянием Некрасова. Но затем он умолк, изредка выступая в печати с отдельными стихотворениями. Лишь в 80-е годы выходит сборник стихотворений, имевший большой успех. В эти двадцать лет произошла смена творческих позиций. Апухтин полностью отказывается от социальной тематики, перейдя на позиции чистого искусства. Его лирика, получившая широкое признание, проникнута мотивами грусти, неразделённой любви, сожалением о том, что «…в эпоху общего унынья мы живём». Излюбленные жанры поэта – романс, баллада, лирический монолог. Обращался он и к поэме («Год в монастыре»).

Достоинства его лирики – искренность, драматизм, сила чувства, ритмическое богатство – объясняют интерес композиторов к творчеству Апухтина. Многие его стихотворения многократно положены на музыку – «Пара гнедых», «День ли царит», «Любовь» и др.

В последние годы жизни Апухтин обратился к прозе, но в истории литературы его прозаические опыты не оставили заметного следа: в сознании читателя он остается прежде всего талантливым поэтом.

* * *

О Боже, как хорош прохладный вечер лета! Какая тишина! Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета У этого окна. Какой-то тёмный лик мелькает по аллее, И воздух недвижим, И кажется, что там ещё, ещё темнее За садом молодым. Уж поздно… Всё сильней цветов благоуханье, Сейчас взойдёт луна… На небесах покой, и на земле молчанье, И всюду тишина. Давно ли в этот сад, в чудесный вечер мая, Входили мы вдвоём? О сколько, сколько раз его мы, не смолкая, Бывало, обойдём! И вот я здесь один, с измученной, усталой, Разбитою душой. Мне хочется рыдать, припавши, как бывало, К груди твоей родной… Я жду… но не слыхать знакомого привета, Душа болит одна… О Боже, как хорош прохладный вечер лета, Какая тишина!

1857

АСТРАМ

Поздние гости отцветшего лета, Шепчутся ваши головки понурые, Словно клянете вы дни без просвета, Словно пугают вас ноченьки хмурые… Розы – вот те отцвели, да хоть жили… Нечего вам помянуть пред кончиною: Звёзды весенние вам не светили, Песней не тешились вы соловьиною…

Начало 1860-х годов

* * *

Ни отзыва, ни слова, ни привета, Пустынею меж нами мир лежит, И мысль моя с вопросом без ответа Испуганно над сердцем тяготит: Ужель среди часов тоски и гнева Прошедшее исчезнет без следа, Как лёгкий звук забытого напева, Как в мрак ночной упавшая звезда?

1867

* * *

Ночи безумные, ночи бессонные, Речи несвязные, взоры усталые… Ночи, последним огнём озарённые, Осени мёртвой цветы запоздалые! Пусть даже время рукой беспощадною Мне указало, что было в вас ложного, Всё же лечу я к вам памятью жадною, В прошлом ответа ищу невозможного… Вкрадчивым шепотом вы заглушаете Звуки дневные, несносные, шумные… В тихую ночь вы мой сон отгоняете, Ночи бессонные, ночи безумные.

1876

* * *

День ли царит, тишина ли ночная, В снах ли тревожных, в житейской борьбе, Всюду со мной, мою жизнь наполняя, Дума всё та же, одна, роковая, — Всё о тебе! С нею не страшен мне призрак былого, Сердце воспрянуло, снова любя… Вера, мечты, вдохновенное слово, Всё, что в душе дорогого, святого, — Всё от тебя! Будут ли дни мои ясны, унылы, Скоро ли сгину я, жизнь загубя, — Знаю одно: что до самой могилы Помыслы, чувства, и песни, и силы — Всё для тебя!

1880

* * *

Мне не жаль, что тобою я не был любим, — Я любви не достоин твоей! Мне не жаль, что теперь я разлукой томим, — Я в разлуке люблю горячей. Мне не жаль, что и налил и выпил я сам Унижения чашу до дна, Что к проклятьям моим и к слезам и к мольбам Оставалася ты холодна. Мне не жаль, что огонь, закипевший в крови, Моё сердце сжигал и томил, — Но мне жаль, что когда-то я жил без любви, Но мне жаль, что я мало любил!

1880-е годы

МУЗЕ

Умолкни навсегда. Тоску и сердца жар Не выставляй врагам для утешенья... Проклятье вам, минуты вдохновенья, Проклятие тебе ненужный песен дар! Мой голос прозвучит в пустыне одиноко, Участья не найдёт души изнывшей крик… О смерть, иди теперь! Без жалоб, без упрёка Я встречу твой суровый лик. Ты всё-таки теплей, чем эти люди-братья: Не жжёшь изменой ты, не дышишь клеветой Раскрой же мне свои железные объятья, Пошли мне наконец забвенье и покой!

Февраль 1883

ЖИЗНЬ

О жизнь! ты – миг, но миг прекрасный, Мне невозвратный, дорогой; Равно – счастливый и несчастный Расстаться не хотят с тобой. Ты – миг, но данный нам от Бога Не для того, чтобы роптать На свой удел, свою дорогу И дар бесценный проклинать, Но чтобы жизнью наслаждаться, Но чтобы ею дорожить, Перед судьбой не преклоняться, — Молиться, веровать, любить.

И.З. Суриков (1841–1880)

Короткой и тяжелой была жизнь наиболее талантливого из поэтов-самоучек – Ивана Захаровича Сурикова. Рождение в крепостной деревне Ярославской губернии, переезд в город и жизнь в купеческой среде, постоянная борьба за хлеб насущный, помощь отцу и дяде в мелкой торговле углем и железным товаром, работа в типографии. Сложные отношения в семье, нищета, попытка самоубийства; наконец, чахотка и смерть. В то же время увлечение устным народным творчеством и русской классической поэзией, растущая литературная известность, поэтические сборники, стихи в популярных журналах, вступление в Общество любителей российской словесности по рекомендации Ф. Буслаева и Л. Толстого. Самоотверженная попытка создать творческий коллектив писателей из народа («суриковцев»), редактирование и выпуск в 1872 г. их сборника «Рассвет». И полицейский запрет на издание журнала писателей-самоучек.

Под первыми публикациями песен поэт подписывался: «Крестьянин И.З. Суриков». Он – певец крестьянской жизни в её драматическом освещении, тяжелого труда, бесприютности, сиротства, и в этом – преемник некрасовской традиции, однако ему чужды аналитический взгляд и «гнев» музы Некрасова. Деревня для автора «Рябины» – это и прибежище измученной души поэта, она предмет любования, даже идеализации. Во многих стихотворениях господствует повествовательное начало: пейзажные зарисовки, а также житейские истории из жизни швеек, сапожников, бродяг, близкие форме городского романса. Тема смерти устойчива в лирике Сурикова, но она лишена безысходности. Автор по-христиански подчеркивает аскетическую суть человеческой жизни, поэтизирует силу духа, достойно принимающего страдания и неотвратимый уход.

Фольклоризм И. Сурикова питают в большей мере не книжные источники, а впечатления жизни. Фольклорная и литературная стихии образуют органическое единство в его песнях. Характерны укрупненность, обобщение; часты природные образы-символы, олицетворения отвлеченных понятий «горя», «доли». Используются параллелизм, постоянные эпитеты, уменьшительно-ласкательные суффиксы, дактилические окончания. Особый раздел творчества поэта – исторический эпос (былины, поэмы, баллады).

На тексты И. Сурикова писали музыку А. Гречанинов, А. Даргомыжский, П. Чайковский, Ц. Кюи и др. В песенники и устный репертуар вошли песни неизвестных композиторов на слова Сурикова, а некоторые произведения, варьируясь, стали подлинно народными.

РЯБИНА

«Что шумишь, качаясь, Тонкая рябина, Низко наклоняясь Головою к тыну?» – «С ветром речь веду я О своей невзгоде, Что одна расту я В этом огороде. Грустно, сиротинка, Я стою, качаюсь, Что к земле былинка, К тыну нагибаюсь. Там, за тыном, в поле, Над рекой глубокой, На просторе, в воле, Дуб растет высокой. Как бы я желала К дубу перебраться; Я б тогда не стала Гнуться да качаться. Близко бы ветвями Я к нему прижалась И с его листами День и ночь шепталась. Нет, нельзя рябинке К дубу перебраться! Знать мне, сиротинке, Век одной качаться».

1864

В СТЕПИ

Кони мчат-несут, Степь все вдаль бежит; Вьюга снежная На степи гудит. Снег да снег кругом; Сердце грусть берет; Про моздокскую Степь ямщик поет… Как простор степной Широко-велик; Как в степи глухой Умирал ямщик; Как в последний свой Передсмертный час Он товарищу Отдавал приказ: «Вижу, смерть меня Здесь, в степи, сразит, — Не попомни, друг, Злых моих обид. Злых моих обид, Да и глупостей, Неразумных слов, Прежней грубости. Схорони меня Здесь, в степи глухой; Вороных коней Отведи домой. Отведи домой, Сдай их батюшке; Отнеси поклон Старой матушке. Молодой жене Ты скажи, друг мой, Чтоб меня она Не ждала домой… Кстати ей еще Не забудь сказать: Тяжело вдовой Мне ее кидать! Передай словцо Ей прощальное И отдай кольцо Обручальное. Пусть о мне она Не печалится; С тем, кто по сердцу, Обвенчается!» Замолчал ямщик, Слеза катится… А в степи глухой Вьюга плачется. Голосит она, В степи стон стоит, Та же песня в ней Ямщика звучит: Как простор степной Широко-велик; Как в степи глухой Умирал ямщик.

1865

* * *

Ты, как утро весны, Хороша и светла, Как цветок, ты нежна, Как дитя, весела; Но боюся тебя Я, мой друг, полюбить, Чтобы скорби моей Мне к тебе не привить, Чтобы горем моим Мне тебя не убить.

1865 или 1866

КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА

Точно море в час прибоя, Площадь Красная гудит. Что за говор? Что там против Места лобного стоит? Плаха черная далеко От себя бросает тень… Нет ни облачка на небе… Блещут главы… Ясен день. Ярко с неба светит солнце На кремлевские зубцы, И вокруг высокой плахи В два ряда стоят стрельцы. Вот толпа заколыхалась, — Проложил дорогу кнут: Той дороженькой на площадь Стеньку Разина ведут. С головы казацкой сбриты Кудри черные как смоль; Но лица не изменили Казни страх и пытки боль. Так же мрачно и сурово, Как и прежде, смотрит он, — Перед ним былое время Восстает, как яркий сон: Дона тихого приволье, Волги-матушки простор, Где с судов больших и малых Брал он с вольницей побор; Как он с силою казацкой Рыскал вихорем степным И кичливое боярство Трепетало перед ним. Душит злоба удалого, Жгёт огнем и давит грудь, Но тяжелые колодки С ног не в силах он смахнуть. С болью тяжкою оставил В это угро он тюрьму: Жаль не жизни, а свободы, Жалко волюшки ему. Не придется Стеньке кликнуть Клич казацкой голытьбе И призвать её на помощь С Дона тихого к себе. Не удастся с этой силой Силу ратную тряхнуть — Воевод, бояр московских В три погибели согнуть. «Как под городом Симбирском, — Думу думает Степан, — Рать казацкая побита, Не побит лишь атаман. Знать, уж долюшка такая, Что на Дон казак бежал, На родной своей сторонке Во поиманье попал. Не больна мне та обида, Та истома не горька, Что московские бояре Заковали казака, Что на помосте высоком Поплачусь я головой За разгульные потехи С разудалой голытьбой. Нет, мне та больна обида, Мне горька истома та, Что изменою, не правдой Голова моя взята! Вот сейчас на смертной плахе Срубят голову мою, И казацкой алой кровью Черный помост я полью… Ой ты, Дон ли мой родимый! Волга-матушка река! Помяните добрым словом Атамана казака!..» Вот и помост перед Стенькой… Разин бровью не повел. И наверх он по ступеням Бодрой поступью взошел. Поклонился он народу, Помолился на собор… И палач в рубахе красной Высоко взмахнул топор… «Ты прости, народ крещеный! Ты прости-прощай, Москва!..» И скатилась с плеч казацких Удалая голова.

1877

* * *

Не грусти, что листья С дерева валятся, — Будущей весною Вновь они родятся, — А грусти, что силы Молодости тают, Что черствеет сердце, Думы засыпают… Только лишь весною Теплою повеет — Дерево роскошно Вновь зазеленеет… Силы ж молодые Сгибнут – не вернутся; Сердце очерствеет — Думы не проснутся!

1877

С.Д. Дрожжин (1848–1930)

За долгую жизнь Спиридон Дмитриевич Дрожжин, поэт-крестьянин, самоучка, испытал много лишений и нужды. Выходец из беднейшей семьи крепостных крестьян, он рано столкнулся с нищетой и грязью городской петербургской жизни. Служил «мальчиком» в гостинице, половым, лакеем, рассыльным, продавцом, приказчиком. После Петербурга – Ярославль, Ташкент, Киев, Харьков, затем возвращение в деревню и крестьянский труд в родной тверской деревне, семейные неурядицы. И вместе с тем – настойчивое самообразование, посещение Публичной библиотеки, собирание своей, домашней. С 17 лет – литературное творчество и ведение дневника. Заметно влияние поэзии Н. Некрасова, А. Кольцова, И. Никитина. При жизни вышло 32 поэтических сборника, получивших признание со стороны видных литераторов и критиков (В. Короленко, М. Горького, его переводит австрийский поэт Р. Рильке). Дрожжин – член Общества любителей российской словесности, лауреат Пушкинской премии.

Поэт говорит о себе в дневнике: «Я не стихотворец, а песенник». Он сам записывает крестьянские лирические песни. До войны сохранялась и его тетрадь с библиографическими заметками, где были представлены А. Афанасьев, В. Даль, П. Киреевский и др. Есть свидетельства, что свои стихи поэт сначала пел «на голос», а потом записывал. Фольклорное начало в большинстве его песен очень органично (психологический параллелизм, устойчивая символика и т. п.), стилизации отличаются ритмическим богатством, недаром многие вошли в фольклор. Поэт любуется душевной красотой русских крестьян. Лучшие его произведения просты, задушевны, искренни.

В.Г. Короленко писал: «Дрожжин не пылающий маяк, освещающий… большие пространства. Но есть у него временами та скромная, тихая прелесть, которая привлекает сочувствием взгляд к огоньку, мерцающему в темноте из-под нахлобученной снегом деревенской избушки».

ЖНИЦА

Ой ты, поле мое, полюшко, Ты раздолье, поле чистое! По тебе шумит-волнуется, Словно море, рожь зернистая. Скучно девице, нет моченьки Жать серпом колосья зрелые — Закружилася головушка, Разгорелось лицо белое. Поздним вечером красавица С милым другом распрощалася, Он в дороженьку отправился, Сиротой она осталася. Вся до колоса пожатая, Рожь к ногам ее склоняется — А на сердце красной девицы Грусть-тоска не унимается.

1871

СЕЛЬСКАЯ ИДИЛЛИЯ

(Подражание А.В. Кольцову)

Пришла пора весенняя, Цветут цветы душистые, Слетаются-сбираются Все пташки голосистые. Поют в полях, поют в лесах, С куста на куст порхаючи: Заслушалась красавица, Про друга вспоминаючи. Стоит, глядит задумчиво Куда-то в даль незримую И звонким колокольчиком Заводит песнь любимую; Далеко эта песенка В родных полях разносится, Звенит, душой согретая, В другую душу просится. Все в этой песне слышится: Любовь, глубоко скрытая, И счастие далекое, И горе пережитое. Под вечер добрый молодец, Окончив пашню черную, Пустил коня и к девице Пошел дорогой торною. Никто не знал, что сделали С красавицей девицею Певуньи-пташки вольные С весною-чаровницею. А ночка, ночь весенняя Все тайны, что проведала, Хранить и ясну месяцу, И звездам заповедала!

1875

ПЕСНЯ

Красна девица, зазноба ты моя! Зазнобила добра молодца меня. Навела печаль на белое лицо, Истомила сердце влюбчивое.

Без тебя мне нет отрады никакой, Приходи же, это сердце успокой, Разгони печаль, разлапушка моя, Ты улыбкою приветливою!

Приходи, как станет ночка потемней И умолкнет на опушке соловей, Буду ждать тебя в зеленом я саду Под душистою рябинушкою.

1892

В.С. Соловьёв (1853–1900)

К началу 1880-х годов материалистическая философия, которую исповедовали Н.Г. Чернышевский и его соратники, в русском общественном сознании вытесняется философией идеалистической. Крупнейшим её представителем и был Владимир Сергеевич Соловьёв.

Он родился в Москве в семье известного историка Сергея Михайловича Соловьева, где вся жизнь была подчинена научным занятиям. Мать будущего философа и поэта была женщиной набожной, склонной к мистицизму. Окончив гимназию, Соловьев поступает на физико-математический факультет Московского университета, но вскоре переводится на историко-филологический. Защитив магистерскую диссертацию, он становится доцентом кафедры философии университета и читает также лекции в Петербурге. Защитив в начале 80-х годов докторскую диссертацию «Критика отвлеченных начал», Соловьев оставляет педагогическую деятельность и отдаётся литературной работе. Он много путешествует по Европе, посещает Египет, описав свои странствия в поэме «Три свидания».

В основе его доктрины лежала идея «вечной женственности», воплощающая божественное начало, которое противостоит всему безобразному – злу и хаосу. Цель человечества – «устроение царства Божия на земле».

Природа наделила Соловьева незаурядным поэтическим талантом. Он – большой мастер психологической лирики, которая, как и пейзажная, одухотворена мистическими идеями. В его литературном окружении – Фет, Достоевский, Случевский. В известной мере поэзия Соловьёва подготовила почву для символизма. Он оказался ближайшим предшественником Блока («Стихи о прекрасной даме»). Однако первые опыты символистов поэт встретил весьма критически, полностью отрицая их претенциозность, вычурность и бессодержательность. Свое отношение к ним он выразил в многочисленных эпиграммах и пародиях – «На небесах горят паникадила» и др.

В советское время, объявленный сугубым реакционером, Соловьев фактически был удален из истории русской словесности в её школьной и вузовской интерпретации. В результате поэзия конца XIX века много потеряла в своём подлинном звучании.

ОСЕННЕЙ ДОРОГОЙ

Меркнет день. Над усталой, поблекшей землей Неподвижные тучи висят. Под прощальным убором листвы золотой И берёзы, и липы сквозят. Душу обняли нежно-тоскливые сны, Замерла бесконечная даль; И роскошно блестящей и шумной весны Примирённому сердцу не жаль. И как будто земля, отходя на покой, Погрузилась в молитву без слов, И спускается с неба невидимый рой Бледнокрылых, безмолвных духов.

1886

* * *

Милый друг, иль ты не видишь, Что всё видимое нами — Только отблеск, только тени От незримого очами? Милый друг, иль ты не слышишь, Что житейский шум трескучий — Только отклик искажённый Торжествующих созвучий? Милый друг, иль ты не чуешь, Что одно на целом свете — Только то, что сердце к сердцу Говорит в немом привете?

1895

СВЯТАЯ НОЧЬ

Во тьму веков та ночь уж отступила, Когда, устав от злобы и тревог, Земля в объятьях неба опочила И в тишине родился: «С нами Бог!» И многое уж невозможно ныне: Цари на небо больше не глядят, И пастыри не слушают в пустыне, Как ангелы про Бога говорят. Но вечное, что в эту ночь открылось, Несокрушимо временем оно, И Слово вновь в душе твоей родилось, Рождённое над яслями давно. Да! С нами Бог – не там, в шатре лазурном, Не за пределами бесчисленных миров, Не в злом огне и не в дыханье бурном, И не в уснувшей памяти веков. Он здесь теперь – средь суеты случайной, В потоке шумном жизненных тревог. Владеешь ты всерадостною тайной: Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог.

ОТЗЫВ НА «ПЕСНИ ИЗ «УГОЛКА»»

К.К. Случевскому

Дарит меня двойной отрадой Твоих стихов вечерний свет: И мысли ясною прохладой, И тем, чему названья нет. Какая осень! Странно что-то: Хоть без жары и бурных гроз, Твой день от солнцеповорота Не убывал, а только рос. Так пусть он блещет и зимою. Когда ж блистать не станет вмочь, Засветит вещею зарею — Зарей во всю немую ночь.

Январь 1898

* * *

На небесах горят паникадила, А снизу – тьма. Ходила ты к нему иль не ходила? Скажи сама! Но не дразни гиену подозренья, Мышей тоски! Не то смотри, как леопарды мщенья Острят клыки! И не зови сову благоразумья Ты в эту ночь! Ослы терпенья и слоны раздумья Бежали прочь. Своей судьбы родила крокодила Ты здесь сама. Пусть в небесах горят паникадила, В могиле тьма.

1895

К.Р. (1858–1915)

К.Р. – литературный псевдоним Великого князя Константина Константиновича из династии Романовых. Будучи внуком Николая I, двоюродным дядей Николая II, он по рождению своему был призван занимать особое положение в иерархии высших чинов России. Высокий титул обязывал служить на государственном поприще. Однако самым дорогим из даров, которыми его щедро наделила судьба («богатство, почести, высокий сан», как скажет он потом в стихотворении «Я баловень судьбы»), К.Р. считает дар песен, творческое вдохновение, «священный подвиг… во славу матушки России».

Может быть, именно это ощущение постоянной художественной несвободы (стоит почитать его дневники, чтобы убедиться в этом) продиктовало ему такие строки:

Когда креста нести нет мочи, Когда тоски не побороть, Мы к небесам возводим очи, Творя молитву дни и ночи, Чтобы помиловал Господь.

Православное воспитание и широкое образование, с детства усвоенное высокое представление о долге, чести, достоинстве, служении Отечеству, семейные традиции определили его будущие интересы. Сначала служба во флоте, затем в армии (с 1882 г.), где он дослужился до высоких генеральских чинов. Его любили солдаты и курсанты, тепло и радушно отзывались о нём офицеры, отмечая его необычайную популярность у воспитанников: кадетов, юнкеров, пажей и т. д.

Точкой отсчёта поэтической биографии К.Р. можно назвать стихотворение «Задремали волны» (1877). Впоследствии оно было положено на музыку П.И. Чайковским в числе других его произведений: «Я вам не нравлюсь», «Растворил я окно», «Первое свидание» и т. п. По сей день они входят в активный музыкальный фонд России.

В печати стихи, подписанные криптонимом К.Р., начали появляться с 1882 г. Его первой публикацией традиционно считалась одна из «Библейских песен» – «Псалмопевец Давид». Первая книга «Стихотворения К.Р.» была издана в 1886 г., и вся тысяча экземпляров разослана в подарок родственникам, друзьям, тем, кого поэт считал своими учителями. Книгу получили А.А. Фет, чьи стихи неизменно приводили К.Р. в благоговейный трепет, А.Н. Майков, Я.П. Полонский, П.И. Чайковский и др.

Вслед за этим сборником вышли ещё три: «Новые стихотворения К.Р. (1886–1889)», 1889; «Третий сборник стихотворений К.Р. (1889–1899)», 1900; «Стихотворения 1900–1910», 1911.

В поэтическом наследии К.Р. основное место занимают любовная и пейзажная лирика, стихотворения на религиозную тему. Среди лирических жанров – элегии, сонеты, послания, серенады, баркаролы, миниатюры, посвящения друзьям. К.Р. был восторженным ценителем природы, горячо любящим свою родину и неизменно тоскующим по ней во время своих поездок за границу:

Несётся благовест… Как грустно и уныло На стороне чужой звучат колокола…

Не прошёл Великий князь и мимо тягот нелёгкой солдатской жизни. Долгие годы он был командиром роты в Измайловском и Преображенском полках и хорошо знал жизнь своих подчинённых. Его стихотворения о солдатской жизни составили циклы «Из полковой жизни» и «Солдатские сонеты». Одно из них – «Умер бедняга в больнице военной» – стало воистину народной песней. Её пели ещё и после второй мировой войны. Здесь видны демократические традиции, идущие от Н.А. Некрасова, хотя главным образцом для поэта была гармоническая ясность пушкинской поэзии. Из современников он отдавал предпочтение лире А. Фета, А. Майкова, Я. Полонского.

О чём бы ни писал К.Р., его менее всего интересовали соблазны суетного света. В его стихах всегда прячется тайная грусть «о стране обетованной, где ни забот, ни слёз, ни горя нет». Его волнует внутренняя жизнь души в минуты глубокого к себе внимания и самоиспытания, восхищает красота в окружающем мире, любовь к Творцу. Бог у него всегда рядом – в помыслах, в сердце. И не только в поэзии. К.Р. был глубоко верующим человеком. Он признаётся, что вера помогает ему жить, и делится своими чувствами с близкими людьми: «Веруй, что всегда Христос с тобою» («Когда провидя близкую разлуку», 1886). В оценке жизненных перипетий поэт постоянно сохраняет христианский подход: человек бессмертен, жизнь духа бесконечна, всё согрето любовью Бога:

Для верующих есть одно переселенье Из мира тления в нетленье бытия. («Смерть»)

Постоянный молитвенный настрой, и не только в цикле «Библейские песни», питает музу поэта. В его стихах – сердечное проникновение в догматы православия, в его этические нормы – заповеди. Отсюда евангельские, богослужебные реминисценции, отсылки к тропарям, молитвам, притчам. «Священное Писание» для К.Р. – «Книга спасения», она присутствует в лирике и явно («Надпись на Евангелии», 1888), и скрытно. Искренность – доминирующее качество его поэзии.

Простота и мелодичность стихотворений К.Р., «целомудренность пера» (А.Ф. Кони) привлекали композиторов. Среди них уже упоминавшийся П.И. Чайковский, а также Ц.А. Кюи, СВ. Рахманинов, А.К. Глазунов, P.M. Глиэр и др. Почти 70 стихотворений Константина Константиновича были положены на музыку. Да и сам он был способным композитором и сочинял романсы на слова А.Н. Майкова, А.К. Толстого и др.

Важная страница биографии К.Р. связана с его назначением на пост президента Императорской Академии в 1889 г.

С конца 90-х и начала 900-х годов в творчестве К.Р. намечаются изменения. Все чаще он обращается к переводам – «Мессинская невеста» Ф. Шиллера, «Гамлет» В. Шекспира, «Ифигения в Тавриде» И. – В. Гёте, пробует свои силы в драматургии. Лучшим его произведением в этом жанре, по мнению критики, стала пьеса «Царь Иудейский», рассказывавшая о земной жизни Иисуса Христа. Но Синод запретил её постановку на сцене. Однако напечатанная, она разошлась почти мгновенно.

Тщательная скрупулёзная работа над текстами переводов и драмы, глубокое изучение источников, документов, множественные комментарии, к которым К.Р. привлекал видных учёных и литераторов, характерны для его отношения к литературным произведениям.

В 1915 г. на германском фронте погиб его любимый двадцатитрехлетний сын Олег. В том же году в возрасте 57 лет Константин Константинович скончался от болезни сердца. Бог был милостив к нему, не дав узнать о трагических испытаниях, выпавших на долю дома Романовых, о том, что трое его сыновей вместе с Великой княгиней Елизаветой Фёдоровной были заживо брошены в шахту и уничтожены.

ПСАЛМОПЕВЕЦ ДАВИД

О, царь, скорбит душа твоя, Томится и тоскует! Я буду петь: пусть песнь моя Твою печаль врачует. Пусть звуков арфы золотой Святое песнопенье Утешит дух унылый твой И облегчит мученье. Их человек создать не мог, Не от себя пою я: Те песни мне внушает Бог, Не петь их не могу я! О, царь, ни звучный лязг мечей, Ни юных дев лобзанья, Не заглушат тоски твоей И жгучего страданья! Но лишь души твоей больной Святая песнь коснется, — Мгновенно скорбь от песни той Слезами изольется. И вспрянет дух унылый твой, О, царь, и торжествуя, У ног твоих, властитель мой, Пусть за тебя умру я!

Сентябрь 1881

СЕРЕНАДА

О, дитя, под окошком твоим Я тебе пропою серенаду… Убаюкана пеньем моим, Ты найдёшь в сновиденьях отраду; Пусть твой сон и покой В час безмолвный ночной Нежных звуков лелеют лобзанья! Много горестей, много невзгод В дольнем мире тебя ожидает; Спи же сладко, пока нет забот И душа огорчений не знает; Спи во мраке ночном Безмятежным ты сном, Спи, не зная земного страданья! Пусть твой ангел-хранитель святой, Милый друг над тобою летает И, лелея сон девственный твой, Песню рая тебе напевает; Этой песни святой Отголосок живой Да дарует тебе упованье! Спи же, милая, спи, почивай Под аккорды моей серенады! Пусть приснится тебе светлый рай, Преисполненный вечной отрады! Пусть твой сон и покой В час безмолвный ночной Нежных звуков лелеют лобзанья!

1882

* * *

Умолкли рыдания бури кипучей, Клокочущей бездны волна улеглась; Опять выплывает луна из-за тучи, Над гладью морской тишина разлилась. В борьбе непрестанной с мятежною страстью Опять побеждён ненасытный недуг, И с новою силою, и с новою властью Воспрянет опять торжествующий дух!

1883

* * *

Великой княгине Елизавете Фёдоровне

Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно: Ты так невыразимо хороша! О, верно под такой наружностью прекрасной Такая же прекрасная душа! Какой-то кротости и грусти сокровенной В твоих очах таится глубина; Как ангел, ты тиха, чиста и совершенна; Как женщина, стыдлива и нежна. Пусть на земле ничто средь зол и скорби многой Твою не запятнает чистоту, И всякий, увидав тебя, прославит Бога, Создавшего такую красоту!

1884

* * *

Хвалите Господа с небес И пойте непрестанно: Исполнен мир Его чудес И славой несказанной. Хвалите сонм бесплотных сил И ангельские лики: Из мрака скорбного могил Свет воссиял великий. Хвалите Господа с небес, Холмы, утёсы, горы! Осанна! Смерти страх исчез, Светлеют наши взоры. Хвалите Бога, моря даль И океан безбрежный! Да смолкнут всякая печаль И ропот безнадежный! Хвалите Господа с небес И славьте, человеки! Воскрес Христос! Христос воскрес! И смерть попрал навеки!

* * *

Растворил я окно – стало грустно невмочь Опустился пред ним на колени, И в лицо мне пахнула весенняя ночь Благовонным дыханьем сирени. А вдали где-то чудно так пел соловей; Я внимал ему с грустью глубокой И с тоскою о родине вспомнил своей, Об отчизне я вспомнил далёкой, Где родной соловей песнь родную поёт И, не зная земных огорчений, Заливается целую ночь напролёт Над душистою веткой сирени.

13 мая 1885

* * *

Когда провидя близкую разлуку, Душа болит уныньем и тоской, Я говорю, тебе сжимая руку: Христос с тобой! Когда в избытке счастья неземного Забьётся сердце радостью порой, Тогда тебе я повторяю снова: Христос с тобой! А если грусть, печаль и огорченье Твоей владеют робкою душой, Тогда тебе твержу я в утешенье: Христос с тобой! Любя, надеясь, кротко и смиренно Свершай, о друг, ты этот путь земной И веруй, что всегда и неизменно Христос с тобой!

7 января 1886

МОЛИТВА

Научи меня, Боже, любить Всем умом Тебя, всем помышленьем, Чтоб и душу Тебе посвятить, И всю жизнь с каждым сердца биеньем. Научи Ты меня соблюдать Лишь Твою милосердную волю, Научи никогда не роптать На свою многотрудную долю. Всех, которых пришёл искупить Ты Своею Пречистою Кровью, — Бескорыстной, глубокой любовью Научи меня, Боже, любить!

1886

* * *

Князю Иоанну Константиновичу

Спи в колыбели нарядной, Весь в кружевах и шелку, Спи, мой сынок ненаглядный, В тёплом своём уголку. В тихом безмолвии ночи С образа, в грусти святой, Божией Матери очи Кротко следят за тобой. – Сколько участья во взоре Этих печальных очей! Словно им ведомо горе Будущей жизни твоей. Быстро крылатое время, Час неизбежный пробьёт; Примешь ты тяжкое бремя Горя, труда и забот. Будь же ты верен преданьям Доброй, простой старины; Будь же всегда упованьем Нашей родной стороны! С верою твёрдой, слепою Честно живи ты свой век! Сердцем, умом и душою Русский ты будь человек! Пусть тебе в годы сомненья, В пору тревог и невзгод, Служит примером терпенья Наш православный народ. Спи же! Ещё не настали Годы смятений и бурь! Спи же, не зная печали, Глазки, малютка, зажмурь!.. Тускло мерцает лампадка Перед иконой святой… Спи же беспечно и сладко, Спи, мой сынок дорогой!

4 марта 1887

НА СТРАСТНОЙ НЕДЕЛЕ

Жених в полуночи грядёт! Но где же раб Его блаженный, Кого он бдящего найдёт, И кто с лампадою возженной На брачный пир войдёт за Ним? В ком света тьма не поглотила? О, да исправится, как дым Благоуханного кадила, Моя молитва пред Тобой! Я с безутешною тоской В слезах взираю издалёка И своего не смею ока Возвесть к чертогу Твоему. Где одеяние возьму? О, Боже, просвети одежду Души истерзанной моей, Дай на спасенье мне надежду Во дни святых Твоих страстей! Услышь, Господь, мои моленья И тайной вечери Твоей, И всечестного омовенья Прими причастника меня! Врагам не выдам тайны я, Воспомянуть не дам Иуду Тебе в лобзании моём, Но за разбойником я буду Перед Святым Твоим крестом Взывать коленопреклоненный: О, помяни, Творец вселенной, Меня во царствии Твоем!

Страстная среда 1887

* * *

Озеро светлое, озеро чистое, Гладь, тишина и покой! Солнце горячее, солнце лучистое Над голубою волной! О, если б сердце тревожное, бурное Так же могло быть светло, Как это озеро в утро лазурное, Только что солнце взошло!

1887

НАДПИСЬ НА ЕВАНГЕЛИИ

Пусть эта Книга священная Спутница вам неизменная Будет везде и всегда. Пусть эта Книга спасения Вам подаёт утешение В годы борьбы и труда. Эти глаголы чудесные, Как отголоски небесные В грустной юдоли земной, Пусть в ваше сердце вливаются, — И небеса сочетаются С чистою вашей душой.

1888

ПОЭТУ

Служа поэзии святой, Благоговейно чти искусство; Ему отдайся всей душой, Дари ему и ум, и чувство. Будь верен долгу своему И, гордый званием поэта, Преследуй песнью ложь и тьму Во имя истины и света. На лад возвышенный настрой Свою божественную лиру, О небесах немолчно пой Их забывающему миру. Во зле лежит он искони, Но люди жаждут обновленья — К добру и правде их мани Могучей силой песнопенья. Пой о любви толпе людской, Пой величаво, вдохновенно, Священнодействуя смиренно Перед поэзией святой.

12 января 1904

ЗИМОЙ

О, тишина Глуши безмолвной, безмятежной О, белизна Лугов под пеленою снежной! О, чистота Прозрачных струй обледенелых! О, красота Рощ и лесов заиндевелых! Как хороша Зимы чарующая грёза! Усни, душа, Как спят сугробы, пруд, берёза… Сумей понять Природы строгое бесстрастье: В нём – благодать, Земное истинное счастье. Светлей снегов Твои да будут сновиденья И чище льдов Порывы сердца и стремленья. У ней учись, У зимней скудости прелестной И облекись Красою духа бестелесной.

18 марта 1906

С.Я. Надсон (1862–1887)

Семен Яковлевич Надсон родился в Петербурге в семье чиновника. Учился он в военных учебных заведениях. Тяжёлая болезнь прервала его военную карьеру и помешала осуществлению творческих планов.

В 80-е годы поэзия Надсона была очень популярна. Мотивы гражданской скорби, уныния, «боль за идеал и слёзы о свободе» находили тогда широкий отклик в сердцах читателей. Разочарование, сомнение, сознание бессилия – таковы настроения, выраженные в целом ряде стихотворений поэта. Рядом с ними произведения, проникнутые сочувствием к угнетённым, восхищением натурами активными, борющимися.

Особый пласт в наследии Надсона составляет любовная и пейзажная лирика. Предшественниками поэта угадываются Лермонтов, Некрасов и Плещеев. Стихам Надсона присуща особенная искренность и напевность. Многие из них положены на музыку. Ранняя смерть прервала песню этого оригинального таланта в самом начале.

* * *

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат, Кто б ты ни был, не падай душой: Пусть неправда и зло полновластно царят Над омытой слезами землёй, Пусть разбит и поруган святой идеал И струится невинная кровь: — Верь, настанет пора – и погибнет Ваал, И вернётся на землю любовь! Не в терновом венке, не под гнётом цепей, Не с крестом на согбенных плечах, — В мир придёт она в силе и славе своей, С ярким светочем счастья в руках. И не будет на свете ни слёз, ни вражды, Ни бескрестных могил, ни рабов, Ни нужды, беспросветной, мертвящей нужды, Ни меча, ни позорных столбов. О, мой друг! Не мечта этот светлый приход, Не пустая надежда одна: Оглянись – зло вокруг чересчур уж гнетёт, Ночь вокруг чересчур уж темна! Мир устанет от мук, захлебнётся в крови, Утомится безумной борьбой, — И поднимет к любви, к беззаветной любви Очи, полные скорбной мольбой!..

1881

* * *

Милый друг, я знаю, я глубоко знаю, Что бессилен стих мой, бледный и больной; От его бессилья часто я страдаю, Часто тайно плачу в тишине ночной… Нет на свете мук сильнее муки слова: Тщетно с уст порой безумный рвётся крик, Тщетно душу сжечь любовь порой готова: Холоден и жалок нищий наш язык!.. Радуга цветов, разлитая в природе, Звуки стройной песни, стихшей на струнах, Боль за идеал и слёзы о свободе, — Как их передать в обыденных словах? Как безбрежный мир, раскинутый пред нами, И душевный мир, исполненный тревог, Жизненно набросить робкими штрихами И вместить в размеры тесных этих строк?.. Но молчать, когда вокруг звучат рыданья И когда так жадно рвёшься их унять, Пред грозой борьбы и пред лицом страданья… Брат, я не хочу, я не могу молчать!.. Пусть я, как боец, цепей не разбиваю, Как пророк – во мглу не проливаю свет: Я ушёл в толпу и вместе с ней страдаю И даю, что в силах – отклик и привет!..

1882

* * *

Не говорите мне: «он умер». Он живёт! Пусть жертвенник разбит, – огонь ещё пылает, Пусть роза сорвана, – она ещё цветёт, Пусть арфа сломана, – аккорд ещё рыдает!..

1886

* * *

Верь в великую силу Любви!.. Свято верь в её крест побеждающий, В её свет лучезарно спасающий Мир, погрязший в грязи и крови… Верь в великую силу Любви!..

1886

* * *

Я не Тому молюсь, Кого едва дерзает Назвать душа моя, смущаясь и дивясь, И перед Кем мой ум бессильно замолкает, В безумной гордости постичь Его стремясь; Я не Тому молюсь, пред Чьими алтарями Народ, простёртый ниц, в смирении лежит, И льётся фимиам душистыми волнами, И зыблются огни, и пение звучит; Я не Тому молюсь, кто окружён толпами Священным трепетом исполненных духов И Чей незримый трон за яркими звездами Царит над безднами разбросанных миров, — Нет, перед Ним я нем!.. Глубокое сознанье Моей ничтожности смыкает мне уста, — Меня влечёт к себе иное обаянье — Не власти царственной, но пытки и креста. Мой Бог – Бог страждущих, Бог – обагрённый кровью Бог – человек и брат с небесною душой. И пред страданием и чистою любовью Склоняюсь я с моей горячею мольбой.

К.М. Фофанов (1862–1911)

Дед Фофанова был крестьянином Олонецкой губернии, отец торговал дровами и записался в купеческое сословие. Семья переехала в Петербург, где и родился будущий поэт. Торговля отца шла плохо, и ребёнок рос в нужде и небрежении. Ему пришлось сменить несколько учебных заведений, но фактически образования он так и не получил, что отчасти восполнялось страстью к чтению и ранним интересом к стихосложению.

Впервые стихи Константина Михайловича Фофанова появились в печати в 1881 г. Печатался он много и в разных изданиях, в 1887 г. сумел опубликовать первый сборник стихотворений, который привлёк сочувственное внимание Чехова, Майкова, Брюсова, Репина, Надсона. Ободрённый дружеским участием Фофанов выпускает один сборник за другим, среди которых лучшим следует признать «Тени и тайна» (1892).

Лирика Фофанова романтична. Поэт тяготеет к музыкальному строю стихотворной речи. Ему хорошо удавались любовные и пейзажные стихи. Не чуждался он и социальных проблем, хотя у него они носили абстрактный характер. С лучшими реалистическими традициями русской поэзии (кумиром Фофанова был Пушкин), с глубиной раскрытия внутреннего мира личности, с лирическими картинами природы у него переплетаются пессимизм, пассивность, бегство «в волшебный мир неуловимых сил».

Исходная эстетическая позиция Фофанова отразилась в стихотворении, которым открывался первый поэтический сборник – «Звёзды ясные, звёзды прекрасные».

* * *

Звёзды ясные, звёзды прекрасные  Нашептали цветам сказки чудные; Лепестки улыбнулись атласные, Задрожали листы изумрудные, И цветы, опьянённые росами, Рассказали ветрам сказки нежные — И распели их ветры мятежные Над землей, над волной, над утёсами. И земля, под весенними ласками Наряжался тканью зеленою, Переполнила звёздными сказками Мою душу безумно влюблённую, И теперь, в эти дни многотрудные, В эти тёмные ночи ненастные, Отдаю я вам, звёзды прекрасные, Ваши сказки задумчиво-чудные!

1880–1887

* * *

Мы при свечах болтали долго О том, что мир порабощен Кошмаром мелочного торга, Что чудных снов не видит он; О том, что тернием повита Святая правда наших дней, О том, что светлое разбито Напором бешеных страстей. Но на прощанье мы сказали Друг другу: «Будет время – свет Блеснёт, пройдут года печали, Борцов исполнится завет!» И, весь растроганный мечтами, Я тихо вышел на крыльцо; Пахнул холодными волнами Осенний ветер мне в лицо. Дремала улица безгласно, На небе не было огней; Но было мне тепло и ясно: Я солнце нёс в душе своей!

1880–1887

* * *

Заря вечерняя, заря прощальная На небе ласковом тепло румянится… Дорога длинная, дорога дальняя, Как лента синяя, пестрея, тянется. Мечтаю сумрачно, гляжу рассеянно. Душа отзывчивей, сны – суевернее… И, как печаль моя, как дым, развеяна Заря прощальная, заря вечерняя.

17 мая 1888 года

* * *

Как стучит уныло маятник, Как темно горит свеча; Как рука твоя дрожащая Беспокойно горяча! Очи ясные потуплены Грустно никнет голова, И в устах твоих прощальные Не домолвлены слова. Под окном шумят и мечутся Ветки клёнов и берёз… Без улыбок мы встречалися И расстанемся без слёз. Только что-то недосказано В наших думах роковых, Только сердцу несогретому Жаль до боли дней былых. Ум ли ищет оправдания, Сердце ль памятью живёт И за смутное грядущее Прошлых мук не отдаёт? Или две души страдающих, Озарив любовью даль, Лучезарным упованием Могут сделать и печаль?

1893

СТАНСЫ

Мой друг, у нашего порога Стучится бледная нужда; Но ты не бойся, ради Бога, Её, сподвижницы труда. При ней звучнее песнь поэта, И лампа поздняя моя Горит до белого рассвета, Как луч иного бытия. И мир иной перед очами — То мир восторгов и чудес, Где плачут чистыми слезами Во имя правды и небес. То мир, ниспосланный от Бога Для утешенья… И тогда Стучится слава у порога, И плачет бледная нужда!

1896–1898

Д.С. Мережковский (1865–1941)

Один из основоположников и теоретиков русского символизма Дмитрий Сергеевич Мережковский родился в Петербурге, получил классическое образование: сначала окончил гимназию, затем – историко-филологический факультет Петербургского университета. По его собственному признанию, стихи начал писать с 13 лет, и, конечно, особенно памятным для юного поэта стало знакомство с Ф.М. Достоевским в 1880 г., хотя отзыв последнего был весьма суров: «Слабо, плохо, никуда не годится. Чтобы хорошо писать, страдать надо, страдать!».

Другой судьбоносной для Мережковского встречей было знакомство в 1888 г. с 18-летней З.Н. Гиппиус, которая вскоре становится его женой и верной спутницей до последнего дня жизни. В том же 1888 г. в Петербурге выходит первая книга стихов Мережковского «Стихотворения (1883–1887)», а 1892 г. вторая – «Символы: Песни и поэмы». Мережковский позже вспоминал: «Кажется, я раньше всех в русской литературе употребил это слово. «Какие символы? Что значит: символы?» – спрашивали меня с недоумением». Безусловно, этапной для русского модернизма стала вышедшая в свет в 1893 г. работа «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», где впервые были обозначены три основных для русского символизма положения: мистическое содержание, символизация и «расширение художественной впечатлительности в духе изощренного импрессионизма».

В истории русской литературы Мережковский, конечно, остался, прежде всего, как автор многочисленных исторических романов, среди которых трилогия «Христос и Антихрист», романы «Александр I», «14 декабря» и многие другие. Мережковского как поэта часто упрекали в излишней рассудочности, чеканности формулировок, холодности, однако его поэтический голос вполне самобытен. Конечно, в его ранних стихотворениях звучат общие для всех символистов мотивы одиночества, разочарования и мучительного осознания пошлости земного бытия, устремленности в запредельное, неземное, непостижимое. Но можно услышать в них и искреннюю боль страдающей души, которая, как это всегда было свойственно Мережковскому, ищет отдохновения в сфере высокой культуры, в диалоге с «вечными спутниками» человечества и в неисчерпаемой красоте природного мира.

* * *

И хочу, но не в силах любить я людей: Я чужой среди них; сердцу ближе друзей — Звезды, небо, холодная синяя даль И лесов, и пустыни немая печаль… Не наскучит мне шуму деревьев внимать, В сумрак ночи могу я смотреть до утра И о чем-то так сладко, безумно рыдать, Словно ветер мне брат, и волна мне сестра, И сырая земля мне родимая мать… А меж тем не с волной и не с ветром мне жить. И мне страшно всю жизнь не любить никого, Неужели навек моё сердце мертво?.. Дай мне силы, Господь, моих братьев любить!

1887

ПОЭТ

Сладок мне венец забвенья темный, Посреди ликующих глупцов, Я иду отверженный, бездомный, И бедней последних бедняков. Но душа не хочет примиренья, И не знает, что такое страх; К людям в ней – великое презренье, И любовь, любовь в моих очах: Я люблю безумную свободу! Выше храмов, тюрем и дворцов Мчится дух мой к дальнему восходу, В царство ветра, солнца и орлов! А внизу, меж тем, как призрак тёмный, Посреди ликующих глупцов, Я иду отверженный, бездомный, И бедней последних бедняков.

1894

ТЕМНЫЙ АНГЕЛ

О, темный ангел одиночества, Ты веешь вновь, И шепчешь вновь свои пророчества: «Не верь в любовь. Узнал ли голос мой таинственный? О, милый мой, Я – ангел детства, друг единственный, Всегда с тобой. Мой взор глубок, хотя не радостен, Но не горюй: Он будет холоден и сладостен, Мой поцелуй. Он веет вечною разлукою, — И в тишине Тебя, как мать, я убаюкаю. Ко мне, ко мне!» И совершаются пророчества, Темно вокруг. О, страшный ангел одиночества, Последний друг, Полны могильной безмятежностью Твои шаги. Кого люблю с бессмертной нежностью, И те – враги!

1895

НЕ НАДО ЗВУКОВ

Дух Божий веет над землею. Недвижен пруд, безмолвен лес; Учись великому покою У вечереющих небес. Не надо звуков: тише, тише. У молчаливых облаков Учись тому теперь, что выше Земных желаний, дел и слов.

1895

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

О Винчи, ты во всем – единый: Ты победил старинный плен. Какою мудростью змеиной Твой страшный лик запечатлен! Уже, как мы, разнообразный, Сомненьем дерзким ты велик, Ты в глубочайшие соблазны Всего, что двойственно, проник. И у тебя во мгле иконы С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль Полуязыческие жены, — И не безгрешна их печаль. Пророк, иль демон, иль кудесник, Загадку вечную храня, О, Леонардо, ты – предвестник Еще неведомого дня. Смотрите вы, больные дети, Больных и сумрачных веков: Во мраке будущих столетий Он не понятен и суров, — Ко всем земным страстям бесстрастный. Таким останется навек — Богов презревший, самовластный, Богоподобный человек.

1895

* * *

И вновь, как в первый день созданья, Лазурь небесная тиха, Как будто в мире нет страданья, Как будто в сердце нет греха. Не надо мне любви и славы. В молчанье утренних полей Дышу, как дышат эти травы. Ни прошлых, ни грядущих дней. Я не хочу пытать и числить: Я только чувствую опять, Какое счастие – не мыслить, Какая нега – не желать.

1896

К.Д. Бальмонт (1867–1942)

«Я – изысканность русской медлительной речи», – напишет о себе Константин Дмитриевич Бальмонт в период расцвета своего дарования. Это поэтическое определение абсолютно справедливо. Субъективный мир автора, его «Я» есть главный предмет художественного исследования в бальмонтовской лирике. «Изысканность» звуковой инструментовки стиха, импрессионистичность образов, поэзия «мимолетностей», ритмическое разнообразие, воскрешение «медленных», трехсложных стихотворных размеров – основополагающие черты его поэтической системы.

К.Д. Бальмонт родился в помещичьей семье в д. Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии. «Моими лучшими учителями в поэзии были – усадьба, сад, ручьи, болотные озерки, шелест листвы, бабочки, птицы, зори», – напишет поэт уже на закате жизни. Действительно, таинственные и манящие голоса природы, чутко откликающейся на состояние души лирического героя, наполняют раннюю поэзию Бальмонта.

Первый стихотворный сборник молодого автора был издан в 1890 г. в Ярославле, однако успеха не имел, и, по свидетельству Бальмонта, он сам уничтожил весь тираж книги. Пережив творческую и личную драму, попытку самоубийства, он начинает интенсивную переводческую деятельность и постепенно возрождается или, по его мнению, рождается заново как оригинальный, самобытный поэт, один из ярчайших представителей старшего поколения русских символистов.

В 1890-е годы выходят три стихотворных сборника Бальмонта – «Под северным небом: Элегии, стансы, сонеты» (1894), «В безбрежности» (1895), «Тишина» (1898). Впереди его ждали слава, необыкновенная популярность его книг начала нового века – «Горящие здания» (1900) и «Будем как Солнце» (1903), затем новые взлеты и падения, труднейшие эмигрантские годы, тяжелый душевный недуг. Но всегда и везде – прежде всего стихи, стихи, стихи. Бальмонт всегда писал много, ибо только поэзия была истинной сутью и един ственным призванием всей его жизни.

ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ

Князю А.И. Урусову

Вечер. Взморье. Вздохи ветра. Величавый возглас волн. Близко буря. В берег бьется Чуждый чарам черный чёлн. Чуждый чистым чарам счастья, Чёлн томленья, чёлн тревог, Бросил берег, бьется с бурей, Ищет светлых снов чертог. Мчится взморьем, мчится морем, Отдаваясь воле волн. Месяц матовый взирает, Месяц горькой грусти полн. Умер вечер. Ночь чернеет. Ропщет море. Мрак растет. Чёлн томленья тьмой охвачен. Буря воет в бездне вод.

1894

* * *

Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасавшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вдали раздавались, Вкруг меня раздавались от Небес до Земли. Чем я выше всходил, тем сильнее сверкали, Тем светлее сверкали выси дремлющих гор, И сияньем прощальным как будто ласкали, Словно нежно ласкали отуманенный взор. И внизу подо мною уж ночь наступила, Уже ночь наступила для уснувшей Земли, Для меня же блистало дневное светило, Огневое светило догорало вдали. Я узнал, как ловить уходящие тени, Уходящие тени потускневшего дня, И все выше я шел, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня.

1895

КАМЫШИ

Полночной порою в болотной глуши Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши. О чем они шепчут? О чем говорят? Зачем огоньки между ними горят? Мелькают, мигают – и снова их нет. И снова забрезжил блуждающий свет. Полночной порой камыши шелестят. В них жабы гнездятся, в них змеи свистят. В болоте дрожит умирающий лик. То месяц багровый печально поник. И тиной запахло. И сырость ползет. Трясина заманит, сожмет, засосет. «Кого? Для чего? – камыши говорят, — Зачем огоньки между нами горят?» Но месяц печальный безмолвно поник. Не знает. Склоняет все ниже свой лик. И, вздох повторяя погибшей души, Тоскливо, бесшумно шуршат камыши.

1895

ЛЕБЕДЬ

Заводь спит. Молчит вода зеркальная. Только там, где дремлют камыши, Чья-то песня слышится, печальная, Как последний вздох души. Это плачет лебедь умирающий, Он с своим прошедшим говорит, А на небе вечер догорающий И горит и не горит. Отчего так грустны эти жалобы? Отчего так бьется эта грудь? В этот миг душа его желала бы Невозвратное вернуть. Все, – чем жил с тревогой, с наслаждением, Все, на что надеялась любовь, Проскользнуло быстрым сновидением, Никогда не вспыхнет вновь. Все, на чем печать непоправимого, Белый лебедь в этой песне слил, Точно он у озера родимого О прощении молил. И когда блеснули звезды дальние, И когда туман вставал в глуши, Лебедь пел все тише, все печальнее, И шептались камыши. Не живой он пел, а умирающий, Оттого он пел в предсмертный час, Что пред смертью, вечной, примиряющей, Видел правду в первый раз.

1895

* * *

Я вольный ветер, я вечно вею, Волную волны, ласкаю ивы, В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею, Лелею травы, лелею нивы. Весною светлой, как вестник мая, Целую ландыш, в мечту влюблённый, И внемлет ветру лазурь немая, — Я вею, млею, воздушный, сонный. В любви неверный, расту циклоном, Взметаю тучи, взрываю море, Промчусь в равнинах печальным стоном — И гром проснется в немом просторе. Но, снова легкий, всегда счастливый, Нежней, чем фея ласкает фею, Я льну к деревьям, дышу над нивой И, вечно вольный, забвеньем вею.

1897

И.А. Бунин (1870–1953)

«Так знать и любить природу, как умеет Бунин, – писал А.А. Блок, – мало кто умеет. Благодаря этой любви поэт смотрит зорко и далеко и красочные и слуховые его впечатления богаты». Русская природа, безусловно, занимает важнейшее место в ранней бунинской лирике. Родившийся и выросший в родовом поместье недалеко от Ельца, Иван Алексеевич Бунин с детских лет отличался особенно острым восприятием красоты природного мира и всегда чувствовал органичную связь между этим миром и личностью человека, плененного единством с природой, но в то же время остро осознающего трагическую краткость своего земного существования в сравнении с вечным небом, звездами, ветром, морем.

Хотя по сей день интерес к Бунину-прозаику гораздо серьезнее и значительнее, чем к Бунину-поэту, его стихотворное наследие ни в чем не уступает прозаическому ни по масштабу, ни по глубине философского осмысления бытия мира и человека.

К раннему периоду бунинского поэтического творчества можно отнести первые сборники – «Стихотворения 1887–1891 гг.» и «Под открытым небом» (1898). Последовательный и убежденный противник модернистских экспериментов, поэт сохраняет верность классическим традициям Ф.И. Тютчева, А.А. Фета, А.Н. Майкова, Я.П. Полонского, А.К. Толстого. Точность и живописность деталей (З.Н. Гиппиус назвала его «королем изобразительности»), тяготение к изображению переходных состояний в жизни природы (сумерки, восходы, закаты, смена времен года), система сквозных образов-лейтмотивов (звезда, дорога, степь, высота небес) и, конечно, непреходящее восхищение красотой и величием Божьего мира – все это и по сей день пленяет читателя в ранней лирике И.А. Бунина.

* * *

Догорел апрельский светлый вечер, По лугам холодный сумрак лег. Спят грачи; далекий шум потока В темноте таинственно заглох. Но свежее пахнет зеленями Молодой озябший чернозем, И струится чище над полями Звездный свет в молчании ночном. По лощинам, звезды отражая, Ямы светят тихою водой, Журавли, друг друга окликая, Осторожной тянутся гурьбой. А Весна в зазеленевшей роще Ждет зари, дыханье затая, — Чутко внемлет шороху деревьев, Зорко смотрит в темные поля.

1892

* * *

Ночь идёт – и темнеет Бледно-синий восток… От одежд её веет По полям ветерок. День был долог и зноен… Ночь идёт и поёт Колыбельную песню И к покою зовёт. Грустен взор её тёмный, Одинок её путь… Спи-усни, моё сердце! Отдохни… Позабудь…

1893

Ночь наступила, день угас, Сон и покой – и всей душою Я покоряюсь в этот час Ночному кроткому покою. Как облегченно дышит грудь! Как нежно сад благоухает! Как мирно светит и сияет В далеком небе Млечный Путь! За всё, что пережито днем, За всё, что с болью я скрываю Глубоко на сердце своем, — Я никого не обвиняю. За счастие минут таких, За светлые воспоминанья Благословляю каждый миг Былого счастья и страданья!

1895

КИПАРИСЫ

Пустынная Яйла дымится облаками, В туманный небосклон ушла морская даль, Шумит внизу прибой, залив кипит волнами, А здесь – глубокий сон и вечная печаль. Пусть в городе живых, у синего залива, Гремит и блещет жизнь… Задумчивой толпой Здесь кипарисы ждут – и строго, молчаливо Восходит Смерть сюда с добычей роковой. Жизнь не смущает их, минутная, дневная… Лишь только колокол вечерний с берегов Перекликается, звеня и завывая, С могильной стражею белеющих крестов.

1896

ПЛЕЯДЫ

Стемнело. Вдоль аллей, над сонными прудами, Бреду я наугад. Осенней свежестью, листвою и плодами Благоухает сад. Давно он поредел, – и звездное сиянье Белеет меж ветвей. Иду я медленно, – и мертвое молчанье Царит во тьме аллей. И звонок каждый шаг среди ночной прохлады. И царственным гербом Горят холодные алмазные Плеяды В безмолвии ночном.

1898

* * *

И вот опять уж по зарям В выси, пустынной и привольной, Станицы птиц летят к морям, Чернея цепью треугольной. Ясна заря, безмолвна степь, Закат алеет, разгораясь… И тихо в небе эта цепь Плывет, размеренно качаясь. Какая даль и вышина! Глядишь – и бездной голубою Небес осенних глубиною. И обнимает эта даль, — Душа отдаться ей готова, И новых, светлых дум печаль Освобождает от земного.

1898

* * *

Таинственно шумит лесная тишина, Незримо по лесам поет и бродит Осень… Темнеет день за днем, – и вот опять слышна Тоскующая песнь под звон угрюмых сосен. «Пусть по ветру летит и кружится листва, Пусть заметет она печальный след былого! Надежда, грусть, любовь – вы, старые слова, Как блеклая листва, не расцветете снова!» Угрюмо бор гудит, несутся листья вдаль… Но в шумном ропоте и песне безнадежной Я слышу жалобу: в ней тихая печаль, Укор былой весне, и ласковый, и нежный. И далеко еще безмолвная зима… Душа готова вновь волненьям предаваться, И сладко ей грустить и грустью упиваться, Не внемля голосу ума.

1898

* * *

И цветы, и шмели, и трава, и колосья, И лазурь, и полуденный зной… Срок настанет – Господь сына блудного спросит: «Был ли счастлив ты в жизни земной?» И забуду я всё – вспомню только вот эти Полевые пути меж колосьев и трав — И от сладостных слёз не успею ответить, К милосердным коленам припав.

Примечания

Часть I

И.П. Пнин

(НА СМЕРТЬ А.Н. РАДИЩЕВА): впервые опубликовано в 1858 г. в сборнике воспоминаний о Радищеве.

ЧЕЛОВЕК: «Какой ум слабый, униженный / Тебе дать имя червя смел?» – имеется в виду ода Г.Р. Державина «Бог».

В.В. Попугаев

ВОЗЗВАНИЕ К ДРУЖБЕ: «Аркадия» – область Древней Греции, в дальнейшем символ мирной и счастливой жизни. «Лавр» – олицетворение воинской славы. «Олива» – символ мира (оливковая ветвь).

И.М. Борн

ОДА К ИСТИНЕ: «Сын отечества славы» – славянин.

А.Х. Востоков

ОДА ДОСТОЙНЫМ: В ночь на 12 марта 1801 г. Павел I был убит заговорщиками, но ода посвящена не им, а «честным гражданам», не приемлющим деспотии.

И.А. Крылов

ОСЕЛ И СОЛОВЕЙ: «Аврора» – богиня утренней зари.

ВОЛК НА ПСАРНЕ: В басне содержится отклик на события 1812 г.: имеется в виду неудачная попытка Наполеона заключить мир после взятия Москвы. По воспоминаниям современников, Кутузов, прочитав басню офицерам, при словах «А я, приятель, сед» – снял фуражку и потряс наклоненной головой.

КОТ И ПОВАР: В басне видели отражение тех событий первого этапа войны 1812 г., когда русское общество выражало недовольство медлительностью главнокомандующего армией Барклая де Толли. «Тризна» – поминки. «Ритор» – многословный оратор.

ДВЕ БОЧКИ: «Кто делов истинно» – кто действительно деловит.

А.Ф. Мерзляков

СРЕДИ ДОЛИНЫ РОВНЫЯ: «Рекрут» – солдат-новобранец.

А.Е. Измайлов

СОНЕТ ОДНОГО ИРОКОЙЦА: Аллегория, оценивающая положение русской литературы и писателей. «Ирокоец» – ирокез, североамериканский индеец. «Бостон» – карточная игра.

ОСЕЛ И КОНЬ: «Чепрак» – подстилка под седло.

И.И. Козлов

ПЛЕННЫЙ ГРЕК В ТЕМНИЦЕ: Стихотворение было посвящено руководителю греческого освободительного движения Александру Ипсиланти.

НА ПОГРЕБЕНИЕ АНГЛИЙСКОГО ГЕНЕРАЛА СЭРА ДЖОНА МУРА: Перевод из ирландского поэта Чарльза Вольфа. Джон Мур командовал английскими восками в Португалии во время войны с Наполеоном. «Перун вестовой» – пушечный выстрел.

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН: Перевод стихотворения Т. Мура, на музыку положено А. Гречаниновым и С. Монюшко.

В.А. Жуковский

ДРУЖБА: «Перуны» – здесь молнии.

ВЕЧЕР: В нашей книге печатается в отрывках; элегия посвящена драматической судьбе друзей протекшей молодости. Три строфы, начиная со стиха «Уж вечер… облаков померкнули края…», стали текстом романса Полины и Лизы из оперы П.И. Чайковского «Пиковая дама». «Цевница» – музыкальный инструмент, многоствольная флейта, свирель.

ПЕВЕЦ ВО СТАНЕ РУССКИХ ВОИНОВ: В нашей книге печатается только несколько строф большого стихотворения, многократно перерабатывавшегося. Работа над ним началась, когда Жуковский служил в Московском ополчении, после сдачи Москвы Наполеону. В стихотворении упомянуты имена князей, царей и полководцев: Святослава, Дмитрия Донского, Петра I, Суворова и других, под руководством которых русские войска одержали в прошлом замечательные военные победы, с целью пробудить патриотические чувства, доблесть защитников Отечества от французского нашествия. «Сармат» – здесь предатель Мазепа. «Галл» – француз. «Супостат» – противник, враг, злодей.

КТО СЛЕЗ НА ХЛЕБ СВОЙ НЕ РОНЯЛ…: «Одр» – постель, ложе. «Мзда» – вознаграждение, воздаяние.

ЛЕСНОЙ ЦАРЬ: Перевод баллады И. – В. Гёте, который, в свою очередь, заимствовал сюжет из народных песен немецкого ученого и поэта И. – Г. Гердера.

НОЧЬ: «Геспер» – вечерняя и утренняя звезда, одно из названий Венеры. «Фиал» – бокал, чаша.

ТЕСНЯТСЯ ВСЕ К ТЕБЕ ВО ХРАМ…: «Фимиам» – благовонное вещество для воскурения, ладан; переносное значение – хвала.

Н.И. Гнедич

ПЕРУАНЕЦ К ИСПАНЦУ: В XVI веке южноамериканское государство Перу было захвачено и разграблено испанскими завоевателями. Аллегорический характер стихотворения очевиден. «Порфира» – мантия, парадная царская одежда ярко-красного цвета.

РЫБАКИ: «Филомела» – соловей; царевна, превращенная в соловья. «Запон» – передник.

ДУМА: «Юдоль» – пустыня; земное бытие с его заботами и печалями.

Д.В. Давыдов

ГОЛОВА И НОГИ: «Ботфорты» – высокие сапоги с раструбом.

БУРЦОВУ: Бурцов А.П. – гусарский офицер, сослуживец Давыдова. «Пунш» – напиток из вина или рома, вскипяченный с сахаром и фруктами. «Ташка» – гусарская сумка. «Ёра» – забияка, озорник.

ОТВЕТ: «Пинд» – горный хребет, владение Аполлона. «Кастальский ток» – источник на Парнасе; в переносном смысле – источник вдохновения. «Бивак» – привал, военный лагерь.

БОРОДИНСКОЕ ПОЛЕ: Воспоминания о событиях и героях Отечественной войны 1812 г. «Перун» – здесь оружейные залпы.

Ф.Н. Глинка

СОН РУССКОГО НА ЧУЖБИНЕ: Эпиграф взят из стихотворения Г.Р. Державина «Арфа». Отрывок из стихотворения под названием «Вот мчится тройка удалая» стал народной песней. «Цевница» – свирель. «Струг» – старинное русское речное судно.

ПЕСНЬ УЗНИКА: Стихотворение стало народной песней. Её мотивы использованы А.А. Блоком в поэме «Двенадцать». «Заневские башни» – Петропавловская крепость в Петербурге.

К.Н. Батюшков

ЭЛЕГИЯ: Вольный перевод из французского поэта Парни.

МОИ ПЕНАТЫ: «Пенаты» – родной дом, домашний очаг. «Пестуны» – заботливые воспитатели. «Пермесские богини» – музы-покровительницы искусства. «Лары» – души предков, покровительницы домашнего очага. «Скудель» – глина, глиняный сосуд.

К ДАШКОВУ: Дашков О.В. – приятель Батюшкова, государственный деятель. Описываются впечатления поэта от пожара в Москве во время нашествия Наполеона. «Перси» – грудь. «Рдяное» – алое, красное. «Хариты» (греч.) – богини, олицетворяющие женскую красоту.

ПЕВЕЦ В БЕСЕДЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОГО СЛОВА: Сатирическое стихотворение, в котором использована композиция известного стихотворения В.А. Жуковского «Певец во стане русских воинов». «Беседа любителей русского слова» – литературное общество под покровительством А.С. Шишкова, защищавшее позицию классицистов-консерваторов.

ИЗРЕЧЕНИЕ МЕЛЬХИСЕДЕКА: «Мельхиседек» – библейский персонаж, царь Иерусалима.

П.А. Вяземский

МОИ ЖЕЛАНИЯ: «Гость с холмов Токая» – белое вино, изготовленное из винограда на холмах Токая (Венгрия). «Сафьян» – тонкая мягкая кожа. «Пенат» – см. прим. к стихотворению К.Н. Батюшкова «Мои пенаты».

Я ПЕРЕЖИЛ: Год создания (1837) позволяет предположить, что стихотворение – отклик на смерть А.С. Пушкина и И.И. Дмитриева.

А.С. Грибоедов

А.О. О/доевскому/: отклик на известие об осуждении А.И. Одоевского в связи с делом декабристов.

ОСВОБОЖДЕННЫЙ: «Но где друг?» – возможно, имеется в виду А.И. Одоевский. «Вестник зла» – фельдъегерь, присланный на Кавказ, чтобы арестовать Грибоедова и доставить его в Петербург.

ТАМ, ГДЕ ВЬЕТСЯ АЛАЗАНЬ: «Алазань» – река в Грузии, на её берегу расположено имение князя Чавчавадзе, с семьёй которого породнился поэт. «Самум» – сухой горячий ветер африканских и аравийских пустынь.

К.Ф. Рылеев

К ВРЕМЕНЩИКУ (Подражание персиевой сатире «К РУБЕЛЛИЮ»): Своеобразным эталоном гражданской лирики была сатира известного поэта М.В. Милонова (1792–1821) «К Рубеллию. Персиева сатира». Рылеев сознательно привлекал внимание к этому подражанию античному образцу, надеясь отвлечь внимание цензуры от злободневных ассоциаций. «Персии» (34–62) – римский сатирик; произведения под названием «К Рубеллию» у него нет.

Я ЛЬ БУДУ В РОКОВОЕ ВРЕМЯ…: «Брут» – персонаж римской истории, тираноборец. Риега – испанский революционер, современник Рылеева.

ИСПОВЕДЬ НАЛИВАЙКИ (Отрывок из поэмы «Наливайко»): Наливайко – руководитель народного восстания на Украине, сведения о котором Рылеев почерпнул из «Истории Малой России» Д.Н. Бантыш-Каменского.

А.А. БЕСТУЖЕВУ (Посвящение к поэме «Войнаровский»): Александр Александрович Бестужев (Марлинский) (1797–1837) – известный поэт, прозаик, критик. Андрей Войнаровский – племянник гетмана Мазепы и его единомышленник, сосланный Петром I в Якутск.

ТЫ СКАЖИ, ГОВОРИ…: В последних строфах песни речь идет о дворцовых переворотах 1762 и 1801 годов. «А жена пред дворцом» – Екатерина II. «Курносый злодей» – Павел I.

КАК ИДЕТ КУЗНЕЦ ДА ИЗ КУЗНИЦЫ: написана совместно с А.А. Бестужевым.

ИВАН СУСАНИН: В основу думы положено костромское предание, впервые упомянутое в литературе в 1807 г. Еще до М.И. Глинки первую оперу на этот сюжет написал А.А. Шаховской в 1815 г. «Ляхи» – название поляков. «Сарматы» – здесь: иноземные завоеватели.

В.К. Кюхельбекер

НА РЕЙНЕ: Рейн – река в Германии.

19 ОКТЯБРЯ: 19 октября – день лицейской годовщины, праздник лицейского братства. «Эдем» – рай.

А.А. Дельвиг

АХ ТЫ, НОЧЬ ЛИ…: Стихотворение стало русской народной песней.

СОЛОВЕЙ МОЙ, СОЛОВЕЙ: Многократно положено на музыку, наиболее удачно композитором А.А. Алябьевым.

Н.М. ЯЗЫКОВУ: «Камены» – музы у древних римлян. «Певец Пиров» – Е.А. Баратынский.

А.С. Пушкин

Лирика лицейского периода

К ДРУГУ-СТИХОТВОРЦУ: Самое первое из напечатанных произведений поэта (ж. «Вестник Европы». 1814. № 13). П.Х. Витгенштейн – командующий русскими войсками. Рифматов, Графов, Бибрус – соответственно С.А. Ширинский-Шихматов, А.С. Хвостов, С.С. Бобров – поэты, приверженцы архаического направления. Глазунов – книгопродавец.

ПИРУЮЩИЕ СТУДЕНТЫ: В стихотворении использована форма популярного произведения В.А. Жуковского «Певец во стане русских воинов». А.И. Галич – профессор, преподаватель лицея. Вильгельм – В.К. Кюхельбекер. «Фолиант» – толстая книга большого формата.

ВОСПОМИНАНИЕ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ: «Наяды» – нимфы рек, озер, ручьев. «Минерва» (Афина) – античная богиня, покровительница мудрости, разума. «Элизиум» – в греч. мифологии обитель блаженных, загробный мир для праведников «Галл» – француз.

ГОРОДОК: Аристархом здесь назван Лагарп – автор многотомной истории литературы XVII–XVIII вв. «Визгова сочиненья, Глупона псалмопенья» – по поводу того, кого имел ввиду Пушкин, существуют различные предположения. «Газеты собирает» – это выражение в конце XVIII– начале XIX веков означало собирать сплетни, слухи, новости.

ЛИЦИНИЮ: Римский колорит придан стихотворению, с одной стороны, из цензурных соображений, а с другой – в силу литературной традиции. Лициний, Глицерин, Клит, Корнелий – условные имена. Ювенал – римский поэт-сатирик.

БАТЮШКОВУ: «Геликон» – гора в Греции, по преданию, обиталище муз. Тибулл Альбий (50–19 до н. э.) – римский поэт, певец любви и сельских идиллий. «Иппокрена» – источник на горе Геликон. Марон – Публий Вергилий Марон (70–19 до н. э.) – римский поэт, актер «Энеиды». Последний стих – цитата из В.А. Жуковского.

Лирика петербургского периода (1817–1820)

ВОЛЬНОСТЬ: «Цитеры слабая царица» – богиня любви. «Возвышенный галл» – французский поэт Э. Лебрен (1729–1807), воспевавший свободу.

К Н.Я. ПЛЮСКОВОЙ: Наталья Яковлевна Плюскова – приближенная императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I. «Касталийский ток» – источник на горе Парнас, символ поэтического вдохновения.

СКАЗКИ: «NoeI» – французская святочная песня. «Царь входит и вещает» – имеется ввиду речь Александра I на открытии Польского сейма. И.П. Лавров – директор Департамента полиции. В.И. Соц – секретарь Цензурного комитета. И. С. Горголи – петербургский обер-полицеймейстер.

К ЧААДАЕВУ: Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856) – русский мыслитель, публицист, автор известных «Философских писем». Это первое из трех посланий Чаадаеву было напечатано без ведома автора в 1829 г. До того широко распространялось в списках.

ДЕРЕВНЯ: Первая часть стихотворения (до стиха «В душевной зреют глубине») была опубликована в 1826 г. под названием «Уединение». «Цирцея» (Кирка) – волшебница с острова Эя, куда попал Одиссей; иносказание – красавица. «Оракул» – предсказатель. «Ярем» (Ярмо) – бремя, тяжесть. «Витийство» – красноречие.

Лирика южного периода (1820–1824)

ПОГАСЛО ДНЕВНОЕ СВЕТИЛО: Написано в ночь с 18 на 19 августа на корабле во время плавания из Феодосии в Гурзуф. Пушкин предполагал дать ему эпиграф: «Прощай, родная земля. Байрон».

РЕДЕЕТ ОБЛАКОВ ЛЕТУЧАЯ ГРЯДА: «Дева юная» – Екатерина Николаевна Раевская.

МУЗА: «Цевница» – пастушеская свирель. «Фригийских пастухов» – Фригия, область в Малой Азии.

ЧААДАЕВУ: Овидий Назон Публий (43 до н. э. – 18 н. э.) – римский поэт, был сослан в район теперешней Молдавии, где отбывал ссылку и Пушкин.

ДЕМОН: Современники полагали, что в стихотворении воссоздан психологический облик Александра Раевского. Однако сам Пушкин в специальной заметке «О стихотворении «Демон»» настаивал на том, что здесь олицетворен «дух отрицания или сомнения» вообще.

СВОБОДЫ СЕЯТЕЛЬ ПУСТЫННЫЙ: Эпиграф из Евангелия от Матфея, гл. 13, стих 3.

ПОЛУ-МИЛОРД, ПОЛУ-КУПЕЦ: Эпиграмма на одесского генерал-губернатора М.С. Воронцова. «Милорд» – потому что Воронцов воспитывался в Англии; «Купец» – потому что он покровительствовал торговле и сам занимался коммерцией.

Лирика Михайловского периода (1824–1826)

РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ: Стихотворение помещено в качестве предисловия к изданию первой главы «Евгения Онегина» (1825). Коринна – греческая поэтесса. «Киферский трон» – Кифера, остров, центр культа Афродиты.

К МОРЮ: напечатано в альманахе «Мнемозина» (1824, ч. IV). «Заветным умыслом томим» – Пушкин вспоминает свое намерение бежать из Одессы. «Другой властитель наших дум» – Байрон.

НОЧНОЙ ЗЕФИР: «Гвадалквивир» – река в Испании. «Мантилья» – кружевное покрывало, закрывающее голову и верхнюю часть тела.

СОЖЖЕННОЕ ПИСЬМО: Предположительно, речь идет о письмах от Е.К. Воронцовой.

К*** (Я помню чудное мгновенье): В последнее время выражается сомнение в том, что стихотворение посвящено А.П. Керн. Листок с этими стихами будто бы затерялся между страницами «Евгения Онегина», подаренного Анне Петровне, и та приняла их на свой счет.

19 ОКТЯБРЯ: День открытия Лицея, ежегодно отмечавшийся лицеистами. «Вотще» – напрасно. «Кудрявый наш певец» – Н.А. Корсаков, умерший в 1820 г. «Чужих небес любовник беспокойный» – Ф.Ф. Матюшкин, лицеист, избравший карьеру мореплавателя. «Пермесские девы» – свита Аполлона. Вильгельм – В.К. Кюхельбекер.

ПРИЗНАНИЕ: Александра Ивановна Осипова, падчерица Прасковьи Александровны Осиповой, по первому мужу – Вульф, в доме которой часто гостил Пушкин. «Пяльцы» – рама для вышивания, на которую натягивается материя.

ПРОРОК: В стихотворении использованы мотивы из библейской книги пророка Исайи. Серафим – ангел высшего ангельского чина. «Десница» – правая рука.

После ссылки (1826–1830)

СТАНСЫ: Стансы – стихотворение, каждая строфа которого выражает законченную мысль. Обращено к новому царю Николаю I с пожеланиями на царствование. В последнем стихе, в частности, выражалась надежда на смягчение участи декабристов. Кое-кто из окружения Пушкина оценил «Стансы» как измену прежним убеждениям. Поэт ответил им в стихотворении «Друзьям». Долгорукий – Яков Долгорукий, один из сподвижников Петра I.

НЯНЕ: Стихи написаны уже в Москве, в разлуке с Ариной Родионовной после двухлетней совместной жизни в Михайловском.

ВО ГЛУБИНЕ СИБИРСКИХ РУД: Ссыльным декабристам стихотворение доставила А.Г. Муравьева, отправившаяся к мужу на каторгу в начале 1827 г.; ответ А.И. Одоевского см. в разделе книги «А.И. Одоевский».

АРИОН: Стихотворение написано по мотивам древнегреческого мифа о поэте и певце Арионе, спасенном дельфином. В нем аллегорически изображена судьба декабристов и самого Пушкина. «Риза» – здесь: одежда, одеяние.

19 ОКТЯБРЯ 1827 г.: Стихотворение было прочитано на первом после ссылки праздновании лицейской годовщины. «В краю чужом» – имеются ввиду дипломаты A.M. Горчаков и СТ. Ломоносов. «В пустынном море» – имеется ввиду Ф.Ф. Матюшкин. «В мрачных пропастях земли» – имеются ввиду ссыльные декабристы И.И. Пущин, В.К. Кюхельбекер.

ДРУЗЬЯМ: Стихотворение содержит ответ тем, кто после стансов «В надежде славы и добра» обвинил поэта в лести новому царю. Дополнительным опровержением этого подозрения может служить тот факт, что стихотворение «Друзьям» Николай I печатать запретил.

ВОСПОМИНАНИЕ: «Стогны» – широкие улицы, площади.

ТЫ И ВЫ: Анна Алексеевна Оленина, за которой ухаживал Пушкин, подтверждает эпизод с оговоркой, описанный в стихотворении.

ДАР НАПРАСНЫЙ, ДАР СЛУЧАЙНЫЙ: 26 мая – день рождения Пушкина. Митрополит Филарет ответил поэту посланием, начинавшимся строфой:

Не напрасно, не случайно Жизнь от Бога мне дана, Не без воли Бога тайной И на казнь осуждена…

В своем стихотворном ответе митрополиту («В часы забав иль праздной жизни») Пушкин выразил свое согласие с его мнением.

ПРЕДЧУВСТВИЕ: Написано в связи с возобновившимся расследованием по делу о произведениях Пушкина «Андрей Шенье» и «Гавриилиада».

ВОРОН К ВОРОНУ ЛЕТИТ: Переложение одной из шотландских баллад В. Скотта. «Ракита» – разновидность ивы.

ПОЭТ И ТОЛПА: Эпиграф взят из шестой песни «Энеиды» Вергилия.

ПОДЪЕЗЖАЯ ПОД ИЖОРЫ: Стихотворение обращено к Е.В. Вельяшевой, сестре А.Н. Вульфа. Ижоры – ближайшая к Петербургу станция на пути в Москву.

НА ХОЛМАХ ГРУЗИИ: Написано во время путешествия в Арзрум. «Арагва» – река в Грузии.

ЖИЛ НА СВЕТЕ РЫЦАРЬ БЕДНЫЙ: В сокращенном виде вошло в «Сцены из рыцарских времен». «Паладин» – доблестный рыцарь, преданный слуга. «Ave, Mater Dei» – Радуйся, Божия Матерь. «Lumen coelum, sancta Rosa!» – свет небес, святая роза!

ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ: «Трюфли» – грибное блюдо. «Яр» – ресторан в Москве.

ЗИМА. ЧТО ДЕЛАТЬ НАМ В ДЕРЕВНЕ?: Написано в с. Павловском рядом с Малинниками, в гостях у П.И. Вульф. «Пороша» – только что выпавший снег, благоприятное время для охотников. «Арапник» – длинная охотничья плеть с короткой рукояткой. «Протравить» – здесь: упустить на охоте зверя, прозевать его.

ЗИМНЕЕ УТРО: Написано там же, где и предыдущее стихотворение. «Аврора» – богиня утренней зари.

О СКОЛЬКО НАМ ОТКРЫТИИ ЧУДНЫХ: Это неоконченное стихотворение начато Пушкиным в связи с известием о первых испытаниях телеграфной связи между Петербургом и Кронштадтом. «Парадокс» – оригинальное мнение, расходящееся с общепринятым.

СОНЕТ: Эпиграф – «Scorn not the sonnet, critic» (He презирай сонета, критик). Вордсворт – Уильям Вордсворт (1770–1850), английский поэт. Дант – Данте Алигьери (1265–1321), итальянский поэт. Петрарка – Петрарка Франческо (1304–1374), итальянский поэт. «Творец Макбета» – Шекспир Уильям (1564–1616). Камоэнс – Луиш ди Камоинш (1524–1580), португальский поэт. «Певец Литвы» – Адам Мицкевич (1798–1855), польский поэт. Таврида – Крым.

ПОЭТУ: Стихотворение появилось в литературной полемике с консервативными изданиями. «Алтарь» – здесь: место жертвоприношений.

МАДОННА: Стихотворение посвящено Н.Н. Гончаровой. «Одной картины я желал быть вечно зритель» – имеется ввиду произведение, приписываемое Рафаэлю, которое видел Пушкин. Сион – гора близ Иерусалима, святое место.

РУМЯНЫЙ КРИТИК МОЙ: Борей – северный ветер.

СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ НОЧЬЮ ВО ВРЕМЯ БЕССОНИЦЫ: «Парки» (Мойры) – богини судьбы, прядущие нити человеческой жизни.

ГЕРОЙ: «Пришлец сей бранный» – Наполеон. «На скалу свою» – остров Святой Елены, место последней ссылки Наполеона. «Одров я вижу длинный строй» – имеется ввиду посещение Наполеоном чумного госпиталя в Египте, когда он пожал руку солдату, больному чумой. «Историк строгий» – французский мемуарист Бурьен отрицал факт рукопожатия Наполеоном и утверждал, что тот не прикасался к чумному. «20 сентября 1830 года» – день приезда Николая I в холерную Москву.

Лирика тридцатых годов (1831–1836)

ПЕРЕД ГРОБНИЦЕЮ СВЯТОЙ: «Святая гробница» – место захоронения М.И. Кутузова в Казанском соборе Петербурга. «Остальной» – здесь: последний, оставшийся.

КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ: «Народные витии» – французские депутаты, призывавшие к военному вмешательству в русско-польские отношения. «Скрижали» – доски, плиты с письменами. «Прага» – предместье Варшавы. «Измаильский штык» – намек на победу русских войск под предводительством Суворова при взятии Измаила.

ОСЕНЬ: Эпиграф взят из стихотворения Г.Р. Державина «Евгению. Жизнь Званская».

ПОРА, МОЙ ДРУГ, ПОРА!: «Мой друг» – Н.Н. Гончарова.

ПОЛКОВОДЕЦ: «Полководец» – главнокомандующий русской армией в начале военной кампании 1812 г. Барклай де Тол-ли. Когда Наполеон перешел границу России, он избрал единственно верную тактику, заманивая французов в глубь страны и спасая армию от разгрома. Был смещен по настоянию лжепатриотов, намекавших на его нерусское происхождение, и заменен Кутузовым, который, однако, продолжил ту же тактику. Пушкин в противовес официальной исторической науке своего времени высоко оценивал подвиг и личность Барклая де Тол-ли. «У русского царя в чертогах есть палата» – зал в Зимнем дворце, целиком отданный под портреты героев 1812 г. Создал эту уникальную галерею художник Дау (Доу). «Фавн» – римский бог, покровитель лесов и полей.

…ВНОВЬ Я ПОСЕТИЛ: Осенью 1835 г. Пушкин приехал в Михайловское, где десять лет тому назад отбывал ссылку, и написал жене: «В Михайловском нашёл я всё по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья»,

ПИР ПЕТРА ВЕЛИКОГО: Стихотворение открывало первую книгу «Современника» и содержало завуалированные пожелания смягчить участь декабристов. «Брантов утлый бот» – Брант, корабельный мастер, починивший лодку, или бот, царя Алексея Михайловича, ставший дедушкой русского флота.

МИРСКАЯ ВЛАСТЬ: В 1836 г. в страстную пятницу городские власти Петербурга поставили у плащаницы в Казанском соборе часовых.

(ИЗ ПИНДЕМОНТИ): Название стихотворения – мистификация: оно полностью принадлежит Пушкину.

ОТЦЫ ПУСТЫННИКИ И ЖЕНЫ НЕПОРОЧНЫ: В стихотворении содержится переложение великопостной молитвы преподобного Ефрема Сирина.

Я ПАМЯТНИК СЕБЕ ВОЗДВИГ НЕРУКОТВОРНЫЙ: Эпиграфом взяты слова из тридцатой оды римского поэта Горация «К Мельпомене» (их перевод – «Я воздвиг памятник»).

БЫЛА ПОРА: НАШ ПРАЗДНИК МОЛОДОЙ: Последнее из ряда стихотворений, посвященных лицейской годовщине. «Агамемнон» – Александр I.

ЕА. Баратынский

РАЗУВЕРЕНИЕ: Элегия положена на музыку М.И. Глинкой.

МУЗА: «Нельзя вернее и беспристрастнее охарактеризовать безотносительное достоинство поэзии г. Баратынского, как он сделал это сам в следующем прекрасном стихотворении: «Не ослеплен я музою моею…», – считал В.Г. Белинский.

НА ЧТО ВЫ, ДНИ!: «Юдоль» – место, где страдают, мучаются.

А.И. Одоевский

СТРУН ВЕЩИХ ПЛАМЕННЫЕ ЗВУКИ: Написано в Читинском остроге в ответ на послание Пушкина «Во глубине сибирских руд».

Ф.И. Тютчев

ВЕСЕННЯЯ ГРОЗА: «Геба» – богиня юности. «Зевесов орел» – символ верховного божества, Зевса.

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР: Стихотворение особенно высоко оценено Н.А. Некрасовым.

SILENTIUM! (лат.) – молчание. Любимое стихотворение Л.Н. Толстого.

ДУША МОЯ – ЭЛИЗИУМ ТЕНЕЙ: «Элизиум» – царство теней для праведников.

НЕ ТО, ЧТО МНИТЕ ВЫ, ПРИРОДА: Точками обозначены строфы, не пропущенные цензурой.

29-е ЯНВАРЯ 1837: Впервые печаталось под заглавием «На смерть Пушкина». «Фиал» – чаша. «Хоругвь» – полотнище с изображением святых.

Н.М. Языков

ЭЛЕГИЯ: «Рамена» – плечи.

К НЯНЕ А.С. ПУШКИНА: «Ареевы науки» – военные науки. «Брашна» – кушанья.

A. И. Полежаев

ПЕСНЬ ПЛЕННОГО ИРОКЕЗЦА: Ирокезцы (ирокезы) – Североамериканские индейцы, подвергавшиеся гонениям и разорению в XVII веке во время войны за независимость.

РУССКАЯ ПЕСНЯ («Разлюби меня, покинь меня»): Получила широкую известность в качестве популярной цыганской песни.

Д.В. Веневитинов

ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ: «Выспренний» – возвышенный.

B. Г. Бенедиктов

КУДРИ: Наиболее характерное стихотворение поэта, вместе с другими ставшее примером понятия «бенедиктовщина», явления многократно пародированного (Н.А. Некрасов, Козьма Прутков и др.). «Перловая диадема» – женское жемчужное украшение в виде короны. «Амбра» – благовоние.

М. Ю. Лермонтов

Юношеская лирика

МОЙ ДЕМОН: Стихотворение связано с одноименным произведением А.С. Пушкина и предваряет работу над поэмой «Демон», начатую в том же 1829 г. и продолжавшуюся всю жизнь поэта.

ПРЕДСКАЗАНИЕ: Представления Лермонтова о жестокости народного бунта перекликаются с пушкинскими.

НИЩИЙ: Аналогичный эпизод воспроизведен в воспоминаниях Е.А. Сушковой, которая считает, что стихотворение описывает действительное происшествие.

ЖЕЛАНИЕ: В стихотворении отразились семейные предания о шотландском происхождении рода Лермонтовых.

К Н. И…: Одно из стихотворений, посвященных Наталье Федоровне Ивановой.

УЖАСНАЯ СУДЬБА ОТЦА И СЫНА: Написано в связи со смертью отца – Ю.П. Лермонтова.

МОЙ ДЕМОН: Новая редакция стихотворения 1829 г.

К***: Стихотворение посвящено Н.Ф. Ивановой.

НЕТ, Я НЕ БАЙРОН: Байрон – один из поэтических кумиров Лермонтова, чье творчество испытало сильное влияние английского поэта.

ПАРУС: Образ-символ одинокого паруса использован и в живописном наследии Лермонтова, и в романе «Герой нашего времени».

ОН БЫЛ РОЖДЕН ДЛЯ СЧАСТЬЯ…: Мотивы этого произведения используются в стихотворениях «Памяти А.И. Одоевского» и в «Думе».

Лирика 1837–1841

БОРОДИНО: Написано, видимо, в связи с двадцатипятилетней годовщиной Отечественной войны 1812 г. Ранее к этой теме Лермонтов обращался в стихотворении «Поле Бородина». «Редут» – военное укрепление с наружным рвом и валом. «Лафет» – станок артиллерийского орудия. «Кивер» – военный головной убор. «Уланы» – легкая кавалерия. «Драгуны» – воинские части кавалерийского и пехотного назначения.

СМЕРТЬ ПОЭТА: В одной из рукописных копий стихотворения имелся эпиграф, взятый из трагедии французского писателя Жана де Ротру «Венцеслав»:

Отмщенья, государь, отмщенья! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу, Чтоб казнь его в позднейшие века Твой правый суд потомству возвестила, Чтоб видели злодеи в ней пример.

«Певец неведомый, но милый» – Владимир Ленский, герой романа «Евгений Онегин».

ВЕТКА ПАЛЕСТИНЫ: Поводом для написания стихотворения стал подарок А.Н. Муравьева – пальмовая ветвь, привезенная из святых мест. Солим – Иерусалим.

УЗНИК: Написано в феврале 1837 г., когда Лермонтов находился под арестом за стихотворение «Смерть поэта».

РАССТАЛИСЬ МЫ…: Два заключительных стиха из юношеского стихотворения «Я не люблю тебя», из альбома Е.А. Сушковой.

СЛЫШУ ЛИ ГОЛОС ТВОЙ: Адресат стихотворения не установлен.

ДУМА: «Эти стихи написаны кровью, и кто же из людей нового поколения не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней и не откликнется на него своим воплем, своим стоном», – писал В.Г. Белинский.

ПОЭТ: «Фимиам» – благовонное вещество, ладан.

РЕБЕНКА МИЛОГО РОЖДЕНЬЕ: Написано по поводу рождения сына А.А. Лопухина.

ПАМЯТИ А.И. 0<ДОЕВСКО>ГО: А.И. Одоевский – поэт-декабрист, был осужден на 12 лет каторжных работ в Сибири. После отбытия наказания переведен на Кавказ, где он встретился и подружился с Лермонтовым: оба служили в Нижегородском драгунском полку.

БЛАГОДАРНОСТЬ: Одно из самых ярких богоборческих стихотворений Лермонтова.

ТУЧИ: Написано в кругу друзей перед отъездом в ссылку на Кавказ.

ВАЛЕРИК: Описан эпизод из сражения на реке Валерик, в котором участвовал Лермонтов и где поэт проявил «отличительное мужество». Стихотворение написано в форме послания, предположительно к В.А. Бахметевой (Лопухиной).

НА СЕВЕРЕ ДИКОМ СТОИТ ОДИНОКО: Вольный перевод стихотворения Генриха Гейне.

ПРОЩАЙ, НЕМЫТАЯ РОССИЯ: «Мундиры голубые» – носили жандармы.

СОН: В стихотворении использованы мотивы казачьей народной песни «Ох, не отстать-то тоске-кручинушке».

ПРОРОК: Трагическое осмысление пушкинской темы: поэт, исполнивший свой долг, подвергнут осмеянию и преследованию.

Часть II 

Козьма Прутков

ПРЕДИСЛОВИЕ к книге «Досуги, пух и перья»: «Читатель, вот мои «Досуги…» Суди беспристрастно. Это только, частица написанного. Я пишу с детства….

Издаю пока отрывок. Ты спросишь: зачем? Отвечаю: я хочу славы. Слава, говорят, «дым»; это неправда. Я этому не верю!

Я поэт, поэт даровитый! Я в этом убедился; убедился, читая других: если они поэты, так и я тоже!.. Суди, говорю, сам, да суди беспристрастно! Я ищу справедливости; снисхожденья не надо; я не прошу снисхожденья!..

Читатель, до свиданья! Коли эти сочинения понравятся, прочтёшь и др. Запас у меня велик, материалов много; нужен только зодчий, нужен архитектор; я хороший архитектор!

Читатель, прощай! Смотри же, читай со вниманьем да не поминай лихом! Твой доброжелатель – Козьма Прутков.

11 апреля 1853 г.»

ЧЕСТОЛЮБИЕ: «Клеон» – афинский вождь, погиб в 422 г. до н. э. в битве со спартанцами. Психея – в греч. мифологии олицетворение человеческой души в образе девушки или бабочки. Аспасия – жена Перикла, отличалась умом, красотой и образованностью. «Ликург» – спартанский законодатель (VIII–IX век до н. э.).

ШЕЯ: Пародия на стихотворение В. Бенедиктова «Кудри».

НЕМЕЦКАЯ БАЛЛАДА: Пародия на балладу Шиллера (в переводе В.А. Жуковского) «Рыцарь Тогенбург».

ОСЕНЬ: Пародия на стихотворение А. Фета «Непогода. Осень…»

ПЛОДЫ РАЗДУМЬЯ: публиковались, начиная с 1854 г., в различных изданиях; собраны, а многие впервые опубликованы в собрании сочинений 1884 г.

Н.П. Огарёв

СЕРЕНАДА: Перевод стихотворения немецкого поэта Л. Рельштаба.

ДОРОГА: Стихотворение самим Огарёвым положено на музыку.

ПУТНИК: Это стихотворение Огарёв неоднократно цитировал в письмах к Герцену и Галахову.

ПАМЯТИ РЫЛЕЕВА: Рылеев Кондратий Федорович (1796–1826) – поэт-декабрист. Участник восстания 14 декабря 1825 г. Казнен в 1826 г.

А.К. Толстой

БЛАГОВЕСТ – колокольный звон, извещающий о церковной службе.

ОСТРОЮ СЕКИРОЙ РАНЕНА БЕРЁЗА: «Секира» – топор с длинной рукоятью.

МАДОННА РАФАЭЛЯ: Рафаэль Санти (1483–1520) – итальянский живописец и архитектор эпохи Возрождения.

ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО ОТ ГОСТОМЫСЛА ДО ТИМАШЁВА: «Гостомысл» – новгородский князь, позвавший варягов править на Руси. Тимашёв А.Е. – министр внутренних дел России с 1868 по 1878 год. «Худый» – недостойный. «Инок» – монах.

И.С. Тургенев

ВЕЧЕР: Первое опубликованное стихотворение Тургенева («Современник». 1838. № 1).

В ДОРОГЕ: Третье стихотворение из цикла «Вариации» на тему прошедшей любви. Первая строка этого произведения («Утро туманное, утро седое») послужит эпиграфом к стихотворению А.А. Блока «Седое утро» и повлияет на создание поэтом одноименного стихотворного цикла.

КРОТКИЕ ЛЬЮТСЯ ЛУЧИ С НЕБЕС НА СОГРЕТУЮ ЗЕМЛЮ…: Вошло в цикл из девяти стихотворений «Деревня», перекликающийся с «Записками охотника».

СИНИЦА: Это одно из стихотворений, написанных Тургеневым специально для Полины Виардо, известной певицы и пианистки. Она переложила его на музыку и исполняла на своих концертах.

Я.П. Полонский

ВСТРЕЧА: «Погибшее, но милое созданье» – цитата из маленькой трагедии А. Пушкина «Пир во время чумы».

В АЛЬБОМ К.Ш…: Елена Андреевна Штакеншнейдер – хозяйка литературного салона.

А.А. Фет

НА ЗАРЕ ТЫ ЕЁ НЕ БУДИ: Известен романс А.Е. Варламова на слова этого стихотворения, получившего, высокую оценку А. Григорьева.

СИЯЛА НОЧЬ. ЛУНОЙ БЫЛ ПОЛОН САД: Стихотворение посвящено Т.А. Кузминской, сестре жены Л.Н. Толстого.

А.Н. Майков

ВАКХАНКА: «Тимпан» – древний ударный музыкальный инструмент. «Аканф» – травянистое растение с большими резными листьями, расположенными розеткой. «Тирс» – в античной мифологии жезл Диониса (Вакха), обвитый плющом и виноградными листьями.

ОКТАВА: В.Г. Белинский считал это стихотворение своеобразной эстетической программой Майкова – «природа есть наставница и вдохновительница поэта». «Октава» – строфа, состоящая из восьми стихов со строго определённым порядком рифмовки: 1–3—5; 2–4—6; 7–8 г Октава, например, использована А.С. Пушкиным в его знаменитом стихотворении «Осень».

ВЕСНА: «Помните у Майкова «Весну», – писал М. Горький. – …Восемь строчек – 16 слов и полная картина».

ДОРОГ МНЕ ПЕРЕД ИКОНОЙ: «Клир» – духовенство.

ЗАВЕТ СТАРИНЫ: Из письма сыну: «Удивился я твоим словам, что в моих стихах «Молитва» нашёл ты или предполагал во мне нечто политическое. Политики в поэзии я не терплю. Поэзия партий для меня не существует».

НЕ ГОВОРИ, ЧТО НЕТ СПАСЕНЬЯ: Это стихотворение было опубликовано за подписью Аполлодора Гностика. «Вы знаете, что это за Аполлодор Гностик? – спрашивал Майков одного из своих корреспондентов. – Это моя выдумка: не люблю обнаруживать моих интимнейших мыслей и представлений, вот и прибег к такой уловке. Но секрет обнаруживаю немногим, а многих оставляю в заблуждении (даже филологов), что будто есть такой поэт второго века, некоторые отвечали мне: «Знаю, знаю!»

Н.А. Некрасов

ПЕРЕД ДОЖДЁМ: «Таратайка» – двухколёсная тележка, в каких тогда возили политзаключённых.

ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ ЧАСУ В ШЕСТОМ: Программное стихотворение поэта, раскрывающее его призвание народного заступника, певца униженных и оскорблённых. «Сенная» – площадь в Петербурге.

ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ: Написано после смерти Николая I. «Бурмистр» – староста из крестьян. «Цугом» – запряжка в две-три пары лошадей гуськом.

ШКОЛЬНИК: «Архангельский мужик» – М.В. Ломоносов. СВОБОДА: Отклик поэта на отмену крепостного права в 1861 г.

ЛИКУЕТ ВРАГ: Написано в тот же день, что и ода в честь М.Н. Муравьева, известного жестоким покорением восстания в Польше, в надежде спасти «Современник» от закрытия.

ЭЛЕГИЯ: В произведении использованы мотивы и образы из стихотворения А.С. Пушкина «Деревня».

Браков А.Н. – друг и родственник поэта, муж его сестры. СЕЯТЕЛЯМ: «Кошница» – корзина. ЗИНЕ – жене поэта.

Л.А. Мей

ЗАПЕВКА: «Победная» – слово употреблено в старинном смысле: бедная, горемычная, горькая. «Повитая» – от слова повить: свивать, пеленать, как младенца.

ОТРЫВОК ИЗ «ПЕСНИ ПРО БОЯРИНА ЕВПАТИЯ КОЛОВРАТА»: «Куманика» – ягода морошка. «Перловый бисер» – жемчужный. «Подорешник» – гриб. «Повалежные листья» – старые слежавшиеся листья.

СУМЕРКИ: «Водополь» – весеннее половодье.

А.А. Григорьев

О, ГОВОРИ ХОТЬ ТЫ СО МНОЙ…: является частью лирического цикла «Борьба», состоящего из 18 стихотворений.

ЦЫГАНСКАЯ ВЕНГЕРКА: самое известное стихотворение Ап. Григорьева, входило в лирический цикл «Борьба».

И.С. Аксаков

СРЕДИ ЦВЕТОВ ПОРЫ ОСЕННЕЙ…: Положено на музыку М.А. Балакиревым.

И.С. Никитин

НОЧЛЕГ В ДЕРЕВНЕ: Высказывалось предположение, что в этом стихотворении автор пародирует А.А. Фета.

ДЕДУШКА: Это произведение одобрил Н.А. Добролюбов.

В ТЁМНОЙ РОЩЕ ЗАМОЛК СОЛОВЕЙ: Стихотворение неоднократно положено на музыку.

УТРО: Один из шедевров русской пейзажной лирики.

ВЫРЫТА ЗАСТУПОМ ЯМА ГЛУБОКАЯ: Текст стихотворения высечен на памятнике И.С. Никитину в Воронеже.

А.Н. Плещеев

ПАМЯТИ ПУШКИНА: В Москве в 1880 г. был открыт памятник Пушкину. Как известно, это событие было отмечено выступлениями Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева и других писателей. Плещеев откликнулся на него стихотворением.

К.К. Случевский

ДА. ТРУДНО ИЗБЕЖАТЬ ДЛЯ МНОЖЕСТВА ЛЮДЕЙ: В произведении названы герои ряда известных произведений классической русской литературы XIX века.

В КОСТЮМЕ СВЕТЛОМ КОЛОМБИНЫ: «Коломбина» – одно из традиционных действующих лиц итальянской комедии масок XVI–XVII веков.

Л.Н. Трефолев

ДУБИНУШКА: Подзаголовок «Из бывшего-нежившего» не обманул цензуру: стихотворение было исключено из сборника «Славянские отголоски» ввиду того, что, как писал цензор, в нём «описывается каторжная бурлацкая жизнь…»

К МОЕМУ СТИХУ: «Слова! Слова! Одни слова!» – реплика Гамлета из одноименной трагедии В. Шекспира.

К РОССИИ: При жизни поэта по цензурным соображениям стихотворение было напечатано под заголовком «К рабе (С сербского)».

А.Н. Апухтин

АСТРАМ: Стихотворение многократно положено на музыку.

НИ ОТЗЫВА, НИ СЛОВА, НИ ПРИВЕТА…: Положено на музыку П.И. Чайковским и Ц.А. Кюи.

НОЧИ БЕЗУМНЫЕ, НОЧИ БЕССОННЫЕ…: Стихотворение широко известно в качестве популярного цыганского романса. Многократно положено на музыку.

ДЕНЬ ЛИ ЦАРИТ, ТИШИНА ЛИ НОЧНАЯ…: Положено на музыку П.И. Чайковским и Ф.Ю. Бенуа.

И.З. Суриков

РЯБИНА: Песня известна в фольклорных переработках, в частности есть «балладная» версия (с гибелью берёзы и дуба в финале). Была особенно популярна во время Великой Отечественной войны и в послевоенные годы. «Тын» – забор.

В СТЕПИ: Навеяна народной ямщицкой песней о степи Моздокской. На музыку положена СП. Садовским. Фольклоризовалась, значительно сократившись, не более 8 строф. Стала неотъемлемой частью народного репертуара («Степь да степь кругом…»). Исполнялась хором Пятницкого.

КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА: Поэма в прижизненном сборнике стихотворений вошла в раздел «Былины и сказания».

С.Д. Дрожжин

СЕЛЬСКАЯ ИДИЛЛИЯ: Была положена на музыку несколькими композиторами. Пользовалась популярностью с музыкой В. Бакалейникова («Весенняя песенка») в исполнении Н. Плевицкой.

ПЕСНЯ: Была в репертуаре Ф. Шаляпина (муз. А. Чернявского).

В.С. Соловьёв

ОТЗЫВ НА «ПЕСНИ ИЗ «УГОЛКА»»: См. раздел «К.К. Случевский», стр.

НА НЕБЕСАХ ГОРЯТ ПАНИКАДИЛА: Отклик на сборники В. Брюсова «Русские символисты». Вл. Соловьёв писал: «Гг. символисты укоряют меня в том, что я увлекаюсь желанием позабавить публику; но они могут видеть, что это увлечение приводит меня только к простому воспроизведению их собственных перлов». «Паникадило» – большая люстра в церкви или подсвечник на 20 и более свечей.

К.Р.

ПСАЛМОПЕВЕЦ ДАВИД: Давид – царь израильско-иудейского государства (конец XI века – ок. 950 г. до Р.Х.). Провозглашен царем после гибели Саула. По библейской легенде в детстве был пастухом, затем воином-юношей, победил великана Голиафа. Традиционно считается автором псалмов.

Псалом – жанр религиозной лирики. Псалтирион, по-гречески, – струнный музыкальный инструмент, в сопровождении которого в древности исполнялись молитвенные песнопения. Отсюда название песнопений – псалмы, их сборник

– Псалтырь. Псалмы были объединены в одну книгу в V веке до нашей эры.

Я НА ТЕБЯ ГЛЯЖУ…: Елизавета Федоровна (1865–1918)

– жена Великого князя Сергея Александровича. После убийства мужа террористом И. Каляевым (1905) вела подвижническую жизнь, приложила много сил и средств для основания Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве. Умерла мученической смертью в шахте старого рудника, куда была сброшена большевиками. Причислена к лику святых Русской Православной церковью в 1992 г.

ХВАЛИТЕ ГОСПОДА С НЕБЕС: «Осанна» – спасение, помощь, слава; Спаси Бог.

СПИ В КОЛЫБЕЛИ НАРЯДНОЙ: Иоанн Константинович – сын поэта, Великого князя Константина Константиновича. Как и Елизавета Федоровна, был сброшен в забытую шахту и погиб мученической смертью. Причислен к лику святых новомучеников российских.

С.Я. Надсон

ДРУГ МОЙ, БРАТ МОЙ, УСТАЛЫЙ, СТРАДАЮЩИЙ БРАТ: Ваал – древнее языческое божество войны.

Я НЕ ТОМУ МОЛЮСЬ, КОГО ЕДВА ДЕРЗАЕТ…: «Фимиам» – благовонное вещество, сжигаемое при богослужениях.

К.М. Фофанов

ЗВЁЗДЫ ЯСНЫЕ, ЗВЕЗДЫ ПРЕКРАСНЫЕ…: Одно из самых популярных стихотворений поэта. Несколько раз положено на музыку.

Д.С. Мережковский

«ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ»: личность и творчество великого итальянского художника эпохи Возрождения Леонардо да Винчи (1452–1519) привлекали внимание Мережковского на всем протяжении его творческого пути. Загадкам Леонардо писатель посвятил второй роман трилогии «Христос и Антихрист» – «Воскресшие боги». И в романе, и в более раннем стихотворении Леонардо да Винчи выступает как провозвестник Царства Духа, Царства Третьего Завета, и в его творчестве Мережковский усматривает сочетание языческой, земной красоты и высочайших устремлений христианского духа.

К.С. Бальмонт

«ЧЁЛН ТОМЛЕНЬЯ»: посвящение князю А.И. Урусову, ученому, литератору, знатоку западноевропейской литературы, – знак благодарности Бальмонта человеку, открывшему в нем талант переводчика, способствовавшему его становлению и развитию как поэта. Стихотворение интересно так же, как характерный пример экспериментов автора в области звукописи, использования разнообразных аллитераций и ассонансов.

«ЛЕБЕДЬ»: Стихотворение было положено на музыку композитором Б. Танеевым и стало на рубеже веков популярным романсом.

И.А. Бунин

«ДОГОРЕЛ АПРЕЛЬСКИЙ СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР…»: в ранней лирике, вслед за Ф.И. Тютчевым одушевляя и очеловечивая природу, Бунин названия времен года – Весна, Осень – пишет с большой буквы.

«КИПАРИСЫ»: Яйла – старое название г. Ялты в Крыму.

«ПЛЕЯДЫ»: Плеяды – созвездие Северного полушария. Об особенностях сверхчуткого мировосприятия автобиографического героя романа «Жизнь Арсеньева» читаем: «Это было уже начало юности, время для всякого удивительное, для меня же, в силу некоторых моих особенностей, оказавшееся удивительным особенно: ведь, например, зрение у меня было такое, что я видел все семь звезд в Плеядах, слухом за версту слышал свист сурка в вечернем поле, пьянел, обоняя запах ландыша или старой книги…»

В составлении пособия принимали участие:

Беляева Ирина Анатольевна – И.С. Тургенев, А.А. Григорьев. Канунникова Ирина Алексеевна – Д.С. Мережковский, К.Д. Бальмонт, И.А. Бунин. Кременцова Надежда Константиновна – А.Н. Майков, К.Р. Райкова Ирина Николаевна – И.З. Суриков, С.Д. Дрожжин. Шапошников Юрий Сергеевич – В.С. Курочкин, Д.Д. Минаев.

Примечания

1

Перуанцы боготворили солнце.

(обратно)

2

Древо яда.

(обратно)

3

Memoires de Bourrienne. [Прим. Пушкина.)

(обратно)

4

Так первоначально читалось второе четверостишие.

(обратно)

5

Hamlet. (Прим. А.С. Пушкина.)

(обратно)

6

Елисей – один из библейских пророков, единственный очевидец вознесения своего учителя, пророка Илии, от которого получил в наследство мантию – знак преемственности пророческого духа.

(обратно)

Оглавление

Несколько слов о поэзии

  1

  2

  3

Часть I

  Поэты-радищевцы

  И.П. Пнин (1773–1805)

  В.В. Попугаев (1778/79—1816)

  И.М. Борн (1778–1851)

  А.Х. Востоков (1781–1864)

  И.А. Крылов (1769–1844)

  А.Ф. Мерзляков (1778–1830)

  А.Е. Измайлов (1779–1831)

  И.И. Козлов (1779–1840)

  В.А. Жуковский (1783–1852)

  Н.И. Гнедич (1784–1833)

  Д.В. Давыдов (1784–1839)

  Ф.Н. Глинка (1786–1880)

  К.Н. Батюшков (1787–1855)

  П.А. Вяземский (1792–1878)

  А.С. Грибоедов (1795–1829)

  К.Ф. Рылеев (1795–1826)

  В.К. Кюхельбекер (1797–1846)

  А.А. Дельвиг (1798–1831)

  А.С. Пушкин (1799–1837)

    Лирика лицейского периода

    Лирика петербургского периода (1817–1820)

    Лирика южного периода (1820–1824)

    Лирика Михайловского периода (1824–1826)

    После ссылки (1826–1830)

    Лирика тридцатых годов (1831–1836)

  Е.А. Баратынский (1800–1844)

  А.И. Одоевский (1802–1839)

  Ф.И. Тютчев (1803–1873)

  Н.М. Языков (1803–1846)

  А.И. Полежаев (1804–1838)

  Д.В. Веневитинов (1805–1827)

  В.Г. Бенедиктов (1807–1873)

  А.В. Кольцов (1809–1842)

  М.Ю. Лермонтов (1814–1841)

    Юношеская лирика

    Лирика 1837–1841 гг.

Часть II

  Козьма Прутков (1803–1863)

  К.К. Павлова (1807–1893)

  Н.П. Огарёв (1813–1877)

  А.К. Толстой (1817–1875)

  И.С. Тургенев (1818–1883)

  Я.П. Полонский (1818–1898)

  А.А. Фет (1820–1892)

  А.Н. Майков (1821–1897)

  Н.А. Некрасов (1821–1878)

  Л.А. Мей (1822–1862)

  А.А. Григорьев (1822–1864)

  И.С. Аксаков (1823–1886)

  И.С. Никитин (1824–1861)

  А.Н. Плещеев (1825–1893)

  В.С.Курочкин 1831–1875

  Д.Д. Минаев (1835–1889)

  Н.А. Добролюбов (1836–1861)

  К.К. Случевский (1837–1904)

  Л.Н. Трефолев (1839–1905)

  А.Н. Апухтин (1840–1893)

  И.З. Суриков (1841–1880)

  С.Д. Дрожжин (1848–1930)

  В.С. Соловьёв (1853–1900)

  К.Р. (1858–1915)

  С.Я. Надсон (1862–1887)

  К.М. Фофанов (1862–1911)

  Д.С. Мережковский (1865–1941)

  К.Д. Бальмонт (1867–1942)

  И.А. Бунин (1870–1953)

Примечания

  Часть I

    И.П. Пнин

    В.В. Попугаев

    И.М. Борн

    А.Х. Востоков

    И.А. Крылов

    А.Ф. Мерзляков

    А.Е. Измайлов

    И.И. Козлов

    В.А. Жуковский

    Н.И. Гнедич

    Д.В. Давыдов

    Ф.Н. Глинка

    К.Н. Батюшков

    П.А. Вяземский

    А.С. Грибоедов

    К.Ф. Рылеев

    В.К. Кюхельбекер

    А.А. Дельвиг

    А.С. Пушкин

      Лирика лицейского периода

      Лирика петербургского периода (1817–1820)

      Лирика южного периода (1820–1824)

      Лирика Михайловского периода (1824–1826)

      После ссылки (1826–1830)

      Лирика тридцатых годов (1831–1836)

    А.И. Одоевский

    Ф.И. Тютчев

    Н.М. Языков

    A. И. Полежаев

    Д.В. Веневитинов

    B. Г. Бенедиктов

    М. Ю. Лермонтов

      Юношеская лирика

      Лирика 1837–1841

  Часть II 

    Козьма Прутков

    Н.П. Огарёв

    А.К. Толстой

    И.С. Тургенев

    Я.П. Полонский

    А.А. Фет

    А.Н. Майков

    Н.А. Некрасов

    Л.А. Мей

    А.А. Григорьев

    И.С. Аксаков

    И.С. Никитин

    А.Н. Плещеев

    К.К. Случевский

    Л.Н. Трефолев

    А.Н. Апухтин

    И.З. Суриков

    С.Д. Дрожжин

    В.С. Соловьёв

    К.Р.

    С.Я. Надсон

    К.М. Фофанов

    Д.С. Мережковский

    К.С. Бальмонт

    И.А. Бунин

В составлении пособия принимали участие: Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg