«Избранное»

Фердинанд Фингер Избранное

Признание

Дорогой жене Риточке и сыну Георгию посвящаю

Устал – устал – устал писать стихи,

Но Бог не позволяет отдохнуть немного,

Опять ночами в нетревожимой тиши,

По камням острым босиком в дорогу.

22.06.2010.

Посвящается эмигрантам трех поколений

Всем павшим и живым, подарившим нам жизнь и свободу в борьбе с фашизмом

Verlag Terterian

Postfach 50 06

08 80976 München

Tel.: +49-89-500 94 813

Fax: +49-89-420 95 22 77 9

E-Mail: zeitung@germaniaplus.de

www. germaniaplus. de

Фердинанд Фингер

Признание

На склоне лет я написал свой первый стих,

И в чудо это я не мог поверить.

Как в душу грешную мою Господь проник

И мне решил Поэзию доверить.

Четыре книги предо мной лежат…

В них – отраженье Счастья и сердечной боли.

Они о жизни прожитой так много говорят,

Они написаны – и это все по Божьей воле.

29.10.2010

Дорога

Дорога жизни, ускользающая вдаль,

На ней не только пыль, заботы и тревоги.

На ней встречаются и Ралость, и Печаль.

О, Путник дорогой, крепись на жизненной дороге.

Бывает так, что ноги стерты в кровь.

Бывает, с ветерком летишь в пролетке.

Бывает, встретишь Жизнь иль Смерть, или Любовь.

Бывает, плакать и смеяться будешь при такой находке.

На ней все можешь вдруг в минуты потерять,

А можешь все приобрести по Божьей Воле.

Там по потерянному горько зарыдать

Или найти Бесценную Свободу в человечьей доле.

Там можешь ты Отца и Мать похоронить,

Услышать крик ребеночка пронзящий.

Судьба вдруг может кирпичом прибить

Или избаловать Фортуной прилетящей.

Дорогу можешь всю пройти и чист, и свеж.

Или прийти к концу и в грязи, и уставший.

Так много оскорблений получивши от невежд,

Что жизнь покажется ненужной и пустячной.

И ненависти, клеветы так много там.

Где Правда и Любовь на той Дороге боли?

Они там есть – там место есть Мечтам,

И будешь счастлив ты по Божьей Воле.

С дороги ты поднимешь вновь и вновь,

Перетерпи, о, путник, и печали, и тревоги.

Поднимешь камни легкие – Надежду, Веру и Любовь.

И с Божьей помощью камней тяжелых

Ты не встретишь на своей дороге.

25.11.2010.

Бокал

Дорогой жене

Не знаю я, что может быть дороже?

Дороже бриллиантов, золота, цветов

В сравненье с чем? – О, подскажи мне, Боже!

С небес услышал я: «Пришедшая любовь!»

Она пришла и в Чудо превратилась

Мне освещает душу, искупав в тепле

Через полвека предо мной явилась

Чудесным отпечатком губ на тонком хрустале.

На самом ободке хрустального бокала,

Который я хранил бессчетные года,

Ты воплощением Любви опять предстала

И перед этой Драгоценностью все меркнет, Господа.

P.S.

Хрустальный бокал был куплен в ресторане «Прага» в 1960 году и хранится автором по сей день.

01.12.210

Фото 2003 г.

Парфюмер По роману Патрика Зюскинда

Вступление

Ко мне попало в руки DVD случайно,

Его я на одном дыхании смотрел

Не зря – тот фильм был гениальным

С названием довольно странным «Парфюмер».

Я в нем такие чудеса искусства подглядел.

Игра актеров, режиссура так была серьезна,

Сюжет в стихах я описал для тех, кто не смотрел,

Спешите, покупайте фильм – пока не поздно.

Так надоела тривиальность – милые друзья.

Та, что с экранов нескончаемым потоком льется.

Какая-то таинственная жизнь ко мне пришла

И отзвуком таинственности в сердце отдается.

О, Патрик Зюскинд! Гениальнейшая голова,

Которая придумала историю невероятную такую.

Которая запомнилась, тревожит иногда,

Искусством раскрывая нам загадку жизни непростую.

Известно – гений со злодейством несовместен,

Убийство – мерзость перед Богом не оправдана ничем,

Вопрос о том. «что быть или не быть», здесь не уместен,

Уж лучше гению и не родиться – не… за… чем…

07.07.2010

Глава первая

Сырая камера, писк крыс и темнота,

Ручьями льет вода по скользким стенам.

Закован узник в цепи, кажется, что навсегда,

И никому до умирающего нету дела.

Уж скоро триста лет, когда за ним пришли,

И, расковав, тщедушную фигуру потащили

На площадь «лобную» – там приговор прочли,

Под вопль толпы «распни» – обратно притащили.

Тщедушный юноша лет двадцати пяти,

Огромные глаза пытливые, густая шевелюра,

Сутулая спина и длинная ладонь в кисти,

Избит и изможден – жестокая судьба-фортуна.

Безжалостным пинком – и на холодный пол,

Покрытый еле-еле тонкою гниющею соломой,

И темнота, и холод – брошенный на произвол,

Пока на казнь не поведут дорогою знакомой.

О, цепи ржавые – как раны глубоки,

Железом растревожены холодным,

«О, Боже!» – узника несчастного щади,

Он только воду пил, не ел – голодный.

Глава вторая

Как мне проникнуть в вековую даль,

В которую вернуться только мыслью можно,

Быть может, в восемнадцатый на площадь Этуаль

Попробую пробраться осторожно.

Хотя зачем на площадь под названием «Звезда»?

Не лучше ли туда, где жизнь кипит от века к веку,

Где нищета, где грязь, помойка навсегда.

Где трудно сохранить названье человека человеку.

Там рыбные ряды, там вечный шум и гам,

А мостовая вся в грязи. Вся в требухе от рыбы,

Торговля рыбою идет с грехом напополам,

И все миазмами пропитано, там запах нетерпимый.

Там все не так, как надо – вонь и грязь,

А червяки, как одеялом, рыбьи туши покрывают,

Торговки нищие в лохмотьях – дырок вязь.

За что такая им судьба – они не знают.

Туманные века – ушедшая щемящая печаль,

О, Франция, знакомая от края и до края,

Какая ты была – тебя мне очень жаль,

Какая ты сегодня – красивей не знаю.

Поля лаванды в синеве сиреневой лежат,

Фламинго розовые средь осоки бродят,

И маки красным на полях кричат,

А облака по небу голубому хороводят.

Там города в прекрасных зданиях сияют белизной,

Архитектурою своей глаз поражают,

Изысканный французский вкус передо мной.

Каналы посредине городов там повсеместно протекают.

Глава третья

А раньше триста лет тому назад ведь не было страшней

Французских городов, погрязших в грязи.

Там нечистоты из окон лились на головы людей,

Среди домов текли – миазмами стекали.

Разделывали рыбу кое-как между рядов,

А требуху и жабры-чешую вокруг себя бросали,

От крови мостовая мокрая – в ней масса червяков.

Торговкам все равно, ведь этого они не замечали.

Беременность шестая у торговки молодой,

Такая нежеланная, досадная, молодка чуть не плачет.

А надо торговать, ведь рыба протухает головой,

Вот родила – ребенка на помойку. Счас нельзя иначе.

Бросок из таза – рыбы отвратительная требуха

Накрыла с головой новорожденного ребенка.

А пуповина, не отрезанная, кровью протекла,

На грязной мостовой залился плачем тонким.

Зеленых мух насело на ребенка тьма,

А червяки покрыли тельце пеленою,

Лежал он весь в крови и смазке – эх, беда,

Нашелся сердобольный – окатил ведром с водою.

Заметили товарки, что-то здесь не то,

Вот подыскали столб – набросили веревку,

И в миг повесили торговку было ведь за что,

Была проявлена завидная сноровка.

С младенца сняли рыбьи жабры, червяков, кишки

И рыбным ножиком покончили с кровавой пуповиной,

Новорожденного в приют сиротский отнесли

И продолжали торговать, забыв о том событии невинном.

Глава четвертая

Приютный дом похож на черный склеп.

В нем – нищета и грязь, клопы и тараканы,

Хозяйка «цербер» там уж много лет,

Ну, а еда – еда, все дети там в коросте, в ранах.

Там пятилетки, шестилетки малыши,

А восьмилетних нет – они уж на работе.

Под рваною одеждой поедом едят их вши,

И лица детские невеселы – всегда в заботе.

Мальчишку бросили средь малышей,

Там он лежал недвижимый и бездыханный,

Детей хозяйка гнала от новорожденного взашей.

Хотелось им узнать, не умер ли подарочек нежданный.

Вдруг в склепе в темноте раздался крик,

И мертвый залился противным плачем,

Подушка на лице вдруг оказалась вмиг,

Но не успели задушить: остался жив – удача.

Работорговлей жил приютный дом,

Детишек много – деньги все же приносили,

Как восемь стукнуло – из дома вон.

Работай по шестнадцать в день, чтоб не прибили.

Еще ведь повезло, не продали совсем и навсегда,

А только лишь в наем ребенка сдали,

Еще вернуться на ночь есть куда.

Ребенок счастлив, что чужому не отдали.

Бесправие царило в те века и произвол:

Раз в нищете родился – в нищете подохнешь.

И выбрать можешь только зло из этих зол,

И что среди богатых нищий может.

Нет выбора в той жизни – тут и там.

Ну, только если Бог пошлет талант ребенку,

Тогда, быть может, вверх пробьется он с грехом пополам.

По грани между Сциллой и Харибдой тонкой.

Хозяйка отлупила без пощады кочергой

Несчастных, чтобы впредь была наука,

И занялась подсчетом выручки дневной,

А в доме наступила омертвляющая скука.

Ребенок рос, как будто бы глухонемой.

И до пяти не говорил ни слова.

Товарищи по дому поняли, что он чужой,

С ним не играли – избивали по-глухому.

Глава пятая

Для Жан-Батиста обонянье стало всем,

Чем он дышал и жил ночами-днями.

Он нюхал все, что попадалось, а затем

Старался в памяти те запахи хранить – долой печали.

Вон крыса дохлая – какой же запах у нее,

В болотце ржавое железо – вот находка.

А запах тухлой рыбы – тоже ничего.

Годами шел за запахами неспешащею походкой.

Лягушку, сук, гнилье и запах роз – все запахи,

Что тысячи предметов выделяют,

У Жан-Батиста проникали через нос,

Нос нервный с трепетными крыльями – все удивляет.

Он в 20 000 раз был восприимчивее, чем у нас,

Почти таким же стал, как у собаки,

Ровесники не удивлялись – интерес погас,

Ну, раз дурак, пусть нюхает – тут не до драки.

Однажды ночью вдруг случилася беда,

На темной улице хозяйка оказалась,

Зарезана грабителем была она,

Полиция расследовать не стала – так случалось.

А муж хозяйки был не человек, а зверь,

С огромной плеткой никогда не расставался,

Он быстро Жан Батиста продал без потерь,

В аду, в работе рабской мальчик оказался.

Огромный за спиною с мокрой кожей тюк,

Вонючая вода с него ручьем стекает,

Тащи в окрасочную яму – да не спотыкайся, друг,

А сорок килограмм на спину давят.

Глава шестая

Париж вечерний триста лет тому назад

Глаза не только нищетой, но и богатством поражает,

Кареты и коляски с дамами прекрасными подряд,

А кавалеры юные их на конях сопровождают.

Ряды с колбасами, сырами, фрукты разных стран,

Там горы устриц – горы дорогих печений,

Там соболя, и жемчуга, и веера в руках у дам,

Там масса необыкновенных развлечений.

Средь говорливой, шумной, праздничной толпы

В вечерний час, в века ушедшего Парижа,

Шел юноша, а за спиною – посмотри,

Тащил он кожи тюк на улицу соседнюю, которая пониже.

Парижская толпа по улице текла рекой,

Струилась в разговорах, запахах так ярко,

И сколько сотен тысяч запахов в реке людской,

Для Жан-Батиста не существовало лучшего подарка.

Для бриллианта дар – волшебный свет,

Так и для носа запах – он неописуемое счастье,

Когда в тебя вливается немыслимый, неописуемый букет,

Невиданное сочетание всех запахов роскошного нюанса.

О, провидение! К сверкающей витрине поскорей,

Лицом к стеклу прижавшись, смотрит,

Внутри сидят, стоят – там множество людей,

К их носу парфюмер красивые флакончики подносит.

О, лавка парфюмерная – для женщин рай.

Такого в жизни ты и не представишь,

Тут к носу сотню тех флаконов подавай,

А на каком остановиться, может быть, не угадаешь.

И вдруг удар жестокий – палкою по голове,

Хозяин сзади потихонечку подкрался,

Хозяин-зверь от злобы – не в себе,

Подлец-мальчишка у витрины задержался.

А как хотелось рассмотреть, понюхать те флакончики ему,

В карминовых и голубых – прозрачно нежных красках,

И ощутить то волшебство как был бы рад, но почему?

Тот запах был не для него – для женщин в шляпках.

Глава седьмая

Однажды вечером по темной улице решил пойти,

Случился фейерверк в тот вечер темный,

Вдруг запах необыкновенный – ну, пустяк его найти,

Он понял, что от девушки с корзинкой персиков определенно.

За девушкою шел довольно долго, не спеша,

И по-кошачьи, незаметно подобрался к ней поближе.

От запаха, который вдруг ударил в нос, дрожала вся душа,

Дотронулся он до ее руки. Все ближе подвигаясь, ближе.

И в подворотне девушки поймал он изумленный взгляд,

Она подумала, что нищий – протянула персик,

Но фейерверков взрывы – улицей подряд,

Вдруг спрятали ее в дыму – на время скрыв от смерти.

А запах девушки Батиста к цели той неумолимо вел,

И на соседней темной улице ее он вдруг увидел,

Точнее, не увидел, нос его привел,

Затем случилось то, чего он не предвидел.

Он руку девушки схватил и гладить стал,

Как бы хотел те запахи с руки забрать с собою,

Она стояла в изумлении – затем бежать, он догонять не стал.

Он через нос следил – держал ее перед собою.

Как часто в жизни мы впадаем в немоту,

Когда нежданное-прекрасное вдруг перед нами.

Душа дрожит и падает как будто в пустоту.

А сердце из груди выпрыгивает. Почему? Не знаем сами.

Наш Жан-Батист тончайшим обоняньем обладал,

И здесь был идеал единственный на свете,

Тут не было духов – тот запах для нее господь создал,

Тот запах бриллиантовый, неповторимый на планете.

Тот запах – он тончайший запах роз,

Тот запах был необычайной смесью тонких наслоений,

Тот запах нежности, любви и слез,

Тот запах неопределим, как изменение тончайших настроений.

Далекий 54-й год, мне двадцать лет,

Я на Тверской стою в волненьи, наивен-честен,

Я первой настоящей встречи жду, и в этом весь ответ,

Я запахом весны объят волной чудесной.

Мой слабый примитивный нюх – мой нос,

Который в 20 000 раз слабее обоняния Батиста,

Но он такую радость мне принес,

Когда я утонул и в запахах ее, и бархатных ресницах.

Я понимаю Жан-Батиста, как никто,

Как трудно гению на свете жить – я представляю,

Ведь гений во злодейство впавший – он ничто,

Его страдания и слезы только дьявол принимает.

Наверно, через три-четыре улицы ее нашел,

Она сидела, разрезая персики наполовину,

Он, крадучись, к ней тихо подошел,

И стал тихонько гладить шею, руки, спину.

Волшебный фейерверк вдруг улицу всю осветил,

Любовники, целуясь, пробежали мимо.

Он девушке в испуге рот закрыл,

И так держал и задушил – она упала недвижимо.

Прекрасное и нежное лицо – открытые глаза.

Смотрели на убийцу с укоризной,

И он раздел ее, ладонями сгребал спеша,

Её он запах тела собирал в последней тризне.

Как зверь обнюхивал лобок ее и небольшую грудь,

Затем на шею, волосы он перешел внезапно,

Какой-то голос говорил ему – ты этот запах не забудь.

Великим станешь ты через него когда-то.

И если б кто-нибудь увидел этот страх,

Он бы сошел с ума, бежал бы с места,

По трупу ползает какой-то человек впотьмах,

И что ладонями он собирает с трупа – вовсе неизвестно.

А все так просто – должен этот запах в памяти держать,

Ведь девушка хотя и не жива, но для него находка,

Интуитивно знал, такого идеала-запаха ему не повстречать,

Закончив запах собирать, ушел нетрезвою походкой.

А дома за отлучку был хозяином избит,

С ума сходил от запаха той девушки убитой,

Почувствовал свое предназначение – не спит,

И с Жан-Батистом он везде – тот идеал, тот запах незабытый.

Глава восьмая

На следующий день он должен был доставить пачку кож

К известному в Париже парфюмеру.

Дом, где он жил, на дом-то не похож —

Он был, как и другие, на мосту – под Сеной.

На том мосту стояло множество домов,

И мост дугою странной нависал над Сеной,

Дом к дому примыкал – там не было дворов,

Там не было деревьев, не было травы, и не было веселья.

На мост поднявшись, Жан-Батист дом быстренько нашел,

И тихо подойдя к окну, лицом к нему прижался,

Затем, в дверь постучавшись, в дом вошел

И встал, как вкопанный, смотрел вокруг и удивлялся.

Там, в полутьме таинственной, все стены полками окружены,

Там тысячи сосудов, емкостей, пробирок.

Два парфюмера спорами горячими увлечены,

Как лучшие духи создать, которые получше Мирры.

Скворчат, кипят сосуды на огне на тиглях,

Пары уходят к потолку, там исчезая,

Идет работа парфюмерная не второпях,

А что получится в конце концов – никто не знает.

И вдруг максимализм юношеский возыграл,

Рванулся юноша к тем колбам по какой-то мере,

Десятки содержимого смешал – перемешал,

А результат дал нюхать изумленным парфюмерам.

В минуту получилось то, на что у них ушли года,

А юноша и не подумал сделать перерыва,

Шедевр создал тот, который никогда

Не был бы сотворен без этого порыва.

По комнате метался, словно дикий зверь,

Хватая колбы разные, сосуды без разбора,

Прикидывая, смешивал, болтал и вот теперь

Дождался – выброшен за дверь без разговора.

Вот вечер подступил,

и старый парфюмер уселся за рабочий стол.

Достал шифоновый платок и склянку наглеца с духами,

Вот капля на платок – движеньем пред лицом провел,

Вдруг переполнился нос старика невиданными чудесами.

Он понял, гения он выставил за дверь,

Он понял, что теряет состоянье,

Он выкупать парнишку полетел теперь,

Он понял – тот мальчишка даст ему известность. Состоянье.

Он выкупил парнишку деньги заплатив,

Тому досталось по спине – так, для острастки,

И в доме странном на мосту мальчишку поселив,

Он сделал жизнь Батиста просто сказкой.

Жан обнаглел – учить он парфюмера стал,

Каких ингредиентов в смесях не хватает.

Хотя из вежливости спрашивать не перестал,

Прикидывался, как создать шедевр – не понимает.

А парфюмерный труд – о, как же ты тяжел!

Известные духи ведь можно посчитать по пальцам,

Я даже и примера нужного здесь не привел,

Он скрупулезен, как вязание на пяльцах.

Жан сделал ящик – на тринадцать секций разделил,

И в каждую флакончик с лучшими духами вставил,

А вот тринадцатую секцию духами обделил,

Там не было того, что он себе представил.

Кипела в чане сотня килограммов роз.

Хозяйский кот был сварен для науки,

Варилось все, что может, было огорчение до слез,

Не получил он нужного, не шли духи те в руки.

Хозяин стал богат. Почетен, знаменит,

Двенадцати духов Парижу ведь вполне хватало,

А Жан-Батист мрачнел, больным он стал на вид,

Тринадцатого в стоечке флакончика не доставало.

Он понял, что в тринадцатом должна быть та,

Та девушка, которую он задушил когда-то,

Тот запах локона и тела, персиков, лобка,

Он в обморок упал от осознания, насколько девушка не виновата.

Он тяжко заболел – забросил все дела.

А парфюмер с продажи богател – не знал заботы,

Но час пришел, и к старику с косой пришла Она,

Сказав: «Пойдем со мной, заканчивай работу!».

Жизнь беспощадна и не предсказуема подчас,

Грабителями был убит хозяин бывший Жан-Батиста,

А парфюмер ушел в определенный час,

Мир парфюмерный потерял великого артиста.

Звезда судьбы, мерцающая с высоты,

Куда ведешь ты человека ежечасно.

Он ждет, что счастье на него обрушишь ты,

А ты обрушиваешь на него несчастье.

О, Сена! Франции прекрасная река,

Веками чрез Париж течешь чудесною волною.

Розетками прекрасные соборы смотрятся в тебя

И в отражении своем любуются собою.

И рухнул мост, и рухнул в Сену дом,

Все старое ушло навеки безвозвратно.

Наш Жан-Батист свободен – молод он.

И жизнь, что впереди сияющая, необъятна.

Поля лаванды – бесконечная сиреневая даль

Перемежается пшеничными полями,

Не знает наш герой, куда идти.

Быть может, в монастырь – в печаль?

А может быть, по жизни дальше за духами.

Ведь перед тем, когда хозяин умер, в Сену мост упал,

Он сонм духов создал и не напрасно,

Известен стал в Париже – весь Париж его узнал,

Хотя 13-й пустой флакон всю душу бередил ужасно.

Уж тридцать дней по Франции в пути,

Весь грязный, оборвавшийся, уставший,

И скоро надобно ночлег найти,

А где найти по времени и подходящий.

И вот нашлась песчаная пещера – темнота.

Он весь в грязи, и тыщи запахов к нему прилипли.

Бессонница – ив мыслях пустота,

И вши изъели голову – коростою налипли.

Как вдруг спасительная мысль пришла.

Он должен лучшим быть в подлунном мире.

Он вспомнил запах девушки, которая задушена была,

Тот запах оставался в голове, хотя ее давно убили.

Невдалеке чудесный водопад шумел,

Как раз, чтоб запахи убрать из задубелой кожи,

Он так отмыться той живительной водой сумел,

Что как новорожденный стал и с человеком схожий.

Он понял, дальше должен жить он только для того,

Чтоб лучшие духи создать единственные в мире.

Он должен этот запах уловить, и больше ничего

Не оставалось интересного в подлунном мире.

Но вот случилось, как-то он гулял,

Как вдруг увидел девушку в изящнейшей карете.

Почти что в обмороке он знакомый запах обонял,

Тот запах – тот единственный на свете.

И день прекрасный вдруг исчез как в никуда,

И солнца свет, и жаворонок высоко над полем,

Расплата здесь одна: иль радость, иль беда,

Такая уж досталась Жан-Батисту доля.

По следу запаха бежал он двадцать верст

И, изможденный, прибежал к закрытым городским воротам,

Характеристику от парфюмера страже преподнес,

Заботы стер со лба, покрытым потом.

Глава девятая

Игра страстей – ведь человек перед тобой никто,

Живет и действует не сам – по принужденью,

Он не откажется от страсти ни за что,

Ни в будни полных дел, ни в воскресенья.

Красавица та дочерью известного купца была,

Росла в богатстве, неге и покое.

При общем обожании – в любви отца росла,

Цвела чудесной орхидеею на Божьей воле.

Купец в том городе имел огромный вес,

Он уважение завоевал своей работой.

А во дворце его – богатств не счесть,

И счастье дочери – единственная у него была забота.

На землю опустилась ночь – струилась тишина,

И запахи цветов все ароматом заполняли,

А девушка стояла у раскрытого окна,

И что за ней следят – ее глаза не замечали.

Там, за решеткой сада, в темноте,

Лицом прижавшийся к ограде плотно,

Герой наш наблюдал за нею, как во сне,

От запаха чудесной девушки пробит холодным потом.

При замке в городе большая фабрика была,

Картины из цветов рабочие изготовляли.

Процессы сложные – от выклейки красивых лепестков

До варки их в огромнейших котлах – секреты знали.

Наш Жан-Батист устроился одним из тех,

Простым рабочим по работе примитивной.

Он цель поставил пред собой – главнейшую из всех —

И знал, что к ней пойдет дорогой длинной.

Ночами долгими продумывал, как дальше жить,

То сотворить, чего на свете никому не снилось,

Духами Францию завоевать и покорить,

Чтобы в «нирвану» люди погрузились.

Вдруг гениальная идея в голову пришла,

Ведь запахи ладонями не соберешь, так быстро исчезают,

Идея та была изящна и проста,

Как раньше не пришла, наш Жан-Батист не понимает.

А сделал так: вытапливает жир белейший нутряной,

В процессе самогонном запах удаляет,

Обмазывает тело девушки он смесью той

И с тела девушки скребком снимает.

А лучше так – обмазывай все тело,

Материей тончайшей с головы до пяток оберни,

Затем материю, пропитанную жиром, выжми смело,

И в самогонный аппарат ту выжимку перенеси.

Вот с трубки кончика тот долгожданный запах вдруг

Пойдет – и если это он – то голову закружит,

И эти капли эталоном станут для духов, мой друг,

И в сотенных смешениях получишь то, с чем дамы дружат.

Вот проститутку пригласил, разделась девушка для дела,

Тут грудь обвисшая, истерзанное тело, худоба.

Он жир в тазу перемешал, чтоб нанести на тело,

И получил удар от проститутки – вот беда.

Пришло наитие – с живыми тут не сладишь,

Объекта для экспериментов не найдешь,

Тут только с мертвой девушкой поладишь,

Тут только с мертвой запахи возьмешь.

Глава десятая

Вечерняя пора – почти уснувший городок.

В отличье от больших, довольно чистый и опрятный.

А что живут в раю, всем жителям там невдомек,

Они ведь думают – в Париже жить приятней.

Удар в лицо от проститутки даром не прошел,

Убил и задушил несчастную девчонку,

И жир тот вытопленный цель нашел,

Струей с материи в сосуд полился тонкой.

Бесчисленные ночи в тесной комнатке без сна,

В экспериментах – записи и выводы слагались,

Работа днем на фабрике – дневная суета,

В работе гения почти не отражались.

Ночь – тишина – вот одиноко девушка идет домой,

Из подворотни вдруг рука на рот – не закричит отчайно,

Труп тащит Жан-Батист по улице кривой,

Дрожит, чтоб кто-то не увидел и не закричал случайно.

Домой – добычу поскорей раздеть,

Обмазать жиром, тканью обернуть да поплотнее,

Затем все снять и труп куда-то деть,

За следующим в путь – да поскорее.

Десятки девушек злодеем уж умерщвлены,

И все из-за флакончика всего-то весом 40 граммов,

Не стало в городе привычной суеты.

Замолкло, притаилось все от страха не задаром.

Отец Лауры время не терял – собрал верховный суд,

Все лица бледные, не знают, что и делать,

В отчаянье, что девушек всех в городе убьют,

Все поняли, что в городе убийца массовый – он без предела.

Но жизнь есть жизнь, и молодость – она ведь молодости брат —

По паркам-насаждениям гуляет смело,

Нет фейерверков, и колокола, как прежде, не звенят,

Но все равно не ожидает молодость конца от беспредела.

Серебряной струей внизу река чудесная течет,

И вдруг по ней труп молодой плывет, качаясь,

Испуг – там девушка в водоворот

Вдруг попадает, и прекрасное лицо в нем исчезает.

Собака разрывает землю, и находка вдруг:

Коса чудесная девичья из земли вдруг появилась,

Так новая красавица вошла в смертельный круг,

Круг, из которого костями объявилась.

В подвале фабрики стояла колба из стекла,

И в полный рост в воде там девушка качалась.

Там, где должны быть розы, там была она,

И грудь красивая в ней лепестками облеплялась.

А дальше – больше, не было конца

Там преступленьям – жизнь казалась крахом.

Сомненья и волненья так запутали отца,

За дочь свою дрожал он в страхе.

Ночь, тишина и стол, на нем красавица лежит,

Над нею Жан-Батист стоит, склонившись,

Скребком он жир снимает, что в себе таит

Ту каплю красоты, которую в 13-м флаконе ищет.

И стало так, что жизнь в том городке как будто умерла,

Ни смеха, ни улыбки в нем не сыщешь,

Как будто матерь-смерть всех погребла,

Все под собою погребла, ростков там жизни не отыщешь.

И наступил предел, и смерть взяла свое,

Десятки жертв невинных жизнью искупили,

То жизни воровство, что Жан-Батист возвел

На высшую ступень, чтобы его труды не позабыли.

Тринадцатый флакончик – о, недосягаемая цель,

Должна была достигнута любой ценой и в самом деле,

Над ней работал Жан-Батист, тут верь или не верь —

Он был физически-духовно на пределе.

Как много запахов в флакон заключены теперь.

Но как в ключе к замку какой-то маленькой насечки не хватает.

Им не открыть таинственную и недосягаемую дверь

Без эталона-запаха, флакон пустой, и Жан все это понимает.

Охраной неприступно окружена была

Мечта его – такой непроницаемой стеною.

13-й флакон пустой, при всех достоинствах – беда,

Иль жизнь закончена – и нету перспективы пред тобою.

Заветный длинный ящичек с 13-ю отделами стоит,

12 наизвестнейших духов перед тобою,

А жизнь терзает Жан-Батиста, торопит,

Ищи последний ключ к успеху и работай над собою.

Глава одиннадцатая

Однажды девушка решила без подруг

В вечерний час за розой в сад спуститься.

Но спасена была – случается такое вдруг.

Отец с балкона девочку позвал – домой поторопиться.

Убийца девушку среди кустов почти догнал,

И задушить ее хотел – могло такое получиться.

Но музыкою запаха объятый, без сознания упал.

И злодеяние уж не могло свершиться.

На фабрике кипит работа – бесконечная страда,

Из тысяч лепестков вдруг появляются картины,

А Жан-Батист ждёт ночь – она ему мила,

Он новый запах ждет от девушки невинной.

В огромных баках варит он цветы,

При перегонке надо получать божественные капли,

Которые потом войдут в состав духов – они

Те долгожданные и маслянистые экстракты.

И половодьем неохватным паника росла,

То там, то здесь вдруг появлялись трупы

Красивых девушек – какая тайна здесь была.

Ломали голову в отчаяньи – вниз голову потупив.

По-прежнему стоял пустым тринадцатый флакон,

Наш парфюмер не мог его заполнить,

Как волк израненный, метался он,

Хотя был рад, что главный запах рядом, чтобы точно помнить.

Однажды он вошел в сарай и увидал веселую картину:

Там молодой рабочий с девушкой в любовь играл,

За ней по лестнице на сеновал, не удержался – больно спину.

Прелестница кричала, чтобы к ней не приставал.

Ну разозлился наш любовник молодой,

Ушел – не удалось схватить молодку,

Но лестница вдруг поднялась на сеновал, как бы сама собой,

И обнаружена назавтра страшная находка.

Собранье за собраньем – паника, бессилье, пустота.

И вдруг опять в стеклянной колбе плавает девчонка,

Задушена, убита, жиром смазанная в наготе она,

И стон, и плач родных в подвале преогромном.

Великий праздник – день рождения наступил

У дочери купца – красавицы Лауры.

И шумный рой гостей дворец заполонил:

Там не было того, кто был бы хмурым.

Всплеск фейерверком разорвал ночную тишину,

И что одна из девушек пропала-то, никто не замечает.

Она убита, ведь известно – почему.

С ее груди, лобка все запахи скребок снимает.

Красивое лицо и розовый сосок

Убийцу, ну, никак не привлекают,

От девушки ему лишь нужен прок,

Тот запах юности, который поражает.

Вот так для эфемерной цели убивал

Мильоны жизней Гитлер, Мао, Сталин.

И в сладострастной жажде тех убийств не замечал.

Значения не придавал кровавому следу, который он оставил.

От множества убитых во флакончике экстракт,

И капля каждая – погубленная жизнь, в нем беды.

Но не хватает капель – все не то, не так —

Не тот предел, который нужен для Победы.

Работая как проклятый, ночами он не спит,

Вся комнатушка в банках, склянках и экстрактах,

Над записями в мелких буквочках корпит,

Уже исписана десятая толстенная тетрадка.

А паника растет, вот в речке труп плывет,

Или в усадьбе у крестьянки труп находят,

Иль в поле средь лаванды – кто и как поймет.

Как очутились там, и в голову не входит.

Открыты арсеналы – у людей оружие в руках,

Ворота, окна забиваются отчайно,

Чтобы убийца не пробрался в дом впотьмах.

Очередную жертву не убил случайно.

И время шло, и глаз, повсюду глаз

Невидимо купеческую дочь сопровождал повсюду.

И не случайно встреча вдруг произошла,

Лаура уцелела проявлением божеского чуда.

Однажды вечером в огромнейшем саду

Ну, только на минутку разлучилася с подругой,

Дыханье на плече почувствовала – с криком в темноту,

Бедняжка побежала – подоспел отец, да не один, а с другом.

Убийцу скрыла бархатная ночи темнота,

Хотя переполох был во дворце ужасный.

Беспечность жизни, радость бытия ушла,

И даже солнца день стал больше не прекрасным.

Глава двенадцатая

Но вдруг колоколов трезвон, и радостная весть

Пришла ко всем и к кардиналу тоже,

Убийца пойман и повешен, и торжеств не счесть,

Народ ожил, ну, можем жить теперь, похоже.

А Жан-Батист над этой суетою наблюдал издалека,

Посмеиваясь над ошибкой, был живой и невредимый,

Опять его преступная неуловимая рука

Творила зло – «господние пути ведь неисповедимы».

Отец решил – нельзя так дальше жить.

И надо быстро уезжать и дочь забрать с собою.

Он понял, что задержка может дочку погубить,

Он понял, что нельзя играть с жестокою судьбою.

На море в замок родовой ее привез – спеша

За триста километров от родного дома.

И не жалел, что далеко увез дитя.

Он от опасности спасал ребенка дорогого.

Безбрежное аквамариновое море за окном,

И чаек белокрылых быстрые скользящие полеты,

Морской волны в шипении, падение – подъем,

Свободы ощущение – прощай, тревоги и заботы.

Нет, никогда и никому не подобраться к этому окну,

И только чайка белокрылая вдруг пролетит случайно,

И может отдохнуть от горестей отец, и потому

Теперь он спит спокойно, сердце не колотится отчайно.

Вот начались спокойные и нетревожимые дни,

Гуляла дочь у моря, где хотела, окруженная охраной.

Везде в садах благоухали редкие цветы,

Вставала рано – засыпала в счастье рано.

В уединенном замке том – отец в уединении не жил,

Там часто собирались старые и молодые,

Там были новые и старые друзья – он их любил.

И постепенно все о прошлых страхах позабыли.

Глава тринадцатая

В тот день, когда купец уехал в Норманди,

Наш парфюмер оставил город шумный,

И много дней за запахом в пути

Он шел за жертвой будущей походкою бесшумной.

Дорога жизни, ускользающая вдаль.

На ней не только пыль, заботы и тревоги,

На ней так часто встретишь радость и печаль,

О, путник дорогой, крепись на жизненной дороге.

Так может быть, что ноги стерты в кровь,

А может быть, летишь ты ветерком в пролетке,

На ней ты можешь встретить жизнь и смерть или любовь,

И можешь плакать и смеяться ты при той находке.

На ней все можешь ты в минуты потерять,

А можешь все приобрести по божьей воле,

Там по потерянному можешь ты навзрыд рыдать,

Свободой наслаждаться вдруг в короткой человечьей доле.

Там можешь ты отца и мать похоронить

И с трепетом сердечным услыхать крик первенца пронзящий,

На той дороге можешь быть судьбой избит

Или избалован Фортуной прилетящей.

Ты можешь оказаться на дороге чист и свеж,

К концу же подойти и в грязи, и уставший,

Так много оскорблений получивши от невежд,

Что жизнь считать ты будешь прожитой зазря, пустяшной.

Похоже, ненависть и клевету получишь там,

Там вместо правды и любви на той дороге боли,

А может, все твои грехи Господь расставит по местам,

И будешь счастлив ты по Божьей воле.

С дороги той поднимешь вновь и вновь,

Хотя с тобой все время будут и печали, и тревоги,

Поднимешь камни легкие названием Надежда, Вера и Любовь

Камней тяжелых ты не встретишь по дороге.

Глава четырнадцатая

Для Парфюмера – предыдущего четверостишия я не писал,

Я не имел его в виду, кровавого убийцу,

Он камня одного с дороги никогда не сдвинул и не приподнял,

Он весь в грехе, в крови проклятого витийства.

А через месяц весь оборванный он к замку подошел,

Обросший, грязный, вид почти безумный,

Другой при виде замка отступил – ушел,

Но наш убийца не был юношей благоразумным.

С собой он нес тринадцатый полупустой флакон,

В котором не хватало главного, о чем мечтал трудяга.

Он знал, что первым в мире будет он

И никогда не будет нищим бедолагой.

Неделями он только тем и жил, что наблюдал,

Как отыскать лазейку в неприступный замок.

Что девушка могла узнать его в лицо – он знал,

И не хотел тюремную решетку получить в подарок.

По вечерам отец к любимой дочке заходил,

А на ночь двери на замок крепчайший закрывали.

Кругом охрана грозная – приказ не спать им был.

За это головою собственною отвечали.

Тот замок был построен на обрывистой скале,

К нему вела единственная горная дорога,

К окну ее лишь только птица залетала в солнечной голубизне,

Отец почти не волновался – слава Богу.

Но вот однажды ночью в страхе побежал он к дочкиной двери,

В пути дрожал от проникающего страха,

И, устремившись к двери, крикнул страже: «Отвори!»

И пот по лбу и по спине, вся мокрая рубаха.

Открылась дверь скрипучая в ее покой,

Она спала – освещена луны сияньем,

Струились волосы ее роскошною волной,

Она была во сне неописуемым очарованьем.

Ушла тревога, потеплело сердце у отца, и отошла беда.

И счастье вдруг безмерное всю душу охватило.

Хотя какое-то предчувствие охватывало иногда,

И для охраны дочери он делал все, что было в силах.

А время шло – в один прекрасный день

Ключом огромным дверь открыл – о, Боже,

Лаура голая лежала – смятая постель,

Роскошных нет волос – задушена была, похоже.

В тревоге Франция – подняты города,

И потекли солдаты по ее дорогам,

Приказ – найти во что бы то ни стало подлеца,

В соборах тысячи молились, ожидая помощи от Бога.

Теперь представьте все отчаянье отца:

Любимая мертва и не вернется боле.

Убийца на свободе, радостна душа у подлеца,

А у него душа вся разрывается от боли.

А что же наш герой – где он?

А он в пути, объятый счастием безмерным,

Теперь в его 13-м флакончике тот эталон.

Которого добился все ж убийством непомерным.

Луга, поля, такая рань – такая тишь,

Душа его вся в радости трепещет, утопает.

А совесть – совесть, что же ты молчишь,

А совесть умерла, объятая гордыней. Он ее не знает.

Свершилось: во флаконе жизней сорока экстракт,

Да плюс к нему один – главнейший.

А все досталось не за просто так,

Какою кровью он добыт и головой умнейшей.

Он в роковой флакон последнюю добычу влил,

Он без дыхания упал в «нирвану».

Он понял, власть в его руках – ее добыл.

Он победитель – первый над людьми без всякого обмана.

И вдруг был окружен солдатами – куда флакон,

Тут мысль работала отчайно,

Один лишь путь куда – ох, не удобен он,

А сохранить все надо, хоть и боль необычайна.

И схвачен был, и отвезен в Париж,

Столица радостью охвачена безмерно,

Раскрыты преступления, и их не умолчишь,

И казнь будет для убийцы беспримерна.

Распнут на бревнах четырех, гвоздем прибив,

Поочередно руки, ноги, не спеша, отрубят,

Примером страшным тысячам живых,

И долго-долго казнь ту люди не забудут.

И день настал – ждут тысячи людей

Той казни беспримерной с нетерпеньем,

Повозка грязная – где он, ну, поскорей,

Убийцу пусть распнут без промедленья.

Помост, палач, топор стоймя стоит,

Крестом сколочены накрепко бревна,

И через маску черную палач глядит,

Ему не терпится казнить убийцу всенародно.

Толпа шевелится и издает ужасный гул,

Тот гул ужаснейший толпы немытой,

Тот гул плебейский, неизменный той толпы разгул,

От предвкушенья крови запаха пролитой.

Ну, что так долго – в нетерпении толпа.

Когда появится повозка – в ней убийца.

Когда топор поднимется с тем взмахом палача,

Четвертование ведь редко – может боле не случиться.

Глашатай крикнул громко, резко: «Расступись!»

Толпа отхлынула, давая ход карете,

Нет, не повозке грязной – тут ты удивись,

Роскошнейшей карете – редкостной на свете.

Четверкою запряжена чудеснейших коней,

В блестящей сбруе – золотом пробитой,

С фигурами летящих белых лебедей,

На запятках со слугами и с крышею открытой.

Толпа подумала, что это сам король

Пожаловал на казнь, все на колени встали.

К помосту рвались с криками «позволь!»

Не шутка, сам король пожаловал – такого не видали.

Ну, вот и все. Карета у помоста встала,

И на откладных ступеньках появилася нога,

Которая не королю принадлежала,

Убийцы нашего она ногой была.

Из бархата башмак был темно-синий,

Украшен бриллиантовою пряжкою башмак,

За ним и наш герой в кафтане темно-синем,

Перед толпою на помост взошел – «одет-то как!»

Взошел и из камзола вынул что-то,

Палач пред этим что-то на колени встал,

И припадя к его ноге, он отчего-то

Топор убийце в руки передал.

Герой наш с гордым взглядом победителя взирал,

Внизу была толпа людей, так жаждущая крови,

На власть его теперь никто не посягал,

Отныне у него есть все – чего же боле.

Камзол, расшитый стразами из бриллиантов,

Невиданным богатством, красотою поражал,

С осанкой королевскою и изумрудов пуговиц рядами

Перед народом гордо он предстал.

И шум толпы замолк, и тишина настала,

Лишь вдох и выдох слышен был от десятитысячной толпы,

Вдруг Папа на колени встал, и все вельможи встали,

Травою скошенною люди все на площади: «Смотри!»

Движенье дирижера – появился вдруг флакон,

В другой руке шифоновый платок явился.

И на него три капли из флакона вылил он,

И что за тем случилось – не могло случиться.

Все, кто собрались – оказались вдруг в раю,

Любовью переполнены сердца людские стали,

И к ближнему любовь вдруг охватила всю толпу,

И все друг к другу с поцелуями припали.

Вот молодая девушка, целуя, раздевает старика,

А вот прекрасный юноша другого раздевает.

А вот старушка с юношей почти нага,

А вот и Папа шлюху непотребную, целуя, гладит.

Десяти минут и не прошло, а площадь вся была

Усеяна телами голыми в влекущей страсти,

Там свального греха – подарок от «лукавого» – пора пришла,

И это было наваждением каким-то, было счастьем.

Там не было стеснения, там не было стыда,

Вся площадь превратилась в место общего совокупленья.

И даже Папа, а ведь это Целибат, да навсегда,

Со шлюхою совокуплялся непотребной.

А он стоял и вниз смотрел, чуть-чуть прикрыв глаза

Как волнами то вниз, то вверх толпа бушует,

И вспоминал ту первую, и по щеке слеза,

А память о второй сжимает сердце и волнует.

Один той власти не поддался, сжав в руке клинок,

Отец Лауры на помосте оказался,

Но, посмотрев в глаза убийцы, произнес: «Сынок,

Тебя люблю», – без памяти упал, ответа не дождался.

И запах потных тел и спермы, льющейся потоком,

Победный запах из флакончика всё заглушил.

Но этот свальный грех казался и ненужным, и далеким,

Наш Жан-Батист ушел с помоста. Гений победил.

А время шло, вдруг схвачены одежда и белье,

Исподнее надето на тела поспешно,

И стыд, и срам толпу вдруг охватил.

Как так случилось? Отчего?

Никто не понимал,

срамное место прикрывали спешно.

И молча разошлись, потупив к долу взгляд,

Хотя, я думаю, что старики довольны были.

Молодку подержав в своих трясущихся руках,

Еще, я думаю, до смерти этого не позабыли.

Наш Жан-Батист прекрасно понимал,

Что цель достигнута, жизнь стала эфемерной.

В процессе достиженья цели так устал,

И прежней радости уж не было безмерной.

Париж вечерний, площадь, где родился – перед ним,

Торговки рыбою подсчитывают заработок нищий,

Тот рынок для клошаров нищих, он его не позабыл,

Для человека маленького рынок тот не лишний.

И глаз внимательный из темноты смотрел,

На нищету ужасную всю в требухе и грязи,

Но ничего от жизни гений не хотел,

Хотел уйти из жизни гордо, принцем, князем.

И вышел он на площадь и посередине встал,

Достал флакон и на голову вылил,

Ведь все, что будет, он предугадал,

Убийца – гений, свет и жизнь возненавидел.

Случилось то, что он и ожидал.

Десятки женщин вдруг накрыли с головою,

И все – он больше ничего не видел и не знал,

Лишь дьявол знал, что приключилось той порою.

Разорван на куски, с собою унесен,

И не осталось ничего на площади той грязной,

Остался лишь на ней пустой флакон,

Напоминанье горестное той судьбы ужасной.

И капелька последняя стекла с него,

И сорок жизней молодых в ней заключались,

По грязной мостовой расплылась в ничего,

Но гения труды в ней на века остались.

P. S. Бывает иногда, что женщина, случайно проходя,

Вдруг оставляет молодости запах тот неповторимый,

Который создал Жан-Батист совсем не зря,

В боренье с жизнью и судьбой неотвратимой.

За этим запахом волшебным я готов идти и день, и ночь,

Тем запахом, что сотворен Великим парфюмером,

И за такую женщину я жизнь отдать не прочь,

В страстях сгореть: хоть по частям, хоть в целом.

Классических духов не больше десяти.

Какой неимоверный труд стоит за ними,

И их не будет больше, как ты не ищи,

От парфюмеров ускользают дюнами – песком в пустыне.

08.07.2010

Италия – начало эмиграции. Счастливые, надушены духами, наверно, сделанными великим «Парфюмером». Фото 1977 года. Рим.

Послесловие

«Поэты ходят пятками по лезвию ножа» [1] .

И это верно так, так точно это,

Я весь изранился, по этому пути идя,

Пора, я позабуду звание поэта.

Благодарю тебя, читатель дорогой,

Что уделил мне грешному внимания немного,

И в пониманье Бога мы пойдем с тобой,

Пойдем счастливою и дальнею дорогой.

Ну, вроде все – теперь жене внимание – уют,

Все, чем я жил, я описал, и слава Богу,

Я подожду, пусть раны не кровоточат, пусть заживут,

А там даст Бог опять в мучительную и опасную дорогу.

18.02.2010

Стихи

Дорогой жене Риточке посвящаю

Дорогой жене-подруге, спутнице всей моей жизни Риточке Фингер посвящаю Фото – 1994

Поле

Жене

Мы шли дорожкой через поле с васильками

Безбрежным, словно море, с голубой волной.

И ты тихонечко сопротивлялась, словно зная

И чувствуя, что станешь вдруг другой.

Интуитивно понимая, что невинность у порога

Уже осуждена – окончится дорожкой той

Но из моей руки не вырывалась, слава Богу,

Дорожка с васильками для тебя была судьбой.

И вот теперь вдвоем в той солнечной купели

Нас искупал Господь – не посчитал, что грех,

Связала нас любовь и в самом деле

На пятьдесят связала – нас двоих на полувек.

Стена пшеницы колыбель ту окружала,

И жаворонок, трепеща, нам пел из высоты.

Там страсть навеки нас двоих связала,

Стальной цепью неразрывной вырвала из суеты.

Из одиночества и пустоты нас вырвала навеки

И обрекла на жизнь счастливую двоих.

Дала нам все, что надо человеку,

Которую и не представить – нам теперь в ней жить.

Спасибо, поле, за застенчивость твою,

Которою ты скрыла наше прегрешенье.

Спасибо Господу за Милость потому, что

Он открыл для нас Любви прозренье.

02.08.2010

Крылья бабочки

Жене

От запаха весны я охмелел отчайно,

И шорох бабочки прекрасных крыл

Сейчас я вспомнил не случайно,

Ее, присевшей на твое плечо, я не забыл.

Тончайший шорох – он волнует бесконечно,

Воспоминаниями душу вдаль маня

Его возьму с собой в дорогу я навечно.

О, бабочка! Не покидай прекрасного плеча!

29.09.2010

Загадка без разгадки

Жене

О, женщина, загадка из загадок,

Преследуешь меня – а почему?

Наверно, потому, что женщина не требует разгадки —

Не разгадать разгадку – той загадки никому.

Ведь даже Рафаэль своею гениальной кистью

Не смог отобразить, что в женщине лежит.

А там такое! Я клянусь своею жизнью,

Что, заглянув туда, слепоглухонемой заговорит.

И хорошо, не надо философствовать напрасно,

Оставим тайну без разгадки навсегда.

Есть постулат – любая женщина прекрасна,

Стройна, мила, умна, изящна – как моя жена.

29.09.2010

Мама жены, моя мама, моя жена, автор.

Фото – 1962 г. Около музея изобразительных искусств им. Пушкина, Москва.

Желание

Жене Риточке

Жена моя – какое счастье и какое горе,

Что встретил я тебя и так давно люблю.

Я не хочу, чтоб жизненное море

Нас разлучило на своем бегу.

Я не хочу, чтоб в счастье и несчастье

Дороги наши разлучила круговерть.

Я очень бы хотел, чтоб в одночасье

Обоих приняла нас Матерь Смерть.

Я так хочу, чтоб ни один из нас не мучился Судьбою,

Не доживал один оставшийся порог.

С небес отпущенный подарок – жизни наши —

По справедливости на небесах судил бы бог.

Тебя люблю, всем сердцем понимая,

Что разлучить меня с тобой не смогут никогда,

Ни Матерь Смерть, ни суета мирская,

Что будем вместе мы навеки – навсегда.

И нашим двум судьбам, сплетенным здесь в любови,

В космической дали от суеты земной

Господь подарит там Покой и Волю,

Что на Земле так не хватало нам с тобой.

01.12.2008

Жене Риточке

В неведомых аквамариновых глубинах океана,

Которые приснились мне давно во сне.

Среди кораллов раковина в одиночестве лежала,

Храня жемчужину бесценную в себе.

Когда-то мне цыганка нагадала,

Я должен в океан нырнуть за ней,

И если я со дна ее достану,

Моя жена подобна будет ей.

И я пришел на дальний берег океана,

Я должен был осуществить свою мечту,

Я помнил все, что мне цыганка нагадала,

Поклялся – без жемчужины отсюда не уйду.

Я прыгнул со скалы, борясь с волною пенной,

Поплыл в ту неизведанную глубину,

И без дыхания, в усилии последнем,

Достал со дна жемчужницу свою.

А в ней, как в колыбельке, там лежала ты,

В моей руке зажата бережливо, осторожно.

И жизнь мою без этой красоты,

Моя жемчужина, представить невозможно.

С жемчужиной сравнима светлая твоя душа.

Мой путь годами освещаешь теплым светом,

С тобою мыслить, жить так хорошо всегда,

Ты перламутром выстилаешь жизнь мою при этом.

Риточка. Ганновер, 1982

Трудно устоять перед красотой. Венеция, 2001

Жемчужина моя, жена-подруга жизни всей,

Ведь не было б тебя – нырнул я в океан, опять рискуя,

Наверное, не вынырнул из бездны никогда

И не нашел жемчужину другую.

01.12.2008

P. S. Первый стих в жизни.

Любовь и ревность

Жене Риточке

Я открываю дверь – и что же вижу я?

Моя подруга жизни вся прижалась к полу,

По полировке, по пластунски ползает она,

Такого я не видел никогда, клянусь, ей Богу!

Ну ладно, там солдат на грязной полосе,

Который по заданию ползет до финиша порога,

Ну, здесь, я понимаю, можно попотеть,

Отдать все силы Родине для своего народа.

Ну, я спросил: «Зачем, куда и от чего ползешь?»

Ответ: «Хочу я сохранить свою фигуру,

Чтоб стройной и красивой дальше быть,

Чтоб ты не обращал вниманья на мою подругу».

Затем, в теченье полных двух часов,

Бесчисленными упражненьями по кругу,

Ну, я спросил, «Не лучше ли вдвоем?

Ты делай упражненья со своей подругой».

Так день за днем в таких трудах она,

То в огурцах, то в масках с заказным навозом,

То смесь муки с глазуньей на лице,

То мед с инжиром, манго – шереметьевским привозом.

И руки чёрти чем измазаны всегда,

Творог на них, то облепиха отварная,

Все остается на моем лице тогда,

Когда она меня целует, обнимает.

Чтоб кожа пахла лучше, чем у всех,

Экстракт из олеандра литрами к ней доставляют,

Цветком прекрасным хочет быть она,

А столько стоит тот цветочек для меня, она не знает.

Когда в порядок приведет себя она,

То нет прекрасней ничего на свете,

Какой «мейкап», какие здесь глаза,

И не пытайся отыскать вторую на планете.

Чтоб кожа пахла свежестью у ней,

Экстракт из олеандра скипидаром разбавляет,

Походку вырабатывает, попкою крутя,

Как будто никаких забот других и не бывает.

Ну, позавидуйте, читатели-друзья,

Все делает жена, любя меня, ревнуя,

Мне в жизни повезло, как счастлив я,

Ну, где и как найти красавицу такую.

Ведь скажете: «Наверно все не для него,

А для любовника, ему в утеху и в угоду,

А муж-то, дуралей, не понимает ничего,

Лежит, ворчит и жалуется на погоду».

Ну что ж, таким раскладом жизненным доволен я.

Мы вместе пятьдесят – мне семьдесят четыре,

Жене моей всего лишь семьдесят плюс два,

Она меня ревнует, любит, бережет поныне.

Какой стальною цепью связывают пятьдесят

Прожитых лет с любовью и признаньем,

Быть может, проживем еще сто пятьдесят, Читатель!

Одари нас драгоценным пониманьем.

Ведь женщина – она и во сто лет она,

Нет старости для женщин – знаешь?

И если будешь отрицать, что говорю,

То в жизни ничегошеньки не понимаешь.

8.05.2009

Спасибо Пушкину

Дорогой жене

В весенний день, весенний голубой и долгожданный день,

Когда весна в безудержной волне любви все освящает,

Когда заботы человеческие все уходят в тень,

Куда-то из души замерзшей улетают.

Стоял у памятника Пушкину я юношей в те времена

И, незабудки судорожно в кулаке сжимая,

Я ожидал свиданья час. Тот час, когда она

Впервые на свидание со мной придет, от нетерпенья замирая.

Ведь перед этим был короткий телефонный разговор.

И вот две молодости встретиться должны случайно.

Мой друг – виновник этой встречи. Был меж нами спор.

Он мне сказал, что мне ее не покорить, и волновался я отчаянно.

Обычно с средними по красоте знакомство не пугало суетой,

Но он сказал, что положение мое ужасно.

Она отпугивает всех мужчин своею красотой,

И связываться с красотою женскою всегда опасно.

А я был не особенно высок, и, кажется мне, с виду неказист,

И шансов на победу я имел немного,

Хотя я знал – воспитан и душою чист,

Грехов в прошедшей жизни у меня не так уж много.

Надеялся, что Александр Сергеевич поможет мне,

И что мне делать в трудную минуту быстренько подскажет.

Ведь с женщинами не терялся он нигде,

Он завоевывал любовь, а там, что жизнь покажет.

И правда, не ошибся друг, когда она пришла,

Меня вдруг охватила дрожь, и я стоял в оцепененьи.

Мне показалось, я услышал Пушкина слова:

«Иди, ее добейся и отбрось свои сомненья.

Ты к дяде не скакал в пыли на почтовых,

Всевышний волею Зевеса не имел наследство,

И нету целей у тебя сейчас иных,

Ты должен девушку завоевать, она прелестна».

Собравшись духом, столько слов я ей наговорил,

Она сказала, что беседовать со мной не бремя.

Еще сказала, что прекрасный вечер подарил,

Быть может, встретимся еще разок, когда найдет на это время.

Уж пятьдесят прошло, мы дней не замечаем,

Мы с Пушкиным встречаемся и вновь, и вновь.

Несем к его ногам цветы и никогда не забываем,

Кто подарил нам «жизнь, и слезы, и любовь» [2] .

22.01.2010

Молодость-молодость! Фото – 22 июля 1962 года.

22 апреля 1963 года появится наш сын Георгий.

Любовь длиною в жизнь

Жене Риточке

Твой день рождения в чудесный день весны,

Его я столько раз встречал с тобою,

Опять стучится в двери к нам, ну, заходи,

Я рад тебя встречать, хоть грустно мне порою.

А почему грущу, а потому что молодость ушла,

Она давно ушла, в тумане скрылась.

И не вернется снова, скрылась в никуда,

Но мы и не живем надеждой, чтобы снова появилась.

И не появится она, ведь жизненный закон суров,

То, что мину́ло, не вернется снова.

Не надо лишних объяснений и не надо слов,

Семидесяти трех уже не вычеркнуть из времени былого.

Чего ж я жду, ведь не случатся чудеса,

Они уже случились – ведь мы живы оба.

Года, года… На них нам сетовать нельзя,

Мы их прожи́ли счастливо и слава Богу.

Живем, и наше прошлое прожили мы в любви,

В любви, что не приснится и во сне другому,

Твой день рожденья повстречаем мы еще в пути,

И не грустим, что мы стареем понемногу.

Останемся мы молоды с тобой душой всегда,

И будем пить шампанское на день рожденья.

Ну, точно так, как пили мы тогда,

Когда мы встретились там пятьдесят назад —

в том воскресеньи.

Так пусть приходит день, прекрасный день, когда

В кругу семьи все вместе соберутся,

В твой день рожденья чокнемся бокалами вина,

И пусть они хрустальным звоном отзовутся.

18.03.2010

Надеюсь

Жене

Не надо мне другой, чем та – судьба,

Судьба, в которой мы осилили дороги

Неимоверной трудности и тяжести порой,

Но похоронные нас не дождались дроги.

Мы прожили с тобой труднейшие года,

В бессчетных днях через чащобы жизни продираясь,

Через насмешки, зависть, страны, города,

Упорством и трудом успеха добиваясь.

Мы помогали людям, не имея сами ничего,

Делились с ними мы последним – возлюбили Бога.

Нам дал он трудные дороги – мы не горюем от того,

Что жизнь у нас прошла в заботах и тревогах.

Какой подарок драгоценный дал ты нам двоим:

Полвека мы друг друга каждый день встречаем,

Нам есть чем поделиться, мы друг с другом говорим,

Да и без слов друг друга понимаем.

Умалчиваем мы о страхе вдруг проснуться одному,

Когда тоска, как зверь, нам душу гложет.

Но мы не будем жаловаться на судьбу,

Надеемся, нам в этом Бог поможет.

О, Боже, не оставь нас в трудный час,

А сделай так, чтоб наши жизни вместе уходили.

Готовы мы к тебе прийти, готовы, хоть сейчас,

В надежде, чтобы нас на Небесах простили.

15.12.2009 А. Керн

Я не забуду необыкновенный день, когда

«Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась»,

Шуршала под ногой осенняя листва,

И лето к осени тихонько собиралось.

И солнышко последние несмелые лучи

Через листву в подлесок набросало,

Я шел с мальчишками в поход в лесной тиши,

Лишь пенье птиц покой тот нарушало.

Мы шли в надежде место лучшее найти,

Ночлег желанный, отдохнуть, была усталость.

Стремились к речке, что бежала впереди,

Казалось до нее дойти – такая малость.

И вдруг на чем-то гладком подскользнулся я,

И растянулся на земле, но не землей то было.

Плита кладбищенская подо мной была,

На четверть из земли плита та выходила.

Я поражен был надписью на той плите,

«А. Керн» потертой гравировкою на ней стояло,

В висках вдруг запульсировала кровь во мне,

Не верилось, что мне увидеть предстояло.

О, Боже мой, «Я помню чудное мгновенье» [3]

В затерянном лесу явилось вдруг передо мной,

Написанное гением стихотворенье,

Явилось в яви вдруг – я не был сам собой.

Я растерялся, мысленно не мог собраться,

В заброшенном лесу – и вдруг она.

Не может красота в забвеньи затеряться,

Ей в Пантеоне место, там лежать должна.

В. А. Нащокина

H. Н. Пушкина-Гончарова

A. О. Смирнова-Россет

Женщины, обожавшие А. С.Пушкина

Стих о красавице, шедевр неповторимый,

Весь смысл жизни нашей в нем любовь,

В нем гений выразил влечение к той красоте неотразимой,

Которая в веках волнует нашу кровь.

Стоял я в платоническом влеченье,

Ведь под плитой кладбищенской была она,

Прожег мне сердце смысл стихотворенья,

Потряс до основания, и в этом не моя вина.

Плита кладбищенская, горькая моя,

Как не хотелось бы мне встретиться с тобою,

Но та, с которою я встретился тогда,

Пускай опять лежит передо мною.

О, сколько лет она лежала там в тиши,

Одарен я строкой бессмертного стихотворенья,

Во мне поют твои чудесные стихи

О женщине, которая тебе дала любовь и вдохновенье.

О, лес таинственный, ты вырос в строевой,

Тебя мне не найти теперь, я это знаю.

Ну, спи красавица в тиши, поэт ведь твой,

Тебя воспел навеки он, но почему плита в лесу, не понимаю.

P. S.

Сегодня до печальной правды я добрался,

К последнему упокоению А. Керн в Тверскую повезли,

Но под деревнею Прутки возок сломался,

И там ее я встретил на своем пути.

03.03.2010 Лучшей из жён

Судьба – не отбирай у женщины года,

Оставь ее навечно молодою,

Праксителя творением Венерой навсегда,

Из пены, выходящею из моря.

О, Время, не бросай морщинок на лицо,

Пусть поражает красотой цветущей,

Любви бессмертной обручальное кольцо,

Пусть женщин окружает среди райских кущей.

Судьба не отнимай у женщин красоты,

И не дари с годами им старенье,

А ты, мужчина, женщину щади,

Чтоб жизнь была их вечным воскресеньем.

Мужчина, ты щади их бытие,

Люби, балуй и делай им подарки,

Ведь многие из них заслуживают то,

Чтоб на коленях им читать сонеты из Петрарки.

Таких, поверь мне, очень много есть,

Как и цветов среди пырея в разнотравьи,

Они цветут и их не перечесть,

Тех, что даря́т любовь и пониманье.

Мужчин – своих детей – ведь женщина хранит,

Хранит их, как свою зеницу ока,

И под защитою нежнейших женских крыл,

Мужчине никогда не будет одиноко.

Она желает, чтобы воцарился мир,

Ведь для него она детей рожает,

И Бог святой, единственный кумир,

Пускай по жизни их сопровождает.

В минуте жизни каждый миг цени,

В котором с женщиной ты проживаешь,

Мужчина! Ты грехов по жизни не тащи,

Замаливай скорее их, так женщина желает.

Ведь если старится любимая жена,

Наверняка состарится быстрее муж любимый,

Сердечной боли он не выдержит тогда,

Уйдет в далекий мир необратимый.

Так пусть восторжествует Вечная Любовь,

Которую лишь женщины нам дарят.

Мы только тело, женщины в нас кровь,

Так было, будет, так Господь желает.

Вот Боттичелли, Рубенс, Леонардо и Коро,

Там Рафаэль и Микельанджело Буаноротти,

Курбе, Пикассо рисовали женское лицо,

Красавицы головку, милой, в повороте.

Но всех художников не перечесть,

Как и не перечесть поэтов нам известных,

Они оставили нам сонм очаровательных стихов,

Очаровательные образы красавиц, в мир иной ушедших.

17.02.2010

Звенит капель

Жене

Опять капель звенит над старой головою,

Неумолимо манит вдаль с собой.

Тревожит – я волнения не скрою,

Идти мне за тобой иль не идти с тобой.

Ну, почему тревожишь? Неужели мало

Мне подарила жизнь любовной суеты?

Господь не обделил меня, любви хватало,

И столько, что другим приносят лишь мечты.

Она не слушает меня, шалит почем попало,

Она ведь молода, всего лишь только год,

И я бегу за ней, она меня опутала, связала.

И вопреки моим желаниям – все делает наоборот.

А у нее друзей вокруг так много,

И с солнцем дружит, помогают воробьи,

И дружит с ней весенняя весёлая погода,

И краски вечные, волнующей поры.

Мне кажется, что нет, пока живешь, предела

Для радости души и пробужденья чувств – смотри.

Ведь голова бела от снега – поседела,

Но вот рождаются в душе весны ростки.

Эх, жалко «видит око – зуб неймет» и только,

Эх, скинуть с плеч хотя бы пятьдесят,

Тогда б я за весною и любовью побежал с пригорка,

Как бегал я когда-то много лет назад.

Ну, я и побегу, зачем мне ждать? Довольно!

Капель ведь правду говорит, капель зовет.

Я побегу, пока живу дышу привольно,

Я побегу к Весне, Любви, Мечте, а не наоборот.

15.03.2010 Издалека

Издалека таинственных туманных далей

Услышал вдруг я песню соловья,

И снова среди ранних утренних печалей

Воспоминаниями всколыхнулась жизнь моя.

Давным-давно над этой тихою рекою

Сидел я не один, и ты была со мной.

Я разговаривал, прислушиваясь к песне соловья, с тобою —

Мы оба были очарованы Божественною красотой.

Прошли года в необъяснимой скорости извечной,

Уж нет тебя со мной, другая предо мной стезя,

Но раздается из тумана красотою вечной

С реки, как прежде, для обоих песня соловья.

Пой, соловей, таинственную песню, пой, не прерывая,

Ту песню, что была обеим душам дорога.

Пускай она взлетает в небеса и достигает

Её души прекрасной, обнимая и любя.

Воспоминания волшебные, о, сладкие воспоминанья!

Волнуют душу от вечернего заката и до раннего утра.

Любовь, ушедшая, как будто вовсе не ушла, из полуранья,

Как Гимн вечный той Любви я слышу в песне соловья.

16.12.2009 В поход

В поход, хочу в поход, туда душа стремится,

«Но видит око зуб неймет», зима еще зима,

Она хоть на исходе – не поет синица,

И ледохода нет на речке – вот беда.

Невестами деревья в белом на снегу,

Как в хороводе девушки кружатся.

И солнца луч вытаивает на бегу,

Проталинки, где жизнь вдруг начинает появляться.

Пробьется жизнь вдруг луговой травой,

Проснется разнотравьем и цветами,

И крот уж поднимает холмик свой,

Под голубыми радостными небесами.

Как робок первый поцелуй в круженьи головы,

Так и робки попытки с холодом сражаться,

Зима не просто так задаром отдает свои дары,

И скорым наступлением весна не даст нам наслаждаться.

Еще блестят, искрятся брильянтами снега,

Но скоро-скоро в той летящей клином стае

Раздастся птичий клич, прощай, зима!

Весна, мы дома – больше нет печалей.

Закрыв глаза, мечтаю, когда первые ручьи

Проточат снег лежалый, выйдут на свободу!

И попрыгунчики, щебечущие воробьи,

Вдруг затрепещут крылышками, опускаясь в воду.

В поход, скорей в поход, к чертям, к чертям.

Эх! Поскорей бы сбросить зимнюю одежду,

На разнотравье, на луга, да к соловьям по ивнякам,

Где выдаст мне весна в кредит Надежду.

Кредитом тем воспользуюсь вовсю,

Без остановки я помчусь в весны цветенье,

Готов я жизнь растратить в радостном бегу,

Чтобы в конце пути надеяться на Воскресенье.

02.03.2010

Вечная любовь

Дорогой жене посвящаю

Какая ночь, какое тихое дыханье,

С небес нисходит на долины и луга,

В преддверии ночи свое очарованье

Передают твои прекрасные глаза.

В тебе, любимая, я вижу отраженье

Предчувствий и желаний в этот час,

Любовь и ласки вожделенья

Горят огнем сейчас в душе у нас.

О, небо звездное, скажи, какую тайну

Ты миллиарды лет хранишь в себе,

И эта тайна воплотилась не случайно

В Вселенную, которая находится в тебе.

И если так случилось, дорогая,

Не страшно во Вселенную с тобой лететь,

Ведь подойдет когда-нибудь предел – я знаю,

Но мы не будем о прошедшей жизни сожалеть.

Здесь на земле, любя и сострадая,

Мы проживем счастливые и долгие года,

И в Вечную Любовь когда-то улетая,

С земной любовью распростимся навсегда.

30.06.2009

Необыкновенный случай

Жене

Сегодня в городе туман и смог,

С трудом поднялся я с моей постели,

Так не хотелось на работу. Бог помог

Мне встать, собраться и поехать еле-еле.

Резекционный зал – паталогоанатома судьба,

И в трупах мне с утра до вечера копаться.

А после выдать справку, как, зачем и почему, когда?

Затем священникам работа за умерших упокой стараться.

Сегодня парочка банкиров, милиционер, шпана,

Старушка старенькая и какая-то девица.

Когда из морга привезут, то рассмотрю тогда,

Что с этими беднягами могло случиться.

С банкирами все ясно – чисто сделанный заказ:

С удобного окна прицелиться в соседнем доме.

Удобненько там киллер приспособится – приказ,

И точно дырочку он высверлит во лбу без крови.

С старушкой что ж, в бороздяных морщинах все лицо,

И руки работящие, как надо, скрещены крест накрест.

А дочери и сыновья, и внуки будут плакать – горе налицо.

Спокойно умерла при вере в Бога, и положен ей Акафист.

Затем шпана – все тело, словно решето,

Здесь нечего искать причину, здесь все ясно.

Такое уж он выбрал в жизни ремесло,

Судьба одаривает по заслугам всех, наверно, не напрасно.

Устал, ну, хоть клиенты свежие, без запашка,

Бумаги больше, чем прямой работы.

Эх, писанины не было б, но это все мечта,

А так с бумагами, с отчетами одни заботы.

Ну, наконец, и предпоследний милиционер.

Погиб, эх, жаль, какого-то бандита догоняя,

Он пулю получил случайно, вот пример:

Полез туда, куда не надо было, той беды не ожидая.

Ну, наконец, последний, что из морга привезли,

Здесь на стальном столе – такого я не видел:

Лежала девушка небесной красоты,

Ну, почему мертва? Несправедливость я возненавидел.

Ни ранки, ни царапины на нежном теле том.

Ученый интерес возник во мне тотчас же:

Какие тайные несчастья скрыты в нем?

Интуитивно понял я, такого не увижу дважды.

Мой скальпель верный, ты по нежной коже заскользил,

И вдруг услышал я мне скрежет непонятный,

Как будто по металлу острием он проходил.

В испуге замер я, столкнувшись вдруг с невероятным.

Москва, Москва! Уж вечерело, и таинственно огни

Кафе неоновыми вывесками засветились,

Гудки автомобильные и шорох от шагов толпы

Чрез окна приоткрытые ко мне пробились.

В растерянности я стоял пред этою загадочною красотой,

Мне дальше резать не хотелось – было страшно.

Что вдруг увижу я под белой кожею тугой?

Но надо было, чтобы труд мой оказался не напрасным.

Сверлила мысль: откуда взялся тот металл внутри?

Ведь нет отверстия, а скальпель как бы с пулею столкнулся.

А там, как у Тутанхамона, оказалась золотая оболочка изнутри,

Та, на которую мой скальпель натолкнулся.

Одно лишь слово шло по оболочке той,

Каллиграфическою прописью звучало.

То слово «Преданность» сияло вечной красотой,

Вечерней грусти, овладевшей мной, как будто не бывало.

Мой скальпель быстро на фрезу сменил,

Вторую оболочку, что из платины была, разрезал,

И словом «Сострадание» свою я душу отеплил,

Рука дрожала, платина крепка, чуть руки не порезал.

На третьей оболочке слово «Жалость» вдруг нашлось,

Его на том металле драгоценном словно не хватало,

«Самоотдача» на четвертой прописью на грудь пришлось,

На пятой оболочке «Верность» четкою чеканкой просияло.

Была шестая оболочка из твердейшей стали отлита.

На стали той «Самопожертвование» клеймом стояло,

Фреза горела, плавилась и вдруг – какая красота:

Брилльянтовое сердце в том стальном разрезе засияло.

Я аккуратно, что разрезал, запаял, зашил,

Не взял ни грана от нее ни золота, ни бриллиантов.

Читатель дорогой, превратно не пойми, я так решил.

Вдруг понял – на столе лежала Вечная Любовь – понятно!

Открыл окно, и моросящий дождь по мутному стеклу стекал.

Обратно в морг ту девушку отправил.

Пускай в родной земле лежит, чтоб возвратился идеал,

Земля – ведь мать Любви, Любовь – она без правил.

И вдруг звонок будильника. Я понял – это сон,

Тот сон, что посещает человека очень редко,

Такой счастливый сон – тот вещий сон

Любовью наполняет и пронзает сердце метко.

Любовь, любовь, ты воплощение великой тайны,

Которая так крепко связывает двух людей так навсегда,

И в этих двух заложены все золото и бриллианты,

Такие же, как и у девушки, там на стальном столе тогда.

Мне повезло увидеть анатомию Любви.

Теперь я знаю, что полулюбовь достойна смерти.

Полулюбовь – синоним грязи, полулжи,

Не стоит в том притворстве жить, поверьте.

Наверное, от этого та девушка и умерла.

Она ведь воплощением любви сверкала,

С полулюбовью вдруг столкнулась, бедная она,

Я думаю, любимому упрека не сказала.

Скрываются за тайной скрытою полулюбви

Всегда сомнения точащие и недоверья,

В полулюбви не может быть любви,

А только лишь страданья, а за ними сожаленья.

Будильник прозвенел, как на работе времечко бежит,

И почему-то скальпель вдруг на тупизны пределе,

Смотрю, изогнутая обожженная фреза лежит.

Быть может, это был не сон, а явь на самом деле?

А если так, то буду девушку искать, ведь где-то есть она,

Мою Любовь, которой имя Свято,

И вдруг найду я в ней такие же слова,

Как в той, которая лежала на стальном столе когда-то.

11.01.2010

Капель

Жене

Капель, вот слово, тайну, что скрывается внутри,

При всем желании так просто не отыщешь.

Ты выходи на улицу, скорее выходи,

И тайну слова там воистину услышишь.

В таком простом звучаньи слова скрыта красота,

Которая, ну, как-то стерлась в долгом ожиданьи,

Когда пройдет холодная пора,

Которая покрыла землю белым одеяньем.

С ее приходом начинается весна,

Не только лишь снаружи за оконцем,

Нам в душу вдруг врывается она,

Цветком подснежника под ярким солнцем.

Какая сила эта самая капель,

К любви заложена там потрясающая тяга.

Она ведь корку льда пробьет в весенний день,

Росточком нежным, а потом цветком ко благу

Ростки любви вдруг вырастают, как из ничего,

Вдруг из души с особой силой вырастают,

И превращаются в цветы и это ведь не все,

Капель брильянтовыми стразами все в сказку превращает.

Нам гением шопеновским звучит она,

Шопеновской из под руки капелью звуков,

С сосулек голубых стекает вниз вода,

И сердце бьется в нас с особым стуком.

Так стук призывный издают тетерева,

Возрадуясь весне и по любви тоскуя,

Капелью вызвана любовная тоска,

С соперниками затевают драку, жизнь потерять рискуя.

Капель врывается любовью внутрь тетеревов,

В круженьи головы они охотника не замечают.

А он вплотную к ним подходит, убивая их любовь,

Убитую любовь в крови со снега поднимает.

Так вот какая ты капель – волшебница-капель.

Как кисть художника картину жизни украшаешь.

И волшебством тревожишь душу целый день.

В просиненный весенний день ее ты возрождаешь.

Так и звени, вызвенивай весенний день.

И радуй слух как гимн божественной природе.

Она готовится к Весне, почувствовав капель,

Которую не перестанем слышать мы в осенней непогоде.

07.02.2010

Это ты

Жене Риточке

Чем дальше дни уходят, в дымке исчезая,

Чем дальше исчезают вдаль года,

Тем больше я того не понимаю,

Откуда знаешь и насколько чувствуешь меня.

Ты знаешь, что мужчины – дети в сути, дорогая,

Ты видишь то, о чем я только лишь догадываюсь иногда,

От многих бед меня ты ограждаешь,

И от ошибок, что могли бы погубить меня.

Ты видишь под водой такие острые каменья,

Которые и в страшном сне не вижу я,

Как Богородица – достойное сравненье,

Жалея, сострадая и любя, как «Пиета».

Любовь и преданность ко мне твои неизмеримы,

Мы вместе пятьдесят – в сознании моем,

Вдвоем в молитве мы непобедимы.

Еще, надеюсь, в этой жизни с Богом проживем.

Ведь так среди десятков тысяч тонн руды,

Единственный большой алмаз находят,

И только так через огромные труды

Любовь и понимание приходят.

На свете главное – я точно знаю – есть,

Правдивая душа и нежность с добротою,

Достоинств всех твоих не перечесть,

А остальное в жизни назовем мы суетою.

И вот к концу подходят и тревоги, и смятенья,

Должна закончиться в итоге жизненная суета,

Быть может, несмотря на наши прегрешенья и сомненья,

Господь откроет нам с тобой свои врата.

А в полном понимании Господь – Любовь и Свет – Покой,

И мы прошли в любви и свете все дороги,

Пройдя предел, представ перед Тобой,

Узнаем душ своих судьбу – там, на твоем пороге.

26.06.2009

Старый пень

Жене

Стою, грущу, душа сейчас в смятенье,

Передо мною старый пень стоит,

Он смотрит на меня в недоуменьи,

И сердце бедное мое от этого болит.

Каким могучим ты каштаном был,

Таким же, как и я, красив и молод,

Цветами ты прекрасными весь был покрыт,

Пока не наступил осенний холод.

Я помню, как сейчас, у корня твоего

Сидела девушка, сияя красотою,

Теперь мы перед пнем твоим стоим,

Старушка верная моя со мною.

Каким могучим ты каштаном был,

Таким же, как и я, лет в двадцать,

Какою кипенью цветов одетым был,

Теперь не можем мы ничем похвастать.

Теперь уж нет той кроны над тобой,

А голова моя покрыта сединою,

«Что, брат, молчишь? Ведь нечего сказать,

Уж нечем поделиться нам с тобою».

Ну не горюй, не умер ты совсем,

Ты в памяти моей качаешь гордой кроной,

Ты жив – и будешь жить всегда, ты в нас,

Пока мы на земле живем – и вечно молодой, и вечно новой.

27.04.2009

Как бежит время. Моя жена с внучкой Юлечкой.

Потом придет вторая – Ксюшенька. Фото 1994 г.

Улыбка

Улыбайся-удивляйся, слыша звон колоколов

Удивляйся, поражаясь красоте тетеревов.

Слушай. Как поет синица, повторяясь вновь и вновь

Что из Лукоморья птица, сказка детская из снов.

Удивляйся сердца стуку и биению в крови,

Посмотри – вдали сползают снеги белые с горы.

В голубом сосульки тают – и капели звонкой трель.

Удивляйся – улетела прочь колючая метель.

Удивляйся, час подходит, на подлете журавли

В уши музыкой приходит зов весенний издали

И подснежник расцветает в жухлой с проседью траве

И на дудочке играет пастушонок на заре.

Веселись и наслаждайся – жизнь длинна и коротка.

И грустить не собирайся, далеко еще зима.

Не грусти, а ну-ка с печки попроворней, старина.

Посмотри, весна, как речка, бесконечно хороша.

Искупает, обласкает, может к счастью привести

А весна как будто знает, что-то будет впереди

Если б мог, в Весну, как в воду, окунулся как в купель.

Звоном в душу проникает шаловливая капель.

Удивляйся – улыбайся, ведь еще не вышел срок,

В молодости искупайся, для весны конец далек.

Обнимай, любовь-подругу, поднимай бокал с вином,

Пей до дна, пускай по кругу – живы будем – не помрем.

03.01.2011

Наше утешенье

Жене Риточке

Страдаю я, душа моя щемит, кричит,

Она болит в безудержном волненье,

И я бегу к тебе, и успокаиваюсь лишь тогда,

Когда уткнусь лицом в твои колени.

Я спрячу в них свое лицо, спеша,

Не как мужчина взрослый, а ребенок,

Как к матери вдруг льнет дитя,

К груди ее за молоком еще с пеленок.

Ты нежно будешь гладить голову мою,

Слеза дрожит в твоих глазах, я знаю,

Я снова на твои колени упаду,

Как грешный блудный сын, когда не знаю.

Как Богородица, ты забираешь боль мою,

Любя меня, спасая от опасности возможной,

Спасаешь ты меня и честь свою,

Твои колени – нет пристанища надежней.

Так преклонимся в благодарности сейчас,

Пред женщиной, в любви на все готовой,

Как будто «Пиета» пред нами в этот час

Пример смиренья и любви в наш век суровый.

21.06.2009

Свидание

Жене

Я жду свиданья – час пробил.

О вы, мои ночные грезы!

Я время тороплю – приди скорей

И осуши мои восторга слезы.

Я чувствую, спешит она ко мне,

Чтоб броситься в мои объятья,

Среди цветов в благоуханной тишине

Мне подарить мгновенья счастья.

Свиданье – голова от счастия кругом

Кружит в нетерпеливом ожиданье,

Нет в мире сладостнее ничего,

Чем первый сладостный момент свиданья.

Свидание, ну, с чем тебя сравнить?

С той белой кипенью, весной кружащей,

Которая нас может озарить

Невообразимою минутой счастья.

Она пришла, и мир нас приковал

Стальною цепью для обоих неразрывной,

Она сковала наши души и сердца,

Чтоб вмести шли дорогою неразделимой.

Любовь – она, как молнии удар,

Она – внезапный дар Богов для счастья.

С восторгом принимай, цени ее.

Любовь хранит – ты избежишь ненастья.

Истина

Жене Риточке

Я помню, как в ночи, прильнув ко мне,

Ты в кровь мою любовь струила постоянно,

Как солнца луч ты для меня была во тьме,

И голова от ласк твоих кружилась непрестанно.

В подарок тело ты свое дарила мне.

Оно меня, как виноградною лозою, обвивало,

В бушующем любви таинственном огне

Дарило истину, лежащую на дне бокала.

Та истина совокуплением с тобой была,

Она, та истина, которая рождает мирозданье,

Ведь Истина – для всех Любовь одна,

И я в прикосновеньях к ней терял, дрожа, сознанье.

О, Боже, как ты смог Вселенную любовью одарить

Неописуемым моментом жизни наслажденья,

Которое дает всему на свете право жить

Под солнцем и луной твоим божественным веленьем.

25.08.2009

Я жду весну

Жене

Волнительной пленяющей нежданною волной

Доходит до меня весны волшебное дыханье.

Как я хочу быть в эти дни с тобой, с тобой,

Чтоб вместе пережить тех дней очарованье.

Я жду весну, хочу смотреть в ее глаза,

И видеть отраженье в них любви и пониманья,

Чтоб зимнюю печаль всю смыла прочь весенняя гроза

Дождем, искрящимся под радугой в начале мая.

Но не сбылись мои мечты, волна весны ушла,

Деревьев в кипени цветов теперь уж мне не встретить.

Опять, опять мне впереди унылая осенняя пора,

Ведь нету никого вокруг, кто мог меня приветить.

Как тяжело принять и пережить мне эту пустоту,

Которая мои печалит чувства, я не знаю,

Но я надеюсь, что найду единственную ту,

Как непреложно встречусь я с грозой в начале мая.

12.11.2009

Грачи прилетели

Жене

Весна звенит капелью непрерывной звонкой

Из голубых сосулек и снегов со скатов крыш.

И лужи трескаются под ногой хрустящей коркой тонкой,

Хрустальной трескаются вдруг, вызвенивая тишь.

Весна, весна, в деревьях ты с каким-то упоеньем

Вдруг гонишь соки вверх по веткам в высоту.

И неба колокол небесным отраженьем

Воде проснувшейся передает голубизну.

Снега сползают с горок отсырелых,

Сгоняя прочь унылую замерзшую тоску,

Как пахарь выворачивает землю плугом смело,

Так и природа открывает нам веселый путь в весну.

Весною встречи ждешь, как будто бы впервые,

Весною хочется весь мир расцеловать, обнять.

Под звон колоколов спеши, так быстротечны времена такие,

И к нам, как будто бы с картин Саврасова, грачи летят опять.

14.11.2009

Родник

Жене

Хочу увидеть я исток ручья

Средь леса бег его потайный,

Куда течет дорогой дальней

Через леса, через поля.

Его журчащая струя

Под голубыми небесами

Так радует нас чудесами,

Блаженным отдыхом маня.

Форели перламутровым бочком

В ручье среди камней играют,

Стрекозы синие летают,

Шурша прозрачнейшим крылом.

Сплетаясь кроны сводом в тишине,

Любуются своею красотою,

И наслаждаясь неба высотою,

Летают птицы в солнечной голубизне.

А там – там, где-то впереди

Уж нет того ручья теченья,

И смотрим мы с благоговеньем,

На мощное течение реки.

Вот так и наша человеческая жизнь,

Почти из ничего из капельки рождаясь,

Из ручейка вдруг в реку превращаясь,

Ведет нас смертных к Богу ввысь.

И выходя из этой капли гений

Всех одаряет той извечной красотой.

Как Микельанджело средневековою стезей,

Являл собой необъяснимое явленье.

Так будь благословен таинственный родник,

Дарящий нам реки безбрежность,

И освежающую свежесть – тому,

Кто в благодарности к тебе приник.

10.02.2010

Фото 25.12.2010

Пожелание

Жене

Соловьиная трель над рекою

Растревожила душу мою.

Этой ранней весенней порою

Я в душевном волненье не сплю.

Я не сплю, за речною косою

Уж взошла сторожиха-луна,

Тишина над родной стороною,

На подворье твоем тишина.

Хорошо бы, как в старом сказанье,

Превратиться мне вдруг в соловья,

И с реки в тишине полуранья

Песню счастья пропеть для тебя.

Ветерком, как в том старом сказанье,

Мне в окошко твое залететь.

И к губам осторожным касаньем

Прикоснуться и локон задеть.

Из туманных неведомых далей

Прилетит эта песня моя,

И тебя от сует охраняя,

Соловьем пропоет для тебя.

07.07.2009

Мгновения любви

Дорогой жене

В залитом солнцем том счастливом дне,

В котором ты стояла предо мною,

Цвели сады, и неба свод тонул в голубизне,

Я счастлив был тогда, я был с тобою.

В волнении души слова я находил с трудом.

Слова какие-то случайно находились,

Я что-то говорил, мне кажется, ну, ни о чем,

В терзания и трепет вдруг минуты превратились.

Как день сменяет ночь в назначенном часу,

Так яркий солнца луч вдруг темноту сменяет,

И в нас возникшую волнующую пустоту

При взгляде при одном любовь все заполняет.

Как часто вспоминаю Пушкина я вновь и вновь.

Его стихов стремительную и живительную силу,

Которые страдающему сердцу дарят «жизнь и слезы, и любовь» [4] ,

Куда бы жизнь его не завела, не заносила.

Мгновенья те незабываемы до старости седин,

Когда в осеннем холоде мы пребываем,

Возрадуйся, они бесценны, с ними не один,

Вдвоем с воспоминаньями те дни мы коротаем.

Не избежать на свете никому любви сетей,

Все очень просто, Бог об этом знает,

Благословляя сверху всех своих детей,

Их на любовь от зарождения до смерти осуждает.

Желание

Жене

В том путешествии чудесном

К мечте, что вовсе не прошла,

К мечте об ангеле небесном

Стремлюсь душою я всегда.

С каким-то трепетным волненьем

Я вспоминаю вновь и вновь,

Была ты Пушкина стихотвореньем,

«Где жизнь и слезы, и любовь».

В голубизне летящей дали,

Взлетела птицей надо мной,

И, разогнав мои печали,

Взметнулась пенною волной.

Вскружила голову любовью

В круговороте той волны,

И утопила с головою,

Теперь не вынырнуть увы.

Лишен вниманья Гименея,

Один, как перст, стихи пишу,

Тебя в объятьях не имея,

В воспоминаниях ищу.

И Терпсихорой ввысь взлетая,

Моя мечта летит к тебе,

Чудесный образ обнимая,

Как наяву, а не во сне.

Судьба, не допусти страданий,

Осуществи мои мечты.

И чтоб опять в моих желаньях

«Передо мной явилась ты».

07.03.2010

В надежде

Жене

Вот момент расставанья, и кольцом твои руки,

Тепловоза гудок, я прощаюсь с тобой.

И щемящую боль предстоящей разлуки

Заберу от тебя, не оставлю с тобой.

Может, стрелочник где-то перепутает стрелки,

Расставания поезд нас пройдет стороной.

И кольцом твои руки обоймут мою шею,

Ты, прижавшись ко мне, долго будешь со мной.

Но уходит надежда, вот стук раздается,

Перестук тот извечный вагонных колес.

И под сводом вокзала эхом вдруг отдается

Вдох надежды разрушенной тот, что жалко до слез.

Разомкнется кольцо, упадут твои руки,

Проводник на подножке даст отмашку рукой,

Разлучит нас с тобой этим взмахом разлуки,

Ведь ему все равно, что же будет со мной.

Но надежда, известно, умирает последней,

Я не дам ей, надежде, умереть до меня.

Я увижу твой поезд порою весенней,

И кольцо твоих рук я сомкну навсегда.

Так что, стрелочник, друг, переставь быстро стрелки,

Без ошибки направь этот поезд сюда,

Эта наша любовь, бриллиант без подделки,

Он в кольце твоих рук пусть сияет всегда.

Ты скорей подходи, этот поезд надежды!

Ты – желанный из всех, что подходят сюда,

И обнимет кольцо твоих рук белоснежных,

И замкнет в том кольце наши жизни судьба.

10.03.2010

Внучки. Старшая Юлечка. Младшая Ксения. Фото 2011 г.

Счастливая бабушка с первой внучкой Юлечкой. Фото – 1995 г.

Камин

Жене Риточке

Камин зажгу – прохладно в доме – натоплю,

Да и в душе мне без тебя холодновато что-то.

Ее мне надо обогреть – доверюсь я камину моему,

Хоть чем-то он поможет мне, заменит мне кого-то.

Я помню, как спешила ты ко мне,

Спешила при морозе минус двадцать

В чулочках тоненьких, так примерзающих к ноге.

Каминное тепло не нужно было в восемнадцать.

И, несмотря на то, что ножка мерзла стройная твоя,

Мы без каминного тепла прекрасно обходились,

Любовь нас грела, и не надо было нам огня,

Мы сберегли на старость лет дрова, они нам пригодились.

Теперь, хоть греет нас любовь, как в прошлые года,

А лет тех прошлых так прошло немало,

Мы те дрова, которые не пригодились нам тогда,

Сожжем в камине, ведь теперь тепло нам надо.

Так посидим, обнявшись, тихо у огня мы вновь,

Камин – наш старый друг – пребудет с нами.

Он нас не подведет и нашу осветит любовь,

Играющими за стеклом янтарными огнями.

16.12.2009

Мечта сбылась. Мы можем спокойно сидеть и греться у камина. Жена с двумя внучками. Юлия и Ксения. 2002.

Благодарю

Жене

О, Господи! Поводырем ведешь меня чрез жизнь мою

Путями неисповедимыми ко свету!

И не даешь мне обронить горящую свечу,

Чтоб от плевел очистить душу мне при этом свете.

Твоей любовью не оставил ты меня

С протянутой рукой и нищенской сумою на дороге.

Не должен никому – свободен я,

Над головой сухая крыша, хлеб, вода, и нет тревоги.

Твоей заботою я не один, со мной любовь – жена.

Гранитной твердостью сопротивляемся напастям.

Спасибо, Господи, благодаря тебе, со мной она,

Я с ней делю печали, радости и счастья.

На старость лет ты душу одарил мою,

На семьдесят шестом она стихом прорвалась,

Все, что я накопил, что чувствую и чем дышу,

В стихах биеньем сердца проявилось, отозвалось.

Ты дал возможность мне с женой построить дом,

И сыном одарил, когда во мне бурлила сила,

К деревьям, мной посаженным, к цветению их крон

Пчелиный рой за взяткою летит неутомимо.

Ты дал возможность мне наполнить жизнь трудом,

Ну, а на старости ты одарил меня покоем,

Хотя ведь старость – не подарок, и гори она огнем,

От болей иногда зальешься волчьим воем.

Но в этих болях понимаешь вдруг страдания Христа,

Что претерпел за нас там на кресте Спаситель.

За эти боли, за свои, Его – благодарю тогда,

Когда терпеть их просто нету силы.

Так освяти, Господь, грядущие для нас года

Божественным для нас неугасимым светом,

Ты сделал все для нас, и делаешь всегда,

И в благодарности мы на коленях молимся об этом.

09.01.2010

Песня любви

Жене

Я иду тропинкой полевою,

К соловьиной роще в вечеру,

Не дождусь свидания с тобою,

На высоком по-над речкой берегу.

Поле, да с перепелиным перебором,

Рожью, что под ветром, как волна,

Осиненное все цветом васильковым,

С шумом нежным – золотая рожь моя.

Соловьиной трелью окруженный,

Как через оркестр я иду,

Темный лес стоит, завороженный,

Васильки в руке тебе несу.

Вечереет, из лесу чечеткой

Прозвучал тетеревиный стук.

Пылью бисерной нас осыпают звезды,

Луч луны нас освещает вдруг.

Из лесов таинственным «ку-куком»

Нам с тобой отводятся года.

Ну, на счастье прокукуй, кукушка,

Нам сто лет счастливые тогда.

Заяц на лугу прядает ухом,

Любопытный, маленький, косой,

Спать пора уж, умолкают звуки,

Нас оставь под этою луной.

Весь я в нетерпении свиданья,

Перестань-ка, сердце, не балуй,

Замираю в страстном ожиданье,

С губ твоих горячий поцелуй.

Здесь, как в колыбели первозданной,

Посреди некошеной травы,

Песню о Любви, нам Богом данной,

В вечеру поют над речкой соловьи.

05.02.2010

Балерина

Памяти великой Спесивцевой

Балет – трепещущей души стремительный полет.

Он бриллиант в либретто содержанья,

В балете духа балерины взлет,

И этот дух – он торжество искусства,

воплощение очарованья.

Вот начинается таинственного чуда волшебство,

Вот льется в сердце музыка великого Сен-Санса,

В ней лебедь умирает, словно человеческое существо,

И зрители охвачены волной неповторимого нюанса.

Бессмертное стремленье к красоте с балетом навсегда.

Оно неистребимо, непреложно, как дыханье.

Искусством выточены балерин прекрасные тела,

Прекрасно белых пачек и пуантов белое шуршанье.

Какой невероятный труд стоит за легкостью движения внутри,

Который мы на сцене и не замечаем – дилетанты.

Родились балерины Терпсихоры дочерьми,

Богинями балета и его небесного бессмертного таланта.

Ведь каждое движение руки иль пальцев, иль ноги

Является мельчайшей нотки повтореньем.

Движение идет за музыкой, которая внутри,

А музыка вдруг превращается в чудесное движенье.

О, Зритель! Перед балериной на колено припади!

Ты в первом там сидишь, бриллиантами сверкая.

Как зритель, ты ведь только за билеты заплатил,

А настоящую цену билетов балерина кровью искупает.

От Господа награда балерине велика.

И Господом оценена в огромной мере.

За то, что балерины людям отдают свои сердца

В Божественном Искусстве на дыхания пределе.

05.09.2009

Я, потеряв, нашел любовь

Жене

Москва. Октябрь. Пятьдесят седьмой.

Там моросящий дождик за окном осенний, бесконечный.

Не сплю. Оделся, уж идет второй,

Я выхожу из дома, весь в терзаниях сердечных.

Мне двадцать три, мне очень плохо на душе.

Ночь. Постоянный дождь. Мне собеседник нужен.

Я вышел на Тверскую, нет машин уже,

А те, что редко проезжают, все шуршат колесами по лужам.

Тоска. Один. Хотя я не совсем один.

Не замечаю я, что молодость со мною.

Напротив Долгорукий на коне и книжный магазин,

Я на Тверской курю, а он с протянутой ко мне рукою.

Нет человека, тот, что в двадцать три,

Который не мечтал, что он любимый.

Но нет любви, один, как перст, в ночи,

И где любовь, в которой можно утонуть неразделимой?

Надежды ноль. О, Боже! Помоги

Скорей уйти от одиночества, о, Боже!

Фонарные огни, и дождь шумит в ночи.

Чу! Где-то каблучки стучат, похоже.

Затягиваюсь сигаретой, в теле дрожь. А может быть она?

И вдруг передо мною в пелене дождя вдруг появилась

Тонюсенькая девушка под зонтиком одна.

Откуда? Отчего? И как виденьем чудным воплотилась.

Нет, не видение. Внезапно завязался разговор,

Что припоздала, и метро закрыто, а живет в Жуковском.

Вот и гуляет Я, смотря в глаза, сказал в упор,

Что может быть пойдем ко мне, ведь поздно.

Я, потеряв, нашел любовь.

Моя жена Риточка Фингер. Фото 1987 г.

И вдруг я понял, что пришла любовь.

От женских хитростей обманных, ну, ни грамма.

Открытый взгляд, ни капельки жеманства,

взволновал мне кровь,

Наивность в девушке, доверчивость сквозили без обмана.

Мы оба руку об руку пошли ко мне

И пол бутылочки наливки, что была, распили.

Уж третий час пошел, куранты в башне там в Кремле,

Сопровождающие жизнь мою, пробили.

Она сказала, что уж спать пора, постель стелить.

Ведь завтра надо электричкой за город и на работу,

Разделась, молча жестом позвала,

Потом сказала: «Раздевайся и ложись,

тебе я почитаю что-то».

Я лег, и о забытом впопыхах спросил,

Как звать ее, она об имени своем сказала,

И я сказал, какое имя странное носил,

Потом я утонул в стихах Есенина и Мандельштама.

Потом своей красивой грудью вдруг прижалася ко мне,

И поцелуем страстным и горячим наградила.

Любовь разверзлась, и мы оба в тишине

Любили друга друг, пока меня не утомила.

А утром протянул я руку, чтоб дотронуться до счастья моего,

И что случилось, до сих пор не понимаю.

Рукою только простынь скомкал, не было ее.

Когда ушла и как? Я до сих пор не знаю.

Страдал ужасно я. Ведь до нее, до встречи с ней

Знавал я многих женщин, так случилось,

И только ночь я был счастливейшим из всех людей,

Я позабыл о всех о них, что было – позабылось.

Я много месяцев искал ее и вновь, и вновь,

Но в адресных бюро о ней не знали.

И получилось так, я потерял любовь,

И думал, встречу я ее едва ли.

И вдруг, о, Боже мой, она нашлась.

Чрез пару лет другое имя-отчество имела.

Мы вместе пятьдесят. Она мне матерью, женой пришлась.

Я счастлив, я вернул, что потерял тогда, и счастью нет предела.

16.01.2010

Моя мама. Фото 1923 г.

Жила самостоятельно в г. Аленштейн. Германия.

Не ценим

Памяти мамы

Всем людям на земле, кому за шестьдесят,

Так хочется вернуться в детство.

Но вот нельзя – билета нет назад,

А как же хочется у маминой груди согреться.

Как ленту жизни прокрутить назад,

Но не в кино, а вправду, в самом деле,

Чтоб снова мама крикнула во двор,

«Быстрее кушать, пирожки поспели!»

За этот зов сейчас бы отдал жизнь,

Но никогда его я не услышу снова,

Ведь нет тебя давно на свете – много лет,

И нет успокоительного маминого слова.

Пусть мать стара, пусть слабенька она,

Подумай, сын и дочь: пока она с тобою,

Ты можешь жить спокойно, радостно всегда,

Несокрушимая стена стоит там, за твоей спиною.

Ну, как насмешкой жизненной звучит…

Ну, почему не ценим в молодости счастье

Простого зова матери: «Иди домой!»

Забота материнская спасает от ненастья.

Чрез череду туманных, вдаль ушедших дней

Прямым укором и непоправимою ошибкой вижу,

Что иногда был холоден я к матери своей,

И что зовет меня домой, я больше не услышу.

05.07.2009

Звучание романса

Жене

Романс – звучание твое так заставляет волноваться.

Гостиная и в полутьме, подсвеченной огнем,

Не замечают гости времени и продолжают наслаждаться.

В бессмертной музыке романса мы растворяемся вдвоем.

Рояля голос раздается сладкозвучный,

И трепет, и волненье сердца слышатся внутри,

Романс в нас будит чувства жизни предыдущей,

Которые, казалось бы, уснули, растворились где-то позади.

Вдруг запахи весны зимою возвратились,

И ветерком игривым веют в миг святой,

И словно вдруг в вишневый сад калитка отворилась,

За нею девушка в накидке кружевной.

И слов таких и нет, ну, нет их, без сомненья,

Очарование души словами невозможно описать,

То волшебство романса, то мгновенье,

Возможно только музыкой романса передать.

Звучи романс и в вечном одухотвореньи,

В усталом сердце слышу вновь и вновь,

Я Пушкина бессмертное стихотворенье,

В котором вечные слова: «и жизнь, и слезы, и любовь».

25.02.2010

Кончилась война. Феникс, возрожденный из пепла. Русская солдатка – год после войны. Австрия – Вена. Вот она русская женщина – Елена Алексеевна Орлова. «Ветераны» – песня, посвященная ее памяти, которую написал ее внук Георг Фингер.

Стихи о войне

Всем Павшим и Живым,

подарившим нам счастье жить

09.05.2010

Ф.Фингер

Случай

Москва, ноябрь, сорок пятый,

И холода, и голода года.

В тот долгожданный день военного парада

Я выбежал мальчишкой со двора.

От Белорусского до Пушкинской и далее,

До самого конца моей Тверской

Громады танков – Т-тридцать четыре —

Четыреста стволов рвались в последний бой.

Сегодня страшно невозможное представить,

Невероятный гром и дым, стоящий на Тверской,

Удушье газов, проработанной солярки,

И вдребезг окна от вибрации на мостовой.

И вдруг случилось – «Мамочка родная»!

Один танкист махнул перчаткою в руке.

И я сквозь скрежет, лязг металла пробираясь,

Услышал: «Лезь на танк ко мне»!

И я скользнул сквозь люк полуоткрытый,

Проник я в танк скользящею змеей,

И неожиданно танкист в проеме люка

Коснулся до щеки моей колючею щекой.

Я – безотцовщина, едва ли не заплакал,

Не мог себе позволить, я такой.

И в башне танка, холодом объятой,

Был обогрет отцовской, теплою рукой.

Громадины в броне при минус тридцать,

Покорно ждали. Вдруг – приказ отдан.

Движенье по Тверской и вниз на площадь,

Где ждал их маленький, ужасный «Великан».

И легендарный танк, проскрежетав брусчаткой,

Как будто рвался он в последний бой,

За каменным мостом с мальчишкою расстался,

И тот счастливый побежал домой.

В тот день так повезло и мне, и маме,

Ведь мог в тот день домой не прибежать,

Не удалось бы проскочить чекистов оцепленье,

В объятья смерти несмышленыш мог попасть.

Благодарю тебя, божественное провиденье,

За колосок расстреливали в десять лет тогда [5] ,

Тебе спасибо, танк, что дымовой завесой

От верной смерти ты прикрыл и спас меня.

И до сих пор с трудом я понимаю,

Как перешел танкист смертельный тот предел.

По временам военным знал, что ожидает

Его немедленный и неминуемый расстрел.

Ведь сделал он непоправимую ошибку,

Что в танке невоенному быть разрешил,

И нарушенье тех времен военного устава,

Ему бы вождь народов не простил.

В глазах вождя я был бы террористом,

Я – враг – внедрился в танк, и, если рассудить,

Снарядом мог шмальнуть по мавзолею,

За это пулю в лоб я должен получить.

Всем сердцем я теперь танкиста понимаю,

Как исстрадался без семьи с военной он поры,

Он обнимал меня, как своего сынишку,

Как любящий отец, вернувшийся с войны.

А Бог велик – и русского героя

От сталинской расправы защитил.

И много раз он, раненый и обоженный,

Надеюсь я, счастливо жизнь прожил.

Прошли года – мне семьдесят четыре.

Одиннадцать годков тогда ведь было мне.

Но я и до сих пор с восторгом вспоминаю

Щеку мужскую – ту колючую, прижатую ко мне.

За что воевали. Берлин. 1945.

Предчувствие

ВОЕННЫЕ СТИХИ ГЕРОЯМ ВОЙНЫ

Село российское, глубинное, дороженька в пыли,

Речонка мелкая с пескариками на ленивых плесах,

Да срубы пятистенок – церковка вдали,

Березки беленькие на пригорках в длинных косах.

Полынь – трава дурманом в голову зашла,

И рыжие подсолнухи следят за солнцем,

Шумок с гумна – полуденная тишина,

Старушек головы в повязанных платках в оконцах.

Мальчишки заигрались тряпочным мячом,

И козы блеющие щиплют траву,

Деревня тихая залита солнечным лучом,

И сердце обливается душевною отрадой.

Большак. Большак – твой перекресток – весь в пыли,

Проезжею телегой взбаламучен,

И лес таинственный стоит вдали,

И сеном пахнущий овин над кручей.

Вот появился «Газик», вдруг остановясь,

И трое из морской пехоты появились,

Какая у морских с той деревенькой связь?

Похоже, адрес знали, взглядом зацепились.

Вот подошли к калитке, ко двору,

И к ним мужчина с женщиной из дома вышли,

И подошли к троим, поняв, что не к добру,

Молчали оба, погрузившись в мысли.

Стояли молча, по щеке пошла слеза,

Все трое сняли перед стариками бескозырки,

Уж не дождутся старые домой сынка,

И внука не дождутся, и его улыбки.

Проклятая война, затеянная ни про что,

Ты отнимаешь у людей все лучшее на свете,

Рыдают женщины и втихомолку – их мужья,

Уж не откроют в дом родной калитку дети.

22.02.2010

Атака

Эх, ночь перед атакой, это же – Шекспир!

Здесь драма в драме – сказано в квадрате,

Ракеты высверлили темноту до дыр,

На дне окопов в думы погруженные солдаты.

Тот, кто не брился и не целовался никогда,

В воспоминаниях, как с Лелькой на «сельпо» нацелил

Подушечку в полосочку, другого, как всегда.

Зачем же он тогда ее так долго клеил?

Другой, постарше, в муках боя ждёт,

Весь в думах о жене в квартире коммунальной,

Как там ребенок, и на что она живет,

Ничем не может ей помочь в той жизни дальней.

Другой весь ревностью измучился, не спит.

Как там невеста: иль верна, иль загуляет,

А вдруг к ней ночью хахалем, который на броне,

В письме она напишет – ничегошеньки не знает.

А как живет старушка-мать, и старенький отец,

Такие мысли многим в голову приходят.

Увидеть их в последний раз, хоть под конец,

Ведь жизни, может быть, последний час подходит.

Другой продумывает, как назавтра жизнь спасти,

Вместо себя другого жизнью расплатиться,

В глубокую воронку незаметно заползти,

И там до окончания атаки боя схорониться.

А есть такой – какому только порученье дать,

Он в голову твою залезет, и в дела и мысли.

В бою не вздумай повернуться вспять,

А то изменишь сталинской отчизне.

Хоть в каталажку – у него отца и мать,

Иль брата, иль сестру – он словом не вспомянет,

Хозяину лишь только приказать:

Христа вторично сам он на кресте распянет.

Вот так сидят, поникшие, и ждут.

А скоро тот проклятый бой – атака,

Когда же курево и водку подвезут,

Быть может, Бог спасет – пройдет все гладко.

А немцы – обстоятельный народ и не глупы,

Они не делают, как мы, все на авось с размашки,

Там доты, блиндажи и бруствера укреплены,

Из «шмайсеров» бьют пули без промашки.

Ведь если думы те солдатские объединить —

Вот и получится огромная Россия,

Интуитивно знают, нас не победить,

Что Нострадамус сотни лет назад

нам предсказал – Мессия.

Атака – искривленный рот,

всех страхов нарисована палитра.

В газетах сказка, что у нас наоборот,

Но если интендант нам подвезет не сто – пол-литра,

Тогда изображу я смельчака, по пьянке брошусь я на дот.

Атака, в рваном воздухе «Впе….ред!»

И служит в том бою ориентиром

Нам смертью огненной, строчащий пулемет,

И наша грудь в бою нам служит тылом.

Проклятая насмешка в жизни той,

Ведь вроде должен ты бежать от смерти-пулемета,

А ты, наоборот, твой выбор не простой,

Бежишь не ты один, а за тобой вся рота.

Атаки-боя ужаса словами описать нельзя,

Она ведь хаос, ад неописуемо-кромешный,

Разрывы мин, визгливый вой, убитые друзья,

Ты весь в грязи, в крови, но ведь еще живой, сердечный.

Высотку мы не взяли – случай подкачал,

Но это только маленькая передышка.

Высоцкий пулей без промашки в цель попал —

«Кому до ордена, ну, а кому – до вышки».

На одного лежат, разорванные, целыми кусками.

Здесь пять иль шесть мне дорогих ребят.

Не взяли мы высотку – ну, проклятую не взяли,

А был приказ, «мы за ценою не стояли», был откат.

В весеннем том леске, что под Москвою,

Я поднимаю бережно – волнения не утаю —

Быть может, эту каску, что была над головою

Того, кто с Лелькою спешил в сельпо, ну, а сейчас в раю.

Я, поднимая, не хочу ее смотреть-крутить,

Чтоб не увидеть маленькую Роковую дырку

Ту, без которой мог он жить и жить,

Прижавшись к Лелькину окну смешною носопыркой.

Ну, вот она на каске – вот она, пробивши сталь,

Убойной силою сразила этого мальчишку.

Он жизнь мне подарил, «и смертью смерть поправ»

И в горе я стою, оплакивая деревенского парнишку.

20.03.2009

Награда

Сейчас цветущий май, сорок шестой,

Я вижу на Тверской два смутных силуэта,

Но двигаются быстро, прямо на меня,

И не увеличиваются при этом.

Вот приближаются, и что же вижу я?

На маленьких фанерках там сидят обрубки.

Фанерки на подшипниках стоят.

Бинтами перевязаны и искалечены их руки.

Вот, как ракеты, приближаются они,

С асфальта фейерверком искры выбивая,

Здесь два солдатика, и наперегонки

На площадь Красную – зачем, не знаю.

И поравнялись, гимнастерки в орденах,

А на пилотках звездочки сияют,

И с удивлением прохожие глядят,

Зачем такие скорости, не понимают.

А что глядеть? Ведь юноши они,

Но только нету ног, обожжены войною,

Ведь все отдали Родине – все, что смогли,

Вот и затеяли перегонки между собою.

А там внизу метро, «Охотный ряд»,

И там знакомые мои на тех фанерках,

Вот два солдатика знакомые сидят,

И подаяние в пилотки им бросают редко.

Так редко, но не потому, что сердце не болит,

А просто денег нету у прохожих,

Ведь их самих давно от голода мутит,

И могут сами в обморок упасть, похоже.

Эх, играет гармоника родная,

«Разлюли» малину я пою.

И в пилотку падает копейка,

На которую по-нищенски я с мамою живу.

Мне – пятнадцать. Я – здоровый, невредимый,

Снизу вверх ты смотришь на меня.

Как же покалечило тебя, родимый,

Сверху вниз смотрю я на тебя.

Маленький автомобиль им Родина должна

И квартиру предоставить и без промедленья.

Но фанерку предложила им она

Ничего не сделала, при том без сожаленья.

Через год я встретил их опять – пропал,

В грязных гимнастерках орденов уж нету,

По нужде продали тем, кто и не воевал,

Пьяных вдребезг – в их пилотках денег тоже нету

Я не стал стоять – чтоб сверху вниз,

Я присел на корточки перед судьбою.

И зрачок в зрачок – смотрел на них тогда

Разница в пять лет была у них со мною.

Это было в том сорок седьмом году

Через год случилось по-другому,

Там, в Москве, безногих и безруких собрали

И отправили их в дальнюю дорогу.

Эх, играй гармоника родная!

«Разлюли малину» я пою.

Нету ног – уж ничего не проиграю

На копейку от прохожего живу.

Нет теперь игры вперегонки – ну, нет.

Их судьбу решили «наверху», ведь там «мессия»,

Утопить всех этих нищих дураков,

Чтобы не позорили в дальнейшем мать-Россию.

Попрошайничать нельзя солдат,

Недостойно сталинской великой эры,

И пошли калечить судьбы искалеченных ребят,

Как всегда в России – как всегда без меры.

«Франца-Иозефа» промерзшая земля,

Чайки стонущие с высоты, паря, смотрели,

Как одна там за другой взрывалася баржа,

И герои русские, наверно, в рай летели.

Помню я о тех героях позабытых,

До сих пор мне стоном так стесняет грудь,

Отрыдали матери, оплакали убитых,

Мало тех осталось, кто их может вспомянуть.

Может, попадёшь на этот берег,

И, услышав чаек, стонущих вдали,

С состраданием и в Бога Вере

Ты к земле с поклоном, плача, припади.

7.03.2009

Катюша

Война. Под утро в мерзлости земля и тишина.

Лишь воронье над костровищем каркает и реет.

Смотри, земля по кочкам кровью залита,

А это кровь солдат там на снегу видна и рдеет.

И что случилось с этой тишиной,

Ведь тишиною не была она когда-то.

В траншеях жизнь кипела тихой кутерьмой,

Вчера готовились к смертельной схватке там солдаты.

Вчера траншеи обходил тот приглушенный говорок,

Который всех солдат сопровождает перед боем,

То лязг затворов, звон от котелков и курева дымок,

Нередко прерываемый летящей мины воем.

Случилось. Интендантская порода не всегда щедра.

Конечно, курево, сто грамм всем выделяет перед боем.

Но здесь ошиблись – и за завтра приняли вчера,

Нам за день водочки доставили. Не перед боем.

Понятно, что развеселилась рота вся,

Ведь боевые сто – вдвойне. От всех разило перегаром.

За два часа мы выпили и выкурили все,

Чего не покурить и выпить, если все задаром.

Но все же интендант отъевшийся

потребность в водке не покрыл.

Хотя, какое счастье выпало солдатику на душу.

А на Руси как повелось – ты выпил, закурил,

А ну, давай-ка, запевай «Катюшу»!

От нас, примерно метров так в трехстах,

Немецкая траншея долбаная пролегала.

Нам слышалась оттуда по-немецки трескотня,

И просьба о «Катюше» – вайтерзинген – нас достала [6] .

Нарисовался шнапса, курева хороший шанс достать,

Кто не дурак и покурить, и выпить на халяву.

Парламентера стали быстро выбирать,

Чтобы попробовать немецкую отраву.

Парламентера выбрали, и Ванька побежал,

Сквозь мертвую пристрелянную зону,

Спиной своей себя от пули защищал,

И добежал, стервец, а то бы не было резону.

Наверно, немцам там он все растолковал,

Как проведем обмен и сколько раз исполним,

Конечно, жизнь свою он в ноль застраховал,

И белым флагом нам салютовал, довольный.

Ну, мы пятнадцать раз «Катюшу» голосили.

Доголосились до того, что голос наш пропал.

Зато напротив немцы так Ванюшу напоили, накормили,

Что без сознания на дно немецкого окопа он упал.

И немцы были тем концертом так довольны,

Как будто пел им Александровский военный хор.

Решили притащить в окоп к нам Ваньку,

Нельзя же немцу нарушать общественный наш договор.

Солдатики немецкие простые работяги были,

И совесть, и порядочность к другим были у них,

Они в мирных временах, да и в войну не позабыли,

Что Бог дает все блага не для них одних.

И в сереньком завьюженном рассвете, где-то в пять часов,

Два немца – нам ровесники, почти что дети,

Нагруженного шнапсом Ваньку потащили к нам в окоп,

Чтобы вернуться к бою на рассвете.

Светлело, промахнулись снайпера.

Туманом предрассветным в немцев не попали.

Господь на этот раз их сохранил тогда,

К своим живые невредимы добежали.

А в шесть утра закончилась для тех и тех война,

Любимым матерям и девочкам они не дописали,

В теченье часа самолеты всех отправили их в никуда,

Тротилом в тыщи килограмм окопы все с землей сравняли.

Прошли десятки лет – на этом месте я стою, грущу

Прислушиваюсь, может быть, раздастся песня о «Катюше».

Виновных и невиноватых в этом не ищу.

И боль, и сострадание, и слезы рвут мне душу.

18.03.2009

Последний бой

Я знаю, завтра будет первый в жизни бой,

А в памяти коров гоню я в полдень к водопою,

Я радуюсь тому, что дарит мне река

Своей прозрачною журчащею струею.

Я голый на коне на вороном сижу,

Он входит в воду, оступаясь, осторожно,

Он без узды – его свободен храп – он пьет.

И я с ним пью – восторга описать мне невозможно.

Сейчас сижу на дне осклизлого окопа,

А в голове воспоминаний целый рой.

Как предзакатной, духовитой, муравленной дорожкой

Гоню домой коров, а завтра будет бой.

Со скрипом открывается дворовая калитка,

Коровушка с мычанием проходит на подой,

И мать мне говорит с улыбкой:

«Сынок, поди-ка к ужину, лицо умой».

Очнулся. Ведь, наверное, напротив в вражеском окопе

Сидит такой же паренек, но враг собой,

И щупает рукой осклизлую стену окопа,

И вспоминает, как корову он когда-то гнал на водопой.

Сейчас, как в отражении зеркальном,

Он проверяет каску, как и я, над головой,

И шмайсера проводит дула смазку,

Как я свою винтовку смазываю в первый бой.

Он также, как и я, дорожкою знакомой

Немецкого опрятного и сытого села,

Кормилицу гонял к родному дому

И мать встречала на крыльце его, как мать моя.

Ведь я, как он, еще не брился и не целовался,

В деревне строго, ведь у нас закон такой.

Косил, пахал, учиться я старался,

Гонял коров, коней, овец на водопой.

В окопах тишина. Предсмертное оцепененье.

И каждый вспоминает, разговаривает сам с собой.

Я вспоминаю жизнь мою, сестру и маму,

Как я хочу обратно к ним домой.

И взвыла двухсторонняя артподготовка.

И началася, сволочь, в пять утра.

И в небо тыщи тонн земли, железа и осколков,

Взлетая, убивали наши жизни, не щадя.

Я посмотрел на дно окопа, в лужу

И не узнал себя: «Эх, мамонька моя!»

Вся голова была седая, снегом в стужу,

Я лет на двадцать постарел тогда.

Затем настала тишина. Но мертвая такая…

И в ней прорвался крик: «Вперед, ебена мать!

За танками бежать, не отставая!

Высотку впереди во чтобы то ни стало взять!»

А как возьмешь проклятую высотку?

Ни папирос не подвезли, ни по сто грамм.

А виноваты интенданты – крысы тыловые.

Хоть восемнадцать мне – за это жизни не отдам.

Попробуй-ка взберись по стенке склизкого окопа.

Ведь амуниции тебе не килограмм.

И пули свистом бруствер прошивают ловко,

И можно быстро тут отправиться ко всем чертям.

А первый раз – ведь это очень важно,

Ты в первый раз родился, и впервые полюбил.

Ты в первый бой мальчишкою собрался,

И, может, первый орден или смерть ты получил.

Хотелось не вперед – назад мне к матери бежать.

Но позади рассыпалися тараканьего толпою

Чекисты-смершевцы, ведь их не сосчитать,

И как бежать назад, куда их деть, они ведь не для боя.

И с тем парнишкой-немцем я столкнулся головой,

В его зрачках увидел зверя страшного – себя.

И на штыке моем повисло тело молодое,

Такое же, как было у меня.

И с удивленным криком он упал на землю,

И с удивленным стоном я упал туда,

Я не заметил пули, что попала в сердце,

И не заметил я, как он убил меня.

В далеких друг от друга тихих деревнях,

В закатных далях – солнце за дорогу,

Кормилицы идут домой, от радости мыча,

И обе матери встречают их у своего порога.

Но обе уж не встретят никогда детей своих,

Не приведет сыночков к ним дорога.

Не скажут им они: «Давайте вечерять,

Ведь вы устали, деточки, немного».

17.03.2009

Так было

О, поле русское, войною искалеченное поле,

Вчерашний страшный бой прошел здесь на передовой.

Горящих танков дым, для смерти тут раздолье:

Сырого мяса, крови запах, мин визгливый вой.

Сугробы в копоти, и наст пропитан кровью,

Еще недавно здесь божественная поля красота была.

Убитых восемьсот лежит, им нет надгробья,

Здесь вздыбленной земли молчанье, смерть свое взяла!

Смотри, сидят солдатики, сидят на бугорке,

Один в советской форме, с звездочкою на пилотке,

Другой в немецкой форме, он без шмайсера, с лопатою в руке,

И на двоих им «козья ножка»

из махры в вонючей из газет обертке.

И разговор на непонятных языках понятен им двоим,

С небес вот свалится работа не по нраву,

Хоть держатся, но страх им на двоих в подарочек один,

Увидеть рваные тела – для их души смертельную отраву.

По восемнадцать лет, и на сегодня, вроде бы, живые,

Сидят, беседуют, как с одного двора свои,

До завтра время есть. Вам выпить бы да закурить, родные,

Ведь завтра в бой, а завтра вы – заклятые враги.

Проблема тут одна, переплелись убитые руками и ногами:

Вчера прошел здесь рукопашный беспощадный бой,

Вцепились в горло другу друг в отчаянье зубами,

И в схватке так сплелись, хоть волком вой.

Читатель дорогой, я сердцем не солгу, я в лирику сейчас.

Я славу пропою ста граммам, папиросам,

Которые, как воздух, были нам нужны подчас.

«Вот как бы только их достать?» —

мы постоянно мучились вопросом.

Попробуй обойтись, чтоб перед смертью не курить,

Попробуй обойтись, перед костлявой спиртика не выпить,

Ты в бой пойдешь с душою голой, будешь волком выть,

И, думаю, почти наверняка в бою тебе не выжить.

Тот не мужик, кто хвастает перед женой:

«Я не курю, не пью! Ты ценишь? Понимаешь?»

Не любит никого такой мужик, а любит свой «живот»,

За жалкую душонку он свою переживает.

Я тоже не сторонник алкоголя, папирос,

Хотя всю жизнь мою отлично понимаю

Тот библии закон бессмертный, я до этого дорос:

«В короткой жизни делай все по мере» – это крепко знаю.

Ползу я на строчащий дзота пулемет,

Своею грудью я, как тылом, защищаюсь,

Дымок от папиросы, как живой, мне греет рот,

А спирт внутри меня от страха защищает.

Я не один, как троица, втроем,

Даст Бог, я знаю, вместе мы гранатой амбразуру забросаем,

Втроем полегче справиться с свинцовым тем огнем,

Мы победим проклятых, не погибнем, знаем.

А что на поле? Все окоченело на морозе,

Ни разогнуть, ни оторвать уже нельзя.

А вон там танк горящий —

отогреть да разогнуть им руки-ноги

Не положить в могилу их в объятьях – не друзья.

Известно, мертвые «не имут сраму»,

Они равны теперь во всем и навсегда,

Он, мертвый, все простит, не сделает скандала:

«Давай, отогревай, сжигай на танке, коль пришла беда».

И так по всей России-матушке родимой

Во времена войны на поле брани раздавались голоса:

«Эй, Фриц, тут твой лежит, на бляхе Конрад имя!»

«Иван, а твой лежит «без бляха-имени и голова».

Таинственная сень могильных обомшелых плит

Страданья миллионов под собой скрывает,

И шепот листьев в тишине кладбищенской струит,

Березка нежная, склонившись, веточкой качает.

01.09.2009

Быль

Виктору Ерофееву

Казани пригород, промокшая дорога.

По грязи с банками идет, бредет старик,

К колодцу он – за мутною водою.

Так каждый день – он к этому привык.

Он одинок – идет дорогою знакомой,

Затем по грязи медленно, в барак домой.

Вот приближается, усталый и полуголодный,

А молодежь, курящую, обходит стороной.

Идет он не в квартиру, так нельзя,

На съемную веранду – аж в четыре метра.

Хозяюшка веранду ту ему сдала.

Сдала – не проживешь на пенсии диету.

Воды проточной не было и нет,

К отхожему по лестнице во двор спускаться,

А где взять силы, дайте мне ответ.

Ну, сколько это может продолжаться?

Старик, он где-то восемьдесят пять.

Дрожащая рука – зубов уж нету,

Лицо в бороздяных морщинах все,

Обтрепанная одежонка в слоя три одета.

Сорок второй. Смертельная война.

Ячейка в ней молоденький солдатик,

Винтовочка, гранаты в ряд лежат —

Не пулемет, не шмайсер (автоматик).

Атака – Родину мы защитим,

Вот танков подожженные громады.

Лежит солдатик, умирает молодым

И истекает кровью, льющейся из раны.

Нашла и притащила в медсанбат

Его сестричка на спине, от взрывов замирая,

Героя русского сестреночка спасла,

Дальнейшей я ее судьбы не знаю.

Ну, вылечили и опять на фронт,

В боях, в крови дошел до самого Берлина,

Рейхстага стены пулями изрешетил,

Я удивляюсь – ну, откуда эта мощь и сила!

По жизни-нищете бредет старик,

А на него, как будто ниоткуда,

Чрез долгих шестьдесят свалилася звезда,

Звезда та золотая – и свершилось чудо.

Ну, наградили, а в глазах дрожит слеза,

Нет – не обида. Нету этого в помине,

А что жена недавно умерла,

Не доведется с нею в новенькой квартире.

Пишу, и у меня стоит слеза.

Ну, сколько может он пожить в квартире,

Ведь человеку – восемьдесят пять,

Таких немного уж осталось в целом мире.

О Господи! Когда окончится такой позор,

Когда огромная страна героя позабыла,

А в ней Герой Российский в нищете прожил,

И выжил ей назло, и Правда победила.

Великая Россия, уж две тысячи восьмой,

Ведь то, что описал, звучит тебе позором.

Вперед Россия – мы сильны как никогда!

Кричат спасенные кликуши с молодым задором.

Вы видели все то, что описал?

Я видел в телевизионной передаче.

А в то, что видел, поначалу не поверил я,

Мне совестно, мне стыдно за страну, я плачу.

05.05.2009

Бабушкина молитва

Сыну Георгию

Издалека увидел их в тот день.

Увидел я на расстоянии далеком,

Лежу – одесская-еврейская шпана,

Мне восемнадцать – я в окопе неглубоком.

Артподготовкою растерзана земля,

И поля нет на ней, одни воронки.

Метелки ковыля промерзли на ветру,

И в воздухе свистят то пули, то осколки.

Промерзшая земля, от страха рвота,

Зажат противотанковый в руках,

Направо – слева закопалась рота,

И ожиданье смерти всех вгоняет в страх.

Глаза повыше бруствера нам не поднять,

В лобешник пулю получить здесь не задача,

А снайперов немецких и не сосчитать.

Лежим, от холода трясемся, чуть не плача.

Я думал – их немного, а их тьма.

Рассыпались на расстоянии, как блохи.

Сперва подумал, здесь управлюсь я,

Дела мои сейчас не так уж плохи.

Пристрелян в поле каждый сантиметр,

Напротив нас немецкая траншея,

Они-то знают, «Тигр» не подведет,

Он над окопом не раскрутится и не сломает шею.

Разгонятся прыжком через окоп,

Пройдут, как в масле нож проходит.

У нас же сделают совсем наоборот,

Раскрутятся и в землю вгонят

Пройдут и не затронут свой окоп,

За ними и поднимется пехота.

Остановить, поджечь нам эту сталь,

Такая в СССР о нас забота.

Ведь если мы пропустим, будет штыковой,

За танками попрячется пехота.

И прямиком в окоп к нам свалится она.

А в штыковой лицом к лицу так неохота.

Мой друг в ячейке рядышком дрожит.

Его я не виню, он умирать не хочет,

Винтовка рядом деревянная лежит.

А настоящую в бою добудь – жить хочешь?

Мороз, покрытый снегом черный наст,

Еще подарочек на нем лежит передо мною,

Он руки-ноги вверх поднял, закоченел,

А ворон глаз выклевывает дробью ледяною.

Вот блохи уж не блохи вдалеке.

Чудовищным вдруг скрежетом заскрежетали,

На каждой кочке ямы дула вверх и вниз.

Кто там внутри – от пуль себя застраховали.

Дыра в стволе, когда качнется вниз,

Шядит в тебя угрозой преисподней.

Такого ужаса, наверное, не пережить

Без веры, что спасен я буду волей Божьей.

Сейчас я вспомнил бабушку свою.

Она с молитвою пред Богом представала.

Просила Бога, чтобы внука защитил,

И в вере в Бога так меня и воспитала.

И с этой верой я неправду должен победить,

Раз верю в Бога – трусить не пристало.

Я должен эту сволочную сталь убить,

Я должен дальше жить, во что бы то ни стало.

Вот он перескочил, как заяц, свой окоп.

Над нашим уж хотел перекрутиться,

А я ему из противотанкового в лоб,

Нет, не попал, того, что ждал, уж не случится.

Ну, слава Богу – длинный был окоп,

Нашли мы пару метров, чтоб укрыться,

А сволочуга все крутил, крутил,

И ведь не мог никак остановиться.

Но вот подумал, что уж все мертвы,

Пошел вперед, за ним немецкая пехота,

Имел всего минуту я, чтоб дальше жить,

Гранату в зад ему, огня дождался взлета.

Пока горит, гранатами назад в пехоту,

Она остановилась, увидав горящий танк.

И повернули вдруг назад, наверно, неохота.

А наши из окопов в спину им строчат.

По линии по всей горят десятки танков,

Немедленно пошла атака – тот кровавый бой,

Кто выйдет из него, покажет время,

А там посмотрим, кто из нас уж мертвый, кто живой.

И друг мой верный из Одессы-мамы,

Новейший шмайсер изучает, просто смех.

Системы этой он совсем не понимает,

В сравненье с деревянной – вовсе и не грех.

Окончилась война – израненный, домой,

А бабушка и мама ждали на дороге.

И я спросил, не помнят ли они,

Когда «Костлявая» на самом на пороге.

И мне был назван этот день и час,

Когда кровавый бой – атаки завершились,

Они провидцы – чувствовали все,

И на коленях в этот день обе за меня молились.

Молитвой близких, любящих тебя,

Ты будешь защищен небесной мощью,

Ты ею дорожи – она покрепче, чем броня,

Она доходит к Господу и днем, и ночью.

22.04.2009

Отступление

Война. Осенняя промозглая погода,

За сеткою дождя не видно ничего.

И глинистою грязью, слякотью полна дорога,

И от нее спасенья нет ни у кого.

На ней и хрип, и храп людской и лошадиный,

Он раздается над восточной стороной,

И отступленье, отступленье, отступленье.

И это хуже, чем последний смертный бой.

Дорога не дорогою, и вьется, как змея,

И всасывает в грязь свою людские души,

Воронками истерзана, траншеями исчервлена,

А на десятки километров там ни сантиметра суши.

Дорога не дорогою, и вьется, как змея,

И всасывает в грязь свою людские души,

Воронками истерзана, траншеями исчервлена,

А на десятки километров там ни сантиметра суши.

Здесь трубы деревень стоят в щемящей голости такой,

Здесь бесприютность, голод, холод, неизвестность.

Здесь карк вороний раздается над толпой,

Отчаяньем и матом вся покрыта местность.

Вот вдруг затор. В колдобину попала пушка.

В упряжье там попала тройка дохлых лошадей.

И постромок, освободившись от оглобли перелома,

Хлестает по лицу скопившихся людей.

Бедняги рвутся из последних сухожилий,

В канаве слышится отчаяннейший мат людей,

«На нет и спроса нет, а ну, их на хуй»,

Бросают пушку вместе с трупами издохших лошадей.

И бесполезные своею прошлой жизнью,

Ты погляди – подряд, подряд, подряд.

И тут и там Т-тридцать четверки,

И «Тигры», «Фердинанды», перевернутые здесь лежат.

Вдруг крик: «Ложись, ребята, воздух!!!»

И в грязь лицом десятки тысяч вдруг.

Лежат, спиной прикрытые от смерти,

Лежи, терпи и не дыши, мой друг.

Десятки тысяч словом, словно пулей, уложили,

А пуля убивает только цель одну,

Евангелие здесь только применимо,

Одним лишь словом уложить несчастную и рваную толпу.

У летчика земля, как карта на планшете,

Прямой наводкой бьет наверняка,

А там среди солдат и старики, и женщины, и дети,

Но ведь чужие старики, и мать, и дети, и жена.

Прошла атака, люди поднималися из грязи,

Война, собака, что ты сделала с людьми?

И молча, друг поддерживая друга,

На тыщу меньше на восток понуро побрели.

Не так все просто – голова змеи, что на восток,

Свободна от людей с оружием для боя,

А хвост змеи поближе к западу – туда нельзя,

Он «смерша» охраняется конвоем.

А все ведь для того, чтоб кто-то не сбежал,

Которому тот запад вдруг покажется родною стороною,

Попробуй, друг, рискни – не отступай,

То будет дел тем «смершевцам»– конвою.

Прошли десятки лет, и если жив тот летчик,

Я не завидую ему в его судьбе,

В ненападенье, в отступленье находились люди,

И как прощение отмолит перед Богом он себе?

10.04.2009

Возвратился

Я вышел, черт возьми, хоть ранен, но живой

Из тех боев кромешных – хуже ада,

Из страшной тьмы растерзанных домов,

Теперь домой – домой, и это высшая моя награда.

Четыре с половиной года я прошел в боях,

Был много ранен, видел много горя,

Но как в Берлине, я не видел в страшном сне,

Там русских и немецких трупов было море.

Здесь каждый дом был неприступен и, когда

Мы «Гитлерюгенд» из развалин выбивали,

Они зубами в кирпичи вгрызались – детвора.

И много нас, прошедших всю войну, поубивали.

Попробуй-ка, войди в горящий тот подъезд,

где за углом тебя мальчишка поджидает,

Но мы не «Гйтлерюгенд» – опыт есть войны,

Гранату без чеки – пусть получает.

Уничтожал нас огненной струею огнемет.

Казалось, мы ползем на доты, заживо сгорая,

Из всех ослепших окон убивал строчащий пулемет,

И смерть нас поджидала здесь в конце войны у края.

Мы рвались к канцелярии, чтобы потом

Не говорили – не добили, и мы жизни не жалели.

Но здесь не повезло, другие прорвались с трудом,

Хотя мы первые добить проклятого хотели.

Ведь как обидно здесь погибнуть, ведь последний бой,

Ведь заслужил свою-то жизнь продолжить хоть немного,

Я за спину не прятался, всегда на передовой,

Просил судьбу оставить мне дорогу к дому.

Мечтал: в деревне появлюсь в наградах, орденах,

Чтоб не сказали, что войну прошел задаром,

А будет ли потом легко иль тяжело в трудах,

Мне все равно после войны, гори оно пожаром.

Там ждет меня давно моя жена,

И двое ребятишек – уж наверно позабыли,

А фотографию мою и треугольники с войны,

Я думаю, они давно уж с фронта получили.

Пословица права, что «гоп не говори!»,

Пока не перепрыгнул ты, сердешный, ямы,

Щенок в пятнадцать лет – мне в тридцать пять влепил,

Да так, что мне не снилось ни во сне, ни в яви.

Ну, госпиталь, «нет худа без добра» – пословица опять,

Я познакомился с сестричкой, в восемнадцать лет девчонкой,

И здесь впервые пожалел, что тридцать пять,

Что не был ей ровесником-мальчонкой.

Мы подружились, и сестренка рассказала мне тогда,

Что был один, который поматросил – бросил,

И что теперь беременна она,

И что ей делать – у меня совета просит

О господи! Что делать мне, да при такой беде?

Ну, как домой девчонке при позоре возвращаться,

И в маленьком российском городке

Ее ведь заклюют – никто не будет с ней общаться.

И я пообещал: «Поправлюсь, и к тебе домой,

В твой городок вдвоем мы в скорости приедем.

Совру – ребенок от меня, и будем жить втроем,

И всем родным скажу, что скоро свадебку отметим».

Ну, как решился я на это – лучше в бой,

С рождения не врал, и вдруг так сразу,

Я как бы стал не сам самим собой,

Хотя подумал, что когда-нибудь я смою лжи заразу.

Ну, как решил, все сделал, как солдат,

Приехал, объяснился с тетками и братом,

Все, как по-настоящему, я свадебку сыграл,

И вдруг почувствовал себя совсем не виноватым.

И я уехал – честь девчонки спас, и счастлива она,

И с чистою душой, счастливейший на свете,

В деревню я приехал – обняла меня жена,

Как от чужого дяди отшатнулись дети.

Увидел я, что ладненько в моей семье,

Жена одета и довольна, сыты дети,

А по деревне уж такая нищета —

Какой другой ты не найдешь на белом свете.

Пройдя военный ад, я цену жизни знал,

Не стал расспрашивать в семье, что и откуда,

А виноватых – невиновных я не стал искать,

Взял вещевой мешок и быстренько оттуда.

Ведь на войне таких нередко я встречал,

Ребят хороших, но с таким потухшим взглядом,

Все потому, что кто-то с тыла отписал,

Что жены и невесты их с другими рядом.

Судьба меня щадила, и поклон ей дорогой,

Из пулемета я строчил за «синенький платочек»,

Я верил в преданность жены, идя на бой,

Меня не убивал без пули тыловой дружочек.

А те несчастные утратили всю веру в жизнь,

Пред боем часто в стельку напивались,

На пулемет, из дота изрыгающий огонь,

Без страха и оглядки, голову сломя, бросались.

Приехал я обратно в тот забытый городок,

Обнял, расцеловались с милой, мнимою женою,

Что было рассказал, потом был «Загс»,

Она сказала – любит, мы пошли дорогою одною.

Я верил в преданность – поэтому живой,

Ведь я не знал, что за спиною был иуда,

Спасибо Господу, что от доноса был спасен,

Спасен был проявлением Божественного Чуда.

24.06.2009

Воздушный бой

Летчикам-героям посвящаю

Год сорок третий. Наш аэродром и взлет.

Мой истребитель и товарищ мой ведомый,

Вот разбежались, и вверх скорей, в полет,

Со взлетной полосы, так мне знакомой.

Эх, небо, небо! Детская моя мечта сбылась,

Осуществилась, стала былью,

И в небе я уже не человек – сейчас

Я птица – у меня есть крылья.

С мотором мощным, от вибрации его

Весь корпус самолета изнывает,

Подъем обратной радугой и вверх,

Туда, где солнце мне теперь сияет.

И друг идет за мной по радуге обратной,

Он знает, без него мне здесь «хана»,

Не жду гарантий, я в судьбе превратной,

Гарантия мне помощь-дружба пацана.

Вот Липецк подо мной. Родная школа,

Ту школу с немцами окончил я.

Распоряженьем Сталина, я эту школу

До самой смерти не забуду никогда.

Мы в этой школе с немцами учились,

И эта школа ассов воспитала в нас,

И мы, и немцы девочек из Липецка любили,

А многие их них уж замужем сейчас.

Я с немцами дружил – мы были вместе,

Гуляли, пили – молодость моя.

И, может быть, поэтому в военном лихолетье

На Липецк не упала бомба ни одна.

Любовь, любовь! Ты радость и весна!

Хоть русскому, хоть немцу так необходима.

В девчонок Липецка перевлюблялись мы тогда.

Влеченье сердца в молодости непреодолимо.

Идем на Запад – все нормально, пролетаем,

Под нами стелется родной, но незнакомый край.

Как говорили немцы, в небо улетая,

Летим друзья, сегодня «Luft ist frei!»

Вдруг из-за тучи двое «Юнкерсов» откуда-то взялись

В сопровожденье пары «Мессершмитов».

Проблема – двое против четверых, теперь дерись!

И надо сбить фашистов недобитых.

Летят, и на боках у них кресты,

Мощнейшие и современные моторы.

«Ну, Коля, ты смотри, не подведи,

А то окажемся в гостях у бога вскоре!»

Один уж надо мной, я на крыло и в «бочку»,

Ушел и в «мертвую» я закрутил,

Задача – сесть на хвост заразе,

Чтоб пулемет напрасно не строчил.

По «мертвой» петле я наверх и вниз стрелой,

Я точно рассчитал, и сел ему с хвоста на спину,

Вот он горит, собака, мой строчащий пулемет

Рассек его крыло наполовину.

Вот три осталось, ну, теперь полегче,

Быть может, Коля их перехитрит?

Вот молодец, маневром точным вмазал,

Смотрю, враг загорелся, камнем вниз летит.

Воздушный бой не легче штыкового,

У нас другие скорости свистят,

Ну, двое сбиты, вполовину ноша,

Ну, кто проворнее из липецких ребят?

Мой следующий маневр не удался, у немца тоже.

Он рядышком со мной – крыло в крыло летит.

И смотрит на меня, и я смотрю – и что же!

Франц – друг по летной школе – на меня глядит

Мы с Францем неразлучными друзьями были,

Казалось, никому нельзя нас разлучить,

Война проклятая хотела, чтобы мы не жили,

Но мы оставили друг друга дальше жить.

И он ушел, качнув крылом, на Запад,

И я качнуть вдогонку не забыл,

Я знал, он не любил фашизма,

А я хозяина – кто моего отца, арестовав, убил.

Один остался враг – весь искрутился,

Но Коля в хвост ему – я в спину, ну, и вот,

Отправили погостевать на землю,

Все сделал наш огнем строчащий пулемет.

Ну вот, закончен бой – остались живы.

Начальство прикололо боевые ордена.

Мы победили в этой схватке, победили.

И бой тот в памяти – от навсегда.

Проклятая война. Калечит и тела, и души.

Казалось бы, в бою – убей врага!

Но сплошь и рядом, в море и на суше,

Тот, кто убил, лежит с убитым рядом навсегда.

25.04.2009

Сто грамм

Лишь тот достоин Жизни и Свободы,

Кто каждый день идет за них на бой.

Гете

Эх! Сотня грамм незаменимых

Мечта той страшною злодейскою порой

Когда средь взрывов по земле ползем родимой

На доты, изрыгающие злой огонь.

Ты выпил. Все. Вперед! Даешь Победу,

«Спас» сверху, а внизу – твои друзья

Ты – «Троица» непобедим ты с верой

Вперед в атаку и смотреть назад нельзя.

Идем в атаку, кровью истекая

Идем в атаку в страшный «штыковой»

Хребет нам надо перебить ему – мы знаем,

Но бой покажет, кто из нас уж мертвый иль живой.

Вот показался «фриц», качаясь, пьяноватый,

А я-то думал: я – один такой,

Эх! Бы ему прикладом по сопаткам [7] !

Эх! Был бы он от выпивки косой.

Наверно, Гитлер там подсуетился

Не сто поставил – двести с колбасой.

Он вдвое пьяный почему-то объявился

А я тверезый вдвое, да с винтовочкой простой.

Уж так обидно – Сталин поскупей «Ей Богу!»

Тушенки, шоколадки не ищи – тут нет таких затей

Хотя я вдвое потрезвее, слава Богу

А все ж обидно, что немецких нет харчей.

Ну, вот и встретились – чуть не было промаху,

Столкнулся «трезвый с пьяным» головой,

Мой штык влетел под сотню грамм с размаху

А он с двухстами – бац и не живой.

Эх, повторить бы сотни раз по сотке

Она мерило в жизни фронтовой

Тогда б я взял подлючие высотки

И до Победы я дошел веселый и живой.

В железной кружке, смятой в бое – «боевые»

Налиты в память Вашу – наши «сто».

Вам в память не дожившие мои родные,

Вам в память Вечную – Вам, победившим зло.

Теперь я знаю – почему мы побеждали

Мы шнапса их говенного не пили никогда

Свою зеленую злодейку мы употребляли

Поэтому и Победили – живы мы, а им – хана.

22.09.2010.

P. S. Эх, смехом – смех, а сказано и в шутку, и всерьез.

Дом, который заслужил ветеран, прошедший путь от Москвы до Берлина. Фото с телевизора. Май 2010 г.

Там он и умер

Судьба солдата

Войновичу посвящается

Горящий Будапешт – нет ничего страшнее,

Когда в атаке и в крови за взводом взвод,

Чтобы остаться жить – нет ничего вернее,

Бесстрашно через смерть идти вперед.

Почти конец войны, и на краю у смерти

Уже погиб в бою почти что взвод.

Не думает солдат сейчас, поверьте,

В атаке будет дальше жить или умрет.

Он рвется на последнем издыханье

Без рассуждений: «Смерть или живот».

На все плевать, одно желанье,

Хоть раненый, бежать, но победить. Впе – …-рёд!

Зима в том страшном сорок первом:

Обледенел, собака, неглубоко вырытый окоп.

Всего-то восемнадцать. Бой-то первый.

И голодно, и страшно – гаубиц огня потоп.

Но выжил человечек драгоценный,

Назад он не смотрел – вперёд-вперёд.

И жизнь, и мир для нас завоевал бесценный,

Идя на запад, не наоборот.

Он настоящий – нету орденов иконостаса.

Есть парочка медалей, орден есть,

И есть в душе хранящий образ Спаса.

И есть российского Героя честь.

Шукшинский этот парень – он надежный,

Он правду в разговоре рубит, как с плеча.

Доволен, что имеет, и не просит больше,

В бою с врагом не даст он стрекача.

И до Берлина ранен-искалечен Дошел,

Рейхстаг он пулями изрешетил.

Пришел домой, и в шахте был привечен,

Где тридцать два в работе черной протрубил.

Хибару – дом построил, надо ж умудриться!

Женился, дочь и сын родился инвалид,

Но умерла жена, а одному не перебиться.

С другой в гражданском браке – Бог велит.

Но не сошлись. По доброте оставил дом и ей, и сыну.

Работал под землей и уголек рубил,

«Оку»– машину, ту, что называется машиной.

На кровно заработанные денежки купил.

А вот и не судьба для русского героя:

В аварии «Оку» свою несчастную разбил.

И вдруг решил хибару новую построить:

Кирпич ведь грыжи брат – её он получил.

Ведь ты не жулик, операции бесплатной не добудешь —

Продал хибару. Грыжи нет. «Шестерку» он купил.

Вот пенсии пора пришла, работы уж не будет,

Есть крошечная пенсия и долбаный автомобиль.

В Иркутске дочка проживает, так на метрах десяти, имеет ВУЗ,

И сын глухонемой, но тянут лямку жизни понемногу.

Не потянули в жизни вытянуть червоный туз.

Ну, погостил? Обратно в дальнюю дорогу.

Жилища нет – свободен, словно птица,

Живи и радуйся, Герой, ты это заслужил.

Хибару не построить новую, ведь сердце не годится,

Чтоб в старости прожить, ведь есть автомобиль.

Сегодня – 25° в Ростове-на-Дону второй денек опять.

Вот Жигуленок красный на обочину съезжает,

И из него старик, так на прикидку 85,

Кряхтя, сутулясь, из машины вылезает.

Но нет. Не для того, чтоб починить мотор,

Заночевать задумал, так ведь надо.

Он знает, что зависимость – всегда позор,

Он одинок, он сам себе хозяин – высшая награда.

Недавно местный мэр квартиру предложил

Герою, защитившему их жизнь не ради славы.

О, если б сам в бетоне голом он пожил,

Наверно, попросил немедленно отраву.

Ведь это склеп, как в самом страшном сне!

Эх, хорошо на пленке показать квартиру эту:

Воды проточной нет, отхожее на стороне,

Ни окон, ни дверей – все нестерпимо это.

Ну, а чего? В машине можно ночевать:

Не очень стар, и одежонка слоя в три надета.

А что температура – 25.

Так это не беда, беда, что нет зубов, не пожевать при этом.

Ну, ничего: засунем корку в рот и пососем,

Ну, как-нибудь пересосём-перезимуем.

Темнеет. Потихонечку мы до утра соснем,

А там, Бог милостив, к утру живыми будем.

Ну, что? В багажник, чтоб подушку, одеяло…

Из них медали, орден… Эх, вдруг в снег!

И наклоняться надо, да спина болит. А надо…

А дальше на переднем прикорнуть, бессонница на грех.

Ну, наконец, устроился. Обочина, пурга,

А на переднем, вроде бы тепло, уютно,

Не хуже, чем у вас в квартирах, господа.

Мотор работает. И он совсем не бесприютный.

И вдруг, не сон, а быль: огромный зал, Москва,

Андрей Малахов, первая программа.

Он вдруг на сцене: лишние вопросы и слова,

Людей, что сельдей в бочке! Что же делать? Мама!

А почему машина? Где квартира? Где жену оставил?

Почему? Ты старый фронтовик, и как тебе не стыдно?

Квартиру продал, спекулянт? Машина на ходу?

Старик спокоен, слушает. Ему и больно, и обидно.

Хорошее и чисто русское приятное лицо.

Хоть без зубов, а выглядит мужчиной.

В три слоя одежонка врастопыр, медали налицо —

Непритязательный простой мужик былинный.

О, зависть русская, ничтожество, позор!

В Германии на старость лет живут во славе ветераны.

В домах огромных без оград, не нужен им ночной дозор,

Свой доживают век, долечивают раны.

Чрез пару лет на кладбище уйдут они,

Оставят детям, как положено, в наследство

И пенсию достойную, ухоженный участок той земли,

Которую дало им государство безвозмездно.

Из-за того, что добр, остался он без ничего,

А был бы жулик, то была хорошая квартира и машина,

А ветеранкам и войны не нюхавшим – им все равно:

Лишь потрепать язык, а в нем их сила.

Прильнули миллионы к телевизору 17-го декабря.

И не у одного меня слеза с щеки стекает.

Мне кажется, что в «Майбахах» слезой из радиаторов вода стекла,

В которых «нищие» чиновники так важно восседают.

Эх, посадить бы мэра местного хотя б на вечерок,

Да зубы выдернуть, и в ту обледенелую машину!

Мой дорогой читатель, может быть, и вышел прок:

Пусть вместо хлеба пососет от ската он резину.

Проклятая система вся в лукавстве напролет,

Погрязшая во лжи и лживых обещаньях.

Герою русскому ведь не предложит: «Смерть или Живот?»

А просто обрекает старых воинов на прозябанье.

Эй, Путин! Эй, Медведев! Где же вы?

А вдруг такая же судьба и вас коснется?

Ну, помогите же скорее старикам, пока не умерли они,

Скорей, на помощь! Или дорого России это обойдется.

Страна без совести не может дальше жить,

Ведь нравственность и долг всего важнее.

С лихвою мы должны Героям отплатить,

Они нам подарили жизнь. Скорей! Скорее!

Таким, как наш герой, которых и осталось-то почти что ноль,

Тому, которому бы падать в ноги,

Квартиру новенькую и «Мерседес» получить изволь,

Чтобы достойно жил, от холода не помирал в дороге.

Хотя к чему пишу, как страшно мне за стариков таких:

От зависти ведь украдут награды их, убьют в квартире,

Что часто и случается, никто и не заступится за них.

Ну, парочка таких же, как они,

слезу за них прольют по всей России.

А Бог велит: России по-другому надо жить:

Мильоны молодых должны упасть пред ними на колени,

Чтоб дальше жить, долги им надо оплатить

Раскаяньем, слезами и признательностью новых поколений.

20.12.2009

P. S. Примечание

О, Боже, ну, какая же за «Майбахом» цена стоит

С сидящим в нем чиновником-уродом?

Перед «шестеркою», которою Иван рулит,

Нам подаривший жизнь и подаривший нам свободу.

До юбилея за год, наконец-то, я узнал,

Что Путин и Медведев им дадут квартиры,

Чтоб, подходя к пределу, старый ветеран

Вдруг разогнул усталую и согбенную спину.

Смешная история. Быль

Ковыль степной, зачем печально гнешься

К могиле не глубокой за твоей спиной,

Эй, Смерть! Его ты не дождёшься,

Не жди – солдатик тот не твой!

В поклоне не испросишь для него прощенья,

Команда «пли!» и ты уж не живой,

А только лишь за то, что высказал сомненье,

Что так уж важен завтрашний смертельный бой.

Ну, сдуру ляпнул, в «Смерш» доставлен,

Коротенький допрос и все, ну, что сказать,

Он не советский, враг он настоящий,

Прочитан приговор, расстрел, «ебена мать».

Недоумение в глазах: «За что? Помилуй!»

Ведь пол-войны провоевал солдат-герой,

Мечтал с медалькою с войны, да к милой,

А получилось по приказу «хренотень», не свой.

Стоит он на краю, случилось сказочное чудо,

Зачитывают Рокоссовского приказ,

Пусть в бой идет, «Ну поживем покуда,

Война уж не страшна, хоть жив сейчас».

А раз помиловали, значит пожалели,

Расстрелыцик преподнес сто грамм,

Ну дернули за то, что жив «Емеля»,

Эх жалко водки мало, черт ее побрал.

Раз не расстрелян, дальше поживем.

Не зря же всю войну таскал трехрядку,

«А ну тащи ее сюда, частушки поорем,

Да с матерком для пущего порядку».

У «Смершевцев» глаза повылезли, ну, вот,

Сам Рокоссовский спас, а это им наука,

Попробуй-ка ослушайся, получишь пулю в лоб,

Своих расстреливать не будешь, вот такая штука.

Теперь-то что войны солдатику бояться?

Ведь завтра бой, строчащий пулемет.

Назавтра может кровью будешь захлебаться,

А может ничего не будет, будет все наоборот.

«А, может, завтра не помру, дадут звезду героя,

Сам Рокоссовский вдруг приколет мне,

Всех, кто расстреливал меня – урою,

Расстрел-то был на деле – не во сне».

Мечты-мечты, где ваша сладость,

Бывают, что сбываются, ну, посмотри подряд,

Три танка подоженные солдатом,

Горят фашистские собаки, факелом горят.

Молчал иуда «Смерш» [8] , когда герою

Сам маршал золотую звездочку вручил,

Небось завидно, что не своему – чужому,

Господь солдатику с наградой подсобил.

Истории конец – конец военной были,

А вывод, что не бойся, не надейся, не проси.

Господь все знает, видишь о тебе не позабыли,

Иди вперед герой, дыши, живи, люби!

11.02.2010

Снегири

Вон снегири на снег слетелись, точно капли крови.

И словно красный после боя снежный наст, когда

Чрез шестьдесят стою и не могу смотреть без боли,

На поле этом в памяти моей, я как давно – тогда.

А шестьдесят назад окрашивали снег не снегири.

Шипящей кровью наст солдаты заливали,

Ах, сколько времени смывали красный цвет дожди,

Которую теперь мне снегири напоминают.

Мерещится, что подмосковные холодные поля

По снегу были залиты потоком материнской крови,

Не умирали в одиночку их герои сыновья,

А вместе с матерями умирали в Подмосковье.

Пожертвовали ваши жизни вы не зря,

Ведь даже птицы нам о подвиге напоминают.

Так прилетайте, пусть все поле будет в снегирях,

И в состраданье и любви в нас слезы закипают.

15.03.2010

О четырех человеческих пороках

Похвала Лжи

Похвала Зависти

Похвала Гордыне

Похвала Лести

Похвала лжи

Не буду «похвалу я глупости» писать,

Эразм Роттердамский написал в трактате.

Я лживость воспою в стихах, чтоб показать,

Всю сущность лжи, и что несет с собой в квадрате.

Какая сила и какая потрясающая наглость,

Скопилась вдруг в коротком слове «ложь».

Она является пред нами словно данность,

Как данность жуткая, та, от которой нас бросает в дрожь.

Наряд на лжи – ты только посмотри,

Из тканей тех, что завистью зовутся.

По платью вышиты узоры хитрости они —

По ткани так причудливо витиевато льются.

А поговички – пуговички так блестят,

Они покрыты лестью – просто золотые,

И блеском, застилая сущность, льстят,

Нам предлагая ценности другие.

Слова у лжи – монетки, словно серебро,

Сверкая льются серебристой речкой,

Поверишь тем словам, не кончится добром.

Окажешься ты где-нибудь, а в изголовье свечка.

Все дело в том, что человек по Богу должен жить,

Где белое есть белое, а черное навеки будет черным,

А ложь не будет с правдою дружить,

Она разрушит все трудом упорным.

Ложь не бывает одинокой, у нее подружки есть,

Они всегда втроем – ложь, лесть и зависть,

Всегда готовы уничтожить человека, разорить и съесть.

Их цель – все время делать всяческую пакость.

Пустые комплименты для подружек далеки,

Их цель конкретна и для нас всегда опасна.

Ведь человека разорить, а это уж не пустяки,

Здесь надо поработать, и труды чтоб не пропали понапрасну.

И вот продуман план, ложь ложью лжет,

А зависть пробивает ей дорогу

Для лести тоже много здесь забот,

Ей нужно в человеке притушить тревогу.

А мы, как рыбы, лестью пойманные за губу,

Нам лестно так, что, наконец-то, оценили,

Как жалко – жизнь прожил, а непонятно дураку,

Его уже стальною цепью три подружки окрутили.

Добропорядочного семьянина уверяет ложь,

Что нет невинности на свете большей,

Полгорода любовью обслужила, ну, и все ж

Женой порядочной быть норовит, похоже.

Гордыня делает из человечества раба,

Гранитным основанием для лести, лжи и зависти являясь,

Отбрось гордыню из души и сердца навсегда,

И все четыре не подступятся к тебе – я это знаю.

Как интересно: все четыре женщины они.

В склонении «она» они не разделимы.

Интуитивны и коварны, обольщением умны,

И с сотворенья мира никогда непобедимы.

Бессчетное количество людей в земле от лжи,

Бессчетное количество людей от лести умирало,

Бессчетное количество от зависти в «тот мир» ушли,

Бессчетное количество в гордыне погибало.

Хочу вооружить тебя, читатель дорогой,

От тех несчастий, что тебя подстерегают,

Ложь встретил, говори в лицо: «Ты лжешь», и уходи домой,

Чтобы дорожку лести пред тобой не расстилали.

Лесть повстречал, то говори ей льстивые слова!

И уходи ты от нее домой скорее,

Не потеряешь ничего, она тебя воспримет за льстеца,

Она поймет – тебя не обольстить, потерянное время.

А с завистью намного посложней – ее пожар гаси,

Немедленно то пламя погаси в душе бессмертной,

И будешь долго жить счастливо и в тиши,

А после смерти наслаждаться заповедью вечной.

С гордыней тоже сложно, встретил ты ее,

Запомни жизни путь – короткий смертный.

Не создавай себе кумиров ты ни из кого,

Кумир твой Бог, единственно бессмертный.

И меч завистника твою главу не усечет,

Зачем завидовать ему тебе напрасно,

Завистник повернется и уйдет, совсем уйдет.

Палат ведь у тебя нет каменных —

чего стараться понапрасну.

04.03.2010

Похвала зависти

О, Зависть, я тебя в стихах сегодня осужу.

Ведь это слово вызывает омерзенье.

Оно обозначает в человеке – «все хочу»,

Отнимет все он у соседа без сомненья.

Высокая гора, средневековый замок на горе – там феодал,

Внизу под замком еле выживают люди,

А по соседству горка чуть повыше – ты ее наверное видал,

И замок помощней – все отниму и без прелюдий.

Война, дома разорены, повсюду льется кровь,

Там не щадят ни женщин ни детей – ей Богу,

Все для того, чтобы захватывать и вновь, и вновь,

Веками выстилать для зависти кровавую дорогу.

Далекая земля, которую не видел и во сне,

Но вера там другая, хоть земля землицей,

Тут надо католическую насадить, ну, почему не мне,

Все палестинскому народу оплачу сторицей.

Война и крестоносцы в Палестине,

Дворцы пылают, и кругом убитые лежат,

Но «гроб Господень» защищен отныне,

Плевать на мертвых, лежа пусть песок едят.

А результат той зависти – двадцатый век,

И в Палестине где католицизм? Такого и не знают,

Там палестинцев и евреев тьма, не сосчитаешь всех,

Они друг друга и сейчас без счета убивают.

Прошли года, а войн, которые от зависти, не перечесть,

Миллионы матерей над гробом сына плачут.

А тем завистникам, что наверху – нужна победы честь.

Те слезы материнские, ну, ничего не значат.

Какой позор – Германия и Австрия двадцатый век,

Где Шиллера, Бетховена и Моцарта рожали,

Вдруг Гитлер – в зависти своей он недочеловек,

И эту зависть множество людей с ним разделяли.

Ну, мало им Германии и пол-Европы, да притом своей,

У них глаза гораздо шире горла.

Мы третий рейх построим для своих людей,

А остальные люди просто тошнотворны.

А результаты черной зависти – ну, подсчитай скорей,

Вон обгорелый труп аж в пятьдесят четыре года,

И трупы Геббельса, жены и шестерых детей,

Эх, зависть, порождаешь ты одни невзгоды.

Капрал на службе у Конвента двести лет назад,

Чего-то не хватало Франции, землицы мало,

Ведь зависть жабой душит – геополитический расклад,

Рванем на Петербург и на Москву – так надо.

Рванули, страшные морозы жрут куски от лошадей,

Вся армия погибла, бегство и конец ужасный,

И гибель сотен тысяч соплеменников своих людей,

Вот образ зависти нелепой и напрасной.

Желаю я тебе, сосед, когда глядишь через забор,

Чтобы тебя не посещали никогда завистливые грезы,

Чтобы сказали о тебе – был не завистлив, был он добр,

И с добрым словом о тебе вдруг появились слезы.

04.03.2010

Карточная игра

А. Арканову

Сегодня все не в лист – так не везло,

Очко я не набрал – все с перебором,

И дождь косой по городу назло,

Как в Рембрандте «Ночным дозором».

В тоску вгоняет дождь косой,

Порывы ветра с ног сбивают,

Несут куда-то жизнь какой-то полосой,

Осеннею листвой – куда, не знаю.

А как шикарно шла до этого игра,

Я в ней был просто виртуозом Паганини,

По всей Одессе-маме карточные шулера,

Парашу феней ботают доныне.

А в висте-покере я был на высоте,

Лепень и шкары – весь в изящнейшем прикиде,

На пляжах я не раздевался никогда, нигде,

В парижском канотье я был и царь, и бог доныне.

А золотой «Лонжин»! Одним моим щелчком

Все женщины у ног моих ложились,

Шампанского взлет пробки, а потом

Моя красивая фигура у мадам двоилась.

Ошибку сделал я ужасную вчера,

Забыл, что левая рука хранит от правой тайну,

Я, передернув карту, так ошибся, господа

Поймали за руку меня, и не случайно.

Что приключилось, не исправить мне теперь,

В солиднейшей игре был пойман я за руку,

Теперь уж не играть мне даже на луне,

О «Монте Карло» вспоминать мне просто мука.

Зачем полез туда, куда не надо лезть?

Уж лучше б сжеван был в тигриной пасти,

Чем миллионы грязные, которые не счесть,

Ведь избежал бы я тогда такой напасти.

У нас, у «асов» карточной игры,

Обман считается непоправимым преступленьем,

И все-то ради профурсеточки одной,

Я, как последний фраер, погорел в мгновенье.

Ну что ж, играть я больше не могу,

А мелким фраером я никогда не буду,

Завязываю я, зеленое сукно, «адью!»,

Прощайте карты, вас я не забуду.

17.05.2009

Не ценят

Да разве я не песенный поэт?

Ведь песню написать моя душа стремится.

Я песни лучше всех пишу а толку нет,

И это потому, что качество чернил, бумаги не годится.

Беда, коли сапожник вдруг замешивает пироги,

Беда, коли пирожник сапоги тачает.

Я не такой, куплю я новую бумагу и чернила – погоди:

От зависти и Зыкины, и Толкуновы – все поумирают.

Ну, написал, а Толкунова почему-то не поет,

А Зыкина стихи обратно отсылает.

Быть может, те стихи пишу я задом наперед?

Попробую я спереди назад их написать, ну, тем, кто понимает.

Какие гениальные стихи для песен я пишу,

А почему-то не поют, зазнались на эстраде.

И петь-то не умеют, а поют,

Гордятся больно, а с чего же ради?

Но я гордее – Лельке ночью их прочту,

Пусть вся Россия позавидует поэту.

Как запоем в два голоса мы песенку-мечту,

Тогда посмотрим, как певички среагируют на это.

23.12.2009

Нечему завидовать

Посредственности в мире развелись,

Как много там Миро, Руссо и Ренуаров.

Ну, как нарочно, по музеям расползлись,

Ну, не художники, а вроде, тараканы.

Вчера аукцион я «Сотбис» посетил

И замер вдруг, друзья, в недоуменье.

Я мимо стен с картинами неспешно проходил,

Но не увидел ничего хорошего – потерянное время.

Быть может, авторы картин дружили:

Ван Гог, Моне, Сёра и Ренуар да плюс Дали – их друг,

Пикассо, Модильяни и Дега – там вместе были,

Ведь умерли давно, а все собрались вдруг.

Я думаю, у этих всех художников и кисть, и мастихин

В кривых руках все время находились,

Ну, о моделях их еще поговорим —

Модели для картин так вовсе не годились.

Хромая и корявая была бы красивей,

Чем их модели на уродливых картинах.

Уж лучше рисовали, как Руссо, нам лебедей

В его бесчисленных безвкуснейших «наивах».

В картине Пикассо на заднице вдруг глаз торчит,

У девок Модильяни шея длинная, как у жирафа,

А у Дали, ну, вроде бы, как член между грудьми торчит,

И у Миро вода, как лопнувшее зеркало от шкафа.

Вон он Сёра – картина точками пестрит —

Им, видите ль, «пуантилизм» всего дороже.

И если был Сёра при жизни чем-то знаменит,

То только тем, когда за эти точки получал по роже.

Чего смотреть? Картины намалеваны, ну, кое-как.

Ой, мама, мамочка моя родная!

Мазня – мазнёй, а стоит миллионы! Как же так?

Художник, кажется, Гоген намалевал. Зачем? Не знаю.

Вот я за них возьмусь, и всех перехитрю,

В одной картине совмещу все их изыски,

Натурщиц прехорошеньких я подберу,

На лицах у моих моделей нарисую сиськи.

Я лучше Модильяни шею подлинней,

чем у жирафа, напишу,

А между глаз я нарисую, как Дали, предмет стоячий,

Меж ног, как у Руссо, ей лебедя воткну,

От Ренуара, от Гогена и Сёра возьму я тоже что-то на удачу.

А вот Малевича тот черный наизвестнейший квадрат.

Такой я нарисую запросто и сразу.

На «Сотбис» будет стоить больше во сто крат,

Мильоны буду получать, пускай завидуют, заразы.

Ну, вот и успокоился – теперь они ничто, и вот когда

Земная слава их пройдет, как ветром сдует.

Я вместо них прославлюсь, как художник, на века,

И обо мне потомки никогда не позабудут.

25.12.2009

Эх, мне бы такую!

Завидую Володе

Не знаю, как сказать – завидую Володе

Как он сумел Марину Влади в жены взять?

А деньги где достал? Ведь я его красивей, вроде.

Весь лоб разворотил, а мне где их достать.

Она из-за бугра, а я – из Помосковья.

Коровам я кручу за трудодни хвосты.

Она же пьет и ест, ночует аж в «Савое»

И я туда хочу – хочу такой жратвы.

Я слышал, что столы в «Савое» растакие.

На них небось ни сельдь, на них икра лежит

И трюфеля на них, а не харчи какие.

Там за спину рукой официант стоит.

Там пойло не молдавское – хранцузское, наверно.

Моя мечта сидит, наверно, не одна

Сидит с ней рядом хлыщ, что выглядит отменно

В отличье от меня, есть у него деньга.

С другой-то стороны – чего-то я стесняюсь.

Высоцкий получил – чего хотел.

А я его дурее что ли, понимаешь?

Ну, он поэт. А я? Что не у дел.

Я сделал все, как он – походкою похожей

Вошел в «Савой», сказал, что будь моей женой

В отличье от него, я получил по роже

Она ушла с хлыщом, меня оставив стороной.

Чего тут рассуждать, и для чего заради?

Уж лучше описать, чем долго говорить

Он из Парижу закадрил Марину Влади

Эх, в хлев пойду, корову надо подоить.

30.08.2010.

«Олиграхи»

Нет сна мне из-за энтих олиграхов,

Вся жизнь мне опостылела за них

Кривая-непутевая, какая-то собака

И во дворе и пес не лает подозрительно притих.

Теленок меньше выпьет из ведерка

Чем олиграх с девицею своей.

Вина хранцузского, в котором нету толку

Зеленую не пьет, зеленой брезгует ей-ей.

Гляди, официант бутылочку подносит

На локотке с салфеточкой в глаза глядит: «Ну, как?»

Он край бокала послюнявит, что-то пробормочет

И утвердительно кивнёт – за эту цену? Ну, дурак.

Но что-то все-таки завидно стало

Мне Глашка не подносит – как же так,

Ему ведь пойло в ресторане носят из подвала,

А я ведь тоже из Парижу выпить не дурак.

По телеку я часто вижу олиграхов,

При жизнь ихнюю произнал я все,

Что жен тасуют, как колоду, с одного замаху,

А я-то в доме только с Глашкою – за что?

Фартит ему – не так, как мне, бедняге

Ему аж «Махбах» подает шофер-пострел,

Я запрягаю сивую кобылу-бедолагу

Эх, хорошо я раньше олиграхам не завидовал совсем.

Теперь завидую – избёнка прохудющая такая.

Ну, а ему дворец – «япона мать»!

За что ему бабенка разбитная молодая,

А мне-то где такую вместо Глашки взять?

Теперь-то хрен, я больше не пойду на поле

Кобылу сивую в телегу запрягать.

Дай мне, что он имеет, мне не надо боле,

Мне с Глашкой «Махбах» ко двору изволь подать.

Бывает, Глашка поумней меня – я это понимаю,

На «Плазме» все увидела и усекла – как не понять

Неправильно я олиграхов прозываю,

Мне олигархами их надо называть.

И,может, Бог мне подфартил – так нужно?

Хоть правильным их словом обозвать,

И вдруг я с Глашкою пробьюсь наверх трудом натужным.

Я стану олигархом и вперед – «е. а мать».

А может, не идти мне в олигархи,

Ведь Стерлигов, известный всем, от них ушел.

И если он ушел – зачем туда мне надо,

Какого «х-я» между ними я нашел.

Коровам крутит хвост – навалом хрюшек,

Жена и дети, а уж коз, баранов – завались.

А тех, которые на палках крутятся – подружек,

На ферме нету их, хоть зашибись.

И Глашка ревновать теперь не будет

И буду я спокойно-преспокойно жить.

И как ни назову от Глашки не убудет, не прибудет,

И с «Олиграхами» не буду я дружить.

26.08.2010

Завистник

Ну почему я не Гоген и на Таити не в гостях?

За что я обречен на жалкое существованье?

Картины этого мазилы аборигенкам были не нужны никак,

А мог Гоген десяток тех красавиц поиметь, ну, было бы желанье.

Ну, что за век, в котором ни за что и ни про что

Мужчина мог иметь такое наслажденье,

И платы никакой, ну, нуль – и все за просто так,

Не понимаю, выглядит каким-то наважденьем.

Эх, брошу все – жену и надоевшую семью,

Махну-ка на Таити, нарисую там картины,

И таитяночкам их там преподнесу.

Я завоюю, наконец, симпатии прекрасной половины.

Все бросил и приехал на Таити, как мечтал.

Картины я не хуже, чем Гоген, нарисовал. И что же?

За то, что я свои картины выставлял,

От местного художника-аборигена получил по роже.

Какая там свободная любовь – ну, просто срамота.

Натурщицу там голую без денежек не снимешь.

В Париж удрать – так несусветная цена,

Там голым ты появишься, весь свет возненавидишь.

Наверно, зря я позавидовал мазиле этому Гогену.

На путешествие я кучу денег просадил.

Картин я не продал – не поимел аборигенок,

Вдобавок я на фотографию синяк заполучил.

А ну их на фиг. Отомщу я этим таитянкам.

«От них, как от козла, получишь молока».

Я лучше заплачу прелестным парижанкам,

А о посредственном художнике Гогене позабуду навсегда.

29.11.2009.

Портрет одной женщины

Глупа, как пробка, но хитра, как ведьма,

Коварства, жадность ей не занимать.

Душа ей шепчет так: «Ты лучшая на свете,

От мужа надо все добро его забрать».

Ишь ты, в штанах – пусть без штанов походит,

Как липку обдеру и голым в мир пущу,

Пусть только мне напомнит о разводе,

На старости его я половины пенсии лишу.

И не хватает ей всего – чего не нажила

Своими-то трудами – тут и честь не в счет,

Жадна, жадна, не человек, а «жила».

Ей палец в рот засунь, всю руку отберет.

А что творится в лживой той душе,

Так дьявол сам никак не нарисует,

Вот как забрать все – выгнать вон и все,

Душа все время по деньгам тоскует.

Холодные глаза – в ней всё напоперёк, напоперёк,

Стремленье очернить всех-вся на свете,

И секса грязного горящий уголек,

И жжет, и гонит бабу по планете.

То Шарм-Аль-Шейх, то «Гарда Зее» брат,

В кругу у мужниных друзей, ну, как приятно,

Но как раздеть, как голышом пустить,

Ей это и сейчас немного непонятно.

Хотя идея есть – ведь он совсем дурак,

Такого Достоевский описал когда-то.

Название романа я не назову, нельзя никак,

Чтоб не обиделся мой муж чудаковатый.

Его нельзя никак мне обозвать,

Под суд пойдешь вдруг за такую «хошу»,

Но вот про то, чтоб голым ободрать,

То можно на себя взвалить такую ношу.

Манто на ней, а в гараже – «Поршак»,

Как в сказке Пушкина «О рыбаке и рыбке».

Но надо осторожней быть и бдить,

Чтоб не попасть в ту сказку по ошибке.

Сейчас «ура» – с деньгами и свободна,

Валяется манто в том черном «Поршаке».

А бедный муж в долгах, засевший плотно,

Наверно, с горя гложет водку вдалеке.

«Саму себя любимую», как просто,

И «это самое мое» любить на жизненном пути,

Но не забудь тот смертный грех – наказ Господний,

От мира вечный: он звучит – «не укради».

А ты все пашешь, дорогой, тот бывший муж,

Чтобы она тебя таскала на аркане.

Приятно ведь, чтоб эдакая блудь

Ходила с сотней тысячей в кармане.

Она же, сморщив узкий лобик, думает:

«Эх, что-то здесь не так»,

Мозг наизнанку вывернулся – что же мысль подскажет,

«Эх, забросаю «эсэмесками», чтобы назад пришел, дурак,

Пока другому про меня чего-то не расскажет.

Ну, а пока развод, «святому месту пусту не бывать»,

Пускай какой-нибудь мужик займет его, да поплотнее,

Детишки перетерпят в доме как-нибудь его, япона мать,

Да денежек еще прибавится, и жить повеселее.

P. S.

Ну, а пока-пока развод не подоспел

Открою дом и мебелишку украду у мужа,

Да акции его я изыму, продам, устрою беспредел,

А что его жалеть – затянет поясок потуже.

А в доме нет теперь покоя, в нервах вся,

Наверное, и пьёт, да на ходу в машине курит,

И акции и мебель – эх, украла зря,

Теперь уж не вернётся муж – её навеки позабудет

А донести и анонимку настрочить

Так хочется до смерти – уж поверьте,

Хотя тот, на кого донос состряпан, может не простить,

Ещё уделает меня до смерти.

Донос – тягчайшее из всех возможных зол.

Бесчестьем, подлостью известен всюду.

Из за него погиб Иисус Христос – он вознесён,

А имя доносившего навеки проклято, и имя то – Иуда.

16.01.2009

Похвала гордыне

Не открывай, гордыня, дверь ко мне, прошу.

Клянусь я в гости не приму тебя на самом деле,

С тобой вдвоем я в абсолютном одиночестве умру,

Да под чужим забором, даже не в своей постели.

Гордыня думает: она умнее всех,

Гордыня осуждает все, на всех кивая,

Гордыня – это против Бога, это – смертный грех,

Гордыня – разрушение, и как же люди этого не понимают.

Гордыня никогда не слушает других,

И никогда нет у гордыни Бога,

«Я жизнь делаю сама, не надо мне других

Дурацких их советов, да еще в мою дорогу».

Я сам – хозяин жизни, а не Бог,

Мне опиум народа, ну, совсем не нужен,

Хозяин жизни – я, я сам себе помог,

Вот с Богом ты, а беден, болен и простужен.

«А я не болен, хоть без Бога и богат,

Имею все, о чем ты и мечтать не смеешь.

Эх! Тоже в бочке Диоген, Сократ,

Учить горазд, а больше ничего ты не умеешь».

Вот жизнь идет, живет в гордыне человек,

Но постепенно замечает, что-то тут неладно,

А что неладно, он не понимает, как на грех,

Что он живет без веры – на душе прохладно.

Ведь если ты гордыней вознесен,

И ставишь выше ты себя людей и Бога,

Ты потеряешь все, что нажил, будешь потрясен,

С гордыней в рубище отправишься в дорогу.

Но как же так, ну, почему, ведь по закону жил,

Подумаешь – считал, что нету Бога.

Гордыня защитит меня, чтоб кто-нибудь не укусил,

Богатство не отнимут у меня, я всех порву у своего порога.

Воистину Господний путь он неисповедим,

И разорившийся гордец не понимает,

Ну, почему вдруг нет семьи, он гол, один,

Стоит в пыли дорожной, и никто ему не помогает.

А потому в гордыне всех он обсмеял,

Не понимал, не ощущал чужих страданий,

Гордынею руководим, он никому не помогал,

Христа распятого не видел ран и истязаний.

Наверняка такой теряет все – ему конец,

Гордец! Закрыта в рай тебе заветная лазейка,

Ты жизнь прожил, зазря «мудрец»,

И этому виной гордыня – ей цена копейка.

05.03.2010

Похвала лести

Елейным голосом шепчи приятные слова,

Которые, ну, так приятно слушать,

– Ты самый умный, ты единственный красавец у меня,

Совсем не лжец – ты самый прямодушный.

И в прямодушие свое поверил он,

Хоть он и лжец, и проходимец от рожденья,

Что Лесть враг искренности позабудет навсегда,

И позабудет, что на глаз кривой, в том нет сомненья.

Лесть существует тем, что впереди имеет цель,

Без цели льстить она тебе не будет,

И если что-то будет не по ней,

Она тебе гримасу скорчит и тебя забудет

Забудет навсегда и матом обзовет,

И позабудет, что всего назад минуту льстила,

Еще и по лицу пощечин надает,

В полицию потащит, в ней такая сила.

Иль называя самым честным на земле,

Лесть не добившись цели, назовет сейчас же вором,

И за ухо тебя поволочет на смех людей,

Чтобы испачкать несмываемым позором.

С другой-то стороны, ну, кто тебя поднимет над землей,

Сказав, что ты известный, самый лучший тенор в мире,

Хотя ты нотки ни одной не пропоешь,

Ну, может быть наедине с собой в квартире.

Ну, Бог с ней, все-таки Лесть лучше лжи.

В сравненьи с завистью не так опасна,

И слушать так приятно Лесть, не чаяв в ней души,

Особенно по пьянке кажется она прекрасна.

Поэтому расправа с Лестью в общем-то проста,

Ты или слушай, иль совсем не слушай.

Ты или слушай, льсти ей иль домой беги, душа,

Заткнувши ватой по дороге уши.

А вообще не надо заниматься в жизни кутерьмой,

Запомни: Лесть – враг искренности, это понимаю.

Не льсти другим, всегда будь честным пред собой,

И встретишь сотню раз грозу в начале мая.

И вообще не слушай Лесть зазря, не поддавайся ей,

А денежки в кармане целые останутся, ей Богу,

Ты искренность и честность встретишь у друзей,

И будет легкой светлой для тебя дорога.

Ты посмотри, с какою льстивою улыбкою цыган

За той копеечкой протягивает вдруг ручонку,

Но ты за льстивою улыбкою почувствуешь обман,

Не дашь, и на лице цыгана злость, проклятия вдогонку.

А Ложь и Зависть – те всегда при ней,

Они с Гордыней вместе проживают.

Четыре эти сущности прекраснейших людей,

Частенько без зазренья совести уничтожают.

Мой дорогой читатель, с льстивым не дружи!

Ведь он наверняка когда-нибудь тебя обманет,

Ты лучше с Искренностью сердце подели,

И на душе твоей намного легче станет.

05.03.2010

К тебе хочу, моя деревня!

Портрет бабушки.

Художник И. С. Попов, 1955 год.

Хочу в деревню – стихом по холсту

Вот забрезжил рассвет над родною деревней.

Началась потихоньку, потайно возня.

И хозяйки с охапкой отсыревших поленьев

К печкам встали, зажегши дрова.

И склонившись к тазам с подоспевшей опарой,

Замесили ко благу для жизни хлеба.

И полоскою рдеющей тоненькой алой,

Засветилися вдруг над землей облака.

Вот дымок потянулся над крышами,

В тишине звонкий радостный крик петуха,

А полоска рассвета все выше и выше

Потянула туманы земли в облака.

Спешит петух приветствовать товарок,

Спросонья крик срывается в фальцет.

Из хлева раздается блеянье баранов,

И сочное мычание коров в ответ.

Стучит, хозяйку умывая, рукомойник,

Уж постепенно зорька на дворе.

Вот предстоит хозяйке утренняя дойка,

Чтоб молоко парное было на столе.

В другой конец села прошел пастух неспешно,

Змеею волочится кнут, он кнутовищем на плече,

А кирзовый сапог не поднимает пыль известно,

Пока роса лежит и на траве, и на земле.

Скрипят калитки и ворота, открываясь,

И с нетерпением, мыча, на улицу выходит скот.

И солнце, от верхушки леса отрываясь,

Определяет время то, когда восход.

Ленивые собаки лают на скотину,

Им тоже хочется побегать по полям.

А скот проходит мимо горделиво,

И цепь толста, да и нельзя туда.

Какой же разнобой в том деревенском стаде,

Хозяйские характеры и нравы в нем всегда.

Одни драчливые, мычливые некстати,

Другие молчаливые, спокойные проходят на поля.

Цветов смешение, пород и роста,

Вон маленькая козочка зажата средь коров.

А вон баран какой-то пегий, вон коза в полоску,

Ну, армия Наполеона при разгроме, хохочи до слез.

Ну, вот позавтракали муж и дети.

Теперь пора хозяйке браться за дела,

Она ответственна за все на свете,

Должно быть в доме хорошо, а если плохо, то беда.

Ведро воды и тряпка, и подол заткнут за пояс,

И на коленки круглые встает она,

Прогнувшися в спине, трет половицы, поправляя волос,

Который выбился из-под косынки – красота!

Тихонько тикает настенная кукушка.

Муж на работе, дети в школе – трели соловья.

Труды пока окончены, и глядь – подружка,

Там у забора появилась – поболтать пора.

Все повторится в деревеньке снова от полудня.

Работа неустанная на огороде, детвора

Пойдет в другую сторону почти до новолунья,

Так тыщи лет в трудах, в заботах, как всегда.

Я б все отдал, хоть золота телегу,

Ей Богу, я не вру, и не лукавлю Господа

За теплую краюху аржано́го хлеба,

К нему впридачу да парную кружку молока.

Но пропадаю я средь городского шума,

И городской ненужной и губя́щей суеты.

А голова моя заполнена раздумьем,

О, где же ты моя деревня, где же ты?

15.03.2010

Деревня

Сыну Георгию

Как мне хочется попасть опять в деревню,

Деревенский в городе – всегда не городской,

Бесконечны сны о босоногом детстве,

О кормилицах, бредущих в те поры на водопой.

Вы, цветные сны, о детстве дивном,

О воришке маленьком, забравшемся в сады,

Сене скошенном да с запахом полыни

И одним разгрызом яблок недозревшие плоды.

На дворах и на гумне кудахчут куры,

Перестуком горделивым бродят петухи.

За деревней на закатной горке

Вечеряют и покуривают пастухи.

Полукружьем солнца высвечена вся деревня.

На дороге от прогона пыль стоит столбом.

Воздух стуком оглашается тележным,

Ржаньем жеребца и понуканьем пацана на нем.

Слушай, в предзакатной полудреме

Перекрут коловорота от колодца слышится тогда,

Бабы делятся о жизни, муже, детях, о работе.

Сон, приснись мне, ну, приснись хоть иногда.

Ну, приснись, как на скамейке бабы,

Семечки лускуя – с этим не шуткуй.

На округ где солнце, тихо опускаясь,

На гроздях рябины оставляет нежный поцелуй.

А река в деревне – радость детства.

Омутами крутится поверх вода,

А на дереве петлей завязана веревка,

Ты раскачивайся – кувырком туда.

Там на дне в тиши лежат большие камни,

А под камнями не слышна рачья суета,

Головли лежат под берегом откоса,

Окольцуй руками – вытащишь тогда.

Там тончайшей вязью на воде кувшинки,

Синей просинью трепещут крылышками стрекозы,

Берега покрыты розовою кашкой,

Собирают взятки тучные шмели.

Плеском, брызгами и хохотом, ребячьей суетою

Переполнены речные в ивах берега.

Ну, позволь судьба, чтоб мне опять приснилось

Детство невозвратное мое, те времена.

Вот и наступило время дремоты – затишья.

Над туманной пеленою – бледная луна.

И мои года отсчитывает из лесу кукушка.

«Эй, кукушка! Досчитай до ста!»

Вот пропел последний петушиный крик,

Вот луна взошла и светит на дорогу.

«Ночь темна, пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит» [9] .

Начинают гаснуть по избам окошки.

На заборах сохнут чугунки,

Трехлитровых банок ряд и плошек,

И в лукошках позабытые грибы.

Вот проходит деревенский тот неугомон,

И тумана пелена над тихою рекою,

Опускается на деревеньку сон,

Не могу налюбоваться этой красотою.

Ой, деревня, я по жизни пробежал полмира,

И не встретил я нигде и никогда

Юности моей неповторимой,

Трели соловьев доносятся ко мне издалека.

11.04.2009

Воспоминание

Как мне хочется встретиться, дорогая, с тобой!

И вернуться так хочется к той мечте голубой,

Той, что в детстве осталась, распростилась со мной,

В дом родной, тот со ставнями над ленивой рекой.

Там, где тонкая яблонька, где рябина стоит,

На скамеечке бабушка на дорогу глядит,

Вот пастух возвращается, вечерком холодит,

Там кормилица с радостью у порога мычит.

На гумне ветром веялка, вся в полове гремит,

И отборной пшеницею все кругом золотит,

Уж гора с председателем голова к голове,

Пьяный конюх валяется на помятой траве.

Лопуховой дорогою, где крапива стоит,

Там со внучкою дедушка на рыбалку спешит,

Там, где в логах запрятана, тайно речка блестит,

Там, где щука за камнями карася сторожит.

Вот взошла над туманами сторожиха Луна,

Над родной деревенькой слышен крик петуха,

Вот уж гаснет таинственно избяной теплый свет,

Соловей трелью щелканной присылает привет.

Засыпает тихонечко дорогая земля,

Сердцу милая, близкая ты моя сторона,

Ой, деревня, родимые мне поля и луга,

Засыпай потихонечку, завтра будет заря.

Где-то трактор работает, пашня ждет семена,

Чтобы новыми всходами разродилась земля,

Разродилась бы новою первозданной красой,

Расцвела бы красавицей в синеве голубой.

9.05.2009

Река Нара

Хоть на денек нам вырваться, оставить город шумный

И наслаждаться нам родною стороной,

Прозрачною Вивальди музыкою многострунной,

Подаренную нам струящейся рекой.

Смотреть, внимать и видеть отраженье

В воде стоящего стеною ивняка,

И слушать соловьев расщелканное пенье,

Оркестром мощным доносящимся издалека.

Придти на берег твой и шелк травы душистой

Нам ощущать усталою спиной,

И ивы плачущее отражение в воде лучистой,

Склоненной грации над тихою водой.

Тропою просеки прокрашены бока —

То земляника рдеет по оврагу,

Теплынью духовитой разлита,

Жужжаньем пчел, занятых взяткой к благу

Здесь каждый куст обвешан соловьями,

Как у рябины ягодами грозди в нужный час

И духовитым вечером, и ранними утрами

Душа трепещет тихой радостью у нас.

Твои луга, леса, туманные болота

Нам осияны неземною красотой,

Из оперы «Набуко» здесь звучат все ноты,

Написанные Верди – гения – рукой.

В прозрачности твоей, сравнимой со слезою,

Песчинка каждая на дне реки видна.

Речная ракушка свои раскрыла створки,

И бесконечно рыбья пескаринная игра.

Под берега откос тихонечко расставив руки,

По локоток в струящийся поток войдя,

Ты неожиданно добудешь ужин для любимой,

Вдруг ощутив под жабры схваченного головля.

А в наступившем вечере на колышки подвешен,

Целован сажей котелок с кипящею ухой.

Какой Рокфеллер там – какие миллионы,

О пир души, ну, что сравняется с тобой!

Невзрачные на вид и незаметные созданья,

В кустах поющие над тихою водой,

Могучей трелью пронизают мирозданье,

Напоенное здесь вечерней тишиной.

О соловей, тебя непостижимым даром

Господь и ангелы с небес решили одарить,

И голос Каллас в горлышке твоем звучит, и не задаром

Колоратуру высшей пробы можешь ты дарить.

И сердцу хочется за пенье соловьев благодарить,

Сам Караян считал большим бы благом

Любые деньги этому оркестру заплатить

За дирижерство этой музыкою над оврагом.

О «Нара-Нара», как же мы ранимы

В воспоминаниях о юности утра,

А жизни дни бегут, бегут неотвратимо,

Но все звучат в нас трели соловья.

К стиху «Щепка»

Мои предки – Германия. 1897 год. Прабабушка, бабушка, дедушка, прабабушка, двоюродная бабушка.

Крестьяне с 1647 года. Хаале-Заале.

Щепка

Далекая звезда в мерцании своем,

Быть может, мне ответ подскажешь,

Ну, почему по круговерти жизни щепкой мы плывем,

Когда бы кораблем хотелось плыть, а как – не знаем.

Чтоб без шатаний вкривь и вкось

Я гостем по земле прошел родимой,

Потом звезда к тебе, где я уже не гость,

В том вечном странствии необъяснимом.

Я на земле хочу оставить благодетельный посев,

Который дети, а потом и дети их детей получат,

Хороший урожай, а не «плевел» отсев,

Дорогу, пройденную мной, они озвучат.

Озвучат благодарностью иль памятью своей,

Чтобы труды мои вдруг не исчезли понапрасну,

Для этого растим мы сыновей и дочерей,

И делаем мы все, чтоб сделать жизнь прекрасной.

И пусть благословенны будут семена,

Которые отцы и матери сажают,

Приходит время, и потомки их святые имена

С слезами благодарности нередко вспоминают.

Наверно, стоит наша жизнь, чтоб жить.

Чтоб щепочкой она нас вверх и вниз бросала,

Наверно, в этом мудрость – щепкой лучше быть,

Чем топляком лежать на дне Байкала.

22.02.2010

Хочу вернуться

Ну как вернуться мне к тому порогу,

Который часто вижу я в мечтах и снах,

И до сих пор он снится мне и слава Богу,

Мне запахи родительского дома не позабыть никак.

Мой милый старый дом с косою ставней,

Где половица пересохшая скрипит,

Когда-то скатерть, вышитая мамой,

Все здесь о прошлом тихо говорит.

Потертый заяц затаился за кроватью,

Над ней косая полка с книгами висит,

Ну, неужели здесь стою опять я,

Где все о детстве нежном говорит.

В сенях ведро покрытое доскою,

И кружка погнутая наверху стоит,

В окошке речка с тихою волною,

Которая, как в детстве, прежняя изгибисто бежит.

Бежит она, теперь уже не вспомнит

О брызгах вечной детской кутерьмы,

Как быстро все прошло, но может мне напомнит

Дни детства моего, во взрослости тюрьмы.

Где незабвенные девчонки и мальчишки,

Те, для которых жизнь радостью цвела,

Они уж далеко, наверно, только в книжке,

Прочесть мы можем, чем та жизнь была.

О, теплая волна, той речки детской,

Даришь воспоминания, что не исчезли, не прошли,

Игрою вечною воображения чудесной,

Которая нас не оставит никогда на жизненном пути.

Вернись, вернись волна воспоминаний,

И голос мамы возврати мне издали,

Чтоб снова стали мы детьми тем утром ранним,

Когда поют над речкой соловьи.

И чтобы эта речка, что из детства,

Нас привела внезапно к устью, где она

Вдруг кончилась и влилась в неизвестность,

В которой есть предел, и к Богу там видна тропа.

19.02.2010

Березка

Березка, белая подруженька моя,

Поэтами в стихах ты не забыта.

Ну, что за дерево – ну, что за красота!

И что за тайна там в тебе сокрыта.

Ее увидишь – сразу хочешь подойти,

Погладить белую, с шелковинкою, кожу

Тебя так хочется прижать к себе – обнять.

На нежную ты девушку похожа.

Твой стройный стан, твоя листва,

Шуршащая таким неслышимым дыханьем,

А осенью твой каждый листик – золотой дукат,

Струишь в природу ты очарованье.

Струишься вечной нежностью своей,

И независимо от времени, погоды

Ты даришь мне божественную красоту

Ту, при которой забываются невзгоды.

Утешь меня в мой жизни трудный час,

Ты видишь – я обнял тебя, я плачу.

Я много потерял, в сомненьях я,

Ты помоги мне обрести удачу.

Ты теплотой коры своей согрей меня.

Осыпь листвой – тем золотым дукатом,

Которым осыпают, только лишь любя,

И тех, которые ни в чем не виноваты.

Ты тонкой нежной веточкой своей

Утешь меня, я перестану плакать.

Ты нашепчи на ухо поскорее мне,

Что делать мне, чтоб снова не заплакать.

Вот посоветовался – камень спал с души,

Она вдруг в свете – вдруг не туча грозовая,

Мне стало легче – девушкой на взгорочке стоишь,

Мне на прощанье веткой тоненькой качая.

26.04.2009

Рыбалка. Швеция

Час пятый бьет, тихонечко встаю,

Я не тревожу сон моей любимой,

Для ловли рыбы снасти достаю,

Иду на озеро дорогою недлинной.

Луга, туман, сейчас такая рань,

Вот воркованье, клекот голубиный,

Роса рассыпалась бриллиантами в цветах,

В природе мне звучит романс старинный.

На взгорках, глядь, в пробившейся траве,

Уж сотни крокусов ковром цветистым

Ласкают глаз в пастельной красоте

И выглядят раскинутым ковром персидским.

Смесь красок взволновала кровь,

Уж на востоке постепенно небо рдеет,

Светает, пчелы скоро полетят,

Туман пробит лучами, небо голубеет.

Необъяснимый гул кругом стоит,

От корня вверх в деревьях соки выбивает,

Миллиарды почек лопаются вдруг,

И радость жизни всюду проникает.

Деревья нежной веткою уходят в синеву,

Все ждут, когда душа их листьями проснется,

И после долгой спячки – вот теперь,

Тепла и солнца от природы не дождется.

Как будто бы деревьев голубая кровь

Во мне проснулась и не отпускает,

Я словно ласковым весны объятьем весь согрет,

И небо нежной синевой меня ласкает.

А запахи – о них как рассказать здесь мне,

Они везде – и от сырой земли, остатков снега,

В листе опрел ом жухлом по весне,

И от всего охватывает душу нега.

Ну, вот и озеро агатом вставлено в леса,

Вокруг они стоят в обратном отраженье,

Вода, как зеркало, таинственно блестит,

Такая тишина, как будто нет движенья.

Природа Швеции наполнена такою тишиной,

Здесь «суеты сует» ты не дождешься,

Орлана шурш крылами слышится порой,

Внезапно в тишину врывается рев лося.

У озера, наполненного тихой глубиной,

Ты тихо сядешь, размотаешь снасти,

Закинешь удочку на тридцать метров вдаль,

И жди, когда рыбацкое с небес получишь счастье.

Вот здесь-то и сожмется сердце рыбака,

Ты на провис натянешь голубую леску,

И вдруг – толчок, она дрожит и тянет от тебя,

И удочка согнулася почти напополам – ой, будет треску!

Катушку судорожно вдруг закрутишь ты,

И вдруг там, в метрах тридцати, вода взорвется,

Огромной розово-сиреневой, упругою змеей

Перед тобой огромный лаке взовьется.

Такой теперь устроит цирк тебе,

С такой неимоверною упругой силой,

Он будет жизнь свою теперь спасать,

А ты его держать и крепко, милый.

Прыжок наверх, затем стрелою вниз,

Держи его в натяге и не думай оплошать,

Цирк начался, почти неповторимый,

Не выдержишь, себя ты будешь проклинать.

Минут через пятнадцать ты его подтянешь

После отчаянной, мучительной борьбы,

И десять килограмм к своим ногам притянешь,

Измучены вы оба были – он и ты.

А осенью грибы и ягоды – малина и черника,

Грибами белыми ты можешь поиграть в футбол!

Малина ведрами, черника – хоть машиной,

И все-таки я недостаточно примеров здесь привел.

31.03.2009

Стихи о любви

Полевой цветок

Вот все закончилось – и навсегда закрыта дверь,

Та, за которой годы пронеслись в мгновениях счастливых.

Надежды на любовь, тепло и свет уж не вернуть теперь,

Исчезли навсегда в борениях с собою непреодолимых.

Как страшно навсегда переступить родной порог,

Да так, чтоб никогда уж не вернуться к этому порогу.

Дай силы претерпеть и помоги мне, Бог,

Мой пересилить страх – к родному дому позабыть дорогу.

Годами через эту дверь, как только чаще мог,

Я в долгожданный час входил, от радости сияя.

Я без тебя и дня прожить не мог,

В подарок полевой цветок срывал тебе, родная.

Зима пришла, и в эту дверь другой вошел.

Тебе цветка он на подушку не положит,

Я не надеюсь, чтобы он ушел.

Он не уйдет и, может, станет он тебе меня дороже.

Конечно, можно все простить и позабыть,

Не в полевом цветке, конечно, дело.

В отличье от меня, тебя он может в розах утопить,

Что делает довольно часто, не считая цен предела.

Я сделал правильно, закрыв ту жизненную дверь,

Ту, за которой прошлое мое вдруг разыгралось снова.

Но не со мной, все повторяется с другим теперь,

Не приведи Господь, чтобы опять разбила ты сосуд души другого.

Мне кажется, отвергнувши одну любовь,

Ты можешь повторять такое же с другим, и слово в слово,

В надежде на охапки дорогих цветов

И напрочь забывая о цене цветочка полевого.

Теперь смотри: на розах есть острейшие шипы,

Они скрываются в тех розах и терзают душу глубже, дольше.

Роса на лепестках – то слез моих следы,

Которые скатились со щеки. Мне больно, и ни слова больше.

06.09.2009

Время

Помню, летней порой я сошел с электрички

И в разливе овсов я пошел за тобой.

Сразу мне не понять, что случилось со мною

И зачем мы вдвоем на дорожке одной.

Васильки синевой освещали дорогу.

Радость детская вспыхнула снова во мне.

Их сорвать – ожерелье сплести голубое

Из цветов темно-синих в подарок тебе.

Ты идешь грациозно по песчаной дорожке,

Всю залитую солнцем той июльской порой.

Ты вприпрыжку – твои полувзрослые ножки,

Эх, шестнадцать твои – не мои, не могу за тобой.

Тридцать мне – эту разницу лет не запрятать.

Ни продать, ни купить – никому не нужна.

Ястребиным крылом над моей головою

Время – враг мой – ты встречи лишаешь меня.

От овсяных волос мой восторг не умерить.

И от тонкой фигурки твоей как глаза отвести,

Ведь была б ты постарше всего на три года,

Нам тогда по дорожке по этой обоим идти.

Не могу я догнать, завести разговора,

И в глаза голубые твои заглянуть.

Тут стоит между нами неприступным забором

Разрушающей разницей времени грусть.

Коротка наша жизнь, а любовь так внезапна,

Не оценишь ее миллиардной ценой.

Что ж ты, время, разрушило, может быть, счастье…

Я назад к электричке иду – не пойду за тобой.

05.05.2009

Божий дар

Ну, как мне описать пером

Души моей внезапное смятенье,

Когда по вечерам луна в окно

Все освещает призрачным мгновеньем.

Я помню наши встречи при луне,

В объятьях мы с тобою утопали,

Казалось, мир принадлежит тебе и мне,

Что ждет нас впереди – не думали, не знали.

Ну, как же так, мне не хватает слов,

Все сметено в одно мгновенье,

Ни трелей соловьев, журчания ручья,

Жизнь замерла, убив души стремленья.

И что тут рассуждать, когда любовь ушла

И навсегда закрыла за собою двери,

Все лучшее, что было в жизни, забрала,

И нет цены, которой можно оценить потери.

Потеря эта стоит – сколько весит жизнь,

Любовь потерянная – часть потери в Боге,

Всех нас Господь любовью одарил,

А мы его любовь разбрасываем по дороге.

28.07.2009

Мечта о покое

Я помню, как во времени тревожном

Покоя луч коснулся вдруг души,

Что мне казалось совершенно невозможным,

В сиянии лучей ко мне явилась ты.

Оставь, Судьба, мгновенья сладостного счастья,

Того, что безвозвратно от меня ушло,

Покоя счастливого без напоминанья о несчастье,

Которое, как молнии удар, ко мне пришло.

Оставь, Судьба, тот трепетный туман,

Который был в моих мечтах-воспоминаньях.

Хотя бы как летящий миражом обман,

Что ты опять со мной, и больше нет страданья.

Пускай все струны обнаженные моей души

Дрожать мираж летящий заставляет,

И в музыке прекрасные стихи

Все время мне о ней напоминают.

Оставь, о Боже, мне мерцающий туман,

В котором счастливо сейчас я утопаю,

Ведь ты со мной – я принимаю тот обман,

Я большего блаженства для себя и не желаю.

03.10.2009

Любимому

Все смешалось в тебе, мой любимый!

Разум мой не вмещает тебя.

Мне расстаться с тобой нету силы,

Мне остаться с тобою – беда.

Ты, как ветер, поземкой студеной,

То как зной в полуденной жаре,

Желтый лист ноябрем унесенный,

То подснежник в апрельской мечте.

Переменчив, как облако в небе.

Постоянен, как солнца восход.

Вольный ястреб в свободном паренье,

То как пуля из дула навзлет.

Как июль ты в декабрьской вьюге,

То декабрь – в июльской жаре.

Ты оазис в пустыне безводной,

Или льдина в холодной воде.

И расстаться с тобой негу силы,

И остаться с тобой нету сил.

Я б ушла навсегда, мой любимый.

Не ушла – если б ты попросил.

12.04.2009

Ты место встречи никогда не забывай

Дорогой жене посвящаю

С любовью, место встречи – позабыть нельзя,

Оно родник, который дарит реки,

Такую реку подарила мне Судьба,

И жизни лодочка моя по ней плывет с тобой навеки.

Мой восхищенный взгляд там пятьдесят назад

Сопровождался тем небесным тихим счастьем,

Когда выпархивала бабочкой ты из метро тогда,

То исчезали все мои заботы и ненастья.

Такой чистейший ангел во плоти,

Ты подбегала к месту нашей встречи,

С такой открытостью меня там обнимала ты,

Что не было тебя дороже – никого на свете.

Мой друг – ты место встречи вспоминай,

Которое тебе вдруг счастье подарило,

Из года в год его ты посещай,

Его господним светом ведь когда-то озарило.

01.07.2009

Сын Георгий с женой Светочкой. Фото 2010.

Сверкнули и упали с небосклона две звезды

И Божием Веленьем на Земле соединились,

Все для того, чтобы Любви мечты

Вдруг в третью звездочку когда-то воплотились.

Небо в жемчугах

Засияли звезды жемчугами,

И любовь пришла таинственной тропой

Вдруг такими неисповедимыми путями,

Прошептала мне – «Ты будешь мой».

Засветилось небо звездной пылью,

Облекла одеждой темно-голубой.

Не в мечтаниях, а настоящей былью,

Появилась вдруг ты рядышком со мной.

И тропинкой вместе муравлённой

Мы идем по жизни много лет,

Чтоб пред Господом в тот час определённый

Нам предстать и дать ему ответ.

В благодарности упасть нам на колени

Перед Ним нам в этот час святой,

В благодарности без всяких сожалений,

За подарок, сделанный Тобой.

За подарок тот бесценный, сокровенный.

Осчастлививший обоих нас на целый век,

Только с тем подарком, тем определенным

Может жить на свете человек.

30.07.2009

Жизнь вернулась

Я не забуду той минуты никогда,

Как ты сказала на прощанье:

«Я ухожу к другому навсегда,

Я больше не твоя – ну, до свиданья!

Не встречусь больше никогда с тобой,

Передо мною мир открылся новый,

С тобою вижу мрачный горизонт,

Я горизонт хочу весь в солнце – новый».

Я помню этот жизни страшный час,

С тобою расставания навеки.

Казалось мне – я от тоски умру тот час,

Убито было сердце в человеке.

Но жизнь – есть жизнь,

Живительной, искрящейся струей,

Пленительною стороною повернулась,

Другая дарит мне свою любовь,

Мне кажется, она во мне не обманулась.

Не унывай, покинутый, и долго не тоскуй,

Бывает, все на свете так осточертело,

А вдруг к тебе ворвется нежный поцелуй,

Тогда тони в объятиях любви до самого предела.

26.07.2009

Смятение

Я иду тропинкой над рекою,

Где березки шепчутся в кругу,

Как мне справиться с моею болью,

От любви обманной ухожу.

Так обманная, глаза застила,

Потихоньку в душу закралась,

Голову вскрутила – завихрила,

Вихрем в жизнь внезапно ворвалась.

Я не зря тропинкой убегаю,

От любви пропащей навсегда.

Но она вцепилась и не отпускает,

Как собака без намордника и поводка.

Ну! Отстань! Что делать? Я не знаю.

Я себя не буду мучить зря.

Ты не сможешь растерзать меня, родная.

Укротить тебя я позову псаря.

Только ведь затея хороша не больно,

От удара плеткой по тебе

Тело вздрогнет – и моя душа изноет

Болью непереносимою вдвойне.

07.07.2009

Мираж

В плывущих облаках, скользящих чередою,

Хочу я разглядеть любимое лицо.

Вот вижу я ее, опять она со мною,

Но почему бросает вниз мне обручальное кольцо.

И в синеве прощальной клином улетая,

Уносит лебединый крик мою печаль,

И краски всей души моей безумно расточая,

Как в мираже, листву по осени окрашивает в киноварь.

Ты, осень, не спеши, туманом оседая,

Как саваном покрыть разбитые мечты.

Пусть облака летят, надежды возвращая,

И радость дарят мне на жизненном пути.

Пускай мираж мой взгляд не догоняет,

Я не приму осенний лист за золотой дукат,

Обманщицы любви – обманных врат от рая,

Не надо мне теперь – я и без них богат.

Не осыпай, судьба, ты в щедрости опасной

С души моей опавших чувств листву,

Ведь каждый прожитый мой день не был напрасным,

Я днем своим прожитым очень дорожу.

Кольцо не подниму, пускай принадлежит другому,

Ты даже в мираже уже и не нужна,

Оставь его себе и начинай все снова,

Но без меня, проказница, но без меня.

10.09.2009

Не надо мне

Я от твоих зеленых глаз, смотрящих на меня,

Устал. Устал, пойми меня, ей Богу,

Мерцающей в них лжи – вся переполнена душа.

Так отпусти меня к другим в дорогу.

К таким другим, в которых светится любовь

К таким другим, которые не ранят.

К таким другим, к которым тянет вновь и вновь

К таким другим, кто не обманет.

К таким другим, в чьей страсти утону,

Как в омуте, кружащем в быстрой речке,

К тем, преданным в любви, где оживу.

Душой усталой прикорну во времени извечном.

Так отпусти меня скорей, ты отпусти меня

И больше не наказывай фальшивою любовью

К той, к той другой, которая мне будет дорога,

Пусть даже в мираже, и не наказывает Болью.

21.09.2010

Уходи

Я посмотрел в твои любимые глаза,

А в них мерцали льдинки голубые.

Такими их не видел прежде никогда,

Глаза твои сейчас какие-то чужие.

Ведь раньше в тех глазах была любовь,

Душа моя от нежности сгорала.

На встречи ты спешила вновь и вновь,

От счастья встречи вся ты трепетала.

Ведь ты была весенней свежею листвой,

А я, как мощный кедр пред тобою.

Поживши жизнь и зная про нее,

А ты – березка раннею весною.

Прошли года, и молодость взяла свое,

Ведь молодость со старостью несовместима,

Несовместим огонь с могучею струей,

И не сравнимы старость и решительная сила.

Оставь меня, не приходи ко мне теперь.

Мы дальше не пойдем одной дорогой.

Ведь старость хочет молодость любить,

А молодость не любит старость от природы.

Иди своей дорогой светлой, дорогая,

В таинственном круговороте жизни дней.

Иди цветущей молодостью мая

И ни о чем в прошедшем не жалей.

Нет – вместе нам не быть, я это знаю.

Ведь мы с тобою разная стезя,

Ты не моя теперь, тебя я отпускаю,

Так неохотно отпускаю – плача и любя.

02.05.2009

Воспоминания

Храню в воспоминаньях тихий теплый вечер

И над водою лунный свет натянутой струной.

Тот час волшебный с соловьиной песней

Из ивняка летящей трелью над рекой.

Я молод был тогда и был кому-то нужен,

И кто-то рядом был тогда со мной.

Я с жизнью и любовью так был сдружен,

И мне казалось дружбу не разлить водой.

Прошли года, и с шумной птичьей стаей

Куда-то улетела молодость моя,

И в старости зима на голову мне снег бросая,

В пустыне жизни вдруг оставила меня.

Стою один, уж наступает вечер,

Кому-то я не нужен и кого-то нет со мной,

Вывеивает желтый лист бродяга ветер,

И ивняки молчат без соловьев над тихою рекой.

Но все вернется вновь, над тихою рекою.

Кому-то буду нужен я, и кто-то скажет мне:

«Люблю тебя! Я буду век с тобою,

Средь соловьиной трели в ивняке».

Надежда умирает жертвою последней.

Топор навесил над последней жертвою палач.

Но не убить любви, божественной, бессмертной,

Так что люби и верь, надейся и не плачь.

08.02.2010

Шестнадцать

Два года минуло с тех пор, когда я юность повстречал.

Цветком полурасцветшим было ей шестнадцать.

И долгие два года с трепетным волненьем ожидал,

Когда он расцветет любовью, может в восемнадцать.

Прошло два года, и ее я повстречал.

Она явилась воплощенною мечтою,

Которую я с нетерпением так долго ждал,

Настал тот миг – она передо мною.

Как слышим мы биение воды ручья

Под коркою прозрачной льда перед весною.

Вот так в крови моей горячая струя,

Любви забилась той чудесною порою.

Заботы прочь! Волнением душа

Взлетает ввысь, и птицей быстрокрылой Лечу!

Мне счастье дарят голубые небеса,

В любви сгораю я от взгляда милой.

Сбылись мои мечты – она меня ждала.

Она ко мне испытывала те же чувства,

Которые два долгих года мучали меня,

Кружили голову до безрассудства.

Но так случилось той господнею стезей,

В любви нам данной богом мы идем и в солнце и в ненастьи.

Шепчу ей: «Ты моя!». Она мне шепчет: «Мой!».

В словах бессмертных этих счастье.

03.02.2010

Любовь в тринадцать лет

Внучкам Юлечке и Ксюшеньке посвящаю

Любовь – Любовь! В тринадцать детских лет.

Она нас посещает к счастью иль несчастью.

Она как ручеек чиста и непорочна, словно божий свет,

Она нам ранит сердце глубоко и ежечасно.

Московский двор мне видится вдали,

В туманные года давно ушедший,

Мальчишка смотрит на одно из окон, там внутри

Девчонка, что недосягаема в любви пришедшей.

Как безответна детская любовь всегда,

Она мираж лишенный основанья,

Ведь все, что ощущает детская прекрасная душа,

Все это не ко времени и к полному непониманью.

Какою легкомысленною кажется она,

Однако в ней заложена такая мощь и сила,

Воспоминаниями сердце рвет она, хоть и седая голова,

О, если бы Господь вернул мне все, что было.

Чтобы я мог часами пред окном стоять,

Не понимая, что волнует, что желаю,

Ведь невозможно плод от дерева сорвать,

Который лишь цветком в начале мая.

Ну слезы, что не можем мы пожать плоды любви,

Хотя любовь пришла так чувственно, прекрасно,

Ну не ко времени она, хоть в крик кричи,

И проявляется, чтоб за косичку дернуть понапрасну.

Таинственностью нас волнует та любовь,

Когда стоим мы в старости перед порогом,

Она так девственна была, так волновала кровь,

И не могла быть изгнана из рая Богом.

Живет пусть вечно трепетная та любовь,

Которая как солнце детство освещает,

И пусть седая голова, нам сердце вновь и вновь,

Прекрасную пору прошедшую напоминает.

06.02.2010

Подрастает внучка Ксения.

Несовместимость

Я боль и крик своей души оставлю за твоим порогом

Меня не слышишь ты, ты слишком молода

Я понял – вместе нам не быть и, слава Богу!

Я постараюсь это пережить, хоть и больно донельзя.

Какою роковою и непоправимою ошибкой

Слиянье судеб наших там тогда произошло.

О, эта встреча с милою наивною улыбкой,

Все это было, а теперь в туман ушло.

Прикосновение любви пришло, как ниоткуда

Проникновенье в душу – майскою грозой.

Как будто многоцветной радугой вдруг охватило чудо,

Которое была любовь, которое со мной.

Оно в прикосновениях и страстных обожаньях,

В тех запахах, что молодость с собой несет

И старость дарит юности вниманье,

Которое так трогательно, а для юности наоборот.

И это правильно, завядший лист пред новою листвою,

иль осень хмурая перед волнительной весной.

И старый дуб с своею заскорузлою корою

Пред стройной гнущейся березкой перед тобой.

Слова-слова, что льются водопадом,

Не объяснят всей сущности такой любви,

Не объяснят трагедии тех двух стоящих рядом,

Несовместимость Юности и Старости в крови.

Несовместимость есть несовместимость,

Она приносит разочарование и часто смерть.

И разрушает все, что Бог дает нам в милость,

За старость осторожно можно и сгореть.

Ведь старый дуб ломает буря словно спичку,

Вот так и буря молодости и ее напор,

Терзает старость бедную, не надо ей отмычек —

Чтоб быстро обнаружить старости прилипчивый Позор.

P. S. Бывает – Господь посылает полную совместимость, как у Чаплина, Табакова и других.

Мечта

Жизнь, как мне прожить тебя, не знаю!

Каждый день живу я, как в бреду,

Как подсолнух солнце провожает,

Так же за моей мечтою иду.

Как ты, кто ты в голове бредовой?

Закрутилась та мечта в водоворот,

Шлет меня на поиск жизни новой,

Дарит на дороге новый поворот.

А за этим самым поворотом

Не видать ни зги, темным-темно,

Снежной вихорью и заволокой

Путь мой за мечтою скрыло, замело.

Как же мне угнаться за тобою?

Я хочу тебя обнять, прижать к себе!

Снег помечен заячьей петлею,

Так же сложно заплетен мой путь к тебе.

Запетляли те следы – мои желанья,

В той погоне тщетной за мечтой.

И поземка занесла твое очарованье —

Не увидеть мне тебя перед собой.

Видно, не судьба зимой постылой

Мне догнать тебя – прекрасная мечта.

Верю я: весной улыбкой милой

И цветком весенним одаришь меня.

16.03.2009

О детство, детство…

Ваш покорный слуга. Время войны – 1945 г. Учитель Кораблина (имя забыл).

Кончилась война. Дети войны. 1946 г. Многие острижены. Скарлатина. 2 класс. Учительница – Мария Дмитриевна. Крестиком отмечена моя жена Риточка Фингер.

Случай в метро

Москва, война, тепло внизу в метро.

Толпа людей в заботах и полуголодных.

Средь них мальчишка в стареньком пальто

Переминается – эх, неудобно в валенках огромных.

Петлей на шее на шнурках коньки висят,

Размера те ботиночки на взгляд 48-го.

Размер ноги 36-й, ну, что с мальчишки взять,

Да вот и поезд подошел, да вот и время полвосьмого.

Как поршнем из туннеля воздух вытолкнут – и вот

В носу особый запах стали и резины,

Откроются вагонов двери, и толпа войдет,

Места позанимать спешат, не люди, а машины.

Вот он подходит, головной вагон,

Из репродуктора названье остановки раздается,

Водитель на перрон выходит – мальчик так смешон,

Что, глядя на меня, задорно-радостно смеется.

Ну, и видок – ушанка трепаная набекрень,

Веснушки все лицо покрыли просом,

Нелепая одежда – ну, понятно, зимний день,

Пытливые глаза всегда с вопросом.

И вот невероятное случилось вдруг,

Водитель мне рукой махнул: «Садись скорее!»,

Не дожидаясь повторенья, я нырнул

В кабину, поперхнувшись с изумленья.

Там мне сказали, чтобы тихо я сидел.

На станциях я должен пригибаться к полу.

Поверить я своим глазам не смел,

Что так случиться может, ну, ей Богу.

Сигнал, флажком отмашка, и в туннель,

В ту черную трубу рванулся поезд рьяно,

И вдруг закончилась дневная канитель,

Стальные рельсы пожирали светом фары.

На каждой станции послушно к полу пригибался я,

Чтобы водителей не подвести, в дугу сгибался,

Казалось мне, что поездом летящим управлял тогда,

И я с волнением едва справлялся.

Спасибо дорогие, низкие поклоны вам!

Ведь вас давно на свете этом нету,

И через 64-ре так признателен я вам,

Своих воспоминаний не отдам я в Лету.

Но вот закончились те приключенья. Стоп.

Объявлен «Парк культуры», до свиданья.

Теперь каток, на валенки ботинки, всё – готов,

И на норвежках я скольжу, скольжу в воспоминаньях.

Ах, сколько сбитых девочек, своеобразное признание в любви,

Ах, сколько синяков, набитых шишек,

На льду сияющем, лед лихо резали коньки,

Малыш сбивал без счета девочек-малышек.

Воспоминания. Воспоминаний тех пчелиный рой

Влетает в голову, ее в волненьи кружит.

Тот, кто в кабину посадил меня, герой.

Его ведь посадить могли, такой он Сталину не нужен.

Таких, как я, десятилеток в те года расстреливали иногда,

Когда сболтнул мальчишка, что не надо,

Могли причислить к террористам, и тогда

Прощай, родители, такая вот была награда.

Теперь, когда в метро стою я на перроне,

У головы у поезда, как много лет назад,

С волненьем вспоминаю ту поездку в головном вагоне,

Как будто снова я смотрю в глаза водителей-ребят.

Они ведь понимали, что затронула война,

Малышку-безотцовщину затронула немало,

И наградить теплом хотелось им меня,

Им повезло в тот раз – цыганка им беду не нагадала.

Тех молодых ребят израненных, вернувшихся с войны,

Ушедших в темноту метро трудиться.

Всегда я вспоминаю с благодарностью, не утаю слезы,

Ведь это время счастья никогда не возвратится.

08.03.2010

Сон

Бегу я в прошлое назад, стараюсь побыстрей,

Размахивая по пути руками, как ребенок.

Хочу я в прошлом оказаться поскорей,

Смотрю – ну, вот оно, в котором вырос я с пеленок.

Военные года: мой милый двор,

Обвешанный поношенной одеждой на веревках.

Там полусонный дворник подметает сор,

Оставленный вчера в бутылочных осколках.

В углу под деревом щелястый древний стол,

За ним вчера играли в карты, пили воры,

А я сидел, смотрел на опохмелку и рассол

И слушал непонятные мне разговоры.

Я ждал, когда же во дворе появятся мои друзья —

Суббота, в школу нам ходить не надо,

Когда ж затеется дневная чехарда,

Где игр не перечесть – душе отрада.

Игр строгий ритуал не соблюдали мы,

Сперва мы в «Штандр» играли до упаду,

Затем от «Палачей и воров» получали синяки,

И руки были синими от беспощадного удара.

Затем, кто денежку имел, тот в «Рассыши»

Лупил о стенку, серебро стирая напопало,

Нужна здесь точность, тут ты не спеши,

Чтобы монетка в столбик денежек попала.

Поднадоест? Тут «Чижик» тут как тут:

Брусочек, заостренный с двух концов, и метками по краю.

Лаптой как дашь – он вверх, мой друг,

И вот соседское окно он от стекла освобождает.

А «классиками» поисчерчен весь асфальт.

В московских школах мел уворовали.

Девчонки прыгают на ножке на одной – отпад!

Hy, что такое отдых, мы не знали.

А прыгалка крест-накрест – красота!

Прихлоп, притоп, через одну иль через двое.

Как мячики резиновые отпружинивают, чудеса,

Подпрыгивают, ловят миг, и от веревки, чтобы снова.

Затем на пару километров стрелки по стенам —

Здесь в «казаки-разбойники» играют.

Приходит время кушать. По домам!

Родители чего-то в играх ничего не понимают.

Затем я на Тверской газеты и поштучно папиросы продавал,

Которые с шести утра добыл, как – сам не знаю.

За ними в очереди я длиннющей отстоял,

От утреннего холода или дождя страдая.

Зато венец моей торговли и трудов – велосипед,

А ну-ка, махану за двадцать, да на водное «Динамо».

Почищу лодочки, да погребу веслом: «Привет!»

Ну, затрудился я совсем и позабыл, а как же мама?

Темнеет. Мама вся в слезах на подоконнике, и ждет:

«Эх, всыпать бы сыночку дорогому!»

А вместо этого, когда домой придет,

Ну, легкую пощечину отвесит, как чужому.

А вечер, вечер… Мне 11 годков почти.

В «садовника» мы с девочками поиграем

Или в «колечко» – тоже по пути,

Какое-то влеченье просыпалось, а какое? Мы не знали.

Темнеет. На окне трофейный патефон,

Скрипя иголкой, танго он играет,

Там вперемешку взрослые и дети – не кончайся, сон,

Вдруг ты не повторишься? Так бывает.

О, дорогое детство – недосып и недоед,

Меня ты солнышком во сне на старости встречаешь.

Уж 76-й пошел, прошло так много лет,

О, сон, как я признателен тебе, ты сам не знаешь.

Старею потихоньку, но когда-нибудь тогда

Закончится моя зависимость от тела, знаю.

Свободной птицей в детство полетит моя душа,

В те времена, где счастлив был, где солнышко сияет.

И там, вот в этом-то дворе, как в прошлые года,

Друзей из детства незабвенных дней я повстречаю,

И снова, как при жизни, как всегда,

Я игры детские любимые, мной не забытые, переиграю.

26.12.2009

Московские окна

Москвичам

Смеркается. Смотрю – зажглось московское окно,

Внезапно теплым светом абажура облитое.

За ним когда-то детство нежное мое прошло

И вдруг сейчас махнуло крылышком мне снова.

Москва моя, Москва шестидесятых,

Москва ушедших вдаль щемящих лет,

Наивная и милая Москва людей невиноватых,

Она из прошлого передает моей душе привет.

Та, по утрам умытая машинами Москва,

Тверская с липами к шести вся чистотой сверкает,

Перекликаются, спеша, на тротуарах голоса,

И стайки школьников синичками туда-сюда летают.

О, Детство милое, неповторимое, ушедшее давно,

Тебя в окне московском наяву как будто вижу,

Я слышу голос мамы, что кричит в окно:

«Ты где пропал, пострел! Слезай сейчас же с крыши!»

Быть может, через грусть дождя его увижу вновь:

Появится лицо мальчишки в зеркале былого,

И заволнуется в воспоминаньях кровь,

И возвратит из прошлого картины времени иного.

Какое тайное движение в душе моей

Вдруг вырвалось, и вверх к окошку подлетает

В волнительном желанье встретиться скорей

С тем детством, что ушло, куда – никто не знает

И после затяжной зимы приходит, наконец, весна.

И мимо окон проходя, глаза наверх я поднимаю.

Тогда я вижу, как моя невеста у окна

Воздушным поцелуем каждый день меня встречает.

А за весной приходит лето, осень и опять зима,

Там за окном стоит старушка в радости, печали —

Моя любимая и верная подруга и жена,

С которой прожили мы жизнь, других не огорчая.

Теперь уже никто не бросит взгляд в окно

С тем абажуром – тем, который с теплым светом.

Другие люди там живут давным-давно,

Да обогреет их Господь любовью и приветом.

«Московских окон негасимый свет»,

В моей душе пребудешь ты от юности до смерти,

Со склона моего я буду посылать тебе привет,

Пока не кончатся мои земные круговерти.

Я в разных городах и странах побывал не раз,

Но ни в одном окне ни разу не приметил

Тех с детства моего московских добрых глаз,

Которыми Господь так много москвичей приветил.

Как жалко, но ведь надо уходить когда-то в путь,

В тот дальний путь, который в дымке тает,

Тот, из которого, возможно, мне не заглянуть

В те окна дорогие. А ведь может, загляну, кто знает.

07.09.2009

Дворик детства

О детства милая пора, которая не возвратится,

Она ушла и не вернется никогда.

Ну, хоть во сне мне снова очутиться

Средь ребятишек нашего двора.

Хотя б во сне зайти мне в дворик детства,

Воспоминаньями, мой дорогой, к тебе прильну.

Взамен семидесяти пяти, тяжелого наследства,

Вприпрыжку я туда мальчишкой побегу.

И вот случился сон из детских книжек,

Но почему-то он немилосерден и суров,

В том дворике уж нет девчонок и мальчишек

А вместо них я вижу в детство впавших стариков.

19.09. 2010 Фото 1936 г. Мой брат и я. Мне два года.

Филипповская булочная

Ровесникам

Как же хочется вернуться мне обратно

В тот далекий год сорок второй,

На Тверской в «Филипповской» вдруг оказаться,

Что семье моей была кормилицей родной.

Этот магазин построен был купцами,

Он «серебряного века» роскоши пример,

По стенам расписан мастерами,

Гениальности которых это не предел.

Потолки в лепнине, статуи и вазы,

Стилей смесь – барокко и ампир,

В том «серебряном» когда-то начинаясь,

Был построен булочная-магазин.

Трюфеля, конфеты Лондона, Парижа,

Монпансье и торты от «Дюрра»,

Кофе колумбийский и «Буше» воздушный,

А «эклер», «Наполеон» – как радовалась детвора.

Потолок, искусство – хоть в музеи,

И орнамент в золоте виньеток – только и всего,

А внизу теперь прилавок грязный – хлеба крошки,

Бублики засохшие на связке, больше ничего.

Пять утра – вся очередь на улице тиха,

Ждут, когда с Кремлевской шесть пробьют,

По пятьсот на взрослого и триста на ребенка

Через час по продуктовой карточке дадут.

Хлеб величиной с кирпич, два килограмма весом,

Нет пшеницы, он наполнен кукурузой и водой.

Под прилавком мальчик восьмилетний

Ждет упавшей крошки хлебушка одной.

На весах на грязных с птичьими клювами

Гири проржавелые рядком стоят,

Сзади продавщицы черными хлебами

Через час голодных женщин оделят.

Очередь такая же, как мать моя,

Только косточки, обтянутые кожей,

Смирненько стоят и ждут пайка,

Уж и на людей почти что не похожи.

Там старушки с таксами, и в шляпках ждут,

Веком недобитые и тишайшие интеллигенты,

Таксы, растолстевшие, с бельмами рядышком стоят,

И в одышке ждут открытия дверей момента.

Через много лет я понял, почему

Те собачки безобразно растолстели,

Им старушки отдавали часть пайка,

Ну, а сами-то не доедали и худели.

Сталин их мужей загнал в концлагеря,

Сыновья на фронте воевали.

И собачки для старушек были, как дитя,

Их от них чекисты, к счастью, не забрали.

Форма отвечает часто содержанью,

Но бывает вовсе и наоборот.

В данном случае ну, ничего не совпадало,

Роскошь по стенам и наверху,

внизу – изголодавшийся народ.

Часика так через три, через четыре,

При терпенье, при таких вот чудесах,

Двести граммов, слепленных из крошек,

Хлебушка оказывалось у меня в руках.

Этот пир – из всех пиров на свете,

Ну, какие там «эклеры» и «буше»,

Этот круглый и заветный хлебный шарик

Рай дарил – и телу, и моей душе.

Вот семьдесят прошло, я снова на пороге

Булочной «Филипповской» стою.

И о форме, отвечающей за содержанье,

Ничего теперь не говорю.

Вроде все на месте – живопись, продукты,

Все вокруг разглядываю, не спеша,

Сердце больно сжалось – я не вижу

Под прилавком крошки собирающего малыша.

16.06.2009

Самокат

Ровесникам-москвичам

Ну, как мне сделать самокат,

Что был всегда моей мечтою?

Для взрослых – это так себе пустяк,

А он во сне и наяву стоял передо мною.

Ну, как и где подшипники достать

В тот голод, холод, да война со мною.

Как с самокатом во дворе мне встать

Перед военною оборванною детворою.

И как металл достать, скобу согнуть

И дырки высверлить потом для шпонки.

А доски стырить где – эх, где бы отвернуть,

Ведь это трудно так, как мне в стогу найти иголку.

Эх, доски-доски – легче на луну слетать!

Ведь люди все собрали до последней щепки,

Ведь холод с голодом несовместимы – надо это знать.

Ну, нету способа достать, ну, нет зацепки.

Хотя идея есть, а шкаф на что?

Там стенка задняя с толстенными досками:

Они-то мне важней, чем шкафу, ведь ему-то все равно,

И может, мама не заметит – нет, едва ли…

Они теперь мои – какая красота!

А оси для подшипников – от стула их изымем.

Ну, будет, стол немножечко кривой, то это не беда.

Придется ждать, что мама в гневе вдруг предпримет.

Вот шкаф с дырою позади и стул кривой стоит,

Зато в руках держу подарок небывалый.

А что нам не на чем сидеть – то Бог простит,

Ведь самокат почти в руках, а это уж немало.

А дальше – больше – слесарь не простак.

Пол-литра требует негодник за работу.

А мамин кошелек – он не запросто так.

Ну, одолжу тихонечко – уж не такое преступление – охота.

Эх, самокат, ты весь погряз в грехах, как я.

Ответ за них сторицей получу – я это знаю.

Ах, за сто бед один ответ я получу, друзья,

Ну, а пока до самоката руки мамы не достали.

Волшебный грохот – повторись на мостовой.

Когда подшипник на асфальте искры выбивает.

Сладчайший звук шопеновский разлился надо мной.

Уж голова седа – а звук меня не оставляет.

Не нужен мне «Порше», судьбою я богат.

О, время, смилуйся и возврати меня в былое.

Отдай мне мой лЛюбимый Самокат назад.

Клянусь, я ничего не попрошу до моего предела боле.

18.04.2010

Птичий рынок

Дней светлых детства не забуду никогда,

Тех дней, когда я с Козеяткиным сидел на задней парте.

Ну, что сказать, ведь в третьем классе были мы тогда,

Мы в пуговички резались, хотя с большой оглядкой.

Боялись, что училка с грозным взглядом, как всегда,

Упрется в Фингера и пуговички дорогие вдруг отнимет,

И нас склонения, спряжения и точки – тут беда,

Заставит выучить, из класса выгонит,

ну, что-нибудь предпримет.

Ну, вот и кончился зануднейший урок.

Мой друг сказал: «Пойдем ко мне домой, там доиграем».

Вприпрыжку побежали, отперли дверной замок,

И там я заразился страстью, сам того не зная.

Аквариум огромный на столе стоял.

Там через воду пузырьками воздух шел, вскипая,

Он в голубой воде средь зелени шуршал,

Таинственный, вокруг себя красивых рыбок собирая.

Улитки с усиками медленно скользили по стеклу,

Рельефом горки из песка дно устилали,

Растения ветвились к лампам в высоту,

И гуппи оперением своим сияли.

Кабомбы и людвигии пастельной красотой цвели,

И меченосцы, рубры там, перемежаясь, проплывали,

А попугаи водные в горшке гнездо свили,

Икру там положили и горшок ревниво охраняли.

Мои любимые рыбки петушки тоже помогли нам выжить в послевоенное время. Я их много развел и продал.

Резвились барбусы там полосатою толпой,

И черным бархатом моллиенезии глаз поражали.

Мне было в том сорок четвертом десять лет – большой!

Мне разноцветьем рыбы душу потрясали.

Я прибежал домой, спросила мама: «Что с тобой?

Ты потный весь, и почему ты запыхался?»

Я с ходу выпалил: «Хочу аквариум большой».

Два года сигареты штучно продавал и до него добрался.

И вот мечта сбылась, вся в голубом была она.

Вот он передо мной живет особой жизнью,

Там свет, тепло, там хорошо – хрустальная вода.

А я и мама в холоде и голоде, после войны в родной отчизне.

Судьбы чудесный случай просто подсобил,

Две рыбки барбусы вдруг кинули икру на счастье,

Четыре сотни крошечных мальков я получил,

И продал их, когда большие стали, в одночасье.

За пару лет поднаторел на разведеньи рыбок я.

И «птичий рынок» стал вторым мне домом.

Мои труды поддерживала вся семья,

На рынке каждый покупатель-продавец стал мне знакомым.

Я по субботам и по воскресеньям в пять утра вставал.

И было все равно, то лето или стужа,

Две банки с рыбками я к телу прижимал,

Чтоб не замерзли, воздуха хватало, не было им хуже.

При минус двадцать на морозе рыночном стоял,

А одежонка жуть – в чем был одетый,

Замерзнуть рыбкам никогда я не давал,

И баночки мои теплом от тела были греты.

В той абсолютной нищете я шкаф купил,

Затем на радость маме я диван добавил,

А брат из красного из штапеля портьеры вдруг добыл,

Господь от голода нас навсегда избавил.

Вот так и жили, рыбки в доме поселились навсегда.

Икрою разных рыбок был я весь обсыпан.

И если б можно было есть ее тогда,

Все гости бы от пуза были сыты.

Мне было сорок, за неонов взялся я,

За рыбку, что была почти неразводима,

Такая крошечная и не виданная с амазонки красота

Фосфорицирует, зеленая – по телу красной полосой пробита.

Такая вот красавица, но как мала икра,

Ну, только в микроскоп ее увидеть и не сразу.

Ну, а вода, в которой мечет – эх, вода,

Должна особой быть, ее не сделаешь так просто по заказу.

Тут катионы, анионы, трубки, прочая вся ерунда,

Потом нужна ей жесткость и кислотность,

И мечут в темноте, и пара не всегда годна,

И не подходят друг для друга, вот такая подлость.

Восьмым я был по всей Москве,

Зато возможность рыбка та дала до самого отъезда

Все оплатить драконовские деньги, и позволила семье

Всей выехать, а выезд был не безвозмездным.

Ах, «птичий рынок», не похожий ни на что.

Там птичий перепев и в клеточках невиданная живность.

Там ржанье лошадей, гримасы обезьян в лицо,

Там тысячи людей, ему противна неподвижность.

Толпа бурливою толпой средь продавцов рядов,

С детьми за ручку двигается – нету остановки.

«Эй, ну, кому для рыбок дафний, червяков,

Кому мотыль, циклопы», из рядов несется звонко.

Там попугаи, вылетевшие из клетки невзначай,

На ветках кувыркаются с гортанным криком.

Там интерес в глазах людей – тут ты не подкачай,

Обманут, подведут, обокрадут, приедешь с дохлой рыбкой.

В нем жизни суть всегда отражена,

Ведь жизнь – тире между рождением и смертью,

А рынок – нескончаемая радостная кутерьма,

В которой неподдельный интерес и удовольствие, поверьте.

С тем рынком можно бы сравнить балет,

Где воздухом и легкостью проникнута его природа,

Или с катаньем с горок прямо в пухлый снег,

Куда ты падаешь, смеясь, в хорошую погоду

Или с купаньем детским в речке можно бы сравнить такой,

Где хохот, где веселье, где свобода,

Разбросаны там брызги бриллиантами – такое может быть —

Вдруг рассыпаются, и люди рады искренне игрой природы.

Где люди тратят жалкие последние гроши, о них им не тужить,

Без жадности и тратят с удовольствием – поверьте,

Чтобы питомцам купленным при ласке жить.

Там жизнь кипит, бурлит там в интересе, все как дети.

Эх Запад! Запад! Русским представляешься загробьем ты, Так

Достоевский обозвал тебя когда-то,

Там зоомагазин без человечьей суеты,

Как кладбище существ живых,

он выглядит так неприглядно.

А где же страсть у покупателя, ее не вижу в нем,

Прилизано все чистенько, все по закону,

Все гладенько, конечно, Маскарад при том,

Два раза в год бывает все равно здесь нет души трезвона.

Как я мечтаю сладкий сон цветной увидеть тот,

Что с рыбками, прижатыми к груди, стою когда-то,

Не получается, ко мне он не идет.

Забыл меня тот сон, но я ведь в этом вовсе и не виноватый.

Ну, пожалей меня, приди скорей ко мне,

И в сновиденьях молодости дай мне повторенье.

Хочу я видеть «птичий рынок» хоть во сне,

И слышать церкви колокольный звон по воскресеньям.

P. S.

Теперь я понимаю, как своими выходками маме навредил,

Один ведь после «птичьего» не возвращался,

То вдруг вонючую лису, бывало, и волчонка приводил,

И от мочи животных наш паркет стоймя поднялся.

А сколько зайцев и клюющихся ворон,

Отметили пометом все полы в квартире,

О черепахах, грызунах поговорим потом,

Но легуанов не было, наверно их осталось мало в мире.

Мой «птичий рынок», для людей ты просто рай,

Где братья наши меньшие нас ожидают.

Ты их люби, ухаживай за ними, их не обижай,

Они так хороши, они тебя любовью окружают.

06.03.2010

Наш кот – умный-преумный. Двери открывает, солёные грибы и сырую картошку нагло ворует и ест.

О, наш московский двор

О, наш московский двор – мы были обогреты,

Всегда он теплым был и солнышком согрет,

В те времена моя жена жила в среде военных,

А я рос в центре, там, где красный Моссовет

А дождик детства никогда я не забуду,

Он дробной каплею по крышам колотит.

И с туфлями в руках, прыжками через лужу,

Девчонка из двора к свиданию спешит.

Мальчишка из двора бумажный свой кораблик,

В искрящейся воде вдоль тротуара запустил.

Другой мальчишка солнечный свой зайчик

Осколком зеркала прохожим засветил.

Другой у теплой стенки, солнышком прогретой,

К большущей мухе нитку привязал, и вот

Она летает на огромном расстоянье

И недовольно там жужжит, как самолет.

В подвальном сумраке старинные редчайшие монеты

Так, между прочим, находили в те года.

И в «расшиши» их в пух и прах о стенки разбивая,

Не понимали, что мы делали тогда.

Монеты весили по сотне граммов, может.

Лица царей из серебра отлиты профилем.

И этот профиль так стирался на асфальте,

Что дворовой асфальт светился серебром.

Ах, сколько натворили всяких дел мальчишки,

И в том, что делали, не понимали ничего,

Не знали, к счастью, нумизматы все про это,

А то, наверняка, лишились бы сознанья своего.

В углу мальчишки, что постарше, и девчонки

Затеяли играть в футбол – эх, эта детвора.

И в тысячи осколков разбивались стекла,

Поставленные только лишь позавчера.

Играли часто мы с чекою на гранате,

Чеку могли бы вырвать из нее – какой скандал.

Бог защитил – могли б мы это сделать,

И этих бы стихов я никогда не написал.

Война все стерла цены, кроме жизни.

А игры наши были – вот сплошной задор —

Столетней давности бесценные дагерротипы

Осколками ушедших жизней покрывали двор.

А в ожиданье вечеров – сплошные муки нетерпенья,

Когда же заиграет, наконец, трофейный патефон.

До трех утра двор утопал в волшебных звуках танго,

Которые нам всем дарил, скрипя иголкой, он.

31.01.2009 г.

В гостях у сына – автор, жена, невестка, сын. Фото 2010.

Наши будни

Жене

Ну как проходит зимний день,

Проходит слава Богу по-немногу,

Мне 76-ой, ну, кажется предел,

А все равно в заботах и тревогах.

Когда-то мне одна сказала так,

После шестидесяти у человека нет мечтаний,

Он как растение и не идет ему никак

Иметь желания – иметь мечтаний.

Как легковесно заявление звучит,

Безапеляционно сказанное ею.

Она не понимала, что и говорит,

Пусть доживет до этих лет, Бог с нею.

Встаю, но не легко, как раньше было, вот

Любимая моя жена со мною рядом,

А мыслей в голове не в проворот,

Как облачка бегут, но не во сне отрадном.

Года словно палач над головой,

Казнит нас время снегом осыпая,

Молюсь за женщину, которая со мной,

За женщину, которую уж пятьдесят я знаю.

И все равно я вижу в ней ту красоту,

В которую влюбился я когда-то,

Она мне украшает жизнь, поэтому живу,

Она со мною, не Ксантипою Сократа.

При всех грехах моих, любовь я к ней храню,

Она любовь мою навеки заслужила,

Она святая женщина и преданность свою

Мне без остатка в жизни подарила.

Когда встаю, молюсь за сына и жену,

Я Господа благодарю за день насущный,

Дать всем хорошим людям по добру,

И подбодрить меня в заботах сущих.

Затем почистить, дать еду коту,

Которого с женою любим мы безмерно,

Он умный, поумнее нас, и потому

Ему внимание оказываем непременно.

Похолодало, время растопить камин,

Подарит он тепло моей любимой,

Она берется за уничтожение морщин,

Борьба со старостью кусочком льда – долой морщины.

Затем уборка в доме – хватит на двоих,

Да завтрак приготовить – нужно время,

Затем немножко надо почесать язык,

Проблемы сына обсудить, ведь тоже бремя.

Он врач, и денежки идут большим трудом,

А тратит их налево и направо без раздумья,

И к сорока шести лишился он почти всего,

Ну половину бывшего, полпенсии – безумье.

Ругать нам стыдно сына-добряка,

Но страх – уйдем, а он останется без денег,

На обсуждение проблем уходит два часа,

А толку что ругать, ведь не бездельник.

Зато бездельнице-жене досталось все,

Полпенсии и содержание на годы,

Которые хватает ей на все про все,

А нам на старости душевные невзгоды.

Затем, если жена больна, готовлю ей обед,

Хотя обед тот ест она с опаской,

Невкусно, в этом тот секрет,

Что я спешу писать стихи, не до обеда, ясно.

Затем пишу стихи, зачем не знаю сам.

Быть может опыт жизненный влияет,

О смысле жизни, о любви, что Фрейд сказал,

Часа четыре писанина занимает.

Награда Божия за прошлые труды,

Которые всю жизнь меня с женой сопровождали,

Поверили мы в Бога – божьей красоты,

Которую на старость лет нам дал не забываем.

Сынок наш забывает заповедь, что чти отца и мать,

А это значит слушайся советов,

Которые единственно те люди могут дать,

Которые к нему в любви – одни на целом свете.

Эх, надо бы доубирать, а сил тех прежних нет,

Их операции тяжелые, года отняли,

Уборку пылесосом начинать, аж нет,

Пыхчу, а надо, чистоту все время соблюдаем.

Закончено, ну, время нам поговорить,

И в книжке почитать чего не знали,

А после ужина камин топить,

Чтоб вечер и в тепле и без печали.

Поговорить всегда нам есть о чем,

Ну посмотрите все подорожало,

А пенсия то прежняя, правительству все нипочем,

Что за услуги и лекарства платим мы немало.

Не понимают наверху, что рубят сук,

Тот на который сели так уютно,

Ведь сами станут старыми, услышат стук,

Своих костей, ох будет бесприютно.

Ну, почему не сделать скидку старикам,

На транспорт, на лекарства, ведь не обеднеют,

Не могут, денежки ведь не пойдут в карман,

А по-другому воры не умеют.

Ну ладно, с Божьей помощью святой,

Ведь в жизни не такое мы видали,

Хлеб есть, над головою потолок сухой,

Уют домашний, мы работою создали.

Вот вечер наступил, у телевизора сидим,

Так редко что-то ценное, убийства, делать что не знаем,

Насилие, порнуха, весь сюжет один,

Чтоб душу разложить, зачем, мы понимаем.

Они-то знают наверху, зачем все так.

Затем, поуправлять-то легче дураками,

Чем умными, он ведь не такой простак,

Что слушает и хлопает ушами.

Как жаль, что раньше мы от Бога были вдалеке,

В России заповедям не учили,

А с возрастом мы к Богу подошли,

И двери замкнутые от сердец ему открыли.

Какая радость, счастье мы уж не вдвоем,

Без Бога сколько мы ошибок совершили,

По жизни мы теперь втроем идем,

Не осуди нас Господи в своей господней силе.

Позволь достойно место нам занять,

В той бесконечной дали, где в туманах,

Придется нам когда-нибудь перед тобой предстать,

Где жизненных нет миражей и жизненных обманов.

15.02.2010

P. S.

Ну что ж, за просто так, в другую жизнь мы не уйдем

Пока живем, мы позаботимся о сыне,

Быть может книжки напечатают потом,

И миражом тревоги наши все пройдут отныне.

Случай на реке Лимпопо. Быль

Однажды в Африке, известно всем везде,

Где речка Лимпопо чудесная струится,

С дороги лишь свернуть, и там невдалеке

Теленочек спустился к озеру напиться.

В том озере кувшинка нежная цветет,

Там крокодил и бегемот сцепляются, как волки,

Зол крокодил на бегемота и наоборот,

И сплетни распускает крокодил, и кривотолки.

Теленочек чудесный из породы «гну»

Хотел из озера воды холодненькой напиться,

А крокодил схватил за мордочку и потащил на дно,

И с криком ужаса фламинго начали кружиться.

Они кричали в ужасе: «Не убивай его!

Эй, бегемот, скорей беги – случилось вдруг несчастье!

Скорей спеши – утянет он его на дно

И там сожрет! Ну, как нам избежать напасти?»

И бегемот затопал, тонны развернув,

Помчался на спасение несчастного теленка,

Огромной пастью крокодила оттолкнув,

Теленка подтолкнул на берег, словно своего ребенка.

Столпилось вокруг все лимпопошное зверье,

В молчанье с изумленьем за происходящим наблюдало,

Как многотонное, нелепейшее существо

Огромным языком теленка все лизало и лизало.

Но умер он, о, горе, утонул, не ожил…

Из бегемота глаз слеза бежала,

Он медленно от мертвого теленка уходил,

И в горести застыв, природа замолчала.

Вдруг прекратился птичий перезвон,

На озере кувшинки и цветы от горя все позакрывались.

Лежит, закрывши глазки, неподвижно он.

И почему не двигается? Звери удивлялись.

Но видел краем глаза добрый бегемот,

Как крокодил теленочка под воду увлекает,

Но все же уходил вдоль озера тихонечко вперед,

Что происходит позади, как бы не замечая.

И все вернулось на круги своя. Теперь

На Лимпопо засуетилась жизнь от края и до края,

Как будто не было трагических потерь.

И это хорошо, ведь вечной грусти не бывает.

Нас тыщи лет терзали, мучили и убивали,

В отличие от бегемота, над жертвой не прольем слезы.

В жестокости своей над ней не зарыдаем,

Нет состраданья больше в нас, давно уж нет, увы.

Нам только ухватить, как жить, мы знаем,

Мы не животные, к тому же над природой мы цари,

Мы умные, мы все на свете понимаем:

«Пред вами суд и правда – все молчи» [10] .

Я видел фильм документальный – эту быль,

Вдруг защемило и затрепетало сердце,

А что над жертвою так редко плачут – этого не позабыл,

А где слезу-то взять – от сердца и души закрыты дверцы.

11.09.2009

Керосинка

Коридор коммуналки – вдоль стены керосинки

Запах кислой капусты – недоваренных щей

Проржавелая мойка, в ней кусочки обмылков

И щекотка по телу надоедливых вшей.

Керогаз – керосинка в это время лихое

Были наши кормильцы нас спасали тогда

Из гниющей картошки, да притом с кожурою,

Приготовят котлетку – доживем до утра.

Керосинка на тумбочке – сковородка дымится

Слюдяное окошко, а за ним – фитили.

Без нее нам конец – жизнь должна прекратиться.

Ведь на чем приготовишь? Без нее хоть помри.

Ну, а запах не надо просить повториться.

Навсегда поселился в коммуналке теперь

Если запах собрать – мог бы там появиться

Вдруг шедевр под названием «Кoко Шанель»?

Керосиновый запах, проникающий в стены,

В коммуналке живущим – он проник навсегда.

Уж прошло шестьдесят, он всегда неизменен,

И нередко во сне посещает меня.

В той ушедшей дали – вдруг заохала мама,

Керосинка зафыркала – перестала варить.

И соседка-профессорша – престарелая Дама,

Подсказала нам, к счастью, что надо купить.

В керосиновой лавке мне купить керосина

Для ребенка опасной та покупка была

Вот бутыль и последние деньги для сына

Чтоб купить керосина – и сварилась еда.

Неподдельная радость, мне доверили это

В девять лет. Я, наверное, взрослый теперь.

Притащить керосин, ну, и спички при этом.

Я – счастливый, я – гордый, я быстро – за дверь.

Мы, военные дети, взрослели так рано

По сравненью с теперешнимим были мы старики

Без одежды и обуви, как цветы средь бурьяна

В лихолетье войны выживали, росли.

Станиславского улицей я спешу к керосинной

И бутыль трехлитровую прижимаю к груди.

Я боюсь, что закроется и дорогой недлинной

Я бегу к этой лавке, что там впереди.

Дверь. Толчок. Я – внутри керосинной.

Ой, наверно бы, в обморок упала Шанель.

Этот запах волшебный – смесь запахов дивных.

Ощутишь ты как только приоткрыл эту дверь.

Запах черного мыла, свечей, гуталина

Фитилей, проникающий запах в ноздрю.

Он от бочки большой, что полна керосина,

До сих пор так волнует, почему – не пойму.

В этом сумраке сером, безысходном и мрачном

Продавщица стояла с разливалкой в руке.

И бутыли проворно она заполняла.

По сто грамм «недолива» – оставляя себе.

С драгоценной бутылью бежал я до дома.

Как хотелось немножко пролить и поджечь.

Но нельзя! Ждет семья «дорогого»,

Что должно в керосинке гореть.

А когда высоко самолет пролетает,

Керосин выжигая в форсажном ходу.

Или трактор работает – я ощущаю.

Как парфюм этот запах – я словно в раю.

А бывали деньки – мне запавшие в память.

И деньков этих было два раза в году.

На ноябрьский праздник, а также на майский

Сталин «щедрой рукой» продавал всем муку.

Целых пять килограмм голытьба получает,

Номерок на руке, да всю ночку прожди.

Темный двор, минус 20 – эх, кто это знает

Шестилетки и взрослые – стой и терпи.

А потом всем – награда – не гнилая картошка.

На столе вдруг блины из добытой муки

«Мам, а, мам – ну, добавь нам немножко».

И блины исчезают с нумерованной детской руки.

А страна ведь была победитель фашизма

От победы до смерти Тирана, голода-холода

Дорогим нашим близким подарила Отчизна

Беспросветную серую жизнь на года.

То, что я описал – не в провинции было!

Коммуналки напротив стоял Моссовет!

И начальство высокое постоянно тошнило —

Коммунальные запахи – «их прелестный букет».

Мне недавно приснилась такая картинка

Что Зураб Церетели изваял монумент,

На котором с блинами стоит керосинка

Приглашает прохожих к себе на обед.

16.10.2010

P. S.

Приглашая прохожих, она забывает

Керосином пропитаны эти блины.

Ведь наивная милая не понимает,

Что отведать их некому, кто хотел бы… Ушли…

15.11.2010 г.

Коммуналка

Москва. Тверская. Далекие, щемящие года.

Там бывшая управа – Моссовет – отсвечивает краснотою.

Напротив домик барский – там неполные три этажа.

И Долгорукий на коне с протянутой к нему рукою.

А домик этот барский, разделенный на клетушки,

Фасад в венецианских стеклах – посмотри!

Там мучаются люди в тесных комнатушках.

И нет надежды там на лучшее, что впереди.

Эх, коммуналка, коммуналка, дальние щемящие года.

Мечта правителей —

всю сволочь переплавить, навсегда и просто,

Профессора, рабочего, крестьянина – и вот тогда

Из тигеля отлить советского послушнейшего монстра.

Вот вход, мочою весь пропахнувший подъезд,

По барской лестнице – над головою арматурой дранки,

И дермантином драным всю залатанную дверь

Толчком ноги – и ты уж в коммуналке.

Открылась дверь, напротив снова дверь,

Там ванная четыре с половиной метра,

Здесь Эльсты из Эстонии – старушка-мать и дочь.

И чтобы жить, дышать – там воздуха 16 кубометров.

Один раз в гости были мы приглашены.

Присели на диванчик вместе с мамой.

Не знаю, как хозяева к столу там проползли,

Как жить вдвоем, не понимал я, в этой ванной.

Налево коридорчик узкий в газовых печах,

А рядом наша дверь – открой неимоверное богатство,

Две комнатки имеем, восемнадцать метров – богачи,

За лишний метр не полезем драться.

Налево шкафчик из фанеры жалостно стоит,

Налево топчанишко весь изломано-кургузый.

Посередине столик скатертью накрыт,

Ведь мебель никогда и не была для нас обузой.

Фанерные перегородки раздробили лепку на куски,

Четыре с половиной метра высоты – видали?

Все комнатушки так разделены, высоки и узки,

Что съемщики живут здесь, как в пенале.

А тридцать лет назад здесь все сияло красотой —

Огромная гостиная, богатство лепки,

Но мы ведь все советские – буржуев вон долой!

И хватит с вас, паршивцев, тесной клетки.

Кривое все, заношено все до предела,

Все сделано без сердца, и охватывает немота.

А до людей живых кому какое дело,

Жизнь жестока, как гвозди, загнанные в руки у Христа.

Теперь о нашем длинном коридоре.

Линолеум стоит взъерошенной иголкой у ежа,

На стенах штукатурки нет – квартира-горе,

Эх, коммуналка, как для Сталина ты б подошла.

А запах тот, живём в котором,

Ведь он из пищи, сваренной почти из ничего,

Там наша сковородка, смазанная солидолом,

На ней котлеты из очисток, только и всего.

Налево дверь до боли так знакома,

Там Яковлев – профессор и его семья.

До революции они владели этим домом,

Как в сказке – вам не кажется, друзья?

Как часто маленьким мальчишкой

Пред этой дверью я стоял в те времена.

Зажав подмышкой для обмена книжки,

Которые давала мне профессора жена.

Интеллигенция почти добитая, полуживая,

Воспитывала, образовывала малыша,

Чтоб пальцем книгу не слюнил, читал, вникая,

И рассказал о содержанье без труда.

Какое страусиное яйцо стояло на рояле,

Какой чудесный запах окружал меня,

Какие книги там в шкафах стояли,

Которые почти что все я прочитал тогда.

А дальше – комнатка сорокалетней тети Аси.

Та секретаршею, ухоженной блондиночкой была.

И наш жилец, который комнату снимал у мамы,

В ней почему-то исчезал до самого утра.

Мне было так смешно, что дядя платит деньги

За ничего – не ночевал у нас он никогда,

Я думал с тетей Асей он в лото играет,

А почему бы нет – ведь это интересная игра.

Направо дверь, и там семья Ланко жила,

Муж и жена, и отпрыски – Наташка, Дема.

Жена в больнице городской завхозихой была,

И иногда у них мясной котлетой пахло дома.

Меня постарше дети были у Ланко.

И зубы черные я у Наташки йодом чистил.

Не думал я о том, что взрослая, целуется она,

Об этих глупостях я и не мыслил.

Наш коридор кончался лесенкой в конце,

Там умывальник с ржавым краном-мойкой,

Там метр семьдесят – высокий потолок,

А за окошком Плята старенький отец копался на помойке.

На чердаке малюсенькая комната была,

По метр восемьдесят ростом проживала,

В наклонном состоянии семья одна,

Мажаровыми, помню, мама называла.

Уборную, особенно, отмечу я.

Пятнадцатью людьми ведь повседневно посещалась.

На гвоздике нарезанная там газетная статья

С портретами вождей по назначению употреблялась.

А это было так опасно в те ужасные поры,

Донос – и из уборной мог в Сибири оказаться,

Не пощадили бы и нашей детворы,

Не дай то Бог, чтоб этому случаться.

И вот и дверь с дырявым дермантином,

С уборной рядышком пристроилась она.

Там проживала из деревни Гранька с сыном,

А дверь напротив, профессуры той была.

Теперь я понимаю, это ведь сюжет кино —

Профессор взглядом в дверь уборной устремлялся,

Нос к носу сталкивался с Гранькой, ну, и что,

Он перед Гранькою с поклоном извинялся.

Как осознал с годами я потом,

С абортов Гранька не слезала,

И загнутой и отбитой кочергой

Дитя из чрева недоношенное выскребала.

А мамочка моя заботилась о Граньке часто.

Все понимая, что нужда не позволяет сохранить дите.

Когда в крови и без сознанья заставала,

И в «Скорую» звонила, чтоб спасти ее.

Кончалось детство – девятнадцать стало,

Вдруг кончился Палач, и стало вдруг светло.

Страна стонала, корчилась от плача,

А я смеялся про себя, и это было хорошо.

Слезами радости я тайно отомстил Злодею

За мать измученную, дядю и отца,

Слезами радости – другого не имея,

А чем еще я мог им отомстить тогда.

Как много лет прошло – я поседел совсем,

В воспоминаниях мне дней прошедших жалко.

Ведь там была неповторимой юности весна,

В ней с счастьем прожил бы опять, и даже в коммуналке.

12.04.2009

Привоз

М. Жванецкому

Мой одесский привоз. Ты, как мама родная,

Обогреешь теплом и накормишь меня.

Жалко я далеко и так редко тебя посещаю,

Здесь так быстро прошла босоногая юность моя.

Шум, и семечек лузг, смех и звон над толпою.

Здесь худющую курицу за толстенного гуся всучат,

Вобляной аромат, да с волшебной икрою,

И за воблой с пивком щипачи, поджидая, сидят.

Эй! Приезжий! Забудь свой карман на минуту,

И о нем моментально здесь вспомнит другой,

На гостиницу деньги твои проездные,

И исчезнет в секунду портмоне дорогой.

У торговки любой, будь то зелень иль фрукты,

А уж синенький наш помидорчик любой,

Превращаются здесь вдруг в такие продукты,

Не купить, не пройти ты не можешь, родной.

Двор одесский! Мой двор не опишешь в романе.

Согревал мое детство такой теплотой.

Эти лестницы вверх и балконы с тряпьем постоянным,

Перекрики с балконов соседок и запахов рой.

А победною песней над Одессой – моею Одессой,

Несосчитанным ворохом вдруг пронесшихся лет,

Он в глазах, этот запах в ноздрях, он в тебе постоянно,

Это запах бессмертных одесских котлет.

«Почему ты пришел, и уже ведь так поздно!

Эта девочка не для тебя, дядю Моню спрошу,

Ты совсем похудел, расскажу тете Саре,

Ты на кем потерял вес и силу свою?

Раньше ел три котлетки и был всем доволен,

А теперь десяти не хватает тебе досыта.

Позвоню Рабиновичу, он во всем разберется,

Нам еще этот «Цорес», ну-ка, слушай сюда!»

Вы, еврейские мамы! Нету лучше на свете.

Где б вы ни были, мамы, вы с нами всегда.

И когда приезжаю в любимый свой город Одессу,

Ты котлеткою с вилочки кормишь меня.

Вы, еврейские мамы, все такие-такие,

Недосыт-недоед – это все для меня.

Чтобы выросли дети врачом, инженером,

Хоть сама-то от силы трех книг не прочла.

«Дюка» статуей смотрит – Одесса на море,

Из «Гамбринуса» льются звуки скрипки волной,

Почитай Куприна и зальешься от счастья и горя,

Блудный сын из Одессы – ты вернулся домой.

Ты меня вспоминай, дорогая Одесса.

Я твой сын. Отыщу тебя даже впотьмах.

Оставайся такою, какою осталась ты в детстве,

В тех ушедших с волною золотых временах.

24.05.2009

Деньги

Ну, что мне о деньгах сейчас писать,

Ведь доллар к доллару он никогда не лишний,

Что я могу о бренной пользе денег рассказать,

Они так важны, дороги, без них ты нищий.

Как с ними хорошо в публичном доме дорогой

И в ресторане, где вино с закуской

И в подкупе чиновника – когда карман тугой.

И от бандитов откупаться в темном переулке.

А если не заткнешь деньгою правде рот,

Ты сундуку с деньгами будешь рад отчайно,

Хотя бывает и совсем-совсем наоборот

От жадности на сундуке умрешь случайно.

Красавицу ты можешь разодеть и в пух и в прах

И насолить друзьям, чтоб умерли от зависти и злости.

Пускай «Феррари» помаячит перед домом им на страх,

А то ведь ждут увидеть, да без денег, на погосте.

Хотя терзает мысль, как настоящую любовь купить,

Какую цену за нее платить – не знаешь.

А на здоровье сколько надо их добыть,

Похоже, ничего в деньгах не понимаешь?

Я, как Поэт, мой друг, даю тебе совет,

Ведь Совесть, Преданность и Дружба стоит больше,

И больше стоит тот бесплатный солнца свет,

Который дарит нам Господь – чего же больше.

09.12.2010

Ходок

В Париже двести лет назад жил гражданин Видок,

Он полицейским был – грозой бандитов, чистая ищейка,

По темным и опасным переулкам был Ходок,

Попался вор – его на гильотину, чтоб поправил шею.

Сам бывший уголовник был Видок.

И из таких же бывших воров сколотил он группу,

На службе у полиции он против криминала был Ходок,

В Париже ты ограбил иль убил – у Видока ты будешь трупом.

Прославился и в префектуре занял высший пост,

Ведь даже Пушкин пару раз о нем в стихах исполнил.

А парижане на могилу Видоку несут букеты белых роз,

И даже я в стихах о Видоке вдруг вспомнил.

А Фритьоф Нансен – разве не был он полярным Ходоком,

На брюхе проползал по всем торосам,

Из всех, кто к полюсу стремился – впереди всех он,

Соперников своих оставил с носом.

За соболем и белкою в тайге ходили ходоки,

И шкурами добытыми жену, детей кормили,

Да что тут говорить, аж к Ленину пришли,

Ты видел на картине оборванцев, пересекших всю Россию.

Ходок – какое редкое, и емкое, и чисто русское словцо!

За ним огромный скрытый труд, я это точно знаю,

Среди бесчисленного их количества немало храбрецов,

А для прекрасной половины мира —

сплошное огорчение, я это понимаю.

Тебе не к полюсу пробраться или соболя добыть,

Иль белку в глаз – здесь дело похитрее,

Намного потруднее, чем бандита захватить,

Здесь потрудиться надо так, чтоб бросилась тебе на шею.

Какое там! Не то, чтобы лодыжку показать,

Бывали времена – носочка туфли не покажешь,

А как пробраться к цели – ну, стесняюсь, как сказать,

В каких трудах и в поте – просто не расскажешь.

Да что! От туфельки носок – ведь замужем она,

Она ведь, как броней, не только ворохом одежды вся закрыта,

А честь ее, а дети малые, друзья, молва,

Преграды, ох преграды ходоку —

вся жизнь его опасностями перекрыта.

А собственная сторожиха – старая добротная жена,

Она с тебя, сердешная, ну, почему-то глаз не сводит,

Как надо изовраться – ведь не отпускает никуда,

Скорее новенькое что-нибудь изобрести,

а час свидания подходит.

Какой Коперник, Ньютон иль Эйнштейн,

Со слабеньким своим умишком вовсе не додуют

Как изловчиться, чтобы опереться на кронштейн,

Который алиби твоим перед женой железным будет.

Ведь в жизни ты испробовал почти что все,

Мюнхгаузен перед тобой склониться должен,

Немыслимые ложь и враки – все теперь не для нее,

Которые ты можешь применить,

чтоб выход был возможен.

Что совещание иль мать больна – старо.

Вон телефончик – может вдруг проверить,

Командировка иль сердечный приступ – не ново,

Что полечу в Дубай иль лягу я в больницу, не поверит.

Ходок, скорей включай же голову свою,

Ты будь компьютером в возможностях необозримых,

О Господи! Пошли мне ложь последнюю мою,

Ведь ждет она меня в кафе, я там, в мечтах неповторимых.

Ну «сукин сын», придумал я, друзья – ура, ура!

На телевиденье сегодня об ученых передача,

Там должен выступить сегодня непременно я,

А ты сиди за ящиком, смотри, а то сорвешь удачу.

Следи, не отрываясь, и канал не пропусти,

С восьми до десяти – гордиться будешь мужем,

Как жалко, не могу тебя без пропуска на студию везти,

К приходу моему готовь-ка вкусный ужин.

Приду, скажу, что «кинщик» заболел,

На студии испортилась аппаратура,

Ну ладно, все переживем, ведь впереди так много дел,

Ну, не расстраивайся и не плачь – не будь ты дура.

Вот так из года в год – по женщинам, и врет, и врет,

А у жены от этого вранья отвисли уши,

Ну, а ходок – его не остановишь, он вперед, вперед,

Раздеть, разуть и уложить в постель,

плевать, что будет хуже.

Эх, Казанова! Сколько ты трудов и пота положил,

Чтоб кончик туфельки тебе вдруг показали,

Ведь в наши времена девицы полуголые —

а может, без «дезу»,

Чего там с ножки начинать —

повыше сразу – все «окей» – не знали.

Как жалко, миновали золотые времена,

Когда в притворной скромности девицы утопали,

Но тайна там в какой-то степени была,

И чем окончится любовная игра, там обе стороны не знали.

Как жалко, что не Ницше я, друзья,

Такие уж дела в новейшем двадцать первом веке,

Все стало сереньким и простеньким – ну, донельзя,

И души измельчали, к сожаленью, в человеке.

Хочу сказать я напоследок уважаемому Ходоку,

Не связывайся никогда с женою генерала,

Он вынет пистолет, и что ответишь в голом виде ты ему,

Ведь славное оружие твое в сравненье

с пистолетом так ничтожно мало.

О, женщины, ведь ваша неизбывна красота,

Ведь в вас заключены все прелести на свете,

Ведь ваши милые вещички при себе всегда,

А Ходоки уж постараются добыть их для себя – заметьте.

О, женщины, не злитесь вы на мужа никогда,

Что он заметил прелести не ваши, а другие,

Другой мужчина одарит вниманьем вас наверняка,

А для своей жены он будет Ходоком,

и неизбывны времена такие.

21.11.2009

Воспоминание о Искии

Воспоминания о Искии

Виктору Ерофееву

О, Иския, – белейший твой песок

Лазурным морем словно оцелован,

И солнца льющийся поток,

И невозможной смесью красок глаз наполнен.

Вот улица центральная твоя,

Красавица с названьем VIA ROMA —

Азалии цветущие и иностранцев праздная толпа —

И в этом итальянском флере чувствуешь себя, как дома.

Кафе эспрессо тонким запахом манят,

И Тратории выкладкой невероятною волнуют,

И свечи за витринами таинственно горят,

Собаки под ногами мирно спят, волна песок целует.

Открыты двери «Кьезы» – служба, пение и голоса,

И море под луной шуршит прибоем.

Ты в порт сверни налево, и откроется такая красота:

Там яхты нежно прижимаются, целуются с волною.

А справа – рестораны с выкладкою аппетитной в ряд,

А слева – полировка яхт с начищенною медью.

На блюдах ресторанных рыбы с осьминогами лежат,

Серебряные чаши, переполненные льдом со снедью.

И вдруг, как в унисон, под тихий ласковый прибой

Взрывается волшебный звук Бельканто,

А это гитарист волшебною струной

Затрагивает дух Италии бессмертного таланта.

Сидишь и слушаешь, а звук такой живой,

Душа твоя волнуется, душа трепещет.

Тут праздник жизни, здесь ты не чужой,

И море ласково под лунною дорожкой блещет.

Ювелирный магазин «Иския». Эта собака ждала нас 150 лет и теперь живет у нас в доме. 2006.

Ты, как Лукулл, с друзьями за столом:

Прошуто с дыней, Фрутти мисто маре,

И устрицы свежайшие с лимоном и со льдом,

И гамбери и моцарелла, литрами вино, и ты в ударе.

Под светом ресторанных ламп, в тиши ночи,

Напротив, где-то метра за два на воде качаясь,

На нижних палубах пируют богачи,

Бесплатно неаполитанской песнью наслаждаясь.

Там вист и покер смирненько снуют

На яхте белокрылой с легкою осадкой,

И кельнеры из ресторанов блюда подают,

И пенная волна прибоя в уши песнью сладкой.

На следующий день в потоке солнца золотом

Идем наверх по нашей VIA ROMA.

Там с левой стороны под золотым крестом

Венчаются молодожены, осененные церковным звоном.

Пред церковью толпа, шикарные машины ждут,

Когда молодожены свой обет великий примут,

И под аплодисменты зрителей к ним подойдут,

А те, кто в церковь не попал, их поцелуют и обнимут.

Идем по VIA ROMA, позади оставив торжество,

Толпа людей вся в разговорах и духах проходит мимо.

Вот слева ювелирный: за витринами есть все,

Что женщину притягивает непреодолимо.

Брильянтовые драгоценные волшебные колье,

Часы «Картье» со вставками из изумрудов,

А кольца, кольца, словно как во сне —

Здесь все, что нужно для красавиц белозубых.

Немного дальше антикварный магазин.

Я на витрину посмотрел, и в обморок упал, похоже:

Там на коне, примерно 50х60, средневековый господин —

Таких с другими я не видел непохожих.

Все это можно купить только на острове Иския. Работа флорентийцев. Этот конь ждал нас 200 лет и, наконец, попал к нам в дом. 2005.

Наверное, он важным был послом,

И левая рука, с накинутым плащом, в привете,

И розовая шапочка, украшенная страуса пером,

И стрижка под каре под шапочкой прелестной.

Струёю, льющей из-под синего плаща,

Одежда желтая рубашкою одета,

А в правой повод держит от коня,

На поясе мешочек с золотом надет при этом.

А на ногах скроенные из кожи чоботы, друзья.

Сидит он на попоне, золотом покрытой,

Как будто говорит приезжий: «Здесь я, господа,

Встречайте, папский я посол, я с Грамотою именитой.»

А конь не вздыбленный, как конь Петра,

Он подустал в дороге, кушать хочет,

Он мордой вниз и щиплет траву со двора,

В коленях ноги подогнув, нелеп. Весь двор хохочет.

Он не военный конь, причесанная грива у него,

Заплетена в чудесную косу игриво и красиво,

А сбруя в золотых кистях – ему же все равно,

Ему бы травку пощипать, которою природа наградила.

В нем все естественно, рельефны мускулы на нем,

Любая жилка, как живая, в теле бьется.

Флоренция – искусство вечное огнем

Всю душу освещает, в сердце остается.

Какой же флорентийский скульптор сделал эти чудеса

150 назад? Я больше, к сожалению, о нем не знаю.

Обычно на миниатюре скульпторы не оставляют имена.

А жалко, лучше бы оставили, чтоб вспоминали.

При взгляде на соседнюю витрину обомлел:

На пьедестале белая левретка возлежала,

Та быстроногая и легкая, как птица, за витриной – не у дел,

Левретка, что извечно во дворцах живала.

У каждой из двенадцати дворцовых тех собак

Теперь надгробья в бывшей Пруссии, в Потсдаме.

Любимцы короля, ведь не за просто так,

Сидят собаки королевские на пьедестале.

Очаровательная мордочка, смотрящая вперед,

И лапки тоненькие друг на друге грациозно,

И сложенные лапки задние, и хвостик наотлет —

От статуэтки глаза оторвать нам было невозможно.

Какие ушки у нее, ошейник и глаза,

Какой изящной красоты осанка!

Смотрел я на жену, она смотрела на меня —

Мы оба поняли, не обойти приманки.

А мы хотели 3 недели отдохнуть

На Искии, под солнышком понежиться и покупаться.

Спросили о цене – взяла нас жуть и грусть:

Придется с половиной денежек расстаться.

Расстались. Отпуск вдвое сократили мы,

Зато потом на Искии не раз мы были,

А дома не отводим глаз от этой красоты,

Что флорентийские художники нам подарили.

Я замечаю краем глаза иногда,

Как по утрам, нет-нет, а проведет рукою

По статуэткам тем прелестным нежная моя жена,

Как бы здороваясь с искусством с тем, что жизнь делает другою.

07.12.2009

Ischia

Жена и сын. Фото 1977 г. Таков был транспорт на Ischia.

La Reginella – певец Gino Pinto исполняет неаполитанскую песню для жены. 2008 г.

Непонятная душа

Как в душу заглянуть мне бытия

И в сущность мной Италии любимой?

Она – не ресторана дверь стеклянная, друзья,

Толкнул, и вот внутри, все разглядел, родимый.

Вот если бы в Италии когда-то появился я,

Как там, родился я в заснеженной России,

Таким вопросом вообще не занимался б никогда,

Мне было б все известно, а не так, как ныне.

Попав на родине хоть в самый затаенный уголок,

Или в забытый скит, затерянный в Сибири,

Или в Москве, ну, может, олигарху на порог,

Я знаю, что такое русский человек в России.

Его я знаю в самой-самой потаенной глубине,

Души его извилистые тайны и не тайны.

Ее я знаю в клевете и правде, и нужде —

И над разгадкой этих тайн не буду биться я отчаянно.

Но как же вникнуть в суть кого-то из неведомой страны?

Как разгадать его чужую душу, как ее увидеть в яви?

О чем он мыслит, думает, прощупать изнутри

Все то, что скрыто в нем в падении и славе.

Когда я попадаю в Рим, то в изумлении стою всегда,

Когда оказываюсь в центре Рима – Палатине:

От зданий стенки да колонны лишь остались, а какая красота

В колоннах падших под ногами воплотилась.

Бессмертный дух гигантов – он дошел до нас и жив в веках

Для нас, таких чудовищно безвкусных,

В творениях архитектуры, в тех поэмах и стихах,

В преданиях древнейших и изустных.

Ну, кто бы плакал по теперешним-то временам, издал бы стон,

Когда бы новый Герострат поджег нелепейшее зданье?

Ему бы не проклятья – это не афинский Парфенон,

Ему бы ноги целовать, ему бы благодарность да признанье.

Ах, сколько этот новый Герострат, исчадье ада, навредил,

В теперешние времена в Италии почти что повсеместно

Заводы, фабрики построил, нефтью землю он залил,

Он треть Италии загадил —

погляди, помойки в уголках прелестных.

Конечно, самолеты строят, корабли, моднейшую одежду шьют,

Но мусор вкруг себя везде как будто не они бросают,

И неаполитанцам горы мусора прохода не дают,

А крысы, видел сам, за пятки их хватают

Италия живет вся в основном на старом багаже,

Развалины почти не реставрируются, и,

мне кажется, что этого не будет, К природе,

Богом данной, попривыкли красоте,

Ведь если не опомнятся, вся жизнь в помойке их пребудет.

Зачем я головой об стенку бьюсь,

В душе любимой мной страны копаюсь?

Ну, ничего я в этом не добьюсь,

Пока о чем я догадался, не признаюсь.

И я признаюсь, что домыслил по пути,

Что Парфеноны, Колизеи не растут у Лукоморья,

Собор Петра и Павла на Чукотке не найти,

Что колыбель гигантов – Средиземноморье.

Чудесные народы в странах, порассыпанных по всей земле.

Народ – конгломерат: хороших и плохих везде хватает.

Но райской той природы не найдешь нигде,

Той, на которой грек иль итальянец проживает.

Ведь если бы господь когда-то в древности решил

На территории немецкой греков, итальянцев поселить навеки,

То красоты он этой никогда не получил,

А только чистоту, порядок, дисциплину в человеке.

Поэтому божественной рукой он чудо разбросал,

В Италию и Грецию он бросил то живительное семя,

То, из которого немыслимою красотою мир восстал,

Которую щадит и разрушает беспощадно время.

Так будь благословенна в памяти ушедшая страна,

Которая выстраивает красоту и собственной рукою разрушает.

В ней люди все могли, а что от веры отошли – беда.

Без веры что-то делают, а что – не понимают.

09.01.2010

Площадь Сан Марко. Фото 2001 г.

Венеция

Венеция, какое это волшебство в веках звучит,

Волшебным звуком – перестуком сердца отдается,

О, встреча, встреча, что теперь она сулит?

И сердце вдруг мое так часто отчего-то бьется.

Венеция, тебя в веках уж никому не повторить,

Великим ренессансом и барокко льется, льется.

И встречу с ней тебе никак не отложить,

И если есть возможность, встретиться придется.

В Венецию спеши, мой друг, спеши,

В Венецию приехал ты – нужна теперь ремарка:

В венецианское проникнешь сердце ты,

На площадь знаменитую Сан-Марко.

Бери гондолу, если деньги есть,

И сладостную встречу скоро ты обнимешь,

Тебе не до того ведь будет, чтоб поесть,

Духовную там красоту, как пишу, ты воспримешь.

Вчера я был в Венеции, и это был не сон.

В гондоле я сидел на Гранд Канале,

Под плеск весла, где Дожей высится дворец,

Туда, где сказочные церкви куполами засияли.

Дворцы на Гранд Канале из воды восстали,

Дворцы в зеленоватой глубине, стоящие по сторонам,

Торжественно и тихо мимо проплывали,

И гондольер тихонько ритму гребли подпевал,

И было так, пока мы к площади Сан-Марко не пристали.

Пристали. По пяти ступеням вверх иду.

Теперь я в сердце города, волнения не скрою.

Гондолы здесь, качаясь, целуют мол,

Объятый теплою венецианскою волною.

Мозаики изящность, врезанную в стены красоту,

Семисотлетней давностью глаз поражает,

Изящность линий, льющихся венецианскою волной,

Строения из раннего средневековья ожидают.

Выходишь на Сан-Марко между двух колонн,

Где раньше проводились беспощадно казни,

На них вознесены святые, смотрят на тебя,

Тебя уж не казнят – ты избежишь напасти.

Сто семьдесят длиной и восемьдесят шириною,

Заложена аж в тысяча четырехсотом памятном году,

Наполеон назвал ее красивейшею комнатой Европы,

Красивей нет картины, я в стихах её не опишу.

А замыкает все собор Святого Марка,

Чрез площадь манит нас неописуемою красотой:

Беллини, Копельяно и Карпачо расписали,

Оставлен для потомков гениев рукой.

А справа, слева площадь обрамляют магазины,

В аркадах спрятаны – от золотых изделий ломятся они,

Тончайший вкус, тончайшее искусство.

Имеешь деньги – с удовольствием плати.

На площади с утра толпятся тысячи туристов,

От вспышек фото аж светло, мой друг,

И Кампанелла сверху вниз глядит невозмутимо,

Наверно, вспоминает сотню лет назад, когда упала вдруг.

Оркестры в арках вальсы Штрауса играют,

Американцев музыку сороковых годов,

Туристов там накормят и напоят вдоволь,

Коктейльчик – на тебе, пивко – плати, готов.

Душа твоя сыта всей этой красотой теперь!

В Венеции нет улиц параллельного раскроя,

Поэтому от уголков витиевато пролегли

Кривые улочки все в ресторанах с вкусною едою.

Идешь по улочкам, плечами задевая стены,

А колокольный звон звучит над головой,

И выкладкой морской ты удивлен безмерно,

Ну, ничего, терпи и наслаждайся там едой.

А вот и он, «До Форни» ресторанчик:

На входе в золоте и полировке попадаешь в рай.

Тебе все рады, улыбаются, приветствуют безмерно.

И устриц, разностей морских заказывай и не скучай.

И этим вечером так нагуляешься ты вволю,

«И сыт, и пьян, и нос весь в табаке».

Ты с удовольствием плати за ужин щедрою рукою,

И с легкою душой кати гондолой по воде.

А как же вечер проведешь без знаменитого «Бельканто»?

Ты в лучшем в мире «Даниэло» вечер проведи,

Тебе споет певец «Фемину», «Катену», «Реджинеллу» —

И если дальше слушать хочешь – попроси.

Ты там сидишь и попиваешь из хрустального бокала,

Мурашки от «Бельканто» на руках и на твоей спине,

Ты ощущаешь вкус Италии бессмертного таланта,

Ты долго будешь слушать эту музыку во сне.

Вот этот «Даниэли» посещали все, кто знаменит:

Порог его переступал Наполеон, и Моцарт, и Сальери,

Чайковский, русские цари – всем вход открыт.

И я случайно там с семьёю побывал на самом деле.

Прощай, Венеция, до будущей весны,

Тебе слуга я верный, неизменный,

Приеду вновь к тебе, красавица моя,

Уеду красотой твоею вдохновенный.

25.03.2009

Четыре времени года

Весна. Картина художника И. C.Попова, 1955 год. Весна-весна! Радость души, приходи поскорей!

Весна – весна

Весна, в волненьи кровь, в волнении душа.

Откуда? Почему такое скрытое волненье?

Со стороны не видно, как колышется волной она,

Вселяя в человека радостное жизни вдохновенье.

Лежат снега, трещит мороз. Под ним промерзшая земля.

Она промерзла, как душа у человека.

Ведь в холоде земли не прорастают семена,

Они не прорастут зеленою травой от века к веку.

Но вот пришла волшебница – весна,

Мы не замок, она не ключ, что в дверь вставляют.

Однако как-то открывает вдруг души замок она

И входит в нас, все заполняя, радостью сияет.

Капель вызвенивает тишь, росой на веточках блестит,

Весна гормоны человеческие к свету вызывает,

И легкой птицей в синеву душа летит,

Весна любовь рассеивает вкруг себя, границ не зная.

Растаивает снег, со звоном рвется лед,

Вдоль тротуаров пенные ручьи стекают,

Кораблик белый, детскою рукой запущенный, плывет,

И воробьи чирикают, от радости забот не зная.

А голоса людей, притихшие от холода зимой,

Намного громче, веселей, по тротуарам пробегают.

И кажется, гудки машин намного звонче той порой,

Как будто и машины чувствуют весну, все понимая.

Какая Божья справедливость нам дана

Что нам он разделил погоды на четыре части.

В сравнениях ведь истина находится всегда,

Он жизнь создал из четырех частей, чтоб избежать напастей.

Смотрите, рай есть на земле, и нам он дан.

Тропические острова с температурой идеальной.

Но не родился там Гоген или Сезанн,

Там места для рождения великих не было буквально.

В Норвегии с морозом, льдом, родился Григ,

А в средних полосах Бетховен и Чайковский.

Художников великих взгляд без перемен бы сник,

В природе все меняется, а не менялось бы, не пел Высоцкий.

А осень для великих тоже хороша,

Та пушкинская Болдинская осень.

Как странно, в это время пела у него душа,

Ведь сквозь унылый дождь ты не дождешься неба просинь.

Зима, искрится бриллиантом снег,

Бывает солнцем залиты снега, тогда зима прекрасна.

И много детских радостных смеющихся утех —

На санках и на лыжах, на коньках, они ведь не напрасно.

Но все же воспоем мы гимн Весне!

Недаром там на боттичелевской картине

Прекрасных граций сонм на ней везде

Великим гением изображен, на ней весна поныне.

И пусть пребудет та весна, тот божий дар для нас,

Когда петь хочется и радоваться жизни.

Когда проклюнулся подснежник, ведь весна сейчас.

В ней расцветает все для каждого в своей отчизне.

И пусть пребудет вечная весна в душе у нас,

Не надо хмуриться, давайте улыбаться.

Нам наслаждаться жизнью лучше каждый час,

И быть нам радостней при помощи весны стараться.

А ну, слезайте с зимней печки! Прочь! Долой!

В весну! В весну – очей очарованье!

Ныряйте без сомненья и без страха с головой,

И глаз от вас красавицы не отведут, и не оставят без вниманья.

22.01.2010

Лето

Босиком, босиком по траве муравленной

Ты июльской порою к речушке спешишь,

Над тобою синь неба в окружении чащи зеленой,

Ты вприпрыжку бежишь, сам с собой говоришь.

Лето. Алла на лодке. Картина худ. Корнышева. 1960 год.

Обувь прочь! Нет препятствия между тобой и землею,

Каждый камушек чувствуешь под ногою своей,

Вон река тихо плещет внизу бирюзовой волною,

В сердце тихая радость – чу, поет соловей.

Вот круги на воде, посмотри, возникают.

Над осокою острой стрекозинные крылья шуршат,

Водомерки скользят, над водой ивняки нависают

И стрижи быстрокрылые над тобою свистят.

Тишина и покой, земляника глядит по оврагу,

Манит глаз твой своею красой – краснотой.

Шмель над взяткой трудится, толстячок – бедолага,

Голубей воркованье раздается из леса порой.

Полдень. Хохот и шум над вознею ребячьей.

Освещаемый солнцем лес стоит над рекой,

И табун лошадей поспешает с толпой жеребячьей,

Пастухом подгоняемый на водопой.

Грудью кони речную волну раздвигают,

И до храпа в нее с подсаном на спине,

И от счастья мурашки по спине пробегают,

А тебе, городскому, все кажется это во сне.

В том малиновом рае, августовском невиданном,

От жары задыхаешься в этом сладком раю.

Ведь недаром и звон колокольный зовется малиновым

В честь той ягоды нежной и сладкой, о которой пою.

Вечереет, земля вся укутана темноты покрывалом,

Так тепло, хоть постель из травы шелковистой стелить.

Над тобой небо звездное пораскинулось, как одеяло,

И как хочется сердцу с любимою счастье делить.

Ой ты, лето мое! Ой, деревня, родная деревня…

Бесконечную жизнь мне бы с вами прожить,

Но жестокая жизнь предложила кочевье,

И мне вас, дорогие, с суетой городскою делить.

Но урывками все же я к тебе приезжаю.

Вольной грудью дышу, и свободою не надышусь.

Ощущением счастья тот мир облекает.

Подожди, скоро снова с тобой обнимусь.

23.01.2010

Осень

О, сень лесная, бабье лето! Слышу тишину.

Сквозь желтую листву последние лучи струятся.

И в сите солнечных лучей я вижу красоту,

Ту красоту, которая вдруг заставляет волноваться.

Осень. Картина худ. Попова. 1955 год. Известный русский художник. Умер в 1970 году.

Зима не украла́ еще осеннюю лесную тишь,

И тихий дождь листвой, так желтый лист тихонько облетает,

А под ногами мягок и зелен брусничный лист, и ты молчишь.

Вокруг разлито столько красоты!

Осенний лес – он просто потрясает.

Среди зеленого палитра красок разлита,

А это красками последняя осенняя листва себя рисует.

Лисичек желтые поляны, вдруг груздей семья

И мухоморы красные все в точках белых – все тебя волнует.

В лесу неслышная какая-то особенная суета:

Все трудятся, запасы на зиму так пригодятся.

Смотри-ка белочка стрелою шишки понесла,

А белый гриб сушеный, ягодки не пропадут, не завалятся.

И наполняется лукошко той грибною красотой,

Которую мы видим лишь в волшебной сказке.

И смесь вкуснейших красок ты несешь с собой.

К грибочкам маринованным что нужно? Не нужна подсказка.

Осенний лист шуршит тихонько под ногой,

И лету уходить не хочется, я вижу.

Как будто бы оно не хочет сдаться пред зимой,

Такой осенней красоты я долго не увижу.

Прощай, прощай… Но дай надежду мне,

Что после лета ты придешь к нам снова.

Нам щедрость и блистательную красоту подаришь не во сне,

А наяву подаришь вместо времени былого.

С друзьями за столом тебя я буду вспоминать.

Вкуснейшие твои дары, ведь вовсе не случайны.

О, осень следующая, подари мне их опять,

Ведь к водочке грибочки так вкусны необычайно.

Одежда осени, в отличие от лета, из дождей,

Но это не причина, чтоб не улыбаться.

Открой зимою баночки с вареньем и чаек попей,

И в вихрях снежных за окошком осенью ты будешь наслаждаться.

24.01.2010

Зима

Читаю так: «Бразды пушистые взрывая», —

То о зиме писал великий наш поэт.

Писал он о «кибитке, что несется удалая,

Взметая за собой пушистый снег».

Сто девяносто лет уж позади.

Из дома в Австрии смотрю в окно зимою.

Как будто тот же мальчик, «в санки Жучку посадив»,

Играет во дворе с австрийской детворою.

Зима, зима…. Сияешь ты такою белизной.

Она не одноцветна в красочной палитре.

Ты отражаешься на пиках гор сиреневою синевой,

Как бриллианты в королевской митре.

Как люди радуются снежной той поре,

Когда на лыжах и на санках с гор спускаются отважно,

Когда мороз узором радует нас на стекле,

А в доме и уютно, и тепло, а что трещит снаружи, это и неважно.

Зимою под собой зеркальный лед

Скрывает летнюю голубизну воды бронею.

И, на коньках скользя, ты чувствуешь полет,

Его не ощутить тебе другой порою.

Зима. Картина худ. Корнышева. 1960 год. Художник Корнышев известен как иллюстратор множества книг в России.

Взгляни под ноги, там такая красота!

Ты можешь вдруг увидеть преогромнейшую щуку

На дне реки. Сожмется сердце рыбака,

Что вытащить ее не можешь, а ведь это мука.

Деревья сказкою в белейшем инее стоят,

Снегурочками нежными в прекрасных одеяньях

И молча на прохожих с удивлением глядят,

Что на работу так спешат, оказывая мало им вниманья.

Зимой с трамплинов люди птицами летят

И слаломом стекают с гор высоких.

И беспристрастно горы вниз глядят,

Осознавая красоту свою невероятную,

и утопают в синеве далекой.

Из труб – по снегу пораскинулись дома —

Идут дымки столбом. Мороз. Так надо.

Там у печей хозяйки трудятся века,

Пекут хлеба душистые – души отрада.

В хлевах привычно скот стоит и ждет весну,

Когда их выгонят из тесного загона в поле.

Жуют коровы жвачку вечную там, лежа на полу,

А кони все овсом хрустят, наверное,

мечтают о весенней воле.

А зимний хлев, когда ты посетишь его,

Прислушайся, в нем столько разных звуков:

Коровье тихое мычанье, свинок и баранов топоток в углу,

Коней вдруг всхрап, копыт нетерпеливых стука.

Там зимний пар, особый запах там стоит,

И отовсюду веет миром и покоем освященным.

Порою кажется, здесь маленький ребеночек лежит,

Спаситель наш среди скота новорожденный.

Все то, что нам дает чудесная зима,

Не получить в другое время года.

Так будем мы ее благодарить всегда

За то, что дарит нам покой и отдых даже в непогоду.

Так будем мы декабрь благодарить,

Который величайший дар нам преподнес зимою.

Спаситель в нем родился – так тому и быть.

И Воскресения его мы будем ждать весною.

25.01.2010

Моя любовь и боль – Россия

Дорогой Москве

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут – и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

А. С. Пушкин

Россия-мать – таинственная сторона,

К тебе приковано всемирное внимание,

На шаре на земном та исполинская страна,

С историей и мира, и войны —

историей нечеловеческих страданий.

Четыре с половиной с севера на юг ты заняла,

А с запада к востоку все двенадцать тысяч одолела,

За тысячу прошедших лет ты всех врагов смела,

В движенье ко Христу предела не имела.

Могучих рек течением покрытая страна,

Сибирским своеволием ты славилась от века.

Стоят кедровые могучие привольные леса,

Зверьем, грибами и орехом оделяя человека.

Сапфирами в могучих тех таинственных лесах

Красуются озера, в тростниковом обрамленье отражаясь.

Летят над ними друг за другом облака,

В них в фантастических фигурах вдруг преображаясь.

В охре бесчисленных прокошенных полей

Снопы ржаные, перевязанные пряслом,

В июльские жары трудился русский человек

И поливал свою он землю потом не напрасным.

Такие разницы температур в ней прижились,

И в них там множество народов проживали,

Там чукчи при пятидесяти семи минусовых,

На юге при пятидесяти градусах жары детей рожали.

Зверей на ней количества не сосчитать.

Медведь и соболь запросто столкнутся,

А чернобурок и песцов там не пересчитать,

И от лосей и кабанов, бывало, и не увернуться.

А в перелетные поры там днем темно

От гусей, уток – перелетных пташек.

В полях перепелов полным-полно,

Не считаны они, их больше, чем букашек.

А соловьи в той милой среднерусской полосе,

Таких оркестров не бывает сроду,

По ивнякам на озере иль на реке

На сотни километров оживляли курскую природу.

О, соловей, тебя непостижимым даром

Господь и Ангелы сумели одарить.

И голос Каллас в горлышке твоем звучит, и не задаром

Колоратуру высшей пробы можешь ты дарить.

Частенько человеку русскому не надо и сетей,

Входи с берестяным лукошком прямо в воду,

И раков, рыбу черпай тем лукошком поскорей,

Пока не уползли обратно, и грузи их на подводу.

В богатстве необъятном утопала там земля,

Руды и золота запасов без конца и края.

Бывало, из-за стаи осетров по Волге лодка не плыла,

Часами застревая в этой рыбной стае.

Подворье русское веками было создано упорнейшим трудом,

Кормилиц пара – и лошадок двое – пахотные гривы,

Да свиньи с живностью кудахтали, мычали, блеяли кругом.

Иконы по углам с лампадкой вечною светили.

Так искони в сословиях страна огромная жила,

И всяк сверчок знал свой шесток с рожденья,

К молитве в церковь собиралась вся крестьянская семья,

Надев все лучшее, что есть, по воскресеньям.

Недаром ведь наш Пушкин написал в былые времена,

Что несравненно лучше доля по России крестьянина,

Чем западная, та, которая во Франции и Англии была —

На этом зиждилась всегда Земли российской сила.

Но без труда не вынешь ты и рыбки из пруда,

И жизнь была тяжелой, в поте и дорогах,

Но пропитание достойное давала всем она

При вере в Бога, в радостях, печалях и тревогах.

Итак, приступим. Вот такой была страна,

Бесчисленные племена в которой проживали,

Теперь пойдем вперед из древней старины,

Пойдем вперед в туманные России дали.

Правление на Руси – цари

Начало правления династии Романовых

Дальше – Советская власть – конец России.

Ленин, Сталин, Булганин, Маленков, Хрущев, Брежнев, Черненко, Горбачев, Ельцин. Путин, Медведев– 1917–2010 Опять грызня князей без края и границ.

Царская семья

Убиты и рассеяны-распылены.

Казалось бы, исчезли навсегда из были.

Но Души их нам светят звёздами вдали

Из мироздания, что создано из звёздной пыли.

Россия

О, Русь моя, ковыльные поля!

Там в солнечном потоке трели жаворонка,

Внизу река, и пенная по камушкам струя

Звучит, как сказка, в синеве бездонной.

И неба колокол все синевой накрыл.

Дурман безбрежности, весь освещенный солнцем,

Мне душу теплотой такою одарил,

Как пред грозою лучик солнечный в оконце.

А к вечеру в округе там оркестр звучит,

И в уши прилетает песней соловьиной,

А лес, прислушиваясь к песне, вдалеке стоит,

Подмешивая к звукам трели клекот голубиный.

Я 33 назад оставил улицы Москвы,

Мне было 42, всепонимающим мужчиной,

И крылья самолета родину оставили вдали

В те брежневские времена – сплошная ложь причина.

Она вконец опутала страну в том 76-м.

Правительство кричало, что живем почти при коммунизме,

А в магазинах не было почти что ничего, живи постом,

Кормись ты хоть травой в родной отчизне.

Портреты бровеносца понаклеены везде,

Они смотрели жутью – всю обвешанной железкой.

В умат я пьяных увидал людей,

В отменном русском мате и походке их нетрезвой.

Ведь вроде бы застой, а в яму падает страна.

Великая страна с огромной территорией, что победила.

Она не поняла, что дальше лгать нельзя,

А что поделаешь, ведь КГБ везде, а это сила.

Инакомыслящих сажали ни за что,

Под одеялом с женушкой сказать хоть слово,

Что недоволен ты зарплатой, что работаешь ты ни про что,

Не можешь мяса немороженного ты купить простого.

Вот магазин с длиннющей очередью да мороз,

И просьбы к мяснику: «Костей поменьше дайте»,

«Язык – тот только без костей, получишь счас навоз,

Из Аргентины мясо получаем мы с костями, знайте».

Мясник – он первый человек в стране,

Ему там все дороги и пути открыты,

Он дефицит достанет даже на Луне,

И много денежек в матраце у него зарыто.

Колесный стук, и клетка из железа появилась, как сама,

А в ней кусками грубыми перемороженное мясо.

Такое мог придумать только сатана,

И мясо чрез решетки рвет толпа, и многие напрасно.

Директор магазина с красной рожей наблюдает издали.

Он наслаждается картиной несуразной,

Как люди в снеге да с мороза возятся вдали,

Пытаясь пропитание достать в возне той безобразной.

Откуда мясо и нормальные продукты, господа?

Ведь сорок экземпляров Золотой Звезды для бровеносца,

Оружие в Анголу, в Эфиопию гони скорей туда,

Чтоб коммунизм в тех нищих странах засиял, как солнце.

Не только о еде насущной речь я поведу. В те времена

Одежда стала для семьи каким-то наважденьем.

На те гроши, что сэкономили, не купишь ни хрена,

Советскую кривую покупай, носи по воскресеньям.

Не лучшие профессии достались нам,

За что наказаны с женой и маленьким ребенком.

Вот инженер – экономист, учитель я,

Мы задыхались от безденежья, кредит спасал и только.

А сверху наглое, отъевшееся старичье.

И что для них сто сорок миллионов оборванцев?

Галина Брежнева с Чурбановым, гэбэшным муженьком,

Возилась в драгоценностях и бриллиантах.

А как хотелось что-то вкусное на праздники купить.

Вот здесь мне повезло, имел я друга.

Он следователем в милиции служил,

А там порука нерушимая идет по кругу.

Ну, в магазин, в подвальчик, да с директором – вот красота,

Вам, Александр Макарович,

на светлый праздник услужить мы рады:

Вот семга, балычок, вот черная и красная икра,

Ну, скатерть самобранка – Ваньки-дурачка отрада.

Ну, только через связь преступную

В стране великой избранные блага получали,

А кто неизбранный – ходи в обносках и голодный, знай,

Что блага эти – те, кто наверху поразбирали.

Нью-Йорк. Проехал как-то через красный свет.

Вдруг полицейский, я по русской-то привычке

Сто долларов в права, ну, все: тюрьма – привет,

И посидел за подкуп, как воришка за отмычку.

Глаза, душа и руки попривыкли ко всему

Тому, что я за сорок два в России видел.

Дома построенные кое-как, мотор машин в дыму,

Дороги кое-как заплатанные – эту жизнь возненавидел.

Как раб последний на цепи, не рыпайся – сиди,

С такой-то красоты из коммунизма ты удрать собрался,

Но ты не русский, денежки за выход из гражданства

и образование плати,

Квартиру отдавай и побыстрее, сволочь, убирайся.

А остальные, кто не полунемец и полуеврей,

Ты продолжай в навозной куче пьянствовать – копаться,

А что ты сдохнешь, то на это наплевать, ей-ей,

В могиле, да и то за взятку, отлежишься, братцы.

А чтоб народ не возникал, и революцию, не дай-то Бог,

Войну придумали в Афганистане,

Им что, по-быстренькому наверху придумали предлог,

Несчастных, нашу кровушку, детей поубивали.

По телеку я видел похороны Брежнева,

пузатую в погонах генеральскую толпу,

За гробом несшую награды своего покойного генсека.

За провожающих так было стыдно, не пролил слезу,

Хотя тогда ведь Божие дитя, ведь хоронили человека.

Пишу в альпийской Австрии – свой дом, снега.

Вдруг подошла жена, в мою вгляделась писанину,

Вздохнув, сказала: «Ночи два часа, ведь пишешь зря,

Никто читать не будет, все известно, и побереги-ка спину».

Не понимает, милая, хорошая моя,

Что нет покоя мне на море и на суше.

«Поэты ходят пятками по лезвию ножа,

И ранят в кровь свои босые души». [11]

Уж тридцать три живу вдали я от России, господа,

Двенадцатого января 2010-го влепил мне Жириновский,

По телевизору сказал:

«Сто миллионов не работают, друзья».

А кто ж тогда работает?

Трясемся мы в доисторической повозке.

Болею и страдаю потому, что Родина великая в беде.

Такой не существует в мире даже и в бреду, ты знаешь,

Что продают фальшивые лекарства, и везде

В аптеках не здоровым, а больным задорого – ты понимаешь?

На стариках держалась кое-как огромная страна,

После войны они, как лошади, работали, все понимая.

Теперь фальшивые лекарства и продукты – на!

На пенсию в четыре тысячи рублей как жить? Не знаю.

Душа болит и ноет постоянно от того,

Что воры и мошенники кругом, и Жириновский это знает.

Сказал, что две палаты депутатов – запредельное число

Тех, кто лоббирует преступность, в нищету страну вгоняет.

«Конюшни авгиевы» кое-кто старался разгрести,

А где они? Рыжковы, Хакамады и Немцовы – их не видно,

Кругом одни мошенники, льстецы,

А президент один с лопатой, он навоз не выгребет – обидно.

В коррупции и лени уж погрязло все и вся,

Зеленый Богом стал – воруют без оглядки.

И в попустительстве милиции погрязла вся страна,

Миллионы в кейсах тех идут на взятки.

Но в похвалу народу русскому сказать могу,

Что телевиденье его и лучше,

содержательней всего того, что в мире.

Но не доходит до ума и сердца потому,

Что только про убийства поглощают,

как еду, в своей квартире.

Четыре ночи. Тишина. Пишу, не сплю.

Жена проснулась, спрашивает: «Ты все пишешь?»

Что я отвечу, как я спать могу,

Когда моя душа через десятки лет Россией дышит?

Я понимаю, почему все так произошло:

Уж тыщу лет народ в трагедии живет, и так поныне.

Не выдавил он из себя раба, и так пошло,

То Петр, Грозный, Сталин рубят головы,

и по спине кнутом, вперед, скотины.

От ига от татарского народец исхитрился весь,

Он знает, те, кто наверху, его обманут.

И если о себе не позаботиться, ну, как ни есть,

Убьют и изведут, собаки, кожу стянут.

И веры в Бога были так надолго лишены,

А за последние за семьдесят все церкви повзрывали.

Ну, где отдушина для человеческой души?

А пустота в людской душе – ведь это не беда ли?

Разбили, выбросили десять кирпичей,

Те, на которых человеческое мироздание держалось.

Божественные заповеди те,

которые держали в чистоте людей.

Беда, что нравственность, не выдержав стыда, сбежала.

Преступники, что страхом придавили свой народ,

На Красной площади лежат позорными рядами.

А самый главный – он с рукой вперед.

Быть может, Гитлера вы памятник в Германии видали?

А раз творится так на этой-то земле,

Которую веками, как дождями, кровью поливали,

Где каждый говорит: «Законы государства не по мне»,

Где справедливости веками не видали.

На той земле никто и не построит ничего,

Пока те десять кирпичей в мозги российские не вставят.

Правительства работа не нужна ни для кого,

Пока чиновников за взятки их посадят или расстреляют.

Страна, где школы превратилися в разбойные места.

А звание учителя принижено, куда уж ниже.

Где девочки друг друга убивают, а в тринадцать мать она,

Где единицы лишь стараются быть к Богу ближе.

Там милиционер народу не защитник – враг,

Который постоянно грабит на дороге.

Нет, не поднимется страна, уйдет во мрак,

Дождется – похоронные за ней приедут дроги.

Страна, где денег нет, прекращено строительство дорог.

Как Жириновский сообщил, сто миллиардов в год теряет.

А человек российский без тепла в квартире нищенской продрог,

И это думские страной великой называют!

Огромная страна и безграничный подкуп, произвол.

Где большинство лукавит, врет и борется за выживание.

Ну, где найти противоядие и от беды укол,

И у правительства, и у меня, ну, полное непониманье.

Мне кажется, единственный тут выход есть:

Как немцы сделали – упасть всем в покаяньи

За все убийства, мерзость, за века, которые не перечесть,

А тех, кто жив и это все творил, на суд и наказанье.

И хватит всем кричать, что мы великая страна,

Что мы сильны, учиться нечего у Запада, все знаем.

Уж лучше говорить и день, и ночь, что вера нам нужна,

Без веры в Бога все мы погибаем.

Народонаселение России убывает с каждым днем

От спида и туберкулеза, смерти на дорогах,

самоубийств и пьянства.

Скорее надо что-то делать, вскоре перемрем,

На миллион, на полтора нас меньше каждый год,

и это сатаны лукавство.

Бог примет раскаяние и воскресит страну,

Которую из-за непослушанья бросил он когда-то.

И если в душу не вернем мы Бога, ввергнемся в беду,

Россия – Мать любимая погибнет без возврата.

14.01.2010

Портрет

Ну, почему бандит и негодяй, убивший миллионы,

Вдруг вознесен на щит – ура-ура,

Россия бедная – где с зеками позорные вагоны,

Которые распылены в туманах сталинской рукою навсегда?

Где жены, матери замученных врагов народа?

Где слезы их и жизни жуткой маята?

Развеяны среди сибирской непогоды

При помощи подручных Сталина, погибли навсегда.

«Пусть говорят» Малахова идет программа

На тему «Сталин жил и жив, и будет жить».

Насобирались в зале старики из «смершевского» хлама,

Они ведь ветераны и готовы подлецу служить.

Иконостасом понавешаны железные медали.

Звезды там красной иль гвардейского не увидать,

Сгибаются под ними в девяносто стариканы,

А что стреляли в спины атакующим не доказать.

Вдруг захотели наверху в две тысячи десятом,

Портреты Сталина развесить по Москве,

Ах, как бы им не пропустить заветной даты,

К которой сорок миллионов сгинули в войне.

Там молодежь сидит и им в лицо бросает,

«А где все те, кто был в плену иль в оккупации врага?

И почему безруких и безногих в море побросали?

Ведь в море тысячами переполнена была баржа и не одна?»

А эти не танкисты и не летчики, откуда грудь бронею,

И злобы огонек в глазах их не погас,

Ах, как за Сталина они кричали лжегерои,

Ведь настоящие герои все в земле сейчас.

А как же мать жены, герой, войну прошедший,

Которая до Австрии с оружием дошла?

Имела две медали, красную Звезду, значок гвардейский,

За то, что видела как в Австрии живут, исчезла без следа.

Дошли ведь до того, что памятники Сталину поставят,

Стране понадобилась жесткая и беспощадная рука.

А что при этой-то руке их в воронки посадят,

Да внуков от врагов народа сразу в лагеря.

Прогнило все и вся, протухли и мозги у большинства народа.

Две тыщи лет назад такой же вот народ кричал,

«Убей его, распни!», – кричали на Христа, на Бога,

И мало кто жалел его – протестовал.

Глупее и злобнее существа, чем человек, ну, нет на свете,

Как редко совестливый человек средь нас живет.

Эй, наверху! Погубите страну! Ведь вы за все в ответе!

Не на портретах должен быть преступник, а в тюрьме, наоборот.

Хотя и этой редкости достаточно, чтобы страну спасти.

От бандитизма и коррупции, засилья произвола,

Ведь солнце освещает множество планет на их пути,

Зависит все от тех, кто наверху, от их решительного слова.

Но не хотят они, им сталинизм родней,

Он на руку ведь им, с ним легче управлять, приятней.

Эх, с этим именем да понастроить новых лагерей,

И это правильно, для русского народа палка —

аргумент понятней.

Ну, что ж, смиримся, ни к чему слова,

Придет то время, и за ними воронок приедет,

«Кто меч поднял, от этого меча погибнет», вот тогда

Восторжествует правда – разум у народа просветлеет.

Ведь ту смертельную войну мы выиграли не одни,

Американцы, англичане и французы помогали,

Однако, их как не было, и имена их не слышны,

Союзников как будто сотни тысяч и не воевали.

В стране о демократии на всех углах кричат,

А демократии той нет ни на одну копейку.

Коррупция и криминал, прилизанный разврат,

Страна, где все нашли себе лазейку.

Лазейку в никуда, лазейку в нищету,

Ведь будущее для людей неотвратимо.

Пойдет оно подбитым кораблем ко дну,

Ведь зло, посеянное в намерении неодолимо.

Эй! Сталинисты, вешайте портреты Сталина везде!

В квартирах и на площадях, в сортире, только поскорее,

А можно у своей жены вам разместить в «п…е»,

Тогда и жизнь наладится, «жить будет лучше, веселее». [12]

11.03.2010

Немножко о быте

Москва, какой-то дикий непонятный диссонанс

Рассек единство между городом и москвичами.

В каком-то «Молохе» проходит жизнь сейчас,

В борьбе за выживание, ну, чистое «Цунами».

Ну, прежде выживали кое-как и вроде нипочем.

В послевоенные года в разрухе и печали,

Теперь уж двадцать первый век в Москве, причем,

Мы нанотехнологию в помощницы позвали.

А толку что, ее ведь с кашею не съешь,

Не жизнь кругом, одни обманы,

Смотрите рыба тухлая, а вид так свеж,

Как будто бы, ну, только что из океана.

А рыбка-то не свежая лежит перед тобой,

В ней жабры тухлые, мы акварельной краской,

Надуем с химией водичкою простой,

А чешую просушим и подклеем, вот вся сказка.

И глаз у бедненькой починим, не беда.

И маслицем его, где надо, смажем,

А изнутри водой надуем, ведь на то игла,

Не будет как живой, живым блестеть прикажем.

Ну, рыбка на прилавке, просто красота!

За что тухлятину едим, не знаем сами,

Мошенники кругом, а санитарный враг подмазан как всегда

Управа городская «неподкупная» все время с нами.

И так во всем, куда москвич не ткнись,

Лекарства, пища – чистая подделка,

Не вздумай жалобы писать, заткнись,

В подъезде «крышу» молотком – вот вся безделка.

О замороженных продуктах и не говори,

Они опасней атомного взрыва.

В консервах дрянь – внимательно смотри,

Хотя на вид оберточки красивы.

Красиво выглядят московские дома,

А диллеры, ну, вообще, которые их предлагают,

Пижон нотариус, прикид у адвоката – ну, дела,

А сервис, вообще, – ну, точно дело знают.

Ты предоплату наш любезный заплатил,

Так «пустяки» десятку тыщ зеленых,

И можешь праздновать, гулять и пить,

Придет твоя квартира в день определенный.

А времечко идет, звонишь, как идиот…

Но фирмы нет, вдруг обанкротилась случайно,

И за бугром нотариус и адвокат живет,

А ты уж бомж, хотя сопротивляешься отчайно.

Здесь все не пустяки, а новая беда.

Капитализм свирепствует со страшной силой,

Машинами так переполена несчастная Москва,

Что плюнуть некуда, и даже если б попросили.

А пробки, ведь для пользы, в них и отдыхай.

Работа ведь не волк, и в лес не убегает,

Сиди да слушай радио, мечтай,

А кто не знает пользы пробок, ничего не понимает.

Везде мошеники, их просто тьма.

Они как блохи кошку окружили человека,

Он бедолага сбрасывает их с себя,

Они назад, ну, не приручишь их от века.

Такие времена, за продуктовой сумкою следи.

Ну, вышел только что из магазина,

Глядь, гастарбайтер безработный позади,

Рывок – от сумки только ручка, вот такая сила.

Не вздумай денежки прилюдно разменять.

В обменном пункте глаз положен так как надо.

Ты выйдешь, денежки тю-тю, тебе их не видать,

Они мошеннику намного более нужны, эх бедолага.

На улице разбой – ГИБДД.

Ведь остановят ни за что и денежки изымут.

А не отдашь – права отнимут навсегда,

И если не по-ихнему, ну, что-нибудь предпримут.

А самое там страшное – подкуплен суд,

Не только он подкуплен, там и смертью угрожают.

Сейчас ты судишь, завтра сам пойдешь под суд,

И под асфальт возможно закатают.

Вся жизнь в Москве как белка, загнана в капкан,

В котором голову иль лапу потеряет,

Вот и хитрят, искручиваются змеей напополам,

Как выжить в той отравленной среде, не понимаю.

По ипотеке аж 14 % – просто срам!

До кризиса работал – было все в порядке,

Сейчас работы нет – не скажешь «не отдам»,

Как дальше жить, одни загадки.

Сырье распродаем задаром – почему?

Достойного продукта мы не производим.

Ведь скоро Родину опустошим свою,

Пропили, продали, от безнадеги волком воем.

Коррупция и подкуп расцвели везде,

Цветами ядовитыми по всей России.

А право телефонное! Покоя нет нигде.

Куда исчезла вдруг непобедимая России сила.

Звонок, герой-солдат – все восемьдесят пять,

Без страха дверь квартиры открывает,

Ограблен и убит Герой, ну, что сказать,

Вот так «ни за понюшку табаку» защитник погибает.

Пишу, слеза стоит в моих глазах,

Мечусь как белка в колесе – ну, что поделать,

Ну, сколько можно дальше жить впотьмах,

Где Бог? Где Вера? Где Любовь? Ну, ничего не сделать.

Пройдут года, Россия выживет, и выживет народ,

Но только при одном условии – при Вере в Бога.

Неправда, ложь, все это временно – Господь

Укажет Родине, где вечная и верная дорога.

13.02.2010

Какая тайна наш российский молодец!

Какая тайна наш российский молодец!

Он, если выпьет, может все на свете.

Он швец, и жнец, и на дуде игрец,

Его ни разумом, его душою не поймешь вовеки.

Он может голым, босиком прожить,

Последнюю рубаху снимет для тебя, родимый,

А завтра запросто в суде он может заявить,

Что ты украл его рубаху – будешь подсудимым.

Деньгу последнюю он может вдруг тебе отдать,

А завтра после пьянки заявить, что ты ему еще и должен,

С твоей женой иль друга женушкой он может переспать,

Уверен он, что на плохого человека будет не похожим.

Закон ему всегда и вдоль, и поперек,

Закон ему всегда, как «лошадино дышло»,

Верти его, куда ты хочешь, мой милок,

Как повернул его, так по тебе и вышло.

При Сталине он на себя и лгал, и доносил,

И доносился до того, что погубил миллионы,

А на войне в бою пощады не просил,

И воевал, и уничтожил он фашистов легионы.

А перед самой пред войной забрали у него отца и мать,

Но он молчал и умирал за подлого бандита,

Вместо того, чтобы его убить, ебена мать,

Терпел, что грязью совесть залита, от грязи не отмыта.

Так мой отец, затем расстрелянный, квартиру другу дал,

Чтобы друг его с женою там пожил, на время,

Когда сам без квартиры оказался, друг его уж не признал,

Сказал, что разговаривать о пустяках ему не время.

Сумбур, сумбур у большинства в душе,

Из топорища кашу он сварить сумеет,

А топором побреется – смотри, жених уже,

Таким любой красавице он душеньку согреет.

Вот он характер, все-то на авось,

Пока гром не ударит, на лоб креста он не положит,

Поленница из дров вся будет наперекосяк и вкось,

Труда, чтоб аккуратно все сложить, он не приложит.

Сегодня он тебя поцеловал, а после задарма предал,

И завтра от содеянного заливается слезами,

Сегодня тушит у соседа он пожар,

А завтра дом другой из зависти он подожжет, играя.

Сегодня за столом с тобою будет водку пить,

И целовать, и обнимать, защекотав усами,

А завтра запросто тебя он может отлупить:

Ему вдруг показалось, обозвал его зазорными словами.

Вот сколько странных слов и нелицеприятных я нагородил

Народу русскому и в похвалу, а может быть, в обиду,

Но верующих в Бога к этому характеру я не соотносил,

Они другие люди в мыслях, поведении и виду.

А может, это и не хуже, чем вся земная суета,

Где жизнь разумная разграфлена по клеткам,

У русских все в движении: то счастье, то беда —

Сам выбирается из несчастий белкою по веткам.

Но до невероятности талантлив наш народ,

Татарское нашествие ведь не прошло задаром:

Казалось, должен был от ига очуметь – нет, все наоборот,

Для русских для людей то Иго оказалось Даром.

Какие имена в поэзии и в музыке звучат:

Толстой и Достоевский, Лермонтов и Пушкин.

Балет и оперы прекрасные, билеты нарасхват.

Есенин и ракеты, космос – в этом наш народ единодушен.

Та смесь в характере и минусов, и плюсов дорога,

Она могучая река, несущая и бревна, и обломки,

Но вот затор прорвался, и она чиста.

Вперед, вперед, пусть изумляются российские потомки!

Неоправданная ностальгия

Хочу я Родину когда-то посетить,

Я долгих тридцать два ее не видел,

О, Мать моя, о, горькая моя,

Ну почему тебе чужой? Чем я тебя обидел?

Ведь итальянцы, турки каждый год

Спешат домой, стремятся к ней душою,

Увидеть землю, на которой родились,

И встречи ожидают с Родиною дорогою.

Ведь даже, если умерли отец и мать,

Осталось все: он от чего уехал – не уехал,

И Родина с сердечностью приветствует его,

Я был бы одинок, когда б на Родину приехал.

Прогресса время, улучшаться все должно,

А у меня в России все кривей и хуже,

Ведь генофонд, как ветром унесло,

И схватывает душу с ветром стужа.

Какая-то фальшивость, все наперекосяк,

Так много с челками на лбу полудебилов,

Позабирали телефонным правом все

И круговой с милицией порукой накопили силу.

А челочки на лбу носили воры, паханы

Там, в лагерях далеких, снегом занесенных.

Они законны были в этих лагерях,

Теперь в Москве они творят свои законы.

Как люди мучаются, и пером не описать,

Простаивают в пробках часика четыре.

Миллион мошенников – коррупция везде,

А милых и застенчивых – держи карман пошире.

Как жить? Кругом полнейший произвол,

А если ты еще предприниматель сдуру,

То жди: наркотики иль пистолет подсунут в дом,

Или предъявят фотографию жене, как спал с какой-то дурой.

С судами связываться и не думай, не моги,

Судья подкуплен, сам дрожит от страха.

Убийства громкие и до сих пор в пыли,

Тебя обманут и обокрадут в Госстрахе.

В домах опасно жить – квартиры на газу

Взрываются почти что повсеместно.

Ведь пьянь-соседи газа не закроют, и «кирдык».

И повторять об этом часто – просто неуместно.

Собачьи стаи расплодились там кругом,

И сотни москвичей страдают от напастей,

А в задницу им колют сыворотку день и ночь,

Спасают бедных от собачьей пасти.

О ценах о московских и не говори:

Какие там Парижи и какая там Европа?

В паршивейшем отеле, как за Куршавель

Заплатишь ты, уйдешь отсюда с голой жопой.

Подъезды – ужас, всех бросает в дрожь,

Они в грязи, в моче, на потолке окурки…

Опасным взглядом провожает молодежь,

Похожая на недоделанных придурков.

Быть может, не совсем я справедлив:

В Москве живет двенадцать миллионов,

А два процента вычислить от них —

Они живут в шикарнейших районах.

Домишки олигархов все огромною стеной окружены,

Охрана из спецназа, все двадцать четыре,

Такие молодцы, ой, мамочка, спаси,

Таких ребят не встретишь в целом мире.

Архитектурно – эти домики изыск,

Четыреста-шестьсот квадратных метров,

А что творится там за стенами у них,

Об этом я не знаю, нет ответа.

А взятки? Бедная, о, бедная Европа!

Открой-ка взяточника кейс и посмотри,

Как новенькие баксы, два-три миллиона,

Лежат и греют душу. С этим не шути.

Ну, все прогнило, все, что может гнить,

Парады, фейерверки, толпы, показуха —

И это о Москве, а о провинции что говорить?

Провинциальный город – полная разруха.

Ведь пенсия для всех три тысячи рублей,

А в переводе это восемьдесят евро.

Сто миллионов тянут в нищете,

И только русские живут отчаянным маневром.

Десятки тысяч километров нефтью залиты,

Разрушены дороги и дома в упадке,

Бесчисленные детские дома и воровство —

К ним деньги не доходят все идет на взятки.

Могучая, огромная, непобедимая страна!

Один-два корабля осиливают за год еле-еле,

Десяток самолетов, дедовщина, смерть солдат…

Когда же это кончится, на самом деле?

А посмотрите-ка на тех, кто спас страну.

Их часто за награды дома убивают,

Затем награды те на рынке продают.

Их мало уж осталось, время, умирают.

А где мораль, где гордость за страну,

За ту страну, за тех людей, что победили?

На памятнике Вечного огня сгорать живым

Прохожего невинного мальчишку положили.

В Москве места есть, где ты, как в лесу,

Но не среди деревьев ты идешь-хромаешь,

Идешь через шпалеру проституток молодых,

А схватишь триппер, сифилис иль спид – не знаешь.

Все, что я рассказал, не выдумка моя,

Я не барон Мюнхгаузен, об этом знаю.

Об этой ситуации нам Президент России рассказал,

Тому, кто этого не слышал, повторяю.

Не знаю, так не хочется мне ехать в никуда,

А, может быть, на старости поехать – будет легче,

А, может быть, уж никого не встречу я.

Как правильно сказал Саади нам: «Кого уж нет, а те далече».

18.05.2009

Мысли

Мне семьдесят четыре стукнуло недавно,

Ты, комната моя, владение мое,

Внутри Кремля запрятана потайно,

Нет доступа для Бога и ни для кого.

Семинаристом я от Бога отказался,

Мне ведь не нужен он ни для чего.

Я после семинарии религией не пробавлялся,

В меня пусть верят – больше ни в кого.

Здесь полутьма так с полуночью схожа,

Моим ногам тепло и сухо, не отнять.

Вот надо сапоги мои шевровой кожи

Отдать грузинскому сапожнику перелатать.

Еще чего-то занавеска завернулась,

Для снайпера есть щелочка, видать.

Закрою, чтоб судьба не отвернулась,

Охотников так много, что хотят меня убрать.

Я не урод, хотя природа мне не подфартила,

Дала размер ноги сорок восьмой,

И ростом невысоким наградила,

И руку левую не разогнуть, к тому ж рябой.

Сегодня выдался спокойный день на славу,

Сегодня я не буду убирать и подчищать,

Пускай денечек поживут еще, порадуются Благу,

Сегодня можно о себе повспоминать.

В двадцать четвертом вдруг картавый умер,

Я кадры по стране и Крупскую к рукам прибрал,

В тридцатых выдал новый номер,

Всех раскулачил, всех в повиновение загнал.

Пришел момент, и я усилия утроил,

Зиновьев, Каменев, попались прочих целый ряд,

Из ребер их такой я ксилофон устроил,

Что до сих пор мелодией пугающей звучат.

Эх, почему в далекой юности я не остался?

Когда бесстрашно с Камо грабил банки я.

И как я паханом в тюрьме считался,

Или когда в охранке царской – где те времена?

А что касается хозяина почти что мира,

Людскую душу, дорогие, надо знать,

И изловчиться сделать из себя Кумира,

Об этом не давать людишкам забывать.

С народом, как на скрипке Страдивари,

На чувствах плебса с виртуозностью играть,

Как Паганини, но без всякой драмы,

Но только не переиграть, и скрипку не сломать.

Всю жизнь я положил, чтобы внизу не шевелились,

А покушались «по Ежову» миллионов шестьдесят,

Как я им приказал – они угомонились,

Лежат в земле, лежат и не сопят.

Эх, что-то много мыслей появилось,

У юноши из Гори в голове сейчас,

Ну, надо выпить и соснуть, чтоб не крутились,

По-моему, и время поваляться – самый раз.

Графинчики с вином такого цвета,

Что крови красной и не обогнать,

И на замках закрыты горлышки при этом,

А ключики от них на поясе, ну, благодать.

А дверь мою так просто не откроешь,

Я рычагом подвину – шириною в щель она,

Но от лица Поскребышева взвоешь,

Хоть в пол-лица, но все же эта рожа мне видна.

Живу я просто, как бы не с чинами,

Ну, пару мягких горских сапогов имею я,

Да кителек Генералиссимуса с орденами,

Что полунищий, в этом не моя вина.

Не виноват я в том, когда куда-то собираюсь,

На километры вдруг пугающая пустота,

Хочу кого-нибудь увидеть из охраны – удивляюсь,

Охрана исчезает как бы в никуда.

Ну, хрен с охраной, а враги-то удивили,

Сперва друзья, а вдруг к врагам причислили себя,

Перед расстрелом на коленях из тюрьмы просили,

Чтоб отпустил и к женам, и детишкам – нет, нельзя.

Старею, а врагов не убавляется, наоборот, дела!

Сто сорок миллионов подозрительными стали.

Ведь, если всех убрать, а где «кинзмараули», «хванчкара»,

И в трубку табачка, чтоб Сталину достали?

Эх, хорошо поуправлять страной, да навсегда,

Где только дураки – один я только умный,

Ох, хорошо бы – только так нельзя,

Как без портретов миллионных толп, ведь я не полоумный.

Ой, старость, что-то ты пригрелась у меня,

И не спросила разрешенья аксакала,

А ну, смотри, укорочу тебе язык «П. да»!

Чтоб никогда ко мне не приставала.

На праздниках стою на мавзолее,

Среди соратников – у некоторых жены в лагерях,

Внизу толпы людей – страх, надо быть смелее,

Хотя всех место по заслугам в лагерных печах.

Ну, посмотреть внимательно на эти рожи,

Хрущева, Молотова, Берии, Булганина – подряд,

Стоят, прикидываясь, на друзей похожи,

А посмотри в глаза, хитрят, все, сволочи, хитрят.

Ну ладно, рядом хоть стоят и под присмотром.

А что с английской и американской кутерьмой?

На Черчилля и Рузвельта внимательно посмотришь —

Ну, хоть ты смейся, хочешь – волком вой.

Ну, ничего, сам разберусь я с этой голью,

Затею третью мировую – благодать!

Все Черчилли и Рузвельты, и всякие Де Голли

На четвереньках приползут мне сапоги лизать.

Петлю бы им накинуть, этим западным заразам,

Да привязать к столбу, как делают псари.

А бомбы атомные, водородные – новейшая проказа!

Нет, делай дело обстоятельно и ничего не просмотри.

Не пьется и не естся – просто я не знаю,

А о других делах я уж совсем не говорю,

Как хорошо, что дело новенькое затеваю,

Я с медициной, профессурою поговорю.

Как раньше ладненько дела все удавались,

Как клеветали люди сами на себя,

И клеветали так, что досыта наклеветались,

На всех вокруг – один не оклеветанный остался я.

«Учиться, и учиться, и учиться» – это ясно,

А дальше Ленина цитировать не буду, мудака,

Я дело о врачах раздую, ну, и все прекрасно,

Затем и Берию, и Молотова, и Хрущева в лагеря.

Ведь я же Бог – владелец полумира, ведь едва ли —

Лишь пальцем щелкну, не поднимут головы,

Но что-то чувствую себя неважно, генацвале,

То голова болит, то аппетита нет, то жмут штаны.

Ведь знаю я себя – не злой, друзей когорта,

Добра хочу своей стране – не как другие зла,

Но почему-то все меня боятся хуже черта,

Боятся посмотреть в мои глаза издалека.

Для вашего же счастья в никуда отправил я,

Наверно, сорок миллионов, а теперь уж прах и кости,

Они ведь хлеб ваш жрали – так нельзя,

Пусть там едят говно, а не жиреют за столом, как гости.

Чего-то жизнью я своею не доволен все равно,

С литературою в стране не все в порядке,

И этих тощих балерин не видел я давно,

Да и с финансами нехорошо – воруют без оглядки.

Хожу по комнате в досаде, даже и не прикорнул.

А как мой лучший друг и брат меня обидел?

Так со спины меня ножом полосонул,

Добрейшего порядочного человека не увидел.

Годами гнал составами добро к нему —

Пшеницу, уголь, лес – всего и не увидеть,

А сталь для танков, пушек? И зачем, и почему?

Все делал задарма, чтоб друга не обидеть.

Ведь не могу я к Богу обратиться, помоги,

На старости все надо делать вновь, как раньше,

Из каждой щелки-трещинки глядят враги,

А ближних много, знающих куда подальше.

И сколько сделал я полезного для своего народа,

Собор Христа Спасителя я вовремя взорвал,

Волго-Донской канал построил мне Ягода,

Я только сорок тысяч человек в статистике недосчитал.

На труд полезный я народишко настроил,

Урановые рудники мне «зек» поднял,

Дорогу Салехард-Игарку я построил,

Космополитов омерзительную кучу в гроб загнал.

Каналы новые построил, как Суэц, не хуже,

Метро я под Москвою прорубил навек,

Война недорого мне обошлась, могло быть хуже,

Всего лишь в тридцать миллионов человек.

Хотел взорвать Собор Блаженного – но помешали,

Зато я кулаков всех истребил как класс.

А то, что двадцать миллионов оказалось в яме,

Случается, «когда не бровь, а в глаз».

А лагеря устроил только лишь для блага,

Страна советская передовою быть должна,

Враги пусть поработают – там не нужна отвага,

Ну как-нибудь дождутся их и дети, и жена.

А на войне – так небольшие там потери,

Ведь немец – он цивилизован, не отнять,

А Ванька – он простак, не улизнет из двери,

И тридцать миллионов можно и отдать.

Полжизни я, добрейший человек на свете,

Ночами пьянствовал с друзьями, матюгал,

Не оценили – вижу только ложь, потоки лести.

А честных и порядочных людей я не встречал.

Затею, может быть, сюрпризик посильней,

Я третью мировую – «Нате вам, покушай!»

А то зажрались в демократии своей,

Жестокий Сталин – он тиран, ты Сталина не слушай.

А мысли крутятся, как белки в колесе,

И вдруг сквозь щель в двери – вот он, «Кондратий».

Удар, еще удар по бедной голове,

Лежу, хриплю, ну, помогите, Сестры! Братья!

Где те полмира, чем владел, «ебена мать»,

Уж полчаса лежу – хриплю в удушье.

Все, подлецы, оставили меня сдыхать.

Быть может, Господа позвать, так будет лучше.

Зову, хриплю, но не приходит, почему-то Он.

Зато я снизу-вверх вдруг ясно вижу,

Удар ботинком Берии по голове,

И больше ничего теперь не слышу.

Полвека как прошло – годов не сосчитать.

А тень зловещая все бродит по дорогам.

Но вроде ей России и не напугать.

Он у Кремлевской там лежит, и нету рядом Бога.

Моя мечта – как предсказал Мессия,

Чтоб Бог вернулся, наконец, и навсегда

В мою любимую многострадальную Россию,

И беды все ее не повторились никогда.

01.04.2009

О себе

Про жизнь мою

Ну что сказать про жизнь мою,

Бывала и спокойна, и опасна,

Бывала и атакой смертною в бою,

Бывала отступлением напрасным.

То, закусив стальные удила

И пеной брызгая, стремилась к цели,

А иногда стремглав бежала вспять она,

Оказываясь у обвала на пределе.

Частенько шла на подлый компромисс,

С людьми плохими заключала сделку,

А иногда в стыде проваливалась вниз

И выглядела, как дешевая подделка.

Бывало, иногда осиливала трудную дорогу,

Была чиста, прозрачна, как слеза,

И очищалась в раскаянье, слава Богу,

А иногда была в нечестности черна.

Меня она бросала вверх и вниз,

Тонула в океане страсти,

То птицей легкою летела ввысь,

То камнем падала в ужасные напасти.

Но, к счастью, я чужого не украл,

Друзей не предавал, не убивал, считал единым Бога,

А в общем, я стыжусь за все мои грехи —

Теперь я это понимаю, стоя у порога.

Мне стыдно пред Хламидою Христа,

Что у Спасителя единственной одеждой было,

Стремление приобретать тщеславило меня,

Какой-то странной манкостью манило.

Я часто мимо правды шел в обход,

Чтоб что-то раздобыть во что бы то ни стало,

Достать и поиметь, а не наоборот,

Как дьявольское наваждение пристало.

Теперь я осознал, что жизнь – написанная Богом повесть,

Я вспомнил, что я к жизни голым подошел,

Что жизнь моя до грамма весит, сколько весит совесть.

И, слава Богу, с помощью его я к этому пришел.

10.10.2009

Лесная прогулка

Я недавно решил, что пойду прогуляться,

На тропинке лесной я побуду один

Тишиною лесной могу наслаждаться

Наконец-то, один, сам себе господин.

Подустал от стихов – отдохнуть бы немножко.

Вот усталости нет – на свободе душа.

Предо мной расстелилась лесная дорожка

В глубину завлекся, в глушь лесную маня.

То малиновый дух, то грибов разноцветье,

Справа-слева как будто дразнили меня.

И восьмого десятка моего лихолеться

Как бы не было – радостно пела душа.

Я один. Отдохну, наконец, от работы,

И от мыслей о старости я отдохну.

Здравствуй, лес дорогой, больше нету заботы

Я к тебе, благодатный, всем сердцем прильну.

Вдруг услышал дыхание я за спиною,

Прикоснулся тихонечко кто-то к плечу.

Тихий голос сказал: «Ну, пойдем-ка со мною!»

Я ответил: «Отстань, за тобой не пойду».

Погуляю в тиши, а затем можно к дому.

Там жена меня ждет, вся в волненьи уже.

Кот и пес поджидают к порогу родному

Да и внучки скучают по мне.

Там иконы у углу, там Спасителя око

Греет душу на старости мне и жене.

Смертью смерть кто попрал – вон он там – недалеко.

Отойди-ка в сторонку, надоела ты мне.

Нет – бредет за спиной, что-то шепчет вдогонку.

И от шепота этого – дрожь по спине

Сердце вдруг заболело – отошел я в сторонку.

Пропуская старуху – присел на пеньке.

Посидел, отдохнул, отошел, слава Богу.

До родного порога добрел, наконец,

До сих пор не забуду я эту дорогу.

Где с попутчицей встретился – где дороге конец.

Я ее не забыл, я по новой гуляю.

По дорожке, которую ей не найти

Уж десяток прошел, а ее не встречаю.

Заблудилась в лесу – затерялась в пути.

27.08.2010

На троих

Не знаю я, как справиться с собою

Сегодня добр и весел, водку пью.

А завтра зол и жаден, что со мною?

Ну, кто второй во мне, я просто не пойму.

И кто этот второй, к тому же без прописки.

Как «тать в нощи» живет во мне

Он также нужен мне, как бабе сиськи

С картины у Дали, которые растут на голове.

Откуда эта прокляттущая нецельность

Ведь знаю, что на свете я один живу

А тот второй во мне, доказывая верность

Он провокатор и предатель – точно говорю.

Хочу сказать одно, а говорить другое,

Хочу не льстить, а вдруг пою, как соловей.

Хочу не злиться, вылетает слово злое.

Хочу жене не изменять, а изменяю ей.

Как англичане поступлю: там «разделяй и властвуй».

Я третьего в себя вселю, пускай живет

Второй и третий пусть дерутся – тут им нет препятствий.

Я буду сам собою жить в покое – я ж не идиот.

P.S.

В то так устроен мир – не по-другому

Ведь человек не волен сам собою быть

Под обстоятельства стелясь и подчиняясь голосу второму,

Он хочет весело и счастливо, красиво жизнь прожить.

25.02.2010

К чему теперь

К чему теперь мои воспоминанья,

Мечтой растаявшие в голубой дали,

Зачем Судьба ты даришь мне страданья

Ну, почему ты не со мной, не рядом ты.

Сейчас со мной находится другая

В сравнении с тобой погасшая звезда.

Дешевая подделка чувственного рая

Она на время мне судьбой дана.

Фальшивый привкус приторного поцелуя

В объятиях твоих неправда – суета.

И руки обнимают не по правде, не тоскуя.

И нет любви, ты – не моя мечта.

Из жигулей не сделаешь Порше

Как не заставишь соловья запеть в неволе.

Так и любовь, умершую во мне,

Не оживить ушедшую по Божьей воле.

Люби другого. Бог тебе судья!

Притворщица, не любишь ты другого.

Не позавидую тому – кому с тобой судьба

Хотя, быть может, счастлив будет он с тобою.

27.04. 2010

Пришла судьба

Я родился, ко мне пришла Судьба,

Тихонько постучавшись, приоткрыла двери.

Сказав новорожденному мальчишке – это я.

Я до конца теперь с тобой, поверь мне.

Она сама была новорожденная, как я.

Но говорить пораньше научилась.

Эх! Каверзница ты, подруга милая моя,

И через семьдесят шутить не разучилась.

Я рос, и ты, Судьба, со мной росла.

И в юности подкидывала мне такие штуки.

Я был непоправимо глуп, и ты была глупа.

И часто обрекала бедного меня на глупые поступки.

Ошибок столько было сделано, хоть в крик кричи.

А сколько ям глубоких при паденье.

И в этом виновата только ты.

Как суетлива ты была, особенно по воскресеньям.

В компаниях без меры заставляла пить меня

И время проводить с подружками почти что до упаду.

И к неразборчивости в дружбе привела меня,

И глупости со мной делила раз от разу.

Частенько ставила на жизни край,

С которого упасть мне было – просто плюнуть.

С переживаниями мамы не считалась, хоть рыдай.

Максимализм юношеский ведь не переплюнуть.

Эх! Неразлучная со мной, проказница моя.

Я не сержусь за то, что сделала со мною.

По крайней мере голова моя седа.

А это значит, много лет ты мне дала прожить с тобою.

И как ты осторожна и расчётлива подчас.

Тебя судьба на лишний шаг и не подвигнуть

Плетешься с палкой старая карга сейчас.

Наверное, устала – памятник спешишь себе воздвигнуть.

Другим – с другими судьбами пришлось дружить,

И часто эти судьбы с ними поступали по-другому.

И с гладкими дорогами, аж дали им до 37 прожить

Ту жизнь блестящую, короткую – и только так, не по-иному.

Поэтому судьбу, в которой жизнь твоя,

Никто не может изменить ни хитростью, ни силой.

Она к тебе откроет дверь, когда ты родился.

Она закроет дверь перед твоей могилой.

С судьбою не играй – с подругой вечною своей.

Она тебе дана по Божьей воле.

Конечно, можешь закричать: «Пошла ты от меня!»

Но не прогнать ее, пока живешь в земной юдоли.

27.04.2010

Художник Андрей Медведев

Добрейшая улыбка – борода.

Детишек двое – девочка и мальчик.

Давнишней встречи нашей – давняя судьба.

И переулок Плотников там на Арбате.

Его таинственные и бесценные картины на стенах

О нем все время мне напоминают.

Как в доме у Андрея я бывал в тех временах.

Как милая его жена меня встречает.

Прошло так много лет, Андрея телефон молчит.

Куда он переехал – этого не знаю.

Но взгляд мой на его картины – сердце бередит.

Икона, им подаренная, сердце согревает.

Один из самых востребованных оригинальных художников России – Андрей Медведев. 1989 год.

Медведев Андрей. Петр I. 1989 Продана на аукционе «Сотбис» в 1980 году.

Медведев Андрей. Одна из картин, проданных на аукционе «Сотбис» в 1989 году. Деньги пошли на благотворительность.

Медведев Андрей. Воплощенная наивность. 1989 год. Этой прелестной картниой мы часто любуемся с женою.

Медведев Андрей. Свидетель. 1989 год.

Медведев Андрей. Принцесса. 1989 год.

Похвала достоинствам человеческим: О Чести, О Наивности, О Совести

Хвала чести

«Обидно мне, что слово Честь забыто,

и что в чести наветы за глаза.

В.Высоцкий

Как трудно, Господи, приходится подчас

О Чести мне писать – тем более.

Что это слово редкостно сейчас,

Но вот призвание Поэта мучит и неволит.

Тончайшая изысканность крови

Рождает чувство Чести в человеке

Ведь Честь как бриллиант среди земли

И, если он с тобой, та награжден навеки.

Ведь Честь определяет все и навсегда,

Порядочность и чистоту души – святое.

Как у Христа, бессмертною она была,

И если б Честь у всех была – настало время золотое.

Хотелось бы доверить все сокровища земли

Тому, кто Честь имеет, ею обладает

Но где найти такого – поищи.

Таких почти что нет, так мало их бывает.

Ведь Чести человек за Честь сочтет

Что лучше смерть, чем жить с позором.

Потери Чести – гибель предпочтет

Он будет бдить ее, как в Рембрандте ночным дозором.

За жизнь долгую я много повидал,

А встретил только двух – тех с Честью.

Высоцкого и Солженицына, которых я знавал.

Они-то знали: Смерть гораздо лучше, чем бесчестье.

Есть множество других, которых не встречал,

Но встречу их во времени извечном.

Таких, кто Чести никогда не изменял,

Поэтому и человечество пребудет вечно.

К несчастью повсеместно люди продают

Названье «Честь» за подлую копейку

Не знаю, уж чего они от жизни ждут.

Но обеспечена им в Ад лазейка.

27.09.2010

Хвала наивности

Жестокий век, Наивность глупости синоним.

Ей места в жизни нет – куда не кинешь взор.

Она опасна, если ты к ней склонен.

Теперь в фаворе недоверия позор.

Наивность – о, прекрасная Наивность!

Наивность детских лет и радостной души.

Когда ты воплощенная невинность,

Когда бегущей жизни дни и радостны, и веселы.

Когда ты окружен беспечной стайкой.

Мальчишек и девчонок во дворе.

Когда душа взлетает птицей-чайкой,

Твоя Наивность в сердце и уме.

Как свет сменяет тьму к положенному сроку.

Так и Наивность заменяется всегда.

Вдруг недоверием и подозрительностью так жестоко,

Не оставляя от Наивности следа.

Наивно дверь теперь не открывай любому.

Наивно другу в долг не вздумай – не давай.

Наивно ты с людьми не рассуждай ей Богу,

Наивность напоказ не выставляй.

Я плачу – нам нужна Наивность.

Она такое счастье в жизни – ты поверь.

Ее нельзя терять души невинность.

Ей нет цены – тем более теперь.

Уйдет Наивность и Неискренность придет,

В душе удобненько расположится.

Потом и ложь тихонько подползет,

И Правда в Кривду не случайно превратится.

29.09.2010

Похвала совести

Кто Совестью богат – тот никогда не лжет.

Кто совестлив – других не обижает

Кто Совестью богат – скорей уйдет,

Имея Совесть, в драки не вступает.

Бессовестный – везде, где можно, лжет.

Бессовестный людей все время обижает.

Бессовестный, скорее, в драку, чем уйдет.

В своей гордыне Совести не знает.

Кто Совестью богат – он никогда не украдет.

Кто Совестью богат, с другим поделится копейкой.

Кто совестлив, за Честь умрет.

Он никогда не даст вору использовать лазейку.

Бессовестный везде, что можно, украдет.

Бессовестный – он нищему не даст копейку.

Он искрутился весь, он – человек наоборот.

Используя все худшее в судьбе-злодейке.

Кто Совестью богат – он смотрит вам в глаза.

Кто Совестью богат – он не злоблив и добр.

Он с Совестью открыт для всех – всегда

Страдает от неправды он, услышав злобный говор.

Бессовестный – он очень крепко спит.

Бессовестный не знает раскаянья.

Бессовестно всем врет и льстит,

Пытаясь сколотить скорее состоянье.

Кто Совестью богат – тревожно, чутко спит.

Он совестлив – болеет за деянья.

С Христом он ночью что-то говорит,

За промахи испытывает он страданья.

Бессовестный дорожку выстелет тебе,

Ну, как у немцев, наподобие аутобана.

И он тебе не скажет где-то вдалеке,

Уж вырыл для тебя сердечный яму

Бессовестный стоит у ямы на краю,

И на тебя плюет с насмешкой,

Он обобрал тебя, ты нищ и гол – в Аду.

А он смеется, счастлив. Грешный.

Кто Совестью богат, тот никогда не донесет,

Кто Совестью богат, тот помнит грех Иуды.

Имея Совесть, радость в жизнь несет,

Он знает грех греха, он знает, что такое чудо.

Бессовестный бессовестно мечтает донести,

Бессовестный все отберет у матери или соседа.

Ему так хочется с улыбкой жизнь пройти

И Бога обмануть, и в рай попасть к обеду.

Обман, обман – бессовестный обман,

Который слишком поздно кто-то замечает.

Бессовестный распространяет и дарит один туман,

А говорит, что нам он Солнце дарит.

Бессовестного встретил – от него беги.

Наверняка тебя затащит бедного куда не надо.

А совестливому чем можешь – помоги.

Лишь только Совесть Божья на земле – твоя награда.

28.09.2010

Приходите

Приходите в мой дом, я открою вам двери,

Вот открылись – я рад вам всегда.

В нем вам будет тепло, и не будет метелей,

Тех, что в жизни бывают, если с Вами беда.

Всех участьем своим привечу – обогрею,

И от доброй души приглашу ночевать.

Напою, накормлю, будет вам веселее,

И о любящих, близких, будем мы вспоминать.

За бокалом вина позабудем тревоги,

Пожелаю я всем тишину и добро,

Выпью чарку за тех, кто устал на дороге,

За заблудших и падших, приносящих нам зло.

Как и все грешен я, но хочу ближе к Богу,

Чтоб свои прегрешенья отмолить за года.

Наконец, я нашел и увидел дорогу,

По «заветам-ступенькам» поднимусь я туда.

И когда призовет, а ведь это случится.

Сверху взглядом своим буду вас провожать.

И желать вам добра и молиться-молиться

Чтоб Господь вам с небес ниспослал Благодать.

19.02.2010

Автор с женой. Фото 2010. 53 года вместе.

Эх, хорошо бы

Пора-пора в далекий неизвестный путь

Передо мной облезших пара чемоданов

Эх, хорошо б в пути мне отдохнуть

Да нет – таможня на пределе встала.

Я снова гол и бос – такой же как тогда.

Когда родился и пошел по белу свету.

Вот чемодан для старого хламья

И чемодан для нового при этом.

В один я должен положить мои грехи,

И все те камни, что я разбросал когда-то.

В другой – все добрые дела, тут не спеши:

Внимательно смотреть мне надо.

Эх, хорошо бы было, чемоданы так сложить,

Чтоб оба одинаковы по весу оказались.

И тот, и этот до таможни дотащить,

Чтоб содержимому не очень удивлялись.

Тот, что для добрых дел хотелось бы потяжелей,

Чем тот обдрипанный другой, набитый хламом.

И при проверке было бы повеселей,

И отчитаться легче перед мамой.

Вот поезд подошел – пронзительный гудок

Иду, тащу я эти проклятые чемоданы.

Ой, как тяжел один – я просто изнемог,

Другой так легок и тревожит жизненный раны.

Из чемодана из того, что вдвое тяжелей,

Лицо из преисподней хитрою насмешкой.

А из другого Ангела лицо – повеселей, милей —

Подбадривает, обещает мне поддержку.

Скрип тормозов – таможня. Все. Беда.

Стою пред Ним – сейчас откроют чемоданы.

И скажут мне – с каким идти – куда.

И страх охватывает – заболели вдруг

Уже несуществующие жизненные раны.

06.05.2010

Последнее желание

Хотел бы я уйти, закончив путь земной,

Но не унылой осенью, перед зимой порога,

А той весенней радостной, веселою порой

Под звон колоколов, пасхальный, звон во славу Бога.

И чтоб меня сопровождало пенье соловья,

Расцветшие сады все в кипени цветов облитых,

И не терзалось чье-то сердце за меня

Весеннею порой, когда цветы росой умыты.

И чтобы не спешили те, кто провожал,

Уйти скорее от последнего пристанища земного,

Чтоб были только те, которых я любил и знал —

Не надо мне прощальных слов от имени чужого.

Эх, хорошо бы надо мной веселый джаз играл,

И все соседи по последнему жилищу вдруг затанцевали,

И по хорошей рюмке выпили, как я пивал,

И, как живые, были все пьяны, как черти накачали.

И чтобы сигаретки дым меня сопровождал,

Меня облек в моем пути последнем.

Ну, а потом вина искрящийся бокал

Был вылит на надгробье в следующем посещенье.

Я на пределе не спрошу, зачем и почему?

За что и почему – я грешный знаю.

И душу я бессмертную свою

С несобранными камнями тебе вручаю.

Ведь провожающие так до смерти не поймут,

Что хуже или лучше пребывать в земной юдоли.

Быть может, я на тот момент по-настоящему живу,

Быть может, я душой теперь на воле.

А может, я пройду чрез Страшный Суд

Живой, веселый, все понявший, невредимый,

И, может быть, меня поддержат ангелы – поймут,

Что я, раскаявшись во всем, оставил мир несправедливый.

Да не прольется надо мною сострадания слеза:

Я в жизни нагрешил не так уж много,

И, может, будет мне светить волшебная звезда,

Ведь камни, что я разбросал, хотя не все, собрал в дороге.

Так не горюйте, милая моя семья, друзья,

Ведь я не буду в сотне миллиардов одиноким.

Во сне с любовью буду вас я посещать, хоть иногда,

И буду вам светить всегда звездой далекой.

26.12.2009

Послесловие

«Поэты ходят пятками по лезвию ножа» [13] .

И это верно так, так точно это,

Я весь изранился, по этому пути идя,

Пора, я позабуду звание поэта.

Благодарю тебя, читатель дорогой,

Что уделил мне грешному внимания немного,

И в пониманье Бога мы пойдем с тобой,

Пойдем счастливою и дальнею дорогой.

Ну, вроде все – теперь жене внимание – уют,

Все, чем я жил, я описал, и слава Богу,

Я подожду, пусть раны не кровоточат, пусть заживут,

А там даст Бог опять в мучительную и опасную дорогу.

18.02.2010

P. S. Опять пишу и не могу остановиться

Я и моя жена Риточка на Искии. Фото: 1987 г.

Нечаянная встреча

Россия взором неохватная – леса таинственно шумят,

Туманные болота, в речках рыбьи всплески.

Дорогой пыльною молоденький солдат

Из окруженья выходил то лесом, то подлеском.

Вдруг увидал он девушку с звенящею косой,

Прокошена трава широкой полосою.

Солдатик поражен девичьей красотой,

Сошел с дороги и пошел стернею.

Как опытный солдат заметил краем глаз:

Еще один замах, коса ударит по металлу.

Почувствовал: там затаилась Смерть сейчас,

А этого та девушка не видела, не замечала.

И с криком «стой» к металлу побежал,

И мину Смерть – на Жизнь сменил удало,

«Теперь живем» он девушке сказал,

Она к его груди лицо прижала.

Война проклятая убила жениха,

Кормить старушку-мать, отца ей надо.

Солдату душу, тело подарила: тут и не было греха,

Трава сокрыла таинство – так было надо.

То поле с чебрецом и мятой, да полынь,

Все скрыло навсегда и без возврата.

Была под небом чистая Любовь и Божия теплынь,

И девушка была чиста – ни в чем не виновата.

Прошло уж сорок – позабытою дорогой той

Старик шел сгорбленный, не тот солдат, что прежде.

Он вдруг мужчину увидал с звенящею косой

Как вкопанный, стоял в непонимающей надежде.

Вот подошел, разговорились не спеша.

И сын обнял отца – отец прижался к сыну

Любовь святая как сладка и как горька,

А матери уж нет – жизнь отняла от них обоих половину.

Но если половины те сложить – вот и Любовь,

Которая чрез память пробивается цветами.

Она нам украшает жизнь, напоминая вновь и вновь,

Что это Божья Благодать, Брильянтами рассыпана меж нами.

22.06.2010

Шестнадцать строчек о войне

Война – разрывов мне визгливый вой

Зачем и почему – никто не знает.

Но ведь известно – не бывает вечных войн

И время войн Господь на мир сменяет

А палачи не образумятся в века

Они живут войной, обманывая мир лукаво

Война – семей их не коснется никогда

Им наплевать, что в доме не услышать слово «мама».

Забыта заповедь, что «не завидуй и не предавай»

Убийства совершают, позабыв о Боге

Забыта заповедь – не убивай.

За что и будут прокляты на жизненной дороге.

Таинственная тайна обомшелых плит

Страданья миллионов под собой скрывают

И шепот листьев в тишине кладбищенской струит

Березка, плача и склоняясь, веточкой качает.

06.11.2010

Две подруги – две жизни

Что делать с жизнью, я какая-то игрушка у тебя,

И как жестоко ты порой со мной играешь.

Узнали бы мои родители, то защитили бы, любя,

Пощечин получила ты от них – их руку знаешь.

Побили за проказы, в угол дальний загнали,

За то, что с их дитем так дурно поступаешь.

Как жалко, что их нет, они давно в дали,

А без вмешательств их, ой распустилась, меру забываешь.

Жена моя стоит, раскинув руки у двери,

И спрашивает, что приятного ты мужу предлагаешь.

И, если весть хорошая, ей говорит: «Входи»,

А если вести скверные, домой не пропускает.

Какая каверзница и шутница жизнь моя.

На зло моей жене вдруг с девушкой меня знакомишь.

Подталкиваешь на измену вдруг меня,

Соль сыплешь мне на раны, так меня тревожишь.

То многое даешь, здоровье, красоту весны,

То отнимаешь все, зло причиняя.

То в зиму жуткую вдруг загоняешь ты,

То без пощады плетью невиновного стегая.

Пожалуйста, не ошибайся, жизнь моя,

Ты можешь извалять меня, забить до смерти.

Но не забудь, что вечна у меня душа,

Она уйдет когда-нибудь туда, наверх в бессмертье.

О, жизнь, я не хочу поссориться с тобой.

Я не хочу, чтоб ты ушла, захлопнув двери.

Уж лучше при твоих проказах буду я живой,

Чем попаду, когда уйдешь, я в лапы смерти.

О, жизнь моя, даю тебе один совет, его цени.

Ведь вижу я, что ты одна, тебе нужна подруга.

Дружи покрепче с жизнью замечательной моей жены,

Ведь ты нуждаешься в поддержке друга.

Ну, сделай так, чтоб вы не расставались никогда.

Держитесь за руки обеи да покрепче,

Не расставайтесь вы в грядущие года,

И нам с женою в наших жизнях будет легче.

Ну, а когда вам надоест с обеими играть,

Об этом нам не говорите и уйдите по-английски.

Так сделайте, чтоб мы могли подарок этот взять,

И вовремя уйти туда, где не было и нет прописки.

Оттуда будем сверху мы смотреть на жизнь своих детей,

И помогать во всем их жизням понемногу,

И может быть двух белых лебедей

Они увидят, и поймут, что это мы, и слава Богу.

10.03.2010

Мой друг

О, друг мой, посети меня, когда бушует непогода,

Приди ко мне, я так соскучился, я жду тебя.

Приму тебя я радостно у входа,

И светом вся осветится моя душа.

Устал я от людей, мой друг, устал,

Устал от корысти, от лжи, непониманья,

Хочу я видеть искренность, чтобы предстал

Тот человек, к которому душа стремится с пониманьем.

Какое счастье видеть друга пред собой,

Того, кому я рад всегда безмерно,

В Михайловском, как Пущин будь передо мной,

В том гениальном Пушкина стихотвореньи.

Такого друга невозможно и в мечтах

Себе представить, это редкостное счастье,

Когда ты одинок во всех твоих делах,

Он помогает жить тебе среди ненастья.

Малейший зов мой ночью или днем,

Тотчас же отзвук в сердце друга вызывает,

И он спешит ко мне, чтобы побыть вдвоем,

Болея за меня душой, все понимая.

Он может, как и я, довольствоваться десятью,

И только десятью ступеньками, что вверх нас поднимают,

А лестница тщеславия обоим ни к чему,

Она ведь не возносит вверх, а опускает.

О, друг мой, посети меня, я в одиночестве стою,

И принеси мне солнце, ведь бушует непогода,

Скорее приходи ко мне, тебя я обниму,

И грусть с моей души, как снег, смету у входа.

07.03.2010

La reginella

Опять родную Ischia я посетил,

Опять увидел я места мне дорогие,

Опять Господь мне счастье подарил,

Опять мне оживил воспоминания былые.

Sig Anna-Capo recivimento встретила меня,

A mietre ristorante Stanislv нас удивил немало.

Таких столов отроду не видал я, господа,

И в подтверждение смотрите фотоматериалы.

Не знаю, как, но я был удивлен

Изяществом и качеством кулинарии.

Глаз красками тортов был поражен,

Все 23 стоят передо мной доныне.

Бассейны голубые со струящейся водой,

В ней бронзой отливаются тела туристов,

А кедры-пальмы над тобой

Дают спасательную тень и радость жизни.

А вечерами Reginella музыку дарит

Бельканто неаполитанца в яви.

От этой музыки душа трепещет, ввысь летит.

В какие-то необъяснимо сладостные дали.

05.05.2010

Sig Anna – capo Recivimento. Sig Stanislav – mietre ristorante. 2010 год.

2010 год. La Reginella.

2010 год. La Reginella.

Посвящение

Antonio, мой дорогой, в отель «Sorriso» я стремлюсь,

В тот рай, который ты создал под поднебесьем.

А с Nello в ресторане встречи не дождусь,

Там, где бельканто льётся неаполитанской песней.

Три друга-искитанца: Pietro, Antonio, Nello. Своим трудом создали все для отдыха людей. 2010.

Antonio conflglio.

Nando. Охраняем внучек Ксению и Юлию. Спокойствие и порядок в «Lacco Атепо» обеспечивает мой друг полицейский Nando. 2010.

Nando

После чудесного ужина, который устроил нам владелец ресторана Nando.

Nando, его жена, сын со своей женой. Piccola di Ого.

Май 2010.

Ischia

Лучшее место на земле – остров Ischia. Ресторан «Da Nicola». Здесь есть все, чем может наслаждаться человек в своей короткой жизни. Многие великие навещали этот рай и остались довольны.

Famiglia Pietro Connte

Claudia, Maria, Pietro, Gianna

Опять с тобой я, Pietro дорогой,

Чудесных девочек – жену Maria вижу.

В уютном доме – Еромео надо мной

Vesuvio вдали – бокал в руке,

Я встречу новую с тобой предвижу.

2010 год

Белла Ахмадулина

На кончике пера повисла жизнь

Повисла в виде вопросительного знака

И означала: «Быть или не быть»,

Расплылась подписью в защиту Пастернака.

Не монументом в тишине кладбищенской стоять,

О, Белла! Ты всегда была готова к бою.

Борцом за Жизнь и Правду воссиять

Как Жанна д‘ Арк средневековою стезею.

30.11. 2010

Высоцкий

В руке зажатый микрофон – змеею ядовитой —

К нему по сцене вьётся шнур – и вот тогда

С Библейским словом Правды через свет софитов

Поэт бесчестность заклеймил позором навсегда.

Душой Бессмертной Правду изливая

Струей, уничтожающей сатрапов сброд,

Он, через стену лжи к свободе продираясь,

Нашел ее у Бога – «не наоборот».

30.11.2010

Дорогие мои

Как вернуть, возвратить мне из снов

Все минуты ушедшего счастья

И безмерную Вашу Любовь

Что спасала меня от ненастья.

Материнскую руку – крыло

Что мои прикрывало невзгоды

Нежность в ваших глазах, что теплом

Согревала меня в непогоды.

И отцовский мужской разговор

Что боялся я слушать отчайно,

С ним хотелось вступить часто в спор,

Как хочу я услышать случайно.

Годы шли и менялись Мои,

Хоть хотели казаться моложе.

Но не скрыть им своей седины

И морщин, вроде, больше – похоже.

Годы мчатся – все чаще назад

Я смотрю, вспоминая в тревоге

Как же часто – родительский взгляд

В беспокойстве стоял на пороге.

03.01.2011

Отголоски

Из деревни милой отголоски

Слышу я вечернею порой

От реки я слышу рыбьи всплески

Как мне хочется к тебе – домой.

Босиком по травке ранней зорькой —

Как асфальт я видеть не хочу! —

Пробежаться к коням на пригорке,

Что с ночи пасутся к вечеру.

Посидеть бы хоть немного с пастухами,

Что на ватниках прокуренных лежат.

Слушать этот разговор часами,

Тот, что мать родную матерят.

Ощутить родимый дым махорки

От простых, приветливых ребят.

С наслаждением на этом на пригорке

Побывать как много лет назад.

Вы – «мечты-мечты, где ваша сладость»,

Пастухи и рыбьи всплески на реке

Где-то там вдали давно остались

Пульсом учащенным на руке.

01.01.2011

Песочные часы

Песочные часы – какая тайна в вас,

Какая тайна в вас великая сокрыта.

Об этой тайне расскажу сейчас,

Пока живу – плитою не накрытый.

Когда был молод, медленно песчинки вниз

Струились тихо, время отмеряя,

Душа моя стремилась птицей ввысь,

Я жил любовью, времени не замечая.

Прошли года, мне показалось вдруг,

Песчинки вниз быстрее побежали.

Сужался круг друзей и круг подруг,

Песочные часы все больше раздражали.

Прошли года, мне показалось вдруг,

Что горлышко часов расширилось намного.

Песок потоком вниз, и никого вокруг,

Лишь звезды ближе светят одиноко.

Но знаю я, что Фауста не повторю судьбу,

Черт побери – пусть разобьются вдребезг

Часы песочные – что жизнь отмерили мою —

В геенне огненной сгорят быстрей, чем вереск.

Часы песочные – ведь я проверил вас.

Действительно в вас горло стало шире.

Там время, что на 70 ушло за час,

Оставив одного стоять в пустыне.

30. 12.2010

Листопад

Листопад-листопад, под ногою шуршащий,

Теплым золотом листьев в просиненном дне,

Листопад-листопад пред зимой предстоящей,

Душу мне холодишь – непокой на Душе.

Багрецом, бабьим летом меня не согреешь,

Обещаньями щедрыми – ты меня не проймешь.

Осень милая, может, успеешь

Мне вернуть. Что потеряно, то, что жалко до слез.

Соверши это чудо, верни то, что было,

Той щемящей весной, той прекрасной порой,

Ты коварно, предательски быстро сменила

Изумрудные листья в желтый лист под ногой.

22.12.2010

Тогда, теперь, потом

В том далеком «Тогда» под дождем листопада,

Когда осень уходит в первый снег по зиме,

Мы бродили вдвоем – отдыхать нам не надо,

Лишь веселье и радость у нас на душе.

В нашем близком «Теперь» – среди вьюг и метелей,

По знакомым тропинкам идем, как всегда.

Мы с Любовью втроем – мы с тобой поседели,

Ну, а спутница наша, как всегда, молода.

И к тому, что «Потом» – все по той же дорожке

Под названием Жизнь – мы идем не спеша.

И «Потом» шепчет нам, может быть, понарошку,

Там не будет ни осени, лета, зимы и весны никогда.

22.12. 2010

Нежность

Жене

Стихом своим я нежность воспою,

И Вас не утомлю я до положенного срока.

Спою своей жене, что душу отдала свою

За долгих 50 мне, грешному, без страха и упрека.

Лелеяла и берегла – ну, как могла,

Ночами, днями, как свою зеницу ока.

В веках пример ты заслужила навсегда

Мужчины преданность – любовь без срока.

За эту жертву, я ее всегда благодарю.

Библейской мерой – справедливою без срока,

И на колени душу я бессмертную свою

Поставлю пред женой без страха и упрека.

22.12. 2010

Сомнения

Услышь меня, мой нежный друг,

В сомнениях своей души не прячься.

Сомненья, как облачка, бегут-бегут,

Ты поспеши скорее с ними распрощаться.

Сомненья мучают, терзают естество души,

Борись с сомненьями – тут нечего стесняться.

Отделайся от них, мой друг, от них беги.

И можешь смело правде жизни предаваться.

И пусть исчезнут тающие ледком

В просиненной Весне твои сомненья.

Синичек стайка звонким голоском

Вселят в тебя Любовь и вдохновенье.

01.12.2010

Осиновый листок

Дрожа в печальном расставаньи,

Осинка стройная прощается с листком.

В волшебной осени бесшумной увяданьи

Кружится он кроваво-красным лепестком.

Давным-давно прозрачной осени порою

С любовью я прощался – сердцем занемог.

И в страхе одиночества, не скрою.

Дрожал, как тот осиновый листок.

Но я забыл, что Жизни нет конца и края,

На новом длинном черенке появится листок.

И с нежностью к другому прижимаясь,

Не будет одиноким в Богом данный срок.

01.12.2010

Не могу по-другому

Мой мозг наизготовку, как в бою,

Без промаха стреляет – без осечки —

По подлости, предательству к тому ж,

Стреляет по всему бесчестному на свете.

Я не могу иначе – по-другому не могу.

Не потому, что смел и безрассуден.

А потому, что если по-другому поступлю

Там на пределе перед Ним – подсуден.

07.12.2010

Ложь и Правда

Над Правдой Ложь всегда с издевкою смеется,

И перекрашенная Ложью Правда – льстивостью звучит.

Уже не правдой – полуправдой, полуложью льется,

И Правда бедная потерянно молчит.

Ведь Правда перед Ложью, как пигмей перед Тктаном,

«Лукавым» изгоняется, чтоб не было следа.

Но в слабости своей она упрямо

Пробьется через Лживости гранит всегда.

Ведь как была оболгана История России,

Казалось бы, от Правды не осталось и следа.

О Время-время – ложь перед тобой бессильна

И Правду не запачкать ложью никогда.

05.12.2010

Не уходите

О, Одиночество – уходят вдаль друзья.

В необозримую такую Даль уходят.

Страданья дарят нам – ну, так нельзя,

Зачем? – не надо ранить сердце и тревожить.

Не уходите! – Посидите с нами у огня.

Уходят – жизнь стала непригодна.

Уходят – вместо солнечного дня

«Им больше темнота за окнами угодна» [14] .

07.12.2010

Приходите

Приходите в мой дом – я открою вам двери.

Вот открылись – я рад вам всегда.

В нем вам будет и не будет метелей,

Тех, что в жизни бывают, если с вами беда.

За бокалом вина позабудем тревоги,

Пожелаем мы всем Тишину и Добро.

Выпьем чарку за тех, кто устал на дороге.

За заблудших и падших, приносящих нам Зло.

19.02.2010

Сын приехал

Скрип тормозов, волнений больше нет,

Родительская дверь открыта перед вами.

Пред сыном и невесткой – здравствуйте – привет,

Как рады мы – опять мы с вами.

Вы с нами – как надежен тот причал

Родительского дома и того порога,

Что часто снится детям по ночам.

Вот мы и встретились – и слава Богу!

07.12.2010

Пришла весна

Весна и суета вернувшихся родных грачей

Сметает снег с ветвей порошей.

И в синем небе стайка голубей

В полете кувыркаются на удивление прохожим.

Все радуется и живет весной

Ручей под тонкою ледовой коркой

Журчит-бежит в прозрачности живой.

И трескается лед в звучаньи звонком.

Пьянит весенний воздух, как вино.

Эх, бы к нему бокал хрустальный!

Друзья! Нальем в бокал его —

И будем пить, пока не будем пьяны.

12.12.2010

Она с тобою

В волнительной надежде ты свиданья ждешь,

Тут лепесток ромашки не поможет.

Придет иль не придет – охватывает душу дрожь,

Судьба – осенний холод или весну предложит.

Пришла – «и сердце, тронутое холодком» [15]

Растаяло, как лед лучистою весною.

Свершилось то, о чем мечтал тайком.

О, чудо! – девушка теперь с тобою.

08.12.2010

Гроза

Тревожно-душно, наступающая темнота —

Ни ветерка, ни звуков птичьих песен.

Охватывает вдруг какая-то тоска,

И остро ощущаешь – ты не вечен.

Желание скорее прибежать домой

И скрыться под родною крышей

От молний, вдалеке сверкающих порой,

От грома, что доносится в сверканьи вспышек.

Бежишь, а над тобою мчатся облака,

Чернеют быстро цветом преисподней,

Разверзлись небеса, и молний череда

Вдруг освещает небо Волею Господней.

Но вот пробился луч – ушла гроза.

Луч солнца – страстный луч надежды —

Пробился – ветром сдуло облака.

И все в Природе ожило, как прежде.

08.12.2010

Помоги

Ты, если можешь, людям помогай,

Тому, кто голоден, бездомен и несчастен,

Ему от сердца сколько сможешь дай.

Старайся к жадности быть непричастен.

Какая малость, кажется, совсем пустяк,

Ну, пожалел, что будешь ближе к Богу?

Конечно, будешь – это ведь библейский знак,

Который для тебя Господь расставил на твоей дороге.

10.12. 2010

Мои стихи

Моих стихов стремительная и живительная сила

В сердца читателей вольется – ручейком в реку.

Перо мое, ты так легко – порою тяжело невыносимо.

Но вот стихи написаны, благодаря Ему.

Мой первый стих я написал на 76-м,

Невероятное случилось вдруг со мною.

А это Бог меня к стихам привел.

Могучей силою ведет меня с собою.

Четыре книги предо мной лежат,

В них отраженье Счастья и Сердечной боли,

Они о жизни прожитой так много говорят,

Они написаны по Божьей воле.

07.12.2010

Рабы

Так вот какая ты – так вот какая ты!

Плечом лишь поведешь – как в дрожь бросаешь.

А взгляд из-под ресниц необъяснимой красоты.

Откуда это у тебя – сама не знаешь.

А объясненье просто – вышла из Адамова ребра.

Ребра Адама – там, тогда во времени далеком.

Отсюда неизбывна ваша красота

Со дня творенья Всемогущим богом.

А раз подарена – так пользуйся вовсю.

Терзай нас дальше, ставь нас на колени.

Мы добровольно дарим жизнь свою.

Тому – что есть необъяснимое явленье.

21.12.2010

Преклонись

О, женщина, перед мужчиной преклонись,

Пред тем, с кем ты живешь на свете,

Пред мужчиной, твоему ребенку подарившим жизнь,

Перед кормильцем, лучшим на планете.

Жалеть не будешь, холить и хвалить,

Не купишь туши для ресниц – ты это знаешь?

И на помаду может не хватить.

И босиком без туфелек не очень погуляешь.

Так вот, чтоб это все иметь – его цени.

Не забывай, мужчина – он большой ребенок.

Ведь твой кормилец – рядом на твоем пути,

Который так тебе знаком еще с пеленок.

22.12.2010

Кому

Кому ты скажешь утром ласковое слово,

Твой муж к нему привык до лампочки давно.

А дети выросли, разъехались, здоровы, слава Богу,

И пропадает слово – некому сказать его.

Одна-одна стоишь в пустыне одиноко,

Ни словом поделиться, словно ты нема.

Однако есть спасенье – ведь неподалеку

Есть братья наши меньшие, что ждут тебя.

Вот им и выскажи, чем ты болеешь.

Вот им и выскажи, что чувствуешь – тогда

Глаза собаки все поймут и душу обогреют.

Душа утонет вдруг в мурлыканье любимого кота.

22.12.2010

Проснись

«Проснись, красавица, проснись!» [16]

Колокола звенят в весеннем рае.

Скорее с головою окунись

В любовь, что дарит середина мая.

Какая ветреница ты, любовь,

Шалишь и манишь, весело играя.

И мне напоминаешь вновь и вновь

Веселую грозу в начале мая.

«Проснись, красавица, проснись»,

Уже звенят на сбруе колокольца,

И конь копытами нетерпеливыми стучит,

И стук влюбленного в твое оконце.

Разница

О, мир! В тебе таком многообразном

Вчера я встретил женщину одну,

Которую знавал и пожалел о том разнообразье,

Которое в ее лице я встретил наяву.

Палитра красок: хитрость, жадность и двуличье,

К ним прилепились наглость, глупость и еще:

Там невтерпеж «читать чужие письма

Заглядывая нам через плечо» [17] .

В ней фарисейство, доведённое до совершенства,

Мошенницы в ней ловкость, лень брюзжанье и еще

Гордыня непомерная – тот вечный знак злодейства

Ну, все что в человеке плохо – все ее.

Сегодня повстречал я женщину одну,

Которую знавал, перед которою мужчина – на колени.

С ней, Жизнью-птицей вверх, а не ко дну.

В ней – Доброта, Порядочность и Честность на пределе.

В ней – Тихость и Покладистость и простота,

Та Простота, в которой воровством не пахнет.

Самоотдача, Преданность и Красота,

В ней спрятанная Льстивость колокольчиком не звякнет.

И если ты в таком многообразии нашел

Такую женщину, невероятную такую.

Считай – Господь к тебе ее привел.

Ты не пролей ее слезы, не возжелай ты женщину другую.

23.12.2010

Мне жаль

В том чудесном кафе, что на Unter den Linden,

Я сидел вечерком с кружкой пива в руке.

Майский вечер, шумок, свет луны, пахнут липы.

Кофе пахнет за столиками невдалеке.

Я сидел, наблюдая за жизнью вечерней,

Что веселье дарило Берлину весной.

И к вечерней той жизни Роллс-Ройс незаметно

Подкатил – господин сел за столиком рядом со мной.

Не спеша заказал он стакан минеральной,

И стаканчик с пузырчатой влагой смаковал не спеша.

А напротив сидел господин небогатый.

Рядом с ним молодая девица – жена, не жена.

И бифштекс полновесный – напитанный кровью

Оба резали ножиком и не спеша

Наслаждались едой и, наверно, любовью,

А бутылочка «Руж» так была хороша.

А ведь тот господин – что возник из Роллс-Ройса

Мог десяток кафе в свой карман положить,

Но кусочек бифштекса откусить не так просто

И с бутылочкой «Руж» так не просто дружить.

Кружку пива допив, я ушел по-английски,

Поняв цену деньгам и Роллс-Ройсу тому,

Было искренне жаль мне того господина,

Жизнь которого, видно, подходила к концу.

25.12.2010

Убийство красоты

Я был свидетелем убийства красоты,

Когда вдруг роковой раздался выстрел.

И камнем вниз лебедка с высоты

Упала, вдруг сложив прекраснейшие крылья.

А лебедь дальше в клине полетел,

Вдали исчез, наверное, не осознав потери,

А я в ошеломлении стоял – смотрел.

Не верил я в расстрел любви, и нервы были на пределе.

Вот год прошел – то озеро я посетил,

Глаза мои вдруг стаю лебединую там увидали,

Малышки-лебедята под прикрытием чудесных крыл

Такою стайкою прекрасной проплывали.

А недалёко лебедь одинокий проплывал.

Как будто что искал, не находя, метался.

Наверное, убитую любовь он вспоминал.

Затем годами он на озере не появлялся.

Наверно, как и мы, он умер от тоски,

Тоски непоправимой и не излечимой.

О, человек! Любовь не убивай – ты сбереги

Единственное, что дается нам Судьбой неотвратимой.

25.12.2010

Ушедшая любовь

Над рекой опустился туман.

Мне лица-то, что рядом, не видно.

Только песнь – соловьиный дурман —

Все волнует меня непрерывно.

Хорошо, что туман скрыл лицо,

Не обидно, что резко сказала,

Как кукушка в чужое гнездо,

Ты зачем в душу мне залетала?

Растворился в рассвете туман,

Тот, что душу послал на расправу,

И исчез в том тумане обман

Тот, который – любовной отравой.

Но погибла любовь навсегда,

И судьбу той любви я приемлю,

Ведь жестоко птенцов из гнезда

Кукушонок бросает на землю.

24.12.2010

Влечение души

Я вышел на балкон, и надо мной звезда

Таинственным вдруг засияла светом,

В вечернем сумраке ты, как всегда,

Покоя не даешь душе поэта.

Миллиарды лет летел твой свет издалека

Земля ещё планетой не предстала.

И дней семи творения ведь не было тогда,

А та звезда уже существовала.

Но вот случилось – божеской рукой

Земля возникла – разум появился.

И этот разум с той далекою звездой

Каким-то странным образом соединился.

Я знаю, что бессмертною душой,

Преодолев законы Времени и Тяготенья,

Я улечу и буду в Вечности с тобой,

Души ведь не касается земное тленье.

Там, наконец, вдали от суеты земной,

Душою, обращенной к Богу,

Я там пойму – кем выглядел живой.

Пойму, какую на Земле прошел Дорогу.

Дорогой полной преступлений и греха

Или дорогой нравственной и чистой

Предстанет перед Богом в голости моя Душа

И, может, оправдается перед Пречистым.

25.12.2010

Признание в любви

Влюблен я в вас, и это очевидно,

Я этим чувством дорожу, как никогда,

Признаться вам в любви не стыдно,

Когда смотрю я в ваши с поволокою глаза.

Как я хочу в любви своей признаться,

Но, к сожалению, я вижу вас в кино,

Актрисе можно в страсти поклоняться,

Но из картины на свидание позвать мне не дано.

Ну, и пускай, достану копию картины,

И буду день и ночь смотреть ее с экрана на стене,

И буду страсть мою делить наполовину,

Любовь мою поглаживая нежно по спине.

25.02.2010

Луна

Ты – покровительница всех ушедших душ,

Свидетельница встреч порой ночною.

Луна ночную посещает глушь,

Высвечивая мертвых имена, скользя над их плитою.

Ты – повелительница и отливов, и приливов на земле.

Таинственным лучом своим в окошко

Ты освещаешь вдруг портреты на стене,

Скользишь по стенам и лицу сторожко.

О, сколько тайн ночных высвечиваешь ты,

Объятья страстные, признание влюбленных,

Ограды на могилах, их виньетки среди тьмы.

Могилы предков, временем сраженных.

Объятые кладбищенскою тишиной

Там привидения, вампиры бродят.

Под лунным светом человек своей ногой

На кладбище ночами не приходит.

Луна – ты море или тихую реку,

Дорожкою таинственной, серебряной перерезаешь

И птицы крик ночную тишину

Под лунным светом резко нарушает.

Луна, луна – ты вечный спутник наш.

Скользящий в облаках таинственно ночами.

И над развалинами Рима свет твой не погас,

По Божьей воле вечно он над нами.

29.12.2010

Как мне вернуть тебя

Мой друг, скучаю бесконечно по тебе,

Волнуется прибой душевного порыва

Особенно при буйстве красок по весне,

Особенно, когда природа так волнительно красива.

Когда в кипенье красок нет тебя,

Тогда и радость вовсе не знакома.

Тогда не ощутимо счастье бытия

Когда, любимая моя, тебя нет дома.

О, как позвать тебя издалека,

Ускорить Времени течение потока.

Но это невозможно – так река

Не потечет от устья к своему истоку.

29.12.2010

Ночные размышления

Средь ночи в тишине я часто думаю о том,

Что лучше в жизни Деньги, Слава и Известность,

Которые дают нам все: комфорт и независимость

Потом – что делать с ними, стоя на пределе, не известно…

Как жалко в дальний путь с собою не возьмёшь.

А там на Это Важное ты ничего не купишь.

Как голым родился, так голым ты туда придёшь

И на вопрос «как прожил?» как ответишь? Как поступишь?

Все это Бывшее, «как в бане лыжи там нужны» [18] ,

А деньги там – бумажки, там комфорт – копейка.

А слава – те, кто восхвалял тебя, все умерли,

Тебя осудят там – и жизнь твою злодейку – не злодейку.

А что ж всего важнее, подумал я тогда,

Я понял, что Любовь главней всего на свете.

В ней Слава и Известность, и Комфорт заключены всегда.

Она от Бога Постулат – не будешь за любовь в ответе.

31.12.2010

Кукушка

Вечереет – из лесу таинственным «кукуком»

Старый друг приветствует меня,

На восьмом десятке снова с другом,

Кто прокуковал прожитые года.

Не совсем откуковал – ну, пожалел, наверно,

Пожалел меня мой старый друг.

Может быть, через пятнадцать лет примерно

Снова я услышу твой «ку-кук».

Знаю я, что платежом долг красен,

Постараюсь я его отдать сполна.

Прокукуй мне сто – ведь мир прекрасен.

За твое здоровье подниму бокал вина.

01.01.2011

Будь предусмотрителен

Какие в Новый год и шум, и суета!

Под шум и суету потоком льется

Немереный поток и водки, и вина,

И даже Бахус заразительно смеется.

Какой провидец – ведь предвидел все.

Что поутру случится с теми, что плясали,

Что литры эти выпитые все равно

Напомнят нам, как веселились и гуляли.

Ведь знал, что будет в голове туман,

Ведь знал, что трубы как в аду сгорают.

Ведь знал, что самобичевание приходит к нам,

Ведь знал, что жены этого не поощряют.

Мечтаем, может быть, вчера не вылакали все до дна

Протягиваем к Идеалу руку очень робко

Бутылку хвать, а в ней ни капельки вина,

Осталась от бутылки только пробка.

Когда ты начинаешь пить – примерь, дружок.

Свои возможности соразмеряй с вином и водкой!

Благоразумным будь – пивка оставь, и будет прок.

Как счастлив будешь поутру ты при такой находке.

P.S. Написано утром по свежим следам.

01.01.2011

Как бывает

На душе – то весело, то грустно,

Как осенний лист на черенке,

Трепещу – ну, как сказать, изустно,

Как бы места я не нахожу себе.

Почему все это происходит,

Кажется, причины, вовсе нет.

Все же есть, кто ищет – не находит

Половинки – в этом весь ответ.

Как река не может без истока,

Без любви не может человек,

Прилетай, любовь, ведь ты так недалеко.

Пусть счастливым будет он в свой век.

01.01.2011

Срок

Человек умирает один на один,

И ведь думает: Смерть так далеко.

Тут Господь лишь один Властелин

Над решением – в срок иль до срока.

Срок несчастливый – счастливый срок,

Не гневись – он отмечен Другою рукою.

Где и как появился малютка исток,

Почему и зачем стал могучей рекою.

Стал могучим потоком – исток наяву.

Эта явь пусть пребудет с тобою,

Береги свой исток – Божью искру твою,

Чтобы бессмертною чистою стала рекою.

05.01.2011

Дураки

Он крупным стал мошенником и стоит пять,

А в молодости стоил три рубля – не больше.

Но хитрости набрался – не отнять.

И два недостающих приобрел – чего уж проще.

А мы-то дураки не замечаем: в нашу душу вхож,

За эту хитрость доплатили два рубля мы рьяно.

За пять раздеты были голенькими, ну, и что ж.

Плати, дурак, мошеннику из своего кармана.

Теперь оплачивай доверчивость свою,

Ведь он мошенник вроде клоуна играет

Ту доброту твою, что абсолютно ни к чему,

Кладет в бездонный свой карман, где доброта и исчезает.

Ну, кажется, научен, и не будешь больше идиот,

Ведь дураков средь умных половина.

Таких он сразу сотенку по-быстрому найдет,

Наивности и доброте смеяться будет в спину.

06.01.2011

Подражание – мадригал

Мадам, я вас давно уже не слышу.

Теперь и вовсе слушать не могу,

А с Вами будущего своего не вижу,

Вы, кажется, ну, как у Данте, проводник во тьму.

Ах, как же я устал – как это надоело.

Излишних ваших слов мне слышать суету,

Вы сердитесь – Вы недовольны, мне какое дело.

Не обзывайтесь – так вам это не к липу.

Ваш лживости порок – он так опасен.

Как вирус – от него погибну насовсем,

Хотя ваш взгляд из-под ресниц прекрасен.

Я вопрошу – к другому вы ослу уходите – зачем.

Ах! Как смешно – от смеха просто онемею.

С рогами вижу я осла – «Ой, со смеха помру!»

Как счастлив я, ни капельки не сожалею,

Что вы решились от меня уйти к нему.

И уходите поскорее да не понарошку,

Мне надоело вам служить поводырем.

Благословение даю вам на дорожку.

Так дай вам Бог – любимой быть другим ослом!

05.01.2011

Господин Альцгеймер

Хочу все книги написать я до его прихода

Я знаю, он придет и постучится в дверь.

Конечно, я его впущу– бушует непогода.

С годами в душу пробирается холодная метель.

В воспоминаниях душа волнуется ранимо,

В воспоминаниях – любовь и ненависть, и ложь.

Потери горькие, которые не восполнимы,

И радость детская – которая до слез.

О, прожитая жизнь, ты и горька, ты и прекрасна.

Быть может, в забытьи прожить – тогда

Все, что отравой в памяти, не будет так опасно,

И успокоится моя мятежная душа.

А вот и стук – открою двери в нетерпеньи.

И кто в нее стучится – знаю я, друзья.

Пришло наверняка мое спасенье.

Я вам представлюсь: «Господин Альцгеймер – это я!»

05.01.2011

Бараны

«Я знаю, что я ничего не знаю» [19] ,

Сократа я умней, других людей учу.

Чему учу, сам плохо понимаю,

Но не учить я просто не могу.

Молчит народ, и с нетерпеньем

Он ждет, когда закроется мой рот.

Мне кажется, что лекция прошла мгновенно,

А тем, кого учу, совсем наоборот.

Учу. На лицах у людей, ну, просто мука,

В глазах – зияющая скуки маята.

Из зала вместо благодарности – ни звука,

А лекция ведь интереснейшей была!

Зачем учу баранов – сам не знаю,

А время жизни исчезающе бежит.

Ну, не поймут тупицы в этом зале,

Что не гордыня мной руководит.

06.01.2011

Романс

Боже! Я слышу призыв издалека,

Зов, вдаль манящий, как трель соловья,

Тот, что подарит душе одинокой

Счастье любви – красоту Бытия.

Я умоляю, прошу вас, позвольте

Сердце и руку я вам предложу.

В легкой коляске под звон колокольца.

О, поскорей приезжайте, я жду.

Вижу в мечтах – вы в приветствии милом.

Легким движеньем прекрасной руки,

Вижу в мечтах, как я буду счастливым

В страстном волненьи Бессмертной Души.

Вот и сбылось – слышу звон издалека,

Звон колокольчика, ржанье коня.

Я обманулся – о, жизнь, так жестока!

Боже! Коляска была без тебя.

06.01.2011

Свобода

Свободен тот – кто скажет «нет» [20] .

Границу рабства кто преодолеет,

Раба в себе подавит и в ответ

Свободой насладиться, наконец, сумеет.

Лишь тот достоин жизни и свободы [21] ,

Кто каждый день идет за них на бой.

Свобода – дар неоценимый нам от Бога

С рожденья и до ухода в мир иной.

И если проявленьям подлости ты скажешь «нет».

И если скажешь «нет» всему, что против Бога,

Свободен будешь навсегда – и не секрет,

Что ты прогонишь рабство вон с порога.

Наполеон и Гете чрез века пришлют привет.

Над головой твоею звезды засияют

Зато, что, наконец, сказал ты «нет».

Грехи твои там на пределе перед Богом оправдают.

И этим «нет» защищена твоя свобода,

За это «нет» пойдешь на смертный бой.

Запомни гениев слова – они для всех народов,

Которые возносят человека над толпой.

11.02.2011

Примечания

1

В. Высоцкий

2

А.С.Пушкин

3

А.С.Пушкин

4

А.С.Пушкин

5

А. И. Солженицын. Архипелаг Гулаг.

6

Вайтерзинген (нем.) – пойте дальше, еще.

7

Сопатки – ноздри.

8

«Смерш» – сокращение от «смерть шпионам».

9

М. Ю. Лермонтов

10

М. Ю. Лермонтов

11

В. Высоцкий

12

И. Сталин

13

В. Высоцкий

14

Белла Ахмадулина

15

Есенин

16

Пушкин

17

В. Высоцкий

18

Высоцкий

19

Сократ

20

Наполеон

21

Гете

Оглавление

Фердинанд ФингерИзбранное

Признание

Признание

Дорога

Бокал

Парфюмер По роману Патрика Зюскинда

Вступление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Послесловие

Стихи

Дорогой жене Риточке посвящаю

Стихи о войне

Случай

Предчувствие

Атака

Награда

Катюша

Последний бой

Так было

Быль

Бабушкина молитва

Отступление

Возвратился

Воздушный бой

Сто грамм

Судьба солдата

Смешная история. Быль

Снегири

О четырех человеческих пороках

Похвала лжи

Похвала зависти

Карточная игра

Не ценят

Нечему завидовать

Завидую Володе

«Олиграхи»

Завистник

Портрет одной женщины

Похвала гордыне

Похвала лести

К тебе хочу, моя деревня!

Хочу в деревню – стихом по холсту

Деревня

Воспоминание

Река Нара

Щепка

Хочу вернуться

Березка

Рыбалка. Швеция

Стихи о любви

Полевой цветок

Время

Божий дар

Мечта о покое

Любимому

Ты место встречи никогда не забывай

Небо в жемчугах

Жизнь вернулась

Смятение

Мираж

Не надо мне

Уходи

Воспоминания

Шестнадцать

Любовь в тринадцать лет

Несовместимость

Мечта

О детство, детство…

Случай в метро

Сон

Московские окна

Дворик детства

Филипповская булочная

Самокат

Птичий рынок

О, наш московский двор

Наши будни

Случай на реке Лимпопо. Быль

Керосинка

Коммуналка

Привоз

Деньги

Ходок

Воспоминание о Искии

Воспоминания о Искии

Непонятная душа

Венеция

Четыре времени года

Весна – весна

Лето

Осень

Зима

Моя любовь и боль – Россия

Дорогой Москве

Царская семья

Россия

Портрет

Немножко о быте

Какая тайна наш российский молодец!

Неоправданная ностальгия

Мысли

О себе

Про жизнь мою

Лесная прогулка

На троих

К чему теперь

Пришла судьба

Художник Андрей Медведев

Похвала достоинствам человеческим: О Чести, О Наивности, О Совести

Хвала чести

Хвала наивности

Похвала совести

Приходите

Эх, хорошо бы

Последнее желание

Послесловие

Нечаянная встреча

Шестнадцать строчек о войне

Две подруги – две жизни

Мой друг

La reginella

Посвящение

Белла Ахмадулина

Высоцкий

Дорогие мои

Отголоски

Песочные часы

Листопад

Тогда, теперь, потом

Нежность

Сомнения

Осиновый листок

Не могу по-другому

Ложь и Правда

Не уходите

Приходите

Сын приехал

Пришла весна

Она с тобою

Гроза

Помоги

Мои стихи

Рабы

Преклонись

Кому

Проснись

Разница

Мне жаль

Убийство красоты

Ушедшая любовь

Влечение души

Признание в любви

Луна

Как мне вернуть тебя

Ночные размышления

Кукушка

Будь предусмотрителен

Как бывает

Срок

Дураки

Подражание – мадригал

Господин Альцгеймер

Бараны

Романс

Свобода Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg